«Эволюционная эпистемология и логика социальных наук: Карл Поппер и его критики»

Эволюционная эпистемология и логика социальных наук: Карл Поппе

Эволюционная эпистемология и логика социальных наук: Карл Поппер и его критики

Учебная литература по гуманитарным и социальным дисциплинам для высшей школы и средних специальных учебных заведений готовится при содействии Института «Открытое общество» (Фонд Сороса) в рамках программы «Высшее образование».

Редакционный совет: В. И. Бахмин, Я. М. Бергер, Е. Ю. Гениева, Г. Г. Дилигенский, В. Д. Шадриков.

Эволюционная эпистемология и логика социальных наук: Карл Поппер и его критики / Составление Д. Г. Лахути, В. Н. Садовского и В. К. Финна; перевод с английского Д. Г. Лахути; вступительная статья и общая редакция В. Н. Садовского; послесловие В. К. Финна. — М.: Эдиториал УРСС, 2000. — 464 с. ISBN 5-8360-0136-7

Публикуемый сборник переводов дает развернутое представление о теории эволюционной эпистемологии К. Поппера и предложенной им концепции логики социальных наук. В книгу включены одиннадцать статей К. Поппера, а также статьи видных западных философов, поддерживающих эти идеи К. Поппера или выступающих с их критикой. Значительное внимание уделено описанию философского климата в Европе в 30-е годы — времени начала философской деятельности К. Поппера, анализу специфических проблем эволюционной эпистемологии, описанию точек соприкосновения и различий в философских взглядах Ч. С. Пирса и К. Поппера, изложению принципов попперовской концепции мира предрасположенностей, которая в результате творческой эволюции К. Поппера в конечном итоге выступила метафизическим базисом всего его теоретического мировоззрения. Подробно изложены принципы попперовской логики и методологии социальных наук, его взгляды на роль философии в развитии общества.

Книга рассчитана на философов, логиков, социологов, широкие круги научной интеллигенции — на всех, кто интересуется современным состоянием философии и социологии.

Рецензенты: А. А. Печенкин, А. В. Юревич

© Estate of Sir Karl Popper, 2000

© Оригиналы: K.Popper, 1962, 1970, 1974, 1976, 1978, 1984, 1990, 1992, 1994; P. Bernays, E. Boyle, J. Bronowski, D. Campbell, H. Skolimowski, E. Freeman, 1974; N. Rescher, 1978; J. Hintikka, 1993

© Перевод на русский язык: Д. Г. Лахути; составление: Д. Г. Лахути, В. Н. Садовский, В. К. Финн; вступительная статья и общая редакция: В. Н. Садовский; послесловие: В. К. Финн, 2000

© Издание на русском языке: Институт «Открытое общество», 2000

© Издание на русском языке: Эдиториал УРСС, 2000

Эдиториал УРСС, научная и учебная литература

Тел./факс: 7 (495) 135-44-23. Тел./факс: 7 (495) 135-42-46

E-mail: . Каталог изданий в Internet:

Содержание

Эволюционная эпистемология Карла Поппера на рубеже XX и XXI столетий.

(Вступительная статья). В. И. Садовский 3

Философский климат в Европе в 30-е годы

Гуманизм и рост знания. Джейкоб Броновский 52

Эволюционная эпистемология: подход и проблемы

Эволюционная эпистемология. Карл Р. Поппер 57

Естественный отбор и возникновение разума. Карл Р. Поппер 75

Эволюционная эпистемология. Дональд Т. Кэмпбелл 92

Кэмпбелл об эволюционной теории познания. Карл Р. Поппер 147

О рациональности. Пауль Бернайс 154

Призыв Бернайса к более широкому пониманию рациональности. Карл Р. Поппер 163

Мир предрасположенностей и эволюционная эпистемология

Карл Р. Поппер. Мир предрасположенностей 176

Предисловие 176

Мир предрасположенностей: два новых взгляда на причинность 176

К эволюционной теории познания 194

Пирс, Поппер и проблема открытия закономерностей

Пирс, Поппер и методологический поворот. Николас Решер 210

Поиск объективности у Пирса и Поппера. Юджин Фримен и Генрик Сколимовский 222

Фримен и Сколимовский о пирсовских предвосхищениях Поппера. Карл Р. Поппер 280

О подобающих (попперовских?) и неподобающих способах употребления понятия информации в эпистемологии. Яакко Хинтикка 291

Карл Поппер и логика социальных наук

Логика социальных наук. Карл Р. Поппер 298

Разум или революция? Карл Р. Поппер 314

Историческое объяснение. Карл Р. Поппер 330

«Открытое общество» Карла Поппера: личный взгляд. Эдвард Бойл 340

Лорд Бойл о дуализме фактов и решений в «Открытом обществе». Карл Р. Поппер 357

Эволюционная эпистемология Карла Поппера и эпистемология синтеза познавательных процедур. (Вместо послесловия). В. К. Финн 364

Замечания переводчика. Д. Г. Лахути 425

Предметный указатель 430

Именной указатель 455

Эволюционная эпистемология Карла Поппера на рубеже XX и XXI столетий*

Вступительная статья

В. Н. Садовский

В центре предлагаемого вниманию читателя сборника переводов на русский язык работ видных зарубежных философов второй половины XX века две ключевые проблемы — эволюционная эпистемология и логика социальных наук и одна из колоритнейших фигур философии XX столетия — Карл Поппер (1902-1994). Поппер не только внес в обе эти области значительные и глубокие новации, но и связал обе эти сферы философского и эпистемологического исследования воедино, чем, я считаю, существенно предопределил судьбу развития философии, прежде всего, гносеологии по крайней мере на ближайшие десятилетия.

В начале вступительной статьи я проанализирую историю и основное содержание эволюционной эпистемологии, обращая главное внимание на попперовский вариант этой концепции, затем остановлюсь на проблематике логики социальных наук и постараюсь оценить вклад Поппера в эту область, и, наконец, в заключение выскажу некоторые замечания, ни в коей мере не претендуя на пророчества, относительно судеб эволюционной эпистемологии в ближайшие годы.

Однако, прежде чем приступить к рассмотрению этих вопросов, думаю, следует рассказать читателю о содержании данного сборника переводов, его структуре, разделах и о принципах, из которых мы исходили с переводчиком Делиром Гасемовичем Лахути и автором послесловия Виктором Константиновичем Финном при отборе материалов для этого издания. Это даст возможность читателю получить первое общее представление о книге, которую он взял в руки и, видимо, должен решить, следует ли ее читать и если да, то что читать и в какой последовательности, а меня освободит от повторов при характеристике авторов и статей, включенных в этот сборник.

Из сказанного в предшествующем абзаце следует, что оригинального английского варианта этой книги не существует. Включенные в нее статьи были опубликованы в разных изданиях и в течение довольно большого промежутка времени: наиболее ранние статьи этой книги — «Логика социальных наук» Поппера и интервью с ним на тему «Историческое объяснение» вышли (4:)

* Вступительная статья подготовлена при финансовой поддержке Института «Открытое общество» (Фонд Сороса) и Российского фонда фундаментальных исследований (проект № 99-06-80059). (4:)

Карл Р. Поппер. Эволюционная эпистемология

© перевод Д. Г. Лахути, 2000

(57:)

Popper, Karl R. Evolutionary Epistemology // Evolutionary Theory: Paths into the Future / Ed. by J. W. Pollard. John Wiley &. Sons. Chichester and New York, 1984, ch. 10, pp. 239-255.

Примечание автора: Статья основана на лекции, прочитанной после конференции «Открытые вопросы квантовой физики» в Бари, Италия, 7 мая 1983 г.

1. Введение

Эпистемология — английский термин, обозначающий теорию познания, прежде всего научного познания. Это теория, которая пытается объяснить статус науки и ее рост. Дональд Кэмпбелл назвал мою эпистемологию эволюционной, потому что я смотрю на нее как на продукт биологической эволюции, а именно — дарвиновской эволюции путем естественного отбора.

Основными проблемами эволюционной эпистемологии я считаю следующие: эволюция человеческого языка и роль, которую он играл и продолжает играть в росте человеческого знания; понятия (ideas) истинности и ложности; описания положений дел (states of affaires) и способ, каким язык отбирает положения дел из комплексов фактов, составляющих мир, то есть «действительность».

Сформулируем это кратко и просто в виде двух следующих тезисов.

Первый тезис. Специфически человеческая способность познавать, как и способность производить научное знание, являются результатами естественного отбора. Они тесно связаны с эволюцией специфически человеческого языка.

Этот первый тезис почти тривиален. Мой второй тезис, возможно, несколько менее тривиален.

Второй тезис. Эволюция научного знания представляет собой в основном эволюцию в направлении построения все лучших и лучших теорий. Это — дарвинистский процесс. Теории становятся лучше приспособленными благодаря естественному отбору. Они дают нам все лучшую и лучшую информацию о действительности. (Они все больше и больше приближаются к истине.) Все организмы — решатели проблем: проблемы рождаются вместе с возникновением жизни.

Мы всегда стоим лицом к лицу с практическими проблемами, а из них иногда вырастают теоретические проблемы, поскольку, пытаясь решить некоторые из наших проблем, мы строим те или иные теории. В науке эти теории являются высоко конкурентными. Мы критически обсуждаем их; мы (58:) проверяем их и элиминируем те из них, которые, по нашей оценке, хуже решают наши проблемы, так что только лучшие, наиболее приспособленные теории выживают в этой борьбе. Именно таким образом и растет наука.

Однако даже лучшие теории — всегда наше собственное изобретение. Они полны ошибок. Проверяя наши теории, мы поступаем так: мы пытаемся найти ошибки, которые скрыты в наших теориях. Иначе говоря, мы пытаемся найти слабые места наших теорий, точки их слома. В этом состоит критический метод.

В процессе критической проверки часто требуется большая изобретательность.

Эволюцию теорий мы можем суммарно изобразить следующей схемой:

P1  ТТ  ЕЕ  Р2

Проблема (P1) порождает попытки решить ее с помощью пробных теорий (tentative theories) (ТТ). Эти теории подвергаются критическому процессу устранения ошибок (error elimination) ЕЕ. Выявленные нами ошибки порождают новые проблемы Р2. Расстояние между старой и новой проблемой часто очень велико: оно указывает на достигнутый прогресс.

Ясно, что этот взгляд на прогресс науки очень напоминает взгляд Дарвина на естественный отбор путем устранения неприспособленных — на ошибки в ходе эволюции жизни, на ошибки при попытках адаптации, которая представляет собой процесс проб и ошибок. Так же действует и наука — путем проб (создания теорий) и устранения ошибок.

Можно сказать: от амебы до Эйнштейна всего лишь один шаг. Оба действуют методом предположительных проб (ТТ) и устранения ошибок (ЕЕ). В чем же разница между ними?

Главная разница между амебой и Эйнштейном не в способности производить пробные теории ТТ, а в ЕЕ, то есть в способе устранения ошибок.

Амеба не осознает процесса устранения ошибок. Основные ошибки амебы устраняются путем устранения амебы: это и есть естественный отбор.

В противоположность амебе Эйнштейн осознает необходимость ЕЕ: он критикует свои теории, подвергая их суровой проверке. (Эйнштейн говорил, что он рождает и отвергает теории каждые несколько минут.)

Что позволило Эйнштейну пойти дальше амебы? Ответ на этот вопрос составляет основной, третий тезис настоящей статьи.

Третий тезис. Ученому-человеку, такому как Эйнштейн, позволяет идти дальше амебы владение тем, что я называю специфически человеческим языком.

В то время как теории, вырабатываемые амебой, составляют часть ее организма, Эйнштейн мог формулировать свои теории на языке; в случае надобности — на письменном языке. Таким путем он смог вывести свои теории из своего организма. Это дало ему возможность смотреть на свою теорию как на объект, смотреть на нее критически, спрашивать себя, может ли она решить его проблему и может ли она быть истинной и, наконец, устранить ее, если выяснится, что она не выдерживает критики. (59:)

Для решения такого рода задач можно использовать только специфически человеческий язык.

Эти три тезиса, взятые вместе, составляют основу моей эволюционной эпистемологии.

2. Традиционная теория познания

В чем состоит обычный подход к теории познания, к эпистемологии? Он полностью отличен от моего эволюционного подхода, который я обрисовал в разделе 1. Обычный подход требует оправдания (джастификации1) теорий наблюдениями. Я отвергаю обе составные части этого подхода.

Этот подход обычно начинается с вопроса типа «Откуда мы знаем?», который, как правило, понимается в том же смысле, что и вопрос «Какого рода восприятие или наблюдение является основанием наших утверждений?». Другими словами, этот подход связан с оправданием наших утверждений (в соответствии с предпочитаемой мною терминологией — наших теорий), и он ищет это оправдание в наших восприятиях и наших наблюдениях. Этот эпистемологический подход можно назвать обсервационизмом2.

Обсервационизм исходит из того, что источником нашего знания являются наши чувства, или наши органы чувств; что нам «даются» некоторые так называемые «чувственные данные» (чувственное данное — это нечто такое, что дано нам нашими чувствами), или некоторые восприятия, и что наше знание есть результат или сводка этих чувственных данных, или наших восприятии, или полученной информации. Место, где эти чувственные данные сводятся воедино, или усваиваются3 — это, конечно, голова, изображенная на рис. 1.

Если посмотреть на этот рисунок, станет ясно, почему мне нравится называть обсервационизм «бадейной теорией сознания (mind)»4. (60:)

1 От justification (англ.) — оправдание. Думается, есть все основания для широкого использования в русскоязычной философской литературе термина «джастификация» и производного от него термина «джастификационизм», как это уже сравнительно давно произошло с терминами «верификация» и «фальсификация». — Прим. перев. и ред.

2 От observation (англ.) — наблюдение. — Прим. перев. и ред.

3 В оригинале имеет место некоторая игра слов. Digest как существительное означает «сводка, резюме, компендиум, краткое изложение, краткий обзор»; to digest как глагол означает «приводить в систему, классифицировать, усваивать, переваривать...» — Прим. перев.

4 В русском переводе «Открытого общества» К. Поппера (Поппер К. Открытое общество и его враги. М., 1992, т. 2, с. 247) выражение «bucket theory of mind» (bucket — ведро, бадья) переводится как «теория черпающего сознания». По мнению переводчика настоящего сборника Д. Г. Лахути, это не вполне адекватно, так как выражение «черпающее сознание» предполагает некую активность сознания (которое что-то черпает), тогда как суть обсервационизма, согласно Попперу, состоит как раз в полной пассивности сознания по отношению к внешнему миру, откуда ему «даются», то есть (60:) вливаются в него, чувственные данные. Редактор настоящего сборника В. Н. Садовский, который был и редактором русского перевода «Открытого общества», согласился с этим замечанием, и после длительного обсуждения мы сошлись на термине «бадейная теория сознания». — Прим. перев. и ред.

Эту теорию можно изложить и следующим образом. Чувственные данные вливаются в бадью через семь хорошо известных отверстий — два глаза, два уха, один нос с двумя ноздрями и рот, а также через кожу — орган осязания. В бадье они усваиваются, а конкретнее — связываются, ассоциируются друг с другом и классифицируются. А затем из тех данных, которые неоднократно повторяются, мы получаем — путем повторения, ассоциации, обобщения и индукции — наши научные теории.

Бадейная теория, или обсервационизм, является стандартной теорией познания от Аристотеля до некоторых моих современников, например, Бертрана Рассела, великого эволюциониста Дж. Б. С. Холдейна или Рудольфа Карнапа.

Эту теорию разделяет и первый встречный.

Первый встречный может сформулировать ее очень кратко: «Откуда я знаю? Потому, что я держал глаза открытыми, я видел, я слышал». Карнап также отождествляет вопрос «Откуда я знаю?» с вопросом «Какие восприятия или наблюдения являются источником моего знания?».

Эти бесхитростные вопросы и ответы первого встречного дают, конечно, достаточно верную картину ситуации, как он ее видит. Однако это не та позиция, которую можно вывести на более высокий уровень и преобразовать в такую теорию познания, к которой можно было бы отнестись серьезно.

Прежде чем перейти к критике бадейной теории человеческого сознания, я хочу заметить, что возражения против нее восходят к временам Древней Греции (Гераклит, Ксенофан, Парменид). Кант очень хорошо понимал эту проблему: он обратил особое внимание на разницу между знанием, полученным независимо от наблюдения, или априорным знанием, и знанием, получаемым в результате наблюдения, или апостериорным знанием. Мысль о том, что у нас может быть априорное знание, шокировала многих людей. Великий этолог и эволюционный эпистемолог Конрад Лоренц предположил, что кантовское априорное знание могло быть знанием, которое когда-то — сколько-то тысяч или миллионов лет назад — первоначально было приобретено a posteriori (Lorenz, 1941), а затем генетически закреплено естественным отбором. Однако в книге, написанной между 1930 и 1932 гг. и пока что опубликованной только на немецком языке — «Die beiden Grundprobleme der Erkenntnistheorie» (Popper, 1979; на эту книгу ссылался Дональд Кэмпбелл, когда характеризовал мою эпистемологию как «эволюционную»), я предположил, что априорное знание никогда не было апостериорным и что с исторической и генетической точки зрения все наше знание является изобретением (invention) животных и поэтому априорным с момента возникновения (хотя, конечно, не априорно верным в смысле Канта). Полученное таким образом знание адаптируется к окружающей среде путем естественного отбора: кажущееся апостериорным знание всегда есть результат устранения плохо приспособленных априорно изобретенных гипотез, или адаптаций. Другими словами, всякое знание есть результат пробы (изобретения) и устранения ошибок — плохо приспособленных априорных изобретений.

Таким образом, метод проб и ошибок — это тот метод, которым мы активно добываем информацию об окружающей нас среде.

3. Критика традиционной теории познания

Мой четвертый тезис (который я преподаю и проповедую уже более 60 лет) состоит в следующем:

Каждый аспект джастификационистской и обсервационистской философии познания ошибочен:

1. Чувственных данных и тому подобных переживаний (experiences) не существует.

2. Ассоциаций не существует.

3. Индукции путем повторения или обобщения не существует.

4. Наши восприятия могут нас обманывать.

5. Обсервационизм, или бадейная теория — это теория, утверждающая, что знания могут вливаться в бадью снаружи через наши органы чувств. На самом же деле мы, организмы, чрезвычайно активны в приобретении знания — может быть даже более активны, чем в приобретении пищи. Информация не вливается в нас из окружающей среды. Это мы исследуем окружающую среду и активно высасываем из нее информацию, как и пищу. А люди не только активны, но иногда и критичны.

Знаменитый эксперимент, опровергающий бадейную теорию и особенно теорию чувственных данных, проведен Хельдом (Held) и Хайном (Hein) в 1963 г. Он описан в книге, которую мы написали вместе с сэром Джоном Экклзом (Popper and Eccles, 1977). Это эксперимент с активным и пассивным котятами. Эти два котенка связаны так, что активный котенок двигает пассивного в колясочке в том же самом окружении, в котором перемещается сам. В результате пассивный котенок с очень высокой степенью приближения получает те же самые восприятия, что и активный котенок. Однако проведенные после этого тесты показывают, что активный котенок многому научился, в то время как пассивный не научился ничему.

Защитники обсервационистской теории познания могли бы на эту критику ответить, что ведь есть еще кинестетическое чувство, чувство нашего движения, и что отсутствие кинестетических чувственных данных на входе органов чувств пассивного котенка может объяснить — в рамках обсервационистской теории — почему он ничему не научился. Обсервационист мог бы сказать, что этот эксперимент показывает всего лишь то, что зрительное и слуховое восприятия могут быть полезны, только если они ассоциируются с кинестетическими.

Чтобы сделать мое отвержение обсервационизма, или бадейной теории, или теории чувственных данных, независимым от любых подобных возражений, я сейчас сформулирую аргумент, который считаю решающим. Этот аргумент специфичен для моей эволюционной теории познания. (62:)

Его можно сформулировать следующим образом. Мысль о том, что теории представляют собой сводку чувственных данных, или восприятий, или наблюдений, не может быть истинной по следующим причинам.

С эволюционной точки зрения теории (как и всякое знание вообще) представляют собой часть наших попыток адаптации, приспособления к окружающей среде. Такие попытки подобны ожиданиям и предвосхищениям. В этом и состоит их функция: биологическая функция всякого знания — попытка предвосхитить, что произойдет в окружающей нас среде. Однако и наши органы чувств, например глаза, тоже такие же средства адаптации. Рассматриваемые с этой точки зрения, они являются теориями: организмы животных изобрели глаза и усовершенствовали их во всех деталях как предвосхищение, или теорию о том, что свет в видимом диапазоне электромагнитных волн будет полезен для извлечения информации из окружающей среды, для высасывания из окружающей среды информации, которую можно интерпретировать как показатель состояния окружающей среды — и долгосрочного, и краткосрочного.

Очевидно вместе с тем, что наши органы чувств логически первичны по отношению к нашим чувственным данным, существование которых предполагается обсервационизмом, — несмотря на то что между ними могла иметь место обратная связь (если бы чувственные данные действительно существовали), так же как возможна обратная связь наших восприятий с органами чувств.

Поэтому невозможно, чтобы все теории или аналогичные теориям конструкции возникали в результате индукции, или обобщения мнимых чувственных «данных», кажущегося «данными» потока информации от наших восприятий или наблюдений, потому что органы чувств, высасывающие информацию из окружающей среды, генетически, как и логически, первичны по отношению к информации.

Я думаю, что этот аргумент является решающим и что он ведет к новому взгляду на жизнь.

4. Жизнь и приобретение знания

Жизнь обычно характеризуют следующими свойствами или функциями, которые в значительной степени зависят друг от друга:

1. Размножение и наследственность.

2. Рост.

3. Поглощение и усвоение пищи.

4. Чувствительность к раздражителям (стимулам).

Я думаю, что эту четвертую функцию можно описать также иным способом:

а) Решение проблем (проблемы, которые могут возникать из внешней окружающей среды или из внутреннего состояния организма). Все организмы — решатели проблем.

б) Активное исследование окружающей среды, которому часто помогают случайные пробные движения. (Даже растения исследуют окружающую их среду). (63:)

5. Построение теорий об окружающей среде в форме физических органов или иных анатомических изменений, новых вариантов поведения или изменений существующих вариантов поведения.

Все эти функции порождаются самим организмом. Это очень важно. Все они — акции (actions) организма. Они не являются реакциями (reactions) на окружение. Это можно сформулировать и следующим образом. Именно организм и состояние, в котором он оказался, определяют, или выбирают, или отбирают, какого рода изменения окружающей среды могут быть для него «значимыми», чтобы он мог «реагировать» на них как на «стимулы».

Обычно говорят о стимуле, запускающем реакцию, и обычно имеют при этом в виду, что сначала в окружающей среде появляется стимул, который вызывает реакцию организма. Это приводит к ошибочной интерпретации, согласно которой стимул — это некая порция информации, вливающейся в организм снаружи, и что в целом стимул первичен: он есть причина, предшествующая реакции, то есть действию (effect).

Я думаю, что все это принципиально ошибочно.

Ошибочность этой концепции связана с традиционной моделью физической причинности, которая не работает применительно к организмам и даже применительно к автомобилям или радиоприемникам, как и вообще применительно к устройствам, имеющим доступ к некоторому источнику энергии, которую они могут расходовать разными способами и в разном количестве.

Даже автомобиль или радиоприемник отбирают — в соответствии со своим внутренним состоянием — те стимулы, на которые они реагируют. Автомобиль может не отреагировать должным образом на нажатие акселератора, если он не снят с тормоза. А радиоприемник не прельстится самой красивой симфонией, если он не настроен на нужную волну.

Это же относится и к организмам, и даже в еще большей степени, поскольку им приходится настраивать и программировать себя самим. Они настраиваются, например, структурой своих генов, каким-нибудь гормоном, недостатком пищи, любопытством или надеждой узнать что-нибудь интересное. Это является сильным аргументом против бадейной теории сознания, которую часто формулируют следующим образом: «Нет ничего в интеллекте, чего раньше не было бы в ощущениях», по-латыни: «Nihil est in intellectu quid non antea fuerat in sensu». Это — девиз обсервационизма, бадейной теории сознания. Немногие знают его предысторию. Он восходит к презрительному замечанию антиобсервациониста Парменида, который сказал нечто вроде: «Нет ничего в заблуждающихся умах (plakton noon в дошедшем до нас тексте Парменида; должно быть plankton noon — см. Diels und Kranz, 1960) этих людей, кроме того, что уже было в их много-заблуждающихся (polyplanktos) органах чувств» (см. мою книгу — Popper К. Conjectures and Refutations, начиная с третьего издания 1969 г., Addenda, Section 8, point 7, pp. 410-413). Я полагаю, что, возможно, на этот выпад Парменида ответил Протагор — тем, что превратил его насмешку в гордый девиз обсервационизма. (64:)

5. Язык

Высказанные соображения показывают нам значение активного, исследовательского поведения животных и человека. Понимание этого очень важно не только для эволюционной эпистемологии, но и для эволюционной теории в целом. Теперь, однако, я должен перейти к центральному пункту эволюционной эпистемологии — эволюционной теории человеческого языка.

Самый важный известный мне вклад в эволюционную теорию языка лежит, погребенный в небольшой статье, написанной в 1918 г. моим бывшим учителем Карлом Бюлером (Bühler, 1918). В этой статье, на которую обращают слишком мало внимания современные исследователи лингвистики, Бюлер выделяет три стадии развития языка. На каждой из этих стадий язык имеет определенную задачу, определенную биологическую функцию.

Таблица 1.

Функции

Значения

Животные,

растения

Возможно,

пчелы

(4) Аргументативная

функция

(3) Дескриптивная

функция

(2) Сигнальная

функция

(1) Экспрессивная

функция

Достоверность/

Недостоверность

Ложность/

Истинность

Эффективность/

неэффективность

Выражение/

невыражение

Человек

Низшая стадия — это та, на которой единственной биологической функцией языка является экспрессивная функция — внешнее выражение внутреннего состояния организма, возможно с помощью определенных звуков или жестов.

Вероятно, экспрессивная функция оставалось единственной функцией языка сравнительно недолгое время. Очень скоро другие животные (того же самого вида или других видов) обратили внимание на эти выражения внутреннего состояния и приспособились к ним: они открыли, как высасывать из них информацию, как включить их в состав стимулов своей окружающей среды, на которые они могли бы реагировать с пользой для себя. Говоря конкретнее, они могли использовать это выражение как предостережение о надвигающейся опасности. Например, рев льва, являющийся самовыражением внутреннего состояния льва, мог использоваться возможной жертвой льва как предостережение. Или определенный крик гуся, выражающий страх, мог истолковываться другими гусями как предупреждение о ястребе, а другой крик — как предупреждение о лисице. Таким образом, выражения внутреннего состояния животных могли запускать в воспринимающем или отвечающем на них животном типичную, ранее сформировавшуюся реакцию. Отвечающее (65:) животное воспринимает такое выражение как сигнал, как знак, вызывающий определенный ответ. Тем самым животное вступает в коммуникацию, в общение с другим животным, выражающим свое внутреннее состояние.

На этой стадии первоначальная экспрессивная функция изменилась. И то, что первоначально было внешним знаком или симптомом, хотя и выражающим внутреннее состояние животного, приобрело сигнальную функцию, или функцию запуска. Оно теперь может использоваться животным, выражающим свое внутреннее состояние, как сигнал и, таким образом, изменяет свою биологическую функцию с выражения на сигнализацию, даже на сознательную сигнализацию.

До сих пор у нас было два эволюционных уровня: первый — чистое выражение и второй — выражение, проявляющее тенденцию стать сигналом, поскольку есть воспринимающие животные, отвечающие на него, то есть реагирующие на него как на сигнал, в результате мы получили коммуникацию.

Третий эволюционный уровень Бюлера — уровень человеческого языка. Согласно Бюлеру, человеческий язык и только человеческий язык вводит в функции языка нечто революционно новое: он может описывать, может описать положение дел, или ситуацию. Такое описание может быть описанием положения дел в настоящее время, в тот момент, когда это положение дел описывается, например «наши друзья входят»; или описанием положения дел, не имеющего никакого отношения к настоящему времени, например «мой шурин умер 13 лет назад»; или, наконец, описанием положения дел, которое, возможно, никогда не имело места и не будет иметь места, например «за этой горой есть другая гора — из чистого золота».

Бюлер называет способность человеческого языка описывать возможные или действительные положения дел «дескриптивной (репрезентативной) функцией (Darstellungsfunktion)» человеческого языка. И он справедливо подчеркивает ее величайшее значение. Бюлер показывает, что язык никогда не теряет своей экспрессивной функции. Даже в описании, максимально лишенном эмоций, что-то от нее остается. Точно так же язык никогда не теряет своей сигнальной или коммуникативной функции. Даже неинтересное (и неверное) математическое равенство, такое, например, как 105 = 1000000, может спровоцировать у математика желание его поправить, то есть вызвать у него реакцию и даже гневную реакцию.

Вместе с тем ни выразительность, ни знаковый характер — способность языковых выражений служить сигналами, вызывающими реакцию — не являются специфическими для человеческого языка; не специфично для него и то, что он служит для коммуникации некоторому сообществу организмов. Специфичен для человеческого языка его дескриптивный характер. И это есть нечто новое и поистине революционное: человеческий язык может передавать информацию о положении дел, о ситуации, которая может иметь место, а может и не иметь места или быть либо не быть биологически релевантной. Она может даже не существовать.

Простым и в высшей степени важным вкладом Бюлера пренебрегают почти все лингвисты. Они до сих пор рассуждают так, как если бы сущность человеческого языка составляло самовыражение, или как если бы такие (66:) слова как «коммуникация», «знаковый язык» или «символический язык» в достаточной мере характеризовали человеческий язык. (Но ведь знаки и символы используются и другими животными.)

Бюлер, конечно, никогда не утверждал, что у человеческого языка нет никаких других функций, кроме описанных им: язык можно использовать для того, чтобы просить, умолять, уговаривать. Его можно использовать для приказов или для советов. Его можно использовать, чтобы оскорблять людей, причинять им боль, пугать их. И его можно использовать, чтобы утешать людей, чтобы дать им почувствовать себя спокойно, почувствовать, что их любят. Однако на уровне человека основой всех этих употреблений языка может быть только дескриптивный язык.

6. Как развилась дескриптивная функция языка?

Легко увидеть, как развилась сигнальная функция языка после того, как у него появилась экспрессивная функция. Очень трудно, однако, понять, как из сигнальной функции могла развиться дескриптивная. Вместе с тем надо признать, что сигнальная функция может быть похожей на дескриптивную. Один характерный тревожный крик гуся может означать «ястреб!», а другой — «лиса!», а это во многих отношениях очень близко к дескриптивному высказыванию «Ястреб летит! Прячьтесь!» или «Взлетайте! Подбирается лиса!». Однако есть большие различия между этими описательными тревожными криками и дескриптивным языком человека. Из-за этих различий трудно поверить, что дескриптивные человеческие языки развились из тревожных криков и других сигналов, таких как боевой клич.

Следует также признать, что язык танцев у пчел во многом похож на дескриптивное употребление языка человеком. Своим танцем пчелы могут передавать информацию о направлении и расстоянии от улья до того места, где можно найти пищу, и о характере этой пищи.

Вместе с тем есть одно в высшей степени важное различие между биологическими ситуациями языка пчел и человеческого языка: дескриптивная информация, передаваемая танцующей пчелой, составляет часть сигнала, адресованного остальным пчелам; ее основная функция — побудить остальных пчел к действию, полезному здесь и сейчас; передаваемая информация тесно связана с текущей биологической ситуацией.

В противоположность этому информация, передаваемая человеческим языком, может и не быть полезной именно в данный момент. Она может вообще не быть полезной или стать полезной лишь через много лет и совсем в другой ситуации.

В использовании человеческого языка есть также возможный элемент игры, который делает его столь отличным от боевых кличей, или криков при спаривании, или языка пчел. Можно объяснить естественным отбором ситуацию, когда система боевых кличей становится богаче, более дифференцированной, но в этом случае следует ожидать, что она станет и более жесткой. Однако человеческий язык, по-видимому, развивался путем, сочетавшим большое возрастание дифференциации с еще большим увеличением (67:) числа степеней свободы (которые можно понимать здесь как в обыденном, так и в математическом или физическом смысле).

Все это станет ясным, если мы посмотрим на один из древнейших способов употребления человеческого языка: рассказывание историй и изобретение религиозных мифов. Оба эти употребления, несомненно, имеют серьезные биологические функции. Однако эти функции достаточно далеки от ситуационной неотложности и жесткости боевых кличей.

Наша трудность связана именно с жесткостью этих биологических сигналов (как мы их можем назвать): трудно представить себе, что эволюция биологических сигналов могла привести к человеческому языку с его способностью к болтовне, разнообразием его употреблений и с его игровым настроем, с одной стороны, и его самыми серьезными биологическими функциями, такими как функция приобретения нового знания, например открытия употребления огня, с другой стороны.

Однако из этого тупика возможны некоторые выходы, пусть даже они представляют собой чисто умозрительные гипотезы. То, что я собираюсь сейчас сказать, — всего лишь предположения, но они могут указать на то, что могло иметь место в ходе развития человеческого языка.

Игривость молодых животных, особенно млекопитающих, к которой я хочу привлечь особое внимание, поднимает грандиозные проблемы, и целый ряд прекрасных книг был посвящен этому важнейшему предмету (см., например, Baldwin (1895), Eigen und Winkler (1975), Groos (1896), Hochkeppel (1973), Lorenz (1973, 1977) и Morgan (1908)). Этот предмет слишком обширен и важен, чтобы входить в него здесь в деталях. Я только выскажу предположение, что он может быть ключом к проблеме развития свободы и человеческого языка, и сошлюсь лишь на некоторые недавние открытия, демонстрирующие творческий характер игривости молодых животных и ее значение для новых открытий. У Менцеля (Menzel, 1965) мы можем прочесть, например, следующее о японских обезьянах: «Обычно не взрослые, а молодые животные являются зачинателями процессов групповой адаптации и «прокультурных» перемен в относительно сложных поведениях, таких как вход в недавно установленный участок кормления, приобретение новых привычек в питании или новых способов собирания пищи...» (см. также Frisch (1959), Itani (1958), Kawamura (1959) и Miyadi (1964)).

Я предполагаю, что основной фонетический аппарат человеческого языка возникает не из замкнутой системы тревожных криков или боевых кличей и тому подобных сигналов (которые должны быть жесткими и могут закрепиться генетически), а из игровой болтовни матерей с младенцами или из общения в детских стайках, и что дескриптивная функция человеческого языка — его использование для описания положения дел в окружающей среде — может возникнуть из игр, в которых дети изображают кого-то (make-believe plays), — так называемых «игр в представления», или «имитационных игр», и особенно из игр детей, в шутку подражающих поведению взрослых.

Такие имитационные игры широко распространены среди многих млекопитающих: они включают шутливые схватки, шутливые боевые кличи, шутливые призывы о помощи, а также шутливые приказы, имитирующие (68:) некоторых взрослых. (Это может приводить к наделению их именами, возможно — именами, имеющими цель быть описательными.)

Разыгрывание ролей может сопровождаться нечленораздельными звуками и болтовней и это может создать потребность в чем-то вроде описательного или объяснительного комментария. Таким путем может развиться потребность в рассказывании историй в ситуациях, в которых дескриптивный характер историй ясен с самого начала. И таким образом человеческий язык мог быть впервые изобретен детьми, играющими или разыгрывающими роли, быть может как тайный групповой язык (дети до сих пор иногда изобретают такие языки). Его затем могли перенять у них матери (как изобретения детенышей японских обезьян, см. ранее) и лишь позднее, с изменениями, взрослые самцы. (Есть еще языки, в которых сохранились грамматические формы, указывающие на пол говорящего.) А из рассказывания историй — или как часть его — и из описаний положений дел могли развиться объяснительный рассказ-миф, а затем и сформулированная на языке объяснительная теория.

Потребность в описательном рассказе, а может быть и в пророчестве, с ее громадной биологической значимостью, могла со временем закрепиться генетически. Огромное преимущество, особенно в военном деле, обеспечиваемое наличием дескриптивного языка, создает новое селективное давление, и это, возможно, объясняет удивительно быстрый рост человеческого мозга.

Жаль, что это умозрительное предположение вряд ли сможет когда-либо стать проверяемым. (Даже если бы нам удалось побудить детенышей японских обезьян проделать все, о чем я сейчас говорил, это нельзя было бы считать его проверкой.) Однако и без этого у него есть то преимущество, что оно рассказывает нам объяснительную историю о том, как могли обстоять дела — как мог возникнуть гибкий и описательный человеческий язык — дескриптивный язык, с самого начала открытый, способный к почти бесконечному развитию, стимулирующий воображение и ведущий к волшебным сказкам, к мифам, к объяснительным теориям и, в конечном счете, к «культуре».

Я чувствую, что мне следует привлечь здесь внимание к истории Элен Келлер (см. Popper and Eccles, 1977): это один из самых интересных случаев, показывающих врожденную потребность ребенка в активном освоении человеческого языка и в его очеловечивающем влиянии. Мы можем предположить, что эта потребность закодирована в ДНК вместе с многими другими предрасположениями.

7. От амебы до Эйнштейна

Животные и даже растения приобретают знания методом проб и ошибок или, точнее, методом опробования тех или иных активных движений, тех или иных априорных изобретений и устранением тех из них, которые «не подходят», которые недостаточно хорошо приспособлены. Это имеет силу для амебы (см. Jennings, 1906), и это имеет силу для Эйнштейна. В чем основная разница между ними?

Я думаю, что у них по-разному происходит устранение ошибок. В случае амебы любая грубая ошибка может быть устранена устранением амебы. Ясно, что в случае Эйнштейна дело обстоит не так; он знает, что будет совершать (69:) ошибки, и активно ищет их. Однако не удивительно, что большинство людей унаследовали от амебы сильное нежелание как совершать ошибки, так и признавать, что они их совершили! Тем не менее, бывают исключения: некоторые люди не имеют ничего против совершения ошибок, если только есть шанс обнаружить их и — если ошибка обнаружена — начать всю работу сначала. Таким был Эйнштейн, и таковы большинство ученых творческого склада: в противоположность другим организмам, человеческие существа используют метод проб и ошибок сознательно (если только он не стал для них второй натурой). Похоже, есть два типа людей: те, кто находится под чарами унаследованного отвращения к ошибкам и потому боится их и боится их признавать, и те, кто тоже хотел бы избегать ошибок, но знает, что мы чаще ошибаемся, чем не ошибаемся, кто узнал (методом проб и ошибок), что может противостоять этому, активно ища свои собственные ошибки. Люди первого типа мыслят догматически; люди второго типа — это те, кто научился мыслить критически. (Говоря «научился», я хочу выразить свое предположение, что различие между этими двумя типами основано не на наследственности, а на обучении.) Теперь я сформулирую мой пятый тезис:

Пятый тезис. В ходе эволюции человека необходимой предпосылкой критического мышления была дескриптивная функция человеческого языка: именно дескриптивная функция делает возможным критическое мышление. Этот важный тезис можно обосновать различными способами. Только в связи с дескриптивным языком того типа, какой описан в предыдущем разделе, возникает проблема истинности и ложности — вопрос о том, соответствует ли некоторое описание фактам. Ясно, что проблема истинности предшествует развитию критического мышления. Другой аргумент таков. До возникновения человеческого дескриптивного языка можно было сказать, что все теории являлись частями структуры тех организмов, которые были их носителями. Они представляли собой либо унаследованные органы, либо унаследованные или приобретенные предрасположения к определенному поведению, либо унаследованные или приобретенные неосознанные ожидания. Иначе говоря, они были неотъемлемой частью своих носителей.

Для того, чтобы быть способным критиковать теорию, организм должен иметь возможность рассматривать ее как объект. Единственный известный нам способ добиться этого — сформулировать ее на дескриптивном языке, причем желательно на письменном.

Таким образом, наши теории, наши предположения, испытания успешности наших попыток, совершаемых в ходе проб и ошибок, могут стать объектами, такими же как неживые или живые физические структуры. Они могут стать объектами критического исследования. И мы можем убивать их, не убивая их носителей. (Как это ни странно, даже у самых критических мыслителей часто возникают враждебные чувства к носителям критикуемых ими теорий.)

Может быть, уместно будет вставить здесь краткое замечание о том, что я не считаю весьма существенной проблемой: является ли принадлежность к одному из двух описанных мной типов людей — догматических мыслителей или критических мыслителей — наследственной? Как было указано ранее, я предполагаю, что нет. Основанием для меня служит то, что эти (70:) два «типа» — изобретение. Может быть и можно классифицировать реальных людей в соответствии с этой изобретенной классификацией, однако нет оснований думать, что эта классификация основана на ДНК, — во всяком случае не больше, чем считать, что любовь или нелюбовь к гольфу основана на ДНК. (Или что то, что называют «коэффициентом интеллектуальности» («коэффициентом умственного развития»), действительно измеряет интеллект: как указал Питер Медавар, никакому грамотному агроному и в голову не придет измерять плодородие почвы мерой, зависящей только от одной переменной, а некоторые психологи, кажется, верят, что можно таким образом измерять «интеллект», включающий творческие способности.)

8. Три мира

Я предполагаю, что человеческий язык является продуктом человеческой изобретательности. Он есть продукт человеческого разума (mind), наших умственных переживаний и предрасположений. А человеческий разум, в свою очередь, является продуктом своих продуктов: его предрасположения обусловлены эффектом обратной связи. Особенно важным эффектом обратной связи, упомянутым ранее, является предрасположение изобретать аргументы, приводить основания для принятия некоторого рассказа как истинного или для отвержения его как ложного. Другим очень важным эффектом обратной связи явилось изобретение ряда натуральных чисел.

Сначала идут двойственное5 и множественное числа: один, два, много. Затем числа до 5; затем числа до 10 и до 20. А затем идет изобретение принципа, согласно которому мы можем продолжить любой ряд чисел, прибавляя единицу, то есть принципа «следующего» — принципа построения для каждого заданного числа следующего за ним числа.

Каждый такой шаг есть языковое новшество, изобретение. Новшество это языковое, и оно совершенно отлично от счета (когда, например, пастух вырезает на посохе зарубку каждый раз, когда мимо проходит овца). Каждый такой шаг изменяет наш разум — нашу умственную картину мира, наше сознание.

Таким образом, существует обратная связь, взаимодействие между нашим языком и нашим разумом. И по мере роста нашего языка и нашего разума мы начинаем больше видеть в нашем мире. Язык работает как прожектор: точно так же, как прожектор выхватывает из темноты самолет, язык может «поставить в фокус» некоторые аспекты, некоторые описываемые им положения дел, выхватываемые из континуума фактов. Поэтому язык не только взаимодействует с нашим разумом, он помогает нам увидеть вещи и возможности, которых без него мы никогда бы не могли увидеть. Я предполагаю, что самые ранние изобретения, такие как разжигание и поддержание огня и — гораздо позднее — изобретение колеса (неизвестного многим народам высокой культуры), были сделаны с помощью языка: они стали возможны (в случае огня) благодаря отождествлению весьма несходных ситуаций. Без

5 Двойственное число — грамматическая форма в некоторых языках (древнегреческом, древнерусском и др.), показывающая, что речь идет о двух лицах или предметах. — Прим. перев. (71:)

языка можно отождествить только биологические ситуации, на которые мы реагируем одинаковым образом (пища, опасность и т.п.).

Есть по крайней мере один хороший аргумент в пользу предположения, что дескриптивный язык гораздо старше, чем умение поддерживать огонь: дети, лишенные языка, вряд ли могут считаться людьми. Лишение языка оказывает на них даже физическое воздействие, быть может, худшее, чем лишение какого-либо витамина, не говоря уже о сокрушительном умственном воздействии. Дети, лишенные языка, умственно ненормальны. Лишение же огня никого не делает нечеловеком, по крайней мере в условиях теплого климата.

Собственно говоря, владение языком и прямохождение, по-видимому, единственные навыки, жизненно важные для нас. Они, несомненно, имеют генетическую основу; и тот, и другой активно усваиваются маленькими детьми — в основном по их собственной инициативе — почти в любом социальном окружении. Освоение языка — это также грандиозное интеллектуальное достижение. А им овладевают все нормальные дети, вероятно потому, что потребность в нем заложена в них очень глубоко. (Этот факт можно использовать как аргумент против доктрины, будто есть физически нормальные дети с очень низким прирожденным уровнем интеллекта.)

Около двадцати лет назад я выдвинул теорию, которая делит мир, или универсум, на три подмира, которые я назвал мир 1, мир 2 и мир 3.

Мир 1 — это мир всех тел, сил, силовых полей, а также организмов, наших собственных тел и их частей, наших мозгов и всех физических, химических и биологических процессов, протекающих в живых телах.

Миром 2 я назвал мир нашего разума, или духа, или сознания (mind): мир осознанных переживаний наших мыслей, наших чувств приподнятости или подавленности, наших целей, наших планов действия.

Миром 3 я назвал мир продуктов человеческого духа, в частности мир человеческого языка: наших рассказов, наших мифов, наших объяснительных теорий, наших технологий, наших биологических и медицинских теорий. Это также мир творений человека в живописи, в архитектуре и музыке — мир всех этих продуктов нашего духа, который, по моему предположению, никогда не возник бы без человеческого языка.

Мир 3 можно назвать миром культуры. Моя теория, являющаяся в высшей степени предположительной, подчеркивает центральную роль дескриптивного языка в человеческой культуре. Мир 3 содержит все книги, все библиотеки, все теории, включая, конечно, ложные теории и даже противоречивые теории. И центральная роль в нем отводится понятиям истинности и ложности.

Как указывалось ранее, человеческий разум живет и растет во взаимодействии со своими продуктами. На него оказывает сильное влияние обратная связь от объектов или обитателей мира 3. А мир 3, в свою очередь, состоит в значительной степени из физических объектов, таких как книги, здания и скульптуры.

Книги, здания и скульптуры — продукты человеческого духа — являются, конечно, не только обитателями мира 3, но и обитателями мира 1. Однако (72:) в мире 3 обитают также симфонии, математические доказательства, теории. А симфонии, доказательства, теории — очень странные абстрактные объекты. Девятая симфония Бетховена не тождественна ни своей рукописи (которая может сгореть, а Девятая симфония не сгорит), ни любой или всем ее печатным копиям, ее записям или исполнениям. Так же обстоит дело с доказательством Евклида теоремы о простых числах или с теорией тяготения Ньютона.

Объекты, составляющие мир 3, в высшей степени разнообразны. В нем есть мраморные скульптуры, такие как скульптуры Микеланджело. Это не просто материальные, физические тела, а уникальные физические тела. Статус картин, архитектурных сооружений, рукописей музыкальных произведений и даже статус редких экземпляров печатных книг в чем-то подобен этому статусу, но, как правило, статус книги как объекта мира 3 совершенно другой. Если я спрошу студента-физика, знает ли он ньютоновскую теорию тяготения, я имею в виду не материальную книгу и, конечно, не уникальное физическое тело, а объективное содержание мысли Ньютона или, точнее, объективное содержание его сочинений. И я не имею в виду ни фактические мыслительные процессы Ньютона, которые, конечно, более абстрактное: нечто, принадлежащее миру 3 и развитое Ньютоном в ходе критического процесса путем постоянных усовершенствований, вносившихся им снова и снова в разные периоды его жизни.

Все это трудно сделать вполне ясным, но все это очень важно. Основная проблема здесь — статус высказываний и логические отношения между высказываниями, точнее — между логическими содержаниями высказываний.

Все чисто логические отношения между высказываниями, такие как противоречивость, совместимость, выводимость (отношение логического следования) суть отношения мира 3. Это, безусловно, не психологические отношения мира 2. Они имеют место независимо от того, думал ли кто-нибудь когда-нибудь о них и считал ли кто-либо, что они имеют место. Вместе с тем их легко можно «усвоить»: их легко можно понять; мы можем продумывать их все в уме, в мире 2; и мы можем испытать в переживании, что отношение следования (между двумя высказываниями) имеет место и является тривиально убедительным, а это переживание из мира 2. Конечно, с трудными теориями, такими как математические или физические, может получиться, что мы усваиваем их, понимаем их, но в то же время не убеждены в том, что они истинны.

Таким образом, наши умы, принадлежащие миру 2, могут находиться в тесном соприкосновении с объектами мира 3. И все-таки объекты мира 2 — наши субъективные переживания — следует четко отличать от объективных, принадлежащих миру 3 высказываний, теорий, предположений, а также открытых проблем.

Я говорил уже о взаимодействии между миром 2 и миром 3, и я проиллюстрирую это еще на одном арифметическом примере. Ряд натуральных чисел 1, 2, 3... — человеческое изобретение. Как я подчеркивал ранее, это языковое изобретение, в отличие от изобретения счета. Устные и, возможно, письменные языки сотрудничали в изобретении и совершенствовании системы натуральных чисел. Однако не мы изобрели разницу между четными (73:) и нечетными числами — мы открыли ее в том объекте мира 3 — ряде натуральных чисел, — который мы изобрели или произвели на свет. Аналогичным образом мы открыли, что есть делимые числа и простые числа. И мы открыли, что простые числа поначалу очень часты (вплоть до числа 7 их даже большинство) — 2, 3, 5, 7, 11, 13, — а потом становятся все реже. Это факты, которых мы не создали, но которые являются непреднамеренными, непредвидимыми и неизбежными следствиями изобретения ряда натуральных чисел. Это объективные факты мира 3. То, что они непредвидимые, станет ясным, если я укажу, что с ними связаны открытые проблемы. Например, мы обнаружили, что простые числа иногда ходят парами — 11 и 13, 17 и 19, 29 и 31. Они называются близнецами и появляются все реже по мере перехода к большим числам. Вместе с тем, невзирая на многочисленные исследования, мы не знаем, исчезают ли когда-нибудь эти пары совсем, или же они будут встречаться все снова и снова; иными словами, мы до сих пор не знаем, существует ли наибольшая пара близнецов. (Так называемая гипотеза чисел-близнецов предполагает, что такой наибольшей пары не существует, иными словами, что число близнецов бесконечно.)

В мире 3 есть открытые проблемы: мы пытаемся обнаруживать такие проблемы и решать их. Это очень ясно показывает объективность мира 3 и способ, каким взаимодействуют мир 2 и мир 3: не только мир 2 может работать над открытием и решением проблем мира 3, но и мир 3 может действовать на мир 2 (а через него и на мир 1).

Следует отличать знание в смысле мира 3 — знание в объективном смысле (почти всегда предположительное) — и знание в смысле мира 2, то есть информацию, которую мы носим в своих головах, — знание в субъективном смысле. Различие между знанием в субъективном смысле (в смысле мира 2) и знанием в объективном смысле (в смысле мира 3: знание, сформулированное, например, в книгах, или хранящееся в компьютерах или, может быть, никому еще не известное) имеет величайшее значение. То, что мы называем «наукой» и что стремимся развивать, есть прежде всего истинное знание в объективном смысле. Вместе с тем исключительно важно, конечно, чтобы знание в субъективном смысле также распространялось среди людей — вместе со знанием о том, как мало мы знаем.

Самое невероятное, что мы знаем о человеческом разуме, о жизни, об эволюции и умственном росте, — это взаимодействие, обратная связь — «я — тебе, ты — мне» между миром 2 и миром 3, между нашим умственным ростом и ростом объективного мира 3, который представляет собой результат нашей предприимчивости, наших талантов и способностей и который дает нам возможность выйти за пределы самих себя.

Вот эта самотрансцендентность, этот выход за пределы самих себя и кажется мне самым важным фактом всей жизни и всей эволюции: в нашем взаимодействии с миром 3 мы можем учиться и благодаря изобретению языка наши погрешимые человеческие мозги могут вырасти в светочи, озаряющие Вселенную. (74:)

Литература

1. Baldwin J. M. (1895) Mental Development in the Child and in the Race. MacMillan and Co., New York.

2. Bühler К. (1918) Kritische Musterung der Neueren Theorien des Satzes // Indogermanisches Jahrbuch, vol. 6, pp. 1-20.

3. Diets H., Kranz W. (1964) Fragmente der Vorsokratiker. Weidmann, Dublin and Zürich.

4. Eigen M., Winkler R. (1975) Das Spiel. R. Piper and Co. Verlag, München.

5. Frisch J. E. (1959) Research on Primate Behavior in Japan // American Anthropologist, vol. 61, pp. 584-596.

6. Groos K. (1896) Die Spiele der Tiere. Verlag von Gustav Fischer, Jena.

7. Held R., Hein A. (1963) Movement Produced Stimulation in the Development of Visually Guided Behavior // Journal of Comparative Physiological Psychology, vol. 56, pp. 872-876.

8. Hochkeppel W. (1973) Denken als Spiel. Deutchen Taschenbuch Verlag, München.

9. Itani J. (1958) On the Acquisition and Propagation of a new Food Habit in the Natural Group of the Japanese Monkey at Takasakiyama // Primates, vol. 1, pp. 84-98.

10. Jennings H. S. (1906) The Behaviour of the Lower Organisms. Columbia University Press, New York.

11. Kawamura S. (1959) The Process of Sub-culture Propagation among Japanese Macaques // Primates, vol. 2, pp.43-60.

12. Lorenz K. Z. (1941) Kants Lehre vom apriorischen im Lichte gegenwärtiger Biologie // Blätter für Deutsche Philosophie, vol. 15, 1941. Новое издание в: Lorenz K. Z. Das Wirkungsgefüge und das Schiksal des Menschen, Serie Piper 309 (1983).

13. Lorenz K. Z. (1973) Die Rückseite des Spiegels. Piper, München (перевод на русский язык: Лоренц Конрад. Оборотная сторона зеркала. М.: Республика, 1998, с. 243-467).

14. Lorenz K. Z. (1977) Behind the Mirror. Methuen, London.

15. Lorenz K. Z. (1978) Vergleichende Verhaltungsforschung, Grundlagen der Etologie. Spinger Verlag, Wien/New York.

16. Menzel E. W. (1966) Responsiveness to Objects in Free-ranging Japanese Monkeys // Behaviour, vol. 26, pp. 130-150.

17. Miyadi D. (1964) Social Life of Japanese Monkeys // Science, vol. 143, pp. 783-786.

18. Morgan С. (1908) Animal Behaviour. Edward Arnold, London.

19. Popper К. R. (1934) Logik der Forschung. Julius Springes, Vienna; 8th edition (1984) J. С. В. Mohz (Paul Siebeck), Tübingen; см. также (1959) The Logic of Scientific Discovery. Hutchinson, London: (1992) Reprinted by Routledge, London.

20. Popper K. R. (1963, 1996) Conjectures and Refutations. Routledge and Kegan Paul, London.

21. Popper K. R. (1979, written 1930-32) Die beiden Grundprobleme der Erkenntnistheorie. J.C.B. Mohr (Paul Siebeck), Tübingen (2. verbesserte Auflage, J. C. B. Mohr (Paul Siebeck), Tьbingen, 1994. — Прим ред.).

22. Popper K. R., Eccles J. C. (1977) The Self and Its Brain. Springer International, Berlin, Heidelberg, London: New York, pp. 404-405. См. также издание в бумажном переплете: Routledge and Kegan Paul, London (1984). (75:)

Естественный отбор и возникновение разума*

Карл Р. Поппер

Для меня было большой честью получить приглашение прочитать первую дарвиновскую лекцию в Дарвиновском колледже Кембриджского университета, который ближе всех других университетов связан с Чарльзом Дарвином и его семьей.

Получив это приглашение, я сомневался, следует ли мне принять его. Я не ученый-естественник и не историк. Есть исследователи Дарвина, посвятившие свою деятельность изучению его жизни и его времени, а я никогда этим не занимался. По этим причинам, вероятно, я должен был бы отклонить приглашение. Однако приглашение было очень любезным и убедительным, а приглашавшие меня, по-видимому, хорошо знали, что я не биолог и не исследователь жизни Дарвина, а простой любитель. В конце концов я принял приглашение, выбрав себе тему, которая, по-моему, тесно связана с двумя из основных областей интересов Дарвина: естественным отбором и эволюцией разума.

Вместе с тем в первой дарвиновской лекции следует сказать несколько слов о самом Дарвине, хотя докладчик, как я только что сказал, и не специализируется в этой области. Так что я, пожалуй, начну с того, что образ и имя Дарвина принадлежат к числу самых ранних воспоминаний моего детства. В кабинете моего отца в Вене были два поразительных портрета — портреты двух стариков. Это были портреты Артура Шопенгауэра и Чарльза Дарвина. Наверное, я расспрашивал отца об этих людях еще прежде, чем научился читать. Портрет Шопенгауэра был интересен, хотя не очень привлекал меня, а Дарвин имел очень внушительный и привлекательный вид. У него была длинная белая борода, еще длиннее, чем у моего отца, и он был одет в какой-то странный темный плащ, нечто вроде дождевика без рукавов. Он смотрел очень дружелюбно и казался очень спокойным, но немного грустным и одиноким. Это была известная фотография, сделанная, когда ему было 72 года, за год до его смерти. Так получилось, что я знал лицо и имя Дарвина, сколько себя помню. Я знал, что это великий англичанин, путешественник и один

* Popper Karl R. Natural Selection and the Emergence of Mind // Dialectica, 1978, vol.32, fasc.3-4, pp. 339-355. Работа эта вместе с «Приложением» «О свете и жизни» («Appendix: On Light and Life») переиздана в сборнике: Evolutionary Epistemology, Rationality, and the Sociology of Knowledge / Ed. by Radnitzky G. and Bartley III W. W. Open Court Publishing Co., La Salle, Illinois, 1987, pp. 139-155. В настоящем издании эта работа К. Поппера публикуется вместе с «Приложением».

Примечание автора: Это первая Дарвиновская лекция была прочитана в Дарвиновском колледже Кембриджского университета 8 ноября 1977 г. Я посвящаю эту работу памяти моего дорогого друга Пауля Бернайса. (76:)

из величайших исследователей животного мира, когда-либо живших на свете, и он мне очень нравился.

Дарвин не только величайший из биологов — недаром его часто уподобляли Ньютону, он еще и достойный всяческого восхищения, почтенный и поистине чудесный человек. Немногие из известных мне книг могут сравниться с пятью томами его писем, изданными его сыном Френсисом, в которые входит также его «Автобиография». Со страниц этих книг к нам обращается человеческое существо, почти совершенное в своей простоте, скромности и преданности истине.

Тема моей лекции — «Естественный отбор и возникновение разума (духа — mind)». Очевидно, естественный отбор — центральная тема Дарвина. Однако я не ограничусь одной только этой темой. Я последую за Дарвином в его подходе к проблемам тела и разума — разума как человека, так и животных. И я попытаюсь показать, что теория естественного отбора поддерживает доктрину, которую поддерживаю и я. Я имею в виду немодную доктрину взаимодействия между разумом и мозгом.

Моя лекция будет состоять из четырех разделов.

В первом разделе, озаглавленном «Естественный отбор Дарвина против естественной теологии Пейли», я коротко выскажусь о революции, произведенной Дарвином, и о нынешней контрреволюции против науки.

Второй раздел называется «Естественный отбор и его научный статус». Название третьего раздела — «Проблема Гексли». В нем содержится центральное рассуждение моей лекции, основанное на понятии естественного отбора. В этом расуждении излагаются аргументы в пользу взаимодействия между разумом и мозгом и против точки зрения Т. Г. Гексли, согласно которой разум есть эпифеномен. В нем также излагаются аргументы против так называемой теории тождества — модной нынче теории о том, что разум и мозг тождественны.

Четвертый раздел, озаглавленный «Замечания о возникновении разума», завершает лекцию несколькими соображениями по поводу того, что представляется величайшим чудом нашей Вселенной: возникновение разума и, в частности, сознания (consciousness).

1. Естественный отбор Дарвина против естественной теологии Пейли

Первое издание книги Дарвина «Происхождение видов» было опубликовано в 1859 г. Отвечая на письмо Джона Лаббока, благодарившего Дарвина за присланный экземпляр его книги, Дарвин высказал примечательное соображение по поводу книги Уильяма Пейли «Natural Theology» («Естественная теология»), опубликованной за полвека до этого. Дарвин писал: «Я думаю, что ни одной книгой я не восхищался так, как «Естественной теологией» Пейли. Раньше я знал ее почти наизусть» [1]. Годы спустя Дарвин в своей «Автобиографии» писал о Пейли, что «внимательное изучение [его] работ… было единственной частью академического курса [в Кембридже], которая… в какой-либо степени пригодилась мне для образования моего ума» [2]. (77:)

Я начал с этих цитат, потому что проблема, поставленная Пейли, стала одной из самых важных проблем Дарвина. Это была проблема планомерности или целесообразности (design).

Знаменитое доказательство существования Бога от планомерности стояло в центре теизма Пейли. Если вы найдете часы, рассуждал Пейли, вряд ли вы усомнитесь в том, что их сконструировал часовщик. Так если взять высокоорганизованный организм с его сложными органами, предназначенными для определенных целей, такими как глаза, тогда, утверждал Пейли, вы должны заключить, что этот организм наверняка сконструировал разумный Создатель. Это и есть «доказательство от планомерности» Пейли. До Дарвина теория преднамеренного творения — теория, что все виды были сконструированы Создателем, — была широко принята не только в Кембриджском университете, но и в других местах многими из лучших ученых. Существовали, конечно, и альтернативные теории, такие как ламаркизм; Юм также ранее выдвигал возражения против доказательства от планомерности, хотя и не особенно сильные. В то же время теорию Пейли в те дни серьезные ученые воспринимали вполне серьезно.

Почти невозможно поверить, как сильно изменилась атмосфера в результате публикации в 1859 г. «Происхождения видов». На смену аргументу, на деле вообще не имеющему какого-либо научного статуса, пришло огромное количество самых внушительных и хорошо проверенных научных результатов. Все наше мировоззрение, вся наша картина мира изменились небывалым образом.

Дарвиновская революция все еще продолжается. Вместе с тем сейчас мы оказались в разгаре контрреволюции, мощной реакции, направленной против науки и против рационального мышления. Я чувствую необходимость хотя бы коротко определить свою позицию по этому вопросу, а также — в этой дарвиновской лекции — указать, какую позицию по этому вопросу занимал сам Дарвин.

Моя позиция, говоря очень кратко, такова. Я на стороне науки и рационального мышления, но я против тех преувеличенных претензий на научность, которые иногда справедливо осуждаются как «сциентизм». Я на стороне поиска истины и на стороне интеллектуальной отваги в поиске истины; однако я против интеллектуальной заносчивости и особенно против неуместных претензий, будто истина уже у нас в кармане или что мы можем хотя бы приблизиться к несомненному знанию истины.

Важно осознавать, что наука не высказывается по «вечным» вопросам — о тайнах бытия или о назначении человека в этом мире.

Многие хорошо это понимают. Однако некоторые великие ученые и многие менее великие делали из этого неверные выводы. Тот факт, что наука не может высказываться по поводу этических принципов, принимали за указание на то, что таких принципов не существует, в то время как на самом деле поиск истины подразумевает этику. А успех Дарвина, показавшего с помощью естественного отбора, что задача или цель того или иного органа, например, глаза, может быть только кажущейся, неправильно понималось как нигилистическая доктрина о том, что все цели являются лишь кажущимися (78:) и что наша жизнь не может иметь никакой цели, или задачи, или смысла, или назначения.

Хотя Дарвин разрушил доказательство Пейли от планомерности или целесообразности, показав, что те факты, которые Пейли объяснял планомерным конструированием, вполне можно объяснить и как результат случайности и естественного отбора, Дарвин был очень скромен и не догматичен в своих утверждениях. Он вел переписку о божественном плане (design) с Азой Греем из Гарварда: Дарвин писал Грею через год после выхода в свет «Происхождения видов»: «…по поводу Плана. Я сознаю, что совершенно безнадежно запутался. Я не могу поверить, что мир, каким мы его видим, возник в результате случайности, но я не могу и смотреть на каждое отдельное существо как на результат Плана» [3]. А еще через год Дарвин писал Грею: «Что касается Плана, я скорее склонен поднять белый флаг, чем палить… из пушек… Вы говорите, что Вы в тумане; я же завяз в грязи… и все же я не могу отмахнуться от этих вопросов» [4].

Мне представляется, что этот вопрос, возможно, выходит за рамки науки. И тем не менее, я считаю, что наука открыла нам многое такое о развивающейся Вселенной, что весьма интересным образом освещает волновавшую Пейли и Дарвина проблему о плане творения.

Я считаю, что наука предлагает нам (разумеется, пробную) картину изобретательной [5] или даже созидательной Вселенной — Вселенной, в которой возникают новые вещи на новых уровнях.

На первом уровне существует теория возникновения тяжелых атомных ядер в центре больших звезд, а на более высоком уровне — данные о возникновении где-то в космосе органических молекул.

На следующем уровне находится возникновение жизни. Даже если когда-нибудь удастся воспроизвести зарождение жизни в лабораторных условиях, жизнь создает нечто совершенно новое для Вселенной: своеобразную жизнедеятельность организмов, особенно деятельность животных, часто целенаправленную, и решение проблем животными. Все организмы постоянно решают проблемы, хотя в большинстве случаев они и не осознают те проблемы, которые пытаются решать.

На следующем уровне происходит громадный шаг вперед: возникновение сознания (conscious states). С различием между сознательными и бессознательными состояниями во Вселенной опять-таки появляется нечто совершенно новое и необычайно важное. Это новый мир — мир сознательного опыта.

За этим на очередном уровне следует возникновение продуктов человеческого разума, духа, таких как произведения искусства, а также произведения науки, в особенности научные теории.

Я думаю, что ученые, несмотря на весь свой скептицизм, должны признать, что Вселенная, или природа, или как бы ее ни называть, способна на творчество. Ведь она создала людей-творцов: она создала Шекспира, и Микеланджело, и Моцарта, и, как следствие, косвенным образом — их произведения. Она произвела Дарвина и таким образом создала теорию естественного отбора. Естественный отбор уничтожил доказательство чудесного целенаправленного вмешательства Творца. Однако он оставил нам чудо творческого начала Вселенной, жизни и человеческого разума. Хотя науке нечего сказать (79:) о персонифицированном Творце, факт возникновения нового и факт творчества трудно отрицать. Я думаю, что сам Дарвин, который не смог «отмахнуться от этих вопросов», согласился бы с тем, что, хотя идея естественного отбора открыла целый новый мир для науки, она не устранила из нарисованной наукой картины Вселенной чуда творчества; не устранила она и чуда свободы — свободы творить и свободы самим выбирать себе цели и задачи.

Подведем итог этих кратких замечаний.

Контрреволюцию против науки нельзя оправдать с точки зрения интеллекта и нельзя защитить с точки зрения морали. Конечно, ученым не следует поддаваться искушениям «сциентизма». Они всегда должны помнить, как, думаю, помнил Дарвин, что наука носит предположительный характер и что она погрешима. Наука пока не разгадала все загадки Вселенной и не обещает разгадать их когда-нибудь в будущем. Тем не менее она может иногда пролить неожиданный свет на самые глубокие и, возможно, неразрешимые загадки.

2. Естественный отбор и его научный статус

Говоря о дарвинизме, я все время буду говорить о сегодняшней теории, — то есть собственно о дарвиновской теории естественного отбора, подкрепленной менделевской теорией наследственности, теорией мутаций и рекомбинации генов и расшифровкой генетического кода. Это чрезвычайно внушительная и мощная теория. Конечно, утверждение о том, что она полностью объясняет эволюцию, слишком смело и далеко не обосновано. Все научные теории по сути дела являются предположениями, даже те, которые успешно выдержали множество строгих и разнообразных проверок. Менделевское обоснование современного дарвинизма хорошо проверено, так же как и теория эволюции, утверждающая, что вся жизнь на Земле развилась из нескольких простейших одноклеточных организмов, возможно даже из одного единственного организма.

Тем не менее, важнейший вклад самого Дарвина в теорию эволюции — его теорию естественного отбора — трудно проверить. Существует несколько способов ее проверки, даже экспериментальных способов, и в некоторых случаях, подобных знаменитому феномену, известному как «промышленный меланизм»1, мы можем наблюдать естественный отбор, происходящий как бы на наших глазах. И все-таки по-настоящему строгую проверку теории естественного отбора очень трудно осуществить, гораздо труднее, чем проверку сравнимых с нею в других отношениях теорий в физике или химии.

Трудности проверки теории естественного отбора заставили многих ученых, антидарвинистов и даже нескольких великих дарвинистов, заявить, что она представляет собой тавтологию. Тавтология вроде «Все столы являются столами», разумеется, не поддается проверке; кроме того, она ничего не в состоянии объяснить. И потому поистине удивительно слышать, как некоторые из величайших современных дарвинистов сами формулируют эту теорию таким образом, что она сводится к тавтологии о том, что организмы,

1 Промышленный меланизм — потемнение шкуры, перьев, меха у животных в промышленных регионах с повышенным выбросом сажи в атмосферу, происходящее в результате естественного отбора в связи с тем, что светлее окрашенные животные чаще становятся жертвами хищников. — Прим. перев. (80:)

которые производят самое многочисленное потомство, производят самое многочисленное потомство. А К. X. Уоддингтон даже сказал как-то (и защищал эту точку зрения в других местах), что «естественный отбор... оказывается... тавтологией» [6]. И все же в том же самом месте он приписывает этой теории «огромную... объясняющую способность». Поскольку объясняющая способность тавтологии, очевидно, равна нулю, здесь явно что-то не так.

Однако подобные пассажи можно найти и в работах таких великих дарвинистов, как Роналд Фишер, Дж. Б. С. Холдейн, Джордж Гейлорд Симпсон и других.

Я упоминаю об этой проблеме потому, что и сам грешен. Под впечатлением высказываний этих авторитетов мне случалось называть эту теорию «почти тавтологической» [7] и я пытался объяснить, как теория естественного отбора может быть непроверяемой (как тавтология) и в то же время представлять огромный интерес для науки. Мое решение этой проблемы состояло в том, что доктрина о естественном отборе представляет собой весьма успешную метафизическую исследовательскую программу. Она ставит детализированные проблемы во многих областях и подсказывает нам, чего следует ожидать от адекватного решения этих проблем.

Я и сейчас считаю, что естественный отбор работает в этом смысле как исследовательская программа. Вместе с тем я теперь придерживаюсь иного мнения о проверяемости и логическом статусе теории естественного отбора, и я рад возможности заявить о своем отречении от прежних взглядов. Надеюсь, мое отречение внесет какой-то вклад в понимание статуса естественного отбора.

Важно осознать объяснительную задачу естественного отбора, а особенно важно осознать, что можно объяснить без теории естественного отбора.

Начну с замечания, что для достаточно малых и изолированных с точки зрения размножения популяций менделевская теория генов вместе с теорией мутаций и рекомбинации генов сама по себе — без естественного отбора — может предсказать то, что называют «дрейфом генов». Если изолировать от основной популяции небольшое число особей и лишить их возможности скрещивания с основной популяцией, то через некоторое время распределение генов в генофонде новой популяции станет несколько иным, нежели в исходной популяции. Это произойдет даже при полном отсутствии селективного давления. Мориц Вагнер, современник Дарвина и, конечно, представитель доменделевской эпохи, знал об этом явлении. Поэтому он выдвинул теорию эволюции путем дрейфа генов, возможной в случае репродуктивной изоляции, вызванной географической отрезанностью.

Для того, чтобы понять задачу естественного отбора, стоит вспомнить ответ Дарвина Морицу Вагнеру [8]. Дарвин, в основном, отвечал Вагнеру так: если у вас нет естественного отбора, вы не можете объяснить эволюцию органов, кажущихся специально спроектированными, как, например, глаз. Или, другими словами, без естественного отбора невозможно разрешить проблему Пейли.

В самом смелом и всеобъемлющем виде теория естественного отбора могла бы утверждать, что все организмы и в особенности все сложные органы, существование которых можно интерпретировать как свидетельство (81:) преднамеренного планирования, и вдобавок все формы поведения животных образовались в результате естественного отбора, то есть в результате случайных вариаций, передаваемых по наследству, среди которых бесполезные уничтожаются, так что остаются только полезные изменения. Сформулированная с таким размахом, эта теория не только опровержима — она уже опровергнута. Потому что не все органы служат полезной цели: как указал сам Дарвин, существуют органы, такие как павлиний хвост, и поведенческие программы, как демонстрация павлином своего хвоста, которые невозможно объяснить с точки зрения полезности, то есть, как следствие, с точки зрения естественного отбора. Дарвин объясняет их привлекательностью для противоположного пола, то есть половым отбором. Конечно, это опровержение можно и обойти при помощи какого-нибудь словесного маневра: ведь можно обойти любое опровержение любой теории. В этом случае мы, однако, приближаемся к превращению этой теории в тавтологию. Представляется гораздо более предпочтительным признать, что не все продукты эволюции полезны, хотя таковых и удивительно много, и что, выдвигая предположения о том, в чем состоит польза, приносимая тем или иным органом или той или иной поведенческой программой, мы тем самым выдвигаем возможное объяснение с точки зрения естественного отбора: почему данный объект эволюционировал именно данным образом и даже, может быть, как он эволюционировал. Другими словами, мне представляется, что, как и многие другие теории в биологии, эволюция путем естественного отбора не является универсальной, хотя она, по-видимому, охватывает огромное количество важных случаев.

Согласно теории Дарвина, достаточно постоянное селективное давление может превратить случайный дрейф генов в дрейф, который кажется планомерно направляемым. Таким образом, селективное давление, если оно имеется, оставляет свой отпечаток на генетическом материале. (Можно, однако, упомянуть о том, что бывают разновидности селективного давления, которые успешно действуют в течение очень короткого промежутка времени: после одной жестокой эпидемии могут остаться в живых только особи, генетически невосприимчивые к данной болезни.)

Теперь я кратко обобщу сказанное мною до сих пор о дарвиновской теории естественного отбора.

Теория естественного отбора может быть сформулирована таким образом, что она оказывается далеко не тавтологичной. В этом случае она не только поддается проверке, но и не является универсально истинной. У нее, по-видимому, имеются исключения, как и у многих биологических теорий: учитывая случайный характер вариаций, через которые осуществляется естественный отбор, существование этих исключений не вызывает удивления. Итак, не все феномены эволюции объясняются одним естественным отбором. Однако в каждом конкретном случае для исследователя представляется заманчивым показать, в какой степени естественный отбор определяет эволюцию конкретного органа или поведенческой программы.

Значительный интерес представляет возможность обобщения понятия естественного отбора. В этой связи полезно обсудить взаимосвязь между отбором и научением, или инструктированием (instruction). В то время как теория Дарвина — селекционистская, теория Пейли — инструкционистская. (82:)

Создатель формует материю в соответствии со своим замыслом, инструктируя (instructing) ее, указывая ей, какую форму ей следует принять. Таким образом, селекционистскую теорию Дарвина можно рассматривать как теорию, которая объясняет отбором нечто, внешне похожее на научение. Определенные неизменные свойства окружающей среды оставляют свой отпечаток на генетическом материале, как бы формуя его, в то время как на самом деле они его отбирают.

Много лет назад я посетил Бертрана Рассела в его квартире в Тринити Колледже в Кембридже, и он показал мне свою рукопись, в которой не было ни одного исправления на протяжении многих страниц. Он давал указания (instructed) бумаге при помощи своего пера. Я действую совершенно иначе. Мои рукописи полны исправлений настолько, что нетрудно понять мой метод работы — нечто вроде метода проб и ошибок, через более или менее случайные флуктуации, из которых я выбираю то, что представляется мне подходящим. Можно задать вопрос, не проделывал ли и Рассел нечто подобное, но только в уме, может быть даже бессознательно и во всяком случае очень быстро. Ведь то, что кажется научением, часто бывает основано на косвенном механизме отбора, чему может служить иллюстрацией ответ Дарвина на проблему, поставленную Пейли.

Я предлагаю попытаться проверить предположение, что нечто подобное происходит во многих случаях. Мы можем предположить, что Бертран Рассел в действительности строил так же много пробных формулировок, как и я, но что ум его работал быстрее моего, проверяя их и отвергая негодных словесных кандидатов. Эйнштейн сказал где-то, что он построил и отбросил огромное количество гипотез, прежде чем наткнулся на уравнения общей теории относительности (которые вначале тоже отверг). Очевидно, метод построения и отбора действует с отрицательной обратной связью.

Более сорока лет назад я выдвинул предположение, что именно этим способом мы приобретаем знания об окружающем нас мире: мы строим предположения, или гипотезы, проверяем их и отвергаем те из них, которые не годятся. При ближайшем рассмотрении это и есть метод критического отбора. С более далекого расстояния он напоминает научение или, как это обычно называют, индукцию.

Художник часто делает нечто, поразительно похожее на то, что я только что обрисовал. Он кладет на холст пятно краски и отступает назад, чтобы оценить полученный эффект, с тем чтобы либо принять его, либо отвергнуть и переписать цветовое пятно заново. Для моего рассуждения несущественно, сравнивает ли он эффект с изображаемым объектом, или со своим внутренним образом, или просто руководствуется тем, нравится ему полученное изображение или не нравится. Здесь важно то, что Эрнст Гомбрих описал великолепной фразой «создание предшествует сопоставлению» [9]. Эта фраза может быть с пользой приложена к любому случаю отбора, в частности, к методу построения и проверки гипотез, включающему в себя восприятие, и особенно восприятие в форме гештальта. Конечно, выражение «создание предшествует сопоставлению» приложимо также и к дарвиновскому отбору. Сотворение множества новых генетических вариаций предшествует их отбору окружающей средой и, таким образом, их сопоставлению с окружающей (83:) средой. Воздействие окружающей среды происходит не впрямую, потому что ему должен предшествовать отчасти случайный процесс создания или сотворения материала, на котором может осуществляться отбор или сопоставление.

Одно из важных свойств этого окольного метода отбора состоит в том, что он проливает свет на проблему нисходящих причинных связей, на которую обратили внимание Дональд Кэмпбелл и Роджер Сперри [10]. О нисходящих причинных связях можно говорить в тех случаях, когда структура более высокого порядка действует причинным образом на свою подструктуру. Трудность понимания нисходящей причинности состоит в следующем. Мы думаем, что можем понять, как подструктуры некоторой системы сообща воздействуют на систему в целом, то есть мы думаем, что понимаем причинность, действующую снизу вверх. Однако обратный процесс очень трудно себе представить, потому что подструктуры, по-видимому, и так взаимодействуют между собой, и для воздействий, идущих сверху, не остается места. Отсюда возникает эвристическое требование объяснять все в терминах молекул или других элементарных частиц (это требование иногда называют «редукционизмом»).

Я предполагаю, что нисходящую причинность по крайней мере в некоторых случаях можно объяснить как отбор, действующий на элементарных частицах, подверженных случайным флуктуациям. Случайный характер движения элементарных частиц, — который часто называют «молекулярным хаосом», — как бы создает просвет, через который может проникнуть воздействие структуры более высокого уровня. Случайное движение принимается, если оно согласуется со структурой более высокого уровня; в противном случае оно отвергается.

Я думаю, что эти соображения многое говорят нам о естественном отборе. Хотя Дарвин так и не перестал тревожиться из-за того, что не мог объяснить изменчивость, и хотя его смущала необходимость считать ее случайной, мы теперь видим, что случайный характер мутаций, который, возможно, восходит к квантовой неопределенности, объясняет, как абстрактные неизменные свойства окружающей среды, в какой-то мере абстрактное селективное давление могут, посредством отбора, воздействовать сверху вниз на конкретный живой организм — и этот эффект может быть усилен в длинной цепи поколений, связанных наследственностью.

Отбор того или иного типа поведения из имеющегося случайного набора может быть актом сознательного выбора, даже актом свободной воли. Я индетерминист, и при обсуждении индетерминизма я часто с сожалением указывал на то, что квантовый принцип неопределенности как будто не может нам помочь [11], так как нарастание (amplification) чего-то, подобного, скажем, радиоактивному распаду, не может привести к человеческой деятельности или даже к животной деятельности, а только к случайным движениям. Сейчас мои взгляды на этот вопрос изменились [12]. Процесс выбора (choice) может являться процессом отбора (selection), а отбор из некоторого набора случайных событий не обязан в свою очередь быть случайным. Такая точка зрения кажется мне многообещающей для решения рассматриваемой нами одной из наиболее сложных проблем, причем решения, основанного на нисходящей причинности. (84:)

3. Проблема Гексли

Отрицание существования разума (духа, сознания — mind) стало очень модным в наше время: разум заменяют так называемым «вербальным поведением». Дарвин успел застать возрождение этих взглядов в девятнадцатом веке. Его близкий друг Томас Генри Гексли выдвинул тезис о том, что все животные, в том числе люди, являются автоматами. Гексли, в отличие от некоторых своих последователей в наши дни, не отрицал существование сознательных или субъективных переживаний, но он отрицал, что они оказывают какое-либо воздействие на телесную механику человека или животного, в том числе и на мозг.

«Можно предположить, — пишет Гексли [13], — ...что молекулярные изменения в мозгу являются причиной всех состояний сознания (consciousness)... [Но существуют ли] какие-либо свидетельства того, что эти состояния сознания могут, наоборот, стать причиной... молекулярных изменений [в мозгу], вызывающих мускульное движение?» Это и есть проблема Гексли. Сам он дал следующий ответ: «Я не вижу таких свидетельств... [Сознание, по-видимому,] относится к механизму… тела просто как побочный продукт его деятельности... [Сознание, как можно судить]… совершенно неспособно изменить деятельность [тела, точно] так же, как свисток… паровоза никак не влияет на работу его механизма».

Гексли ставит вопрос четко и ясно. И отвечает на него четко и ясно. Он утверждает, что тело оказывает на разум одностороннее воздействие: между ними нет никакого взаимодействия. Он был механицистом и физическим детерминистом; это обусловило его ответ. Мир физики, мир физических механизмов каузально замкнут. Таким образом, тело не может быть подвержено воздействию состояний сознания. Животные, и люди в том числе, должны быть автоматами, хотя и обладающими сознанием.

Дарвин смотрел на это совершенно иначе. В своей книге «The Expression of the Emotions in Man and Animals» («Выражение эмоций у человека и животных») он весьма подробно показал, как эмоции человека и животных могут выражаться и выражаются посредством мускульного движения.

Очень характерен один прямой ответ Дарвина его другу Гексли, которого, как было сказано, он очень уважал и любил. Прелестное письмо к Гексли, написанное за три недели до смерти Дарвина, заканчивается с характерной смесью нежности, иронии и юмора: «…дорогой старый друг. Дай Боже, чтобы в мире было побольше таких автоматов, как Вы» [14].

В самом деле, ни одному дарвинисту не следовало бы принимать гекс-лиевское одностороннее воздействие тела на разум в качестве решения так называемой проблемы соотношения тела и духа. В своем «Очерке» (Essay) 1844 г., в своем «Происхождении видов» и еще больше в своем гораздо более обширном рукописном труде о естественном отборе Дарвин обсуждает умственные способности человека и животных и утверждает, что они являются продуктом естественного отбора.

А если это так, значит, умственные способности должны помогать животным и человеку в борьбе за жизнь, за физическое выживание. Отсюда следует, что умственные способности должны быть в состоянии оказывать (85:) существенное влияние на физические действия человека и животных. Следовательно, животные и люди не могут быть автоматами в смысле Гексли. Если субъективные переживания, состояния сознания существуют, а Гексли признавал их существование, мы должны, в соответствии с дарвинизмом, искать, в чем их полезность, в чем их адаптивная функция. Поскольку они полезны для жизни, они должны вызывать какие-то последствия в физическом мире.

Таким образом, теория естественного отбора представляет собой сильнейший аргумент против теории Гексли об одностороннем воздействии тела на разум и в пользу взаимодействия тела и разума. Не только тело воздействует на разум, например, через органы чувств или в случае болезни, но и наши мысли, надежды и чувства могут вызывать полезные действия в окружающем мире. Если бы Гексли был прав, разум был бы бесполезен. Однако тогда он не мог бы развиться в результате эволюции, несомненно очень длительной, путем естественного отбора.

Мой центральный тезис состоит в том, что теория естественного отбора обеспечивает сильнейший аргумент в пользу доктрины о взаимодействии между разумом (духом) и телом или, может быть, лучше сказать — между психическими (mental) и физическими состояниями.

Конечно, я очень хорошо сознаю тот факт, что доктрина взаимодейстия предельно старомодна. И все-таки я стою за взаимодействие и старомодный дуализм (за одним исключением: я отвергаю существование так называемых «субстанций»); я даже защищаю плюрализм, поскольку я утверждаю, что существуют три (а может быть и больше) взаимодействующих уровня, или области, или мира: мир 1 физических объектов, событий, состояний, процессов, включая тело и мозг животных; мир 2 психических состояний; и мир 3, который состоит из произведений человеческого духа, особенно произведений искусства и научных теорий.

Боюсь, что сегодня мне не хватит времени, чтобы высказаться подробнее о мире 3. Мне придется ограничится формулировкой предположения о том, что мир 1 физических объектов и мир 2 психических состояний взаимодействуют между собой и что мир 3 научных теорий, например медицинских теорий, также активно взаимодействует с миром физических объектов через психический мир 2.

Сейчас модно либо отрицать, что существует нечто подобное умственным, или духовным (mental), переживаниям, либо утверждать, что эти переживания каким-то образом тождественны физическим состояниям центральной нервной системы.

Полагаю, что первое из этих модных направлений — предположение об отсутствии переживаний — не особенно интересно. Ведь у нас есть хорошие межсубъектные способы проверки гипотезы о наличии у нас таких переживаний. А против нашей гипотезы, кажется, выдвигался всего один довод: что Вселенная была бы намного проще, если бы переживаний у нас не было, или, раз уж они у нас бывают, если бы мы о них помалкивали.

Вместе с тем существует позиция, которая представляется гораздо более серьезной, чем голое отрицание разума. Это — самая модная нынче теория о том, что психические состояния в каком-то смысле тождественны физическим состояниям: так называемая теория тождества тела и духа (mind). (86:)

Думаю, что против теории тождества я могу привести тот же довод, опирающийся на теорию естественного отбора, который я использовал против Гексли: теория тождества представляется мне несовместимой с теорией естественного отбора. Ведь по теории тождества мир физических объектов . или состояний замкнут. Всякая причинность носит физический характер. Поэтому даже сторонник теории тождества, признающий сознание, не может отвести ему какую-либо независимую каузальную функцию в физическом мире [15]. Оно не могло развиться путем естественного отбора. Сторонники теории тождества оказываются в том же положении, что и Т. Г. Гексли.

4. Замечания о возникновении разума

Я предполагаю, что жизнь, а позднее и разум, развились или возникли во Вселенной, которая до определенного момента была безжизненна и неразумна. Жизнь, или живая материя, каким-то образом возникла из неживой материи, и представляется не совсем невозможным, что когда-нибудь мы узнаем, как это произошло.

С возникновением разума дело обстоит, по-видимому, гораздо сложнее. В то время, как мы считаем, что знаем некоторые из условий, предшествовавших возникновению жизни, и некоторые из субструктур простейших организмов, мы не имеем ни малейшего представления о том, на каком уровне эволюции возникает разум. В 1906 г. Г. С. Дженнингс написал в своей великой книге «Поведение низших организмов»2, что, наблюдая за поведением амебы, он едва удерживался от того, чтобы приписать амебе сознание. Вместе с тем некоторые исследователи биологии, как и некоторые исследователи человеческого языка, не желают признавать сознание ни за одним из животных, кроме человека. А еще, как я упоминал ранее, есть философы, которые вообще отрицают существование разума; разговоры о разуме или о состояниях сознания они считают пустой болтовней — словесной привычкой, которая неизбежно исчезнет, как разговоры о ведьмах, в процессе развития науки и особенно в результате исследований мозга.

В отличие от этих философов я считаю возникновение разума грандиозным событием в эволюции жизни. Разум проливает свет (illuminates) на Вселенную, и я считаю, что работы великих ученых, таких как Дарвин, имеют значение именно потому, что они вносят большой вклад в это освещение. Герберт Фейгл как-то вспомнил, что Эйнштейн сказал ему: «Если бы не этот внутренний свет, Вселенная была бы просто мусорной кучей» [16].

Как я уже говорил, я считаю, что мы должны признать творческий или изобретательский характер Вселенной. Во всяком случае она обладает способностью к творчеству в том смысле, в каком этой способностью обладают великие поэты, великие художники и великие ученые. Когда-то во Вселенной не было поэзии; когда-то не было и музыки. Позже они появились. Очевидно, никуда не годилось бы, если бы в виде объяснения этого мы приписали атомам, или молекулам, или даже низшим животным способность творить

2 Jennings H. S. The Behaviour of the Lower Organisms. Columbia University Press, New York, 1906. — Прим. перев. и ред. (87:)

(или, может быть, прото-творить) некую предшественницу поэзии, именуемую прото-поэзией. По-моему, это было бы не лучше, чем приписать атомам или молекулам прото-психику, как поступают панпсихисты. Нет, великая поэзия ясно показывает, что Вселенная обладает способностью создавать нечто новое. Как сказал однажды Эрнст Майр, следует считать фактом, что в ходе эволюции возникает нечто поистине новое.

Ввиду того, что предположительное наличие мыслительных способностей у животных трудно, если не вообще невозможно проверить, рассуждения о происхождении разума у животных, вероятно, никогда не перерастут в научную теорию, поддающуюся проверке. Однако я все же коротко изложу несколько умозрительных предположений. По крайней мере, эти предположения открыты для критики, если и не для проверки,

Я начну с идеи, которую подчеркивали такие этологи, как Уильям Торп (Thorpe), что поведение животных запрограммировано, как поведение вычислительных машин, однако в отличие от вычислительных машин животные самозапрограммированы. Можно предположить, что фундаментальная генетическая самопрограмма заложена в коде ДНК. Существуют также приобретенные программы, обусловленные питанием; что может быть приобретено, а что не может — набор возможных приобретений — это само по себе заложено в виде базовой генетической самопрограммы, которая, возможно, определяет даже вероятность или предрасположенность к приобретению программ.

Можно выделить два рода поведенческих программ: замкнутые, или закрытые, поведенческие программы и открытые поведенческие программы, как называет их Майр [17]. Замкнутая поведенческая программа — это такая программа, которая определяет поведение животного вплоть до мельчайших подробностей. Открытая поведенческая программа — это программа, которая не расписывает в поведении все по шагам, а оставляет открытыми определенные варианты, определенный выбор, хотя она, возможно, и определяет вероятность или предрасположенность к тому или иному выбору. Приходится предположить, что открытые программы развиваются путем естественного отбора, под воздействием селективного давления сложных и непредсказуемо изменяющихся условий окружающей среды.

Теперь я могу сформулировать свое предположение следующим образом.

Экологические условия, подобные тем, которые благоприятствуют эволюции открытых поведенческих программ, иногда бывают благоприятными и для эволюции зачатков сознания (consciousness), потому что они поощряют сознательные выборы. Другими словами, сознание зарождается вместе с теми возможностями выбора, которые открытые поведенческие программы оставляют открытыми.

Рассмотрим различные возможные этапы возникновения сознания. На первом этапе, возможно, разбивается нечто, что действует как централизованный сигнал тревоги, то есть раздражение, или ощущение дискомфорта, или боль, которые вынуждают организм прекратить неадекватное движение и принять какую-то другую линию поведения, пока не поздно, пока не нанесен слишком большой ущерб. Отсутствие такого тревожного сигнала, как боль, во многих случаях приводило бы к гибели. Таким образом, в ходе естественного отбора предпочтение будет отдаваться тем особям, которые отступают назад, (88:) получив сигнал, указывающий на неадекватность их движения, то есть предчувствуя, что это движение ведет к опасности. Я предполагаю, что в качестве такого сигнала могло развиться ощущение боли, а может быть и страха.

Можно предположить, что на втором этапе естественный отбор будет благоприятствовать тем организмам, которые каким-либо образом испытывают возможные движения, прежде чем выполнить их. Возможно, таким образом реальное поведение, основанное на методе проб и ошибок, заменялось или ему предшествовало воображаемое, или замещающее, поведение типа проб и ошибок. Возможно, что вначале это воображаемое поведение состояло из зачаточных центробежных (эфферентных) нервных сигналов, служивших чем-то вроде модели или символического представления реального поведения и его возможных результатов.

Ричард Даукинс блестяще и очень подробно развил некоторые соображения подобного рода о зарождении разума (mind) [18]. Они связаны с двумя основными моментами. Один из них состоит в том, что естественный отбор должен благоприятствовать этим зачаткам разума или сознания просто потому, что они означают подстановку воображаемого, или символического, или замещающего поведения вместо реального поведения, которое, если окажется ошибочным, может привести к фатальным последствиям. Второй момент состоит в том, что мы здесь можем применить идеи отбора и нисходящей причинности к очевидной ситуации выбора: открытая программа позволяет как бы проигрывать возможные ситуации — словно на экране — с тем, чтобы произвести отбор среди этих возможных ситуаций.

На третьем этапе, видимо, развиваются более или менее осознанные цели или задачи: целенаправленные действия животных, такие как охота. Возможно, бессознательные инстинктивные действия бывали целенаправленными и прежде, но как только возникло замещающее, или воображаемое, поведение типа проб и ошибок, сразу стало необходимо в ситуациях выбора оценить конечный результат воображаемого поведения. Это может вызвать чувство отталкивания или отвержения этого результата, то есть предчувствие боли, или чувство радостного приятия конечного состояния; это последнее ощущение могло стать признаком осознания цели, или задачи. В связи с существованием открытого выбора могло развиться ощущение предпочтительности одной из возможностей по сравнению с другими — предпочтительности определенного вида пищи и, следовательно, определенной экологической ниши по сравнению с другими.

Возникновение в ходе эволюции языка, а вместе с ним мира 3 произведений человеческого духа, делает возможным следующий шаг — к человеку. Он позволяет нам отделить себя от своих собственных гипотез и критически посмотреть на них. В то время как некритически мыслящее животное может быть уничтожено вместе со своими догматически воспринимаемыми гипотезами, мы можем формулировать гипотезы и критиковать их. Пусть наши предположения, наши теории погибают вместо нас! Может быть, мы еще научимся убивать теории вместо того, чтобы убивать друг друга. Если естественный отбор благоприятствовал эволюции разума по вышеназванным причинам, то, может быть, не будет слишком утопической мечтой надеяться, что когда-нибудь победит тот подход (рациональный, или научный, подход), (89:) который заключается в том, чтобы уничтожать разумной критикой теории и мнения, вместо того, чтобы уничтожать друг друга.

Мое предположение о происхождении разума (духа) и о соотношении разума (духа) и тела, то есть об отношении сознания к предшествующим уровням бессознательного поведения, состоит в том, что полезность сознания — его ценность для выживания — подобна полезности предыдущих уровней. На каждом уровне создание предшествует сопоставлению, то есть отбору. Возникновение ожидания, предчувствия, представления (то есть гипотезы) предшествует их испытанию.

Если в этой интерпретации что-то есть, то открытый Дарвином процесс изменчивости с последующим отбором не просто позволяет объяснить биологическую эволюцию в механических терминах или в терминах, которые пренебрежительно и ошибочно называли механическими, но и на самом деле проливает свет на понятие нисходящей причинности, на создание произведений искусства и науки и на развитие свободы их создания. Таким образом, весь спектр явлений, связанных с эволюцией жизни и духа, а также произведений человеческого разума, оказывается возможно осветить благодаря великой и вдохновляющей идее, которой мы обязаны Дарвину.

Приложение. О свете и жизни*

(Это Приложение представляет собой перевод, в слегка измененном виде, отрывка из третьего раздела моей статьи «Festvortrag: 40 Jahre Naturwissenschaft», опубликованной в книге Molden О. (ed.) Der Beitrag: Europas Erbe und Auftrag, Europäisches Forum Alpbach 1984. Vienna, Österreichisches College, 1985.)

Я хотел бы очень кратко изложить здесь содержание одной лекции, прочитанной несколько месяцев назад на собрании Американской ассоциации содействия прогрессу науки под названием «Свет и жизнь». Это название, возможно, известно некоторым из вас по лекции Нильса Бора 1932 г. Сравнивая эти две лекции, я могу сказать, что безусловно предпочитаю эту новую лекцию боровской, хотя лекция Бора и произвела на меня в свое время большое впечатление. Автор этой новой лекции — д-р Понтер Вехтерсхойзер.

Содержание этой лекции поистине захватывает. Недостаток места не дает мне возможности в полной мере воздать ей должное. По существу она посвящена теории эволюции зрения. Одноклеточные организмы, сделавшие великое открытие, что свет можно использовать как питание, поскольку питание есть поглощение энергии, должны были более или менее одновременно с этим открыть фототропизм — активное перемещение к свету и вслед за светом, или светочувствительность. Без этого они погибли бы от голода. Из микробов-светоедов развились сначала зеленые растения, а потом и животные. Животные произошли от микробов, подобных растениям, но забыли

* Appendix. On Light and Life // Popper Karl R. Natural Selection and the Emergence of Mind // Evolutionary Epistemology, Rationality, and the Sociology of Knowledge / Ed. by Radnitzky G. and Bartley 111 W. W. Open Court Publishing Co., La Salle, Illinois, 1987, pp. 154-155. (90:)

секрет питания светом. Вместо этого они стали барышниками и паразитами, поскольку начали кормиться зелеными растениями и только через них — светом. Поедая растения, эти животные получают вещества, которых сами неспособны производить, включая те, что называются витаминами. Эти вещества дают им возможность быть чувствительными к свету и, таким образом, развить свои глаза.

Одной из основных гипотез Вехтерсхойзера является следующая. Поиск света начинается не как поиск информации, а скорее как поиск пищи. Это чрезвычайно интересное положение. Оно тесно связывает одну из проблем эволюционной эпистемологии с проблемами биологии и даже молекулярной биологии.

Гипотеза Вехтерсхойзера поддается проверке, и он сам нашел в литературе по биологии крайне интересные данные на этот счет. Быть может, самые сенсационные из них относятся к парамеции — одноклеточному существу, питающемуся зелеными водорослями, то есть растениями. Один из видов этих водорослей называется хлорелла. Эту хлореллу парамеция использует не только как пищу, но и в буквальном смысле как глаза. Она нацепляет на себя хлореллу как значок и вступает с ней в отношение симбиоза — хотя впоследствии ее съедает. Служа парамеции глазом, хлорелла направляет движения всего симбиотического организма, как водитель управляет машиной. Вместе с тем она функционирует и как желудок, отдавая часть своего светового питания хозяину. Однако в конце концов ее съедают.

В заключение я замечу, что животные, в том числе и мы сами, став людьми, позабыли секрет открытия, сделанного растениями, — как использовать свет в качестве источника энергии. И до сегодняшнего дня наши биохимики так и не сумели заново открыть этот секрет, если не говорить о некоторых предложенных ими в высшей степени неэффективных методах. Повторное открытие этого секрета является одной из наших самых важных научных проблем. Ее решение превратило бы все атомные электростанции в металлолом.

Примечания

1. The Life and Letters of Charles Darwin Edited by his son Darwin Francis John Murray, London, 1887, vol. II, p 219 (в дальнейшем ссылки на эту книгу будут обозначаться как LL) Портрет Дарвина, который я упомянул в этой лекции, это фронтиспис в томе III этого издания.

2. LL, vol. I, p. 47

3. LL, vol. II, р. 353

4. LL, vol. II, р. 382

5. См Denbigh К. G. The Inventive Universe Hutchinson, London, 1975.

6. Waddington С. H. Evolutionary Adaptation // Tax S. (ed) Evolution After Darwin Vol. I. The Evolution of Life Chicago University Press, Chicago, 1960, pp 381-402, см р 385.

7. Popper К. R. Objective Knowledge. Clarendon Press, Oxford, 1972 p. 241. (См. по этому поводу также статью К. Поппера «Призыв Бернайса к более широкому пониманию рациональности», публикуемую в настоящем сборнике, в которой Поппер придерживался еще прежней точки зрения. — Прим. перев. и ред.)

8. LL, vol. III, p. 158f и след.

9. См.: «Making comes before matching» в предметном указателе к книге Gombrich E. Art and Illusion. Phaedon, London 1960 и более поздние издания. (91:)

10. См Campbell D T «Downward Causation» in Hierarchically Organized Biological Systems // Ayala F J and Dobzhansky T (eds) Studies in the Philosophy of Biology Macmillan, London 1974, pp 179-186, Sperry R W A Modified Concept of Consciousness // Psychological Review, vol. 76, 1969, pp 532-536, Sperry R W Lateral Spezialization in the Surgically Separated Hemispheres // Schmitt F О and Worden F G (eds) The Neurosciences Third Study Programme M I T Press, Cambridge, Mass, 1973, pp 5-19.

11. См.: Popper К. R. Objective Knowledge, ch. 6, pp. 226-229.

12. См.: с. 540 книги Eccles J. С. and Popper К. R. The Self and Its Brain. Springer-Verlag, Berlin, Heidelberg, London, New York, 1977 (также Routledge, 1983, 1986, 1990, 1993 — Прим. перев.)

13. См.: Huxley T. H. On the Hypothesis that Animals are Automata, and its History (1874) // Huxley T. H. Method and Results. Macmillan, London, 1893, ch. 5, pp 239-240. Хотя процитированный в тексте отрывок относится к животным, Гексли через несколько страниц дополняет его следующим высказыванием: «… насколько я могу судить, аргументы, применимые к скотам, столь же верны и для человека, следовательно, все состояния сознания у нас, как и у них, вызываются непосредственно молекулярными изменениями вещества мозга. Мне кажется, что нет никаких доказательств того, что у людей, как и у скотов, какие-либо состояния сознания являются причиной изменения движения материи в организме… Мы — обладающие сознанием автоматы…» (Ibid, pp. 243-244). Я обсуждал эти взгляды Гексли в своей работе «Some Remarks on Panpsychism and Epiphenomenalism» // Dialectica, vol. 31, № 1-2, 1977, pp. 177-186 и в написанной мною части книги «The Seifand Its Brain» (см. прим. 12).

14. LL, vol. III, p. 358.

15. Если, как говорит Спиноза, порядок и связь вещей те же, что порядок и связь идей, то порядок и связь идей, с эволюционной или дарвинистской точки зрения, явно являются излишними для сторонников теории тождества3.

16. Feigl H. The «Mental» and the «Physical». University of Minnesota Press, Minneapolis, 1967, p. 138. Я немного изменил приведенную им формулировку.

17. Mayr E. Evolution and the Diversity of Life. The Belknap Press, Harvard University Press, Cambridge, Mass., 1976, p. 23.

18. Cm. Dawkins R The Selfish Gene Oxford University Press, Oxford, 1976, p 62 и след.

3 При формулировании утверждения Спинозы Поппер, как представляется, допускает описку. У Спинозы сказано «Порядок и связь идей те же, что порядок и связь вещей» (Спиноза Б. Избранные произведения. В 2 тт. Т. 1 М., 1957, с. 407), что очень точно соответствует основной интенции гносеологии Спинозы. Правда, для Поппера совершенная им инверсия, видимо, не имеет существенного значения, потому что для него важен лишь сам факт совпадения этих двух рядов, а не то, какой из них первичен. — Прим перев и ред.

Эволюционная эпистемология

Дональд Т. Кэмпбелл

Источник: Кэмпбелл, Д.Т. Эволюционная эпистемология // в кн. Эволюционная эпистемология и логика социальных наук / сост. Д.Г. Лахути, В.Н. Садовского и В.К. Финна - М.: Эдиториал УРСС, 2000. — С. 92-162. (Campbell Donald T. Evolutionary Epistemology // The Philosophy of Karl Popper / Ed. by Schilpp P.A. The Library of Living Philosophers, vol. 14, book I. Open Court Publishihg Co., La Salle, Illinois, 1974, p.413-463. Опубликовано также в: Evolutionary Epistemology, Rationality, and the Sociology of Knowledge / Ed. by Radnitzky G. and Bartley III W. W. Open Court Publishing Co., La Salle, Illinois, ch. 2, 1987).

Примечание автора: Эта статья написана в то время, когда автор работал в Центре перспективных исследований в науках о повелении (1965-1966 гг.) и имея грант 1-FЗ-МН-30, 416-01. Редактура статьи произведена при поддержке Национального научного фонда (грант GS32073Х). Автор имел возможность воспользоваться советами Д. М. Армстронга, У. Росса Эшби, Г Дж. Барра, Грегори Бейтсона, Джона Бирмингема, Генри У. Бросина, Роберта У. Браунинга, Милича Чапека, Артура Чайлла, Майкла Каллена, Яна Дика, Майкла Т. Гиселина, Мольтке Грэма, Р. Дж. Херста. Дональда Д.Дженсена, Гарри Дж. Джерисона, Гэри Кеске, Томаса С. Куна, Джозефа ЛаЛумиа, Арнольда Левинсона. Марка Липси, Конрада Лоренца, Д. М. МакКея, Вольфа Мэйса, Эрла Р. МакКормака, Гровера Максвелла, Теодора Мичела, Чарльза Морриса, Томаса Натсуласа. Ф.С.К.Нортропа, Стивена К. Пеппера, Бертона Перри, Хью Г. Петри, Джона Р. Платта, Генрика Сколимовского, Германа Теннесена, Уильяма Тодда, Стивена Э.Тулмина, Ч.Ф. Уолрафа. Роберта И.Уотсона, Филипа П. Винера и Уильяма Уимсата.

Эволюционная эпистемология должна по меньшей мере учитывать статус человека как продукта биологической и социальной эволюции и быть совместимой с этим статусом. В предлагаемом очерке доказывается также, что эволюция — даже в ее биологических аспектах — есть процесс познания и что парадигма естественного отбора как модель прироста такого знания может быть распространена и на другие виды эпистемической (познавательной) деятельности, такие как обучение, мышление и наука. Господствующие философские традиции пренебрегали такой эпистемологией. Тем, что у нас есть сегодня эпистемология, основанная на естественном отборе, мы обязаны прежде всего работам Карла Поппера.

Значительную часть нижеследующего можно было бы назвать «дескриптивной эпистемологией», описывающей человека как познавателя, как по знающий субъект. Однако корректная дескриптивная эпистемология должна быть аналитически непротиворечивой. Можно сказать также, наоборот, что из всех возможных аналитически непротиворечивых эпистемологии нас интересуют только совместимые (или только совместимая) с тем описанием человека и мира, которое дает современная наука. Современная биология учит нас, что человек развился из некоего простого одноклеточного или вирусоподобного предка и из его еще более примитивных предшественников. В ходе этого развития намного возрастала адекватность приспособления сменяющих друг друга организмов к окружающей среде, накапливались шаблоны, моделирующие — с пользой для этих организмов то, что оказывалось устойчивым в этой среде, прирастала их память и врожденная мудрость. Еще более значительными и даже драматичными были великие достижения в области механизмов познания, зрительного восприятия, обучения, подражания, языка и науки. И ни на каком этапе эволюции этих организмов в них не вливались извне ни знания, ни механизмы познания, ни несомненные фундаментальные положения (certanities).

Быть может, аналитически непротиворечивая эпистемология могла бы быть основана на откровении Адаму истинных аксиом и дедуктивной логики, из которых, возможно в конъюнкции с наблюдениями, можно было бы вывести все истинное человеческое знание. Такая эпистемология была бы несовместима с эволюционной моделью. Не был бы совместим с ней и непосредственный (direct) реализм — эпистемология, предполагающая истинность зрительного восприятия, если бы только эта эпистемология не была совместима с эволюцией глаза от ряда более или менее адекватных предшествующих ступеней к светочувствительным гранулам пигмента. Несовместима с ней была бы и попытка основать достоверность на очевидно высокой эффективности обычного языка. С точки зрения эволюции это потребовало бы либо веры в такую же эффективность языка на всех стадиях его развития, эволюционно предшествовавших современному его состоянию, либо допущения прерывности его развития и специальных актов творения. Лучше признать приближенный и всего лишь прагматический характер языка на всех стадиях его развития, включая наивысшие. Аналитическая эпистемология, подобающая развитому статусу человека, должна быть адекватной этим эволюционным продвижениям, этим предшествующим стадиям так же, как и современному состоянию человека.

Когда-то мы «видели» окружающий мир как бы сквозь блуждания слепого одноклеточного, и с тех пор нам не было даровано никаких откровений. Зрение представляет собой оппортунистическое, приспособленческое (opportunistic), применяющееся к наличным возможностям использование совпадения, которого никакие дедуктивные операции со знаниями простейших одноклеточных о мире не могли бы позволить нам предвидеть. Речь идет о совпадении локомоторной проницаемости с прозрачностью для узкой полосы электромагнитных волн. Для этой полосы такие вещества, как вода или воздух, и прозрачны, и — по случайному совпадению — проходимы (локомоторно проницаемы). Для других длин волн это совпадение отсутствует и не может сыграть свою роль подсказки. Эта случайная встреча и систематическое накопление преимуществ, связанных с этим совпадением, сделали зрение великолепной заменой слепому продвижению наощупъ. С этой точки зрения прозрачное стекло и туман равно парадоксальны — стекло, потому что оно прозрачно, но непроницаемо, туман по обратной причине. Стекло, конечно, отсутствовало в экологии эволюции. Туман был редок или вообще отсутствовал в водной среде рыб, где прошла большая часть эволюции.

(Современный человек исправляет парадоксальную непрозрачность тумана, используя другое совпадение — в полосе волн радара.) Система зрения вообще несовершенна, если учесть ее часто игнорируемые недостатки, такие как раздвоение предметов, на которых не сфокусирован взгляд (nonfixated), слепые пятна, оптические иллюзии, хроматическая аберрация, астигматизм, сосудистые тени и т.д.

Во всем этом оппортунистическом, приспособленческом использовании совпадения в области зрения нет никакой логической необходимости, никакого абсолютного основания для достоверности, а только самая что ни на есть двусмысленная (back-handed) косвенность (indirectness). С этой точки зрения результат Юма, показавшего, что даже лучшие из законов науки не обладают ни аналитической истинностью, ни какой-либо другой разновидностью абсолютной истинности, представляется вполне разумным и уместным. Здесь описание и анализ сходятся.

1. Модель селективной элиминации

В настоящее время принято считать, что шаги вперед, совершаемые в ходе эволюции, обеспечиваются естественным отбором, оперирующем на фонде самосохраняющихся (self-perpetuating) вариаций, образуемом генетикой популяции (breeding group) и дифференцированно поддерживающим некоторые из этих вариаций за счет других. Запас вариаций пополняется как за счет мутаций, порождающих новые полуустойчивые молекулярные структуры в генетическом материале, так и за счет новых сочетаний существующих генов. Рассматриваемые как улучшения или решения, никакие из этих вариаций не имеют априорной гарантированости (validity). Ни одна из них не имеет статуса истины, дарованной в откровении, или аналитического вывода. Лю бая степень обоснования, какой они могут обладать, вытекает из различных степеней выживания в ходе процесса, так сказать, прополки, или отбраковки.

Первым вкладом Поппера в эволюционную эпистемологию было признание процесса смены теорий в науке подобием этого процесса избирательной (селективной) элиминации. Это явно, хотя и мимоходом, выражено в его «Logik der Forschung» 1934 г. Вот два относящихся к этому пассажа:

«Мое предположение подразумевает, что эмпирический метод характеризуется прежде всего тем, что он подвергает фальсификации во всех возможных отношениях данную проверяемую систему. Цель этого метода — вовсе не спасение несостоятельных систем, а, наоборот, отбор той из них, которая наиболее приспособлена к выживанию по сравнению с другими. Это достигается тогда, когда рассматриваемые системы участвуют в жесточайшей борьбе за выживание» [1].

«Как и почему мы предпочитаем одну теорию другим? Это предпочтение, конечно, не связано ни с каким опытным оправданием высказываний, из которых состоит теория; не связано оно и с логической сводимостью теории к опыту. Мы выбираем ту теорию, которая наилучшим образом выдерживает конкуренцию с другими теориями, ту теорию, которая в ходе естественного отбора оказывается наиболее пригодной к выживанию. Иначе говоря, мы выбираем теорию, не только до сих пор выдерживавшую наиболее строгие проверки, но также и проверяемую наиболее жестким образом. Теория есть инструмент, проверка которого осуществляется в ходе его применения и о пригодности которого мы судим по результатам таких применений» [2|.

Более полное выражение этой эволюционной эпистемологии содержится в неопубликованной рукописи Поппера 1932 г. «Die beiden Grundprobleme der Erkenntnistheorie» (позднее названной «Das Problem: die Erkenntnistheorie der Naturgesetzlichkeit»). В последующих публикациях, особенно собранных в книге «Conjectures and Refutations» [3], эта тема разработана и представлена в более явной форме.

Эти дополнения добавляют к первоначальным, прототипическим иллюстрациям его базовой логики вывода (логики научного открытия, логики расширения знания) обучение человека и животных методом проб и ошибок. Они выявляют его готовность отождествить процесс познания со всей последовательностью эволюции:

«Мы не ждем пассивно повторений, которые внушают или навязывают нам регулярности, а сами активно пытаемся налагать регулярности на мир. Мы пытаемся обнаружить в вещах сходные черты и интерпретировать их на основе законов, изобретенных нами. Не дожидаясь, чтобы все посылки оказались в нашем распоряжении, мы сразу же формулируем заключения. Позднее они могут быть отброшены, если наблюдение покажет их ошибочность.

Это — теория проб и ошибок: предположений и опровержений. Она позволяет понять, почему наши попытки наложить на мир те или иные интерпретации логически предшествуют наблюдениям сходства. Поскольку такая процедура опирается на определенные логические основания, я считаю, что аналогично обстоит дело и в науке и что научные теории представляют собой не компактное изложение результатов наблюдений, а являются нашими изобретениями — смелыми предположениями, которые выдвигаются для проверок и которые могут быть устранены при столкновении с наблюдениями. При этом наблюдения редко бывают случайными и, как правило, предпринимаются с определенной целью проверить некоторую теорию, чтобы учить, если это окажется возможным, ее решающее опровержение» [4]. «Юм был прав, подчеркивая, что наши теории нельзя логически вывести из известных нам истин — ни из наблюдений, ни из чего-либо еще. Из этого он заключил, что наша вера в них является иррациональной. Если слово «вера» означает здесь нашу неспособность усомниться в наших законах и в постоянстве природных регулярностей, то Юм опять прав: этот вид догматической веры имеет скорее психологическую, чем рациональную основу. Если же, однако, термин «вера» («belief) охватывает наше критическое признание научных теорий — временное признание (tentative acceptance), соединенное со стремлением исправить теорию, если нам удастся найти проверку, которой она не сможет выдержать, — то Юм был не прав. В таком признании теорий нет ничего иррационального. Нет ничего иррационального даже в том, что для достижения практических целей мы опираемся на хорошо проверенные теории, так как более рационального способа действий у нас нет. Допустим, что мы обдуманно поставили перед собой задачу жить в нашем, неизвестном для нас мире, приспосабливаться к нему, насколько это для нас возможно, использовать те благоприятные возможности, которые мы можем найти в нем, и объяснить его, если это возможно (нам не требуется заранее предполагать, что это так) и насколько это возможно, с помощью законов и объяснительных теорий. Если мы выполняем эту задачу, то у нас нет более рациональной процедуры, чем метод проб и ошибок — предположений и опровержений: смелое выдвижение теорий, стремление сделать все возможное для того, чтобы показать ошибочность этих теорий, и принятие их на пробу, если наша критика оказывается безуспешной» [5].

«Метод проб и ошибок нельзя, конечно, просто отождествлять с научным или критическим подходом — с методом предположений и опровержений Метод проб и ошибок применяется не только Эйнштейном, но — более прямолинейно — даже амебой. Различие заключается не столько в пробах, сколько в критическом и конструктивном отношении к ошибкам, которые ученый намеренно и добросовестно стремится обнаружить для того, чтобы опровергнуть свои теории с помощью найденных аргументов, включая обращение к наиболее строгим экспериментальным проверкам, какие только ему позволяют осуществить его теории и его собственная изобретательность» [6]

Рассуждая в таком духе, Поппер, по сути, отвергает модель пассивной индукции даже по отношению к обучению животных, доказывая, что и здесь типичными являются широкие обобщения, основанные на единичных конкретных исходных наблюдениях, корректируемых последующими наблюдениями [7]. Заслуживает внимания, что лучшие современные математические теории обучения предполагают как раз такой процесс обучения с одной пробой (one-trial learning process), в противоположность старым теориям, подразумевавшим индуктивное накопление данных наблюдений при всевозможных сочетаниях стимулов [8].

Особенно заслуживает внимания, что Поппер, в отличие от большинства современных эпистемологов, принимает юмовскую критику индукции всерьез, как нечто большее, чем простое недоразумение, тавтологию или техническое различие в определениях. Логика изменчивости и селективной элиминации позволила ему принять вклад Юма в анализ этой проблемы (отвергая при этом вклад Юма в психологию обучения и вывода) и описать, в каком смысле все же возможно знание у животных и научное знание.

2. Локализация проблемы познания

Следует открыто заявить о том, что достижения Поппера связаны со смещением центра тяжести эпистемологической проблемы. Как и у Юма, статусу научного знания по-прежнему придается большое значение. Осознанном) содержанию познания отдельного мыслящего индивида также уделяется серьезное внимание. Вместе с тем проблема теперь выходит за эти рамки Центральным становится требование создания такой эпистемологии, которая в состоянии справиться с расширением знания, выходом за пределы мудрости предшественников, с научным открытием. Хотя у этой общей проблемы есть и описательный, дескриптивный аспект, центральное место в требовании Поппера занимает логическая эпистемология, совместимая с ростом знания.

«Центральной проблемой эпистемологии всегда была и до сих пор остается проблема роста знания. Наилучший же способ изучения роста знания — это изучение роста научного знания».

«Небольшого размышления достаточно для того, чтобы понять, что большинство вопросов, связанных с ростом нашего знания, с необходимостью выходят за рамки любого исследования, ограниченного рассмотрением обыденного знания как противоположного знанию научному. Наиболее важный способ роста обыденного знания заключается именно в превращении его в научное знание. И кроме того, ясно, что рост научного знания является самым важным и интересным примером роста знания.

При рассмотрении этого вопроса следует помнить, что почти все проблемы традиционной эпистемологии связаны с проблемой роста знания. Я склонен заявить даже нечто большее: от Платона до Декарта, Лейбница, Канта, Дюэма и Пуанкаре, от Бэкона, Гоббса и Локка до Юма, Милля и Рассела развитие теории познания вдохновлялось надеждой на то, что она поможет нам не только узнать нечто о знании, но и сделать определенный вклад в прогресс знания, то есть в прогресс научного знания» [9].

«Обратимся теперь к взглядам последней из названных групп эпистемологов. В эту группу входят те философы, которые не связывают себя заранее каким-либо особым философским методом и в своих эпистемологических исследованиях проводят анализ научных проблем, теорий и процедур и, что самое важное, научных дискуссий. Эта группа в качестве своих предшественников может перечислить почти всех великих философов Запада. (Она может вести свою родословную в том числе даже и от Беркли, несмотря на то, что он в своих самых глубоких замыслах был противником идеи рационального научного познания и боялся его прогресса.) Наиболее крупными представителями этого направления в течение двух последних веков были Кант, Хьюэлл, Милль, Пирс, Дюэм, Пуанкаре, Мейерсон, Рассел и, по крайней мере, на некоторых этапах своего творчества, Уайтхед. Большинство мыслителей, принадлежащих к этой группе, могли бы согласиться с тем, что научное знание является результатом роста обыденного знания. Однако каждый из них приходил к выводу, что научное знание изучать значительно легче, чем обыденное знание, поскольку научное знание есть обыденное знание, как бы записанное большими буквами (writ large). Основные проблемы, связанные с природой научного знания, являются расширениями проблем, относящихся к обыденному знанию. Так, в области научного знания юмовская проблема «разумной веры» («reasonable belief) заменяется проблемой разумных оснований (reasons) для принятия или отбрасывания научных теорий. И поскольку мы располагаем множеством подробных свидетельств о дискуссиях по поводу того, следует ли принять или, наоборот, нужно отбросить некоторую теорию, например теорию Ньютона, Максвелла или Эйнштейна, постольку мы можем взглянуть на эти дискуссии как бы через микроскоп, что и позволяет нам детально и объективно изучать некоторые из наиболее важных моментов проблемы «разумной веры».

При таком подходе к проблемам эпистемологии... легко избавиться от псевдопсихологического, или «субъективного», метода, присущего «новому методу идей», который все еще использовался Кантом. Данный подход предполагает анализ научных дискуссий и научных проблемных ситуаций. Таким образом, в рамках этого подхода появляется возможность понимания истории развития научной мысли» [10].

Перенеся основное внимание на рост знания, на приобретение знаний, уместно включить в процесс познания, наряду с восприятием, и процесс обучения. Это дает основание привлечь к рассмотрению процессы обучение у животных. Как бы примитивны они ни были, они тоже должны согласовываться с адекватной (adequate) логической эпистемологией. Логика познания не должна отметать обучение животных как невозможное [11]. В своей работе «Conjectures and Refutations» Поппер неоднократно отмечает это расширение границ эпистемологической проблемы, например:

«Хотя мое обсуждение будет ограничено анализом роста научного знания, я думаю, мои рассуждения без существенных изменений справедливы также для роста донаучного знания, то есть для того общего способа, с помощью которого люди и даже животные приобретают новое фактуальное знание о мире. Метод обучения с помощью проб и ошибок, то есть метод обучении на ошибках, кажется в основном одним и тем же, используется ли он низшими или высшими животными, шимпанзе или учеными. Меня интересует не столько теория научного познания, сколько теория познания вообще. Однако изучение роста научного знания является, я думаю, наиболее плодотворным способом изучения роста знания вообще, так как рост научного знания можно считать ростом обычного человеческого знания, выраженного в ясной и отчетливой форме (writ large)» [12].

Такая локализация эпистемологической проблемы резко отличается от традиционных взглядов, хотя и имеет с ними нечто общее. Оставлены попытки держать всякое знание под замком до тех пор, пока не будет логически установлена возможность знания, пока не будут установлены несомненные первопринципы или безошибочные данные органов чувств, из которых можно будет исходить. Вместо этого принимается совокупный (cumulative) результат логического анализа: перечисленные идеальные исходные условия логически недостижимы. Для нас невозможно знание без предварительных предположений (nonpresumptive) или какие-либо способы познания без предварительных предположений. Различие между наукой и вы думкой или между истиной и ошибкой должно состоять в чем-то другом. например, в проверках и в результатах проверок логических следствий наших предположений. Не делается никаких утверждений об опровержении последовательного (и потому невысказываемого) солипсизма. Принимается логическая неопровержимость такой возможности. Вместе с тем проблема познания — не в этом, а в претензиях на истину при описании чего-то большего, чем мир сиюминутных явлений. Эта основанная на предположениях описательность так же неотъемлема от «непосредственного» наблюдения, как и от формулировки законов. Интерес к первичным (primitive) основам знания не ограничен содержанием сознания или данными органов чувств самого философа.

При этом обходится более старая и в то же время более актуальная формулировка эпистемологической проблемы. Имеется в виду определение «знания» не просто как «истинного мнения», а как «истинного мнения», которое еще и «разумно оправдано» или «обоснованно». Хотя эта точка зрения широко используется в лингвистическом анализе, она неявно предполагает верность индуктивистской эпистемологии (с не более чем формальным расшаркиванием в сторону Юма в виде признания, что такая индукция может (Обеспечить лишь приблизительную истинность). Поппер не ограничивает истину только теми утверждениями, которые опираются на рациональную основу или обоснование, предшествующие их формулированию. Истина, скорее, заключается в результате последующих проверок.

«Мы не знаем — мы можем только догадываться. И наши догадки направляются ненаучной, метафизической (хотя биологически объяснимой) верой в существование законов и регулярностей, которые мы сможем обнаружить, открыть. Подобно Бэкону, мы можем описать нашу собственную современную науку («метод познания, который человек в настоящее время применяет к природе») как состоящую из «поспешных и незрелых предвосхищений» и из «предрассудков».

Однако эти удивительно образные и смелые предположения, или «предвосхищения», тщательно и последовательно контролируются систематическими проверками. Будучи выдвинутым, ни одно из таких «предвосхищений» «Не защищается догматически. Наш метод исследования состоит не в том, чтобы защищать их, доказывая нашу правоту; напротив, мы пытаемся их опровергнуть. Используя все доступные нам логические, математические и технические средства, мы стремимся доказать ложность наших предвосхищений с тем, чтобы вместо них выдвинуть новые неоправданные и неоправдываемые предвосхищения, новые «поспешные и незрелые предрассудки», как иронически называл их Бэкон» [13).

3. Вложенная (nested) иерархия процессов отбора и сохранения

Процессы человеческого познания, рассматриваемые в контексте эволюционной последовательности, обнаруживают множество разнообразных механизмов на разных уровнях замещающего (substitute) действия, образующих иерархию, на каждом уровне которой в той или иной форме имеет Место процесс избирательного сохранения (selective retention). Хотя Поппер на протяжении своей деятельности больше занимался логикой познания, чем Дескриптивной эпистемологией, в работе «Of Clouds and Clocks» («Об облаках и часах») он развил свой взгляд на эволюцию именно в этом направлении. Эту его статью следовало бы прочесть как эпистемологам, так и тем, кого интересуют проблемы цели и телеологии. Несколько кратких цитат из этой работы послужат введением в данный раздел:

«Мою теорию можно представить как попытку применить к эволюции в целом то, что мы выяснили, рассматривая эволюцию от языка животных к человеческому языку. И она представляет собой определенный взгляд на эволюцию как на развивающуюся иерархическую систему гибких механизмов управления (controls) и определенный взгляд на организм как на нечто, содержащее эту (а в случае человека — эволюционирующую экзосоматически) развивающуюся иерархическую систему таких гибких механизмов управления. При этом я опираюсь на неодарвинистскую теорию эволюции, но в новой формулировке, в которой «мутации» интерпретируются как метод более или менее случайных проб и ошибок, а «естественный отбор» — как один из способов управления ими с помощью устранения ошибок» [14].

Поппер также указывает на то, что мы здесь будем называть замещающими селекторами (vicarious selectors):

«Устранение ошибок может осуществляться либо в виде полного устранения неудачных форм (уничтожение неудачных форм в результате естественно го отбора), либо в виде (предварительной) эволюции механизмов управления, осуществляющих модификацию или подавление неудачных органов, форм поведения или гипотез» [15].

«Наша схема учитывает возможность развития регуляторов по устранению ошибок (органов предупреждения, таких, как глаза, механизмов с обратной связью), то есть регуляторов, позволяющих устранять ошибки без вымирания организмов; и это делает возможным, чтобы в конце концов вместо нас отмирали наши гипотезы» [16].

Существенно также, что Поппер подчеркивает необходимость множества проверок на каждом уровне устранения ошибок, необходимость обильного генерирования «ошибок».

В более общем плане в своей работе «Of Clouds and Clocks» Поппер высказался в пользу точки зрения, возникающей в биологии и в теории управления, согласно которой парадигма естественного отбора рассматривается как универсальное нетелеологическое объяснение телеологических результатов — процессов, подчиненных достижению определенной цели, «приспособленности» [17]. Так, формирование кристаллов рассматривается как результат хаотических изменений соседства молекул, причем некоторые соседства оказывается намного труднее нарушить, чем другие. При температурах, достаточно высоких для того, чтобы вызвать глобальные изменения, но недостаточно высоких, чтобы нарушить немногие устойчивые сочетания соседних молекул, количество устойчивых сочетаний будет постоянно расти, хотя они и возникают случайным образом. При образовании кристаллов материал сам формирует свой шаблон. При генетическом контроле роста организма ДНК образует первоначальный шаблон путем накопления случайных сочетаний молекул РНК, которые, в свою очередь, образуют шаблон отбора путем избирательного накопления некоторых из хаотических сочетаний белков. Конечно, эти молекулы удовлетворяют многим критериям отбора: в конечном множестве полуустойчивых сочетаний белкового материала они составляют подмножество, соответствующее шаблону. Шаблон направляет этот процесс путем отбора подходящих вариантов из множества по боль шей части неустойчивых, ни на что не пригодных возможных вариантов, возникающих под влиянием теплового шума, действующего на вещества в растворе. Если применить эту модель к еще более низким уровням организации, простые вещества и элементарные частицы предстают просто как узлы устойчивости, в которые при определенных температурах временно соединяются некоторые отобранные представители еще более элементарных частиц.

Если обратиться к более высоким уровням организации, можно применить эту модель к таким эффектным телеологическим процессам, как эмбриональное развитие и заживление ран. Внутри каждой клетки одновременно наличествуют генетические шаблоны всех типов белков организма, как бы соревнующиеся между собой за имеющееся сырье. Какой из них получит наибольшее распространение, зависит от окружающей среды. При трансплантации зародышевого материала изменяется окружающая среда и, следовательно, система отбора. Ранения и ампутации производят аналогичные изменения в процессе «естественного отбора» возможных белков. С. Шпигельман [18] особо отмечал аналогию этого процесса с дарвинизмом и преимущества последнего по сравнению с виталистическими телеологическими псевдообъяснениями: по его мнению, эта аналогия в какой-то мере приложима даже к понятиям силовых полей и градиентов возбуждения.

Явление регенерации может послужить иллюстрацией вложенной иерархической природы биологических систем отбора. Отрезанная лапка саламандры снова вырастает до длины, оптимальной для передвижения и выживания. Вместе с тем экологическая система отбора не воздействует непосредственно на рост лапки. Нет, длина лапки выбирается в соответствии с требованиями внутренней системы управления, встроенной в систему развития, которая является замещающим представителем экологической системы отбора. Эта система управления сама возникла в результате отбора — путем проб и ошибок — среди целых мутирующих организмов [19]. Если экология недавно претерпела изменения, замещающий критерий отбора, соответственно, окажется ошибочным. Эта более широкая, объемлющая система отбора - взаимодействие между организмом и окружающей средой. В нее иерархически вложена система отбора, непосредственно воздействующая на длину лапки; «установки» или критерии этой вложенной системы сами подвержены изменениям под воздействием естественного отбора. То, что на одном уровне является критерием отбора, представляет собой всего лишь «пробу» критерия на следующем, более высоком, более фундаментальном, более всеобъемлющем уровне, обращение к которому происходит реже.

В других своих работах [20] автор настоящей статьи пропагандировал систематическую экстраполяцию этой парадигмы иерархически вложенного селективного сохранения на все процессы познания, причем, хотя такая экстраполяция в своей основе совместима с представлениями Поппера, воз можно, последний счел бы, что она выходит за рамки разумного по своей радикальности, своему догматизму и претензиям на общность. По тем же причинам она может вызвать неприятие у читателей. (Расхождение во мнениях по этому вопросу не исключает признания положений, высказываемых далее):

Процесс слепой изменчивости и избирательного сохранения лежит в основе всех индуктивных достижений [21], всякого реального прироста знания, всякого возрастания приспособленности системы к окружающем среде.

В таком процессе имеются три основные составные части: (а) механизмы изменчивости; (b) согласованные (consistent) процессы отбора, (с) механизмы сохранения и/или распространения отобранных вариаций Заметьте, что механизмам сохранения и порождения в целом присуще противоречие и между ними необходим компромисс.

Многие процессы, позволяющие сократить или «срезать» более полный процесс слепой изменчивости и избирательного сохранения, сами являются результатом индукции, поскольку заключают в себе мудрость знаний об окружающей среде, накопленную ранее путем слепой изменчивости и избирательного сохранения.

Кроме того, такие «срезающие путь» процессы в своем собственном действии содержат на каком-то уровне процесс слепой изменчивости и избирательного сохранения, замещающий прямое локомоторное исследование или отсев по принципу «жизнь или смерть», характерному для органической эволюции.

Мы используем здесь слово «слепая» вместо более обычного «случайная» по ряду причин. Похоже, что У. Росс Эшби [22] наложил излишние ограничения на механизм своего гомеостата, стремясь как можно полнее отразить все современные оттенки понятия случайности. Здесь не нужна равновероятность и ее явно нет в мутациях, создающих основу для органической эволюции. Хотя статистическая независимость между некоторой вариацией и последующей часто бывает желательна, без нее тоже можно обойтись: в частности, в тех обобщениях, которые будут здесь изложены некоторые процессы, включающие сплошной просмотр вариантов, рассматриваются как слепые постольку, поскольку вариации здесь производятся без предварительного знания о том, окажется ли одна из них достойной отбора и какая именно. Один из важных аспектов слепоты состоит в том, что возникающие вариации не должны зависеть от условий окружающей среды сопутствующих их возникновению. Другой важный аспект состоит в том, что отдельные пробы не должны коррелировать с решением — в том смысле, что одна конкретная удачная проба появляется в серии проб не с большей вероятностью, чем другая или чем конкретная неудачная проба. Третий важный аспект слепоты состоит в отказе от представления о том, что вариация, происходящая после неудачной пробы, представляет собой «корректировку» предыдущей пробы или как-то использует направленность ошибки предыдущей пробы. (Если же механизм кажется функционирующим именно так то должен существовать замещающий процесс, выполняющий слепой поиск на каком-то другом уровне, должны существовать петли обратной связи, отбирающие «частично» адекватные вариации, дающие информацию в духе «тепло, еще теплее», и т.д.) [23].

Хотя большинство описаний открытий и творческих процессов признают необходимость вариаций, догматическая настойчивость автора по поводу слепоты таких вариаций кажется многим неприемлемой. Как будет видно в дальнейшем, особенно при обсуждении зрения и мышления, здесь нет реального дескриптивного расхождения между автором и его оппонентами, то есть нет расхождения в описаниях. Автор настоящей работы согласен с тем, что видимые реакции животного, решающего проблему в лабиринте, далеко не случайны и на это есть несколько причин: 1. Уже накопленная мудрость общего свойства (already achieved wisdom of a general sort), ограничивающая спектр пробных попыток (результат наследственности и обучения). 2. Ограничения спектра проб в связи с плохой приспособленностью. (Такие отклонения возникают как результат структурных ограничений, а также прошлых привычек и инстинктов, непригодных в условиях новой среды.) Однако эти две первые причины обуславливают как верные, так и неверные ответы (т. е. как удачные, так и неудачные пробы) и не объясняют, почему верные ответы верны. 3. Замещающий отбор (vicarious selection), отвечающий непосредственно поставленной задаче, осуществляемый с помощью зрения. (По этому вопросу см. следующий раздел.) Если при анализе творческой мысли, вслед за А. Пуанкаре, допустить бессознательные процессы вариаций и от бора, поле для возможных дескриптивных расхождений еще более сужается. Впрочем, это допущение не лишено эмпирического смысла, поскольку тем самым устанавливаются существенные ограничения и требования для всякого компьютера, решающего проблемы (этот вопрос будет обсуждаться далее в разделах о мышлении). Но здесь есть и аналитический аспект. Выходя за границы уже известного, можно двигаться только вслепую. Если бы можно было двигаться разумно, то это указывало бы на наличие некоей уже накопленной мудрости общего характера.

Расширив эти соображения и применив их к ситуациям биологической и социальной эволюции, можно различить десять более или менее четко разграниченных уровней рассмотрения таких ситуаций, о чем пойдет речь в следующих разделах.

1. Немнемоническое решение проблем. На уровне исследованных Г. Дженнингсом [24] одноклеточных Paramecium (парамеция, или туфелька) и Stentor (трубач) и гомеостата У. Росса Эшби [25] существует слепое варьирование передвижения до попадания в богатые пищей или безопасные условия. Затем происходит сохранение таких решений проблемы в виде прекращения передвижения как прекращения вариаций. Однако здесь отсутствует память, отсутствует повторное использование прежних решений. Эшби не случайно взял в качестве модели парамецию Дженнингса и описал естественный отбор на данном уровне следующим образом:

«Кроме того, в этой работе в некотором смысле развита теория «естественного отбора» моделей поведения. Как для выживания вида из тривиального факта, что мертвые не размножаются, вытекает существование фундаментальной тенденции к замещению неудачных особей более успешными, точно так же для нервной системы из тривиального факта, что неустойчивое имеет тенденцию к самоуничтожению, вытекает существование фундаментальной тенденции к замещению нестабильного стабильным. Как генетическая модель при столкновении с окружающей средой имеет тенденцию к все лучшей адаптации наследственных форм и функций, так система ступенчатых и частичных функций имеет тенденцию к все лучшей адаптации приобретенного поведения» [26].

В мире, где встречаются только благоприятные или нейтральные условия, адаптирующийся организм мог бы функционировать на этом уровне без внешних органов восприятия. Где бы он ни находился, он пытается переваривать непосредственно окружающую его среду. Когда возникает голод, он начинает передвигаться вслепую, в каждом новом месте предпринимая попытки пищеварения. Но и на этом уровне необходим внутренний орган восприятия, следящий за уровнем насыщения и замещающий гибель всего организма. В реальном случае парамеции Дженнингса присутствуют хеморецепторы вредных условий, замещающие представители летального характера окружающей среды, действующие на несмертельных образцах или признаках этой среды. Именно эти хеморецепторы и подобные органы на деле обеспечивают непосредственный отбор реакций. Ситуация типа «жизнь или смерть» осуществляет отбор реакций опосредованно, через отбор селекторов.

Тем не менее, на этом уровне знания реакции можно считать скорее прямыми, а не замещающими. А что касается исходных предположений о природе мира (онтологии, направляющей эпистемологию), возможно, предполагается только несколько большая пространственная неравномерность по сравнению с временной неравномерностью распределения веществ окружающей среды: ожидается, что, передвигаясь, можно добиться перемен быстрее, чем сидя на месте. На этом уровне данная разновидность организмов уже обнаружила, что окружающая среда неравномерна, состоит из проходимых и непроходимых областей и что непроходимость является в какой-то мере постоянной характеристикой. Животное «знает», что существуют разрешимые проблемы. Механизмы познания уже заранее (biasedly) сфокусированы на небольшом познаваемом кусочке мира — к этому неизбежно приводит естественный отбор.

2. Устройства, замещающие передвижение. Исследование пространства при помощи передвижения в режиме проб и ошибок замещается дистанционными рецепторами, примером которых может служить корабельный радар. Корабль, управляемый автоматически, мог бы исследовать окружающие побережья, гавани и другие корабли, реально передвигаясь и сталкиваясь с ними в режиме проб и ошибок. Вместо этого он посылает замещающее движение в виде радарного луча. Луч избирательно отражается от близлежащих объектов, причем отражательная непроницаемость на данной длине волны является замещающим представителем непроходимости данных объектом для движения корабля. Это замещающее представление является случайным открытием, и оно на самом деле всего лишь приблизительно. Полученные знания подтверждаются в дальнейшем движением всего корабля в целом. Этот процесс устраняет из собственного движения корабля элемент проб и ошибок, переводя его в излучаемый вслепую радарный луч. (Радарный луч не излучают наугад случайным образом, но он мог бы так излучаться и по-прежнему работал бы. На самом деле радарный луч выполняет исследование вслепую, пусть даже путем систематического обзора.) У животных есть несколько органов эхолокации, аналогичных радару и сонару. Р. Памфри описал орган боковой линии у рыб как приемник отражения волн колебаний давления, возникающих из-за плавательных движений самой рыбы. Волновой фронт, распространяющийся по всем направлениям, избирательно отражается от окружающих предметов, причем колебания давления замещают локомоторное исследование. Подобную эпистемологию имеют органы эхолокации дельфинов, летучих мышей и пещерных птиц [27].

Зрение труднее согласовать с моделью слепых вариаций и избирательного сохранения [28]. Вместе с тем представляется важным дать ощутимо почувствовать проблематичность зрения, чтобы скорректировать реализм здравого смысла или непосредственный реализм многих современных философов, который заставляет их некритически полагать, будто процесс зрения является прямым и безошибочным. Яркость образов и непосредственность (на феноменальном уровне) зрения должны быть скорректированы во всякой полной эпистемологии, которая должна также объяснить, как такой непрямой, использующий совпадения механизм вообще может работать. Если бы зрительные образы были так же туманны и несвязны, как световые сигналы на экране радара, то многие эпистемологические проблемы вообще бы не возникли. С точки зрения эволюционной эпистемологии зрение столь же опосредовано, как и радар.

Рассмотрим искусственный глаз, состоящий из одного фотоэлемента, какими одно время снабжали слепых. Этот фотоэлемент передает в наушники звуковой сигнал, высота которого изменяется в зависимости от яркости воспринимаемого света. При слепом поиске с помощью такого фотоэлемента можно определить местонахождение некоторых предметов и некоторых линий, нарисованных на плоской поверхности, причем линии контуров пере даются изменением тона звукового сигнала. Можно представить себе расширенную модель такого устройства слепого поиска, состоящую из нескольких фотоэлементов, каждый из которых работает в определенном направлении, а линии контуров определяются посредством сравнения излучаемых тонов или, может быть, энергий, осуществляемого в некотором центре при сплошном просмотре исходящих сигналов. Конечно, контуры будут определяться с двойной томностью, если все устройство будет слегка колебаться, чтобы контуры выделялись не только при сравнении соседних рецепторов в определенный момент времени, но и при сравнении данных одного и того же рецептора в разные моменты времени. (Глаз имеет как раз такой физиологический нистагм, жизненно необходимый для его действия.) Аналогично, можно было бы построить радар с несколькими излучателями и приемниками фиксированного направления. Он вел бы поиск так же слепо, так же беспристрастно, как и радар с одним лучом и со сплошным просмотром. В таких составных воспринимающих устройствах, составленных из более простых, возможности для возникновения возбуждения становятся доступными вслепую, а активизируются избирательно.

Слепой локомоторный поиск — самый первичный, самый прямой способ исследования. Тросточка слепого — это замещающий процесс поиска. Движения тросточки обходятся не так дорого, замещая слепые пробы и напрасные движения всего тела, избавляя общее движение от необходимости затрачивать усилия на поиск, отчего движение кажется гладким, целенаправленным, продуманным [29]. Устройство из одного фотоэлемента кажется таким же слепым, хотя в нем используется более неожиданный заменитель, требующий еще меньших затрат усилий и времени. Устройство из многих фотоэлементов, то есть глаз, использует множество фотоэлементов вместо многократных фокусировок одного фотоэлемента, в результате чего, однако, получается столь же слепой и беспристрастный процесс поиска, столь же зависимый от эпистемологии типа «выбор из множества вариантов». Возможность замещения движения тела движением тросточки, эквивалентность непроницаемости для тросточки и непроницаемости для тела — это случайное (contingent) открытие, хотя кажется, что оно более «обусловлено» или что оно связано с менее сложной моделью физического мира, требующей меньше предварительных предположений, чем в случае замещения движения тела при помощи световых волн или радара.

Это, конечно, очень схематичная модель зрения, она подчеркивает его родство со слепым поиском на ощупь и его большую опосредованность по сравнению со слепым поиском наощупь, невзирая на его непосредственность на феноменальном уровне. Эта схема не учитывает достигнутую зрительной системой способность предположительно овеществлять (reifying) устойчивые дискретные объекты, устойчивые с различных точек зрения; она пренебрегает фундаментальным эпистемологическим достижением, состоящим в «идентификации» новых и частично отличающихся наборов чувственных данных как «таких же», что дает возможность правильного применения привычек, или инстинктов, или знаний даже при отсутствии логически обусловленной идентичности новых наборов данных с уже испытанными [30].

3. Привычки и 4. Инстинкты. Привычки, инстинкты и визуальная диагностика объектов так взаимосвязаны и взаимозависимы, что их нелегко отделить друг от друга. Для того, чтобы это сделать, потребовалось бы гораздо более подробное исследование эволюции процессов познания и при таком исследовании, несомненно, было бы описано гораздо больше этапов, чем в этом очерке. В таком исследовании с большой пользой могли бы быть описаны «исходные предположения» («presumptions») о природе мира, или «знания» о природе мира, лежащие в основе каждого этапа процесса познания. Безусловно, на более высоких уровнях развития эти исходные предположения должны обладать большей широтой.

Визуальная диагностика объектов, поддающихся повторной идентификации, лежит в основе большинства инстинктивных моделей реакции у насекомых и позвоночных как с точки зрения развития адаптивных моделей поведения, так и устранения компонента «проб и ошибок» из элементов очевидных, явных (overt) реакций. Упрощенно можно представить себе, что развитие инстинкта связано с пробами и ошибками мутаций животных в целом, в то время как обучение в режиме проб и ошибок связано с намного менее дорогостоящими затратами на неоправданные реакции в пределах жизни одного животного [31]. В большинстве случаев развитие привычек и инстинктов определяет одна и та же окружающая среда, процессы ее воздействия аналогичны и эпистемологический статус знания, врожденного или приобретенного при обучении, один и тот же. Отсюда — с позиций более все объемлющего (encompassing) эмпиризма — вытекает неуместность яростного сопротивления эмпириков идее врожденного знания. Можно заметить, что всякая всеохватывающая (comprehensive) теория обучения, включая теории о гештальт-вдохновении, содержит элемент проб и ошибок, будь то пробы и ошибки «гипотез» или «смещений проблем (recenterings)» [32].

Может быть, эти общие выводы и приемлемы, но эволюционная раз дельность двух рассматриваемых процессов — привычек и инстинктов не так ясна, как эти выводы предполагают, и инстинкт совсем не обязательно считать более примитивным, чем привычки. Для сложных адаптационных инстинктов характерны многократные движения, и они неизбежно должны быть связаны с множеством мутаций, число которых как минимум не уступает числу различимых участков движения. Далее, характерно, что фрагментарные отрезки движения, или результаты единичных элементарных мутаций, не дают никакого адаптивного эффекта отдельно от остальных частей общей эволюционной последовательности. Вероятность одновременного появления адаптивных форм многочисленных мутаций, участвующих в процессе, бес конечно мала, так что модель слепых мутаций и избирательного сохранения кажется неадекватной. Этот довод успешно использовали как последователи Ламарка, так и сторонники эволюции, направляемой разумом, или сторонники творения. Болдуин, Морган, Осборн и Поултон [33], считая механизм естественного отбора адекватным и единственным, предположили, что в таких случаях инстинктам предшествовали приобретенные путем обучения модели адаптации, многократно повторяющиеся в сходных формах в пределах вида по ходу обучения методом проб и ошибок. Поскольку обучение, таким образом, прокладывает дорогу модели адаптации, то любые мутации, ускоряющие обучение, повышающие вероятность его осуществления или создающие у животного предрасположение к определенным элементарным реакциям, оказываются полезными для адаптации и будут отобраны, вне зависимости от того, на какие именно элементы они влияют и в каком порядке. Так, привычка обеспечивает шаблон отбора, вокруг которого могут группироваться элементы инстинкта. (Другими словами, приобретенные при обучении привычки создают новую экологическую нишу, которая затем отбирает элементы инстинкта.) Для таких инстинктов характерно, что они включают элементы, приобретаемые путем обучения, такие как определение местонахождения гнезд и строительных материалов и т. д.

Этот процесс можно представить как эволюцию все более конкретизированных критериев отбора, которые на каждом уровне отбирают или прекращают визуальный поиск и обучение в режиме проб и ошибок. В том процессе, который мы называем обучением, это — очень общие побуждающие состояния (very general drive states) и подкрепляющие условия (reinforcing conditions). Служа этим общим факторам подкрепления, конкретные объекты и ситуации становятся целями и подцелями, приобретенными путем обучения, — селекторами более специфических реакций. (Конечно, и в случае побуждения и подкрепления избирательная релевантность окружающей среды представлена косвенно, как, например, в виде привлекательности сладкой пищи, замещающая роль которой доказывается тем, как охотно животные соглашаются обучаться ради награды в виде совершенно непитательного сахарина.) В эволюции от привычки к инстинкту однажды приобретенные при обучении цели и подцели становятся врожденными на уровне все более конкретизированных фрагментарных реакций. Для такого эволюционного процесса требуются очень стабильные условия окружающей среды в течение долгого периода эволюции.

К. Поппер в своей лекции 1961 г. памяти Герберта Спенсера [33 а], проводит творческий анализ эволюции целенаправленного поведения, в чем-то параллельный болдуиновскому, но более явственный в отношении иерархического отбора селекторов. Используя модель сервомеханизма самолета, управляемого автопилотом, он предполагает, что мутации «структуры целей» предваряют и впоследствии отбирают мутации «структуры навыков».

5. Мышление с визуальной поддержкой. Доминирующая форма решения проблем у животных, основанная на инсайте (insightful problem solving), описанная например, В. Кёлером [34|, должна опираться на визуально присутствующую среду. Когда окружающая среда получает замещающее представление через визуальный поиск, пробы и ошибки потенциального движения могут замещаться при помощи мысли. Затем движения, «успешные» на этом замещающем уровне с его замещающими критериями отбора, воплощаются в физическом движении, представая при этом «разумными», «целенаправленными», «прозорливыми» (insightful), хотя иногда и требуют дальнейших поправок при непосредственном контакте с окружающей средой.

6. Мышление с мнемонической поддержкой. На этом уровне среда, в которой проводится поиск, замещается не визуальным образом, а воспоминанием, или «знанием», при этом отбор выполняемых вслепую замещающих мысленных проб происходит по замещающему критерию, подставляемом на место внешней ситуации. В результате остается «разумный», «творческий» и «предвидящий» продукт мысли, восхищаясь которым, очень не хочется подгонять его под модель слепых вариаций и избирательного сохранения. Однако именно при описании этого процесса творческого открытия особенно настойчиво возникает тема проб и ошибок, тема слепых перестановок. Когда в 1895 г. Э. Мах был приглашен вернуться в Венский университет, чтобы вступить в только что основанную должность профессора по специальности «История и теория индуктивных наук», для своего первого торжественного выступления он выбрал именно эту тему:

«На открытие новых, не известных до сих пор областей фактов могут натолкнуть лишь случайные обстоятельства...» [35].

«Здесь [в ситуациях, отличных от ранее рассмотренных] будет иметь место психический случай, мысленный опыт в противоположность физическому. Открытие будет сделано тогда «дедуктивным путем» вместо экспериментального» [36].

«...Просматривая по нескольку раз одну и ту же область исследования, мы можем скорее натолкнуться на благоприятное случайное обстоятельство. При этом все, отвечающее известному настроению и соответствующее известной руководящей идее, становится живее, а все несоответствующее им отодвигается на второй план, не замечается нами. Тогда между образами, которые в изобилии создает предоставленная сама себе фантазия, может неожиданно оказаться и тот, который вполне соответствует нашей руководящей идее, нашему настроению. Получается такое впечатление, будто то, что в действительности является результатом постепенного, продолжительного подбора, представляет собой продукт творческого акта. Вот что нужно разуметь, когда Ньютон, Моцарт, Вагнер говорят, что на них нахлынули мысли, мелодии и т.д., и что они только удержали из них то, что им казалось правильным» [37].

В знаменитом эссе А. Пуанкаре о математическом творчестве пространно излагается та же точка зрения, утверждающая, что математическая красота является критерием отбора для слепого перестановочного процесса, обычно бессознательного:

«..Однажды вечером я выпил, вопреки своему обыкновению, чашку черного кофе; я не мог заснуть; идеи возникали во множестве; мне казалось, что я чувствую, как они сталкиваются между собой, пока, наконец, две из них, как бы сцепившись друг с другом, не образовали устойчивого соединения» [38].

«...Но что же тогда оказывается? Среди тех крайне многочисленных комбинаций, которые слепо создает мое подсознательное «я», почти все оказываются лишенными интереса и пользы, но именно поэтому они не оказывают никакого воздействия на эстетическое чувство, и сознание никогда о них не узнает; лишь некоторые среди них оказываются гармоничными, а следовательно, полезными и прекрасными в то же время...» [39].

«...Но, быть может, объяснения следует искать в том периоде сознательной работы, который всегда предшествует плодотворной бессознательной работе? Позвольте мне прибегнуть к грубому сравнению. Представим себе будущие элементы наших комбинаций чем-то вроде крючкообразных атомов Эпикура. Во время полного бездействия ума эти атомы неподвижны, как если бы они были повешены на стену; таким образом, этот полный покой ума может продолжаться неопределенно долго, и за все это время атомы не сблизятся ни разу и, следовательно, не осуществится ни одна комбинация.

В противоположность этому, в течение периода кажущегося покоя и бес сознательной работы некоторые из атомов отделяются от стены и приходят в движение. Они бороздят по всем направлениям то пространство, в котором они заключены, подобно рою мошек или, если вы предпочитаете более ученое сравнение, подобно молекулам газа в кинетической теории газов. Тогда их взаимные столкновения могут привести к образованию новых комбинаций» [40].

«...В подсознательном же «я» господствует, в противоположность этому, то, что я назвал бы свободой, если бы только можно было дать это имя простому отсутствию дисциплины и беспорядку, обязанному своим происхождением случаю. Только этот самый беспорядок делает возможным возникновение неожиданных сближений» [41].

Александр Бейн предлагал модель изобретений и мышления как процесса проб и ошибок еще в 1855 г. [42]. Уильям Стэнли Джевонс в 1874 г. [43] защищал подобную модель в контексте отказа от принципа индукции Бэкона на основаниях, сходных с попперовскими:

«По моему мнению во всех случаях индуктивного умозаключения мы должны придумывать гипотезы, пока не нападем на какую-нибудь гипотезу, которая дает дедуктивные результаты, согласные с опытом» [44].

«Было бы, однако, ошибочно предполагать, что великий открыватель сразу же схватывает истину или имеет какой-нибудь безошибочный метод угадывать ее. По всей вероятности число ошибок великих умов превосходит число ошибок умов менее сильных. Плодовитость воображения и чутье истины составляют первые условия, необходимые для открытия; но ошибочные догадки, подсказываемые этим путем, встречаются несравненно чаще, чем догадки, оказывающиеся основательными. Самые слабые аналогии, самые химерические понятия и самые, по-видимому, нелепые теории бродят в переполненной голове, и из всего этого мы узнаем впоследствии не больше как только об одной сотой части. В действительности нет ничего нелепого, кроме того, что оказывается противоречащим логике и опыту. Самые верные теории заключают в себе немыслимые предположения, и действительно нельзя положить границ свободе составления гипотез» [45].

П.Сурио в своей очень современной и почти совершенно незамеченной работе «Theorie de I'lnvention» («Теория изобретений») 1881 г. успешно критикует дедукцию, индукцию и «la methode» как модели прогресса мышления и познания. Он постоянно возвращается к теме «le principe de l'invention est le hasard» («принципом изобретения является случайность»):

«Ставится проблема, решение которой нам нужно изобрести. Мы знаем, каким условиям должна удовлетворять искомая идея; но мы не знаем, какой ряд идей приведет нас к ней. Другими словами, мы знаем, чем должен закончиться наш мысленный ряд, но не знаем, с чего он должен начаться. В этом случае, очевидно, не может быть другого начала, кроме случайного. Наш разум пробует первый же открывшийся ему путь, замечает, что этот путь — ложный, возвращается назад и принимается за другое направление. Быть может, он сразу наткнется на искомую идею, быть может, достигнет ее очень не скоро: узнать это заранее совершенно невозможно. В этих условиях приходится полагаться на случай» [46].

«При помощи своего рода искусственного отбора мы можем дополнительно существенно улучшать свое мышление, так что оно будет становиться все более логичным. Из всех идей, представляющихся нашему разуму, мы отмечаем только те, которые могут иметь какую-то ценность и которые можно использовать в наших рассуждениях. На каждую идею разумного и толкового свойства, представляющуюся нам, какое скопище пустячных, причудливых и абсурдных идей проносятся у нас в мозгу. Те, кто, задумываясь об удиви тельных достижениях познания, не могут вообразить себе, что человеческий разум достиг этого, двигаясь просто-напросто наощупь, упускают из виду, какое огромное множество ученых работают одновременно над одной и той : же проблемой и как много времени они затрачивают даже на самое маленькое открытие. Даже гениям нужно терпение. Лишь через многие часы и годы раз мышлений искомая идея является изобретателю. Прежде чем добиться успеха, он много раз собьется с пути; и если он думает, что успех дался ему без труда, то только потому, что радость победы заставила его забыть все тяготы, все неудачные попытки, все терзания, которыми он заплатил за свой успех» [47]. «...Если его память достаточно сильна, чтобы удержать всю массу накопленных подробностей, он мысленно перебирает их с такой быстротой, что кажется, будто они являются одновременно; он группирует их наугад все возможными способами; так потревоженные и пришедшие в движение идеи в его уме образуют множество неустойчивых соединений, которые уничтожают сами себя и в конце концов приходят к самому простому и прочному сочетанию» [48].

Обратите внимание на сходство образного ряда последнего абзаца с теми, которые можно найти у Эшби (процитировано ранее в разделе о первом уровне) и у Пуанкаре, Маха и Джевонса.

Употребляя выражение «искусственный отбор», Сурио, по-видимому, имеет в виду аналогию с дарвиновской теорией естественного отбора, но мы не можем быть в этом уверены. В книге Сурио совершенно отсутствуют цитаты и даже упоминания о работах каких-либо других авторов. А вот Уильям Джемс совершенно отчетливо проводит эту аналогию в статье, опубликованной в 1880 г. [49|. Споря со спенсеровской моделью абсолютно пассивного ума, он говорит:

«И я легко могу показать, что повсюду в самых высших, самых характерных для человека отделах разума, закон Спенсера нарушается на каждом шагу; и что, по сути дела, развивающиеся новые понятия, эмоции и активные тенденции изначально создаются в виде случайных образов, фантазий, случайных вспышек спонтанных вариаций по ходу функционирования в высшей степени нестабильного человеческого мозга, а окружающая среда их просто подтверждает или опровергает, сохраняет или уничтожает — короче, отбирает, точно так же, как она отбирает морфологические и социальные вариации, возникшие в результате молекулярных случайностей аналогичного рода [50].

... Понятие [научного] закона есть спонтанная вариация в самом строгом смысле слова. Она озаряет именно этот и никакой другой мозг, потому что нестабильность этого мозга такова, что его равновесие нарушается именно в этом направлении. Но важно заметить, что хорошие и плохие озарения, победоносные гипотезы и абсурдные заблуждения абсолютно равны по своему происхождению» [51].

Джемс отходит от более полной модели, представленной у Пуанкаре [52], Маха [53] и Кэмпбелла [54]; он, как кажется, предпочитает считать, что отбор всего диапазона ментальных вариаций осуществляет внешняя среда и не признает существования ментальных селекторов, играющих роль замещающих представителей внешней среды. (Причем продукты отбора, конечно, подлежат дальнейшей оценке в ходе реального движения и т. д.)

Среди многих других сторонников такой точки зрения — Дж. Болдуин А. Фуйе, У. Пилсбери, Р. Вудвортс, Е. Риньяно, Л.Тёрстон, Дж. Лоуз, Э. Толмен, К. Халл, К. Мюнцингер, Миллер и Доллард, Боринг, Хамфри, Маурер, Слакин, Пойа и Бонзак [55]. Внимание некоторых философов обратило на себя изложение этого вопроса Кеннетом Дж. У. Крейком в его гениальной фрагментарной работе «Природа объяснения» («The Nature of Explanation») [56] — работе, которая и во многих других отношениях поддерживает эволюционную эпистемологию.

В результате возникает мышление — весьма эффективный процесс, главный столп высокого статуса человека. Вместе с тем необходимо еще раз подчеркнуть, что используемые при этом замещающие представления — как реальные свойства окружающей среды, так и потенциальные движения, представленные в мыслительных процессах мозга — это открытые нами случайные связи, не имеющие логических следствий и при ближайшем рассмотрении неполные и несовершенные. Эта же замещающая, случайная, открытая нами маргинально несовершенная представимость (representativeness) имеет место и в являющихся результатом высокой степени отбора формальной логике и математике, которые мы используем в научных процедурах.

Компьютерное решение проблем — прямо относящаяся сюда тема и к ней, возможно, лучше всего перейти именно сейчас. Как и мышление, оно требует замещающего исследования замещающего представления (vicarious explorations of a vicarious representation) окружающей среды, причем исследовательские пробы отбираются посредством критериев, являющихся замещающими представителями требований к решению или внешних реалий. Автор настоящей статьи хотел бы здесь высказать утверждение о том, что при совершении открытий или расширении знания необходимы слепые вариации. По этому случаю справедливо будет заметить, что Герберт Саймон, будучи и ведущим специалистом по компьютерной имитации мышления, и изощренным в эпистемологии ученым, отвергает эту точку зрения, во всяком случае, в ее крайней форме, изложенной здесь. Например, он говорит «Чем выше степень сложности и новизны проблемы, тем больше, вероятно, будет количество проб и ошибок, необходимое для того, чтобы найти решение. В то же время этот процесс проб и ошибок не вполне случаен или слеп; в действительности у него высокая степень избирательности» [57] Ранее имели место и еще более негативные высказывания Саймона по этому поводу [58]. Автор настоящего очерка попытался ответить на них; его ответ был слишком подробным, чтобы приводить его здесь [59], но краткое содержание изложить можно. Та «избирательность», о которой идет речь представляет, в той мере, в какой она уместна, уже накопленную мудрость более общего свойства, и в этом качестве избирательность ни в каком смысле не объясняет новаторских решений. А в той мере, в какой избирательность неуместна, она ограничивает область поиска, где можно найти решение, и исключает классы возможных решений. В той мере, в какой избирательность представляет частичную общую истину (partial general truth), она исключает некоторые необычные решения. «Эвристики» Саймона представляют собой такие частичные истины, и компьютер, который генерировал бы свою собственную эвристику, должен был бы делать это путем слепых проб и ошибок при нащупывании эвристических принципов, а отобранные принципы представляли бы накопленное общее знание. Принцип иерархии в решении проблем опирается именно на такие открытия и, коль скоро он установлен, то это может, конечно, резко сократить общий объем поиска, но отнюдь не нарушит критерия слепоты, как он здесь понимается. Так, например, один из эвристических принципов, используемых в программе Саймона «Логик-теоретик» [60], состоит в том, что всякую подстановку или преобразование, увеличивающее «подобие» между высказыванием и искомым результатом, следует сохранять в качестве основы, на которой будут пробоваться дальнейшие вариации. А всякое преобразование, уменьшающее подобие, следует отбросить. Подобие грубо оценивается при помощи подсчета количества одинаковых термов, причем сходство их расположения увеличивает подобие. Это правило позволяет вводить отбор на каждом этапе преобразований и тем самым значительно сократить общий объем поиска. Здесь используется уже полученная частичная истина. В результате получается компьютерный поиск, который очень напоминает человеческое решение проблем тем, что ему не удается обнаружить непрямые решения, требующие снижения подобия на начальном этапе. Вне пределов такого применения уже известного, даже если это только частичная истина, новые открытия могут достигаться лишь слепым генерированием альтернативных вариантов.

7. Социально замещающее исследование (socially vicarious exploration): обучение на основе наблюдений и подражание. Ценность глаза для выживания очевидно связана с экономией познания — с экономией, получаемой за счет исключения всех напрасных движений, которые потребовалось бы затратить в том случае, если бы глаза отсутствовали. Аналогичная экономия познания помогает объяснить большие преимущества в выживании, свойственные действительно социальным формам животной жизни, которые в эволюционном ряду, как правило, стоят не до. а после одиночных (solitary) форм. У животных такого вида исследования в режиме проб и ошибок, выполняемые одним из членов группы, замещают и делают ненужными исследования в режиме проб и ошибок для остальных членов группы. Использование метода проб и ошибок разведчиками у мигрирующих общественных насекомых и у человеческих групп (bands) может служить иллюстрацией этого общего процесса познания. На простейшем уровне у общественных животных находятся процедуры, при которых одно животное может применить себе на пользу наблюдение за последствиями действий другого животного, даже тогда или особенно тогда, когда эти действия оказываются фатальными для животного, послужившего образцом. Иллюстрацией такого процесса может служить отвращение, которое проявляют обезьяны по отношению к расчлененным обезьяньим трупам, и их стремление избегать такие места [61]. У муравьев и термитов движение по следам, проложенным фуражирами, пришедшими с полным грузом, служит иллюстрацией такого процесса познания в ситуации привлекательных объектов-целей. В число предположений, принятых в эволюционной эпистемологии, входит убеждение, что модель-заместитель исследует тот же самый мир, в котором живет и передвигается наблюдатель, а также предположение о существовании законов, управляющих этим миром, которое лежит в основе всякого обучения.

Кроме того, у общественных животных и, может быть, особенно у их молодняка, отмечена тенденция подражать действиям модели даже в тех случаях, когда результат этих действий невозможно наблюдать. Это — процедура гораздо более предположительного характера, но все же «рациональная». Она включает предположения о том, что взятое в качестве модели животное способно обучаться и что оно живет в доступном для обучения мире. Если это так, то можно предположить, что модель, вероятно, отказалась от наказуемых реакций и усилила свою тенденцию к вознаграждаемым реакциям, в результате чего вознаграждаемые реакции стали доминировать (тем больше, чем длиннее период обучения и чем стабильнее окружающая среда) [62].

Однако даже в случае подражания нет «непосредственного» приобретения или переноса знаний или привычек, точно так же, как не существует «непосредственного» приобретения знаний путем наблюдений или индукции. Как пишет, анализируя этот процесс, Дж. Болдуин [63], ребенок при обучении приобретает образ-критерий, соответствовать которому он обучается методом пробных и ошибочных сопоставлений. Например, он слышит какую-то мелодию, а затем научается издавать такой же звук, производя пробные и ошибочные звуки, которые сравнивает с воспоминанием о звуковом образце. Недавние исследования по обучению птиц пению подтверждают и уточняют эту модель [64].

8. Язык. С охарактеризованными уровнями 6 и 7 пересекается уровень языка, на котором результат исследования может передаваться от разведчика к тому, кто следует за ним, без иллюстративного движения, без присутствия исследуемой среды и даже без ее визуально-замещенного присутствия. С социально-функциональной точки зрения вполне уместно говорить о «языке» пчел, хотя дергающийся танец, при помощи которого пчела-разведчик передает направление, удаленность и обильность своей находки, является врожденной реакцией, которая включается автоматически, без сознательного намерения передать сообщение. Этот пчелиный язык выполняет социальную функцию экономии познания, в некотором смысле совершенно аналогичную функции человеческого языка. Замещающая представимость географического направления (по отношению к Солнцу и плоскости поляризации солнечно го света), расстояния и обилия такими чертами танца, как направление на вертикальной стене, длина движений вперед-назад, быстрота движений и т.д., все это — изобретенные и случайные эквивалентности, ничем не обусловленные и несовершенные, но резко сокращающие дальность полета для наблюдающих или слушающих рабочих пчел [65]. Детали анализа всех этих явлений фон Фришем в настоящее время и подвергаются сомнению, и получают дальнейшее развитие. Возможно, язык танца передает сообщения не с такой точностью, как думал он. Возможно, тут задействованы также звуковые, сверхзвуковые и обонятельные средства. Однако кажется несомненным, что существует эффективное средство передать другим пчелам успешный результат исследования пчелы-разведчика так, чтобы значительно сократить отношение общего впустую потраченного (wasted) на исследования труда к затратам труда пчелы, действующей в одиночку.

Ввиду существующих разногласий по поводу «пчелиного языка», может быть, стоит обсудить функционально-лингвистические черты общественных насекомых на более примитивном уровне развития поведения. Муравьи и термиты независимо друг от друга обнаружили, что в этих целях можно использовать феромоны: исследователь, обнаруживший пищу, выделяет особый внешний гормон по пути назад, в гнездо. Остальные рабочие идут по этому особому запаху. Если их поход тоже окажется успешным, если пищи остается еще много, они возобновляют дорожку из феромонов. «Знание» об окружающей среде, на которые опирается рабочий во время этого похода, является весьма косвенным. Это «знание» подтверждается более непосредственно, если и когда рабочий находит пищу (хотя подразумеваемая информация, что в этом направлении пищи больше, чем в большинстве остальных направлений, не проверяется вообще). Однако даже и это подтверждение является глубоко косвенным на индивидуальном системном уровне, поскольку включает проверку критериев питательности при помощи органов восприятия, а не питательности самой по себе. Эти критерии оказываются приблизительными в пределах, установленных предшествующей (prior) экологией. Непитательный сахарин и муравьиный яд демонстрируют их косвенность и подверженность иллюзиям в условиях непривычной, новой (novel) экологической ситуации.

И для человеческого языка представимость предметов и действий при по мощи слов является случайным открытием — отношением, ничем не обусловленным и всего лишь приблизительным. Нам нужна попперианская модель изучения языка ребенком и развития языка человеческой расы. В случае ребенка она должна подчеркнуть, что значения слов невозможно передать ребенку непосредственно — ребенок должен сам обнаружить их путем предположительных проб и ошибок в понимании значений слов, причем исходный пример лишь ограничивает эти пробы, но не определяет их. Не бывает логически полных наглядных (остенсивных) определений, только обширные, неполные наборы наглядных примеров, каждый из которых до пускает различные толкования, хотя весь их ряд исключает многие неверные пробные значения. «Логическая» природа детских ошибок в употреблении слов убедительно свидетельствует о существовании такого процесса и против индукционистского представления о том, что ребенок пассивно наблюдает случаи употребления слов взрослыми. Такое изучение значений слов методом проб и ошибок не может довольствоваться общением между учителем и ребенком. Для него требуется третья сторона: объекты, о которых идет речь. Язык невозможно изучить по телефону, должны визуально или тактильно присутствовать наглядные объекты речи для имитации и корректировки пробных значений слов.

Переходя к эволюции человеческого языка, следует рассмотреть возможный социальный метод проб и ошибок при усвоении значений слов и назывании (namings). Пробные слова, обозначающие объекты речи, которые другие говорящие члены сообщества редко угадывают «правильно», либо не получают широкого распространения, либо перетолковываются в направлении сближения с обычно угадываемыми обозначениями. Все слова должны пройти через сито обучения, нужно, чтобы их можно было с пользой, пусть даже неполно, передать при помощи конечного набора наглядных (ostensive) примерев. Устойчивые, четкие, впечатляющие разграничения объектов, удобные для манипуляций с окружающей средой, с большей вероятностью будут использоваться при определении значений слов, чем более тонкие обозначения, а при использовании будут достигать большей универсальности значений в рамках данного речевого сообщества. Таких естественных разграничений для слов существует гораздо больше, чем реально используется, а у сильно пересекающихся понятий часто бывают альтернативные разграничения. Как в науке недостижима полная достоверность знаний, так недостижима и полная эквивалентность значений слов в итеративном процессе проб и ошибок при изучении языка. Эта неоднозначность и неоднородность значений — не просто тривиальный технический момент логики; это — практическая размытость границ (fringe imperfection). И даже если бы значения были однородны, эквивалентность «слово—объект» представляла бы собой подлежащее корректировке случайное отношение, продукт подбора методом проб и ошибок все более и более подходящих метафор, никогда не достигающее полного совершенства, а не формальный или логически обусловленный изоморфизм [66].

9. Культурные приобретения (cumulation). В социокультурной эволюции имеют место разнообразные процессы вариаций и избирательного сохранения, которые приводят к продвижениям или изменениям в технологии и культуре. Самым непосредственным, но, возможно, не таким важным, является избирательное выживание целых общественных организаций в зависимости от особенностей культуры. Несколько большее значение имеет избирательное заимствование: этот процесс, вероятно, улучшает адаптацию в области легко проверяемых аспектов технологии, но может оказаться иррелевантным с точки зрения адаптации в тех областях культуры, которые не так легко поддаются проверке реальностью. Дифференцированная имитация разнообразных моделей в пределах данной культуры также представляет собой систему отбора, которая может способствовать прогрессу культуры. Процесс обучения, избирательное повторение тех или иных из множества временных вариаций в культурной практике тоже приводит к продвижениям в области культуры. Несомненно, играет свою роль избирательное выдвижение различных личностей на роли руководителей и учителей. Такие критерии отбора имеют в высшей степени замещающий характер и в условиях изменчивой среды могут легко стать непригодными [67].

10. Наука. На уровне науки, которая представляет собой не более чем один из аспектов социокультурной эволюции, мы вновь оказываемся на родной почве Поппера. Науку от других умозрительных занятий отличает то, что научное знание претендует на проверяемость и что существуют механизмы проверки и отбора, выходящие за рамки сферы социальности. В теологии и в гуманитарных науках безусловно имеет место дифференцированное распространение различных мнений, имеющих своих сторонников, что по рождает устойчивые тенденции развития, хотя бы на уровне прихоти и моды. Для науки же характерно, что система отбора, пропалывающая (weeds out) ряды всевозможных гипотез, включает преднамеренный контакт с окружающей средой через эксперименты и количественные прогнозы, построенные таким образом, чтобы можно было получить результаты, совершенно независимые от предпочтений исследователя. Именно эта особенность придает науке большую объективность и право претендовать на кумулятивно возрастающую точность описания мира.

Многие подчеркивают, что наука по своей природе основана на методе проб и ошибок; пожалуй, это более свойственно ученым, пишущим о научном методе, нежели философам. Дж. Агасси приписывает такую точку зрения, вы сказанную еще в 1840 г., Уильяму Хьюэллу: «Хьюэлл придерживался взглядов, которые ретроспективно можно назвать дарвинистскими: нужно придумывать множество гипотез, потому что лишь немногие из них переживут проверки, и только эти и будут иметь значение, они образуют ядро, вокруг которого будут развиваться дальнейшие исследования» [68]. Среди приверженцев таких воззрений — У.Джемс, Т. Гексли, Л. Больцман, А. Ричи, Г.Дженнингс, У. Кэннон, Ф. Нортроп, У. Беверидж, С. Пеппер, П. Оже, Дж. Холтон, Д. Рол лер, К. Гиллеспи, П. Коус, М. Гиселин и Ж. Моно [69], а также Ст. Тулмин, Т. Кун и Р. Аккерман, взгляды которых мы более подробно обсудим далее.

Об этом же говорит целый ряд характеристик науки. Оппортунизм науки, стремительное развитие, следующее за новыми прорывами, очень напоминают активную эксплуатацию новой экологической ниши. Наука растет быстрыми темпами вокруг лабораторий, вокруг открытий, которые облегчают проверку гипотез, которые обеспечивают четкие и непротиворечивые системы отбора. Так, барометр, микроскоп, телескоп, гальванометр, камера Вильсона и хроматограф — все они стимулировали быстрый рост науки. Потребность в корректирующей функции эксперимента объясняет, почему традиционное исследование на тривиальном материале, для которого предсказания легко проверить, продвигается вперед быстрее, чем исследование, сосредоточенное на более важной проблеме, которому не хватает механизма для отсева гипотез.

Крупное эмпирическое достижение социологии науки (sociology of science) — демонстрация распространенности одновременных изобретений. Если многие ученые предпринимают попытки вариаций на общем материале современного научного знания и если их пробы корректирует одна и та же общая устойчивая внешняя реальность, то отобранные варианты с большой вероятностью будут схожи между собой, и многие исследователи будут не зависимо друг от друга натыкаться на одно и то же открытие. Этот процесс не более загадочен, чем то обстоятельство, что целая группа слепых крыс, начиная с совершенно различных исходных реакций, заучивает один и тот же узор некоторого лабиринта, потому что первоначально различные наборы их реакций корректируются одним и тем же лабиринтом. Обучение этих крыс по сути дела представляет собой независимое изобретение или открытие ими одной и той же схемы реакций. Здесь вдвойне уместно вспомнить, что и саму теорию естественного отбора независимо изобрели многие, не только Альфред Рассел Уоллес, но и многие другие. Более того, распространенность одновременного изобретения в науке тоже была открыта независимо разными исследователями [70].

Включение науки в область избирательного сохранения (selective retention) — только начало необходимого анализа, потому что внутри самой науки существует множество разнообразных процессов проб и ошибок, в разной степени выполняющих функцию замещения и в разной мере взаимозависимых. На одном конце шкалы — экспериментатор, исследующий вслепую, который в рамках возможностей данного лабораторного оборудования пробует варьировать каждый параметр и перебирает все сочетания, какие может придумать, не обращая внимания на теорию. Хотя такая деятельность не может считаться моделью науки, в ходе таких исследований часто возникают эмпирические головоломки, которые мотивируют и дисциплинируют работу теоретиков. Нужно также подчеркнуть многообразный оппортунизм систем отбора (или «проблем»). В то время, как основная масса фармацевтических исследований может быть сосредоточена на одной проблеме — открытии нового антибиотика, — «фундаментальные» исследования, аналогично биологической эволюции, оказываются оппортунистическими не только в решениях, но и в проблемах. Исследователь, столкнувшийся с новым явлением, может заменить изучаемую им проблему на ту, решению которой способствует это явление. «Серендипность» (serendipity), описанная У. Кэнноном и Р. Мертоном [71], и многократно возникающая тема «случайного» открытия подчеркивают этот двойной оппортунизм (double opportunism). Его существование подразумевает, что в распоряжении ученого имеется набор актуальных проблем, гипотез или ожиданий, который значительно шире конкретной проблемы, над которой он в данный момент работает, и что он в некотором смысле постоянно перебирает или просеивает результаты исследований, особенно неожиданные, с помощью этого большего набора сит.

На противоположном этому слепому лабораторному исследованию конце шкалы расположена попперовская точка зрения на естественный отбор научных теорий, когда в режиме проб и ошибок математические и логические модели соревнуются друг с другом в адекватности решения эмпирических головоломок, то есть в адекватности их соответствия общей совокупности научных данных, а также специальным требованиям, предъявляемым к теориям и решениям. Поппер [72] фактически отверг общепринятую веру в «случайные» открытия в науке, потому что она разделяет индуктивистскую веру в прямое обучение на результатах опыта. Хотя здесь, возможно, нет фундаментального расхождения, этот вопрос, как и более общая проблема детального объяснения того, каким образом естественный отбор научных теорий совместим с догматической эпистемологией слепых вариаций и избирательного сохранения, остаются на будущее задачами первостепенной важности.

Может быть, промежуточное положение занимает эволюционная модель научного развития Ст. Тулмина [73], которая в явном виде проводит аналогию развития знания с популяционной генетикой и с понятием эволюции как смещения состава общего генофонда популяции, а не отдельной особи. В аналогии Тулмина гены заменяются на «конкурирующие интеллектуальные переменные»: понятия, мнения, интерпретации отдельных фактов, факты, которым придается особое значение, и т.д. Отдельные ученые являются их носителями. Путем избирательной диффузии и избирательного сохранения некоторые интеллектуальные переменные начинают в конце концов доминировать, а некоторые совершенно исчезают. Некоторые новые мутанты едва выживают, пока не настанет их время.

Необходимо также конкретизировать системы отбора вариаций. Как подчеркивали Дж. Болдуин и Ч. С. Пирс, система отбора, действующая в науке, в конечном итоге распределяется в обществе таким образом, который не может адекватно описать никакая индивидуалистическая эпистемология. Необходимо конкретизировать и замещающие селекторы. Хотя показания измерительных приборов при экспериментах могут являться непосредственными селекторами, это верно лишь относительно, и отбор «по доверенности» («с помощью посредника» — «proximal») по большей части опирается на замещающие критерии, в том числе на фоновые предположения (многие из которых имеют весьма общую природу), необходимые для интерпретации показаний измерительных приборов. В соответствии со взглядом на эволюцию с точки зрения вложенной иерархии (nested hierarchy evolutionary perspective), о которой шла речь в этом разделе нашего очерка, можно ожидать, что частью общего ее процесса станет процесс проб и ошибок для отбора таких предварительных предположений. В этом свете можно понимать и интерпретацию Тулмином истории науки в терминах смещения области того, что не требует объяснений, и куновское смещение парадигм [74]. Все это соответствует эволюционной ориентации Тулмина. Хотя Кун тоже использует аналогию развития знания с естественным отбором, не следует забывать, что естественный отбор предполагает некое превосходство выживших парадигм над их предшественниками, в чем Кун явно сомневается. Аккерман расширил эволюционную перспективу Куна, Поппера и Тулмина, полагая, что экспериментальные данные создают экологии или ниши, к которым теории адаптируются, то есть которые производят отбор теорий [75].

4. Эволюционная эпистемология в исторической перспективе

Мы находим у Поппера единственный разработанный на данный момент тип эволюционной эпистемологии, который, может быть, лучше было бы назвать эпистемологией естественного отбора. Как мы видели, в девятнадцатом веке у нее были как явные, так и неявные предшественники, хотя не они задали ее главную тему. Вместе с тем теории до-дарвиновского типа обеспечили основной эволюционный вклад в эпистемологию, но их признанию способствовал авторитет работ Дарвина. Главным выразителем идей этой школы был Герберт Спенсер. Спенсер с энтузиазмом воспринял дарвиновскую теорию естественного отбора (и, может быть, именно он пустил в оборот выражение «выживание наиболее приспособленных»), но он был деятельным эволюционистом еще прежде, чем прочел Дарвина, и в его мышлении преобладало влияние двух до-дарвиновских достижений. Одним из них была модель эмбрионального развития, а вторым — некий вариант теории Ламарка, по которому разум животного пассивно отражает реальные свойства окружающей среды. Милич Чапек опубликовал три прекрасных обзора [76] эпистемологии Спенсера и ее влияния на научное мышление то го времени. Среди полезных достижений Спенсера он отметил настойчивое утверждение, что знание развивалось и эволюционировало вместе с другими сторонами жизни. Большую ценность имеет и спенсеровское понятие «диапазона соответствий», который расширяется на более высоких ступенях эволюции, что проявляется как в совершенствовании средств, принимающих сигналы на расстоянии, так и в масштабе утилизации окружающей среды. (Эволюционное кантианство Спенсера будет обсуждаться далее.)

Вместе с тем Спенсер упустил из виду глубокую опосредованность знания, обусловленную парадигмой естественного отбора, и неизбежно не совершенный и приблизительный характер как чувственного, так и научного знания на всех уровнях. Напротив, полагая, что способный совершенствоваться до бесконечности и предельно чувствительный человеческий аппарат познания в ходе эволюции идеально адаптировался к внешней среде, Спенсер стал наивным реалистом, принимающим исходные условия (the givens) процессов познания за фундаментальную истину. Кроме того, он полагал, что человеческое познание достоверно охватывает всю реальность, а не только те ее аспекты, которые имеют отношение к поведению человека в ходе его эволюции. Чапек считает, что основные ограничения теорий эволюционной эпистемологии Маха и Пуанкаре происходят из сохранившейся у них наклонности вслед за Спенсером признавать полноту (completeness) эволюции познания. Именно против спенсеровской версии совершенства и полноты по знания, достигаемых в ходе эволюции, восстал Анри Бергсон [77]. К 1890 г. спенсеровская эволюционная эпистемология стала преобладающей; в это трудно поверить, поскольку в основных философских дискуссиях последних пятидесяти лет эволюционная эпистемология вообще отсутствовала. Уильям Джемс в 1890 г. говорил о «эволюционных эмпириках» [78] как об одной из двух основных школ в философии психологии. Георг Зиммель в 1890 г. мог написать так:

«Уже некоторое время принято считать, что человеческое знание развилось из практических нужд сохранения и поддержания жизни. При этом все исходят из такого подразумеваемого предположения: существует объективная истина, на содержание которой никак не влияют практические потребности познающего. Эта истина познается только из-за своей полезности, потому что правильные понятия приносят больше пользы, чем неправильные. Это взгляд присущ разным эпистемологическим школам — и реализму, где знание означает неизбежный прорыв к (grasping of) абсолютной реальности, и идеализму, где знанием управляют априорные формы мышления» [79].

Принимая эпистемологию естественного отбора, Зиммель в то же время утверждал, что для животного в процессе эволюции истина и полезность исторически совпадают. Предваряя фон Юкскюля и Бергсона, он отмечал, что на феноменальном уровне мир одного животного отличается от мира другого в зависимости от конкретных аспектов мира, к которым они адаптировались, и от различия в имеющихся у них органах чувств.

Отношение прагматизма к естественному отбору и другим эволюционным теориям неоднозначно. Уильям Джемс в своих работах до-прагматического периода явно стоял на позициях погрешимости мышления, социальной эволюции и научных методов мышления, проявляющейся в ходе естественного отбора, тем самым открыто возражая пассивно-всеведущему (passive-omniscient) ламаркизму Спенсера [80]. В его работах о прагматизме появляются неясные черты ориентации на социальную эволюцию, но они ни разу не проявляются в явном виде в связи с интересующими нас вопросами. Джон Дьюи никогда явно не связывал свою веру в экспериментализм с эпистемологией изменчивости и избирательного сохранения, и в его книге «The Influence of Darwin on Philosophy» («Влияние Дарвина на философию») есть только одна ссылка на естественный отбор — при опровержении доказательства существования Бога, основанного на чудесной адаптационной сложности живых организмов [81]. В главе этой книги, посвященной проблеме познания, ни разу не упоминается естественный отбор или метод проб и ошибок

Чарльз Сандерс Пирс в этом вопросе глубоко амбивалентен. Его понятие истины как «мнения (opinion), с которым, в конце концов, предопределено согласиться всем исследователям» [82], причастно «остаточной» или отсеиваю щей («left-over» or winnnowing) модели познания, которая представляет собой специфическое достижение подхода, основанного на принципах естественно го отбора. Вот один отрывок из его сочинений, подтверждающий сказанное:

«...можно представить, и часто так и представляют, что индукция сообщает своему заключению некоторую вероятность. Но не этим путем индукция ведет к истине. Она не дает никакой определенной вероятности своему заключению. Бессмысленно говорить о вероятности закона, как будто мы можем наугад вынимать вселенные (universes) из мешка и выяснять, какая доля их подчиняется этому закону. Следовательно, такая индукция неверна: она не выполняет обещанного, а именно — сделать свое заключение вероятным. Однако если бы она обещала выполнить лишь то, что и выполняет индукция (а именно, положить начало действиям, которые в конечном итоге должны приблизить нас к истине), — что бесконечно ближе к делу, чем провозглашаемое ею, — вот тогда она была бы верна» [83].

Еще один пирсовский образ вполне согласуется с названными принципа ми — образ первобытного хаоса случайностей, внутри которого зарождаются узлы упорядоченности, которые растут, но не могут исчерпать хаос, всегда присутствующий как фон случайности и неопределенности. Этот образ — предвестник идей У. Росса Эшби [84]. Однако для объяснения возникновения упорядоченности у Пирса используется не механизм избирательного сохранения, а менталистичная, антропоморфическая «склонность к привычке» («tendency to habit»), проявляемая физической материей:

«...космогоническая философия. Она предполагала бы, что в начале — бесконечно далеком — был хаос неперсонифицированного чувства, которое, лишенное связей или закономерностей, по сути как бы и не существовало. Это чувство, играя здесь и там в чистой произвольности, породило бы зародыш обобщающей тенденции. Оно постепенно прекратило бы прочие свои игры, но возвысило эту. Так было бы положено начало склонности к привычке, и отсюда, вкупе с другими принципами эволюции, развились бы все закономерности Вселенной. И все же во все времена остается элемент чистой случайности, и он сохранится до тех пор, пока весь мир не станет абсолютно совершенной, рациональной и симметрической системой, в которой, наконец, кристаллизуется разум в бесконечно далеком будущем» [85].

Пирс был прекрасно знаком с понятием естественного отбора и при знавал его главным достижением Дарвина. Конечно, в его творческих исследованиях присутствуют все ингредиенты эволюционной эпистемологии, основанной на принципе избирательного сохранения. Однако, если он даже и представлял себе отчетливо такой подход, он его амбивалентно отверг, и совместимые с ним высказывания, подобные только что приведенному, немногочисленны и встречаются редко, их затмевают совершенно непохожие на них и несовместимые с ними утверждения. Ф. Винер [86] тщательно документировал амбивалентность Пирса в этом вопросе. Несмотря на подчеркивание эволюции и онтологического статуса случайности, Пирс не был эволюционистам дарвиновского типа. Он больше склонялся к взглядам Ламарка и Агассиса, или, по меньшей мере, отводил им тот же статус. Винер цитирует высказывание Пирса о том, что теория Дарвина «едва заслуживает научного уважения» и «вначале совсем не казалась доказанной, а сейчас [1893 г.] для трезвого ума ее положение представляется еще более безнадежным, чем двадцать лет назад» [87]. Хотя впоследствии Пирс выражал гораздо более дарвинистские мнения, он все же утверждал, что спорт, как и пробное мышление (trial thoughts), возникают из-за недостаточной приспособленности к среде и что они формируются «не как попало, а такими способами, которые как-то связаны с требуемым изменением» [88]. Эволюционизм Пирса был отмечен ностальгией по эволюции, направляемой Богом, чтобы не сказать, что он последовательно придерживался таких взглядов:

«...истинно эволюционистская философия, то есть та, которая рассматривает принцип роста как первооснову Вселенной, так далека от противостояния идее персонального создателя, что поистине неотделима от этой идеи, в то время как религия необходимости занимает всецело ложную позицию и обречена развалиться. А псевдо-эволюционизм, возводящий на престол механический закон, одновременно и неудовлетворителен с научной точки зрения, потому что не дает ни малейшего намека на то, как образовалась Вселенная, и враждебен всякой надежде на личные взаимоотношения с Богом» [89].

Впрочем, в связи с этими взглядами он высказывал важную идею, что законы природы (а, может быть, и сам Бог) являются продуктами эволюции и все еще продолжают развиваться [90].

Джемс Марк Болдуин сегодня известен среди философов только как издатель «Философского словаря» («Dictionary of Philosophy») 1901-1905 гг., для которого Пирс написал несколько статей. Его, психолога по профессии, сейчас, вероятно, скорее помнят социологи школы Ч. Кули или же как претендента на сомнительную честь авторства первого учебника по социальной психологии (судя по подзаголовку и предисловию), опубликованного в 1897 г. Бывший всегда активным эволюционистом, дарвинистом-вейсманистом и анти-ламаркистом, он в конце жизни обратился к эпистемологии в многотомной работе «Мысль и вещи или генетическая логика» («Thought and Things or Genetic Logic») [91]. В 1909 г. Болдуин мимоходом опубликовал небольшую книжку «Дарвин и гуманитарные науки» («Darwin and the Humanities») [92], которая заметно контрастирует с современной ей работой Дж. Дьюи «Влияние Дарвина на философию» («Darwin's Influence on Philosophy») [93] проходящей через всю книгу темой естественного отбора и обобщенного избирательного сохранения (generalized selective retention). В этой книге Болдуин кратко изложил мнения, которые высказывал в других работах (некоторые из них цитировались ранее):

«...Теперь, когда мои любимые доктрины, благодаря которым более объемные мои книги были в какой-то мере оригинальными, можно рас смотреть во взаимосвязи, создается впечатление, что все они сознательно вдохновлялись теорией естественного отбора — достаточно упомянуть такие, как «Органический отбор» («Organic Selection»), «Функциональный отбор» («Functional Selection»), «Социальная наследственность» («Social Heredity»). «Избирательное мышление» («Selective Thinking»), «Экспериментальная логика» («Experimental Logic»), глубоко последовательный (thoroughgoing) «Натурализм метода» («Naturalism of Method») и т.д. Все высказанные взгляды иллюстрируют или расширяют принцип отбора, каким его придумал Дарвин, то есть принцип выживания некоторых из разнообразных вариантов, отдавая ему преимущество перед всякого рода виталистическими или формальными принципами» [94].

«...Естественный отбор — это, в принципе, всеобщий закон генетического строения и прогресса природы — человеческой природы не в меньшей степени, чем физической природы» [95].

«...Суммируя сделанные до сих пор выводы относительно дарвинизма в психологии, мы можем сказать, что:

Процесс обучения индивида происходит методом функциональных «проб и ошибок», который является иллюстрацией «естественного отбора» в форме «функционального отбора».

Приобретенные при этом индивидом знания, вкупе с его врожденными дарованиями, дают ему возможность выжить при «естественном отборе», выступающем в форме «органического отбора».

Путем обучения он приобщается к традициям своей группы, вступая таким образом во владение своим социальным наследством, которое становится персональным средством выживания этого индивида в процессе «социального и группового отбора».

Сохраненные таким образом врожденные дарования или физическую наследственность индивида изменчивость направляет по пути нарастания интеллекта и общительности, стадности (gregarious) посредством «естественного отбора», выступающего в форме «органического отбора».

(5) Для поддержания своей жизнеспособности группы индивидов становятся либо более общительными, или более стадными, либо более разумными от рождения в зависимости от того, какое из этих свойств оказывается более полезным на данном этапе действия этих типов отбора» [96]. Проводимое Болдуином различие между прагматизмом и его собственным вариантом инструментализма заслуживает длинной цитаты:

«Теория истины становится либо крайне «прагматистской», либо просто «инструменталистской».

Инструментализм утверждает, что к истине всегда приходят путем проб и экспериментальной проверки. Метод познания — хорошо знакомая нам дарвиновская процедура «проб и ошибок». Мыслитель, работает ли он в лаборатории с объектами или с продуктами собственной творческой мысли, опробует свои гипотезы, и только путем проверки этих гипотез он устанавливает истину. Уже накопленное знание используется как инструмент в форме гипотезы или предположения для обнаружения дальнейших фактов или истин. Так в сфере мышления воспроизводится метод дарвиновского отбора.

Здесь дарвинизм поддерживает эмпиризм Юма и Милля и продолжает трезвую британскую философскую традицию. И сам Дарвин в его научном методе — лучшая иллюстрация трезвости, осторожности и здравомыслия этой процедуры.

Вместе с тем возможна и более радикальная точка зрения. Из нее исходит то, что сейчас называют прагматизмом. Уместно отметить это здесь, потому что это может служить связующим звеном при переходе к обсуждению философских взглядов, которые нам следует вкратце рассмотреть.

Прагматизм превращает инструментализм в метафизическую систему. Он утверждает, что истина не имеет смысла (meaning) сверх ее значения (value) как инструмента проверки, как средства направлять жизнь, сверх ее значения, измеряемого полезностью и проявляющегося в последствиях действий, которые мы совершаем, руководствуясь ею. Не только всякая истина отбирается по своей полезности, но отдельно от своей полезности это — не истина. Значит, нет такой реальности, для которой истина все же была бы верна, независимо от того, открыта она человеком или нет; напротив, реальность — всего лишь содержание системы убеждений, оказавшейся полезной для руководства жизнью.

Я хотел бы указать, что при таком выводе не только забывается концепция экспериментальности, но и утрачиваются преимущества дарвиновского принципа приспособляемости к реальным ситуациям, физическим и социальным — и при такой интерпретации инструментализм разрушает сам себя. Это отчетливо проявляется при анализе ситуации, связанной с применением метода проб и ошибок. Проба подразумевает проблематичные и альтернативные результаты: либо успех проверяемого предположения, либо его неудача. Когда мы спрашиваем, почему это так, мы наталкиваемся на присутствие некоего «контролирующего» условия или обстоятельства в этой ситуации — некоего устойчивого физического или социального факта, характер которого определяет адекватность гипотезы или предложенного решения, или, может быть, его бесполезность. Значит, инструментальная идея или мысль имеет значение (merit) постольку, поскольку позволяет нам выяснить или установить факты и условия, с которыми следует считаться в дальнейшем. Эти факты и условия составляют контроль над знанием и действием, систему «вещей»« [97].

5. Кантовские категории восприятия и мышления как продукты эволюции

Эволюционный подход, конечно, не согласуется с представлениями о синтетическом априори, необходимо истинном ipso facto. Вместе с тем с его позиций в кантовских категориях мышления и интуиции (intuition) можно увидеть дескриптивный вклад в психологическую эпистемологию. Хотя мы отвергаем утверждение Канта о необходимой априорной истинности этих категорий, эволюционный подход позволяет понять их как много кратно корректировавшиеся, многократно проверявшиеся предположения, «обоснованные» лишь н том смысле, в каком обосновывается научная истина, — синтетические a posteriori с точки зрения истории вида, синтетические и в некоторых отношениях априорные (но не в смысле необходимой достоверности) с точки зрения отдельного организма. Поппер утверждает это следующим образом:

«Проблема: «Что раньше — гипотеза (Н) или наблюдение (О)?» разрешима, как разрешима и проблема: «Что раньше — курица (Н) или яйцо (О)?» Ответ на последнюю проблему: «Более ранний вид курицы», на первую: «Более ранний вид гипотезы». Верно, конечно, что любой отдельной гипотезе, принимаемой нами в тот или иной момент времени, предшествуют наблюдения, например те, которые она должна объяснить. Однако эти наблюдения в свою очередь предполагают наличие некоторых рамок соотнесения, рамок ожидания, теоретических структур. Если наблюдения оказались важными, если они создали потребность в объяснении и благодаря этому стимулировали изобретение гипотез, то это произошло потому, что их нельзя было объяснить в рамках старой теоретической структуры или старого теоретического каркаса (framework), в рамках прежнего горизонта ожиданий. Здесь нет опасности регресса в бесконечность. Восходя ко все более примитивным теориям и мифам, мы в конце концов придем к бессознательным, врожденным ожиданиям.

Я думаю, что теория врожденных идей является абсурдом, но что каждый организм обладает врожденными реакциями или ответами, в том числе реакциями, приспособленными к наступающим событиям. Эти реакции можно назвать «ожиданиями», не подразумевая при этом, что они являются сознательными. В этом смысле новорожденный «ожидает» кормления (и можно было бы добавить — заботы и любви). Благодаря тесной связи между ожиданием и знанием мы совершенно разумно могли бы говорить даже о «врожденном знании». Это «знание» не является, однако, верным (valid) a priori; врожденные ожидания независимо от их силы и специфики могут оказаться ошибочными. (Новорожденный ребенок может быть покинут и умрет от истощения.)

Таким образом, мы рождаемся с ожиданиями, со «знанием», которое хотя и не является верным a priori, однако психологически или генетически априорно, то есть предшествует всякому наблюдению. Одним из наиболее важных среди этих ожиданий является ожидание обнаружить регулярности. Оно связано с врожденной склонностью к поискам регулярностей или с потребностью находить регулярности, что хорошо видно из того удовольствия, которое получает ребенок, когда удовлетворяет эту потребность.

Эта «инстинктивная», психологически априорная надежда на обнаружение регулярностей очень тесно связана с «законом причинности», который, по мнению Канта, является частью нашего интеллектуального багажа и верен a priori. Кое-кто может сказать, что Кант упустил из виду различие между психологически априорными способами мышления или реагирования и априорно верными убеждениями. Однако я не думаю, что его ошибка была столь грубой. Действительно, надежда на обнаружение регулярностей не только психологически, но также и логически априорна: она логически предшествует всякому наблюдению, поскольку, как мы видели, она предшествует всякому осознанию сходства, а всякое наблюдение включает осознание сходства (или различия). Однако, несмотря на логическую априорность в этом смысле, та кое ожидание не является верным a priori. Оно может не оправдаться: мы легко можем представить себе такую окружающую среду (она была бы смертельной для нас), которая столь хаотична по сравнению с нашим обычным окружением, что нам никак не удастся обнаружить в ней регулярности...

Таким образом, ответ Канта Юму был близок к истине, однако различие между ожиданием, верным a priori, и ожиданием, которое генетически и логически предшествует наблюдению, но в то же время не является верным a priori, в действительности является более тонким. Кант доказывал слишком много. Пытаясь показать, как возможно знание, он выдвинул теорию, неизбежным следствием которой было то, что наше познание необходимо должно быть успешным, а это, очевидно, неверно. Когда Кант говорит, что наш разум не выводит свои законы из природы, а налагает их на природу, он прав. Но, полагая, что эти законы необходимо истинны или что мы всегда добиваемся успеха, налагая их на природу, он ошибался. Очень часто природа успешно сопротивляется, заставляя нас отбрасывать опровергнутые законы, но, пока мы живы, мы можем делать новые попытки...

Кант был убежден в том, что динамика Ньютона априорно верна (см. его работу «Метафизические начала естествознания», опубликованную в период между первым и вторым изданиями «Критики чистого разума»). Однако если справедливость теории Ньютона можно объяснить, как он считал, тем, что наш разум налагает свои законы на природу, то отсюда, как мне представляется, следует, что наш разум должен достигать в этом успеха. Но в таком случае трудно понять, почему априорное знание — такое, как теория Ньютона, — добывается с таким трудом» [98].

Высказанное здесь Поппером соображение представляет собой ранее всего замеченный и чаще всего отмечаемый аспект эволюционной эпистемологии, может быть потому, что к нему можно прийти и от ламаркистских позиций, а не только исходя из модели естественного отбора, абсолютно необходимой для тезисов, изложенных в предшествующих разделах нашего очерка. К этой идее пришел и Герберт Спенсер, стоящий при рассмотрении этих вопросов на позициях ламаркизма, что очень удачно вкратце изложил X. Хёффдинг:

«По вопросу о происхождении знания Спенсер противостоит, с одной стороны, Лейбницу и Канту, с другой — Локку и Миллю. Он спорит с эмпиризмом по двум причинам: во-первых, потому, что эмпиризм не видит, что материал для исследований всегда выбирается и обрабатывается определенным образом, зависящим от изначальной природы индивида; во-вторых, потому что у него нет критерия истины. Если мы хотим понять воздействие определенных раздражителей на различных индивидов, мы должны пред положить некоторую исходную организацию, а единственный возможный критерий, позволяющий установить истинность того или иного высказывания — это тот факт, что противоположное ему высказывание содержит противоречие. Значит, и во врожденной природе индивида, и в логическом принципе, на который мы опираемся всякий раз, как делаем какой-то вывод, имеется априорный элемент — нечто, не выводимое из опыта. В этом Спенсер поддерживает Лейбница и Канта против Локка и Милля, но только пока в своих рассуждениях он ограничивается опытом индивида. Что априорно для индивида, не априорно для рода (race) в целом, ибо те условия и формы знаний и чувств, которые для индивида являются врожденными и, следовательно, не могут быть выведены из его опыта, перешли к нему от предыдущих поколений. Эти формы мышления соответствуют коллективным и наследственным структурным модификациям, латентно присутствующим у каждого новорожденного индивида и постепенно развивающимся по ходу приобретения им опыта. Следовательно, они имеют эмпирическое происхождение: фиксированные и универсальные отношения между вещами должны в ходе развития образовывать фиксированные и универсальные связи в организме; благодаря постоянному повторению абсолютно внешних единообразий у рода возникают необходимые формы знания, неразрушимые мысленные ассоциации, выражающие итоги опыта, может быть, нескольких миллионов поколений, вплоть до нынешнего. Индивид не в состоянии разорвать связи, так глубоко укорененные в родовой структуре; следовательно, он рождается на свет с этими физическими связями, образующими субстрат «необходимых истин» (см. Spencer H. Principles of Psychology. New York: D.Appleton and Co., 1897, pp.208, 216; cp. Spencer H. First Principles, p.53: «Абсолютные единообразия опыта порождают абсолютные единообразия в мышлении»). Хотя Спенсер придерживается того мнения, что индуктивная школа зашла слишком далеко в своей попытке вывести все на свете путем индукции (ведь, если принять такой подход, сама индукция повисает в воздухе), но все же, если бы ему пришлось выбирать между Локком и Кантом, он объявил бы себя учеником Локка, потому что, в конечном итоге, Спенсер тоже полагает, что все знание и все формы мышления проистекают из опыта. Из-за того, что он признал, что в нашем разуме имеется нечто, не являющееся продуктом нашего опыта a posteriori, Макс Мюллер назвал его «насквозь кантианцем», на что Спенсер ответил: «Эволюционный подход полностью основан на опыте. Этот подход отличается от исходных взглядов эксперименталистов только тем, что значительно расширяет их. — Взгляд же Канта абсолютно не связан с опытом, о чем он открыто заявлял»« [99].

«Небезынтересно отметить, что Джон Стюарт Милль, вначале относившийся с сомнением к спенсеровской эволюционной психологии, впоследствии объявил, что уверился в том, что развитие мышления происходит не только у индивида, но и у всего рода в целом в форме наследуемых предрасположений (dispositions). Об этом изменении в своих взглядах он сообщил за год до смерти в письме физиологу Э. Карпентеру (процитировано в работе последнего «Mental Physiology» («Физиология мышления»)» [100]).

Как документально установил Уолраф [101], низведение кантовских категорий с уровня прескриптивной на уровень дескриптивной эпистемологии началось в 1807 г. попыткой Якоба Фриза интерпретировать эти категории как имеющие исключительно психологическую основу, как всего лишь описывающие человеческий разум. Хотя такая позиция, как правило, сопровождалась последовательно проводимым дуализмом и была чисто менталистической, в 1866 г. Фредерик А. Ланге мог говорить об априорности как об одном из аспектов «физикопсихологической» структуры разума (mind) [102] и постулировать, вместе с Миллем, возможность «ошибочного априорного знания». Он также писал:

«Может быть, когда-нибудь основу идеи причинности найдут в механизме рефлекторных действий и симпатического возбуждения; тогда удастся перевести чистый разум Канта на язык физиологии и тем самым сделать его более доступным для понимания» [103].

Здесь не хватает только явной формулировки того обоснования подобного физиологического уклона, которое предоставляет естественный отбор. Похожий характер имеет биологическая интерпретация кантовских априорных категорий Германом Гельмгольцем [104].

Джемс Болдуин в 1902 г. и ранее приходил к таким догадкам: «Как утверждал Кант, знание есть процесс категоризации, и «знать какую-то вещь» означает говорить, что она иллюстрирует, или симулирует некоторую категорию, или функционирует как некоторая категория. Категория же представляет собой привычку мышления; категория не может быть ничем большим, как только привычкой, в широком смысле определяемой как предрасположение (disposition), врожденное или приобретенное, поступать или обращаться с разного рода вещами определенным образом. Эти привычки, или категории, возникают либо из реальных обстоятельств при помощи «функционального» или какого-либо другого отбора по при знаку полезности, либо из прирожденных способностей, сформировавшихся в ходе отбора из различных вариаций» [105].

В традиции прагматизма категории рассматривались просто как прагматически полезные способы мышления, обычно являющиеся скорее продуктами истории культуры, нежели биологической эволюции [106], хотя, поддерживая эту точку зрения, У. Райт мимоходом заметил:

«Следовательно, в некотором смысле отличия, присущие хотя бы не которым категориям, таким как пространство, время, вещь и личность, присутствуют в чувственном восприятии животных... Ясно, что исторически и филогенетически перцептуальные элементы, являвшиеся предшественниками некоторых категорий, существовали до зарождения мышления» [107].

Позицию У.Райта в явном виде развил А.Чайлд [108], который постулирует как «биотические (biotic) категории», биологические функции, общие у нас с животными и имеющие ценность для биологического выживания, так и «социотические (sociotic) категории», являющиеся продуктами культуры. Он говорит, между прочим: «Со времен Канта термин «категория» относится прежде всего к предположительно всепроникающим структурам родового (racial) разума» [109].

Многие другие исследователи рассматривали ту или иную эволюционную интерпретацию кантовских категорий обычно очень кратко и никого не цитируя. К ним относятся — приблизительно в хронологическом порядке — Джемс, Морган, Мах, Пуанкаре, Больцман, Фуйе, Кассирер, Шелтон, Рейхенбах, Р. В. Селларс, Юкскюль, Мейерсон, Нортроп, Магнус, Лоренц, Пиаже, Уоддингтон, Берталанфи, Уитроу, Платт, Пеппер, Мерло-Понти, Симпсон, У. С. Селларс, Хокинс, Барр, Тулмин, Вартофский и Ватанабс. Куайн, Максвелл, Шимони, Илмаз и Стеммер утверждали нечто близкое к этому, но без явных ссылок на кантовские категории [110]. Многие из этих ученых, в сущности — биологи, пришедшие к философии путем обобщения сфер своих научных интересов. Их позицию по этому вопросу можно выразить краткой цитатой из Уоддингтона:

«Наши способности, при помощи которых мы приходим к той или иной картине мира, были отобраны (selected) таким образом, чтобы быть, по мень шей мере, эффективными при нашем взаимодействии со всем остальным, что существует в мире (with other existents). Возможно, выражаясь кантианским языком, они не дают нам непосредственного соприкосновения с «вещью в себе», но «вещи в себе» формируют их таким образом, чтобы они могли иметь с ними дело» [111].

Большинство приведенных мною цитат очень кратки и отмечают эту идею лишь между прочим. С ними резко контрастирует обширное изложение рассматриваемого нами предмета у Конрада Лоренца.

В своем эссе «Кантовская доктрина априорного в свете современной биологии» [112] Лоренц принимает кантовскую идею о согласованности, до известной степени, между врожденными категориями мышления и Ding an sich (вещью в себе). Он согласен с утверждением Канта о том, что без таких априорно согласованных категорий никто не смог бы накопить в течение своей жизни того запаса эмпирического, экспериментального знания о мире, какой он реально накапливает. В каком-то смысле Лоренц принимает скептицизм Канта касательно форм знания. Хотя для Лоренца «вещь в себе» познаваема более, чем для Канта, но она, безусловно, познается только в категориях познающего, а не самой «вещи в себе». Таким образом, он приемлет Канта как психолога, если не как эпистемолога. Как и у всех, кого мы цитировали ранее, начиная с Герберта Спенсера, категории верны или уместны применительно к «вещи в себе» лишь постольку, поскольку они являются продуктом эволюции, в которой «вещь в себе» играла корректирующую роль, отсекая вводящие в заблуждение категории.

Лоренц, как и Поппер [113], признает, что Канту сильно повредила убежденность в полной истинности ньютоновской физики. Когда и соответствии с этим Кант признал, что априорные интуитивные представления человека о пространстве, времени и причинности согласуются с ньютоновской физикой (с которой они согласуются в гораздо меньшей степени, чем думал Кант), он задал себе такую головоломку, каких не знают современные эпистемологи. С нашей точки зрения, и ньютоновские законы динамики, и интуитивные категории пространственного восприятия можно считать просто приближениями к позднейшей, более развитой физике (или к «веши в себе»). Лоренц пишет:

«Осознание того, что все законы «чистого разума» основаны на вполне физических или механических структурах центральной нервной системы человека, которая развивалась в течение многих эпох, как и всякий другой орган, с одной стороны, поколебало наше доверие к законам чистого разума, а с другой — существенно повысило наше доверие к ним. Утверждение Канта о том, что законы чистого разума абсолютны — более того, что всякое разумное существо, какое можно себе представить, будь это даже ангел, должно подчиняться одним и тем же законам мысли, представляется самонадеянным антропоцентризмом. Несомненно, «клавиатура», образуемая формами интуиции и категориями, — сам Кант использует это название, — это нетто, определенным образом локализованное на психоструктуральной стороне психофизического единства, образующего человеческий организм... Но, конечно, эти неуклюжие ящики категорий, по которым приходится распихивать фрагменты внешнего мира, «чтобы иметь возможность трактовать их как опыт» (Кант), не могут претендовать на какую-либо автономную и абсолютную достоверность. Это становится для нас ясным, как только мы представим их себе как проявления эволюционной адаптации... В то же время природа их адаптации показывает, что категориальные формы интуиции и категории доказали свою состоятельность в качестве рабочих гипотез в процессе успешного взаимодействия человеческого рода с реальностями окружающей среды (несмотря на приблизительность и относительность их достоверности). Тем самым проясняется парадокс, состоящий в том, что законы «чистого разума», проявляющие свою несостоятельность на каждом шагу современной теоретической науки, тем не менее, все это время выдерживали (и по-прежнему выдерживают) практическую биологическую проверку борьбой за сохранение человеческого вида.

«Точечки» (dots), производимые грубыми «экранами», которые используются для печати фотографий в ежедневных газетах, образуют изображение, достаточное для поверхностного взгляда, но не выдерживают более внимательного изучения под увеличительным стеклом. Так же и картина мира, созданная при помощи наших форм интуиции и категорий, разваливается, как только им приходится давать чуть более подробное изображение предмета, что мы имеем в случае волновой механики и ядерной физики. Всякое знание о «физической картине мира», которое индивид может вырвать у эмпирической реальности, является, по существу, не более чем рабочей гипотезой. И с точки зрения их роли в сохранении вида все те врожденные структуры разума, которые мы называем «априорными» — тоже не более чем рабочие гипотезы. Ничто не абсолютно, кроме того, что скрывается внутри явления и за ним. Ничто из того, что способен выдумать наш мозг, не обладает абсолютной, априорной истинностью в точном смысле этого слова, даже математика со всеми ее законами» [114].

Лоренц показывает аналоги понятий пространства и причинности у водяной землеройки, серых гусей и человека, доказывая «объективность» и, в то же самое время, ограниченность и несовершенство каждого из них. При работе со слабым микроскопом мы предполагаем, что однородная фактура, получаемая на пределе его разрешения, является функцией этого предела, а не атрибутом реальности. Мы поступаем так потому, что в более сильный микроскоп можно разглядеть нарушения этой однородности. По аналогии мы распространяем это предположение даже на самый мощный микроскоп. Рассмотрение наших человеческих категорий мышления и интуиции как все го лишь лучших в данном эволюционном ряду дает основание для подобного скептицизма, даже если бы у нас и не было более мощного инструмента для сравнения. На самом деле у нас есть такой инструмент — современная физика, которая, по крайней мере сегодня, если не во времена Канта, обеспечивает гораздо менее «зернистое» изображение реальности.

Общая идея, выраженная во всех процитированных текстах, имеет две стороны: во-первых, существует «объективное» отражение «вещи в себе», которое, однако, не находит выражения в терминах самой «вещи в себе». Во-вторых, Лоренц и многие другие говорили о том, что разум (mind), так же как и другие части тела, сформирован эволюцией таким образом, чтобы соответствовать тем аспектам мира, с которыми он имеет дело:

«Этот аппарат центральной нервной системы не предписывает законы природе, так же как копыто лошади не предписывает форму почве. Аналогично лошадиному копыту, этот аппарат центральной нервной системы «натыкается» при выполнении своих задач на непредвиденные изменения. Однако как лошадиное копыто приспособлено к степной почве, с которой оно имеет дело, так и наш центральный нервный аппарат создания картины мира приспособлен к реальному миру, с которым человеку приходится иметь дело. Как и всякий орган, этот аппарат приобрел удобную для задач сохранения вида форму, успешно справляясь с реальностью в ходе многовековой истории человеческого вида» [115].

Форма лошадиного копыта, безусловно, выражает «знание» степи весьма своеобразным и частичным языком, и в конечном продукте это «знание» смешивается со «знанием» других сторон предмета. Наше визуальное, тактильное и некоторые другие виды научного знания о степи выражены на совершенно иных языках, но все они сравнительно объективны. Гидродинамика морской воды вкупе с экологической ценностью движения независимо сформировали рыбу, кита и моржа совершенно аналогичным образом. Их форма отражает независимое открытие ими одного и того же «знания», выраженного в данном случае на одинаковом «языке». А передвигающийся реактивным способом кальмар отражает те же гидродинамические принципы в совершенно иной, но, возможно, не менее «точной» и «объективной» форме. «Вещь в себе» всегда познается косвенно, всегда на языке постулатов познающего, будь это мутации, контролирующие форму тела, или визуальное восприятие, или научные теории. В этом смысле она непознаваема. Вместе с тем в отражении есть объективность, какой бы косвенной она ни была, объективность выбора из бесчисленного множества менее адекватных постулатов.

6. Прагматизм, утилитаризм и объективность

И для Поппера, и для автора этой работы объективность в науке — благородная цель, и ее следует беречь, как зеницу ока. Именно преклонение перед этой целью не позволяет нам забывать о том, что наше сиюминутное представление о реальности неполно и несовершенно. Нас отпугивает кар тина науки, предлагающая нам отказаться от поисков окончательной истины и удовлетвориться рецептами практических расчетов, не претендующих на истинное описание реального мира. Наше первое побуждение поэтому — отвергнуть прагматизм, утилитарный номинализм, утилитарный субъективизм, утилитарный конвенционализм или инструментализм [116] и предпочесть им критический гипотетический реализм. Однако может показаться, что наша эволюционная эпистемология, основанная на естественном отборе по признаку полезности для выживания, обязывает нас принять прагматизм или утилитаризм. Эту проблему убедительно изложил Г. Зиммель в 1895 г. [117]; о том же писали Э. Мах и А. Пуанкаре.

Такое глубокое расхождение по этому вопросу заслуживает большего внимания, нежели то, которое мы можем уделить ему здесь, но будет уместно коротко прокомментировать его с нескольких точек зрения. Наш комментарий основан на предположении, что ни Поппер, ни автор данной работы не собираются отказываться от объективности как цели науки и, следовательно, должны как-то примирить ее с эпистемологией естественного отбора, к которому нас привел именно поиск объективной истины.

Там, где утилитарная избирательность подчеркивается в противовес эпистемическому высокомерию (arrogance) наивного или феноменального реализма, мы можем однозначно согласиться с нею. Критический реалист не имеет ни малейшего желания отождествлять реальное с феноменально данным. Так, визуальная и тактильная плотность обычных предметов представляет собой подчеркивание на феноменальном уровне одной физической прерывности, более других использовавшейся человеком и его предками, за счет прочих прерывностей, о которых нам сообщают опыты современной экспериментальной физики. Воспринимаемая органами чувств плотность не иллюзорна с точки зрения обыденной практики: она диагностирует одну из «граней», которую описывает и современная физика. Однако, когда ее возводят на престол исключительности, когда от нее ожидают непрозрачности и непроницаемости для всех видов исследований (probes), она становится иллюзорной. Различные Umwelten разных животных отчасти отражают различия в том, что является полезным в соответствующих экологических нишах, отчасти же различие свойственных им ограничений. Вместе с тем каждая отдельная грань, выявляемая этими Umwelten, выявляется и современной физикой, которая, вдобавок, обнаруживает многие другие различия, не воспринимаемые и не используемые никакими организмами [118].

Мы также не претендуем на большую обоснованность современных научных теорий и фактов, чем прагматик и утилитарист. На самом деле, Поппер так подчеркивает критическую сторону дела, что это может вызвать еще более скептическое отношение к реалистичности современной науки. Разница, однако, в том, что именно подлежит обоснованию. Представьте себе график из точек наблюдения отношения объема воды к ее температуре. Крайний «пуантилистский» (punctiform) прагматизм или дефинициональный (definitional) операционализм, то есть методологический подход, требующий использования только операциональных определений, принял бы сами наблюдения за научную истину. Более смелый в предположениях прагматизм провел бы соответствующую данным эксперимента кривую (методом наименьших квадратов с минимальным числом параметров) и рассматривал бы значения в точках этой кривой как научные факты, отклоняясь при этом в некоторых точках от исходных данных наблюдений. Даже и на этом этапе можно различить разные степени прагматизма. Можно оправдывать это отклонение соображениями упрощения расчетов или можно считать наблюдения в точках отклонения «ошибочными», ожидая, что при повторении эксперимента новые наблюдаемые значения в среднем окажутся ближе к «теоретическим» значениям, чем к результатам первоначальных наблюдений. В большинстве случаев научная практика оказывается еще менее прагматичной и более реалистичной: из всех математических формул, одинаково хорошо согласующихся с данными и имеющих одинаковое число параметров, ученые выбирают ту или те формулы, параметры которых можно использовать в других формулах, охватывающих другие наблюдения. Хотя поиск таких параметров чаще всего происходит как поиск параметров, допускающих физическую интерпретацию, его можно оправдать и с чисто утилитаристских позиций. Если, продолжая эту линию рассуждения, попытаться классифицировать позицию Поппера как разновидность прагматизма, то мы должны были бы сказать, что это — прагматический отбор некоторых из формальных теорий, претендующих на универсальное описание реального мира, но не отождествляемых с реальным миром, однако и такая степень прагматизма нуждается в оговорках.

В крайних формах прагматизма, дефиниционального операционализма и феноменализма теория и данные отождествляются в духе подлинного эпистемологического монизма. Вместе с тем в реальных философиях науки принимается только что описанный дуализм данных и теории. Чтобы адекватно работать с вопросами, поднимаемыми при обсуждении эпистемологического монизма и дуализма [119], необходимо расширить наши концептуальные рамки, включив в них эпистемологический тринизм (триализм, триадизм, тримондизм) данных, теории и реального мира (что приблизительно со ответствует попперовским «второму миру», «третьему миру» и «первому миру») [120]. Спорным вопросом здесь является то, что в концептуальную схему включается реальный мир, а проблема познания определяется как проблема приведения данных и теории в соответствие с этим реальным миром.

Излишне говорить, что такой критический реализм включает предположения, выходящие за рамки данных наблюдения. Однако уже со времен Юма нам следовало усвоить, что знание без предположений невозможно. Как указывал Хью Г. Петри [121], большинство современных эпистемологических теорий признают научные мнения радикально недооправданными. Таким образом, вопрос в том, какие предположения делать, а не в том, делать их или нет. Биологические теории эволюции, ламаркистские или дарвинистские, прочно связаны с дуализмом организм-среда, который при рассмотрении эволюции органов чувств, функций восприятия и обучения превращается в дуализм знания организма об окружающей среде и самой этой среды. На этом уровне эволюционный эпистемолог занимается «эпистемологией другого» [122], изучая взаимосвязь между познавательными возможностями животного и средой, познавать которую они предназначены, причем и то, и другое эпистемологу известно только в гипотетически-условном научном смысле. Так, он может изучать взаимосвязь между маршрутом движения бегущей крысы («когнитивной картой») и формой лабиринта, в котором она бегает. Он может также изучать поляризацию солнечного света (при помощи научных приборов, поскольку его собственные глаза нечувствительны к таким нюансам) и чувствительностью пчелы к плоскости поляризации. На этом уровне он, не колеблясь, вводит понятие «реального мира», хотя может признавать, что его собственные знания об этом мире, даже усиленные приборами, неполны и ограниченны, вполне аналогично ограниченности того животного, чью эпистемологию он изучает. Сделав, таким образом, предположение о реальном мире в этой части своей эволюционной эпистемологии, он не добавляет лишних предположений, когда предполагает то же самое для человека и науки в роли познающих субъектов.

Верно, конечно, что в эпистемологии других животных у ученого имеются независимые данные о «знании» и о «познаваемом мире», так что изучение степени соответствия первого второму не приводит к тавтологии. Верно, что при распространении этой «эпистемологии другого» на знания современной физики мы не имеем посторонней информации о познаваемом мире, с которой можно было бы сравнить современную физическую теорию. Однако это практическое ограничение никого не обязывает отказываться от уже используемой онтологии. (Конечно, это рассуждение неопровержимо только по отношению к тем, кто, как Зиммель, Мах и Пуанкаре, свой утилитарный номинализм и конвенционализм основывают на эволюционном подходе.)

Мы можем также проанализировать утилитарную специфичность в сопоставлении с реализмом в эволюции знания. Рассмотрим знания о пространстве какого-либо примитивного подвижного животного, например, водяной землеройки, которую исследовал Конрад Лоренц [123]. У нее может быть пространство жажды, которое она использует, когда хочет пить, отдельное от него пространство голода, отдельное пространство для бегства от каждого хищника, пространство для поиска пары и т.п. В своем утилитаризме она может иметь отдельное пространство для каждой отдельной полезности. На более высоком уровне развития возникает гипотеза, что все эти пространства совпадают или пересекаются. Возникает реалистическая гипотеза о пространстве для всех целей. Есть очень много данных в пользу того, что белые крысы, кошки, собаки и шимпанзе находятся на этой стадии или даже на более высокой — что знание о пространстве, приобретенное на службе одному мотиву, может непосредственно использоваться и по любому другому поводу. Наряду с этим имеет место и пространственное любопытство — исследование новых пространств и предметов, когда все утилитарные мотивы (жажда, пища, секс, безопасность и т.д.) удовлетворены и такое исследование не имеет сиюминутной полезности. Такой бескорыстный интерес к «объективному», способному служить любой цели пространственному знанию ради него самого, имеет очевидную ценность для выживания, причем она может и превосходить сумму всех конкретных полезностей. Научный интерес, конечно, еще дальше выходит за пределы специфически утилитарного интереса. Критерии, непосредственно связанные с выживанием, редко входят в число критериев, фактически используемых при решении вопроса о научной истинности. Наука, суть которой стремился выразить Мах, осуществляла большую часть своих выборов из числа конкурирующих теорий на основании данных (таких, как фазы спутников Юпитера), не имеющих ни актуальной, ни прошлой полезности. И в истории науки именно те, кто относился к своим теориям как к реальным, а не их современники-конвенционалисты, раз за разом оказывались в основном русле, ведущем к будущим научным продвижениям.

Эти несколько не очень связанных между собой замечаний могут служить лишь первым подходом к обсуждению задачи соотнесения критически-реалистической эпистемологии естественного отбора с постоянно возникающими проблемами истории теории познания. Потенциально такая эпистемология может дать нам диалектическое разрешение многих старых споров. Однако формулировка точек соприкосновения ее с основной совокупностью эпистемологических проблем по большей части остается делом будущего.

Резюме

В этом очерке Карл Поппер признается современным основателем и ведущим сторонником эпистемологии естественного отбора. Основное внимание в нашей работе уделяется проблемам роста знания. Проблема знания здесь определена таким образом, что она включает знания не только человека, но и других животных. Процесс эволюционного приспособления на основе изменчивости и избирательного сохранения обобщается так, чтобы охватить вложенную (nested) иерархию замещающих процессов познания, включая зрение, мышление, подражание, обучение языку и науку.

В историческом плане внимание уделяется не только тем, кто использует парадигму естественного отбора, но и спенсеровско-ламаркистской школе эволюционых эпистемологов и сторонникам широко распространенной эволюционной интерпретации кантовских категорий. Доказывается, что хотя эволюционная точка зрения часто приводила к прагматическому, утилитарному конвенционализму, она вполне совместима с защитой целей реализма и объективности в науке.

Философский факультет Северозападного университета, США Октябрь 1970 г.

Примечания

Popper K.R. The Logic of Scientific Discovery. London: Hulchinson; New York: Basic Books, 1959, p.42. Далее обозначается LSD. (Рус, перев. глав I—VII. X см. в кн. Поппер К. Логика и рост научного знания / Пол ред. Садовского В.Н. М.: Прогресс. 1983, с. 65 (далее обозначается ЛиРНЗ).)

LSD, p. 108 [ЛиРНЗ, с. 144].

Popper К. R. Conjectures and Refutations. London: Routledge & Kegan Paul; New York: Basic Books, 1963. Далее обозначается C&R.

C&R. p.46 [Pyc. перев. см. в ЛиРНЗ, с.260].

C&R, p. 51 [ЛиРНЗ. с 268-269].

C&R, p. 52 [ЛиРНЗ, с. 269) (см. также C&R, pp. 216, 312-13, 383 и в других местах).

Например. C&R, р. 44.

Estes W. К. All-or-None Processes in Learning and Retention // American Psychologist, vol. 19, 1964. pp. 16-25; Resile F. The Selection of Strategies in Cue Learning // Psychological Review, vol.69, 1962, pp. 329-43; Atkinson R.C. and Crorhen E.J. A Comparison of Paired-Associate Learning Models Having Different Acquisition and Retention Axioms // Journal of Mathematical Psychology vol. 1. 1964, pp. 285-312.

LSD, pp. 17-19 [ЛиРНЗ, с. 35, 39-40].

LSD, p.22 (ЛиРНЗ, с.43-44).

Сходную мысль высказал и Рассел, отождествляя свою позицию с эволюционной эпистемологией: «Еще одну вещь надо помнить при любых обсуждениях ментальных понятий — нашу эволюционную неразрывность с низшими животными. В частности, знание не следует определять так, чтобы этим подразумевалась непроходимая пропасть между нами и нашими предками, не пользовавшимися преимуществами языка» (Russell В. Human Knowledge: Its Scope and Limits. New York: Simon and Schuster, 1948, p.421 [Рус. перев.: Рассел Б. Человеческое познание: его сфера и границы. М.: ИЛ, 1957, с.450]).

C&R, р. 216 [ЛиРНЗ, с. 326].

LSD, pp. 278-79 [ЛиРНЗ, с. 226-227].

Popper К. R, Of Clouds and Clocks: An Approach to the Problem of Rationality and the Freedom of Man. St. Louis, Missouri, Washington University, 1966, p. 23 (далее обозначается ОСС.) Это — мемориальная лекция в память Артура Холли Комптона (Arthur Holly Compton Memorial Lecture), прочитанная в Вашингтонском университете 21 апреля 1965 г. и напечатанная в виде 38-страничной брошюры; перепечатана в кн. Popper К. R. Objective Knowledge: An Evolutionary Approach. Ch. 6. Oxford, Clarendon Press; New York: Oxford University Press, 1972. (Рус. перев. в ЛиРНЗ, с.496-557.)

ОСС, р. 23 [ЛиРНЗ, с. 539].

ОСС, р. 25 [ЛиРНЗ, с. 542].

Самый полный за последнее время обзор обширной литературы на эту тему см. в Wimsatt W.C. Modern Science and the New Teleology (неопубликованная диссертация на степень доктора философии, Питтсбургский ун-т, 1971 г.) и Wimsatt W.C. Teleology and the Logical Structure of Function Statements // Studies in History and Philosophy of Science, vol.3, Nsl, April 1972. Уимсат признает, что правильное понимание этой проблемы неразрывно связано с любой эволюционной эпистемологией.

Spiegelman S. Differentiation as the Controlled Production of Unique Enzymalic Patterns // Symposia of the Society for Experimental Biology, II: Growth in Relation to Differentiation and Morphogenesis. New York: Academic Press, 1948.

Barr H.J. Regeneration and Natural Selection // American Naturalist, vol.98, 1964, pp. 183-86.

См. Campbell D- T. Methodological Suggestions from a Comparative Psychology of Knowledge Processes// Inquiry, vol.2, 1959, pp. 152-82; Campbell D.T. Blind Variation and Selective Retention in Creative Thought as in Other Knowledge Processes // Psychological Review, vol.67, 1960, pp. 380-400.

Выражение «индуктивные достижения» использовано здесь для удобства изложения и ни в коей мере не означает ни зашиты бэконовско-юмовско-миллевского объяснения этих достижений, ни несогласия с блестящей критикой индукции Поппером.

Ashby W.R. Design for a Brain. New York: John Wiley & Sons, 1952. (Последующие издания 1954 и 1960 гг. Рус. пер. с издания 1960 г. - Эшби У.Росс. Конструкция мозга. М.: ИЛ, 1962. — Прим. перев. и ред.)

Последние пять абзацев, то есть пункты 1-4, с некоторыми перестановками и незначительными изменениями взяты из Campbell D.T Blind Variation, pp. 380-381 (см. прим. 20).

Jennings H.S. The Behavior of the Lower Organisms. New York. Columbia University Press. 1906.

Ashby W. R. Design for a Brain (см. прим. 22).

Ibid., p. VI (см. прим. 22).

Pumphrey R.J. Hearing // Symposia of the Society for Experimental Biology, IV: Physiological Mechanism in Animal Behavior. New York: Academic Press, 1950, pp. 1-18; Kellogg W.N. Echo- Ranging in the Porpoise // Science, vol.128. 1958. pp.982-88; Griffin O.K. Listening in the Dark. New Haven: Yale University Press, 1958.

Campbell D.T. Perception as Substitute Trial and Error // Psychological Review, vol.63. 1956, pp. 311 -42.

Ibid., pp. 334-335. Там же приводится пример поиска левой рукой как замещающего нащупывание правой рукой в задаче сортировки вслепую.

Исходные соображения по этой проблеме можно найти в обсуждении Бертраном Расселом «структурного постулата» — см. Human Knowledge: Its Scope and Limits. New York: Simon & Schuster, 1948, pp. 460-472, 492 (рус. перев.: Рассел Б. Человеческое познание: его сфера и границы. М.: ИЛ, 1957 с.494-508, 525-526), в Lorenz К. Gestaltwarnehmung als Quelle wissenschaftliche Erkenntnis // Zeilschrift fuer experimenlelle und angewandle Psychologie. Bd.6. 1959, SS. 118-65, англ. перев. под назв. Gestalt Perception as Fundamental to Scientific Knowledge // General Systems, vol.7, 1962. pp. 37-56; в Campbell D.T. Pattern Matching as Essential in Distal Knowing // The Psychology of Egon Brunswik / Ed. by Hammond K. R. New York: Holt, Rinehart & Winston, 1966, pp. 81-106.

На формальную аналогию между естественным отбором и обучением на основе проб и ошибок обратили внимание многие — см. Baldwin J. М. Mental Development in the Child and Race. New York: Macmillan, 1900; Holmes S.J. Studies in Animal Behavior. Boston: Gorham Press, 1916: Ashby W. R. Design for a Brain; Pringle J. W. S. On the Parallel Between Learning and Evolution // Behaviour, vol.3, 1951, pp. 175-215.

Campbell D. T. Adaptive Behavior from Random Response // Behavioral Science, vol. 1, 1956, pp. 105-110.

Может быть, первым предложил эту идею Джемс М.Болдуин. Он перепечатал относящиеся к этой проблеме работы Ллойда Моргана, Г.Ф.Осборна, Э. Б. Поултона и свои в сборнике: Development and Evolution. New York: Macmillan, 1902, используя для этого понятия термины «ортоплазия» и «органический отбор».

33а. Popper К. Objective Knowledge, pp. 256-80 (см. прим. 14).

Kohler W. The Mentality of Apes. New York: Harcourt, Brace, 1925. (Рус. пер.: Кёлер В. Исследование интеллекта человекоподобных обезьян. Пер. с нем. М., 1930.)

Mach E. On the Part Played by Accident in Invention and Discovery // Monist, vol.6, 1896. pp. 161-75. (Рус. перев.: Max Э. Научно-популярные очерки. Этюды по теории познания. Гл. X «О влиянии случайных обстоятельств на изобретения и открытия». М., 1901. с.96-112: с. 104. В издании Мах Э. Популярно-научные очерки. Авторизованный перев. с 3-го нем. издания. СПб., 1909, дан несколько иной перевод.)

Ibid., p. 171 (рус. перев. с. 107).

Ibid., р. 174 (рус. перев. с. II0-III).

Poincare H. Mathematical Creation // Poincare Н. The Foundations of Science. New York: Science Press, 1913, p. 387. (Рус. пер.: Пуанкаре А. О науке. М.: Наука, 1990, с. 313.)

Ibid., р. 392 (рус. перев. c.317-318).

Ibid., p. 393 (рус. перев. с. 319).

Ibid., р. 394 (рус. перев. с.320).

В 1855 г. вышло 1-е издание книги Bain A. The Senses and the Intellect. Цитаты даются по 3-му изд. — New York: Appleton, 1874, pp. 593-95.

Jevons S. The Principles of Science. London: Macmillan. 1892. (1st ed.. 1874; 2d ed., 1877; перепечатано с исправлениями в 1892 г.) (Рус. пер.: Основы науки. Трактат о логике и научном методе Стенли Джевонса. Пер. со второго английскою издания М.Антоновича. СПб., изд. Л.Ф. Пантелеева, 1887.)

Ibid., p. 228 (рус. перев. с. 218).

Ibid., p. 577 (рус. перев. с. 539).

Souriau P. Theorie de l'invention. Paris, Hachette, 1881, p. 17.

Ibid., p. 43.

Ibid., pp. 114-15.

James W. Great Men, Great Thoughts, and the Environment // The Atlantic Monthly, vol.46, №276 (October. 1880), pp. 441-59. См. также James W. Principles of Psychology. New York: Henry Holt. 1890, vol. II. pp.617-79.

Ibid., p. 456.

Ibid., p. 457.

Poincare H. Mathematical Creation (см. прим. 38).

Mach E. Part Played by Accident (см. прим. 35).

Campbell D. T. Blind Variation (см. прим. 20).

См. Приложение I.

См. Приложение I.

Simon НА. The Sciences of the Artificial. Cambridge, Mass.: The MIT Press, 1969, p. 5. (Рус. пер.: Саймон Г. Науки об искусственном. М.: Мир, 1972.)

Newell A., Shaw J.C., Simon H. A. Elements of a Theory of Human Problem Solving // Psychological Review, vol.65, 1958, pp. 151-66.

Campbell D. T. Blind Variation, pp. 392-95 (см. прим. 20).

Newell, Shaw, Simon. Human Problem Solving (см. прим. 58).

Hebb DO. On the Nature of Fear // Psychological Review, vol.53, 1946, pp. 259-76.

Соломон Эш в своей книге — Asch S. E. Social Psychology (New York: Prentice-Hall, 1952) отстаивал рациональность такого имитативного или конформного поведения и социальную природу познания мира человеком. См. также Campbell D. Т. Conformity in Psychology's Theories of Acquired Behavioral Dispositions // Conformity and Deviation / Ed by Berg I. A. and Bass B.M. New York: Harper & Row, 1961, pp. 101-42; Campbell D.T. Social Attitudes and Other Acquired Behavioral Dispositions // Psychology: A Study of a Science, vol. 6: Investigations of Man as Socius / Ed. by Koch S. New York: McGraw-Hill, 1963, pp. 94-172; Bandura A. Principles of Behavior Modification. New York: Holt, Rinehart & Winston, 1969.

Baldwin J.M. Thought and Things, or Genetic Logic. Vol.1. New York: Macmillan, 1906, p. 169. Поппер также подчеркивал это в Popper К. R. Realism and the Aim of Science, London & New York, 1983, 1996, sec. 3-V, особ. с. 43.

Hinde R.A. (ed.) Bird Vocalizations. Cambridge, England and New York: Cambridge University Press, 1969. См. особенно главы Лоренца и Иммельмана.

Frisch К. von. Bees. Their Vision, Chemical Sense, and Language. Ithaca: Cornell University Press, 1950; Sebeok ТА. (ed.) Animal Communication: Techniques of Study and Results of Research. Bloomington, Ind.: Indiana University Press, 1968; Sebeok T.A. and Ramsay A. (eds.) Approaches to Animal Communication. The Hague, Netherlands: Mouton & Company, 1969. Особенно стоит отметить новое изящное подтверждение выводов Фриша в Gould J. L., Henerey M. and MacLeod M.C. Communication of Direction by the Honey Bee // Science, vol. 169, 1970, pp. 544-54.

Предыдущие два абзаца заимствованы в сжатом виде из Campbell D.T. Ostensive Instances and Entitativity in Language Learning // Unity through Diversity / Ed. by Rizzo N. D. New York. Gordon and Breach, 1973. См. также Gray W. and MacCormac E. R. Ostensive Instances in language Learning // Foundations of Language, vol.7, 1971, pp. 199-210. Уиллард Куайн выдвинул очень похожую точку зрения, если не считать того, что он использует теорию обучения путем пассивной тренировки вместо проб и ошибок в работе со смыслами (trial and error of meanings), хотя его пробы и ошибки со «срезами» («slicings») или абстракциями, вероятно, эквивалентны. См. Quine W.V. Word and Object. Cambridge, Mass.: MIT Press, I960, и особенно Quine W.V. Ontological Relativity. New York: Columbia University Press, 1969, pp. 26-39. Вера Джона Остина в то, что референтами различий, сохраняемых в обычном языке, являются различия в мире, описываемом этим языком, оправдывается аналогичной моделью эволюции языка.

Обзор этой литературы см.: Mead М. Continuities in Cultural Evolution. New Haven: Yale University Press, 1964; Campbell D. T. Variation and Selective Retention in Sociocultural Evolution // Social Change in Developing Areas: A Reinterpretation of Evolutionary Theory / Ed. by Barringer H.R. Blankslen C.I. and Mack R. W. Cambridge, Mass.: Schenkman, 1965, pp. 19-49. Быть может, первым рассматривать социальную эволюцию явным образом в терминах естественного отбора начал Уильям Джемс в «Great Men, Great Thoughts» (см. прим. 49). Луи Ружье явным образом постулировал конкуренцию между культурно различными образами мышления и естественным отбором из них при объяснении развития логического и научного мышления в своей книге Rougier L. Traite de la Connaissance. Paris: Gauthier-Villars, 1955, pp. 426-428. См. также Auget Pierre (Приложение II).

Agassi J. Comment: Theoretical Entities Versus Theories // Boston Studies in the Philosophy of Science, vol. V / Ed. by Cohen R.S. and Wartofsky M. W. Dordrecht, Holland: D. Reidel, 1969.

См. Приложение II.

См. Приложение III.

Cannon W.B. The Way of An Investigator. New York: W.W.Norton & Co., 1945; Merlon R. K. Social Theory and Social Structure. Glencoe: Free Press, 1949.

Popper K. R. Realism and the Aim of Science, Secs. 3-V and 3-Х.

Toulmin S. E. The Evolutionary Development of Natural Science // American Scientist, vol.55, 1967, pp. 456-71. См. также Toulmin S. E. Foresight and Understanding: An Inquiry into the Aims of Science. Bloomington, Indiana: Indiana University Press, 1961; Toulmin S. E. Neuroscience and Human Understanding // The Neurosciences / Ed. by Schmitt Frank. New York: Rockefeller University Press, 1968; Toulmin S. E. Human Understanding. Vol.1: The Evolution of Collective Understanding. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1972. (Рус. пер.: Тулмин Cm. Человеческое понимание. М., 1984.)

Toulmin S. E. Foresight and Understanding (см. прим. 73); Kuhn T.S. The Structure of Scientific Revolutions. Chicago: University of Chicago Press, 1962. (Рус. перев.: Кун Т. Структура научных революций. М.: Прогресс, 1977.)

Ackermann R. The Philosophy of Science. New York: Pegasus, 1970.

Capek M. The Development of Reichenbach's Epistemology // Review of Metaphysics, vol. II, 1957, pp. 42-67; Capek M. La Theorie Biologique de la Connaissance chez Bergson et sa Signification Actuelle // Revue de Metaphysique et de Morale. April-June, 1959, pp. 194-211; Capek M. Ernst Mach's Biological Theory of Knowledge // Synthesc, vol.18, 1968, pp. 171-91, перепечатано в Boston Studies in the Philosophy of Science, vol. V / Ed. by Cohen R. S. and Wanofsky M. W. Dordrecht, Holland: D. Reidel, 1969, pp. 400-21.

Бергсон также отверг дарвинистскую модель когнитивной эволюции путем слепых мутаций и естественного отбора. Однако его подчеркивание ориентированной на полезность, неполной, чересчур упрощенной природы человеческого познания, его неприспособленности при переходе на субатомную и галактическую области согласуется с отстаиваемой здесь эпистемологией естественного отбора («La Theorie Biologique»). Тот факт, что Мах и Пуанкаре явно придерживались не ламаркизма, а стояли на точке зрения естественною отбора как во взгляде на эволюцию познания, так и в их подходе к творческому мышлению, указывает на необходимость дальнейшего анализа. Чапек приписывает Маху спенсеровскую веру в полноту и совершенство эволюционного процесса, но этому противоречит следующая цитата из современника Маха Л. Больцмана: «Сам Мах показал, самым остроумным образом, что никакая теория не является ни абсолютно истинной, ни абсолютно ложной и что, более того, всякая теория постоянно улучшается, совсем как организмы, описываемые Дарвином» (Boltzmann L. Populare Schrinen, S. 339 (см. Приложение II)).

James W. Principles of Psychology, p. 617 (см. прим. 49).

Simmel G. Uber eine Beziehung der Selectionslehre zur Erkenntnistheorie // Archiv fur systematische Philosophic Bd. I, №1, 1895, SS. 34-45. Автор настоящей статьи имел возможность ознакомиться с двумя неопубликованными работами, относящимися к рассматриваемой тематике. Первая — Tennessen И. Brief Summary of Georg Simmel's Evolutionary Epistemology. June, 1968 — представляет собой реферат статьи Tennessen H. Georg Simmel's tillemping av selecksjonslaeren pa erkjennelsesteorier // Filosofiske Problemer. Oslo: Norwegian University Press, 1955, pp. 23-30. Вто рая — предварительный (preliminary) перевод статьи Зиммеля, сделанный Иреной Л.Джерисон (Irene L. Jerison). Между прочим, Зиммель по этому вопросу не ссылается ни на Спенсера, ни на кого другого.

James W. Principles of Psychology; James W. Great Men, Great Thoughts and the Environment (см. прим. 49).

Dewey J. The Influence of Darwin on Philosophy. New York: Henry Holt & Co., 1910; Bloomington: Indiana University Press, 1965, pp. 11-12.

Collected Papers of Charles Sanders Peirce / Ed. by Hartshorne Ch. and Weiss P. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1931-58, 5.407. (Все ссылки на Пирса в этой статье следуют стандартной практике обозначения тома и фрагмента в Collected Papers.) Приведенное утверждение цитируется также в Thompson M. The Pragmatic Philosophy of C. S. Peirce. Chicago: University of Chicago Press, 1953, p. 83, и в Wiener Ph. P. Evolution and the Founders of Pragmatism. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1949, p.93.

Peirce С. S. Collected Papers, 2.780.

Ashby W. R. Design for a Brain (см. прим. 26).

Petite C.S. Collected Papers, 6.33. См. также 5.436, 6.200, 6.262, 6.606, 6.611.

Wiener Ph. P. Founders of Pragmatism, ch.4, pp. 70-96 (см. прим. 82).

Ibid., p. 77.

Ibid., pp. 87-88.

Peirce C.S. Collected Papers, 6.157 (указана дата написания — 1892 г.).

Wiener Ph. P. Founders of Pragmatism, pp. 94-95 (см. прим. 82); Peirce С. S. Collected Papers. 1.348.

Baldwin J. M. Thought and Things, a Study of the Development and Meaning of Thought, or Genetic Logic. Vol. I: Functional Logic or Genetic Theory of Knowledge; Vol. II: Experimental Logic or Genetic Theory of Thought; Vol. Ill: Genetic Epistemology. London: Swan Sonnenschein (Muirhead's Library of Philosophy); New York: Macmillan, 1906. 1908, 1911. Если эти тома и оставили какой-то отпечаток, то во французской традиции, из которой вышли работы Жана Пиаже по генетической эпистемологии.

Baldwin J. M. Darwin and the Humanities. Baltimore: Review Publishing Co., 1909; London: Allen & Unwin, 1910.

Dewey J. Influence of Darwin on Philosophy. New York, 1910, 1965 (см. прим. 81).

Baldwin J.M. Darwin and Humanities, 1909, 1910, p. VIII (см. прим. 92).

Ibid., p. IX.

Ibid., pp. 32-33.

Ibid, pp. 68-73.

CAR, pp.47-48 (ЛиРНЗ, с.261-263].

Hoffding H. A History of Modern Philosophy, Vol. II. London: Macmillan, 1900; New York: Dover, 1955. pp. 475-76.

Ibid., pp. 457-58.

Wallraff C.F. Philosophical Theory and Psychological Fact. Tucson: University of Arizona Press, 1961, pp. 10-11.

Ibid, p. 11; Lange F.A. The History of Materialism. Vol. 2. New York: Humanities Press, 1950, p. 193 (перепечатка перевода, впервые опубликованного в 1890 г.).

Lange F.A. History of Materialism, p. 211 (см. прим. 102).

Capek N. Ernst Mach's Biological Theory of Knowledge (см. прим. 76).

Цитата взята из Baldwin J.M. Development und Evolution. New York: Macmillan. 1902, p. 309. См. также Baldwin J.M. Mental Development. Macmillan, 1900; Baldwin J.M. Darwin and the Humanities. Baltimore, 1909 (см. прим. 97).

Например, James W. Pragmatism. New York: Longmans-Green, 1907, pp.170, 182, 193 (рус. пер. — Джеймс (Джемс) У. Прагматизм // Джеймс (Джемс) У. Воля к вере. М.: Республика, 1997, с. 207-324). Такой же и позиции придерживается и Л. Ружье — Rougier L. Traite de la Connaissance. Paris, 1955 (см. прим. 67). Маркс Вартофский также подчеркивает прежде всего социальную эволюцию кантовского a priori в статье Wartofsky Marx. Metaphysics as Heuristic for Science // Boston Studies in the Philosophy of Science, vol. Ill / Ed. by Cohen R.S. am Wartofsky M.W. Dordrecht, Holland: D. Reidel, 1968, pp. 123-172 (рус. пер. — Вартофский М Эвристическая роль метафизики в науке // Структура и развитие науки / Под. ред. Грязнова Б. С и Садовского В. Н. М.: Прогресс, 1978, с. 43-110).

Wright W.K. The Genesis of the Categories // The Journal of Philosophy, Psychology and Scientific: Methods, vol. 10, 1913, pp. 645-57, см. особенно р. 646.

Child A. On the Theory of the Categories // Philosophy and Phenomenological Research, vol. 7, 1946, pp. 316-35.

Ibid., p. 320.

См. Приложение IV.

Waddington C.H. Evolution and Epistemology, 1954 (см. Приложение IV).

Lorenz К. Kants Lehre vom apriorischen im Lichte gegenwartiger Biologic // Blatter fur Deutsche Philosophie, Bd. 15, 1941, SS. 94-125; перевод на английский язык в: General Systems, vol. VII / Ed. by Bertalanffy L. von and Rapoport A. Ann Arbor, Society for General Systems Research, 1962, pp. 23-35 (см. Приложение IV).

C&R, p. 48 (цитировано ранее в прим. 98). См. также анализ взглядов Ганса Рейхенбаха в: Capek M. The Development of Reichenbach's Epistemology, 1957 (см. прим. 76).

Lorenz К. Kants Lehre vom apriorischen, SS. 103-4, англ. перевод pp.26-27 (см. прим. 112).

Ibid., SS. 98-99, англ. перев. р. 25.

Заметим, что Джемс М. Болдуин в процитированном ранее отрывке из «Darwin and the Humanities» (pp. 68-73; см. прим. 92) употребляет термин «инструментализм» в особом смысле, выдвигая против прагматизма то же самое возражение, которое выдвигается здесь нами.

Simmel G. Uber eine Beziehung der Selectionslehre zur Erkcnntnistheorie, 1895 (см. прим. 79).

Bertalanffy L. von. An Essay on the Relativity of Categorie // Philosophy of Science, vol.22, 1955, pp. 243-63 (см. Приложение IV).

Lovejoy А.О. The Revolt Against Dualism. La Salle, Ill., Open Court, 1930; Koler W. The Place of Value in a World of Facts. New York: Liveright, 1938.

Popper K. R. Epistemology without a Knowing Subject // Logic, Melhodology and Philosophy of Sciences, vol.111 / Ed. by Rootselaar B. van and Slaal J. E. Amsterdam, North-Holland, 1968, pp. 333-73: Popper K. R. On the Theory of the Objective Mind // Akten des XIV internationalen Kongresses fur Philosophie. Bd. 1. Vienna, 1968, pp. 25-53. Обе работы перепечатаны в Popper К. Objective Knowledge Oxford. 1972. pp. 106-52. 153-90 (см. прим. 14). (Рус. пер. первой работы в: ЛиРНЗ. с. 439-495.)

Pelrie H.G. The Logical Effects of Theory on Observational Categories and Methodology (Duplicated). Northwestern University, June 20, 1969.

Campbell D. T. Methodological Suggestions from a Comparative Psychology of Knowledge Processes // Inquiry, vol.2, 1959, p. 157; Campbell О. Г. A Phenomenology of the Other One: Corrigible. Hypothetical, and Critical // Human Action / Ed. by Mischel T. New York: Academic Press, 1969, pp. 41-69.

Lorenz A. Kants Lehre vom apriorischen (см. Приложение IV).

Мир предрасположенностей и эволюционная эпистемология

Мир предрасположенностей*

Карл Р. Поппер

Посвящается памяти моей дорогой жены Хенни

Предисловие

Я, конечно, не уверен, что две лекции, которые моим читателям представляется возможность терпеливо прочесть, а может быть и отвергнуть, действительно — как я надеюсь — самые лучшие из всех, что мне довелось подготовить, да это и не так важно. Мне, однако, хотелось бы убедить моих читателей в том, что я очень старался сделать их как можно лучше, поскольку сам я, работая над ними, сумел узнать очень важные для меня вещи.

Я счастлив, что сумел сделать это — несмотря на слабеющую память — на 87-м и 88-м гг. моей жизни.

Сокращенный вариант лекции «Мир предрасположенностей: два новых взгляда на причинность» был прочитан 24 августа 1988 г. на Всемирном конгрессе по философии в Брайтоне, где председательствовал проф. Ричард Хейер. Сокращенный вариант лекции «К эволюционной теории познания» был прочитан 9 июня 1989 г. перед бывшими выпускниками Лондонской школы экономики и политических наук, где председательствовал директор Школы доктор И. Г. Патель.

Я никогда не смог бы написать ни одну из этих лекций без помощи моего ассистента Мелитты Мью.

Мир предрасположенностей: два новых взгляда на причинность**

Леди и джентльмены! Я начну с некоторых личных воспоминаний и моего личного исповедания веры и лишь затем перейду к предмету моей лекции.

54 года назад, в августе 1934 г., я впервые присутствовал на Международном конгрессе по философии, который в том году проходил в Праге.

* Popper Karl R. A Word of Propensities. Bristol, Thoemmes, 1990. В эту книгу К. Поппера включены две его лекции, прочитанные в Бристоле и Лондоне в 1988 и 1989 гг. В настоящем издании в русском переводе публикуется весь текст этой книги, но каждая лекция как отдельная работа К. Поппера.

** Popper Karl R. A Word of Propensities: Two New Views of Causality // Popper Karl R. A Word of Propensities. Bristol: Thoemmes, 1990, pp. 1-26.

177

Этот конгресс меня не вдохновил. Однако ему предшествовала другая встреча в Праге, организованная Отго Нейратом, который любезно пригласил меня принять участие в «Подготовительной конференции» («Vorkonferenz», как он ее назвал), организованной им от имени Венского кружка.

Я приехал в Прагу, имея при себе вычитанные гранки моей книги «Logik der Vorsehung» («Логика научного исследования»). Она вышла в свет через три месяца в Вене, а на английском языке была опубликована через 25 лет под названием «Logic of Scientific Discovery». В Праге ее прочли два польских философа — Альфред Тарский и Янина Хозиассон-Линденбаум, жена друга и сотрудника Тарского Адольфа Линденбаума. Янина Хозиассон и ее муж были убиты через пять лет, когда нацисты вторглись в Польшу и стали систематически уничтожать то, что они называли ее «Führersicht» — ее «интеллектуальную элиту». Тарский из Праги отправился в Вену, где провел год, в течение которого мы с ним подружились. С точки зрения философии это была самая важная дружба в моей жизни, так как от Тарского я узнал о логически хорошо обоснованной и чрезвычайно плодотворной концепции абсолютной и объективной истины: к этой по сути аристотелевской теории Альфред Тарский и Курт Гёдель пришли, как кажется, независимо друг от друга почти в одно и то же время. Первым, однако, ее опубликовал Тарский в 1930 г., после чего Гёдель признал его приоритет. Это теория объективной истины — истины как соответствия высказываний фактам — и теория абсолютной истины: если недвусмысленно сформулированное высказывание истинно в одном языке, то любой корректный перевод его на любой другой язык также истинен. Эта теория — главный бастион против релятивизма всех сортов. Она дает нам возможность говорить о ложности и способах ее устранения, о нашей погрешимости, о том, что мы можем учиться на наших ошибках и о науке как поиске истины. Более того, она позволяет нам — и даже требует от нас — ясно различать истинность и несомненность, или достоверность (certainty). Я очень живо вспоминаю — несмотря на мою ныне плохую память, — некоторые из моих пражских бесед с Альфредом Тарским и Яниной Хозиассон, и я ясно помню, с каким удивлением и даже ужасом восприняла она мое отвержение вероятностной индукции — области, в которой она работала уже несколько лет. Она дала мне прочесть несколько своих работ, которые показались мне гораздо лучшими и гораздо серьезнее аргументированными, чем теория Ганса Рейхенбаха. Я решил, что должен попытаться самым тщательным образом проанализировать ее работы и найти, если возможно, способ примирить ее результаты с моими, или же посмотреть, нельзя ли использовать ее аргументы для опровержения моих. Однако я быстро выяснил, что последнее невозможно, и что вероятностная теория индукции будет работать на ее исходных идеях ничуть не лучше, чем на идеях Рейхенбаха. Кстати, Рейхенбах тоже был в Праге на вышеупомянутом конгрессе, однако когда Карнап захотел познакомить нас, он отказался не только говорить со мной, но даже пожать мне руку. Из других участников конгресса я хорошо помню, конечно, От-то Нейрата, Рудольфа Карнапа и Филиппа Франка; со всеми ними я был в самых дружеских отношениях, несмотря на мою оппозицию позитивизму

178

«Венского кружка». Мориц Шлик, по-моему, приехал несколькими днями позже. Я уже не могу вспомнить, были ли там Феликс Вайсман и Эдгар Цильзель.

В ходе «Подготовительной конференции» Рейхенбах прочел доклад о вероятностной индукции, а я на него ответил. Мой ответ был напечатан вместе с его докладом в журнале «Erkenntnis», а через 25 лет был переиздан как часть одного из «Приложений» к английскому переводу моей «Логики научного исследования» («Logik of Scientific Discovery». London: Hutchinson, 1959), а также в ее втором немецком издании под названием «О так называемой «логике индукции» и «вероятности гипотез»«.

Карнап тогда и еще в течение нескольких лет был всецело на моей стороне, особенно по вопросу об индукции (а также по вопросу оценки личного отношения Рейхенбаха ко мне и моей книге). Когда моя книга вышла в свет тремя месяцами спустя, он не только написал весьма сочувственную рецензию на нее для журнала «Erkenntnis», который они издавали вместо с Рейхенбахом, но и защищал нас обоих, когда Рейхенбах в том же номере журнала обрушился на меня в пространной статье, где нашлось место и критическому выпаду в адрес карнаповской рецензии.

Карнап и я пришли в те дни к чему-то вроде соглашения относительно общей исследовательской программы в области вероятности, основанной на моей «Логике научного исследования». Мы договорились проводить четкое различие между, с одной стороны, вероятностью как она используется в вероятностных гипотезах в физике, особенно в квантовой теории, где она удовлетворяет математическому «исчислению вероятностей», и, с другой стороны, так называемой «вероятностью гипотез», или степенью их подтверждения (confirmation) или, как я теперь предпочитаю ее называть, степенью их подкрепления (corroboration). И мы договорились не считать, во всяком случае без очень убедительных аргументов, что степень подтверждения или подкрепления гипотезы удовлетворяет исчислению вероятностей, а признавать этот вопрос — в соответствии с аргументами моей «Логики» — открытым, то есть по сути дела рассматривать его как центральную проблему, которую следует решать.

К этой позиции мы пришли в результате наших обсуждений в 1934-35 гг. Однако через 15 лет Карнап прислал мне свою новую большую книгу «Logical Foundations of Probability»1, открыв которую, я обнаружил, что ее явно провозглашенным исходным пунктом является полная противоположность тому, о чем мы тогда договорились — голое, ничем не аргументированное допущение, что степень подтверждения есть вероятность в смысле исчисления вероятностей. Я почувствовал себя как отец, чей сын вступил в секту Муна — хотя, конечно, в то время этой секты еще не было.

Однако я все еще мог утешать себя тем, что Карнап не отказался от истинности в ее объективном и абсолютном смысле, который защищал Тарский. И действительно, этого он никогда не сделал.

1 Carnap R. Logical Foundations of Probability. Chicago, 1950, 1962. — Прим. перев. и ред.

179

Именно такое понимание истинности придает важным результатам Гёделя их нерелятивистский смысл. И оно же придает нерелятивистский смысл моим результатам, кто бы что ни говорил по этому поводу.

Леди и джентльмены, я прошу вас принять эти замечания как выражение моей благодарности Альфреду Тарскому и как мое исповедание веры: моей оппозиции релятивизму и моей 54-летней приверженности аристотелевской теории истины, реаблитированной Тарским и с успехом примененной им самим и Гёделем к некоторым проблемам математики. И к этому исповеданию веры я хотел бы добавить мое ничем не поколебленное убеждение в том, что после музыки и живописи наука представляет собой самое великое, самое прекрасное и самое просветляющее достижение человеческого духа (spirit). Я не приемлю столь шумную в наши дни интеллектуальную моду, стремящуюся очернить науку, и я восхищаюсь замечательными результатами современных биологов и биохимиков, которые благодаря медицине стали доступными для страдальцев на всей нашей прекрасной Земле.

Нет спора — наука страдает от способности человека ошибаться не меньше, чем любой другой вид человеческой деятельности. Даже если мы делаем все, что в наших силах, чтобы обнаружить собственные ошибки, наши результаты не могут быть достоверными и они даже могут не быть истинными. Однако мы можем учиться на наших ошибках: великие ученые показали нам, как превращать нашу погрешимость в объективно проверяемое предположительное (conjectural) знание. И сегодня они продолжают демонстрировать нам, как это делается.

Все сказанное до сих пор было попыткой представить себя вам как преданного поклонника (lover) науки, полного величайшего восхищения перед ее замечательными и зачастую истинными результатами, хотя и не считающего их несомненными (certain). Результаты науки остаются гипотезами, которые могут быть хорошо проверены (tested), но не могут быть неопровержимо установлены (established): нельзя показать, что они истинны. Конечно, они могут быть истинными, но даже если они и не окажутся истинными, они все равно остаются великолепными гипотезами, открывающими путь к новым, еще лучшим гипотезам.

Наши теории, наши гипотезы — это наши рискованные пробы. Бесспорно, большая часть их оказывается ошибочной: в ходе наших проверок может обнаружиться их ложность. Если некоторую теорию мы не можем опровергнуть даже с помощью самых суровых испытаний, мы надеемся, что она истинна. И такие теории действительно могут быть истинными, однако дальнейшие испытания могут все-таки продемонстрировать их ложность — фальсифицировать их.

Этот метод смелого, основанного на риске теоретизирования, результаты которого затем подвергаются суровому испытанию, есть метод самой жизни, с помощью которого она развивается к все более высоким формам: это метод проб и выявления и устранения ошибок путем проверок. Точно так же, как жизнь завоевывает новые миры, новые земли, океан, воздух и космическое пространство, так и наука завоевывает новые миры — новые земли, океан, воздух и космос. Что мы стремимся узнать, понять? Мир, космос. Вся наука (180:) есть космология. Это попытка больше узнать о мире. Об атомах, о молекулах. О живых организмах и о загадках происхождения жизни на Земле. О происхождении мышления, человеческого разума (mind) и о том, как работает наш разум.

Это — великие задачи, которые почти невозможно решить. Вместе с тем и ученые в своих смелых попытках добились почти невозможного. Всю мою жизнь мне везло в том, что я оказывался свидетелем некоторых из этих попыток — иногда издали, иногда с более близкого расстояния, а иногда даже был и участником этих приключений, в частности, в области квантовой физики и биологии.

Теперь я перейду к моей центральной проблеме — причинности и пересмотру всею нашего мировоззрения. Вплоть до 1927 г. физики, за небольшими исключениями, полагали, что мир подобен большим и очень точным часам. Великий французский философ, физик и физиолог Рене Декарт описывал эти часы как механическое устройство: всякая каузация есть толчок. Позднее, примерно с 1900 г., мир стали рассматривать как электрический часовой механизм, однако в обоих случаях этот механизм рассматривался как идеально точный часовой механизм. Либо колесики толкают друг друга, либо электромагниты притягивают или отталкивают друг друга абсолютно единообразно (with absolute precision). В этом мире не было места человеческим решениям. Наше ощущение, будто мы действуем, планируем и понимаем друг друга — просто иллюзия. Мало кто из философов, за одним выдающимся исключением — Чарлза Пирса, осмеливались усомниться в этой детерминистской точке зрения.

Однако, начиная с Вернера Гейзенберга, в квантовой физике в 1927 г. произошел великий поворот. Стало ясно, что процессы миниатюрного масштаба делают наш часовой механизм неточным: оказалось, что существуют объективные неопределенности. В физическую теорию пришлось ввести вероятности.

Именно здесь я оказался в решительном несогласии с Гейзенбергом и другими физиками, даже с моим героем — Альбертом Эйнштейном. Дело в том, что большинство из них приняли взгляд, согласно которому вероятности в физике связаны с недостатком нашего знания и, следовательно, с состоянием нашего ума; иными словами, они приняли субъективистскую теорию вероятностей. В противоположность этому, я считал необходимым принять объективистскую теорию. Это привело меня к целому клубку математических проблем, соблазн решить которые не отпускает меня до сегодняшнего дня.

Математическая теория вероятностей имеет дело с такими вещами, как бросание игральных костей, подбрасывание монет или с оценкой ожидаемой продолжительности вашей жизни, например, для целей ее страхования. Насколько вероятно, что вы проживете еще 20 лет? Здесь есть свои маленькие математические проблемы. Например, вероятность того, что вы проживете еще 20 лет, считая с сегодняшнего дня, то есть что вы будете еще живы в 2008 г., для большинства из вас возрастает с каждым прожитым вами днем или неделей, пока эта вероятность не станет 24 августа 2008 г. равной 1. Тем (181:) не менее, вероятность того, что вы проживете еще 20 лет с любого дня, следующего за сегодняшним, все уменьшается и уменьшается с каждым прожитым вами днем или неделей, с каждым вашим чиханием или кашлем, и если только вы не погибнете за это время от какого-нибудь несчастного случая, нет ничего неправдоподобного в том, что эта вероятность (прожить еще 20 лет) приблизится к нулю за несколько лет до вашей фактической смерти. Вы, конечно, знаете, что 0 — самая низкая из всех возможных вероятностей, а 1 — самая высокая, и что 1/2 есть вероятность любого события, которое может случиться с тем же успехом, что и не случиться, например, при подбрасывании симметричной монеты вероятность того, что «выпадет орел», равна вероятности того, что «выпадет решка», и каждое из этих событий имеет вероятность 1/2.

Математическая теория вероятностей, как вам известно, играет важную роль в квантовой физике, да, собственно говоря, во всех науках. Мне пришлось работать по крайней мере над семью различными проблемами из области теории вероятностей с тех пор, как я познакомился с этой наукой в университете. И только через несколько десятков лет я пришел к удовлетворительным и простым решениям. Одно из этих решений состоит в том, что я называю «интерпретацией вероятности как предрасположенности». Я опубликовал эту теорию впервые в 1956 г., после 35 лет исследований2 Эта теория развивалась и далее, и только в прошлом году я осознал ее космологическое значение. Я имею в виду тот факт, что мы живем в мире предрасположенностей, а также то обстоятельство, что этот факт делает наш мир и более интересным, и более уютным, чем мир, как он описывается в соответствии с предшествующим состоянием науки.

Теперь позвольте мне объяснить вкратце, что такое интерпретация вероятности как предрасположенности.

Классическая теория вероятностей воздвигла очень эффективную систему на следующем определении: «Вероятность события есть число благоприятных возможностей, деленное на число всех равных возможностей». Таким образом, в классической теории речь идет о возможностях; вероятность события «выпадет решка» будет равна 1, деленной на 2, потому что существуют две равные возможности, и только одна из них «благоприятна» событию «решка». Другая возможность не благоприятна «решке». Аналогично, возможность выбросить четное число, меньшее 6, при бросании идеальной кости равна двойке, деленной на 6, что, конечно, равно 1/3. Потому что у кости 6 сторон и, значит, 6 равных возможностей и только две из этих возможностей, а именно стороны, помеченные 2 и 4, благоприятны событию «четное число, меньшее 6».

2 В списке основных трудов К. Поппера, опубликованном в его интеллектуальной автобиографии Popper Karl R. Unended Quest (первое издание в «The Library of Living Philosophers», Inc., 1974; последующие издания в виде книги выпущены издательством Routledge, 1976, 1986, 1992), К. Поппер в качестве первой своей публикации по этим проблемам указывает: Popper Karl R. The Propensity Interpretation of the Calculus of Probability, and the Quantum Theory // Observations and Interpretation: A Symposium of Philosophers and Physicists / Ed. by Körner S. London, 1957, pp. 65-70, 88-89. См. также Popper Karl R. The Propensity Interpretation of Probability // The British Journal for the Philosophy of Science, vol. 10, 1959, №37, pp. 25-42. (Русский перевод в: Поппер Карл Р. Логика и рост научного знания / Под ред. Садовского В. Н. М.: Прогресс, 1983, с.414-438.) — Прим. ред.

182

Однако что произойдет, если кость окажется неоднородной по весу или монета несимметричной? Тогда, согласно классической теории вероятностей, как она была развита во времена Паскаля или во времена Лапласа, мы уже не сможем сказать, что шесть возможностей кости или две возможности монеты — равные возможности. Соответственно, поскольку в данном случае нет равных возможностей, мы просто не можем говорить о вероятностях в классическом числовом смысле.

Разумеется, Паскаль знал, что фальшивые кости были придуманы для того, чтобы жульничать в игре. Собственно говоря, все знают, что если вы вставите в деревянную кость маленький кусочек свинца, скажем, ближе к стороне с числом 6, это число будет выпадать не так часто, как для правильной кости, а число, стоящее на противоположной стороне, будет выпадать чаще. У нас все еще остается шесть возможностей, однако это уже не равные возможности, а «нагруженные», или взвешенные возможности — возможности, которые могут быть неодинаковы и степени неравенства которых, или их разные веса, могут быть оценены; возможности, которые на самом деле могут быть взвешены.

Ясно, что более общая теория вероятностей должна включать такие взвешенные возможности. Ясно даже и то, что случаи равных возможностей могут и должны рассматриваться как частные случаи взвешенных возможностей: очевидно, что равные возможности можно рассматривать как взвешенные возможности, чьи веса в данном случае оказались равными.

Таким образом, понятие взвешенных возможностей является фундаментальным для более общей теории вероятностей. Оно нужно также и для более общей теории азартных игр. Однако гораздо более важно то, что оно нужно для всех наук — для физики, для биологии и для таких проблем, как определение вероятности прожить еще определенное количество лет. Все эти случаи, конечно, существенно отличаются друг от друга и являются гораздо более общими, чем азартная игра с применением строго однородных и симметричных костей, монет или рулеточных колес.

Однако с этим обобщением не связано никаких непреодолимых трудностей: легко видеть, что и при отсутствии равных возможностей мы все-таки иногда можем сказать, что некоторые возможности и вероятности больше, весомее, чем другие, как в случае с «нагруженной» костью.

Главная проблема, возникающая при этом, состоит в следующем: существует ли метод или инструмент, наподобие весов, который может помочь нам определить фактический вес взвешенных возможностей? Существует ли метод, позволяющий нам приписывать числовые значение неравным возможностям?

Ответ очевиден: да, существует, и это — статистический метод; да, мы можем это сделать, если, как в случае бросания костей, можем повторять ситуацию, порождающую рассматриваемые вероятностные события, или если, как в случае ясной погоды или дождя, рассматриваемые события повторяются сами, без нашего вмешательства. Если число таких повторений достаточно велико, мы можем использовать статистику как метод взвешивания возможностей, измерения их весов. Выразим это более ясно: большая или меньшая

183

частота наступления событий может использоваться как проверка того, действительно ли гипотетически приписанный нами вес является адекватной гипотезой. Грубо говоря, мы принимаем частоту наступления события за меру веса соответствующей возможности, утверждая, например, что вероятность дождливого воскресенья в Брайтоне в июне равна 1/5, если и только если было установлено, что в течение многих лет в среднем дождь в июне шел в один воскресный день из пяти. Таким образом, мы используем статистические средние для оценки различных весов различных возможностей.

Все это, мне кажется, просто и ясно, однако самое важное начинается только сейчас.

(1) Если то, что я сказал, верно, то есть если мы можем измерить вес возможности «выпала двойка» при бросании некоторой нагруженной кости и обнаружим, что он равен всего лишь 0,15 вместо 0,1666=1/6, то значит структуре бросаний этой (или достаточно похожей на нее) кости внутренне присуща тенденция, или предрасположенность, реализовать событие «выпала двойка», более слабая, чем аналогичная тенденция в случае симметричной кости. Таким образом, мой первый тезис состоит в том, что тенденция, или предрасположенность, реализовать некоторое событие, вообще говоря, заложена в каждую возможность и в каждое отдельное бросание кости и что мы можем оценить меру этой тенденции, или предрасположенности, апеллируя к относительной частоте фактической его реализации при большом числе бросаний, другими словами — выяснив, как часто фактически наступает рассматриваемое событие.

(2) Таким образом, вместо того, чтобы говорить о возможности наступления некоторого события, мы можем говорить точнее о внутренне присущей предрасположенности порождать при повторении определенное статистическое среднее.

(3) Отсюда следует, что при дальнейшем повторении — при повторении повторений статистические данные в свою очередь обнаруживают тенденцию к устойчивости при условии, что все релевантные условия остаются устойчивыми.

(4) Аналогично тому, как мы объясняем тенденцию, или предрасположенность, магнитной стрелки поворачиваться (из любой исходной позиции) на север (а) ее внутренней структурой, (б) невидимым силовым полем, которое влечет за собой наша планета, (в) трением и т.д., короче говоря, инвариантными аспектами физической ситуации, точно так же мы объясняем тенденцию, или предрасположенность, некоторой последовательности бросаний кости производить (исходя из любой начальной последовательности) устойчивые статистические частоты: (а) внутренней структурой кости, (б) невидимым силовым полем, которое влечет за собой наша планета, (в) трением и т.д., короче говоря, инвариантными аспектами физической ситуации: полем предрасположенностей, влияющим на каждый отдельный бросок кости.

Тенденция статистических средних оставаться устойчивыми, если устойчивыми остаются условия, — одно из самых удивительных свойств нашей

184

Вселенной. Я утверждаю, что его может объяснить только моя теория предрасположенностей, согласно которой существуют взвешенные возможности, представляющие собой не просто возможности, а тенденции, или предрасположенности, реализовать себя, внутренне присущие всем возможностям в разной степени, в чем-то подобные силам, удерживающим статистические данные в устойчивом состоянии.

Это и есть объективная интерпретация теории вероятностей. Предполагается, что предрасположенности — не просто возможности, а физические реальности. Они так же реальны, как силы или силовые поля. И наоборот: силы — это предрасположенности, а именно — предрасположенности приводить тела в движение. Силы — это предрасположенности ускорять, а силовые поля — это предрасположенности, распределенные по некоторой области пространства и, возможно, непрерывно меняющиеся в этой области (подобно тому, как меняются расстояния от некоторого заданного источника). Силовые поля — это поля предрасположенностей. Они реальны, они существуют.

Математические вероятности — это меры, принимающие числовые значения от 0 до 1. Значение 0 обычно интерпретируется как невозможность, 1 как достоверность, 1/2 — как полная неопределенность, а значения между 1/2 и 1, скажем, 7/10 интерпретируются как «более вероятно да, чем нет».

Физические предрасположенности интерпретируются несколько иначе. Предрасположенность 1 — особый случай классической силы в действии: причина, вызывающая эффект. Если предрасположенность меньше 1, это можно рассматривать как наличие конкурирующих сил, которые действуют в разных направлениях, но еще не породили никакого реального процесса и не управляют никаким реальным процессом. И в тех случаях, когда возможности распределены не непрерывно, а дискретно, эти силы тянут в сторону различных возможностей, никаких компромиссных возможностей между которыми не существует. А нулевая предрасположенность — это вообще не предрасположенность, так же как число ноль означает «никакое число». (Если я скажу некоему автору, что прочел какое-то число его книг, а потом признаю, что это число — ноль, значит я ввел его в заблуждение: я не читал никаких его книг. Точно так же предрасположенность, равная нулю, означает отсутствие предрасположенности.) Например, предрасположенность получить при очередном бросании двух обычных игральных костей число 14 равна нулю — не существует такой возможности, а значит и предрасположенности.

Понятие силы в современном понимании ввел в физику Исаак Ньютон. У него, конечно, были предшественники, нащупывавшие путь к этому понятию, особенно Иоганн Кеплер. Введение Ньютоном понятия силы было большим успехом, хотя против него и выступали те, кому не нравились невидимые, или скрытые, или «оккультные» сущности (entities) в физике. Так, можно сказать, что епископ Джордж Беркли положил начало современной позитивистской философии науки, когда напал на Ньютона за то, что тот ввел в природу невидимые сущности и «оккультные качества». В этом епископу Беркли следовали, в частности, Эрнст Мах и Генрих Герц. Вместе

185

с тем ньютонова теория сил — особенно сил тяготения — имела огромные объяснительные возможности. И она была развита и расширена, особенно Эрстедом, Фарадеем и Максвеллом, а затем Эйнштейном, который попытался, в свою очередь, объяснить ньютоновские силы с помощью своей теории искривления пространства-времени.

Введение предрасположенностей сводится к очередному обобщению и расширению понятия силы. Точно так же, как против понятия силы выступали позитивистски настроенные последователи Беркли, Маха и Герца, некоторые люди отвергают понятие предрасположенности как вводящее в физику то, что Беркли называл «оккультными качествами».

Другие приняли мою теорию предрасположенностей, или объективных вероятностей, но попробовали (на мой взгляд, несколько необдуманно) ее улучшить. Я подчеркивал, что предрасположенности следует рассматривать не как свойства, внутренне присущие объекту, такому как игральная кость или монета, а как свойства, внутренне присущие ситуации (частью которой, безусловно, является объект). Я утверждал, что ситуационный аспект теории предрасположенностей очень важен и имеет решающее значение для реалистической интерпретации квантовой теории.

Некоторые люди критиковали меня, утверждая, что предрасположенности 1/2 или 1/6 — это свойства симметрии, внутренне присущие кости или монете, и что предрасположенность прожить еще год или 20 лет — свойство, внутренне присущее конституции тела данного человека и состоянию его здоровья. И в качестве веского довода один из моих критиков сослался на таблицы продолжительности жизни, используемые страховыми компаниями, которые по общему признанию, по-видимому, исходят из такого понимания. Тем не менее, нетрудно показать, что точка зрения, согласно которой предрасположенность прожить определенный срок есть свойство состояния здоровья, а не ситуации, глубоко ошибочна. Конечно, состояние здоровья очень важно — это безусловно важный аспект ситуации. Однако, поскольку каждый может заболеть или стать жертвой несчастного случая, развитие медицинской науки — скажем, открытие новых сильнодействующих лекарств (таких как антибиотики) — изменяет шансы (prospects) каждого на выживание независимо от того, попадет ли он на самом деле в такую ситуацию, в которой ему потребуется принимать такое лекарство. Ситуация меняет возможности, а тем самым и предрасположенности.

Этот контрпример кажется мне безупречным, так что ничего больше говорить на эту тему не требуется. Тем не менее этот контрпример можно еще немного усилить. Новое лекарство может быть слишком дорогим, по крайней мере на первых порах; отсюда ясно, что играет роль не только состояние здоровья человека, но и состояние его кошелька или кошелька соответствующей медицинской службы, а также, очевидно, качество персонала этой службы.

Кстати, в своей первой публикации на тему о предрасположенностях я указал, что предрасположенность пенни упасть на плоский стол гербом кверху очевидным образом изменится, если в крышке стола понаделать щелей достаточного размера. Точно так же одна и та же перекошенная кость

186

будет иметь разные предрасположенности в случаях, когда крышка стола упругая, мраморная или покрыта слоем песка.

Конечно, каждый физик-экспериментатор знает, насколько его результаты зависят от таких обстоятельств, как температура или влажность во время эксперимента. В некоторых типичных экспериментах предрасположенности измеряются достаточно непосредственно. Например, в эксперименте Франка—Герца измеряется то, как предрасположенность электронов взаимодействовать с атомами газа меняется почти прерывным образом по мере повышения напряжения, ускоряющего электроны.

В эксперименте Франка—Герца — этом классическом эксперименте квантовой теории — изучается зависимость упомянутого взаимодействия от повышения напряжения. По мере роста напряжения интенсивность потока электронов сначала медленно растет, а затем внезапно падает; затем снова поднимается до еще более высокого уровня и снова внезапно падает. Это интерпретируется как результат того, что отдельный электрон шаг за шагом проходит дискретные состояния возбуждения атомов газа. Здесь определяющей независимой переменной является изменение внешнего условия — напряжения: мы фиксируем изменение предрасположенностей электронов и атомов взаимодействовать друг с другом в зависимости от меняющегося напряжения.

Для экспериментов такого рода, а сюда относятся многие эксперименты атомной физики, нам нужно исчисление относительных, или условных, вероятностей в отличие от исчисления абсолютных вероятностей, которого может быть достаточно, скажем, для экспериментов с бросанием костей или для других статистических задач (например, для таблиц страхования жизни).

Высказывание в абсолютном исчислении можно записать как

p(a) = r, (1)

которое читается: «Вероятность события а равна r». (Где r означает действительное число, 0  r  1.) Такому высказыванию противопоставляется высказывание об относительной, или условной, вероятности

p(a, b) = r, (2)

которое читается: «Вероятность события а в ситуации b (или при условиях b) равна r».

Если нас интересует ситуация, которая не меняется (или изменениями которой мы можем пренебречь), мы можем работать с абсолютными вероятностями или абсолютными предрасположенностями, раз и навсегда описав соответствующие условия. Так, если вы утверждаете, что вероятность а (например, вероятность того, что радиоактивный атом определенного вида распадется) в сто раз больше вероятности b (например того, что распадется атом некоторого другого вида), вы исходите из предположения, что условия и для а, и для b постоянны и устойчивы (в частности, например, что ни один из этих атомов не является частью кристалла, подвергаемого облучению медленными нейтронами).

187

В эксперименте же Франка—Герца нас интересует зависимость предрасположенности от условий, которые меняются и притом определенным образом (напряжение медленно растет).

Одним из важных аспектов эксперимента Франка—Герца — общим для многих других квантовых экспериментов — является то, что, хотя условия и меняются, мы можем измерять предрасположенности, поскольку в процессе участвует очень много электронов: для статистических измерений большое количество электронов с успехом заменяет длинные ряды повторений события. Вместе с тем для многих типов событий это не так — мы не можем измерить предрасположенности, потому что соответствующая ситуация меняется и не может быть повторена. Так обстоит дело, например, с предрасположенностями некоторых из наших эволюционных предшественников породить либо шимпанзе, либо нас с вами. Предрасположенности такого рода, конечно, не являются измеримыми, поскольку соответствующую ситуацию нельзя повторить. Она уникальна. Тем не менее, ничто не мешает нам предположить, что такие предрасположенности существуют, и попытаться оценить их умозрительно.

Суммируя, мы можем сказать: предрасположенности в физике суть свойства физической ситуации в целом, а иногда даже того конкретного способа, каким изменяется ситуация. И то же относится к предрасположенностям в химии, биохимии и биологии.

В нашем реальном, изменяющемся мире ситуации, а вместе с ними возможности и тем самым предрасположенности все время меняются. Они, конечно, меняются, если мы или какие-нибудь другие организмы предпочтут одну возможность другой или если мы обнаружим возможность, которой до того не видели. Само наше понимание мира изменяет условия в меняющемся мире; аналогичным образом действуют наши желания, наши предпочтения, наши мотивации, наши надежды, наши мечты, наши фантазии, наши гипотезы, наши теории. Даже наши ошибочные теории могут изменить мир, хотя наши правильные (correct) теории, как правило, оказывают на мир более долгосрочное воздействие. Все это означает, что детерминизм попросту ошибочен: все его традиционные аргументы увяли, индетерминизм и свобода воли стали частью физических и биологических наук.

Теория мотивов, определяющих наши действия, как и теория о том, что эти мотивы в свою очередь мотивируются, имеют своими причинами, или определяются предшествующими мотивами т.д., сами эти теории, по-видимому, мотивированы — мотивированы желанием обосновать идеологию детерминизма в делах человеческих. Однако с введением предрасположенностей идеология детерминизма испаряется. Прошлые ситуации, будь то физические, психологические или смешанные, не определяют будущую ситуацию. Скорее они определяют меняющиеся предрасположенности, которые влияют на будущие ситуации, но не определяют их однозначно. И все составляющие нашего опыта, включая наши желания и наши усилия (efforts), могут вносить свой вклад в эти предрасположенности, иногда больший, иногда меньший в зависимости от конкретного случая. (Несмотря на неустойчивость погоды, мои желания не способствуют появлению «ясного дня

188

назавтра», но они могут сильно способствовать тому, чтобы я успел на самолет Лондон—Сан-Франциско.)

Во всех этих случаях теория предрасположенностей позволяет нам работать с объективной теорией вероятностей. Не говоря уже о том, что мы не знаем будущего, будущее объективно не зафиксировано. Будущее открыто: объективно открыто. Только прошлое зафиксировано; оно было актуализовано и тем самым ушло. Настоящее можно описать как продолжающийся процесс актуализации предрасположенностей или, выражаясь более метафорически, замораживания или кристаллизации предрасположенностей. Пока предрасположенности актуализуются, или реализуются, они суть продолжающиеся процессы. Однако когда они уже реализовались, они уже больше не реальные процессы. Они замораживаются и тем самым становятся прошлыми и нереальными. Изменяющиеся предрасположенности — это объективные процессы, и они не имеют ничего общего с нехваткой наших знаний, несмотря даже на то, что недостаток наших знаний, конечно, очень велик, и даже несмотря на то, что какой-то конкретный пробел в наших знаниях может быть очень важной частью меняющейся ситуации.

Предрасположенности, как и ньютоновские силы тяготения, невидимы, но, подобно им, могут действовать: они актуальны, они реальны. И потому мы вынуждены приписывать некоторого рода реальность всего лишь возможностям, особенно взвешенным возможностям и особенно тем, которые пока еще не реализованы и чья судьба может быть решена лишь с течением времени и, не исключено, лишь в далеком будущем.

Этот взгляд на предрасположенности позволяет нам в новом свете увидеть процессы, составляющие наш мир: мировой процесс. Мир предстает перед нами уже не как каузальная машина — теперь он выглядит как мир предрасположенностей, как разворачивающийся процесс реализации возможностей и разворачивания новых возможностей.

Это ясно видно в физическом мире, где новые элементы, новые атомные ядра возникают при предельных значениях температуры и давления — элементы, способные выжить, только если они не слишком неустойчивы. А вместе с новыми ядрами, с новыми элементами создаются новые возможности, которых раньше просто не было. И в конце концов становимся возможными и мы сами.

Мир физики, как мы уже некоторое время знаем, недетерминистичен. Его долго считали детерминистским. А потом, после того как квантовый индетерминизм был воспринят, обычно считалось, что он затрагивает лишь мельчайшие тела, такие как радиоактивные атомы, и то лишь в самой малой степени. Теперь мы знаем, что он затрагивает не только мельчайшие частицы, но и вероятности химических реакций и тем самым классические массовые эффекты. Теперь, особенно благодаря открытиям японского химика Кэнъити Фукуи, стало ясно, что незанятые внешние орбитали играют важную роль в химических реакциях. Они представляют собой всего лишь нереализованные возможности — предположительно пустые волны де Бройля. Во всяком случае они суть предрасположенности, подобные силам притяжения.

189

Взглянем вкратце на химическую эволюцию. В области биохимии особенно широко осознается, что каждое новое соединение создает новые возможности для синтеза все новых соединений — возможности, которых раньше не было. Пространство возможностей (пространство ненулевых возможностей) растет. (Кстати, все пространства суть пространства возможностей).

И за этим ростом, похоже, скрывается нечто вроде закона природы, который можно сформулировать так: все ненулевые возможности, даже те, которым соответствуют лишь ничтожно малые ненулевые предрасположенности, со временем реализуются, если им хватит на это времени, иначе говоря, если условия будут повторяться достаточно часто или будут неизменными в течение достаточно долгого времени. Этот закон сводится к утверждению, что в различных пространствах возможностей существует некий horror vacui — страх пустоты (быть может, это страх перед пустыми волнами де Бройля, так что предрасположенности подобны активным силам притяжения).

Так же как синтез нового химического соединения в свою очередь порождает новые возможности для синтеза новых соединений, все новые предрасположенности всегда создают новые возможности. А новые возможности имеют тенденцию реализоваться, чтобы создать, в свою очередь, новые возможности. Наш мир предрасположенностей по природе своей творческий. Эти тенденции и предрасположенности привели к возникновению жизни. И они привели к великому развертыванию жизни, к эволюции жизни. А эволюция жизни привела к лучшим условиям жизни на Земле и тем самым к новым возможностям и предрасположенностям и к новым формам жизни, сильно отличающимся как от старых форм, так и друг от друга. Все это означает, что возможности, еще не реализовавшиеся, обладают некоторого рода реальностью. Количественно оцениваемые предрасположенности, связанные с возможностями, можно интерпретировать как меру этого статуса еще не вполне реализованной реальности — реальности в состоянии становления. И в той мере, в какой эти возможности могут и отчасти будут реализовываться во времени, открытое будущее в некотором смысле уже присутствует — со своими многочисленными конкурирующими возможностями — почти как обещание, как соблазн, как приманка. Будущее, в этом смысле, активно присутствует в каждый данный момент.

Прежняя картина мира представляла нам механизм, действующий посредством толчков или посредством более абстрактных причин, причем все они принадлежат прошлому, которое пинает нас и гонит пинками в будущее, прошлому, которое ушло и не вернется. Эта картина больше не адекватна нашему индетерминистскому миру предрасположенностей. Каузация — всего лишь особый случай предрасположенности — это предрасположенность, равная 1, требование или сила, определяющая реализацию. Не пинки сзади, из прошлого, подталкивают нас, а притяжение, соблазн будущего и его конкурирующих возможностей притягивают, приманивают нас. Именно это поддерживает жизнь, да и весь мир, в непрерывном развертывании. (Не забудем, что ньютоновские силы — тоже силы притяжения!)

190

Теперь я перейду к каузации (causation). В свете того, что было сказано ранее о предрасположенностях, я выскажу два соображения о каузации, которые кажутся мне новыми. Первое — это комментарий к теории каузации как детерминистского толчка. У Платона и Аристотеля движение есть нечто, требующее объяснения; оно объясняется через понятие двигателя. Понятие двигателя разъясняется и развивается в декартовской теории мира как часов. Мир есть механический часовой механизм, в котором зубец одной шестеренки толкает прилегающий к нему зубец соседней шестеренки. Поскольку колеса идеальны, никакое движение не теряется. Перводвигатель есть первопричина, и всякая каузация есть толчок. Ньютон рассуждал еще в этом духе и соответственно попытался, на что он намекает в своей «Оптике», свести притяжение к толчку. Однако в отличие от Жоржа-Луи Лесажа3 он понимал, что теория лесажевского типа не будет работать. В результате декартова монистическая «толчковая» теория каузации уступила место тянитолкайной теории (push-me-pull-you theory), шокировавшей поначалу даже самого Ньютона, но тем не менее в высшей степени созвучной интуиции, даже для поэта, например, такого как Александр Поп4.

Фарадей и Максвелл подготовили почву для электрификации мира, понимаемого как часы. Толчок уже не симметричен тяготению, и важную дополнительную роль играют силы Эрстеда. Однако эти силы Эрстеда не занимают центрального места и потому они на самом деле лишают тянитолкайный мир его согласия с интуицией. Теперь физика становится абстрактной; силы Эрстеда делают неизбежной теорию поля. И потому новую физику назвали «теоретической физикой» или «Teoretische Physik»; впервые это имело место, мне кажется, в Берлине, в кружке Германа Гельмгольца. Она пыталась описать абстрактные, скрытые, инвариантные структурные свойства физического мира. Причиной стало то, что применительно к некоторой принятой теории описывается начальными условиями. Эффект, или действие (effect) — это то событие или положение дел, которое предсказывает теория при заданных начальных условиях.

В силу этого дедуктивного соотношения можно считать тривиальным, что в рамках данной теории вероятность эффекта при наличии причины равна 1:

р (эффект, причина) = 1.

Я сказал, что это тривиально. Вместе с тем в нашем мире предрасположенностей это приводит к следующему взгляду. Что может случиться в будущем — скажем, завтра в полдень — до некоторой степени открыто. Существует

3Лесаж Жорж-Луи (Lesage George-Louis, 1724-1803) — швейцарский физик и математик. В 1782 г. в работе «Ньютонианский Лукреций» изложил теорию, в которой ньютоновское «дальнодействие» симулировалось без использования сил тяготения, а только через понятие «толчка» одного тела другим («симулировалось» здесь понимается в том смысле, в каком Поппер на с. 164 данного сборника говорит, что «теория Ньютона... симулирует законы Кеплера»: это означает, что ньютоновское понятия действия сил тяготения на расстоянии можно рассматривать как «приближение к частному случаю, покрываемому» теорией Лесажа). — Прим. перев.

4 Возможно, К. Поппер имеет в виду известное двустишие Александра Попа: «Был этот мир глубокой тьмой окутан. «Да будет свет!» — и вот явился Ньютон». (Пер. С. Маршака. См. Маршак С. Избранные переводы. М., 1947, с. 185.) — Прим. перев.

191

много возможностей, стремящихся реализоваться, но при существующих условиях лишь немногие из них имеют очень высокую предрасположенность. По мере приближения завтрашнего полудня, при постоянно меняющихся условиях, многие из этих предрасположенностей станут нулевыми, а другие — очень маленькими, однако некоторые из оставшихся возможностей увеличатся. В полдень те предрасположенности, которые реализуются, будут равны единице при существующих на этот момент условиях. Некоторые достигнут 1 непрерывным образом, тогда как другие получат значение 1 дискретным скачком. (Поэтому все-таки можно различать случаи prima facie5 каузальные и некаузальные.) И хотя мы можем рассматривать окончательное состояние условий в полдень как причину окончательной реализации предрасположенностей, в этом взгляде на мир уже не остается ничего от старого картезианского детерминистского толчка.

Таково мое первое замечание о каузации в свете теории предрасположенностей. Чтобы его дополнить, нужно второе замечание.

В нашей теоретической физике, то есть в нашем несколько абстрактном описании инвариантных структурных свойств нашего мира, есть то, что можно назвать законами природы детерминистского характера, и то, что можно назвать законами природы вероятностного характера, подобными описанному Франком и Герцем. Рассмотрим сначала детерминистские законы — скажем, законы Кеплера, поскольку они выполняются и в теории Эйнштейна для не слишком эксцентричных планетных орбит, или, например, замечательную теорию Бора 1921 г. о периодической системе элементов.

Каков статус теорий такого рода, описывающих структурные свойства нашего мира?

Они суть гипотезы, к которым приходят после (зачастую неудачных) попыток решить некоторые проблемы, такие как великая проблема Кеплера — открыть тайны «вселенской Гармонии» или как проблема Бора — объяснить периодическую систему элементов в терминах его теории электронов, окружающих резерфордовские ядра. Я хочу подчеркнуть, что это были великолепные гипотезы, и я полон восхищения перед великими достижениями этих мастеров. Вместе с тем то, что это не более чем гипотезы, мы знаем из последующих фактов — законы Кеплера были скорректированы Ньютоном и Эйнштейном, а теория Бора была скорректирована теорией изотопов.

Будучи гипотезами, эти теории должны проверяться. И именно хорошее согласование с результатами проверок определило их великое значение.

Ну, а как проверяются такие теории? Очевидно, с помощью экспериментов. А это значит: путем создания, по нашей воле, искусственных условий, которые либо исключают, либо сводят к нулю все те предрасположенности, которые играют роль помех или возмущений при этих экспериментах.

Только система наших планет так хорошо изолирована от всяких внешних механических помех, что она выступает как уникальный, природный лабораторный эксперимент. Здесь только внутренние возмущения нарушают

* Prima facie (лат.) — на первый взгляд. — Прим. перев.

192

точность законов Кеплера. Кеплер ничего не знал об этих проблемах, например о неразрешимости задачи трех тел, и одним из самых славных достижений Ньютона было то, что он сумел придумать способ их приближенного решения. Он в какой-то мере укротил беспокойные предрасположенности планет возмущать движение друг друга.

В большинстве лабораторных экспериментов нам приходится исключать многочисленные внешние возмущения, такие как изменения температуры или нормальной влажности воздуха. В других случаях нам приходится создавать искусственную среду предельных температур, скажем, близких к абсолютному нулю. И в этом мы можем руководствоваться только нашим гипотетическим проникновением в теоретическую структуру нашего мира. И нам приходится учиться на ошибках в наших экспериментах, приводящих к неудовлетворительным результатам: результаты удовлетворительны только тогда, когда их можно повторять по собственной воле, а это бывает лишь тогда, когда мы научились исключать возмущающие предрасположенности.

Что же это все нам показывает? Это показывает нам, что в нелабораторном мире, за исключением нашей планетной системы, нельзя найти никаких строго детерминистских законов. Конечно, в некоторых случаях, таких как движение планет, мы можем интерпретировать события как определяемые векторной суммой сил, выделенных нашими теориями. Однако в любом конкретном событии, например при падении яблока, это далеко не так. Реальные яблоки никоим образом не являются ньютоновскими. Они обычно падают, когда дует ветер. И их падение инициируется биохимическим процессом, ослабляющим черенок, в результате чего часто повторяющееся движение, вызванное ветром, вместе с ньютоновским весом яблока приводят к обрыву черенка. И этот процесс мы можем анализировать, но не можем рассчитать в подробностях — в основном из-за вероятностного характера биохимических процессов, которые не дают нам возможности предсказать, что призойдет в некоторой единичной ситуации. Мы могли бы еще, возможно, рассчитать предрасположенность определенного вида яблока упасть, скажем, в течение следующего часа. Это может дать нам возможность предсказать, что, если погода ухудшится, это яблоко, весьма вероятно, упадет на следующей неделе. В падающем яблоке Ньютона, если взглянуть на него реалистически, нет никакого детерминизма. И еще меньше детерминизма в наших меняющихся психических состояниях, например в наших так называемых мотивах. Наша наклонность мыслить детерминистически вытекает из наших действий как двигателей, как толкателей тел — из нашего картезианства. Однако сегодня это уже не наука — это стало идеологией.

Все сказанное подтверждается сегодня новыми результатами математической теории динамического (или детерминистского) хаоса.

Эта новая теория показала, что даже в рамках классической (или «детерминистской») системы механики мы можем получить — при некоторых особых, но достаточно простых начальных условиях — движение, которое является «хаотическим» в том смысле, что оно быстро становится совершенно непредсказуемым. В результате мы теперь легко можем объяснить подобные факты в рамках классической «детерминистской» физики как хаотическое

193

движение молекул любого газа. Нам не надо ни допускать их, ни прибегать для их вывода к квантовой физике.

Этот аргумент кажется мне убедительным, однако интерпретация, которую с ним иногда связывают, кажется мне неубедительной. Она состоит в том, что мы можем или даже должны принять, что наш мир на самом деле детерминистский, даже если он кажется индетерминистским или хаотическим, что за индетерминистской внешностью скрывается детерминистская реальность. Такая интерпретация мне представляется ошибочной. Ведь установлено, что классическая физика только кажется (или только prima facie является) детерминистской, что ее детерминизм подходит только для проблем особого рода, таких как ньютоновская задача двух тел, и что она оказывается недетерминистской, если принять в соображение более широкий круг проблем6.

Суммирую: ни наш физический мир, ни наши физические теории не являются детерминистскими, несмотря на то, что многие возможности исключаются законами природы и законами вероятности: действительно, существует много нулевых предрасположенностей. И даже ненулевые предрасположенности, когда они слишком малы, не реализутся, если ситуация изменится прежде, чем они используют свой шанс. Тот факт, что условия никогда не остаются вполне постоянными, может объяснить, почему некоторые очень слабые предрасположенности, похоже, никогда не реализуются. Мы трясем стаканчик с костями, чтобы броски были независимыми друг от друга, однако в результате мы можем достичь не только этого — мы можем нарушить то постоянство физических условий, которое является математическим условием реализации очень слабых предрасположенностей. Может быть, именно этим объясняется утверждение некоторых экспериментаторов, что a priori крайне маловероятные события случаются еще реже, чем это предсказывает теория. Мы не можем обеспечить, чтобы все вероятностно релевантные условия были действительно постоянны.

Будущее открыто. При рассмотрении эволюции жизни особенно очевидно, что будущее всегда было открыто. Очевидно также, что эволюция жизни характеризовалась почти бесконечным разнобразием возможностей, однако это были в основном взаимоисключающие возможности; соответственно, большая часть шагов эволюции жизни была связана с взаимоисключающим выбором, уничтожавшим многие возможности. В результате смогли реализоваться лишь сравнительно немногие предрасположенности. И все-таки разнообразие тех, что смогли реализоваться, просто потрясает. Я думаю, что в этом процессе смешались как случайности, так и предпочтения — предпочтения организмами некоторых возможностей: организмы искали лучший мир. В этом случае предпочитаемые возможности были на самом деле приманками.

Этого взгляда я придерживался по крайней мере с 1950 г. — см. мою статью Popper Karl R. Indeterminism in Quantum Physics and in Classical Physics // The British Journal for the Philosophy of Science, vol. 1, 1950, pp. 117-133, 173-195, и мою книгу Popper Karl R. The Open Universe: An Argument for Indeterminism. London: Hutchinson, 1982 (последующие распечатки — 1988, 1991, 1992), в которой дана интепретация некоторых важных результатов Жака Адамара.

194

Глядя на мою собственную долгую жизнь, я нахожу, что главными приманками, которые постоянно влекли меня, начиная с 17 лет, были теоретические проблемы. А среди них особое место занимали проблемы науки и теории вероятностей. Это были предпочтения. Решения же были случайностями.

Краткий заключительный пассаж из «Предисловия» к одной из моих книг7 может показать, как все сказанное связано с образованием молодых ученых:

«Я полагаю, что в науку — да и в философию, если уж на то пошло — есть только один путь: встретить проблему, увидеть ее красоту и влюбиться в нее, обвенчаться с ней и жить счастливо, покуда смерть не разлучит вас — если только вы не встретите другую, еще более чарующую проблему или же если вы все-таки найдете решение вашей проблемы. Однако даже если вы найдете решение этой проблемы, вы можете обнаружить, к своему восторгу, целое семейство чарующих, хотя, возможно, и трудных «проблемных детей» (problem children), на благо которых вы сможете трудиться, не отступая, до конца своих дней».

К эволюционной теории познания*

Уважаемый директор, леди и джентльмены!

В 1944 г. мы с женой возвращались в промерзшем до костей автобусе после отдыха, проведенного на лыжах на горе Кука. Автобус остановился неведомо где, у заснеженного деревенского новозеландского почтового отделения. К своему удивлению я услышал мое имя, и кто-то вручил мне телеграмму, которая изменила нашу жизнь. Она была подписана «Ф. А. Хайек», и в ней мне предлагалась должность лектора в Лондонской школе экономики и политических наук. Назначение последовало в 1945 г., а в 1949 г. я получил в этой Школе звание профессора логики и научного метода.

Сегодняшняя лекция для бывших выпускников Школы, прочесть которую Вы, доктор Патель, так любезно меня пригласили, — это первая публичная лекция, которую меня просили прочитать в Лондонской школе экономики. Я надеюсь, доктор Патель, Вы позволите мне рассматривать ее, совершенно неформально, как мою несколько запоздавшую Торжественную речь при вступлении в должность в Лондонской школе экономики и политических наук (Inaugural Address). Этого случая я с нетерпением ждал последние 40 лет.

Моя вторая просьба к Вам, доктор Патель, — разрешить мне изменить название моей лекции. Когда Школа просила меня сформулировать ее название, у меня не было времени подумать. Теперь мне кажется, что «Эволюционная эпистемология» звучит слишком претенциозно, особенно, учитывая, что существует менее претенциозный эквивалент этого названия! Так что, пожалуйста, позвольте мне заменить первоначальное название его

Popper Karl R. Realism and the Aim of Science. From the Postscript. London and New York: Rontledge 1983, 1985, 1996, p. 8.

* Popper Karl R. Towards an Evolutionary Theory of Knowledge // Popper Karl R. A World of Propensities Bristol: Thoemmes, 1990, pp. 27-51.

195

эквивалентом и озаглавить эту мою Торжественную речь «К эволюционной теории познания».

Моя цель и моя задача в этой Торжественной речи — вызвать у вас интерес к тому, что сделано и, еще важнее, к тому, что еще предстоит сделать в теории познания, показав это в более широком и волнующем контексте биологической эволюции, и убедить вас в том, что в ходе таких исследований мы можем узнать нечто новое.

Я не собираюсь начинать с вопроса «Что такое знание?» и тем более «Что означает знание?». Вместо этого я возьму за исходный пункт очень простое — и даже почти тривиальное — высказывание о том, что животные могут что-то знать, что они могут иметь знание. Например, собака может знать, что ее хозяин возвращается домой по рабочим дням около шести часов вечера, и ее поведение может дать ее «друзьям» понятные им указания на то, что она ожидает возвращения хозяина к этому времени. Я покажу, что при всей своей тривиальности высказывание, что животные могут что-то знать, полностью революционизирует ту теорию познания, которая все еще широко преподается.

Найдутся, конечно, люди, которые будут отрицать это мое тривиальное высказывание. Они могут сказать, например, что, приписывая собаке знание, я просто употребляю метафору и вопиющий антропоморфизм. Даже биологи, интересующиеся теорией эволюции, говорили подобные вещи. Мой ответ таков: да, это вопиющий антропоморфизм, но это не просто метафора. И это очень полезный антропоморфизм, совершенно необходимый для любой теории эволюции. Если вы говорите о собачьем носе, или о ее ногах — это тоже антропоморфизм, даже хотя мы принимаем за очевидную истину то, что у собаки есть нос — пусть даже отличающийся от человеческого носа.

Вместе с тем если вы интересуетесь теорией эволюции, вы должны знать, что ее важной составной частью является теория гомологии, и что собачий нос и мой нос гомологичны; это означает, что оба они унаследованы от отдаленного общего предка. Без этой гипотетической теории гомологии теория эволюции не могла бы существовать. Очевидно, что теория гомологии — это в высшей степени спекулятивная и очень успешная гипотеза, которую принимают все эволюционисты. Следовательно, мое приписывание знания собаке — антропоморфизм, но не просто метафора. Скорее оно подразумевает гипотезу, что какой-то орган собаки, предположительно мозг, имеет функцию, не только в несколько неопределенном смысле соответствующую биологической функции человеческого знания, но и гомологичную ей.

Заметьте, пожалуйста, что гомологичными могут быть — в первоначальном смысле этого слова — только органы. Однако гомологичными могут быть и функции этих органов, а также и процессы. Даже поведение можно гипотетически считать гомологичным в эволюционном смысле, например ухаживание и особенно ритуализованное ухаживание. То, что оно действительно является гомологичным — в генетическом смысле, то есть в смысле наследственности для, скажем, различных, но близкородственных видов птиц, кажется весьма убедительным. Что оно является гомологичным для нас и какого-нибудь вида рыб, кажется в высшей степени сомнительным, но все

196

же остается серьезной гипотезой. Действительно, гомология между наличием рта или мозга у рыб и соответствующих органов у нас весьма убедительна — кажется вполне правдоподобным предположение, что они генетически произошли из органов некоторого общего предка.

Я надеюсь, что ключевое значение теории гомологии для теории эволюции достаточно прояснилось для моей сегодняшней цели, то есть для защиты тезиса о существовании знания у животных не просто как метафоры, а как серьезной эволюционной гипотезы.

Эта гипотеза ни в коем случае не предполагает, что животные осознают свое знание, и поэтому она обращает наше внимание на то, что мы часто имеем знания, которых не осознаем.

Наше собственное неосознанное знание часто принимает форму неосознанных ожиданий; и иногда мы осознаем, что у нас были такого рода ожидания, если они не оправдываются.

Примером этого может послужить то, что мне пришлось пережить несколько раз за мою долгую жизнь: спускаясь по лестнице и дойдя до последней ступеньки, я чуть не падал и при этом осознавал тот факт, что бессознательно ожидал либо еще одной ступеньки, либо одной ступенькой меньше.

Это привело меня к следующему положению: когда мы удивлены каким-то событием, это удивление обычно связано с неосознанным ожиданием того, что произойдет нечто иное.

Теперь я постараюсь дать вам список 19 интересных выводов, к которым мы можем прийти, а частично уже и пришли (хотя сами мы этого пока еще полностью не осознали), исходя из нашего тривиального высказывания, что животные могут что-то знать.

1. Знание часто имеет характер ожидания (expectation).

2. Ожидания часто имеют характер гипотез — предположительного, или гипотетического, знания: они недостоверны (uncertain). И те, кто ожидают, и те, кто знают, могут совершенно не осознавать этой недостоверности. В случае с собакой она вполне может умереть, ни разу не разочаровавшись в своих ожиданиях своевременного возвращения хозяина; но мыто знаем, что своевременность этого возвращения никогда не была достоверной, и что ожидания собаки были очень рискованной гипотезой. (В конце концов, на железной дороге бывают забастовки.) Так что мы можем сказать:

3. Большая часть знаний, как у людей, так и у животных, являются гипотетическими, или предположительными, особенно тот распространенный вид знаний, который мы только что описали как имеющий характер ожиданий. Примером может служить ожидание, подкрепленное официальным печатным расписанием, что в 5.48 прибудет поезд из Лондона. (В некоторых библиотеках разочарованные, а может быть просто дотошные читатели переставляли расписания поездов на полки с надписью «Беллетристика».)

4. Невзирая на их недостоверность, на их гипотетический характер, большая часть наших знаний оказывается объективно истинной — они

197

соответствуют объективным фактам. В противном случае мы вряд ли бы выжили как вид.

5. Поэтому мы должны ясно отличать истинность ожидания или гипотезы от их достоверности, и соответственно различать два понятия: понятие истинности и понятие достоверности (certainty) или, иначе говоря, истину и достоверную истину. Примером последней может служить математически доказуемая истина.

6. Во многих из наших знаний есть много истины, но мало достоверности. Мы должны подходить к нашим гипотезам критически. Мы должны проверять их как можно придирчивей, чтобы выяснить, нельзя ли все-таки показать их ложность.

7. Истинность объективна: она есть соответствие фактам.

8. Достоверность редко бывает объективной — обычно это не более чем сильное чувство уверенности, убежденности, хотя и основанное на недостаточном знании. Такие чувства опасны, потому что они редко обоснованны. Сильное чувство убежденности превращает нас в догматиков. Оно может даже превратить нас в истерических фанатиков, пытающихся убедить самих себя в достоверности, которая — как они неосознанно знают — недостижима.

Прежде чем перейти к следующему пункту нашего списка (пункту 9), я хочу сделать одно отступление. Я хочу сказать несколько слов против широко распространенной доктрины социологического релятивизма, которую особенно часто неосознанно разделяют социологи, изучающие образ действий и мыслей ученых, и полагающие при этом, что тем самым они изучают науку и научное знание. Многие из этих социологов не верят в объективную истину, рассматривая истину как социологическое понятие. Даже такой человек, как покойный Майкл Полани, сам бывший ученым, полагал, что истина — это то, что эксперты (или по крайней мере значительное большинство экспертов) считают истинным. Однако во всех науках эксперты иногда ошибаются. Всегда, когда в науке происходит прорыв, совершается по-настоящему важное новое открытие, это значит, что эксперты оказались неправы, что факты, объективные факты оказались не такими, какими ожидали их увидеть эксперты. (Но, конечно, прорывы происходят не так уж часто.)

Я не знаю ни одного творческого ученого, который не совершал бы ошибок — я имею в виду величайших из них: Галилея, Кеплера, Ньютона, Эйнштейна, Дарвина, Менделя, Пастера, Коха, Крика и даже Гильберта и Гёделя. Не только все животные погрешимы, но и все люди. Так что есть эксперты, но нет (непогрешимых) авторитетов; этот факт еще недостаточно осознан. Конечно же, мы все понимаем, что не должны ошибаться, и стараемся изо всех сил. (Быть может, Гёдель старался больше других.) Вместе с тем мы все-таки погрешимые животные — погрешимые смертные, как сказали бы ранние греческие философы: только боги могут знать; мы, смертные, можем только высказывать мнения и догадки.

Я предполагаю, что именно подавленное чувство нашей собственной погрешимости ответственно за нашу достойную всяческого презрения склонность сбиваться в клики и следовать за модой, что именно оно заставляет (198:) нас выть вместе с волками. Все это человеческая слабость, а значит этого не должно быть. Однако это, конечно, есть и даже среди ученых. А раз это есть, мы должны с этим бороться — сначала в себе самих, а затем, возможно, и в других. Я утверждаю, что наука должна стремиться к объективной истине, к истине, зависящей только от фактов; к истине, которая выше человеческих авторитетов, выше арбитража и безусловно выше научной моды. Некоторые социологи не понимают, что такая объективность — это та возможность, к которой должна стремиться наука (а, следовательно, и ученые). И действительно наука стремилась к истине по крайней мере две с половиной тысячи лет.

Вернемся теперь к нашей эволюционной теории знания, к нашему тривиальному исходному положению, что животные могут что-то знать, и к списку выводов, полученных исходя из этого тривиального положения или подсказанных им.

9. Только ли животные могут знать? А почему не растения? Очевидно, что в биологическом и эволюционном смысле, в каком я говорил о знании, не только животные и люди имеют ожидания, а, следовательно, знания (хотя часто и неосознанные), но и растения и вообще все организмы.

10. Деревья знают, что они могут найти столь нужную им воду, проталкивая свои корни во все более глубокие слои почвы, и они (или те из них, что повыше) знают, как расти вертикально эверх. Цветущие растения знают, что скоро наступят теплые дни, и они знают, как и когда раскрывать свои цветки и когда закрывать их соответственно ощущаемым изменениям интенсивности освещения или температуры. Таким образом, у них есть что-то вроде ощущений или восприятий, на которые они реагируют, и что-то вроде органов чувств. И они знают, например, как привлекать пчел и других насекомых.

11. Яблоко, роняющее свои плоды или листья, может служить прекрасным примером для одного из центральных пунктов нашего исследования. Дерево приспособлено к смене времен года. Структура встроенных в него биохимических процессов заставляет их идти в ногу с этими закономерными долговременными изменениями в окружающей среде. Оно ожидает этих изменений, оно настроено на них, у него есть опережающее знание (foreknowledge) о них. (Деревья, особенно высокие деревья, также очень тонко подстроены к таким физическим инвариантам, как сила земного притяжения.) Дерево реагирует подобающим и соответствующим образом также и на краткосрочные изменения и силы и даже на мгновенные события в окружающей его среде. Химические изменения в черенках яблок и листьев готовят их к падению, но падают они обычно в ответ на мгновенную тягу ветра: способность соответствующим образом реагировать на краткосрочные или даже моментальные события или изменения среды в высокой степени аналогично способности животного реагировать на краткосрочные восприятия, на данные чувств.

12. Разница между приспособлением к закономерным и долгосрочным условиям окружающей среды или (неосознанным) знанием о таких условиях, например, о гравитации или цикле времен года, с одной стороны, и приспособлением к среде или знанием о краткосрочных событиях в этой (199:) среде, с другой стороны, представляет очень большой интерес. В то время как краткосрочные события имеют место в жизни индивидуальных организмов, долгосрочные закономерные условия окружающей среды таковы, что приспособление к ним должно происходить в процессе эволюции бесчисленных поколений. И если мы взглянем пристальней на краткосрочное приспособление, на знание о краткосрочных событиях в окружающей среде и реакцию на такие события, то мы увидим, что способность индивидуальных организмов соответствующим образом реагировать на краткосрочные события (такие, как определенное давление ветра или — в животном мире — появление врага) тоже есть результат долгосрочного приспособления, продукт адаптации, то есть приспособления, длившегося на протяжении бесчисленных поколений.

13. К пасущейся стае диких гусей подкрадывается лиса. Один из гусей видит лису и поднимает тревогу. Ситуация такого рода — это краткосрочное событие, когда глаза животного могут спасти ему жизнь. Способность животного реагировать соответствующим образом зависит от наличия у него глаз — органов чувств, приспособленных к среде, в которой периодически становится светло (аналогично смене времен года или постоянному наличию направленной силы тяжести, которую дерево использует, чтобы определить направление роста), в которой ему угрожают смертоносные враги (т. е. в которой существуют критически значимые объекты, доступные для визуальной идентификации) и в которой можно спастись, если обнаружить врага на достаточном расстоянии.

14. Такое приспособление имеет характер долгосрочного знания об окружающей среде. И стоит лишь немного подумать, чтобы стало ясно, что без такого приспособления, без такого рода знания о закономерных регулярностях органы чувств, такие как глаза, были бы бесполезны. Таким образом, мы приходим к выводу, что глаза не могли бы развиться без неосознанного, но очень богатого знания о долгосрочных условиях окружающей среды. Это знание, без сомнения, развивалось вместе с глазами и с их использованием. Однако на каждом шаге оно должно было в каком-то смысле предшествовать развитию соответствующего органа чувств и его использованию, ибо знание необходимых условий (pre-conditions) его использования встроено в каждый орган.

15. Философы и даже ученые часто считают, что все наше знание проистекает из наших чувств, из «чувственных данных», которые нам доставляют наши чувства. Они, как например знаменитый теоретик познания Рудольф Карнап, полагают, что вопрос «Откуда вы знаете?» во всех случаях эквивалентен вопросу «Какие наблюдения дают вам право это утверждать?». Однако с биологической точки зрения такого рода подход — колоссальная ошибка, ибо для того, чтобы наши чувства могли что-либо нам сказать, у нас должны быть предварительные знания. Для того, чтобы быть способным увидеть какую-то вещь, мы должны знать, что такое «вещи»: что их можно локализовать в пространстве, что некоторые из них могут двигаться, тогда как другие не могут, что некоторые из них имеют

200

для нас непосредственное значение и потому могут быть замечены и будут замечены, в то время как другие, менее важные, никогда не достигнут нашего сознания — они могут даже не быть бессознательно замечены, а просто скользнут по нашему сознанию, не оставив никакого следа на нашем биологическом аппарате. Этот аппарат в высшей степени активен и селективен, и он активно отбирает только то, что в данный момент биологически важно, но для этого он должен быть способен использовать адаптацию, ожидания: должно наличествовать предварительное знание о ситуации, в том числе о ее потенциально значимых составляющих. Это предварительное знание не может, в свою очередь, быть результатом наблюдения; скорее оно должно быть результатом эволюции путем проб и ошибок. Таким образом, глаз сам по себе не есть результат наблюдения, а результат развития путем проб и ошибок, результат приспособления, долгосрочного знания, которое не имеет наблюдательного характера. И он есть результат такого знания, выведенного не из краткосрочных наблюдений, а из приспособления к окружающей среде и к таким ситуациям, которые представляют собой проблемы, подлежащие решению для поддержания {in the task of) жизни; к ситуациям, в силу которых наши органы, в том числе и наши органы чувств, являются значимыми инструментами решения повседневных задач жизни.

16. Надеюсь, что я смог дать вам некоторое представление о важности различения между долгосрочным и краткосрочным приспособлением, долгосрочным и краткосрочным знанием и о фундаментальности долгосрочного знания — о том, что оно всегда должно предшествовать краткосрочному знанию, или знанию, получаемому из наблюдения, и о невозможности получить долгосрочное знание только из краткосрочного. Я также надеюсь, что сумел показать вам, что оба эти вида знания гипотетичны — оба представляют собой предположительное знание, хотя и разного рода. (Наше знание или знание дерева о гравитации окажется глубоко ошибочным, если мы или дерево окажемся на борту ракеты или баллистического снаряда после завершения разгона.) Долгосрочные условия (и знания о них) могут подлежать пересмотру, а конкретное краткосрочное знание может оказаться результатом неправильной интерпретации.

И вот мы подошли к решающему и, может быть, самому общему утверждению, справедливому для всех организмов, включая человека, хотя оно может и не охватывать все формы человеческого знания.

17. Все приспособления или адаптации к регулярностям внешнего или внутреннего характера, к долгосрочным ситуациям и к краткосрочным ситуациям, суть некоторые виды знания — виды знания, о большой важности которых говорит эволюционная биология. Возможно, существуют некоторые формы человеческого знания, не являющиеся — по крайней мере, не являющиеся очевидным образом — формами приспособления или попытками приспособиться. Однако, грубо говоря, почти все формы знания некоторого организма, от одноклеточной амебы до Альберта Эйнштейна, служат организму для приспособления его к выполнению

201

задач, актуальных для него в данный момент времени или же задач, которые могут встать перед ним в будущем.

18. Жизнь может существовать и может сохраняться, только если она в какой-то мере приспособлена к своему окружению. И мы можем сказать, что знание — конечно, речь идет о примитивном, исходном знании — так же старо, как жизнь. Оно возникло вместе с возникновением доклеточной жизни свыше трех миллиардов восьмисот миллионов лет назад. (Одноклеточная жизнь возникла немногим позже.) Это случилось вскоре после того как Земля достаточно остыла, чтобы часть воды из атмосферы перешла в жидкую форму. До того вода существовала только в форме пара или облаков, теперь же горячая вода стала собираться в углублениях, больших и маленьких, каменистой почвы, образуя реки, озера и моря.

19. Таким образом, можно сказать, что происхождение и эволюция знания совпадают с происхождением и эволюцией жизни и тесно связаны с происхождением и эволюцией нашей планеты Земля. Эволюционная теория связывает знание — а с ним и нас самих — с космосом; таким образом проблема знания становится проблемой космологии.

На этом я кончу мой список выводов, которые можно сделать из утверждения, что животные могут иметь знание.

Я позволю себе очень кратко сослаться на мою книгу «Логика научного исследования», впервые опубликованную на немецком языке в 1934 г., а на английском — через 25 лет, в 1959 г.8 В предисловии к первому английскому изданию я писал о притягательной силе проблемы космологии и сказал о ней так: «Это проблема понимания мира, включая нас самих и наше знание как часть мира».

Именно так я вижу общую постановку задачи эволюционной теории познания и сейчас.

Когда, по мере эволюции нашей Солнечной системы, Земля достаточно остыла, в каком-то месте на Земле должны были сложиться условия, благоприятные для возникновения и развития жизни. Одноклеточная бактериальная жизнь быстро распространилась по всей Земле. Эти изначально столь благоприятные местные условия вряд ли могли преобладать во многих географических областях, так что, похоже, жизни пришлось побороться за себя. Вместе с тем за сравнительно короткое время возникло множество бактериальных форм, приспособленных к самым разным условиям окружающей среды.

Таковы, по-видимому, имеющиеся у нас факты. Конечно, все это далеко не достоверно — это лишь гипотетическая интерпретация некоторых геологических открытий. Однако если она хотя бы приблизительна правильна, то

8 Popper Karl R. Logik der Forschung. Wien: Julius Springer, 1934. Английский перевод: Popper Karl R. The Logic of Scientific Discovery. London: Hutchnson, 1959. (Перевод на русский язык большей части этой книги К. Поппера, за исключением глав VIII и IX и практически всех Дополнений (Приложений), в: Поппер Карл Р. Логика и рост научного знания / Под ред. Садовского В. Н М.: Прогресс, 1983, с.33-239. — Прим. ред.)

202

она опровергает — по двум причинам — наиболее распространенную на сегодняшний день теорию происхождения жизни — так называемую «теорию супа», или «теорию бульона».

Первая причина: как утверждают ведущие сторонники теории «супа», эта теория предполагает низкую температуру «супа», или «бульона», в котором развиваются макромолекулы, соединяясь в дальнейшем в первые организмы. Основанием для этого утверждения служит то обстоятельство, что если бы температура не была очень низкой (бульон должен быть сильно переохлажден — ниже 0 градусов по Цельсию), то макромолекулы не соединялись бы, а быстро распадались.

Однако все, что мы знаем о Земле в ту эпоху, указывает на отсутствие таких холодных мест. Поверхность Земли и тем более морей была значительно горячее, чем сейчас, и даже сегодня нелегко найти водоем, переохлажденный ниже нуля по Цельсию, разве что только вблизи Северного полюса или внутри холодильной установки.

Вторая причина: теория о том, что макромолекулы в супе соединились и таким путем организовались в живой организм, невероятна до крайности. Ее невероятность столь велика, что пришлось бы допустить исключительно большой промежуток времени, чтобы такое событие стало бы хоть чуточку менее невероятным, — гораздо длиннее, чем расчетное время существования Вселенной. Так утверждают даже некоторые из наиболее видных сторонников теории супа.

Это — весьма решительное опровержение рассматриваемой теории, поскольку, как установили геологи, время между образованием (кипящей) жидкой воды и возникновением жизни удивительно коротко — слишком коротко, чтобы за него успело произойти столь невероятное событие, даже если бы высокая температура была приемлемой для теоретиков супа.

Приведенные аргументы представляют собой два опровержения господствующей в настоящий момент теории происхождения жизни. (Есть много других опровержений.) Поэтому очень хорошо, что в 1988 г. была опубликована альтернативная теория, не страдающая от этих или подобных им трудностей. Она предполагает существование только таких простых неорганических микромолекул как вода, железо, углекислота и гидросульфид. При этом не предполагается наличия никаких органических макромолекул до начала первого цикла метаболизма и вместе с ним — химической самоорганизации жизни. Новая теория в деталях показывает, как органические молекулы (такие как сахар) могут постепенно возникнуть, быть может глубоко в море, но не в растворе, а на поверхности кристаллов пирита. Анаэробное формирование кристаллов пирита высвобождает химическую энергию, необходимую для химических процессов, — особенно для связывания углерода, — которые представляют собой самую раннюю форму доклеточной жизни.

Эта новая теория происхождения жизни была развита ее автором Г. Вехтерсхойзером весьма подробно, и она кажется вполне успешной — она объясняет многие биохимические пути (pathways) биохимических процессов (203:) и реакций9. Ее нетрудно проверить в эксперименте. Однако ее основная сила в том, что она может объяснить многие ранее необъясненные биохимические факты.

Понтер Вехтерсхойзер, автор этой новой биохимической теории, выдвинул еще одну биохимическую теорию, которая имеет еще более близкое отношение к эволюционной теории знания и к обсуждаемым нами проблемам. Он построил биохимическую теорию происхождения первого органа, чувствительного к свету, то есть самого раннего эволюционного предшественника наших глаз. А поскольку глаза — самые важные из наших органов чувств, эта теория имеет большой интерес с точки зрения нашего обсуждения.

Суть ее состоит в следующем. Известно, что некий ранний одноклеточный организм, предположительно бактерия, изобрел революционный электрохимический способ преобразовывать солнечный свет в химическую энергию — способ использовать солнечный свет как пищу, способ питаться солнечным светом. Это было смелое, но и опасное изобретение, поскольку, как все мы знаем, слишком много солнечного света — особенно его ультрафиолетовой составляющей — может убивать. Так что с этим изобретением для клетки (которая раньше, возможно, жила глубоко в темном море) возникло несколько проблем, на которые указывает Вехтерсхойзер.

Первая из них — проблема, как найти, где есть солнечный свет и как, используя эту информацию, двинуться к нему. Эта проблема была решена путем создания — впервые в ходе эволюции — органа чувств, имеющего функцию нашего глаза, то есть органа, химически связанного с каким-то уже существующим исполнительным механизмом движения клетки.

Вторая проблема — как избежать опасности получить слишком много ультрафиолетового излучения, как своевременно — до того, как организму будет причинен вред, — уйти куда-нибудь в тень, предположительно в более глубокие слои морской воды.

Таким образом в ходе эволюции глаза — даже самому раннему его предшественнику — пришлось взять на себя управление движением клетки. Ему пришлось стать частью механизма питания клетки и частью его системы движений, обеспечивающих безопасность, — системы избегания опасности. Глаз помогал избежать повреждений, наносимых клетке радиацией, помогал предотвратить опасность. Даже самая первая его функция предполагала предварительное знание состояний и возможностей окружающей среды.

Вехтерсхойзер обратил внимание на то, что революционное изобретение питания солнечным светом было бы саморазрушительным, если бы это второе, по существу защитное изобретение ухода от солнечного света (а также, предположительно, и движения к нему) не стало частью изобретения первоначального глаза и его связи с двигательным аппаратом. А отсюда в его теории возникает следующая проблема: как могли совпасть два эти великие изобретения?

9 Говоря о биохимических путях (biochemical pathways), а несколько далее о химических путях (chemical pathways), Поппер имеет в виду цепочку биохимических (химических) процессов (реакций), приводящих от одних веществ (продуктов) к другим. — Прим. перев. и ред.

204

Если мы интересуемся биологической эволюцией, особенно ее ранними стадиями, мы никогда не должны забывать того, что жизнь, по существу, есть химический процесс. Гераклит еще за пятьсот лет до рождества Христова сказал, что жизнь есть процесс, подобный огню, и наша жизнь действительно есть нечто вроде сложного процесса химического окисления. На самых ранних этапах эволюции, когда свободного кислорода не было, его роль играла сера. Как вы, возможно, знаете, именно открытие бактериями способа питаться солнечным светом — что, кстати, позднее привело к самоизобретению (self-invention) растительного мира — произвело величайшую из всех порожденных жизнью революций в окружающей нас среде: оно ввело в атмосферу кислород. И таким образом оно создало тот воздух, который мы знаем, который делает возможной нашу жизнь — жизнь, какой мы ее знаем, наше дыхание, наши легкие, наш огонь (внутри и вовне). Гераклит был прав: мы не вещи, а огни. Можно сказать несколько более прозаично, мы — как и все клетки — процессы метаболизма, сети химических процессов, высокоактивных (сопряженных с выделением и поглощением энергии) химических путей (pathways).

Великий бельгийский биохимик Марсель Флоркин (1900-1979) одним из первых ясно осознал, что эволюция жизни, или организмов, есть эволюция сетей химических путей. Сеть путей, образующая клетку в данный период времени, может позволить некоторому новому пути — часто это просто некоторая вариация старых путей — «привиться» к уже существующей системе. Не исключено, что этот новый путь был бы невозможен без каких-то продуктов, производимых старой системой путей. Как показал Флоркин, сеть химических путей существующей клетки часто сохраняет — как свою часть — архаические, старые пути, сформировавшиеся миллиарды лет назад, которые и делают возможными позднейшие «прививки». Это, указывал Флоркин, похоже на то, как анатомические пути в анатомическом строении развивающегося эмбриона могут сохранять некоторые черты его архаических предков, насчитывающих, может быть, несколько сотен миллионов лет. Таким образом существующие пути метаболизма (обмена веществ) могут обнаруживать нечто из его эволюционной истории — ситуация, напоминающая «биогенетический закон» Фрица Мюллера и Эрнста Геккеля.

Именно в рамках этих идей Флоркина Вехтерсхойзер сумел объяснить загадку совмещения двух великих изобретений — изобретения способа питаться солнечным светом и изобретения светочувствительности — архаического глаза. Объяснение состоит в том, что оба изобретения химически очень близки друг к другу: путь, приводящий к механизму питания солнечным светом, и путь, порождающий аппарат зрения, структурно связаны.

Мы можем умозрительно предположить, что это изобретение явилось результатом общей тенденции организмов исследовать окружающую их среду—в данном случае поднимаясь к поверхности моря. Предположительно, та или иная бактерия случайно развилась до такого состояния, которое позволило ей изобрести одновременно обе эти химически связанные «прививки». Другие организмы тоже смело поднимались к поверхности, но лишь для того, чтобы быть разрушенными солнечным светом. Однако один (а может быть несколько) из них обладали необходимым химическим снаряжением и потому (205:) выжили. Они смогли превратить верхний слой моря в богатейшее пастбище для своего потомства, а их потомство породило те массы кислорода, которые преобразовали атмосферу.

Таким образом, мы видим, что дарвиновский метод проб и ошибок оказывается методом (отчасти случайного) варьирования и наращивания химических путей. В существующих (extant) клетках эти пути управляются, на каждом химическом шаге, энзимами — высокоспециализированными химическими катализаторами, то есть химическими средствами ускорения специфических химических шагов, а сами энзимы отчасти управляются генами. Однако генетическая мутация и синтез нового энзима приведут к включению нового шага в систему химических путей, только если новый энзим случайно окажется приспособленным к существующей сети. Именно существующая структура сети путей определяет, какие вариации или приращения окажутся возможными. Всегда именно существующая сеть содержит в себе потенциал новых изобретений, и если подходящего энзима пока нет, он может вскоре появиться. В некоторых случаях он может решить будущую судьбу вида, определив, какие из возможных шагов будут реализованы. (Один шаг может привести к медленной эволюции, тогда как другой шаг — к каскаду дальнейших шагов. Оба шага являются в равной степени дарвинистскими, поскольку оба они — результат отбора; разницу в их скорости, вероятно, можно объяснить в химических терминах.)

Теперь я попытаюсь перечислить некоторые выводы, которые можно получить для теории познания из всего, что только что было сказано.

Основной урок можно сформулировать, быть может с некоторым преувеличением, так: даже у самых примитивных организмов и даже в самых простейших случаях наличия чувствительности все зависит от самого организма — от его структуры, состояния, активности. И даже если мы на время ограничим наше рассмотрение проблемой получения знаний об окружающей среде с использованием чувствительности организма к состоянию среды в данный момент — даже тогда все зависит от собственного состояния организма, его долгосрочной структуры, его готовности решать свои проблемы, его состояния активности.

Чтобы более полно развить то, что я очертил здесь лишь очень грубо, полезно использовать некий вариант кантовских терминов a priori и a posteriori. У Канта знание a priori означает знание, которым мы обладаем до чувственного восприятия, а знание a posteriori означает знание, которым мы владеем после чувственного восприятия; я буду использовать термины a priori и a posteriori только в этом временном или историческом смысле. (Сам Кант использовал свой термин a priori также и в смысле знания, не только предшествующего восприятию, но и «a priori верного (valid)», то есть необходимо или достоверно истинного. Я, конечно, не буду в этом за ним следовать, поскольку я подчеркиваю недостоверность и предположительность любого нашего эмпирического знания.) Так что я буду употреблять термин a priori для обозначения того рода знания — погрешимого или предположительного знания — которым организм обладал до чувственного восприятия; грубо говоря, это — врожденное знание. И я буду употреблять термин a posteriori (206:) для обозначения знания, получаемого благодаря использованию чувствительности организма к моментальным изменениям состояния окружающей среды. Пользуясь этой кантовской терминологией с теми оговорками, которые я только что сделал, мы теперь можем сказать, что позиция Канта — в высшей степени революционная в его время — состояла в следующем:

(A) Большая часть знания деталей или особенностей мгновенного состояния нашего окружения является знанием a posteriori.

(B) Такое знание a posteriori невозможно без знания a priori, которым мы так или иначе должны обладать, прежде чем сможем получить знание путем наблюдения, или a posteriori. Без этого то, что говорят нам наши чувства (senses), не будет иметь смысла (sense). Мы должны установить общую систему координат (frame of reference), в противном случае у нас не будет контекста, который придал бы смысл нашим ощущениям.

(C) Это знание a priori включает, в частности, знание о структуре пространства и времени (о пространственных и временных отношениях) и о причинности (о каузальных отношениях).

Я думаю, что по всем этим пунктам Кант прав. (Кстати сказать, я также считаю, что в этом отношении у него не было преемников, кроме, может быть, Шопенгауэра.) По моему мнению, Кант предвосхитил важнейшие результаты эволюционной теории познания.

Вместе с тем я иду гораздо дальше Канта. Я думаю, что, скажем, порядка 99 процентов знаний всякого организма является врожденным, встроенным в наше биохимическую конституцию. И я считаю, что 99 процентов знания, которое Кант считал знанием a posteriori, «данными», которые «даются» нам через посредство наших чувств, на самом деле является знанием не a posteriori, а a priori. Действительно наши чувства могут только (как это понимал сам Кант) давать нам ответы «да» или «нет» на наши собственные вопросы, до которых мы додумываемся и которые задаем a priori и которые часто бывают весьма изощренными. Более того, даже ответы типа «да» или «нет», которые мы получаем от наших чувств, мы должны еще проинтерпретировать в свете наших заранее сложившихся, предвзятых (preconceived) априорных идей. И, конечно, такая интерпретация часто бывает ошибочной.

Итак, все наше знание гипотетично. Это — приспособление к не вполне известной нам окружающей среде. Оно часто успешно, а часто неуспешно, оно есть результат предварительных проб и неизбежных ошибок и устранения ошибок. Некоторые из ошибок, включенных в наследуемую конституцию организма, устраняются путем устранения их носителя, то есть индивидуального организма. Однако некоторым ошибкам удается избежать устранения, и в этом одна из причин того, что все мы погрешимы: наше приспособление к окружающей среде никогда не оптимально и всегда несовершенно. Лягушка a priori устроена так, что может видеть свою жертву — муху — только когда та движется. Если же муха сидит неподвижно, лягушка ее не видит даже на очень близком расстоянии — аффектация лягушки несовершенна.

Организмы и их органы воплощают определенные ожидания относительно окружающей среды, а ожидания, как мы видели, гомологичны нашим (207:) теориям так же, как нос моей собаки гомологичен моему носу. Поэтому я выдвигаю гипотезу, что приспособления и ожидания гомологичны даже научным теориям (и, наоборот, теории гомологичны приспособлениям и ожиданиям). Теории часто содержат оценки. Чувствительность одноклеточного организма к свету, к теплу, к кислотности могут помочь ему избежать избытка или недостатка любого из этих факторов. Структура организма может воплощать теорию: «окружающая вода может быть опасной — слишком горячей или слишком холодной, слишком или недостаточно кислотной». Ясно, что подобные оценки могут возникнуть, только если организм способен предпринимать действия — например, удаляться, когда он предвидит опасность от этих состояний среды. Проблемы, ценности и деятельность развиваются совместно.

Я говорил ранее о происхождении архаического глаза. И теперь мы можем сказать, что в изобретении его воплотились новые открытия, новые теории, новые знания об окружающей среде, а также возможность появления новых ценностей. Действительно, первая бактерия не только осуществила новый процесс химического синтеза, но и вынесла его на поверхность моря и выжила после того как миллионы ее собратьев погибли — выжила, доказав своим выживанием, что она решила проблему приспособления; решив же эту проблему, она ввела новую теорию о новых ценностях. Это изобретение воплотилось в структуру организма, в новое наследуемое знание, а, следовательно, и в новое знание a priori.

В рамках этой великой революции мгновенные сигналы, посылаемые организму глазом, сами по себе не были слишком важными. Они становились важными только в совокупности с состоянием организма, например с его потребностью в пище. Глаз, конечно, помогал организму кормиться солнечными лучами, не будучи уничтоженным. Вместе с тем сами по себе эти сигналы, которые мы в силу гомологии можем назвать «данными», могли даже не замечаться. К действию ведут интерпретированные сигналы (а интерпретация есть часть действия): сигналы плюс новая теоретическая оценка преимуществ и опасности; не объективные «данные», а приманки и предостережения, принятые и истолкованные с помощью структуры организма, заданной a priori.

Мы видели, что даже для бактерий теории или гипотезы предшествуют сигналам, «ощущениям». И мне вряд ли нужно подчеркивать, что особенно в науке гипотезы предшествуют тому, что некоторые ученые все еще называют «данными»: этот термин вводит в заблуждение, поскольку они не даются нам, но активно (и подчас с большим риском) отыскиваются и приобретаются нами.

Наблюдения (или «данные») в науке могут привести к отказу от некоторой научной теории и тем самым побудить кого-то из нас придумать новую пробную теорию — предложить новую пробу. Такая новая теория — наше произведение, наша мысль, наше изобретение. Новую теорию редко придумывают больше чем несколько человек, хотя очень многие могут соглашаться с отвержением старой теории. Эти немногие — те, кто видит новую проблему. Увидеть новую проблему — это, может быть, самый трудный шаг при создании новой теории. (208:)

Изобретение глаза есть поэтому изобретение нового теоретического знания а priori, нового приспособления к окружающей среде. С самого начала оно было приспособлением к долгосрочной структуре среды — к существованию потенциально съедобного солнечного света, и потому в нем воплощается знание об этой структуре. Это — теоретическое знание очень высокой степени общности, почти на уровне кантовского знания о пространстве и времени. Оно создает возможность мгновенных «наблюдений» или, точнее, возможность приспособления к мгновенному состоянию окружающей среды. Оно может породить в организме состояние побуждения или отвращения и оно может сделать возможным осуществление заранее подготовленных воздействий на окружающую среду. Таким образом, изобретение теории очень высокой общности (в данном случае — изобретение органа чувств) может предшествовать наблюдению (использованию этого органа чувств): оно делает наблюдение возможным и вводит его в круг действий, доступных организму. И потому оно само является приспособлением, найденным с помощью проб и ошибок. Теории (научные и прочие) — это пробы, изобретения; они не являются результатами многих наблюдений, не выводятся из многочисленных данных.

Ясно, что изобретение первого глаза было великим достижением. Многое от него сохранилось, многое развилось дальше. И все-таки мы, как и все животные, забыли знание о том, что солнечный свет съедобен и как его надо есть. И до сего дня мы полностью не восстановили это знание.

Леди и джентльмены, я — один из тех, кто любит науку и считает, что она есть просвещенный здравый смысл. При этом я даже думаю, что она немногим более, нежели здравый смысл бактерий! Этот взгляд, несомненно, противоречит здравому смыслу, однако я, надеюсь, показал в этой лекции, что он не противоречит просвещенному здравому смыслу. Мне кажется, что я опроверг классический эмпиризм — «бадейную» теорию познания (bucket theory of mind), согласно которой мы получаем знания, просто открывая глаза и позволяя даруемым органами чувств или господом Богом «данным» вливаться в мозг, поглощающий их.

Кристофер Ишервуд выразил этот взгляд в названии своей книги: «Я — фотоаппарат» (Isherwood С. I am a Camera). Однако, придумывая это название, он забыл, что даже фотокамера должна иметь a priori встроенную конституцию; что бывают примитивные фотоаппараты и удивительно усовершенствованные фотокамеры; что в сумерках, когда плохой фотоаппарат ничего не зафиксирует, хороший может запечатлеть совершенную картину, которая даст нам все, что нам нужно. Хорошая фотокамера лучше приспособлена к окружающей среде и к нашим нуждам, то есть к нашим проблемам — в ней воплотились определенные ценности, которые мы сформировали, работая над усовершенствованием фотоаппаратов. Вместе с тем очень многого она не умеет. Например, она не умеет усовершенствовать саму себя и не может также изобрести ни новой проблемы, ни нового пробного решения.

Все организмы суть искатели проблем и решатели проблем. Всякое же решение проблем подразумевает оценки и, тем самым, ценности. Проблемы и ценности входят в мир только вместе с жизнью. И я не думаю, что компьютеры когда-нибудь изобретут важные новые проблемы или новые ценности. (209:)

Из новых ценностей, изобретенных нами, две кажутся мне самыми важными для развития знания: самокритичность (self-critical attitude) и истинность. Мы всегда должны учиться соответствовать требованиям первой и добиваться от своих теорий соответствия требованиям второй.

Первая из этих ценностей — самокритичность — входит в мир с объективными продуктами жизни, такими как паутина, птичьи гнезда и бобровые плотины — продуктами, которые можно починить или усовершенствовать. Возникновение самокритичности означает начало чего-то еще более важного — критического подхода (critical approach), который является критическим во имя объективной истины. (Я надеюсь, что именно критический подход вдохновил основателей Лондонской школы экономики выбрать своим гербом бобра, поправляющего плотину.)

Обе эти ценности — критический подход и объективная истина — входят в наш мир только вместе с человеческим языком, первым и самым важным продуктом человеческого разума. Язык дает возможность рассматривать наши теории критически — смотреть на них так, как будто это внешние объекты, как будто они принадлежат миру вне нас, который мы делим с другими. Теории становятся объектами критики подобно бобровым плотинам. И мы можем пытаться подправить их в свете важнейшей из наших ценностей: соответствия фактам — истинности.

Я часто говорил, что от амебы до Эйнштейна только один шаг. Оба работают методом проб и ошибок. Амеба должна ненавидеть ошибки, потому что она умрет, если ошибется. Но Эйнштейн знает, что мы можем учиться только на наших ошибках, и не жалеет сил, устраивая все новые проверки, чтобы обнаружить новые ошибки и устранить их из наших теорий. Шаг, который не может сделать амеба, но может сделать Эйнштейн — это достичь критичности, самокритичности, критического подхода. Это величайшая из добродетелей, которую изобретение языка делает достижимой для нас. Я верю, что она сделает мир (peace) во всем мире возможным.

Позвольте мне закончить цитатой из Альбрехта Дюрера, художника и ученого:

«И пусть то немногое, что мне удалось узнать, выйдет на свет дня, чтобы кто-нибудь лучший, чем я, смог угадать истину и в своем труде доказать и опровергнуть мою ошибку. И я порадуюсь, что все же послужил тому, чтобы эта истина стала явной». (210:)

Карл Поппер и логика социальных наук

Логика социальных наук*

Карл Р. Поппер

(298:)

Я хочу начать мой доклад о логике социальных наук с двух тезисов, в которых формулируется противопоставление нашего знания нашему незнанию.

Первый тезис. У нас есть немало знаний. Более того, мы знаем не только частности, имеющие сомнительный интеллектуальный интерес, но мы знаем также и вещи, которые не только имеют большое практическое значение,

* Popper Karl R. The Logic of the Social Sciences // Popper Karl R. In Search of a Better World. Lectures and Essays from Thirty Years. Translated by Bennett Laura J. with additional material by Mew Melitta. Translation revised by Popper Karl, Sir, and Mew Melitta. London: Routledge, 1992, pp. 64-81.

Примечание автора: Эта статья представляет собой вступительный доклад на конференции Германского социологического общества в Тюбингене в 1961 г. Она впервые была опубликована на немецком языке в «Kölner Zeitschrift für Soziologie und Sozialpsychologie», vol. 2, № 14, 1962, pp. 233-248. Предполагалось, что мой доклад положит начало дискуссии. Профессору Т. Адорно было предложено продолжить эту дискуссию в его содокладе, в котором он по существу согласился со мной. Однако, когда была опубликована книга «Das Positivismusstreit in Deutchen Soziologie» (Hrsg. Maus П., Fürstenberg F. Neuwied and Berlin: Hermann Luchterhand Verlag, 1969), Адорно начал ее двумя полемическими статьями, занявшими вместе около ста страниц; за ними следовал мой доклад, содоклад Адорно и ряд других статей, не представленных на упомянутой конференции. Очень маловероятно, чтобы любой читатель этой книги заподозрил, что дискуссия на конференции началась с моего доклада, а агрессивные сто страниц Адорно, открывающие книгу, были написаны специально для нее значительно позже.

Примечание английского переводчика издания 1992 г. Лауры Беннет: В основном тексте перевода данной статьи К. Поппера на английский язык использован вариант ее перевода, напечатанный в книге «The Positivist Dispute in German Sociology» (Ed. by Adorno T. W. et at. Translated by Adey Glyn and Frisby David. London: Harper & Row, 1976), представляющей собой перевод на английский язык книги «Der Positivismusstreit in Deutschen Soziologie» (Hrsg. Maus H., Fürstenberg F. Neuwied and Berlin: Hermann Luchterhand Verlag, 1969). Для настоящего издания этот перевод был пересмотрен и дополнен, особенно там, где он заметно отходил от немецкого оригинала.

Примечание переводчика и редактора русского издания: Как следует из приведенных примечаний автора этой статьи Карла Поппера и ее переводчика на английский язык в издании 1992 г. Лауры Беннет, эта статья дважды издавалась на немецком языке и дважды — на английском, причем при ее английском издании она дважды правилась и уточнялась. Отметим также — это, конечно, не больше чем совпадение, — что этот доклад К. Поппера также дважды публикуется на русском языке: первоначально он был опубликован в журнале «Вопросы философии», 1992, № 10, с. 65-75, а для настоящего издания сделан новый перевод с последнего указанного в начале этого подстрочного примечания английского варианта «Логики социальных наук». При этом учтены расхождения между двумя английскими переводами этого доклада, в частности в подстрочных примечаниях — авторских и подготовленных переводчиком и редактором русского издания — отмечены добавления, внесенные автором в английское издание 1976 г. по сравнению с немецкими изданиями, а также приведены фрагменты, которые были в первом варианте этой статьи, но затем были исключены из нее К. Поппером.

В английском издании 1992 г. имеется только одно примечание — подстрочное примечание, которое совпадает с только что приведенными авторским примечанием и примечанием английского переводчика издания этой статьи 1992 г. Все остальные примечания принадлежат переводчику и редактору настоящего сборника и в основном поясняют различия между английскими изданиями этой работы К. Поппера 1976 и 1992 гг. (299:)

но и могут, вдобавок, дать нам глубокое теоретическое видение (insight) и удивительное понимание мира.

Второй тезис. Наше незнание безгранично и отрезвляюще. Именно поразительный прогресс естественных наук (о котором идет речь в моем первом тезисе) постоянно напоминает нам о нашем незнании, даже в области естественных наук.

Сказанное с новой стороны раскрывает нам сократовскую идею незнания. С каждым шагом вперед, с каждой решенной проблемой мы не только открываем новые, нерешенные проблемы, мы также обнаруживаем, что там, где мы, казалось, стоим на твердой и безопасной почве, на самом деле все ненадежно и неустойчиво.

Конечно, эти два моих тезиса о знании и незнании лишь по видимости противоречат друг другу. Основная причина этого кажущегося противоречия состоит в том, что слово «знание» используется в этих двух тезисах в достаточно разных смыслах. Однако оба эти смысла, как и оба сформулированных мною тезиса, настолько важны, что я предлагаю открыто высказать это в следующем, третьем тезисе.

Третий тезис. У любой теории познания есть фундаментально важная задача, которую можно даже рассматривать как решающее испытание для нее: от нее требуется воздать должное нашим первым двум тезисам, прояснив отношения между нашим замечательным и все растущим знанием и нашим постоянно возрастающим пониманием того, что мы на самом деле ничего не знаем.

Если хоть немного подумать над этим тезисом, становится почти очевидным, что логика познания должна заниматься этой напряженностью (tension) между знанием и незнанием. Важное следствие этого понимания формулируется в моем четвертом тезисе. Однако прежде чем представить этот четвертый тезис, я хочу принести свои извинения слушателям и читателям за то, что в моем докладе будет сформулировано большое количество пронумерованных тезисов. В свое оправдание могу сказать, что это организаторы конференции предложили мне подготовить мой доклад именно в такой форме, чтобы облегчить содокладчику более четкое представление его критических контртезисов. Я нашел это предложение очень полезным, несмотря на то, что подобный стиль может создать впечатление догматизма. Итак, мой четвертый тезис таков.

Четвертый тезис. В той мере, в какой вообще можно сказать, что наука или познание «начинает с» чего-то, можно сказать следующее: познание не начинается с восприятий, или наблюдений, или с собирания данных или фактов; оно начинается с проблем. Поэтому можно сказать: нет знания без проблем, но также и нет проблем без знания. А это означает, что познание начинается с напряженности между знанием и незнанием. «Нет проблем без знания — нет проблем без незнания.» Ведь любая проблема возникает из открытия, что с нашим предполагаемым знанием что-то не в порядке, или, с логической точки зрения, — с открытия внутреннего противоречия в нашем предполагаемом знании или противоречия между нашим предполагаемым (300:) знанием и фактами, или, точнее, — с открытия видимого (apparent) противоречия между нашим предполагаемым знанием и предполагаемыми фактами. В то время как первые три мои тезиса могут — в силу своего абстрактного характера — создать впечатление, что они несколько далеки от нашей темы — логики социальных наук, я хотел бы заметить, что мой четвертый тезис вводит нас в самую ее сердцевину. Это можно сформулировать как мой пятый тезис.

Пятый тезис. Как и во всех других науках, в социальных науках наши занятия оказываются успешными или безуспешными, интересными или скучными, плодотворными или бесплодными в точном соответствии со значимостью или интересом проблем, которыми мы занимаемся, а также, конечно, в точном соответствии с честностью, прямотой и простотой, с которыми мы к этим проблемам подходим. Все это, конечно, относится не только к теоретическим проблемам. Серьезные практические проблемы, такие как бедность, неграмотность, политический гнет, трудности, возникающие по поводу гражданских прав, являлись важными исходными точками исследований в области социальных наук. И эти практические проблемы приводили к умозрениям, к теоретизированию и тем самым — к теоретическим проблемам. Во всех без исключения случаях именно характер и качество проблемы — и, конечно, смелость и оригинальность предложенного решения — определяли ценность или отсутствие ценности полученного научного результата.

Таким образом, отправным пунктом всегда является проблема, а наблюдение может стать чем-то вроде отправного пункта, только если оно обнаружит проблему или, другими словами, если удивит нас, если оно покажет нам, что с нашим знанием, с нашими ожиданиями, с нашими теориями не все в порядке. Таким образом, наблюдение создает проблему, только если оно сталкивается с некоторыми из наших осознанных или неосознанных ожиданий. А это значит, что отправным пунктом нашей научной работы является не столько чистое наблюдение само по себе, сколько наблюдение, играющее определенную роль, то есть наблюдение, создающее проблему.

Теперь я могу сформулировать свой главный тезис — шестой. Он состоит из следующих положений:

Шестой тезис.

(a) Метод социальных наук, как и метод естественных наук, состоит в попытках предложить пробные решения тех проблем, с которых начались наши исследования.

Решения предлагаются и критикуются. Если предложенное решение не доступно для критики по существу вопроса (pertinent criticism), оно исключается из рассмотрения как ненаучное, хотя, быть может, только временно.

(b) Если предложенное решение доступно для критики по существу вопроса, мы пытаемся опровергнуть его, ибо всякая критика состоит в попытках опровержения.

(c) Если предложенное решение опровергнуто нашей критикой, мы пробуем другое решение.

(d) Если оно выдерживает критику, мы временно принимаем его: мы принимаем его как достойное дальнейшего обсуждения и критики. (301:)

(e) Таким образом, метод науки есть метод пробных попыток решить наши проблемы с помощью предположений (или озарений (brain-waves)), контролируемых суровой критикой. Это — осознанно критическое развитие метода «проб и ошибок».

(f) Так называемая объективность науки заключается в объективности критического метода. Это означает прежде всего, что никакая теория не является недоступной для критики, а также что основное средство логической критики — логическое противоречие — объективно.

Основную идею, лежащую в основе моего главного тезиса, можно сформулировать еще и так:

Седьмой тезис. Напряженность между знанием и незнанием ведет к проблемам и к пробным решениям. Однако эта напряженность никогда не преодолевается, ибо оказывается, что наше знание — это всегда только предложение некоторых пробных решений. Таким образом, само понятие знания включает в принципе возможность того, что оно может оказаться ошибочным и потому — нашим незнанием. И единственный способ оправдать (justifying) наше знание сам является всего лишь временным, ибо он состоит в критике, точнее — в апелляции к тому факту, что до сих пор наше пробное решение, как кажется, выдерживало самую далеко идущую критику.

Не существует позитивных оправданий (justification): ни одно оправдание не идет дальше того, что указано в седьмом тезисе. В частности, невозможно показать, что наши пробные решения являются вероятными (в любом смысле, который удовлетворял бы законы исчисления вероятностей).

Возможно, эту мою позицию можно назвать «критицизмом»1.

Чтобы дать лучшее представление о моем главном тезисе и о его значении для социологии, может быть, полезно противопоставить его некоторым другим тезисам, принадлежащим к широко распространенной методологии, которая часто принимается и используется совершенно неосознанно и некритически.

Существует, например, заплутавшийся (misguided) и ошибочный методологический подход натурализма, или сциентизма, провозглашающий, что социальным наукам давно пора научиться у естественных наук тому, что такое научный метод. Этот заплутавшийся натурализм выдвигает такие требования, как: начинайте с наблюдений и измерений, например, со сбора статистических данных; затем с помощью индукции переходите к обобщениям и к формулированию теорий. Предполагается, что таким путем вы приблизитесь к идеалу научной объективности в той мере, в какой это вообще возможно для социальных наук. При этом, однако, вы не должны забывать о том, что достичь объективности в социальных науках гораздо труднее (если в них ее вообще можно достичь), чем в естественных. Это происходит потому, что быть объективным значит не давать влиять на себя своим собственным ценностным суждениям (value judgement), то есть (как это называл Макс

1 В английском издании этой работы 1976 г. — в «The Positivist Dispute in German Sociology» — вместо слова «критицизм» использовалось выражение «критический подход* («the critical approach») и далее следовала фраза: «Слово «критический» намекает здесь на то, что эта позиция имеет связь с философией Канта». — Прим. перев. и ред. (302:)

Вебер) быть «свободным от ценностей». Однако лишь в редчайших случаях представитель социальных наук может освободиться от системы ценностей своего социального класса, чтобы достичь хотя бы ограниченной «свободы от ценностей» и «объективности».

Каждый из тезисов, который я приписал здесь этому заплутавшемуся натурализму, по моему мнению, совершенно ошибочен: все они основаны на неправильном понимании методов естественных наук, собственно говоря — на мифе, к сожалению, слишком широко распространенном и слишком влиятельном. Это — миф об индуктивном характере методов естественных наук и о характере объективности в естественных науках. Я предполагаю в оставшейся части моего доклада посвятить небольшую часть драгоценного времени, имеющегося в моем распоряжении, критике этого заплутавшегося натурализма2.

Конечно, многие представители социальных наук могут отказаться от того или иного из тезисов, которые я здесь приписал заплутавшемуся натурализму. Тем не менее, похоже, что этот натурализм в последнее время взял верх в социальных науках, — быть может, за исключением политической экономии, — во всяком случае в англоязычных странах. Я хочу зафиксировать эту победу в моем восьмом тезисе.

Восьмой тезис. До второй мировой войны социология рассматривалась как общая теоретическая социальная наука, сравнимая, может быть, с теоретической физикой, а социальная антропология — как социология очень специфических, а именно примитивных обществ. Сегодня3 это отношение полностью перевернуто, и на этот факт следует обратить внимание. Социальная антропология, или этнология, стала общей социальной наукой, а социология все в большей и большей степени примиряется с ролью одной из составных частей социальной антропологии — социальной антропологией высокоиндустриализированных форм западноевропейского и американского обществ. Говоря короче, отношение между социологией и антропологией перевернулось. Социальная антропология из прикладной дескриптивной дисциплины была повышена в ранг фундаментальной науки, а антрополог из скромного и несколько близорукого полевого работника был возведен в ранг дальнозоркого и глубокого социального теоретика и глубинного социального психолога. Теперь бывший социолог-теоретик должен быть счастлив найти применение в качестве полевого работника и специалиста с задачей наблюдать и описывать тотемы и табу белых туземцев в странах Западной Европы и Соединенных Штатах Америки.

Вместе с тем, вероятно, не стоит воспринимать эту перемену судеб социальных наук слишком серьезно, особенно учитывая то, что нет такой вещи, как сущность предмета науки. Это приводит меня к моему девятому тезису.

2 В издании 1976 г. здесь было примечание: «То, что мои франкфуртские оппоненты называют позитивизмом, мне кажется тем же самым, что я здесь называю «заплутавшимся натурализмом». Они склонны игнорировать тот факт, что я его отвергаю». — Прим. перев.

3 В издании 1976 г в этом месте статьи имелось такое примечание: «С тех пор, как это было написано в 1961 г., возникла сильная реакция против критикуемых здесь тенденций». — Прим. перев. (303:)

Девятый тезис. Так называемый предмет науки есть просто конгломерат проблем и пробных решений, отграниченный искусственным образом. То, что реально существует, — это проблемы и научные традиции.

Несмотря на этот девятый тезис, полный переворот в отношениях между социологией и антропологией чрезвычайно интересен — не в связи с предметами наук и их названиями, а потому, что он указывает на победу псевдонаучного метода. Таким образом, я прихожу с моему следующему тезису.

Десятый тезис. Победа антропологии — это победа метода, который считается основанным на наблюдении, дескриптивным и использующим индуктивные обобщения. Прежде всего это победа того, что считается методом естественных наук. Это Пиррова победа: еще одна такая победа, и мы, то есть и антропология, и социология, пропали.

Я готов признать, что мой десятый тезис сформулирован, быть может, слишком резко. Я признаю, конечно, что много важного и интересного было открыто социальной антропологией — одной из самых успешных социальных наук. Более того, я готов признать, что для нас, европейцев, может быть очень увлекательно и поучительно взглянуть на самих себя, хотя бы для разнообразия, сквозь очки социального антрополога. Однако хотя эти очки, быть может, окрашены ярче других, они не становятся от этого более объективными. Антрополог — не наблюдатель с Марса, которым он так часто себя считает и чью социальную роль он так часто (и не без смака) пытается играть. У нас нет также никаких причин полагать, будто обитатель Марса увидел бы нас более «объективно», чем мы сами себя видим.

По этому случаю я хотел бы рассказать историю, в каком-то смысле, конечно, представляющую крайний случай, но отнюдь не уникальную. Хоть это и подлинная история, в данном контексте это неважно. Если она покажется вам невероятной, можете считать ее выдуманной, свободно сочиненной иллюстрацией, предназначенной разъяснить некоторый важный момент с помощью грубого преувеличения.

Много лет назад я участвовал в четырехдневной конференции, организованной неким теологом с участием философов, биологов, антропологов и физиков — по одному-два человека от каждой дисциплины. Всего присутствовало восемь человек. Тема была, по-моему, «Наука и гуманизм». После некоторых первоначальных затруднений и пресечения попытки произвести на нас впечатление «возвышенной аргументацией»4, совместные усилия четырех или пяти участников сумели вывести обсуждение на необычно высокий уровень. Наша конференция достигла той стадии, — по крайней мере, мне так казалось, когда у всех нас было счастливое чувство, что все мы чему-то друг у друга учимся. Во всяком случае, мы все были погружены в предмет обсуждения, когда без всякого предупреждения выступил антрополог.

«Вы, возможно удивлены тем, — сказал он, — что я до сих пор ничего не говорил на этой конференции. Это связано с тем, что я наблюдатель. Как

4 В издании 1976 г. вместо слова «аргументацией» стояло слово «глубиной», к которому было дано примечание: «Erhabene Tiefe (нем.) — термин Гегеля, который не понял, что возвышенная глубина — это просто плоскость». — Прим. перев. (304:)

антрополог, я явился на эту конференцию не столько затем, чтобы участвовать в вашем вербальном поведении, сколько затем, чтобы наблюдать ваше вербальное поведение. И это мне удалось сделать. Поэтому я не всегда успевал следить за фактическим содержанием вашего обсуждения. Однако такой человек, как я, изучивший десятки дискуссионных групп, узнает со временем, что обсуждаемая тема относительно несущественна. Мы, антропологи, — это почти дословно, насколько я могу вспомнить, — учимся рассматривать такие социальные явления извне, с более объективной точки зрения. Нас интересует5, например, каким образом тот или иной из участников пытается доминировать над группой и как его попытки отвергаются остальными, либо каждым в отдельности, либо в коалиции; как после нескольких попыток такого рода устанавливается иерархический порядок и тем самым равновесие в группе, а также групповой ритуал вербализации. Эти вещи всегда очень похожи, независимо от разнообразия обсуждаемых вопросов».

Мы выслушали до конца нашего антропологического посетителя с Марса, а затем я поставил ему два вопроса. Первый: может ли он высказать какие-нибудь замечания по поводу фактического результата наших обсуждений? И второй: не видит ли он, что существуют такие вещи, как безличные основания или аргументы, которые могут быть верны или неверны? Он ответил, что ему пришлось слишком сосредоточиться на наблюдении за нашим групповым поведением, чтобы в подробностях следить за нашей аргументацией; более того, если бы он это делал, он поставил бы под угрозу (так он сказал) свою объективность: ведь он мог бы включиться в спор, мог бы позволить себе увлечься им, он стал бы одним из нас, а это был бы конец его объективности. Кроме того, его учили не судить о буквальном содержании вербального поведения (он непрерывно употреблял термины «вербальное поведение» и «вербализация») и не считать его чем-то важным. Его интересует, сказал он, социальная и психологическая функция этого вербального поведения. И он добавил: «В то время как аргументы и основания производят впечатление на вас как на участников дискуссии, нас интересует тот факт, что с помощью таких средств вы можете производить впечатление и влиять друг на друга. И, конечно, нас интересуют симптомы такого влияния. Нас интересуют такие понятия, как выразительность, колебание, вмешательство, уступка. Нас никогда не интересует фактическое содержание обсуждения, а только роли, играемые разными участниками: драматическое взаимодействие как таковое. Что же касается так называемых аргументов, то они, конечно, один из аспектов вербального поведения, не более важный, чем остальные. Мысль о том, что можно ясно отличать аргументы от других импрессивных вербализаций — чисто субъективная иллюзия, как и мысль о различии между объективно верными и объективно неверными аргументами. Если уж нас очень прижмут, мы можем классифицировать аргументы по тем сообществам или группам, в которых они в то или иное время принимаются как достоверные или недостоверные. То, что элемент времени играет в этом случае свою роль, видно также из того факта, что так называемые аргументы, в некоторый момент времени принятые

5 В издании 1976 г далее следовали слова «не «что», не тема, а как» — Прим. перев. (305:)

такой дискуссионной группой, как эта, могут тем не менее впоследствии быть раскритикованы или отвергнуты одним из участников обсуждения».

Я не собираюсь затягивать обсуждение этого случая. Я полагаю, что в этой аудитории нет надобности указывать на то, что крайняя позиция моего антропологического друга имеет свои интеллектуальные корни не только в бихевиористическом идеале объективности, но и в некоторых идеях, выращенных на германской почве. Я имею в виду идею философского релятивизма: исторического релятивизма, полагающего, что нет объективной истины, а есть только истины для той или иной эпохи, и социологического релятивизма, который учит, что есть только истины или науки для того или иного клана, или группы, или профессии, такие как пролетарская наука или буржуазная наука. Я думаю также, что социология знания несет за это полную долю ответственности, ибо она внесла свой немалый вклад в предысторию догм, эхом которых явился мой антропологический друг. Конечно, тогда, на нашей конференции, он занял в какой-то мере крайнюю позицию. Вместе с тем эту позицию, особенно если слегка ее модифицировать, нельзя считать ни нетипичной, ни неважной.

Однако эта позиция абсурдна. Поскольку я подробно критиковал исторический и социологический релятивизм, как и социологию знания, в других местах, здесь я воздержусь от критики. Я ограничусь очень кратким обсуждением наивного, заплутавшегося представления о научной объективности, которое лежит в основе этой позиции.

Одиннадцатый тезис. Совершенно неверно считать, что объективность науки зависит от объективности ученого. И совершенно неверно считать, что позиция представителя естественных наук более объективна, чем позиция представителя общественных наук. Представитель естественных наук так же пристрастен (partisan), как и любой другой человек, и если только он не принадлежит к тем немногим, кто непрерывно продуцирует новые идеи, он, к сожалению, часто бывает сильно предубежденным, лелея свои собственные идеи односторонне и в пользу своих пристрастий. Даже некоторые из наиболее выдающихся современных физиков были основателями научных школ, оказавших мощное сопротивление новым идеям.

Однако у этого моего тезиса есть и позитивная сторона, и это более важно. Она образует содержание моего двенадцатого тезиса.

Двенадцатый тезис. То, что можно назвать научной объективностью, основывается исключительно на той критической традиции, которая, невзирая на всякого рода сопротивление, так часто позволяет критиковать господствующую догму. Иными словами, научная объективность — это не дело отдельных ученых, а социальный результат взаимной критики, дружески-вражеского разделения труда между учеными, их сотрудничества и их соперничества. По этой причине она зависит отчасти от ряда социальных и политических обстоятельств, делающих такую критику возможной.

Тринадцатый тезис. Так называемая социология знания, которая видит объективность в поведении отдельных ученых, а отсутствие объективности пытается объяснить в терминах социальной среды обитания (habitat) ученого, полностью упускает из вида следующий решающий момент: объективность (306:) опирается исключительно на взаимную критику по существу дела (pertinent). Социология знания упускает из вида не более и не менее как саму социологию знания: теорию научной объективности. Объективность можно объяснить только в терминах таких социальных идей, как конкуренция (отдельных ученых и научных школ), традиция (в основном — критическая традиция), социальные институты (например, публикации в различных конкурирующих журналах или у различных конкурирующих издателей; обсуждение на конференциях), государственная власть (то есть ее политическая терпимость к свободному обсуждению).

Такие второстепенные детали, как, например, социальная или идеологическая «среда обитания» исследователя, имеют тенденцию в конечном счете элиминироваться в ходе этого процесса, хотя в краткосрочной перспективе они, конечно, всегда играют роль.

Точно так же, как и проблему объективности, так называемую проблему «свободы от ценностей» можно решить гораздо более свободным путем, чем это делается обычно.

Четырнадцатый тезис. В критическом обсуждении существа вопроса (pertinent critical discussion) можно выделить следующие вопросы: (1) Вопрос истинности некоторого утверждения; вопрос его релевантности — насколько он относится к существу дела; вопрос о его интересности и о его значимости для интересующих нас проблем. (2) Вопрос о его релевантности, интересности и значимости с точки зрения различных вненаучных проблем, например, проблемы человеческого благополучия, или проблемы национальной обороны, или агрессивной националистической политики, промышленной экспансии, приобретения личного богатства.

Очевидно, невозможно полностью исключить все такие вненаучные интересы из научных исследований. И их точно так же невозможно исключить из исследований в области естественных наук, например, в физике, как и из социальных наук.

Что возможно, что важно и что придает науке ее специфический характер — это не исключение вненаучных интересов, а скорее проведение различия между интересами, не относящимися к поиску истины, и чисто научным интересом к истине. Вместе с тем хотя истина — наша главная научная ценность, она не является единственной ценностью. Релевантность, интерес и значимость (значимость высказываний с точки зрения чисто научной проблемной ситуации) — тоже научные ценности первого порядка, и это относится и к таким научным ценностям, как плодотворность, объяснительная сила, простота и точность.

Таким образом, существуют такие положительные и отрицательные ценности, которые являются чисто научными, и такие, которые являются вненаучными. И хотя невозможно отделить научную работу от вненаучных приложений и оценок, одна из задач научной критики и научного обсуждения — бороться против смешения различных сфер ценностей и, в частности, отделять вненаучные оценки от вопросов истинности.

Этого, конечно, нельзя добиться раз и навсегда, с помощью декрета, но это остается одной из постоянных задач взаимной научной критики. (307:)

Чистота чистой науки — идеал, по предположению недостижимый, однако это идеал, за который мы постоянно боремся — и будем бороться — средствами критики.

Формулируя четырнадцатый тезис, я сказал, что практически невозможно изгнать вненаучные ценности из научной деятельности. Похоже обстоит дело и с объективностью: мы не можем лишить ученого его пристрастий, не лишив его в то же время его человечности, и мы не можем подавить или уничтожить его ценностные суждения, не уничтожив его как человека и как ученого. Наши мотивы и наши чисто научные идеалы, включая идеал бескорыстного поиска истины, глубоко укоренены во вненаучных и отчасти религиозных ценностных суждениях. Объективный и «свободный от ценностей» ученый не является идеалом ученого. Без страсти мы не можем достигнуть ничего — и уж конечно не в чистой науке. Выражение «любовь к истине» — не просто метафора.

Значит, дело не только в том, что объективность и свобода от ценностей практически недостижимы для отдельного ученого, а в том, что объективность и «свобода от ценностей» — сами по себе ценности. А поскольку свобода от ценностей сама есть ценность, требование безусловной свободы от ценностей парадоксально. Это возражение не очень важно, но стоит заметить, что этот парадокс сразу же исчезает сам по себе, как только мы заменим требование свободы от ценностей требованием признать, что в число задач научной критики входит указывать на смешение ценностей и отделять чисто научные проблемы ценностей — проблемы истинности, релевантности, простоты и т.п. — от вненаучных проблем.

До сих пор я пытался вкратце развить мое общее утверждение, что метод науки состоит в выборе интересных проблем и в критике наших всегда пробных и временных попыток их решить. И я пытался, кроме того, показать — используя в качестве примеров два неоднократно обсуждавшиеся вопроса о методе социальных наук6, — что этот критический подход к методам (как его можно назвать) ведет к вполне разумным методологическим результатам. Вместе с тем, хотя я сказал несколько слов об эпистемологии, о логике познания и несколько критических слов о методологии социальных наук, я внес пока очень небольшой позитивный вклад в тему моего доклада — логику социальных наук.

Я не хочу задерживать вас, объясняя причины, по которым я считаю важным отождествить научный метод, хотя бы в первом приближении, с критическим методом. Вместо этого я предпочел бы перейти прямо к некоторым чисто логическим вопросам и моим логическим тезисам.

Пятнадцатый тезис. Самая важная функция чисто дедуктивной логики — быть органоном критики.

Шестнадцатый тезис. Дедуктивная логика есть теория правильности (validity) логических выводов, или отношения логического следования. Необходимое и ключевое условие правильности логического следования следу-

6 Видимо, К. Поппер имеет в виду вопрос собственно о методе социальных наук и вопрос об объективности в социальном познании. — Прим. перев. и ред. (308:)

ющее: если посылки правильного вывода истинны, то и заключение должно быть истинным.

Это можно выразить и так: дедуктивная логика есть теория передачи истинности от посылок к следствию.

Семнадцатый тезис. Мы можем сказать: если посылки истинны, а вывод правилен, то заключение должно быть истинным, и, следовательно, если заключение правильного вывода ложно, то невозможно, чтобы его посылки были истинны.

Этот тривиальный, но решающий результат можно также выразить следующим образом: дедуктивная логика есть не только теория передачи истинности от посылок к заключению, она есть в то же время теория обратной передачи ложности от заключения к по крайней мере одной из посылок.

Восемнадцатый тезис. Таким образом, дедуктивная логика становится теорией рациональной критики, потому что всякая рациональная критика представляет собой попытку показать, что из критикуемого нами утверждения следуют неприемлемые заключения. Если нам удалось логически вывести из некоторого утверждения неприемлемые заключения, это утверждение можно считать опровергнутым.

Девятнадцатый тезис. В науке мы работаем с теориями, то есть с дедуктивными системами. Это объясняется двумя причинами. Во-первых, теория или дедуктивная система есть попытка объяснения, а следовательно попытка решить некоторую научную проблему. Во-вторых, теорию, то есть дедуктивную систему, можно рационально критиковать через ее следствия. А это значит, что предметом рациональной критики является пробное решение.

Вот что можно сказать о формальной логике как об органоне критике.

Два фундаментальные понятия, которые я только что широко употреблял, требуют дальнейшего разъяснения: понятие истины и понятие объяснения.

Двадцатый тезис. Понятие истины необходимо для развиваемого мною критического подхода. Критикуем мы ведь как раз утверждение о том, что некоторая теория истинна. Как критики теории, мы, очевидно, пытаемся продемонстрировать, что это утверждение необоснованно, что оно ложно.

Важную методологическую идею, что мы можем учиться на собственных ошибках, невозможно понять без регулятивной идеи истины: любая ошибка состоит попросту в неспособности достичь нашей цели, удовлетворить нашему стандарту объективной истинности, которая является нашей регулятивной идеей. Мы называем высказывание «истинным», если оно соответствует фактам, то есть если вещи именно таковы, как это описано в высказывании. Это то, что называется абсолютным, или объективным понятием истины, которым мы постоянно пользуемся. Успешная реабилитация этого абсолютного понятия истины — один из важнейших результатов современной логики.

Только что высказанное замечание исходит из того, что понятие истины было в последнее время поставлено под сомнение. И действительно это было тем фактором, который определил господствующие релятивистские идеологии нашего времени. Вот почему я склонен считать реабилитацию (309:) понятия истины логиком и математиком Альфредом Тарским самым важным философским результатом современной математической логики.

Я, конечно, не могу детально обсуждать здесь этот результат, могу только — по сути чисто догматически — сказать, что Тарский сумел самым простым и убедительным образом объяснить, в чем состоит соответствие высказывания фактам. Однако именно ощущение безнадежной трудности этой задачи привела к скептическому релятивизму, о социальных последствиях которого, я уверен, мне здесь не надо говорить.

Второе использованное мною понятие, которое может потребовать разъяснения — это идея объяснения, точнее, идея причинного объяснения.

Чисто теоретическая проблема, то есть проблема из области чистой науки, всегда состоит в том, чтобы найти некоторое объяснение: объяснение того или иного факта, явления, примечательной регулярности или примечательного исключения из правил. То, что мы надеемся объяснить, называется объясняемым (экспликандом). Пробное решение проблемы, то есть пробное объяснение, всегда состоит в построении теории, дедуктивной системы, которая позволяет нам объяснить объясняемое, связав его логически с другими фактами (с так называемыми начальными условиями). Полностью эксплицитное, или явное, объяснение всегда представляет собой построение логического вывода (или выводимости) объясняемого из теории, к которой добавлены некоторые начальные условия.

Таким образом, основная логическая схема всякого объяснения состоит из логического дедуктивного вывода, посылки которого состоят из теории и некоторых начальных условий7, а заключением является объясняемое.

Эта основная схема имеет удивительно большое число приложений. С ее помощью, можно указать, например, на различие между гипотезами ad hoc и независимо проверяемыми гипотезами. Далее, и это может быть для вас более интересно, она дает возможность проанализировать логически — и очень простым образом — различие между теоретическими проблемами, историческими проблемами и проблемами прикладных наук. А это показывает, что существует полное логическое оправдание знаменитого различия между теоретическими, или номотетическими, и историческими, или идиографическими, науками, если только в данном контексте понимать под «наукой» любую попытку решить определенное множество проблем, которое может быть выделено логически.

Вот что я могу сказать для разъяснения используемых мною логических понятий.

Оба эти понятия — понятия истины и понятие объяснения — делают возможным логическое выведение (logical development) других понятий8, которые, возможно, еще важнее для логики познания, или методологии науки.

7 В издании 1976 г. здесь было примечание: «В социальных науках посылки объяснения обычно состоят из ситуационной модели и так называемого «принципа рациональности». Эти «объяснения в рамках ситуационной логики» вкратце рассматриваются в двадцать пятом и двадцать шестом тезисах настоящего доклада». — Прим. перев.

8 В издании 1976 г., которое — напоминаю читателям — было английским переводом оригинального немецкого текста К. Поппера 1962 и 1969 гг., вместо «логическое выведение» было напечатано (310:)

Первое из этих понятий — понятие приближения к истине (approximation to the truth); второе — понятие объяснительной силы или объяснительного содержания теории (explanatory power or explanatory content of a theory).

Эти два понятия — чисто логические, поскольку их можно определить с помощью чисто логических понятий истинности высказывания и содержания высказывания, то есть класса логических следствий дедуктивной теории.

Оба эти понятия — относительные. Хотя каждое высказывание истинно или ложно, тем не менее одно высказывание может представлять собой лучшее приближение к истине, чем другое высказывание. Так будет, например, в том случае, если одно высказывание имеет «больше» истинных и «меньше» ложных следствий, чем другое. (Предполагается, что подмножества истинных и ложных следствий множеств всех следствий этих двух высказываний сравнимы.) Тогда легко показать, что мы правильно считаем, что теория Ньютона представляет собой лучшее приближение к истине, чем теория Кеплера.

Аналогично можно показать, что объяснительная сила теории Ньютона больше, чем у теории Кеплера.

Таким образом, мы приходим к логическим понятиям, лежащим в основе оценок наших теорий и позволяющие нам осмысленно говорить о прогрессе или регрессе применительно к научным теориям.

Вот что я хотел сказать здесь об общей логике познания. По поводу конкретно логики социальных наук я хотел бы сформулировать еще несколько тезисов.

Двадцать первый тезис. Не существует чисто наблюдательной науки. Существуют только науки, в которых мы теоретизируем (более или менее осознанно или критически). Это относится и к социальным наукам.

Двадцать второй тезис. Психология — социальная наука, поскольку наши мысли и действия во многом зависят от социальных условий. Такие понятия, как (а) подражание, (б) язык, (в) семья, очевидно, социальные понятия, и ясно, что ни психология обучения или мышления, ни, например, психоанализ не могли бы существовать, если бы они не использовали те или иные из этих социальных понятий. Таким образом, психология предполагает социальные понятия; это показывает, что невозможно объяснить общество исключительно в психологических терминах или свести его к психологии. Поэтому мы не можем рассматривать психологию как основу всех социальных наук.

Чего мы в принципе не можем объяснить психологически и что мы должны рассматривать как предпосылку любого психологического объяснения — это социальное окружение человека (man's social environment). Следовательно, задача описания этого социального окружения (конечно, как сказано ранее, с помощью объяснительных теорий; ведь описаний, свободных от теории, не существует) — основная задача социальной науки. Вполне возможно, что эту задачу следует считать задачей социологии. В дальнейшем я буду исходить именно из этого.

«логический анализ». В издании 1992 г., с которого и сделан настоящий русский перевод, К. Поппер исправляет эту неточность. — Прим ред. (311:)

Двадцать третий тезис. Социология автономна в том смысле, что она в значительной степени может и должна стать независимой от психологии. Помимо зависимости психологии от социальных понятий, это определяется и тем внешним фактом, что перед социологией постоянно стоит задача объяснения непреднамеренных и часто нежелательных последствий человеческих действий. Например, конкуренция — социальное явление, обычно нежелательное для конкурентов, но которое может и должно быть объяснено как (обычно неизбежное) непреднамеренное следствие (сознательных и планируемых) действий конкурентов.

Таким образом, хотя и может существовать психологическое объяснение тех или иных действий конкурентов, конкуренция как социальное явление есть психологически необъяснимое следствие этих действий.

Двадцать четвертый тезис. Однако социология автономна и в другом смысле, а именно как то, что обычно называют социологией объективного понимания («verstehende Soziologie»)9.

Двадцать пятый тезис. Логическое исследование методов экономики приводит к результату, который может быть применен ко всем социальным наукам. Это результат показывает, что в социальных науках существует чисто объективный метод, который вполне можно назвать методом объективного понимания, или ситуационной логикой (objective understanding, or situational logic). Социальная наука, ориентированная на объективное понимание, или ситуационную логику, может развиваться независимо от всяких психологических или субъективных понятий. Ее метод состоит в анализе социальной ситуации действующих людей, достаточном для того, чтобы объяснить их действия ситуацией, без дальнейшей помощи со стороны психологии. Объективное понимание состоит в осознании того, что действие объективно соответствовало ситуации. Другими словами, ситуация анализируется достаточно глубоко, чтобы элементы, раньше казавшиеся психологическими (такие как желания, мотивы, воспоминания и ассоциации), преобразовались в элементы ситуации. Тогда человек с определенными желаниями станет человеком, ситуация которого характеризуется тем фактом, что он преследует определенные объективные цели, а человек с определенными воспоминаниями и ассоциациями становится человеком, ситуация которого может быть охарактеризована тем фактом, что он объективно имеет в своем распоряжении некоторые теории или некоторую информацию.

Это дает нам возможность понять действия человека в некотором объективном смысле, так что мы можем, например, сказать: конечно, у меня другие цели и я придерживаюсь других теорий (чем, скажем, Карл Великий), однако

9 В издании 1976 г. двадцать четвертый тезис сформулирован более развернуто: «Однако социология автономна и в другом смысле, а именно в том, что мы не можем свести к психологии то, что обычно называют «понимающей социологией» («verstehende Soziologie») (социологией [объективного] понимания)», при этом к взятому в квадратные скобки слову «объективного» имеется следующее авторское примечание: «Более подробное обсуждение (с некоторыми примерами) объективной теории понимания см. в моей работе «О теории объективного разума» (Popper Karl R. On the Theory of the Objective Mind // Popper Karl R. Objective Knowledge. An Evolutionary Approach. Oxford: Clarendon Press, 1972, ch. 4)». — Прим. перев. и ред. (312:)

если бы я оказался в его ситуации, которую я проанализировал бы таким образом, — включив в эту ситуацию его цели и знания, — то я, а предположительно и вы тоже, действовали бы сходным образом. Метод ситуационного анализа, конечно, индивидуалистический метод, но он, разумеется, не психологический, ибо он в принципе исключает все психологические элементы и заменяет их объективными элементами ситуации. Я обычно называю это «логикой ситуации», или «ситуационной логикой».

Двадцать шестой тезис. Описанные объяснения, которые дает ситуационная логика, — это рациональные, теоретические реконструкции. Они чересчур упрощены, чересчур схематизированы и потому в общем ложны. Тем не менее, они могут иметь определенное и весьма большое истинностное содержание и могут — в строго логическом смысле — быть хорошими приближениями к истине, и даже лучшими, чем некоторые другие объяснения, допускающие проверку. В этом смысле логическое понятие приближения к истине необходимо для социальных наук, использующих метод ситуационного анализа. Главное, однако, то, что ситуационный анализ является рациональным, доступным для эмпирической критики и способным к совершенствованию. Действительно, мы можем, например, найти письмо, которое покажет, что в распоряжении Карла Великого было не то знание, которое мы предполагали в нашем анализе. В противоположность этому психологические или характерологические гипотезы вряд ли можно критиковать, используя рациональные аргументы.

Двадцать седьмой тезис. Ситуационная логика, в общем, предполагает физический мир, в котором мы действуем. Этот мир содержит, например, физические ресурсы, находящиеся в нашем распоряжении, о которых мы что-то знаем (часто не слишком много). Помимо этого, ситуационная логика должна также предполагать социальный мир, в котором, кроме нас, живут другие люди, о чьих целях мы что-то знаем (часто не слишком много), и социальные институты. Эти социальные институты определяют специфически социальный характер нашего социального окружения. Эти социальные институты состоят из всех социальных реальностей социального мира, — реальностей, соответствующих вещам физического мира. Бакалейная лавка, факультет университета, полиция, закон являются в этом смысле социальными институтами. Церковь, государство и брак — тоже социальные институты, как и некоторые принудительные обычаи, такие как харакири в Японии. Однако в европейском обществе самоубийство — это не социальный институт в том смысле, в каком я употребляю этот термин и в каком я утверждаю, что это важная категория.

Это мой последний тезис. Далее я сформулирую одно предположение и сделаю краткое заключительное замечание.

Предположение. Возможно, мы можем принять предположительно (tentatively), в качестве фундаментальных проблем чисто теоретической социологии, во-первых, общую ситуационную логику и, во-вторых, теорию институтов и традиций. (313:)

Это включает такие проблемы, как:

1. Институты не действуют; действуют только отдельные личности в институтах или через институты. Общая ситуационная логика этих действий будет теорией квазидействий институтов.

2. Мы можем построить теорию преднамеренных и непреднамеренных институциональных последствий целенаправленных действий. Это может также привести к теории создания и развития институтов.

Наконец, еще одно замечание. Я полагаю, что эпистемология важна не только для отдельных наук, но и для философии, и что религиозные и философские тревоги нашего времени, которые, конечно, касаются всех нас, являются в значительной степени результатом тревоги по поводу философии человеческого познания. Фридрих Ницше назвал ее европейским нигилизмом, а Жюльен Бенда10 — предательством интеллектуалов. Я бы охарактеризовал ее как следствие сократического открытия, что мы ничего не знаем, то есть что мы никогда не можем рационально оправдать наши теории.

Однако это важное открытие, которое, помимо прочих болезней, породило болезнь экзистенциализма, есть открытие, так сказать, только наполовину, и потому нигилизм можно преодолеть. Действительно, хотя мы не можем рационально оправдать наши теории и даже не можем доказать, что они вероятны, мы можем рационально критиковать их. И мы часто можем отличить лучшие теории от худших.

Это еще до Сократа знал Ксенофан, сказавший нам:11

Боги открыли не сразу

Все вещи нам; но с течением времени,

Ища, мы можем научиться и узнать вещи лучше…12

10 Бенда, Жюльен (1867-1956) — французский писатель и философ, автор книги «La Trahison des clercs (Предательство интеллектуалов)» (1927). — Прим. перев.

11 В издании 1979 г. здесь было примечание: «Ср. мою книгу: Popper Karl R. Conjectures and Refutations. London: Routledge, 1963 и последующие издания, р. 152. (Перевод Ксенофана на английский язык мой. — К. П.)» — Прим. перев. и ред. русского издания.

12 В тексте приведен перевод Д. Г. Лахути, который соответствует попперовскому английскому переводу, но отличается от принятого в российской историко-философской литературе перевода этого отрывка из Ксенофана, который звучит так:

Боги отнюдь не открыли смертным всего изначально,

Но постепенно, ища, лучшее изобретают.

(Фрагменты ранних греческих философов. 4.1. Издание подготовил Лебедев A.B. М.: Наука, 1989, с. 172.) — Прим. перев. и ред. (314:)

Разум или революция?*

Карл Р. Поппер

Беда тоталитарных революций —

Все тот же класс спешат во власть ввести.

Руководящие умельцы резолюций,

Планируйте свой путь до полпути!

Роберт Фрост («Полуреволюция», из книги «A Witness Tree»1)

Нижеследующие критические замечания вызваны книгой «Дискуссия о позитивизме в немецкой социологии» («Der Positivismusstreit in der deutschen Soziologie» [название английского перевода — «The Positivist Dispute in German Sociology»]), опубликованной в 1969 г., созданию которой я невольно положил начало [1].

1 Перевод А. А. Васильевой, Д. Г. Лахути и М.Д. Лахути.

* Popper К. R. Reason or Revolution? // Popper Karl R. The Myth of the Framework. In Defence of Science and Rationality / Ed. by Notturno M.A. London, New York: Routledge, 1994, p. 65-81. Эта статья была впервые опубликована на немецком языке в журнале «Archives europeennes de sociologies vol.XI, 1970, pp. 252-262, позднее она была доработана, переведена на английский язык и включена в английский перевод книги «Der Positivismusstreit in der Deutschen Soziologie» (Hrsg. Maus H., Fürstenberg F. Neuwied and Berlin: Hermann Luchterhand Verlag, 1969) — «The Positivist Dispute in German Sociology» (Ed. by Adorno Т. W. et al. Translated by Adey Glyn and Frisby David. London: Harper & Row, 1976). Последнее, еще раз доработанное английское издание этой статьи, в которое добавлено «Приложение 1974 года: Франкфуртская школа», опубликовано в книге К. Поппера — Popper Karl R. The Myth of the Framework. In Defence of Science and Rationality. London, New York: Routledge, 1994, упомянутой в начале этого примечания. Перевод на русский язык сделан с последнего английского издания этой работы 1994 г. — Прим. перев. и ред.

Примечание автора: Эта статья была написана по предложению профессора Реймона Арона. Моя другая работа «The Logic of the Social Sciences» («Логика социальных наук»), тесно связанная с этой статьей, была впервые опубликована в 1969 г. в Германии как третья статья в сборнике «Der Positivismusstreit in der deutschen Soziologie» (см. прим. 1 в конце настоящей статьи), причем в этой публикации не было указано, что именно она невольно послужила началом всего этого «спора о позитивизме» («Positivismusstreit»). (Доработанный вариант этой статьи опубликован в моей книге — Popper Karl R. In Search of a Better World. Lectures and Essays from Thirty Years. London: Routledge, 1992, pp. 64-81. [Перевод этой статьи на русский язык, публикуемый в настоящем сборнике, сделан с этого, последнего ее английского издания. — Прим. перев. и ред.].) В 1970 г. я написал письмо в газету «Times Litterary Supplement» (Popper Karl R. Dialectical Methodology // Times Litterary Supplement, vol. 69, 26 March 1970, pp. 388-389), в котором критиковал опубликованную в этой газете рецензию на книгу «Positivismusstreit». Профессор Арон предложил мне расширить это письмо и более полно разъяснить мои возражения против этой книги, что я и сделал в предлагаемой статье, впервые опубликованной в «Archives europeennes de sociologie», vol. XI, 1970, pp. 252-262, и включенной в английский перевод книги «Positivismusstreit» — см. «The Positivist Dispute in German Sociology» / Ed. by Adorno T. W. et al. Translated by Adey Glyn and Frisby David. London: Harper & Row, 1976). (315:)

I

Я начну с рассказа о предыстории этой книги и ее заголовка, вводящего читателей в заблуждение. В 1960 г. меня пригласили открыть дискуссию на тему «Логика социальных наук» на конгрессе немецких социологов в Тюбингене. Я принял приглашение, и меня предупредили, что вслед за моим выступлением с ответом выступит профессор Теодор В. Адорно из Франкфурта. Организаторы предложили мне построить свою речь в виде ряда конкретных тезисов, чтобы за нею могла последовать плодотворная дискуссия. Так я и сделал: мое вступительное слово к дискуссии, прочитанное в 1961 г., состояло из 27 четко сформулированных тезисов вкупе с программной формулировкой задачи, стоящей перед теоретическими общественными науками. Конечно, я сформулировал эти тезисы таким образом, чтобы ни один гегельянец или марксист (такой как Адорно) не мог бы их с легкостью принять, и по мере сил приводил аргументы в защиту своих утверждений. Из-за ограниченного времени выступления я рассмотрел только основы моей концепции и старался не повторять того, что уже высказывал где-либо ранее.

Адорно выступил с ответом весьма энергично, но практически не принял мой вызов, то есть мои 27 тезисов. В ходе последовавшей за этим дискуссии профессор Ральф Дарендорф выразил свое глубокое разочарование. Он сказал, что организаторы рассчитывали вынести на открытое обсуждение некоторые вопиющие расхождения — по-видимому, он имел в виду в том числе политические и идеологические расхождения — между моим подходом к социальным наукам и подходом профессора Адорно. Однако, по его словам, мое выступление и ответ Адорно производили впечатление нежнейшего согласия, и он был просто ошарашен этим фактом ('als seien Herr Popper und Herr Adorno sich in verblüffender Weise einig'). Я был очень огорчен, и это чувство не прошло до сих пор. Когда меня пригласили выступить на тему «Логика социальных наук», я не ставил своей целью специально нападать на Адорно и франкфуртскую «диалектическую» школу (Адорно, Хоркхаймер, Хабермас и другие), которую я никогда не считал значительной, разве только с политической точки зрения. Я не знал о замысле организаторов дискуссии, а в 1960 г. даже и не подозревал, что эта школа имеет какое-то политическое влияние. Хотя сегодня я без колебаний применил бы к этому влиянию такие эпитеты, как «иррациональное» и «пагубное для интеллекта», я никогда не мог принимать всерьез их методологию (что бы сие ни означало) ни с интеллектуальной, ни с научной точки зрения. Теперь, немного больше зная об этом, я думаю, что Дарендорф был прав в своем разочаровании: мне следовало атаковать их при помощи аргументов, ранее опубликованных мною в книгах «The Open Society» («Открытое общество и его враги») и «Poverty of Historicism» («Нищета историцизма»), а также в статье «What is Dialectic» («Что такое диалектика?») [2], хотя эти аргументы, по-моему, выходят за рамки темы «Логика социальных наук», но терминология — вещь не такая уж важная. Меня утешает только то, что ответственность за уклонение от спора целиком лежит на моем оппоненте.

Как бы то ни было, критические замечания Дарендорфа побудили профессора Юргена Хабермаса, еще одного представителя франкфуртской (316:) школы, выступить со статьей (почти вдвое длиннее моего тогдашнего доклада)2. По-моему, именно в этой статье впервые в дискуссии появился термин «позитивизм»: Хабермас критиковал меня как позитивиста. Это старое недоразумение создали и поддерживали люди, знавшие о моих работах из вторых рук. Благодаря терпимому отношению некоторых участников «Венского кружка» моя книга «Logik der Forschung» («Логика научного исследования») [2а], в которой я критиковал этот позитивистский кружок с реалистической и антипозитивистской точек зрения, была опубликована в серии книг, выходивших под редакцией Морица Шлика и Филиппа Франка, двух ведущих членов этого кружка [3], и те, кто привык судить о книгах по обложкам (или по редакторам), создали миф о том, что якобы я входил в «Венский кружок» и что я — позитивист. Никто из читавших эту книгу (или любую другую из моих книг) не согласится с этим — разве только если поверит в этот миф с самого начала; в этом случае он, конечно, найдет какие-нибудь подтверждения своей веры.

Защищая меня, профессор Ганс Альберт (тоже не позитивист) с большим воодушевлением написал ответ на нападение Хабермаса. Этот последний ответил ему, и Альберт, в свою очередь, ответил ему еще раз3. В этом обмене статьями речь шла в основном об общем характере и жизнеспособности моих взглядов. Поэтому в нем почти не упоминалась — и всерьез не критиковалась — моя вступительная речь 1961 г. и ее 27 тезисов.

По-моему, в 1964 г. один немецкий издатель спросил меня, соглашусь ли я, чтобы мое выступление опубликовали в одной книге с ответом Адорно и спором между Хабермасом и Альбертом. Я согласился.

И вот что получилось: в своем теперешнем виде книга «Der Positivismustreit in der Deutschen Soziologie» (опубликованная в 1969 г. в Германии на немецком языке) включает две совершенно новые вступительные статьи Адорно (94 страницы), затем мою речь 1961 г. (20 страниц) вместе с тогдашним ответом Адорно (18 страниц), выражение неудовольствия Дарендорфа (9 страниц), дискуссию между Хабермасом и Альбертом (150 страниц), новую работу Гарольда Пилота (28 страниц) и «Краткое недоуменное послесловие к пространному вступлению» Альберта (5 страниц). В этом послесловии Альберт коротко упоминает, что вся история началась с дискуссии между Адорно и мною в 1961 г., и совершенно справедливо замечает, что читатель книги вряд ли сможет понять, о чем тут идет речь. Это единственное упоминание в книге о ее предыстории. В ней никак не объясняется, откуда взялось такое название, совершенно ошибочно говорящее о том, что в книге обсуждаются взгляды каких-то «позитивистов». Даже послесловие Альберта не дает ответа на этот вопрос.

Каков же конечный результат? Мои двадцать семь тезисов, которые должны были положить начало дискуссии (что, в конце концов,

2 К. Поппер, по-видимому, имеет в виду статью Habermas J. Zur Logik der Sozialwissenschaften // Philosophische Rundschau, Beiheft 5, Tübingen, 1967. — Прим. ред.

3 Все эти статьи вошли в сборник «Der Positivismusstreit in der Deutschen Soziologie» / Hrsg. Maus H., Fürstenberg F. Neuwied and Berlin: Hermann Luchterhand Verlag, 1969 и в английский его перевод «The Positivist Dispute in German Sociology». New York e.a.: Harper and Row, 1976. — Прим. ред. (317:)

и произошло), в этой объемистой книге ни разу не рассматриваются всерьез — ни один из них, хотя то здесь, то там упоминается тот или иной пассаж из моего выступления, как правило вырванный из контекста, чтобы проиллюстрировать мой «позитивизм». Более того, мое выступление погребено в середине книги, без всякой связи с ее началом и концом. Поэтому ни один читатель не увидит и ни один из критиков не поймет, для чего в книгу включено мое выступление (которое мне самому в данном контексте представляется совершенно неуместным), и тем более — не осознает, что вся книга посвящена именно ему, хотя в этом никто не признается. И потому ни один читатель не понял, как и ни один из критиков, писавших о книге, не заподозрил, — в чем, как я понимаю, состоит истинная подоплека всей этой истории. Она состоит в том, что мои оппоненты в буквальном смысле слова не умели разумно критиковать мои двадцать семь тезисов. Они смогли только приклеить мне ярлык «позитивист» (тем самым невольно дав крайне несоответствующее существу дела название дискуссии, в которой не участвовал ни один позитивист); и сделав это, они потопили мою короткую статью и вместе с ней первоначальную тему дискуссии в океане слов, которые я нахожу по большей части маловразумительными.

При сложившемся положении дел главной темой книги стало выдвинутое Адорно и Хабермасом обвинение, что такого «позитивиста», как Поппер, собственная методология обязывает поддерживать политическое status quo. Это обвинение выдвигал я сам против Гегеля в моей книге «Открытое общество», когда назвал его философию тождества («все действительное разумно») разновидностью «морального и правового позитивизма». В своем выступлении на конференции я ничего не говорил по этому поводу и, конечно, не имел возможности ответить на эту критику в мой адрес. Вместе с тем я часто сражался с этой формой «позитивизма», так же как и с другими его формами. И нельзя отрицать, что моя социальная теория (отдающая предпочтение постепенным и поэтапным, пошаговым (gradual and piecemeal) реформам, контролируемым постоянным сравнением между ожидаемыми и достигнутыми результатами), представляет резкий контраст с моей теорией метода, которая — так уж получилось — является теорией научных и интеллектуальных революций.

II

Это факт и мое отношение к революциям очень легко объяснить. Начнем хотя бы с дарвиновской эволюции. Организмы развиваются путем проб и ошибок, и их ошибочные пробы — ошибочные мутации — устраняются, как правило, путем устранения организма — «носителя» ошибки. Существенным элементом моей эпистемологии является, в частности, утверждение о том, что в случае человека, благодаря развитию дескриптивного и аргументативного языка, то есть языка, приспособленного для выражения описаний и аргументации, ситуация коренным образом изменилась. Человек получил возможность критиковать свои собственные ошибочные пробы, свои теории. Эти теории уже не являются составной частью его организма или его генетического кода: они могут быть сформулированы в книгах или в журналах, (318:) их можно критически обсуждать и доказывать их ошибочность, не убивая при этом их авторов и не сжигая книги, то есть не уничтожая их «носителей».

Таким образом, мы открываем для себя новую фундаментальную возможность: наши пробы, наши пробные гипотезы можно критически устранить путем разумного обсуждения, не устраняя самих себя. В этом и состоит смысл разумного критического обсуждения.

«Носитель» гипотезы играет в этих обсуждениях важную роль: он должен защищать гипотезу от ошибочной критики и может попытаться изменить гипотезу, если не может успешно защитить ее в ее исходном виде.

Если бы восторжествовал метод разумного критического обсуждения, насильственные методы ушли бы в прошлое. Критический разум — единственная известная на сегодняшний день альтернатива насилию.

Мне кажется очевидным, что долг всех людей, наделенных интеллектом, — способствовать этой революции, замене устранения путем насилия устранением путем разумной критики. Однако для того, чтобы способствовать этому, необходимо постоянно упражняться в искусстве письменно и устно выражаться простым и ясным языком. Каждую мысль следует формулировать как можно проще и яснее. Это достигается только упорным трудом.

III

Много лет я критиковал так называемую «социологию знания». Я ее критиковал не потому, что считал ошибочным все, что говорил К. Манхейм (и М. Шелер). Напротив, большая часть их высказываний представляет собой вполне тривиальные истины. Я выступал главным образом против мнения Манхейма, что между представителями общественных и естественных наук, между исследованием общества и исследованием природы имеется существенное различие с точки зрения объективности. Я выступал против тезиса о том, что в естественных науках легко быть «объективным», а в общественных науках объективность если и достижима, го лишь для самых избранных умов: для «свободно парящего разума», который «почти не привязан к общественным традициям» [4].

В своих возражениях я подчеркивал, что объективность естественных и социальных наук основана не на беспристрастном состоянии ума ученых, а просто на публичном и конкурентном характере научной деятельности и, таким образом, на определенных социальных аспектах этой деятельности. Поэтому я писал: «Социология знания» упускает из виду именно социологию знания — социальный, или публичный, характер науки [5]. Коротко говоря, объективность опирается на разумную взаимную критику, на критический подход, на критическую традицию [6].

Таким образом, ученые-естественники по складу своего ума не более объективны, чем представители общественных наук, и не более их склонны к критике. Если в естественных науках больше «объективности», так это потому, что здесь существует лучшая традиция и более высокие стандарты ясности и разумной критики.

Многие ученые в Германии воспитываются как гегельянцы, и, на мой взгляд, эта традиция пагубна для интеллекта и критической мысли. Это — (319:) один из тех пунктов, по которым я согласен с Карлом Марксом, написавшим: «В своей мистифицирующей форме диалектика стала немецкой модой» [7]. В Германии она и сейчас в моде.

IV

С точки зрения социологии этот факт объясняется просто. Все мы воспринимаем систему ценностей, по крайней мере большую ее часть, от окружающего нас общества; часто это происходит просто путем подражания, мы просто перенимаем у других представление о ценностях; иногда это бывает революционное отторжение общепринятых ценностей, а иногда — хотя, возможно, очень редко — происходит критическое рассмотрение этих ценностей и их возможных альтернатив. Как бы то ни было, общественный и интеллектуальный климат, традиции, в которых воспитывается человек, часто оказывают решающее влияние на его нравственные и иные стандарты и ценности. Все это вполне очевидно. Интеллектуальные ценности — это очень частный случай ценностей, но он имеет первостепенное значение для наших целей.

Много лет назад я имел обыкновение предостерегать своих студентов от распространенного представления, будто люди поступают в университет ради того, чтобы научиться говорить и писать внушительно и непонятно. В то время многие студенты, особенно в Германии, начиная учиться в университете, ставили перед собой эту нелепую задачу. И многих из них сгубило то, что в университете они оказались в интеллектуальном климате, где приняты такие ценности. Возможно, они попали под влияние преподавателей, в свою очередь взращенных в подобном климате. Незаметно для себя они выучили и усвоили, что внушительный и усложненный язык представляет собой интеллектуальную ценность par excellence4. Мало надежды на то, что они когда-нибудь поймут свою ошибку или когда-нибудь осознают, что существуют иные ценности и стандарты: такие ценности, как истина, как поиски истины, приближение к истине через устранение ошибок посредством критики, и такая ценность, как ясность изложения. Не узнают они и того, что стандарт внушительной невразумительности на деле противоречит стандартам истины и разумной критики, ибо эти последние основаны на ясности изложения. Невозможно отличить истинное от ложного, невозможно отличить адекватное решение проблемы от не имеющего отношения к делу, невозможно отличить хорошие идеи от избитых и тривиальных, невозможно критически оценивать идеи, если они не изложены с достаточной степенью ясности. Вместе с тем для тех, в ком воспитанием заложено преклонение перед блестящей и «эффектной» неясностью, все это (и вообще все, о чем я здесь говорил) — в лучшем случае внушительные слова: они не знают никаких других ценностей.

Так появился культ непонятности, культ «эффектного» и высокопарного стиля. Этот культ был усугублен эффектным и недоступным пониманию (для

4 Par excellence (франц.) — по преимуществу. — Прим. перев. (320:)

неспециалистов) математическим формализмом. Я готов утверждать, что в некоторых из наиболее амбициозных социальных наук и областей философии, особенно в Германии, неосознанным и безусловным стандартом в большой степени стала традиционная игра, заключающаяся в том, чтобы формулировать самые тривиальные утверждения как можно более высокопарным языком.

Если тем, кто вскормлен подобной пищей, предложить книгу, написанную просто и содержащую нечто неожиданное, небезусловное или новое, то для них обычно оказывается трудно или даже невозможно понять ее. Ведь она не согласуется с их понятием «понимания», которое для них подразумевает согласие. Их пониманию недоступна возможность существования идей, заслуживающих понимания, но с которыми невозможно немедленно согласиться или не согласиться.

На первый взгляд, в этом отношении социальные науки отличаются от естественных: в так называемых общественных науках и в философии вырождение в эффектное, но более или менее пустое словотворчество зашло дальше, чем в естественных науках. Однако опасность нарастает со всех сторон. Даже среди математиков иногда можно заметить склонность производить впечатление, хотя в математике меньше всего побудительных причин для этого; ведь отчасти как раз желание подражать математикам и математическим физикам в трудности и в технической сложности изложения вдохновляет представителей других наук на словесные излишества.

Итак, повсюду можно найти недостаток критического творческого начала, то есть изобретательности в сочетании с критической остротой, и повсюду это приводит к появлению молодых ученых, готовых подхватить последнюю моду и новейший научный жаргон. Этим «нормальным» ученым [8] необходимы рамки, им нужна рутина, свой язык, объединяющий и в то же время выделяющий представителей их цеха. Однако только не-нормальный ученый, отважный, критически настроенный ученый способен преодолеть барьеры нормальности, распахнуть окна и впустить в помещение свежий воздух; он не заботится о том, как бы произвести впечатление, а добивается, чтобы его по-настоящему поняли.

Рост нормальной науки, тесно связанный с ростом Большой Науки, может помешать или даже совершенно остановить рост знания, рост великой науки.

Положение представляется мне трагическим, если не отчаянным. При этом кажется вполне правдоподобным, что нынешние тенденции в так называемых эмпирических исследованиях социологии естественных наук могут внести свой вклад в упадок науки. На эту опасность накладывается другая опасность, которую создает Большая Наука с ее постоянной потребностью в ученых-техниках (scientific technicians). Все больше кандидатов на получение научной степени имеют чисто техническое образование, обучившись определенной технике измерений; они не включаются в научную традицию, то есть (321:) в критическую традицию ставить все под вопрос, соблазняться и руководствоваться великими и как будто неразрешимыми загадками, а не разрешимостью мелких головоломок. Правда, эти техники, эти специалисты обычно сознают ограниченность своих возможностей. Они называют себя «специалистами» и не претендуют на какой-либо авторитет за пределами своей специальности. Вместе с тем они гордятся этим и провозглашают необходимость специализации. Это, однако, вступает в вопиющее противоречие с фактами, которые показывают, что величайшие достижения принадлежат все-таки ученым с обширными интересами.

Если восторжествует большинство, то есть узкие специалисты, это будет конец науки, какой мы ее знаем, — великой науки. Это будет духовная катастрофа, сравнимая по своим последствиям с появлением ядерного оружия.

VI

Теперь я перехожу к главному. А главное вот в чем. Некоторые из известнейших вождей немецкой социологии, напрягая с самыми лучшими намерениями всю мощь своего интеллекта, все-таки, по моему глубокому убеждению, просто изрекают прописные истины высокопарным языком, то есть поступают так, как их в свое время учили. Этому они учат и своих студентов, которые ощущают некоторую неудовлетворенность, но делают то же самое. Я думаю, что в сущности искреннее и всеобъемлющее недовольство, проявляющееся в их враждебности по отношению к обществу, в котором они живут, есть отражение их неосознанной неудовлетворенности бесплодностью своей собственной деятельности.

Я приведу короткий пример из писаний профессора Адорно. Это избранный пример — он избран, собственно говоря, профессором Хабермасом, который цитирует его в самом начале своей первой статьи из вошедших в «Der Positivismusstreit». Слева я привожу немецкий оригинал текста, в центре — перевод этого текста на английский, приведенный в издании 1976 г., а справа я попытался высказать те же самые утверждения простым английским языком [9].

Die gesellschaftliche Totalität führt kein Eigenleben oberhalb des von ihr Zusammengefassten, aus dem sie selbst besteht.

Общественная целостность не ведет свою собственную жизнь превыше и над теми жизнями, которые она объединяет и из которых, в свою очередь, состоит.

Общество состоит из общественных отношений.

Sie produziert und reproduziert sich durch ihre einzelnen Momente hindurch...

Оно производит и воспроизводит себя через свои индивидуальные моменты...

Различные общественные отношения каким-то образом производят общество… (322:)

So wenig aber jenes Ganze vom Leben, von der Kooperation und dem Antagonismus seiner Elemente abzusondern ist,

Эту совокупность так же невозможно отделить от жизни, от сотрудничества и антагонизма между ее элементами,

Среди этих отношений имеют место сотрудничество и антагонизм, и, поскольку общество (как было замечено ранее) состоит из этих отношений, его невозможно отделить от них.

so wenig kann irgendein Element auch bloss in seinem Funktionieren verstanden werden ohne Einsicht in des Ganze, das an der Bewegung des Einzelnen selbst sein Wesen hat.

как невозможно понять один элемент лишь в его функционировании, не вникая в целое, источник (Wesen, сущность) которого — в движении этого отдельного индивидуума.

Верно также и обратное: ни одно из отношений невозможно понять без совокупности всех остальных отношений.

System und Einzelheit sind reziprok und nur in ihre Reziprozität zu erkennen.

Система и отдельный индивидуум связаны обратной связью и их можно понять только в этой взаимосвязи.

(Повторяется предыдущая мысль).

Комментарий: изложенную здесь теорию социального целого более или менее успешно выдвигало и развивало бесчисленное множество философов и социологов. Я не утверждаю, что она ошибочна. Я только утверждаю, что ее содержание абсолютно тривиально, однако предложенное Адорно изложение (presentation) этой теории, конечно, далеко не тривиально.

VII

По этой и подобным причинам мне очень трудно обсуждать какие-либо серьезные проблемы с профессором Хабермасом. Я не сомневаюсь в его добросовестности, однако, по-моему, он не умеет формулировать свои мысли просто, ясно и скромно, не стремясь произвести впечатление. Большая часть его высказываний представляется мне тривиальной, остальные — ошибочными.

Насколько я могу его понять, основная его претензия к приписываемым мне взглядам состоит в следующем. Хабермас считает, что мой способ теоретизирования нарушает принцип единства теории и практики — быть может, потому, что я говорю, что теория должна помогать действию, то есть должна помогать нам изменять наши действия. Действительно, я говорю, что задача теоретических социальных наук — пытаться предвидеть непреднамеренные последствия наших действий. Таким образом, я провожу различие между этой теоретической задачей и действием. Профессор же Хабермас, похоже, думает, (323:) что только тот, кто является практическим критиком существующего общества, может выдвинуть серьезные теоретические аргументы относительно общества, поскольку социальное знание не может быть отделено от фундаментальных социальных установок. Тесная связь этого взгляда с социологией знания очевидна и не требует разъяснений.

Мой ответ на это очень прост. По-моему, мы должны приветствовать любые предположения о том, как можно решить наши проблемы, независимо от того, какой установки по отношению к обществу придерживается тот, кто их выдвигает, если только он научился выражаться ясно и просто — так, чтобы их можно было понять и оценить, — и если он осознает глубину нашего фундаментального незнания и нашу ответственность перед другими. И я, конечно, не думаю, что спор о реформе общества должен быть привилегией тех, кто первым высказал претензию на то, чтобы быть признанным в качестве практического революционера, и кто видит единственную роль революционного интеллектуала в том, чтобы как можно чаще указывать на все отталкивающее в жизни нашего общества (исключая, конечно, только свою собственную общественную роль).

Возможно, конечно, что революционеры более чувствительны к социальному злу, чем другие люди. Вместе с тем очевидно, что революции бывают получше и бывают похуже (мы все это знаем из истории), и задача состоит в том, чтобы не устраивать их слишком уж плохо. Большая часть революций, если не все, приводили к обществам, сильно отличающимся от тех, каких желали революционеры. В этом состоит проблема, и она заслуживает обдумывания со стороны любого серьезного критика общества. И он должен не пожалеть усилий, чтобы изложить свои мысли на простом, скромном языке, а не на высокопарном жаргоне. Это — долг перед обществом тех, кому повезло иметь возможность посвятить себя научным исследованиям.

VIII

Последнее слово по поводу термина «позитивизм». Слова сами по себе не существенны, и я, собственно, ничего не имел бы против, если кто-либо приклеил к моим взглядам даже самый неуместный и ошибочный ярлык. Однако дело в том, что всю мою жизнь я боролся с позитивистской эпистемологией и называл ее «позитивизмом». Я не отрицаю, конечно, возможности так расширить термин «позитивизм», чтобы он относился к любому, кто проявляет хоть какой-то интерес к естественным наукам, так чтобы этот термин можно было прикладывать и к противникам позитивизма, таким как я. Я только утверждаю, что такая процедура не будет честной и не сулит прояснения сути вопроса.

Тот факт, что ярлык «позитивизм» был первоначально привешен ко мне по чистому недоразумению, может проверить каждый, кто удосужится прочесть мою раннюю книгу «Logik der Forschung» («Логика научного исследования»).

Стоит, однако, упомянуть, что одной из жертв двух не к месту употребляемых терминов, а именно — «позитивизм» и «дискуссия о позитивизме» (324:) («Der Positivismusstreit») — стал д-р Альфред Шмидт, который называет себя «многолетним сотрудником (langjänger Mitarbeiter)» профессоров Адорно и Хоркхаймера. В письме в газету «Die Zeit» [10], написанном в защиту Адорно от предположения, что он неправильно употреблял термин «позитивизм» в книге «Der Positivismusstreit» и в других подобных случаях, Шмидт характеризует «позитивизм» как направление мысли, в котором «метод различных частных наук рассматривается как единственный достоверный метод познания (die einzelwissenschaftlichen Verfahren als einzig gültige Erkenntnis verabsolutierende Denken)», и правильно отождествляет его с чрезмерным упором на «чувственно распознаваемые (ascertainable) факты». Он явно не подозревает, что мой так называемый «позитивизм» — который дал заглавие всей книге «Der Positivismusstreit», — состоял в борьбе против всего того, что он описывает (по моему мнению, вполне правильно) как «позитивизм». Я всегда боролся за право свободно оперировать спекулятивными теориями, против узости «сциентистских» теорий познания и особенно против всех видов сенсуалистического эмпиризма.

Я боролся против обезьянничанья перед естественными науками со стороны социальных наук5, и я боролся в защиту тезиса о неадекватности позитивистской эпистемологии даже в ее анализе естественных наук, которые на самом деле не являются «тщательными обобщениями наблюдений», как обычно полагают, а по существу спекулятивны и дерзки. Более того, в течение более чем тридцати восьми лет я учил [11], что все наблюдения проникнуты теорией (theory-impregnated) и что их главная задача — проверять и отвергать выдвигаемые нами теории, а не доказывать их Наконец, я не только подчеркивал осмысленность метафизических утверждений и тот факт, что и сам я являюсь метафизическим реалистом, но я также проанализировал важную историческую роль, сыгранную метафизикой в формировании научных теорий. Никто до Адорно и Хабермаса не называл такие взгляды «позитивистскими», и я могу только предположить, что поначалу они оба просто не знали, что я придерживаюсь этих взглядов. (По правде говоря, я подозреваю, что мои взгляды представляли для них не больший интерес, чем их взгляды для меня.) Позиция, осуждающая как «позитивиста» всякого, кто интересуется естественными науками, сделала бы позитивистами не только Маркса и Энгельса, но даже Ленина — человека, который первым поставил знак равенства между «позитивизмом» и «реакцией».

Терминология, однако, не важна. Ее не надо только использовать как аргумент; и заглавие книги не должно быть нечестным, и оно не должно предрешать решение рассматриваемых в ней проблем.

А по существу спора между Франкфуртской школой и мной — революция против постепенных, пошаговых реформ — я здесь высказываться не буду, поскольку сделал это, как мог, в своей книге «Открытое общество»6. Ганс

5 Я даже пытался делать это, хотя и вкратце, в моем докладе «The Logic of the Social Sciences» («Логика социальных наук»), прочитанном в Германии в 1961 г., см. особенно мой седьмой тезис (Русский перевод — в настоящем сборнике, с. 298-313. — Прим. перев.)

6 Popper К. The Open Society and its Enemies. Vol. 1-2 L., 1945. (Русский перевод: Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 1-2. М., 1992.) — Прим. ред.(325:)

Альберт тоже высказал по этому поводу много проницательных мыслей как в своих ответах Хабермасу в «Positivismusstreit», так и в своей важной книге «Трактат о критическом разуме» [12].

Примечания

1. Der Positivismusstreit in der Deutschen Soziologie / Hrsg. Maus H., Furstenberg F. Neuwied and Berlin Hermann Luchterhand Verlag, 1969.

2. Popper Karl R. The Open Society and Its Enemies, vols. I-II. London Routledge and Kegal Paul, 1945, fifth edition (revised) — London Routledge and Kegal Paul, 1966 (в оригинале ошибочно указан год 1969. — Прим ред.), 10-я перепечатка — 1974 (Книга перепечатывалась неоднократно и позднее — последние перепечатки в 1990, 1991, 1992, 1993 и 1995 гг., русский перевод Поппер Карл Р. Открытое общество и его враги, тт. I-II. Под общей редакцией Садовского В. Н. // Перевод выполнен с пятого издания с добавлениями и уточнениями, сделанными по согласованию с автором книги. М.: Международный фонд «Культурная инициатива», Soros Foundation (USA), 1992. — Прим. ред.)

Popper Karl R. The Poverty of Histoncism. London Routledge and Kegal Paul; Boston, Mass.: The Beacon Press, 1957 и последующие издания (русский перевод Поппер Карл Р. Нищета историцизма. Перевод Кудриной С. А. М.: Издательская группа «Прогресс» VIA, 1993. — Прим. ред.).

Popper К. What is Dialectic // Mind, 1949, XLIX, p. 403 ff. Статья переиздана в книге: Popper Karl R. Conjectures and Refutations. The Growth of Scientific Knowledge. London Routledge and Kegan Paul, 1963; 5th revised edition — Routledge, 1989 (в оригинале ошибочно указано — 1974 — Прим. ред.) (Русский перевод: Поппер Карл Р. Что такое диалектика? // Вопросы философии, 1995, с. 118-138. — Прим. ред.)

2а. Popper Karl R. Logik der Forschung Wien Julius Springer, 1934, 5th edition, Tübingen, J. С. В. Mohr, 1973. Английский перевод: Popper Karl R. The Logic of Scientific Discovery. London: Hutchinson, 1959, 7th impression — 1974. (Позднее опубликовано еще несколько перепечаток, включая исправленную десятую перепечатку 1980 г. Перевод на русский язык большей части этой книги К Поппера, за исключением глав VIII и IX и практически всех «Приложений», в Поппер Карл Р. Логика и рост научного знания / Под ред. Садовского В. Н. М.: Прогресс, 1983, с. 33-239. — Прим. ред.).

3. «Венский кружок» состоял из людей, отличавшихся оригинальностью и высоким интеллектуальным и нравственным уровнем. Не все они были «позитивистами», если подразумевать под этим термином осуждение спекулятивного мышления, хотя таких было большинство. Я же всегда стоял за открытое для критики спекулятивное мышление и, конечно, за его критику.

4. Цитата принадлежит Манхейму. Более подробно она обсуждается в моей книге «Open Society», vol II, рр. 225, 351 (русский перевод: Поппер К. Открытое общество и его враги, т. II, с. 248, 419. — Прим ред.).

5. См Popper К. R. The Poverty of Historicism, p. 155 (русский перевод Поппер К. Р. Нищета историцизма. М., 1993, с. 178).

6. См Popper К. R. Conjectures and Refutations. The Growth of Scientific Knowledge. London: Routledge, 1963, особенно гл IV.

7. Marx К. Das Kapital, 2 Auff., Nachwort, 1872 (Маркс К. Капитал. 2-е изд.). В некоторых позднейших изданиях эта часть называется «Послесловие ко второму изданию». При переводе процитированного утверждения Маркса на английский язык обычно используют не слово «mystifying» («мистифицирующей»), а слово «mystified» («мистифицированной»), что, с моей точки зрения, звучит как германизм.

(См. Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, 2 изд, т. 23, «Послесловие к второму изданию первого тома «Капитала»« Приведенная К. Поппером в тексте цитата — со стр. 23. Ср. там же: «Мистифицирующую сторону гегелевской диалектики я подверг критике почти 30 лет тому назад, в то время, когда она была еще в моде» (стр. 21), и на стр. 22 «Мистификация, которую претерпела диалектика в руках Гегеля…» Таким образом, по Марксу, диалектика является одновременно и мистифицированной (Гегелем) и (в этой мистифицированой Гегелем форме) мистифицирующей остальных. — Прим. перев.).

8. Феномен нормальной науки открыл, но не критиковал Томас Кун в своей книге «Структура научных революций» (Kuhn T. The Structure of Scientific Revolutions. Chicago, University of Chicago Press, 1962, русский перевод Кун Т. Структура научных революций М., 1975, 1977.). (326:) Кун полагал, на мой взгляд ошибочно, что «нормальная» наука не только нормальна сегодня, но и всегда была такой. Это не так: в прошлом — до 1939 г. — наука почти всегда была критической, или «экстраординарной»; тогда не существовало научной «рутины».

9. В первом издании этой статьи в «Archives europeennes de sociologie» эти три столбца содержали, соответственно, немецкий оригинал, его пересказ на простом немецком и перевод этого пересказа на английский. (В русском переводе роль английского языка, естественно, играет русский язык. — Прим. перев.).

10. Die Zeit, 12. June 1970, p. 45.

11. См. мою книгу «The Logic of Scientific Discovery» («Логика научного исследования»), новое Приложение *i. (В оригинале, видимо, по ошибке, стоит «*х». — Прим. перев. и ред.)

12. Albert H. Traktat über kritische Vernunft. Tübingen: Mohr, 1969.

Приложение 1974 года. Франкфуртская школа*

Впервые о Франкфуртской школе я услыхал в 1930-х гг., но тогда после прочтения нескольких работ членов этой школы я решил, что не стоит подробно знакомиться с произведениями ее представителей.

В 1960 г., как я рассказываю в моей статье «Reason or Revolution?» («Разум или революция?» — русский перевод в настоящем сборнике, с. 314-326), меня попросили открыть дискуссию на одной конференции в Тюбингене и предупредили, что Теодор Адорно будет отвечать на мой доклад. Это привело меня ко второй попытке чтения публикаций Франкфуртской школы и особенно книг Адорно.

Большую часть работ Адорно можно разделить на три группы. В первую входят его эссе о музыке, литературе и культуре. Эти работы мне не пришлись по вкусу. Мне они показались подражаниями венскому писателю Карлу Кра-усу, причем плохими подражаниями, поскольку им нехватало краусовского чувства юмора. В мои венские дни я был знаком с такого рода писаниями, и они мне от всей души не нравились. Я воспринимал их как культурный снобизм, практикуемый кликой, которая считала себя культурной элитой. Кстати, для этих эссе было характерно то, что они не имели никакого отношения к социальным проблемам (their social irrelevance).

Далее идет вторая группа книг Адорно, посвященных эпистемологии и философии. Они мне показались именно тем, что по-английски называется «mumbo-jumbo»7, а по-немецки «Hocuspokus»8.

Конечно, Адорно был гегельянцем и марксистом. А я противник и того, и другого — и марксизма, и особенно гегельянства.

Что касается Маркса, я питаю к нему большое уважение как к мыслителю и борцу за лучший мир, хотя и расхожусь с ним во многих пунктах, имеющих

* В декабре 1973 г. Би-Би-Си обратилась ко мне с просьбой дать интервью по поводу так называемой Франкфуртской школы для использования в посвященной работам этой школы программе, которую предполагалось передать в январе 1974 г. Я подготовил краткое выступление (оно так и не было передано в первоначальном виде, поскольку мне было дано всего около пяти минут), в которое вошли несколько критических замечаний, высказанных в моей работе «Reason or Revolution?» («Разум или революция?») в связи с моим отношением к Франкфуртской школе.

7 Mumbo-jumbo (англ.) — бессмысленное, шаманское бормотание с целью ввести слушателя в заблуждение. — Прим. перев.

8 Hocuspokus (немец.) — фокус, мошенничество. — Прим. перев. (327:)

решающее значение. Я очень подробно критиковал его теории. Его не всегда легко понять, но он всегда старается, чтобы его можно было понять. Дело в том, что ему есть, что сказать, и ему хочется, чтобы люди его поняли. Что же касается Адорно, я не могу ни соглашаться, ни не соглашаться с большей частью его философии. Невзирая на все мои усилия понять эту философию, мне представляется, что она вся или почти вся сводится просто к словам. Ему вообще нечего сказать, и он говорит это на гегельянском языке.

Есть и третья группа его работ. Эссе, принадлежащие к этой группе, представляют собой в основном жалобы на времена, в которые мы живем. Некоторые из них интересны и даже трогательны. В них находят прямое выражение его страхи — его тревога (anxiety), как он сам это называет, и его глубочайшая депрессия. Адорно был пессимистом. После прихода к власти Гитлера — это событие, по его словам, застало его как политика врасплох — он отчаялся в человечестве и отказался от веры в марксистское евангелие спасения. В этих эссе звучит голос предельного отчаяния — трагический и жалобный голос.

В той мере, в какой пессимизм Адорно является философским, его философское содержание равно нулю. Адорно сознательно противится ясности. Где-то он даже с одобрением упоминает, что немецкий философ Макс Шелер просил «больше тьмы» («mehr Dunkel»), имея в виду предсмертные слова Гёте, просившего «больше света» («mehr Licht»).

Трудно понять, как марксист вроде Адорно может одобрять требование большей тьмы. Маркс, безусловно, был за просвещение. Известно, что Т. Адорно совместно с М. Хоркхаймером опубликовали книгу под названием «Диалектика Просвещения» [1], в которой они, однако, стремятся показать, что сама идея просвещения — в силу своих внутренних противоречий — ведет во тьму — в ту тьму, в которой мы сейчас, по их мнению, пребываем. Это, конечно, гегельянская идея. И все-таки остается загадкой, как социалист, марксист или гуманист, такой как Адорно, мог обратиться к таким романтическим взглядам и предпочесть девиз «больше тьмы» девизу «больше света». И Адорно действовал в соответствии со своим девизом, публикуя писания намеренно темные, в духе пророчеств древних оракулов. Это можно объяснить только традициями немецкой философии девятнадцатого века и «расцветом философии оракулов», как я называю такой метод философствования в моем «Открытом обществе»9, — расцветом школы так называемых немецких идеалистов. Маркс и сам воспитывался в этой традиции, но он энергично выступал против нее, а в «Капитале» высказал по ее поводу — и по поводу диалектики — замечание, которым я всегда восхищался. Маркс сказал в «Капитале»: «В своей мистифицирующей форме диалектика стала немецкой модой» [2]. Диалектика все еще является господствующей модой в Германии. И она все еще находится «в своей мистифицирующей форме».

9 См. Поппер К. Открытое общество и его враги, т. 2. М., 1992, с. 7. К. Поппер назвал этот первый раздел второго тома «Открытого общества», в котором анализируются взгляды Аристотеля и Гегеля, «The Rise of Oracular Philosophy», что в русском издании было переведено как «Возникновение философии оракулов». Скорее всего, это не совсем точно, и это выражение более правильно было бы перевести как «Возникновение и расцвет философии оракулов». — Прим. перев. и ред. (328:)

Я хотел бы также сказать несколько слов и о М. Хоркхаймере. По сравнению с Адорно его писания — сама ясность. Однако хоркхаймеровская так назывемая «критическая теория» пуста — она лишена содержания. Это более или менее признает редактор книги Хоркхаймера «Kritische Theorie» («Критическая теория»), когда говорит: «Придать концепции Хоркхаймера форму доступных пониманию («eingangige») высказываний… почти невозможно» [3]. От нее остается только туманный и неоригинальный марксистский историцизм. Хоркхаймер не говорит ничего разумного (tenable), что не было бы лучше сказано до него. Его взгляды можно назвать объективно неинтересными, включая сюда и те, с которыми я могу согласиться.

Я действительно нашел у Хорхаймера некоторые высказывания, с которыми я могу согласиться. Я могу даже согласиться с тем, как Хоркхаймер формулирует свои конечные цели. Во втором томе своей книги «Kritische Theorie» он говорит, после того как отвергает утопизм: «Тем не менее, у идеи будущего общества как общества свободных людей... есть содержание, которому мы должны остаться верны, проходя через любые [исторические] перемены» [4]. Я, конечно же, согласен с этой идеей — идеей общества свободных людей (а также и с идеей верности ей). Эта идея вдохновляла американскую и французскую революции. К сожалению, Хоркхаймер не может сказать ничего интересного о том, как приблизиться к этой идеальной цели.

На самом деле Хоркхаймер отвергает — без всякой аргументации и вопреки историческим фактам — возможность реформирования нашей так называемой «общественной системы». Это равносильно тому, чтобы сказать: пусть нынешнее поколение страдает и гибнет — ведь все, что мы можем сделать, это разоблачать уродство мира, в котором мы живем, и осыпать оскорблениями наших угнетателей — «буржуазию». Вот все содержание так называемой критической теории Франкфуртской школы.

Осуждение нашего общества Марксом имеет смысл, поскольку его теория содержит обещание лучшего будущего. Однако теория становится пустой и безответственной, если убрать из нее это обещание, как это делают Адорно и Хоркхаймер. Поэтому Адорно и пришел к выводу, что жизнь не стоит того, чтобы ее жить. Ведь жить стоит только в том случае, если мы можем работать ради улучшения мира сейчас, имея в виду ближайшее будущее.

Преступление — преувеличивать уродство и низость мира: он уродлив, но и прекрасен; бесчеловечен, но и очень человечен. И ему угрожают страшные опасности. Самая страшная из них — мировая война. Почти столь же опасен популяционный взрыв. В этом мире вместе с тем есть и много хорошего. В нем есть много доброй воли. И в нем есть сегодня миллионы живых людей, которые с радостью рискнули бы жизнью, если бы думали, что это поможет создать лучший мир.

Мы можем многое сделать сейчас, чтобы облегчить страдания и — что важнее всего — чтобы увеличить свободу человеческой личности. Мы не должны ждать, пока богиня истории или богиня революции привнесут нечто лучшее в дела людей. История, как и революция, вполне могут нас подвести. Они подвели Франкфуртскую школу и довели Адорно до отчаяния. (329:)

Мы должны порождать и критически испытывать мысли о том, что можно и нужно сделать сейчас, — и делать это сейчас.

Подытожу сказанное выражением Реймона Арона: я считаю писания Франкфуртской школы «опиумом для интеллектуалов» [5].

Примечания

1. Horkheimer М. and Adorno Th. Dialectic of Enlightenment. New York: Herder & Herder, 1972.

2. Marx K. Kapital. 2. Aufl., Nachwort, 1872.

3. Horkheimer M. Kritische Theorie / Ed. by Schmidt A., Fisher S. Frankfurt, 1968, vol. II, p.340f.

4. Horkheimer M. Kritische Theorie, vol. II, p. 166.

5. Aron R. L'Opium des Intellectuels. Calmann-Levy, Paris, 1955.

Историческое объяснение*

Карл Р. Поппер

Профессора К. Р. Поппера интервьюировали Тэннер Майкл [Tanner Michael), Данн Джон (Dann John) и Янг Мистер (Young Alistar). Из-за большой занятости профессор Поппер не смог исправить рукопись так тщательно, как он считал нужным. Поэтому нижеследующий текст следует рассматривать как разговорное изложение его взглядов, а не как их строгую формулировку. В тексте «В» означает «вопрос», «О» — «ответ».

В. Какого рода законы используются в исторических объяснениях? Если я, например, скажу, что причиной упадка Римской империи были вторжения варваров, с каким законом или законами это будет связано?

О. По-моему, вопрос поставлен неправильно. Логическая позиция здесь такова. Хотя при любом объяснении, историческом или ином, неявно предполагаются и принимаются, как сами собой разумеющиеся, некоторые законы, не они, как правило, интересуют нас в историческом объяснении. И, конечно, не они характерны для исторического объяснения.

Позвольте мне прокомментировать оба эти пункта: (1) что законы принимаются как нечто само собой разумеющееся и (2) что, как правило, они нас не интересуют и не характерны для исторического объяснения.

(1) Допустим на минуту, что вторжения варваров в пределы Римской империи никогда не были особенно серьезными, то есть были немногим более серьезными, чем пограничные инциденты. Допустим, далее, что с точки зрения римской силовой политики они были даже полезными — в том отношении, что стимулировали бдительность Сената, солидарность народа и дисциплину армии. Будь это так, никому и в голову не пришло бы утверждать, что «причиной» упадка Римской империи явились вторжения варваров. Выражаясь еще резче, если бы римляне жили в мире, в котором варварские вторжения обычно действовали — с точки зрения силовой политики — как определенного рода положительные стимулы, то предложенное причинное объяснение упадка Римской империи было бы абсурдным.

Аналогичным образом, рассмотрим следующее объяснение смерти Карла I: он умер, потому что ему отрубили голову. В мире, в котором люди имели бы обыкновение время от времени отрубать себе голову, чтобы освежиться и отрастить новую, — в таком мире подобное объяснение было бы столь же неудовлетворительным, как в нашем мире объяснение «он умер, потому что постриг волосы».

* Popper Karl R. Historical Explanation // Cambridge Opinion, 1962, vol.28, pp. 22-26. Исправленный вариант: Popper Karl R. Historical Explanation: an Interview with Sir Karl Popper // University of Denver Magazine, 1966, vol. 3, pp.4-7. (331:)

Любое объяснение, историческое или иное, предполагает некий мир — космос, миропорядок — со своими регулярностями, и в этом смысле предполагает некий фон (background) причинных законов. Однако исследуют, формулируют и критикуют эти законы не исторические, а теоретические науки. Историк, как и все остальные (кроме теоретика) люди, принимает их как сами собой разумеющиеся. В своих объяснениях он пытается использовать метод реконструкции ситуации, приведшей к объясняемому (explicandum) — историческому событию, которое он пытается объяснить.

(2) Такая реконструкция ситуации — в высшей степени интересная и творческая задача, поскольку она состоит в построении по необходимости упрощенной ситуации, или модели, а потому в выдвижении некоторой гипотезы — гипотезы о том, что некоторые события, некоторые аспекты рассматриваемой ситуации были релевантны, или «ответственны», за историческое событие, подлежащее объяснению. Как правило, историк пытается реконструировать ситуацию таким образом, чтобы в нее входили как цели или планы действий вовлеченных в нее людей, так и их знания, и в особенности те затруднения или проблемы, с которыми они сталкивались. Он пытается представить эту ситуацию таким образом, чтобы историческое объясняемое — то событие, которое он хочет объяснить — вытекало из описания ситуации в предположении, что все ее участники действуют в соответствии с теми планами, или намерениями, или интересами, и теми знаниями, которые составляют часть этой ситуации.

Я назвал историческое объяснение, строящееся таким образом, объяснением, использующим метод «ситуационной логики».

Для ситуационной логики характерным является то, что она объективна, в том смысле, что все, ее касающееся, в принципе может быть объективно проверено. Мы можем, в принципе, проверить, такой ли была или нет ситуация, в которой находились все эти люди.

В. Какой критике подвергли бы вы — с учетом вашей теории ситуационного анализа — понимание истории Р. Коллингвудом1.

О. Коллингвуд заменяет мое понимание некоторой формой субъективизма. По Коллингвуду, например, я должен стать Цезарем, и если я действительно влезу в шкуру Цезаря, то тогда я точно узнаю, что делал Цезарь и почему он поступал так, и в результате я пойму его положение, его ситуацию. Я думаю, что это учение очень опасно, так как оно субъективно и догматично. В истории важна объективная реконструкция ситуации и она должна быть проверяемой. Например, если мы найдем новые свидетельства, то в этом случае наша реконструкция может быть опровергнута. Для истории очень важны те реконструкции, из которых мы выводим существование новых свидетельств, например, на основании того, что никто не действовал бы таким-то образом, если бы, скажем, не написал такого-то письма.

1 Коллингвуд (Collingwood) Робин Джордж (1889-1943) — английский философ и историк, специалист по древней истории Британии. Автор книги «Идея истории. Автобиография» (М., 1980). — Прим. ред.

332

Мы видели, что отличительной чертой исторического объяснения является ситуационный анализ. Это, однако, не все. Объяснений не бывает без объясняемого — без того, что, как мы чувствуем, требует объяснения. Нельзя приступить к историческому объяснению, не имея исторической проблемы. Объяснение всегда начинается с проблемы.

В. Не хотели бы вы обсудить те характеристики объяснения, которые в основном специфичны для историков?

О. Есть целый ряд таких характеристик. Первая из них связан с тем, что историки часто пытаются понять ситуацию интуитивно. При этом они упускают из вида разницу между такой интуитивной попыткой и тем фактом, что на базе этой интуитивной попытки им надо построить теорию, то есть провести объективный анализ, который можно было бы проверить. Именно поэтому историки воспринимают самих себя скорее как художников, нежели как ученых, не понимая, что ведь и любой физик может быть художником в своих попытках интуитивно понять свой предмет.

Полную параллель между ними можно провести и дальше. Если историк пишет прекрасную книгу по истории, он делает это как писатель, а не как историк. Как историк он действует, когда пытается решать исторические проблемы. Предлагая решения и контррешения и подвергая их критическому обсуждению, оба — и историк, и физик — проверяют предложенные объяснения, чтобы выбрать из них наилучшие. Именно соревнование между различными возможными объяснениями дает в истории наилучшие результаты, совершенно аналогично тому, как это имеет место в естественных науках (science).

Отмечу еще один важный аспект исторического объяснения. В высшей степени важно понимать, что все участники некоторой ситуации действуют в ситуациях решения проблем: исторические ситуации — это проблемные ситуации. При этом мы должны различать проблему историка, которая состоит в объяснении определенных исторических событий, и проблемы людей, действующих на исторической сцене. Понять их проблемы — значит действительно понять историческую ситуацию. Историк хорош в той мере, в какой он способен показать, почему перед теми, кто действовал в истории, стояли эти проблемы. Поэтому история науки — особенно хорошее поле для изучения исторических объяснений. Поскольку в этом случае деятель — ученый — сталкивался с определенными научными вопросами, мы очень четко знаем, в чем состояли его проблемы. Описать его ситуацию — значит описать научные теории его времени и показать, почему они не удовлетворяли этого конкретного ученого. Это — очень простой пример ситуационного анализа, или ситуационной логики.

Я надеюсь, вы видите теперь, насколько далека моя теория исторического объяснения от того, о чем люди так много спорят — от совершенно неинтересных, хотя и логически законных претензий (claims) на постижение всеобщих законов. По правде сказать, я нашел дискуссии, которые велись вокруг моих замечаний по поводу фона (background), образуемого общими (333:) законами, настолько слабыми, что даже не стал отвечать моим критикам2. Это мой первый публичный ответ им, хотя я вкратце описал теорию ситуационного анализа, или ситуационной логики, и в «Poverty of Historicism», и в «Open Society»3.

В. Хотите ли вы, таким образом, сказать, что ошибка Коллингвуда состояла в смешении двух типов проблем? Что он был прав, говоря, что историю можно написать, только имея перед собой некоторую проблему, которую нужно решить, но что он спутал проблему, которую должен решить историк, с проблемами, которые нужно было решить участникам рассматриваемой им ситуации?

О. Я бы не сказал, что он действительно спутал эти две проблемы. Сила Коллингвуда — в понимании того, что нам нужно иметь проблему и что людям, участвовавшим в ситуации, также нужно было иметь проблему. Однако мне кажется, что у Коллингвуд здесь, возможно, имело место некоторое смешение, а именно — связанное с тем, что, по его мнению, проблема Цезаря должна стать моей проблемой. При этом гораздо хуже то, что Коллингвуд полагал, будто то, что я считаю первым или вторым из подготовительных шагов построения исторического объяснения, является последним шагом. Предположим, я действительно чувствую, что понимаю, как поступил Цезарь и почему он так поступил. Коллингвуд считал, что это сделает мою теорию истинной, но он ошибался. Мне еще нужно сформулировать мою теорию, проверить ее, а затем сказать кому-то другому: «Ты пробуешь стать Цезарем. Думаешь, что сможешь стать другим Цезарем?» И я должен попытаться выяснить, не окажется ли его Цезарь не хуже, а может быть и лучше моего. Это, конечно, не означает релятивизма — это означает, что конкурирующие теории нужно сравнивать друг с другом. Недостаточно пытаться интуитивно понять Цезаря. Это только начало. Только после этого мы действительно приступаем к делу.

В. Можно предположить, что причина здесь в том, что Коллингвуд не признавал историю в ее обычном понимании очень уж важным делом, а считал ее важной лишь как средство самопознания. Для него важно было то, что ты чувствуешь, что это значит — быть Цезарем, а не то, что ты чувствуешь, что это значит — быть Цезарем.

О. Да, но я думаю, что это часть общей ошибки Коллингвуда, которая состоит в субъективизме. Это проблема исключительной важности. Чего мы все хотим — это построить объективное представление, то есть такое представление, которое способно стоять на собственных ногах и которое можно критиковать или одобрять само по себе. Вот что можно сказать об историческом объяснении. Я надеюсь, вы видите, насколько оно отличается от всех этих бесплодных споров о всеобщих законах.

2 Краткое описание этой дискуссии содержится в книге Popper К. Unended Quest. London: Routledge, 1976 и последующие издания, pp. 117-118. — Прим. перев. и ред.

3 См. Popper К. R. The Poverty of Historicism. London: Routledge and Kegan Paul, 1957 (русский перевод: Поппер К. Нищета историцизма. М., 1993, с. 140-145, 153-155, 164-169 и след.); Popper K. R. The Open Society and its Enemies, vol.2. London, Routledge, 1945 (русский перевод: Поппер К. Открытое общество и его враги, т. 2. М., 1992, с. 115 и след., 306). — Прим. ред. (334:)

Есть еще один аспект, который я хотел бы отметить. Люди часто оперируют понятием исторического периода, воспринимая его просто как еще одну фишку в игре, которую нам надо использовать. Нам же нужно объяснение того удивительного факта, что существуют такие вещи, как исторические периоды. Этот факт надо объяснить с помощью представления о том, что может иметь место нечто вроде проблемной ситуации целого периода, нечто вроде общей проблемной ситуации всех живших тогда людей.

В. Я хотел бы поставить общий вопрос. В какой мере наше знание прошлого паразитирует на нашем знании настоящего? Когда мы реконструируем некоторый период, особенно из далекого прошлого, мы во многом опираемся на экономические и социологические обобщения, основанные — в широком смысле — на современном опыте.

О. Я думаю, это очень важный вопрос. Прежде всего, совершенно ясно, что наше настоящее отчасти состоит из элементов прошлого. Кроме того, есть возможность постоянного обсуждения и критики ранее принятых решений исторических проблем. Таким образом, у историка есть опыт прошлого, возможность его обсуждения и, наконец, опыт его собственного времени. Этот последний открывает ему новые возможности относительно прошлого и позволяет пересмотреть отношение к нему. Так что каждое поколение оказывается в некотором смысле в лучшем положении с точки зрения понимания прошлого или, во всяком случае, в другой ситуации. Вместе с тем каждое поколение интересуют другие проблемы и другие аспекты проблем. Например, усиление нацистской Германии вызвало у меня интерес к тем аспектам философии Платона, которые до того меня не интересовали и которые в настоящее время меня не так уже интересуют. Так что каждое поколение в некотором смысле имеет не только право, но и обязанность переписывать историю.

В. Если мы при реконструкции истории часто пользуемся экономическими или социологическими обобщениями, то, похоже, мы оказываемся в замкнутом круге? Ведь проводя, скажем, социологическое исследование, мы вполне можем использовать что-то из наших социологических знаний о прошлом.

О. Я не вижу здесь опасности круга. Опасность круга возникла бы, если бы мы хотели что-нибудь доказать, но мы ничего не хотим доказывать: мы хотим выдвигать теории — или исторические гипотезы — и стимулировать контртеории. Если вы выдвигаете интересные исторические проблемы и интересные решения, то другие захотят посмотреть, нет ли тут других возможностей, так что вы положите начало дискуссии. Таким образом здесь нет никакой опасности круга, так как нет никакой опасности доказательства. Есть, возможно, опасность того, что каждый видит в прошлом только то, что его интересует. Однако эта опасность связана с ограничениями человеческого интереса. Он сосредоточивается на определенных вещах. Мы не претендуем на то, что можем узнать о прошлом все. История по существу избирательна. И почему ей не быть избирательной, в том смысле, что мы выбираем предметы, больше всего нас интересующие? Я действительно думаю, (335:) что мы должны совершенно открыто побуждать других работать над теми проблемами, которые их более всего интересуют.

В. Как это соотносится с вашими взглядами по вопросу о том, каким образом мы оправдываем высказывания о прошлом?

О. Я не сторонник оправдания (justification). Это как раз один из моих главных пунктов: я не думаю, что наша задача — оправдывать; наша задача — выдвигать теории, а затем очень критически относиться к нашим собственным теориям. Лучшие из наших теорий мы можем опубликовать, и тогда другие смогут критиковать их. Мы учимся именно на этой взаимной критике, на наших ошибках, на обнаружении новых возможностей. Но мы ничего не оправдываем. Это ошибка — считать, что науки — естественные (science) или исторические — существуют для оправдания. Нам хочется получить все свидетельства, какие возможно, но даже самые лучшие свидетельства не могут, как правило, оправдать наши самые интересные теории. Мы никогда не можем строить наши теории на незыблемом основании (on rock). Это, однако, не означает, что мы должны верить в любые теории и принимать их. Мы должны быть критичными, очень критичными. Ценность нашей работы будет, грубо говоря, пропорциональна количеству критичности, которое мы вложим в нашу теорию, прежде чем опубликовать ее.

В. Вы сказали, что в истории существует бесконечное число возможных интерпретаций, но некоторые из них более плодотворны, чем другие. Что именно вы хотите этим сказать?

О. Я хочу сказать, что некоторые из них наталкивают на большее число проблем и на более интересные проблемы. Некоторые интерпретации, например теистическая интерпретация истории, не наталкивают скорее всего ни на какие исторические проблемы. «Это было так, как было, потому что на то была Божья воля. Это для нас слишком глубоко — нам этого не понять.» Если вы спросите теиста, почему Бог позволил нам изготовить водородную бомбу, он не сможет дать достаточно удовлетворительного ответа. Так что такого рода интерпретации кажутся не слишком плодотворными. Они могут быть истинными, но они не плодотворны. Я думаю, что с исторической точки зрения интересны те интерпретации, которые побуждают нас ставить интересные исторические проблемы. В выборе проблемы историком может проявляться искра гения. Человек, обнаруживший проблему, которой действительно интересно заниматься, уже в этом проявил свою гениальность. Возьмем проблему Макса Вебера — возникновение капитализма. Это — действительно интересная проблема. Я не скажу, что Макс Вебер был безусловно прав или что Ричард Тони (Tawney)4 был безусловно прав, или даже что

4 Тони Ричард Генри (Tawney Richard Henry, 1880-1962) — английский экономист и общественный деятель социалистического толка, специалист по истории экономики. Считается, что он дал лейбористской партии социальную философию, никак не связанную с марксизмом. Его наиболее известные книги — «Приобретательское общество» («The Acquisitive Society») и «Религия и возникновение капитализма» («Religion and the Rise of Capitalism»); в последней, развивая идеи Макса Вебера (учеником которого он себя считал), он доказывал, что формирование капитализма Нового времени в северной Европе стимулировалось индивидуализмом и этикой усердной работы и бережливости, свойственными кальвинистскому протестантизму. — Прим. перев. и ред.

336

Вебер выбрал самую интересную проблему. Быть может, более интересной была бы проблема индустриализации, поскольку капиталистические общества (capitalisms) часто возникали и до первой промышленной революции; то, что составляет разницу между современным капитализмом и более старыми формами капитализма, например индийским, — это не накопление капитала (которое можно наблюдать во многих исторических контекстах (places)), а то, что этот капитал используется для вложений в производство машин. Другими словами, индустриализация была не просто результатом формирования капитала как такового. Вебер пришел к этой проблеме, потому что находился под большим влиянием Маркса, хотя и был в то же время одним из его критиков. Он считал марксизм совокупностью понятий, очень важной для интерпретации истории. Марксизм во многих отношениях был очень плодотворным. Я не хочу сказать, что он верен — как вам известно, я считаю, что это не так. Вместе с тем нельзя отрицать, что он поставил целый ряд вопросов, которые до того никто не задавал.

В. Значит, плодотворность интерпретации никак не связана с ее истинностью?

О. Все эти крупномасштабные интерпретации истории — марксистская, теистическая, интерпретация Джона Эктона как истории человеческой свободы — не объяснения. Это попытки построить некоторый общий взгляд на историю, осмыслить то, в чем, возможно, нет никакого смысла. Однако эти попытки осмыслить историю в целом почти что необходимы. По крайней мере, они необходимы для того, чтобы понять мир. Мы не хотим стоять лицом к лицу с хаосом. И потому пытаемся извлечь из этого хаоса порядок. Вместе с тем во всех этих попытках извлечь порядок из хаоса важно — с точки зрения историка — только одно: плодотворность интерпретаций, вопрос о том, действительно ли они наводят историка на интересные проблемы. Попытка объяснить историю в целом — не то, что я назвал бы историческим объяснением. Объяснение историка должно быть в каком-то смысле локальным — относиться к определенному месту, определенному времени и к определенным людям.

В. Могу ли я задать вам несколько вопросов о Платоне? Ответили ли вы на книгу Р. Левинсона «В защиту Платона» (R. В. Levinson. In Defence of Plato. Cambridge, 1953)?

О. Да, ответил. Мой ответ будет опубликован через несколько недель в виде «Дополнения» («Приложения») III к четвертому изданию моего «Открытого общества»5. Думаю, это отчасти моя вина — что я не подумал о том, на сколько мозолей наступлю своей книгой. Некоторые платоники всерьез восприняли это как святотатство. Однако подлинный вопрос состоит в том, ответил ли Левинсон на главные мои упреки Платону, и я попытался показать, что он не ответил. Я разделил мои упреки на несколько пунктов и могу прочитать вам их по корректуре.

5 См. Popper К. R. The Open Society and its Enemies, vol. 1. Addendum III: Reply to a Critic. 4th edition. London: Routledge, 1962 (русский перевод: Поппер К. Открытое общество и его враги, т. 1. «Дополнение» («Приложение») III. M., 1982, с. 400-424). — Прим. перев. и ред. (337:)

Я понял, что всякий раз, когда я сталкиваюсь с новой атакой на мою книгу со стороны очередного защитника Платона, лучше всего не обращать внимания на мелкие детали, а искать ответ на следующие пять главных вопросов:

(1) Как мой оппонент относится к моему утверждению, что «Государство» и «Законы» осуждают того Сократа, который представлен в «Апологии Сократа» (как сказано во втором абзаце раздела VI главы 10 «Открытого общества»)?6 Как указано в примечании 55 к главе 10 этой книги7, это утверждение на самом деле было впервые высказано Дж. Гроутом (G. Grote), а позднее повторено А. Тейлором (А. Taylor). Если оно справедливо — а я думаю, что это так, — то оно подкрепляет также и мое утверждение, о котором идет речь в пункте (2).

(2) Как он отвечает на мое утверждение, что антилиберальную и антигуманную позицию Платона нельзя объяснить тем предполагаемым фактом, что он не знал лучших идей и что для тех времен он был относительно либерален и гуманен?

(3) Как он отвечает на мое утверждение, что Платон, например, во фрагментах насчет «очистки холста» в «Государстве» или насчет «казнить или изгнать» в «Политике», побуждает своих правителей использовать беспощадное насилие «для блага государства»?8

(4) Как он отвечает на мое утверждение, что Платон предписывает для своего царя-философа — как его долг и привилегию — применение лжи

6 См. Popper K. R. The Open Society and its Enemies, vol. 1, pp. 194-195 (русский перевод: Поппер К. Открытое общество и его враги, т. 1, с. 241). — Прим. перев. и ред.

7 Ibidem, vol. I, pp. 305-306. Там же, т. 1, с. 378-379. — Прим. перев. и ред.

8 Ibidem, vol.1, p. 165-166. Там же, т. 1, с. 208-209: «Любопытно проследить тесную связь между платоновским крайним радикализмом, требованием широкомасштабных мер и его эстетизмом. Весьма характерны следующие фрагменты. Платон, говоря о философе, который общается с божественным, прежде всего замечает, что у него «возникнет необходимость... внести в частный и общественный быт людей то, что он там усматривает», и государство «никогда, ни в коем случае не будет процветать... если его не начертят художники по божественному образцу». Когда платоновского «Сократа» просят подробнее рассказать об этом наброске, он дает следующий потрясающий ответ: «Взяв, словно доску, государство и нравы людей, они сперва очистили бы их, что совсем нелегко. Но, как ты знаешь, они с самого начала отличались бы от других тем, что не пожелали бы трогать ни частных лиц, ни государства и не стали бы вводить в государстве законы, пока не получили бы его чистым или сами не сделали бы его таким».

Немного дальше Платон объяснил, что именно он имел в виду, говоря об очистке доски или холста. «Но как именно? — спрашивает Главкон. — Всех, кому в городе больше десяти лет, они отошлют в деревню, а остальных детей, оградив их от воздействия современных нравов, свойственных родителям, воспитают на свой лад, в тех законах, которые мы разобрали раньше». (Разумеется, философы не относятся к гражданам, подлежащим высылке: они остаются в городе как воспитатели, так же, как, по-видимому, те не имеющие гражданства жители города, которые должны их обслуживать.) В том же духе Платон высказывается в «Политике» о царственных правителях, правящих в соответствии с царственной наукой политиков: «Правят ли они по законам или без них, добровольно или против воли... и пусть они очищают государство, казня или изгоняя некоторых... — до тех пор, пока это делается на основе знания и справедливости и государство по мере сил превращается из худшего в лучшее, мы будем называть такое государственное устройство... единственно правильным».

Вот как должен действовать художник-политик. Вот что значит очистить доску. Он должен искоренить существующие институты и традиции. Он должен очистить, удалить, выслать, изгнать и убить. («Ликвидировать» — этот ужасный термин используют сегодня.) Вот действительно верное описание характерной для всех форм полного радикализма бескомпромиссной установки, эстетического отказа от компромисса». — Прим. перев. и ред.

338

и обмана для блага государства, особенно в связи с сохранением чистоты расы, и что он тем самым является одним из отцов-основателей расизма?

(5) Что говорится в ответ на мою цитату из «Законов», использованную в качестве эпиграфа к «Чарам Платона»9, — я имею в виду фрагмент, в котором Платон призывает нас приучить себя никогда не действовать самостоятельно, приучить себя быть неспособными к самостоятельным действиям?

Так сумел ли профессор Левинсон защитить Платона, ответив на эти вопросы? Я попытался показать, что он не ответил на мои обвинения, особенно по части цитаты из «Законов», которая его особенно взволновала. Я ответил ему, процитировав Ричарда Робинсона (R. Robinson), которого он признает компетентным платоноведом: «В частности, наиболее эффектный образчик, приводимый профессором Поппером, — ужасный пассаж из «Законов», 942, о том, что никогда не следует действовать самостоятельно, переведен правильно. (Можно было бы спорить, что Платон применял это только к воинской жизни граждан, и верно, что этот пассаж начинается как некий рецепт для военной дисциплины, но к его концу Платон совершенно ясно хочет распространить его на все формы жизни: «а безначалие должно быть изъято из жизни всех людей...» («Законы», 942d))».

В. Как вам кажется, удалось ли кому-нибудь ответить на ваши основные замечания о Гегеле или же вы все еще придерживаетесь их?

О. Я высказал кое-что новое о Гегеле в «Дополнении» («Приложении») I ко второму тому «Открытого общества»10, но я не отвечаю там специально никому из моих критиков. Чего никто в достаточной мере не понял, так это моего утверждения, что Гегель убил либерализм в Германии своей теорией о том, что нравственные стандарты — всего лишь факты, что не существует дуализма стандартов и фактов. В этом состоит мое главное обвинение ему. Быть может, это не было достаточно ясно выражено в моей книге, но мне кажется, что я вполне определенно указал на это. Никто не может отрицать, что главной целью философии Гегеля было устранение кантовского дуализма стандартов и фактов. Чего в действительности хотел Гегель — это достичь такого монистического взгляда на мир, при котором стандарты являются частью фактов, а факты — частью стандартов. Это обычно называют позитивизмом в этике — веру в то, что только действующие (positive) законы суть законы и что нет ничего, чем можно судить такие законы. Быть может, Гегель наводит на мысль о том, что нынешний закон можно судить с позиций будущего закона — это теория, развитая Марксом. Однако я думаю, что это также не годится. Нельзя обойтись без стандартов. Нам надо действовать, исходя из представления, что не все, совершающееся в мире, хорошо и что за пределами фактов есть определенные стандарты, на основе которых мы можем судить и критиковать факты. Без этой идеи либерализм обречен на упадок, потому что либерализм может существовать лишь как движение, утверждающее, что не все существующее достаточно хорошо и что мы хотим это существующее улучшить. А ведь именно это Гегель хочет устранить или

9 Ibidem, vol. I, p. 7. Там же, т. 1, с. 37. — Прим. перев. и ред.

10 Ibidem, vol. 2, p. 393-395. Там же, т. 2, с. 470-473. — Прим. перев. и ред.

339

превзойти своей философией тождества. Тождество Разума и Действительности состоит именно в том, что вне Действительности нет Разума, что Разум внутренне присущ Действительности, что он тождествен Действительности. Таким образом, философия тождества пытается разрушить дуализм стандартов и фактов, осознание которого я считаю одним из наших величайших достижений. И в разрушение этого дуализма был вовлечен либерализм в Германии. Это мое главное обвинение Гегелю. И мне не кажется, чтобы кто-либо подверг его сомнению. Именно так видел Гегель основную задачу своей жизни — преодолеть кантовский дуализм фактов и стандартов. Гегельянцы считают это его великим достижением: они не станут возражать мне по этому поводу, поскольку согласны в этом с Гегелем. Они все еще думают, что очень важно и очень хорошо утверждать имманентность Разума нашему миру. Гегель же на самом деле взял теорию теодицеи и онтологическое доказательство бытия Бога и применил две эти идеи к действительности, породив некоторого рода онтологическое доказательство существования мира и его благости — внутренне присущей ему благости. Я не говорю, что мир плох, но я говорю, что если мы откажемся воздвигать для себя стандарты за пределами действия законов мира, мы окажемся на пути к тоталитарному подчинению силе. Самый важный факт в мире общества и политики — это то, что сила не всегда права. Есть даже предположение, что сила никогда не бывает права. А этот взгляд есть полная противоположность гегельянству. По существу гегельянское тождество Разума и Действительности означает тождество силы и права. Либералы не могут жить с такой философией тождества. Она ведет к обожествлению силы, как это имело место в Германии при жизни Гегеля, и она во многом несет ответственность за то, что случилось в Германии позже.

Предметный указатель*

* Предметный указатель составлен Д. Г. Лахути.

A

абдуктивный талант см. также индуктивный талант 210, 217, 219

абдукция (abduction) см. также ретродукция 42-44, 216, 227, 270, 273, 278, 364, 366, 370, 384, 385-400

абсолют 224, 237

абсолютная реальность 121

абстрактность 158

абстрактные объекты (понятия, сущности) 72, 159, 171, 231, 257, 272

автомобили 63

автономия этики («нам решать») 341, 342

автопилот как пример иерархического отбора селекторов 108

авторитаризм 341, 342, 348, 352, 358

авторитет(ы) 197, 343, 344, 347, 348, 362

адаптация 18, 25, 26, 60, 62, 92, 58, 131, 207, 208

— групповая 67

— долгосрочная vs краткосрочная 199, 200

аксиоматическая система 52

активность (в приобретении знания) см. также прожекторная теория 61, 63, 68, 148, 205

алгебра 159, 372

амеба 24, 25, 58, 68, 69, 86, 96, 200, 209, 211, 272

аналогия 42-44, 364, 377, 378, 384, 385, 406, 407, 411, 417, 421, 422

антиавторитаризм 342

антибихевиоризм 261

антиисторицизм 344

антипозитивизм 316, 317, 323, 324

антирациональность 353

антропоморфизм 27, 122, 195

антропоцентризм 130

апостериорное знание 60, 128, 205-206

априорное знание 60, 68, 121, 125, 131, 142, 151, 157, 161, 171, 205-208, 294, 295

априорность логическая vs. психологическая 125-128

аргументы (аргументирование) (arguments) 16, 25, 29, 61-63, 70, 76, 85, 91, 96, 148, 154, 168, 173, 202, 228, 260, 270, 277, 304, 312, 324, 344, 347, 359, 372, 384

арифметика 53, 159

арифметические объекты 256

архитектура 71

ассоциации 24, 61, 128, 311

атом 53, 86, 109, 110, 186, 188

атомное ядро 19, 188

Ахилл и черепаха 232

Б

бадейная теория познания (разума, сознания) (bucket theory of knowledge/mind) см. также обсервационизм 25, 59-61, 63, 208

-----------, ее критика 60-63, 208

базисные факты (basic facts) 245, 247, 248

байесианский подход 221, 294

бактерия 203, 204, 208

беспорядок см. также хаос 110

бессмысленность 154

«биогенетический закон» Ф. Мюллера—Э.Геккеля 204

биологическая значимость 62, 64, 68

биология, биологические науки 5, 18, 26, 49, 53, 81, 90, 92, 164, 180, 187, 200, 264

—, предрасположенности в б. 33, 187

биохимические процессы 192, 198, 202, 203

биохимия 33, 173, 179, 189, 203

—, предрасположенности в б. 33, 187

бихевиоризм 53, 262, 295, 305

благо (good) см. также добро; счастье 352, 354

— государства (benefit) 41, 337, 338

— общества 341, 342

—, благость (goodness) мира 339

Бог и водородная бомба 335

— как источник эволюции 122

—, доказательства существования 339

—,------от планомерности 77, 121

—, личные взаимоотношения человека с Б. 123

богатство 306, 355

боевые кличи 66, 67

боль 66, 87

Большая Наука 320

борьба за существование см. выживание

брак 312

«бритва Оккама» см. принцип экономии

будущее 79, 88, 122, 166, 187-190, 193, 201, 266, 328, 338, 342, 345

—, его активность 189

—, — открытость 188-190, 193

— и прошлое 187, 188

бэконианство 269

В

варвары 330

вариации (variations) 20, 21, 81, 82, 94, 102, 106, 116, 129, 157, 204, 205

— в процессе открытия (творчества) 81, 82, 102, 108, 111, 117, 119, 221

— и эволюция поведения 103, 104

Венский кружок 54, 243, 316, 325

431

вера (belief) см. также убежденность 70, 95, 119, 140, 176, 179, 220, 221, 223, 248, 280, 316, 327, 341, 342, 345

—, психологическая основа 95

—, рациональная и иррациональная 95

—, юмовская проблема «разумной веры» 97

— (faith) 93, 99, 121, 141, 239, 294

вербализация, вербальное поведение 84, 304

верификация 59, 155, 247, 375

верование (belief) 258

вероятностные выводы (вероятностная индукция) 121. 157, 177, 178, 421

вероятность 30, 54, 87, 102, 107, 155, 178, 180, 182, 190, 213, 293-295, 297, 301

— абсолютная 186

— апостериорная 31, 293, 294

— априорная 30, 221, 293-295

— — объективистская vs субъективистская т.в. 180, 184, 185, 188

— второго порядка 297

— и информация 293, 294

— как предрасположенность (propensity) 31, 32, 87, 181-186, 283

— относительная (условная) 186, 294

—, теория (исчисление) в. 178, 180-185, 186, 188, 193, 194

вещи (материальные, физические объекты) 6, 70, 86, 91, 95, 123, 125, 129, 158, 159, 170, 199, 204, 226, 233, 281, 308, 312

вещь в себе 130-132

видение (интеллектуальное) (seeing, insight) см. также инсайт 151, 216, 233, 299

видимые (объекты, сущности) (visibilia) 253, 277

«виляние» законов природы см. законы природы (их «виляние»)

витализм 101, 123, 214

власть 306, 341, 350, 351, 355, 358

вложенная иерархия (nested hierarchy) процессов отбора и сохранения 99, 101, 119

------замещающих процессов познания 101, 136

водородная бомба 335

водяная землеройка (water shrew) 131, 135

возможность 13, 69, 70, 73, 88, 93, 98, 106, 124, 140, 156, 166, 173, 181-185, 188, 191, 193, 198, 213, 218, 220, 237, 240, 241, 246, 254, 257, 261, 274, 275, 288, 301, 311, 318, 328, 334

— в теории вероятностей 181-184 возможные миры 241, 292

возникновение, зарождение (emergence) 75, 76, 78, 86-88, 122, 153, 189, 209, 212, 261, 285

— (coming into being) 242

— (origin) 201, 202

— (rise) капитализма 335

война 38, 55, 68

— мировая 2-я 341, 352

------ 3-я 328

волновая механика 53, 131

воображаемое поведение см. также замещающее поведение 88

воображение 68, 110, 158, 169, 174, 227, 228, 266, 271, 274

— как возможный источник заблуждения 170

воспринимаемый образ (percept) 223

восприятие (perception) см. также суждение

восприятия 24, 59-62, 82, 92, 98, 104, 115, 125, 129, 132, 134, 144, 158, 159, 172, 198, 205, 223, 229-234, 237, 280, 299

— зрительное 61, 92, 93, 130, 132

— слуховое 61 восхищение (admiration) 341

время 54, 106, 129, 216, 217, 221, 232

— и пространство 49, 54, 129, 130, 185, 206, 208, 229, 264

врожденная (innate) когнитивная программа 261, 267

врожденные идеи 126, 258, 260, 261, 288

— ожидания 9, 11, 126, 149, 288

— понятия 259-261

— реакции 9

всеобщность (universality) 227, 229

второй мир см. мир 2

Вторость (Secondness) 226, 234-237, 275

выбор (choice) 79, 83, 87, 135, 149, 155, 193, 217, 252, 286, 294, 307, 334, 335, 345, 348, 354, 355, 361, 362

— наугад (search by random groping) 213, 218

-, свобода в. 354, 362

— (decision between) 155

вывод см. также вероятностные выводы, индуктивные выводы

вывод (deduction) 94, 232

—, натуральный в. (natural d.) 283

вывод (derivation) 193, 309

вывод (inference) 95, 96, 127, 226, 232, 295, 307-309

выводимость (логическая) (derivability) 309

------(deducibility) 72

выживание (survival) 22, 23, 84, 89, 94, 101, 113, 116, 119, 120, 123, 124, 129, 132, 135, 165, 185, 188, 197, 204, 205, 207, 214

— гипотез, теорий 57, 59, 94, 132, 135, 156, 210, 211, 218, 219, 227, 269

выражение см. язык (экспрессивная функция) высказывания (propositions) 113, 127, 174, 232 233, 252, 271, 272, 293, 295, 297, 308, 349

— общие (general p.) см. также высказывания

универсальные 295

— универсальные (universal p.) см. также высказывания общие, обобщения строгие 232

— частные (particular p.) 295

высказывания (statements) 66, 72, 94, 127, 177, 245-247, 253, 255, 265, 267, 296, 306, 335, 363

— привилегированные (privileged s.) 245

— протокольные (protocol s.) 245, 247

432

— самоприменимые (self-referring s.) 363

высказывания (utterances) 265, 278

Г

гегельянство см. также философия тождества 41, 47, 326, 339

генетический код 20, 79, 165, 317

— плюрализм 175

генофонд 80, 119

гены 21, 63, 79, 80, 94, 119, 205

геометрические объекты 159, 256

геометрия 47, 159, 162

гештальт 82, 107

гипотезы 11, 13, 42, 60, 67, 73, 100, 110, 117, 118, 125, 131, 135, 140, 156, 178, 195, 210-220, 225, 227, 238, 269-271, 281, 309, 312, 331, 343, 364

— вероятностные 178

глаз, глаза 6, 60, 62, 77, 80, 90, 93, 100, 105, 106, 113, 134, 151, 199, 203, 204, 207, 208, 214, 228, 233, 256

— искусственный 105

глоссогоническая философия 171, 175

глоссоморфный 175

глубинные структуры (deep structures) (в лингвистике) 258, 278

гнев (anger) 160, 172

гомеостат Эшби 102

гомология 27, 195, 196, 207

гордость 160, 351

государственная власть 306

государственные институты см. политические институты, правительство

государство 41, 172, 312, 337, 338, 342, 346, 352

— идеальное 12, 352

—, управление г. (gouvernement — фр.) 348

—,-------(government) 343

гуманизм 52, 54, 327, 337, 341, 343, 350, 351, 355

Д

данные (data) 119, 134, 135, 207, 296

— (evidence) 96, 172, 243

— (given) 172, 206, 207, 245, 246

— (testimony) 235

— видимые (appearances) 278

— наблюдений (observations) 62, 133, 134

— непосредственные (immediately g.) 148

— опыта/эмпирические (empirical e.) 218, 220, 243, 250

— статистические (statistical d.) 183, 184, 301

— феноменально данные (phenomenally g.) 133

— чувственные (sense d.) 59-62, 98, 99, 106, 149, 198, 199, 206, 208, 230, 245, 280

-------кинестетические 61

— экспериментальные (experimental e.) 119

дарвинизм см. также неодарвинизм 57, 79, 84, 85, 91, 101, 117, 123, 124, 134, 140, 145, 156, 163, 165, 166, 175, 214

— в эпистемологии (когнитивный) 210, 211, 220

— в эпистемологии инстинктивный vs. методологический 217-219

«двадцать вопросов (twenty questions)» 217, 220

двигатель (mover) (в детерминистской космологии) 190, 192

дедуктивная система см. также теории 308, 309

дедукция см. также логика дедуктивная 110, 163, 232, 366, 367, 370, 396

действие, акция (action, acting) 55, 63, 66, 85, 88, 93, 95, 99, 113, 114, 121, 124, 125, 149, 184, 187, 197, 207, 208, 216, 218, 221, 224, 255, 311, 313, 322, 338, 342, 345, 351, 352

— мысленное 255

—, область д. 292, 339

—, образ д. (way) 197, 362

— (effect) см. также следствие (effect); эффект 63

действительность (reality) см. также реальность 24, 31, 41, 57, 112, 145, 164, 213, 290, 292, 339

декодирование 148, 150, 151

дельфины 105

демаркация науки и ненауки (метафизики) см. также критерий демаркации 154, 164

демократия см. также общество (демократическое) 350-352

демонстративная теория истины (manifest theory of truth) 225, 274

демонстрация (demonstration) 81, 117, 235

денотативные процедуры см. также обозначение 236

дескриптивная эпистемология 92, 99, 125, 128

дескриптивность см. также язык, дескриптивная функция 64-66, 88, 96, 125, 226, 275, 302

детерминизм 32, 187, 192, 193, 272, 393

дети 67, 68, 71, 151, 337, 353, 354

джастификация см. оправдание

диаграмма (diagram) см. также рассуждение (диаграмматический характер) 234, 236

диаграммы Венна 236

— Эйлера 236

диада (dyad) см. также отношения диадические 234

диалектика 12, 162, 315, 319, 325, 327

диалектический материализм 54

дикие гуси 199

диктат 355

диктаторы 351, 353

динамическая концепция науки см. эволюционная модель науки

дискомфорт 87

дискриминация 355

диспозициональные понятия 241

— состояния 287

— характеристики см. предрасположенность дистрибутивная нормальная форма 295

433

ДНК 68, 70, 87, 100

добро (goodness) см. также благо 54, 350, 361

— и зло (right and wrong) 54

догадки (guesses, guessing, guesswork) см. также угадывание 30, 99, 110, 129, 157, 158, 167, 169, 170, 197, 214, 228, 271, 283, 293, 421

догматизм 101, 299, 351

доказательство (proof) 13, 38, 72, 91, 158, 163, 169, 170, 197, 226, 334

— бытия Бога 77, 121, 339

------мира 339

— математическое 72, 169

долг (duty) 160, 318, 323

долгосрочные характеристики окружающей среды 62, 198-200

достоверность (certainty) см. также несомненные положения, несомненность, гарантированность 64, 93, 116, 172, 177, 184, 197, 201, 245, 272

—, общезначимость, правильность, правомочность, гарантированность (validity) 18, 44, 94, 120, 125, 131, 159, 238, 250, 267, 307

дрейф генов (genetic drift) 80, 81

дуализм 134

— данных и теории 134

— онтологии и феноменологии Ч. С. Пирса 272, 279

— фактов и норм (стандартов, решений) см. также стандарты и факты 339, 346-349, 359, 360

— философский 85, 128

— эпистемологический 134

дух (mind) см. также разум 35, 71, 84, 85, 88, 89, 174, 283, 360

— — (разум, сознание) и тело (мозг) 77, 84, 85, 89, 91, 132, 283, 284

дух (spirit) 179, 252

«дух времени» (spirit of a period/age; Zeitgeist — нем.) 286, 361

Е

естественные и социальные науки 37, 300-306, 318, 324

— науки (science) 332, 335, 343

— —, естествознание (natural science) 37, 127, 155, 160, 174, 238, 277, 299, 323, 324, 343

естественный отбор 13, 15, 17, 57, 58, 60, 66, 75-81, 92, 94, 100, 101, 103, 138, 165, 175, 211, 269, 370

------гипотез/теорий 60, 175, 269

-------и регенерация 101

------и телеологические процессы 100

------моделей поведения 103

-------vs искусственный отбор 143

Ж

желание (wish, wishing) 40, 65, 153, 172, 187, 311

— врожденное 153

железный занавес 344, 346

жест 64, 235, 236

живопись 71, 179

жизнь 13, 19, 57, 62, 73, 78, 79, 84-86, 89, 107, 113, 121, 124, 160, 165, 179, 189, 193, 200, 201

— или смерть как принцип органической эволюции 102, 104

— общественная ж. 15, 321-323, 328

—, продолжительность ж. 180, 185

—, происхождение ж. 26, 180, 201, 202, 204, 208

З

заблуждения 112, 361

—, интеллектуальная интуиция и воображение как источник з. 170

заключение см. следствие законы (науки, природы, разума и т.д.) см. также регулярности 53, 94, 95, 111, 123, 127, 130-132, 155, 159, 171, 191, 193, 215, 239, 346

— абсолютные 130, 239, 240

—, британский з. о расовых отношениях 354, 360

— детерминистские vs вероятностные 32, 191-193

— истории 344

— нормативные 347

— позитивные 159, 338

— природы 53, 123, 127, 132, 155, 159, 172, 189, 191, 193, 215, 346

------, их «виляние (wiggling)» 239, 240

— причинности 126

замещающая селекция (замещающие селекторы, замещающий отбор) 100, 112, 119

замещающее поведение (действие) 88, 99

замещение 102, 104, 106, 118

— движения 106, 108

— поиска 138

заплутавшийся (misguided) натурализм 301, 302

здания (buildings) 71

здравый смысл просвещенный (enlightened) 208

------(common sense) 18, 105, 147, 208

зло (evil) см. также добро и зло 323

знак (sign) см. также теория знаков 65, 66, 231, 234-236

знание, знания (knowledge) см. также априорное знание; апостериорное знание; познание; эволюционная модель науки (знания); эпистемология 6, 53, 57, 59-62, 67, 73, 82, 93, 95, 155, 166, 167, 179, 195, 211, 212, 224, 228-230, 284, 291, 292, 298, 301, 331, 334, 337, 362

— апостериорное см. апостериорное знание

— априорное см. априорное знание

— врожденное (innate) 12, 107, 126, 206, 260

— динамическая концепция з. 245, 248, 284

— добывается с трудом 127, 343

— донаучное 11, 98, 269

434

— животных 11, 26, 96, 135, 136, 149, 195, 196, 269

— и незнание (ignorance) 37, 298, 299, 301, 369

— как ожидание 11, 12, 25, 196

— наследуемое (inheritable) 207

— научное 5, 7, 8, 57, 96-98, 117, 132, 155, 167, 197, 213, 214, 228, 242, 245, 250, 254, 260, 261, 267, 269, 325

— недостаток з. (lack of k.) 167, 188

— неосознанное (unconscious) 196, 198

— непосредственное (direct) 114, 148

— «нечеткое» (fuzzy) см. проблема Менона

— несомненное (certain) 166, 167, 245

— новое 67, 149, 207

— о пространстве и времени 206, 208

— объективное (objective) 26, 73, 132, 135, 179, 196, 222, 224, 225, 242, 245-250, 262, 263, 265, 267, 305, 306

— опережающее (foreknowledge); накопленное (already possessed), предварительное (prior/background), прошлое (past k.) 102, 103, 113, 124, 130, 150, 155, 159, 162, 198-200, 203, 220, 245

— оправданное (justified), обоснованное (well-grounded) 99, 292

— растений 68, 89

-------и всех организмов 198

— рост (расширение, приобретение, развитие) (growth, expansion, acquisition, development) з. 52, 57, 61, 67, 95-98, 112, 114, 119, 136, 148, 155, 158, 209, 214, 228, 245-247, 250, 255, 259-267, 269-272, 274-276, 320

— смутное (vague) см. проблема Менона

— структуры знания 128, 245 значение (meaning) см. также смысл

— знаков 235

— постулаты з. 159

— прагматическое 236, 237, 241

— (смысл) слов 115, 116, 171, 223, 230, 233, 241, 256, 272, 281, 299, 361, 362

— значения истинности (truth values) 362

зрение 89, 93, 103, 105, 204, 277

— как замена слепому продвижению наощупь 93

------ оппортунистическое использование 93, 94

— цветное 151

—, его модель (искусственный глаз) 105, 106

—, его опосредованность 105, 106, 150

И

игра см. также языковые игры 55, 66-68, 122, 182, 211, 216, 220, 296, 320, 334, 346

— азартная 182, 295

идеализированные структуры 160, 172

идеализм 55, 121, 259

идеи см. также врожденные идеи 5, 79, 89, 91, 98, 109-111, 123, 125, 127, 153, 158, 162, 164, 170, 228, 231, 243, 258, 268, 271, 276, 284, 305, 319, 320, 337, 343, 344

— объективные 228, 252

— платоновские 146, 228, 252, 370

— регулятивные 160, 173, 308, 361

идиографические (idiographic) науки см. исторические науки

иерархия механизмов управления 100, 101

избирательное сохранение/избирательная элиминация (selective retention) см. также естественный отбор 21, 94, 102, 105, 108, 116, 119, 121, 122, 221

------ в языке 115, 116

------- гипотез/теорий 11, 94, 96, 102, 103, 119, 221

------организмов 102

избирательность/селективность (selectivity) 68, 80, 81, 83, 87, 105, 106, 116, 118, 119, 123, 161, 163, 166, 172, 200, 218

— истории 335, 336

— описаний 172

— утилитарная 133

изменчивость (variance) 7, 21, 83, 89, 96, 102, 121, 124, 136, 264

изменчивость-с-неизменностью

(variation-cum-invariance) 165

измерение (dimension) 172, 301

— (measurement) 37, 182, 187, 240, 294, 320

— (meter reading) 238

изобретения (inventions) см. также открытия 58, 60, 61, 67, 68, 70, 72, ПО, 117, 118, 126, 203, 204, 207, 266

— одновременные (simultaneous) 117, 118

— роль случайности (hasard — фр.) 110

изотопы 191

иконический знак (icon) 231, 234, 236 индекс см. указатель

— осторожности 293, 294

индетерминизм 32, 35, 83, 187, 188, 189, 238, 239, 272, 282

— в физике 32, 83, 187, 188

индивидуализм 255, 335

индуктивизм см. также бэконианство 19, 148

индуктивное мышление 213, 214

индуктивные выводы 366, 369

индуктивный талант (talent) 215, 220

индукция см. также слепая изменчивость и избирательное сохранение 11, 24, 42, 60-62, 82, 96, 102, 114, 121, 163, 178, 221, 245, 301, 364

— вероятностная 177, 178

индустриализация 336

инсайт (insight) см. также усмотрение 108, 151, 216, 294

инстинкт 103, 106-108, 150, 216, 217

— исследования (for exploration) 148, 150

— познавательный (cognitive) 217

институты см. социальные институты

435

институциональные последствия целенаправленных действий (institutional consequences of purposive actions) 313

инструктирование (instruction) 81, 82

инструментализм 124, 125, 132, 142, 153

интеллект 6, 55, 63, 70, 71, 79, 124, 138, 168, 213, 215, 230, 237, 258, 280, 315, 318, 321, 354, 365, 415, 417, 418, 422-424

интеллектуал 313, 323, 329

интеллектуализм 168

интеллектуальные системы 365, 371, 411, 415, 417, 418, 422, 423

интерес (interest) 80, 85, 99, 109, 135, 152, 199, 226, 298, 323, 335

интересность (interest) 306

интересы (interests) 169, 321, 343

интерпретант 236, 275

интерпретатор 226, 235-237, 275

интерпретация 19, 31-34, 46, 95, 119, 129, 134, 152, 184, 193, 201, 231, 259, 274, 280, 335, 343, 369

— истории 39, 335, 336

------- науки С.Тулмина 119

------- марксистская 336

------- теистическая 335, 336

------- Эктона 336

интуиция 125, 130, 131, 169, 170, 190, 213, 230-233, 239, 422

— интеллектуальная (рациональная) 170

— как возможный источник заблуждения 170 см. также кантианство: понятие интуиции у Канта

инфаллибилизм 273

информативность (высказывания) 293, 295, 296

информация 6-7, 57, 61, 62, 65, 102, 148, 203

— абсолютная 30, 293, 294

— как цель в эпистемологии 294

— меры и. 293, 296

— прагматическая роль и. 292, 296 см. также знания

иррационализм 168, 285, 359

исключение см. устранение искусственный глаз см. зрение искусственный отбор 111, 143

-------гипотез 211, 213

искусство 85, 89, 173, 318, 351, 362

испытание см. проверка

истина (истинность) (truth) 18, 57, 58, 70-73, 76, 77, 81, 93-95, 98, 99, 110, 113, 120-122, 124-128, 153, 155, 164, 177, 195, 224, 280, 305, 343, 367

— абсолютная (соответствие фактам) 177, 349

— априорная 125-127

— аристотелевская теория и. 177, 179, 367

— бескорыстный поиск и. (pure search for t.) 307

— демонстративная (manifest) теория истины 225, 274

— добывается с трудом 343

— и ложность 57, 64, 69, 71, 153, 225, 367

— и этика 77

— как идеал (регулятивная идея) 153, 212, 307, 361, 367

------- мнение (opinion) 121

------ полезность (utility) (прагматизм) 124, 125

— критерий и. 127, 363

— любовь (love) к истине 307

— научная 125, 133, 198, 306

— необходимая 110, 125, 128

— несомненная (certain) 77

— объективная (соответствие фактам) см. также объективность фактуальная 121, 133, 177, 196, 198, 209, 223, 224, 226, 234, 305, 308, 361

— передача и. от посылок к следствию 308

— приближение к и. 213, 310, 312, 319

— уважение к (respect for) и. 344, 356

«истинотропизм» 215

историцизм 9, 12, 14, 315, 325, 328, 342, 344, 345

исторические науки 39, 309, 331, 335, 343

исторический период 334

историческое изложение 296

история 125, 204, 212, 214, 234, 283, 285, 286, 292, 342

— культуры 129

— литературы 157

— науки 6, 56, 98, 119, 135, 260, 265, 270, 332, 343

— объяснительная 68

— познания 18, 265

— техники (technology) 344

— философии 163, 405

—, избирательность и. 336

—, смысл и. 336, 344-346

К

кальмар 132

кантианство 60, 120, 125-131, 151, 171, 205, 206, 246, 265, 301, 338, 361

—, биологическая интерпретация 129

-, кантовские категории 125, 128, 129, 136, 151

—, понятие интуиции у Канта см. также созерцание 125, 130, 131

капитализм 335

каркас (framework) см. концептуальный каркас; теоретические структуры

картезианство 192

категории см. также кантианство 125, 128, 129, 136, 226, 227, 229, 233, 234, 237, 259-261,

266, 275

— биотические (biotic) 129

— врожденные (inherited) 129

— логические 226

— мышления и интуиции 125, 131

— онтологические 226

— социотические (sociotic) 129

436

каузация см. также причинность 180, 189, 190, 191

—, толчковая (push) теория к. 190

—, — vs тянитолкайная (push-me-pull-you) теория к. 190

качества (qualities) 34, 158, 184, 185, 222, 237, 271, 345

квазиаксиоматические теории 378

квазидействия (quasi-actions) социальных институтов 313

квантовая неопределенность (quantum indeterminacy) 83

— теория 5, 32, 51, 178, 185, 186, 282

кванторы 292, 386, 387

кит, его форма 112

классы (сосиальные) 302

книги 71-73

когнитивная карта 134

— программа 261, 267

— эволюция см. также понятия: рост...; разум и эволюция знания; теории: эволюция т.; эволюционная модель науки/знания 140, 211

когнитивные единицы/элементы/структуры/ сущности 245, 249, 253, 257, 259, 261-263

комбинаторика 162

коммунизм 349, 350

коммуникация 65, 160

компромисс 102, 169, 337, 353

компьютер 73, 103, 113, 208, 241, 263, 264, 267, 365

—, решающий проблемы 103, 112

конвенционализм радикальный 252, 286

— утилитарный/прагматический 136

конкуренция (competition) см. также соперничество 13, 94, 140, 306, 311, 366, 370, 420

континуум индуктивных методов (Карнапа) 293

конфирмационизм, верификационизм см. также подтверждение 155, 215

концептуальная сеть (conceptual net) 264-268, 288

концептуальные единицы 247, 249-251

концептуальный аппарат (apparatus) 159, 264

— каркас (conceptual framework) см. также метафизические исследовательские программы 19, 249-252, 254, 264, 282

— элемент (рациональности) 158

кости, игральные 33, 180-185

коэффициент интеллектуальности (умственного развития) (intellectual quotient — I.Q.) 70, 360

кристаллы, формирование 100

критерии 10, 100, 101, 108, 112, 115, 127, 154, 223, 237, 238, 245, 250, 251, 254, 271, 281, 342, 361

— демаркации см. также демаркация науки

и ненауки 154, 247, 281, 367

— добра (goodness) 361

— истины 361, 363

— объективности 234, 237, 254, 271

— отбора 100, 101, 108, 116

— правоты (rightness) 363

— справедливости (justice) 364

критерий осмысленности 154

критика, критицизм, критический подход 58, 60, 61, 82, 87-89, 96, 150, 152-157, 163, 164, 167-170, 174, 175, 209, 211, 232, 247, 254, 261, 269, 285, 287, 297, 300, 317-320, 325, 331, 335, 336, 341, 348, 349, 351-353, 357-359, 362, 363

— взаимная 38, 305, 306, 318, 335

— власти, правителей 342, 351, 352

— и язык 152, 153

— Коллингвуда 331-333

— критический метод 58, 82, 96, 301, 307, 352

— Куна 250, 285

— Пирса 215-217, 229-234

— пошаговая (piecemeal) 155, 161, 342

— рациональная см. также критическое обсуждение 88, 89, 96, 167, 169, 308, 312, 357

«критическая теория» (Хоркхаймера) 328

критическая традиция 37, 305, 306, 318, 321

критические способности (powers) человека 340

критический дуализм фактов и норм (стандартов, решений) см. дуализм фактов и норм (стандартов, решений) критическое обсуждение (discussion) 155, 167, 173, 174, 247, 306, 318, 332

крысы в лабиринте 117, 118

культура 68, 70, 71, 116, 129, 326, 366

Л

ламаркизм 19, 21, 77, 121, 127, 140, 145, 148

«левые» (в политике) 353

летучие мыши 105

лжепророки (false prophets) 341

либерализм 338

лингвистические структуры 258

«лингвистический анализ» (в философии) 276

«лингвистический разум (mind)» 258, 261, 262

личность (self) см. субъект логика 157, 159, 162, 163, 169, 216, 219-221, 283, 292, 299, 364

— дедуктивная 15, 38, 42, 93, 307, 308, 366

— доксастическая 292

— индуктивная 220, 292

— модальная 241

«логика открытия» 10, 95, 221, 245, 270

— отношений 226

— познания (knowledge) 299, 307, 309, 310

— символическая 236

— ситуации см. ситуационная логика

— социальных наук 41, 298, 307, 310

— эпистемическая 292, 296, 420

логические связки (particles) 264, 376

логический анализ 10, 11, 41, 54, 98, 227, 371

437

— вывод см. вывод

— позитивизм, неопозитивизм, логический эмпиризм см. также Венский кружок 10, 53, 244, 245, 277, 283

логичность (logicality) 218

ложность (falsity) 57, 64, 69, 71, 99, 153, 177, 179, 197, 230, 367

—, передача л. от следствия к посылке см. также истинность и ложность, ошибки 308

ложь (Не) 337

лошадиное копыто 132

любовь (love) 160

— к истине 307

— к науке 179

— к проблемам 194

любопытство 63, 135

лягушка 206

М

магия 271

марксизм 5, 326, 335, 336

Марс (вычисление его орбиты Кеплером) 270, 278, 279

математика 52, 65, 112, 131, 159, 160, 163, 169, 171, 174, 179, 227, 228, 233, 257, 320, 341

математические науки 164

математический эмпиризм (Пирса) 227

материя (matter) 82, 86, 91, 172, 260, 264

— физическая 122

мафия 361

медицина 179, 271, 368, 370, 381 межсубъектная критика см. критическое обсуждение

— проверка 85, 235-237, 246, 249, 254

межсубъектность (intersubjectivity) 252, 276

межсубъектные результаты познания см. также объективность 256, 259

— символы 263

— смысловые значения 277

— сущности (entities) 184, 255

мелиоризм 355

менделизм 79

ментализм см. также психологизм 258, 259

ментальное представление (representation) 259

ментальные (мыслительные, психические) состояния, процессы, структуры, сущности см. также мир 2: 35, 169, 172, 258, 259, 263, 277, 278, 360, 365, 370, 404

метафизика 34, 124, 154, 227, 234, 235, 237, 240, 244, 249, 269, 274, 283, 286, 324

— истории 344

метафизические исследовательские (research)

программы см. также концептуальный каркас 4, 17, 80, 282, 286

метаэтика 360

метаязык 363, 368, 377

методологические исследовательские (research) программы 74, 254

методологический дарвинизм 217

методология см. также критический метод 17, 34, 110, 117, 121, 124, 149, 157, 158, 235, 238-240, 243-248, 252, 270, 276, 308, 315

— и онтология 276

— инструментализма 124

— науки 34, 43, 44, 53, 94, 124, 138, 168, 179, 210, 217-221, 224, 227, 250, 251, 254, 270, 273, 274, 283, 285, 295, 296, 301, 307, 309

— —: применение к проблемам общества 317, 318, 340, 341, 344, 352, 353

— открытия см. логика открытия

— позитивизма 247

— прагматизма 124

— псевдонаучная 302, 303, 324

— псевдопсихологическая 98

— ситуационной логики см. ситуационная логика

— социальных наук vs м. естественных наук 36, 300, 307

— философии 52, 55, 98, 227, 235, 242, 272, 273, 365

механистическая концепция науки см. статическая концепция науки

мечты (dreams) 187

мир 1: 35, 71, 73, 85, 86, 134, 148, 252, 253, 256, 286, 288, 360-362, 365, 366, 371

— объекты/сущности мира 1: 35, 365, 372

мир 2: 35, 71-73, 85, 134, 148, 252, 253, 255-257, 265-267, 286, 288, 360-362, 365, 366

— объекты мира 2: 72, 365

мир 3: 35, 71-73, 85, 88, 134, 148, 153, 170-174, 228, 241, 252-258, 265-267, 281, 282, 284, 286-288, 360-362, 365, 366

—, его автономность 360

—, его взаимодействие с мирами 1 и 2: 71-73, 85, 252, 255-259, 266, 267, 287, 288, 360-362

—,------с человеком 253

-, рост 73, 362

—, объекты (сущности) (entities) мира 3: 71-73, 174, 228, 241, 253, 281, 287, 288

мир (внешний, в целом) см. также действительность 59, 82, 131, 191, 209, 234, 235, 312

— картина/описание/понимание м. 32, 70, 77, 92, 117, 130-132, 134, 140, 187, 189, 201, 212, 266, 299

— социальный 312, 393

мир во всем мире 209

миры человека 347, 360

мифы 67, 68, 71, 126, 273

— о Поппере как позитивисте 316, 317

— об индуктивном характере естественных наук

270, 302 мнемоника 108 мнение (belief) 99, 152, 219, 224, 291

— (opinion) 89, 117, 121, 197

438

— изменение м. (belief change) 80, 122, 292, 294, 296

мода 117, 173, 179, 198, 286, 320

— научная 198, 286, 320

модальность 241

модели познания 110

------, «остаточная» («left-overs»), или отсеивающая (winnowing) модель 121

мозг (человеческий) 68, 71, 73, 76, 84, 86, 111, 131, 148, 168, 195, 288

— и разум (mind) 76

монада см. также отношения монадические 226 234

монизм 134

мораль см. также этика 79, 341, 360-363

моральные требования 347, 348, 355, 360

морж, его форма 132

мотивация 154, 187, 311

музыка 71, 86, 179, 326, 347, 360

мутации 15, 20, 21, 79, 80, 83, 94, 100, 102, 107,

108, 132, 140, 166, 205, 211, 214, 220, 317

—, теория м. 20, 79, 80

мышление (thought, thinking) 69, 92, 103, 108, 110, 112, 120-122, 124-126, 128-131, 136, 140, 168, 180, 239, 252, 257, 265, 266, 277, 287, 292, 310, 325, 365

— индуктивное 213, 214

— критическое см. критика

— спекулятивное 325

— творческое (creative thought) 141, 143

Н

наблюдения 11, 24, 53, 59, 60, 62, 95, 98, 125, 126, 133, 152, 154, 155, 159, 168, 199, 200, 207, 208, 210, 228-230, 235, 237, 249, 270, 273, 277, 278, 299, 300, 324

— как основа обучения 113

— независимые 224, 233

— повседневной жизни 228, 229

накопленные знания см. знание опережающее наследственность 20, 21, 62, 69, 79, 83, 103, 123, 124, 157, 165, 166, 195, 373

настоящее 188, 334

натуральные числа (натуральный ряд) 70, 72, 73, 387

наука 52-56, 58, 78-80, 86, 92, 94, 98, 116-119, 132, 136, 148, 152, 155, 156, 160, 164, 177, 179, 181, 192, 194, 197, 207, 210, 212, 213, 220, 224, 225, 227-229, 239, 242, 244-252, 261-274, 276-278, 283, 284, 331, 343, 360-362

— академическая 343

— и избирательное сохранение 11, 94, 118, 136

— и метод проб и ошибок (предположений и опровержений) 29, 44, 117, 211

— и общество 54-56, 119, 323, 340, 342, 343

— и рациональное мышление (rationality) 77

— и реализм 136

— и этика 77, 79, 362

— история н. 55, 119, 135, 260, 265, 270, 332, 343, 344

— как аспект социокультурной эволюции 117

------объективное знание 73, 179

-------просвещенный здравый смысл 208

— оппортунизм н. 117

— предмет н. (scientific subject) 302, 303

— прикладная 227, 302, 309, 344

— публичный (социальный) характер н. 318

— социология н. 38, 117, 320

— структура н. 245, 247

— «царственная н.» Платона 337

— чистая 307

—, конкуренция (competition) в н. 57, 119, 135, 305, 318

—, красота как критерий отбора (в науке) 109 научение см. также инструктирование 81, 82, 218

научное сообщество (community) 5, 210, 249-251, 254, 305, 306

научные революции 140, 244, 250, 317

— традиции 303, 320

нацизм 350

начальные условия (initial conditions) 190, 192, 309, 392

незапланированные (непредусмотренные, непредвиденные, непреднамеренные) (unintended, unplanned, unforseeable) результаты человеческой деятельности 73, 241, 311, 313, 322, 342, 359

незнание (ignorance; we know nothing; unknown) см. также недостаток знания 298, 299, 323, 369

неодарвинизм 20, 23, 100, 156, 157, 211

неопределенность (indeterminacy, indeterminism) 83, 122, 180, 346

— (uncertainty) 53, 239

непосредственный (direct) реализм 93, 147

непредсказуемость 87, 346

непротиворечивость (coherence) 228, 254

— (consistency) 55, 117

— (noncontradiction) 228

несомненность (certainty) см. также достоверность 159, 177, 245, 248, 421

несомненные положения (certainties), перво-принципы (indubitable first principles) 93, 98

несправедливость (injustice) 342

несчастье (unhappiness) 352

нетелеологическое объяснение телеологических процессов 100

нигилизм 313

номинализм 132, 135, 240, 276

— радикальный 276

— утилитарный 132, 135

номотетические (nomothetical) науки см. теоретические науки

нормальная наука 250, 320, 325, 326

нормы см. также стандарты 342, 346-349, 360

(439:)

О

обезьяны 67, 68, 114

обещание 160, 189, 328

«облакоподобность» (cloudlikeness) 211, 220

область действия кванторов 292

обобщающие (generalizing) науки см. теоретические науки обобщение (generalization) 24, 60, 81, 185, 324

— индуктивное 37, 295, 303, 368

— социологические 334

— строгие о. 295 обозначение (denotation) 235, 236

— (designation) 116 обоснование (substantiation) 125, 217

— (validation) 233

образование 194, 320, 344, 350, 353, 354

— по Платону 350

обратная связь 62, 70, 71, 73, 82, 100, 102, 322

обсервационизм см. также бадейная теория познания 25, 59-63

обсуждение см. критическое обсуждение

обучение 11, 19, 21, 69, 92, 95, 96, 98, 107, 108, 113, 114, 124, 136, 139, 221

— животных 11, 95, 96, 98

— критическому мышлению 69

— методом проб и ошибок 107, 124

— модель естественного отбора 92, 107

— — пассивной индукции и модель обучения с одной пробой 96

— на основе наблюдений и подражания 113

— прямое обучение на опыте 221

— психология о. 96

— человека и животных 95

— языку 92, 116, 136

общезначимость, правомочность (validity) см. также достоверность 18, 94, 159, 250

общественные институты см. социальные институты

— насекомые 113, 115

— науки см. социальные науки

— отношения 321

общество 12, 14, 54, 56, 119, 302, 310, 318, 323, 328, 336, 339, 340-342, 374

— в целом 341, 353

— враждебность к о. 321

— демократическое, цивилизованное 340, 355

— европейское и американское 302

— исследование о. см. также социология 318

— критика о. 323

— примитивное общество 302

— развитие о. см. также реформы 341, 352

— светское (gentlemen) 54

— свободных людей 328

—, эксперименты над о. 353

объект (object) 6, 53, 58, 69, 71, 72, 81, 82, 85, 104, 106, 108, 114-116, 124, 159, 162, 172, 185, 199, 209, 217, 222, 223, 234, 236, 253

— абстрактные 72

— визуальные 106, 107, 116, 159, 199, 253

— о. речи см. также мир 1: объекты мира 1;

мир 2: объекты мира 2;

мир 3: объекты мира 3. 116

объективизм новый 254

— Эйн Рэнд 254

объективность 160, 161, 172, 173, 223, 234, 237, 307

— в истории 345

— в социальных и в естественных науках 301, 318

— в социальных науках 311

— вещей/процессов 188, 209, 233, 277

— знания, науки, содержания мысли, проблем 8, 133, 136, 169, 196, 198, 222, 224, 238, 242, 245, 248, 249, 251, 253, 254-256, 258, 262, 263, 271, 284, 285, 301, 305, 307, 318, 375

— интересности 328

— категорий 152, 226, 233, 275

— модальностей 241

— наблюдателя 224, 235

— оценок (evaluations) 172

— по правилам (rule objectivity) 222, 224, 238, 275

— понимания 311, 345

— права (justice) 161

— прагматический критерий объективности 237

— предрасположенностей (propensities) 31-34

— ситуационной логики 332, 333

— фактуальная (factual objectivity) 222-224

— этических и эпистемических стандартов см.

также вероятность; межсубъектная проверка; объективные неопределенности; свобода от ценностей 362

—, негативная (отрицательная) форма 238

объективные неопределенности (indeterminacies) 180

-------(vagues) 241

объективный дух (spirit) 252

объяснение (explanation) см. также теории объяснительные 14, 61, 66, 68, 78-83, 86, 89, 100, 103, 105, 109, 112, 113, 117, 119, 122, 126, 127, 137, 140, 146, 156, 157, 162, 166, 168, 173, 183, 185, 190-193, 203-205, 212-216, 218-221, 227, 230, 240, 243, 255, 256, 261, 262, 264, 269-271, 274, 277, 282, 284, 286, 292, 296, 306, 308, 311, 312, 316, 317, 319, 327, 330-333, 336, 337, 342, 358

— историческое 39, 330-336

— причинное 309, 330

— псевдообъяснение 101

— психологическое 216, 310, 311

— эксплицитное (явное) 309 объясняемое см. экспликанд

огонь 71, 204

ожидания (expectations) 25-27, 62, 69, 89, 118, 126, 196, 216, 281, 288, 300

— врожденные 9, 11

------(inborn) 288

(440:)

-------(innate) 149

— неосознанные (unconscious) 26, 196, 198

озарения (brain-waves) 111, 301

окружающая среда (Umwelt — нем., environment) 23, 60-64, 67, 82, 83, 87, 92, 101, 102, 104, 107, 108, 111, 112, 114-117, 120, 126, 131, 133, 134, 165, 198-201, 203-208

онтологический постулат (Ч. С. Пирса) 226, 233, 234

онтология 47, 104, 135, 227, 240, 242, 279, 371

— и методология 276

— и эпистемология 47, 104, 374

операционализм 54, 133, 134, 275

— дефинициональный 133

описание (description) 5, 54, 57, 65, 67, 92, 94, 148, 160, 172, 216, 278, 331

— идеальное (по Карнапу) 54

— историческое 331

— объективирующее 157

— теоретическое 160, 162, 172 см. также мир: описание м.; язык: дескриптивная функция

оппортунизм, приспособленчество (opportunism) 94

— в биологической эволюции 93, 94

— в науке 117, 118

оправдание (джастификация) см. также подтверждение 18, 59, 335

— средств целью 353

опровержение (refutation) см. также предположений/гипотез и опровержений метод; фальсификация 81, 95, 96, 155, 202, 210, 211, 224, 247, 250, 271, 300, 367

опровержимость (refutability) см. также проверяемость, фальсифицируемость 154, 250, 272, 342

опыт (experience) 7, 78, 94, 109, 110, 127, 128, 149, 152, 168, 221, 224, 227, 230, 237, 247, 259, 276, 293-295, 334, 343, 365

— чувственный (sense e.) 152

организмы 6, 57, 58, 62, 63, 77, 78, 92, 141, 156, 165, 198, 208, 317, 373

— активность в приобретении знания 205

— и врожденные знания/реакции 108, 114, 126, 206

— и доказательство бытия Бога 77, 121

— и естественный отбор 80, 81, 88, 101, 123, 206

— и категории/формы познания 131

— и накопление знаний 93, 198-200

— и ожидания 26, 198, 206

— и окружающая среда 7, 62, 92, 101, 107, 133, 165, 198, 199, 203, 204

— и предпочтения 34, 193

— и предрасположенности (propensities) 31

— и приспособление 92, 199

— и сигналы 65, 207

— и сознание 91

— и способы устранения ошибок 69, 88, 156

— и эволюция 23, 79, 92

— и язык 58, 64, 69

— как решатели проблем 24, 57, 62, 208

— причинность применительно к о. 63

— простейшие (одноклеточные) 79, 86

-------, открытие питания светом 89, 90, 203

— симбиотические 90

—, соотношение о. и его знания/теорий 58, 62, 69, 206, 207, 317

органон критики (organon of criticism) 38, 163, 307, 308

органы чувств (sense organs) 25, 26, 61, 62, 85, 147, 198-200, 207, 208, 229, 230, 280

оригинальность 239, 243, 300

— «Венского кружка» 325

— взглядов Пирса 229, 273

------- Поппера 238, 241, 242

ортогенез (orthogenesis) (развитие по прямой, однонаправленная эволюция) 166

ортоплазия (orthoplasy) 138

осмысленность (meaningfulness) 10, 154, 281, 324

отбор 7, 82-83, 100, 102, 138, 165, 205

— в науке 94, 117, 119, 211, 269

— естественный см. естественный отбор

— искусственный см. искусственный отбор

— критерии отбора 100, 101, 116

— наблюдений 200

— органический 123, 124, 138

— социальный и групповой 124

— функциональный 123, 124

— шаблоны отбора 100, 107

см. также естественный отбор; искусственный

отбор ответственность (responsibility) 172, 305, 323, 339, 346-349

открытие сократическое 313

открытия (discoveries) см. также изобретения 67, 73, 89, 95, 96, 106, 111, 117, 174, 185, 197, 217, 229, 241, 248, 262, 299

— доказательств 169, 170

— истины 113, 125, 212

— как акты творчества (creative acts) 174

— независимые 117, 118, 132, 144

— одновременные 89, 117, 144

— проблем 174, 241

— противоречия 299

— случайные (contingent) 105, 106, 115, 118, 119, 153

—, компьютерные модели 221 отношения 53, 90

— вероятности и информации 293

— временные 206

— диадические 226

— к мирским успехам 355

— к прошлому 334, 335

— каузальные 206

— логические 18, 53, 62, 72, 231

— между знанием и незнанием 37, 299

— — миром 1, миром 2 и миром 3: 288

(441:)

------миром 2 и миром 3: 255-257, 287

см. также мир 3, его взаимодействие с мирами 1 и 2

отношения между социологией и антропологией 302, 303

— монадические 226

— норм (стандартов) к фактам 360

— общественные 321, 322

— полиадические 226

— последовательности 232

— пространственные 159, 206, 375

— расовые 354, 355, 360

— триадические 226

— языка к миру 293

отождествление 70, 163, 169, 256, 257

оценки (evaluations) 14, 112, 172, 207, 274, 341

— критические 57, 173

— научные и вненаучные 306

— практики 355

— продолжительности жизни 180

—, объективная о. теорий 172, 310

«очистка холста» (у Платона) 41, 337

ошибки (errors, mistakes) 24, 25, 58, 69, 96, 98, 100, 110, 115, 126, 139, 148, 156, 177, 179, 192, 199, 206, 209, 216, 219, 226, 233, 271, 273, 274, 282, 287, 308, 317, 333, 335, 343, 351, 352, 357, 358, 362

— априорного (врожденного) знания 126, 128

— готовность исправлять свои ошибки 358

— детские 115

— как объекты мира 3: 148, 282, 362

— моральные (moral mistakes) 362

— номинализма 241

— различие между истиной и ошибкой 98

— способность (необходимость) учиться на своих о. 343, 352

— теорий 58

—, влияние на мир 187

—, все могут ошибаться 277

—, судейские ошибки 274

см. также пробы и ошибки; устранение ошибок ощущения (experiences) 162

— (feelings) 88, 151, 180

— (sensations) 162, 198, 206, 207

— (senses) 54, 63, 232, 233

— внутренние (inner sensation) см. также восприятия 162

П

панпсихизм 87

парадигма в науке 119, 249, 250, 251

парамеция (Paramecium), или туфелька 103

патриотизм 351

первичные (ultimate) элементы знания (категории) 226, 245, 248, 275

Первость (Firstness) 226, 234, 236, 239, 275

первый мир см. мир 1 переживания (experiences) 61, 70-72, 84, 85, 360

перцептивное суждение см. суждение восприятия

пессимизм 327

пещерные птицы (cave birds) 105

пища 22, 25, 61-63, 66, 71, 88, 90, 103, 108, 115, 135, 203, 207

—, свет как пища 90, 203, 208

план

— божественный (divine) 78

— действия 71, 331, 352

-------как иллюзия 180

— творения (creative) 78 планомерность см. проблема п. платонизм

— в философии 146, 228, 240-242, 252-255, 261, 277, 282

— в теории общества 337, 338, 342, 350, 351, 358

плодотворность (как научная ценность) (fertility) 40, 411

— (fruitfulness) 306

плюрализм в философии 85, 252

— генетический 175

побуждение (drive) 7, 148, 151, 160

— (enticement) 208

— (motive) 160

поведение (behavior) 7, 22, 48, 53-55, 81, 100, 166, 195, 218

— бессознательное 88, 89

— вербальное 84, 304

— групповое 304

— замещающее (vicarious), символическое, воображаемое см. замещающее поведение

— и естественный отбор 81, 88, 103

— и объективность 224, 305

— изменение/эволюция поведения 63, 100, 108, 120

— имитативное (imitative), или конформное (conformant) 67, 114, 139

— модели п. 104, 107

-------, их естественный отбор 81, 88

— одноклеточных 103

— предрасположенность к п. 87

— рациональное 168

— целенаправленное см. также подражание 108, 166

—, принципы личного п. 55

—, программируемость п. 87

поведенческие программы 20, 81, 87

поверхностные (surface) структуры (в лингвистике) 258

повиновение (obedience) 160

погрешимость (fallibility) (знания, науки) см. также ошибки; фаллибилизм 7, 121, 177, 179, 197, 238, 239, 243, 248, 255, 273, 361

— судейских решений 274

— человека 361

— чувств 206, 280

— этическая 362

442

подкрепление (corroboration) 178

— (reinforcement) 108

— (support) 151

------вероятностное 297

подобие см сходство

подражание (imitation) см также поведение имитативное 92, 113, 136, 310, 319

подтверждение (confirmation) см также оправдание 115, 139, 155, 178, 215

— (verification) 224

позитивизм 5, 154, 177, 302, 314, 316, 317, 323, 324

— в этике 338

-, критика п 154, 316, 317, 323, 324

см также логический позитивизм, Венский кружок

познание см также знание (cognition)

— акты п (act of с ) 265

-----------(cognitive acts) 255, 256, 259, 265

— аппарат п (cognitive apparatus) 120

— область п (cognitive field) 92, 220

— познавательные возможности (cognitive capacities) 134

— познавать (to cognize) 134

— п мира человеком (man's с of the world) 139

----------, его социальная природа 139

— проблемы п (cognitive problems) 11, 18, 214

— прогресс п (cognitive progress) см также рост знания 97

— процесс п (cognitive process) 37, 92

-----------(process of с.) 265

— результаты п (cognitive results) 255, 256, 265

— совершенство п (cognitive perfection) 120

— содержание п (cognitive content) 7

— структура п (cognitive order) 256, 263

— теоретик п (cognitive theoretician) 221

— технология п (cognitive technology) 212

— цели в п (cognitive purposes) 223, 252

— человеческое п (human с.) 93, 99, 111, 265

— эволюция п (cognitive evolution) 92, 95

— экономия п (economy of с — economy of all the wasted locomotions ) 113, 114

познание (knowing)

— логика п (logic of k.) 98, 99

— механизмы п (machinery of k.) 104

----------(mechanisms for/of k ) 92, 93

— процедура п (procedure of k.) абстрактных сущностей 231

— способы п. (modes of k.) 82, 98

познание (knowledge)

— динамическая концепция п (dynamic concept of k.) 245, 284

— достижения п (results at which k. has arrived) 92

— древо п (tree of k ) 269

— концепции п (concepts of k) 11, 24, 245, 252

— логика п (logic of k) 298, 307

— метод п (method of k) 44, 99, 324

— модель п «остаточная», или отсеивающая (и Пирс) 121

— модель п С. Ч. Пеппера 220

— объекты п (objects for k) 114

— п животных (animal k) 11, 147

— проблема п (problem of k) 98, 121, 134, 136

— прогресс п (progress of k) 97, 110

— процесс п (k process) 37, 92, 98, 101, 106

-----------(process of k ) 92

— рациональное научное п (rational scientific k) 97

—, самопознание (self-k) 333

— ситуация в п (k situation) 114, 243

— теоретик познания (theorist of k) 199

— человеческое п (human k) 138, 140, 212, 221

познание (learning)

— компьютерные модели п 221

— механизм проб и ошибок в познании (trial and error mechanism of 1) 218

— страсть к п (passion to learn) 271

познание (recognition)

— ключ к познанию элементов науки (key to the r. of the elements of science) 245

полезность см также ценность для выживания 66, 81, 85, 89, 107, 109, 121, 124, 125, 129, 132, 133, 135, 140, 195, 294-296, 330, 345, 418

— в истории 330

— в теории принятия решений 294

— воображения (в науке) 271

— восприятий 61

— истории 345

— логичности 218

— познания 140

— правильных понятий (correct conceptions) 121

— сознания (разума, духа) 85, 89

политика 52, 54, 55, 165, 306, 327, 330, 337, 339, 346, 351, 353, 355, 359

— националистическая 306

— по Платону 337

политическая ортодоксия 355

— терпимость (tolerance) 306

— экономия 302

политические институты см также социальные институты 306, 350

— науки 164

— предложения (proposals for a policy) см. также рекомендации (политические) 348, 349, 358, 359

положение дел см ситуация

помощь слабым (helping the weak) 347, 360

помпезность (bumptiousness) см также язык (высокопарный) 343

понимание (understanding) см также постижение, понятия и понимание 98, 115, 129, 149, 151, 158, 159, 162, 171, 172, 227, 243, 251, 274, 319, 331, 333

— как иллюзия 180

— — согласие 320

443

— мира 32, 187, 201, 212, 287, 299

— науки 10, 245

— неправильное (misunderstanding) 282, 302, 347

— «объективное» см социология объективного понимания

— прошлого 334

— способность п 259

— фактов 251, 262

— философов 243

— человеческого опыта 227

понятия (concepts) 6, 7, 9, 53, 110, 116, 120, 137, 158-163, 197, 222, 223, 282, 301

— возникновение (emergence) п 261

— врожденные (innate) 259, 260

— и понимание 162

— и рациональность 30, 158, 159

— исходные, примитивные понятия 159, 160

— логические 227, 308, 309

— ментальные /психические (mental) п 6, 137

— неоднозначность п 262

— онтологические vs эпистемологические 222

— пересекающиеся (overlapping) 116

— рост/эволюция научных п 259, 260

— смысл/смысловое значение (meaning) п 36, 235

— социальные vs психологические 310, 311

— «схемы разума» 265 понятия (conceptions) 163

— полезность правильных (correct) п 121

понятия (notions) 110

попперовский принцип развития знания 370

популяционная генетика (population/breeding group genetics) 80, 94, 119

популяционный взрыв (population explosion) 328

порождающая грамматика (generative grammar) 258

порядок, упорядоченность (order) 81, 107, 122, 149, 150, 160, 336

— в истории 336

— вещей 354

— в природе 221

— вещей и идей 91

— иерархический (в социальной группе) 304

— когнитивный 267

— опыта 230

— упорядоченность мира 293, 331

постижение (grasping) 257, 259, 332

посткритическая философия 276, 283

пострационализм 283

постулат 132

— (Пирса) соответствия иконического знака своему объекту 231

— значения (meaning) 159

— онтологический (Пирса) 226, 233, 234

— структурный (Рассела) 138

потребность (need) 5, 54, 68, 166, 207

— Большой Науки в ученых-техниках 320

— будущая 166

— в корректирующей функции эксперимента 117

— в овладении языком 71

— в описании (объяснении) 68, 126

— в регулярности 126

— в символах 151

— врожденная 151

почтение (awe) и восхищение 341

— (deference) к общественным институтам 342, 353

— (respect) к гипотезам 219

пошаговая социальная инженерия (piecemeal social engineering) см также реформы (пошаговые) 342, 352, 353

поэзия 86, 87, 347, 351, 360

права гражданские 300

— критиковать власти/правителей 342, 351

— ныне живущих 352, 353

— равные п 346, 351, 354, 355

— человека 351

правдоподобие (likelihood) 219, 220

— (plausibility) 218, 219

правдоподобность (verisimilitude) 164, 223

правила (rules) см также объективность по правилам 224, 225, 296

— грамматики/языка 275

— комбинаторного характера (в логике) 162

— определяющие 224, 296

— стратегические 296

правильность (validity) логического вывода 307

правители 41, 337, 340, 342, 350

— по Платону 41, 337, 350

— право критиковать п 342, 351

—, их благие намерения 350, 353

—, отношение Поппера к ним 340

правительство 348, 350-353

—, возможность плохого п 350

—, право критиковать п 351, 352

право (justice, law) 161

— выбора авторитетов 348

— позитивное 161, 338

— самому решать за себя 358

правомочность (validity) 250, 267

правота (rightness, right) 361 «правые» (в политике) 353

прагматизм 121, 124, 129, 132-134, 142, 221, 235, 237, 272

прагматические понятия 224

прагматический конвенционализм 136

практика и теория 300, 355

-----------, единство тип 322

— научная (scientific practice) 134, 250, 368, 411

— обыденная (ordinary uses) 133

—, язык п (pragmatic language) 224

предвосхищение (anticipation) 62, 88, 99, 147, 166, 219, 220, 243, 268, 270, 280, 289

предложения-проекты, предложения решений (proposals for a decision) см также поли-

444

тические предложения 300, 301, 348, 359, 360

предопределенность (determinated) 345

предположений/гипотез и опровержений метод 43, 82, 88, 95, 96, 99, 125, 156-158, 210, 211, 214, 219, 225, 227, 247, 250, 251, 270, 271, 274, 300, 301

— как борьба за выживание см также фальсификация 156

предположения (conjectures) см также гипотезы, догадки, теории 8, 17, 27, 39, 53, 67-69, 71, 72, 79, 81, 82, 85, 87, 94, 98, 104, 106, 107, 110, 114, 119, 121, 125, 131, 133, 134, 149, 151, 158, 166, 172, 186, 196, 212, 214, 217, 221, 225-227, 234, 244, 248, 250, 264, 268, 274-276, 282, 285, 286, 288, 293, 307, 312, 323, 324, 331, 339, 352, 354, 357, 361, 362, 366

— и естественный отбор 124

— и идея истины 271

— и объяснения 81

— как объекты мира 3 72

— научные теории как п 69, 79, 95, 110, 251, 247, 274

— обоснование в смысле «объективности по правилам» 225

— онтологические 223, 226

— что сила не бывает права 41, 339

—, исходные п философии Пирса 234, 275

—,-----------Поппера 244

—, — философские п физики Ньютона 264

предположительность (пробный, гипотетический характер) (conjectural/tentative/ hypotetical character) знания 179, 205, 211

предпочтение (preference) 22, 34, 87, 94, 117, 155, 187, 193, 317, 346, 348

предрасположение (disposition) 69, 70, 107, 128, 129, 151, 261, 288

— врожденное (innate) 128, 148, 288

— когнитивное 261

предрасположенность (propensity) 87, 181, 183, 184-193, 273, 283

— вероятность как п 31, 32, 181, 283

представление (idea) 169

— игры в п (make-believe plays) 67

— интуитивные (intuitions) 130, 169

— о научном объяснении 286

представление (perception) 88

представление (representation, representability) 162

— замещающее (vicarious) 105, 108, 112

— ментальное п языка 258-259

— ошибочные п (misconceptions) 295

— символические п актов познания 265

— поведения 88

представление (view) 125, 132

предугадывание (divining) 216

предустановленная (preestablished) гармония 30, 214

предчувствие (anticipation) 88

приборы научные, их роль в развитии науки 117

привилегия 160, 323, 337, 350

привычка (habit) 106-108, 122, 129

— словесная 86

«призма Менгера» 238

приложимость (applicability) (категорий) 227

принцип демаркации см критерии демаркации

— верификационный п значения 247

— «все открыто для критики» 363

— единства теории и практики 322

— конструктивного правдоподобия 369

— погреши мости 7, 239

— рациональности 309

— экономии («бритва Оккама») 238

принципы 214, 218

— авторитарные 348

— аналогии и согласованности 218

— априорные 157, 421

— базовые п знания 259

— врожденные п интерпретации 259

— демократического общества 341

— естественного отбора 121, 145

— жизненный п 214

— логические 127, 159, 162

------и принципы бытия 227, 229

— методические 217

— объективности (Пирс) 234

------в негативной форме (Поппер) 238

— стратегической деятельности см правила определяющие и стратегические

— фальсификации, фальсифицируемости 238, 281

— философские (Хинтикка) 291

— эвристические 113, 217

---- методологической эвристики 217

— этические 77

«принятие обязательств (commitment)» 349

природа 52, 53, 78, 155, 160, 161, 184, 212, 286, 318, 346, 360

«природа вещей» («nature of a thing») 282

прирожденные способности (natural endowments) 129

приспособительность (accomodationism) 145

приспособление см адаптация приспособленность (fit) 100, 102, 103, 122, 166

— плохая (maladaptiveness) 103

пристрастие (bias) 345

— (favour) 354

— (partisanship) 305, 307

причина (cause) 32, 62, 63, 75, 84, 88, 91, 102, 103, 127, 149, 153, 166, 184, 187, 190, 191, 202, 226, 280, 362, 373, 414

причинность (causality) 31, 32, 63, 83, 86, 128, 130, 131, 152, 180, 206, 414

— закон п 126

— нисходящая (downward causation) 83, 88, 89, 91

— физическая см также каузация 63

445

проблема

— взвешивания возможностей 182

— Гексли 76, 84

— индукции 163, 364, 366, 367

— истинности 57, 69, 307

— космологии 26, 201

— Менона (смутного, «нечеткого» знания, предваряющего постановку проблемы) см также знание опережающее 153

— незнания 299, 301, 323

— нисходящих причинных связей см причинность нисходящая

— объективности см объективность

— планомерности (design) или Пэйли 77

— подтверждения (подкрепления) гипотез 178

— приспособления (adaptation) 207

— причинности см причинность

— разрешимости (Entscheidungsproblem) 53

— разумной веры 98

— тела и духа (разума) 84, 283, 284

— темпов роста знания 214, 215, 218, 221

— цели/телеологии 99

— эвристики см также п индукции 365

проблемные ситуации 45, 98, 150, 156, 157, 165, 242, 274, 306, 334

— — исторические 332, 334

проблемы 207

— автономность п 241

— аппроксимации 160

— вненаучные (extra-scientific) 306, 307

— и концептуальные каркасы (парадигмы) 249, 251

— и наблюдение 11, 37

— и рациональность 22, 158, 163, 165

— использования света 203

— исторические 309, 332

— как объекты мира 228

— Канта 60, 98

— логических отношений между высказываниями 72

— людей 69, 331, 332

— математические 180

— метода 53

— науки 52

— общества/человечества 335, 336

— «оппортунизма» п 118

— открытие п 299

— открытые 72, 73

— Поппера 3, 96, 156, 157, 242, 251, 275, 284, 343, 344, 366

— прикладных наук (applied sciences) 309

— развития свободы и человеческого языка 67

— решение п 11, 14, 30, 31, 37, 44, 62, 78, 83, 103, 108, 112, 113, 118, 165, 168, 172, 194, 200, 208, 212, 221, 227, 263, 272, 286, 300, 303, 309, 334

— смещение/сдвиг (recentering/shift) п 107

— социологии 38, 39, 312

— справедливости (justice) 161, 174

— ученых 111

— философские 276

— чисто теоретические 309

— эволюционной эпистемологии 8, 90, 137, 210, 366

см также решение проблем, проблемные ситуации

пробный характер (решений, знаний и т п) см предположительность знания

пробы (trials, tentative) 58, 61, 96, 106, 107, 138, 148, 150, 156, 179, 200, 211, 317, 318

пробы и ошибки (trial and error) 23, 58, 61, 68, 69, 82, 88, 95, 96, 98, 100-102, 104, 107-110, 112-119, 121, 124, 125, 138, 139, 143, 145, 146, 148-150, 156-158, 179, 200, 205, 206, 208, 209, 211, 213-215, 217, 218, 220, 221, 301, 317

— в науке 25, 58, 220, 301

— слепота (blindness), случайность (randomness) проб 28, 102, 106, 149, 150, 220

-------vs случайность проб 28, 106, 149

проверка (testing) (гипотез, предположений, теорий) 14, 20, 58, 68, 79, 87, 94, 98, 115, 155, 169, 183, 209, 211, 213, 224, 228, 236, 237, 246, 273, 312, 342, 353, 377

проверяемость (testability) 20, 68, 80, 117, 246, 250, 342, 343

прогноз 117, 220, 381

прогресс исторический/социальный 349, 353, 355

— культуры 116, 349

— моральный 362

— науки 25, 58, 89, 156, 299

-------, его темп 214, 215, 218, 221

— природы 124

продукты человеческого духа (разума) (mind) см мир 3

прожекторная (searchlight) теория языка 70

промышленный меланизм 79

пророчество (prophesy) 3, 68, 327

просвещение/просвещенность (enlightenment)327

простота (simplicity) 30, 76, 167, 168, 172, 238

— проблем псевдопростота см «призма Менгера»

— проблем/решений/теорий 168, 300, 306

— языка/изложения 320, 323, 327

пространство (space) 33, 104, 110, 131, 159, 179, 184, 199, 220

— возможностей (possibilities) 189

— и время 49, 54, 129, 130, 185, 264

— информационное п. 220

—, различные п. организма 135

простые числа (simple numbers) 72, 73

противоречивость, противоречие (contradictonness, contradiction) (логические) 102, 127, 224, 264, 299, 301, 319

протокольные высказывания (protocol statements) см также базисные факты 245, 247

процессы биологические 7

446

— химические, биохимические 71, 192, 198

прошлое 48, 188, 189, 318, 334, 335, 345

прямохождение (walking upright) 71

психические состояния см. ментальные состояния

психоанализ см. также фрейдизм 310

психологизм 252, 254-256, 258, 259, 277, 370, 371, 404

психологические понятия 40, 311

— процессы 169

— теории 173

психологический индивидуализм 255

психология 310

— донаучная 173

— и дарвинизм 124

— и логика 18, 366

— и ситуационная логика 38, 311

— и социология 310, 311, 422-423

— мышления 310

— обучения 96, 310

— социальная 123, 418

— эволюционная 128

Р

рабство 346

равенство (людей) 347, 360

— равное гражданство (equal sitizenship) 355

—, равноправие (equal right, equality of justice)

346, 350, 354 радар 93, 104-106, 150

— как механизм замещения движения 104

радиоприемники 63

раздражение (irritation) 87

раздражитель (stimulus) см. также стимул 62, 127

размножение 62, 80 разум (intelligence) 107, 111, 127, 220, 318

— «свободно парящий р.» 318

— (mind) 70, 71, 73, 75, 76, 78, 84-89, 110, 111, 120, 122, 128, 129, 180, 209, 216, 217, 235, 253, 255-259, 261-267, 271, 287, 288

— в будущем 122, 266

— возникновение p. (emergence of m.) 19, 76,

78, 86-89, 180

— животного 120

— и категории 128, 129

— и компьютер 263, 264, 267

— и мир 3: 35, 256, 360

— и мозг 76

— и природа 127, 159-161, 217, 271

— и тело 76, 84, 85, 89, 132, 256, 283

— и эволюция знания 263, 266, 267

— и язык 70, 209, 257-262, 267

— как интерпретатор 235

— объективный р. 209, 256, 257, 262 —, «лингвистический» р. 258, 261-264

— продукты р. (т.) 70, 71, 78

— структуры р. 128-131, 257-259, 262-267 -------врожденные 131, 259

------концептуальная 263

— «схемы p. (schemata of the m.)» (no Канту)

265

разум (reason) 128, 159-161, 168, 169, 216, 256-259, 263, 289, 314, 318, 325, 344

— действительность (мир) 339

— и демократия 351

— и законы природы 127, 160

— и истина 216

— и наука 262

— и общество 351, 354

— и рационализм 168

— и сила 339

— критический 38, 318

------как альтернатива насилию 38, 318

— чистый (по Канту) 129-131

разумность (reasonableness) см. также дух, интеллект, сознание, ум, рациональность 169, 340, 343

расизм 41, 338

распределение вероятностей 293 рассказывание историй (story telling) 67, 68

рассуждение (reasoning) 98, 216, 224, 226, 232, 236, 281, 347, 351, 356, 364

— абдуктивное/ретродуктивное 270, 278, 279 —, диаграмматичность р. 236, 281

растения см. также знания растений 26, 27, 62, 64, 68, 89, 198

рационализм 28, 168, 276, 283

— и метод проб и ошибок 96 рациональное мышление (rationality) 77

— усмотрение см. усмотрение рациональность (rationality) 6, 139, 152, 157-159, 163-175, 213, 242, 285, 346

— в объективном смысле 174

— в психологическом (субъективном) смысле 173

— донаучная 160, 162

— и избирательность 172

— принцип рациональности (в социальных науках) 309, 421

— селективная функция vs творческое начало (creativity) 161, 163

— ситуационного анализа 312 реакция врожденная 9, 114

— организма 11, 63, 199

— политическая 324

— против науки (рациональности) 77

— химическая, биохимическая 188, 202, 203

реализм (в философии) 43, 105, 365

— «здравого смысла» (commonsence), непосредственный (direct), наивный, феноменальный, некритический 93, 105, 132, 147

— критический 132, 134, 147, 148, 282

— метафизический 324

— платоновский см. также феноменализм. 240, 282

реальность 7, 116, 121, 125, 131, 184, 188, 218, 224, 234, 275, 312

447

— абсолютная 121

— выбора 348

— детерминистская 193

— и полезность 125

— мира 3: 241

— модальностей и неопределенностей (vagues) 241

— предрасположенностей 32, 33

— реальный мир 130, 132, 134, 135, 187, 235, 370

— связи разума с его объектом 256

— социальная 312, 422

— умопостигаемых сущностей 241

— эмпирическая 130, 131, 228 ревность 160

революции в природе 204, 207

— интеллектуальные, научные 317

— нравственные 319

— политические, социальные 314, 317, 323, 328

— языка 65

революционные скачки разума (leaps of mind) 267

регенерация и естественный отбор 101

регулярности (regularities) 26, 39, 95, 99, 126, 159, 199, 200, 214, 294, 309, 331

регулятивные (regulative) идеи 173, 286

— истины 308, 361

— справедливости 160, 173

см. также концептуальный каркас, метафизические исследовательские программы

редукционизм 83

редукционные (sentences) предложения 241

рекомбинация генов 20, 79

рекомендации по вопросам поведения (совести) 54

— политические (proposals for a policy) 342, 348

релевантность (relevance) биологическая 65

— в ситуационном анализе 331

— как научная ценность 306

— предметов критического обсуждения 306

— условий межсубъектной проверки 237

релятивизм 177, 179, 255, 309, 333, 348

— исторический 305, 361

— социологический 197, 255, 305, 361

— философский 305

— эстетический 362

— этический 347, 361-363

ретродукция (retroduction) см. также абдукция 227, 270, 271, 278-279, 366

референт 140, 236

рефлексия (reflection) 162

реформы 323, 341, 344

— пошаговые см. также пошаговая социальная инженерия 317, 324, 341, 344

решение (solution) проблем 5, 59, 62, 80, 83, 90, 94, 102, 148, 150, 156, 157, 168, 180, 200, 211, 222, 228, 241, 261, 274, 286, 294, 300, 319, 332, 342

— животными 78

— как объекты мира 3: 173

— компьютерное см. также компьютер, решающий проблемы 112, 113

— пошаговое (piecemeal) 276

— проблемы животными 78

-------компьютером 112, 113

-------случайное см. серендипность

— простота и смелость р. 167, 168

— человеком 347, 362

—, «оппортунизм» р. 118 —, схематичность р. 172 решения теория принятия р. 294

— элемент свободы в принятии р. 359 Римская империя 330

рост знания (науки) см. знание (рост) рыбы 93, 105, 132 —, использование эхолокации 105 —, их форма 132

С

самовыражение (self-expression) 64, 65 самокритичность (self-critical attitude) 209 самопознание (self-knowledge) 333 самоприменимость (self-reference) 363 самопрограммируемость (self-programming) 63,

87, 263

самоубийство 312 свет 62, 89, 90, 105, 114, 203, 235

— как пища 203

светочувствительность (light-sensibility) 89, 204 свобода 34, 54, 67, 79, 239, 336, 345

— воли 34, 83, 187

— выбора 83, 354, 361, 362 ------(choice) 354, 361

-------(decision between) 79, 286

— — vs произвольность (arbiiidriness) выбора

361

— и индетерминизм 35, 187, 239

— история как история с. 336

— обсуждения (discussion) 306, 352, 353

— от ценностей (value-freedom) 302, 306, 307

— принятия решений 359

— реальная 239

— слова (speech) (абсолютная) 351

— составления гипотез 110

— степени с. языка 67

— творчества 34, 79

— человеческих действий 345

— человеческой личности (individual human f.)

см. также общество свободных людей

328

сдвиг проблем см. смещение проблем селективная чувствительность (sensibility) 166

— элиминация см. избирательное сохранение семантика возможных миров 292 серендипность (serendipity) 118

серые гуси (greylag geese) 131

сигнал (signal) 55, 65-67, 87, 88, 105, 120, 207

сила (force) и право (might and right) 339

448

— объединяющая (теорий) 172

— объяснительная (теории) 158, 170, 310 силы (forces) 71, 184, 185, 188-190

— исторические 346

— ньютоновские 33, 185, 188, 189

— Эрстеда 190

символ 27, 66, 151, 175, 234, 235, 262, 273 символическое поведение см. замещающее поведение

— представление 88, 265

«симуляция» см. также нетелеологическое объяснение телеологических процессов

— категории вещью 129

— ламаркистской эволюции с помощью дарви-

нистской 166

ситуации познавательные (knowledge s.) 148, 227, 243

— проблемные (problem s.) см. проблемные

ситуации

— психологические 15, 187

— реконструкция с. 40, 41, 331

— социальная 39-41, 125, 311

— социальной эволюции 103

— физические 33, 125, 183, 187

—, исторические проблемные ситуации 332, 334 —, приспособляемость к ситуациям 125 ситуационная логика, ситуационный анализ 13-15, 309, 311, 312, 331-333

— модель 309, 331 скептицизм моральный 348

— эпистемологический 130, 131 скульптуры 71, 72

слава (fame, glory) 54, 355 следование (consequence) 307

— логическое (deducibility) 72 следствие (conclusion) 308

— (effect) 226

— (entailment) 112

— (implication) 98, 342

слепая/случайная (chance-like, random, accidental) изменчивость (слепые вариации) и избирательное сохранение 82, 102, 121, 136, 166, 221

«слепота» проб см. пробы и ошибки: слепота,

случайность проб случайность (chance, randomness, accident) 78, 110, 111, 122, 149, 165, 193, 194, 239, 240, 357

— как принцип изобретения/открытия 110

— проб см. пробы и ошибки: слепота, случайность проб случайные изменения 81, 165, 166, 371

— обстоятельства (accidental/random/contingent circumstances) 109

-------, их роль в процессе открытия (творчества) 109-111

— открытия 105, 106, 115, 118

--------в природе 105, 115

смелость (boldness) (вопросов, проблем, решений, теорий) 30, 168, 300

смещение (recentering, shift)

проблем/парадигм 96, 107, 119

смысл, смысловое значение (meaning) 124, 154, 171, 173, 175, 235, 237, 245, 263, 272, 281, 328

смысл жизни 78

— истории см. также значение 344-346 события (events) 54, 83, 126, 150, 152, 181, 183,

187, 192

— исторические (их объяснение) 331, 332

— конкретные 192, 343

— краткосрочные (shirt-term) vs долгосрочные

условия (long-term conditions) 198, 199

— маловероятные 53, 193, 202

— прошлого, как они действительно происхо-

дили 345

— случайные 83, 181-183, 371, 393 ------элементарные 149

—, связь (connection) с. 345

совместимость (логическая) (compatibility) 72

— эпистемологии с научной картиной мира 93,

96, 120 согласие (agreement) 147, 149, 160, 320

— межсубъектное см. также межсубъектная

проверка 224, 225

содержание (content) (мысли, высказывания, знания, теорий и т.п.) 7, 8, 30, 52, 72, 96, 99, 121, 125, 166, 223, 228, 243, 251, 255-257, 259, 262-265, 267, 278, 304, 310, 328, 365

— информативное 294, 296

— истинностное 312

-- объективное (межсубъектное) 35, 46, 72, 253, 254, 256-258, 262, 264, 287

— объяснительное 310 создание vs сопоставление 82, 89 созерцание см. кантианство, понятие интуиции

у Канта сознание см. также мир 2; разум (mind)

— (conscience) 143

— (consciousness) 71, 76, 78, 84, 86, 87, 89

— (mind) 59, 222

— структуры с. 257 солипсизм 98

сонар как механизм замещения движения 105 соперничество (competition) см. также конкуренция 38, 305

сортировка вслепую (blind sorting) 138 сотрудничество (co-operation) и антагонизм в обществе 322

— в поисках истины 169

— и соперничество ученых 38, 305 социализм 341

социальная антропология 302, 303

— политика (social policy) 353, 355

— среда обитания (habitat) 305, 306 449

социальное окружение (environment) 71, 310,

312 социальные институты см. также политические

институты 306, 312, 337, 350, 353

— науки 35-39, 164, 298, 300-302, 305-307,

309-311, 315, 318, 320, 324, 343

— эксперименты 352, 353 социологизм 251, 252, 254, 255

социология 35, 36, 301-303, 305, 310, 311, 318, 319, 321

— естественных наук (natural sciences) 320

— знания 305, 306, 318, 323

— науки (science) 117, 197

— немецкая 314, 315, 321

— объективного понимания (понимающая с.) 311

— теоретическая 39, 302, 312 —, автономность с. 38, 311 специализация в живой природе 166

— в науке 321

спонтанность 111, 239, 240, 272 спорт 122

способность (ability) 147, 151, 179, 198, 199, 211, 237, 264, 271

— (aptitude) 221

— (capability) 168, 169, 211

— (capacity) 213, 214, 217, 254, 257

— (endowment) 106, 129

— (faculty) 130, 168, 216

— (gift) 73

— (power) 168, 259, 340

------ мственные/мыслительные (mental powers) 84, 87

----------- (powers of reasoning) 270

------ критические 340

— (skills) 215

— ошибаться (fallibility) см. погрешимость

— раскрытие своих с. (fulfillment) 354

— творческие (creativity) 70 справедливость (justice) 161, 342, 354

— как регулятивная идея 160, 173

«среда обитания» (habitat) (социальная или

идеологическая) 305, 306 средневековое ремесло (mediaeval craftsmanship)

341 стандарты см. также нормы 318-320, 338, 339,

347, 349, 360-362

— и факты см. также дуализм фактов и норм

338, 346, 349, 360, 361, 363

— (объективной) истины и разума 308, 319,

344, 361, 362

— и тоталитаризм 339

— и факты 41

— интеллектуальной честности (intellectual honesty) 343

— как объекты мира 3: 173, 174, 362

— социально-правовые 347, 360

— художественные 173

— этические 174, 346

— эффектной неясности (impressive obscuruty)

и высокопарности (high-sounding) 319 —, ответственность за выбор с. 347, 361 становление (making) 189 статистика, статистические методы 53, 182, 381 статистическая независимость 102 статическая (структуральная) концепция науки

10, 245, 246 стимул (stimulus) см. также раздражитель 62-

64, 96, 330

страдание (suffering) 328, 342, 352 страсть (passion) 168, 169, 173, 307

— к познанию (to learn) 271 стратегия 31, 296, 370

— принятия/отвержения информации 292 страх 64, 88, 173, 327, 347, 348

— пустоты 189 стыд (shame) 160

субъект (subject) действующий (agent) 293, 295

— vs объект 222, 223, 237

— перцептивного суждения 231, 280, 281

— познания 7, 45, 46 субъективизм 230, 244, 284, 331, 333

— утилитарный 132 субъективность (subjectivity) 223, 242 субъективные компоненты знания 249

— понятия см. психологические понятия субъективный идеализм 259

— метод познания 98

суждение восприятия/перцептивное суждение

(perceptive judgment) 216, 231, 232, 280 схема (blueprint) общества (утопическая) 352

— эволюции теорий см. эволюция теорий (схема)

схематический характер теоретических описаний 160, 162, 172

сходство (similarity) 126

— иконического знака и его объекта 234

— поведения в сходных ситуациях 312

— подобие (similarity) 113, 126, 221, 256

— сущностей (entities) мира 2 и мира 3: 267 «сциентизм (scientism)» 77

счастье (happiness) см. также благо, заплутавшийся натурализм 352, 354

Т

тавтологический характер теории естественного

отбора 79

тавтология 79, 80, 96, 135, 369, 387 творческая задача 331 творческий (creative) акт 109, 174

— процесс 102, 108

— характер 67, 69, 86

------мира предрасположенностей 189

— эволюционизм (Бергсона) 214 творческое воображение 169

— мышление 141

— начало (creativeness) 30, 78, 262

------ критическое 320

450

------рациональности 30, 161, 163

творчество (creativity) 78, 79, 86, 239

— его реальность 239, 240

— математическое 109

теистическая интерпретация истории 335, 336 телеологические процессы, объяснение через

естественный отбор 100, 101 телеология 99 теодицея 339 теоретические (номотетические,

обобщающие) науки 309

— общественные 315, 342

— структуры см. также концептуальный каркас 126, 160

теории 57, 76, 77, 94, 154, 163, 195, 210, 227, 291, 299

— в истории 68, 331

— внутренние достоинства т. 158, 170

— выбор т. 294

— дедуктивные 307-310

— естественный отбор т. 57, 76, 78-81, 85, 86, 100, 211, 220

— и концептуальные каркасы 249

— и метафизика 324

— и наблюдение 324

— и понятия 235, 260

— и творческое воображение (интуиция) 169

— и язык 58, 64, 228

— как внешняя часть процесса познания (Сколимовский) 265

------догадки (guesses) 157

-------кристаллизация точек зрения 343

------объекты критики 58, 209

-----------мира 86, 209

— недоверие к т. 351

— обучения 96, 107, 139

— объяснительная сила (power) (объяснительное содержание) т. 158, 166, 167, 170, 203, 306, 310

— объяснительные (explanatory) 68, 71, 96, 170,

185, 213, 310

— органы чувств как т. 59, 61

— правомочность (validity) т. 250

— рациональность т. 157

— «рождаются опровергнутыми» 250, 277

— создание новой т. 207

— социальные 300, 310

— спекулятивные 324

— формирование т. 170, 367

— З.Фрейда, А.Адлера 243

— эволюция т. см. также когнитивная эволюция 5, 100, 156, 260, 366

— этические 347

см. также опровержимость; предположений...

и опровержений метод; проверяемость —, методологический дарвинизм (Решер) 217,

221

—, схематический характер т. 160, 162, 172 теория

— азартных игр 182, 295

— «бульона (broth)», или «супа (soup)» 202

— вероятностного подкрепления (support) 297

— Гексли (одностороннего влияния тела на разум (сознание)) 85, 86

— генов 79, 80

— Дарвина 4, 11, 79, 81, 122, 166, 220

------, ее критика см. также эволюция (теория);

естественный отбор 80, 122, 165

— естественного отбора моделей поведения 103

— знаков 234

— и практика 322, 355

— игр 296

— институтов и традиций 39, 312

— истины см. истина

— исторического объяснения 332

— Кеплера 278, 310

— «критическая» (Хоркхаймер, Франкфуртская

школа) 315, 328

— Ламарка 120, 166

— Максвелла 155

— метода (Поппер) 317

— мотивов 187

— мутаций 20, 79

— Ньютона 72, 127, 190, 280

— передачи истинности от посылок к следствию

и ложности от следствий к посылкам 308

— познания см. эпистемология

— понимания (объективная) 311

— преднамеренного творения (Пэйли) 77, 81

— прогресс и регресс теорий 310

— происхождения жизни 202

— «социального целого» (Адорно) 321

— тождества (identity) тела и духа (разума)

(mind) 85

— управления 100

— чувственных данных см. бадейная теория

познания

— эволюции зрения (Г. Вехтерсхойзера) 89, 90

— языка Хомского 258

— — эволюционная 64 тихизм 239, 274, 281, 282

тождество см. также теория тождества тела и духа; философия тождества 76, 317, 339

толчок (push), толчковая теория каузации 190

точка зрения 342-344

точность (precision) (как научная ценность) 48, 306

трансцендентность 172

—, самотрансцендентность 73

тревога 313, 327

—, сигнал т. 87, 199

третий мир см. мир 3

Третьесть (Thirdness) 226

трех миров теория 43-45, 256

триада см. также отношения триадические 234

триал изм данных, теории и реального мира (см. также эпистемология) 134

туфелька (инфузория) см. парамеция

451

У

убеждение, убежденность (belief) 125, 130, 197, 220, 269, 281

—, — (conviction) 197

угадывание (guessing, guesswork) см. также догадки 158, 167, 169

удивление (surprise) 81, 177, 194

указательные (demonstrative, indexical) местоимения 234-236

ум (intellect) 72

— (mind) 76, 82, 118, 122, 128, 162, 174, 180,

219, 221, 249, 255, 318, 340 умопостигаемые (intelligibilia) см. также

мир 3: 241, 252, 253, 255, 256, 265, 267 умственный рост (mental growth) 73 «универсализм» (в эпистемологии) 292 универсалии (universals) см. также категории

230, 231, 233, 259, 280

— лингвистические 259, 260 универсальность 116

— знания 258

— значений слов в рамках речевого сообщества 116

— категорий 227

— межсубъектных критериев научного знания 251

— описаний реального мира 134

— теории естественного отбора 80, 81

— феноменологии 230 универсальный язык науки 54 университет 319

— зачем в него поступают 319

— как социальный институт 312 упорядочение, упорядоченность см. порядок условные определения 241

усмотрение (интеллектуальное, рациональное) (insight) см. также инсайт 216, 217, 230,

231, 233

устойчивость/стабильность (stability) 101, 183 устранение (ошибок, неудачных гипотез, теорий

и т.п.) см. также избирательное сохранение 58, 68, 100, 107, 156, 157, 165, 206, 226, 270, 319, 366

— неприспособленных (организмов) 23, 58, 68,

100, 156, 317 утверждения (affirmations) 224

— (assertions) 78 утилитаризм (utilitarianism) 132

— и его разновидности 132, 134, 135 утопизм (utopianism) 328 утопические реформы 342 ухаживание (courtship) 195

Ф

факты 54, 57, 69, 77, 78, 104, 109, 154, 171, 181, 191, 196, 210, 214, 222, 237, 282, 299, 315, 342, 366

— базисные ф. см. также протокольные вы-

сказывания 245, 248

— исторические 40, 282, 283, 328, 345

— социологические см. также дуализм фактов

и норм 346 фаллибилизм (fallibilism) см. также погреши-

мость 7, 270, 273, 274, 280, 362 фальсификация (falsification) 14, 59, 94, 227,

238, 246, 364, 367-369, 377, 393, 394, 396,

397, 406, 407, 410, 418 фальсифицируемость (falsifiability) см. также

опровержимость 43, 154, 238, 271, 281,

342, 367, 368, 389, 396, 421 фантазии (phantasies) 111, 187 фантазия (phantasy) 109, 235, 270, 351 фашизм 12, 350 феноменализм 134 феноменология 229, 230, 279 феромоны (pheromones) 115 физика 33, 53, 79, 84, 130, 154, 159, 160, 178,

181, 182, 184-186, 243, 264, 306, 343

— Ньютона 184, 250, 264

— современная (modern) 131, 133, 135, 305 ------теоретическая 159, 160, 178, 188, 190, 191,

260, 302 ------экспериментальная 133

— Эйнштейна см. также квантовая теория 260 физическая картина мира (physical world-picture)

131 физические состояния/объекты/сущности/

процессы/действия см. также мир 1: 85 филогенез (phylogenesis) 157 философия 3, 120, 122, 123, 134, 154, 171, 175,

222, 226, 228, 284, 293, 301, 334, 335, 341,

344, 358

— британская 276

— Бэкона— Милля 269

— греческая 197 ------ранняя 197, 313

— джастификационистская 24, 61

— и высокопарность (high-sounding) 319

— и логика 8, 157

— истории 14, 344

— как позитивная (эмпирическая) наука 228

— «критериев» 363

— лингвистического анализа 99, 276

— математики 52, 285

— моральная (нравственная) 342

— науки 3, 52, 54-56, 140, 184, 238, 284, 294,

296

-------математики 285

------позитивистская 184

------Поппера 243-245

-------, психологический подход 252

------, социальный подход 36, 267

— немецкая 327

------Гегеля 12, 338

------Канта 221, 301

-----------, ее критика 41

— обсервационистекая 24, 61

— «оракулов» 327

452

— Пирса 226, 228, 234

— Платона 12, 47, 334

— Поппера 52, 154, 157, 161, 163, 228, 243 ------истории 14, 163, 344

-------нравственная 341, 342

— — социальная, ее критика см. также мифы/оригинальность/предположения/ проблемы/теория познания Поппера 40

-----------, политическая 354

— посткритическая 282

— рационалистическая 157

— смысла 171

— тождества (identity) 317, 339

— Хинтикки 291

— «чувственных данных» 59, 199

— эволюционистская 123

— языка 293

фон (background) мира 3: 39, 155, 220, 228, 331 формальный язык 295 фотоаппарат/фотокамера (camera) 208 фототропизм (phototropism) 89, 215 франкфуртская школа (в социологии) 314, 315,

324, 326, 328, 329 фрейдизм см. также психоанализ 243

X

хаос в истории 336

— динамический (детерминистский) 192

— концептуальный 254

— молекулярный 83

— первобытный 122 харакири 312 хеморецепторы 104 химические процессы 71, 202, 204

— соединения 19, 189, 373, 411 химия 33, 79, 187, 243, 264, 368

—, предрасположенности в х. 33, 187 хлорелла 90

Ц

целенаправленность (purposfulness) 78, 88, 106, 108, 143, 166, 313

целесообразность (design) 77, 78

цель (aim) 71, 88, 94, 272, 311, 328, 346, 352,

353

— (desideratum) 213

— (end) 79, 88, 100, 253, 272, 308, 344, 346, 353, 355

------и средства (means) 353

— (goal) 108, 114, 132, 136, 157, 165, 294, 312

— (intended, intention) 68, 95, 161

— (objective) 355

— (purpose) 77, 78, 81, 88, 95, 99, 135, 237, 252, 272, 346, 354

ценности (values) 170, 207, 300, 302, 306, 307, 319, 340, 349, 358

— гуманистические 54

— для выживания (survival v.) 89, 113, 129

— интеллектуальные 319

— моральные/нравственные 349, 362

— научные и ненаучные (вненаучные) 306, 307

— отрицательные 306

— самокритичности и истинности 209

— свобода как ц. 362

— ясность изложения 319

—, принятие или отвержение ц. 319

—, свобода от ц. (value freedom) 302, 306, 307

—, ценностные суждения (value judgements) 301, 307

------- религиозные 307

ценность (worth) 361

«ценность неожиданности» (surprise value) 296

центральная нервная система (central nervous system/apparatus) 85, 130, 132, 280

церковь 312

Ч

часовой механизм (clockwork) как модель мира 32, 180, 190

частота (frequency) 21, 183 часы и доказательство бытия Бога 77

честность (honesty) 300, 356

— интеллектуальная 343 честолюбие (ambition) 160, 172

чувства (feelings) 71, 122, 127, 160, 197

— враждебные 69

—, кинестетическое ч. 61 —, эстетическое ч. 109

чувства (senses) см. также органы чувств 25, 59, 98, 99, 216

— нашей погрешимости 197 чувственные данные см. данные

Ш

шаблоны (templates), их роль в эволюции 92, 100, 101, 107

— мышления (patterns) 265, 266, 288 шансы (chances) 185

Э

эволюционная модель науки/знания см. также когнитивная эволюция 61, 62, 94, 119, 134, 136, 148, 194, 195, 198, 201-203, 210, 214, 217, 218, 245, 248-250, 262, 268, 270 284-286

— психология 128

эволюционный подход (evolutionary approach) 5, 59, 125, 128, 135, 148

эволюция 5, 57, 73, 79, 80, 81, 92-94, 99, 100, 140, 157, 165, 189, 193, 195, 201, 205, 212, 214, 216, 221, 248, 317

— биологическая (органическая) 5, 57, 58, 67, 73, 86, 89, 92, 102, 103, 118, 129, 144, 165, 189, 195, 199, 201, 204, 214

------и открытость будущего 193

------как эволюция сетей химических путей 204

------, ее темпы 214

— и возникновение нового 22, 79, 157

— и естественный отбор 11, 58, 80

— и кантовские категории 125, 142

— и полезность 121

453

— и телеология 99-101, 165, 166

— и теория гомологии 27, 195, 196

— концепция э. по Пирсу 122, 221

-----------по Спенсеру 120

— механизмов управления 23, 100

— на основе изменчивости-с-неизменностью 165

— направляемая разумом 107

— неодарвинистская теория 100, 156, 157, 211,

214

— органов 23

------ чувств 134

----------- зрения 203

— от привычки к инстинкту 108

— понятий 119, 260

— (по)знания по Попперу 8, 9, 156, 211, 247,

366

-----------f ее критика 213-217, 220

-------, возможность отклонения от истины 218,

219 -------, ее темпы 214, 221

— —, модель «естественного отбора» 92, 118,

120, 121, 136, 140, 219, 220, 269 -------, науки 9, 78, 92, 117, 143, 214, 261

— разума/сознания (mind) 73, 75, 89

— социальная, социокультурная 92, 103, 116,

117

— теорий (схема) см. также попперовский

принцип развития знания 58, 156, 211, 274, 275, 369

— теория (гипотеза) э. 79-81, 100, 120, 134,

156, 166, 195, 196, 211, 220

— уровни рассмотрения биологической и социальной э. 103-119

— химическая 189, 212

— целенаправленного поведения 108

— человека 69, 88, 92

— языка 24, 57, 73, 100, 116 —, истина и полезность 121

—, механизмы симуляции целенаправленного

поведения 166 эвристика (heuristic) 158, 221, 292

— и рациональность в угадывании 158

— компьютерная 221

— методологическая 221

—, эвристические «фикции» 221

эйнштейновская революция 280

экзистенциализм 313

экология 93, 101, 115, 119

—, экологическая ниша (niche) 108, 117, 119, 133

—, — система отбора 101

экономика 176, 194, 311, 335, 341

—, экономические обобщения 334

эксперимент 30, 37, 117, 133, 153-155, 168, 186, 187, 192, 217, 270, 353

— Майкельсона 155, 156

— с цветным зрением 151, 153

— социальные э. 352, 353

— Франка-Герца 186, 187

—, опровергающий «бадейную теорию познания» 61

экспериментирование 150, 236 экспликанд/объясняемое (explicandum) 309, 331

эксплуатация 173 электрон 53, 186, 187

— теория электронов Бора 191

элементы (химические) 212

— периодическая система э.элиминация см. устранение

_,-----------. 191

эмоции 65, 84, 111, 168 эмпиризм 107, 124, 127, 168, 208

— математический (Ч.С. Пирса) 227

— сенсуалистический 324

энзимы 205

энтропия 293, 296

эпистемологии сциентистские, борьба Поппера с ними см. также сциентизм 324

эпистемология (как способ приобретения знания) 105

— (теория познания) 5, 57, 59

— Адорно 326

— аналитическая (аналитически непротиворечивая (coherent) 92, 93

— генетическая 5, 6

— дескриптивная 92, 96, 99, 125, 128, 317

— «другого» 134, 135

— естественного отбора 57, 121

— и Кант 60

— и онтология 47, 374, 375

— и Ч. С. Пирс 119, 210, 230

— индуктивистская 99

— история т.п. 3, 331

— логическая 18, 96, 98

— Маха 120

— обычная (традиционная, джастификационистская) см. также бадейная теория познания 59, 228

— основная задача т.п. 149

— Пирса 210

— позитивистская 323, 324

— прескриптивная 128

— роста научного знания 9, 155, 229

— типа «выбор из множества вариантов» 106

— традиционная, обсервационистская 61

— фаллибилистская 147

— эволюционная 3, 24, 57, 59, 90, 93, 94, 105, 114, 120, 137, 150, 194, 198, 203

------в исторической перспективе 120

------естественного отбора 24, 57, 60, 94

-------Маха и Пуанкаре 120

-------Пиаже 8, 145

-------Поппера 3, 4, 8, 9, 11-13, 18, 19, 22, 27, 94, 120, 155, 210, 420

-----------ее критика 27

------Поппера—Кэмпбелла 6, 420, 454

— — Решера («методологический дарвинизм») 217, 221

— — слепого варьирования и избирательного сохранения 221

-------Спенсера 5, 151

—, ее критика 27, 61, 96

—, роль шаблонов 107, 265, 288

—, фундаментально важная задача т.п. 299

эссенциализм (essentialism) 170

эстетизм Платона 337

эстетика 265

этика 77, 335, 338

— метаэтика 360

—, автономность э. 342

—, позитивизм в э. см. также мораль, метаэтика, стандарты 338 этическое безразличие (indifference) 347 этнология см. социальная антропология «этость» (haecceity, thisness) 235, 236 эфир гипотеза материальности э. 156 эффект (действие) и причина 184, 190

— Болдуина 175

эффектность (impressiveness) см. стандарты эффектной неясности

Я

«я» см. субъект

язык 54, 57, 86, 92, 93, 137, 148, 169, 171, 209, 222, 224, 281, 292

— аргументативная (argumentative) функция я. 64, 152, 153, 171

— возникновение/изобретение (evolution/invention) я. 69, 88

— высокопарный я. (high-sounding 1.) см. Также помпезность 319-321, 323

— дескриптивная (репрезентативная) функция (дескриптивный характер) я. 25, 65-67, 69, 152, 317

— животных 86, 175

— — (танцев) пчел 66

— и знание 258, 259, 261

— и концептуальные каркасы 249

— и критический подход 209

— и мир 70, 209, 292, 293

— и мир 3: 71, 88, 228

— и разум (сознание) 86, 257-261

— и теория истины 177

— как система символов 263

------- социальное понятие 310

— науки 54, 262, 263

— обычный (ordinary), обыденный (common) 93, 140, 223, 229

— освоение/изучение (acquisition/learning/mastering) я. 68, 71, 258, 261

— письменный 69, 72

— прояснение я. 262

— роль бранных слов в я. 175

— рост я. 68, 262

— сигнальная функция я. 64-66

— философия я. 293

— человека 24, 66, 115

— эволюционная теория я. 64

— экспрессивная функция я. 64, 65

—, глубинные и поверхностные структуры я. 258, 278

—, межсубъектный (intersubjective) характер языка 263

—, освоение детьми 71, 115

—, простота и ясность я. 318, 320

—, специфика человеческого я. 59, 65-67

—, структура я. (по Хомскому) 258, 259

—, теоретическая нагруженность я. 228, 253, 258

языковые игры (language games) 55

— изобретения 70, 72

ясность изложения (clarity) (как научная ценность) 319

A

a posteriori см. апостериорное знание a priori см. априорное знание

I

intelligibilia см. умопостигаемые

V

visibilia см. видимые

Именной указатель*

*Именной указатель составлен В.Н.Садовским.

A

Агасси Джозеф (Agassi Joseph) 17, 51, 117, 140,

290

Агассис Луи (Agassiz Jean Louis Rodolphe) 122

Адамар Жак-Саломон

(Hadamard Jackues-Salomon) 193

Адаме Джон Кауч (Adams John Couch) 236 Адлер Альфред (Adler Alfred) 243 Адорно (Визенгрунд-Адорно) Теодор

(Wiesengrund-Adorno Theodor) 298, 314-

317, 321, 322, 324, 326-329 Айдукевич Казимир (Казимеж) Иозеф Станислав (Ajdukiewicz Kasimir (Kazimierz) Josef

Stanislaw) 252, 286 Айер Альфред Джулиус, сэр (Ayer Alfred Jules,

Sir) 272, 279, 349, 356, 359, 361, 362 Айяла Ф. (Ayala FJ.) 91 Аккерман Роберт (Ackermann Robert) 117, 119,

140, 144

Альберт Ганс (Albert Hans) 316, 325, 326 Антонович Максим Алексеевич 138 Аншаков Олег Михайлович 423 Аристотель (Aristotle) 12, 32, 48, 60, 190, 327,

370

Армстронг Д. М. (Armstrong D.M.) 92 Арон Реймон (Aron Raymond) 314, 329 Арчер Маргарет (Archer Margaret) 424 Аткинсон P. (Atkinson R.C.) 136

Б

Бак P. (Buck R.C.) 297

Бандура A. (Bandura A.) 139

Барбер Б. (Barber В.) 144

Барр Г.Дж. (Barr H.J.) 92, 129, 137, 145

Барринджер Г. Р. (Barringer H. R.) 140

Барт Элсе М. (Barth E.M.) 38

Бартли Уильям Уоррен, III (Bartley William

Warren, III) 16, 75, 89, 92, 147, 281 Басе Б.М. (Bass В. М.) 139 Беверидж У. (Beveridge W.I.B.) 117, 143 Бейн Александр (Bain Alexander) ПО, 138 Бейтсон Грегори (Bateson Gregory) 92 Бенда Жюльен (Benda Julien) 313 Беннет Лаура (Bennett Laura J.) 298 Берг (Berg I.A.) 139 Бергсон Анри Луи (Bergson Henri Louis) 12, 14,

120, 121, 140, 214, 239, 370, 423 Беркли Джордж (Berkeley George) 97, 184, 185,

280, 289 Бёркс Артур (Burks Arthur W.) 219, 423

Бернайс Пауль (Bernays Paul) 4, 30, 75, 90, 146,

154, 158, 161, 163-167, 169-175, 281, 357,

421, 424

Бернал Джон Десмонд (Bemal John Desmond)

56 Берталанфи Людвиг фон (Bertalanffy Ludwig von)

6, 129, 142, 145

Бетховен Людвиг ван (Beethoven Ludwig van) 72 Бирмингем Джон (Birmingham John) 92 Блейк Вильям (Blake William) 55, 56 Блинников Леонтий Васильевич 45 Блэир Энтони (Blair Anthony J.) 38 Блэнкстен Джордж И. (Blanksten George I.) 140 Богомолова Елена Андреевна 51 Бозе Сатьендра Нат (Böse Satyendra Nath) 53 Бойл Эдвард, лорд (Boyle Edward, Lord) 4, 340,

349, 356-361, 363 Болдуин Джемс Марк (Baldwin James Mark) 5,

67, 74, 107, 112, 114, 119, 123, 124, 129,

138, 139, 141-144, 151, 175 Больцано Бернард (Bolzano Bernard) 252 Больцман Людвиг (Boltzmann Ludwig) 117, 129,

141, 143, 144

Бонзак Ф. (Bonsack F.) 112, 143 Бор Нильс (Bohr Niels) 33, 89, 191, 283, 284 Боринг (Boring E.G.) 112, 143, 144 Борн Макс (Born Max) 53 Боура Морис, сэр (Bowra Maurice, Sir) 351, 356 Бочвар Дмитрий Анатольевич 377, 387, 414, 424 Браге Тихо де (Brahe Tycho de) 278 Браун Малькольм (Brown Malcolm) 289 Браунинг Роберт У. (Browning Robert W.) 92 Брауэр Ян (Brouwer Jan) 52 Браш Стивен (Brush Stephen) 220 Брейн A. (Brain A.) 143 Бриджмен Перси (Bridgman Percy) 54, 275 Бройль Луи де (Broglie Louis de) 53, 188 Броновский Джейкоб (Bronowski Jacob) 4, 52 Бросин Генри У. (Brosin Henry W.) 92 Брунел Изамбар Кингдом (Brunei I samba rd Kingdom) 344

Брэдли Ноэл (Bradley Noel) 151 Буль Джордж (Boole George) 370 Бунге Марио (Bunge Mario) 31, 175 Бутру Эмиль (Boutroux Emile) 239 Бэкон Фрэнсис (Френсис) (Bacon Francis) 42,

55, 97, 99, 110, 270, 372, 388, 423 Бюлер Карл (Bühler Karl) 64-66, 74

В

Вагнер Мориц (Wagner Moritz) 80 Вагнер Рихард (Wagner Richard) 109 Вайсман Феликс (Waismann Felix) 178

456

Вартофский Маркс (Wartofsky Marx W.) 129,

140, 142, 146

Васильева Антонина Андреевна 314 Ватанабе С. (Watanabe S.) 129, 146 Вебер Макс (Weber Max) 302, 335, 336 Вебстер (Уэбстер) Hoa (Webster Noah) 222, 273 Вейс Пауль (Weiss Paul) 141, 219, 274 Венн Джон (Venn John) 236 Вертгеймер (Вертхаймер) Макс

(Wertheimer Max) 423 Вехтерсхойзер Понтер (Wächtershäuser Günter)

89, 90, 202-204 Вилли Р. (Wille R.) 419, 424 Вильсон (Уилсон) Чарлз Томсон Рис (Wilson

Charles Thomas Rees) 117 Винер Филип П. (Wiener Philip P.) 92, 122, 141 Витгенштейн Людвиг (Wittgenstein Ludwig) 52,

54-56 Вудвортс Роберт С. (Woodworth Robert S.) 112,

143

Г

Габриел Лео (Gabriel Leo) 290 Гавранек Т. (Havränek T.) 372, 423 Гагнебин Генри-Самуэл

(Gagnebin Henri-Samuel) 175 Гаек П. (Hajek P.) 372, 423 Галилей Галилео (Galilei Galileo) 197 Галл и Уолтер Брайс (Gallie Walter Bryce) 268 Гегель Георг Вильгельм Фридрих (Hegel Georg Wilhelm Friedrich) 12, 41, 47, 252, 303, 317, 325, 327, 338, 339, 361, 427 Гёдель Курт (Gödel Kurt) 53, 56, 177, 179, 197 Гейзенберг Вернер (Heisenberg Werner) 33, 53,

180

Гейтинг Аренд (Heyting Arend) 45 Геккель Эрнст (Haeckel Ernst) 13, 204 Гексли Томас Генри (Huxley Thomas Henry) 76,

84-86, 91, 117, 143, 428

Гельмгольц Герман (Helmgoltz Hermann) 129, 190 Гемпель Карл Густав (Hempel Carl Gustav) 248,

277

Георг HI (George III) 345 Гераклит (Heraclitus) 60, 204 Герц Генрих (Herz Heinrich) 155, 184-187, 191 Гессен Борис Михайлович 55, 56 Гёте Иоганн Вольфганг фон (Goethe Johann

Wolfgang von) 327

Гиллеспи К. (Gillispie С. С.) 117, 144 Гильберт Давид (Hubert David) 53, 197, 370 Гиселин Майкл Т. (Ghiselin Michael T.) 92, 117,

144, 146

Гитлер Адольф (Hitler Adolf) 55, 327 Гоббс Томас (Hobbes Thomas) 97 Говие Т. (Govier Т. А.) 38 Гомбрих Эрнст (Gombrich Ernst H.) 82, 90 Гомперц Теодор (Gomperz Theodor) 12 Гонсет Фердинанд (Gonseth Ferdinand) 156, 160,

162, 165, 172, 175 Горгий (Gorgias) 351

Гоудж Томас Ф. (Gouge Thomas F.) 221

Гоулд Джулиус (Gould Julius L.) 139, 344, 356

Грей Аза (Gray Asa) 78

Грей Уолтер (Gray Walter) 139

Гретцер Г. (Gräetzer G.) 423

Григолия Реваз Шатаевич 424

Грифин Д. (Griffin D.R.) 137

Грифцова Ирина Николаевна 38

Гроос К. (Groos К.) 67, 74

Гроут Джордж (Grote George) 337

Грэм Мольтке (Gram Moltke) 92

Грязное Борис Семенович 142

Гуссерль Эдмунд (Husserl Edmund) 47, 277

д

Данг П.М. (Dung P.M.) 424 Данн Джон (Dann John) 330 Дарвин Френсис (Darwin Francis) 76, 90 Дарвин Чарльз (Darwin Charles) 4-6, 9, 11, 13, 15, 21, 22, 25, 58, 75-84, 86, 89, 90, 120-123, 141, 142, 146, 166, 197, 220, 428 Дарендорф Ральф (Dahrendorf Ralf) 315, 316 Даукинс Ричард (Dawkins Richard) 88, 91 Декарт Рене (Descartes Rene) 32, 48, 97, 180,

248

Демокрит (Democritus) 32, 351 Денбиг К. (Denbigh K.G.) 90 Джевонс Уильям Стэнли (Jevons William Stanley),

ПО, 111, 138, 143

Джемс (Джеймс) Уильям (James William) 111, 112, 117, 120, 121, 129, 138, 140-144, 224, 239, 272

Дженнингс Герберт Спенсер (Jennings Herbert Spencer) 68, 74, 86, 103, 104, 117, 137, 143

Дженсен Дональд Д. (Jensen Donald D.) 92 Джерисон Гарри Дж. (Jenson Harry J.) 92 Джерисон Ирена Л. (Jenson Irena L.) 141 Джефри P. (Jeffrey R.C.) 297 Джозефсон Дж. P. (Josephson J. R.) 424 Джозефсон С.Дж. (Josephson S.G.) 424 Джонсон Ральф (Johnson Ralph H.) 38 Дик Ян (Dick Jan) 92 Дильс Герман (Diels Hermann) 63, 74 Дирак Поль Адриен Морис (Dirac Paul Adrien

Maurice) 53

Добжанский Т. (Dobzhansky T.) 91 Доке С. (Dockx S.) 146 Доллард Дж. (Dollard J.) 112, 143 Дуне Скот Джон (Иоанн) (Duns Scotus John

(Joannes лат.)) 235

Дьюи Джон (Dewey John) 121, 123, 141, 272 Дюрер Альбрехт (Dürer Albrecht) 49, 209 Дюэм (Дюгем) Пьер Морис Мари (Dunem Pierre Maurice Marie) 97

E

Евклид (Euclides) 72

Есенин-Вольпин Александр Сергеевич 367, 369,

389, 393, 414, 419, 423

457

3

Забежайло Михаил Иванович 424 Заде Лофти A. (Zadeh Lofti A.) 424 Зиммель Георг (Simmel Georg) 5, 120, 121, 132, 135, 141, 142, 144

И

Илмаз Г. (Yilmaz H.) 129, 146

Иммельман (Immelman) 139

Инельдер Б. (Inhelder В.) 424

Итани Дж. (Itani J.) 67, 74

Ишервуд Кристофер (Isherwood Cristopher) 208

Й

Йоки Г. П. (Yockey H.P.) 145

К

Кавамура С. (Kawamura S.) 67, 74

Кайберг Генри (Kyburg Henry E.) 424

Какас (Kakas A.C.) 424

Каллен Майкл (Cullen Michael) 92

Кант Иммануил (Kant Immanuel) 41, 47, 48, 60,

97, 98, 125-131, 146, 151, 152, 171, 172,

205, 206, 221, 230, 246, 265, 276, 301, 361 Карл I 330 Карл Великий (Charlemagne, Carolus Magnus

лат.) 311 Карнап Рудольф (Carnap Rudolf) 54, 55, 60, 159,

177, 178, 199, 241, 248, 275, 277, 292, 293,

297, 370

Карпентер Эдуард (Carpenter Edward) 128 Kapp Э.Г. (Carr E.H.) 344, 345, 354, 356 Карус Поль (Cams Paul) 240 Кассирер Эрнст (Cassirer Ernst) 129, 145 Каст Николас (Caste Nicolas J.) 38 Кастлер (Quastler H.) 145 Кёлер Вольфганг (Köler W.) 108, 138, 142 Келле Владимир Владиславович 51 Келлер Элен (Keller Helen) 68, 151 Келлог (Kellogg W. N.) 137 Кеплер Иоганн (Kepler Johannes) 166, 184, 190-

192, 197, 269, 270, 278, 279, 310 Кернер Стефан (Köerner Stephan) 31, 181, 289 Кёске Гэри (Koeske Gary) 92 Кирский Джеймс (Kiersky James H.) 38 Кларк Дж.Н. (Clark G.N.) 56 Клибанский Раймонд (Klibansky Raymond) 175,

290

Клив Феликс М. (Cleve Felix M.) 175 Клин и Стивен Коул (Kleene Stephen Cole) 45 Кодогнет П. (Codognet P.) 424 Коллингвуд Робин Джордж

(Collingwood Robin George) 39, 331, 333 Колодный P. (Colodny R.G.) 146, 221 Колумб Христофор (Columbus лат., Colombo

итал., Colon исп. Christopher) 238 Комптон Артур Холли (Compton Arthur Holly)

16, 137, 175 Конт Огюст (Compte Auguste) 36

Коперник Николай (Kopernik, Copernicus Nicolaus) 278

Корнфорт Морис (Cornforth Maurice) 55, 56

Костюк Владимир Николаевич 48, 49

Коус Питер (Caws Peter) 117, 144

Кох Роберт (Koch Robert) 197

Кох С. (Koch S.) 139

Коэн Джонатан (Cohen L. Jonathan) 297

Коэн Роберт (Cohen Robert S.) 140, 142, 146, 297

Краббе (Krabbe E.C.W.) 38

Кранц В. (Kranz W.) 63, 74

Краус Карл (Kraus Karl) 326

Крёбер А. Л. (Kroeber A. L.) 144

Крейк Кеннот Дж.У. (Craik K.J.W.) 112, 143

Крик Фрэнсис Гарри Комптон (Crick Francis Harry Compton) 197

Крозерс Э. (Crothers E.J.) 136

Ксенофан (Xenophanes) 60, 313

Куайн Уиллард ван Ормен (Quine Willard van Orman) 129, 139, 140, 146, 425

Кудрина С.А. 9, 325

Кузнецов Сергей Олегович 423, 424

Кули Чарльз Хортон (Cooley Charles Horton) 123

Кун Томас (Kuhn Thomas S.) 5, 17, 92, 117, 119, 140, 144, 244, 248-251, 276, 277, 282, 283, 285, 286, 325, 326

Куш М. (Kusch M.) 297

Кэмпбелл Дональд (Campbell Donald T.) 4-6, 9, 10, 28, 49, 50, 57, 60, 83, 91, 92, 95, 97, 105, 112, 134, 137-140, 142-144, 147, 149-153, 166, 220, 221, 365, 366, 420, 425, 429

Кэннон Уолтер Брэдфорд (Cannon Walter Bradford) 117, 118, 140, 143

Л

ЛаЛумиа Джозеф (LaLumia Joseph) 92, 145

Лаббок Джон (Lubbock John) 76

Лавджой Артур Онкен (Lovejoy Arthur Oncken)

142 Лакатос (Лакатош) Имре (Lakatos Imre) 17, 248,

254, 277, 282, 285, 290 Ламарк Жан Батист (Lamarck Jean-Baptist Pierre

Antoine de Monet de) 107, 120, 122, 166 Ланге Фридрих Альберт (Lange Friedrich Albert)

128, 141, 151

Лаплас Пьер Симон (Laplace Pierre Simon Marquis de) 54, 56, 182 Лахути Делир Гасемович 3, 46, 51, 59, 313, 314,

351, 424, 425

Лахути Майя Делировна 314 Лебедев Андрей Валентинович 313 Левай Айзек (Levi Isaac) 295, 297 Леверье Урбен Жан Жозеф (Leverrier Urbain

Jean Joseph) 236

Левинсон Арнольд (Levinson Arnold) 92 Левинсон Рональд Б. (Levinson Ronald В.) 41,

336, 338

458

Лейбниц Готфрид Вильгельм (Leibniz Gottfried

Wilhelm) 97, 127, 296, 402, 424 Ленин Владимир Ильич 5, 324 Лесаж Жорж-Луи (Lesage George-Louis) 190 Ли Ричард (Lee Richard Char-Tung) 423 Ливингстон Ричард, сэр (Livingstone Richard,

Sir) 350

Лившиц Владимир Александрович 388 Лимож (Limoges С.) 144 Линденбаум Адольф (Lindenbaum Adolf) 177 Л и идеей Адам Д., лорд (Lindsay Adam D., Lord)

146

Липси Марк (Lipsey Mark) 92 Локк Джон (Locke John) 55, 97, 127, 128, 162,

260 Лоренц Конрад (Lorenz Konrad) 6-8, 17, 48, 49,

60, 67, 74, 92, 129-132, 135, 138, 139,

142, 145, 151

Лоуз Дж. (Lowes J. L) 112, 143 Лоуренс Аравийский Томас Эдвард (Lawrence of

Arabia Thomas Edward) 55 Льюис Дэвид К. (Lewis David К.) 292, 296 Льюис Хайвел Дэвид (Lewis Hywel David) 289

м

Маги Брайен (Magee Bryan) 352, 356

Магнус P. (Magnus R.) 129, 145

Майкельсон Альберт Абрахам (Michelson Albert

Aaraham) 156

Майр Эрнст (Mayr Ernst) 87, 91 Мак Р. (Mack R.W.) 140 МакКей Д.М. (МасКау D.M.) 92 МакКормак Эрл P. (MacCormac Earl R.) 92, 139 МакЛеод М. (MacLeod M.C.) 139 Маккарти Джон (MacCarty John) 388, 417, 424 Максвелл Гровер (Maxwell Grover) 92, 129, 146,

221 Максвелл Джеймс Клерк (Maxwell James Clerc)

97, 155, 185, 190

Мансарелла П. (Mancarella P.) 424 Манхейм Карл (Mannheim Karl) 318, 325 Маркс Карл (Marx Karl) 13, 243, 319, 324-329,

336, 338, 341, 346 Маршак Самуил Яковлевич 190 Масгрейв Алан (Musgrave Alan) 9, 290 Маурер О. Г. (Mowrer O.H.) 112, 143 Маус Г. (Maus H.) 298, 314, 316, 325 Мах Эрнст (Mach Ernst) 109, 111, 112, 120, 129,

132, 135, 138-141, 143, 144, 184, 185, 280 Медавар Питер (Medawar Peter) 70 Мейерсон Эмиль (Meyerson Emile) 97, 129, 145 Мейс (Mace C.A.) 11, 289 Менгер Карл (Menger Karl) 238, 275 Мендель Грегор Иоганн (Mendel Gregor Jogann)

197

Мендес-Франс Пьер (Mendes-France Pierre) 348 Менцель Э. (Menzel E.W.) 67, 74 Меркулов Игорь Петрович 48

Мерло-Понти Морис (Merleau-Ponty Maurice)

129, 145 Мертон Роберт Кинг (Merton Robert King) 118,

140, 144

Мёрфи Мюррей (Murphey Murray G.) 230, 275 Миади Д. (Miyadi D.) 67, 74 Мид Маргарет (Mead Margaret) 140 Микеланджело Буонарроти

(Michelangelo Buonarroti) 72, 78, 428 Миклухо-Маклай Николай Николаевич 139 Миллер Дэвид (Miller David) 28, 51, 153 Миллер Нил Эдгар (Miller Neal Edgar) 112, 143 Милль Джон Стюарт (Mill John Stuart) 42, 97,

124, 127, 128, 269, 270, 278, 341, 364, 369,

372, 380, 388, 402, 406, 423 Михеенкова Мария Анатольевна 422, 424 Мичел Теодор (Mischel Theodore) 92, 142 Мозер Симон (Moser Simon) 289 Молден О. (Molden) О. 89 Моно Жак Люсьен (Monod Jackes Lucien) 117,

144, 146

Монтегю Ричард (Montegue Richard) 45 Морган Ллойд (Morgan C.Lloyd) 67, 74, 107,

129, 138, 144 Моррис Чарльз Уильям

(Morris Charles William) 92 Моцарт Вольфганг Амадей (Mozart Wolfgang

Amadeus) 78, 109, 428 Мун Сан Мьян (Moon Sun Myung) 178 Мур Джордж Эдуард (Moore George Edward) 54 Мур Эдуард (Moore Edward С.) 221 Мью Мелитта (Mew Melitta) 164, 176, 298 Мэйс Вольф (Mays Wolfe) 7, 92 Мюллер Макс (Müller Max) 128 Мюллер Фриц (Müller Fritz) 204 Мюнцингер К. (Münzinger К. F.) 112, 143

н

Нагель Эрнст (Nagel Ernst) 248

Наполеон III (Napoleon III) 351

Натсулас Томас (Natsoulas Thomas) 92

Наута Д. (Nauta D.) 296

Нейрат Отто (Neurath Otto) 177

Ниинилуото Илкка (Niiniluoto Ilkka) 297

Никонова Татьяна Вячеславовна 51

Ницше Фридрих фон (Nietzsche Friedrich von)

313 Нортроп Ф.С.К. (Northrop F.S.C.) 92, 117, 129,

143, 145 Ноттурно Марк Амадей

(Notturno Mark Amadeus) 22, 284, 314 Ньюелл Элан (Аллан) (Newell Aleen) 139, 222 Ньютон Исаак (Newton Isaac) 32, 55, 56, 72, 76,

97, 109, 127, 159, 166, 184, 190-192, 197,

243, 250, 260, 264, 280, 310

О

Огбёрн У.Ф. (Ogburn W.F.) 144 Оже Пьер (Auger Pierre) 117, 144

459

Оккам Уильям (Ockham or Occam, William) 238

Осборн Г.Ф. (Osborn H.F.) 107, 138

Остин Джон (Austin John Langshaw) 140, 291,

296 Ошеров С.А. 153

п

Павел Святой, апостол (Paul the Apostle, Saint) 54

Памфри Р. (Pumphrey R.J.) 105, 137

Пантелеев Л.Ф. 138

Пап Артур (Pap Arthur) 241

Парменид (Pärmenides) 17, 60, 63

Паскаль Блез (Pascal Blaise) 182

Пассмор Джон (Passmor John) 277

Пастер Луи (Pasteur Louis) 197

Патель И.Г. (Patel LG.) 176, 194

Паули Вольфанг Эрнст (Pauli Wolfgang Ernst) 53

Пауэлл Инох (Powell Enoch) 355

Пейли Уильям (Вильям) (Paley William) 76-78, 80-82

Пеппер Стивен (Pepper Stephen С.) 92, 117, 129, 144, 145, 220

Перикл (Pericles) 350, 351

Перри Бертон (Perrin Burton) 92

Петри Хью Г. (Petrie Hugh G.) 92, 134, 142

Печенкин Александр Александрович 6, 7, 281, 282

Пиаже Жан (Piaget Jean) 6-8, 17, 129, 141, 145, 423, 424

Пиетаринен (Pietarinen J.) 297

Пилот Гарольд (Pilot Harold) 316

Пилсбери У. Б. (Pillsbury W. В.) 112, 143

Пирс Чарльз Сандерс (Peirce Charles Sanders) 8, 10, 42, 97, 119, 121-123, 141, 180, 210, 215-221, 222, 225-236, 238-241, 268-275, 278-282, 289, 364, 366, 384, 395, 396, 404, 406, 411, 416, 423, 429

Плантинга Олвин (Plantinga Alvin) 292, 297

Платон (Plato) 12, 13, 32, 40, 41, 47, 48, 97, 153, 190, 228, 252, 261, 277, 334, 336-338, 342, 350, 351, 358

Платт Джон Р. (Platt John R.) 92, 129, 145

Плацман Р. Л. (Platzman R. L.) 145

Плонка Дж. (Plonka J.) 423

Пойа Дьердь (Polya George) 112, 364, 400, 401, 424

Полани Майкл (Polanyi Michael) 197, 244, 248, 255, 276, 282-284

Поллард Дж. (Pollard J.W.) 48, 57

Поп Александр (Pope Alexander) 190

Поппер Карл Раймунд, сэр (Popper Karl Raimund, Sir) 3, 4, 6, 8-46, 48-52, 56, 57, 59, 60, 63, 68, 74, 75, 89-92, 94, 96, 98-101, 108, 117, 119, 125, 127, 130, 132-134, 136-140, 142, 143, 146, 147, 153-159, 161-164, 167, 174-176, 181, 190, 193, 194, 201, 203, 210-215, 220, 221, 222, 225, 227, 228, 238-259, 264, 265, 267-284, 286, 287, 290, 294, 298, 307, 309, 311, 314, 315, 317, 324, 325, 327, 330, 333, 336-338, 340-357, 359, 363-369, 371, 372, 377, 383, 389, 394, 396, 397, 404, 406, 411, 418, 420, 421-428

Пост Ф. (Post F.) 363

Поултон Э.Б. (Poulton E.B.) 107, 138

Прайс М. (Pryce M.H.L.) 31, 289

Прингл Дж. (Pringle J.W.S.) 138

Протагор (Protagoras) 63

Птолемей Клавдий (Ptolemy) 278

Пуанкаре Жюль Анри (Poincäre Jules Henri) 97, 103, 109, 111, 112, 120, 129, 132, 135, 138, 140, 143, 144

P

Радницкий Джералд (Radnitzky Gerald) 16, 75,

89, 92, 147

Райл Гилберт (Ryle Gilbert) 276 Райт У. К. (Wright W. К.) 129, 142, 145 Рамсай A. (Ramsay A.) 139 Рамсей Фрэнк П. (Ramsey Frank P.) 53, 56, 377,

424 Рапопорт Анатоль (Анатолий Борисович)

(Rapoport Anatol) 6, 142, 145, 349 Рассел Бертран, лорд (Russell Bertrand, Lord) 6,

52-54, 56, 60, 82, 97, 137, 138, 341, 361,

370

Ратбоун Элеонора (Rathbone Eleanor) 355 Рейхенбах Ганс (Ханс) (Reichenbach Hans) 129,

140, 142, 145, 177, 178 Рестле Ф. (Restle F.) 136 Решер Николас (Rescher Nicholas) 4, 29, 30,

210, 221, 220, 221, 366, 404, 423 Риньяно Е. (Rignano E.) 112, 143 Риццо Н.Д. (Rizzo N.D.) 139 Ричи А.Д. (Richie A.D.) 117, 143 Робин P.C. (Robin R.S.) 221 Робинсон Ричард (Robinson Richard) 338 Ройс Джосайя (Royce Josiah) 272 Роллер Д. (Roller D.H.D.) 117, 144 Роотселаар Б. ван (Rootselaar В. van) 142, 277,

297

Ружье Луи (Rougier L.) 140, 142 Рузавин Георгий Иванович 50 Рэнд Эйн (Rand Ayn) 254

С

Садовский Вадим Николаевич 3, 9, 11, 17, 28, 45, 46, 60, 136, 142, 145, 161, 174, 181, 201, 210, 275, 284, 325

Саймон Герберт А. (Simon Herbert А.) 45, 112, 113, 139, 221

Сахлин Н.-Е. (Sahlin N.-E.) 297

Селларс Рой Вуд (Sellars Roy Wood) 129, 145

Селларс Уилфрид С. (Sellars Wilfrid S.) 129, 145, 289

Сибеок Т. A. (Sebeok Т. А.) 139

Симпсон Джордж Гейлорд (Simpson George Gay-lord) 20, 80, 129, 145

Скворцов Дмитрий Павлович 423

460

Скол и мо вс кий Генрик (Skolimowski Henryk) 4, 8, 10, 45, 92, 164, 222, 239, 267, 275-277, 282-289, 366, 423, 426 Слакин У. (Sluckin W.) 112, 143 Смаллиан (Смальян) Реймонд М. (Smullyan Raymond М.) 369, 423 Смирнова Наталия Сергеевна 51 Смэтс Ян (Smuts J.) 14

Сократ (Socrates) 37, 41, 153, 167, 313, 337, 351

Спенсер Герберт (Spencer Herbert) 5, 16, 108,

111, 120, 121, 127, 128, 130, 141, 144, 151,

166, 175, 269, 271, 272

Сперри Роджер Уолкот (Sperry Roger Wolcott)

83, 91 Спиноза (Барух) Бенедикт де

(Spinoza (Baruch) Benedictus de) 48, 52, 56, 91, 392, 424

Стааль Дж. (Staal J.E.) 142, 277, 297 Сталин Иосиф Виссарионович 55 Стеббинг Сьюзен (Stebbing Susan) 354, 356 Стеммер Н. (Stemmer N.) 129 Степин Вячеслав Семенович 50 Стрэчи Джон (Strachey John) 345, 356 Суппес Патрик (Suppes Patrick) 297 Сурио Пол (Souriau Paul) ПО, 111, 138, 143, 144 Сэведж Джимми (Savage L. Jimmy) 292, 296, 297 Сэпир Эдуард (Sapir Edward) 425

т

Тард Габриель (Tarde Gabriel) 35

Тарский Альфред (Tarski Alfred) 45, 177-179,

309, 363, 367, 377, 423 Таушер Г. (Tauscher H.) 144 Тейлор Альфред Эдвард (Taylor Alfred Edward)

337

Теннесен Герман (Tennessen Herman) 92, 141 Тёрстон Луи Леон (Thurstone Louis Leon) 112,

143

Тодд Уильям (Todd William) 92 Тойнби Арнольд Джозеф (Toynbee Arnold Joseph)

345 Толмен Эдуард Чейс (Tolman Edward Chase) 112,

143

Томас Д. (Thomas D.) 144 Томилин Константин Александрович 51 Томпсон М. (Thompson ML) 141 Томсон Уильям, лорд Кельвин (Thomson

William, Lord Kelvin) 220

Тони Ричард Генри (Tawney Richard Henry) 335 Торп Уильям Хомен (Thorpe William Homan) 87 Троцкий Лев Давидович 55 Тулмин Стивен Э. (Toulmin S.E.) 6, 92, 117,

119, 129, 140, 144, 146, 248 Тьюринг Алан М. (Turing Alan M.) 53, 56 Тэкс С. (Tax S.) 90 Тэннер Майкл (Tanner Michael) 330

У

Уайлд Джон (Wild John) 363

Уайтхед Альфред Норт (Whitehead Alfred Norton)

14, 52, 56, 97, 227, 239, 275 Уатс Ф. (Watts F.) 289 Уимсат (Вимсат) Уильям (Wimsatt William С.)

92, 137

Уинклер Р. (Winkler R.) 67, 74 Уитроу Г.Дж. (Whitrow GJ.) 129, 145 Уоддингтон Конрад Хал (Waddington Conrad

Hal) 20, 80, 90, 129, 142, 145 Уолк К. (Walk К.) 297 Уоллер Брюс (Waller В. N.) 38 Уоллес Альфред Рассел (Wallace Alfred Rüssel)

118

Уолпол Хорас (Walpole Horace (Horacio)) 118 Уолраф Ч.Ф. (Wallraff С. F.) 92, 128, 141, 151 Уорден Ф.Дж. (Worden F.G.) 91 Уорф Бенджамин Ли (Whorf Benjamin Lee) 253 Уоткинс Джон Уильям Невил (Watkins John

William Nevill) 16, 51, 254, 277 Уотс Фредерик (Watts Frederick) 289 Уотсон Роберт И. (Watson Robert I.) 92 Уэбстер Ноа (Webster Noah) 222, 273 Уэйтли Ричард (Whately Richard) 356

Ф

Файхингер Ганс (Vaihinger Hans) 221 Фарадей Майкл (Faraday Michael) 185, 190 Фейгл Герберт (Feigl Herbert) 86, 91, 222 Фейерабенд Пол (Пауль) (Feyerabend Paul) 17,

248, 254, 285

Филд Дж. (Field G.C.) 350, 356 Финн Виктор Константинович 3, 41-44, 46-48,

51, 364, 423-424

Фиш Макс (Fisch Max) 240, 275 Фишер Г.А.Л. (Fisher H.A.L.) 346, 356 Фишер Роналд Эйлмер, сэр (Fisher Ronald

Aymer, Sir) 20, 80 Фишер С. (Fisher S.) 329 Флейвелл Дж. (Flavell J. H.) 145 Флоркин Марсель (Florkin Marcel) 204 Фоллмер Герхард (Vollmer Gerhard) 49, 50 Франк Джеймс (Franck James) 186, 187, 191 Франк Филипп (Frank Philipp) 177, 316 Фреге Фридрих Людвиг Готлоб

(Frege Friedrich Ludwig Gottlob) 252, 257,

292, 370

Фрейд Зигмунд (Freud Zigmund) 243 Фриз Якоб Фридрих (Fries Jakob Friedrich) 128,

151

Фримен Джемс (Freeman J. В.) 38 Фримен Юджин (Freeman Eugene) 4, 8, 10, 45,

164, 222, 242, 275, 279-281, 289, 366, 423,

426, 429

Фрисби Дэвид (Frisby David) 298, 314 Фриш Дж. Е. (Frisch J. E.) 67, 74 Фриш К. фон (Frisch К. von) 115, 139 Фрост Роберт (Frost Robert) 314 Фуйе A. (Fouille A.) 112, 129, 143 Фукидид (Thucydides) 351

461

Фукуи Кэнъити (Fukui Kenichi) 188 Фюрстенберг Ф. (Fürstenberg F.) 298, 314, 316, 325

X

Хаас Уильям Пол (Haas William Paul) 275 Хабермас Юрген (Habermas Jürgen) 315-317,

321, 322, 324, 325 Хайек Фридрих фон (Hayek Friedrich А. von)

166, 175, 194 Хайн А. (Hein А.) 61, 74 Хакинг Ян (Hacking Ian) 292, 296 Халл Кларк Леонард (Hull Clark Leonard) 112,

143

Халонен Илпо (Halonen Про) 296 Хальден Серен (Hallden S.) 294, 297 Хаммонд K.P. (Hammond К. R.) 138 Хамфри (Humphrey G.) 112, 143 Хансен Троелс Эгерс (Hansen Troels Eggers) 164 Хартшорн Чарлз (Hartshorne Charles) 141, 219,

227, 239, 274

Хахлвег (Халвег) Кай (Hahlweg Kai) 6, 7, 48 Хвостова Ксения Владимировна 41 Хебб Д.О. (Hebb D.O.) 139 Хейенорт ван (Hejenoort J. van) 297 Хейер Ричард (Hare Richard) 176 Хейес Р.Дж. (Hayes R.J.) 417, 424 Хельд P. (Held R.) 61, 74 Хенери М. (Henerey M.) 139 Хёрст Р.Дж. (Hirst R.J.) 92 Хёффдинг Харальд (Höffding Harold) 127, 141,

151

Хинде P. A. (Hinde R.A.) 139 Хилл Томас Инглиш (Hill Tomas English) 426 Хинтикка Яакко (Hintikka Jaakko) 4, 30, 31, 291,

294, 296, 297, 428

Хозианссон-Линденбаум Янина 177 Хокинс Д. (Hawkins D.) 129, 145 Холдейн Джон Бёрден Сандерсон (Haldane John

Burdon Sanderson) 20, 60, 80 Холмс С. (Holmes S.J.) 138 Холтон Джералд (Holton Gerald) 117, 144 Хомский Ноам (Chomsky Noam) 258-261, 267,

271, 277, 278, 287, 288 Хоркхаймер Макс (Horkheimer Max) 315, 324, 327-329

Хохкеппель В. (Hochkeppel W.) 67, 74 Хукер К. (Hooker C.A.) 6, 7, 48 Хьюэлл Уильям (Whewell William) 97, 117 Хэнсон Норвуд Р. (Hanson Norwood R.) 221

Ц

Цезарь Гай Юлий Цезарь (Caesar Gaius Julius)

39, 331, 333

Цильзель Эдгар (Zilsel Edgar) 178 Циркле (Zirkle С.) 144

ч

Чайковский Юрий Викторович 21

Чайлд Артур (Child Arthur) 92, 129, 142, 145

Чапек Милич (Сарес Milie) 92, 120, 140-145

Чень Ч. (Chang Chin-Liang) 423

Черчилль Уинстон Леонард Спенсер, сэр (Churchill Winston Leonard Spencer, Sir) 351, 352

Чичеле Генри (Chichele Henry) 56

Ш

Шарп Роберт (Sharpe Robert) 221

Шекспир Уильям (Shakespeare William) 78, 428

Шелер Макс (Scheler Max) 318, 327

Шелтон Г. С. (Shelton H.S.) 129, 145

Шилпп Пауль Артур (Schilpp Paul Arthur) 4, 15, 16, 28, 52, 92, 146, 147, 154, 163, 164, 220, 221, 222, 241, 275, 277, 280, 290, 340, 357, 360, 363

Шимони A. (Shimony A.) 129, 146 Шлик Мориц (Schlick Moritz) 178, 316 Шмидт Альфред (Schmidt Alfred) 324, 329 Шмитт Фрэнк О. (Schmitt Frank О.) 91, 140,

146 Шопенгауэр Артур (Schopenhauer Arthur) 75, 144, 206

Шоу Дж. (Shaw J.C.) 139 Шпенглер Освальд (Spengler Oswald) 361 Шпигельман С. (Spiegelman S.) 101, 137 Шпурцхайм Иоган Каспар (Spurzheim Johann

Kaspar) 56

Шредингер Эрвин (Schrödinger Erwin) 53 Штёр Адольф (Stöhr Adolph) 175 Штеммер Н. (Stemmer N.) 146 Шют Невил (Shute Nevil) 175

Э

Эйген М. (Eigen M.) 67, 74 Эйди Глин (Adey Glyn) 298, 314 Эйлер Леонард (Euler Leon hard) 236 Эйнштейн Альберт (Einstein Albert) 24, 25, 53,

58, 68, 69, 82, 86, 96, 97, 180, 185, 191, 197, 200, 209, 211, 243, 260, 272, 280

Экклз Джон, сэр (Eccles John С, Sir) 61, 68, 74, 91, 284, 290

Эктон Джон, лорд (Acton John, Lord) 336

Энгельс Фридрих (Engels Friedrich) 5, 324, 325

Эпикур (Epicurus) 109

Эрстед Ханс Кристиан (0rsted Hans Christian) 185, 190

Эстез У. К. (Estes W.K.) 136

Этмане Илона Эльмаровна 424

Эш Соломон (Asch Solomon E.) 139

Эшби Росс У. (Ashby W.Ross) 92, 102, 103, 111, 122, 137, 138, 141, 143

Ю

Юдин Эрик Григорьевич 145

Юкскюль И. фон (Uexküll J. von) 121, 129, 145

Юлина Нина Степановна 34

Юм Дэвид (Дейвид) (Hume David) 44, 77, 94-97, 99, 124, 126, 134, 159, 171, 342, 365, 372, 383, 395, 424

Я

Янг Алистер (Young Alistar) 330

Эволюционная эпистемология и логика социальных наук: Карл Поппер и его критики

Группа подготовки издания:

Директор — Доминго Марин Рикой

Заместители директора — Наталья Финогенова, Ирина Макеева

Администратор — Леонид Иосилевич

Компьютерный дизайн — Виктор Романов

Верстка — Леонид Иосилевич, Ксения Пулькина

Корректурные работы — Елена Кудряшова, Андрей Стулов

Обработка графики — Елена Ефремова

Обработка текста — Евгений Макаров

Техническая поддержка — Анна Тюрина, Марина Круцко, Наталья Аринчева

Менеджер по продажам — Алексей Петяев

Издательство «Эдиториал УРСС». 113208, г. Москва, ул. Чертановская, д. 2/11, к. п. Лицензия ЛР №064418 от 24.01.96 г. Гигиенический сертификат на выпуск книжной продукции № 77.ФЦ.8.953.П.270.3.99 от 30.03.99 г. Подписано к печати 03.07.2000 г. Формат 60x88/16. Тираж 2000 экз. Печ. л. 29. Зак. № 2 $ Отпечатано в АООТ «Политех-4». 129110, г. Москва, ул. Б. Переяславская, 46.

В оригинале, видимо по недосмотру, стоит непроницаемости». — Прим. перев.

Напомним читателю, что статья Д. Кэмпбелла была опубликована в 1974 г. Позднее К. Поппер опубликовал книгу «Die beiden Grundprobleme» на немецком языке — см. Popper Karl R. Die beiden Grundprobleme der Erkenntnistheorie. J.C. B. Mohr (Paul Siebeck), Tubingen, 1979: 2. Auflage, 1994. — Прим. ред.

Д. Кэмпбелл почему-то снял курсив с последнего процитированного предложения. Мы восстанавливаем его. — Прим. ред.

Иначе говоря, на наличие уже имеющегося знания относительно области, но предположению находящейся за пределами наших знаний. — Прим. перев.

Имеется в виду описание Дженнингсом поведения инфузорий, цитируемое Эшби в его книге «Design for a Brain», изд. 1952, 1954 и 1960 г. (см. прим.. 22 к настоящей статье): в последнем издании этой книги, с которого сделан русский перевод (Эшби У.Росс. Конструкция мозга. М.: ИЛ. 1962). описание Stentor отсутствует. — Прим.перев.

В изданиях 1954 и 1960 г. этот текст отсутствует. — Прим. перев.

Слово «эпистемология» Д. Кэмпбелл употребляет в данном и некоторых других местах не в словарном значении «теория познания», а в смысле «способа приобретения знания» — Прим. перев. и ред.

Нистагм — непроизвольные, быстро следующие друг за другом движения глазного яблока. — Прим. перев.

Серендипность — это случайное открытие теоретически подготовленным к этому умом верных результатов, которых не предполагалось искать» (Merton R. К. Social Theory and Social Structure. Glencoe III., 1957, p. 12). Этот причудливый термин, введенный в употребление английским писателем Хорасом Уолполом в 1754 г., был использован для обозначения этого аспекта исследовательской работы физиологом Уолтером Б. Кэнноном в его книге «Путь исследователя» («The Way of an Investigator». 1945). Термин восходит к старинному названию острова Цейлон в сказке «О трех принцах Серендипа», постоянно совершавших неожиданные для себя открытия — Прим. перев.

Что и взглядам Дарвина. — Прим. перев.

11 Кули Чарлз Хортон (Cooley Charles Horton, 1864-1924) — американский социолог, один из основоположников теории малых групп. — Прим. перев. и ред.

Ipso facto (лат.) — в силу самого факта (своего существования). — Прим. перев.

Кэмпбелл использует термин «интуиция» («intuition») там, где Кант употребляет термин «Anschauung», который в русской философской литературе принято переводить как «созерцание». — Прим. перев. и ред.

Последний абзац этой цитаты из Поппера является примечанием, которое Поппер в оригинальном тексте «Conjectures and Refutations», p. 48 [ЛиРНЗ, с. 26З] делает к предпоследнему предложению предшествующего абзаца после слов: «он [Кант] ошибался». — Прим. ред.

Umwelt (нем.) — окружающий мир, окружающая среда. — Прим. перев.

Д. Кэмпбелл использует здесь вводимые им термины: «trinism». «trialism». «triadism», «trimondism», означающие по сути дела одно и то же — взаимосвязь трех самостоятельных элементов: данных, теорий и реального мира. — Прим. ред.

В этом месте Кэмпбелл приводит пример слепого, наощупь раскладывающего различные детали по отдельным ящичкам. Он определяет род детали, ощупывая ее пальцами правой руки и «кладет ее без видимых колебаний в нужный ящичек (...). Но если мы посмотрим пристальнее, то заметим, что сначала он нащупывает нужный ящичек левой рукой и что именно это придает уверенность и точность движению правой руки. Каким-то образом случайные пробы и ошибки левой руки служат замещающим подспорьем для правой». — Прим. перев.

В указанных работах Куайн рассматривает ситуацию, когда лингвист изучает неизвестный ему язык, опрашивая туземца, с которым у него нет никакого общего языка. (Куайн называет этот пример «искусственным», считая, что эта задача «на практике не встречается в такой крайней форме, поскольку лаже на самых захолустных архипелагах всегда можно набрать среди маргинальных личностей хоть каких-то переводчиков» (Word and Object, p. 28). Однако именно в такой ситуации находился, например, Н. Н. Миклухо-Маклай, когда изучал языки туземцев берега Маклая в Новой Гвинее в 1871-72 гг., см. запись в его дневнике от 13 января 1872 г. (Миклухо-Маклай Н. Н. Путешествия. М.—Л., 1936, с. 171-174 и др. издания). Показывая на кролика, лингвист говорит «кролик», на что туземец отвечает «гавагаи». Затруднение в том, что «целый кролик наличествует тогда и только тогда, когда наличествует какая-то его неотделенная (undetached) часть, и тогда и только тогда, когда наличествует некоторый временной отрезок существовании кролика (a temporal stage of a rabbit)», так что неясно, как выбрать правильный перевод слова «гавагаи» — «кролик», «неотделенная часть кролика» или «временной отрезок существования кролика»? Куайн продолжает: «Если выделить целиком дисперсную часть пространственно-временного мира, состоящую из кроликов, другую, состоящую из (всевозможных) неотделенных кроличьих частей, и третью, состоящую из [всевозможных) временных отрезков существования кроликов, то все три раза мы будем иметь дело с одной и той же дисперсной частью мира. Единственное различие состоит в том, как вы ее рассекаете (slice)» (Ontological Relativity, pp. 334, 335). Далее он указывает, что единственный способ выяснить, к какому же из трех возможных «срезов» (slicings) мира кроликов относится слово «гавагаи», — это развить, «при помощи абстракций и гипотез», «контекстуальную систему для перевода в туземное наречие нашего множественного числа, числительных, [выражений] тождества и аналогичных приспособлений». Только после этого «лингвист... получает в конечном итоге возможность произнести [на туземном языке] фразу, имеющую целью выразить интересующий его вопрос» — «тот гавагаи — тот же, что и этот, или нет?» (Сокращенный русский перевод статьи Куайна «Онтологическая относительность» см. в кн. «Современная философия науки». 2-е изд. М., Логос, 1996, с.40-61; цитируемые фрагменты — на с 43-45 Чтобы точно передать мысли Куайна, переводчику настоящего издания пришлось в нескольких местах отступить от данного там перевода. Так, вместо «неотделимых» частей кролика я говорю о «неотделенных» его частях; вместо «ситуация «появления кролика в поле зрения в данный момент времени»« — «временной отрезок существования кролика»; вместо «в способе деления на части» — «в том, как вы ее рассекаете», чтобы сохранить соответствие с употребленным Кэмпбеллом в тексте его статьи словом «срезы» (slicings)). — Прим. перев.

Рис. 1

3

Реклама на сайте