«Как Китай стал капиталистическим»

Как Китай стал капиталистическим (fb2) - Как Китай стал капиталистическим (пер. Анна Разинцева) (Библиотека свободы) 1567K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Рональд Коуз - Нин Ван

Рональд Коуз, Нин Ван Как Китай стал капиталистическим

© Palgrave Macmillan, 2013

© Новое издательство, 2016

* * *

Административное деление КНР

Административное деление КНР (С особыми экономическими зонами)

Благодарности

Прежде всего мы хотели бы выразить благодарность Стивену Литлчайлду и Филиппу Буту из Института экономических проблем, которые с самого начала поддерживали наше совместное начинание.

Мы приступили к работе над этой книгой сразу же после Конференции по рыночным преобразованиям в Китае, проходившей в Чикаго 14–18 июля 2008 года. Когда черновой вариант был готов, в Чикаго прошел Семинар по отраслевой структуре производства (19–23 июля 2010 года). Мы многое узнали от участников конференции и семинара, особенно когда они не соглашались с нами. Нам бы также хотелось поблагодарить Марджори Холм, Леннона Чоя и Джоуи Нейхома за качественное материально-техническое обеспечение мероприятий.

Спасибо всем, кто прочитал черновой вариант книги. Особо хочется отметить вклад Стивена Литлчайлда, Дугласа Норта, Мэри Шерли и Сюй Чэнгана, которые предоставили нам подробные комментарии. Спасибо и Ли Венэму, Филиппу Буту и Стивену Чунгу, прокомментировавшим отдельные главы книги. Благодарим их всех за критические замечания и предложения, позволившие внести поправки в текст. Ху Вэй оказал нам неоценимую помощь при составлении карт.

Авторы в течение нескольких лет ежемесячно встречались, чтобы сообща работать над этой книгой и над связанными с ней проектами. Они выражают благодарность Юридической школе Чикагского университета (сотрудником которой является Рональд Коуз), а также Школе глобальных исследований Чикагского университета и Школе политики и глобальных исследований при Университете штата Аризона (соответственно прошлому и настоящему местам работы Нина Вана). Вывший декан Юридической школы Чикагского университета Сол Левмор и ее нынешний декан Майкл Шилл оказали неоценимую поддержку авторам книги.

Мы также хотели бы поблагодарить всех тех, кто щедро делился с нами информацией и идеями. К сожалению, мы не можем привести весь список полностью. Но есть люди, которых мы не можем не упомянуть, – это Александр и Ли Венэм, Линда и Стивен Чунг, Цзинь Лэй, Лян Сяовэй, Дэвид Пикас, Ричарда Сэндор, Гуанчжэнь Сунь, Сяо Гэн, Уильям Сяо, Сюн Цзялун, Оюй Лянъин, Ван Тяньфу, Чжан Вэйин, Чжао Динсинь, Чжоу Цижэнь, Чжоу Вэйбин и Чжу Сицин.

Предисловие

Выступая в июле 2008 года в Чикаго на Конференции по рыночным преобразованиям в Китае, Стивен Чунг назвал переход КНР от коммунистической системы к капитализму «величайшей программой экономических реформ в истории человечества» (Cheung 2008: 2)[1]. Чунг, несомненно, прав в своих выводах; но не менее выдающимся является тот факт, что череда событий, приведших Китай к капитализму, никем не планировалась, а итоги реформ оказались полной неожиданностью для всех. Возможно, еще более необычным обстоятельством во всей этой истории стало то, что переходом к капитализму руководила Коммунистическая партия Китая. Это поразительный пример того, что Фридрих Август фон Хайек назвал «непреднамеренными последствиями человеческих действий» (Hayek 1967, гл. 6).

В 1982 году лондонский Институт экономических проблем опубликовал брошюру Стивена Чунга «Станет ли Китай капиталистическим?» – с положительным ответом на поставленный вопрос (Cheung [1982] 1986). Выводы Чунга были восприняты с явным недоверием практически всеми экспертами, хотя автор проявил осторожность, заявив, что «переход к капитализму случится не скоро» (Ibid… 19). Почему он так думал, вполне понятно. В результате многолетней идеологической обработки, осуществлявшейся коммунистами, у китайского народа выработалось негативное представление о том, как работает капиталистическая система. Кроме того, указывает Чунг, движение в сторону капитализма, скорее всего, будет встречать сопротивление со стороны армии и правительственных чиновников, опасающихся за свои места. Монография была переиздана четыре года спустя, в 1986-м, и тогда Чунг признал, что «недооценивал скорость перемен» (Cheung [1982] 1986: 66), отметив, однако, что «экономическая перестройка в Китае может продолжиться, но только гораздо менее высокими темпами, чем в последние пять лет» (Ibid., 79). В действительности же перемены шли по-прежнему быстро. Воздействие коммунистических идей на сознание простых китайцев оказалось не таким существенным, а сопротивление армии и правительственной бюрократии – не настолько сильным, как представлялось Чунгу Китай стал капиталистическим за относительно короткий период времени[2]. В этой книге мы описываем череду событий, приведших Китай к такому итогу.

Недостаточная изученность столь сложного предмета не позволила нам исследовать все аспекты этой потрясающей человеческой драмы. До сих пор мы многого не знаем о рыночных преобразованиях в Китае. Более того, многие из приведенных нами фактов оказались недостоверны. По мере появления новых сведений некоторые детали придется пересматривать. Однако в целом нарисованная нами картина ясна и едва ли подвергнется изменениям.

Работа над этим совместным проектом проходила следующим образом. Нин Ван находил информацию о событиях в Китае и их толкования. Потом авторы обсуждали значение этих событий в контексте избранной темы, исправляли ошибки и повторно взвешивали аргументы. Окончательный продукт – результат тесного сотрудничества.

Предложенные выводы основаны на информации, собранной по крупицам, в интервью и других многочисленных источниках на китайском и английском языках (эти материалы указаны в разделах «Примечания» и «Литература»). Наша интерпретация полученной информации может отличаться от трактовок, встречающихся в других работах; налицо различия точек зрения на ряд важнейших моментов. Чтобы не перегружать повествование, мы редко использовали прямые цитаты из посвященных данному вопросу книг, число которых не только значительно, но и продолжает расти. Далее – наш рассказ о том, как Китай превратился в капиталистическую страну.

Глава 1 Смерть Мао

9 сентября 1976 года умер Мао Цзэдун, основатель Китайской Народной Республики и председатель Коммунистической партии Китая с 1943 года. В то время страна переживала разгар «культурной революции», которую Мао начал десятилетием ранее[3]. Она была задумана как первая в череде революций, ведущих к обновлению социализма, избавлению его от буржуазных пороков и бюрократической косности[4]. «Культурной революции» предшествовал ряд жестких социально-политических кампаний, развернутых с целью приблизить наступление социалистического рая в Китае. Мао верил, что, невзирая на бедность, Китай совершит «большой скачок вперед» и пойдет «золотой дорогой» коммунизма при одном условии – если его граждане, сплоченные общей идеей и общим делом, направят все свои таланты, всю свою энергию на достижение единой цели[5]. Бескорыстному не знавшему частной собственности китайскому народу предстояло переродиться. Отбросив бремя истории и феодализма, с одной стороны, а с другой – презрев материальные интересы и капиталистические приманки, нация должна была откликнуться на зов социализма и слышать только его. Но глубоко ошибочная идеология и непродуманные революции привели страну не к раю, а к массовому голоду – самому страшному в истории человечества. Более того, ее жители утратили связь с культурными корнями и последними достижениями прогресса[6]. Предприимчивые китайцы быстро превратились в безликие шестеренки социалистической машины.

Это, возможно, не укладывается в сознании, но грандиозные достижения Мао по своим масштабам не уступают бедствиям, которые он навлек на китайский народ. «В конечном счете, – пишет журнал The Economist, – Мао следует признать одним из величайших деятелей в истории человечества. Он разработал стратегию аграрной революции, которая позволила Коммунистической партии Китая захватить власть, опираясь на поддержку крестьянства вопреки учению Маркса. Под его руководством феодальный Китай, разрушенный войной и обескровленный коррупцией, превратился в единое эгалитарное государство, в котором никто не голодал. Мао возродил национальную гордость и веру в то, что, по его словам, Китай сможет „встать на ноги" и стать вровень с величайшими державами»[7]. The Economist серьезно ошибся насчет голода, но так или иначе революция, во главе которой стоял Мао, оказала огромное влияние не только на Китай, но и на весь мир. Ричард Никсон, возобновивший в 1972 году дипломатические отношения Соединенных Штатов с КНР, отзывался о Мао как об «уникальном представителе поколения великих революционеров»[8]. Премьер-министр Пакистана Зульфикар Али Вхутто, последний из иностранных государственных деятелей, кто видел Мао, назвал его «сыном революции, самим ее духом, ритмом и воплощением революционной романтики, главным архитектором нового порядка, потрясшего мир своим великолепием». «Такие люди, как Мао, рождаются раз в столетие», – сказал Вхутто[9].

Мао оставил неоднозначное наследие. После его смерти Китай развивался без стратегического плана, не имея понятия о конечной цели. Никто и не представлял, что спустя три десятилетия Китайская Народная Республика подойдет к своей 60-й годовщине как мощная рыночная экономика. Чтобы понять, какой путь проделал Китай и как он добился столь невероятных перемен, необходимо вернуться к отправной точке – КНР при Мао Цзэдуне.

Успех рыночных реформ после смерти Мао поражает воображение – особенно если учесть, что попытки перестроить социалистическое хозяйство предпринимались в Китае еще при жизни «великого кормчего». В 1958 году Мао собственнолично дал старт смелой кампании по децентрализации экономики и политической системы страны (Wu Jinglian 2005: 46–49; Hu Angang 2008: 244–253). Но решительные попытки Мао уйти от сталинской модели закончились катастрофой «большого скачка» (1958–1961). После краткой передышки и выхода из кризиса в начале 1960-х Мао начал «культурную революцию» (1966–1976), в ходе которой он вновь попытался децентрализовать и экономику, и политическую структуру (Hu Angang 2008: 512–515). Обе попытки провалились.

Китайское правительство рассматривало реформы как продолжение великих начинаний Мао Цзэдуна. 28 марта 1985 года во время встречи с делегацией Либерально-демократической партии Японии Дэн Сяопин впервые назвал экономические реформы в Китае «второй революцией»[10] (первая – та, что осуществлялась под руководством Мао и привела к созданию Китайской Народной Республики). Дэн Сяопин, которого часто называют «архитектором экономических реформ в Китае», позже неоднократно возвращался к этому определению, пока оно не стало частью официальной терминологии, описывающей преобразования в экономике в постмаоистский период. Возможно, отзываясь о реформах как о «второй революции», Дэн Сяопин тем самым признавал, что первая революция потерпела неудачу – хотя она и объединила Китай, дольше века раздираемый войнами и смутами. Но если вторая революция продолжила дело Мао, что именно он не успел завершить? И что ему помешало? В чем видел Дэн Сяопин недостатки первой революции и какие ошибки он хотел исправить?

1

Когда 1 октября 1949 года, выступая на площади Тяньаньмынь, Мао Цзэдун со свойственным ему хунаньским акцентом произнес слова о том, что китайский народ сумел «встать на ноги», всю нацию захлестнули восторг и энтузиазм. Прославленный литературный критик и поэт Ху Фэн, незадолго до того вернувшийся из Гонконга, воспел этот исторический момент[11], написав поэму «Пришло время» из четырех тысяч строк с лишним. После затянувшегося насильственного и постыдного падения династии Цин в 1911 году, после десятилетий разрушительных войн между милитаристами, после страшной японской оккупации, продолжавшейся восемь лет, и кровавой трехлетней гражданской войны Китай наконец стал единым и независимым государством.

Его народ, измученный вековой смутой н военными конфликтами, мечтал о мире, о лучшей доле.

Но стремление к миру и благоденствию заставило Китай ступить на опасный путь. Как и многие другие страны, обретшие независимость после Второй мировой войны, Китай подпал под влияние социализма, идеи которого в ту пору витали в воздухе. Коммунистическая партия Китая (КПК) исповедовала коммунистическую идеологию с 1921 года, когда она была основана при поддержке Коммунистического интернационала с центральным руководством в Москве[12]. Однако для КПК отношения с Советским Союзом всегда были палкой о двух концах[13].

Изначально Москва оказывала предпочтение Китайской национальной партии («Китайский Гоминьдан»), которая превосходила по численности Коммунистическую и возникла раньше ее, будучи основана Сунь Ятсеном в 1919 году как революционная организация. Москва призывала китайских «единоверцев» примкнуть к Гоминьдану, а возглавлявшаяся Сунем партия охотно принимала коммунистов в свои ряды. Но 12 марта 1925 года Оунь Ятсен умер, и его преемник Чан Кайши усомнился в том, что Гоминьдану следует налаживать сотрудничество с Коммунистической партией. Менее чем за два года до описываемых событий Чан Кайши провел в Москве три месяца, изучая советскую систему. Он встречался с Л.Д. Троцким и другими советскими государственными деятелями и в результате пришел к выводу, что советская модель его стране не подходит[14]. В 1927 году, укрепляя власть в Гоминьдане, он начал борьбу с коммунистами. Спустя год было учреждено Национальное правительство в Нанкине, что вынудило Коммунистическую партию уйти в подполье. Москва посоветовала коммунистам взяться за организацию массовых выступлений в китайских городах – в соответствии с учением Маркса и большевистской практикой. Однако эта стратегия оказалась равносильна самоубийству, поскольку города в Китае охранялись правительственными войсками. КПК выжила в отдельных «советских» – находившихся под контролем коммунистических вооруженных формирований – районах далеко в горах, куда не могла проникнуть Национально-революционная армия. В октябре 1934 года войска коммунистов потеряли один из крупнейших, дольше всех продержавшихся районов в провинции Цзянси. Командовал ими Отто Враун (известный Ли Дэ) – военный советник, направленный в Китай Исполкомом Коминтерна и занявший руководящую должность в КПК[15]. Оставшиеся в живых коммунисты вынуждены были отступить. Целый год они продвигались с юга на север – через тщательно охранявшиеся гоминьдановцами области, через территории, которыми управляли враждебные этнические меньшинства или милитаристы, через горы, снега и зыбкие травяные болота, куда редко ступала нога человека. Когда в октябре 1935-го они дошли до провинции Шэньси, Мао Цзэдун быстро окрестил поход «Великим»[16]. Год спустя к войску под командованием Мао присоединились еще две части Красной армии. Вслед за этим коммунисты заняли Яньань – старинный обветшалый город на севере Шэньси – и превратили его в свой административный центр. Яньань стал символом надежды для многих прогрессивно мыслящих китайских студентов и западных интеллектуалов, сочувствовавших коммунистическим идеям. Яньань оставался столицей китайской революции до 1948 года[17].

Именно во время Великого похода – в январе 1935 года после совещания в городе Цзуньи – Мао Цзэдун возглавил Коммунистическую партию Китая, потеснив Отто Врауна, проигравшего сражение Гоминьдану. Хотя Мао стал вождем КПК, советскому руководству он никогда не нравился. Так, Сталин называл его «пещерным марксистом»[18], поскольку в Яньане коммунисты жили в пещерах.

С Великого похода началось перерождение Коммунистической партии Китая в собственно китайскую партию, независимую от Москвы[19]. Мао Цзэдун редко бросал прямой вызов CCCF, однако с его выдвижением Коминтерн больше не мог диктовать КПК, что ей делать. Во время Великого похода Красная армия потеряла более 90 % состава, но выжившие бойцы были преданы делу коммунизма, исполнены решимости и настроены на победу; позже они станут верными солдатами революции[20]. Кроме того, на севере Китая коммунистам было гораздо легче найти сторонников. Если до Великого похода им приходилось сражаться в отдаленных, малонаселенных горных районах на юге страны, то после марша, уже на севере, коммунисты, успешно конкурируя с соратниками Чан Кайши, расширили свою политическую базу. Они вели пропаганду среди населения и с легкостью пополняли свои ряды. Близость границы позволяла наладить связь с советскими коммунистами и заручиться их поддержкой. К тому же на севере действовали милитаристы, а значит, правительственные войска не играли здесь доминирующей роли. Но главное, вторжение Японии в Китай заставило правительство Чан Кайщи перейти в оборону, а позже – бежать из Нанкина, так что коммунисты получили возможность усилить свои военные и политические позиции. После капитуляции Японии в 1945 году Чан Кайши обнаружил, что бывший соперник окреп и гораздо лучше прежнего готов к гражданской войне, которая не заставила себя ждать. Гоминьдановское правительство было поражено коррупцией, армия утратила боевой дух, экономика находилась в плачевном состоянии, и через три года Чан Кайши потерпел окончательное поражение и бежал на Тайвань, оставив материковую часть Мао Цзэдуну

Отношения между Коммунистической партией Китая и Москвой не менялись вплоть до создания Китайской Народной Республики в 1949 году. После этого Сталин уже не мог ни игнорировать Мао Цзэдуна, ни вбивать к собственной выгоде клин между китайскими коммунистами и Гоминьданом. Не прошло и двух месяцев с момента образования КНР, как Мао поспешил отправиться в свою первую заграничную поездку. В середине декабря 1949 года он прибыл в Москву[21]. Там, в первый и последний раз в жизни, Мао встретился со Сталиным – человеком, который еще недавно не желал признавать в нем главу КПК, предпочитая работать с Чан Кайши. Предчувствуя скорое окончание гражданской войны, понимая, что экономика лежит в руинах, а международное сообщество настроено недружелюбно, Мао Цзэдун стремился обрести политического и военного союзника[22]. Ради этого он и приехал в Москву, однако принимающая сторона встретила его без особого энтузиазма. Хотя во время первой встречи с Мао Сталин сделал жест примирения, китайский лидер провел в Москве два месяца, пытаясь убедить советское руководство установить дипломатические отношения с Пекином. В конце концов Сталин смягчился, и 14 февраля 1950 года стороны заключили Договор о дружбе, союзе и взаимной помощи. Мао Цзэдун вернулся в Китай, торжествуя. Возможно, он еще не осознал, что в обмен на договор ему предстоит копировать опыт сталинизма, от влияния которого он будет пытаться освободиться до конца жизни.

Тем не менее за первые три года своего существования (1949–1952) Китайская Народная Республика быстро восстановила порядок, опираясь на дисциплинированных, сознательных чиновников и сильную смешанную экономику. Китай переживал период стремительного экономического подъема, несмотря на спровоцировавшую всплеск ненависти и насилия аграрную реформу, в ходе которой новые власти усиленно разжигали классовую борьбу в деревне. Однако дальнейшему восстановлению экономики препятствовала коммунистическая доктрина – неизбежное следствие того, что КПК играла ведущую роль в революции, породившей Китайскую Народную Республику. Китай продвигался по пути социализма, и за первую пятилетку (1953–1957), план которой был разработан по советскому образцу и выполнен с помощью Москвы, руководство страны узнало на практике, как, обладая полнотой централизованной власти, можно мобилизовать ресурсы и добиться быстрого роста экономики[23]. Однако коллективизация привязала крестьян к земле, а рабочих – к коммунам, разом покончив с расцветом свободного предпринимательства в городах и сельской местности. В последующие годы фатальные недостатки плановой экономики – отсутствие стимулов и безынициативность на низших ступенях социальной пирамиды, нехватка информации и неподотчетность обществу на высших – усугубились неизбежными ошибками в управлении новой всеобъемлющей социальной системой, а также завистью и соперничеством в борьбе за власть как в самом Китае, так и на международной арене.

Самое печальное, что слепое следование иностранной теории превратило последнюю в окаменелую догму, которую китайское руководство принимало безоговорочно как панацею от всех бед. Даже такой своевольный и независимый политик, как Мао Цзэдун, попался в эту ловушку, поверив, что коммунизм – единственный способ даровать Китаю мир и процветание. Безусловная приверженность коммунизму, а в более поздний период – самоидентификация с ним постепенно превратили Коммунистическую партию Китая из проводника идеологии в ее заложницу. В то же время коммунизм переродился из средства достижения благоденствия в высшую, не подлежащую обсуждению цель[24]. Это двойное самоотчуждение затянуло КПК вместе со всем китайским народом в темный тоннель закрытой идеологической системы. Только после смерти Мао Цзэдуна Коммунистическая партия, выбросившая за борт все китайские традиции в стремлении приобщиться к марксизму, вновь обратилась к конфуцианскому прагматизму с его практикой поиска истины в фактах.

Как гласит китайская пословица, тощий верблюд все равно больше лошади. Ни трагедия «большого скачка», в результате которой миллионы китайских крестьян умерли от голода, ни катастрофа «культурной революции» не смогли полностью разрушить заложенную при Мао экономическую инфраструктуру. Эта инфраструктура и стала основой для реформ после смерти «великого кормчего».

В академической среде продолжаются споры о том, как оценивать достижения Китая в области экономики во времена Мао Цзэдуна[25]. Принято считать, что экономические реформы в Китае стали возможны благодаря полному отказу от наследия Мао. Один автор даже назвал их «великим поворотом назад» (Hinton 1990). К чести ревизионистов, они выявили скрытую или не принимаемую во внимание преемственность между экономикой времен Мао и дальнейшими реформами. Этот подход позволил по достоинству оценить успехи китайской экономики в годы председательства Мао (см., например: Meisner 1999; Hu Angang 2008; Bramall 2009). Тем не менее существует огромный разрыв между реальными достижениями и тем, что Мао обещал рабочим и крестьянам в случае победы социализма. Когда Мао Цзэдун лежал на смертном одре, размышляя о судьбе «культурной революции» и о возможном преемнике, высокий моральный дух китайского общества ослаб, присущие ему динамизм и бурлящая энергия стали угасать, ясное видение социализма померкло. Хотя подавляющее большинство китайцев, казалось, смирились с бездеятельностью и впали в апатию, в глубине души они чувствовали разочарование. Китайцы не могли самостоятельно сформулировать новые идеи, но готовы были прислушаться к тем, кто их предложит. Л думающие люди – среди правящего класса и не только – все чаще задавались вопросом: «Если это не тот Китай, за который мы сражались вместе с нашими соратниками, то каким он должен быть?»

2

Удивительной особенностью социализма – как преимуществом, так и (при дурном управлении) роковым недостатком – по иронии является изначально присущий ему антипопулизм. Если демократическое государство вынуждено прислушиваться к среднему избирателю, то социалистическое правительство, напротив, порой игнорирует интересы большинства и даже вредит им, часто оправдывая свои действия громкими, но пустыми лозунгами. Свой классический труд «Экономическая теория контроля» (1944), написанный в защиту социалистической экономики, Абба Лернер начал с утверждения: «Основополагающая цель социализма заключается не в отмене частной собственности, а, скорее, в расширении границ демократии» (Lerner 1944: 1). Китайский социализм во времена Мао не отвечал этому определению. Крупнейшим социальным классом в КНР было крестьянство, составлявшее в ту пору более 80 % населения. Однако именно крестьяне больше всех пострадали от коллективизации. В 1953 году Китай перешел на систему централизованных заготовок сельскохозяйственной продукции, что позволило правительству субсидировать индустриализацию[26]. Введение системы хукоу (регистрации домохозяйств) в 1958 году в значительной степени ограничило мобильность населения и в первую очередь миграцию из деревни в город[27]. Обе эти меры сильно ударили по крестьянству. Единственной популистской программой Коммунистической партии Китая стала кратковременная аграрная реформа (1947–1952), в ходе которой земли, конфискованные у богатых помещиков, передавались бедным крестьянам в обмен на политическую поддержку нового режима[28]. Тем не менее практически сразу же после завершения аграрной реформы правительство приступило к процессу коллективизации. Крестьяне потеряли свои земли: их наделы отошли сначала сельским кооперативам, а затем коммунам. В 1956 году Мао радостно заговорил о «приливной волне социализма в китайской деревне»[29]. Однако во времена «большого скачка» от голода умерли от 30 до 40 миллионов китайцев – в основном в сельской местности. Хотя в последующие годы сельское хозяйство страны представляло собой более упорядоченную картину благодаря системе коммун, одно оставалось неизменным – повсеместный голод. Как заметил Ян Цзшпэн, старший корреспондент государственного информационного агентства «Оиньхуа», с тех пор как в Китае ввели централизованную заготовку зерна, большинство крестьян «никогда не ели досыта» (Tang Jisheng 1998: 17). В результате различных социально-экономических кампаний с явным антикрестьянским уклоном две трети крестьян в 1978 году имели меньший доход, чем в 1950-х; у одной трети уровень дохода оказался даже ниже, чем в 1930-х годах перед вторжением Японии в Китай (Tang Jisheng 2004: 40).

Голодные, недовольные, но бесправные крестьяне не слишком беспокоили правительство, несмотря на их колоссальную численность. Однако в самом центре китайского общества находилась еще одна социальная группа, которая была разочарована проводимой Мао политикой ничуть не меньше крестьян, а может быть, и больше. Ветераны Красной армии и старые партийцы один за другим становились жертвами «чисток» в ходе многочисленных политических кампаний. Немало опальных партийцев пострадали вследствие борьбы за власть, которую они вели с Мао Цзэдуном или с его приближенными, действовавшими от лица своего патрона в собственных интересах. Некоторые имели достаточно смелости, чтобы высказывать мнение, противоречившее позиции Мао; кто-то даже лично вступал с ним в спор; отдельные кампании, инициированные Мао, оказывались столь невероятны, что любому независимо мыслящему человеку было, по видимости, крайне сложно удержаться от заявления о своем несогласии. Поскольку терпимость не входила в круг почитаемых Мао добродетелей, а в эпоху диктатуры пролетариата и вовсе находилась под запретом, в Китае были выявлены миллионы «правых уклонистов» и «агентов капитализма».

Лю Шаоци, бывший вторым человеком в партии после Мао Цзэдуна в 1949 году и занимавший пост председателя КНР в начале «культурной революции», был заклеймен как «сторонник капитализма номер один»[30] и не смог ничего сказать в свою защиту. «Номером два» оказался не кто иной, как Дэн Сяопин, в ту пору – генеральный секретарь Центрального комитета КПК (после смерти Мао Цзэдуна он вновь появится на политической арене, чтобы стать инициатором рыночных реформ в стране)[31]. Стоя перед толпой хунвейбинов, готовых расправиться с любыми врагами социализма, Лю Шаоци держал в руках Конституцию: он надеялся защитить свои права, но все было напрасно. Его отстранили от работы, поместили под домашний арест, а затем тайно вывезли из Пекина и бросили в тюрьму без суда и следствия. 12 ноября 1969 года Лю, лишенный какой-либо медицинской помощи, умер после очередных издевательств в тюрьме провинции Хэнань – в полном одиночестве и под чужим именем.

Чжу Жунцзи, будущего премьера Госсовета Китайской Народной Республики (1998–2003), объявили правым уклонистом и уволили из Госплана КНР в 1958 году за критику политики «большого скачка»[32]. В 1962-м Чжу был восстановлен в должности, чтобы в 1970 году, во время «культурной революции», снова подпасть под «чистку». Следующие пять лет он провел в ссылке в деревне и был реабилитирован только в 1978-м.

В ходе «культурной революции» погибли многие представители партийной верхушки. Шестеро из десяти китайских маршалов (высший чин в Народно-освободительной армии Китая) были убиты, в том числе Пэн Дэхуай – первый министр обороны КНР (1954–1959). Пережившие «чистки» коммунисты не хотели, чтобы страна продолжала идти политическим курсом Мао Цзэдуна. Они были свидетелями того, как рушатся внушенные идеологией надежды, а потому имели все основания отстаивать правоуклонистские, капиталистические или иные взгляды, столь резко осуждаемые и отвергаемые Мао. Они рисковали жизнью, когда вступали в Коммунистическую партию, чтобы даровать китайскому народу мир и благоденствие; когда умер Мао Цзэдун, они почувствовали, что появился шанс осуществить мечту. Китай потратил 20 лет на политические кампании и классовую борьбу, и теперь настала пора снова заняться экономикой. В один из первых своих визитов в Китай в начале 1980-х годов Стивен Чунг встретился в Центральной партийной школе КПК в Пекине с группой правительственных чиновников. Обратившись к ним с призывом: «Вы устроили в стране настоящий бедлам. Пора наводить порядок», экономист, к своему удивлению, встретил горячее одобрение аудитории[33].

3

Ни одна другая часть общества не перенесла столько унижений и не пострадала столь сильно в период правления Мао Цзэдуна, как интеллигенция. В императорском Китае интеллигенция – в высшей степени меритократическая, но при этом открытая группа, члены которой сдавали экзамен на пригодность к государственной службе, – входила в правящий класс. Однако преданность социалистическим идеям и радикальный антитрадиционализм Коммунистической партии Китая осложнили отношения между новым правительством и наиболее образованными членами общества. Личностные особенности Мао Цзэдуна лишь усугубили проблему[34]. Талантливый самоучка с дерзким и гордым умом, страстный любитель чтения, Мао никогда не скрывал своего недоверия к формальному образованию. В 18 лет он бросил среднюю школу и большую часть последующих шести месяцев провел в библиотеке провинции, одну за другой читая книги из самостоятельно составленного списка[35]. В 24 года Мао перебрался в Пекин и устроился ассистентом в библиотеку Пекинского университета: он выдавал газеты и журналы в читальном зале, где работали университетские преподаватели. Любопытный библиотекарь не стеснялся задавать вопросы и пользовался малейшей возможностью поговорить с теми, кого обслуживал. Лишь немногие из его собеседников проявляли уважение к молодому человеку, с трудом изъяснявшемуся на стандартном мандаринском диалекте. Неудачный опыт общения с университетскими преподавателями оставил неприятный осадок, внушив Мао недоверие к китайским интеллектуалам и системе формального образования, которую они представляли[36]. В зрелые годы Мао пришлось бороться за власть с Ван Мином и другими коммунистами, изучавшими марксизм в Советском Союзе, и это только усилило его презрение и неприязнь к академической науке и тем, кто ее олицетворяет, – современным интеллектуалам.

Когда была основана Китайская Народная Республика, значительная часть образованной элиты предпочла остаться на материке – не столько из-за веры в марксизм, сколько из-за разочарования в спасающемся бегством, подверженном коррупции Национальном правительстве[37]. Некоторые китайские ученые, получившие образование на Западе, вернулись в только что образованную Народную Республику. В их числе был директор-основатель Лаборатории реактивного движения при Калифорнийском технологическом институте Нянь Сюэсэнь, впоследствии ставший отцом китайских ракетостроения и космонавтики[38]. Тем не менее отношения между Коммунистической партией и интеллигенцией не складывались с самого начала[39].

На протяжении долгих веков Китай находился под влиянием конфуцианства. Образованная элита занимала господствующее, привилегированное положение[40]. Ее представители – интерпретаторы и проводники конфуцианских идей – играли решающую роль в легитимации политического порядка и сохранении нравственных ориентиров в обществе. Как государственные служащие они непосредственно осуществляли политические полномочия в императорском суде, служа институциональным противовесом монаршей власти. Кроме того, образованные китайцы составляли ядро так называемой нетитулованной аристократии, которая предоставляла общественные блага и поддерживала общественный порядок в подчиненных уездам местностях, на которые не распространялась напрямую централизованная императорская власть. Однако при социализме все эти функции перешли к Коммунистической партии[41].

Взяв на вооружение социализм и провозгласив его всемогущим и непогрешимым учением, Мао Цзэдун отвел интеллигенции весьма скромное место в китайском обществе. Но наладить с ней сотрудничество новое правительство пыталось с самого начала, поскольку понимало, какой значительный вклад в восстановление экономики могут внести интеллектуалы. Те же чувствовали себя ущербными и пристыженными, приветствуя Мао во главе Народно-освободительной армии в Пекине после окончания войны[42]. Рядом с освободителями многие из них остро переживали свое бессилие и вину за то, что не принимали участия в национальном освобождении и революционных боях. Это настроение они пытались преодолеть, целиком отдав себя восстановлению народного хозяйства в послевоенный период. Поэтому часто интеллектуалы слишком поспешно шли на контакт с новым правительством, отказываясь от независимых суждений. Большинство из них стали ярыми приверженцами социализма. Мало кто осмеливался мыслить независимо, как Лян Шумин – китайский философ и лидер Движения аграрной реконструкции в начале XX столетия, который в 1953 году публично раскритиковал новую экономическую политику Мао[43]. Чэнь Инькэ, один из талантливейших китайских историков XX века, придерживался принципа интеллектуальной независимости, который он замечательно определил как «мысли о свободе, дух независимости». Будучи профессором Чжуншаньского университета в Гуанчжоу, Чэнь отказался переехать в Пекин, чтобы возглавить там Институт исторических исследований при Китайской академии наук[44]. Еще одним видным диссидентом был Ху Фэн, объявленный правым уклонистом еще в 1955-м – за то, что выступал за свободу творчества и независимость писательского труда от классовой идеологии[45]. Но эти немногие смелые умы не могли серьезно помешать победному шествию социализма.

Долго копившаяся напряженность между образованной элитой и коммунистическим правительством в конце концов прорвалась наружу: партия начала борьбу с правыми уклонистами[46]. К концу 1956 года на смену экономике смешанного типа пришел социализм. Отказ от частной собственности и концентрация политической власти вскоре показали, что сверхцентрализованная система управления имеет множество недостатков. Весной 1957 года Мао решил провести кампанию, направленную на выявление и устранение допущенных партией ошибок. Интеллигенцию просили поделиться критическими соображениями, а также мыслями о том, как улучшить работу партии и правительства. Но Мао оказался не готов услышать то, о чем сам спросил. Хотя большинство высказавших свое мнение хотели помочь коммунистам исправить недочеты в работе, некоторые из них ставили под вопрос легитимность власти КПК и даже лидерство Мао Цзэдуна. Оскорбленный и встревоженный, Мао обрушился на порицателей, заклеймив их как правых уклонистов. Кампания по устранению недостатков в партийной работе быстро превратилась в борьбу с критиками КПК, которая имела печальные последствия как для самой партии, так и для интеллигенции. Последняя была официально объявлена «классовым врагом» коммунистического режима. В результате наиболее просвещенным представителям китайского общества, практически не занятым в производстве, было отказано в праве участвовать в построении социализма. Коммунистическая партия использовала ярлык «правый уклонист» как удобное могущественное оружие против всех, кто осмеливался отойти от официальной партийной линии или позволял себе ее критиковать. Спустя многие годы – в 1997-м – Во Ибо написал, что «за 20 лет, прошедших с начала кампании против правых уклонистов до Третьего пленума ЦК КПК 11-го созыва (1978), в Китае исчезла „кипучая политическая жизнь", по выражению председателя Мао» (Во Tibo 1997: 438–439). Говоря более определенно, Мао был единственным человеком в КПК, кто имел право голоса и озвучивал линию партии. Иные точки зрения не допускались.

В поворотный момент истории, когда КПК из революционной партии трансформировалась в правящую и начинала строить на пепелище новый Китай, в стране была ликвидирована самая просвещенная часть общества. Вследствие этого самоубийственного шага Китай утратил связь со своими культурными корнями, а также лишился доступа к последним достижениям науки и техники. Под знаменем всеведущей идеологии социалистическое государство проникло в жизнь общества настолько глубоко, насколько это не удавалось ни одному китайскому правителю. Конфуцианский моральный кодекс и традиционный общественный порядок оказались дискредитированы, и у китайцев не осталось практически ничего, чтобы противостоять давлению со стороны государства, – ни внешних общественных факторов, ни внутренней моральной дисциплины. При этом у Коммунистической партии Китая, одержавшей множество побед, но еще очень молодой, не было времени создавать систему институциональных сдержек и противовесов. Под руководством несговорчивого и все более самоуверенного лидера КПК превращалась в неукротимого политического Франкенштейна.

4

Хотя Мао покончил с идейным многообразием, монополизировав идеологическую сферу, он никогда не выступал за централизованное управление. В отличие от Ленина и Сталина, считавших централизацию государственной власти в политической и экономической сферах необходимым условием построения социализма, Мао на протяжении всей своей жизни с ней боролся. Двадцатилетний опыт партизанской войны убедил его в том, что нельзя класть все яйца в одну корзину, – независимо от того, кто присматривает за этой корзиной. Во времена восхождения к власти Коммунистическая партия Китая состояла из множества разрозненных фракций, которые в одиночку боролись за выживание, почти не пересекались друг с другом и лишь периодически связывались с Центральным комитетом. Сочетание центрального командования и местного самоуправления прекрасно себя зарекомендовало.

Даже после образования КНР Мао Цзэдун за редким исключением жил в постоянном ожидании войны. В 1950-х угроза исходила от Тайваня, который поддерживали Соединенные Штаты Америки. Однако из-за разрыва китайско-советских отношений в конце 1950-х – начале 1960-х годов Китай вместо Тайваня на юге стал опасаться гораздо более грозного противника на севере – Советского Союза. Отношения Пекина с СССР ухудшились после того, как 5 марта 1956 года[47] Н.С. Хрущев зачитал секретный доклад, в котором он разоблачил все ужасы сталинского режима и культ личности Сталина. Доклад вызвал недовольство китайского руководства, поскольку Сталина в Китае чтили как вождя мирового коммунистического движения: по всей стране его портреты висели рядом с портретами Маркса, Энгельса, Ленина и Мао. Мао вместе с другими видными китайскими коммунистами счел критику Сталина со стороны Хрущева злокозненными нападками на социализм. В последующие годы соперничество между Мао и Хрущевым в борьбе за лидерство в социалистическом лагере, различия в их взглядах на отношения капитализма и социализма, а также территориальные споры Китая и СССР привели к окончательному разрыву между Пекином и Москвой[48]. Напряженность возрастала, антагонизм усиливался; кульминацией конфликта стали столкновения на северо-восточной границе Китая в 1969-м.

Едва ли не постоянное ощущение угрозы иностранного вторжения оказало большое влияние на внутреннюю экономическую политику Китая времен Мао. Ежечасная готовность к боевым действиям отвечала мировоззрению Мао Цзэдуна, сформировавшемуся в военное время. Она стала мощным сдерживающим фактором централизации. Если в ленинском понимании экономика представляла собой одну большую корпорацию, Мао воспринимал ее как множество самостоятельных более или менее однородных единиц. Для Мао коммуна была ячейкой общества, максимально приближенной к идеалу. Каждая коммуна выполняла весь комплекс экономических и социальных функций, будучи одновременно и сельскохозяйственным кооперативом, и производственным объединением, и военной бригадой – с детским садом, школой, а также с больницей, где пациентов принимали босоногие доктора. Коммуны существовали независимо друг от друга, горизонтальные связи между ними практически отсутствовали. Таким образом, при Мао Китай не имел социальной экономики, то есть национальной экономики как интегрированной, взаимосвязанной системы, управляемой рынком и/или центральным правительством.

При Мао Цзэдуне централизация все же имела место, но очень недолго. Политико-экономическая система, утвердившаяся в результате перехода к социализму (1952–1956), была более централизованной, чем любая другая в истории Китая. Однако Мао быстро понял, насколько серьезны проблемы, связанные с централизованным управлением. В апреле 1956-го Мао выступил с докладом «О десяти важнейших взаимоотношениях», в котором указал на «крайнюю важность» гармоничных отношений между государством, производственными единицами (фабриками в городах, коммунами в деревнях) и рабочими/крестьянами, а также между центральным и местным руководством (Мао Zedong 1967–1977 V: 284–307). О последнем Мао писал:

Полагаю, будет неверным отдать все управление центральным„провинциальным или городским властям, не оставив фабрикам никаких полномочий, никакого пространства для самостоятельных действий, никаких привилегий. У нас недостаточно опыта, чтобы делить власть и доходы между центральным руководством, провинциальными или городскими органами и фабриками. Лам следует изучить этот вопрос. Что принципиально важмо, централизация и автономия представляют собой единство противоположностей, поэтому нужны и централизация, и автономия (Ibid., 290).

В завершающей части доклада говорилось:

Одним словом, надо принимать во внимание не одну, а обе стороны, о чем бы, ни гала речь – о государстве и фабрике, государстве и рабочем, фабрике и рабочем, государстве и кооперативе, государстве и крестьянине, кооперативе и крестьянине. Учитывание только одной стороны, какой бы она ни была, вредит делу социализма и диктатуре пролетариата (Ibid., 291).

Рассуждая о взаимоотношениях между центральными и местными органами власти, Мао предупреждал:

Наша территория столь обширна, нате население столь многочисленно, а условия жизни столь суровы, что будет гораздо лучше, если инициатива будет исходить как от центрального правительства, так и от местных властей, а не проистекать из одного источника. Мы не должны следовать примеру Советского Союза, который сконцентрировал всю власть в центре, сковав местные органы по рукам и ногам и лишив их права действовать самостоятельно (Ibid., 292).

В том же докладе Мао писал:

Чтобы, построить могущественное социалистическое государство, необходимо сильное, сплоченное центральное руководство, единая система планирования и общая дисциплина для всей страны; нарушение этого единства непозволительно. В то же время следует в полную силу задействовать инициативу местных органов власти, чтобы каждый из них смог раскрыть свою индивидуальность, порожденную местными условиями (Ibid., 294).

В конце доклада Мао пишет о проблемах централизации на всех уровнях административной иерархии, не ограничиваясь центральным правительством:

Нейтральные органы власти должны позаботиться, о том, чтобы, предоставить провинциям и городам возможность проявить инициативу; последние в свою очередь должны так же поступить с округами, уездами, районами и волостями; ни в коем случае нельзя надевать смирительную рубашку на низшие органы власти. Разумеется, товарищи, работающие на низших уровнях властной иерархии, должны быть проинформированы о том, где нужна, централизация; они не вправе поступать так, как им заблагорассудится. Одним словом, централизация должна, внедряться по мере возможности и, в силу необходимости, в противном случае она недопустима. Провинции, города, округа, уезды, районы и волости должны, сохранять независимость и бороться за свои права. Борьба за них – в интересах всей нации, а не отдельного населенного пункта; эту борьбу нельзя считать проявлением местничества или неуместными притязаниями на независимость (Ibid.).

Глубокое недоверие к централизованной власти заставило Мао предпринять первую попытку реформировать экономику, вследствие которой Китай отошел от ортодоксальной модели социализма, сложившейся при Сталине. Предложение о реформе прозвучало на Третьем пленуме ЦК КПК 8-го созыва в октябре 1957 года, осуществить ее надлежало в 1958-м (Wu Jinglian 2005: 43–57; Во Tibo 1997: 548–565). Основным пунктом реформы было перераспределение власти в пользу органов местного управления. В результате местные власти получили больше автономии в планировании экономики, распределении ресурсов, бюджетной и налоговой политике, управлении кадрами. Кроме того, им поручили руководить большинством государственных предприятий. Около 88 % государственных компаний, подчиняющихся центральным министерствам и ведомствам, было передано органам местного управления (Hu Angang 2008: 250).

Меры по децентрализации дали неожиданный эффект: Мао получил возможность обращаться к провинциальным органам власти напрямую, минуя бюрократов в столичных министерствах. Местные власти в Шанхае, Оычуани и Хубэе оказались особо восприимчивы к идеям и политике «великого кормчего». В то же время органы местного управления, получив право самостоятельно распоряжаться экономикой на местах, лишь в незначительной степени несли ответственность за последствия принятых ими решений. Притом что Мао призывал к скорейшему развитию экономики, местные власти получили хорошие возможности для «большого скачка вперед».

5

В ретроспективе «большой скачок» предстает как рукотворная трагедия[49], которая отнюдь не грянула как гром среди ясного неба. За редким исключением (в качестве примера можно привести Чэнь Юня) китайские руководители, особенно в первое время, не в меньшей степени, чем Мао, зажглись идеей «большого скачка» (Во Tibo 1997: 478–510). Мао был страстным реформатором и неустрашимым генералом, и предложенный им курс обрел многочисленных сторонников и значительную – сверх ожидания – поддержку среди управленцев, получивших должности в результате проведенной «великим кормчим» децентрализации.

Китайское руководство, и в первую очередь Мао, с радостным удивлением наблюдало за успехами экономики после образования КНР. Мао и его соратники видели, как быстро восстанавливается народное хозяйство и как плавно страна переходит к социализму – вопреки участию в Корейской войне и полному отсутствию опыта в сфере экономического управления. Успех придал им смелости; излишняя самонадеянность подтолкнула к выводу о том, что единственная преграда на пути к дальнейшим достижениям – это скудость воображения. 27 августа 1958 года People's Daily [ «Жэньминь Жибао»] опубликовала статью «Земля отдаст столько зерна, сколько мы осмелимся взять». Заголовок быстро превратился в популярный лозунг; его использовали по всему Китаю, чтобы мотивировать крестьян, как будто не было страшного закона об изъятии у них добавочного продукта[50].

Крестьян призывали совершить прыжок в коммунизм. О завершением коллективизации китайское руководство сочло, что коммунистическая утопия близка к воплощению, осталось только убедить в этом крестьянство. Сельские кооперативы постепенно уступили место коммунам, способным, как считалось, обеспечить быстрый переход к коммунизму. У крестьянских хозяйств изымали все имущество и передавали в общее пользование. В 1958 году повсюду в Китае стали появляться общественные столовые – блестящая идея, имевшая самые пагубные последствия (Luo Pinghan 2001). Эти столовые должны были сэкономить крестьянам время на обработку земли и облегчить координацию сельскохозяйственных работ, однако их провозгласили прообразом коммунизма. Зерно больше не распределяли по домохозяйствам, а передавали все запасы в общественные столовые, где крестьянам разрешали есть в любое время и столько, сколько хочется. Неудивительно, что селяне объедались, словно в последний раз в жизни. Пусть ненадолго, общественная столовая стала для китайских крестьян символом коммунистического рая.

Привлекательность коммунизма и уверенность в его экономическом потенциале во многом подкреплялись тем, что осенью 1958-го местные власти прибегали к припискам, отчитываясь перед Пекином о собранном урожае (Ibid., 61–65). В условиях децентрализации управления и при отсутствии должного контроля местные администрации наперегонки фабриковали фальшивые отчеты. Одна за другой они рапортовали о рекордных урожаях зерна. 18 сентября 1958 года «Жэньминь Жибао» сообщила, что средний урожай зерновых с одного му земли (660 кв. м) в провинции Гуанси составил 65 тысяч килограммов (реалистичная оценка – менее 500 килограммов)[51]. Во всех органах власти на местах знали правду, но мало кто решался нарушить «традицию». Чиновники считали, что докладывать Пекину надо ровно то, что там хотели услышать. Они боялись разочаровать столичные власти, чтобы не лишиться постов, – особенно после кампании против правых уклонистов. К тому времени эта компания уже уничтожила большую часть партийцев, способных выступить с критикой «большого скачка».

Вдобавок ко всему прочему все газеты и средства массовой информации находились под строгим контролем государства, а потому несогласные – если таковые еще оставались – не имели шанса высказаться. В то же время ввиду отсутствия независимых источников информации китайцы привыкли верить всему, что передавали подконтрольные государству СМИ. 16 июня 1958 года самый знаменитый и наиболее авторитетный китайский ученый Цянь Оюэсэнь опубликовал в газете China Youth («Чжунго Цинняньбао»] статью, в которой говорилось, что теоретически с одного му земли можно снимать до 25 тысяч килограммов риса или пшеницы, поскольку растения усваивают 30 % получаемой ими солнечной энергии[52]. Статья особо не обсуждалась, и Мао Цзэдун воспринял ее как теоретическое доказательство целесообразности «большого скачка» в сельском хозяйстве.

Строго контролируемые СМИ замалчивали иные точки зрения, так что Пекин пал жертвой собственного вмешательства в дела печати. Министерство сельского хозяйства, наивно принимая на веру поступавшие с мест сообщения о необычайно высоких урожаях, выступило с прогнозом, согласно которому производство зерновых в 1958 году должно было повыситься почти на 70 %. Мао Цзэдун вместе с другими представителями центрального аппарата поверил, что пора задуматься о хранении и реализации избытков зерна (Sun Jian 1992: 244). Неудивительно, что в 1958 году у крестьян изъяли больше зерна, чем раньше, а в 1959-м – еще больше. Экспорт зерновых вырос с 1,93 миллиона тонн в 1957 году до 2,66 миллиона в 1958-м, 4,16 миллиона в 1959-м и 2,65 миллиона в 1960-м – прежде чем в 1961 году Китай перешел к импорту. В 1959 году Мао объявил, что производство зерновых в Китае достигло 375 миллионов тонн, однако в действительности было собрано около 170 миллионов (Ibid.). Как это ни абсурдно, Китай агрессивно наращивал экспорт зерна в то самое время, когда миллионы крестьян умирали от голода.

Еще одним трагическим обстоятельством стало движение за повсеместную выплавку стали в кустарных доменных печах – пожалуй, самое памятное начинание эпохи «большого скачка», которое привело к резкому сокращению производства зерновых, а следовательно, к росту смертности в пораженных голодом местностях. В ноябре 1957 года Мао отправился в Москву во второй и последний раз, чтобы принять участие в празднованиях, посвященных 40-летию Великой Октябрьской революции. Лидеры всех социалистических стран с огромным почтением относились к Мао – самому старшему, самому харизматичному из коммунистических вождей. Даже официальный хозяин торжества, Н.О. Хрущев, которого нельзя было упрекнуть в излишней скромности, демонстрировал уважение к китайскому гостю. Однако Мао стеснялся и даже стыдился отсталости китайской экономики, ее аграрного характера. Китай был бы политическим гигантом, если бы с экономической точки зрения не оставался карликом. Требовалось предпринять срочные шаги, чтобы экономика страны дотянулась до ее политического статуса. В те времена уровень производства стали считали надежным показателем индустриализации. И после того как Хрущев заявил, что через 15 лет ОООР обгонит Соединенные Штаты по выплавке стали, Мао возвестил в своей речи, что через 15 лет Китай будет производить больше стали, чем Великобритания – вторая по величине капиталистическая экономика (Во Tibo 1997: 466–489; Lin Tunhui 2008: 12).

Оверхамбициозные планы не соответствовали уровню развития производственных мощностей в Китае. Когда выяснилось, что имеющиеся доменные печи не справляются с планом, весь Китай был брошен на «борьбу за сталь». Фабричные рабочие, школьные учителя, полеводческие бригады в деревне – все превратились в сталеваров. Даже в страду крестьяне плавили сталь в дворовых доменных печах, пока зерно гнило на полях. Немудрено, что по большей части эта сталь оказывалась непригодна для использования. Но главное в том, что кустарное производство стали привело к абсолютно неверному использованию рабочей силы. В недавнем исследовании говорится, что отвлечение ресурсов от земледелия стало основной причиной сокращения производства зерновых в 1958–1961 годах (Li Wei, Dennis Tao Tang 2005).

Получив первые сообщения о голоде в провинции Хэнань, убоявшиеся наказания местные власти сделали все возможное, чтобы скрыть этот факт, – и упустили момент, когда еще можно было попытаться исправить ситуацию. К тому же прикрепленные к земле крестьяне не могли уйти из деревни, даже если им угрожала голодная смерть. Массовый исход сельского населения был бы воспринят как свидетельство некомпетентности местных органов власти. Кроме того, ликвидация частной торговли означала невозможность поставок зерна в районы, которые особенно остро в нем нуждались. Если бы действовал свободный рынок, частные предприниматели покупали бы зерно в наименее пострадавших районах, где цены оставались низкими, и продавали бы его в пораженных голодом местностях по более высокой цене – ситуация, которую можно описать словами Адама Омита, отца-основателя современной экономической науки: «В обширной земледельческой стране, между различными частями которой существует свободная торговля и сообщение, недостаток хлеба, порожденный самым сильным неурожаем, никогда не может быть так значителен, чтобы вызвать голод» (Smith [1776~ 1976, кн. IV: 33). Ни одно правительство не смогло бы победить голод в условиях запрета на свободное перемещение людей, запасов зерна и на свободный обмен информацией. Поскольку местные власти больше стремились следовать инструкциям из Пекина, чем обеспечивать реальные успехи на подведомственных территориях, китайские крестьяне были обречены.

Тем не менее, если бы децентрализация не уничтожила связи между местными и столичными властями, «большой скачок» не привел бы к столь трагическим последствиям. По этой причине децентрализацию управления следует считать прискорбной ошибкой. Катастрофические последствия «большого скачка вперед» и в связи с этим децентрализации отбросили экономику назад, к централизованному планированию, позволившему по крайней мере восстановить порядок. К середине 1960-х экономика возобновила рост. Накопленный опыт убедил многих партийцев (особенно Чэнь Юня и Дэна Сяопина, которым предстояло возглавить экономические реформы в конце 1970-х – середине 1990-х годов), что плановая экономика – нечто священное и непреложное.

Однако некоторые структурные недостатки в китайской экономике наблюдались еще до централизации 1958 года; возможно, без них не было бы «большого скачка», а счет погибшим от голода не шел бы на миллионы. Эти недостатки – антирыночная ментальность, строгий контроль над внутренней миграцией, монополия государства на средства массовой информации и радикальный антиинтеллектуализм. Ни один из них не имеет ничего общего с децентрализацией. К сожалению, дискуссии о политике «большого скачка» – сначала в партийных, а затем и в академических кругах – во многом отражали разногласия между Мао Цзэдуном и Лю Шаоци: Мао считал, что трагедия «большого скачка» в основном (на 70 %) обусловлена природными катаклизмами (засухой) и в меньшей степени (на 30 %) – допущенными ошибками, в то время как Лю утверждал обратное[53]. Доступная на тот момент информация свидетельствовала в пользу того, что катастрофа произошла по вине человека; позже это было подтверждено с помощью количественных исследований. Опор с Мао Цзэдуном не остался безнаказанным для Лю Шаоци: во время «культурной революции» он подвергся жестоким преследованиям. Досадным последствием полемики стало слишком узкое понимание проблемы: в центре внимания исследователей оказалась личная ответственность руководителей, а не структурные недостатки, укоренившиеся в социалистической системе по причине изначально неверного курса. В результате возвращение к централизации и пятилеткам лишь закрепило многие факторы, обусловившие «большой скачок» и значительно усугубившие последовавшие за ним бедствия.

Не каждый режим переживет такую колоссальную, ужасную и бессмысленную катастрофу, какой стал «большой скачок». Мао Цзэдуну с товарищами следовало благодарить крестьян за то, что они не подняли восстания, а дали вождям второй шанс. Сквозь призму времени «большой скачок» предстает неким «звоночком», предупреждением китайскому правительству: властям следовало полностью пересмотреть всю политическую, экономическую и социальную систему ради того, чтобы смерть миллионов крестьян не была напрасной и трагедия не повторилась. К сожалению, децентрализация управления оказалась удобной мишенью для критики. Провал политики «большого скачка» пригодился оппонентам Мао разве что для оправдания централизованного управления и восхваления плановой экономики. Таким образом, китайское правительство упустило возможность проанализировать ошибки и извлечь из них урок.

Военный опыт Мао сильно повлиял на его экономическую политику после 1949 года. Однако китайский лидер так и не осознал, что во время войны каждый базовый район сам отвечал за последствия своих действий. Серьезная ошибка могла запросто стоить (и часто стоила) жизни. Эти суровые ограничения не распространялись на губернаторов и представителей власти субпровинциального уровня даже после децентрализации. Местные власти редко лишались должностей из-за неумелого управления экономикой. Более того, строгий контроль за средствами массовой информации и коммуникациями внутри правительства исключал возможность того, чтобы местные власти выражали несогласие с принятыми в Пекине решениями, не говоря уже о сколько-нибудь серьезном протесте. Проведенная Мао децентрализация не предусматривала истинного местного самоуправления: Мао не видел в нем необходимости. Совершив быстрый переход к социализму, столь отличный от затяжной и кровавой коллективизации, проведенной Сталиным, Мао уверовал, что нашел благословенную «золотую дорогу» к коммунизму. Все, что требовалось от местных администраций, – это демонстрировать энтузиазм и готовность подчиняться приказам. Когда утопическое видение померкло, расплачиваться за ошибки властей пришлось крестьянам.

Трагедия «большого скачка» показала, что разница между командной и рыночной экономикой отражает глубинные различия в мышлении и мироощущении. Рыночная экономика возможна только тогда, когда никто не претендует на всеведение. Как утверждает Фридрих Хайек (важность этого тезиса еще предстоит осознать), главное преимущество рыночной экономики состоит не столько в эффективности распределения ресурсов, сколько в свободном распространении информации (Hayek 1937). Однако свободный обмен информацией не имеет особого смысла и может показаться невыгодным, если проблему, которую он помогает решить, не хотят признавать. Рыночная экономика предполагает две эпистемологические установки: на осознание собственного незнания и на умение переносить неопределенность. Самонадеянный Мао и победоносная КПК не смогли принять ни одну из них – даже после катастрофы «большого скачка».

6

В начале 1960-х годов, отказавшись от политики «большого скачка», Китай восстановил общественный порядок и вернулся к экономическому росту – чтобы снова распроститься с ними в 1966 году, когда Мао Цзэдун начал «культурную революцию». Сложный комплекс причин, побудивших Мао инициировать «культурную революцию», подробным образом изучен во множестве посвященных этому вопросу исследований, число которых продолжает расти[54]. Очевидно, что Мао с его инстинктивной нелюбовью к централизованному управлению не мог долго мириться с возвращением к плановой экономике. Главной целью «культурной революции» было устранить правящую бюрократию, которая, по мнению Мао, пеклась исключительно о своих интересах, и дать возможность народу участвовать в управлении страной. Поскольку к рыночным принципам Мао относился с еще большим подозрением и никогда не признавал верховенство права, он не понимал, что нападки на централизованное управление в обществе, лишенном местной автономии и законов, неизбежно приведут не к подлинной демократии, а к хаосу. Китайская экономика на долгие годы попала в замкнутый круг, в котором централизация и застой чередовались с децентрализацией и хаосом.

Внутрипартийная политика Мао Цзэдуна и разработанная им теория нескончаемой классовой борьбы с неизбежностью привели к тому, что в идеологическом плане «культурная революция» была даже более радикальной, чем «большой скачок». Чтобы сохранить чистоту социализма, защитить его от буржуазного влияния, с одной стороны, и феодальной порчи, с другой, «красных охранников» (хунвейбинов) – в большинстве своем учеников старших классов и студентов – подстрекали истреблять все институты и объекты культуры, унаследованные от прошлого. Компартия объявила войну «четырем пережиткам» – старому мышлению, старой культуре, старым обычаям и старым нравам. В результате храмы были разрушены, книги и картины сожжены, культурные реликвии уничтожены. Во второй половине 1960-х годов единственными книгами, доступными для жителей Китая, являлись собрания сочинений Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина и Мао, а также отдельные произведения, одобренные правительством и призванные продемонстрировать победу социализма. Все прочие книги были запрещены, библиотеки закрыты. Учителя и профессора – особенно те, кто побывал за рубежом, – претерпевали унижения и издевательства, многие из них умирали или кончали жизнь самоубийством. Серьезно пострадала система образования, академическая наука превратилась в объект насмешек и пародий. Массы подхватили лозунг «Знание бесполезно». Образованная элита по большей части подверглась репрессиям, многих интеллектуалов бросили в тюрьму за правый уклонизм; знание стало смертельно опасным достоянием. Внешнеэкономические связи с Японией и западными странами были разорваны, и китайская экономика потеряла доступ к передовым технологиям. Варварское уничтожение культурного наследия Китая – как материального, так и духовного – явилось, возможно, самой парадоксальной, самой трагической особенностью «культурной революции». Радикальный антитрадиционализм, крайние проявления культурного самоотрицания и самоуничтожения, доходящего ни много ни мало до тотальной декитаизации, кажется, не имеют аналогов в мировой истории. Начиная с первых десятилетий XX века, когда Китай чувствовал себя беззащитным перед растущей экономической, военной и культурной мощью Запада, китайская интеллигенция все чаще критиковала национальное культурное наследие. Однако критика в адрес китайской культуры компенсировалась тем, что интеллигенция была глубоко к ней привязана эмоционально. Выросшие при социализме хунвейбины по большей части не питали ни уважения, ни, тем более, привязанности к собственным культурным традициям. Под прикрытием революционных лозунгов юные бунтари развязали террор по всей стране, став смертоносным оружием против существующей политической системы и культурного порядка. Главными жертвами были видные партийцы и интеллектуальная элита.

Поглощенный мыслями о классовой борьбе – непрерывной войне с затаившимися врагами социализма, – Мао поставил экономику в зависимость от радикальной политики. Подчинение экономики политике во время «культурной революции» повлекло за собой новый раунд децентрализации управления народным хозяйством: «великий кормчий» объявил войну центральному государственному аппарату (Wii Li 1999: 650–658). Децентрализация экономики, возможно, стала важнейшим, хотя далеко не всеми признанным фактором, позволившим уберечь экономику от хаоса «культурной революции». Несмотря на то что Китай сотрясали вооруженные стычки и погромы, экономика пострадала не так сильно, как в эпоху «большого скачка». За исключением первых трех лет «культурной революции», отмеченных экономическим спадом, объем производства по темпам роста обгонял численность населения – даже в 1969–1972 годах, когда коэффициент рождаемости достиг максимального значения. Однако из-за продолжающейся неразвитости потребительского сектора экономика по-прежнему росла только за счет государственных инвестиционных программ и условия жизни большинства китайцев не изменялись или даже ухудшались. Устав от низкого уровня жизни, перенаселения и бесконечных призывов к классовой борьбе, все большее число людей теряло веру и задавалось вопросом: «Неужели это тот социализм, за который мы боролись?»

«Культурная революция» нанесла огромный ущерб Коммунистической партии и государственному аппарату. Если во времена «большого скачка» политическая элита не подвергалась гонениям, в эпоху «культурной революции» ветераны компартии оказались в самом центре политической борьбы. Политическая структура общества и государственный аппарат были сильно ослаблены. Жестко структурированный централизованный госаппарат, сформированный из дисциплинированных и безропотных чиновников, – отличительная черта эпохи сталинизма, – несомненно, не входит в наследие, оставленное Мао Цзэдуном своим преемникам. Экономика Китая оставалась социалистической: свободный рынок и частная собственность были запрещены. Но централизованное планирование характеризует ее в гораздо меньшей степени, чем предполагает слово «социализм».

На Западе китайский социализм воспринимался – и, возможно, до сих пор воспринимается – как более или менее точный аналог системы, существовавшей в Советском Союзе. Поскольку в годы правления Мао Цзэдуна Китай был отрезан от остального мира, о жизни китайцев в те времена известно крайне мало. Внешний мир вынужден был судить о Китае по социалистическому ярлыку, а не по реальным фактам. Китай рассматривался сквозь призму сталинизма, в этом и состоит причина недопонимания.

Необходимо отметить, что, хотя ответственность за децентрализацию китайской политико-экономической системы лежит непосредственно на Мао, свою роль в этом процессе сыграли и другие факторы – не столь явные, но не менее важные. Территория Китая настолько велика, что централизация в этой стране в любом случае непростая задача. Старинная китайская поговорка гласит: «Небо высоко, император далеко». Следовательно, необходима хотя бы некоторая степень автономии на местах. Исторически сложилось так, что конфликт между централизацией управления (которая в китайской литературе называется «цзюньсянь») и децентрализацией («фэнцзянь») занимал умы китайских правителей с того самого момента, как император Цинь Шихуанди объединил страну в 221 году до н. э.[55] Хотя императорский Китай прославился своими инновациями в сфере управления (централизованный бюрократический аппарат формировался из лиц, сдавших экзамены на пригодность к госслужбе), наряду с централизацией всегда существовала децентрализация. Возможно, централизация является наиболее известным аспектом традиционной политики Китая, и все же политическая система держалась на поиске равновесия между двумя разнонаправленными силами – централизацией и децентрализацией, – как между Инь и Ян в философии тайцзи.

Хотя под руководством Мао Китаю удалось практически с нуля создать мощную промышленную базу, итоговые экономические показатели внушали уныние. Но нищая страна и едва работающая экономическая система не единственное, что Мао Цзэдун оставил после себя, – его политика вызвала недовольство огромного количества людей, и большинство из них жаждало перемен. Под конец правления Мао Китай оставался страной с раздробленным обществом, фрагментированной экономикой, невнятной и сумбурной политикой – страной, едва плетущейся по пути, который некогда казался «золотой дорогой» к социализму. С окончанием эры Мао Цзэдуна китайцы должны были открыть новую страницу в своей истории.

Глава 2 Переходный период

Сразу после смерти Мао Цзэдуна 9 сентября 1976 года в Китае началась ожесточенная борьба за власть, исход которой было невозможно предугадать[56]. О одной стороны в этом противостоянии участвовала группировка, которая сложилась вокруг Хуа Гофэна, назначенного Мао на должность первого заместителя председателя ЦК КПК и исполнявшего обязанности премьера Госсовета с февраля 1976 года после смерти Чжоу Эньлая. О другой– «банда четырех», в которую входили вдова Мао Цзян Цин и три ее ставленника из Шанхая, поднявшиеся на самую верхушку партийной иерархии во время «культурной революции». Вдобавок ко всему партия раскололась по идеологической линии. Упомянутые выше группировки объединяло то, что они поддерживали «культурную революцию» и были многим ей обязаны. Их противниками были высокопоставленные кадровые работники и ветераны войны, сплотившиеся вокруг маршала Ε Цзяньина, в том числе Дэн Сяопин, Чэнь Юнь и Ху Яобан. Все они выступали против «культурной революции» либо участвовали в ней против воли. Перед смертью Мао Цзэдун опасался, что передача власти будет сопряжена с волнениями, и тревожился о судьбе «культурной революции», которую считал одним из величайших своих достижений наряду с победами над Чан Кайши и Национальным правительством (Spence 1999: 178).

11 сентября, спустя два дня после смерти Мао Цзэдуна, Хуа Гофэн решился на смелый шаг. Он сообщил Ли Ояньняню, занимавшему пост вице-премьера по экономике, о намерении арестовать «банду четырех» и попросил Ли как можно скорее связаться с Ε Цзяньином. В то время Ε Цзяньин был заместителем председателя ЦК КПК, заместителем председателя Центрального военного совета и министром обороны. 13 сентября Ли Ояньнянь тайно навестил Ε Цзяньина и передал ему срочное сообщение от Хуа Гофэна. Маршал Ε давно не одобрял действий «банды», а потому с радостью согласился на предложение Хуа Гофэна. 26 сентября при активном участии Ε Цзяньина был разработан план свержения «банды четырех». Спустя десять дней – 6 октября– «банду четырех» арестовали без единого выстрела. Сразу после этого Хуа Гофэн консолидировал власть в своих руках, заняв при поддержке ветеранов партии пост председателя КПК. Первая в истории КНР передача власти прошла гораздо спокойнее, чем думал Мао, хотя и не без драматизма[57].

1

В решающий для КНР момент Хуа Гофэн сумел избежать изнурительной борьбы за лидерство, которая могла погубить нацию. К его чести, Хуа смог объединить вокруг себя разнородные силы (по крайней мере на какое-то время), чтобы свергнуть «банду четырех» и заполнить вакуум власти, образовавшийся после смерти Мао Цзэдуна. Более того, за недолгое время пребывания у власти Хуа Гофэн добился того, чтобы Китай переключился с радикальной маоистской идеологии и классовой борьбы на модернизацию социализма. Но Хуа оказался перед политической дилеммой. С одной стороны, он был предан идеям социализма, вместе со всем китайским руководством сохраняя идеологическую верность Мао Цзэдуну Неэффективность социализма и плачевные результаты начатых Мао Цзэдуном экономических реформ не сказались на идеологической легитимности социализма и на культе личности Мао. Даже после смерти «великий кормчий» оставался вождем как для политической элиты, так и для простых китайцев. Арест членов «банды четырех» был легитимирован обвинениями их в предательстве Мао Цзэдуна, а также прозорливостью самого Мао, который в 1975 году назначил первым вице-премьером Хуа Гофэна в обход Ван Хунвэня, входившего в «банду». Таким образом, правление Хуа Гофэна обрело законный статус лишь постольку, поскольку он следовал учению Мао. С другой стороны, Хуа понимал, что некоторые аспекты политики Мао пора пересматривать и в первую очередь это касается все еще не завершившейся «культурной революции» и принятого Мао в 1975 году решения снова лишить постов Дэн Сяопина за нежелание поддержать эту кампанию. Политическая отвага Дэна, осмелившегося возразить Мао Цзэдуну, и его успешная деятельность на посту вице-премьера КНР в 1974–1975 годах помогли ему завоевать доверие многих ветеранов компартии и заручиться поддержкой широких масс. Обе группы с надеждой взирали на него как на возможного лидера постмаоистского Китая.

Оказавшись на идеологическом распутье, Хуа Гофэн сформировал новый культ личности в надежде закрепить за собой статус законного наследника Мао Цзэдуна. Однако это отвратило от него Ε Цзяньина и других ветеранов партии, в поддержке которых он так нуждался. Ветераны, ставшие жертвами внутрипартийных «чисток», осуждали Мао за гордыню, полагая, что именно она была главной причиной «культурной революции» и других злополучных кампаний, последовавших за победой над правыми уклонистами. Когда в конце 1978 года к власти вернулись Дэн Сяопин и Чэнь Юнь – единственные члены Постоянного комитета политбюро ЦК КПК, пережившие «культурную революцию», – у Хуа Гофэна практически не осталось шанса удержаться на посту, поскольку в Китае власть передавалась по старшинству. Пришлось освободить место для двух протеже Дэн Сяопина: в 1980 году Хуа уступил полномочия премьера Чжао Цзыяну, а в 1981-м председателем ЦК КПК вместо него стал Ху Яобан. Хуа подвергли критике – вполне заслуженной – за неспособность ослабить (не говоря уже о том, чтобы уничтожить) власть идеологии, со времен Мао душившую всякую свободную мысль и исключавшую творчество. Впоследствии преемники Хуа обнаружат, что с влиянием идеологии бороться гораздо труднее, чем им представлялось вначале.

Тем не менее Хуа Гофэн быстро принял меры для того, чтобы Китай начал движение вперед. С «культурной революцией» было покончено сразу же после ареста «банды четырех», хотя Хуа Гофэн не захотел или не смог развенчать «последнюю революцию Мао» (MacFarquhar, Schoenhals 2006), как позже ее назовут историки. Во время процесса против «банды четырех», обвиняемой в правом уклонизме и буржуазных привычках, Хуа Гофэн провозгласил примат экономики над идеологией. Уже в декабре 1976-го, впервые выступая на публике в качестве нового лидера страны, Хуа подчеркнул, что приоритетной задачей китайского правительства является развитие экономики и повышение уровня жизни[58].

Что касается тактики, Хуа Гофэн следовал старинному китайскому обычаю: каждый новый император приводит с собой своих придворных. Хуа быстро назначил на ключевые посты проверенных людей, чтобы обеспечить реализацию нового политического курса. Так, в марте 1977-го заместителем директора Центральной партийной школы был назначен Ху Яобан (директором был Хуа Гофэн); в октябре того же года должность главного редактора «Жэньминь Жибао» получил Ху Цзивэй (во время «культурной революции» оба стали жертвами «чистки»[59]). В середине декабря 1977 года Ху Яобан возглавил могущественный Организационный отдел ЦК КПК, отвечавший за назначения внутри партии и госаппарата. Сразу после назначения Ху Яобан начал смелую кампанию по реабилитации членов партии и госслужащих, незаконно репрессированных в годы «культурной революции», а также различных «правых уклонистов», «сторонников капиталистического пути» и «врагов социализма», которые подверглись гонениям во времена Мао: погибшим воздавали почести, выживших восстанавливали на работе (см., например: Dai Huang 1998). К 1982 году было реабилитировано более 3 миллионов граждан KHF, многие бывшие «сторонники капиталистического пути» и «правые уклонисты» вернулись в правительство. Это привело к массовым кадровым перестановкам в центральных и провинциальных органах власти (Tang Jisheng 1998: 164–165). Из 201 члена Центрального комитета КПК 11-го созыва (август 1977 года) более половины были отправлены в отставку следующим Всекитайским съездом КПК (в сентябре 1982-го). О 1977 по 1980 год были заменены все губернаторы, кроме трех. Среди нового поколения руководства провинциального уровня следует отметить Жэнь Чжунъи из провинции Гуандун и Сян Наня из провинции Фуцзянъ – проводников экономических реформ, которые первыми опробовали рыночную модель в начале 1980-х годов.

2

Смена кадрового состава в 1977–1978 годах происходила одновременно со сдвигом в идеологии и политическом сознании. После смерти Мао Цзэдуна в Китае были запрещены политические кампании, призывающие отречься от наследия «великого кормчего». Если в Советском Союзе культ личности Сталина был развенчан уже вскоре после его смерти, в Китае покойный Мао продолжал пользоваться огромным уважением и его учение по-прежнему воспринималось как истина в последней инстанции. Отчасти это происходило потому, что правительство решило скрыть от граждан ужасающие подробности правления Мао, оставив потомкам судить о его делах[60]. Интерпретация наследия Мао стала главным вопросом в борьбе за идеологический контроль, и политические последствия не заставили себя ждать. Хуа Гофэн представлял одну сторону в этой борьбе: он хранил верность учению Мао и не позволял критиковать даже «культурную революцию». Он верил, что защита репутации «великого кормчего» обеспечит политическую преемственность и легитимность его собственной власти. Максималисты в его лагере настаивали на точном следовании всем заветам Мао, что парадоксальным образом противоречило новому политическому курсу самого Хуа Гофэна. Противоположный лагерь был по большей части представлен ветеранами партии, пострадавшими во время «культурной революции» и жаждавшими ее разоблачения. Но в целом даже они были не готовы полностью отречься от наследия Мао Цзэдуна – ни политически, ни психологически. Несмотря на это, Ху Яобан использовал Центральную партийную школу как платформу для продвижения политических реформ[61]. В июне 1977 года он основал новый журнал Theoretical Trends [ «Лилунь Дунтай»] для публикации статей, критикующих окаменелые социалистические доктрины и радикальные идеи Мао, которые по-прежнему занимали умы китайцев.

10 мая 1978 года вышел 60-й номер журнала «Лилунь Дунтай» со статьей «Практика как единственный критерий истины», в которой открыто критиковалась приверженность партии маоизму. Утверждение, что идеология – будь то маоизм или марксизм – не может служить критерием истины, стало откровением для китайцев, привыкших видеть в красном цитатнике Мао воплощение высшей истины. Многие госслужащие и интеллектуалы, которых во времена Мао заклеймили как правых уклонистов и сторонников капиталистического пути за то, что они осмелились выступить с критикой официального курса, преисполнились энтузиазмом. Поскольку сам Мао Цзэдун в Яньане часто ссылался на старинную китайскую поговорку «Истина – в фактах» как на принцип, которым должна руководствоваться партия, сторонники социального прагматизма, отстаивая свою позицию, называли себя истинными последователями учения Мао. Они считали, что спасли маоизм, отдалив идеи «великого кормчего» от его ошибочных действий.

Опор об идейном наследии Мао занимал центральное место в китайской политике на протяжении 1978–1979 годов. В самом начале непоколебимая верность Хуа Гофэна заветам Мао стоила ему политического капитала. Но Хуа Гофэн не стал запрещать дискуссии и в конце концов изменил свою точку зрения, продемонстрировав редкую терпимость и завидные лидерские качества[62]. Эти дискуссии наряду с убедительной победой прагматизма ослабили идеологическую монополию радикального маоизма, сложившуюся во время «культурной революции». Таким образом Коммунистическая партия Китая подготовила почву для реформ, не отрекаясь от учения Мао и используя идеологию для обоснования легитимности власти.

Сразу после смерти Мао в политической жизни Китая стали происходить быстрые и очень важные изменения – ив кадровом составе партии, и в идеологии. Вез этих перемен дальнейшие реформы были бы невозможны. Как считает большинство ученых, экономические реформы в Китае не сопровождались реформами политическими, а следовательно, коренным образом отличались от преобразований в странах бывшего социалистического лагеря, совершивших переход к капитализму. Однако подобная точка зрения не выдерживает критики. Хотя после смерти Мао Китай не решился провести демократизацию, политическая реформа имела место – но в иных формах. В конце 1970-х – начале 1980-х годов Дэн Сяопин неоднократно говорил, что политическая реформа в Китае включает демократизацию, однако при этом он имел в виду разнообразие мнений внутри КПК, а не многопартийную систему. 8а всю свою долгую историю Китай практически не знал демократии (если под ней понимать политическую конкуренцию партий в борьбе за власть). Тем не менее экономические реформы в Китае начались с важных кадровых перестановок и пересмотра идеологии, и в результате ведущие посты в стране заняли люди широких взглядов, стремившиеся к реформам или по крайней мере им сочувствовавшие[63].

3

Изменения в политической системе Китая сопровождались стремительной экономической трансформацией (Wu Li 1999: 756–807; Sun Dali 2004). 10 декабря 1976 года, выступая на Второй Всекитайской аграрной конференции, проходившей под лозунгом «Учитесь у Дачжай» (Дачжай – образцовая социалистическая деревня, прославившаяся во время «культурной революции» благодаря успешному труду и духу коллективизма), Хуа Гофэн подчеркнул, что развитие экономики является необходимым условием построения социализма. Это сильно отличалось от идеологии предыдущего десятилетия, когда бедность и тяготы жизни превозносились как достославные особенности социализма. Даже Хуа Гофэн, по-прежнему верный учению Мао, не соглашался с приматом политики в целом и с первостепенной ролью классной борьбы в частности. Он стремился оживить стагнирующую экономику, а себе отводил роль модернизатора. По сравнению с Дэн Сяопином и другими ветеранами партии с их обширными послужными списками, военным опытом и связями, налаженными за десятилетия революционной борьбы, Хуа чувствовал себя новичком, случайным человеком в пекинских политических кругах. Неудивительно, что, придя к власти в конце 1976 года, Хуа Гофэн поспешил принять меры для того, чтобы включить в свой послужной список сведения об управлении экономикой, и реанимировал программу «четырех модернизаций», судьба которой весьма примечательна (Harding 1987: 53–57; Tang Jisheng 1998: 108–110; Meisner 1999: 429).

Программа «четырех модернизаций» – в сельском хозяйстве, промышленности, обороне, науке и технике – впервые была предложена премьером Чжоу Эньлаем в декабре 1964 года на Всекитайском собрании народных представителей (ВСНП) 3-го созыва перед рассмотрением третьего пятилетнего плана развития народного хозяйства (1966–1970)[64]. Программа была призвана обозначить цель долгосрочного экономического развития страны, достичь которой надлежало к концу XX века. Но поскольку степень модернизации нигде ясно не обговаривалась, дело не пошло дальше лозунгов. Кроме того, реализации программы помешала «культурная революция». Спустя годы программа «четырех модернизаций» приобрела важное политическое значение: она стала противовесом радикальной идеологии Мао, призывавшего к классовой борьбе и перманентной революции в условиях диктатуры пролетариата.

Хуа Гофэн попытался реанимировать программу «четырех модернизаций» в 1976 году, но еще раньше с аналогичным предложением выступил Дэн Сяопин[65]. В январе 1975-го, когда в Китае бушевала «культурная революция», Дэн Сяопин одобрительно отозвался о «четырех модернизациях», выступая на ВСНП 4-го созыва. В том же году Дэна сместили с поста, но впоследствии он будет вспоминать о своем выступлении как о первой ласточке экономических реформ[66].

4

Поворотным моментом в растянувшейся на целое десятилетие «культурной революции» стала гибель Линь Вяо в авиакатастрофе 13 сентября 1971 года (см., например: Shi Tun, Li Danhui 2008). Мао Цзэдун выбрал Линя своим наследником в 1969 году после того, как Лю Шаоци подпал под «чистку». Хотя с 1930-х годов Линь был преданным соратником Мао и дослужился до звания маршала, политическую власть он получил только после Лушаньской конференции в 1959 году, на которой он выступил против Пэн Дэхуая, осмелившегося критиковать политику «большого скачка». Неизвестно, что стало причиной снятия Пэна: высокомерие и самонадеянность Мао Цзэдуна (так считает большинство исследователей) или же борьба за власть между Лю Шаоци – вероятным преемником «великого кормчего» – и другими амбициозными партийцами (тем же Линь Вяо). В результате Пэн уступил Линю пост министра обороны КНР, полученный за командование китайскими войсками во время Корейской войны. В первые годы «культурной революции» Линь Вяо устранил всех конкурентов при полной поддержке со стороны Мао, избравшего его своим политическим наследником. Никто не ожидал, что карьера Линя внезапно оборвется. После того как его сын совершил неудачную попытку покушения на Мао Цзэдуна, Линь спешно покинул страну, но самолет потерпел крушение в Монголии; все пассажиры, включая жену Линь Вяо, его сына и двоих служащих, погибли (Tu Хап, Wang Haiguang 2004)[67].

Предательство Линь Вяо стало жестоким ударом для Мао; здоровье его пошатнулось и больше не восстанавливалось (Jin Chongji 1996: 1610). Мао назначил Линя своим заместителем, поручив ему провести «культурную революцию», вопреки возражениям маршалов и генералов, – только для того, чтобы узнать о замышлявшемся Линем перевороте. Тем не менее смерть Линя позволила Мао произвести кадровые перестановки и внести коррективы в политику. Мао не захотел полностью свернуть «культурную революцию», однако позволил ей пойти на убыль. В марте 1973 года он вызвал опального Дэн Сяопина из ссылки и назначил его вице-премьером Госсовета КНР. Спустя год «великий кормчий» сделал Дэна первым вице-премьером, несмотря на возражения своей супруги Цзин Цин (Tang Jisheng 1998: 55–63; An Jieshe 2004).

После отстранения от должности в начале «культурной революции» Дэн Сяопин несколько лет проработал простым рабочим на тракторном заводе в провинции Цзянси. Вдали от Пекина он много размышлял о хаосе, порожденном «культурной революцией», и постепенно пришел к выводу об абсурдности идеологического радикализма. Вернувшись в Пекин, Дэн развернул кампанию по «исправлению прежних недостатков», чтобы избавить экономику от идеологических перекосов и классовой борьбы; в качестве цели он предложил китайскому руководству вновь обратиться к программе «четырех модернизаций».

Поправки, внесенные Дэн Сяопином в экономическую политику в 1974–1975 годах, сводятся к нескольким пунктам (Zhang Hua 2004; Hu Angang 2008: 477–485; Peng Shen, Chen Li 2008: 125–128; Shi Tun, Li Danhui 2008: 527–558). Первое и самое важное то, что экономический прагматизм пусть ненадолго, но взял верх над радикальной идеологией. 8а указанные два года Дэн предпринял широкий спектр практических шагов. Образование и технологии были признаны важнейшим условием экономического развития. Выли разрешены частные земельные наделы и введены другие повышающие материальную заинтересованность меры, которые до этого считались «пережитками капитализма» (по крайней мере, ограничения на них были ослаблены). Вопреки настояниям «банды четырех» Дэн Сяопин выступил за продолжение внешнеторговой деятельности, начало которой было положено в 1972 году во время визита Ричарда Никсона в Пекин. Вторым пунктом стало признание политической стабильности непременным условием развития экономики. Дэн Сяопин считал, что пора взять под контроль политический хаос, порожденный «культурной революцией». В отличие от Мао Цзэдуна Дэн Сяопин не верил в то, что классовая борьба и политические кампании являются наилучшим способом сохранить социализм. Проведя несколько лет в китайской деревне, Дэн понял, что главная угроза для Китая – вовсе не капитализм, а голод и нищета. Но во время «культурной революции» эти проблемы игнорировались. Дэн Сяопин пришел к выводу, что следует прекратить политические кампании и восстановить порядок, чтобы правительство могло сосредоточиться на развитии экономики. Политическая стабильность расценивалась им как необходимый фактор, отсутствие которого не позволит Китаю сосредоточиться на основных экономических проблемах, тем более полностью решить их. Что касается третьего пункта, то, несмотря на неприятие классовой борьбы и радикальной политической идеологии, Дэн Сяопин разделял недоверие Мао к централизации управления и был абсолютно согласен с его идеями, изложенными в докладе «О десяти важнейших взаимоотношениях». Этот доклад, содержавший выводы, к которым Мао пришел исходя из опыта построения в Китае социалистической системы, являлся теоретическим обоснованием децентрализации экономики и административного управления. Однако он не распространялся даже среди членов КПК – и когда в 1975 году Дэн захотел обнародовать этот документ, чтобы легитимировать свою экономическую политику, Мао отказался предать гласности свое выступление. По всей видимости, «великий кормчий» видел в этом угрозу «культурной революции» (Shi Tun, Li Danhui 2008: 583).

5

Избрав программу «четырех модернизаций» в качестве краеугольного камня экономической политики, Хуа Гофэн решил совершить то, что безуспешно пытался сделать Дэн Сяопин годом ранее, – обнародовать речь Мао «О десяти важнейших взаимоотношениях». Доклад был опубликован в газете «Жэньминь Жи-бао» 26 декабря 1976 года – в день 83-летней годовщины со дня рождения Мао Цзэдуна. По мысли Хуа Гофэна, этот документ должен был подтвердить легитимность его власти и служить практическим руководством по осуществлению экономической политики[68]. Если Хуа можно обвинить в недостатке оригинальности, то с официальной оценкой его экономической деятельности – якобы экономика при нем не сдвинулась с «мертвой точки» – согласиться никак нельзя[69]. Энтузиазм Хуа Гофэна по поводу «четырех модернизаций» и его жажда быстрых экономических преобразований заставили Сюэ Муцяо, экономиста и ветерана партии, обратиться 18 апреля 1977 года к Дэн Сяопину и Ли Сяньняню с письмом, в котором он выражал опасение, что страну ждет новый «большой скачок вперед» (Хае Muqiao 1996: 7). Позже экономическую программу Хуа Гофэна пренебрежительно назовут «скачком вовне». Но, несмотря на многочисленные просчеты в экономической политике, Хуа Гофэн за те два года, что оставались у него до Третьего пленума 1978-го, успел осуществить поворот от радикальной идеологии к развитию экономики. Хуа Гофэн не претендовал на то, чтобы идти своим путем, и не обладал достаточным для этого политическим весом; его экономическая программа не оправдала возложенных на нее ожиданий. Но замалчивать заслуги Хуа нельзя: это несправедливо по отношению не только лично к нему, но и ко всему китайскому правительству, только начинавшему перестраивать экономику после смерти Мао.

«Скачок вовне» официально стартовал в конце 1977-го. 8а тот год производство в Китае выросло на 7,6 %. Из 80 видов промышленного сырья 52 были произведены в рекордных объемах (Chen Jinhua 2005: 95). Бюджетные доходы также достигли рекордной отметки, превысив плановые показатели на 6 % (Cheng Zhongyuan, Wang Tuxiang, Li Zhenghua 2008: 161). Вдохновленные быстрыми темпами восстановления народного хозяйства и снедаемые желанием наверстать потерянное за десять лет «культур ной революции», Хуа Гофэн и его экономическая команда, включавшая Дэн Сяопина и Ли Ояньняня, решили возродить и скорректировать десятилетний план развития экономики (1976–1985). Дэн набросал этот план в 1975 году, но не успел реализовать его до очередной отставки.

Десятилетний план обычно критикуют за чрезмерную амбициозность и нереалистичность – точно так же, как и «большой скачок вперед». Но даже самое поверхностное изучение плана говорит об обратном. Для примера возьмем два вида сырья – зерно и сталь. Согласно плану к 1985 году следовало увеличить производство зерна до 400 миллиардов килограммов в год, производство стали – до 60 миллионов тонн в год. В действительности в 1985 году было произведено 379 миллиардов килограммов зерна, что на 5,25 % ниже запланированных объемов. Однако спустя всего два года план удалось перевыполнить. Производство стали в 1985 году составило 46,8 миллиона тонн – на 22 % ниже плана; потребовалось еще четыре года, чтобы довести производство до 61,6 миллиона тонн[70]. Целевые показатели нельзя назвать заниженными, но, в отличие от целей «большого скачка вперед», они не были нереалистичными. Роковая ошибка заключалась в другом.

Десятилетний план развития экономики предусматривал запуск порядка 120 совершенно новых промышленных объектов, включая 30 электростанций, 10 центров производства химических удобрений, 10 предприятий черной металлургии, 10 предприятий цветной металлургии, 10 нефтехимических комплексов, восемь угольных месторождений, 10 нефтяных и газовых месторождений, шесть железнодорожных линий и несколько портов. Предполагалось, что все эти объекты укрепят плановую экономику посредством импорта передовых технологий. Реформы проводились государством, осуществлялись за счет инвестиций и затрагивали в основном тяжелую промышленность. Десятилетний план мало чем отличался от первого пятилетнего плана (1953–1957), предполагавшего создание с помощью Советского Союза 156 промышленных объектов. Дуайт Перкинс в статье для «Кембриджской истории Китая» дал «десятилетке» удачное определение «образцовый советский план» (Perkins 1991: 496).

При планировании экономическая команда Хуа Гофэна сильно переоценила будущие доходы от экспорта сырья (прежде всего нефти) и недооценила сложности, с которыми придется столкнуться при привлечении средств на международных рынках капитала (то есть ошиблась насчет двух важнейших источников средств, необходимых для выполнения плана). Проблемы с финансированием не заставили себя ждать. Из 22 проектов, запущенных в 1978 году (включая один, оставшийся с 1972 года, от «первой волны» реформ и открытости), завершены были только девять (Chen Jinhua 2005: 98). Но гораздо важнее то, что внимание реформаторов фокусировалось исключительно на материально-технической части – оборудовании и производственных мощностях. Управление предприятиями и освоение импортных технологий не входили в число приоритетов. Реформаторы не продумали, как наладить связи между новыми заводами, поставщиками сырья и покупателями продукции. В результате даже введенные в строй мощности были сильно недозагружены. Существуя в отрыве от остальной экономики, государственные проекты не привели к сколько-нибудь значимому распространению передовых технологий за пределами промышленного производства (Ibid., 105–106). Из-за неудовлетворительных результатов и проблем с финансированием от «скачка вовне» пришлось отказаться: это произошло в апреле 1979 года на рабочем совещании ЦК КПК, организованном Чэнь Юнем. Убежденный противник любых «скачков» в области экономики, Чэнь был смещен со всех постов за критику в адрес экономической политики Мао. Он вернулся во власть в 1978 году и выступил на Третьем пленуме ЦК КПК 11-го созыва в качестве ведущего экономиста КНР – с предложением исправить ошибки и изменить экономическую политику.

Одной из позитивных мер в рамках «скачка вовне», создавшей прецедент на долгие годы вперед, стало привлечение заемных средств Запада для финансирования импорта передовых технологий и современного оборудования из капиталистических стран[71]. Хотя такая практика не была чем-то совершенно новым для Китая, Хуа Гофэн со своей экономической командой продвинулись в этом отношении далеко вперед, особенно в том, что касалось применения иностранного капитала (Wu Li 1999: 776). До 1977 года Китай резко отрицательно относился к привлечению заграничных средств[72]. 2 января 1977 года газета «Жэньминь Жибао» опубликовала статью, недвусмысленно запрещавшую использовать иностранный капитал[73]. Китай придерживался этой политики до июня 1978-го, когда вице-премьер Гу My привел убедительные аргументы в пользу выборочного использования иностранного капитала для модернизации экономики. Хуа Гофэн и Дэн Сяопин поддержали инициативу (Li Tan 2008: 134). Месяц спустя, в июле, состоялось заседание Госсовета, посвященное привлечению иностранного капитала. Как новичок на рынке, Китай мог брать только небольшие, краткосрочные кредиты. Тем не менее с изоляцией на международном рынке капитала было покончено. Китайская экономика приоткрылась для внешнего мира всего лишь на год, однако этот опыт многому научил технократов и правительственных чиновников. Они узнали, что такое современные технологии, познакомились с капитализмом, получили практический опыт работы с иностранным капиталом (Tang Jisheng 1998: 110–111; Wu Li 1999: 776–777; Chen Jinhua 2005: 145–151).

Хотя «скачок вовне» был самой известной экономической программой в недолгое правление Хуа Гофэна, курс на модернизацию включал и другие, более эффективные меры (Cheng Zhongyuan, Wang Tuxiang, Li Zhengłma 2008: 59–84). Во-первых, в конце 1976 года правительство узаконило «производство и оборот товаров» – то есть производство товаров для обмена. «Необходимо решительно и смело наращивать социалистическое производство и оборот товаров» (Wu Li 1999: 758), – говорилось в документе от 5 декабря, в котором Госсовет разрешил частную торговлю, ранее запрещенную и осуждавшуюся как отличительная черта капитализма. Во-вторых, вновь было введено материальное стимулирование. На протяжении предыдущего десятилетия денежное вознаграждение порицалось как «буржуазный пережиток» капитализма и крайне редко применялось для поощрения крестьян и рабочих. В августе 1977 года большинству рабочих повысили зарплаты. В мае 1978-го трудящимся вернули бонусы и сдельную оплату. В сфере организации труда постепенно возрождался ценовой механизм, хотя мобильность рабочей силы по-прежнему находилась под строжайшим контролем. В-третьих, после 10 лет политического хаоса городские фабрики первыми подверглись модернизации. На предприятиях вновь вспомнили о трудовой дисциплине, упраздненной в предыдущее десятилетие, и вернулись к организованному производству.

В правление Хуа Гофэна социалистическая модернизация стала для китайского правительства главной целью вместо классовой борьбы.

6

Важнейшим аспектом социалистической модернизации стала открытость Китая современной науке, культуре и передовым технологиям. Хуа Гофэн озвучил эту задачу, выступая на Первой сессии Всекитайского собрания народных представителей 5-го созыва 26 февраля 1978 года: «Чтобы ускорить развитие социалистической науки и культуры, мы должны придерживаться следующих принципов: „Пусть прошлое служит настоящему" и „Пусть иностранное служит Китаю". Мы должны добросовестно изучать передовые технологии и научные достижения всех стран, чтобы воспользоваться ими во благо Китая»[74]. Во время «культурной революции» Китай придерживался политики самоизоляции в дипломатии и самодостаточности в экономике. В то же время монополия государственной идеологии, призванная обеспечить чистоту социализма, подавляла интеллектуальное развитие. Даже марксизм воспринимался как законченная теория, а не как постоянно развивающееся учение. В результате китайцы практически ничего не знали о рыночных принципах, а те немногие представления о рынке, которые им удалось получить, часто бывали ошибочными. В 1980 году Милтон Фридман посетил Китай и в течение недели читал интенсивный курс лекций по теории ценообразования самым способным китайским чиновникам. Как-то раз во время обеда после лекции чиновник из министерства, занимавшегося распределением товаров и сырья, и его помощник, собиравшиеся поехать в США в составе китайской делегации, спросили у Фридмана: «Скажите, пожалуйста, а кто в Америке отвечает за распределение?» (Friedman 1984: 26). Вскоре Китай покончил с интеллектуальной изоляцией и закрытостью. После смерти Мао правительство быстро отказалось от экспорта революции и приступило к налаживанию связей с азиатскими соседями и развитыми странами. 1978 год стал для Китая «годом дипломатии». Официальные делегации, возглавлявшиеся вице-премьерами и сопровождавшиеся представителями центрального правительства, губернаторами и директорами крупных государственных предприятий, совершили 20 поездок, посетив 50 с лишним стран, включая Японию, Таиланд, Малайзию, Сингапур, Соединенные Штаты, Канаду, Югославию, Румынию, Францию, Германию, Швейцарию, Данию и Бельгию. В то же самое время в Китае побывали около 30 делегаций из разных стран (Cheng Zhongyuan, Wang Tuxiang, Li Zhenghua 2008: 122–132; Li Tan 2008: 68–96; Tang Shengqun, Jin Chen 2009: 153–179).

Гонконг и Макао одними из первых капиталистических государств приняли китайскую делегацию в 1978 году. Вице-премьер по экономическому планированию Гу My направил туда членов Совета по экономическому планированию и сотрудников министерства внешней торговли для изучения капиталистической системы. В ходе этих визитов китайцам было предложено создать особые экономические зоны. Япония – соседнее с Китаем государство и крупнейшая азиатская экономика – за 1978 год успела принять несколько делегаций из Китая. Китайских гостей особенно интересовало сельское хозяйство, современные отрасли промышленности, государственное управление и международная торговля. 26 февраля 1978 года Япония и Китай подписали долгосрочное торговое соглашение (Li Tan 2008: 69).

Соединенные Штаты и Канада – крупнейшие в мире экспортеры сельскохозяйственной продукции – также привлекали внимание китайских чиновников. 25 июля 1978 года в США прибыли представители провинций Хэйлунцзян, Шэньси, Шаньси и Шаньдун, города Тяньцзинь, а также министерства сельского и лесного хозяйства. В течение 40 дней делегация приглядывалась к тому, как американцы используют передовые технологии для развития сельского хозяйства. В августе сотрудники министерства сельского хозяйства и нескольких государственных сельхозпредприятий посетили Канаду, где изучали в первую очередь птице– и молочные фермы, а также аграрные колледжи и научно-исследовательские институты (Ibid., 76–80).

Югославия, критиковавшая советскую экономическую модель и одной из первых вставшая на путь реформ, представляла для китайцев огромный интерес. В 1978 году эту страну посетили несколько делегаций из Китая, в частности в августе приехал сам Хуа Гофэн. В апреле туда прибыла делегация КПК во главе с Ли Имыном, Ю Гуанъюанем и Цяо Ши, чтобы познакомиться с югославским опытом управления экономикой. Категорическое неприятие сталинизма и успешный эксперимент с социалистическим самоуправлением в Югославии убедили китайских гостей, что советская модель не реализует весь потенциал социализма и что социалистическая экономика может иметь разные формы (Tu Cuangyuan 2008: 55). Вскоре после визита Коммунистическая партия Китая возобновила официальные отношения с Союзом коммунистов Югославии (СКЮ), тем самым признав, что Югославия создала собственный вариант социализма. В 1979 и 1980 годах китайские делегаты также побывали в Польше, Венгрии и других социалистических странах Восточной Европы. Знакомство с разными видами социалистических экономик расширило кругозор китайских лидеров, которые до тех пор были знакомы исключительно со сталинизмом и маоизмом. Китайское руководство пригласило экспертов из Восточной Европы (в том числе Влодзимежа Бруса из Польши и Оту Шика из Чехословакии) приехать в Китай с лекциями для правительственных чиновников и экономистов.

Возможно, самой важной и полезной зарубежной поездкой стал визит делегации во главе с Гу My (Tang Shengqun, Jin Chen 2009: 153–167). Co 2 мая no 6 июня 1978 года делегация, насчитывавшая в своем составе более 20 крупных чиновников (включая министров и представителей местных властей из Пекина, Гуандуна и Шаньдуна), посетила Францию, Германию, Швейцарию, Данию и Бельгию. Это был первый с 1949 года визит высокопоставленных государственных служащих Китая в Западную Европу. Они посетили 25 городов и более 80 компаний, побывали на рудниках и фермах, в портах, университетах и научно-исследовательских институтах. Перед поездкой делегаты встречались с Дэн Сяопином, который попросил их осмотреть как можно больше предприятий и задать как можно больше вопросов об управлении экономикой. После визита в Европу Гу отчитался перед политбюро, а также перед Дэн Сяопином, Хуа Гофэном и другими представителями высшего руководства. Помимо этого Гу рассказал о своей поездке в ходе нескольких совещаний, включая заседание Госсовета, посвященное «четырем модернизациям».

Дэн Сяопин тоже ездил за границу: в начале 1978 года он побывал в Бирме (современная Мьянма) и Непале, в сентябре – в Северной Корее, в октябре – в Японии, в ноябре – в Таиланде, Малайзии и Сингапуре, в январе 1979-го – в Соединенных Штатах. В Японии его поразили передовые технологии и эффективный менеджмент. Посетив компанию Mssan, Дэн сказал: «Теперь я понимаю, что означает модернизация» (Ibid., 168–179).

Не подлежит сомнению, что такое интенсивное ознакомление с внешним миром, особенно с Западом, послужило мощным толчком для того, чтобы Китай изменил отношение к рынку, капитализму и путям развития экономики. Например, во время визита в Сингапур в ноябре 1978-го Дэн Сяопин подробно расспрашивал о прямых иностранных инвестициях и их роли в экономическом подъеме. К удивлению принимавшей стороны, Дэн открыто признал ошибки коммунистического правительства Китая и попросил у первого премьер-министра Республики Сингапур Ли Куан Ю совета, как улучшить ситуацию в китайской экономике. Более чем 10 лет спустя Ли Куан К) вспоминал:

В 1978 году, за, ужином, я, сказал Дэн Сяопину, что китайцы Сингапура были потомками неграмотных безземельных крестьян, покинувших провинции Гуандун и Фуцзянъ в Южном Китае. Ученые, чиновники и литераторы остались в Китае и оставили там свое потомство. Поэтому не было ни одного достижения, которого сумел добиться Сингапур, которого Китай не смог бы превзойти. Я понял, что Дэн принял, вызов, который я исподволь подбросил ему тогда, за ужином, 11 лет назад (Lee Kuan Yew 2000: 645).

Знакомство Китая с внешним миром не сводилось к заграничным поездкам представителей власти. Отчеты членов делегаций о визитах за рубеж распространялись среди партийцев и даже становились достоянием широкой общественности. В качестве примера можно привести отчеты Дэн Лицяня, Ma Хуна, Сунь Шанцина и У Цзяцзюня (Deng Liquan, Ma Hong, Sun Shangqing, Wu Jiajun 1979). Во время поездки в Японию в конце 1978 года, организованной Комитетом по экономике при Госсовете КНР, 23 члена делегации посетили 43 компании в разных японских городах, а также городские и сельские домохозяйства и школы. В их отчетах ясно прослеживались две темы: все авторы признавали провал экономической политики, однако продолжали верить в социализм. Характерны следующие цитаты:

В соответствии с учением, Маркса, невозможно реализовать принцип «Каждому по потребностям,» без радикального увеличения производства товаров. Это вполне достижимо, что доказывает пример Японии. Капиталистическая Япония, производит товары в гораздо больших объемах и в более широком, ассортименте, чем мы. Мы социалистическая страна. Весьма вероятно, что мы можем достичь их уровня развития и превзойти его (Ibid., 4).

Мы являемся социалистическим обществом. Наши институты гораздо лучше капиталистических. Но из-за недостатка опыта мы допустили ошибки при строительстве социализма. В итоге превосходство социалистической системы полностью не реализовано. Завершившийся недавно Третий пленум ЦК КПК 11-го созыва, подытожил основные уроки построения социализма в течение последних SO лет и в то же время призвал учиться на лучших зарубежных примерах. Мы обязательно выполним программу «четырех модернизаций» к концу этого столетия при условии, что будем придерживаться плана, начертанного партией, и неустанно трудиться, используя передовые технологии и методы управления во благо социализма (Ibid., 53").

В правление Мао Цзэдуна, особенно с середины 1960-х годов, капитализм считали злом; «загнивающей» системе противопоставляли социализм – более совершенный, прогрессивный строй, у которого блестящее будущее. Благодаря строжайшему контролю над СМИ и самоизоляции Китая жители страны, включая правящую верхушку, не могли получать информацию о реальной жизни в капиталистических странах. Зарубежные визиты продемонстрировали китайским лидерам, что такое капитализм, и, по словам Дэн Сяопина, позволили им «понять, что значит модернизация». Члены делегаций, увидевшие, что уровень жизни рабочих и крестьян в Японии гораздо выше, чем в Китае, возвращались домой, уже не доверяя официальной антикапиталистической пропаганде. Их поразил творческий потенциал капитализма, его бурлящая энергия; стагнация в китайской экономике и безнадежная технологическая отсталость, напротив, внушали стыд. Пропасть была слишком велика, а контраст слишком резок, чтобы китайское руководство могло закрыть глаза на допущенные в прошлом ошибки.

Более того, зарубежные поездки подсказали некоторые идеи насчет того, как преодолеть нищету и догнать капиталистические страны. Например, в Сингапуре Дэн Сяопин понял, что прямые иностранные инвестиции помогут Китаю получить доступ к необходимым для скорейшей индустриализации знаниям в области технологий и управления. Стремительность, с которой Япония и Западная Европа поднимали разрушенную Второй мировой войной экономику, убедила китайских гостей в том, что их страна сможет наверстать упущенное, если наладит внешнеэкономические связи с Западом и начнет импортировать передовые технологии.

7

Как только Китай перешел к политике открытости, стали стремительно расти объемы внешней торговли. В 1977 году внешнеторговый оборот Китая (импорт плюс экспорт) едва дотягивался до 14 миллиардов долларов США. Для сравнения: внешнеторговый оборот Тайваня в ту пору составлял 18 миллиардов долларов США, Южной Кореи – 21 миллиард, Японии – 141 миллиард. В 1978 году Китай увеличил показатель на 50 %. Огромную роль в этом сыграл Гонконг. По словам Ричарда Вона, «Китай открылся миру с помощью» Гонконга (Wong 2008: 4). 31 августа 1978 года гонконгский бизнесмен К. П. Чао подписал контракт на открытие завода в Чжухае в провинции Гуандун (Du Mingmmg 2008) – о чем гонконгские газеты сообщили на первых полосах. Этот договор стал первым после смерти Мао Цзэдуна примером привлечения Китаем иностранных инвестиций. Два года спустя в провинциях Гуандун и Фуцзянъ появились четыре особые экономические зоны, и иностранцы (включая китайцев, проживавших за границей – на Тайване, в Гонконге, Макао и других странах) получили больше возможностей открыть свой бизнес в Китае, привнося туда капитал, современные технологии и доступ к мировым рынкам.

Сразу же после провозглашения курса на внешнюю открытость в Китай хлынул поток потребительских товаров, произведенных на Тайване, в Гонконге, Японии и других странах; для китайских потребителей они были в новинку. Чтобы противопоставить данный этап в политике внешней открытости тому, что был несколькими годами ранее, при Хуа Гофэне, экономисты используют следующие термины: «поддержка экспорта» vs. «импортозамещение». Стимулирование экспорта в последующие десятилетия стало центральным пунктом экономической реформы. Новый подход отличался от «скачка вовне», сводившегося к импорту западных технологий и наращиванию производственных мощностей в Китае с тем, чтобы самостоятельно производить современные средства производства и потребительские товары. Однако традиционное противопоставление «стимулирование экспорта против замещения импорта» скорее скрывает, чем выявляет решающее различие. Когда Китай совершал «скачок вовне», импортные западные технологии предназначались для нескольких специально отобранных государственных предприятий; когда же страна начала поддерживать внешнюю торговлю, последние достижения науки и техники, воплощенные в импортировавшихся товарах широкого потребления и продукции производственно-технического назначения, стали достоянием всего общества.

Распространение знаний в эпоху политики стимулирования внешней торговли и закрытость в эпоху «скачка вовне» – вот что определяло успех или неуспех начинаний. Не подлежит сомнению, что, пойдя по пути стимулирования экспорта, Китай сумел извлечь выгоду из своих сравнительных преимуществ. Однако главным достоинством новой политики было то, что она оказала долгосрочное влияние на распространение и накопление знаний, особенно в сфере современной науки и технологий, а это выходит за рамки статичной логики сравнительных преимуществ.

Когда в конце 1970-х годов Китай взял курс на открытость, он сильно отставал от Запада в технологическом отношении. Как только китайцы получили возможность наверстать упущенное, они тут же воспользовались ростом экономической эффективности, произошедшим благодаря преодолению технологического разрыва между Китаем и Западом. Китай рано или поздно должен был стать капиталистическим, как предсказывал Стивен Чунг (Cheung [1982] 1986). Но никто не знал, как пойдет этот процесс.

8

Мало кто мог предположить, что Коммунистическая партия Китая будет в конце концов привержена рыночной экономике. Однако сегодня общепризнано, что идея перевести экономику страны на капиталистические рельсы принадлежала именно правительству. Какие конкретные шаги предприняло китайское руководство, чтобы осуществить столь радикальные преобразования?

Ответ следует искать в коммюнике, опубликованном в последний день работы исторического Третьего пленума ЦК КПК 11-го созыва, который проходил в Пекине с 18 по 22 декабря 1978 года. Этот пленум стал поворотным моментом в истории Китайской Народной Республики, положив начало постмаоистским экономическим реформам. Хотя коммюнике обходит стороной допущенные Мао ошибки, в нем с необычайной откровенностью говорится о прошлых неудачах партии и о целях экономической реформы[75].

В коммюнике было четко указано, что «необходимо перенести центр тяжести всей работы партии и внимание китайского народа на осуществление социалистической модернизации» (Ibid., 459). Это подразумевало отказ от доктрины классовой борьбы, которой Мао следовал на протяжении нескольких десятилетий и которая привела к преследованиям миллионов партийцев, госслужащих и интеллектуалов. Авторы коммюнике признавали, что маоистская политика обусловила «ряд проблем в сфере экономического положения городского и сельского населения, которые долгие годы оставались неразрешенными» (Ibid.). В документе также говорилось о необходимости материального вознаграждения. В отличие от Мао Цзэдуна, считавшего, что рабочих и крестьян мотивирует главным образом революционный энтузиазм, авторы коммюнике на первый план выдвинули материальную заинтересованность. «Следует шаг за шагом повышать благосостояние городского и сельского населения, опираясь на рост производства. Необходимо решительно бороться с бюрократическим чванством, позволяющим не замечать насущных экономических проблем, с которыми сталкивается народ» (Ibid., 460). Если бы не эти изменения в политике партии, Дэн Сяопин едва ли выступил бы со своим знаменитым лозунгом «Пусть сначала разбогатеет часть населения».

Особое внимание в коммюнике уделялось изначальному недостатку существовавшей экономической системы – излишней централизации государственного управления, что перекликалось с основной мыслью, высказанной Мао Цзэдуном в докладе «О десяти важнейших взаимоотношениях». «Генеральная линия, предложенная товарищем Мао Цзэдуном в 1956 году в докладе „О десяти важнейших взаимоотношениях", является объективным отражением экономических законов, а также важной гарантией политической стабильности в обществе» (Ibid., 459), – подчеркивали авторы коммюнике. Неудивительно, что, говоря о путях решения этой проблемы, они также обращались к идеям Мао:

Одним из серьезных недостатков системы, экономического управления является чрезм, еюная, концентрация власти, а потому необходимо смело и планомерно – першашъ ее от высшего руководства нижестоящим органам власти, чтобы местные органы власти, а также промышленные и сельскохозяйственные предприятия получили больше прав на принятие управленческих решений в рамках единого государственного плана; следует приложить немало усилий, чтобы на всех уровнял упростить работу органов власти, ответственных за экономическое управление, передавая большую часть их функций специализированным компаниям или хозяйственным объединениям, необходимо строго следовать экономическим законам… Необходимо под централизованным руководством– партии покончить с неспособностью провести черту между партией, правительством и предприятиями; прекратить практику, при которой правительственные органы подменяются партийными, а администрации предприятий – правительственными учреждениями; распределить обязанности в зависимости от уровня управления, вида работ и конкретных индивидуумов; предоставить органам управления и руководящим кадрам больше полномочий и усилить их ответственность; сократить количество заседаний и объем, канцелярских работ в целях повышения производительности труда; ввести систему экзаменов, поощрения и наказания, повышения и понижения в должности. Данные меры позволят в полную силу задействовать инициативу, энтузиазм и творческие способности на четырех уровнях – в центральных ведомствах, в местных органах власти, в руководстве предприятий и среди рабочих, а, также активизировать все отрасли и межотраслевые связи социалистической экономики (Ibid., 459–460).

Авторы коммюнике особо выделяют сельское хозяйство как самое слабое звено в цепи. «Коммунистическая партия должна сосредоточить внимание прежде всего на обеспечении скорейшего подъема сельского хозяйства – основы национальной экономики. Оно сильно пострадало за последние годы и остается крайне ослабленным» (Ibid., 460). Однако предложенные меры укрепления сельского хозяйства сводятся к очередной разновидности ценового контроля:

Госсовет принял решение повысить закупочные цены на зерновые на 20 % начиная с 1979 года, когда будет продаваться летний урожай; цены на зерно, закупленное сверх установленных квот, должны быть подняты еще на 50 %; следует также повышать закупочные цены на хлопок, масляничные и сахароносные культуры, побочную продукцию животноводства, водные и лесные продукты, прочие фермерские и побочные продукты шаг за шагом, в зависимости от конкретных условий. Необходимо снизить фабричные и рыночные цены, пи, сельскохозяйственную технику, химические удобрения, инсектициды, изделия из пластика и прочие промышленные товары, предназначенные для сельского хозяйства, на 10–15 % в 1979 и 1980 годах за счет сокращения себестоимости продукции (Ibid.).

Китайское правительство считало, что социалистическая модернизация станет «новым великим походом», «масштабной, всеобъемлющей революцией», которая потребует постоянных целенаправленных усилий. Авторы коммюнике рекомендуют, как добиться поставленной цели, однако таким образом, чтобы местные власти смогли проявить инициативу:

Выполнение программы «четырех модернизаций» требует значительного роста производительных сил (что в свою очередь предполагает разноплановые изменения тех аспектов отношении между производством и надстройкой, которые не способствуют развитию производительных сил), а также изменений в методах управления, образе мыслей и действий, если они препятствуют росту этих сил. Таким, образом, социалистическая модернизация является масштабной, всеобъемлющей революцией (Ibid., 459).

Следует отметить, что согласно коммюнике «изменения в методах управления, образе мыслей и действий» должны служить исключительно «росту производительных сил» (Ibid.). В последующие годы «рост производительных сил» будет служить основным критерием при оценке экономических реформ и применяемых методик.

Хотя в коммюнике четко сформулирована долгосрочная цель реформы – «превратить [Китай] в современную, могущественную социалистическую страну до конца столетия» (Ibid.), – документ не содержит стратегии или программы. Китайское руководство, практически ничего не зная о рыночной экономике, ни разу не упомянуло в коммюнике термин «рынок»[76]. Сейчас в порядке вещей говорить о Третьем пленуме ЦК КПК 11-го созыва как об отправной точке рыночных реформ в Китае. Признавая историческую важность пленума и коммюнике 1978 года, важно понимать, что китайские лидеры на тот момент даже не задумывались о рыночной экономике. Однако они были готовы принять новые, обеспечивающие «рост производительных сил» идеи и методы, подвергая их проверке практикой, – по крайней мере так они утверждали.

Рассматривая коммюнике 1978 года в историческом контексте, следует отметить, что постмаоистская экономическая реформа в Китае была далеко не первой попыткой КПК реорганизовать социалистическую экономику. Инициированные Мао кампании по децентрализации власти (первая – в середине 1950-х годов, вторая – во времена «культурной революции») не смогли вдохнуть новую жизнь в социалистическое хозяйство. «Культурная революция» показала, что надежды Мао Цзэдуна на классовую борьбу и перманентную революцию нереалистичны и чреваты гибелью для страны. Хотя его решение провести децентрализацию для укрепления ослабленной социалистической системы могло показаться как минимум неоднозначным, китайская экономика стала гораздо менее централизованной, чем экономики других социалистических стран. Более того, тот факт, что авторы коммюнике, так же как и Мао, признали чрезмерную централизацию главной проблемой социалистической экономики, сделал этот документ особенно важным для дальнейшего развития Китая.

В качестве экономической стратегии коммюнике мало чем отличается от тезисов, изложенных Мао Цзэдуном в докладе «О десяти важнейших взаимоотношениях». Авторы полностью согласны с выводом «великого кормчего»: больше всего социалистической экономике мешает чрезмерная концентрация власти. Но в отличие от Мао авторы коммюнике главной задачей считают «рост производительных сил» – то есть рост экономики, если обойтись без марксистских терминов. Правда, призыв перенести центр тяжести на развитие экономики (на «четыре модернизации») впервые прозвучал еще в 1964 году – в экономической программе Чжоу Эньлая. Вторым важным отличием коммюнике от доклада Мао является предложенное в нем новое решение проблемы излишней централизации власти, а именно: передать полномочия не только местным органам власти, но и предприятиям.

Как политическая стратегия коммюнике – это абсолютно гениальный документ. Авторы начинают с того, что восхваляют Мао, называя его великим марксистом, и призывают китайский народ «еще теснее сплотиться под знаменем идей Мао Цзэдуна». Такое вступление было призвано переключить внимание партии с маоистской теории классовой борьбы на социалистическую модернизацию – цель, способную объединить всю нацию. Главной задачей коммюнике провозгласило превращение Китая к концу XX столетия в «могущественную современную социалистическую державу»[77], что не могло вызвать возражений. Заявленная в коммюнике верность учению Маркса-Ленина-Мао Цзэдуна позволила предотвратить идеологический хаос и обеспечить политическую стабильность, необходимую для проведения экономических реформ. Поскольку Мао Цзэдун продолжал пользоваться огромным авторитетом среди партийцев, военных и простых китайцев, развенчание культа «великого кормчего» и отказ от его учения могли подорвать легитимность власти и посеять политическую смуту. Новое правительство правильно рассчитало маневр: воздав хвалу Мао, оно в то же время отказалось от его радикальной политики и переключилось на развитие экономики. Λ напомнив китайцам, что Мао призывал «искать правду в фактах» и видел «в практике критерий истины», оно освободило себя от оков идеологии.

9

За два года, пролегшие между смертью Мао Цзэдуна и Третьим пленумом, Китай успел отойти от радикального маоизма. После смерти «великого кормчего» страну охватил кризис, а политическая неопределенность усугубила его. Хуа Гофэн, пользуясь поддержкой Ε Цзяньина и других ветеранов армии, свергнул «банду четырех», покончил с «культурной революцией» и быстро восстановил политический порядок. Но гораздо важнее то, что Китай открылся внешнему миру – передовым технологиям, капиталу, рыночной теории и практике. Вместе с тем Хуа Гофэн постепенно, но решительно переместил фокус внимания правительства с радикальной теории перманентной революции на социалистическую модернизацию. Эти изменения были закреплены на Третьем пленуме ЦК КПК, ознаменовавшемся возвращением Дэн Сяопина во власть. Хотя в опубликованном на пленуме коммюнике нет плана экономических реформ, призванных обеспечить социалистическую модернизацию, его авторы демонстрируют политическую мудрость, стремясь сплотить все социальные группы под общим знаменем «перехода к социалистической модернизации, задуманного еще Мао Цзэдуном». На самом деле Китаю посчастливилось с тем, что коммюнике не предусматривало никаких конкретных мер – разве что для сельского хозяйства. Учитывая низкую степень информированности тогдашнего китайского руководства, нетрудно предположить, что любые распоряжения принесли бы скорее вред, чем пользу. И все же начиная с Третьего пленума китайское правительство стало исповедовать прагматический подход, подвергая свои решения проверке практикой и охотно пробуя всевозможные способы подстегнуть «рост производительных сил». Возможно, Китай был слабо вооружен для проведения рыночных реформ, но ментально он был к ним подготовлен.

Глава 3 Начало реформ

Третий пленум ЦК КПК 11-го созыва стал важнейшим событием в истории Китайской Народной Республики: он позволил Коммунистической партии заново консолидировать власть в своих руках и наметил пути воссоединения раздробленного общества. Принятые на пленуме решения направили творческие способности китайского народа, его энергию и энтузиазм в новое русло – на социалистическую модернизацию вместо классовой борьбы. В конце 1978 года Китай вновь подошел к переломному моменту своей истории, как в 1949-м. Но на этот раз китайскому народу повезло больше. Китайское руководство и мировое научное сообщество считают, что Третий пленум стал отправной точкой рыночных преобразований в Китае, началом истории блестящих успехов, которая развертывалась на протяжении последующих 30 лет. Страна, занимавшая первое место в мире по численности населения, превратилась из бедного социалистического государства со стагнирующей экономикой в одного из мировых лидеров в области экономического роста[78]. Существует, однако, соблазн преувеличить значение Третьего пленума, признав его судьбоносным, предопределившим дальнейшее развитие страны. Сказать, что пленум запустил цепь событий, которые с неизбежностью привели к переходу китайской экономики на рыночные рельсы, нельзя. Скорее, это рыночные реформы придали значимость Третьему пленуму, превратив его в ярчайший переломный момент в истории КНР. Если бы реформы не увенчались успехом, Третий пленум остался бы в памяти как очередная тщетная попытка китайского руководства модернизировать экономику.

В любом случае Китай приступил к реформам, не дожидаясь конца 1978 года. 8а два года, прошедшие со смерти Мао в сентябре 1976 года до Третьего пленума в декабре 1978-го, Китай распростился с радикальной маоистской идеологией и признал в качестве первоочередной задачи развитие экономики. «Культурная революция» завершилась вскоре после ареста «банды четырех», и новое китайское правительство во главе с Хуа Гофэном тут же поставило во главу угла социалистическую модернизацию. В 1976 году китайские власти вернулись к программе «четырех модернизаций», а годом позже взяли курс на «скачок вовне». По инициативе Ху Яобана КПК реабилитировала сотни тысяч партийных функционеров и «правых уклонистов», которые пострадали от «чистки» во времена «культурной революции». Многие из них вновь заняли руководящие посты и стали проводниками реформ.

Возглавив Центральную партийную школу и редакцию журнала «Лилунь Дунтай», Ху Яобан сыграл решающую роль на первом этапе реформ: ему удалось ослабить влияние марксистской идеологии на общественное мнение. Журнал «Лилунь Дунтай» стал рупором новых идей. Опубликованная в нем статья «Практика как единственный критерий истины» породила политическую дискуссию, имевшую важные последствия. К концу 1978 года – моменту проведения Третьего пленума в Пекине – практика возобладала, потеснив марксизм и «маленькую красную книжицу Мао». Этот идеологический сдвиг позже будет признан первым «массовым освобождением умов» в истории КНР (Shen Baoxiang 2004: 71; Ma Licheng 2008: 6-15).

Сразу после окончания «культурной революции» Китай взял курс на открытость внешнему миру. Китайские лидеры часто ездили за границу, чтобы восстановить отношения с другими странами, испорченные за предыдущее десятилетие, и своими глазами увидеть, насколько сильно отстал Китай. Нормализация американо-китайских отношений 1 января 1979 года и последовавший за ней визит Дэн Сяопина в США ускорили примирение Китая с Западом. По иронии, познакомившись с достижениями капиталистических экономик в Азии, Европе и США и выразив свое восхищение их быстрым развитием, китайские лидеры лишь укрепились в вере в социализм. Они не сомневались, что внутреннее превосходство социалистической системы позволит модернизировать экономику быстрее, чем это удалось Западу однако добиться этого можно, только если Китай поставит себе на службу инновационную мощь капитализма. Эти идеи получили развитие на Третьем пленуме ЦК КПК 11-го созыва. Публикация коммюнике 1978 года, а также возвращение Дэн Сяопина и Чэнь Юня в правительство способствовали дальнейшим преобразованиям в политике и экономике.

Сразу же после Третьего пленума китайское правительство приступило к реформам в области, считавшейся одним из наиболее слабых мест социалистической экономики, – на государственных предприятиях. В коммюнике 1978 года утверждалось: «Одним из серьезных недостатков системы экономического управления является чрезмерная концентрация власти»[79], – следовательно, необходимо было передать ее как местным органам власти, так и хозяйственным организациям, чтобы «местные органы власти, а также промышленные и сельскохозяйственные предприятия получили больше прав на принятие управленческих решений в рамках единого государственного плана»[80]. Идея напрямую передать власть предприятиям не имела прецедента в истории Китая. Памятуя о том, что в эпоху Мао все попытки спасти экономику за счет децентрализации управления провалились, китайские лидеры решили опробовать иной подход. На заседании Госсовета в сентябре 1978 года Ли Сяньнянь выразил сожаление, что предыдущие попытки реформирования китайской экономики свелись лишь к передаче полномочий местным органам власти, в то время как положение предприятий только ухудшилось из-за бюрократической косности и волокиты (Xiao Donglian 2004: 189).

Идея хозяйственной самостоятельности предприятий высказывалась не впервые, по крайней мере в академических кругах. Гу Чжунь и Сунь Ефан стали первыми китайскими экономистами, выступившими с критикой советской плановой модели и предложившими применить рыночные принципы в социалистической экономике (Cao Jianguo 2000: 377–392). Оба считали, что государственные предприятия должны сохранять самостоятельность и стремиться к извлечению прибыли. Еще в 1956 году Гу Чжунь писал о том, что при социализме необходимы рынок и производство товаров для последующего обмена. Спустя год его обвинили в правом уклонизме, и он провел большую часть жизнь в тюрьме и исправительных лагерях

(Ibid., 411–427). В 1974 Гу умер от рака, так и не дождавшись конца «культурной революции». Сунь Ефан считал, что ахиллесова пята социалистической экономики – отсутствие самостоятельности у государственных предприятий, а не централизация власти, как думал Мао, и не децентрализация, как полагали оппоненты «великого кормчего» (Wu Jinglian 2003: 52). В 1961 году Сунь, выступивший с критикой децентрализации управления, на которой настаивал Мао, был объявлен «величайшим ревизионистом в Китае»; во времена «культурной революции» он провел в тюрьме семь лет. После смерти Мао Цзэдуна китайское руководство вспомнило об идеях этих экономистов и взяло их на вооружение (Ibid., 138; Feng Shen, Chen Li 2008: 89).

1

Во время зарубежных командировок китайские лидеры лишний раз убедились в том, что главное – не децентрализация власти, а самостоятельность госпредприятий. Больше всего их поразила высокая производительность и динамизм капиталистических компаний. В отличие от Nissan – фирмы, которая произвела глубочайшее впечатление на Дэн Сяопина в ходе его визита в Японию в 1978 году, – погрязшие в бюрократизме китайские предприятия были крайне неэффективны. Неудивительно, что после Третьего пленума китайское руководство объявило реформу госкомпаний главным условием роста социалистической экономики. В редакционной статье в газете «Жэньминь Жибао» от 19 февраля 1979 года, отражавшей официальную позицию китайского правительства, говорилось: «Самая неотложная задача нынешней экономической реформы – это расширить самостоятельность крупных государственных предприятий»[81]. В течение нескольких последующих лет реформа предприятий – в первую очередь наделение полномочиями государственных предприятий и предоставление им возможности сохранять у себя прибыль – являлась самой важной частью экономической перестройки (Wu Li 1999: 841–846; Wu Jinglian 2003: 138–144; Xiao Donglian 2004: 191).

Местные органы власти, знакомые с хозяйственными реалиями, прекрасно осознавали, что улучшение работы государственных предприятий – фундаментальный фактор решения проблем социалистической экономики. Реформа госпредприятий началась еще до Третьего пленума. В октябре 1978 года появилась информация о первых успехах: отличилась провинция Оычуань во главе с губернатором Чжао Цзыяном, которого в 1980 году назначат премьером Госсовета (Tang Jisheng 1998: 358; Wu Li 1999: 842). Реформа значительно ограничила власть различных ведомств над государственными предприятиями, руководители которых получили право самостоятельно принимать решения по некоторым вопросам. В частности, у них появилась возможность назначать менеджеров среднего звена (хотя увольнять сотрудников им не разрешили), оставлять себе определенную часть прибыли и увеличивать объемы производства сверх показателей, указанных в Госплане. Третий пленум придал всем этим переменам дополнительный импульс. К началу 1979 года число затронутых реформой предприятий в одной только Сычуани достигло сотни (Wu Li 1999: 842). К ним присоединились еще 50 предприятий в соседней провинции Юньнань (Shirk 1993: 200). Изучив успешный сычуаньский опыт, Госсовет КНР в мае 1979-го выбрал для проведения аналогичных преобразований восемь крупных государственных предприятий, в том числе ведущего производителя стали Capital Steel и ряд других компаний в Пекине, Шанхае и Тяньцзине. К концу 1979 года к программе присоединились более 4200 крупных госпредприятий (Wu Jinglian 2005: 145). К 1981-му в Китае (за исключением Тибета) было уже более 6600 реформированных госпредприятий.

Помимо предоставления предприятиям прав принимать управленческие решения китайское правительство приняло ряд других мер, направленных на реформирование промышленности. К тому времени многим стало понятно, что государственным предприятиям мешают два вида ограничений. Во-первых, не имея права самостоятельно принимать решения, предприятия становились пешками в руках различных представителей власти. Они не могли сами решать, что производить и в каких объемах, кого нанимать на работу, а кого увольнять, сколько денег инвестировать, как вознаграждать труд руководителей и рабочих. На самом деле государственные предприятия только назывались «предприятиями». Таким образом, в первую очередь надлежало реформировать госкомпании, предоставив им право самостоятельно вести бизнес – как полагается настоящим предприятиям.

Вторым препятствием была раздробленная структура промышленности. Поскольку Мао неоднократно предпринимал попытки сделать каждую административно-территориальную единицу (от провинций до уездов) как можно более независимой в экономическом плане, китайские госпредприятия были невелики, однако их было чрезвычайно много и все они работали в полной изоляции друг от друга. Даже добывающие и перерабатывающие компании в одной и той же отрасли взаимодействовали чаще всего не напрямую, а через правительственных чиновников. Таким образом, государственные предприятия в разных административно-территориальных единицах образовывали группу промышленных объектов, подчинявшихся местным органам власти[82]. Для решения этой структурной проблемы Госсовет в июле 1980 года призвал к объединению и укрупнению госпредприятий (Xiao Donglian 2004: 204). Что касается машиностроения (наиболее фрагментированной отрасли народного хозяйства во времена Мао Цзэдуна), в начале 1981 года Госкомитет по машиностроению предложил государственным предприятиям осуществить слияние. Кампания по слияниям охватила даже госаппарат. К 1982 году было создано Национальное бюро машиностроения, объединившее четыре ранее существовавших ведомства (Kuang Jiazai, Gai Jun 2004: 311–312).

Вдобавок к преобразованиям в системе управления промышленностью Госсовет решил поставить эксперимент с «комплексной реформой национальной экономической системы» в масштабе целых городов (Zong Han 2007: 30–41; Peng Shen, Ohen Li 2008: 125–128). Первым «подопытным» городом в октябре 1981 года стал Шаши в провинции Хубэй, население которого составляло 243 тысячи человек. В марте 1982-го за ним последовал Чанчжоу в провинции Цзянсу – сопоставимый по размеру город. В феврале 1983 года к ним присоединился Чунцин – первый крупный город, ставший экспериментальной площадкой для «комплексной экономической реформы». В мае участие в проекте приняли еще несколько крупных городов с населением несколько миллионов человек – Вухань, Шэньян, Далянь, Харбин, Гуанчжоу и Сиань. Город Шаши – первопроходец на пути реформ – вырвался из безвестности, оставив след в истории перестройки китайской экономики. Он первым объединил фирмы, чтобы сократить издержки за счет укрупнения масштаба производства; позволил предприятиям самим решать, какую продукцию выпускать; расширил возможности предприятий в сфере кадровой политики; создал систему экономической ответственности руководства. Данный этап экономических реформ оставил очень мало документальных свидетельств, и ученые обошли его вниманием[83] – возможно, потому, что по сравнению с особыми экономическими зонами успехи городов-экспериментаторов кажутся весьма скромными. И все же пилотные проекты в городах – наряду с реформой госпредприятий и реструктуризацией промышленности – наглядно показывают, что в конце 1970-х – начале 1980-х годов китайское правительство прилагало целенаправленные усилия в целях реформирования промышленности.

В общем и целом предприятия быстро откликнулись на нововведения. Получив право самостоятельно принимать управленческие решения, они увеличили объем производства и повысили свою эффективность. В результате доходы рабочих возросли (до этого в течение многих лет им не повышали зарплату). В конце 1980 года была введена система контрактов, устанавливающих компетенцию руководителя. Она, с одной стороны, гарантировала менеджерам высшего звена независимость, а с другой – подробно описывала их обязанности. На стратегическом уровне самое важное, непреходящее наследие реформы состояло в том, что она покончила с монополией централизованного планирования в организации промышленного производства. Государственные предприятия, выполнив план, могли сами решать, что им производить. Благодаря этому социалистическая экономика сумела «перерасти план» (Naughton 1995)[84]. Когда государственные предприятия начали производить товары, не предусмотренные Госпланом, они превратились в субъекты рынка. Отсюда проистекает характерная особенность китайской экономической реформы, известная как «двухрельсовая система», – сосуществование в государственном секторе экономики как централизованного планового регулирования, так и рыночных элементов (Wu Jinglian 2005: 68–71)[85]. В результате доминирование государственного сектора и отсутствие широкомасштабной приватизации не стали препятствием на пути возникновения рыночных механизмов.

Однако, несмотря на успехи в деле реформирования промышленности, состояние экономики практически не улучшилось – по крайней мере судя по стандартным краткосрочным макроэкономическим показателям. Напротив, с тех пор как предприятия стали удерживать часть прибыли для дальнейшего инвестирования и выплаты компенсации сотрудникам, налоговые поступления в государственный бюджет сократились. Наметился дефицит бюджета, забрезжила угроза инфляции. В 1979 году дефицит достиг беспрецедентного, внушающего тревогу уровня – 17 миллиардов юаней; показатель оставался высоким на протяжении последующего года (12,8 миллиарда). Сводный индекс цен в 1980-м вырос на 6 %; в городах рост превысил 8 %[86]. Китайское правительство, привыкшее к колебаниям индекса вокруг отметки 1 %, было обеспокоено уровнем инфляции, которую считало капиталистическим злом. Китайская экономика еще не полностью оправилась после финансовых проблем, вызванных «скачком вовне», так что дефицит бюджета или инфляция могли с легкостью пустить ее под откос, заодно подорвав политическую стабильность. Китайские власти были вынуждены скорректировать экономический курс и приостановить реформы. Первая волна преобразований, последовавших за Третьим пленумом, вызвала разочарование: настоящего прорыва не получилось.

2

Инициированные государством реформы застопорились. Но понемногу на обочине социалистической экономики забрезжили настоящие перемены. Самые важные сдвиги происходили не в сердцевине экономики, а на ее периферии, слабо контролировавшейся государством. И первопроходцами тут были не государственные предприятия – привилегированные экономические агенты, гордость социализма, – а обездоленные, оставшиеся не у дел маргиналы. Находясь у самого подножия бюрократической пирамиды, вдали от Госплана, они больше других пострадали от системы. Тем не менее именно на обочине китайской экономики произошла серия революций, в результате которых частные предприниматели вновь заняли достойное место в экономике, а страна встала на путь рыночных преобразований. Китай стал капиталистическим благодаря периферийным революциям.

Важнейшая из этих революций произошла в сельском хозяйстве – наиболее ослабленном секторе китайской экономики, сильно пострадавшем при Мао Цзэдуне, особенно от катастрофических последствий «большого скачка». По сравнению с промышленностью аграрная сфера хронически недофинансировалась. Хуже того, прибыль от сельскохозяйственной деятельности направлялась на субсидирование индустриализации – посредством навязанной крестьянам экономии и занижения цен на сельскохозяйственную продукцию. По этой причине большая часть сельского населения была вынуждена голодать, что представляло угрозу для китайских властей во время правления Мао Цзэдуна. Коммюнике 1978 года признало существование этих проблем. В 1979 году китайское правительство значительно повысило закупочные цены на основные виды сельхозпродукции и субсидировало применение химических удобрений, чтобы оживить аграрное производство. Меры оказались довольно эффективными: объем производства вырос.

Однако настоящая аграрная реформа – деколлективиза-ция и введение системы производственной ответственности крестьянских хозяйств – шла снизу вверх.

Частное фермерство в постмаоистском Китае зародилось в уезде Пэнси провинции Оычуань – в деревне Гора Девяти Драконов[87]. Эта деревня была одной из самых бедных в коммуне Цюньли: в районе ее называли «деревней попрошаек». Сентябрьским вечером 1976 года Дэн Тяньюань, секретарь партийной ячейки коммуны, собрал небольшую группу кадровых работников, чтобы обсудить с ними производственные проблемы в деревне. Спорили долго и страстно. В конце концов партийцы договорились опробовать частное фермерство, чтобы решить стоявшие перед колхозом проблемы управления и стимулирования. Осознавая все политические риски, собрание постановило выделить крестьянским хозяйствам в двух производственных бригадах малоплодородные земли, а на остальных территориях придерживаться коллективного хозяйствования. В тот год частные хозяйства собрали с малоплодородных земель в три раза больше, чем колхозники с плодородных. На следующий год площадь земли, отданной под частное фермерство, и количество производственных бригад, получивших участки, выросли. К 1978 году – до того как в Пекине состоялся Третий пленум ЦК КПК – вся коммуна перешла на частное хозяйствование, однако держала это в тайне от местных органов власти. В 1979 году уездные власти провели собрание, на котором обсудили наметившиеся в сельском хозяйстве улучшения, и Дэн Тяньюань раскрыл секрет успеха в деревне Гора Девяти Драконов. Секретарь уездной партийной организации одобрил начинание. В 1980 году в отличившуюся деревню пожаловала делегация из министерства сельского и лесного хозяйства. Глава делегации, в целом возражавший против частного фермерства, похвалил Дэн Тяньюаня за повышение производительности труда и даже предложил сделать деревню экспериментальной площадкой для новой практики.

Гораздо лучше известен другой случай, произошедший спустя два года в деревне Малая Гора провинции Аньхой (в учебниках и официальных отчетах о ней говорят как о «пионере» аграрной реформы)[88]. Малая Гора, как и Гора Девяти Драконов, слыла «деревней попрошаек». Инициатива здесь исходила не от кадровых партийных работников, а от крестьян. В конце 1978 года 18 крестьян тайно подписали договор о том, чтобы попробовать себя в качестве частных фермеров, в обход производственных бригад[89]. Когда настала пора собирать урожай, крестьяне из этой деревни собрали на порядок больше зерна, чем их соседи. Многие окрестные деревни решили, что на будущий год они также займутся фермерством.

Кроме частного фермерства, запрещенного государственной политикой, многие провинции прибегали к другим, более мягким способам реформирования сельского хозяйства. После смерти Мао аграрная политика государства продолжала опираться на фундаментальный принцип централизованного планирования и власти по-прежнему руководствовались лозунгами «Учитесь у Дачжай» и «Зерно – главное звено». Хуже всего было то, что правительство пыталось распространить опыт деревни Дачжай на всю страну[90], лишив местные власти возможности учитывать особенности подведомственных территорий. Например, области, почти полностью лишенные пахотных земель, должны были направить все силы на выращивание зерновых культур. Газвитие иных источников дохода – рыболовства, животноводства и лесоводства – порицалось как капиталистический пережиток и было объявлено вне закона. Провинциальные власти начали кампанию за использование местных ресурсов для оживления сельского хозяйства; громче всех звучали голоса секретарей провинциальных парторганизаций – Чи Вицина из Гуйчжоу Вань Ли из провинции Аньхой и Чжао Цзыяна из Сычуани. Уже в 1977 году Чи, Вань и Чжао предложили местным властям разрешить крестьянам разнообразить источники дохода. Как только крестьяне получили возможность не ограничиваться земледелием, они не только получили новые источники дохода, но и повысили урожайность зерновых. В конце 1970-х – начале 1980-х годов говорили: «За рисом иди к Вань Ли, за хлебом иди к Цзыяну» – поговорка, свидетельствовавшая об успехе этого начинания[91].

После Третьего пленума китайское руководство одобрило развитие рыболовства, лесоводства, животноводства и народных промыслов. Восстанавливать аграрный сектор было поручено коммунам и производственным бригадам. Частное фермерство осталось под запретом. В двух документах, принятых на Третьем пленуме, – «Решениях ЦК КПК по некоторым вопросам ускорения развития сельского хозяйства» и «Правилах работы сельских народных коммун» – частное фермерство приравнивалось к преступной деятельности. Запрет на него действовал на протяжении всего 1979 года. 15 марта 1979-го газета «Жэнь-минь Жибао» опубликовала письмо, в котором читатель из провинции Хэнань обрушивается на частных фермеров за то, что те подрывают социалистический строй в деревне[92], и призывает крестьян и местные органы власти противостоять поползновениям буржуазии. Редакционная статья была написана в том же тоне. Этого было достаточно, чтобы покончить с частными фермерскими хозяйствами в провинции Аньхой, но местные власти во главе с Вань Ли не позволили этого сделать[93]. На Четвертом пленуме ЦК КПК 11-го созыва, который состоялся в сентябре 1979 года, правительство приняло документ, запрещавший как «выделение земли под фермерские хозяйства», так и «заключение договоров подряда с крестьянскими дворами»[94]. Тем не менее частное фермерство продолжало развиваться, скрываясь под разными масками.

В течение 1979 года Вань Ли использовал любую возможность выступить в защиту частного фермерства. Спустя год центральное руководство пересмотрело свои взгляды. Поздней весной 1980-го Чэнь Юнь, Ху Яобан и Дэн Сяопин пришли к выводу, что индивидуальное предпринимательство на селе имеет свои преимущества. Тем не менее далеко не все были с ними согласны. В сентябре компартия достигла компромисса, обнародовав резолюцию, разрешившую частное фермерство только «в тех отдаленных горных областях и бедных отсталых регионах, а также тем производственным бригадам, которые давно зависят от перепродаваемого государством зерна, ссуд на производственную деятельность и социальных пособий» и только в том случае, если «массы утратили веру в коллективное хозяйствование». Другими словами, деколлективизацию разрешили лишь там, где коллективизация провалилась. Понятно, какими политическими мотивами руководствовался центр: он опасался, что декол-лективизация может подорвать социалистический строй, основой которого, как считали в то время, является коллективная собственность. Однако в сельских районах, где «массы утратили веру в коллективное хозяйствование», подрывать было нечего. Таким образом, в бедных районах, в которых социализм потерпел крах, реформа не могла привести к политическим потерям. Стремясь минимизировать возможные политические последствия аграрной реформы, китайское правительство, само того не ведая, проложило путь революции в самом слабом секторе экономики, где сопротивление реформам было минимальным. Между тем многие сельские районы Китая опробовали частное фермерство еще до того, как запрет на него был ослаблен в 1980 году. Именно поэтому китайское правительство пошло на уступки. Пример деревни Малая Гора, достижения которой активно пропагандировал Вань Ли, стал важным аргументом. Но даже после частичного снятия запрета в 1980 году китайские власти потратили больше года на споры, прежде чем официально признать частное фермерство в январе 1982-го. Столь мощное идеологическое сопротивление отчасти объясняется тем, что Мао Цзэдун неоднократно ссылался на частное фермерство как на типичное проявление капитализма, которое, как он считал, может помешать достижению социалистических целей – общего благоденствия и экономического равенства. Сторонники фермерства отмечали его несомненную эффективность – способность воодушевить крестьян и увеличить производство сельхозпродукции. Если власти рассматривали практику как единственный критерий истины, они должны были согласиться с превосходством фермерства над коллективным хозяйствованием. И прагматизм возобладал: частное фермерство в конце концов было признано основой аграрной политики.

Согласно официальной версии, индивидуальное предпринимательство в аграрном секторе негласно расцветало исключительно в деревнях провинции Аньхой, а центральное правительство распространило этот опыт по всему Китаю (см., например: Zheng Tougui 2009: 233). Однако подобная интерпретация событий не соответствует действительности. Фермерские хозяйства возникли в Оычуани за два года до описываемых событий; еще важнее то, что о них едва докладывали «наверх» – до тех пор, пока центральное правительство не санкционировало подобную практику. Известно, что частные фермы существовали в провинциях Гуйчжоу, Ганьсу, Хэнань, а также во Внутренней Монголии (Wu Jinglian 2005: 112). Скорее всего, возникали они и в других местах (Du Runshen 1998: 214). Власти не смогли бы так быстро и успешно провести аграрную реформу без широкой народной поддержки.

Нам будет легче понять, почему Китай так быстро перешел на фермерское хозяйствование, если мы вспомним, что оно не было чем-то новым для китайской деревни. Китай по меньшей мере три раза возвращался к нему после того, как Мао приступил к коллективизации (Fan Xiaochun 2009; см. также: Du Runshen 1998: 16–79; Hu Angang 2008: 341–345). Впервые это случилось в 1956 году, сразу после коллективизации и образования сельских кооперативов. При поддержке вице-премьера Дэн Цзыхуэя, отвечавшего за агросектор, многие провинции практиковали фермерство, а участники дискуссий на страницах «Жэнь-минь Жибао» отзывались о нем весьма благоприятно. В этой связи в центре общего внимания оказался уезд Юнцзя в провинции Чжэцзян. Но в 1957 году отношение к фермерам изменилось и Мао Цзэдун подверг Дэн Цзыхуэя резкой критике. Во второй раз о фермерстве вспомнили в конце 1958 – начале 1959 года, в эпоху «большого скачка»: для многих крестьян это был единственный способ выжить. Фермерские хозяйства появились в нескольких провинциях, включая Хубэй, Хунань, Хэнань, Цзянсу и Ганьсу, но после Лушаньской конференции в июле 1959-го с ними было покончено. В третий раз частное фермерство напомнило о себе в начале 1960-х, когда стало понятно, что «большой скачок» закончился провалом. Эту практику поощряли во многих провинциях, видя в ней временное решение проблемы дефицита зерна. Вначале Мао Цзэдун поддержал развитие индивидуального предпринимательства на селе, но в середине 1962 года травля возобновилась. Тем не менее во многих регионах Китая фермерство выживало, принимая разные обличья (Fan Xiaochun 2009: 382–384).

Необходимо отметить, что частное фермерство – это не унифицированная практика, а, скорее, общее наименование для целого ряда неколлективных форм хозяйствования, спонтанно возникших в сельских районах Китая (Tsou Tang 1986: 198–211; Zweig 1997: 55–56). Коллективное хозяйствование было крайней формой ведения социалистического сельского хозяйства, при которой работы организовывались производственными бригадами (или коммунами, как это было во времена «культурной революции»), а крестьянские дворы рассматривались как лица, работавшие по найму. В качестве примера такой крайности можно привести государственные хозяйства. На другом полюсе находились крестьянские дворы, занимавшиеся фермерством, тогда как производственные бригады выступали в качестве землевладельцев. Между этими двумя полюсами располагается целый спектр промежуточных договорных форм, каждая из которых определяла права и обязанности крестьянских дворов во взаимоотношениях с производственной бригадой. Объединяет их одно – отклонение от насаждавшейся Мао модели чистого коллективизма. Стоило китайскому правительству провозгласить частное фермерство государственной политикой, разнообразие форм хозяйствования исчезло. Система производственной ответственности (закрепление за крестьянскими домохозяйствами производственных заданий), принятая во всем Китае начиная с 1982 года, покончила с производственными бригадами на селе – колхозы в той или иной форме (включая знаменитые деревни Дацю в Тяньцзине и Хуаси в провинции Цзянсу) сохранились лишь в нескольких районах. Таким образом, крестьянский двор превратился в единственного субъекта в сельском хозяйстве.

3

Это вынужденное единообразие вполне объяснимо, если посмотреть на него с точки зрения людей, ответственных за определение курса и воплощение решений в жизнь. Безусловно, было бы гораздо сложнее согласовывать между собой различные формы хозяйствования и договорные отношения. Нельзя было исключать и такой сценарий, при котором местные партийные кадры, будь у них выбор, постарались бы сохранить статус-кво и помешать реформам. Единая для всей страны система закрепления производственных заданий за крестьянскими дворами и роспуск производственных бригад позволили правительству успешно провести аграрную реформу, задействовав вертикаль власти. Но как только система производственной ответственности была возведена в ранг государственной политики, само существование колхозов стало восприниматься как прямое посягательство на реформу. В результате из-за политического давления вынуждены были закрыться даже успешные колхозы[95].

Но с точки зрения развития институтов навязанное единообразие и насильственный роспуск производственных бригад, вне всякого сомнения, представляли собой шаг назад. В китайской деревне семья всегда была первичной ячейкой общества и формой его организации – вплоть до социалистических преобразований 1950-х годов. Несмотря на полный провал в сельском хозяйстве, инициированный Мао социальный эксперимент все же привел к организационной революции в деревне. Впервые в истории китайская деревня переживала рождение коллективных объединений, которые не были основаны на принципе родства, – то есть производственных бригад и коммун. Пусть организационная революция была инспирирована государством – она породила новую организационную инфраструктуру за рамками семьи, рода и клана.

В мире технологий с появлением новых изобретений предшествующие достижения часто утрачивают актуальность или вовсе выходят из употребления. Например, с распространением персональных компьютеров с удобными в использовании программами для обработки текста исчезла надобность в печатных машинках. Каждое новое поколение компьютерных микросхем, как правило, превосходит предыдущее и вытесняет его. Но с институциональными изменениями все обстоит иначе. Институты нельзя мерить с помощью какой-либо одной шкалы в силу их сложности и многогранности. Разнообразие институтов скорее благоприятствует инновациям.

Современное общество по сравнению с аграрным зависит от огромного числа формальных и неформальных организаций, которые взаимодействуют между собой с помощью правил и норм, включая цены[96]. Более того, организации часто имеют специализированный характер и отличаются друг от друга по целому ряду разноплановых признаков. Конститутивные правила, которые определяют сущность организаций и границы их деятельности, а также регулирующие правила, которые направляют и контролируют отношения между организациями, также различаются по ряду признаков. Разнообразие организаций, включая способы образования и функционирования, является важным условием как подвижности, так и устойчивости социальной и экономической жизни. Поскольку производственные бригады и коммуны в Китае были созданы по указу государства, они не отличались разнообразием в организационном плане. Однако у них были определенные конкурентные преимущества перед крестьянскими дворами, когда следовало решить требовавшую коллективных усилий задачу, как, например, орошение. Даже в земледелии производственная бригада была бы вынуждена приспособиться к новым условиям и действовать более эффективно, чтобы успешно конкурировать с фермерскими хозяйствами, – что и показали отдельные случаи выживания таких бригад. Полный отказ от производственных бригад в деревне был равносилен уничтожению скудного организационного капитала, нажитого Китаем[97].

Инициаторами и действующими лицами периферийной революции, приведшей в конце концов к приватизации производства сельскохозяйственной продукции, были крестьяне и местные органы власти. Процесс шел снизу вверх. Частное фермерство возродилось в Китае еще тогда, когда Пекин продолжал всячески ему противиться, видя в нем врага социализма. Проведенные Пекином реформы (например, повышение закупочных цен на зерно), несомненно, способствовали росту производства сельхозпродукции, но аграрная реформа в Китае обрела собственное лицо и силу благодаря тому, что зародилась в низах. «Деревни попрошаек» в Оычуани и Лньхое – всего лишь два примера триумфального возрождения фермерства вопреки сильному политическому противодействию. Скорее всего, частное фермерство процветало и в других районах с молчаливого согласия местных властей; главным результатом этого начинания стало упрощенное введение системы производственной ответственности крестьянских дворов.

Тем не менее государство сделало большое дело, дав добро начавшейся в низах революции. До тех пор пока правительство не разрешило частное фермерство, крестьяне постоянно сомневались в законности своих действий и в собственной безопасности, а потому не решались на долгосрочные инвестиции. Совместные усилия крестьян – хранителей знаний и опыта – и государства – единственной законной стороны, способной превратить добровольное соглашение в социальный институт, – создали эффективное государственно-частное партнерство, чтобы провести институциональные изменения.

Требуется немало времени, чтобы спонтанно возникшие институты закрепились – то есть укоренились в умах людей, став частью их образа мыслей и действий. Такие институты суть порождение местных условий и духа времени, а потому они многочисленны и разнообразны. Но институциональная эволюция может быть прервана войной, общественными беспорядками или природными катаклизмами. Следовательно, она представляет собой постепенный, но рискованный, исполненный неопределенности процесс. Политическая власть может вмешаться и ускорить этот процесс, не оказывая на него давления. Если становление института поддерживается легитимным, заслуживающим доверия государством, он может быстро превратиться в общую точку отсчета и стать ориентиром для действующих социальных сил – по крайней мере в краткосрочной перспективе. Как долго продержится такой институт при поддержке государства, зависит от того, насколько результаты его деятельности будут соответствовать ожиданиям, а также от готовности правительства отстаивать и защищать свое решение. Государство стоит перед деликатной дилеммой. Оно может создать условия для институциональных изменений и придать им законную силу через одобрение и политическую поддержку. Однако рука помощи способна легко превратиться в железный кулак: если народ станет противиться созданию того или иного государственного института, власти могут воспользоваться методами принуждения и угнетения. Даже при осторожном и осмотрительном вмешательстве со стороны государства склонность последнего к силовым методам все равно даст о себе знать. Невольной жертвой такого вмешательства становится многообразие институтов: государство уничтожает их, исходя из соображений практической целесообразности. Это может иметь очень серьезные или даже роковые последствия, если результаты работы избранного властями института сильно разнятся от региона к региону, а институциональное многообразие оправданно.

К счастью, частное фермерство отлично показало себя в большинстве китайских деревень, где соотношение земля/труд исключало эффект масштаба. В качестве государственной политики фермерство местами встречало противодействие, особенно в районах, где хорошо зарекомендовали себя колхозы, а местные условия благоприятствовали крупномасштабному сельскому производству[98]. Несколько колхозов уцелело, однако в большинстве регионов государственная политика одержала верх.

Необходимо отметить, что история аграрной реформы в Китае не заканчивается на деколлективизации и возрождении частного фермерства. Деколлективизация освободила крестьян от диктатуры коммун и производственных бригад. Но для возрождения духа коммерции и предпринимательства гораздо важнее было то, что крестьянам вернули возможность выбора. Поэтому даже в районах, в штыки воспринявших частное фермерство, люди радостно приветствовали сопутствовавшую ему экономическую свободу[99]. Это послужило лишним доводом в пользу быстрого внедрения системы производственной ответственности и стало главной движущей силой аграрной реформы в Китае.

4

Параллельно с переводом сельского хозяйства на систему закрепления производственных заданий в китайской деревне произошла еще одна революция – сельская индустриализация, начало которой положил подъем волостных и поселковых предприятий[100]. Эти предприятия, обеспечив работой не занятых в сельском хозяйстве крестьян, сыграли решающую роль в становлении динамично развивающегося негосударственного сектора экономики, особенно в первые 20 лет реформы. После официальной легализации частного бизнеса в середине 1990-х годов большинство волостных и поселковых предприятий были приватизированы и за редким исключением практически исчезли как вид. Однако их быстрый расцвет и медленное угасание могут многое поведать о природе китайских реформ.

Самое удивительное в истории волостных и поселковых предприятий – это сама их способность выжить. Они сыграли ключевую роль в переходе китайской экономики от социализма к рынку, несмотря на враждебное отношение со стороны властей. Пекин всегда видел в них неудачливых конкурентов государственных предприятий, недолюбливал их и презирал. В 1987 году Дэн Сяопин с удивлением отметил внезапный успех волостных и поселковых предприятий:

Величайшим успехом палией аграрной реформы, на который мы совершенно не рассчитывали, было возникновение большого количества предприятий, управляемых деревнями и волостями… На протяжении последних нескольких лет стоимость произведенной ими продукции росла более чем на 20 % в год. Этот рост, волостных и поселковых предприятий, в первую очередь промышленных, обеспечил работой 50 % незанятых крестьян… Ни я, ни другие товарищи не могли себе представить такого результата; для нас это полная неожиданность[101].

Дэн Сяопин честно признал, что поражен удивительными достижениями волостных и поселковых предприятий, однако в своей речи он и словом не обмолвился о чинимых этим предприятиям препонах и о просчетах государственной политики.

Нельзя сказать, что волостные и поселковые предприятия появились из ниоткуда. Многие из них обязаны своим происхождением старым коммунам и производственным бригадам, так что их можно считать наследием Мао Цзэдуна, пытавшегося провести индустриализацию села. Наследие пригодилось: образование волостных и поселковых предприятий шло легче и проще, чем могло бы. К 1978 году на коммунных и бригадных предприятиях работало более 28 миллионов крестьян, что составляло 9,5 % всей рабочей силы на селе (Wu Li 1999: 792). Однако наследство оказалось серьезно обременено собственным прошлым. Многие коммунные и бригадные предприятия произошли от дворовых доменных печей эпохи «большого скачка». Они были крайне невыгодны и с трудом справлялись с производством низкокачественного чугуна и стали. Помимо этого, они конкурировали за сырье с государственными металлургическими комбинатами, которые в результате работали с недозагрузкой производственных мощностей. К тому же в «дворовой металлургии» было задействовано слишком много рабочих рук: из-за нее крестьянам было некогда возделывать землю, что лишь усугубляло катастрофическую ситуацию с массовым голодом (например: Li Wei, Dennis Tao Tang 2005). После «большого скачка» государство первым делом закрыло все дворовые доменные печи, чтобы позволить подконтрольным ему крупным сталелитейным предприятиям работать на полную мощность (например: Xue Muqiao 2008: 19). История с «дворовой металлургией» внушила партийным функционерам, отвечавшим за развитие промышленности, скептицизм и недоверие по отношению к волостным и поселковым предприятиям. Связанные с другими представителями госаппарата и напрямую работавшие с государственными заводами и фабриками, эти функционеры воспринимали успех волостных и поселковых предприятий как угрозу. К тому же большинство этих предприятий использовали устаревшее оборудование и технологии, от которых отказались госпредприятия. В результате они считались ущербными и отсталыми конкурентами, теснящими более совершенные и современные государственные заводы и фабрики (например: Li Lanqing 2008: 28–29). Исходя из этого Пекин разработал ряд мер, чтобы лишить волостные и поселковые предприятия кредитов, ресурсов и доступа на потребительский рынок.

Несмотря на все злоключения, волостные и поселковые предприятия быстро росли и развивались. Многие отзывались о них как о «самой динамичной части китайской экономики» (Naughton 2007: 274) и «локомотиве экономического роста и индустриализации на первом этапе реформ» (Xu Chenggang, Zhang Xiaobo 2008). Число крестьян, занятых на этих предприятиях, увеличилось с 28 миллионов в 1978 году до максимума в 135 миллионов в 1996-м. За тот же период доля волостных и поселковых предприятий в ВВП Китая поднялась с 6 до 26 %, притом что и сам ВВП стремительно рос (Naughton 2007: 274–275). Они обогнали государственные предприятия по темпам роста производства и производительности труда, хотя не имели преимущественного доступа к сырью, электроэнергии, кредитам и потребительским рынкам. Наоборот, против них применялись дискриминационные меры.

Волостные и поселковые предприятия – одна из самых любимых тем у исследователей, занимающихся китайской экономикой. В научной литературе эти предприятия принято описывать как коммунальное или коллективное имущество, находящееся в собственности и в управлении местных органов власти. Следовательно, потрясающие успехи волостных и поселковых предприятий противоречат базовому принципу современной экономики: без частной собственности невозможно стимулировать предпринимательскую деятельность и поддерживать конъюнктуру на рынке.

Активное участие местных органов власти часто видится как главный фактор успешной деятельности волостных и поселковых предприятий. Это справедливо в отношении некоторых регионов. После введения частного фермерства и роспуска производственных бригад их бывшие руководители-чиновники остались без работы, и единственным подходящим местом для их трудоустройства оказались волостные и поселковые предприятия. Эти чиновники были сравнительно неплохо образованы; они знали жизнь за пределами своей деревни, имели связи в местных органах власти. Но одного этого недостаточно, чтобы объяснить успех волостных и поселковых предприятий.

У государственных предприятий было даже больше связей на более высоком уровне, и государство оказывало им гораздо более ощутимую поддержку. Здесь следует объяснить, почему близкое знакомство с представителями местных властей работало на волостные и поселковые предприятия, в то время как госпредприятиям связи с чиновниками более высокого уровня только вредили. Объяснять успехи волостных и поселковых предприятий участием местных органов власти – значит просто констатировать тот факт, что у этих предприятий была одна счастливая особенность: управляя ими, местные чиновники должны были вести себя как настоящие предприниматели – брать на себя риски и нести полную ответственность за свои решения. В отличие от государственных волостные и поселковые предприятия были ограничены в средствах. Предположение о том, что их успех доказывает преимущества государственного управления перед рынком, только сбивает с толку.

Последние исследования показали, что значительная часть волостных и поселковых предприятий на самом деле представляла собой настоящие частные предприятия, особенно в бедных, расположенных вдали от моря провинциях (Huang Yasheng 2008: 10). На основании выборочного опроса «Ежегодная книга по частному сектору экономики Китая» (1994) сообщает, что 83 % волостных и поселковых предприятий – это частные компании, а государственные они только по названию. Спустя два года «Ежегодная книга» (1996) приходит к тому же выводу (цит. по: Tang Jisheng 2009: 297). Согласно резолюции Госсовета № 4 от 1984 года, переименовавшей бригадные и коммунные предприятия в волостные и поселковые, в новом названии отражалось местоположение этих предприятий (Huang Yasheng 2008: 77). Из этого ни в коем случае не следует, что волостные и поселковые предприятия были коллективными и управлялись городскими или сельскими властями.

Возможно, важнейшим преимуществом волостных и поселковых предприятий был слабый бюрократический контроль из центра. Не связанные государственным планом, они регулировали производство в зависимости от спроса на рынке и могли быстро реагировать на изменения конъюнктуры. Государственные предприятия, напротив, должны были дожидаться от чиновников одобрения, если хотели внести коррективы в план. Гибкость, свойственная волостным и поселковым предприятиям, давала им внушительный перевес. Даже после начала реформ госпредприятия страдали от бюрократических препон. Переход рабочих с одного госпредприятия на другое был крайне редким явлением; избыток рабочей силы воспринимался как ситуация, возникшая по решению свыше. Хотя госпредприятия были лучше оснащены и профинансированы, они не имели премиальной системы, существовавшей на волостных и поселковых предприятиях. Долгое время им даже не надо было беспокоиться о продвижении и продаже товара. Первое рекламное объявление, опубликованное госпредприятием, появилось 25 июня 1979 года на полосах «Жэньминь Жибао» – его разместила станкостроительная фирма из Оычуани. Но за привилегии пришлось дорого заплатить: госпредприятия утратили дух предпринимательства[102].

Не являясь государственными хозяйственными единицами, волостные и поселковые предприятия имели ограниченный доступ на все рынки. Однако автономность позволяла им давать взятки– «премию к цене» – при закупке сырья и продаже своих товаров. Кроме того, они могли сами принимать решения об управлении персоналом, договорах о найме и выплате компенсаций. Например, они привязывали вознаграждение к результату труда посредством премий и сдельной оплаты. Вдобавок они с самого начала сосредоточили усилия на производстве товаров, которые пользовались повышенным спросом благодаря реформам, но поставлялись госсектором в малых количествах или вовсе им игнорировались. В эту категорию входили строительные материалы, продукция, применявшаяся в жилищном строительстве и транспорте, товары легкой промышленности и предметы домашнего обихода. В отличие от государственных предприятий волостные и поселковые использовали трудоемкие производственные методы и комплектующие низкого технического уровня. По некоторым оценкам, отношение труд / основной капитал у волостных и поселковых предприятий в восемь раз превышало этот показатель у госпредприятий (Findlay, Watson, Wu 1994: 19). И, наконец, в 1984–1988 годах волостные и поселковые предприятия получили доступ к банковским кредитам, что облегчило рост производства.

Вскоре волостные и поселковые предприятия превратились в серьезных конкурентов для госпредприятий. Они переманивали квалифицированные кадры и директоров из госсектора, предлагая высокую зарплату и прочие блага. Получив право распоряжаться прибылью, они вкладывали средства в совершенствование производственных технологий. Жестокая конкуренция заставила госпредприятия задуматься об улучшениях. Подъем волостных и поселковых предприятий покончил с монополией государственных предприятий в китайской промышленности – за исключением нескольких секторов под государственным управлением. Значение волостных и поселковых предприятий выходит за рамки их вклада в рост ВВП. Они привнесли в китайскую экономику конкуренцию и послужили катализатором экономических преобразований.

5

Силы, двигавшие периферийную революцию в городах Китая, так же как и их сельские аналоги, являлись порождением социальной и экономической политики Мао. Гордостью социалистических стран было отсутствие (по крайней мере на бумаге) безработицы, считавшейся капиталистическим злом. Мао придумал, как занять население – направить миллионы городских молодых людей «ввысь в горы, вниз в села, чтобы учиться у крестьян»[103]. Хотя программа преподносилась как политическая кампания, направленная на переобучение городской молодежи, она служила удобным решением проблемы городской безработицы. В то же время все фабрики, магазины, больницы и прочие городские поставщики услуг, наряду с государственными и образовательными учреждениями, были превращены в «рабочие единицы»[104]. Поскольку безработица при социализме считалась недопустимой, всем рабочим единицам в городах было поручено занять как можно больше народа, даже если стоимость чистого продукта уступала размеру фонда зарплаты. Но проблема безработицы не исчезла, и обычай отправлять городскую молодежь в деревню, появившийся в начале 1950-х годов, получил максимальное распространение в годы «культурной революции».

После смерти Мао Цзэдуна и окончания «культурной революции» молодежь перестали посылать в деревню. Официально об этом было объявлено в октябре 1978 года, но юноши и девушки начали предпринимать отчаянные попытки вернуться в город много раньше. В конце 1970-х – начале 1980-х годов в китайские города хлынул поток возвращавшихся из деревни молодых людей; по некоторым оценкам, их число достигало 20 миллионов, что составляло 10 % городского населения (Ma Licheng 2005: 147). В 1979 году в Пекин вернулось более 400 тысяч человек – 8,6 % от общей численности столичного населения. В Тяньцзине дела обстояли еще хуже: туда вернулись 380 тысяч человек, что составило 11,7 % от численности населения (Xiao Donglian 2008: 621). Возвратившаяся молодежь испортила показатели занятости. Помимо государственного сектора взять их на работу могли только немногие коллективные предприятия, которыми управляли уличные комитеты и которые и без того испытывали огромное давление и не могли обеспечить работой такое количество людей. Не желая признавать масштаб безработицы и промахи социализма, китайское правительство придумало новый термин для вернувшихся из деревни – «молодежь, ожидающая трудоустройства». Словесный кунштюк не помог: ситуация приняла угрожающий поворот. Большие города были охвачены протестами, поскольку лишь небольшое число вернувшихся смогли найти работу, а решения не предвиделось. В начале 1979 года безработная молодежь в 21 провинции с лишним прибегла к разнообразным формам протеста: блокировала железнодорожные пути, окружала правительственные здания.

Оюэ Муцяо, известный экономист и советник Госсовета по экономике, опубликовал 20 июля 1979 года статью в «Жэнь-минь Жибао», призвав правительство разрешить индивидуальную трудовую деятельность. Эта стратегия уже доказала свою эффективность, решив проблему безработицы, с которой многие города столкнулись в 1949-1950-х годах вскоре после образования Китайской Народной Республики (Xue Muqiao 1996: 268–272). Будучи правоверным коммунистом, Оюэ верил в идеи социализма и общественной собственности; но как экономист он знал, что предложенные им меры возымеют действие. Растущая безработица и угроза массовых социальных беспорядков заставили китайское правительство прислушаться к совету Оюэ Муцяо. 29 сентября 1979 года на собрании в честь 30-летия КНР председатель Постоянного комитета ВОНП Ε Цзяньин предложил признать «индивидуальное хозяйство» («гэти цзинцзи»); это был эвфемизм для обозначения частного предпринимательства (Ma Licheng 2005: 150). Три месяца спустя – 30 ноября 1979 года – в городе Вэньчжоу появилось первое официально зарегистрированное «индивидуальное хозяйство». Китай открыл дорогу для возрождения частного предпринимательства в городах. То, что Мао заклеймил полной противоположностью социализму, теперь приветствовалось на официальном уровне как «дополнение и добавление к социализму» (Ibid.). Через два года – 17 октября 1981 года – ЦК КПК и Госсовет издали «Несколько постановлений о политике открытых дверей, оживления экономики и о решении проблемы безработицы в городах», в котором «индивидуальные хозяйства» превозносились как «необходимое дополнение» к социалистической экономике, основанной на коллективной собственности (Ibid., 151).

Становление «индивидуальных хозяйств» покончило с монополией коллективной собственности в китайских городах. За пределами подконтрольного государству общественного сектора экономики возникла совершенно новая экономическая сила. Хотя «индивидуальные хозяйства» получили официальное признание в 1981 году, они не были защищены в той же мере, что и госпредприятия, до 1992 года, когда рынок был объявлен неотъемлемой частью китайской экономики. На протяжении 1980-х частные компании, как и волостные и поселковые предприятия, подвергались неофициальной дискриминации и вынуждены были мириться с многочисленными ограничениями. Например, горожане не желали выдавать дочерей замуж за молодых людей, занятых в частном секторе, – такая работа считалась небезопасной, унизительной и постыдной. «Индивидуальные хозяйства» не могли нанять более семи человек: любая частная компания с восемью и более наемными работниками считалась капиталистической, а значит, незаконной[105]. Чтобы обойти подобные препоны, многие негосударственные компании были вынуждены «надеть красную шапочку» – то есть вступали в экономические отношения с властями волостного уровня и ниже, чтобы стать волостным или поселковым предприятием, а в городах договаривались с уличными комитетами и другими властными структурами, чтобы стать коллективным предприятием. Китайское правительство по-прежнему верило, что основой социализма является государственный сектор, и не хотело признавать частный. Но угроза массовой безработицы и общественных беспорядков заставила его пойти на уступки. В результате был найден компромисс: политика «трех „нет"» – ни содействия, ни публичного освещения, ни запрета – действовала в течение 1980-х – начале 1990-х годов.

В подъеме частного предпринимательства в Китае существенную роль сыграл географический фактор, что лишний раз демонстрирует периферийный характер экономической революции. Городок Вэньчжоу и прилегавшие к нему территории во времена Мао считались одним из беднейших районов провинции Чжэцзян[106]. Эта гористая местность, практически лишенная пахотных земель, не была приспособлена под ведение сельского хозяйства. Центральные власти не вкладывали средства в индустриальное развитие Вэньчжоу, полагая, что эта прибрежная область в любой момент может быть атакована Тайванем. В конце 1970-х годов транспортная система Вэньчжоу оставалась крайнє неразвитой. Тем не менее в начале 1980-х Вэньчжоу быстро превратился в колыбель частного предпринимательства. Хотя китайское правительство в 1981 году официально признало частный бизнес, оно продолжало придерживаться социалистических установок и неохотно допускало частников в сферы, в которых те могли «дополнить» общественный сектор. Власти ограничивали присутствие частных предпринимателей в отраслях, где хорошо себя чувствовали госпредприятия. В Вэньчжоу госсектор был представлен слабо и защищать его не требовалось, а потому местные власти отнеслись к частным предпринимателям более благосклонно, чем можно было ожидать. Как только в Вэньчжоу появились частные компании, местные власти, видя в них замену государственным предприятиям, начали оказывать им всяческую поддержку, в то время как в других регионах, с мощным госсектором, к частному бизнесу относились с подозрением. Не стоит забывать, что до 1949-го в Вэньчжоу в течение длительного времени успешно развивались торговля и обрабатывающая промышленность (в основном ремесленное производство), и это наследие – наряду с отсутствием госпредприятий – позволило расцвести частному бизнесу. Напротив, в регионах, которые щедро спонсировались государством в эпоху Мао Цзэдуна (таких, как, например, северо-восток Китая, самая развитая в промышленном отношении область страны накануне реформ), частный сектор продемонстрировал весьма посредственные темпы роста.

6

Среди периферийных революций, положивших начало рыночным преобразованиям в Китае, одна сыграла особо важную роль, открыв Китай для мировой экономики. Речь идет о развитии Шэньчжэня и других особых экономических зон (ОЭЗ). Прежде чем прославиться на всю страну, Шэньчжэнь был маленьким бедным городом в уезде Ваоань на юго-востоке провинции Гуандун. Отделенный от Гонконга рекой, Шэньчжэнь оказался на передовой линии, когда Китай решил интегрироваться в мировую рыночную экономику[107].

Благодаря уникальному географическому положению Шэньчжэнь издавна привлекал нелегальных эмигрантов, задумавших бежать из Китая в Гонконг[108]. В эпоху Мао Цзэдуна крупнейший исход из КНР случился сразу же после провала «большого скачка». Расследовал этот случай журналист Лянь Юньшань, приехавший в Шэньчжэнь по заданию редакции «Жэньминь Жи-бао» (см.: Chen Hong 2006: 24–27). Лянь работал по обе стороны границы. Он провел в Гонконге больше месяца, беседуя с пограничниками и жителями города, в первую очередь с недавними беглецами. Услышанное и увиденное в Гонконге помогло Ляню осознать, как широка пропасть между двумя экономиками. В результате расследования он пришел к выводу, что единственным решением проблемы в долгосрочной перспективе является создание в Шэньчжэне зоны свободной торговли– «китайский ответ Гонконгу». Лянь написал письмо своему непосредственному начальнику, который счел послание слишком смелым и не стал публиковать. Возможно, Дэн Сяопин был единственным представителем центрального аппарата, кто прочел его.

В конце 1970-х годов проблема нелегальной эмиграции крайне обострилась, главным образом из-за слухов о проведенной Гонконгом иммиграционной амнистии. Тысячи китайцев бросились переправляться через водные преграды, многие утонули, и их тела вынесло течением обратно на родной берег. Местные власти регулярно подбирали и хоронили утопленников. Из некоторых прибрежных деревушек в Гонконг убежало около половины всего дееспособного населения. Из-за нелегальной эмиграции в регионе было объявлено чрезвычайное положение.

Дэн Сяопин посетил провинцию Гуандун в ноябре, после возвращения во власть в июле 1977-го. Местные чиновники рассказали ему, что ситуация с нелегальной эмиграцией в Шэньчжэне ухудшается, и попросили прислать солдат, чтобы усилить охрану границы. Согласно отчетам, Дэн ответил: «Это говорит о слабых местах в нашей политике. Армия тут не поможет» (Ibid., 7; Xu Mingtian 2008: 5–6). Его собеседники не осмелились спросить, что это значит, и остались в недоумении. Они считали, что только изменники родины и враги социализма могут сменить свою родину на развращенный мир капитализма.

Секретарь парткома провинции Гуандун У Наньшэнь решил провести собственное расследование. Итогом стала история двух деревень Лофан. Многие жители деревни Лофан, расположенной в районе Шэньчжэня, бежали в Гонконг (на Новые территории) и поселились на другом берегу реки, как раз напротив родных мест. Новую деревню они назвали так же, как и старую, – Лофан. К своему удивлению, У Наньшэнь выяснил, что жители нового Лофана получали почти в сто раз больше своих земляков в Шэньчжэне. Теперь У Наньшэнь понимал, что имел в виду Дэн Сяопин, и пришел к тому же выводу (Ohen Hong 2006: 8): без преодоления экономической пропасти никакая политика, никакая армия не в состоянии остановить нелегальную эмиграцию.

Год спустя, в январе 1979 года, У Наньшэнь посетил свой родной город Шаньтоу, расположенный в провинции Гуандун на побережье Южно-Китайского моря. В 1930-х годах Шаньтоу называли маленьким Шанхаем – настолько бурно развивалась его экономика, в целом сопоставимая с экономикой Гонконга. Через 40 лет Гонконг стал одним из «азиатских тигров», а Шаньтоу пришел в упадок. Сможет ли Шаньтоу догнать Гонконг? Сингапурский предприниматель подсказал У Наньшэню решение: Шаньтоу должен стать особой экспортной зоной. Эта мера, в свое время помогшая Тайваню и Сингапуру поднять экономику, может сработать и в Китае.

Похожая идея была реализована в Шэкоу, еще одном городе в уезде Ваоань. На этот раз первопроходцем стал не чиновник, стремящийся перестроить местную экономику, а базировавшаяся в Гонконге компания China Merchants, принадлежавшая китайскому правительству. Изначально China Merchants была транспортной компанией, основанной в 1872 году Ли Гунчжаном и пережившей военные действия в конце XIX – начале XX века. После 1949-го она отошла министерству транспорта КНР. В июне 1978-го главой China Merchants – 29-м по счету – стал Юань Гэн. Юань был ветераном: во время Японо-китайской войны (1937–1945) он работал на китайскую разведку на юге страны, в том числе и в Гонконге. После образования KHF его направили на дипломатическую службу в Южную Азию. Во время «культурной революции» он провел в тюрьме более пяти лет, но в 1973 году был освобожден и занял высокий пост в министерстве транспорта. Известный своей прямолинейностью и независимостью мышления, Юань пользовался авторитетом у коллег как способный, честный, предприимчивый человек, открытый всему новому. Когда Юаню исполнился 61 год, его назначили руководителем компании China Merchants, которая до того времени не слишком интересовала министерство. Амбициозный и энергичный, Юань быстро разработал план, как превратить China Merchants в конкурентоспособную прибыльную корпорацию, занимающуюся производством, торговлей и транспортными перевозками. Поскольку земля в Гонконге была слишком дорога, Юань остановил выбор на Шэкоу. В январе 1979 года он направил заявку властям провинции Гуандун и в министерство транспорта в Пекине с детальным планом создания промышленного парка в Шэкоу. В Гуандуне план одобрили 6 января, в Пекине – 10-го, далее заявка была направлена в Госсовет КНР. 31 января заместитель премьера Госсовета Ли Сяньнянь одобрил предложение. Идея о создании промышленного парка Шэкоу – первого в истории Китая – стала реальностью. Гассмотрев план Юаня, Ли Сяньнянь предложил целый полуостров Наньтоу – территорию площадью как минимум 30 квадратных километров. Но Юань ограничился Шэкоу на южной оконечности полуострова, объяснив это тем, что в случае неудачи на этом участке бесплодной земли никто не пострадает. На остальном полуострове уже была какая-то промышленная инфраструктура, и включить эти земли в проект означало повысить его себестоимость и усилить политические риски.

Тем временем У Наньшэнь обсуждал создание особой экспортной зоны в Шаньтоу с другими провинциальными чиновникам, в первую очередь с Си Чжунсюнем и Ян Шанкунем. Власти провинции знали о предложении Юань Гэна, но разработали еще более смелый план: они хотели превратить всю провинцию в экспериментальную площадку, чтобы опробовать на ней все методы, принесшие успех Гонконгу и Тайваню. Они верили, что Гуандун – провинция, граничащая с Гонконгом и Макао, – станет первопроходцем на пути экономических реформ.

Об этих планах Си Чжунсюнь как представитель Гуандуна рассказал в ходе рабочего совещания, которое состоялось в Пекине в апреле 1979 года и на котором присутствовали губернаторы провинций и члены правительственного экономического блока. Си особо подчеркнул то обстоятельство, что Гуандун может использовать близость к Гонконгу и связи с проживавшими за рубежом китайцами, чтобы наладить торгово-экономические отношения и технологический обмен с остальным миром. Хотя некоторые выступили против, предложение Си Чжунсюня было одобрено большинством участников – включая Хуа Гофэна, являвшегося горячим сторонником открытости Китая внешнему миру и укрепления экономических связей с другими странами.

Гу My, вице-премьер по вопросам торговли, сообщил об итогах совещания Дэн Сяопину Тому понравилось поступившее из Гуандуна предложение, и он посоветовал название – «особые экономические зоны». Несколько месяцев Гу My усиленно работал с властями провинций Гуандун и Фуцзянъ. 15 июля 1979 года ЦК КПК и Госсовет обнародовали совместную резолюцию, одобрив создание в этих провинциях особых экономических зон (0Э8). Такие зоны были призваны не только стать промышленными парками для экспортно ориентированных компаний, но и предоставлять все услуги, необходимые для успешного развития производства и торговли, – образовательные, коммерческие, юридические и административные. Таким образом, промышленные парки в особых зонах решено было дополнить научно-исследовательским, жилым, торговым и административным районами. По завершении строительства каждая особая зона должна была представлять собой полностью оборудованный, самоокупающийся хозяйствующий субъект.

Стремясь закрепить существование особых экономических зон в законодательном порядке, власти провинции Гуандун преследовали еще одну цель – они хотели сделать эти зоны более весомыми в глазах иностранных инвесторов. Идею подсказали предприниматели из Гонконга. 26 августа 1980 года Национальный народный конгресс принял Положение об особой экономической зоне в провинции Гуандун. В процессе обсуждения законопроекта китайские лидеры рассказали о том, что именно их беспокоит.

Прежде всего особые экономические зоны должны были «поставить капитализм на службу социализму». Побывав в Гонконге, Макао, Сингапуре, Японии, Соединенных Штатах и Западной Европе в 1978 и 1979 годах, китайские функционеры были потрясены успехами капиталистической системы – технологическим прогрессом, эффективностью производства и высоким уровнем жизни среднего класса. Они были вынуждены признать выдающиеся достижения капитализма в инновационной, технологической и институциональной областях (их признавал еще Карл Маркс). Китайские лидеры больше не сомневались, что при строительстве социализма Китай может многое позаимствовать у капитализма. Однако это желание учиться у капитализма сопровождалось нежеланием изменять социализму. Мало кто из членов правительства сомневался в жизнеспособности социалистической экономики. Китайское руководство верило, что, как только Китай позаимствует у капиталистических стран средства производства и современные технологии, он обязательно догонит Запад в силу превосходства социалистической модели. Следуя примеру своих предшественников из династии Цин, которые в 1861–1894 годах пытались взять у Запада технологии, чтобы укрепить традиционную культуру своей страны, китайские коммунисты были готовы использовать капитализм для спасения социализма.

Особые экономические зоны должны были стать лабораторией для экспериментов с капиталистическими принципами во благо социализма. Эти зоны получили автономный статус; были введены некоторые элементы материального поощрения, стимулировавшие к тому, чтобы учиться у капитализма. Будь особые экономические зоны ограничены рамками социализма, они не стали бы особыми. В то же время они не должны были стать плацдармом для капиталистического завоевания Китая; конечной их целью являлось служение социализму. Но, как говорят китайцы, нельзя проветрить комнату, не впустив в нее мух. Страх перед возможным проникновением капитализма через ОЭЗ преследовал власти на протяжении 1980-х годов.

Первые четыре ОЭЗ – Шэньчжэнь, Чжухай и Шаньтоу в провинции Гуандун, а также Сямынь в провинции Фуцзянь – были выбраны благодаря компромиссу. Во-первых, все четыре города были расположены на территориях, прозванных историками «прибрежным Китаем» (например: Deng Gang 1997). Их жители издавна занимались торговлей с другими странами и общались с проживавшими за границей китайцами. В эпоху Мао Цзэдуна Гуандун и Фуцзянь проигрывали другим регионам из-за своего географического положения: Пекин инвестировал очень мало средств в их развитие, опасаясь конфликта с Тайванем. Однако теперь соседство с Гонконгом, Макао и Тайванем стало важным преимуществом: эти города должны были прорубить Китаю окно на Запад. Но другие китайские города были расположены не менее удачно. В качестве варианта правительство также рассматривало Далянь и Циндао, расположенные рядом с Южной Кореей и Японией, а также Шанхай. Кандидатуры этих городов были быстро отвергнуты, поскольку все они (особенно Шанхай) играли настолько важную роль в китайской экономике, что провал эксперимента с 0Э8 мог привести к разрушительным последствиям для всей социалистической системы[109]. Пекин стремился сделать выбор, который, окажись он неудачным, не нанес бы большого ущерба экономике. Как сказал один из вице-премьеров Госсовета КНР: «Нам надо возвести стену на границе Гуандуна с другими провинциями, чтобы уберечь их от дурного влияния капитализма» (Ohen Hong 2006: 12).

Шэньчжэнь выделяется среди прочих городов, отведенных под ОЭ8. Промышленный парк Шэкоу, позже вошедший в состав Шэньчжэньской особой экономической зоны, сыграл роль первопроходца, и это обусловило невиданный подъем экономики Шэньчжэня. Компания China Merchants, которая была приписана к министерству транспорта, пользовалась рядом недоступных для местных властей преимуществ, включая возможность напрямую общаться с министрами и членами Госсовета. Экономическая модель Шэкоу и его девиз «Время – деньги, эффективность– жизнь» поразили китайцев, впервые познакомившихся с новыми методами работы и образом мышления. Шэньчжэнь стал испытательным полигоном для рыночных сил в Китае. Начинающие предприниматели и многие талантливые люди (включая тех, кто был недоволен положением дел и мечтал о лучшем будущем) отовсюду съезжались в Шэньчжэнь – первую в истории Китая и самую крупную ОЭ8. 8а 30 лет Шэньчжэнь превратился из рыбацкого городка, в котором от силы проживало 30 тысяч человек, в третий по величине и самый быстрорастущий город Китая с численностью населения, превышающей 14 миллионов человек. Город, который некогда служил работорговцам остановкой на пути следования «живого товара», стал ослепительным маяком, к которому устремились предприниматели.

В 1984 году, убедившись в успехе первых четырех ОЭЗ, китайское правительство решило открыть для иностранных инвестиций еще 14 прибрежных городов. В 1988-м особыми экономическими зонами стали остров Хайнань, дельты рек Янцзы и Жемчужной, треугольник Оямынь-Чжанчжоу-Цюаньчжоу на юге провинции Фуцзянь, Шаньдунский полуостров, Ляодунский полуостров в провинции Ляонин, а в 1992 году – Новый район Пудун в Шанхае. После этого для прямых иностранных инвестиций были открыты все провинциальные столицы. Последними в списке ОЭЗ оказались Новый район Виньхай в Тяньцзине (в 2006 году) и город Кашгар в Синьцзян-Уйгурском автономном районе (в 2010-м). За 30 лет реформ особые экономические зоны приникли с периферии в глубь материка – до самой сердцевины китайской экономики.

7

Как было сказано выше, реформа китайской экономики набрала ход после Третьего пленума ЦК КПК 11-го созыва, состоявшегося в 1978 году: китайское правительство поддержало меры, впервые опробованные при Хуа Гофэне. Если тогда, на раннем этапе реформ, власти и придерживались какого-то единого принципа, то это был известный лозунг тех лет: «Покончить с хаосом, восстановить порядок». Члены нового китайского руководства во главе с Дэн Сяопином и Чэнь Юнем были единодушны относительно того, откуда произошел «хаос» и на чем зиждется «порядок». В значительной степени реформы в сельском хозяйстве и промышленности должны были вернуть Китай к экономической политике, предшествовавшей «культурной революции».

В сельском хозяйстве партия по-прежнему исходила из принципа «централизованных заготовок и перераспределения». Хотя этот принцип был внедрен еще в начале 1950-х годов как чрезвычайный план, он все еще определял аграрную политику Китая. Сохранение ценового контроля являлось одним из важнейших моментов государственной программы реформирования агросектора, призванной усилить роль государства. Реформа промышленности, направленная на предоставление большей автономии государственным предприятиям, во многом продолжала курс, взятый еще до Третьего пленума. Поскольку китайское руководство считало, что государственные предприятия представляют собой краеугольный камень социализма, все надежды были связаны с реформой государственного сектора экономики.

Когда государственным предприятиям позволили выходить за рамки госзаказа, они стали играть двойную роль, что не было предусмотрено планом реформ. О одной стороны, госпредприятия подчинялись централизованному планированию, получая различные факторы производства через систему государственных квот и выпуская продукцию согласно плану; с другой – они начали перевыполнять план, чтобы получить прибыль. Система централизованного планирования продолжала распределять ресурсы, но параллельно с ней возник рыночный механизм, сигнализировавший предприятиям о том, что и в каких объемах производить, чтобы использовать изменчивую рыночную конъюнктуру себе во благо. Не подлежит сомнению, что государственный сектор только выиграл от «двухрельсовой экономики». По крайней мере, Китай не знал серьезных сбоев в координации экономической деятельности, а потому избежал рецессии, которую пережили многие экономики бывшего социалистического лагеря в переходный период. Наличие «двухрельсового» механизма и двойственный характер государственных предприятий затрудняют оценку относительной доли государственного сектора в китайской экономике. Сейчас принято приписывать госсектору всю продукцию, произведенную на госпредприятиях, но это ведет к предвзятому завышению государственных показателей.

Возможно, Китай продолжал бы двигаться по пути построения социализма, если бы произошедшие на периферии революции не вернули в экономику частное предпринимательство. Изначально частное фермерство, индустриализация села и возвращение «индивидуальных хозяйств» в города воспринимались в штыки и даже приравнивались к уголовному преступлению, как было в случае с фермерством. Инициированные «снизу» реформы позволили решить неотложные вопросы или смягчить остроту проблем – например, тех, что были связаны с производством зерна, обнищанием крестьян и городской безработицей. В то же время эти преобразования не представляли угрозы для социализма: китайское правительство неохотно, но все же терпело частников. Прошло немало времени, прежде чем власти с энтузиазмом приветствовали индивидуальное предпринимательство, когда экономические выгоды от частного сектора были признаны неотъемлемой чертой социалистической экономики.

Четыре периферийные революции, произошедшие на обочине выстроенной Мао социалистической экономики, породили динамично развивающийся частный сектор. Они освободили 800 миллионов крестьян от подневольной работы на государство, позволили основать свой бизнес почти 20 миллионов молодых людей, вернувшихся из деревни в город, а также создали несколько зон, где добились успеха китайские и иностранные предприниматели, невольно продемонстрировав преимущества капиталистической системы. В ускорении темпов экономического роста и переходе на рыночные рельсы периферийные революции сыграли более существенную роль, чем усилия, направленные государством на совершение «скачка вовне» или на реформирование госпредприятий. Даже когда государство активно участвовало в развитии особых экономических зон, его роль в основном сводилась к созданию относительно безопасной политической и правовой базы, благоприятствовавшей рыночной конкуренции. Вместо того чтобы поддерживать госпредприятия, Китай создал особые экономические зоны в районах, где социалистическая система себя не оправдала или просто не существовала. Это позволило не только избежать сопротивления реформам со стороны госсектора, но и снизить риски, связанные с возможным неуспехом проекта.

Как ни странно, верность правительства социалистическим принципам была только во благо реформе: она позволила выработать стратегию, направленную на сохранение ядра социалистической экономики (государственных предприятий) и одновременно допускавшую периферийные революции. Нельзя сказать, что «ядро социализма» оказалось не затронуто преобразованиями. Однако реформа госпредприятий в Китае была направлена на укрепление госсектора, а не на приватизацию – в отличие от России и других переходных экономик. В результате реформированный государственный сектор продолжал испытывать трудности, в то время как негосударственный, порожденный периферийными революциями, рос уверенно и быстро за пределами централизованного планирования. Китай вернулся к смешанной экономике, которая доказала свою эффективность еще до того, как в начале 1950-х годов Мао Цзэдун насадил в Китае социализм. Не менее важным представляются сдвиги в идеологии и мышлении центрального руководства страны. Высказывания Мао и Маркса перестали восприниматься как божественное откровение, определяющее курс экономической политики: в этом огромную роль сыграли дебаты, вызванные публикацией статьи «Практика как единственный критерий истины». Коммунистическая партия Китая, взращенная на жесткой идеологии, далеко не сразу начала «искать истину в фактах». Значительный вклад в становление прагматического подхода внес Ху Яобан (сначала на посту директора Центральной партийной школы, затем – на посту генерального секретаря ЦК КПК). Когда большинство китайских лидеров признали, что «хаос» в Китае начался с «культурной революции», Ху Яобан предложил вернуться к более раннему периоду. В основу экономической реформы были положены принципы «четырех модернизаций», выдвинутые Чжоу Эньлаем в 1964 году. Однако в политической сфере дела обстояли иначе: Ху Яобан видел истоки «хаоса» в том, что на протяжении всей своей истории Коммунистическая партия прибегала к террору и насилию для устранения политических разногласий. Признав, что корни «хаоса» уходят в прошлое, Ху Яобан гораздо раньше своих коллег пришел к мысли о необходимости нового политического порядка в Китае[110].

И наконец, следует отдать должное политической дальновидности и проницательности Дэн Сяопина. В 1992 году, вспоминая начальный период реформ, Дэн сказал:

В самом начале у нас было много разногласий по поводу реформ, и политики открытости… Это в порядке вещей. Я предложил отменить дискуссии. Не вступая в прения, мы экономили время для того, чтобы попробовать разные решения. Если бы мы спорили, все было бы сложнее. Время бы шло, а результатов бы не было. Не надо спорить! Ставьте смелые эксперименты и прокладывайте новые пути[111].

Провозглашенный Дэн Сяопином принцип «Никаких дискуссий!» на удивление хорошо сработал, когда потребовалось перенастроить КПК с коммунистических идей на прагматический лад. Большинство китайских лидеров не имели четкого представления о путях развития страны, а потому были готовы воспринять новые идеи. Осознавая глубокие разногласия среди китайского руководства, в частности между ним и Чэнь Юнем, Дэн Сяопин не верил, что теоретические споры смогут привести к политическому консенсусу или решить стоящие перед Пекином проблемы. Китайским лидерам оставалось положиться на «практику в качестве критерия истины» и поддержать эксперименты, инициированные снизу. Сдвиг в сторону прагматизма ознаменовал прощание с идеями Мао и его непосредственного преемника Хуа Гофэна. Вез этого сдвига периферийные революции были бы невозможны.

Когда стартовали рыночные реформы, китайское правительство в первую очередь взялось за промышленность и государственные предприятия. Любой генерал, начавший военную кампанию, посылает в бой лучших, тщательно экипированных солдат. Вполне естественно, что государство точно так же поручит проведение экономических реформ своим привилегированным, самым продуктивным предприятиям. На государственные предприятия в Китае возлагались большие надежды – столь же большие, как объем выделявшихся им инвестиций. Но наиболее мощные силы любого общества – не лучшие агенты перемен, и не только потому, что им выгодно сохранение привычного положения дел. Эти силы часто ментально укоренены в существующей системе и не могут мыслить нестандартно. Они в состоянии только перенастраивать и сохранять систему. Действующие же на периферии силы, напротив, могут предложить новые стимулы, новые умения и новые перспективы – крайне важные для революции вещи. В Китае в авангарде рыночных реформ были крестьяне, безработные горожане и другие маргинализированные участники социалистической экономики.

Третий пленум ЦК КПК 12-го созыва, состоявшийся в Пекине в 1984 году, в качестве главной цели преобразований назвал создание «плановой товарной экономики» – иными словами, рыночной экономики. Это стало поворотным событием в истории китайских экономических реформ. Пленум закрепил завоевания периферийных революций, произошедших в Китае после смерти Мао Цзэдуна, и официально признал законность частного сектора в рамках социалистической экономики. Модернизация социалистической экономики – укрепление государственного сектора – больше не была главным лозунгом реформы. На XIII съезде КПК 1987 года Чжао Цзыян, бывший в то время генеральным секретарем ЦК КПК, официально провозгласил курс на строительство «социализма с китайской спецификой», предложенный Дэн Сяопином еще в 1982 году[112]. Новая идеология горячо приветствовала введение рыночных механизмов и терпимо относилась к частному сектору. Рыночная экономика должна была постепенно вытеснить централизованное планирование, частная собственность – хотя бы отчасти сравняться в правах с общественной. Никто не ожидал, что за первое десятилетие реформ в китайской экономике произойдут столь разительные перемены.

Глава 4 Птица в клетке: рыночная реформа при социализме

Экономическая реформа в Китае в начале 1980-х годов представляла собой «историю двух экономик» – стагнирующего госсектора и быстрорастущего негосударственного сектора. Последний возник на обочине китайской экономики во время периферийных революций. Честолюбивые предприниматели быстро поняли, что перед ними открываются новые, еще не изученные или недостаточно проработанные экономические возможности, – и поспешили ими воспользоваться. Поскольку на протяжении многих десятилетий в социалистической экономике сохранялся уклон в сторону тяжелой промышленности, в стране существовал дефицит основных потребительских товаров и услуг. О этим надо было что-то делать. В начале 1980-х предприниматели начали предлагать товары, чтобы удовлетворить накопившиеся у населения потребности, и это оказалось крайне прибыльным бизнесом. Самозанятые парикмахеры, к примеру, имели больший доход, чем хирурги в государственных больницах. Лоточники, торговавшие лапшой и закусками, зарабатывали больше ученых-ядерщиков. Лавочники, владельцы небольших магазинов и частных ресторанов – многие из них вышли из рядов «ожидающей трудоустройства молодежи» – в 1980-х годах принадлежали к числу самых состоятельных китайцев. Вполне закономерно, что количество семейных и единоличных предприятий увеличилось с 140 тысяч в 1978 году до 310 тысяч в 1979-м, 806 тысяч в 1980-м и достигло 2,6 миллиона в 1981 году (Ma Licheng 2005: 150–152). Горожане получили товары и услуги, которые государственные учреждения не могли им предложить.

Сельское хозяйство, на момент смерти Мао представлявшее собой самое слабое звено экономики, в 1979–1984 годах продемонстрировало впечатляющий рост производства – на 6,7 % в год. Объем сельскохозяйственного производства вырос с 305 миллионов тонн в 1978 году до 407 миллионов тонн в 1984-м (Wu Li 1999: 886). Более того, благодаря условному одобрению частного фермерства в 1980 году китайские крестьяне постепенно освободились от колхозного ярма и впервые после земельной реформы получили относительную экономическую свободу. 18 июня 1980 года в провинции Оычуань была распущена первая народная коммуна. В конце 1982-го система производственной ответственности крестьянских дворов охватила более 80 % сельского населения, включая деревню Дачжай – образцовую коммуну в эпоху Мао Цзэдуна. Спустя год показатель вырос до 95 %: в сельскохозяйственном секторе завершилась деколлективизация (Chung 2000; Shi Zhengfu 2008).

Самым быстрорастущим сектором китайской экономики на протяжении всех 1980-х годов были волостные и поселковые предприятия. Общая доля сельского населения, занятого на таких предприятиях, выросла с 9 % в 1978 году до более чем 14 % в 1984-м. К середине 1980-х годов на волостные и поселковые предприятия приходилось свыше половины всей продукции, произведенной сельским хозяйством, и четверть всего промышленного производства Китая (Xu Chenggang, Zhang Xiaobo 2008).

Напротив, реформа, которая должна была вдохнуть новую жизнь в государственные предприятия, – начиная с 1978 года она являлась главной задачей китайского правительства – принесла одни разочарования. В рамках реформы госпредприятия получили больше прав на самостоятельное принятие решений и удержание прибыли для собственных нужд. У директоров и рабочих выросли зарплаты и премии. Но каждое предприятие должно было согласовывать с надзирающим органом свои права и долю прибыли, которую ему следовало отдать государству. При этом соображения неэкономического характера (например, политическая власть) часто брали верх над экономической логикой. В результате эффективные предприятия вынуждены были отдавать государству значительную часть своей прибыли, в то время как нерентабельные пользовались государственными субсидиями. Как следствие, эффективные предприятия не всегда развивались, а убыточные в любом случае не разорялись. Вдобавок госпредприятия по-прежнему подвергались вмешательству со стороны разных государственных органов. Согласно китайской поговорке, за ними следило множество «свекровей». Далее, поскольку реформы осуществлялись в рамках унаследованной от Мао структуры децентрализованного управления, местные органы власти создавали разнообразные торговые барьеры, чтобы защитить подконтрольные предприятия в обмен на право влиять на их деятельность. Это сильно мешало реформе госпредприятий. На общенациональном уровне местный протекционизм толкал всю страну по направлению к феодальной экономике.

1

Почему не удалась реформа госпредприятий? Чтобы ответить на этот вопрос, следует подробно остановиться на дореформенной структуре китайской промышленности[113]. Из-за неоднократных попыток Мао Цзэдуна провести децентрализацию управление китайской экономикой редко осуществлялось по советскому образцу, предполагавшему, что производство, распределение, ценообразование и инвестиции подчинялись указам Госплана – ведомства, отвечавшего за централизованное руководство. Государственные предприятия в Китае контролировались разноуровневыми органами власти, включая центральное правительство (министерства, подчинявшиеся Госсовету) и находившиеся на более низких уровнях провинциальные, окружные, муниципальные органы управления (в городах) и уездные власти (в сельской местности). Существовали городские коллективные предприятия и сельские хозяйства, которые принадлежали органам власти на более низких, чем муниципальный и уездный, уровнях. Кроме того, действовали две разные цепочки управления госпредприятиями – вертикальная («тяотяо») и горизонтальная («куанкуан»). Во всех отраслях народного хозяйства вертикальная цепочка иерархии выстраивалась от центрального аппарата (министерства) вниз до местных отраслевых департаментов (провинциальных, муниципальных, уездных). Горизонтальная цепочка простиралась от Госсовета до провинциальных, муниципальных и уездных органов власти.

По вертикали власти государственный металлургический комбинат, например, входил в юрисдикцию министерства металлургии, если он контролировался центральным правительством, а потому считался предприятием центрального подчинения; предприятие входило в юрисдикцию провинциального (муниципального, уездного) департамента металлургии, если оно контролировалось провинциальными (муниципальными, уездными) властями и считалось провинциальным (муниципальным, уездным) госпредприятием. По горизонтали государственное предприятие курировалось центральным (провинциальным, муниципальным или уездным) правительством, если оно было центральным (провинциальным, муниципальным или уездным) предприятием. Прямая цепочка управления шла от центрального правительства вниз до провинциального, муниципального и уездного уровней. В результате система контроля над государственными предприятиями имела сетчатую структуру.

Структуру управления государственными предприятиями усложняли и другие факторы. Во-первых, все местные отраслевые департаменты были подотчетны как местным органам власти, так и вышестоящим отраслевым департаментам – и наконец центральному министерству, подчинявшемуся Госсовету. В сталинской модели экономики горизонтальных связей не было. В Китае в результате проведенной Мао децентрализации местные органы власти получили больше полномочий, а горизонтальное управление пользовалось большим доверием. Во-вторых, отдельные аспекты производственной деятельности госпредприятий – в том числе кадровая политика (повышение по службе, переход на другие предприятия, наем рабочей силы), зарплаты, финансы, производство и инвестиции – часто контролировались разными органами государственной власти. Кадровая политика и зарплаты обычно контролировались по горизонтали, а производство и инвестиции – в основном по вертикали, хотя горизонталь также оказывала влияние. Сегментация контроля и взаимосвязанность контролирующих органов сильно усложняли и без того непростое управление госпредприятиями. В-третьих, государственные предприятия и их руководители распределялись по ступеням административной иерархии точно так же, как партийные функционеры и правительственные чиновники, которые получали (и получают) зарплаты и привилегии в зависимости от уровня иерархии. Предприятия, подотчетные властям более высокого уровня, стояли на высших ступенях иерархии и часто пользовались приоритетным доступом к различным государственным ресурсам, например к финансам и сырью. Кроме того, они несли больше ответственности за выполнение плана. И наконец самое неприятное: разделение контроля менялось от отрасли к отрасли, от предприятия к предприятию и зависело от конкретного периода – от фазы централизации/ децентрализации политической власти. Таким образом, госпредприятия страдали не только от обилия предписаний и норм, но и от того, что в каждом отдельном случае предъявлялись свои требования.

На оперативном уровне госпредприятия часто испытывали дополнительные сложности вдобавок к тем ограничениям, что возникали вследствие государственного контроля. Например, власти выборочно субсидировали отдельные госпредприятия по случайным и краткосрочным соображениям, что позволяло тем выделиться среди других. Даже если госпредприятия перевыполняли план, что случалось довольно часто, они все равно сталкивались с теми же сложностями. Государственное планирование не учитывало всю продукцию, произведенную на госпредприятиях. Следовательно, предприятие совершало и другие сделки, не предусмотренные планом; их называли «кооперативными». Чтобы провести такую сделку, стороны должны были договориться о ценах, и здесь возникала проблема, о которой плановое хозяйство и не подозревало. Поскольку план оперировал лишь количественными показателями – как на «входе» (затраты), так и на «выходе» (объем производства), – цены были нужны исключительно для финансовой отчетности. Из-за нехватки информации о рыночных ценах спотовые цены на произведенные помимо плана товары сильно разнились.

Разные предприятия закупали одинаковое сырье и полуфабрикаты по разным ценам. Исключение составляла рабочая сила: по всей стране зарплаты были фиксированными, а следовательно, редко когда отражали уровень производительности труда. Эта ситуация прямо противоположна рыночной, при которой зарплаты в каждом случае обсуждаются индивидуально, но прочие факторы производства стоят одинаково для всех фирм: цены на них продиктованы рынком. Когда реформа позволила госпредприятиям в индивидуальном порядке договариваться с государством о своих правах и обязанностях, количество многообразных ограничений только возросло.

В рыночной экономике фирма постоянно испытывает влияние со стороны более широкого рынка, на котором она осуществляет свою деятельность. Рынок реализации продукции сообщает информацию, критически важную для выживания фирмы, – например, о том, какие товары не стоит производить (продажная цена в таком случае не будет покрывать производственных затрат); рынок факторов производства сообщит о стоимости замены одного фактора другим. Хотя фирма вправе искать более низкие цены, она не в силах заметно повлиять на рыночную стоимость факторов производства. Чтобы повысить шансы на выживание, фирма может пойти по пути инноваций: либо предложить потребителям новую, улучшенную продукцию, либо повысить производительность труда и производить ту же продукцию, но с меньшими, нежели у конкурентов, издержками. Таким образом, конкуренция на рынке позволяет доходному бизнесу расти, в то время как нерентабельные фирмы бывают вынуждены свернуть производство и перейти на выпуск другой продукции.

В условиях рыночной экономики зарплаты сотрудников фирмы зависят от их продуктивности; если показатели работы неудовлетворительны, сотрудника увольняют. Таким образом фирма получает в свое распоряжение мощный инструмент стимулирования персонала, продуктивность которого, в отличие от других факторов производства, зависит от размера компенсации. Это внутреннее давление заставляет сотрудников работать на максимуме своих возможностей; достаточно ли этого, решат потребители. Насколько успешна деятельность фирмы, покажет самый главный экзамен: сможет ли фирма выжить на рынке.

До реформы предприятий, начатой в 1981 году, государственный сектор китайской экономики не знал, что такое настоящий ценовой механизм и настоящая рыночная дисциплина. Цены на потребительские товары и товары промышленного назначения в основном устанавливались государством, и только небольшие колебания в цене отражали качество продукции. У предприятий не было особого стимула повышать качество выпускаемых товаров, не говоря уже о разработке новых. Каждое госпредприятие подчинялось специфической системе ограничений, навязанной целым рядом контролирующих органов. Поэтому, даже если госпредприятие и хотело улучшить свое положение, оно должно было озаботиться тем, как изменить систему ограничений себе во благо, вместо того чтобы рационализировать производство или перейти на выпуск новой продукции. Более того, поскольку зарплата не была привязана к результатам труда, моральное состояние рабочих на госпредприятиях оставляло желать лучшего. Но самое страшное в том, что решать вопросы найма или увольнения рабочих предприятия не могли. Во имя социализма, во имя стабильной занятости и всеобщего равенства они были лишены основных методов поощрения персонала и совершенствования продукции.

Благодаря реформе госпредприятия получили право самостоятельно принимать решения и оставлять себе часть прибыли; однако они по-прежнему больше стремились к изменению внешних условий (к частичному снятию ограничений), чем к наращиванию внутренних ресурсов. Госпредприятия имели возможность согласовывать с контролирующими органами практически все аспекты производственного процесса, включая количество производимой продукции, объем закупаемого сырья, размер государственных кредитов и процент удерживаемой прибыли. Это все равно как если бы фирме можно было бы самой определять для себя налоговые ставки или устанавливать цены на производственные ресурсы. Поскольку предприятия могли влиять на правила игры, они не испытывали острой потребности улучшать производственные процессы. По сути, именно по этой причине реформа госпредприятий закончилась провалом. Она так и не приучила госпредприятия к рыночной дисциплине – к тому, что вознаграждение достается только тем фирмам, продукция которых нравится потребителям. Госпредприятия не были заинтересованы в нововведениях или повышении рентабельности.

2

Без системы ценообразования, которая подчинила бы все компании рыночной дисциплине, реформа госпредприятий не давала результатов. Хотя она и привела к усилению стимулирования на госпредприятиях, фирмам не удалось стать столь же эффективными, как компания Mssan, поразившая воображение Дэн Сяопина во время его первого визита в Японию. Оюэ Муцяо – известнейший китайский экономист, много лет проработавший в экономическом блоке правительства, – одним из первых осознал ограниченность реформ (Xue Muqiao 1996: 272–277). В «Предварительных замечаниях о реформе экономической системы» – докладе, подготовленном для Госсовета в начале 1980 года, – Оюэ писал, что вследствие экономической реформы на смену централизованному планированию должны прийти рыночные механизмы. Он считал, что необходимо покончить с вмешательством государства в деятельность госпредприятий, чтобы те смогли стать совершенно независимыми компаниями, стремящимися к получению прибыли (Ibid., 273–274). Доклад Оюэ был рассмотрен Госсоветом в сентябре 1980-го и получил высокую оценку генерального секретаря ЦК КПК Ху Яобана (Ibid., 277). В 1981 году, выступая с докладом на Всекитайском собрании народных представителей, премьер Госсовета Чжао Цзыян заявил: «Эти реформы [госпредприятий и агро-сектора] по-прежнему носят неполный, экспериментальный характер. Наша работа пострадала от ряда неувязок и плохой координации. Перед нами стоит задача обобщить полученный опыт и после тщательного рассмотрения, анализа и повторного утверждения экспертами по возможности быстро разработать всеобъемлющий план реформирования экономики, чтобы приступить к пошаговому его осуществлению». Предложенная Оюэ Муцяо реформа ценообразования – то есть замена централизованного планирования системой ценообразования, выступающей в качестве первичного механизма распределения ресурсов, благодаря которому все предприятия подчинятся рыночной дисциплине, – должна была стать основным моментом «всеобъемлющего плана», о котором говорил Чжао.

Генеральный секретарь ЦК КПК Ху Яобан и премьер Госсовета Чжао Цзыян поддержали предложение. Однако реформа ценообразования шла вразрез с общепринятым пониманием социализма, согласно которому рыночные механизмы были несовместимы с централизованным планированием и коллективной собственностью. На протяжении 1980-х годов Дэн Сяопин,

Чэнь Юнь и некоторые другие ветераны партии оставались серыми кардиналами внутри КПК: в силу возраста они не могли занимать формальных постов, но продолжали диктовать политический курс. Им было сложно расстаться со старым образом мышления[114]. В спорах о взаимоотношениях рыночной и плановой экономики при социализме и о природе самого социализма громче всех звучал голос Чэнь Юня, ведущего китайского экономиста и авторитетнейшего лидера[115].

Автором первого пятилетнего плана и убежденным сторонником централизованного планирования был Чэнь Юнь. Гожденный и выросший в бурлящем Шанхае, Чэнь Юнь с уважением относился к индивидуальному предпринимательству. В середине 1950-х годов Чэнь выступил с критикой политики Мао Цзэдуна, направленной на ликвидацию частной собственности, и был уволен с ответственных постов, лишившись звания главного специалиста по экономике. Экономические взгляды Чэня («три главных и три вспомогательных элемента») впервые прозвучали на VIII съезде Коммунистической партии Китая, состоявшемся в 1956 году (Xiao Donglian et al. 1999: 93–95). По мысли Чэнь Юня, в области промышленности и торговли следует сочетать государственно-коллективный сектор с частным, причем первый должен играть главную роль, а второй – служить дополнением; в области планирования основная роль принадлежит государству, а дополнительная – рыночному регулированию; что касается социалистической экономики в целом, следует взаимно сочетать плановую экономику и рыночную, при этом плановая экономика должна главенствовать, а рыночная – выступать в качестве дополнения. Четкое представление о смешанной экономике, сложившееся у Чэнь Юня, и знаменитый доклад Мао Цзэдуна «О десяти главных взаимотношениях» помогли Китаю решительно отмежеваться от сталинизма. Однако прямые ссылки Чэнь Юня на частную собственность и рыночные механизмы не понравились Мао Цзэдуну; хотя делегаты VIII съезда КПК благосклонно восприняли предложения Чэня, Мао их проигнорировал, и они не оказали сколько-нибудь значительного влияния на экономическую политику партии.

После провала «большого скачка» Чэня призвали руководить экономикой, но он вскоре снова впал в немилость. Окончательное возвращение на государственную службу произошло только после Третьего пленума ЦК КПК 11-го созыва. Его понимание социализма («Плановая экономика – главный, а рыночная– вспомогательный элемент») служило ориентиром при проведении экономических реформ вплоть до середины 1980-х. Аргументация в пользу дополнения социалистической модели рыночной экономикой и частным сектором носила прагматический характер: при централизованном планировании невозможно разработать план, который будет учитывать все детали без исключения. Неизбежные пробелы в государственном плане должны быть восполнены рынком или частным сектором. При этом Чэнь считал, что макроэкономического равновесия в социалистической экономике (баланса между инвестициями и сбережениями, доходами государственной казны и расходами, между промышленностью, сельским хозяйством и сектором услуг, а также надлежащих темпов экономического роста) можно достичь только благодаря централизованному планированию. Чэнь приветствовал возрождение рыночных механизмов и негосударственного сектора экономики, однако опасался, что слишком быстрый их рост может подорвать экономические основы социализма. Он не был готов принять социализм, лишенный централизованного планирования и коллективной собственности.

По мнению Чэня, если сравнивать социалистическую экономику с птицей, то способность государства осуществлять централизованное планирование можно представить в виде клетки. Метафора птицы в клетке передает суть экономического мышления Чэнь Юня, и большая часть китайского правительства на начальном этапе реформ мыслила в тех же категориях. Клетка, по мысли Чэня, означала сдерживающие факторы в экономике; с этой интерпретацией согласились многие его оппоненты и критики[116]. Вез клетки птица бы упорхнула, а народное хозяйство бы развалилось; именно это случилось в эпоху «большого скачка», когда в результате децентрализации экономика вышла из-под контроля. Но, самое главное, клетка должна постоянно расти вместе с птицей, чтобы последняя чувствовала себя свободно. Идеи Чэнь Юня облегчили проведение первого этапа экономических реформ в Китае, поддержав становление рынка и частного сектора. Но подобное толкование отношений между государством и экономикой было слишком узким для настоящей рыночной экономики.

Внутренняя противоречивость экономической теории Чэня не имела особого значения, поскольку в то время китайское руководство даже не думало о переводе экономики на рыночные рельсы. Целью реформ было укрепление социализма. Но поскольку Чэнь постоянно говорил об использовании рыночных механизмов и частного сектора в качестве дополнения к централизованному планированию и коллективной собственности, его концепция смешанной социалистической экономики помогла китайской экономической науке признать рынок и частный сектор. Вполне закономерно, что Дэн Сяопин не возражал против распространения идей Чэнь Юня. Он не хотел полностью отказываться от социализма, но мечтал реформировать экономику и добиться ее роста – будь то за счет частного или государственного сектора.

В результате предложенный Чэнем принцип «Плановая экономика – главный, а рыночная – вспомогательный элемент» в 1982 году стал официальным лозунгом правительства. Он, по сути, исключал реформу ценообразования, предложенную Оюэ Муцяо, – несмотря на то что ее одобрили Ху Яобан и Чжао Цзыян. Выступая на XII съезде КПК в сентябре 1982 года, Ху Яобан чувствовал себя обязанным подчеркнуть главенство государственного сектора и централизованного планирования в экономике. «В последние годы мы инициировали ряд реформ экономической системы… Мы взяли правильный курс, и результаты очевидны. Однако все чаще наблюдаются случаи ослабления и торможения единого государственного планирования… В дальнейшем, оставляя простор для рыночного регулирования, мы ни в коем случае не должны пренебрегать единым руководством посредством централизованного планирования», – сказал Ху[117]. Масштабная реформа ценообразования была отложена на неопределенное время.

Китайское руководство с легкостью отказалось от реформы ценообразования, однако справиться с еще одним выпущенным из бутылки джинном – с быстро развивающимся частным сектором – оказалось гораздо труднее. В начале 1980-х годов китайское правительство столкнулось с двумя проблемами: как помочь частному сектору, не дав ему вытеснить сектор государственный, и как поддержать рынок, не подорвав централизованного планирования. Считая, что рынок и частный сектор угрожают экономическим основам социализма, Пекин принял решительные меры. 11 января 1982 года ЦК КПК обнародовал уведомление с призывом нанести удар по экономической преступности и сохранить социалистический порядок в экономике. 8 марта Постоянный комитет ВОНП принял резолюцию о «Решительной борьбе с серьезными экономическими преступлениями». В связи с этим в Уголовный кодекс КНР были внесены соответствующие изменения. Сразу после этого в Китае началась кампания против экономических преступлений, целью которой было сдержать рост частного сектора – в первую очередь в прибрежных районах, где стремительно возрождалось индивидуальное предпринимательство. В резолюции говорилось: «Начиная с этого момента следует усилить борьбу с разлагающим влиянием буржуазной мысли. В процессе реформ необходимо уделять особое внимание сохранению чистоты коммунизма» (цит. по: Zhao Ziyang 2009: 103; см. также: Wu Li 1999: 852).

3

На протяжении 1980-х годов правительство КНР стояло перед идеологической дилеммой. Китайские лидеры продолжали верить в превосходство социалистического строя, но в то же время были вынуждены признать, что их страна сильно отстала от Запада. В связи с этим китайские политики оказались в весьма уязвимом положении. Чувство незащищенности в сочетании с преданностью социалистическим идеям привело к тому, что у китайских лидеров развился параноидальный страх перед «мирной эволюцией»: им чудилось, что враждебные силы за рубежом все время пытаются подорвать и в конце концов свергнуть коммунистический режим, посеяв «семена чуждой идеологии» и подлив «культурной отравы». Правительство всерьез озаботилось тем, как научить китайцев противостоять буржуазным искушениям. В 1983 году оно развернуло полномасштабную кампанию против «духовного загрязнения» (Tang Jisheng 2004: 275–285; Zhao Ziyang 2009: 162–168). Нескольких видных коммунистов, осмелившихся открыто выступить в защиту индивидуальных свобод, исключили из рядов КПК. Хотя Дэн Сяопин еще в 1979-м объявил политическую реформу предпосылкой успешных экономических преобразований, в 1983 году о ней все еще не было и речи. Даже дискуссии на тему рыночной экономики и либерализма подвергались жесточайшей критике.

Несмотря на неблагоприятную политическую обстановку и явную дискриминацию со стороны властей, едва народившийся частный сектор в 1980-х годах сумел выжить и даже вырасти. Но как удалось негосударственному сектору пережить идеологическую враждебность правительства?

Чтобы ответить на этот вопрос, следует признать, что зарождавшийся частный сектор китайской экономики был лучше развит, чем принято думать. Например, в сельском хозяйстве успеху реформы способствовало введение системы производственной ответственности крестьянских дворов. Но это был далеко не единственный фактор: вспомним хотя бы 22-процентное повышение закупочных цен на зерно в 1979 году и повсеместное использование удобрений. Две деревни, ставшие первопроходцами на пути реформ (о них мы писали в предыдущей главе), показали, на что способно одно только стимулирование. В результате в сознании большинства исследователей закрепилось представление, что своим успехом агропромышленная реформа в Китае обязана исключительно усовершенствованной в результате де-коллективизации системе стимулирования крестьян. Однако такое представление не отражает всей сложности реформы. Когда в Китае впервые ввели систему производственной ответственности крестьянских домохозяйств, она представляла собой не более чем контракт между государством и крестьянами, благодаря которому крестьянские дворы превратились в мотивированных претендентов на доход после выполнения нормы выработки. Изначально государство продолжало диктовать крестьянам, какие сельскохозяйственные культуры им выращивать. Но правительство быстро утратило способность следить за исполнением своих указов. Возможности крестьян управлять своей деятельностью постепенно расширялись. Наиболее важным и долгосрочным результатом деколлективизации стало возвращение экономической свободы. Крестьяне вскоре сами смогли решать, что им сажать, сколько времени тратить на возделывание земли и чем заниматься помимо земледелия. Массовое перераспределение времени и трудовых ресурсов в пользу иных, нежели фермерство, занятий повысило эффективность последнего, а также способствовало возрождению садоводства, рыбоводства, торговли, ремесленничества и промышленности на селе. В результате крестьяне в значительной мере диверсифицировали источники дохода и занятости и экономика на селе стала расти темпами, значительно превышавшими темпы роста сельскохозяйственного производства и традиционных кустарных промыслов.

Некоторые критики деколлективизации указывали на серьезные, по их мнению, недостатки реформы аграрного сектора: начатые при Мао Цзэдуне общественные работы (в первую очередь ирригационные проекты) были заброшены, объекты постепенно разрушались. Это омрачало перспективы фермерства в начале реформ. Но со временем отсутствие государственных инвестиций в развитие сельского хозяйства было компенсировано ростом частных капиталовложений. Частные инвестиции обусловили внедрение более совершенных орудий сельскохозяйственного производства, широкое использование воды из подземных источников для орошения земли (что снизило потребность в ирригационных системах), улучшение качества семян и удобрений, а также меры по борьбе с вредителями. Хотя частные инвестиции не смогли полностью заменить общественные работы, частные фермерские хозяйства оказались гораздо жизнеспособнее, чем думали критики. Кроме того, местные общественные блага – например, дороги – постепенно стали создаваться за счет частного капитала или благодаря совместным усилиям частных предпринимателей и государства.

В то же время, поскольку земля по-прежнему принадлежала государству, а заготовка зерна осуществлялась централизованно (от этой практики отказались только в 1985 году), аграрная реформа не угрожала общественной собственности и централизованному планированию. Поэтому на нее практически не повлияли ни политические дискуссии о централизованном планировании, ни кампания против экономической преступности. Волостные и поселковые предприятия также были ограждены от влияния политики: они находились под покровительством местных органов власти и официально числились коллективными хозяйствами, а не частными, хотя в реальности ситуация обстояла несколько иначе. Начало 1980-х годов ознаменовалось бурным расцветом волостных и поселковых предприятий по всей стране. В какой-то момент Комитет по планированию экономики при Госсовете КНР задумал включить все такие предприятия в государственный производственный план. Однако это предложение пришлось отклонить, поскольку оно вызвало мощное противодействие в Цзянсу и других провинциях, власти которых активно участвовали в развитии волостных и поселковых предприятий,

Чаще всего городским индивидуальным предпринимателям предъявляли обвинения в совершении экономических преступлений. В этой связи показателен пример Нянь Гуанцзю из города Уху в провинции Аньхой (Ma Licheng 2005: 162–166; Huang Yasheng 2008: 50–51). Нянь – безграмотный бедняк, не имевший постоянной работы, – в дореформенное время дважды попадал в тюрьму за лоточную торговлю. Выйдя на свободу после смерти Мао Цзэдуна, Нянь зарабатывал себе на жизнь тем, что торговал на улице жареными семечками (эта вкусная и дешевая закуска очень популярна в Китае). Спустя несколько лет Нянь Гуанцзю изобрел собственный рецепт приготовления семечек – с уникальным привкусом. Они пользовались таким спросом, что за ними выстраивались очереди. Чтобы расширить бизнес, Нянь Гуанцзю нанял работников: родственники уже не справлялись. О марксистской точки зрения это была явная эксплуатация чужого труда. Несмотря на то что в феврале 1979 года Государственное управление промышленности и торговли разрешило безработным горожанам заниматься индивидуальной трудовой деятельностью в сфере услуг, ремонтных работ и кустарных промыслов, наем рабочей силы был под запретом. Жена Нянь Гуанцзю боялась, что муж снова попадет в тюрьму, и умоляла его свернуть бизнес. О Няне доложили Дэн Сяопину, который, вместо того чтобы осудить предприимчивого китайца, сказал: «Давайте подождем и посмотрим». В 1980-м Нянь зарегистрировал торговую марку «Семечки дурака». К концу того же года он стал одним из первых китайских миллионеров. «Семечки дурака» быстро превратились в семейный продуктовый бренд – редкое явление для Китая. Тем не менее предприятие Нянь Гуанцзю считалось политически сомнительным, и Дэн Сяопину пришлось еще дважды выступить в защиту Няня (в 1984 и 1992 годах), чтобы спасти его от тюрьмы.

Возможно, Нянь Гуанцзю был самым удачливым бизнесменом в Китае. Предпринимателям из города Вэньчжоу в провинции Чжэцзян – колыбели китайского частного бизнеса – повезло меньше (Ma Licheng 2005: 175–177; также см.: Ma Jinglong 2008; Qian Xingzhong 2008). Там, как и в прочих регионах Китая, кампания против экономических преступлений вылилась в едва прикрытую травлю предпринимателей. Летом 1982 года восемь предпринимателей из разных сфер бизнеса были арестованы по обвинению в «спекуляциях» – при этом одному удалось спастись бегством и на протяжении восьми месяцев скрываться от полиции. Эти «экономические преступники» провинились разве что тем, что созданные ими фирмы приносили прибыль. К концу 1982-го в Китае было заведено более 16 тысяч уголовных дел об экономических преступлениях, более 30 тысяч предпринимателей были арестованы (Peng Shen, Chen Li 2008: 138). В столь агрессивной среде многим частным компаниям ничего не оставалось, кроме как регистрироваться в качестве коллективных или государственных предприятий. Владельцы бизнеса часто платили «административный взнос» реально существовавшим коллективным и государственным предприятиям или органам надзора за то, что те оформляли их в качестве «аффилированной организации». Китайцы называли такое прикрытие «красной шапочкой»: оно позволяло частным компаниям выживать во враждебной политической обстановке.

К счастью, китайское правительство быстро осознало, что самая ущербная часть экономики – это в действительности государственные предприятия. Их ущербность была следствием отсутствия нормальной системы ценообразования, хотя правительство, откладывая реформу ценообразования, в первую очередь думало о защите госсектора. Когда госпредприятиям предоставили больше самостоятельности, они почувствовали заинтересованность в результатах своей деятельности. Эффективность производства повысилась, его объем вырос. Однако вся система ценообразования пребывала в состоянии хаоса и нуждалась в реформе. Ценовые сигналы, в соответствии с которыми действовали предприятия, не отражали реальной стоимости или возможностей развития бизнеса. При такой запутанной, искаженной структуре цен предприятия, выпускавшие высококачественную продукцию, далеко не всегда хорошо зарабатывали, а высокодоходные предприятия часто поставляли товары, не пользовавшиеся спросом у потребителей. Например, поскольку цены на уголь искусственно занижались, ни одно предприятие угольной промышленности не могло извлечь прибыль, несмотря на растущий спрос на уголь. Помимо этого, государственные предприятия, гарантированно получавшие субсидии на закупку угля, не были заинтересованы в том, чтобы экономить топливо, хотя его реальная стоимость сильно выросла. Откладывая реформу ценообразования, китайское правительство стремилось удержать контроль над ценами, чтобы поддержать госпредприятия. Но без ценовых сигналов с рынка не бывает рыночной дисциплины. Поэтому госпредприятия были лишены наиболее эффективного механизма выживания в условиях конкуренции.

Частные компании и волостные и поселковые предприятия находились в другой ситуации. Не включенные в государственный план развития экономики, они могли покупать необходимые им товары и продавать свою продукцию по ценам, которые в большей или меньшей степени определялись рынком. Поскольку рынки факторов производства и реализации продуктов только зарождались, частные фирмы дорого платили за информацию – порой непозволительно дорого. Представители частных фирм ездили по всему Китаю, подыскивая для своих организаций новые источники производственных ресурсов и новые рынки сбыта. Они получали зарплаты выше среднего, и высокие заработки отражали не только их важный вклад в развитие бизнеса, но и то, насколько дорого обходился частным фирмам обмен. Высокая стоимость сделок была причиной неэффективности частного сектора: она съедала ресурсы, которые могли пойти на производство и инновации. Но частные компании могли самостоятельно принимать решения, не ведая навязанных государством ограничений, и действовали они в жестких рамках бюджета и подлинной рыночной дисциплины. Частным предприятиям не всегда удавалось добиваться лучших, чем у госпредприятий, результатов, но выжившие в процессе рыночного отбора, безусловно, были на это способны.

Таким образом, рост негосударственного сектора китайской экономики был обусловлен не только его преимуществами и динамичностью, но и недостатками государственных предприятий. Негосударственный сектор редко воспринимался как частный сектор, противостоящий социалистической идеологии. В нем видели дополнение к государственному сектору экономики и разрешали ему существовать вне сферы строго государственного контроля. Китайское правительство могло запросто его уничтожить, если бы захотело, как это делал Мао Цзэдун: кампания против экономической преступности в начале 1980-х годов наглядно это продемонстрировала. Почему же социалистическое правительство Китая позволило негосударственному сектору экономики расти и развиваться?

4

Экономические реформы в Китае на первом этапе отличало важное преимущество: политический истеблишмент по большей части не был движим корыстью[118]. Несмотря на исторически сложившиеся напряженные отношения между центральным правительством и местными властями, а также на наметившийся конфликт между государственным и частным секторами экономики, политическая элита единодушно стремилась превратить Китай в богатое и могущественное социалистическое государство. Чэнь Юнь отдавал предпочтение госсектору и централизованному планированию потому, что верил в превосходство социализма над капитализмом, и китайское руководство в большинстве своем в той или иной степени разделяло его мнение.

На протяжении 1980-х и в начале 1990-х годов решающую роль в китайской политике играли два ветерана Коммунистической партии– Дэн Сяопин и Чэнь Юнь. Дэн Сяопина зарубежные эксперты всегда воспринимают как архитектора экономических реформ, Чэня же они, как правило, считают осторожным консерватором. Действительно, на первый взгляд Чэнь Юнь представлял собой полную противоположность Дэн Сяопину. Дэн был вождем коммунистов с большим опытом военного командования, в то время как Чэнь редко принимал непосредственное участие в военных и политических кампаниях, отвечая в основном за финансы и экономику. В отличие от Дэна Чэнь Юнь с глубоким скепсисом относился к быстрому росту экономики, который, по его мнению, мог создать больше проблем, чем был способен решить. Провал «большого скачка» при Мао Цзэдуне и «скачка вовне» при Хуа Гофэне только укрепил его в этом мнении. Чэнь Юнь больше верил в централизованное планирование и коллективную собственность. Но, в отличие от Мао Цзэдуна и большинства других китайских вождей, не особо разбиравшихся в современной экономике, Чэнь в молодости учился в Шанхае. Он слишком хорошо знал, что такое частный бизнес, чтобы верить в «чистый» социализм и в полный отказ от частной собственности и рыночных сил. Разногласия между Дэн Сяопином и Чэнь Юнем достигли такой глубины, что в 1980 году Постоянный комитет политбюро ЦК КПК редко собирался на заседания (Tang Jisheng 2004: 341–342). Вместо этого Дэн Сяопин просто приглашал к себе домой Ху Яобана, Чжао Цзыяна и других руководителей; Чэнь Юня он посещал всего один раз в году. И все же привычка видеть в Дэне реформатора, а в Чэне – консерватора помогла укорениться упрощенному, черно-белому пониманию роли китайских лидеров, весьма далекому от истины.

Противоречия между Дэн Сяопином и Чэнь Юнем не были следствием какого-либо конфликта интересов или идеологических споров, хотя Чэнь, несомненно, выказывал больше преданности идеям социализма. Как признает большинство исследователей, раскол в китайском правительстве замедлил ход экономических реформ; при этом мало кто осознает, что расхождения между Дэном и Чэнем помогли сохранить атмосферу политической толерантности, столь не похожую на обстановку времен Мао Цзэдуна. Одновременное присутствие двух лидеров на политической сцене и их разногласия по ряду вопросов невольно покончили с «театром одного актера», в который превратилась политическая жизнь в эпоху Мао. Несмотря на все различия и несходство взглядов, Чэнь Юнь и Дэн Сяопин исповедовали прагматический подход (политические обозреватели, как правило, упускают этот момент). Высказывание Чэнь Юня «Не ориентироваться на вышестоящих, не ориентироваться на книги, а ориентироваться на факты» стало важной частью возобладавшего после смерти Мао прагматического подхода, за который выступал Дэн Сяопин.

Эта особенность политической жизни сильно повлияла на ход экономических реформ в Китае. Большинство китайских политиков были готовы сменить свои взгляды, осознав, что те не соответствуют действительности. Их сомнения и отказ от некогда непререкаемых истин создали условия, благоприятствовавшие переменам и восприятию новых идей. Дэн Сяопин, Чэнь Юнь и другие китайские вожди постмаоистской эпохи были не мудрее своих предшественников, просто трагедия «большого скачка» и катастрофа «культурной революции» подточили их веру в какие-либо теории. Раз социализм постигла такая неудача, тогда всемогущая идеология – не что иное, как роковой самообман. Убежденность в этом объединяла Чэнь Юня и Дэн Сяопина: оба придерживались прагматического, экспериментального подхода к реформе. Хотя Дэн Сяопин, Чэнь Юнь и другие ветераны партии заняли командные посты, ни один политический лидер после смерти Мао не мог навязать свою волю партии, как это часто делал «великий кормчий». Это способствовало становлению и развитию более открытого мировоззрения. Либеральный политический курс генерального секретаря ЦК КПК Ху Яобана в начале 1980-х годов – еще одно свидетельство глубинных изменений во взглядах членов партии[119].

Но лучшим свидетельством того, что китайские политические деятели стремились изменить глубоко укоренившиеся взгляды, являются дебаты о централизованном планировании и рыночной экономике. В процессе дискуссии стало ясно, что сопротивление рынку как координирующему механизму происходит на идеологическом и интелллектуальном уровнях. С идеологической точки зрения рынок обвиняли в том, что он является главной причиной различных неурядиц в рыночной экономике, включая безработицу, инфляцию, макроэкономическую нестабильность и рецессии. И поскольку китайские коммунисты до этого времени безоговорочно воспринимали марксизм как высшую истину, им было трудно оценить преимущества рыночной системы в силу интеллектуальных барьеров. Так, Мао однажды предложил вернуться к бартеру, чтобы раз и навсегда покончить с экономическим неравенством. Как следствие, даже провал многих радикальных программ, инициированных Мао Цзэдуном, объяснялся тем, что «великий кормчий» отклонился от социалистического курса и принципа централизованного планирования. Для Чэнь Юня и многих других партийцев, не согласных с Мао, его неудачи лишний раз свидетельствовали в пользу социализма.

Однако неутешительные результаты работы государственных предприятий в сравнении с частным сектором заставили китайских лидеров смягчить свою позицию. Централизованное планирование постепенно ослабили до того, что разрешили одновременное существование «директивного плана» и «рекомендательного плана» – первый представлял собой вариант традиционного плана, спускаемого сверху для обязательного исполнения, второй носил рекомендательный характер и не был обязывающим. Со временем значение рекомендательного плана выросло. Благодаря этому государственные предприятия получили большую экономическую свободу. Не меняя структуру собственности, они постепенно стали восприимчивее к влиянию рыночных сил. Та часть китайской экономики, которая не была охвачена централизованным планированием, продолжала расти и развиваться. Следует отметить, что китайским экономистам, выступившим за рекомендательное планирование, в том числе Лю Гогуану и Сюэ Муцяо, пришлось пережить трудные времена в 1982–1983 годах – во время кампании против «духовного загрязнения» (Tang Jisheng 2004: 188–189, 196–199). Тем не менее свободы, полученные благодаря рекомендательному планированию, не были полностью утрачены ни в экономике, ни в политике. Более того, в апреле 1981-го состоялась общекитайская конференция, на которой обсуждалось рекомендательное планирование с целью его дальнейшего продвижения (Хае Muqiao 1996: 297–298).

Но самые разительные изменения в экономической политике произошли в отношении правительства к волостным и поселковым предприятиям. Несмотря на то что эти предприятия внесли значительный вклад в рост экономики, китайское правительство видело в них препятствующих централизованному планированию второразрядных конкурентов госпредприятиям. Однако в марте 1984 года Госсовет опубликовал документ № 4 (Peng Shen, Chen Li 2008: 180; Huang Yasheng 2008: 97). Этот документ наметил контуры государственной поддержки волостных и поселковых предприятий, а также, в особенности, частных предприятий, основанных крестьянскими дворами. Волостные и поселковые предприятия были отмечены как «важная составляющая национальной экономики, дополняющая государственные предприятия» и признаны ключевым элементом в модернизации китайского агросектора и в индустриализации китайской деревни. Им предоставили право работать во всех отраслях, за исключением табачной, налоговые льготы, доступ к банковским кредитам и прочие финансовые привилегии. В частности, налоговое бремя у волостных и поселковых предприятий было ниже, чем у госпредприятий. Как отметил один известный ученый, «в деле либерализации сельской экономики и улучшения политического климата для сельских предприятий 1984 год стал важной вехой, с которой началось ускорение роста» (Wong 1988: 11). Хотя в 1980-х годах китайское правительство избрало прагматический подход и позитивно воспринимало идею перемен, это еще не гарантировало, что новый курс будет лучше прежнего. Как говорили в ту пору китайские лидеры, «при проведении реформ допускаются промахи, но отсутствие реформ недопустимо». Дэн Сяопин особо подчеркивал, что в процессе преобразований следует учиться на ошибках. Однако китайскому руководству предстояло решить целый ряд задач – в частности, минимизировать ошибки в ходе обучения и экспериментирования, чтобы сохранить политический консенсус, а также смягчить политические ограничения без ущерба для легитимности политической власти.

5

Любое повествование об экономических реформах в Китае будет неполным и неточным без указания на то, что неотъемлемой, крайне важной частью преобразований являлась политика открытости. Китайское правительство стремилось открыть Китай миру – в первую очередь Западу – на протяжении всех 1980-х и придерживалось этой цели в последующие десятилетия. Каждый шаг на пути экономической трансформации приближал Китай к мировой рыночной экономике.

В начале января 1984 года премьер Госсовета КНР Чжао Цзыян прибыл с визитом в Соединенные Штаты – спустя пять лет после исторического турне Дэн Сяопина. Президент США Рональд Рейган посетил Китай с ответным визитом в апреле того же года – впервые после поездки Никсона в 1972-м. Благодаря нормализации американо-китайских отношений китайские студенты получили доступ в американские университеты, а китайские товары – на американские рынки. Кроме того, Китай обрел привлекательность в глазах западных инвесторов. Все эти изменения имели долгосрочное влияние на китайскую экономику и общество в целом. Помимо этих очевидных перемен, улучшение американо-китайских отношений оказало еще одно, неявное, но столь же глубокое воздействие на характер экономических реформ в Китае. Вместо Советского Союза китайцы (главным образом студенты) стали ориентироваться на Соединенные Штаты Америки. О середины 1980-х учащиеся элитных китайских университетов устремились в США за дипломами: получить ученую степень в Америке значило иметь самые благоприятные возможности для построения карьеры. Даже дети китайских вождей начали выезжать на учебу в Соединенные Штаты; в 1940-х и 1950-х годах их родителей посылали учиться в Советский Союз.

Самым успешным проводником капитализма в Китай была особая экономическая зона в Шэньчжэне. В январе 1984 года Дэн Сяопин посетил Шэньчжэнь – впервые после создания особых экономических зон. Вдохновленный стремительным развитием Шэньчжэня, Дэн объявил его образцовым примером политики открытых дверей. Визит Дэн Сяопина и его отзыв о Шэньчжэне послужили Западу сигналом, что Китай твердо намерен придерживаться курса реформ и открытости. Журнал Japan Economic Journal писал, что после визита Дэна «крупнейшие японские торговые компании спешат открыть офисы в Шэньчжэне»[120]. В том же году еще 14 прибрежных городов Китая получили статус ОЭЗ; деловой журнал Business Week назвал это событие «новой смелой программой по привлечению иностранных инвестиций в Китай»[121].

Но эксперимент в Шэньчжэне не всегда шел гладко. Дэн Сяопин всячески его поддерживал и восхищался им, как никто другой в Коммунистической партии. Тем не менее в июне 1985 года Дэн признал, что «особая экономическая зона в Шэньчжэне – это экспериментальная площадка. Нам требуется дополнительное время, чтобы убедиться в том, что эксперимент дал положительные результаты. Мы желаем Шэньчжэню успеха; в случае неудачи он послужит нам уроком»[122]. Среди китайского руководства не было единогласия по поводу будущего Китая, и члены правительства постоянно пересматривали свои взгляды в процессе реформы. Вначале китайские лидеры сошлись во мнении, что Китай должен стать «могущественной современной социалистической державой» (1978). Вскоре они сменили ориентиры, объявив о строительстве «социализма с китайской спецификой» (1982) и создании «плановой товарной экономики» (1984); в итоге целью реформы было объявлено становление «социалистической рыночной экономики с китайской спецификой» (1992). Все это время Шэньчжэнь был вынужден приспосабливаться к колебаниям генеральной линии партии.

Будучи экспериментальной площадкой для реформаторов, Шэньчжэнь всегда находился под прицелом критики. Как правило, он на несколько шагов опережал партию на пути перемен и часто действовал вразрез с господствующей идеологией. Это было неизбежно, поскольку Шэньчжэнь вместе с другими ОЭЗ предназначался для того, чтобы использовать капиталистические методы хозяйствования ради спасения социализма. Такая стратегия повлекла за собой образование в Шэньчжэне квазикапиталистической системы, ввиду чего у него возникли серьезные идеологические и практические проблемы. О идеологической точки зрения Китай был совершенно не готов перейти к рыночной экономике, поэтому Шэньчжэнь часто воспринимали как источник «духовного загрязнения», и в 1982 и 1983 годах город подвергся всеобщему осуждению. Много лет спустя, в 1992 году, Дэн Сяопин рассказал, как он покончил с нападками на Шэньчжэнь: «Я решил положить конец дискуссиям, чтобы не тратить время попусту. Опоры все усложняют и съедают уйму времени. В результате ни одно дело не удается довести до конца. Никаких дискуссий; ставьте смелые эксперименты и прокладывайте новые пути»[123].

Чэнь Юнь и Ли Ояньнянь ни разу не посетили Шэньчжэнь, хотя Ли принимал непосредственное участие в создании промышленного парка Шэкоу Как принято считать, этим они выказали свое несогласие с политикой открытых дверей. Действительно, Чэнь Юнь с самого начала был против создания особых экономических зон и надолго сохранил скептическое отношение к ним (см., например: Zhao Ziyang 2009: 101). Когда в 1992 году умер Ли Ояньнянь, Чэнь написал некролог, который «Жэньминь Жибао» опубликовала 21 июля[124]. В этой статье Чэнь упомянул тот факт, что ни он сам, ни Ли никогда не были в Шэньчжэне, и продолжил:

…Но мы всегда интересовались тем, что происходит в особых экономических зонах, полагал, что нам следует накапливать опыт, чтобы наладить их работу. В последние годы Шэньчжэнь сильно изменился: он превратился из импортной зоны в экспортную, с множеством новых высотных зданий. Он действительно очень быстро рос. Сегодня наша экономика больше и сложнее, чем, когда, бы то ни было. Многие методы, хозяйствования в процессе экономических реформ, устарели. Необходимо постоянно учиться новому, исследуя и решая возникающие проблемы.

Для сторонних наблюдателей создание ОЭ8 и прежде всего Шэньчжэня означало победу реформатора Дэна над консерватором Чэнем. Точно так же трактуются многие другие моменты в истории экономических реформ. Тем не менее факт остается фактом: оба политика – и Дэн Сяопин, и Чэнь Юнь – исповедовали экспериментальный подход к реформированию народного хозяйства, оба были достаточно восприимчивы, чтобы учиться новому, несмотря на все свои разногласия[125].

Проникновение капитала и знаний из-за рубежа происходило не только через Шэньчжэнь и другие особые экономические зоны. Территория дельты Жемчужной реки на юге провинции Гуандун в 1980-х годах стала главным локомотивом экономического роста в Китае, во многом благодаря тому, что проживавшие за границей китайцы предпочитали инвестировать деньги именно в этот район. Жители расположенных по соседству Гуандуна и Гонконга разговаривают на одном диалекте и придерживаются одних и тех же культурных традиций. Гуандун первым привлек инвестиции из Гонконга, получив заодно технологии, управленческие ноу-хау и выход на международный рынок. Многие совместные предприятия и зарубежные фирмы, первыми обосновавшиеся в Гуандуне, пришли сюда, привлеченные низкими производственными издержками. Они выпускали в основном одежду, обувь и игрушки. Позже эти компании упрекнут в том, что в технологическом плане они мало что дали Китаю. Однако на начальном этапе реформы эти совместные предприятия познакомили китайцев с культурой частного предпринимательства. Кроме того, через Гуандун остальной Китай приобщился к различным аспектам гонконгской культуры, включая кино, музыку и литературу. В середине 1980-х годов кантонский диалект китайского языка стал очень популярен в Шанхае и других регионах Китая. Капитализм оказался не столь страшен и порочен, как рисовали государственные ОМИ.

Политика открытых дверей не сводилась к привлечению иностранных инвестиций и заимствованию передовых технологий. Китайское правительство было заинтересовано в иностранном опыте в области управления. В 1984 году Немецкая служба старших экспертов – объединение вышедших на пенсию специалистов из Западной Германии – направила группу отставных инженеров в город Ухань по приглашению китайских властей (Peng Shen, Ohen Li 2008: 189–192). Ухань – столица провинции Хубэй и крупнейший город в среднем течении реки Янцзы – в дореформенное время был одним из важнейших промышленных центров Китая, с высокой концентрацией мощных государственных предприятий. Один из немецких инженеров, Вернер Герих, остался в Китае и возглавил Уханьский дизельный завод, став первым в истории иностранным руководителем китайского госпредприятия. За два года работы на этом посту Герих осуществил на заводе множество реформ, направленных на стимулирование труда рабочих и повышение эффективности производства; особое внимание он уделял контролю качества. Качество главного продукта – дизельных двигателей – улучшилось настолько радикально, что на какое-то время уханьский завод стал промышленным брендом «номер один» в Китае. Реформы Гериха намного опередили время, и после его отъезда в Германию в 1986 году руководство завода отказалось от большинства нововведений – в итоге предприятие обанкротилось. Но после успешного опыта в Ухане многие китайские госпредприятия стали приглашать иностранных специалистов. Влияние зарубежных менеджеров и консультантов на управленческую культуру в Китае было оценено по достоинству: в центре Уханя стоит бронзовый памятник, воздвигнутый в знак признательности Гериху спустя два года после его смерти, в 2005-м.

6

Принятие «Решения о реформе экономической системы» на Третьем пленуме ЦК КПК 12-го созыва в октябре 1984 года стало еще одной важной вехой на пути экономических перемен. Китай отказался от предложенного Чэнь Юнем определения социализма, которым руководствовался ранее при проведении преобразований. Согласно «Решениям» 1984 года, чтобы реформировать экономическую систему:

…прежде всего следует отказаться от традиционного противопоставления плановой и товарной экономики [марксистское название рыночной экономики] и осознать, что социалистическая плановая экономика должна целенаправленно функционировать в соответствии с законом стоимости [марксистское название общей теории экономики] и использовать его себе во благо. Социалистическая плановая экономика – это товарная экономика, основанная на общественной собственности и содержащая, элемент государственного планирования. Развитие товарной экономики – необходимая стадия социально-экономического развития, предпосылка экономической модернизации Китая[126].

Дэн Сяопин одобрил «Решения», назвав их «новой политической экономикой марксизма». Чэнь Юнь также их поддержал их, а после пленума, согласно имеющимся сведениям, сказал, что китайская экономика так сильно выросла, что многие методы 1950-х годов больше непригодны (Xue Muqiao 1996: 310).

Понимание того, что рыночная экономика и необходима, и желательна, – ключевой момент в процессе реформирования китайской экономики. Несколько лет реформ убедили китайское руководство, что централизованное планирование – тайное оружие социализма – не является панацеей. Рыночная экономика вышла за рамки простого «дополнения» к централизованному планированию и стала восприниматься как незаменимый инструмент регулирования народного хозяйства. Однако она была идеологически приемлемой только в том случае, если не противоречила социализму. Хотя централизованное планирование больше не считалось священным столпом социализма, коллективная собственность продолжала восприниматься как экономическая основа социалистической системы. Компартия по-прежнему верила, что только коллективная собственность способна обеспечить всеобщее благоденствие и предотвратить имущественное неравенство. Таким образом, предвзятое отношение к частному сектору сохранилось и после 1984 года, хотя и в меньшей степени.

Это новое понимание социализма возымело немедленный эффект: оно сделало возможным реформу ценообразования (Wu Li 1999: 908–912; Peng Shen, Ohen Li 2008: 214–218)[127]. В начале 1980-х годов реформа системы ценообразования не получила политической поддержки, потому что централизованное планирование все еще воспринималось как обязательная черта социализма. Благодаря новой трактовке социализма у китайского руководства появился выбор при определении экономического курса. Самое важное отличие рыночной экономики от социалистической – это использование рыночной системы ценообразования для регулирования разделения труда; в рыночной экономике оно есть, в социалистической его нет. Но сразу перевести социалистическую экономику на рыночные рельсы и отладить ценообразование невозможно. При социализме цены в основном назначаются правительством. В условиях рыночной экономики цены определяет конкуренция на рынке[128]. Изменение политического курса может создать условия для действия рыночных сил, но заменить их оно не может.

Обсуждая ценовую реформу, китайское руководство выработало два разных подхода к ценообразованию. Правительство могло регулировать цены посредством «точной настройки» (китайцы называют такой метод ценообразования «тяо»), чтобы они постепенно приблизились к приемлемому уровню. При другом подходе правительство могло освободить цены от своего контроля и отдать ценообразование на волю рынка (этот метод называется «фан»)[129]. После Третьего пленума 1984 года был выбран и реализован второй подход, однако первый оставался в силе еще много лет. Одновременное существование фиксированных и гибких цен постепенно придало законный статус двойной системе цен – одной из самых прославленных инноваций в ходе экономических реформ в Китае.

1 января 1985 года китайское правительство отменило централизованные заготовки сельхозпродукции. Эта система была впервые введена в первой половине 1950-х годов по предложению Чэнь Юня с целью обеспечить страну продовольствием (Peng Shen, Ohen Li 2008: 209). Она была задумана как чрезвычайная мера: Чэнь прекрасно осознавал, к каким пагубным последствиям для крестьянства она может привести. Но в итоге система централизованных заготовок легла в основу аграрной политики Мао Цзэдуна и просуществовала более 30 лет. Эта система породила множество серьезных проблем. Так, она лишила крестьян экономической свободы, а потом, уже в сочетании с коллективизацией (насаждением кооперативов и, позже, коммун), превратила их в рабов и обрекла на голод и лишения. После отмены этой системы государство ввело квоты на закупки зерна по установленным ценам, а то, что закупалось сверх квоты, оплачивалось по рыночным ценам. В сельском хозяйстве закрепилась двухуровневая система цен, хотя правительство не ставило перед собой такой задачи. Выполнение государственной квоты сдачи зерна по искусственно заниженным ценам представляло собой завуалированное налогообложение крестьянства. Но крестьяне не были полностью ограничены системой государственных квот и, все еще оставаясь во власти государства, взаимодействовали с зарождающимися рыночными силами. При этом горожанам не приходилось платить за зерно рыночную цену: государственные субсидии сохранялись до 1992 года. Что касается сельского населения, введение системы производственной ответственности крестьянских хозяйств в 1982 году и отмена системы централизованных заготовок зерна в 1985-м положили конец эпохе централизованного планирования, а также ознаменовали начало эпохи рыночных отношений и экономической свободы.

Реформа ценообразования в промышленности изначально шла по тому же пути, что и в сельском хозяйстве, однако привела к совершенно другим результатам. Благодаря конкуренции, привнесенной в промышленность частными предприятиями, к концу 1984 года государство прекратило контролировать цены на многие потребительские товары. Но из соображений социального и политического характера (в частности, опасаясь инфляции) китайское правительство не спешило выпустить из-под контроля цены на сырье. Без субсидий на электроэнергию и другие факторы производства многим государственным предприятиям пришлось бы закрыться. В феврале 1985-го Государственное управление цен и Государственное управление материальных ресурсов объявили, что госпредприятия могут получать материальное снабжение из двух источников – пользуясь государственной системой распределения и закупая на рынке (Wu Jinglian 2003: 65). Точно так же цены на товары (в основном полуфабрикаты), произведенные в рамках системы государственных квот, фиксировались государством, а цены на товары, произведенные сверх нормы, зависели от превратностей рыночной конъюнктуры.

В отличие от сельского хозяйства, где государство закупало зерно у крестьян либо по договорным, либо по рыночным ценам и продавало его горожанам по фиксированным ценам, в промышленном производстве были задействованы длинные цепочки операций и множество предприятий, прежде чем конечный продукт поступал к потребителю. Даже социализм не мог отказаться от специализации и разделения труда. Поэтому в промышленности с государственным управлением и ценовым контролем возникало больше сложностей, чем в сельском хозяйстве. Поскольку материалы, которые предоставлялись государством (или, скорее, заявки на материалы, распределявшиеся различными ведомствами), можно было легко продать по рыночной цене (то есть намного дороже), китайцы, лично знакомые с чиновниками или директорами госпредприятий, получали возможность наживаться за счет спекуляции. В результате в Китае появилось множество компаний, которые существовали только на бумаге, зато имели связи в правительстве, а потому могли без всякого для себя риска продавать на рынке контролируемое государством сырье. Хотя подобная деятельность способствовала росту сырьевых рынков в Китае, она породила хаотическую ценовую среду во всех секторах экономики. Более того, столь откровенная коррупция вызывала негодование в обществе и настраивала китайцев против реформ.

Система двойных цен имела свои преимущества (например: Lau, Qian Tingyi, Roland 2000). Что касается негосударственного сектора экономики, она позволяла частным компаниям взаимодействовать с государственными посредством рыночного механизма и получать доступ к подконтрольным государству источникам сырья. Частные предприятия перестали зависеть от черного рынка, операции на котором были дороги и сопряжены с проблемами. Они смогли открыто покупать средства производства у госпредприятий по рыночным ценам. Система двойных цен стала одной из причин непрерывного роста частного сектора на протяжении 1980-х годов – и этот рост, вне всякого сомнения, ускорил деградацию госпредприятий.

Что касается госпредприятий, система двойных цен имела непредвиденные последствия. С ее введением реформа госпредприятий вышла за рамки простого «делегирования прав и передачи части прибыли». Уже в 1981 году правительство опробовало на некоторых госпредприятиях систему плановых заданий, разработанную по образцу и подобию системы ответственности крестьянских хозяйств; в 1984-м эта система была введена повсеместно. Главы предприятий подписывали договор с контролирующим ведомством, а рабочие – договор с руководством предприятия. В итоге на госпредприятиях возникла многоуровневая подрядная система, привязывавшая вознаграждение к результатам. В рамках новой подрядной системы сотрудники госпредприятий получили больше свобод. Те, кто мог предложить свои навыки на рынке или отличался инициативностью, производили товары и услуги для рынка; в противном случае они могли трудиться в рамках плана и выполнять государственный заказ. Таким образом, часть рабочих работала не на план, а на рынок – не покидая при этом государственного сектора. Прежде чем нырнуть в пучину рынка (называемого в ту пору «сяхай»), они смогли для начала попробовать воду ногой. Возможность работать на госпредприятии, но в то же время производить товары для рынка помогла им понять, как действуют рыночные силы, и облегчила усвоение уроков рынка. Вез всякой приватизации и без смены привычной структуры собственности сотрудники госпредприятий смогли поработать на рынке; они научились рисковать и раскрыли свой предпринимательский потенциал без ущерба для социализма.

Более масштабная реформа ценообразования стала бы суровым испытанием для госпредприятий, в то время как система двойных цен представляла собой более удобную и менее рискованную меру. Тем не менее в промышленности эта система просто легализовала и расширила практику, которая уже сложилась в разных отраслях на предыдущем этапе реформы госпредприятий и привела к схожим проблемам. Пекин быстро осознал, что требуется срочная всеобъемлющая реформа ценообразования.

7

Китайское правительство также приняло меры по развитию единого рыночного пространства во всей стране. В рыночных условиях ценовой механизм направляет поток ресурсов внутри экономики, сначала сообщая всем экономическим акторам о результатах использования ресурсов в условиях конкуренции, а затем позволяя ресурсам переместиться туда, где их применение наиболее выгодно. Рынок может так работать, потому что все

фирмы подчиняются общей рыночной дисциплине и конкуренция на товарном рынке ведет к эффективному использованию производственных факторов. Однако эта система рушится, когда выживание компаний не зависит от того, как их деятельность на товарном рынке оценивается потребителями. В китайской децентрализованной экономике активное вмешательство местных властей и хаотическая ценовая система препятствовали действию рыночных сил. Одним из самых серьезных последствий была фрагментация национальной экономики, затруднявшая свободное движение ресурсов и товаров. Когда ценовая система подавлялась, экономические ресурсы не могли приносить максимальную прибыль. Предприятия не имели возможности свободно продавать свою продукцию на рынке, потребители не могли свободно выбирать. Рыночная система была фактически парализована. Чтобы производство как-то продолжалось, нужна была «видимая рука» государства.

23 марта 1986 года Госсовет опубликовал «Решения по некоторым вопросам дальнейшего стимулирования горизонтальной экономической интеграции». Целью этого документа являлось поощрить к слиянию предприятия в разных регионах и с разным руководством (Peng Shen, Ohen Li 2008: 240). Выстраивание горизонтальных связей в то время считали важнейшей составляющей экономической реформы, без которой невозможно преодолеть торговые барьеры, созданные фрагментированной экономикой. О 31 марта по 19 мая газета «Жэньминь Жибао» опубликовала четыре редакционные статьи с призывом к горизонтальной экономической интеграции и с конкретными рекомендациями, как ее осуществлять (Ibid., 240–241). В отсутствие рыночной системы слияния предприятий хоть как-то способствовали эффективному использованию ресурсов.

Чтобы поддержать горизонтальную экономическую интеграцию, китайское правительство приступило к реформе организации труда (Ibid., 243–244). Система пожизненной занятости с одним-единственным работодателем – «железная чашка риса» – стала изменяться. Предприятия быстро взяли на вооружение практику подрядных работ. Возникло множество быстро развивающихся региональных рынков рабочей силы. Хотя Госсовет стремился сохранить контроль над общим уровнем зарплат на отдельно взятых предприятиях, в декабре 1986 года он предоставил государственным предприятиям полную свободу решать, как оплачивать труд работников, – самим определять размеры зарплат и бонусов. Эти нововведения позволили госпредприятиям лучше приспосабливаться к ситуации на рынке труда, тем самым упростив их слияние.

В то время интеграция предприятий давала дополнительное преимущество: она способствовала расширению самостоятельности госпредприятий за рамки подрядной системы. Обычно горизонтальная интеграция приводила к созданию «акционерных предприятий» – компаний, образовавшихся в результате слияния. В большинстве случаев в Китае – в отличие от корпоративных слияний в рыночной экономике – более крупное предприятие не поглощало полностью более мелких партнеров. Вместо этого каждое предприятие получало условленное количество акций в новообразованной «материнской компании». Хотя изначально передача акций не разрешалась, в других отношениях эти компании сильно походили на современные акционерные общества. Позже модель акционерного предприятия получила широкое распространение в качестве альтернативы подрядной системе и способствовала успеху промышленной реформы. В апреле 1984 года государственный торговый центр в Пекине получил разрешение на публичные продажи акций с целью привлечь капитал (Ibid., 196). В ноябре корпорация Shanghai Feilo Acoustics Corporation также продала свои акции своим сотрудникам и покупателям на рынке; она стала первой китайской компанией, проведшей публичное размещение бумаг (Ibid., 196–197). К концу 1986 года в Китае насчитывалось более 6 тысяч акционерных обществ (Ibid., 198). Благодаря тому что акционерные предприятия смогли привлекать капитал посредством публичного предложения акций и осуществлять деятельность одновременно в нескольких местах, контроль местных органов власти заметно ослаб. Это означало, что предприятия в Китае получили существенно больше прав на самостоятельное хозяйствование.

8

На этом этапе китайское руководство допустило серьезную ошибку в экономической политике, которая имела далекоидущие последствия. Для лучшего понимания проблемы следует начать с реформы банковского сектора[130]. До 1978 года в Китае был всего один банк – Народный банк Китая, подчинявшийся центральному правительству и подконтрольный министерству финансов. Его главной задачей являлось финансирование производственных планов государственных предприятий. Поскольку у населения почти не было сбережений, а централизованное планирование не предусматривало кредитование госпредприятий, китайская экономика особо не нуждалась в банках. По оценке Всемирного банка, в 1978 году сбережения домашних хозяйств составляли всего 3,4 % от общего объема сбережений, государственные сбережения – 43,4 %, остальные 53,2 % приходились на долю предприятий (цит. по: Wu Jinglian 2005: 190–191). О началом реформ ситуация в корне изменилась. К 1990-м годам сбережения домашних хозяйств заметно выросли: они составляли от четверти до половины общего объема сбережений (Кгаау 2000)[131]. В качестве первого шага на пути реформы банковской системы была введена двухуровневая банковская структура. Народный банк Китая стал Центральным банком Китая, между тем как четыре государственных банка занялись традиционным банковским бизнесом – хранением вкладов и выдачей кредитов. В феврале 1979 года был основан Сельскохозяйственный банк Китая, занимающийся операциями по кредитованию сельского хозяйства; в марте того же года был учрежден Банк Китая, работающий в сфере внешней торговли и инвестиций. Народный строительный банк Китая, занимающийся вложениями в основной капитал, отделился от министерства финансов в августе 1979 года. Промышленно-торговый банк Китая был основан в 1983 году; он проводит все коммерческие операции, не входящие в сферу деятельности трех других банков.

Новая структура покончила с монополией Народного банка Китая. Центральный банк отделили от четырех отраслевых банков, каждый из которых должен был работать как коммерческий банк. Они конкурировали друг с другом за вклады предприятий и частных лиц, но чувствовали себя защищенными на рынке кредитов, поскольку у каждого был свой, определенный государством круг клиентов. Четыре отраслевых банка не слишком утруждали себя выполнением базовых функций – скринингом и мониторингом: правительство продолжало решать за них, куда и сколько инвестировать. При децентрализованной системе управления выделявшиеся правительством инвестиции воспринимались местными органами власти как общий фонд. Это вело к агрессивной конкуренции за инвестиционные квоты и банковские кредиты. Столкнувшись с требованиями местных властей, центральное правительство часто шло на уступки и предоставляло дополнительные кредиты, не предусмотренные инвестиционными планами. К тому же местные власти могли оказывать давление на региональные подразделения государственных банков – и часто его оказывали. Как следствие, Китай постоянно испытывал «инвестиционный голод», как и многие другие социалистические страны[132].

Отличие Китая заключалось в том, что местные власти добивались инвестиций активнее, чем госпредприятия. Как только местные администрации получили новые полномочия в результате децентрализации управления, в КНР усилился «инвестиционный голод». Он, более того, разрастался – по причине еще одной выдающейся особенности китайской экономики. Начиная с середины 1950-х годов Китай ради субсидирования индустриализации приносил в жертву сельское хозяйство: как правило, цены на сельскохозяйственную продукцию и сырье занижались, а цены на промышленные товары повышались. В ходе реформ ценовой разрыв между сельскохозяйственными и промышленными товарами стал сужаться, тем не менее благодаря необъективной ценовой системе промышленное производство по-прежнему приносило больше прибыли, чем было бы способно приносить в других условиях. В результате промышленных инвестиций добивались как местные органы власти, так и предприятия, особенно негосударственные.

После Третьего пленума ЦК КПК 12-го созыва 1984 года в Китае начался новый этап банковской реформы. Необходимо было предоставить четырем отраслевым банкам больше самостоятельности в сфере кредитования с тем, чтобы банковский сектор стал более конкурентоспособным и независимым. Центральный банк Китая должен был сначала оговорить сумму, которую каждый банк мог выделять на кредитование, а затем дать возможность банкам самостоятельно решать, каким образом выдавать кредиты[133]. В последнем квартале 1984 года из Центрального банка просочилась информация, что общая сумма кредитов, которые банкам позволят выдать в 1985 году, будет определяться исходя из реального объема кредитования в 1984-м. Неудивительно, что все банки постарались немедленно выдать кредиты.

Хуже того, в это же время министерство труда обдумывало реформу зарплат. Оно предложило, чтобы при повышении зарплат в последующие годы за отправную точку были приняты зарплаты 1984 года. В результате государственные предприятия поспешили занять деньги в банках, чтобы повысить рабочим зарплаты – в то самое время, когда банки использовали любую возможность выдать займы. Как следствие, объем банковских кредитов в декабре 1984 года вырос почти на 50 % по сравнению с декабрем 1983-го. Премии сотрудникам госпредприятий увеличились более чем в два раза, общая сумма зарплат – на 38 %. Денежная масса в последнем квартале 1984 года прибавила более 160 %. 8а весь 1984-й она выросла почти на 50 % к предыдущему году и на 45 % превзошла плановые показатели (Xue Muqiao 1996: 313). Ожидался рост инвестиций и потребления: все условия для ускорения инфляции были налицо.

Благодаря щедрым банковским кредитам рост инвестиций в последующие годы заметно ускорился. Стремительно расширялся промышленный сектор, и в первую очередь за счет волостных и поселковых предприятий. В городском округе Уси (провинция Цзянсу), где уровень концентрации волостных и поселковых предприятий наиболее высок, объем промышленного производства рос на 100 % в год и в январе и в феврале 1985 года (Ibid., 316–317). Параллельно с этим усиливалось инфляционное давление. В 1985-м инфляция ускорилась до 9,3 с 2,8 % в 1984 году. Показатель оставался высоким на протяжении 1986 и 1987 годов (6,5 и 7,3 % соответственно), прежде чем подняться до двузначных чисел в 1988-м. Китайское правительство полагало, что умеренная инфляция является обязательным побочным продуктом экономического роста, и не стало предпринимать решительных действий (Ibid., 324).

При подрядной системе руководство госпредприятий стремилось инвестировать в проекты, обещавшие прибыль в краткосрочной перспективе, и считало, что с долгосрочными последствиями должны разбираться их преемники – ив конечном счете государство. В середине 1980-х годов доходы сотрудников госпредприятий неуклонно росли, в то время как государство наращивало инвестиции, чтобы удержать эти предприятия на плаву. В 1987-м субсидии госпредприятиям составляли одну треть расходной статьи государственного бюджета.

Одновременно с этим китайское правительство задумало провести реформу ценообразования, поскольку реформа госпредприятий с ее двойным ценовым механизмом переживала «болезнь роста». Но момент для преобразований был выбран как нельзя неудачно. В 1988 году, когда китайское руководство объявило, что собирается изменить систему ценообразования, резко ускорилась инфляция. Индекс потребительских цен подскочил с 9,5 % в январе до 16,5 % в июне, 19,3 % в июле и 38,6 % в августе – беспрецедентного для КНР уровня. В феврале 1988-го во многих китайских городах началась паническая скупка товаров. Сообщалось, что житель города Уханя купил 200 килограммов соли, а покупатель в Наньцзине унес с собой 500 коробков спичек (Tang Jisheng 1998: 394; Peng Shen, Chen Li 2008: 319). В таких условиях ценовая реформа связана с чрезмерными политическими рисками, решило правительство и отказалось от попытки ввести новый ценовой механизм. Провал реформы ценообразования затронул широкий спектр отраслей. Процесс реформирования приостановился, а в некоторых сферах пошел вспять. В сентябре правительство приняло программу жесткой экономии и китайская экономика вступила в период «корректировки и реорганизации», которому суждено было затянуться на четыре года (Peng Shen, Chen Li 2008: 321)[134].

9

Пауза в экономических реформах в Китае продлилась с середины до конца 1980-х годов; политическую сферу также постигли неприятности в этот период[135]. Ху Яобан, бывший, пожалуй, самым прогрессивным политиком в истории Коммунистической партии Китая, в январе 1987 года был вынужден уйти в отставку. В конце 1970-х – начале 1980-х годов Ху Яобан боролся за прагматический подход и господство здравого смысла в политике, за толерантность и либеральное мышление, необходимые для того, чтобы снова сплотить народ вокруг компартии. Но товарищи по партии не разделяли прогрессивных политических взглядов Ху Яобана. У генерального секретаря ЦК КПК возник конфликт с ветеранами КПК и с самим Дэн Сяопином. В 1980-х годах, когда большинство партийцев видели угрозу в «мирной эволюции» и «буржуазной либерализации», Ху Яобан считал, что партии вредит «феодальный деспотизм». Он верил, что компартия сможет отразить любую внешнюю угрозу, если окрепнет изнутри, поддержав свободный обмен мнениями. Ху выступал за ослабление политической диктатуры КПК и за терпимость по отношению к инакомыслящим, в то время как генеральная линия партии этого не предусматривала. В ходе кампании «против духовного загрязнения» в 1983–1984 годах Ху подвергли критике за излишне мягкое отношение к интеллигенции, которой вменяли в вину распространение «духовного загрязнения» в Китае, а также за неспособность сохранить руководящую роль компартии (см. также: Zhao Ziyang 2009: 161–166). В то время как большинство партийных лидеров хотели упрочить однопартийную систему, стремление Ху Яобана услышать и защитить несогласных, а также создать среду для открытых политических дискуссий воспринималось как признак политической слабости.

Поводом для снятия Ху Яобана с должности генерального секретаря ЦК КПК стало его нежелание применять жестокие меры для усмирения студенческих волнений в 1985–1986 годах. В середине 1980-х годов студенты китайских университетов периодически устраивали уличные протестные акции, требуя проведения демократических реформ и соблюдения прав человека. Неполитические мотивы – например, низкое качество еды в университетских столовых – также подпитывали рост недовольства в студенческих городках и побуждали молодежь активно протестовать. В 1986 году в Пекине, Шанхае и других крупных городах с высокой концентрацией высших учебных заведений прошли массовые студенческие демонстрации. Ветераны КПК обрушились на Ху Яобана за то, что он чересчур снисходительно относился к студентам и действовал недостаточно жестко, отстаивая монополию партии на власть. Дэн Сяопин не поддержал Ху Яобана: отношения между двумя коммунистическими вождями к тому времени ухудшились. Ху Яобану не оставалось ничего другого, как уйти с занимаемой должности[136]. Но китайцы (прежде всего студенты и интеллигенция) продолжали считать Ху Яобана защитником свободы слова и невинной жертвой партийной политики. Внезапная смерть Ху Яобана 15 апреля 1989 года поразила весь Китай: люди оплакивали покойного, признавались в любви к вождю. В отсутствие площадки для публичных выступлений студенты вышли на улицы Пекина, чтобы почтить память Ху Яобана. Так начались студенческие волнения 1989 года.

Как всякое политическое явление, студенческое движение 1989 года имело множество причин; судьба его определялась целым рядом факторов[137]. Никто не мог предположить, с чего начнутся волнения и к какой трагической развязке они приведут. Но возникновение и развитие движения объясняются вполне понятными экономическими причинами.

Любая экономическая реформа сопряжена с тем, что меняются правила игры – с неизбежными последствиями для системы распределения. Реформа госпредприятий в Китае не стала исключением из правил. Проигравшие – как в относительном, так и в абсолютном отношении – по понятным причинам стремились выразить свое недовольство, как только у них появлялась такая возможность. Китайская экономическая реформа превозносилась как «реформа без проигравших» (Lau, Qian Tingyi, Roland 2000). Но такого не может быть, если измерять доходы в относительном выражении. Даже если в результате реформы все члены общества стали бы богаче, то относительное положение на «лестнице доходов» у многих бы изменилось. В относительном измерении некоторые китайцы неизбежно почувствовали себя проигравшими. Кроме того, китайцы, имевшие политические привилегии, в 1980-х годах получили возможность нажиться в ходе реформы госпредприятий. Согласно широко распространенному мнению, правительственные чиновники, которые контролировали доступ к государственным ресурсам, и руководители государственных предприятий обогащались за счет арбитражных операций, ставших возможными благодаря системе двойных цен. Злоупотребление государственной властью вызвало недовольство результатами реформ; именно поэтому студенческое движение в 1989 году нашло поддержку у широкой общественности. Таким образом, даже если в абсолютном выражении мы имеем «реформу без проигравших», она все равно может вызвать разочарование и чувство безысходности. Кроме того, ошибки в экономической сфере – в частности, неудачи с денежно-кредитной политикой, преследовавшие Китая начиная с 1985 года и в результате закончившиеся двузначной инфляцией в 1988-м, – породили волну народного негодования: люди готовы были выйти на улицы протестовать.

Как это ни парадоксально, именно сочувствие студентам и активная поддержка со стороны широких слоев населения вызвали тревогу в китайском правительстве. В предшествовавшие годы в студенческих волнениях участвовали в основном только учащиеся университетов; прочие граждане практически не были вовлечены в протестное движение. В 1989 году вместе со студентами на улицу вышли обыкновенные горожане, и это поразило муниципальные власти Пекина. Испуганные муниципальные чиновники в докладах Дэн Сяопину писали о мирных, ненасильственных студенческих демонстрациях как об «антиреволюционной смуте». Большинство китайцев, услышав это, вспомнили о мрачных временах «культурной революции». 26 апреля 1989 года «Жэньминь Жибао» опубликовала редакционную статью под названием «Выше флаг, не бойся смуты», обвинив нескольких активистов – их прозвали «черными руками» – в том, что те являются «заговорщиками», стремящимися «погрузить всю страну в хаос, подорвать политическую стабильность и единство китайского народа». Агрессивный тон статьи и ужасные обвинения не испугали студентов, как надеялись власти. Напротив, молодые люди почувствовали себя оскорбленными и ответили широкомасштабными демонстрациями, заручившись поддержкой населения.

Помимо Пекина студенческие волнения охватили более 130 китайских городов. Многие студенты устремились в Пекин, чтобы проявить солидарность и выказать поддержку демонстрантам, а также просто побывать в столице. Центральное правительство не стало просить губернаторов остановить студентов, направлявшихся в Пекин, и не приказало министерству путей сообщения ссаживать их с поезда. Напротив, студентам разрешили бесплатно доехать до столицы. Когда Пекин наводнили студенты со всей страны, ситуация стала выходить из-под контроля. По прошествии времени в студенческом движении верх взяли радикальные элементы. 13 мая несколько сотен студентов объявили голодовку. Конфронтация между протестующими и правительством постепенно усиливалась; ни одна из сторон не хотела – или не могла – пойти на компромисс. 20 мая китайское правительство ввело военное положение, но не смогло обеспечить соответствующий режим из-за активного сопротивления студентов и жителей Пекина. 50 тысяч военнослужащих, направлявшихся в сторону площади Тяньаньмынь, чтобы выполнить приказ, были остановлены студентами и горожанами; спустя два дня войска отступили. Это событие не только накалило страсти, но и уверило демонстрантов, что они смогут победить правительство, если сохранят единство и проявят решимость. Привычная к войнам, революциям и классовой борьбе, но не умевшая выстраивать диалог с населением, партия не была готова к примирению. Кроме того, студенты, стоявшие на площади с середины мая, были слишком плохо организованы, чтобы договориться с правительством. В ночь с 3 на 4 июня с одобрения Дэн Сяопина вооруженные армейские подразделения при поддержке танков и бронетранспортеров взяли площадь штурмом, расстреляв сотни мирных граждан.

События на площади Тяньаньмынь имели серьезные последствия для китайской экономической реформы, по крайней мере в краткосрочной перспективе. В последующие годы объем иностранных инвестиций уменьшился, а международная торговля значительно сократилась. Многие реформы пришлось свернуть, а в некоторых областях наметился откат. Частный бизнес переживал худшие времена с начала реформ. Тем не менее разгон демонстрации на площади Тяньаньмынь не означал, что начинается еще один затяжной период преследования инакомыслящих. Китай не отказался от политики открытости Западу После 10 лет реформ китайская политика существенно изменилась по сравнению с эпохой Мао Цзэдуна. В долгосрочной перспективе события на площади Тяньаньмынь не сказались на экономических реформах. Поскольку китайцы разочаровались в политике, все свои таланты они направили в русло частного предпринимательства. Но Китаю пришлось подождать, пока в 1992 году Дэн Сяопин не отправится в «южное турне», чтобы снова зажечь огонь рыночных реформ. Использование оружия и танков против безоружных студентов и других гражданских лиц выявило слабость и уязвимость непрочной политической власти Китая – в частности, полное отсутствие у нее институциональных механизмов для решения проблемы общественного недовольства и недостаток политических навыков для того, чтобы убедить и увлечь народ мирными способами.

10

На протяжении 1980-х годов наиболее упорное сопротивление рыночным реформам оказывали не опасавшиеся конкуренции сотрудники государственных предприятий и не партийные функционеры или правительственные чиновники, боявшиеся потерять привилегии. Главным врагом реформ была приверженность Китая социалистическим идеям. Политика оставалась по сути социалистической; она демонстрировала, насколько прочна власть идеологии, даже если правительство стремится от нее освободиться. Свидетельством тому служит пример Чэнь Юня, который, с одной стороны, отстаивал плановую экономику, а с другой – поощрял развитие рынка и частного предпринимательства. В этой связи «Решения о реформе экономической системы» 1984 года представляют собой настоящий прорыв: они преодолели границы, очерченные Коммюнике 1978 года. Начиная с этого момента целью экономических реформ была объявлена не социалистическая модернизация, а рыночная экономика.

Дэн Сяопин воспринимал экономические реформы в Китае как рискованное предприятие или эксперимент, основанный на методе проб и ошибок. Китайскому народу, прежде всего вождям, предстояло расстаться со старыми идеями, привычным образом мысли и обрести новые. В первую очередь это касалось представлений о рыночной экономике и понимания того, что значит разделение труда между государством и рынком, между субъектами общественной и частной собственности. В этом коллективном процессе обучения главным стимулом приобретения новых знаний очевидно является личная выгода. Важнейшей составляющей частью китайских экономических реформ был акцент на материальной заинтересованности, которую осуждали и жестоко подавляли во времена Мао Цзэдуна с их радикальным идеализмом. Экономические реформы начались с осознания того факта, что нищета не является социалистической добродетелью. «Выть богатым – это почетно!» – гласило знаменитое высказывание Дэн Сяопина. Мысль о том, что следует исходить из личных интересов, тогда была сама по себе революционной. Учебники по экономике, возможно, слишком активно пропагандировали идею Адама Смита о том, что человеком движут прежде всего личные интересы. Этот упрощенный подход был бы оправдан, если бы идеи навеки оставались неизменными. Однако в реальном мире они меняются, и эти трансформации имеют далекоидущие последствия – хотя бы потому, что помогают нам заново определить, кто мы, куда идем, что нам позволено, а что нет. Избрав экспериментальный подход к реформе, китайское правительство верило, что идеи доминируют над интересами, и настойчиво подчеркивало важность «раскрепощения сознания» на протяжении всего периода реформ. Перефразируя Дэвида Юма, интересы – это рабы идеи[138].

Как правило, институциональные изменения в равной степени зависят от личных интересов и идей, и часто такие преобразования срываются из-за неумения преодолеть конфликт интересов или столкновение идей. Конфликт интересов и его разрешение посредством имущественных прав и рыночной конкуренции был и остается главным предметом экономического анализа[139]. Столкновение идей, однако, не получило должного внимания. Когда институциональный анализ принимает во внимание идеи и идеологии, их часто рассматривают как неотъемлемую часть неформальных институтов, которая включает нормы, обычаи и ценности, поддерживающие работу формальных институтов. Не обладающие ни официальным статусом, ни значительными возможностями принуждения, неформальные институты часто считаются менее действенными, чем формальные институты, оказывающие непосредственное влияние на человеческое поведение. Однако, похоже, это больше относится не к реальным институтам, а лишь к представлению о них.

Вообще говоря, институты выполняют две взаимосвязанные, но различные социальные функции. Во-первых, институты – это созданные человеком приспособления, без которых человеческое общество не выжило бы. Многие институты возникают в результате действий человека, но без предварительного плана, непреднамеренно; некоторые создаются целенаправленно, однако дают неожиданные плоды, которые могут бросить тень на изначальную цель. Институты работают, объединяя отдельных граждан в разные социальные организации – например, в семьи, фирмы, политические партии и национальные государства.

Работа этих корпоративных акторов и их взаимодействие друг с другом ради достижения намеченных целей регулируются и координируются с помощью других институтов. Неудивительно, что различные научные дисциплины в последнее время уделяют повышенное внимание той сложной роли, которую институты играют в экономике и жизни общества[140].

Во-вторых, так как институты активно участвуют в создании и деятельности организаций, а также в определении и укреплении социальных границ, они постепенно начинают играть дополнительную роль. В этой второй роли институты представляют собой не столько инструмент, призванный служить нашим интересам, сколько символ нашей идентичности, показывающий окружающим, кто мы и каковы наши ценности. Когда мы отождествляем себя с каким-либо институтом, вместо того чтобы видеть в нем средство структурирования социальной жизни и продвижения наших интересов, он становится символом статуса. Глубокие когнитивные изменения происходят на индивидуальном и социальном уровнях, когда созданный в прагматических целях институт начинает играть роль социального статуса – определять нашу личную и коллективную идентичность.

Когда Мао Цзэдун в середине 1950-х годов приступил к социалистическим преобразованиям, принято было считать, что социализм – лучший способ сделать Китай сильной и процветающей страной. Стремительное превращение Советского Союза из отсталой аграрной страны в мощное индустриальное государство убедило китайских лидеров в превосходстве социализма; победа СССР над немецкими захватчиками во Второй мировой войне укрепила их веру в непобедимость социализма. В результате социализм был принят китайским правительством в качестве программы строительства нового Китая. Кроме того, централизованное планирование и коллективная собственность должны были искоренить экономическое неравенство, которое считалось корнем всех социальных зол. Однако со временем отношение к социализму в Китае изменилось. Социализм постепенно превратился из инструмента политики во всепоглощающую цель, во имя которой можно было принести в жертву китайский народ. Под предлогом защиты и распространения социализма народ стал пешкой в политической игре. Эта двойная метаморфоза остается загадкой. Процесс двойного отчуждения социализма вызывает иронию: как получилось, что социализм, призванный повести китайский народ «золотой дорогой» к миру и процветанию, стал служить оправданием хаоса и нищеты? Как мог китайский народ вместе со своим несговорчивым, претендующим на величие лидером оказаться рабом чуждой ему идеологии, хотя мнил себя хозяином истории?

К сожалению, китайцам понадобилось пережить катастрофу «большого скачка» и «культурной революции», чтобы пересмотреть свои взгляды на социализм и перестать себя с ним идентифицировать. Если китайские руководители извлекли из своих ужасающих ошибок какой-то урок, он, безусловно, был самым дорогостоящим в истории человечества. В любом случае дебаты о критерии истины в 1978 году имели важные последствия: они заставили усомниться в священном статусе марксизма и в правомерности национальной идентификации с социализмом. Когда Китай в конце 1978-го взял курс на «социалистическую модернизацию», он по-прежнему верил в превосходство социализма. Тем не менее социализму вернули прежний статус: из сверхзадачи он снова превратился в рабочий инструмент, как и положено политической идеологии. Теперь Китай мог подвергнуть социализм эмпирической проверке и судить о нем по результатам опыта. Идентичность сменить трудно, гораздо легче заменить малоэффективный инструмент.

Освобождение коллективной ментальности от тисков социализма имело далекоидущие последствия для китайского народа. Пока социализм был частью их коллективной политической идентичности, любые сомнения в идеологии были равносильны самоубийству, любая критика социализма приравнивалась к измене. В такой атмосфере было просто невозможно вести какую-либо значимую интеллектуальную дискуссию. Многие политические оппоненты Мао стали жертвами преследования только за то, что выразили свое несогласие с мнением вождя: во время коллективизации сельского хозяйства в начале 1950-х годов пострадал Дэн Цзыхуэй, в период «большого скачка» – Пэн Дэхуай, во время «культурной революции» – Лю Шаоци и Дэн Сяопин. Отсутствие институционального механизма для разрешения политических споров и идейных разногласий не только стоило коммунистам политической карьеры (и даже жизни, как было в случае Лю), но и позволило Мао продолжать вести страну неверным, гибельным курсом[141].

После окончания «культурной революции» китайские руководители стали спокойнее относиться к внутрипартийным разногласиям и проявлять снисходительность к терпящему поражение противнику. Свидетельством тому стал суд над «бандой четырех», а позже – снятие с поста Хуа Гофэна (1981), Ху Яобана (1987) и Чжао Цзыяна (1989). Проигравших в борьбе за власть публично не разоблачали и не унижали, как раньше; к смертной казни приговаривали редко, хотя до прихода к власти коммунистов и в эпоху Мао Цзэдуна оппонентов часто лишали жизни. На протяжении 1980-х годов политическая жизнь Китая была организована гораздо более разумным образом.

Улучшения объяснялись в основном двумя институциональными изменениями. Первым из них было более активное участие ученых в политической жизни[142]. По контрасту с эпохой Мао Цзэдуна, когда ученых называли «вонючим девятым классом», с началом реформ их начали признавать за профессиональный опыт и знания. Затем ученые стали играть свою традиционную роль, выступая в качестве консультантов и советников правительства. Они владели знаниями, которых порой не хватало участникам политических дебатов, и, самое главное, были беспартийными, а потому способствовали деполитизации дискуссий.

Иногда ученые принимали непосредственное участие в спорах – когда становились членами государственных или квазигосударственных аналитических центров, которые появились в начале 1980-х. Эти центры включали Китайскую академию социальных наук (в нее входил Институт экономики), Центр исследований проблем развития экономики сельского хозяйства (создан в сентябре 1980 года), Управление реформы экономической системы (1980), Центр экономических исследований (1980), Государственный комитет по развитию и реформе (создан в марте 1982 года при Госсовете KHF), а также Центр по изучению аграрной политики при секретариате ЦК КПК (1982). Все они, независимо от статуса, работали в тесном сотрудничестве с китайским правительством: предоставляли руководству информацию, помогали ему проводить политические дискуссии и определять курс экономической политики. Непосредственное участие ученых в разработке курса способствовало более спокойному течению политических дискуссий, помогало избежать прямой конфронтации различных партийных фракций. Хотя в некоторых случаях ученые занимали государственные должности и были уважаемыми членами компартии, они редко принимали участие в борьбе за власть. К тому же ученых можно было легко уволить или просто проигнорировать: на политической стабильности это бы никак не сказалось. Споры между учеными и конкуренция между идеями служили аналогом «борьбы за доверенности», благодаря чему удавалось избежать прямых столкновений между враждующими группировками в центре политической власти.

В начале 1980-х годов ученые в значительной мере повлияли на содержание и тон дискуссий по вопросам реформирования сельского хозяйства, предприятий и цен. Ярким примером тому служат разногласия в связи с рекомендательным планом развития экономики, когда правительство хотело ввести рыночные механизмы и сохранить централизованное планирование. Чэнь Юнь был категорически против подобных перемен, в то время как Чжао Цзыян хотел с их помощью придать гибкость экономической политике, избежав однозначного отказа от централизованного планирования. Группа экономистов из Китайской академии социальных наук выступала в защиту рекомендательного плана. Когда Чэнь подтвердил намерение не идти на уступки, ведущие ученые получили выговор за свои взгляды, что должно было послужить сигналом для Чжао. Таким образом опасную конфронтацию между Чэнем и Чжао удалось предотвратить (Tang Jisheng 1998: 324–325; Tang Jisheng 2004: 195–199).

Вторым, более заметным, институциональным изменением стала перестройка китайской правовой системы[143]. Во время «культурной революции» законы не соблюдались и даже председатель KHF Лю Шаоци не смог отстоять свои основные права. Пострадали большинство китайских лидеров эпохи Дэн Сяопина (в первую очередь сам Дэн), и неудивительно, что они стремились изменить правопорядок. Прежде чем заняться другими вопросами, постмаоистское правительство направило усилия на реформу в области права. 5 марта 1978 года на Первой сессии

ВОНП 5-го созыва была принята третья Конституция Китайской Народной Республики, восстановившая положения о прокуратурах и судах.

Дэн Сяопин, по его собственным словам, был сторонником «правовой демократии». Принимая японскую делегацию 28 июня 1979 года, он сообщил гостям:

Мы должны укреплять как демократию, так и правовую систему потому что оказались неэффективными. В целях укрепления демократии надо улучшить нашу правовую систему. Вез масштабной демократии и надежной правовой системы ничего нельзя, сделать. Мы сильно пострадали от хаоса и потрясений…

Действительно, на протяжении многих лет мы жили без законов и правовой системы. Нa этой сессии Всекитайского собрания народных представителей мы сформулировали семь законов. Некоторые из этих законов содержат статьи, которые пересматривают положения Конституции… Это было необходимым условием для создания политической ситуации, которую отличают стабильность, единство и энтузиазм. Если мы не добьемся такой политической ситуации, мы не сможем реализовать программу четырех модернизаций После окончания этой сессии мы должны, разработать ряд законов. Нам недостает многих необходимых гражданско-правовых норм. Мы также должны принять множество законов, регулирующих экономическое развитие, например о предприятиях. Принятых законов не хватает. Нам нужно принять около ста законов, которых у нас нет. Поэтому впереди много работы, и это только начало. Мы должны способствовать становлению демократии и правовой системы. Это как две руки: если у человека одна рука слабая, он не сможет ничего сделать3'.

Позже, выступая перед членами правительства 13 декабря 1979 года, Дэн Сяопин вернулся к этой мысли, признав, что «[наша] правовая система нуждается в укреплении… Правовой демократии нужна систематизация, чтобы система и законы не менялись при смене руководства или изменениях во взглядах или приоритетах. [В прошлом] люди часто считали, что слово вождя – закон; несогласие с мнением вождей приравнивалось к нарушению закона… Когда речи вождей менялись, негласно менялись и законы» (цит. по: Shen 2000: ix). В течение нескольких лет после выступления Дэн Сяопина было издано множество законов, охватывающих уголовное, гражданское, экономическое и административное право, в том числе новая Конституция 1982 года, которая действует до сих пор (изменения в нее вносились четыре раза – в 1988, 1993, 1999 и 2004 годах). В период 1978–2008 годов китайские законодатели приняли 229 федеральных законов. В настоящее время действуют всего восемь законов, введенных до 1978 года (Gilboy, Read 2008: 155).

Еще больше поражают успехи в законотворческой деятельности, касавшейся особых экономических зон. 1 июля 1979 года в Китае был принят Закон о паевых совместных предприятиях с китайским и иностранным капиталом. Он был воспринят как «важная веха в развитии законодательства» (Clark, Murreil, Whiting 2008: 381) и свидетельствовал о том, что Китай, дабы заручиться доверием на международном уровне, готов привлекать иностранные инвестиции и твердо намерен придерживаться законов. 13 декабря 1981 года был принят Закон об экономических контрактах; за ним последовали Закон о товарных знаках (23 августа 1982 года), Закон о внешней торговле (21 марта 1985 года), Закон о предприятиях с иностранным капиталом и Общие положения гражданского права (12 апреля 1986 года), Закон о банкротстве предприятий (12 декабря 1986 года). 13 апреля 1988 года появились Закон о контрактных совместных предприятиях с китайским и иностранным капиталом и Закон о промышленных предприятиях, находящихся во всенародной собственности, а 25 июня 1988 года – Временные положения о частных предприятиях. Одновременно с этим бурно развивались и другие правовые институты, такие как адвокатура и суды. Так, если в 1979 году в Китае практически не было адвокатов, то в 1984-м на условиях полной занятости работали 10 тысяч адвокатов, а в 2004 году их было уже 100 тысяч[144].

Необходимо отметить тот факт, что развитие правовой сферы в постмаоистском Китае – процесс, о котором Уильям Альфред из Гарвардской школы права отозвался как о «событии грандиозных исторических масштабов» (Alfred 1999: 193), – помогло деполитизировать китайскую политику и ограничить власть центрального правительства посредством принципа верховенства закона. Даже сегодня в Китае этот принцип не всегда соблюдается и государство продолжает вмешиваться в экономику и жизнь общества в целом. Тем не менее принцип верховенства закона, активно внедряемый с 1978 года, обеспечил правовую защиту местным властям, стремящимся помимо прочего обеспечить экономическое развитие региона. В качестве примера можно привести принятие ВОНП Положения об особых экономических зонах провинции Гуандун 26 августа 1980 года (Chen Hong 2006: 19–23; Xiao Donglian 2008: 766–768). Это был первый случай в истории КНР, когда Всекитайское собрание народных представителей приняло закон, подготовленный провинциальным законодательным органом. Создание особых экономических зон было настолько смелым шагом, что провинциальные чиновники не чувствовали себя в безопасности, не получив от центрального правительства санкций в виде специального закона. Этот закон предоставил особым экономическим зонам постоянную правовую защиту и независимость от местных властей, что усилило доверие иностранных инвесторов. Вместе с тем он гарантировал правовую защиту и местным органам власти, которые почувствовали, что могут спокойно развивать предпринимательство под защитой «имперского меча», как говорят китайцы.

Во времена Мао правительственных чиновников часто понижали в должности или даже приговаривали к тюремному заключению, если их слова или поступки признавались «антипартийными» или «контрреволюционными». Критерии того, что следует считать нарушением партийной дисциплины, были субъективны и расплывчаты, поскольку по большей части их определял сам Мао Цзэдун, известный своей непредсказуемостью. Это означало, что, несмотря на попытки Мао провести децентрализацию управления, местные чиновники редко действовали по собственной инициативе: они подчинялись прихотям Мао. Развитие правовой системы в постмаоистскую эпоху было задумано для того, чтобы такого больше не повторилось, и в этом отношении Китай добился несомненных успехов.

Важно также подчеркнуть, что, поскольку за соблюдением законов следили местные органы власти, правовое развитие означало передачу полномочий от центрального правительства местным администрациям. Как мы увидим в следующей главе, это способствовало зарождению региональной конкуренции.

Вместе с тем «закон» и «порядок» в понимании тогдашнего китайского руководства принципиально отличались от того, как «верховенство права» трактуется с точки зрения западной правовой и политической культуры. Основной целью правовой демократии в Китае было поддержание политической стабильности и преемственность политического курса в условиях однопартийной системы. После «культурной революции» китайское правительство провозгласило верховенство закона, чтобы защитить политическую структуру от двух негативных факторов, которые, по его мнению, в прошлом поставили китайскую политическую систему на грань краха, – от безрассудных решений высшего руководства и активного участия масс в политической жизни. Ни на один из этих факторов правовые ограничения до этого не распространялись. Вез надлежащих институциональных механизмов, способных направить и укротить народные страсти, «большая демократия», за которую выступал Мао, оказалась не в состоянии выполнить поставленную перед ней задачу – освободить политику от обюрокрачивания. Мао не понимал, что без права не будет ни демократии, ни порядка. Поскольку сам Мао часто ставил себя превыше закона, два источника хаоса вступили во взаимодействие и парализовали китайскую политическую систему во время «культурной революции». Такой сценарий был бы катастрофой для Дэн Сяопина и других лидеров постмаоистского Китая.

Поскольку децентрализованная политическая структура увеличивала риск того, что местные власти начнут принимать причудливые решения, требовалось срочно установить верховенство закона. Однако, как было указано выше, верховенство закона по сути являлось попыткой структурировать и регулировать иерархию властных отношений в дебрях китайской политики. Это означало, что при принятии решений Пекин должен был соблюдать юридические процедуры, в то время как местные власти пользовались свободой действий в рамках закона. По сравнению с политической системой времен Мао Цзэдуна это было существенным шагом вперед. Однако контраст с верховенством закона, под которым в первую очередь понимают выстраивание горизонтальных отношений между индивидуальными и корпоративными акторами, обладающими равным политическим и правовым статусом, был разительным.

Более того, поскольку законодательная власть в Китае принадлежит центральному правительству, верховенство закона более действенно помогает сдерживать н дисциплинировать центральное руководство. Эффективность верховенства закона в том, что касается поддержания политической стабильности, впечатляет: если с 1949 по 1976 год Пекин практически все время боролся за то, чтобы не погрузиться в политический хаос, то после смерти Мао передача власти происходила спокойно, без угрозы для политического порядка – за исключением событий на площади Тяньаньмынь. Стремление к верховенству закона также помогает укрепить позиции местных органов власти по отношению к Пекину. Поскольку центральное правительство не готово отказаться от монополии на власть или подчиниться диктатуре закона, оно вынуждено осуществлять свою власть на местах за пределами области права, полагаясь на административные (неправовые) формы управления и кадровую политику. Эта тактика реализуется по большей части через аппарат Коммунистической партии, в частности мощный организационный отдел ЦК КПК[145]. Следовательно, экономическая реформа не ослабила роль партии, не снизила ее значимость в политической жизни. Напротив, партия стала неотъемлемой частью сложной институциональной структуры, лежащей в основе китайской экономической реформы. Тем не менее вопрос о том, как интегрировать партию в правовую систему, остается открытым. Пока КПК стоит выше закона, те, кто может действовать от ее имени, законов не признают. Это подрывает и право, и руководящую роль партии.

Начальный этап китайской экономической реформы в 1980-х годах проходил под знаком верности идеям социализма и ознаменовался приходом сильных лидеров в руководство Коммунистической партии Китая. Шло время, и по мере накопления опыта реформирования влияние социализма на умы партийных вожаков начало ослабевать. Прежде всего это относится к сфере экономики, где блестящие успехи частного сектора столь явно контрастировали с результатами госсектора, что не заметить этого было просто невозможно. Хотя китайцев отличал открытый и реалистичный стиль мышления, избавиться от старых представлений было нелегко, а практика и неоднозначный опыт не всегда подсказывали, какое решение принять. Приходилось рисковать, и ошибки были неизбежны. Тем не менее Китай не отказался от того, что Дэн Сяопин назвал «великим экспериментом».

Глава 5 Как Китай перерос социализм: капитализм с китайской спецификой

В конце 1980-х годов китайская экономическая реформа впервые столкнулась с полномасштабным кризисом, прервавшим непрерывный рост экономики на протяжении почти десяти лет. Пиком кризиса стали студенческие волнения 1989-го, и их трагический исход только усугубил кризисные явления и задержал выздоровление экономики. Год, предшествовавший событиям в Пекине, и несколько последующих лет часто объединяют в единый период, называемый «тяньаньмыньской интерлюдией» (1988–1992) – то есть промежуточным эпизодом, связывающим основные периоды. Слово «кризис» по-китайски пишется с помощью двух иероглифов– «опасность» и «возможность», и эти четыре года таили немалую опасность: сценарий, при котором Китай мог бы отказаться от проведения реформ, был абсолютно реален.

В сентябре 1988 года китайское правительство запустило экстренную программу строгой экономии, чтобы снизить темпы инфляции, разогнавшейся в июле до 19,7 %, а также покончить с панической скупкой товаров и изъятием банковских вкладов в городах (Peng Shen, Chen Li 2008: 321–323). В августе объем розничных продаж вырос на 38,6 % к предыдущему году, что усилило инфляционное давление (Wu Li 1999: 980). Программа жесткой бюджетной экономии включала сокращение банковского кредитования и денежной массы; было решено повременить с экономической реформой, а также отказаться от ряда уже принятых мер – в частности, в сфере частного бизнеса. Программа, призванная охладить перегретую экономику и укротить инфляцию, затормозила экономический рост и застопорила реформу. Спустя шесть месяцев, в марте 1989 года, британская газета Guardian опубликовала статью под заголовком «Реформы Пекина затормозили со скрежетом»[146]. После разгона студенческой демонстрации 4 июня прогноз развития китайской экономики только ухудшился. Американский журнал Newsweek напечатал статью «Большой скачок назад: Дэн Сяопин»[147]; анализ в The Economist назывался «Как стагфлирует дракон»[148]. Цитируя документ, незадолго до того опубликованный Центральным разведывательным управлением, газета Washington Post сообщила, что «китайская экономика находится в глубокой рецессии, которая не показывает никаких признаков ослабления и угрожает социальной стабильности страны»[149].

Свидетельств тому было множество. Программа строгой экономии ударила по местным органам власти в китайской деревне: им не хватало кредитов. Летом 1990 года местные власти были вынуждены выпустить кредитные билеты, чтобы расплатиться с крестьянами за зерно, что вызвало недовольство сельского населения. Когда годом ранее по стране прокатилась волна студенческих демонстраций, крестьяне в них не участвовали. Тем не менее китайская деревня, породившая в прошлом немало восстаний и бунтов, включая коммунистическую революцию, оставалась политически уязвимым местом.

Кроме того, число «единоличных хозяйств» (частных предприятий, которым разрешалось нанимать не более семи работников) в 1989 году в Китае сократилось на 15 %. Количество частных предприятий, трудоустроивших более семи человек, уменьшилось более чем на половину: в 1988 году их было свыше 200 тысяч, к концу 1989-го осталось чуть более 90 тысяч. В течение 1990 года показатель не рос и только в 1991-м поднялся до 107 тысяч (Ma Licheng 2008: 149).

Помимо всего прочего, главные тенденции в политическом дискурсе сменились на прямо противоположные. Если в конце 1980-х годов китайская экономическая реформа застопорилась, будучи не в состоянии выбрать между централизованным планированием и рынком, как справедливо отмечают некоторые ученые (например: Shirk 1993; White 1993), то теперь политическое течение несло экономику в обратном направлении, пытаясь вернуть ее в прежнее состояние. Политическая коалиция, сформированная Дэн Сяопином в поддержку реформы в конце 1970-х годов, к середине 1980-х дала трещину. Это привело к отставке Ху Яобана в начале 1987 года; после разгона демонстрантов на площади Тяньаньмынь в 1989-м коалиция практически распалась. 23 ноября 1989 года премьер Госсовета Ли Пэн дал эксклюзивное интервью Манфреду Шеллу, главному редактору немецкой газеты Die Welt. Отвечая на вопрос о политике Китая в отношении экономических реформ и открытости, Ли Пэн объяснил, что «реформы в Китае – это самосовершенствование социалистической системы. С экономической точки зрения совместить плановую экономику с регулированием рынка не означает привести Китай к капитализму»[150]. Ли Пэн совершенно недвусмысленно поставил знак равенства между капитализмом и рыночной экономикой, построение которой было главной целью реформ с 1984 года. Политический консенсус – единогласное одобрение рыночных реформ – был разрушен. Как говорилось в предыдущей главе, мысль о том, что «плановая экономика – главный, а рыночная – вспомогательный элемент», глубоко укоренилась в китайском социализме. Чэнь Юнь был первым, кто предложил эту формулировку в 1956 году, и после 1978-го китайское руководство решило взять ее на вооружение. Идея Чэня служила эффективной подсказкой правительству на ранней стадии экономических преобразований, но, поскольку она предполагала противопоставление плановой и рыночной экономики и безусловное доминирование плана, от нее отказались в 1984 году. Модернизация социализма уступила место развитию рыночной экономики как конечной цели китайской экономической реформы. Но с 1989-го правительство перестало поддерживать рыночные реформы и вернулось к экономическому мышлению времен Чэнь Юня.

Смена ориентиров оказала непосредственное влияние на экономическую политику. Выступая на Национальной конференции по планированию 11 декабря 1989 года, Ли Пэн заверил аудиторию, что правительство продолжит экономическую реформу и поддержит политику открытости, но иным способом[151]. Тем самым он стремился отстоять программу строгой экономии и вновь заявить о преданности китайского правительства социализму – то есть подтвердить приоритет общественной собственности и централизованного планирования. Ли предложил конкретные меры по ограничению роста негосударственного сектора экономики и восстановлению госрегулирования в области ценообразования. Во-первых, следовало включить в государственный план волостные и поселковые предприятия – самый динамичный и быстрорастущий сектор экономики с начала реформ. Подобные предложения поступали еще в конце 1970-х, но всерьез их никто не воспринимал.

Волостные и поселковые власти должны серьезно замяться организацией коллективной экономической деятельности и различных служб, осуществляя управление ими; с другой стороны, коллективная экономика должна стать основой для консолидации поселковых и сельских властей. Мы должны поощрять развитие волостных и поселковых предприятий в соответствии с принципом регулирования, консолидации, реформирования и совершенствования и подтвердить роль этих предприятий. Эти предприятия являются важной формой экономической деятельности, необходимой для развития сельского хозяйства, улучшения производственных условий в сельских районах и расширения возможностей трудоустройства крестьян. Следует исправить отдельные нездоровые проявления в деятельности волостных и поселковых предприятий, а также защитить и поддержать положительные моменты. Важмо убедиться, что волостные и поселковые предприятия осуществляют промышленную политику государства, повышают качество продукции, снижают расход сырья и удовлетворяют требования рынка. Банки всех уровней должны предоставить волостным и поселковым предприятиям необходимые объемы оборотных средств в 1990 году[152].

Во-вторых, Ли Пэн попытался осуществить еще более амбициозный план – подчинить весь частный сектор влиянию государства. В случае успешной реализации этот план целиком и полностью уничтожил бы частный сектор:

Индивидуальный и частный секторы экономики являются полезным и необходимым, дополнением к социалистической экономике. Мы должны улучшить управление ими, направить их на правильный путь развития и продолжать поощрять их работу в установленных государством рамках, чтобы они могли играть активную роль в развитии производства, обустройстве повседневной жизни людей и создании новых рабочих мест. В то же время мы должны ослабить те негативные последствия, которые неблагоприятно сказываются на развитии социалистической экономики[153].

В-третьих, отходя от прежней политики либерализации цен, Ли Пэн рекомендовал государственное регулирование цен в качестве инструмента борьбы с инфляцией:

Необходимо с помощью научно обоснованных методов усилить регулирование рыночных цен и контролировать диапазон их повышения. Снижение уровня, инфляции и ежегодное сокращение диапазона повышения, цен, – основная, задача, которую следует решить для улучшения экономической среды и наведения порядка в экономике. Контролировать диапазон повышения цен в 1990 году будет очень сложно. Одним, из основных способов контроля над повышением цен является непрерывный контроль над совокупным спросом. Следует отслеживать повышение цен, производимое самими ведомствами и предприятиями. Необходимо разработать программу, которая позволит стабилизировать как цены, на, товары, первой необходимости, так и затраты на рабочую силу. Эта программа должна четко оговаривать, что цены, на, некоторые товары, первой необходимости повышать нельзя. Необходимо тщательно и по различным критериям проверять сборы, и строжайшим образом, запретить беспричинный рост цен и чрезмерные расходы. Необходимо предпринять усилия для усиления регулирования рыночных цен, а также надзора, и инспектирования в этой области. Особенно важной представляется та, роль, которую играют массы и общественное мнение в сдерживании цен. Следует постоянно уделять внимание системе ответственности в деле регулирования цен. В 1990 году контроль над диапазоном повышения, цен, должен оставаться, важным, критерием при оценке эффективности работы органов власти на различных уровнях[154].

1

Сдвиг в экономической политике был подкреплен в 1990 году серией прокатившихся по всей стране политических кампаний против рыночных реформ. Они были направлены против зарождавшегося частного сектора как экономического оплота буржуазной идеологии, которую китайское правительство считало основной причиной студенческих демонстраций, вылившихся в студенческое движение в 1989 году. 22 февраля 1990 года «Жэньминь Жибао» опубликовала передовицу под названием «О буржуазной либерализации», автор которой предположил, что «либерализация буржуазии» – движение навстречу капитализму – имеет экономические корни в частном секторе[155]. Статья положила начало нападкам на рыночную реформу, продолжавшимся в течение целого года. Для ортодоксальных марксистов и маоистов частный сектор был рассадником капитализма. О их точки зрения студенческое движение 1989 года было наглой попыткой путем «мирной эволюции» заманить Китай в ловушку капитализма, избежав кровопролитной войны. Чтобы сохранить социалистический режим в Китае, правительство должно было в зародыше уничтожить капитализм.

Неприятие рыночной реформы китайскими политиками усугублялось падением советского блока и банкротством коммунистических стран в конце 1989–1990 годов, происходившим по «принципу домино». Эти события потрясли китайских лидеров, которые только что сами пережили политический кризис. Быстрый и бескровный переход социалистического содружества к капитализму привел китайских правителей и Коммунистическую партию Китая в состояние боевой готовности, заставив их почувствовать всю остроту конкуренции между капитализмом и коммунизмом. Чувство незащищенности и уязвимости, не покидавшее китайское руководство, объясняет, почему в начале 1990-х оно испытывало столь сильную антипатию к рынку.

Глубоко укоренившиеся идеологические предубеждения против частного сектора усугублялись неверными, хотя и правдоподобными представлениями об экономике. После того как в 1988 году экономическая реформа дала сбой, экономисты и правительственные чиновники критически оценили экономический курс, которого придерживалась страна до резкого ускорения инфляции в 1988 году. Власти сочли, что в повышении цен и галопирующей инфляции был повинен быстрый рост рыночных сил, начавшийся с 1984 года. Укрепление негосударственного сектора после 1984-го (в первую очередь подъем волостных и поселковых предприятий при участии местных органов власти), а также двойная система ценообразования и доступность банковских кредитов нагнетали инфляционное давление. В начале сентября 1985 года на реке Янцзы состоялась конференция, известная как Конференция на теплоходе «Ва Mountain»[156]. Делегация ведущих китайских экономистов встретилась с видными зарубежными экспертами, чтобы обсудить макроэкономические проблемы Китая. В состав западной делегации вошли венгерский экономист Янош Корнай, ученые из Оксфорда Александр Кейрнкросс и Влодзимеж Брус, а также лауреат Нобелевской премии по экономике Джеймс Тобин из Йельского университета. Эксперты пришли к выводу, что одновременный рост инвестиций и заработной платы поставил китайскую экономику на грань гиперинфляции. Однако китайское правительство в погоне за быстрым экономическим ростом проигнорировало это предупреждение (Xue Muqiao 1996: 319–326). Позже, уже после гиперинфляции 1988 года и студенческих волнений 1989-го, некоторые китайские экономисты пришли к убеждению, что виной всему было «Решение о реформе экономической системы» 1984 года, разрешившее рыночную экономику. Они посчитали, что рыночные реформы повлекли за собой экономические проблемы и усиление политических рисков.

б июля 1990 года политбюро ЦК КПК пригласило порядка десяти экономистов, чтобы обсудить текущие экономические вопросы и политическую стратегию. Экономисты придерживались разных взглядов. Их можно было бы разделить на две разновеликие группы: большинство верило, что реформы, начатые в 1984 году, породили гиперинфляцию в 1988-м и студенческие волнения в 1989-м. Они решительно выступали за возвращение на старые позиции – к формулировке, принятой до 1984 года: «Плановая экономика – главный, а рыночная – вспомогательный элемент». Голоса тех немногих экспертов, которые защищали рыночные реформы, потонули в общем хоре. 86-летний Оюэ Муцяо, убежденный сторонник рыночных реформ, был настолько деморализован нападками оппонентов, что не смог выступать (Wu Xiaobo 2010: 147–148; Xue Muqiao 1996: 336).

На протяжении всего 1990 года дискуссии о направлении реформы и природе социализма занимали центральное место в китайской политике, особенно в Пекине. Южные провинции Китая, как мы вскоре увидим, были настроены иначе: рыночные реформы в тех краях зашли достаточно далеко – дальше, чем в других регионах. Однако в те времена в Китае транслировалось только одно мнение: несогласные вынуждены были молчать. Воинственная статья под названием «Социализм придет на смену капитализму»[157], опубликованная в «Жэньминь Жибао» 7 декабря 1990 года, лучше других отражает позицию Пекина. Автор объясняет, что во всех трудностях и потрясениях, пережитых Китаем с конца 1980-х, виноваты рыночные реформы, проводившиеся с начала того десятилетия, и призывает вернуться к социализму, чтобы покончить с экономическими и политическими проблемами. Как указано в статье, «рыночная экономика стремится уничтожить коллективную собственность и построить капитализм в Китае, покушаясь на руководящую роль Коммунистической партии и социализм». Если бы эта позиция нашла отражение в экономической политике, рыночные реформы в Китае были бы обречены на провал.

2

Начало 1990-х годов – сложное время в истории Китая, время сомнений и неуверенности в себе. Пекин был поглощен критикой капитализма; экономические реформы замерли. Из этого периода политического разброда и шатаний Китай вышел с тем, чтобы с новыми силами приняться за рыночные преобразования, пустив в вход удачу, решительность и дальновидность. К концу 1990-х повсюду в Китае действовала динамичная рыночная экономика. Вступление Китая во Всемирную торговую организацию в 2001 году способствовало дальнейшей консолидации рыночных сил и усилению роли КНР в процессе глобализации. Китайская экономика к тому времени окончательно перешла на рыночные рельсы. В конце нулевых начавшийся на Уолл-стрит международный финансовый кризис привел к серьезному экономическому спаду, и Запад усомнился в прочности мирового порядка, основанного на рыночных принципах. Китай, однако, твердо стоял на рыночных позициях и поддерживал экономическую глобализацию: 1 января 2010 года был подписан договор о свободной торговле между Китаем и АСЕАН (Ассоциация государств Юго-Восточной Азии). Так появилась самая густонаселенная в мире зона свободной торговли (1,9 миллиарда человек), которая к тому же занимает третье место по объему производства после Европейской экономической зоны и Североамериканской зоны свободной торговли.

Здесь может возникнуть вопрос: что заставило китайское руководство настолько сильно поверить в рынок, что эта вера вела его вперед в период сомнений и неопределенности? Однако так задавать вопрос неправильно. Во время «тяньаньмыньской интерлюдии» вопрос, сможет ли Китай перерасти социализм, оставался открыт. Дело совсем не в том, что китайские лидеры были наделены даром провидения и твердая вера в рынок стала для них путеводной звездой во времена спада и в конце концов привела к построению рыночной экономики. Когда Китай приступил к преобразованиям в конце 1970-х – начале 1980-х годов, его экономическое развитие определяли маргинальные революции. Они и породили рыночные отношения и частный сектор, которые сделали для экономической перестройки гораздо больше, чем государство со всеми его инициативами, и направили реформу в сторону рынка. Рыночная реформа начала 1990-х годов также шла по пути, не предусмотренному китайским правительством.

Экономическая реформа и политика открытых дверей в Китае всегда были взаимосвязаны, при этом одна поддерживала Другую. Во время «тяньаньмыньской интерлюдии» китайское руководство сохраняло курс на открытость страны внешнему миру, хотя одни реформы оно заморозило, а другие повернуло вспять. 9 июня 1989 года Дэн Сяопин предупредил китайских лидеров:

Очень важмо, чтобы Китай никогда, не превратился снова в страну за закрытыми дверями Политика закрытых дверей совершенно для нас невыгодна; мы лишимся даже быстрого доступа к информации. Говорят, информация очень важна, не правда ли? Конечно, важна. Если руководитель не имеет доступа к информации, его можно сравнить с подслеповатым, глуховатым человеком с забитым, носом. И ни в коем, случае нельзя возвращаться к старой практике жесткого регулирования экономики (Deng Xiaoping 1975–1992 III).

Неделю спустя, 16 июня, встречаясь с новыми членами Центрального комитета КПК, Дэн Сяопин сказал:

[Государственный совет] должен принять дополнительные меры, чтобы облегчить проведение реформ и открыть страму внешнему жиру. Следует основать совместные предприятия с участиям, иностранного капитала и разрешить регионам создавать зоны промышленного развития. Если мы будем привлекать больше иностранного капитала, он, несомненно, принесет пользу иностранным бизнесменам, но ведь и мы в конце концов выиграем от этого. Например, мы сможем собирать налоги, предлагать услуги специалистов предприятиям с иностранным капиталом и создавать свои собственные прибыльные предприятия. Каша экономика почувствует себя гораздо бодрее. Поскольку иностранцы боятся, что мы снова захлопнем двери, мы должны продемонстрировать, что наша политика реформ, υ, открытости внешнему миру не изменится, а будет и дальше претворяться в жизнь» (Ibid).

28 ноября 1990 года, обращаясь к собранию в честь 10-й годовщины образования особых экономических зон в Шэньчжэне, генеральный секретарь ЦК КПК Цзян Цзэминь подтвердил социалистическую ориентацию преобразований: «Наша реформа призвана улучшить и развить социалистическую систему устранить различные структурные недостатки, доставшиеся в наследство от прошлого, и выявить превосходство социализма»[158]. Цзян также упомянул о приверженности Китая политике открытых дверей:

Паши усилия в области политики открытости внешнему миру направлены на то, чтобы активно развивать внешнеэкономическое и техническое сотрудничество и обмен; перенимать передовые технологии, научные методы управления и прогрессивные культурные достижения, других страм, включая, капиталистические развитые страны: противостоять разлагающему влиянию отрицательных и коррумпированных элементов в капиталистическом обществе и одновременно наследовать и развивать прекрасные идеологические, моральные и культурные традиции китайского народа[159].

Как ни парадоксально, Цзян Цзэминь заговорил о превосходстве социалистической системы не где-нибудь, а в Шэньчжэне, который стал площадкой для экспериментов по применению капиталистических методов в целях спасения социализма. К счастью,

Цзян смог найти оправдание для проведения этого эксперимента и порадоваться его успехам на том основании, что Шэньчжэнь был для Китая проводником современной науки, техники и способов управления – или, по его словам, находился «в авангарде реформ и открытости внешнему миру». В своем выступлении Цзян Цзэминь подтвердил, что «открытость внешнему миру является долгосрочной, базовой целью нашей страны. Цель эта не изменится»[160]. Во времена, когда в Пекине публично осуждали и всячески поносили рыночные реформы, Шэньчжэню, к счастью, разрешили продолжать эксперимент и проводить политику открытых дверей.

Раздельное восприятие экономической реформы и политики открытости оказалось на тот момент только на руку последней: слишком много вопросов вызывала реформа у блюстителей чистоты социализма. Политику открытых дверей воспринимали менее болезненно, а потому она не подвергалась нападкам. Даже самые ярые приверженцы социализма не сомневались в том, что Китаю полезно будет познакомиться с последними достижениями западной науки и современными технологиями, а также получить доступ к западному капиталу. Следует также отметить, что Цзян Цзэминь отказался от пропагандируемого Мао огульного отрицания китайского наследия. Он подчеркнул, что «в деле распространения социалистической материальной и духовной цивилизации» Китаю важно «наследовать и развивать прекрасные идеологические, моральные и культурные традиции китайского народа», а также «перенимать передовые технологии, научные методы управления и прогрессивные культурные достижения других стран, включая капиталистические развитые страны»[161]. Начиная с 1990-х годов верность Китая социализму перестала означать отсутствие знаний о внешнем мире или отказ от собственной многовековой истории, как было на протяжении большей части правления Мао, особенно во время «культурной революции».

Продолжение политики открытых дверей в конце 1980-х – начале 1990-х годов оградило некоторую часть реформ как от пагубного влияния программы жесткой экономии, так и от политической неопределенности. Самым важным результатом политики открытости в начале 1990-х было создание зоны развития Пудун в Шанхае в апреле 1990 года. С этого началось возрождение

Шанхая как финансового и делового центра (Peng Shen, Ohen Li 2008: 353–356). Спустя два года, в 1992-м, Государственный совет одобрил строительство Нового района Пудун. 8а 10 лет Пудун превратился в витрину достижений китайской экономической модернизации. Еще в начале 1990-х годов район Пудун, отделенный от Шанхая рекой Хуанпу, представлял собой бескрайние рисовые поля. Созданный по модели Шэньчжэня Пудун стал главным показателем политики открытости 1990-х годов. Если Шэньчжэнь был символом «открытого» Китая в 1980-х годах, то в 1990-х лидерство перехватил Пудун. Дельта реки Янцзы вокруг Шанхая быстро сравнялась по своему значению с дельтой Жемчужной реки на юго-востоке Китая, став еще одним, вторым, мотором экономического роста.

3

19 декабря 1990 года в Шанхае произошло другое важное событие – официальное открытие Шанхайской фондовой биржи (Ibid., 360–364). Подготовка к нему заняла более года; работы шли в условиях политической неопределенности. Торговля акциями и облигациями считалась символом капитализма и долгое время была под запретом. В середине 1980-х некоторые государственные предприятия превратились в акционерные общества (один из вариантов реформирования предприятий). Они использовали новый способ привлечения капитала – через продажу облигаций и неторгуемых акций сотрудникам и на фондовой бирже. Первая площадка для вторичного предложения акций и облигаций открылась в экспериментальных целях в августе 1986 года в городе Шэньян на северо-востоке Китая, который в дореформенные времена имел сильную промышленную базу: в нем работало множество государственных предприятий (Ibid., 254–259). Биржевой офис в Шэньяне стал платформой, на которой сотрудники государственных предприятий могли продать свои акции и облигации. Хотя деятельность этого учреждения была весьма скромной по масштабам, а инфраструктура – весьма примитивной, первая попытка эксперимента с вторичным рынком акций и облигаций привлекла большое внимание общественности и, в частности, иностранных СМИ. Спустя три месяца, в конце сентября, в Шанхае открылся еще один офис. Когда Джон Фелан, председатель Нью-Йоркской фондовой биржи, в ноябре 1986 года приехал в Пекин на конференцию, организованную Народным банком Китая, он, встретившись с Дэн Сяопином, настоял на том, чтобы посетить шанхайский биржевой офис, представлявший собой комнату площадью 12 квадратных метров (Ibid., 256–258)[162].

Первой фондовой биржей, оказавшей реальное влияние на экономику, стала Шэньчжэньская биржа (Peng Shen, Chen Li 2008: 364–368). Начиная с 1986 года в Шэньчжэне стали появляться акционерные общества. К концу 1980-х их было уже больше 200. В июне 1988 года муниципальные власти Шэньчжэня сформировали Руководящую группу по фондовым биржам, которой было поручено изучить возможности открытия в городе фондовой биржи. Власти Шэньчжэня неоднократно обращались в Пекин за разрешением, но безуспешно; тем не менее биржа открылась и заработала; ее активность резко возросла после 1989-го. К середине 1990-х годов в Шэньчжэне насчитывалось более 300 биржевых офисов, в которых люди могли продавать и покупать акции, несмотря на отсутствие официального разрешения (Ibid., 366).

Разрыв между практикой и законами являлся характерной чертой китайской экономической реформы. В Китае в таких случаях говорят: «Сначала сядь в автобус, а уж потом купи билет». Может показаться, что государственные регулирующие органы проявили безответственность или даже халатность, позволяя внедрять новую практику до того, как будут разработаны соответствующие нормы. Но, не попробовав новую практику на деле, как узнать, что именно и как надо регулировать? Вместе с тем эксперимент, особенно в отсутствие регулирования, мог провалиться, и у политических оппонентов появилось бы достаточно оснований для того, чтобы поставить на нем крест. Чтобы такая тактика работала, правительству следовало быть терпимым, не идти на поводу у предубеждений и научиться быстро действовать в зависимости от обстоятельств – либо создавать нормативно-правовую базу для дальнейшего закрепления практики, либо отказаться от нее после неудачного эксперимента. Безусловно, власти могли ошибиться – слишком быстро прервать многообещающий эксперимент или отказаться от неудачного опыта с большим опозданием. Важнее то, что, поскольку результаты эксперимента зависели от институциональной среды, в которой он проводился, небольшие изменения в регулировании могли решить судьбу нововведения. К тому же незначительные перемены в самой практике могли превратить неудачный эксперимент в удачный. В результате вопрос о том, будет ли новая практика санкционирована государством, решался в зависимости от исхода противостояния между двумя сторонами. Ее сторонники прилагали максимум усилий, чтобы добиться успеха на экспериментальной стадии, внося изменения после нескольких испытаний и трансформируя институциональную среду в рамках существовавшей политической системы. А критики новой практики жаждали покончить с ней, выискивая сделанные в ходе эксперимента ошибки и используя их в качестве законного основания для борьбы с оппонентами. Для тех, кто хотел ускорить проведение реформ за счет внедрения новых, жизнеспособных практик, самым эффективным методом было как можно больше экспериментировать (понимая при этом, что по мере разрастания эксперимента число ошибок может возрастать) и тем самым найти за короткий промежуток времени нечто, заслуживающее дальнейшей разработки. Именно это имел в виду Дэн Сяопин, когда сказал: «Не надо спорить! Ставьте смелые эксперименты и прокладывайте новые пути».

В случае с фондовыми биржами китайское правительство во главе с Цзян Цзэминем заняло аналогичную позицию, но по иным причинам. Вступив в должность уже после событий на площади Тяньаньмынь, Цзян не пользовался достаточным политическим влиянием, чтобы преодолеть сопротивление рыночным реформам и официально признать фондовую биржу. В то же время он не хотел или не мог принять драконовские меры для пресечения уже начавшихся экспериментов на местах. Таким образом, власти Шэньчжэня пошли на огромный риск, позволив бирже работать без правового регулирования или официального признания. Пекин одобрил открытие Шэньчжэньской фондовой биржи только 3 июля 1991 года (Ibid… 368).

4

Несмотря на несколько обнадеживающих признаков того, что реформы в 1990 году оказались успешными, в стране действовал режим строгой экономии, а политическая атмосфера не благоприятствовала рыночным преобразованиям. На протяжении всей эпохи экономических реформ в Китае аргументы в ходе политических дискуссий звучали с обеих сторон крайне редко: чаще всего отчетливо был слышан только один голос. Преобладающие политические силы заглушали мнение оппозиции, считая его ошибочным или несущественным. Как показала история, оппозиция просто ждала подходящего момента. После того как противники рыночной реформы подвергали ее критике на протяжении всего 1991 года, пришла пора взять слово другой стороне. 15 февраля 1991 года шанхайская газета Liberation Daily («Цзефан Жибао»] напечатала анонимную редакционную статью «Вперед к реформам и открытости». 8а ней последовали еще три передовицы: 2 марта– «Реформы и открытость нуждаются в новом мышлении»; 22 марта– «Стать сильнее благодаря открытости»; 12 апреля– «Реформы и открытость нуждаются в способных и принципиальных кадрах». Все эти публикации говорили об одном: пора заново запускать рыночные реформы (Tang Jisheng 1998: 509–510).

В то время мало кто знал, что эти статьи были основаны на выступлениях Дэн Сяопина в Шанхае, куда он приехал отпраздновать китайский Новый год. Поэтому другие газеты и журналы – в основном столичные – немедленно выступили с осуждением взглядов, изложенных в четырех публикациях, с подробным разбором каждого пункта. 20 апреля Current Thought [ «Данцянь Сысян»] – ежемесячный журнал с редакцией в Пекине – дал гневную отповедь инакомыслящим в статье «Может ли политика реформ и открытости пренебречь противостоянием между социализмом и капитализмом?» (Peng Shen, Ohen Li 2008: 375). Автор статьи с жаром критиковал популярные в недавнем прошлом идеи, высказанные Дэн Сяопином: для китайской экономической реформы неважно, какие меры применять – капиталистические или социалистические, – лишь бы они были на благо экономике. «Нежелание принимать во внимание различие между капитализмом и социализмом с неизбежностью направит реформы по ложной капиталистической дороге и разрушит социализм», – утверждал автор статьи (Ibid..).

Это был редкий для Китая случай, когда в политических спорах звучали обе конкурирующие точки зрения, а не один доминирующий голос, монополизировавший право на высказывание. Подобная ситуация наблюдалась разве что в 1978 году, во время дискуссии о критериях истины. В 1991 году в первом выпуске журнала Social Sciences of China была опубликована статья Сюэ Муцяо под названием «О некоторых теоретических вопросах социалистической экономики» (см.: Xue Muqiao 1996: 356), в которой Сюэ критиковал укоренившееся ошибочное представление о социализме как о централизованном планировании, на которое не воздействует фактор рыночных сил. Китайская экономическая система, утверждал Сюэ, – это плановая рыночная экономика, основанная на общественной собственности на средства производства, в то время как при планировании следует исходить из рыночных принципов и законов экономики. Область планирования должна быть ограничена макрорегулированием экономики, включая совокупный спрос и совокупное предложение, а также пропорциональным развитием различных секторов национальной экономики. Сюэ решительно подчеркнул, что производство и распределение всех товаров и услуг должно быть отдано на откуп рынку.

Но вопрос о том, чья сторона возьмет верх, даже не стоял (особенно в Пекине). 2 сентября газета «Жэньминь Жибао» опубликовала редакционную статью под названием «Три вопроса о текущей реформе»[163]. В ней говорилось, что «реформы и открытость внешнему миру должны сохранять правильную ориентацию». Как пояснял автор статьи,

при проведении реформы мы должны придерживаться четырех главных принципов, а не практиковать буржуазную либерилизацию. Если мы проведем приватизацию и перейдем на западную многопартийную политическую систему, отказавшись в сфере идеологии от плюралистического следования идеям Маркса-Ленина-Мао Цзэдуна, наша партия и наша страна погрузятся в хаос и все успехи, достигнутые партией и народом за последние 70 лет, будут сведены на нет. Речь идет о жизни и смерти социализма, и мы должны твердо придерживаться четко обозначенной позиции, не допускам путаницы, или колебаний[164].

Автор другой редакционной статьи («Как распознать противоречия социалистического общества»), опубликованной в «Жэньминь Жибао» 3 октября, высказался еще более радикально. Он утверждал, что классовая борьба в Китае – соперничество между социализмом и капитализмом – никогда еще не была настолько ожесточенной[165].

5

Китай столкнулся с реальным риском вновь оказаться в ловушке идеологии. Никогда еще экономическим реформам не грозило столь мрачное будущее. Именно в этот момент Дэн Сяопин, 88-летний политик, не занимавший официального поста ни в партии, ни в армии, ни в правительстве, решил вмешаться в ход событий. К тому времени Дэн потерял двух своих верных протеже – Ху Яобана (в 1987 году) и Чжао Цзыяна (в 1989-м), которые с самого начала работали над тем, чтобы реализовать программу реформ, не оспаривая напрямую социалистическую идеологию. Дэн Сяопин больше не мог дать указание, просто позвонив генеральному секретарю ЦК КПК или премьеру Госсовета[166]. Не имея формальных оснований влиять на политику Пекина, Дэн вынужден был пойти окольными путями. 17 января 1992 года в сопровождении семьи и сотрудников Дэн Сяопин отправился поездом из Пекина на юг – в регион, который добился наибольших успехов в проведении рыночных реформ и активнее других сопротивлялся правительственной программе строгой ЭКОНОМИИ[167].

На следующий день состав прибыл на первую станцию – в город Учан в провинции Хубэй. Во время 20-минутной стоянки поезда, необходимой для того, чтобы набрать воды и загрузить другие припасы, Дэн Сяопин успел встретиться на перроне с секретарем парткома и губернатором провинции Хубэй и рассказать им о том, что его беспокоило.

Одной из наших проблем сегодня является формализм. Каждый раз, когда, включаешь телевизор, видишь какое-нибудь заседание. Мы, проводим, бесчисленные заседания, произносим бесконечные речи и пишем длинные статьи, переливая из пустого в порожнее. Конечно, некоторые слова достойны того, чтобы их повторить, но нам следует стремиться к краткости. Формализм – это тот оме бюрократизм. Нам надо тратить больше времени на практические вещи. Это означает: меньше слов, больше дела. Председатель Мао не любил длинных заседаний, писал кратко и емко, говорил по существу. Когда, он просил, меня набросать рабочий доклад для премьера Чжоу Эньлая, который должен был выступать на IV Всекитайском собрании народных представителей, он велел использовать не более 5 тысяч иероглифов. Я уложился в 5 тысяч иероглифов, этого было достаточно. Предлагаю вам подумать над решением этой проблемы[168].

Перед тем как вернуться в вагон, Дэн Сяопин дал последний совет собеседникам, напряженно пытавшимся осмыслить услышанное: «Больше работы, меньше пустых разговоров»[169]. В четыре часа пополудни поезд сделал еще одну остановку в городе Чанша, столице провинции Хунань, и там Дэн Сяопин встретился с секретарем провинциального парткома. Воодушевленный сообщением своего визави об экономическом росте в Хунани, Дэн велел ему «смелее проводить реформу, чтобы ускорить рост экономики»[170].

19 января Дэн Сяопин прибыл в Шэньчжэнь[171]. Со времени его последнего визита в 1984 году прошло восемь лет. Дэн хотел посмотреть, насколько успешен его смелый эксперимент, но особенно его интересовало, поддался ли Шэньчжэнь влиянию капитализма, как утверждали его критики.

В течение нескольких дней Дэн Сяопин разъезжал по городу, посещал заводы, а также встречался с властями провинции Гуандун и муниципальными руководителями Шэньчжэня. За восемь лет город преобразился до неузнаваемости: повсюду выросли небоскребы, на улицах было оживленное движение, активно работала фондовая биржа. Дэн остался доволен тем, что увидел. 22 января, выступая перед муниципальными чиновниками, он призвал их оставаться открытыми ко всему новому и продолжать двигаться вперед:

Мы должны еще более бесстрашно проводить реформы и политику открытых дверей и не бояться испытывать новое. Нельзя уподобляться женщинам с забинтованными ногами. Убедившись, что настала пора действовать, следует смело экспериментировать и смело прокладывать новый путь. Это важный урок, который нам преподал Шэньчжэнь. Если нам чужд дух новаторства, если мы боимся рисковать, если нам не хватает энергии и мотивации, мы не сможем проложить новый путь, хороший путь, не сможем сделать ничего нового. Emo осмелится утверждать, что он уверен в успехе на все 100 % и что нет никаких рисков? Никто никогда не может быть с самого качала уверен на 100 %, что поступает правильно. Я никогда не был уверен на все 100 %. Каждый год руководство должно пересматривать, что было сделано, чтобы продолжить курс, если он себя оправдал, изменить его, если он оказался неверным, и решать проблемы по мере их появления[172].

Комментируя широко распространенное мнение, будто экономические реформы привнесли в экономику слишком много капитализма и что Китай отошел от социализма, Дэн Сяопин вновь высказал концепцию, которую давно вынашивал:

Соотношение планирования и рыночных сил не является главным отличием социализма, от, капитализма. Плановая экономика не равнозначна социализму, потому что планирование есть и при капитализме; рыночная, экономика еще не означает капитализм, потому что рынки есть и при социализме. Как планирование, так и рыночные силы являются средством контроля над экономической деятельностью. Суть социализма – это освобождение и развитие производительных сил, ликвидация эксплуатации и поляризации и полное достижение всеобщего благоденствия. Эту мысль следует донести до народа. Хороши или плохи ценные бумаги и фондовые рынки? Сопряжены ли они с рисками? Свойственны ли они исключительно капитализму? Может, ли социализм их использовать? Пусть каждый думает по-своему, но нам стоит попробовать эти вещи. Если спустя год-другой окажется, что эксперимент удался, мы сможем расширить сферу их применения. В противном случае мы сможем поставить точку и отказаться от них. Мы сможем отказаться от них сразу или постепенно, полностью или частично. Чего тут бояться? Пока мы придерживаемся этой позиции, все будет в порядке: мы не наделаем крупных ошибок. Короче говоря, если мы хотим, чтобы социализм доказал свое превосходство над капитализмом, надо без всякого стеснения использовать достижения всех культур и перенимать у других страм – в том, числе у развитых капиталистических – все передовые методы работы и управления, отражающие законы, которые регулируют современное общественное производство[173].

Разумеется, Дэн Сяопин был не первым, кто признал сходство между капитализмом и социализмом. «Рыночный социализм» – экономика, в которой фирмы полностью принадлежат государству, но продают свою продукцию потребителям в условиях конкурентного рынка, – уже давно обсуждался учеными и был опробован в Восточной Европе в 1950-х и 1960-х годах. В Китае Гу Чжунь, Сунь Ефан и ряд других экономистов говорили о том, что социализм должен соблюдать элементарные законы экономики, если хочет оставаться жизнеспособной экономической системой. Однако как политический лидер Дэн Сяопин вышел далеко за рамки привычной дискуссии о «рыночном социализме». Объясняя свое видение социализма, Дэн избегал «измов» и догм[174]. Социализм для него был скорее открытой системой, которая должна «использовать достижения всех культур и перенимать у других стран, в том числе у развитых капиталистических, все передовые методы». Социализм больше не отождествлялся с коллективной собственностью и централизованным планированием. Его «сутью» стало «полное достижение всеобщего благоденствия». В то время когда китайское руководство стремилось сохранить социализм и удержать капитализм на расстоянии, Дэн Сяопин просто отказался от бессмысленной и отвлекающей идеологической дискуссии и сосредоточился на практических моментах развития экономики.

Покинув Шэньчжэнь, Дэн Сяопин продолжил турне по южным провинциям Китая. 23 января он прибыл в город Чжухай – еще одну особую экономическую зону в провинции Гуандун, расположенную напротив Макао. Дэн провел в Чжухае неделю – посетил ряд высокотехнологичных фирм и встретился с местными чиновниками. Он продолжал убеждать местные власти в необходимости ускорить экономическое развитие:

Мне кажется, что на определенных этапах нам, как правило, следует воспользоваться возможностью ускорить развитие на, несколько лет, решая проблемы по мере их обнаружения и продолжая двигаться дальше. В общем и целом, когда у нас будет достаточно материальных благ, мы сможем захватить инициативу в решении противоречий и проблем. Такая большая развивающаяся страна, как Китай, не может все время одинаково стабильно и плавно наращивать темпы экономического роста. Следует уделять внимание устойчивому и пропорциональному развитию, но устойчивость и пропорциональность – это относительные понятия, а не абсолютные. Развитие является абсолютным принципом. Мы должны себе это уяснить. Если мы не сможем правильно это понять и верно проанализировать, мы будем перестраховываться, не решаясь освободить наши умы и действовать свободно. Следовательно, мы упустим представившиеся возможности. Лак лодка, плывущая против течения, мы должны продвигаться вперед, чтобы, нас не снесло вниз по течению[175].

Говоря о давнишнем противостоянии между левыми и правыми силами в Коммунистической партии, Дэн решительно предупредил об опасности левых, отказавшись от точки зрения, которой придерживалось большинство коммунистических лидеров с самого основания КПК:

В настоящее время на нас оказывают влияние как правый, так и левый уклон. Но именно левый имеет самые глубокие корни. Некоторые теоретики и политики пытаются запугать людей, навесив на них политические ярлыки. Это тактика не правых, а левых. Понятие «левый уклон» отсылает к значению (революция» и создает впечатление, что чем левее позиция человека, тем более он революционен. В истории компартии подобные тенденции привели к кamacmрофическим последствиям. Некоторые прекрасные вещи были уничтожены в одночасье. Правый уклон может погубить социализм, но то же может сделать и левый уклон. Китай должен опасаться правых сил, но в первую очередь – левых. Правые силы никуда не исчезли, как видно из волнений. Но и левые никуда не делись. Рассматривать реформу и политику открытости как способ проникновения капитализма, а также считать, что опасность мирной эволюции в сторону капитализма исходит от экономики, означает придерживаться левого курса. Если мы сохраним ясность ума, грубых ошибок удастся избежать, а возникающие проблемы – с легкостью решить[176].

30 января Дэн Сяопин уехал из Чжухая в Шанхай, который стал конечным пунктом его южного турне. Зона развития Пудун появилась менее чем за два года до визита Дэна. Шанхай, бывший экономическим и финансовым центром Китая до 1949 года, заметно отставал от Шэньчжэня, который до начала реформ представлял собой простую рыбачью деревню. Обращаясь к местным властям, Дэн признал свою ошибку:

Развивая экономику, мы, должны стремиться к тому, чтобы через каждые несколько лет выходить на более высокий уровень. Разумеется, это не означает, что я выступаю за нереальную скорость развития. Мы должны проделать огромную работу с упором на эффективность, с тем чтобы добиться устойчивого, скоординированного прогресса. Гуандун, например, должен за несколько шагов догнать «четырех азиатских тигров» в течения 20 лет. В относительно развитых районах, таких как провинция Цзямсу, рост должен идти быстрее, чем в среднем по стране. Шанхай является еще одним примером. В нем есть все необходимые условия для более быстрого роста. У него много явных преимуществ – квалифицированная рабочая сила, технологии и управление; он может оказывать влияние па, окрестные районы. Оглядываясь назад, я понимаю, что одной из самых больших моих ошибок было не включить Шанхай в число особых экономических зон, которые мы тогда создавали. Если бы Шанхай был включен, ситуация с реформами и политикой открытости в дельте реки Янцзы, в долине Янцзы и во всей стране была бы совсем иной[177].

Южное турне Дэн Сяопина совпало с достижением Китаем поворотного момента в ходе экономической реформы. Новое китайское руководство, образовавшееся после разгрома студенческого движения 1989 года, действовало осторожно и нерешительно; оно плыло по течению, будучи не в состоянии справиться с внутренней экономической и политической нестабильностью, утратив всякие ориентиры в результате распада социалистического лагеря.

Яростная критика, обрушившаяся со стороны Пекина на редакционные статьи в «Цзефан Жибао», вызвала у Дэн Сяопина глубокую тревогу. Именно тогда Дэн взял на себя ответственность за то, чтобы раздуть затухавший огонь рыночных реформ. В сущности, главная идея южного турне заключалась в поддержке дальнейших реформ ради спасения «второй революции». Тянь Цзиюнь, вице-премьер Госсовета КНР в 1983–1993 годах, написал в 2004-м, что «Дэн Сяопин в течение трех лет [1988–1991] беспристрастно наблюдал за происходящим. Но он не смог промолчать, когда увидел, что политика реформ и открытости, за которую он выступал, находится под угрозой срыва. Он преисполнился решимости посетить южные провинции и выступил там с речами, глубоко потрясшими Китай и весь мир» (Tian Jiyun 2004)[178].

Южное турне Дэн Сяопина в то время держали в секрете. Китайские СМИ ни словом о нем не обмолвились. 26 марта, когда с момента возвращения Дэна в Пекин минуло больше месяца, газета Shenzhen Special Zone Daily [ «Шэньчжэнь Тэцюбао»] опубликовала большую статью о его поездке по южным провинциям. 30 марта информационное агентство «Синьхуа» включило в свои материалы всю статью целиком. На следующий день ее перепечатали многие общенациональные и местные газеты, а вечером того же дня Центральное телевидение Китая зачитало в эфире. Южное турне Дэн Сяопина и его многочисленные выступления оказались в центре внимания всей страны. В то время как многие политики по-прежнему жестко критиковали рыночную реформу, Дэн Сяопин недвусмысленно поддерживал рынок и открыто призывал к дальнейшим преобразованиям; это заставило Пекин действовать. Но поскольку Дэн на тот момент не занимал никаких официальных постов, его выступления не могли повлиять на государственную политику без предварительного одобрения Пекина[179]. После публикации речей Дэн Сяопина сопротивление реформам ослабло, но окончательно не прекратилось. 14 апреля в «Жэньминь Жибао» появилась большая воинственная статья «Твердо, точно и всесторонне проводить генеральную линию партии»[180]. Публикация настоятельно призывала Китай сохранять «бдительность перед лицом буржуазной либерализации», чтобы избежать участия Восточной Европы и Советского Союза. 25 апреля 1992 года вице-премьер Госсовета КНР Тянь Цзиюнь взял на себя инициативу утвердить и развить тезисы Дэн Сяопина, сформулированные во время южного турне (Ma Licheng 2008: 158–159). Во время встречи с коммунистами в Центральной партийной школе Тянь нанес удар как по левым, открыто выступавшим против рыночных реформ, так и по тем, кто «гнется, куда ветер подует». Они должны жить в «особой левой зоне» с чисто плановой экономикой, дефицитом и карточной системой, сказал Тянь. Его речь была снята на видеокамеру, и записи продавались на улицах Пекина.

Дэн явно не был Мао Цзэдуном; Китай в 1992 году был не тем, что в 1966-м. 20 мая, через три месяца после возвращения в Пекин, Дэн посетил корпорацию Capital Steel. Обращаясь к директорам корпорации и муниципальным властям, Дэн заметил, что «некоторые люди выступают против моих тезисов, некоторые занимают выжидательную позицию, а некоторые всем сердцем их поддерживают» (Ibid… 156).

Выступая в разных городах во время южного турне, Дэн Сяопин выражал озабоченность приостановкой экономической реформы и призывал решительнее отстаивать ее перезапуск. Но Китай столкнулся с другой, более серьезной проблемой: как примирить социализм с политикой экономических реформ и открытости? Кажущееся противоречие между верностью идеям социализма, с одной стороны, и рыночными реформами – с другой сбило с толку многих партийных лидеров и простых людей, особенно тех, кто продолжал придерживаться ортодоксального марксизма. Рыночная реформа поставила под сомнения политические воззрения коммунистов, с детства знавших одну только социалистическую доктрину, и привела их в крайнее замешательство. Если Дэн Сяопин хотел, чтобы реформы проводились «на трезвую голову», ему предстояло вступить в борьбу идей.

В Чжухае Дэн простым и ясным языком предупредил местных лидеров, что главной угрозой социализму является не правый уклон, а левый. Это полностью расходилось со взглядами, столь дорогими китайскому руководству, привыкшему считать, что главный враг социализма – это капитализм (или право-уклонисты, согласно китайской политической терминологии). Как истинный коммунист, Дэн Сяопин никогда не отказывался от марксизма. Однако он придал новый смысл этому учению, чтобы не только согласовать марксизм с рыночными реформами, но и сделать его непременным эпистемологическим фактором преобразований.

Изучая марксизм-ленинизм, мы должны вникать в самую суть и узнавать, что нам действительно нужно знать. Увесистые тома нужны только небольшому числу специалистов; неужели массы могут их читать? Невозможно требовать, чтобы, такие произведения читали все без исключения, иначе это превратится в формализм. Зачатки марксизма я узнал из «Манифеста Коммунистической партии» и «Азбуки коммунизма». Недавно какие-то иностранцы сказали, что марксизм, непобедим. Это так, но не потому, что Маркс написал, множество толстых книг, а потому, что его учение верно. Суть марксизма в том, чтобы искать истину в фактах. Вот за что мы должны выступать, а не за поклонение книгам. Реформа и политика открытости успешны не потому, что мы полагались на книги, а потому, что мы опирались на практику и искали истину в фактах. Это крестьяне придумали систему подрядной ответственности крестьянских хозяйств, привязав вознаграждение к выработке. При проведении аграрной реформы многие хорошие идеи были заимствованы у простых людей. Мы доработали их и рекомендовали всей стране как руководство к действию. Практика – единственный критерий истины. Я не так много книг прочел, но в одно твердо верю: в принцип председателя Мао – искать правду в фактах. Из этого принципа мы исходили, когда воевали, и будем на него опираться в строительстве и преобразованиях. Мы выступали за марксизм всю нашу жизнь. На, самом деле марксизм, – не заумное учение. Он очень прост, это очень простая истина[181].

В этой речи содержится скрытая аллюзия на высказывание Чэнь Юня, который также придерживался прагматической позиции: «Не полагайтесь на начальство, не полагайтесь на книги, исходите из фактов». Чэнь пользовался громадным авторитетом у коммунистов как стойкий защитник социализма, и Дэн Сяопин решил восстановить с ним политическую коалицию, чтобы провести реформы. Хотя Маркс часто писал о роли практики и вместе со своими учениками предпочитал идеализму материализм, ни один марксист до тех пор не придавал столь большое значение фактам. Правда, в 1937 году Мао Цзэдун написал работу под названием «О практике», которая оказала огромное влияние на китайских коммунистов и печаталась большими тиражами и которую Дэн Сяопин, по всей видимости, тщательно изучил. В заключение Мао Цзэдун писал:

Нужно познавать истину через практику и проверять наши знания путем, практики, только так можно достичь истины. Нужно начинать с чувственного восприятия и активно перерабатывать его в рациональное, понятийное знание, а затем, отталкиваясь от понятийного знания, революционизировать субъективную и объективную действительность. Итак, практика, теория, снова практика и снова теория. Этот процесс развивается циклически, бесконечно, и на каждом цикле мы поднимаемся на очередную ступеньку познания. В этом суть материалистической теории познания, требующей единства теории и практики (Мао Zedong 1967-19771: 380).

Но понимание практики у Мао Цзэдуна было сильно искажено его классовым анализом. Мао догматически верил, что в плане практики и знаний политически прогрессивный класс – пролетариат – превосходил буржуазию. Философия классовой борьбы проникла в кровь и плоть компартии и позволила ей провозгласить себя авангардом в революционной войне китайского народа за национальную независимость. Самовосхваляющая риторика привела бы компартию к изоляции и саморазрушению, не будь она уравновешена на практике постоянными усилиями Мао по созданию «единого фронта», которые он предпринимал до прихода коммунистов к власти в 1949 году. Однако, став единоличным лидером, Мао больше не нуждался в едином фронте, и опасную идеологию классовой борьбы быстро привили всему обществу без исключения. Партия санкционировала террор и насилие против всех, в ком видела классового врага. Самую нелепую форму маоистское понимание классовой борьбы и практики приобрело в годы «культурной революции», когда знания, которыми обладал буржуазный класс, осуждались как бесполезные и опасные. Считалось, что лучше быть невежественным пролетарием, чем образованным мелким буржуа. В результате отказа от классовой борьбы и выдвижения практики в качестве единственного критерия истины китайские экономические реформы обрели прочную эпистемологическую основу.

Вновь обратившись к прагматизму, Дэн Сяопин попытался дать свою интерпретацию марксизма, которая снизила бы значимость классовой борьбы, не противореча учению Мао Цзэдуна. Дэн проявил крайнюю щедрость, утверждая, что Мао (или марксисты) первыми провозгласили принцип «искать истину в фактах». Мао популяризировал этот принцип, объявив его девизом Антияпонского военно-политического университета в 1937 году, а спустя 10 лет – девизом Центральной партийной школы. Но Мао заимствовал высказывание, когда учился в Академии Юэлу в городе Чанша в 1916–1919 годах: это был девиз учебного заведения. Правда, точно такой же девиз избрал Вэйянский университет, позже переименованный в Тяньцзиньский. На самом деле принцип «искать истину в фактах» коренился в китайской истории. Впервые он был сформулирован в писаниях Бань Гу – известного историка эпохи Хань. Во времена Сунской династии глава неоконфуцианства, философ Чжу Си учил, что «исследование вещей – вернейший способ обрести знания», а «теоретические принципы лгут в практических делах».

Принцип «искать истину в фактах» служил неписаным законом; задолго до него конфуцианские философы сформулировали сходную по смыслу идею, приписываемую Мэн-Цзы: «Лучше не иметь книг, если мы принимаем на веру все, что в них написано». Эти установки способствовали тому, что китайский менталитет отличается сильной антидогматической направленностью. Чтобы принять решение в практических делах, надо в первую очередь тщательно изучить факты; и в самом деле это очень простая истина.

Переосмысление марксизма в соответствии с прагматическим духом конфуцианства помогло китайцам справиться с серьезными идеологическими затруднениями, мешавшими им с самого начала реформ: они долгое время не могли понять, как может социализм сочетаться с рыночной реформой. Объявив, что сущностью марксизма является поиск истины в фактах, Дэн Сяопин упростил марксистскую теорию и превратил ее из «заумной» политической идеологии в «простую истину».

6

Частный сектор быстро и с энтузиазмом откликнулся на призыв Дэн Сяопина продолжить реформы. Едва исчезла идеологическая враждебность, которую частный сектор ощущал после введения в 1988 году программы жесткой экономии, он снова начал расти. К 1993 году количество частных фирм выросло до уровня 1988-го, достигнув 237 тысяч; к 1994 году их было уже 432 тысячи. Объем капитала, зарегистрированного частными фирмами, с 1992 по 1995 год увеличился почти в 20 раз (Ma Licheng 2005: 194). Возрождение частного сектора повысило его привлекательность: все большее число талантливых специалистов уходило из государственного сектора, чтобы устроиться на работу в частные компании. Отношение общества к частному сектору сильно изменилось. В 1980-х годах китайцы считали, что работать в частном секторе небезопасно, непрестижно и даже позорно. Даже Ху Яобану не удалось повлиять на общественное мнение и повысить социальный статус частного сектора, несмотря на кампанию 1983 года, в ходе которой он назвал частное предпринимательство «великолепным проектом». После южного турне Дэна Сяопина китайцы стали «голосовать ногами», уходя из государственного сектора в частный. Самым заметным следствием поездки Дэна стал феномен «сяхай»: правительственные чиновники, руководители и сотрудники госпредприятий, университетские профессора и ученые из научно-исследовательских институтов отказались от «железной чашки риса» и покинули работу, чтобы основать собственные компании. По данным министерства трудовых ресурсов, в 1992 году государственную службу оставили 120 тысяч человек, решивших создать собственный бизнес. Кроме того, более 10 миллионов государственных служащих взяли неоплачиваемый отпуск, чтобы заняться частным предпринимательством (Ibid., 201). За ними последовали миллионы преподавателей вузов, инженеров и выпускников китайских университетов. Даже «Жэньминь Жибао» в тот год опубликовала статью под названием «Хочешь разбогатеть – займись бизнесом» (Ibid… 199).

Когда южное турне Дэн Сяопина получило широкую известность и повсюду в Китае читали тексты его выступлений, идеологическое сопротивление реформам ослабло и политическая атмосфера снова изменилась. 1992 год был объявлен «годом реформ и открытости» (Peng Shen, Chen Li 2008: 400–403). 20 марта премьер Госсовета Ли Пэн объявил, что политика строгой экономии достигла поставленных целей и стадия корректировки экономического курса завершилась. Это означало возобновление преобразований. Маятник реформ, задержанный на три года, качнулся еще выше, как только его отпустили.

12 октября 1992 года открылся XIV Всекитайский съезд Коммунистической партии Китая, подготовка к которому заняла почти 12 месяцев. Делегаты съезда единодушно поддержали идеи Дэн Сяопина о дальнейшем реформировании экономики. Цзян Цзэминь, обращаясь к съезду, призвал «ускорить процесс реформ, расширения внешних связей и модернизации, добиться более значительных побед в строительстве социализма с китайской спецификой»[182]. Самое главное, съезд впервые официально провозгласил создание рыночной экономики целью реформы экономической системы Китая. После шквала антирыночной риторики и политики, пронесшегося по всей стране в предшествующие годы, одобрение Цзян Цзэминем рыночной экономики подтвердило приверженность Китая рыночной реформе. По сравнению с решением Третьего пленума ЦК КПК 12-го созыва (1984), согласно которому экономическая реформа могла включать элементы рыночной экономики, в докладе Цзяна рынку была отведена гораздо большая роль. Однако Цзян Цзэминь не до конца принял прагматические идеи Дэн Сяопина. В своей речи Цзян определил «рыночную экономику» как «социалистическую»; напряженные отношения между социализмом и рынком сохранялись и в последующие годы порой давали о себе знать. И все же спустя 16 лет после смерти Мао (1976) и через 36 лет после завершения социалистической трансформации (1956) Китай наконец признал (или заново признал) рыночную экономику.

Наиболее серьезным недостатком китайских экономических преобразований в 1980-х годах было отсутствие реформы цен, что привело к беспорядочному ценообразованию, нерациональному распределению ресурсов и хаосу в экономике. Хотя китайское правительство осознавало необходимость срочного проведения реформы ценообразования, оно упустило удобный момент в начале 1980-х годов и выбрало компромисс – систему двойных цен. Когда в 1988-м правительство наконец попыталось протолкнуть реформу ценообразования, оно не смогло этого сделать – главным образом вследствие неблагоприятных макроэкономических условий. Неудивительно, что развивающаяся рыночная экономика Китая больше всего нуждалась в реформировании искаженной системы цен.

В 1992 году китайское правительство приняло ряд решений, которые в конечном итоге упразднили контроль над ценами. Составлявшийся центральным правительством список цен на сырье, средства производства и транспортные услуги сократился с 737 до 89 наименований – в 2001 году его урежут до 13 пунктов (Peng Shen, Chen Li 2008: 409). Либерализация цен на рынке зерна во всем Китае произошла в конце 1992 года. Национальная комиссия по планированию вдвое сократила обязательный производственный план на 1993 год, оставив простор для деятельности рыночных сил. Начиная с конца 1992 года Китай также значительно снизил импортные тарифы более чем на 3 тысячи товаров. Процесс либерализации цен продолжился и в последующие годы. В 1993-м правительство отменило систему двойных цен на сталь и производственное оборудование, а в 1994-м – на уголь и нефть. К 1996 году ушли в прошлое двойные цены на промышленные ресурсы (Ibid.). Доля производственных товаров в сделках по рыночным ценам неуклонно возрастала почти с нуля в 1978 году до 13 % в 1985-м, 46 % в 1991-м и 78 % в 1995 году.

Наличие сильного частного сектора, который более 10 лет трудился над созданием работоспособной системы ценообразования, во многом помогло правительству отказаться от регулирования цен. В этой связи использование системы двойных цен имело важное преимущество; до либерализации цен как частные, так и государственные предприятия уже успели в той или иной степени выйти на рынок и испытать воздействие рыночных сил. Позволив экономическим субъектам познакомиться с рынком, практика двойного ценообразования облегчила, особенно государственным предприятиям, процессы обучения и адаптации к новым условиям. Недостатком системы двойных цен был затянувшийся период хаотического ценообразования для всех экономических акторов, который не только привел к серьезным макроэкономическим искажениям, но и мешал фирмам реагировать на ценовые сигналы. Кроме того, ценовая дискриминация по отношению к негосударственным предприятиям обусловила нерациональное распределение ресурсов. Трудно представить, что было бы с реформой ценообразования без переходного периода с системой двойных цен; оценить чистый рост благосостояния, вызванный существованием двойных цен, вообще не представляется возможным. Однако после нескольких лет двойного ценообразования реформа цен в 1992 году прошла гораздо спокойнее, чем ожидало китайское правительство, и практически не произвела негативных эффектов в обществе.

Реформа ценообразования 1992-го была, безусловно, самым важным шагом в развитии рыночной системы. Теперь ценовой сигнал мог функционировать как в любой рыночной экономике, информируя предприятия о том, что им производить для удовлетворения потребительского спроса и как направить ресурсы туда, где они могут быть использованы с наибольшей прибылью. За несколькими исключениями все фирмы – и государственные, и частные – начали платить одинаковые цены за сырье. Черный рынок сырья, который процветал в рамках системы двойных цен, быстро сократился. Отныне частные предприятия получили доступ ко всем видам сырья и промежуточных товаров (за исключением банковских кредитов).

Но либерализация цен не означала автоматического появления работоспособной системы ценообразования на всех рынках. Дерегулирование цен помогло устранить искажения, которые препятствовали ценообразованию; благодаря этому стало возможным рождение рыночной системы цен. Но дальнейшее развитие этой системы зависело от множества факторов. В общем и целом рынок быстро определил цены на все товары, которые раньше имели двойную цену. Когда учебник по экономике рисует кривую предложения, пересекающую кривую спроса, рыночная цена волшебным образом определяется в точке пересечения. Но эти две кривые («ножницы» по Альфреду Маршаллу) не существуют в рыночной экономике в готовом виде (и этим они отличаются, например, от фирм, возникающих сразу же в момент основания). Кривые спроса и предложения – это теоретические понятия; реальными движущими силами, стоящими за ними, являются потребители и бизнес-организации. Таким образом, традиционный акцент на спросе и предложении как движущих рыночных силах может ввести в заблуждение, если буквально понимать написанное в учебниках по экономике. Скорее, спрос и предложение возникают в результате непрерывного процесса предложения цены и торга между покупателями и продавцами, отслеживающими возможности на рынке. Вскоре после либерализации цен возникли рыночные цены на товары и производственные ресурсы, которые уже покупались и продавались; покупатели и продавцы имели некоторый опыт торговли и переговоров друг с другом в рамках системы двойных цен. Но с основными активами, рынка которых при социализме просто не существовало, все обстояло иначе. Например, как следовало оценивать обанкротившееся государственное предприятие? Покупателям и продавцам предстояло учиться, подвергая себя риску, чтобы выработать рыночные цены на товары и производственные ресурсы, которые до тех пор не подвергались рыночной оценке.

7

Свободное ценообразование помогло устранить многие ценовые искажения, а также барьеры между фирмами, совершающими рыночные сделки, однако в китайской экономике оставались еще барьеры – между государством и компаниями. Широкое использование договоров подряда на оказание управленческих услуг, заключавшихся с руководителями государственных предприятий, представляло собой серьезное препятствие для становления рынка в 1980-х годах.

Введение системы ответственности руководителей в ходе реформы госпредприятий придало официальный статус произошедшей ранее «передаче прав и прибыли»; целью преобразований было предоставление предприятиям большей самостоятельности. Внедрить систему ответственности, определенной в контрактах между руководителями госпредприятия и контрольными органами, оказалось несложно, поскольку идея оговоренной договором ответственности получила широкую известность после введения в китайской деревне системы закрепления производственных заданий за крестьянскими дворами. Именно поэтому система ответственности активно использовалась при реформе предприятий в 1980-х годах.

В то время как система ответственности в сельском хозяйстве освободила китайских крестьян, подобная система в промышленности не смогла избавить предприятия от бюрократической волокиты. О распространением системы подрядной ответственности каждое предприятие заключало индивидуальный договор с государством или его местным агентом путем переговоров. В результате каждое предприятие в конечном итоге наталкивалось на крайне своеобразный набор ограничений: ему диктовали, какие субсидированные производственные ресурсы следует получить и по какой цене, какие налоги заплатить и в каком объеме и т. д. (Tang Jisheng 1998: 356–361). Это было еще одним важным источником ценового искажения наряду с системой двойных цен. Ввиду их комбинированного воздействия в китайской экономике на протяжении 1980-х годов не было единой системы ценообразования для всех предприятий.

При системе подрядной ответственности руководителей госпредприятий все предприятия, включая частные, имели дело с разными ценами и налоговыми ставками. На самом деле до 1983 года государственные предприятия не платили налогов: весь прибыток шел в государственную казну и был главным источником ее пополнения. В 1983-м государственные предприятия начали платить налоги вместо того, чтобы отдавать всю свою прибыль. Порядок изъятия прибыли, существовавший с момента основания Китайской Народной Республики, был наконец отменен. Но оставалась еще одна нерешенная проблема. Сумма налогов была включена в договор об ответственности руководителей, и налоговые ставки варьировались от отрасли к отрасли, от предприятия к предприятию даже после налоговой реформы 1983 года (Xu Shanda 2008: 525–537)[183].

Кроме того, на протяжении 1980-х годов подрядная система также использовалась центральным правительством при сборе налогов с провинциальных властей. Впервые она была введена в 1980-м, чтобы предоставить больше самостоятельности органам местного самоуправления и поощрить их хозяйственную деятельность. Несмотря на неоднократные коррективы, внесенные в 1980-х годах, Китай не имел единой структуры налогообложения, и налоговые отношения между центральным правительством и провинциальными властями менялись от случая к случаю вплоть до налоговой реформы 1994 года. Одни провинции выплачивали Пекину определенную фиксированную сумму налога (или получали от него фиксированный объем субсидий); другие договаривались с правительством об определенной ставке налога, причем договор пересматривался каждые несколько лет. Неравенство в налогообложении различных провинций служило источником постоянного недовольства, особенно в провинциях, находившихся на одинаковом уровне экономического развития. Поскольку провинции с небольшим налоговым бременем оказывали наименьшее налоговое давление на фирмы в своей юрисдикции, налоговая система (или, скорее, ее отсутствие) внесла значительный вклад в хаотическую систему ценообразования в 1980-х годах[184].

Старая система налогообложения имела другой недостаток – по крайней мере так виделось Пекину. О тех пор как начались реформы, доходная часть государственного бюджета значительно сократилась. Что хуже, сократилась доля налоговых поступлений, получаемых центральным правительством в Пекине. Так, поступления в государственный бюджет в 1979 году составили 27 % ВВП; в 1986-м этот показатель снизился до 21 % ВВП, а к 1992-му – до 14,5 % ВВП. За тот же период времени доля центрального правительства сократилась с 46,8 % от общего объема налоговых сборов в 1979 году до 38,6 % в 1992-м, между тем как доля местных органов власти выросла (Tang Jisheng 1998: 426). В итоге китайское правительство вынуждено было решать проблему дефицита бюджета на протяжении почти всего периода реформ.

Чтобы решить обе проблемы – ценовых искажений и сокращения бюджетных поступлений, китайское правительство в 1993 году решило пересмотреть старую систему налогообложения на договорной основе и налоговый режим. Произошло это после завершения эксперимента в девяти провинциях и городах Китая в 1992 году. Чжу Жунцзи, заместитель премьера Госсовета КНР по экономике, отвечал за обеспечение роста поддержки со стороны Пекина и провинциальных властей, а также за переговоры по новой налогово-бюджетной системе. В первом полугодии 1993 года Чжу Жунцзи провел множество заседаний в Пекине, чтобы достичь консенсуса среди всех министров и правительственных чиновников, отвечавших за налогово-бюджетную политику (Peng Shen, Chen Li 2008: 441–445). С 9 сентября по 21 ноября Чжу посетил 17 провинций, чтобы заручиться поддержкой губернаторов. 25 декабря Государственный совет объявил о введении новой налоговой системы с 1 января 1994 года (Ibid., 445–450).

Комплексная налоговая реформа 1994 года представляет собой еще один важный шаг на пути к устранению ценовых искажений в китайской экономике (Wu Jinglian 2005: 269–274; 2010, гл. 7). Реформа включала в себя три основных компонента: упрощение системы налогообложения, налоговое администрирование и распределение налоговых поступлений. Наиболее заметным компонентом налоговой реформы 1994 года стала замена сложной многоуровневой системы налогов с оборота единым налогом на добавленную стоимость, составлявшим 17 % для всех производственных фирм (за редким исключением, когда ставка равнялась 13 %). В сфере услуг был введен налог на предпринимательскую деятельность в размере 3–5% от оборота – в зависимости от характера бизнеса. Новый налоговый кодекс упростил крайне сложную структуру налогообложения. Например, предыдущий налоговый режим предусматривал 21 ставку одного только налога на продукцию, начиная от 3 % и до 60 %, и четыре ставки налога на предпринимательскую деятельность в размере от 3 до 15 %. Новый налоговый кодекс также исключил налог, которым раньше облагались иностранные предприятия и который имел 40 ставок от 1,5 до 69 %. Благодаря упрощениям налоговая реформа 1994 года устранила серьезные ценовые искажения, образовавшиеся при старом налоговом режиме, и положила конец избыточным инвестициям в секторы с низкими налоговыми ставками и искусственно завышенной нормой прибыли.

Вторым компонентом налоговой реформы 1994-го стало создание национального налогового администрирования, которое значительно усилило способность государства собирать налоги. Налоговые поступления, собранные правительством в процентах от ВВП, увеличились с 10 % в 1995 году до 15 % в 2002-м и с тех пор оставались в пределах 15–20 %; около половины направлялось центральному правительству (Lou Jiwei 2008: 334).

Третий компонент нового налогового режима должен был покончить с системой распределения доходов между центральным правительством и провинциальными властями на основе заключенного в индивидуальном порядке договора и ввести новую единую схему распределения налоговых поступлений. В соответствии с новым налоговым режимом некоторые налоги вводились центральным правительством, включая акцизы, таможенные пошлины и подоходный налог с финансовых институтов. Другие вводились органами местного самоуправления, в том числе налог на городские земли, налог на прирост стоимости земли, налог на имущество и налог на прибыль предприятия без учета НДС. Некоторые налоговые поступления распределялись между центральным правительством и местными органами власти, включая налог на добавленную стоимость (75 % направлялось в Пекин, 25 % – местным властям).

Хотя все налоги без исключения вызывают ценовые искажения в экономике, новая налоговая схема оказалась критически важной для устранения уже существующих рыночных диспропорций. Наиболее кардинальными изменениями, вызванными новой налоговой системой, стало освобождение китайских фирм от прямого влияния налогово-бюджетной политики центрального правительства, позволившее отделить микроэкономическую среду функционирования фирмы от макроэкономической политики правительства. При старой налоговой системе налогово-бюджетная политика была важной составляющей тех ограничений, с которыми сталкивались все китайские фирмы, и определялась в каждом отдельном случае на договорной основе. Налоговая реформа 1994 года способствовала созданию конкурентоспособной микроэкономической среды для всех китайских фирм. Результат был достигнут в два этапа.

Во-первых, напомним, что при старой схеме распределения доходов все налоги собирались сначала провинциальными властями, которые затем передавали Пекину определенный процент или фиксированную сумму в соответствии с условиями договора, заключенного на индивидуальной основе. Поскольку новый налоговый режим был единообразно введен во всем Китае, он покончил с фаворитизмом и поставил все провинции (а также предприятия в их юрисдикции) в равные условия. Во-вторых, из-за отмены налога на продукцию местным органам власти стало невыгодно проводить политику протекционизма[185]. Налог на продукцию, который предприятия платили в местные бюджеты на основе объема продаж независимо от их прибыльности, был введен в ходе налоговой реформы 1983–1984 годов. О тех пор он стал главным источником доходов для местных органов власти. До новой налоговой реформы местные органы власти были заинтересованы в том, чтобы защищать свои предприятия от внешней конкуренции, что способствовало фрагментации национальной экономики. Пока предприятия работали, они должны были платить налог на продукцию местным органам власти, даже если не получали никакой прибыли. После проведения новой налоговой реформы налог на добавленную стоимость стал основным источником дохода местных властей, и предприятия должны были добиться рентабельности, чтобы выплатить НДС. В результате налоговая реформа 1994 года помогла устранить рыночные диспропорции. Это имело далекоидущие последствия: региональная экономическая динамика не зависела теперь от хаотически развивающихся вотчин, а определялась устойчивой и эффективной конкуренцией между регионами. Отныне местные органы власти соревновались друг с другом, чтобы привлечь инвестиции за счет улучшения инфраструктуры и бизнес-среды. Конкуренция между регионами обеспечивала замечательную экономическую динамику в Китае начиная с середины 1990-х годов. Как это произошло и какую роль в этом сыграли местные органы власти, мы рассмотрим ниже в этой главе.

8

После южного турне Дэн Сяопина и XIV Всекитайского съезда КПК реформа ценообразования 1992 года и налоговая реформа 1994 года помогли ослабить или устранить многие ценовые искажения и подготовили почву для возникновения единой системы цен и общенационального рынка. В то же время по всему Китаю прошла еще одна волна реформы предприятий. После того как в 1992 году рыночная экономика была объявлена конечной целью китайских экономических преобразований, перед сторонниками реформы государственных предприятий встала новая цель: превратить госпредприятия в самостоятельные, независимые, рыночно ориентированные экономические субъекты. Это перевело реформу госпредприятий на новый этап: она шагнула вперед, опираясь на основополагающие «передачу прав и прибыли» и систему подрядной ответственности руководителей. Построение современной системы предприятий, освобожденных от вмешательства государства и приученных рынком к дисциплине, стало целью следующей стадии реформы.

На первый взгляд вся эта идея противоречила здравому смыслу. Как может государственное предприятие быть свободным от государственного вмешательства? Реформа содержала внутреннее противоречие: государственное предприятие не может быть полностью свободным от государства. Как превратить государственные предприятия в самостоятельные, стремящиеся к получению прибыли коммерческие фирмы, если они по-прежнему принадлежат государству? Реалистичнее было бы направить усилия на то, чтобы снизить бюрократические барьеры и уменьшить волокиту, упростить отношения между правительством и государственными предприятиями, а также заставить последние работать в условиях рыночной конкуренции. Кроме того, необходимо было сократить количество государственных предприятий, так как большинство из них были неплатежеспособными и превратились в финансовую обузу для государства. Как мы увидим позже, как раз это и смогло сделать китайское правительство.

В некотором смысле государственные предприятия при социализме напоминают публичные компании в условиях капитализма. В обоих случаях речь идет об обезличенной собственности. Государственные предприятия принадлежат «всему народу», а публичные – акционерам. Правление отделено от собственности в обоих случаях. Защитники государственной собственности в Китае часто подчеркивали это сходство. Они игнорировали тот факт, что деятельность публичной компании зависит от целого комплекса правовых и экономических институтов, которые развивались на Западе на протяжении многих веков. Тем не менее в западном корпоративном мире часто случаются скандалы, когда руководители откровенно злоупотребляют полномочиями и не выполняют своих фидуциарных обязанностей, состоящих в заботе об интересах акционеров и лояльности по отношению к ним. Трудности, с которыми сталкиваются китайские государственные предприятия, отражают скорее неумение государства создать надлежащую нормативно-правовую базу, чем недостатки самих предприятий.

Признание рыночной экономики китайским правительством в 1992 году не означало прощания с идеями социализма, которые долгое время определяли образ мыслей многих китайских политиков, экономистов и простых граждан. В любом случае китайское правительство объявило о строительстве именно «социалистической рыночной экономики». Государственная собственность по-прежнему широко признавалась экономической основой политического господства партии. Упорное предпочтение государственной собственности стало причиной того, что рассчитывать на приватизацию при проведении реформы предприятий следовало в последнюю очередь. Кроме того, идеологическая предвзятость по отношению к приватизации подкреплялась глубоко укоренившимися культурными предрассудками. В сознании китайцев слово «общественный» («гун» по-китайски) тесно связано с гражданственностью и самопожертвованием ради общего блага. Л вот слово «частный» («сы») означает нечто морально низкое. На протяжении 1980-х и 1990-х годов слово «частный» было чуть ли не табуировано в общественном дискурсе. Китайские частные предприятия, например, назывались «народными предприятиями», в отличие от государственных предприятий. Политическая и культурная враждебность по отношению к приватизации оставалась сильна.

О другой стороны, к середине 1990-х годов, когда с начала реформы прошло более 10 лет, государственные предприятия все чаще оказывались финансово несостоятельными. Они стали тяжкой финансовой обузой для китайского правительства. По сообщениям, в 1988 году 10,9 % государственных предприятий были нерентабельными. Показатель вырос до 16 % в 1989 году, 27,6 % в 1990-м, превысил 30 % в 1993-м и достиг 40 % в 1995 году (Zhang Wenkui, Dongming Yuan 2008: 79; Peng Shen, Chen Li 2008: 515). Исследование деятельности государственных предприятий в 16 крупных городах, включая Шанхай, Тяньцзинь, Шэньян и Ухань, проведенное девятью министерствами и ведомствами в 1994 году, показало, что 52,2 % госпредприятий оказались нерентабельными (Zhang Wenkui, Dongming Yuan 2008: 81). В то же время доля госпредприятий в промышленном производстве сократилась с 77,6 % в 1978 году до 54,6 % в 1990-м и 34 % в 1995 году[186]. В 1980 году на компенсацию убытков государственных предприятий было потрачено 3,1 % налоговых поступлений в государственный бюджет, а в 1994 году – уже 9,3 %. Китайские экономисты и политики в равной степени должны были задаться вопросом, что пошло не так на предыдущем витке реформы предприятий. Что мешало государственным предприятиям расти вместе с частными фирмами и волостными и поселковыми предприятиями?

Наиболее ярким симптомом «нездоровья» государственных предприятий в начале реформы было отсутствие у них «витальности». Расширение самостоятельности и введение системы подрядной ответственности руководителей были задуманы ради стимуляции сотрудников и управляющих – для инъекции «витальности» в государственные предприятия. Предписания социализма не позволяли реформе затронуть структуру собственности. Государственные предприятия с юридической точки зрения принадлежали всему народу. Но экономические ресурсы в свободном доступе на самом деле не принадлежали никому – ситуация, которую китайские экономисты называют «отсутствие хозяина» в условиях госсобственности. В то время китайские экономисты черпали вдохновение из экономической теории прав собственности (из трудов Лрмена Ллчиана, Стивена Чунга, Гарольда Демсеца, Дугласа Норта, а также Гональда Коуза). Особенно актуальной китайские экономисты и представители экономического блока в правительстве нашли идею о том, что спецификация прав является необходимым условием рыночной экономики[187]. Если Китай шел к рыночной экономике, он должен был четко определить все имущественные права. Этот основополагающий принцип экономической теории прав собственности предлагал удобный способ «правильно получить права собственности», не меняя структуры собственности посредством приватизации.

В то время как китайское правительство избегало банкротить нерентабельные государственные предприятия, а экономисты обсуждали права собственности, Чжучэн, небольшой город уездного уровня в провинции Шаньдун, тихо приватизировал 272 из 288 государственных и коллективных предприятий в своей юрисдикции. Приватизация шла с конца 1992 года по середину 1994-го[188].

Чэнь Гуан, который в 1991 году был назначен мэром Чжучэна, а в 1993 году – партийным секретарем, осуществлял надзор за приватизацией, которая стала одним из важнейших эпизодов в истории реформы предприятий. Как мэр, Чэнь быстро выяснил, что большинство государственных предприятий были фактически нерентабельны и выживали только за счет государственных субсидий. Между тем местные власти уже не могли субсидировать убыточные государственные предприятия. Первое государственное предприятие было продано сотрудникам в декабре 1992 года. В соответствии с государственной политикой, которая запрещала прямую продажу государственных активов, муниципальные власти изначально предлагали сохранить за собой 51-процентную долю, а остальное продать руководителям и рабочим. Это предложение, однако, было отвергнуто сотрудниками предприятия, которые хотели получить контрольный пакет. В конце концов сотрудники выкупили все предприятие: девять директоров заплатили по 90 тысяч юаней каждый, менеджеры среднего звена (их было около 20) – по 20 тысяч юаней, а рабочие (порядка 250 человек) – по 6 тысяч юаней. Новое предприятие было зарегистрировано как «акционерное товарищество». Только после Третьего пленума 14-го созыва, состоявшегося в 1993 году, «акционерные товарищества» были признаны как инструмент реструктуризации госпредприятий. Следом за тем как большинство государственных предприятий были приватизированы или просто закрыты, Чэнь практически не встретил сопротивления, когда приказал закрыть пять правительственных организаций, формально отвечавших за управление госпредприятиями.

Приблизительно в это же время и по той же схеме шла реструктуризация государственных и коллективных предприятий в небольших и средних городах, включая Шундэ в провинции Гуандун, Хайчэн в провинции Ляонин, Ибин в провинции Оычуань, уезд Вин в провинции Хэйлунцзян, ІПуочжоу в провинции Шаньси, Дунбо в провинции Хэнань, Нинде в провинции Фуцзянь и Наньтун в провинции Цзянсу (Zhang Wenkui, Dongming Yuan 2008: 113). Однако ни одна из этих инициатив не получила широкого освещения в СМИ. До конца 1990-х годов тема Чэнь Гуана и Чжучэна оставалась главным предметом разногласий при обсуждении на национальном уровне реформы предприятий. В документе, опубликованном в Пекине в начале 1995 года, реформирование предприятий в Чжучэне было подвергнуто критике за «приватизацию» и «следование по капиталистическому пути» (Ma Licheng 2008: 175). В 2001 году автор статьи в пекинском журнале обвинял Чэня в «разрушении социализма» (Ibid.). В июле того же года опыт Чжучэна одобрили участники совещания по реформе предприятий, организованного секретарем парткома и губернатором провинции. В январе 1996-го делегация из 23 представителей девяти различных министерств по приказу премьера Госсовета Чжу Жунцзи провела в Чжучэне неделю (Ibid… 176). В своих докладах участники делегации одобрительно отзывались об опыте реструктуризации государственных предприятий в Чжучэне. В марте Чжу Жунцзи сам посетил этот город во главе делегации и побывал на многих реструктуризированных предприятиях. После визита премьер Госсовета указал на некоторые недостатки в реформе предприятий в Чжучэне, однако похвалил его, поставив в пример другим городам.

В начале 1990-х годов Шанхай разработал другой подход к реформированию крупных государственных предприятий. Шанхай уже давно был экономическим центром Китая, в том числе в социалистический период. Подъем особых экономических зон в Шэньчжэне и дельте реки Жемчужной в провинции Гуандун в 1980-х годах негативно сказался на экономическом статусе Шанхая. Тем не менее в Шанхае работали многие крупнейшие государственные предприятия. Кроме того, основание Пудуна в качестве новой ОЭЗ в 1990 году и быстрое экономическое развитие прибрежных провинций Чжэцзян и Цзянсу означали, что у Шанхая появилась новая миссия. Чтобы реформировать государственные предприятия, большинство из которых составляли гордость Китая во времена Мао, шанхайские чиновники посетили несколько стран Западной Европы с намерением изучить, как там управляют государственными активами[189]. После этого они разработали новый план для города.

Идея состояла в том, чтобы создать специальный орган – Комитет по управлению государственными активами, который взял бы на себя руководство всеми государственными предприятиями, бывшими ранее в ведении различных государственных организаций. Комитет создал ряд государственных компаний по управлению активами – каждая из них стала инвестором и владельцем многих государственных предприятий. Небольшое количество критически важных государственных предприятий принадлежали – поодиночке или сразу несколько – государственным компаниям по управлению активами. Для большего, но все еще ограниченного количества менее важных государственных предприятий была разработана следующая схема: государственные компании по управлению активами держат контрольный пакет, но не возражают против частных инвесторов. Все остальные госпредприятия (безусловно, самая большая группа) были превращены в общества с ограниченной ответственностью и акционерные общества. Как правило, они имели разнообразную структуру собственности: владельцами могли являться другие государственные предприятия, иностранные инвесторы, отечественные фирмы и частные лица. Многие малые и средние государственные предприятия были просто ликвидированы. В результате их число резко сократилось. Оставшиеся были освобождены от прямого государственного контроля и переданы нескольким государственным компаниям по управлению активами. В принципе государственные компании по управлению активами вели себя как частные инвесторы, в отношении которых действовали определенные политические ограничения. Кроме того, все такие компании были подотчетны непосредственно Комитету по управлению государственными активами, что позволило понизить бюрократические барьеры и покончить с волокитой, сильно мешавшей государственным предприятиям. Эксперименты, поставленные в Чжучэне и Шанхае, были описаны в документе «Решения по некоторым вопросам создания социалистической рыночной экономики», принятом на Третьем пленуме ЦК КПК 14-го созыва в ноябре 1993 года. Это означало, что опыт Чжучэна и Шанхая стал частью государственной программы реформирования государственных предприятий. Стратегия определялась фразой «Держать в руках большие предприятия, отпустить маленькие». До тех пор китайское правительство упорно возражало против приватизации, несмотря на быстрый рост частного сектора и неспособность предыдущих реформ вдохнуть новую жизнь в государственные предприятия.

9

Приватизацию сдерживали не только идеология, но и несколько чисто практических причин. Во-первых, главным сдерживающим фактором была угроза массовой безработицы и ее страшных социально-политических последствий. На протяжении 1980-х и в начале 1990-х годов в Китае не было функционирующего рынка труда, который смог обеспечить занятость или переподготовку работников, уволенных в результате приватизации госпредприятий. Как следствие, китайское правительство запретило государственным предприятиям увольнять кадры при реструктуризации. На конференции, состоявшейся в Пекине в 1994 году, вице-премьер Чжу Жунцзи предложил присутствовавшим в зале китайским и зарубежным экономистам (их было около 10 человек) разработать стратегию реформирования госпредприятий без массовых увольнений. Любой, кто предложит решение, вне всякого сомнения заслужит Нобелевскую премию, сказал Чжу[190]. Поставив перед собой цель во что бы то ни стало сохранить социальную стабильность, Китай, принявший свой первый закон о банкротстве в конце 1986 года, в течение следующих пяти лет допустил банкротство всего 27 предприятий (Peng Shen, Chen Li 2008: 460). Неудивительно, что малые и средние государственные предприятия чаще всего приватизировались путем продажи их акций руководителям и служащим; в этом случае никого не увольняли или же увольняли крайне незначительное число работников. По сути, то же самое происходило на предыдущем витке реформы госпредприятий, когда их превращали в акционерные общества. К концу 1991 года в Китае было свыше 3200 холдинговых компаний в форме акционерного общества, из них более 85 % были созданы при значительном участии сотрудников. Эта форма приватизации позволила избежать массовых увольнений и частично решить проблему стимулирования трудящихся, которая давно беспокоила государственные предприятия. Тем не менее она имела свои недостатки.

Во-вторых, государственные предприятия обеспечивали рабочим «железную чашку риса», что означало пожизненную занятость, а также дополнительные выплаты сверх заработной платы – жилье, детский сад и школу для детей, медицинское обслуживание и пенсии. Пенсионеры даже передавали право на работу своим взрослым детям. Кроме того, государственное предприятие занимало центральное место в общественной и политической жизни работника. Неудивительно, что сотрудники государственных предприятий, особенно больших, были сильно привязаны к работодателю и идентифицировали себя с ним. Система «железной чашки риса» привязывала китайских рабочих к одному работодателю с самого начала службы и до конца дней. Рабочие на китайских госпредприятиях чувствовали свою принадлежность – в буквальном смысле – к трудовому коллективу. Поэтому разлучить рабочих с государственным предприятием было крайне сложно. В то же время после введения системы подрядной ответственности руководителей рабочие имели ограниченные возможности озвучить волнующие их вопросы или уволиться.

Для того чтобы государственные предприятия превратились в современные корпорации, китайское правительство приняло ряд мер по формированию рынка труда, на котором уволенные работники государственных предприятий смогли бы найти себе работу. Кроме того, оно создало систему социальной защиты для пенсионеров и тех рабочих, которые находились в поиске нового места. Для этого в первую очередь требовалось страхование на случай безработицы, и оно было введено в 1993 году (Ibid.). Процесс создания системы соцзащиты упростился после того, как в 1994 году Китай официально признал существование безработицы, отказавшись от специфической формулировки «ожидающие трудоустройства» (Ibid., 463). К 1995-му более 70 % государственных служащих были охвачены системой страхования по безработице. В то же время работодатели постепенно перестали выплачивать пенсии государственным служащим: эту обязанность взял на себя государственный пенсионный фонд. Жилищная реформа, которая также началась в 1994 году, в общих чертах завершилась к концу 1990-х. Государственное жилье продавалось жильцам по цене ниже рыночной, чтобы госслужащие больше не зависели от своих работодателей. Служащие государственных предприятий отныне могли менять место работы без потери жилья.

На XV Всекитайском съезде КПК в 1997 году негосударственный сектор был признан «важной составляющей» социалистической рыночной экономики. Акционерные общества получили официальное признание. Приватизацию перестали считать попыткой подорвать социализм. После этого государственные предприятия прошли через процесс реструктуризации и сокращения, повлекший за собой массовые увольнения. Как только Пекин ослабил ограничения, решающую роль стали играть инициативы на местах – как и на предыдущих этапах реформы предприятий. На этот раз, уже в новом тысячелетии, в центре внимания всей страны оказался эксперимент в городе Чанша, столице провинции Хунань[191].

После официального разрешения приватизации в 1997 году чиновники столкнулись с проблемой реструктуризации государственных активов (многие из которых имели небольшую или даже отрицательную рыночную стоимость), сопряженной с трудоустройством миллионов работников госпредприятий. В городе Чанша власти использовали метод «двойного замещения» – одновременного изменения структуры собственности и трудовых отношений. Во-первых, государство отказалось от роли единственного владельца государственных предприятий и стало миноритарным акционером, пригласив сторонних инвесторов и/ или сотрудников в мажоритарные акционеры. Во-вторых, сотрудники государственных предприятий отказались от «железной чашки риса» в обмен на крупную денежную сумму, которая определялась в основном их трудовым стажем. Проведенный в городе Чанша эксперимент ценен тем, что показал, как можно успешно решить две взаимосвязанные проблемы – проблемы государственной собственности и безработицы, ставшие камнем преткновения на предыдущих этапах реформы госпредприятий.

Важнейшим фактором успеха было то, что муниципальные власти объединили государственные активы с рыночной стоимостью и имущество (значительно выросшее в цене) госпредприятий в один общий фонд; таким образом даже нерентабельные государственные предприятия и их сотрудники остались при льготах и пособиях. Размер компенсации, которую получали бюджетники, был одинаков для различных госпредприятий, что признавалось справедливым и с готовностью принималось работниками. Объединение всех государственных активов в единый фонд также способствовало созданию рынка госсобственности, упростив передачу активов. После успешной апробации в городе Чанша «двойное замещение» стало главным методом реформирования государственных предприятий по всему Китаю (Zhang Wenkui, Dongmmg Yuan 2008: 132–138).

Новое тысячелетие принесло с собой заслуживающий особого внимания метод реформирования предприятий – использование первичного публичного размещения акций (IPO). Некоторые государственные предприятия были реорганизованы для первичных размещений акций на китайском фондовом рынке (Шанхайской и Шэньчжэньской фондовых биржах), а также на зарубежных площадках, самой популярной из которых стала Гонконгская фондовая биржа. Предприятия получили новый инструмент привлечения капитала, а китайские фондовые рынки – стимул для развития. О момента своего основания в 1992 году Комиссия по регулированию ценных бумаг считала фондовый рынок привилегией государственных предприятий, позволяющей тем напрямую привлекать средства населения. Подавляющее большинство публичных компаний представляли собой либо государственные предприятия, либо фирмы с государственными предприятиями в качестве мажоритарных акционеров. Первое китайское частное предприятие было зарегистрировано на фондовом рынке только в 1998 году. Даже сегодня, проработав 20 лет, китайский фондовый рынок все еще недостаточно развит; как рыночный институт он имеет не так много возможностей дисциплинировать руководство публичных компаний и в результате играет несущественную роль на быстро растущем рынке капитала в Китае[192].

После 2000 года реструктуризация государственных предприятий вступила в новую, более активную фазу. О 2001 по 2004 год количество государственных предприятий сократилось почти наполовину. Кроме того, в марте 2003-го Государственный совет внедрил метод, разработанный в Шанхае более чем за 10 лет до того, и создал новый орган на уровне министерства – Комиссию по управлению и надзору за государственными активами, которой было поручено управлять 196 государственными предприятиями, оставшимися в собственности центрального правительства (по состоянию на 3 февраля 2012 года их число сократилось до 117)[193]. Провинциальные и муниципальные органы власти, которые до сих пор управляли государственными предприятиями, сформировали аналогичные комиссии на более низких административных уровнях. В результате проведенной реструктуризации все государственные предприятия оказались под контролем единого надзорного органа, что значительно упрощает отношения между правительством и государственными предприятиями; при этом последние сохранили множество особых, недоступных частным фирмам привилегий, таких как, например, монопольный доступ к некоторым секторам. После Третьего пленума ЦК КПК 16-го созыва в октябре 2003 года реформу предприятий перестали называть «центральным звеном» китайских экономических реформ (Ma Jiantang 2008: 356).

Последний этап реформы предприятий начался в 1992–1993 годах, когда местные органы власти прибегли к приватизации в отчаянной попытке спасти местные финансы, и завершился с предсказуемым успехом в 2003-м, когда была создана Комиссия по управлению и надзору за государственными активами[194]. Реформаторам удалось консолидировать государственный сектор ж оздоровить финансовое состояние всех оставшихся государственных предприятий. Это было отчасти связано со снижением затрат и повышением производительности труда, отчасти – с сохранившимися у госпредприятий монопольной властью и политическим влиянием. В течение этого периода меры по реформированию государственных предприятий были продиктованы тем, что китайское правительство считало главной проблемой госсобственности отсутствие заинтересованности руководства и рядовых сотрудников госпредприятий в результатах своего труда. Акцент на системе стимулирования отражает тот факт, что правительство объясняло успех аграрной реформы введением системы ответственности крестьянских хозяйств; частное фермерство прижилось в китайской деревне и показало прекрасные результаты, потому что свойственная ему система стимулирования была более справедливой. Однако причины несостоятельности государственных предприятий лежали гораздо глубже.

Отсутствие стимулов было лишь одной из причин. Не менее важными являются как минимум еще два фактора. Первый: в условиях рынка фирмы постоянно проходят рыночный отбор; не выдержавшие испытание рынком вынуждены прекратить деятельность и высвободить капитал и трудовые ресурсы для того, чтобы тем нашлось иное применение на рынке. Тайного рецепта, позволяющего фирмам добиваться успеха, не существует. Дарвиновский отбор является единственным механизмом, позволяющим передать экономические ресурсы в хорошие руки при банкротстве фирм, не выживших в условиях рыночной конкуренции. Государство может помочь только тем, что упростит создание новых фирм; это заставит уже существующие фирмы повысить свою конкурентоспособность или смириться с поражением. Государство может также облегчить ликвидацию обанкротившихся фирм, чтобы оставшиеся ресурсы высвободились и нашли себе лучшее применение. Но государственные предприятия Китая редко ликвидировались. Неудивительно, что в отсутствие угрозы банкротства государственный сектор был не в состоянии конкурировать с волостными и поселковыми предприятиями, а также с частными компаниями, приученными к рыночной дисциплине. Более того, поскольку существующие фирмы трудно было закрыть, создание новых фирм строго контролировалось. Обычного, но крайне важного процесса, лежащего в основе рыночной экономики, – постоянного создания новых фирм и уничтожения старых – в социалистическом Китае просто не было, и уж точно не было его в государственном секторе. Не вызывает никаких сомнений, что плохое управление являлось одной из причин того, что государственные предприятия добивались худших результатов. Второй фактор – это незаконный вывод активов инсайдерами, в том числе руководителями и сотрудниками контролирующих органов. Вез внешнего контроля некоторые директора создавали свой собственный бизнес, чтобы перекачивать туда средства государственных предприятий. Активный вывод активов с государственных предприятий, разумеется, был связан с государственной формой собственности. Государственная собственность не позволяла закрыть эти предприятия. Но оба этих фактора не связаны со стимулированием труда.

Традиционный аргумент в пользу частной собственности – ее способность решить проблему стимулирования труда. Безусловно, это является ключевым преимуществом частной формы собственности. После того как государственное предприятие было приватизировано и выкуплено его бывшим руководством, директор превращается в частного собственника и претендует на доходы фирмы. Как следствие, его заинтересованность в увеличении прибыли возрастает. Возможно, он станет больше работать и принимать здравые решения по ведению бизнеса. Хотя усовершенствование системы стимулирования обычно приводит к повышению производительности, эта система – далеко не единственное и даже не главное преимущество частной собственности. Положительный эффект от частной собственности и приватизации гораздо больше, чем повышение заинтересованности в результатах труда.

Во-первых, частная собственность способствует эффективному распределению ресурсов и таким образом повышает производительность труда. Спецификация прав собственности позволяет передать экономические ресурсы тем экономическим акторам, которые воспользуются ими с наибольшей выгодой. Следовательно, о результатах приватизации можно судить по тому, насколько удалось направить экономические ресурсы на свободный рынок активов. Вез хорошо функционирующего рынка активов приватизация не может быть надежным инструментом решения экономических проблем, связанных с государственной собственностью. Однако это условие редко соблюдается в экономиках, переживающих переход от централизованного планирования к рынку. В большинстве случаев приватизация служила средством демонтажа централизованного планирования и создания рынка. Но без функционирующего рынка, направляющего ресурсы туда, где они будут использованы наилучшим образом, экономические выгоды от приватизации невелики[195].

Во-вторых, распределение ресурсов в рыночной экономике является процессом открытия, по словам Хайека. Не существует волшебного способа разместить все ресурсы так, чтобы их использовали с наибольшей выгодой; эффективное использование ресурсов не является изначально заданным в любой экономике. Предпринимателям не остается ничего другого, кроме как методом проб и ошибок вычислять, куда направить ресурсы; в постоянной погоне за прибылью они невольно перемещают ресурсы туда, где те дают самый высокий доход. Таким образом, распределение ресурсов в реальном мире коренным образом отличается от хрестоматийной проблемы выбора, описанного в учебниках экономики как распределение ограниченных средств для достижения намеченных целей. Предприниматель всегда стремится идти дальше поставленных целей и опробовать новые средства. Другими словами, распределение ресурсов неизбежно связано с их использованием в непрерывно меняющейся экономике. Этот процесс предполагает эксперименты с новыми продуктами и создание новых фирм, а также вытеснение с рынка старых (Йозеф Шумпетер назвал его «непрерывным штормом созидательного разрушения» [Schumpeter 1942: 84])[196].

При социализме факторы производства принадлежат государству, их распределение в экономике осуществляется посредством планирования, поэтому важным шагом на пути к рыночной экономике является становление рынка факторов производства, который заменит централизованное планирование в деле распределения ресурсов. При переводе китайской экономики на рыночные рельсы этот процесс начался на местном уровне, что привело к региональной конкуренции при активном участии местных органов власти. Стивен Чунг считал, что ключом к пониманию чудесного подъема китайской экономики является конкуренция между «сянями» – уездными властями (Cheung 2009). Региональная конкуренция не сводится к соревнованию уездов. Она охватывала все уровни – от провинциального до поселкового. Но за что именно конкурировали между собой местные власти? Ответ на этот вопрос поможет нам понять природу рыночных преобразований в Китае.

10

Начнем с менее спорного вопроса – конкуренции между фирмами. В учебниках экономики образцовый конкурентный рынок означает, что многие фирмы предлагают потребителям одинаковые продукты и вынуждены соглашаться на любую цену, которую готовы заплатить потребители, в надежде распродать товар. Но в действительности, наверное, самая важная область, где конкурируют между собой фирмы, – это создание инновационного продукта, то есть разработка нового дизайна и предоставление новых, лучших товаров и услуг. Когда фирмы не в состоянии выделить свои продукты из общего ряда, им остается только сокращать расходы и таким образом производить более дешевые товары, чем у конкурентов. Описанный в учебниках по экономике вид конкуренции на самом деле является последним средством для коммерческих фирм. Кроме того, фирмы конкурируют на рынке факторов производства, пытаясь заполучить лучшие таланты и другие ресурсы, необходимые для их деятельности. Если фирма не обеспечит надежность поставок производственных ресурсов с рынка факторов производства, она не сможет конкурировать на товарном рынке, даже если выпускает отличные товары.

Необходимо подчеркнуть, что конкуренция между фирмами возможна во многом благодаря существованию различных рынков товаров и факторов производства. Рынки играют важную роль, обеспечивая платформу, посредством которой фирмы конкурируют за ресурсы и клиентов. Смогут ли фирмы эффективно выполнять поставленные задачи, в первую очередь зависит от степени открытости рынков (включая рынки товаров и факторов производства) и от того, как свободно могут создаваться и конкурировать между собой фирмы. По сути, эффективность фирм обусловлена тем, насколько быстро и беспрепятственно факторы производства переходят из рук в руки в ходе конкурсных торгов, насколько легко факторы производства и товары преодолевают границы (физические и социальные) в экономике и насколько легко возникают новые фирмы, способные предложить инновационные продукты и оригинальные способы организации производственных факторов. Рынки играют еще одну важную роль, имеющую отношение к рассматриваемому вопросу: они обеспечивают обратную связь, вознаграждая фирмы, лучше других удовлетворяющие запросы потребителей, и наказывая те компании, чьи товары и услуги не нравятся покупателям. Поэтому, если рынок товаров будет открыт, а рынок факторов производства останется закрытым, могут возникнуть серьезные проблемы.

Следовательно, в условиях рыночной экономики фирма действует заодно с рынком, чтобы переместить ресурсы туда, где они будут использованы с наибольшей выгодой. Решение этой задачи часто включает внедрение новых продуктов и ликвидацию устаревших, а также возникновение новых фирм и крах разорившихся. Хотя издержки осуществления рыночных операций требуют создания фирм (в противном случае все индивидуумы работали бы в одиночку и взаимодействовали друг с другом через систему ценообразования), наличие фирм не означает неуспех рынка (Ooase 1937). Фирма не заменяет рынок, ее появление не сказывается на роли рынка и не снижает его значимости. Скорее, создание и функционирование фирм делают необходимым существование открытых и конкурентных рынков, ведь без них фирмы не имели бы ни малейшего понятия о том, что производить и как управлять бизнесом. Идея Ленина о том, что национальная экономика может работать как гигантская корпорация без всякого рынка, иллюзорна, а попытки следовать этой модели всегда заканчивались провалом. Как наглядно показал социалистический эксперимент в Китае, фирма не может должным образом функционировать без постоянной поддержки со стороны различных рыночных сил и продиктованной рынком дисциплины. С другой стороны, существование любого рынка нельзя считать само собой разумеющимся. Многие современные рынки нуждаются в сложных правилах и нормах, а их деятельность с течением времени значительно меняется. Многие правила вводятся государством, чтобы регулировать деятельность фирм в надежде сохранить жизнеспособный рынок. Но, как и в любой другой сфере человеческой деятельности, усилия по созданию рынка по различным причинам чаще всего приводят к разочарованию. Информационная асимметрия между сторонами сделки – покупателем и продавцом – может помешать функционированию рынка; правила могут обусловить излишние ограничения или слишком большую свободу и тем самым препятствовать поддержанию рыночного порядка; могут возникнуть и другие факторы, настолько ограничивающие возможность проведения сделок, что затраты на управление рынком не окупятся. Согласованная работа фирмы, рынка и государства во имя поддержания гибкой и устойчивой структуры производства – очень интересная задача[197].

Что касается конкуренции между местными органами власти, кажется вполне очевидным, что они конкурируют за капиталовложения. Когда чиновники местного уровня проводят конференции по всему Китаю и даже за рубежом с целью привлечь инвестиции в бизнес, встречаясь с предпринимателями за ужином в ресторанах или в караоке-барах, они пытаются заманить потенциальных инвесторов в находящиеся в их юрисдикции промышленные парки.

Начиная с 1992 года различные промышленные парки (иногда их называют «высокотехнологичными экономическими зонами», «зонами свободной торговли», «зонами экспортной переработки», «зонами экономического и технологического развития») росли как грибы после дождя по всему Китаю на разных административных уровнях[198]. Они возникали вслед за созданием в 1980 году четырех особых экономических зон, открытием в 1984-м 14 прибрежных городов для иностранных инвестиций, а также началом развития района Пудун в 1990-м. На новом витке открытости Государственный совет КНР одобрил создание нескольких десятков национальных экономических и технологических зон развития по всей стране. Два общеизвестных примера – это Промышленный парк Сучжоу, совместно управляемый правительствами Сингапура и Китая, и Куныпаньская зона экономического и технологического развития. По состоянию на январь 2012 года в Китае насчитывалось 128 национальных экономических и технологических зон развития, играющих значительную роль в национальной экономике[199]. Темпы экономического роста в национальных промышленных парках в среднем в три раза превышают темпы роста ВВП Китая. В дополнение к национальным промышленным паркам в Китае существуют тысячи провинциальных, муниципальных и уездных парков. Многие поселковые власти располагают более чем одним промышленным парком. Местные органы власти часто открывают промышленные парки на окраинах городов с удобными подъездными путями. В значительной степени с 1990 года промышленные парки играют приблизительно ту же роль, что и особые экономические зоны в 1980-х. И те и другие создали новые возможности для предпринимательства за пределами экономической структуры, в которой, как правило, преобладали государственные предприятия. В то время как особые экономические зоны немногочисленны и сосредоточены в прибрежных районах, промышленные парки встречаются повсюду в Китае.

Чтобы придать своим промышленным паркам привлекательность в глазах потенциальных инвесторов, местные власти обеспечивают наличие городских удобств, включая водопровод, канализацию, электричество, интернет и телефонные сети, а также предоставляют земли под застройку, если инвесторы захотят построить собственные офисы и промышленные здания (возможна также аренда помещений). После открытия промышленного парка местные власти всеми силами стремятся завлечь туда фирмы. Поэтому на региональном уровне местные власти конкурируют друг с другом за капиталовложения. Они формируют местную инфраструктуру и благоприятные условия для ведения бизнеса, чтобы привлечь инвестиции от предпринимательского сообщества в расчете на то, что это позволит создать рабочие места, развить местную экономику и увеличить налоговые поступления. Поскольку промышленные парки на различных административных уровнях (национальном, провинциальном и уездном) распространены по всему Китаю, конкуренция между ними крайне обострена. Во многих местах используется схема, напоминающая систему квот и требующая, чтобы каждое правительственное учреждение (даже отделы образования и охраны окружающей среды) вкладывало в местные промышленные парки определенную сумму денег.

Местные власти охотятся за некоторыми фирмами, всячески пытаясь завлечь их в промышленные парки: речь идет в первую очередь об отраслевых лидерах и восходящих «звездах» в области высоких технологий. Большинство фирм получают доступ в промышленный парк, подав заявку на участие в открытом конкурсе. Незначительная часть фирм уже успела поработать в других регионах, однако большинство являются стартапами. Среди них могут быть компании, отпочковавшиеся от уже существующих фирм, и предприятия, принадлежащие зарубежным корпорациям. Например, в 1990 году многие фирмы покинули прибрежные районы и ушли во внутренние провинции из-за роста стоимости рабочей силы. В связи с улучшением деловой среды во внутренних провинциях и впечатляющим развитием в Китае транспортной инфраструктуры – автомобильных и железных дорог, а также авиации – многие фирмы, базирующиеся в провинциях Гуандун, Фуцзянь, Чжэцзян и Цзянсу, начали продвигаться в глубь страны; именно эту цель и ставили перед собой промышленные парки в удаленных от моря районах. Растущее число стартапов представляют собой недавно созданные предприятия, работающие в сфере высоких технологий при поддержке венчурного капитала.

Административные системы промышленных парков сильно разнятся в частностях, но в целом по-прежнему схожи. Промышленный парк находится под управлением двух учреждений, укомплектованных одной командой профессионалов (это явление называют «две вывески, одна команда»). Первое учреждение – это, как правило, отделение местных органов власти, созданное специально для работы в промышленном парке. Оно предоставляет все государственные услуги, необходимые для открытия и функционирования бизнеса, включая регистрацию, разрешения и регулирование. Благодаря этому учреждению предприниматель может получить все нужные документы в одном месте вместо того, чтобы бегать из одного правительственного офиса в другой, добывая различные бумаги. Второе учреждение – неправительственное; как правило, оно называется Комитет управления промышленным парком, отвечает за ежедневную эксплуатацию парка и предоставляет административные услуги всем фирмам-резидентам. Это условное разделение функций между местным правительством и административной службой промышленного парка является значительным преимуществом. В отличие от обычных государственных контор промышленные парки обычно управляются молодыми, предприимчивыми, хорошо образованными людьми, разбирающимися в экономике. Отношения между административной службой парка и фирмами напоминают отношения между поставщиком услуг и его клиентами; в них нет того удушающего бюрократизма, которым характеризуется взаимодействие надзорных органов и государственных предприятий.

В то же время, имея сторонника в лице отделения местных органов власти, административная служба промышленного парка сильно отличается от обычного учреждения, занимающегося развитием бизнеса. Вместо того чтобы пассивно ждать инвестиций, местные власти делают все возможное, чтобы пригласить предпринимателей или предложить им услуги. Для бизнесмена, ищущего место для своей фирмы, ключевым моментом является бизнес-среда, включая эффективность государственных услуг и доступ к необходимым производственным ресурсам. В отношении промышленных парков местные органы власти в Китае делают больше, чем могло бы сделать в условиях рыночной экономики хорошо функционирующее местное правительство, способное разве что на предоставление местных общественных благ.

Чтобы оценить, насколько активную роль играют местные органы власти в Китае, мы должны для начала признать, что в такой большой и разнородной стране, как Китай, либерализация цен и приватизация еще не означают автоматического образования национального рынка факторов производства (в особенности основных активов). Реформа ценообразования в 1992 году устранила регулирование цен, создав условия для работы ценового механизма. Там, где верх взял потребительский суверенитет, быстро возник национальный рынок товаров. Однако в случае с рынком факторов производства все обстояло иначе. При социализме все средства производства принадлежат государству. Хотя приватизация помогла высвободить подконтрольные государству факторы производства, из этого не следует, что эти факторы могли продаваться на конкурсной основе.

Роль местных органов власти фактически состояла в предоставлении организационных услуг – в сведении воедино всех факторов производства. Как мы вскоре увидим, это не означает, что местные органы власти обладали особыми знаниями, а потому могли более выгодно использовать производственные ресурсы. Возможно, в учебниках экономики производственная функция и означает, что мы можем просто накопить факторы производства и ждать, пока они автоматически преобразуются в продукцию, но в реальности такого не бывает. Трансформация факторов производства в товары и услуги происходит в рамках структуры производства, в которых эти факторы организуются и координируются различными механизмами, в том числе безличным механизмом ценообразования, контрактами и внедоговорными личными отношениями (например: Ooase, Wang Mng 2011). В этой огромной, но плохо изученной области решающее значение имеет организация. Альфред Маршалл считал организацию «особым фактором производства» (Marshall 1920: 115). Но для слаборазвитых экономик характерен дефицит организации. Действительно, они испытывают более острую нужду в организации, чем даже в капиталовложениях. В Китае этот вакуум заполнялся местными органами власти, которые до сих пор имеют гигантские возможности мобилизации ресурсов.

Когда повсюду в Китае стали возникать промышленные парки, которые должны были привлечь инвестиции в регионы, местным органам власти пришлось убеждать инвесторов, что подконтрольные им парки имеют все необходимое для успешного ведения бизнеса. Сделать это было непросто, учитывая огромное разнообразие фирм, пожелавших обосноваться в промышленных парках. Некоторые просто хотели воспользоваться дешевой рабочей силой и не слишком строгим регулированием, а также рядом других преимуществ: в конце 1990-х годов центральное правительство предоставляло значительные налоговые и прочие льготы компаниям, инвестировавшим в слаборазвитые западные районы Китая. Отдельные иностранные компании или компании из прибрежных районов искали местных партнеров, чтобы расширить бизнес. Некоторые фирмы представляли собой стартапы, разработавшие перспективные бизнес-планы или новые технологии, но испытывавшие нехватку капитала или квалифицированных управленческих кадров.

В результате промышленные парки предлагали разные услуги разным фирмам. Одни фирмы нуждались просто в доступе к трудовым ресурсам и местным поставкам; другим нужны были банковские кредиты и менеджеры высшего звена. Местные власти активно содействовали фирмам, особенно тем, которые могли способствовать увеличению налоговых поступлений в местный бюджет или дать «эффект перелива» – поддержать и улучшить репутацию парка или привлечь в него новых обитателей. Таким фирмам помогали найти поставщиков, нанять квалифицированных сотрудников (порой даже в других городах) и получить банковские кредиты. После того как фирмы перебирались в парк и приступали к работе, местные власти были рады отправить их в самостоятельное плавание.

11

О середины 1990-х годов между местными органами власти и фирмами в Китае сформировался новый тип отношений. В 1980-х местные власти часто бывали активными или пассивными владельцами государственных и коллективных предприятий, что привело к возникновению явления, известного как «местный корпоратизм» (ОІ1992; Lin Nan 1995). К середине 1990-х годов, по мере того как число нерентабельных госпредприятий росло, местные органы власти начали отзывать заявления права на долю в капитале местных фирм. Это в корне изменило характер отношений между местными органами власти и фирмами, находящимися в их юрисдикции. В случае, когда некоторые частные фирмы принадлежали местному правительству, ему было трудно или даже невозможно справедливо вести себя по отношению к ним, особенно к тем, что конкурировали с его собственными предприятиями. К середине 1990-х годов менее одной трети государственных предприятий получали хоть какую-то прибыль. Финансовое положение госпредприятий в собственности у местных органов власти (провинциального уровня и ниже) было гораздо хуже, чем у находившихся в собственности центрального правительства. На уровне уездов рентабельным оставался лишь небольшой процент государственных предприятий. Когда государственные предприятия стали финансово обременительными, местные власти решили развивать промышленные парки в качестве нового источника дохода. Неудивительно, что, когда в 2001 году Государственный совет КНР призвал к «трансформации правительственных функций», местные органы власти от всей души поддержали инициативу. Они сразу же начали рекламировать себя в качестве поставщиков услуг для бизнеса, а не в качестве органов надзора или регуляторов, покончили с волокитой и уменьшили вмешательство государства в экономику.

В условиях обострения конкуренции за инвестиции местные чиновники быстро поняли, что самая выигрышная стратегия продвижения промышленного парка – не привлекать в парк множество разнородных фирм, а подчеркнуть его отличие от других таких же парков, сосредоточив внимание на нескольких отраслях, обещающих рост производства в долгосрочной перспективе. Смена стратегии придала новое измерение региональному развитию в Китае: им стала экономика локализации. Хотя локализация производства представляет собой обычное явление в процессе индустриализации, конкуренция между китайскими регионами добавила неожиданные повороты в знакомый сюжет. Например, Кремниевая долина в Соединенных Штатах Америки стала любимым местом для новых стартапов в компьютерной отрасли. Основатели Facebook, выпускники Гарварда, предпочли Бостону Кремниевую долину. В условиях рыночной экономики предприниматель – особенно новичок в отрасли – по вполне понятным причинам постарается основать свою фирму в промышленном центре, чтобы воспользоваться различными преимуществами от соседства крупных компаний и в свою очередь внести вклад в дальнейшее развитие центра. Эффект обратной связи усиливает экономику локализации.

Однако в Китае экономика локализации отличается некоторыми особенностями. Экономика локализации не обязательно означает, что промышленность будет сосредоточена только в одном месте. Огромные размеры Китая способствуют тому, чтобы вновь возникающие, преисполненные амбиций промышленные парки бросали вызов общепризнанным промышленным центрам. Казалось бы, на протяжении всей экономической реформы по всему Китаю систематически происходило дублирование инвестиций. Многие эксперты критиковали это явление, видя в нем серьезное свидетельство низкой эффективности китайской экономики. Но в действительности все обстоит гораздо сложнее. Следует понимать, что явление это отнюдь не новое. О тех пор как Мао Цзэдун в середине 1950-х провел децентрализацию управления, китайская экономика отличалась высокой степенью фрагментации. Возможно, фрагментация достигла апогея в 1960-х годах, когда каждая административная единица – от провинции до уезда – была вынуждена создавать всеобъемлющую и самодостаточную структуру производства. Однако повторные инвестиции, являвшиеся результатом инициированной Мао политики самодостаточности, отличались от повторных инвестиций, обусловленных региональной конкуренцией. В настоящее время в Китае действует общенациональный рынок для большинства потребительских товаров, поэтому все фирмы независимо от их месторасположения должны подчиняться общей рыночной дисциплине. Это резко отличается от политики Мао, направленной на повышение экономической самодостаточности каждого региона, благодаря чему фирмы были надежно защищены от конкуренции друг с другом.

Тем не менее продублированные по всему Китаю инвестиции кажутся странными. Суть экономической логики разделения труда и торговли, прекрасно описанная Адамом Смитом, состоит в том, что мы все специализируемся на поставках одного продукта (или, как максимум, ограниченного набора продуктов) и покупаем большинство потребляемых нами товаров у других. Благодаря Рикардо логика специализации приобрела географический уклон, превратившись в теорию сравнительных преимуществ. Согласно этой теории, каждый регион специализируется на производстве товаров, имеющих сравнительное преимущество, и при этом импортирует продукцию, которую сам не производит. Благодаря специализации и торговле любая конкретная отрасль промышленности будет сконцентрирована в нескольких районах, а различные районы будут специализироваться на поставках различной продукции в соответствии со своими особыми преимуществами. Поэтому тот факт, что многие китайские регионы совершают повторные инвестиционные вложения в одну и ту же отрасль, воспринимается как однозначное свидетельство перекосов в экономической политике, противоречащих логике специализации и торговли.

Возьмем в качестве примера автомобильную промышленность. До экономической реформы в китайской автомобильной промышленности доминировали два государственных предприятия, находившиеся в собственности центрального правительства, – Первый автомобильный завод, основанный в 1953 году в городе Чанчунь, и Второй автомобильный завод, основанный в 1966 году в городе Шиянь; оба производили в основном грузовики. В 1980-х годах многие иностранные автопроизводители вышли на китайский рынок. В 1984-м Chrysler основал первое совместное предприятие с Пекинской автомобильной компанией. Гуанчжоу, Нанкин и Шанхай также стали важными игроками в быстро развивающейся автомобильной промышленности Китая. В середине 1990-х годов, когда коэффициент загрузки производственных мощностей в производстве грузовиков составил 36 %, в производстве автобусов – 30 %, а в производстве легковых автомобилей – 65 %, правительство Шанхая решило войти в и без того перенаселенный китайский автопром, создав совершенно новую цепь поставок для Shanghai Automotive Industry Corporation, государственного предприятия, контролировавшегося Шанхайскими муниципальными властями[200]. В 2000 году город Чанша, столица провинции Хунань, также стал участником китайского автопрома. Город ставил перед собой цель привлечь новые фирмы в Чаншайскую зону экономического и технологического развития, которая была основана в 1992 году, а в 2000-м была признана Национальной зоной экономического и технологического развития. Ни Шанхай, ни Чанша не имели никакого опыта в области производства автомобильных комплектующих; даже в конце 1990-х годов город Чанша едва рассматривался как игрок в отрасли.

Негативное влияние дублирующих инвестиций отмечали многие. Как выразился один критик, «по причине [дублирующих инвестиций] регионы не выбирают специализацию в соответствии со своими сравнительными преимуществами. Вместо этого все они устремляются в одни и те же отрасли и производят одни и те же группы товаров, и в результате различные регионы выпускают схожую промышленную продукцию» (Huang Tasheng 2003: 261). Накопление избыточных мощностей и, как следствие, низкий коэффициент их загрузки со всей очевидностью свидетельствуют о некоторой неэффективности распределения ресурсов в китайской экономике. Однако следует признать, что региональная конкуренция подразумевает дублирование инвестиций в той или иной форме. У большинства зарубежных автомобильных компаний по всему Китаю разбросаны совместные предприятия с китайскими партнерами. Так, например, компания ОМ в сентябре 2011 года договорилась открыть в Шанхае 11-е по счету совместное предприятие в стране (Tang 2009). Вез некоторой степени дублирования инвестиций в регионах прямая конкуренция между ними была бы невозможна. Если рассматривать развитие рыночной экономики как открытый процесс обучения, в котором действующим субъектам экономики приходится выяснять, что им производить и как организовывать производство, то напрашивается вывод о неизбежности «расточительства» со стороны фирм с их дублирующими инвестициями.

Более того, хотя дублирующие инвестиции привели к недостаточно эффективному использованию основного капитала, они способствовали распространению производственных технологий по всему Китаю и повышению квалификации рабочих. Прирост человеческого капитала перевешивает потери от недоиспользования основного. Если взглянуть с иной точки зрения, повторные и дублирующие инвестиции по всему Китаю можно рассматривать как эффективный механизм социального обучения – как быстрое распространение индустриализации в преимущественно аграрной экономике. Когда Китай в конце 1970-х годов впервые открылся внешнему миру, китайские фабрики не умели производить самые простые товары – шариковые ручки, кварцевые часы или портативные кассетные плееры. Поэтому Китай добился громадных успехов, когда к концу 1990-х годов освоил выпуск очень широкого ассортимента промышленных товаров по конкурентоспособным на внешних рынках ценам. Подобные перемены наблюдались и в сфере экспорта. В 1980 году сырье, в первую очередь нефтепродукты, составляло самую значительную часть китайского экспорта. На промышленные товары приходилось менее половины экспорта, причем на долю текстиля – более 50 %. Эта картина сохранялась до середины 1980-х, когда промышленные товары превратились в ведущую статью экспорта. К 2000 году 90 % китайского экспорта составляли промышленные товары, а доля текстиля снизилась до 25 %. Необычайно быстрый и масштабный рост производственной мощности китайской экономики, воплощенный в инвестициях в физические активы, в человеческих навыках и управленческих ноу-хау, следует признать движущей силой превращения Китая в мировой промышленный центр.

Если исходить из традиционных доводов в пользу экономии за счет масштаба, недоиспользование основного капитала следует считать признаком неэффективности. В этом случае продублированные инвестиции рассматриваются в качестве главной причины того, что Китай не смог в полной мере воспользоваться эффектом масштаба. Тем не менее в ходе исследования китайских промышленных парков и региональной конкуренции у нас сложилась более полная, учитывающая все нюансы картина. Промышленное производство требует как квалифицированной рабочей силы, так и капиталовложений. Традиционный анализ экономии за счет масштаба уделяет особое внимание вопросам основного и финансового капитала, а также «внутренней экономии» фирмы, по выражению Альфреда Маршалла. Однако он игнорирует такие факторы, как труд и человеческий капитал, а также «внешнюю экономию», в терминологии Маршалла (Marshall 1920: 221). Дублирование инвестиций в Китае и вытекающий из него низкий коэффициент использования капиталовложений привели к повсеместному распространению индустриализации и взрывному росту человеческого капитала в современной обрабатывающей промышленности. Например, многие предприятия малого бизнеса в Китае были созданы бывшими рабочими-мигрантами, приобретшими технические навыки и управленческие знания на заводах. Таким образом, что касается эффекта масштаба, потери в области «внутренней экономии» (капитала) были компенсированы ростом в области «внешней экономии» (труда).

Местные органы власти играли весьма заметную роль в этом процессе. Как упоминалось выше, в условиях обычной рыночной экономики одиночная фирма вынуждена искать место в общеизвестном центре, чтобы усилить эффект локализации. Любая предпринятая отдельной фирмой попытка создать свой собственный центр оказалась бы тщетной, а в большинстве случаев – даже самоубийственной. О другой стороны, местные органы власти могут бросить вызов статус-кво и основать новый центр, если только они смогут убедить достаточное количество фирм перебраться в их промышленный парк и за счет этого быстро достичь порогового уровня масштаба. Но местные власти не могут добиться успеха без поддержки и участия частных фирм. Явное участие местных властей в эксплуатации промышленных парков по всему Китаю не отменяет того факта, что, по сути, они «монтируют сцену, чтобы фирмы командовали парадом», как принято говорить у китайцев. Кроме того, ввиду острой региональной конкуренции любые инициативы, не поддержанные бизнес-сообществом, будут незамедлительно наказаны.

Необходимо подчеркнуть, что региональная конкуренция, возникшая в ходе экономических реформ в Китае, в первую очередь является результатом местных инициатив. Реформа ценообразования 1992 года и налоговая реформа 1994-го определенно помогли устранить ценовые искажения и способствовали становлению общенационального рынка; аналогично приватизация государственных предприятий помогла высвободить из-под государственного контроля человеческие таланты наряду с основными производственными фондами. Кроме того, приватизация местных государственных предприятий превратила местные правительства в беспристрастных поставщиков услуг и поставила все фирмы в одинаковые условия. Однако местные власти являются ключевыми игроками в региональной конкуренции; вслед за ними идут частные фирмы.

Децентрализованному политическому устройству Китая и его масштабному влиянию на рыночные преобразования посвящено множество исследований, и число их продолжает расти[201]. Как мы уже говорили, последствия многократных попыток Мао Цзэдуна провести децентрализацию управления ощущаются до сих пор. Но доставшаяся в наследство от Мао структура имеет корни в древней истории Китая – в так называемой системе «цзюньсянь». Как указывает известная китайская пословица «горы высоки, а император далеко», фактическая самостоятельность уездных властей («сянь») издавна отличала политическую систему Китая.

Бюджетная и административная децентрализация необязательно приводит к региональной конкуренции. Во времена Мао Цзэдуна, например, ее не было. Вместо этого многократные попытки Мао провести децентрализацию и добиться экономической самостоятельности административных единиц проводились сверху вниз (целью было превратить китайскую экономику в ячеистую структуру, в которой каждый регион имел бы одинаковый, независимый экономический статус). Региональная конкуренция, напротив, обязательно зарождается внизу и распространяется вверх. Децентрализованное политическое устройство само по себе может служить разве что основой для региональной конкуренции. Искать катализатор, который привел систему в движение и активизировал китайскую экономику в рамках децентрализованной политической структуры, следует в другом месте.

Этот совершенно необходимый элемент по своей природе является интеллектуальным или эпистемологическим. Лучше всего это видно, если сравнивать, как центральное правительство Китая руководило развитием экономики при Мао Цзэдуне и при Дэн Сяопине. Излишняя уверенность Мао в верности проводимой экономической политики, его непоколебимая решимость невзирая ни на что следовать намеченным курсом резко отличались от готовности Дэна признать недостаток опыта в сфере реформирования социалистической экономики. Осознание собственного невежества центральным руководством Китая позволило ему избрать экспериментальный подход к реформированию и делегировать полномочия местным органам власти. Мы можем лучше оценить выбранный Китаем экспериментальный подход, если сравним его с другими переходными экономиками. Лешек Вальцерович, дважды занимавший пост вице-премьера Польши (в 1989–1991 и 1997–2000 годах) и возглавивший экономические реформы в стране после краха коммунизма, сказал, что «мы слишком бедны, чтобы экспериментировать. Если богатые страны хотят экспериментировать, пусть их. А нам лучше браться за проверенные модели» (Sachs 1994: 6). Дэн Сяопин, с другой стороны, откровенно признал, что «участвует в эксперименте. Для нас это что-то новое, и нам надо нащупать свой путь. Поскольку это что-то новое, мы обязательно наделаем ошибок. Наш метод заключается в том, чтобы время от времени анализировать опыт и исправлять ошибки всякий раз, как их обнаружим, чтобы мелкие ошибки не переросли в крупные»[202].

Кроме того, эксперимент, самостоятельно проведенный местными властями, обходится дешевле и не оказывает разрушительного воздействия на всю экономику в случае неудачи[203]. Логика конкурентного эксперимента на местном уровне верно служила китайскому правительству с самого начала экономических реформ, что с особенной наглядностью проявилось в ходе преобразований в сельском хозяйстве. Как только Пекин отказался от монополии на истину в экономической политике и позволил экспериментально определять курс экономического развития, региональная конкуренция набрала силу.

Именно этот глубокий сдвиг в менталитете китайского руководства породил «капитализм с китайской спецификой», как принято его называть. В условиях однопартийной системы экономическую свободу не просто терпят, но и всячески поддерживают как в центральном правительстве, так и чиновники местного уровня, хотя по разным причинам. В интересах Пекина – то, что экономическая свобода позволяет местным властям брать на себя инициативу и экспериментировать с различными преобразованиями на местном уровне (как показывает опыт, это практичный способ оказать содействие реформам). Для местных чиновников показатели экономического роста на вверенных им территориях являются важнейшим основанием для продвижения по службе. Все кадровые назначения на провинциальном и муниципальном уровнях производятся могущественным Организационным отделом ЦК КПК, который с начала 1990-х годов уделял все больше внимания экономическим показателям в регионах при оценке работы чиновников и повышении их в должности[204].

Региональная конкуренция имеет еще одно важное измерение, до сих пор ускользавшее от внимания исследователей – она помогает выявить один существенный аспект китайского капитализма и проливает новый свет на вопрос, поставленный в начале данного раздела: за что именно конкурируют между собой регионы? Не подлежит сомнению, что непосредственным объектом конкуренции между местными органами власти являются инвестиции. Но в процессе борьбы за инвестиции местные органы власти также начинают наперегонки выдвигать различные идеи по поводу экономического развития. Это едва уловимое, но крайне важное измерение региональной конкуренции обнаружится, если рассмотреть его в историческом контексте.

При Мао Цзэдуне децентрализованная китайская экономика открывала простор для инициативы на местах. Но ни одна из инициатив не была доведена до конца: всякий раз мешали развязанные Мао политические кампании. Многие виды экономической деятельности, которые позже сочтут причиной неудач экономической политики Мао, изначально возникли в результате местных инициатив. Например, первая общественная столовая появилась в провинции Хэнань, а первая народная коммуна – в провинции Хэбэй. Знаменитая образцовая деревня Дачжай находится в провинции Шаньси. В качестве локального решения локальных проблем каждая местная инициатива была эффективной. Но, будучи одобрены Мао, местные изобретения воспринимались в качестве универсального инструмента. Все инициативы такого рода продвигались и применялись повсюду в Китае, независимо от местных условий. Катастрофические результаты очевидны любому, кто мало-мальски знаком с тем периодом истории.

Однако при Дэн Сяопине центральное правительство исповедовало иной подход к местным инициативам. 8а исключением частного фермерства, Пекин стал крайне осторожно применять местные инициативы в масштабе всей страны. Довольно часто после того, как какая-нибудь местная инициатива получала одобрение Пекина, чиновники из других регионов посещали место, где она зародилась. Но в большинстве случаев чиновники на местах сами решали, как приспособить чужое нововведение под местные условия и стоит ли вообще это делать.

Когда местные органы власти (всех уровней – от провинциального и муниципального до уездного и волостного) попытались выяснить, как лучше развивать местную экономику, Китай превратился в лабораторию, в каждом уголке которой ставился свой эксперимент. В результате возникло множество моделей экономического развития, каждая из которых была названа в честь города или уезда, где она впервые была опробована. Одновременно ставились различные эксперименты с институциональными механизмами, тестировались различные идеи в области ускорения экономического роста и проверялись противоборствующие представления о перспективах новой отрасли или будущего уже существующей. Гигантские размеры и невероятная разнородность Китая предоставили свободу для проведения всяческих экспериментов и для конкуренции. В то же время единые ценовая и налоговая системы, а также возникший в середине 1990-х годов общенациональный рынок подчиняют всех общей рыночной дисциплине и гарантируют, что региональная конкуренция в общем будет работать на повышение эффективности. Таким образом, территориальные преимущества Китая непосредственно преобразуются в темпы экономического роста; это ключ к пониманию той, казалось бы, чудесной скорости, с которой страна перешла на рыночные рельсы. Вместо «ускоренной индустриализации» – стратегии экономического развития во времена Мао, проводившейся в жизнь под давлением со стороны центрального правительства, – в Китае начиная с 1990-х годов появились тысячи промышленных парков, каждый из которых воплощал местное видение экономического развития и местную инициативу в сфере индустриализации. Идеалистический лозунг Мао Цзэдуна середины 1950-х – «Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ» – был реализован в сфере экономики.

12

Региональная конкуренция в Китае имела еще одну особенность: значительное участие иностранного капитала в экономике Китая в переходный период. Привлечение иностранных инвестиций (в первую очередь произведенных компаниями, входившими в список Fortune 500) было и остается важнейшей задачей промышленных парков. О самого начала китайское правительство говорило об открытости как о критически важной составной части экономической реформы. В результате Китай неизменно оставался крайне привлекательным местом для прямых иностранных инвестиций. В 1980-х годах в Китай потоком лились прямые иностранные инвестиции из Гонконга и Тайваня. Приток капиталовложений из других мест начался только в 1990-х годах. В 1980-х годах объем таких инвестиций составлял в среднем около 2 миллиардов долларов США в год. После южного турне Дэн Сяопина он резко вырос и начиная с середины 1990-х колебался между 40 миллиардами и 60 миллиардами долларов США в год.

«Повсеместное присутствие» компаний с иностранным капиталом вызвало беспокойство некоторых экспертов, задумавшихся, не слишком ли сильно зависит Китай от инвестиций из-за рубежа (например: Huang Yasheng 2003: 20). В 1994 году инвестиции зарубежных компаний составили 17 % всех инвестиций в основные средства в Китае. К 2000-му показатель снизился приблизительно до 10 % и продолжал падать, несмотря на рост прямых иностранных инвестиций в Китай. Но преобладание иностранного капитала в китайской экономике, особенно в обрабатывающей промышленности, было постоянным спутником экономической реформы с самого ее начала. В любой момент можно было обнаружить, что во многих отраслях доминируют иностранные фирмы. Так, в 1980-х годах тайваньские фирмы держали контрольные пакеты акций в компаниях, занятых в производстве одежды и обуви (71,8 %), изделий из древесины и бамбука (75,7 %), кожи и меха (79,6 %). В отличие от Японии и Южной Кореи в быстро развивающейся автомобильной промышленности Китая доминировали и продолжают доминировать иностранные компании со всего мира, в том числе General Motors, Ford и Chrysler из США, Toyota, Honda, Mssan, Mazda и другие из Японии, Hyundai-Kia из Южной Кореи, а также Volkswagen, Fiat и Peugeot-Citroën из Европы. Многие годы у немецкой компании Volkswagen была самая большая доля на китайском рынке, но в 2007 году ее потеснили американские конкуренты из General Motors.

Прямые иностранные инвестиции выгодны стране-получателю по крайней мере в трех отношениях. Во-первых, для бедных экономик прямые иностранные инвестиции служат готовым заменителем недостаточного внутреннего капитала. Когда Китай только начинал открываться внешнему миру, иностранные инвестиции из Гонконга и Тайваня в провинцию Гуандун сыграли решающую роль в становлении особой экономической зоны в дельте реки Жемчужной. Во-вторых, прямые иностранные инвестиции, как правило, идут рука об руку с передовыми технологиями и управленческими навыками и таким образом способствуют распространению современных технологий и методов управления бизнесом в странах-получателях. В-третьих, прямые иностранные инвестиции означают также доступ к иностранным рынкам. В результате прямых иностранных инвестиций государство-реципиент выходит на внутренний рынок страны, предоставившей капитал, что, как правило, облегчает экспорт. В случае с Китаем, если иностранная компания ориентирована на экспорт, ей предоставляются особые льготы. Неудивительно, что на долю иностранных компаний приходится около трети общего объема китайского экспорта. В некоторых секторах иностранные компании являются ведущими экспортерами произведенной в Китае продукции. В результате Китай, в 1978 году занимавший 30-ю строчку в списке стран – лидеров мировой торговли, в 2009-м занял первое место; в настоящее время он является крупнейшим в мире экспортером и вторым по величине импортером.

В научной литературе, посвященной прямым иностранным инвестициям, продолжаются теоретические споры о том, приносит ли пользу экономике иностранный капитал благодаря побочному эффекту в виде распространения технологий или же не приносит, а также о том, насколько велика эта польза. Авторы многочисленных эконометрических исследований пытались понять, в какой степени прямые иностранные инвестиции в отрасль или в город помогают повысить производительность других, отечественных компаний в той же отрасли промышленности (или в тех, что связаны с ней производственными циклами). Несколько исследований не выявили никакого особого влияния; но даже авторы, обнаружившие такое влияние, указывают, что оно вовсе не столь существенно, как принято считать. Значительное количество прямых иностранных инвестиций Китай привлек благодаря низкой стоимости рабочей силы и нестрогому регулированию. Обычно это воспринимается как очередной повод усомниться в том, что прямые иностранные инвестиции внесли большой вклад в технологическое развитие Китая.

Даже при том что иностранный капитал не ассоциируется с передовыми технологиями, он – благодаря широкому присутствию в Китае – превращается в важное средство передачи и распространения технологических достижений. Например, развитие обувной отрасли в провинции Гуандун началось главным образом с инвестиций Тайваня в 1980-х годах. Несмотря на относительную нехватку высоких технологий, эти прямые иностранные инвестиции способствовали передаче знаний китайским рабочим. Государственные обувные фабрики в Шанхае, возможно, были лучше оснащены, чем фирмы с Тайваня, но это не может быть принято в качестве неопровержимого доказательства того, что прямые иностранные инвестиции в производство обуви не способствовали технологическому развитию Китая. Когда тайваньская фирма начинает работу, она нанимает рабочих – мигрантов из сельских районов Китая, и те знакомятся с технологией производства. Через несколько лет они могут основать свой собственный бизнес. Если мы признаем, что одним из важнейших факторов стремительной индустриализации Китая на протяжении последних 30 лет была скорость, с которой частные китайские предприятия усваивали современные технологии и улучшали качество продукции, мы не сможем отрицать решающий вклад прямых иностранных инвестиций.

В то же время иностранные инвесторы получили высокую прибыль с инвестиций в Китай. Для растущего числа западных компаний китайский рынок оказался гораздо важнее, чем внутренний рынок их страны. Например, автор статьи в Wall Street Journal предсказывает, что автомобильный рынок Китая по темпам роста продаж скоро превзойдет родные для западных брендов рынки – в том числе для Mercedes-Benz, Audi и нескольких моделей СМ[205]. Газвитие китайского рынка создает отличную возможность роста для лучших мировых автопроизводителей. Осваивая отрасль за отраслью, Китай стал демонстрационным выставочным залом для глобального капитализма.

13

Когда Дэн Сяопин в начале 1992 года отправился в южное турне, частный сектор, оставив позади десятилетие мощного роста (с конца 1970-х и в 1980-х годах), находился в упадке; в политических дискуссиях того времени верх одерживала социалистическая идеология. После более чем 10 лет реформ впечатляющий рост негосударственного сектора придал китайской экономике столь необходимые жизненную энергию и динамизм, но государственные предприятия оставались нерентабельными. Сохранив верность идеям социализма, который, как считалось в то время, предполагал государственную собственность, китайское правительство после студенческого движения 1989 года в KHF и падения Берлинской стены за рубежом с глубоким недоверием относилось к растущему частному сектору, опасаясь, что тот окажет пагубное влияние на коммунистический режим. В ответ на падение социалистических правительств в Восточной Европе определенные круги в КПК решили укреплять государственную собственность и сдерживать развитие частного сектора, чтобы Китай не соскользнул в капитализм. Однако Дэн Сяопин думал иначе. По мнению Дэна, главной причиной того, что Коммунистическая партия Китая пережила студенческие волнения в 1989 году, было повышение уровня жизни китайцев благодаря предыдущим раундам экономической реформы. Таким образом, Дэн выступал за продолжение реформ и политику открытости, видя в них эффективную стратегию, способную превратить Китай в сильную и процветающую социалистическую страну. Дэн спас китайскую экономическую реформу в критический для нее момент.

Призыв Дэна к дальнейшим преобразованиям китайской экономики во время южного турне запустил второй раунд экономических реформ после периода отступления, длившегося с 1988 по 1992 год. Главными действующими факторами экономической трансформации страны во втором раунде были развитие общенационального рынка, приватизация государственных предприятий и возникновение межрегиональной конкуренции. Они означали, что частные фирмы отныне могли конкурировать друг с другом. В свою очередь, соперничество между фирмами стало жестче и эффективнее, когда региональная конкуренция превратила Китай в гигантскую экономическую лабораторию. Все вместе породило капитализм с китайской спецификой.

Замечательные успехи в области экономики, продемонстрированные Китаем за 30 лет рыночных преобразований, укрепили доверие китайского руководства и широкой общественности к рыночной экономике – капиталистической или социалистической, не столь важно. Следует помнить, что главный аргумент в пользу рынка – это несовершенство человеческой природы. Если бы ответственные за централизованное планирование лица были бы столь же всеведущи и всемогущи, как предполагает классическая модель социализма, рынок, конечно, был бы излишней, расточительной игрой. Важный момент, которому исследователи китайских рыночных реформ уделяют крайне мало внимания, – это признание постмаоистским китайским руководством, и в первую очередь Дэн Сяопином, того факта, что у них нет опыта построения рыночной экономики. Не имея ни образца для подражания, ни самого общего плана реформ, китайские лидеры были вынуждены остановиться на экспериментальном методе. В условиях региональной конкуренции стратегия проб и ошибок прекрасно зарекомендовала себя как эффективный метод обучения. Однако успех может привести к неудаче, если люди вдруг начнут думать, что нашли безошибочную формулу, годную для всех случаев жизни.

Глава 6 От одного капитализма ко многим

Выступая с заключительной речью при закрытии Чикагской конференции по рыночным преобразованиям в Китае 18 июля 2008 года, Рональд Коуз сказал, что «борьба Китая – это борьба всего мира»[206]. 10 декабря 2008 года журнал Time опубликовал статью, посвященную 30-летию рыночных реформ в Китае и той героической роли, которую сыграл в событиях Дэн Сяопин. Статья заканчивалась следующими словами: «Это великая история нашего времени. Это наша история, всеобщая история – не одного только Китая» (Elliott 2008).

Наш рассказ о реформах в Китае начинается тогда, когда после смерти Мао Цзэдуна в 1976 году китайское правительство, покончив с «культурной революцией», решительно сменило стратегию: вместо «классовой борьбы» в качестве доказательства «превосходства социалистической системы» оно выбрало социалистическую модернизацию. Радикальная идеология, определявшая жизнь Китая с середины 1950-х годов, была наконец признана ошибочной и вредной, и это открыло дорогу здравомыслию и прагматизму в разработке политического курса. Сдвиг в мировоззрении китайского руководства ослабил влияние социалистической идеологии и обусловил начало китайских экономических реформ. В период правления Мао Цзэдуна политические кампании, предпринимавшиеся одна за другой с целью установить диктатуру социализма, так и не превратили Китай в обетованный край всеобщего процветания. Многие китайцы испытывали глубокое смятение и неудовлетворенность – особенно ветераны партии, смещенные с постов во времена Мао, интеллектуалы, объявленные правыми уклонистами, а также большая часть 800-миллионного крестьянства, едва сводившего концы с концами после коллективизации. Все они страстно желали перемен.

Отказавшись от классовой борьбы и поставив перед собой цель провести социалистическую модернизацию, Китай перестал играть в заведомо проигрышные игры, покончив с внутриполитическими разногласиями, и занялся тем, что сулило выигрыш, – развитием экономики. Горькое разочарование в поставленном Мао грандиозном социалистическом эксперименте, который привел к катастрофе, научило китайцев скептически относиться к любому «великому» плану. В то же время ввиду длительной изоляции от внешнего мира китайцы слабо представляли себе, что может служить альтернативой социализму. Поэтому руководству страны не оставалось ничего другого, кроме как работать с тем, что было под рукой, – импровизируя и на ходу внося поправки. Продолжая идти строем под идеологическим знаменем социализма, китайцы опробовали различные способы достижения поставленных целей. Однако к концу XX столетия вместо того, чтобы стать «могущественной, современной социалистической державой», основанной на государственной собственности и централизованном планировании, как было намечено в Коммюнике 1978 года (см.: Hinton 1982: 462), Китай обнаружил, что превратился в государство с мощной экономикой, в которой в изобилии представлены рыночные силы и частное предпринимательство. Самым неожиданным моментом китайских рыночных преобразований стало то, что Китай трансформировался в капиталистическую страну, пытаясь модернизировать социализм. История Китая – это квинтэссенция того, что Адам Фергюсон называл «результатом человеческого действия, но не замысла» (Ferguson [1767] 1980: 122)[207]. Китайская пословица говорит о том же более образным языком: «Специально посаженные цветы не зацвели, а дико растущие ивы разрослись в большие тенистые деревья».

1

Китайские экономические реформы в том виде, как они были задуманы в самом начале и рассматривались на протяжении всего процесса преобразований, никогда не были направлены на разрушение социализма и строительство капитализма. Скорее, их целью была «социалистическая модернизация» – вторая революция, еще один «великий поход», который должен был поднять экономику (что не удалось сделать Мао Цзэдуну) и превратить Китай в «современную социалистическую страну до конца XX] столетия», как говорилось в Коммюнике 1978 года (Hinton 1982: 459). Поскольку коммунизму приписывают роль «могильщика» капитализма, считается, что Коммунистическая партия и рыночная реформа несовместимы друг с другом. Но не стоит ставить знак равенства между политической организацией (Коммунистической партией) и ее политической идеологией (коммунизмом). Каждый индивидуум отождествляется с множеством ролей (например, он одновременно может быть мужчиной, профессором, мужем, экономистом, поклонником Адама Омита). Точно так же политические организации имеют множественную, изменчивую природу. Любой марксист или марксистская организация представляют собой нечто большее, чем последователи Маркса[208]. В то время как коммунизм и капитализм противостоят ДРУГ ДРУГУ в качестве конкурирующих идеологий, Коммунистическая партия, раз речь зашла о ее выживании, вполне может принять на вооружение все что угодно, включая капитализм, и попробовать с этим поэкспериментировать.

Неспособность отделить Коммунистическую партию от коммунизма сформировала у многих ошибочное представление об экономических преобразованиях. Оно привело к убеждению, что рыночные реформы в социалистической стране невозможны до тех пор, пока не будет разрушена вся коммунистическая система, включая как идеологическую, так и политическую организацию общества. Считалось, что, не разорвав полностью с коммунистическим прошлым, невозможно проложить абсолютно новый путь к рыночной экономике. В итоге изначально исключалась возможность постепенного, базировавшегося на переделке существующей экономической системы перехода к рынку, что породило ожидания «большого взрыва» в экономике[209]. Многие экономисты-советники при правительстве КНР полагали, что построить рыночную систему можно только в том случае, если предварительно стереть все следы социализма. Однако вера в возможность рационального строительства рыночной экономики является, по Фридриху Хайеку, «пагубной самонадеянностью» конструктивистского рационализма (Hayek 1988)[210]. За несколько десятилетий до того Хайек в своей Нобелевской лекции предупредил, что «действовать на основании веры в то, что мы обладаем знанием и властью, позволяющими формировать процессы в обществе исключительно по собственному желанию, знанием, которого у нас на самом деле нет, – значит действовать себе во вред»[211].

Китаю посчастливилось избавиться от этой «пагубной самонадеянности» только благодаря случайности. Приступая к экономическим реформам, страна не думала (и не могла даже подумать) о том, чтобы искоренить коммунизм и начать с чистого листа, а потому вместо составления абсолютно нового плана она начала с настройки уже существующей системы.

Приверженность идеям социализма не мешала Китаю осознавать его недостатки. После смерти Мао среди партийцев разгорелись споры о природе и перспективах социализма в Китае, о том, что пошло не так при Мао и какое направление следует избрать. Ху Яобан, сменивший Хуа Гофэна на посту председателя КПК в 1981 году и назначенный ее генеральным секретарем в 1982-м, в интервью итальянской коммунистической газете L'TJnità задал вопрос и себе, и партии. «После Великой Октябрьской революции прошло более 60 лет. Как произошло, что многие социалистические страны не смогли обогнать в своем развитии страны капиталистические? Что не сработало [в социализме]?»[212]

Верность идеям социализма не помешала китайским лидерам оценить и даже одобрить капитализм во время заграничных командировок. Ван Чжэнь, в то время вице-премьер Госсовета по вопросам развития промышленности, находился с визитом в Великобритании с 6 по 17 ноября 1978 года. Вана потряс высокий уровень социально-экономического развития страны, ставший привычным для британского рабочего класса[213]. До визита Ван черпал знания о британском капитализме в основном из работ Маркса. Он ожидал увидеть в Лондоне трущобы и нищету, лишения и эксплуатацию. К своему великому удивлению, Ван обнаружил, что его зарплата составляла одну шестую часть зарплаты лондонского сборщика мусора. К концу визита он стал лучше понимать, что такое британский капитализм и китайская приверженность коммунизму.

Думаю, Британия проделала хорошую работу. Продуктов в избытке; с тремя видами неравенства [между городом и деревней, между промышленностью и сельским хозяйством, между умственным и физическим трудом, искоренение которых, по Марксу, было важнейшей задачей социализма] практически покончено; огромное внимание уделяется социальной справедливости и благосостоянию граждан. Великобритания просто была бы образцовым, коммунистическим, обществом, если бы ею правила Коммунистическая партия[214].

Предложенная Ваном формула коммунизма – Великобритания плюс правление коммунистов – отражает трезвый, неидеологический подход к капитализму и социализму а также неизменную преданность партии. Вез прагматического образа мыслей верность Китая социализму исключила бы возможность рыночных реформ.

Самой удивительной особенностью китайской экономической реформы, возможно, является то, что за 30 лет рыночных преобразований Китайская коммунистическая партия не только не погибла, но даже расцвела. Это свидетельствует об организационной гибкости и приспособляемости партии после провала социалистического эксперимента – но не о ее непобедимости или превосходстве социализма как такового[215]. Но еще сильнее удивляет тот факт, что Китай встал на рыночные рельсы непреднамеренно – в результате реформ, которые были задуманы совсем с другой целью: спасти социализм. В этой потрясающей истории в роли троянского коня выступает китайский принцип «искать истину в фактах», который Дэн Сяопин ошибочно называл «сутью марксизма». Когда Китай стал гигантской экономической лабораторией, конкуренция показала, на какие чудеса она способна. В ходе экспериментального поиска ресурсы были перенаправлены туда, где их использовали наиболее эффективным способом; для облегчения процесса коллективного обучения были созданы институты и организационные структуры. Работая с наследием Мао Цзэдуна на местах, Китай шаг за шагом, то уклоняясь в сторону, то возвращаясь назад, встал на рыночные рельсы в результате реформ, осуществлявшихся ради спасения социализма. После падения Берлинской стены страны, входившие в советский блок, отказались от социализма; в Китае социализм потерпел поражение на собственном поле. Голодающие деревни вернулись к частному фермерству, волостные и поселковые предприятия добились лучших показателей, чем государственные. Введение индивидуальной трудовой деятельности и частного предпринимательства оживило городскую экономику, что не удавалось сделать с помощью реформы государственных предприятий. История китайской экономической реформы – это история смелых, но разрозненных социальных реформ, непреклонного предпринимательского духа, упорства и смирения китайского народа в борьбе за лучшую жизнь.

2

Чтобы рассказ об экономических преобразованиях в Китае был максимально точным, необходимо признать сосуществование двух реформ одновременно. Прежде всего это реформа, которую замыслило и проводило китайское правительство, сформировавшееся после смерти Мао. Катастрофа, постигшая экономику в результате поставленного Мао социалистического эксперимента, заставила некогда победоносную Коммунистическую партию испытать разочарование, отчаяние и унижение. Ощущение провала только усилилось, когда китайские лидеры узнали о стремительном экономическом росте в соседних азиатских странах и в мире в целом. Но знакомство с технологическими новинками и успехами экономики во время зарубежных поездок вдохновило их и внушило надежду: мол, если бы только Китай мог открыться внешнему миру и перенять опыт развитых экономик, он обязательно догнал бы другие страны. Китайское руководство знало, что дорожной карты не существует. Возможно, они даже не представляли себе, куда идти. Но ничто не помешало им стать убежденными реформаторами, жаждущими вдохнуть новую жизнь в стагнирующую экономику.

Реформа под руководством КПК началась в конце 1976 года, когда Хуа Гофэн вернул к жизни «четыре модернизации» – экономическую программу, в 1964 году предложенную тогдашним премьером Госсовета Чжоу Эньлаем, но быстро положенную под сукно, стоило Мао развернуть движение за «социалистическое воспитание», а спустя два года перейти к «культурной революции». При Хуа Гофэне Китай быстро покончил с самоубийственной классовой борьбой и перешел к социалистической модернизации. Спустя год страна приступила к выполнению амбициозной экономической программы, включающей политику открытости – позже критики назовут ее «скачком вовне»: ее целью было привлечь иностранный капитал, чтобы профинансировать порядка 20 строительных проектов в основном в тяжелой промышленности, включая соответствующую инфраструктуру. Однако «скачок вовне» долго не продлился: программа завершилась в начале 1979 года отчасти из-за присущих ей недостатков, отчасти из-за смены власти после Третьего пленума ЦК КПК 11-го созыва (декабре 1978-го), произошедшей, когда на руководящие позиции вернулись Дэн Сяопин и Чэнь Юнь.

Чэнь Юнь снова возглавил экономический блок китайского правительства, и в апреле 1979 года ЦК КПК приступил к реализации политики, получившей название «основные принципы из восьми иероглифов» – «регулировка», «реформа», «исправление» и «улучшение» [в китайском языке каждое из этих слов передается двумя иероглифами]; с этого начался второй этап реформ, проводившихся под руководством государства в постмаоистский период (Chen Xuewei 2004). Новая экономическая политика отменила «скачок вовне». Хотя она и включала в себя «реформу», но по сути представляла собой программу жесткой экономии и явно фокусировалась на «регулировке». Что именно в китайской экономике настолько остро нуждалось в «регулировке»? Ответ найти несложно: пора было отрегулировать «скачок вовне», который, по мнению Чэнь Юня, только усугубил макроэкономические проблемы, особенно такой структурный недостаток, как отсутствие равновесия между тяжелой и легкой промышленностью, а также между промышленностью и сельским хозяйством.

Основной задачей новой экономической политики был подъем сельского хозяйства. Как решило правительство, главный недостаток «скачка вовне» заключался в сохранении тенденции к развитию тяжелой промышленности в ущерб сельскому хозяйству, которое, как признало Коммюнике 1978 года, находилось в бедственном положении. Дефицит продуктов питания и голод среди крестьян во времена Мао Цзэдуна были хроническими, повсеместными проблемами. Авторы Коммюнике 1978-го несколько раз упоминают о плачевном состоянии китайского агросектора, а также берут на себя обязательство повысить закупочные цены на сельскохозяйственную продукцию и увеличить объем инвестиций в деревню. Особый упор на развитии агросектора в Коммюнике позже позволит китайскому правительству утверждать, что экономическая реформа началась с сельского хозяйства. Но в это же самое время продолжались реформы и в других областях, например реформа госпредприятий. Более того, принятые в то время меры по развитию агросектора (повышение закупочных цен, снижение норм сдачи сельхозпродукции, увеличение импорта зерновых для потребления крестьянами) поддержали побочное производство, в том числе развитие коммунных и бригадных предприятий, помогли добиться значительного и устойчивого повышения урожая, а также сократили разрыв между городом и деревней в течение нескольких следующих лет. Но не они запустили реформу сельского хозяйства в том виде, в каком мы ее знаем: частное фермерство с системой производственной ответственности крестьянских дворов было инициативой голодающих крестьян и местных партийных кадров. Частное фермерство тайно существовало во многих провинциях Китая, прежде чем было условно одобрено властями в 1980 году; национальной политикой оно стало только в 1982-м.

Что касается «регулировки» промышленности, то в первую очередь правительство ставило перед собой цель затормозить развитие тяжелой промышленности и ускорить развитие легкой, сократить капиталовложения в производство и увеличить расходы на жилищное хозяйство и другие непроизводственные сферы, включая компенсации трудящимся. Основной посылкой была необходимость развернуть экономику в сторону потребления и снизить ее зависимость от капиталовложений, особенно в сфере тяжелой промышленности. Курс на «регулировку» экономики быстро дал результаты: уровень жизни как в деревне, так и в китайских городах резко повысился (например: Wu Li 1999: 828–830; Xiao Donglian 2008: 541–544).

Кроме того, китайское правительство реализовало меры по «передаче прав и прибыли», предложенные в 1978 году. Их целью было децентрализовать экономику, дать больше самостоятельности («прав») экономическим субъектам на местах, включая как муниципальные органы власти и предприятия, так и производственные бригады в сельских районах, а также стимулировать рост производительности труда, позволив предприятиям удерживать часть прибыли (Chen Xuewei 2004). В сфере международной торговли новая экономическая политика покончила с монополией министерства внешней торговли, позволив местным органам власти и государственным предприятиям создавать торговые компании. В сфере государственного финансирования местное руководство получило право более или менее самостоятельно распоряжаться местным бюджетом, независимо от министерства финансов.

Наиболее важным объектом реформирования были государственные предприятия. В отличие от «скачка вовне», делавшего упор на строительстве новых заводов, новая политика была направлена на улучшение работы действующих госпредприятий. Хотя впервые реформа была проведена в провинции Сычуань под руководством секретаря парткома Чжао Цыяна еще до Третьего пленума ЦК КПК 11-го созыва, состоявшегося в декабре 1978 года, официально в качестве государственной политики ее признали только в 1979-м. Реформа было призвана усилить самостоятельность госпредприятий в основном за счет передачи их руководителям права принимать решения, но не предполагала приватизации. Эта мера, названная «поддержанием жизненных сил предприятий», стала вторым после «скачка вовне» согласованным шагом китайского правительства, стремившегося оживить стагнирующую промышленность. Поскольку правительство сохраняло верность идеям социализма, реформа столкнулась с жесткими ограничениями – главным образом идеологического, а не экономического свойства. В результате реформа помогла вдохнуть новую жизнь в госпредприятия, повысив заинтересованность руководителей и рабочих в результатах труда, но не смогла освободить госпредприятия от государства и окончательно запутала их сложные взаимоотношения.

В целом «основные принципы из восьми иероглифов» оказались не слишком эффективными, хотя все шаги были сделаны явно в правильном направлении. Например, меры, принятые китайским правительством в сельском хозяйстве, оказались довольно успешны (настолько, насколько их удалось воплотить); условия жизни крестьянства быстро и заметно улучшились. Но освободить крестьян из-под власти государства они не могли.

Ограниченность государственной реформы сельского хозяйства стала очевидной только в результате подъема частного фермерства, полностью исключенного из аграрной политики государства. Точно так же реформа госпредприятий быстро улучшила систему стимулирования труда. Но ее недостатки были налицо, хотя серьезные изъяны проявились только тогда, когда госпредприятия начали конкурировать с частными фирмами.

Помимо официального курса реформ, осуществлявшихся китайским правительством, существовал и другой, отдельный курс. Он представлял собой сочетание спонтанно возникших на низовом уровне движений, некоторые из которых были категорически запрещены китайским правительством (фермерство до 1982 года, индивидуальная трудовая деятельность в городах до 1980-го), некоторые подвергались дискриминации (индивидуальная трудовая деятельность в городах после 1980 года, а также волостные и поселковые предприятия), а к некоторым Пекин относился настороженно (особые экономические зоны). Эти реформы продвигались тихо и незаметно по всему Китаю – когда голодающие крестьяне втайне пробовали заниматься частным фермерством вопреки правительственным запретам, когда вынужденные простаивать крестьяне брались за работу, не связанную с обработкой земли, но сулящую больший доход, когда безработные горожане были вынуждены заниматься индивидуальной трудовой деятельностью или создавать частные компании, когда тысячи нелегальных эмигрантов рисковали жизнью, чтобы пересечь границу и добраться до Гонконга в надежде на лучшую жизнь. Вторая реформа состояла из нескольких революций, которые мы называем «периферийными».

Именно эта вторая, зародившаяся в низах реформа и запустила рыночные преобразования в Китае в начале 1980-х годов, вернув китайской экономике динамично развивающийся частный сектор и устойчивые рыночные силы, в то время как преобразования почти не затронули государственный сектор. Четыре периферийные революции объединяет то, что все они произошли за пределами сферы действия государства. Действующими лицами этих революций были экономические агенты, не игравшие заметной роли при социализме. В отличие от государственных предприятий, бывших гордостью социализма, а потому находившихся под контролем и покровительством правительства, эти маргинальные силы не привлекали особого внимания властей, если только в них не видели угрозы социализму. Несмотря на множество практических препятствий и явную дискриминацию со стороны властей, крестьяне в деревне и безработные в городах быстро воспользовались представившимися экономическими свободами, чтобы заняться частным предпринимательством. Подъем в негосударственном секторе экономики стал главным двигателем экономического роста в 1980-х годах и далее. О другой стороны, проводимые государством реформы, включая «скачок вовне» и инициативу по «поддержанию жизненных сил предприятий», не сумели превратить госпредприятия в свободные, конкурентоспособные компании.

Даже успех особых экономических зон, изначально созданных китайским правительством, чтобы экспериментировать с капитализмом, свидетельствует о периферийном и самоорганизующемся характере второй реформы. Во-первых, идея создания экспериментальных экономических зон принадлежит властям провинции Гуандун, которые столкнулись с проблемой нелегальной иммиграции вдоль границы с Гонконгом. Они нашли эффективное решение – пригласить из Гонконга предпринимателей, чтобы те построили заводы в Гуандуне и наняли местных рабочих. Во-вторых, выделение земель под промышленные парки или особые экономические зоны преследовало цель провести политически рискованный, непредсказуемый эксперимент в условиях замкнутого пространства, за пределами социалистической экономики. Таким образом, социализму ничего не угрожало, в то время как капитализму предоставлялся шанс показать себя на периферии.

На протяжении 1980-х годов эти периферийные силы демонстрировали быстрый рост, в то время как опекаемые правительством государственные предприятия с трудом сводили концы с концами. В результате китайская экономическая реформа, в отличие от реформ в Госсии или Восточной Европе, не столкнулась с жестокой рецессией в самом начале пути. Китайская экономика продолжала расти с тех пор, как начались реформы, несмотря на увеличение числа нерентабельных предприятий в государственном секторе. В то время как привилегированный, находящийся под защитой государственный сектор продолжал приходить в упадок, частный сектор переживал расцвет.

3

Сосуществование двух реформ в Китае – одной государственной, другой «народной» – не подлежит никакому сомнению. Неспособность осознать «двухрельсовую» структуру реформы является источником путаницы в изучении «великой истории нашего времени». Поскольку перемены, произошедшие благодаря периферийным силам, часто находились в тени реформы, осуществлявшейся государством, и различия между ними не проводилось, китайскому правительству, которое разработало новую экономическую политику, часто приписывали авторство и организацию «народной» реформы. Однако считать, что стихийно возникшее движение было инициировано государством, – значит предлагать неверную, государственно-центричную интерпретацию рыночных преобразований в Китае. Подобная интерпретация заставила некоторых китайских исследователей предположить, что на начальном этапе экономические реформы в Китае проводились правительством «сверху вниз», и не заметить реформу «снизу», которая имела совершенно иной характер[216]. В своем широко используемом, информативном и надежном учебнике по китайской экономической реформе профессор У Цзинлянь указал на две реформы – одну в государственном секторе экономики, другую в негосударственном; но далее он пишет, что обе они были задуманы китайским правительством. «Когда реформа, направленная на предоставление большей самостоятельности государственным предприятиям, зашла в тупик, китайское руководство во главе с Дэн Сяопином перенесло акцент с государственного сектора в городах на негосударственный сектор в деревне». Ниже он продолжает: «Китай отказался от масштабного реформирования государственного сектора и направил усилия на реформу негосударственных секторов экономики, чтобы создать рыночно ориентированные предприятия, которые смогут стать двигателем экономического роста. Новая стратегия предусматривала, что „внесистемная" реформа будет предварять „внутрисистемную"; это была стратегия поэтапной реформы» (Wii Jinglian 2005: 64).

Согласно нашему пониманию периферийных революций в Китае рыночная трансформация в 1980-х годах в первую очередь происходила в негосударственных секторах экономики, в то время как правительство тщетно пыталось оживить государственный сектор. Но такой результат «поэтапных реформ» не является следствием продуманной стратегии со стороны китайского правительства. Действительно, правительство постепенно ослабило контроль над фермерскими хозяйствами и позволило безработным горожанам заняться индивидуальной трудовой деятельностью. Однако представляется маловероятным, что власти видели в негосударственном секторе главный локомотив экономического роста, когда они продолжали считать государственную собственность основой социализма. Скорее, когда реформа госпредприятий окончательно выдохлась, китайское руководство с некоторым облегчением заметило, что негосударственный сектор экономики растет неожиданно быстрыми темпами. Только что возникшие частные фирмы поставляли товары и услуги, которые не выпускались на госпредприятиях, и создавали рабочие места для открепленных от земли крестьян и безработных горожан, не нашедших работы в госсекторе.

Китайские лидеры откровенно признавали существование «вторых рельсов» реформы за пределами их контроля. Они называли частное фермерство и волостные и поселковые предприятия двумя «великими изобретениями китайских крестьян»[217]. Однако официальная версия скрывает, что две реформы имели разные источники, и рисует китайские власти прозорливыми творцами, внимательно и терпеливо наблюдающими за процессом рыночных преобразований. Во время встречи с канцлером ФРГ Гельмутом Колем 10 октября 1984 года Дэн Сяопин впервые озвучил этот государственно-центричный взгляд на китайскую экономическую «поэтапную» реформу:

Сначала мы решили проблему с сельским хозяйством: создали систему подрядной производственной ответственности фермерских хозяйств с системой поощрения, привязанной к объему продукции, поддержали диверсифицированное производство и использование передовых методов обработки земли, позволили крестьянам самим управлять своими делами. Все эти методы были настолько эффективны, что за три года после их внедрения в сельской местности произошли заметные изменения. В 1978 году мы провели Третий пленум ЦК КПК 11-го созыва, а через несколько дней проведем Третий пленум 12-го созыва, который станет по-своему примечательным. Прошлый пленум во главу угла ставил аграрную реформу, грядущий займется городскими реформами, включая промышленность, торговлю и прочие секторы экономики. Можно сказать, это будут всеобъемлющие реформы. Главным содержанием как аграрной, так и городской реформ будет оживление национальной экономики и открытие Китая внешнему миру. Хотя городская реформа сложнее аграрной, мы уверены в том, что раз нам удалась одна, то должна удаться и вторая [218].

Дэн Сяопин мастерски утаил информацию, сплетя в одном повествовании два разных сюжета – реформу, инициированную Пекином, и реформу, родившуюся в гуще народных масс, – и представив китайское правительство организатором обеих перемен. Хотя Коммюнике 1978 года указало, что «Коммунистическая партия должна направить всю свою энергию и все свои силы на скорейший подъем сельского хозяйства» (Hinton 1982: 460), оно не отменило запрет на частное фермерство. В Коммюнике не было ничего общего с тем, что Дэн назвал «введением системы подрядной производственной ответственности» или передачей «крестьянам права самим управлять своими делами». Вместо этого документ подчеркивал, что «государственные законы должны эффективно защищать право собственности народных коммун, производственных бригад и отрядов, а также их право принимать решения». Там же говорилось, что «народные коммуны должны решительно применять трехуровневую систему собственности, сохранив за производственной бригадой роль основной хозяйственной ячейки, и менять это нельзя» (Ibid.). Эти положения откровенно отрицают частное фермерство. Смешав вторую аграрную реформу, затеянную голодающими крестьянами, с первой, Дэн Сяопин ввел в заблуждение гостя, заставив его поверить, что частное фермерство и вытекающие из него изменения в деревне были специально подготовлены Пекином.

Согласно Дэн Сяопину, Третий пленум ЦК КПК 11-го созыва 1978 года инициировал аграрную реформу, а Третий пленум 12-го созыва, состоявшийся в 1984-м, – индустриальную. Однако ни одно из этих утверждений не выдерживает критики. После смерти Мао власти приступили к проведению экономических реформ и решили открыть государственные предприятия для внешнего мира. Программа «скачок вовне» предназначалась для тяжелой промышленности. После ее завершения в центре внимания правительства оказалось «оживление госпредприятий». К 1984 году промышленная реформа уже находилась на стадии реализации.

В соответствии с официальной версией 1984 год стал отправной точкой «всеобъемлющих городских реформ»[219]. Таким образом, все преобразования в городах и промышленности до 1984 года понижаются в статусе: их относят к разряду «испытаний» и «подготовительных работ»[220]. Такой государственно-центричный подход игнорирует подъем волостных и поселковых предприятий, а также возрождение индивидуальной занятости и частного предпринимательства в китайских городах: поскольку оба вида деятельности оставались за пределами государственного сектора, их просто не принимали во внимание. Но волостные и поселковые предприятия и частные предприниматели в городах были пионерами промышленной и городской реформ, создавшими динамичный, неподконтрольный государству частный сектор.

4

Существование двух различных реформ в период перехода китайской экономики на рыночные рельсы наиболее отчетливо проявилось в конце 1970-х – середине 1980-х годов. После XIV Всекитайского съезда КПК в октябре 1992 года, когда социалистическая рыночная экономика была официально объявлена главной целью китайских экономических преобразований, частный сектор и рыночные силы, возникшие в экономике в основном благодаря периферийным революциям, получили политическое признание. Неприметные экономические агенты, существовавшие на периферии экономики, постепенно превращались в опору нарождавшейся социалистической рыночной экономики. Идеологическая враждебность по отношению к «народным» реформам вскоре сошла на нет. Тем не менее на протяжении 1990-х годов и далее рыночные преобразования отличались двойственностью: реформа под диктовку Пекина шла по одному пути, инициированная «снизу» – по другому. Наличие второго, проложенного инициативами на местах пути развития экономики и его уникальная первопроходческая роль в осуществлении рыночных реформ в Китае с особой силой дали о себе знать в таких процессах, как становление фондовых бирж в Шэньчжэне и Шанхае в начале 1990-х годов, приватизация государственных предприятий и разрастание промышленных парков с середины 1990-х.

Учет двух различных реформ не только помогает составить адекватное представление о китайской экономической реформе (по крайней мере избежать некоторых фактических ошибок, часто встречающихся в специальной литературе). Он позволяет лучше понять природу рыночных преобразований в Китае: в частности, предоставляет возможность исследовать два наиболее загадочных аспекта реформы – необычайную скорость трансформации и переход к капитализму при содействии Коммунистической партии Китая.

Стивен Чунг в своем оригинальном исследовании пишет, что стоимость институциональных изменений складывается из двух составляющих – из издержек сбора информации об альтернативных институциональных механизмах и издержек переговорного или принудительного процесса введения изменений, особенно в том случае, если надо добиться согласия членов общества, интересы которых могут пострадать от нововведений (Cheung 1982). Именно эта простая, но мощная аналитическая конструкция наряду с проницательными, но бессистемными наблюдениями за ходом преобразований в Китае после смерти Мао Цзэдуна позволили Стивену Чунгу сделать вывод, что Китай, безусловно, движется в сторону капитализма. Несмотря на аналитическую ясность и логическую строгость, эта конструкция имеет один недостаток. Она трактует общество как однородное образование, а институциональные изменения – как разовое событие, которое одним махом переворачивает все общество, заменяя худшие институты лучшими. 20 лет спустя значительная часть литературы по общественным наукам продолжает рассматривать институциональные изменения под тем же углом зрения[221] – как будто не существует таких понятий, как процесс и время[222].

Такой статичный анализ институциональных изменений, как и сравнительный статичный анализ в экономике, направлен в большей мере на конечный результат или конечную точку этих изменений, чем на сам процесс. Институциональные изменения в Китае, стране гигантских размеров и удивительного регжонального разнообразия, редко случаются одномоментно. Напротив, они происходят постепенно и неравномерно. Поэтому мы должны рассматривать институциональные изменения как процесс во времени и пространстве. Последуют ли за первыми переменами другие, в иных регионах, – зависит от того, как воспримут акторы в этих регионах результаты первых изменений, как оценят они новые возможности и ограничения, с которыми придется столкнуться. Таким образом, довольно сложно предсказать, смогут ли первые институциональные изменения набрать силу и окончательно закрепиться или же их встретят в штыки и отвергнут. В этом процессе развития институтов государство выступает как мощный источник неопределенности – в силу своей регулирующей роли и способности в принудительном порядке изменять расходы, стимулы и набор возможностей, с которыми имеют дело другие акторы.

Бенджамин Франклин заметил, что великую империю, как большой торт, легче всего обрезать по краям. Насколько оправдана эта логика в отношении периферийных революций в Китае, во многом определяется двойственным характером реформы. Признание одновременного существования двух реформ позволяет проследить взаимосвязь между ними на протяжении длительного периода времени и изучить взаимодействие конкурирующих идей. Благодаря этому мы сможем проследить за эволюцией во взглядах китайского руководства – прежде всего за тем, как менялось его отношение к социализму, рынку и частному сектору. Как отмечалось выше, перемена во взглядах по большей части представляла собой адаптацию к стремительно меняющейся экономической реальности: неудача с реформой госпредприятий заставила власти пересмотреть свое отношение к реформе в частном секторе. В свою очередь это позволило расширить границы при проведении экономической реформы как в частном, так и в государственном секторе.

Четыре силы, находившиеся на обочине китайской экономики, – фермерские хозяйства, волостные и поселковые предприятия, частные предприниматели и особые экономические зоны – первыми встали на путь экономических реформ в Китае в 1980-х годах. Власти терпели инициированные снизу экономические эксперименты только потому, что те происходили на периферии социалистической экономики и не бросали вызов режиму. Эти маргинальные силы реформы считались слишком ничтожными и незначительными, чтобы угрожать социализму, а потому пользовались некоторой политической свободой. Как только крестьяне и безработные горожане получили возможность заняться частным предпринимательством, они сразу же развили такую активность, что оставили государственный сектор далеко позади и убедили прагматичных китайских вождей в благотворности таких экспериментов для социализма. Когда неортодоксальные методы работы получили официальное признание, они ослабили влияние идеологии и расширили границы политической мысли.

Напротив, перестройка государственных предприятий, включая экономическую программу Хуа Гофэна и начатую в 1978 году реформу госпредприятий, по большей части закончилась провалом. Любая реформа, затрагивавшая основы социализма, проходила под руководством и под строжайшим контролем государства. В обоих случаях китайское правительство не могло себе позволить пустить на самотек развитие сектора, от которого, по их мнению, зависело благополучие всей социалистической экономики и политическая стабильность в стране. Избранный властями жесткий подход указывает на то, что они были сильно ограничены социалистической идеологией; чаще всего их усилия приводили к неутешительным результатам. Такую цену заплатил Китай за приверженность социалистическим идеям.

К счастью, правительство предпочло избрать политику невмешательства по отношению к преобразованиям в частном секторе. Власти готовы были терпеть несовместимые с социализмом явления отчасти из-за убежденности в том, что они смогут сохранить социализм до тех пор, пока будут удерживать контроль над госпредприятиями. Не связанные идеологией и бюрократическими препонами, привыкшие работать в условиях конкуренции, маргинальные экономические силы, действующие на периферии социалистического государства, смогли обогнать государственный сектор.

О течением времени периферийные революции, возникшие на обочине социалистической экономики, не только завоевали поддержку народа и пережили политическое сопротивление, но и послужили катализатором перемен в идеологии. Они помогли отказаться от традиционного понимания социализма как антитезы рыночной экономики и приучили терпимо относиться к дальнейшим экономическим реформам. В результате проводимая государством реформа стала более открытой для рыночных сил, а ее сторонники перестали испытывать враждебность к частному сектору. Поскольку китайское правительство контролировало значительную долю экономических ресурсов и определяло курс экономической политики, его инициативы и реформы сохраняли свое значение, даже если не приводили к поставленной цели.

Например, в первые годы китайской экономической реформы в качестве главного принципа, которым руководствовалось правительство, была выбрана формулировка «плановая экономика– главный, а рыночная – вспомогательный элемент»: ее предложил Чэнь Юнь, который выработал свое понимание социализма еще в 1950-х годах после радикальных кампаний Мао и полной ликвидации рынка (см., например: Zhao Ziyang 2009: 119–124). По мере того как уровень жизни китайцев повышался вместе с развитием рынка и ростом частного сектора, правительство все больше склонялось к тому, чтобы смириться с «товарной экономикой», как было принято говорить в то время. Этот марксистский термин позволял избежать такого политически чувствительного определения, как «рыночная экономика», и в то же время смягчал противоречие между социалистической доктриной и растущей ролью рынка. К октябрю 1987 года – к XIII Всекитайскому съезду КПК – китайская экономика выросла вдвое по сравнению с уровнем 1978 года. Партия с гордостью подтвердила, что считает экономическое развитие одной из главных своих задач: она в очередной раз заявила о преданности идеям социализма и о своей руководящей роли, а также о приверженности политике открытости и экономической реформе. Позиция партии была удачно сформулирована как «один центр, два главных пункта» (Peng Shen, Ohen Li 2008: 280). Правительство одобрило развитие частного сектора, полагая, что он внесет свой вклад в дальнейший экономический рост Китая, и даже разрешило открыть фондовые рынки, хотя те воспринимались как символ капитализма. Шанхайская фондовая биржа заработала в 1990 году, Шэньчжэньская – спустя еще один год.

На протяжении всего периода реформ экономическая политика государства находилась под влиянием политической идеологии. Экономические инициативы, которые рождались в ходе реформ в частном секторе, не знали строгих идеологических ограничений. Пекин часто брал на вооружение успешные инициативы частного сектора и приспосабливал их под нужды государственного. Совершенно случайно «двухрельсовый» характер реформ снабдил Пекин эффективным и гибким институциональным механизмом – навигатором, с помощью которого можно было вести Китай по пути к рынку. Вначале этот механизм служил политическим буфером для Пекина, снижая риски, связанные с политической реформой. На ранней стадии реформы, когда партия продолжала исповедовать социализм, а рыночные силы и частный бизнес по-прежнему считались опасными с политической точки зрения, Пекин мог снисходительно относиться к капиталистическим экспериментам на периферии, не видя в них угрозы своим социалистическим убеждениям. Действительно, Пекин позволил реформе пойти по «вторым рельсам», когда еще не освободился из-под власти социалистической доктрины. Более того, экономические реформы всегда сопряжены с политическими рисками. Политические лидеры могут расстаться с занимаемыми постами в случае провала начатых ими реформ. Наличие «вторых рельсов» давало Пекину пространство для маневра при определении дальнейшего курса реформ, поскольку правительство не ассоциировалось с переменами на местах. Благодаря этой структуре политическая система осталась под контролем одной партии, но приобрела эластичность, восприимчивость и способность приспосабливаться к экономическим изменениям.

Двойная структура реформы и стоящая за ней децентрализованная политическая система содействовали коллективному обучению на протяжении всего периода рыночных преобразований. Рыночные реформы в Китае столкнулись с двумя препятствиями: первое было идеологического характера, второе – практического. До 1984 года, когда Пекин впервые согласился на «товарную экономику», идеологическая враждебность по отношению к рынку и частному сектору сильно мешала реформам. Кроме того, практические проблемы, связанные с реформированием социалистической экономики, вселяли в правительство страх, как показывают две неудачные попытки реформы ценообразования в 1980-х годах. Когда идеологическое сопротивление рыночным реформам ослабло и рынок постепенно завоевал позиции, обнаружилась новая проблема – непонимание того, что рыночная экономика работает как живая, развивающаяся система с множеством взаимосвязанных подсистем и что переход экономики к рынку связан с большой долей неопределенности. «Двухрельсовая» реформа позволила Пекину использовать знания и энтузиазм властей провинциального и субпровинциального уровней. Пекин тщательно изучал местные инициативы, давшие хорошие результаты, прежде чем включить их в национальную программу развития экономики. Это наглядно демонстрируют такие примеры, как приватизация в уезде Чжучэн или реструктуризация государственных предприятий в городах Шанхай и Чанша. Иногда Пекин предпочитал более активную роль: сначала экспериментировал с инициативами на местном уровне, затем вводил их по всей стране. В качестве примера можно привести произошедшее в 1984 году расширение особых экономических зон до целых областей, включающих несколько прибрежных городов, а вслед за этим – создание промышленных парков и налоговую реформу 1994 года.

Мало кто усомнится в верности предположения Стивена Чунга о том, что в результате перехода от социализма к капитализму эффективность производства возрастает. Осознание этих возможностей породило в Китае тягу к переменам. Но жажда перемен – это одно, а процесс обновления – другое. Для китайского руководства перемены означали необходимость действовать, не имея полной информации и не подозревая о возможных последствиях. Двойная структура реформ уменьшила политические риски и снизила издержки претворения новых идей в жизнь, что значительно облегчило переход экономики к рынку. Предсказание Стивена Чунга о том, что Китай придет к капитализму, сбылось благодаря «двухрельсовой» структуре экономики.

5

Непредусмотренное существование двух параллельных путей развития экономики во многом облегчило возвращение Китая к рынку, пока Пекин продолжал хранить верность социализму. В начале 1980-х годов правительство страны приняло ряд мер, направленных на преобразование экономики: внедрило систему подрядной ответственности руководителей госпредприятий, двойную систему ценообразования и систему разделения налогов между центральными и местными властями. Все эти нововведения оказались успешными, хотя и в различной степени. Однако они привели к фрагментации национальной экономики и созданию хаотической ценовой конъюнктуры – как для государственных предприятий, так и для частных компаний, – что осложнило конкуренцию на рынке и помешало становлению рыночной экономики.

В начале 1980-х годов была введена система подрядной ответственности руководителей, призванная формально закрепить независимость государственных предприятий и определить их отношения с контролирующими государственными органами. Но использование подрядов в реформе предприятий открыло ящик Пандоры. Каждое государственное предприятие устанавливало свои собственные, специфические ограничения, заключая с приставленным к нему государственным контролирующим органом договор в индивидуальном порядке, обговаривая с ним цены на закупаемые производственные ресурсы, их количество, а также налоговые ставки. Каждое госпредприятие устанавливало свои собственные правила в сотрудничестве с государственными контролирующими органами.

В то же время китайское правительство расширило область применения системы двойных цен – вместо того чтобы провести реформу ценообразования. Система двойных цен возникла еще в конце 1970-х годов, когда китайское правительство позволило государственным нефтяным компаниям после выполнения государственных квот продавать свою продукцию на рынке по более высокой цене. В результате государственные предприятия, даже не будучи приватизированы, узнали, что значит подчиняться рыночной дисциплине и действовать в соответствии с сигналами рынка. Одновременно с этим двойная система цен позволяла негосударственным компаниям получить доступ к подконтрольным государству ресурсам и дала им возможность конкурировать с госпредприятиями. Производственные ресурсы часто обходились негосударственным предприятиям дороже, чем государственным, однако у частных компаний было больше свободы в управлении бизнесом, включая кадровую политику; кроме того, они функционировали в условиях более жесткой рыночной дисциплины. В результате к началу 1990-х годов на долю волостных и поселковых предприятий приходилось 40 % промышленного роста Китая и 40 % китайского экспорта (Lin Justin, Tao Tang 2001). Однако широкое распространение двойных цен породило хаос в китайской экономике. Разрыв между государственными и рыночными ценами (последние могли быть в несколько раз выше) создало серую зону спотовых цен. Из-за того что фирмы платили за производственные ресурсы по-разному невозможно было сравнивать их производительность и экономическую эффективность даже в том случае, если они конкурировали на рынке товаров. Кроме того, система двойных цен создала условия для высокодоходных арбитражных сделок, которые не только привели к неправильному распределению ресурсов, но и породили недовольство и неприятие экономических реформ в обществе.

Вдобавок к ценовым искажениям на уровне предприятий возникли искажения на макроэкономическом уровне; вместе эти факторы создали хаотическую ценовую конъюнктуру, подорвав рыночную дисциплину на госпредприятиях. На протяжении 1980-х китайское правительство использовало контрактную систему для сбора налогов с провинций. Эта система была введена в 1980 году, чтобы укрепить бюджетную дисциплину и стимулировать местные органы власти. В рамках этого режима каждая провинция в индивидуальном порядке договаривалась с Пекином о своей налоговой нагрузке. В результате все регионы платили разные налоги, что еще больше усложнило и без того хаотическое ценообразование, обусловленное введением системы подрядной ответственности руководителей и двойными ценами.

Главное различие между капитализмом и социализмом состоит в том, что при капитализме существует рыночный механизм ценообразования, а при социализме его заменяет централизованное планирование. В учебниках по экономике пишут, что рынок – то есть уравновешивание спроса и предложения посредством изменения цен – является действенным способом распределения ресурсов. Но рынок также является механизмом коллективного обучения. Он дает всем экономическим акторам возможность учиться методом проб и ошибок, позволяя им исследовать существующие возможности и создавать новые.

Чтобы этот процесс коллективного обучения был эффективным, необходимо выполнение одного условия. У всех экономических акторов должна быть свобода действовать и нести ответственность за свои действия. Возможно, именно по этой причине рыночную экономику часто называют «экономикой свободного предпринимательства» – в противоположность командной экономике. Это означает, что в рыночной экономике все акторы в равной степени подчиняются общему набору ограничений – покупают на конкурентном рынке факторов производства и продают на конкурентном рынке реализации продукции. Грамотные или удачливые ученики получают в награду доступ к новым ресурсам, а потому могут расширить бизнес и обслужить большее количество потребителей; нерадивые или неудачливые ученики несут наказание: они бывают вынуждены отказаться от своего бизнеса, чтобы начать новое дело.

В ходе рыночных преобразований в Китае процесс рыночного обучения полностью остановился даже после того, как частным фирмам разрешили вести бизнес, и виной тому были два фактора. Во-первых, когда народное хозяйство настолько фрагментировано, что экономика каждого региона закрыта для внешнего мира, конкуренция не может оказывать дисциплинарное воздействие на фирмы; в свою очередь фирмы утрачивают механизм обратной связи, столь необходимый для их деятельности. В такой крайней ситуации между фирмами, расположенными в разных районах, практически нет прямой конкуренции. Неэффективные фирмы не стоят перед выбором, улучшить ли им показатели или закрыться, и это ведет к статической неэффективности в распределении ресурсов. Более того, хорошие бизнес-практики, позволяющие экономическим акторам удовлетворять запросы потребителей и совершенствовать свою деятельность на рынке, остаются незамеченными и не берутся на вооружение в других регионах, что ведет к динамической неэффективности в процессе коллективного обучения. Чем крупнее национальная экономика, чем лучше она интегрирована, тем больше фирм и человеческих талантов участвуют в коллективном обучении и тем быстрее они обучаются. В результате улучшаются как статическая, так и динамическая эффективность фирмы. При наличии общего национального рынка все фирмы, независимо от их места в экономике, являются частью коллективного процесса опытного обучения.

Во-вторых, если фирмы не будут в одинаковой мере подчиняться общим рыночным ограничениям, то даже при наличии конкуренции между ними рыночная дисциплина будет подорвана, а процесс опытного обучения серьезно пострадает. В рыночной экономике фирмы приучаются к дисциплине: конкуренция отсеивает слабых игроков, оставляя сильных. Эксперименты, в которых участвуют фирмы, пытаясь угадать, какие товары и по какой цене предложить потребителям, сопряжены с высокой степенью неопределенности, проистекающей из недостатка информации о потребительских предпочтениях, планах конкурентов, ценах на производственные факторы и государственных регулирующих правилах. Рыночная дисциплина срабатывает, когда фирмы выживают только за счет предложения тех товаров, которые захотят купить потребители; на вырученные от продаж деньги они обеспечивают поступление новых факторов производства. Система рушится, если фирмы выживают за счет других факторов, например за счет благосклонности власть имущих.

Наиболее разрушительное последствие хаотического ценообразования не было связано с множественностью цен на производственные ресурсы. Несмотря на закон единой цены, разные фирмы часто закупали одинаковые ресурсы по разным спотовым ценам из-за недостатка информации и других дополнительных издержек, связанных с использованием рыночного механизма. Но не меньшую проблему представляли собой повторные и дублирующие инвестиции в регионы Китая. Отсутствие общего национального рынка серьезно ослабляло рыночную дисциплину – крайне важный механизм обратной связи, без которого не будет работать рыночная конкуренция. Это создало проблему, не связанную со слабыми бюджетными ограничениями: хронические недостатки государственных предприятий были следствием правительственного субсидирования по политическим мотивам[223]. Ограничения (и не только бюджетные) для государственных предприятий были не просто слабыми, а, что гораздо хуже, индивидуальными и устанавливались в договорном порядке для каждой фирмы отдельно. Не существовало никакого дисциплинарного механизма, чтобы отделить успешно действующие фирмы от неуспешных. В итоге сторонние лица практически не имели возможности узнать реальные результаты экономической деятельности госпредприятий. Кроме того, отсутствие рынка искажало систему стимулирования госпредприятий: руководителям было выгоднее договориться с государственным чиновником, чем повышать производительность труда на предприятии или завоевывать преданность покупателей. Неизбежным следствием была массовая неэффективность распределения ресурсов. Столь же разрушительные последствия имел эффект массового перераспределения, когда правительственные чиновники и директора госпредприятий заключали арбитражные сделки, пользуясь теми возможностями, что предоставляла хаотическая система ценообразования.

После южного турне Дэн Сяопина в 1992 году Китай принял ряд мер по консолидации рыночной экономики. Реформа ценообразования 1992-го и налоговая реформа 1994-го во многом устранили ценовые искажения и способствовали становлению общенационального рынка. Систему двойного ценообразования к середине 1990-х годов постепенно упразднили. В результате рынок превратился в значимый дисциплинарный механизм в китайской экономике. Фирмы были вынуждены совершенствовать свою продукцию для привлечения потребителей, вместо того чтобы работать над своим «гуаньси» («связи»), добиваясь благосклонности местных чиновников или органов государственного контроля. Явным признаком усилившейся рыночной конкуренции в китайской экономике стал растущий коэффициент отношения убытков к прибыли у государственных предприятий. В период 1981–1985 годов этот показатель в среднем составлял 5 %, в 1986–1990 годах – 28,2 %, в 1990-1995-м – уже 74,6 %, а в 1996-м почти достиг 200 % (Zhang Wenkui, Dongming Yuan 2008: 89).

Еще одним событием в области экономических преобразований в Китае стала приватизация государственных предприятий. Через 10 лет после начала реформы правительство страны наконец осознало, что «передача прав и прибыли» не привела к независимости и самостоятельности госпредприятий. По мере того как все большее число государственных предприятий оказывались нерентабельными и превращались в финансовую обузу для местных властей, экономическая логика начинала перевешивать идеологические соображения. Местные органы власти пересмотрели свою идеологическую приверженность государственной форме собственности; приватизации больше ничего не мешало. В то же время подъем в частном секторе экономики после 1992 года и его дальнейшая консолидация все больше привлекали специалистов из государственного сектора. Развитие рынка жилья в городах, пенсионная реформа и система страхования здоровья постепенно свели на нет зависимость госслужащих от работодателей. Все эти факторы облегчили процесс приватизации и сделали его политически приемлемым.

Как только стартовала приватизация, большинство уездных правительств распростились со всеми своими госпредприятиями. Число государственных предприятий, принадлежащих или подконтрольных центральному правительству, а также провинциальным и муниципальным властям, также значительно сократилось. Поскольку госпредприятия сохранили монополию лишь в нескольких отраслях, местные власти больше не могли рассчитывать на госсектор как на основу местной экономики или главный источник налоговых поступлений. Вместо этого они должны были предоставлять общественные блага и формировать хорошую бизнес-среду для привлечения инвестиций, что создало основу для региональной конкуренции.

6

Региональная конкуренция оживилась в 1990-х годах – после возникновения общенационального рынка и приватизации государственных предприятий. В предыдущее десятилетие протекционизм на местах и различные барьеры во внутренней торговле в значительной степени фрагментировали национальную экономику. Китайская экономика была децентрализована, но развитие региональной конкуренции сдерживалось. По мере того как все большее число госпредприятий превращались в 1990-х годах в финансовую обузу для местных властей, последние стали склоняться в пользу неидеологического подхода к частному сектору, который вскоре был признан основой региональной экономики. Что касается региональных бюджетов, после налоговой реформы 1994 года главными источниками дохода для местных властей был налог на добавочную стоимость и земельная рента. Оба источника были тесно связаны с ростом местной экономики. В то же время развитие общенационального рынка означало, что региональная конкуренция должна была подчиняться строгой рыночной дисциплине. В результате региональная конкуренция в 1990-х и в последующие годы являлась мощнейшим двигателем рыночных преобразований в Китае.

Исследователи уделяют особое внимание тесной взаимосвязи между децентрализованной политической системой Китая и острой региональной конкуренцией[224]. Поскольку местные чиновники назначаются Пекином, который в своей кадровой политике исходит из региональных экономических показателей, местные власти во многом управляют вверенной им территорией – провинцией, городом, уездом, волостью или поселком – как бизнес-корпорацией (ОІ1992; Walder 1995; см. также: Nee 1992). Существует определенное сходство между ролью, которую играло китайское правительство, и функциями руководства корпорацией. Кроме того, Пекин до сих пор контролирует многие важные экономические ресурсы, в первую очередь банковские кредиты и доступ к секторам, в которых сохранилась монополия государства. Неудивительно, что китайское правительство по праву считается критически важной силой рыночных реформ.

Сохраняющееся доминирование государства в процессе строительства рыночной экономики Китая проистекает из уникальной природы китайских реформ. В предыдущих главах мы подробно останавливались на том, что экономическая реформа в Китае не следовала какому-то плану, а осуществлялась благодаря «народным» инициативам, а также экспериментам, проводившимся под руководством государства. Подъем рыночной экономики в Китае не был заранее расписан экономистами – специалистами в области имущественных прав. Однако нельзя сказать, что китайский опыт рыночных преобразований ставит под сомнение надежные, четко сформулированные права собственности в качестве правовой базы рыночной экономики. Успех волостных и поселковых предприятий не отрицает крайнюю важность прав на частную собственность, так как многие из этих предприятий в действительности были частными. Даже те волостные и поселковые предприятия, которые принадлежали местным властям, имели более четкую структуру собственности, чем госпредприятия. Но по-настоящему значимым было то обстоятельство, что волостные и поселковые предприятия подчинялись рыночной дисциплине, а государственные – нет. Структура собственности волостных и поселковых предприятий не заслуживает того внимания, которое ей принято уделять.

Особенность китайской реформы состоит в том, что Пекин начал не со спецификации имущественных прав и не с уточнения относящихся к данному вопросу институциональных правил, чтобы затем позволить рыночным силам передать право на собственность тому, кто предложит самую высокую цену. Вместо этого права, которые разрешалось иметь экономическим акторам (например, дискреционные права крестьян на сельскохозяйственные угодья или остаточные права у руководителей государственных предприятий), а также институциональные ограничения, с которыми те сталкивались при осуществлении своих прав, оговаривались, когда государство передало право контроля частным экономическим акторам. Определение прав и их передача субъектам экономики произошли одновременно. В течение первых 20 лет реформ, пока Китай хранил верность идеям социализма и не допускал откровенной приватизации государственных активов, все права, которые частные акторы получали от государства, были предметом индивидуальных переговоров. Основным преимуществом одновременной спецификации прав и их передачи было то, что правительству удалось ускорить проникновение рыночных сил в экономику. Если бы все, кто собирался открыть свой бизнес, ждали, пока государство определит их права, для государства это стало бы проверкой на мудрость (определять права пришлось бы до того, как выявится их экономическая стоимость в процессе конкуренции между предпринимателями), а для предпринимателей – проверкой на терпение (им пришлось бы дожидаться, пока государство определит все права). Тест на мудрость потребовал бы от государства принять первоначальное решение о спецификации прав, не располагая достаточной информацией об их рыночной стоимости. Эта задача было настолько сложна сама по себе, что она могла задержать, если не пустить под откос, китайскую экономическую реформу.

Такой подход к реформе противоречит традиционному представлению о роли государства в экономике. Как принято считать, прежде всего государство должно специфицировать имущественные права, а затем самоустраниться из экономики, чтобы частные акторы получили возможность свободно договариваться между собой. Государство должно держаться на почтительном расстоянии от экономики, если только требования прав не вступят в конфликт, который надо будет разрешить[225]. Поскольку в случае Китая спецификация и передача прав произошли одновременно, решения о том, какие права важны, а потому заслуживают спецификации, принимались в процессе переговоров между экономическими акторами и государством. Многие из прав, переданных государством, изначально не подлежали передаче. Например, система подрядной ответственности крестьянских хозяйств не разрешала крестьянам передавать права на землепользование; не могли передавать свои права и руководители государственных предприятий. В результате всякий раз при переходе прав приходилось звать за стол переговоров государство. Более того, поскольку экономические условия со временем менялись, некоторые права, которые изначально не были учтены при заключении договора, становились экономически значимыми. Даже включенные в первоначальный контракт права могли настолько изменить смысл, что требовали его пересмотра. Поэтому государство часто призывали на помощь, чтобы оно пересмотрело и заново определило структуру прав. Кроме того, поскольку исходные контракты пора было обновить (срок действия некоторых контрактов доходил до 75 лет, например в области землепользования; другие были рассчитаны на 5-10 лет, например договоры между руководителями государственных предприятий и контролирующими органами, а также между фирмами и промышленными парками), государство просили начать переговоры для заключения нового договора, что требовало повторного определения прав. Неудивительно, что государство оставалось важным актором китайской экономики[226].

Но предположение о том, что китайская экономическая реформа – это триумф государственного вмешательства в экономику и победа над рыночными силами, ведет к неверному толкованию. На самом деле местные органы власти активно участвовали в развитии региональной экономики. В большинстве случаев они конкурировали между собой, мобилизуя факторы производства, чтобы создать лучшую модель экономического развития для местных условий. Этот вид деятельности Альфред Маршалл как раз и называл организацией – четвертым независимым фактором производства. Когда местные власти открывают новый промышленный парк и завлекают туда возможных инвесторов, они расчищают пространство и создают предпосылки для возникновения и развития частных фирм. Местные органы власти, возможно, участвуют в разработке сюжетов и подборе акторов, но шоу ставят сами предприниматели. А судьбу промышленного парка – смогут ли обосновавшиеся там фирмы выжить и вырасти – решают отнюдь не власти, а рыночная конкуренция.

Наиболее важный вклад в развитие региональной конкуренции местные власти внесли благодаря умению извлечь выгоду из гигантских размеров и внутреннего разнообразия Китая. Их усилиями территориальные преимущества Китая преобразовались в высочайшие темпы индустриализации. Когда каждая из множества местных администраций (включая 32 администрации провинциального уровня, 282 – муниципального, 2862 – уездного, 19 522 – волостного и 14 677 – поселкового) пробует отыскать свой путь развития местной экономики, они одновременно ставят множество различных экспериментов, соревнуясь между собой. Время, потраченное на коллективное обучение методом проб и ошибок, значительно сокращается. Распространение успешных методов происходит легко и быстро. Регионы соревнуются между собой не только на рынке факторов производства (капитал и трудовые резервы становятся все более мобильными начиная с середины 1990-х годов), но и в предоставлении общественных благ на местах, структурировании отношений между бизнесом и государственными органами и в организации местного производства. Повторные и дублирующие инвестиции неизбежны и являются важной частью процесса. Они привели к ослаблению эффекта масштаба из-за недоиспользования капитала, но значительно ускорили и распространили индустриализацию по всей стране, превратив Китай в общемировой производственный цех менее чем за 30 лет. Потери во «внутренней экономии», говоря словами Альфреда Маршалла, были с лихвой компенсированы «внешней экономией». В этом кроется секрет необычайно высоких темпов рыночных преобразований в Китае в 1990-х годах и далее.

7

В настоящее время Коммунистическая партия Китая является единственной политической партией в КНР. На протяжении последних 30 лет или около того многие наблюдатели и комментаторы выражали надежду, что Китай в конце концов начнет движение в сторону западной модели капитализма. Они полагали, что в процессе рыночных реформ Коммунистическая партия либо отчасти утратит свое значение, либо устареет, как это произошло с коммунизмом, либо решится на демократизацию, последовав примеру Тайваня и Южной Кореи. Однако признаков того, что Коммунистическая партия Китая готова пересмотреть однопартийную систему, пока не наблюдается. КПК выглядит столь же сильной и влиятельной, как в былые годы: она насчитывает более 80 миллионов членов (на конец 2011 года), среди которых – представители всех профессий, включая растущую долю предпринимателей и выпускников университетов. При такой долговечности компартии китайская модель капитализма многим кажется чужой, враждебной силой, способной противостоять западному капитализму и даже его низвергнуть.

Неизменное нахождение у власти Коммунистической партии, которое, безусловно, является одним из самых ярких свойств китайской экономической реформы, заставило многих исследователей сосредоточиться на, казалось бы, неизменной роли китайского государства во всем процессе преобразований. В отличие от других переходных экономик, например в странах бывшего социалистического лагеря, где коммунистические партии одна за другой теряли власть, освобождая дорогу рыночным реформам, Китай является уникальным примером того, как компартия и рыночная экономика движутся к совместному процветанию и успеху. Это ставящее в тупик сочетание либерализации экономики и власти компартии часто считают ключом к пониманию удивительных достижений Китая в области экономической трансформации. В упрощенной и широко растиражированной версии событий завидные успехи Китая в сфере рыночных преобразований приписываются в основном всесильной партии – государству. Китайскую экономическую модель обычно называют «авторитарным капитализмом»[227] или «государственным капитализмом» (Baumol, Litan, Shramm 2007: 145)[228], подчеркивая роль китайского правительства и компартии. Даже такое распространенное явление, как коррупционное проникновение государства и групп влияния в китайскую экономику которое критики называют «кумовским капитализмом» (Huang Yasheng 2008: 236) или «цюань-цю»[229] по-китайски, приводится в качестве подтверждения роли государства в проведении экономических реформ.

Читатели, следившие за нашим рассказом о том, как Китай превратился в капиталистическую страну, имеют все основания отвергнуть подобную государственническую интерпретацию экономических реформ в КНР как самовосхваляющую пропаганду Коммунистической партии Китая. Даже само китайское руководство – особенно в 1990-х годах – говорило, что в ходе реформы оно «переходит реку, нащупывая камни». Китайское правительство было не раз застигнуто врасплох – когда голодающие крестьяне доказали превосходство частного фермерства и волостных и поселковых предприятий; когда безработные горожане, создав свой бизнес, стали зарабатывать больше госслужащих с их «железной чашкой риса»; когда Шэньчжэнь на глазах превратился из рыбацкой деревушки в крупнейший город Южного Китая и центр капитализма. Китайское правительство испытало разочарование и замешательство, когда многократные попытки реанимировать государственные предприятия закончились провалом и миллионы рабочих потеряли работу. Превращение Китая в одну из крупнейших экономических держав мира не происходило по плану, начертанному всеведущим правительством.

Последовательная смена нескольких поколений коммунистических вождей и монополия КПК на власть маскируют два важных изменения. Во-первых, государство играло все менее заметную роль в китайской экономике – независимо от того, как эту роль мерить. До экономических реформ у китайцев не было особой экономической свободы: государство управляло всеми сферами экономики от производства до розничной торговли и даже потребления. Сегодня основной движущей силой китайской экономики является частное предпринимательство. Доля государственного сектора в экономике сократилась по отношению к негосударственному сектору. Многие сравнительные исследования зарубежных авторов характеризуют китайскую экономику как государственный капитализм из-за значительного размера государственного сектора. Но нельзя отрицать тот факт, что китайское государство в течение последних нескольких десятилетий, пока шли реформы, неуклонно сокращало свое присутствие в экономике. Если говорить о вкладе государства в рост китайской экономики, то успех китайских рыночных преобразований объясняется именно постепенным самоустранением правительства из экономики, а не его повсеместным присутствием и попытками руководить всеми сферами.

Во-вторых, Коммунистическая партия Китая больше не считает себя авангардом революции. На смену коммунизму пришел «мандат неба»; легитимность партии-государства основана на эффективном управлении и улучшении уровня жизни народа (Zhao Dingxin 2009). На встрече лидеров организации Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества (АТЭО), которая состоялась в мексиканском городе Лос-Кабос в 2002 году, Цзянь Цзэминь, занимавший в то время пост председателя КНР, сделал следующее заявление:

Несмотря на множество проблем, стоящих перед международным сообществом, и еще большего количества проблем, которые могут неожиданно возникнуть в будущем, ход истории, движущейся по направлению к миру и развитию, изменить невозможно – как невозможно повлиять на волю народов, стремящихся к лучшей жизни. Где бы они ни жили, люди стремятся к миру и стабильности во всем мире, к всеобщему процветанию и устойчивому развитию. Чтобы обеспечить мир во всем мире и совместное развитие, государственные деятели всех стран должны проявить дальновидность и мужество, необходимые для движения вперед согласно воле народа.

Ключ к успеху лежит в способности уважать разнообразие с учетом различных интересов и целей стран-членов [АТЭС], в стремлении найти общий язык и умении забыть о различиях. Наш мир – многообразное, разноцветное место. Это тем более справедливо в отношении Азиатско-Тихоокеанского региона. Уважение к историческому и культурному разнообразию стран-членов [АТЭС], к их праву выбирать пути и модели развития – важнейшая основа для достижения общего благосостояния и развития. Смешение и взаимовлияние различных культур на протяжении истории – двигатель человеческой цивилизации. Мы должны следовать закону истории, более активно содействовать межкультурным обменам и более сознательно.

От одного капитализма ко многим заимствовать друг у друга, чтобы все человеческие сообщества приняли участие в общем прогрессе[230].

Выступая на церемонии открытия Азиатского форума в Воао на острове Хайнань 12 апреля 2008 года, тогдашний председатель КНР Ху Цзиньтао подробно остановился на экономическом развитии:

Если страна или нация хотят развиваться в этом усложняющемся мире, они должны идти в ногу со временем, проводить реформы и политику открытости, наращивать производство, ставить на первое место людей и способствовать наступлению гармонии. Мы пришли к этому выводу в процессе реформ, открывая [Китай] для внешнего мира.

Нe существует готовой модели или неизменного пути развития, которые подходят всем странам в мире. Мы должны исследовать путь и улучшать модель развития с учетом национальных особенностей Литая. Следуя в этом направлении, мы должны приспосабливаться к новым тенденциям в нашей стране и за границей, стараясь соответствовать крепнущим надеждам народа на лучшую жизнь. Мы должны, придать динамизм китайскому обществу. Необходимо придерживаться современных тенденций, разделяя с народом общую судьбу[231].

Лишь немногие (а может, и никто) из новых членов партии интересовались коммунистическими идеями или вообще были с ними знакомы. Когда профессор Ричард Мэдсен из Калифорнийского университета в Сан-Диего на протяжении года (2007–2008) преподавал в Университете Фудань, он обнаружил, что один из лучших его студентов, готовившийся вступить в партию, даже не слышал о Манифесте Коммунистической партии[232]. Когда КПК отказалась от идеи классовой борьбы пролетариата и буржуазии, а также от идеи соперничества между капитализмом и социализмом и предпочла «искать истину в фактах», она перестала быть коммунистической в том смысле, который мы вкладываем в это слово на Западе. Подобное восприятие коммунистического режима в Китае может натолкнуть на неверные выводы.

Насколько государственный строй в Китае можно было назвать «коммунистическим режимом» даже до начала экономических реформ, остается открытым вопросом. По крайней мере, во времена Мао Цзэдуна государственный строй не сводился к коммунизму. История марксизма в Китае крайне непродолжительна, даже если взять за начало основание Коммунистической партии Китая в 1921 году; не следует забывать, что китайская цивилизация имеет длительную, непрерывную историю и конфуцианство всегда оставалось господствующим направлением философской мысли. Поскольку при Мао Цзэдуне марксизм стал официальной идеологией, он оказал на общество и экономику страны большее влияние, чем можно было бы предположить, исходя из непродолжительных сроков его господства. Но если рассматривать китайскую политическую мысль как собрание идей, рождавшихся на протяжении тысячелетий, марксизм покажется внешним украшением, не более.

Кроме того, Мао Цзэдун с товарищами редко когда серьезно изучали марксизм (если вообще изучали) и едва ли его понимали (см., например: Short 1999: 101–105). Те, кто изучал марксизм систематически, либо погиб от рук националистов до 1949 года, либо проиграл Мао в вечной внутрипартийной борьбе за власть. После прихода Мао к власти китайская Коммунистическая партия всегда была больше «китайской», чем «коммунистической». Понимание коммунизма основывалось у Мао Цзэдуна в большей степени на чтении китайской классики, чем на знании (весьма ограниченном) произведений Маркса и Ленина[233]. Несмотря на многократные попытки искоренить древние традиции, китайский социализм находился под глубоким влиянием социальной и политической истории страны. Китай и при социализме оставался китайским.

Так, основой социализма считались общественная собственность и централизованное планирование, но эти два столпа социалистического хозяйства имели разный вес. В то время как священный статус государственной собственности означал, что права частной собственности при Мао подвергались постоянным нападкам, централизованное планирование действовало только во время первой пятилетки. Это характерное разделение государственной собственности и централизованного планирования в китайском социализме имеет глубокие исторические корни. Понятие идеального общества, основанного на общественной собственности, имеет долгую интеллектуальную историю в Китае: оно восходит к временам Конфуция. Традиционному политико-правовому сознанию в Китае свойственно глубоко укоренившееся предубеждение против всего «частного». Этот контраст между общественным и частным был решительно переосмыслен в конце XIX – начале XX столетия Кан Ювэем, который популяризировал конфуцианское учение об обществе Датун, описав его как утопию, в отличие от Ояокан. В понимании Кан Ювэя государственная собственность была основой совершенного общества Датун. Это учение оказало глубокое влияние на Мао Цзэдуна и других китайских коммунистов[234]. При этом децентрализация оставалась характерной особенностью китайской политики на протяжении веков. Император, воплощение китайского политического авторитаризма, не мог контролировать все и вся в такой огромной и разнообразной стране, как Китай.

Поскольку коммунизм был порожден интеллектуальной традицией Запада, то неудивительно, что последний рассматривал маоистский Китай сквозь призму коммунизма. Такому восприятию способствовали стремление Мао перестроить Китай в соответствии с учением коммунизма и агрессивное избавление от китайского культурного наследия. К тому же, поскольку Советский Союз был первой социалистической страной в мире, Западу было удобно видеть в Китае аналог СССР, что объясняется большей открытостью Советского Союза и недоступностью маоистского Китая для внешнего мира. Но даже в эпоху победы социализма Китай сильно отличался от СССР – как идеологически, так и организационно. Китай определенно не был вторым Советским Союзом.

Как бы мы ни называли Китай – коммунистическим или капиталистическим, необходимо учитывать историческое наследие этой страны, если мы хотим понять, что лежало в основе быстрых экономических преобразований и что ожидает китайские реформы в будущем. Китай не чужд капитализму и, конечно, свободной торговле и частному предпринимательству[235]. Студентам, изучающим китайскую историю, хорошо известно, что в прошлом в Китае были широко распространены торговые операции между отдаленными населенными пунктами, повсеместное хождение бумажных денег и процветающие рынки. Это особенно верно в отношении позднего периода правления династий Тан и Сун, а также в периоды Мин и Цин. Когда Марко Поло посетил Китай в XIII веке, он был глубоко впечатлен бурным развитием торговли и сложной организацией промышленности. Особенно его заинтриговали бумажные деньги (на Западе они появились только в XVII столетии) (Polo 1923). Однако раннее развитие торговли не привело к полномасштабной современной промышленной революции; ведущая мировая цивилизация вступила в период стагнации в тот момент, когда на Западе начался подъем. И все же исторические предпосылки развития капитализма в Китае имеют прямое отношение к нынешнему возрождению рыночной экономики.

Хотя наше повествование о том, как Китай превратился в капиталистическую страну за последние 30 лет, не позволяет подробно останавливаться на его долгой и запутанной истории, следует подчеркнуть, что китайская цивилизация всегда была поразительно открытой. Прежде чем Цинь Шихуанди объединил Китай в 221 году до н. э., в стране существовали разные школы философии, которые взаимодействовали друг с другом (отсюда высказывание «Пусть соперничают сто школ»). Начиная с династии Хань и заканчивая династией Тан, Великий шелковый путь был торговой артерией, связывающей Китай с остальным миром: через него в страну проникали идеи из Индии, Средней Азии и других государств. Преемственность китайской цивилизации заставила многих забыть тот факт, что китайская культура прошла через длительный процесс трансформации после знакомства с буддизмом в III веке. Потребовалось несколько веков, чтобы конфуцианство переработало идеи буддизма и в период правления династии Сун породило неоконфуцианство[236]. На сегодняшний день Китай только начинает на равных взаимодействовать с Западом. Можно надеяться, что КНР найдет новую форму капитализма, которая будет опираться на его собственные богатые и разнообразные культурные традиции и при этом открыто взаимодействовать с Западом и остальным миром. Любое общество или цивилизация расцветает от взаимного обогащения с другими культурами в атмосфере открытости, толерантности и политической стабильности – и умирает в условиях политического хаоса и невосприимчивости к внешним веяниям. Если отвлечься от местной конкретики и посмотреть на историю человечества с глобальной точки зрения, Китай в прошлом не правил миром – точно так же, как Запад не доминирует на планете сегодня. Только открытая, терпимая к другим цивилизация может занять главенствующее положение и обязательно займет; все прочие привычные характеристики, включая географическое положение или этнический состав, случайны и зависят от обстоятельств.

Ввиду направляющей и руководящей роли Коммунистической партии Китая нарождающаяся рыночная экономика часто рассматривается как отдельная разновидность, не просто отличная, но даже враждебная либеральному рыночному порядку. Действительно, китайская рыночная экономика отличается от британской, американской и любой другой существующей модели капитализма. Отчасти это связано с историческими причинами, среди которых – огромная территория, большая численность населения, особая роль компартии. Отчасти это происходит оттого, что Китай только недавно стал членом мировой рыночной экономической системы и может перенимать чужой опыт, изучая различные модели капитализма. Между Китаем и развитыми странами существовал огромный разрыв в сфере технологических и производственных возможностей, но, как только китайский народ освободился от оков идеологии, он быстро наверстал упущенное. В то же время огромный потенциал китайского рынка превратил Китай в излюбленное место для прямых иностранных инвестиций со всего мира. Так, Шанхай начиная с 1990-х годов служил выставкой достижений мирового капитализма.

Утверждение, что китайская экономика представляет собой угрозу для глобального рыночного порядка, продиктовано скорее страхом и непониманием, чем здравым смыслом. Напротив, экономическая реформа после смерти Мао Цзэдуна предотвратила падение коммунизма. Китай вновь обратился к рынку, поскольку смерть Мао нанесла разрушительный удар по социалистическому эксперименту, начавшемуся в Советском Союзе в начале XX века. Рыночные реформы в Китае, включая образование особых экономических зон и приток прямых иностранных инвестиций в КНР, быстро избавили от нищеты миллионы людей и повысили уровень жизни четвертой части населения земного шара. Потрясающие достижения Китая убедили другие страны (включая Индию и Вьетнам) в щедрости рынка и недальновидности централизованного планирования.

Кроме того, рыночные преобразования в Китае открыли новые горизонты для мирового капитализма. Будучи новой экономической державой, Китай содействует развитию многих стран в Центральной и Юго-Восточной Азии, Латинской Америке и Африке, экономика которых все сильнее интегрируется с китайским рынком. Великие экономические преобразования Китая легли в основу развивающейся мировой рыночной экономики. Но главное, успехи динамичной, самобытной рыночной экономики в Китае стали убедительным аргументом в пользу того, что капитализм может укорениться и расцвести в откровенно незападном обществе. Капитализм с китайской спецификой является примером для других развивающихся стран, культура которых отлична от западной. Покончив с монополией Запада на капитализм, Китай способствовал его глобализации и усилил мировой рыночный порядок за счет расширения культурной среды и придания культурного разнообразия капиталистической системе. Мировой либеральный экономический порядок будет гораздо прочнее и устойчивее, если капитализм выйдет за пределы Запада, чтобы укорениться в иных культурных условиях и политических системах.

8

В январе 2010 года журнал Foreign Policy опубликовал смелый прогноз профессора Роберта Фогеля, который предсказал, что в 2040 году доля китайской экономики в мировом ВВП составит 40 %, в то время как Соединенные Штаты будут далеко позади на втором месте со своими 14 % (Fogel 2010)[237].

В том же номере была напечатана статья, автор которой спорил с Фогелем, критикуя его за «преувеличенную веру в безграничную мудрость китайского правительства»[238]. Здесь необходимо вернуться к мысли, неоднократно упоминавшейся на страницах этой книги: потрясающие успехи китайской экономики нельзя относить на счет «безграничной мудрости китайского правительства». Если бы так было на самом деле, наша вера в будущее рыночной экономики Китая была бы значительно слабее. Рассказывая о превращении Китая в капиталистическую страну, мы не раз говорили о той важной роли, которую сыграл Дэн Сяопин вместе с другими китайскими лидерами. Но Дэн Сяопин, в отличие от Мао Цзэдуна, никогда не был «человеком, пристрастным к системам», по выражению Адама Смита (Smith [1759] 1969: 380–381). В то время как Мао гордился тем, что разработал утопический план и заставил весь китайский народ ему подчиняться, Дэн был слишком реалистичен, чтобы дорожить любой теорией, противоречащей фактам. Заслуга Дэна состоит в том, что он держал под контролем политику с идеологией и не позволял китайскому правительству утратить хладнокровие. Мало кто сомневается в том, что китайские экономические реформы пошли бы по иному пути и привели бы к другому результату, если бы не последовательный прагматизм Дэн Сяопина и его политическая проницательность. Но главной причиной чудесного подъема экономики КНР является китайский народ, исполненный оптимизма, энергии, творческих способностей и целеустремленности.

Мы разделяем оптимизм профессора Фогеля относительно будущего Китая. Однако рамки этой книги не предусматривают описания модели экономического роста, способной предсказать количественные характеристики и траекторию развития китайской экономики. Многие эксперты подвергли Фогеля критике за излишне оптимистический прогноз. Но даже если мы вдвое понизим прогноз профессора, общая картина не изменится.

Наиболее важным преимуществом Китая является огромная численность населения, составляющая 1,3 миллиарда человек – предприимчивых, трудолюбивых и настойчивых. Несмотря на политику контроля над рождаемостью, которой Пекин придерживался с конца 1970-х годов, Китай остается самой населенной страной в мире. После нескольких десятилетий стремительной урбанизации половина граждан страны продолжает жить в сельской местности. Среди них существует некий костяк, стремящийся переехать в город в поисках лучшей работы и лучшей жизни, и в стране еще остается простор для продолжения урбанизации и индустриализации, необходимых для непрерывного роста китайской экономики в последующие годы. Однако население Китая быстро стареет, что вызывает опасения. Поскольку многие развитые страны пытаются стимулировать рождаемость, выплачивая субсидии при рождении детей, китайское правительство должно радоваться, что многие китайцы мечтают о большой семье. В условиях, когда все члены общества образованны и предприимчивы, а в стране больше нет проблем с занятостью, как было при социализме, государственная политика в области ограничения рождаемости представляется неоправданной. Политика «одна семья – один ребенок» была временной, вынужденной мерой; если правительство вовремя от нее не откажется, она нанесет удар по экономике Китая и по всему китайскому обществу, так что последствия еще долго будут ощущаться всей страной[239].

Даже высокообразованным, способным трудовым ресурсам не удастся реализовать свой потенциал, если они не будут стремиться и не смогут свободно искать и находить для себя экономические возможности в любой точке страны, свободно создавать бизнес-организации для реализации этих возможностей и свободно конкурировать с любыми другими акторами. По сравнению с начальным этапом реформ Китай добился больших успехов в содействии трудовой мобильности и стимулировании частного предпринимательства. Миграция миллионов сельских рабочих в города и приватизация государственных предприятий, которая позволила переместить человеческий капитал в частный сектор, стали двумя основными каналами, по которым осуществлялось передвижение трудовых ресурсов. Постепенное развитие национального рынка рабочей силы не только повысило производительность труда, но и принесло крестьянам реальные экономические выгоды. Однако на рынке труда все еще существуют значительные барьеры, в частности система прописки («хукоу») и различные институциональные препятствия, с которыми сталкиваются трудящиеся-мигранты. Постепенное снятие этих барьеров обеспечит мощный рост производительности труда в ближайшие годы.

Частное предпринимательство в Китае, очевидно, совершило «большой скачок вперед». До реформы оно было незаконным, а сегодня признано основным локомотивом экономического роста. Тем не менее частные предприниматели по-прежнему сталкиваются с многочисленными предрассудками и сложностями. Наибольшую угрозу для них представляет государственная монополия. Хотя с середины 1990-х годов большинство государственных предприятий были реструктурированы или приватизированы, оставшиеся в госсобственности компании обосновались в немногих монополизированных секторах экономики, в том числе банковской, энергетической и телекоммуникационной. Такие государственные предприятия в монополизированных отраслях представляют собой мощную группу влияния в китайской экономике. Инфляционная денежная политика, которой Китай придерживается с 2008 года, еще сильнее раздула государственный сектор. Большую часть 4 триллионов юаней (около 586 миллиардов долларов США) – банковских кредитов в рамках программы по стимулированию экономики – получили государственные предприятия и местные органы власти. Государственный сектор, накачанный дешевыми кредитами, вырос за счет частного сектора. В 2009 году беспрецедентное число китайских фирм – 34 (не считая три компании из Гонконга)! – вошли в список крупнейших компаний мира Fortune Global 500, однако среди них было всего одно частное предприятие[240]. В 2010-м в список Fortune Global 500 вошли уже 42 китайские фирмы (не считая четырех, базирующихся в Гонконге), из них только две частные[241].

Тревогу вызывает не государственная собственность как таковая, а якобы не требующее доказательств предположение, что государственные предприятия лучше служат интересам общества, чем частные фирмы. Его использовали для оправдания государственной монополии и ограничений при допуске частных фирм во многие «стратегически важные», по мнению правительства, отрасли. На самом деле государственная монополия позволяет многим государственным предприятиям уподобиться сборщикам налогов и получать огромные прибыли, в результате чего рост бюджетных поступлений в новом тысячелетии почти вдвое опережает рост ВВП[242]. Легкие барыши позволяют государственным предприятиям игнорировать рыночную дисциплину и скрывают их недостатки. Получив доступ к монопольной прибыли, госпредприятия освобождаются от необходимости постоянно внедрять инновации для удовлетворения потребителей и таким образом лишаются механизма обучения, необходимого любой фирме, чтобы выжить в условиях рыночной конкуренции. Кроме того, искусственно завышенный коэффициент прибыльности быстро приводит к увеличению разрыва в заработной плате между государственным и рыночным секторами. Например, хотя в секторах, монополизированных государством, занято всего 8 % всей несельскохозяйственной рабочей силы Китая, на зарплату им уходит около 55 % от общего фонда заработной платы (Wang Xiaolu 2007)[243]. Помимо этого, монопольные прибыли дают государственным предприятиям преимущества даже в тех отраслях, которые открыты для частных фирм. Государственные предприятия пользуются политическими связями и монопольными прибылями, чтобы выкупить частные фирмы или заставить их продать бизнес, подрывая тем самым рыночную конкуренцию. Кроме того, присутствие государственных предприятий мешает развитию рынка капитала в Китае. Например, банки предпочитают кредитовать государственные предприятия, потому что у тех гарантирована маржа прибыли, не говоря уже о том, что государственные банки предоставляют госпредприятиям преференции по политическим причинам. Частные фирмы, особенно стартапы, часто не имеют доступа к банковским кредитам – отчасти из-за того, что их деятельность связана с высокой степенью неопределенности и более высокой, чем у госпредприятий, вероятностью банкротства. В результате государственные банки, имея готовую группу надежных клиентов, могут позволить себе не работать с частными фирмами и тем самым лишают себя возможности научиться эффективно проверять заемщиков и следить за выполнением ими своих обязательств. Из-за этого они еще более неохотно предоставляют кредиты частным фирмам.

Укоренившаяся со времен социализма и до сих пор часто цитируемая китайским правительством мысль о том, что общественная собственность всегда служит общественным интересам и гарантирует совместное процветание, – не более чем попытка выдать желаемое за действительное. Древние китайские философы и государственные деятели гораздо лучше разбирались в этом вопросе. Здесь уместно будет привести длинную цитату из классического китайского трактата– «Книги правителя области Шан» (правитель области Шан дважды помог императору Циню реформировать государство, что в итоге привело к объединению Китая в 221 году до н. э.):

Закон и предписания – жизнь народа и основа управления [страной], они оберегают, [права] народа. Тот, кто стремится управлять страной, презрев законы и предписания, подобен человеку, который пытается, избавиться от голода и холода, отказываясь при этом от пищи и одежды; ими человеку, который стремится идти на восток, двигаясь при этом на запад. Совершенно ясно, что нет никаких надежд на, осуществление этого.

Когда сто человек гонятся за одним зайцем, они делают это отнюдь не из желания разделить его на сто частей, а потому, что [никто] не установил своих прав [на этого зайца]. [Ж наоборот], если даже весь рынок будет наводнен продавцами зайцев, то и тогда вор не посмеет, украсть зайца, ибо [право] собственности на, него уже установлено. Итак, когда право [собственности] eщe не установлено, то даже Яо, Шунъ, Юй и Тан – все они ринулись бы, в погоню за, зайцем, но когда, это право уже определено, то даже нищий воришка не осмелится посягнуть [на, зайца]. Ныне законы, и предписания неясны, не определены и их названия, поэтому жители Поднебесной обсуждаю/т законы, и предписания, высказывая различные мнения, а все это оттого, что не определены [их названия] Если наверху правитель создает законы, а внизу народ может обсуждать их, то законы, и предписания никогда не будут установлены, а низшие могут стать высшими. Это и называется «права и обязанности не закреплены». Если право [собственности] не установлено, то даже Яо и Шунь теряют свои достоинства и творят низкие дела; что же остается, делать простому люду/ Если так будет продолжаться, и дальше, преступность разрастется, правитель лишится и величия, и власти, государство погибнет и будут уничтожены, алтари духа, земли и проса [правящей династии] (Shang Yang 1928: 331–333").

О спецификации прав говорится в еще одном философском труде, относящемся к более раннему периоду – в «Трактате учителя Шэнь»: «[Когда] кролик скачет через улицу за ним гонится сотня людей. Даже если преследующие кролика алчны, их никто не осуждает, ибо права на кролика не установлены. На мясном рынке продается множество кроликов. Люди проходят мимо, едва на них взглянув. Не потому, что им не нужны кролики. Но если права установлены, даже жадные люди больше не ссорятся»[244].

Заметное присутствие государственных предприятий не тревожило бы так сильно, если бы государство само подчинялось закону, как советовал правитель Шан. Но история знает немного случаев, когда социалистические страны с развитым государственным сектором в экономике управлялись бы властями в соответствии с требованиями закона. Когда правительство стоит выше закона, но обладает огромными активами, оно неизбежно не специфицирует права в сфере общественной собственности. Это развращает политиков, провоцирует хищения и порождает несправедливость, создавая условия для общественных волнений и политического хаоса. Когда государственные предприятия ставят себя выше закона и рыночной конкуренции, они не только угрожают деятельности частных фирм, но и ставят под удар экономические и политические устои общества, как доходчиво объяснили правитель Шан и учитель Шэнь.

9

Рыночная экономика не работает в институциональном вакууме. Когда система ценообразования исследуется в отрыве от институциональных условий, в которых она функционирует, все нерыночные институты, включая государство, право, социальные нормы и моральные кодексы, считаются внешними по отношению к работе рынка и отдельными от него. Ничто не может быть дальше от истины. Экономистов старательно учили забывать, что большинство экономических явлений – это «социальные факты», говоря на языке социологии, в отличие от естественных или физических явлений, с одной стороны, и психологических факторов – с другой[245]. Контракты, деньги и права собственности – это социальные конструкции. Как напомнил Фридрих фон Хайек несколько десятилетий назад, «в общественных науках вещи – это то, чем считают их люди» (Hayek 1948: 60), и в этом их отличие от природных или психологических явлений. То, что считается социальным фактом в определенном обществе в определенное время (вера в то, что с деловыми партнерами следует вести себя честно или что контракты принято уважать), может не быть таковым в другом месте или в другое время.

В связи с этим наша уверенность в долгосрочных перспективах китайской экономики подкрепляется еще одним обстоятельством – менее заметным, чем экономический подъем или становление рыночных институтов, но оттого не менее значимым для будущего рыночной экономики в Китае. В 2004 году в стране был опубликован новый перевод книги Адама Омита «Исследование о природе и причинах богатства народов»[246]. В Китае этот труд был впервые издан в 1902 году в переводе Янь Фу (1854–1921); второй перевод увидел свет в 1930 году (в 1972-м вышло его исправленное и дополненное издание). В предисловии к изданию 2004-го авторы перевода объяснили, почему понадобилось заново переводить классический труд: «Китай вернулся к рыночной экономике. Рыночной экономике требуется соответствующая экономическая теория. А книга Адама Смита „О природе и причинах богатства народов" – это теоретическое обоснование рыночной экономики»[247]. После того как Китай вернулся к рыночной экономике, простым китайцам необходимо было иметь в своем распоряжении книгу Омита, но язык первых двух переводов мог показаться современным читателям слишком научным и устаревшим.

Интересно отметить, что авторы последнего перевода «Богатства народов» сокрушаются о том, что современные экономисты недооценивают другой труд Адама Омита – «Теорию нравственных чувств»[248]. Это привело к одностороннему пониманию идей шотландского экономиста и, хуже того, к оскудению экономической теории. В Китае Смита читают и уважают как автора обеих книг – «О природе и причинах богатства народов» и «Теории нравственных чувств».

В интервью редактору Financial Times Лайонелу Варберу 2 февраля 2009 года премьер Госсовета КНР Вэнь Цзябао сказал, что «мы стремимся создать такое общество, в котором будут равенство и справедливость, в котором люди смогут получить всестороннее развитие в атмосфере свободы и равноправия. Вот почему я так люблю книгу Адама Смита „Теория нравственных чувств"»[249]. На вопрос о будущем китайской политической и экономической реформы Вэнь ответил следующее:

В 1776 году Адам Смит написал «Исследование о природе и причинах богатства народов». В этот же исторический период им была написана «Теория нравственных чувств». Адам Смит приводит великолепные доводы в своей «Теории нравственных чувств». В этой книге он пишет о том, что, если плоды экономического развития общества нельзя поделить на всех, это нездорово с моральной точки зрения и чревато рисками, ибо может разрушить социальную стабильность. Если богатство общества сконцентрировано в руках небольшой группы людей, тогда они идут против воли народа и общество обязательно утратит стабильность [250].

В более раннем интервью редактору Newsweek Фариду Закарии (23 сентября 2008 года) Вэнь сделал аналогичное признание: «Я очень высоко ценю мораль и верю, что предприниматели, экономисты и государственные деятели должны уделять гораздо больше внимания морали и нравственности. На мой взгляд, высшим мерилом этики и морали является справедливость»[251]. 28 февраля 2009 года Вэнь Цзябао поделился с китайскими интернет-пользователями своим пониманием теории Адама Смита: великий экономист считал, что в работе коммерческой системы присутствуют две «невидимых руки» – рука рынка и рука морали[252].

Вэнь был абсолютно прав, признавая крайнюю важность справедливости и нравственных законов, которые, по Смиту, необходимы для функционирования общества. Справедливость, по Смиту,

представляет главную основу общественного устройства. Если она нарушается, то громадное здание, представляемое человеческим обществом, воздвигаемое и скрепляемое самой природой, немедленно рушится и обращается в прах. Для побуждения к справедливости природа запечатлела в сердце человеческом, в случае ее нарушения, неизгладимое сознание преступления и страх заслуженного наказания; она употребляет эти чувства как вернейшее средство для охранения общественного спокойствия, для ограждения слабых членов, для обуздания вредных страстей и для наказания виновных в преступлениях. Хотя симпатия и составляет естественное свойство человека, все же люди так мало сочувствуют друг другу и так сильно сочувствуют самим себе; несчастья ближних имеют такое ничтожное для них значение в сравнении с самыми пустячными личными их неудачами; они имеют такое множество средств и случаев вредить друг другу, что если бы закон справедливости не был постоянно на страже для их взаимного охранения, если бы он не вызывал их уважения к себе своею святостью и своим важным значением, то они ежеминутно готовы были бы забывать его, подобно диким зверям, и человек боялся бы приблизиться к сборищу людей, как он боится вступить в пещеру, населенную львами» (Smith [1759] 1969: 167–168).

Сравнивая справедливость и нравственность, Смит пришел к выводу, что «законы справедливости суть единственные нравственные правила, отличающиеся строгостью и точностью; что основания всех других добродетелей смутны и неопределенны; что законы справедливости можно сравнить с правилами грамматики, а основания прочих добродетелей – с правилами, установленными критиками для достижения изящества и совершенства в литературном произведении, скорее дающими нам общее понятие о том совершенстве, к которому мы должны стремиться, чем дающими нам средства для его достижения» (Ibid., 517). Тем не менее Смит указал, что жесткие и определенные законы справедливости не будут работать, если не будут поддержаны расплывчатыми, но широко распространенными принципами нравственности.

Вэнь Цзябао интерпретировал идеи Адама Омита, очевидно, под влиянием растущего экономического неравенства, которое превратилось в серьезную социальную проблему в Китае[253]. В «Теории нравственных чувств» слово «справедливость» встречается 93 раза, а «несправедливость» – 52. Для сравнения: «равенство» встречается четыре раза, «неравенство» – дважды. Когда Смит пишет о равенстве, его больше заботит равное отношение суверенной власти ко всем субъектам, и нарушение этого правила представляется ему вопиющей несправедливостью. Смит не предполагал, что понятие равенства будет понято как равномерное распределение всех продуктов труда. На самом деле экономическое неравенство, как многие сейчас понимают, неизбежно, и Смит это признавал:

Где есть большая собственность – там есть и большое неравенство. На, одного очень богатого человека должно приходиться, по меньшей мере пятьсот бедных, и богатство немногих предполагает нищету многих. Обилие богача возбуждает негодование бедняков, которые часто, гонимые нуждой и подгоняемые ненавистью, покушаются на его владения. Только под покровительством гражданских властей владелец ценной собственности, приобретенной трудами многих лет, а быть может, и многих поколений, может ночью спокойно спать.

Он всегда окружен неизвестными врагами, которых, хотя он их никогда не возбуждал, он удовлетворить не может и от, насилия которых он может быть защищен только мощной рукой гражданских властей, всегда готовых наказать их. Приобретение крупной и, обширной собственности возможно лишь при установлении гражданского правительства (Smith [1776] 1976, кн. V: 282).

Поскольку экономическое неравенство неизбежно, для поддержания общественного порядка очень важны законы справедливости. Смит прекрасно осознавал, что «ни одно общество не может процветать и быть счастливым, если значительнейшая часть его членов бедна и несчастна» (Ibid., кн. I: 88). Одна только вопиющая имущественная поляризация способна вызвать настолько глубокую и всеобъемлющую неприязнь к богатым, что даже самое могущественное и беспощадное государство не сможет ее контролировать с помощью одного лишь принуждения, и богатым придется вечно жить в неуверенности и даже в страхе. Приобретение богатства должно происходить в соответствии с законом справедливости – хотя бы ради самих богатых. Когда люди верят, что справедливость соблюдена и для всех открыты равные возможности, даже наименее удачливые в большинстве своем уважают существующие социальные институты, несмотря на их недостатки, и смиряются со своим положением в обществе. Они упорно трудятся, чтобы создать своим детям лучшие условия, вместо того чтобы бросать вызов существующей социальной системе или свергать ее посредством революции.

30 лет назад невозможно было представить себе, что лидер социалистической страны будет читать Адама Омита – интеллектуального прародителя современного капитализма – и тем более его хвалить. Поразительно, что идеи Омита стали одним из важнейших ориентиров в Китае спустя 32 года после смерти Мао Цзэдуна. Но еще больше поражает тот факт, что премьер Госсовета КНР восхищался Смитом как автором двух произведений– «О природе и причинах богатства народов» и «Теории нравственных чувств». Много ли найдется западных политических лидеров, прочитавших «Теорию нравственных чувств»? Вэнь Цзябао неоднократно рекомендовал эту книгу китайским бизнесменам, писателям, студентам университетов и широкой публике. На сайте популярного в Китае интернет-магазина dangdang.com выставлено более десяти разных изданий «Теории нравственных чувств» в разных переводах и редакциях. На обложке нескольких из них красуется набранная красным шрифтом надпись «Классический труд Учителя, настоятельно рекомендованный премьером Вэнем пять раз». Спустя 30 лет после начала реформ Китай не просто выбрал капитализм как экономическую систему создающую богатство, но и воспринял моральные устои и нравственные принципы, без которых капитализм сам не может существовать.

Однако удивляться тому, что в Китае Адама Омита ценят как философа-моралиста и основателя современной экономики, не стоит хотя бы по одной причине. Конфуций учил, что для достижения социальной гармонии необходимо нравственное самосовершенствование людей. Закон, утверждал он, не может быть единственным или основным источником общественного порядка (например: Ren Xin 1997; Ma Xiaohong 1997; Ma Xiaohong 2004). Высшей добродетелью и основой гармоничного общественного устройства Конфуций считал добросердечие. Очевидно, что одной лишь морали недостаточно для достойного управления современным обществом, и Смит об этом писал. Не менее очевидно, однако, что хорошее управление обществом невозможно без четкого морального кодекса – соображение, редко учитываемое современными экономистами. Рыночная экономика будет подорвана, если все предприниматели начнут действовать, руководствуясь лишь собственными интересами, обманывая где только можно партнеров и нарушая соглашения в погоне за сиюминутной выгодой.

Одно из древних китайских этических предписаний гласит: «Не отказывайся от хороших дел из-за того, что они мелки; не совершай дурных поступков из-за того, что они невелики», – что на первый взгляд противоречит основному догмату современной экономики. Принцип максимизации прибыли заставляет нарушать нормы поведения, пока личная выгода перевешивает издержки. Это четко прослеживается в экономическом подходе к преступности. Однако, совершая добрые дела, человек может подвергаться насмешкам из-за отсутствия корыстолюбия. Вышеприведенная китайская заповедь говорит о той особенности человеческой натуры, о которой современная экономическая наука по большей части умалчивает: наш характер постепенно и почти неуловимо формируется нашими поступками. Поскольку экономика, по сути, рассказывает о людях, зарабатывающих себе на жизнь, характер народа неизбежно отражается в характере национальной экономики. Фрэнк Найт сделал важное замечание, отметив, что общество следует оценивать скорее по тому, какие «потребности оно создает и какой тип характера формирует у жителей страны, чем по тому, насколько эффективно оно удовлетворяет существующие на данный момент нужды» (Knight 1976: 43). Современная экономика принимает как данность потребности, на удовлетворение которых направлено распределение ресурсов, и не учитывает то долгосрочное кумулятивное влияние, которое выбор непременно оказывает на формирование потребностей. Она видит моментальный снимок, а не процесс в его непрерывности. Но экономика удовлетворяет потребности и одновременно сеет семена новых потребностей, которые в свою очередь запустят следующий цикл экономического производства и потребления. Любое действие, которое обещает краткосрочные выгоды, но разлагающе влияет на моральный облик народа, омрачает долгосрочные перспективы рыночной экономики.

10

История того, как Китай превратился в капиталистическую страну, поражает воображение. Стивен Чунг, который 30 лет назад предрек Китаю капиталистическое будущее, не ожидал, что страна настолько быстро перейдет на рыночные рельсы (Cheung 1982; Cheung 1986). Китайские лидеры, а также экономисты как внутри страны, так и за ее пределами были застигнуты врасплох, когда в ходе периферийных революций в китайскую экономику стремительно ворвались рыночные силы. Экономические факторы, в конце 1970-х годов развернувшие Китай в сторону капитализма, стали еще более весомыми за 30 лет реформ. Несмотря на растущее экономическое неравенство, в Китае принято делиться доходами от хозяйственной деятельности. Экономическая свобода и частное предпринимательство процветают по всей стране, хотя их развитие по-прежнему сдерживается оставшимися государственными монополиями. В обозримом будущем Китай продолжит экспериментировать с рыночной экономикой. Опираясь на богатые давние традиции в области торговли и частного предпринимательства, капитализм с китайской спецификой будет продолжать идти своим собственным путем.

Но что именно представляет собой капитализм с китайской спецификой? Другими словами, к какому капитализму пришел Китай, переведя экономику на рыночные рельсы? Большинство комментаторов считают, что определяющими чертами китайского капитализма являются «видимая рука» китайского правительства и монополия на власть, сохранившаяся у Коммунистической партии Китая. Но хотя, бесспорно, это очень важные черты, не они определяют специфику китайского капитализма.

По данным Всемирного банка, ВВП Соединенных Штатов в разгар разрушительной рецессии составлял 14,58 триллиона долларов США (в 2010 году)[254]. Для сравнения: ВВП Китая был на уровне 5,88 триллиона долларов США. Поскольку численность населения в Китае в четыре раза больше, чем в Соединенных Штатах (1,34 миллиарда против 312 миллионов), Китай все еще сильно отстает от Америки по таким показателям, как ВВП на душу населения (4260 долларов США против 47 140) и производительность труда[255]. Даже если Китай к середине XXI века станет, как многие предсказывают, крупнейшей экономикой мира, он все равно будет показывать весьма средние результаты в области производительности труда, если значительно не увеличит инновационный потенциал. Между тем современная история еще не знала случая, когда величайшая экономика мира не занимала бы первого места по производительности труда.

Этот структурный недостаток китайской экономики проявляется еще и другим образом – более заметным стороннему наблюдателю. Сегодня надпись «Сделано в Китае» можно легко найти на товарах, продающихся в Wal-Mart, а также в дорогих американских универмагах и розничных магазинах. Обрабатывающая промышленность Китая в настоящее время производит практически все виды потребительских товаров – от обуви, одежды и мебели до электроники. В результате быстрого роста китайского экспорта выиграли потребители во всем мире, поскольку им предложили огромный выбор товаров по «китайским» ценам. Тем не менее большинство американцев едва ли вспомнят хоть один китайский бренд, хотя дома у них все шкафы заполнены товарами из КНР.

Признать это свойство китайской экономики как изъян будет легче, если обратиться к истории. Когда Великобритания стала ведущей мировой экономикой в XIX веке и когда США превратились в экономическую сверхдержаву в XX столетии, они не только предложили широкий спектр новых продуктов, но и создали новые отрасли промышленности. Экономическая мощь этих стран определялась тем, что они лидировали в области инноваций и по уровню производительности труда. Когда в 1851 году в Хрустальном дворце в Лондоне состоялась Всемирная выставка, английские экспонаты «были лучшими везде, где требуются прочность, долговечность, практичность и высокое качество, будь то железо или сталь, машины или текстиль» (Ffrench 1950: 203). XX век породил в Америке таких гигантов, как Rockefeller, Carnegie, Ford, CM, CE, Boeing, IBM, Coca-Cola и P&C, а в последние годы – HP, Apple, Intel, Motorola и Microsoft. Список можно продолжить. Когда Япония стала второй по величине экономикой мира в конце 1960-х годов, она дала рождение компаниям Sony, Fuji, Toyota, Honda, Mssan, Mazda, Canon, Toshiba, Panasonic, JVC и Sharp. Южная Корея, экономика которой составляет одну шестую часть экономики Китая (и население которой насчитывает всего 48 миллионов человек), может похвастаться такими известными фирмами, как Samsung, LC, Hyundai, Kia и Daewoo.

Напротив, даже самые известные китайские фирмы, такие как Lenovo, Huawei, Tsingtao, Haier и Ceely, не стали узнаваемыми брендами на Западе. В первую десятку китайских фирм, перечисленных журналом Fortune, входят Sinopec, China National Petroleum, Государственная электросетевая корпорация Китая, Торгово-промышленный банк Китая, China Mobile Limited, China Life Insurance, Банк Китая, Строительный банк Китая, Южнокитайская электросетевая компания и China Telecom. Все они принадлежит государству и сконцентрированы в таких отраслях, как энергетика и разнообразные услуги (банковские, телекоммуникационные и страховые); они не участвуют в международной конкуренции. В то время как китайские производственные компании вполне конкурентоспособны на мировом рынке, большинство из них может участвовать лишь в ценовой конкуренции благодаря низким производственным издержкам; но при этом они не оставляют попыток предложить новые и более качественные продукты. Не имея достаточного количества инноваций и собственных оригинальных товаров, многие китайские производственные фирмы зависят от заказов: они принимают заказы от зарубежных фирм и продают продукцию под иностранными торговыми марками. Эта ситуация – лучше всего ее характеризует выражение «производство без продуктов» – не сулит ничего хорошего экономике, вознамерившейся стать «номером один» в мире. В 2009 году Соединенные Штаты по-прежнему выпускали больше товаров (1,7 триллиона долларов США с учетом стоимости производства), чем Китай (1,3 триллиона долларов США)[256]. После продолжавшегося в течение десятилетий сокращения занятости (менее 12 миллионов рабочих во втором квартале 2010 года) обрабатывающая промышленность США по-прежнему намного обгоняет китайскую, в которой занято более 100 миллионов рабочих. Кроме того, учитывая значительное присутствие иностранных фирм и совместных предприятий в Китае, рост мощностей в его обрабатывающей промышленности впечатляет намного меньше, чем можно было бы ожидать от страны, которую называют «фабрикой мира».

11

Экономические реформы, которые освободили большинство китайских фирм, вынудив их действовать в условиях рыночной конкуренции, не оказали столь же освобождающего влияния на китайские высшие учебные заведения. Большинство китайских университетов и система образования в целом до сих пор находятся под государственным контролем. Именно здесь обнаруживает себя наиболее серьезный дефект китайской рыночной реформы. Он является корнем тревожных симптомов, указанных нами выше, а также других недостатков китайской экономики.

Как ни странно, реформа образования началась после смерти Мао Цзэдуна с того, что в 1977 году, еще до Третьего пленума ЦК КПК 1978 года, в Китае были восстановлены вступительные экзамены в вузы. Дэн Сяопин предложил тогда, что партия должна служить «отделом логистики» для китайских ученых и научных работников, что позволит им свободно проводить независимые научные исследования. Вместе с другими китайскими руководителями Дэн предсказал, что Китаю не удастся осуществить «социалистическую модернизацию», если он не станет страной научных открытий и технологических инноваций[257]. К сожалению, обещание Дэн Сяопина не помешало правительству диктовать методы работы китайским вузам и исследовательским институтам. Большинство китайских университетов функционируют как бюрократические структуры под вездесущим идеологическим контролем, а не как учебные заведения. В результате, хотя китайские рыночные преобразования породили быстро растущий рынок товаров и услуг, а также позволили Китаю стать мировым лидером в обрабатывающей промышленности, активный рынок идей так и не появился. В самом деле, весь процесс создания, распространения и потребления идей, от системы образования до средств массовой информации, по-прежнему находится под пристальным наблюдением государства и жестким идеологическим контролем.

Наиболее существенными изменениями в китайских университетах за несколько десятилетий бурных рыночных преобразований стали коммерциализация высшего образования и расширение доступа к нему. При социализме высшее образование полностью финансировалось государством и было доступно только крошечному проценту населения (если вообще было доступно, поскольку почти на всем протяжении «культурной революции» китайские университеты не работали). В конце 1980-х годов китайские университеты начали принимать на платной основе студентов, которые иначе не прошли бы в вузы из-за низких оценок на всекитайских национальных вступительных экзаменах. В результате государство перестало быть единственным источником финансирования высшего образования. Темпы коммерциализации и распространения высшего образования среди населения резко увеличились в 1990-х годах, что привело к так называемому «большому скачку в сфере высшего образования». В 1995 году только 5 % молодых людей в возрасте от 18 до 22 лет имели доступ к высшему образованию; к 2007-му этот показатель вырос до 23 %[258]. Китай в настоящее время занимает лидирующее положение в мире по числу докторов наук. Однако Цянь Сюэсэнь, весьма уважаемый китайский ученый, задал отрезвляющий вопрос, прежде чем умереть в 2009 году: «Почему китайские университеты с 1949 года не выпустили ни одного оригинального мыслителя или ученого-изобретателя мирового уровня?[259].

Система образования со всей очевидностью показывает, что количественный рост не компенсирует отсутствие качественных улучшений. Неудивительно, что поднятый Нянь Сюэсэнем вопрос, который в Китае часто называют «головоломкой Няня», привлек внимание средств массовой информации. Роковым организационным изъяном китайских вузов является их недостаточная самостоятельность. Большинство из них финансируется государством и работает под строгим контролем министерства образования. Министерство назначает секретарей партийных организаций и президентов крупных китайских университетов. В университете секретарь парткома стоит на более высокой ступени административной лестницы, чем президент, и часто пользуется большим влиянием. Все образовательные программы должны быть сначала одобрены министерством образования. Благодаря непосредственному контролю над финансами, персоналом и программами обучения министерство образования оказывает всепроникающее влияние на китайские вузы, сопоставимое разве что с влиянием китайского правительства на государственные предприятия в дореформенную эпоху. В период реформ, когда китайские государственные предприятия получали независимость от государственных органов надзора и учились работать в условиях конкуренции, университеты Китая двигались в противоположном направлении. Самыми заметными конкурентами являются зарубежные вузы. Десятки тысяч самых способных китайских студентов ежегодно уезжают учиться в Японию, Австралию, Канаду, Соединенные Штаты и Европу. Их выбор говорит о глубоком разочаровании в китайских университетах.

При таком жестком правительственном контроле китайские университеты больше преуспели в заискивании перед министерством образования, чем в инновационных исследованиях и образовательных программах (в этом они не так сильно отличаются от госпредприятий в дореформенную эпоху). Кроме того, находясь в стесненных финансовых обстоятельствах, они конкурируют между собой за абитуриентов и усиленно ищут другие источники финансирования. Следовательно, хотя высшее образование в Китае переведено на коммерческую основу и доступно широким слоям населения, реформа в этой сфере не создала свободного рынка идей. Напротив, поскольку государство вливает деньги в целевые проекты в надежде создать университеты мирового уровня, министерство образования стремится усилить свою власть над китайскими вузами. Это означает, что вузы уделяют больше внимания начальственным директивам, чем задачам высшего образования.

В 1995 и 1998 годах китайское правительство инициировало Проект 221 и Проект 985, целью которых было создание нескольких университетов мирового класса и развитие важнейших академических дисциплин[260]. Министерство образования ввело в вузах сдельную оплату труда – систему поощрения, которая хорошо себя зарекомендовала на производственных предприятиях. Оценка и вознаграждение труда университетских преподавателей производятся на основе их публикаций. Преподаватель обычно получает привязанную к его ученому званию базовую зарплату и вознаграждение по итогам работы, которое в основном зависит от количества публикаций. В большинстве случаев базовая зарплата невелика, и поэтому преподаватели, чтобы заработать на достойную жизнь, должны постоянно печатать свои работы. Неудивительно, что эта схема, широко применяемая в настоящее время, превратила китайских преподавателей вузов в машины по производству публикаций. Что хорошо, Китай стал одним из крупнейших в мире «производителей» научных статей. Но это достижение дорого обошлось Китаю, и ценой, которую пришлось заплатить, стала «головоломка Цяня».

Почти во всех областях человеческой деятельности наблюдается колоссальный разрыв между работами среднего и самого высокого уровня. Испокон веков любую науку продвигали немногие гиганты мысли. Человеческая изобретательность проявляется в полную силу, а наука движется вперед, когда высокомотивированным, самостоятельным ученым предоставляют свободу проводить самостоятельные исследования. Система вознаграждения по итогам работы может заставить ученых публиковать статьи, но ничто другое так не душит свободу творчества и оригинальность мышления, как явная материальная заинтересованность.

С учетом повсеместного административного вмешательства государства в работу китайских университетов нетрудно понять, почему они добиваются столь посредственных результатов. Как заметил Милтон Фридман, самый верный способ разрушить отрасль – это защитить ее с помощью государственной монополии. Государственная монополия в Китае резко сократила производство идей. Административное вмешательство настолько серьезно, что свободный рынок идей едва ли существует даже в таких областях, где влияние идеологии минимально, – в естественных науках, биологии и биотехнологиях. В результате классическое изречение «пусть расцветают сто цветов, пусть соревнуются сто учений» остается несбыточной мечтой.

Что касается высшего образования, правительство контролирует как производственные факторы (финансы и кадры), так и продукцию (образовательные программы), лишая китайские университеты права на самоуправление. Перенос даты открытия Южного университета науки и технологий – прекрасный пример этой удручающей ситуации[261]. Этот университет был создан по инициативе местных властей при поддержке муниципального правительства Шэньчжэня. Хотя Южный университет науки и технологии не является частным университетом, он будет работать независимо от министерства образования и местных органов власти. Он создан по образцу и подобию Гонконгского университета науки и технологии для того, чтобы дать Южному Китаю первоклассное научно-исследовательское учреждение, которое станет центром научных и технологических инноваций, необходимых для развития региональной экономики. Новый университет планировали открыть осенью 2010 года. Но, потратив более трех лет на подготовку к открытию, министерство образования отказалось утвердить и признать его образовательные программы, что затруднило привлечение студентов.

От отсутствия активного рынка идей в Китае серьезно пострадала не только сфера образования, но и законодательство и политика. Хотя успехи в экономике превзошли самые смелые ожидания, результаты политической реформы внушают разочарование. Многие проблемы, открыто признанные в Коммюнике 1978 года, до сих пор не решены, многие поставленные в нем цели не достигнуты. «Бюрократическое чванство, позволяющее не замечать насущных экономических проблем, с которыми сталкивается народ», по-прежнему широко распространено. Китай так и не стал обществом, в котором «конституционные права граждан должны быть решительно защищены, и никто не имеет права на них посягать»[262]. Спустя 30 лет после начала реформ китайская правовая система все еще далека от того, чтобы «гарантировать равенство всех людей перед народными законами и отказывать отдельным гражданам в привилегии стоять над законом»[263].

Правительственная монополия на идеи создала опасную ситуацию, когда «несогласие с мнением руководства приравнивается к противозаконной деятельности», как с горечью сказал в начале реформ Дэн Сяопин[264]. Не имея возможности выразить свою обеспокоенность и высказать свои взгляды, несогласные с общепринятой точкой зрения неизбежно вступают в конфликт с правительством. Люди, способные мыслить критически и независимо, – самые ценные человеческие активы в любом обществе – часто воспринимаются обществом как политические диссиденты. А политических диссидентов обвиняют в том, что они выступают «против партии» и «против социализма», – обвинение, которое может стоить им работы и даже жизни.

Отсутствие активного рынка идей оставляет отпечаток на всем китайском обществе – от экономики до образования, от политики до права. Если судить поверхностно, китайская экономика и без свободного рынка идей добилась потрясающих успехов за время реформ. Политическое руководство, которое обосновывает свою легитимность непрекращающимся экономическим ростом и которое обогатилось и усилило свою власть благодаря свободному рынку товаров и услуг, могло прийти к выводу, что этого рынка вполне достаточно[265].

Но ничто не может быть дальше от истины. Прямое следствие отсутствия рынка идей – это отсутствие инноваций в области науки и техники, являющееся ахиллесовой пятой растущей обрабатывающей промышленности Китая. Дефицит инноваций и сохранение государственных монополий сильно сказываются на диапазоне возможностей для выгодных инвестиций. Производить товары, заказанные другими фирмами, вместо того чтобы разрабатывать собственный продукт, становится доминирующей стратегией китайских предпринимателей. Вез открытого, свободного рынка идей Китай не сможет поддерживать прежние темпы роста или стать глобальным центром технологических инноваций и научных открытий. В начале реформ, как только были сняты идеологические барьеры, Китай принялся наверстывать громадное отставание от Запада в науке, технологиях и ноу-хау. Но чтобы экономика в будущем росла прежними темпами, Китай должен пойти по пути инноваций – предложить новые продукты на мировом рынке, сократить потребление энергии и перейти на экологически чистые ее виды. Хотя Китай всего за 30 лет превратился из отсталой аграрной социалистической страны в самую динамичную промышленную державу мира, ему еще многое предстоит сделать, чтобы выйти на лидирующие позиции в производстве идей.

Отсутствие рынка идей препятствует строительству гармоничного общества и культурному обновлению в Китае. Гармония, как ее понимают китайцы, требует звучания разных голосов. Но она возникает только в результате взаимодействия различных голосов на рынке идей. Судьба любого правительства должна зависеть от его способности создавать и защищать материальное изобилие. Однако точно так же она зависит от его способности поддерживать и совершенствовать мир идей. Этот мир идей напоминает «третий мир» Карла Поппера (Popper 1978): он включает продукты человеческого мышления, возникающие вследствие наших попыток понять, кто мы и как работают природный и социальный миры. Эти две задачи, обозначаемые в Китае как развитие «материальной и духовной цивилизации», тесно взаимосвязаны. Мир материального изобилия был бы скучен и хрупок, если бы его не оживлял богатый мир идей; мир идей был бы призрачен и недолговечен, не покойся он на мире изобилия. В современном мире экономика становится все более наукоемкой, и долгосрочное процветание рынка товаров зависит от того, насколько активен рынок идей, посредством которого знания добываются, распределяются и накапливаются. От активности рынка идей зависит, насколько быстро будут образовываться новые предприятия, изобретаться новые продукты, создаваться новые отрасли. Более того, рынок идей приводит в движение рынок товаров и услуг. Если рынок товаров работает, признавая потребительский суверенитет, то рынок идей напрямую формирует потребности, определяет, какой именно тип потребителей (а также предпринимателей, политиков и юристов) преобладает в экономике, их характеры и ценности, – ив конечном счете решает, каким должен быть рынок товаров и насколько эффективно он работает.

Благодаря конкурентному рынку товаров и услуг Китай уже давно стал излюбленным местом для иностранных инвестиций: многие транснациональные компании, входящие в список Fortune 500, вкладывают средства в китайские фирмы. Однако без активного рынка идей Китай не способен удержать талантливых людей, которые продолжают уезжать за границу. Растущему профициту финансового капитала соответствует соизмеримый дефицит человеческого капитала. Это вопиющее расхождение выявляет слабое место рыночной экономики с китайской спецификой.

12

Вмешательство государства – далеко не единственное препятствие для возникновения в Китае рынка идей. Китайская политическая власть во времена правления как Гоминьдана, так и Коммунистической партии редко когда присматривалась к рынку идей. На переломе XIX и XX веков, когда Китаю угрожали западные державы извне и междоусобицы милитаристов изнутри, политические партии, возникшие в Китае в этот период, были поглощены проблемой выживания нации[266]. И Гоминьдан, и Коммунистическая партия Китая создавались как тайные революционные организации и быстро переросли в полувоенные объединения. Находясь под влиянием социалистической революции в России, обе партии немедленно обратились к террору и насилию, признавая при этом важность дисциплины и контроля. Коммунистический интернационал принял непосредственное участие в создании Коммунистической партии Китая и реорганизации Гоминьдана в 1920-х годах. Наследие Коминтерна оказало неизгладимое влияние на развитие этих партий и во многом их сформировало. Кроме того, вражда друг с другом приучила и ту и другую партию к насилию и террору, укрепив склонность к авторитарным методам правления посредством силы и принуждения. Заявление Мао Цзэдуна о том, что «политическая власть исходит из ствола винтовки», передавало сущность китайской политики. Рынок идей сохранялся только на территориях, находившихся вне контроля обеих партий, – в таких местах, как Шанхайское международное поселение или Гонконг.

Возможно, под влиянием японского слова, обозначающего политическую «партию», Гоминьдан и КПК называли себя китайским словом «дан». Иероглиф «дан» содержит множество отрицательных значений. Любая партия привычно воспринималась как тайная, коварная сила, действующая в интересах узкой группы людей в ущерб общественным интересам и вредящая хорошему управлению. Такие коннотации отчетливо слышатся в китайском высказывании «цзе дан ин ши», которое буквально означает: «Создай партию, чтобы преследовать личные интересы». Это противоречит духу традиционного политического мышления в Китае – «тянь ся вэй гун», или «мир для народа»[267]. Опыт партийной политики в Китае на протяжении всего XX века не опровергает этой аксиомы, но ее историческое наследие не позволяет надеяться на свободную конкуренцию партий, которая могла бы создать рынок идей.

Исключительное право правительства генерировать и распространять идеи в Китае во многом основывается на страхе перед смутой. Первый император династии Цинь живьем закопал в землю несколько сотен конфуцианских ученых и сжег книги, чтобы покончить с идеями, в которых он видел источник опасности для своей власти. Но, как говорится в танском стихотворении, «не успела остыть зола, как в Шаньдуне началось восстание; оказалось, что Лю и Сян [вожди бунтовщиков] не читали книг». Мао Цзэдун знал это стихотворение наизусть[268], но не внял предупреждению и в 1957 году инициировал борьбу с правыми уклонистами. В ходе этой кампании пострадали миллионы китайцев, но самым страшным, пожалуй, было то, что, уничтожив рынок идей, она подорвала способность режима управлять страной.

Характерный недостаток государственного аппарата или любой другой большой организации, стоящей у власти, состоит в том, что лица, ответственные за принятие решений наверху пирамиды, получают только ту информацию, которую нижестоящие чиновники сочтут нужным им предоставить[269]. В результате иерархические организации, включая госаппарат, часто оказываются в ловушке двойной – властной и информационной – асимметрии. Высшее руководство обладает огромной властью и принимает решения по собственному усмотрению, но при этом исходит из ограниченной и часто необъективной информации; люди, находящиеся на нижних уровнях властной пирамиды, лучше информированы, но не обладают достаточной властью, чтобы действовать. Активный рынок идей, независимый от политической власти, обеспечивает необходимые институциональные гарантии того, что принимающие решения лица будут достаточно хорошо информированы. Как сказал философ-конфуцианец Ван Фу, живший в эпоху Хань, «[император] просвещен, потому что выслушивает разные точки зрения; он погружается в мрак невежества, если прислушивается только к одной стороне». После того как в 1957 году в Китае началась борьба с правыми уклонистами, государственный аппарат, когда-то бывший дисциплинированным, оперативным и эффективным, быстро был дезорганизован и выродился в слепую, самоубийственную политическую машину, которая в мирное время спровоцировала самый страшный в истории человечества голод.

То, что некоторые правые уклонисты могли посеять смуту, не оправдывает уничтожения рынка идей. Идеальное общество не бывает полностью свободно от риска антиправительственных выступлений. Если учесть, как дорого обществу обходится контроль над антиправительственной агитацией, лучше с ней не бороться. С определенного момента стоимость дальнейшего снижения риска мятежей начинает перевешивать любые возможные выгоды. Более того, поскольку слабо информированная политическая машина, действуя даже из самых лучших побуждений, может навлечь катастрофу на страну (как это показала история «большого скачка»), рынок идей, пусть несовершенный и уязвимый, предлагает эффективное решение проблемы двойной асимметрии, жертвой которой является госаппарат.

Рынок идей может быть подавлен и уничтожен политической цензурой, но деспотичное государство – далеко не единственный хищник. Еще одна – менее явная, но столь же опасная – угроза открытому рынку идей имеет другое происхождение. В Китае марксизм изучался (и до сих пор изучается везде, от школ до высших учебных заведений) как «научная» теория, самое истинное учение об истории и социальном развитии человечества. Хотя за последние 30 лет, пока в Китае шли реформы, марксизм был поставлен под сомнение и во многом дискредитирован, догматическое преподавание марксистской теории привило китайцам определенный образ мышления, переживший сам марксизм. Речь идет о склонности воспринимать истину как нечто конечное, полное, постоянное и непререкаемое. Но все эмпирическое знание представляет собой полную противоположность: оно имеет временный, незавершенный и предположительный характер. Для того чтобы работал рынок идей, всем его участникам следует признать, что бесспорной истины не существует. Истина возникает только в процессе бесконечной борьбы с невежеством и фанатизмом; она редко когда побеждает, выиграв одну-единственную, решающую, окончательную битву. Ни один авторитет не годится на роль судьи, который вправе решать, что есть истина. Именно по причине неизменного человеческого невежества и склонности ошибаться в процессе поиска знаний открытый рынок идей является наилучшим способом максимально приблизиться к истине. Иначе рынок идей был бы излишним и ненужным или даже хуже – пагубным и опасным. Критически настроенные люди, готовые бросить вызов авторитетам, но терпимые и непредубежденные, создают условия, благоприятствующие становлению свободного рынка идей[270].

13

Предсказание Стивена Чунга о том, что Китай станет капиталистическим, было в значительной мере основано на анализе, показавшем, что экономические выгоды от перехода на рыночные рельсы (для товаров и услуг) будут настолько существенны, что преодолеют любое сопротивление, стоит только Китаю открыться внешнему миру. Сегодня мы можем привести еще более веские доводы в пользу того, что у рынка идей в Китае блестящие перспективы.

Рынок идей имеет в Китае более давние – и, возможно, более солидные – корни, чем рынок товаров. В настоящее время в Китае Конфуция ценят прежде всего как Учителя. Именно Конфуций более 2 тысяч лет назад основал первую частную школу в Китае, и образование перестало быть привилегией власть имущих. С тех пор образование – создание и передача знаний – оставалось преимущественно в частных руках, даже после введения экзамена при приеме на государственную службу. Несмотря на сопротивление и неблагоприятную обстановку, активный рынок идей всегда присутствовал в китайской истории, порождая многообещающие технологические новшества, великолепное искусство и литературу, до сих пор поражающие наше воображение. В традиционном Китае только очень незначительная часть населения могла позволить себе учиться. Сегодня, с распространением высшего образования и современных телекоммуникационных технологий, Китай может создать процветающий рынок идей XXI века.

В традиционном китайском обществе главным производителем идей был образованный класс, «ши», который имел уникальный социальный, политический и культурный статус (какого не было у интеллигенции во многих других цивилизациях). Этот образованный класс, по существу, правил Китаем на протяжении большей части его истории, от объединения страны первым императором династии Цинь в 221 году до н. э. до падения династии Цин в 1911 году н. э. Класс «ши» не только предоставлял кадры для госаппарата, воспитывая мандаринов, но и служил моральным ориентиром для конфуцианского общества[271]. По словам Мэнцзы, «великий муж» («да чжанфу»), воплощение «ши», «никогда не стремится к богатству и славе, способен противостоять бедности и безвестности, никогда не испугается насилия и давления». Сегодняшний Китай больше не является «ши-центрированным» обществом. При нынешней политической системе интеллектуалы – современные наследники «ши» – не оказывают такого влияния на политику и не занимают такой активной гражданской позиции, какую в свое время занимал класс высокообразованных людей. Но идеал «ши», его нравственная привлекательность до сих пор находят отклик у многих образованных китайцев. Получив хорошее образование в области гуманитарных, естественных и общественных наук, изучив современные технологии, китайские интеллектуалы гораздо лучше своих предшественников понимают природу и человеческое общество. С активным рынком идей у Китая нет причин в очередной раз не пережить культурное возрождение, сопоставимое с достижениями прошлых эпох – Тан и Сун.

Будущее китайской политической системы, не имеющей свободного рынка идей, нередко внушает пессимизм. Но пессимисты часто забывают, что те же самые факты могут служить основанием для умеренного оптимизма. 8а последние 30 лет Китай достиг потрясающих темпов экономического роста, несмотря на множество серьезных политических проблем. Следовательно, становление рынка идей и изменение политической системы Китая к лучшему помогут высвободить творческие силы китайского народа и свойственный ему дух предпринимательства, а также снизят институциональную стоимость управления рыночной системой, став источником экономического роста. Потенциальная приращенная выгода введения активного рынка идей превышает ту ожидаемую прибыль, которая позволила Чунгу еще в начале 1980-х годов предсказать Китаю переход к капитализму.

Кроме того, рынок идей указывает на постепенный, но прямой и более перспективный путь политических реформ в Китае. Отсутствие политической демократии и рынка идей в Китае еще не повод объединить эти два явления в одно целое. Адам Смит, например, не имел права голосовать – той политической свободы, без которой сегодня мы не мыслим демократии. Однако Смит пользовался свободой слова и свободой выражать свое мнение, что позволило ему навек обогатить рынок идей. Процветание рынка идей возможно и без выборов правительства в рамках многопартийной демократической системы, хотя взаимосвязь между рынком идей и демократией, безусловно, существует. Действительно, рынок идей активно развивается в большинстве демократических стран, а в недемократических жестоко подавляется. В то же время тирания большинства не благоприятствует развитию рынка идей. В условиях многопартийности, когда политические лидеры соревнуются между собой, чтобы победить на выборах большинством голосов (что расценивается как главный источник легитимности власти), мало кто из политиков может позволить себе вовлечься в подлинную, исполненную смысла политическую дискуссию. Когда для выживания политической системы нужны голоса избирателей, вопрос о том, облегчает ли она существование свободного рынка идей, отходит на второй план даже в условиях демократии[272].

Хотя в сегодняшней политической дискуссии в центре всеобщего внимания находится демократизация (или ее отсутствие), открытый рынок идей является ключевым институтом, имеющим громадное значение для работы любой политической системы. Существуют демократии, в которых не хватает настоящей интеллектуальной дискуссии, и в то же время на протяжении всей истории существовали недемократические общества, служившие плавильным котлом для новых идей. Существенным преимуществом свободного рынка идей является его совместимость с разнообразными культурными и политическими системами. Рынок идей процветал в Китае в период Сражающихся царств, когда возникло множество философских школ, включая конфуцианство, даосизм и легизм, и во времена правления династии Тан, когда в Чанъань, столицу империи Хань, съезжались ученые из Кореи, Японии, Вьетнама, Индии и Персии. Он успешно функционировал в полисах Древней Греции, а также в Багдаде в период ГХ-ХІІІ веков, когда город слыл образовательным центром Аббасидской империи (действие многих сказок из «Тысячи и одной ночи» происходит в Багдаде). Рынок идей не навязывает единой унифицированной политической системы, а, напротив, прививает толерантность, способствует разнообразию, облегчает проведение экспериментов и внедрение инноваций, повышает гибкость социальной системы. Рынок идей далеко не всегда означает демократию[273].

Какими бы замечательными ни были рыночные преобразования в Китае, капитализм с китайской спецификой добился бы большего, если бы в стране действовал свободный рынок идей; его отсутствие сдерживает экономическое и социальное развитие КНР. С самого начала экономических реформ китайское правительство настойчиво призывало к «эмансипации ума», но самое эффективное средство для освобождения умов – это активный рынок идей[274]. Действительно, без него любые попытки «эмансипации ума» обречены на провал. Творческие способности китайского народа и его изобретательность до сих пор не нашли должного применения. И это печально, поскольку капитализм с китайской спецификой мог пойти по инновационному пути, развиваясь больше за счет качества, а не количества. Как крупнейший в мире «производитель» докторских диссертаций, Китай мог бы внести гораздо больший вклад в копилку человеческих знаний. В современном мире новые продукты и отрасли промышленности, оригинальные идеи и методы, инновационные организации и многоцелевые институты должны в спешном порядке решать глобальные проблемы – от нищеты и болезней до войн, от энергосбережения и дефицита воды до защиты окружающей среды. Мы просто не можем пренебречь человеческим потенциалом пятой части населения земного шара.

14

Экономические реформы за несколько десятилетий сильно изменили китайскую экономику и общество. После смерти Мао Цзэдуна в 1976 году Китай был одной из самых бедных стран в мире: ВВП на душу населения составлял менее 200 долларов ОШЛ. К 2010 году китайская экономика занимала уже второе место в мире (по размеру), а ВВП на душу населения превысил 4 тысячи долларов ОШЛ. 8а это же время доля КНР в мировой экономике выросла менее чем с 2 % приблизительно до 9 %. В эпоху Мао частное предпринимательство было под запретом; в настоящее время оно процветает по всей стране и образует основу национальной экономики. Китай занимает первое место в мире по числу интернет-пользователей и владельцев сотовых телефонов, а также по размеру автомобильного рынка: китайское общество открытое, энергичное, мобильное, хорошо информированное, исполненное динамизма и надежд. Даже ситуация в китайских университетах в последнее время улучшилась: возможно, власти поняли, что академическая свобода – обязательное условие отличных успехов. Китайская экономика по-прежнему обладает огромным потенциалом роста.

Никто бы не поверил, если бы до начала реформ услышал о грядущих успехах китайской экономики. Стивен Чунг – возможно, единственный экономист, их предвидевший, – много раз ошибался, пытаясь оценить будущие темпы преобразований. Немногие исследователи, поверившие прогнозам Чунга, полагали, что Китаю понадобится 100 лет, чтобы пройти этот путь, но никак не 20 и не 30.

История китайских реформ беспрецедентна и по другим причинам. После смерти Мао китайское руководство принимало меры по преобразованию экономики, чтобы произвести «социалистическую революцию» и превратить Китай из отсталой страны в «могущественную современную социалистическую державу». Китай не стал отказываться от социализма, когда приступил к реформам. На протяжении всего периода реформ китайское правительство сохраняло верность социалистическим идеям. Только под давлением обстоятельств – голода и безработицы – власти дали некоторую свободу частным предпринимателям в городах и селах. Но стоило открыть шлюз частного предпринимательства, как в китайскую экономику быстро вернулись рыночные силы – скорее благодаря периферийным революциям, чем государственным решениям. Если в Москве, Варшаве и Праге с социализмом было покончено, в провинциях Оычуань, Аньхой, Чжэцзян и Гуандун он потерпел поражение сам по себе.

Все эти перемены имели явную китайскую специфику. Нигде больше политические дискуссии, которые возникали в процессе преобразований и направляли ход реформ, не разворачивались вокруг таких вопросов, какие оказывались в центре обсуждений в Китае (в первую очередь это дебаты о природе социализма). Стоявший перед Пекином выбор между централизацией и децентрализацией управления имел давние корни в политической истории императорского Китая. Философские дискуссии о практике как о критерии истины были настолько значимы и породили такой резонанс только благодаря их связи с традиционной китайской культурой. В грядущие десятилетия капиталистический Китай обязательно останется китайским в той же мере, в какой им был Китай социалистический, несмотря на жестокое уничтожение национальных традиций в XX веке.

Молодая рыночная экономика Китая в нынешнем ее виде может показаться слишком несовершенной многим наблюдателям на Западе, где капитализм развивался в течение долгих столетий. Капитализм с китайской спецификой сильно напоминает движение транспорта по улицам китайских городов – хаотическое и пугающее, на взгляд западных туристов. Но по китайским дорогам доставляется больше товаров и перевозится больше пассажиров, чем по дорогам любой другой страны. Точно так же китайская рыночная экономика функционирует только ей одной присущим способом. В силу уникальных культурных традиций и политических институтов она сохранит некоторые чисто китайские особенности и обзаведется новыми. Китайский капитализм не сможет избавиться от своего уникального характера и не должен этого делать. Мы ни в коем случае не призываем к безоговорочному одобрению китайского капитализма в нынешней его форме – слишком очевидны его недостатки и промахи. Но в то же время следует отказаться от естественной человеческой склонности принимать все, что на нас похоже, и отвергать все, что кажется чужим. Открытое общество процветает благодаря многообразию и терпимости. Добровольно принятые единообразие и инертность заставили некогда мощный и неудержимый поезд социализма затормозить и остановиться. Если из неудач социализма можно извлечь какой-то урок, так это необходимость радоваться многообразию, а не относиться к нему с подозрением или недоверием.

Исторически Китай всегда был страной торговли и частного предпринимательства. Когда Конфуция спросили, как следует управлять государством, он ответил: «Сначала надо заселить государство, потом обогатить народ и только потом его учить». Лао-цзы, основатель даосизма, говорил: «Мудрый правитель бездеятелен, а народ сам по себе богатеет». «Дао управления государством начинается с обогащения людей», – пишет древнекитайский историограф Оыма Цянь. Высказывание Дэн Сяопина «Выть богатым – это почетно!» в 1980-х годах было поднято на щит реформаторами, что показывает, насколько сильно Китай успел утратить связь с традиционными учениями в сфере государственного управления и предпринимательства. Пытаясь построить рыночную экономику с китайской спецификой в конце XX века, Китай, полтора столетия сомневавшийся в себе и от себя отрекавшийся, с помощью капитализма вернулся к своим культурным корням. 11 января 2011 года на площади Тяньаньмынь была установлена 9,5-метровая статуя Конфуция[275].

Долгое историческое прошлое и современная история Китая сыграли важную формирующую роль в построении капитализма в КНР. Рыночная экономика с китайской спецификой продолжает развиваться по пути, который сейчас невозможно предугадать, но очевидно, что оно будет опираться на прочную основу китайской истории.

В этой связи уместно будет привести случай из эпохи правления Мао Цзэдуна. Сразу после образования Китайской Народной Республики Мао встретился с Лян Шумином, которого позже назовут «последним конфуцианцем» (Alitto 1979). «Великий кормчий» хотел спросить совета по поводу построения нового Китая (см.: Liang Shuming 2004: 126–130; Liang Shuming, Alitto 2009: 87–99). Лян ІПумин прославился как специалист в области китайской философии (особенно конфуцианства и буддизма), ученый с безупречной репутацией и практичным складом ума, активный участник общественной жизни. Лян и Мао были ровесниками (оба родились в 1893 году) и хорошо знали друг друга с конца 1910-х, когда Лян был профессором, а Мао – помощником библиотекаря в Пекинском университете. Лян считал, что «построение нового Китая» и «изучение старого Китая» должны идти рука об руку. Вез глубокого понимания старого Китая, его слабых и сильных сторон новый Китай утратит ориентиры и ни к чему не придет. Однако Мао думал иначе. Мао и другие китайские лидеры того времени считали социалистическую систему надежной дорогой к всеобщему процветанию и верили, что наследие прошлого помешает Китаю строить социализм. Теперь Китай знает путь к процветанию, однако для этого потребовалось потратить 30 лет на неудачный социалистический эксперимент и еще 30 – на переход к рыночной экономике. По мере того как Китай продолжает быстро продвигаться вперед в XXI веке, развивая рыночную экономику со своей спецификой и встраиваясь в глобальное разделение труда, он все больше возвращается к своим культурным традициям. У Китая есть прекрасная возможность пережить очередное культурное возрождение, обогатив будущее прошлым и открыто взаимодействуя с внешним миром. Открытый, толерантный, уверенный в себе, прогрессивный Китай еще удивит человечество в ближайшие годы.

Наш рассказ о том, как Китай стал капиталистической страной, – далеко не последнее слово в ряду исследований, посвященных рыночным преобразованиям в КНР. Многое еще только предстоит узнать. Мы попытались дать исторический обзор цепи событий, повлекших за собой превращение китайской экономики в рыночную. Однако невозможно последовательно рассказать о китайских реформах без некоторых теоретических обобщений. Необходимо отбирать факты и оценивать их значимость. Вез теоретического обоснования этого не сделать. «Прогресс в понимании работы экономической системы достигается благодаря взаимодействию теории и опытных данных. Теория помогает предположить, какие именно практические исследования могут принести плоды, а последующее эмпирическое наблюдение позволяет понять, какие поправки необходимо внести в теорию, что в свою очередь ведет к новым практическим исследованиям. Научное исследование, если его правильно проводить, превращается в бесконечный процесс, который, однако, приводит к более глубокому пониманию на каждом этапе» (Ooase 2006: 276). Потребовалось бы несколько десятилетий, если не столетий, чтобы, разгадав все загадки, полностью объяснить, почему Китай перешел к капитализму именно так, как он это сделал. Но прежде чем отважиться на изучение причинно-следственных связей, нам следует для начала понять, каким образом Китай стал капиталистическим, и выяснить, что именно нуждается в объяснении.

Наш рассказ подходит к концу, но точку ставить рано: в этой книге говорится лишь о том, как начинался китайский капитализм. Китайская рыночная экономика продолжит развиваться, сохраняя свою специфику, вбирая богатые традиции Китая и все многообразие современного мира. В конце концов, капитализм – не конец пути, а эволюционный процесс коллективного обучения и самопреобразования.

Произошедшее в Китае после смерти Мао Цзэдуна поражает воображение. Если бы Мао сейчас вдруг покинул свой мавзолей, он вряд ли бы узнал Китай. Он удивился бы, увидев, что частное предпринимательство и свободные рынки смогли воплотить в жизнь его несостоявшуюся мечту, в которую китайский народ верил в течение 100 с лишним лет, – мечту о том, чтобы Китай стал богатой, могущественной державой. Когда в Китае появится открытый рынок идей, китайская экономика начнет расти еще более высокими и устойчивыми темпами. Прогноз профессора Роберта Фогеля, согласно которому в 2040 году доля китайской экономики в общемировой составит две пятых, может быть завышенным (Fogel 2010), хотя с тем же успехом он может быть и заниженным. По такому показателю, как ВВП на душу населения (4393 доллара США, по статистике 2010 года), Китай все еще сильно отстает от Соединенных Штатов (47184 доллара США), Великобритании (36 100 долларов США), Франции (39 460 долларов США), Германии (40 509 долларов США) и даже от своих азиатских соседей – Японии (43137 долларов США), Южной Кореи (20 757 долларов США) и Гонконга (31758 долларов США). Китаю предстоит значительно повысить продуктивность своей экономики.

Дефицит высококачественных работников сдерживает развитие китайских фирм. В настоящее время Пекин и Шанхай привлекают выпускников американских университетов, не говоря уже о растущем числе китайских студентов, получивших образование на Западе. Китайские фирмы также открывают научно-исследовательские подразделения в Соединенных Штатах, от Калифорнии до Нью-Йорка, от Иллинойса до Аризоны. Получив доступ к мировому банку талантов, китайская экономика имеет все шансы подняться вверх по технологической лестнице, став более инновационной и продуктивной.

Продуктивность труда в любом обществе зависит от состава и качества трудовых ресурсов, а также от состояния рынка человеческого капитала, который определяет, насколько эффективно обучаются и используются кадры. Никто не станет отрицать крайнюю важность товарных и фондовых рынков, банков, судов и правительственных органов для работы современной экономики. Но все эти институты регулируются и управляются людьми. Ни один институт не «защищен от дурака», ни один не является окончательным и неизменным. То, как функционируют институты, как они приспосабливаются к меняющимся обстоятельствам, с неизбежностью зависит от характера людей, осуществляющих регулирование и управление.

Из всех факторов, влияющих на качество и работу рынка человеческого капитала, наиболее важным представляется рынок идей. «Головоломка Цяня» объясняет, что активный рынок идей является необходимым условием высокого уровня развития науки, а также непременным нравственным и эпистемологическим основанием открытого общества и свободной экономики, без которого зачахнет великое разнообразие человеческих талантов. За несколько десятилетий реформ и политики открытости Китаю удалось создать рынок товаров, который вернул страну на путь экономического процветания и по счастливой случайности помог ей возвратиться к культурным корням. Развитие рынка идей поможет китайской экономике расти за счет знаний и инноваций. Но гораздо важнее то, что богатые традиции Китая смогут возродиться благодаря преобразующей интеграции в многообразный современный мир. Китай тогда станет не просто мировым промышленным центром, но и живым источником творчества и инноваций.

Заключение

В 1955 году Цзянь Сюэсэнь, восходящая звезда Калифорнийского технологического института (Caltech) и будущий отец китайской космической программы, был депортирован из Соединенных Штатов на том основании, что он был коммунистом. Прежде чем подняться на борт лайнера President Cleveland, отплывавшего в Гонконг, Цзянь сказал репортерам, которые собрались в порту Лос-Анджелеса: «Я собираюсь направить все мои силы на то, чтобы китайский народ построил государство, в котором он будет жить достойно и счастливо». В 1991 году, принимая в Пекине Фрэнка Марбла – своего друга и бывшего коллегу по Caltech, Цзян тихо сказал извиняющимся тоном, приведя в замешательство своего собеседника: «Знаешь, Фрэнк, мы многое сделали для Китая. У людей теперь вдоволь еды. Они работают, добиваются успеха. Но, Фрэнк, они несчастны»[276].

На массовом митинге 12 февраля 2010 года в честь китайского Нового года премьер Госсовета КНР Вэнь Цзябао заявил, что китайское правительство делало и будет делать все возможное, чтобы «китайский народ жил счастливо и достойно», – заново озвучив то, о чем мечтал Цзянь Сюэсэнь за полстолетия до этого[277]. На ежегодном Всекитайском собрании народных представителей в марте 2010-го Вэнь Цзябао выступил с правительственным докладом, в котором вновь пообещал даровать китайскому народу лучшую, счастливую и достойную жизнь, заявив, что это станет самой важной задачей правительства в грядущие десятилетия. Год спустя, когда премьер Вэнь в последний раз председательствовал на ВСНП, он повторил, что целью правительства является построение «счастливого Китая». 19 марта 2011 года журнал The Economist опубликовал на обложке следующие слова: «Китай стремится к счастью, а не к росту экономики»[278].

Сдвиг в понимании миссии правительства – от «социалистической модернизации» (к этой цели Китай стремился на всем протяжении реформ, с самого их начала) к «лучшей, достойной жизни и счастью китайского народа» – отражает, насколько кардинально переменились ценности и настроения в ходе рыночных преобразований. Вэнь Цзябао прекрасно осознавал, что экономическое развитие, не говоря уже о росте ВВП, не обязательно приводит к счастью. Но он также знал, что развитие экономики не будет устойчивым – и вообще мало что будет значить, – если оно не улучшит качество жизни и не даст людям возможность почувствовать себя счастливыми.

Более того, китайское правительство в Новейшее время – как при националистах, так и при коммунистах – всегда считало себя авангардом китайской модернизации. Свою миссию оно всегда видело в реализации каких-либо проектов, будь это «социалистические преобразования», «четыре модернизации» или, совсем недавно, «экономические реформы и политика открытости». Стремление к счастью, с другой стороны, имеет гуманистическую направленность и едва ли может быть реализовано путем политических кампаний «сверху вниз». Как поведал нам Адам Смит в «Теории нравственных чувств» – одной из любимейших книг Вэнь Цзябао, – стремление к счастью опирается на безмятежный ум и скромные намерения в свободном обществе, в котором господствует справедливость.

Знамение, которое мы придаем различию, существующему между нашим обычным состоянием и, любым другим, представляет собой источник всех несчастий и тревог человеческой жизни. Жадность преувеличивает различие между бедностью и богатством, честолюбие – различие между частной жизнью и общественной, пустая суетность – различие между неизвестностью и блестящей репутацией. Человек, увлекаемый какою-нибудь из этих безумных страстей, не бывает несчастлив в своем настоящем положении, но обыкновенно он готов нарушить спокойствие всего общества для удовлетворения своих безумных желаний. А между тем достаточно только небольшого опыта, дабы убедиться, что при всяком обычном течении жизни человек может в равной мере сохранить спокойствие, ясность души и самоудовлетворенность. Некоторые из этих положений, без сомнения, заслуживают предпочтения перед другими, но ни одно из них не заслуживает того, чтобы решиться ради него нарушить требования благоразумия и справедливости; ни одно из них не стоит, чтобы мы пожертвовали ему спокойствием всей нашей жизни, спокойствием, нарушаемым то стыдом при воспоминании о наших глупостях, то угрызениями совести, напоминающей нам нашу жестокую несправедливость. Человек, который для улучшения своего положения прибегает к тому, что не может быть оправдано благоразумием и не может быть допущено справедливостью, играет в самую рискованную из азартных игр: он ставит на карту все, дабы получить едва ли хоть что-нибудь. <…> Итак, удовольствия, которые, мы надеемся, должны составить наше счастье, когда мы достигнем самого блистательного и самого высокого положения, какое только может быть создано нашим суетным воображением, почти всегда суть те же удовольствия, которые находятся в нашем распоряжении и в настоящую минуту и которыми мы можем воспользоваться, когда нам угодно. Sa исключением несущественного удовольствия, доставляемого тщеславием и чувством, превосходства, мы можем найти и в самом скромном положении [если только мы сохранили личную свободу] все удовольствия самого блистательного положения, а удовольствия, доставляемые известностью и властью, почти никогда не бывают совместимы с безмятежным спокойствием, составляющим источник всех действительных радостей. До крайней мере, не подлежит, сомнению, что при высоком положении удовольствия эти не могут быть проникнуты той прелестью, той беззаботностью, какой они отличаются при неизвестном или скромном положении, которого мы так стремимся избежать. Разверните любую страницу истории, припомните то, что случилось в вашей собственной жизни, тщательно разберите образ действия людей, прославившихся своими личными и общественными несчастьями, и вы признаете, что их страдания объясняются главным образом, тем, что они не понимали, что им больше ничего не нужно для счастья, что им следовало успокоиться и довольствоваться своим положением. Обманутой алчности и обманутому честолюбию можно привести в пример надпись, вырезанную на гробнице одного человека, который хотел медикаментами усовершенствовать довольно заурядную свою физическую организацию: «Мне было хорошо, я хотел лучшего – и вот, я здесь» (Smith [1769] 1,96,9).

Современные экономисты, привыкшие сводить поведение потребителей к максимизации полезности, удивятся, узнав, что этот абзац принадлежит перу Адама Омита. Моральный дух, запечатленный в этом длинном отрывке, сильно отличается от «экономического человека», который заполонил современные экономические теории. Колоссальная утрата понимания глубины и богатства человеческой природы – это только часть той цены, которую мы заплатили, превратив экономику из нравственной науки о человеке, создающем богатство, в холодную логику выбора при распределении ресурсов. Перестав изучать человека во всей его полноте, современная экономическая наука лишилась якоря и утратила связь с экономической реальностью. В результате люди напрасно ждут прозрений от экономистов, хотя во времена кризиса и неопределенности мир особенно нуждается в их рекомендациях.

В то же время вполне возможно, что взгляды Омита и сам тон его писаний вовсе не случайно созвучны древней китайской мудрости. «Учиться и время от времени повторять изученное, разве это не приятно? Встретить друга, прибывшего издалека, разве это не радостно?» – этими словами открываются «Аналекты Конфуция»[279]. Конфуций говорит не только о книжном знании. «Обучение» у него включает воспитание, выстраивание социальных отношений, изучение того, как быть главой семьи и править страной, а в конечном итоге – как привнести гармонию в этот мир. Постижение человеческой натуры и ее совершенствование в повседневной жизни – особенно в компании единомышленников – наполняет нас радостью и спокойствием. Конфуций вспоминал своего любимого ученика, рано умершего Янь Хуэя, который целиком посвятил себя учебе, и ставил его в пример: «Немного пищи и воды, скромное жилище; то, что других повергает в печаль, ему не портит настроения». В то время большинство китайцев с трудом зарабатывали себе на кусок хлеба, и учиться было роскошью, доступной немногим. Сначала дай людям разбогатеть, затем обучи их, гласит прагматическое учение Конфуция.

Разделение труда и товарный рынок давно уже признаны важнейшими институтами, позволяющими добиться благосостояния. Они отвечают не только за повышение производительности труда, но и за разработку новых продуктов, что позволяет рыночной экономике постоянно развиваться, не ведая недостатка в новых решениях. Позволяя нам думать критически и независимо, исследуя мир одним нам свойственным образом, рынок идей побуждает нас искать более тесный контакт с реальностью в природе и человеческом обществе. Жизненный опыт каждого из нас – капля в океане. Но индивидуальность каждого человека и многообразие всего этого мира придают человеческому обществу устойчивость и снабжают его новыми идеями. Когда рынок товаров и рынок идей вместе развиваются полным ходом, поддерживая, дополняя и укрепляя друг друга, человек имеет все шансы проявить свои творческие способности и обрести счастье, а материальная и духовная цивилизация развиваются в полном согласии, чувствуя под собой твердую опору. В вечной погоне за счастьем и человеческим достоинством история превращения Китая в капиталистическую страну, при всей ее уникальности и революционности, – всего лишь маленький скачок вперед.

Литература

Acemoglu, Robinson 2012

Acemoglu D., Robinson J. Why Nations Fail: The Origins of Power, Prosperity, and Poverty. New York: Crown, 2012.

Alchian 1965

Alchian A. Some Economics of Property Rights // II Politico. 1965. Vol. 30. № 4. P. 916–929; републ.: Idem. Economic Forces at Work. Indianapolis, IN: Liberty Fund, 1977.

Alchian, Demsetz 1973

Alchian Α., Demsetz H. The Property Rights Paradigm // Journal of Economic History. 1973. Vol. 33. № 1. P. 16–27.

Alfred 1999

Alfred W. A Second Great Wall? China's Post Cultural Revolution Project of Legal Construction // Cultural Dynamics. 1999. Vol. 11. № 2. P. 193–213.

Alitto 1979

Alitto G. The Last Confucian: Liang Shu-min and the Chinese Dilemma of Modernity. Berkeley, CA: University of California Press, 1979.

Allen, Qian Jim, Qian Meijun

2008

Allen F., Qian J., Qian M. China's Financial System: Past, Present, and Future // China's Great Economic Transformation / Ed. by L. Brandt, Th. Rawski. New York: Cambridge University Press6 2008. Ch. 14. P. 506–568.

An Jieshe 2004

An J. Deng Xiaoping Zaidu Fu-chu [Deng Xiaoping's Return to Power] // The Thematic History of the People's Republic of China / Ed. by D. Cuo, H. Wang, G. Han. Chengdu: Sichuan People's Press, 2004. Vol. 3. P. 369–388.

Anhui Provincial Party Committee 2006a

Anhui Nongcun Caige zi Lu [The Road of Agricultural Reform in Anhui] / Anhui Provincial Party Committee Edition. Beijing: Chinese Communist Party History Press, 2006.

Anhui Provincial Party Committee 2006b

Anhui Nongcun Caige Kou Shu Shi [The Oral History of Agricultural Reform in Anhui] / Anhui Provincial Party Committee Edition. Beijing: Chinese Communist Party History Press, 2006.

Arrow 1974

Arrow K. The Limits of Organization. New York: Norton, 1974.

Arthur 1994

Arthur W.B. Increasing Returns and Path Dependence in the Economy. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1994.

Balazs 1964

Balazs Ε. Chinese Civilization and Bureaucracy. New Haven, CT: Yale University Press, 1964.

Banfleld 1967

BanfieldE. The Moral Basis of a Backward Society. New York: Free Press, 1967.

Barzel 1997

Barzel Y. Economic Analysis of Property Rights / 2nd ed. New York: Cambridge University Press, 1997.

Baumol, Litan, Shramm 2007

Baumol W., Litan В., Shramm О. Cood Capitalism, Bad Capitalism, and Economics of Growth and Prosperity. New Haven, CT: Yale University Press, 2007.

Berger, Luckmann 1966

Berger P., Luckmann Th. The Social Construction of Reality: A Treatise in the Sociology of Knowledge. New York: Double-day, 1966.

Becker 1998

Becker J. Hungry Ghosts: Mao's Secret Famine. New York: Holt, 1998.

Bianco 1971

Bianco L. Origins of the Chinese Revolution, 1915–1949. Stanford, CA: Stanford University Press, 1971.

Bo Yibo 1997

Bo Y. Ruogan Zhongda Jueche yu Shijian de Huigu [Recollections of Several Important Decisions and Events] / Revised ed. Beijing: Chinese Communist Party History Press, 1997.

Bramall 2009

Bramall Oh. Chinese Economic Development. London: Rout-ledge, 2009.

Braun 1982

Braun О. A Comintern Agent in China 1932–1939 / Trans, by J. Moore; with an introduction by D. Wilson. Stanford, CA: Stanford University Press, 1982 [Браун О. Китайские записки 1932–1939. M.: Издательство политической литературы, 1974].

Bremmer 2010

Bremmer I. The End of The Free Market: Who Wins the War between States and Corporations. New York: Portfolio Hardcover, 2010.

Brinton, Nee 1998

The New Institutionalism in Sociology / Ed. by M. Brinton, V. Nee. New York: Russell Sage Foundation, 1998.

Bromley 1989

Bromley D.W. Economic Interests and Institutions. New York: Blackwell, 1989.

Brown 2009

Brown A. The Rise and Fall of Communism. New York: HarperCollins, 1989 [Браун A. Взлет и падение коммунизма.

M.: Российская политическая энциклопедия, 2014].

Cai Hongbin, Treisman 2005

Οαί Η., Treisman D. Does Competition for Capital Discipline Governments? Decentralization, Globalization, and Public Policy // American Economic Review. 2005. Vol. 95. № 3. P. 817–830.

Cai Hongbin, Treisman 2006

Oai H., Treisman D. Did Government Decentralization Cause China's Economic Miracle? // World Politics. 2006. Vol. 58. № 4. P. 505–535.

Cao Heping 2009

Zhongguo Chanquan Shichang Fazhan Baogao 2009–2010 [Progress Report of China's Assets Exchange Market: 2009–2010] / Ed. by H. Cao. Beijing: Social Sciences Academic Press, 2009.

Chan 2004

Oban 2T.8. Cadre Personnel Management in China: The Nomenklatura System, 1990–1998 // The China Quarterly 2004. September. Vol. 179. P. 703–734.

Chang Chung-Li 1955

Ohang Oh. The Chinese Gentry: Studies on Their Role in Nineteenth Century Chinese Society. Seattle, WA: University of Washington Press, 1955.

Chang 1995

Ohang I. Thread of the Silkworm. New York: Perseus Books Group, 1995.

Chang Yu-fa 1982

Ohang Y. Qing Ji de Geming Tuanti [Revolutionaries of the Late Chin Period]. Taiwan: Taiwan: Institute of Modern History, Academia Sinica, 1982.

Chang Yu-fa 2004

Ohang Y. Minguo Chunian de Zhengdang [Political Parties in the Early Republic Era]. Chang-sha: Yuelu Academy Press, 2004.

Chao Kang 1986

Ohao K. Man and Land in Chinese History: An Economic Analysis. Stanford, CA: Stanford University Press, 1986.

Chen Dongling 2004

Ohen D. Fensui «Sirenbang» He «Wenhua Dagenming» De Zhongjie [The Arrest of the «Gang of Four» and the Close of the Cultural Revolution] // The Thematic History of the People's Republic of China / Ed. by D. Guo, H. Wang, G. Han. Chengdu: Sichuan People's Press, 2004. Vol. 3. P. 567–592.

Chen Hong 2006

Ohen H. 1979–2000 Shenzhen Zhongda Jueche he Shijian Min-jian Guancha [Private Observation of Critical Decisions and Events in Shenzhen during 1979–2000]. Wuhan: Changjiang Wenyi Press, 2006.

Chen Jinhua 2005

Ohen J. Guo Shi YiShu [Remembering National Affairs]. Beijing: Chinese Communist Party History Press, 2005.

Chen Ruoying 2008 Ohen B. The Information Challenge to China's Legal System under the Economic Transition. Paper presented at the 2008 Chicago Conference on China's Market Transformation.

Chen Xuewei 2004

Ohen X. Qishi Mandai Mo Bashi Mandai Chu Guomin Jingjie de Tiaozhen [Economic Adjustment in the late 1970s and early 1980s] // The Thematic History of the People's Republic of China / Ed. by D. Guo, H. Wang, G. Han. Chengdu: Sichuan People's Press, 2004. Vol. 4. P. 163–184.

Chen Yung-fa 1990

Ohen Y. Yan'an de Yinying [In the Shadow of Yan'an]. Tai-

wan: Institute of Modern History, Academia Sinica, 1990.

Chen Yung-fa 2001

Chen Y. Zhongguo Gongchan Geming Qishi Man [Seventy Tears of the Chinese Communist Revolution]. Taipei: Manjing Press, 2001.

Cheng Tiejun, Seiden 1994

Cheng T., Seiden M. The Origins and Consequences of China's Hukou System // The China Quarterly 1994. September. Vol. 139. P. 644–668.

Cheng Zhongyuan, Wang Yux-iang, Li Zhenghua 2008 Cheng Zh., Wang Y, Li Zh. Zhuanzhe Mandai 1976–1981 [Transition Era: China during 1976–1981]. Beijing: Central Compilation & Translation Press, 2008.

Cheung [1982] 1986 Cheung 8.Ж8. Will China Co «Capitalist»? An Economic Analysis of Property Rights and Institutional Change [1982]. London: Institute of Economic Affairs, 1986.

Cheung 2008

Cheung 8.Ж8. The Economic System of China. Paper presented at the 2008 Chicago Con-

ference on China's Economic Transformation.

Cheung 2009

Cheung 8.Ж8. The Economic System of China. Beijing: China CITIC Press, 2009.

Chiang Kai-shek 1956

Chiang E. 1956. Su Ε zhai Zhongguo [Soviet Russia in China]. Taipei: Zhongyan Wen-wu Gongyingshe, 1956 1956 Lis ян Чжунчжэн (Чан Еай-ши). Советская Россия в Китае: Воспоминания и размышления в 70 лет. М.: Посев, 2009].

Chung 2000

Chung – Т.Н. Central Control and Local Discretion in China: Leadership and Implementation during Post-Мао Decollectiviza-tion. New York: Oxford University Press, 2000.

Church 1986

Church G. Deng Xiaoping // Times. 1986. January 6.

Clark, Murrell, Whiting 2008 Clark D., Murrell P., Whiting 8. The Role of Law in China's Economic Development // China's Great Economic Transformation / Ed. by L. Brandt, Th. Rawski. New York: Cam-

bridge University Press, 2008. P. 375–428.

Coase 1937

Coase B. The Nature of the Firm // Economica. 1937. Vol. 4. № 16. P. 386–405 [Еоуз P. Природа фирмы // Коуз P. Фирма, рынок и право. М.: Новое издательство, 2007].

Coase 1959

Coase В. The Federal Communication Commission // Journal of Law and Economics. 1959. October. Vol. 2. P. 1–40.

Coase 1960

Coase B. The Problem of Social Cost // Journal of Law and Economics. 1960. October. Vol. 3. P. 1-44.

Coase 1974

Coase B. The market for Goods and the Market for Ideas // American Economic Review. 1974. Vol. 64. № 2. P. 384–391.

Coase 1984

Coase B. The New Institutional Economics // Journal of Institutional and Theoretical Economics. 1984. Vol. 140. № 1. P. 229–231.

Coase 1988

Coase B. The Firm, the Market, and the Law. Chicago: University

of Chicago Press, 1988 [Еоуз P. Фирма, рынок и право. M.: Новое издательство, 2007].

Coase 2006

Coase В. The Conduct of Economics: The Example of Fisher Body and General Motors // Journal of Economics & Management Strategy. 2006. Vol. 15. № 2. P. 255–278.

Coase 2008

Coase B. Concluding Speech at the 2008 Chicago Conference on China's Market Transformation.

Coase, Wang Ning 2011

Coase В., Wang Ж. The Industrial Structure of Production // En-trepreneurship Research Journal. 2011. Vol. 1. № 2.

Coleman 1990

Coleman J. Foundations of Social Theory. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1990.

Cong Jin 1989

Cong J. Qu Zhe Fa Zhan de Sui Yue [Years of Tortuous Development]. Zhengzhou: Henan People's Press, 1989.

Dai Huang 1998

Dai H. Hu Yaobang Yu Pingfan Yuanjia Zuo'an [Hu Yaobang and the Rehabilitation]. Beijing: Xinhua Press, 1998.

David 2001

David P. Path Dependence, its Critics and the Quest for «Historical Economics» // Evolution and Path Dependence in Economic Ideas: Past and Present / Ed. by P. Garrouste, S. Ioan-nides. Cheltenham: Edward El-gar, 2001.

Deng Gang 1997

Deng G. Chinese Maritime Activities and Socioeconomic Development. Westport, CT: Greenwood Press, 1997.

Deng Liqun, Ma Hong, Sun Shangqing, Wu Jiaju 1979

Deng L., Ma H., Sun 8h., Wu J. Fang Ri Gui Lai de Shi Shuo [Reflections on the Return of a Visit to Japan]. Beijing: China Social Sciences Press, 1979.

Deng Xiaoping 1975 1992

Deng X. The Selected Works of Deng Xiaoping. 1975–1992. Vol. 1–3 [. com.cn/english/dengxp].

Deng Zihui 2007

Deng Z. Deng Zihui Zishu [Recollections of Deng Zihui]. Beijing: People's Press, 2007.

Desjardins 2011

Desjardins Ε. Reflections on Path Dependence and Irrevers-

ibility // Philosophy of Science. 2011. Vol. 78. № 5. P. 724–738.

Dikötter 2010

DiJcötter F. Mao's Great Famine. New York: Walker & Co, 2010.

Ding Yizhuang 2008 Ding Y. Zhongguo Zhiqing Shi: Chu Chao (1953–1968) [History of China's Educated Youth]. Beijing: Contemporary China Press, 2008.

Dirlik 1989

Dirlik A. The Origins of Chinese Communism. New York: Oxford University Press, 1989.

Dong Furen 1986

Dong F. China's Price Reform // Cambridge Journal of Economics. 1986. Vol. 10. № 3. P. 291–300.

Dong Zhikai, Wu Jiang 2004

Dong Zh., Wu J. Xin Zhongguo Grongye de Dianjishi– 156 Xian Jianshe Yanjou [The Foundation of New China's Industry: A Study of the 156 Project]. Guangzhou: Guangdong Economic Press, 2004.

Du Daozheng 2008 Du D. How Do We Treat Deng Xiaoping Today [/ 2008-12-08/110036057.html].

Du Mingming 2008 Du M. Canyu Gaige Kaifan de Diyi Gang Shang [The First Hong Kong Businessman to Partake Economic Reform and Opening up] // Yan Huang Chun Qiu. 2008. № 9 (September).

Du Runshen 1998

Zhongguo Nongcun Gaige Juec-he Jishi [The Chronicle of Decisionmaking during the Chinese Rural Reform] / Ed. by R. Du. Beijing: Zhongyang Wenxian Press, 1998.

Dunn 2005

Dunn J. Democracy: A History. New York: Atlantic Monthly Press, 2005.

Durkheim 1982

DurJcheim E. The Rules of Methodological Method / Ed. by S. Lukes; trans, by W.D. Halls. New York: Free Press, 1982 "Люркгейм 9. Социология: Ее предмет, метод, предназначение. М.: Канон, 1995].

Eliot 1932

Eliot Т.8. Selected Essays. London: Faber and Faber, 1932.

Elliott 2008

Elliott M. Thirty Years after Deng: The Man Who Changed China // Time Magazine. 2008. December 10 [-cle/0,8599,1865539,00.html].

Esherick, Kickowicz, Wälder 2006

The Chinese Cultural Revolution as History / Ed. by J. Esherick, P. Kickowicz, A. Wälder. Stanford, CA: Stanford University Press, 2006.

Fan Xiaochun 2009

Fan X. Gaige Kaifang Qian de Baochan Daohu [Private Farming before Reform and Opening up]. Beijing: Chinese Communist Party History Press, 2009.

Fenby 2003

Fenby J. Generalissimo Chiang Kai-Shek and the China He Lost. New York: Free Press, 2003.

Feng Jicai 1990

Feng J. One Hundred People's Ten Years, Beijing: Foreign Language Press, 1990.

Feng Tianyu 2006

Feng T. Fengjian Kaolun [On Fengjian]. Wuhan: Wuhan University Press, 2006.

Ferguson [1767] 1980 Ferguson A. An Essay on the History of Civil Society [1767]. New Brunswick, NJ: Transaction, 1980 [Фергюсон A. Опыт истории гражданского

общества. M.: РОООПЭН,

2000].

Fewsmlth 1994

FewsmitJi J. Dilemmas of Reform in China. Armonk, NY: Μ. Ε. Sharpe, 1994.

Fewsmlth 2008

FewsmitJi J. China since Tiananmen / 2nd ed. New York: Cambridge University Press, 2008.

Ffrench 1950

Ffrench Y. The Great Exhibition: 1851. London: Harvill Press, 1950.

Findlay, Watson, Wu 1994

Findlay Oh., Watson Α., Wu H. Rural Enterprises in China. New York: St. Martin's Press, 1994.

Fogel 2006

Fogel B. Why China is Likely to Achieve its Growth Objectives. Cambridge, MA, 2006 (= NBER Working Papers № 12111).

Fogel 2010

Fogel B. 123 000 000 000 000 // Foreign Policy. 2010. January/ February. Vol. 177. P. 70–75.

Friedman 1984

Friedman M. Market or

Plan: An Exposition of the Case

for the Market / The Center for

Research into Communist Economies. London, 1984.

Fu Guoyong 2010

Fa G. 1949 Man: Zhongguo Zhishi Fengzhi de Shiren Jilu;i949: Private Record of the Chinese Intellectuals]. Taiwan: Baqi Culture Press, 2010.

Gan Jie, Guo Yan, Xu Cheng-gang 2010

Gan J., Guo Y, Xu Oh. Privatization and the Change of Control: The Case of China / School of Economics at Peking University 2010 (= Working Paper № E-2010-06-006).

Gao Hua 2000

Gao H. Hongtaiyang Shi Zen-yang Shengqi de [How Did the Sun Rise over Yan'an? A History of the Rectification Movement]. Hong Kong: Chinese University of Hong Kong Press, 2000.

Gao Jianguo 2000

Gao J. Gu Zhun Quan Chuan [The Biography of Gu Zhun]. Shanghai: Shanghai Wenyi Press, 2000.

Garver 1988

Garver J. Chinese-Soviet Relations, 1937–1945. New York: Oxford University Press, 1988.

Gates 1996

Gates H. China's Motor: A Thousand Years of Petty Capitalism. Ithaca, NY: Cornell University Press, 1996.

Gilboy, Read 2008 Gilboy G, Bead B. Political and Social Reform in China: Alive and Walking // The Washington Quarterly. 2008. Vol. 31. № 3. P. 143–164.

Granick 1990

Granick D. Chinese State Enterprises: A Regional Property Rights Analysis. Chicago: University of Chicago Press, 1990.

Gray 1990

Gray J. Rebellions and Revolutions: China from the 1800s to the 1980s. New York: Oxford University Press, 1990.

Gray 2006

Gray J. Mao in Perspective // China Quarterly. 2006. September. Vol. 187. P. 659–679.

Greif 2006

Greif A. Institutions and the Path to the Modern Economy: Lessons from Medieval Trade New York: Cambridge University Press, 2006.

Guo Dehong, Wang Haiguang, Han Gang 2009

Zhonghua Renmin Gonghe Guo Zhuanti Shi Gao [The Thematic History of the People's Republic of China] / Revised ed.; ed. by D. Guo, H. Wang, G. Han. Chengdu: Sichuan People's Press, 2009. Vol. 1: Kaig-uo Chuangye, 1949–1956 [The Exploit of a Founding Nation]; Vol. 2: Quzhe Tansuo, 1956–1966 [Tortuous Search]; Vol. 3: Shinian Fengyu, 1966–1976 [Ten Years of Wind and Rain]; Vol. 4: Gaige Fengyun, 1976–1990 [The Experience of Reform]; Vol. 5: Shiji Xinpian, 1990–2009 [A New Chapter in the Century].

Halper 2010

Halper 8. The Beijing Consensus: How China's Authoritarian Model Will Dominate the Twenty-First Century. New York: Basic Books, 2010.

Halpern 1985

Holpern N. Economic Specialists and the Making of Chinese Economic Policy, 1955–1983. University of Michigan PhD dissertation.

Han Gang 2004

Han G. Liangge Fanshi de You-lai Jiqi Zhongjie [The Beginning and End of the Two What-

evers] // The Thematic History of the People's Republic of China / Ed. by D. Guo, H. Wang, G. Han. Chengdu: Sichuan People's Press, 2004. Vol. 4. P. 29–47.

Han Gang 2011

Han G. Gruanyu Hua Guofeng de Ruogan Shishi [On Several Historical Facts of Hua Guofeng] // Tan Huang Chun Qiu. 2011. № 2 (February).

Han Yaguang 2006

Han Y. Zhou Enlai Tu Sige Xian-daihua de Tichu [Zhou Enlai and the Proposal of the Four Modernizations] // Dandai Zhongguo Shi Tanjiu [Study of Contemporary Chinese History]. 2006. Vol. 13. P. 65–70.

Hao Ran 1972

Hao B. Jin Gruang Da Dao [Golden Highway]. Beijing: People's Literature Press, 1972. Vol. I.

Harding 1987

Harding H. China's Second Revolution: Reform After Mao. Washington, DC: Brookings Institution Press, 1987.

Hayek 1937

Hayek F.A. Economics and Knowledge // Economica. 1937. Vol. 4. № 13. P. 33–54; републ.: Idem. Individualism

and Economic Order. Chicago: University of Chicago Press, 1937.

Hayek 1945

Hayek F.A. The Use of Knowledge in Society // American Economic Review. 1945. Vol. 35. № 4. P. 519–530.

Hayek 1948

Hayek F.A. Individualism and Economic Order. Chicago: University of Chicago Press, 1948 Хайек Φ. Индивидуализм и экономический порядок. Челябинск: Социум, 2011].

Hayek 1960

Hayek F.A. The Constitution of Liberty. Chicago: University of Chicago Press, 1960.

Hayek 1967

Hayek F.A. Studies in Philosophy, Politics, and Economics. Chicago: University of Chicago Press, 1967.

Hayek 1973

Hayek F.A. Law, Legislation and Liberty. Chicago: University of Chicago Press, 1973. Vol. 1 [Xau-ек Ф. Право, законодательство и свобода. M.: ИРИСЭН, 2006].

Hayek 1988

Hayek F.A. The Fatal Conceit: The Errors of Socialism.

Chicago: University of Chicago Press, 1988 [Хайек Φ. Пагубная самонадеянность: Ошибки социализма. М.: Новости, 1992].

Не Qinhua, Li Xiuqing 2003

Minguo Faxue Lunwen Jingcui [Collections of Research Articles on Law in the Republic Era] / Ed. by Q. He, X. Li. Beijing: Falu Press, 2003. Vol. I: Jichu Falu Pian [Basic Law]. P. 337–350.

Heinzig 2004

Heinzig D. The Soviet Union and Communist China 1945–1950: The Arduous Road to the Alliance. Armonk, NT: M.E. Sharpe, 2004.

Hinton 1982

Government & Politics in Revolutionary China: Selected Documents, 1949–1979 / Ed. by H. Hinton. Wilmington, DE: Scholarly Resources Inc., 1982.

Hinton 1990

Hinton W. The Great Reversal: The Privatization of China, 1978–1989. New Tork: Monthly Review Press, 1990.

Hirschman 1977

Hirschman A.O. The Passions and the Interests. Princeton, NJ: Princeton University Press,

1977.

Hu Angang 2008 Ни A. Zhongguo Zhengzhi Jing-ji Shilun [On the History of Chinese Political Economy]. Beijing: Tshinghua University Press, 2008.

Hu Feng 1949

Ни F. Shijian Kaishi le [Time Has Begun] // People's Daily. November 20.

Hu Jiwei 1997

Hu J. Cong Hua Guofeng Xia-tai do Hu Taobang Xiatai [From the Fall of Hua Guofeng to the Fall of Hu Taobang]. Hong Kong: Mirror Press, 1997.

Huang Yasheng 1996

Huang Y. Inflation and Investment Controls in China. New Tork: Cambridge University Press, 1996.

Huang Yasheng 2003

Huang Y. Selling China: Foreign Direct Investment during the Reform Era. New Tork: Cambridge University Press, 2003.

Huang Yasheng 2008 Huang Y. Capitalism with Chinese Characteristics. New Tork: Cambridge University Press, 2008.

Huang Zheng 2004

Huang Zh. Liu Shaoqi Tu-an'an Shimo [The Beginning

and End of the Liu Shaoqi Oase] // The Thematic History of the People's Republic of China / Ed. by D. Guo, H. Wang, G. Han. Chengdu: Sichuan People's Press, 2004. Vol. 3. P. 155–176.

Ji Xichen 2000

MX. Fensui «Sirenbang» Quan-jing Xiezhen [Panoramic View of the Arrest of the Gang of Four] // Tan Huang Chun Qiu. 2000. № 5 (May); № Ц (November).

Jin Chongji 1996

Mao Zedong Zhuan 1893–1949]The Biography of Ma Zedong, 1949–1976] / Ed. by С Jin. Beijing: Zhongyang Wenxian Press, 1996.

Jin Hehui, Qian Yingyi, Wein-gast 2005

Jin H., Qian Y, Weingast В. Regional Decentralization and Fiscal Incentives: Federalism, Chinese Style // Journal of Public Economics. 2005. Vol. 89. № 9/10. P. 1719–1742.

Johnson 1994

Johnson D.G. The Effects of Institutions and Policies on Rural Population Growth with Application to China // Population and Development Review. 1994. Vol. 20. № 3. P. 503–531.

Johnson 1999

Johnson D.G. Population and Economic Development // China Economic Review. 1999. Vol. 10. № 1. P. 1–16.

Kampfiier 2010

Kampfher J. Freedom For Sale: Why the World Is Trading Democracy for Security. New York: Basic Books, 2010 [Кампфнер Док. Свобода на продажу. М.: ACT, 2012].

Keynes 1936

Keynes JM. The General Theory of Employment, Interest and Money. London: Macmillan, 1936 'Кейнс ДжМ. Общая теория занятости, процента и денег. М.: Эксмо, 2007].

Knight 1976

Knight F. The Ethics of Competition. Chicago: University of Chicago Press, 1976.

Kornai 1979

Kornai J. Resource-Constrained Versus Demand-Constrained Systems // Econometrica. 1979. Vol. 47. № 4. P. 801–819.

Kornai 1980

Kornai J. Economics of Shortage. Armsterdam: North Holland Publisher, 1980 [Корнай Я. Дефицит. M.: Наука, 1990].

Kornai 1986

Kornai J. The Soft Budget Constraint // Kyklos. 1986. Vol. 39. № 1. P. 3–30.

Kraay 2000

Kraay A. Household Saving in China // World Bank Economic Review. 2000. Vol. 14. № 3. P. 545–570.

Kuang Jiazai, Gai Jim 2004

Kuang J., Gai J. Bashi Mandai de Chengshi Jingji Tizhi Gaige [Reform of the Urban Economic System during the 1980s] // The Thematic History of the People's Republic of China / Ed. by D. Guo, H. Wang, G. Han. Chengdu: Sichuan People's Press, 2004. Vol. 4. P. 304–322.

Kueh 2006

Kueh Y.Y. Mao and Agriculture in China's Industrialization: Three Antitheses in a 50-Year Perspective // China Quarterly. 2006. September. Vol. 187. P. 700–723.

Kuran 2010

Kuran T. The Long Divergence: How Islamic Law Held Back the Middle East. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2010.

Lau, Qian Yingyi, Roland 2000

Lau L., Qian Y, Roland G. Reform without Losers: An Interpretation of China's Dual-Track Approach // Journal of Political Economy. 2000. Vol. 108. № 1. P. 120–143.

Lardy, Lieberthal 1983

Chen Yiin's Strategy for China's Development: A Non-Maoist Alternative / Ed. by N. Lardy, K. Lieberthal. Armonk,

NY: M. E. Sharpe, 1983.

Lee Kuan Yew 2000

Lee Kuan Y. From Third World to First: The Singapore Story, 1965–2000. New York: HarperCollins, 2000 [Ли Kyau Ю. Сингапурская история, 1965–2000: Из третьего мира – в первый. М.: МГИМО-Универ-ситет, 2010].

Lerner 1944

Lerner A. The Economics of Control. London: Macmillan, 1944.

Levenson 1968

Levenson J. Confucian China and its Modern Fate. Berkeley, CA: University of California Press, 1968.

Li Hua-yu 2006

Li JI. Mao and the Economic Stalinization of China, 1948-

1953. New York: Rowman & Lit-tlefleld Publishers, 2006.

Li Huaiyin 2009

Li H. Village China under Socialism and Reform: A Micro-History, 1948–2008. Stanford, CA: Stanford University Press, 2009.

Li Hui 2003

Li H. HuFeng Jituan Tuan'an Shimo [History of the HuFeng Clique]. Wuhan: Hubei People's Press, 2003.

Li Lanqing 2008 Li L. Tuwei: Cuomen Chukai de Suiyue [Breakthrough: The Initial Era of Opening China's Door]. Beijing: Central Compilation & Translation Press, 2008.

Li Rui 1999

Li В. Mao Zedong de Wannian Beiju [The Tragedy of Mao's Later Life]. Haikou: Southern Press, 1999.

Li Rui, Hu Jiwei, Xie Tao et al. 2009

Li В., Hu J., Xie T. Hu Taobang yu Zhongguo Zhengzhi Caige [Hu Taobang and China's Political Reform]. Hong Kong: Morning Bell Press, 2009.

Li Wei, Dennis Tao Yang 2005

Li W., Yang D.T. The Great Leap Forward: Anatomy of a Central Planning Disaster // Journal of Political Economy. 2005. Vol. 113. № 4. P. 840–877.

Li Yan 2008

Li Y. Duiwai Kaifan de Yunniang yu Qibu (1976–1978) [Preparation and Beginning of Open-ing-up 1976–1978]. Beijing: Social Sciences Academic Press, 2008.

Liang Shuming 2004

Liang Sh. Liang Shuming Zi Shu [Autobiographical Notes of Liang Shuming]. Zhengzhou: Henan People's Press, 2004.

Liang Shuming, Alitto 2009

Liang Sh., Alitto G. Has Man a Future? Dialogue with the Last Confucian. Beijing: Foreign Language Teaching and Re– search Press, 2009.

Liang Zhiping 2010

Zhuang Xing Qi de Shehui Gong-zheng [Social Justice during the Time of Transition] / Ed. by Zh. Liang. Beijing: SDX Joint Press, 2010.

Liebman 2007

Liebman B. China's Courts: Restricted Reform // China Quar-

terly. 2007. September. Vol. 191. P. 620–638.

Lin Justin, Yao Yang 2001

Lin J., Yao Y Chinese rural industrialization in the context of the East Asian miracle // Rethinking the East Asian Miracle / Ed. by J. Stiglitz, Sh. Yu-suf. Washington, DC: The World Bank and Oxford University Press, 2001.

Lin Nan 1995

Lin N. Local Market Socialism: Local Corporatism in Action in Rural China // Theory and Society. 1995. Vol. 24. № 3. P. 301–354.

Lin Yunhui 2008 Lin Y. The Utopian Movement: The Great Leap Forward and the Great Famine (1958–1961) // The History of the People's Republic of China. Hong Kong: Chinese University of Hong Kong Press, 2008. Vol. 4 (на китайском языке).

Lin Yunhui 2009

Lin Y. Moving Toward Socialist: The Transformation of China's Economy and Society (1953–1955) // The History of the People's Republic of China. Hong Kong: Chinese University of Hong Kong Press, 2009. Vol. 2 (на китайском языке).

Lin Yunhui, Fan Shouxin, Zhang Gong 1989

Lin Y, Fan Sh., Zhang G. Kai Ge Xing Jin de Shi Qi [Times of Triumphant Progress]. Zhengzhou: Henan People's Press,

1989.

Lin Yu-sheng 1979

Lin Y. The Crisis of Chinese Consciousness: Radical Antitra-ditionalism in the May Fourth Era. Madison, WI: University of Wisconsin Press, 1979.

Liu Jie, Xu Lushan 2009

Liu J., Xu L. Deng Xiaoping He Chen Yun Zai Shiyijie San-zhang Quanhui Qianhou [Deng Xiaoping and Chen Yun around the Third Plenum of the Eleventh Central Committee]. Beijing: Central Compilation & Translation Press, 2009.

Liu Kedi 2005

Liu K. Liang Shumin de Zuihou 39 Man [The Last 39 Years of Liang Shuming]. Beijing: China Wenshi Press, 2005.

Liu Xiaomeng 2008 Liu X. Zhongguo Zhiqing Shi: Da Chao (1966–1980) [History of China's Educated Youth]. Beijing: Contemporary China Press, 2008.

Liu Xiaoming 2008 Liu X. Learning through Local Experiments: The Path to Knowledge in Chinese Economic Reform. Paper presented at the 2008 Chicago Conference on China's Market Transformation.

Lou Jiwei 1998

Lou J. Macroeconomic Reform in China: Laying the Foundation for a Socialist Market Economy. Washington, DC: World Bank,

1998.

Lou Jiwei 2008

Lou J. Zhongguo Sanshinian Cai-shui Gaige de Hugu yu Zhan-wang [Thirty Tears of Financial and Tax Reform in China: Retrospect and Prospect] // Zhongguo Jingji wushi Ren kan San-shi Man: Huigu yu Fenxi [Thirty Tears of Reform: Retrospect and Analysis] / Ed. by J. Wu et al. Beijing: China Economic Press, 2008. P. 323–346.

Lu Jiandong 1995

Lu J. Chen Tinke de Zuihou Er-shi Man [The Last Twenty Tears of Chen Tinke]. Beijng: SDX Joint Press, 1995.

Lu Xiaobo, Perry 1997

Danwei: the Changing Chinese Workplace in Historical and Comparative Perspective / Ed.

by X. Lu, Ε. Perry Armonk, XT: M. E. Sharpe, 1997.

Lubman 2000

Lubman 8. Bird in a Cage: Legal Reform in China after Mao. Stanford, CA: Stanford University Press, 2000.

Luo Pinghan 2001

Luo P. Daguofan: Gonggong Shi-tang Shimo [The Big Pot: The History of the Public Dinning Hall]. Xanning: Cuangxi People's Press, 2001.

Luo Pinghan 2005

Luo P. Tudi Caige Tundong Shi [History of Land Reform]. Fu-zhou: Fujian People's Press,

2005.

Luthi 2008

Lufhi L. The Sino-Soviet Split: Cold War in the Communist World. Princeton, XJ: Princeton University Press, 2008.

Ma Jiantang 2008 Ma J. Sanshi Xian Jubian: Guoy-ou Qiye Caige Jincheng Ji-anyao Huigu yu Pingshu [Great Change in Thirty Tears: A Review and Analysis of the Process of Stateowned enterprise Reform] // Zhongguo Jingji Wushi Ren Kan Sanshi Xian [Thirty Tears of the Chinese Economy: From the Eyes of Fifty Economists] / Ed. by J. Wu et al. Beijing: China Economic Press, 2008. P. 347–358.

Ma Jinglong 2008 Ma J. Standing Tall at Thirty: The Dream and Glory of Privatization in Wenzhou. Paper presented at 2008 Chicago Conference on China's Market Transformation.

Ma Licheng 2005

Ma L. Da Tupo: Xin Zhongguo Siying Jingji Fengyun Lu [Breakthrough: Development of Private Business in Xew China]. Beijing: China Industry and Commerce United Press, 2005.

Ma Licheng 2008 Ma L. Jiaofeng Sanshi Xian [Thirty Tears of Confrontation]. Xanjing: Jiangsu People's Press,

2008.

Ma Xiaohong 1997

Ma X. Zhongguo Gu Dai She-hui de FaLu Guan [Law in Ancient Chinese Society]. Zheng-zhou: Daxiang Press, 1997.

Ma Xiaohong 2004

Ma X. Zhong Guo Gu Dai Falu Shixiang Shi [History of Legal Thought in Ancient China]. Beijing: Falu Press, 2004.

McCraw 2007

McOraw Th. Prophet of Innovation: Joseph Schumpeter and Creative Destruction. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2007.

MacFarquhar, Fairbank 1987

The Cambridge History of China / Ed. by R. MacFarquhar, J.K. Fairbank. Xew Tork: Cambridge University Press, 1987. Vol. 14: The Emergence of Revolutionary China, 1949–1965.

MacFarquhar, Fairbank 1991

The Cambridge History of China / Ed. by R. MacFarquhar, J.K. Fairbank. Xew Tork: Cambridge University Press, 1991. Vol. 15: Revolutions within the Chinese Revolution, 1965–1982.

MacFarquhar, Schoenhals 2006

MacFarquhar В., Schoenhals M. Mao's Last Revolution. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2006.

Mahoney 2000

Mahoney J. Path Dependence in Historical Sociology // Theory and Society. 2000. Vol. 29. № 4. P. 507–548.

Mahoney, Thelen 2010

Explaining Institutional Change: Ambiguity, Agency, and Power / Ed. by J. Mahoney,

К. Thelen. New York: Cambridge University Press, 2010.

Man Mei 2005

Man M. Shinian Tiran Wujing]Endless Missing]. Beijing: Beijing Press, 2005.

Manion 1985

Manion M. The Cadre Management System, Post-Мао: The Appointment, Promotion, Transfer and Removal of Party and State Leaders // The China Quarterly 1985. June. Vol. 102. P. 203–233.

Mao Zedong 1967 1977

Mao Z. Selected Works of Mao Tse-tung. Beijing: Foreign Language Press, 1967–1977. Vol. 1–5.

Marshall 1920

Marshall A. Principles of Economics / Eighth ed. London: Macmillan, 1920 Маршалл А. Основы экономической науки. M.: Эксмо, 2007].

Maskin 1996

MasMn E.S. Theories of the Soft Budget-Constraint // Japan & the World Economy. 1996. Vol. 8. № 2. P. 125–133.

Maskin 1999

MasMn E.S. Recent Theoretical Work on the Soft Budget Constraint // American Econo-

mic Review. 1999. Vol. 89. № 2. P. 421–425.

Maskin, Xu Chenggang 2001

MasMn E.8., Xu Oh. Soft Budget Constraint Theories: From Centralization to the Market // Economics of Transition. 2001. Vol. 9. № 1. P. 1–27.

Maskin, Qian Yingyi, Xu Chenggang 2000

Maskin E.S, Qian Y, Xu Oh. Incentives, Information, and Organizational Forms // Review of Economic Studies. 2000. Vol. 67. № 2. P. 359–378.

Meisner 1999

Meisner M. Mao's China and After / Third ed. New York: Free Press, 1999.

Menard, Shirley 2005

Handbook of New Institutional Economics / Ed. by C. Menard, M. Shirley. Berlin: Springer, 2005.

Montinola, Qian Yingyi, Wein-gast1995

Montinola G-., Qian Y Wein-gast B. Federalism, Chinese Style: The Political Basis for Economic Success in China // World Politics. 1995. Vol. 48. № 1. P. 50–81.

Murphy, Shleifer, Vishny 1992

Murphy K., Shleifer Α., Vishny B. The Transition to a Market Economy: Pitfalls of Partial Reform // Quarterly Journal of Economics. 1992. Vol. 107. № 3. P. 889–906.

Naughton 1995

Naughton B. Crowing out of the Plan: Chinese Economic Reform, 1978–1993. New York: Cambridge University Press, 1995.

Naughton 2002

Naughton B. China's Economic Think Tanks: Their Changing Role in the 1990s // China Quarterly 2002. September. Vol. 171. P. 625–635.

Naughton 2007

Naughton B. The Chinese Economy: Transitions and Growth. Cambridge, MA: MIT Press, 2007.

Naughton 2008 Naughton B. A Political Economy of China's Economic Transition // China's Great Economic Transformation / Ed. by L. Brandt, Th. Rawski. New York: Cambridge University Press, 2008. P. 91-135.

Nee 1992

Nee V. Organizational Dynamics of Market Transition: Hybrid Property Forms and Mixed Economy in China // Administrative Science Quarterly. 1992. Vol. 37. № 1. P. 1–27.

North 1981

North D. Structure and Change in Economic History. New York: Norton, 1981.

North 1990

North D. Institutions, Institutional Change and Economic Performance. New York: Cambridge University Press, 1990.

North 2005

North D. Understanding the Process of Economic Change. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2005 Hopm Д. Понимание процесса экономических изменений. M.: Высшая школа экономики, 2010].

North, Wallis, Weingast 2009

North D., Wallis J., Weingast В. Violence and Social Order: A Conceptual Framework for Interpreting Recorded Human History. New York: Cambridge University Press, 2009 Hopm Д., Уоллис Док., Вайнгаст В. Насилие и социальные порядки: Концептуальные рамки для интерпретации письменной истории человечества. М.: Изд-во Института Гайдара, 2011].

Nozick 1974

Nozick В. Anarchy, State, and Utopia. New York: Basic Books, 1974 [Позик P. Анархия, государство и утопия. M.: ИРИОЭН, 2008].

Oi 1992

Oi J. Fiscal Reform and the Economic Foundation of Local State Corporatism // World Politics. 1992. Vol. 45. № 1. P. 99–126.

Ostrom 1990

Ostrom Ε. Governing the Commons: The Evolution of Institutions for Collective Actions. New York: Cambridge University Press, 1990 [Остром 9. Управляя общим: Эволюция институтов коллективной деятельности. М.: ИРИСЭН, Мысль, 2010].

Pakuła 2009

Pakuła И. The Last Empress: Madame Chiang Kai-Shek and the Birth of Modern China. New York: Simon & Schuster, 2009.

Pang Xianzhi, Jin Chongji 2003

Mao Zedong Zhuan 1949–1976]The Biography of Mao Zedong,

1949–1976] / Ed. by X. Pang, Ch. Jin. Beijing: Zhongyang Wenxian Press, 2003.

Pantsov 2000

Pants оъ A. The Bolsheviks and the Chinese Revolution, 1919–1927. Honolulu, Ш: University of Hawaii Press, 2000 [Панцов A. Тайная история советско-китайских отношений: Большевики и китайская революция (1919–1927). М.: Муравей-Гайд, 2001].

Peerenboom 2002

Peerenboom В. China's Long March toward Rule of Law. New York: Cambridge University Press, 2002.

Pei 2006

Pei M. China's Trapped Transition: The Limits of Developmental Autocracy. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2006.

Peng Shen, Chen Li 2008 Peng Sh., Ohen L. Zhongguo Jingji Tizhi Graige Zhongda Shi-jian [Major Events during China's Economic System Reform]. Beijing: People's University Press, 2008.

Perkins 1991

Perkins D. China's Economic Policy and Performance // Cam-

bridge History of China / Ed. by R. MacFarquhar, J. Fairbank. New York: Cambridge University Press, 1991. Vol. 15. Part 2. P. 475–539.

Pierson 2004

Pierson P. Politics in Time: History, Institutions, and Social Analysis. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2004.

Polanyi1951

Polanyi M. The Logic of Liberty. Chicago: University of Chicago Press, 1951.

Polanyi1958

Polanyi M. Personal Knowledge. Chicago: University of Chicago Press, 1958.

Polanyi1966

Polanyi M. The Tacit Dimension. Chicago: University of Chicago Press, 1958.

Polo 1923

Polo M. The Travels / Trans, by H. Yule. Mineola, NY: Dover, 1923.

Popper 1978

Popper K. Three Worlds. Tanner Lecture, delivered at the University of Michigan, on April 7th, [-per80.pdf].

Potter 2008

Potter P. The Chinese Legal Regime: Adapted to Authoritarian Rule. Paper Presented at the 2008 Chicago Conference on China's Market Transformation.

Powell, DiMaggio 1991

The New Institutionalism in Organizational Analysis / Ed. by W Powell, P. DiMaggio. Chicago: University of Chicago Press, 1991.

Provincial Propaganda Department 2008 Gan Wei Tian Xia Xiang [Bold to Be the First in the World] / Provincial Propaganda Department of the Chinese Communist Party in Sichuan; Provincial Academy of Social Sciences in Sichuan; Sichuan Daily. Chengdu: Sichuan People's Press, 2008.

Pye 1992

Pye L. The Spirit of Chinese Politics / Second ed. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1992.

Qian Mu 2001

Qian M. Zhongguo Lidai Zheng-zhi Deshi [Merits and Flaws in Chinese Political History]. Beijing: SDX Joint Press, 2001.

Qian Mu 2005

Qian M. Guo Shi Xin Lun [New Lectures on Chinese History]. Beijing: SDX Joint Press, 2005.

Qian Mu 2010

Qian M. Zhongguo Sixiang Shi ffiu Jiang Zhongguo Xueshu Six-iang Shi Ba Jiang [Six Lectures on Chinese Thoughts and Eighteen Lectures on Chinese Academic Thoughts]. Beijing: Jiu Zhou Press, 2010.

Qian Niansun 2008 Qian N. Long Taitou: «Da Bao-gan» de QianQian Houhou [History of Private Farming]. Nanjing: Jiangsu Wenyi Press, 2008.

Qian Xingzhong 2008 Qian X. Functional Orientation of Local Governments: The Practice of Reform in Wenzhou. Paper presented at the 2008 Chicago Conference on China's Market Transformation.

Qian Yingyi, Xu Chenggang 1993

Qian Y, Xu Oh. Why China's Economic Reforms Differ: The M-Form Hierarchy and Entry/Expansion of the Non-State Sector // Economics of Transition. 2006. Vol. 1. № 2. P. 135–170.

Qian Yingyi, Roland, Xu Chenggang 2006

Qian Y, Roland G., Xu Oh. Coordination and Experimentation in M-Form and TJ-Form Organizations // Journal of Political Economy. 2006. Vol. 114. № 2. P. 366–402.

Radchenko 2009

BadchenJco S. Two Suns in the Heaven: the Sino-Soviet Struggle for Supremacy, 1962–1967. Stanford, CA: Stanford University Press, 2009.

Ren Xin 1997

Hen X. Tradition of the Law and Law of the Tradition: Law, State, and Social Control in China. Westport, CT: Greenwood Press, 1997.

Research Office of the History 1997

Liangong, Gongchan Guoji, he Zhongguo Guomin Geming Yun-dong [The Soviet Party, Comintern, and the Chinese Revolution] / Research Office of the History of the Chinese Communist Party (the First Department). Beijing: Beijing Library Press, 1997.

Research Office of the History 2001

Zhongguo Gongchandang Li-shi [The History of the Chi-

nese Communist Party] / Research Office of the History of the Chinese Communist Party. Beijing: Chinese Communist Party History Press, 2001. Vol. 1: 1921–1949.

Research Office of the History 2011

Zhongguo Gongchandang Li-shi [The History of the Chinese Communist Party] / Research Office of the History of the Chinese Communist Party. Beijing: Chinese Communist Party History Press, 2011. Vol. 2: 1949–1978.

Research Office on the Party History 2006a

Anhui Nongcun Gaige Zi Lu [The Road of Agricultural Reform in Anhui] / Research Office on the Party History of the Anhui Provincial Party Committee. Beijing: Chinese Communist Party History Press, 2006.

Research Office

on the Party History 2006b

Anhui Nongcun Gaige Kou Shu Shi [The Oral History of Agricultural Reform in Anhui]. Beijing: Chinese Communist Party History Press, 2006.

Riedel, Jin Jing, Gao Jiang 2007

Riedel J., Jin J., Gao J. How China Grows: Investment, Finance, and Reform. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2007.

Riskin 1987

RisMn K. China's Political Economy: The Quest for Development since 1949. New York: Oxford University Press, 1987.

Roland 2002

Roland G. The Political Economy of Transition // Journal of Economic Perspectives. 2002. Vol. 16. № 1. P. 29–50.

Ryan 2010

Ryan J. China's Higher Education Reform and Internationalisation. London: Routledge, 2010.

Sachs 1992

Sachs J. Privatization in Russia: Some Lessons from Eastern Europe // American Economic Review. 1992. Vol. 82. № 2. P. 43–48.

Sachs 1994

Sachs J. Shock Therapy in Poland: Perspectives of Five Years. Tanner Lecture delivered at University of Utah, April 6 and 7, 1994 [/ sachs95.pdf].

Saich 1996

Saich A. The Rise to Power of the Chinese Communist Party: Documents and Analysis. Ar-monk, NY: M.E. Sharpe, 1996.

Schotter 1981

Schotter A. The Economic Theory of Social Institutions. New York: Cambridge University Press, 1981.

Schrecker 2004

Schrecker J. The Chinese Revolution in Historical Perspective. Westport, CT: Praeger, 2004.

Schumpeter 1942

Schumpeter J. Capitalism, Socialism, and Democracy. New York: Harper and Brothers, 1942 \Шумпетер И. Капитализм, социализм и демократия. М.: Экономика, 1995].

Schurmann 1968

Schurmann F. Ideology and Organization in Communist China. Berkeley, CA: University of California Press, 1968.

Schwarcz 1992

Schwarcz V. Time for Telling Truth is Running Out: Conversations with Zhang Shenfu.

New Haven, CT: Yale University Press, 1992.

Searle 1969

Sear le J. Speech Acts. New York: Cambridge University Press, 1969.

Seiden 1971

Seiden M. The Yanan Way in Revolutionary China. Camr-bridge, MA: Harvard University Press, 1971.

Seiden 1995

Seiden M. China in Revolution: The Yanan Way Revisited. Armonk, NY: M.E. Sharpe, 1995.

Sen 2006

Sen A. Identity and Conflict: The Illusion of Destiny. New York: Norton, 2006.

Shambaugh 2008 Shambaugh D. China's Communist Party: Atrophy and Adaptation. Washington, DC: Woodrow Wilson Center Press, 2008.

Shang Yang 1928

Shang Y. The Book of Lord Shang / Trans, by J. J. L. Duyvendak. London: Arthur Probsthain, 1928 [Шан Ян. Книга правителя области Шан. М.: Наука, 1993].

Shao Yanxiang 2007

Shao Y. Віє Le, Mao Zedong [Farewell to Mao Zedong]. New York: Oxford University Press,

2007.

Shen 2000

Shen B. China's Economic Reform: An Experiment in Pragmatic Socialism. Westport, CT: Praeger, 2000.

Shen Baoxiang 1997

Shen B. Zhenli Biaozhun Wen-ti Tao lun Shimo [The History of the Debate on the Criterion of Testing Truth]. Beijing: China Youth Press, 1997.

Shen Baoxiang 2004

Shen B. Zhenli Biaozhun Wen-ti Da Taolun [Debate on the Criterion of Testing Truth] // The Thematic History of the People's Republic of China / Ed. by D. Cuo, H. Wang, G. Han. Chengdu: Sichuan People's Press, 2004. Vol. 4. P. 48–71.

Shen Zhihua 2008 Shen Z. Reflections and Choices: The Consciousness of the Chinese Intellectuals and the Anti-Rightist Campaign (1956–1957) // The History of the People's Republic of China. Hong Kong: The Chinese University of

Hong Kong Press, 2008. Vol. 3 (на китайском языке).

Sheng Yumin 2010

Sheng Y. Economic Openness and Territorial Politics in China. New York: Cambridge University Press, 2010.

Shi Yun, Li Danhui 2008 Shi Y, Li D. When The «Continuous Revolution» Goes Awry: From the Anti-Lin Biao Campaign to the Anti-Deng Xiaoping Campaign, 1972–1976 // The History of the People's Republic of China. Hong Kong: Chinese University of Hong Kong Press, 2008. Vol. 8 (на китайском языке).

Shi Zhengfu 2008 Shi Zh. Rationality and Path Dependence in Agricultural Reform: The Origin of China's Model of Reform Governance. Paper presented at the 2008 Chicago Conference on China's Market Transformation.

Shih 2007

Shih V. Factions and Finance in China: Elite Conflict and Inflation. New York: Cambridge University Press, 2007.

Shils 1981

Shils E. Tradition. Chicago: University of Chicago Press, 1981.

Shirk 1993

Shirk S. The Political Logic of Economic Reform in China. Berkeley, CA: University of California Press, 1993.

Short 1999

Short Ph. Mao: A Life. New York: Henry Holt and Coma-ny, 1999 [Шорт Φ. Мао Цзэдун. M.: ACT; Транзиткнига, 2005].

Simon [1947] 1997

Simon H. Administrative Behavior [1947] / 4th edition. New York: Free Press, 1997.

Smith [1759] 1969

Smith A. The Theory of Moral Sentiments [1759]. Indianapolis, IN: Liberty Classics, 1969 [Смит А. Теория нравственных чувств. M.: Республика, 1997].

Smith [1776] 1976

Smith A. The Wealth of Nations [1776]. Chicago: University of Chicago Press, 1976 [Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. М.: Эксмо, 2007].

Smith 2000

Smith S. A Road in Made: Communism in Shanghai, 1920–1927. Honolulu, HI: University of Hawaii Press, 2000.

Snow 1937

Snow E. Red Start over China. London: Left Book, 1937.

Song Lianshen 2005

Song L. Nongye Xue Dazhai Shi-mo [The Beginning and End of Learning from Daizhai]. Wuhan: Hubei People's Press, 2005.

Spence 1999

Spence J. Mao Zedong: A Penguin Life. New York: Viking, 1999.

Su Shaozhi 2002

Su Sh. Zhongguo Jingji Tong-shi 10 Juan Shang [The General Economic History of China. Vol. 10 (I)] / Ed. by Zh. Dexin. Changsha: Hunan People's Press, 2002.

Sun Dali 2004

Sun D. Wenge Hou Cuomin Jingjie de Huifu He Xin Mao-jin de Chuxian [Economic Recovery after the Cultural Revolution and the Rise of New Leap] // The Thematic History of the People's Republic of China / Ed. by D. Cuo, H. Wang, G. Han. Chengdu: Sichuan People's Press, 2004. Vol. 4. P. 16–28.

Sun Jian 1992

Sun J. Zhonghua Renmin Gong-heguo Jingji Shi: 1949-1990

Niandai Chu [Economic History of the People's Republic of China: 1949 – the Early 1990s]. Beijing: People's University Press, 1992.

Sun Shuyun 2006

Sun Sh. The Long March. London: Harper Collins, 2006.

Subramanian 2011

Subramanian A. Eclipse: Living in the Shadow of China's Economic Dominance. Washington, DC: Peterson Institute for International Economics, 2011.

Tang 2009

Tang B. The Rise of China's Auto Industry and its Impact on the U.S. Motor Vehicle Industry / Congressional Research Service. 2009. November 16.

Tao Ran, Yang Dali 2008 Tao В., Yang D. The Revenue Imperative and Local Government in China's Transition and Growth. Paper Presented at 2008 Chicago Conference on China's Economic Transformation.

Taylor 2009

Taylor J. The Generalissimo: Chiang Kai-shek and the struggle for Modern China. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2009.

Thaxton 2008

Thaxton B.A., Jr. Catastrophe and Contention in Rural China: Mao's Great Leap Forward Famine and the Origins of Righteous Resistance in Da Fo Village. New York: Cambridge University Press, 2008.

Thun 2006

Thun E. Changing Lanes in China: Foreign Direct Investment, Local Governments, and Auto Sector Development. New York: Cambridge University Press, 2006.

Tian Jiyun 2004

Tian J. Huainian Xiaoping Dongzhi [Remembering Comrade Deng Xiaoping] // Yan Huang Chun Qiu. 2004. № 8 (August).

Tian Jiyun 2009

Tian J. The Great Practice of Reform and Opening Up [Gaige Kaifang De Weida Shijian). Beijing: Xinhua Press, 2009.

Tsou Tang 1986

Tsou T. The Cultural Revolution and Post-Мао Reform: A Historical Perspective. Chicago: University of Chicago Press, 1986.

Tu Qiao 2008

Tu Q. Yuan Geng Zhuan: 1978–1984 Gaige Xianchang [The Biography of Yuan Geng: 1978-

1984 Reform in Action]. Beijing: Zhuojia Press.

Unirule Institute of Economics 2010

The Nature, Performance, and Reform of the Stateowned enterprises / TJnirule Institute of Economics, Working Paper. 2010. July 12.

Vergne, Durand 2010

Vergne J.-Ph., Durand В. The Missing Link Between the Theory and Empirics of Path Dependence // Journal of Management Studies. 2010. Vol. 47. № 4. P. 736–759.

Vogel 2010

Vogel Ε. Deng Xiaoping and the Transformation of China. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2010.

Wälder 1986

Walder A. Communist Neo-Tra-ditionalism: Work and Authority in Chinese Industry. Berkeley, CA: University of California Press, 1986.

Wälder 1995

Walder A. Local Governments as Industrial Firms // American Journal of Sociology. 1995. Vol. 101. № 2. P. 263–301.

Wälder 2009

Walder A. Fractured Rebellion: The Beijing Red Guard Movement. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2009.

Walker 1984

Walker K. Food Grain Procurement and Consumption in China. New York: Cambridge University Press, 1984.

Wang Fan-Sen 2000

Wang F. Fu Ssu-nien: A Life in Chinese History and Politics. New York: Cambridge University Press, 2000.

Wang Fei-ling 2005

Wang F. Organizing through Division and Exclusion: China's Hukou System. Stanford, CA: Stanford University Press, 2005.

Wang Nianyi 1989

Wang N. Da Dong Luan de Man Dai [The Decade of a Great Turmoil]. Zhengzhou: Henan People's Press, 1989.

Wang Ning 2005

Wang N. Making a Market Economy: The Institutional Transformation of a Freshwater Fishery in a Chinese Community. London: Routledge, 2005.

Wang Ning 2008 Wang N. The Chinese Economic System under Mao. Paper presented at the 2008 Chicago Conference on China's Economic Transformation.

Wang Rongzhu 2005

Wang B. Shijia Chen Yingke]Chen Yingke: A Historian]. Beijing: Peking University Press, 2005.

Wang Rongzhu, Li Ao 2004

Wang В., Li A. Jiang Jieshi Pingzhuang [A Biography of Jiang Kai-shek]. Beijing: Chinese Friendship Press, 2004.

Wang Ruoshui 1997

Wang B. Hu Yaobang Xiatai de Beijing [The Background of Hu Yaobang's Fall]. Hong Kong: Mirror Books, 1997.

Wang Ruoshui 2001

Wang B. Xin Faxian de Mao Zedong [Newly Discovered Mao Zedong]. Hong Kong: Mingpao Press, 2001.

Wang Xiaolu 2007

Wang X. Guomin Shouru Fenpei Zhuangkuang [National Income Distribution and Grey Income] // Caijing. 2007. May 31.

Wang Youqin 2004

Wang Y. Wenge Shounan Zhe [Victims of the Cultural Revolution]. Hong Kong: Kaifang Magazine Press, 2004.

Weber 1981

Weber M. General Economic History / Trans, by F Knight. New Brunswick, NJ: Transaction, 1981.

Wei Chengtung 1999

Wei Oh. Infinite View from the Perilous Mountain: Mao Zedong's Character and Fate. Taiwan: New Century Press, 1999.

Wei Junyi 1998

Wei J. Si tong Lu [Reflections on Sufferings]. Beijing: October Wenyi Press, 1998.

White 1993

White G. Riding the Tiger: The Politics of Economic Reform in Post-Мао China. Stanford, CA: Stanford University Press, 1993.

White 2005

Legitimacy: Ambiguities of Political Success or Failure in East and Southeast Asia / Ed. by L. White. Singapore: World Scientific Publishing Company, 2005.

Whyte 2010

Whyte M. The Myth of Social Volcano: Perceptions in Inequality and Distributive Justice in Contemporary China. Stanford, CA: Stanford University Press, 2010.

Williamson 1985

Williamson O. The Economic Institutions of Capitalism. New York: Free Press, 1986 'Уильямсон О. Экономические институты капитализма. СПб.: Лениздат, 1996].

Wong 1988

Wong Oh. Interpreting Industrial Growth in Post-Мао China // Modern China. 1988. Vol. 14. № 1. P. 3-30.

Wong, Zheng Yongnian 2001

The Mmxun Legacy and China's Development in the Post-Deng Era / Ed. by J. Wong, Y Zheng. Singapore: Singapore University Press, 2001.

Wong 2008

Wong B. The Role of Hong Kong in China's Transformation. Paper presented at the 2008 Chicago Conference on China's Market Transformation.

Wu Jinglian 2003

Wu J. Dandai Zhongguo Jingji Gaige [China Economic Reform].

Shanghai: Shanghai Far East Press, 2003.

Wu Jinglian 2005

Wu J. Understanding and Interpreting Chinese Economic Reform. Mason, OH: Thomson Higher Education, 2005.

Wu Jinglian 2010

Wu J. Dandai Zhongguo Jingji Gaige Jiaocheng [Tutorials on Chinese Economic Reform]. Shanghai: Shanghai Far East Press, 2010.

Wu Jinglian, Zhao Renwei 1987

Wu J., Zhao B. The Dual Pricing System in China's Industry // Journal of Comparative Economics. 1987. Vol. 11. № 3. P. 309–318.

Wu Li 1999

Wu L. Zhonghua Renmin Gong-heguo Jingji Shi [Economic History of the People's Republic of China]. Beijing: China Economic Press, 1999.

Wu Mngkun 1993

Wu Ж. A Single Tear: A Family's Persecution, Love, and Endurance in Communist China. Boston, MA: Back Bay Books, 1993.

Wu Xiaobo 2010

Wu X. Wu Jinglian Chuan: Yige Zhongguo Jingjixue Jia de Xia-oxiang [The Biography of Wu Jinglian: A Portrait of a Chinese Economist]. Beijing: China CIT-IC Press, 2010.

Wu Zhifei, Yu Ling 2008 Wu Zh., Yu L. Deng Xiaoping de Zuihou Ershi Man [The Last Twenty Years of Deng Xiaoping]. Beijing: Xinhua Press, 2008.

Wu Zuguang 2004

Wu Z. Yi Beizi: Wu Zuguang Huiyilu [My Life: A Memoir]. Beijing: China Wennian Press, 2004.

Xiao Donglian 2004

Xiao D. 1978–1984 Man Zhongguo Jingji Tizhi Gaige Shi-lu de Yanjing [Evolution of the Thinking on the Reform of China's Economic System during 1978–1984] // The Thematic History of the People's Republic of China / Ed. by D. Guo, H. Wang, G. Han. Chengdu: Sichuan People's Press, 2004. Vol. 4. P. 185–213.

Xiao Donglian 2008 Xiao D. Turning Point in History: Re-examination of the Cultural Revolution and the Policy of Reform and Opening (1979–1981) // The History of the Peo-

ple's Republic of China. Hong Kong: Chinese University of Hong Kong Press, 2008. Vol. 10 (на китайском языке).

Xiao Donglian et al. 1999

Xiao D. et al. Qiusuo Zhongguo: Wenge Qian Shinian Shi [China in Struggle: The Decade before the Cultural Revolution]. Beijing: Hongqi Press, 1999.

Xiao Geng 1997

Xiao G. Chanquan yu Zhongguo de Jingji Gaige [Property Rights and Chinese Economic Reform]. Beijing: Chinese Social Science Press, 1997.

Xie Chuntao 2008 Zhuanzhe Zhongguo,1976–1982 [China in Transition, 1976–1982] / Ed. by Ch. Xie. Beijing: People's Press, 2008.

Xing Heming 2009

Xing H. Jiang Jieshi Yu Mosike de Enen Yuanyuan [The Hate and Love Relationship between Chiang Kai-shek and Moscow]. Beijing: People's Press, 2009.

Xu Chenggang 2009

Xu Oh. The Institutional Foundations of China's Reforms and Development. 2009. Рукопись.

Xu Chenggang, Zhang Xiaobo

2008

Xu Gh, Zhang X. The Evolution of Chinese Entrepreneurial Firms: The Township and Village Enterprises Revisited. Paper presented at the 2008 Chicago Conference on China's Market Transformation.

Xu Dixin, Wu Chengmin 2007

Zhong Gruo Zi Ben Zhu Ті Fa Zhan Shi [History of Capitalist Development in China] / Ed. by D. Xu, Ch. Wu. Beijing: Social Science Academic Press, 2007. Vols. 1–3.

Xu Mingtian 2008 Xu M. Chuntian de Gushi: Shenzhen Chuanye Shi [The History of the Rise of Shenzhen]. Beijing: China CITIC Press, 2008.

Xu Shanda 2008 Xu Sh. Wo suo Jingli de Caisui Gaige de Huiyi Pianduan [Memories of My Experience with the Reform of Fiscal Revenue and Taxation] // Zhongguo Jing-ji Wushi Ren Kan Sanshi Man [Thirty Tears of the Chinese Economy: From the Eyes of Fifty Economists]] / Ed. by J. Wu et al. Beijing: China Economic Press, 2008. P. 523–537.

Xue Muqiao 1996

Xue M. Xue Muqiao Huiyi Lu [Memoirs of Xue Muqiao]. Tian-jin: Tianjin People's Press, 1996.

Xue Muqiao 2008 Xue M. Xue Muqiao G-aige Lunji [A Collection of Xue Muqiao's Works on Economic Reform]. Beijing: China Fazhan Press, 2008.

Tang Dali 2004

Yang D. Remaking the Chinese Leviathan: Market Transition and the Politics of Governance in China. Stanford, CA: Stanford University Press, 2004.

Tang Jisheng 1998

Yang J. Deng Xiaoping Mandai: Zhongguo Gaige Kaifang Jishi [The Era of Deng Xiaoping: Documentary of China's Reform and Opening-up]. Beijing: Central Compilation & Translation Press, 1998.

Tang Jisheng 2004

Yang J. Zhongguo G-aige Mandai de Zhengzhi Douzheng [Political Conflicts during China's Reform]. Hong Kong: Excellent Culture Press, 2004.

Tang Jisheng 2008 Yang J. MuBei: Zhongguo Liushi Mandai Jihuang Jishi [Tombstone: Documentary of Hunger

in China during the 1960s]. Hong Kong: Tiandi Tushu Press,

2008.

Tang Jisheng 2009

Yang J. Sanshi Man He Dong: Quanli Shichang Jingji de Kunjing [Thirty Tears of Reform: The Dilemma of the Power Market Economy]. Wuhan: Wuhan Press, 2009.

Tang Kuisong 1999

Yang К. Mao Zedong Tu Mosike de Enen Tuanyuan [The Hate and Love Relationship between Mao Zedong and Moscow]. Mm-chang: Jianxi People's Press, 1999.

Tang Shengqun, Jin Chen 2009

Qinlizhe de Jiyi: Lishi Zhuanzhe Beijing 1977–1978 [Memoirs of the Witnesses: The Background of the Historic Turn, 1978–1979] / Ed. by Sh. Tang, Ch. Jin. Beijing: SDX Joint Press, 2009.

Tang Tianshi 2008 Yang T. Xunzhao Zhenshi de Jiang Jieshi [Looking for the Real Chiang Kai-shek]. Taiyu-an: Shanxi People's Press, 2008.

Tao Xinzhong 2000

Yao X. An Introduction to Confucianism. New Tork: Cambridge University Press, 2000.

Tao Tang 2008

Yao Y. The Disinterested Government: An Interpretation of China's Economic Success in the Reform Era. Paper presented at the 2008 Chicago Conference on China's Market Transformation.

Tu Guangyuan 2008 Yu G. 1978: Wo Qin Li de Michi Lishi Da Zhuanzhe [1978: The Historic Turn that I Witnessed]. Beijing: Central Compilation and Translation Press, 2008.

Tu Nan, Wang Haiguang 2004

Yu Ж, Wang H. Lin Biao Jituan and Lin Biao Shijian [Lin Biao Clique and Lin Biao Incidence] // The Thematic History of the People's Republic of China / Ed. by D. Guo, H. Wang, G. Han. Chengdu: Sichuan People's Press, 2004. Vol. 3. P. 302–324.

Tu Ri 2002

Yu В. Lu Tin Shi Man – Chongxin Renshi Ziben Zhuyi [Ten Tears in England: Recognition of Capitalism] // Chen Dux-iu Tanjiu Dongtai [Chen Duxiu Research Trends]. 2002. № 3–4.

Tu Ting-shih 2004

Yu Y. Zhongguo Zhishiren Zhi Shi de KaoCha [Investigations of the History of Chinese Intellectuals]. Mmning: Guanxi №>rmal University Press, 2004.

Zeng 2011

Zeng D. How Do Special Economic Zones and Industrial Clusters Drive China's Rapid Development? / World Bank. 2011 (Policy Research Working Paper 5583).

Zhang Gensheng 2004

Zhang G. Hua Guoofeng Tan Fensui Sirenbang [Hua Guofeng on the Arrest of the Gang of Four] // Tan Huang Chun Qiu. 2004. № 7 (July).

Zhang Guangyou, Ding Longjia 2006

Zhang G Ding L. Wan Li. Beijing: Zhonggong Dangshi Press, 2006.

Zhang Hua 2004

Zhang H. 1975 Man de Quan-mian Zhendun [The Comprehensive Rectification of 1975] // The Thematic History of the People's Republic of China / Ed. by D. Guo, H. Wang, G. Han. Chengdu: Sichuan People's Press, 2004. Vol. 3. P. 491–510.

Zhang Shuhua 2006

Zhang 8. Qi Qian Ren Dahui Shi-mo [History of the Seven-Thousand People Cconference]. Beijing: China Youth Press, 2006.

Zhang Jim 1991

Zhang J. Xiaodai Chanquan Jingjixue [Modern Property Rights Economics]. Shanghai: SDX Joint Press, 1991.

Zhang Jim 2010

Zhang J. Bu Wei Gongzhong SuoZhi de Gaige [Reform unknown to the Public]. Beijing: China CITIC Press, 2010.

Zhang Weiying 2008 Zhang W. Shuan Guizhi he Jiege Gaige [The System of Dural Track and the Reform of Price Control] // Zhongguo Jing-jiWushi Ren Kan Sanshi Man [Thirty Tears of the Chinese Economy: From the Eyes of Fifty Economists] / Ed. by J. Wu et al. Beijing: China Economic Press, 2008. P. 581–599.

Zhang Weiying 2010

Zhang W. Shichang de Luoji [The Logic of theMarket]. Shanghai: Shanghai People's Press, 2010.

Zhang Wenkui, Dongming Yuan 2008

Zhang W., Dongming Y. Zhongguo Jingji Gaige Sanshi – Man: Guoyou Qiye Juan [Thirty Tears of Chinese Economic Reform: The State-owned enterprises]. Chongqing: Chongqing University Press, 2008.

Zhao Dexin 1988 1999

Zhao D. Zhonghua Renmin Grongheguo Jingjishi [The Economic History of the People's Republic of China]. Zheng-zhou: Henan People's Press, 1988–1999. Vol. 1–5.

Zhao Dingxin 2001

Zhao D. The Power of Tiananmen: State-Society Relations and the 1989 Beijing Student Movement. Chicago: University of Chicago Press, 2001.

Zhao Dingxin 2009

Zhao D. The Mandate of Heaven and Performance Legitimation in Historical and Contemporary China // American Behavioral Scientist. 2009. Vol. 53. № 3. P. 416–433.

Zhao Ziyang 2009

Zhao Z. Prisoner of the State: The Secret Journal of Premier Zhao Ziyang. New Tork: Simon & Schuster, 2009.

Zheng Tougui 2009

Zheng Y. Noncun Gaige de Xingqi yu Fazhan [The Rise and Development of Rural Reform] // The Thematic History of the People's Republic of China / Ed. by D. Guo, H. Wang, G. Han. Chengdu: Sichuan People's Press, 2009. Vol. 4. P. 233–249.

Zhou Hancheng 2003

Zhou H. Zhu Rongji Zouxiang Zhongnanhai Zi Lu [Zhu Rongji's Road to Zhongnanhai]. Hong Kong: Zhonghua Emu Press, 2003.

Zhou Qiren 2008 Zhou Q. The Unfolding of Deng's Drama. Paper presented at the 2008 Chicago Conference on China's Market Transformation.

Zhou Xiaochuan, Zhu Li 1987

Zhou X, ZTiu L. China's Banking System: Current Status, Prospect for Reform // Journal of Comparative Economics. 1987. Vol. 11. № 3. P. 399–409.

Zhou Tiliang 1998

Zhou Y. Bijing Shi Shusheng [Still a Scholar]. Beijing: October Wenyi Press, 1998.

Zhu Jingwen 2007

Zhongguo falii fazhan baogao (1979–2004) [China Legal Development Report (1979–2004)[/ Ed. by J. Zhu. Beijing: People's University Press, 2007.

Zhu Xuefeng 2009

Zhu X. The Influence of Chinese Think Tanks in the Chinese Policy Process // Asian Survey. 2009. Vol. 49. № 2. P. 333–357.

Złm Zhen 1998

Zhu ZTl. 1957 Man de Xia-ji: Cong Baijia Zhengming Dao Liangjia zhengming [The Summer of 1957: From a Hundred Schools Contending to Two Schools Contending]. Zheng-zhou: Henan People's Press, 1998.

Zong Han 2007

Zong H. Gruoqi Caige Sanshi Man Qinli Ji [Personal Witness of Thirty Tears of Reform of the State-owned enterprises]. Shanghai: Shanghai People's Press, 2007.

Zweig 1997

Zweig D. Freeing China's Farmers: Rural Restructuring in the Reform Era. Armonk, NT: M.E. Sharpe, 1997.

Примечания

1

Брошюра издана как на китайском, так и на английском языках (Cheung 2009).

(обратно)

2

Наша книга озаглавлена так потому, что мы задумали ее как продолжение работы Стивена Чунга (Cheung [1982] 1986). Термины «капиталистический» и «капитализм», по всей видимости, вызовут споры. Китай сохраняет верность социалистическим идеям и говорит о «социалистической рыночной экономике с китайской спецификой». Некоторые читатели в Китае могут возмутиться тем, как звучит название книги. Западные читатели также могут поставить под сомнение наш выбор, исходя из того, что в КНР у власти по-прежнему находится Коммунистическая партия. Тем не менее за последние 30 лет Китай превратился из отсталой страны, запрещающей рынок и частное предпринимательство, в динамично развивающееся государство, в экономике которого преобладают рыночные силы и процветает частный бизнес. Наша книга объясняет, как это произошло.

(обратно)

3

«Культурная революция» была последней и самой устрашающей попыткой Мао Цзэдуна превратить Китай в социалистическую державу. Как многие другие катастрофы, вызванные государственной политикой, «культурная революция» остается болезненной темой для китайских властей, и связанные с ней архивы до сих пор не рассекречены и недоступны для большинства исследователей. В качестве литературы по теме см., например: Wang Шапуі 1989; Esherick, Kickowicz, Walder 2006; MacFarquhar, Schoenhals 2006; Gruo Dehong, Wang Haiguang, Han Gang 2009 III. В большинстве исторических исследований, к сожалению, не приводятся свидетельства жертв «культурной революции», число которых, по самым осторожным оценкам, составило 1 миллион 70 тысяч человек, (см.: Chen Tung-fa 2001: 846). Ван Юцинь предпринял смелую попытку восполнить этот пробел, опросив 659 жертв (Wang Touqin 2004). Среди его предшественников следует отметить Фэн Цзицая (Feng Jicai 1990). Уолдер предлагает новую точку зрения на самый кровавый и жестокий период (1966–1968) «культурной революции» (Wälder 2009).

(обратно)

4

Вопрос о том, почему Мао Цзэдун инициировал «культурную революцию», когда Китай еще не успел оправиться от катастрофы «большого скачка», остается открытым. Очевидно, что огромную роль тут сыграла борьба за власть, тем более что Мао испытывал возрастающее недовольство в отношении Лю Шаоци, который стал председателем Китая в 1959 году. Однако официальное оправдание «культурной революции» необходимостью сохранить социализм придало этой политической кампании особый идеологический накал и тем самым сделало ее беспрецедентной в истории Китая. Кроме того, тот факт, что Мао до конца своих дней верил в благотворность «культурной революции», противоречит мнению о борьбе за власть как о главном мотиве «великого кормчего».

(обратно)

5

Выражение «золотая дорога» стало популярным благодаря писателю Жань Хао: так назывался его четырехтомный роман о построении социализма в китайской деревне.

(обратно)

6

Среди недавних исследований «великого голода» во времена Мао Цзэдуна следует особо отметить труды: Tang Jisheng 2008; Dikötter 2010.

Во время «культурной революции» антитрадиционализм и антиинтеллектуализм достигли своего апогея; китайские университеты были закрыты, большинство книг запрещены или сожжены. Об истоках антитрадиционализма в современном Китае читайте в работе: Lin Tu-sheng 1979.

(обратно)

7

Мао is Dead // The Economist. 1976. September 11.

(обратно)

8

New Tork Times. 1976. September 10. Sect. 1. P. 17.

(обратно)

9

World News Digest. 1976. September 11. Доступ через LexisNexis.

(обратно)

10

«Reform is China's Second Revolution» [ «Реформа – это вторая китайская революция»] (Deng Xiaoping 1975–1992 Ш). Определение найдено в названии книги Хардинга (Harding 1987).

(обратно)

11

Первая часть этой объемной поэмы, «Ода к радости», была опубликована в газете «Жэньминь Жибао» (People's Daily. 1949. November 20).

(обратно)

12

О ранней истории Коммунистической партии Китая, в том числе о влиянии Коммунистического интернационала (Коминтерна), см.: Bianco 1971; Dirlik 1989; Pantsov 2000; Smith 2000. Кроме того, см. тома «Истории КПК» под редакцией Первого отдела Центра по изучению истории Коммунистической партии Китая (1997), а также: Chen Tung-fa 2001. Документальные свидетельства можно найти в работе: Saich 1996, а также в «Истории КПК» под редакцией Первого отдела Центра по изучению истории Коммунистической партии Китая за 2001 год.

(обратно)

13

Коммунистическая партия Китая в первые годы своего существования финансировалась Коммунистическим интернационалом; но ее это не устраивало, поскольку Коминтерн пытался диктовать свою волю. Отношения между КПК и Коминтерном были дополнительно осложнены присутствием Гоминьдана. О «треугольнике» Москва-КПК-Гоминьдан см.: Garver 1988; Heinzig 2004; Tang Kuisong 1999.

(обратно)

14

Трехмесячный визит Чан Кайши в СССР в 1923 году сыграл огромную роль в приходе Гоминьдана к власти, хотя Чану не удалось выполнить основную миссию – получить у Москвы прямую военную помощь. Отношение Чан Кайши к советскому опыту на тот момент было двойственным. Но он, в отличие от Сунь Ятсена, питал гораздо меньше оптимизма по поводу сотрудничества с Коммунистической партией Китая и Советским Союзом. Из недавно опубликованной литературы о визите Чан Кайши в Москву можно порекомендовать: Wang Rongzhu, Li Ао 2004: 92–94; Tang Tianshi 2008: 95-145; Pakuła 2009: 122–124; Taylor 2009: 41–45; Xing Heming 2009: 12–25. В своих воспоминаниях Чан Кайши рисует себя более страстным критиком коммунизма, чем он, по всей видимости, являлся на самом деле (Chiang Kaishek 1956).

(обратно)

15

Otto Браун рассказал о своей работе в качестве агента Коминтерна в Китае (Braun 1982).

(обратно)

16

«On tactics against Japanese imperialism» [ «О тактике борьбы с японским империализмом»], доклад Мао Цзэдуна на совещании партийного актива 27 декабря 1935 года (Мао Zedong 1967–1977 I: 179).

(обратно)

17

Западные читатели знают о Яньане по книге Эдгара Сноу, которая выдержала несколько изданий и была дополнена новыми главами (Snow 1937).

(обратно)

18

Сложные отношения между Сталиным и Мао, особенно презрительное отношение советского вождя к китайскому на ранних этапах, нашли отражение в ряде источников. См.: Radchenko 2009: 5; Tang Kuisong 1999.

(обратно)

19

Из последних исследований, посвященных «великому походу коммунистов», можно порекомендовать Sun Shuyun 2006.

(обратно)

20

В качестве авторитетной работы, посвященной консолидации власти в руках Мао Цзэдуна в период Яньаня, см.: Gao Hua 2000. Из ранних исследований влияния яньаньского опыта на Коммунистическую партию Китая см.: Seiden 1971; Seiden 1995; Chen Tungfa 1990.

(обратно)

21

О первом визите Мао в Москву и о его встрече со Сталиным рассказал С. Радченко (Radchenko 2009: 3–9). Из китайских источников см.: Pang Xianzhi, Jin Chongji 2003: 28–58.

(обратно)

22

До сих пор невозможно понять, почему Мао, бывший отличным стратегом и оригинальным мыслителем, вдруг избрал для Китая внешнюю политику, которую сам же и назвал «односторонним уклоном». Именно этот неверный шаг постепенно привел Китай к опасному курсу (военному конфликту с Соединенными Штатами на Корейском полуострове, экономической и политической изоляции от Запада, насаждению социализма).

(обратно)

23

Главной составляющей частью первой китайской пятилетки были так называемые «156 объектов» —156 промышленных предприятий, создававшихся при поддержке советских технологий и кредитов и ставших «краеугольным камнем» промышленного развития Китая (об этом говорится, например, в работе: Dong Zhikai, Wu Jiang 2004).

(обратно)

24

He совсем понятно, как и когда коммунизм превратился из средства в абсолютную цель. О том, как Мао решил ввести в Китае сталинизм, см.: Li Huayu 2006.

(обратно)

25

Объем литературы, посвященной Китаю во времена правления Мао Цзэдуна, огромен и продолжает расти, отчасти благодаря признанию того факта, что Китай после Мао нельзя отделить от Китая при Мао. Удобной отправной точкой здесь служат два последних тома «Кембриджской истории Китая» (MacFarquhar, Fairbank 1987; MacFarquhar, Fairbank 1991). Лучшие работы, посвященные этой теме: Meisner 1999; Cray 1990; Cray 2006. Врэмолл описывает политэкономику Китая с 1949 года, в равной мере уделяя внимание годам правления Мао и последовавшему за его смертью периоду (Bramall 2009). Нотон достаточно подробно останавливается на эпохе Мао Цзэдуна, хотя в центре внимания автора находится период экономических реформ (Naughton 2007). Из более ранних трудов можно предложить работу: Riskin 1987. Из китайской литературы по см. трехтомник о маоистском Китае в 1949–1976 годах (Lin Tunhui, Fan Shouxin, Zhang Cong 1989), а также: Cong Jin 1989; Wang Шапуі 1989. Всеобъемлющий подход демонстрируют авторы десятитомника по истории КНР (1949–1981), опубликованного Китайским университетом Гонконга. Кроме того, первые три тома пятитомника «Zhonggua Renmin Congheguo Zhuanti Shi Cao» [ «Систематическая история Китайской Народной Республики»] (Sichuan People's Press, 2004), предлагают взвешенный анализ основных событий эпохи Мао Цзэдуна. Исторические аспекты экономики Китая во времена правления Мао рассмотрены в книгах: Sun Jian 1992; Wu Li 1999; Su Shaozhi 2002; Hu Angang 2008. Наиболее всеобъемлющий анализ приводится в пятитомнике под редакцией Чжао Дэсинь (Zhao Dexin 1988–1999). См. также критический анализ экономики эпохи Мао в работе: Wang Mng 2008.

(обратно)

26

Об истоках этой политики можно прочитать в книгах: Walker 1984; Во Tibo 1997: 180–199; Lin Tunhui 2009: 90-116.

(обратно)

27

Система регистрации домохозяйств в Китае – один из немногих институтов, переживших 30 лет реформ. См.: Cheng Tiejun, Seiden 1994; Wang Fei-ling 2005.

(обратно)

28

Хотя земельную реформу в Китае пытались и пытаются выдать за успех, она подала дурной пример применения грубой силы и нагнетания ненависти в государственной политике под видом классовой борьбы. Ло Пинхань показывает, что многие самоуправные и бесчеловечные меры, принятые во время земельной реформы в отношении землевладельцев и богатых крестьян, предвосхитили ужасы «культурной революции» (Luo Pinghan 2005: 173–221). «Ненависть китайских коммунистов пополам с энтузиазмом, проявленным в поиске врагов» была названа покойным политологом Люцианом Паем главной линией в политике Мао (Руе 1992: 67). По словам Пая, «ни одна другая политическая культура не ценит так сильно эмоцию ненависти, как китайская» (Ibid.).

(обратно)

29

Одно из последних исследований аграрной политики Мао см.: Kueh 2006.

(обратно)

30

О смерти Лю Шаоци см.: Huang Zheng 2004: 155–176.

(обратно)

31

Фогель написал тщательно документированную биографию Дэн Сяопина, подробно останавливаясь на последних 20 годах его жизни (Vogel 2010).

(обратно)

32

О карьере Чжу Жунцзи можно прочитать в работе: Zhou Hancheng 2003.

(обратно)

33

Стивен Чунг пишет о своем визите в Пекин и встречах с китайским руководством в начале 1980-х годов (Cheung 2009: 101).

(обратно)

34

О жизни Мао, в том числе о его приходе к власти, см.: Spence 1999; Short 1999; а также официальную биографию Мао под редакцией Цзинь Чунцзи (Jin Chongji 1996) или же работу: Pang Xianzhi, Jin Chongji 2003. Рассказывая о жизни Мао, Вэй Чэнтун применяет подходы современной психологии (Wei Chengtung 1999). О нетерпимом и злопамятном характере Мао Цзэдуна многое могут рассказать его взаимоотношения с Чжан Шэньфу, его начальником в Пекинском университете и одним из создателей Коммунистической партии Китая; о жизни Чжана см.: Schwarcz 1992. См. также: Li Rui 1999; Grao Hua 2000; Wang Ruoshui 2001.

(обратно)

35

О полной приключений студенческой мятежной жизни Мао в городе Чанша см.: Spence 1999: 16–30; Short 1999: 39–81; Jin Chongji 1996: 15–39.

(обратно)

36

Спустя много лет Мао вспоминал об унизительном опыте работы в Пекинском университете: «Потолок в комнатке настолько низок, что люди избегали заходить ко мне. В мои обязанности входило регистрировать имена читателей, приходивших работать с газетами, но для большинства посетителей я просто не существовал. Среди них было немало видных деятелей движения возрождения. Они очень интересовали меня, я пытался заговаривать с ними на темы политики и культуры, но собеседники постоянно оказывались слишком занятыми. У них не было времени выслушивать рассуждавшего на хунаньском диалекте помощника библиотекаря» (цит. по: Short 1999: 83). Одним из этих «занятых» читателей, на которых обижался Мао, был Фу Ссунень (Фу Шинянь), который навестит Мао в Яньане перед самой гражданской войной, а позже бежит на Тайвань, чтобы восстановить Национальный университет Тайваня. После 1949 года Фу был объявлен военным преступником, а надгробия на могилах его предков были разрушены (о выдающихся человеческих качествах Фу и его удивительной жизни можно прочитать в работе: Wang Fan-Sen 2000).

(обратно)

37

Когда в 1949 году была создана Китайская Народная Республика, китайские интеллигенты разошлись во мнении о том, как относиться к коммунистическому режиму (см., например: Fu Ouoyong 2010). Некоторые уехали в Гонконг или на Тайвань, поскольку опасались, что коммунисты, вдохновившись социалистическими идеями, не допустят интеллектуальной свободы и будут преследовать традиционную китайскую культуру. Многие остались в Китае, с энтузиазмом восприняв идеи построения нового общества, но в результате стали жертвами объявленной Мао «реформы мышления» и политических кампаний; среди них были У Нинкунь (Wu Mngkun 1993) и Вэй Цзюньи (Wei Junyi 1998).

(обратно)

38

О жизни Цянь Сюэсэня см.: Chang 1995.

(обратно)

39

Сразу после образования КНР Пекин начал кампанию по «перевоспитанию» интеллектуалов и прививке им марксизма. С этого началось закрытие рынка идей в Китайской Народной Республике. Леденящие душу свидетельства очевидцев приводятся в работах: Wu Mngkun 1993; Wei Junyi 1998; Zhou Tiliang 1998; Wu Zuguang 2004; Liu Kedi 2005; Wang Rongzhu 2005.

(обратно)

40

Валаж, например, считает «непрерывную преемственность правящего класса ученых-чиновников» в императорском Китае «стабильной чертой китайского общества» (Balazs 1964: 6). Цянь My предложил новый термин для обозначения традиционной китайской политической системы – «правительство ученых». См.: Qian Mu 2001: 15; Tu Ying-shih 2004.

(обратно)

41

Коммунистическая партия и аппарат, сформированный из исповедующих конфуцианство ученых-чиновников, представляют собой два резко контрастирующих типа организации. Первый тип является иерархической структурой, в которой порядок диктуется сверху, в то время как второй напоминает то, что Майкл Полани называл «обществом исследователей», в котором авторитет зарабатывается в процессе совместного поиска знаний (Polanyi 1966).

(обратно)

42

Лян Шумин приводит хороший пример (Liang Shuming 2004: 139).

(обратно)

43

О конфронтации Ляна с Мао см.: Ibid., 146–155; Alitto 1979; Liu Kedi 2005; Liang Shuming, Alitto 2009.

(обратно)

44

О 20-летней борьбе Чэня за интеллектуальную независимость см.: Lu Jiandong 1995; Wang Rongzhu 2005.

(обратно)

45

О трагедии Ху Фэна см.: Li Hui 2003.

(обратно)

46

Борьба с «правыми уклонистами» уничтожила рынок идей в КНР: многие из тех, кто последовал призыву Мао критиковать правительство и партийную политику, оказались в тюрьме. О возникновении и последствиях этой кампании рассказывается в соответствующих главах книг: Gruo Dehong, Wang Haiguang, Han Gang 2009 II; Zhu Zhen 1998; Shen Zhihua 2008. Своими личными впечатлениями поделился Шао Яньсян (Shao Tanxiang 2007). События, предшествовавшие борьбе против «правых уклонистов», хорошо известны. Невыясненным остается вопрос, передумал ли Мао в разгар движения «ста цветов и ста школ» и перешел в наступление на критиков партии (этой версии официально придерживается КПК), или же он специально инспирировал это движение, чтобы заманить в ловушку беспартийных, якобы представлявших угрозу для единовластия КПК. Тем не менее сторонники обеих точек зрения соглашаются, что борьба с «правыми уклонистами» обозначила поворотный момент в истории КНР. После коллективизации и уничтожения рынка идей Китай встал на путь трагического саморазрушения.

(обратно)

47

На самом деле Н.С. Хрущев выступил с секретным докладом «О культе личности и его последствиях» 25 февраля 1956 года. 5 марта 1956 года, в последний день XX съезда КПСС. президиум ЦК принял постановление об ознакомлении с докладом Хрущева на съезде. (Здесь и далее звездочкой отмечены примеч. ред.)

(обратно)

48

О соперничестве между Мао и Н.С. Хрущевым см.: Luthi 2008; Radchenko 2009.

(обратно)

49

Многие исследователи считают «большой скачок» первым серьезным провалом государственной политики при Мао Цзэдуне. В последнее время этот период привлекает повышенное внимание. Журнал China Economic Review посвятил целый номер «великому голоду» во время «большого скачка» (1998. Vol. 9. № 2). Более полную информацию см.: Tang Jisheng 2008; Dikötter 2010. Популярную версию событий можно найти в работе: Becker 1998. Тэкстон приводит последние данные о том, как проходил «большой скачок» в сельской местности в провинции Хэнань (Thaxton 2008).

(обратно)

50

People's Daily. 1958. August 27.

(обратно)

51

Ibid. September 18.

(обратно)

52

China Youth. 1958. June 16.

(обратно)

53

На так называемом «собрании семи тысяч участников» (11 января – 7 февраля 1962 года) Лю озвучил свою точку зрения о причинах «великого голода» во время «большого скачка». Несогласие Лю с официальной версией и подразумеваемая критика в адрес Мао сделали его одним из главных объектов нападок во времена «культурной революции». См., например: Cong Jin 1989: 299; Zhang Shuhua 2006: 277–288.

(обратно)

54

См., например, исследования, перечисленные в примеч. 1.

(обратно)

55

О напряженных взаимоотношениях между двумя конкурирующими политическими системами в истории Китая – цзюньсянь и фэнцзянь – можно прочитать в работе: Qian Mu 2005: 1-37, 38–56; Schrecker 2004, гл. 1 и 2. Об истоках и развитии системы фэнцзянь см.: Feng Tianyu 2006.

(обратно)

56

О борьбе за власть между Хуа Гофэном и «бандой четырех», а также об идеологических различиях между ними, с одной стороны, и Дэн Сяопином и его единомышленниками, с другой, см.: Xie Chuntao 2008; Cheng Zhongyuan, Wang Tuxiang, Li Zhenghua 2008; Liu Jie, Xu Lushan 2009; Xiao Donglian 2008; Tang Jisheng 1998, гл. 2).

(обратно)

57

Об аресте «банды четырех» и важной роли, которую сыграл в его организации Хуа Гофэн, см.: Ji Xichen 2000; Zhang Censheng 2004; Chen Dongling 2004: 567–592; Shi Tun, Li Danhui 2008: 668–707; Han Gang 2011.

(обратно)

58

Придя к власти, Хуа Гофэн неоднократно подчеркивал, что главной целью является «развитие производительных сил». См., например: Cheng Zhongyuan, Wang Tuxiang, Li Zhenghua 2008: 72–75.

(обратно)

59

О том, как Хуа Гофэн назначил Ху Яобана и Ху Цзивэя, см. соответственно: Man Mei 2005: 212–213 и Hu Jiwei 1997: 29–30.

(обратно)

60

Этот отрывок из «Резолюции по некоторым вопросам истории нашей партии в период после основания Китайской Народной Республики», опубликованной в 1981 году, должен был, по словам Дэн Сяопина, «подтвердить историческую роль товарища Мао Цзэдуна и объяснить необходимость придерживаться идей Мао и развивать их» (Deng Xiaoping 1975–1992 Π). КПК даже не попыталась дать комплексную и правдивую оценку наследия Мао, поскольку в то время главной задачей было «сплотить партию» и «смотреть в будущее».

(обратно)

61

О том, какую роль сыграл Ху в реформе политической системы в начале 1980-х годов, рассказывается в следующих работах: Shen Baoxiang 1997; Cheng Zhongyuan, Wang Tuxiang, Li Zhenghua 2008: 85-121.

(обратно)

62

Успеху начинаний Ху Яобана способствовало то, что Хуа Гофэн оказывал им поддержку или по крайней мере не препятствовал. См.: Han Gang 2004: 29–47. Ху Цзивэй также считал Хуа Гофэна «непредубежденным и демократическим» лидером (Hu Jiwei 1997: 84–85).

(обратно)

63

Такой подход к реформам согласуется с китайской традицией, согласно которой смена кадрового состава столь же важна, как и институциональные изменения. Нянь My дает краткое описание этих двух стратегий реформирования политической сферы (Qian Mu 2001: 1–2).

(обратно)

64

О происхождении экономической программы «четырех модернизаций» и ее реализации см.: Han Taguang 2006: 65–70.

(обратно)

65

О том, как Дэн Сяопин в 1975 году возродил «четыре модернизации», можно прочитать в книге Чжана Хуа (Zhang Hua 2004).

(обратно)

66

См. речь «Мы считаем реформу революцией», которую Дэн Сяопин произнес во время встречи с канцлером ФРГ Гельмутом Колем 10 октября 1984 года (Deng Xiaoping 1975–1992 Ш).

(обратно)

67

Но в целом эта авиакатастрофа остается загадкой. Авторы в самом начале признают, что гибель Линь Вяо – «одно из самых странных происшествий в истории Китайской Народной Республики» (Tu Хап, Wang Haiguang 2004: 302).

(обратно)

68

People's Daily. 1976. December 26.

(обратно)

69

Как указывает, например, У Ли, «в действительности развитие национальной экономики в 1977 и 1978 годах шло относительно устойчивыми и высокими темпами» (Wu Li 1999: 763).

(обратно)

70

Расчеты основаны на статистических данных, предоставленных У Ли (Tbid.).

(обратно)

71

Политике открытости предшествовали две попытки наладить связи с внешним миром. Во время первой пятилетки (1953–1957) Китай, взяв кредиты у Советского Союза, импортировал значительное количество оборудования из стран социалистического лагеря. В 1972 году Китай купил у Японии и стран Западной Европы промышленное оборудование для производства стали, химической продукции и удобрений, а также электрогенераторы с целью модернизировать промышленную инфраструктуру. Впервые в истории КНР открыла двери для западных капиталистических экономик. См.: Chen Jinhua 2005: 10–14. Необходимо отметить, что Хуа Гофэн был соавтором предложения импортировать оборудование для производства удобрений и химической продукции, которое было передано в Государственный экономический совет в 1972 году. См.: Li Tan 2008: 150.

(обратно)

72

Китай торговал с Западом с начала 1970-х годов. В статье, опубликованной в «Жэньминь Жибао», говорится, что Вторая пекинская трикотажная фабрика в мае 1975 года взяла кредит в 1,3 миллиона долларов США, чтобы купить станки за границей (People's Daily. 1978. September 19). В 1976 году фабрика заработала 4 миллиона долларов США на экспорте своих изделий за границу.

(обратно)

73

Ibid. 1977. January 2.

(обратно)

74

Unite and Strive to Build a Modern Powerful Socialist Country: Report to the Fifth National People's Congress // Peking Review. 1978. № Ю. March 10. P. 39.

(обратно)

75

Коммюнике находится в открытом онлайн-доступе как на китайском, так и на английском языках. См. также: Hinton 1982: 457–462.

(обратно)

76

В официальном переводе на английский язык слово «market» (рынок) упоминается дважды, оба раза – в словосочетании «market price» (рыночная цена), что следует понимать скорее как «цена реализации» (sale price), в отличие от «фабричной цены» (factory price).

(обратно)

77

Текст коммюнике см.: Ibid., 462.

(обратно)

78

Поразительно, что почти все исследователи экономических реформ в Китае считают, что можно четко определить точку, с которой начались преобразования. Для большинства из них понятия «реформы после смерти Мао» и «реформы после 1978 года» являются взаимозаменяемыми. Мы полагаем, что подобный консенсус во многих отношениях только сбивает с толку и приводит к неверным выводам.

(обратно)

79

Текст коммюнике см.: Hin ton 1982: 459.

(обратно)

80

Ibid.

(обратно)

81

People's Daily. 1979. February 19. Ом. также: Xiao Donglian 2008: 507–544. Следует отметить, что соответствующий раздел книги Ояо просто озаглавлен «Реформа экономической системы началась как передача прав и прибыли». Как пишет Ояо, «по крайней мере в период 1978–1980 годов в центре внимания реформаторов постоянно находилось расширение самостоятельности предприятий» (Ibid., 522).

(обратно)

82

В научной литературе это называется Ж-формой (M-form) – разветвленной промышленной структурой (например: Qian Tingyi, Xu Ohenggang 1993; Maskin, Qian Tingyi, Xu Ohenggang 2000; Qian Tingyi, Roland, Xu Ohenggang 2006) – в отличие от унитарных (TJ-form) структур, свойственных бывшей советской экономике.

(обратно)

83

Например, этот вопрос не поднимается в работах у Цзинляня (Wu Jinglian 2003; Wu Jinglian 2010) и Нотона (Naughton 2007).

(обратно)

84

Как указывает Нотон, это выражение может иметь два значения. Во-первых, речь может идти о такой стратегии реформ, которая была сознательно разработана китайским правительством: предполагалось сохранять централизованное планирование, допуская рост рыночных сил с тем, чтобы по прошествии времени «план пропорционально уменьшился, его значимость снизилась, пока экономика постепенно не перерастет план» (Naughton 1995: 8). Во-вторых, это выражение может означать, что развитие китайской экономики пошло по пути, который не входил в планы властей, и экономическая реформа вышла «за рамки плана» (Ibid., 23). Нотон, по всей видимости, придерживается первой интерпретации, как и многие другие исследователи (Ibid., 8), хотя сам же признает, что его фраза «может быть понята» в другом смысле (Ibid., 22–23). Мы считаем, что первое толкование распространяется на часть преобразований, инициированных китайским правительством, – например, на реформу предприятий, – но в целом процессу реформ больше соответствует вторая интерпретация.

(обратно)

85

Самый удачный анализ «двухрельсового механизма» экономики представили Лау, Цзянь и Ролан (Lau, Qian Tingyi, Roland 2000). Ранняя оценка – в критическом духе – содержится в книге У и Чжао (Wu Jinglian, Zhao Renwei 1987).

(обратно)

86

Данные можно посмотреть у Оюэ Муцяо (Xue Muqiao 1996: 281–282).

(обратно)

87

Описание этого случая частного фермерства можно найти в сборнике статей «Oan Wei Tian Xia Xiang» [ «Осмелиться стать первым в мире»], посвященном экономическим экспериментам, впервые поставленным в Оычуани (Provincial Propaganda Department 2008).

(обратно)

88

История деревни Ояоган в провинции Аньхой широко отражена в литературе на китайском и английском языках. Подробное описание аграрной реформы в провинции Аньхой приводится в сборниках «Anhui Xongcun Oaige zi Lu» [ «Путь аграрной реформы в Аньхое»], а также «Anhui Nongcun Oaige Kou Shu Shi» [ «Устная история аграрной реформы в Аньхое»] (Research Office of the History 2011; Research Office on the Party History 2006a; Research Office on the Party History 2006b).

(обратно)

89

В договоре говорилось: «Мы выделяем землю крестьянским хозяйствам, что подтверждают главы всех крестьянских хозяйств, поставив свою подпись или приложив печать. Если это сработает, каждое крестьянское хозяйство обязуется платить зерном свою долю сельскохозяйственного налога, взимаемого государством, и больше не просить у государства денег или зерна. Если не сработает, мы, партийные кадры, готовы пойти в тюрьму и даже на смерть, в то время как члены коммуны коллективно обязуются растить наших детей до 18 лет». Текст договора см.: Wu Jinglian 2005: 111.

(обратно)

90

О подъеме и упадке Дачжая см.: Song Lianshen 2005.

(обратно)

91

Если Вань и Чжао позже получили повышение и переехали в Пекин, то даже в Китае мало кто знает о Чи как о первопроходце на пути реформ в Гуйчжоу Однако о нем можно прочесть у Ду Жуныпэня (Du Runshen 1998: 268–298).

(обратно)

92

People's Daily. 1979. March 15.

(обратно)

93

Подробный анализ того, насколько важную роль сыграл Вань Ли в продвижении частного фермерства, можно прочитать в работе Чжана и Дина (Zhang Gruangyou, Ding Longjia 2006: 154–231). Ом. также: Qian Nlansun 2008.

(обратно)

94

См.: Shi Zhengfu 2008. По словам У Ояна, журналиста «Жэньминь Жибао», развитие частного фермерства не ограничивалось деревней Ояоган, а широко распространялось по всему Китаю. Чи Вицин, парторг провинции Гуйчжоу в период 1978–1985 годов, утверждал, что к маю 1978-го более 10 % производственных бригад в его провинции уже практиковали частное фермерство в той или иной форме. Оба сообщения см.: Du Runshen 1998: 214, 269 соответственно. Гуйчжоу, одна из беднейших провинций в Китае, при Чи, судя по всему, первой ввела частное фермерство на всей своей территории.

(обратно)

95

В подробном исследовании, посвященном деревне в провинции Цзянсу, Ли Хуайин показал, что деколлективизация была «в основном процессом, спланированным и навязанным сверху государством» (Li Huaiyin 2009: 268).

(обратно)

96

Классическое эмпирическое исследование важности организаций в экономической жизни можно найти у Вэнфилда (Banfleld 1967). Одним из первых о роли частного предприятия в подъеме капитализма писал Вебер (Weber 1981). Из современных авторов, изучающих эту тему, можно посоветовать Эрроу (Arrow 1974); Уильямсона (Williamson 1985) и Коулмена (Coleman 1990).

(обратно)

97

Производственная бригада в качестве организационного капитала может выжить и другим способом. См., например, книгу Ван Нина (Wang Ring 2005, гл. 5).

(обратно)

98

Чун приводит сравнительный анализ того, как разные провинции вводили систему производственной ответственности крестьянских хозяйств (Chung 2000).

(обратно)

99

Ли Хуайин приводит показательный пример. Он приходит к выводу, что, даже если система производственной ответственности крестьянских дворов встречала сопротивление со стороны сельских жителей, «важнейшим достижением аграрной реформы после 1980 года… был не поразительный рост объема сельскохозяйственной продукции, к которому изначально стремились реформаторы, но неожиданное высвобождение рабочей силы в сельской местности и вытекающая из этого диверсификация источников дохода крестьян» (Li Huaiyin 2009: 290).

(обратно)

100

Волостным и поселковым предприятиям посвящено множество исследований. Из недавних работ см.: Xu Ohenggang, Zhang Xiaobo 2008.

(обратно)

101

«Мы должны ускорить реформы», беседа со Стефаном Корошецем, членом президиума ЦК Союза коммунистов Югославии, 12 июня 1987 года (Deng Xiaoping 1975–1992 III).

(обратно)

102

В 1985 году на конференции в Японии японский ученый заявил, что в Китае нет современных предприятий. Его комментарии задели китайских экономистов, сидевших в зале, и привлекли внимание многих экспертов в Китае (Wu Jinglian 2003: 135).

(обратно)

103

Подробное описание этих событий приводят Дин Ичжуан (Ding Tizhuang 2008) и Лю Ояомэн (Liu Xiaomeng 2008).

(обратно)

104

Подробная информация о китайских производственных единицах («данвэй») содержится в работе Уолдера (Wälder 1986). Обновленные сведения можно найти в сборнике: Lu Xiaobo, Perry 1997. Более раннее, но, тем не менее, полезное исследование: Schurmann 1968.

(обратно)

105

На основании примера, приведенного Марксом в «Капитале», китайский экономист Линь Цзыли решил, что работодатель, нанимающий восемь и более рабочих, становится капиталистом-эксплуататором, а потому такой наем следует запретить. Цит. по: Ma Licheng 2005: 178.

(обратно)

106

История Вэньчжоу описана в работах Ma Цзинлуна (Ma Jinglong 2008) и Цян Синчжуна (Qian Xingzhong 2008).

(обратно)

107

Дальнейшая история изложена на основе фактов, почерпнутых в работах: Chen Hong 2006; Xu Mingtian 2008; Tu Qiao 2008. См. также: Xiao Donglian 2008: 757–778.

(обратно)

108

Бегство талантов и капитала из социалистического Китая, происходившее до и после 1949 года, было выгодно Гонконгу. В то время как на материке частное предпринимательство преследовалось, Гонконг был надежным убежищем для бизнесменов. Позже, когда Китай открылся капитализму, капитал и таланты возвращались в него через Гонконг. См.: Wong 2008.

(обратно)

109

Другой причиной, по которой Чэнь Юнь мог исключить Шанхай, было то, что вся дельта реки Янцзы «славилась привыкшими держать нос по ветру пройдохами, которые, дай им шанс, тут же проявили бы всю свою сноровку, чтобы вырваться из клетки» (Zhao Ziyang 2009: 102). Наблюдение Чжао представляет собой еще одно свидетельство того, какую сложную роль сыграл Чэнь в реформировании китайской экономики.

(обратно)

110

Революционный опыт, полученный Ху в молодости, во многом сформировал его как личность. Еще подростком он чуть было не стал жертвой событий 1930–1931 годов (Man Mei 2005: 50–51). Ху спасся в последнюю минуту, когда его хотели казнить вместе с группой офицеров Красной армии по обвинению в работе на «Антибольшевистскую лигу» – разведку Гоминьдана. Позже, в 1941–1945 годах, Ху был вовлечен в «движение по исправлению стиля» в Яньане (см.: Chen Tung-fa 1990: xx; Gao Hua 2000: 517; Man Mei 2005: 63), когда многие интеллектуалы в Яньане и члены партии были брошены в тюрьму по подозрению в шпионаже Гоминьдан. Эти эпизоды, а также преследования во время «культурной революции» убедили Ху Яобана, что террор и идеологический контроль со стороны КПК нанесли ущерб делу партии (см., например: Li Rui, Hu Jiwei, Xie Tao et al. 2009). Эта убежденность отличала Ху от других коммунистических вождей.

(обратно)

111

«Excerpts from Talks Given in Wuchang, Shenzhen, Zhuhai, and Shanghai, January 18th – February 21st, 1992» [ «Выдержки из речей в Учане, Шэньчжэне, Чжухае и Шанхае, 18 января – 21 февраля, 1992»' (Deng Xiaoping 1975–1992 Ш).

(обратно)

112

Чжао Цзыян предположил, что Китай находился «в начальной стадии социализма» и поэтому смог освободиться от оков ортодоксального социалистического учения, придав законный статус многим экономическим экспериментам, не совместимым с социализмом (Zhao Ziyang 2009: 203–206).

(обратно)

113

Емкое описание главных проблем китайских госпредприятий содержится в работе Граника (Granick 1990: 25–31).

(обратно)

114

О политике Китая в этот период см., например: Shirk 1993; Fewsmith 1994; Tang Jisheng 2004.

(обратно)

115

Об экономических взглядах Чэня и о той роли, которую он сыграл при Мао Цзэдуне и Дэн Сяопине, см.: Lardy, Lieberthal 1983; Liu Jie, Xu Lushan 2009. Как признает в автобиографии Чжао Цзыян, «Чэнь Юнь пользовался огромным влиянием в Коммунистической партии и в экономической политике»(Zhao Ziyang 2009: 122).

(обратно)

116

Альтернативным взглядом могло бы быть представление о клетке как об убежище для экономики. Эта трактовка могла бы примирить Чэня с таким функционированием рыночной экономики, когда роль государства состоит в защите рынка и облегчении его работы, а не в ограничении рыночных сил.

(обратно)

117

People's Daily. 1982. September 8.

(обратно)

118

Яо назвал китайское правительство во время реформ «бескорыстным правительством» (Tao Tang 2008). Это определение больше соответствует начальному периоду преобразований.

(обратно)

119

Китайская политика оставалась институционально нестабильной. Снятие с постов Ху Яобана и его преемника Чжао Цзыяна в обход всех процедур наглядно это продемонстрировало.

(обратно)

120

Japan Economic Journal. 1984. May 29.

(обратно)

121

Business Week. 1984. October 15.

(обратно)

122

«Reform and Opening to the Outside World Are a Great Experiment» [ «Реформа и политика открытости миру стали большим экспериментом»! (Deng Xiaoping 1975–1992 III).

(обратно)

123

«Excerpts from Talks Given in Wuchang, Shenzhen, Zhuhai, and Shanghai, January 18th – February 21st, 1992» [ «Выдержки из речей в Учане, Шэнь-чжэне, Чжухае и Шанхае, 18 января – 21 февраля, 1992»] (Deng Xiaoping 1975–1992 III).

(обратно)

124

People's Daily. 1992. July 21.

(обратно)

125

Дэна и Чэня объединяла, к несчастью, еще одна общая черта характера. Дэн Сяопин очень дорожил политической властью – точно так же, как Чэнь дорожил централизованным планированием. Тем не менее их многое различало: например, они придерживались практически противоположных взглядов на темпы реформы и иностранный капитал (об их отношении к иностранным инвестициям писал Чжао Цзыян [Zhao Ziyang 2009: 102]).

(обратно)

126

Решение о реформе экономической системы 1984 года. Текст на китайском языке см.: [/ GB/64162/134902/8092122.html].

(обратно)

127

Дун Фужэнь подробно рассмотрел китайскую систему ценообразования до ценовой реформы (Dong Füren 1986).

(обратно)

128

До ценовой реформы китайское правительство думало, что цены можно «научно» рассчитывать на мощном компьютере. В 1981 году Госсовет КНР назначил Сюэ Муцяо руководителем группы, в которую вошли более 50 экономистов. Им было поручено произвести теоретические расчеты цен на основании данных о производственных затратах и объемах производства с помощью самых современных компьютеров, закупленных за границей. См.: Zhang Weiying 2010: 200.

(обратно)

129

О спорах между сторонниками этих двух подходов можно прочитать в работах: Zhang Weiying 2008; Zhang Jun 2010: 3-30.

(обратно)

130

Об изменениях в финансовой системе Китая см.: Riedel, Jin Jing, Grao Jiang 2007; а также: Allen, Qian Jun, Qian Meijun 2008. Краткий обзор банковской системы Китая до середины 1980-х годов приводится в работе: Zhou Xiaochuan, Zhu Li 1987.

(обратно)

131

По оценке У Цзинляня, сбережения домохозяйств в 1990-х годах составляли 83 % (Wu Jinglian 2005: 191); возможно, эти цифры завышены, однако есть многочисленные документальные свидетельства устойчивого роста сбережений домохозяйств с конца 1970-х годов – как в абсолютном выражении, так и по сравнению со сбережениями госпредприятий и правительства.

(обратно)

132

Классическую формулировку и анализ проблемы см. у Корнай (Kornai 1979; Kornai 1980; Kornai 1986). Хуан Яшэн дает систематический анализ роли местных органов власти в привлечении инвестиций (Huang Tasheng 1996). Из недавних работ можно рекомендовать работу: Shih 2007.

(обратно)

133

На основе рассказанного Сюэ Муцяо (Xue Muqiao 1996: 312–319), У Ли (Wu Li 1999: 948) и У Цзинлянем (Wu Jinglian 2010: 339–342).

(обратно)

134

Информацию о развитии событий можно найти у Чжао Цзыяна (Zhao Ziyang 2009: 223–234).

(обратно)

135

На основе книг: Tang Jisheng 2004; Wang Ruoshui 1997; Hu Jiwei 1997. Ом. также: Fewsmith 1994.

(обратно)

136

Решение снять с поста Ху принималось несколькими ветеранами КПК, включая Дэн Сяопина и Чэнь Юня, а не официальным органом власти, что являлось явным нарушением устава партии. Этот случай положил начало целой серии действий, которые в последующие годы серьезно подорвали политическую легитимность КПК и постепенно превратили ее в могущественную группу, объединенную общими интересами. Больше не связанная общей политической верой, партия стала преследовать материальные интересы в стремлении сохранить власть. Это превращение деполитизировало партию и ослабило ее приверженность идеологии, но вместе с тем отложило политические реформы и открыло экономику для политических сил.

(обратно)

137

Пространное социологическое исследование Студенческого движения 1989 года содержится в книге: Zhao Dingxin 2001.

(обратно)

138

Дэвид Юм писал, что «разум является – и должен быть – рабом страстей» (цит. по: Hirschman 1977: 24).

(обратно)

139

См., например: Coase 1959; Coase 1960; Alchian 1965; Alchian, Demsetz 1973; Barzel 1997. О влиянии экономистов, занимавшихся теорией прав собственности, на китайскую экономическую реформу можно судить, например, по работам: Xiao Geng 1997; Cheung 2009; Zhou Qiren 2008. См. также: Zhang Jun 1991.

(обратно)

140

См., например: Schotter 1981; Coase 1984; Coase 1988; Williamson 1985; Bromley 1989; North 1990; Ostrom 1990; Powell, DiMaggio 1991; Brinton, Nee 1998; Menard, Shirley 2005; Mahoney, Thelen 2010.

(обратно)

141

В прошлом несогласие с проводимым партией курсом расценивалось как государственная измена, что исключало возможность любых значимых дискуссий между сторонниками разных линий. Возможно, это вынужденное единообразие помогло КПК захватить власть, однако оно превратилось в тяжкую обязанность для партийцев.

(обратно)

142

Халперн в своей докторской диссертации пишет о роли, которую сыграли экономисты в разработке курса экономической политики при Мао Цзэдуне и в первые годы реформы (Нагрегп 1985). См. также книгу: Xiao Donglian 2008: 458–465, 511–516. О переменах в экономике до 1990-х годов можно прочитать у Нотона (Naughton 2002). Одно из последних исследований того, как различные научные институты воздействовали на политику правительства, принадлежит Чжу Сюэфэну (Zhu Xuefeng 2009).

(обратно)

143

О реформе правовой системы в Китае см.: Lubman 2000; Peerenboom 2002; Chen Ruoying 2008; Potter 2008. Об «ограниченной» реформе китайских судов см.: Liebman 2007.

(обратно)

144

Об этом и других показателях развития правовой системы можно прочитать в работе: Zim Jingwen 2007.

(обратно)

145

О системе управления кадрами и использовании Пекином кадровых назначений для удержания контроля над местными властями см. в работах: Manion 1985; Chan 2004. Сюй Чэнган предложил новый термин – «регионально децентрализованная авторитарная система» – для описания экономической децентрализации и жесткого контроля над персоналом со стороны Пекина (Xu Ohenggang 2009).

(обратно)

146

The Guardian. 1989. March 21.

(обратно)

147

Newsweek. 1989. June 19.

(обратно)

148

The Economist. 1989. October 28.

(обратно)

149

Washington Post. 1990. June 29.

(обратно)

150

Cм. материал: Interview with Western German Newspaper Reported. BBC Summary of World Broadcasts. 1989. November 25, доступ через LexisNexis.

(обратно)

151

Cм. материал: Premier Li Peng Addresses the National Planning Conference. BBC Summary of World Broadcasts. 1989. December 29, доступ через LexisNexis.

(обратно)

152

Там же.

(обратно)

153

Там же.

(обратно)

154

Там же.

(обратно)

155

People's Daily. 1990. February 22.

(обратно)

156

Эта конференция нашла отражение в литературе на китайском языке. См., например: Zhang Jun 2010: 41–65.

(обратно)

157

People's Daily. 1990. December 7.

(обратно)

158

Ом. материал: Jiang Zemin on Anniversary of Shenzhen Special Economic Zone. BBC Summary of World Broadcasts. 1990. November 28, доступ через LexisNexis.

(обратно)

159

Там же.

(обратно)

160

Там же.

(обратно)

161

Там же.

(обратно)

162

См. Chinese Oet Wall Street Ouide to Capitalist Road // New York Times. 1986. November 12.

(обратно)

163

People's Daily. 1991. September 2.

(обратно)

164

Ibid.

(обратно)

165

People's Daily. 1991. October 23.

(обратно)

166

Как пишет Фогель, Дэн Сяопин все еще мог обратиться к Цзэмину и Ли Пэну (по крайней мере, он сделал это дважды – 3 марта и 24 декабря 1990 года), но это «практически ни к чему не приводило» (Vogel 2010: 667).

(обратно)

167

Первым репортажем о южном турне Дэн Сяопина стала статья «Spring Wind Blows East – Deng Xiaoping in Shenzhen» [ «Весенний ветер дует на восток – Дэн Сяопин в Шэньчжэне»] (Shenzhen Special Zone Daily. 1992. March 26]. Более полный отчет, включающий речи в городах Ухань и Чанша, приводится в работе У и Ю (Wu Zhifei, Tu Ling 2008). Выступления Дэн Сяопина см. в разделе: «Excerpts from Talks Given in Wuchang, Shenzhen, Zhuhai, and Shanghai, January 18th – February 21st, 1992» [ «Выдержки из речей в Учане, Шэньчжэне, Чжухае и Шанхае, 18 января – 21 февраля, 1992»] (Deng Xiaoping 1975–1992 III). См. также: Wong, Zheng Tongnian 2001.

(обратно)

168

«Excerpts from Talks Given in Wuchang, Shenzhen, Zhuhai, and Shanghai, January 18th – February 21st, 1992» [ «Выдержки из речей в Учане, Шэньчжэне, Чжухае и Шанхае, 18 января – 21 февраля, 1992»] (Deng Xiaoping 1975–1992 III).

(обратно)

169

«Unknown Stories during Deng Xiaoping's Southern Tour» [ «Неизвестная сторона южного турне Дэн Сяопина»], Синьхуа [. xinhuanet.com/misc/2008-09/27/ content_10119788.htm].

(обратно)

170

Ibid.

(обратно)

171

«Excerpts from Talks Given in Wuchang, Shenzhen, Zhuhai, and Shanghai, January 18th – February 21st, 1992» [ «Выдержки из речей в Учане, Шэньчжэне, Чжухае и Шанхае, 18 января – 21 февраля, 1992»] (Deng Xiaoping 1975–1992 III).

(обратно)

172

Ibid.

(обратно)

173

Ibid.

(обратно)

174

Дэн Сяопин давно придерживался такого прагматичного взгляда на социализм. Принимая политического лидера одной из африканских стран в начале 1980-х годов, Дэн сказал ему: «Я бы посоветовал вам не заниматься строительством социализма, а сфокусироваться на развитии экономики. Когда экономика разовьется, уровень жизни повысится и люди будут довольны, назовите это каким угодно „измом"». Издатели его «Избранных трудов» сочли эти слова слишком радикальными, чтобы включить их в собрание его трудов. См.: Du Daozheng 2008.

(обратно)

175

«Excerpts from Talks Given in Wuchang, Shenzhen, Zhuhai, and Shanghai, January 18th – February 21st, 1992» [ «Выдержки из речей в Учане, Шэньчжэне, Чжухае и Шанхае, 18 января – 21 февраля, 1992»] (Deng Xiaoping 1975–1992 III).

(обратно)

176

Ibid.

(обратно)

177

Ibid.

(обратно)

178

Статьи Тяня об экономической реформе в Китае см. в его книге (Tian Jiyun 2009).

(обратно)

179

О внутриполитических разногласиях в начале 1992 года после южного турне Дэн Сяопина пишут Ян Цзишэн (Tang Jisheng 2004: 476–517) и Фьюсмит (Fewsmith 2008: 68–72).

(обратно)

180

People's Daily. 1992. April 14.

(обратно)

181

«Excerpts from Talks Given in Wuchang, Shenzhen, Zlmhai, and Shanghai, January 18th – February 21st, 1992» [ «Выдержки из речей в Учане, Шэнь-чжэне, Чжухае и Шанхае, 18 января – 21 февраля, 1992»] (Deng Xiaoping 1975–1992 III).

(обратно)

182

Это название речи Цзяна на съезде КПК. Полный текст см.: [-03/29/ content_363504.htm].

(обратно)

183

Изначально министерство финансов разрешало обсуждать на переговорах только налог на прибыль организаций в рамках системы ответственности руководителей, в то время как налог с оборота продолжал напрямую контролироваться министерством. Но когда была введена система ответственности руководителей предприятий, Госсовет КНР не слишком тщательно следил за выполнением правил. Например, договор с Beijing Capital Steel Corporation, одобренный Госсоветом, включал статьи как по налогу на прибыль, так и по налогу с оборота.

(обратно)

184

Подробный анализ китайской налоговой системы до и после реформы 1994 года содержится в работе Лоу Цзивэя (Lou Jiwei 1998).

(обратно)

185

Благодарим Чжоу Вэйбина, который помог нам найти информацию о налоге на продукцию (Чжоу работал в уездном налоговом отделе в начале 1990-х годов). Мы берем на себя ответственность за интерпретацию этой информации.

(обратно)

186

Вычисления были сделаны на базе данных, предоставленных У Ли (Wu Li 1999: 1525).

(обратно)

187

Эту идею впервые выдвинул Коуз (Coase 1959). С версией Теоремы Коуза китайских читателей познакомил Стивен Чунг (Cheung 2009).

(обратно)

188

История Чэнь Гуана хорошо известна в Китае. О нем, в частности, пишет Ma Личэн (Ma Licheng 2005: 203–208).

(обратно)

189

Благодарим профессора Гонконгского университета Сюй Чэнгана за предоставленную нам информацию; Сюй в то время работал в Лондонской школе экономики и принимал непосредственное участие в организации визита чиновников из Шанхая в страны Западной Европы с целью ознакомиться с методами управления государственными активами.

(обратно)

190

Этот эпизод рассказал нам профессор Сюй Чэнган после прочтения первой редакции книги, 7 апреля 2010 года.

(обратно)

191

Приносим благодарность профессору Чжу Сицзину из Научно-технологического университета города Чанша и господину Лю Сяомину, бывшему заместителю мэра по вопросам информации города Чанша. Чжу и Лю участвовали в Конференции по китайским экономическим преобразованиям в Чикаго в 2008 году. См.: Liu Xiaoming 2008.

(обратно)

192

Ридель, Цзинь и Гао предлагают систематический анализ китайской финансовой системы в процессе рыночных преобразований (Riedel, Jin Jing, Cao Jiang 2007). Важной причиной неразвитости фондового рынка в Китае является возникновение центров по обмену государственных активов. В 2009 году общая стоимость активов, проведенных через эти центры, составила 500 миллиардов юаней; это намного больше, чем общий объем капитала, привлеченного на Шанхайской и Шэньчжэньской фондовых биржах. Из совсем недавних работ по развитию рынка обмена государственными активами в Китае можно рекомендовать исследование Цао Хэпина (Сао Heping 2009).

(обратно)

193

На главной странице веб-сайта Комиссии по управлению и надзору над государственными активами можно найти актуальную информацию о самой комиссии, ее политике и государственных предприятиях в ее юрисдикции: [].

(обратно)

194

Перед Комиссией стоит сложная задача контролировать рынок обмена государственными активами. Учитывая огромный и по-прежнему растущий объем государственных активов – к концу 2010 года совокупные активы 120 предприятий, контролируемых центральным правительством, достигли 24 триллионов юаней, что на 16 % больше показателя предыдущего года, – можно утверждать, что от того, насколько эффективно работает рынок, зависят успехи экономики в целом (данные с веб-сайта Комиссии [] на момент 20 декабря 2011 года).

(обратно)

195

Это подтверждается подробным эмпирическим исследованием Ганя, Го и Сюя (Gran Jie, Gruo Tan, Xu Chenggang 2010), основанным на общенациональном опросе фирм по поводу приватизации в Китае в период с 2002 по 2006 год. Исследование показало, что приватизированные предприятия, которые позже подверглись реструктуризации (например, сменили ядро управленческой команды, перешли на международные стандарты бухгалтерского учета, привлекли профессиональный независимый аудит, создали совет директоров), значительно улучшили корпоративные результаты, в то время как приватизированные фирмы, не проводившие реструктуризацию, работали неэффективно.

(обратно)

196

Недавно вышла биография Шумпетера с перечислением его заслуг перед экономической наукой (McCraw 2007).

(обратно)

197

Предварительную попытку см.: Ooase, Wang Mng 2011.

(обратно)

198

Описание промышленных парков основано преимущественно на данных, собранных Ван Нином в Шанхае, Пекине, провинциях Чжэцзян, Аньхойе, Гуандун, Фуцзянь, Хубэй, Цзянсу, Хунань, Сычуань. Дуглас Цзэн также недавно написал о той важной роли, которую сыграли промышленные парки в рыночных преобразованиях в Китае (Zeng 2011).

(обратно)

199

Обновленный список зон экономического и технологического развития в Китае см. на сайте министерства торговли: [/ xglj /kaifaqu.shtml].

(обратно)

200

Тан описывает становление автомобильной промышленности в Шанхае (Tłmn 2006).

(обратно)

201

Из всей литературы на эту тему наиболее известен, пожалуй, труд: Montinola, Qian Tingyi, Weingast 1995; более позднее исследование: Jin Hehui, Qian Tingyi, Weingast 2005. Критический анализ содержится в работах: Oai Hongbin, Treisman 2005; Oai Hongbin, Treisman 2006; Tao Ran, Tang Dali 2008. Ом. также работу Оюй Чэнгана, в которой представлена новая, более современная трактовка доводов в пользу децентрализации (Xu Chenggang 2009).

(обратно)

202

Интервью Майку Уоллесу, 2 сентября 1986 года (Deng Xiaoping 1975–1992 ΠΙ).

(обратно)

203

Цянь и Оюй подробно описывают эту логику (Qian Tingyi, Xu Chenggang 1993).

(обратно)

204

Более подробный и информативный анализ политической системы можно найти в работе: Xu Chenggang 2009.

(обратно)

205

China's Auto Sales Run Hot // Wall Street Journal. 2010. October 23.

(обратно)

206

Заключительная речь на Чикагской конференции по экономическим преобразованиям Китая (Ooase 2008).

(обратно)

207

Оригинальная формулировка Фергюсона звучала как «несомненно человеческое деяние, хотя и непреднамеренное». Хайек популяризировал эту фразу, немного ее видоизменив: «результат человеческого действия, но не замысла» (Hayek 1967, гл. 6).

(обратно)

208

В недавно опубликованной книге о подъеме и упадке коммунизма Браун высказывает похожую точку зрения: «Как мало можно узнать о человеке из фразы, что он был коммунистом» (Brown 2009: 1). О текучести и сложности человеческой личности можно прочитать в работе: Sen 2006.

(обратно)

209

См., например: Murphy, Shleifer, Vishny 1992; а также: Sachs 1992. Обзор литературы о преимуществах постепенного перехода к капитализму перед шоковой терапией приводится в работе: Roland 2002. Постепенное осуществление преобразований предполагает их оптимальную последовательность в противоположность методу «большого взрыва». Впрочем, оба метода видят переход к новому укладу как техническую проблему и не видят в ней экономического аспекта, о котором писал Хайек (Hayek 1945).

(обратно)

210

Социализм является «пагубной самонадеянностью», поскольку призывает, с одной стороны, к полному отказу от традиций, а с другой – к полному обновлению социальных институтов с тем, чтобы затем произвести рациональную реконструкцию человеческого общества с чистого листа. Подобной интеллектуальной гордыни не были чужды и ведущие экономические теории переходного периода 1990-х годов.

(обратно)

211

«Претензии знания», Нобелевская лекция [http:// prizes/economic-sciences/ laureates/1974/hayek-lecture. html].

(обратно)

212

Интервью Xy Яобана газете L'TJnità, 30 сентября 1984 года: Foreign Broadcast Information Service (FBIS). 1984. October 10. № 194.

(обратно)

213

Последующее основано на исследовании Юй Ри (Tu Ri 2002), которое привлекло всеобщее внимание в Китае отчасти потому, что Ван Чжэнь позже стал ярым противником Ху Яобана и его либеральной политики.

(обратно)

214

Ibid.

(обратно)

215

Последние дискуссии о жизнеспособности КПК и китайского государства приводятся в работах: Tang Dali 2004; Shambaugh 2008. Критическую оценку см. в работе: Pei 2006.

(обратно)

216

Дунлянь Ояо начал свою работу – в остальном солидную и тщательно проработанную– словами: «Реформа проводилась вначале сверху вниз» (Xiao Donglian 2004: 185). Нотон также охарактеризовал первоначальный подход к реформированию экономики как «идущий сверху вниз» (Naughton 2008: 100).

(обратно)

217

Например, доклад Цзян Цзэминя на XIV Всекитайском съезде КПК (1992). См.: [http:// www.bj review.com.cn/document/ txt/2011-03/29/content_363504. htm].

(обратно)

218

«We Regard Reform as a Revolution» [ «Реформа для нас– это революция»] (Deng Xiaoping 1975–1992 III).

(обратно)

219

Ibid.

(обратно)

220

Доклад Чжао Цзыяна о работе правительства. Сообщение агентства «Оиньхуа», 31 мая 1984 года.

(обратно)

221

Последовательные усилия Норта – одно из немногих исключений из этого правила (North 1981; North 1990; North 2005). Но мы все еще далеки от создания динамической теории институциональных изменений. Ом. также: Greif 2006; North, Wallis, Weingast 2009; Kuran 2010; Acemoglu, Robinson 2012).

(обратно)

222

Заметным исключением является литература о зависимости от предшествующего пути развития, например: Arthur 1994; Mahoney 2000; David 2001; Pierson 2004.

В последнее время появились критические обзоры литературы на эту тему – см.: Vergne, Durand 2010. Дежарден предлагает критический анализ с точки зрения эволюционной биологии (Desjardins 2011).

(обратно)

223

Корнай первым предложил понятие «мягких бюджетных ограничений» (Kornai 1979; Kornai 1980; Kornai 1986). Из недавних работ можно порекомендовать Маскина (Maskin 1996; Maskin 1999), а также книгу, написанную им в соавторстве с Оюем (Maskin, Xu Ohenggang 2001).

(обратно)

224

Один из последних обзоров литературы по теме: Xu Ohenggang 2009; см. также: Cheung 2009; Sheng Tumin 2010.

(обратно)

225

Классические доводы в защиту минимального государства привел Нозик (Nozick 1974).

(обратно)

226

Непрекращающееся участие государства в процессе определения и перераспределения имущественных прав привело к возникновению серьезной проблемы. Дискреционная власть, которой до сих пор обладает китайское правительство, подрывает доверие к зарождающимся правам на частную собственность. Злоупотребление властью со стороны правительственных чиновников представляет собой большую проблему для китайского правительства, которое стремится защитить права на частную собственность, признанные новой конституцией 2004 года.

(обратно)

227

См., например, обзор литературы, сделанный Левинстоном, под недвусмысленным заголовком «China's Authoritarian Capitalism Undermines Western Values» [ «Китайский авторитарный капитализм подрывает западные ценности»] [-dyn/content/ article/2010/05/28/ AR2010052801859.html]. Три книги, которым посвящен обзор, – это: Halper 2010; Bremmer 2010; Kampfner 2010.

(обратно)

228

Но эти авторы весьма скептически относятся к распространенному мнению, что экономика в Китае «по сути управляется государством».

(обратно)

229

Китайский экономист У Цзинлянь первым предложил этот термин в 1998 году, чтобы обозначить экономические привилегии, вытекающие из политической власти (Wu Xiaobo 2010: 196).

(обратно)

230

См.: [ s/ gjzzyhy/2604/2606/tl5288.htm].

(обратно)

231

См.: [-04/12/content_7966431.htm].

(обратно)

232

Речь Мэдсена, произнесенная в Калифорнийском университете в Сан-Диего 1 октября 2009 года в честь 60-летия КНР [/ watch?v=BgckHmsghmc].

(обратно)

233

Как пишет Шорт, для Мао «китайская культура оставалась основой, на которой следовало строить все прочее – и так было до самой его смерти» (Short 1999: 103).

(обратно)

234

Мао Цзэдун позже признался, что «читал и перечитывал их [Кан Ювэя и Лян Цичао[наизусть. Я боготворил Кан Ювэя и Лян Цичао» (цит. по: Spence 1999: 9).

(обратно)

235

По словам Чао Кана, в Китае была особая форма «рыночной экономики на протяжении более двух тысячелетий до 1950-х годов» – «атомистическая рыночная экономика» (Chao Kang 1986: б). Хилл Гейтс писал о «тысячелетнем мелком капитализме» (Grates 1996). Об истории развития капитализма в Китае начиная с конца эпохи Мин можно прочитать в трехтомнике под редакцией Сюя и У (Xu Dixin, Wu Chengmin 2007).

(обратно)

236

Доступное изложение основных принципов конфуцианства и о развитии этого учения с течением времени см. у Яо (Tao Xinzhong 2000). Одна из первых работ, посвященных судьбе конфуцианства в современном Китае: Levenson 1968.

(обратно)

237

Более подробную аргументацию можно найти у этого же автора (Fogel 2006). Из недавних публикаций хочется отметить тщательно продуманный прогноз в работе: Subramanian 2011.

(обратно)

238

Оошопегу N. А 123 Trillion China? Not Likely // Foreign Policy. 2010. January 7 [http:// foreignpolicy.com/2010/01/07/a-123-trillion-china-not-likely].

(обратно)

239

Покойный профессор Чикагского университета Ди Гейл Джонсон неоднократно критиковал экономическое обоснование политики «одна семья – один ребенок» (Johnson 1994; Johnson 1999).

(обратно)

240

См.: [].

(обратно)

241

См.: [].

(обратно)

242

В рабочем докладе пекинского исследовательского института экономики Тяньцзэ (2011) приводится критический анализ роли госпредприятий в китайской экономике.

(обратно)

243

См. также исследование института экономики Тяньцзэ (2011), особенно главу 4.

(обратно)

244

См.: Qiu Hanping, «Shenzi de Falu Shixiang» («Мысли о праве учителя Шэнь») – работу, впервые опубликованную Law Quarterly (1927. № 3); переиздано: Не Qinhua, Li Xiuqing 2003: 343–344.

(обратно)

245

Например: Durkheim 1982: 60–59. Ом. также в работе: Berger, Luckmann 1966. Оерль говорит о них как об «институциональных фактах», в отличие от «грубых фактов» (Searle 1969: 50–52).

(обратно)

246

Всего существует восемь переводов Омита на китайский язык. Здесь приводится перевод Тан Жисуна (Tang 2004).

(обратно)

247

Ibid, 8.

(обратно)

248

Ibid, 4–5.

(обратно)

249

Financial Times. 2009. February 2 [-f0fe-lldd-8790-0000779fd2ac.htmlKaxzzlCqDIOTen].

(обратно)

250

Ibid.

(обратно)

251

[-should-join-hands.html].

(обратно)

252

Высказывания Вэня об Адаме Омите широко обсуждались в интернете – например, см.: [].

(обратно)

253

Например, Лян Чжипин (Liang Zhiping 2010). Уайт предлагает другую оценку (Whyte 2010).

(обратно)

254

См.: [. worldbank.org/datastatistics/ Resources/GDP.pdf].

(обратно)

255

См.: [].

(обратно)

256

См.: [-news/blog/macro-view/manufacturingsurprise-the-us-still-leads-in-making-things/2134].

(обратно)

257

См., например, речь Дэн Сяопина на церемонии открытия Национальной научной конференции 18 марта 1978 года (Deng Xiaoping 1975–1992 II).

(обратно)

258

China's Great Leap Forward in Higher Education // Asia Times. 2002. July 3.

(обратно)

259

На запрос «головоломка Цянь Сюэсэня» («Qian Xuesen zhi Wen») Google выдает 542 тысячи ответов (на момент 2 февраля 2011 года).

(обратно)

260

О последних изменениях в китайской системе высшего образования см. в работе: Ryan 2010.

(обратно)

261

Nan Keda Did Not Receive Approval after Three and Half Tears of Preparation // People's Daily. 2010. October 20.

(обратно)

262

Текст коммюнике цит. по: Hinton 1982: 461.

(обратно)

263

Ibid.

(обратно)

264

Речь Дэн Сяопина перед членами правительства КНР 13 декабря 1979 года. Цит. по: Shen 2000: ix.

(обратно)

265

Убежденность Дэн Сяопина в том, что «развитие – это суровая правда», остается главным обоснованием политической легитимности партии. С научными исследованиями о меритократическом принципе политической легитимности в Китае можно ознакомиться в работах: White 2005; Zhao Dingxin 2009.

(обратно)

266

О возникновении политических ассоциаций в конце XIX – начале XX века см.: Chang Tu-fa 1982; Chang Tu-fa 2004.

(обратно)

267

Автором этого старинного политического кредо считается Конфуций; оно предписывает правителю занять беспристрастную позицию и служить общественному благу. К несчастью, его стали трактовать как призыв к распространению государственной собственности. Согласно Шан Яну и Учителю Шэнь (с. 277–279), а также современным экономистам – сторонникам теории прав собственности, для защиты интересов граждан нужна не государственная собственность, а четкое разделение имущественных прав.

(обратно)

268

В 1945 году Мао Цзэдун написал это стихотворение для Фу Осуненя в ответ на просьбу последнего дать образец его каллиграфии. Фу и Мао знали друг друга с тех времен, когда Фу был известным студенческим лидером в Пекинском университете, а Мао работал там же помощником библиотекаря; однако Мао «не пускали в дискуссионные группы, в которых был Фу», пишет Ван Фань-сэнь (Wang Fan-sen 2000: 170).

(обратно)

269

Классическое описание проблем бюрократии можно найти у Саймона (Simon [1947] 1997).

(обратно)

270

Проницательное объяснение и убедительные доводы в пользу «рынка идей» см. в работах Поланьи: Polanyi 1951; Polanyi 1958. См. Coase 1974.

(обратно)

271

Цянь Му, один из наиболее известных китайских историков XX века, называл традиционный Китай «государством, управляемым ши» (Qian Mu 2001: 15) или «ши-центрированным обществом» (Qian Mu 2010: 80). Валаж согласен с Цянем в том, что касается фактологического аспекта роли «ши» в китайской истории, однако предлагает более критическое объяснение. Государство «ученых-чиновников», согласно Валажу «было настолько сильным, что класс торговцев никогда не осмеливался открыто бороться с ним, чтобы получить свободы, законы и независимость» (Balazs 1964: 23). См. также примеч. 19.

(обратно)

272

Хайек пошел еще дальше, когда предупредил, что «преобладающая модель институтов либеральной демократии… обязательно ведет к постепенной трансформации спонтанного порядка свободного общества в тоталитарную систему, действующую в угоду некой коалиции организованных интересов» (курсив авторский) (Hayek 1973: 2).

(обратно)

273

Джон Данн подробно освещает, как демократия из «чудачества, долгое считавшегося недостойным» (Dunn 2005: 18) стала «единым для всего мира названием легитимной основы политической власти» (Ibid… 15). Демократия в понимании Данна – не выборы и не конкуренция между множеством партий, а «политическая власть, осуществляемая исключительно с помощью убеждения большого числа людей» (Ibid… 132). Но свободный рынок идей необходим для любого настоящего убеждения.

(обратно)

274

Информативный анализ логики свободы предложили Поланьи (Polanyi 1951) и Хайек (Hayek 1960).

(обратно)

275

Однако спустя приблизительно сто дней статую убрали; объяснений от властей не последовало. Этот случай показывает, что возвращение Китая к культурным корням вызывало сомнения и даже сопротивление. Как верно заметил Т.О. Элиот, традицию «нельзя унаследовать, и если она вам нужна, ее можно получить в результате упорнейшего труда» (Eliot 1932: 14). Возрождая свои культурные традиции, Китай должен был один за другим преодолевать интеллектуальные барьеры и идеологические сомнения, доставшиеся ему в наследство от радикального антитрадиционализма и революционной идеологии, которые владели умами китайцев с начала XX века. О важной роли традиции в человеческом обществе см. у Э. Шилза (Shils 1981).

(обратно)

276

Все цитаты можно найти в тщательно документированной биографии Цяня, написанной Айрис Чан (Chang 1995).

(обратно)

277

«Let People Live With More Dignity» [ «Людям нужна более достойная жизнь»]. См.:; ].

(обратно)

278

Don't worry, be happy // The Economist. 2011. March 19. P. 49.

(обратно)

279

Здесь и далее пер. Л.О. Переломова.

(обратно)

Оглавление

Благодарности

Предисловие

Глава 1 Смерть Мао

  1

  2

  3

  4

  5

  6

Глава 2 Переходный период

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

Глава 3 Начало реформ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

Глава 4 Птица в клетке: рыночная реформа при социализме

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

Глава 5 Как Китай перерос социализм: капитализм с китайской спецификой

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

Глава 6 От одного капитализма ко многим

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

Заключение

Литература Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg