«Центральная Азия и Южный Кавказ: Насущные проблемы, 2007»

Центральная Азия и Южный Кавказ: Насущные проблемы, 2007 (fb2) - Центральная Азия и Южный Кавказ: Насущные проблемы, 2007 2977K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Борис Румер

Под редакцией Бориса Румера Центральная Азия и Южный Кавказ: Насущные проблемы

От редактора

Данное ежегодное издание продолжает публикацию статей, содержащих результаты работы по проекту Фонда им. Сасакавы (SPF) за 2006 г. и освещающих важнейшие аспекты политической и экономической действительности в странах Центральной Азии и Южного Кавказа. Авторы – эксперты из Казахстана, Узбекистана, Грузии, Армении и России. В основу большинства статей положены доклады, сделанные на конференциях, проведенных в рамках проекта в июле (Бангкок) и ноябре (Гоа) 2006 г. Никакого единообразия в подходах и оценках, разумеется, в статьях нет, да и быть не может: организаторы конференций заинтересованы в их дискуссионном характере и никоим образом не стремятся к приглаживанию противоречий в суждениях участников. Работа по проекту, начатая в 1995 г., охватывает наиболее животрепещущие проблемы внутри– и внешнеполитической, экономической и социальной действительности стран региона.

Цель публикаций в рамках проекта, как и проводимых конференций, – обнажить ключевые проблемы, возбудить вокруг них конструктивную дискуссию и представить весь спектр мнений ее участников. Публикации, как и проект в целом, лишены какой-либо политической или идеологической заданности. Право на высказывание различных точек зрения является принципиальной установкой проекта. Рукопись была завершена в конце 2006 г. За время, которое займет ее издание, ситуация в охваченных проектом странах может измениться. Тем не менее я надеюсь, что публикуемые статьи не утратят своего значения для понимания насущных проблем и анализа тенденций развития Центральной Азии и Южного Кавказа.

Борис Румер

Введение

Борис Румер

Оценивая в целом внутриполитическую ситуацию в странах Центральной Азии и Южного Кавказа (ЦА/ЮК), надо прежде всего отметить, что за период, минувший после выхода в свет предыдущего ежегодника, в них не произошли сколько-нибудь существенные сдвиги в сторону либерализации политической и общественной жизни. Правящие авторитарные режимы не ослабили контроль над обществом; заложенный в их конституциях принцип разделения властей по-прежнему не имеет ничего общего с реальностью; не становится меньше всеохватывающая коррупция. Во всех странах ЦА/ЮК происходит рост валового общественного продукта (ВВП), но положительная динамика этого главного макроэкономического показателя не сопровождается соответствующим прогрессом социальной сферы: здравоохранения, образования, социального обеспечения. Властным центральноазиатским элитам досталась «трофейная экономика». Они освоили разнообразные способы распределения и присвоения природной ренты. Процесс этот чреват конфликтами, способными нарушить установившееся хрупкое социально-политическое равновесие. Остается нерешенной проблема легитимного, бесконфликтного перехода верховной власти. Проклятый вопрос «Есть ли жизнь после власти?» становится все более важным для стареющих центральноазиатских автократов Назарбаева и Каримова. Идеальной представляется им дэнсяопиновская модель сохранения статуса «отца нации», «верховного арбитра» по истечении срока президентства. Во внутрирегиональных отношениях центростремительные тенденции преобладают над центробежными. В политике и экономике страны ЦА/ЮК апеллируют к внешним центрам силы. Незаметны признаки прогресса в разрешении Азербайджано-Армянского конфликта. В Центральной Азии развиваются дезинтеграционные процессы. Максимум, на что способны центральноазиатские режимы, имитирующие стремление к консолидации – это периодические встречи лидеров, декларации, обмен заверениями в добрых намерениях и дружбе. Сценарии такого рода спектаклей довольно-таки однообразны. В качестве примера можно привести состоявшуюся в 2006 г. встречу в Ташкенте Назарбаева и Каримова. Граждане Казахстана и Узбекистана ждали от этой встречи решения пограничных проблем, оживления торговли между странами и снижения таможенных барьеров. Однако, несмотря на ритуальный обмен любезностями, практические результаты были незначительны и, как заметил узбекский аналитик Акрам Асроров, «реального прорыва в торговле не произошло». Не задаваясь целью всестороннего анализа, остановлюсь ниже на некоторых, по моему мнению, наиболее существенных проблемах текущей ситуации в изучаемых проектом странах.

Казахстан

Из центральноазиатских стран наиболее динамичной представляется политическая и экономическая жизнь Казахстана. Амплуа просвещенного автократа прочно утвердилось за президентом Назарбаевым. Да и на самом деле, на фоне покойного туркменбаши или давнего конкурента за лидерство в регионе Ислама Каримова правление Назарбаева выглядит, безусловно, более либеральным. Ему мешает груз коррупционных скандалов. Ему мешают вскрывающие подноготную режима внутрисемейные и меж-клановые конфликты в стиле бандитских разборок. Амбиции Назарбаева не ограничиваются лидерством в Центральной Азии – он рвется на широкую международную арену. По способности внутри– и внешнеполитического маневрирования он не имеет себе равных на постсоветском пространстве. Очередная внутриполитическая инициатива казахстанского лидера, разрекламированная как «политическая реформа», состоит лишь в некотором расширении полномочий парламента, где будет доминировать пропрезидентская партия, и, конечно же, при сохранении незыблемой «властной вертикали» и прерогатив президента.

Судя по казахстанской прессе, для Назарбаева эталоном оптимального общественного устройства является Сингапур под авторитарным, продолжавшимся более тридцати лет (1959–1990) правлением бывшего президента Ли Куан Ю (Lee Kuan Yew), передавшего президентство сыну, но сохранившего в качестве «министра-ментора» контроль над политической жизнью страны. Назарбаеву, как, впрочем, и Каримову, и Рахмонову, и Алиеву, да, пожалуй, и Путину, не могут не импонировать идеи сингапурского лидера по поводу возможности и сроков приживания демократии: «В долгосрочной перспективе демократия может победить, но этот процесс не будет легким… Мир слишком разнообразен. Разные расы, культуры, религии, языки и разное историческое прошлое требуют разных подходов к демократии и свободному рынку. И выбор лучшей для данного народа в данный период социальной системы должен быть сделан самим народом, без участия внешних влияний»1. Такого рода справедливые и ставшие вполне тривиальными суждения приняты на вооружение постсоветскими автократами как объективное обоснование специфики демократизации в их странах, как подтверждение объективной закономерности, оправданности мутантных политических систем, возникших на месте распавшейся империи. При этом говорится, что политическая модернизация по западным стандартам – процесс в общем-то неизбежный, но непредсказуемо длительный. Сингапурская модель, т. е. сочетание либеральной экономической политики и авторитарного режима власти, – таким видится Назарбаеву и другим евразийским президентам оптимальный вариант общественного устройства. Что ж, вполне возможно, что «демократия по-сингапурски» соответствует сущностным особенностям казахстанского общества, объективно обусловлена его историей, его этнокультурными свойствами.

Так это или нет – вопрос, требующий серьезной дискуссии. Но во всяком случае достоин подражания не отягченный компроматом личный стиль поведения сингапурского «ментора», скромная, лишенная помпезности манера подачи себя народу. В этом смысле противоположностью Ли Куан Ю может служить пример также долго правившего индонезийского авторитарного президента Сухарто. Экономический рост богатой нефтью Индонезии был весьма значительным. Верхний слой бизнес-элиты стремительно обогащался. Наверху ее стояла семья президента, захватившая контроль над наиболее прибыльными секторами экономики. Дворцовая жизнь изобиловала частыми скандалами, и общественность будоражили эскапады членов президентской семьи. Судьба Сухарто и его родственников широко известна, и индонезийская драма 1990-х гг. стала case study при изучении постколониальной политической истории Азии.

В ходе своих зарубежных поездок Назарбаев предстает перед нами как даже не двуликий, а многоликий Янус. Он дорогой гость и в Москве, и в Вашингтоне, и в Пекине. Он и прозападный, и пророссийский, и про-китайский. В Вашингтоне он соглашается с позицией Буша по Ирану, а в Тегеране – поддерживает право Ирана на использование ядерной энергии. Казахстанский лидер от природы наделен политическим инстинктом и неординарной изворотливостью. Но расположенность к нему в мировых столицах объясняется, конечно, не столько этими его качествами, сколько чрезвычайно благоприятно сложившейся для Казахстана геополитической ситуацией и, конечно же, растущей заинтересованностью в доступе к углеводородным богатствам страны. Много желающих «танцевать» Астану. И она делит свою благосклонность между тремя основными претендентами – основными стратегическими партнерами: и Россия, и Китай, и Америка получили свои доли в нефтегазовых ресурсах Казахстана. Такая эквилибристика оправданна и результативна до тех пор, пока поддерживается баланс в отношениях внутри этого треугольника.

Нынешнее благоденствие Казахстана, справедливо называемого экономическим лидером региона, является сочетанием трех компонент. По степени важности это: наделенность природными ресурсами; подскочившие на небывалую высоту цены на экспортируемые сырьевые материалы, прежде всего на нефть; ум, манипулятивный талант и решительность Назарбаева, быстро и бесповоротно поведшего общество по неизведанному, чреватому опасностями пути рыночных преобразований. Заслуги Назарбаева в продвижении рыночной реформы неоспоримы. В отличие от большинства других постсоветских правителей он оказался адекватен вызовам времени. Но примем к сведению и объективные, изначально заданные предпосылки экономических успехов Казахстана – страны с территорией более 2,7 миллиона квадратных километров при численности населения лишь около 15 миллионов, из которых по переписи 1990 г. 90 % имело среднее и высшее образование, страны с впечатляющими запасами нефти, газа, урана, золота, руд черных и цветных металлов, со сложившимися аграрным и строительным комплексами, с развитой по евразийским стандартам транспортной инфраструктурой, с доставшейся в наследство от Союза многопрофильной научно-образовательной системой и соответствующими кадрами. По уровню стартовых условий для становления постсоветской рыночной экономики «я другой такой страны не знаю». Во всяком случае, в Евразии.

К числу достижений казахстанского руководства относится тот факт, что оно обеспечило базовую макроэкономическую стабильность. Однако эйфория по поводу высоких темпов экономического роста, основанного на динамике сырьевого, прежде всего нефтяного, экспорта в условиях зашкаливающего роста цен на него представляется необоснованной. Сохраняется сырьевая структура экономики, критически высок физический и моральный износ преимущественно созданных еще в советские годы основных фондов промышленности и отраслей инфраструктуры, в том числе главных транспортных артерий страны – железных дорог, при недопустимо низких затратах на их поддержание и тем более на модернизацию, обостряется нехватка квалифицированнных кадров в реальной экономике.

Одна из очередных масштабных инициатив казахстанского лидера – кампания по переориентации экономики с узкосырьевой специализации на индустриально-инновационную. Объявлено о создании «зон высоких технологий» в Атыраусской, Алматинской, Павлодарской и Актюбинской областях. Инновационно-технологическую сферу планируется развивать в ударном порядке. Она по идее ее инициатора должна охватывать самые что ни на есть суперсовременные направления: информационное, космическое, биотехнологии, нанотехнологии и т. п. Однако пока остается открытым вопрос, каким образом будет финансироваться создание казахстанских «Силиконовых долин»? Не менее важен для осуществления этих планов и вопрос об интеллектуальных ресурсах. За постсоветские годы в Казахстане произошел катастрофический провал в подготовке специалистов по техническим и естественным дисциплинам: в последние годы они составляют лишь четверть выпускников вузов, и притом качество образования резко ухудшилось. Характерно, что, например, по данным за 2005 г. не было ни одной защиты диссертации по высокотехнологичным отраслям науки2. Какие же кадры будут претворять в жизнь грандиозные инновационные программы? Может быть, надежнее поставить менее амбициозную, но более реалистическую цель – сконцентрировать имеющиеся ресурсы на глубокой переработке продукции экспортного назначения?

Опасности на пути развития экономик типа казахстанской, на которых лежит пресловутое «нефтяное проклятие», хорошо известны и описаны. Диагностика «голландской болезни» и методы излечения от нее также известны. Назарбаев осознает опасность инерционного развития экономики, ее узкосырьевой ориентации. Он пытается перевести сырьевой ресурс в интеллектуальный. Он способен заразить своим энтузиазмом казахстанских «младотурок» (таковые, по-видимому, все же имеются!), но разделяют ли его намерение снять Казахстан с «нефтегазовой иглы» могущественные круги бизнеса и бюрократии, шкурно заинтересованные в приоритетном развитии сырьевого сектора? Готовы ли они к перераспределению инвестиций, материальных и человеческих ресурсов в пользу несырьевых, даже самых прогрессивных отраслей науки и производства? Думается, что инновационный проект противоречит интересам этих кругов и замах его инициатора и пропагандиста Назарбаева на революционную, по существу, перестройку экономики повиснет в воздухе, если он отступит в неизбежном столкновении с ними. По мнению известного казахстанского эксперта Петра Своика, инновационная кампания пробуксовывает, в реальности больше разговоров, чем дела. Более того, он считает, что Назарбаев уже остыл к инновационному курсу, и в его программных выступлениях появились «новые экзотические штучки – социально-предпринимательские корпорации – такое странное сочетание, означающее, что Казахстан должен вкладывать свои капиталы в некие прорывные технологии в других странах»3. Темперамент и амбиции Назарбаева проявляются в увлечении все новыми идеями. Он, безусловно, восприимчив к новациям и в этом смысле внушаем. Его пропагандистский аппарат работает на полную мощность, постоянно подкидывая «граду и миру» поражающие воображение проекты своего босса. Стилистика казахстанского лидера вообще отличается громкими лозунгами и несбыточными, уходящими за временной горизонт программами, которые по идее должны воодушевлять народ, но вызывают лишь скептическую реакцию.

Широко освещаемый массмедиа экономический boom в Казахстане после пережитой страной глубокой депрессии первой трети 1990-х оправдывает несколько экзальтированное состояние властных кругов и обеспеченной части населения (порядка 20–25 % по грубой оценке). Однако трезвомыслящие казахстанские эксперты не могут не осознавать, что, повторюсь, впечатляющий рост достигнут в решающей мере благодаря чрезвычайно благоприятной конъюнктуре нефтяного рынка (с учетом, конечно, мультипликативного эффекта), а не структурными сдвигами и ростом производительности. Прямая зависимость от ценовой конъюнктуры на мировом рынке углеводородного сырья делает даже близкую перспективу крайне неопределенной. Созданный запас прочности, накопленные золотовалютные резервы, стабилизационный фонд с учетом роста госдоходов и социальных обязательств позволят безболезненно пройти два-три года. Вряд ли более. Не только для руководства Казахстана, но и Узбекистана, Туркменистана, Азербайджана и, конечно же, России поводом для неуверенности в завтрашнем дне должна быть давно предсказываемая и в последнее время наметившаяся тенденция снижения потребления нефти. Согласно опубликованной в январе 2007 г. информации Международного энергетического агентства (International Energy Agency) потребление нефти тридцатью странами – членами Организации экономической кооперации и развития (Organization for Economic Cooperation and Development – OECD) сократилось в 2006 г. на 0,6 %. Спад произошел в Северной Америке, в Европе и в Тихоокеанском регионе. Снижение, конечно же, небольшое, но значение этого факта в том, что годовое сокращение потребления нефти отмечается впервые более чем за 20 лет. Возможно, сказывается рост продажи автомобилей с малыми объемами двигателя, ширящееся использование альтернативных источников энергии, в том числе биологического топлива и пр. Спады и подъемы цен на энергоресурсы в обозримом будущем неизбежны. Если, однако, тенденция к понижению при неизбежных флюктуациях подтвердится, то следует ожидать снижения цен на нефть и газ, которое уже началось зимой 2007 г.: за период с июля 2006 по январь 2007 г. оно составило 17 %4. Конечно, скорость и глубина ценового падения зависит от множества факторов, включая возможные политические катаклизмы. Тем не менее отмеченный факт должен восприниматься правительствами стран с петро-экономикой как тревожный сигнал.

Если исключить добычу природных ресурсов и примыкающую к ней сферу, то в Казахстане ускоренными темпами развиваются банковский сектор и торговля. У казахстанских инвесторов, по-видимому, нет уверенности в долгосрочной стабильности экономики. Этим, полагаю, во многом объясняется тот факт, что инвестиции в основной капитал, в производство, в создание новых мощностей, в поддержание и модернизацию старых крайне недостаточны и намного отстают от инвестиций в финансовый сектор и торговлю. Есть и еще одно обстоятельство, не стимулирующее казахстанских инвесторов вкладываться в реальную экономику, – неуверенность в надежности системы защиты прав собственности. Укоренившаяся по всей протяженности властной пирамиды, начиная с самого ее верха, фактически институированная практика рейдерства, которую бывший министр финансов России Александр Лифшиц в его обращении к капитанам бизнеса сформулировал в двух словах: «делиться надо», не способствует убеждению в надежности владения собственностью – будь то банковские активы или промпредприятия.

В результате развивается своего рода спекулятивная экономика. Нет смысла инвестировать в основной капитал, в производство при несравненно более высокой доходности финансовых инвестиций. При неразвитости внутреннего фондового рынка инвестиционная активность казахстанских банков, отличающаяся чрезвычайным динамизмом, направлена в большей мере за пределы страны. Растущая эмиссия акций и облигаций для скупки активов компаний связана, конечно, с известным риском: насколько эффективны приобретаемые компании, насколько перспективны вложения в те или иные проекты, насколько надежны feasibility study, какова рентабельность банковского бизнеса? Не чрезмерна ли экспансия вырвавшихся на стратегический простор казахстанских финансовых институтов? Настороженность вызывают растущие масштабы кредитования, что отражается в интенсивном наращивании активов, в связи с чем, в свою очередь, возникает вопрос о соответствии их динамики темпам роста банковских капиталов. Заслуживает внимания и разрыв между показателями капитализации банков и внутреннего кредита. Вполне возможно, что, ознакомившись со сложившейся в финансовом секторе Казахстана ситуацией, бывший председатель Резервного банка США Алан Гринспан предупредил бы, как он это сделал применительно к перегретой американской экономике в 2000 г., об опасности возникновения bubble, т. е. искусственно раздутого пузыря, который того и гляди лопнет. Как известно, его пророчество сбылось.

Как показывает современный опыт развитых стран, способность экономики к адаптации мировых новаций важнее для ее развития, чем наделенность природными ресурсами. Ее восприимчивость, соответствие вызовам постиндустриальной эпохи, в свою очередь, зависит от того, существуют ли в стране условия, способствующие раскрытию творческих потенций, раскованной человеческой предприиимчивости, интеллектуальной активности. Билл Гейтс как явление не мог бы появиться в стране, где не существуют условия для безграничного проявления творческой инициативы и востребованности ее результатов. Когда Нурсултан Назарбаев заявляет, что в обозримой перспективе Казахстан должен войти в группу наиболее развитых стран, имеет ли он в виду не только формирование высокотехнологичных секторов экономики, но и действительную, а не декларативную либерализацию политической и общественной жизни?

Не получается дать однозначную оценку Назарбаеву как архитектору возникшего на развалинах империи государства и результатам его правления. Не счесть того, сколько было разворовано, бесхозно растрачено из оставшегося от Союза наследства. Всеохватывающие коррупция и непотизм стали системными свойствами созданного им режима. Но в то же время нельзя не признать, что в этот беспрецедентно сложный по историческим меркам период он проявил себя как гибкий, масштабно мыслящий политик. На мой взгляд, его главная заслуга – поддержание стабильности в этой полиэтнической, поликонфессиональной стране. И как инициатор и последовательный стратег экономических реформ он заслуживает уважения. Но при всем при том как он может тратить миллиарды долларов на сооружение поражающих воображение роскошных зданий в новой столице Астане, в то время как месячная зарплата врачей составляет 175 долларов и, по признанию главы администрации Южно-Казахстанской области Шукеева, мебель и постели в больницах еще «сталинского периода», а оборудование операционных и лабораторий «даже не XX век, а нечто более раннее»?5

Узбекистан

После Андижанского потрясения правящему режиму Узбекистана предстояло вновь обрести устойчивость и предотвратить возможность новых социальных взрывов. Стабилизировать обстановку можно было только смягчением жесткого экономического прессинга. И Каримов пошел по этому пути. Важно было нащупать пределы, в которых спасительная для режима либерализация экономической жизни не разрушала бы его устои. Думается, что искушенный узбекский strongman нашел этот баланс. Почти все колхозы были преобразованы в семейные фермы, но при этом правительство по-прежнему устанавливает цены на хлопок и зерно, а также цены для централизованного снабжения фермеров материалами и кредитами. Кроме того, местные власти могут по своему усмотрению передавать землю от одних фермеров другим. Чтобы снизить социальную напряженность, провели частичное «раскулачивание»: часть скота, принадлежащего богатым фермерам, передали беднейшим. Либерализация охватила такую важную сферу, как малый бизнес: для открытия малых предприятий принят уведомительный порядок. Приняты послабления в налоговой политике: налоговые органы теперь не вправе заблокировать счета предприятий без решения суда (что, разумеется, снизило размеры взяток налоговым инспекторам). Эти и другие подобные меры положительно сказались на развитии малого бизнеса и в целом на облегчении жизни широких слоев нищающего населения.

Репрессивный диктаторский режим Каримова остается незыблемым, и в то же время налицо положительная экономическая динамика: представляется реалистичным годовой рост валового внутреннего продукта (ВВП) в 2006-м и в ближайшие годы порядка 6 и даже 8 %. Но инфляция по экспертной оценке составляет 10–14 % (по официальной статистике – 7 %). Растут цены на бензин, электроэнергию, общественный транспорт. Немалую роль играет, по-видимому, и рост масштабов кредитования населения и бизнеса. Валютные резервы (Gross international reserves) составляют более $4 миллиардов и превышают совокупный внешний долг страны. Экономические успехи Узбекистана объясняются главным образом ростом мировых цен на экспортируемые товары. В этом Каримову, как и Назарбаеву, как и Путину, сильно повезло. Это решающим образом сказалось на устойчивости их авторитарных режимов. Для узбекского экспорта последние годы были чрезвычайно благоприятны. Цены на золото достигли в 2006 г. своего 27-летнего пика, и предвидится продолжение роста в 2007-м. Цены на хлопок, медь, алюминий также значительно выросли. Только экспорт золота принес Узбекистану в 2006 г. $1,5 миллиарда. Экспортные цены на газ в Россию выросли с $47 в 2006-м до $100 в 2007 г. Сохраняется положительный торговый баланс, что объясняется не только ростом цен на экспортируемые товары, но и скрытым ограничением конвертации для импорта потребительских товаров. При таком росте экспорта действуют ограничения на импорт через высокие импортные тарифы и нетарифные барьеры. Узбекистан – наиболее протекционистская страна в СНГ. Столь благоприятная внешняя экономическая конъюнктура позволяет власти проявлять большую толерантность по отношению к экономической жизни населения. Это амортизирует жесткость каримовского правления и, по-видимому, отодвигает угрозу очередного социального взрыва.

Кыргызстан

Ситуация в Киргизии выглядит безнадежной. «Тюльпановая революция» исчерпала свой ресурс, и в ноябре 2006 г. произошла новая вспышка антиправительственных выступлений. На сей раз против новоиспеченного президента Бакиева. Новые «революционеры» требовали изменения недавно принятой конституции, а именно превращения страны в парламентскую республику и президента фактически в номинального главу государства. Кончилось тем, что Бакиев согласился с изменениями конституции, согласно которым премьер-министр будет назначаться доминирующей в парламенте партией. За президентом сохранилось право назначать генпрокурора и главу национального банка. В результате возникла некая пародия на парламентско-президентскую республику. Как справедливо заметил Евгений Трифонов, «парламентаризм в Киргизии – это легализация родо-племенной и клановой системы». Вряд ли достигнутый компромисс окажется прочным. Он воспринимается в стране как временное перемирие. И эта зыбкость, неустойчивость ситуации создает гнетущую атмосферу тревожного ожидания новых конфликтов. Экономическое положение отчаянное, да и не с чего ему становиться лучше. В течение всех постсоветских лет экономическая жизнь в Кыргызстане поддерживалась финансовыми инъекциями Международного валютного фонда (МВФ) и Мирового банка (МБ), наркобизнесом и, в гораздо меньшей степени, золотом месторождения Кумтор. Мафиозные структуры кормились еще производством алкоголя и торговлей импортными нефтепродуктами. Диктуемые благими намерениями усилия Бреттон-Вудских институтов (МВФ и МБ) привели к атрофии мышечной системы кыргызской экономики. Надежда сейчас на инвестиции извне, в том числе из Казахстана. В общем, «свет в конце туннеля» пока не просматривается. Борьба между торгово-криминальными региональными кланами – ошским, чуйским, нарынским, джалалабадским; между более русифицированным и тем самым вестернизированным, этнически связанным с казахами «Севером» (Бишкек) и более исламизированным, связанным с узбеками и таджиками Ферганской долины «Югом», по-видимому, будет обостряться, и новый политический кризис не за горами.

Туркменистан

И в Вашингтоне, и в Москве с напряжением следят за развитием ситуации в Туркменистане после внезапной смерти Сапармурата Ниязова. Туркмен-баши провозгласил статус страны как «позитивно нейтрального государства» и не вступал ни в какие объединения ни с Россией, ни с соседями, ни с Китаем, ни с западными союзниками. Независимое поведение покойного туркменского диктатора, обусловленное значительными газовыми ресурсами страны, порождало среди других региональных владык плохо скрываемое раздражение, что не могло не сказываться на отношениях между Туркменистаном и остальными странами региона. Непрекращающийся конфликт из-за противоречий вокруг использования нефтяных месторождений Каспия порождал враждебность в отношениях Ашгабада и Баку. Особенно напряженные отношения складывались в постсоветское время между Каримовым и Ниязовым и, тем самым, между Ташкентом и Ашгабадом. Конфликтная ситуация создавалась спорами из-за использования водных ресурсов, эксплуатацией нефтегазовых месторождений на приграничных территориях и др. Дело доходило до того, что прекращалось транспортное сообщение между этими соседними странами. Выйдет ли Туркменистан из изоляции после смерти «великого Сердара»? Возможно, что отношения с окружающими странами станут более добрососедскими, но курс на неприсоединение, скорее всего, сохранится, и вряд ли следует ожидать, что Туркменистан пополнит собой состав Шанхайской организации сотрудничества (ШОС) или каких-либо евразийских квази-интеграционных структур под эгидой Москвы. А вот поддастся ли новое руководство страны соблазну так или иначе упрочить отношения с Вашингтоном, который проявляет большую заинтересованность в этом, – увидим в недалеком будущем.

Азербайджан

Говоря о ситуации в Азербайджане, следует прежде всего выделить похолодание отношений с Москвой, что чревато не только политическими, но и экономическими осложнениями. Внешняя причина: Газпром в одностороннем порядке аннулировал в 2006 г. пятилетний контракт с Азербайджаном с четко фиксированными ценами и в 2007 г. резко повысил цену на поставляемый Азербайджану газ со 110 до 235 долларов за тысячу кубических метров. Это очередное проявление «монетизации» отношений Москвы со странами ближнего зарубежья весьма болезненно было воспринято в Баку и вызвало соответствующую реакцию президента Ильхама Алиева, который назвал эту акцию Москвы (т. е. Путина) «коммерчески-агрессивным шагом Газпрома», который противоречит «…духу, характеру и сущности российско-азербайджанских отношений» б. Как замечает Сергей Маркедонов, «попытки Москвы оказывать грубое давление на Баку в энергетическом и политическом плане могут привести к тому, что центр тяжести „азербайджанских качелей" окончательно переместится в сторону Запада»7. В течение 2006 г. президент Алиев пытался проводить по примеру своего казахского коллеги многовекторную политику: поддерживать хорошие отношения с Россией, Америкой, Ираном, Турцией и Европейским союзом. И ему это удавалось. Он был принят Бушем, много раз встречался с Путиным, с Ахмадинежадом, участвовал в Киеве в заседании ГУАМ и подписал в Брюсселе энергетический меморандум между ЕС и Азербайджаном.

Среди многих текущих проблем Азербайджана я бы выделил две первостепенные. Первая связана с ответом на вопрос: насколько реалистична экспортная нефтегазовая стратегия, т. е. насколько в действительности велики углеводородные запасы, какой может быть достигнут уровень добычи, в какой мере и когда может быть обеспечено функционирование нефтепроводов, начинающихся в Баку, в том числе самого большого из них – Баку-Тбилиси-Джейхан (БТД)? Судя по всему, запроектированное заполнение нефтепроводов возможно только при существенных и возрастающих поставках из Казахстана. Следовательно, возникает еще один вопрос: готова ли Астана к долговременным поставкам недостающего сырья, примет ли она на себя такие обязательства, и если примет, то на каких условиях?

Вторая проблема заключается в конфликтогенных отношениях с Москвой. В связи с развернувшейся в России ксенофобской кампанией, направленной против «лиц кавказской национальности», в Баку возникла вполне обоснованная обеспокоенность (по моей информации, даже паника) по поводу азербайджанцев, работающих на российских рынках и занятых в российском бизнесе. Опыт антигрузинской кампании вполне может быть перенесен и на азербайджанскую диаспору. Проявляя лояльность по отношению к атлантическим союзникам, Ильхам Алиев в то же время старался не вызывать раздражение Москвы. В ноябре 2006 г. в Брюсселе он, по сути, заявил, что Азербайджан не рвется в НАТО и не стучится в двери Евросоюза. Из Брюсселя он отправился в Москву, где постарался убедить Путина в стремлении к прочным добрососедским отношениям с Россией. Никаких претензий не могло быть к Азербайджану и по поводу аккуратности оплаты за поставляемый газ. Чем же мотивировано решение Путина одномоментно и более чем в два раза поднять цену на газ? Может быть, тут, как говорится, «nothing personal» («ничего личного»), и это решение принято во исполнение новой установки на «монетизацию» в отношениях со странами ближнего зарубежья? Нет, дело не в этом. Дело в том, что Азербайджан снабжал газом Грузию по относительно низкой цене, а, как объяснил мне один компетентный московский аналитик, «России ужасно хотелось вставить фитиль Грузии и оставить ее без света и газа, чтобы той мало не показалось. Но Ильхам Алиев никак не мог пойти на уступки Кремлю, потому что Грузия – стратегический партнер Азербайджана и там проживает полмиллиона азербайджанцев. Да и Запад настаивал, чтобы Азербайджан помог Грузии». Попросту говоря, Путин обиделся на Алиева, с которым до недавнего времени у него были вполне хорошие отношения, за то, что тот не поддержал его в ничем не мотивированной, с точки зрения здравого политического смысла, отвратительно грубой по конкретному исполнению, развязанной по его команде антигрузинской кампании. Даже лояльные Кремлю московские аналитики не в состоянии сколько-нибудь вразумительно объяснить рацио этой, с позволения сказать, политики. Но результат ее очевиден: изгадив, непонятно зачем, почти трехвековые сердечные отношения с Грузией, российский венценосец умудрился не более обоснованно испортить отношения и с Азербайджаном.

В результате, как заметил один бакинский комментатор, «Баку качнуло в сторону Запада». Не случайно сразу после «похолодания» в отношениях с Москвой Алиев под самый Новый год подписал Указ о разработке Национальной программы по защите прав человека – явный жест в сторону Запада, но и одновременно попытка выбить козырь у оппозиции. Вообще, следует объективно признать, что унаследовавший от отца трон азербайджанский президент все заметнее проявляет себя как зрелый политик, более вменяемый, более дальновидный, чем его российский counterpart.

Для Баку важна политическая поддержка России в Карабахском конфликте и в его позиции по поводу нефтяных месторождений Каспия, а также благоприятное отношение к азербайджанским гастарбайтерам. Утрачивая политическое влияние на Южном Кавказе, Москва хочет сохранить позиции в экономике региона. России удалось прибрать к рукам главные промышленные объекты в Армении (одна из причин недовольства Армении), она пока еще довольно заметна в экономике Грузии (подчеркиваю: пока!), что же касается Азербайджана, то здесь шансов у нее мало. В 2006 г. после визита Путина в Баку было много анонсов об активизации в Азербайджане РАО ЕС, РУСАЛ, Внешторгбанка России и др. Однако эти планы российских корпораций остаются на уровне соглашений о намерениях, не более того. Возможно, в Кремле хотят, чтобы российский капитал в той или иной форме пришел в Азербайджан и таким путем закрепил свое влияние в этой главной стране Южного Кавказа. Но желает ли этого сам российский капитал, так ли уж привлекателен для него Азербайджан в сравнении с другими инвестиционными возможностями? Есть основания сомневаться в этом. Да и азербайджанская экономическая элита отнюдь не благосклонно относится к вторжению российских компаний и банков. Например, по имеющейся у меня информации, Национальный банк Азербайджана энергично противится приходу российского Внешторгбанка. Формирующаяся национальная буржуазия приобретает все больший вес во внешнеэкономической политике. Но при всем при том не следует преувеличивать глубину возникшей в российско-азербайджанских отношениях трещины. Скорее всего, Баку будет стремиться транквилизировать Москву: слишком много на нее завязано. Учтем и тот факт, что значительная часть капитала азербайджанских олигархов в том или ином виде работает в России.

Преодолеть наметившийся отход Баку от Москвы будет нелегко. Стоящие у прилавков на рынках, контролирующие розничную и оптовую торговлю, ресторанный бизнес во многих больших и малых российских городах сотни тысяч азербайджанцев вызывают к себе враждебное отношение, доступное пониманию с позиций бытового массового сознания. Легко поддающиеся коррупции местные власти, с одной стороны, заинтересованы в активности пришельцев, с другой – отражают в своей политике недоброжелательное отношение к ним населения. (Азербайджанцы в этом смысле – не исключение. Такое же отношение вызывают и мигранты из других южных республик.) Все это хорошо известно и многажды описано. Введенный с апреля 2007 г. запрет мигрантам торговать на российских рынках, «синдром Кондопоги», ставит азербайджанскую диаспору в России в трудное положение и осложнит жизнь многих семей в Азербайджане, получающих материальную поддержку от своих близких из России.

Естественно, что в Азербайджане растут антироссийские настроения. Старшее поколение, особенно русскоязычная городская интеллигенция, впитавшая в себя русскую культуру, особенно в самом Баку с его полиэтническим населением, до сих пор испытывает на себе силу притяжения Москвы. Но новые поколения все больше склоняются в сторону Запада. Все шире распространяется англоязычие. Все больше молодежи получает образование в Америке и Европе. На другую часть населения, особенно сельского, усиливается влияние ислама. Распространенная в массовом сознании азербайджанофобия в России и антирусские настроения в Азербайджане создают крайне неблагоприятный фон для улучшения отношений между Москвой и Баку. Как заметил один мой осведомленный собеседник в Баку, «Южный Кавказ и дальше будет уходить от России, и вопрос только в том, как, насколько драматично и в какие сроки».

Угрозы стабильности

На фоне бурных событий двух предшествующих лет – «революции роз» в Грузии, свержения правящего режима в Кыргызстане и Андижанского восстания в Узбекистане – в политической жизни обоих регионов наступило временное затишье. Наиболее резонансными событиями в рассматриваемый период были убийство яркого оппонента правящего режима в Казахстане Алтынбека Серсенбаева, смерть туркменского диктатора Сапармурата Ниязова и обострение кризиса в отношениях России и Грузии. Очередные пертурбации в Кыргызстане, закончившиеся временным компромиссом между президентом Бакиевым и его противниками, и вяло прошедшие выборы президента Таджикистана со стопроцентно предсказуемой победой действующего президента Эмомали Рахмонова большого интереса в мире не вызвали. Вобщем, минувший с момента выхода предыдущего сборника год, слава богу, не был годом «войн и революций». Однако было бы наивно рассчитывать на продолжительность установившейся стабильности. Она может быть нарушена в любой момент столкновением кланов в борьбе за власть в случае тяжелой болезни или ухода в «лучший мир» авторитарного правителя (как заметил Воланд, тот факт, что человек смертен – это еще полбеды, «плохо то, что он иногда внезапно смертен»); или размораживанием Нагорно-Карабахского конфликта между Арменией и Азербайджаном; или очередным взрывом в российско-грузинских отношениях.

Отнюдь не гипотетическими представляются угрозы стабильности в ЦА/ЮК и факторы экзогенного характера. Достаточно взглянуть на политическую карту мира и ознакомиться с данными о запасах углеводородного сырья Казахстана, Туркменистана, Азербайджана и Узбекистана, чтобы понять, почему в нынешний период энергетической доминанты в глобальной политике, кризисной ситуации на Ближнем Востоке и обостряющейся конфронтации евроатлантических союзников с Ираном и его клиентами ЦА/ЮК и в геоэкономическом, и в геостратегическом измерении набирают все больший вес.

Оба региона вплотную географически примыкают к воспламенившемуся «Большому Ближнему Востоку».

В арабском мире, на Ближнем Востоке происходят необратимые перемены. В предвидимой исторической перспективе следует ожидать углубления и расширения внутриисламской конфронтации, нарастания агрессии между убежденными в своем превосходстве и всесилии иранскими аятоллами и автократами суннитского лагеря, между секулярными и теократическими режимами, между исламской «улицей» и распухшим от петродолларов правящим классом. Можно вообразить немало сценариев нарастания хаоса на Ближнем Востоке при активной, если не решающей, роли Аль-Каиды и других экстремистских организаций и групп. Но очевидно одно: Ближний Восток уже не будет прежним. Исходящая из него агрессия будет дестабилизирующе воздействовать на страны мусульманского мира; особенно на близлежащие; особенно с вестернизированным, хотя и мусульманским, населением и секулярными правящими режимами; особенно включенными в сферу политического и культурного влияния Запада. Именно к этой категории относятся страны ЦА/ЮК (за исключением христианских Армении и Грузии).

Пять постсоветских государств Центральной Азии расположены между тремя глобальными силовыми полями – евроатлантическим, российским и китайским. Среди многих рассмотренных в данном издании тем одна, а именно тема конкуренции между главными претендентами на контроль над регионом – Россией, Китаем и США, не получила должного освещения. Попытаюсь вкратце осветить ключевые аспекты этого противостояния.

Страны ЦА/ЮК ассоциированы в различных, и притом антагонистических по сути, региональных союзах. Грузия готовится вступить в НАТО и является членом организации стран Черноморского бассейна; Азербайджан состоит в антироссийском по сути и виртуальном по практической значимости политическом объединении Грузии, Украины, Азербайджана и Молдавии (ГУАМ); Армения входит в состав созданного Москвой военно-политического блока нескольких лояльных России стран СНГ – Организации Договора о коллективной безопасности (ОДКБ); все центральноазиатские страны, кроме нейтрального Туркменистана, вместе с Россией и Китаем входят в Шанхайскую организацию сотрудничества (ШОС).

И в геоэкономическом, и в геостратегическом отношении Центральная Азия играет сейчас относительно более важную роль, чем Южный Кавказ. Три главных конкурента в борьбе за влияние в регионе – Россия, Китай и США. Важным игроком на центральноазиатской арене является и Евросоюз.

Москва, не избавившись от комплекса «старшего брата», проводит реинтеграционные эксперименты, создавая под своей эгидой различные евразийские экономические и военно-политические блоки (ЦАЭС, ЕврАзЭс, ОДКБ и др.) с участием центральноазиатских стран. Однако все эти объединительные усилия повисают в воздухе. Ирредентистские помыслы московских евразийцев дугинского призыва и их идеологических сторонников остаются пустыми заклинаниями. Москвоцентричным постсоветское пространство уже никогда не будет. По словам ведущего казахстанского эксперта в области интеграции стран Центральной Азии и России Серика Примбетова, препятствием является неготовность (политическая и юридическая) этих государств доверить необходимую часть полномочий наднациональным органам. Иными словами, они не хотят уступить Москве часть недавно обретенного суверенитета. Интеграционным процессам должно, казалось бы, способствовать членство стран региона в Шанхайской организации сотрудничества. Но проблема в том, что интересы участников ШОС, особенно ее главных членов – России и Китая, далеко не совпадают. Москва стремится к превращению этой организации в военно-политический союз – своего рода евразийского НАТО; Пекин же не приемлет намерения Москвы втянуть Китай посредством ШОС в противостояние с Западом. Интерес Пекина состоит в экономическом освоении Центральной Азии, в доступе к энергетическим ресурсам региона и, в конечном счете, в обретении доминирующего влияния в нем. В начале первого срока путинского президентства целью российской внешней политики был провозглашен перенос ее главного направления с дальнего зарубежья на ближнее, т. е. на Украину, Белоруссию и страны ЦА/ЮК. В 2006 г. Россия перестала поставлять странам СНГ (за исключением Армении) энергоносители по низким в сравнении с мировыми ценам, т. е. отказалась от практики субсидирования и перешла на «рыночные» отношения с ними. По словам известного московского комментатора Федора Лукьянова, «платой за хорошие отношения с Россией официально объявляется передача тех активов, в которых заинтересован Кремль. Кто больше «сдал», тот и есть более надежный союзник»8. Отказавшись от принципа «дешевые углеводороды в обмен на лояльность», Москва во многом утратила свою притягательную силу. Избавившись от наркотической энергозависимости от России, партнеры по СНГ один за другим сходят с околомосковской орбиты и попадают в поле притяжения других, более могущественных центров силы – США и Китая. Судя по опросам, в массовом сознании русских Украина, Белоруссия и Казахстан воспринимаются как самые близкие из постсоветских стран. Путинское руководство разрушило отношения с первыми двумя, а Казахстан, под успокаивающие декларации Назарбаева о любви и дружбе, о стремлении к интеграции, по сути ведет себя все более независимо от Москвы. Казахстан становится крупным экспортером энергоносителей, расширяет масштабы и географию инвестиционной экспансии в самой России и в странах СНГ. Тот факт, что у России почти не остается надежных союзников в ближнем зарубежье, является серьезнейшим по своим последствиям провалом политики Путина и его политического штаба. Расширение и активизация радикал-националистических движений в России, «русские марши» и другие проявления ксенофобии, участившиеся случаи убийств иностранцев, мигрантов, «лиц кавказской национальности», организованная Кремлем антигрузинская кампания – все это, надо полагать, не оставляет у народов ЦА/ЮК иллюзий относительно прочности союзнических отношений с Москвой.

Пекин расширяет и углубляет свое влияние в Центральной Азии, используя для этого ШОС. Китай является главным и, пожалуй, единственным бенефициантом сотрудничества в рамках этой организации. Анализ российских экспертов О. Резниковой и С. Жукова показывает, что и аграрный сектор Центральной Азии, в том числе его главная отрасль – хлопковая, и обрабатывающая промышленность региона не в состоянии развиваться под давлением китайского импорта; что «Казахстан и Россия вне сырьевых отраслей абсолютно неконкурентоспособны в сравнении с Китаем», использующим Центральную Азию в качестве «сырьевого придатка»9. Надо полагать, что ожидаемое вступление России и Казахстана в ВТО еще больше обострит асимметрию в экономических отношениях членов ШОС в пользу Китая. Торговый представитель России в Пекине сообщает о сокращении в 2006 г. «практически всех статей российского экспорта в Китай за исключением минерального топлива и древесины». И он заключает: «Китайцы рассматривают Россию как рынок сбыта своей машиностроительной продукции. За год они увеличили свои поставки в Россию на 72,6 %»10. Комплекс неполноценности по отношению к Китаю, чувство обреченности владеет сознанием не только российской политэлиты, но и широких масс населения. Характерно в этом смысле высказывание Юлии Латыниной о том, что Китай «есть исторический тренд. Он неостановим». Такое состояние умов обусловливает восприятие Москвой растущую доминанту своего могущественного партнера по ШОС – Китая в Центральной Азии как нечто неотвратимое. Превращение России в младшего партнера Китая с горечью признается московскими political pundits. В предельно осторожной форме это выражено председателем Совета по внешней и оборонной политике Сергеем Карагановым: «Мы не конфликтуем с Китаем, но мы чаще ощущаем его геополитический вес», а в наиболее прямой – независимым аналитиком Павлом Святенковым, считающим, что Россия превращается «в лучшем случае в младшего партнера новой сверхдержавы», т. е. Китая. Смена «хозяина» осознается и политическими кругами в самой Центральной Азии. Характеризуя политику Пекина в регионе, известный казахстанский политолог и китаевед Константин Сыроежкин приводит китайскую притчу о «сидящей на холме мудрой обезьяне, наблюдающей борьбу двух тигров в долине». И заключает предостережением: «И главное – после того, как тигры обессилеют, не попасть в лапы этой обезьяны…»11 Думаю, что под тиграми он имеет в виду Россию и Америку. Такого рода фаталистические настроения в немалой степени обоснованны. Тем не менее пока еще преждевременно говорить о монопольном контроле Пекина над регионом. «Большая игра» на «центральноазиатской шахматной доске» продолжается, и третий ее участник – Вашингтон обдумывает ходы и разрабатывает свои комбинации.

Вашингтон, в принципе, предпочитает устанавливать двусторонние отношения со странами региона. Но в конце 2005 г. наметился новый подход США к Центральной Азии, получивший отражение в Национальной стратегии безопасности, опубликованной в марте 2006 г. В этом документе Центральная Азия рассматривается в сочетании с Южной Азией: «Южная и Центральная Азия является регионом чрезвычайной стратегической важности, куда американские интересы и ценности вовлечены как никогда ранее»12. Там же говорится, что «Афганистан примет на себя историческую роль моста между Южной и Центральной Азией, соединяя два этих важных региона». Иными словами, имеется в виду формирование новой геоэкономической конфигурации – «Южная и Центральная Азия», включающая в свой состав пять стран Центральной Азии, Афганистан в качестве «моста», Индию и Пакистан. Госсекретарь Райс в своем выступлении в Казахстане в октябре 2005 г. заявила: «Безопасный и процветающий Афганистан, скрепляющий Центральную Азию и соединяющий ее с Южной Азией, крайне важен для будущего экономического успеха»13. С концептуального уровня этот проект перешел в практику текущей работы и планирования американского внешнеполитического ведомства, глава которого Кондолиза Райс произвела в начале 2006 г. соответствующую структурную реорганизацию, переведя аппарат, занимающийся республиками Центральной Азии, из Бюро по вопросам Европы и Евразии в Бюро по вопросам Южной Азии, в поле деятельности которого теперь входят Индия, Пакистан, Афганистан и Центральная Азия. Комментируя эту акцию, госсекретарь заявила, что регион, включающий в себя эти страны, «нуждается в интеграции» и что такая интеграция становится очень важной целью американской внешней политики. Судя по заявлениям ответственных представителей Администрации, Вашингтон готов материально содействовать интеграции Центральной Азии и Афганистана, созданию афганского транспортного и энергетического коридора, который явится фундаментом построения нового мегарегиона на Азиатском континенте.

В теории все выглядит убедительно. Перед центральноазиатскими странами открывается путь к Индийскому океану. Разумеется, выход из состояния запертых в глубине суши стран (land locked countries) был бы чрезвычайно важен для их экономик. Нечего и говорить о колоссальных преимуществах включенности в необъятную экономическую сферу Южной Азии. Инвестиции в транспортную инфраструктуру Афганистана придадут мощный импульс развитию его экономики. Очевидны и выгоды для Южной Азии – Индии и Пакистана: транспортировка туркменского газа и казахстанской нефти через афганский коридор существенно облегчит их энергетическую ситуацию. И рынки Евразии станут для них гораздо более досягаемыми в транспортном отношении. Сама по себе идея связать единой транспортной и энергетической системой Евразию и Южную Азию сулит немалые преимущества всем странам, входящим в воображаемую территориальную организацию сотрудничества. Дух захватывает от перспективных возможностей!

Но это в теории, а в действительности на пути воплощения в жизнь этого грандиозного проекта стоит проблема инкорпорации и адаптации Афганистана. Если оторваться от теоретических построений и спуститься на землю, то проект интеграции стран Центральной Азии с Афганистаном представляется оторванным от реальности. Отвлекаясь от фантастических размеров инвестиций, материальных ресурсов, которые было бы необходимо оторвать от решения стоящих перед предполагаемыми донорами более актуальных национальных и глобальных проблем, надо бы учитывать и реакцию в самой Центральной Азии. Не думаю, что политическая и экономическая элита Казахстана, да и население в целом, с энтузиазмом воспримет идею кооперации их петроэкономики с наркоэкономикой Афганистана. Такая интеграция еще шире откроет шлюзы для и без того интенсивного потока наркотиков, который захлестнет Центральную Азию, уже сейчас превратившуюся в транзитный наркокоридор. Нетрудно представить себе и последствия миграции афганцев, с учетом возможностей инфильтрации исламистов, на территорию Центральной Азии для политической и экономической стабильности в странах региона.

Учитывая весь груз афганских проблем и не внушающее пока оптимизма предвидимое будущее Афганистана, можно предвидеть, что планируемая Вашингтоном интеграция способна разрушить и без того неустойчивый мир в Центральной Азии. При такого рода геополитическом моделировании часто выпячиваются лежащие на поверхности выгоды интеграции, но остаются в тени проблемы, связанные с этнокультурной несовместимостью, с наслоениями вражды, заложенными в исторической памяти поколений, с несопоставимостью культурно-образовательного уровня населения, традиций, политических режимов и экономик.

Думается, что авторы рассматриваемого проекта озабочены не только экономическим развитием охваченных им стран. Они преследуют также и другую цель – создать противовес Шанхайской организации сотрудничества, которая фактически подчинена интересам Китая. Пекин и Москва подчеркивают, что ШОС никоим образом не следует рассматривать как организацию, противостоящую какому-либо другому региональному объединению. В свою очередь и Вашингтон заверяет, что новая ассоциация азиатских стран проектируется им только с целью экономического развития ее членов и тоже не должна восприниматься как антипод каким-либо иным региональным структурам. Ясно, однако, что это все камуфляж. И возникает вопрос: как могут Казахстан, Узбекистан и др. совместить аффилиацию в двух, если не антагонистических, то, во всяком случае, разных по геополитическим целям, региональных структурах, конкурирующих в борьбе за влияние в регионе? Попросту говоря, возможно ли для них быть одновременно клиентами Пекина, Москвы и Вашингтона?

Брюссель проявляет растущую заинтересованность в углублении отношений со странами ЦА/ЮК. Центральноазиатская и южно-кавказская политика европейцев становится все более целеустремленной. В роли председателя Евросоюза Германия определила в качестве одного из главных приоритетов политики установление тесных партнерских отношений со странами Центральной Азии. Тот факт, что страны региона не принадлежат к демократическому лагерю, что в них правят авторитарные, даже диктаторские режимы, не смущает европейских политиков. Их энтузиазм объясняется в первую очередь стремлением ослабить свою энергозависимость от России, усилившуюся после перебоев поставок во время Украинского (2004) и Белорусского (2006) кризисов. Преследуя эту цель, высокопоставленные представители ЕС – комиссар по внешним связям Союза, министр иностранных дел Германии и др. – в конце 2006 г. побывали в Казахстане, Узбекистане и Туркменистане. Они встречались даже с «нерукопожатным» Исламом Каримовым – «Мозес есть Мозес, а бизнес есть бизнес». В начале 2007 г. состоялась многообещающая встреча в Берлине Нурсултана Назарбаева с руководством Германии и лидерами германского делового сообщества. А Ильхам Алиев с целью расширения политического и экономического сотрудничества Азербайджана с ЕС провел в то же время аналогичную акцию в Париже. Для ЕС очень важно активизировать поставки газа и нефти из ЦА/ЮК. Многими владеет смутное ощущение надвигающихся тектонических сдвигов в мироустройстве. Пласты уже сдвинулись. Эпицентр находится на Ближнем Востоке, совсем рядом по планетарным масштабам от Центральной Азии и Южного Кавказа. Воодушевленные успехами в Ираке «воины ислама», спонсируемые множеством фондов и опирающиеся на широкую поддержку мусульманских масс, не имеющие недостатка в готовых к смерти фанатиках, ведут наступление на силы Запада на широком, проходящем через континенты фронте. Но главный фронтальный прорыв осуществляется сегодня в Афганистане. В классическом географическом смысле Афганистан является частью Центральной Азии.

Фактор Афганистана. Политика Пекина, Москвы и Евроатлантического альянса, в первую очередь Вашингтона, в Центральной Азии преследует, разумеется, не только экономические цели. ЦА/ЮК не только важный резервуар углеводородного топлива. Узбекистан, Таджикистан и Туркменистан непосредственно граничат с Афганистаном, а страны Южного Кавказа находятся в стратегической близости к Ближнему Востоку. К тому же Азербайджан, Армения и Туркменистан непосредственно соседствуют с Ираном. (Замечу, кстати, что, как считает эксперт по Ирану из Американского совета по внешней политике (Council on Foreign Relations) Вали Hacp (Vali Nasr), Иран рассматривает Центральную Азию как свое ближнее зарубежье)14. Возможность использования этих территорий в военно-стратегических целях имеет не менее важное значение для западных союзников, чем доступ к энергетическим ресурсам Прикаспия. А для Пекина неприемлемо американское военное базирование на западном backyard Китая, каковым в геостратегическом плане представляется китайским политикам Центрально-Азиатский регион. Но есть один фактор, объединяющий интересы всех участников новой «Большой игры», – угроза исламского радикализма, исходящая из Афганистана.

Реанимация Талибана, рост его влияния в жизни афганского общества, проявляемая терпимость по отношению к наркобизнесу, материальная и кадровая подпитка извне, особенно из приграничной пуштунской зоны Пакистана, использование испытанных в Ираке методов террора и партизанской войны делают ситуацию в Афганистане все более трудноразрешимой для западных союзников. НАТО и США пока не рассматривают возможность ухода из Афганистана. Напротив, в ноябре минувшего года в Риге была подтверждена решимость активизировать военные действия против талибов. Однако пока положение не улучшается. Все большая территория контролируется талибами, и растет их поддержка населением. Командующий американскими войсками в Афганистане генерал Айкенберри (Eikenberry): «Там, где кончается дорога, начинается Талибан» (“Where the road ends, the Taliban begins”)15. В американской прессе появляется информация о том, что талибы пользуются активной поддержкой пакистанских секретных служб. Правительство Карзаи не может противостоять диктатуре местных феодалов, росту производства наркотиков (командующий войсками НАТО генерал Джонс признал в прошлом году, что «на фронте борьбы с наркотиками мы терпим поражение»16), ставшему, по существу, основным средством выживания населения. Центральная Азия уже превратилась в транзитный наркокоридор, и интенсивность потока этого основного экспортного продукта Афганистана стремительно нарастает. Американский эксперт по Афганистану из Брукингского института Ванда Фелбаб-Браун признает, что «опиумная экономика лежит глубоко в основе политической, экономической и социальной жизни Афганистана», что вовлеченные в производство опиума и наркокурьеры – это не представители криминального мира. Многие из них принадлежат к элите афганских племен и пользуются решающим влиянием на население17. Когда над Центральной Азией нависла угроза нашествия Талибана, члены ШОС, включая Россию и Китай, поддержали размещение там американских баз. После того как американцы разгромили Талибан, ШОС по инициативе Пекина и Москвы стала требовать свертывания американского военного присутствия в регионе. В июне 2005 г. в Астане прошла встреча глав государств – членов ШОС, на которой была принята декларация, требующая от США и НАТО скорейшего вывода военных баз с территории Центральной Азии. («Мавр сделал свое дело, мавр может удалиться».) Сейчас военное присутствие западных союзников в регионе сведено к минимуму: осталась база в Манасе (хотя появляются иногда ненадежные сообщения о существовании еще каких-то баз, в частности, в Туркменистане).

Амбиции талибов и их соратников радикал-исламистов не ограничиваются собственно Афганистаном: известна их заветная цель – создание в Центральной Азии исламского калифата. Америка смогла в 2001 г. воспрепятствовать осуществлению этой мечты. За 12 лет своего существования ШОС ни разу не проявила себя как гарант стабильности и безопасности в Центральной Азии, хотя поводов для этого было немало. В критический момент, когда в 2001 г. талибы подошли вплотную к границе Узбекистана, Россия и Китай, не говоря уж о самих центральноазиатских властях, проявили растерянность и неспособность к активному сопротивлению. Вряд ли и сейчас, если возникнет подобная ситуация и если вообразить при этом, что западные союзники оставят Афганистан талибам и совсем уйдут из Центральной Азии, ШОС проявит большую боеготовность и боеспособность.

Очевидно, что политические круги центральноазиатских стран, России и Китая расчитывают на то, что и на сей раз США и НАТО ценой жизней своих солдат и миллиардов долларов из своих бюджетов сорвут планы исламских фанатиков. Ну а если эти расчеты не оправдаются? Если бремя военных расходов станет непосильным даже для Америки с учетом ее вовлеченности в другие конфликты и дорога исламистам в Центральную Азию будет открыта?.. Допускают ли такую возможность политики региона и их союзники по ШОС, надеются ли они на то, что смогут устоять перед мощной энергией исламистских движений внутри их стран, воодушевляемых и материально поддерживаемых извне, верят ли, что собственными силами остановят приближающийся к их берегу исламистское цунами?

Центральноазиатские страны наращивают расходы на вооружения. При планируемом росте ВВП в 2007 г. на 9-10 % рост военных расходов в среднем по странам региона составит 48 %. Казахстан удваивает расходы на оборону по сравнению с 2006 г. (1,2 млрд. долл.). Непосредственно граничащий с Афганистаном Узбекистан опережает все страны на постсоветском пространстве по доле военных расходов в ВВП (4,8 %, или 902 млн. долл. по плану 2007 г.)18. Не следует, однако, усматривать в росте военных расходов только реакцию на исходящую из Афганистана угрозу. Так, Казахстан создает военный флот на Каспии, по-видимому, для защиты своих интересов по добыче нефти на каспийском шельфе, а для каримовского режима рост военных расходов можно объяснить не только опасным соседством на юге, но и неснижающейся озабоченностью напряженной социально-политической обстановкой в стране, особенно во взрывоопасной Ферганской долине.

Центральноазиатские секулярные правящие режимы знают, что не могут защитить себя от нашествия исламистов без надежного военного прикрытия, которое могут обеспечить только Америка и НАТО. Демонстрируя на словах свою лояльность старшим партнерам по ШОС – Москве и Пекину, центральноазиатские лидеры поддерживают отношения с Вашингтоном и НАТО, получая материальную поддержку для развития своих вооруженных сил. Назарбаев, озабоченный получением председательского кресла в ОБСЕ, проводит свою «многовекторную политику» при все более усиливающемся западном «векторе». Да и Каримов вряд ли надолго смирится с положением вассала Москвы. Судя по публикации в официальной ташкентской прессе, он приближается к восстановлению отношений с Вашингтоном, и там, по-видимому, к этому готовы. Администрация Буша, похоже, вообще отказывается от миссионерского содержания своей внешней политики и принимает более прагматический курс. Тема внедрения демократии западного образца в странах мусульманского Востока все реже звучит в выступлениях американских политиков. Делается крен в сторону «стратегических отношений» («strategic relationship»), как определила новый курс госсекретарь Райс в ходе ее встречи с президентом Мубараком в Египте в январе 2007 г. Возможно, в рамках real politic и Каримов, и другие центральноазиатские автократы получат статус американского «нашего сукиного сына». Прошлогодний визит Чейни в Астану и пропетые им дифирамбы в адрес Назарбаева подтверждают готовность Вашингтона пожертвовать идеологией ради стратегического закрепления в этом важном для него регионе.

Ситуация в Афганистане вызывает у российских политиков противоречивые чувства. С одной стороны, они испытывают злорадство по поводу растущих трудностей западных союзников; с другой – это их не может не беспокоить. Нетрудно понять, чем обернулось бы для России с ее многомиллионным мусульманским населением возникновение исламистского фронта на южных границах. По мнению российского эксперта Сергея Лyзянина, «стратегический уход США из Афганистана невыгоден России. У Москвы нет пока достаточных военных и политических ресурсов, чтобы попытаться даже частично заменить США в Афганистане»19. Но логика и здравый смысл далеко не всегда просматриваются в действиях новоявленных «Горчаковых» из путинской команды. Чаще они следуют руководящему внешнеполитическому принципу Жака Ширака (Jacques Chirac): «Я руководствуюсь простым принципом во внешней политике. Я смотрю, что делают американцы, и делаю наоборот. Я уверен, что это правильно» (“I have a simple principle in foreign affairs. I see what the Americans are doing and I do the opposite. That way, I am sure to be right”)20.

Выводы

Страны ЦА/ЮК подошли к такой фазе, когда их социальное и экономическое развитие в решающей мере будет определяться состоянием политических и правовых институтов. Отвечая на вызовы времени, им предстоит определить координаты экономического, социального и политического развития в сложнейших условиях постиндустриальной эпохи, в условиях эрозии поствестфальского мироустройства, нарастающего хаоса в мире и роста транснациональных террористических сетевых структур. Им предстоит определить свою цивилизационную принадлежность в условиях разгорающегося противостояния между евроатлантическим христианским миром и миром ислама. Этой проблематике будут посвящены дальнейшие исследования, конференции и публикации в рамках данного проекта.

Примечания

1. Foreign Affairs. 2007. January-February. P. 3–5.

2. Отечественная наука испытывает серьезный кадровый дефицит // Exclusive. 2007. Февраль.

3. Казахстан: «Эксперт об уходе Ахметова» – Евразия, Интернет. 1.10.07.

4. The Wall Street Journal. 2007. January 20–21. P. A9.

5. International Herald Tribune. 2007. March 15. P. 1; Латышева Ю. Бесплатная медицина //Интернет-газета «Gazeta.kz». 22.11.06.

6. Ильхам Алиев – лидер поколения свободы // , 2007.1 июля.

7.  Маркедонов С. Азербайджанский прокол Кремля // , 2007. 24 января.

8.  Лукьянов Ф. Цена союзника // Газета. ги. 2007.11 января.

9.  Резникова О., Жуков С. Китай и Центральная Азия: тенденции и перспективы экономического взаимодействия //Центральная Азия и Южный Кавказ: насущные проблемы. Алматы, 2005. С. 196–198.

10. Независимая газета. 2006. 6 июня. С. 6.

И. ЦентрАзия, Казахстан. 2007. 30 января.

12. The National Security Strategy of the United States of America. 2006. March. P. 39.

13.  3 2006

14.  Vali Nasr. The New Gegemon // The New Republic. 12.18.06.

15. U.S.News&World Report. 2006. October 16. P. 34.

16. Там же.

17. The Wall Street Journal. 2007. February 20. P. A16.

18. Fergana.ru, Lenta.ru, 23.01.2007.

19. АзияИнформ. 2006. 30 октября ().

20. The Wall Street Journal. 2007. January 16. P. A20.

Центральная Азия

Центральная Азия: итоги 2006 года. Перспективы

Виктория Панфилова

Центральная Азия – интересный, сложный и многообразный регион. Сегодня Центральная Азия является одним из самых неоднозначных и привлекательных, с точки зрения политологического анализа и политической прогностики, районов мира.

Все страны региона в настоящее время переживают период усиления автократических тенденций во внутриполитической жизни. Вследствие этого в большинстве из них, за исключением Киргизии, будет наблюдаться усиление вертикали власти и переход политического противостояния власти и оппозиции в латентную, скрытую форму. Особенно это будет характерно для Таджикистана и Узбекистана, в которых оппозиционные силы лишились даже своего формального статуса – фактически объявлены вне закона и загнаны в подполье. Киргизия, напротив, станет площадкой столкновения интересов власти и оппозиции, что явится основным дестабилизирующим фактором 2007 г.

Киргизия

В последнее время мы часто употребляем термин «акаевская Киргизия» и «постакаевская». Курманбеку Бакиеву, хоть он и президент республики, легитимности явно не хватает. Вероятно, еще и потому, что после госпере-ворота (март 2005 г.) республику продолжает лихорадить. Перманентные митинги и акции протеста уже стали привычны. Не успели «переварить» последствия ноябрьского митинга, как заговорили о начале следующего, который запланирован на конец февраля 2007 г. (отставка правительства – 20 декабря, которая, скорее всего, повлечет за собой отставку парламента и приведет к дестабилизации ситуации. Тем более что в «джентльменском соглашении» президента и премьер-министра сказано, что в случае ухода одного из участников тандема должен сложить полномочия и другой. Так что если это соглашение будет соблюдено, то Киргизию ожидают парламентские и президентские выборы).

За минувшие полтора года «семейно-клановая» конструкция власти не только не была разрушена, но и еще более усилилась. Это вызвало разочарование не только обывателя, ожидавшего быстрого улучшения своего положения, но и многих «отцов» революции, не сумевших материализовать свои честолюбивые мечтания. Посему в Киргизии продолжается перераспределение постов и зон влияния между наиболее отличившимися инициаторами и непосредственными участниками мартовских событий. Как показало время, в этом преуспели наиболее ловкие и беспринципные из них.

Разрастание конфронтационного потенциала из-за противоборства «политических кланов» за власть в Киргизии способно в скором будущем привести к масштабным хаотическим конфликтам – «все против всех». Главная причина этого, в первую очередь, слабая организованность оппозиции, пришедшей к власти, и изначальное отсутствие у нее конкретных программ реформирования. Одним из частных проявлений этого становятся приобретающие перманентный характер трения как между различными ветвями власти, так и власти с гражданским обществом. Яркое подтверждение этого – дискуссии, разворачивающиеся вокруг проводимой в настоящее время конституционной реформы и той формы правления, которую она должна узаконить. Борьба сторонников президентско-парламентской или парламентской формы правления означает по существу лишь попытку сохранить или переформатировать действующую политико-управленческую структуру в интересах конкретных политических сил.

Сразу после 24 марта 2005 г. ряд общественных и политических деятелей республики выступил с предложением конституционной реформы для приведения Основного закона в соответствие с демократическими нормами. Данная инициатива нашла поддержку основных политических сил, и 29 апреля того же года к работе приступил первый состав Конституционного совещания, состоявший из 105 человек. В него вошли представители исполнительной и законодательной власти, а также гражданского сектора. Предполагалось, что работа по выработке нового варианта Конституции будет завершена к середине июня 2005 г., после чего он может быть вынесен на всенародное обсуждение. Однако процесс затянулся почти на год, и для получения проекта Конституции понадобилась серия митингов в начале ноября. На всенародное обсуждение проект Конституции до сих пор не вынесен.

По новому проекту предполагается создание президентско-парламентской республики, в которой полномочия президента будут максимально урезаны – ведь после прихода к власти Бакиеву удалось взять под контроль все стратегические министерства и ведомства.

Сейчас в Киргизии идет реформирование кабинета министров, согласно достигнутым договоренностям между оппозицией и президентом в ходе последнего ноябрьского митинга. Существенных изменений в исполнительной власти ожидать не стоит, и дело, вероятнее всего, закончится потерей кресел несколькими министрами.

Другая обсуждаемая сегодня в республике тема – это возможность присоединения Киргизии к HIPC (Heavily Indebted Poor Countries Initiative) – международной программе по сокращению внешнего долга бедных стран с высоким уровнем задолженности. Двухмиллиардный внешний долг подталкивает Киргизию к вступлению в эту программу. Интрига заключается в том, что в случае вступления в HIPC очень велика вероятность того, что страна, давно подсевшая на иглу международных вливаний, полностью перейдет под внешнее управление.

Категорически против присоединения к HIPC выступают депутаты-бизнесмены Темир Сариев, Болот Марипов, Ахматбек Келдибеков и др. Свою позицию они аргументируют неопределенностью, в которой окажется Киргизия в случае вступления в HIPC: чем придется пожертвовать в случае списания внешнего долга кредиторами, станет известно только в конце декабря.

Вице-премьер правительства Данияр Усенов заявил, что Киргизия вступит в HIPC только на выгодных условиях. Однако что именно подразумевается под этим, он не пояснил. Похоже, на данный момент страх возможной потери самостоятельного управления государством довлеет над иными настроениями. Ряд депутатов говорит об ухудшении имиджа государства. Но о каком дальнейшем ухудшении может идти речь, если в Киргизии акции протеста с требованием отставки президента и правительства приобрели перманентный характер, политическая элита никак не завершит передел частной собственности, а бюджет при этом зависит от западных финансовых вливаний?

Особо следует отметить негативную оценку происходящего зарубежными инвесторами и представителями иностранных миссий, крайне обеспокоенных усилением криминального произвола.

Оценивая современную политическую ситуацию в Киргизии, необходимо указать на сохраняющуюся и даже усиливающуюся тенденцию к нестабильности. Она во многом вызвана желанием отдельных политиков изменить сложившуюся конфигурацию политических сил. Гражданский конфликт, начавшийся в конце 2004 г., в результате подобных действий неизбежно перейдет из скрытого в активное состояние, что чревато потрясениями и, возможно, значительными жертвами.

Нелегитимная смена власти, значительная доля вины за которую лежит на бывшем президенте и его окружении, разом вскрыла накапливавшиеся годами проблемы и противоречия внутриполитического развития Киргизии. Сейчас на общественной атмосфере больнее всего сказывается неумение власти выстраивать цивилизованные отношения с «новой оппозицией» и стремление взять под тотальный контроль все сферы общественного развития. В частности, близкие к новой власти группы захватили ведущие СМИ республики, включая основные республиканские телеканалы. В ряде случаев это достигалось насильственным путем.

Что Киргизию ожидает в будущем? Нескончаемая череда «революций», которые приведут к распаду республики, или процветание? На этот вопрос вряд ли кто из аналитиков в состоянии дать сегодня вразумительный ответ. Скорее всего, если не удастся остановить процесс политической и экономической стагнации или даже регресса, то через несколько лет начнется процесс десуверенизации республики.

Таджикистан

2006 г. для Таджикистана, безусловно, запомнится президентскими выборами. Вовсе не потому, что победил действующий президент Эмомали Рахмонов. В этом никто не сомневался. Просто в истории Таджикистана еще не было таких спокойных выборов, при том что на кресло президента претендовали сразу шесть кандидатов. Наверное, нет нужды называть их имена – рядовому читателю они ни о чем не говорят. Как отметил таджикский эксперт по политическим партиям Центра стратегических исследований Афзали Саидджафаров, на самом деле данными кандидатами от других политических партий двигало не желание победить на выборах, а стремление громко заявить о себе. «Ни одного из кандидатов электорат толком и не знает, а яркой харизмы, способной привлечь народ, у этих людей нет», – отметил он.

Примечательно другое: пять из шести кандидатов во время предвыборной кампании агитировали голосовать за действующего президента – Эмомали Рахмонова. Правда, результат получился довольно скромный – за Рахмонова всего 76,4 процента голосовавших.

В выборах отказались принять участие четыре политические партии. Партия исламского возрождения Таджикистана, созданная в 1991 г., – единственная исламская партия, которая официально действует на территории Центральной Азии, – отказалась от участия в этих выборах, сославшись на международный фактор: на данном историческом отрезке исламские силы воспринимаются неадекватно, в глазах мирового сообщества отождествляясь с религиозным радикализмом, экстремизмом и терроризмом.

Накануне президентских выборов не без помощи властей произошел раскол в рядах двух других политических партий – Социалистической партии Таджикистана (СПТ) и Демократической партии Таджикистана (ДПТ). Лидер ДПТ Махмадрузи Искандаров по решению суда отбывает 23-летнее наказание, поэтому партия приняла решение бойкотировать президентские выборы.

Социал-демократическая партия Таджикистана (СДПТ) изначально заняла оппозиционную позицию. Председатель партии Рахматилло Зойиров считает, что «выдвижение кандидатуры действующего президента Эмомали Рахмонова на пост президента Таджикистана противоречит Конституции». Проведение выборов социал-демократы признали незаконным.

Собственно, в исходе выборов ни у кого сомнений и не было. Дело в другом: некоторые аналитики полагают, что в течение очередного срока правления Рахмонова внешняя, прежде всего экономическая, политика Таджикистана может подвергнуться основательной ревизии.

А для начала Рахмонов произвел кадровые перестановки в правительстве. Напомним, что после подписания мирного соглашения в 1997 г. представителям оппозиции полагалась 30 %-ная квота в структурах власти на всех уровнях. В первые годы после подписания так и было. Но постепенно глава государства под различными предлогами начал избавляться от представителей оппозиции. Последний из оппозиции министр по чрезвычайным ситуациям Мирзо Зиеев покинул правительство в середине ноября 2006 г. Отныне правительство формируется не по принципу профессионализма, а по критериям преданности.

Президент Эмомали Рахмонов большое внимание уделяет развитию энергетики страны, понимая, что если энергетический сектор заработает на полную мощность, то страна получит энергетическую независимость, что может привести к большей политической независимости и гибкости. В обозримой перспективе ориентация Таджикистана на Россию может быть заменена политикой «многовекторности». Аналитики Eurasian Transition Group (ETG) в докладе «Состояние делового сотрудничества иностранных инвесторов с Республикой Таджикистан» отметили, что параллельно со стабилизацией экономической и политической ситуации правительство РТ больше сосредоточится на многовекторной внешней политике. Душанбе не удовлетворен исключительной зависимостью от Москвы, которая особенно проявилась, когда Таджикистан настоял на выводе российских пограничников с таджикско-афганской границы – словесная перепалка между МИДами едва не привела к серьезному охлаждению отношений. Душанбе пытается сбалансировать влияние России развитием отношений с США, Китаем и Ираном. Правда, военно-политическое сближение Таджикистана с США (если такое случится) может вызвать крайне негативную реакцию у близкого по культуре дружественного Ирана, осложнит отношения с Россией и соседним Узбекистаном.

Есть некоторые изменения и у России в направлении Таджикистана – она стала примерять одежду экономического партнера. Таджикистан и РАО «ЕЭС России» совместно строят Сангтудинскую ГЭС. Компания «Русал» намерена достроить Рогунскую ГЭС и планирует построить в республике еще один алюминиевый завод. Однако стороны не смогли согласовать с «Русалом» стоимость уже построенных в советское время сооружений на Рогуне и окончательные параметры ГЭС. Таджикистан настаивал на строительстве 324-метровой плотины, «Русал» же утверждал, что плотина никак не может быть выше 284 метров (что снижало мощность станции), ссылаясь, в частности, на соображения сейсмоопасности.

Газпром намерен создать с правительством Таджикистана нефтегазовое СП. «Мегафон» владеет контрольным пакетом оператора ТТ Mobile, а «Вымпелком» – таджикской компании ТАКОМ. В 2007 г. в Таджикистан приходит «Норильский никель». Компания намерена заняться разработкой серебра на крупнейшем месторождении Большой Конимансур. В докладе International Crisis Group также отмечается, что экономика Таджикистана «в сильной степени зависит от денежных переводов сотен тысяч таджиков, работающих за границей». Как известно, большая часть трудовых мигрантов из РТ (по разным оценкам, от 600 тыс. до 1,5 млн.) работает в России. При этом на протяжении последних полутора лет на межправительственном уровне был заключен ряд соглашений, оптимизирующих режим пребывания и деятельности таджикских работников на российской территории. Об укреплении экономического партнерства между РТ и РФ свидетельствует, наконец, и тенденция последних лет: с 2004 по 2005 г. объем внешней торговли между двумя государствами вырос на 60 %, а с 2005 по 2006 г. – на 39,6 %.

Узбекистан

2007 г. для Узбекистана – год завершения эры Ислама Каримова и новых президентских выборов. Новому президенту достанется нелегкое наследство. Узбекистан после андижанских событий (май 2005 г.) оказался в международной изоляции. В стране закрыты практически все международные организации: Internews Network, фонд «Евразия» и «Фридом Хаус» и другие. Местные средства массовой информации жестко контролируются узбекскими властями, официально зарегистрированные шесть политических партий стараются не привлекать к себе дополнительного внимания. Установлен жесткий контроль в религиозном секторе.

Вместе с этим, по мнению аналитиков, Ислам Каримов изыскивает возможность баллотироваться на очередной президентский срок. Но если раньше он мог рассчитывать на поддержку США под лозунгом особого «узбекского пути» к демократии, то после того, как американская база была выдворена с территории Узбекистана, отношения разладились. Поддержки можно ожидать от Москвы и Пекина. Однако они требуют от Каримова серьезных уступок по широкому спектру вопросов, имеющих стратегическое значение. Пойдет ли на это узбекский лидер, пока неизвестно.

Впрочем, никто не сомневается в том, что Ислам Каримов останется у власти. И тогда уже не будет ставиться вопрос – легитимно или нелигитимно. Важно будет другое – изменится или не изменится Узбекистан в начале 2008 г. Произойдут ли перемены в сфере экономики? Сейчас многие аналитики сходятся во мнении, что дальнейшая стагнация узбекской модели построения рыночной экономики может иметь печальные последствия, которые отразятся на общей политической стабильности в Центральной Азии.

Казахстан

2006 г. для Казахстана стал годом сложных испытаний и годом начинающихся перемен одновременно. Страна успешно движется по пути экономических реформ и последовательно реализует многочисленные интеграционные проекты на постсоветском пространстве. Многовекторная дипломатия позволяет успешно балансировать между основными мировыми игроками – Россией, США, Китаем.

Экономические успехи Казахстана аналитики связывают с развитием нефтегазового сектора. По их мнению, именно успешное развитие нефтяной отрасли обеспечило экономический рост всей страны. Сегодня Казахстан вышел на передовые позиции по показателю внутреннего валового продукта на душу населения, который по итогам прошлого года составил 3620 долларов. Теперь у страны есть возможность развивать и другие отрасли экономики. Сейчас создаются кластеры, технологические парки и институты развития, совместно с Россией реализуются космические и ядерные проекты. Среди существующих проблем эксперты отмечают достаточно высокий уровень коррупции, которая не дает развиваться малому и среднему бизнесу; низкую доступность банковских кредитов, недоосвоение бюджетных средств, особенно в социальной сфере.

Одно из значимых событий Казахстана – визит Нурсултана Назарбаева в США. Правда, значение этого события можно оценить только приблизительно, поскольку никто не обладает точными сведениями о результатах встречи. Известно, что Вашингтону удалось добиться согласия руководства Казахстана на участие в американских стратегических программах по Ираку и Афганистану. С учетом возможного ослабления или полного ухода американского контингента из этих стран проект может стать крайне затратным для Астаны как с политических, так и с финансовых позиций.

Между тем американское правительство продолжает политику кнута и пряника в отношении президента Назарбаева. С одной стороны, в качестве своеобразного кнута – «Казахгейт» и многочисленные публикации о коррупции в высших эшелонах казахстанской власти.

Минувший год войдет в историю Казахстана также как год объединения пропрезидентских политических партий. Слиянию партий «Отан» и «Асар» способствовал кризис, вызванный убийством оппозиционного политика Алтынбека Сарсенбаева. Эта трагедия, случившаяся под Алма-Атой, показала, что внутренняя стабильность и прочность режима Нурсултана Назарбаева не столь безоблачна. Смерть Сарсенбаева выявила глубокие внутриэлитные противоречия, прежде всего в отношении фигуры потенциального наследника нынешнего президента Казахстана. Попытки руководства страны представить политическое убийство как следствие личной мести со стороны чиновника среднего звена выглядят не слишком убедительными.

В 2009 г. состоятся парламентские выборы, которые уже вызвали перегруппировки политических сил. В стране появилась новая суперпартия – Гражданская партия Казахстана. Заметную оппозиционную Социал-демократическую партию возглавил бывший генеральный прокурор республики Жармахан Туякбай, входивший ранее в оппозиционное движение «За справедливый Казахстан».

Значительным событием 2006 г. стал запуск первого казахстанского космического спутника «KazSat», а также имиджевый проект о вхождении Казахстана в число 50 наиболее конкурентоспособных стран мира. Не получилось, пожалуй, только с председательством в ОБСЕ – США и Великобритания считают, что для этой роли страна может созреть в лучшем случае к 2011 г.

Туркмения

Для Туркмении газовая тематика приобрела особую актуальность. Самые масштабные газовые контракты у Туркмении заключены с Россией и Украиной. И столь же значительны противоречия между ними. Речь идет о ценах на газ, о долгах, о задержке поставок. Жестокие бои за стратегически важное «голубое топливо» идут исходя из предположения, что сам предмет торговли существует в достатке. А что, если газа, условия поставок которого определены долгосрочными соглашениями между сторонами, на самом деле не хватит?

В январе 2006 г. президент Туркмении Сапармурат Ниязов побывал в Москве, встречался с российским президентом. Пресса широко оповестила общественность, что в Кремле обсуждались вопросы поставок газа. А после возвращения Ниязова из России в Туркмении начались перебои с подачей газа для отопления. 29 января радиостанция «Немецкая волна» сообщила, что, несмотря на необычайно холодную зиму, в крупных городах Туркмении газ подается в дома порционно, а газоснабжение сельских районов попросту прекращено. Европейская организация Eurasian transitions group, ссылаясь на источники в окружении Ниязова, сообщила, что Туркменбаши дал указание разработать план экономии газа за счет населения. Может, газа на самом деле не хватает?

Экспорт газа из Туркмении осуществляется по двум линиям. Трубопровод небольшой мощности связывает Туркмению с Ираном, но основной путь – это линия «Средняя Азия-Центр» (САЦ), по которой газ через территорию Узбекистана доставляется в Россию, а оттуда – другим потребителям во главе с Украиной. Основные экспортные поставки газа из Туркмении регулируются 25-летним контрактом, подписанным с Россией в апреле 2003 г. Этот договор предусматривает экспорт до 80 миллиардов кубометров газа в год начиная с 2009 г., а за все 25 лет экспорт составит 2 триллиона кубометров. Правда, в нынешнем году Ашхабад повысил цену на газ для России с 65 долл. за тысячу кубометров до 100 долл.

Ирану Ашхабад обязался до 2018 г. поставлять 7 миллиардов кубометров ежегодно.

Нынешний уровень добычи газа оценивается в 60 миллиардов кубометров в год, при этом более 10 миллиардов из них потребляется внутри страны. Вернее, потреблялись. Чтобы выполнить скрепленные договором обещания, Ашхабаду необходимо производить ежегодно 135 миллиардов кубометров в год, т. е. почти вдвое больше, чем сейчас. При этом Туркмен-баши пообещал газ еще и Евросоюзу.

В середине декабря 2006 г. в Туркмении побывал спецпредставитель ЕС по странам Центральной Азии Пьер Морель, который на встрече с Ниязовым заявил, что Евросоюз проявляет «огромный интерес» к региону и Туркмении в частности. При этом представитель Евросоюза не обратил внимания на очередное нарушение прав человека в этой стране. Именно в дни визита Мореля в Туркмении в аэропорту города Ташауз был задержан и увезен в неизвестном направлении эколог, член Совета международного Социально-экологического союза Андрей Затока. Следует также вспомнить, что в августе в ашхабадской тюрьме погибла туркменская журналистка, корреспондент «Радио „Свобода"» Огульсапар Мурадова – 58-летняя мать троих детей была арестована в июне по обвинению в незаконном хранении боеприпасов.

Перспективы Центрально-Азиатского региона

Оценивая ближнесрочные перспективы развития Центральной Азии, необходимо отметить основные тенденции, определяющие ее «революционную» эволюцию.

Расслоение региона. Регион Центральной Азии, и до того не являвшийся единой политико-социальной территорией, в настоящее время стремительно превращается в арену борьбы надежд и интересов внутренних и внешних сил. В этом отношении, из-за очевидной слабости России, наиболее привлекательными партнерами для региона выглядят «старые» страны Западной Европы (Германия и Франция), олицетворяющие собой новый модернистский проект. Очевидным лидером в данном случае выступает Казахстан, который из-за обилия природных ресурсов превращается в реальную и самостоятельную политическую силу, диктующую свои «правила игры» на международной арене. Другие страны, такие как Киргизия, Узбекистан, Таджикистан, похоже, окончательно стали аутсайдерами в геоэкономической борьбе в регионе.

По мнению киргизского политолога Нура Омарова, в ближайшей перспективе можно прогнозировать ужесточение борьбы Китая, США и России за влияние в регионе. Вследствие этого большинство стран региона продолжат политику маневрирования между ними, пытаясь уйти от внешнего диктата. Наиболее серьезные возможности для этого у Казахстана, превращающегося в одного из основных мировых поставщиков энергоресурсов. В свою очередь, наименее успешными в этом отношении выглядят позиции Узбекистана, который, при всех своих амбициях, вынужден будет ограничиться лишь позицией наблюдателя.

Усиление Казахстана и Узбекистана порождает прогнозы о возможности поглощения ими соседей, следствием чего станет появление к концу 2020-х гг. в Центральной Азии одного или двух крупных государств.

Есть и второй вариант развития событий в регионе. Растущая нестабильность на Ближнем и Среднем Востоке, угрожающий рост исламского радикализма и сепаратизма на Северном Кавказе и в Синьцзян-Уйгурской автономной республике Китая, замедление демократических реформ, сопровождаемое тотальным разорением населения в Центральной Азии, способны превратить весь Большой Ближний Восток в один огромный очаг насилия. Глобализация «по-исламски» способна обрести поддержку в регионе. Тем более что в Центральной Азии имеются свои серьезные внутренние источники роста радикального исламизма. Среди них – отмеченное обнищание населения из-за неэффективных реформ, рост исламского сознания как следствие многолетних гонений, расширение сферы традиционного общества из-за провала упоминавшегося выше модернистского проекта. Риторика правящих режимов, не подкрепленная реальными переменами, в лучшем случае вызывает глухое раздражение мусульманской общины. В худшем она уходит в подполье и становится на путь вооруженного сопротивления, если светские режимы прибегают к жестокой репрессивной политике в отношении собственного населения. Ярким примером этого является Узбекистан, живущий на протяжении последних 10–15 лет в условиях латентно протекающей гражданской войны.

Киргизия и Таджикистан с каждым годом оказываются все более вовлеченными в зону исламского радикализма. Расширяется география подпольных ячеек на территориях республик, увеличивается количество сторонников запрещенных исламских партий, происходит постепенная инфильтрация их членов в органы государственного управления. Этому в значительной степени способствует безликая политика руководства страны в религиозной и духовно-нравственной сфере, сопровождаемая ростом влияния неофициальных исламских лидеров.

С высокой степенью вероятности можно предположить, что еще до 2010 г. будет предпринята попытка создания исламского государства в Ферганской долине. Об этом свидетельствует интенсивно растущее влияние исламских группировок на северо-востоке Узбекистана и на юге Киргизии. По-видимому, светским властям региона удастся отбить первый натиск. Однако в случае сохранения репрессивного курса Ташкента и падения жизненного уровня населения уже через некоторое время следует ожидать повторения таких попыток.

Многовекторная внешняя политика стран Центральной Азии

Мурат Лаумулин

Уже больше десяти лет термин «многовекторная внешняя политика» является официальной доктриной казахстанской дипломатии. В той или иной форме эта доктрина взята на вооружение внешнеполитическими ведомствами других государств Центральной Азии, за исключением, пожалуй, Туркменистана, провозгласившего нейтралитет, что, впрочем, также подразумевает многовекторность, т. е. международные взаимодействия на различных направлениях.

Что означает многовекторность в условиях Центральной Азии? На наш взгляд, это отказ от однозначной и исключительной ориентации на какую-либо внешнюю силу – державу, политический блок, цивилизацию или какое-либо иное региональное объединение. Следует отметить, что многовекторность как принцип внешней политики не является уникальным открытием. В современной истории можно найти параллели между многовекторностью и другими вариантами сбалансированной и независимой политики, проводимой различными странами и международными движениями: движение неприсоединения в условиях холодной войны, «активность по всем азимутам» у Франции, концепция многополярного мира у современных России и Китая и многие другие.

Таким образом, термин «многовекторность» следует рассматривать сначала как сбалансированную внешнюю политику, а в целом – как политику независимую. Но достижима ли реальная независимость в условиях геополитического соперничества в Центральной Азии? То есть состоятельна ли многовекторность как принцип и возможна ли как реальность?

Государства Центральной Азии пытались на протяжении своей постсоветской истории в той или иной степени следовать этому курсу. Однако при внимательном рассмотрении нетрудно заметить, что у каждой страны во внешней политике на различных этапах и в разных политических ситуациях наблюдались существенные различия и особенности.

Начнем с Казахстана, который официально использует понятие «многовекторная внешняя политика» и первым в регионе ввел его в оборот. В свое время многовекторность как основополагающий принцип внешней политики РК подвергалась справедливой, но чаще необоснованной критике. С высоты сегодняшнего дня ситуация полуторадесятилетней давности вполне объясняется слабостью позиций молодого казахстанского государства на мировой арене, зависимостью Казахстана от внешних геополитических факторов и поведения великих держав, турбулентностью и неопределенностью международной жизни 1990-х гг. Объявленная многовекторной, внешняя политика РК в первой половине того десятилетия в реальности таковой не являлась. Она была скорее дуалистичной, политикой балансирования между Россией и Америкой, Западом и СНГ.

Многовекторность казахстанской (и не только) внешней политике придали такие факторы, как появление Китая в качестве серьезного игрока в Центральной Азии, проведение Казахстаном самостоятельной политики в отношении других центров силы и региональных держав во второй половине 90-х гг. Но по-настоящему многовекторной внешняя политика РК стала в новом столетии, т. е. в последние годы, благодаря укреплению государственности, экономическому росту, завоеванию Астаной лидирующих позиций в Центральной Азии и в целом на постсоветском пространстве. События последних лет показали, что Казахстан действительно способен проводить реальную многовекторную, и при этом самостоятельную, политику на различных уровнях мировой арены.

Увеличивалось число международных организаций и региональных объединений, в которые вступал Казахстан, и везде его принимали с распростертыми объятиями, видя в нем не только потенциально богатого ресурсами и перспективного с точки зрения экономического сотрудничества партнера, но и как государство, доказавшее свою состоятельность и серьезность своих намерений. При этом Казахстан зачастую руководствовался всего лишь соображениями ближайшей перспективы. Самым серьезным испытанием стал период конца 1990-х и начала 2000-х гг., когда удалось сохранить многовекторность и сбалансированность в условиях обострения международной обстановки и появления реальных угроз стабильности и безопасности в Центральной Азии. В этой сложной ситуации многовекторность как принцип вполне доказала свою состоятельность. Казахстан укрепил свои позиции и соответственно – свою безопасность по всем азимутам, выстраивая выверенные и осторожные отношения по направлениям ОДКБ, ШОС и НАТО.

В начале 2000-х гг. самыми серьезными задачами, стоявшими перед многовекторной политикой Казахстана, были следующие: укрепить безопасность страны в условиях резко изменившейся геополитической обстановки, сохранить баланс, с одной стороны, между Россией и США, с другой – между РФ и КНР; и главное – предотвратить попытки извне повлиять на внутриполитическую ситуацию и разрушить внутреннюю стабильность в стране.

Отметим, что в этот период Казахстану удалось придать своей многовекторности новое качество. Речь идет об отношениях с Россией. Так повелось, что в ельцинскую эпоху и в период «раннего Путина» Казахстан привычно играл роль наиболее близкого и верного, но все-таки младшего партнера. С некоторого времени эта роль уже перестала отвечать сложившимся реалиям. В последние годы Астане так удалось выстроить отношения с Москвой, что Казахстан не демонстративно, но аккуратно изменил характер и формат своих связей с Россией и таким образом превратил их в действительно равноправные отношения двух союзнических и близких полностью суверенных государств.

Такая качественно новая ситуация не могла не отразиться на всех направлениях внешней политики РК. Это позволило Казахстану принимать нужные со стратегической точки зрения решения, хотя заведомо была известна негативная реакция Москвы на некоторые из них. Самой показательной является история с присоединением Казахстана к известному проекту трубопровода Баку-Тбилиси-Джейхан. В течение многих лет Казахстан был вынужден не говорить ни да ни нет, не решаясь твердо, без оглядки на кого бы то ни было, заявить о своих интересах.

В 2006 г. эта проблема наконец нашла свое решение. Хоть и с неодобрением, но все же Москва была вынуждена смириться с этим суверенным решением независимого государства. При этом присоединение Астаны к БТД никак не отразилось на других областях казахстанско-российского сотрудничества. Более того, идя на взаимные уступки, Астана и Москва активно сотрудничают в нефтегазовой сфере: по Оренбургскому НПЗ, поставкам казахстанского газа в Европу, китайским проектам и т. д.

Причин выравнивания отношений между разновеликими соседями – Россией и Казахстаном много, но главная – это стремительно возросший международный авторитет РК. Казахстан по-прежнему остается верен своей роли интегратора и находится в центре всех интеграционных процессов на постсоветском пространстве. Но при этом Астана выступает за максимальный уровень интеграции исключительно в экономической сфере (в экстраординарном случае – в военно-стратегической). Политический суверенитет Казахстан намерен сохранять при любом развитии ситуации. То есть намеренно или нет, но Казахстан стремится к европейской модели интеграции. Если это еще не до конца понимают в Москве, то в Вашингтоне и в других западных столицах к пониманию казахстанской позиции, по-видимому, уже пришли. В этом причина лояльного отношения США и Запада к многовекторности Казахстана.

В отношениях с США Казахстан также руководствуется своими стратегическими интересами, а не сиюминутным стремлением выправить баланс в ту или иную сторону. Казахстан отправил подразделение Казбата с миротворческой миссией в Ирак (по мандату ООН), хотя отрицательная реакция Москвы на эту инициативу была вполне ожидаема. Тем не менее эта экспедиция не была стремлением набрать очки перед Вашингтоном, а была частью программы по повышению боевого опыта казахстанской армии, не говоря уже о том, что эта миссия самым положительным образом отразилась на международном престиже РК. С другой стороны, Казахстан твердо уклонялся от всяких попыток США переместить американские военные базы на территорию РК. Кроме того, в июле 2005 г. Астана сочла нужным присоединиться к антиамериканской декларации ШОС с требованием к Вашингтону определиться со сроками вывода своих баз из Центральной Азии.

Внешняя политика Узбекистана в еще большей степени, чем ранняя казахстанская, была не многовекторной, а дуалистичной. Этот дуализм Ташкента был детерминирован проблемами безопасности и стратегического выбора между Москвой и Вашингтоном. Каримов поссорился с Турцией, с подозрением относился к исламским странам, долгое время дистанцировался от Китая (хотя взял на вооружение его модель госкапитализма). Таким образом, был неизбежен выбор Ташкента между Америкой и Россией. Если внимательно присмотреться к поведению Узбекистана в отношениях с Россией и США, то оно напомнит движение маятника: от Москвы к Вашингтону, и наоборот. Труднее всего определить точную хронологическую амплитуду колебаний курса Ташкента между двумя державами. В среднем каждая фаза продолжалась 2–3 года.

Если вернуться в начало 1990-х гг., то нельзя не отметить, что американские политики и стратеги достаточно прохладно относились к Узбекистану, а ставка в то время делалась на Казахстан с его нефтяными перспективами и ядерным оружием. Каримов ассоциировался у клинтоновских стратегов с политикой противодействия рыночным и демократическим реформам, консервацией старой экономической модели, репрессиями в советском стиле, а также был скомпрометирован слишком близкими отношениями с Россией. Правозащитные организации дружным хором критиковали Каримова за выборы и жесткую политику в отношении оппозиции. Тот факт, что Каримову с его моделью сильного государства удалось предотвратить катастрофические последствия шоковой терапии, которая поразила практически все страны СНГ, никого на Западе не интересовало.

Но к середине 1990-х гг. ситуация начала постепенно меняться: в Вашингтоне вдруг заметили, что Узбекистан обладает самой устойчивой культурно-исторической традицией в регионе, наибольшим количеством населения, самой боеспособной (по крайней мере – крупной) армией и в принципе может играть роль регионального гегемона. К тому времени Казахстан начал стремительно возвращаться в орбиту России, особенно по каспийской проблеме, а Узбекистан, наоборот, стал отдаляться от Москвы.

Этому способствовал ряд причин, главная из которых состояла в том, что нормализовалась ситуация в соседнем Таджикистане. Более того, сознательно или нет, но Ташкент стал позиционировать себя в качестве противовеса России в Центральной Азии. В клинтоновской администрации, у которой не было внятной стратегии в отношении региона, кроме маловразумительной «доктрины Тэлбота», это поняли и оценили. Начал набирать оборот узбекско-американский геополитический роман, агонию которого мы наблюдаем сегодня.

В свою очередь, Каримов стал понимать, что можно не устанавливать реальную демократию в угоду новому патрону, которого ему не хотелось ставить в неловкое положение, а обойтись ее имитацией для успокоения западных либералов. Поворот в геополитических ориентирах Ташкента относится к июню 1996 г., когда И. Каримов нанес визит в США, в ходе которого У. Клинтон дал понять узбекскому партнеру, что его администрация рассматривает Узбекистан в качестве ключевого государства в Центральной Азии. Своего апогея американо-узбекское сближение достигло в апреле 1999 г. на 50-летнем юбилее НАТО в Вашингтоне. Узбекистан с помпой был принят в ГУАМ – новый антироссийский геополитический проект, а США и его атлантические союзники не скупились на комплименты в адрес Ташкента и занятой им жесткой антироссийской позиции. В мае того же года Узбекистан демонстративно выходит из Договора о коллективной безопасности.

Еще накануне парламентских выборов в декабре 1999 г. представители Запада делали многочисленные хвалебные заявления в адрес узбекского президента. По словам послов Дж. Прессела и Д. Джонсона, выходило так, что режим Каримова является чуть ли не локомотивом демократизации в Центральной Азии. Но уже буквально через месяц в январе 2000 г. американские оценки изменились буквально на 180 градусов. Госдеп заявил, что прошедшие выборы не были «ни свободными, ни честными». Чем был вызван такой радикальный поворот в отношении Вашингтона к своему партнеру? Очевидно, что за такой малый срок в узбекской политической системе ничего принципиально не могло измениться.

По-видимому, дело было в другом. Разгадку резкого охлаждения двусторонних отношений следует искать в первых баткентских событиях лета 1999 г. После того как Ташкент впервые столкнулся с реальной угрозой своей безопасности, он вдруг, к своему крайнему разочарованию, обнаружил, что Америку интересуют суверенитет и безопасность Узбекистана не в принципе, а лишь как независимость Узбекистана от одной конкретной страны – России.

Но именно при российской помощи удалось выдворить боевиков с территории Киргизии и тем самым снять угрозу и для Узбекистана, а уже в ноябре Россия и четыре центральноазиатских государства провели крупномасштабные учения, цель которых состояла в уничтожении бандформирований, проникших в Ферганскую долину. Через месяц В. Путин, тогда еще премьер-министр, подписал в Ташкенте соглашение с Каримовым о военно-техническом сотрудничестве. Эти движения сопровождались громогласными заявлениями Каримова, рассчитанными, по-видимому, на Вашингтон, о том, что Россия имеет право иметь свои интересы в регионе. Все это начало вызывать раздражение в Вашингтоне, что и привело к январскому кризису 2000 г.

В апреле 2000 г. в регион наводить порядок отправилась госсекретарь М. Олбрайт, раздававшая обещания помочь в отражении угрозы, исходившей со стороны радикальных исламистов Афганистана. Фактически тогда, в апреле, Каримов окончательно понял, что значит играть по американским правилам: в финансовом плане получать крохи, а сталкиваться с такими непомерными требованиями по демократизации, которые чреваты дестабилизацией всего государства и устранением от власти его лично.

В администрации Клинтона, которая доживала последние месяцы, также наступило полное разочарование в проводимой Соединенными Штатами так называемой политике регионализации на территории СНГ: демократические принципы внедрить не удалось, а проблемы в экономике, несмотря на рыночные реформы, нарастали, межэтнические конфликты не решались, и повсюду правила бал коррупция. В феврале 2000 г. госдеп разразился докладом по правам человека, в котором досталось всем странам СНГ, в том числе и самым прозападным. Узбекистан критиковался за пытки политических оппонентов, ограничения прессы и преследования так называемых нетрадиционных мусульман (ваххабитов, согласно официальному жаргону). В дальнейшем этот набор обвинений в адрес И. Каримова со стороны Вашингтона превратится в стандартный.

Во время визита В. Путина в апреле 2000 г. в Ташкент узбекский лидер заявил только что избранному молодому российскому президенту: «Мы ищем защиту и находим ее в лице России». Надо понимать, что эта тирада больше была рассчитана не на Путина, а на его американского коллегу. Весна-лето 2000 г. были медовым месяцем в узбекско-российских отношениях: Ташкент резко интенсифицировал связи в военной области с Россией и по линии ДКБ и даже принял участие в маневрах «Южный щит Содружества» на территории Таджикистана совместно с другими участниками договора.

После отражения второго вторжения боевиков в Центральную Азию летом 2000 г. узбекский маятник уже осенью вновь качнулся от России к Западу. Ташкент стал уклоняться от встреч на региональном уровне и в рамках СНГ, которые могли касаться вопросов совместного противодействия религиозному экстремизму. Более того, Ташкент начал сближение со своим заклятым врагом – режимом талибов. Эти изменения не случайно совпали с усилением американской военной помощи Узбекистану; кроме того, Ташкент получил сигнал из Вашингтона, что США начинают менять свою позицию по внутриафганскому урегулированию.

В начале 2001 г. маятник узбекской внешней политики застыл: Ташкент в течение целого года, после того как в Белый дом пришла новая республиканская администрация, не знал точно, как себя вести с новым руководством США, но и в сторону Москвы не двигался. События 11 сентября 2001 г. и последовавшая вслед за ними молниеносная операция против талибов и Аль-Каиды в Афганистане, реальный и весомый вклад России в которую тщательно скрывается от международной общественности, придали узбекскому мятнику резкое ускорение. В одночасье Узбекистан превратился в глазах США из страны-изгоя, управляемой авторитарным диктатором, в важнейшего союзника Америки в борьбе с международным терроризмом. В январе 2002 г. новый стратегический союз закрепляется конкретными делами: на территории Узбекистана появляется три военных базы, которые в Пентагоне упорно называют «операционными опорными точками».

В марте 2002 г. этот союз скрепляется, так сказать, брачным договором: США и РУ подписывают Декларацию об основах стратегического партнерства и сотрудничества. В это время Каримов окончательно останавливается в выборе тактики поведения с американцами: он приходит к выводу, что громкие риторические заявления антироссийского характера, его твердая репутация стратегического партнера по антитеррористической операции и гаранта американского военного присутствия в регионе дают ему право не обращать внимания на критику в области прав человека, продолжать и дальше политику закручивания гаек в политике и экономике. Возможно, что это самоубеждение было роковым, но Каримов не собирался отступать с выбранного пути.

Период с весны 2002 до весны 2004 г. был временем наибольшего охлаждения его отношений с Россией. В ответ на попытки Москвы выяснить хронологические пределы американского военного присутствия в Центральной Азии из Ташкента последовало небывалое по жесткости заявление, суть которого сводилась к тому, что Узбекистан не брал на себя обязательств координировать свою внешнюю политику с кем бы то ни было. Было ясно, что имелась в виду Россия.

Расчеты Ташкента на крупные финансовые выгоды от поддержки антитеррористической операции в Афганистане оправдались далеко не полностью. Ценность американской помощи в значительной степени снижалась тем, что она предоставлялась не «живыми» деньгами, а товарами и услугами, в которых зачастую Узбекистан просто не испытывал особой нужды. Многие программы были малоэффективны и носили больше пропагандистский характер. Но особенно большое разочарование постигло Ташкент в его надеждах получить значительные суммы «живыми» деньгами за использование военных аэродромов.

У американской стороны также были причины для недовольства. Никуда не исчезли такие хронические проблемы, как невыполнение узбекской стороной своих обязательств по погашению валютных кредитов иностранных инвесторов, высокая стоимость создания инфраструктуры для обслуживания американских воинских контингентов, коррупция и т. д. Одной из самых сложных проблем являлся вопрос о свободном конвертировании местной валюты, на котором настаивали американцы.

Таким образом, можно легко заметить, что за политическими претензиями США к И. Каримову крылось недовольство его экономической политикой, которую американцы все более считали неэффективной и потому ведущей страну к серьезному кризису. В феврале 2004 г. состоялся визит в Узбекистан министра обороны Д. Рамсфилда, который по старой привычке назвал Ташкент ключевым членом коалиции. Но подобные заявления уже не имели прежнего эффекта для узбекского руководства. Действительно, через день появился на свет доклад госдепа по правам человека, в котором содержались чрезвычайно резкие оценки режима Каримова. В дело вновь пускался кнут: американский конгресс уменьшил помощь Ташкенту на 18 млн. долл. Но узбекский маятник уже начал движение в обратную сторону. После серии взрывов в конце марта – начале апреля 2004 г. Каримов в очередной раз устремился в российские объятия.

В ходе событий в Андижане в мае 2005 г. режим И. Каримова продемонстрировал Западу (при полной политической поддержке Москвы и моральной – со стороны Астаны), что он способен решительно пресекать любые попытки дестабилизации страны и что Ташкент однозначно развернулся от Запада в сторону России. На первом этапе (в 2004 г.) действия Вашингтона пошли вразрез с европейским предложением о предъявлении И. Каримову ультиматума, на который он должен ответить в течение строго определенного срока: либо он соглашается на проведение международного расследования, либо его ждут новые санкции в виде эмбарго на ввоз оружия и отказа в выдаче виз дипломатам. Американская сторона не решилась загонять Каримова в угол, а предпочла попытаться расположить его к конструктивному диалогу о сотрудничестве.

В этой ситуации Вашингтон и Запад в целом оказались в сложном положении. Стало ясно, что форсированная смена власти в условиях Центральной Азии чревата глубокими потрясениями и полной дестабилизацией обстановки в регионе. Однако И. Каримов доказал, что он не собирается проводить реальные экономические реформы и допускать либерализацию общества, а намерен законсервировать ситуацию в целях сохранения стабильности режима и общества. Более того, Ташкент стал подталкивать США к выводу их баз с его территории.

Если ранее американские стратеги рассчитывали дать срок И. Каримову до начала 2006 г., то в новых условиях Вашингтон был вынужден полностью отказаться от поддержки его режима в какой-либо форме. Однако начиная с 2005 г. США уже были не в состоянии оказать серьезное давление на Узбекистан, в том числе и в силу позиции России по среднеазиатской проблеме. Сдерживающим фактором являлось также осознание масштабов возможной дестабилизации как самого Узбекистана, так и всего региона в целом.

Несмотря на резкое охлаждение американо-узбекских отношений, в стратегических кругах США раздавались предупреждающие голоса (Национальный оборонный университет Минобороны, Военный колледж США) о том, что Вашингтон делает стратегическую ошибку, покидая военные базы в Узбекистане и усиливая критику режима Каримова. Эти эксперты обращали внимание Белого дома на том, что режим Каримова доказал свою живучесть и готовность использовать силу для подавления оппозиции. С другой стороны, угрозы, с которыми Каримов сталкивается у себя в стране, – не просто выдумка его пропагандистской машины, а реальность. Эта группа экспертов, работающая на Пентагон, предлагала также в качестве альтернативы уделять больше внимания во внешней политике Казахстану, который вполне способен выступить для Узбекистана и других государств региона в качестве примера страны, успешно осуществившей экономические реформы (при поддержке США).

Однако было маловероятно, что под давлением прагматического крыла американского стратегического истеблишмента политика Вашингтона в отношении Ташкента может в очередной раз повернуться на 180 градусов (это затрагивало бы интересы России, Китая и всей Центральной Азии), но совокупность всех факторов указывала на то, что Вашингтон взял курс на ожидание смены политического режима в Ташкенте. Летом 2006 г. наметились признаки того, что Вашингтон начинает менять свою политику в отношении Ташкента. С визитом заместителя министра Р. Ваучера в августе контакты между двумя сторонами возобновились.

Россия уверена, что Узбекистан будет ее стабильным экономическим партнером в течение по крайней мере ближайших 35 лет. В июне 2004 г. в Ташкенте между РУ и РФ был подписан договор о стратегическом партнерстве. В тексте договора в числе прочего сказано, что Россия и Узбекистан обязуются не предпринимать каких-либо действий, наносящих ущерб суверенитету, безопасности и территориальной целостности другой стороны. Документ также определяет, что приоритетными направлениями военного и военно-технического сотрудничества двух стран являются: поставки из России в Узбекистан продукции военного назначения, поддержание в исправном состоянии имеющейся в республике военной техники, включая средства военно-воздушных сил и противовоздушной обороны, в том числе с использованием существующей на территории Узбекистана производственно-технической базы.

Оживление узбекско-российских отношений шло по всем направлениям – военному, экономическому и политическому. Двустороннему сближению способствовала серия так называемых «оранжевых революций», совершенных с подачи Вашингтона, который уже практически не скрывал своих намерений провести в кратчайшие сроки зачистку СНГ от бывших коммунистических секретарей. После Украины для Каримова уже не оставалось иллюзий в отношении стратегии американцев. События в соседнем Киргизстане только укрепили его уверенность в необходимости сопротивляться революционному давлению. Поэтому к моменту восстания в Андижане он был морально и психологически готов к крайним мерам, так же как был готов и к критике со стороны своего американского союзника.

Москва использовала в полной мере сложную ситуацию, в которую попал Ташкент вследствие своего сложного внешне-, внутриполитического и экономического положения, чтобы укрепить свое влияние в Узбекистане и обеспечить российские экономические интересы. Тем самым логика развития событий подталкивала Россию к поддержке И. Каримова в случае нарастания давления на него со стороны Запада.

В 2005–2006 гг. двусторонние отношения РУ и США находились в самой низшей точке со времени существования Узбекистана как независимого государства. Не исключалось, что США предпримут дальнейшие усилия по свержению И. Каримова. И в то же время для Ташкента остается возможность пойти на сближение с США, если И. Каримов примет условия Запада по либерализации своего режима.

Отношения между КНР и Узбекистаном лежат в двух плоскостях: экономической и политической. На первом этапе независимости И. Каримов провозгласил ориентацию Ташкента на «китайскую модель» госкапитализма. Однако этот курс не привел к укреплению политических связей двух стран. Размещение американских военных баз на территории РУ в 2001–2002 гг. фактически привело к замораживанию отношений и появлению серьезного недоверия Пекина к Ташкенту. В то же время китайское руководство с пониманием отнеслось к борьбе Узбекистана с исламскими радикалами. После саммита ШОС в 2005 г. узбекско-китайские отношения активизировались по всем направлениям.

После кризиса в узбекско-американских отношениях многовекторная политика Ташкента приобрела новое измерение. Начавшееся сближение с Москвой еще более интенсифицировалось: Узбекистан присоединился к ЕврАзЭС и стал подавать сигналы о готовности вернуться в ОДКБ. Появился шанс, что интеграционные процессы в СНГ, в том числе и в Центральной Азии, будут продолжены с участием Ташкента. Параллельно Узбекистан сблизился с Китаем в экономической и политической сферах. Но испорченные отношения с Западом – США и Европой – делают многовекторность Ташкента однобокой.

Основными партнерами Киргизстана, от которых зависит его безопасность, развитие экономики и внутренняя стабильность, являются непосредственные соседи – Казахстан, Узбекистан, Китай, а также такие державы, как Россия и США. При таких условиях основной внешнеполитической задачей А. Акаева всегда было и есть балансирование между ними. Особенно остро проблема сохранения равновесия встала перед Бишкеком после событий 2001–2002 гг. и начала западного военного присутствия на территории республики. На первый план перед Акаевым выдвинулась задача сохранения хороших отношений с Москвой. Эта задача была успешно решена благодаря предоставлению России военно-воздушной базы в Канте.

В целом внешняя политика Киргизстана в общих чертах напоминает многовекторную политику Казахстана, только в менее последовательном варианте. Внешнеполитический курс Бишкека детерминирован рядом факторов, среди которых – соседство с нестабильными Таджикистаном и Узбекистаном, наличие в течение долгого времени исламской угрозы, существование развитого наркотрафика и т. д. Несмотря на крен в сторону Запада в 2001 г., Киргизстан пытается поддерживать добрые отношения с азиатскими и мусульманскими странами: Китаем, Пакистаном, Турцией, Индией и Ираном.

Константой внешней политики Киргизии является поддержка Бишкеком стабильно добрососедских отношений с Казахстаном, а также участие во всех интеграционных процессах в рамках Центрально-Аазиатско-го региона и СНГ.

Внешняя политика Киргизстана с самого начала имела все шансы стать многовекторной. Бишкек с первых дней был обласкан Западом, который видел в нем демократическую модель для всего региона. США, Европа, ОБСЕ, МВФ и Всемирный банк оказывали на начальном этапе существенную поддержку Киргизии. В то же время Бишкек поддерживал прекрасные отношения с Россией и Казахстаном и активно участвовал во всех интеграционных образованиях в Центральной Азии и СНГ. Китай также был заинтересован в развитии отношений с Киргизстаном, рассматривая его как транспортный коридор в регион. Однако дестабилизирующее влияние имели киргизско-узбекские отношения.

Отношения Киргизстана с Россией включают на сегодняшний день три основных направления: военное сотрудничество; положение русскоязычного населения и русского языка в республике; торгово-экономические отношения и интеграция в рамках ЕврАзЭс. В целом, пойдя на компромисс с Москвой по военно-стратегическим вопросам, Акаеву удалось укрепить свое внутри– и внешнеполитическое положение, восстановить свой баланс между США и Россией, укрепить национальную и региональную безопасность. Россия, несмотря на радикально изменившуюся геополитическую ситуацию после 2001 г. в регионе, рассматривает Киргизстан как плацдарм для восстановления своего геополитического и экономического влияния в Центральной Азии.

Политика КНР в отношении Киргизстана преследует три основные цели:

1) не допустить, чтобы территория республики стала базой для уйгурских сепаратистов;

2) способствовать строительству транспортных коридоров через Киргизстан. В целом не вызывает сомнений, что Китай использует Киргизстан для реализации грандиозного транспортно-коммуникационного плана, так называемого третьего, самого короткого, варианта Шелкового пути;

3) расширять китайскую торговую экспансию в Киргизстане и через него во всем регионе, а также активизировать проникновение граждан КНР через Киргизию в страны СНГ (между КР и КНР существует безвизовый режим).

Китай придает большое значение военному сотрудничеству с Киргизстаном, который с учетом того, что Казахстан ориентируется на Россию, а Узбекистан на США, КНР рассматривает в качестве наиболее слабого звена в Центральной Азии для своего непосредственного военного проникновения. Обе страны активно взаимодействуют в военной сфере начиная с 1996 года.

Таким образом, не исключено, что Киргизстан до определенного момента занимал особое место в центральноазиатской стратегии КНР – и в качестве транспортного моста в регионе, и, возможно, в качестве полигона для военного сотрудничества и военного проникновения. Однако геостратегическая активность США и России в Киргизстане оставляет все меньше возможности Китаю для крупной игры здесь. Кроме того, в Пекине пришли к выводу, что самостоятельно Бишкек не сможет повлиять на улучшение стратегических позиций КНР в Центральной Азии.

США – один из крупнейших доноров Киргизии. В республике практически все учреждения и регионы включены в процесс сотрудничества с американской стороной. После 2001 г. Киргизстан представлял собой ценность в глазах Соединенных Штатов прежде всего благодаря своему стратегическому положению и военно-воздушной базе в Манасе. На территории международного аэропорта Манас близ Бишкека находится американская военная база «Ганси». Здесь размещены военно-транспортные самолеты, самолеты-дозаправщики, другая военная техника и различное оборудование, а также свыше тысячи американских военнослужащих. Военная база используется для тылового обеспечения и поддержки сил анти-террористической коалиции в Афганистане.

США и другие страны Запада ежегодно наращивали помощь Киргизии. В частности, в 2001/02 финансовом году объем военной помощи Киргизии, утвержденный конгрессом США, составил в общей сложности 11 млн. долл. В 2002–2003 гг. этот объем значительно возрос. Время от времени Запад использовал тему демократии для нажима на официальный Бишкек. Другой сферой для беспокойства Вашингтона являлась постоянная угроза со стороны радикального ислама.

Как известно, ситуация в республике радикально изменилась в конце марта 2005 г. В целом Запад приветствовал «цветную революцию» в Киргизстане, хотя и с оговорками. В июне 2005 г. президентом республики стал К. Бакиев, который высказывался за расширение сотрудничества с Западом. Однако в июле он присоединился к совместной декларации ШОС, содержавшей требование сворачивания американского военного присутствия в регионе.

Но уже через некоторое время Бишкек фактически дезавуировал свое участие в антиамериканском по сути заявлении ШОС и во время визита министра обороны США Д. Рамсфилда в регион подтвердил, что Киргизия сохраняет на своей территории американскую базу в Манасе. Осенью 2005 г. начались переговоры по пересмотру финансовых условий аренды Манаса, так как киргизская сторона выдвинула требование повысить арендную плату. Во время визита замминистра Р. Ваучера в Бишкек в августе 2006 г. американская сторона предложила компромисс: списание долгов Киргизстана международным финансовым институтам в обмен на сохранение прежней арендной платы. Этому предшествовало обострение двусторонних отношений, которое выразилось в высылке американских дипломатов из Киргизии, а киргизских – из США.

Предполагалось, что в силу слабости нового режима и экономических проблем Киргизстан будет сохранять присутствие США на своей территории. Для Вашингтона база «Ганси» в Манасе имеет важное стратегическое значение, выходящее далеко за рамки антитеррористической операции в Афганистане. Фактически речь идет о сохранении рычага геополитического давления на Россию, и особенно – на Китай. В этой связи США будут стремиться сохранить свое присутствие и оказывать поддержку новому режиму, невзирая на проблемы с правами человека и демократией в этой республике.

Очевидно, что с учетом положения и масштабов Киргизстана, его зависимости от соседей приоритетом номер один для Бишкека является поддержание хороших отношений с Казахстаном, Узбекистаном и Таджикистаном. Спектр заинтересованности Киргизстана охватывает такие сферы, как экономика, коммуникации, энергетика, миграция и безопасность. Фактически зависимость Киргизстана от своих соседей носит тотальный характер. Это объективный фактор, он будет воздействовать на внешнюю политику страны постоянно.

Естественно, что Киргизстан заинтересован в поддержании интеграционных инициатив по всем параметрам: в рамках ЦАЭС, ЕврАзЭс, СНГ, ШОС и т. д. Однако Бишкек вынужден постоянно балансировать между различными тенденциями регионального развития и центрами силы: между Россией и Западом, Москвой и Пекином, Астаной и Ташкентом, Узбекистаном и Таджикистаном.

В последние годы основной целью региональной политики Бишкека является реализация различных транспортно-коммуникационных проектов, которые связали бы все государства Центральной Азии с внешними рынками. Непременным условием этих проектов является участие в них Киргизии на правах ключевого партнера, по территории которого пролегает важный отрезок транспортных коммуникаций. Другой целью Киргизстана является формирование единого экономического пространства в Центральной Азии.

Отношения Киргизстана с Казахстаном носят многосторонний характер. Среди наиболее приоритетных для Бишкека аспектов этого сотрудничества следует назвать экономику, трудовую миграцию и политические связи на высшем уровне. Несмотря на внешне благополучный характер казахстанско-киргизских отношений и постоянное декларирование их «братского» характера, между двумя республиками регулярно возникали и возникают торгово-экономические проблемы.

В отличие от отношений КР с Казахстаном, киргизско-узбекские отношения носят более сложный и противоречивый характер. Они затрагивают не только весь комплекс двусторонних и региональных связей (этнических, экономических, транспортно-коммуникационных, культурных и т. д.), но и соприкасаются с большой геополитикой, затрагивая интересы США, России и Китая, а также тесно связаны с проблемами внутренней безопасности КР.

Внешняя политика Акаева всегда была направлена на подключение к региональным делам крупных игроков (России, КНР, Запада) как гарантов сохранения независимости КР. Чрезвычайно сложным направлением внешней политики Киргизстана является сохранение баланса между отношениями с Казахстаном и Узбекистаном. Это направление сохранило свой характер и при новом руководстве страны.

В отношении Таджикистана говорить о многовекторности сложно. Стратегическое и международное положение республики детерминировано соседством с Афганистаном, тотальной (до недавнего времени) зависимостью от России, культурно-исторической тягой к Ирану, положением в системе наркотрафика, угрозой исламизма и антитеррористической операцией в Афганистане.

В ходе своего визита в США в 2002 г. Э. Рахмонов получил крупные политические авансы в Белом доме: сотрудничество в военной области на два года, широкая финансовая помощь и т. д. Создавалось впечатление, что Таджикистан взял курс на полную и резкую переориентацию своего внешнеполитического курса. Это подтверждалось тем фактом, что Вашингтон фактически закрыл глаза на продление срока президентских полномочий Э. Рахмонова.

Таджикистан имеет важное значение, с точки зрения антитеррористической операции в Афганистане, тесных связей между Душанбе и Северным альянсом, из-за проблемы наркотиков, а также вследствие расположения в республике российских военных (201-я дивизия). В течение 2002 г. выявилась вполне отчетливая тенденция в политике США и их союзников по коалиции, нацеленная на вытеснение военного присутствия России из Таджикистана.

Президент Рахмонов, пытавшийся в 2003–2004 гг. балансировать между Вашингтоном и Москвой, оказался в ловушке, которую устроил себе сам: повернувшись к Западу, он не приобрел в его лице надежного союзника, а союзника в лице России мог бы потерять. Реальный масштаб проблем в российско-таджикских отношениях оценить довольно сложно. Однако очевидно, что проблема вывода российских пограничников – только видимая вершина айсберга. За этим стояли серьезные российские деловые и стратегические интересы.

В Таджикистане Россия с 2004 г. продемонстрировала новый подход, который в 2005 г. был опробован в Киргизии: военные базы в обмен на инвестиции. Российский бизнес получил в свои руки не только самые крупные и теоретически самые дешевые в мире стратегические гидроресурсы, но и возможность в будущем влиять на всю энергетическую политику в регионе. За последнее время Москва сумела заметно укрепить свои позиции в Таджикистане. Если ранее российские интересы в этой республике были сосредоточены в основном вокруг проблем безопасности, охраны границы и пресечения наркотрафика, то на новом этапе Россия стремится закрепиться в Таджикистане экономически.

На территории Таджикистана – в Душанбе разместилась военно-воздушная база НАТО, в основном французский воинский контингент. На авиабазе постоянно находились военно-транспортные самолеты ВВС Франции и свыше 120 военнослужащих. Великобритания финансирует программу по изучению английского языка в военном лицее и военном институте республики, а в специализированных учебных заведениях британских вооруженных сил ежегодно стажируются группы таджикских офицеров.

Таджикистан стал последней из постсоветских стран (если не считать нейтральный Туркменистан), подключившихся к программе НАТО «Партнерство во имя мира». В настоящее время таджикская сторона рассчитывает на получение военно-технической помощи, которая крайне актуальна для страны, считающей себя форпостом борьбы с наркобизнесом и международным терроризмом в Центральной Азии. В этой связи Душанбе уже рассматривает планы обучения своих военных специалистов в академиях стран НАТО. Но самое главное для Душанбе – придать импульс военной реформе в стране.

В отношении Таджикистана интересы КНР можно сформулировать по времени их возникновения в следующем порядке: делимитация границы, борьба с терроризмом и наркоторговлей, транспортно-коммуникационные проекты, энергетика. На начальном этапе независимости Таджикистана отделенный от него высокогорными хребтами Китай находился на периферии экономических интересов этого молодого государства, которое, в свою очередь, из-за внутренней междоусобицы не интересовало китайских бизнесменов. На современном этапе, рассчитывая существенно расширить двусторонние экономические связи, Душанбе и Пекин прилагают усилия к созданию надежного сообщения между двумя странами.

Таджикистан, вероятно, еще достаточно долго будет ареной противостояния территориально-клановых группировок и одновременно – объектом воздействия сил воинствующего исламского экстремизма в его борьбе против «посткоммунистических авторитарных режимов» в центральноазиатских республиках. Этот фактор, в свою очередь, будет определять заинтересованность Запада и России в своем военном присутствии на территории Таджикистана.

Внешнюю политику Туркменистана можно охарактеризовать не как многовекторную, а скорее как «антивекторную». С начала 1990-х гг. режим С. Ниязова настаивает на своем «нейтралитете».

Туркменистан занимает особое место в Центральной Азии и привлекает к себе внимание из-за двух факторов: во-первых, благодаря своим огромным углеводородным, прежде всего газовым, ресурсам; во-вторых, одиозным режимом личной власти С. Ниязова. Туркменистан крупнейший производитель природного газа в Центральной Азии. Помимо России Ашхабад налаживает более тесные связи с южными и западными соседями, в частности с Турцией. С. Ниязов фактически отказался от сотрудничества в рамках СНГ, переориентировав страну на связи с Ираном, Турцией, арабскими государствами. Он игнорирует саммиты глав государств и правительств СНГ.

В последние годы Ашхабад участвует в переговорах по реализации ряда проектов строительства трубопроводов. Этот фактор оказывает прямое влияние на внешнеполитические приоритеты Туркменистана. С. Ниязов выступил против представляющего стратегическую значимость плана синхронизации энергосистем Европы и СНГ.

Чрезвычайно сложными представляются отношения режима С. Ниязова с Западом, который постоянно критикует Ашхабад за многочисленные нарушения прав человека и деспотическое правление. В этих условиях Туркменбаши еще более усиливает курс на изоляцию страны от внешнего мира. В связи с этим следует отметить, что на внешнюю политику Туркменистана, как и все стороны жизни страны, оказывают сильное влияние личные качества его лидера и особенности его характера и психики.

В настоящее время российско-туркменские отношения внешне выглядят стабильными, несмотря на ряд кризисных моментов в их недавней истории. Самым крупным кризисом стали события 2003 г., связанные с отменой российско-туркменского гражданства. Вплоть до конца 2003 г. Россия неоднократно выражала свою озабоченность в связи с дискриминацией этнических русских в Туркменистане. С. Ниязов, желая оградиться от вмешательства Москвы, пытался отменить двойное гражданство. Для достижения своих целей он использовал газовый фактор. В результате 10 апреля 2003 г. в Москве президенты В. Путин и С. Ниязов подписали два документа: соглашение о поставках туркменского газа в Россию на 25 лет и протокол об отмене двойного гражданства.

Цель России очевидна и заключается в том, чтобы укрепить свои позиции главного партнера Туркменистана в энергетическом секторе и тем самым сохранить контроль над экспортом туркменского газа. (Не все усилия России, направленные на расширение сотрудничества с Туркменистаном в энергетической сфере, принесли успех.)

Таким образом, политика России в отношении режима Туркменбаши носит противоречивый характер. С одной стороны, в Москве не могут не вызывать раздражение крайности политики С. Ниязова, в первую очередь в отношении русскоязычного населения. Но, с другой стороны, Россия не может пожертвовать своими экономическими и энергетическими интересами, испортив отношения с Ашхабадом. В перспективе не исключается, что Россия вместе с Западом примет участие в коллективном нажиме на режим С. Ниязова, если в этом возникнет необходимость.

После казанского саммита СНГ в августе 2005 г. политики Содружества начинают свыкаться с мыслью, что Ашхабад взял курс на полный выход из СНГ. Как отмечают обозреватели, С. Ниязов не просто не приехал, он отвесил пощечину товарищам по СНГ, прислав вместо себя своего бывшего телохранителя А. Акыева, всего месяц назад назначенного вице-премьером. Ашхабад стремится развивать отношения с рядом стран СНГ на двусторонней основе. Особое место для Туркменистана в такого рода отношениях занимает Украина. Сложными остаются отношения между Ашхабадом и Баку, который ведет курс на усиление собственной военной мощи в контексте существующих на Каспии противоречий и вынужден развивать военно-техническое сотрудничество с партнерами в рамках СНГ.

Отношения между Узбекистаном и Туркменией были серьезно испорчены в результате событий в ноябре 2002 г., когда, по версии Ашхабада, на Туркменбаши было совершено покушение. Конфликт зашел так далеко, что с туркменско-узбекской границы стали поступать сообщения о начале военных приготовлений с обеих сторон. До военного столкновения дело не дошло, но в отношениях Ашхабада и Ташкента наступило глубокое охлаждение. Только с 2004 г. наметилась тенденция к нормализации двусторонних отношений. Президенты С. Ниязов и И. Каримов подписали в ноябре 2004 г. в Бухаре соглашение, регулирующее вопросы упрощенного таможенного режима, паритетного использования водных ресурсов, ирригационных, энергетических, транспортных объектов, ресурсосберегающего водопользования.

Туркменистан представляет собой, с точки зрения США, типичное государство-изгой, которое отказалось от активной поддержки антитеррористической коалиции, вовлечено в контрабанду наркотиков, внутри страны проводит жесткую репрессивную политику, а во внешней политике поддерживает хорошие отношения с Ираном. Туркменистан, как известно, отказался предоставить западным союзникам по антитеррористической коалиции опорный пункт для самолетов, оказывающих содействие международному контингенту в Афганистане. При этом Ашхабад сослался на свой нейтральный статус, который налагает на него «определенные обязательства перед международным сообществом».

Однако, несмотря на чрезвычайно негативный образ Ашхабада в глазах Запада, Соединенные Штаты, насколько известно, не предпринимали все эти годы заметных шагов по свержению режима Туркменбаши. Можно предположить, что этому препятствовал ряд внешнеполитических факторов: в первую очередь, негласная договоренность с Москвой, нерешенность каспийского вопроса и проекта БТД, близость Ирана и угрозы вмешательства с его стороны и ряд других.

США демонстративно приветствуют и поощряют любые, пусть и самые абсурдные, планы Ниязова по строительству альтернативных трубопроводов в обход территории России. Несмотря на фактический провал проекта транскаспийского газопровода, Вашингтон сегодня оказывает поддержку проекту прокладки газопровода из Туркменистана в Пакистан и далее в Индию. В экономической области отношения Ашхабада с США символические. С 2002 г. между Туркменистаном и США действует соглашение об использовании самолетами военно-транспортной авиации США туркменского воздушного пространства и международного гражданского аэропорта города Ашхабада для дозаправки самолетов, перевозящих гуманитарные грузы в Афганистан. В августе 2005 г. появилась информация, что основной целью соглашения был вопрос о создании на территории Туркмении американских военных баз близ границ Ирана и Афганистана.

В международном аэропорту американцы создали закрытый терминал, на территорию которого представители Туркменистана не имеют доступа и не знают, что там происходит. Известны факты, что грузы, перевозимые американцами через Ашхабад, носят не только гуманитарный, но и чисто военный характер.

Отношения Туркменистана с Турцией носят специфический характер. Турция является для Туркмении близкородственной тюркской страной (огузского корня); многие годы Анкара оказывала поддержку культурному развитию республики и финансово-экономическую помощь Ашахабаду. Турция является непременным участником всех трубопроводных проектов, которые предполагают прокладку газопровода из Туркменистана в западном направлении.

С Ираном у Туркменистана сложились традиционно добрососедские отношения, которые касаются в основном вопросов экономического и энергетического сотрудничества. Подписаны соглашения на поставку туркменского газа и электроэнергии южному соседу.

В первое время после обретения Туркменистаном независимости отношения между Пекином и Ашхабадом носили в основном лишь представительский характер и обе стороны не проявляли существенного интереса друг к другу, что было особенно заметно со стороны Китая. Затем политика стала меняться, китайское руководство проявило повышенный интерес к Туркменистану из-за его геополитического положения (наличие границы с Афганистаном и Ираном) и природных богатств. Постепенно Китай стал более активно проводить в жизнь одно из основных направлений своего внешнеполитического курса – а именно укрепление своих позиций в соперничестве с другими странами.

Для Туркменистана КНР находится на периферии политических и экономических интересов. В связи с этим реализация планов по прокладке трубопровода из Туркменистана (через Казахстан и Узбекистан) в КНР представляется далекой перспективой. Но в 2006 г. между Ашхабадом и Пекином было заключено соответствующее соглашение.

Особенность международного положения Туркмении состоит в том, что режим Ниязова нуждается не просто в союзнике, а в протекторе. В принципе существует несколько стран, которые могли бы теоретически стать таким протектором для Туркменистана. Это и родственная Турция, и соседний Иран, который стремительно эволюционирует в сторону региональной сверхдержавы, а также США и Россия. Однако США и Турция не могут занять необходимую позицию по отношению к Туркменистану как по идеологическим причинам, так и в связи с тем, что у них нет возможности финансировать нужды режима по поддержанию власти внутри страны. Иран отпадает по той же самой причине: у него нет возможности обеспечить режиму Ниязова закупку газа в достаточном количестве. Кроме того, протекторат со стороны Ирана может стать обременительным и опасным для Туркменистана. Практически единственно возможным и приемлемым для всех кандидатом является Россия.

Москва способна финансировать режим Ниязова, покупая у него газ. У Москвы нет идеологических оснований переживать по поводу отказа Туркменистана от концепции модернизации. По ряду параметров, главным из которых является газовый, внешнюю политику Туркменистана можно было бы охарактеризовать как «замаскированную одновекторную».

Итак, многовекторность – это благо или вынужденная необходимость, добровольный выбор или хитроумная стратегия? Наверное, в ней присутствуют все элементы понемногу. По здравом размышлении, необходимость в многовекторности как во внешнеполитической доктрине отпадет со временем сама по себе, поскольку внешняя политика любого состоявшегося государства является многовекторной по своей природе. Когда Казахстан и другие страны Центральной Азии окончательно завоюют право называться самостоятельными и развитыми государствами, интересы которых принимаются и понимаются другими сторонами, то исчезнет нужда в подчеркивании так называемой многовекторности.

Центральноазиатские новые независимые государства! Субординация vs. координация внешней политики

Фарход Толипов

Государства Центральной Азии по прошествии 15 лет после обретения независимости не просто стали субъектами международных отношений, но и постепенно вышли на установление очень специфического типа отношений, называемых стратегическими, что стало, помимо прочего, отражением происходящей геополитической трансформации этого региона.

Термины «геополитический плюрализм», «диверсификация», «многовекторная политика», «присутствие внешних держав» и т. п., вошедшие в политический лексикон новых независимых государств (ННГ), отражают беспрецедентный по своему масштабу и значению и достаточно драматичный процесс поиска ими своей, если можно так выразиться, внешней идентичности. Закономерности формирования внешнеполитической ориентации молодого государства представляют собой в силу этого не просто академический интерес, их осмысление важно для правильного определения политического курса государства на ближайшую, среднесрочную и долгосрочную перспективу.

Поэтому на ННГ лежит большая ответственность не только перед своими народами, но и по отношению друг к другу. Это особенно важно для таких государств, которые вступают в специфические региональные отношения. Центральная Азия – именно такой регион. И именно поэтому на них лежит особая историческая ответственность.

Баланс сил vs. демократическая геополитика

Заметим, что многие аналитики и, разумеется, политики с самого начала независимости чуть ли не единодушно признали концепцию баланса сил как руководящий принцип построения региональной и международной стратегии Узбекистана и других государств Центральной Азии. Следует подчеркнуть, что эта концепция в корне противоречит предлагаемой нами концепции особой ответственности, поскольку последняя предлагает не столько балансирование, сколько вовлечение заинтересованных сторон. Причем под вовлечением следует понимать двуединый процесс: во-первых, это вовлечение центральноазиатских стран в единую региональную политику через их отказ от балансирования между собой; во-вторых, это вовлечение внерегиональных держав в регион через их отказ от геополитики по формуле «игры с нулевой суммой».

Тем временем, несмотря на широкую распространенность утверждений об озабоченности центральноазиатских государств балансированием между собой и между геополитическими игроками, все же еще предстоит научиться играть хотя бы в «баланс сил». То, что делают Узбекистан и соседние страны, – еще не балансирование.

Таким государствам, как Узбекистан, бывшим некогда буфером и объектом геополитического раздора, ничего другого не остается, кроме как стремиться использовать выгоды от сотрудничества с каждым из геополитических соперников и постоянно доказывать и демонстрировать последним, что такая стратегия – наиболее рациональный выбор, который не направлен против кого-либо из них, более того – направлен на их примирение и сближение. Здесь как раз неуместно старое политическое правило, которое гласит: «враг моего врага – мой друг», а также все возможные его модификации, сводящиеся в целом к негативно выраженному балансу. Наиболее релевантным выбором для Узбекистана была бы позитивно выраженная диверсификация.

Бывший объект притязаний сверхдержав, став субъектом международных отношений, а также субъектом геополитики, в целях выживания и поддержания своей субъектности может выбрать единственно возможный путь – примирение внерегиональных соперников через сближение с каждым. Этот принцип не тождественен принципу так называемой многовекторной внешней политики. Реализация этой стратегии хоть и начинается с политики балансирования, но не сводится к ней. Сама стратегия должна приобрести региональное измерение.

Мне представляется, концепция многовекторности вряд ли может отразить всю сложность и сущность внешнеполитических ориентаций государства по двум соображениям:

1) семантически термин «многовекторность» (т. е. действия практически по всем направлениям) означает просто множественность государств, с которыми данное государство устанавливает и развивает сотрудничество. Поскольку любое государство поступает так, то этот термин не отражает некую специфику, присущую его внешней политике;

2) политически в основе этого термина лежит идея баланса сил.

По крайней мере, именно это мы читаем, например, в текстах о многовекторности казахской внешней политики, для которой искомая концепция является, как известно, руководящей.

Но, очевидно, балансирование подразумевает наличие противоположных, конфликтных, несовпадающих и т. п. интересов и целей акторов геополитики, которые и надо уравновешивать, дабы не допустить конфликтного развития событий. В таком случае перед нами встает принципиальный вопрос: какие интересы внерегиональных держав носят конфликтный характер в Центральной Азии и как центральноазиатское государство должно балансировать между ними?

Для более полного осмысления этих и подобных вопросов, я думаю, необходимо учесть, что сложный процесс геополитической трансформации данного региона происходит в условиях формирования нового миропорядка и пересмотра многих постулатов самой геополитической теории. В этой области сегодня рождается новая, так называемая критическая геополитика1.

Я бы назвал новое направление в геополитической мысли демократической геополитикой, а старое направление – имперской геополитикой (см. табл.).

Имперская геополитика это

Геополитика вражды

Геополитика отчуждения

Геополитика недоверия

Геополитика исключения

Геополитика балансирования

Геополитика жесткой силы

Геополитика сдерживания

Геополитика захвата ресурсов

Геополитика доминирования

Геополитика сфер влияния

Демократическая геополитика – это

Геополитика признания

Геополитика сближения

Геополитика согласия

Геополитика участия

Геополитика возможностей

Геополитика мягкой силы

Геополитика вовлечения

Геополитика распределения ресурсов

Геополитика сотрудничества

Геополитика глобализации

Субординационная внешняя политика

С этой точки зрения, думается, «баланс сил» в рамках многовекторности – это не просто элемент старой, имперской геополитики (эти элементы еще живучи в настоящее время и в определенных ситуациях востребованны), но и рискованная концепция конкретно для ННГ Центральной Азии, для которых независимость, развитие, безопасность недостижимы в полной мере на основе балансирования.

После того как страны региона вышли из одной формы зависимости (имперского типа), нынче они рискуют попасть в другую – зависимость геополитического типа. Первый тип зависимости носил, если так можно выразиться, эксклюзивный характер, когда в регионе Центральной Азии доминировала и определяла политический и экономический порядок исключительно Россия. Второй тип зависимости может оказаться инклюзивным по характеру, т. е. по сути быть вызванным вступлением в борьбу многих акторов, включая сами центральноазиатские страны. Трансформация геополитического статус-кво в Центральной Азии, по большому счету, может происходить в одном из двух направлений: либо регион становится «яблоком раздора», либо – «трубкой мира». В решающей степени это будет зависеть от выбора региональной стратегии всеми пятью государствами Центральной Азии.

Их внешняя политика может формироваться и артикулироваться либо как субординационная, т. е. преимущественно подчиненная воле той или иной великой державы в ущерб своим собственным интересам, либо как координационная, т. е. согласованная, общая, интегрированная перед лицом вызовов, в том числе державных, извне. Первая – это политика зависимости, вторая – политика независимости. За годы независимости во внешней политике страны Центральной Азии в разной степени интенсивности проявляли как субординационные, так и координационные начала. При всем том мы должны признать, что субординационные начала превалировали.

Каждая из этих стран не смогла продемонстрировать в полной мере свою независимую внешнюю политику. Так, Кыргызстан и Таджикистан оказались в сильной зависимости от внешней помощи, что, в свою очередь, обусловило и их зависимость от других государств. Они преимущественно зависят от России. Туркменистан продемонстрировал, так сказать, независимость наизнанку, самоизолировавшись от мира и от соседей. Туркменистан показал, что с такой независимостью можно только создать одну из худших социально-политических систем. Узбекистан до некоторого времени пытался демонстрировать свою независимость от России, строя стратегические отношения с Западом, однако после трагических событий в Андижане в мае 2005 г. Запад установил санкции для Узбекистана, обвинив его в излишнем применении силы против своего мирного населения. В результате Узбекистан вновь попал в зависимость от России, установив с нею союзнические отношения и вступив в объединение ЕврАзЭС, которое он всегда критиковал. Казахстан же стремится демонстрировать свою самостоятельность во внешней политике и так называемую многовекторность, однако именно в этой многовекторности и завуалирована действительная зависимость – с одной стороны, от ТНК (зависимость нового типа), с другой стороны, преимущественно от России2.

Примеров несамостоятельности внешнеполитического поведения центральноазиатских государств можно привести немало. Вот хотя бы возьмем вступление РФ в состав Организации центральноазиатского сотрудничества (ОЦАС). Вступление России в ОЦАС исказило и географическую конфигурацию Центральной Азии как региона, и политическую композицию организации. Это событие стало фактически отражением не столько наступления России, сколько отступления центральноазиатских стран, которые тем самым признали неспособность разрешить имеющиеся между ними проблемы и призвали на помощь посредника3.

Другой пример – это высказывание, которое можно назвать ультиматумом, Шанхайской организации сотрудничества (ШОС) в адрес США. 5 июля 2005 г. на саммите ШОС в Астане была принята итоговая декларация, содержавшая в себе абзац, вызвавший большой резонанс по всему миру: «Учитывая завершение активной военной фазы антитеррористической операции в Афганистане, государства – члены ШОС считают необходимым, чтобы соответствующие участники антитеррористической коалиции определились с конечными сроками временного использования упомянутых объектов инфраструктуры и пребывания военных контингентов на территории стран – членов ШОС». Тогда реакция Вашингтона была принципиальной и адекватной: представитель Госдепартамента Шон МакКормак заявил, что не ШОС решать вопрос о выводе американских баз с территории центральноазиатских стран, а самим этим странам. Но еще более удивительным было то, что эти страны почему-то молчаливо согласились с таким демаршем ШОС в сторону США, в то время как было очевидно, что присутствие американских сил на их территории отвечает не только их интересам, но в целом важно для продолжения антитеррористической операции в Афганистане.

Еще один пример – это собственно ликвидация ОЦАС. 6 октября 2005 г. на саммите ОЦАС, прошедшем вне Центральной Азии – в Санкт-Петербурге, – было объявлено об объединении этой организации с Евразийским экономическим сообществом (ЕврАзЭС). Тем самым, по сути, центральноазиатская независимая интеграционная структура была принесена в жертву геополитической структуре во главе с Россией4.

Координационная внешняя политика

Между тем центральноазиатские страны имели и все еще имеют шанс перейти к координационной внешней политике. В этом направлении предприняты определенные шаги.

Прежде всего следует вспомнить, что такое объединение, как Центрально-Азиатское сообщество (ЦАС), появилось в ответ на создание в декабре 1991 г. вначале сугубо славянского СНГ, т. е. содружества, созданного на основе этнической, культурной и религиозной общности, а также территориальной близости. Наблюдатели и аналитики оценили декабрьскую 1991 г. встречу в Ашхабаде президентов центральноазиатских государств «как факт осознания и момент формирования региональной общности»5. С тех пор регион вновь превратился в объект серьезного аналитического интереса и геополитической игры.

Общее географическое пространство и общность происхождения, культуры и истории составили те необходимые первичные ценности, которые придали импульс процессу объединения центральноазиатов. Этот процесс уже прошел несколько важных стадий. Первая стадия включает период с июля 1990-го (с первой, еще до ликвидации СССР, встречи центральноазиатской «пятерки» в Алматы) по май 1993 г. В течение этого периода центральноазиатские лидеры стремились выработать саму концепцию интеграционной модели. Это были сначала первые попытки добиться большей автономии от союзного центра, а затем, с декабря 1991 г., – региональные усилия в контексте развития своей международной политической субъектности в связи с обретенной независимостью. И в январе 1993 г. во время своего Ташкентского саммита они наконец провозгласили эту модель – Содружество республик Центральной Азии. Это был достаточно противоречивый период: все еще существовала рублевая зона и экономики всех центральноазиатских республик были сильно интегрированы с Россией. Это был период колебаний и нервного поиска альтернатив.

Вторая стадия включает период с июля 1993 по декабрь 1995 г., в течение которого в экономике и политических системах ЦАР уже во многом были начаты полномасштабные реформы. 10 января 1994 г., во время визита президента Казахстана Н. Назарбаева в Узбекистан, было подписано Соглашение об общем экономическом пространстве, к которому вскоре присоединился Кыргызстан. Заслуживает внимания то, что в июле 1994 г. на встрече в Алматы президенты Казахстана, Кыргызстана и Узбекистана объявили, что созданы межгосударственные структуры, призванные укрепить и развить общее экономическое пространство. Н. Назарбаев даже подчеркнул, что достигнут консенсус по вопросу о перспективах политического объединения. Это было также подтверждено президентом Узбекистана И. Каримовым во время брифинга 3 августа 1994 г., когда он сообщил журналистам, что три государства пришли к согласию в вопросе о создании наднациональных политических структур и что «период эйфории независимости прошел».

Одним из важных событий этого периода был, несомненно, международный семинар по региональной безопасности в Центральной Азии, проведенный под эгидой ООН в Ташкенте 15–16 сентября 1995 г. Представители многих заинтересованных государств и международных организаций приняли участие на том семинаре. Здесь были представители пяти центральноазиатских республик, Российской Федерации, США, Великобритании, Франции, Турции, Ирана, Афганистана, Пакистана, Индии, Китая, Японии, таких организаций, как ООН, ОБСЕ, ПРООН, СНГ, ОИК и других. На семинаре первый заместитель министра иностранных дел Таджикистана Э. Рахматуллаев сделал интересное заявление: «…мы приветствуем и полностью поддерживаем шаги, предпринимаемые Казахстаном, Кыргызстаном и Узбекистаном, в направлении реальной экономической интеграции, снятия всякого рода надуманных барьеров на этом пути. Однако искусственное вычленение и исключение такой страны, как Таджикистан, из этого процесса само по себе является попыткой, никак не вяжущейся с объективными процессами и реалиями региона»6. Хотя многие аналитики склонны утверждать, что персидского происхождения Таджикистан будет держаться в стороне от тюркских республик в их усилиях по объединению, это заявление хорошо иллюстрирует желание Таджикистана присоединиться к центральноазиатскому интеграционному процессу.

Третья стадия интеграции началась 15 декабря 1995 г., когда президенты Казахстана Н. Назарбаев, Кыргызстана А. Акаев и Узбекистана И. Каримов встретились в Джамбуле (Казахстан). Следующие пункты, включенные в решение, принятое по итогам встречи, говорят о многом:

– направления экономического сотрудничества и инвестиционной политики на период до 2000 г. и создание Центрально-Аазиатского банка реконструкции и развития;

– формирование Центрально-Азиатского миротворческого батальона (Центразбат) под эгидой ООН;

– учреждение Совета министров обороны трех государств;

– учреждение центральноазиатского парламента.

Эти решения имели, несомненно, важное значение для дела институционализации интеграции. Тогда было объявлено, что эти страны приступили к реализации более 50 совместных экономических проектов, имеющих отношение к общему экономическому пространству ЦАР. Следует отметить, что на этой стадии процесс объединения стран региона достиг такого уровня, что они решили даже ввести своеобразный символ Центральной Азии – лист дерева чинара (лист чинара, как правило, имеет пять острых углов – пиков), а также организовать журнал «Центральная Азия: проблемы интеграции». К этому моменту центральноазиатские лидеры, казалось, были уже более решительны в вопросе интеграции.

В мае 1997 г. пять президентов провозгласили Центральную Азию зоной свободной от ядерного оружия (ЗСЯО) и объявили 1998-й годом защиты окружающей среды в Центральной Азии под эгидой ООН. 12 декабря 1997 г. стал новым поворотным моментом в истории центральноазиатской интеграции. На встрече в новой казахстанской столице Акмоле три президента – Казахстана, Кыргызстана и Узбекистана – сообщили следующее:

– принято решение о создании трех международных консорциумов в области гидроэнергетики, продовольствия и минеральных ресурсов;

– Таджикистан заявил о членстве в общем экономическом пространстве Центральной Азии;

– по просьбе президента Туркменистана С. Ниязова ему были направлены уставные документы Содружества;

– Н. Назарбаев подчеркнул, что если СНГ не продемонстрирует реальное равенство членов, то тогда оно превратится в нечто, чего лучше бы не было.

Такая позиция вновь была подтверждена на встрече пяти президентов 5–6 января 1998 г. в Ашхабаде. Здесь наряду с экономическими вопросами (такими, как транспортировка центральноазиатской нефти и газа через Каспийское море в Европу) обсудили также и политические вопросы. Пять президентов заявили, что они против усиления политических институтов и совместного военного командования СНГ. Они также утвердили присоединение Таджикистана к общему экономическому пространству Центральной Азии.

Как предполагалось, эта стадия регионального сотрудничества должна была продлиться вплоть до присоединения к этому общему пространству Туркменистана, после чего должна была начаться новая стадия укрепления наднациональных политических институтов. Интересно, что

Н. Назарбаев в одном из своих интервью подчеркнул демократический характер центральноазиатской интеграции: на вопрос о перспективах федерализации региона он ответил, что это решать самим народам. В своей книге президент Узбекистана И. Каримов также подчеркивает, что «эта интеграция всегда была и остается народной по своей сути… Отметим, что интеграция народов Центральной Азии – это не мечта или проект на будущее, это данность, это реальность, которая лишь нуждается в организационных и политических формах»7.

Четвертая стадия эволюции региональных отношений в Центральной Азии, однако, оказалась противоречивой и неоднозначной. Думается, это связано с усилением геополитических процессов в регионе и вокруг него. Как мне представляется, геополитическая трансформация всего постсоветского пространства, особенно его Хартлэнда – региона Центральной Азии, – достигла своего апогея именно в 1999, 2000, 2001 гг. и продолжается и сегодня. Как известно, в последние годы в глобальном масштабе усилилась угроза международного терроризма, и наш регион также оказался объектом террористических вылазок. Причем геостратегическое значение Центральной Азии для мирового сообщества значительно возросло именно после 11 сентября 2001 г. Хотя этот регион вот уже более полутора веков является объектом так называемой геополитической «Большой игры» мировых держав, именно выступление государств региона на мировой арене в качестве независимых субъектов международных отношений не только кардинальным образом изменило модальность этой игры, но и обнаружило геополитическую взаимозависимость стран Центральной и Южной Азии.

Как-то со всей очевидностью обнаружилось геополитическое измерение как терроризма, так и антитерроризма, которое не только потребовало пересмотра многих положений международного права, но и в решающей степени повлияло на формирование нового статус-кво в рассматриваемом нами регионе8. Вызов терроризма интеграционному процессу в регионе оказался двояким: терроризм вызвал как интеграционные, так и дезинтеграционные волны в отношениях центральноазиатских стран. С одной стороны, растущая наркотическая, террористическая и религиозно-экстремистская угроза со стороны Афганистана побудила к поиску совместных мер по противодействию этой угрозе. В частности, в апреле 2000 г. в Ташкенте было подписано Соглашение «О совместных действиях по борьбе с терроризмом, политическим и религиозным экстремизмом, транснациональной организованной преступностью и другими угрозами безопасности и стабильности сторон».

С другой стороны, говоря об участии государств Центральной Азии в антитеррористической кампании, также нельзя не заметить, что и их политика в этой области во многом была замешена на геополитике. Несмотря на то что все они вошли в международную коалицию, все же более активное и эффективное сотрудничество Узбекистана с США в проведении кампании в Афганистане было воспринято ими, судя по многим спекуляциям в различных СМИ, с некоторой тревогой, вызванной ожиданиями усиления Узбекистана в регионе. К сожалению, участие центральноазиатских стран в одной (!) антитеррористической коалиции не было дополнено их самостоятельным сотрудничеством в этой сфере, хотя вышеупомянутое Соглашение даже предоставляло им соответствующую правовую базу.

Однако конец 2001 г. (27–28 декабря) увенчался все же определенным прогрессом, когда в Ташкенте президенты Казахстана, Кыргызстана, Таджикистана и Узбекистана на своей внеочередной встрече преобразовали Центрально-Азиатское экономическое сообщество (ЦАЭС) в Организацию центральноазиатского сотрудничества (ОЦАС), тем самым обозначив стратегический курс на «совершенствование форм и механизмов региональной экономической интеграции, углубления взаимопонимания по вопросам формирования единого пространства безопасности, выработки совместных действий по поддержанию мира и стабильности в регионе»9. Обращает на себя внимание, что в своем Совместном заявлении главы четырех государств подчеркнули важность завершения процесса юридического оформления прохождения линии государственной границы между своими государствами на основе норм международного права, а также подтвердили свое «единство в том, что границы между странами региона были и останутся границами мира, дружбы и добрососедства»10.

Ныне мы наблюдаем пятый, возможно, самый критический этап в развитии Центральной Азии как региона. Этот этап, условно, начался в 2004–2005 гг. Центральная Азия сегодня находится в кризисной ситуации в смысле объединения и, следовательно, выработки единой скоординированной внешней политики. Этот кризис выразился в потере самостоятельной структуры ОЦАС, которую можно ассоциировать с потерей самостоятельности во внешней политике центральноазиатских стран.

Наверное, лидеры государств Центральной Азии осознают сложившуюся негативную тенденцию. Так, президент Узбекистана И. Каримов в своем выступлении на сессии Олий Мажлиса (парламента) в январе 2005 г. заявил, что в регионе сложилась стратегическая неопределенность. А президент Казахстана Н. Назарбаев в своем послании к народу в феврале 2005 г. заявил, что великие державы ведут борьбу за установление своего экономического доминирования в регионе. «Перед нами стоит выбор, – сказал он, – либо оставаться поставщиком сырья на мировые рынки и ждать, пока появится новый имперский хозяин, либо стремиться к подлинной экономической интеграции в Центрально-Азиатском регионе»11.

Метаморфозы многосторонности (внешняя многосторонность и внутренняя пятисторонность)

Немаловажное значение во внешнеполитических действиях и ориентациях ННГ, несомненно, имеет их участие в различных многосторонних организациях. Центральная Азия за пятнадцать лет независимости оказалась в деликатной ситуации в том смысле, что ее стали «окружать заботой» сразу несколько международных организаций, предлагая, так сказать, секьюритологические и иные интеграционные услуги. Их можно, условно, классифицировать в следующих форматах:

– ЦА и ОБСЕ;

– ЦА и НАТО;

– ЦА и ЕврАзЭС;

– ЦА и ОДКБ СНГ;

– ЦА и ШОС;

– ЦА и проект «Большая Центральная Азия» (БЦА);

– ЦА и исламский мир.

Можно ли представлять отношения рассматриваемых нами государств в данных организациях с точки зрения упрощенной формулы баланса сил? Вряд ли, поскольку, во-первых, представления и ожидания в республиках ЦА относительно этих организаций достаточно разнятся и находятся в изменчивом состоянии; во-вторых, представления этих международных и региональных структур о своей миссии в ЦА до сих пор тоже еще недостаточно четки; в-третьих, сами страны нашего региона, являясь одновременно членами или участниками всех вышеперечисленных институтов, не могут балансировать между ними, потому что, как члены и участники последних, должны следовать их курсу.

Более того, эти страны фактически находятся в зависимости от международных организаций, предоставляющих свои услуги в регионе, поэтому и в этом смысле о балансировании не может быть речи. Эти организации, как можно заметить, построены так, что их центральноазиатские участники выглядят в них не субъектами, а объектами. Даже их собственная региональная интеграция оказалась заботой этих организаций. Как-то российский эксперт по Центральной Азии А. Малашенко заметил: «Чисто центральноазиатская кооперация практически отсутствует. О Великом шелковом пути помнят только верблюды и культурологи. Каждый выживает в одиночку. Дееспособны только смешанные международные организации – ШОС, ЕврАзЭс, ОДКБ, – и только в силу присутствия в них зарубежного магнита. Выдерните внешний стержень, и эти конторы тоже угаснут. Таким образом, интеграция Центральной Азии может происходить только при давлении в этом направлении извне»12.

Ярким примером «единства в зависимости» стал совместный демарш некоторых стран СНГ в адрес ОБСЕ в начале июля 2004 г. Власти Армении, Беларуси, Казахстана, Киргизии, Молдавии, России, Таджикистана, Украины и Узбекистана подписали тогда совместную декларацию, в которой назвали действия ОБСЕ вмешательством во внутренние дела. Поводом для такого демарша стало недовольство этих государств тем, что ОБСЕ якобы слишком концентрирует свое внимание на правах человека. Инициатором и вдохновителем беспрецедентного документа является Россия. Американская правительственная Комиссия по безопасности и сотрудничеству в Европе (Хельсинкская комиссия) тогда заявила, что ответственность за соблюдение принципов ОБСЕ лежит на странах-участницах, а не на самой организации. Комиссия также напомнила президентам стран СНГ, что их государства подписали в 1991 г. документ, согласно которому вопросы прав человека не являются внутренним делом13. Каждая из этих стран в отдельности (т. е. независимо) вряд ли решилась бы на такой индивидуальный демарш, но в тандеме (как в толпе) они обрели смелость для защиты своего авторитаризма.

Метаморфозы многосторонности в рамках рассматриваемых нами форматов можно проиллюстрировать следующей таблицей:

Итак, метаморфозы внешней многосторонности затемнили самоценность внутренней многосторонности в форме пятисторонности. Действительно, если внешняя многосторонность (многовекторность) – это вопрос зависимости или независимости, то внутрирегиональная пятисторонность – это вопрос о взаимозависимости.

Демократия как вопрос внешней политики (о демократической интервенции и проблеме независимости)

Выше я говорил о демократической геополитике. При этом я имел в виду не только демократический характер новой геополитики, но и то, что сама геополитика во многом определяет судьбу демократии в ННГ. Современная драма в ННГ, особенно центральноазиатских, связанная с отторжением демократии и консервацией автократий, имеет помимо прочего геополитическое измерение. Последнее, в свою очередь, проявляется в двух реалиях: 1) российско-имперское и советско-державное наследие; 2) глубоко континентальное бытие этих народов и государств. Российский ученый Дмитрий Фурман верно подметил: «Единство российской континентальной империи было неотделимо от авторитарного характера российского политического строя»15.

Поэтому не случайно, что традиционно имперское российское стремление к расширению (или «собиранию земель») ныне приняло не форму территориальной экспансии, а форму борьбы за сохранение постсоветского пространства как пространства российского доминирования16. И не случайно также, что «помощь России в борьбе с оппозициями и с давлением Запада, направленным на демократизацию и либерализацию режимов постсоветских стран, является важнейшим фактором сохранения этих режимов и одновременно сплочения СНГ, которое стало как бы возглавляемым Россией „священным союзом" президентов против оппозиций»17.

В последнее время все больше говорят о так называемой демократической интервенции, под которой понимается политика западных стран, направленная на продвижение демократии в ННГ. Режимы в последних восприняли эту политику как вмешательство во внутренние дела государства и даже как попытку организации революционных волнений в этих странах. Поэтому «священный союз» президентов объединился не только против своих оппозиций, но и против внешнего демократического давления. Вышеупомянутый их демарш против ОБСЕ является яркой иллюстрацией этого. А в Узбекистане национальная пропаганда развернула даже антиамериканизм в духе советской пропаганды. Впрочем, это наблюдается и в других странах «священного союза».

На постсоветском пространстве в настоящее время развернута широкая риторика по поводу причин, характера и движущих сил «цветных революций», произошедших в Грузии, на Украине, в Кыргызстане, а также мятежа в узбекском городе Андижане в мае 2005 г. Красной нитью эту риторику пронизывает мысль о том, что они были инспирированы Америкой. Вновь получившие гипертрофированные формы взгляды времен имперской геополитики оказались более востребованными в ННГ, нежели новые подходы к трансформационным процессам на постсоветском пространстве, которые только начинали появляться и развиваться.

Безусловное принятие универсальных принципов демократии в начале независимости сменилось нынче попытками обосновать бытие национальной демократии и фантазиями о так называемом просвещенном авторитаризме как наиболее адекватной форме правления в Узбекистане и других центральноазиатских странах.

Итак, советское наследие авторитаризма и глубоко континентальное расположение как будто выносят приговор демократии в ННГ. Но выбор-то демократии как пути развития и высшей цели уже был сделан в 1991 г. И выбор этот сделан не просто в качестве названия альтернативы тоталитаризму, но и в силу признания идеала демократии на международном уровне. Демократия стала делом международным, она стала делом не только внутренней, но и внешней политики. Очевидно, эта парадоксальность ситуации – инерция автократии и международная актуализация демократии – породила разрыв между де-юре и де-факто демократиями в ННГ1^.

В этих условиях ННГ Центральной Азии оказались объектами серьезной критики со стороны Запада (не Востока и не Севера) за неспособность (читай нежелание) проводить демократические реформы и за нарушения прав человека. Примеров такой критики немало. Довольно симптоматичной и иллюстративной явилась, например, конференция Европейского банка реконструкции и развития (ЕББР) в Ташкенте 5 мая 2003 г. Выступая на ней, президент ЕББР Жан Лемьер подчеркнул, что в современных условиях «гражданское общество находится в центре процесса развития. Это важное достижение… Будущий уровень развития сотрудничества ЕББР с Узбекистаном будет зависеть от выполнения Ташкентом своих обязательств относительно реформ… У нас есть выбор между движением вперед и инвестированием и ограничением нашей деятельности, как это мы сделали в других странах»19.

В связи с вышесказанным возникает вопрос: могут ли ННГ Центральной Азии вести независимую политику на фоне подобной «демократической интервенции»? Если отбросить из политического уравнения такие константы и переменные, как глобализация, международная демократия, международное право, новая геополитика, окончание холодной войны, инвестиции, международные санкции и т. п., то ответ на этот вопрос может быть положительным. Но отбросить эти величины сегодня вряд ли возможно.

Сравнение двух политических документов ярко иллюстрирует неизбежность «демократической интервенции», с одной стороны, и континентально-постсоветского ее неприятия – с другой. Это Декларация о стратегическом партнерстве и основах сотрудничества между Республикой Узбекистан и США и Договор о стратегическом партнерстве между Республикой Узбекистан и Российской Федерацией. В Договоре фактически не фиксируется проблема демократического реформирования как составная часть стратегического партнерства, в то время как в Декларации этот вопрос является ключевым. Узбекско-американская Декларация о стратегическом партнерстве среди прочего упоминает такие понятия, как демократические ценности, институты или демократизация, 11 раз, в то время как узбекско-российский союзнический договор (последовавший после Договора о стратегическом партнерстве) – ни разу.

В 1996 г. между Комиссией Евросоюза и Узбекистаном было подписано Соглашение о партнерстве и сотрудничестве (СПС), предусматривающее развитие именно партнерских отношений по широкому спектру направлений. Для практической реализации целей и задач сотрудничества между ЕС и Узбекистаном были созданы в соответствии с СПС Совет и Комитет сотрудничества, а также Комитет парламентского сотрудничества. Подобные Соглашения подписаны и с другими странами ЦА. Кроме того, в феврале 1999 г. Европарламент утвердил резолюцию «О стратегии ЕС по развитию отношений с независимыми государствами Центральной Азии». В этом документе подчеркивается, что осуществление фундаментальных демократических принципов и прав человека считается приоритетной задачей для ЕС в сотрудничестве со странами региона.

Как известно, после андижанских событий в мае 2005 г. ЕС установил санкции в отношении Узбекистана. Вместе с тем надо подчеркнуть характер нынешних переговоров между Узбекистаном и ЕС и их итоги будут иметь большое значение не только для двух сторон, участвующих в них, но и определенные международные импликации. Дело в том, что, так сказать, «предметом торга» становится вопрос о судьбе демократии и правах человека в отдельно взятой центральноазиатской стране. Узбекистан и Европа в своих взаимоотношениях сегодня находятся в неоднозначной ситуации. С одной стороны, обе стороны объективно заинтересованы в развитии сотрудничества по всем направлениям, предусмотренным СПС. С другой стороны, разногласия по вопросу о демократии и правах человека носят принципиальный характер.

Вместо заключения

Балансировать могут лишь те государства, которые способны проводить внешнюю политику на основе четкого формулирования своих национальных интересов. А в таких странах, как Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Туркменистан и Узбекистан, где внутренняя и внешняя политика чересчур персонифицирована и субъективные факторы превалируют над объективными, осмысление, артикуляция и защита национальных интересов в международных отношениях представляется делом, обреченным на застой.

Как представляется, национальные интересы в искомых странах не получили еще доктринального оформления. Речь не идет о некоем документе, который был бы принят на основе национального консенсуса, речь скорее о том, что эти страны могли бы с самого начала независимости наметить ясный стратегический курс на далекую перспективу. Заканчивается пресловутый переходный период. Наступает период, когда национальные интересы должны определять политику. А они диктуют особую коллективную форму поведения центральноазиатских государств на международной арене.

В этом контексте интересно заключение казахского политолога Саната Кушкумбаева: «Для внутриконтинентальных стран Центральной Азии… обеспечение безопасности может осуществляться на трансграничном уровне, что потребует на практике отказа от традиционных канонов геополитики в отношениях между странами и пересмотра узко понимаемого подхода к национальным интересам»20. Это следует из того, что деструктивное воздействие рудиментов имперской геополитики еще довольно устойчиво, а переход к принципам демократической геополитики по отношению к Центральной Азии еще далеко не гарантирован. В этих условиях центральноазиатам жизненно важно признать императив координационной внешней политики не просто потому, что объединение всегда есть ценность, но и в силу того, что это есть способ преодоления инерции субординационной внешней политики, к которой они так привыкли.

Я сказал, что это жизненно важно, так как это вопрос безопасности. Многие идеологи экономического детерминизма политики интеграции могут подвергнуть сомнению реалистичность региональной интеграции в Центральной Азии в силу того, что эти страны стали отличаться по уровню экономического развития и характеру экономических реформ. Однако возникает вопрос: что делать, если иные, не экономические факторы диктуют необходимость объединения, а экономические факторы вызывают скептицизм? Наверное, среди прочих уместен и такой ответ: необходимо и возможно создавать требуемую для интеграционного процесса экономическую взаимозависимость, потому что взаимозависимость в других сферах уже существует. Вспомним вышеприведенные слова президента Узбекистана И. Каримова (для воплощения которых, правда, мало что было сделано) о том, что эта интеграция была и остается народной по своей природе и нуждается лишь в соответствующем современном оформлении.

Таким образом, вопрос об интеграции следует вывести с политикоидеологического на институционально-процедурный уровень. Необходимо найти адекватную формулу коллективного поведения, иначе в данном регионе вновь возобладает имперская геополитика. «Независимость каждой страны Центральной Азии будет более ценной при условии принципа кооперативного развития; в ином случае риск потерять большее и оказаться на периферии увеличивается»21.

Кроме того, интеграционизм является также и предпосылкой демократического развития стран региона. Если в Европе демократия создала интеграцию, то в Центральной Азии интеграция создаст демократию. Для стран данного региона национальная демократия и региональная демократия, как видится, взаимно обусловливают друг друга. Более того, концепция региональной демократии, что интересно, может выполнять не просто интеграционную роль, но и посредством этого и геополитическую, поскольку она является важнейшей предпосылкой и гарантией неконфликтных, небезразличных по отношению друг к другу внешнеполитических стратегий государств региона.

Примечания

1. О новой геополитике см.: Geopolitics: Global Problems and Regional Concerns / Ed. by L. Tchantouridze. Winnipeg, Manitoba: Center for Defence and Security Studies, 2004. См. также: Amineh M.P. Globalization, Geopolitics and Energy Security in Central Eurasia and the Caspian Region. The Hague: Clingendael International Energy Programme, 2003.

2. Это хорошо показал, например, российский политолог А. Грозин в статье «Влияние мировых центров силы на Казахстан и новые геополитические тенденции в государствах Центральной Азии» (Центральная Азия и Кавказ. 2006. № 3). В ней автор утверждает, что отход от России и переориентация республики на другие центры силы или ее активное участие в формировании новых геополитических блоков (в рамках и за пределами СНГ) невозможны в ближайшие 10–15 лет.

3. Об этом подробнее см.: Tolipov F. The Expansion of CACO: A Russian Offensive or a Central Asian Surrender? (. 2004.12 января).

4. Об этом подробнее см.: Tolipov F. CACO Merges with EEC: The Third Strike on Central Asia’s Independence (. 2005.19 октября).

5.  Белокреницкий В.Я. Центральноазиатское единство – миф или реальность? // Восток. 1996. № 5.

6. Центральная Азия: по пути безопасности и сотрудничества / Материалы Ташкентского семинара по безопасности и сотрудничеству в Центральной Азии (15–16 сентября 1995). Ташкент: Узбекистан, 1995. С. 46.

7.  Каримов И. Узбекистан на пороге XXI века: угрозы безопасности, условия и гарантии прогресса. Ташкент: Узбекистан, 1997. С. 310.

8.  Толипов Ф. Испытание геополитики терроризмом и антитерроризмом // США; Канада, 2002. ЭПК. № 3.

9. Ташкентское Заявление глав государств Республики Казахстан, Кыргызской Республики, Республики Таджикистан и Рсепублики Узбекистан //Правда Востока. 2001. 29 декабря.

10. Там же.

11.  Blank St. Kazakhstan’s Foreign Policy in a Time of Turmoil // Eurasia Insight. 2005. April 27.

12.  Малашенко А. Началась ли «Вторая Большая игра»? // ЦентрАзия: никто не хотел побеждать (, 2006.16 января).

13.  (2004. 29 июля).

14. О проекте БЦА см.: Новая Большая игра в Большой Центральной Азии. Бишкек, 2005 (сборник МИСИ).

15.  Фурман Д. Долгий процесс распада Российской империи // Центральная Азия и Кавказ: насущные проблемы: Сб. статей / Под ред. Б. Румера. Алматы: ТОО «East Point», 2005. С. 57.

16. Там же. С.91.

17. Там же. С. 97.

18. См.: Tolipov F. The Gap Between de-jure and de-facto Democratization in Uzbekistan. Nine Problems of Proto-democracy // Towards Social Stability and Democratic Governance in Central Eurasia: challenges to regional security / Ed. by I. Morozova. Amsterdam: IOS Press, 2005.

19.  Islamov E. EBRD Meeting in Tashkent proves to be PR nightmare for Karimov (, 2003. 6 мая).

20.  Кушкумбаев C.K. Центральная Азия на путях интеграции: геополитика, этничность, безопасность. Алматы: Казахстан, 2002. С. 57.

21. Там же. С. 146.

Китайский фактор и проблемы безопасности в Центральной Азии

Константин Сыроежкин

Если не вдаваться в детали, то в отношениях между Китаем и государствами Центральной Азии в целом все благополучно. Главный и самый болезненный для межгосударственных отношений пограничный вопрос закрыт. Объемы экспортно-импортных операций из года в год растут. Есть понимание относительно чувствительной для Китая проблемы этнического сепаратизма – тезис о запрещении любых его форм и деятельности сепаратистских организаций на территории государств Центральной Азии, а также признания ими принципа «одного Китая» включен в декларации о двусторонних отношениях. Удается достигать консенсуса в вопросах обеспечения региональной безопасности и по большинству проблем международных отношений, в том числе в контексте военного присутствия в Центральной Азии внерегиональных игроков. Хотя и не в полной мере, но все-таки снижена негативная оценка Китая и китайцев в сознании местных народов региона. В латентную стадию перешла во многом мифическая угроза китайской экспансии.

Состояние и перспективы межгосударственных отношений и многостороннего сотрудничества лидерами государств Центральной Азии и КНР оцениваются исключительно в положительном ключе. За редким исключением проблемные вопросы не поднимаются и в СМИ, что, с одной стороны, можно расценивать как поддержку официальной позиции, а с другой – как свидетельство весьма эффективной деятельности посольств КНР в государствах ЦА, с завидным постоянством организующих туры по Китаю для журналистов региона.

Все это, казалось бы, неоспоримые свидетельства того, что в ближайшей перспективе опасения по поводу угрозы китайской экспансии несостоятельны. Однако это вовсе не означает, что вызовы региональной безопасности со стороны Китая вовсе отсутствуют. Как справедливо говорят, все дело в деталях, и если повнимательнее присмотреться к этим самым деталям, выясняется, что проблемное поле отношений Китая с государствами Центрально-Азиатского региона довольно обширно. Причем здесь присутствуют как вполне очевидные вызовы и угрозы, проистекающие из социально-экономических и политических проблем развития Китая и государств региона, так и ряд неопределенностей, связанных с особенностями сегодняшнего этапа международных отношений и присутствием в Центральной Азии внерегиональных игроков, которые имеют здесь собственные интересы.

Безусловно, все, о чем будет говориться ниже, не есть абсолютная истина. Напротив, большая часть выводов и заключений – лишь авторские гипотезы и допущения, которые могут и не реализоваться. Однако, как мне представляется, учет этих обстоятельств все-таки необходим, хотя бы для того, чтобы не только лучше понимать проблемы своего стратегического партнера, но и адекватно на них реагировать.

Внутренние проблемы КНР и их воздействие на безопасность Центральной Азии

Одна из основных внутренних проблем сегодняшнего Китая – возможности и перспективы реализации социально-экономического и политического курса, предложенного «четвертым поколением» китайских руководителей. Вызовов и угроз здесь достаточно много, и часть из них (при определенных условиях) может оказать влияние на региональную безопасность.

Первая группа факторов связана с необходимостью и возможностью сохранения в Китае социально-политической стабильности. Причем в контексте вопросов безопасности речь идет как о КНР в целом, так и о пограничном с Центральной Азией Синьцзян-Уйгурском автономном районе КНР в частности.

Вторая – со степенью негативного воздействия социально-экономических проблем Китая и СУ АР (XUAR) КНР на безопасность в Центрально-Азиатском регионе.

Главное здесь связано с возможностями Китая поддерживать высокие темпы экономического роста и на практике реализовать выдвинутую Ху Цзинтао (Hu Лntao) концепцию построения «гармоничного социалистического общества» и скрывающиеся на этом пути «ловушки» для нового руководства КНР. Хотя теория «мыльного пузыря», с моей точки зрения, не состоятельна, тем не менее существует ряд вполне объективных обстоятельств, которые будут заставлять китайское руководство постепенно снижать темпы экономического роста.

Но здесь-то и кроется первая «ловушка». Темпы экономического роста Китая напрямую связаны с решением проблемы трудоустройства «избыточных трудовых ресурсов», а с сокращением темпов роста она будет лишь обостряться, что, как можно предположить, отрицательно отразится на социально-политической стабильности в стране. Уже сегодня, по официальным данным, численность безработных в городах составляет порядка 9 млн. человек. К ним нужно добавить так называемых сяган (потерявших работу в результате реорганизации государственных предприятий) – 9,8 млн. человек, а также мигрирующих из деревни в города в поисках работы «крестьян-рабочих» ( нунгун ), численность которых в 2005 г. достигла 120 млн. человек1.

Трудоустроить всю эту массу на городских предприятиях (особенно в условиях снижения темпов экономического роста) возможностей нет. А с учетом того, что, по прогнозам, в 2000–2015 гг. в трудоспособный возраст вступит примерно 190 млн. человек, в том числе около 90 млн. в городах2, в пределах собственно Китая эта проблема вообще не имеет решения.

Один из возможных выходов из ситуации – трудоустройство «излишней рабочей силы» за пределами Китая в рамках легальной и незаконной трудовой миграции. Безусловно, не вся эта масса будет вовлечена во внешнюю трудовую миграцию (как в силу личностного фактора, так и по причинам, связанным с нежеланием Китая обострять отношения с соседями). Но то, что этот процесс будет иметь место и станет вполне легитимным после вступления государств Центрально-Азиатского региона в ВТО, сомнений не вызывает. Именно поэтому возникает вопрос, что нам следует ожидать и каковым может быть адекватный ответ на этот вызов.

Связь миграции с безопасностью двусторонняя. С одной стороны, речь идет о безопасности общностей, обществ и государств, затрагиваемых миграционными потоками. А с другой – о безопасности людей, образующих эти потоки. Обе проблемы хотя и относительно самостоятельны, но, тем не менее, взаимосвязаны, поскольку и в том и в другом случае участие государства в их регулировании обязательно. Однако во втором случае проблема в большей степени соотносится с правами личности и заниматься ею дело правозащитников. Нас же будет интересовать первая сторона проблемы, т. е. влияние миграции на безопасность общества и государства.

В этом смысле достаточно показателен европейский опыт. Во-первых, европейцы с большим удивлением для себя обнаружили, что иммигранты из стран Азии и Африки и даже выходцы из бывшего СССР предпочитают жить этническими анклавами и с большим трудом поддаются аккультурации. Во-вторых, возникла конкуренция на местных рынках труда и жилья; иммигранты в силу своей большей активности, а где-то и повышенной пассионарности (по Л.H. Гумилеву) просто монополизировали некоторые сферы экономической деятельности. В-третьих, наметилась некоторая тенденция к социальной и культурной маргинализации части мигрантов и росту криминальных группировок в их среде. Наконец, в местах повышенной концентрации иммигрантов начали появляться очаги социальной напряженности, локальные вспышки этнических конфликтов, рост ксенофобии, политического радикализма и экстремизма.

Пример большинства государств показывает: стоит доле иноэтничных мигрантов вырасти до 10 %, как всплеск фобий начинается чуть ли не автоматически. Причина этого явления банальна. Концентрация иммигрантов в инородной среде постепенно достигает критической отметки, после которой масса иностранных рабочих приобретает новую сущность. Теперь эти рабочие стремятся не столько вписаться в культуру принимающего их общества, сколько, наоборот, сегрегироваться от него, чтобы сохранить этнокультурную самобытность.

Есть и еще один аспект проблемы, связанный с жестко ограничительной направленностью иммиграционной политики. Речь о так называемой «незаконной миграции». Неконтролируемость тех или иных процессов – это всегда плохо, но еще хуже, когда государство, фактически сохраняя условия для неконтролируемого потока миграции через свою территорию, вводит жесткую иммиграционную политику. Тем самым, вместо большого потока легальной миграции, оно получает множество ручейков незаконной со всеми вытекающими отсюда последствиями: образование целых секторов занятости, не поддающихся законодательному регулированию; появление криминальных групп, специализирующихся на подпольной «доставке» мигрантов и их эксплуатации; общее ухудшение климата социальных отношений в местах оседания нелегалов.

С большой степенью вероятности можно допустить, что со всеми вышеперечисленными вызовами в ближайшей перспективе столкнутся и государства Центральной Азии. И хотя пока говорить о масштабной «китайской» трудовой миграции в Центральную Азию, по-видимому, преждевременно (во всяком случае, официальная статистика не дает на то достаточных оснований), тем не менее нельзя не учитывать ее негативных последствий для стабильности в регионе.

Как представляется, значимых аспектов здесь несколько. Первое: «китайские» трудовые мигранты из Синьцзяна несут с собой накопленный в нем конфликтный потенциал. Проблема в том, что в результате экономических реформ в автономном районе значительно возросла численность маргинальных и люмпенизированных слоев населения. При этом, учитывая характер прироста населения и усиление значимости экономических критериев оценки трудовых ресурсов, есть основания предполагать, что это увеличение происходит преимущественно за счет представителей неханьских этнических групп. Пополняя ряды «избыточных трудовых ресурсов», они служат социальной основой возникновения различного рода конфликтов в регионе. Поскольку трудоустроить всех их на промышленных предприятиях городов не представляется возможным, руководством СУАР КНР, по-видимому, рассматривается вариант включения их в категорию рабочей силы, которая может быть устроена на предприятиях за пределами региона по программе «обмена трудовыми ресурсами». Наиболее подходящий для этих целей регион – постсоветская Центральная Азия и Казахстан, по отношению к которым в синьцзянской прессе еще в первой половине 1990-х гг. ставилась задача «замещения выбывающих из региона русскоязычных трудовых ресурсов трудовыми ресурсами из Синьцзяна»3. Когда стратегия «большого освоения запада» наберет силу и потребует привлечения к ее реализации трудовых ресурсов восточных и центральных районов Китая, эта идея вполне может получить второе рождение.

Второе: напрямую связанная с проблемой «китайской» миграции проблема возможной масштабной миграции в государства Центральной Азии казахов и уйгуров Синьцзяна. Хотя эта проблема выглядит несколько гипотетически, не учитывать ее негативного влияния на систему безопасности Центральной Азии представляется неоправданным. Тем более что речь фактически идет о титульном этносе и одной из крупнейших этнических групп, проживающих на территории Республики Казахстан. С точки зрения национальной безопасности представляется, что здесь не только перспектива возникновения «пятой колонны», но и вполне объективная, доказанная европейской практикой, тенденция – с увеличением численности мигрантов из Синьцзяна неизбежно встанет вопрос не только об их трудоустройстве и обустройстве их быта, но и не в столь отдаленной перспективе – об их участии во власти.

Вторая «ловушка» – абсолютный рост численности населения Китая и ухудшение его качественной структуры. С позиций внутренней безопасности это проблема старения населения и спад пополнения молодых рабочих сил, что естественным образом скажется на возможности поддержания динамики экономического роста, а следовательно – на социально-политической стабильности. Таких масштабов старения населения, как в Китае, нет нигде в мире. По прогнозам ООН средний возраст населения в Поднебесной повысится с 32,5 года в 2005 г. до 45 лет в 2050 г. Причем доля лиц старшей возрастной группы (старше 65 лет) вырастет с сегодняшних 7,69 % до 24,28 % в 2050 г.4

С позиций оценки проблем безопасности в Центральной Азии это связано с демографическим давлением со стороны Китая и перспективой возникновения очередного территориального спора. В случае провала своей демографической политики Китай будет загнан в угол и политический менталитет китайцев неизбежно вновь окажется под влиянием воспоминаний об «утраченных землях», которые включают обширные территории России, Казахстана и среднеазиатских государств.

В этом контексте нельзя не обратить внимание и на демографическую ситуацию в СУАР КНР. Хотя на сегодняшний день тенденции ее развития не дают оснований для алармистских выводов, тем не менее приходится иметь в виду ряд факторов. С одной стороны, вполне очевидно, что самостоятельно (ни в финансовом плане, ни в плане наличия соответствующих трудовых ресурсов) СУ АР КНР с реализацией программы «большого освоения запада» не справится. Следовательно, рано или поздно, но вопрос о прибытии в Синьцзян «технических специалистов» из внутренних районов Китая встанет.

Сколь много в количественном отношении потребуется этих «талантов» и каким образом сложатся их взаимоотношения с местным населением, покажет время, но то, что это приведет к существенному изменению этносоциальной структуры «западных территорий», сомнений не вызывает. Так же как не вызывает сомнений и то, что вновь прибывшие не будут мириться с проявлениями региональной этнической специфики и особенно – этнического сепаратизма. Практика показывает, что на смену выбывающим сегодня из СУ АР кадрам, прожившим здесь не одно десятилетие и в значительной степени освоившим местную культуру и традиции, терпимо относящимся к местным этническим группам, приходит новая генерация кадров, для которых принцип толерантности и политической целесообразности имеет второстепенное значение, а первостепенную роль играет принцип экономической и политической необходимости.

Вывод из этого, думается, очевиден и не требует дополнительных комментариев. Социально-политическую ситуацию в СУ АР это не улучшает, а значит, и этот вопрос относится к числу проблем региональной безопасности. Главное для нас в этом контексте – с одной стороны, возможное обострение этнической конкуренции и возникновение на этой почве межэтнических столкновений и как результат – усложнение социально-политической обстановки в Синьцзяне, а с другой – возможное обострение межэтнических противоречий с перспективой возникновения проблемы незаконной миграции или, что еще хуже, – беженцев.

Третья «ловушка» – имущественная поляризация населения и диспропорциональность регионального развития. Обе проблемы напрямую связаны с перспективой сохранения социально-политической стабильности в Китае, а следовательно – так или иначе, но будут воздействовать на региональную безопасность. Что касается первой, то увеличение числа крестьянских выступлений в последние годы – явное свидетельство нестабильности в китайской деревне. Не лучшим образом складывается ситуация и в городах. В настоящее время от 100 до 200 млн. человек, или 22–45 % городского населения Китая, недовольны своим положением, а высшую степень недовольства выражают 32–36 млн. человек, т. е. 7–8 % горожан5. И это недовольство может стать детонатором социального взрыва.

Что касается проблемы диспропорционального регионального развития, то она не только ведет к перетоку трудовых ресурсов из менее благополучных в более развитые районы КНР, усложняя тем самым социальную ситуацию как в первых, так и в последних, но и напрямую связана с борьбой политических элит за ресурсы и проблемой регионального сепаратизма.

Наиболее серьезный вопрос для нашего региона в этом контексте – тенденции развития социально-политической ситуации в приграничном Синьцзяне. В случае возникновения в СУ АР социальной и межэтнической напряженности, вызванной проблемой этнической конкуренции за рабочие места, продолжением процесса имущественной поляризации, углублением региональных различий между Синьцзяном и внутренними районами Китая, масштабной миграцией в СУ АР ханьце (грег, хань – это основной этнос Китая) из внутренних регионов Китая, усилением контроля центра над социально-экономическими и политическими процессами в Синьцзяне и т. д. его критический потенциал может быть экспортирован на территорию государств Центральной Азии. Конечно, это всего лишь гипотеза, однако все вышеуказанные проблемы – вполне возможные последствия сбоев как в реализации стратегии «большого освоения запада», так и провала нового курса «четвертого поколения» китайских руководителей.

С точки зрения вопросов безопасности Центральной Азии здесь две значимые проблемы: во-первых, «этнический сепаратизм», а во-вторых, так называемый «религиозный экстремизм»6. Значимо и то, что события последнего десятилетия демонстрируют процесс смыкания «религиозного экстремизма» с этническим конфликтом и этническим сепаратизмом, в которых все чаще используется тактика террора. А у терроризма есть такая особенность – переносить конфликт за пределы первоначальной территории, т. е. экспортировать его на территории других государств, которые на первый взгляд не вовлечены в данный конфликт. И в этом смысле у государств Центральной Азии весьма опасное соседство.

Четвертая «ловушка» – повышение качественного уровня производительных сил и привлечение в экономику страны высоких технологий, без чего просто невозможен устойчивый экономический рост, а следовательно – и поддержание социально-политической стабильности. Сегодня социальная структура населения Китая оставляет желать лучшего. Безусловно, когда речь идет о такой стране, как Китай, даже доли процента – гигантская цифра. Однако, несмотря на все достижения в экономическом развитии, Китай в целом остается бедной и отсталой страной, к тому же зависящей от импортных технологий и сырьевых ресурсов.

Что касается технологий7, то это в большей степени проблема США и России, хотя известны факты использования Китаем и казахстанских ноу-хау. А вот то, что касается сырьевых ресурсов, это в значительной степени наш, центральноазиатский вопрос.

Выше уже говорилось о том, что самостоятельно Синьцзян не может реализовать стратегию «большого освоения запада». В основном она осуществляется за счет финансовых вливаний центрального бюджета. Однако не вызывает сомнений и то, что ее реализация связана в том числе и с использованием экономического потенциала Центрально-Азиатского региона в интересах развития западных районов Китая. Тот, кто посещал СУ АР в середине 1980-х и в последние годы, может почувствовать разницу. Сравнение данных экономического развития8 показывает, что опережающее развитие Синьцзяна в значительной степени происходит за счет использования материальных и финансовых ресурсов Центрально-Азиатского региона, и прежде всего – Казахстана (см. табл. 1).

Таблица 1.

Основные показатели развития Казахстана и Синьцзяна в 2000–2003 гг.

* Данные за 2001 год. Источники: Краткий статистический ежегодник Казахстана. 2005. Алматы, 2005. С. 5–6, 94,114:118,131; Синьцзян тунцзи няньцзянь. 2004. (Статистический ежегодник по Синьцзяну. 2004 год). Урумчи, 2004. С. 18–19, 20–23, 32, 77; Сыроежкин К. Западные ворота в Китай // Континент, 2000. № 19. С. 18–21.

Непосредственно с ресурсным потенциалом региона связана и еще одна проблема – реализация стратегии «большого освоения запада» предусматривает осуществление масштабных ирригационных и инфраструктурных проектов, что не может не сказаться на безопасности Центральной Азии. На сегодняшний день нерешенной остается проблема трансграничных рек. Таких три – Иртыш, Или и Текес9. По каждой из них китайской стороной разработаны соответствующие ирригационные проекты.

В принципе никто не оспаривает право Китая использовать для хозяйственных нужд воду этих рек, однако, с учетом планов «большого освоения запада», предусматривающих в том числе и масштабное ирригационное строительство, это право превращается в проблему. По расчетам китайских специалистов, они заберут себе всего 10–15 % водостока Черного Иртыша, но казахстанские экологи утверждают, что потеря даже 5–6 % уже приведет к экологической катастрофе. Резко обмелеют озеро Зайсан и Бухтарминское водохранилище, а вместе с ними лишится питьевой воды и большая часть Северного и Восточного Казахстана. Российские специалисты вообще оценивают экологические последствия очередного «проекта века» исключительно в черных тонах – «огромному региону… размером с Францию… грозит участь второго Арала»10.

Вторая проблема Китая – устойчивый дефицит углеводородного сырья. Так, если в 2000 г. Китай импортировал 70 млн. тонн нефти, в 2003-м – уже около 80 млн. тонн, в 2005 г. – 127,1 млн. тонн, то, по прогнозам, зарубежные поставки нефти в Китай к 2010 г. могут удвоиться, а к 2030 г. он будет ежегодно потреблять более 400 млн. тонн нефти (см. табл. 2).

Таблица 2.

Оценки спроса на нефть в Китае (млн. тонн в год)

Источник: Крутихин М. Спрос под вопросом: Потребность Китая в российской нефти глазами китайцев // RusEnergy. 12.04.2006.

Причем, с учетом географии импорта Китаем сырой нефти (см. табл. 3), а также складывающейся в ряде регионов международной обстановки, вполне очевидно, что наращивание объемов импорта будет происходить преимущественно за счет поставок из России и государств Центральной Азии, прежде всего – Казахстана.

Таблица 3.

Источники импорта нефти в Китай (млн. тонн)

Источник: Крутихин М. Спрос под вопросом: Потребность Китая в российской нефти глазами китайцев // RusEnergy. 12.04.2006.

Наверное, это не так уж и плохо, во всяком случае для экономики Казахстана. Во-первых, трубопроводы в основной своей части проходят по нашей территории, а это – дополнительная оплата за транзит. Во-вторых, это возможность диверсифицировать направления транспортировки казахстанской нефти, а значит – ослабить зависимость от российских маршрутов и российских компаний. В-третьих, перспектива изменения состава иностранных участников на шельфе Каспия, а следовательно – сокращение зависимости от западных компаний. Наконец, возможность подключения российской нефти уже к казахстанским нефтепроводам.

Есть, правда, несколько факторов неопределенности. Первый связан с отсутствием ответа на вопрос, как поведет себя Китай, финансировавший строительство нефтепровода Атасу-Алашанькоу и ответственный за заполнение его нефтью, если Россия (при определенных обстоятельствах) откажется от участия в этом проекте, а работающие на шельфе Каспия западные компании заблокируют попытки Китая расширить свое участие в существующих и новых проектах. Казахстан в этой ситуации оказывается как бы между двух огней, вынужденный оказывать поддержку Китаю и вести довольно непростые переговоры с Россией и работающими на шельфе Каспия иностранными компаниями. И если с Россией он еще как-то может договориться, то западные компании, не склонные к учету принципа политической целесообразности, скорее всего будут исходить из собственных интересов. А эти интересы заключаются, в том числе, в реализации стратегии сдерживания Китая, ключевая роль в которой отводится контролю за энергоресурсами и путями их транспортировки.

Во-вторых, не совсем понятно и как будет вести себя Китай в отношении Казахстана, когда доля китайских компаний в нефтегазовом секторе республики существенно возрастет. Истории известны примеры, когда доминирование иностранных компаний в бюджетоформирующем секторе страны превращалось в серьезную угрозу национальной безопасности, и в этом контексте беспокойство, высказываемое казахстанскими парламентариями, вполне обоснованно.

В-третьих, нельзя не учитывать того обстоятельства, что Россия и Казахстан объективно становятся конкурентами на рынке поставок углеводородов в Китай, что может оказать свое влияние не только на ценовую и тарифную политику, но и на характер межгосударственных отношений. Думается, без внимания России не осталось активное включение Китая в 2006 г. в «газовую игру» в Центральной Азии. И Казахстану в его нефтегазовых контактах с Китаем предстоит постоянно иметь в виду интересы в этой сфере России.

Наконец, растущий внутренний спрос в КНР закрепляет превращение Центральной Азии в сырьевой придаток китайской экономики. При этом надо учесть, что успехи китайской экономики объективно работают против всех центральноазиатских (как и многих развивающихся) экономик в сфере обрабатывающей промышленности и до некоторой степени сельского хозяйства.

Что касается комплекса факторов политической нестабильности в Китае, то как в совокупности, так и каждый самостоятельно они, формируя условия возникновения политического кризиса в КНР, способны оказать непосредственное воздействие на безопасность в Центральной Азии. Рассуждения о том, что Ху Цзинтао был бы рад осуществить радикальные реформы, но ему мешает «старая гвардия», сегодня уже не имеют под собой серьезных оснований. Проблема в другом – удастся ли руководителям «четвертого поколения» удержать в сфере своего влияния региональные элиты и не приведет ли институализация внедряемой им в общественные отношения идеологии «равенства» к возрождению левацких тенденций и призыву к очередному переделу собственности.

Поскольку нет однозначного ответа на вопросы, каким образом будет в ближайшей перспективе протекать политическое развитие Китая и какие политические вызовы и угрозы окажутся преобладающими, включение всех этих проблем в число возможных вызовов для региональной безопасности не только допустимо, но и необходимо.

Факторы неопределенности и их воздействие на безопасность Центральной Азии

Факторы неопределенности, исключая те, о которых речь шла выше, главным образом связаны с двумя обстоятельствами: во-первых, со спецификой изменений внешнеполитической стратегии КНР, а во-вторых, с особенностями расклада геополитических сил в Центрально-Азиатском регионе и характером отношений государств Центральной Азии с Китаем и другими крупными «игроками» в регионе.

Первая группа факторов связана с тем, что с укреплением властных позиций «четвертого поколения» китайских руководителей стратегия Китая на международной арене стала более наступательной : в области экономики наметился переход от «политики открытости» и взаимодействия с мировой экономикой к интеграции в мировые рынки; а во внешней политике – переход от задач «обеспечения международных условий развития реформ» к активному участию в создании новой архитектуры международной безопасности11.

Суть внешнеполитической стратегии, предложенной Ху Цзинтао, заключается в следующем:

– переход от пассивной линии поведения, нацеленной на создание благоприятных внешних условий для внутренних реформ, к активной, призванной превратить Китай в реального участника глобальных трансформаций;

– переход от политики приоритетности двусторонних связей к многосторонней дипломатии;

– защита за рубежом, активная и часто агрессивная, интересов Китая, китайского бизнеса и китайских граждан.

Данной стратегии отвечает новое позиционирование Китая на международной арене. Китай воспринимается сегодня как набирающая глобальную значимость сила, которая пока не уверена в своих ресурсах и не имеет таковых, чтобы играть лидирующую роль в мировой экономике и политике, как не уверена и в выгодной для Китая реакции мирового сообщества на стремительный экономический рост Китая. А потому и действует она хотя и с возрастающей жесткостью (вслед за ростом стратегической мощи), но пока осторожно. Китай ищет равноправного сотрудничества с Западом в поддержании глобальной и региональной стабильности, но не готов и не желает пока брать «излишнюю» ответственность за это и лишаться торговых преимуществ «развивающегося государства»12.

Именно отсюда проистекает та неопределенность, которая наблюдается не только в отношениях между Китаем и США, но и в отношениях между Китаем и Россией. А это не может не оказывать влияния на региональную безопасность в Центральной Азии, поскольку однозначно ответить на вопрос, как в ближайшей перспективе будут складываться отношения в этом треугольнике, и каким образом они будут оказывать воздействие на региональную безопасность, не представляется возможным.

Что касается характера отношений между Китаем и США, то преобладающей является их оценка как отношений сотрудничества и соперничества. В то же время часть китайских политологов склонна подчеркивать большие различия между Китаем и США, которые могут привести к серьезным спорам, и на первое место в характеристике китайско-американских связей ставит соперничество, поскольку в американской стратегии Китай считается «ни врагом, ни другом, но потенциальным соперником».

Пока, в краткосрочной перспективе, как полагают китайские эксперты, у США и КНР больше общих интересов (борьба с терроризмом и экстремизмом, достижение относительной стабильности в международных отношениях, безопасное получение энергоресурсов), но эти общие интересы имеют «временную природу», особенно в дуге нестабильности (Центральная Азия, Ближний Восток, Южная Азия). Нынешняя стратегия США обеспечивает Китаю некоторое геополитическое пространство, но в долгосрочной перспективе «стратегическое» давление на Китай может существенно возрасти13.

Причину этого часть китайских авторов видит в «конкуренции» между моделями развития, предлагаемыми США и Китаем. «Поскольку важным компонентом глобальной стратегии США является стремление воспрепятствовать появлению на мировой арене другой великой державы, которая способна бросить вызов статусу США, Америка может увидеть угрозу в модели развития Китая и в его концепциях переустройства мира. Согласно господствующим в США представлениям, развитие возможно только по западной модели, поскольку демократическая система и рыночная экономика – это лучшее, что выработало человечество в своей истории, и все страны мира должны придерживаться именно этой модели. Однако развитие Китая идет по пути, явно отличающемуся от американской модели, и китайская модель начинает вызывать все больший интерес в мире, особенно среди развивающихся стран. Распространение этой модели будет способствовать формированию новой структуры мироустройства и таким образом ставить под вопрос лидерство США»14.

С учетом всех этих обстоятельств военное присутствие США и НАТО в Центральной Азии рассматривается в Пекине как угроза национальной безопасности. И дело, по-видимому, даже не столько в том, что оно разрушило всю геостратегию Китая, которая с конца 1980-х гг. выражалась формулой «опираться на север, стабилизировать западное направление, а основные усилия сосредоточить на востоке и юге» и до последнего времени работала достаточно успешно.

Проблема, во-первых, в том, что интересы Китая и США в регионе противоречат друг другу, а сам Китай в стратегии Пентагона рассматривается как «враг № 1». По оценкам американских аналитиков, кстати говоря недалеким от истины, через 10–15 лет КНР будет способна бросить вызов глобальному доминированию США15. Чтобы предотвратить такой сценарий развития событий, необходимо принять превентивные меры. А лучшего плацдарма для их организации, чем регион Центральной Азии, учитывая как специфику региона, так и соседнего с ним СУ АР КНР, придумать невозможно. Следовательно, китайский фактор в российско-американском противостоянии или сотрудничестве в регионе – величина постоянная, но спрогнозировать, каким образом поведет себя Китай при возникновении очередного кризиса, вряд ли возможно.

Во-вторых, в странах Запада и США изменились подходы к проблеме самоопределения этнических меньшинств в полинациональных государствах и даже стало наблюдаться попустительство этническим сепаратистам. Конец 1980-х – начало 1990-х гг. дали миру массу этнонациональных движений, «национальных фронтов» и этнокультурных объединений, прямо или косвенно поддерживаемых не только международными организациями по защите демократии и прав человека, но и правительствами некоторых стран Запада.

В-третьих, давно доказано, что по крайней мере в некоторых случаях терроризм стал для государств одним из способов «вести войну» с помощью подставных группировок и даже с помощью секретных служб, но, когда эту же идеологию начинают исповедовать претендующие на независимость аналитики, возникает вопрос, на чью мельницу они льют воду и чей заказ выполняют. В этом контексте нелишне будет напомнить, что даже Исламская партия Восточного Туркестана не сразу была внесена Госдепартаментом США в официальный список террористических организаций16, а рассматривалась как организация, борющаяся за национальное освобождение17.

С позиций региональной национальной безопасности все вышесказанное и представляет собой фактор неопределенности, поскольку однозначно ответить на вопрос, как в ближайшей перспективе будут складываться отношения между США и Китаем и каким образом они будут оказывать воздействие на региональную безопасность, не представляется возможным. Единственное, что очевидно, в современных условиях, когда США продемонстрировали всему миру, что «супердержава» может не считаться с нормами международного права, искушение воспользоваться этим прецедентом у Китая возрастает. И если в Китае решат, что происходящие в Центрально-Азиатском регионе процессы содержат в себе угрозу его безопасности, то, занятые «локальными войнами» в различных регионах мира, США просто не смогут эффективно противостоять агрессии Китая в Центральной Азии.

Второй фактор неопределенности касается вопросов взаимодействия в регионе России и Китая. На первый взгляд проблем здесь, казалось бы, нет. Напротив, в настоящее время российско-китайские отношения находятся на подъеме и переживают лучший период в своей истории. Однако не все так однозначно.

Во-первых, «оставленные в наследство историей» вопросы никуда не исчезли, и при определенных условиях они снова могут встать в повестку дня.

Во-вторых, существуют объективные проблемы, связанные с угрозой «китайской экспансии» и трудовой миграции из Китая. Особенно на Дальнем Востоке.

В-третьих, дает о себе знать разница экономических потенциалов России и Китая. Россия в публикациях китайских политологов последних лет не включается в категории великих и региональных держав, а называется «крупной страной» или «большой развивающейся страной». Встречаются и еще более резкие оценки: «Россия стала одним из тех рядовых государств, которые политически являются державами второго, а экономически и третьего сорта»18.

Соответственно в российско-китайском альянсе Китаю отводится роль «первой скрипки». В настоящее время, как полагает китайский профессор из Гонконга Чжэн Юйшо (Zhen Yusho), «силы России невелики, и она абсолютно не может реализовать свои стратегические цели без отношений стратегического партнерства с Китаем», а ориентация России на Запад может рассматриваться «как фактор, который способен неблагоприятно отражаться на развитии стратегического партнерства между Китаем и Россией»19. Некоторые китайские эксперты утверждают также, что сотрудничество с Китаем имеет более важное значение для России, чем для Китая, и что Китай является партнером, «обеспечивающим безопасность ее периферийных районов»20.

И с учетом этих обстоятельств, по-видимому, недалек от истины в своих выводах по поводу «стратегического» партнерства между Россией и Китаем российский исследователь Д. Тренин. Как он пишет, «стратегия Пекина преследует несколько целей. Во-первых, используя „великодержавный комплекс" Москвы, максимально долго сохранять остаточное противостояние России и США на международной арене и тем самым частично ослабить напряжение в китайско-американских отношениях. Во-вторых, руками Москвы „выдавить" американские базы из Центральной Азии, потенциально угрожающие КНР с запада, и создать благоприятные условия для укрепления экономических и геополитических позиций Китая в бывших советских республиках. В-третьих, получить более широкий доступ к природным запасам Сибири, необходимым для дальнейшего быстрого развития экономики КНР, и к современным российским военным технологиям, позволяющим перевооружить Народно-освободительную армию Китая и создать реальный противовес американским войскам, находящимся в Восточной Азии»21.

Во всяком случае, наблюдаемое российско-китайское сотрудничество в Центрально-Азиатском регионе демонстрирует именно эти тенденции. Москва и Пекин активно «дружат» против Вашингтона, точнее – против наращивания его присутствия (особенно военного) в Центральной Азии. Однако парадоксальность ситуации заключается в том, что ни Россия, ни Китай не стремятся к конфронтации с США и не готовы бросить им открытый вызов, особенно в одиночку. Резоны здесь вполне объяснимы. Для Китая они связаны с уровнем торгово-экономических отношений с США, а также с возможностью получать от них новые технологии. Для России – с перспективой ее евроатлантического выбора, желанием позиционировать себя как одного из ведущих мировых игроков и естественной конкуренцией с Китаем на пространстве Центральной Азии. Хотя Россия и заинтересована в создании геополитического противовеса США в регионе, но при этом она, по-видимому, не забывает и об опасности китайской экспансии в Центральной Азии.

Этот парадокс и составляет фактор неопределенности. Сегодня, когда тактическая цель России и Китая едина и оба государства нуждаются во взаимной поддержке, все понятно и вполне логично. Неопределенность возникнет, когда, гипотетически, США покинут Центральную Азию и необходимость в партнерстве с Россией для Китая будет не столь актуальной. При этом, безусловно, речь не идет о некой «китайской альтернативе» российскому или американскому присутствию, хотя уже нельзя не считаться с тем фактом, что, несмотря на существующие на ментальном уровне опасения по поводу «китайской экспансии», не только политической элитой, но и населением государств Центральной Азии Китай рассматривается как вполне достойная альтернатива России.

Для России это довольно опасный «звонок», свидетельствующий о том, что, по-видимому, пришло время пересмотреть концепцию взаимоотношений с ее партнерами в Центральной Азии. Как представляется, успех на центральноазиатском направлении во многом будет зависеть от того, насколько Москва готова предложить партнерам эффективные, «конкурентоспособные» варианты совместного решения наиболее болезненных для них проблем в области геополитики, экономики, борьбы с преступностью и терроризмом, а также в гуманитарной сфере.

Третий фактор неопределенности связан с перспективами интеграционных объединений на пространстве Центральной Азии в контексте активизации деятельности ШОС. Главная проблема заключается в том, каким образом могут быть выстроены (и могут ли быть выстроены вообще) взаимоотношения между ШОС и СНГ, ШОС и ЕврАзЭС, ШОС и ОДКБ, ШОС и НАТО. Пока вразумительные ответы на данный вопрос отсутствуют. И отсутствуют они, скорее всего, по той причине, что нет определенности с перспективой самих этих интеграционных объединений. Интеграционные процессы на постсоветском пространстве чем-то напоминают «титанические усилия» персонажей из известной басни И.А. Крылова, в результате которых воз оставался на одном и том же месте. В Китае, очевидно, это понимают, а потому не ставят перед собой целей, которые реализовать невозможно.

Четвертым фактором неопределенности, существенно усложнившим ситуацию на постсоветском пространстве в целом и в Центральной Азии в частности, стали так называемые «цветные революции», приведшие к незапланированной смене политических режимов в Грузии, на Украине и в Киргизии.

Во-первых, после этих событий с сожалением пришлось констатировать малоприятный факт: ни ОДКБ, ни ШОС оказались не готовы к коллективным действиям в условиях возникновения политического кризиса в одной из стран, входящих в эти структуры.

Во-вторых, возникшая в связи с феноменом «цветных революций», ставшая актуальной необходимость определить свое отношение к действующим политическим режимам и оппозиции в государствах Центральной Азии. Та активность китайских дипломатов, журналистов и представителей экспертных кругов, которую они демонстрировали после событий в Киргизии и Узбекистане, доказывала это. Очевидно, без внимания Китая не остались и изменения, которые произошли в политике России по отношению к странам СНГ и их политическим режимам. Если до событий на Украине главным приоритетом России была поддержка действующих политических лидеров, то после украинского майдана она начала подходить к ним избирательно, в большей степени ориентируясь на собственные национальные интересы и учитывая уровень их лояльности по отношению к политике Москвы.

Третья проблема связана с возможностью, а главное – целесообразностью использования коллективных сил ОДКБ и ШОС в случае возникновения очередной конфликтной ситуации в регионе. Позиция стороннего наблюдателя, занятая этими организациями во время событий в Киргизии и Узбекистане, существенно подорвала их имидж как авторитетных организаций, призванных заниматься проблемами региональной безопасности. Готового ответа на этот вопрос, учитывая его деликатность, нет до настоящего времени, однако искать его необходимо, поскольку ситуация в регионе далека от стабильной и условия для очередной «цветной революции» сохраняются.

Подводя итог, хотелось бы еще раз подчеркнуть: все, о чем говорилось выше, всего лишь авторские гипотезы. Возможно, часть из них так и останутся таковыми. Правда, при условии, если, во-первых, руководство «четвертого поколения» сумеет доказать, что оно способно «держать удар», а выдвинутые им идеи найдут поддержку не только у большинства населения Китая, но и у китайской бюрократии. Во-вторых, если на Западе Китай перестанут рассматривать как «чуждый элемент», а из стратегических разработок исчезнет доктрина «сдерживания Китая». Если в международных отношениях возобладает здравый смысл и из них исчезнут «двойные стандарты». Если писаные нормы международного права снова станут всеобщими и концепции «нанесения превентивного удара», «гуманитарной катастрофы» и «внедрения демократии» канут в Лету. Наконец, если для великих держав, разыгрывающих свою партию в регионе, станет очевидно, что их конкуренция на пространстве Центральной Азии непродуктивна и ей на смену должен прийти поиск консенсуса.

В общем, слишком много «если», и самое грустное – всего этого ожидать в ближайшей перспективе не приходится. Мир живет по иным законам, главный из которых – закон Real Politic, основной принцип которого гласит: предупрежден – значит, вооружен.

Примечания

1. См.: Mo Rong, Liu Jun, Chen Lan. Лuye xinshi: guanzhu nunmin HyHMHHbgung de Лuye wenti (Ситуация с занятостью: Проблемы трудоустройства крестьян-рабочих) / 2006 man: Zhonggo shehui Чжунго шэхуй xinshi fenxi yu yuce (2006 год: Анализ и прогноз положения в китайском обществе). Пекин, 2006. С. 108, 112.

2. Zhonggo tongЛ nianЛan. 1999. (Статистический ежегодник Китая. 1999 год). Пекин, 1999. С. 111–112.

3. См.: Zhong’Ya yanЛu, 1994. № 3–4. С. 22.

4.  Zhang Yi. 13 yi zhi hou Zhonggo renkou de xin tezheng (Новые закономерности в населении Китая после достижения 1,3 млрд.) / 2006 nian: Zhonggo shehui Чжунго шэхуй xinshi fenxi yu yuce. С. 103.

5.  Бергер Я. Большая стратегия Китая в оценках американских и китайских исследователей // Проблемы Дальнего Востока. 2006. № 1. С. 46.

6. Подробнее об этих проблемах см.: Сыроежкин K.Л. Мифы и реальность этнического сепаратизма в Китае и безопасность Центральной Азии. Алматы, 2003.

7. В настоящее время уровень зависимости КНР от импорта техники и технологий чрезвычайно велик – 70 % по станкам с числовым программным управлением, 80 % – по нефтехимическому и 95 % по медицинскому оборудованию (см.: Renmin ribao. 2005. 24.08).

8. В сравнительном анализе используются статистические данные по Казахстану. Во-первых, они наиболее полные и доступные. А во-вторых, по всем показателям Казахстан является лидером в Центрально-Азиатском регионе.

9. Подробнее об этой проблеме см.: Сыроежкин K.Л. Взаимоотношения Китая с государствами Центральной Азии // Казахстан-Спектр. 2000. № 1. С. 78–100.

10.  Балиев А., Медведев А. Реки сами не умирают. Их убивают //Российская газета. 1999.12 февраля.

11. См.: Михеев В. Внешняя политика Китая при новом руководстве // Азия и Африка сегодня. 2005. № 12. С. 2.

12. Там же. С. 4.

13. См.: GoЛ wenti yanЛu. Пекин, 2005. № 5. С. 28–32; ShiЛe ЛngЛ yu zhengzhi. Пекин, 2005. № 2. С. 36; Contemporary International Relations. BeiЛng, 2004. № 11. P. 11–12, 40.

14. See: Contemporary International Relations. BeiЛng, 2004. № 11. P. 5, 12.

15. По утверждению консультанта «РЭНД корпорейшн» К. Лейна, «внутри стратегического сообщества США существует группа, которая полагает, что Соединенные Штаты должны предотвратить превращение Китая в мировую державу, стимулируя внутренние противоречия, и, если это не поможет, прибегнуть к превентивной войне». См.: Давыдов А. Китай в современной внешнеполитической стратегии США // Проблемы Дальнего Востока. 2005. № 3. С. 58.

16. Как заявил заместитель госсекретаря США Р. Армитидж, по мнению американского правительства, Исламское движение Восточного Туркестана является террористической организацией. США готовы вместе с китайским правительством нанести удары по ней // Renmin ribao. 28.08.2002.

17. Так, несмотря на то что в ноябре 2001 г. вице-премьер Госсовета КНР Цянь Цичэнь сообщил Верховному комиссару ООН по правам человека Мэри Робинсон, что примерно 1000 китайских мусульман проходили обучение в лагерях Аль-Каиды в Афганистане и других местах и что около 100 уйгуров воевали на стороне талибов, и Мэри Робинсон, и президент США Джордж Буш сочли за лучшее предупредить Пекин о том, что «необходимость проведения антитеррористической кампании не может служить оправданием нарушений прав и свобод граждан в Синьцзян-Уйгурском автономном районе». См.: Время по Гринвичу. 21.12.2001; BBS. 15.11.2001.

На пресс-конференции 11 декабря 2001 г. официальный представитель китайского МИД Чжан Циюэ, заявив, что «эти люди в действительности экстремисты, поддерживающие тесные связи с силами международного терроризма», подчеркнул, что пленники должны быть выданы Пекину, как только подтвердится их китайское гражданство. Однако генерал Фрэнсис Тэйлор, специальный посланник США по проблемам терроризма, напомнил официальным лицам Китая, что задержанные уйгуры не могут быть репатриированы, «поскольку Вашингтон не считает террористическим движение за независимость Восточного Туркестана». См.: Китай и США делят уйгурских боевиков. 12 декабря 2001 года. : Время по Гринвичу. 21.12.2001.

18. An Analysis of the BRICs Phenomenon // Contemporary International Relations. BeiЛng, 2004. № 9. P. 11.

19. См.: Китайские исследователи России о китайско-российских отношениях

и развитии внутренней обстановки в Российской Федерации // Экспресс-инфор-мация ИДВ РАН. М., 2005. № 1. С. 13.

20. Там же. С. 14.

21.  Тренин Д. Россия между Китаем и Америкой // Pro et Contra. 2005. Ноябрь-декабрь. С. 48.

Внешняя политика Казахстана: факторы, содержание и новые угрозы

Аскар Нурша

Многовекторная политика, осуществляемая Республикой Казахстан на международной арене с момента обретения независимости, зарекомендовала себя эффективной стратегией и в целом выполнила и продолжает выполнять те задачи, которые на нее возлагались: обеспечение национальной безопасности, развитие предсказуемых и сбалансированных отношений с ведущими мировыми державами, невовлечение в геополитические проекты и блоки. В равной степени это результат продуманной внешней политики и учет специфики географического положения, которое ориентирует республику на поддержание добрососедских отношений по периметру государственных границ в интересах безопасности. С точки зрения экономической географии многовекторность обеспечивает республике необходимые условия, в том числе политические, для транзита отечественных товаров на рынки сбыта. Если суммировать, актуальность данной стратегии определяется, таким образом, тем, что задача обеспечения национальных интересов требует от республики диверсификации международных политических и экономических связей.

Декларируемая Казахстаном многовекторность не является отечественным изобретением. Как справедливо отмечают эксперты, в постбиполярном мире в условиях глобализации экономики многовекторность присуща многим государствам мира, в том числе мировым державам. Как не существует единого рецепта успешной внешней политики, которая является суммой различных слагаемых, так и не существует единой модели многовекторности.

Государства, выступающие со схожих международных позиций, добьются различных внешнеполитических результатов в силу особенностей их внутриполитической жизни, экономического потенциала, международного окружения, степени интегрированности в международные хозяйственные связи. В этом отношении казахстанская многовекторная политика является в первую очередь репрезентацией казахстанского опыта внешнеполитической деятельности. Успех избранной за основу в первые годы независимости стратегии и отсутствие серьезного негативного опыта, который заставил бы республику в корне пересмотреть линию поведения на международной арене, обусловливают ее проведение в настоящем.

Позиционируя собственную внешнюю политику как многовекторную, Казахстан между тем выделяет ряд стран, отношения с которыми характеризуются ключевым приоритетом. В силу географического положения к таким странам прежде всего относятся ближайшие соседи – Россия и Китай. Ведущая роль двух крупнейших евразийских держав в системе внешнеполитических связей республики, учитывая их международный вес, влияние на физическую и региональную безопасность, а также растущие двусторонние объемы экономических связей, заметна, и очевидно, что она сохранится на долгие годы вперед.

В качестве важного направления внешней политики Казахстана обозначаются страны Центральной Азии. С центральноазиатскими республиками Казахстан исторически и культурно связан «общностью судьбы и географии», и в руководстве, а также экспертной среде страны есть понимание необходимости уделять странам региона большее внимание, что диктуется наличием целого комплекса проблем по всему спектру взаимодействия, которые требуют решения на региональном уровне.

Казахстан выступает за налаживание и углубление сотрудничества с США и Европейским союзом, присутствие которых в Центральной Азии рассматривается как гарантия сохранения установившегося после распада СССР и 11 сентября 2001 г. баланса основных геополитических сил, что в настоящее время отвечает интересам стабильности и безопасности в регионе. Возрастающее внимание Казахстан начинает уделять странам мусульманского мира и развивающимся азиатским экономикам, ведется поиск форм взаимовыгодного сотрудничества.

Таким образом, многовекторность Казахстана в сфере внешней политики сочетается с курсом на поддержание особых отношений с кругом стран, наиболее значимых для обеспечения интересов и благоприятного международного положения республики.

В последние годы внешнеполитические приоритеты страны претерпевают определенную трансформацию, обусловленную процессами, происходящими на постсоветском пространстве и в близлежащих регионах. Возрастающее воздействие на внешнюю политику Казахстана оказывает ряд факторов, которые начинают придавать новое качество казахстанской многовекторности. Среди них можно отметить:

–  углубление дезинтеграционных процессов в СНГ и формирование внутри Содружества интеграционного ядра Россия-Казахстан. От СНГ постепенно откалываются все новые и новые страны. На этом фоне Россия и Казахстан наращивают экономическое сотрудничество, продвигая идею ускоренной и многоярусной интеграции в рамках ЕврАзЭС и Единого экономического пространства. Для достижения этих задач поднимается вопрос об унификации законодательства и сближения экономической стратегии двух стран в транспортной, таможенной и налоговой областях, что подразумевает также укрепление политического партнерства;

–  активизация китайской внешней политики в Центральной Азии и ставка Китая на ШОС в реализации своих интересов. В то время как западные державы обращают внимание на геополитический аспект деятельности ШОС и на совместные усилия России и Китая по нейтрализации результатов размещения военных баз США в Центральной Азии для их безопасности, в рамках ШОС набирают силу голоса в пользу расширения торгово-экономического сотрудничества стран-участниц (от создания зон свободной торговли и развития транспортно-коммуникационной инфраструктуры до создания «энергетического клуба» стран ШОС с участием стран-наблюдателей). Казахстан заявляет о себе как о связующем звене в треугольнике Россия-Казахстан-Китай;

–  обсуждение перспектив установления «энергетического диалога» с участием республики. Казахстану и среднеазиатским странам, как странам, обладающим большими запасами нефти и газа, сегодня предлагают определиться с их ролью в энергообеспечении ведущих мировых держав, которые одновременно являются крупнейшими потребителями энергосырья. На сегодняшний день обсуждаются три ключевых варианта: 1) координация энергетической политики стран – поставщиков сырья внутри СНГ; 2) «энергетический клуб» в рамках ШОС либо 3) углубление «энергетического диалога» с Западом. В последнем случае, учитывая логику региональной политики ЕС и США, речь идет о сепаратных договорах с местными поставщиками сырья и их конкуренции друг с другом за доступ на западные рынки.

Таким образом, на постсоветском пространстве формируются и набирают вес субрегиональные альянсы с включением в их состав крупных региональных держав, которые объективно окажутся в положении наиболее привилегированных партнеров.

Наряду с позитивным сценарием, основанным на претворении в жизнь «стратегии сотрудничества», следует принимать в расчет и негативный сценарий. В обозримом будущем многовекторная политика Казахстана, предполагающая проведение многосторонней и сбалансированной политики, будет подвержена воздействию как традиционных военно-силовых, так и новых международных угроз и вызовов. Поддерживать баланс разнонаправленных национальных интересов из года в год будет все труднее в силу той политики, которую осуществляют иностранные державы. Ориентация на обеспечение дополнительных преференций не только в экономической, но и военно-политической области подрывает ресурс многовекторной политики. И для обеспечения своей безопасности и устойчивого развития Казахстан вскоре будет вынужден обратиться к более активным формам взаимодействия с мировыми и региональными державами, что, безусловно, отразится на выборе внешнеполитических приоритетов республики.

Республика остается уязвимой перед негативными тенденциями мировой политики на современном этапе. С вхождением международных отношений в период глобальной турбулентности, расширением зон нестабильности увеличивается количество внешнеполитических угроз, способных затормозить эволюционное развитие Казахстана.

В первую очередь речь идет о политических процессах на постсоветском пространстве. В последние годы, вопреки расхожим экспертным оценкам об усилении России (этот вывод делается зачастую на основе данных о растущих золотовалютных запасах и ужесточении ее внешнеполитической риторики), на мой взгляд, наблюдается системное ослабление экономических и политических позиций России на международной арене. Сокращается традиционная сфера ее влияния. Внутри страны углубляется социально-политический кризис, а вместе с ним уменьшаются геополитические возможности страны. Россия продолжает терять военно-политический контроль над территориями, которые прежде входили в состав СССР. Место России торопятся занять другие державы.

Ускоряются дезинтеграционные процессы в СНГ. С самого начала СНГ задумывалось, по признанию президента В.В. Путина, как «цивилизованная» форма развода бывших советских республик. Развод подходит к концу, и, несмотря на попытки Казахстана инициировать реформирование СНГ и дать жизнь новым интеграционным образованиям, в соответствии с изменившейся действительностью, других позитивных форм организации постсоветского пространства пока не видно. Перспективы политической интеграции становятся туманными. Альтернативной СНГ моделью стали образования, основанные сугубо на экономическом интересе, прежде всего предусматривающие создание единого экономического пространства.

Россия оказалась не способна (и не проявила политической воли) предложить странам СНГ продуктивную формулу сотрудничества, и это отпугивает от нее бывших союзников, многие из которых больше не желают объединяться вокруг нее. Страны СНГ к западу от Каспийского моря взяли курс на интеграцию в атлантические структуры, найдя этот вектор развития более приемлемым и привлекательным для себя. Центральная Азия под грузом внутренних проблем двигается преимущественно по инерции. При этом следует признать: политическая конструкция региона, образованная по итогам распада СССР и существовавшая на протяжении последних 15 лет, начинает быстро устаревать.

Усиливают геополитическое влияние в Закавказье и Центральной Азии западные державы. Военно-воздушная база США в Кыргызстане и присутствие США и сил НАТО в Афганистане стали серьезным фактором региональной политики. Однако пока преждевременно говорить о том, что США играют стабилизирующую функцию в Центральной Азии, за исключением, возможно, их роли в урегулировании афганского кризиса. Напряженность в американо-иранских отношениях, попытки некоторых государств экстраполировать борьбу с международным терроризмом на Центральную Азию и растущие американо-российские и американо-китайские противоречия могут вовлечь наш регион в водоворот бурных событий.

Не будем забывать и о такой силе, как Китай. Китай медленно превращается из региональной державы в мировую, пока экономическую, и наращивает свою военную мощь. Хотя она и несопоставима с военными возможностями США, для близлежащих стран рост Китая как державы очевиден. Обращает внимание растущее демографическое давление на восточные границы Казахстана и более активное участие Китая в экономических и политических процессах в Центральной Азии и на Среднем Востоке.

Общая тенденция такова: Ближний Восток и Центральная Евразия стоят на пороге перемен, которые могут привести либо к политической трансформации обширного региона, либо к его военно-стратегическому переустройству. Похоже, это только начало, не краткосрочный политический шаг, а результат долговременных процессов. В целом наше внешнеполитическое окружение вступает в полосу политической нестабильности.

Казахстану для обеспечения устойчивости развития необходимо приспособиться к меняющемуся характеру отношений между мировыми державами. Очень важно, чтобы усилия республики не фокусировались только в сфере безопасности, а охватывали международные и региональные экономические структуры, чтобы обратить их внимание к экономическим и социальным проблемам региона. Основная задача, которая стоит перед Казахстаном и другими центральноазиатскими странами, заключается в том, чтобы они как государства были дееспособны в условиях XXI в., с политической системой и институтами, адекватными требованиям времени. Необходимо модернизировать экономику и инфраструктуру в общерегиональном масштабе. Без серьезных внутриполитических и экономических реформ ожидать состоятельности во внешней политике, пожалуй, не стоит.

Некоторые теоретические аспекты формирования внешней политики Казахстана

Фатима Кукеева

Как отмечает Роберт Кокс, «теория реализма, как и все другие, объясняющие современные международные отношения, имеет перспективу развития» (Сох R.W. Social forces, states and world ordes: beyond IR theory // Approaches to world order. New York: Cambridge Univ., 1996. P. 87). Согласно этой перспективе, реализм присутствует не только во внешней политике таких супердержав, как США, но и новых, развивающихся государств, вступающих в мировое сообщество в условиях глобализации. Новые независимые государства испытывают мощное влияние как глобализации, которая существенно ограничивает самостоятельные действия на международной арене, так и субнациональных групп, которые требуют большей репрезентативности и автономии.

Поэтому, защищая свои национальные интересы и национальную безопасность, развивающиеся государства четко осознают невозможность абсолютного достижения своих национальных интересов (так как не владеют военной, экономической, демографической и др. сравнимой с мощью супердержавы США и других развитых индустриальных стран).

Поиск методов и механизмов защиты национальных интересов и национальной безопасности развивающимися государствами, безусловно, влияет на формирование внешней политики и на поведение государства на международной арене.

Внешняя политика развивающихся государств свидетельствует о подходах правящих элит к своим действиям на межгосударственной арене с позиций реализма с целью поиска преимуществ, которые им дают отношения как с глобальными державами и союзами, так и региональными акторами. В условиях растущей взаимозависимости международных отношений развивающиеся государства демонстрируют готовность кооперироваться с другими государствами для достижения своих целей. Однако взаимозависимость и взаимовлияние, особенно в области экономики, часто оборачиваются для развивающихся государств зависимостью, хотя бы на первом этапе сотрудничества с более развитыми партнерами. По этой причине развивающиеся государства еще не готовы полностью имплементировать принципы неолиберализма в свою внешнюю политику.

Распад биполярного мира вывел на международную арену большое количество новых независимых государств, выступающих в качестве субъектов международных отношений и имеющих различный уровень и потенциал развития. Среди этих государств западные исследователи выделяют так называемые middle states, отличающиеся богатыми природными ресурсами, быстрым продвижением экономических, политических, демократических реформ и эффективным вхождением в мировое сообщество. Пути и методы защиты национальных интересов и национальной безопасности, которые практикуют middle states, несколько отличаются от тех, которые выбирают менее развитые государства, и свидетельствуют об использовании принципов реализма и неореализма при формировании их внешней политики.

В регионе Центральной Азии Республика Казахстан является одним из наиболее развитых государств практически по всем показателям и может быть отнесена к категории middle states.

Для того чтобы ответить на вопрос, объясняет ли реалистическая теория внешнюю политику РК, следует иметь в виду, что согласно теории реализма (неореализма) национальное государство остается главным актором на мировой арене и продолжает быть первичным субъектом международного права. Согласно традиционным представлениям, государство через свою внешнюю политику стремится к защите национальных интересов, сохранению территориальной целостности, обеспечению безопасности. Однако современная обстановка на мировой арене требует учитывать влияние новых факторов, которые видоизменяют парадигму международных отношений и усиливают роль негосударственных акторов и интеграционных объединений.

Одним из исходных тезисов политического реализма также является положение об анархической природе международных отношений, которые отличаются от внутренней политики государства, формализованной в правовые нормы и выстроенной на принципах иерархии и субординации. Следовательно, анархия, согласно неореалистам, объясняется отсутствием мирового правительства и необходимостью каждому государству рассчитывать на собственные силы при отстаивании своих интересов.

В период распада СССР казахстанское политическое руководство, пытаясь закрепить полученную независимость, начало формировать политическое пространство как на региональном, так и на международном уровне.

По мере укрепления национальной государственности сложились условия для реализации стратегической цели РК – лидирующее положение в регионе, эффективная интеграция в мировое сообщество (сегодня – вступление в группу, состоящую из пятидесяти развитых стран мира) и роль связующего «моста» между европейской и азиатской частью Евразии (евразийская стратегия Казахстана).

В период становления казахстанской государственности реалистичная активная внешняя политика была условием дальнейшего развития страны. Президент Н. Назарбаев избрал исходя из потребностей молодого государства наиболее приемлемую внешнеполитическую доктрину «многовекторности», учитывая необходимость обеспечения внешней безопасности и расширения экономических, политических и других интересов Казахстана. Многовекторный внешнеполитический курс был призван обозначить независимую, неангажированную и свободную в своем выборе внешнюю политику государства. На самом деле за многовекторностью кроется балансирование между различными геополитическими центрами сил, оказывающими влияние на Казахстан и Центральную Азию в целом.

Определив безопасность как главную внутри– и внешнеполитическую задачу, казахстанское руководство стремится выстраивать отношения с соседними государствами таким образом, чтобы создать пояс безопасности по всему периметру границ республики.

Геополитическое расположение, значительные запасы стратегического сырья стали факторами возможного риска быть втянутыми в международные конфликты. Поэтому внешнеполитическая концепция, разработанная в 1995 г., подразумевала развитие дружественных и предсказуемых взаимоотношений со всеми государствами, играющими существенную роль в мировых делах и представляющими для РК практический интерес. Новая концепция внешней политики 2004 г. имеет преемственный характер и фокусируется на углублении сотрудничества с главными партнерами республики – Россией, КНР, США, ЕС и др.

После распада СССР казахстанские полисимейкеры понимали, что сохранение независимости и строительство национального государства во многом зависит от того, останется ли Казахстан в правовом и экономическом постсоветском пространстве. Ответом Казахстана на Беловежские соглашения стала Алматинская декларация 1991 г., которая юридически оформила распад СССР и объявила о создании СНГ.

Инициативы президента Н. Назарбаева в поддержку интеграции на постсоветском пространстве позволили не только избежать опасности раскола бывших советских республик на европейскую и азиатскую части, структурировать постсоветское пространство, но и заявить о независимом Казахстане как государстве, выступающем за мир, стабильность и безопасность в русле процессов глобализации и интеграции.

Для молодого независимого государства в условиях глубокого социально-экономического кризиса реализовать свои интересы, а именно достичь политической и экономической стабилизации, возможно было только в рамках тесного интеграционного взаимодействия на региональном уровне и продвижения по пути рыночных реформ и демократизации на международном уровне.

Согласно структурному неореализму, наиболее важной особенностью региональных систем является комплекс безопасности. Государства-соседи настолько тесно связаны друг с другом, что национальная безопасность одного из них не может быть отделена от национальной безопасности других. Поэтому при выработке региональной политики государства должны исходить из фактора дружественности и распределения возможностей.

Казахстанское руководство выстраивало свою региональную политику, основываясь на простой логике: благоприятные региональные балансы будут способствовать не только защите национальной безопасности и национальных интересов, но и укреплению лидирующей роли Казахстана в Центральной Азии. Руководство страны, осознавая тот факт, что в ближайшем будущем республика не в состоянии самостоятельно обеспечить свою национальную безопасность, решало эту проблему путем проведения реальной внешней политики. В «Стратегии становления и развития Казахстана как суверенного государства» (1992 г.) отмечалось, что Казахстан придерживается сугубо оборонительной внешнеполитической доктрины и не имеет к своим соседям каких-либо территориальных, экономических или политических претензий. Напортив, Казахстан проявлял наибольшую активность при создании правовой базы военно-политического сотрудничества в рамках СНГ (Договор о коллективной безопасности 1992 г., Меморандум о сотрудничестве по охране внешних границ 1993 г. и др.). Казахстан выступал не только последовательным сторонником интеграционных процессов (ЦАС), но и активно развивал двусторонние связи с государствами региона.

Если двусторонние отношения с Кыргызстаном, Туркменистаном и Таджикистаном в той или иной степени укладывались в региональную стратегию, проводимую Казахстаном, то взаимоотношения с Узбекистаном осложнялись рядом противоречий. Так называемое соперничество за лидерство в регионе между двумя государствами объясняется их сравнимыми стратегическими возможностями, экономическим потенциалом, ролью, которую они играют на международной арене. Так как возможная полярность, образуемая противостоянием с Узбекистаном, не в интересах Казахстана, стремящегося активно проводить свою евразийскую стратегию, казахстанское руководство подписывает с Ташкентом целый ряд договоров, касающихся различных областей взаимоотношений между двумя государствами. Однако вероятность противоречий сохраняется, что снижает возможности для доминирования Казахстана в регионе (военный потенциал Узбекистана и экономический потенциал Казахстана).

Таким образом, в основе региональной политики Казахстана лежит понимание того, что сотрудничество, основанное на принципах и праве, поможет РК сохранить свое лидирующее положение и защитить свои интересы на региональном уровне. Астана внедряет эту стратегию, инициируя такие региональные и субрегиональные организации, как Организация центральноазиатского сотрудничества (ОЦАС), Евразийское экономическое сообщество (ЕврАзЭС), Организация Договора о коллективной безопасности (ОДКБ), Единое экономическое пространство (ЕЭП) и др., которые формируют сложную структуру интегративных инициатив, связывающих постсоветские страны.

В феврале 2005 г. президентом Н. Назарбаевым была выдвинута идея создания Союза центральноазиатских государств, который обеспечит устойчивое развитие, укрепление стабильности и безопасности государств региона.

Евразийская стратегия Казахстана как middle state базируется на понимании того, что создание союзов необходимо не только для ответа на проблемы регионального характера, но для противостояния современным угрозам и рискам, имеющим интернациональный характер. Это объясняет трансформацию договорной базы – от решения двусторонних проблем к противодействию внешним вызовам и рискам.

Глобальный уровень обеспечения своей независимости для middle states характеризуется активным привлечением внешних сил.

Внешнеполитическая стратегия Казахстана выстраивалась в условиях растущей глобализации, нового этапа раздела сфер влияния в результате распада СССР и передела сфер перспективных экономических рынков.

Реализм внешней политики Казахстана заключался в том, чтобы на начальной стадии сотрудничества с развитыми государствами получить не только признание своего суверенитета, но и использовать их помощь в реформировании экономической и социально-политической системы государства, чтобы интегрироваться в рыночные демократии.

Стремясь показать свою приверженность к упрочению стабильности в Азии и в мире в целом, Казахстан предпринимает ряд шагов в области нераспространения ядерного оружия. Так, казахстанское руководство после многочисленных дебатов принимает непростое решение об отказе от статуса ядерной державы (1992 г.), ратифицирует Договор о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО) (1993 г.), подписывает Договор о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний (1996 г.).

На 47-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН президент Н. Назарбаев представил вниманию международного сообщества пакет инициатив по упрочению стабильности в Азии (СВМДА). Отказавшись от ядерного оружия, Казахстан получил от ядерных держав прочные гарантии территориальной целостности, уважение своего суверенитета. Это также дало возможность получить преимущества в других областях международного сотрудничества, в первую очередь в экономической сфере. Безъядерный статус позволил молодому государству безболезненно войти в мировое сообщество и укрепить свои позиции на мировой арене как стране, заслуживающей признания и уважения за последовательную работу на благо мира и безопасности.

После получения гарантий со стороны ядерных держав Казахстан начинает работу по обеспечению своей внешней безопасности, которая отражена в таких документах, как Закон РК «О национальной безопасности», Стратегия национальной безопасности 1999–2005 гг., Закон «О борьбе с терроризмом» и др.

В отличие от глобальных (США) мультирегиональных (КНР, Япония, Россия) государств, middle states не могут стать действительно равноправными партнерами на международной арене, но в то же время они не замыкаются на региональном уровне. Так, геополитическое положение и экономический потенциал Казахстана позволяют, по мнению президента Н. Назарбаева, «не замыкаться на узкорегиональных проблемах… будущее Казахстана и в Азии, и в Европе, и на Востоке, и на Западе».

Геополитическое расположение Республики Казахстан диктует балансирование между мультирегиональными государствами с целью обеспечения безопасности и защиты своих национальных интересов. Для балансирования используется многовекторная внешняя политика, позволяющая не впадать в зависимость от одного или группы государств и войти в мировое сообщество без какого-либо ущерба своим национальным стратегическим интересам. Эта политика позволяет выстраивать систему стабильных и дружественных отношений со всеми заинтересованными государствами.

Одновременно многовекторная политика дает возможность отслеживать настроения, тенденции и перспективу сотрудничества Казахстана с различными государствами, что является еще одной важной составляющей в оценке потенциала двусторонних отношений.

На примере взаимоотношений Казахстана с Китаем, США и Россией можно продемонстрировать эффективность моговекторной внешней политики, направленную на защиту национальных интересов и обеспечение национальной безопасности страны.

В отношении с этими странами самым серьезным испытанием было сохранить баланс, с одной стороны, между Россией и США, с другой – между РФ и КНР; и главное – предотвратить попытки извне повлиять на внутриполитическую ситуацию и разрушить внутреннюю стабильность в стране.

Одним из сложных векторов во внешней политике РК является китайский. Это связано с проблемой китайской экспансии в экономическую сферу и проблемой китаизации Казахстана. Поэтому казахстанское руководство приветствует участие России в региональных организациях и выступает за укрепление сотрудничества с США. Защита национальных интересов и национальной безопасности заставляет Казахстан запускать все новые и новые интеграционные механизмы: ЕврАзЭС, ШОС, Совещание по взаимодействию и мерам доверия в Азии (СВМДА), Центральноазиатский экономический союз (ЦАЭС).

В то же время для Казахстана сотрудничество с Китаем является важнейшим элементом внешнеполитического обеспечения независимости и национальной безопасности, поддержания региональной безопасности. Проблема этнического сепаратизма и религиозного экстремизма – важная составляющая двусторонних отношений. Соглашения между РК и КНР по борьбе с сепаратизмом закреплены в двусторонних документах. Так, например, в рамках ШОС в июне 2001 г. была принята Конвенция по борьбе с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом, которая предусматривает создание совместного антитеррористического центра. Сотрудничество с КНР расширяет транзитно-транспортный потенциал Казахстана для выхода на азиатские рынки.

Наиболее дискутируемым является сотрудничество в топливно-энергетической сфере. Так, между Астаной и Пекином достигнуты договоренности о деятельности крупных китайских нефтяных компаний на территории Казахстана и строительстве нефтепровода, следующего из Западного Казахстана в Западный Китай. С одной стороны, казахстанско-китайское сотрудничество в области энергетики послужит фактором укрепления регионального сотрудничества в рамках ШОС, с другой – создаются условия для китайской экспансии в казахстанскую экономику, что в перспективе может превратить страну в сырьевой придаток КНР.

Запуск трубопровода Казахстан-Китай позволит Казахстану конкурировать с Россией на Востоке, так как и Астана, и Москва являются поставщиками нефти на одни те же рынки в восточном направлении. Но, понимая, что энергетические отношения между Россией и РК не должны складываться в зависимости от политики КНР, казахстанские полисимейкеры предлагают выработать единую энергетическую политику по отношению к Китаю, в том числе и в рамках ШОС.

В отношениях с США Казахстан также руководствуется стратегическими интересами, а не сиюминутным стремлением выправить баланс в ту или иную пользу. Казахстан отправил подразделение Казбата (Казахстанский батальон) с миротворческой миссией в Ирак (по мандату ООН), хотя отрицательная реакция Москвы была вполне ожидаема. Тем не менее эта экспедиция не была стремлением набрать очки перед Вашингтоном, а была частью программы по повышению боевого опыта казахстанской армии, не говоря о том, что эта акция самым положительным образом отразилась на международном престиже РК. С другой стороны, Казахстан твердо уклонялся от всяких попыток США переместить американские военные базы на территорию РК. Кроме того, в июле 2005 г. Астана сочла нужным присоединиться к антиамериканской декларации ШОС с требованием к Вашингтону определиться со сроками вывода своих баз из Центральной Азии.

Развитие отношений с США рассматривается Казахстаном в качестве долгосрочного приоритета, связанного с реализацией национальных интересов на международной арене и гармоничного и сбалансированного функционирования в мировом сообществе. Правовая база взаимоотношений РК-США свидетельствует о стремлении государств развивать взаимовыгодное сотрудничество. Так, казахстанское правительство, создавая благоприятный климат для деловых интересов США, получает взамен не только гарантии безопасности, но и помощь в осуществлении экономических реформ, демократизации общества, поддержку нефтяного маршрута Актау-Тбилиси-Джейхан, сотрудничество в борьбе с международным терроризмом. Все эти и другие факторы, безусловно, будут оказывать существенное влияние на развитие Казахстана в средне– и долгосрочной перспективе.

Несмотря на тот факт, что США испытывают кризис доверия со стороны центральноазиатских государств (охлаждение американо-узбекских отношений, недовольство Бишкека оплатой за аренду военных объектов США на своей территории), Казахстану удается вести сбалансированную политику в отношении США. Сегодня Астана в фокусе центральноазиатского вектора Вашингтона не столько в силу своего энергетического потенциала, сколько благодаря своим политическим и экономическим достижениям. Так, в период 2005–2006 гг. Казахстан посетили госсекретарь К. Райс, экс-госсекретарь Г. Киссинджер, вице-президент Д. Чейни и глава энергетического ведомства С. Бодман.

Благодаря своей сбалансированной политике Казахстан признается Соединенными Штатами не только как экономический партнер и союзник в борьбе с терроризмом, но и как региональный лидер. Подтверждением этого стало признание американской стороной Казахстана первым государством СНГ с рыночной экономикой, что повлекло за собой увеличение инвестиций и в целом поддержку экономического и демократического развития страны.

Особое место, которое занимает Россия во внешней политике Казахстана, объясняется совпадением интересов государств в различных областях взаимодействия и стремлением сохранить общее экономическое, оборонное, гуманитарное и информационное пространство. Об этом свидетельствует и значительная договорная база двустороннего сотрудничества.

Казахстано-российским отношениям присуща стабильность. В отличие от Узбекистана или Кыргызстана политические элиты которых вели прозападную политику и только в последнее время избавились от определенных иллюзий в отношении, например, США, Казахстану удается сохранить разумный баланс между западными и российскими партнерами.

Стабильность российско-казахстанских отношений базируется на следующем:

1. Казахстанские политики изначально понимали и признавали Россию важным центром новой геополитической системы.

2. Двум странам удалось изначально установить конструктивный диалог и в короткие сроки решить целый ряд проблем двустороннего характера: гражданство, статус космодрома Байконур, статус Каспия и др.

3. Проводя сбалансированную политику, Казахстан никогда не сокращал экономического сотрудничества с Россией в угоду Западу. Напротив, Астана понимает, что выгоднее сохранять и расширять экономическое сотрудничество с Россией, одновременно продолжая держать политический курс на интеграцию в будущем в европейские и трансатлантические структуры в рамках многовекторной внешней политики.

4. Казахстан и Россия активно сотрудничают в рамках региональных межрегиональных организаций, способствуя развитию интеграционных процессов на постсоветском пространстве. Это дает возможность Казахстану выступать в качестве инициатора интеграционных процессов на региональном и межрегиональном уровне. Россия через экономические и политические объединения активизирует свою деятельность в Центральной Азии (ОДКБ, ШОС), возвращая их в сферу своего влияния.

В феврале 2003 г. президенты четырех государств (России, Казахстана, Украины и Белоруссии) приняли решение о создании Единого экономического пространства (ЕЭП), что способствует синхронизации торгово-экономических процессов. Эта и другие инициативы не только вывели казахстанско-российские отношения на новый уровень сотрудничества, но и явились подтверждением лидирующего положения РК в Центрально-Азиатском регионе.

Углубление казахстанско-американских отношений не может не сказываться на казахстанско-российских отношениях. Вероятно, что и Москва, и Вашингтон ожидают от Астаны определенных предпочтений во внешней политике. Но сбалансированная политика Казахстана по-прежнему базируется на многовекторности, что было подтверждено в послании президента Н. Назарбаева народу в марте 2006 г.: «Наши приоритеты во внешней политике остаются неизменными».

Таким образом, Казахстан как middle state, выстраивая отношения с США, КНР и РФ и др. государствами, исходит из своих геополитических, экономических и др. возможностей, которые ограничены и требуют для достижения и защиты национальных интересов отличных от применяемых мультирегиональными государствами механизмов поведения.

Выводы:

– Анализ интересов и вытекающих из них внешнеполитических целей Казахстана является одним из важнейших условий для формирования многовекторной внешней политики.

– Если следовать классификации интересов, предложенной Г. Моргентау, то национальный/государственный интерес содержит два основных элемента: центральный (постоянный) и второстепенный (изменчивый). Для Казахстана, как middle state, центральным интересом является сохранение лидерства на региональном уровне и эффективная интеграция в мировое сообщество на глобальном уровне. Для достижения этой цели казахстанское руководство расширяет свою внешнеполитическую деятельность; не форсирует события, сотрудничает как с региональными, так и нерегиональными акторами; не обостряет отношений ни с одним из них и укрепляет как региональное, так и двустороннее сотрудничество.

– Для обеспечения своей безопасности Казахстан стремятся использовать всё, чем располагает государство, за вычетом военной силы, а также международные факторы, на которые можно опереться в противодействии современным вызовам и рискам. Это, по существу, предполагает использование совокупности политических, экономических, научно-технических, духовно-культурных, информационных, гуманитарных возможностей страны для ее интегрирования в мировое сообщество, развития всесторонних связей, укрепляющих доверие и снижающих военное сопротивление, воздвигающих барьеры для силовой политики.

– Для Казахстана как middle state союзы (интеграция) являются методом достижения сих целей. Исходя из того, что национальные интересы и безопасность могут, прежде всего, быть достигнуты в условиях интеграции и создания региональных балансов, Казахстан инициирует различные экономические и политические проекты (союзы). Президент Н. Назарбаев является farsighted лидером, который может визуалировать выгоду и возможность достижения целей именно в рамках многовекторной, но реальной политики.

– Активное участие в региональной и межрегиональной интеграции свидетельствует о том, что Казахстан в своей внешнеполитической стратегии не отделяет себя ни от Центральной Азии, ни от Евразии в целом. В то же время Казахстан не собирается оставаться региональной державой.

Панорама экономического роста в странах Центральной Азии1

Станислав Жуков

В последние годы центральноазиатские экономики демонстрируют высокие темпы экономического роста. В 2001–2006 гг. среднегодовые темпы роста ВВП в Казахстане составили 10 %, в Таджикистане – 9,5 %, в Узбекистане – 6 %, в Туркменистане – 5 % и в Кыргызстане – 3,5 %. Взятая в целом, Центральная Азия является одним из самых динамичных субрегионов мировой экономики. Вся пятерка стран, за определенным исключением Кыргызстана, сохранит высокую динамику экономического роста и среднесрочной перспективе.

Однако сужение временных рамок анализа, как и его ограничение рассмотрением темповых характеристик, может породить ложное представление о реальном положении дел в регионе. В настоящей статье проблематика экономического роста стран Центральной Азии анализируется в контексте всего периода их независимого развития. Особое внимание уделяется качеству восстановительного и поствосстановительного роста, а также средне-и долгосрочным экономическим перспективам государств региона с учетом их углубляющейся социально-экономической дифференциации.

Основные итоги развития в 1990–2006 гг

В 2006 г. только в двух государствах Центральной Азии из пяти – Узбекистане и Казахстане – абсолютный ВВП превышал предтранзитный уровень 1990 г. (см. диаграмму 1). Казахстан добился такого результата за счет наращивания добычи и экспорта нефти, Узбекистан – главным образом благодаря сохранению нерыночной командно-административной системы. В то же время в Таджикистане ВВП в 2006 г. составлял всего 69 % от уровня 1990 г. В Кыргызстане и Туркменистане соответствующие показатели находились на уровне соответственно 84 % и 88 %.

Несколько по-иному итоги развития в 1990–2006 гг. выглядят сквозь призму среднедушевых показателей. Оказывается, что в конце обозначенного периода предтранзитный уровень среднедушевого ВВП превышен лишь в Казахстане. Причем статистическое увеличение ВВП на душу населения было в немалой степени обеспечено за счет снижения численности населения на 10 %. Из-за высоких темпов демографического роста Узбекистан сумел лишь сохранить среднедушевой ВВП на уровне 1990 г .2 В Кыргызстане и Туркменистане ВВП на душу населения снизился примерно на одну треть. Особенно плачевна ситуация в Таджикистане, где среднедушевой ВВП составляет все еще только примерно половину от уровня 1990 г.

Диаграмма 1 .

Динамика индекса ВВП в 1990–2006 гг. (1990=100)

Данные за 2006 г. – прогноз.

В мировой экономической табели о рангах центральноазиатские экономики заняли позиции, соответствующие их возможностям. В 2005 г. по уровню среднедушевого ВВП только Казахстан и Туркменистан вошли в первую сотню государств мира, заняв соответственно 78-е и 80-е места (см. табл. 1).

Таблица 1 .

Место Центральной Азии в мировом рэнкинге стран по ВВП на душу населения

Источник: International Monetary Fund, World Economic Outlook, September 2006.

Кыргызстан, Узбекистан и Таджикистан расположились на 150-м, 152-м и 161-м местах соответственно. Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что в середине текущего десятилетия относительное положение Кыргызстана и особенно Узбекистана оказалось даже хуже, чем десятилетием ранее. Чуть лучше уровень развития центральноазиатских экономик смотрится при использовании показателей на основе паритетов покупательной способности национальных валют. В любом случае, если ориентироваться на среднедушевой ВВП, Казахстан и Туркменистан закрепились в верхнем эшелоне, а Кыргызстан, Узбекистан и Таджикистан скатились на дно развивающегося мира.

Качество и устойчивость восстановительного и поствосстановительного роста

Среди важнейших качественных характеристик роста (и экономических структур) постсоветских центральноазиатских экономик следует выделить следующие.

Во-первых, практически полная зависимость роста от внешних факторов. Отнюдь не случайно восстановление положительных темпов роста в Центральной Азии совпало по времени с очередным повышательным циклом мировых цен на нефть и всю сырьевую группу товаров, а также заметным повышением спроса на сырье на рынках развитых и развивающихся стран3.

Таблица 2.

Относительная значимость притока внешних ресурсов по различным каналам (% от ВВП)

Другим внешним фактором, обеспечившим и продолжающим обеспечивать экономический подъем центральноазиатских экономик, является существенный приток финансовых ресурсов из-за рубежа. Для наименее развитых Таджикистана и Кыргызстана особое значение имеют ресурсы, поступающие по каналам официальной помощи развитию. Для Казахстана важную роль играют прямые иностранные инвестиции (см. табл. 2 ). Во-вторых, рекордная по мировым меркам энергоемкость роста. Известно, что советская экономика полностью выпала из глобального процесса энергосбережения, инициированного мировым энергетическим кризисом 1973 г. В последние 15–20 лет по понятным причинам ни в одной постсоветской республике какой-либо осознанной политики энергосбережения не проводилось. По потреблению энергоресурсов в расчете на единицу ВВП Узбекистану, Туркменистану, Казахстану и Таджикистану принадлежит сомнительное глобальное лидерство (см. табл. 3).

Таблица 3.

Место центральноазиатских стран в мировом рэнкинге удельной энергоемкости производства (потребление энергоресурсов на единицу ВВП по паритету покупательной способности)

Подсчитано по: World Bank World Development Indicators 2005, CD-ROM.

В-третьих, низкая норма накопления. От СССР центральноазиатские экономики унаследовали устаревший производственный аппарат, который окончательно одряхлел за пятнадцатилетие транзита. В позднесоветский период все республики сталкивались с феноменом «перенакопления капитала». При том что инвестиции были главной движущей силой роста, это оборачивалось его чудовищной неэффективностью. За годы производственного спада, как и в фазе восстановительного роста, вклад услуг капитала в экономический рост стал практически повсюду отрицательным. Перенакопление сменилось декапитализацией (за определенным исключением нефтегазовых и металлургических секторов). Если в качестве ориентира использовать усредненный показатель по ведущим транзитным экономикам Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ-7)4, то обнаружится, что во всех центральноазиатских экономиках, за исключением Узбекистана, норма накопления в 1990-е гг. оказалась на 8-10 процентных пунктов ВВП ниже (см. диаграмму 2)5.

С точки зрения нормы инвестиций особняком в Центральной Азии стоят Узбекистан и Туркменистан. В этих республиках норма накопления довольно высока. Туркменистан за короткие сроки практически с нуля создал нефтеперерабатывающую и текстильную промышленность. В настоящее время большая часть добываемой в этой стране нефти перерабатывается на местных заводах и экспортируется в виде более дорогих нефтепродуктов. Крупной статьей туркменского экспорта являются готовая одежда и хлопчатобумажные ткани, выпускаемые на более чем 20 современных текстильных комбинатах. Одним словом, по некоторым направлениям эта страна проводит достаточно грамотную инвестиционную политику.

Сложнее обстоит дело в Узбекистане. В 1990-е гг. процесс инвестирования здесь продолжался в инерционном советском режиме. Ошибочно выбранные отраслевые приоритеты обернулись полной неэффективностью инвестиций. Провальная инвестиционная политика вкупе с другими факторами серьезно осложнила экономический рост. Начиная с 2001 г. норма накопления в Узбекистане резко снизилась, но осталась на уровне ЦВЕ-7.

В первой половине текущего десятилетия норма инвестиций в Казахстане повысилась до уровня 23–25 %. Однако после десятилетия «инвестиционной зимы» этого явно недостаточно для модернизации одряхлевших основных производственных фондов. К тому же, судя по всему, в норму накопления в Казахстане включаются ресурсы, поступающие в накопительный нефтяной фонд, поэтому ее повышение представляет собой статистический артефакт.

Диаграмма 2. Страны Центральной Азии: валовые вложения в основной капитал (% от ВВП)

Если исключить сбережения нефтяного фонда (кривая Казахстанmod на диаграмме 2), то выяснится, что норма инвестиций в этой стране находится на уровне 20 %.

В-четвертых, низкий уровень государственных расходов. Это касается в основном наименее развитых и бедных Таджикистана и Кыргызстана. Недопустимо низок уровень государственных расходов и во внешне экономически успешном Казахстане. Неолиберальная ортодоксия исходит из того, что вмешательство государства в экономическую жизнь имманентно порождает многочисленные искажения, мешающие раскрыться созидательным силам раскрепощенного рынка, и отрицательно сказывается на экономическом росте.

Однако этот упрощенный и явно ошибочный тезис опровергается опытом транзитных экономик Центральной и Восточной Европы и Балтии, как и опытом развитых государств. В Центральной Азии, за исключением Узбекистана, уровень налоговых изъятий, которые собственно и составляют базу централизованных доходов и расходов, заметно ниже как в сравнении с развитыми странами – членами Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), так и транзитными экономиками Центральной и Восточной Европы ЦВЕ-7 (см. диаграмму 3).

В-пятых, деиндустриализация, выражающаяся в снижении вклада обрабатывающей промышленности в национальное производство и экспорт. Основная причина деиндустриализации на постсоветском пространстве заключается в том, что в новой конфигурации спросовых ограничений и производственных издержек унаследованная от прошлого обрабатывающая промышленность просто не в состоянии функционировать.

Диаграмма 3.

Налоговые изъятия в странах Центральной Азии (% от ВВП)

Вместе с тем нельзя не отметить, что постсоветская деиндустриализация во многом обусловлена и анемичным состоянием двух компонент совокупного спроса – инвестиций и государственных расходов. Известно, что в странах низкого уровня развития именно централизованные инвестиции и расходы выступают главными факторами становления и развития современной обрабатывающей промышленности. Особое внимание обращает на себя вымывание машиностроения и оборудования из структуры национального экспорта, что отражает процесс деиндустриализации даже более наглядно в сравнении с показателями производства (см. табл. 4). Особенно низок удельный вес машиностроительной продукции в экспорте Казахстана, в котором доминируют сырая нефть и металлы низкой степени переработки, а также Таджикистана, экспорт которого практически целиком состоит из необработанного алюминия и хлопка-сырца.

Таблица 4.

Доля машин, оборудования и транспортных средств в национальном товарном экспорте (%)

* Совокупный экспорт, включая товары и услуги.

В Кыргызстане в 1995–2005 гг. вклад машиностроения в совокупный экспорт находился на более высоком уровне (7,5–9,5 %), что объясняется сохраняющимися у ряда кыргызских предприятий производственными связями с российскими заводами. Единственной же центральноазиатской экономикой, в которой наблюдается некоторый рост вклада машин и оборудования в национальный экспорт, является узбекская. Это объясняется увеличением поставок в Россию легковых автомобилей со сборочного предприятия УзДэу, а также увеличением спроса на авиаремонтные услуги со стороны азиатских стран, главным образом Китая.

Все это, вместе взятое, в совокупности с другими факторами позволяет определить постсоветский экономический рост как сырьевой рост экстенсивного типа, ведомый масштабным увеличением нагрузки на природную среду и находящийся в критическои зависимости от состояния внешней конъюнктуры. В долговременной перспективе такой рост не может быть устойчивым. Внешние шоки в виде снижения мировых цен на энергосырье и/или сокращения спроса на сырьевые продукты на экспортных рынках либо исчерпание природного капитала (т. е. легкодоступных углеводородных месторождений) легко собьют постсоветские экономики с траектории положительного роста.

По традиции Центральная Азия зачастую рассматривается как единый регион, страны которого обладают примерно одинаковым набором характеристик. Между тем по мере размывания бывшего советского и досоветского российского наследия искусственность подхода к Центральной Азии как к единому однородному региону становится все более очевидной. По экономическим, социальным и другим фундаментальным базовым характеристикам страны центральноазиатской пятерки далеко отстоят друг от друга, и разрыв между ними все последние годы только углубляется.

Диаграмма 4 наглядно демонстрирует жесткую зависимость экономического роста центральноазиатских и кавказских экономик от экспорта. Чем выше показатели среднедушевого экспорта, тем более высокое положение на условной шкале мирового развития занимает данная страна. Перспективы развития в Центральной Азии, как и на всем постсоветском пространстве, едва ли не исключительно зависят от способности стран генерировать экспорт. Между тем возможности центральноазиатских стран наращивать экспортные доходы далеко не одинаковы. Располагающие запасами углеводородов Казахстан и Туркменистан находятся в этом смысле в несопоставимо более благоприятном положении в сравнении с ресурсно бедными Кыргызстаном, Узбекистаном и Таджикистаном.

Диаграмма 4. Зависимость уровня развития от экспорта, 2005 г.

Неодинаковая наделенность природными ресурсами объективно разводит центральноазиатскую пятерку на сравнительно преуспевающую нефтегазовую двойку – Казахстан и Туркменистан и бедную аграрную тройку, состоящую из Кыргызстана, Таджикистана и Узбекистана. Деление это весьма условно. В центральноазиатском контексте не приходится говорить о типологически чистых моделях развития. В глубоко аграрном Таджикистане, например, экспорт алюминия с единственного завода обеспечивает существенную часть всех экспортных доходов страны. В Туркменистане, основу экономики которого составляет газовый сектор, сельское хозяйство остается главной сферой притяжения занятости.

Тем не менее неодинаковая наделенность природными ресурсами де-факто делит страны региона на две разные типологические группы. Возможности этих стран поддерживать высокие темпы экономического роста объективно неодинаковы, что предопределяет неизбежность дальнейшей их дифференциации по уровню развития. В 2005 г. по размеру среднедушевого ВВП самая развитая страна региона Казахстан превосходила наименее развитый Таджикистан более чем в 11 раз, а по среднедушевому экспорту почти в 14 раз. В средне– и долгосрочной перспективе дифференциация в Центральной Азии будет только углубляться.

Казахстан и Туркменистан: богатые нефтеэкспортеры?

Рассмотрим вначале вопрос о том, располагают ли Казахстан и Туркменистан объективными предпосылками для того, чтобы воспроизвести модель развития богатых нефтеэкспортеров Персидского залива и Северной Африки?

Начнем с Казахстана, безусловного экономического лидера Центральной Азии. В 2005 г. на эту страну приходилось 68 % регионального ВВП и 70 % регионального экспорта. Как уже отмечалось выше, в 2001–2006 гг. среднегодовые темпы роста валового внутреннего продукта Казахстана составляли 10 %. Есть достаточные основания полагать, что и в обозримой перспективе этой стране удастся поддерживать очень высокие темпы экономического роста.

На диаграмме 5 представлено сопоставление экономической динамики Казахстана и Саудовской Аравии. Как известно, в 1951–1952 гг. в Саудовском королевстве начала бурно расти добыча нефти, что автоматически вылилось в высочайшие темпы роста ВВП. Причем период бурного экономического роста, ведомый растущей нефтедобычей, оказался достаточно продолжительным. В Казахстане начало заметного увеличения нефтедобычи датируется 2001 г. По крайней мере до 2010–2015 гг. казахское правительство планирует наращивать добычу, причем даже чуть более быстрыми темпами, чем это происходило в 1950-1960-е гг. в Саудовской Аравии. Следовательно, есть все основания полагать, что не только кривая нефтедобычи, но и кривая индекса ВВП окажется в Казахстане в 2005–2010/15 гг. круче, чем в свое время в королевстве саудитов. В случае успешной реализации официальных планов по увеличению добычи нефти и газа Казахстан в среднесрочной перспективе может рассчитывать на рост ВВП на 12–15 % в год. При том что, согласно имеющимся демографическим прогнозам, численность населения страны стабилизировалась, почти столь же высокими окажутся и темпы роста среднедушевого ВВП.

Экономическое развитие, однако, представляет собой сложный многомерный процесс, который не может быть адекватно описан единственным индикатором, пусть и таким важным, как темпы экономического роста. Если принять во внимание численность населения, то окажется, что в 2000–2005 гг. по добыче углеводородов в расчете на одного жителя Казахстан не относился к группе малых богатых нефтеэкспортеров (см. диаграмму 6). Если же учесть то обстоятельство, что в распоряжении самого Казахстана осталась меньшая часть добываемой нефти (только 20 % или 40 %), а подавляющая часть нефтедобычи де-факто оказывалась в распоряжении иностранных добывающих компаний, то эту страну, в принципе, вряд ли правомочно типологически относить к нефтеэкспортерам.

Показательно, что даже если бы Казахстан добывал в 2000–2005 гг. 150 млн. тонн нефти в год (а на этот показатель он рассчитывает выйти только в 2015 г.), то и тогда с учетом того, что подавляющая часть добываемой на казахской территории нефти де-факто принадлежит иностранцам, страна не могла бы достичь среднедушевых параметров, присущих богатым государствам Персидского залива и Северной Африки (см. диаграмму 6).

Диаграмма 5. Добыча нефти (млн. тонн) и индекс ВВП (год t = 100) (Казахстан: год t – 2000; Саудовская Аравия: год t – 1951)

Это означает, что даже в случае удвоения-утроения текущего уровня нефтедобычи Казахстан не имеет шансов воспроизвести модель социально-экономического развития малого богатого нефтегазового экспортера. Неудивительно поэтому, что при текущем уровне нефтедобычи Казахстан, несмотря на высочайшие темпы роста ВВП, сохраняет многие черты слаборазвитой страны. Особо обращают на себя внимание два обстоятельства. Во-первых, динамика заработной платы заметно отстает от динамики валового внутреннего продукта. В 2005 г. заработная плата в среднем по экономике составляла всего 50 % от уровня 1990 г. (см. диаграмму 7). Во-вторых, бурный экономический рост не сопровождается ускоренным ростом спроса на труд в современном секторе экономики. В 2005 г. более трети местной рабочей силы по-прежнему относится официальной статистикой к так называемым «самозанятым» (см. табл. 5).

Диаграмма 6.

Казахстан: сравнительная добыча углеводородов на душу населения

KA3-63 – текущий уровень добычи (63 млн. тонн в 2005 г.):

КАЗ-бЗ/20 % и КАЗ-бЗ/40 % – текущий уровень добычи, непосредственно Казахстану принадлежит соответственно 20 % и 40 % добываемой нефти:

КАЗ-150 – возможный уровень добычи (150 млн. тонн):

КАЗ-150/40 % – возможный уровень добычи, непосредственно Казахстану принадлежит 40 % добываемой нефти.

Диаграмма 7.

Казахстан: динамика ВВП и средней заработной платы (1990=100)

Таблица 5.

Казахстан: социально-экономическая структура занятости (% от совокупной занятости)

Повторимся: Казахстан не имеет достаточных углеводородных ресурсов для того, чтобы следовать по пути, проторенному малыми нефтегазовыми экспортерами. Следовательно, в ближайшие годы страна будет вынуждена либо попытаться модифицировать свое развитие, либо законсервировать сложившуюся модель социально-экономического развития, оставляющую за бортом современного сектора значительную, если не подавляющую, часть населения. Иное дело Туркменистан. Если судить по среднедушевым показателям периода 2000–2005 гг., то эта самая маленькая по численности населения центральноазиатская страна была в сравнении с Казахстаном много ближе к малым богатым нефтегазовым экспортерам Персидского залива (см. диаграмму 8). В случае удвоения текущего уровня добычи природного газа и продажи его по рыночным ценам на эффективных рынках Туркменистан гипотетически имеет шансы воспроизвести модель развития богатого нефтегазового экспортера. Правда, это потребует глубокой модернизации нынешней политической системы страны.

Диаграмма 8.

Туркменистан: сравнительная наделенность углеводородами на душу населения (тонн нефтяного эквивалента на душу населения, среднее за 2000–2005 гг.)

Туркменистан – текущий уровень добычи; Туркменистан-2 – удвоение текущего уровня добычи.

Аграрно-индустриальные Кыргызстан, Таджикистан и Узбекистан

В отличие от сравнительно богатых природными ресурсами Казахстана и Туркменистана тройка Кыргызстан, Таджикистан и Узбекистан типологически относится к аграрным и аграрно-индустриальным экономикам. Так как значительная или даже подавляющая часть рабочей силы сосредоточена здесь в аграрном секторе, экономический рост в этой тройке стран во многом определяется ситуацией в сельском хозяйстве.

Особый интерес представляет сравнение результатов развития Кыргызстана и Узбекистана, придерживающихся во многом противоположных экономических курсов. Кыргызстан с самого начала независимого развития достаточно последовательно реализовывал неолиберальную программу, проведя всеобъемлющую приватизацию, ценовую либерализацию и открыв национальную экономику глобальной конкуренции. Узбекистан, напротив, опирался на всеохватное государственное вмешательство в экономическую жизнь, сохраняет административно регулируемые цены и в рамках курса на импортозамещение пытается защищать национальных производителей от конкурирующего импорта.

При столь разных подходах к экономическому росту самые общие его итоги в Кыргызстане и Узбекистане на середину первого десятилетия

XXI века оказались удивительно одинаковы. Во всяком случае, среднедушевой ВВП в обеих странах на протяжении последних десяти лет находится фактически на одном уровне, что особенно справедливо для периода 2002–2005 гг. (см. диаграмму 9).

В то же время одинаковый среднедушевой ВВП в рассматриваемой паре стран достигнут при разной сбалансированности экономики. Для подтверждения этого тезиса обратимся к структуре ВВП по конечному использованию (см. табл. 6 ). Оказывается, что в Кыргызстане чистый экспорт составляет минус 10 % ВВП. Иначе говоря, импорт на десять процентных пунктов валового внутреннего продукта превышает экспорт. В то же время конечное потребление по объему приближается к ВВП, а валовые инвестиции в основной капитал колеблются около отметки 15 %. Очевидно, что подобная экономическая структура не может существовать на протяжении сколько-нибудь длительного отрезка времени. Макроэкономическая коррекция через девальвацию национальной валюты должна подавить импорт, а значит в существенной мере и конечное потребление, и способствовать перетоку растущей прибыли от экспорта в инвестиции в те же экспортные отрасли.

Как следует из материалов таблицы 6, в 1998–2001 гг. под давлением международных организаций структура кыргызской экономики эволюционировала именно в этом направлении. С минус 22 % ВВП в 1998 г. чистый экспорт к 2001 г. был снижен до нулевой отметки. Подавление импорта сопровождалось снижением доли конечного потребления в ВВП.

Диаграмма 9. Кыргызстан и Узбекистан: ВВП на душу населения (US$)

Однако с 2002 г. ситуация начала быстро разворачиваться в обратном направлении. Соответственно, в нынешнем своем состоянии экономика Кыргызстана остается остро несбалансированной, и любые новые попытки привести ее в состояние макроэкономического равновесия потребуют глубокой девальвации национальной валюты, что в конечном счете приведет к снижению абсолютного и среднедушевого ВВП.

Таблица 6. Кыргызстан и Узбекистан: структура ВВП по конечному использованию

Экспортно-импортные потоки в узбекской экономике сбалансированы. Более того, начиная с 2004 г. вклад экспорта в формирование ВВП Узбекистана растет опережающими темпами. В результате доля чистого экспорта в валовом внутреннем продукте в 2005–2006 гг. достигла отметки в 10 %. Это значит, что, вопреки господствующим мифологемам, узбекская экономика в значительно большей степени развернута на экспорт, чем кыргызская.

Другое важнейшее различие экономик Кыргызстана и Узбекистана, которое наглядно проявляется в структуре ВВП по использованию, заключается в норме накопления. Если в Кыргызстане в 1998–2004 гг. валовые вложения в основной капитал составляли в среднем 15 %, то в Узбекистане аналогичный показатель в указанный период достигал 25 %. Далеко не все инвестиции в узбекской экономике являются, мягко говоря, эффективными. Тем не менее уровень инвестиций, поддерживаемый в кыргызской экономике, недостаточен даже для сохранения накопленных основных производственных фондов, не говоря уж об их преумножении и модернизации. Следовательно, и с точки зрения особенностей инвестиционного процесса говорить о каких-либо среднесрочных перспективах экономического роста в Кыргызстане не приходится. Страна продолжает «проедать» основной капитал, унаследованный от советского прошлого.

При крайне низкой доле государственного сектора в конечном потреблении и накоплении трудно ожидать увеличения капиталовложений в Кыргызстане. По замыслу авторов кыргызских реформ инвестиции должны стимулироваться через банковское кредитование. Однако, несмотря на очень низкий уровень инфляции и поразительную стабильность официального обменного курса сома на протяжении последних пяти лет, уровень процентной ставки по кредитам банков остается для инвестиционных проектов запретительным (см. табл. 7).

Таблица 7.

Кыргызстан: ставки по кредитам коммерческих банков

Закономерно возникает вопрос: за счет каких факторов столь остро несбалансированная кыргызская экономика не только остается на плаву, но и демонстрирует положительные темпы роста? К главным факторам роста экономики современного Кыргызстана относятся следующие. Во-первых, переводы трудовых мигрантов из России и Казахстана. По грубым оценкам, в 2005 г. примерно 450–500 тыс. граждан Кыргызстана, что составляет около одной трети официальной занятости, перевели в страну ресурсы в размере 12 % ВВП (см. табл. 8). Кстати, для Таджикистана переводы трудовых мигрантов играют даже большую роль в поддержании экономической динамики в сравнении с Кыргызстаном.

Таблица 8. Консервативные оценки значимости трудовой миграции (2005 г.)

Во-вторых, важным фактором роста кыргызской экономики, особенно для периода до 2002 г. включительно, является официальная помощь развитию со стороны международных финансово-экономических организаций и двусторонних доноров. Относительно ВВП Кыргызстан получил самый большой объем помощи в Центральной Азии и в СНГ в целом (см. табл. 2)6.

В-третьих, возрастающую роль в поддержании положительной динамики кыргызской экономики играет реэкспорт китайских товаров в Россию и Казахстан7. По мере того как Кыргызстан был снят с помочей внешней помощи – по причине как исчерпания кредитных лимитов у Международного валютного фонда и Мирового банка, так и превышения внешнего долга стандартных потолков безопасности, – реэкспорт товаров из КНР в Россию, Казахстан и Узбекистан становится все более важным фактором роста.

Таким образом, экономический рост в Кыргызстане является не продуктом глубоких структурных и институциональных реформ, проведенных под патронажем Бреттонвудских институтов, но наведен факторами несистематического, в чем-то случайного характера.

В стандартных классификациях Международного валютного фонда, Мирового банка, Европейского банка реконструкции и развития и множестве глобальных рэнкингов Узбекистан традиционно попадает в группу нереформированных или слабо реформированных экономик, в то время как Кыргызстан, как правило, по рыночному реформированию уверенно попадает в группу лидеров постсоветского пространства. Интересно – в каком бы положении оказался Узбекистан, если бы 1990-е гг. он провел реформы по кыргызскому образцу. В материалах, представленных ниже в отдельном боксе, суммированы некоторые принципиальные моменты, характеризующие данный сюрреалистический сценарий. Все расчеты базируются на упрощенной гипотезе о том, что в 2002 г. основные душевые и структурные индикаторы в Узбекистане должны были бы оказаться на уровне аналогичных индикаторов по Кыргызстану.

Оказывается, что поддержка узбекской шоковой терапии по кыргызскому образцу обошлась бы внешним донорам в дополнительные US$ 9,6 млрд., что составляет более четверти от фактического объема помощи, полученной всеми странами – членами Содружества Независимых Государств в период 1992–2002 гг., или более половины всей помощи, полученной одиннадцатью членами СНГ, исключая Россию как наиболее крупную постсоветскую экономику.

Сюрреалистический сценарий: если бы Узбекистан провел шоковую терапию по образцу Кыргызстана

Дополнительные расходы для доноров: US$ 9,62 млрд. (27 % от совокупной помощи странам СНГ за 1992–2002 гг.)

Дополнительный долг: US$ 4,49 млрд. (80 % от фактического ВВП на 2002 г.)

Дополнительный чистый приток прямых иностранных инвестиций в 1992–2002 гг. – US$ 0,86 млрд.

Кумулятивные экспортные потери в 1995–2002 гг. – US$ 4,6 млрд.

Дополнительные трудовые мигранты в 2003 г. – 1,4–2,2 млн.

Стоит ли говорить, что ни тандем МВФ/Мировой банк, ни двусторонние доноры такими ресурсами в 1990-е гг. не располагали. Значит, в действительности Узбекистан получил бы от внешних доноров существенно меньшие финансовые ресурсы, а узбекская экономика к 2002 г. оказалась бы в существенно более драматичном положении в сравнении с кыргызской.

Дальше – больше. Внешний долг Узбекистана в случае «терапии по-кыргызски» оказался бы больше на US$ 4,5 млрд., что составляет 80 % узбекского ВВП за 2002 г. Кумулятивные экспортные потери Узбекистана за 1995–2002 гг. могли бы достигнуть US$ 4,6 млрд., а дополнительный чистый приток прямых иностранных инвестиций оказался бы всего на US$ 0,86 млрд. больше фактического притока. Наконец, дополнительный поток трудовых мигрантов из Узбекистана оказался бы больше фактического на 1,4–2,2 млн. человек.

Все вышесказанное не преследует цель доказать преимущество узбекского пути развития над кыргызским. Изъяны и встроенные недостатки модели экономического роста Узбекистана неоднократно подробно анализировались нами в целом ряде работ8. Единственная цель проведенного гипотетического эксперимента заключается в том, чтобы показать, что в случае выбора «шоковой терапии» узбекская экономика в настоящий момент лежала бы в руинах. Социально-политические же последствия гипотетической «узбекской шоковой терапии» оказались бы крайне тяжелыми. По-видимому, не только Узбекистан, но и Центральная Азия в целом не избежала бы тогда катастрофы государственных институтов, и регион надолго бы превратился в зону перманентной нестабильности.

Рассмотрим более подробно положение дел в сельском хозяйстве центральноазиатской аграрной тройки. Ситуация в Узбекистане заметно отличается в лучшую сторону. Производство зерновых здесь в 2005 г. достигло 6,518 млн. тонн. За последние двадцать лет Узбекистан сумел многократно нарастить производство зерна (правда, при заметном снижении его качества). Если в 1986–1990 гг. среднегодовое производство зерновых составляло 1,7 млн. тонн, то в 1996–2000 гг. этот показатель увеличился до 3,8 млн. тонн и в 2001–2005 гг. – до 5,7 млн. тонн. В 2005 г. Узбекистан производил в 4,4 раза больше зерновых, чем в 1986 г. (см. диаграмму 10).

Успехи в зерновом производстве во многом объясняются тем, что Узбекистан резко сократил посевные площади под хлопком. Если в 1986–1990 гг. среднегодовое производство хлопка сырца в стране достигало 5,1 млн. тонн, то в 1991–1996 гг. этот показатель снизился до 4,2 млн. тонн, в 1996–2000 гг. – до 3,4 млн. тонн, а в 2001–2005 гг. – до 3,3 млн. тонн.

Диаграмма 10. Производство зерновых в аграрных экономиках Центральной Азии (млн. тонн)

В целом за период 1986–2005 гг. производство хлопка сырца сократилось на 25 %, однако в последние годы оно начало вновь расти (см. диаграмму 11). В 2005 г. производство хлопка-сырца на 5,9 % превысило уровень предыдущего года и достигло 3749 тыс. тонн. Судя по динамике производства хлопка, Кыргызстан не демонстрирует каких-либо заметных преимуществ перед Узбекистаном. Следует отметить, что с точки зрения создания валовой добавленной стоимости на единицу площади хлопок является более выгодной культурой в сравнении с зерновыми.

Диаграмма 11.

Производство хлопка-сырца в аграрных экономиках Центральной Азии (тыс. тонн)

Исходя из этого, в течение многих лет Мировой банк и Международный валютный фонд критиковали узбекскую политику замены хлопка зерновыми как неэффективную. Однако, расширяя посевы под зерновыми за счет сокращения посевов хлопка, Узбекистан преследовал цель сократить импорт зерновых и муки, что в конечном счете позволило ему несколько улучшить торговый и платежный баланс. Показательно, что в настоящее время аналогичную политику перевода земель под выращивание зерновых проводит находящийся в сходной ситуации Таджикистан. При этом международные экономические организации всемерно поощряют эту политику таджикского руководства, не считая ее ущербной.

Ситуация в животноводстве Узбекистана также смотрится существенно более благоприятно в сравнении с Кыргызстаном. Если судить по динамике поголовья овец и коз, то с 1998 г. в Узбекистане наблюдается увеличение численности этого традиционного для региона скота (см. диаграмму 12). Кыргызстан вступил в рыночный транзит в несравнимо лучших по сравнению с Узбекистаном условиях, однако в 1991–1998 гг. поголовье овец и коз сократилось здесь в 2,6 раза. В 1999–2006 гг. численность поголовья практически стабилизировалась на невысоком уровне.

Детальный анализ положения в растениеводстве и животноводстве подтверждает, что узбекский вариант развития в целом имеет несомненные преимущества над кыргызским. Еще раз подчеркнем, что средне-и долговременные перспективы экономического роста этих стран критически зависят от динамики аграрного сектора.

Диаграмма 12.

Поголовье овец и коз в аграрных экономиках Центральной Азии на начало года (млн.)

Суммируя сказанное, на наш взгляд, нельзя не прийти к выводу, что промежуточная по отношению к глобализации узбекская модель, с ее медленными и непоследовательными реформами, регулярными ситуативными зигзагами в экономической политике и, с точки зрения абстрактного рынка, неэффективностью, в большей степени соответствует объективным возможностям ресурснобедных стран Центрально-Азиатского региона. Более того, такая модель позволяет хотя бы теоретически рассчитывать на то, что страна сохраняет шансы методом проб и ошибок перемещаться вверх по условной шкале экономического развития. Осуществивший неолиберальные реформы Кыргызстан в настоящий момент полностью разрушен не только экономически, но и политически. Стихийный массовый протест населения, приобретший известность в виде яркой мифологемы «маковая революция», привел исключительно к смене некоторых политических персоналий. Как и прежнее политическое руководство, последние не в состоянии предложить выход из сложившегося социально-экономического тупика.

Среднесрочные перспективы

В заключение рассмотрим в самом общем виде перспективы развития центральноазиатской пятерки в обозримой исторической перспективе. Расчеты в различных сценариях (среднегодовые темпы роста ВВП варьируют от 4 % – минимальный вариант – до 7 % (максимальный вариант)) показывают, что к 2010 г. Таджикистан не сможет выйти на предтранзитные объемы производства даже при среднегодовых темпах роста в 7 %. Более того, мы полагаем, что трендовые темпы роста в этой стране тяготеют к нижней планке в 4–5 %. При таких темпах роста Таджикистан не выйдет на позднесоветские показатели среднедушевого ВВП даже к 2015 г.

Кыргызстан, потенциальные темпы роста которого примерно соответствуют таджикским, справится с этой задачей в период между 2010 и 2015 гг. (см. табл. 9). Учитывая, однако, тупиковую социально-экономическую и социально-политическую ситуацию в этой стране, не исключено, что эта задача окажется для Кыргызстана непосильной.

В литературе по развивающимся странам укоренилось клише «потерянное десятилетие», которое используется для характеристики стагнации латиноамериканских экономик в 1980-е гг. Применительно к Таджикистану и Кыргызстану впору говорить как минимум о «трех потерянных десятилетиях». Причем обе страны смогут преодолеть экономический спад только в том случае, если им удастся сохранить (и тем более приумножить) унаследованную от советского прошлого электроэнергетику. Данное положение справедливо и в отношении Узбекистана. В противном случае они опустятся на самое дно мирового развития. Построенная в нерыночных условиях и нерыночными методами советская электроэнергетика, несмотря на разрушения и потери транзитных лет, продолжает надежно обеспечивать местные экономики электроэнергией и вплоть до настоящего времени дает им определенные преимущества в сравнении со многими развивающимися странами с близким и даже более высоким уровнем среднедушевого ВВП.

Таблица 9. Абсолютные и среднедушевые ВВП стран Центральной Азии в 2010 и 2015 гг. при различных сценариях роста (показатели за 1990=100) 1

* Жирным шрифтом выделены наиболее вероятные сценарии.

Субсидирование производителей и потребителей за счет относительно низких цен на энергоресурсы стало одним из важнейших факторов восстановительного подъема 1996–2006 гг. для небогатых природными ресурсами Кыргызстана, Таджикистана и (хотя и с оговорками) Узбекистана. Поддержание здесь хотя бы скромного нынешнего уровня развития невозможно иначе, кроме как через максимально эффективное использование имеющегося потенциала электроэнергетики. Разрушение этой отрасли окончательно переведет три центральноазиатские экономики в разряд беднейших стран мира. При этом разрушительные последствия несут оба крайних варианта: и приватизация электроэнергетики с последующей либерализацией энергетических тарифов, и замораживание надолго нынешнего состояния, при котором электроэнергетика используется в качестве донора других производств и потребления, а поступающая в ее распоряжение прибыль недостаточна для возмещения долгосрочных восстановительных издержек.

Экономические перспективы обладающих сравнительно крупными запасами углеводородов Казахстана и Туркменистана смотрятся более радужно. Следует также учитывать, что Казахстан не испытывает давления демографического пресса. Центральноазиатская нефтегазовая двойка будет продолжать наращивать отрыв от аграрных соседей. При сохранении высоких мировых цен на нефть и в случае подтягивания цен на природный газ в постсоветском пространстве к условным среднемировым уровням Туркменистан и особенно Казахстан имеют неплохие шансы ускорить экономический рост или поддерживать его на достаточно высоком уровне.

Экономический прогресс в Центральной Азии надолго окажется локализованным в нефтяных экономиках. Именно благодаря наращиванию добычи и экспорта нефти и газа Туркменистан и особенно Казахстан демонстрируют определенные экономические успехи. При этом Казахстан в силу объективных причин не может воспроизвести модель развития богатых нефтеэкспортеров. Учитывая высокий образовательный уровень населения, его идущее от советского прошлого массовое знакомство с современными социальными услугами, в ближайшие годы в этой стране следует ожидать попыток слома дуальной экономической структуры эпохи глобализации.

Примечания

1. Основной фактологической базой настоящей статьи послужила международная и официальная национальная статистика. Для экономии места ссылки на источники не приводятся.

2. Учитывая особенно низкое качество статистики национальных счетов в Узбекистане, не исключено, что в действительности среднедушевой ВВП здесь в 2006 г. был несколько ниже уровня 1990 г.

3. Подробно см.: Жуков С. Центральная Азия: факторы восстановительного экономического роста 1996–2004 гг. // Центральная Азия и Южный Кавказ. Насущные проблемы 2005 / Под ред. Б. Румера. Алматы: ТОО «East Point», 2006. С. 153–154.

4. Средний невзвешенный показатель по Болгарии, Венгрии, Польше, Румынии, Словакии, Словении и Чехии.

5. Публикуемые национальные счета Туркменистана абсолютно ненадежны, на их основе возможны только грубые оценки.

6. Подробнее см.: Жуков С. Центральная Азия: факторы восстановительного экономического роста… С. 154–155.

7. Подробно этот вопрос рассмотрен в: Резникова О., Жуков С. Китай и Центральная Азия: тенденции и перспективы экономического взаимодействия //Центральная Азия и Южный Кавказ. Насущные проблемы 2005 / Под ред. Б. Румера. Алматы: ТОО «East Point», 2006. С. 192–196.

8. См., например: Жуков С.В., Резникова О.Б. Центральная Азия в социально-экономических структурах современного мира. М.: Московский общественный научный фонд, 2001. С. 141–154; Жуков С. Кыргызстан и Узбекистан: итоги первой декады независимого развития / Центральная Азия и Южный Кавказ. Насущные проблемы 2003 / Под ред. Б. Румера. Алматы: ТОО «East Point», 2003. С. 129–167; Жуков С. Киргизия и Узбекистан: шок против градуализма //Мировая экономика и международные отношения. 2004. Июнь. № 6. С. 96–108; Kyrgyzstan and Uzbekistan: Landlocked Agrarian Economies with an Unlimited Supply of Labor // Central Asia at the End of the Transition / Ed. B. Rumer. Armonk, New York: M.E. Sharpe, 2005. P. 297–328.

Структура и эффективность экономического сотрудничества Казахстана и Китая

К вопросу об эффективности внешней торговли Казахстана и Китая

Айгуль Кошербаева

Вопрос об эффективности или неэффективности торговых отношений между Китаем и Казахстаном давно является актуальным. Автор не ставит перед собой цель осветить все вопросы экономического сотрудничества между двумя странами. Китай активно продвигается на рынок Республики Казахстан: здесь и крупные проекты в области нефтегазодобывающей промышленности, и торговля товарами и услугами, и достаточно большое присутствие китайских розничных фирм и т. д. Ниже будут рассмотрены только некоторые вопросы торгово-экономического сотрудничества без учета так называемой неофициальной торговли.

Анализ показывает, что торгово-экономическое сотрудничество Китая и Республики Казахстан является неэффективным. Казахстан активно экспортирует минеральные продукты в Китай. В целом динамика экспорта такова, что до 2003 г. темпы роста экспорта ниже, чем импорта, хотя тренд как по экспорту, так и по импорту во многом повторяется. Темпы роста экспорта в стоимостном выражении увеличились с 2,2 % в 2001 г. до 61,7 % в 2003 г., затем в 2004 г. отмечается заметный спад до 19,3 % с последующим ростом до 23,2 % в 2005 г. В то же время темпы роста импорта в стоимостном выражении значительно опережают темпы роста экспорта. Пик роста приходится на 2002 г., когда в Казахстан было импортировано товаров на сумму 304 млн. 784 тыс. долл. США. В последующие годы наблюдается спад импорта до уровня 51 % по сравнению с 2003 г. и ростом в 2005 г. до 65,1 %. Тем не менее лаг в 41,9 % между ростом импорта и экспорта в 2005 г. свидетельствует о неэффективной торговле между двумя странами (см. диаграмму 1 ).

Вопрос об эффективности или неэффективности внешней торговли всегда сопряжен с ее структурой. На сегодняшний день в структуре экспорта Казахстана в Китай 97,4 % приходится на минеральное сырье и продукцию сельского хозяйства (см. табл. 1). При этом импорт из Китая представлен в основном товарами обрабатывающей промышленности: машины и оборудование – 34,7 % в общем объеме импорта из Китая (рост по сравнению с 2004 г. на 92,7 %); неблагородные металлы и изделия из них – 20,3 % (рост 151,5 %) (см. табл. 2).

Таким образом, Казахстан в основном поставляет в Китай сырье и материалы, в то время как импортируется в основном продукция обрабатывающих отраслей промышленности, прежде всего машины и оборудование, текстиль и текстильные изделия и другие промышленные товары.

Диаграмма 1 .

Динамика внешней торговли Республики Казахстан с Китаем

Источник: Составлено на основе данных Агентства РК по статистике и Комитета таможенного контроля РК.

Таблица 1 .

Экспорт важнейших видов продукции Республики Казахстан в Китай

Источник: Комитет по таможенному контролю РК.

При этом Китай явно не заинтересован в импорте товаров промышленного назначения из Казахстана. Получается, Казахстан выступает всего лишь в качестве поставщика сырья и материалов для растущей экономики Китая.

Таблица 2.

Импорт основных видов продукции из Китая

Источник: Таможенный комитет РК.

Импорт из Китая растет по нескольким причинам. Во-первых, низкая конкурентоспособность казахстанских товаров обрабатывающей промышленности. Единственной группой, по которой Казахстан имеет сравнительное преимущество, являются минеральные продукты (коэффициент конкурентоспособности = 0,83), по всем остальным товарам сравнительное преимущество на стороне китайских товаропроизводителей. Во-вторых, низкие ставки таможенных пошлин на ввозимые товары, что объясняется подготовкой к вступлению Казахстана в ВТО. Последнее стимулирует приток в страну товаров из-за рубежа, в том числе из Китая. Средняя ставка таможенных пошлин в Казахстане составляет 8,2 %, в том числе по многим товарным позициям импорта из Китая, например, по продукции химической и связанных с ней отраслей промышленности, ставка составляет всего 4,2 %, при этом удельный вес продукции данной отрасли в общем объеме импорта из Китая равен 4,9 %. Очень высоким остается импорт машин и оборудования – 34,3 %, при ставках пошлин от 3,8 до 4,2 % (см. табл. 3). Данная тенденция будет иметь продолжение и в дальнейшем, пока Казахстан будет придерживаться политики низких таможенных пошлин и окончательно не вступит в ВТО. Хотя следует предположить, что вытеснение товаров отечественных производителей внутреннего рынка Казахстана товарами обрабатывающей промышленности из Китая будет продолжаться и в дальнейшем.

Таблица 3.

Средние ставки таможенных пошлин на отдельные виды товаров в РК

Источник: Рассчитано на основе данных Комитета по таможенному контролю.

Согласно теории международной экономики неэффективность внешней торговли Казахстана с Китаем объясняется также завышенным валютным курсом тенге по отношению к юаню. На диаграмме 2 показано, что на протяжении последних пяти лет тренды изменения индекса реального эффективного валютного курса KZT/CNY и темпов роста экспорта Казахстана в Китай практически полностью повторяют динамику друг друга. Если в 2001 г. темпы роста экспорта были отрицательными, то изменение индекса REER CNY/KZT было -12,2, что говорит о заниженном валютном курсе. Именно в этот период Национальный банк РК вводит политику плавающего валютного курса тенге, что способствует некоторому оживлению торговли страны со странами дальнего зарубежья. Но если в Казахстане придерживаются политики плавающего валютного курса, то в Китае курс USD/CNY на протяжении многих десятилетий является фиксированным и это, естественно, отражается на условиях торговли с другими странами, в том числе с Казахстаном. Поэтому казахстанский экспорт сырья и материалов имеет негативную динамику роста и лишь благодаря колебанию цен на мировом рынке сырья обретает позитивные темпы роста в последующие годы, при этом индекс REER CNY/KZT имеет тенденцию к росту. Таким образом, как только экспорт Казахстана в Китай снижается, тенге девальвирует, а при росте экспорта, наоборот, дорожает.

Диаграмма 2.

Динамика экспорта и реальный эффективный валютный курс

Источник: Рассчитано на основе данных Агентства РК по статистике, Комитета по таможенному контролю, Национального банка РК и IMF Statistical Data.

Диаграмма 3.

Динамика экспорта в Китай без учета нефти и REER

Источник: Рассчитано на основе данных Агентства РК по статистике, Комитета по таможенному контролю, Национального банка РК и IMF Statistical Data.

Принимая во внимание, что удельный вес экспорта нефти в общем объеме экспорта в Китай на протяжении последних пяти лет в среднем составил 16,5 %, существует ли зависимость темпов роста экспорта без учета экспорта нефти от реального эффективного валютного курса?

Расчеты показывают, что индекс REER без учета экспорта нефти в Китай становится более чувствительным к изменениям во внешней торговле, хотя в целом мы отмечаем повторение тренда, как и в случае при полном экспорте с учетом нефти. На диаграмме 3 показана данная зависимость между изменением индекса REER и темпами роста экспорта без учета торговли нефтью: чем ниже темпы роста экспорта, тем более дешевый тенге, и наоборот.

Таким образом, на эффективность внешней торговли Казахстана с Китаем (в частности, экспорта) влияют следующие факторы:

– изменение цен на мировом рынке нефти и металлов и в меньшей степени колебания реального эффективного валютного курса тенге по отношению к юаню;

– наличие фиксированного валютного курса китайской национальной валюты по отношению к доллару США.

Диаграмма 4.

Динамика экспорта РК и REER

Источник: Рассчитано на основе данных Агентства РК по статистике, Комитета по таможенному контролю и Национального банка РК.

Если обратиться к зависимости темпов роста экспорта РК в целом от изменения индекса REER, рассчитанного по отношению к валютам 24 стран – основных торговых партнеров, то налицо другая картина. На диаграмме 4 показано, что с 2001 по 2003 г. включительно экспорт растет при снижении индекса реального эффективного валютного курса тенге. К 2004 г. тенденция меняется, при том что отмечается падение курса доллара на мировом валютном рынке и росте цен на нефть. Тенге дорожает, экспортные цены на нефть растут, и, соответственно, торговля становится менее эффективной и в большей степени ориентируется только на изменение цен на мировом рынке сырья и материалов.

О деятельности предприятий с участием китайского капитала

На сегодняшний день в Казахстане действует 493 предприятия с участием китайского капитала (или 5,7 % от общего количества действующих предприятий с участием иностранного капитала), из них с долевым участием иностранных инвесторов 147 (см. диаграмму 5). Уставной капитал действующих предприятий на 1 января 2006 г. составил 216 665,87 тыс. тенге.

О масштабах деятельности китайских инвесторов в Казахстане можно судить по притоку прямых иностранных инвестиций. В 1993 г. валовой приток ПИИ из Китая составил всего 5 млн. долл. США, в 2005 г. эта цифра возросла до 195 млн. долл. США, т. е. в 39 раз. При этом доля китайских ПИИ в общем объеме привлеченных ПИИ составляла всего 0,4 %, в 2005 г. – 3 % (см. табл. 4).

Таблица 4.

Валовой приток прямых инвестиций (млн. долл. США)

Источник: Национальный банк РК.

Одной из характерных черт нового этапа развития торгово-экономических отношений между КНР и РК является развитие сотрудничества по крупным объектам.

Диаграмма 5.

Количество действующих предприятий с участием иностранного капитала

Источник: Агентство РК по статистике.

Диаграмма 6.

Экспорт нефти в Китай

Источник: Рассчитано на основе данных Агентства РК по статистике и Комитета по таможенному контролю РК.

Инвестируя в строительство казахстанского нефтепровода, Китай рассчитывал прокачивать по нему в основном нефть, которую будут добывать китайские компании. Импорт дешевой нефти для ее переработки внутри страны обеспечит Китаю наибольшую прибыль. Поэтому компании КНР усиленно стремятся наращивать собственную сырьевую базу в Казахстане, причем не только за счет получения новых лицензий, но и путем вхождения в уже действующие проекты.

Экспорт нефти в общем объеме экспорта в Китай составил в 2005 г. 17,2 %. При этом темпы роста в физическом выражении в 2005 г. значительно снизились по сравнению с 2004 г. – на 50,7 %, но в стоимостном выражении темпы снижения составили всего 15 %, что объясняется ростом цен на мировом рынке, в том числе и на нефть, экспортируемую на рынок Китая. Если посмотреть цены за баррель нефти, то в 2005 г. нефть в Китай продавалась по цене 48,8 долл. за баррель (рост по сравнению с 2004 г. на 73,1 %) (см. диаграмму 6 ). При этом цены на мировом рынке на нефть в 2005 г. были на уровне 54,52 долл. за баррель (рост по сравнению с 2004 г. на 42,5 %). Таким образом, нефть в Китай экспортировалась по цене на 10,5 % ниже мировой. При этом экспортная цена нефти в целом на мировом рынке была на уровне 45,5 долл. за баррель (рост по сравнению с 2004 г. на 54,5 %). Таким образом, нефть в Китай экспортировалась по ценам на 7,3 % выше, чем на другие рынки.

Китай на сегодняшний день владеет контрольным пакетом акций следующих предприятий (см. табл. 5).

Таблица 5.

Присутствие Китая в нефтяном секторе Казахстана

В прошлом году китайские компании значительно упрочили свои позиции в Казахстане. Особую роль в том сыграла покупка CNPC канадской компании PetroKazakhstan. На начало 2005 г. ее подтвержденные запасы оценивались в 535 млн. баррелей. Основным активом PetroKazakhstan являлась группа кумкольских месторождений в Кзыл-Ординской области. Кроме того, PetroKazakhstan имела по 50 % акций в совместных предприятиях «Тургай Петролеум» (с ЛУКОЙЛом) и «Казгермунай» (с рядом германских компаний). Большие перспективы CNPC также связывает с освоением месторождения Дархан в казахстанском секторе Каспийского моря.

Кроме того, в настоящее время CNPC владеет 85,4 % акций СП «CNPC-Актобемунайгаз», разрабатывающего месторождения с запасами более 100 млн. тонн нефти. Другой крупный актив CNPC – 50 %-ная доля в компании Buzachi Operation Ltd., которая разрабатывает месторождение Северные Бузачи с извлекаемыми запасами нефти 75 млн. тонн. Еще один актив CNPC – компания «CNPC Айдан-Мунай», ведущая добычу на двух месторождениях в Кзыл-Ординской области. Китайская Sinopec, выкупившая в 2004 г. активы американской FIOC (First International Oil Company), стала совладельцем лицензий на разведку 6 блоков.

Тем не менее для полной загрузки восточного трубопровода нынешних запасов нефти, контролируемых китайскими компаниями в Казахстане, пока недостаточно. «Проблем с загрузкой нефтепровода не возникнет после выхода на проектную мощность добывающих предприятий в казахстанском секторе Каспия, а также с развитием нефтедобычи CNPC на месторождении Жанажол», – считает директор НИИ энергетики Госкомитета КНР по развитию и реформам Чжоу Дади. Активы CNPC обеспечивают добычу около 12 млн. тонн нефти в год. Однако из этих объемов китайские компании смогут направлять в восточный нефтепровод не более 5 млн. тонн в год, поскольку по ранее подписанным соглашениям обязаны поставлять нефть на НПЗ в Шымкенте и в КТК. Поэтому Китай планирует новые приобретения в Казахстане. В частности, китайская нефтяная компания CNOOC рассматривает возможность покупки канадской Nations Energy, добывающей нефть на одном из крупных месторождений в Казахстане.

Казахстанские специалисты полагают, что в среднесрочной перспективе для трубопровода в Китай свободного сырья в стране не хватит. Нефть, добываемая в рамках действующих казахстанских проектов, будет распределяться по различным экспортным направлениям. Все, что может предложить сегодня Казахстан с Жанажола, – это 3–5 млн. тонн нефти. По словам представителя Министерства энергетики и минеральных ресурсов Казахстана, «CNPC-Актобемунайгаз» придется распределять экспортную нефть между западным и восточным направлением. СП «Тенгизшевройл» намерено поставлять нефть по «южному» и «северному» маршрутам. Западноказахстанская нефть будет делиться между экспортом в Россию по Казахстанско-Каспийской транспортной системе и в Китай, а прибрежная – между теми же направлениями и Ираном. Теперь даже планируемое ранее расширение мощности нефтепровода Атырау-Самара с 15 млн. тонн до 25 млн. тонн в год оказывается под вопросом, поскольку компании не дают гарантий поставок в необходимых объемах.

С появлением казахстанско-китайского трубопровода мощности по транспортировке нефти опередили рост ее добычи в стране. Поэтому владельцы трубопровода все стартовые надежды возлагают на российскую нефть. В «КазТрансОйле» предполагают, что на первом этапе соотношение российской и казахстанской нефти в трубе Атасу-Алашанькоу составит 50:50. Однако пока Астана и Пекин не получили подтверждения своим планам. По оценке российских источников, CNPC получит в этом году в лучшем случае 2 млн. тонн российской нефти. Сегодня Россия гарантирует Китаю поставку нефти в больших объемах лишь по железной дороге. Уже в этом году РЖД готовы поставить в Китай до 15 млн. тонн сырья.

Российские компании, экспортирующие нефть в Китай цистернами, давно проявляют интерес к казахстанско-китайскому нефтепроводу, поскольку железнодорожные перевозки на сегодняшний день малорентабельны. Но для транспортировки нефти в Китай требуется модернизировать нефтепровод Омск-Павлодар, который соединяется с Атасу. Владелец российской трубы – «Транснефть» – предлагает осуществить эти дорогостоящие работы за счет нефтяных компаний. РЖД, напротив, обещают собственными средствами модернизировать транспортную инфраструктуру и при наращивании объемов перевозок нефти создать экспортерам из России условия, аналогичные транспортировке по трубопроводу. Появление двух вариантов экспорта нефти в Китай может принести российским нефтяникам дополнительные выгоды уже в ближайшие несколько лет.

...

Нефтепровод Атасу-Алашанькоу протяженностью 998 км построен за 15 месяцев и официально введен в строй 16 декабря 2005 г. В том же месяце он был состыкован с нефтепроводом Алашанькоу-Душаньцзы длиной 246 км, строительство которого осуществлялось одновременно. НПЗ Душаньцзы в настоящее время рассчитан на переработку 6 млн. тонн нефти. Сейчас ведется строительство второй очереди предприятия, после чего его перерабатывающая мощность возрастет до 10 млн. тонн нефти, а выпуск этилена увеличится с 220 тыс. тонн до 1 млн. тонн в год. Пропускная способность казахстанско-китайского трубопровода на первом этапе (2006–2010 гг.) рассчитана на 10 млн. тонн нефти в год, на втором (с 2011 г.) ее планируется нарастить до 20 млн. тонн с возможностью увеличения до 30 млн. тонн в год.

На строительство участка Атасу-Алашанькоу затрачено 806 млн. долл., из которых 700 млн. долл. были привлечены под гарантии CNPC на условиях проектного финансирования. Владельцем трубопровода и оператором поставок является компания «Казахстанско-китайский трубопровод», акционерами которой на паритетных началах стали CNPC и национальная нефтегазовая компания «Казмунайгаз».

Планируемый тариф на услуги транспортировки нефти еще не согласован. В соответствии с законодательством Республики Казахстан Товарищество с момента эксплуатации нефтепровода подпадает под действие Закона Республики Казахстан «О естественных монополиях», регламентирующего порядок исчисления и установления тарифа на услуги транспортировки нефти субъектами естественных монополий. Предварительно тариф на услуги транспортировки нефти, рассчитанный в соответствии с действующей Методикой по расчету тарифа, утвержденной Агентством Республики Казахстан по регулированию естественных монополий, находится в коридоре шах. 26$ – min 13$ за тонну на всю протяженность нефтепровода.

В среднем возможно принять 17 долл. за 1 тонну на всей протяженности нефтепровода.

Теперь давайте посмотрим, какие стратегические угрозы национальным интересам республики создала продажа «ПетроКазахстан» Китаю. Первая из них – зависимость экономики от «моноэкспорта» сырьевых ресурсов в Китай. CNPC получил в свое распоряжение нефтяные активы в Казахстане и в то же время имеет прямое участие в трубопроводном проекте «Атасу-Алашанькоу», связывающем месторождения, на которых работает «ПетроКазахстан», с КНР. В итоге китайская сторона имеет доступ к казахстанской нефти уже не по мировым ценам, а по тем, которые ей удобны. Соответственно, и налоги, и роялти, и другие отчисления в бюджет Казахстана Китай платит на основе своих рыночных интересов. Вторая очевидная угроза заключается в том, что внутренние рынки нефтепродуктов Казахстана, где «ПетроКазахстан» является одним из основных монополистов, оказываются в руках китайской стороны. А дальше сработает элементарная экономическая логика – Китай сможет диктовать Казахстану свои собственные и необязательно выгодные для нас условия.

С экономической точки зрения Казахстану необходимы инвестиции в обрабатывающую промышленность, но реальных инвесторов из Китая нет. Логика присутствия китайских инвесторов проста – необходимо сырье по доступным ценам и выгодным маршрутам транспортировки. Это позволяет достаточно быстрыми темпами развивать приграничные районы Китая (Синьцзян-Уйгурский автономный округ, в частности). Одновременно решаются вопросы социального плана – занятость китайского населения, средний класс. Выгодное соседство с Казахстаном позволяет Китаю решить и другие вопросы: эффективное вложение своего капитала и рост конкурентоспособности китайских производителей товаров и услуг на фоне фиксированного валютного курса китайской национальной валюты по отношению к доллару США. В то время как казахстанский экспорт в Китай снизился с 9,7 % в 2004 г. до 8,7 % в общем объеме экспорта (из них всего лишь 0,1 % приходится на продукцию обрабатывающей промышленности), импорт увеличился с 5,5 до 7,2 % соответственно. (Если же добавить к официальному импорту и объемы челночной торговли, то данная цифра будет более значительной. Однако в настоящем исследовании анализ челночной торговли не проводился.)

Рост присутствия Китая в Казахстане будет продолжаться до тех пор, пока будут продаваться объекты добывающей промышленности, пока не будут привлекаться инвестиции в обрабатывающий сектор экономики, пока не будут пересмотрены принципы экономической безопасности и т. д.

Как только Казахстан станет членом ВТО, будут расширены границы не только товарных рынков, но и рынков услуг, и китайские бизнесмены будут вкладывать свои капиталы в «плодородную почву» казахстанской экономики. А конкурентоспособность казахстанских товаропроизводителей будет ниже по сравнению с китайскими. Выход известен: необходимо более обоснованно подходить к вопросам диверсификации казахстанского производства, особенно в области обрабатывающей промышленности. Нужна более целенаправленная политика по росту национальных сбережений, что позволит в определенной степени решить проблему инвестиций в обрабатывающую промышленность со стороны среднего бизнеса. Таким образом можно несколько смягчить экспансию китайского капитала и товаров в экономику Казахстана и контролировать деятельность китайских бизнесменов.

Влияние внешнеторговой политики на диверсификацию промышленности Казахстана

Ерлан Кылбаев

Экономика Казахстана, начиная с 1999 по 2005 г., претерпевает тенденцию устойчивого роста (табл. 1). Средний рост валового внутреннего продукта за рассматриваемый период по отношению к предыдущему году составил 9,2 %. Данный показатель является одним из самых высоких среди стран СНГ. По темпам роста Казахстан также опережает многие страны мира (табл. 2). Сравнительный анализ динамики роста в транзитных экономиках показывает, что темпы изменения реального ВВП в Казахстане (как и СНГ в среднем) начиная с 1999 г. выше, чем в государствах Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ).

Таблица 1.

Динамика индексов физического объема ВВП Республики Казахстан

Источник: Агентство Республики Казахстан по статистике.

В то же время будет целесообразно оценить ситуацию и с других аспектов. Основой казахстанской экономики и промышленности является сырьевой сектор. Чрезмерное увеличение сырьевой направленности экономики делает ее уязвимой к изменению внешних условий – спроса на ее сырье и уровня цен. Любое негативное изменение цен на сырьевом рынке сопровождается не только сокращением экспорта, но и падением ВВП в целом.

Поэтому развитие обрабатывающей отрасли было поставлено в основу государственной стратегии индустриально-инновационного развития. По данным Агентства по статистике Республики Казахстан, рост производства в обрабатывающей промышленности в 2005 г. составил 6 % по сравнению с 2004 г. Наибольшее увеличение объемов произошло в целлюлозно-бумажной промышленности и издательском деле (на 28,8 %); в производстве прочих неметаллических минеральных продуктов (на 24,8 %); в машиностроении (на 20,1 %); в производстве нефтепродуктов (на 18,1 %); резиновых и пластмассовых изделий (на 16,1 %); в обработке древесины и производстве изделий из дерева (на 15,2 %); в производстве пищевых продуктов, включая напитки (на 14,4 %); текстильной и швейной промышленности (на 9,4 %); в производстве табачных изделий (на 5,4 %).

Однако динамика изменения объема обрабатывающей промышленности в структуре промышленного производства за 1999–2005 гг. свидетельствует, что его доля все больше и больше уступает доле добывающей отрасли (табл. 2).

При этом доля таких отраслей промышленности, как машиностроение и металлургия, которые составляют основу индустриализации экономики, составляют незначительную величину.

Таблица 2.

Структура промышленного производства, в % к итогу

Источник: Агентство Республики Казахстан по статистике.

Вышеизложенная тенденция развития секторов экономики еще раз подтверждает необходимость усиления мер по развитию обрабатывающей отрасли. Структура казахстанского импорта состоит из продукции обрабатывающей промышленности (диаграмма 1). Недостаточная конкурентоспособность обрабатывающей промышленности ведет к росту импорта товаров с высокой степенью обработки. Например, объем импорта продукции машиностроения, оборудования и транспорта в 2005 г. возрос по сравнению с 2004 г. на 38,7 % и составил 7595 млн. долл. В то же время значительные показатели объемов импорта продукции машиностроения и металлообработки говорят о том, что у отечественных предприятий есть определенный потенциал для заполнения внутреннего рынка подобными товарами.

Диаграмма 1.

Структура импорта Республики Казахстан в 2005 г.

Источник: Комитет по таможенному контролю Республики Казахстан.

Естественно, что без государственной поддержки нельзя ожидать соответствующего развития обрабатывающих секторов промышленности.

Одной из мер поддержки отечественного производства обрабатывающей промышленности является таможенно-тарифная политика. Согласно базисной теории таможенных тарифов, отечественные производители, выпускающие конкурирующую с импортом продукцию, выигрывают от внедрения тарифа только в том случае, когда его следствием является действительное ограничение импорта. Чем дороже обходится потребителям иностранный товар, тем с большей охотой обращаются они к отечественным производителям, которые в результате выигрывают как за счет роста продаж, так и от более высоких цен, установившихся благодаря введенному тарифу.

В Казахстане импорт интересуемой продукции обрабатывающей промышленности из стран вне СНГ, на которые распространяются импортные таможенные пошлины, составляет существенную величину.

В 2005 г. доля импорта металлургической продукции из стран вне СНГ составляла 46 %, продукции машиностроения – 70 %.

Однако таможенные пошлины на импорт промышленной продукции в настоящее время не могут эффективно исполнять защитные функции в силу своих невысоких уровней. Средняя ставка импортной таможенной пошлины на промышленные товары равна 6 %, с учетом специфической части пошлин данный показатель возрастает до 8,2 %, что также не является высоким значением. Для наглядности усредненной таможенной ставки приведем несколько примеров из товарных групп, которые относятся к продукции с более высокой добавленной стоимостью (табл. 3).

Таблица 3. Средняя ставка импортных таможенных пошлин на отдельные товарные группы

Данные таблицы 3 свидетельствуют о том, что уровень таможенной защиты для промышленной продукции действительно низок. В перечень названных товарных групп входит большое число промышленной продукции, основная масса которой не производится или производится в недостаточном количестве. Конечно, никакая страна не может производить на достаточно конкурентоспособном уровне все виды товаров. Отдельные виды современного высокотехнологичного оборудования необходимы для производства конкурентоспособных товаров с большой степенью обработки. Поэтому можно сделать вывод, что при формировании таможенно-тарифных ставок в соответствующих государственных органах больше склонялись к либерализму, нежели протекционизму.

Основной причиной низких тарифных ставок на машины и оборудования, или так называемые инвестиционные товары, является отсутствие производства подобных товаров на внутреннем рынке. Однако не все низкие таможенные пошлины на продукцию обрабатывающей промышленности могут быть объяснены названным аргументом.

Покажем отдельные тарифные ставки, которые не могут свидетельствовать об эффективной защите отечественного производства с помощью таможенных пошлин (табл. 4).

Объем импорта товаров в названной таблице (кроме автомобилей легковых и прочих транспортных средств) в 2005 г. осуществлялся на сумму 206,8 млн. долл. США, в том числе из стран вне СНГ объем импорта был равен 112,1 млн. долл., или 54,2 % от общего импорта названной продукции. Автомобили и прочие транспортные средства в 2005 г. импортировались на 758 млн. долл. США, в том числе из стран вне СНГ на 637 млн. долл. США.

Наверное, отдельных читателей может смутить тот факт, что в таблице 4 указана продукция автомобилестроения и транспортные средства. Данная отрасль на настоящий момент является только зарождающейся и требует особого внимания со стороны государства в силу своей технологичности. Слово «производство» может звучать слишком громко, поскольку сейчас Казахстан осуществляет в основном только сборку уже известных марок «КамАЗ», «Нива» и «Шкода». Но нельзя исключать возможность Казахстана в будущем стать страной с собственным автомобилестроением уже в 2005 г. Казахстан экспортировал 3174 автомобиля и прочих транспортных средств на сумму 19,2 млн. долл.

Таблица 4. Импортные таможенные пошлины на отдельные промышленные товары

Существует мнение, что рынок – лучший регулятор экономики и что неконкурентоспособная продукция не имеет право на поддержку только потому, что это может сказаться на интересах потребителей и благосостоянии населения. Но ни одна страна в мире не живет без защиты собственного производства, – примеров тому множество. США, будучи автомобильной державой, не смущались защищать собственное автомобилестроение, заставляя Японию идти на «добровольное ограничение» поставок собственных автомобилей в США. Кстати, в целях защиты американских сталеваров Соединенные Штаты в сентябре 2001 г. ввели антидемпинговую пошлину против казахстанского стального проката в размере более 240 %.

Можно провести аналогию: если начинающий пловец утонул при первой попытке переплыть реку, это вовсе не означает, что он не смог бы со временем стать хотя бы призером на чемпионате мира по плаванию.

Необходимость поддержки высокотехнологичного производства обусловлена тем, что оно является основой для развития научно-техническо-го потенциала и повышения уровня образования нации, что само по себе также относится к благосостоянию и является национальным достоянием.

Автор не является сторонником протекционизма и повального повышения импортных пошлин, как и бессмысленной поддержки бесперспективных отраслей. Но уверен, что из двух крайностей – либерализм или протекционизм – необходимо найти ту «золотую середину», которая позволит максимально сочетать как интересы отечественных производителей, так и интересы потребителей. «Золотая середина» не обязательно должна находиться точно посередине, она может быть ближе к протекционизму или фритредерству – в каждом конкретном случае по-разному. Задача и состоит в том, чтобы найти эту свою «золотую середину». Судя по тому, как формируются в РК импортные таможенные ставки, можно сказать, что эта середина еще не найдена. Не обязательно поддерживать отечественные отрасли промышленности на постоянной основе. Существуют понятия оптимального уровня ставки таможенной пошлины, оптимального срока действия таможенной пошлины. Одним словом, необходима соответствующая методологическая база для определения названных показателей, разработка и применение которых в соответствующих государственных органах могла бы помочь совершенствовать таможенно-тарифную политику.

Вопрос становится еще более актуальным в преддверии вступления Казахстана во Всемирную торговую организацию (ВТО). Процедура вступления в ВТО сопряжена с направлением в секретариат ВТО так называемых тарифных предложений. Тарифные предложения – это уровень импортных таможенных пошлин, с которым страна планирует вступить в ВТО. Естественно, страны-переговорщики делают все возможное, чтобы вступающая страна опустила уровень тарифов как можно ниже. Следовательно, при вступлении в ВТО уровень уже низких таможенных пошлин на промышленные товары претерпит дальнейшее снижение, а соответственно, и степень тарифной защиты. Можно, конечно, заявлять более высокие ставки, нежели действующий тариф. Однако такая тактика вызовет недоумение у стран-переговорщиков: как же так, вы хотите вступить в ВТО, организацию, призывающую к либерализации торговли, а сами ставите более ограничительные условия, нежели те, что действуют сейчас. Поэтому если мы просим на какой-либо товар 20-процентную таможенную пошлину при вступлении в ВТО, то действующая таможенная пошлина должна быть хотя бы на уровне 25 %. Конечно, можно попытаться отстоять более высокие тарифы, чем те, которые действуют на настоящий момент, однако более логичная и обоснованная позиция при согласовании тарифных предложений дает больше шансов на то, что они будут приняты членами ВТО.

В рамках Таможенного союза ЕврАзЭС (Беларусь, Казахстан, Кыргызстан, Россия и Таджикистан) одной из основных целей является унификация таможенных тарифов, т. е. страны – участники данного объединения должны иметь единые таможенные пошлины для третьих стран. В настоящее время если Российская Федерация и Республика Беларусь унифицировали между собой 90 % всех таможенных ставок, то Республика Казахстан имеет только 60 % унифицированных таможенных пошлин.

На продукцию обрабатывающей промышленности Россия и Беларусь имеют более высокие ставки тарифов, чем Казахстан, т. е. Россия и Беларусь больше защищают отечественную промышленность, чем Казахстан. Это говорит о том, что структура промышленности Казахстана серьезно отличается от структуры промышленности России и Беларуси.

Неразвитость обрабатывающего сектора в промышленности РК ведет к преобладанию сырьевых отраслей. Необходимо также отметить, что ежегодная тенденция роста экспорта сырьевых ресурсов не сопровождается аналогичным ростом продукции обрабатывающей промышленности (диаграмма 2).

Диаграмма 2.

Динамика экспорта в период 2000–2005 гг. (млн. долл.)

Источник: Комитет таможенного контроля МФ РК.

С 1996 по 2005 гг. товарная структура казахстанского экспорта и импорта не претерпела больших изменений в сторону улучшения (табл. 5).

Таблица 5.

Структура казахстанского экспорта и импорта

Источник: Данные Агентства РК по статистике и Комитета по таможенному контролю.

Таблица 6 демонстрирует, что за 1996–2005 гг. в структуре казахстанского экспорта по-прежнему доминируют сырьевые ресурсы. В 2005 г. общий объем экспорта Казахстана составил 27 849 млн. долл. США, что в 4,7 раза больше по сравнению с 1996 г. За период с 1996 по 2005 г. объем экспорта минеральных ресурсов возрос в 9,4 раза, или с 2179,3 млрд. долл. США до 20 553,3 млрд. долл. США. Существенное увеличение объема экспорта минеральных ресурсов за 1996–2005 гг. привело к росту их доли в структуре экспорта с 36,9 % до 73,8 %. Другие товарные позиции, не добывающего сектора, не отражают высоких темпов роста экспорта (продовольственные товары, продукция химической промышленности, текстиль и текстильные изделия, машины и оборудование).

Это свидетельствует, что угроза «голландской болезни» может стать реальностью для экономики Казахстана, в случае если государство не предпримет реальные шаги по диверсификации экспорта.

Необходимо также отметить, что доля экспорта сырьевых товаров не исчерпывается минеральными ресурсами. В товарную позицию «металлы и изделия из них» входят такие сырьевые товары, как черный и цветной металл (ферросплавы, отходы и лом черных металлов, необработанные медь, алюминий, цинк, свинец) на сумму 1673,2 млн. долл. В позиции «продовольственные товары» существенную долю (56 %) занимают сырье и полуфабрикаты в виде зерновой продукции и пшеничной муки. Товарная позиция «текстиль и текстильные изделия» в основном (на 77 %) состоит из такого сельскохозяйственного сырья, как хлопковое волокно. В продукцию химической промышленности входят такие товары, как радиоактивные металлы, различные кислоты и удобрения (на сумму около 500 млн. долл. США), которые также не являются продукцией с высокой добавленной стоимостью. Не составляет исключение в этом плане и кожевенное сырье. Поэтому доля продукции сырьевого характера в экспорте составляет порядка 84 %, что делает экономику Казахстана весьма зависимой от конъюнктуры цен на мировом рынке. Одновременно доля продукции обрабатывающей промышленности в структуре экспорта составляет всего 16 %, что нельзя отнести к безопасному уровню.

Опыт многих стран показывает целесообразность привлечения иностранных инвестиций. Проблема инвестиций и создания благоприятного инвестиционного климата в казахстанской экономике превратилась в одну из наиболее острых и болезненных. На пороге рыночных реформ и построения независимых экономических основ большинству отраслей требовались существенные инвестиционные вложения. В силу ограниченности собственных инвестиционных средств существовала острая необходимость привлечения внешних средств, т. е. иностранных инвестиций.

Естественно, что высокие темпы роста экспорта добывающего сектора связаны прежде всего с высокой степенью доходности данной отрасли. Это отражается также на структуре прямых иностранных инвестиций (ПИИ) (табл. 6).

Доля ПИИ в обрабатывающий сектор ежегодно снижается и составила в 2005 г. всего 4,4 %. Низкий объем ПИИ в обрабатывающий сектор будет продолжаться до тех пор, пока уровень рентабельности производств в данном секторе будет ниже, чем в добывающем секторе. Основным фактором повышения рентабельности является увеличение цены производимой продукции. Ежегодный рост цен на энергоресурсы ведет к дальнейшему увеличению производства в данном секторе, а следовательно, и инвестиций. В дополнение рост цен в добывающей отрасли ведет к снижению конкурентоспособности продукции обрабатывающей промышленности, увеличивая ее затраты на приобретение энергоресурсов. Усиление курса национальной валюты за счет высоких темпов роста экспорта сырьевых ресурсов также ведет к снижению конкурентоспособности продукции обрабатывающей промышленности.

Таблица 6.

Динамика притока прямых иностранных инвестиций в Казахстан

Источник: Национальный банк Республики Казахстан.

Одним из способов повышения конкурентоспособности продукции обрабатывающей промышленности, а следовательно, и повышения ее рентабельности является ограничение импорта путем повышения таможенных пошлин. Еще раз повторюсь, что автор не за то, чтобы повально повышались таможенные пошлины, а за то, чтобы дать отрасли повысить свою конкурентоспособность и крепко встать на ноги, чтобы в будущем вполне достойно сосуществовать с аналогичными импортными товарами высокой степени конкурентоспособности как на внутреннем, так и на внешнем рынке. Притом то, что предприятия, которых защищает государство, должны в период действия более высоких импортных пошлин внедрять новые технологии, улучшать менеджмент и т. д., является само собой разумеющимся.

Улучшение ситуации в обрабатывающей промышленности (увеличение объемов производства, повышение рентабельности, экспорта), в свою очередь, приведет к изменению потока ПИИ в сторону данной отрасли.

В связи с этим вступление Казахстана в ВТО не должно быть связано с установлением таможенных пошлин ниже действующих.

Параллельно для стимулирования развития промышленности необходимо использовать другие методы поддержки. Например, существует возможность поддержки отечественной промышленности путем применения субсидий (финансовое содействие государства) в соответствии с положениями Соглашения ВТО по субсидиям и компенсационным мерам. Данное Соглашение ВТО позволяет применять субсидии, если они не являются запрещенными, т. е. не наносят ущерба промышленности другой страны. Одним словом, положения Соглашения ВТО по субсидиям и компенсационным мерам дают возможность поддерживать отечественную промышленность путем предоставления промышленных субсидий до тех пор, пока предприятия не окрепнут. С момента, когда деятельность предприятия может явно наносить ущерб иностранным производителям путем вытеснения импортной продукции с внутреннего рынка, предоставляемая субсидия может быть отменена.

Применять промышленные субсидии в необходимых размерах можно не дожидаясь вступления Казахстана в ВТО. В настоящее время применение промышленных субсидий ограничено.

Помимо предоставления государственных субсидий, поддерживать отечественную промышленность можно на основе Соглашения по разделу продукции. В соответствии с законами Республики Казахстан «О недрах и недропользовании» и «О нефти» установлен национальный режим и закреплено требование об обязательном использовании товаров и услуг, произведенных в Казахстане, при их соответствии стандартам и техническим требованиям проекта.

Данное положение противоречит нормам ВТО. Соглашение по связанным с торговлей инвестиционным мерам (ТРИМС) запрещает использование связанных с торговлей инвестиционных мер, которые несовместимы с условиями статей III и XI ГАТТ 1994 г.

В то же время странам, присоединяющимся к ВТО, может быть дан переходный период для приведения своего законодательства в соответствие требованиям ВТО. Так, переходный период был предоставлен таким странам, как Аргентина, Колумбия, Малайзия, Мексика, Пакистан, Румыния, Таиланд и Филиппины. Поэтому получение отсрочки, необходимой для приведения законодательства в соответствие с Соглашением ВТО по ТРИМС, является задачей вполне осуществимой.

В заключение хотелось бы акцентировать внимание на таком показателе, как ВВП, характеризующем общее экономическое состояние государства. Как уже было сказано выше, с 1999 по 2005 г. средний рост ВВП составил 9,2 %. Однако для получения более объективной оценки развития экономики Казахстана необходимо дополнительное изучение макроэкономической ситуации в республике.

Основу экономики Казахстана составляет добывающий сектор, поэтому увеличение основного показателя состояния экономики (ВВП) можно рассматривать в большинстве случаев только как количественный рост.

Одним из основных источников экономического развития является интеллектуальный капитал, т. е. накопленные знания. Накопление знаний в обрабатывающем секторе, в секторе высоких технологий замедляется при оттоке капитала в добывающую отрасль, где возможности для инновации более ограниченны. Поэтому для достижения реального экономического роста необходимо развивать и другие показатели благосостояния государства. Одним из таких показателей является уровень научно-технического прогресса страны. Его как важную движущую силу нельзя игнорировать при оценке экономического роста. Производство в индустриально развитых странах является более наукоемким и технологичным. Поэтому экономическое развитие в названных странах выше, чем в Казахстане, несмотря на то что темп роста ВВП за сопоставимый период у них ниже.

Высокий уровень технологичности производства подтверждается также структурой экспорта развитых стран, в котором преобладает продукция глубокой переработки. Для сравнения приведем несколько примеров структуры экспорта стран, на которые можно и нужно ориентироваться (табл. 7).

Можно резюмировать, что Казахстан, стабилизировав экономическую ситуацию, должен ставить перед собой более высокие цели. Нельзя ограничиваться измерением экономических показателей только в количественном выражении. Пришло время определять также их качественные характеристики.

Показателем качественного роста производства, экспорта, ПИИ можно использовать 100-балльный коэффициент отношения стоимости продукции с высокой добавленной стоимостью к общему показателю.

Например, для промышленного производства данный коэффициент будет составлять 0,38, или 38 % (табл. 2), для экспорта – 0,16, или 16 % (табл. 5), для ПИИ – 0,047, или 4,7 % (табл. 6). Т. е. если объем промышленного производства увеличился на 10 %, а его качество составляет 38 %, то нужно считать, что промышленное производство увеличилось не на 10 %, а на 3,8 %. Такое же отношение можно применять к темпам роста экспорта, ПИИ, а также к ВВП в целом.

В статье не предлагается напрямую использовать указанные коэффициенты для оценки качества макроэкономических показателей. Возможно, будут разработаны другие, более совершенные методики расчета. Здесь описывается только принцип оценки показателей.

Введение понятий качественного развития макроэкономических показателей необходимо и в связи с планами государства войти в 50 самых конкурентоспособных стран мира. Данная задача будет осуществима только в случае высокого уровня развития науки, образования, культуры государства, которые тесно связаны с качественным развитием экономики страны.

Таблица 7.

Структура экспорта отдельных индустриально развитых стран за 2004 г.

Источник: Международный валютный фонд.

Южный Кавказ

Проблемы внутрирегиональной стабильности на Южном Кавказе

Вадим Дубнов

Кризис в российско-грузинских отношениях словно создан для того, чтобы проиллюстрировать все проблемы не только во взаимоотношениях Грузии и России, но и Южного Кавказа в целом. У этого кризиса немало предпосылок субъективного свойства, связанных с особенностями властных режимов и в Тбилиси и в Москве. Однако его объективная составляющая выходит далеко за рамки российско-грузинских отношений.

Замороженная нестабильность как форма стабильности

Точкой отсчета активной и решающей фазы кризиса можно считать встречу министров иностранных дел стран ГУАМ (группы государств внутри СНГ – Грузия, Украина, Азербайджан, Молдавия) в Нью-Йорке в сентябре 2006 г. На этой встрече представителям стран ГУАМ впервые удалось скоординировать усилия и включить вопрос о так называемых «замороженных конфликтах» в повестку дня Генеральной Ассамблеи ООН. С практической точки зрения этот факт едва ли стоит переоценивать: это уточнение повестки дня не способно что-либо изменить в сложившемся статус-кво. Однако символический смысл этого события достаточно выразителен с точки зрения позиционирования представленных государств, каждое из которых отягощено подобным конфликтом сепаратистского свойства – либо действующим, как в Азербайджане, Молдавии и Грузии, либо латентным, как в украинском Крыму.

В итоге от лица ГУАМ Грузии было доверено создать прецедент поднятия конфликта с уровня постсоветского восприятия на глобальный уровень, в чем каждая из пострадавших в таких конфликтах сторон крайне заинтересована. Армения, оппонент Азербайджана в карабахском вопросе, вместе с Россией предприняла активные, но безрезультатные усилия, для того чтобы такого расширения повестки дня Совбеза не допустить. С учетом роли России в этом вопросе данную интригу можно считать моделью расклада сил на Южном Кавказе. При полном понимании ее условности, поскольку сами конфликты в данном случае являются скорее иллюстрацией, нежели реальным детонатором нестабильности.

Объективно ситуация складывается так, что системные и считающиеся традиционными факторы, угрожающие стабильности на Южном Кавказе, с определенных пор в значительной степени утеряли свое влияние и актуальность. По-прежнему неурегулированные конфликты в Карабахе, Южной Осетии и Абхазии неурегулированны в такой степени, что уже очевидно: никаких реальных рычагов для их урегулирования у мирового сообщества нет. К сложившемуся положению постепенно привыкли жители всех вовлеченных в эту историю государств – признанных и непризнанных. Замороженная нестабильность оказалась формой определенной стабильности. Политические же элиты по каждую сторону линии фронта научились использовать эту ситуацию во внутриполитических коллизиях, считая ее долговременным фактором, в чем опять же просматривается потеря надежды на реальное урегулирование и реальной заинтересованности в нем.

При этом силовое решение вопроса не входит в планы Азербайджана или Грузии. Обе страны заинтересованы в стабильности, реализующейся даже в рамках такого статус-кво, не меньше Европы и США. Они, кстати, не выказали никакого восторга по поводу того обострения в российско-грузинских отношениях, которого сознательно в своей нынешней политической интриге добивался президент Грузии Саакашвили. Его стремление поднять уровень обсуждения абхазской проблемы до мирового не встречает и не может встретить понимания в мире, для которого Южный Кавказ отнюдь не является ведущим стратегическим приоритетом. По сути, неформальная договоренность о сохранении этой «замороженной нестабильности» и является осью долговременного компромисса между всеми заинтересованными игроками: он устраивает международное сообщество в целом, региональных лидеров, в частности Турцию и Иран, самих участников этих конфликтов. И в значительной степени Россию, которая определила здесь свое место в международном оркестре. Однако для того чтобы компромисс был жизнеспособным, он должен быть достаточно широким и вмещать в себя возможность определенного маневра для каждой из сторон. В чем на самом деле и кроются возможные предпосылки для реальной будущей нестабильности.

Упущенный союзник

Словом, продолжающиеся конфликты – не источники, а следствия имеющейся нестабильности. Риски для стабильности Южного Кавказа проистекают из противоречий куда более глубокого порядка. Дело не в личностных особенностях Михаила Саакашвили. И если говорить о субъективной стороне дела, то можно лишь признать, что в своей экспансивности он просто сумел принудительно форсировать те процессы, которые были запрограммированы.

Грузия стала передовым отрядом, и ее партнеры по ГУАМу с удовольствием предоставили ей эту возможность, понимая, что со временем сами, возможно, окажутся в центре подобного сценария. И здесь приходится признать: субъективные соблазны тоже вполне универсальны, что уже смотрится родом объективности. С одной стороны, Саакашвили понимает, что военный путь невозможен, с другой – в силу честолюбивых искушений не может полностью отказаться от проекта воссоединения страны именно при его правлении. Поэтому он не может и отступить от жесткой линии, в связи с чем, возможно, он упустил один шанс, который тоже мог стать прецедентом. В развитии любого из таких конфликтов наступает момент, когда к власти в сепаратистском образовании приходят намного более конструктивные и демократичные силы, нежели те, которые начинали конфликт. Именно это случилось в Абхазии в 2005 г., когда на смену президенту Владиславу Ардзинбе пришла прагматичная и не пораженная вирусом коррупции команда Сергея Багапша.

Признаком того, что государство, даже непризнанное, в какой-то степени состоялось, является его готовность развиваться независимо, без присоединения к другому государству. Абхазия куда менее настойчиво обращается к Москве, чем Южная Осетия, да и сами эти обращения носят, скорее, ритуальный характер, при полном понимании невозможности такого присоединения, да и совершенной его ненужности. Точно так же Карабах уже не очень убедителен в своих былых декларациях на тему объединения с Арменией – это тоже делается больше из тактических, но никак не стратегических соображений.

Более того, именно реальная независимость, даже от тех, кто считается покровителем и союзником, становится импульсом к дальнейшему развитию непризнанного, но уже более или менее состоявшегося государства и показателем его готовности к подлинной государственности. И сложилась парадоксальная ситуация: для Абхазии независимость от Москвы не менее важна, чем для самой Грузии, что могло бы сделать их на данном этапе кратковременными тактическими союзниками. Что осторожно дала понять Грузии обновившаяся власть Абхазии: строя политику по отношению к Абхазии на основе такого общего понимания, то есть работая на укрепление Абхазии, Грузия могла бы добиться снижения напряженности. Но в Тбилиси сочли, что подобный процесс окажется куда более длительным, чем срок политической жизни нынешней грузинской элиты, к решающим переменам он не приведет, и, видимо, поэтому пока ничего не говорит о возможной готовности Тбилиси этим шансом воспользоваться.

А раз так, то и Абхазия вынуждена строить свою тактику исходя из логики жесткого сосуществования. И нестабильность становится суммой разных внутриполитических мотиваций, которые в определенный момент обретают характер неразрешимых противоречий. В связи с чем приходится признать, что самым объективным образом именно Москва становится первичным источником и фактором нестабильности на Южном Кавказе.

Направление реванша

Статус-кво, как любой компромисс, накладывает на участников игры ряд принципиальных ограничений. В результате, в критической ситуации игра сводится к тому, что при невозможности нарушить некую договоренность самому оппоненты вынуждают друг друга перейти обозначенную правилами черту. Политический процесс переходит в плоскость взаимных провокаций. Саакашвили – первый, кто в этом жанре играет с Москвой по ее же наступательным правилам. И его логика понятна, вне зависимости от того, просчитывает ли он свою интригу на много ходов вперед, или ему просто сопутствует удача.

В рамках западного курса Саакашвили Абхазия и Южная Осетия с политической точки зрения – последнее, что связывает Грузию с ее советским прошлым. Вывод проблемы на глобальный уровень, за пределы связанной с этим прошлым региональной повседневности, явится решающим знаком реальной грузинской независимости. Россия в его интриге по сути вторична. На самом деле он провоцирует не столько Россию, сколько Запад. В том числе и самым простым способом – подыгрывая распространенным мифам о Южном Кавказе как главной арене противостояния России и Запада.

В этом и состоит принципиальная и драматическая проблема Южного Кавказа: он действительно готов вестернизироваться, но в этом стремлении встречает довольно прохладную реакцию Запада. И вестернизаторский порыв стихает, уступая место привычке считать себя пророссийским востоком. Перманентный выбор усугубляет внутриполитическую борьбу, что отнюдь не способствует стабильности. Особенно в условиях, в которых свои геополитические пристрастия приходится формулировать с предельной осмотрительностью. По сути, только Саакашвили четко обозначил свой выбор, чем еще раз подтвердил свою репутацию любителя форсировать события.

Запад перспективу дополнить косовскую повестку дня грузинской встречает, повторимся, без воодушевления. И для того чтобы заставить Запад играть на его стороне, Саакашвили решается на невиданное обострение. Москва своим неадекватным ответом идеально подыграла Саакашвили, после чего Западу ничего не оставалось, как принять сторону Саакашвили.

При всей внешней театральности все совершенно объективно. Москва в рамках своих внутриполитических реалий была обречена стать заложником своего нефтегазового величия. В ходе энергетических претензий на глобальное лидерство она сталкивается с противодействием там, где еще вчера ни за что бороться не требовалось, – на постсоветском пространстве. Пытаясь диктовать правила энергетической игры – а других у нее почти нет – Западу, она вынуждена ввязываться в державные и все менее прагматические рецидивы.

Этот процесс становится особенно выразительным и иллюстративным, если рассмотреть его в динамике последних шести лет – периода действий нынешней власти. Еще в начале путинского президентства Кремль выказывал явное желание постепенно уйти из постсоветского пространства, дистанцироваться даже от СНГ, не говоря уж о территориях, отторжению которых от ушедших из СССР республик в начале 90-х так активно способствовал. Однако ситуация и взгляды на политику в СНГ, и в частности на Южном Кавказе, менялись в ритмах изменения цен на энергоносители. И если 15 лет назад политика в постсоветских конфликтах имела пусть и не очень цивилизованную, но логику, только благодаря тогдашнему давлению Москве удалось добиться вступления Грузии в СНГ, то теперь Грузия, как и все постсоветское пространство, становится объектом новых подходов России, которые можно условно назвать «энергетической концепцией». Речь отнюдь не только и не столько об экономическом давлении – это лишь внешнеполитическая и в данном случае не первичная сторона дела. «Энергетическая концепция» – это рефлекторная постимперская философия, которая на самом деле не имеет ничего общего с реальным желанием воссоздать империю. Это имитация реванша, разработанная в первую очередь для внутриполитического потребления. Кажется, будто Москва преследует те же цели, что и в 90-х. На самом же деле в Москве отчетливо осознают: и Грузия, и Азербайджан способны успешно противостоять политическому давлению, в достаточной степени обеспечивая свою экономическую независимость, в том числе и с помощью других региональных игроков, например Ирана. Москва потеряла монополию даже в части поставки энергоносителей, чему подтверждением служит карта нефте– и газопроводов. И своими попытками ее вернуть столь прямолинейным способом она, напротив, форсирует поиски ее соседями альтернатив – и политических и энергетических. А рычагов давления, если исключить военные, практически не наблюдается.

Газовые аллегории

И грузинская история это еще раз показала: закрыв и без того почти несуществовавшее железнодорожное сообщение, Москва не решилась на чувствительные для себя меры в энергетических поставках. Грузия – территория транзитная и передавать России свой участок газопровода не намерена. Советская же экономика, которая была завязана на Россию, постепенно умирает. Как показывает пример Армении, нарождающаяся в условиях полублокады экономика от России уже не зависит, и здесь возможностей экономического давления практически не осталось.

Кроме того, в отличие от 90-х ни в Тбилиси, ни в Баку нет реальных политиков, которых можно было бы считать пророссийскими. По большому счету, нет их уже и в Армении.

Поэтому мотивация России носит исключительно психологический характер: страна, которая при нынешней ценовой конъюнктуре ощутила себя вновь сверхдержавой, не способна принять политическое решение отказаться от философии конца прошлого века на тему зон жизненных интересов. В определенной степени повторяется ситуация советских времен с формированием блока стран-сателлитов, но только теперь – в отсутствие реального мирового противостояния и без возможности оказывать реальное силовое давление. Словом, для России вопрос сохранения своего контроля над конфликтными зонами становится вопросом внутренней политической технологии. Но частью этой технологии становится рефлексия на тему реванша, в связи с чем для каждой страны российские мероприятия остаются вызовом. Но не только. В каждой постсоветской стране в разной степени протекает активная фаза смены элит, причем не в традиционном предвыборном плане, а в мировоззренческом. Старая бюрократия, ориентированная на интегристские политэкономические построения, опираясь на соответствующие слои населения, еще в состоянии разыгрывать сценарии в жанре единого пространства во главе с Россией. Но в то же время окрепла и готова к реальной борьбе за власть новая буржуазия, которой Запад значительно ближе, чем встречи на высшем уровне в СНГ. Революции, прошедшие в Грузии и Украине, если отвлечься от романтического флера, на самом деле продолжают традиции буржуазных революций в Европе. Более того, такие революции уже не требуют многотысячных митингов и непременного свержения власти. Перелом может свершаться постепенно, а линия фронта может проходить внутри самой властной элиты, которая вынуждена играть по старым постсоветским правилам и одновременно корректировать свою повседневную практику, исходя из «оранжевого» опыта, как это происходит, к примеру, в Азербайджане и Казахстане.

И каждый южнокавказский режим вынужден искать продолжений, которые тоже не способствуют региональной стабильности. Отвечая в нащупанном жанре взаимных провокаций, Саакашвили использует опыт своего азербайджанского коллеги – раскрывает государственный переворот, организаторы которого находятся все в той же Москве. И чем больше проигрывает Москва, тем интенсивнее она ищет возможности для реванша, пытаясь найти слабые места. Но даже угроза повышения цены на газ сегодня не грозит Грузии катастрофой. Во-первых, Грузия за счет вступающего в действие газопровода из Шахдениза уже покроет часть бытового дефицита. Идут переговоры с альтернативными поставщиками, в частности с Ираном. И хотя Тегеран будет подавать газ не намного дешевле, чем Россия, Грузия диверсифицирует поставки. И едва ли это разорит Грузию. В Грузии макроэкономические показатели выглядят чрезвычайно выигрышно. Национальный банк накопил в своих закромах нечто вроде стабилизационного фонда в полмиллиарда долларов. Еще четверть миллиарда – на счетах казначейства. Однако цифры настолько же лукавы, насколько относительны сами эти показатели. Большая часть этого экономического чуда состоит исключительно из успехов налогового администрирования. Налоговая реформа, проведенная новой властью, считается достаточно либеральной, но, как выясняется, реформы не слишком стимулируют бизнес к легализации.

Политическая жизнь в Грузии пока тоже свидетельствует о том, что от соблазнов авторитаризма не спасает даже вполне либеральная с виду революция. Парламент по сути однопартиен, оппозиция вынуждена искать успех только на улице. Однако при таком вполне распространенном для постсоветского пространства устройстве власти Саакашвили сочетает его с открытой ставкой на Запад. И было бы некоторым упрощением считать, что Запад закрывает глаза на многое исключительно из желания оседлать нефтегазовые потоки. Эти потоки во многом являются лишь очень выразительной аллегорией.

Пассивная политика мифических активов

Мир интересует стабильность на Южном Кавказе ровно в той степени, в которой она нужна в тылу. Южный Кавказ – это и есть тыл того стратегического региона, который по-настоящему интересует мир. Но реально прикладывать усилия по настоящей интеграции Южного Кавказа в мир, отличный от постсоветского, Запад не спешит. Он понимает внутриполитическую мотивацию Москвы, и адаптироваться к ней проще, чем вступать с этой мотивацией в прямое противоречие. Тем более что ставки в игре за Южный Кавказ не представляются стоящими тех рисков, с которыми эта игра может быть связана. Одним словом, Запад предоставляет форсировать события самому Южному Кавказу, с некоторым разочарованием раз от раза обнаруживая, что к такому форсированию не готов. Авансы, делаемые грузинскому руководству по поводу вступления в НАТО, пока, с точки зрения сроков, обозначают только весьма отдаленную перспективу. И продолжение отношений с НАТО в форме так называемого интенсивного диалога стало лишь констатацией того факта, что программа IPAP (интенсивного сотрудничества) Грузией не выполнена. И едва ли НАТО, стандарты которого включают в себя не только военные, но и гуманитарные аспекты, такие как свободные выборы или независимость судов, решится пойти на ревизию собственных позиций. Не говоря уж о Евросоюзе, который на продолжительное время приостановил свое расширение. И Южный Кавказ по-прежнему вынужден балансировать не только между западом и востоком, но и между вчера и сегодня. И ему ничего не остается, кроме эксплуатации по-настоящему актуальных глобальных процессов, протекающих по соседству – и в России, и на прилегающем Среднем и Ближнем Востоке. Каждая из южнокавказских стран представляет собой свой вариант поведения в условиях такой тыловой нестабильности.

Азербайджан продолжает переживать процесс трансформации модели власти. И хотя на первый взгляд основные параметры модели те же, налицо тот самый случай, когда сценарии «оранжевой революции» и контрреволюции разыгрываются в одном политическом организме. От оппозиции по-прежнему практически ничего не зависит. С воцарением Алиева-младшего она будто бы вообще пережила саму себя, потому что линии фронта и параметры противостояния принципиально поменялись, чего не скажешь о самой оппозиции. Она, так же как и власть, ищет свою новую конфигурацию. Общий для всего постсоветского пространства миф об угрозе революции власть культивировала сама – для того чтобы укрепить собственную власть. И разоблачение год назад очередного государственного переворота, представленного властью таковой революцией, как показала практика, стало довольно эффективным ходом в становлении совсем новой модели власти. Президент-наследник пока не может избавиться от старой отцовской бюрократии. И он, балансируя, делает ставку сразу на два, оба элитных авангарда: того, который достался ему по наследству, и молодого, который заинтересован в модернизации. Даже персональный состав тех, кто был обвинен год назад в попытке государственного переворота, очень выразителен: аксакал отцовских времен, символ самого стиля тогдашней власти, министр здравоохранения Али Инсанов и сравнительно молодой министр экономического развития, прагматичный и вестернизированный Фархад Алиев. После гигантской чистки, которая явочным порядком продолжается уже год, соответствующие ниши занимаются людьми из тех же команд. Приближается Камаладдин Гейдаров, колоритнейшая личность времен Гейдара Алиева. С другой стороны, одновременно Алиев объявляет мобилизацию тех, кто ему ближе в поколенческом плане.

Но изменяется стиль власти. Ильхам Алиев, не столь искушенный в дворцовой интриге, как отец, предпочитает постепенно снизить ее политическую значимость. Пирамида авторитарной власти больше не строится, она просто поддерживается в заданном технологическом режиме, в ожидании постепенного демонтажа. С появлением обыкновенной для постсоветского пространства бюрократической олигархической модели. В связи с этим Алиев выбирает более аккуратную модель в отношениях с Москвой и с Западом.

В отличие от Саакашвили Алиеву есть что терять – и в политическом плане, и в экономическом. Если Саакашвили построение своей модели начинает фактически с нуля, то Алиев модернизирует уже давно существующую модель: она сводится к той же ставке на Запад, но без жесткого противостояния с Москвой. И Москва не может в отношении Азербайджана вести себя так, как она ведет себя в отношении с Грузией. В Карабахе Москва не является монополистом в урегулировании, на Каспии позиции России не будут лидирующими, и с этим она фактически согласилась. Поэтому если Грузия – это отчаянный бросок на Запад, то Азербайджан – форма мягкого дистанцирования от России. Ошибочные по своей сути и в силу явного непонимания процессов действия России и оттеняют эту политическую линию Алиева, и в некотором смысле помогают ему освоить то искусство, которым в совершенстве владел отец. Алиев сам не склонен, в отличие от Саакашвили, форсировать события, но Москва вынуждает его это делать. И когда Кремль приступает к планомерному давлению на Баку с целью принудить его поддержать российскую блокаду Грузии, становится очевидно реальное соотношение сил и влияний. Алиев и сам по себе не был бы склонен принимать хоть какое-то участие в кремлевских мероприятиях – просто для того, чтобы не снижать темпов постепенного дистанцирования от Москвы. Но Баку также совершенно объективным образом не заинтересован в ухудшении отношений с Грузией. Тому причин немало: и значительная и компактно проживающая в Грузии азербайджанская диаспора, и энергетический транзит, в котором Грузия занимает принципиальное положение как по сути единственная дружественная страна из тех, с которыми граничит Азербайджан. Именно поэтому уже давно стало очевидным, что в большинстве вопросов Тбилиси и Баку выступают союзниками. И в этой ситуации Москва предлагает Баку об этом союзничестве забыть, взамен предлагая лишь возвращение к тем отношениям, которыми Баку сдержанно тяготится. И Баку, мягко отказывая Москве, не без удовлетворения обнаруживает, что никаких реальных возможностей давления у Москвы нет. В итоге уже Москва собственными действиями форсирует события, в очередной раз невольно стимулируя соседей к правильному пониманию новой реальности.

При этом особых, подобных армянским или грузинским, симпатий к России здесь не было и при Гейдаре Алиеве. И дело не только в обиде на Россию за то, что она, по общему мнению, поддерживает Армению. Просто время идет, и даже немного туманное представление о том, что карабахская проблема может решиться только совместным с Арменией входом в мир, который может быть только западным, становится все более популярным. Да и нефтяное чудо, не слишком подняв среднюю пенсию, все-таки сделало свое дело: Азербайджан почувствовал себя частью мира, которая к Москве особенного отношения не имеет. И если для Гейдара Алиева балансирование между Западом и Востоком было каждодневным упражнением в мастерстве стратегической интриги, то для Ильхама Алиева, как и для Саакашвили, Запад – просто естественное состояние души.

Алиев достаточно грамотно использует тот факт, что он в принципе одинаково устраивает и Россию, и Запад. Мягкая модернизация режима при сохранении непугающей авторитарности дает ему необходимый выигрыш во времени, которое ни Москва, ни Запад торопить не намерены. Алиев, не идя на столкновение с Москвой, тем не менее обозначает свою позицию, оказывая поддержку не только Саакашвили, но даже белорусскому Лукашенко в те дни, когда тот вступил в конфликт с Москвой. И активно продолжает участвовать в разработке новой мифологии об альтернативных России путях добычи и транспортировки энергоносителей. Прекрасно зная, какой успех эта мифология имеет на Западе.

Война без видов на победу

Статус-кво в Карабахе для Алиева, может быть, важнее, чем для Саакашвили в Абхазии. Возобновление конфликта практически не оставляет ему шанса на дальнейшие политические продолжения. И делает почти неизбежным социальный взрыв. Но подобное развитие событий представляется маловероятным. Ни Армения, ни Азербайджан не заинтересованы в возобновлении войны, которая, по оценкам военных экспертов, ни одной стороне не принесет быстрой победы. Возможно, Азербайджану удастся удачное наступление в центральной части фронта, вплоть до подступов к самому Степанакерту, но карабахцам при активном и уже нескрываемом участии армянской армии удастся в ходе контрнаступления захватить новые территории Азербайджана, вплоть, возможно, до Гянджи. Для каждой из сторон подобные риски являются фатальными, в связи с чем нынешнее положение представляется тем компромиссом, который лучше не нарушать.

При всех воинственных заявлениях Азербайджана на карабахскую тему, для Баку гораздо важнее то, что происходит в Иране. Поиски американцами плацдарма для возможной войны поставили Азербайджан в довольно щекотливое положение. И без того небезоблачные отношения с Ираном могут усугубиться потоком беженцев из Ирана, причем не только этнических азербайджанцев. Однако Алиеву удалось донести эти проблемы до американцев, которые проявили необходимое понимание.

В итоге получается следующая картина. Карабах вторичен, и статус-кво не слишком мешает Азербайджану, что еще раз подчеркивает: замороженные конфликты уже не являются самостоятельным фактором нестабильности. Фактор конфликта с Арменией для Азербайджана оказывается опять не слишком значимым. Конфликты, какими бы вечными ни выглядели, больше не являются помехой на пути вестернизации, и, стало быть, зависимость от Москвы больше не является столь фатальной. И мир готов закрыть глаза на многие внутриполитические своеобразия южнокавказских стран во имя спокойствия. Что создает и особый внутриполитический фон для властей этих стран.

При этом фактор постепенной интеграции в мир гармонично сочетается с традиционным постсоветским стилем, которому, как выясняется, не слишком мешают розовые и оранжевые фрустрации. И каждая сторона ищет пути повышения своей значимости как фактора реальной независимости. Грузия пытается избавиться от российских миротворцев не столько из нелюбви к России, сколько из стремления повысить статус своей международной субъектности. Баку решает вопрос своей значимости в интегрированной системе международного транзита энергоносителей, и здесь вариантов давления Москвы немного. Идею бывшего министра обороны России Сергея Иванова о размещении российских миротворцев в зоне Карабахского конфликта в Баку расценили как исключительно интеллектуальную разведку боем, однако по этой оси давление России может нарастать, особенно с учетом позиции Армении и ее участия в ОДКБ (Организации договора коллективной безопасности), с учетом активизации Шанхайской организации сотрудничества. Риторику Москвы на тему важности косовского прецедента для постсоветских коллизий Баку тоже рассматривает как форму давления и потому также заинтересован в дальнейшей интернационализации карабахского конфликта. Что принципиально противоречит логике России, которая вынуждена будет искать свои, подрывающие стабильность продолжения. Что в самое невыгодное положение ставит третьего южнокавказского игрока – Армению.

Армянский выбор

Процессы, которые привели Грузию и Россию к полномасштабному системному кризису, поставили перед Арменией вопросы, от которых она так долго уходила: о точном позиционировании в отношениях с Россией. Можно было бы сказать, что маневра в этом вопросе у Армении мало. Весьма непростые отношения с Грузией, бесперспективность отношений с Турцией обрекают ее на продолжающееся существование в статусе стратегического партнера России. И дело не в том, что этот статус ничего практического уже для Армении не означает. Дело в том, что даже при узости нынешнего маневра не сегодня завтра при такой динамике он может обернуться еще большими проблемами. И блокада, которой подвергает Россия Грузию, тоже носит для Армении аллегорический смысл. Блокировав Грузию, Россия фактически перед лицом новой блокады поставила и Ереван. И даже технические проблемы на грузинском участке магистрального газопровода обретают для Армении едва ли не катастрофические масштабы.

Словом, для Армении поиск альтернатив носит куда более принципиальный характер, чем для Грузии и Азербайджана. А возможностей этого поиска без смены принципов позиционирования практически не остается.

И в Армении все громче голоса тех, кто ставит под сомнение стратегические выгоды от традиционных российских приоритетов. Об этом говорится уже не только в либеральной оппозиционной прессе, но и в парламенте, из уст представителей партии власти. Все большее число армянских политиков, которых еще вчера было трудно заподозрить в прозападной ориентации, сегодня меняют риторику, а другие, такие как экс-спикер парламента Артур Багдасарян, явно делают эту тему одной из осей своей предвыборной программы. Однако в число фаворитов он, как и другие политики, намеренные ревизовать основу внешнеполитической доктрины Армении, не входит. Судя по предвыборной риторике, вопрос внешнеполитической самоидентификации не станет решающим ни на парламентских выборах 2007 г., ни на президентских 2008-го.

Однако здесь следует учитывать опыт прежнего развития Армении. Армянская экономика росла в условиях блокады и потому в определенной мере самодостаточна. Более того, принцип импортозамещения, положенный в силу необходимости выживания в основу экономики, отнюдь не делает для многих привлекательной возможную открытость страны. Поэтому значительной части бизнеса совершенно не понравится идея разблокирования армяно-турецкой границы, открытость страны и быстрая переориентация ее на Запад.

Однако постепенная трансформация, которая выглядит неизбежной, вынуждает Москву на превентивные действия. И если до поры в своей экономической экспансии в Армении она довольствовалась руинами армянской экономики в зачет за газовые долги, то теперь, получив контроль над армянской электроэнергетикой, Москва почти добилась передачи под свой контроль и газопровода из Ирана в Армению.

История этого газопровода тоже достойна занесения в учебники региональной политологии. Сам проект является начинанием не столько армянским, сколько российско-иранским. С российской стороны в нем заинтересованы Газпром и РАО ЕЭС, да и сам иранский газ является не альтернативой российскому, а предназначается исключительно для переработки на территории Армении в электроэнергию и последующего возвращения в северный Иран, страдающий от электроэнергетического дефицита. Между тем и Иран, и Армения видят в будущем возможность более широких поставок и даже превращение Армении в транзитную страну. Эти перспективы сегодня выглядят полуфантастическими: проекты прокладки газовой трубы по дну Черного моря дороги и не очень реальны хотя бы в силу существования газпромовского «Голубого потока», по этому дну уже пролегающего. Во всех других случаях продолжением транзита должна стать Турция. Но, во-первых, для транспортировки иранского газа в Турцию совершенно нет необходимости в Армении, противоречия которой с Турцией выглядят сегодня более неразрешимыми, чем противоречия Турции и Ирана. Во-вторых, Турция уже и без этого газа задыхается от объемов газа, которые поступают из России, Азербайджана и трансбалканского газопровода. А превращению Турции в крупнейшего газового дистрибьютора мешает отсутствие инфраструктур и весьма деликатное положение Турции в европейской политике вообще.

Россия тоже заинтересована в иранском направлении, но она преследует цель перехватить иранский газ так же, как она монополизировала туркменский. Для этого, возможно, Россия так борется и за грузинский участок газопровода в Армению. Этот газопровод состоит из двух ниток, одну из которых можно развернуть в реверсном направлении, затем подключить азербайджанскую газотранспортную систему и выкачивать газ из Ирана. Однако при этом Россия попыталась подстраховаться и от возможных попыток иранского транзита через неподконтрольную ей территорию и для строительства армянского участка газопровода из Ирана использовала трубы меньшего диаметра, чем на иранском.

Однако Иран к прорыву своей блокады тоже относится очень серьезно. И потому выступает настолько решительно против передачи газопровода под контроль России, что даже перенес сроки вступления его в эксплуатацию с конца 2006 г. на «иранский новый год», наступающий в марте 2007-го, и нет никаких гарантий того, что сроки не будут отодвигаться и в дальнейшем.

С другой стороны, давление Москвы нарастает, и выбор решения ставит Армению перед все тем же принципиальным вопросом о своей внешнеполитической самоидентификации. Ее репутация как возможной транзитной страны уже была испорчена на начальной стадии проекта «Баку-Джейхан», самым коротким и экономичным путем которого был бы армянский. Но именно тогда не без давления России Армения этот вариант блокировала, что усугубило ее оторванность от процессов, протекающих по соседству. Теперь угроза передачи любого предприятия России уже отпугивает Иран, задумывающийся о новых экспортных проектах, и вообще надолго может лишить Армению шанса на участие в любых общерегиональных начинаниях. Что, в свою очередь, вынудит ее на дальнейшее сближение с Россией, дальнейшее дистанцирование от южнокавказских соседей и, в итоге, на самоизоляцию, которая совершенно не входит в планы новых армянских элит. Попытки удержать по азербайджанскому образцу революцию и контрреволюцию в пределах одного президентского кабинета в Армении удастся – в плане демократических традиций Армения больше похожа на Грузию, чем на Азербайджан. Вероятнее всего, и уличный вариант развития событий не слишком вероятен. В связи с чем можно предположить: постепенная смена внешнеполитической ориентации отложена до решения вопроса о преемнике нынешнего президента, что понимает и Россия, пытающаяся решить все свои вопросы в Армении до 2008 г. При этом становится все более очевидным, что у Армении все меньше факторов, вынуждающих ее идти на укрепление традиционного союза. Поддержка России в Карабахе все менее актуальна, экономика, выросшая в Армении, повторимся, все менее зависима от Москвы, внешнеполитическая блокада давно прорвана, и даже с Турцией отношения медленно будут активизироваться, чему не сможет, да и не станет активно противиться Азербайджан. Более того, и в Армении, и в Азербайджане сквозь налет воинственной пропагандистской традиции, не без участия власти зарождается новая система тезисов, сводящаяся к тому, что единственным способом цивилизованного решения конфликта может стать лишь постепенное приобщение противников к Западу.

Что, возможно, выводит внутреннюю конфликтогенность Южного Кавказа на новый уровень.

Место для Кавказа

Саморегулирование Южного Кавказа происходит уже при все меньшем участии России. Южный Кавказ естественным и противоречивым путем ищет свои пути интеграции в весь глобальный регион. Товарооборот той же Армении с Турцией уже давно перевалил за 200 миллионов долларов в год. Объективно интересы южнокавказских стран все более тесно переплетаются с интересами соседей, и Россия, теряя монополию, становится лишь одним из заинтересованных игроков. Карта союзничества и соперничества несколько меняется, к чему Москва не очень готова.

Само географическое определение Южного Кавказа как образования из трех государств становится все более условным. Ни об одной из них уже нельзя говорить, не имея в виду как минимум Иран и Турцию. Южным Кавказом сегодня мы называем не просто бывшее советское Закавказье. Мы говорим о странах, которые можно с такой же условностью считать частью глобального региона, который начинается на их южных границах.

И продолжение российской игры на поддержание кавказской конфликтности теперь вынуждено быть более многоплановым и многовариантным, что, вероятнее всего, не сделает ее более прагматичной, чем нынешняя борьба с Грузией, давление на Азербайджан и Армению.

И в связи с этим принципиальным становится отношение к этим процессам со стороны Запада. Чем явственнее обозначают кавказские страны цель своего стратегического развития, тем яснее обнаруживается неготовность Запада эту цель разделить. Запад в своей политике расширения на Восток уже столкнулся с известными проблемами, а уровень развития кавказских стран не соответствует пока даже болгарскому или румынскому, уже вызвавшему кризис в Евросоюзе по вопросу расширения. Форсированное сближение НАТО и Грузии не станет ни прецедентом, ни сколько-нибудь реальным фактом грузинской вестернизации даже в том случае, если оно произойдет. Дело в том, что все южнокавказские страны Западу выгоднее сохранять в рамках все того же статус-кво, т. е. заморозить не только конфликты, но и место Южного Кавказа на том пути, по которому он так динамично пытается продвигаться. Попытка Саакашвили вывести проблемы Южного Кавказа на глобальный новый уровень – не фальстарт и не ошибка. Это объективное и системное продолжение давно начавшихся процессов. Но даже в рамках Южного Кавказа реализация этого фрагмента новой политической архитектуры идет на разных скоростях. И было бы наивно требовать от южнокавказских стран соответствующей синхронизации с теми темпами, которые устроили бы мир. И получается, что объективные процессы на Южном Кавказе, призванные снизить градус конфликтности, сами по себе являются вызовом для мира, который стабильность понимает как замороженность имеющейся нестабильности. И невозможность в рамках существующих правил игры других продолжений и является, пожалуй, самым конфликтогенным фактором.

Армения: динамика внутриполитических процессов сквозь призму внешней политики

Гаянэ Новикова

Армения стоит на пороге парламентских выборов. Ожидания заинтересованных сторон укладываются в следующую схему:

– власть заботит вопрос преемственности: она активно использует административный ресурс, укрепляет правящую Республиканскую партию, лидерами которой являются премьер-министр А. Маркарян и министр обороны С. Саркисян, создает провластную партию «Процветающая Армения», возглавляемую одним из армянских олигархов и депутатов Г. Царукяном1. Параллельно в самих властных структурах начинается подготовка к президентским выборам 2008 г.;

– оппозиция, фактически лишенная доступа к СМИ, готовится взять реванш за поражение на парламентских выборах 2003 г. Не имея сегодня ни харизматического лидера, ни единой программы, ни достаточной финансовой поддержки извне, она пытается сплотиться под такими лозунгами, как «Антикриминал», «Альтернатива», «Справедливость», однако не исключает и вариант осуществления «цветной» или «фруктовой» революции2;

– согласно опросам, 45 % населения однозначно готовы принять участие в выборах, 27 % – «скорее да» и 6 % пока не приняли решения. При этом подавляющее большинство респондентов готово голосовать за конкретного лидера, а не за партию;

– США и европейские структуры отводят проведению честных и прозрачных выборов колоссальную роль, они готовы вложить определенные средства в их подготовку и проведение и не скрывают, что в случае разочарования Армения окажется под мощным прессингом, причем не только моральным. В частности, заместитель помощника госсекретаря США и одновременно американский сопредседатель Минской группы ОБСЕ Мэтью Брайза заявил, что США могут пересмотреть вопрос пребывания Армении в программе «Вызовы тысячелетия» в случае, если парламентские выборы 2007 г. будут проведены нечестно;

– Россию процессы демократизации в Армении, как и на всем постсоветском пространстве, абсолютно не волнуют, поскольку в отличие от всех остальных внешних акторов она имеет более мощные прямые политические и экономические возможности для управления ситуацией. Однако ее вмешательство в предвыборную борьбу в Армении с целью недопущения дальнейшего отката Армении «на Запад» и продолжения лоббинга российских интересов однозначно.

В то же время парламентские выборы нельзя рассматривать в отрыве от внешнеполитической ситуации. Интерес к Армении как со стороны Запада, так и России обусловлен той самой политикой комплементаризма, которая пока дает Армении маневренность в выстраивании отношений с ведущими внерегиональными акторами и помогает избегать конфронтации по большинству вопросов внешнеполитического спектра между властью и оппозицией, в первую очередь в силу слабости и неструктурированности последней. Однако нет гарантии того, что в преддверии парламентских 2007 г. и президентских 2008 г. выборов вопрос ориентиров внешней политики не будет разыгран сторонами.

Нужно отметить, что в целом за 2006 г. ситуация на Южном Кавказе и вокруг него изменилась не в сторону уменьшения, а, наоборот, увеличения напряженности, которая продолжает определяться рядом факторов:

– углублением противоречий между Россией и США по ряду вопросов как в зоне Южного Кавказа, так и вокруг него, при разной оценке и разном видении угроз безопасности;

– формированием качественно новой турецкой политики, особенно в свете решения Европейского союза заморозить переговоры с Турцией;

– развитием дебатов вокруг ядерной программы Ирана и принятием в декабре 2006 г. СБ ООН решения о введении экономических санкций;

– продолжающимся конфликтом или фактической гражданской войной в Ираке;

– войной в Ливане и угрозой гражданской войны в этом государстве;

– не только активизацией в регионе деятельности исламистских организаций, но и ростом чувства солидарности между государствами исламского мира на фоне выраженного неприятия США и, в определенной степени, собирательно Запада. Ответная реакция Запада определяется растущей волной исламофобии, усиливающейся милитаризацией Кавказско-Каспийского региона;

– а также использованием Южного Кавказа в качестве транзитной зоны практически для всех типов неконвенциональных угроз.

В проведенном в мае и августе 2006 г. социологическом опросе3 ответы на вопрос «Какие государства наиболее важны для Армении?» распределились следующим образом:

Таким образом, определяющими для Армении являются отношения с Россией, которые подавляющим большинством респондентов оцениваются позитивно4. Три непосредственных соседа – Грузия, Азербайджан и Турция – столь же однозначно рассматриваются как источники угрозы5.

В оценке соседей отсутствует прагматический подход, однако при наличии сложных взаимосвязей между всеми игроками пространства Южного Кавказа, их взаимоотношения, выстраивающиеся в системе «друг-враг», позволяют проецировать некоторые вопросы внешней политики во внутреннюю.

Карабахская проблема и, соответственно, вопрос урегулирования Нагорно-Карабахского конфликта, а также отношения с Грузией на фоне продолжающегося обострения российско-грузинских отношений неизбежно найдут отражение в предвыборных программах партий и блоков Армении. При определенном стечении обстоятельств первый может дестабилизировать внутриполитическую ситуацию в стране, а второй – отразиться на соотношении прозападных и пророссийских сил на парламентских выборах.

* * *

Отношения Армении с Азербайджаном (и Турцией6) на протяжении всего периода независимости продолжают оставаться на минимальном официальном уровне и формируются исключительно в поле переговорного процесса по урегулированию Нагорно-Карабахского конфликта, возвращение которого в фазу открытого вооруженного противостояния в долгосрочной перспективе полностью исключать нельзя. Фактическое отсутствие отношений на других уровнях7 и в иных плоскостях нашло свое отражение и в стратегии национальной безопасности Армении, проект которой в ноябре 2006 г. был представлен на обсуждение в Национальном собрании8.

Тот факт, что и для Армении, и для Азербайджана проблема разрешения конфликта имеет первоочередное значение с точки зрения именно обеспечения национальной безопасности, совершенно понятен. В то же время нет никаких признаков реальной готовности сторон конфликта к принятию решения по его урегулированию, поскольку у каждой из них, включая руководство и население непризнанной Нагорно-Карабахской Республики, есть свои четкие границы допустимого компромисса. Более того, в политической элите и обществах всех трех субъектов есть диаметрально противоположные подходы – Армения периодически заявляет о готовности к компромиссу, Азербайджан жестко отстаивает свои подходы. Нагорно-Карабахская Республика стремится к прямому включению в переговорный процесс, отмежеванию от опасных для нее сравнений с другими непризнанными республиками постсоветского пространства и ведению собственной игры. Далеко не всегда позиции Армении и Нагорного Карабаха по урегулированию конфликта совпадают, более того, по мере вовлечения Армении в различные евро-атлантические проекты, нацеленные на обеспечение именно регионального сотрудничества и стабильности, есть опасность появления недоверия – как в НКР, так и в самой Армении – относительно позиции официального Еревана по урегулированию. В то же время именно вовлеченность в такого рода проекты повышает доверие со стороны Запада к Армении и, отчасти, к НКР, заявляющих о полном исключении военного сценария разрешения конфликта.

В ходе предвыборной борьбы во время последних президентских и парламентских выборов (2003) властям и оппозиции удалось достичь консенсуса относительно фактического исключения или неиспользования проблемы урегулирования Нагорно-Карабахского конфликта в политических дискуссиях. Сейчас ситуация изменилась, и, идя на выборы в 2007 г., практически все политические силы постараются использовать отсутствие видимых сдвигов по урегулированию (а в проекции на карабахскую проблему, как отмечалось выше, выстраиваются отношения не только с Азербайджаном, но также с Турцией и Грузией), а также стремление западных доноров к его форсированию для фиксации какого-либо прорыва.

О том, какое место Нагорно-Карабахский конфликт занимает на шкале приоритетов армянского общества, свидетельствуют данные опроса, на который уже была ссылка: в мае 2006 г. в числе факторов, вызывающих опасения и озабоченность населения, конфликт был упомянут первым 52 % опрошенных и вообще упомянут 58 % респондентов; в августе эти цифры составили соответственно 48 % и 54 %. Подавляющее большинство респондентов рассматривает проблему его скорейшего разрешения как чрезвычайно важную – в мае их было 77 % (еще 20 % ответили «достаточно важную»), в августе – 75 % (и, соответственно, 21 %)9.

Столь высокий уровень интереса к карабахской проблеме во многом «спровоцирован» активностью посредников, объявивших 2006 г. «окном возможностей», ажиотажем вокруг переговоров о возможном рамочном соглашении и общих принципах, широким освещением встреч президентов Армении и Азербайджана.

В такой ситуации «карабахская карта» может стать одним из основных источников угрозы дестабилизации ситуации в стране.

Проблема сохранения преемственности для власти встает на фоне возрастающего давления со стороны внешних акторов. В активе властей – сохранение и дальнейшее углубление отношений с Россией, вывод на качественно новый партнерский уровень отношений с НАТО и Европейским союзом, а также неоднократные заявления о готовности «продолжать переговоры (по урегулированию Нагорно-Карабахского конфликта. – Т.Н.), основываясь на принципах, которые представляются Еревану сбалансированными»10. Следовательно, предпринимать накануне выборов какие-либо практические шаги по урегулированию конфликта (которые будут однозначно непопулярными в обществе) просто опасно. Так что, несмотря на достаточно массированное давление извне, для властных структур проблема урегулирования конфликта отходит на второй план, и максимум того, на что они могут пойти, – это эфемерное «заявление о намерениях».

С другой стороны, основной задачей оппозиции в отсутствие харизматического лидера и единства рядов является использование всех дозволенных и недозволенных методов и лозунгов для прихода во власть. Весьма благоприятный фон для спекуляций на патриотическую тему11 и обвинений в адрес властей о готовящихся уступках по Карабаху создают:

– закрытый формат переговоров по урегулированию;

– исключение из переговорного процесса НКР как стороны конфликта;

– заявления армянской стороны о готовности к компромиссам и, напротив, воинственные заявления руководства Азербайджана о готовности силой оружия восстановить территориальную целостность своего государства;

– попытка государств – членов ГУАМ внести в повестку дня Генеральной Ассамблеи ООН обсуждение вопроса о конфликтах в зоне Причерноморья и Южного Кавказа12.

Безусловно, заявление президента Армении Р. Кочаряна о том, что до парламентских выборов 2007 г. никаких изменений в переговорном процессе не будет13, преследовало именно цель минимизировать возможности дестабилизации внутриполитической ситуации, по крайней мере в этом направлении. Стоит отметить, однако, что данное заявление было сделано после того, как был арестован один из активных участников Карабахской войны14, что было воспринято в обществе как своеобразное подтверждение распространяемых оппозицией слухов о готовящейся «сдаче» Карабаха властями Армении.

* * *

Следующий аспект внешней политики Армении, который может быть использован в начавшейся предвыборной борьбе, представлен всем комплексом армяно-грузинских отношений с выраженным присутствием российского фактора.

Асимметричные отношения Армении как с Россией, так и с Грузией15 приводят к тому, что грузино-российское противостояние может повлиять на расстановку условно прозападных и пророссийских сил перед парламентскими выборами.

С одной стороны, Армения не может пойти на снижение крайне важного для нее уровня стратегического партнерства с Россией с учетом неразрешенное™ конфликта, необходимости иметь противовес политике США и Турции в регионе, поставок российского вооружения по льготным внутрироссийским ценам, сосредоточенности в руках российского капитала наиболее рентабельных и значимых отраслей армянской экономики, включая поставки энергоносителей и связь, а также при наличии более чем двухмиллионной армянской диаспоры в РФ. С другой стороны, тот же конфликт, сильная экономическая зависимость от России и дислокация российской военной базы заметно снижают привлекательность Армении для США и евро-атлантических структур.

В этой достаточно непростой ситуации Армения пытается сохранить определенную маневренность, наращивая до некоего допустимого предела отношения с евро-атлантическими структурами – НАТО и ЕС и развивая отношения с Россией в рамках двусторонних договоров, а также ОДКБ. Если Запад прагматично относится к проводимому нынешним руководством Армении внешнеполитическому курсу, то в России, наоборот, комплементарная политика вызывает растущее раздражение. Соответственно, она постарается сделать все для обеспечения лоббинга своих интересов в будущем парламенте Армении.

В то же время развивающийся кризис в российско-грузинских отношениях провоцирует углубление водораздела между прозападными и про-российскими силами Армении.

На руку «западникам» сыграли следующие обстоятельства:

– жесткая позиция России способствовала интенсификации контактов Грузия-НАТО, а также форсированному подписанию Плана действий в рамках европейской политики соседства ЕС со всеми тремя республиками Южного Кавказа;

– закрытие или резкое уменьшение транзита через Грузию дает основания обвинять Россию в нанесении ущерба экономике Армении;

– в целом грузинская политика Москвы дает основания относиться с недоверием к ее позиции и в вопросе урегулирования Нагорно-Карабахского конфликта.

С другой стороны, Грузия, отчасти вынужденно, должна ужесточать свою позицию в отношении Армении: это скажется в поднятии цен за транзит армянских товаров через грузинские порты, она может увеличить и стоимость за транзитную прокачку газа. Переброска части вооружения с выводимых из Грузии российских баз в Армению дает ей основания обвинять Армению в потворстве гонке вооружений в регионе. И, наконец, армянское население Самцхе-Джавахети рассматривается грузинским руководством как «пятая колонна», и в СМИ нарастает волна антиармянской истерии.

Если к этому добавить прямые проблемы в армяно-грузинских отношениях, в частности:

– уровень экономического и социального развития региона Самцхе-Джавахети;

– задачу сохранения армянского языка и армянских культурных памятников на территории Грузии;

– увеличение изоляции Армении и продолжающееся исключение ее из региональных проектов при стремлении Грузии играть роль транспортного коридора между Турцией и Азербайджаном, —

то становится очевидным, что усугубление любой из них будет вызывать негативную реакцию в Армении.

При этом оппозиция будет обвинять власть в неспособности защитить интересы своих соотечественников за рубежом; часть ее будет рассматривать ужесточение грузинской политики в отношении национальных меньшинств, в первую очередь армян, через призму неприятия российской политики в регионе и выдвигать требование более тесного сотрудничества с Западом; на этом фоне в ходе предвыборной борьбы нельзя исключать также использование националистических лозунгов, что может спровоцировать обострение ситуации как в регионе Самцхе-Джавахети, так и в самой Армении.

Таким образом, в отличие от парламентских выборов 2003 г. в расстановке сил в борьбе за власть помимо внутриполитических проблем будет разыграна и внешнеполитическая карта. Соотношение прозападных и пророссийских сил в политической элите Армении меняется в пользу прозападных, чему во многом способствует южнокавказская политика самой России.

Примечания

1. Не исключено, что в президентскую гонку включится и нынешний глава внешнеполитического ведомства В. Осканян, который в случае принятия подобного решения не будет создавать свою партию, а, скорее, войдет в «Процветающую Армению».

2. Несмотря на то что в стране есть серьезный протестный потенциал и, по данным различных социологических опросов, 65–70 % населения не удовлетворены уровнем демократических преобразований, считая, что страна движется в неправильном направлении, тем не менее к несанкционированным формам социального протеста готовы от 9 (захват зданий и учреждений) до 26 % (несанкционированные забастовки) респондентов. Лишь около 12 % респондентов считают вполне вероятной совершение «цветной» революции. См.: Результаты соцопроса, проведенного среди 1200 граждан Армении в мае и августе 2006. Armenia poll presenta-tion 2006-10-12. P. 56. Issued by the Gallap Institute by order of the International Republican Institute with support of the USAID and Armenia Sociological Association.

3. Armenia poll presentation 2006-10-12. P. 45–46.

4. На оценке отношения к России не отразились ни ситуация с закрытием дороги через Верхний Ларе (российско-грузинская граница), ни волна убийств на национальной почве в РФ.

5. Безусловно, оценка Грузии как источника угрозы значительно меньше в сравнении с Азербайджаном и Турцией, однако наблюдается стойкая тенденция к росту негативного отношения.

6. В основе современных армяно-турецких отношений, помимо негативного исторического опыта, лежит и полная поддержка Турцией позиции Азербайджана по Нагорно-Карабахскому конфликту: его урегулирование по азербайджанскому сценарию, наряду с проблемой международного признания геноцида армян

в Османской империи в 1894–1918 гг., является одним из предусловий Турции для установления дипломатических отношений с Арменией.

7. К сожалению, по мере наращивания властями Азербайджана антиармянской истерии контакты на неправительственном уровне между представителями общественных организаций Армении и Азербайджана также резко ограничиваются азербайджанской стороной.

8. /

9. Armenia poll presentation 2006-10-12. P. 47.

10. См., в частности, комментарий министра иностранных дел Армении В. Осканяна на совместное заявление сопредседателей Минской группы Постоянному совету ОБСЕ по ситуации в урегулировании конфликта в июне 2006 г.

11. Оппозиция не упускает возможности напомнить властям, что причиной отставки Л. Тер-Петросяна в 1998 г. было именно озвучивание бывшим президентом Армении своего видения путей урегулирования конфликта.

12. В декабре 2006 г. ГА ООН отказалась удовлетворить эту просьбу.

13. «До выборов в Национальное собрание активного переговорного процесса не будет. Основная причина в следующем: использование карабахского вопроса в предвыборной борьбе считаю безнравственным. Даже самые лучшие предложения попытаются дискредитировать, если эти предложения и обсуждения будут в предвыборный период. Именно по этой причине было бы правильнее продолжить процесс более активно после выборов». Интервью президента Армении Р. Кочаряна корреспондентам армянских телеканалов 15 декабря 2006 г.

14. В ночь с 9 на 10 декабря по обвинению в подготовке государственного переворота сотрудники Службы безопасности Армении задержали командира отдельного батальона «Шуши», координатора общественной организации «В защиту освобожденных территорий» Ж. Сефиляна.

15. Асимметрия в отношениях с Грузией определяется в первую очередь тем, что при отсутствии транспортных магистралей с Азербайджаном и Турцией, а также в складывающейся ситуации вокруг Ирана Грузия является единственным сухопутным коридором для Армении. Кроме того, именно по территории этого государства осуществляются поставки российского газа в Армению. Выход на Иран и арабский мир, который могла бы обеспечить Армения, для Грузии сегодня неактуален.

Торговля, интеграция и экономическое развитие в странах Южного Кавказа: достижения, проблемы и перспективы

Левон Бархударян, Гайк Барсегян, Армен Егиазарян, Кеннет Мунтер

Внешняя торговля стран Южного Кавказа: сравнительный анализ Оценка уровня интеграции в систему мировой торговли

На первый взгляд ситуация с интеграцией в мировую торговлю в Азербайджане и Армении выглядит вполне благополучной, хотя, исходя из более высокой доли производства товаров в структуре ВВП и сравнительной неразвитости сферы услуг и торговли услугами, соответствующие показатели соотношения торговли услугами к товарной торговле значительно ниже среднемировых, а также средних для стран ЕСА и стран с высоким доходом. Уровень интеграции Грузии в систему мировой торговли в 2003 г. был примерно в два раза ниже, чем для остальных двух стран, являясь, таким образом, наименее интегрированной в систему мировой торговли страной Южного Кавказа. Однако благодаря своему стратегическому месторасположению основной статьей экспорта Грузии является оказание транспортных услуг. Армения, с другой стороны, несмотря на очень высокие транспортные расходы, может считаться наиболее интегрированной страной на Южном Кавказе.

Однако более детальный анализ структуры, номенклатуры и уровня концентрации внешней торговли стран Южного Кавказа показывает, что при исключении основных продуктов экспортной специализации и связанного с ними импорта (нефти и продуктов нефтедобычи для Азербайджана, алмазов и бриллиантов для Армении и транспортных услуг для Грузии) соответствующие показатели уже значительно ниже.

Несмотря на сравнительно низкие уровни таможенной защиты (в Армении он соответствует среднему для стран ОЭСР, в Азербайджане находится на среднем уровне стран с переходной экономикой, а в Грузии соответствует среднему для развивающихся стран), уровень интеграции всех трех стран в систему мировой торговли при исключении основного продукта экспортной специализации уже значительно ниже, чем средняя для стран с переходной экономикой. Ситуация с экспортной составляющей оказывается значительно хуже, и основной причиной этого является очень высокая концентрация экспортоориентированного роста в весьма ограниченном количестве экономических секторов.

К примеру, в Армении ювелирная промышленность и обработка алмазов обеспечивала в 2003 г. 40,3 % всего и 51 % товарного экспорта, в то время как доля этого сектора в добавленной стоимости и занятости обрабатывающей промышленности составила в том же году только 7,5 % и 3,6 % соответственно. В Азербайджане сектор нефтедобычи обеспечивал в 2003 г. 74,7 % всего и 86 % товарного экспорта, производя около 26 % ВВП (в 2002 г.). В нем было занято около 60 000 человек (2,7 % занятости в несельскохозяйственном секторе, или 23,8 % занятости в промышленности)1. В Грузии экспорт транспортных услуг составлял в 2003 г. примерно половину экспорта услуг и 23 % всего экспорта. В транспортном секторе производится 12 % ВВП и занятость составляет около 9 % всей несельскохозяйственной занятости2.

Такая высокая концентрация экспорта, а следовательно, и процессов развития в относительно небольших секторах делает эти страны чрезвычайно чувствительными к внешним воздействиям и изменению условий торговли, в то же самое время не позволяя им эффективно перераспределять плоды экономического развития вне узких групп, которые непосредственно участвуют в процессах развития. Относительный и абсолютный разрыв в уровнях экспорта между странами Южного Кавказа с другими группами стран достаточно велик и становится огромным, когда мы не рассматриваем основной продукт их нынешней экспортной специализации. Так, например, для Азербайджана уровень экспорта (без нефти) примерно в 6 раз меньше средней для стран ЕСА, а для Армении и Грузии – более чем в 2 раза меньше.

С учетом этого долгосрочным приоритетом экономической политики для всех трех стран должен стать постепенный и постоянный рост уровня интеграции в мировую торговую и экономическую системы путем существенной диверсификации их производства и экспорта, что потребует согласованных действий во многих сферах, включая политику внешней торговли, улучшение качества бизнес– и инвестиционного климата, институциональные преобразования, аппроксимацию европейского законодательства, повышение качества государственного управления и т. д.

Экономический рост в странах Южного Кавказа

В начале 90-х, с распадом бывшего СССР, Азербайджан, Армения и Грузия, так же как и другие бывшие республики СССР, были вынуждены начать процесс весьма болезненного перехода от административно-командной системы управления экономикой к рыночной экономической системе. Распад бывшего СССР оказал драматическое воздействие на состояние экономики и внешнюю торговлю всех трех стран Южного Кавказа. ВВП в Армении и Азербайджане составил приблизительно половину, а в Грузии треть уровня 1990 г. Однако реформы и реструктуризация экономики привели к восстановлению экономического роста в регионе, и с середины 90-х (в Армении – с 1994, в Грузии – с 1995, в Азербайджане – с 1996 г.) в странах Южного Кавказа наступил период восстановительного роста экономики. Наиболее впечатляющая динамика роста наблюдалась в Армении, где в 2004 г. был превзойден уровень ВВП 1990 г., в то время как Грузия достигла около половины уровня 1990 г., а Азербайджан вышел на уровень 88 % по сравнению с 1990 г.

Вследствие структурной и институциональной слабости этих стран (характерной, впрочем, для почти всех постсоветских стран), особенно в начале процесса перехода, резкое падение производства привело к кризису занятости. Появившаяся высокая реальная безработица (как явная, так и в основном скрытая)3 и вызванное этим драматическое падение реальных доходов населения привели к применению соответствующей экономической политики (периодическая индексация зарплаты, пенсий и т. д.), для того чтобы не допустить обвального снижения доходов населения. В условиях системного экономического кризиса это неизбежно привело к падению этих стран в гиперинфляционную спираль. Однако начиная с 1995 г. благодаря жесткой монетарной политике и достигнутой макроэкономической стабилизации удалось существенно снизить инфляцию и с тех пор удерживать ее под контролем (диаграмма 1).

Страны Южного Кавказа унаследовали практически отсутствующую систему регулирования внешнеэкономических отношений. За коллапсом внутреннего советского рынка последовало множество гражданских и политических трений, этнических и военных конфликтов, которые оказали сильное негативное воздействие на восстановление национальных экономик, а также на внутри– и межрегиональную торговлю.

Диаграмма 1.

Инфляция в странах Южного Кавказа (ИПЦ, 2000=100)

Армяно-азербайджанский конфликт по поводу Нагорного Карабаха, конфликты в Абхазии, Аджарии и Южной Осетии, а также в Чечне существенно ухудшили внутрирегиональные транспортные коммуникации. В 1993 г. Турция исходя из политических соображений закрыла границу с Арменией. Большинство из этих конфликтов все еще не нашло своего разрешения, тем самым продолжая свое негативное воздействие на процессы внутрирегионального сотрудничества и существенно удорожая транспортное сообщение между Южным Кавказом и остальным миром.

Одним из важных макроэкономических последствий неразвитости торговых отношений на Южном Кавказе явилось ухудшение состояния текущего счета платежного баланса во всех трех странах региона. В 1997 г., к примеру, дефицит текущего счета во всех трех странах был выше 15 % ВВП. В то время как в последние несколько лет состояние с дефицитом текущего счета в Армении и Грузии постоянно улучшается, в Азербайджане не прослеживается определенной закономерности, что в основном связано с огромным потоком прямых иностранных инвестиций (ПИИ) в нефтяной сектор и строительством нефтепровода Баку-Джейхан.

За последние 5 лет выпуск продукции в Южно-Кавказском регионе рос с очень высокой скоростью. Диаграмма 2 показывает динамику регионального выпуска продукции за 1990–2004 гг. Общий региональный продукт в 2004 г. в рыночных ценах составил 17,3 млрд. долл. США, что в реальном исчислении составляет 74 % уровня 1990 г.

Диаграмма 3 показывает, что около половины регионального выпуска продукции производится в Азербайджане, 30 % – в Грузии и 20 % – в Армении.

Диаграмма 2.

Индекс роста ВВП Южно-Кавказского региона (1990=100)

Диаграмма 3.

Доля каждой страны в региональном выпуске

Диаграмма 4.

Внешнеторговый оборот стран Южного Кавказа

Поэтому процессы развития в Азербайджане влияют на положение в регионе в наибольшей степени. Имевший место в последние 5 лет ускоренный рост объемов внешней торговли может рассматриваться как один из основных факторов, обусловивших быстрый рост регионального выпуска за этот период (диаграмма 4). Как видно из диаграммы 4, 1999 г. стал тем поворотным пунктом, с которого началась внешнеторговая экспансия в регионе. Азербайджан осуществляет большую часть внешнеторгового оборота всех трех стран. За 2000–2004 гг. доля Азербайджана в общем внешнеторговом обороте Южного Кавказа выросла с 42,5 % до 61 % в основном благодаря возросшим добыче и экспорту нефти. За тот же период доли Армении и Грузии во внешнеторговом обороте региона снизились соответственно с 28,5 % и 29 % до 17,6 % и 21,4 %. Внешнеторговый оборот в Южно-Кавказском регионе рос быстрее, чем выпуск продукции, что указывает на начавшийся в регионе рост уровней внешнеторговой специализации и участия в глобализации. Значительно более высокий темп (примерно вдвое быстрее) развития торговли относительно выпуска означает также, что страны региона стали значительно более интегрированы в мировую экономическую систему и более чувствительны к торговым «шокам». Высокие коэффициенты корреляции между ростом ВВП и степенью открытости экономики региона (отношение внешнеторгового оборота к ВВП) могут служить доказательством вышеприведенного утверждения о развитии торговли, становящейся все более важным источником роста регионального выпуска продукции. В то время как общие объемы внешнеторгового оборота всех трех стран региона быстро растут, внутрирегиональная торговля все еще остается довольно ограниченной как вследствие существенных барьеров, обусловленных нерешенностью политических и военных конфликтов на территории региона, а в более широком смысле – из-за все еще невысокого уровня экономического развития стран региона и концентрации процессов роста в пока очень небольшом количестве развивающихся кластеров во всех трех странах.

Внешняя торговля Азербайджана

Производственный сектор Азербайджана можно считать наименее развитым среди стран Южного Кавказа, но в Азербайджане наличествуют огромные запасы минерального топлива, преимущественно нефти. Экономическое развитие в Азербайджане в большой степени обусловлено добычей, переработкой и транспортировкой нефти, затрагивая связанные с этими процессами экономические сектора, такие как химическая и нефтехимическая промышленность, производство нефтедобывающего оборудования и т. д. Продукция этих секторов наряду с хлопком составляет основу азербайджанского экспорта. Имеющее место в последнее время постоянное повышение цен на нефть при условии эффективной системы государственного управления может иметь весьма благоприятные последствия для национальной экономики. Машины и оборудование, металлы, электроника, зерно – основные предметы импорта.

Как видно из диаграммы 5, развитие внешней торговли Азербайджана можно разделить на три различных этапа:

Диаграмма 5.

Внешняя торговля Азербайджана в 1991–2004 (млрд. долл.)

1. Кризис; до 1993 г., когда произошло обвальное сокращение объемов внешней торговли (примерно в три раза).

2. Стагнация; с 1993 по 1999 г., когда объемы торговли практически не росли, что совпадало с сокращением выпуска продукции. Вследствие этого в данном периоде соотношение внешнеэкономический товарооборот / ВВП оставалось практически неизменным, на уровне 41 %.

3. Рост; начался с 2000 г. Вместе с наметившимся ускорением экономического роста внешнеторговый оборот начал расти и приближаться к уровню конца 80-х. Более того, стало расти соотношение внешнеторговый оборот / ВВП, которое к 2004 г. достигло 83,4 %. В текущих ценах внешнеторговый оборот в 2004 г. был на 78,2 % выше, чем в 1991 г. Это может служить доказательством существования сильной взаимосвязи между ростом внешней торговли и ВВП. Таким образом, гипотеза, что экономический рост в Азербайджане в существенной степени обусловлен ростом торговли, весьма правдоподобна.

Одной из особенностей внешней торговли является практическое отсутствие дефицита в торговле товарами и услугами. Для Азербайджана характерен положительный баланс в торговле товарами, за исключением периода 1994–1999 гг., когда в результате экономического спада экспорт сократился в большей степени, чем импорт.

Азербайджанский экспорт сократился более чем в три раза за 1991–1994 гг. После 6 лет стагнации начался ускоренный рост 2000–2004 гг., в течение которых товарный экспорт существенно превзошел уровень 1991 г. По сравнению с 1991 и 1999 гг. товарный экспорт в 2004 г. вырос в 1,7 и 3,8 раза соответственно. Более 82 % азербайджанского экспорта составляет нефть и нефтепродукты, а в 1991 г. их доля превысила 91 %.

В течение 2000–2004 гг. в структуре ненефтяного экспорта Азербайджана произошли определенные структурные сдвиги. В то время так в 1999 г. второй по величине товарной экспортной группой был хлопок (2,3 % всего экспорта), в 2004 г. его доля сократилась до 1,1 %. За это время в структуре экспорта появились новые нетрадиционные продукты, как, например, группа «Корабли, лодки, другие плавсредства», которая составила в 2004 г. 3,8 % экспорта. Третьей товарной группой в 2004 г. была группа «Пластмассы и продукты из них», составляющая 1,9 % экспорта.

Однако коэффициент концентрации азербайджанского экспорта чрезвычайно высок, делая страну чувствительной к внешним шокам. Любое снижение мировых цен на нефть может серьезно ухудшить макроэкономические показатели через ее влияние на величину экспорта и выпуска.

Товарный импорт страны значительно более диверсифицирован. Динамику импорта можно разделить на следующие периоды:

1. Импорт за период кризиса 1991–1994 гг. сократился в 2,4 раза, а начиная с 2000 г. параллельно с ускорением экономического роста объемы импорта также начали увеличиваться. В 2004 г. объемы импорта выросли по сравнению с 1991 в 1,9 раза, а по сравнению с 1999 г. в 3,5 раза.

2. Основные три агрегированные товарные группы импорта – продукция машиностроения, изделия из железа и стали и минеральное топливо – составляют вместе 46 % всего импорта.

3. По сравнению с 1999 г. доля агрегированной группы «Электрическое и электронное оборудование» сократилась в 2004 г. почти в 2 раза – с 15,2 % до 8,8 %, что, по-видимому, отражает внутренние структурные сдвиги в азербайджанской экономике за этот период.

4. Коэффициент концентрации достаточно невысокий и соответствует коэффициентам концентрации импорта для Армении и Грузии.

Географическая ориентация азербайджанской внешней торговли существенно изменилась после распада бывшего СССР с переключением на западные, точнее турецкий и европейские рынки, в то время как доля торговли с республиками бывшего СССР, включая Россию, снизилась. Однако возобновление экономического роста в России существенно увеличило ее значение как одного из основных торговых партнеров, хотя ее доля за последние годы постепенно сокращается.

Европейский союз (ЕС) в 1999–2004 гг. является крупнейшим торговым партнером как для импорта, так и для экспорта Азербайджана. В 2004 г. ЕС был местом назначения около 51 % всего экспорта и местом происхождения около 34 % всего импорта.

В последующее десятилетие основным компонентом и фактором роста производства и экспорта Азербайджана останется нефтедобыча, роль которой еще больше возрастет с использованием сданного в эксплуатацию нефтепровода Баку-Джейхан.

Внешняя торговля Армении

В советские времена армянская экономика основывалась на переработке собственного сельскохозяйственного сырья, а также на производстве, базирующемся на переработке ввозимого сырья, включающем машиностроение, химическую, электротехническую и текстильную промышленность. В результате существенных структурных сдвигов, вызванных распадом бывшего СССР и последующей либерализацией внешней торговли, в теперешней структуре армянского экспорта преобладают обработанные драгоценные и полудрагоценные камни, продукты ювелирной промышленности, а также металлы. Торговля драгоценными камнями, представляющая около половины армянского экспорта, основана на обработке алмазов и последующей продаже их преимущественно на рынках Бельгии и Израиля, используя сравнительное преимущество в квалифицированной и недорогой рабочей силе. Другими продуктами экспорта являются продукты пищевой и текстильной промышленности, а также электроэнергия. Основные продукты импорта

– продовольствие, зерновые, топливо (в том числе и для АЭС) и газ. За последнее десятилетие внешняя торговля Армении характеризовалась огромным дефицитом торгового баланса. Так, например, в 2004 г. внешнеторговый оборот Армении составлял 2,066 млн. долл. США, в котором доля импорта составляла 65,4 %, а экспорта – 34,6 %. Торговый дефицит составил 635,9 млн. долл. США. На диаграмме 6 представлена динамика экспорта и импорта товаров и услуг, а также торгового дефицита за 1993–2004 гг.

Диаграмма 6. Внешняя торговля Армении в 1993–2004 (млн. долл. США)

Несмотря на большую величину торгового дефицита, его размеры оставались сравнительно стабильными, так как темпы роста экспорта были выше темпов роста импорта. В 1998 г. объемы импорта превышали экспорт в 4,1 раза, в то время как в 2004 г. это соотношение составило уже 1,9. Из-за высоких темпов экономического роста в Армении за последние 5 лет соотношение торговый дефицит / ВВП значительно сократилось.

Динамику внешней торговли Армении можно разделить на следующие этапы:

1. Первая фаза роста, вызванная началом восстановительного роста экономики, которая продолжалась до 1996 г. За этот период произошел ускоренный рост объемов внешней торговли (примерно в 2,8 раза). За тот же период отношение объемов торговли к ВВП возросло с 34,2 % до 71,8 %.

2. Период относительной стабильности 1996–2001 гг., когда общий объем торговли стабилизировался на уровне 1–1,2 млрд. долл. США в условиях продолжения экономического роста4, что вызвало некоторое уменьшение степени открытости экономики, и отношение объемов торговли к ВВП сократилось в 2000 г. до 57,6 %.

3. Вторая фаза роста, начавшаяся с 2002 г. и продолжающаяся и сегодня, когда в условиях двузначных темпов экономического роста темпы роста внешней торговли, и особенно экспорта, стали превышать темпы экономического роста.

За период 1999–2004 гг. в агрегированной номенклатуре экспорта Армении существенных изменений не произошло. Однако существенно изменилось соотношение объемов между различными товарными группами, такие как почти двукратное увеличение доли ювелирной промышленности и обработки алмазов, а также резкое сокращение доли и объемов экспорта продуктов электротехнической и электронной промышленности. В 2004 г. 42,5 % товарного экспорта Армении составляли драгоценные и полудрагоценные камни и металлы, доля которых по сравнению с 1997 г. выросла на 16,9 процентных пункта. Однако по сравнению с 2003 г. доля этой товарной группы сократилась на 10 процентных пунктов, что было в основном обусловлено ростом мировых цен на необработанные алмазы и реальным удорожанием армянской национальной валюты относительно доллара и евро.

Второй по объему экспорта товарной группой в 2004 г. была группа «Железо и сталь», составляющая 10,0 % всего экспорта по сравнению с 2,6 % в 2003 г. В резком ускорении темпов роста металлообрабатывающей промышленности Армении в 2004 г. решающую роль сыграло повышение мировых цен на металлы. Третьей и четвертой по объему экспорта товарными группами были в 2004 г. «Алкогольные и безалкогольные напитки и спирт» и «Руды и другие продукты горнодобывающей промышленности», составляющие соответственно 8,1 % и 8,0 % всего экспорта. В то время как доля напитков (коньяк, минеральная вода и безалкогольные напитки) оставалась сравнительно постоянной в течение всего рассматриваемого периода, доля руд и других продуктов горнодобывающей промышленности выросла больше чем вдвое, что тоже может быть объяснено благоприятной мировой конъюкнтурой.

Так же, как и в Азербайджане, коэффициент концентрации армянского экспорта тоже достаточно высок, что означает почти такую же чувствительность к колебаниям мировой конъюктуры на драгоценные камни, цветные металлы и продукцию горнорудной промышленности, являющиеся основными предметами армянского экспорта5. Коэффициент концентрации, так же как и товарная номенклатура армянского экспорта, оставался в 1997–2004 гг. сравнительно стабильным (0,303 в 2004 г.). Сравнительный анализ коэффициентов концентрации Армении и Азербайджана показывает, что структура армянского экспорта с точки зрения концентрации примерно в 2,2 раза благоприятнее азербайджанского. В то же самое время он был примерно в 3 раза выше, чем соответствующий коэффициент для Грузии.

Существует 15 товарных групп, в экспорте которых Армения в 2003 г. имела сравнительные преимущества в мировой торговле. Из этих групп Армения в настоящее время специализируется в производстве и экспорте драгоценных камней и металлов, часов и частей для них, руд и других продуктов горнодобывающей промышленности, алкогольных и безалкогольных напитков и алюминия.

За последнее десятилетие география торговли Армении претерпела серьезные изменения. В отличие от многих других стран бывшего СССР доля торгового оборота Армении со странами СНГ (за исключением Грузии) начиная с 1993 г. постоянно сокращалась.

Доля стран ЕС во внешней торговле Армении в 1993–2004 гг. постоянно возрастала, и происходила переориентация торговли от стран бывшего СССР к странам ЕС и Северной Америки (в основном США). Начиная с 1998 г. доля стран ЕС во внешней торговле Армении начала превышать долю стран СНГ. Основными рынками для армянского экспорта являются Бельгия и Израиль (в основном бриллианты), где в 2004 г. было реализовано около 29 % всего экспорта. Германия была третьим крупнейшим назначением армянского экспорта с долей 11,6 % (в основном медь, сталь и железо). В течение последних 7 лет доля России в армянском экспорте постоянно снижалась, в то время как повышалась доля США. Основными предметами армянского экспорта в Россию являются спиртные напитки и табачные изделия, а в США – обработанные драгоценные камни и металлы.

В списке крупнейших торговых партнеров Армении находятся также две соседние страны – Грузия и Иран. В то время как доля Грузии в армянском экспорте оставалась сравнительно стабильной, доля Ирана за 1998–2004 гг. сократилась примерно в 3,5 раза. Резко выросла доля Израиля, который в 2004 г. стал четвертым по величине торговым партнером Армении, в то время как до 1999 г. торговля между этими двумя странами практически отсутствовала.

По сравнению с Азербайджаном региональная концентрация армянского экспорта несколько меньше. Однако она также достаточно высокая, и в 2004 г. на долю 10 крупнейших импортеров армянской продукции приходилось 82,2 % всего армянского экспорта.

Объемы армянского импорта в 2004 г. были примерно в 1,9 раза выше, чем экспорта. Основным поставщиком здесь выступала Россия, доля которой в объемах армянского импорта в 1998–2004 гг. постоянно сокращалась от 21,2 % до 13,9 %. Основными продуктами, импортируемыми из

России, являлись природный газ, продукция машиностроения (в том числе автомобили) и продукты питания. Второй по величине торговый партнер – Бельгия, поставляющая основную часть необработанных алмазов, что в 2004 г. составило 8,1 % всего импорта. США и Израиль являлись в 2004 г. следующими по величине поставщиками импорта с удельным весом 7,5 % и 7,4 % соответственно. Основные предметы армянского импорта из США – продукты химической промышленности, а из Израиля – необработанные алмазы для дальнейшей обработки.

В географическом смысле импорт Армении менее концентрирован, чем экспорт. На долю 10-ти крупнейших торговых партнеров приходилось в 2004 г. около 67,5 % армянского импорта.

В последующее десятилетие основной задачей внешнеэкономической политики Армении наряду с сохранением ее либерального характера и экспортоориентированного типа экономического роста останется снижение уровня концентрации экспорта и рост его географической диверсификации путем преимущественного стимулирования развития в тех экспортоориентированных кластерах экономики, в которых Армения имеет сравнительные преимущества.

Внешняя торговля Грузии

Основой грузинской экономики традиционно являлись туризм и сельское хозяйство, специализированное на производстве цитрусовых, чая и винограда. Однако страна не обеспечивает себя зерновыми, мясом и молочными продуктами и нуждается в соответствующем импорте. Добывающая промышленность Грузии представлена в основном добычей марганца и меди. В перерабатывающей промышленности представлены металлообработка, машиностроение, химическая, текстильная и пищевая (вина и другие напитки) промышленность.

В 2004 г. внешнеторговый оборот Грузии составил 2495 млн. долл. США, из которых экспорт – 648 млн. долл., а импорт – 1847 млн., или 74 %. Очень высокое соотношение импорта к экспорту (2,85) обуславливает чрезвычайно высокий внешнеторговый дефицит (1198 млн. долл. США, или 22,6 % ВВП). Соотношение внешнеторговый оборот / ВВП в 2004 г. – 47 %. По сравнению с 2003 г. общий объем внешней торговли вырос на 55,4 % (экспорт – на 39,4 %, а импорт – на 61,9 %). Такие непривычно высокие темпы роста частично обусловлены удешевлением доллара по сравнению с грузинской национальной валютой лари (на 10,7 %). Существенная разница между темпами роста импорта и экспорта показывает, что в Грузии, так же как и в Армении, относительное удорожание национальной валюты явилось более благоприятным для импортеров. Произошедшая в 2004 г. вследствие антикоррупционных мероприятий правительства легализация прежде не учтенных потоков экспорта и импорта также сыграла существенную роль во впечатляющей динамике внешнеторговой деятельности. С другой стороны, это ставит под сомнение отражение реальных тенденций развития торговли в официальной статистике до 2004 г.

Динамика развития внешней торговли Грузии в существенной степени совпадает с динамикой развития внешней торговли Армении и также может быть разбита на три этапа:

1. Первая фаза роста, вызванная началом восстановительного роста экономики, которая продолжалась до 1997 г. За этот период произошел ускоренный рост объемов внешней торговли (примерно в 2,2 раза). За тот же период соотношение объемов торговли и ВВП возросло с 20,3 % до 33,7 %.

2. Период относительной стабильности 1998–2002 гг., когда объемы внешней торговли оставались на уровне 0,9–1,2 млрд. долл. США.

3. Вторая фаза роста, начавшаяся в 2003 г., когда за два года объемы внешнеторгового оборота Грузии увеличились больше чем в два раза. В значительной части этот рост был обусловлен очень высокими темпами роста импорта в 2004 г.

В течение 1998–2004 гг. произошли существенные изменения в структуре экспорта Грузии. Увеличилась общая доля 10 крупнейших агрегированных товарных групп, составляя в 2004 г. 80 % всего экспорта. Экспорт по товарной группе «Железо и сталь» (в основном лом цветных металлов и ферросплавы) был на первом месте, с долей в 21,7 % всего экспорта. Рост доли этой группы на 3 процентных пункта может в существенной степени быть обусловлен ростом мировых цен на черные металлы. В целом за весь рассматриваемый период доля этой товарной группы в экспорте выросла на 50 % (7 процентных пункта). Второй важнейшей статьей экспорта в 2004 г., составляющей 15,6 % всего экспорта, были напитки (в основном вино и минеральная вода), сохранившие свое значение в рассматриваемый период.

Третьей крупнейшей статьей экспорта была «Воздушные и космические корабли и части к ним», в основном включающая военные самолеты6. Семь лет назад доля этой группы в экспорте составляла всего лишь 0,3 %. В течение трех лет ее доля выросла приблизительно до одной десятой грузинского экспорта. Другой быстрорастущей статьей экспорта был сахар (пятикратное увеличение доли в структуре экспорта). Степень концентрации экспорта в Грузии, хотя и проявляла тенденцию к росту в рассматриваемый период, значительно ниже, чем в Армении и Азербайджане (0,104 в 2004 г.) и близка к среднемировой. Это, однако, может быть объяснено отсутствием ярко выраженной внешнеэкономической специализации страны и менее стабильной структурой экспорта, чем у соседей по региону.

В настоящее время Грузия может иметь сравнительные преимущества в производстве 19 товарных групп (выделенных согласно двузначной международной классификации товарной номенклатуры внешней торговли HS 1996). Наиболее перспективными направлениями внешнеэкономической специализации в этом смысле являются производство и экспорт товаров из групп «Сахар и изделия из сахара», «Алкогольные и безалкогольные напитки и спирт», «Руды и другие продукты горнодобывающей промышленности», «Удобрения», «Железо и сталь» и т. д.

Не обладая собственными, за исключением гидроэнергетических, ресурсами, которые были бы в состоянии покрыть потребности страны, Грузия вынуждена импортировать большую часть необходимых энергетических ресурсов. Другие важные компоненты импорта включают продукты питания, продукты машиностроения, автомобили и запчасти к ним, электрическое и электронное оборудование и т. д.

Крупнейшие 10 агрегированных статей импорта составили в 2004 г. около 66,7 % всего товарного импорта. Товарная группа «Минеральное топливо, масла, продукты их переработки» представляет крупнейшую компоненту грузинского импорта (17,3 %) с сокращающейся долей в последние несколько лет. Вторая по величине товарная группа «Ядерные реакторы, котлы, машины и т. д.» составила в 2004 г. 10,4 % грузинского импорта. Колесные машины, в основном импортируемые из России и ЕС, занимают третье место в импорте с долей в 8,5 %. Интересно отметить сравнительное постоянство долей агрегированных товарных групп в импорте Грузии за рассматриваемый период 1998–2004 гг., а также то, что за этот период степень концентрации импорта Грузии была наименьшей не только в регионе, но и среди всех стран СНГ7.

После распада бывшего СССР географическая ориентация грузинской экономики существенно изменилась: доля стран СНГ в экспорте и импорте сократилась с 77 % и 69 % в 1993 г. до 49 % и 32,5 % в 2003 г. Крупнейшими торговыми партнерами Грузии в настоящее время являются ЕС, СНГ и Турция. Общая доля 10 крупнейших торговых партнеров Грузии составила в 2004 г. около 72,2 % всего зарегистрированного торгового оборота.

Турция, Туркменистан и Россия являются крупнейшими импортерами грузинской продукции, потребив совместно в 2004 г. около 52 % всего грузинского экспорта. В то время как доли Турции и России оставались сравнительно стабильными за весь рассматриваемый период, доля Туркменистана в грузинском экспорте за последние три года существенно возросла. Грузинский экспорт в Турцию в основном носит сырьевой характер (лом черных металлов и т. п.). Туркменистан в основном заинтересован в продуктах грузинского машиностроения, в том числе транспортных и авиационных изделиях8. Армения – четвертый крупнейший импортер грузинской продукции (в основном продукты питания и топливо) с долей 8,4 % всего экспорта в 2004 г.

В последнее десятилетие Россия являлась важнейшим источником грузинского импорта. В 2004 г. российские товары – в основном натуральный газ и продукты питания – составили около 20 его процентов. Турция главным образом экспортирует в Грузию продукты химической промышленности, продукты питания и готовые изделия в размере 15,4 % всего импорта. При сравнительно стабильной доле импорта из России и Турции за весь рассматриваемый период, резко выросла доля импорта из Великобритании – с 3,6 % в 1999 г. до 13,1 % в 2004 г. Великобритания экспортирует в Грузию готовые изделия, машиностроительную продукцию, транспортное оборудование и продукты питания. Существенно возросли также объемы импорта из Азербайджана, преимущественно нефти, которые в 2004 г. составили 12 % всего грузинского импорта. Суммарная величина импорта от 10 крупнейших торговых партнеров составила в 2003 г. более 77 % всего импорта.

Необходимо отметить, что все страны, имеющие с Грузией общую сухопутную границу, представлены в списке крупнейших торговых партнеров. В 2004 г. все страны региона, включая Иран, с которым Грузия не имеет общей границы, обеспечивали соответственно 47,4 % всего грузинского экспорта и 35,6 % импорта. В то же самое время, хотя ЕС является крупнейшим торговым партнером Грузии, его доля во внешнеторговом обороте Грузии значительно меньше, чем в Армении и Азербайджане.

Существенно меньшая в настоящее время экспортная специализация и экспортная ориентация экономического роста Грузии по сравнению с Азербайджаном и Арменией ставят специфические задачи и приоритеты для стратегии внешнеэкономического развития. В отличие от соседних Армении и Азербайджана основной задачей Грузии на предстоящее десятилетие является не снижение, а повышение коэффициента концентрации экспорта и усиление уровня своей внешнеэкономической специализации.

Меж– и внутрирегиональная торговля стран Южного Кавказа Состояние и перспективы

Достигнутый к настоящему времени относительно высокий уровень открытости экономик стран Южного Кавказа, по нашему мнению, скорее является результатом несбалансированного развития стран Южного Кавказа, характеризующимся высокой долей нетоварного сельского хозяйства, наличием множества унаследованных от бывшего СССР депрессивных секторов экономики, которые практически не участвуют в процессах экономического развития, а также сравнительно неразвитым сектором услуг.

В то время как Азербайджан, являясь экспортером нефти, достиг положительного торгового баланса, т. е. финансирует экономический рост из доходов от продажи нефти, процессы экономического развития Грузии и Армении в существенной степени финансируются из внешних источников – официальной помощи развитию (ОПР) и денежными переводами из-за границы. В результате в этих странах наблюдается серьезная разбалансированность внешней торговли, а суммарный региональный импорт составил в 2004 г. 58,3 % от общего объема внешнеторговой деятельности региона в 11 693,1 млн. долл. США.

Экспорт, особенно для малых стран, является одним из наиболее важных источников долгосрочного экономического роста. С этой точки зрения нынешние объемы экспорта стран Южного Кавказа должны быть в существенной степени увеличены, а структура диверсифицирована, для того чтобы служить надежной основой для долгосрочного роста и уменьшения степени зависимости от внешней помощи для Армении и Грузии и доходов от продажи нефти для Азербайджана.

Таблица 1.

Торговля и ВВП стран Южного Кавказа в 2003 г.

Как показывает таблица 1, отношение экспорта к ВВП в 2003 г. в Азербайджане было самым высоким в регионе и значительно выше среднемирового значения. В Армении эта величина также выше, чем среднемировая (на 3,6 процентных пункта), а в Грузии – ниже почти вдвое. Однако, учитывая высокую степень концентрации армянского экспорта и его высокую импортную составляющую9, состояние с экспортом в Армении не намного лучше, чем в Грузии. Ситуация далека от оптимистической и для Азербайджана тоже, где продажа нефти составляет более 82 % всего экспорта. Возможное снижение международных цен на нефть может оказать серьезный негативный эффект на азербайджанский экспорт и, следовательно, на региональную торговлю.

Как уже отмечалось, политические и военные конфликты, сотрясавшие регион в начале 1990-х, создали серьезные препятствия для развития внутрирегиональной торговли. Армяно-азербайджанский конфликт по поводу Нагорного Карабаха является причиной отсутствия взаимной торговли между двумя странами. Хотя некоторая незарегистрированная торговля между двумя странами все же имеет место10, отсутствие официально зарегистрированной торговли является серьезным препятствием для возможностей полноценной региональной интеграции. Этнические конфликты в Абхазии и Южной Осетии ухудшили транспортные коммуникации региона, а конфликт в Чечне практически завершил транспортную изоляцию Южного Кавказа от российского рынка. Закрытие Турцией в 1993 г. своих границ с Арменией привело к тому, что Грузия превратилась в основное звено, связывающее Армению с внешним миром, и большинство транспортных маршрутов Армении, соединяющих ее с основными торговыми партнерами проходят через Грузию. В несколько меньшей степени это относится также и к Азербайджану. Благодаря своему стратегическому местоположению в регионе Грузия получает существенные официальные и неофициальные прибыли от армянской и азербайджанской внешней торговли с Америкой, Европой и Россией.

Очевидно высокие наземные транспортные расходы отрицательно воздействуют на внешнюю торговлю Армении и, в меньшей степени, Азербайджана, а высокие расходы транспортировки по морю11 – на внешнюю торговлю всего региона. В то же самое время высокие транспортные расходы в значительной степени предопределяют структуру внешней торговли региона (особенно экспорта), давая преимущество продуктам с высокой стоимостью на единицу веса. Создавая некоторые ограниченные возможности для импортозамещения, высокие транспортные расходы, с другой стороны, выступают в качестве фактора, ограничивающего количество кластеров, имеющих потенциал развития в странах Южного Кавказа.

Объемы внутрирегиональной торговли на Южном Кавказе являются очень низкими. При отсутствии зарегистрированной торговли между Арменией и Азербайджаном общий объем внутрирегиональной торговли составил в 2004 г. 4,6 % всего внешнеторгового оборота региона. Тот же индикатор для стран Балтии12 в 2004 г. составил 13,3 % внешнеторгового оборота региона, что примерно в три раза выше, чем для Южного Кавказа. Учитывая отсутствие внутрирегиональных торговых барьеров в обоих регионах13, воздействие следующих факторов может объяснить эту разницу:

– значительно более низкие транспортные расходы внутрирегиональной торговли;

– отсутствие политических, военных и этнических конфликтов в странах Балтии, которые отрицательно воздействовали бы на свободное движение товаров и услуг между странами региона;

– более высокий и сбалансированный уровень экономического развития стран Балтии: средний уровень доходов на душу населения в 2004 г., был примерно втрое выше среднего по Южному Кавказу, что в действительности является основной причиной различных тенденций развития торговли в этих регионах.

Простой анализ внутренней торговли в различных торговых блоках (табл. 2) прямо указывает, что объемы внутрирегиональной торговли находятся в прямой зависимости от уровня экономического развития стран-членов, измеренной в показателях ВНП на душу населения.

Таблица 2.

Объемы внутрирегиональной торговли (% внутрирегионального экспорта в общем объеме экспорта данного торгового блока) в 2003 г.

* Доля во внешнеторговом обороте. Источник: World Development Indicators, 2005. The World Bank.

Таким образом, долгосрочная стратегия поощрения региональной интеграции на Южном Кавказе должна быть основана на поощрении более справедливого и расширительного долгосрочного экономического роста в странах Южного Кавказа, интенсификации усилий по разрешению региональных конфликтов и деблокированию не действующих в настоящее время транспортных коммуникаций для существенного снижения транспортных затрат, диверсификации экспорта и роста уровня его конкурентоспособности.

Одним из основных инструментов для этого, учитывая ведущую уже сейчас и постепенно растущую роль ЕС в экономике и торговле стран Южного Кавказа, должна быть эффективная и скоординированная аппроксимация общего законодательства Европейского союза на несколько последующих лет в рамках существующих договоров о партнерстве и взаимодействии (РСА) с ЕС, а также новой политики соседей ЕС, особенно в областях свободного передвижения товаров, капитала, услуг и людей. Это поможет создать прочную институциональную и законодательную основу для всех трех стран в целях существенного улучшения качества среды предпринимательства и инвестиционного климата, государственного управления, а также уровня демократизации общества.

Учитывая текущие уровни экономического развития всех трех стран и невзаимодополняемость их экономик, нынешние возможности ускорения региональной интеграции представляются довольно ограниченными. Наиболее реалистичными и взаимовыгодными направлениями в настоящее время представляются интенсификация региональной интеграции и сотрудничества в энергетике и транспортных инфраструктурах через создание общих рынков и поощрение совместных проектов, а также применение единых или подобных регуляционных механизмов и институциональных структур, что может быть сделано через разрабатываемые в настоящее время планы действия для всех трех стран в рамках политики соседей Европы. Перспективным, по нашему мнению, является планирование и внедрение совместных проектов водопользования, особенно в малоразвитых приграничных сельских регионах стран Южного Кавказа. Учитывая нынешний строительный бум, создание единого строительного рынка может быть полезным шагом для поддержки развития эффективных строительных фирм всех трех стран. Существует также определенная возможность региональной специализации. Хорошими примерами этого могут служить табачная промышленность в Армении и производство напитков как в Армении, так и в Грузии.

Учитывая практическое отсутствие каких-либо формальных экономических и прочих отношений между Арменией и Азербайджаном и небольшую вероятность их возникновения до разрешения конфликта в Нагорном Карабахе, роль Грузии в поощрении региональной интеграции становится определяющей, и создание общих рынков в описанных и других областях в настоящее время может быть осуществлено только на двусторонней основе – Грузия-Азербайджан и Грузия-Армения. Это обстоятельство, по нашему мнению, также должно быть отображено в разрабатываемых планах действий в рамках политики соседей Европы.

Однако наибольший эффект от увеличения возможностей для торговли придет не от внутрирегиональной торговли, но от внешней торговли в более широком смысле. Без сомнения, региональная интеграция на

Южном Кавказе создаст значительные новые возможности для торговли каждой страны региона с остальным миром. Таким образом, региональная интеграция должна рассматриваться как один из результатов процессов более глубокой интеграции всех стран Южного Кавказа в мировую экономику.

Условия для бизнеса на южном Кавказе: Сравнительный анализ Качество предпринимательской среды

Для эффективной конкуренции на мировых рынках и реализации своих сравнительных преимуществ по производству и экспорту товаров и услуг необходимо выполнение целого ряда макро– и микроэкономических условий. Во-первых, необходима стабильная макроэкономическая ситуация и конкурентный обменный курс. Во-вторых, страна должна иметь достаточно либеральный режим внешней торговли и беспрепятственный доступ к экспортным рынкам. В-третьих, необходим благоприятный инвестиционный климат с наличием соответствующих структур поддержки внешней торговли. В-четвертых, должны быть обеспечены эффективные механизмы передачи технологии и обучения на уровне производственных фирм. Для небольших стран, находящихся в процессе перехода к рыночной экономике, таких как страны Южного Кавказа, особенно важным является поощрение производственных фирм для коренного изменения их рыночной ориентации – от производства и поставки на рынок объемных продуктов с низкой добавленной стоимостью до производства товаров с высокой добавленной стоимостью для специализированных сегментов рынка, преимущественно иностранного. Такой сдвиг требует отказа от старых «негибких» систем массового производства и внедрения новых, «гибких» технологий, предназначенных для быстрой реакции на требования рынка и дифференциации производимой продукции.

Основные макроэкономические индикаторы стран Южного Кавказа за последние несколько лет являлись достаточно стабильными, а среднесрочные перспективы продолжения экономического роста – благоприятными. Однако существует опасность негативного воздействия продолжения удорожания национальных валют относительно доллара США на конкурентоспособность стран Южного Кавказа, если валюты их основных торговых партнеров будут удорожаться в меньшей степени. Однако для преобразования восстановительного роста в странах Южного Кавказа (так же как и практически во всех странах бывшего СССР) в долгосрочный экономический рост, основанный на инвестициях и расширении экспорта, необходим существенный опережающий рост как отечественных, так и иностранных инвестиций, результатом которого является постоянное расширение объемов и направлений предпринимательской деятельности. Для привлечения инвестиций первостепенное значение имеет качество предпринимательской среды, в особенности эффективной и предсказуемой системы защиты прав собственности, а также легкость доступа к кредитным ресурсам.

Таблица 3. Основные показатели качества предпринимательской среды

* Интервал оценки для индекса коррумпированности страны – от 8 (полностью некоррумпированная) до 1 (полностью коррумпированная). Источник: Doing Business 2005, World Bank 2006, 2005, Transparency International: Global Corruption Report 2005. Показатели в скобках представляют данные из Doing Business in 2005. Методология расчета показателей представлена в

Таблица 3 показывает, что, несмотря на существенный прогресс, достигнутый за последние несколько лет странами Южного Кавказа в улучшении качества среды предпринимательства и защиты прав собственности, они значительно отстают от стран ОЭСР. Здесь необходимо отметить значительный прогресс Грузии в 2004 г., как результат интенсификации усилий по реформированию экономики после «революции роз»14. Страны Южного Кавказа все еще остаются сильно коррумпированными, с очень высокой долей теневой экономики.

Согласно приобретенному за последние годы международному опыту, качество предпринимательской среды является одним из основных факторов, прямо воздействующих на объемы теневой экономики и на уровни коррумпированности, и, наоборот, чем выше доля теневой экономики и уровни коррумпированности, тем ниже качество среды предпринимательства. В этом смысле дальнейшее улучшение качества среды предпринимательства должно рассматриваться как основной приоритет для микроэкономической и институциональной политики стран Южного Кавказа на среднесрочную перспективу. Другим важным моментом для всех трех стран является улучшение доступа к внутренним источникам кредитования, в частности через поощрение развития общественных и частных кредитных регистров и бюро, только начинающих свои операции в странах Южного Кавказа15.

Другим вопросом, требующим решения для улучшения среды предпринимательства, является усиление системы принуждения выполнения контрактов, в частности сокращение количества процедур (Азербайджан, Армения) и времени (Грузия), необходимого для принуждения к выполнению обязательств по контракту.

Для Азербайджана весьма важным является упрощение процедур для открытия бизнеса, включая сокращение времени и количества процедур, требуемых для основания предприятия. В несколько меньшей степени этот вопрос приоритетен для Армении (где требование об обязательности гербовой печати отменено в 2005 г.) и Грузии.

Низкий уровень раскрытия относящейся к предприятию информации все еще остается одним из основных препятствий для улучшения среды предпринимательства во всех трех странах (в Армении в особенности) и может быть решен путем поощрения внедрения адекватных форм и структур корпоративного управления, основанных на разработанных ОЭСР принципах.

Финансовый сектор и доступ к кредиту

Финансовые системы в странах Южного Кавказа сильно недоразвиты. Только банковские системы могут считаться операциональными, однако их участие в процессах мобилизации внутренних сбережений и финансирования экономического роста было и остается очень незначительным. По нашему мнению, основной причиной такого скромного прогресса в развитии банковских систем (за предыдущие несколько лет, когда произошло ускорение экономического роста, банковские системы стали отставать, и можно было заметить, особенно в Армении, некоторые признаки стагнации банковского сектора в 2001–2003 гг., хотя в 2004 г. банковская система начала снова развиваться16) является очень низкий уровень монетизации (измеряемый показателем М3, характеризующим отношение ликвидных обязательств к ВВП) национальных экономик по сравнению с другими странами17, который в среднем в три раза ниже, чем средние показатели для стран ЕЦА, и в шесть раз ниже, чем для стран с высоким уровнем доходов и среднемировые показатели.

Чрезвычайно низкий уровень монетизации в странах Южного Кавказа может объясняться, исходя из международного опыта, общей слабостью национальных валют, что, в свою очередь, есть результат действия факторов, которые свойственны для всех трех стран, а также для многих переходных стран. Этими факторами являются:

– высокие уровни теневой экономики во всех трех странах, которые, как правило, финансируются помимо банковской системы;

– высокие уровни долларизации экономики18, т. е. большой объем финансовых операций находится вне контроля соответствующих центральных банков, что и является основными причинами относительной слабости национальной валюты в долларизованных странах и ограниченных возможностей национальной денежной политики.

Важнейшей проблемой банковского сектора является очень высокая величина спреда – разрыва между депозитными и кредитными ставками в Армении и Грузии19, которая не соответствует нынешней умеренной инфляции и часто является фактором, существенно ограничивающим заимствование на внутреннем финансовом рынке. Она обусловлена целым рядом факторов, включая все еще высокую, хотя уменьшающуюся степень риска предпринимательства в странах Южного Кавказа. Эти риски являются следствием сравнительно небольших объемов производства, низкой прозрачности, недостаточности и часто недостоверности представляемой бизнесом информации, неразвитости специфических институтов, таких как кредитные регистры, низкой культуры корпоративного управления, неэффективной и часто непредсказуемой системы разбирательства споров, а также сравнительно малой величины банков, что существенно ограничивает величину кредитов, которые могут быть предоставлены одному заемщику. Все это приводит к системе кредитования, практически полностью основанной на залоговом обеспечении, что, учитывая непредсказуемость и узость внутренних рынков реализации залогов, а также неэффективную судебную систему, еще больше ограничивает доступ к кредиту, особенно для малого и сельскохозяйственного бизнеса. Однако, учитывая нынешний достаточно невысокий уровень невозврата кредитов в кредитных портфелях банков20, одной из причин высокого спреда могут быть ограничения свободной конкуренции в банковском секторе.

Что касается финансирования внешней торговли, то банковские системы стран Южного Кавказа, как правило, не обеспечивают соответствующих услуг (открытие аккредитивов и т. п.), а отсутствие или недоразвитость систем гарантирования или страхования торговли служит существенным препятствием для роста некоторых категорий экспорта.

Таким образом, имевший место в последние несколько лет достаточно впечатляющий экономический рост в Армении и Грузии в основном финансировался из внешних источников. В Азербайджане основное финансирование осуществлялось посредством прямых иностранных инвестиций (ПИИ) в нефтедобывающий и связанные с ним секторы экономики, в основном в строительство нефтепровода Баку-Джейхан, через официальную помощь развитию (ОПР) и денежными перечислениями из других стран СНГ (в основном из России). В 2003 г. благодаря строительству нефтепровода чистый объем иностранного финансирования составил в Азербайджане примерно 24 % ВВП, что, вероятно, является самым высоким показателем в мире. Этот приток инвестиций, а также громадный рост внутренних сбережений был полностью обеспечен за счет ПИИ, составивших 3285 млн. долл. США21.

В Армении объем иностранного финансирования экономики составил в 2003 г. около 18 % ВВП, а в Грузии – около 14 % ВВП, из которых в Армении ОПР составила 8,5 % ВВП, а чистые денежные переводы из-за границы и другие неофициальные трансферты – 9,5 % ВВП22. Структура внешнего финансирования экономики Грузии практически такая же, как и в Армении: ОПР составила 5,5 % ВВП, чистые денежные переводы из-за границы и другие неофициальные трансферты – 8,5 % ВВП. Такая модель финансирования развития сформировалась в странах Южного Кавказа в середине 90-х23 с началом широкомасштабной финансовой помощи международных финансовых организаций и массовой миграции в Россию, ЕС и США с последующим существенным ростом денежных перечислений из-за границы.

В этих условиях роль банковской системы, учитывая также риски предпринимательства, высокую стоимость заимствования и отрицательные внутренние сбережения в странах Южного Кавказа, стала подчиненной по отношению к внешнему финансированию. Эта ситуация продолжается около 8-10 лет. Например, в Армении объемы банковского кредитования экономики составили в 2003 г. около 37 % от объемов внешнего финансирования, в Грузии – 67 % и в Азербайджане – только 25 %. В некотором смысле подобная ситуация с внешним финансированием является уникальной. В других странах бывшего СССР со сравнимыми объемами внешнего финансирования и более низкими уровнями экономического развития степень участия банковского сектора в финансировании экономики значительно больше. Так, например, в Молдове, где внешнее финансирование в 2003 г. составило 33 % ВВП, объемы внутреннего кредита равнялись 20 % ВВП.

Однако, учитывая, что экономический рост в странах Южного Кавказа будет продолжаться, а уровень внутренних сбережений – возрастать, повышение участия банковского сектора в финансировании экономики становится важнейшей задачей. В этом смысле приоритетами макро– и микроэкономической политики всех трех стран должно стать повышение уровня монетизации экономики через постепенное снижение уровней теневой экономики и ограничение долларизации, которые сильно коррели-рованы с уровнем развития банковского сектора.

Развитие рынков капитала в странах Южного Кавказа находится в зачаточном состоянии. Наибольшие показатели в Грузии, которые, однако, также являются очень маленькими по сравнению даже с другими переходными странами. По нашему мнению, условий для развития рынков капитала в настоящее время в странах Южного Кавказа практически не существует и весьма мало возможностей государственного поощрения или ускорения их развития24.

Необходимо отметить, что развитие финансового сектора и облегчение доступа к внутреннему кредитному рынку, а следовательно, и доступа к финансированию торговли требуют разработки долгосрочной стратегии, которая должна включать множество скоординированных действий в различных сферах и секторах экономики всех трех стран Южного Кавказа. Какое-либо описание этих стратегий находится вне пределов этой работы. Однако они должны включать мероприятия, направленные на коренное усовершенствование правовой и правоохранительной систем, создание специализированных институциональных структур, включая структуры для финансирования торговли, обеспечения внутреннего предложения «длинных» денег и т. д.

Прямые иностранные инвестиции, инвестиционный климат и поощрение инвестиций

В условиях отсутствия развитых финансовых систем, которые могли бы эффективно переводить внутренние сбережения в инвестиции, в настоящее время для стран Южного Кавказа прямые и портфельные иностранные инвестиции играют определяющую роль в финансировании экономического развития. Ввиду практического отсутствия рынков капитала в странах Южного Кавказа, потоки портфельных иностранных инвестиций ничтожны, в то время как накопленные объемы и потоки прямых иностранных инвестиций (ПИИ) весьма значительны. ПИИ являются важным источником финансирования развития на Южном Кавказе, что, с другой стороны, указывает на проблемы, существующие в мобилизации внутренних сбережений для финансирования экономики. Роль ПИИ в формировании капитала в странах Южного Кавказа в настоящее время (даже если не учитывать последние огромные потоки ПИИ в Азербайджан и Грузию для строительства нефтепровода Баку-Джейхан) существенно выше, чем в большинстве других стран, включая переходные и развивающиеся, а также страны с высоким доходом. Благодаря этому строительству ПИИ в Азербайджане в 2002–2004 гг. в относительных величинах (% ВВП) были одними из самых высоких в мире, если не самыми высокими. Опять-таки благодаря запасам и добыче нефти объемы и доля ПИИ в Азербайджане за последние 10 лет были значительно выше, чем в Армении и Грузии, и в основном вложены транснациональными корпорациями.

Согласно последнему докладу UNCTAD «World Investment Report 2005», все три страны занимают довольно высокие места по индексу привлечения ПИИ25. Азербайджан в 2004 г. занимал 1-е место, Армения – 22-е, а Грузия 13-е из 140 стран. В противоположность этому индексу другой индекс (Индекс потенциала для привлечения ПИИ), который строится UNCTAD как композиция 13 групп показателей26 и используется для оценки потенциала страны для привлечения ПИИ, ранжирует страны Южного Кавказа значительно ниже. По результатам 2003 г. Азербайджан занимал 82-е, Армения – 78-е и Грузия – 104-е место из 140 стран. Как утверждается в докладе исходя из многолетнего опыта, долгосрочное увеличение потоков ПИИ основано на постоянном улучшении потенциала страны для привлечения ПИИ, т. е. зависит от качества инвестиционного климата. В этом смысле за последние 10 лет произошло существенное улучшение потенциала привлечения инвестиций во всех трех странах (для Армении ранг повысился с 127-го места в 1994–1996 гг. до 78-го в 2003 г.; для Азербайджана – с 132-го места до 82-го; для Грузии – с 138-го места до 104-го)27.

Более 80 % ПИИ в Азербайджане сосредоточено в нефтяном и сопутствующих секторах28, в то время как в Грузии и Армении они более диверсифицированы. Потоки ПИИ в Армению и Грузию можно разделить на две части. Обусловленные широкомасштабной приватизацией государственных предприятий, особенно в пищевой промышленности, телекоммуникациях и распределении электроэнергии, преобладающие в 90-х гг. ПИИ в новый частный сектор, особенно в банковский, строительство, пищевую промышленность и туризм, стали интенсифицироваться начиная с 2000 г. Однако участие транснациональных корпораций в Армении и Грузии было значительно более ограниченным и по объемам, и по доле, чем в Азербайджане. Большинство ПИИ в Армении было предоставлено или обеспечено диаспорой. Привлечение транснациональных корпораций остается высокоприоритетной задачей для всех трех стран региона (для Азербайджана в не связанные с нефтью секторы экономики) как один из наиболее эффективных способов диверсификации и расширения объемов экспорта, увеличения доли высокотехнологического экспорта, получения знаний и технологий, а также улучшения среды предпринимательства.

Инвестиционный климат во всех трех странах за последнее время существенно улучшился, и качество его в настоящий момент в Азербайджане существенно лучше не только чем в остальных двух странах региона, но и по сравнению со средними показателями для стран бывшего СССР, а также стран Центральной и Восточной Европы и Балтии. Качество инвестиционного климата в Армении несколько выше, чем средняя для стран бывшего СССР, Центральной и Восточной Европы и Балтии.

Несмотря на существенную разницу в показателях инвестиционного климата, все три страны для повышения своей инвестиционной привлекательности должны решать практически одинаковые проблемы, из которых наиболее актуальными для инвесторов являются следующие:

– неэффективная и коррумпированная правоохранительная система, которая считается инвесторами наиболее существенным препятствием для инвестиций в странах Южного Кавказа, так же как и практически во всех переходных и развивающихся странах. Это сложная задача, требующая долгосрочного решения и постоянного усовершенствования правовой системы, и должна решаться в более широком контексте модернизации государственной службы и эффективной борьбы с коррупцией;

– второй проблемой, которая также носит общий характер для большинства переходных и развивающихся стран, является качество налоговой администрации, в особенности проблема возврата НДС для экспортеров; для ее решения необходима согласованная программа действий в областях модернизации государственного управления, сокращения трансакционных издержек налогоплательщиков, упрощения процедур и неуклонного следования им;

– низкая предсказуемость и высокая частота изменений в законодательстве, особенно в его налоговой и таможенной сфере, должна быть смягчена за счет предварительной публикации проектов законодательных актов, активное вовлечение бизнес-сообщества в обсуждение предлагаемых изменений, а также за счет введения соответствующего переходного периода для вступления новых правил в силу (этот вопрос более актуален для Грузии и Армении). Другим важным вопросом, на который необходимо обратить внимание, является уточнение гарантий, представленных в законодательстве по защите инвестиций, против изменений в законодательстве посредством четкого описания сфер и случаев, изменение законодательства в которых не имеет силы для инвесторов в течение определенного периода времени;

– есть и другие требующие решения проблемы, в особенности упрощение процедур таможенной очистки и сокращение необходимого для этого времени, а также четкое применение процедур таможенной очистки в той последовательности, в которой они описаны в национальных таможенных кодексах, как правило соответствующих требованиям ВТО (эта проблема актуальна для Армении и Грузии);

– в структуре модернизации государственного управления важным вопросом является минимизация вмешательства государственных служащих в дела инвесторов и предпринимателей. Эффективным способом решения этой проблемы является минимизация возможных личных контактов бизнеса и государственных служащих посредством поэтапного внедрения механизмов и процедур электронного управления, что в настоящее время находится в весьма предварительной стадии в странах Южного Кавказа.

Процесс и статус перехода к функционирующей рыночной экономике и качество государственного управления

Согласно показателям Европейского банка реконструкции и развития (ЕБРР) по статусу перехода, представленным в таблице 4, Армения считается наиболее продвинутой страной бывшего СССР, но она значительно отстает от более продвинутых к рыночной экономике стран из ЕС-8 (новые члены ЕС) и стран – кандидатов в члены ЕС (Болгария, Румыния, Хорватия). Однако и другие страны Южного Кавказа (как в среднем, так и по странам в отдельности) считаются более продвинутыми на пути к рыночных реформ, чем страны бывшего СССР в целом.

В настоящее время общей проблемой перехода всех трех стран Южного Кавказа к рыночной экономике являются инфраструктура, недоразвитость финансового сектора, слабое корпоративное управление и реструктуризация предприятий, а также эффективная политика поощрения конкуренции (последняя является общей проблемой почти для всех переходных стран). В Азербайджане все еще высока доля государственного сектора в экономике и приватизация государственных предприятий еще далека от завершения.

Цены, внешняя торговля и обменный курс в Армении и Грузии могут считаться полностью либерализованными соответственно стандартам развитых стран, а Азербайджан приближается к ним. Приватизация малых предприятий может считаться завершенной в Армении и Грузии и достаточно продвинутой в Азербайджане. Что касается приватизации крупных и средних предприятий, то она достаточно продвинута в Армении и Грузии, хотя в настоящее время в Армении процесс приватизации государственных предприятий обрабатывающей промышленности замедлился в основном из-за отсутствия интереса инвесторов к остаткам советской промышленной системы, основная часть которых неконкурентоспособны. Приватизация крупных предприятий в Азербайджане продвигается медленнее, особенно в нефтяном и банковском секторах, где крупнейший банк все еще принадлежит государству.

Вообще говоря, первую стадию переходных реформ, т. е. либерализацию цен, торговли и обменного курса, макроэкономическую стабилизацию, создание основных рыночных институтов, масштабную приватизацию и т. д., можно оценивать как удовлетворительную, а основные проблемы возникают на второй стадии перехода к рынку, на которой должны быть осуществлены более трудные и сложные реформы. Успешное завершение первой стадии реформ вводит в действие основные институты и механизмы рыночной экономики, в то время как вторая стадия направлена на построение современного государства с функционирующими демократическими институтами и эффективным правительством.

В таблице 5 представлены оценки качества государственного управления стран Южного Кавказа по сравнению с другими странами. Как можно видеть из данных таблицы, наиболее эффективной на Южном Кавказе является система государственного управления Армении, в то время как управление в Азербайджане и Грузии значительно менее эффективно. Армения по качеству управления значительно превосходит также все остальные страны бывшего СССР, но существенно уступает странам ЦВЕ и Балтии.

По сравнению с 1998 г. в 2004 г. зарегистрировано повышение относительного качества (по сравнению с другими странами) государственного управления с 31 до 38,8 в Армении и с 17,9 до 18,9 в Азербайджане, а в Грузии качество государственного управления ухудшилось с 27,6 до 22,6. Такая же картина для средних показателей стран бывшего СССР, где значения индекса ухудшились с 24,4 до 21,3, в то время как в странах ЦВЕ и Балтии ситуация с качеством государственного управления улучшилась с 55,6 до 60,3.

Таблица 4.

Основные показатели процесса и статуса перехода

Рассчитано на основе: EBRD Annual Report 2004, EBRD Transition Report 2004.

Повышение относительного качества государственного управления в Армении было обусловлено улучшением четырех составляющих – оценки политической стабильности (с 29,8 до 34), эффективности правительства (с 34,1 до 41,8), контроля над коррупцией (с 23,5 до 37,4) и качества регулирования (с 28,3 до 53,7), где улучшение было наиболее значительным и где Армения достигла среднего для стран ЦВЕ и Балтии уровня 1998 г. Эти улучшения связаны с экономическими и организационными аспектами государственного управления, в то время как показатели, характеризующие политические и демократические аспекты управления, ухудшились (относительное качество показателя отчетности перед выборщиками (voice accountability) ухудшилось с 31,4 до 29,6, а первенства закона – с 41,1 до 36,2).

Таблица 5.

Показатели качества государственного управления

Источник: Kaufman A., Craay А. & Mastruzzi М. Governance Matters IV: Governance indicators for 1996–2004, The World Bank, 2005. Показатели показывают относительное положение страны, т. е. процент стран, ранг которых ниже, чем у данной страны. Другими словами, ранг 65 означает, что в случае данного показателя 65 % всех стран (209 стран и территорий было оценено в 2004 г.) имеют меньшие оценки. Интегральный показатель качества государственного управления расчитан нами как простая средняя шести представленных индикаторов. Композиция каждого из индикаторов, источники информации и методология расчета представлены в упомянутой публикации.

Что касается Азербайджана, здесь зарегистрировано небольшое улучшение качества управления (с 17,9 до 18,9), которое было достигнуто за счет улучшения показателя отчетности перед выборщиками (с 19,1 до 23,3), эффективности правительства (с 20,2 до 22,1), качества регулирования (с 13 до 27,6), первенства закона (с 20,5 до 22,7) и контроля над коррупцией (с 5,5 до 10,8), в то время как существенно ухудшилась ситуация с показателем политической стабильности (с 29,1 до 6,8) из-за внутрисемейной передачи власти на президентских выборах 2003 г.

Ухудшение показателя относительного качества управления в Грузии в 1998–2004 гг. (с 27,6 до 22,6) в основном обусловлено постепенной потерей управляемости страны в 1998–2002 гг., что было основной причиной «революции роз» в 2003 г. С тех пор улучшения произошли в показателях отчетности перед выборщиками (с 36,6 до 39,9) и качества регулирования (с 19 до 23,6), в то время как другие показатели значительно ухудшились: политическая стабильность снизилась с 20,6 до 11,2; эффективность правительства – с 38,3 до 23,6; первенство закона – с 24,3 до 21,7; и контроль коррупции – с 26,8 до 16,3.

Для успешного осуществления чрезвычайно трудных задач реформ второго поколения Армения, которая была относительно успешной в повышении экономической и административной эффективности государственного управления, должна обратить особое внимание на существенное усиление демократических институтов и правоохранительных систем, для того чтобы уменьшить разрыв между быстро модернизируемыми экономическими институтами и возросшей административной способностью управления и не соответствующими современным требованиям институтами демократизации управления и защиты прав человека. Для Грузии и Азербайджана с менее эффективными системами государственного управления осуществление реформ второго поколения является значительно более сложным делом, и вопросы усиления экономических, административных, демократических и правоохранительных институтов здесь должны ставиться и решаться одновременно.

Примечания

1. Источник: Key Indicators for Developing Asia and Pacific Countries. ADB, 2004; Azerbaijan: Issues and Options Associated with Energy Sector Reform. The World Bank Sector Report. 2005.

2. Georgia. Statistical Yearbook, 2003.

3. Официально зарегистрированная безработица в Армении и Грузии составляла в середине 90-х 10–12 % экономически активного населения. Однако уровни безработицы, определяемые на основе методологии МОТ, в несколько раз выше, чем объявляемые официально. Согласно данным Мирового банка (база данных WDI), уровень официально зарегистрированной безработицы в Азербайджане в условиях почти двухкратного падения производства в 1990–1995 гг. составлял только 0,2–1,3 % рабочей силы.

4. Это связано с изменением характера экономического роста в 1996–2000 гг., когда основным фактором экономического роста стали импортозамещение, а также автономное расширение внутреннего производства и потребления вследствие увеличившихся размеров внешнего финансирования экономики.

5. Следует, однако, иметь в виду, что обработка бриллиантов с точки зрения добавленной стоимости имеет значительно меньшее значение в армянской экономике, чем во внешнеэкономической деятельности, составляя в настоящее время примерно 30–35 млн. долл. США, или около 1 % ВВП 2004 г.

6. Рост объемов продаж военных самолетов и запасных частей к ним был в основном обусловлен бартерной торговлей с Туркменистаном в качестве платежей за поставки газа в Грузию в 90-е гг.

7. Это может показывать сравнительно меньшую связь экспорта и импорта в Грузии, чем в двух других странах региона, что является косвенным доказательством как отсутствия ярко выраженной экспортной товарной специализации, так и менее интенсивного процесса импортозамещения по сравнению с Арменией и Азербайджаном.

8. В основном это, как уже указывалось, бартерные платежи за долги за поставку туркмкнского газа, поставленные в 1990-е г.

9. 42,5 % всего армянского экспорта составляют драгоценные камни. Более того, этот экспорт содержит очень большую импортную составляющую, т. е. бриллианты производятся из импортируемых необработанных алмазов, составляющих по цене примерно четверть армянского импорта.

10. Торговля с Азербайджаном, так же как и с Турцией, осуществляется через Грузию, где легко можно изменить сопровождающие документы или осуществить реэкспорт.

11. Величина транспортных расходов по морю через Грузию в основном определяется сравнительно небольшим весом перевозимого груза, не позволяющего использовать большие суда, что, в свою очередь, повышает транспортные расходы.

С другой стороны, предполагаемое увеличение объемов перевозимых грузов параллельно с экономическим развитием региона неизбежно натолкнется на проблему недостаточной пропускной способности грузинских портов.

12. Обоснованием выбора стран Балтии как базы для сравнения является сравнимая территория и численность населения, общее советское наследство, а также сравнимые стартовые условия сразу после распада бывшего СССР. Кроме этого, значительно более высокий уровень экономического развития и продвижения к статусу функционирующей рыночной экономики, достигнутый странами Балтии, может служить основой их рассмотрения как модели будущего развития стран Южного Кавказа.

13. Страны Южного Кавказа являются членами СНГ и не применяют таможенных пошлин в торговле между собой. Страны Балтии стали членами ЕС в мае 2004 г. До этого между тремя странами Балтии существовала зона свободной торговли.

14. По скорости общего улучшения качества среды предпринимательства Грузия в 2004 г. заняла первое место среди переходных стран и второе место в мире (см. Doing Business 2006).

15. Первые кредитные регистры в Армении и Азербайджане начали действовать в 2004 г.

16. К примеру, уровень внутреннего кредитования частного сектора увеличился в Армении к концу 2004 г. до 7,7 % ВВП, по сравнению с 6 % в конце 2003 г.

17. Уровни монетизации переходных стран в среднем значительно ниже, чем для остального мира, в том числе стран с низким доходом и развивающихся стран. Однако даже по сравнению с другими переходными странами уровни монетизации экономики для стран Южного Кавказа чрезвычайно низкие.

18. Согласно различным оценкам, уровни долларизации стран Южного Кавказа находятся в пределах 50–75 %.

19. Существенно более низкая величина спреда в Азербайджане может быть объяснена спецификой преобладания в данной стране нефтяного сектора, производящего 28 % ВВП и обеспечивающего более 80 % всего экспорта, и значительно меньшей степенью риска при финансировании нефтяного сектора в связи с нынешней ситуацией на мировом рынке нефти.

20. Доля невозвратных кредитов в конце 2004 г. составила 2 % в Армении и 5,7 % в Грузии.

21. World Investment Report 2004, UNCTAD.

22. Наши расчеты на основе данных WDI 2005.

23. До начала строительства нефтепровода Баку-Джейхан внешнее финансирование развития Азербайджана осуществлялось практически по той же схеме, что и для Армении и Грузии.

24. Например, в Армении имеются в наличии все необходимые институциональные структуры и законодательство для развития рынка корпоративных ценных бумаг, но практически нет заинтересованности местного бизнес-сообщества или иностранных инвесторов. Ситуация в Грузии и Азербайджане мало чем отличается от армянской.

25. Индекс ранжирует страны по объему полученных ими ПИИ, отнесенному к их экономическому размеру, т. е. отношению доли страны в общем объеме полученных ПИИ к ее доле в мировом ВВП.

26. Таких, как рост ВВП, ВВП на душу населения, объем экспорта, показатели развития коммуникаций, энергетики, исследований и разработок, образования, показателей странового риска, объема накопленных ПИИ, индикаторов структуры импорта и эспорта и т. д. (см.: World Investment Report 2004, таблица А Л.6).

27. World Investment Report 2005, таблица A.I.13.

28. The share of FDI in oil related activities increased even more with the commencement of construction of the Baky-Jeihan pipeline, reaching more than 90 %.

1

Жирным шрифтом выделены наиболее вероятные сценарии.

Оглавление

От редактора

Введение

Казахстан

Узбекистан

Кыргызстан

Туркменистан

Азербайджан

Угрозы стабильности

Выводы

Примечания

Центральная Азия

Центральная Азия: итоги 2006 года. Перспективы

Многовекторная внешняя политика стран Центральной Азии

Центральноазиатские новые независимые государства! Субординация vs. координация внешней политики

Китайский фактор и проблемы безопасности в Центральной Азии

Внешняя политика Казахстана: факторы, содержание и новые угрозы

Некоторые теоретические аспекты формирования внешней политики Казахстана

Панорама экономического роста в странах Центральной Азии1

Структура и эффективность экономического сотрудничества Казахстана и Китая

Влияние внешнеторговой политики на диверсификацию промышленности Казахстана

Южный Кавказ

Проблемы внутрирегиональной стабильности на Южном Кавказе

Армения: динамика внутриполитических процессов сквозь призму внешней политики

Примечания

Торговля, интеграция и экономическое развитие в странах Южного Кавказа: достижения, проблемы и перспективы

Внешняя торговля стран Южного Кавказа: сравнительный анализ Оценка уровня интеграции в систему мировой торговли

Экономический рост в странах Южного Кавказа

Внешняя торговля Азербайджана

Внешняя торговля Армении

Внешняя торговля Грузии

Меж– и внутрирегиональная торговля стран Южного Кавказа Состояние и перспективы

Условия для бизнеса на южном Кавказе: Сравнительный анализ Качество предпринимательской среды

Финансовый сектор и доступ к кредиту

Прямые иностранные инвестиции, инвестиционный климат и поощрение инвестиций

Процесс и статус перехода к функционирующей рыночной экономике и качество государственного управления

Примечания Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg