Кровососы (epub) - Кровососы [Как самые маленькие хищники планеты стали серыми кардиналами нашей истории] (пер. Татьяна Олеговна Новикова) 4911K (книга удалена из библиотеки) (скачать epub) - Тимоти С. Вайнгард

Тимоти Вайнгард Кровососы. Как самые маленькие хищники планеты стали серыми кардиналами нашей истории

Dr. Timothy Winegard

The Mosquito

© 2019 by Timothy C. Winegard

© Новикова Т. О., перевод на русский язык, 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

* * *

Моим родителям, Чарльзу и Мэриен. Благодаря вам мои детство и юность были наполнены знаниями, путешествиями, открытиями и любовью.

От автора

Мы, люди, издревле ведем кровопролитную войну с комарами.

Хищная и ненасытная армия в 110 триллионов кровососущих насекомых патрулирует каждый дюйм земного шара, за исключением разве что Антарктиды, Исландии, Сейшельских островов и ряда островов Французской Полинезии. Агрессивные самки этого летучего воинства вооружены по меньшей мере пятнадцатью видами биологического оружия, в том числе и летального, против 7,7 миллиарда человек, использующих сомнительные и часто губительные для них самих оборонительные методы. Мировой бюджет на защитные кремы, спреи и другие средства, призванные противостоять полчищам пищащих туч, стремительно растет и уже достигает 11 миллиардов долларов в год. И все же смертельные атаки продолжаются – неуклонно и безжалостно. Несмотря на то, что принятые людьми контрмеры несколько сокращают ежегодные потери, комары до сих пор остаются самыми опасными хищниками планеты: за последний год они стали причиной смерти всего лишь 830 тысяч человек. Мы же, разумные и мудрые представители вида Homo sapiens, цари природы и вершина пищевой цепочки, занимаем только второе место – мы убили 580 тысяч своих соплеменников.

Фонд Билла и Мелинды Гейтс, созданный в 2000 году, потратил на исследования комаров более четырех миллиардов долларов. Организация раз в год выпускает отчет с перечислением самых опасных для человека животных. Конкурс все еще продолжается. Но безусловным чемпионом-убийцей по-прежнему остается комар.

С 2000 года среднее количество ежегодно погибающих от комаров людей приближается к двум миллионам.

Второе место со значительным отрывом занимают, как мы уже говорили, люди (475 тысяч), затем следуют змеи (50 тысяч), собаки и москиты (25 тысяч), мухи цеце и ктыри (Asilidae) (10 тысяч). Жестокие маньяки и убийцы болтаются где-то в самом конце списка. Крокодил занимает десятое место – 1000 человек в год. За ним идет гиппопотам – 500, слон и лев – по 100. Акулы и волки поделили пятнадцатое место – они убивают в среднем по десять человек в год[1].

Выходит, что комары убили людей больше, чем кто или что-либо в истории. Статистика показывает, что от болезней, переносимых комарами, погибла половина людей, населявших когда-либо нашу планету. Если оперировать сухими цифрами, то комары погубили 52 миллиарда человек из 108 миллиардов, живших на Земле за относительно короткий период в 200 тысяч лет[2].

Однако опасны не сами комары как таковые. Причина страданий и смертей – многочисленные болезни, которые переносят эти насекомые. Без комаров зловещие патогены не могут передаваться человеку и циклическое заражение было бы невозможно. Иными словами, если бы не комары, этих болезней попросту не существовало бы.

Подлый комар, по размерам и весу сравнимый с виноградным семечком, мог бы быть совершенно безобидным, как бабочка или стрекоза, и тогда вы не читали бы эту книгу. Представьте на мгновение, какой была бы жизнь без комаров. Наша история, мир, который мы знаем (или думаем, что знаем), оказались бы неузнаваемыми.

Но так получилось, что комар всегда находился на передовой линии истории – мрачный жнец, истребитель человечества, ведущая сила глобальных перемен. Комар повлиял на нас больше, чем любое другое живое существо, с которым мы делим планету. На заполненных мрачными рассказами о болезнях страницах этой книги вы прочитаете хронологическое повествование о нашей общей с кровососущими истории. Как писал в 1852 году Карл Маркс, «люди творят собственную историю, но не могут делать это по своему желанию». Стремительный и ненасытный комар манипулировал нашей судьбой и во многом определял ее. «Идея о том, что низшие комары и бессмысленные вирусы могут определять нашу внешнюю политику, – это тяжелый удар по нашему amour propre (самолюбию), – пишет известный историк, профессор Университета Джорджтауна Дж. Р. Макнил. – Но это именно так».

В данном комарином эпосе переплетены война, политика, путешествия, торговля, меняющиеся методы обработки земли и изменение климата. Комары существуют не в вакууме. Их повсеместное распространение связано с цепью событий, вызванных как естественными, так и социальными факторами. Относительно короткое путешествие человека, вышедшего из Африки и населившего планету, есть результат соэволюционного союза общества и природы. Люди сыграли ведущую роль в передаче болезней, связанных с комарами. Виной тому миграция народов (невольная или осознанная), плотность населения и историческое давление. Мы одомашнивали растения и животных (которые являлись источниками болезней), развивали сельское хозяйство, вырубали леса, меняли климат (по естественным и искусственным причинам), вели мировые войны, торговали и путешествовали по всему свету. Все перечисленное создавало идеальную среду для распространения болезней, связанных с комарами.

Историки, журналисты и современные мемуаристы считают тему эпидемий и болезней скучной по сравнению с темами войн, завоеваний и биографиями легендарных военачальников. В литературе ведущую роль в судьбах народов и империй, исходах грандиозных войн и формировании исторических событий чаще всего приписывают отдельным правителям, конкретным генералам или сочетанию таких факторов, как политика, религия и экономика. Комарам отводится роль сторонних наблюдателей, а не активных участников важнейших процессов цивилизации. Имей они разум, они были бы оскорблены таким пренебрежительным отношением. Ведь эти насекомые были гораздо смертоноснее любого изобретенного человеком оружия. Известный писатель Джаред Даймонд писал, что прославляющие знаменитых полководцев книги по военной истории и голливудские фильмы искажали нелестную для человечества истину: болезни, переносимые комарами, оказались губительней армий, оружия и умов самых блестящих генералов. Пробираясь по окопам и изучая исторические театры военных действий, мы должны помнить, что больной солдат наносит больший ущерб военной машине, чем убитый. Его не только нужно заменить, но и потратить на его лечение ценные ресурсы. Во время войны болезни, переносимые комарами, ложились тяжелым грузом на любую армию.

Наша иммунная система тонко настроена на определенную окружающую среду. Любопытство, алчность, изобретательность, высокомерие и откровенная агрессия, смешавшиеся в глобальном водовороте исторических событий, ведут к распространению вирусов. Комарам неведомы государственные границы – барьеров для них нет. Армии, колонисты и их африканские рабы приносили новые болезни в далекие края. Но и этих захватчиков ставили на колени микроорганизмы и паразиты стран, которые завоеватели намеревались покорить. Комары меняли ландшафты цивилизации, и людям приходилось искать ответ на их откровенную и беспощадную демонстрацию силы.

Я почти уверен, что большинство читателей этой книги роднит одно – искренняя ненависть к комарам.

Истребление комаров – это всеобщее занятие, известное со времен зарождения человечества.

На протяжении веков – с появления первых гоминидов в Африке и до наших дней – мы вели постоянную битву за выживание с очень непростым противником. В этой неравной борьбе и при неравном балансе сил у нас исторически нет шансов на победу. Благодаря эволюционной адаптации наш заклятый и чрезвычайно опасный враг препятствует любым попыткам уничтожить его. И царству ужаса нет ни конца ни края.

Глава 1. Токсичные близнецы. Комары и переносимые ими болезни

Какой самый узнаваемый и раздражающий звук на нашей планете за последние 190 миллионов лет? Это жужжание комара.

Представьте: после долгого похода вы с семьей и друзьями располагаетесь на отдых, откидываетесь в шезлонге, открываете банку с холодным пивом и издаете глубокий удовлетворенный вздох. Но, еще не успев насладиться первым живительным глотком, вы уже слышите этот знакомый писк, предвещающий приближение мерзких мучителей.

Все знают, что комары активизируются перед закатом. Несмотря на издаваемый писк, насекомое усаживается на щиколотку жертвы незамеченным – комары всегда стараются держаться ближе к земле. Кстати, кусаются только самки. Сначала они проводят осторожную десятисекундную разведку, выискивая подходящий кровеносный сосуд. Подняв спину вверх, комар начинает игру в крестики-нолики шестью сложнейшими иглами. Он вводит два зазубренных челюстных лезвия (похожих на электрический лобзик с двумя ножовками, движущимися вперед и назад) прямо в кожу, а два расширителя раскрывают проход для хоботка – своеобразного шприца для подкожных инъекций. Хоботок при этом высвобождается из защитной оболочки. Через такую своеобразную соломинку комар высасывает 3–5 миллиграммов крови и сразу же выводит воду, потребляя 20 процентов белкового содержимого крови. А тем временем шестая игла накачивает в ранку слюну с антикоагулянтом, не дающим крови сворачиваться в месте укуса[3]. Это сокращает время кормления и уменьшает вероятность того, что вы заметите нападение и прихлопнете гада прямо на щиколотке. Антикоагулянт вызывает аллергическую реакцию, и в месте укуса образуется зудящая припухлость. Укус комара – это сложный и необычный ритуал[4], необходимый для воспроизводства. Комарихе нужна кровь, чтобы растить и доводить до зрелости яйца. А недавние исследования показывают, что комары Aedes и вовсе за двадцать четыре часа учатся ловко уходить от ударов. Великолепный механизм выживания, не правда ли?

Пожалуйста, не считайте себя каким-то особенным избранником судьбы. Комары кусают всех подряд: такова уж их природа. Миф о том, что комары предпочитают женщин мужчинам, блондинов и рыжих черноволосым и не любят кусать людей с темной плотной кожей, не имеет под собой никаких оснований. Но все же у комаров есть определенные предпочтения, и некоторые из нас находятся в большей опасности, чем другие.

Комары обожают людей с первой группой крови и недолюбливают тех, у кого вторая, третья или четвертая группа. Так, людей с первой группой крови комары кусают вдвое чаще, чем людей со второй и другими группами. Студия «Disney-Pixar» провела серьезную исследовательскую работу, чтобы воплотить достоверный образ стильной комарихи в мультфильме 1993 года «Приключения Флика»: в баре она заказывает «Кровавую Мэри», первую группу, резус положительный». Кроме того, для комаров привлекательны те, в чьей коже отмечается повышенный уровень некоторых веществ, в частности молочной кислоты. По этим веществам комары вычисляют группу крови. Те же вещества определяют количество бактерий на коже человека и уникальный запах тела. Вам самому и окружающим это вряд ли понравится, однако едкая вонь – хорошая маскировка от комаров: увеличение количества бактерий на коже делает вас непривлекательным для комаров. Чистота – не залог благочестия. А вот вонючие ноги, на которых скапливаются те же бактерии, что и способствующие созреванию и особому вкусу некоторых пикантных сыров, становятся для комаров настоящим афродизиаком. Комаров привлекают также дезодоранты, духи, мыло и другие ароматические косметические средства.

Несправедливо, но факт: комары по непонятным причинам бросаются на любителей пива.

Яркая одежда – тоже не лучший выбор, поскольку насекомые летят и на цвет, и на запах, им также важно количество углекислого газа, выдыхаемого потенциальной жертвой. Так что любые косметические уловки и прихорашивание подвергают вас повышенному риску. Комар способен учуять углекислый газ на расстоянии в 200 футов. Когда вы занимаетесь физическими упражнениями, то выдыхаете больше углекислого газа, так как у вас учащается ритм дыхания и увеличивается объем выдыхаемого воздуха. Кроме того, вы потеете и выделяете привлекательную для комаров молочную кислоту. И, наконец, у вас повышается температура тела, и вы превращаетесь в легкоразличимую тепловую мишень. Беременных женщин комары кусают в среднем в два раза чаще, ведь будущие мамы выдыхают на 20 % больше углекислого газа, а температура тела у них повышена. Укусы этих насекомых очень опасны для матери и плода там, где существует вероятность заражения малярией и вирусом Зика.

Впрочем, не стоит бросаться в душ, выбрасывать дезодоранты и спортивную форму. Не нужно отказываться и от любимого пива и ярких футболок. К сожалению, 85 % того, что делает человека привлекательным для комаров, зашифровано в генах. Это и группа крови, и естественные химикаты, бактерии, уровень углекислого газа в выдохе, метаболизм и запах тела. К концу дня комар в поисках крови набросится на любого человека.

В отличие от самок, самцы комаров не кусаются. Их мир вращается вокруг двух факторов: нектара и секса. Как и другие летающие насекомые, самцы комаров, готовые к спариванию, собираются вокруг какого-либо высокого предмета – трубы, антенны, дерева или человека. Многие сердито ворчат и отмахиваются от тучи комаров, кружащихся над головой. А те и не собираются улетать. Не считайте себя параноиком, выдумавшим для себя такое явление. Это комплимент: самцы комаров оказали вам честь, сделав вас «маркером роя». Есть фотографии, на которых высота роя комаров достигает 1000 футов и напоминает настоящее торнадо. Когда самцы собираются в тучу над вашей головой, начинают прилетать самки, чтобы найти партнеров. Если самцы в течение жизни могут спариваться многократно, то самке для производства потомства необходима всего одна доза спермы. Самка сохраняет сперму и расходует ее постепенно на каждую кладку. Краткий момент страсти обеспечивает ей один из двух необходимых для размножения компонентов. Остается получить второй – кровь.

Вернемся к нашему идиллическому сценарию: вы вернулись из похода и отправились в душ, где щедро помыли себя мылом и шампунем. Вы вытерлись, воспользовались лосьоном для тела и дезодорантом, а потом облачились в яркий сине-красный пляжный наряд. Смеркается, и комары-анофелесы собираются на ужин. Вы устраиваетесь в шезлонге, чтобы отдохнуть и расслабиться с заслуженной кружкой холодного пива. Знайте: вы сделали все возможное, чтобы привлечь изголодавшуюся самку анофелеса (кстати, я на всякий случай пересел подальше от вас). Она только что спарилась в клубящемся рое страстных самцов и теперь готова заглотить наживку и насладиться несколькими каплями вашей крови.

Самка комара потребляет крови в три раза больше своего веса, поэтому она быстро находит ближайшую вертикальную поверхность и с помощью силы тяжести избавляет вашу кровь от воды. Получив концентрированную кровь, самка в течение нескольких дней сформирует яйца. Затем она отложит около 200 плавучих яиц на поверхности небольшого озерца, которое образуется на смятой пивной банке, уцелевшей во время уборки перед вашим отъездом домой. Самка всегда откладывает яйца в воду, хотя самой ей вода не так уж нужна. Ей подойдет любая вода – пруд, ручей, маленькая лужа на дне старого контейнера или в старой шине. Даже вода, скопившаяся в углублении садовой фигурки. Разным видам комаров нужна разная вода – пресная, соленая или смешанная. Впрочем, есть и такие экземпляры, для которых никакой разницы нет.

Самки продолжают кусаться и откладывать яйца в течение всей своей короткой жизни – в среднем от одной до трех недель, но у некоторых продолжительность жизни достигает пяти месяцев. Хотя самка может пролететь до двух миль, она, как большинство комаров, редко удаляется от места рождения дальше 400 метров. В теплую погоду яйца за два-три дня (в холодную – чуть позже) превращаются в извивающихся водных червячков (детенышей). Они начинают сновать по воде в поисках пищи и быстро перерастают в своеобразных гусениц, формой тела напоминающих запятые (подростков). Они дышат через две «трубы», выступающие из поднятой над водой задней части. Еще спустя несколько дней защитная оболочка трескается и здоровые взрослые комары поднимаются в воздух. Новое поколение соблазнительных самок только и мечтает, чтобы вновь полакомиться вашей кровью. Впечатляющий процесс взросления занимает в среднем неделю.

Этот цикл беспрерывно повторяется на планете Земля с момента появления современных комаров. Исследования показывают, что комары, идентичные современным, вывелись почти 190 миллионов лет назад. Древние насекомые сохранились в янтаре – окаменевшей древесной смоле. Мы можем рассмотреть мельчайшие детали – паутину, яйца и сохранившиеся внутренности «везунчиков», попавших в плен смолы. Два древнейших комара были обнаружены в образцах янтаря из Канады и Мьянмы, датированных 105 и 80 миллионами лет назад соответственно. Мы не знаем, в каких природных условиях жили эти кровососы, но они ничем не отличаются от своих собратьев, что летают сейчас.

За миллионы лет планета сильно изменилась, как и большинство ее населяющих животных. Если изучать эволюцию жизни на Земле, то зловещий союз насекомых и болезней прослеживается весьма четко. Одноклеточные бактерии стали первой формой жизни, появившейся на нашей планете примерно 4,5 миллиарда лет назад. Выбравшись из котла газов и влаги первобытного океана, они со временем образовали биомассу, в 25 раз превышающую объем всех остальных растений и животных вместе взятых, и заложили основу для появления нефти и других ископаемых видов топлива. За один день одна бактерия может размножиться до количества более четырех секстильонов (двадцать один ноль!). Бактерии – это неотъемлемый компонент и строительный материал всей жизни на Земле. Как показывают наблюдения, асексуальные, делящиеся бактерии адаптируются к любым условиям и ищут более безопасные и благоприятные места обитания. Они становятся постоянными гостями на других существах (или внутри них). Эти симбиотические отношения в большинстве своем благоприятны и для хозяина, и для гостей-бактерий.

Но есть и негативные примеры такого соседства. В настоящее время выявлено более миллиона микробов, но только 1400 видов могут потенциально причинить вред человеку[5]. Так, например, двенадцати унций (размер стандартной банки с газировкой) токсина, вырабатываемого бактерией – возбудителем ботулизма, достаточно, чтобы убить всех людей на планете. После бактерий появились вирусы, за ними – паразиты. И те и другие копировали привычки своих бактериальных родителей: вместе они несли болезни и смерть. Единственные родительские обязанности этих микробов – воспроизводиться и воспроизводиться![6] Бактерии, вирусы и паразиты, а также черви и грибы стали причиной невыразимых страданий и определили ход человеческой истории. Почему же эти патогены развивались так, чтобы уничтожать своих хозяев?

Если на время забыть о человеческой природе, станет ясно, что микробы прошли тот же путь естественного отбора, что и мы с вами. Вот почему они вызывают болезни и с ними так трудно бороться. Вы наверняка удивились: какой смысл убивать своего носителя? Это вредно самому микробу. Да, болезнь убивает нас, но ее симптомы – это способ, которым микроб распространяется и воспроизводится. Это поразительно хитроумный метод – достаточно лишь задуматься. Вирусы и бактерии сначала заставляют нас их распространять и воспроизводить и лишь потом убивают.

Некоторые из вредоносных организмов, например, сальмонелла и различные черви, ждут, пока мы их переварим. Так одно животное поедает другое животное. В воде обитает множество возбудителей диареи, в том числе лямблии, возбудители холеры, тифа, дизентерии и гепатита. Другие, например, возбудители обычной простуды и гриппа, передаются во время кашля и чихания. Есть и такие вирусы, которые проникают в организм прямо или косвенно сквозь повреждения кожи, открытые раны, через зараженные предметы или кашель. К ним можно отнести возбудителя ветрянки. Лично я предпочитаю (разумеется, исключительно с эволюционной точки зрения) тех, кто тайно обеспечивает свое воспроизводство в то время, когда мы интимно обеспечиваем свое! К ним можно отнести микробы и возбудители болезней, передаваемых половым путем. Немало зловещих патогенов достаются плоду от матери еще в утробе.

Возбудители тифа, бубонной чумы, болезни Шагаса, трипаносомоза (африканской сонной болезни) и множества других недугов, о которых будет говориться в этой книге, совершенно свободно распространяются векторами (организмами – переносчиками болезни), такими как блохи, вши, мухи, клещи и наши драгоценные комары.

Чтобы повысить шансы на выживание, многие микробы используют комбинацию нескольких методов. Разнообразное сочетание симптомов или вариантов передачи у микроорганизмов демонстрирует высокую степень эволюционного отбора, отвечающего за размножение и, следовательно, существование определенного вида. Микроорганизмы борются за выживание точно так же, как и мы, и на эволюционный шаг опережают нас, так как продолжают меняться и приспосабливаться, чтобы противостоять придумываемым нами средствам уничтожения.

Динозавры, появившиеся 230 и исчезнувшие 65 миллионов лет назад, царили на Земле целых 165 миллионов лет. Но на планете они были не одни. Насекомые и переносимые ими болезни появились раньше них, жили рядышком и благоденствовали после исчезновения древних ящеров.

Первые насекомые появились 350 миллионов лет назад и сразу же стали распространять разнообразные болезни, создав с ними беспрецедентный смертельный союз.

Москиты и комары юрского периода очень скоро получили биологическое оружие массового уничтожения. Как и бактерии, вирусы и паразиты продолжали коварно и искусно эволюционировать. Они расширяли свое жизненное пространство и портфолио носителей. Они проникли на Ноев ковчег – в тела животных. В условиях классического дарвиновского отбора чем больше хозяев – тем выше вероятность выживания и размножения.

Воинственные орды москитов не испугались гигантских динозавров, а увидели в них отличную добычу. «Инфекции, распространяемые насекомыми, в сочетании с уже давно появившимися паразитами стали для иммунной системы динозавров невыносимыми, – пишут в книге «Что убило динозавров?» палеобиологи Джордж и Роберта Пойнар. – Обладавшие смертельным оружием кусающиеся насекомые были самыми опасными хищниками в пищевой цепочке и вполне могли определить судьбу динозавров так же, как определяют судьбу мира в наши дни». Миллионы лет назад ненасытные москиты нашли способ добыть кровавое пропитание – жужжание и укусы на древней Земле были такими же неприятными, как и сегодня.

Тонкокожие динозавры, похожие на современных хамелеонов и ядозубов (оба вида являются переносчиками множества болезней, полученных от комаров и москитов), пали жертвой крохотных, почти незаметных насекомых. Даже тяжеловооруженные ящеры не могли противостоять укусам, потому что кожа, окружающая толстые кератиновые чешуйки (подобные нашим ногтям), была беззащитна перед ними – точно так же, как и кожа динозавров, покрытых перьями. Короче говоря, доисторические ящеры проиграли битву комарам – как и все современные птицы, млекопитающие, рептилии и земноводные.

Вспомните лето – сезон комаров – или свою личную, часто бесплодную борьбу с вездесущими кровососущими врагами. Мы закрываем кожу, обливаемся репеллентами, зажигаем ароматические свечи и фумигаторы, сидим вокруг костров, изо всех сил лупим по себе, заметив севшего комара. Мы оборудуем жилища сетками, ширмами и навесами. Но как бы мы ни старались, комар всегда найдет брешь в обороне и нашу ахиллесову пяту. Комары не позволят лишить их очевидного и нерушимого права на размножение, а для этого им нужна наша кровь. Комар атакует любой открытый участок кожи, пробивает жалом одежду и обводит человека вокруг пальца, чтобы осуществить нападение и насладиться кровавой трапезой. Мы ничем не отличаемся от динозавров – разве что придумали кое-какие средства защиты[7].

В эпоху динозавров на Земле царил влажный тропический климат, и москиты могли размножаться и сохранять активность круглый год, наращивая численность и силу. Специалисты считают, что ситуация напоминала полчища комаров в канадской Арктике. «В Арктике мало животных, чтобы комары могли питаться, поэтому когда насекомые находят жертву, то набрасываются на нее с невероятной яростью, – говорит доктор Лорен Каллер, энтомолог из Дартмутского института арктических исследований. – Они неумолимы. Они не останавливаются. Они полностью покрывают жертву за секунды». Чем дольше северные олени (карибу) остаются во власти комаров, тем меньше времени у них остается на питание, миграцию и общение друг с другом, что ведет к резкому сокращению популяции. Безжалостные комары буквально выпивают всю кровь из молодого оленя, кусая его 9000 раз в минуту. Из взрослого человека они смогли бы выпить половину объема всей крови за два часа!

В комарах, застывших в янтаре, была обнаружена кровь динозавров, зараженная различными болезнями, переносимыми комарами.

Ученые обнаружили такие инфекции, как малярия и нечто вроде желтой лихорадки. Были найдены также черви, сходные с теми, что вызывают дирофиляриоз у собак и слоновую болезнь у людей. А помните, как в романе Майкла Крайтона «Парк юрского периода» кровь и ДНК динозавров получили из внутренностей застывших в янтаре москитов? Технология редактирования генома на основе системы CRISPR позволила воссоздать живых динозавров и населить ими доисторический парк развлечений, сходный с африканскими сафари-парками. Но в сценарии упущена одна мелкая, но очень важная деталь: москит, изображенный в блокбастере Стивена Спилберга 1993 года, относится к одному из немногих видов, которому для воспроизводства не требуется кровь!

Итак, болезни животных и человека, переносимые комарами, существовали и во времена динозавров. И тогда они косили популяцию ящеров с неменьшей жестокостью. Кровеносный сосуд тираннозавра рекса демонстрирует явные следы малярии и присутствия паразитических червей. О том же говорят копролиты (окаменевшие испражнения динозавров). В настоящее время комары передают рептилиям двадцать девять разных форм малярии, хотя симптомы болезни либо отсутствуют, либо проявляются очень слабо, потому что рептилии выработали иммунитет к этой древней болезни. Но у динозавров могло и не быть такой защиты, ведь в те времена малярия была болезнью новой. Она присоединилась к команде болезней, распространяемых комарами, примерно 130 миллионов лет назад. «Когда переносимая членистоногими малярия была относительно новой болезнью, – пишут Пойнары, – для динозавров она была смертельна до тех пор, пока не появился хоть какой-то иммунитет… Малярийные организмы уже выработали свой сложный жизненный цикл». Когда не так давно ряд этих болезней был привит хамелеонам, все подопытные рептилии погибли. Несмотря на то, что многие подобные болезни несмертельны, они могли протекать довольно тяжело, как и сегодня. Динозавры теряли силы, болели, впадали в апатию и становились легкой добычей других плотоядных.

Историю нельзя разложить по полочкам: события не существуют изолированно. Они оказывают взаимное влияние друг на друга и редко имеют в основе лишь один фактор. Чаще всего мы наблюдаем результат сложной паутины взаимосвязей в рамках общего исторического повествования. То же самое можно сказать о комарах и переносимых ими болезнях.

Возьмем, к примеру, общепринятую гипотезу гибели динозавров. В последнем десятилетии теория вымирания динозавров от болезней приобрела множество сторонников, однако она не вытесняет и не отрицает более распространенную и давнюю версию столкновения Земли с крупным метеоритом. Существует ряд убедительных доказательств и данных, подтверждающих подобное столкновение: на популярном у туристов полуострове Юкатан, расположенном западнее мексиканского Канкуна, сохранился кратер размером со штат Вермонт. Кратер образовался 65,5 миллиона лет назад.

Но к тому времени эпоха динозавров и так подходила к концу. Некоторые ученые утверждают, что тогда более 70 процентов региональных видов уже вымерли или находились на грани вымирания. Столкновение Земли с метеоритом и последующая ядерная зима, повлекшая катастрофические изменения климата, стала последним ударом, ускорившим и завершившим неизбежное исчезновение динозавров. Уровень моря, температура и способность планеты поддерживать жизнь были дестабилизированы. «Сторонник ли вы катастрофы или постепенного процесса, вы не можете отрицать вероятность того, что болезни, особенно переносимые крохотными насекомыми, сыграли важную роль в вымирании динозавров», – пишут Пойнары.

Задолго до появления современного человека комары сеяли хаос и меняли ход развития жизни на Земле.

Комары, сыграв значительную роль в уничтожении страшных хищников-динозавров, оказали услугу млекопитающим, в том числе и нашим дальним предкам, которые стали эволюционировать и процветать.

Собравшиеся с силами уцелевшие виды восстали из пепла и продолжили существование в мрачном, беспощадном мире пожаров, землетрясений, извержений и кислотных дождей. Над этим апокалиптическим пейзажем сновали легионы комаров, разыскивавших теплую добычу. После планетарной катастрофы лучше всего чувствовали себя мелкие животные, многие из которых обладали ночным зрением. Им требовалось меньше пищи, они были неприхотливы, им было легче найти укрытие от бушующей непогоды и им не нужно было бояться за свою безопасность. Наилучшей приспособляемостью обладали млекопитающие и насекомые. Им удалось выжить, а в дальнейшем они породили множество разнообразных новых видов. Кроме них уцелели настоящие птицы. Их считают единственными современными живыми существами, являющимися прямыми потомками динозавров. Учитывая такую генеалогическую непрерывность, птицы стали носителями и распространителями многочисленных болезней, переносимых комарами, заражая другие виды животных. Птицы и сегодня являются главными переносчиками подобных вирусов, включая вирусы лихорадки Западного Нила и многочисленных энцефалитов. В этом котле возрождения, регенерации и эволюционной экспансии родилось идущее и по сей день противоборство человека и комара.

Динозавры исчезли, насекомые же продолжали жить. Их способность к выживанию беспримерна. Насекомые – самый многочисленный и разнообразный род на нашей планете. На долю насекомых приходится 57 процентов всех живых организмов в мире и 76 процентов всей животной жизни.

Млекопитающие, для сравнения, составляют всего 0,35 процента видов. Однако млекопитающие подвергаются наибольшему воздействию насекомых. Насекомые, в свою очередь, стали прекрасными переносчиками всевозможных бактерий, вирусов и паразитов. Обилие и разнообразие насекомых обеспечило этим микроорганизмам идеальные условия для дальнейшего существования.

Естественная передача болезней от животных к человеку называется зоонозом («болезнь животных» на греческом), или, чаще, «переносом». В настоящее время на зооноз приходится 75 процентов всех болезней человека, и показатель этот растет. Наибольший прирост в последние пятьдесят лет показывают арбовирусы. Они передаются членистоногими векторами – клещами, комарами и москитами. В 1930 году лишь шесть таких вирусов вызывали заболевания у людей, и из них самой опасной считалась переносимая комарами желтая лихорадка. Сегодня таких вирусов насчитывается 505. Было установлено, что многие известные ранее и новые вирусы, включая вирусы лихорадки Западного Нила и Зика, передаются от животных к человеку через насекомых, в данном случае через комаров.

Учитывая наше генетическое сходство с приматами и общность происхождения, 20 процентов человеческих болезней присутствуют у обезьян. Они получают их от разных векторов, в том числе и от комаров. Комары и их болезни преследуют нас по эволюционному древу со зловещей дарвиновской точностью. Палеонтологи установили, что паразит малярии впервые появился у птиц 130 миллионов лет назад. Эта болезнь терзала наших дальних предков уже 6–8 миллионов лет назад. Именно в то время и появился общий предок гоминидов и шимпанзе, наших ближайших родственников, имеющий ДНК, совпадающую с нашей на 96 процентов. В тот период линия гуманоидов отделилась от линии человекообразных обезьян[8].

Наш первобытный малярийный спутник-паразит не делает разницы: сегодня он поражает и человека, и всех человекообразных обезьян. Согласно одной из теорий, наши дальние предки-гоминиды постепенно лишились густого меха не только ради прохлады в африканской саванне, но и для того, чтобы было легче находить паразитов и кусающихся насекомых и бороться с ними. «Малярия, древнейшая и кумулятивно опаснейшая из человеческих инфекционных болезней, преследовала человека с незапамятных времен, – пишет в книге «Груз человечества» историк Джеймс Уэбб, уделивший этой болезни большое внимание. – Малярия – это бич древний и современный. Большую часть времени малярия не оставляла следов. Она поражала человека давным-давно, задолго до того, как мы научились фиксировать события своей жизни. Даже в прошлом тысячелетии она часто ускользала из различных летописей – болезнь была слишком распространенной, чтобы упоминать о ней. В другие времена эпидемии малярии жестоко вмешивались в ход мировой истории, сея вокруг смерть и страдания». Доктор У. Д. Тиггерт, исследователь малярии из Военного медицинского центра Уолтера Рида, писал: «Малярия, как погода, всегда сопровождала человечество. И, как говорил о погоде Марк Твен, мы очень мало что можем с ней сделать». В сравнении с комарами и малярией, род Homo sapiens – новое дитя дарвиновской эволюции. Считается, что стремительное развитие современного Homo sapiens (человека разумного) началось лишь 200 тысяч лет назад[9]. По любым меркам, мы – относительно новый вид.

Чтобы осознать масштаб распространения и зловещего влияния комаров на историю и человечество, сначала нужно понять само это существо и те болезни, что оно переносит. Я не энтомолог и не специалист по малярии и тропическим болезням. Не отношусь я и к бесчисленной армии невидимых героев, сражающихся в окопах постоянной медицинской и научной войны с комарами. Я – историк. Сложные научные объяснения природы комаров и их патогенов я оставляю экспертам. Энтомолог Эндрю Спилмен советует нам: «Чтобы справиться с угрозами здоровью, которые нарастают в разных уголках земного шара, мы должны понять комаров и их место в природе. А самое главное – мы должны увидеть все аспекты наших отношений с этим крохотным вездесущим насекомым и оценить нашу долгую историческую борьбу за владение этой планетой». То есть чтобы вы в полной мере оценили эту книгу, вам нужно сначала разобраться, против чего мы боремся. Недаром китайский военачальник Сунь Цзы еще в VI веке до н. э. писал в «Искусстве войны»: «Познай своего врага».

В соответствии с ортодоксальным высказыванием, ошибочно приписываемым Чарлзу Дарвину, «выживает не сильнейший и не самый разумный. Выживает тот, кто лучше всех приспосабливается к переменам»[10]. Комары и переносимые ими болезни, в частности малярия, являют собой идеальное подтверждение истинности этого высказывания. Они настоящие мастера эволюционной приспосабливаемости.

Комары мгновенно эволюционируют и адаптируются к меняющейся среде: для этого им достаточно нескольких поколений.

В 1940–1941 годах, когда германские бомбы падали на Лондон, изолированная популяция комаров Culex очутилась в бомбоубежищах лондонского метро – вместе с жителями города. В отсутствие птиц эти комары быстро научились кормиться на мышах, крысах и людях. И теперь мы имеем новый вид комаров, который отличается от своих надземных предков[11]. Путь в тысячу лет эволюции комары проделали меньше чем за сто лет. «За следующие сто лет, – шутит Ричард Джонс, бывший президент Британского энтомологического и естественно-исторического общества, – в туннелях Лондона появятся новые виды комаров, причем вид, обитающий на кольцевой линии, будет отличаться от видов на линии Метрополитен или Юбилейной».

Наш враг Aedes: самка комара Aedes в процессе кровавой трапезы на человеке-носителе. Комары Aedes переносят множество болезней, включая вирусы, вызывающие желтую лихорадку, лихорадку денге, лихорадку чикунгунья, лихорадку Западного Нила, лихорадку Зика и различные энцефалиты. (James Gathany/Public Health Image Library-CDC)

Москиты не только обладают потрясающей способностью приспосабливаться, они еще и истинные нарциссы. В отличие от других насекомых, они не опыляют растения, не аэрируют почву и не переваривают отходы. Многие ошибочно считают, что комары являются незаменимым источником пищи для других существ, но на самом деле это не так. У комаров нет другой цели, кроме собственного размножения – и, возможно, убийства людей.

Злейший наш враг на протяжении всей жизни человечества видит свою задачу в противостоянии неконтролируемому росту населения планеты.

В 1798 году английский священник и ученый Томас Мальтус опубликовал знаменитый трактат «Очерк о законе народонаселения», где изложил свои представления о политической экономии и демографии. Он утверждал, что народонаселение растет быстрее, чем позволяют средства существования. Как только равновесие нарушается, происходят природные или искусственные катаклизмы – наводнения, голод, войны и болезни, это равновесие восстанавливающие. Мальтус пишет: «Пороки человечества являются активными и способными служителями депопуляции. Они движутся в авангарде великой армии разрушения и часто сами заканчивают ужасную работу. Но если они потерпят неудачу в этой войне истребления, то неурожаи, эпидемии, моровая язва и чума последуют за ними и сметут с лица земли тысячи и десятки тысяч, а чудовищный и неизбежный голод завершит эту работу». Добавьте к мрачному апокалиптическому видению Мальтуса комара – и картина будет полной. Огромное количество смертей вызвано всего двумя виновниками, причем сами они в этой войне остаются невредимыми. Я говорю о комарах Aedes и Anopheles. Самки этих двух видов переносят более пятнадцати опаснейших болезней.

Наш враг Anopheles: самка комара Anopheles добывает человеческую кровь своим заостренным хоботком. Обратите внимание на выделяющуюся влагу – комару необходимо только белковое содержимое крови. Комары этого вида являются единственными переносчиками пяти видов малярийного плазмодия, опасного для человека. (James Gathany/Public Health Image Library-CDC)

На протяжении существования человечества переносимые комарами болезни-близнецы, малярия и желтая лихорадка, были основными служителями смерти и драйверами исторических перемен. Они же будут играть роль антагонистов в продолжающейся хронологической войне между человеком и комаром. «Не всегда легко припомнить, какую страшную жатву собрали желтая лихорадка и малярия. Комары и патогены не оставляют мемуаров и манифестов. До 1900 года их роль в распространении болезней была неизвестна, и никто не понимал всего их значения, – пишет Дж. Р. Макнил. – Историки, жившие в золотой век здоровья, вообще не понимали их роли… Но комары и патогены существовали всегда… и они оказывали влияние на жизнь человечества, свидетельства чему мы можем найти в архивах и мемуарах».

Но малярия и желтая лихорадка – это лишь две болезни, а комары, как мы говорили, передают людям более пятнадцати заболеваний. И остальные хвори также будут фигурировать в нашей истории. Переносимые комарами патогены можно разделить на три категории: вирусы, черви и простейшие (паразиты).

Самая обширная категория – вирусы: желтая лихорадка, лихорадка денге, лихорадка чикунгунья, лихорадка Маяро, лихорадка Западного Нила, лихорадка Зика, а также различные энцефалиты, включая Сент-Луис, лошадиный и японский. Хотя все эти болезни, несомненно, довольно тяжелые, их, за исключением желтой лихорадки, нельзя назвать истребителями человечества. Лихорадки Западного Нила, Маяро и Зика были выявлены относительно недавно. Вакцин от них в настоящее время не существует (опять же за исключением желтой лихорадки), но после перенесенной болезни человек приобретает пожизненный иммунитет. Поскольку болезни эти близко связаны, симптомы у них похожи: повышение температуры, головная боль, рвота, сыпь, боль в мышцах и суставах. Обычно симптомы проявляются через три – десять дней после комариного укуса и заражения. Подавляющее большинство заразившихся поправляются в течение недели. Тяжелые случаи встречаются крайне редко, но они могут привести к смерти. Основная причина – вирусные геморрагические лихорадки и отек мозга (энцефалит). Чаще всего погибают старики и дети, беременные женщины и люди, имеющие хронические заболевания. Упомянутые вирусные инфекции распространяют преимущественно комары Aedes. Этот вид обитает по всему миру, однако наивысшая заболеваемость отмечается в Африке.

Верхнюю строчку в категории вирусов занимает желтая лихорадка, которая часто сопровождается эндемичной малярией. Этот великий убийца появился в Африке примерно 3000 лет назад. До недавнего времени он играл важнейшую роль в глобальной исторической игре. Он поражает здоровых молодых взрослых людей в самом расцвете сил. Несмотря на то, что в 1937 году была создана эффективная вакцина, до сих пор каждый год от желтой лихорадки умирает от 30 до 50 тысяч человек, причем 95 процентов смертей случается в Африке. Около 75 процентов заразившихся желтой лихорадкой отмечают те же симптомы, что и при других вирусных заболеваниях. Обычно симптомы сохраняются три-четыре дня. Но так везет не всем. 25 процентов заболевших переживают вторую, токсичную фазу болезни, сопровождающуюся бредом, сильными болями в животе, диареей, кровотечением изо рта, носа и ушей и желтухой, вызванной токсическим воздействием на печень. Поражение желудочно-кишечного тракта и почек становится причиной кровавой рвоты и рвоты желчью, по цвету и консистенции напоминающей кофейную гущу – отсюда испанское название желтой лихорадки, vomito negro (черная рвота). За этим следует кома и смерть. Смерть, как правило, наступает через две недели после появления первых симптомов – к этому времени несчастные жертвы ждут ее как избавления.

Картина вырисовывается довольно мрачная. Желтая лихорадка вселяла в людей настоящий ужас и влияла на распространение и размножение населения во всем мире, особенно в европейских колониальных аванпостах в Новом Свете. Первая серьезная эпидемия желтой лихорадки в Америке случилась в 1647 году, и причиной ее был завоз африканских рабов и мигрирующих комаров[12]. Британцы окрестили болезнь Желтым Джеком. Мучительно было гадать, когда и где этот убийца нанесет следующий удар. Хотя смертность от лихорадки в среднем составляла около 25 процентов, в зависимости от силы и условий довольно часто погибала половина заболевших. На островах Карибского бассейна смертность от желтой лихорадки порой достигала 85 процентов. Морские истории о кораблях-призраках и «Летучем голландце» – не выдумки. Целые экипажи становились жертвами жестокого недуга, и проходили месяцы, прежде чем бесцельно дрейфующие корабли кто-то обнаруживал. На борту царило зловоние разложения, валялись скелеты – и никто не понимал, что произошло. К счастью для выживших, желтая лихорадка поражает человека лишь однажды. Те, кто сумел победить вирус, получали пожизненный иммунитет. К слову, лихорадка денге, появившаяся 2000 лет назад у обезьян Африки или Азии (или сразу и там, и там), не так опасна, как ее близкая родственница, однако эти два вируса могут обеспечить ограниченную и частичную перекрестную иммунизацию.

Категория червей, «дружащих» с комарами, состоит только из филярий. Их переносят комары Aedes, Anopheles и Culex. Черви проникают в лимфатическую систему и повреждают ее, вызывая накопление жидкости и отечность. Это заболевание называется филяриозом, или слоновостью. Наиболее сильно отекают нижние конечности и гениталии. Кроме того, болезнь часто вызывает слепоту.

Страдание: на этой гравюре из английской медицинской книги 1614 года изображена женщина, страдающая филяриозом, или слоновостью. (Diomedia/Wellcome Library)

Мошонка и яички могут увеличиться до размеров пляжных мячей. У женщин сильно набухают половые губы. Несмотря на то, что эта мучительная болезнь лечится недорогими современными лекарствами, к сожалению, каждый год ею заболевает 120 миллионов человек, преимущественно в тропиках Африки и Юго-Восточной Азии.

К категории простейших (или паразитов), переносимых комарами, относится только малярия. В 1883 году шотландский биолог Генри Драммонд назвал паразитов «брешью в законах эволюции и величайшим преступлением против человечества». Малярия – это непревзойденный бич человечества. Сегодня более 800 миллионов человек ежегодно заболевает малярией после укусов комаров Anopheles, тех самых, которые кусали вас во время последнего похода и отдыха у костра. Вы и не догадывались, что малярийный паразит проник в вашу кровь и обосновался в печени, откуда планирует масштабное нападение на ваше тело и дальнейшее размножение. Вы возвращаетесь домой из леса, отчаянно расчесывая места укусов. Насколько серьезной будет болезнь и грозит ли вам смерть, зависит от того, какого рода малярией вы заражены.

Можно подцепить сразу несколько видов малярии, хотя обычно верх одерживает самый опасный.

Малярийных паразитов переносят 70 из 480 видов комаров Anopheles.

Животных во всем мире поражает более 450 видов малярийных паразитов, из них опасность для человека представляют только пять. Три типа, knowlesi, ovale и malariae, не только крайне редки, но еще и минимально смертельны – а то и не смертельны вовсе. Knowlesi недавно был передан людям от макак в Юго-Восточной Азии, а редкие ovale и malariae встречаются почти исключительно в Западной Африке. Скорее всего, вы вряд ли столкнетесь с этими тремя возбудителями, поэтому переключимся на двух самых опасных и распространенных паразитов, которые борются за гегемонию в вашем здоровье и жизни. Эти паразиты – vivax и falciparum.

Малярийные паразиты обосновываются в печени человека и проходят впечатляющий жизненный цикл из семи этапов. Для выживания и размножения им необходимо несколько хозяев – комар и целая армия вторичных векторов: люди, обезьяны, крысы, летучие мыши, кролики, дикобразы, белки, разнообразные птицы, земноводные и рептилии, а также многие другие существа. К сожалению, как видите, человек тоже находится в этом списке.

После судьбоносного комариного укуса злодей мутирует и размножается в вашей печени в течение одной-двух недель. Все это время никаких симптомов у вас не наблюдается. Токсичная армия новой формы паразитов вырывается из печени и проникает в кровь. Они связываются с красными кровяными тельцами, мгновенно разрушая их защиту, и пируют на внутреннем гемоглобине. Внутри кровяных телец паразиты претерпевают очередной метаморфоз и цикл размножения. Раздувшиеся кровяные клетки взрываются и выпускают на волю новую форму паразита, которая атакует свежие красные кровяные тельца. Новая «асексуальная» форма свободно курсирует по кровотоку, ожидая комаров-«транспортников». Паразит постоянно меняет форму, и эта генетическая гибкость сильно осложняет процесс борьбы с ним с помощью лекарств или вакцин.

К этому времени вы уже смертельно больны. Вас с пугающей регулярностью преследует озноб, чередующийся с резким подъемом температуры до 41 градуса. Малярия держит вас мертвой хваткой, и вы оказываетесь в полной власти паразита. Вы беспомощно лежите на промокших от пота простынях, крутитесь и вертитесь, ругаетесь и стонете. Невооруженным глазом видно, что печень и селезенка у вас увеличены, кожа пожелтела, вас постоянно тошнит. Повышение температуры происходит через строго определенные интервалы, что связано с очередным выбросом паразитов из кровяных клеток. Потом температура снижается – паразиты питаются и воспроизводятся внутри новых кровяных телец.

Паразит использует сложную систему сигналов для синхронизации своего развития. Этот цикл подчиняется очень строгому графику. Новая «асексуальная» форма передает химический сигнал «кусай меня» в нашу кровь, что значительно повышает шансы новой формы быть захваченной комаром, когда тот кусает инфицированного человека, и завершить репродуктивный цикл. В желудке комара клетки мутируют еще раз, образуя мужскую и женскую разновидности. Они быстро спариваются, порождая потомство, которое выбирается из пищеварительного тракта и попадает в слюнную железу комара. Внутри слюнных желез малярийные паразиты искусно манипулируют комарами – они подавляют выработку антикоагулянтов и сокращают количество получаемой во время кормления крови, заставляя насекомых кусаться чаще. Так малярийный паразит обеспечивает свое размножение, выживание и распространение по более широкому ареалу. Малярия – поразительный пример эволюционной адаптации.

Именно слюнную форму паразита передал вам чертов комар во время последнего отдыха на природе две недели назад. Но остается вопрос: какой тип малярии лишил вас сил и измучил регулярно повторяющимися симптомами? Если это зловещий falciparum, вы можете поправиться, а можете перейти на вторую стадию болезни, которую называют церебральной малярией. Через день-два у вас начнутся судороги, возникнет кома и наступит смерть. Смертность от малярии falciparum зависит от локации, формы и множества других факторов, но неизменно составляет от 25 до 50 процентов заболевших. Из тех, кто выжил после церебральной малярии, около 25 процентов испытывают неизлечимые неврологические последствия, к которым относятся слепота, потеря речи, серьезная инвалидность или паралич.

Каждые тридцать секунд в мире кто-то умирает от малярии.

К сожалению, 75 процентов погибших – это дети в возрасте до пяти лет. Falciparum – настоящий вампир и серийный убийца. На его долю приходится 90 процентов смертей от малярии. 85 процентов смертей от малярии происходит на территории Африки. В отличие от желтой лихорадки, малярия охотится на юных и на людей с ослабленным иммунитетом. Особой опасности подвергаются беременные женщины. Сценарий печальный. Но если вам повезет заразиться малярией vivax, вы, скорее всего, не умрете. Vivax – самая распространенная форма малярии, особенно за пределами Африки. На ее долю приходится 80 процентов всех случаев малярии, но она – не убийца. Смертность от этой формы малярии в Африке составляет около 5 процентов, а в остальном мире – 1–2 процента.

Описать масштабы катастрофы, виной которой становятся малярийные комары Anopheles, почти невозможно. Даже сегодня преодолеть ужас перед малярией очень трудно. В историческом контексте малярия нанесла человечеству непоправимый ущерб – ведь еще совсем недавно причины этой болезни были неизвестны, а средств лечения не существовало. В начале XX века малярию изучал Дж. А. Синтон. Он писал, что эта болезнь «составляет одну из самых важных причин экономической слабости, чудовищной бедности, снижения количества и качества продовольствия, ухудшения физических и интеллектуальных стандартов народов, угрожая процветанию и экономическому развитию всеми возможными способами». К этому описанию следует добавить физическое, эмоциональное и психологическое воздействие столь смертельной болезни. По некоторым оценкам, в настоящее время малярия наносит Африке ущерб в 30–40 миллиардов долларов в год. Экономический рост в странах, пораженных малярией, на 1,3–2,5 процента ниже, чем в среднем по миру. Если оценивать современную эпоху после Второй мировой войны, то можно сказать, что из-за малярии валовой национальный продукт оказался на 35 процентов ниже, чем мог бы быть. Малярия подрывает и губит экономику.

К счастью, удача вам улыбнулась, и вы оправились после малярии vivax за месяц. Должен вас огорчить: ваши страдания на этом не закончились. Так, falciparum и knowlesi не оставляют в организме дремлющих паразитов, и для повторного заражения нужен еще один укус малярийного комара. А вот при остальных трех видах малярии, включая vivax, в печени сидят легионы паразитов, способных к размножению в течение двадцати лет. Британский ветеран Второй мировой войны страдал приступами малярии сорок пять лет – он заразился этой болезнью в 1942 году в Бирме. В вашем организме vivax, скорее всего, проживет от года до трех. Кроме того, вас всегда может укусить новый малярийный комар.

Температура – важный фактор как для размножения комаров, так и для жизненного цикла малярийных паразитов.

Учитывая их симбиоз, они очень чувствительны к климату. В местах с более холодным климатом яйца комаров вызревают дольше. Комары – существа холоднокровные. В отличие от млекопитающих, они не могут регулировать температуру своего тела. Там, где температура падает ниже 10 градусов, они просто не выживают. Лучше всего они себя чувствуют и активнее действуют при температурах выше 24 градусов. Нагрев до 41 градуса их убивает. В умеренных, не тропических зонах это означает, что комары – существа сезонные. Их активность и размножение приходятся на период с весны до осени. Хотя малярийные паразиты никогда не видят дневного света, для воспроизводства им нужно учитывать и короткую продолжительность жизни комаров, и температурные условия. Временные рамки воспроизводства паразитов зависят от температуры холоднокровного комара, которая, в свою очередь, зависит от температуры воздуха. Чем холоднее комар, тем более вяло протекает воспроизводство паразитов. При температуре от 15 до 21 градуса (в зависимости от типа паразита) репродуктивный цикл может длиться до месяца, что значительно превышает среднюю продолжительность жизни комара. За это время комар погибает, и паразит погибает вместе с ним.

Возможно, вам удастся избежать заражения малярией, если вы отправитесь в отпуск на ледяные просторы или в жаркую пустыню. Впрочем, можно не испытывать судьбу и отдыхать в то время, когда комаров вовсе нет: в большинстве умеренных зон такой период длится с ранней осени до поздней весны. А можно вовсе отказаться от отдыха на природе.

Короче говоря, в теплом климате, где комары прекрасно чувствуют себя круглый год, местная популяция обеспечивает эндемичное (хроническое и постоянное) распространение болезней. Аномально высокие температуры, связанные с влиянием Эль-Ниньо, могут вызывать сезонные эпидемии (неожиданный рост заболеваемости, который длится определенное время, а потом затухает) болезней, переносимых комарами, в тех регионах, где их обычно не случается. Интервалы естественного или искусственно вызванного глобального потепления также позволяют комарам и переносимым ими болезням охватывать более отдаленные регионы. Когда температура повышается, комары-переносчики, обитающие в южных регионах и низких широтах, мигрируют на север, в более высокие широты.

Динозавры не смогли пережить столкновение Земли с метеоритом и последующие изменения климата. Они не сумели достаточно быстро эволюционировать, чтобы справиться с всплеском болезней, переносимых комарами. Крохотные комары поспособствовали вымиранию древних ящеров и победоносно вошли в эволюционную эпоху млекопитающих, наших предков-гоминидов и современного человека, накрыв очередной праздничный стол для продолжения кровавой трапезы. Но люди, в отличие от динозавров, эволюционировали настолько, что научились отбиваться. Сложный естественный отбор выработал у Homo sapiens иммунную броню от болезней, переносимых комарами. В человеческой ДНК сохранились генетически закодированные данные о борьбе за выживание, которую наши предки вели с безжалостным врагом – комаром.

Глава 2. Выживает сильнейший. Демоны лихорадки, футбол и серповидные клетки

Райан Кларк-младший был воплощением здоровья и находился в самом расцвете сил. Сэйфти Национальной футбольной лиги (НФЛ), тридцатиоднолетний Кларк, знаменитый, успешный профессиональный спортсмен, стройный и мускулистый, при росте 180 см весил 93 килограмма. Он женился на школьной подруге, и в семье росли трое очаровательных детей. Недавно он подписал весьма впечатляющий контракт с «Питтсбург Стилерз» на сезон 2007 года. Жизнь была прекрасна.

Где-то в середине сезона «Стилерз» отправились в Денвер на игру с «Бронкос» и проиграли, пропустив решающий гол буквально в последнюю минуту. Расстроенный Кларк сел в самолет. Ему предстоял долгий перелет домой. Перед самым взлетом он ощутил резкую боль в левом подреберье. Он давно привык к боли: американский футбол – игра жесткая, без синяков, ушибов и ссадин ни один матч не обходится. Но на этот раз боль была иной. «Я позвонил жене и сказал, что вряд ли приеду вовремя, – вспоминал Кларк. – Я никогда не испытывал ничего подобного». Встревоженные товарищи по команде и врачи действовали быстро. Самолет остановили до взлета, и Кларка отвезли в местную больницу. Через несколько дней, когда состояние его стабилизировалось, Кларк вылетел домой, в Питтсбург, где его отправили в запас, хотя врачам так и не удалось выявить причину его необычных симптомов.

В течение следующего месяца ночной озноб у него сменялся лихорадкой, а температура поднималась до 40 градусов. Кларк похудел на 18 килограммов. Ходячий скелет мало чем напоминал прежнего атлета. Как-то ночью боль была так сильна, что ему показалось, что он умирает. Кларк начал молиться: «Господи, если час мой настал, сделай так, чтобы моя жена нашла себе хорошего мужа. Пусть он будет не таким красивым, как я, но пусть будет хорошим человеком. Позаботься о моей семье, Господи. Отпусти мне грехи мои. Я готов». Ту ужасную ночь Кларк пережил. Целый месяц врачи проводили всевозможные обследования и в конце концов установили причину его страданий и мучений. Кларку поставили диагноз – инфаркт селезенки, то есть омертвение тканей органа. Его срочно прооперировали, удалив разлагающуюся селезенку и желчный пузырь. Теперь нужно было выяснить, почему у такого здорового молодого мужчины отказал столь важный орган.

Спортсменам хорошо известно, что играть в Денвере очень тяжело. Город расположен на высоте 1600 м над уровнем моря, и приезжим игрокам трудно быстро акклиматизироваться к разреженному воздуху – а местные игроки к таким условиям давно привыкли. Чтобы обеспечить работающие мышцы достаточным количеством кислорода, ритм дыхания у спортсменов сильно учащается. В условиях профессиональной игры дыхание становится еще чаще. Конечно, чувствуют себя спортсмены неважно, но на денверском стадионе никто еще от этого не умирал.

Невероятно, но история Кларка завершилась благополучно. Он вернулся в профессиональный футбол и через год вместе со своей командой выиграл Супербоул 2009 года. Но радость длилась недолго. Через две недели сестра его жены умерла от врожденного заболевания крови. Ей было двадцать семь лет. Кларк играл в НФЛ тринадцать лет и в 2014 году благополучно ушел на покой. Чтобы понять, что же произошло с Райаном Кларком в Денвере, нам нужно вернуться на тысячи лет назад, в доисторическую эпоху.

В ДНК Кларка скрывалась наследственная болезнь, которая чуть не привела его к смерти. Эта болезнь называется серповидноклеточной анемией. Серповидные клетки являются генетической мутацией красных кровяных телец. Они влияют на доставку кислорода к мышцам и органам. В разреженном воздухе Денвера, да еще в условиях огромной физической нагрузки, тканям тела Кларка не хватило кислорода. Селезенка и желчный пузырь попросту отказали. Начался некроз тканей.

Серповидные клетки претерпели серьезные изменения в результате естественного отбора. Это наследственная генетическая мутация, которая передается, потому что изначально она являлась преимуществом носителей. Да, да, вы все поняли правильно. Эволюционный трюк, который чуть не убил Райана Кларка, некогда был спасительной генетической адаптацией человека.

Серповидные клетки впервые появились в Африке 7300 лет назад.

Женщину – носителя этих клеток антропологи называют Серповидноклеточной Евой. Это самый хорошо известный генетический ответ на малярию falciparum.

Появление серповидных клеток стало прямым результатом активной сельскохозяйственной обработки земель, где ранее безраздельно господствовали комары. Примерно 8000 лет назад племя банту начало возделывать земли для выращивания ямса и тыквы. Активизация деятельности человека в Западной Центральной Африке в дельте реки Нигер и до реки Конго вывела комаров из изоляции. Они с радостью обнаружили нового носителя – человека. Всего за 700 лет человек дал немедленный эволюционный ответ, который страшно разозлил паразита. Произошла случайная мутация гемоглобина – клетки приобрели серповидную форму. Здоровые красные кровяные тельца имеют круглую или овальную форму. Малярийный паразит не мог прикрепляться к клеткам необычной серповидной формы.

Дети, унаследовавшие от одного родителя серповидные клетки, а от другого – нормальные гены, становились носителями серповидноклеточной аномалии. Таким человеком был Райан Кларк. Он обладал 90-процентным иммунитетом к малярии falciparum. Но подобное носительство (до появления современной медицины) имело серьезный недостаток: продолжительность жизни носителей такой аномалии составляла всего двадцать три года. Впрочем, в среде, в которой жили наши предки, продолжительность жизни вообще была невелика. И двадцати трех лет вполне хватало для того, чтобы передать аномалию 50 процентам потомства. Сегодня же такого рода генетическая защита от малярии falciparum превратилась в серьезную угрозу здоровью – и для игроков НФЛ, и для всех, кто является ее носителем и намеревается дожить до весьма преклонного возраста, ну, скажем, до двадцати четырех лет. Еще одной опасностью согласно решетке Пеннета является то, что 25 процентов потомства не получает серповидных клеток и не имеет иммунитета от малярии, тогда как еще 25 процентов получают два гена серповидных клеток. Дети, родившиеся у родителей, оба из которых являются носителями серповидноклеточной аномалии, заболевают серповидноклеточной анемией. Именно эта болезнь убила сестру жены Райана Кларка через две недели после того, как его команда завоевала Супербоул. Эта болезнь – практически смертный приговор. Подавляющее большинство детей умирает от нее еще в младенчестве.

Сегодня это кажется немыслимым, но когда-то безжалостная малярия falciparum буквально опустошала просторы Африки. И тогда смертность от серповидноклеточной анемии считалась приемлемой ценой. В противном случае смертность достигла бы поистине апокалиптических масштабов. Даже несмотря на появление этой генетической аномалии, детская смертность до 1500 года в Африке южнее Сахары достигала 55 процентов.

Учитывая, что серповидноклеточная аномалия и дарила, и забирала жизнь, ее можно считать поспешным и несовершенным эволюционным ответом на малярию, переносимую комарами. Но она показывает, насколько серьезную проблему малярия falciparum представляла для первых людей. Она угрожала самому их существованию. Наш вид подвергался невероятному эволюционному давлению. Кажется, биологический архитектор селективного генетического секвенирования понял: «Времени на исследования и клинические испытания нет. Нужно принимать спешные меры, чтобы сохранить этот вид. Об остальном мы подумаем позже». Тяжелые времена требуют тяжелых мер.

Генетическое распределение серповидных клеток соответствовало ареалам распространения людей, комаров и малярии в Африке и за ее пределами. Сегодня в мире насчитывается около 50–60 миллионов носителей серповидноклеточной аномалии, причем 80 процентов из них по-прежнему проживает в Африке южнее Сахары. В Африке, на Ближнем Востоке и в Южной Азии есть регионы, где более 40 процентов населения являются носителями серповидноклеточного гена. Современное распространение серповидных клеток – это наследственное напоминание о нашей долгой и смертельной войне с комарами.

Каждый двенадцатый афроамериканец в настоящее время – «счастливый» обладатель серповидноклеточной аномалии, что порождает серьезную проблему для Национальной футбольной лиги, где носителями являются 70 процентов игроков. После опаснейшей ситуации с Кларком лига признала серьезность проблемы и начала изучение серповидных клеток. Вскоре было обнаружено, что и другие игроки являются носителями этой древней защиты от малярии falciparum. Каждый год множество игроков, как когда-то Райан Кларк, не могут участвовать в играх на стадионе Денвера из-за этой генетической аномалии. «Хорошо, что люди в наши дни живут дольше и могут вести полноценную жизнь, – сказал Кларк репортерам в 2015 году. – Сегодня мы знаем о серповидных клетках гораздо больше. И люди могут позаботиться о себе».

В 2012 году Райан Кларк создал благотворительную организацию, которая занимается распространением информации об аномалии и финансированием исследований серповидноклеточной анемии. Бывший знаменитый футболист, обладатель Супербоула Райан Кларк выступает с лекциями и участвует в разных мероприятиях, посвященных этой болезни. Он рассказывает слушателям о древней истории борьбы человека с болезнями, переносимыми комарами. Хотя родной город Кларка, Питтсбург, находится на севере и его трудно назвать малярийной меккой, один из трех детей футболиста унаследовал серповидноклеточную аномалию – подарок африканских предков, которые вели отчаянную борьбу с комарами за выживание. Комары и их патогены, история которых насчитывает не менее 165 миллионов лет, подобно трамвайным зайцам, присоседились к нашему безумному эволюционному путешествию.

Но в этой первобытной неравной борьбе комары и малярийные паразиты имели колоссальное преимущество. Их эволюция и процесс естественного отбора начались за миллионы лет. Малярийный паразит, к примеру, начал свое существование в форме водорослей от 600 до 800 миллионов лет назад и до сих пор сохраняет элементы фотосинтеза. Пока мы эволюционировали, эти вирусы и паразиты, жаждущие захвата территорий, отвечали на вызовы и приспосабливались к новым условиям. К счастью для нас, гоминид Люси и ее потомство сумели в какой-то степени побороть болезни, переносимые комарами[13]. Чтобы обеспечить выживание собственного вида, мы прошли тяжелый путь естественного отбора и приобрели разнообразную генетическую защиту от малярии, в том числе и серповидные клетки.

Примерно 10 процентов людей унаследовали определенный генетический иммунитет от двух самых распространенных и опасных видов человеческого малярийного плазмодия: vivax и falciparum. Но эта защита, как показывает пример Райана Кларка, порой несет серьезные, а то и смертельно опасные последствия для здоровья. Впервые появившийся в Африке примерно 97 тысяч лет назад антиген Даффи был первым генетическим ответом человека на смертельную малярию vivax. Паразит vivax использует рецептор антигена на молекуле гемоглобина для вторжения в наши красные кровяные тельца (подобно тому, так шаттл стыкуется с космической станцией или сперматозоид проникает в яйцеклетку). Отсутствие этого антигена закрывает портал и не позволяет паразиту проникнуть в красную кровяную клетку. В настоящее время 97 процентов африканцев из Западной и Центральной Африки являются носителями такой мутации, что делает их невосприимчивыми к инфекциям vivax и knowlesi. В некоторых племенах, например у пигмеев, носителями мутации являются все 100 процентов населения. Хотя эта реакция стала первой из четырех генетических ответов человечества на малярию, наука обнаружила ее в последнюю очередь. Несмотря на относительно короткий период исследований, был выявлен ряд негативных последствий этой мутации для здоровья. Недавние исследования показали, что носители мутации предрасположены к астме, пневмонии и различным видам рака. Еще тревожнее тот факт, что мутация на 40 процентов повышает восприимчивость к ВИЧ.

По мере того как человек и малярия мигрировали из Африки, в изолированных популяциях формировался собственный генетический ответ на проблему болезни. Талассемия, то есть аномальная выработка или мутация гемоглобина, на 50 процентов снижает риск заболевания малярией vivax. Сегодня талассемия встречается примерно у трех процентов населения планеты, преимущественно у жителей Южной Европы, Ближнего Востока и Северной Африки. Исторически малярия свирепствовала на берегах Средиземного моря, что привело к еще одной удивительной генетической мутации, призванной бороться с гораздо более опасной малярией falciparum.

Мутация была выявлена в начале 50-х годов и получила название G6PDD (дефицит глюкозо-6-фосфатдегидрогеназы). Эта мутация лишает красные кровяные тельца энзима, который защищает клетку от оксидантов, поглощающих кислород. Антиоксиданты, содержащиеся в модных суперпродуктах – чернике, брокколи, шпинате и гранатах, борются с оксидантами, поддерживая в красных кровяных тельцах здоровый уровень кислорода. Как и талассемия, G6PDD обеспечивает частичный иммунитет к малярии, но не полный, как антиген Даффи и серповидные клетки. Носители не ощущают негативных симптомов, пока красные кровяные тельца не подвергнутся влиянию триггера, после чего может развиться состояние, которое веками называлось багдадской лихорадкой и сопровождалось такими симптомами, как слабость, повышение температуры и тошнота. Иногда это заболевание приводило к смерти.

К сожалению, триггером могут послужить лекарства от малярии, такие как хинин, хлорохин и примахин. Любители сериала «Полевой госпиталь MASH» помнят эпизод, в котором капрал Клингер серьезно заболевает после приема прописанного ему примахина. Учитывая ливанское происхождение Клингера, это абсолютно обоснованно с медицинской точки зрения, поскольку G6PDD встречается преимущественно у жителей Средиземноморья и Северной Африки. Самый распространенный триггер – бобы фава, поэтому такое состояние часто называют фавизмом. Неудивительно, что в Средиземноморье бобы фава готовят с розмарином, корицей, мускатным орехом, чесноком, луком, базиликом или гвоздикой – все эти пряности снижают опасное влияние бобов и смягчают проявление болезненных симптомов. Знаменитый греческий философ и математик Пифагор еще в VI веке предупреждал об опасности употребления таких бобов в пищу.

Еще одно орудие борьбы с малярией в арсенале человека наряду с антигеном Даффи, талассемией, G6PDD и серповидными клетками – это повторяющаяся инфекция, которую называют сезонной. У тех, кто страдает хронической малярийной инфекцией, вырабатывается маргинальная толерантность к паразиту. Каждое заражение вызывает более слабые симптомы, а риск смерти сводится к нулю. Я полагаю, что это позитивная и приятная прививочная стратегия, но в регионах, где свирепствует малярия, она сводится к принципу «чем дольше страдаешь, тем меньше страдаешь». Сезонная инфекция будет важной частью нашей истории. Такое инфицирование болезнями, переносимыми комарами, являлось критическим фактором во время колониальных и освободительных войн в Америке после Колумбова обмена. Истоки малярии и нашей эволюционной защиты от этой болезни лежат в Африке. Контакты с африканцами, которые имели болезни, переносимые комарами, и обладали полным или частичным иммунитетом, выработавшимся в результате естественного отбора, имели тяжелые последствия в мрачные годы рабства.

Естественный отбор (включая нашу генетическую защиту от малярии) – это процесс эмпирический. Он идет путем проб и ошибок. Как предполагал Чарлз Дарвин, те генетические мутации, которые направлены на выживание вида, передаются по генеалогическому древу. Те, у кого не было таких мутаций и кто унаследовал иные, нежелательные модификации, просто умирали в процессе высококонкурентной борьбы за выживание. Дарвин называл это «сохранением более приспособленных рас в борьбе за жизнь». Те же, кто обладал полезными мутациями, например серповидными клетками, выживали и жили достаточно долго, чтобы дать потомство и сохранить свое генетическое наследие – и, что более важно, сохранить свой вид. Постепенно приспособившиеся и выжившие просто вытеснили тех, кто полезными свойствами не обладал – принцип «выживает сильнейший» в его чистом виде[14].

Целительные свойства лекарств, натуральных и синтезированных, также определялись путем проб и ошибок и являлись частью естественного отбора. Когда наш голодный предок-гоминид умирал из-за того, что съедал красивые, но ядовитые ягоды, внимательные соплеменники быстро исключали запретный плод из списка потребляемых продуктов. С течением времени наши предки, гоминиды и охотники-собиратели, сформировали обширный каталог того, что есть можно, а что нельзя. В ходе этого эмпирического процесса они также открыли лечебные свойства некоторых растений. Жизнь древних людей была суровой и опасной. Им приходилось экспериментировать с окружающей природой, чтобы лечить болезни и как-то противостоять ордам голодных комаров.

Как и сами малярийные паразиты, человек совершил эволюционный прыжок благодаря природным средствам.

Шимпанзе и сегодня, как их предки, жуют листья кустарника мулулуза, которые облегчают состояние при малярии.

Это растение до сих пор добавляют в пищу народы Экваториальной Африки – главного рассадника малярии. Интересно, что мулулуза относится к тому же семейству, что и хризантемы, и пиретрум – первый в мире пестицид. Инсектицидные свойства порошка из сушеных цветков пиретрума были известны в Китае еще в 1000 г. до н. э. На Ближнем Востоке его стали использовать в 400 г. до н. э. Там его называли «персидский порошок». Смешанный с водой или маслом, порошок поражает нервную систему насекомых, в том числе и комаров. Таково действие активного вещества – пиретрина.

В результате символизм хризантем в различных культурах непосредственно связан с влиянием комаров. В странах, где распространены болезни, переносимые комарами, хризантемы ассоциировались со смертью и горем и считались подходящими только для похорон и кладбищ. А там, где болезней, связанных с комарами, не было, хризантема символизирует любовь, радость и жизненную силу. Так, в Соединенных Штатах на севере хризантема – цветок любви, а на юге, особенно в Новом Орлеане, который до начала XX века был главным рассадником желтой лихорадки и малярии, ее считают погребальным цветком. Огромные кладбища Нового Орлеана называют «городами мертвых» и «некрополем Юга». Это любимое место современных вампиров – и в литературе, и в кино.

Инсектицидные свойства хризантем воздействуют непосредственно на комаров. Люди же экспериментировали и с другими органическими средствами для борьбы с болезнями, вызываемыми комарами. Комары повлияли даже на наши вкусовые сосочки.

Гвоздика, мускатный орех, корица, базилик и лук смягчают симптомы малярии – возможно, люди тысячелетиями используют эти растения в пищу именно по этой причине.

В Африке считается, что кофе ослабляет малярийную лихорадку, а в Китае те же волшебные свойства приписывали чаю. В Китае развитие сельского хозяйства способствовало распространению эндемичной малярии. Расцвет малярии и чайной культуры приходятся примерно на 2700 г. до н. э. Второй легендарный император Китая Шэнь-нун считается изобретателем плуга и серьезного экспортного сельского хозяйства. Он же открыл лечебные свойства многих растений – в том числе он первым составил гомеопатический чай для лечения болезненных симптомов малярии. Еще до появления чайного напитка заваренные чайные листья смешивали с чесноком, сушеной рыбой, солью и животными жирами и использовали в качестве лекарства. Листья еще и жевали, как мулулузу в Африке, богатые амфетаминами листья коки в Южной Америке и кат в регионе Африканского Рога. Кашицу из пережеванных чайных листьев накладывали на раны. Хотя чай не воздействует на малярийного паразита, современные исследования показали, что дубильная кислота, содержащаяся в чайных листьях, способна убивать бактерии, вызывающие холеру, тиф и дизентерию. Буддистские и даосские монахи пили очень много чая в целях медитации, затем напиток долго считался лекарственным, а в первом веке до н. э. чай стал любимым напитком всех китайцев.

Популярность чая продолжала расти. Его (вместе с сельским хозяйством и малярией) экспортировали в соседние страны вплоть до монгольского вторжения XIII века. Монголы запретили чай, заменив его кумысом (ферментированным кобыльим молоком с определенным содержанием алкоголя). Венецианский путешественник и купец Марко Поло провел при монгольском дворе довольно много времени. Он не упоминает о чае, но много пишет о кумысе: «очень хороший напиток, подобный белому вину». Красивый серебряный питьевой фонтан в столице монголов Каракоруме был призван демонстрировать обширность и разнообразие огромной Монгольской империи. Из него можно было отведать четыре напитка: рисовое пиво из Китая, виноградное вино из Персии, славянский мед и, конечно же, монгольский кумыс. Но никакого чая!

Пока мы говорим о чае, упомянем и о том, что в древнем (ему более 2200 лет) китайском медицинском манускрипте под простым названием «52 рецепта» есть краткое описание лечебных и жаропонижающих свойств горького чая, приготовленного из весьма скромного растения Artemisia annua, то есть однолетней полыни. Вещество артемизинин – настоящий убийца малярии. К сожалению, противомалярийные свойства этого вездесущего сорняка были забыты миром и обнаружены лишь в 1972 году в ходе осуществления секретнейшей медицинской программы Мао Цзэдуна «Проект 523». Мы еще будем говорить об этом проекте, а пока лишь скажем, что ученые получили задание найти решение проблемы высокой смертности от малярии в армии Северного Вьетнама и среди ее союзников, вьетконговцев, которые вели войну против американцев. Артемизинин оказался одновременно и древнейшим, и самым новым средством в противомалярийном арсенале. Сегодня именно им запасаются состоятельные западные путешественники, способные позволить себе это очень дорогое лекарство.

Не уступает своему компаньону – чаю – и кофе. Популярность этого напитка тоже самым тесным образом связана с малярией. По легенде, в VIII веке эфиопский пастух Калдим заметил, что больные козы волшебным образом исцеляются, пожевав ярко-красные ягоды некоего кустарника. Чудесная метаморфоза коз вдохновила Калдима. Решив, что ягоды помогут ему избавиться от малярийной лихорадки, он решил их попробовать. Ягоды, богатые кофеином, вызвали у него настоящую эйфорию. Горсть ягод он принес в расположенный неподалеку исламский суфийский монастырь. Имам назвал пастуха глупцом и кинул ягоды в огонь. И тут же распространился божественный аромат, который для многих сегодня остается самым приятным запахом с утра – запах кофе. Калдим вытащил обгоревшие зерна из огня, смолол их и развел порошок водой. Так в 750 году была сварена первая чашка кофе.

Хотя историю Калдима, его коз и его кофе часто считают апокрифической, за дымовой завесой, окутывающей многие легенды, всегда скрывается зерно истины. Кофе относится к семейству Rubiaceae, которое называют мареновыми, кофейными или подмаренниковыми. Насекомые держатся от кофейных кустов подальше, явно испытывая глубокое отвращение к кофеину.

Кофеин, как и пиретрин, является естественным инсектицидом.

Он разрушает нервную систему насекомых, в том числе и комаров.

Хинное дерево, из коры которого было получено первое эффективное противомалярийное средство – хинин, также относится к семейству Rubiaceae. Как мы узнаем далее, хинин европейцы использовали еще с середины XVII века, когда его свойства были обнаружены испанскими иезуитами в Перу (они наблюдали за жизнью индейцев кечуа).

История приключений Калдима и его напиток продолжали привлекать всеобщее внимание. Эфиопский пастух и его козы часто встречаются в названиях кофеен и компаний, производящих кофе – достаточно назвать хотя бы Kaldi’s Coffee Roasting Company, Kaldi Wholesale Gourmet Coffee Roasters, Wandering Goat Coffee Company, Dancing Goat Coffee Company и Klatch Crazy Goat Coffee. Кофе сегодня занимает почетное второе место среди ценных видов сырья после нефти. Это самое широко распространенное и используемое психоактивное вещество. 25 процентов всего объема кофе потребляют американцы. Кофе обеспечивает работой более 125 миллионов человек во всем мире, еще 500 миллионов прямо или косвенно связано с торговлей кофе. В 2017 году компания Starbucks объявила о поразительной годовой прибыли в 23 миллиарда долларов, полученных от 27 000 точек более чем в 75 странах мира. Забавно, что компания и вездесущая кофейная культура своим процветанием обязана обычному комару. Учитывая свойства и влияние кофе, богатого кофеином, его вполне можно считать надежным противомалярийным средством.

Впервые кофе упоминается в арабском медицинском трактате X века известного персидского врача Разеса. «Арабское вино», как его тогда называли, быстро распространилось в Египте и Йемене и вскоре покорило весь мусульманский мир. Основатель ислама пророк Мухаммед утверждал, что, благодаря стимулирующим и лечебным свойствам кофе, он мог «выбить из седла сорок мужчин и познать сорок женщин». Вскоре после открытия Калдима кофе распространился по всему Ближнему Востоку. Европейцы открыли чудодейственный напиток в середине XVI века, а в результате африканской работорговли кофе попал в Америку.

Связь между кофе, малярией и комарами будет прослеживаться на протяжении всей нашей истории. В Америке и Франции кофе приобрел некий революционный флер. Это был любимый напиток европейских интеллектуалов в период научной революции. Кофейни, впервые появившиеся в английском Оксфорде в 1650 году и в Бостоне в 1689 году, стали местом встреч интеллектуальной элиты и в значительной степени способствовали распространению научных достижений в Европе и революционных идей в американских колониях. Короче говоря, кофейни стали средством обмена информацией и идеями в процессе творческого диалога.

Однако связь комаров и кофе гораздо более давняя и зловещая. Когда напиток приобрел глобальную популярность и кофейные плантации рассеялись по всему постколумбову миру, кофе стал неразрывно связан с африканской работорговлей и распространением переносимых комарами болезней. Как мы увидим, трансатлантическая работорговля привела к завозу в Америку африканцев и смертельно опасных комаров – переносчиков болезней. Африканские рабы были защищены от малярии наследственным генетическим иммунитетом, включая и серповидные клетки. Они могли противостоять болезням, переносимым комарами, тогда как европейские работники и слуги были беззащитны. Африканские рабы стали большой ценностью в колониях и на плантациях Америки. Африканцы выживали после болезней, переносимых комарами, приносили прибыль и сами становились прибыльным товаром.

Борьба Райана Кларка с серповидноклеточной анемией – это слабый афтершок после сейсмической волны, вызванной комарами, и наших попыток противостоять болезни путем создания генетической защиты. История Кларка неразрывно связана с крупными историческими событиями, происходившими в Африке и за ее пределами. До середины XV века, когда началась европейская имперская экспансия, африканцы жили в Африке. После открытий Колумба африканских рабов, обладающих генетической защитой от малярии, стали завозить в Америку. Для тех, кто сегодня живет в США и, как Райан Кларк, имеет серповидные клетки, это не история. Для них это повседневная жизнь и реальность. Влияние комаров не ограничено страницами учебников истории. Эти насекомые преследовали человечество во все времена и эпохи. Первое появление серповидных клеток у представителей племени банту привело к приключениям, в которые оказался втянутым Райан Кларк. Эхо тех событий мы ощущаем и по сей день.

Появление серповидных клеток оказало серьезное длительное влияние на Африку и ее народы. В 8000 г. до н. э., когда в Западной Центральной Африке племя банту стало возделывать тыквы и ямс, произошел всплеск популяции комаров. Смертельно опасная малярия falciparum начала стремительно распространяться. Естественный отбор наделил племя банту генетической защитой – наследственными серповидными клетками. Малярия шла вперед, поражая тех, кто не был защищен иммунитетом. Банту, вооруженные своим иммунным преимуществом и железным оружием, стали захватывать территории на юге и востоке. Ямс, который они выращивали, также укреплял генетический иммунитет к малярийному паразиту: ямс выделяет вещества, препятствующие воспроизводству малярии falciparum в крови человека.

В период с 5000 по 1000 г. до н. э. произошли две крупные миграции банту. Они изгнали выживших из тех групп охотников-собирателей, которые имели ограниченный иммунитет или не имели его вовсе, на окраины континента. Банту вытеснили племена хойсан, сан, манде и пигмеев. Эти земли не отвечали сельскохозяйственным требованиям банту и не были пригодны для выпаса скота. Изгнанное племя хойсан обосновалось на мысе Доброй Надежды, на южной оконечности Африки. «Иммунная защита, возведенная P. falciparum вокруг банту, предотвращала вторжения чужаков так же эффективно, как настоящая армия, – пишет исследователь малярии Сония Шах. – Чтобы противостоять кочевникам, банту не нужно было быть ни крупнее, ни сильнее: достаточно было пары укусов местных комаров – и с захватчиками было покончено». Комары и генетический ответ банту на переносимые ими болезни способствовали созданию мощных южноафриканских империй коса, шона и зулу. Экологическое вмешательство человека, воплощением которого стало сельское хозяйство зулу, открыло ящик Пандоры и выпустило на свет смертельные болезни, разносимые вездесущими комарами.

Наша непрестанная война с комарами началась относительно недавно – во время перехода человека от мелких клановых культур охотников-собирателей к большим густонаселенным обществам, занимающимся одомашниванием растений и животных, то есть во время сельскохозяйственной революции. «Последние 200 лет, когда все больше представителей вида Homo sapiens добывают себе пропитание в городах офисной работой, и предшествующие 10 000 лет, когда большинство людей были крестьянами и скотоводами, – пишет в бестселлере «Sapiens: краткая история человечества» Юваль Ной Харари, – это крохотное мгновение в сравнении с десятками тысяч лет, в течение которых наши предки занимались охотой и собирательством».

Земледелие, деятельность человека и манипулирование местной средой поставило древних крестьян лицом к лицу со смертельно опасными насекомыми. Но одновременно люди сами расширяли их жизненное пространство, вырубая леса и расчищая земли. Добавьте к этому орошение и сознательное изменение русел рек и ручьев. Все это повышало способность комаров к размножению, создавая идеальный шторм для вспышки болезней, переносимых комарами. Сельское хозяйство совершенствовало социокультурные системы человечества, в том числе и письмо. Но в то же время оно выпустило на свободу биологическое оружие массового уничтожения – комара. Земледелие шло к своему развитию буквально по трупам.

К 4000 г. до н. э. на Ближнем Востоке, в Китае, Индии, Африке и Египте сложилось интенсивное земледелие, а вместе с ним появились все ловушки современной цивилизации. Как говорил писатель Герберт Уэллс, «цивилизация была сельскохозяйственным излишком».

Сельское хозяйство – основной фактор, повлиявший на развязывание войны людей с комарами.

От 12 000 до 6000 лет назад на Земле было как минимум одиннадцать мест сельскохозяйственного назначения.

Сельскохозяйственный расцвет, который привел к расширению среды обитания и размножения комаров, требовал скота. За тягловым скотом последовали другие животные – овцы, козы, свиньи, птица и крупный рогатый скот. Эти животные были настоящим рассадником болезней. Как пишет Альфред У. Кросби: «Когда люди одомашнили животных и прижали их к своей груди – порой в буквальном смысле слова, поскольку женщины иногда выкармливали осиротевших детенышей грудью, – они породили болезни, практически не знакомые их предкам, охотникам-собирателям». Домашние животные, которые не требовали тесного контакта с человеком, то есть ослы, яки и буйволы, практически не передавали болезней человеку. Те же животные, которых содержали в среде обитания человека, щедро делились с ним своими болезнями. Лошади передали нам вирус ОРВИ; куры – птичий грипп, ветрянку и герпес; свиньи и утки – грипп; крупный рогатый скот – корь, туберкулез и оспу.

Несмотря на то, что в Южной и Центральной Америке сельское хозяйство процветало уже 10 000 лет назад, в отличие от остального мира ее жители не увлекались одомашниванием животных – и всплесков опасных болезней здесь тоже не отмечалось. В Америке сельское хозяйство не шло рука об руку с одомашниванием животных. Зооноз оказался несовместим с американской практикой, и коренные народы Америки были защищены от бури зоонотических болезней, в том числе и от тех, которые переносятся комарами. Если Западное полушарие стало обиталищем крупнейших популяций комаров на планете, комары Нового Света 95 миллионов лет шли собственным эволюционным путем, который освободил их от груза переноса болезней – по крайней мере, на время. В остальном же доколумбовом мире малярия была единственной болезнью, переносимой комарами, которой удалось вырваться за границы Африки.

Судя по тому, что мы знаем о Древнем мире, взаимосвязь между развитием сельского хозяйства, одомашниванием животных и ростом болезней, переносимых комарами, совершенно очевидна, и африканское племя банту тому пример.

Япония завезла технологию возделывания риса – а вместе с ней и малярию – из Китая примерно в 400 г. до н. э.

Историк Джеймс Уэбб пишет: «И falciparum, и vivax появились как по-настоящему хронические инфекции одновременно с расширением культурных и экономических последствий только тогда, когда люди начали селиться в субтропических и тропических бассейнах рек – на берегах Нила, Тигра, Евфрата, Инда и Янцзы – и основали первые большие земледельческие общества». Одомашнивание растений и животных ускорило восхождение комара на вершину мирового господства и бесконечно расширило ареал его обитания и горизонты возможностей.

В сердце Древнего мира, в Месопотамии, империализм в определенной форме существовал с момента зарождения сельского хозяйства, то есть примерно с 8500 г. до н. э. Древний город Курна располагался в месте слияния Тигра и Евфрата, в 300 милях к юго-востоку от Багдада. (Предположительно, именно здесь находился Эдемский сад.) Развитие сельского хозяйства привело к появлению где-то в 4000 г. до н. э. первых шумерских городов-государств, а также позволило относительно изолированному Египту процветать на берегах Нила. На протяжении истории великие империи увеличивали свои территории методом империализма, завоеваний и использования политических и экономических рычагов. Каждая со временем гибла и уступала место другой, продолжая цикл возвышения и падения древних царств.

Сельскохозяйственная революция привела к появлению современных городов-государств, значительному росту населения, а также, что наиболее важно для распространения болезней, росту плотности населения. К 2500 г. до н. э. в некоторых городах Ближнего Востока проживало до 20 000 жителей. Дальнейшее развитие сельского хозяйства вызвало появление избытков урожая и накопление богатств. Алчность – мощный стимул. Врожденная человеческая тяга к богатству и власти вела к сложной социальной стратификации, местной экономической специализации, возникновению сложных и многослойных духовных, юридических и политических структур. А самое главное, зародилась торговля. Судя по исторической статистике, чем активнее общества вели торговлю, тем более склонны они были к войнам. Политическая власть и военное могущество набирали силу одновременно с накоплением богатств, а это неразрывно с торговлей и контролем над важными портами, торговыми путями и перевалочными пунктами товаров. Реалии экономики очень просты: зачем торговать, если можно завоевать? Возвышение и падение древних империй в их тяге к территориальной экспансии и богатству в значительной степени зависели от комаров.

Ось «малярия-комар» прошла сквозь саму ДНК человека. В древнем Средиземноморье комары формировали исторические хромосомы целой цивилизации. Генерал Анофелес неустанно разбивал армии и определял исход бесчисленных войн, менявших ход истории. В этом он похож на «генерала» мороза, повлиявшего на итоги наполеоновских войн и Второй мировой войны. Генерал Анофелес располагал плодовитой и алчной партизанской армией, которая вела войны и создавала народы и империи. Он был наемником – то другом, то врагом. Как мы увидим, комары не выбирали, на чью сторону встать, но нападали на любую доступную добычу, а уже потом одна сторона выигрывала, пользуясь страданиями другой. Если промышленное сельское хозяйство изменило глобальный ландшафт и породило империи, то комары стали разрушителями миров. Писцы древних аграрных обществ Месопотамии, Египта, Китая и Индии описывали симптомы болезней, и по их трудам мы можем судить, как комары владычествовали над Древним миром.

Это был мир таинственных болезней и смертей. В физическом и психологическом мире наших предков болезни и страдания были окутаны загадочным, сверхъестественным, ужасающим ореолом. Как писал в трактате «Левиафан» 1651 года английский философ Томас Гоббс, человечество «наказывается страданием; опрометчивость – неудачей; нанесенные обиды – насилием врагов; гордость – гибелью; трусость – притеснением; небрежность монархов в управлении государством – восстанием; восстание – кровопролитием… а что хуже всего, есть вечный страх и постоянная опасность насильственной смерти, и жизнь человека одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковременна». Представьте себе: а что, если эта мрачная апокалиптическая картина, хладнокровно нарисованная Гоббсом, была бы вашей повседневной реальностью? Наши предшественники жили в совершенно чуждой и суеверной парадигме болезни. Они странствовали по неведомых водам, окруженные мистикой, чудесами и гневом богов.

За ответами древние обращались к земле, воде, воздуху и огню. Причинами болезней, страданий и смерти они считали своих мстительных богов. Они молились и приносили жертвы жестоким духам, чтобы те положили конец страданиям, избавили от мучительных симптомов и простили прегрешения. Нам трудно, пожалуй, даже невозможно представить себе мир без науки, без конкретных причинно-следственных связей, где нельзя предотвратить и излечить многие болезни. «Но мы должны понять, – пишет Дж. Р. Макнил, – насколько необычным был последний век для человеческого здоровья и для способности человека подчинять биосферу своей воле – в определенных границах и не без непредвиденных последствий. Мы должны вспомнить, что так было не всегда».

Справедливости ради надо сказать, что наши древние предки экспериментировали с органическими лекарствами (мы будем об этом говорить), причем довольно успешно. Они даже докопались до истинной причины болезней, переносимых москитами. Так называемая теория миазмов, которую признавали многие доктора, приписывала большинство болезней ядовитым газам, частицам или просто дурному воздуху, поднимающемуся над застойной водой, болотами и трясинами. Эта теория крайне близка к раскрытию истинной причины болезней – всему виной были комары, которые обитали и размножались в тех самых опасных водоемах. Но близко – не значит точно. Чтобы лучше понять болезни и устройство биологического мира, наши древние предки описывали симптомы разных недугов, в том числе и переносимых комарами.

Однако понять, какие болезни имеются в виду в древних исторических документах, весьма непросто. В хрониках обычно говорится о лихорадке, но, учитывая зачаточное состояние медицинских знаний до революционной микробной теории Луи Пастера, появившейся в 50-е годы XIX века, описания эти расплывчаты, лишены конкретики и, бесспорно, носят общий характер. Большинство болезней сопровождается лихорадкой, в том числе холера и тиф, и обе эти болезни были весьма распространены. К счастью, сами болезни помогают нам расшифровать описания эпидемий нашего прошлого.

Симптомы филяриоза и желтой лихорадки ни с чем не спутаешь, и древние писцы описывали их довольно точно. А вот малярия, сопровождающаяся лихорадкой, не так очевидна. Ее трудно отличить от других болезней. Однако в древних документах сохранились ключи, которые помогают нам в поисках. Из пяти возбудителей малярии у человека смертельно опасный falciparum и редкий, недавно появившийся knowlesi начинают действовать с 24-часового цикла озноба, высокой температуры и обильного потоотделения. То есть пик лихорадки происходит один раз в день. В исторических документах эту болезнь называли «ежедневной лихорадкой». Затем к этим двум видам малярии присоединяются ovale и vivax, где цикл лихорадки составляет уже сорок восемь часов, и мы получаем «трехдневную лихорадку». Malariae с 72-часовым графиком называли «четырехдневной лихорадкой». Все приступы малярии сопровождаются видимым увеличением селезенки[15]. Если бы летописец, как знаменитый греческий врач Гиппократ или его римский преемник Гален, потрудился описать детали проявления этой лихорадки, а потом мы сопоставили бы эти описания с археологическими находками, например с остатками скелетов, завесу тайны можно было бы приподнять, и работа комаров стала бы очевидна.

Древнейшее письменное свидетельство о болезни, переносимой комарами, датируется 3200 г. до н. э.

На шумерских глиняных табличках, обнаруженных в колыбели цивилизации между Тигром и Евфратом на территории древней Месопотамии, довольно точно описываются малярийные лихорадки, приписываемые влиянию вавилонского бога подземного мира Нергала, изображенного в виде насекомого, похожего на комара. Бог хананеев и филистимлян Вельзевул (повелитель мух или насекомых) превратился в дьявола из древнеиудейских и христианских писаний. Злые демоны огнепоклонников-зороастрийцев из региона Персии и Кавказа изображались в виде мух и комаров, так же как и Баал, халдейский дух болезни. Гоббс позаимствовал зловещего Левиафана из иудейских (и христианских) писаний Ветхого Завета, где описывается, как морской монстр Левиафан сеет зло и беспорядок, бороздя воды хаоса. Этот Левиафан страшно похож на нашего вездесущего комара. Даже сегодня христианского дьявола часто изображают с кроваво-красными крыльями, огромными рогами и длинным заостренным хвостом – очень напоминает насекомое.

В Ветхом Завете кары небесные часто изображаются как нашествие насекомых, несущих смерть и ужас. Болезни непокорным подданным или их врагам, чаще всего египтянам или филистимлянам, насылает мстительный бог.

«Малярия – «и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним»: китайский плакат изображает всадника смерти на коне бледном из библейского Откровения. Подпись гласит: «Чтобы предупредить болезнь, нужно убивать комаров. Ужасный зараженный комар несет ад планете Земля и распространяет эпидемию». (U. S. National Library of Medicine)

Венцом злодеяний филистимлян стала их победа в сражении при Авен-Езере примерно в 1130 г. до н. э. Они захватили Ковчег Завета. И тут же на них обрушились кары небесные, которые не прекратились, пока Ковчег не был возвращен законным владельцам. Когда я пишу эти строки, перед моим мысленным взором встает финальная сцена фильма 1981 года «Индиана Джонс: в поисках утраченного ковчега»: бог насылает призрачных ангелов смерти на нацистов, которые вскрыли ковчег. Из четырех всадников Апокалипсиса из Откровения самый зловещий – Смерть: «дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом, и голодом, и мором, и зверями земными».

Библия – один из самых тщательно изучаемых текстов в мировой истории, и все же специалисты в разных научных областях, включая эпидемиологию, богословие, лингвистику, археологию и историю, не могут достоверно выяснить точные причины болезней из Ветхого Завета. Ученые сходятся во мнении, что малярия упоминается там не меньше четырех раз. Один случай – это гибель ассирийской армии царя Сеннахериба в 701 г. до н. э. после осады Иерусалима. Это событие в 1815 году вдохновенно описал лорд Байрон[16]. Политик и поэт-романтик умер от малярии в 1824 году в Греции, сражавшейся против владычества Османской империи. Незадолго до смерти тридцатишестилетний Байрон писал: «Я слишком задержался в этот малярийный сезон».

Но мы знаем, что малярия и, возможно, филяриоз свирепствовали в Египте и на Ближнем Востоке во время Исхода примерно в 1225 г. до н. э. и после него. Достаточно изучить барельефы египетских погребальных храмов в Фивах (ныне Долина Царей в Луксоре) и описания древних персидских и индийских наблюдателей. Мы можем с вескими основаниями предположить, что филяриоз поразил человечество еще в 1500 г. до н. э.

Недавно археологи подтвердили наличие признаков малярии на 9000-летних костях, обнаруженных в неолитическом городе Чаталгуюк на юге Турции, а также в египетских и нубийских останках, которым не менее 5200 лет. Можно утверждать, что девятнадцатилетний фараон Тутанхамон умер от малярии falciparum в 1323 г. до н. э., и это событие стало началом конца имперской власти и культурных достижений Египта[17]. После этого Египет больше не был значим на международной сцене.

В Долине Царей: комар изображен среди иероглифов в храме Рамзеса III в египетском Луксоре. Строительство храма (примерно 1175 г. до н. э.) совпало с вторжениями «морского народа» и крушением древних микроимперий Месопотамии и Египта. (Shutterstock Images)

Объединение египетских городов-государств и сельскохозяйственная экспансия из дельты Нила начались примерно в 3100 г. до н. э. Учитывая географическую изолированность и пустынное окружение, Египет не играл важной роли в высших эшелонах внешних геополитических сил. Несмотря на то, что египтяне захватили восточные берега Средиземного моря, вступив в конфликт с евреями и другими народами, им так и не удалось закрепить свое господство. Ранняя египетская цивилизация развивалась вне имперских политических и военных устремлений на восток. Египет был самодостаточной империей, территориальный и культурный зенит которой пришелся на эпоху Нового Царства с 1550 до 1070 г. до н. э. Именно в этот период правили самые известные нам фараоны, в том числе Эхнатон и его супруга Нефертити, Рамзес II и Тутанхамон. В следующие 200 лет территориальные владения, богатство и влияние Египта существенно уменьшились. Египет стал вассальным государством империй-завоевателей – сначала его покорили ливийцы в 1000 г. до н. э., затем персы Кира Великого, греки Александра Македонского и римляне Августа Цезаря.

Малярия, или болотная лихорадка, поразила Египет задолго до царствования фараона Тутанхамона.

Эта болезнь упоминается в древнейшем египетском медицинском папирусе, датируемом 2200 г. до н. э. Знаменитый греческий историк V в. до н. э. Геродот пишет, что египтяне боролись «с комарами, обитавшими здесь в великом множестве, и вот что они для этого изобрели: башни помогали тем, кто населял верховья болот – они поднимались на башни и спали там, так как комары не в силах противостоять ветру и не могут летать высоко. Но те, кто жил поблизости от болот, придумали иные средства. У каждого человека есть специальная сеть, которой днем он ловит рыбу, а ночью закрывает кровать, где отдыхает. На кровати он расстилает сеть, заползает под нее и там спит. Если он спит, закутавшись в шерстяное или льняное одеяние, комары прокусывают ткань, но сквозь сеть они даже кусать не пытаются». Геродот описывает и то, как египтяне лечили малярийную лихорадку – купанием в свежей человеческой моче. Я никогда не болел малярией и могу лишь предположить, что симптомы болезни были столь невыносимы, что купание в исходящей паром моче верных слуг действительно приносило заслуженное облегчение.

В древних китайских манускриптах, в том числе и в знаменитом трактате «Нэй Цзин» («Медицинский канон желтого императора», 400–300 гг. до н. э.), очень точно описана перемежающаяся лихорадка различных типов малярии и отмечено увеличение селезенки. Считалось, что симптомы «матери всех лихорадок» вызваны нарушением ци (жизненной силы) и баланса между инь и ян (добром и злом). Эту идею явно позаимствовал создатель и гуру «Звездных войн» Джордж Лукас. В народном китайском фольклоре и медицинских трактатах малярия представлена демоническим трио, в котором каждый злой дух символизирует этап цикла лихорадки. Демон озноба вооружен ведром с ледяной водой, оружие демона лихорадки – пылающий огонь, а последний демон потливости и мучительных головных болей держит могучий молот.

Сила демонов малярии отражена в легенде. Китайский император приказал самому доверенному военачальнику умиротворить далекую южную провинцию и стать в ней губернатором. Военачальник поблагодарил императора и начал готовиться к новой должности. Но, когда настало время отъезда, он отказался ехать, заявив, что это верная смерть, поскольку провинция давно стала рассадником малярии. Впрочем, это его не спасло, поскольку разгневанный император приказал отрубить ему голову.

Сыма Цянь, которого считают отцом китайской исторической литературы (его перу принадлежат «Исторические записки», 94 г. до н. э.), подтверждает, что «южнее Янцзы местность низкая и климат влажный; взрослые мужчины здесь умирают молодыми».

Знаменитый историк Уильям Г. Макнил пишет: «Еще одна болезнь, переносимая комарами, лихорадка денге, похожая на желтую лихорадку, хотя и не столь смертельная… поразила южные районы Китая. Как и малярия, лихорадка денге существовала с незапамятных времен, поджидая иммигрантов из северных районов… а подобные миграции на заре китайской экспансии происходили в значительных масштабах… болезни стали одним из главных препятствий для проникновения Китая на юг». Такой неравный груз болезней на протяжении веков тормозил экономическое развитие Южного Китая. Юг стагнировал и заметно уступал процветающему северу.

В Древнем Китае мужчины, отправлявшиеся на малярийный юг, до отъезда устраивали женам новый брак.

Торговое неравенство между севером и югом, связанное с эндемичной малярией, имело далеко идущие последствия. Подобная ситуация наблюдается и в других странах – в Италии, Испании и Соединенных Штатах. Ее часто называли «южным вопросом» или «южной проблемой». Малярия, как говорил итальянский политик начала XX века, «имела самые серьезные социальные последствия. Лихорадка лишала возможности работать, лишала сил, делала людей вялыми и безразличными. Следовательно, малярия неизбежно снижала производительность, богатство и благополучие». Так, неравномерное экономическое влияние комаров со временем привело Соединенные Штаты к распространению рабства, а затем к гражданской войне.

К 1500 г. до н. э. различные малярийные лихорадки были описаны и в индийских медицинских трактатах. «Царя болезней» символизировал огненный демон лихорадки Такман. Он рождался от молнии в сезон дождей. Индийцы не только понимали, что вода каким-то образом связана с комарами, но и первыми поняли, что комары являются источником малярии. В подробном медицинском трактате индийский врач Сушрута в VI в. до н. э. описывал пять видов комаров, обитающих на севере долины Инда: «Их укус болезнен, как укус змеи, и порождает болезни… сопровождаемые лихорадкой, болью в конечностях, выпадением волос, болями, рвотой, поносом, жаждой, жаром, слабостью, зеванием, дрожанием, икотой, жжением и сильным холодом». Писал Сушрута и об увеличении селезенки, «которая выступает на левом боку и становится твердой, как камень, и выгибается, как спина черепахи». Хотя он подозревал, что переносчиком болезни являются комары, у врачей, ученых и обычных людей до недавнего времени не было научных доказательств этого, поэтому теория оставалась лишь теорией. Поразительная интуиция доктора Сушруты, основанная на острой наблюдательности, на тысячу лет осталась незамеченной и неоцененной.

Влияние комаров без помех распространялось по историческому континууму времени-пространства. Экспансия возделывавших ямс банту в Африке 8000 лет назад стала звеном цепи африканской системы рабского труда и довела Райана Кларка почти до смерти после участия в футбольном матче в Денвере в 2007 году. Мартин Лютер Кинг-младший говорил: «Мы – не творцы истории. Это история творит нас». Комары соединяли исторические события, на первый взгляд казавшиеся совершенно не связанными между собой и которые были разделены расстояниями, эпохами и пространством. Для комаров не существовало времени и пространства.

Если проследить путь банту, возделывавших ямс, то становится ясно, как комары манипулировали историей на протяжении тысячелетий. Мы расстались с нашими друзьями банту примерно 3000 лет назад, когда, пользуясь преимуществами серповидных клеток и железного оружия, они вытеснили ставших жертвами малярии племена хойсан, манде и сан на самую южную оконечность Африки. «Значительно более серьезным последствием этого, – пишет антрополог и известный ученый Джаред Даймонд, – было то, что голландским поселенцам в 1652 году пришлось иметь дело только с незначительным населением скотоводов хойсан, а не с плотным населением имеющих железные орудия крестьян банту». Во времена европейской колонизации Южной Африки, начатой голландцами и быстро подхваченной британцами, этнические особенности региона, порожденные комарами тысячи лет назад, сформировали политику апартеида и современные государства – Южную Африку, Намибию, Ботсвану и Зимбабве.

Когда голландские африканеры в 1652 году прибыли в Кейп на кораблях Ост-Индской компании, они встретили там небольшое и совершенно несплоченное племя хойсан. Военная сила и европейские болезни принесли голландцам быструю победу. Европейцы обосновались в Кейпе, и африканеры стали активно осваивать южные регионы Африки. Продвигаясь на север и восток от колонии Кейп, африканеры, а затем и британцы наткнулись на более плотное население банту, а также на племена коса и зулу, общества которых были уже не только сельскохозяйственными, но и военными. К тому же они обладали железным оружием. Голландцы и британцы вели девять войн на протяжении 175 лет, чтобы окончательно покорить племя коса в 1879 году. Если использовать тактические военные топографические термины, то скорость продвижения голландцев и британцев составляла менее одной мили в год.

В результате относительно бескровного переворота, поддержанного большинством зулу, в 1816 году трон захватил Шака. Он объединил разрозненные племена с помощью беспощадной военной силы и хитроумной дипломатии, а затем приступил к проведению обширных культурных, политических и военных реформ. Вооруженные достижениями социальной и военно-промышленной революции Шаки, зулу отчаянно сопротивлялись британцам. Окончательное поражение они потерпели в 1879 году в период англо-зулусской войны.

Британские потери от малярии в ходе англо-зулусской войны, длившейся с января по июль 1879 года, показывают нам иную картину. В начале конфликта британская армия насчитывала 12 615 человек. За семь месяцев сражений 9510 человек лечились от болезней, в том числе 4311 (45 процентов) от малярии. Хотя врачи еще не знали, что малярию переносят комары, во время этой войны британцы были вооружены важным знанием: уже была открыта микробная теория болезней. Кроме того, они располагали значительными запасами противомалярийного лекарства, хинина. Боюсь даже предположить, что произошло бы, если бы голландцы (и британцы) на заре колониализма в середине XVII века столкнулись не с хойсан, а с зулу и коса. Европейским захватчикам пришлось бы очень нелегко. «Вряд ли белым удалось бы закрепиться в Кейпе, если бы первые несколько голландских кораблей натолкнулись на такое ожесточенное сопротивление, – пишет Даймонд. – Нынешние проблемы современной Южной Африки проистекают отчасти из географической случайности… Прошлое Африки оставило глубокий след на ее настоящем».

Долгий исторический путь, включающий в себя апартеид и его последствия, случайно или намеренно был проложен комарами – именно они породили малярию, которая вызвала генетическую реакцию в виде серповидных клеток и позволила банту осуществить сельскохозяйственную экспансию.

В этом случае проникновение комаров в исторические слои оказалось еще более глубоким. Подготовленные комарами события в Африке, породившие серповидные клетки, повлияли на историю Америки через африканскую работорговлю и на жизнь игроков современной НФЛ, в том числе и на судьбу Райана Кларка. Комары терзали человечество на протяжении тысячелетий. Если бы я не располагал научными знаниями, то сказал бы, что комары удовлетворяют свои садистские и нарциссические чувства за наш счет.

Через два с половиной века после того, как доктор Сушрута понял роль комаров долины Инда в распространении малярии, молодой македонский царь-воитель испытал на себе их ярость. Комары помешали ему взойти на вершину глобального господства, остановили его неутолимую жажду власти и разбили мечты о завоеваниях.

Глава 3. Генерал Анофелес. От Афин до Александра

Афинский философ Платон заявил, что «идеи есть источник всего сущего». Платон, Сократ, Аристотель, Гиппократ, Софокл, Аристофан, Фукидид и Геродот жили в Золотой век Греции. Их идеи, наблюдения и труды – действительно источник всего сущего. Они заложили бессмертные основы западной культуры и современных академий. Их имена навечно вписаны в анналы человеческой истории. Афинский Овод, Сократ, ставил вопросы, которые рождали новые вопросы и лишь затем – ответы. Такой метод и сегодня называют сократическим[18]. Как же смог сохраниться в веках его метод? Как идеи небольшой группы пытливых греков, преимущественно афинян, живших на таком малом пространстве в течение такого короткого времени, смогли так сильно повлиять на западную (да и на мировую) цивилизацию и мысль? Даже спустя две с половиной тысячи лет их идеи и концепции продолжают определять наше восприятие мира. Их великие труды занимают почетное место на книжных полках всех стран. Их изучают и разбирают в школьных классах и университетских аудиториях. Ответ на этот вопрос дал нам Аристотель: «Единственный исключительный признак глубокого знания – это сила учения».

Сократ был наставником Платона, который основал в Афинах академию, первый реальный институт высшего образования. Считается, что Платон сыграл важнейшую роль в развитии западной философии и науки. Самым знаменитым его учеником был Аристотель. Он учился у Платона двадцать лет и оставил след во всех современных сферах науки – от зоологии и биологии (включая и изучение насекомых), физики, музыки и театра до политологии и коллективного и индивидуального психоанализа человека. Аристотель сочетал тщательное исследование и научный метод с биологическими наблюдениями, эмпиризмом и осознанием устройства мира природы. Проще говоря, именно по этой причине Платон, его учитель Сократ и ученик Платона Аристотель, а также другие греческие ученые Золотого века Афин до сих пор считаются величайшими умами человечества, а их труды изучаются и широко цитируются.

Сократ передал факел прогресса своему ученику Платону, а тот – Аристотелю. А потом Аристотель вручил этот факел молодому и честолюбивому принцу из Северной Македонии. Впоследствии именно этому принцу суждено было развивать и распространять греческую культуру, книги и идеи по всему миру, где их хранили в великолепных библиотеках, а ученые будущего изучали и обогащали их своими трудами и новациями.

Вскоре после смерти Платона Аристотель покинул Афины. Его пригласили стать наставником тринадцатилетнего сына и наследника македонского царя Филиппа II. Филипп почувствовал врожденный интеллект, любознательность и смелость сына и решил нанять ему лучшего учителя. Когда принцу было десять лет, по улицам столицы несся могучий дикий конь, которого не сумел удержать торговец. Огромный вороной жеребец с белой звездой во лбу, с пронзительно голубыми глазами никого не подпускал к себе. Его невозможно было загнать в стойло. Филипп собирался купить это великолепное животное, но, увидев ярость неукрощенного жеребца, быстро отказался от этой идеи. Одноглазому царю не нужен был непокорный буйный конь. Дикий конь быстро привлек внимание любопытствующих зевак. Свидетелем происходящего стал молодой принц. Он упрашивал отца купить ему этого коня. К разочарованию сына, Филипп был непреклонен.

Юный наследник македонского трона не смирился с отказом. Он сбросил свою хлопающую на ветру мантию и тихо подкрался к охваченному паникой коню. Наблюдавшие за принцем зеваки притихли. Почувствовав, что конь боится собственной тени, принц, к изумлению притихших наблюдателей, набросил на коня уздечку и развернул его к солнцу, чтобы тот не видел тени. Он укротил дикого коня. «О сын мой, – воскликнул пораженный и гордый Филипп, – ищи себе царства, достойного тебя, ибо Македония тебе слишком мала». Боевой конь и верный спутник принца получил имя Буцефал (Быкоголовый). Он нес своего хозяина по миру известному и неизведанному, дошел с ним до Индии – самого восточного предела великой империи, одного из величайших царств истории.

На дымящихся руинах греко-персидских и пелопонесских войн возникла новая держава, и молодой, обладающий даром понимать лошадей чудо-принц повел ее к сверкающим вершинам славы и легенд. Он заполнил вакуум власти, возникший после угасания греческих городов-государств. Он стал живым богом на земле, одним из величайших властителей в истории человечества. Его называли гегемоном Эллинской лиги, шахом Персии, фараоном Египта, властителем Азии и басилевсом Македонии. В историю он вошел под простым именем – Александр Македонский.

Сколько бы ученые ни спорили о мотивах и личности этого человека, нет никакого сомнения в том, что он был чистым и абсолютным гением. Вспомните, насколько молод он был и насколько мала была его армия, когда он бросил вызов властителю Персии Дарию III. Он одержал победу и основал одну из величайших империй в истории.

В нашем прошлом мало ситуаций, когда сферы цивилизации выстраиваются настолько идеально, что возникает среда, в которой один человек может оставить неизгладимый след в истории всего человечества. Такая среда сложилась благодаря событиям греко-персидских и пелопонесских войн, предшествовавших стремительному восхождению звезды Александра. Эти конфликты, усугубленные болезнями, переносимыми комарами, привели истерзанный войнами мир в состояние полного финансового и политического беспорядка. Все лежало в руинах и развалинах. И тогда на мировую сцену вышел Александр.

«Неизученная жизнь, – говорил Платон, – недостойна жизни». Чтобы изучить жизнь и наследие Александра, нам сначала нужно вернуться в терзаемый комарами мир, подготовивший почву для того, чтобы великий полководец оставил мощный след в современном мире. В те времена Македония была всего лишь гористой местностью, где жили разрозненные племена; основные события западной цивилизации происходили в Месопотамии и Египте.

До 1200 г. до н. э. на Ближнем Востоке существовало политическое и экономическое равновесие и баланс сил. Экономическая концентрация и специализация различных вавилонских, ассирийских и хеттских микроимперий способствовали расцвету торговли, миру и общему процветанию. Но это время длилось недолго. За пятьдесят лет все эти империи, а также Египет оказались во власти грабителей и наемников, жителей средиземноморских островов, создателей мифологического Троянского коня. Морской народ перерезал торговые пути, грабил города и крестьян. Добавьте к этому страшные наводнения, голод и ряд землетрясений и цунами – неудивительно, что этот период вошел в историю как темные времена античности. Усугубляли культурный, политический и экономический коллапс комары, которые стали причиной настоящей эпидемии малярии. На глиняной табличке с Кипра написано: «Рука Нергала [вавилонского демона-комара] дотянулась до моей отчизны. Он убил всех мужчин моей страны». Отчасти из-за комаров первые человеческие сельскохозяйственные цивилизации лежали в дымящихся руинах. Возник вакуум власти.

Из этого пепла возродились две соперничающие силы – Греция и Персия. Супердержавы античности заложили основы современной литературы и искусства, инженерного дела, политики и демократического управления, искусства войны, философии, медицины и всех остальных сфер западной цивилизации. Морские мародеры оставили после себя свободное поле. Большая часть Ближнего Востока тонула в непроглядном мраке культурной бездны. И тогда из тени Востока выступила новая сила. Персия Кира Великого стала величайшей империей в истории. Она поглотила все бывшие имперские государства Ближнего Востока, захватила часть Центральной Азии, Южный Кавказ и города ионических греков на западе Турции.

Кир основал Персидскую империю в 550 г. до н. э. Он использовал искусную дипломатию, мягкое запугивание, периодические военные вылазки и, главным образом, такую политику в отношении прав человека, которой сегодня аплодировала бы Организация Объединенных Наций[19]. Во всей огромной и процветающей империи Кир осуществлял культурные, технические и религиозные реформы, поощрял межкультурный обмен, способствовал художественным, инженерным и научным инновациям. Экспансия Персии при Кире и его наследниках, Дарии I и Ксерксе, которые расширили империю и включили в нее Египет, Судан и Восточную Ливию, привела к легендарному столкновению с другой юной силой: Грецией. В 440 г. до н. э. Геродот, которого считают отцом истории, писал, что Кир собрал воедино «все нации без исключения». Однако исключение было – Греция.

В тот момент Греции в том виде, в каком мы представляем ее сегодня, не существовало. Греция представляла собой конгломерат воинственных городов-государств, враждующих между собой. Основными претендентами на военное и экономическое верховенство были коалиции Спарты и Афин. Олимпийские игры, которые начали проводиться в Греции в 776 г. до н. э., по сути своей были мирным предложением – война с полей сражений перешла на спортивные площадки. Участники соревновались в боевых навыках – борьбе, боксе, метании копий и дисков, беге, конном спорте и панкратионе («вся мощь и сила»). Панкратион можно назвать предшественником боев без правил – единственное правило заключалось в том, что участникам запрещалось кусаться и выдавливать глаза друг другу. Хотя Олимпийские игры были призваны стимулировать установление мира, враждующие греческие города-государства продолжали вести смертельную борьбу с персами. К этому их подталкивали братья-греки с Ионических островов, которые восстали против персидского правления.

При поддержке демократического города-государства – Афин – греки Ионических островов в 499 г. до н. э. взбунтовались против правления императора Персии Дария I.

Дарий быстро подавил восстание, но поклялся наказать Афины за дерзость. Наказание Греции должно было стать поучительным примером другим. Кроме того, завоевание Греции укрепило бы власть Персии в этом регионе и гарантировало полный контроль над торговлей в Средиземноморье. Через семь лет полномасштабное вторжение армий Дария в Грецию, последний суверенный оплот западного мира, стало началом греко-персидских войн.

Персидская армия пересекла пролив Дарданеллы, перешла из Азии в Европу и быстро преодолела Фракию и Македонию, обеспечив себе лояльность местного населения. Но продвижение на юг, к Афинам, стало для Дария настоящей катастрофой. На подходах к Афинам персидский флот был уничтожен жестокой бурей, а пехота отступила. Историки считают, что основной причиной отступления стало смертельное сочетание дизентерии, тифа и малярии.

Под властью Дария находились более пятидесяти миллионов человек – почти половина всего населения Земли.

Через два года, в 490 г. до н. э., Дарий предпринял вторую попытку, на сей раз решив отказаться от тяжелого северного перехода по суше. 26 тысяч персов высадились в Марафоне, примерно в двадцати шести милях к северу от Афин. Армия греков была вдвое меньше персидской, но афиняне были хорошо вооружены и имели бронзовые доспехи. Они заманили персов в болотистые низины. В течение недели ряды персов значительно поредели, и виной тому были те же болезни. Учитывая положение персидского флота, место высадки персидской армии и размещение обороняющихся афинян, персы просто не могли расположиться в ином месте или обойти болота. Положение противников требовало сражения. После полной победы афинян измученные болезнями персы отступили и решили атаковать Афины с моря. Геродот пишет, что на поле боя осталось 6400 убитых персов и еще больше погибло в болотах. Посланцы из Марафона пробежали двадцать шесть миль, чтобы предупредить город о предстоящей атаке персов. А подвиг афинского гонца Фидиппида, увековеченный в современных марафонах, это всего лишь легенда.

Миф о гонце – это туманная интерпретация двух фактов. Фидиппид действительно преодолел 140 миль от Марафона до Спарты за полтора дня. Это произошло до битвы – гонец отправился за помощью. Хотя отношения между Спартой и Афинами нельзя было назвать сердечными, спартанцы, по словам Геродота, «были тронуты просьбой и пожелали отправить помощь Афинам». Если бы Афины пали и оказались во власти персов, то и Спарту, несомненно, постигла бы та же судьба. Лучше уж знакомое зло, верно? Но две тысячи спартанцев прибыли на день позже сражения и могли лишь полюбоваться трупами шести с половиной тысяч персов и полутора тысяч афинян. Сразу после победы при Марафоне афинская армия вернулась домой и успела предотвратить высадку персов. Почувствовав, что все возможности упущены, а выжившие солдаты деморализованы малярией и поражением, персы отправились домой. Но при новом императоре, наследнике и сыне Дария Ксерксе, они вернулись.

Намереваясь отомстить за отца, Ксеркс в 480 г. до н. э. лично возглавил армию. На сей раз на Грецию наступала целая армада – персидская армия и флот насчитывали около 400 тысяч человек. Чтобы противостоять персидскому вторжению, соперничающие греческие государства, возглавляемые Афинами и Спартой, на время позабыли о разногласиях и сумели собрать армию в 125 тысяч человек. Персы вошли в Европу по понтонным мостам через Геллеспонт (Дарданеллы). В узком Фермопильском ущелье путь им преградили греки, заметно уступавшие персам в численности. 1500 греков, включая 300 спартанцев под командованием царя Леонида, сражаясь насмерть, сумели на какое-то время задержать продвижение персов. Конечно, военное значение сражения при Фермопилах было сильно преувеличено и окутано легендами, но решительные действия Леонида и его спартанцев позволили основным силам греков отступить к Афинам. Так родилась легенда о трехстах спартанцев, которая со временем разрослась до невероятных масштабов и сделалась совершенно неузнаваемой. Кульминацией легенды стала знаменитая кинофраншиза.

Известия о Фермопилах достигли греческого флота, и тот после двух дней сражений отступил. Когда персы незаметно подобрались к Афинам, граждане и остатки армии на сохранившихся кораблях эвакуировались на остров Саламин. Ксеркс вошел в заветный город, но обнаружил его покинутым. Тогда он приказал сжечь Афины, хотя сразу же пожалел о своем приказе, поскольку это шло вразрез с персидскими традициями толерантности и уважения, заложенными еще Киром и Дарием I. Осознав ошибку, он не раз предлагал отстроить Афины заново, но было уже поздно. Афиняне покинули город, и возможности для переговоров и примирения исчезли в клубах дыма. Началась тотальная война. Разгневанный дерзостью Афин, Ксеркс в сентябре 480 г. до н. э. приказал флоту уничтожить греческий флот при Саламине. И там персидский флот попал в блестяще расставленную афинским генералом Фемистоклом ловушку.

Персидский флот превосходил греческий по численности, но корабли персов были очень неповоротливы. Греки заманили их в узкий пролив, а затем греческие триремы блокировали вход и выход. Легкие и более маневренные, греческие корабли вошли в пролив и одержали полную победу. Это поражение не устрашило раздраженного Ксеркса, и он продолжил войну, преисполненный решимости поставить греков на колени. Но именно персы оказались на коленях, и виной тому стал неожиданный союзник греческой коалиции – воздушная армия комаров.

Персидским сухопутным силам приходилось двигаться по болотистой местности и осаждать многочисленные греческие города, подвергаясь постоянным атакам комаров. Когда персы оказались в комарином царстве, насекомые мгновенно атаковали захватчиков. Комары безжалостно нападали на беспомощных, ничего не подозревающих солдат. Малярия вкупе с дизентерией быстро поглотила значительную часть персидской армии – потери достигали 40 процентов. Неудивительно, что армию в таком состоянии греки разбили в битве при Платеях в августе 479 г. до н. э. Это сражение положило конец попыткам персов завоевать Грецию. Саламин и Платеи стали поворотной точкой в греко-персидских войнах. Одержанные с помощью генерала Анофелеса победы изменили баланс сил, и центр цивилизации сместился на запад, в Грецию. Ксеркс потерял инициативу и амбиции. Разбитые персидские армии оказались в руках греков. Персидская империя ослабела и потеряла влияние в регионе. Начался Золотой век Греции, из которого родилось современное западное общество.

Однако победа над внешним врагом не сняла жгучий вопрос о гегемонии внутри самой Греции. Персидская угроза привела лишь к временному примирению Афин и Спарты. Кульминацией конфликта стала Пелопонесская война, длившаяся с перерывами с 460 до 404 г. до н. э. Сатирическая сексуальная комедия Аристофана «Лисистрата» написана в 411 г. до н. э., в разгар Пелопонесской войны. За два года до этого терзаемые комарами афиняне потерпели катастрофическое поражение на Сицилии. Комедия очень точно передает всю тщетность кровопролития в Греции и за ее пределами. Главная героиня, афинянка Лисистрата, убеждает женщин воюющих городов-государств отказывать мужьям и возлюбленным в сексе, удовольствиях и прочих радостях, пока те не заключат мир и не положат конец катастрофической резне. Но раны Пелопонесской войны невозможно было залечить сатирой, даже столь блестящей и вечной, как «Лисистрата».

Интересно, что в тот самый период, когда происходило действие комедии Аристофана, было сделано немало научных открытий. И сделали их люди, имена которых сегодня знает каждый школьник в мире. Несмотря на постоянную войну (а может быть, благодаря ей), греки, преимущественно афиняне, в V в. до н. э. достигли истинных вершин в архитектуре, физике, философии, театре и искусстве. Сократ, Платон и Фукидид во время Пелопонесской войны сражались за Афины.

Впрочем, не все было так безоблачно.

Эпидемии малярии терзали греков, подрывали их военную мощь, подтачивали экономическое влияние и со временем положили конец главенству Греции в западной цивилизации.

Греческий поэт Гомер упоминает малярию в Илиаде (750 г. до н. э.), описывая осень: «Злые она огневицы наносит смертным несчастным». Яркие описания малярии оставили многие великие греки того времени – Софокл, Аристофан, Геродот, Фукидид, Платон и Аристотель. «Мы стали живыми выгребными ямами, – писал Платон, – и заставляем докторов изобретать названия для наших болезней». Знаменитый греческий врач Гиппократ (460–370 гг. до н. э.) связывал смертельно опасный сезон малярии, приходящийся на лето и начало осени, с восходом Сириуса, Собачьей звезды, и называл период болезни собачьими днями лета.

Гиппократ (его часто называют отцом западной медицины) четко отличал малярию от других видов лихорадки. Он подробнейшим образом описывал увеличение селезенки и циклы повышения температуры, временные рамки и тяжесть двухдневной, трехдневной и четырехдневной малярийной инфекции. Он же выделял те виды, которые поддаются лечению. Гиппократ писал, что малярия – «худшая, самая длительная и самая тяжелая из всех болезней». Он добавлял: «Самые жестокие лихорадки приходят, когда земля напоена влагой весенних дождей». Гиппократа можно считать первым маляриологом нашего мира, потому что никто до него (и в течение многих веков после него) так подробно и точно не диагностировал, не изучал и не фиксировал симптомы малярии.

Гиппократ вывел медицину из-под эгиды религии. Он утверждал, что болезни – это вовсе не наказание, посланное человеку богами, а результат влияния факторов внешней среды и внутренних изменений человеческого тела. Это был беспрецедентный и колоссальный сдвиг баланса между миром естественным и сверхъестественным. Гиппократ утверждал, что болезнь всегда лучше предупредить, чем лечить. Позже этот афоризм перефразировал Бенджамин Франклин: «Унция предупреждения стоит фунта лечения», хотя его слова относились к пожароопасности колониальной Филадельфии, а не к болезням. Гиппократ также подчеркивал важность клинических наблюдений и фиксации. Это позволяло ему правильно диагностировать и описывать различные болезни, в том числе и малярию. В клятве Гиппократа говорилось: «Я направляю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости». Этими принципами руководствуются врачи и по сей день, свято соблюдая врачебную тайну, о необходимости которой тоже говорил Гиппократ.

В духе гиппократовой школы медицины наблюдатели, писатели и доктора вплоть до конца XIX века считали, что болезни, в том числе малярия, вызываются ядовитыми газами, поднимающимися от застойных болот и влажных низменностей. Отсюда и само название болезни: малярия, в переводе с итальянского – «дурной воздух». Это идет вразрез с мнением Платона о том, что «они дают болезням очень странные названия». Гиппократ и его предшественники подошли буквально вплотную к выявлению причин болезни – они связывали малярию со стоячей водой, хотя и не с комарами, которые в ней размножаются. Так, например, современник Гиппократа, автор парадигмы четырех элементов – воды, земли, воздуха и огня, Эмпедокл за собственные средства изменил течение двух рек близ сицилийского города Селинус, чтобы избавить жителей от зловонных болот, которые «несли смерть и приводили к выкидышам у беременных женщин». Портрет Эмпедокла отчеканили на монетах, чтобы жители всегда помнили о его неустанных усилиях по спасению их жизней. Но роль комаров так и оставалась непонятой.

Хотя Гиппократ ошибался в причинах болезни (он считал, что болезнь вызывается дисбалансом четырех гуморов – черной желчи, желтой желчи, флегмы и крови), его яркие описания малярии дают нам представление о том, как свирепствовала болезнь в годы Пелопонесской войны, и о роли малярии в исходе войны. Биолог Р. С. Брей пишет, что малярия, переносимая комарами, «несомненно, усугубляла тяжесть Пелопонесской войны». Не только усугубляла, но и определяла ее итог. Профессор зоологии Дж. Л. Клаудсли-Томпсон идет дальше и пишет: «Гиппократ отлично понимал малярию: эта зловещая болезнь лишала сил и разлагала цивилизации Древней Греции и Рима». В отношении этих двух супердержав комар был так же опасен, как реальный солдат. На полях сражений комары определяли исход схватки. Они играли зловещую роль во время возвышения и падения Греции и Рима.

Гиппократ тщательно фиксировал все аспекты малярии и изучал взаимосвязь между природой, болезнями и человеческим телом. А в это время отношения между Спартой и его вторым домом, Афинами, продолжали ухудшаться. Чувствуя нарастающую враждебность, Спарта в 431 г. до н. э. начала Пелопонесскую войну. Спарта нанесла превентивный удар по Афинам, рассчитывая на быструю победу, прежде чем афиняне смогут созвать на помощь союзников. Афинский стратег Перикл предложил план отражения нападения спартанцев, а именно: затянуть конфликт, уклоняясь от решительных схваток пехоты. Небольшие отряды арьергарда должны были сдерживать натиск спартанцев, пока основные силы отступали в укрепленные Афины. Перикл был уверен в том, что Афины располагают достаточными ресурсами, чтобы выдержать любую осаду и измотать противника. Кроме того, Афины имели подавляющее превосходство на море – там соперников у них не было. Налеты на порты и приморские торговые города Спарты и ее союзников заставили бы противника сдаться из-за нехватки ресурсов. Гений Перикла привел бы афинян к победе, если бы в дело не вмешались болезни.

Когда афиняне уже были близки к победе, разразилась ужасная эпидемия. В 430 г. до н. э. в Афины пришла афинская чума, и знаменитый генерал стал одной из первых ее жертв. Болезнь подорвала сплоченность и сами основы не только афинской армии, но и всего общества. Удар был настолько силен, что невозможно было восстановить довоенный социальный, религиозный и культурный статус кво. Эпидемия началась в Эфиопии, проникла в порты Ливии и Египта, а затем зараженные матросы принесли ее на противоположные берега Средиземного моря. В Грецию болезнь проникла через афинский порт Пирей. Священные Афины приняли более 200 тысяч беженцев и их скот – а ведь город и без того был перенаселен. Такая скученность внутри крепостных стен в сочетании с отсутствием гигиены, нехваткой ресурсов, чистой воды и припасов привела к катастрофическим последствиям.

За три года таинственная болезнь убила более ста тысяч человек – около 35 процентов населения Афин. В истерзанных Афинах воцарилась социальная и военная анархия, и город мог бы стать легкой добычей Спарты. Но ужас перед таинственной чумой был настолько силен, что спартанцы сняли осаду и отступили. С военной точки зрения афинская чума уравняла шансы противников, но не приблизила никого из них к победе. В 421 г. до н. э. был заключен непрочный мирный договор. Он стал результатом катастрофической и загадочной эпидемии, усиленной годами лишений и взаимного истощения.

Ученые не перестают спорить о природе афинской чумы. Чернил и пота они пролили не меньше, чем было пролито крови во время Пелопонесской войны. Бесконечные споры о количестве жертв удивительны, учитывая наличие детальнейших описаний знаменитого афинского историка Фукидида, который стал свидетелем трагедии. Его рассказ о Пелопонесской войне и афинской чуме, которую ему удалось пережить, является примером научной истории и теории международных отношений. Фукидид пользовался точными исследовательскими методами, анализировал причины и следствия, признавал роль стратегии и влияние личной инициативы – все это для того времени было совершенным новаторством. Его труды и сегодня изучают в университетах и военных академиях всего мира. Когда я учился в Королевском военном колледже в Канаде, то труды Фукидида входили в список обязательного чтения.

Подробное описание симптомов болезни слишком длинно, чтобы воспроизводить его здесь. Одновременно с этим оно очень туманно. Симптомы отражают все распространенные болезни, но ни одну настолько полно, чтобы можно было отвергнуть все остальные. Историки и медики веками спорят о причинах афинской чумы, вычисляя ее виновника среди тридцати различных патогенов. Бубонную чуму, пурпурную лихорадку, сибирскую язву, корь и черную оспу исключили уже давно. Тиф мог бы стать причиной эпидемии, но, скорее всего, к нему добавились малярия и некая вирусная геморрагическая лихорадка, подобная желтой, переносимая комарами. Учитывая множество симптомов, описываемых Фукидидом, Афины поразили все три болезни одновременно. Ситуацию усугубляли перенаселение и антисанитария, царящие в осажденных Афинах. Биолог и врач из Гарварда, доктор Ханс Цинссер подчеркивает, что большинство эпидемий в истории сопровождались иными болезнями: «Солдаты редко выигрывали войны. Чаще всего они просто заканчивали дело, начатое эпидемиями… Эпидемия какой-то одной болезни случалась крайне редко. Скорее всего, описания Фукидида так запутанны, потому что во времена великой чумы в Афинах свирепствовали эпидемии сразу нескольких болезней. Условия для этого были самые благоприятные… Афинская чума, чем бы она ни была, оказала огромное влияние на исторические события».

Воспрянувшие духом Афины в 415 г. до н. э. нарушили перемирие и начали самую грандиозную и дорогую военную кампанию в греческой истории, вдохновившую Аристофана на антивоенную сатиру «Лисистрата». Чувствуя себя обязанными поддержать своих союзников на Сицилии, афиняне отплыли, чтобы сокрушить спартанский город Сиракузы. После высадки афинская армия под руководством не лучших военачальников расположилась лагерем близ Сиракуз в болотистой местности, кишащей комарами. Историки предполагают, что защитники города сознательно заманили афинян в малярийные болота, подвергнув их воздействию настоящего биологического оружия. Учитывая господствующую в то время теорию миазмов (стоячая вода и болота порождают болезни), подобная стратегия в античном мире была вполне возможна.

Малярия начала косить афинскую армию. За два года осады Сиракуз малярия убила или лишила сил более 70 процентов живой силы. В 413 г. до н. э. афиняне потерпели сокрушительное поражение. Сицилийская кампания стала абсолютной катастрофой. 40 тысяч афинян умерли от болезней, были убиты, захвачены в плен или проданы в рабство. Афинский флот был разбит. Афины стали банкротом. Комары вкупе с неудачным командованием породили одно из величайших военных поражений в истории, которое имело далеко идущие последствия.

Олигархия свергла демократическое правительство Афин. В 404 г. до н. э. Афины были оккупированы Спартой и оказались под драконовским правлением марионеточного правительства Тридцати тиранов. Мечты об Афинах и демократии окончательно погибли в 399 г. до н. э. после казни-самоубийства блестящего мыслителя Сократа. Но Спарта, как и Афины, переживала экономический и военный кризис. Пятьдесят шесть лет непрерывных войн обескровили Афины, Спарту и их союзников – Коринф, Элис, Дельфы и Фивы. Города-государства обеднели и лишились сил. Кроме того, война поколебала религиозные, культурные и общественные табу. Значительные территории и целые города были разорены и лежали в руинах. Население страдало от войн и болезней.

Такое печальное положение дел усугублялось эндемичной малярией в Южной Греции. Малярия безжалостно лишала греков здоровья, жизненной и рабочей силы. Поля, мельницы, шахты и порты не использовались и ветшали. Малярия поражала беременных женщин и маленьких детей, что приводило к сокращению населения. Эндемичная малярия вызывала мертворождение и выкидыши. Дети, у которых еще не успела сформироваться иммунная система, становились легкой добычей для хищного паразита. Малярия приводила к повышению температуры до 41 градуса, а в таком состоянии гибнет сперма и мужчины лишаются потенции. Платон писал: «То, что осталось, в сравнении с тем, что было, подобно скелету больного человека». Пелопонесская война и генерал Анофелес положили конец Золотому веку Греции. Но каждая потеря – это чье-то приобретение. В данном случае победителем оказалось изолированное и почти не затронутое этими катаклизмами царство Македония.

Пока юный Александр обучался под руководством Аристотеля, отец будущего полководца, Филипп, начал собирать и готовить мощную македонскую армию. Филипп был талантливым военачальником. Он искусно использовал военные маневры тяжелой и легкой кавалерии и пехоты, смело совершенствовал имеющееся оружие. Ему удалось создать стремительную и мобильную армию. Александр впоследствии использовал военные усовершенствования, приемы и тактику и довел их до совершенства. Македонцы считали себя греками, но южные греки видели в них ленивых варваров и нецивилизованных пьяниц. Исторические и археологические свидетельства показывают, что македонская аристократия питала серьезную склонность к алкоголю и потребляла спиртное в больших количествах. Восхождение Македонии к статусу супердержавы древнего мира считается одним из величайших чудес античности. Но, учитывая бедственное экономическое и социальное положение измученных войнами и комарами южных соседей, в этом нет ничего удивительного.

В 340-е годы до н. э. греческие города-государства постепенно оправлялись от разрушительных последствий Пелопонесской войны. Царь Филипп II сумел убедить большинство государств Северной и Центральной Греции вступить в союз. Пока отец воевал, шестнадцатилетний Александр исполнял обязанности регента и наследника. Когда во Фракии вспыхнуло восстание против македонского правления, Александр возглавил небольшую армию из тех, кто остался, и быстро подавил бунт – это событие было высоко оценено его сверстниками и подданными. Воинская доблесть и репутация Александра продолжала расти – он подавлял восстания на юге Фракии и в Северной Греции. Чтобы противостоять македонскому напору с юга, Афины и Фивы в 338 году создали оборонительный союз. Впрочем, Филипп и Александр успешно объединили силы и наголову разбили противника в битве при Херонее. Никогда больше греческим городам-государствам не суждено было играть самостоятельную роль в международных делах.

Александр быстро приобрел популярность. Умный и отважный военачальник вызывал всеобщее восхищение. Он сражался вместе со своей армией, полагаясь на преданность и смелость солдат. Он был архетипическим современным военачальником во всех сферах стратегической и тактической мысли. Он искусно использовал знания, умело управлял армией и поддерживал личный контакт с солдатами. Он ел и спал вместе с ними, заботился о лечении раненых и поддерживал их семьи. Сражаясь рядом с отцом, Александр прошел первоклассную подготовку и преисполнился уверенности в себе. Юный принц обладал амбициями, интеллектом и способностью к войне. Неожиданное и удивительное восхождение на македонский трон было не за горами.

Объединив Грецию под своим правлением (уцелела лишь непокорная, но ослабевшая и не игравшая важной роли Спарта, граждан которой Александр насмешливо называл мышами), Филипп стал бояться, что его мощная, но заскучавшая в отсутствие новой миссии армия станет источником бунтов и нестабильности. И он хитроумно нашел дело, способное объединить всех греков: выступление против давнего и страшного врага. Он объявил, что объединенной Греции пора выступить против Персии. Но Филиппу не суждено было возглавить вторжение. В 336 г. до н. э. Филипп был убит собственным телохранителем. Согласно легенде, заговор был организован Александром и его матерью Олимпией. Якобы они и спланировали убийство Филиппа. Хотя история весьма увлекательна, но, скорее всего, убийство было делом рук неизвестного врага. Так двадцатилетний Александр неожиданно для себя занял трон. Ему было суждено выполнить план убитого отца – причем поднять его на немыслимую высоту.

Александр начал завоевания мгновенно – и тем самым еще более укрепил свою славу. Как большинство новых лидеров, он сразу же избавился от соперников и недовольных. Когда в Фивах вспыхнуло восстание, Александр попросту разрушил непокорный город. Усилив свою империю и балканские границы, он организовал задуманную Филиппом кампанию против царя Персии Дария III. В 334 г. до н. э. Александр собрал македонско-греческую армию в 40 тысяч человек, пересек Геллеспонт и двинулся на Персию.

Ему удалось разбить втрое превосходящую армию персидского императора Дария III при Гранике и Иссе. Жестокий приступ малярии заставил Александра на время остановиться, но потом он быстро завоевал территории современной Сирии, Иордании, Ливана и Израиля/Палестины. Египтяне провозгласили его богом – они видели в нем освободителя от персидского владычества. Затем Александр направил армию в самое сердце Персии. Противник, как всегда, превосходил его в численности, и все же в 331 г. до н. э. Александру удалось наголову разбить Дария в битве при Гавгамелах. Теперь он контролировал большую часть Персидской империи.

Не имея мотивации, персидская армия взбунтовалась против Дария. Вскоре после битвы при Гавгамелах он был убит. Во время завоевательных походов Александр подражал своему герою, Киру Великому. Он приветствовал культурный, технический и религиозный обмен и покровительствовал развитию искусства, инженерного дела и науки. Со временем его, как и его кумира, стали называть Великим. Подобно Киру, Александр не стремился к авторитарному правлению над завоеванными землями. Он сохранял местную систему управления и культуру, создавал инфраструктуру, построил двадцать четыре города (в том числе Александрию, Кандагар, Герат и Искендерун), раздавал земли, поощрял браки своих военных и политиков с девушками из местного населения. Александр сам женился на дочери убитого Дария.

Прошло всего три года с того дня, как Александр покинул Македонию. Он победил в одиннадцати битвах и не потерпел ни одного поражения. Он продвигался на восток, на неизведанные земли Туркменистана, Узбекистана, Таджикистана, Афганистана. Через Хайберский проход он преодолел Гиндукуш и вошел в Пакистан и Индию. К этому времени его армия уже девять лет не знала ни одного поражения, но этого Александру было мало. Движимый своим маниакальным эго, Александр стремился достичь «конца мира и Великого внешнего моря».

Продвижение в Азию началось весной 326 г. до н. э. Семьдесят дней в период дождей армия двигалась по долине Инда. В мае измученная переходом и болезнями армия достигла Пенджаба, по пути победив царя Пора и его армию с боевыми слонами в битве на реке Гидасп. Оплакав умершего по естественным причинам верного друга, коня Буцефала (в его честь Александр назвал город в Пакистане), Александр двинул армию вдоль реки Беас (Гифасис). Вскоре его верный и преданный военачальник Кен заявил, что солдаты «мечтают увидеть родителей, жен, детей, родину» и отказываются идти дальше. На берегах реки Беас индийская кампания Александра закончилась. Здесь пролегла восточная граница его завоеваний и империи.

Хотя это событие часто называют бунтом, в действительности ничего подобного не было. Когда Кен сообщил Александру, что армия хочет вернуться на запад, Александр особо не возражал. Предполагаемый бунт, или, точнее, обычное сообщение о настроениях солдат командующему, стал одним из множества факторов, сдержавших Александра. Армия была измучена, ресурсы иссякали, побеждать становилось все труднее. Чужаков (призывников и наемников) в армии становилось больше, чем македонцев и греков. Александр собирался штурмовать царства Нанда и Гангаридай – победа казалась сомнительной. Армия Александра насчитывала 40 000 пехотинцев и 7000 кавалеристов. Армия же Нанды состояла из 280 тысяч пехоты и кавалерии, 8000 колесниц и 6000 боевых слонов (лошади греков безумно их пугались). И это был не единственный враг на его пути.

В долине Инда армия Александра лицом к лицу столкнулась со смертельно опасными комарами и их болезнями, сопровождаемыми лихорадкой, которые два века назад выявил индийский врач Сушрута. Армии приходилось продвигаться и разбивать лагеря в болотах и на берегах рек в сезон дождей весной и в комариный сезон летом. Ряды солдат редели от малярии. Тяжелый климат и мучительные болезни (да еще и ядовитые змеи) – о них повествуют исторические документы об индийской кампании Александра. Греческий историк Арриан, к примеру, пишет, что «армия греков и македонцев потеряла часть солдат в сражении, часть была ранена и осталась в разных областях Азии, но большинство умерли от болезни; лишь немногим удалось выжить, но даже они не имели более телесной силы».

Некогда полная сил армия Александра превратилась в живой труп, бледное подобие себя самой.

«Здоровье армии ухудшалось, – пишет Фрэнк Л. Холт в книге «В стране костей: Александр Великий в Афганистане». – Болезни того или иного рода уносили множество жизней». Вскоре после решительного разговора с Александром умер Кен – предположительно, от малярии или тифа. Учитывая жалкое состояние армии, низкий моральный дух, желание солдат вернуться на запад и перспективы сражения с сильным врагом, а также целый ряд военных сложностей, Александр был вынужден прервать индийский поход. Такие трудности были не по плечу даже Александру Великому.

Некоторые считают, что эгоист Александр сознательно организовал эту ситуацию, чтобы избежать личного унижения, сохранить лицо – и идеальный счет побед 20:0. Оценив тактическое и стратегическое положение, Александр понял, что ему не победить. У него не было никакого желания продвигаться дальше в Индию. Чтобы защитить свою репутацию и легендарную воинскую доблесть, он распускал слухи, сознательно делая будущую кампанию неприемлемой для армии, а потом умело организовал «бунт», чтобы переложить ответственность за отступление на собственных солдат. Как бы то ни было, результат был одним и тем же. Александр понимал, что дальнейшее продвижение в сложившихся обстоятельствах невозможно. Желание солдат вернуться домой было лишь частью неблагоприятной и пугающей стратегической ситуации.

Вскоре после отступления Александра в Индии сложилась империя Маурьев. Она объединила весь полуостров и стала величайшей в индийской истории. Это царство проложило путь к созданию современной единой Индии и способствовало распространению буддизма. Теперь нам ясно, что отказ от продолжения индийского похода стал весьма разумным и осторожным шагом Александра.

Александр направил армию к Македонии, но он не был удовлетворен своими достижениями. И уж никак не собирался все бросать и останавливаться на достигнутом. Вернувшись в Персию, он обнаружил, что церемониальная стража осквернила гробницу его героя, Кира Великого. Он приказал казнить злодеев. Направляясь на запад, к Вавилону, Александр сказал готовиться к вторжению в Аравию и Северную Африку. Теперь его взгляд был устремлен на запад Средиземноморья. Его манила Европа, Гибралтар и Испания. Возможности для изменения хода истории были безграничны. Разведчики Александра отправились на берега Каспийского и Черного морей. Их задача заключалась в том, чтобы создать базы для продолжения азиатских походов. Александр готовился действовать в неизведанных мирах и землях. Но ему так и не удалось достичь края мира, по крайней мере, при жизни.

Весной 323 г. до н. э. Александр остановился в Вавилоне и занялся планированием новых походов. Здесь он принял посланцев ливийцев и карфагенян. К этому времени на счету Александра было уже не менее восьми серьезных ранений. Недавно он потерял лучшего друга (и, возможно, любовника) Гефестиона, скорее всего, из-за малярии или тифа. Александр много пил, как истинный македонец. И все же он не был сломленным человеком. Когда он перешел реку Тигр, местные жители халдеи сообщили ему о пророчестве бога Ваала. Если он войдет в город с запада, его ждет смерть. Халдеи предложили Александру войти в город с востока, через Царские врата в западной стене. Александр прислушался и изменил маршрут. Обходя город, Александр и его сопровождающие попали в лабиринт кишащих комарами болот и концентрических каналов.

В Вавилоне Александр обдумывал новые военные кампании, устраивал пиры, общался со знатью, проводил духовные ритуалы и, конечно же, пьянствовал. Но необычная усталость быстро сменилась сильной перемежающейся лихорадкой. Приближенные подробно описали болезнь Александра в «Царских дневниках». Из этих записей следует, что болезнь Александра от появления первых симптомов до смерти продлилась двенадцать дней. Временные рамки (от прохода по болотистым окрестностям Вавилона до смерти), симптомы и цикл лихорадки – все указывает на малярию falciparum.

Если бы малярийный комар не высосал из Александра жизнь, то впервые в истории были бы объединены Восток и Запад. И если бы это случилось, то ход истории и жизнь человечества изменились бы до неузнаваемости. Беспрецедентный обмен идеями, знаниями, болезнями и технологиями (включая порох) повлиял бы коренным образом на общества того времени. Но ждать пришлось еще полторы тысячи лет. В XIII веке такое объединение было закреплено европейскими торговцами, которые, как Марко Поло, двигались на восток, и монгольскими ордами Чингисхана, рвущимися на запад. Одним из элементов этого межкультурного обмена стала черная смерть. А если бы Александр… Но он не успел. Комар лишил его этой возможности и великой славы.

Великий Александр Македонский умер 11 июня 323 г. до н. э. в возрасте тридцати двух лет. Жизнь его оборвал ничтожный крохотный комар.

Назывались и другие причины смерти Александра, но их доказательства неубедительны. Сторонники теории заговора считают, что Александр был убит, но их точка зрения не выдерживает критики. Не сохранилось никаких документальных свидетельств подобного, нет и научных доказательств. Слухи о таинственном убийстве ходили лет пять после смерти Александра, причем говорили даже о том, что убийство было задумано и осуществлено некем иным, как его старым наставником, Аристотелем, либо одной из брошенных Александром жен или любовниц. Но Александр, который всегда был человеком непредсказуемым и параноидально осторожным, никогда не высказывал никаких страхов перед заговором с целью убийства[20]. Некоторые считают причинами смерти Александра хроническое алкогольное отравление, болезнь печени, вызванную алкоголизмом, и различные естественные причины, включая лейкемию, тиф и даже лихорадку Западного Нила (что довольно странно, поскольку этот вирус появился лишь спустя 1300 лет после смерти Александра). Вскрытие останков Александра могло бы убедительно подтвердить причину его смерти (и ею наверняка стала бы малярия), но это невозможно. Один из величайших людей в истории исчез без следа.

По пути в Македонию тело Александра доставили в Египет и захоронили в Мемфисе. В конце IV в. до н. э. его останки были эксгумированы и перенесены в мавзолей в Александрии, городе, носящем его имя. Римские генералы Помпей и Юлий Цезарь посещали его гробницу, чтобы отдать дань памяти великому герою. Клеопатра украла золото и драгоценные камни из гробницы, чтобы вести войну против Октавиана (Августа Цезаря). Октавиан побывал на могиле Александра после победы над злосчастными любовниками, Клеопатрой и Марком Антонием, и триумфального входа в Александрию в 30 г. до н. э. В середине I века римский император, садист и тиран Калигула похитил нагрудник Александра и с гордостью носил его.

К IV веку гробница Александра исчезла из исторических документов, породив миф, против которого тщеславный Александр наверняка не возражал бы. Более 150 археологических экспедиций вели раскопки, чтобы обнаружить его останки. Александр – один из немногих героев истории, которые остаются интересными в эпоху мобильных телефонов, виртуальной реальности, генной инженерии и ядерного оружия. Он до сих пор будоражит воображение, вызывает восхищение и уважение множества людей во всем мире.

По легенде, умирающий Александр, когда его спросили, кто должен унаследовать его империю, прошептал: «сильнейший» или «лучший». Но комары позаботились о том, чтобы огромная империя и великие достижения погибли вместе с ним. Военачальники Александра сразу же стали грызться между собой и быстро уничтожили даже намеки на единство или имперское управление. Линия Александра тоже прервалась. Его мать, Олимпия, его жена, Роксана, и его наследник, Александр IV, были убиты. Со временем империя распалась на три слабых и враждующих между собой территории. Две из них представляли собой собрание мелких и незначительных анклавов. Египет же продолжал жить под руководством македонской династии до 31 г. до н. э., когда Марк Антоний и Клеопатра были окончательно побеждены Октавианом в битве при Акциуме[21].

Междоусобная грызня и отсутствие централизованной власти разрушили территориальные завоевания Александра. Но просвещенное наследие его эллинистической империи сохранилось до наших дней. После смерти Александра социокультурное влияние Греции охватило Европу, Северную Африку, Ближний Восток и западную часть Азии. Вырвавшись из сердца бывшей империи Александра, греческие литература, архитектура, наука, математика, философия и военная стратегия рассеялись по всему миру и расцвели в эпоху научного прогресса. В арабском мире появились великие библиотеки, и ученые стали изучать принципы и идеи Сократа, Платона, Аристотеля, Гиппократа, Аристофана, Геродота. Целые полки отводились под труды греческих авторов Золотого века. Когда Европа на четыреста лет погрузилась в мракобесие Средневековья, в мусульманском мире процветали академии в полном смысле этого слова. В ходе межкультурного обмена в период Крестовых походов исламские ученые дали Европе научную лестницу, которая помогла ей выбраться из бездны невежества. Произошло новое открытие греческой и римской литературы и культуры – и открытие великих научных достижений просвещенного мусульманского Ренессанса.

Когда комар прервал жизнь Александра, в Средиземноморье возник вакуум власти. Великая империя распалась на части и рухнула. Пустоту следовало заполнить, и эта роль выпала на долю ничем не примечательного города, расположенного на кишащем комарами полуострове в 650 милях к западу от Афин. После Персии и Греции эпицентр западной цивилизации и власти продолжал смещаться на запад и со временем остановился в Риме. «Судьбу Рима решали императоры и варвары, сенаторы и генералы, солдаты и рабы, – пишет Кайл Харпер в получившей высокую оценку книге «Судьба Рима: климат, болезни и конец империи». – Но в той же степени его судьба определялась бактериями и вирусами… Судьба Рима напоминает нам, что природа хитроумна и капризна». Комары поддержали греков во время их борьбы с персами. В годы Пелопонесской войны комары помогали побеждать воинственные города-государства. Они способствовали возвышению Македонии – и в то же время подорвали мощь некогда непобедимой армии Александра и доказали, что сам он – всего лишь смертный. А потом комары устремили свои хоботки на запад. Неутолимая жажда крови привела их в Рим, и они способствовали созданию, а потом и разрушению великой Римской империи.

Но верховенство Рима не было делом предрешенным. Во время Первой Пунической войны римляне одержали удивительную, но не бесспорную и во многом пиррову победу над карфагенянами. Во Второй Пунической войне вялым и скучным римлянам пришлось сражаться со спокойным и почти неуязвимым противником. Армией Карфагена командовал военачальник, по гению соперничающий с Александром, хитроумный и блестящий воин, имя которого и по сей день вселяет страх – Ганнибал Барка.

Глава 4. Легионы комаров. Возвышение и падение Римской империи

Как до него Ксеркс и Александр, Ганнибал унаследовал войну от отца. Двадцатидевятилетнему сыну побежденного вождя Карфагена, Гамилькара Барка, было суждено отомстить за поражение отца от рук римлян в Первой Пунической войне и стряхнуть с себя унижение побежденного, которое он испытал в детстве. Ганнибал тщательно планировал нападение на Рим. Он изучал возможности обхода римских и союзных Риму гарнизонов, преодоления морского превосходства Рима. Ганнибал прошел самым трудным и невероятным маршрутом и начал Вторую Пуническую войну. Исход Пунических войн, продолжавшихся с 264 по 146 г. до н. э., определил ход истории на следующие семьсот лет. Ганнибал и его карфагенская армия, состоявшая из 60 тысяч человек, 12 тысяч коней и 37 боевых слонов, преодолели суровые и неприступные Альпы и проникли в самое сердце Рима.

Рим не знал, что у него есть мощный союзник, населяющий 310 квадратных миль Понтийских болот, окружающих и защищающих столицу империи. Болота, которые часто называют Кампаньей, были домом для легионов смертельно опасных комаров.

Комары защищали город не хуже настоящей армии.

Как писал древнеримский ученый, Понтийские болота «порождают страх и ужас. Прежде чем войти туда, нужно тщательно закрыть лицо и шею, потому что в летнюю жару человека там поджидают полчища огромных кровососущих насекомых, которые прячутся в тени листьев, как звери, высматривающие добычу… Там оказываешься в местности зеленой, зловонной, тошнотворной, где снуют тысячи насекомых, а под удушающим солнцем расцветают тысячи ужасных болотных растений». За века, прошедшие с Пунических войн до Второй мировой войны, многие армии в буквальном смысле слова нашли свою смерть в Понтийских болотах, окружающих Рим.

Рим и Карфаген возникли одинаково. Это были небольшие изолированные анклавы крестьян и торговцев. Со временем оба города возвысились настолько, что стали претендовать на гегемонию в Средиземноморье. Судьями в этом споре стали комары Понтийских болот. Подхватив осколки погубленной комарами мечты Александра о мировом господстве, Карфаген и Рим стали наследниками империи и начали соперничать в борьбе за экономическое и территориальное господство. Но оба города были слишком малы и изолированы, чтобы участвовать в имперских войнах персов и греков. Устремления Александра за горизонты изведанного и его стремление к концу мира были чужды развивающимся городам-государствам Карфагену и Риму.

По легенде, Рим в 753 г. до н. э. основали Ромул и Рем. Младенцами они были брошены на берегу реки. Их нашла и вскормила волчица. Мальчики выросли настоящими вождями, и вокруг них собрались сторонники. В споре о том, кто должен стать единоличным правителем, Ромул убил брата-близнеца Рема и стал первым царем Рима. В отличие от городов-государств Греции, Рим свободно ассимилировал чужаков, включая их в свое поле. Готовность Рима предоставлять гражданство чужакам была уникальной для своего времени и сыграла основную роль в развитии и управлении империей. После народного восстания Рим в 506 г. до н. э. из деспотической монархии превратился в демократическую республику. Римской республикой управляли сенаторы-аристократы. Республика постепенно росла и к 220 г. до н. э. включала в себя значительную часть Италии южнее реки По.

Рим начинался с нескольких ветхих хижин. Но затем народу Рима удалось создать государство, которое вело многочисленные войны и перемещало колоссальные количества граждан, рабов и торговцев ради упрочения империи, занимавшей большую часть Европы, Англии, Египта, Северной Африки, Турции, Южного Кавказа и Средиземноморья. К 117 г. до н. э. Римская империя простиралась на восток до реки Тигр и места ее впадения в Персидский залив. Комары по-прежнему сопровождали торговые караваны и преследовали колонны торговцев и мигрантов, передвигающихся по торговым коридорам и новым территориям Рима. Колоссальные географические и этнические размеры Римской империи, пересекающиеся торговые пути способствовали расширению охотничьих угодий комаров и распространению малярии по Европе вплоть до Шотландии. Но путь Рима к вершине мирового господства неизбежно вел к столкновению с Карфагеном, еще одной империалистической силой региона.

Незадолго до основания Рима Ромулом и Ремом, финикийские торговцы с территории современного Ливана и Иордании (тогда Ханаана) создали поселения по всему Средиземноморью. К 800 г. до н. э. их поселения находились даже на Атлантическом побережье Испании. Одним из поселений был портовый город Карфаген в Тунисе. Благодаря центральному положению и близости к Сицилии, Карфаген быстро стал важным центром торговли и культуры и начал соперничать с греческими городами-государствами за контроль над Средиземноморьем.

После катастрофического поражения при Сиракузах в 413 г. до н. э. (комары сыграли в этом событии не последнюю роль) и театральной сатиры Аристофана «Лисистрата» Афины отступили на второй план. В 397 г. до н. э. захватить Сицилию попытался Карфаген. Это была первая имперская война молодой державы. Успешно изолировав Сиракузы, карфагеняне углубились в болотистые окрестности города и весной 396 г. до н. э. начали осаду. Летом карфагенская армия, как до них афиняне, была атакована комарами – и малярией. Война снова закончилась катастрофой. Знаменитый римский историк Ливий писал, что карфагеняне «погибли до последнего человека, вместе со своими военачальниками». Тем не менее Карфагенская империя не оставила своих колониальных притязаний и подчинила значительную часть Средиземноморского побережья Северной Африки, юг Испании, включая Гибралтар и Балеарские острова, Сицилию (кроме Сиракуз), Мальту и прибрежные районы островов Сардиния и Корсика. А тем временем Рим тоже строил собственную молодую империю, превращаясь из мелкой деревушки в мировую силу. Территориальные и экономические щупальца Рима и Карфагена сплелись в смертельной схватке за контроль над торговлей в Средиземноморье.

Первая Пуническая война (264–241 гг. до н. э.) была связана с Сицилией. Карфаген хотел сохранить контроль над этим важным в торговом отношении островом, а Рим желал ограничить власть Карфагена в опасной близости от Италии. В ходе войны происходили сражения и на Сицилии, и в Северной Африке, но боевые действия преимущественно велись на море. Неопытные в морских сражениях римляне потратили колоссальное количество средств и сил на строительство прекрасного флота – за образец был взят захваченный карфагенский военный корабль. Несмотря на гибель более пятисот кораблей и 250 тысяч человек (а может быть, благодаря этому), Рим одержал верх в первом заграничном военном походе.

Римляне захватили Сицилию, Сардинию и Корсику, а также побережье Далмации с прилегающими островами. Победа и экономический бум после приобретения новых колоний пробудили у Рима аппетит к дальнейшим завоеваниям и экспансии. Война подорвала мощь карфагенского флота и позволила Риму господствовать на море, но сухопутная армия Карфагена не пострадала. Восстановившая силы и преисполненная жажды мести, Карфагенская империя хотела нанести ответный удар. Ганнибал решил вести войну прямо в Риме.

Весной 218 г. до н. э. Ганнибал вышел из Нового Карфагена (Картахена) на южном побережье Испании и стал продвигаться к Италии через Восточную Испанию, Пиренеи и Галлию (Францию). С 60 тысячами солдат и 37 легендарными боевыми слонами он достиг западных предгорий Альп. Переход через Альпы считается одним из величайших логистических триумфов в военной истории. Армия Карфагена двигалась по территории враждебных галльских племен и горам в преддверии зимы, не имея надежных источников снабжения. Несмотря на то, что во время опаснейшего перехода через скалистые Альпы Ганнибал потерял 20 тысяч человек и почти всех слонов, измученной карфагенской армии в 40 тысяч человек удалось успешно преодолеть крутой спуск. В конце ноября армия Ганнибала вошла в Северную Италию. 18 декабря поредевшая и ослабевшая армия Ганнибала, куда вошли союзные ему кельтские галлы и испанцы, в Треббии вступила в бой с римской армией численностью 42 тысячи человек. Искусный военачальник Ганнибал вынудил римлян к бесплодным фронтальным атакам и заманил их в самое невыгодное положение. Его армия обошла римлян с флангов, нанесла решительный удар и уничтожила дезорганизованных защитников. Погибло не менее 28 тысяч человек, а выжившие позорно бежали с поля боя.

После важнейшей победы при Треббии измученные слоны, лошади и солдаты двинулись вперед, чтобы встать лагерем на «равнинах, что возле реки По». Там Ганнибал сумел «наилучшим образом восстановить дух своих солдат и вернуть людям и коням былую силу и бодрость». В марте 217 г. до н. э. Ганнибал начал хитроумно задуманную военную операцию.

Успех операции зависел от элемента внезапности, ради чего армия двинулась по сложному, но неожиданному маршруту через Апеннинские горы. Но затем нужно было четыре дня двигаться по малярийным болотам. Карфагеняне преодолели болота, но цена оказалась огромной.

Комары лишили карфагенян и их выдающегося военачальника и здоровья, и боевого духа. Ганнибал заболел малярией. Из-за лихорадки он ослеп на правый глаз.

Болезнь уже отняла у него жену-испанку и сына. Измученный, но не сдавшийся карфагенянин продолжал осуществление своего тщательно продуманного плана.

Этот великолепный в стратегическом отношении, но слишком малярийный маршрут позволил Ганнибалу впервые в военной истории осуществить обходной маневр, целенаправленно обойдя левый фланг римлян и уклонившись от сражения. Его армии удалось обогнуть реальный фронт поля боя, в результате чего преимущества обороны римлян и ландшафта обернулись против них самих. Римляне оказались в ловушке собственного оборонительного периметра, очутившись в зоне поражения. Новаторские маневры и стратегия Ганнибала позволили карфагенянам одержать убедительную победу в битве у Тразименского озера 21 июня 217 г. до н. э. Ганнибал искусно и продуманно использовал маскировку, атаки из засады, кавалерию и обход с флангов. Римская армия в 30 000 солдат была наголову разбита, многие погибли, остальные были взяты в плен. После катастрофических поражений при Треббии и Тразименском озере римляне стали остерегаться сражений с армией Ганнибала, предпочитая перерезать пути снабжения. Ганнибал снова переиграл римлян в их стратегической игре.

Прежде чем атаковать Рим, Ганнибал в августе 216 г. до н. э. перехватил инициативу в Каннах. Ему удалось отвоевать жизненно необходимые ресурсы и лишить Рим важной связи с южными житницами. Карфагенская армия была вдвое меньше римской, но Ганнибал применил эффективный маневр. Пока пехота сражалась в центре, карфагенская конница успешно атаковала римскую кавалерию на флангах, в результате чего римские легионы оказались в окружении. Карфагеняне буквально перебили римлян, и римская армия перестала быть реальной силой[22]. Победа Ганнибала при Каннах считается одним из самых блестящих тактических подвигов в военной истории. Методы и маневры Ганнибала и сегодня изучают в военных училищах всего мира, а стратеги и генералы повторяют их на современных полях сражений.

Германский стратег, начальник генерального штаба Альфред фон Шлиффен спланировал легендарное вторжение во Францию в начале Первой мировой войны «по плану, разработанному Ганнибалом в незапамятные времена». Когда Африканский корпус немецкого фельдмаршала Эрвина Роммеля сражался с окруженной в Ливии британской армией, Роммель записал в дневнике: «Мы приготовили новые Канны». В 1942 году в Сталинграде командующий 6-й германской армией генерал Фридрих Паулюс высокомерно (и, как оказалось, совершенно ошибочно) заметил, что он близок к «своим Каннам». Главнокомандующий союзными войсками, генерал Дуайт Д. Эйзенхауэр, назвал сражение с гитлеровскими армиями в Европе «классическим примером Канн». В 1990 году во время Войны в заливе генерал Норман Шварцкопф спланировал освобождение Кувейта войсками коалиции по каннской модели Ганнибала.

Разбив римские легионы в Каннах, карфагеняне почувствовали себя непобедимыми. Римская армия разбита, дорога на Рим открыта. Вечный город был уже почти в руках Ганнибала. Теперь он мог отомстить за отца, потерпевшего унизительное поражение во время Первой Пунической войны. Но…

У Рима имелся еще один защитник, о котором никто не думал.

Понтийские болота патрулировали легионы голодных крылатых комаров.

Римская военная машина в Каннах была повержена, и тут на защиту Рима встали полчища этих насекомых. Началась 2000-летняя история правления комаров на Понтийских болотах. Комары несли с собой болезни и смерть. Они стали неофициальными послами Рима, единственной обязанностью которых было уничтожение вражеских армий и захватчиков на подступах к Вечному городу.

На ход Второй Пунической войны после убедительной победы Ганнибала при Каннах в 216 г. до н. э. повлияли два события. Они – и еще комары – изменили историю человечества. Первое событие – это нежелание Ганнибала атаковать Рим. Несмотря на то, что война на Апеннинском полуострове велась уже более пятнадцати лет, карфагеняне так и не захватили столицу. Историки объясняют этот факт рядом факторов. Город защищали свежие, не потрепанные в боях армии, способные удержать городские укрепления. Взять город прямой атакой было невозможно, карфагенянам пришлось бы осаждать Рим. Это было неприемлемо. Армия Ганнибала была хороша в стремительных атаках, но совершенно не подготовлена к осадам. Ей не хватало ни опыта, ни припасов, ни снаряжения.

Но главным препятствием были ограниченные пути подхода и территории для осады – карфагенская армия оказалась бы в кишащих опасными комарами Понтийских болотах, где малярия свирепствовала круглый год. В весьма глубоком и содержательном исследовании «Малярия и Рим: история малярии в Древней Италии» Роберт Салларес пишет, что итальянские болота, включая и зловещие Понтийские в Кампанье, «были рассадником малярии». В течение итальянской кампании малярийные комары постепенно подтачивали силы карфагенян. Легендарные комары Anopheles обрели в Италии комфортное место постоянного проживания задолго до вторжения Ганнибала и успели обзавестись весьма пугающей репутацией. Почти за два века до Ганнибала, в 390 г. до н. э., галлам под командованием верховного вождя Бренна удалось захватить Рим. Но малярия так сократила их армию, что галлы согласились на дань золотом и поспешили убраться из этого проклятого места. Малярия за короткое время убила столько галлов, что им даже пришлось отказаться от традиционных погребальных костров. «Ганнибал был слишком умен, – пишет Салларес, – чтобы летом отправиться в местность, пораженную малярией, если этого можно было избежать». Комары защищали Рим не хуже человеческих легионов.

Вторым событием, изменившим ход войны, стала замена политически ангажированных римских генералов, которым не хватало военной подготовки. На сей раз римскую армию возглавил Публий Сципион (Африканский), один из величайших военачальников в истории. Сципион был профессиональным солдатом. Он уцелел в битве при Каннах и пользовался большим уважением. Ему удалось подняться до высших эшелонов военного командования. Под руководством Сципиона римская армия пережила полную трансформацию и превратилась в профессиональную, смертельно опасную военную машину. Он требовал, чтобы в легионы брали мужчин из горных районов, где не было малярии. Пока карфагенская армия продолжала кампанию на территории Италии, Сципион решил напасть на сам Карфаген.

В 203 г. до н. э. его армия высадилась в Утике и продвинулась по территории Карфагена, что заставило Ганнибала бросить Италию и вернуться защищать родину. Несмотря на взаимное уважение и восхищение, переговоры между двумя генералами не сложились. Решительный удар нанесла римская кавалерия. Это произошло в битве при Заме в октябре 202 г. до н. э. Одержав решающую победу над Ганнибалом, Рим начал стремительное восхождение к статусу супердержавы. Историк Адриан Голдсуорти пишет, что «Ганнибал обладает особой аурой, которая окружает военных гениев, одержавших потрясающие победы, но проигравших войну. Такими были Наполеон и Роберт Э. Ли. Переход его армии через Альпы из Испании в Италию и сражения, в которых он победил, были эпичны».

Поражение Ганнибала при Заме от руки Сципиона ознаменовало собой окончание семнадцатилетней войны. Однако угасание Карфагена началось гораздо раньше, в малярийных болотах Италии.

Комары помогли защитить Рим от Ганнибала и его армий и стали основой восхождения Рима к господству над Средиземноморьем и другими территориями.

«Смертельно опасные болота Кампаньи, – пишет Диана Спенсер в книге «Римский ландшафт: культура и идентичность», – не подпустили Ганнибала к Риму – и лишили его победы». Ганнибал и культура Карфагена потерпели поражение и постепенно угасли. Таков был результат триумфа Рима в Пунических войнах.

Поддержанная комарами победа Рима имела колоссальные и далеко идущие последствия в пространстве и времени. Греко-римская культура утвердилась в Европе, Северной Африке и на Ближнем Востоке на следующие 700 лет и оказала огромное влияние на развитие человеческой цивилизации и западной культуры. Мир и сегодня живет в кишащей комарами тени Римской империи. Многие страны говорят на языках, основанных на латыни или находящихся под ее сильным влиянием. Современные юридические и политические системы – это адаптация римского права и республиканской демократии. Римская империя поначалу препятствовала, а затем способствовала распространению христианства в Европе.

Еще одним важным следствием победы Рима в Пунических войнах стало зарождение римской литературы. До 240 г. до н. э. литературы почти не существовало. Постоянные войны, контакты с внешним миром и принятие эллинистической греческой культуры Александра стимулировало развитие римских академий. Знаменитые авторы оставили нам ряд письменных трудов, живо отражающих историческое влияние и мощь комаров в римском мире. В I веке до н. э. один из самых известных ученых Рима, Варрон, писал: «Вблизи от болот нужно проявлять осторожность, [они] порождают мелких существ, которых невозможно увидеть глазами, но существа эти парят в воздухе и проникают в тело через рот и нос и порождают серьезные болезни». Тем, кто может себе позволить, он рекомендовал строить жилища на возвышенностях или холмах, куда не попадает болотный воздух и где ветры сдувают этих мелких невидимых существ. Дома на холмах стали очень модными среди римской элиты. Такая практика еще более укрепилась во времена европейской колонизации и сохраняется и по сей день.

У американских богачей дома на холмах считаются символом статуса и стоят на 15–20 процентов дороже. А это означает, что комары оказали влияние даже на риелторский бизнес.

Следуя традиции Гиппократа, римские врачи и любознательные интеллектуалы, такие как Варрон, поддерживали и развивали теорию миазмов, или «mal aria», то есть дурного воздуха, являющегося причиной болезней. Вспомните рассуждения Гиппократа о малярийных собачьих днях лета. Сентябрь в римском календаре был связан с Собачьей звездой и считался месяцем болезни дурного воздуха: «В воздухе возникает серьезное беспокойство. Тела здоровых людей и в особенности тех, кто подвержен болезни, меняются из-за состояния воздуха». Несмотря на то, что о роли комаров еще никто не догадывался, переносимые ими болезни не ускользнули от внимания и перьев римских ученых и писцов.

Классические авторы Древнего Рима – Плиний, Сенека, Цицерон, Гораций, Овидий и Цельс – писали о болезнях, переносимых комарами. Самые точные и подробные письменные свидетельства во втором веке н. э. оставил известный врач, плодовитый писатель и хирург гладиаторов, Гален. В описании человеческой физиологии он следовал традициям Гиппократа, но его толкования были более тонкими и сложными. Он оставил подробное описание различных видов малярийной лихорадки, развив наблюдения и выводы Гиппократа. Гален выявил далекое первобытное происхождение малярии. Он писал, что мог бы заполнить три тома тем, что ранее было известно об этой болезни. «Нам более не нужно слово Гиппократа или кого-то еще для подтверждения существования такой лихорадки, – писал он, – поскольку мы наблюдаем ее каждый день и, в особенности, в Риме». Гален также зафиксировал вторую болезнь, переносимую комарами. Он впервые точно и подробно описал физические симптомы филяриоза, или слоновости.

Гален подчеркивал, что здоровье человека связано с его привычками, в том числе с питанием, занятиями физическими упражнениями, природным окружением и условиями жизни. Он понимал, что сердце перекачивает кровь по артериям и венам. В качестве лечения большинства болезней, в том числе и малярии, он практиковал кровопускание. Другим популярным у римлян лекарством от малярии был лист папируса или амулет с мощным заклинанием «абракадабра». Хотя происхождение этого слова неясно, похоже, что оно было позаимствовано из арамейского языка и переводится как «Я создам по слову своему», что означало излечение[23]. Римляне поклонялись богине лихорадки Фебрис, прося у нее излечения от малярии. Три храма Фебрис находились на вершинах холмов в окрестностях города. Учитывая распространение малярии в Риме и на просторах империи, неудивительно, что храмы эти пользовались большой популярностью.

Римские легионы и торговцы курсировали по Европе – а вместе с ними кочевала малярия. Огромная империя, соединившая Африку с Северной Европой, обеспечивала беспрецедентный обмен идеями, инновациями, знаниями – и болезнями. Малярия появилась даже в таких северных странах, как Дания и Шотландия, и это стало прямым результатом римской экспансии. Малярия стала вездесущим, хроническим партнером римских завоеваний. Когда-то комары помогли римлянам победить карфагенян, а спустя полтора века те же насекомые способствовали падению демократической Римской республики и расцвету эпохи императоров, начало которой положил Юлий Цезарь.

После побед в Галлии Юлий Цезарь в 50 г. до н. э. повернул свою армию на юг. Он собирался противостоять Сенату, который наделил его военного и политического противника Помпея диктаторскими полномочиями. Кроме того, Сенат проголосовал за лишение Цезаря командных полномочий и роспуск армии, преданной лично ему. Цезарь отказался подчиниться этим требованиям и вступил на территорию Италии. Он перешел реку Рубикон, произнеся бессмертную фразу: «Жребий брошен». Пути назад не было. Но армию и ее военачальника поразила малярия. Сражаться было невозможно. Цезарь всю жизнь боролся с болезнью. Шекспир писал: «В Испании, когда он в лихорадке лежал, во время приступов ее он весь дрожал; да, этот бог дрожал!»[24] Если бы Помпей, армия которого была значительно больше, не бежал, а встретился с Цезарем на поле боя, игра, начатая у Рубикона, закончилась бы смертельной (и малярийной) катастрофой. Но когда Цезарь усилил свои легионы здоровыми солдатами, шансов у Помпея не осталось. Он попытался скрыться в Египте, но был убит по приказу египетского фараона Птолемея XIII. Фараон преподнес голову Помпея в подарок Цезарю, но вызвал у последнего лишь отвращение. Любовницей Цезаря была сестра и жена Птолемея Клеопатра. Из-за отвратительного подарка Цезарь сместил фараона и возвел на египетский трон Клеопатру. После убийства Юлия Цезаря, произошедшего в мартовские иды 344 г. до н. э., Римом правили разные императоры, и все они страдали от малярии, а некоторые даже умерли от этой болезни, в том числе Веспасиан, Тит и Адриан. Наследник Цезаря, Октавиан (Август), и его преемник Тиберий также страдали малярией, что неудивительно, учитывая близость Понтийских болот к Риму.

По иронии судьбы, до того как убийцы нанесли Цезарю двадцать три удара кинжалами, император подготовил весьма амбициозный проект осушения Понтийских болот Кампаньи для повышения продуктивности сельского хозяйства. Греко-римский биограф начала II века Плутарх пишет, что Цезарь «намеревался отвести воду от болот… и сделать их твердой землей, возделывать которую могли бы тысячи человек». Если бы этот проект увенчался успехом, то количество комаров в окрестностях Рима резко снизилось, что изменило бы ход истории Римской империи. Но этой затее не суждено было осуществиться – планы погибли вместе с Юлием Цезарем. Амбициозный проект рекультивации Понтийских болот, о котором думал и Наполеон, был осуществлен спустя 2000 лет другим итальянским диктатором, Бенито Муссолини.

Малярийная Кампанья защищала Рим от врагов, но в то же время ослабляла мародерствующую римскую армию. Малярия, как бактерии и вирусы, по-разному действовала в разных регионах. Римские легионеры, администраторы и торговцы были непривычны к чуждым малярийным паразитам дальних стран. Во время германской кампании в начале I века н. э. германцы постоянно вынуждали превосходящие их численностью и вооружением римские легионы сражаться и разбивать лагеря среди болот. Малярия и отсутствие чистой питьевой воды значительно снижали боевую готовность римлян. Учитывая, что болотные миазмы считались источником болезней, такую тактику германцев можно считать сознательным использованием биологического оружия. Когда генерал Германик Цезарь продвигался по Тевтобургскому лесу, он видел множество скелетов лошадей и изуродованные трупы римлян, гниющие во влажных болотах и канавах. Адриенна Мэр, описывая биологическое и химическое оружие Древнего мира, пишет, что «германцы искусно манипулировали римскими легионами… и это была настоящая биологическая стратагема».

В полном согласии с теорией миазмов, болота превратились в оружие. Противники неосознанно использовали биологического убийцу – безжалостного и беспощадного комара.

В 9 году н. э. в Тевтобургском лесу погибли три легиона римлян и римские наемники. Это было самое серьезное военное поражение в истории Рима. Эта катастрофа в сочетании с неотвратимой малярией заставила Рим отказаться от планов завоевания территорий восточнее Рейна. К V веку эти независимые и воинственные племена, населявшие Центральную и Восточную Европу, в немалой степени способствовали падению Римской империи.

Столь же безуспешно римляне пытались покорить Шотландию, которую называли Каледонией. Местная малярия погубила половину 80-тысячной имперской армии. Отступление римлян за стену Адриана началось в 122 г. н. э., а независимые шотландцы остались на своей территории. На Ближнем Востоке, как и в Шотландии, малярия не позволила Риму закрепиться в регионе. Экзотические формы малярии преследовали римлян в Северной Европе и на Ближнем Востоке. Захватчикам оставалось лишь одно – приспособиться или умереть.

Пока комары терзали римские армии, сражавшиеся на фронтах и полях дальних уголков империи, на Апеннинском полуострове насекомые обратили свои отравленные стрелы против самого Рима. Для Рима комары были спасителями и убийцами – тайными ночными союзниками. Как бдительные защитники, комары продолжали патрулировать Понтийские болота, защищая Рим от захватчиков. Но в то же время они не щадили и тех, кого защищали и за чей счет жили. Малярийные комары постепенно подтачивали основы Римской империи, вытягивая жизнь из ее подданных. Развитие инженерного дела и сельского хозяйства превратило комаров из друзей во врагов. Так римляне подготовили собственное падение.

По иронии судьбы любовь римлян к садам, водоемам, фонтанам, баням и прудам в сочетании со сложной системой акведуков, частыми наводнениями и периодом глобального потепления обеспечили идеальные условия для размножения комаров. То, что служило украшению городов, превратилось в смертельные ловушки[25].

Город рос. За два последних века до н. э. его население с двухсот тысяч увеличилось до миллиона и продолжало расти. Стремительная вырубка лесов и развитие сельского хозяйства еще более способствовали размножению комаров в окрестностях города и на Понтийских болотах. «Римляне не просто меняли ландшафты, они навязывали им свою волю… Вторжение человека в новую среду – опасная игра, – пишет Кайл Харпер. – Римскую империю ожидала жестокая месть природы. И главным орудием мести была малярия. Распространяемая комарами малярия стала вестником смерти римской цивилизации… и превратила Вечный город в малярийное болото. Малярия стала ползучим убийцей, она проникала в города и деревни – всюду, где могут жить комары Anopheles».

Малярийная репутация Италии настолько хорошо зафиксирована, что эту болезнь стали называть римской лихорадкой.

Это пренебрежительное прозвище было вполне заслуженным.

Рим постоянно подвергался серьезным эпидемиям малярии. После великого пожара в Риме при императоре Нероне в 65 г. н. э. по Кампанье пронесся ураган. Влажность резко повысилась, а вместе с ней увеличилась численность комаров. Эпидемия малярии унесла жизни более 30 000 человек. Теперь комары атаковали уже сам Рим. Как пишет римский сенатор и историк Тацит, «дома были наполнены безжизненными телами, а по улицам тянулись погребальные процессии». В 79 году после извержения Везувия, погубившего Помпеи, малярия вновь обрушилась на Рим и его окрестности. Люди бросали поля и деревни, особенно в Кампанье. Тацит писал о беженцах и местных жителях, которые, «не заботясь даже о собственной жизни, в больших количествах скапливались в нездоровых районах Ватикана, и это приводило ко многим смертям». Огромные просторы изобильных сельскохозяйственных земель в непосредственной близости к Риму, Кампанья и Понтийские болота, оставались источником опасности, пока дуче Бенито Муссолини перед Второй мировой войной не осуществил грандиозный план рекультивации этих территорий.

В свете природных катастроф сокращение сельскохозяйственных земель в непосредственной близости от Рима вело к расширению болот и усилению эндемичной малярии. Кроме того, растущему населению города хронически не хватало еды.

Эффект малярийного снежного кома стал прямым катализатором падения Римской империи.

Общество и его экономические, сельскохозяйственные и политические придатки не могли процветать и даже поддерживать статус-кво, когда вокруг свирепствовала малярия. Римское общество трещало по всем швам, менее половины родившихся младенцев доживало до сознательного возраста. А продолжительность жизни тех, кому повезло, колебалась от двадцати до двадцати пяти лет. Надпись на могильном камне жены центуриона Ветурии описывает жизнь обычной римлянки: «Здесь лежу я, прожив двадцать семь лет. Я была замужем за одним мужчиной шестнадцать лет и родила шесть детей, и пять из них умерли до моей смерти». Зловещую малярию усугубили катастрофические эпидемии чумы, которые парализовали Римскую империю и остановили развитие политической и социальной жизни.

Римский историк Тит Ливий, живший на рубеже тысячелетий, перечисляет не менее одиннадцати эпидемий за время существования республики. Две из них разразились в самом сердце империи. Первая пришлась на период с 165 по 189 г. н. э. Болезнь принесли армии, вернувшиеся из неудачного военного похода в кишащую комарами Месопотамию. Чума Антонина (или чума Галена, впервые ее описавшего) распространилась по всей империи, словно лесной пожар. Сначала она поразила Рим, а потом охватила всю Италию. Эпидемия привела к значительной депопуляции и вторжению орд кочевых беженцев и бродячих мигрантов. Болезнь забрала жизнь императоров Луция Вера и Марка Аврелия, фамильное имя которого, Антонин, стало неразрывно связано с болезнью. Затем эпидемия распространилась на севере до Рейна, на западе до берегов Атлантического океана, а на востоке достигла Индии и Китая. На пике эпидемии в одном лишь Риме каждый день умирало две тысячи человек. Судя по римским архивам и трудам Галена, уровень смертности достиг 25 процентов, и это дает основания предположить, что всего в Римской империи погибло до пяти миллионов человек. Высокая смертность говорит о том, что этот патоген ранее был неизвестен в Европе. Гален дает описание симптомов, но они на удивление расплывчаты. Истинная причина эпидемии остается загадкой; скорее всего, речь шла о черной оспе либо о кори.

Вторая эпидемия, получившая название чумы Киприана, зародилась в Эфиопии, распространилась в Северной Африке, на восточных окраинах империи, а затем в Европе, достигнув Шотландии. Временные рамки – 249–266 гг. н. э. Эпидемию назвали в честь святого Киприана, католического епископа Карфагена. Он описал разразившуюся катастрофу. Смертность составила 25–30 процентов.

Каждый день в Риме умирало около пяти тысяч человек.

От болезни скончались императоры Гостилиан и Клавдий Готский. Общее количество умерших неизвестно, но, по некоторым оценкам, болезнь унесла жизни пяти-шести миллионов человек, что составляет треть населения империи. Эпидемиологи полагают, что чума Антонина и Киприана стали первыми зоонотическими болезнями – оспа и корь впервые передались от животных человеку. Другие считают первую эпидемию волной одной или обеих болезней одновременно. Вторую же эпидемию, чуму Киприана, они считают переносимой комарами геморрагической лихорадкой, сходной с желтой лихорадкой, или геморрагическим вирусом, напоминающим жуткую эболу (эта болезнь комарами не переносится).

Справиться с последствиями этих эпидемий в сочетании с вездесущей малярией было невозможно. Римская империя взорвалась изнутри, и ничто не могло спасти эту супердержаву. Нехватка людей для сельского хозяйства и римских легионов сильно ослабила власть Рима над выжившим населением. Огромная империя рушилась и рассыпалась на глазах. Кроме массовой гибели населения или из-за нее, кризис III века привел к повсеместным бунтам, гражданской войне, убийствам императоров и политиков военными, а также к тотальному и садистскому преследованию христиан – из них сделали козлов отпущения.

Это неконтролируемое гедонистическое насилие сопровождалось экономическим спадом, землетрясениями и природными катастрофами. Кроме того, примерно в 350 году началась эпоха Великого переселения народов, и проблемы империи еще более усугубились вторжениями перемещающихся внутри имперских границ этнических групп и нападениями извне. На сей раз генерал Анофелес сыграл спасительную роль, остановив массу захватчиков и отсрочив неизбежный конец (которому он, кстати, в немалой степени способствовал) – падение Римской империи.

В неспокойную эпоху Великого переселения народов на ослабевший Рим стали нападать различные агрессоры, как когда-то галлы и карфагеняне. К этому времени Рим перестал быть столицей единой Римской империи. В силу стратегического военного и коммерческого положения, император Константин в 330 году перенес столицу империи из Рима в Константинополь (Стамбул). Разделение и дестабилизация империи продолжились при императоре Феодосии, который в 380 году сделал никейское христианство официальной государственной религией, а затем в 395 году разделил империю между своими сыновьями. Так Восток отделился от Запада. Раздел ослабил обе части империи и в военном, и в экономическом отношении. Константинополь оставался столицей восточной части вплоть до падения Византии под напором исповедующих ислам османов в 1453 году. В западной части из-за непрекращающейся малярии столицу несколько раз переносили из Рима в другие города, но Вечный город по-прежнему оставался духовным, культурным и экономическим центром империи. И одновременно он был завидной добычей для разнообразных захватчиков.

Первый удар по Риму нанесли германские вестготы под водительством Алариха. В 408 году его варвары двинулись на юг, прошли всю Италию и трижды осаждали город, где в тот момент проживало около миллиона человек. Голод и болезни постепенно подточили волю римлян к сопротивлению. Когда римский парламентер спросил, что останется осажденным жителям Рима, Аларих сардонически ответил: «Их жизнь». Римский писец Зосим, описывавший те события, горестно писал: «Все, что осталось от римской доблести и неустрашимости, полностью исчезло». В 410 году Аларих осадил Рим в третий и последний раз. На сей раз не было ни переговоров, ни торга, ни гарантий. Ворвавшись в город, вестготы устроили настоящую оргию разрушения и смерти, которая продолжалась три дня. Жителей Рима грабили, насиловали, убивали и продавали в рабство. Насытившись грабежом и насилием, вестготы покинули город и двинулись на юг, покорив Кампанью, Калабрию и Капую. Эти регионы постигла та же судьба. Варвары несли смерть и разрушения. Сельское хозяйство Рима и без того было нестабильным, теперь же возникли новые проблемы. Вестготы Алариха собирались вернуться в Рим, но к этому времени армия уже была серьезно потрепана малярией.

Великий король Аларих, который первым за почти 800 лет сумел захватить и разграбить Рим, стал жертвой малярии осенью 410 года. Комары вновь защитили Рим.

После смерти Алариха преследуемые комарами вестготы собрали добычу и отступили на север. В 418 году они создали собственное королевство на юго-западе Галлии. Местные жители встретили новых правителей спокойно. Как гласит легенда, смещенная кельтская знать сознательно позволила вождям вестготов выиграть в кости и стать правителями. Говоря на языке «Звездных войн», они всегда мудро позволяли Вуки выигрывать. Новые правители и жители Галлии могли бы помочь защитить Западную империю от следующего захватчика – Аттилы и его свирепых гуннов.

Стремительные и свирепые гунны были искусными наездниками. Народы Европы трепетали, видя их татуированные руки, лица, покрытые шрамами, и удлиненные черепа (головы младенцев гунны зажимали между досками). Гунны жили на востоке Украины и на Северном Кавказе. Вторжение в Восточную Европу они начали примерно в 370 году и быстро достигли Дуная на территории современной Венгрии. К концу IV века их напор усилился. Встревоженный Константинополь стал выплачивать гуннам дань, чтобы защитить Восточную Римскую империю. Обеспечив себе дань от робкого Востока, отважный и честолюбивый новый вождь Аттила устремил взгляд на запад, на австрийские Альпы. Нападение кавалерии гуннов на Рим стало всего лишь вопросом времени.

Однако гунны были не единственными мародерами, которых манил Вечный город. Жемчужина венца Западной Римской империи столкнулась с двойной угрозой. Риму угрожали гунны и другие безжалостные грабители, вандалы. Пока гунны укрепляли положение в Восточной Европе, вандалы, большая группа германских племен Польши и Богемии, захватывали Северную Европу, прокладывая путь через Галлию и Испанию. В 429 году 20 тысяч вандалов под водительством короля-воина Гейзериха переправились через Гибралтарский пролив и вторглись в Северную Африку. Это окончательно подорвало силы Западной империи. Вандалы прекратили поток налоговых поступлений за зерно, овощи, оливковое масло и рабов, направив его в собственный карман. Когда вандалы осадили римский портовый город Гиппон (современная Аннаба на северо-востоке Алжира), местный епископ Августин обратился к ним с мольбой о милосердии. Он умолял спасти собор и огромную библиотеку, где хранилось ценнейшее собрание греческих и римских книг, в том числе и его собственных трудов. Лучшие фрагменты тринадцатитомного шедевра Августина «Исповедь» посвящены смерти матери. Благочестивая святая Моника в 387 году умерла от малярии, которой заразилась на Понтийских болотах.

Святой Августин, влияние которого на западное христианство сравнимо лишь с влиянием Павла из Тарса, как и его любимая мать, умер от малярии в августе 430 года, вскоре после того, как вандалы осадили Гиппон. После его смерти вандалы захватили город и сровняли его с землей. В современном английском языке сохранилось слово «вандализм», что означает «сознательное разрушение или порча собственности». Однако во время разрушения Гиппона вандалы повели себя не совсем так, как истолковывает наш словарь. Драгоценный собор и библиотека Августина уцелели и высились нетронутыми среди дымящихся развалин. Из Северной Африки вандалы быстро захватили Сицилию, Корсику, Сардинию, Мальту и Балеарские острова. Хотя Гейзериху было рукой подать до Рима, Аттила его опередил.

Аттила пытался завоевать Галлию, но в июне 451 года близ Арденнского леса (территория современной Франции и Бельгии) потерпел поражение от объединенных сил вестготов и римлян. Он сразу же направил своих гуннов на юг и быстро вторгся в Северную Италию, неся с собой смерть и разрушение. Малая римская армия, как когда-то спартанцы при Фермопилах, сумела сдержать наступление гуннов на подходах к реке По. В действие мгновенно вступили легионы комаров, из-за которых захватчикам пришлось нелегко. Своевременное вмешательство генерала Анофелеса еще раз спасло Рим.

Опираясь на опыт своего великого предшественника Ганнибала, Аттила тоже остановил свою потрепанную армию у реки По и встретился с папой Львом I. Существует романтическая сказка о том, как благочестивый христианский папа сумел убедить варвара Аттилу отступить от Рима и уйти из Италии. Однако это всего лишь поэтический вымысел. Как галлы Бренна, карфагеняне Ганнибала и вестготы Алариха, свирепые гунны Аттилы были приговорены к смерти от комаров. «Гунны, – писал римский епископ Идаций, – стали жертвами божественного промысла, на них обрушились катастрофы, посланные небом: голод и некие болезни… Сокрушенные, они заключили мир с римлянами, и все вернулись к своим домам». Малярия подорвала военную мощь гуннов. Аттила отлично знал о печальной судьбе, постигшей сорока годами ранее Алариха и его вестготов. Кроме того, у гуннов не было запасов, не хватало продовольствия, жизнь вдали от дома казалась тщетной и бесплодной. Гунны разграбили припасы Северной Италии, вандалы перекрыли поставки из Северной Африки, Кампанья представляла собой сплошное болото. Рим голодал, потому что наводнение окончательно погубило местное сельское хозяйство.

Встреча с Папой была для Аттилы всего лишь уловкой, чтобы спасти лицо. Его остановили малярийные комары. «Центр империи был рассадником заразы, – пишет Кайл Харпер. – Невоспетой спасительницей Италии на сей раз стала малярия. Гунны пасли лошадей на заливных лугах, где комары размножались и переносили смертельный плазмодий. Они стали легкой добычей для малярии. Король гуннов поступил мудро, повернув конницу назад, в степи за Дунаем, холодные и сухие. Туда комары Anopheles последовать за ними не могли». Комары снова спасли Рим и вынудили Аттилу прекратить грабежи и насилие. Аттила, в отличие от Александра или Алариха, не стал жертвой малярии, но его смерть спустя два года оказалась весьма бесславной. В 453 году он умер от осложнений, вызванных беспробудным пьянством. Среди буйных гуннов тут же начались споры и раздоры. Хрупкое единство племен рухнуло, и гунны исчезли из истории.

Римские легионы были заняты войной с Аттилой, а вандалы тем временем бороздили Средиземное море, захватывали порты и откровенно пиратствовали. Действия вандалов в Средиземноморье были настолько жестокими и мощными, что в староанглийском языке это море называли Wendelsae (море Вандалов). Оказавшись под двойным ударом – со стороны гуннов и вандалов, – Рим был вынужден отозвать войска из Британии. Англы из Дании и саксы с северо-запада Германии не упустили такой возможности. Объединившись, англосаксы вторглись в Британию в 440-е годы, захватили обширные территории, вытеснили местных кельтов и истребили последние следы римской оккупации.

После отступления Аттилы из Италии римляне смогли целиком и полностью сосредоточиться на вандалах, которые угрожали Риму из Северной Африки и со средиземноморских островов. Политические споры и раздоры среди римской элиты подтолкнули к действиям Гейзериха. В мае 455 года, через два года после смерти Аттилы, он высадился в Италии с армией вандалов и двинулся к Риму. Папа Лев I обратился к Гейзериху (как ранее к Аттиле) с просьбой не разрушать древний город и не истреблять его жителей, предложив солидный выкуп в знак примирения. Рим открыл ворота Гейзериху и его армии. Вандалы сдержали слово, но за две недели они забрали всех рабов и сокровища, какие смогли найти – в том числе украшения из драгоценных металлов на домах и статуях. Когда же комары начали поедать теперь уже вандалов, те забрали добычу и ретировались в Карфаген.

Разграбление Рима вандалами было не столь садистским, как уверяют нас легенды, просто потому, что захватчики быстро поняли опасность малярии и отступили.

Смерть Аттилы положила конец победному шествию гуннов. Точно так же и смерть Гейзериха в 477 году прекратила господство вандалов над Средиземноморьем. Их численность сократилась, и они плавно слились с местными народами.

Падение Западной Римской империи было процессом постепенного разложения. Империя находилась в упадке с III века. Но в последние десятилетия Рим окончательно рухнул под грузом и социальным давлением эндемичной малярии, голода, депопуляции, войны и потока захватчиков, дестабилизирующих обстановку. Профессор зоологии Дж. Л. Клаудсли-Томпсон пишет: «Было бы ошибкой переоценивать роль эпидемий в упадке Рима, однако бубонная чума и малярия, несомненно, имели большое значение. Учитывая все обстоятельства, можно сказать, что роль малярии была более значительной». Филипп Норри, доцент медицинского факультета Университета Нового Южного Уэльса, добавляет, что Римская империя «в 476 году погибла от эпидемии малярии falciparum». Свирепые комары неуклонно вели Рим к постепенному разложению и окончательному краху.

К тому времени, когда вторгшиеся остготы в 490-е годы создали в Италии собственное королевство, у Западной Римской империи уже почти двадцать лет не было императора – и, как покажут события, никогда больше не будет. Остготы успешно разграбили Рим в 546 году после двадцатилетней Готской войны 535–554 годов. Остготы и их союзники воевали с Восточной Римской, или Византийской, империей, которой блестяще управлял император Юстиниан. Война стала последней попыткой спасти потерянные территории на западе и восстановить единую Римскую империю. Свершиться этому было не суждено. Мощная волна болезней погубила мечту Юстиниана о восстановлении империи.

В 541 году в Византийской империи началась беспрецедентная пандемия бубонной чумы, вошедшая в историю под названием чумы Юстиниана. Предположительно, болезнь зародилась в Индии, быстро охватила все крупные порты на Средиземном море и двинулась на север в Европу. Британии чума достигла через три года. Это была одна из самых губительных эпидемий в истории человечества. Она унесла жизни от 30 до 50 миллионов человек, то есть примерно 15 процентов всего населения планеты. В Константинополе меньше чем за два года умерла половина жителей. Современные комментаторы описывали глобальный характер и масштабы заражения. Секретарь блестящего византийского генерала Велизария, Прокопий, прозорливо замечал, что «в эти времена появилась чума, грозившая уничтожением всей человеческой расе… она охватила мир и губила жизни всех людей». Единственная эпидемия, которая по масштабам могла сравниться с чумой Юстиниана, это черная смерть – эпидемия бубонной чумы, разразившаяся в середине XIV века.

Культурные достижения императора Юстиниана сохранились и по сей день. В Константинополе он возвел величественные здания, в том числе и Айя-Софию. Он привел к единообразию римское право, которое стало основой гражданского права большинства западных стран. Хотя при жизни он не был так популярен, как сегодня, его интерес к искусству, богословию и научным знаниям способствовал расцвету византийской культуры. Его по праву считают одним из самых выдающихся правителей поздней античности и часто называют последним римлянином. Так называемый классический мир – цивилизации Древней Греции и Древнего Рима – погиб окончательно. Как пишет Уильям Г. Макнил, чума Юстиниана привела к «ощутимому сдвигу – Средиземноморье перестало быть основным центром европейской цивилизации, а роль и значение более северных территорий значительно повысились». Центр западной цивилизации продолжал смещаться дальше на запад – во Францию и Испанию, а затем надолго обосновался в Британии.

Для Рима комары оказались обоюдоострым оружием. Сначала они защищали Рим от военного гения Ганнибала и воинственных карфагенян, способствовали созданию и укреплению империи и распространению культурных, научных, политических и академических достижений Рима, а также сохранению наследия римской эры. Но со временем комары, хотя и продолжали с Понтийских болот защищать Рим от чужеземных захватчиков – визиготов, гуннов и вандалов, сумели поразить Рим в самое сердце.

Римляне заключили сделку с дьяволом, как Фауст: подписали договор с комарами.

Но союз этот оказался обманчивым и опасным. В конце концов он привел к полному краху. «Никогда еще я не видел столь жалкого вида, – писал автор «Фауста» Иоганн Вольфганг Гете в 1787 году, – как в Риме». В «Фаусте» Гете упоминает и о чудовищном загрязнении, и о потенциальном изобилии Понтийских болот:

  Болото тянется вдоль гор, Губя работы наши вчуже. Но чтоб очистить весь простор, Я воду отведу из лужи. Мильоны я стяну сюда На девственную землю нашу. Я жизнь их не обезопашу, Но благодатностью труда И вольной волею украшу[26].  

За пределами страниц «Фауста» комары Понтийских болот благоденствовали и процветали, оставаясь неверными союзниками Рима и превращаясь то в друзей, то во врагов. Комары подтачивали силу римского общества, приближая крах одной из самых могущественных и обширных империй в истории. Тем самым они оставили неизгладимый след на человеческой духовности и глобальном религиозном устройстве.

Возвышение и падение Римской империи было связано с развитием и укреплением христианства. Новая вера, которая началась с «движения Иисуса» внутри иудаизма в I веке, освободилась от родительских оков. Отчасти это было вызвано лечением и ритуалами, связанными, как мы теперь знаем, с переносимыми комарами болезнями, и спорами относительно божественности и роли целителей. После непростого и мучительного начала христианство укоренилось в умах и сердцах населения Европы и Ближнего Востока. Эта религия надолго восстановила баланс сил на планете.

Но сразу же после падения Римской империи Европа обратилась внутрь себя. Воцарился диктаторский феодализм монархий, баронств и папства. Из целительной веры христианство превратилось в религию фаталистическую, отягощенную серой и пламенем, несущую духовное и экономическое разложение. Население Европы погрузилось в мрачное Средневековье. Прогресс, наука и знания древних исчезли из коллективной памяти. Европа была ослеплена болезнями и религиозной и культурной нестабильностью. А в это же время на Ближнем Востоке возник и расцвел новый духовный и политический порядок. В начале VII века в Мекке и Медине зародился ислам, и эта вера стала источником культурного и интеллектуального возрождения на Ближнем Востоке. Европа катилась в интеллектуальную пропасть, мусульманство же несло с собой просвещение и развитие. Столкновение двух духовных супердержав за территориальную и экономическую гегемонию было неизбежно. Беспристрастные комары приняли участие в этом столкновении цивилизаций – в Крестовых походах.

Глава 5. Нераскаявшиеся комары. Кризис веры и Крестовые походы

Развитие христианства шло постепенно. Через два века после распятия Иисуса его последователи все еще оставались преследуемым жалким меньшинством. Их считали угрозой для Римской империи. Римляне сами по себе были нацией разнообразной и очень гибкой. Они прекрасно умели ассимилировать различные народы и практики в свою систему верований и культуру. Христианство же переварить оказалось трудно, и последователей новой веры истребляли с невероятным творческим жаром. Христиан обряжали в шкуры животных, а потом натравливали на них голодных собак. Их привязывали к шестам и оставляли в лесу после наступления темноты, обычно группами, чтобы кровавое представление было более зрелищным. Многих христиан просто распинали. Но преследование христиан не смогло подавить распространение новой веры – скорее наоборот, это будило любопытство и расширяло круг обращенных. Распространению христианства способствовало и отсутствие социальной стабильности в Риме и на просторах империи, терзаемой болезнями и осаждаемой очередными захватчиками.

Во время кризиса III века христианство окончательно распространилось по всем регионам империи. Этот процесс совпал с чудовищной эпидемией чумы Антонина и чумы Киприана, о чем мы говорили раньше, и с распространением эндемичной малярии по Риму и всей империи. Христиан преследовали во время обеих эпидемий. Они отрицали римский политеизм, оставались монотеистами и поклонялись Яхве или Иегове. Это сделало их удобными козлами отпущения. Но две ужасные эпидемии на фоне эндемичной малярии привели к увеличению количества новообращенных сторонников целительной религии. В конце концов, христиане говорили, что Иисус творил чудеса исцеления – хромой пошел, слепой прозрел, прокаженный излечился, а Лазарь восстал из мертвых. Люди верили, что эта волшебная сила передалась апостолам и другим последователям Христа.

В сложные времена кризиса III века и продолжающихся в эру великого переселения народов набегов, барьером на пути которых стали комары Понтийских болот, хроническая малярийная инфекция стала одной из серьезных угроз религиозному и социальному положению дел. Сония Шах пишет: «Малярия поколебала все прежние определенности». Малярия окончательно пошатнула основы традиционной римской духовности, медицины и мифологии.

Амулеты, «абракадабра» и жертвоприношения Фебрис поблекли перед лицом новообретенной надежды, которую несли целительные христианские ритуалы и филантропические лечебные заведения.

Я никогда не позволил бы себе утверждать, что именно комары обратили народные массы в христианство. Это было бы исторически необоснованно. Однако…

Малярия стала одним из множества факторов, способствовавших утверждению христианства как основной европейской религии.

«Христианство, в отличие от язычества, проповедовало заботу о больных, считая это религиозным долгом. Те, кому удавалось излечиться, испытывали благодарность и преданность вере, а это укрепляло христианские церкви в то время, когда другие институты рушились, – пишет Ирвин У. Шерман, профессор биологии и инфекционных заболеваний из Университета Калифорнии. – Способность христианской доктрины справляться с психическим шоком от эпидемии сделала ее привлекательной для населения Римской империи. Язычество же, с другой стороны, оказалось менее эффективным для переживания случайности смерти. Со временем римляне приняли христианскую веру». Комары играли важную роль в психическом шоке во всей Римской империи. Христианство предлагало своим последователям утешение, заботу, а порой даже спасение.

Общины первых христиан считали уход за больными религиозным долгом. Они создали первые настоящие больницы. Такие действия наряду с иной христианской благотворительностью создавали мощное ощущение общности и принадлежности. Нуждающиеся получали опору и надежду. Когда христиане путешествовали по торговым или иным надобностям, их тепло встречали местные приходы. К 300 году христианская диаспора в Риме заботилась о более чем полутора тысячах вдов и сирот. Во времена беспрецедентного насилия, голода, чумы и свирепствующей малярии с III по V век христианство привлекало последователей своим милосердием.

Профессор микробиологии Дэвид Кларк связывает малярию и распространение христианства: «Хотя современное христианство не любит это признавать, но практики ранних христиан были сродни магии. Они писали заклинания на листах папируса, сворачивали их в длинные полоски и носили в качестве амулетов… Сходные заклинания существовали вплоть до XI века. В них часто содержались магические формулы средневековой иудейской каббалы, соединенные с более ортодоксальной христианской терминологией. Эти заклинания иллюстрируют большое значение малярии и магии для христиан… Они также подтверждают, что раннее христианство во многих отношениях было целительным культом».

Так, например, надпись на римском христианском амулете V века была сделана, чтобы излечить женщину по имени Иоанния от малярии: «Улетай, ненавистный дух! Христос изгоняет тебя. Сын Божий и Дух Святой победили тебя. О Господь стада Твоего, избави от всякого зла рабу Твою Иоаннию… О Господь Христос, Сын и Слово Бога живого, исцеляющий каждую болезнь и слабость, исцели рабу Твою Иоаннию и призри на нее… и избави ее от всякой лихорадки и всякого озноба – двухдневного, трехдневного, четырехдневного – и от всякого зла». Анн-Мари Луиджендайк, профессор религиоведения из Принстона, в книге «Дочери Гекаты: женщины и магия в Древнем мире» посвятила амулету Иоаннии целую главу. В ней она пишет: «Прослеживается прямая связь между большим количеством подобных амулетов того периода и ростом заболеваемости малярией в конце античного периода». Профессор подчеркивает, что малярийные амулеты и талисманы, «казалось бы, незначительные повседневные предметы, участвуют в более широком дискурсе целительства, религии и власти… создавая легитимную и социально приемлемую христианскую практику». Доктор Рой Котански, историк, занимающийся изучением древних религий и папирусов, прозорливо замечает, что «во времена Римской империи лечение болезней с помощью амулетов требовало точной диагностики заболевания. Мы обнаруживаем, что в текстах амулетов часто подробно описываются конкретные болезни, для лечения которых они предназначались». Мольбы об облегчении состояния, связанного с малярией, на амулете Иоаннии весьма трогательны и настойчивы, но мы не знаем, защитил ли он ее от всего зла и смерти от малярии.

Неудивительно, что ранние христиане, как подтверждает надпись на амулете Иоаннии, сочетали элементы разных верований в соответствии со своими потребностями. Во времена эпидемии эндемичной малярии и религиозной неопределенности иметь множество молитв и талисманов, адресованных как языческим богам, так и христианскому богу, повышали шансы на спасение. Кто-то из них мог оказаться полезным и спасительным, принести облегчение и исцеление. Христианский бог, предписывающий заботиться о слабых и больных, в том числе о множестве больных малярией, казался лучшим кандидатом на роль целителя болезни. Кроме того, он сулил спасение и загробную жизнь, свободную от лихорадки, боли и страданий. Получается, комары активно способствовали распространению христианства. Кроме того, их поддержали несколько известных императоров того времени, в частности Константин и Феодосий.

В неспокойный IV век христианство укреплялось параллельно с закатом Римской империи. Новую веру поддержало обращение императора Константина в 312 году и его Миланский эдикт, изданный в следующем году. После великого преследования христиан предшественником Константина, Диоклетианом, эдикт императора не только провозглашал христианство официальной религией империи, хотя многие думают именно так. Миланский эдикт даровал всем подданным Римской империи право выбирать и исповедовать собственную веру, не боясь преследования. Это удовлетворяло и политеистов, и христиан. В 325 году Константин пошел еще дальше и созвал экуменический Никейский собор. Чтобы примирить сторонников разнообразных политеистических и христианских течений и положить конец религиозным чисткам, он объединил их верования в одну веру. Константин утвердил Никейское Кредо и концепцию Святой Троицы, открыв тем самым путь к составлению современной Библии и формированию христианской доктрины.

После утверждения канона Константином в период с 381 по 392 год, император Феодосий, последний правитель над обеими частями Римской империи, навечно соединил христианство с Европой. Он отказался от религиозной терпимости, провозглашенной Миланским эдиктом, закрыл политеистические храмы, сурово преследовал тех, кто поклонялся Фебрис или носил талисманы с заклинаниями. Константин официально провозгласил римский католицизм единственной государственной религией империи. Рим превратился в пульсирующее сердце христианства и место пребывания наместника божьего на земле. Таким местом стал Ватикан.

Полномасштабное воцарение христианства в Риме и строительство Ватикана и других христианских памятников в IV веке сопровождалось вездесущей малярией. «Первые великие христианские базилики, в частности Сан-Джованни, Сан-Петер, Сан-Паоло, Сан-Себастьяно, Сант-Аньези и Сан-Лоренцо, – отмечает Клаудсли-Томпсон, – были построены в долинах, которые позже стали настоящим рассадником заразы». Мы знаем, что малярийные комары облюбовали район Ватикана еще до постройки первой христианской базилики Святого Петра. Как вы помните из предыдущей главы, Тацит говорит, что после извержения Везувия в 79 году в город хлынули потоки беженцев и потерявших дома: «Они селились в нездоровых районах Ватикана, что привело ко множеству смертей», а «близость Тибра… ослабляла их тела, которые становились легкой добычей болезни».

Ранняя история Ватикана нам доподлинно неизвестна, но само название его в дохристианскую эру республики связывалось с болотистой местностью на западном берегу Тибра, рядом с Римом. Окрестности эти считались священными. Археологи обнаружили здесь политеистические храмы, мавзолеи, гробницы и алтари различных богов, включая Фебрис. На этом священном месте император-садист Калигула в 40 году построил цирк для гонок на колесницах (Нерон его еще более расширил) и увенчал его Ватиканским обелиском, украденным в Египте вместе с нагрудником Александра. Эта каменная игла – единственное, что сохранилось от места игрищ Калигулы. Начиная с 64 года перед Великим пожаром Рима (в котором обвинили христиан) эта земля стала местом одобренного государством мученичества многих христиан, включая святого Петра, которого, по разным сведениям, распяли головой вниз в тени обелиска.

По приказу Константина в 360 году на территории бывшего цирка и предполагаемого места погребения святого Петра была построена базилика Святого Петра. Константинова базилика быстро стала местом паломничества, а также эпицентром строительства концентрического комплекса Ватикана. Здесь же находилась больница, которая часто была переполнена втрое, когда сюда поступали больные малярией из Рима и с соседних Понтийских болот Кампаньи.

Полчища комаров, населявших Понтийские болота, защищали центр католической церкви от вторжения захватчиков. Впрочем, комары убивали и тех, кому служили. Папы чаще всего в Ватикане не селились. Из страха перед малярией они жили в Латеранском дворце, расположенном на противоположном берегу Рима. И так продолжалось тысячу лет. Неудивительно, что в те дни, когда в Риме царила малярия, центр католичества вызывал у верующих скорее ужас, чем почтение, либо почтительный ужас. Тем не менее до завершения строительства новой базилики Святого Петра в 1626 году (по проекту Микеланджело, Бернини и других) не менее семи пап, включая и печально известного Александра IV (Родриго Борджиа), занимавшего престол в конце XV века, и пять правителей Священной Римской империи умерли от римской лихорадки. Знаменитый поэт Данте умер от тяжелейшей малярии в 1321 году.

Смертельная ловушка, которой стал Рим, не ускользнула от внимания чужестранцев, гостей города и историков. Византийский чиновник и историк VI века Иоанн Лид писал, что Рим стал местом давней битвы между духами четырех элементов природы и демоном лихорадки, который одерживает верх. Другие считали, что в подземной пещере обитает огнедышащий дракон, который отравляет город своим ядовитым дыханием. Кто-то считал, что злобная и мстительная Фебрис наказывает Рим за то, что он отказался от нее и стал христианским. Средневековый епископ, оказавшийся в Риме, писал, что, когда «близится восход сверкающей Собачьей звезды у мрачного подножья Ориона», город охватывает эпидемия малярии, «и не остается ни одного человека, не страдающего от лихорадки и дурного воздуха». Миазматические гиппократовы собачьи дни лета по-прежнему оставались столь же опасными, а слова великого врача пережили античность.

Несмотря на то, что центр римского католицизма мог славиться своими исцелениями, избавиться от репутации малярийной столицы Европы ему не удавалось. Даже в 1740 году в письме из Рима английский политик и историк искусства Гораций Уолпол писал, что «здесь царит ужасная болезнь малярия, которая приходит в Рим каждое лето и убивает город». Он первым ввел слово «малярия» в английский язык. Британцы же, как правило, называют эту болезнь просто лихорадкой. Спустя век другой английский художественный критик Джон Рескин, вторя своему предшественнику, писал, что «странный ужас охватывал весь город. Это тень смерти, которая проникает повсюду… и все скованы страхом лихорадки». Посетивший город в середине XIX века Ганс Христиан Андерсен, датский писатель, автор знаменитой «Русалочки», был поражен видом «бледных, желтушных, болезненных» жителей города. Знаменитая английская медсестра Флоренс Найтингейл описывала безмолвные и безжизненные окрестности Рима как «долину смертной тени». Поэт-романтик Перси Биши Шелли писал о болезни, которая убила его близкого друга, лорда Байрона (несмотря на слухи, любовниками они не были), и жаловался, что и сам он болен «малярийной лихорадкой, полученной в Понтийских болотах». Еще в начале XX века путешественники, оказавшиеся в этой местности, были шокированы слабостью, жалким и истощенным видом несчастных местных жителей, которые пытались выживать в малярийной Кампанье. Как мы уже видели и будем видеть, Рим, Ватикан и комары имеют давнюю общую историю, основанную на причудливом и смертельном партнерстве.

Рим стенал под гнетом малярии, но и остальная Европа не была защищена. Болезнь медленно, но верно продвигалась на север. Хотя римляне заносили малярию на завоеванные новые территории, вызывая периодические вспышки болезни даже в Шотландии и Германии, лишь в VII веке малярия стала эндемичной для Северной Европы. Смертельный falciparum не выдерживал сурового климата морозных регионов, но malariae и vivax, которые также могли быть смертельными, нашли подходящее жилище и стали благополучно размножаться в Англии, Дании и даже в русском арктическом портовом городе Архангельске.

La Mal’aria: эта суровая и мрачная картина 1850 года французского художника Эрнеста Эбера изображает пораженных малярией итальянских крестьян, бегущих из смертельной ловушки Понтийских болот в Кампанье. Художник путешествовал по Италии, и картина эта написана на личном опыте. (Diomedia /Wellcome Library)

Смертельная хватка комаров в Европе усиливалась человеческим вмешательством. Переносимые комарами болезни следовали за плугом. Комары переселялись за людьми, появлялись в новых поселениях и двигались по торговым путям. Расширение Римской империи и христианства привело к распространению переносимых комарами болезней, которые охватили те популяции, где эти болезни ранее были неведомы. Постоянное покорение человеком окружающей среды, особенно культивация земель и искусственное нарушение экосистем, привело к распространению комаров там, где ранее это было экологически невозможно.

Хрупкое равновесие между всеми жизненными силами было нарушено человеческим вмешательством. В VI веке в Европе появился отвальный плуг, куда можно было впрячь быков. Это позволило крестьянам возделывать земли в бассейнах рек Центральной и Северной Европы. Плотность населения, человеческого и животного, возросла. Вокруг сельскохозяйственных колоний стали строиться деревни и города. На реках началось оживленное движение. Появились торговые порты. Сельское хозяйство, увеличение плотности населения и внешняя торговля – все это способствовало размножению малярийных комаров.

Мы пожинаем то, что посеяли. Точнее, там, где мы сеем, появляется мрачный жнец – комар.

Когда сельское хозяйство стало более эффективным, Северная Европа вышла на глобальный рынок. Торговцы стали отправляться все дальше в поисках новых интересных возможностей. «Люди-мигранты, – пишет историк Джеймс Уэбб, – везли с собой целые фургоны инфекций». Несчастья Средневековья усугублялись появлением новых болезней. Кроме того, ситуацию усложнял новый подход к вере. Вместе с комарами пришло чуждое религиозное влияние, которое вскоре превратилось в очередную глобальную философию – ислам.

В отличие от медленного и тяжелого распространения христианства, поддержанного комарами, ислам родился из видений пророка Мухаммеда и быстро покорил мир. В 610 году во время одного из уединений Мухаммеду явился Архангел Гавриил и повелел ему поклоняться Аллаху («богу»), тому же божеству, что у иудеев и христиан. Мухаммед продолжал получать божественные откровения, а потом начал излагать слова бога небольшой, но постоянно растущей общине мусульман («тех, кто обращен в ислам») в Мекке и Медине. Его проповеди и изречения стали частью Корана («назидание»). Ислам («покорность богу») быстро завоевал весь Аравийский полуостров.

В VII веке, когда комары и малярия продолжали свое зловещее продвижение на север Европы, ислам распространялся по Ближнему Востоку. Новая монотеистическая вера, созданная по образцу поклонения христианскому богу, охватила Северную Африку, проникла в византийский и персидский миры. Когда мавры-мусульмане в 711 году переправились через Гибралтарский пролив и вторглись в Испанию, они вызвали новую вспышку малярии, укоренив паразита во всем европейском Средиземноморье. К 750 году мусульманская империя простиралась от реки Инд на востоке по всему Ближнему Востоку, на севере до Восточной Турции и гор Кавказа и по Северной Африке. Затем ислам охватил Испанию, Португалию и юг Франции. Ислам и христианство столкнулись на двух фронтах – в Испании на западе и в Турции, а затем на Балканах на востоке. Европа оказалась в осаде комаров и мусульман.

Когда на Европу спустился мрак, болезни и смерть, король франков Карл Молот Мартелл и его крестьянская армия выступили против мусульман и в битве при Туре в 732 году дали отпор армиям выдающегося мусульманского генерала Абду-р Рахмана аль-Гафики. Внук Карла Мартелла, христианский крестоносец Карл Великий, первый император только что созданной Священной Римской империи, воевал с маврами во Франции и Испании. Он сумел окрасить кроваво-красным цветом христианства большую часть Европы. Впервые со времен расцвета классической Римской империи Карл Великий сумел объединить значительную часть Западной Европы под своим правлением. Под его провидческим, но жестоким руководством Европа начала возрождаться из пепла темного Средневековья. Неудивительно, что историки называют Карла отцом Европы.

Блестящий, красноречивый Карл Великий стал королем франков в 768 году. На его счету более пятидесяти военных кампаний, целью которых было расширение империи и спасение душ. Твердый защитник и распространитель христианства, Карл Великий быстро остановил мусульманскую экспансию в Испании, а затем повернул оружие против саксов и данов на севере и венгерских мадьяр на востоке, одновременно укрепив контроль над Северной Италией. Войны Карла Великого уничтожили соседние буферные государства, окружавшие королевство франков, и положили начало вторжениям и новым угрозам.

Хотя ревностная и фанатичная христианизация покоренных народов не считается частью Крестовых походов, действия Карла Великого были настолько экстремальными, что их вполне можно назвать религиозным геноцидом. Некогда христианство было верой обращенных и преданных, стремящихся к исцелению и утешению, при Карле же Великом христианство предложило совершенно противоположный путь к спасению. У покоренных был простой выбор: принять христианского бога или немедленно встретиться с этим богом после удара мечом. В 782 году при Вердене Карл Великий приказал убить более 4500 саксов, отказавшихся покориться его власти и христианскому богу. Пока Карл Великий укреплял свою военную, политическую и духовную власть, опечаленный и презираемый папа Лев III увидел в короле франков средство обезопасить и укрепить собственный авторитет и власть.

Папа Лев терял репутацию в глазах итальянских элит. Он был алчным, сластолюбивым политиканом, погрязшим в сомнительных экономических схемах. Под защитой Карла Великого Лев смог бы сохранить легитимность папства и сдержать потенциальных узурпаторов. В день Рождества 800 года папа Лев короновал Карла Великого и провозгласил его первым императором Священной Римской империи (или империи Каролингов). В этот период папство подвергалось угрозам по всем фронтам. Со времен падения Западной Римской империи тремя веками ранее Карл Великий стал первым императором, под рукой которого оказалась вся Западная Европа. Его политика христианизации и военные набеги во всех направлениях нарушали баланс сил и требовали отмщения. Карл Великий умер от естественных причин в 814 году, когда ему был семьдесят один год. Его наследникам пришлось защищать созданную им хрупкую христианскую империю.

Очень скоро колоссальная Священная Римская империя утратила стабильность и подверглась набегам мадьяр. Этот кочевой народ сложился на востоке России, в степях между Волгой и Уральскими горами. К 900 году они вбили клин в существующий порядок, поселившись на Дунае на территории современной Венгрии. В последующие пятьдесят лет они продолжали набеги на Германию и Италию и доходили даже до Южной Франции. И, наконец, ислам, хотя и медленно уступал свои позиции на западе, все еще держался в Испании и успешно продвигался на востоке, подступая к восточным границам Византийской империи.

Продвижение мадьяр в Западной Европе было остановлено германским королем Оттоном I в 955 году при Лехфельде. Это сражение принесло ему репутацию спасителя христианского мира и в 962 году возвело на трон распадающейся Священной Римской империи. Начиная с Оттона короли Германии дважды короновались правителями Священной Римской империи, правда, не всегда с благословения Папы. После поражения мадьяры приняли христианство при короле Стефане (будущем святом Стефане) и стали вести оседлый образ жизни в Венгрии. Сельскохозяйственные достижения мадьяр нарушили экологический баланс и вновь обеспечили комарам новые площадки для жизни и кормления. Но для Европы малярийная среда, созданная мадьярами вдоль венгерского Дуная, стала настоящим благословением. Во время вторжений безжалостных монголов в XIII веке малярийные комары, вскормленные трудолюбивыми мадьярскими крестьянами, обеспечили надежный оборонительный периметр и спасли остальную часть Европы.

Нападения мусульман и мадьяр стали последними крупными вторжениями чужаков в сердце Европы. Священная Римская империя быстро распалась на множество этнических королевств. Во многих отношениях эти государства были продолжением остановленных комарами набегов вестготов, гуннов и вандалов в эру Великого переселения народов и войн, которые потрясли основы Западной Римской империи в IV–V веках. Как грабители-кочевники до них, эти чужаки остались в Европе и влились в местные общества или создали новые этнические территории для самих себя – так поступили венгерские мадьяры, франки, германцы, хорваты, поляки, чехи и славяне-русы (русские и украинцы). Так формировалась этническая карта современной Европы.

Эти события послужили началом относительного европейского мира и однородного христианства. За фасадом единства развивалась коммерческая диверсификация, специализация по гильдиям, торговля. Европа начинала процветать. В свою очередь, интенсификация сельского хозяйства, рыночный капитализм и торговые пути способствовали дальнейшему распространению комаров. Экономический бум привел к развитию и укреплению местного правления и возникновению феодальных монархических государств, основанных на сельскохозяйственном крепостничестве. Деспотические правители и подчиненные им дворяне опирались на наемные армии рыцарей и крестьян, которых в периоды нужды призывали в солдаты.

Новые королевства действовали по божественному праву королей, закрепленному бдительным, осторожным и суровым папством. Впрочем, папы вскоре стали больше заботиться о накоплении богатств и власти, чем о спасении душ. Церковь забыла о своих истоках – а ведь когда-то христианство было целительной, противомалярийной, терапевтической верой. Теперь спасение стало использоваться как средство запугивания и подкупа для сбора богатств с невежественных крестьянских масс. Папство заняло весьма прибыльное место в результате обширной торговой революции, охватившей всю Европу и распространившейся за ее пределы.

Ряд императоров Священной Римской империи начиная с Оттона I тщились покорить скупой Рим и другие итальянские города-государства, одновременно пытаясь заставить все более мощное и независимое папство легитимизировать их верховенство. Комары Понтийских болот продолжали защищать Рим и Ватикан от чужеземных вторжений во времена всех конфликтов этой эпохи, как раньше насмерть стояли против полчищ карфагенян, вестготов, гуннов и вандалов.

Как многим завоевателям, пытавшимся захватить Рим ранее (Ганнибал, Аларих, Аттила и Гейзерих), армиям Оттона I, Оттона II, Генриха II (не путайте его с более поздним английским коллегой-монархом) и Генриха IV не удалось выиграть в схватке с малярийными комарами.

Германская армия Оттона I стала жертвой малярии во время подавления восстания в Италии.

Затем та же судьба постигла армии его сына, Оттона II. Он так и не одержал победы и умер от малярии в 983 году в возрасте двадцати восьми лет. Неожиданная смерть Оттона II ознаменовала начало периода нестабильности. Вакантный трон пытались занять разные германские и иностранные претенденты, хотя номинально императором считался трехлетний сын Оттона II, Оттон III. Германский король Генрих II сумел удержать сжимающуюся Священную Римскую империю, но теперь это наследство существовало лишь в названии. Когда по периметру стали откалываться этнические государства, так называемая Священная Римская империя превратилась в германское королевство в центре Европы.

В 1022 году армии Генриха II вступили в непокорную Италию, но тяжелая болезнь заставила короля прекратить поход мести. Бенедиктинский монах, кардинал Петр Дамиан, канонизированный в 1828 году, в то время работал в Риме. Он так описывал давящую и болезненную атмосферу в городе: «Рим, алчущий людей, губит самую сильную человеческую природу. Рим, рассадник лихорадки, щедрый даритель плодов смерти. Римские лихорадки действуют по неписаному закону: кого они коснутся, тот не избавится от них, пока жив». Между 1081 и 1084 годами Генрих IV, ослабленный внутренними и внешними восстаниями против его правления и пятью отлучениями от церкви тремя разными папами, четырежды осаждал Рим. Папам каждый раз удавалось спастись, а Генриху приходилось отступать, спасая остатки измученной комарами армии из болот Кампаньи. Многие остались в Понтийских болотах, став жертвой союзников Рима – малярийных комаров Anopheles.

После ряда заурядных правителей на престол влачащей жалкое существование Священной Римской империи в 1155 году взошел правитель поистине великий. Современники так восхищались Фридрихом I, что дали ему прозвище, вошедшее в историю: Барбаросса (Рыжебородый). Он был мощным правителем, сочетавшим в себе все таланты и добродетели сильного лидера. Его имя сохранилось в веках благодаря его великим достижениям, но с ним связаны и более зловещие ассоциации. Алчущий мирового господства Адольф Гитлер назвал именем великого германского правителя июньскую операцию 1941 года по вторжению в Советский Союз[27].

Барбаросса стремился восстановить былую славу империи, которой она достигла при Карле Великом. Но у комаров были другие, не столь великие планы относительно армий Барбароссы. Пять его походов против Италии и папства начиная с 1154 года были остановлены полчищами малярийных комаров. Один из солдат Барбароссы вспоминал, что Италия «разъедена ядовитыми туманами, поднимающимися с окрестных болот и несущими муки и смерть всем, кто вдохнет их». Кардинал Бозо, член папского суда, так писал о военной кампании Барбароссы: «неожиданно его армию поразила такая смертельная лихорадка, что за семь дней почти все… оказались на пути к мучительной смерти… и в августе поредевшая его армия начала отступать. Смертельная болезнь преследовала его. И стоило ему сделать шаг вперед, как он вынужден был отступать, оставляя за собой бесчисленное количество мертвых». Не сумев пробиться сквозь комариный защитный барьер, Барбаросса отошел в Германию и по желанию все более автономных баронов начал создавать Великую Германию и обеспечивать lebensraum (жизненное пространство), покоряя славянские народы на востоке – тот же боевой клич спустя 750 лет возродился в Третьем рейхе Гитлера.

После смерти папы Урбана III (он умер от малярии) его преемник Григорий VIII отменил отлучение Барбароссы и заключил мир со своим старым другом. Когда Григорий призвал Европу вернуть христианам Святую Землю в ходе Третьего крестового похода, Барбаросса, наладивший отношения с папством, откликнулся на призыв со всем христианским пылом. Недовольный тем, что мусульмане Саладина захватили Египет, Левант и священный город Иерусалим, подорвав христианское владычество на Святой Земле, папа Григорий в 1187 году издал буллу, призывающую к Крестовому походу.

Папа Григорий умер от малярии, пробыв на престоле всего пятьдесят семь дней. Но его призыв к оружию под маской возможности отмщения и сотворения добра нашел отклик в христианском мире Европы. Солдаты Барбароссы выступили в Крестовый поход вместе с армиями французского короля Филиппа II, австрийского Леопольда V и недавно коронованного короля Англии Ричарда I Львиное Сердце. Разношерстные крестоносцы под водительством величайших правителей Европы ринулись в водоворот смерти, где против них выступили комары и мусульмане, защищающие родные земли.

Крестовый поход не задался с самого начала. Комары, усердно патрулирующие Понтийские болота и защищающие Рим и папство, сумели превратить христианство из мелкого целительного культа в коррумпированное духовное, экономическое и военное предприятие.

Комары Святой Земли, не задумываясь, из хранителей христианства превратились в его палачей.

Они сразу же набросились на крестоносцев. Насекомые обрушили свою месть на христиан, вторгшихся в Левант, и остановили их продвижение по территории ислама, медленно подтачивая хрупкие оплоты христианских государств крестоносцев на Ближнем Востоке.

В те времена термина «Крестовые походы» не существовало. Он появился лишь около 1750 года. Так историки стали называть девять походов христиан на Ближний Восток в период с 1096 по 1291 год с целью вырвать Святую Землю из рук мусульман. Войны в Европе закончились Реконкистой – отвоеванием Испании у мусульман – в 1492 году. В том же году Колумб, сам не желая того, изменил мир. И эти события положили конец походам в Святую Землю. Первый крестовый поход начался в 1096 году. После этого походы в Святую Землю продолжались двести лет и служили удовлетворению алчности и идеологии. Это было слегка прикрытое религиозными лозунгами желание захватов с целью обогащения и развития торговли.

Проповедники, фильмы и детские книги, в том числе и легенды о Робин Гуде, заставили нас поверить, что Крестовые походы были призваны свергнуть правление неверных над Святой Землей. Однако религиозный элемент крестовых походов был более жесток. Он включал в себя подавление и истребление всех, кто не исповедовал христианство. Крестовые походы были не столь прямолинейны, как простой безумный христианский джихад против исламского правления над Левантом, устроенный галантными европейскими рыцарями в сверкающих доспехах, стремящимися установить свои стяги над мусульманскими замками. Ситуация была сложнее, чем представляется в сказках. Как вспоминал один известный крестоносец, было глупо отправляться воевать с мусульманами, когда другие нехристиане живут по соседству: «Это все равно что делать свою работу с конца».

Вообще-то эти преданные вере рыцари в доспехах, исполняющие прихоти своих лордов или церкви, более напоминали бандитов и воров Аль Капоне или Пабло Эскобара, чем мифологизированных артуровских спасителей страдающих прекрасных дам и хранителей великого христианского мира. Дороги через Европу в Святую Землю выбирались специально по землям, где было много евреев и язычников, и там начиналась безжалостная оргия этнических и религиозных чисток. Как обычно, все сопровождалось бесстыдным грабежом местных жителей, в том числе и братьев-христиан. Еще одним элементом Крестовых походов стало разрешение конфликтов между соперничающими ветвями католичества. Монархи и священнослужители искали другой путь под пропагандистским лозунгом «Этого хочет Господь». В конце концов, в надежде собрать армию, папы предлагали наемникам полное отпущение грехов, а все тяготы крестовых походов должны были служить искупительным подвигом.

Все европейцы, крестьяне и знать, мужчины и женщины, присоединились к движению войны за бога. Крестовые походы стали возможностью паломничества под защитой армии. Добровольцы и призванные солдаты получали возможность грабить, насиловать и убивать неверных. Подобные мотивы двигали многими, если не всеми. Между историками нет согласия в вопросе о том, кто и почему присоединялся к Крестовым походам. Альфред У. Кросби считает Крестовые походы «священным подвигом благочестивых христиан во имя спасения Гроба Господня от мусульман… эта идея подкреплялась религиозным идеализмом, желанием приключений и, как оказалось, бесстыдной алчностью». Религиозный компонент был лишь одним из мотивов идеологов Крестовых походов и использовался для маскировки их истинных намерений, которые сводились к получению политических, территориальных и экономических преимуществ.

С ростом количества Крестовых походов они превращались в выгодное коммерческое предприятие. Транспортировка, поддержание и снабжение огромных армий и толп благочестивых паломников, двигающихся из Европы в Восточное Средиземноморье, было выгодным финансовым делом. Если бы Левант попал в руки христиан, вся экономическая сила Средиземноморья оказалась бы у политических монархов Европы и их религиозных хозяев. В течение нескольких веков скупые правители посылали своим возбужденным подданным замаскированные сигналы, отправляя их «вырвать эту землю у неверных и подчинить ее себе».

Движимые христианским пылом, около 80 тысяч человек из всех слоев общества покинули Европу во время Первого крестового похода (1096–1099), чтобы предпринять отважное и опасное путешествие в Иерусалим, попутно истребляя нехристиан. По мере того как эта разношерстная армия продвигалась к Святой Земле, их количество сокращалось. Когда самые стойкие в Константинополе вошли в Азию, в дело вступила малярия, еще больше уменьшив их ряды. Весной 1098 года начались муссонные дожди, открыв летний сезон неутомимых комаров – и малярии. К осени тысячи крестоносцев умерли от смертоносного паразита. Погибли все германцы – полторы тысячи человек. Но оставшиеся не отступали. Они создавали государства крестоносцев на северных подходах к Иерусалиму, которые были отвоеваны у мусульман в июне 1099 года. «Теперь, когда наши люди захватили стены и башни, – писал французский священник и воин Раймунд де Агилер, – какое великолепное зрелище открылось нашим глазам! Некоторые из наших людей срубали головы врагов, другие осыпали их стрелами, и они падали с башен. Другие мучили их дольше, бросая в пламя». Какими бы варварскими ни были методы, Иерусалим оказался в руках христиан.

К 1110 году множество мелких государств крестоносцев, включая Антиохию и Иерусалим (и его порт Акру), объединились в прибрежный Левант. Учитывая значимость этого региона для торговли, неудивительно, что он давно превратился в этнический плавильный котел. Поскольку большинство крестоносцев с награбленными трофеями вернулись в Европу, их небольшие европейские анклавы были вынуждены сосуществовать и сотрудничать с местным населением, среди которых были мусульмане, евреи, халдеи, персы и греки. Эти кипящие жизнью многонациональные порты вскоре стали центром торговли внутри известного мира. Восточное Средиземноморье превратилось в экономический центр глобальной торговли.

Несмотря на то, что Крестовые походы представляли собой жестокие военные конфликты, они способствовали развитию торговли и широкому обмену знаниями и инновациями.

Ради одной монополии на такую торговлю стоило воевать. Неудивительно, что череда Крестовых походов в Левант продолжилась.

Успех Первого крестового похода и создание христианских государств в Леванте были чудом. Впрочем, вскоре христианское влияние на Ближнем Востоке начало постепенно слабеть, несмотря даже на создание в 1139 году ордена рыцарей Храма. Религиозный фанатизм и слепое поклонение богу вкупе со вседозволенностью и неприкрытой алчностью оказались мощными стимулами падения авторитета церкви. На протяжении двухсот лет низменные страсти лежали в основе военных походов христиан с целью подчинения себе торговли в Средиземноморье и спасения Гроба Господня от ислама.

Второй крестовый поход (1147–1149) возглавил король Франции Людовик VII. Его сопровождала блестящая и очень сильная жена-воин, Элеонора Аквитанская (ей, кстати, удалось собрать армию большую, чем у мужа). Кроме того, в походе участвовал германский император Конрад III. Целью крестоносцев был Дамаск.

Защитники Дамаска искусно использовали миазматическое биологическое оружие.

Они сознательно запрудили все водные потоки в окрестностях города, создав настоящее малярийное болото, поджидавшее крестоносцев. Пятидневная осада Дамаска в июле 1148 года, в разгар малярийного сезона, была плохой идеей и привела к биологической катастрофе.

Самым важным последствием этого поражения стало то, что обозленный Людовик выместил гнев на жене. Элеонора до сих пор не родила ему сына. Кроме того, он подозревал ее в супружеской измене – любовником королевы он считал ее дядю Раймунда, правителя Антиохии. После возвращения во Францию Папа Римский расторг этот союз без любви. Всего через два года Элеонора вышла замуж за своего кузена, Генриха II, который в 1154 году стал королем Англии. Союз Генриха и Элеоноры (и ее земель во Франции) имел отдаленные судьбоносные последствия, так как двое из восьми их отпрысков, короли Ричард и Джон, своими действиями привели к подписанию Великой хартии вольностей.

После неудачного Второго крестового похода папа Григорий в 1187 году призвал Европу освободить Иерусалим от Саладина и его мусульманской армии. Молодой английский король Ричард Львиное Сердце выступил в Третий крестовый поход вместе с Леопольдом V Австрийским, Филиппом II Французским и германским императором Барбароссой. Саладин преградил крестоносцам путь в 100 милях к северу от Иерусалима, в приморском городе-крепости Акре. В августе 1189 года началась осада. В осаде принимали участие местные крестоносцы под командованием недавно освобожденного бывшего короля Иерусалима Ги де Лузиньяна и армии Филиппа и Леопольда. Как только малярия начала высасывать соки из осаждавших, Саладин совершил блестящий и неожиданный шаг. Он окружил своих врагов и дал армии комаров возможность кормиться на пойманных в ловушку крестоносцах.

В июне 1191 года прибыл Ричард с армией. Крестоносцы к тому времени почти два года страдали от эндемичной малярии. Периодически вспыхивали эпидемии.

Сразу после высадки Ричард заразился малярией. Те, кто ухаживал за ним, писали, что его поразила тяжелая болезнь, которой местные жители дали название «арнольдия». «Болезнь эта вызвана переменой климата, влияющей на тело человека». Страстный Ричард сражался одновременно с малярией, цингой и мусульманами. Он за месяц прорвал осаду и захватил Акру. Но его европейские союзники более не имели ни людей, ни желания сражаться за Иерусалим. Комары лишили их последних сил. Филипп также страдал от малярии и цинги. Леопольд считал себя обманутым хитрым Ричардом, который после падения Акры присвоил себе большую часть трофеев. Понимая слабость своего военного и экономического положения, недовольные и озлобленные короли собрали жалкие остатки своих армий и в августе покинули Святую Землю. Но их месть Ричарду была еще впереди.

Малярия уже убила около 35 процентов европейцев и лишила выживших некогда сильной христианской идеологии и пыла.

Не устрашенный дезертирством товарищей, Ричард поклялся отвоевать Иерусалим. Когда переговоры между Ричардом и Саладином затормозились, английский король обезглавил 2700 пленников на глазах у армии мусульман. Саладин ответил тем же. Ричард двинулся на юг и сумел захватить и удержать город Яффу, несмотря на яростные контратаки мусульман. Ричард был очень смел, имел богатый военный опыт, а титул Coeur de Lion (Ричард не говорил по-английски, только по-французски) ему дали еще при рождении. Первая атака на Иерусалим оказалась неудачной. Армия завязла в грязи после сильных ноябрьских дождей. Ноябрь для Леванта – самый опасный месяц в плане малярии. «Болезни и раны, – писал современник, – ослабили многих до такой степени, что они с трудом передвигались». Вторая атака на Иерусалим также закончилась малярийным отступлением. Ричард снова заболел, врачи шептались, что у него острая полутрехдневная лихорадка, то есть сочетание малярии vivax и falciparum.

Измученным крестоносцам было не легче, чем их командиру. Мечте Ричарда об Иерусалиме, Святом Городе, до которого было рукой подать, не суждено было осуществиться. По желанию комаров Иерусалим остался у мусульман. Ричард и Саладин, два общепризнанных лидера христианского и мусульманского миров, подписали договор. Иерусалим оставался под мусульманами, но был признан международным городом, открытым для христианских и иудейских паломников и торговцев[28]. В 1291 году, когда мусульмане вернули себе Акру, последний оплот измученных малярией крестоносцев, первая крупномасштабная попытка христиан создать колонии за пределами Европы окончательно потонула в песках пустыни.

Святая Земля оставалась за мусульманами до Первой мировой войны. Лишь в Рождество 1917 года армия британского генерала Эдмунда Алленби триумфально вошла в Иерусалим. Алленби Армагеддон, как его прозвали военные и политические руководители, стал тридцать четвертым завоевателем Иерусалима и первым «христианином» (хотя он был атеистом) со времен крестовых походов. Медики британской армии назвали Алленби «первым командиром в этом малярийном регионе, где погибли многие армии, трезво оценившим риск и предпринявшим необходимые меры». В 1917 году Артур Бальфур, министр иностранных дел и бывший премьер-министр Великобритании, в печально известной Декларации Бальфура провозгласил, что «правительство Его Величества считает необходимым создать в Палестине национальное государство еврейского народа и приложит все усилия для достижения этой цели». Христианская оккупация Леванта во время Первой мировой войны и реализация утопического заявления Бальфура в очередной раз установили на Святой Земле атмосферу антагонизма и породили конфликт на Ближнем Востоке.

В 1917 году Алленби удалось то, что не удалось Ричарду в 1192 году: он обманул комаров. Малярия и другие болезни во время Третьего крестового похода подкосили Ричарда. В октябре 1192 года, все еще страдая от приступов малярийной лихорадки, Ричард покинул Левант и направился в Англию. В пути он столкнулся с обманом и предательством, что привело его к гибели. Пока Ричард воевал в Святой Земле, его брат Джон вместе с Филиппом Французским подготовили против него заговор.

По возвращении во Францию Филипп тайно поддержал бунт принца Джона против отсутствующего брата Ричарда. Кроме того, Филипп решил захватить английские земли во Франции – они перешли к Англии в результате брака Генриха и Элеоноры. Филипп не позволил Ричарду высадиться во французских портах и вынудил его двигаться опасным маршрутом через Центральную Европу, где незадолго до Рождества его пленил Леопольд Австрийский. Выкуп за короля составил безумную сумму в 100 тысяч фунтов серебра. Эта сумма втрое превышала ежегодные налоговые сборы английской короны. Но мать Ричарда, Элеонора, сумела собрать деньги. Для этого она увеличила налоги на собственность, скот и накопленное богатство. Налогами она обложила крестьян, баронов и священнослужителей. После получения колоссального выкупа Ричард был освобожден. Филипп отправил Джону письмо с предупреждением: «Берегись, дьявол на свободе».

После освобождения Ричард двинулся домой и по пути начал отвоевывать английские провинции во Франции, для чего потребовались дополнительные ресурсы и средства. Во время осады незначительного замка в Аквитании в 1199 году внимание короля привлек один из защитников. Ричарда развеселил человек, стоявший на стене замка. В одной руке он держал арбалет, а в другой, в манере, достойной Монти Пайтона, сжимал сковородку, которую использовал в качестве щита. В отвлекшегося Ричарда попала стрела, и позже он умер от гангрены. На трон Англии взошел Джон. В течение десяти лет Джон собирал средства для финансирования долгих и бесплодных кампаний во Франции с целью отвоевания английских земель. Он повысил налоги, ввел дополнительные пошлины, увеличил сборы за наследство и брак. При нем процветали вымогательство и взяточничество. К сожалению, Робин Гуд был вымышленным персонажем – как бы ни нравился мне лисенок из одноименного мультфильма Диснея.

Робин Гуд – это символ надежды и перемен в мрачный, суровый период бедности и угнетения в Англии под правлением короля Джона. Хотя считается, что история Робин Гуда имеет давние корни в устном фольклоре, впервые он упоминается в аллегорической поэме Уильяма Лэнгленда «Пирс Пахарь» (ок. 1370), которая наряду с «Сэром Гавайном и Зеленым рыцарем» считается одним из величайших произведений ранней английской литературы. В написанных в тот же период «Кентерберийских рассказах» Джеффри Чосера упоминается «некая лихорадка, которая может быть твоим проклятием», что подтверждает наличие малярии в Фенских болотах на востоке Англии. Малярия проложила себе дорогу в английскую литературу задолго до того, как Шекспир упомянул ее в восьми своих пьесах.

Ранние истории о Робин Гуде отдаленно напоминают образы, созданные Шоном Коннери, Кевином Костнером, Кэри Элвесом и Расселом Кроу. Полный набор персонажей и вспомогательные сюжетные линии сложились лишь после популярнейшего фильма 1938 года «Приключения Робин Гуда» с участием Эррола Флинна и Оливии де Хэвиленд. Это был один из первых цветных фильмов. История веселых обитателей Шервудского леса, восставших против алчных тиранов из Ноттингема, стала культовой и завоевала сердца зрителей (и родителей, рассказывающих сказки на ночь) всего мира. Современная легенда достигла совершенства и кульминации в 1973 году, когда вышел диснеевский мультфильм, в котором Джон был изображен в виде трусливого льва.

Окончательное поражение короля Джона в сражении при Бувине в 1214 году привело к сплочению и общему бунту обозленных баронов. 15 июня 1215 года в Раннимиде Джон был вынужден уступить требованиям взбунтовавшихся баронов и подписать Magna Carta Libertatum – Великую хартию вольностей. Революционный документ обеспечивал права и личные свободы всех свободных англичан (весьма незначительной категории). Я не буду распространяться о мифологических современных представлениях о хартии вольностей. Остановлюсь лишь на одном.

Универсальный слоган «Никто не стоит выше закона», который считается якобы взятым из хартии вольностей, в ней не значится.

Ни в одном из шестидесяти трех пунктов этого революционного документа такой фразы нет. Современное истолкование и сама конструкция этого выражения взяты из соединения двух статей: «Ни один свободный человек не будет арестован или заключен в тюрьму, или лишен владения, или объявлен стоящим вне закона, или изгнан, или каким-либо (иным) способом обездолен, и мы не пойдем на него и не пошлем на него иначе, как по законному приговору равных его (его пэров) и по закону страны. Никому не будем продавать права и справедливости, никому не будем отказывать в них или замедлять их».

Эти идеи, каким бы ни был их смысл в 1215 году, очень созвучны эпохе современной демократии, закона и утверждения всеобщих неотъемлемых прав личности на жизнь, свободу и защиту собственности. Хартия вольностей ознаменовала собой великий сдвиг в истории политической и юридической мысли. Она повлияла на конституции современных демократий, в том числе на Билль о правах в Соединенных Штатах, Хартию прав и свобод в Канаде и на Декларацию прав человека, принятую Организацией Объединенных Наций в 1948 году. Если мы провалимся в кроличью нору и помчимся назад во времени, то можно сказать, что Третий крестовый поход создал контекст и условия для появления Великой хартии вольностей и зарождения демократической платформы.

Хотя хартия вольностей может считаться утешительным призом, попытка европейских крестоносцев отвоевать Святую Землю закончилась полной и безусловной неудачей. Комары предали христианство в период кризиса веры. Если во времена кризиса III века комары поддержали целительные основы христианства, то в период Крестовых походов они положили конец всем торговым надеждам и предприятиям христиан.

Крестовые походы были первой крупномасштабной попыткой Европы создать колонии и распространить свою власть за пределы континента. Комары воспрепятствовали этим первым империалистическим предприятиям. Альфред У. Кросби так пишет о смертельном вмешательстве комаров в Крестовые походы:

«За редким исключением, представители Запада, которые вели войны в восточном Средиземноморье, считали, что их главные проблемы носят военный, логистический, дипломатический и, возможно, теологический характер. Но на самом деле их главной и самой серьезной трудностью были проблемы медицинские. Европейцы часто умирали вскоре после прибытия, не могли иметь детей, которые дожили бы на Востоке до зрелого возраста… Когда крестоносцы прибыли в Левант, они пережили то, с чем британские поселенцы столкнулись в североамериканских колониях спустя несколько веков… им пришлось встретиться с инфекциями, восточными микробами и паразитами. Только привыкнув к этому, они могли сражаться с сарацинами. Период акклиматизации требовал времени и сил, лишал армии эффективности. Все это вело к гибели десятков тысяч человек. Вполне возможно, что болезнью, поразившей крестоносцев, была малярия, эндемичная для влажных низменностей Леванта и побережья, то есть именно тех мест, где скапливались основные массы крестоносцев. Левант и Святая Земля были, а в некоторых регионах и остаются местами малярийными… Каждая новая армия крестоносцев, прибывшая из Франции, Германии и Англии, становилась топливом, подброшенным в печь малярийного Востока. Опыт сионистских иммигрантов в Палестину в начале нашего века очень показателен. В 1921 году 42 процента заболели малярией в первые шесть месяцев после прибытия и 64,7 процента – в течение первого года… Государства крестоносцев погибли, как бутоны срезанных цветов».

В отличие от крестоносцев, мусульмане воевали на собственной земле. У них уже выработался иммунитет, они привыкли к местным разновидностям малярии.

У многих имелись генетические защитные механизмы – антиген Даффи, талассемия, фавизм и, возможно, даже серповидноклеточная анемия. Ричард Девиз, английский монах и личный писец короля Ричарда, рассказывая о мусульманских противниках, с завистью писал, что «погода привычна для них; место это – их родная страна; труд для них – здоровье, а лишения – лекарство». Несомненно, защитники имели преимущество в войне, поскольку они решали, где, когда и какой будет битва, но в данном случае сопротивляемость малярии оказалась главным козырем ислама. И оружием победы.

Несмотря на то, что Крестовые походы оказались очень неудачным экономическим предприятием, они проложили путь к будущим империалистическим успехам. Косвенным образом они приблизили эпоху великих географических открытий и Колумбов обмен. Как мы уже говорили, Крестовые походы включали в себя и войну, и торговлю, что более важно. Межкультурный обмен между мусульманами и христианами возродил труды Древней Греции и Рима и вернул их в научную жизнь Европы. Мусульманские инновации проникли во все сферы науки – их принесли с собой возвращающиеся крестоносцы и торговцы. Мусульманский Ренессанс, или Золотой век Крестовых походов, донес идеи просвещения и культуру в самые темные и застойные уголки Европы.

Крестовые походы способствовали быстрому распространению мусульманских достижений в области навигации. Именно мусульмане придумали современный магнитный компас и важные элементы кораблестроения, такие как кормовой руль и треугольные латинские паруса на трехмачтовых судах, которые позволили судам двигаться против ветра. В 1218 году изумленный французский епископ Акры отправил во Францию письмо, в котором писал, что «железная игла после соприкосновения с магнитным камнем всегда указывает на Полярную звезду, которая остается неподвижной, тогда как остальной небесный свод вращается, являясь осью небосвода. Это чрезвычайно полезно тем, кто бороздит моря».

Получатель этого письма должен был подумать, что епископ окончательно лишился ума. Европейские научные достижения, позволившие выбраться из темных пещер Средневековья, во многом опирались на подставленную мусульманами академическую лестницу. Помимо галантных поисков Святого Грааля в представлении Монти Пайтона, Индианы Джонса и Роберта Лэнгдона, бесконечных романтических рыцарских сказок на ночь, фильмов и телевизионных шоу, обмен знаниями – вот истинное наследие Крестовых походов. Этот культурный обмен и превращение нашей планеты в глобальную деревню еще более усилился с помощью другого претендента в игре престолов во время крестоносных афтершоков XIII века. Пока Европа поднималась из Средневековья с помощью мусульманских знаний, смертельная угроза уже подбиралась не только к Леванту, но и к восточному порогу самой Европы. Свирепые конники из азиатских степей могли бы впервые объединить Восток и Запад, но породили смертельнейшую эпидемию в человеческой истории, угрожавшую самому существованию Европы. Монгольские орды под водительством блестящего хитроумного стратега и воина Чингисхана привели Восток к воротам Европы и создали колоссальную наземную империю – одну из самых великих в Европе.

Глава 6. Орды комаров. Чингисхан и Монгольская империя

На далеких суровых нагорьях и в продуваемых всеми ветрами степях на севере Азии жили воинственные, враждующие между собой племенные кланы. Союзы заключались и рушились, политические курсы менялись со скоростью степного ветра. Вот в таком суровом месте в 1162 году родился Темучин. Он воспитывался в клановом обществе, жизнь которого состояла из набегов на соседние племена, грабежей, мести и внутренних конфликтов. И, конечно же, главным для степняков всегда были лошади. Отец Темучина был захвачен соперничающим кланом, после чего семья оказалась в нищете. Питаться приходилось дикорастущими плодами и травами, объедками со скелетов мертвых животных, мелкими сусликами и другими грызунами. Когда отец Темучина умер, его клан окончательно потерял репутацию и практически растворился в крупных союзах политической арены племенной власти монголов. В те времена тоски и отчаяния Темучин не мог знать, что обретет славу, богатство и новое имя, которое будет вселять ужас в сердца врагов, когда его армии пойдут на завоевание всего мира.

Желая восстановить честь семьи, пятнадцатилетний Темучин стал воином. Во время одного из набегов его захватили бывшие союзники отца. Ему удалось бежать из рабства, и он поклялся отомстить своим недругам – теперь список включал не только традиционных врагов, но еще и бывших союзников. Хотя Темучин не желал делиться властью, он понимал, что абсолютная власть опирается на крепкие и надежные союзы. Этому еще в детстве учила его мать.

Стремясь объединить враждующие племена, Темучин нарушил традиции монголов. Вместо того чтобы убивать или обращать в рабство захваченных врагов, он обещал им защиту и трофеи в будущих завоеваниях. На высшие военные и политические посты он назначал тех, кто отличался заслугами, преданностью и умом. Клановые пристрастия и непотизм были ему чужды. Такие социальные новации укрепляли единство его конфедерации, вселяли преданность в сердца покоренных племен и усиливали военную мощь. Темучин продолжал включать в свой все более мощный союз новые монгольские кланы. В результате к 1206 году он объединил под своим правлением воинственные племена азиатских степей и создал мощную, единую военную и политическую силу, способную захватить одну из крупнейших империй в истории. Темучин исполнил мечту Александра, которому некогда помешали комары. Он соединил концы земли от Азии до Европы. Но у комаров было свое представление о величии и славе – точно так же, как полторы тысячи лет назад, когда они встали на пути Александра.

К этому времени монголы уже дали Темучину новое имя – Чингисхан, то есть Великий Правитель.

Завершив объединение враждующих между собой монгольских племен, Чингис (или Чингиз) и его искусные конники-лучники начали совершать стремительные набеги, чтобы расширить свое жизненное пространство… И получить кое-что еще.

Монгольская экспансия при Чингисхане отчасти стала результатом малого ледникового периода. Глобальное похолодание сократило территории степей, где паслись лошади кочевников. Перед монголами встал простой выбор – воевать или погибнуть. Поразительная скорость продвижения монголов объясняется военным гением Чингисхана и его военачальников, единством системы военного командования и управления, новаторскими методами ведения боя путем обхода противника с флангов, созданием новых, более мощных луков и, главным образом, несравненным искусством и ловкостью конников. К 1220 году Монгольская империя простиралась от Тихоокеанского побережья Кореи и Китая на юге до реки Янцзы и Гималайских гор, а на западе до реки Евфрат. Монголы оказались истинными мастерами того, что нацисты позже назвали Blitzkrieg, то есть «молниеносная война». Они окружали беспомощных врагов с поразительной и несравненной скоростью и яростью.

В 1220 году Чингисхан разделил армию на две части и достиг того, чего не удалось Александру: он соединил две половины известного мира. Впервые в истории Восток официально встретился с Западом, хотя обстоятельства этой встречи были жестокими и враждебными. Основную часть армии Чингисхан повел на восток через Афганистан и северные районы Индии по направлению к Монголии. Вторая армия, состоявшая примерно из 30 тысяч конников, двинулась на север через Кавказ и Россию. Монголы разграбили итальянский торговый порт Каффу (Феодосию) на Крымском полуострове. В европейской части России и Прибалтике монголы покорили русов, киевлян и булгар. Местных жителей грабили, убивали и продавали в рабство. Когда пыль оседала и топот копыт монгольских лошадей стихал вдали, в живых оставалось менее 20 процентов – остальные были убиты или обращены в рабство. Для пробы монголы вторглись в Польшу и Венгрию, а летом 1223 года быстро отступили на восток, чтобы соединиться с основными силами Чингисхана.

Почему монголы решили уйти из Европы, мы точно не знаем. Историки полагают, что финальные набеги этой кампании являлись нечем иным, как разведывательной миссией для будущего полномасштабного вторжения в Европу. Кроме того, решение отложить вторжение могло быть связано с ослаблением монгольской армии из-за малярии, подхваченной еще на Кавказе и в бассейнах рек Причерноморья. Не прошли бесследно и двадцать лет непрерывных войн. Известно, что сам Чингисхан в тот период страдал от привычных приступов малярии. Большинство историков считают, что его смерть в возрасте шестидесяти пяти лет стала результатом воспаления старых ран, связанного с ослаблением иммунной системы из-за хронической малярийной инфекции.

Великий воин умер в августе 1227 года. В соответствии с культурными нормами, он был похоронен без торжеств и церемоний, а место погребения осталось тайной. Легенда гласит, что небольшая погребальная процессия убивала всех, кто встречался им на пути, чтобы скрыть место упокоения великого воителя. Чтобы спрятать могилу, они повернули русло реки – или сровняли с землей, затоптав копытами лошадей.

Тело Чингисхана, как и тело Александра, исчезло бесследно.

Все попытки обнаружить его могилу закончились безрезультатно. Но смерть Чингисхана не утолила комариной жажды монгольской крови. Комары продолжали терзать его империю.

Под правлением сына и наследника Чингисхана, Угэдэя, монголы вновь предприняли попытку вторжения в Европу – в период с 1236 по 1242 год. Монгольские орды быстро и беспрепятственно прошли через восточную часть России, Прибалтику, Украину, Румынию, Чехию и Словакию, Польшу и Венгрию. В Рождество 1241 года они достигли Будапешта и реки Дунай. Из Будапешта они двинулись на запад через Австрию, а затем свернули на юг и вернулись на восток, разграбив по пути Балканские страны и Болгарию. В 1242 году монголы покинули Европу и более никогда не вернулись. Неустрашимые и непобедимые монголы не смогли одолеть комаров и удержаться в защищаемой этими насекомыми Европе.

Об этом на первый взгляд импульсивном и удивительном отступлении Уинстон Черчилль писал: «В какой-то момент казалось, что вся Европа падет жертвой ужасной опасности, надвигавшейся на нее с Востока. Дикие монгольские орды из самого сердца Азии, непревзойденные конники, вооруженные луками, стремительно пронеслись через Россию, Польшу, Венгрию и в 1241 году потерпели сокрушительные поражения от германцев близ Бреслау и от европейской кавалерии близ Буды. Но Германия и Австрия оказались в их власти. Чудесным образом… военачальники монголов отступили за тысячи миль в свою столицу Каракорум… и Западная Европа была спасена». Летом и осенью 1241 года большая часть монгольской армии отдыхала на венгерских равнинах. Хотя прошлые годы были необычно теплыми и сухими, весна и лето 1241 года стали необычно влажными. Влажность повысилась настолько, что ранее сухие мадьярские степи Восточной Европы превратились в болотистую трясину – рассадник малярийных комаров.

Негативные последствия перемены климата для монгольской военной машины стали идеальным штормом, который спас Европу.

Заболачивание и подъем воды в реках лишили монголов необходимых их лошадям пастбищ, а ведь именно лошади были основой их военной мощи[29]. Из-за экстремально высокой влажности отказывали монгольские луки. Упрямый клей никак не схватывался и не сох во влажном воздухе. Тетива теряла упругость, из-за чего монголы лишались своих главных преимуществ – скорости, точности и дальности стрельбы. Добавьте к этим военным проблемам вездесущих комаров – и вы поймете, в каком положении оказались монголы. Малярийный паразит начал искусно вторгаться в их девственные вены. Известный историк Джон Киган пишет, что монгольские орды, «сколь бы свирепыми они ни были, не смогли перевести мощь легкой конницы из умеренных и пустынных регионов, где они процветали, в дождливую Западную Европу… Им пришлось признать поражение». Хотя монголы и сопровождавшие их торговцы, подобно Марко Поло, наконец объединили Восток и Запад, комары помогли Западу не оказаться покоренным. Они обрушили свою малярийную мощь, остановили монгольское вторжение и даже изгнали кочевников из Европы.

Но под водительством внука Чингисхана, Хубилай-хана, они в 1260 году впервые отправились в Святую Землю, став очередными конкурентами упорных, но обреченных на поражение крестоносцев. В эту борьбу монголы вступили в момент перерыва между Седьмым (1248–1254) и Восьмым (1270) Крестовыми походами. Показателями запутанной ситуации, сложившейся во время поздних Крестовых походов, служат четыре крупных вторжения монголов, а также союзы между мусульманами, христианами и различными монгольскими племенами. Союзы заключались и распадались, а потом образовывались новые. Вчерашние союзники, совсем как комары, завтра могли стать врагами. Очень часто на разных сторонах сражались представители одних и тех же армий. Внутренние распри подрывали единство в рядах трех основных сил.

Комары лишили монголов мечты покорить Европу.

Монголам удалось добиться определенного успеха, и даже на какое-то время они останавливались в Алеппо и Дамаске, но перед лицом малярии им пришлось отступить. Пробить такую оборону им оказалось не по силам. Генерал Анофелес, хранитель христианского Рима, берег Святую Землю для ислама. Как и во времена войн с христианами, в том числе и злополучного Третьего крестового похода под водительством Ричарда Львиное Сердце, комары стали для монголов проклятием Леванта. Святая Земля и священный город Иерусалим остались в руках мусульман.

Получившие отпор от комаров в Европе и Леванте армии Хубилай-хана попытались восстановить репутацию, покорив последние независимые государства континентальной Азии к востоку от Гималаев. Монголы обрушили всю мощь на Южный Китай и Юго-Восточную Азию, в том числе на сильную цивилизацию кхмеров – империю Ангкор. С самого своего зарождения примерно в 800 году культура Ангкора быстро распространялась в Камбодже, Лаосе и Таиланде и достигла зенита в начале XIII века. Развитие сельского хозяйства, плохое водоснабжение и изменения климата создали для комаров идеальные условия, в которых они могли привести любую цивилизацию к краху. «Учитывая обилие стоячей воды и активность размножения комаров Anopheles, – пишет доктор Р. С. Брай, – дельта реки Меконг была основой процветания кхмеров – и одновременно рассадником малярии». Для возделывания риса, разведения рыбы и торговли кхмеры обустроили сложную систему каналов и водохранилищ. С целью увеличения производства риса для растущего населения приходилось активно вырубать леса. Частые муссонные дожди и наводнения создавали просто райские условия для лихорадки денге и малярии, то есть для болезней, переносимых комарами.

Во время южных походов, начавшихся в 1285 году, Хубилай-хан отказался от привычной тактики – ранее он старался летом держать армию на севере, свободном от малярии. На сей раз его колонны, насчитывавшие около 90 тысяч солдат, столкнулись с опасным защитником – с малярийными комарами. Малярия терзала его армии в Южном Китае и во Вьетнаме. Армия понесла колоссальные потери и была вынуждена полностью отказаться от планов завоевания этого региона уже к 1288 году. Выжившие 20 тысяч направились на север, в Монголию. Отступление из Юго-Восточной Азии и скорое падение мощной индуистско-буддистской цивилизации кхмеров – виной всему этому были комары. К 1400 году кхмерская цивилизация полностью исчезла, оставив после себя только руины потрясающих величественных храмов, включая Ангкор-Ват и Байон. Они и по сей день напоминают нам о некогда процветающей, изысканной и роскошной цивилизации кхмеров.

Как и кхмерская цивилизация, огромная Монгольская империя после неудач в Южном Китае и Юго-Восточной Азии распалась на части и в следующем веке окончательно погибла. К 1400 году она уже не представляла реальной политической и военной силы. К этому времени политические интриги, военные потери и малярия окончательно лишили сил некогда непобедимую империю монголов. Остатки монгольских провинций существовали до 1500 года, а на Крымском полуострове и на Северном Кавказе сумели дожить до конца XVIII века. Но наследие монголов и величайшей наземной империи в истории живо и по сей день в глобальной ДНК.

Генетики считают, что 8–10 процентов людей, проживающих на территории бывшей Монгольской империи, являются прямыми потомками Чингисхана[30].

Другими словами, сегодня около 40–45 миллионов человек на планете являются его прямыми потомками. Если собрать потомков Чингисхана в одной стране, по населению она займет тридцатое место в мире, опередив Канаду, Ирак, Польшу, Саудовскую Аравию и Австралию.

Хотя монголы не завоевали Европу (отчасти благодаря непробиваемой линии обороны, возведенной комарами), их болезни, зародившиеся в Китае, достигли Европы. Во время осады портового города Каффы в 1346 году монголы с помощью катапульт перебрасывали трупы умерших от бубонной чумы за городские стены, чтобы заразить жителей и прорваться в город. Каффа была крупным итальянским торговым центром, и корабли увозили с собой крыс с зараженными блохами и больных матросов. В октябре 1347 года болезнь достигла Сицилии, а в январе 1348 года – Генуи, Венеции и Марселя. Болезнь распространялась также по Великому шелковому пути, преследуя торговцев и монгольских воинов. Черная смерть быстро стала «вирусной», хотя Yershinia pestis – это бактерия, переносимая блохами, которые живут и странствуют на телах разнообразных наземных грызунов, в данном случае крыс.

Пик эпидемии чумы в Европе пришелся на период с 1347 по 1351 год. Вспышки болезни случались вплоть до XIX века. Великая лондонская чума 1665–1666 годов убила 100 тысяч человек, то есть четверть населения города. Кроме того, она совпала с Великим пожаром 1666 года. 1666 год оказался для Лондона, мягко говоря, неудачным. Но все последующие вспышки бубонной чумы не могли сравниться по силе и смертности с черной смертью. Некоторые ученые полагают, что в Европе умерло до 60 процентов населения, хотя большинство сходится на 50 процентах. Филипп Дейлидер, профессор средневековой истории из колледжа Вильгельма и Марии, осторожно замечает: «В этом вопросе многое зависит от географии. В средиземноморской Европе, в частности в Италии, на юге Франции и Испании, где чума непрерывно свирепствовала около четырех лет, погибло 75–80 процентов населения. В Германии и Англии… этот показатель ближе к 20 процентам». На Ближнем Востоке смертность достигала 40 процентов, а в Азии – 55 процентов.

Ситуацию усугубляло еще и то, что черная смерть совпала с Великим голодом, причиной которого считается пятилетнее извержение вулкана Таравера в Новой Зеландии. В Северной Европе климат сильно изменился, что привело к росту популяции комаров и заболеваемости малярией. Подсчитать смертность от малярии трудно, но, по некоторым оценкам, она составила 10–15 процентов затронутого населения. Неизвестный свидетель пишет, что «от сильных дождей сгнило почти все зерно… во многих местах трава находилась под водой так долго, что ее невозможно было ни скосить, ни собрать. Овцы умирали, а других животных забивали из-за внезапной болезни». Европа оказалась в лапах смерти.

Если оперировать сухими цифрами, то от чумы в Европе умерло 40 миллионов человек, а во всем мире – около 150 миллионов, а возможно, и 200 миллионов. Чтобы вернуться к прежней численности населения, потребовалось двести лет. Цифры эти настолько ошеломительны, что их трудно осознать. Черная смерть стала самой сильной мальтузианской чисткой в человеческой истории. Как мы уже видели, чума Юстиниана в VI веке убила всего 40–50 миллионов человек[31]. После появления в 80-е годы XIX века антибиотиков и великого открытия Александра Флеминга, подарившего человечеству пенициллин в 1928 году, чума практически исчезла.

По данным Всемирной организации здравоохранения, сегодня чума ежегодно уносит жизни 120 человек.

Помимо катастрофической смертности от чумы, остальные последствия для тех, кому в Европе удалось пережить черную смерть, оказались поразительно позитивными. Освободились обширные земли, где можно было жить и накапливать богатства. Больше земель и меньше людей – следовательно, потребность в пшенице снижается, что ведет к диверсификации сельскохозяйственного производства и переходу на более полноценный и разнообразный рацион питания. Продуктов стало больше, ассортимент вырос, а цены снизились. Повысилось потребление белка, поскольку многие ранее возделываемые земли вернулись к своему естественному состоянию, и теперь на них пасся скот или росли леса. А это значительно сократило ареал обитания малярийных комаров. Упала конкуренция за работу, искусные ремесленники и чернорабочие стали больше получать за свой труд. Выросла рождаемость, поскольку люди могли позволить себе вступать в брак в более раннем возрасте. Рост богатства в сочетании с малой научной конкуренцией помогли медленно, но верно развиваться университетам и системе высшего образования. Со временем появились настоящие академии. Человечество плавно подошло к Ренессансу, эпохе Просвещения и глобальному утверждению власти Европы.

Монгольские вторжения, которые длились около 300 лет, изменили демографическую, коммерческую, культурную, духовную и этническую конфигурацию мира. Монголы были готовы впустить к себе торговцев, миссионеров и путешественников. Они впервые открыли для европейцев, арабов, персов и всех других Китай и весь Восток. Небольшие общины христиан и мусульман вскоре появились на ранее неведомых восточных землях. Ислам и христианство заняли свое место среди основных восточных религий и встали в один ряд с буддизмом, конфуцианством и индуизмом. Новые наземные пути, открытые военной экспансией монголов, создали глобальное общество, соединив два огромных и ранее разделенных географических мира.

Специи, шелк и экзотические товары, превосходившие всяческое воображение, стали привычными для европейских рынков. Монгольская империя служила настоящей супертрассой для внешних связей и торговли. Когда в 1254 году фламандский священник прибыл в монгольскую столицу Каракорум (особо не рассчитывая даже на чашку чая), его приветствовала на родном языке женщина, некогда жившая в соседней с ним деревне на родине. Четырнадцать лет назад ее еще ребенком схватили монголы и увезли с собой. В современной литературе и архивных материалах сохранилось множество документов, рассказывающих о невероятно безопасном и открытом для путешественников и торговцев евразийском пути. Путевые заметки Марко Поло и других питали торговый энтузиазм и экономическую машину Европы.

Однако знаменитая книга Марко Поло была опубликована по совершенной случайности и совпадению. В 1298–1299 годах он находился в заключении в Генуе. Чтобы справиться со скукой и монотонностью тюремной жизни, он стал рассказывать сокамернику о своих путешествиях по Азии в 1271–1295 годах. В частности, о чаепитиях при дворе Хубилай-хана. Любопытный заключенный записал эти эпические рассказы и в 1300 году опубликовал их под названием «Книга о чудесах света». Сегодня эту книгу называют «Путешествия Марко Поло». Некоторые специалисты сомневаются, действительно ли Марко Поло побывал в Китае или просто пересказал истории, услышанные от других путешественников. Исследователи сходятся в одном: эти истории, личные или пересказанные, вполне достоверны и точно описывают современные события. Христофор Колумб превыше всего ценил свой качественный и испещренный пометками экземпляр книги Марко Поло. Описания Востока и его неисчислимых богатств вдохновили Колумба на попытку достичь богатой Азии западным путем. В 1492 году Колумб отплыл на запад, чтобы достичь Востока. «В определенном смысле, – пишет историк Университета Лойолы Барбара Розенвейн, – монголы стимулировали поиски экзотических товаров и миссионерские возможности, кульминацией которых в Европе стало открытие нового мира, Америки». Это случайное открытие породило беспрецедентное цунами комаров, болезней и смертей на ранее изолированном континенте. И больше всего пострадали коренные жители Америки, не имевшие иммунитета от подобных болезней.

До Колумбова обмена смертельно опасные комары Anopheles и Aedes в Америке не встречались.

Комаров и москитов там хватало, но они не переносили болезней и были всего лишь неприятными, докучливыми насекомыми. Западное полушарие было изолировано и свободно от сил иностранной оккупации. Люди появились в Америке не менее 20 тысяч лет назад, и до первого контакта с европейцами в 1492 году около ста миллионов коренных жителей не испытывали на себе всех ужасов и гнева малярии. Они оказались полностью беззащитными перед европейскими болезнями. Американские комары не угрожали людям – по крайней мере пока.

В эпоху империализма и биологического взаимообмена, начатого Колумбом, на девственные берега Нового Света обрушились волны европейцев и африканских рабов – и завезенных смертельно опасных комаров, которым новые земли пришлись по душе. На континенте началась незапланированная биологическая война. Прибывшие инфекции косили коренное население с рекордной скоростью. Расчетливые европейские державы – Испания, Франция, Англия, в меньшей степени Португалия и Нидерланды – боролись за имперское богатство. Они стремительно колонизировали Америку, неся с собой коктейль болезней геноцида – малярии и желтой лихорадки. «Велико было зловоние смерти, – стенал один из выживших майя. – Когда наши отцы и деды пали, половина народа бросилась в поля. Собаки и стервятники терзали тела. Смертность была ужасной… Все мы заболели. Мы рождены, чтобы умереть!» Случайный участник Колумбова обмена, комар, стал одним из первых и самых кровожадных серийных убийц в истории Америки.

Глава 7. Колумбов обмен. Комары и глобальная деревня

В четвертом и последнем путешествии Колумба в Новый Свет принимал участие испанец, священник Бартоломе де Лас Касас. Он прибыл на Эспаньолу (ныне Доминиканская Республика и Гаити) в 1502 году и описал свои впечатления в книге «Краткая история разрушения Индий». Король Фердинанд и королева Изабелла пришли в ужас, узнав от него о жестокостях испанцев. В 1516 году Бартоломе де Лас Касас был официально назначен защитником индейцев. Лас Касас живописует первое десятилетие колонизации предельно откровенно, не скрывая ужасных преступлений, совершенных его соотечественниками против народа таино. В его книге рассказано не только об испанской колонизации, но и о тех, кто стал жертвами малярии, оспы и других болезней.

Лас Касас писал, что отношение испанцев к коренным жителям Эспаньолы – это «кульминация несправедливости, насилия и тирании… у них отняли какую бы то ни было свободу и обратили в самое жестокое, и свирепое, и ужасное рабство и неволю, которую никто не в состоянии себе представить, если только он не видел всего этого собственными глазами… А когда они заболевали, что случалось очень часто… то им не верили и безо всякого сострадания называли собаками и притворщиками… и эти оскорбления сопровождались палочными ударами и пинками… Множество людей, которые некогда жили на острове… погибали с такой скоростью, что за эти восемь лет умерло 90 процентов. Отсюда эта чудовищная чума перекинулась на Сан-Хуан, Ямайку, Кубу и на континент, неся разрушение всему полушарию». Полчища малярийных комаров сыграли не последнюю роль в этой чудовищной чуме.

В 1534 году Лас Касас посетил поселение Дарьен в Панаме. Он был шокирован видом открытых массовых захоронений испанцев, погибших от болезней, переносимых комарами. «Ежедневно умирало столько людей, – писал он, – что многих погребали в общей могиле, а выкопав могилу для одного, иногда не засыпали ее полностью землей, понимая, что не пройдет и нескольких часов, как за этим покойником последуют другие». Он рассказывал, что испанцев, живущих в Дарьене, безжалостно терзают «полчища комаров, нападающих на них… они заболевают и умирают». Во время последнего путешествия корабли Колумба плыли вдоль северного побережья Центральной Америки.

Испанское поселение Дарьен на Панамском перешейке было основано в 1510 году вскоре после этого путешествия. Печально известное Побережье москитов стало первой европейской колонией в Америке. Комары Дарьена, как мы еще увидим, положили конец суверенитету Шотландии.

Дарьен был адом на земле, где правили кровожадные комары. Современник писал, что Побережье москитов «разъедено миазматическими эманациями». Очень скоро этот регион стал пользоваться славой «врат смерти». Дарьен располагался в низменности, со всех сторон его окружали болота. Европеец, недавно прибывший в эту местность, сравнивал Дарьен с выгребной ямой, над которой «поднимаются плотные ядовитые испарения, и люди стали умирать, и умерло две трети из них». 1200 испанцев «начали болеть так сильно, что оказались не в состоянии позаботиться друг о друге, – писал другой участник экспедиции, и за месяц умерло семьсот человек». Лас Касас и другие участники событий писали, что с 1510 по 1540 год на одном лишь Побережье москитов умерло более сорока тысяч испанцев. Сколь бы шокирующими ни были эти цифры, страдания и смертность местного населения были стократ тяжелее. За пятнадцать лет существования Дарьена болезни, главным образом малярия, убили около двух миллионов местных жителей в регионе Панамы.

Малярийных комаров здесь было столько, что Колумб и матросы назвали регион Побережьем москитов.

В 1545 году Лас Касас прибыл в Кампече на западном полуострове Юкатан. Он оказался там вскоре после создания первой испанской колонии по производству сахара, где трудились рабы. Коренное население майя давно исчезло. Кто-то умер, кто-то бежал или был обращен в рабство. Лас Касас писал, что его товарищи вскоре «начали обнаруживать признаки болезни, потому что местность была нездоровой». Их быстро охватывала лихорадка и слабость. Один из терзаемых малярией спутников Лас Касаса жаловался на «множество длинноклювых москитов… и это было ужасное зрелище, потому что москиты эти чрезвычайно ядовиты». Во время путешествий по расширяющейся Испанской империи Лас Касас с одинаковой скорбью писал о смертях как испанцев, так и индейцев.

Лас Касас не знал, что именно его умирающие соотечественники принесли в Америку болезни и комаров-переносчиков. Болезнь была завезена из самой Испании, а также из Африки, где корабли останавливались, прежде чем двинуться на Карибы. Комары из Африки и Европы путешествовали с полным комфортом по системе «все включено», словно в океанском круизе, где можно было есть вволю и размножаться в многочисленных и легкодоступных емкостях для воды. На девственные берега Америки они прибыли на борту первых европейских кораблей под водительством одного из самых знаменитых и часто проклинаемых исторических персонажей – Христофора Колумба.

На Ближнем Востоке в это время активно развивалась исламская Османская империя. В XIV–XV веках новая империя распространила влияние из эпицентра в Турции на Ближний Восток, Балканы и Восточную Европу и перекрыла Великий шелковый путь для торговцев-христиан. Европейцы потеряли доступ на азиатский рынок. В этот период великие державы Европы переживали экономический спад. Нужно было найти новые коммерческие пути в обход растущей и воинственной Османской империи. Таинственный фантазер Кристобаль Колон (так в 1492 году называли Христофора Колумба) шесть лет просил денег у монархов Европы. Его просьбам вняли Фердинанд и Изабелла Испанские. Они согласились профинансировать первое морское путешествие с целью восстановления торговых связей с Дальним Востоком. Колумб был готов возглавить такое предприятие и «достичь земель Великого Хана». С собой он захватил королевские верительные грамоты и множество образцов торговых договоров, которые следовало заключить с правителями Азии.

Нежелание европейских монархов вкладывать средства в столь необычную и рискованную схему совершенно понятно. Океанские путешествия обходились чрезвычайно дорого. Испанская корона потратила на Колумба сумму, равную тридцатой части того, что было потрачено на свадьбу принцессы, то есть не так уж и мало. Это говорит не только о бережливости испанских монархов, но и о неверии в способности Колумба. Он отплыл в неизвестность на трех небольших кораблях, экипаж которых составлял девяносто человек. Самому Колумбу пришлось вложить 25 процентов от суммы – он занял деньги у своих соотечественников, итальянских торговцев. Предприятие сулило быть опасным и финансово безнадежным.

В неизвестность Колумб отплыл в августе 1492 года. Он намеревался открыть доступ к богатствам азиатского Востока, подойдя к нему с запада. Мир он считал маленьким и на шесть седьмых состоящим из суши. «Колумб изменил мир, но не потому, что был прав, – пишет лауреат Пулитцеровской премии, журналист Тони Горовиц, – а потому, что упрямо заблуждался. Уверенный в том, что земной шар невелик, он сделал его таким, включив новый мир в орбиту старого». Его корабли прошли 8000 миль. Колумб был убежден, что достиг Восточных Индий (то есть Азии, восточнее Инда, куда дошел Александр). В декабре он ступил на землю острова Эспаньола. Это был маленький шаг для человека, но огромный скачок для человечества.

Первое путешествие Колумба ознаменовало начало нового мирового порядка. И одним из элементов этого порядка стал завоз смертельно опасных комаров и переносимых ими болезней в Америку. Колумбов обмен привел именно к этому. Сам термин впервые появился в 1972 году в названии книги историка Альфреда У. Кросби «Колумбов обмен: биологические и культурные последствия 1492 года». Кросби пишет, что глобальные экосистемы, случайно или намеренно, навечно изменились в результате величайшего взаимообмена в истории природы и человечества.

Небольшие группы первобытных охотников-собирателей из Сибири добрались до Америки еще 20 000 лет назад (а возможно, и раньше).

Но морозный климат северных регионов не способствовал переносу паразитов[32]. Первые путешественники перебрались через Берингов пролив пешком или, скорее, на лодках и достигли северо-западного побережья Америки. Этот регион был слишком холодным, чтобы животные или насекомые смогли завершить цикл заражения. Более того, плотность населения первых мигрантов была довольно мала. Они вели кочевой образ жизни, чересчур стремительный для поддержания жизненного цикла зоонотических заболеваний. Цепочки заражения были нарушены. Вот почему короткие появления викингов на Ньюфаундленде примерно в 1000 году н. э. не привели к передаче европейских болезней местным народам. Хотя американские комары Anopheles вполне могли переносить малярийный плазмодий, климатические условия там, где пересеклись пути коренных жителей Америки и скандинавских гостей, буквально выморозили эту возможность. Корабли же Колумба пристали к берегам Америки гораздо южнее. Они высадились на теплых пляжах Нового Света.

Первым переносчиком малярии, несомненно, был член экипажа кораблей Колумба.

На заре Колумбова обмена комары Anopheles Нового Света и комары Anopheles и Aedes, завезенные из Африки и Европы, оказались частью большого цикла болезней, переносимых комарами, в Америке. Ранее безобидные американские комары Anopheles быстро стали переносчиками малярии. Учитывая, что они 95 миллионов лет эволюционировали самостоятельно и никогда не сталкивались с плазмодием, остается только удивляться поразительной приспособляемости и самих комаров, и малярийного плазмодия. Как пишет гарвардский энтомолог Эндрю Спилмен: «Теоретически паразита на целый континент мог завезти всего один человек. Это похоже на игру в дартс. При достаточном количестве больных людей, контактирующих с достаточным количеством комаров в подходящих условиях, рано или поздно попадешь в яблочко – на континенте появится малярия». Именно так и происходило в Западном полушарии – из Южной Америки через Карибские острова и Соединенные Штаты до северной столицы Канады, Оттавы.

В Рождество 1492 года первое путешествие Колумба завершилось. Флагманский корабль «Санта-Мария» сел на мель у северных берегов Эспаньолы. «Нинья» и «Пинта» не могли взять на борт весь экипаж, и Колумбу пришлось оставить на острове небольшой гарнизон из тридцати девяти человек. Через одиннадцать месяцев в ноябре 1493 года Колумб во второй раз прибыл на Эспаньолу, чтобы основать постоянный колониальный бастион (он все еще полагал, что находится в Азии) для дальнейшего экономического проникновения. Остров лежал в руинах. Оставшиеся на острове испанцы были мертвы, а местные индейцы таино страдали от малярии и инфлюэнцы. Девственная кровь таино оказалась красной дорожкой, расстеленной перед голодными паразитами. Когда Колумб впервые ступил на землю Эспаньолы, индейцы показались ему «неисчислимыми миллионами и миллионами». Во время второго посещения Эспаньолы Колумб писал: «Все мои люди сошли на берег, чтобы поселиться там. Все поняли, что здесь часто идут дожди. И все тяжело заболели трехдневной лихорадкой». Один из его спутников писал: «В этих краях много москитов, которые нам чрезвычайно досаждают». Другой ему вторил: «Москитов здесь очень много, они очень докучливы и разнообразны». Комары и малярия ничего не имели против тех, кого не защищал иммунитет, и с радостью набросились и на испанцев, и на индейцев. Прибывших комаров и их болезни тепло встретили в Новом Свете.

Во время четвертого и последнего путешествия 1502–1504 годов Колумб записал: «Я заболел и много раз был близок к смерти от сильной лихорадки. У меня такая слабость, что единственным выходом для меня была бы смерть». В то же самое время, когда Колумб и его моряки страдали от малярийной горячки и озноба на Побережье москитов и Карибских островах, на другом берегу Атлантики, в Испании, Эрнан Кортес страдал и мучился из-за того, что упустил возможность пережить приключения, разбогатеть и заслужить всеобщее поклонение. Вступить во флот последней экспедиции Колумба ему помешал острый приступ местной испанской малярии. И все же Кортесу удалось завоевать славу и безмерно обогатиться на разграблении огромной и могущественной империи.

Все изначальные зоонотические патогены, проникшие в Америку, имели европейское или африканское происхождение.

Оспа, туберкулез, корь, инфлюэнца и, конечно же, болезни, переносимые комарами, процветали в эпоху Великих географических открытий, начало которой в 1492 году положил Колумб. Эти болезни, к которым многие европейцы (хотя и не все) имели определенный иммунитет, позволили захватчикам покорить и колонизировать значительную часть мира, включая и Америку. В очередной раз европейские триумфы, включая и успех Кортеса, шли следом за инфекциями, а не наоборот. Конкистадоры и колонизаторы просто подбирали то, что осталось после мрачного пиршества болезней. Это единственное объяснение, почему европейцам удалось завоевать мир. «Микробы» из выявленной Джаредом Даймондом триады «гунны, микробы и сталь» оказались самым эффективным орудием колонизации, способствовавшим покорению и истреблению коренных народов. В многочисленных (я бы даже сказал, во всех) европейских колониальных аванпостах местное население страдало от геноцида, а орудием геноцида были микробы.

Народы Европы унаследовали умеренные зоны мира, «Средиземье». Биологические условия повсюду – от Соединенных Штатов и Канады до Новой Зеландии и Австралии – были вполне сопоставимы с условиями европейского континента, и поселенцы легко и быстро приспосабливались к новому окружению. Даже сегодня мы защищены акклиматизацией к местным условиям и местным микробам. Наши дома и те места, где мы живем в течение продолжительного времени, естественно безопасны для нас. Иммунная защита привыкла к различным бактериям и вирусам, которые сосуществуют с нами в местной экологической сфере, благодаря чему возникает баланс. Мы достигаем перемирия с этими микробами и можем спокойно жить и размножаться, не причиняя особого вреда друг другу. Короче говоря, мы осторожно соседствуем. Когда же в наш безопасный маленький мирок проникают микробы извне, они нарушают этот хрупкий баланс, и мы заболеваем. Если мы отправляемся в другие места, населенные чуждыми микробами, мы тоже заболеваем, пока не проживем там достаточно долго, чтобы стать частью экосистемы. Когда я приехал в Оксфорд работать над докторской диссертацией, то проболел целый месяц. Бесчувственные товарищи по университетской хоккейной команде заявили, что такое случается с каждым новичком. Вскоре я узнал, что этот биологический период акклиматизации уже вошел в легенду под названием оксфордского гриппа. Прививки и лекарства облегчают течение болезни и снижают опасности, связанные с подобными переездами. Во времена Колумбова обмена многие европейцы уже обладали приобретенным иммунитетом, поскольку давно сосуществовали с местными инфекциями. Они просто носили своих микробов с собой.

Болезни, завезенные Колумбом и ордами колонизаторов, обрушились на местное население, доведя его до грани вымирания. Среди этих болезней были, естественно, малярия и желтая лихорадка. Колумб был свидетелем и участником жестоких проявлений варварства и сексуального насилия испанцев по отношению к коренным народам. В Соединенных Штатах День Колумба отмечается как национальный праздник – это второй понедельник октября (в честь прибытия Колумба в Америку 12 октября 1492 года), хотя этот мореплаватель на 8000 миль отклонился (или заблудился) от желанной точки назначения. Его послужной список мог бы стать кошмаром страны Неверленд. И он никогда не был рядом с территорией реальных Соединенных Штатов. В 1992 году в День Колумба активист индейского племени Сиу Расселл Минз окропил статую Колумба кровью, заявив, что рядом с первооткрывателем Нового Света «Гитлер кажется малолетним правонарушителем». Хотя викинги опередили Колумба на 500 лет и создали собственный колониальный аванпост на острове Ньюфаундленд, а баскские китобои и рыбаки ловили треску у восточных берегов Канады задолго до 1492 года, именно Колумба считают первооткрывателем Нового Света. Оставив в стороне все неприглядные действия, надо признать, что влияние Христофора Колумба на Америку, имея в виду и случайно завезенные им болезни, чрезвычайно велико.

Известный историк Дэниел Бурстин пишет, что, в отличие от Колумба, викинги, «добравшись до Америки, не изменили ни собственное, ни чье-либо другое представление о мире. Неужели на столь дальние путешествия (Ньюфаундленд находится в сорока пяти сотнях миль по прямой от Бергена!) никто не обратил внимания? Самое замечательное не в том, что викинги действительно достигли Америки, но в том, что они достигли Америки и даже какое-то время жили там, не открыв ее». Конечно, Колумб не открыл Америку, поскольку местные народы жили в этом мире тысячу лет до его появления. Колумб даже не был первым европейцем, обнаружившим Америку. Но он первым распахнул дверь для доминирующего присутствия европейцев, африканских рабов и их болезней в этом новом мире.

Есть немало причин, по которым зоонотические болезни отсутствовали в доколумбовой Америке. Коренные народы не увлекались одомашниванием животных, из-за чего перенос болезней от животных к человеку был маловероятен, хотя и не невозможен. Я уже говорил об этом ранее, но, учитывая значимость этого факта, стоит упомянуть о нем еще раз. К концу последнего большого ледникового периода около 13 000 лет назад 80 процентов крупных млекопитающих Америки вымерло. Сохранились лишь немногие одомашненные животные – индейки, игуаны и утки. Они не жили большими группами, не требовали постоянного наблюдения и были по большей части предоставлены сами себе. Конечно, все зависит от личных предпочтений, но, на мой взгляд, мех более привлекателен для чувств человека, чем перья или чешуя. Ласкать птенца индейки или маленькую игуану не так приятно, как гладить новорожденного ягненка, жеребенка или теленка.

Помимо отсутствия одомашненных зоонотических животных, у местных народов не было промышленного сельского хозяйства в масштабах, которые нарушали бы экологическое равновесие, что произошло в значительной части Старого Света. Наличие ресурсов и климатические ограничения позволяли заниматься сельским хозяйством только для поддержания собственного существования. В отличие от Европы, в Америке не было крупных тягловых животных, из-за чего размеры урожая были ограничены, а избытка продуктов для организации торговли не было. Кроме того, в Америке использовали единственное рабочее животное – собаку, да и то лишь на северных равнинах Соединенных Штатов и Канады. В Южной и Центральной Америке собаки были полуодомашнены (они сами привязались к человеку, рассчитывая на объедки) и служили пищей. Да, коренные народы расчищали земли (обычно методом управляемого выжигания), чтобы направить миграцию стад животных и выращивать «три сестры» – кукурузу, бобы и тыкву, а также другие растения. Но в целом равновесие местных экосистем оставалось ненарушенным.

Однако было бы глупо романтизировать благородных, экологически сознательных, обнимающих деревья и разгуливающих в набедренных повязках индейцев-«экологов» и представлять доколумбову Америку в виде экологического утопического Эдемского сада. Отношения местных народов с окружающей средой были далеки от идеальной гармонии. Это невозможно и недостижимо в силу самой природы человеческого существования и наших врожденных инстинктов выживания. Просто использование земель у коренных американцев было слишком ограничено, чтобы изменить естественный ритм и статус-кво. «Коренные народы производили продукты не для далеких рынков, – пишет Джеймс Э. Маквильямс, – а преимущественно для себя и своих общин. Торговля была местной, а не внешней и капиталистической, и экосистема отражала это различие… Разница между местным и рыночным производством – вот важнейший фактор». Накануне Колумбова обмена и последующего европейского порабощения в Соединенных Штатах и Канаде восточнее реки Миссисипи обрабатывалось лишь 0,5 процента земель. В европейских странах этот показатель составлял от 10 до 50 процентов! Когда европейцы в начале XVII века прибыли на восточное побережье Соединенных Штатов, они каждый год расчищали по 0,5 процента местных лесов.

С развитием коммерческого сельского хозяйства и строительством дамб европейские поселенцы неосознанно создали токсичную среду для самих себя. Они обеспечили идеальное место для жизни и размножения комаров.

Энтомологи считают, что за век колонизации популяция местных и завезенных комаров увеличилась в пятнадцать раз.

Томас Джефферсон сделал зловещее и сбывшееся предсказание, что злодейства комаров неизбежны и «не поддаются человеческому контролю». Малярия и желтая лихорадка очень скоро распространились по всему Атлантическому побережью Северной Америки.

Колонии европейцев росли и изобиловали комарами, но были еще не затронуты переносчиками малярии Anopheles и Aedes. Ангелы смерти зайцами пробирались на европейские корабли, которые доставляли их в Америку. Популяции комаров-мигрантов благоденствовали в жарком климате новой родины. Они вытеснили или уничтожили несколько местных видов комаров. Люди поступали точно так же – европейцы вытесняли и уничтожали местное население. Кровь поселенцев бурлила от болезней, переносимых комарами. С появлением каждого нового колониального аванпоста малярия, завезенная европейцами, продвигалась все дальше и дальше. Малярия поразила испанские и португальские колонии в Южной Америке, многонациональные порты Карибского моря и даже северные британские поселения в Джеймстауне, штат Вирджиния, и пуританский рай Плимут, штат Массачусетс.

Кавалькады болезней торжественным маршем неслись по Америке, продвигаясь по торговым каналам. Это началось после первого же путешествия Колумба. Ситуация еще более усугубилась после экспедиции Хуана Понсе де Леона. Он отправился во Флориду в 1513 году для захвата рабов и для изучения новых территорий[33].

Исследователи считают, что к 20–30-м годам XVI века оспа, малярия и другие эпидемии поразили местное население от Великих озер Канады до мыса Горн.

Разнообразные оживленные торговые пути протянулись по всему Западному полушарию. Жители внутренних районов континента украшали одежду ракушками, хотя никогда не ощущали соленого океанского бриза. Жители прибрежных районов, промышлявшие в океанских водах, одевались в бизоньи шкуры, хотя ни разу не видели этих величественных животных. Индейцы курили церемониальный табак, лишь догадываясь, как выглядит это растение. Медь Великих озер Канады превращалась в украшения в Южной Америке. Но по множеству экономических коридоров перемещались не только товары, но и болезни, в том числе малярия и оспа. Эти болезни поражали коренные народы задолго до того, как они видели первых европейцев.

И в прошлом, и в настоящем торговля – лучший способ переноса заразных болезней.

Уильям Г. Макнил пишет, что «малярия окончательно завершила уничтожение американских индейцев… почти полностью опустошив некогда плотно заселенные регионы».

Когда первые европейские экспедиции Эрнандо де Сото и Франсиско Васкеса де Коронадо в 40-х годах XVI века продвигались по югу Соединенных Штатов в поисках великих золотых городов, находили они лишь безжизненные руины многочисленных поселений, по улицам которых бродили бизоны. Коронадо прошел из Мехико до Большого каньона Аризоны. И везде он видел лишь жалкие развалины на местах некогда оживленных человеческих поселений. Де Сото двигался из Флориды к Аппалачам через Арканзас, поднялся по реке Миссисипи. Повсюду он лицезрел кладбища и призраки местных народов, численность которых уже уменьшилась раз в десять. Испанские конкистадоры не понимали, чем была вызвана гибель этих поселений. Причину этого следовало искать в прошлом. Вот что рассказывал очевидец, прошедший по этим местам десятью годами раньше.

Четыре отбившихся от экипажа испанских моряка двигались по коридору де Сото-Коронадо из Флориды на запад вдоль Мексиканского залива и в 1536 году достигли Мехико. Они поразили губернатора Новой Испании и собравшуюся толпу рассказами о своем невероятном восьмилетнем путешествии. В их повествовании была примечательная деталь – они рассказывали о коренных народах, уже пораженных малярией: «В этой земле мы видели очень много москитов трех разных видов. Они очень докучливы и опасны. Все лето они причиняли нам серьезное беспокойство… Индейцы настолько искусаны москитами, что их можно принять за больных болезнью святого Лазаря Прокаженного… многие из них лежат в ступоре. Мы видели людей очень больных, истощенных, с настолько раздутыми животами, что мы были поражены… Могу подтвердить, что ни одни страдания в мире не сравнятся с этими. Нам было очень печально видеть, насколько плодородна и красива эта земля, как много там источников и рек, но повсюду мы видели заброшенные и сожженные деревни и истощенных, больных людей». Пришествие малярии на юг Соединенных Штатов произошло до появления европейцев. Болезнь убила местное население и освободила земли для европейских поселений. По следам де Сото в XVII веке прошел французский путешественник. Он обнаружил заброшенные и пустые поселения натчезов в низовьях реки Миссисипи: «Не могу не рассказать вам об этих дикарях. Совершенно понятно, что Господь желает, чтобы они уступили место новым народам». Европейские болезни, включая малярию, проникли в центральные регионы Северной Америки задолго до появления там европейцев.

Карибские араваки, инки и ацтеки Мезоамерики, беотуки Ньюфаундленда и множество других коренных культур – всех постигла та же судьба, что и таино. Они просто вымерли. Эрнан Кортес не покорил шесть миллионов ацтеков. Франсиско Писарро не победил десять миллионов инков. Эти конкистадоры пришли после страшной эпидемии оспы и эндемичной малярийной лихорадки, подобрали немногих выживших и продали их в рабство. Когда Писарро в 1531 году высадился на берегах Перу, эпидемия оспы, разразившаяся пятью годами раньше, настолько ослабила инков, что конкистадор покорил целую цивилизацию силами всего 168 человек. А ведь еще десять лет назад инков были миллионы! Кросби пишет, что «чудесные триумфы этого конкистадора и Кортеса, которому он так успешно подражал, в значительной степени были триумфами вируса оспы». И так происходило по всей Америке. Болезнь делала «победу» европейцев над местными народами простым и незатейливым делом. Местные жители были деморализованы тем, что болезни терзали их, но совершенно не затрагивали многих европейцев.

Один из немногих выживших ацтеков стенал, что до появления испанцев у его народа «не было болезней, у них не болели кости, у них не было лихорадки, у них не было болей в животе, у них не болели головы… Чужестранцы принесли это, когда пришли к нам». У Кортеса служило не более 600 человек и несколько сотен местных союзников, когда в 1521 году он успешно осадил Теночтитлан (находившийся на месте современного Мехико) и держал осаду семьдесят пять дней. Некогда в столице ацтеков жило более 250 тысяч человек. Город считался больше любого европейского города того времени. Теночтитлан был великолепным метрополисом, настоящим инженерным чудом. И среди его чудес выделялась сложная система взаимосвязанных озер, каналов и акведуков, которые во время испанской осады закономерно стали рассадником комаров – и малярии. Уничтожив цивилизацию ацтеков, малярия в 50-х годах XVI века двинулась по Мексике. В 1620 году из двадцати миллионов коренных жителей этого региона в живых осталось всего полтора миллиона, то есть 7,5 процента.

Военные достижения европейских армий, таких как у Кортеса и Писарро, легко объяснимы. В исторических книгах нам постоянно твердят, что своими победами европейцы были обязаны стальному оружию и ружьям, тогда как индейцы защищались камнями и деревом. В действительности же европейские колонизаторы сумели победить и вытеснить местные народы благодаря болезням и различиям в иммунитете, а вовсе не воинской доблестью. Распространение экзотических европейских микробов и завозных комаров, переносящих болезни, стало эффективным биологическим оружием, которое вынесло смертный приговор местному населению.

Болезни и комары делали свое дело. Европейские поселенцы и колониальные и национальные правительства использовали различные стратегии покорения местного населения. Вот далеко не полный список: ведение военных кампаний, дестабилизация политических организаций, искоренение очевидных культурных черт, создание экономической зависимости, значительное смещение демографического баланса в свою пользу, что неудивительно при поддержке комаров и болезней, экспроприация земельной базы коренных народов и ее ограничение.

Коренные народы пытались отстаивать собственные интересы перед лицом культурного сдвига и смертельных эпидемий европейских болезней, в том числе малярии и желтой лихорадки.

На заре цунами перемен, начатых Колумбом, и в процессе активной европейской колонизации сэр Томас Мор в 1516 году написал политическую сатиру «Утопия». В ней он очень точно описал глобальные отношения европейцев с коренными народами:

«Утопийцы призывают туземцев и спрашивают, хотят ли те жить вместе с ними. В случае согласия утопийцы легко сливаются с ними, используя свой уклад жизни и обычаи; и это служит ко благу того и другого народа. Своими порядками утопийцы достигают того, что та земля, которая казалась раньше одним скупой и скудной, является богатой для всех. В случае отказа жить по их законам утопийцы отгоняют туземцев от тех пределов, которые избирают себе сами. В случае сопротивления они вступают в войну. Утопийцы признают вполне справедливой причиной для войны тот случай, когда какой-либо народ, владея попусту и понапрасну такой территорией, которой не пользуется сам, отказывает все же в пользовании и обладании ею другим, которые по закону природы должны питаться от нее»[34].

Чарльз Манн считает, что из всех людей, населявших нашу планету, «только Колумб стал провозвестником новой эры в истории жизни». На мой взгляд, это явное преувеличение, но, бесспорно, его путешествия запустили цепь событий, которые, как предвещал Томас Мор, создали современную ситуацию глобальной власти[35].

После прихода Колумба эпидемии продолжали косить коренное население. Европейские болезни, от которых у местных народов не было иммунитета, поставили их на грань вымирания. Как писал в 1846 году Чарльз Дарвин: «Куда бы ни ступил европеец, смерть преследует туземцев. Мы прошли всю Америку, Полинезию, мыс Доброй Надежды и Австралию, и везде результат был тем же»[36]. Из ста миллионов человек, населявших Западное полушарие в 1492 году, к 1700 году выжило около пяти миллионов. Более 20 процентов населения планеты попросту умерло. Комары, а также другие болезни, в том числе оспа, стали настоящими орудиями геноцида[37]. Сократившееся запуганное население ожидали лишь бесконечные войны, резня, насильственное переселение и порабощение.

До недавнего времени ученые недооценивали роль болезней в сокращении численности коренных народов Америки, ошибочно рассчитывая эту численность до контакта. Заниженные оценки снижают ответственность и чувство вины за колонизацию у потомков европейских поселенцев. До 70-х годов американским школьникам рассказывали, что большая часть территории их страны была свободна и дожидалась европейских поселенцев. Ведь миллиону индейцев не нужна была вся та земля, которая буквально жаждала прихода американцев. Экспансия была неизбежна, оправдана и являлась воплощением божественной воли. Но сегодня установлено, что в одной только Флориде проживало около миллиона человек коренного населения. По современным оценкам, общая численность коренного населения, проживавшего до появления Колумба на территории Соединенных Штатов, составляла 12–15 миллионов человек. Кроме того, там же обитало 60 миллионов бизонов[38].

Как пишет Джаред Даймонд, низкие цифры «полезны для оправдания захвата континента, который был почти пустым… В Новом Свете индейское население за один-два века после прибытия Колумба сократилось, по некоторым оценкам, на 95 процентов».

Если оперировать сухими цифрами, то в Америке умерло 95 миллионов человек – величайшая катастрофа популяции в человеческой истории.

Многие народы оказались просто на грани вымирания. Европейцы превзошли даже черную смерть. С другой стороны, за тот же период иммиграция европейцев и доставка рабов из Африки стали величайшим перемещением народов в истории. Как всегда, комар стал одной из звезд в гастролирующем шоу ужасов Колумбова обмена.

Колумбов обмен был абсолютно универсальным. Он включал в себя народы, продукты, растения и болезни со всех концов света. Кроме комаров, Колумб во время второго путешествия в 1494 году завез в Америку зоонотических животных – лошадей, коров, свиней, кур, коз и овец. Табак, кукуруза, помидоры, хлопок, какао и картофель из Америки перебрались на плодородные почвы всей планеты. Яблоки, пшеница, сахарный тростник, кофе и различная зелень отлично прижились в Америке. Картофель, к примеру, любовно пересаживали на пастбища Европы, на другом конце света от его родины. Волны Колумбова обмена всколыхнулись во второй раз во время Картофельного голода в Ирландии. В 1845–1850 годах урожай картофеля настолько упал, что в Ирландии начался голод, от которого умерло более миллиона человек. За пять лет население острова сократилось на 30 процентов, когда полтора миллиона ирландцев бежали от голода и эмигрировали в Соединенные Штаты, Канаду, Англию и Австралию.

Во время Колумбова обмена на планете произошла глобальная демографическая, культурная, экономическая и биологическая трансформация. Естественный порядок матери-природы и баланс сил повернулся и разлетелся, как колода карт по ветру. Человеческая глобальная деревня стала единой, впервые в истории, и безмерно сократилась. Глобализация, включая и болезни, переносимые комарами, оказалась новой реальностью.

Американский табак, к примеру, стал домашним наркотиком. Его часто использовали для отпугивания вредителей. Дым на всей планете отпугивал насекомых – с тех времен, когда человек впервые укротил и одомашнил огонь. «Некоторые человеческие виды использовали огонь уже 800 тысяч лет назад, – пишет Юваль Ной Харари. – Примерно 300 тысяч лет назад Homo erectus, неандертальцы и предки Homo sapiens разводили огонь постоянно».

Возможно, привлекательность табака объяснялась его способностью отпугивать комаров.

В любом случае зависимость развивалась так быстро, что в начале XVII века в Ватикан поступили жалобы на то, что священники проводят мессу, держа в одной руке Библию, а в другой – сигару. В то же время китайский император возмущался, узнав, что его солдаты продают оружие, чтобы купить табак. Он не знал, что это еще цветочки – очень скоро в Китае табак начали смешивать с опиумом.

К середине XIX века британская торговля опиумом стала последним дополнением Колумбова обмена и мощным инструментом британского империализма. Манипулируя эндемичной малярией, британское правительство заявило, что для индийцев и азиатов самым эффективным антималярийным лекарством является опиум. В докладе Королевской комиссии по опиуму 1895 года утверждалось, что, «поскольку малярия вселяет ужас и несет страдания, можно представить опиум как средство, способное предотвращать и излечивать малярию». Об этом Пол Винтер пишет в исследовании малярии и британской торговли опиумом. «К 1890 году сочетание опиума и малярии стало встречаться довольно часто… К 1892 году это сочетание стало общим местом. Малярия так свирепствовала в Южной Азии, что Королевская комиссия смогла выразить несогласие с сокращением производства опиума… Утверждалось, что противники такого решения не желают бороться со страданиями человечества. Те, кто не желал, чтобы Британия прекращала участвовать в культивировании, обработке и распространении опиума, истолковали призыв Комиссии как моральный императив».

Комары тут же превратились в козлов отпущения. Теперь они стали не просто распространителями малярии, но еще и наркодилерами. Опиум и табак прочно укоренились в Азии, особенно в Китае. К 1900 году 135 миллионов китайцев, то есть 34 процента населения, которое в то время составляло 400 миллионов человек, курили опиум хотя бы раз в день – сначала в качестве лекарства от малярии, а позже для удовлетворения выработавшейся зависимости.

К 1612 году, когда Джон Ролф отправил в Англию первый урожай табака, собранный в Вирджинии, в Лондоне уже существовало более семи тысяч табачных домов. В этих кафе любители никотина могли сидеть и беседовать, попивая табак (так называли процесс курения в те времена). Вскоре эту дымную картину дополнил кофе, еще один плод Колумбова обмена. Интеллектуалы собирались в кофейнях Оксфорда, а со временем кофейни появились на улицах всех городов Англии. Они стали столь же вездесущими, как сегодняшний Starbucks, где люди замирают над своими ноутбуками, потягивая латте за 6 долларов. К 1700 году кофеен в Лондоне стало больше, чем любых других торговых точек, и арендных платежей они вносили больше всех. В стенах этих «университетов за пенни» можно было заплатить эту сумму за «тарелку кофе» и сидеть хоть целый день, участвуя в интеллектуальных разговорах и спорах. И не важно было, знаете ли вы своих соседей по столу или нет. «В кофейнях люди делились результатами, спорили и учились в обществе единомышленников, – пишет Энтони Уайлд в книге «Кофе: темная история». – Именно здесь родилось и окрепло английское Просвещение». Разумеется, когда кофе распространился в Англии и Европе, он все еще был связан со своими корнями – в VIII веке эфиопский пастух Калдим открыл его противомалярийные свойства.

Кофе рекламировали не только как средство от малярии или лихорадки.

Считалось, что это панацея от чумы, оспы, кори, подагры, цинги, запоров, похмелья, импотенции и общей меланхолии. Как все новое и модное, кофе вызывал противоречивые мнения. В 1674 году женская общественная организация Лондона опубликовала памфлет «Петиция женщин против кофе». В ней говорилось, что после дня, проведенного в кофейне, «у мужчин не прибавляется в штанах, да и пыл их не возрастает… Влажными у них становятся только сопливые носы, твердыми – лишь суставы, а стоят у них только уши». Тут же появился столь же сексуальный и возмущенный ответ – памфлет «Ответ мужчин на петицию женщин против кофе». В нем говорилось, что напиток «делает эрекцию более сильной, эякуляцию более полной, а сперма приобретает духовную сущность». Предоставим разрешать спор между любовниками современной медицине.

Даже в начале XX века считалось, что «кофе – это ценное лечебное или, скорее, превентивное средство во время эпидемий… различного вида малярийной лихорадки». Более того, как в 1922 году в книге «Все про кофе» писал Уильям Юкерс: «Где бы ни появился кофе, везде вспыхивали революции. Это самый радикальный напиток мира, и главная его функция – заставлять людей думать. А когда люди начинают думать, они становятся опасны для тиранов». Чай или кофе? Этим вопросом задавались на политических вечеринках до американской революции. Впрочем, оба напитка можно подсластить по своему выбору сахаром или медом. Еще два пункта меню Колумбова обмена.

Помимо комаров, английские поселенцы завезли в Америку медоносную пчелу. Европейские пчелы начали массово опылять местные растения, способствуя процветанию европейских ферм и садов[39]. Хотя роль насекомых в опылении была открыта лишь в середине XVIII века, пчелы настолько способствовали развитию европейского сельского хозяйства, что коренные народы быстро поняли, что появление странных «английских мух» – это спутник агрессивной экспансии европейцев. Учитывая, что монголы уже навеки соединили Азию и Европу, свидетельством чему выступала черная смерть, Колумбов обмен послужил мировой дворовой распродажей. На ней предлагались не только ядовитые комары, но и антидот.

Первым эффективным профилактическим средством и лекарством от малярии стал хинин.

Хинин оседлал поздние волны колонизации и выплеснулся на глобальные берега Колумбова обмена. В середине XVII века в Старом Свете прошел слух о чудесной истории, произошедшей в таинственном Перу. Несколько десятилетий рекламные объявления прославляли волшебную силу и целительные свойства «иезуитской коры», «порошка графини» и «чинчоны». По слухам, прекрасная донья Франсиска Энрикес де Рибера, четвертая графиня Чинчон (Чинчон – испанская провинция в Перу), в 1638 году полностью излечилась от малярийной лихорадки.

Легенда гласит, что графиня страдала от жестокой малярии. Врачи прописывали ей одно кровопускание за другим, но состояние ухудшалось. Смерть казалась неизбежной. Любящий супруг, граф Чинчон, решив спасти супругу, припомнил истории местных старух, которые он слышал несколько лет назад. Он вспомнил, что испанский миссионер-иезуит излечил от малярии губернатора Эквадора с помощью черной магии местных индейцев «айяк кара», или «квинаквина». Речь шла не о некоем амулете, заклинании или иной абракадабре. Целебным средством была «горькая кора», или «кора кор» – кора редкого и прихотливого дерева, растущего высоко в Андах. На первый взгляд история казалась обычной сказкой, но граф был готов на все, чтобы спасти угасающую на глазах жену. Он купил немного таинственной коры у уцелевших индейцев кечуа.

Графиня действительно исцелилась. После ее триумфального возвращения в Испанию в Европе распространился слух о чудодейственной лихорадочной коре. Представьте, что сегодня кто-нибудь предложил бы лекарство от рака или ВИЧ. Малярия была серьезным препятствием на пути империализма в колониальных тропиках. Но и в Европе она представляла собой большую проблему. Поэтому открытие хинина, токсичного для малярийного плазмодия, стало великим событием середины XVII века. Как оказалось, хинин блокирует способность плазмодия усваивать гемоглобин.

Колумбов обмен стал временем повсеместного распространения, переноса и ускорения глобального сельского хозяйства и коммерции. Но в то же время период с 1600 по 1750 год оказался пиком малярии в Европе. Малярия косила людей без разбора. Кроме того, в тот же период европейские поселенцы – и их малярийный плазмодий – хлынули в Америку, что добавило щепотку специй в и без того наваристый бульон колониальных патогенов. Некоторые районы Европы считались настоящим рассадником малярии – в том числе литоральные низменности Шельдта в Бельгии и Нидерландах, долина Луары и Средиземноморское побережье Франции, Фенские соляные болота в английских графствах восточнее Лондона, дельта Дона на Украине, отдельные регионы на Дунае в Восточной Европе и, конечно же, любимое место малярийных комаров – Понтийские болота и берега реки По в Италии. Наконец-то появилось средство от римской лихорадки – как бы она ни называлась в разных уголках Европы.

В конце концов, хотя графиня действительно страдала малярией, на самом деле умерла она от желтой лихорадки и так и не вернулась в Испанию. Легенда, соединившая имя графини с хинином, была всего лишь притчей. Но название этого «волшебного дерева лихорадки», чинчона, действительно было связано с любовной историей графа и графини Чинчон. Иезуитская кора быстро стала для Испании ценным колониальным товаром и вошла в длинный список продуктов, растений, людей и болезней, пересекших океаны во время Колумбова обмена. Хинин и малярия – это идеальный образец беспрецедентного союза и перекрестного опыления совершенно разных, ранее изолированных друг от друга и непохожих в эволюционных отношениях миров, стимулом к чему стали путешествия Колумба.

Хинин Нового Света послужил лекарством для болезни Старого Света.

Сама же болезнь и комары-переносчики появились в Африке и в Старом Свете, потом они попали в Новый Свет, где и расцвели пышным цветом.

К середине XIX века европейские державы, имея в своем арсенале хинин, еще более укрепили свое присутствие в тропических регионах – в Индии, Ост-Индии и Африке. Но для большей части этого региона между тропиками Рака и Козерога европейцы, в плане естественного отбора и эволюционной истории, по-прежнему остаются временными пришельцами. Они не обладают важнейшим наследственным генетическим иммунитетом к малярии, какой есть у африканцев и народов Средиземноморья. Хотя в те времена малярия была болезнью загадочной, хинин стал использоваться для ее лечения с момента открытия и появления легенды о графине Чинчон, которой удалось победить смертельную лихорадку, то есть с середины XVII века.

«Лечение графини Чинчон хинином, 1638»: эта картина, написанная около 1850 года, воссоздает легенду о прекрасной донье Франсиске Энрикес де Рибера, четвертой графине Чинчон (испанская провинция в Перу), которой удалось полностью излечиться от малярийной лихорадки с помощью черной магии индейцев кечуа «айяк кара», или «квинаквина». Хинин, получаемый из коры дерева чинчона, стал первым эффективным в борьбе с малярией лекарством. Лекарство Нового Света излечило болезнь Старого Света – благодаря Колумбову обмену. (Diomedia/Wellcome Library)

Британские империалистические захваты в Индии – отличный пример, который я использую, рассказывая о волновом эффекте Колумбова обмена. Но тот же сценарий применим к европейским колониям в Африке или Ост-Индии. Чтобы контролировать Индию, британцам нужно было уметь бороться с малярией, поэтому бритты в Индии регулярно принимали хинин в виде индийской тонизирующей воды. К 40-м годам британские граждане и солдаты в Индии ежегодно потребляли 700 тонн коры чинчона, чтобы получить необходимую дозу хинина. К настойке они добавляли джин, чтобы отбить горечь – и немного взбодриться. Так родился знаменитый коктейль джин-тоник. Сначала он пользовался популярностью в Англии и Индии, а сейчас завоевал бары всего мира.

Хинный порошок поддерживал силы британской армии, позволял чиновникам выживать в низменных влажных индийских регионах. Благодаря хине стабильное (хотя на удивление малое) количество британцев благоденствовало в тропических колониях. К 1914 году тремястами миллионами индийцев управляли около 1200 британских чиновников и армия численностью 77 тысяч человек. Союзником империи стала эпидемиология. Конкурентная борьба за научные знания, включая и открытие хинина, стала небольшим, но исторически весомым кирпичиком Колумбова обмена. Разнообразные компоненты обмена, включая европейскую колонизацию, передачу болезней, уничтожение коренных народов и получение имперского богатства из-за океана, были сплетены воедино и скреплены кровью – при помощи комаров.

Сам Колумб никогда не осознавал своего влияния. Он умер в возрасте 55 лет, пребывая в полной уверенности, что открыл прибрежные районы Азии. Колумб скончался в 1506 году от реактивного артрита, сердечной болезни, обычно вызываемой сифилисом. Когда стали известны его географические и личные промахи, высшее общество отвергло его. Он стал парией при испанском дворе. Его лишили привилегий и наград. Хотя он оставался богатым человеком, однако последние годы жизни Колумба были связаны с унижениями, гневом и комплексом мессии, ярко проявившимся в его рукописи «Книга пророчеств». Из-за полной изоляции и депрессии, а возможно, из-за безумия, вызванного последней стадией сифилиса, Колумб считал себя пророком бога, которому суждено открыть миру «новые небеса и земли, о которых Господь Бог наш говорил в Апокалипсисе устами Святого Иоанна». Незадолго до смерти Колумб написал королю Испании, что только он, отважный Колумб, может обратить в католицизм китайского императора и его подданных.

В последние несколько десятилетий наследие Колумба подверглось переоценке. Колумб открыл новый мир для европейской экономической экспансии, но цена была ужасна. Его открытие привело к почти полному уничтожению коренных народов и последующему порабощению африканских народов и работорговле.

Африканское рабство оказалось центральным элементом Колумбова обмена и основой процветания плантаторов-капиталистов. Инфекция безжалостно убивала местных жителей. Африканские невольники обладали врожденным иммунитетом. Рабов кораблями доставляли в любую точку Америки и всего мира.

Свою роль в работорговле сыграли и комары.

Природа наделила миллионы африканцев избирательным генетическим иммунитетом к болезням, переносимым комарами, и их стали завозить в Америку, чтобы заменить ими постоянно сокращающиеся ряды местной рабочей силы. Если раньше европейцы задавались вопросом «Зачем торговать, когда можно захватить?», то теперь вопрос звучал иначе: «Зачем платить, когда можно поработить?».

По сути своей, Колумбов обмен привел к накоплению Европой богатств, получаемых от труда африканских рабов на плантациях и в добывающих колониях в Северной и Южной Америке. Новый мир представлял собой огромную и биологически разнообразную территорию с безграничным экономическим потенциалом. Мир этот был открыт для Европы Колумбом, испанскими конкистадорами и полчищами комаров.

Глава 8. Случайные завоеватели. Африканские рабы и аннексия Америк комарами

В 1514 году, всего через двадцать два года после первого исторического шага Колумба по земле Эспаньолы, испанские колониальные власти провели перепись населения, чтобы разделить выживших индейцев таино между колонистами в качестве рабской силы. Представляю их разочарование, когда оказалось, что из 5–8 миллионов индейцев выжило лишь 26 тысяч. К 1535 году малярия, инфлюэнца и оспа, которая появилась в Новом Свете в 1518 году, а также жестокость испанцев поставили народ таино на грань вымирания. Чтобы вы лучше представили себе масштабы катастрофы, скажу, что это равносильно тому, как если бы в Европе вымерло все население Британских островов. Не хочу преуменьшать жестокость испанцев, которая вошла в историю под названием черной легенды, но не они сыграли основную роль в катастрофическом вымирании местного населения. На испанских территориях главными убийцами были малярия, оспа, туберкулез, а потом и желтая лихорадка.

Комары и, в меньшей степени, испанские колонисты полностью истребили рабочую силу – индейцев таино.

От малярии и других болезней страдали и европейцы, и коренное население, а для возделывания табака, сахарного тростника, кофе и какао требовалась рабочая сила. И тогда в результате Колумбова обмена в Америку стали завозить африканских рабов.

Первые африканские невольники появились на Эспаньоле в 1502 году вместе с нашим знакомым, испанским священником Бартоломе де Лас Касасом. Это было четвертое и последнее путешествие Колумба. Первые африканцы вместе с выжившими рабами-индейцами сопровождали европейцев в поисках фантастических золотых городов и трудились на новых табачных и сахарных плантациях Эспаньолы. Но, по мнению Лас Касаса, не все рабы были созданы равными. Вскоре после прибытия в Америку в 1502 году Лас Касас писал, что индейцы, включая таино, были «истинными людьми», и с ними нельзя «обращаться как с тупыми тварями». Он подавал петиции испанской короне с требованием более гуманного обращения с индейцами. «Человеческая раса едина, – провозглашал он и требовал, чтобы индейцы получили «все гарантии свободы и справедливости. Для человека нет ничего более ценного и ценимого, чем свобода».

Задолго до 1776 года Лас Касас провозгласил ценности американской и французской революций и философские идеалы Джона Локка, Жан-Жака Руссо, Вольтера, Томаса Джефферсона и Бенджамина Франклина: «Все люди созданы равными и наделены Творцом неотчуждаемыми правами, правом на жизнь, свободу и стремление к счастью», а также, в варианте Локка, «правом на защиту собственности». Как отцы-основатели Америки, Лас Касас сделал к определению человека небольшую сноску мелким шрифтом. В соответствии с принципами и моральным духом трудов Лас Касаса и Декларации независимости оказывалось, что не все люди созданы равными. Африканские рабы считались движимым имуществом и собственностью, а не личностями. Так считал даже испанский священник, который со всем пылом и страстью писал о человеческих правах порабощенных коренных народов Америки.

Лас Касас требовал соблюдения прав таино, одновременно выступая за завоз африканских рабов. Он писал, что африканцы самой природой более приспособлены к труду в условиях тропиков – «у них толстая кожа и отвратительный запах тела». Он писал, что в испанских колониях на Карибах «чернокожий может умереть единственным способом – только если его повесят». Лас Касас заявлял, что судьба испанских колоний в Америке зависит от импорта африканских рабов.

Знаменитый экономист и философ Адам Смит в 1776 году издал свой труд «Исследование о природе и причинах богатства народов». В нем он писал: «Открытие Америки и пути в Ост-Индию мимо мыса Доброй Надежды представляют собою два величайших и важнейших события во всей истории человечества… Но для туземцев Ост- и Вест-Индии все коммерческие выгоды, которые могли получиться от этих событий, были совершенно парализованы порожденными ими ужасными бедствиями… одним из главных последствий этих открытий было то, что меркантилистическая система приобрела блеск и славу, которых она при других условиях никогда бы не достигла. Цель этой системы состоит в обогащении каждой большой нации». Европейский империализм жаждал богатейших ресурсов новых колоний. Основой создания этого капитала и экономической системы меркантилизма, о которой писал Смит, стала африканская работорговля. А с рабами в Америку прибыли африканские комары Aedes и Anopheles вместе с переносимыми ими болезнями[40].

Доставка африканских рабов стала прибыльным делом, только когда эксплуатация местного населения стала невозможной. Современник писал: «Индейцы умирают так легко, что им достаточно увидеть испанца или почувствовать его запах, чтобы отправиться к праотцам». Малярия, а позже желтая лихорадка сделали использование коренного населения в кишащих комарами тропических колониях Испании и других европейских империй невыгодным. И тогда началась и расцвела пышным цветом трансатлантическая торговля африканскими невольниками. Антиген Даффи, талассемия и серповидноклеточная анемия являлись наследственной защитой африканцев от малярии. Многие уже переболели желтой лихорадкой в Африке, благодаря чему приобрели иммунитет от повторного заражения. Хотя в то время об этом не знали, но европейские хозяева шахт и плантаций быстро поняли, что африканские рабы почти не болеют малярией и желтой лихорадкой – и умирают в гораздо меньших количествах, чем неафриканцы. Генетический иммунитет и привычка к болезням сделали африканцев важным компонентом Колумбова обмена и незаменимым фактором развития меркантилистских экономических рынков Нового Света.

Да, европейцы вторглись в Новый Свет, но они не сами покорили коренные народы Америки. Вместе с ними пришли комары Anopheles и Aedes – и стали истинными завоевателями. Комары оказались невольными участниками Колумбова обмена и, по словам Джареда Даймонда, «случайными завоевателями». Сразу после Колумба европейцы стали главными бенефициарами такого глобального трафика и его последствий[41]. «События, произошедшие четыре века назад, задали формат событий, которые мы переживаем сегодня, – пишет Чарльз Манн. – Создание такой экологической системы помогло Европе на несколько важнейших веков захватить политическую инициативу, что сформировало контуры современной мировой экономической системы во всем ее переплетенном, вездесущем и непревзойденном великолепии». Манн указывает также на «завезенные виды, которые в большей, чем любые другие, степени повлияли на общества от Балтимора до Буэнос-Айреса: это микроскопические существа, вызывающие малярию и желтую лихорадку». Инфицированные европейцы, их африканские рабы и комары, селившиеся на кораблях, завезли эти опаснейшие болезни в Америку – и тем самым изменили ход истории. «Если бы работорговля не привела к появлению в Америке желтой лихорадки и малярии, – пишет Дж. Р. Макнил, – ничего из того, что произошло там, не случилось бы».

Желтая лихорадка оказала колоссальное историческое влияние и определила политическое, географическое и демографическое устройство Западного полушария.

Смертельный вирус желтой лихорадки пришел в Америку с африканскими рабами и комарами Aedes, которые с легкостью переносили путешествие на кораблях работорговцев, где они могли размножаться в бочках и других емкостях с водой. Европейские работорговцы и их живой товар обеспечивали непрерывный цикл вирусной инфекции во время путешествия, а по прибытии в порт комары получали приток свежей крови. Комары Aedes быстро нашли подходящую нишу и удобный дом в жарком климате нового мира. Они превзошли местные виды по численности и стали нести страдания и смерть.

Судно голландских работорговцев из Западной Африки прибыло на Барбадос в 1647 году – и привезло желтую лихорадку. Не прошло и двух лет, как первая эпидемия этой болезни убила более 6000 человек на одном лишь Барбадосе. В следующем году эпидемия за полгода уничтожила 35 процентов населения Кубы, Сент-Китса и Гваделупы, а потом проникла в испанскую Флориду. Несчастный обитатель испанского гарнизона Кампече на мексиканском полуострове Юкатан зафиксировал ужасающие последствия желтой лихорадки. Он писал, что весь регион «полностью разорен». Выжившие майя считали, что заражение привело «к великой смерти людей на земле за наши грехи». За пятьдесят лет с момента появления ужасная черная рвота, Желтый Джек или шафрановая кара распространилась по всему региону, охватила Карибские острова и прибрежные районы Америки до самого Галифакса и канадского Квебека.

Впервые смертельный вирус попал в британскую Северную Америку благодаря королевскому флоту. Вирус пришел из Карибского моря и атаковал Квебек. В 1693 году желтая лихорадка распространилась из порта Бостона и унесла жизни 10 процентов семитысячного населения города. Естественно, что следом болезнь охватила Филадельфию и Чарльстон, а Нью-Йорк пал жертвой желтой лихорадки в 1702 году. До Американской революции в североамериканских колониях Британии было отмечено не менее тридцати эпидемий желтой лихорадки. Они поразили все крупные города и порты на 1000-мильной полосе от Новой Шотландии до Джорджии.

В Америке желтая лихорадка вызывала страх и проклятия. Болезнь была окутана легендами. В наибольшей степени она поражала портовые города, куда направлялись торговые суда и корабли работорговцев со всего мира. Корабли смерти переносили болезни, распространяемые комарами, по всему Западному полушарию и за его пределы. Новый Орлеан, Чарльстон, Филадельфия, Бостон, Нью-Йорк и Мемфис – вот неполный список американских городов, ставших жертвами эпидемий желтой лихорадки. Это были самые смертельные эпидемии в американской истории. Желтая лихорадка в сочетании с хронической малярией определила современную конфигурацию Соединенных Штатов. Эта болезнь, оказавшись за три тысячи миль от места своего зарождения в Западной Африке, в значительной степени повлияла на плотность населения в Америке. Но без африканской работорговли шествие этого смертельного вируса происходило бы по совершенно иному историческому сценарию.

С момента появления рабство было неразрывно связано с экономическим империализмом и территориальной демонстрацией власти. Эта связь характерна для всей истории, что подтверждают греки, римляне, монголы и другие. Но в древности рабство не знало дискриминации – раса, вера и цвет кожи не имели значения. Так, например, в Римской империи рабы могли быть совершенно разными людьми из разных уголков империи и составляли около 35 процентов населения. Рабами часто становились преступники, должники и военнопленные. Во всем мире – от коренных народов Америки до новозеландских маори и африканских банту – рабовладение часто становилось основной причиной вражды, а рабы считались главным военным трофеем. Такая форма рабства, хотя и порождала хроническое состояние мелких набегов, была локализованной и подчинялась строгим правилам конфликтов и социальных нравов. После определенного времени рабов либо убивали, либо, что случалось чаще, полностью принимали и интегрировали в новую племенную семью. В Западной Азии обедневшие родители нередко продавали детей в услужение. Когда в конце XIV века османы захватили Балканы и перекрыли Великий шелковый путь, многие местные жители стали рабами на земле, которая некогда была их собственной. В османской же армии из рабов создавали элитные подразделения и наделяли их статусом, привилегиями и властью.

К большинству рабов чаще всего относились как к части большой семьи. Они пользовались определенными правами, их нельзя было подвергать телесным наказаниям, их детей нельзя было обращать в рабство или продавать. Они не были так социально и физически ограничены, как на американских плантациях. Многие законы о рабстве, а также социальные условности и обычаи древнего мира были вполне гуманными и разумными. Забота о благополучии рабов и достойном к ним отношении способна вызвать удивление у современного человека. Нигде не встречалось такой жестокости и мучений, каким подвергались африканские рабы в Америке.

К XII веку рабство на большей части Северной Европы исчезло, уступив место более сложной и современной системе крепостничества. В условиях холодного климата и короткого сельскохозяйственного сезона крепостной сам заботился о себе, тем самым сберегая средства землевладельца. Проще говоря, до Колумба рабство не напоминало ту чудовищную систему, какая сложилась после колонизации Америки. Трансатлантический коридор работорговли из Африки в Америку развивался и расширялся. Рынок африканских рабов вырос безмерно. Так возникла чисто американская, почти промышленная система транспортировки живого товара.

В VIII веке Северную Африку завоевали мусульмане. Они же впервые открыли Западную Африку для заморской работорговли. Мусульманские караваны пересекали пустыню Сахару, доставляя западноафриканских рабов в Южную Европу, на Ближний Восток и за его пределы. Африканские евнухи были ценнейшим имуществом при дворе китайского императора. К 1300 году каждый год на север уводили до 20 тысяч африканцев. Работорговлей занимались и мусульмане, и христиане, причем часто они работали совместно. С зарождением при португальском принце Генрихе Мореплавателе истинного европейского колониализма (1418–1452) этот регион стал центром трансатлантической работорговли. Принц Генрих положил начало эпохе Великих географических открытий. Он совершил путешествия к Азорским островам, на Мадейру и Канарские острова, а также прошел вдоль Атлантического побережья Северо-Западной Африки. Португальцы продолжали продвигаться на юг, пока в 1488 году Бартоломеу Диаш, обогнув мыс Доброй Надежды, не вышел в Индийский океан.

К 1498 году, когда Васко да Гама достиг Индии, португальская работорговля была в полном разгаре – и активно распространяла комаров и малярию. Комары и переносимые ими болезни сопровождали корабли работорговцев. Болезнь жила в крови африканских рабов, и те несли ее с собой. Когда Колумб раздвинул западные границы известного мира, 100 тысяч африканцев были перемещены с мест исконного проживания и составляли 3 процента населения Португалии.

Первый португальский работорговый порт в Западной Африке появился в 1442 году. Сахар и невольников из Африки доставляли на плантации Мадейры, где сложилась первая модель колониальной экономики. По этому образцу впоследствии стали работать плантации Нового Света. В то время Колумб сам жил на Мадейре. Он женился на дочери губернатора и оказался бенефициаром новообретенного плантаторского богатства. Колумб поставлял сахар итальянской судовой компании и часто бывал в крепостях работорговцев в Западной Африке. Он высоко ценил европейскую модель использования труда африканских рабов на шахтах и плантациях. Эту же систему он внедрил в Америке – таков был его личный вклад в Колумбов обмен. Первые его путешествия заставили Испанию в 1501 году официально открыть собственные форты работорговцев в Западной Африке. Англичане включились в эту мрачную игру в 1593 году. Как пишет в книге, посвященной истории кофе, Энтони Уайлд, Колумб «оседлал волну черной работорговли, которая разбилась о берега Нового Света и принесла с собой сначала сахар, а потом кофе». Ту же волну оседлал и Мрачный Жнец, замаскировавшись под африканских комаров, малярию, денге и желтую лихорадку.

Вплоть до начала широкого экспорта хинина из Индонезии (то есть до 50-х годов XIX века) комары не позволяли европейцам проникать в глубины Африки. Хинное дерево растет лишь на определенных высотах, при определенной температуре и на определенных почвах, то есть в весьма ограниченных регионах. Ограниченность поставок и высокая цена открывали возможности для многочисленных мошенников, которые наводнили рынок, пользуясь тем, что спрос на чудодейственное лекарство был очень высок. Уильям Макнил пишет, что «проникновение во внутренние районы Африки, которое во второй половине XIX века стало основным проявлением европейской экспансии, было невозможно без хинина с голландских плантаций». Запасшись импортным хинином, европейцы начали окончательно порабощать Африку в 1880 году и продолжили в десятилетия Первой мировой войны. Но хинин не был панацеей, и желтая лихорадка продолжала косить европейцев, осмелившихся проникнуть в африканские джунгли.

Такая судьба постигла безумное предприятие бельгийского короля Леопольда II, который безжалостно эксплуатировал Конго в период с 1885 по 1908 год. Убедив международное сообщество в том, что им движут исключительно гуманитарные и филантропические соображения, Леопольд подчинил Конго своей абсолютной власти.

«Сбор коры хинных деревьев в голландской Ост-Индии, ок. 1900»: хинные деревья очень требовательны к высоте, температуре и типу почвы. Растут они только в определенных местах, что делало хинную кору очень редким и дорогим средством. В 50-е годы XIX века голландцы впервые успешно создали плантацию хинных деревьев за пределами изолированных регионов южноамериканских Анд. Основными импортерами ценнейшего хинина из голландской Ост-Индии стали Британия и Америка. (Diomedia/Wellcome Library)

Леопольд сделал колоссальное состояние на слоновой кости, каучуке и золоте, но относился к местному населению с поразительной жестокостью. Английский писатель Джозеф Конрад служил капитаном на бельгийском пароходе, перевозившем ценные грузы по реке Конго. Новеллу «Сердце тьмы» 1899 года он написал, опираясь на собственный опыт. В ней он рассказал и о том, как чуть не умер от малярии и желтой лихорадки[42]. Книга Конрада поднимала вопросы имперского расизма. Мировая общественность была возмущена жестокостью бельгийцев в Африке.

В результате политики и правления Леопольда умерло около 10 миллионов африканцев.

Европейским торговцам и наемникам приходилось не лучше. В сообщениях из Конго говорилось, что «лишь семь процентов из них способны продержаться в Африке три года».

До появления в 80-х годах XIX века плантаций хинного дерева в голландских колониях в Индонезии, болезни, переносимые комарами, не позволяли европейцам вторгаться в глубинные районы Африки. Любые попытки европейцев проникнуть во внутренние районы континента, чтобы захватить рабов, построить золотые рудники, эксплуатировать экономические ресурсы или нести слово своего бога, наталкивались на непробиваемый периметр смертельно опасных комаров-защитников. Все экспедиции заканчивались неудачей. Смертность европейцев колебалась от 80 до 90 процентов. Для европейцев Африка была равносильна смертному приговору. В XVI веке, к примеру, Ватикан обвинил португальских монархов в нарушении запрета на казнь аморальных католических священников. Их попросту ссылали в Африку, «зная, что через короткое время они будут мертвы». Сэр Патрик Мэнсон, пионер маляриологии и отец тропической медицины, признал роль комаров в 1906 году и подтвердил, что «цербер, охраняющий африканский континент, его тайны, загадки и сокровища, – это болезнь, которую я связал бы с насекомым!». Для коренных народов Америки болезни, переносимые комарами, стали европейским биологическим оружием. Для африканцев же они служили средством защиты от европейского вторжения.

Три первых века глобальной европейской экспансии Африка оставалась «темным континентом». Британцы прозвали Африку «могилой белого человека» – такой ужас наводили местные комары. Европейцы с трудом могли жить в рабовладельческих фортах. Но даже эти форты превращались в кладбища. По некоторым оценкам, ежегодная смертность европейцев в центрах работорговли в прибрежных районах Западной Африки приближалась к 50 процентам. «Когда цивилизованные народы вступают в контакт с варварами, – писал в 1871 году Чарлз Дарвин, – борьба длится недолго, за исключением тех случаев, когда туземной расе помогает смертоносный климат». Замените «климат» на «болезни, переносимые комарами». Комары защищали Африку и были одновременно и убийцами, и спасителями. Король Мадагаскара справедливо похвалялся, что ни одному чужеземцу не пробраться сквозь густые джунгли и малярийную лихорадку его страны. Он говорил, что комар спас не только его родину, но и всю Африку. И эти слова были бы справедливы, если бы не тайный сговор африканцев с европейцами ради достижения европейских целей.

Готовность африканцев участвовать в работорговле – вот что позволяло последней процветать. Африканцы доставляли своих собратьев и передавали их в руки алчных европейцев, которые обращали тех в рабство – из-за комаров европейцы не могли заниматься захватом рабов сами. Комары не давали европейцам похищать африканцев на их родине, в Африке. Без африканских рабов меркантилистская плантаторская экономика Нового Света рухнула бы, хинин не открыли бы, а Африка осталась бы африканцам. Весь Колумбов обмен пошел бы иным путем, а возможно, не произошел бы вовсе.

Но португальцы, а затем испанцы, англичане, французы, голландцы и другие европейцы сумели выгодно оседлать существующую в глубинах Африки культуру рабства, основой которой были пленники, захваченные во время войн. Африканцы стали продавать своих пленников португальцам – так возникла мелкая локализованная работорговля.

Европейцы использовали вражду и раздоры между африканскими народами и постепенно организовали совершенно иную форму рабства, превратив рабов в коммерческий экспортный товар. Африканские вожди и монархи начали совершать набеги не только на традиционных врагов, но и на союзников, с единственной целью: захват рабов и последующая их продажа европейским рабовладельцам, ожидавшим на побережье. Поняв потребности европейцев, африканцы охотно поставляли им африканских рабов. Насилие и набеги продолжали разрастаться и постепенно охватили внутренние районы побережий, которые носили название своих основных товаров – Берег Рабов, Золотой берег, Берег Слоновой кости.

Открытие Америки, почти полное вымирание коренных народов от европейских болезней и желание перенести и распространить португальскую систему сахарных плантаций Мадейры на другие культуры – все это стимулировало трансатлантическую африканскую работорговлю. Шлюзы открылись, и комары ринулись по течению творить историю. И в этом им помогали торговые ветры, дующие из Африки в Америку. Колумб предоставил Испании честь первой доставить в Америку африканских рабов, чужеземных комаров и малярию. Хотя поначалу поток рабов был слабым, но по мере вымирания местного населения он превратился в бурную и широкую реку торговли живым товаром.

Испанские колонии становились все более прибыльными, появление новой рабочей силы позволяло получать больше сырья, а это приносило больше денег. Африканский генетический иммунитет и способность противостоять малярии, желтой лихорадке, денге и другим болезням, переносимым москитами, делали чернокожих рабов более эффективными. Там, где другие умирали, они выживали. Африканцы жили, чтобы приносить прибыль, и сами становились прибыльным товаром.

А вот первые европейские поселенцы играли с комарами в русскую рулетку. Комары несли малярию и желтую лихорадку всем без разбора. Люди делали ставки в игре жизни. Тем не менее, несмотря на опасность и высокую смертность европейских плантаторов и надсмотрщиков от переносимых комарами болезней, прибыли были настолько велики, что плантаторско-рабовладельческая экономика Америки развивалась поразительными темпами.

На пике работорговли в середине XVIII века французы и англичане завозили по 40 тысяч рабов ежегодно, а то и больше.

Стремительное развитие африканского рабства в конце XVII – начале XVIII веков было непосредственно связано с комарами.

Африканские рабы успешно противостояли болезням и стали ценнейшим товаром благодаря своей генетической защите. Длительная наследственная эволюция африканцев формировалась Африкой и африканской средой. Мать-природа никогда не намеревалась осуществлять Колумбов обмен и перемещать в Америку африканцев, комаров и их болезни. В этом смысле африканцы и элементы их естественной среды были завезены в Америку как единое целое, неразрывно спаянное воедино. Какая жестокая ирония судьбы – те качества, которые выработались у африканцев в результате естественного отбора и которые защищали их от болезней, переносимых москитами, одновременно и способствовали их выживанию, и стали причиной их порабощения.

Во времена Колумбова обмена африканцы принесли в Новый Свет сложные отношения между человеком, комаром и болезнями, сформировавшиеся в процессе эволюции. Когда из Африки в Новый Свет пришли сахарный тростник, какао и кофе, цикл переноса африканской экосистемы в Америку окончательно завершился. «Только после того, как сложилась торговля африканскими рабами, среда болезней британского американского Нового Света стала напоминать среду тропической Западной Африки, – пишут профессора Роберт Макгуайр и Филипп Коэльо. – Изменившаяся среда сделала американский Юг рассадником болезней, а тропики Нового Света – кладбищем для европейцев». Американским комарам понравился их новый дом. Хотя он находился на другом конце света, он ничем не отличался от того, который они покинули. Местные комары быстро приспособились к новому окружению. Африку пересадили в Америку целиком и полностью, с круглогодичной малярией, лихорадкой денге и желтой лихорадкой.

Карл Маркс сурово критиковал ранний колониальный капитализм в 1848 году. Он писал: «Вы, может быть, полагаете, господа, что производство кофе и сахара является природным призванием Вест-Индии. Двести лет тому назад природа, которой нет никакого дела до торговли, совсем не выращивала там ни кофейных деревьев, ни сахарного тростника». Несмотря на упоминания об естественном мироустройстве и отвращение Маркса к буржуазии, основой насильного перемещения и капиталистической системы в целом по-прежнему оставались африканские рабы. Потребность в кофе и сахаре (а также в патоке, которая использовалась для дистилляции рома) росла, а вместе с ней рос и импорт африканских невольников. Кофе был приятным дополнением к сахару, и никакой конкуренции между плантациями не возникало.

К 1820 году португальская колония в Бразилии завозила 45 тысяч рабов в год. Прибыль от кофе и сахара составляла от 400 до 500 процентов от начальных вложений. В тот период на сахар и кофе приходилось 70 процентов экономики Бразилии. Неудивительно, что эта страна стала основным местом приема африканских рабов – на нее приходилось 40 процентов (5–6 миллионов человек) всей трансатлантической работорговли. К концу XVIII века кофе выращивали во всех подходящих регионах Западного полушария – от португальской Бразилии и английской Ямайки до испанской Кубы, Коста-Рики и Венесуэлы и французских Мартиники и Гаити.

Чтобы развивать европейскую меркантилистскую экономику, то есть колониальные плантации кофе, сахарного тростника, табака и какао, в Америку живыми были доставлены более 15 миллионов африканцев. Все они работали на плантациях и горнодобывающих предприятиях Западного полушария. Еще десять миллионов погибло при транспортировке от места захвата до порта назначения в Новом Свете. Пять миллионов африканцев переправляли через Сахару на рынки рабов в Каире, Дамаске, Багдаде и Стамбуле.

В целом из Западной Центральной Африки было депортировано около 30 миллионов человек. А в американских колониях африканские рабы, рост богатства плантаторов и укрепление имперской власти были неразрывно связаны с комарами. Путешествия Колумба и его лихих конкистадоров позволили Испании заложить основу капиталистических возможностей в Америке.

Поскольку Испания была первой, болезнь быстро сформировала могущественную испанскую заморскую империю. К 1600 году испанские поселения и плантации тянулись по всей Южной и Центральной Америке, находились на Карибских островах и располагались на юге Соединенных Штатов. Испанский империализм имел два преимущества перед другими европейскими государствами. Во-первых, у некоторых испанцев, особенно с южного побережья, имелся генетический иммунитет к малярии vivax благодаря фавизму и талассемии. Во-вторых, испанцы были первыми – и они первыми приспособились к малярии и желтой лихорадке Нового Света.

Частичный иммунитет к малярии является результатом повторяющихся заражений.

Но это одновременное проклятие и благословение требует времени. Из 2100 испанцев, сопровождавших Колумба в колонии, к концу его последнего путешествия в живых осталось лишь 300. Кровожадные комары и малярийные паразиты с радостью поглощали кровь как первых испанских путешественников, так и первых поселенцев. Испанские конкистадоры бесстрашно прокладывали путь по неведомым тропическим краям, держа в одной руке меч, а другой убивая вездесущих комаров. В тропиках Нового Света и на юге Соединенных Штатов европейцы стали основной добычей комаров.

До 1600 года Испания доминировала в Новом Свете, пожинала экономические плоды плантаций сахарного тростника и табака и контролировала прибыль от торговли африканскими рабами. Со временем испанские поселенцы, торговцы, солдаты и их рабы, окончательно поселившиеся в Америке, приобрели иммунитет к малярии и желтой лихорадке. Завистливые Англия и Франция ревниво следили за успехами Испании в колониальной торговле. К началу XVII века после непростого старта и периода проб и ошибок Англия и Франция сумели создать собственные эксплуататорские экономические империи в Новом Свете. Путешествующий французский миссионер отметил подверженность европейцев малярии и желтой лихорадке. Он писал: «Из десяти человек, прибывших на острова [каждой национальности], умерли четыре англичанина, три француза, три голландца, три датчанина и один испанец». Это наблюдение объяснялось более длительным периодом колониальной оккупации, генетическим иммунитетом и более легкой приспосабливаемости к болезням Нового Света у испанцев. В этом они заметно превосходили новых европейских переселенцев. Этническую карту Америки сформировали комары – и плоды их трудов мы видим и по сей день.

Появление переносимых комарами болезней, как пишут Макгуайр и Коэльо, «привело к вытеснению значительного количества европейцев из сахаропроизводящих регионов тропиков Нового Света, в результате чего современное население бывших карибских колоний Британии, Франции и Голландии состоит преимущественно из людей африканского происхождения. Исключение составляют бывшие колонии Испании (Куба, Пуэрто-Рико и Санто-Доминго). На этих островах сохранился значительный европейский контингент».

В XVII и XVIII веках почти половина европейцев, отправившихся на Карибы, погибла от болезней, переносимых комарами. Потребность и спрос на африканских рабов стали очевидными. За первые два века промышленного рабства в Америке рабы, которых завозили прямо из Африки, приносили максимальный доход. Африканец стоил в три раза дороже наемного европейского слуги и вдвое дороже местного раба. Африканцы, которые уже обладали иммунитетом и могли противостоять болезням Нового Света, ценились выше всего. Они стоили вдвое дороже импортированных, но не испытанных в местных условиях рабов. Однако со временем местное воспроизводство и запрет работорговли привели к снижению генетического иммунитета у рабов, родившихся в Новом Свете.

Британия запретила работорговлю в 1807 году, Соединенные Штаты капитулировали в следующем году, Испания сдалась в 1811-м. Завоз новых рабов из Африки в эти страны или их колонии оказался вне закона. Но количество рабов продолжало увеличиваться. Одной из отвратительных черт рабства было откровенное сексуальное насилие со стороны хозяев. По закону дети, родившиеся у рабыни, автоматически и юридически становились рабами. Учитывая невероятно высокую стоимость рабов, сексуальное насилие было одновременно и средством удовлетворения животной похоти, и возможностью бесплатно получить новых рабов. Сексуальное насилие, мучительное для жертв и эмоционально, и физически, имело также тяжелые биологические последствия. Межрасовый секс и генетический обмен привел к постепенной утрате антигена Даффи и серповидноклеточной анемии, особенно на юге Соединенных Штатов. В результате стало появляться все больше рабов, родившихся в Америке и не обладавших иммунитетом. Малярия поражала местных рабов, тем самым меняя место африканцев в фальшивых расовых конструкциях социального дарвинизма. Американцы, не знавшие о влиянии малярии на поведение человека, считали африканцев вялыми и ленивыми от природы.

Утрата наследственного иммунитета имела непредвиденные и далеко идущие последствия. Растущая уязвимость перед болезнями, переносимыми комарами, приводила к увеличению смертности, то есть стимулировала спрос на все более дорогих рабов. Мы еще столкнемся с этим, когда будем говорить о гражданской войне в Америке. Поскольку работорговля считалась незаконной и британский королевский флот бдительно патрулировал западноафриканское побережье, насильственное «скрещивание» и изнасилования на плантациях стали делом не просто выгодным, но и весьма распространенным. Стандарты рабства, значительное количество людей, принуждаемых к труду, и жестокие средства увеличения этого количества – все это вело к бунтам и восстаниям.

Пытаясь предотвратить бунты рабов и внутренний расовый конфликт, зародившийся в середине XIX века, Соединенные Штаты и Британия стали отправлять освобожденных африканцев в колонии Сьерра-Леоне и Либерия в Западной Африке. Но эти люди были рождены вне Африки и не обладали генетическим иммунитетом. За первый год жизни в Африке от болезней, переносимых комарами, умерло четверо из каждых десяти переселенных бывших рабов и половина их надсмотрщиков-неафриканцев. Благодаря комарам история складывалась загадочным и мрачным образом. Влияние комаров на историю через африканскую работорговлю – одна из самых зловещих исторических страниц и пример жестокой манипуляции во время Колумбова обмена.

Африканский иммунитет к многим болезням, переносимым комарами, сформировал расовую иерархию, имевшую долгие и далеко идущие последствия – рабство и расизм.

Этот иммунитет использовался для «научного» и юридического оправдания африканского рабства в южных штатах Америки. Это послужило одной из множества причин Гражданской войны в Америке, в ходе которой комары получили легкую поживу[43]. «Когда люди со всех концов страны сошлись на поле боя, чтобы решить проблемы федерализма и рабства, комары Юга оценили неожиданно появившуюся легкую поживу, – пишет Эндрю Макилвейн Белл в увлекательной книге «Комары-солдаты». – И прежде чем умолкли пушки, эти крохотные насекомые сыграли важную и до сего дня недооцененную роль в событиях Гражданской войны». Белл указывает, что до Гражданской войны аболиционисты считали, что эпидемии желтой лихорадки на Юге – это Божья кара за грех рабства, и утверждали (как оказалось, правильно), что болезнь – это следствие работорговли. Несомненно, работорговля была основной причиной желтой лихорадки, оказавшей колоссальное влияние на Америку.

Исторически, несмотря на наличие аналогичных видов комаров, Азия и Тихоокеанское кольцо оказались совершенно свободны от желтой лихорадки. Поскольку Дальний Восток никогда не имел дела с африканскими рабами, жестокий убийца так и не появился в этой части света, хотя затронул все вовлеченные в Колумбов обмен регионы. Другие болезни, переносимые комарами, такие как малярия, лихорадка денге и филяриоз, были эндемичными. Отсутствие же желтой лихорадки свело историческое влияние комаров на Азиатско-Тихоокеанский регион к минимуму.

В Америке же болезни стали ведущими историческими силами. Малярия и желтая лихорадка выкосили коренные народы, освободив значительные территории. Европейские поселенцы поспешили занять эти свободные, но зараженные комарами регионы. Чарльз Манн пишет, что «после появления малярии и желтой лихорадки эти некогда плодородные регионы стали почти непригодными для проживания. Их прежние обитатели бежали в безопасные места. Европейцы, которые заняли освободившиеся территории, часто умирали, не проведя здесь и года… Даже сегодня те регионы, где не смогли выжить европейские колонисты, гораздо беднее мест, которые европейцы сочли более здоровыми».

Южные британские колонии в Америке, например, «были неподходящим местом для стариков или, скорее, для тех, кто хотел дожить до старости, – пишет Питер Маккандлесс в исследовании болезней Юга Америки. – Исследователи часто отмечали, как быстро здесь стареют и умирают люди… Вместе с людьми-мигрантами приходили и их микробы. Через небольшой полуостров Чарльстон они проникали на континент, словно жидкость через иглу шприца». Колонистов Юга преследовали, как писал один из них, «многочисленные лихорадки, которые возникали каждое лето и осень». К раздражению инвесторов, южные колонии и со временем южные регионы Соединенных Штатов стали пользоваться дурной репутацией рассадников болезней, переносимых комарами. Бесчисленные дневники и письма вторят германскому миссионеру, который отметил, что эти регионы – «весной сущий рай, летом – ад, а осенью – больница». Хотя американские колонии сулили первым европейским поселенцам новую жизнь и финансовые возможности – свободные земли, вместе с этим люди получали шанс быстро сойти в могилу стараниями местных комаров.

В британской колонии Южная Каролина, к примеру, свирепствовали желтая лихорадка и малярия. До 1750 года в этом регионе, где выращивали рис и индиго, 86 процентов родившихся здесь людей не доживали до двадцати лет, а 35 процентов детей умирали, не дожив до пяти лет.

Вот судьба типичной молодой пары из Южной Каролины, заключившей брак в 1750 году. Из шестнадцати их детей лишь шесть дожили до взрослого возраста. В южных колониях деньги тратили быстро и старались жить на широкую ногу. В могиле деньги не нужны. Здесь жили под девизом «живи быстро, умри молодым». Те, кто мог себе это позволить, на лето и осень старались уезжать на север. Капитан корабля рассказал своим пассажирам, направлявшимся в Чарльстон, Южная Каролина, поразительную историю. В 1684 году он доставил сюда тридцать двух полных жизни пуритан из колонии Плимут, но за год в живых остались лишь двое. Напуганные пассажиры велели ему немедленно развернуть корабль. Такова была судьба франко-испанского флота, участвовавшего в войне королевы Анны: флот погубила эпидемия желтой лихорадки, разразившаяся в конце лета 1706 года. То, что Чарльстон считается рассадником малярии и желтой лихорадки, неудивительно. По некоторым оценкам, 40 процентов современного афроамериканского населения является потомками рабов, попавших в Америку вместе со своими переносимыми комарами болезнями через порт Чарльстона[44].

Английский пират Эдвард Тич, более известный как Черная Борода, в 1718 году блокировал порт Чарльстона, предусмотрительно расположил свой флот поодаль от города из страха перед Желтым Джеком. Он останавливал все суда, покидающие или направляющиеся в порт, и удерживал пассажиров, в том числе и состоятельных жителей, на собственных кораблях, дожидаясь выкупа. Но ужасному пирату Черной Бороде были нужны не ценности и сокровища. У него были другие требования – он был готов освободить заложников и покинуть Чарльстон, если все лекарства города будут доставлены на его корабль «Месть королевы Анны». Его головорезы страдали от болезней, переносимых москитами. Напуганные жители Чарльстона исполнили его требование в течение нескольких дней. Когда сундуки с лекарствами были доставлены, Черная Борода сдержал слово. Он освободил все корабли и пленников, не причинив им вреда – разве что позаимствовав их ценности и красивые наряды.

Чарльстон, настоящий рассадник переносимых комарами болезней, занесенных сюда в процессе работорговли, в колониальной британской Америке был не одинок. Первой успешной британской колонией стал Джеймстаун, от которого вдоль Атлантического побережья потянулись британские поселения и плантации. Именно это и сделало Чарльстон портом работорговцев, гнездилищем малярии и желтой лихорадки и источником смерти. В 1607 году британское поселение Джеймстаун, Вирджиния, был царством комаров, болезней, несчастий и смерти. Другую колонию, созданную пуританами в Плимуте в 1620 году, постигла та же судьба[45].

Эти первые британские поселения создали прецедент и инициировали череду исторических событий (комары сыграли в них важную роль), которые привели к появлению Тринадцати колоний и Соединенных Штатов. В Америке британские поселенцы были не одиноки. Вместе с ними Америку колонизировали комары – а также малярия и желтая лихорадка. Отважные поселенцы, беспомощные рабы и ведомые инстинктами комары оказались главными действующими лицами трагедии. Комары, ставшие случайными завоевателями и участниками Колумбова обмена, и рабство изменили все стороны жизни Соединенных Штатов – от Покахонтас и Джеймстауна до современной политики и предубеждений.

Глава 9. Ассимиляция. Комариные ландшафты, мифология и семена Америки

Бедная Матоака, одиннадцатилетняя дочь вождя Поухатана, вряд ли узнала бы себя в роли героини романтической истории, вышедшей на экраны в 1995 году. История любви дочери вождя и Джона Смита легла в основу диснеевского мультфильма. Сама героиня более напоминала пышнотелую Ким Кардашьян, чем юную девочку из индейского племени. Мифы, окружающие английскую колонию Джеймстаун, Джона Смита и юную Матоаку, которая вошла в историю и голливудские фильмы под именем Покахонтас, оказались очень прочными, и история эта дошла до наших дней.

Имя Джона Смита неразрывно связано с основанием Джеймстауна и ложным гламуром американского фронтира. На самом деле Джон Смит был бесстыдным бахвалом. Он распустил столько слухов и дезинформации о самом себе, не стесняясь откровенного обмана, что трудно воспринимать пять его автобиографий, опубликованных менее чем за восемнадцать лет, серьезно. Если опираться на выдуманные им безумные истории, его необычные приключения начались, когда он осиротел. Тогда ему было тринадцать лет. К тому времени, когда ему исполнилось двадцать шесть, он уже успел повоевать на стороне испанцев в Нидерландах, многие месяцы запоем изучать труды Макиавелли, Платона и древних авторов, а потом стать пиратом в Средиземноморье и на Адриатике. В Венгрии он был шпионом – зажигал костры на вершинах гор, предупреждая о приближении османов. В Трансильвании он воевал с турками, там же попал в плен и был продан в рабство. Ему удалось бежать, хитроумно убив своего мучителя, то есть «выбив ему мозги». Надев одежду убитого, Смит пробирался через Россию, Францию и Марокко, где вернулся к карьере пирата и начал грабить испанские корабли, плывшие из Западной Африки. В 1604 году он прибыл домой, в Англию. Через два года он записался в экспедицию для основания Джеймстауна и в декабре 1606 года отплыл в Вирджинию. Живое воплощение буйной юности! Потрясающий способ провести тринадцать лет! Большинство специалистов считают Джона Смита мошенником и проходимцем. Но никто не сомневается в том, что он действительно был поверхностно знаком с Покахонтас за время своего двухлетнего пребывания в кишащем комарами Джеймстауне.

Да, Смит действительно заключил мир с Поухатаном в мае 1607 года, когда был основан Джеймстаун. Колонистам нужны были припасы. Кроме того, индейцы значительно превосходили их численностью, и мирный договор был жизненно важен. В декабре Смит отправился на добычу пропитания, его захватили индейцы, и он предстал перед вождем Поухатаном. Что произошло дальше, окутано легендами. Смит утверждает, что индейцы избили его дубинками, привели в дом вождя и там приговорили к смерти. Но прежде в его честь был устроен великий пир. За минуту до казни, похвалялся Смит, вмешалась одиннадцатилетняя Покахонтас. «Она рисковала собственной головой, чтобы спасти мою; она помогла мне не только этим, но еще и убедила отца, чтобы меня безопасно доставили в Джеймстаун, где я обнаружил тридцать восемь несчастных и больных людей». Пораженная их несчастьями Покахонтас «принесла ему столько провизии, что спасла множество жизней тех, кто неизбежно умер бы от голода». Впервые книга Смита была опубликована в 1624 году.

В этой истории немало проблем. Во-первых, время. В самом раннем труде Смита 1608 года, написанном через несколько месяцев после его похищения, нет никаких следов и даже намеков на историю спасения влюбленной индейской принцессой. Там он утверждает, что они познакомились через несколько месяцев после того, как он попал в плен. Но уже тогда он пишет о большом пире и долгом разговоре с вождем Поухатаном, о «добрых словах и огромных блюдах вяленого мяса». Этот документ был написан для личного чтения. В отличие от автобиографий, призванных потешить его эго и принести прибыль, тут не было нужды приукрашать и преувеличивать произошедшее. Позже из его мемуаров мы узнаем, что невзрачного и мелкого Смита влюбленные девы спасали четыре раза – в разных местах.

Во-вторых, Поухатан вряд ли стал бы устраивать пир в честь пленника, которого собирался казнить. А детям возраста Покахонтас никто не позволил бы присутствовать на подобном пире, если бы он состоялся. Запутавшийся в собственной лжи Смит полностью извратил традиции индейцев. Антрополог Хелен Раундтри, написавшая десяток книг на эту тему, пишет: «В этой истории нет ничего, что согласовывалось бы с индейской культурой. Пиры устраивали в честь почетных гостей, а не ради преступников, которых собирались казнить. Вряд ли индейцы стали бы убивать ценного в разведывательном смысле пленника». Смита прогнали сквозь строй, а потом устроили в его честь пир не потому, что его собирался убить сам вождь. Смита сочли лидером Джеймстауна, и индейцы решили сделать его посредником в торговле и заключении мира с английскими поселенцами. Покахонтас и рядом не было. Смит переписал свою историю и включил в нее девушку только после того, как ее имя стало известно. Не желая уступить славу Джону Ролфу, истинному мужу Покахонтас, Джон Смит описал свою романтическую историю американского идола только после того, как в 1616 году она стала знаменитой в Англии. Смит умело использовал ее неожиданную известность, чтобы повысить собственную.

Дисней заставил нас поверить, что Джеймстаун, хотя и был основан совсем недавно, являлся мирной и процветающей колонией.

В мультфильме Покахонтас и Смит босиком бегают по утопическому роскошному пейзажу Нового Света, резвясь в идиллических водопадах. Ничто не могло бы быть дальше от действительности. Джеймстаун был местом жестоким – и буквально кишел комарами. Первые, не отличавшиеся дальновидностью колонисты мгновенно пали жертвой малярии. Сообщалось, что одного из поселенцев сожгли на костре за то, что голодной зимой 1609/10 года он убил и съел свою беременную жену. Джеймстаун балансировал на грани катастрофы, но этой колонии, в отличие от прежних английских поселений, в том числе и легендарной потерянной колонии Роанок, удалось выжить – благодаря табаку, а затем и африканским рабам. Не Джон Смит, а Джон Ролф в 1610 году посеял первые семена Соединенных Штатов Америки. И это были семена табака.

Англичане, которые со временем начали доминировать в Северной Америке, включились в Колумбов обмен и его меркантилистскую экономику одними из последних. Когда в 1607 году Джон Смит якобы встретил невинную юную Покахонтас в Джеймстауне, другие европейцы уже обосновались на половине территорий, которые ныне занимают сорок восемь штатов континентальных Соединенных Штатов. К началу XVII века, когда англичане и французы тоже включились в грабеж колониальных земель, испанцы уже сто лет уничтожали здесь могучую южную империю, походя губя великие цивилизации коренных народов.

Территориальные возможности англичан и французов были весьма ограничены. Первые колонии в Канаде и в северо-восточной части Соединенных Штатов имели довольно низкий экономический потенциал. На Ньюфаундленде и в Квебеке комаров, конечно же, тоже хватало, и первые поселенцы сильно от них страдали, но эти территории были все-таки слишком холодными для переносчиков опасных болезней. Это были первые английские и французские аванпосты в местах, непригодных для выращивания табака, сахарного тростника, кофе и какао – а ведь именно эти культуры приносили испанцам наибольшую прибыль. Но как только новые европейские претенденты утвердились на континенте, они сразу же занялись экспансией и обустройством новых колоний, чтобы получить свою долю богатейших ресурсов и земель, в изобилии предоставляемых Америкой. Экономическая меркантилистская система манила прибылями, и нужно было продвигаться в южные тропические регионы Западного полушария. Только там с помощью колонизации или завоеваний можно было строить приносящие доход плантации, работать на которых должны были рабы.

После не самого удачного старта французам и британцам удалось все же поколебать монополию Испании в Карибском бассейне. Начались бесконечные колониальные войны, которые кардинально изменили карту Америки. Исход империалистических конфликтов, разгоревшихся в ходе Колумбова обмена, решали полчища изголодавшихся комаров, которые несли с собой зловещую малярию и желтую лихорадку. Первые экспериментальные поселения англичан и французов погибли от этих болезней – от собственной и местной малярии. Многие из них исчезли или были заброшены из страха перед нападениями индейцев. Поселенцам не хватало элементарных припасов, и в их жилищах торжествовала смерть.

Комары активно определяли имперские амбиции и карту поселений Америки.

Французы изначально высадились на северо-восточном побережье Америки и проникли в глубь континента по реке Святого Лаврентия. Жак Картье осуществил три экспедиции в регион Каната с 1534 по 1542 год[46]. «Никаких постоянных поселений французы не строили до 1608 года, пока Самюэль де Шамплен не основал центр торговли мехом в Квебеке. Новая Франция не привлекала поселенцев. Французское присутствие в Северной Америке ограничивалось группой молодых французских авантюристов, которые стремились заключить мир с коренными индейцами алгонкинами и гуронами, чтобы торговать мехом. Французская меховая торговля быстро развивалась, и вскоре в долине реки Святого Лаврентия и Великих озер возникла настоящая монополия. Но количество постоянно проживающих здесь французских торговцев оставалось небольшим. К началу XVIII века французы возвели ряд изолированных, но взаимосвязанных военных гарнизонов и мехоторговых факторий от Атлантического побережья Канады и Соединенных Штатов до реки Святого Лаврентия и Великих озер. На юге французы добрались до дельты реки Миссисипи и Мексиканского залива в районе современного Нового Орлеана.

Французское население этой гигантской «подковы» состояло из иммигрантов, тех, кто уже родился в Америке, и метисов (отпрысков французских мужчин и туземных женщин). Французов в Америке было немного – к 1700 году их насчитывалось всего 20 000. Сюда устремлялись молодые люди, не имевшие перспектив на родине, и другие отбросы французского общества. Естественный прирост населения колоний был минимален, поскольку женщин среди иммигрантов было очень мало. Французские мехоторговцы часто брали в жены местных женщин и ассимилировались в туземное общество. Со временем французы стали заметно уступать в экономическом и военном отношении более энергичным и многочисленным британцам и испанцам. И тогда французы решили послать в колонии женщин – 800 одиноких женщин в возрасте от 15 до 30 лет отправились в Квебек и Новый Орлеан. Их назвали «дочерями короля». Корона оплатила их переезд и обеспечила их приданым – припасами и деньгами. Учитывая женскую смертность в Новой Франции, такой свадебный подарок молодым мужьям мог стать всего лишь нежеланным дополнительным бонусом.

Поначалу владения французов располагались только в Северной Америке. Для торговли мехом не требовалось ни большого количества французов, ни африканских рабов. Коренные народы занимались ручным трудом. Они ловили и били зверей (преимущественно бобров) и обменивали меха на оружие, металлические изделия и стеклянные бусы. Учитывая любовь французов к мехам, незначительность французского населения и готовность его к ассимиляции, коренным народам удавалось поддерживать баланс сил. А вот на юге, во французской Луизиане, в действие вступали комары, которые не жалели никого, в том числе и поселенцев. Поселения здесь были невелики и располагались далеко друг от друга.

В 1718 году Новый Орлеан получил свое название. К этому времени желтая лихорадка и малярия уже окончательно закрепились в этом регионе. В Луизиане проживало всего 700 французов.

Французская колония в Новом Орлеане была эпицентром эпидемий желтой лихорадки и малярии.

Отсюда болезни распространялись по побережью Мексиканского залива и реке Миссисипи, безжалостно кося население французских колоний. Новый Орлеан, который стал рассадником эндемичной малярии и источником эпидемий смертельной желтой лихорадки, был обречен – обречен комарами. Порт Нового Орлеана был жизненно важен для развития французской экономики в Америке. Но жить здесь было невозможно. Новый Орлеан представлял собой сотрясаемую ураганами прибрежную трясину, охваченную переносимыми комарами болезнями.

Чтобы обеспечить существование Нового Орлеана, компания «Миссисипи» решила увеличить население города. Французских преступников освобождали от наказания при условии, что они женятся на проститутках и отправятся в Новый Орлеан. Молодоженов держали в кандалах, пока корабли не выходили в открытое море. С 1719 по 1721 год в Новый Орлеан прибыло три таких корабля. Предполагалось, что с этих людей и начнется настоящая история города, где появится местное население, более приспособленное к условиям жизни. Несмотря на все усилия комаров, Новому Орлеану и горстке привыкших к болезням его обитателей удалось выжить. Город стал основным французским портом – и эпицентром многочисленных катастрофических эпидемий переносимых комарами болезней, преимущественно желтой лихорадки, которая распространялась по реке Миссисипи. И это событие имело серьезные исторические последствия.

Болезни, переносимые комарами, сильно ограничивали возможности сельского хозяйства в этом регионе. В окрестностях Нового Орлеана существовали небольшие фермы, обеспечивавшие город продовольствием, но крупные сахарные или табачные плантации организовать здесь было невозможно. В 1706 году французы стали использовать труд местных рабов, которых быстро вытеснили рабы африканские. Сначала их доставляли испанские пиратские корабли, а потом французы начали завозить их прямо из Африки. Количество африканских рабов в Новом Орлеане было невелико, поскольку управлять ими оказалось трудно. Рабы часто сбегали, бунтовали, скрывались на болотах или объединялись с местными народами. К 1720 году в Луизиане насчитывалось 2000 африканских рабов и вдвое больше свободных африканцев. Сахарный тростник начали выращивать в Луизиане только после поддержанного комарами восстания рабов во французской колонии Гаити в 1791 году. Туссен-Лувертюр возглавил восстание и прервал поставки сахара – а ведь Гаити был крупнейшим производителем сахара в мире. В 1795 году в Луизиане появились первые сахарные плантации по гаитянскому образцу. А в 1803 году Луизиана была куплена президентом Соединенных Штатов Томасом Джефферсоном.

Если Франция в своих колониальных устремлениях аккуратно, на цыпочках обходила мощную Испанскую империю на юге, стратегия Англии была иной. Приближенные и финансисты, окружавшие королеву Елизавету I, которая правила Англией с 1558 по 1603 год, жестоко завидовали Испании, куда заморские богатства текли рекой. Кроме того, протестантская Англия, какой она стала при отце Елизаветы, короле Генрихе VIII, ощущала свой благочестивый филантропический долг спасти эти несчастные народы. «Народы Америки молят нас принести им благую весть Евангелия»[47]. Англичане считали, что испанцы уже обратили в католичество многие миллионы неверных, и в награду за это бог открыл им безграничные сокровища и богатства. Испания нежилась в роскошных водах Америки, а Англии оставались лишь «яростное, беззаконное и постоянное пиратство». Чтобы восстановить баланс мировых сил и богатств, Елизавета приняла пиратов на службу и даже даровала им титулы. Самыми известными из них были сэр Фрэнсис Дрейк и сэр Уолтер Рэли. Во время головокружительных приключений в Америке и буканьерам, и солдатам удачи приходилось постоянно бороться с величайшим и самым хитроумным злом этого мира – с комарами.

После совершенного Фердинандом Магелланом кругосветного путешествия в 1519–1521 годах, Дрейк отправился в собственную кругосветку – 1577–1580 годы. В пути он безжалостно грабил испанские корабли с сокровищами и колонии. По сегодняшним меркам его трофеи составили 115 миллионов долларов.

Походы Дрейка сделали его вторым самым богатым пиратом всех времен – на пять миллионов долларов его опередил Сэмюэль «Черный Сэм» Беллами.

Дрейк обогнул Южную Америку и направился на север вдоль Тихоокеанского побережья. Отдохнув в заливе Дрейка (Порт-Рейес) в тридцати милях к северу от Золотых Ворот Сан-Франциско, Дрейк двигался на запад по Тихому океану. За счет испанской короны богатейший пират со временем добрался до английского Плимута. Испания же была страшно раздражена стремительно увеличивающимся количеством английских и голландских пиратов по обе стороны Атлантики. Кроме того, английские протестанты еще и вмешивались в дела испанских Нидерландов.

Когда в 1585 году вспыхнула война между католической Испанией и протестантской Англией (и ее голландскими союзниками-протестантами), недавно получивший рыцарский титул Дрейк не остался в стороне. Этот хитроумный человек всегда видел интересные возможности и использовал их. Он убедил королеву Елизавету поручить ему возглавить грандиозную экспедицию, чтобы нанести превентивный удар по испанским колониям в Карибском море, откуда Испания получала средства на ведение войны. Эль Драке, как называли Дрейка в Испании, ожидали слава и огромные богатства. Он возглавил огромный пиратский флот, действовавший по приказу королевы-девственницы Елизаветы I. Прежде чем пересечь Атлантику и поразить испанского короля в Индиях, Дрейк сделал короткую остановку на португальских островах Кабо-Верде близ побережья Западной Африки. Вместе с сокровищами разграбленных островов он захватил с собой случайного и смертельно опасного попутчика.

Флот Дрейка направился к Карибам, а малярия falciparum начала косить его экипажи. «Мы не так много дней были в море, – записал Дрейк в корабельном журнале, – но среди наших людей началась такая смертность, что за несколько дней умерло более трех сотен человек». Он писал, что смертельная лихорадка началась лишь «через семь или восемь дней после нашего выхода из Сантьягу [Кабо-Верде] …и затем охватила наших людей чрезвычайно высоким жаром и продолжающейся лихорадкой, от которой выжить удалось очень немногим». Флот Дрейка был охвачен малярией еще до прибытия на Карибы. Капитаном этой бесплодной полуторамесячной кампании стал комар. Английский торговец Генри Хаук писал, что Карибы «подвержены многим болезням по причине великой жары, и некий гнус или муха, которого здесь называют москитом, кусает мужчин и женщин… заражая их неким ядовитым червем. И этот москит или гнус поражает в большей степени тех, кто только прибывает в эту страну. Многие здесь умирают от этой заразы». «Москит» Хаука и малярийный «червь» вынудили Дрейка и его экипажи вернуться в Англию и отказаться от миссии на Карибах. Дрейк быстро понял, что «те, кто спускался на берег и был там на открытом воздухе, наверняка заразились смертельной болезнью». Нужно было что-то делать. Не желая возвращаться домой с пустыми руками, весной 1586 года Дрейк разграбил беззащитную испанскую колонию Сент-Огастин во Флориде. После себя он оставил очередную эпидемию малярии, которая почти истребила местную народность тимукуа. Дрейк писал, что тимукуа «после первой встречи с нашими людьми умирали очень быстро и говорили между собой, что это английский бог заставляет их так быстро умирать». Сент-Огастин был основан испанцами в 1565 году и являлся старейшим постоянно населенным европейским поселением в Соединенных Штатах. Всего через двадцать один год после его основания численность народа тимукуа сократилась на 80 процентов.

Разграбив Сент-Огастин, Дрейк направился на север к Роаноку (Южная Каролина), где его «коллега», сэр Уолтер Рэли, основал колонию, которая уже находилась на грани исчезновения. На кораблях Дрейка было достаточно места, чтобы доставить всех выживших колонистов первой волны назад в Англию. Из Англии Дрейк отплыл с 2300 людьми, возвращались же с ним всего 800 здоровых – 950 человек умерли от лихорадки, а еще 550 лежали больными и умирающими. Комары не позволили Дрейку поднять над Америкой английский флаг. Колонизацию Карибских островов и захват испанских поселений королеве Елизавете пришлось на время отложить.

В Англии Дрейка встретили с почестями. Он получил титул вице-адмирала английского флота, который в 1588 году полностью разгромил испанскую Непобедимую армаду. Эта победа возвела его в статус национального героя. Свою известность он использовал, чтобы получить официальное разрешение на возрождение пиратского промысла, которому помешали комары, и на продолжение набегов на испанские колонии в Карибском море, начатых десять лет назад. Хотя война против Испании все еще продолжалась, после поражения Непобедимой армады Англия имела преимущество. Испания ослабела, а следовательно, ее ценные карибские колонии остались без защиты. Кто лучше справится с грабительской миссией, чем ужасный пират Эль Драке?

В 1595 году он устремил свой взгляд на Сан-Хуан на Пуэрто-Рико, решив создать там первое постоянное английское поселение на Карибах. Генерал Анофелес и его стойкие испанские союзники быстро положили конец этой империалистической мечте – и жизни Дрейка. За несколько недель после прибытия Дрейка малярия сократила его экипажи на четверть. Еще больше усугубила ситуацию эпидемия дизентерии. После безуспешной осады Сан-Хуана Дрейк и его люди отступили в залив Москитов (это название он получил в октябре 1502 года – так назвал его Колумб во время своего четвертого и последнего путешествия), неподалеку от современного северного входа в Панамский канал[48]. В январе 1596 года Дрейк заболел – малярия вкупе с дизентерией не оставили ему шансов. Похоронили его в море. Комары, победившие и убившие Дрейка, в очередной раз положили конец колониальным устремлениям Англии в Карибском бассейне, заставив англичан устремить свои взгляды в другом направлении. Дрейк пал жертвой комаров, а Англия создала первую заморскую колонию в 2200 милях к северу от солнца, рома и патрулируемых комарами теплых вод Карибского моря.

В 1583 году первая заморская колония Англии была основана на острове Ньюфаундленд. Комаров и мошки здесь тоже хватало. Чтобы отпугнуть комаров, местные индейцы-беотуки намазывали тело смесью красной охры с животным жиром, от чего их кожа приобретала темно-красный цвет. Беотуков было не более двух тысяч. Европейцы сразу же стали называть их краснокожими[49]. Беотуков погубила череда печальных событий. Хотя некоторые историки намекают на возможность геноцида, в действительности такого не было. Главными убийцами стали оспа и туберкулез, а затем голод, поскольку индейцы лишились выхода к побережью, где их ради развлечения могли подстрелить поселенцы. И без того малая популяция потеряла способность к воспроизведению и поддержанию жизни. Беотуки полностью вымерли в 1829 году – последняя из племени, молодая женщина по имени Шанаудитхит, умерла от туберкулеза.

Хотя Сент-Джонс на Ньюфаундленде является одной из лучших естественных гаваней в мире, а окружающие остров отмели – это прекрасное место для рыболовства, колония Ньюфаундленд была слишком северной, чтобы здесь можно было устроить прибыльные плантации[50]. Кроме того, его нельзя было использовать в качестве порта пиратских кораблей, грабивших испанские галеоны, перевозившие богатства колоний. Ньюфаундленд был экономически бесплоден, а Карибы недоступны из-за стойких испанцев и кровожадных комаров. И тогда современник Дрейка, сэр Уолтер Рэли, решил изменить ситуацию и собственный статус, основав колонию в Роаноке.

Это предприятие финансировал и организовывал сэр Хамфри Гилберт. Пират Гилберт утонул (его последними словами были цитаты из «Утопии» Томаса Мора) во время возвращения в Англию после основания колонии на Ньюфаундленде. Миссия в Роаноке досталась его младшему сводному брату, сэру Уолтеру Рэли. Фаворит пиратской королевы Елизаветы, Рэли унаследовал семилетнюю королевскую хартию и дозволение колонизировать любые «удаленные, языческие и варварские земли, страны и территории, не принадлежащие никому из христианских государей и не населенные христианскими народами». Другими словами, все доступные земли, пока еще не занятые испанцами. В обмен корона получала от пиратов 20 процентов всех грабительских прибылей. При личной встрече Елизавета приказала Рэли создать базу севернее Карибов, откуда каперы могли бы атаковать испанские суда с золотом, направлявшиеся в Европу. Это пиратское логово вошло в историю под названием «Потерянная колония Роанок». Одержимый золотой лихорадкой и желанием найти золотой город Эльдорадо в Южной Америке, Рэли никогда не ступал на землю Северной Америки. Он просто профинансировал первых колонистов Роанока, которые отправились выполнять это поручение.

Первые 108 колонистов прибыли на остров Роанок в августе 1585 года. Корабли отправились на Ньюфаундленд, пообещав вернуться с припасами к апрелю следующего года. Но даже в июне 1586 года никто не прибыл. Выжившие колонисты голодали и с трудом отбивались от местных индейцев кроатанов и сектоанов. Мы помним, что в середине июня сюда пришли корабли Дрейка, которому малярия помешала действовать на Карибах. Уцелевшие колонисты погрузились на корабли, где нужны были люди, поскольку две трети экипажей либо погибли, либо умирали от малярии. Роанок был покинут. Когда корабли с припасами наконец-то прибыли, они обнаружили заброшенную колонию. Экспедиция оставила здесь пятнадцать отверженных, принесенных в жертву ради утверждения английских притязаний в регионе.

В 1597 году Рэли отправил вторую группу из 115 колонистов для создания колонии севернее Роанока, в Чесапикском заливе. Эти поселенцы не страдали малярией, поскольку происходили из Девона, то есть жили вдали от малярийного рассадника Фенленда. Болота юго-восточных графств располагались вокруг комариного рая Кента и Эссекса. Корабли зашли в Роанок, чтобы забрать крохотный английский гарнизон, но не обнаружили ничего, кроме единственного скелета. Капитан флота приказал колонистам высадиться и основать колонию в Роаноке, а не в Чесапикском заливе, как планировалось. В Англию вернулся только руководитель экспедиции, Джон Уайт, друг Рэли и один из первых колонистов, спасенных Дрейком. Он должен был организовать доставку припасов в Роанок, но корабли так и не прибыли.

Война между Испанией и Англией была важнее всех тревог Уайта и потребностей Роанока. Все корабли были брошены на отражение угрозы со стороны Непобедимой армады. Роанок вновь был обречен. Уайт вернулся спустя три года. Он обнаружил единственный уцелевший столб изгороди, на котором было нацарапано слово «кроатан», а на соседнем дереве – буквы «к-р-о». Никаких признаков борьбы или пожара не было. Казалось, что поселенцы просто собрались и ушли куда-то. В Англии немедленно пошли слухи, распускаемые коварными финансистами меркантилистского империализма. Никто не хотел добровольно отправляться в подобные поселения, поскольку это означало верную смерть. Английская корона не была заинтересована, чтобы колонизация в умах людей приравнивалась к гарантированному самоубийству – к смерти от голода, болезней или под пытками жестоких дикарей. Такая слава была вредна для бизнеса.

Насчет того, что случилось с колонистами, существует множество теорий. Телевизионные каналы и Netflix изобилуют фантастическими сюжетами, но лишь одно объяснение, подкрепленное археологическими изысканиями, опровергает версии о пришельцах из космоса и подобном. Большинство колонистов умерло от голода и болезней, а оставшихся женщин и детей забрали и ассимилировали местные индейцы кроатаны и сектоаны. Практика интеграции и ассимиляции была характерна для коренных народов востока Северной Америки – свидетельством тому опыт французских мехоторговцев и их отпрысков-метисов. В 2007 году был организован проект «ДНК Потерянной колонии Роанок», который дал убедительные генеалогические подтверждения подобного. Но сторонники теории заговора по-прежнему настаивают на фантастических версиях похищения пришельцами и прочей мистике.

Хотя Рэли никогда не бывал в Северной Америке, в период с 1595 по 1617 год он возглавил военные действия против колониальной Испании во время англо-испанской войны, продолжил свои пиратские экспедиции и отправился на поиски золотых храмов Эльдорадо на территории современных Венесуэлы и Гайаны. Все его приключения в Новом Свете были обречены на неудачу – комарами. В 1603 году умерла королева Елизавета. Рэли обвинили в организации заговора против ее преемника, Якова I. Король неохотно отменил вынесенный смертный приговор. Рэли заключили в Тауэр, но в 1616 году помиловали. После освобождения он немедленно испросил разрешения отплыть на поиски Эльдорадо, и это путешествие стало для него последним.

Во время охоты за сокровищами в Гайане Рэли постоянно страдал приступами малярии. В его отсутствие его люди, несмотря на строгий приказ, напали на испанское поселение. Во время набега погиб сын Рэли. Кроме того, это нападение стало нарушением соглашения и Лондонского договора 1604 года, положившего конец девятнадцатилетней англо-испанской войне. Испанцы пришли в ярость и потребовали голову Рэли. У короля Якова не оставалось выхода – он подписал смертный приговор. Рэли был обезглавлен в Лондоне в 1618 году. Его последние слова были продиктованы не гордостью за свои открытия, не гневом из-за их бесславного завершения, а комарами и постоянными приступами малярийной лихорадки: «Поспеши, – сказал он палачу, вооруженному топором. – В этот час меня одолевает моя лихорадка. Я не хочу, чтобы мои недоброжелатели думали, что я содрогаюсь от страха. Бей же, палач, бей!».

Жизнь сэра Уолтера Рэли была яркой и впечатляющей. Одним из самых значительных его достижений можно считать то, что он популяризировал в Англии табак, захваченный во время очередного налета на испанские колонии. Спасенные колонисты Роанока также вернулись в Англию с карманами, набитыми табаком, и «с неутолимым желанием и алчностью к вдыханию вонючего дыма». Известный английский математик и астроном, спасшийся из Роанока, Томас Хэрриот в Англии всячески превозносил целительные свойства курения табака, утверждая, что он «открывает все поры и проходы тела… тела сохраняются здоровыми и избегают множества ужасных болезней, которым мы в Англии часто бываем подвержены». Страстный курильщик Хэрриот глубоко заблуждался. По иронии судьбы он умер от рака рта и носа, вызванного непрерывным курением, жеванием и вдыханием табака. Но монополия Испании на табак была настолько жесткой, что продажа семян этого растения иностранцам каралась смертью.

Испанский табачный картель вскоре был нарушен трудолюбивым англичанином, питавшим страсть к приключениям и одержимым духом предпринимательства. Роанок постигла печальная судьба, но молодой фермер Джон Ролф и его индейская невеста Покахонтас помогли выжить Джеймстауну. Они посадили семена, из которых выросла английская Америка, а затем и Соединенные Штаты.

Табак был культурой очень прибыльной. Он стал тем товаром, который вдохнул жизнь в британскую Америку, история которой началась с Джеймстауна. Но, культивируя табак, британские колонисты притягивали комаров и смертельные болезни.

Когда прошел первый шок и слухи о судьбе Роанока утихли, возникли планы по созданию новой английской меркантилистской колонии. При финансовой поддержке Лондонской и Плимутской компаний (вместе их называли Вирджинской компанией) в море вышли три корабля. После остановок на Канарских островах и Пуэрто-Рико, 14 мая 1607 года они вошли в Чесапикский залив. На борту находились 104 человека, плохо снаряженных и почти не имеющих припасов. Среди них был и Джон Смит. В соответствии с современной теорией миазмов, объясняющей природу болезней, переносимых комарами, Лондонская компания снабдила будущих колонистов недвусмысленными инструкциями. Англичане не должны были селиться «в низменном или влажном месте, потому что это пагубно сказывается на здоровье. Оценивать качество воздуха следует по людям. В низменных прибрежных районах у людей затуманенный взгляд, отечные животы и ноги». Корабли поднялись по реке Джеймс, лесистые берега которой были недавно засажены кукурузой.

Судя по состоянию флота и характеру грузов, колонисты не собирались ни исследовать местность, ни заниматься сельским хозяйством, ни основывать серьезное поселение. У них не было женщин, почти не было провизии, скота, семян, сельскохозяйственных орудий и строительных материалов. Это была группа мужчин преимущественно из высшего класса, не привычных к ручному труду. Они собирались искать золото и эксплуатировать минеральные богатства Вирджинии. На безлюдном болотистом полуострове в устье реки Джеймс эта сотня несгибаемых англичан совершенно случайно заложила основы английской Америки.

Вскоре стало ясно, почему коренные народы не селились близ английской колонии. Благодаря бобрам, которых в то время здесь обитало в сорок раз больше, чем сегодня, большая часть востока Северной Америки была покрыта мшистыми болотами: их площадь была вдвое больше, чем в наши дни. Эти болота были истинным раем для комаров[51]. Во время так называемых бобровых войн XVII–XVIII веков бобры оказались на грани исчезновения. Но эти болота и заливные луга превратились в плодородные равнины, покорные английскому плугу. Войны мехоторговцев, в которых конфедерация ирокезов при поддержке британцев воевала против алгонкинов и их французских покровителей, нарушили согласие между коренными народами. Семилетняя война (1756–1763), которую американцы называют войной с французами и индейцами, стала кульминацией этого длительного конфликта в Северной Америке. Это была первая мировая война с далеко идущими последствиями. Британцы и французы активно боролись за верховенство в Северной Америке, а комары обживали укрепления и поля сражений, преследуя собственные интересы. Но англичане не сразу возжелали земель Новой Франции, поскольку им нужно было обеспечить выживание первых колоний – Джеймстауна и Плимута.

Из-за обилия бобров Джеймстаун был далеко не идеальным местом для поселения.

Но колонисты полностью проигнорировали указания Лондонской компании, и последствия этого решения оказались очень тяжелыми. «Индейцы не селились на полуострове, потому что это место считалось непригодным для жизни, – сухо замечает Манн. – Англичане уподобились новобранцу, который приходит в казарму последним, – ему достается самое плохое место. Полуостров был болотистым и кишел комарами». Стоячая соленая вода, «полная слизи и грязи», как жаловался один из колонистов, была непригодна для питья и делала столь же непригодной для обработки землю[52]. Приливные болота не привлекали дичь, да и рыба сюда заходила неохотно. А вот для малярийных комаров условия были просто идеальными. Здесь благоденствовали и завезенные, и местные комары Anopheles, которые щедро делились малярией с только что прибывшими колонистами. Впрочем, многие из колонистов уже везли паразита в своих венах или печени. Один из поселенцев, Натаниэль Пауэлл, писал в письме: «Я еще не избавился от четырехдневной лихорадки. Но приступ был вчера, так что следующий будет в четверг». Джеймстаун располагался в одном из худших мест для сельского хозяйства, охоты и здоровья. Хуже трудно себе представить. Кроме того, нигде поблизости не было ни золота, ни серебра, ни драгоценных камней, на которые так рассчитывали колонисты.

Их ожидали не богатства, а голод, болезни и постоянные набеги коренных народов, которые устрашали англичан своей физической формой и ловкостью. Индейцы были вооружены луками и стрелами и могли стрелять в девять раз быстрее, чем английские мушкеты. В отличие от немногих французов, прибывших в Америку торговать мехом, англичане хотели земель. Они создавали колонии сначала на берегу, постепенно продвигаясь в глубь континента. Конфликты с местным населением были неизбежны. Но болезненных английских колонистов было мало, и вооружены они были плохо. Мощная конфедерация Поухатан, окружавшая Джеймстаун, состояла из тридцати мелких народов и насчитывала около 20 тысяч человек. За восемь месяцев в Джеймстауне осталось всего 38 несчастных англичан, которых била малярийная лихорадка. Они сами устроили себе ад на земле.

Несмотря на то, что после двух экспедиций 1608 года поселенцев стало больше (приехала и группа женщин), колонисты умирали быстрее, чем их ряды восполнялись. «Наших людей косят жестокие болезни, воспаления, поносы, лихорадки, – писал деморализованный колонист Джордж Перси. – Утром их тела вытаскивают из хижин, словно собак, и закапывают». Отсутствие женщин останавливало рост населения. В письмах в Англию говорилось, чтобы новые поселенцы были готовы «к жару и лихорадкам, которые характерны для этой местности, хотя большинство прибывших все же как-то привыкают к этим болезням после прибытия». Колония Джеймстаун гнила посреди комариных болот. Зима 1609/10 года стала временем голода. Пережить этот ужас смогли лишь 59 из 500 колонистов. В документах говорилось, что «привычку здесь, как и в других частях Америки, следует выработать к перемежающейся лихорадке, которую из-за смены климата и питания подхватывают все вновь прибывшие». Безжалостные малярийные комары и беспощадный голод обрушились на первых поселенцев, обосновавшихся в этой болотистой местности.

В книге «Бактерии и штыки», посвященной изучению влияния болезней на военную историю Америки, Дэвид Петриелло указывает: «Проблемы, с которыми столкнулось маленькое поселение, вполне могли обречь Джеймстаун на судьбу Роанока и замедлить, а то и остановить дальнейшую английскую экспансию. История колонии хорошо известна. Мы знаем, как поселенцы сражались с индейцами, как им не хватало пищи, знаем историю алчности и трагедий. Но со временем им все же удалось построить вполне пригодное для жилья поселение. Проблемы, с которыми колония сталкивалась в первые несколько лет своего существования, когда большая часть населения умерла, были связаны со временем голода. Но считать, что голод был единственным источником этих проблем, было бы неверно. Это чрезмерное упрощение, если не откровенное заблуждение. Проклятием Джеймстауна и всей Вирджинии был не недостаток продуктов, а болезни». На протяжении веков историки представляли первых поселенцев Джеймстауна ленивыми и апатичными. Наверное, они такими и были – ведь они страдали хронической малярией. Джеймстаун голодал, потому что жители его были слишком больны, да и не желали заниматься физическим трудом – сельским хозяйством, охотой, даже кражей пищи. Время голода следовало бы назвать временем комаров. Малярия, тиф и дизентерия пришли первыми, и из-за них начался период голода.

Первые поселенцы собирались получать пищу у местных индейцев, выменивая ее на другие товары. Они не намеревались ничего выращивать сами. Когда они обменяли все, что у них было, у них не осталось другого выхода, кроме как воровать и без того скудные припасы индейцев. 1609 год выдался очень дождливым, и урожай почти погиб. Пищи и дичи не хватало. Набеги мстительных индейцев заставляли исхудавших, трясущихся от малярии колонистов скапливаться в болотистом Джеймстауне, огороженном деревянной изгородью. Когда начался настоящий голод, они питались древесной корой, мышами, съели кожаную обувь и ремни, ловили крыс и даже занимались каннибализмом. Позже писали, что обезумевшие колонисты царапали землю, чтобы «выкопать трупы из могил и съесть их». Один голодающий колонист убил свою беременную жену и, как сообщал свидетель, «засолил ее мясо для пропитания». Самое печальное, что Джон Смит, искусный английский переговорщик, которому удалось заключить мир и договориться о взаимной торговле с индейцами, в октябре 1609 года вернулся в Англию – как раз накануне времени голода и обострения конфликта с индейцами. Смит случайно получил серьезное ранение – у него загорелась пороховница, висевшая на поясе. Он получил сильные ожоги, уехал в Англию и более никогда не бывал в Вирджинии.

Вскоре после отъезда Смита в Джеймстаун прибыл другой Джон. Он твердо решил начать новую жизнь в Вирджинии и привез с собой семена табака. Так, сам не ведая того, он заложил будущее нового государства, Соединенных Штатов Америки. И хотя Голливуд и история прославляют Джона Смита, настоящим героем Джеймстауна был Джон Ролф, истинный английский муж нашей диснеевской принцессы, Покахонтас.

Из Англии Ролф отплыл с женой, Сарой, и еще 500–600 пассажирами. Девять кораблей в третий раз отправились в Джеймстаун в июне 1609 года. Семь из девяти судов прибыли в Америку летом, выгрузили припасы и поселенцев и в октябре вернулись в Англию с раненым и обожженным Джоном Смитом и с известиями о временах голода, преступниках среди колонистов. Два Джона никогда не встречались, по крайней мере в Вирджинии.

Корабль Ролфа, «Си Венчур», серьезно потрепал ураган. Он сел на мель на северных отмелях близ Бермудских островов. Выжившие провели на острове девять месяцев. Жена Ролфа и его новорожденная дочь Бермуда умерли и были похоронены на острове. Мужчины сумели построить два небольших судна из растущих на острове деревьев и обломков собственного корабля. Эти суда в мае 1610 года, через семь месяцев после отплытия Смита и английских кораблей, отправились в Джеймстаун.

Любители Шекспира увидят в тяжелейшем путешествии «Си Венчур» ситуацию, описанную в «Буре» (1610–1611), содержащей немало упоминаний о рабстве и лихорадке. Шекспир был хорошо знаком с малярией, поскольку при жизни барда болота Восточной Англии уже были известны нездоровым климатом и болезненным бледным видом местных жителей. В «Буре» раб Калибан проклинает своего хозяина Просперо малярией: «Пускай пары гнилых болот и топей, которые высасывает солнце, падут на Просперо! Пусть он зачахнет!»[53]. А чуть дальше пьяный Стефано натыкается на Калибана и трясущегося под плащом Тринкуло. По ошибке он принимает их за «какое-нибудь здешнее четвероногое чудище. Не иначе как его трясет лихорадка». Это еще один вклад невероятного путешествия «Си Венчур» в последнюю, по мнению многих критиков и историков, пьесу, написанную лично Шекспиром.

Трагедия «Си Венчур» обернулась выгодой для Англии. Хотя никто из спутников Ролфа на Бермудах не остался, только умершие, английский флаг был установлен на стратегически важном субтропическом острове в Северной Атлантике. Бермуды располагались в 1000 милях к северу от Кубы и 650 милях к востоку от Каролины. В 1612 году острова были официально включены в хартию Вирджинской компании. Здесь останавливались английские военные и империалистические корабли на пути к конечным точкам назначения. Как писал современник, Бермуды оказались трамплином для колониальных устремлений Англии, «поскольку в настоящее время они стали источником новой жизни и даже семинарией для Вирджинии. Заселение их нашими соотечественниками укрепит силу, процветание и славу этого царства, что пойдет на благо коренным жителям Вирджинии и нашим соотечественникам, как и должно». К 1625 году, когда пуритане заселили Массачусетс, колониальное население Бермуд значительно превосходило население Вирджинии. Здесь выращивали не только сахарный тростник и кофе, но и трубочный табак, что способствовало развитию английской экономики в обеих колониях. К 1930 году колонисты Бермуд поселились также на Багамах и на Барбадосе, где начали активно производить сахар.

Барбадос стал центром английской сахарной коммерции.

Население острова быстро росло и к 1700 году достигло 70 000 человек, включая 45 000 рабов.

Интересно, что, хотя в 1647 году Барбадос пережил первую в Америке эпидемию желтой лихорадки (распространяемой комарами Aedes), малярийных комаров Anopheles здесь не было. Несмотря на эпидемии желтой лихорадки и других болезней, отсутствие малярии быстро заслужило Барбадосу репутацию благоприятной и здоровой колонии. Сюда даже отправляли на излечение тех, кто страдал малярией. Я так и представляю рекламные объявления для поселенцев, призывающие их провести пляжный отпуск на Барбадосе: «Барбадос – веселье, ром и все, что угодно – кроме малярии!» или «Барбадос: лучшее место для отдыха! У нас нет малярии!». Благотворная, здоровая атмосфера острова и очевидные экономические возможности манили сюда иммигрантов. До 1680 года сюда прибыло поселенцев больше, чем в любую другую колонию английского Нового Света. Наконец-то Англии удалось войти на прибыльный карибский рынок сахара и табака.

Мучительное путешествие Джона Ролфа и «Си Венчур» помогло Англии закрепиться на Карибах – но одновременно и проникнуть в комариный рай, рассадник болезней и смерти.

После девятимесячного отдыха на Бермудах Ролф и 140 его верных спутников (и одна стойкая и преданная собака) в мае 1610 года прибыли в Джеймстаун. Колонию они обнаружили в руинах. Шестьдесят изголодавшихся и измученных малярией поселенцев молили отправить их обратно в Англию. У них не было припасов, а новые поселенцы – это новые рты. В колонии и без того царил голод. Колонистам ничего не оставалось, как смириться с условиями индейцев. Первые несколько лет индейцы позволяли колонии существовать на непригодной земле, потому что получали от них полезные товары – ружья, топоры, зеркала и стеклянные бусы. Пока чужеземцам было что предложить, Поухатан разрешал им жить, поставляя им пищу. Но их стало очень мало, они были больны, угрозы более не представляли, и их можно было истребить без особого труда. Численное превосходство и пища были самым опасным оружием в арсенале Поухатана.

После отъезда Джона Смита в октябре 1609 года англичане рассорились с Поухатаном. Вождь был по горло сыт их воровством и высокомерием. Колонисты утратили свою ценность – им больше нечего было предложить. Вся их полезность исчезла вместе с Джоном Смитом. И закаленным ветеранам джеймстаунского кошмара, и измученным спутникам Ролфа пришло время бросить корабль. Джеймстаун тонул в собственной зловонной малярийной выгребной яме. В июне 1610 года на двух самодельных кораблях Ролфа и двух сохранившихся в Джеймстауне судах поселенцы собирались направиться на Ньюфаундленд и обратиться к местным рыбакам с мольбой доставить их домой. Как и Роанок, колония Джеймстаун была обречена.

Когда корабли подняли якоря и начали свое печальное отступление по реке Джеймс, появился флот спасения под командованием лорда де Ла Варра. Вместе с ним прибыли 250 колонистов с военным снаряжением. У них был доктор и, что более важно, припасы на год. Джеймстаун получил инъекцию надежды. Амбициозные экономические устремления англичан на восточном Атлантическом побережье Америки на время были спасены от забвения и малярийного краха. В знак признания лорд де Ла Варр, спаситель Джеймстауна, был, по его собственным словам, «награжден мучительной лихорадкой», за которой последовала «тяжелая болезнь, которая еще более мучила меня дольше месяца и повергла в великую слабость». Поселенцы прибывали в возродившуюся сельскохозяйственную колонию. Де Ла Варр позаботился, чтобы комарам никогда более не пришлось голодать, как Джону Ролфу и его измученным недоеданием соотечественникам.

Первую небольшую табачную плантацию Ролф разбил вдали от смертельно опасных болот. В 1612 году он отправил в Англию табака на сумму в полтора миллиона долларов по нынешним меркам. Свой сорт сладкого табака с Тринидада Ролф назвал «Ориноко» в честь Уолтера Рэли, который завез табак в Англию, и его экспедиции вдоль реки Ориноко в Гайане в поисках Эльдорадо. Для Джеймстауна и остальной английской Америки Эльдорадо не был таинственным и блистающим драгоценными камнями золотым городом. Он был родиной желанного и дорогого растения Nicotiana tabacum. Предоставлю слово Чарльзу Манну, который так описал стремительное развитие и важность производства вирджинского табака: «Вирджинский табак уступал по качеству карибскому, но был не настолько дорог – так крэк можно считать менее качественным, но более дешевым вариантом кокаина. Как и крэк, вирджинский табак имел потрясающий коммерческий успех. Через год после прибытия в Америку колонисты Джеймстауна смогли оплатить все лондонские долги небольшими мешочками наркотика… К 1620 году Джеймстаун отправлял в Европу пятьдесят тысяч фунтов табака в год. Через три года эта цифра почти утроилась. За сорок лет Чесапикский залив – Табачное побережье, как его стали называть – экспортировал 25 миллионов фунтов табака в год». Табачное предприятие Джона Ролфа принесло колоссальные дивиденды – поселенцы-фермеры процветали, обзаводились слугами и рабами для работы на полях. После катастрофы Джеймстаун переживал настоящий экономический бум.

Но молодой колонии по-прежнему нужны были инвестиции капитала, воспроизводство населения, рабочая сила и, главное, земли, которые принадлежали другим. Осознав ценность табака, Вирджинская компания стала поставлять ресурсы и припасы, которые должны были обеспечить существование Джеймстауна. Компания также спонсировала доставку в Америку преступников, мужчин и женщин, которые становились слугами и полевыми рабочими на табачных плантациях и производили местное, привычное к болезням население. После отбытия семилетнего срока и воспроизводства достаточного количества потомства эти преступники получали в Вирджинии пятьдесят акров земли. Хотя Вирджиния не считалась тюремной колонией, как Австралия, сюда доставили более 60 тысяч британских заключенных. Компания отправляла в Америку также «табачных невест», которые вступали в брак с независимыми мужчинами. Если в начале существования колонии соотношение мужчин и женщин составляло 5 к 1, то теперь ситуация стала постепенно меняться. В колонию поступали инвестиции и рабочая сила, здесь начало складываться самовоспроизводящееся население. Нужна была только драгоценная земля, отвоеванная у кишащих комарами болот, окружавших Джеймстаун. Конфликт с индейцами стал – да и, пожалуй, всегда был – неизбежным.

Благодаря своему богатству, Джон Ролф стал фактическим лидером Джеймстауна. Когда баланс сил стал смещаться в пользу чужеземцев, Поухатан увидел возможность восстановить мир и торговлю. Его юная любознательная дочь Матоака была частой гостьей в Джеймстауне. Она играла с местными детьми, учила английский язык, знакомилась с христианством, задавала слишком много вопросов, по мнению колонистов, и вечно устраивала какие-то проказы – впрочем, вполне невинные. Ее прозвали Покахонтас, «маленькая баловница» или «проказница». В 1613 году отношения между индейцами и поселенцами ухудшились, Покахонтас похитили и использовали в качестве заложницы. Ролф участвовал в переговорах и сумел заключить с вождем сделку. Было решено, что семнадцатилетняя Покахонтас останется у англичан и даже выйдет замуж за Джона Ролфа. Этот союз был прагматичным политическим средством достижения мира – такие же браки заключали монархи Европы. Впрочем, судя по всем источникам, к тому времени они уже были знакомы три года и искренне любили друг друга.

Конечно, этот брак в определенном смысле был контрактом экономическим и дипломатическим. Но, судя по письмам Ролфа, между супругами существовала крепкая эмоциональная связь. В письме к губернатору с просьбой дать разрешение на брак Ролф писал, что им «движет не безудержная плотская страсть, но мысли о благе этой плантации и чести нашей страны… Покахонтас, к которой устремлены мои сердечные и самые теплые мысли, была долгое время вовлечена в столь запутанный лабиринт, что я даже страшился не выбраться оттуда». Очевидно, что Джон Ролф был безнадежным романтиком. Они поженились в апреле 1614 года. Через десять месяцев у них родился единственный ребенок, сын Томас. Гость, явившийся на свадьбу без приглашения, так писал об этом союзе: «С этого времени у нас была дружеская торговля… и теперь я не вижу причин, почему бы колонии не развиваться стремительно». Брак между Джоном и Ребеккой (такое имя получила Покахонтас) положил начало неофициальному восьмилетнему мирному периоду, который часто называют миром Покахонтас.

В июне 1616 года Ролфы вернулись в Англию. Принцесса Поухатан Покахонтас мгновенно стала знаменитостью. Ее принимали в лучших домах, хотя чаще из любопытства, чем из уважения. Изумленная Покахонтас и сопровождавший ее супруг на одном из званых обедов столкнулись с Джоном Смитом (она считала его погибшим). Полагаю, что два Джона почувствовали себя довольно неловко. Покахонтас позировала граверу, и это единственное реальное ее изображение. Гравюра в качестве открыток продавалась по всей стране. В марте 1617 года, накануне возвращения на табачную плантацию в Вирджинию, Покахонтас смертельно заболела и через несколько дней скончалась. Ей был всего двадцать один год. Истинная причина ее смерти неизвестна, хотя чаще всего называют туберкулез. Как вспоминал Ролф, она умерла со словами: «Все должны умереть, но мне достаточно, что наш ребенок живет»[54]. В течение года умер и вождь Поухатан, и миру Покахонтас пришел конец. Англичане почувствовали свое превосходство. Баланс сил склонился в их пользу. В Америку хлынули поселенцы, авантюристы, инвесторы – и африканские рабы.

Когда поселенцы стали захватывать под табак более плодородные земли в долинах рек Джеймс и Йорк, количество стычек с индейцами резко возросло. И так же стремительно росло количество смертей коренных народов от завезенных болезней. В 1646 году была официально установлена граница между индейскими землями и землями поселенцев. Так зародилась система индейских резерваций в Америке. После восстания Бэкона в 1677 году было заключено Соглашение о средней плантации и создана официальная индейская резервация[55]. Колонисты попросту игнорировали законы, которые гарантировали коренным народам земли, права на охоту и рыболовство и иную защиту. Договоры заключались – и тут же нарушались. В Америке это стало печальной практикой.

В конце концов болезни, войны и голод победили конфедерацию Поухатан. Выжившие индейцы ушли на запад, соединились с другими народами или были схвачены и проданы в рабство. Петриелло пишет, что болезни, в том числе и малярия, «вмешались в конфликт между англичанами и индейцами и расчистили путь к дальнейшему развитию Вирджинии. Поражение прибрежных племен Чесапика позволило поколениям англичан продвигаться на запад, все дальше и дальше на просторы Нового Света». Американская мечта всегда была связана с владением землей. Собственность означала возможности и процветание.

Земля, или богатство, ее посредством получаемое, то есть табак, стала основной причиной восстания мелких фермеров, новых поселенцев и белых слуг, обложенных огромными налогами. Возглавил восстание Натаниэль Бэкон. Поселенцы были недовольны политикой защиты земель индейцев и ограничений продвижения на запад. Эта же проблема спустя сто лет разожжет революционный пожар.

Крупные плантаторы при помощи белых слуг и при поддержке давно занимавшего этот пост губернатора Уильяма Беркли установили монополию на производство и транспортировку табака. Губернатор получил солидную взятку, чтобы ограничить выделение новых земельных наделов. Большие табачные плантации на плодородных низменностях обеспечивали крупным плантаторам огромные доходы и политические позиции в ближнем кругу Беркли. Вместе с доходами росла и смертность среди белых работников и слуг. В конце концов восстание было подавлено, а Бэкон после долгих сражений под дождями среди болот умер от малярии, усугубленной дизентерией.

Его восстание имело два важных, хотя и весьма печальных последствия. Во-первых, как я уже говорил, была разрушена система резерваций. Конфедерация Поухатан распалась, и земли перешли в руки белых поселенцев для выращивания табака. Во-вторых, после этого в Вирджинии значительно увеличилось количество африканских рабов. Первых африканцев в Джеймстаун в 1619 году привезли английские пираты на корабле «Белый лев» под голландским флагом. Пираты перехватили судно португальских рабовладельцев, направлявшееся в Мексику, и завладели живым грузом. Как писал Джон Ролф, «Белый лев», старый пиратский корабль из флота Дрейка, «доставил лишь 20 с небольшим негров». Через несколько дней в порт пришел второй корабль, сильно потрепанный штормом и нуждавшийся в ремонте. За ремонт пираты расплатились тридцатью африканскими рабами. Работорговля между Африкой и английскими колониями тогда еще не сложилась, и первые колонисты не имели опыта обращения с рабами. Хотя статус африканцев оставался неясным, но их явно покупали и отправляли работать на табачные плантации – поначалу в качестве наемных работников, но позже в качестве рабов.

В 1676 году во время восстания Бэкона в Вирджинии насчитывалось около двух тысяч африканских невольников.

Восстание выявило все проблемы, связанные с эксплуатацией наемных работников.

На огромных плантациях, где кишели комары, они слишком быстро умирали от малярии. Кроме того, восстание показало, что ими трудно управлять и подчинять их своей воле. По мере того как росло количество наемных работников, росла и угроза крупных восстаний. Более того, многие просто сбегали, захватывали свободные земли и начинали выращивать табак самостоятельно. Через тридцать лет после восстания Бэкона количество рабов в Вирджинии достигло 20 тысяч. То есть количество наемных работников сокращалось, а их места занимали африканские рабы. Рабовладельческая система – и распространение болезней, переносимых комарами – окончательно сложилась и стала определять экономический, политический и культурный ландшафт Америки. Английская Америка с ее поселенцами, табаком, рабами и комарами была открыта для бизнеса. Триумф эксперимента Джона Ролфа с табаком в Джеймстауне активизировал коммерческую и территориальную меркантилистскую экспансию, распространение болезней, переносимых комарами, и постепенный рост колониального населения, рожденного в Америке и привычного к местным болезням.

В хаосе Колумбова обмена и гонке колонизации Дрейк, Рэли, Смит, Покахонтас и Ролф сыграли свои роли в утверждении присутствия Англии в Новом Свете. Они являлись авангардом создания мощной английской меркантилистской империи. Эти яркие, но зачастую ошибочно представляемые исторические фигуры действовали при поддержке сложного ансамбля из комаров, поселенцев и африканских рабов, неразрывно связанных с прибыльным производством табака и сахара. Каждый новый английский шаг от Плимута до Филадельфии закреплял болезни, переносимые комарами, на постоянно меняющейся карте Америки. Комары и их болезни летели на крыльях ветров перемен из Европы через Африку в Америку – они шли путями Колумбова обмена.

Глобальное английское владычество и растущее имперское доминирование Британского мира (Pax Britannica) самым тесным образом связано с комарами, которые то поддерживали продвижение Британии, то подкашивали его под корень. Комары определили саму структуру Великобритании, подготовив аннексию Северной Ирландии и Шотландии. Англичане заселили Северную Ирландию, скрываясь от комаров болот Фенленда. Комары, кишащие в джунглях Панамы, положили конец мечтам шотландцев о суверенитете и самоопределении. Комары помогли Британии установить контроль над французской Канадой – и они же изгнали британцев из американских колоний, подтолкнув Соединенные Штаты на путь к независимости.

Покахонтас ни за что не узнала бы себя в героине диснеевского мультфильма. И Новый Свет через сто лет после ее смерти показался бы ей изменившимся до неузнаваемости. «Джеймстаун стал первым шагом к созданию английской Америки в ходе Колумбова обмена, – пишет Чарльз Манн. – В биологическом смысле создание этой колонии стало точкой, когда до превратилось в после». Но Покахонтас, ее муж Джон Ролф, ее мультипликационный возлюбленный Джон Смит и множество конкистадоров, преступников, пиратов и колонистов, в том числе обитатели кишащих малярийными комарами болот Фенленда, посеяли первые семена этого «после» и его будущего.

Глава 10. Разбойники и нация. Комар и создание Британской империи

Малярийный эпицентр Англии – Фенс, или Фенленд. Эти болота протянулись на триста миль вдоль восточного побережья от Гулля на севере до Гастингса на юге. В их центре находятся графства Эссекс и Кент, а охватывают они семь юго-восточных графств страны. В конце XVI–XVII веков Англия начала оправляться от последствий черной смерти. В XVII веке население ее увеличилось больше чем вдвое и достигло 5,7 миллиона человек.

Население Лондона в 1550 году составляло 75 000, а спустя сто лет уже 400 000 человек.

Бродяги, контрабандисты и жаждущая земли беднота наводнили Фенленд – людей здесь было мало, зато комаров предостаточно.

«Малярия и лихорадка»: в центре комнаты в виде бешеного зверя изображен демон лихорадки. Синий монстр, символизирующий малярию, терзает свою жертву возле камина. Справа доктор выписывает рецепт на хинин. Цветная гравюра Томаса Роулендсона, Лондон, 1788. (Wellcome Images/Science Source)

Жителей Фенса часто называли болотниками или зеваками за малярийную желтуху и анемичную вялость. Смертность от малярии в этом регионе достигала 20 процентов. Выжившие еле-еле сводили концы с концами и влачили жалкое малярийное существование. Писатель Даниэль Дефо, прославившийся романом «Робинзон Крузо» о потерпевшем кораблекрушение моряке, в 1722 году написал поразительную книгу «Путешествие по восточным графствам Англии». Дефо беседовал со многими жителями болот и заметил, что «здесь можно часто встретить мужчин, у которых было от пяти-шести до четырнадцати-пятнадцати жен… один фермер жил уже с двадцать пятой женой, а его сын лет тридцати пяти от роду уже женился в четырнадцатый раз». Беременные женщины притягивали к себе комаров и малярийный плазмодий как магнитом.

Один «веселый парень» спокойно объяснил Дефо, что когда молодые женщины «из родных краев попадают на болота, в туманы и сырость, их комплекция меняется, у них случается лихорадка или две, и они редко выживают здесь полгода или год, самое большее. А потом, – сказал он, – мы снова отправляемся на нагорья и берем новых жен». Детская смертность тоже была очень высока.

Герой «Больших надежд» Диккенса семилетний Пип – сирота. Его родители «и пять… маленьких братцев, рано отказавшихся от попыток уцелеть во всеобщей борьбе», умерли, став жертвой малярии на Фенских болотах. В начале романа Пип оплакивает умерших близких на местном кладбище, рассказывая о родных местах: «Мы жили в болотистом крае… плоская темная даль за оградой, вся изрезанная дамбами, плотинами и шлюзами, среди которых кое-где пасется скот, – это болота; что замыкающая их свинцовая полоска – река; далекое логово, где родится свирепый ветер, – море; а маленькое дрожащее существо, что затерялось среди всего этого и плачет от страха, – Пип». Позже Пип говорит человеку, сбежавшему из плавучей тюрьмы на Темзе: «Тут очень нездоровое место, очень сырое… Вы лежали на земле, а этак ничего не стоит схватить лихорадку. Или ревматизм».

Когда во второй половине XVII века люди поняли всю опасность жизни среди миазмов болотных графств, многие решили перебраться подальше, в американские колонии. Судя по спискам отъезжавших и корабельным документам, 60 процентов поселенцев и наемных слуг первой волны прибыли из малярийного пояса Англии. Они покинули Англию, чтобы укрыться от малярии, но сами послужили переносчиками болезни в рамках Колумбова обмена. В Новом Свете они страдали не только от прежней малярии, но и от других разновидностей этой болезни, в том числе и смертельной falciparum. Трагическая реальность, как мы увидим, заключалась в том, что новые места оказались гораздо хуже тех, которые они решили покинуть.

Болотные жители искали убежища от малярии не только в американских колониях, но и в Ирландии. Так родилась популярная поговорка: «С фермы в Фенс, из Фенса в Ирландию».

Сегодняшнее разделение Ирландии на Ирландию и Северную Ирландию самым прямым образом связано с расселением преследуемых малярией английских фермеров с Фенских болот в XVII веке.

Комары заложили основу этнонационалистических конфликтов XX века.

Яростная вражда Ирландской республиканской армии и Ольстерских добровольческих сил в союзе с британской армией, сотрясавшая все Британские острова, стихла лишь недавно.

Комары заставили 180 тысяч английских фермеров-протестантов бежать в католическую Ирландию, где они поселились среди английского мелкопоместного дворянства и шотландских протестантов, которые бежали от гражданской войны 1642–1651 годов. Пестрое протестантское население Ирландии создало то, что в XVI–XVII веках стали называть «Эрли, Манстер, Ольстер и другие плантации». Иммиграция и территориальные притязания разожгли националистическую и религиозную войну, породив вражду между английскими протестантами и ирландскими католиками. Эти плантации оказали явное и глубоко негативное влияние на историю Ирландии. Комары занялись формированием карты Изумрудного острова, но не забыли о его шотландском соседе.

Во время религиозной гражданской войны в Англии фанатик-протестант Оливер Кромвель вместе со своими сторонниками сумел свергнуть короля Карла I и английскую монархию. Он правил Англией почти десять лет, провозгласив себя лордом – протектором Англии, Шотландии и Ирландии. И он же устроил шотландцам и ирландцам-католикам почти что настоящий геноцид.

За время своего короткого правления Кромвель расширил владения Англии на Карибах, присоединив Ямайку. Он начал войну с голландцами за колониальную торговлю и господство на морях. Он не мог пережить, что огромная английская армия и флот сидят без дела. Англия, Ирландия и Шотландия переживали религиозные волнения, поэтому свободная армия буквально напрашивалась на потенциальный (и вполне вероятный) бунт против сурового протестантского правления. Используя эти силы для далеко идущих имперских планов, можно было объединить раздробленные фракции, обеспечить армию высокой целью, разграбить испанцев и максимально отдалить возможную революцию. Хотя Кромвель отказывался принимать хинин от малярии, старая добрая война могла стать для него тем, что доктор прописал.

Западная кампания Кромвеля началась в 1655 году. В Америку отправился крупнейший флот в истории – тридцать восемь кораблей. Почти половина из девятитысячной армии прибыла из Англии. Большую их часть составляли «рыцари ножа, обычные мошенники, воры, карманники и прочий сброд, который долгое время жил ловкостью рук и смекалкой и которому прямое место было в Ньюгейте [печально известная лондонская тюрьма]». Остальные три-четыре тысячи – это были разбойники, пираты и слуги. Их набрали на свободном от малярии острове Барбадосе. Старший офицер экспедиции называл свою армию «самыми невежественными и беспутными людьми, каких мне доводилось видеть».

Вот такая пестрая армия в апреле 1655 года совершила пробное нападение на испанский форт Санто-Доминго на острове Эспаньола. Англичане быстро прекратили осаду, потеряв тысячу человек, причем 700 из них умерли от болезней, переносимых комарами.

Неудача англичан не устрашила, и они обратили свой взгляд на основную цель, Ямайку, где проживало 2500 испанцев и рабов. За неделю англичане захватили остров с минимальными потерями, а испанцы отступили на Кубу. Но комары своего поста не оставили. Они процветали на острове, поскольку Эль-Ниньо обеспечил их теплом и влагой – идеальные условия, чтобы наброситься на девять тысяч свежих, не обладающих иммунитетом и очень вкусных англичан. Современник писал: «В такие моменты эти насекомые собирались в стаи и начинали войну с каждым, кто осмеливался вторгаться на их территорию». Три недели малярия и желтая лихорадка убивали 140 человек в неделю. Через шесть месяцев после высадки на Ямайке из 9000 англичан на ногах осталось менее трети. Опытный ветеран Роберт Седжвик так описывал эту «комариную резню»: «Странно видеть молодых, полных сил мужчин – а через три-четыре дня провожать их в могилу. Они быстро умирали от лихорадки, малярии, дизентерии». Сам Седжвик умер от желтой лихорадки через семь месяцев после прибытия на Ямайку.

К 1750 году на алтарь болезней, переносимых комарами, было положено достаточно жизней солдат и поселенцев, чтобы обезопасить остров и сформировать успешное производство сахара. К тому времени на острове проживало 135 тысяч африканских рабов и 15 тысяч английских плантаторов. Британская меркантилистская экономика рабского труда окончательно сложилась и стала процветать. Захват Ямайки у Испании стал последним серьезным вооруженным конфликтом на Карибах. После этого европейские империалисты более не делили острова силой оружия[56].

Ямайка пополнила растущий список английских территорий на Карибах, где уже числились Бермуды, Барбадос, Багамы и полдюжины мелких островов из Малых Антильских. Чтобы получать прибыли от растущей Британской империи и развивать родной остров, Кромвель издал ряд Навигационных актов, призванных укрепить английскую меркантилистскую экономику. Первым своим указом Кромвель потребовал, чтобы все английские товары – сырье из колоний и товары из Англии – проходили через английские порты. Для стимулирования английских торговцев и обеспечения инвестиций заморских предприятий Шотландию из этого указа исключили. Ей было запрещено торговать с английскими колониями. Впрочем, Кромвель прожил недостаточно долго, чтобы ощутить экономические последствия своих указов.

Его тирании – или свободе, в зависимости от того, какую сторону вы примете – и его жизни положил конец малярийный комар. Врачи умоляли полководца принимать хинный порошок. Он категорически отказывался. Узнав, что лекарство открыли иезуиты-католики, Кромвель заявил, что ему не нужно папское средство, он не хочет быть «заиезуитенным до смерти» или отравленным «иезуитским порошком». В 1657 году, через двадцать лет после появления хинина в Европе на завершающем этапе Колумбова обмена, Кромвель умер от малярии. Спустя два года после его смерти была восстановлена монархия, и на трон взошел Карл II. В отличие от Кромвеля, Карл разумно избежал смерти от малярии с помощью все той же коры хинного дерева.

Эксклюзивистская экономическая политика и садистские кампании Кромвеля во время Гражданской войны повергли Шотландию в руины. Еще более усугубили ситуацию десять засушливых лет, которые окончательно разорили этот регион. Урожаи гибли, начался катастрофический голод. Все это окончательно подорвало и без того шаткую шотландскую экономику. В период с 1693 по 1700 год Шотландию и Скандинавию почти опустошил Великий голод. Урожаи ячменя в Шотландии падали год за годом. В результате засухи умерло, по некоторым оценкам, 1,25 миллиона шотландцев, то есть примерно четверть населения. Пищи не хватало, повсеместно царил голод, и тысячи шотландцев-протестантов обосновались в Северной Ирландии. Так были заложены основы жестокого религиозного и культурного конфликта, который длится и по сей день. Другие стали наемниками и отправились воевать в Европу. В Англию хлынули толпы шотландских беженцев, моливших о работе, чтобы хоть как-то прокормиться. Во времена голода и трудностей англичане презрительно говорили о своих северных соседях, что им достаточно всего восьми заповедей, потому что ни красть нечего, ни завидовать нечему.

А в американских колониях требовались слуги, и шотландцы были самыми очевидными кандидатами – к тому же их было предостаточно. «Английские фермеры нанимали нищих шотландцев, – пишет Чарльз Манн. – Но в то же время колонисты отвернулись от отчаявшихся шотландцев, отдав предпочтение африканским рабам…» Почему? Ответ скрывался на другом конце света, и дать его могли комары в джунглях Панамы.

Чтобы как-то облегчить экономический спад в Шотландии и улучшить финансовые перспективы, шотландские инвесторы в 1698 году обратили взгляд на колонии. Экономическое положение Шотландии усугублялось отсутствием доступа к английской меркантилистской системе. Самым очевидным решением (по крайней мере, с точки зрения шотландского националиста, предпринимателя и создателя Банка Англии Уильяма Патерсона) было создание собственной аналогичной системы. Он полагал, что Панама станет коммерческим сердцем, питающим деньгами Шотландскую империю, «ключом к вселенной… арбитром коммерческого мира». Патерсон побывал в Панаме еще в молодости и был пленен острыми, пропитанными ромом историями о пиратах – Фрэнсисе Дрейке, Уолтере Рэли и Генри Капитане Моргане.

Прокладка торгового пути через джунгли Панамского перешейка в Дарьене была не новой идеей. Как вы помните, испанцы создали поселение в Дарьене еще в 1510 году. Тогда здесь побывал священник Бартоломе де Лас Касас, который описывал незакопанные могилы, поджидавшие жертв малярийных комаров. Испанцы пробовали продолжить путь через перешеек в 1534 году, но комары их победили. Все последующие попытки потерпели аналогичное фиаско: 40 000 испанцев умерло, преимущественно от малярии и желтой лихорадки. Патерсон был уверен, что сильные духом шотландцы преуспеют там, где отступили испанцы.

Он планировал построить дорогу, а впоследствии и канал, который «соединил бы два огромных океана вселенной… Время и расходы на плавания в Китай, Японию и Острова специй и Ост-Индию сократились бы более чем вдвое… Торговля породит торговлю, а деньги породят деньги». С таким призывом Патерсон обратился к потенциальным богатым английским инвесторам, но те не приняли его предложения, опасаясь за собственную торговую монополию. Отвергнутый Патерсон покинул Лондон и отправился со своим деловым предложением на независимую родину, в Шотландию. Он сумел привлечь на свою сторону 1400 шотландских инвесторов, включая и шотландский парламент, собрал 400 тысяч фунтов (от 35 до 50 процентов ликвидного капитала бедной страны). Отчаянные времена требовали отчаянных шагов. Пестрая компания капиталистов-авантюристов представляла все слои шотландского общества – от эдинбургской элиты до самых бедных и безземельных.

Идея Патерсона воплотилась в реальность в июле 1698 года, когда пять кораблей доставили его и 1200 шотландских поселенцев в колонию Новая Каледония. Дарьен стал коммерческой столицей новой колонии – Новым Эдинбургом. Поскольку поселение располагалось в самом сердце мировой коммерции, корабли везли с собой товары для торговли – лучшие парики, металлические пуговицы, кружевные салфетки, гребни, инкрустированные перламутром, теплые шерстяные одеяла и носки, 14 000 швейных игл, 25 000 пар красивых кожаных туфель и тысячи Библий. В Панаму доставили даже печатный пресс Гутенберга для фиксации договоров с индейцами и составления финансовых документов. Для того чтобы взять с собой этот непрактичный коммерческий груз, количество продуктов и сельскохозяйственных орудий сократили вдвое.

Шотландская армада удачи Патерсона остановилась на Мадейре, затем неделю стояла на датском карибском острове Сент-Томас, а потом двинулась вдоль Побережья комаров к Дарьену. К этому времени желтая лихорадка, прибывшая в Америку в 1647 году на борту корабля рабовладельцев, остановившегося на Барбадосе, уже прочно обосновалась в Карибском бассейне. Эпидемия распространилась на север и охватила крупные портовые города, в том числе Чарльстон, Нью-Йорк, Филадельфию, Бостон и даже Квебек, но за три месяца путешествия от малярии и желтой лихорадки на кораблях Патерсона, заходивших в опасные порты, умерло всего сорок четыре пассажира. Я говорю «только», потому что мы уже видели, насколько хуже было положение других путешественников, в том числе Дрейка. Для трансатлантического путешествия XVII века это был на удивление низкий показатель – обычно погибало от 12 до 20 процентов пассажиров и экипажа. И это гораздо меньше, чем умерло бы от голода в страдающей Шотландии. Но удача недолго сопутствовала поселенцам.

Когда они прибыли в Дарьен, их ожидала судьба, достойная апокалиптического фильма ужасов. В дневниках, письмах и других записях шотландских поселенцев постоянно повторяются слова «комары», «лихорадка», «смерть». За шесть месяцев с момента прибытия около половины из 1200 поселенцев умерло от малярии и желтой лихорадки (и, возможно, от первой лихорадки денге, появившейся в Америке). Каждый день умирало больше десятка человек[57]. Когда слухи о печальном положении Дарьена достигли Англии, король Вильгельм III категорически запретил как-то помогать поселенцам из страха перед Испанией и Францией, а также перед собственными состоятельными подданными. Шотландцы в Дарьене продолжали умирать от болезней, переносимых комарами, в окружении своих шерстяных одеял, париков, теплых носков, Библий, рядом с никому не нужным печатным прессом.

Узнав о возможном нападении испанцев, 700 выживших поселенцев, проведя полгода в аду, погрузились на три корабля. Тех, кто был слишком слаб, чтобы подняться на борт по сходням, оставили умирать на берегу. Один корабль добрался до Ямайки – за время короткого путешествия умерло 140 пассажиров. Остальные отправились в Массачусетс. Лихорадка бушевала на борту. «Болезнь была настолько тяжелой, – писал капитан корабля, – а смертность настолько высокой, что мы кинули за борт 105 трупов». Подчиняясь приказу короля и страшась распространения шотландской лихорадки, английские власти на Карибах и в Северной Америке не принимали больных шотландцев. В конце концов один корабль доставил менее 300 выживших, включая Патерсона, обратно, в измученную голодом Шотландию. Очередная попытка обосноваться в Дарьене провалилась.

По иронии (трагической, как оказалось) судьбы, за несколько дней до возвращения жалких остатков экспедиции Патерсона, в Дарьен отправился второй флот из четырех кораблей, на борту которых находилось 1300 шотландских поселенцев, в том числе 100 женщин. За время путешествия они потеряли 160 человек. Оставшиеся были брошены на растерзание комарам Дарьена. Они высадились на берег ровно через год после своих несчастных предшественников. Как и в Роаноке, вновь прибывшие не нашли ничего. Испанцы и местные индейцы гуна сожгли жилища шотландцев до основания и все разграбили. На пляже остался лишь печатный пресс в окружении засыпанных песком могильных камней. Сценарий первого фильма ужасов осуществился. Теперь настала очередь продолжения.

К марту 1700 года, через четыре месяца после высадки на берег, малярия и желтая лихорадка принялись косить шотландцев со скоростью сотни человек в неделю. Набеги испанцев заполняли все имеющиеся могилы. В середине апреля выжившие шотландцы сдались испанцам. Но болезни, переносимые комарами, не отступили – за время атлантического путешествия умерли еще 450 шотландцев. Из 1200 поселенцев второй колониальной экспедиции в Дарьен в Шотландию вернулось меньше сотни. Дарьен вновь был заброшен, на сей раз надолго. Комары Дарьена одержали полную и безоговорочную победу над слабыми европейцами. Всего в Дарьен отплыли 2500 шотландских поселенцев – жертвами комаров стали 80 процентов[58].

Как пишет Манн, «мертвыми было потеряно каждое пенни, инвестированное в это предприятие».

Панамские комары задушили мечты о независимости Шотландии в зародыше.

Шотландия и без того находилась в катастрофическом экономическом положении, экспедиции же в Дарьен сделали ее банкротом. В диких джунглях Панамы комары в буквальном смысле слова сожрали шотландскую казну. Тысячи людей потеряли сбережения, начались бунты, показатели безработицы взлетели до небес, страна погрузилась в финансовый хаос. Хотя у Англии и Шотландии был один монарх, страны были независимыми и имели собственные парламенты. Англия была богаче, населеннее и находилась в лучшем положении. Она веками травила более бедного северного соседа за вынужденное присоединение. И до сегодняшнего дня шотландцы, включая и неустрашимого Уильяма Уоллеса в конце XIII века, отчаянно сопротивляются всем английским инициативам. «Когда Англия предложила оплатить все долги шотландского парламента и возместить потери акционеров, – пишет Дж. Р. Макнил, – многие шотландцы не смогли устоять перед таким предложением. Даже самые ярые шотландские патриоты, такие как Патерсон, одобрили Акт о союзе 1707 года. Так лихорадка Дарьена способствовала созданию Великобритании». Оплакивая утрату шотландской независимости, национальный поэт Шотландии Роберт Бернс проклинал коррумпированных политиков и богатых торговцев, которые продали свой народ, согласившись на Акт о союзе. «Мы куплены и проданы за английское золото, – стенал Бернс. – Экая шайка разбойников в стране!» Хотя Акт о союзе и утрата независимости были унизительны для шотландцев, экономика страны начала возрождаться, вливаясь в меркантилистскую экономику Англии, опирающуюся на доходы от американских колоний.

Катастрофа в Дарьене дала понять английским плантаторам, что использовать шотландцев в качестве слуг опасно. В найме шотландцев не было смысла и дохода – четверо из пятерых умирали в течение полугода. Дарьен окончательно показал, что шотландцы и другие европейцы слишком быстро умирают от болезней, переносимых комарами. «Отдельные британцы с семьями продолжали перебираться в Америку, – пишет Манн, – но деловые люди были против отправки больших групп европейцев. Они стали искать альтернативные источники рабочей силы. И нашли их». Гражданская война в Англии сократила население Шотландии и Англии на 10 процентов, уменьшилось количество работников – расширился рынок труда, а заработки выросли. В результате количество потенциальных наемных работников для колоний значительно сократилось. Перспективы массового труда европейцев были на корню уничтожены комарами. Замену европейцам нашли в Африке: многие африканские рабы обладали иммунитетом к тем же болезням, переносимым комарами, которые убивали европейцев. Потребность в рабочей силе в Америке была так велика, что африканская работорговля получила колоссальный толчок к развитию.

Английские колонии в Америке сумели избежать катастрофы, которая постигла шотландский Дарьен. Они тоже прошли через испытания комарами, голодом и войной. И им тоже пришлось нелегко. Не хочу, чтобы у вас создалось впечатление, что благодаря табаку и африканским рабам (а они были неотделимы друг от друга) Тринадцать колоний мгновенно стали процветать и развиваться. Поселенцы медленно шагали по опасной, неведомой дороге. В дневнике Мэри Купер так описана жизнь первых колонистов: «Я грязная, несчастная и измученная чуть ли не до смерти. Сегодня исполняется сорок лет с того дня, когда я покинула отцовский дом и оказалась здесь, а здесь я не видела ничего, кроме тяжкого труда и скорби». Тяжелым трудом английские поселенцы расчищали земли под табак – и формировали новую среду обитания для комаров, распространявших малярию, желтую лихорадку и скорбь.

Колонии развивались, потому что поселенцы, включая женщин, прибывали в таких больших количествах, что из тех, кому удалось пережить малярию, а затем желтую лихорадку и другие заболевания, смогло сложиться местное население, более устойчивое к болезням. Это нарушило катастрофический цикл, позволило Джеймстауну, Плимуту и другим колониям не пойти по стопам Роанока, а фольклор избавило от фантастических историй о потерянных колониях. Местные уроженцы выживали, привыкали и становились частью общей экосистемы. Поколения, родившиеся в Америке, и их местные микробы после безостановочного парада смерти наконец-то достигли биологического баланса. Но на это потребовалось время. Первые волны английских поселенцев, преимущественно бежавших из комариного ада Фенских болот, расчищали земли и создавали условия для размножения комаров. Они были худшими врагами самим себе.

Проблема колонистов заключалась в том, что они столкнулись с совершенно новыми комарами и малярийной средой. Английские комары были для них привычными, и какой-то иммунитет у них уже выработался. В Америку англичане привезли с собой собственных паразитов vivax и в меньшей степени malariae.

В малярийном котле колоний комары слились воедино, создав совершенно новый род.

Африканские рабы добавили к этому и без того разнообразному американскому малярийному ландшафту собственный falciparum. В повторяющемся цикле заражений прибывшие с Фенских болот и из Западной Центральной Африки продолжали привозить с собой собственные разновидности малярии, а колонисты культивировали свои домашние «породы». Комарам и их уникальному малярийному потомству голодать не приходилось.

В книге «Краткая история малярии» директор Института истории медицины при Университете Джона Хопкинса, Рэндалл Паккард, подтверждает, что малярия «в Англии достигла пика к середине XVII века… Одним из последствий ее распространения стало появление малярийных инфекций в молодых английских колониях в Америке, куда многие мужчины и женщины из юго-восточных графств [Фенленд] отправлялись в поисках лучшей жизни». К мнению Паккарда присоединяется Джеймс Уэбб. В своей книге о глобальной истории малярии он пишет, что «увеличение плотности населения в колониях способствовало распространению инфекций в конце XVII – начале XVIII веков, когда малярия стала главной смертельной опасностью для североамериканских колоний».

В одной лишь Вирджинии цифры смертности поражают. За первые два десятилетия существования колонии с 1607 по 1627 год более 80 процентов поселенцев, прибывших в Джеймстаун и Вирджинию, умерло в течение года! Большинство из них погибало через считаные недели и месяцы. За это время в Вирджинию прибыло около 7000 иммигрантов, а первый год пережило лишь 1200. В 1620 году плантатор и губернатор Вирджинии Джордж Ярдли сообщал лондонским акционерам, что они «должны быть довольны даже малой службой, выполненной новыми людьми в первый год, пока они не привыкли». Табак был настолько прибыльным, что Вирджинская компания была готова тратить огромные средства на отправку в колонию поселенцев, преступников, проституток, наемных работников, а затем и африканских рабов, чтобы та выживала и приносила доходы. Табачные фермеры и плантаторы получали головокружительную прибыль в 1000 процентов и мгновенно возвращали первоначальные вложения. В Вирджинии стремительно росли и прибыли, и население. Через сто лет после смерти Покахонтас 80 000 европейцев называли Вирджинию домом, и на них работало 30 000 африканцев. Колония продолжала процветать настолько, что британцы были готовы сражаться за нее. Накануне американской революции население Вирджинии составляло 700 000 человек, включая почти 200 000 рабов.

Вторая колония, пуританское поселение в Плимуте, Массачусетс, поначалу жила не лучше своей старшей сестры Вирджинии. Но со временем здесь, как и в двенадцати остальных колониях, появилось местное, привычное к локальным болезням население, которое сумело преодолеть опасности малярии и других болезней. Английских пуритан преследовали и в Англии, и в Нидерландах – слишком уж экстремальной была их вера. И тогда они решили основать религиозную коммуну в Новом Свете. Уже после того как Мартин Лютер своими «Девяноста пятью тезисами» в 1517 году начал протестантскую Реформацию, пуритане продолжали считать, что в Англиканской церкви слишком много элементов и догматических устоев католицизма. Группа пилигримов из 102 человек прибыла в Америку на корабле «Мэйфлауэр» в 1620 году. Они относились к крайне малому меньшинству поселенцев, которые отправились в Америку за религиозной свободой. Подавляющее большинство ехало за землей – или собирались стать наемными работниками. Значительную часть местного населения составляли осужденные преступники или рабы.

Морское путешествие было тяжелым. «Мэйфлауэр» отклонился от курса и пристал к берегу в 200 милях к северу от планируемой точки назначения. Корабль остановился в устье реки Гудзон 11 ноября 1620 года. В разгар морозной новоанглийской зимы поврежденный «Мэйфлауэр» бросил якорь в небольшой бухте примерно в двух милях севернее могучего четырехтонного гранитного валуна, называемого Плимут Рок (Плимутский камень, Плимутская скала). Сегодня увидеть эту туристическую достопримечательность ежегодно приезжают более миллиона человек[59]. Известный писатель Билл Брайсон опровергает этот миф: «Единственное, что пилигримы сделали абсолютно точно, – они не высадились на Плимут Рок». Первую зиму пуритане провели, перемещаясь между своим кораблем и несколькими кое-как построенными хижинами. Когда в апреле 1621 года «Мэйфлауэр» отплыл в Англию, из 102 пилигримов в живых оставалось лишь 53. Из 18 взрослых женщин пятимесячную зимовку пережили лишь трое.

Вскоре в поселение пришла малярия, о чем пишет энтомолог Эндрю Спилмен: «Учитывая, что в этот регион прибыли сотни или даже тысячи поселенцев из малярийных регионов [Фенские болота], я легко этому верю. Как только малярия получала шанс, она его не упускала». Губернатор колонии Плимут, Уильям Брэдфорд, так писал после тяжелого сезона комаров 1623 года: «Более всего жителей колонии раздражают комары». Брэдфорд понимал все преимущества привыкания. Он осознавал, что вновь прибывшие поселенцы «слишком слабы и непригодны для создания новых плантаций и колоний, они не могут выдерживать укусы комаров. Таких приходится держать дома, пока они не привыкнут к комарам». Однако есть мнение, что в колониях Массачусетса малярия сразу же стала эндемичной: в период с 1634 по 1670 год каждые пять лет здесь случались эпидемии.

Господь повелел пуританам «плодиться и размножаться, и наполнять землю, и обладать ею». И пуритане не пытались уклониться от этого долга и от честного труда. Они упорно и неуклонно следовали заповеди – с поразительным старанием. По разным оценкам, сегодня 10–12 процентов американцев являются прямыми потомками этой малой группы пуритан. Как и в Джеймстауне, после периода привыкания население Плимута стабилизировалось и начало расти. К 1690 году их количество достигло 7000. Плимутская колония вошла в колонию Массачусетс, и общая численность населения составила около 60 000 человек. И вновь, как в Джеймстауне, распространение прибрежных поселений Массачусетса на запад вело к конфликтам с местным коренным населением, умиравшим от болезней, войн и голода. Выжившие уходили дальше на запад, а кто-то попадал в плен и становился рабом.

Такой цикл привыкания к малярии и желтой лихорадке, рост местного населения в сочетании с постоянным притоком иммигрантов, продвижение на запад, война с коренными народами и неизбежное поражение последних, насильственное выселение или порабощение разыгрывались во всех тринадцати колониях. Начиная с 1700 года каждое новое поколение удваивало население колоний. Так, общее население колоний без рабов и индейцев в 1700 году составляло около 260 000 человек. К 1720 году – уже 50 000, а к 1750-му – 1,2 миллиона. Через шесть лет, накануне Семилетней войны, население английских колоний увеличилось на 300 000, тогда как в Новой Франции проживало всего 65 000 человек, которые к тому времени давно перестали считать себя французами и стали новым народом. Когда «выстрел, услышанный всем миром» положил начало американской революции (это произошло в апреле 1775 года в Лексингтоне), население колоний приближалось к 2,5 миллиона человек, тогда как население Британии составляло 8 миллионов.

Комариный ландшафт являлся неотъемлемой частью развития и жизни колоний.

Но в Западном полушарии не все болезни, переносимые комарами, были созданы равными. Они отличались по регионам соответственно уникальным сочетаниям видов. Характерные ландшафты формировались под влиянием множества факторов. Роль играли климат, география, особенности ведения сельского хозяйства, выбор культур и плотность населения – в том числе и количество африканских рабов. Эти различия породили имперские конфликты и войны за независимость, которые сотрясали Америки в XVII–XVIII веках. Судьбы и течение этих конфликтов в значительной степени определялись комарами и их армией малярии и желтой лихорадки.

В целях нашего исследования и для изучения последующих конфликтов и событий, на которые оказали влияние комары, мы разделим Америки на три географические зоны болезней, переносимых комарами, то есть на зоны инфекции. Начнем с первой и худшей – с южных колоний. Затем перейдем к среднему поясу и завершим самыми благополучными (только в сравнении с несчастным Югом) северными колониями.

Первая географическая зона тянется от Центральной Южной Америки вдоль бассейна Амазонки до юга Соединенных Штатов. Дж. Р. Макнил называет эту зону так: «прибрежные атлантические регионы Южной, Центральной и Северной Америки, а также Карибские острова, которые в XVII–XVIII веках стали зонами плантаций: от Суринама до Чесапика… Формирование плантаторской экономики улучшило условия размножения и питания обоих [Aedes и Anopheles] видов комаров, сделав их основной действующей силой в геополитической борьбе, охватившей ранний современный Атлантический мир». Эта зона стала настоящим раем для комаров. Здесь свирепствовали эндемичная и эпидемическая формы малярии vivax и falciparum. Одновременно здесь же господствовали желтая лихорадка и лихорадка денге. Инфекция (и привыкание) и смертность в этой зоне были чудовищными, в чем мы уже убедились, когда ранее говорили о Южной Каролине и о центре работорговли, портовом городе Чарльстон. Страховые компании брали с клиентов значительно более высокие суммы за страхование жизни в этих регионах. В отличие от северных табачных колоний, в Южной Каролине, учитывая значительное количество рабов и культивирование риса, болезни, переносимые комарами, косили всех без разбора.

Наибольшую опасность представляла малярия falciparum. Джорджия превратилась в миниатюрную копию южнокаролинского «рисового царства». Но во всем мире – от Японии и Камбоджи до Южной Каролины – разведение риса сопровождалось увеличением количества малярийных комаров.

«Надежная страховка»: на гравюре 1797 года изображена типичная сцена – японские женщины с помощью служанок одеваются под москитной сеткой. (Library of Congress)

В Северной Америке есть хорошо известный культурный символ, знаменующий северную границу первой смертельно опасной зоны инфекции. Граница между Пенсильванией и Мэрилендом, установленная в 1768 году Чарльзом Мейсоном и Джеремайей Диксоном в разрешение пограничного спора между этими двумя колониями и Делавэром и Вирджинией (ныне Западная Вирджиния), является северной границей смертельного комариного царства. Малярия vivax свирепствовала по обе стороны линии Мейсона – Диксона, но для желтой лихорадки и малярии falciparum эта граница стала северным эндемичным порогом. Редкие и спорадические эпидемии этих болезней севернее этой линии случались, но они приходили, собирали свою жатву и исчезали. В Мэриленде во время эпидемии малярии 1690 года заехавший гость увидел «бледные подобия людей в дверях своих домов… словно множество призраков… каждый дом превратился в лазарет».

Линия Мейсона – Диксона считается границей между рабовладельческими и свободными штатами, хотя это не совсем так. Мэриленд, расположенный северо-восточнее линии и не присоединившийся к Конфедерации во время гражданской войны, не запрещал рабство до принятия Тринадцатой поправки к конституции. Ратификация поправки в 1865 году после победы Союза провозгласила: «В Соединенных Штатах или в каком-либо месте, подчиненном их юрисдикции, не должно существовать ни рабство, ни подневольное услужение, кроме тех случаев, когда это является наказанием за преступление, за которое лицо было надлежащим образом осуждено». Линия Мейсона – Диксона, словно шрам, пролегла по культурному ландшафту Соединенных Штатов. Она змеится по американской истории, как электрический кабель, подчеркивая различия и разногласия между югом Дикси и севером Янки.

Связь линии Мейсона – Диксона с рабством, плантациями и болезнями, переносимыми комарами, не простое совпадение. В северных штатах не выращивали табак и хлопок и системы рабского труда на плантациях не существовало. Эти культуры росли на теплом юге, где благоденствовали комары. А плантациям требовались рабы. Африканские рабы еще более разнообразили комариный ландшафт паразитами falciparum и желтой лихорадки, а возможно, и vivax. Эндемичная и эпидемическая среда болезней, переносимых комарами, южнее линии Мейсона – Диксона процветала. Плантаторские колонии, африканское рабство и смертельные болезни, переносимые комарами, взаимно переплелись, то есть, казалось бы, случайная линия Мейсона – Диксона оказалась совершенно неслучайной.

Двигаясь вдоль Атлантического побережья на север и пересекая линию Мейсона – Диксона, мы попадаем во вторую зону смешанной инфекции – в средние колонии. Этот регион тянется от Делавэра и Пенсильвании до Нью-Джерси и Нью-Йорка. Здесь в основном господствовала малярия vivax, а периодически возникали тяжелые эпидемии falciparum и желтой лихорадки. Эти эпидемии буквально косили население, не обладавшее иммунитетом. В 1793 году в тогдашней столице США Филадельфии желтая лихорадка за три месяца убила более 5000 человек.

20 000 человек, включая президента Джорджа Вашингтона, в ужасе бежали из города.

Правительство перестало действовать. Пошли разговоры о переносе столицы в более безопасное место – причем не только в бытовой, но и в политической сфере.

Третья и последняя зона инфекции – это северные колонии, включая канадскую часть Новой Франции, которая в результате Семилетней войны в 1763 году стала британской колонией – Канадой. Это слишком холодный регион для желтой лихорадки и эндемичной малярии. Но поскольку лето здесь теплое, торговцев, моряков и солдат достаточно, то периодические всплески болезней, переносимых комарами, все же случались. Американские колонии, протянувшиеся от Коннектикута до Мэна, также периодически переживали эпидемии малярии vivax и желтой лихорадки. Болезни, переносимые комарами, случались в Торонто и на юге Онтарио в районе Великих озер, а также в Квебеке. Сильная эпидемия желтой лихорадки разыгралась в 1711 году и часто буйствовала в оживленном атлантическом порту Галифакс, Новая Шотландия.

Работая над этой книгой, я с удивлением узнал, что вспышки малярии происходили в северной столице Канады, Оттаве, во время строительства 125-мильного канала Ридо в 1826–1832 годах. Каждый год с июля по сентябрь приходил «больной сезон» – и в это время около 60 процентов рабочих заболевало малярией. После малярийного сезона 1831 года главный подрядчик и инженер Джон Редпат писал, что «крайне нездоровая местность, где многие страдают от озерной лихорадки и малярии, каждый год замедляет работу примерно на три месяца». Сам Редпат «подцепил болезнь в первый и второй год, в третьем уцелел, но в том же году пережил сильнейший приступ озерной лихорадки, которая удерживала меня в постели в течение двух месяцев, и прошло еще почти два месяца, прежде чем я смог приступить к активной работе». Не волнуйтесь. Редпат пережил малярию и в 1854 году основал крупнейшую сахарную компанию Канады, которая существует и по сей день. Головной офис Redpath Sugar является украшением набережной и оживленного порта Торонто.

Во время строительства канала Ридо от болезней умерло около тысячи рабочих, причем 500–600 из них от малярии. Малярия распространилась и на местных жителей. Предположительно, от нее умерло 250 человек. На Старом пресвитерианском кладбище в Оттаве стоит памятник, увековечивающий память об этих жертвах: «На этом кладбище похоронены саперы и минеры, принимавшие участие в строительстве канала Ридо на этом перешейке в 1826–1832 годах. Эти люди трудились в тяжелейших условиях и умерли от малярии. Их могилы до сего дня остаются неизвестными». До работ доктора Уолтера Рида на Кубе и доктора Уильяма Горгаса в Панаме в конце XIX века строительство каналов было делом опасным. Большие группы рабочих расчищали земли и копали рвы, которые заполнялись водой. Можно сказать, что люди сердечно приглашали комаров и их болезни в свой дом. Такое происходило даже в северной Канаде.

Считается, что сезонная малярия была завезена в Канаду на заре американской революции, когда более 60 000 лоялистов хлынули через границу в Британскую Канаду. В историческом разрезе, как мы уже видели и еще увидим, человеческие миграции, наступления иностранных армий, путешествия и торговля – это основные пути распространения инфекции. В 90-е годы XVIII века, когда американские атлантические штаты терзала сильнейшая пандемия желтой лихорадки и малярии, еще 30 000 поздних лоялистов и беженцев искали убежища от болезни в Канаде, ненамеренно способствуя распространению малярии в Онтарио, Квебеке и атлантических провинциях.

Так, например, в 1793 году супруга Джона Грейвза Симкоу, губернатора Верхней Канады, видного британского чиновника времен революции, заразилась малярией в столице провинции Кингстон. Расположенный на берегах Онтарио город являлся южным портом канала Ридо. Симкоу какое-то время возглавлял британскую армию в период революции на Гаити, начатой Туссен-Лувертюром в 1791 году, судьбу которой решили комары. В недавнем телевизионном сериале «Поворот: шпионы Вашингтона» Симкоу является главным героем – страшная историческая неточность. Несмотря на исторические доказательства обратного, Симкоу изображен садистом и психопатом, командиром настоящих убийц, этаких британских рейнджеров[60].

Настоящий Симкоу стоял на перекрестке колониализма. Его задели ветры продиктованных комарами исторических перемен. Он провел свою страну от европейской суеты и борьбы за американские колонии к поддержанной комарами независимости, закаленной в горниле пожара желтой лихорадки и малярии в тех же колониях. За такой приз стоило бороться – ведь на кону стояло богатство, полученное благодаря меркантилизму и плантациям сахара, табака и кофе, ставших плодами Колумбова обмена.

В первые два века колонизации Испания, Франция и Англия/Британия (и в меньшей степени Нидерланды, Дания и Португалия) грызлись и спорили между собой. Богатая природными ресурсами Америка манила империалистические государства Европы к своим берегам. Колонисты и рабы рассеялись по просторам Западного полушария, захватывая территории и строя экономические империи. В рамках этого глобального передела первые поселенцы были принесены в жертву болезням, переносимым комарами. Они погибали, пока их родившиеся на новом континенте потомки не свыклись с окружающей средой и болезнями.

Иммунитет поначалу защищал Испанскую империю от двух молодых хищников, Франции и Британии, которые тщетно пытались захватить охраняемые комарами испанские бастионы. Колониальные войны и экономическое соперничество длилось два века. В XVII–XVIII веках желтая лихорадка, лихорадка денге и малярия атаковали всех новичков в этих регионах, защищая стареющую Испанскую империю от алчных и крепнущих европейских соперников. Но во время колониальных войн конца XVIII – начала XIX веков те же самые болезни способствовали успеху революций против европейского владычества.

Новое местное население, привычное к местным болезням, решило отколоться от своих метрополий и выйти в самостоятельное плавание по водам независимости. Когда колонисты принесли достаточно жертв комарам и выплатили дань смерти, болезни стали защищать независимо мыслящее местное население от европейских армий их колониальных хозяев. Местная милиция, даже европейского происхождения, была привычна к локальным хворям. Армии, присланные непосредственно из Европы на подавление восстаний, иммунитетом к болезням, переносимым комарами, не обладали. С помощью воинственных комаров революционеры сбросили с себя ярмо покорности Европе.

Страны Южной и Центральной Америки, Карибского бассейна, Канада и Соединенные Штаты – все они обязаны своим превращением в самостоятельные, независимые государства комарам.

Те, кто бежал с малярийных Фенских болот, до этого не дожили. Но их потомки обрели свободу на американской земле.

Герои войн за освобождение – Симон Боливар и Антонио Лопес де Санта-Анна, легендарные враги, имена которых неразрывно связаны в истории – Джеймс Вулф и Луи-Жозеф маркиз де Монкальм, вождь Понтиак и Джеффри Амхерст, Джордж Вашингтон и Чарльз Корнуоллис, Наполеон и Туссен-Лувертюр – все они родились в неспокойном мире Симкоу. Их судьбы, сошедшиеся на шахматной доске полей сражений в Америке, были решены простыми наемниками природы – комарами.

Глава 11. Горнило болезни. Колониальные войны и новый мировой порядок

«Они – дьяволы, – пробормотал генерал Джеффри Амхерст, переводя дух. – Их следует наказывать, а не подкупать… Наказывать преступников полным разрушением». Итак, британцы только что победили в Семилетней войне и изгнали французов из Северной Америки, но командующий британской армией не спешил праздновать победу. Ему предстояло разбираться с бунтовщиками, а солдат и средств хронически не хватало. Амхерст был в ярости. Вождь племени одава, Понтиак, и 3500 его воинов из коалиции десятка племен окончательно подорвали репутацию генерала. Понтиак понимал, что на освобожденные от французов земли тут же хлынут британские поселенцы, и решил воспользоваться возможностью, чтобы объединить индейские племена. «Англичане, хоть вы и победили французов, нас вам не победить!» – провозгласил Понтиак. Обращаясь к своим людям, он заявил: «Увидев англичан, этих собак, одетых в красное, вы должны обратить томагавки против них. Сотрем их с лица земли! В июне 1763 года, спустя всего месяц после начала восстания, Амхерст был в отчаянии. Воины Понтиака уже захватили восемь британских фортов в долине реки Огайо и регионе Великих озер. Форт Питт на западе Пенсильвании оказался в осаде. Оттуда поступали тревожные сообщения: «В форте столько народу, что я опасаюсь болезни… У нас появилась оспа». Амхерсту не хватало людей и ресурсов, и он решил применить новаторское оружие, чтобы обратить волну восстания Понтиака в свою пользу.

Амхерст отправил в форт Питт спасательную экспедицию под командованием генерала Генри Букета. Он обратился к полковнику: «Не можем ли мы заразить оспой индейцев? Мы должны использовать все имеющиеся в нашем распоряжении средства, чтобы уничтожить их». «Я постараюсь привить [sic!] их, заразив одеяла, которые могут попасть в их руки. При этом мы будем стараться не заразиться сами». Амхерст официально одобрил этот план. «Вы можете постараться привить [sic!] индейцев с помощью одеял, – ответил он. – Используйте любые другие методы, которые послужат искоренению этой отвратительной расы». Генерал и полковник явно не знали, что пятью днями ранее офицеры милиции из форта Питт Симеон Эейр и Уильям Трент уже использовали это оружие. «По нашему отношению к ним, – почти одними словами записали они в своих дневниках, – мы дали им два одеяла и носовой платок из оспенного госпиталя. Надеюсь, это возымеет желаемый эффект». Хотя, предположительно, это биологическое оружие не подействовало, подобное решение показывает, насколько стеснен в средствах был генерал Амхерст. После Семилетней войны у него не было ни людей, ни ресурсов, ни денег.

В 1756 году, когда над Америкой все еще клубились тучи войны, британский министр по делам колоний, Филипп Стэнхоуп, сообщал королю: «По моему мнению, учитывая размеры национального долга, главная грозящая нам опасность – это наши расходы». Как и предвидел Стэнхоуп, когда в 1763 году военный хаос улегся, Британия оказалась в тяжелом экономическом положении. В военном отношении она стала полным банкротом и не могла позволить себе продолжать борьбу с индейцами на новых североамериканских границах. Нарастание долгов и первые успехи воинов Понтиака связывали Британии руки.

Королевский указ 1763 года признавал вождя Понтиака и Индейскую территорию – англичанам было запрещено проникать западнее Аппалачских гор. Но этот же документ посеял зерна раздора среди американских колонистов и воспламенил медленно тлеющий огонь бунта. Банкротство Британии, военные неудачи и революционные исторические события были порождены почти сотней лет подстегиваемых комарами колониальных конфликтов в Америке, венцом которых стала Семилетняя война.

До Семилетней войны военные кампании в Америке были связаны с чисто европейскими конфликтами и меркантилистским соперничеством. На протяжении ста лет Франция и Испания старались сдержать нарастающую мощь Британии. Небольшие колонии в Карибском бассейне переходили из рук в руки. Британские планы в Квебеке находились под угрозой. В 1693 году Британия отправила на Мартинику и в Канаду армию в 4500 человек, но не выдержала войны с желтой лихорадкой. После смерти 3200 человек остатки армии высадились в Бостоне в июне, в разгар сезона комаров. Житель города писал: «Прибыл английский флот наших добрых друзей, пораженных ужасной болезнью». В результате на берегу разразилась первая сильнейшая эпидемия желтой лихорадки, от которой умерло 10 процентов населения Бостона, Чарльстона и Филадельфии.

Во время этих вылазок американские колониальные войска проходили боевое крещение под пулями и среди комаров в Карибском море. Злоключения колониальных армий за пределами Северной Америки привели к мысли о том, что нужно создавать собственные американские войска для использования на Карибах. Самым примечательным событием того времени стала британская кампания по захвату Картахены в Колумбии в апреле 1741 года. Картахена была центром испанской торговли. Этот портовый город являлся отправной точкой всего, что подарил миру Колумбов обмен. Отсюда отправляли драгоценные металлы и камни, табак, сахар, какао, экзотическое дерево, кофе и хинин, собранные со всех концов южных владений Испании. Первая попытка захвата Картахены в 1727 году провалилась без единого выстрела, когда 4000 из 4750 человек, то есть 84 процента британской армии, умерли от желтой лихорадки на пораженном комарами побережье. В 1741 году масштабы значительно изменились. Под командованием адмирала Эдварда Старого Грога Вернона на Картахену двинулись 29 000 человек, в том числе 3500 американских колонистов, «все бандиты, каких удалось собрать в колониях»[61]. Для комаров – переносчиков желтой лихорадки был накрыт пышный стол.

За три дня после высадки комары убили около 3500 человек.

Операция была проиграна с самого начала. «Болезни среди войск выросли до такой степени, что любое дальнейшее продолжение боевых действий в столь нездоровой ситуации угрожает практически полным уничтожением армии… Весь флот отплывает на Ямайку». Вернон решил прекратить операцию всего через месяц: «Так закончилась самая тяжелая часть кампании. Она определенно была самой невыносимой… всеобщая болезнь и смерть… Все гибли одинаково. Это недомогание называют желчной лихорадкой, она убивает за пять дней. Если пациенту удается прожить дольше, то он умирает в страшных муках того, что называют черной рвотой». Комары убили 22 000 из 29 000 человек армии Вернона – 76 процентов. Большинство испанцев находилось в Картахене уже пять лет, и у них выработался определенный иммунитет к болезни. Всем им удалось пережить эту кампанию.

Одним из выживших в экспедиции Вернона был Лоуренс Вашингтон, старший сводный брат Джорджа, которым тот всегда восхищался. Вернувшись в Вирджинию, Лоуренс создал плантацию на части обширных земельных владений семьи. В честь своего командира он назвал плантацию Маунт Вернон. Лоуренс умер в 1752 году, и плантацию унаследовал двадцатилетний Джордж. Во время картахенской кампании американским спутникам Лоуренса пришлось не легче, чем их британским товарищам по оружию. Катастрофа была ярко описана в колониальных газетах. Она оставила незаживающие раны на коллективном сознании американских колонистов. Когда британцы попытались собрать армию для очередной карибской авантюры во время Семилетней войны (на сей раз планировалось захватить Гавану), добровольцев среди колонистов не нашлось. Память о Картахене была еще жива в памяти американцев.

Подобные отдельные, незначительные и периодически повторяющиеся имперские кампании на Карибах, включая кошмарную катастрофу британцев в Картахене, говорили о том, что глобальный конфликт между европейскими империями и меркантилистскими экономиками неизбежен.

Семилетняя война велась в Европе, Америке, Индии, на Филиппинах и в Западной Африке – это была первая мировая война в истории человечества.

Хотя болезни, переносимые комарами, терзали британские, французские и испанские армии, сражавшиеся за колониальные территории в Индии, на Филиппинах и в Западной Африке, они не торопились способствовать победам британцев. Все европейские солдаты были новичками в дальних театрах боевых действий. Их отправляли туда прямо с родины. Не имея местного иммунитета, солдаты всех соперничающих между собой великих держав были в равной степени подвержены болезням, переносимым комарами. Комары умело манипулировали военными кампаниями и историческими событиями. Особенно ярко их влияние проявилось в Северной Америке и Карибском бассейне.

В Америке соперники определились в ходе предшествующих войн. В команду Британии входили американские колонии и агрессивная конфедерация ирокезов. Их противниками стала команда Франции, куда входили незаинтересованные канадцы и их союзники-алгонкины. Надо признать, что команда Франции значительно уступала своим соперникам по численности. В 1761 году Испания решила включиться в игру на стороне Франции. Но численное преимущество и ресурсная база были на стороне Британии.

Хотя профессиональные европейские армии были относительно равными, американские колонисты превосходили французских в соотношении 23 к 1. Британцы также располагали более мощной местной поддержкой. Во время бобровых войн конца XVII века конфедерация ирокезов яростно боролась за охотничьи угодья и с радостью обменивала меха на британские ружья, что позволяло мстить исконным врагам. Набеги давали ирокезам больше охотничьих угодий, они добывали больше мехов, обменивали на большее количество ружей – и с их помощью и далее расширяли свои территории. До этого времени к французскому оружию почти сто лет имели доступ алгонкины и гуроны, и это ставило их в лучшее положение в сравнении с ирокезами. Теперь же доступ к британскому оружию получили ирокезы. Они начали с операций возмездия на востоке Северной Америки, а затем обрушили всю свою мощь на равнины Великих озер. Бобровые войны положили конец конфедерациям могикан, эри, гуронов, а также нейтральной и табачной. Другие племена – шони, кикапу и одава – попросту бежали от воинственных ирокезов. Хотя индейцы преследовали собственные цели, они, сами того не желая, расчистили территории для будущих британских/американских поселений – союзников французов они истребили настолько, что некоторые племена оказались на грани вымирания.

Семилетняя война была поистине глобальным конфликтом. Стратегия, человеческий фактор и территориальные приоритеты переплетались, и перемещение армий осуществлялось соответственно. Для Франции война в Европе и защита обширных карибских плантаций были гораздо важнее безопасности Квебека, поставлявшего рыбу, лес и мех. Но карибский сахар и табак обходились недешево. За первые шесть месяцев желтая лихорадка и малярия убили половину недавно прибывших на защиту колоний французов.

Болезни, переносимые комарами, терзали французские гарнизоны на Гаити, Гваделупе, Мартинике и других мелких островах. Французские войска были истощены, и было решено направить им подкрепление из Квебека. В результате карибские комары лишили Канаду солдат и вооружений, а все платежи по канадским счетам были отложены. Ценные военные ресурсы – люди, оружие и деньги – были перенаправлены в Европу и на Карибы. Маркиз де Монкальм не сумел организовать эффективную оборону Канады – ему не дали этого сделать карибские комары.

В то же время в Квебеке разразилась эпидемия оспы. Болезнь была одинаково безжалостна к французам, канадцам и их местным союзникам-индейцам. К 1757 году каждый день умирало 25 человек, а 3000 находились в больницах. За год умерло 1700 французских солдат. Эпидемия еще более подорвала силы и без того слабой французской коалиции в Канаде. Канада осталась без защиты.

Британцы же, желавшие обезопасить северный фланг драгоценных и очень прибыльных Тринадцати колоний, перебросили в Канаду значительное количество солдат и ресурсов. Британские и колониальные командиры и солдаты с радостью отправлялись в Северную Америку – болезни, переносимые комарами, на Карибах вселяли настоящий ужас. Обычные солдаты и моряки предпочитали получить тысячу ударов плеткой-девятихвосткой, лишь бы не отправляться на Карибы. Солдаты бунтовали, офицеры откупались или подавали в отставку, морские конвои «терялись» по дороге. Игнорировать смертность от болезней, переносимых комарами, было невозможно, и британское верховное командование приняло решение элитные войска в тропики не отправлять. Отправка на Карибы была наказанием.

Американские колониальные собрания не спешили выполнять приказ о сборе полков для экспедиционных сил. Поток добровольцев иссякал, когда речь заходила о карибских кампаниях. До окончательного завоевания Канады в 1760 году большая часть колониальных войск, включая и полк полковника Джорджа Вашингтона, действовала в Северной Америке, укрепляя позиции Британии в этом театре боевых действий. «Сбор армий в Америке для ведений войн на других территориях был обычной практикой, – пишет Эрика Чартерс в подробном исследовании болезней в период Семилетней войны. – Последней экспедицией, в которой были использованы такие армии, стала катастрофическая картахенская кампания 1741 года… Опыт Картахены стимулировал развитие самоосознанного американизма». Учитывая смертность от болезней, переносимых москитами в период той злополучной экспедиции, британский офицер Уильям Блейкни пророчески предвещал, что американские колонисты «начинают высоко ценить себя и считать, что им все обязаны, особенно в силу той помощи, какую они способны оказать родине в подобных ситуациях; сила их нарастает, и если они будут разочарованы в том, что им обещано и чего они ожидают, то будущие предприятия подобной природы могут серьезно пострадать». Провидец Блейкни остро осознал происходящий в американском сознании сдвиг. Он чувствовал, что революция не за горами.

В Америке Британия вела две географически различных, но стратегически сходных кампании против французов – в Канаде и на Карибах. К 1758 году британцы под командованием генерала Амхерста захватили французские приморские владения на Атлантическом побережье, колонию Акадия. Около 12 000 акадийцев были взяты в плен и депортированы. История изгнанных акадийцев печальна – в конце войны они оказались на острове Дьявола близ Гайаны, где комары вынесли им окончательный смертный приговор. В январе 1759 года британцы предприняли безуспешную попытку вторжения на французский карибский остров-крепость Мартиника. Затем они обратили внимание на Гваделупу, которую им удалось захватить в мае 1759 года. Но комары отплатили им за эту и без того непростую победу, убив 46 процентов из 6800 солдат и офицеров. Из крохотного гарнизона в тысячу человек, оставленных на острове, к концу 1750 года 800 умерли от желтой лихорадки и малярии. В этот период война Франции против Британии поддерживалась огромными займами у нейтральной Испании. Потеря доходных плантаторских колоний обрекла Францию на поражение – не только в Америке, но и в Европе тоже. Французы перебрасывали силы из Канады на Карибы, где непривычные к тропическим болезням солдаты мгновенно погибали. В результате Канада осталась совершенно беззащитной.

Хрупкому господству французов в Канаде пришел конец в сентябре 1759 года. Генерал-майор Джеймс Вулф, молодой, талантливый и высокомерный, решил взять Квебек любой ценой. «Если из-за случайностей на реке, сопротивления врага, болезней или резни или по любой другой причине мы обнаружим, что Квебек не собирается сдаваться (будет упорствовать до последнего момента), – писал страдающий от лихорадки Вулф генералу Джеффри Амхерсту, – я предлагаю поджечь город снарядами, уничтожить урожай, дома и скот обстрелом и наземными действиями, отправить как можно больше канадцев в Европу и посеять голод и разрушения. Красивое и очень христианское решение! (Belle resolution & tres chrétienne!) Мы должны научить этих каналий вести войну по-джентльменски». Подобная воинственная и бескомпромиссная тактика не понадобилась. Вулф без труда победил уступающую по численности армию маркиза де Монкальма на равнине Абрахам близ Квебека, после чего в Канаду хлынули британские поселенцы. Так возникла современная Канада. Сам Вулф (как и Монкальм) был убит на этих равнинах, и его дело продолжил Амхерст. В следующем году он вынудил Монреаль покориться ему.

Карибские комары сделали Канаду официально британской.

После завоевания Канады британцы направили все свои ресурсы на Карибы. В 1761 году в войну официально вступила Испания, стремившаяся защитить драгоценную колониальную собственность и поддержать истощенного в военном и экономическом отношении союзника, Францию. У Британии появились новые цели, в частности Гавана, центр испанского владычества в Америке. Но сначала британцы во второй раз попытались захватить французскую Мартинику. В феврале 1762 года Мартиника капитулировала, и британцы переключились на французские острова Сент-Люсия, Гренада и Сент-Винсент. Предполагалось сделать эти мелкие колонии орудием дипломатического давления в процессе предстоящих мирных переговоров. Теперь британские стратеги нацелились на Гавану, ключ к Вест-Индии.

На Барбадосе собралась большая британская армия численностью 11 000 человек. Амхерст ожидал прибытия 4000 солдат из колоний. Хотя ему настоятельно рекомендовали набрать людей в американских колониях по причине того, что «они были бы очень желательны и необходимы для сокращения и облегчения нашей работы, так как это время года неблагоприятно для здоровья европейцев», колониальное пополнение так и не прибыло. Люди прекрасно представляли, какие опасности и болезни ожидают их на Карибах, и добровольцев не находилось. Губернатор Нью-Хэмпшира сообщал, что не может набрать должного количества, если «не сможет заверить людей, что они будут служить в полках в Галифаксе, Квебеке или Монреале, поскольку народ страшится службы в Вест-Индии». Представители Нью-Йорка также подчеркивали, что добровольцы готовы «служить только на континенте Северная Америка и должны вернуться в провинцию, как только служба будет окончена». После угроз генерала Амхерста удалось призвать 1900 не обладавших иммунитетом колонистов, преимущественно из северных колоний, и 1800 британских солдат. Экспедиция генерала Амхерста отплыла на Кубу.

Британская армада достигла Гаваны в июне 1862 года и осадила город, где проживало 55 000 человек. Гавану защищало 11 000 гвардейцев, и они прекрасно осознавали, что успех обороны зависит от болезней, переносимых комарами, поскольку «лихорадки и малярии будет достаточно, чтобы уничтожить европейскую армию». Куба уже имела долгий и суровый опыт общения с комарами. За пределами Африки экосистема этого острова оказалась одной из самых благоприятных для размножения комаров Aedes и Anopheles. Малярия свирепствовала здесь еще со времен Колумба. Желтая лихорадка впервые была отмечена в 1648 году, и с тех пор вспышки ее отмечались ежегодно, хотя некоторые годы были тяжелее других. Самыми тяжелыми были двенадцать эпидемий желтой лихорадки, причем одна из них убила более 35 процентов населения острова.

Но во время британской операции в июне – июле 1762 года комары-наемники покинули Гавану без предупреждения. Они попросту не появились. Сезон дождей, который обычно начинался в начале мая и достигал пика в июне, не пришел из-за Эль-Ниньо. Такая отсрочка заставила комаров медлить с размножением – и сезон эпидемий тоже отсрочился. Аномально сухая весна позволила относительно здоровой британской армии высадиться на острове и захватить пригороды Гаваны. Тем не менее британская победа все еще оставалась гонкой со смертью. Участник осады писал, что в конце июля «прибыли американские подкрепления, и это сильно подняло наш упавший дух». Прибытие подкреплений из колоний пробудило голодных комаров от спячки, и они принялись за дело.

К тому времени губернатор Гаваны уже эвакуировал город. Он понимал, что без обычного защитного периметра, обеспечиваемого комарами, его дело проиграно. «Время – дожди, комары и вирусы – это все… Если бы он знал, что запоздавший сезон дождей, пришедший в августе, будет способствовать активному размножению комаров и эпидемии желтой лихорадки, то продержался бы подольше, – пишет Дж. Р. Макнил, поразительно тщательно описывая эти события. – Но он не знал… Он предпочел пойти на переговоры. 14 августа 1762 года он сдал город». Через два дня после капитуляции Гаваны службу могли нести лишь 39 процентов британских солдат. «Наша болезнь не ослабевает, а с каждым днем усиливается, – писал старший офицер в начале октября. – С момента капитуляции мы похоронили более 3000 человек. Как это ни печально, но многие все еще в госпиталях».

Комары не насытились и к середине октября. Потери от связанных с ними болезней уже граничили с абсурдом. Из 15 000 британцев и американских колонистов живы и способны нести службу были лишь 880 человек, то есть 6 процентов.

Комары убили две трети армии – 10 000 человек – меньше чем за три месяца. В бою погибло менее 700 солдат. Врачи делали все, что было в их силах, но медицина еще не достигла должного уровня развития. Все строилось на предположениях и суевериях. Очень странные, а порой варварские медицинские процедуры отражают полное непонимание причин болезней, переносимых комарами, да и большинства других. Зная, какое так называемое лечение их ожидает, большинство больных старалось держаться подальше от госпиталей и работавших там врачей. Когда офицер приказал больному желтой лихорадкой солдату отправляться в госпиталь, тот ответил: «Мне не так плохо, а если станет хуже, то я предпочту заколоться, чем идти туда, где все умирают». Нож ему не понадобился – он умер еще до вечера. Самыми распространенными лекарствами были животные жиры, змеиный яд, ртуть или порошки из сушеных насекомых. Все еще использовался древнеегипетский метод купания в свежей человеческой моче. Мочу предлагалось еще и пить. Врачи широко использовали кровопускание, банки, прижигания и пиявок. Хотя подобные средства были не более эффективны, чем популярные припарки и примочки из мозга только что убитых голубей и бурундуков, но значительные количества алкоголя, кофе, опиума и каннабиса хотя бы обезболивали и ослабляли проявление мучительных симптомов. Хинин применяли, но он стоил дорого, поэтому его вечно не хватало. Хинин использовали в малых, неэффективных дозах или приберегали для офицеров. Его часто смешивали с другими веществами – кокаином и прочими наркотиками, что снижало количество активного вещества и эффективность лекарства.

Если заболевших не убивала болезнь, то вполне могло убить лечение.

Томас Джефферсон шутил: «Пациент, которого лечат согласно модной теории, порой идет на поправку назло медицине». Большинство заболевших предпочитало просто ожидать развития болезни, не обращаясь за лечением. Учитывая медицинское невежество и ложное представление о причинах болезней, переносимых комарами, европейские кампании в Америке во время Семилетней войны были обречены. Регионы, где свирепствовала малярия, желтая лихорадка и лихорадка денге, в том числе Карибы и юг Соединенных Штатов, оставались зараженными комарами выгребными ямами человечества.

Несмотря на то, что британцы теперь контролировали Кубу, людей и средств у них было так мало, что любые другие посягательства на испанские территории и планируемая кампания против французской Луизианы оставались лишь планами. Бенджамин Франклин писал, что победа в Гаване стала «самым дорогим завоеванием в этой войне, когда мы столкнулись с ужасным хаосом, порожденным болезнью и почти уничтожившим отважную армию ветеранов». Английский поэт, писатель и составитель словаря Сэмюэль Джонсон стенал: «Дай Бог, чтобы моя страна никогда больше не была проклята подобным завоеванием!» С военной и финансовой точки зрения Британия, как и ее враги, была истощена. Британский политик Айзек Барр озвучил всеобщее мнение, заявив, что «война прошла по улицам, напоминая скорее похороны, чем триумф. У нас кончаются деньги, а наши ресурсы почти исчерпаны». Непривычные к болезням солдаты и офицеры кочевали по карибским колониям всех стран. Они продолжали умирать от переносимых комарами болезней – смертность составляла 50–60 процентов. Комары перехватили инициативу у воюющих народов Европы. Хотя на бумаге британцы были победителями, к концу войны они были так же истощены, как и их соперники, и не могли использовать своих преимуществ. Позерство и бравада были пустыми угрозами, поскольку за ними стояли лишь искусанные комарами солдаты и опорожненные банковские счета. Единственным выходом из такой ситуации были переговоры и компромисс.

В конце концов безумные страдания и колоссальные потери в Гаване, на Мартинике, Гваделупе и других островах оказались тщетными. Полагаю, единственными победителями оказались прожорливые карибские комары, которые вволю полакомились на роскошном банкете «Вкус Европы». В феврале 1763 года был подписан Парижский договор, закрепивший итоги войны. В Европе сохранились довоенные границы. Довоенный статус-кво сохранился и во всех империях, лишь немногие колонии перешли в другие руки.

Британских переговорщиков более всего волновало, что делать с Францией. Стало ясно, что Британия не сможет удержать в своих руках и Канаду, и захваченные французские карибские острова. Расклад был не в пользу Британии, и британцы это понимали. И французы тоже. В конце концов Британия отказалась от Карибов, чтобы сохранить Канаду. Защита северных границ американских колоний оказалась приоритетнее заморских владений в тропиках. Острова Мартиника и Гваделупа, где от комаров погибло столько британцев, а также крохотная Сент-Люсия были возвращены Франции.

Британия получила три небольших острова из Малых Антильских на юге Карибского моря и испанскую Флориду. Гавана была возвращена Испании. Испания также получила от Франции территорию Луизианы, хотя вскоре эти земли были тайно возвращены наполеоновской Франции – незадолго до приобретения их Соединенными Штатами в 1803 году. Франция уступила Британии все колониальные права в Индии в обмен на два крохотных острова в шестнадцати милях к югу от Ньюфаундленда для сохранения прав на рыболовство в этом изобильном районе. Сент-Пьер и Микелон, общая площадь которых составляла 95 квадратных миль, стали последними французскими территориями в Северной Америке. В настоящее время эти острова, которые по всей территориальной и экономической логике должны были бы быть канадскими, официально остаются самоуправляемыми заморскими территориями Франции.

Канада же стала британской колонией лишь номинально. После Семилетней войны небольшое и самостоятельное канадское население, которое не спешило браться за оружие со страстным патриотическим рвением и не испытывало непоколебимой привязанности к Франции, сохранило свою земельную систему, гражданское право, язык, католическую веру и культуру. Да, канадцы поклялись в верности британской короне, но жизнь их оставалась практически неизменной. Статус-кво сохранялся. Небольшое население Канады было преимущественно французским до массового переселения британских лоялистов после американской революции.

А вот акадийцы из приморских колоний Франции столкнулись с совершенно иной стратегической ситуацией. Они отчаянно сражались, отказались присягнуть на верность победителям, и британцы даже после заключения мира видели в них потенциальных бунтовщиков. Акадийцы представляли собой нежелательную угрозу, и их насильно переселили. Это одна из самых странных и скандальных колониальных историй – несчастные акадийцы оказались отданными на растерзание комарам, обитавшим в адских джунглях Гайаны.

После скитаний по Америке из Чарльстона на суровые Фолклендские острова в Южной Атлантике часть акадийцев с разрешения Испании осели в Луизиане, где живут и по сей день. Находясь в изоляции, они создали и сохранили собственную каджунскую культуру. Но небольшую часть акадийцев в 1763 году отправили на колонизацию нового французского поселения в Гайане, на северном побережье Южной Америки. Эта колония получила название острова Дьявола.

Территориальные результаты Семилетней войны не радовали Францию. Если говорить о присутствии на карте мира, то Британия приросла, Испания сохранилась, а Франция потеряла. После войны стало ясно, что слабость Франции в Америке стала результатом почти полного отсутствия лояльного колониального населения. Множество британских колонистов сражались с оружием в руках. Так же поступали и испанцы на Карибах. После потери Канады французское население на Карибах состояло преимущественно из рабов, которые, естественно, были политически ненадежными в лучшем случае, а в худшем начинали бунтовать. Колонии, где почти не было настоящих французов, стали легкой добычей Британии на следующем витке колониальных войн – в точности, как во время Семилетней войны. Их должны были защищать французы, родившиеся и выросшие на здешней почве. Ожидалось, что Гайана станет французским оплотом, этаким тропическим Квебеком или даже возрожденной канадской Акадией.

Несмотря на то, что Франция создала небольшой аванпост в Гайане еще в 1664 году, колония «с момента создания почти не развивалась и, состоя из апатичной группы изгоев-колонистов, оставалась настоящим проклятием для короля». В конце Семилетней войны население колонии состояло из 575 французов и около 7000 свободных африканцев и рабов. Все они жили в поселении Кайенна. Жалкая колония была настоящим комариным раем. Ее окружали приливные болота и мангровые заросли, где жили ламантины. В 1763 году сюда прислали инспекцию из Франции, которая честно записала, что для местных жителей «основное занятие – поиск удовольствий, а единственное беспокойство вызывает их отсутствие». В своем текущем состоянии Гайана была колонией-сиротой. Забавно, но единственными колонистами за пределами Кайенны были священники-иезуиты и несколько новообращенных африканцев, которые жили в тридцати пяти милях, в церковной миссии Куру.

Мечтая о новых землях, обильных урожаях сахарного тростника и табака на плантациях, обрабатываемых рабами, и о сокровищах Эльдорадо, 12 500 поселенцев отправились в Куру. Эти мечтатели прибыли в Америку из охваченных войнами регионов Франции и Бельгии. К ним примкнула небольшая группа акадийцев, канадцев и ирландцев. Половине из них не было еще и двадцати. Одинокие мужчины и женщины разумно поспешили вступить в брак с местными жителями, чтобы увеличить население. Экспедиция быстро двинулась в путь. В Рождество 1763 года первые поселенцы высадились в своем воображаемом раю. Они должны были стать авангардом мощного, привычного к болезням французского колониального населения, которое сможет дать отпор британцам и отомстить за унижение Франции в Семилетней войне.

Лодки с поселенцами отправились в Куру. С собой они везли необходимые припасы. Хотя печатного пресса они не захватили, но припасы были столь же причудливыми, как и в Дарьене. Поскольку Канада теперь находилась в руках британцев, французские власти решили отправить в Куру ставшие ненужными ящики с коньками, шерстяные шляпы и другие чисто зимние канадские предметы обихода. Классическая колониальная неразбериха. Чтобы разместить вновь прибывших и их хоккейную амуницию, решено было отправить их на небольшой остров, который уже носил название острова Дьявола. Куру быстро стал потерянным раем, более всего напоминавшим ад. В июне 1764 года остров оправдал свое название. Комары вызвали одну из самых ужасных тройных эпидемий в истории.

Желтая лихорадка, лихорадка денге и малярия за год убили 11 000 поселенцев, то есть 90 процентов.

Несмотря на этот кошмар, колония оставалась французским «проклятием короля». Она никому не была нужна – никто не осмеливался на нее посягнуть. Осколку империализма нашлось применение во времена Французской революции, когда здесь была устроена каторжная тюрьма. Сюда отправляли политических противников и других радикалов. Настоящая большая каторжная колония открылась здесь в 1852 году. Остров Дьявола стал французским Алькатрасом. Смертность осужденных от варварского отношения, голода и неизбежных болезней, переносимых комарами, достигала 75 процентов. Остров Дьявола продолжал работать до 1953 года[62]. Куру и значительная часть бывшей каторжной колонии ныне превращена в космодром и место расположения служб Европейского космического агентства. Французская катастрофа после Семилетней войны, не уступавшая Дарьену, продолжала влиять на и без того обанкротившуюся французскую экономику. Но приятно было то, что экономика Британии находилась в еще более плачевном состоянии.

Семилетняя война и комары истощили боевой дух и казну Британии. Столкнувшись с восстанием Понтиака после заключения мира в Европе, генерал Джеффри Амхерст так сформулировал свое военное положение: «Значительное сокращение полка… поскольку полк прибыл из Гаваны, некоторые офицеры, так же как солдаты, подвержены частым приступам своего расстройства». Гаванские комары-партизаны влияли на события, происходившие в значительном отдалении от их тропической столовой. Они способствовали столкновению между Британией и ее колониями, которое привело к революции и изменило судьбы мира. «Амхерст прекрасно понимал, – пишет Фред Андерсон в своем 900-страничном исследовании конфликта «В горниле войны», – что доступные ему меры – обращение к провинциям с требованием набрать милицию или призыв инвалидов из гаванских полков для замены солдат в гарнизонах с целью высвобождения здоровых солдат, которых можно было бы направить на помощь форту Питт или Детройту, – это всего лишь проволочки, которые могли бы только выиграть время». Британцы не могли позволить себе времени.

Карибские комары помогли насухо высосать и британские деньги, и британскую армию, и то, что Андерсон называет «жестокими потерями из-за болезней в конце войны». Из 185 000 человек, воевавших на Карибах во время Семилетней войны, 134 000, то есть 72 процента, судя по государственным документам, «были потеряны из-за болезней и дезертирства». Война удвоила британский долг – с 70 до 140 миллионов фунтов стерлингов (по сегодняшним меркам более 20 триллионов долларов). Одни лишь проценты съедали половину ежегодных налогов. Британский ответ на восстание был призван сэкономить средства и умиротворить Понтиака и его воинственных союзников, раз уж зараженные оспой одеяла со своей мрачной миссией не справились.

В октябре 1763 года, когда коалиция Понтиака одержала победу на поле боя, королевский указ возымел действие. Колонистам было запрещено селиться западнее Аппалачских гор. Территория к западу от линии указа, до реки Миссисипи и испанской территории Луизиана, законным образом резервировалась исключительно для «проживания и использования индейцами». Глубоко укоренившаяся ненависть колонистов к коренным народам втянула Британию в череду бесконечных, тщетных и дорогостоящих пограничных конфликтов – войн, которые Британия не могла себе позволить. Линия указа, которая была призвана сэкономить средства, окончательно разделила колонистов и индейцев с целью восстановления мира на западной границе. Только американцы называли (и до сих пор называют) Семилетнюю войну войной с французами и индейцами, и это отражает их враждебность по отношению к индейцам, которые осмелились противостоять их продвижению на запад, одобренному самим Господом. В середине XIX века эти действия получили название «доктрины предназначенности». Учитывая настрой американских колонистов, подписание королевского указа, продиктованное экономическими соображениями, позволило умиротворить индейцев Понтиака и наказать колонистов.

Многие американцы пришли в ярость от такого предательства. Рожденное в Америке население прирастало, взгляды устремлялись на запад, иммигранты продолжали прибывать, но единственные возможности для экспансии теперь были ограничены юридически. Колониальная милиция сражалась вместе с британской армией на Карибах и участвовала в североамериканских кампаниях в ходе Семилетней войны. Многие погибли от пуль или от болезней, переносимыми комарами, из-за британского высокомерия и глупости. Колонии способствовали английской победе, но не получили французских земель на западной границе, хотя это были их заслуженные трофеи. Мало того, их заставили платить за патрулирование и охрану линии указа. Ежегодная стоимость обеспечения безопасности колоний составляла около 220 000 фунтов, и Британия рассчитывала, что колонисты разделят с ней финансовый груз, связанный с их защитой. Британцы компенсировали свои расходы через ряд ныне знаменитых налогов и пошлин от Сахарного акта 1764 года до Репрессивных актов десятилетие спустя. Но в финансовом выражении эти налоги не представляли серьезной проблемы.

Американские колонисты платили самые низкие налоги в Британской империи, в десять раз меньше среднего англичанина[63]. В сумме эти дополнительные налоги и пошлины для колоний в десятилетие, предшествовавшее революции, увеличили сборы всего на два процента. Проблема заключалась в налогообложении без демократического представительства в британском парламенте. Уильям Питт, влиятельный глава Палаты общин, осознавал опасность растущего долга: «И когда мы считаем, что столь животрепещущие финансовые проблемы, связанные с экспериментами прошлого, будут решены новыми займами, которые увеличат наш долг в восемьдесят миллионов, то кто ответит за последствия и защитит нас от судьбы погибших государств древности?» За последствия пришлось ответить самим британцам – потерей прибыльных американских колоний.

Для многих колонистов Семилетняя война и ее последствия, включая восстание Понтиака и принятие королевского указа, стало поворотной точкой, ознаменовавшей начало новой эры Америки. На политических собраниях колонисты стали по-новому оценивать свое положение внутри империи и свои связи с метрополией. Они рассчитывали на равные и сбалансированные отношения с Британией. Но все вышло иначе. Как убедительно пишет Андерсон, «американские лидеры, такие как Вашингтон и Франклин, которые не стремились бы ни к чему большему, чем почет, богатство и власть в рамках Британской империи, захотели решить проблемы суверенитета таким образом, который породил новое, универсальное значение унаследованного языка прав и свобод… Американцы, которые уже были империалистами, стали революционерами». Растущее политическое и финансовое вмешательство Британии в дела колоний без их согласия определило развитие Америки в десятилетие после принятия королевского указа. Недовольство американцев своим статусом и гражданством со временем вылилось в открытый бунт против авторитарного британского управления колониями. Хотя никто не хотел войны, революция назрела.

Говоря словами Ричарда Миддлтона, «пуповина, связывавшая колонии с Британией, неожиданно превратилась в удавку». На американской земле рождались новые поколения, привычные к местным болезням. Это происходило не только в Америке, но и на Кубе, Гаити и в других колониях. Эти люди уже не связывали свою жизнь с Британией. Их пуповина была связана с собственным домом и родной землей, будь то Бостон, Порт-о-Пренс, Филадельфия или Гавана. Многие, даже не сознавая того, стали американцами, кубинцами и гаитянами. Врожденный иммунитет сделал такой национализм мощным орудием революционной войны.

Джеймс Линд, главный врач британского Королевского флота, предупреждал свое руководство в серьезнейшем труде 1768 года «Очерк о болезнях, ожидающих европейцев в жарком климате»: «Недавние примеры высокой смертности в жарком климате должны привлечь внимание всех развитых народов Европы… Поселения в нездоровом климате требуют постоянного притока людей и, конечно же, истощают ресурсы родной страны в невероятных размерах». Линд закончил свой труд зловещим революционным предсказанием: «Торговец, фермер или солдат, который конституционным образом натурализовался в стране, становится более полезным, а его услуги более востребованными, чем услуги десяти вновь прибывших, непривычных к местным условиям европейцев»[64].

Развитие революции в американских колониях происходит во время и сразу же после Семилетней войны. «Можно сказать, что болезнь помогла завоевать Северную Америку и закрепить ее за англичанами, – пишет Дэвид Петриелло. – Но в то же время британская победа была достигнута ужасной ценой – и в смысле финансов, и в смысле человеческих жизней… Пустоту начала заполнять враждебность. Болезнь помогла Британии получить новый континент – и она же стала причиной его утраты». Во время Семилетней войны карибские комары поддержали британскую гегемонию в Северной Америке. Их северные кузены, размножавшиеся в стоячих водах обеих Каролин и Вирджинии, вскоре обеспечили убедительную победу непокорных американцев.

После Семилетней войны и изменений, произошедших на колониальной шахматной доске, по Америке прокатилась волна революций.

Все началось в 1775 году с Джорджа Вашингтона и пестрой компании его сподвижников. Дж. Р. Макнил в книге 2019 года «Империи комаров: экология и война в Карибском бассейне, 1620–1614» рисует яркую картину произошедшего. Он считает, что комары «поддерживали геополитический порядок в Америке до 70-х годов XVIII века, после чего начали его подрывать и положили начало новой эпохе независимых государств… и новой эре в атлантической американской геополитике и истории. Успех в этой сфере связан с желтой лихорадкой или малярией». Привычные к местным условиям американские, гаитянские и южноамериканские революционеры отважно сражались за независимость. Но свободу им подарили ненасытные комары.

Глава 12. Неизбежные укусы. Американская революция

Через месяц после первых залпов американской революции в Лексингтоне и Конкорде в апреле 1775 года новый главнокомандующий континентальной армии, Джордж Вашингтон, обратился к политикам Континентального конгресса. Он просил закупить как можно больше коры хинного дерева и хинина. Учитывая тяжелое финансовое положение молодого колониального правительства и стоимость ведения войны, ему выделили всего лишь 300 фунтов. Генерал Вашингтон и сам частенько наведывался к сундуку с хинином, поскольку страдал от приступов малярии (и повторного заражения ею). Впервые он заразился в 1749 году, когда ему было всего семнадцать лет[65].

К счастью для американцев, британцы во время войны тоже испытывали дефицит перуанского хинина, поставляемого Испанией. В 1778 году, незадолго до решения поддержать Америку, испанцы полностью прекратили поставки. Все имевшиеся запасы были отправлены британским войскам в Индию и на Карибы. Безжалостные нападения комаров на британских солдат, не обладавших иммунитетом, и отсутствие хинина во время последней британской военной кампании на юге (она началась в 1780 году с взятия Чарльстона – стратегического порта и настоящего комариного рая) определили судьбу Соединенных Штатов Америки.

Как убедительно пишет Дж. Р. Макнил: «Аргументы неоспоримы: в ходе американской революции британцы потерпели поражение в Йорктауне в октябре 1781 года отчасти и по той причине, что британские солдаты были более подвержены малярии, чем американцы… баланс нарушился, потому что британская стратегия завела значительную часть армии в малярийную зону (и зону желтой лихорадки)». 70 процентов британской армии, в 1780 году оказавшейся в южном комарином царстве, составляли солдаты из бедных, измученных голодом регионов Шотландии и северных графств Англии – то есть из регионов, находящихся вне малярийного пояса Фенских болот. Те, кто уже какое-то время служил в колониях, чаще всего находились в северной зоне заражения и не имели иммунитета от американской малярии.

Генерал Вашингтон и Континентальный конгресс имели серьезное преимущество: колониальная армия была прекрасно акклиматизирована и имела определенный иммунитет. Американская милиция свыклась с местностью во время Семилетней войны и тревожных десятилетий, завершившихся открытым выступлением против короля. Вашингтон, не имея ни научных, ни медицинских доказательств, отлично понимал, что возвращающиеся приступы малярии «защищают его выше всех человеческих ожиданий и вероятностей». Хотя в то время это не было известно, но привычка к местной малярии вполне могла быть единственным преимуществом американцев в неожиданно разразившейся спустя двенадцать лет обид и раздоров после принятия королевского указа войне. Открытые столкновения в Лексингтоне и Конкорде произошли без санкции недавно сформированного Континентального конгресса. Колониальные политики войны не хотели и не были к ней готовы. Конгресс, колонисты и созданная ими Континентальная армия практически ничего не имели, и все это понимали. Вашингтон с его слабой, плохо вооруженной любительской милицией был просто обречен на поражение.

Континентальный конгресс впервые собрался в Филадельфии осенью 1774 года в ответ на Бостонское чаепитие и принятие Репрессивных актов. Пятьдесят шесть делегатов от двенадцати из Тринадцати колоний собрались, чтобы обсудить единую солидарную позицию по отношению к метрополии[66]. Конгрессу идеально подходил девиз трех мушкетеров: «Один за всех, все за одного; объединенные мы выстоим, разъединенные падем». Точно так же сформулирована пятая статья Организации Североатлантического договора (НАТО): «Атака против одного члена организации трактуется как нападение на всех»[67]. Главный вопрос, который предстояло решить первому конгрессу, заключался в том, идти ли на конфронтацию или искать компромисс.

Проблема была не нова для 1774 года. Она детально обсуждалась Сынами свободы, тайной организацией радикалов, во главе которой стояли Сэмюэль Адамс, Джон Хэнкок, Пол Ревир, Бенедикт Арнольд и Патрик Генри. После принятия закона о гербовом сборе 1765 года будущие повстанцы собрались в сыром подвале бостонской таверны и кофейни «Зеленый дракон», которую впоследствии стали считать штаб-квартирой революции. Мне «Зеленый дракон» рисуется чем-то вроде таверны «Гарцующий пони» из «Властелина колец» Дж. Р. Р. Толкиена. Там суровые, прищурившиеся, скрывающие свои лица под капюшонами колонисты пили горький чай или кофе и приглушенными голосами обсуждали планы будущей революции.

К концу XVII века чай стал излюбленным напитком Британии и колоний.

Согласно актам Тауншенда 1767 года, на многие товары, в том числе и на чай, были установлены дополнительные пошлины. Через шесть лет был принят Чайный акт, после чего все истинные американские патриоты перестали пить этот напиток. В декабре 1773 года, вскоре после ратификации Чайного акта, разъяренные Сыны свободы, завернувшись в одеяла и вымазав лица сажей (а вовсе не в мифических регалиях индейцев мохоков, как их часто представляют), сбросили 342 сундука с 90 000 фунтами чая в Бостонскую гавань. Так произошло знаменитое Бостонское чаепитие. Континентальный конгресс легитимизировал этот акт неповиновения, приняв в следующем году резолюцию: «противостоять продажам любого присланного чая… самой своей жизнью и состоянием». «Чай следует запретить повсеместно, – заявил вспыльчивый Джон Адамс своей чудесной жене Абигайль. – И я должен от него отказаться – чем быстрее, тем лучше». Переход на кофе, пишет Энтони Уайлд, «стал патриотическим долгом американцев». Когда американцы прокляли чай, «они компенсировали эту потерю одним из основных продуктов рабской колониальной системы полушария – кофе».

Кофе стоил дешевле, поскольку плантации располагались ближе. Кроме того, кофе считался лекарством от малярии, которая в то время свирепствовала в колониях, особенно в южной зоне заражения. И настоящие врачи, и торговцы змеиным жиром сходились в том, что кофе – это чудодейственное лекарство от малярии и лихорадки. Потребление кофе в Америке возросло многократно. «Врачи давно подозревали, что кофе обладает противомалярийными свойствами, – пишет исследователь малярии Сония Шах в книге «Лихорадка». – Вот почему французские колонисты, отдававшие предпочтение этом напитку, страдали от малярии меньше, чем любители чая британцы. Возможно, именно это заставило американцев изменить свои вкусы».

Учитывая тот факт, что сегодня американцы потребляют четверть всего кофе в мире, Stabucks просто обязан поднять бокал в честь крохотного комара.

«Малярия – вот что объясняет, как нация Бостонского чаепития 1773 года сегодня стала страной латте», – пишет Алекс Перри в книге «Хлеб насущный».

Когда дебаты о конфронтации или компромиссе переместились из кофейни «Зеленый дракон» в Карпентерс-Холл в Калифорнии, предпочтение отдавалось компромиссу. Предложения упорных сторонников революции (их было немного, и всерьез их никто не принимал) отвергались. Основная идея и политический принцип заключался в том, чтобы путем переговоров добиться равных прав как у англичан внутри Британской империи. Американцы хотели иметь право посылать избранных представителей колоний в парламент в Лондоне. Вновь конгресс собрался в мае 1775 года. К этому времени вопрос конфронтации или компромисса уже был решен мушкетными выстрелами в Лексингтоне и Конкорде месяцем раньше. Теперь основными проблемами были реальные стратегические цели вооруженного восстания. На этот вопрос ответил уроженец Британии, который провалился во всем – от плетения канатов до сбора налогов и учительской работы. Он иммигрировал в Филадельфию на средства Бенджамина Франклина в 1774 году за несколько месяцев до первых залпов войны.

Томас Пейн опубликовал короткий памфлет «Здравый смысл: обращение к жителям Америки» в январе 1776 года. За первый год его книга разошлась тиражом 500 тысяч экземпляров и до сих пор продолжает издаваться и оставаться американским бестселлером всех времен. Пейн не предлагал своим читателям «ничего, кроме простых фактов, понятных аргументов и здравого смысла». Он убедительно доказал необходимость независимости и создания демократической республики как «прибежища человечества». Его краткий призыв не только привлек внимание Франции, но еще и обеспечил поддержку идеи войны со стороны колоний и положил конец колебаниям Второго континентального конгресса. Раздразнив и пробудив льва, отступать было некуда.

Письмо к королю Георгу III, в котором провозглашался суверенитет колоний, составляли Джефферсон, Франклин и Джон Адамс. Это было потрясающее философское и политическое заявление – первые слова Декларации независимости. Конституция, Статьи конфедерации, была ратифицирована в 1777 году. Она официально объединила колонии и провозгласила Континентальный конгресс органом управления. Оставалось лишь победить в войне – при поддержке комаров, разумеется.

Решающая роль и активные действия комаров на поле боя часто недооцениваются и игнорируются. Комары вселяли ужас и терзали не имеющих иммунитета британских солдат в южных колониях. Они не были простыми наблюдателями революции, прислушивающимися к раскатистым залпам со своих болот, долин, речных бассейнов и прудов.

Комары дали американцам серьезное преимущество игры на домашнем поле и помогли выковать нацию.

Они повлияли на исход войны сильнее, чем что-либо другое. Генерал Анофелес должен занять достойное место в анналах американской истории, которое принадлежит ему по праву.

В глубоком исследовании «Рабство, болезни и страдания Юга Америки» Питер Маккандлесс раскрывает роль комаров в получении Америкой независимости. Им посвящена глава «Революционная лихорадка». Маккандлесс пишет, что, «читая современные документы, трудно не прийти к выводу о том, что главными победителями южных кампаний были микробы и комары, которые их переносили… В плане исхода войны комариные укусы сделали для победы американцев больше, чем партизанские пули». Комары погубили британскую армию и определили судьбу революции – и мира, каким мы видим его сегодня.

В начале войны британцы имели явное преимущество. Хотя они все еще были серьезно стеснены в средствах после Семилетней войны, их экономическое положение заметно превосходило положение колоний. Британский флот мог атаковать Восточное побережье в любой его точке, одновременно блокировав поставку в колонии ресурсов и лишив их возможности и желания сражаться. После сражения при Банкер-Хилл в 1775 году британцы захватили важный колониальный порт Бостон, а в 1776 году – Нью-Йорк, тем самым затянув удавку морской блокады. Британская армия была хорошо подготовлена, закалена в боях и вооружена современным оружием и боеприпасами. Она являлась самой мощной силой на планете. Национальную армию британцы дополнили 30 000 германскими наемниками из Гессена – вспомните легендарного всадника без головы из «Сонной лощины». Этот шаг подвергся жестокому осуждению в Декларации независимости. Джефферсон писал: «Он посылает теперь целые армии иностранных наемников, чтобы завершить дело уничтожения, разорения и тирании, начатое раньше с такой жестокостью и вероломством, которые едва ли были известны даже в самые варварские времена и которые совершенно недостойны главы цивилизованной нации». Американцы такими возможностями не располагали.

У колонистов не было подготовленной профессиональной армии, современного вооружения, артиллерии, военной промышленности. У них не было финансовой поддержки, союзников и, самое главное, морского флота, чтобы прорвать британскую блокаду и начать завозить все жизненно необходимое для войны. Но, сами не зная того, американцы вскоре собрали победную наемную армию, которую возглавил генерал Анофелес. Правда, ее появление и влияние проявилось не мгновенно. Комары вступили в бой лишь тогда, когда начали пить британскую кровь. Когда британцы изменили традиционную стратегию в кишащих комарами южных колониях в 1780 году, через полных пять лет после начала конфликта, комары заняли свое место в рядах сторонников независимости.

В начале войны подобные недостатки и препятствия заставляли Вашингтона отступать. Сохраняя свою континентальную армию и избегая решительных сражений, он дал возможность революции продолжаться до получения помощи. Либо американцы стали бы более активными, либо на помощь пришла бы Франция – в результате помощь пришла с обеих сторон. Через два с половиной года, в октябре 1777 года, в Саратоге американцы, используя поставленное Францией оружие, одержали первую решительную победу. Сражение происходило на реке Гудзон, в глубине Нью-Йорка, что не позволяло британцам использовать свое преимущество на море. Лишенный подкреплений, окруженный армией противника, по численности превосходящей его силы втрое, генерал Джон Бургойн понял всю тщетность сопротивления и сдался. Американцы под командованием генерала Горацио Гейтса и героического Бенедикта Арнольда потеряли всего 100 человек. У британцев попало в плен или было убито 7500 солдат. Это сражение окончательно убедило французов, что американцы способны победить.

Франция официально поддержала Америку в 1778 году, в следующем году о том же заявила Испания, а через год Нидерланды. Вряд ли американцы одержали бы победу без своевременного французского вмешательства. Французский флот прорвал блокаду. В финальных кампаниях войны принимали участие 12 000 профессиональных французских солдат и 32 000 моряков. Поразительно юный, блестящий французский генерал маркиз де Лафайет, близкий друг и доверенное лицо Вашингтона, командовал франко-американской армией. Вместе с ним сражался его товарищ, граф Рошамбо. Лафайет присоединился к континентальной армии самостоятельно, еще до официального вступления в войну Франции. Континентальный конгресс сделал его генералом в 1777 году, когда ему было всего девятнадцать лет. К 1780 году над полями сражений громко жужжали комары и раздавалась французская речь.

Решение Франции (а также Испании и Нидерландов) вступить в конфликт превратило революцию во второй глобальный этап Семилетней войны, поскольку она затронула Европу, Карибы и Индию. Происходящее укрепило франко-американский альянс, и Британии пришлось вести полномасштабную войну, принимая более сложные стратегические имперские решения. Теперь войска требовались повсеместно, и Британия не могла восполнять потери так же легко и быстро, как Америка. Британская армия растянулась по всей империи – от Борнмута и Бенгалии до Барбадоса, Багам и Бостона. Во время американской революции британцы располагали 60-тысячной армией, поэтому такие потери, как при Саратоге, и смертность от болезней, переносимых комарами, в южных колониях и Никарагуа оказывались более чувствительными.

Война постепенно захватывала весь мир, а британскую армию на Карибах, как обычно, терзали болезни, переносимые комарами. Тяжелые уроки, преподанные комарами в 1741 году в Картахене и в 1762 году в Гаване, явно были забыты или бездумно проигнорированы. В 1780 году британский флот под командованием двадцатидвухлетнего капитана Горацио Нельсона отплыл, чтобы отвоевать испанские территории на Побережье комаров и создать морские базы в Никарагуа с выходом и в Карибское море, и в Тихий океан. Нельсона сопровождали 3000 человек. Флот двигался навстречу традиционной катастрофе. Британцев поджидали желтая лихорадка, малярия и лихорадка денге. Через шесть тяжелейших месяцев из джунглей вышли лишь 500 выживших. По смертности это была самая катастрофическая военная кампания во время революционной войны. «Комары Никарагуа убили больше британских солдат, чем континентальная армия в битвах при Банкер-Хилле, Лонг-Айленде, Уайт-Плейнсе, Трентоне, Принстоне, Брендивайне, Джермантауне, Монмуте, Кингс-Маунтин, Каупенсе и Гилфорд-Кортхаусе вместе взятых, – пишет Дж. Р. Макнил. – В политическом же отношении осада Йорктауна спустя пятнадцать месяцев стоила гораздо больше».

Впрочем, болезни, переносимые комарами, Горацио Нельсону были не в новинку. Впервые он заразился малярией в Индии в 1776 году. Несмотря на то, что ему удалось избежать смерти и тогда, и четыре года спустя во время комариного кошмара в Никарагуа, он так и не оправился от болезни полностью. До конца жизни у него случались бесчисленные серьезные приступы и повторные заражения малярией. Но прожил он достаточно долго и заслужил бессмертную славу на борту корабля «Виктори» в Трафальгарском сражении в 1805 году, когда его малочисленный флот наголову разбил франко-испанскую флотилию во время наполеоновских войн. В сражении Нельсон был убит, но его абсолютная победа окончательно подтвердила и закрепила владычество Британии на море.

Когда в 1780 году проходила финальная южная кампания Британии в колониях, Нельсон со своим экипажем попал в расставленную комарами ловушку в джунглях Никарагуа. Их в буквальном смысле слова разорвали на кусочки. История творилась на севере, основные события происходили в американских колониях, но именно в Никарагуа британцы несли самые тяжелые потери во время революции, которая уже превратилась в глобальную войну. В никарагуанском фиаско Нельсона от лихорадки денге, желтой лихорадки и малярии погибло 85 процентов живой силы – перед этой цифрой бледнеют все другие потери британской армии в ходе этого конфликта.

Британия продолжала посылать армии на Карибы (включая и катастрофическую и дорого обошедшуюся никарагуанскую экспедицию Нельсона), и это шло в ущерб действиям в американском театре военных действий. К 1780 году, когда британцы отправили самую большую армию в 9000 человек в Южную Каролину (где ежегодно выводилось двенадцать поколений комаров!), более 12 000 британских солдат уже умерли от переносимых комарами болезней во время карибских авантюр Его Величества по обеспечению безопасности экономически выгодных колоний.

Корабли, отправлявшиеся в Вест-Индию, теряли в пути до 25 процентов людей.

Британия не успевала набирать и готовить пополнение, чтобы компенсировать эти потери. Наемники-комары мгновенно подписывали смертный приговор не имеющим иммунитета британцам и на Карибах, и на юге Америки.

К 1779 году обе стороны одержали победы в американских колониях, поэтому война продолжалась с переменным успехом. Британия контролировала основные порты и ключевые города. Американцы держали в своих руках провинцию. Недавно назначенный британский главнокомандующий, генерал Генри Клинтон, не мог вызвать Вашингтона на решающий бой. Раздраженный отсутствием успеха в северных кампаниях и нежеланием Вашингтона вступать в крупное сражение, Клинтон решил использовать новую южную стратегию. Нужно было быстрее заканчивать войну, которая по фискальным причинам становилась в Британии все более непопулярной. Война за Америку становилась тяжким бременем для страны. Долг, сформировавшийся до и во время Семилетней войны, продолжал нарастать.

Переключение с северного на южный фронт боевых действий должно было успокоить недовольных в Британии. Клинтон собирался подавить бунт одним решительным ударом. По донесениям от американских эмигрантов и шпионов в Лондоне, были основания полагать, что на рисовых плантациях Джорджии и обеих Каролин, то есть самых молодых колоний, проживает большее количество лоялистов. При приближении британских освободителей они поднимут Юнион Джек и возьмутся за оружие, чтобы помочь своей родине. Клинтон считал, что это избавит его от проблем с живой силой.

Британцы захватили порт Саванну в 1778 году. Ежегодные потери от болезней, переносимых комарами, в гарнизоне Саванны составляли 30 процентов. В донесениях говорилось: «Болезнь терзает нас сильнее, чем можно представить… наши страдания от болезней в этом гнилом климате ужасны и продолжаются постоянно и непрерывно». То же самое вскоре повторилось в Чарльстоне, ключевом звене южной стратегии Клинтона. Клинтон остановил предыдущую попытку захватить этот «ключ к югу» в 1776 году. Тогда он писал: «Я с ужасом понимал, что стремительно приближается душное, нездоровое время, когда следовало оставить все мысли о военных операциях в Каролинах». Но в мае 1780 года, когда в Филадельфии произошла первая зафиксированная эпидемия лихорадки денге, британцы решительно перешли в наступление и быстро захватили оплот комаров, Чарльстон[68].

Ожидая от Вашингтона атаки на Нью-Йорк, Клинтон вернулся в драгоценный портовый город, оставив на юге 9000 солдат под командованием своего заместителя, генерала Чарльза Корнуоллиса. Еще до революции всем было известно, что в южных колониях свирепствуют болезни. Корнуоллис сразу же понял эту опасность. В августе он сообщал Клинтону, что «климат в сотне миль от побережья с конца июня до середины октября настолько ужасен, что нельзя оставлять здесь войска в это время, так как значительная их часть окажется на время непригодной для военной службы, а то и полностью потерянной». Корнуоллис разумно перевел свою армию в глубь континента, чтобы продемонстрировать верным лоялистам сильное британское присутствие, обезопасить британские базы и аванпосты и, конечно же, оказаться подальше от смертельных болот Чарльстона в пик комариного сезона. Корнуоллис отлично знал репутацию Чарльстона как рассадника болезней, переносимых комарами.

Продвижение британцев вглубь от Чарльстона привело к ряду сражений с американской армией под командованием генералов Гейтса и Грина. По большей части победы одерживали британцы. Как писал Грин: «Мы сражаемся, проигрываем, поднимаемся и снова деремся». От разведчиков Грин получил информацию о том, что армия противника истощена болезнями. Сражаться с американскими повстанцами – это одно, бороться же с мародерствующей армией наемников-комаров – совсем другое. Подавленный Корнуоллис постоянно (и бесплодно) переводил свою армию с места на место, чтобы избежать «миазматических болезней» в ходе южной кампании.

Генерал Анофелес преследовал британскую армию по пятам. Корнуоллис продолжал движение, скрываясь не от американцев, но от болезней, переносимых комарами. Он колесил по Каролинам в надежде найти места, которые, по словам местных лоялистов, были вполне здоровыми. «И если это не убережет нас от болезней, – писал он, – я приду в отчаяние». Эти бивуаки, по словам британского командующего, «казались здоровыми, но на деле оказывались точно такими же, и болезни проявлялись очень быстро». Остановив поредевшую армию в Кэмдене, Корнуоллис обнаружил, что 40 процентов солдат поражены лихорадками и непригодны к службе. В середине августа Корнуоллис разбил армию Гейтса в Кэмдене, а затем обратился к Клинтону: «Наши болезни мучительны и весьма тревожны». Малярия, желтая лихорадка и лихорадка денге косили британцев и подрывали боеспособность армии Корнуоллиса. Томас Пейн называл революцию «временем, которое испытывает души человеческие». В данном случае комары не просто испытывали, а забирали души британцев.

В своем глубоком исследовании Маккандлесс пишет: «В британских донесениях постоянно говорилось о том, что болезнь солдат носит «перемежающийся» характер, что их терзает «лихорадка», «злокачественная лихорадка», «зловонная лихорадка» и «желчная лихорадка». Все это явно указывает на малярию и, возможно, на желтую лихорадку и лихорадку денге». Часто упоминалось и о «ломоте в костях» – то есть о денге, а также о симптомах желтой лихорадки. В британских донесениях 1778 года написано: «Французы принесли желтую лихорадку». Учитывая высокую смертность, маловероятно, что это связано только с малярией vivax и даже falciparum. Стоит отметить, что американские солдаты во время южных кампаний также страдали от тех же болезней. В американских донесениях повторяются те же фразы. Но, и это очень большое «но», американцы были привычны к окружающей среде и обладали определенным иммунитетом. Они заболевали и умирали от тех же болезней совсем не в тех масштабах, что британцы. Американцам удавалось сохранить боеспособность на вполне приличном уровне.

К осени 1780 года Корнуоллис, который и сам боролся с приступами лихорадки, сообщал, что его армия почти погублена малярией. Многие подразделения «настолько подорваны болезнью, что будут непригодны для службы в течение нескольких месяцев». После пирровой победы над большой американской армией Грина при Гилфорд-Корт-Хаус весной 1781 года Корнуоллис отвел свою поредевшую армию в Уилмингтон, на побережье Северной Каролины. Несмотря на то, что местные жители убеждали его в обратном, он быстро понял, что и это место является таким же рассадником болезней. «Они говорили, что нужно отойти на 40–50 миль, и место там будет вполне здоровым, – жаловался Корнуоллис. – То же самое мне говорили перед Кэмденом. На подобные эксперименты решаться нельзя». Настало время бежать от болезней, переносимых комарами, и двигаться на север, чтобы укрыться от жужжащих полчищ.

Приближался сезон комаров, и Корнуоллис понял, что ему просто не хватит людей, чтобы удержать территории. К его разочарованию, лоялисты не спешили вступать в британскую армию. Многие южане питали пробританские взгляды, но отказывались принимать ту или иную сторону, пока исход войны не определится. Они, как и 40 процентов всех колонистов, предпочитали «сидеть на изгороди» и хранить нейтралитет. Более всего люди хотели, чтобы их оставили в покое. На пике войны революцию поддерживали 30 процентов колонистов, а 20 процентов выступали за британского короля. В этом отношении генерал Анофелес оказался отъявленным революционером.

Не сумев воспользоваться плодами решительной победы в Каролине и чувствуя приближение комариного сезона, Корнуоллис укомплектовал несколько важных гарнизонов, в том числе в Чарльстоне, а затем отвел основную часть своей армии на север, к Джеймстауну, «чтобы уберечь армию от смертельной болезни, которая чуть не погубила нас прошлой осенью». Несмотря на недовольство, он был готов соединиться с другими британскими силами и переждать опасный комариный сезон в предположительно безопасной Вирджинии, чтобы вновь начать боевые действия поздней осенью. Но у Лафайета были другие планы.

В Вирджинии французский генерал начал с Корнуоллисом игру в кошки-мышки. Американцы под его командованием постоянно нападали на британцев, не доводя до решительного сражения. Изматывая британцев короткими стычками, Лафайет не давал им возможности отдохнуть, а армия Корнуоллиса отчаянно нуждалась в отдыхе. Во время этих военных игр Корнуоллис, как до него Амхерст, тоже попытался использовать биологическое оружие – только не одеяла, а рабов. Он совершил налет на дом Томаса Джефферсона в Монтичелло, похитил тридцать рабов, чтобы заразить их оспой и использовать в качестве биологического оружия. Джефферсон оценил хитроумность плана. Он писал: «Все было сделано правильно, но обрекло их на неизбежную смерть от оспы и гнилостных лихорадок». Как и Амхерсту, Корнуоллису не удалось распространить эпидемию. Вторая попытка британцев применить биологическое оружие закончилась безрезультатно.

Несмотря на возражения Корнуоллиса и его беспокойство за здоровье своих солдат, Клинтон приказал ему найти место для лагеря в Чесапикском заливе, откуда армию можно будет быстро перебросить в Нью-Йорк. Клинтон все еще полагал, что франко-американские силы непременно будут пытаться вернуть себе стратегически важный порт, и был готов рискнуть солдатами Корнуоллиса, чтобы обеспечить его оборону. Корнуоллис постоянно сопротивлялся решениям главнокомандующего: «Я подчиняюсь Вашему Превосходительству, но сомневаюсь, стоит ли удерживать оборонительный пост в столь нездоровом месте в этом заливе». Он докладывал Клинтону, что находится в таком месте, которое «дает нам всего лишь несколько акров нездорового болота», и в его армии уже «много больных». Тем не менее Корнуоллис приказу подчинился, отлично понимая, что, по словам Маккандлесса, «южная стратегия Клинтона серьезно подорвала здоровье его армии и может стоить Британии победы в этой войне».

1 августа 1781 года Корнуоллис расположился лагерем среди рисовых полей и приливных эстуариев рек Джеймс и Йорк у небольшого городка Йорктаун. В Йорктауне проживало не более двух тысяч человек, и находился он всего в пятнадцати милях от комариного рая, Джеймстауна.

Создание Америки началось с комаров-переселенцев в Джеймстауне. Завершили же этот процесс их гораздо более опасные местные наследники в Йорктауне.

Британцы, американцы и французы продолжали воевать, а армии алчных до крови комаров-наемников собирали свою дань в гнилых болотах в окрестностях Йорктауна. Это была их земля, да и время для наступления союзника Вашингтона, генерала Анофелеса, оказалось самым подходящим. И комары пошли в атаку, обрушив на британских гостей смертельную малярию и изменив ход истории.

Генерал Клинтон с изумлением узнал, что французский флот в начале сентября прибыл в Йорктаун, а вовсе не в Нью-Йорк, как ожидалось. Узнав о решении французов, Вашингтон, посоветовавшись с Рошамбо, был вынужден «отказаться от идеи атаковать Нью-Йорк» и направил свою франко-американскую армию на юг, к Йорктауну. Колонна Вашингтона прибыла в конце сентября и присоединилась к армии Лафайета. Более 17 000 солдат встали на высотах в окрестностях Йорктауна. «Корнуоллис оказался в наихудшем положении, – пишет Макнил. – Его армия расположилась на побережье, где риск малярии был максимальным, но королевский флот не подошел, чтобы помочь ему». Чтобы добиться капитуляции британцев до окончания комариного сезона и наступления зимы, генералы Вашингтон, Рошамбо, Лафайет и Анофелес 28 сентября начали искусную и быструю осаду на суше и на море (и в воздухе).

Понимая слабость своего положения и опасность малярии, отчаявшийся Корнуоллис вновь попытался использовать биологическое оружие. Он безрезультатно отправлял зараженных оспой рабов к франко-американской армии. Хотя Эдвард Дженнер окончательно сформулировал теорию вакцинации лишь в 1796 году, рискованные методы прививок использовались уже с 20-х годов XVIII века. С 1777 года Вашингтон требовал, чтобы его солдаты подвергались опасным прививкам. Некоторые умирали, но остальные приобретали прочный иммунитет от оспы. Вторая неудачная попытка Корнуоллиса намеренно вызвать эпидемию оспы сделала счет 0:3 не в пользу британцев.

Корнуоллис молил Клинтона прислать подкрепление – и хинин. «Это место непригодно для обороны… Если подкрепления не прибудут вскорости, будьте готовы услышать худшее… Нам необходимы лекарства». Франко-американская армия затягивала петлю осады, а комары продолжали атаковать британцев, запертых в Йорктауне. Дэвид Петриелло очень точно описал злополучную южную стратегию Клинтона, из-за которой армия Корнуоллиса оказалась брошенной в Йорктауне на растерзание комарам и малярии: «Англичан гнали с юга не ружья патриотов, но хоботки комаров Anopheles».

В начале осады Йорктауна, 28 сентября, у Корнуоллиса было 8700 человек. Официально армия сдалась 19 октября. К этому времени пригодными для службы у британцев было 3200 человек, то есть всего 37 процентов. Учитывая, что боевые потери британцев составили 200 человек убитыми и 400 ранеными, можно сказать, что более половины солдат были слишком больны, чтобы сражаться.

Комары заживо сожрали британскую армию в Йорктауне.

На следующий день после капитуляции Корнуоллис докладывал Клинтону, что его победили не враги, а малярия: «С ужасом сообщаю Вашему Превосходительству, что я был вынужден оставить пост… Силы армии были подорваны болезнью… Наша численность уменьшилась не из-за вражеского огня, но исключительно из-за болезни… Наши силы ежедневно уменьшались из-за болезни… Пригодными для службы остались чуть более 3200 солдат и офицеров». Командир гессенских наемников, находившихся в Йорктауне вместе с Корнуоллисом, за два дня до капитуляции писал, что британцы «почти все поражены лихорадкой. Армия таяла на глазах… среди них не найдется и тысячи тех, кого можно назвать здоровыми». Комары прогнали британцев с южных полей сражений и победили в долгой и кровавой борьбе за американскую свободу.

Дж. Р. Макнил подчеркивает, что «Йорктаун и местные комары лишили британцев последних надежд и определили исход американской войны». Главу «Революционные комары» он завершает салютом крохотной самке, генералу Анофелесу, которую «можно считать матерью-основательницей Соединенных Штатов».

Победа комаров в Америке не только изменила ход истории и переместила центр западной цивилизации из Британии в Соединенные Штаты, но еще и имела глобальные последствия.

Так, Британская Австралия явилась побочным продуктом Йорктауна и комаров. До революции в американские колонии ежегодно присылали 2000 британских заключенных. В целом в колонии было отправлено 60 000 заключенных. После того как Америка получила независимость, британскому парламенту пришлось искать альтернативное место для растущего количества местных злодеев. Первоначально рассматривалась африканская колония Гамбия, но вскоре стало понятно, что ссылка в Африку равносильна смертному приговору. В течение первого года 80 процентов британской диаспоры погибло от болезней, переносимых комарами. Это не соответствовало основной задаче колонии: наказать преступников и избавить от них Британские острова, но в то же время использовать британских ссыльных в качестве авангарда колонизации. Если заключенные не выживают, то как будут существовать такие колонии? И тогда в январе 1788 года первые 1336 британских заключенных высадились в Ботани-Бэй (Сидней). Так родилась Британская Австралия.

Как и Австралия, Британская Канада тоже явилась результатом американской революции, направляемой комарами. После революции Канада оставалась британской колонией, поэтому сюда хлынул поток американских лоялистов, что изменило демографическую ситуацию и культуру страны. Теперь перевес оказался на стороне британцев. К 1800 году в Канаде поселилось более 90 000 лоялистов. Они бежали из Соединенных Штатов, чтобы сохранить свои политические убеждения, избежать преследования и скрыться от эпидемии желтой лихорадки, которая охватила прибрежные штаты с 1793 по 1805 год. Через двадцать пять лет после того, как комары помогли американцам добиться независимости, британцы в Канаде превосходили французов по численности в десять раз.

Но сохранение Канады стало единственным утешением Британии при подписании Парижского договора в сентябре 1783 года. Этот договор окончательно прекратил конфликт, который был не просто войной Америки за независимость, а мировой войной. Британская Флорида отошла Испании, Франция получила Сенегал и Тобаго. Все британские территории восточнее реки Миссисипи от Флориды до Великих озер и реки Святого Лаврентия стали новой, международно признанной страной, Соединенными Штатами Америки. Линия королевского указа была аннулирована и прекратила существование. Территория Америки увеличилась больше чем вдвое. После американской революции по Америке прокатилась волна бунтов против европейского правления. При поддержке комаров и переносимых ими желтой лихорадки и малярии колониальные восстания и конфликты определили судьбу свободы многих народов, но в то же время невольно увеличивали западные владения Соединенных Штатов.

Комары помогли Джорджу Вашингтону и маркизу Лафайету добиться независимости Соединенных Штатов.

Но шедевр воплощенной судьбы и территориальных аннексий еще не был завершен. Генерал Анофелес и генерал Аэдес были ненадежными друзьями и союзниками. Соединенные Штаты родились за счет гибели искусанных комарами британцев. Экспансия Америки на территорию Луизианы и последующие эскапады Льюиса и Кларка стали результатом безжалостного нападения комаров на непривычные к местным условиям наполеоновские войска, пытавшиеся подавить восстание на Гаити в ходе Французской революции и наполеоновских войн.

Американские комары выступили на стороне повстанцев Вашингтона. Гаитянские свободолюбивые комары точно так же поддержали бунт рабов против драконовского правления французов и мощное восстание под руководством Туссен-Лувертюра. Они поддерживали привычных к местным условиям революционеров во время войн за освобождение от испанского владычества в Южной и Центральной Америке под руководством блестящего Симона Боливара. «Отделение Америки от испанской монархии напоминает состояние Римской империи, – заявил в 1819 году Боливар. – Тогда колоссальная империя распалась на части посреди Древнего мира». Полторы тысячи лет назад комары способствовали падению Римской империи. Теперь же они делили могучую испано-американскую империю на самостоятельные, независимые части. «Историки веками воспевали эту блестящую эпоху революций… Происходили поразительные события, составляющие саму суть политической истории. Там было место героизму и драматизму. На сцену вышли такие персонажи, как Джордж Вашингтон, Туссен-Лувертюр и Симон Боливар, – пишет Дж. Р. Макнил. – Но историки упустили очень важный фактор – роль комаров в победе этих революций». Начиная с американской революции комары принимали участие в крушении европейских колониальных империй и дарили кому свободу, а кому смерть. И то и другое способствовало новому рождению новой свободы.

Глава 13. Комары-наемники. Войны за освобождение и создание Америк

Весной 1803 года президент Томас Джефферсон поручил Мериуэзеру Льюису и Уильяму Кларку возглавить корпус исследовательской экспедиции для изучения и составления карты недавно приобретенной территории Луизиана. Предполагалось, что для тридцати четырех опытных следопытов такая экскурсия станет делом легким – достаточно лишь запастись снаряжением, необходимым для выживания в экзотической и неизученной глуши американского Запада. Путешественники хорошо подготовились к выполнению задачи. Среди прочего они взяли с собой 3500 доз коры хинного дерева, полфунта опиума, более 600 ртутных таблеток, жидкую ртуть и пенильные шприцы. Но таблетки ртути и введение ее в уретру не могло излечить их от дизентерии, гонореи или сифилиса или отпугнуть медведя. Оставленные ими зараженные ртутью экскременты и капли ртути позволили современным исследователям тщательно проследить места стоянок следопытов и определить точный маршрут экспедиции. «Несмотря на дизентерию, болезни, передаваемые половым путем, укусы змей и периодические нападения медведей, – пишет Петриелло, – экспедиция вернулась относительно целой» после успешного почти двухлетнего путешествия.

Основной целью экспедиции Льюиса и Кларка было «обнаружение самого прямого и практического водного сообщения на континенте в целях развития торговли». Среди вторичных целей было налаживание торговых отношений с местными народами и изучение флоры и фауны для оценки экономического потенциала. Другими словами, нужно было разобраться, что за земли Джефферсон только что приобрел у Наполеона, отчаянно нуждавшегося в деньгах для ведения бесконечных войн в Европе.

Подготовленное комарами приобретение Америкой территории Луизиана стало побочным эффектом международной обстановки, связанной со сложным периодом Французской революции и стремлением Наполеона во всем блеске восстановить владения Французской империи в Америке, утраченные в результате Семилетней войны. Во всей этой суматохе и неразберихе молодая американская нация переживала одну из сильнейших эпидемий в своей истории. На Гаити вспыхнуло восстание рабов против французского владычества, и поток французских беженцев хлынул в Филадельфию – и принес с собой желтую лихорадку. Как мы увидим, на заре американской революции комары за четырнадцать лет связали четыре, казалось бы, несвязанных между собой события: Французскую революцию 1789 года, восстание Туссен-Лувертюра на Гаити 1791 года, ужасную эпидемию желтой лихорадки в Филадельфии 1793 года и приобретение Луизианы в 1803 году.

Все это время комары готовили и плели сложную паутину неизвестных, но оказавших огромное влияние исторических эпизодов. И происходило это во всем мире, от Франции до дальних регионов Америки. Комары поразили колониальные империи в самое сердце, поддержав революцию, способствуя осуществлению предначертанной судьбы Соединенных Штатов на западе и всячески нарушая баланс сил в Америке. Комары обернули темные и зловещие стороны Колумбова обмена против его европейских создателей и бенефициаров. Они обрушили волну желтой лихорадки и малярии против не имеющих иммунитета солдат империи, отправленных на подавление восстаний рабов и движений за независимость в американских колониях. Они стали невольными биологическими архитекторами собственной империи.

Комары изменили карту мира, который к тому времени был не таким уж новым и малым.

Экономические, политические и философские основы революции, созревшие в колониальной Америке, были поддержаны генералом Анофелесом. И все это заставило несчастных и униженных французов сбросить с себя ярмо подчинения, наложенное на них деспотической и надменной монархией.

Вдохновленные свободой, которую обрели их американские соотечественники, французы устроили собственную революцию, выступив против тирании короля Людовика XIV и его супруги Марии-Антуанетты. Революция началась со знаменитого штурма Бастилии 14 июля 1789 года. Хотя французские монархи были казнены на гильотине лишь в 1793 году, революция получила толчок и распространилась на французские колонии. В 1799 году гениальный тридцатилетний генерал Наполеон Бонапарт осуществил бескровный переворот, сместив лидеров собственного республиканского революционного правительства. Наполеон установил более авторитарный режим, положив конец Французской революции. Он жаждал абсолютной власти и в 1804 году провозгласил себя императором Франции, устроив свою империю по образцу Римской. Жажда власти и завоеваний привела к началу наполеоновских войн – крупнейшему европейскому и международному конфликту в истории. Судьбу стремления Наполеона к глобальному доминированию и возрождения Американской империи, включая пограничные интересы и ставки в Соединенных Штатах, решили гаитянские комары.

Франция приобрела западную часть острова Эспаньола в 1697 году во время колониальных войн, предшествовавших Семилетней войне. Накануне восстания рабов в 1791 году на Гаити (до изгнания французов эта часть острова называлась Сент-Доминго) находилось 8000 плантаций, где производилась половина всего кофе в мире. Этот остров являлся одним из главных экспортеров сахара, хлопка, табака, какао и индиго (этот краситель использовали для окрашивания тканей). Небольшая островная колония давала 35 процентов доходов меркантилистской экономической империи Франции. Естественно, что африканских рабов (и сопровождавших их комаров) доставляли сюда в больших количествах – ежегодно на Гаити привозили 30 000 рабов. К 1790 году на Гаити насчитывалось полмиллиона рабов, две трети которых родились и приобрели иммунитет в Африке. Рабы составляли 90 процентов населения острова. Большинство уроженцев Африки прибывали на остров, уже имея определенный иммунитет против малярии и желтой лихорадки.

В августе 1791 года более 100 000 рабов подняли восстание против горстки жестоких французских плантаторов. Бывший раб, ставший революционером, так описывал ужасы, породившие эту революцию:

«Разве они не подвешивали людей за ноги, не топили их в мешках, не распинали на деревьях, не хоронили живьем, не ломали им кости? Разве они не заставляли их есть дерьмо? И разве, отхлестав их до беспамятства, не бросали они их живьем на муравейники и не отдавали на съедение червям? Разве не привязывали они их к деревьям на болотах, где их пожирали комары? Разве не кидали они их в кипящие котлы с тростниковым сиропом? Разве не помещали они мужчин и женщин в бочки, утыканные гвоздями, и не пускали эти бочки с гор в бездну? Разве не натравливали они на несчастных чернокожих собак-людоедов, пока те, насытившись человеческой плотью, не оставляли несчастных жертв на милость штыков и кинжалов?»

Марк Твен цинично замечал: «В мире много забавного. А забавнее всего то, что белый человек считает себя меньшим дикарем, чем другие дикари». Те же идеалы, о которых рассуждали в американских и французских кофейнях, двигали и гаитянскими революционерами. Восстать против французских хозяев рабов заставило стремление к счастью и свободе. Поначалу вспышки насилия были спорадическими, путаными и непостоянными. Союзы заключались и распадались, на полях сражения происходили постоянные перемены. Но все фракции были схожи в одном – все действовали с нечеловеческой жестокостью.

Пока хаотичное и запутанное восстание на Гаити обретало форму, европейские державы объединились, чтобы противостоять наполеоновской Франции. Коалиция (в разные моменты) включала в себя Россию, Австрию, Пруссию, Португалию, Данию и Британию, а также более мелкие государства и княжества. Французская революция стала глобальной и распространилась на Карибы. Британия сочла восстание рабов на Гаити опасным для собственных карибских колоний. Опасаясь эффекта домино, британцы вмешались в 1793 году. Британия уже находилась в состоянии войны с Францией, поэтому британцы намеревались и подавить восстание, и захватить небольшую, но очень прибыльную французскую колонию.

Не обладающие иммунитетом британские солдаты, прибывшие на Гаити, пишет Дж. Р. Макнил, «умирали с поразительной скоростью. Казалось, что они с кораблей сходят прямо в могилу». Терзаемые болезнями британцы остались на Гаити на пять лет и почти ничего не добились – они лишь кормили комаров своей кровью и умирали. «Симптомы были следующими, – писал в 1796 году британский военный хирург: – упадок сил; сильная, порой острая боль во лбу; острая боль в паху, суставах и конечностях; остекленевший взгляд и кровоизлияния в глаза; тошнота или рвота желчью, порой отвратительной черной субстанцией, напоминающей кофейную гущу».

Из 23 000 британских солдат, отправленных на Гаити, 15 000, то есть 65 процентов, умерло от желтой лихорадки и малярии.

Один из выживших позже вспоминал, что «смерть являлась там во всех формах, какие только может придумать неограниченное воображение, некоторые умирали, сходя с ума. Разложение болезни достигало таких размеров, что сотни человек буквально тонули в собственной крови, сочившейся из каждой поры». В 1798 году комары окончательно изгнали некогда могучую, но теперь жалкую британскую армию с Гаити.

Но операция на Гаити была всего лишь частью глобальной карибской кампании Британии. Британцы тщетно пытались захватить другие французские, испанские и голландские колонии. Каждая экспедиция сталкивалась с полчищами комаров-наемников и заканчивалась гибелью множества британцев. К тому времени, когда в 1804 году Британия окончательно отказалась от этой идеи и сосредоточила силы на войне с Наполеоном в Европе, комары убили на Карибах от 60 до 70 тысяч солдат (около 72 процентов). Британцы «сражались, чтобы завоевать кладбище, – пишет Макнил. – Сент-Доминго стал крупнейшей частью, но всего лишь частью кладбища британской армии». Потенциальная экономическая выгода застила глаза британским политикам, которые против всей логики отправляли одну армию за другой в комариную комнату ужасов. Среди них был лейтенант королевского флота Бартоломью Джеймс. «Ужасная болезнь, которая сейчас свирепствует в Вест-Индии, не поддается описанию ни словом, ни пером, – писал он с Мартиники в 1794 году. – Постоянные душераздирающие сцены внезапной смерти были слишком тяжелы, чтобы их вынести, и повсюду нас встречали только похоронные процессии».

На Карибах британцы и их европейские противники-империалисты явно следовали оригинальной и часто цитируемой неправильно максиме философа и поэта Джорджа Сантаяны: «Те, кто не помнит о прошлом, обречены вновь его повторять». Во время первой волны британской кампании на Карибах в 1793 году депеша с Гваделупы гласила: «Ужасная болезнь, желтая лихорадка, которая хотя и ослабела, когда мы впервые прибыли в Вест-Индию, теперь вновь пробудилась после прибытия свежих жертв». Прожорливые тропические комары набрасывались на не обладающих иммунитетом европейцев, которых политики постоянно подбрасывали в карибскую печь болезней, в частности, на терзаемом войнами Гаити. Но локализованные эпидемии вскоре выходили на подходящую международную сцену. Из Карибского бассейна они распространялись как смертная тень по Америке и за ее пределами.

Революция на Гаити и имперские конфликты в Карибском бассейне порождали перемещения армий, беженцев и желтой лихорадки по всему атлантическому миру. Армии и беженцы, которые возвращались из тропического ада в Европу, несли с собой болезни, переносимые комарами. Желтая лихорадка пронеслась по берегам Средиземноморья, поразив Южную Францию и коснувшись даже таких северных стран, как Нидерланды, Венгрия, Австрия, германские княжества Саксония и Пруссия. В Испании от ужасной желтой лихорадки или vómito negro с 1801 по 1804 год умерло 100 000 человек – плюс к тем 80 000, которые скончались от этой болезни во время прежних эпидемий. В одной лишь Барселоне желтая лихорадка за три месяца унесла жизни 20 000 человек, то есть 20 процентов населения города.

Накопив колоссальные богатства за счет африканских рабов, трудившихся на плантациях, европейские державы расплачивались болезнями и смертями, завезенными прямо из их меркантилистских американских империй и комариных экосистем, которые они сами же и создали. Какая ирония судьбы – или карма, если хотите! Комары отплачивали европейским странам за вмешательство в экологию планеты во время Колумбова обмена. Впрочем, леденящие кровь ужасы желтой лихорадки терзали не только Европу, но и все американские колонии.

С 1793 по 1805 год болезнь рикошетом ударила по Западному полушарию, как ядовитая стрела. Особую силу желтая лихорадка набрала во время одного из самых сильных за тысячелетие проявлений Эль-Ниньо. Больше всего пострадал Гаити, за ним следовали Гавана, Гайана, Веракрус, Новый Орлеан, Нью-Йорк и Филадельфия, где в течение этих двенадцати лет эпидемии желтой лихорадки случались каждый год.

До исторической эпидемии 1793 года Филадельфия тридцать лет не знала желтой лихорадки. Население практически не имело иммунитета и было готово к заражению. В июле 1793 года «Хэнки», прозванный кораблем смерти, встал на якорь в порту столицы государства. На борту находилось около тысячи французов, бежавших с Гаити. Через несколько дней в борделе близ причала, в злачном районе города Хелл-Тауна желтая лихорадка вырвалась на свободу и накинулась на ничего не подозревающих жителей Филадельфии. В городе проживало 55 000 человек. Бежать удалось 20 000 – уехать смогли политики и государственные служащие, которым посчастливилось не заразиться.

Vomito Negro: эпидемия ужасной черной рвоты, то есть желтой лихорадки, поднимает свою уродливую голову на улицах Барселоны, Испания, 1819. (Diomedia/Wellcome Library)

Желтая лихорадка остановила работу федерального правительства Соединенных Штатов (и правительства Пенсильвании, которое тоже располагалось в Филадельфии). Президент Вашингтон управлял страной из своего поместья в Маунт-Верноне, но, поскольку бежал в спешке, не захватил с собой документов: «Я не взял с собой никаких официальных бумаг (даже правил, которые устанавливались для подобных случаев). Следовательно, я не могу здесь принимать решения, требующие обращения к документам, которыми я здесь не располагаю». Ему сказали, что он не вправе переносить столицу и собирать Конгресс в другом месте, поскольку это «будет неконституционно». К концу октября, когда комары впали в зимнюю спячку, жители стали возвращаться. Первая леди, Марта Вашингтон, писала, что город «так пострадал, что не сможет вскорости снова стать прежним – почти каждая семья потеряла кого-то из друзей, и весь город оделся в черное». Эпидемия желтой лихорадки 1793 года за три месяца убила 5000 человек, почти 10 процентов населения города. Чтобы представить себе масштабы эпидемии, скажу, что в современном Нью-Йорке от, предположим, особого штамма лихорадки Западного Нила должно было бы умереть два миллиона жителей. Комары для молодого государства стали настоящим катаклизмом.

Желтая лихорадка продолжала терзать город. Во время эпидемии 1798 года, к примеру, вирус убил в Филадельфии 3500 человек и еще 2500 в Нью-Йорке. «Желтая лихорадка, – твердил отчаявшийся Томас Джефферсон, – будет препятствовать росту нашей нации. Эпидемии желтой лихорадки – это проклятие больших городов». Хотя по Закону о пребывании 1790 года столицу было решено перенести в специально построенный город, Филадельфия продолжала требовать себе эту роль. Эпидемии желтой лихорадки, начавшиеся в 1793 году, положили конец ее притязаниям и ускорили строительство новой столицы. В 1800 году Вашингтон, округ Колумбия, был готов и начал действовать. Город был построен на слиянии рек Анакостия и Потомак, и это было настоящее болото – до того как стать болотом политическим. Впрочем, сам Вашингтон не дожил до завершения строительства и не увидел архитектурного чуда, названного в его честь.

В декабре 1799 года в Филадельфии оплакивали еще 1200 погибших от желтой лихорадки. В том же месяце умер Джордж Вашингтон. Ему было шестьдесят семь лет. Осенью его мучили приступы малярии, которые вызвали ряд других осложнений[69]. К декабрю здоровье его окончательно пошатнулось. Врачи предписали традиционное кровопускание. Меньше чем за три часа они выпустили более половины объема крови! На следующий день Вашингтон умер. Наполеон объявил во Франции десятидневный траур, но одновременно отдал приказы о подавлении восстания рабов на Гаити и укреплении позиций Франции в Америке, тем самым составляя угрозу Соединенным Штатам, тому самому государству, которое создавал Вашингтон с помощью его соотечественников-французов.

Когда британцы потерпели неудачу, Наполеон решил сохранить колоссальные богатства Гаити для Франции. И он, ни о чем не догадываясь, кинул не обладавших иммунитетом солдат в горнило болезни и смерти – и в руки блестящего стратега Туссен-Лувертюра, который умело использовал своих смертельно опасных союзников – желтую лихорадку и малярию. С самого начала революции Лувертюру пришлось бороться с разными фракциями. Когда британцы в 1798 году покинули остров, он стал бесспорным лидером революции. Тому способствовали его поразительные дипломатические и военные способности. Его прозвали Черным Наполеоном – так называли его и друзья, и враги, и это говорит о многом. Он конфисковал кофейные плантации и использовал торговлю кофе на черном рынке, чтобы финансировать свою революцию[70]. Узнав об этой контрабанде, разъяренный Наполеон воскликнул: «Чертов кофе! Чертовы колонии!» Но именно эта колония была слишком ценна для французской экономики, чтобы просто так от нее отступиться.

Наполеон лелеял планы восстановления былой французской славы на американской земле.

Гаити был важен – не только из-за своих прибылей, но и в качестве плацдарма для строительства североамериканской империи Наполеона. Наполеон всегда жаждал войны и власти, и о его американских планах ходили самые невероятные слухи – от посягательства на карибские колонии Британии до марша на Канаду и даже вторжения в Соединенные Штаты с недавно освоенной территории Луизианы.

Во время американской революции колониальные товары, не облагаемые испанскими налогами и пошлинами, спокойно курсировали по реке Миссисипи. Чтобы финансово поддержать восстание, Испания позволила Континентальному конгрессу беспошлинно хранить и вывозить товары через порт Нового Орлеана. В 1800 году экономически истощенная и потерявшая былое величие Испания передала территорию Луизианы наполеоновской Франции. Все экспортные льготы Америки в Новом Орлеане немедленно были отменены. Испания точно так же поступила во Флориде. Президент Джефферсон понял, что Америка теряет выход в Мексиканский залив, а это станет тяжелым ударом для американской торговли. Республика и без того находилась в тяжелом положении и не могла позволить себе такой роскоши. В тот период через Новый Орлеан проходило около 35 процентов американского экспорта. Были распущены слухи о том, что Америка готова отправить 50-тысячную армию для захвата Нового Орлеана, хотя в действительности армия Соединенных Штатов насчитывала всего 7100 человек. Американцы не хотели втягиваться в войну с Францией и с тревогой наблюдали за развитием событий в Европе и на Карибах.

В декабре 1801 года Наполеон в конце концов начал свою непонятную и амбициозную американскую кампанию. Под командованием зятя Наполеона, генерала Шарля Леклерка, 40-тысячная французская армия отправилась на Гаити, чтобы положить конец восстанию рабов. У Туссен-Лувертюра и его верных комаров на этот счет были другие планы. Используя тактику партизанской войны и политику выжженной земли, Лувертюр втянул французов в безнадежную борьбу, где им светила только смерть от болезней, переносимых комарами. Его солдаты наносили с холмов стремительные удары и тут же отступали. Поскольку происходило это в самый нездоровый сезон, то главная задача заключалась в том, чтобы заманить французов на комариное побережье и в миазматические болота.

Нанеся удар, солдаты Лувертюра отступали, а на французов яростно набрасывались комары. После сезона комаров, когда французская армия значительно поредела из-за желтой лихорадки и малярии, Лувертюр перешел в яростные контратаки. Он так объяснял эту поразительно простую и эффективную стратегию своим последователям: «Не забывайте, что, дожидаясь сезона дождей, который избавит нас от наших врагов, мы должны только разрушать и стрелять. Белые прибыли из Франции, и они не выстоят против нас на Сент-Доминго. Да, поначалу они будут сражаться, но очень скоро начнут болеть и умирать, как мухи. Когда французов останется мало, очень мало, мы кинемся на них и победим!» Лувертюр отлично осознавал роль привычки и иммунитета и понимал разницу между своими людьми и врагами. Он искусно использовал этот фактор для победы.

Лувертюр позволил наемникам-комарам вести войну за него. «Если мое положение изменилось с очень хорошего на очень плохое, то винить в этом следует только болезнь, которая уничтожила мою армию, – докладывал Леклерк Наполеону осенью 1802 года. – Если Вы желаете стать хозяином Сент-Доминго, то Вам следует прислать мне двенадцать тысяч человек, не мешкая ни единого дня. Если Вы не можете прислать мне подкрепления, о которых я прошу, и в должное время, Сент-Доминго будет навсегда потерян для Франции… Душа моя иссохла, и никакая радость не заставит меня забыть эти ужасные сцены». Через месяц после этого мрачного письма, наполненного тягостными предчувствиями, Леклерк умер от желтой лихорадки. Более двадцати французских генералов, прибывших на Гаити, последовали за ним в могилы, над которыми вились комары. Французское вторжение, как и вторжения других завоевателей, грезивших о величии, провалилось волей настоящих хозяев Карибского бассейна. Европейцев остановили комары.

Наполеон был одним из величайших военачальников в истории человечества, но даже ему было не по силам бороться с генералами Аэдес и Анофелес. Если на полях сражений в Европе французы побеждали, то на Карибах в ноябре 1803 года Наполеону пришлось признать свое поражение. Комары одержали верх. «Счастливы те французские солдаты, которые умерли быстро, – писал революционер-победитель. – Другие же страдали от судорог, головных болей, от которых раскалывалась голова, и от неутолимой жажды. Их рвало кровью и веществом, называемым черным супом, а потом лица их желтели, а тела наполнялись зловонной флегмой. И лишь затем приходила милосердная смерть». Французские солдаты потонули в кровавой бане желтой лихорадки и малярии. Не прошло и двух лет, как гаитянская кампания Наполеона была свернута. Судьбу и будущее Гаити и освобожденных рабов определили комары.

Из 65 000 французских солдат, отправленных на Гаити, 55 000 умерли от болезней, переносимых комарами. Уровень смертности достиг 85 процентов. Генералы Аэдес и Анофелес обеспечили Гаити официальную независимость через два месяца. «Революция рабов на Гаити стала единственным подобным восстанием, которое привело к созданию свободного и независимого государства, – пишет Билли Г. Смит в книге «Корабль смерти». – Это государство родилось из самого жестокого рабовладельческого режима в истории и было принято желтой лихорадкой. Поразительное достижение! Рабы Сент-Доминго победили лучшие армии, какие только могли послать против них европейские государства». Но свобода была куплена ужасной ценой. Около 150 000 гаитян, включая значительное количество не участвовавших в войне гражданских лиц, было убито британскими и французскими солдатами. Лувертюр, который при странных и подозрительных обстоятельствах весной 1802 года попал в плен, умер мученической смертью от туберкулеза во французской тюрьме год спустя. Туссен-Лувертюр и его солдаты свободы, как Джордж Вашингтон и солдаты американской армии, бесспорно, заслуживают восхищения. Но Смит не заблуждается насчет реального победителя. Он пишет: «Именно лихорадка помогла им сделать это». Британцы, французы и испанцы потеряли на Гаити 180 000 человек.

И вот, наконец, после трех веков безумных потерь от болезней, переносимых комарами, европейские державы потеряли желание соревноваться с карибскими комарами. Перед лицом непреодолимых тяжелых болезней им пришлось пересмотреть и реорганизовать свои имперские амбиции и стратегии. Своим тонким хоботком комары написали безжалостный финал и навечно закрыли эпоху европейского колониализма в Америке. Но у побежденных еще были экономические карты в рукаве. Они поклялись экономически задушить бывших рабов Гаити за непокорность и нежелание способствовать нарастанию имперского богатства.

Рабовладельческие государства Европы и Соединенные Штаты жестоко наказали гаитян, чтобы предотвратить подобные выступления в будущем. На Гаити на десятилетия было наложено экономическое эмбарго.

Экономика острова была разрушена, а гаитяне погрузились в абсолютную нищету.

Некогда богатейшая колония на Карибах, Гаити и сегодня остается беднейшим государством в Западном полушарии и занимает семнадцатое место среди самых бедных государств мира. Хотя желтая лихорадка более не является бичом страны, на Гаити присутствуют все болезни, переносимые комарами, включая эндемичную малярию falciparum (и malariae), лихорадку денге, лихорадки Зика, чикунгунья и недавно обнаруженный вирус Маяро.

После тяжелейших испытаний не только на Гаити, но и во всем Карибском бассейне в течение двух веков британцы более не предпринимали попыток осуществления крупномасштабных кампаний на Карибах. Британия обратила свой взор на восток – на Африку, Индию и Центральную Азию. Кроме того, успех гаитянской революции дал толчок к развитию аболиционистского движения в Британии. Общественное мнение сурово осуждало институт имперского африканского рабства. Всеобщее возмущение заставило парламент в 1807 году запретить работорговлю. В 1833 году рабство было окончательно запрещено во всей Британской империи.

После фиаско на Гаити французы также оставили тщетную борьбу с карибскими комарами. Надежды на создание империи в Новом Свете рухнули из-за болезней, переносимых этими насекомыми. В 1803 году Наполеон оставил свои грандиозные планы. Без Гаити (и огромных ресурсов этого острова) Новый Орлеан стал бесполезен. Он не мог противостоять атакам мощного британского флота и даже наступлению слабых, но решительных Соединенных Штатов. Наполеон боялся, что без экономических концессий в Луизиане Соединенные Штаты, по выражению Джефферсона, «женятся на британском флоте и нации». Гаитянские комары опустошили экономические вены Франции.

Наполеон отчаянно нуждался в деньгах и ресурсах для ведения войны в Европе. Он понял всю тщетность своей североамериканской стратегии. Успех поддержанных комарами гаитянских рабов имел неожиданные исторические последствия – продажу Луизианы, экспедицию Льюиса, Кларка и Сакагавеа по Соединенным Штатам. Мечта Наполеона о возрождении Французской империи на американской земле была задушена в колыбели гаитянскими комарами. Он отступился и принял так называемую «континентальную систему». «В былые дни, когда мы желали богатства, нам нужны были колонии. Мы стремились утвердиться в Индии, на Антильских островах, в Центральной Америке, на Сан-Доминго. Эти времена кончились и ушли в прошлое, – заявил Наполеон своей торговой палате. – Сегодня мы должны стать производителями. Мы сделаем себя сами». Изгнанные из Карибского бассейна комарами французы начали внедрять инновации в промышленности и сельском хозяйстве. Французские ботаники, к примеру, успешно заменили потерянный карибский тростниковый сахар сахаром из европейской сахарной свеклы.

После потери Гаити Наполеону не нужен был Новый Орлеан и огромная, почти пустая Луизиана. Поскольку Франция вела войну с Испанией и Британией, продажа не только Нового Орлеана, но и всех 828 000 квадратных миль Луизианы Соединенным Штатам была единственным выходом. Джефферсон позволил своим переговорщикам потратить на один лишь Новый Орлеан до 10 миллионов долларов, поэтому, когда Наполеон запросил за все французские территории 15 миллионов долларов (300 миллионов по современным меркам), они мгновенно согласились. Огромная территория от Мексиканского залива на юге до Южной Канады на севере, от Миссисипи на востоке до Скалистых гор на западе, включающая в себя территории пятнадцати штатов современных США и две канадские провинции, была куплена за бесценок.

Продажа Луизианы, осуществленная под давлением гаитянских комаров, вдвое увеличила территорию Соединенных Штатов, причем земли были куплены дешевле трех центов за акр.

Учитывая их великую роль в формировании Соединенных Штатов и присоединении Луизианы, комары заслуживают портрета на горе Рашмор. Вытянутую голову комара с хоботком стоило бы поместить на почетном месте между благодарными Вашингтоном и Джефферсоном.

После продажи североамериканских территорий и разгрома флота адмиралом Нельсоном в Трафальгарской битве 1805 года конец континентальным войнам Наполеона в Европе в 1812 году положили «генералы» Мороз и Тиф – и методичное отступление русских, оставлявших за собой выжженную землю. Вторжение в Россию оказалось смертельной ошибкой. Из 685 000 солдат великой армии, начавших войну в июне, лишь 27 000 могли продолжать службу во время декабрьского отступления. Наполеон потерял 380 000 убитыми, 100 000 пленными, а 80 000 попросту дезертировали. Злосчастная русская кампания стала поворотной точкой войны и привела Наполеона к неизбежному поражению в битве при Ватерлоо в 1815 году. Британской армией в том сражении командовал герцог Веллингтон. Но до последнего поражения и ссылки Наполеон сумел все же осуществить единственное сознательное и успешное применение биологического оружия в XIX веке[71]. Он использовал комаров, чтобы заразить малярией колоссальную британскую армию.

Вдохновленные победами над французами в Португалии и Австрии, британцы в 1809 году решили осуществить рейд против Наполеона в Северной Европе, открыть второй фронт и помочь измученным австрийским союзникам. Местом удара был выбран Вальхерен, болотистая местность в эстуарии Шельды в Нидерландах и Бельгии. Считалось, что именно там стоит французский флот. В июле туда выдвинулся мощный британский экспедиционный корпус, состоявший из 40 000 человек и 700 кораблей – самая большая армия, когда-либо собранная Британией. Неустрашенный Наполеон прекрасно знал о готовящемся вторжении – флот подобного размера не мог остаться незамеченным. Но Наполеон знал и о мучительных летне-осенних лихорадках, которые каждый год терзали регион Вальхерена. «Мы должны противопоставить англичанам одну лишь лихорадку, которая быстро пожрет их всех, – сказал он своим командирам. – Через месяц англичанам придется вернуться на свои корабли». Воспользовавшись опытом своего гаитянского противника Туссен-Лувертюра, Наполеон организовал сильнейшую эпидемию малярии, какую только знала Европа.

Открыв плотины и затопив регион, он создал идеальные условия для размножения комаров и распространения малярии. Если попытки применения биологического оружия у Амхерста и Корнуоллиса полностью провалились, Наполеон добился абсолютного успеха. С тех пор слово Вальхерен стало синонимом военной ошибки. Британцы прекратили свою экспедицию в октябре, потратив восемь миллионов фунтов. К этому времени 40 процентов британской армии были выведены из строя малярией. Вальхеренская лихорадка убила 4000 человек, а 13 000 не могли покинуть госпитали.

Наполеон использовал малярию в качестве биологического оружия.

Точно так же поступили нацисты в 1944 году, когда американцы высадились в итальянском Анцио.

Если Британия и Франция склонились перед мощной силой комара, то Испания продолжала упрямо сражаться за иссякающие имперские колонии в Америке, бесплодно принося в жертву тысячи жизней. Британцы и французы не справились с Вашингтоном, Лафайетом и Лувертюром. Испанцы же столкнулись с блестящим революционером Симоном Боливаром. Как и британцы и французы, испанцы испытали на себе гнев революционных комаров-наемников. С 1811 по 1826 год все испанские колонии, кроме Кубы и Пуэрто-Рико, добились независимости. Как пишет Дж. Р. Макнил, комары помогли «испанской Америке выйти из-под гнета Испании».

На заре наполеоновских войн Испания была союзником Франции. Испанский флот сильно пострадал от Нельсона в Трафальгарской битве, и испанскому владычеству на море был положен конец. После успешной франко-испанской оккупации Португалии в 1807 году Наполеон предал своего союзника и в следующем году вторгся уже в Испанию. Британцы, господствующие на море, перенаправили испанскую колониальную торговлю в собственную империю. Это пошло на пользу испанским колониям, поскольку избавило их от торговых ограничений и обеспечило им относительный доступ к свободной рыночной экономике. Местные революционные советы, хунты, состоявшие из испанцев или смешанных элит, возникли в испанской Америке повсеместно. Лидеры этих сомнительных борцов за свободу руководствовались собственными интересами. Они отлично понимали экономические преимущества действий вне испанской меркантилистской системы.

В 1814 году Испания отправила в Южную Америку 14-тысячную армию, самую большую, когда-либо сражавшуюся в Америке. Задача армии заключалась в восстановлении порядка и торговли с колониями Венесуэла, Колумбия, Эквадор и Панама (под общим названием Новая Гренада).

Наемники-комары быстро продемонстрировали «явное предпочтение европейцам и вновь прибывшим» – так писал один из испанцев. К 1819 году Колумбия добилась независимости, а от испанской армии осталось меньше четверти. С поразительной точностью испанский военный министр отмечал, что в испанских колониях «простой укус комара часто лишает человека жизни… это ведет к нашему поражению и уничтожению армии». Но неустрашенная, хотя и финансово ослабленная Испания, располагающая совершенно жалким флотом, все же арендовала у России корабли и отправила на борьбу с Боливаром еще 20 000 солдат. Испания была твердо намерена восстановить свою американскую империю.

В 1815 и 1816 годах Боливар посещал Гаити и обсуждал вопросы тактики с ветеранами революции. И он тоже использовал болезни, переносимые комарами, в своей стратегии, как это делал его предшественник Лувертюр. Эта стратегия доказала свою эффективность на Гаити, помогла она и Боливару. Испанцы, которые первыми стали завозить в Америку африканских рабов, комаров и их болезни, теперь встретились с горькими последствиями собственных действий. Их съедали заживо и уничтожали комары, а солдаты платили болезнями и смертями за неотомщенные грехи своих отцов. Комары нападали, заражали и убивали европейских солдат, прибывших прямо из Испании. Они не знали ни меры, ни милосердия. Как французские солдаты Наполеона на Гаити, испанцы пожинали плоды Колумбова обмена. Желтая лихорадка и малярия убили от 90 до 95 процентов испанской армии, отправленной в Америку для защиты экономики и империи.

Как и Лувертюр, Боливар умер от туберкулеза в 1830 году. В отличие от Лувертюра, он стал свидетелем своей победы. К этому времени Боливар и его комары-наемники разбили Испанскую империю в Америке на множество независимых государств. От некогда величественной и огромной империи остались лишь Куба, Пуэрто-Рико и Филиппины, да и они со временем были потеряны из-за неумолимости комаров и первых залпов американского империализма в 1898 году.

Восстания привычных к болезням рабов против имперского европейского правления, прокатившиеся по всей Америке, поколебали прежний порядок и положили начало новой эпохе независимости. Безжалостные комары активно поддержали своих соотечественников и со всей яростью обрушились на прежних европейских хозяев. Они хранили верность борьбе за свободу, разворачивавшейся среди их болот. Комары преследовали и убивали непривычных к этим болезням британцев, французов и испанцев, заставляя тех бежать из Америки, поджав хвост.

Комары уничтожили основные экономические и территориальные артерии, соединяющие Европу с колониальной Америкой.

Биологические последствия Колумбова обмена поразили его европейских создателей в самое сердце, и теперь те пожинали болезни и смерти, которые сами же и посеяли.

Завезенные комары и болезни когда-то помогли европейцам, убивая коренные народы с поразительной скоростью, облегчая территориальную экспансию и создание целого лабиринта доходных меркантилистских колоний, где трудились рабы. Во время революций же безжалостные комары обрушили на непривычных европейских солдат малярию и желтую лихорадку и уничтожили все европейские институты. Европейское владычество над Америкой, достигнутое с помощью африканских комаров и рабов, было обречено на гибель теми же самыми элементами Колумбова обмена. Революционные комары сначала создали Соединенные Штаты, а потом их активная поддержка восстания рабов на Гаити заставила Наполеона продать свои североамериканские территории.

Комары стали риелторами в сделке Джефферсона. Льюис и Кларк составили карту нового региона и провели экономическую разведку, добравшись до Тихого океана. Молодая страна стала на шаг ближе к мечте воплощенной судьбы от океана до океана. Соединенные Штаты продолжали продвигаться на запад, сражаясь, убивая и насильственно перемещая коренные народы и бизонов. Они укрепляли свою державу и утвердили свой глобальный статус, объявив войну Британской Канаде, Мексике, а затем и Испании. Неутомимые комары жужжали над полями сражений, в которых рождалась и крепла американская нация.

Глава 14. Комары воплощенной судьбы. Хлопок, рабство, Мексика и американский юг

В самом сердце молодых Соединенных Штатов зрел серьезный конфликт. Индейцы, жившие западнее линии королевского указа, проходившей по Аппалачам, отчаянно сопротивлялись американской экспансии и агрессивному вторжению враждебно настроенных поселенцев на свои земли. Губернатор индейской территории, Уильям Генри Гаррисон, в октябре 1811 года писал президенту Джеймсу Мэдисону о том, какую опасность представляет вождь племени шауни, Текумзе, и его коалиция, которую поддерживают британцы. «Абсолютное подчинение и глубокое уважение, с которым последователи Текумзе относятся к нему, поистине удивительны, и более чем все остальное убеждает меня в том, что он – один из тех редких гениев, которые изредка появляются для свершения революций и изменения существующего порядка вещей. Если бы не соседство Соединенных Штатов, он наверняка стал бы основателем империи, которая по величию могла бы соперничать с Мексикой или Перу [цивилизациями майя, ацтеков и инков]. Никакие трудности не страшат его… и куда бы он ни отправился, он везде производит впечатление, благоприятное для его целей. Сейчас он готовится нанести последний штрих в своей работе»[72]. Призыв к действиям мгновенно подхватили «ястребы» в Конгрессе. Конгресс потребовал объявить войну Британии, и президент Мэдисон в июне 1812 года утвердил это решение. Война должна была окончательно закрепить суверенитет США, провозглашенный в Парижском договоре 1783 года. Кроме того, американцы намеревались захватить транспортные пути в районе канадских Великих озер, чтобы стимулировать торговлю.

Экономические экспансионистские убеждения многих иммигрантов и поселенцев определяли военную политику Америки. В идеологии и средствах массовой информации господствовала идея о предназначенной судьбе: сам Господь повелел Америке расширяться от Атлантики до Тихого океана, развиваться и процветать под демократическим управлением. Ярче всего это видение воплощенной судьбы проявилось в картине Джона Гаста «Американский прогресс». На картине изображена Колумбия в образе ангела. Она символизирует одновременно и Соединенные Штаты, и «Дух Фронтира». Белое одеяние развевается, и фигура величественно плывет с востока, неся диким просторам запада цивилизацию и ее современные блага.

Начиная с войны 1812 года реализация воплощенной судьбы Америки не была ни благотворным, ни альтруистическим делом. Агрессивная и воинственная американская территориальная экспансия являла собой разительный контраст с доброжелательным и безмятежным образом невинной Колумбии. Воплощенная судьба и ее экономический стимул и движущая сила, производство хлопка, подтолкнули Соединенные Штаты к целому ряду войн против северного соседа, Британской Канады, против коренных народов Америки, а впоследствии и против Мексики, чтобы обеспечить себе ценные тихоокеанские порты Калифорнии. Комары активно участвовали в завоевательных войнах Америки и способствовали консолидации земель континентальных Соединенных Штатов.

Американо-мексиканская война стала отходом от исторической нормы, когда комары атаковали иностранных захватчиков и определяли исход войны. Во время этого империалистического конфликта американские штабисты и командиры сознательно перехитрили мексиканских комаров. Они обошли болотистые миазматические смертельные ловушки, избежали опаснейших болезней и захватили оставшиеся западные земли. В 1850 году Калифорния стала штатом, и американский флаг, родившийся в крови революции за семьдесят лет до этого, стал развеваться над огромным континентом и бескрайними просторами Соединенных Штатов.

После обретения Америкой независимости побежденная Британия поняла, какую опасность для ее интересов представляет растущая американская экономика. Войну с наполеоновской Францией Британия решила использовать для подавления американской торговли. С 1806 года Британия не только установила торговое эмбарго на американский экспорт, чтобы лишить Наполеона источника доходов, но еще и блокировала судоходство в центральной части Атлантики и задерживала американские торговые корабли в поисках британских дезертиров. К 1807 году Британия украла или «задержала» около 6000 американских моряков, отправив их на службу в Королевский флот. Чтобы Америка больше занималась собственными делами, Британия стала направлять оружие и боеприпасы из Канады мощной индейской коалиции, которую возглавлял могучий воин из племени шауни Текумзе. Племена эти занимали территории от Южной Канады до юга Соединенных Штатов. Как до него Понтиак, Текумзе хотел создать могучее, чисто индейское государство, объединив разные народы.

Поскольку Соединенные Штаты не имели ни военной, ни финансовой возможности вторгнуться на Британские острова (такого не случалось со времен Вильгельма Завоевателя – норманны пришли в Британию в 1066 году), то наиболее удобной и ценной целью стала Канада. Во время войны 1812 года, которую часто называли Второй американской революцией, американцы не раз вторгались в Канаду, но получали отпор от индейских коалиций, британской армии и канадской милиции. В ходе этой войны были убиты Текумзе и командующий британской армией, сэр Айзек Брок.

В 1813 году американцы захватили и сожгли столицу Верхней Канады, Йорк (Торонто), хотя предварительно все же эвакуировали жителей. В отместку закаленные в боях британцы, прибывшие в Канаду из Европы после поражения Наполеона в Испании, в августе 1814 года высадились в Вашингтоне, округ Колумбия. Они сожгли Белый дом, Капитолий и другие административные здания. Первая леди, Долли Мэдисон, которая потеряла первого мужа и маленького сына в Филадельфии во время эпидемии желтой лихорадки 1793 года, героически спасла множество бесценных реликвий из пылающего Белого дома.

После атаки на Вашингтон британский командующий, адмирал Александр Кокрейн, решил отступить, опасаясь наступления сезона малярии и желтой лихорадки. Он прекрасно знал, что в окружающих американскую столицу лабиринтах рек и болот гнездятся полчища комаров. «Кокрейн хотел вывести весь флот из Чесапикского залива в конце августа, чтобы избежать заражения желтой лихорадкой и малярией, – пишет Дэвид Петриелло. – Он отдал предпочтение более здоровым гаваням Род-Айленда». Хотя адмирал Кокрейн сообщал своему командованию, что комариный сезон не позволит добиться успеха в боевых действиях, но к нему не прислушались. Есть комары или нет, но Кокрейн должен атаковать Балтимор. Первый удар британцев был направлен на портовую крепость, форт Макгенри. Это был важный для Соединенных Штатов культурный момент. На рассвете 14 октября после опаснейшего 27-часового обстрела с моря Фрэнсис Скотт Кей увидел, что огромный американский флаг все еще развевается над развалинами форта. И тогда он написал стихотворение «Оборона форта Макгенри», которое сейчас более известно в виде песни «Звездно-полосатый флаг».

К концу 1814 года обе стороны не имели желания продолжать дорогостоящую войну, в которой никому не удавалось добиться перевеса.

Наполеон потерпел поражение и был сослан на остров Эльба.

Поводы к войне исчезли. Америка получила доступ на внешние рынки, в том числе и на британский. Моряков больше никто не похищал. Президент Мэдисон оказался прикован к постели малярией, но в Рождественский сочельник 1814 года был подписан Гентский договор, по которому малая война объявлялась законченной, хотя победителя в ней так и не оказалось. В ходе войны 1812 года умерло и погибло 35 000 человек, включая индейцев и гражданских. Из них 80 процентов умерло от болезней – малярии, тифа и дизентерии. В территориальном отношении обе стороны остались при своем, после чего Канада и Америка навсегда остались лучшими друзьями.

После договора Раш-Багота 1817 года и договора 1818 года о демилитаризации границы и водных путей (и прочих сердечных договоренностей) Канада никогда более не представляла угрозы национальной безопасности Соединенных Штатов. Страны стали надежными военными союзниками и торговыми партнерами. Сегодня 70 процентов канадского экспорта идут на юг через самую длинную международную границу мира (ее протяженность составляет 5525 миль, и каждый день ее пересекает 350 000 человек), а 65 процентов канадского импорта приходит от южного соседа. В 2017 году товарооборот между двумя странами составлял около 675 миллиардов долларов, при этом профицит американской стороны составил 8 миллиардов.

Удивительно, но крупнейшее сражение войны 1812 года произошло после официального объявления мира. В сражении при Новом Орлеане генерал Эндрю Джексон командовал пестрой армией, состоявшей из ополченцев, пиратов, преступников, рабов, испанцев, недавно освобожденных гаитян – словом, всех, кого он угрозами или посулами сумел заманить на службу. В январе 1815 года, пока известия о заключенном мире шли через Атлантику, Джексон и его армия в 4500 человек сумела победить британскую армию, которая по численности втрое их превосходила. Джексон, бедный парень из провинции, который во время американской революции в возрасте тринадцати лет попал в плен, обрел великую славу – и впоследствии стал президентом США.

Сторонники считали Джексона защитником простых людей. Он был героем войны, человеком, который сам всего добился, выходцем из низов, взлетевшим на высоты. Противники же считали его неотесанным, непостоянным и психически неуравновешенным. Он был необразованным скандалистом, способным на вулканические вспышки ярости[73]. На улицах он часто набрасывался на людей с палкой, потому что, как ему казалось, они чем-то оскорбили его самого или его жену. Он по малейшему поводу вызывал людей на дуэль, даже когда дуэли почти исчезли. Две пули на всю жизнь остались в его теле. Кроме того, его мучили повторяющиеся приступы малярии. Недоброжелатели прозвали его Ослом или Ослом Джексоном. В истинно джексоновском духе он принял это прозвище, и с тех пор осел стал символом демократической партии. Джексон, которого Джефферсон считал опасным человеком, стал президентом в 1828 году. Первым делом он приказал, чтобы его называли генералом Джексоном, а не мистером президентом. А потом он приказал переместить всех индейцев, проживавших восточнее Миссисипи, на Индейскую территорию (нынешняя Оклахома).

Индейские земли были необходимы для создания хлопковых плантаций, где трудились бы рабы.

Хлопок должен был поддержать шаткую американскую экономику.

В 20-е годы XIX века экономика экспансионистской и устремленной на запад страны нуждалась в реорганизации. Основным предметом экспорта был табак. Возделывание этой культуры начал еще Джон Ролф в Джеймстауне. Но табак более не приносил такой прибыли, как прежде. Табачный рынок был переполнен, спрос падал, более дешевый и качественный табак поставляли в Европу из соседней Турции и с других рынков. Взгляды предприимчивых американцев устремились на юго-запад. Переориентация с табака на хлопок могла бы дать толчок экономике и способствовать ее развитию. Потребность в хлопке в качестве замены шерсти росла, а выращивать эту культуру можно было только на американском юге. Хлопковая страна протянулась на запад, охватывая Северную Флориду, Джорджию и обе Каролины, по дельте Миссисипи до Восточного Техаса. Эти земли были заселены индейцами – чероки, крик, чикасо, чокто и семинолами, то есть «пятью цивилизованными племенами». Для американской капиталистической экспансии индейцы были помехой. Президент Джексон, который всегда гордился своими ожесточенными схватками с индейцами, сделал личные взгляды федеральной политикой. В 1830 году был принят Закон о переселении индейцев.

Выбора у коренных народов не было. Либо они добровольно собирают имущество и отправляются в указанное им место на Индейской территории, либо их переселят туда же, но насильно и жестоко. «У вас есть только одно средство, и это средство – переезд на запад, – недвусмысленно заявил Джексон индейцам чероки в 1835 году. – Судьба ваших женщин и детей, судьба вашего народа, судьба будущих поколений зависит от вашего решения. Не обманывайтесь более». В ходе жестоких, но успешных этнических чисток Джексона против индейцев криков, чероки и семинолов во Флориде, Джорджии и Алабаме от болезней, переносимых комарами, умерло всего лишь около 15 процентов американских солдат.

Войны с семинолами с перерывами велись с 1816 по 1858 год. Война шла в суровых и не прощающих ошибок, кишащих аллигаторами и комарами болотах Эверглейдс. Около 48 000 американских солдат сражались с 1600 воинами семинолов и криков. Это была самая продолжительная и дорогая в американской истории индейская война – и в смысле финансов, и в смысле жизней[74]. Печально известные карательные экспедиции американской кавалерии против Джеронимо и его апачей и против сиу под предводительством Красного Облака, Сидящего Быка и Бешеного Коня в годы Гражданской войны бледнеют перед войнами с семинолами.

Для обычного американского солдата тщетная и все более непопулярная война с семинолами означала пребывание в гнилом болоте, кишащем комарами, то есть в настоящем аду на земле. «Растительность здесь настолько густая, что лучи солнца редко достигают поверхности земли, – писал солдат, мучившийся от малярии. – Вода стоит круглый год, без малейшего течения. Землю повсюду покрывает толстый слой зеленой слизи. Стоит потревожить поверхность, поднимаются зловонные испарения, вызывающие рвоту». Эндемичная малярия и желтая лихорадка усугубляли психологические травмы и усталость и без того находившихся на грани американских солдат. «Война с семинолами – это бесконечные лишения и страдания, – писал командующий, генерал Уинфилд Скотт. – И никто не ждет от нее ни малейшей славы». Семинолы методично и успешно использовали новаторские методы партизанской войны, подстерегая американцев в засадах. Не оставляли армию в покое комары и аллигаторы. Малярия, желтая лихорадка и дизентерия вселяли в сердца ужас.

Запасы хинина иссякали, и полковые врачи все чаще писали о том, что солдаты умирают от «безумия, вызванного мозговой лихорадкой», «сильного расстройства в голове», «в приступе психического расстройства», «мании» или «неистового безумия». Медик Джейкоб Мотт изумлялся и ужасался тому, как самодовольные и высокомерные политики жертвуют жизнями американских солдат ради получения бессмысленных и зловонных индейских болот, «самой ничтожной и бедной земли, из-за которой когда-либо кто-то ссорился. Это самое ужасное место для жизни, настоящий рай для индейцев, аллигаторов, змей, лягушек и отвратительных рептилий». И, конечно же, для комаров. Дневники и письма солдат, офицеров и врачей рисуют мрачную, лихорадочную, параноидальную и страшную картину конфликта. Но когда непокорные семинолы удалились в свои болотистые земли во Флориде (американские власти сочли эти земли бесполезными), а вождь Оцеола умер от малярии, Джексон сумел добиться своей стратегической цели – переселить всех индейцев к востоку от реки Миссисипи.

Это одна из самых мрачных страниц в американской истории.

100 000 индейцев были насильно отправлены на Индейскую территорию. Их путь получил название Тропы слез. По разным оценкам, во время войн и этого трагического пути от голода, болезней, переохлаждения и других причин умерло около 25 000 индейцев. А их бывшие земли были открыты для бизнеса – теперь туда можно было завозить рабов и выращивать хлопок.

На Юге хлопок и рабство были неразделимыми понятиями. Глобальная потребность в американском хлопке была, в буквальном смысле слова, бесконечной. Североамериканские и британские текстильные фабрики и другие рынки требовали столько хлопка, сколько его могли произвести африканские рабы. Естественно, что потребность в рабах тоже резко возросла. В 1793 году США произвели пять миллионов фунтов хлопка. Через тридцать лет, благодаря хлопкоочистительной машине Эли Уитни и увеличению количества рабов, этот показатель вырос до 180 миллионов фунтов. Накануне Гражданской войны американский Юг производил 85 процентов мирового хлопка. Король Хлопок в той или иной форме составлял половину американской экономики. В экономике Юга он составлял все 80 процентов, а на Севере производилось 90 процентов всех американских товаров. Две части страны, разделенные линией Мейсона-Диксона, были настолько различны, что единой страной они оставались лишь по названию.

В тот же самый тридцатилетний период с 1793 по 1823 год количество рабов возросло с 700 000 до 1,7 миллиона. В следующие сорок лет на Юге были куплены и проданы 2,5 миллиона рабов. Поскольку многие прибыли с закрывшихся табачных плантаций на востоке, выражение «продать вниз по реке» стало общим местом: рабов продавали и отправляли вниз по Миссисипи на Глубокий Юг. У рабов, рожденных в Америке, акклиматизация и наследственные генетические защитные механизмы от малярии и желтой лихорадки, в том числе и серповидные клетки, ослабели из-за межрасового смешивания, связанного с запретом работорговли, – Конгресс принял такой закон в 1808 году. Эти рабы прекрасно сознавали опасность, которая грозит им на южных хлопковых плантациях. Стихотворение аболициониста Джона Гринлифа Уиттьера 1838 года «Прощание рабыни-матери из Виргинии с дочерями, проданными в рабство на Юг» они превратили в рабочую песню:

  Ушли, ушли, проданы и ушли… Туда, где вечно свистит кнут, Где жалят назойливые насекомые, Где царит демон лихорадки, Где ядовиты утренние росы, Где жалящие лучи солнца пробиваются Сквозь жаркий, душный воздух.  

Такой территориальный сдвиг и переориентация американской экономики с табака на хлопок в первой половине XIX века вдохнули новую жизнь в угасающий институт рабства. Южный хлопок возродил северную промышленность. А новым экспортным товарам – южному хлопку и северным промышленным товарам – требовались новые торговые порты.

Америка продолжала продвигаться к Тихому океану. В 1846 году США объявили войну Мексике, чтобы захватить западную треть страны, главным образом Калифорнию. Во время поддержанных комарами революций, расколовших испано-американскую империю на самостоятельные государства, Мексика в 1821 году получила независимость. Америка давно хотела заполучить Калифорнию с ее удобными портами, которые позволили бы выйти на азиатские рынки. Но Мексика отклоняла все предложения о покупке территорий. В мае 1846 года президент Джеймс К. Полк объявил Мексике войну. Цель заключалась в захвате Калифорнии и других западных территорий с помощью дипломатии канонерок. Антивоенные настроения общества никто учитывать не собирался. Американская армия готовилась к наступлению. Мексиканские комары затаились в ожидании свежей американской крови.

75-тысячная американская армия выдвинулась на земли Монтесумы. Им противостояла равная армия под командованием генерала Антонио Лопеса де Санта Анна, ветерана мексиканской войны за независимость. Когда американская армия под командованием генерала (и будущего президента) Закари Тейлора выдвинулась с севера, американский флот захватил ключевые порты в Калифорнии, в том числе Сан-Франциско, Сан-Диего и Лос-Анджелес. Одновременно генерал Уинфилд Скотт, который командовал армией во время войн с семинолами, высадился со значительной армией в порту Веракрус, откуда можно было быстро добраться до столицы, Мехико.

Имея за плечами сорокалетний опыт службы, Скотт был прекрасным стратегом. Он давно глубоко изучал военную историю. И он прекрасно знал о гибели и поражении европейских солдат британской, французской и испанской армий на Карибах, в Южной и Центральной Америке – и в Мексике. Он осознавал, какую опасность представляют комары. Его противник, Санта Анна, также был в курсе, какой ущерб могут нанести его смертельно опасные союзники-комары американским захватчикам. Как и во время революции и войны с испанцами, мексиканский генерал стремился максимально задержать американцев на побережье, выжидая момента, когда комары раскатают свою кроваво-красную ковровую дорожку и устроят вновь прибывшим торжественную встречу. «Лето наступит для них неожиданно – а вместе с ним придут многочисленные болезни и эпидемии, – говорил он старшим офицерам. – Это опасный сезон для людей, непривычных к нашим условиям. Без единого выстрела мексиканской армии они будут ежедневно гибнуть сотнями… и за короткое время их полки уменьшатся раз в десять».

Скотт был преисполнен решимости избежать катастрофических потерь (и последующего поражения) от кровожадных комаров. Он твердо решил взять Веракрус и быстро продвинуться в глубь континента на более здоровые возвышенности, чтобы избежать желтой лихорадки и малярии. Зона высадки контролировалась врагом «более мощным, чем оборона других стран: я говорю о вомито [желтой лихорадке]». Когда в марте 1847 года Веракрус был взят, молодой офицер, лейтенант Улисс С. Грант, поделился с командиром своими тревогами: «Мы должны как можно быстрее убраться из этой части Мексики, иначе нас настигнет желтая лихорадка, которой я опасаюсь в десять раз сильнее, чем мексиканцев». Хотя истинная природа болезней, переносимых комарами, еще не была раскрыта, Скотт отлично понимал миазматическую теорию болезни. И тактическую кампанию он спланировал так, чтобы не дать болезни снять кровавую жатву с его армии. Он искусно обошел прибрежные болотистые низменности, тем самым уклонившись от комаров и их смертельных спутников – желтой лихорадки и малярии.

Скотт быстро шел вперед и взял порт. К началу апреля его армия уже двинулась на столицу. Американский генерал перехитрил и Санта Анну, и комаров. Комарам не удалось спасти Мексику от американцев, как они защитили ее от испанцев. Впервые комары оказались побеждены на собственной территории тщательной подготовкой Скотта и его твердой решимостью держаться подальше от миазматических прибрежных охотничьих угодий. Он быстро увел армию в более безопасные внутренние регионы страны. В сентябре был взят Мехико, официальный договор о капитуляции был заключен в феврале 1848 года. Несмотря на то, что война не пользовалась популярностью ни в Америке, ни в мире, Мексике пришлось уступить Соединенным Штатам 55 процентов своих территорий. Войны воплощенной судьбы привели стремительно крепнущую цивилизацию Колумбии к Золотым Воротам и сверкающим водам Тихого океана.

Научный склад ума генерала Скотта и тщательное планирование с целью обхода зараженной комарами местности подарили Соединенным Штатам территории Калифорнии, Невады, Юты, Аризоны, Нью-Мексико, большую часть Колорадо, небольшие части Вайоминга, Канзаса, Оклахомы и, конечно же, Техас. Дж. Р. Макнил пишет, что всеми этими приобретениями Америка «обязана твердой решимости Скотта не заводить армию в низменности летом… благодаря чему удалось избежать желтой лихорадки». Победа Скотта, по словам Макнила, «помогла Соединенным Штатам в 1848 году упрочить свое положение величайшей державы в американском полушарии». Но многие американцы считали, что Мексика была завоевана нечестным путем. Война представлялась трусливым актом империалистической агрессии. Позже Грант заявлял: «Вряд ли в истории была более подлая война, чем та, что Соединенные Штаты вели с Мексикой. Я думал так, когда был еще юношей, но мне не хватило моральной храбрости, чтобы подать в отставку».

Американо-мексиканская война стала боевой разминкой для многих генералов Гражданской войны. По большей части, они были хорошо знакомы, а то и дружили. Это относилось в том числе к Гранту и Ли. Впоследствии на стороне Союза воевали Джордж Макклеллан, Уильям Текумзе Шерман, Джордж Мид, Амброуз Бернсайд и Улисс С. Грант. За Конфедерацию выступили Стоунволл Джексон, Джеймс Лонгстрит, Джозеф Э. Джонстон, Бракстон Брэгг, Роберт Э. Ли и будущий президент Конфедерации Джефферсон Дэвис[75]. Грант напрямую связал американо-мексиканскую войну с войной Гражданской: «Я был ярым противником войны и до сих пор считаю ее одной из самых несправедливых, какие сильная держава вела против слабой. Республика последовала худшему примеру европейских монархий, забыв о справедливости в жажде получить дополнительные территории. Техас изначально принадлежал Республике Мексика… Оккупация, отделение и аннексия, с самого своего замысла до окончательного исполнения, были заговором ради приобретения территорий, на которых можно было бы создать рабовладельческие штаты для Американского Союза». Так Грант вступает в спор относительно будущего распространения рабства на огромной, недавно приобретенной территории.

Бывшая мексиканская территория была завоевана, и сразу же возникли вопросы о том, какими должны стать новые штаты и территории, свободными или рабовладельческими. В 1850 году Калифорния стала свободным штатом, что приветствовали северяне и аболиционисты. В ответ Конгресс принял Закон о беглых рабах (в рамках более объемного Компромисса 1850 года). По этому закону всех беглых рабов следовало возвращать хозяевам. За помощь беглецам назначался штраф в 30 000 долларов. Охотникам за рабами было позволено выслеживать и ловить рабов в свободных штатах. Короче говоря, раб навсегда оставался рабом. Банды охотников за беглецами часто похищали любых афроамериканцев, рабов и свободных людей и возвращали их в рабство. Об этом рассказано в блестящем фильме 2013 года «12 лет рабства», который был удостоен премии Киноакадемии как лучшая картина года. У беглых рабов и афроамериканцев Севера был единственный выход – бежать в Канаду.

Подземная железная дорога Гарриет Табмен работала на полную мощность. Она доставляла беглецов и свободных афроамериканцев в Канаду, в частности, на ферму Джозайи Хенсона на юге Онтарио. В период с принятия Закона о беглых рабах до начала гражданской войны в 1861 году более 60 000 афроамериканцев смогли обрести свободу в Канаде. Судьба Хенсона легла в основу знаменитого романа Гарриет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома» 1852 года.

Бичер-Стоу написала свой роман в ответ на Закон о беглых рабах. В нем она честно рассказала о жестокостях и ужасах рабства. Книга Бичер-Стоу способствовала развитию аболиционистского движения, и влияние ее нельзя недооценивать.

«Хижина дяди Тома» стала пропастью между Севером и Югом.

Мнения о будущем рабства резко разошлись. Принимая Бичер-Стоу в Белом доме в 1862 году, президент Линкольн сказал: «Значит, это вы – та маленькая женщина, написавшая книгу, которая развязала большую войну?»

В десятилетия до Гражданской войны на юге и западе активно расчищали земли для выращивания хлопка и других сельскохозяйственных культур. Все это вело к росту популяций комаров и распространению малярии и желтой лихорадки. Малярия стала неотъемлемой частью жизни фронтира. «К 50-м годам XIX века малярия стала эндемичной для Соединенных Штатов, – пишет эпидемиолог Марк Бойд в 1700-страничном труде «Маляриология». – Гиперэндемичными зонами стали юго-восточные штаты, долина реки Огайо, долина реки Иллинойс и практически вся долина реки Миссисипи от Сент-Луиса до Мексиканского залива». Плотность населения возрастала. Портовые города Мексиканского залива и реки Миссисипи становились центрами глобальной торговли. Все это способствовало распространению малярии и желтой лихорадки.

Американский писатель Эдгар Аллан По описал эпидемию желтой лихорадки в новелле 1842 года «Маска Красной смерти»: «Теперь уже никто не сомневался, что это Красная смерть. Она прокралась, как тать в ночи. Один за другим падали бражники в забрызганных кровью пиршественных залах и умирали в тех самых позах, в каких настигла их смерть. И с последним из них угасла жизнь эбеновых часов, потухло пламя в жаровнях, и над всем безраздельно воцарились Мрак, Гибель и Красная смерть». Новый Орлеан, Виксбург, Мемфис, Галвестон, Пенсакола и Мобайл – во всех этих городах в течение тридцати лет до Гражданской войны ежегодно вспыхивали эпидемии желтой лихорадки. Особенно тяжелой стала эпидемия 1853 года, когда в районе Мексиканского залива умерло 13 000 человек, в том числе 9000 в одном лишь Новом Орлеане. «Подобные сцены массовой смерти, погребальных траншей и массы беженцев можно сравнить с полями сражений Гражданской войны, – пишет историк Марк Шанц. – Потери Нового Орлеана… с лета 1853 года оказались значительно больше потерь армии конфедератов в битве при Геттисберге летом 1863 года». В Мобайле доктор Джозайя Нотт, который одним из первых предположил роль комаров в распространении желтой лихорадки, писал: «Со всей определенностью можно сказать, что во многих городах штатов Залива эта ужасная эпидемия унесла колоссальное количество жизней, уменьшив население больше чем вдесятеро».

Во время тридцатилетнего владычества желтой лихорадки на американском Юге, как всегда, сильнее всего страдал Новый Орлеан. В этом городе умерло не менее 50 000 человек. Если брать все Соединенные Штаты, то с момента первого появления желтой лихорадки на Атлантическом побережье в 1693 году до последней эпидемии в Новом Орлеане в 1905 году, когда город наконец-то освободился от репутации колыбели несчастий и смерти, болезнь унесла жизни более чем 150 000 человек[76]. Но распространяемые комарами эпидемии и царство смерти стало лишь генеральной репетицией клубящихся туч войны и разорения, которые вскоре окутают молодую воинственную нацию.

Укрепление международных границ и захват новых территорий во время войн воплощенной судьбы против Британской Канады, коренных народов и Мексики привели Соединенные Штаты к поворотной точке в культурном, политическом и экономическом отношении. Терзаемая комарами раздробленная нация обратилась к самой себе. Так началась грандиозная и ужасная Гражданская война, которая должна была положить конец социоэкономическому соперничеству между свободным Севером и рабовладельческим Югом. Во время этой войны комары сумели утолить свою жажду крови, выступив на стороне Союза. Именно они раз и навсегда положили конец проблеме «расколотого дома». Комары стали самыми искусными убийцами на полях сражений, призраками, собирающими свою жатву ради того, чтобы «нация могла жить». Комары позволили Аврааму Линкольну заявить о «новом рождении свободы – и что правление народное, народом и для народа не сгинет с земли». Говоря о народе, Линкольн имел в виду и афроамериканцев. Во время Гражданской войны комары стали третьей армией, которая поддержала северян и способствовала сохранению Союза. А после принятия манифеста об освобождении рабов в 1863 году оказалось, что комары способствовали запрету того самого института рабства, который был создан с их помощью.

Глава 15. Зловещие ангелы природы. Гражданская война в Америке

21 ноября 1864 года осунувшийся, несчастный президент Авраам Линкольн, ссутулившись, сидел за своим столом, незряче уставившись в чистый лист бумаги. Ему было всего пятьдесят четыре года, но три с половиной года Гражданской войны состарили его прежде времени. Лицо избороздили морщины, глаза впали от множества бессонных ночей, проведенных в мыслях о погибших. Хотя он стал свидетелем последних, шатких шагов голодающей Конфедерации, понимание того, что конец войны близок, не приносило утешения. Счет потерь достиг ужасающих высот. 15 апреля 1861 года, когда он мобилизовал свою армию для сохранения Союза, никто и представить этого не мог.

Как облечь в слова жертвы, принесенные столь многими, кто заплатил «последней, полной мерой преданности»? Он поднял голову, взялся за перо и вдохнул жизнь в лист бумаги. «Резиденция президента, Вашингтон, 21 ноября 1864», – написал он, а затем обратился к миссис Лидии Биксби, вдове из Бостона:

«Уважаемая Миссис Биксби!

Сегодня в нашем штабе мне показали сводку командующего армии в Массачусетсе. Вы – мать пятерых сыновей, героически отдавших свои жизни на поле боя.

Понимаю, насколько холодны и бесполезны мои слова в попытке облегчить Ваше горе после столь невосполнимой потери. Однако не могу не сказать, что Вы можете найти утешение в благодарности Республики героям, которую они спасли ценой жизни.

Молюсь, чтобы Господь облегчил Ваши страдания и оставил Вам светлую память о любимых и потерянных. Вы можете гордиться сыновьями, принесшими такую драгоценную жертву на алтарь свободы.

Искренне Ваш и с уважением, Авраам Линкольн»[77].

Личность Линкольна сформировала и закалила страна, которая, казалось, постоянно находится в состоянии войны. Он родился в 1809 году в бедной семье на ферме Синкинг-Спринг, в рабовладельческом штате Кентукки. Жизнь его проходила в войнах воплощенной судьбы – с войны 1812 года до американо-мексиканской войны. В 1832 году он даже какое-то время служил капитаном ополчения во время войны Черного Ястреба в Иллинойсе. Это была одна из многочисленных этнических чисток, устроенных президентом Эндрю Джексоном для выселения коренных народов. Так президент проводил свою печально известную политику переселения индейцев. Военная служба Линкольна продлилась всего три недели. Сам он говорил об этом так: «Я воевал, я истекал кровью, и я вернулся. Я вел кровопролитную войну с комарами. И хотя я не падал в обморок от потери крови, но честно могу сказать: я частенько голодал».

Ожесточенная, кровавая борьба с комарами, которых солдаты прозвали кровососами, стала повседневной частью военной жизни во время Гражданской войны. Сражения с целеустремленными кровожадными комарами были такими же привычными и рутинными, как ежедневная муштра и бои. «Для Билли Янка и Джонни Реба война была в равной мере историей гнилостных инфекций, жгучих лихорадок, долгих маршей и боев… Проще говоря, если бы на Юге в 60-е годы XIX века не присутствовали болезни, переносимые комарами, история войны была бы иной, – пишет Эндрю Макилвейн Белл в глубоком и весьма содержательном труде «Комары-солдаты: малярия, желтая лихорадка и ход Гражданской войны в Америке». – Солдаты с обеих сторон часто жаловались на назойливых насекомых, которые питались их кровью, зудели над ушами, проникали в палатки и усугубляли тяготы армейской жизни. Они не подозревали, что эти насекомые определяют важные политические и военные события эпохи». Комары сыграли весомую роль не только в исходе войны. Через два года после братоубийства на полях сражений они резко изменили стратегические цели Линкольна. Тем самым комары навсегда реформировали культурное и политическое лицо нации.

В первые годы войны комары, при поддержке опытных командиров армии конфедератов, наносили удары по силам Союза, которыми командовали неуверенные, но воинственные сторонники тотальной войны на уничтожение. Изначально Линкольн стремился сохранить Союз и его единый экономический портфель. Но постепенно цель войны, которая должна была определить характер нации, изменилась. Теперь целью стало уничтожение и полный запрет рабства. Если бы комары не затянули войну и Союз достиг бы быстрой победы, как планировалось, то манифеста об освобождении рабов не случилось бы.

По иронии судьбы комары стали не только причиной африканской работорговли, но и помогли во время Гражданской войны в Америке вбить последний гвоздь в крышку гроба самого института рабства, освободив от оков 42 миллиона афроамериканцев.

Белл пишет: «Невольно став солдатами, комары сделали для формирования нашей истории гораздо больше, чем кажется многим. Важную роль этих насекомых не должен игнорировать ни один ученый, стремящийся понять Гражданскую войну во всей ее прекрасной и головокружительной сложности».

Причины Гражданской войны были очень запутанными. Одними лишь разногласиями в отношении к рабству проблема не исчерпывалась. Да, конечно, рабство было толчком, но не основной причиной, исключающей все остальные факторы. Война была связана со множеством экономических, политических и культурных аспектов.

Споры и раздоры нарастали и ширились. Избрание же в 1860 году президентом Авраама Линкольна стало последним ударом по южным убеждениям. Хотя Линкольн постоянно заверял рабовладельческие штаты в том, что не собирается запрещать институт рабства там, где он уже существует, он твердо противостоял попыткам распространения рабства на Запад, на новые штаты и территории. Бедным белым фермерам, как его собственному отцу, нужны были возможности зарабатывать на жизнь, собирая урожай на свободной земле и не конкурируя с плантаторами, использовавшими бесплатный рабский труд.

Простая экономика рабства вела к нищете другие слои американского общества – и рабов, и свободных людей.

Неразрывное слияние рабства и хлопка приносило значительную прибыль и сохранялось, поскольку деньги эти питали промышленное богатство Севера. Но слияния рабства с другими сельскохозяйственными рынками допустить было нельзя. Южные штаты хотели распространить рабство на Запад. Кроме того, они попросту не доверяли новому президенту. Они считали, что, приняв присягу, Линкольн непременно запретит рабство. За время, прошедшее с победы Линкольна в ноябре 1860-го и его вступления в должность в марте 1861 года, наспех сшитый союз тридцати четырех соединенных штатов пополз по всем швам.

До инаугурации Линкольна семь штатов мирно вышли из Союза, приняв собственные декларации о непосредственных причинах выхода. Они сформировали правительство и выбрали столицу, которая поначалу находилась в Монтгомери, штат Алабама, а в мае 1861 года была перенесена в Ричмонд, штат Вирджиния. Они ратифицировали конституцию и избрали Джефферсона Дэвиса президентом Конфедерации Штатов Америки. 4 марта Линкольн принял присягу – а вместе с ней страну, находящуюся на грани Гражданской войны. «В ваших руках, мои недовольные соотечественники, а не моих, – заявил он во время инаугурации, – важнейшая проблема Гражданской войны». Война началась через месяц, когда армия Конфедерации захватила форт Самтер в гавани Чарльстона. К июню за отделение проголосовали еще четыре штата, и Конфедерация стала состоять из одиннадцати штатов. «Обе стороны не хотели войны, но одна из них готова была вести войну, лишь бы не дать государству выжить, – говорил Линкольн, – а другая согласилась на войну, чтобы не дать ему погибнуть. И война началась». Когда 12 апреля 1861 года на стены форта Самтер обрушились первые ядра войск повстанцев, Линкольн ставил своей целью сохранить территориальную и экономическую целостность государства – в том числе и южное рабство.

Как и американским колониям во время революции, Конфедерации ничего не оставалось, кроме как победить в войне. Но, в отличие от колонистов, помощи конфедераты не получили. У них не было гениальных европейских генералов, подобных маркизу де Лафайету, и не было французского флота, способного прорывать удушающую морскую блокаду со стороны Союза. Конфедераты разыгрывали сразу две ставки. Во-первых, они считали, что Линкольн отступит. Он не отступил. Во-вторых, им казалось, что Британия, которой был необходим южный хлопок для развития текстильной промышленности, придет к ним на помощь, прорвет морскую блокаду и пришлет боеприпасы и другие ресурсы. Этого не произошло.

Британия запретила работорговлю в 1807 году, а рабство в 1833-м. Британцы были яростными противниками рабства, и настроения эти еще больше усилились после того, как в 1852 году «Хижина дяди Тома» стала национальным бестселлером. Кроме того, Британия отлично знала опасность желтой лихорадки. И политики, и рядовые граждане выступали против того, чтобы корабли, курсирующие между Британскими островами и Конфедерацией, превращались в плавучие фабрики смерти. «Хотя основные аспекты ведущихся дискуссий были неизвестны широкой публике, – пишет Марк Харрисон, профессор истории медицины из Оксфорда, – две вспышки желтой лихорадки на европейской почве за последние несколько лет вызывали сильную тревогу». Британские газеты твердили, что «климат и ужасная желтая лихорадка» позволят Конфедерации победить «все рычаги, которые Север может использовать против нее». Британия не хотела на себе испытывать желтую лихорадку Конфедерации, которая по иронии судьбы так и не вступила в действие.

До Гражданской войны южные штаты страдали от болезней, переносимых комарами. Поэтому, в отличие от войн прошлого, желтая лихорадка не повлияла на исход этой войны – выжившие уже обладали иммунитетом. Кроме того, в ходе войны флот Союза под командованием Уинфилда Скотта осуществил план «Анаконда» – суда Союза блокировали порты Конфедерации, удушив все возможности внешней торговли. Иностранные корабли, особенно из карибских колоний, не могли входить в порты и разгружаться – и распространять ужасный вирус через зараженных моряков и корабельных комаров.

Новый Орлеан, сердце торговли Дикси, был захвачен через год, в апреле 1862 года. Через месяц пал Мемфис, что перекрыло реку Миссисипи и окончательно закрепило блокаду Конфедерации. Тем самым Союз, сам о том не подозревая, закрыл речной доступ к желтой лихорадке и избавил оккупационные войска от ужасов болезни и смерти, которые исторически защищали Новый Орлеан и дельту Миссисипи. Штабисты Конфедерации со всеми на то основаниями рассчитывали, что Новый Орлеан станет головной болью Союза. Вирджинская газета предсказывала, что важнейший порт Новый Орлеан станет «призом, который окажется очень дорогим в содержании, если его ежегодно будет посещать Его Шафрановое Величество [желтая лихорадка]». Разделяя тот же страх, военный хирург Союза в начале войны предсказывал, что «и Северу, и Югу грозит великая чума тропиков. Желтая лихорадка унесет жизни каждого десятого в северной армии, который осмелится проникнуть в хлопковые штаты в зоне желтой лихорадки». Но в годы войны желтая лихорадка почти не встречалась – даже в Новом Орлеане она унесла жизни всего одиннадцати человек. Оккупационная армия Союза соблюдала строгие меры гигиенической безопасности и установила полный карантин. Во время Гражданской войны в армии Союза были отмечены лишь 1355 случаев заражений и всего 436 смертей. «Анаконда» сжимала свою хватку на горле Юга, и желтая лихорадка становилась все менее вероятной. А вот о малярии сказать такого было нельзя. Хотя сдержать желтую лихорадку удалось, малярия расцвела пышным цветом.

Как и желтая лихорадка, малярия до Гражданской войны была хроническим заболеванием. Но, в отличие от желтой лихорадки, она с удовольствием распространялась на полях сражений, лишая сил миллионы солдат. Больной малярией солдат из Коннектикута писал домой: «Комары – это самые страшные враги, с какими мне доводилось встречаться». Во время войны было мобилизовано 3,2 миллиона человек – отличная почва для распространения малярии. Непривычные к местным условиям солдаты-янки пересекали линию Мейсона – Диксона и вторгались на юг, тем самым нарушая эпидемиологический барьер. Массовые перемещения солдат и гражданских лиц по трем зонам инфекции стимулировали размножение комаров и распространение малярии.

Без британской помощи лишенной необходимых припасов Конфедерации приходилось в одиночку сражаться и с комарами, и с Союзом. Военная машина Линкольна обладала подавляющим преимуществом во всем, что было необходимо для победы – от живой силы, ресурсов, инфраструктуры, промышленности и продуктовых запасов до всех видов вооружения и хинина, столь же жизненно важного, как пули и штыки. У Юга оставался только хлопок и рабы, и все же на полях сражений в первые два года войны Конфедерация побеждала.

До решающих побед Союза при Геттисберге и Виксберге в июле 1863 года слабая Конфедерация главенствовала в войне. Джонни Реб и комары успешно сражались с самоуверенными янки Линкольна и их бестолковыми генералами. Север, имевший военное преимущество, полагал, что война продлится недолго и превратится в войну на уничтожение. После первых не причинивших особого вреда залпов конфедератов по форту Самтер предполагалось, что война быстро сложится в пользу Союза, но уже первое сражение при Булл-Ран показало превосходство южан.

Теплым июльским днем 1861 года Уилмер Маклин сидел на веранде своего дома в Манассасе, штат Вирджиния, прислушиваясь к отдаленному грому артиллерии и мерному топоту марширующих солдат. В его доме разместился штаб генерала Конфедерации П. Г. Т. Борегара. В отдалении он видел сотни хорошо одетых зрителей, которые расселись на окрестных холмах в шезлонгах, под зонтиками, с плетеными корзинами для пикника. Это была настоящая элита Вашингтона, округ Колумбия: сенаторы, конгрессмены и их семьи. Они проделали путь в двадцать пять миль, чтобы полюбоваться кровавым зрелищем и историческим событием, и не желали упустить момент, когда армия Союза одним решительным ударом сметет южных бунтарей. Гром стал громче. Маклин вздрогнул и прикрыл голову руками, когда пушечное ядро Союза снесло печную трубу его кухни. Борегар записал: «Смешно, что артиллерия стремится лишить меня и мой штаб обеда». А комары избрали двор дома Маклина близ реки Булл-Ран для первого значительного сражения Гражданской войны – впрочем, в разрушении кухни они были неповинны.

Уинфилд Скотт, который командовал армией Соединенных Штатов, был ветераном войны 1812 года, семинольских войн и американо-мексиканской войны. За его плечами было уже пятьдесят четыре года службы, и он отлично сознавал, какую опасность болезни, переносимые комарами, представляют для не обладающих иммунитетом солдат. Он перехитрил Санта Анну и мексиканских комаров и теперь не собирался жертвовать своими солдатами в южной кампании против Конфедерации. В начале Гражданской войны Скотт предупредил президента Линкольна и его главного военного советника, генерал-майора Джорджа Макклеллана, что если Союз не атакует Юг немедленно, общественное мнение взбунтуется. Но по его плану «Анаконда» для удушения Юга требовалось время. Скотт также сознавал, что общество, защищенное от эндемичных болезней особенностями климата, не понимает суровых реалий сражений на кишащем комарами юге. «Они потребуют немедленных и решительных действий, но я опасаюсь последствий, – заявил он. – Нам нужно действовать постепенно… и ждать возвращения морозов, которые убьют вирус злокачественной лихорадки ниже Мемфиса».

Военный кабинет собрался в июне 1871 года, за месяц до сражения при Булл-Ран. Членам кабинета предстояло решить, нанести ли решающий удар в Вирджинии или в долине реки Миссисипи. Победила Вирджиния. Было решено, что «сражаться в такой нездоровой местности – это военное самоубийство». Врачи северян твердили Линкольну, что «войска северян, которые не заходили южнее Чесапика, окажутся в климате, совершенно чуждом их конституции, среди болотных миазмов». 21 июля 1861 года на выбранном комарами месте близ дома Маклина в Манассасе, Вирджиния, на берегах реки Булл-Ран две армии наконец-то сошлись.

Яростное сражение продолжалось почти весь день. Бригада конфедератов под командованием генерала Томаса Джей Джексона упрямо сопротивлялась. После этого сражения генерал заслужил уважительное прозвище Каменная Стена. В рядах армии Союза царил хаос. Беспорядочная толпа шокированных зрителей под проливным дождем в панике бросилась назад, в Вашингтон, призывая нацию к тотальной войне. Самоуверенная армия Союза вступила в крупнейшее и самое кровопролитное сражение в истории Америки до этого момента. Впрочем, впереди Америку ожидали новые потрясения и жестокие битвы. Названия Энтитем, Шилох, Ченселлорсвилль, Спотсильвания, Сикамауга и Геттисберг до сих пор отзываются в коллективном сознании страны. На залитом кровью поле сражения при Булл-Ран лежали изуродованные тела тысяч американцев. Планы короткой победоносной войны разбились вдребезги. Стало ясно, что война будет долгой, кровопролитной и мрачной. И комары сделают все, что в их силах, чтобы продлить ее.

После первого сражения при Булл-Ран Макклеллан колебался и бездействовал почти год, что позволило Конфедерации наилучшим способом организовать военную экономику, мобилизовать военные ресурсы и окопаться. Понимая возможность нападения на Ричмонд, Дэвис и Ли приказали перевести войска с Глубокого Юга к столице. Они понимали, что сезон комаров не позволит Союзу вести боевые действия на южном фронте. Кроме того, это решение позволило им уберечь от болезней собственную армию. «В это время года враг не пойдет на вторжение на наши территории, – писал Ли. – Войска, которые вы оставите там, в большей степени пострадают от болезней, чем от врага». Президент Дэвис добавлял, что «решительные действия происходят здесь, в этом регионе, а климатические условия уже остановили любые операции на побережье». Дэвис подчеркивал, что подкрепления должны прийти только «оттуда, где климат не позволяет вести активные боевые действия». Стотысячная армия Конфедерации под командованием Ли расположилась в окрестностях Ричмонда и готовилась к встрече с армиями Макклеллана. Новое поколение творцов истории, комаров, предки которых восемьдесят лет назад кормились британской кровью, жужжали в ожидании солдат Макклеллана.

Макклеллан был буквально одержим планированием, у него отсутствовала военная агрессия, он привычно переоценивал силы противника. Он понимал, что поражение и значительные потери повредят его шансам на президентство. Обозленный Линкольн и разъяренные газеты требовали немедленных действий. Макклеллан уступил нарастающему давлению и в марте 1862 года начал наступление на Ричмонд. Малыш Мак направил на полуостров между реками Йорк и Джеймс, изрезанный ручьями и болотами, 120-тысячную армию. Несмотря на численное превосходство, его армия не перехватила инициативу. Макклеллан предался своему излюбленному военному занятию – выжиданию.

В середине апреля армия Союза взяла Йорктаун. Макклеллан нервничал. Конфедераты упорно уклонялись от решительного сражения, позволяя армиям Союза медленно продвигаться среди все более полноводных рек и болот. Началась оттепель, потом пошли апрельские дожди. Солдат армии Союза писал, что на них накинулась «армия вирджинских комаров… Это самые здоровенные и кровожадные твари, каких я только видел». Другой жаловался, что на них набросились «целые полчища огромных комаров». Военный хирург армии Союза Альфред Каслмен писал: «Все промокли под постоянным дождем, продрогли и упали духом. Мы постепенно превращаемся в земноводных». За следующие два месяца армия Союза продвинулась по комариным болотам Джеймстауна-Йоркстауна всего на тридцать миль. Доктор Каслмен так писал об обстановке в войсках: «Заболеваемость стремительно растет. Перемежающаяся лихорадка, диарея и дизентерия». Малярия и дизентерия давно уже были самыми тяжелыми болезнями войны.

Армия Союза медленно продвигалась к Ричмонду. Малярия в войсках усиливалась, увеличивались и боевые потери. К концу мая армия Макклеллана подошла к Ричмонду. Сам командующий уже находился в бреду и был прикован к постели малярией. К этому времени 26 процентов армии Союза уже не могли сражаться. В отсутствие командующего разрозненные колонны армии Союза продвигались по региону, который конфедераты назвали «смертоносными болотами полуострова». Структура командования была нарушена, а запасы хинина подходили к концу – в первую очередь войскам доставляли боеприпасы, пушки и другие припасы. Малярия и дизентерия свирепствовали весь июнь и июль.

Солдат Конфедерации Джон Билл отлично понимал всю опасность положения армии Союза. «Макклеллан встал лагерем… там, где дуют малярийные и миазматические ветры, – писал он родным. – Силы его армии уже подорваны усталостью, голодом и поражением. Солдаты будут тысячами гибнуть от лихорадки и болезней». Ослабевшая армия Макклеллана не могла пробить оборону Ричмонда, и в конце июня генерал Ли перешел в яростную контратаку, отбросив противника к побережью. К тому времени болезнями было поражено 40 процентов армии Союза. «Простая малярия на землях мятежников, – писал хирург армии Союза Эдвин Бидвелл, – уничтожает и обессиливает больше солдат-северян, чем раны, полученные от ружей противника».

Конфедераты расположились на возвышенностях, вдали от болот и комаров. Малярия подтачивала силы южан тоже, но в значительно меньших масштабах. Заболеваемость в армии Конфедерации колебалась от 10 до 15 процентов.

Подчиненный Макклеллана, бригадный генерал Эразмус Кейс, написал Линкольну с тем, чтобы президент остановил подкрепления и полностью вывел армию из региона: «Перебрасывать недавно набранные на Севере войска в этот регион в июле, августе и сентябре – все равно что бросить их в море. Свежие войска растают и будут погублены навсегда». Хотя Макклеллан умолял прислать подкрепление для новой атаки на Ричмонд, ему приказали эвакуироваться с болотистого полуострова, чтобы «сохранить вашу армию в ее текущем состоянии, пока это еще возможно, иначе противник уничтожит вас в этом климате. Август и сентябрь в этой части реки Джеймс почти смертельны для белых людей».

Малярийные комары Вирджинии в свое время вынудили генерала Корнуоллиса капитулировать у Йорктауна.

Теперь же они способствовали продолжению гражданской войны, не позволив Макклеллану взять столицу Конфедерации, Ричмонд, и вынудив его унизительно отступить.

«Высокая заболеваемость малярией во время кампании на полуострове способствовала выводу армии Потомака назад в Вашингтон, – подчеркивает Белл. – Поражение Макклеллана, отчасти связанное с болезнями, изменило отношение северян к войне. Впоследствии это привело к уничтожению рабства и к рождению новой свободы. Цель сохранения прежней республики осталась в прошлом». Комары не позволили Макклеллану добиться победы на востоке. Но и преследуемые комарами командиры на западе тоже этого не добились.

Малярийные комары разбили армию Макклеллана в Вирджинии. Они же затянули войну на западе, помешав первым попыткам северян захватить оплот Конфедерации в Виксберге, Миссисипи, в мае – июле 1862 года. Комары повлияли на решение не двигаться на Виксберг с севера после победы северян при Коринфе на севере Миссисипи в мае 1862 года.

Выбив армию Конфедерации под командованием Борегара из Коринфа, примерно в 90 милях к востоку от Мемфиса, генерал армии Союза Генри Халлек не стал преследовать противника южнее Мемфисской линии, установленной Скоттом. Он понимал всю опасность сезона малярии и желтой лихорадки. Генерал совершенно правильно решил, что продвижение к Виксбергу в такой сезон станет самоубийством. «Если мы последуем за противником в болота Миссисипи, – писал он своим политическим командирам в Вашингтон, – наша армия будет серьезно ослаблена болезнью». Армия северян и без того поредела от малярии и дизентерии. Генерал-майор Уильям Текумзе Шерман тоже слег с малярией. Он сообщал командованию, что из его десяти тысяч солдат службу может нести разве что половина. Перед отступлением на юг Борегар сообщал, что в его армии больны малярией около 15 процентов. Генерал Халлек не стал преследовать отступающего противника из страха перед болезнями, переносимыми комарами.

В малярийную ловушку, подготовленную комарами Виксберга, своих солдат завел адмирал Дэвид Фаррагут. Захватив в апреле 1862 года Новый Орлеан, Фаррагут приказал армии продвигаться на север вдоль Миссисипи. Виксберг был центром коммуникаций, снабжения и транспорта. Он был слишком важен для Союза, чтобы оставить его противнику. «Виксберг, – говорил Джефферсон Дэвис, – это шляпка гвоздя, который соединяет две половины Юга».

Фаррагут предпринял неудачную попытку захватить Виксберг, этот Гибралтар Запада, в мае. Виксберг был последним оплотом Конфедерации на Миссисипи. Линкольн и его военные стратеги были разочарованы неудачей Фаррагута и стремились как можно быстрее обеспечить себе полный контроль над рекой, что позволило бы полностью перерезать главную артерию Конфедерации. Фаррагуту было приказано возобновить наступление на Виксберг в конце июня. Его флот насчитывал 3000 солдат. «Их поджидали десять тысяч конфедератов, – пишет Белл, – и бесчисленное множество комаров Anopheles. И те, и другие оказались смертельно опасными противниками». Крепость Виксберг находилась на высоком утесе на полуострове в подковообразном изгибе на восточном берегу реки. Город окружали сплошные болота, изрезанные небольшими речками. Доступ к городу был возможен только с реки. Географические условия не позволяли Фаррагуту использовать морское превосходство и сухопутные войска. И тогда он попытался прорыть канал через перешеек полуострова, чтобы добраться к крепости. Всем его попыткам помешали комары.

Армия Союза, как сообщал из Виксберга бригадный генерал Томас Уильямс, «была настолько поражена малярией, что ни для чего не годилась». Когда в конце июля Фаррагут отказался от своей затеи, 75 процентов армии под его командованием были либо мертвы, либо отправлены в госпитали с болезнями, переносимыми комарами. «Единственный выход, – говорил он, – это учесть климатические условия и отложить любые действия под Виксбергом, пока не закончится сезон лихорадки». Командующий армией конфедератов, генерал Эдмунд Кирби Смит, писал: «По моему мнению, противник не будет пытаться вторгнуться в Миссисипи или Алабаму этим летом. Характер местности, климат… являются непреодолимыми препятствиями». В это же время Макклеллан, преследуемый комарами, отступил от Ричмонда. Конфедерация победила на этом этапе войны за независимость.

После унижений 1862 года в Вирджинии и Виксберге министр финансов Салмон П. Чейз, давний сторонник призыва афроамериканцев, высказал вслух то, о чем уже давно думали многие политики и военные Союза. «Мы не можем и дальше выставлять непривычные к климату войска, не располагающие достаточным количеством ресурсов, против врага, способного поставить под ружье половину населения, а вторую половину заставить работать совершенно бесплатно, только за еду».

Хотя именно Чейз в 1864 году обеспечил появление фразы «Мы верим в Бога» на американской валюте, во время Гражданской войны бог был на стороне тех, кто был лучше обеспечен хинином. Комары действовали в полном согласии с моралью и общечеловеческими ценностями. Им удалось изменить устоявшиеся культурные, расовые и юридические условности Соединенных Штатов, подготовив почву для принятия закона об освобождении рабов и новой свободы для афроамериканцев, сохраненной и гарантированной генералом Улиссом С. Грантом.

Поражения Союза весной и летом 1862 года привели к изменению стратегии. Линкольн и его советники выработали новый путь – полный разгром армий Конфедерации и политика удушения и вынужденной капитуляции Юга из-за невозможности дальнейшей войны и развития экономики без рабского труда. «Те, кто лишает свободы других, – заметил Линкольн, – не заслуживают ее для себя». Белл пишет, что потери и связанные с комарами военные поражения 1862 года «помогли убедить администрацию Линкольна в том, что только полное подчинение Юга, включая и запрет рабства, смогут восстановить Союз и достичь мира». Чарльз Манн согласен с этой точкой зрения. Он пишет, что малярия «отсрочила победу Союза на месяцы и даже на годы. В долгосрочной перспективе это оказалось во благо. Изначально целью Севера было лишь сохранение государства, а не отмена рабства… Чем дольше длилась война, тем выше становилась готовность Вашингтона рассмотреть радикальные меры». Учитывая роль комаров в затягивании военного конфликта, Манн пишет: «Закон об освобождении рабов, по крайней мере, отчасти был подготовлен малярией». После первой победы Союза (или, скорее, ничьей) в кровопролитном сражении при Энтитеме в сентябре 1872 года Линкольн кардинально поменял цели войны и самого государства, составив свой самый знаменитый и долгосрочный приказ[78]. 1 января 1863 года, согласно закону об освобождении рабов, около 3,5 миллиона порабощенных афроамериканцев в определенных регионах Конфедерации, особенно в отделившихся штатах, были освобождены[79]. Кроме того, афроамериканцев стало возможно призывать в армию для сражений в войне, которая, по словам Линкольна, «была определенным образом связана с рабством». Побудительный мотив освобождения рабов Конфедерации был моральным, но продиктован он был военным прагматизмом. Как и считал Чейз, свободные, обладающие иммунитетом рабы укрепили бы армию Союза, одновременно лишив Конфедерацию рабочей силы.

Хотя этот аспект закона об освобождении рабов часто недооценивают, закон этот являлся военной мерой, направленной на лишение Конфедерации рабочей силы. Конфедератам пришлось перенаправить часть армии на поля и фабрики. «Решение президента освободить рабов и вооружить их, чтобы они убивали своих бывших хозяев, являлось радикальным отходом от прежней политики, – пишет Белл. – Военные события 1872 года убедили Линкольна в том, что освобождение и призыв чернокожих – это жизненная необходимость. Это решение укрепило северную армию и лишило Конфедерацию основной рабочей силы». Линкольн был согласен с врачами и советниками в том, что афроамериканские солдаты обладают генетической защитой от болезней, переносимых комарами, а это качество было бы бесценно при ведении военных действий на Глубоком Юге – удалось бы «удерживать бассейн Миссисипи в нездоровый сезон». Военный врач, генерал Уильям А. Хэммонд, писал: «Хорошо известно, что африканцы подвержены влиянию малярийных болезней в меньшей степени, чем европейцы».

Из примерно 200 000 афроамериканцев, служивших в армии Союза, две трети были бывшими рабами на Юге.

Обретя свободу, они записались в армию, чтобы способствовать освобождению своих братьев. Они были готовы сражаться в войне, которая могла решить судьбу института рабства.

Теперь война должна была не только сохранить экономическую цельность Союза, но еще и истребить рабство с чисто военной решительностью. «Закон об освобождении рабов изменил моральную атмосферу войны, – пишет известный военный историк Джон Киган. – С этого момента основным вопросом стало уничтожение рабства». Но без победы Союза закон оставался всего лишь бумажкой. На кону стояла свобода более четырех миллионов человек. Все они желали победы Союзу и абсолютного поражения Конфедерации. Улисс С. Грант с помощью хинина и генерала Анофелеса вдохнул в слова Линкольна жизнь и сделал их юридической реальностью.

В отличие от Макклеллана, который на президентских выборах 1864 года потерпел поражение от Линкольна, Грант не занимался политическими махинациями и не боялся рисковать на поле боя. Он был настоящим интровертом, человеком тихим, неловким и немного странным. Но в то же время он умел принимать непростые решения и был готов жертвовать жизнями ради достижения победы, отсюда и его прозвище – Мясник. Его кампания при Виксберге в мае – июле 1863 года стала поистине блестящей демонстрацией военного искусства. Позже Грант проанализировал и прокомментировал свои действия в тот момент. С характерной скромностью он писал, что все его кампании в годы Гражданской войны можно было бы провести иначе, лучше. Все, кроме одной: Виксберг. В самый комариный сезон Грант провел флот Союза под пушками Виксберга и высадил своих людей южнее города. Пресса всячески поносила его за это решение. Поскольку стоял сезон малярии, то репортеры, мнящие себя генералами, писали: «Что же из этого выйдет? Армия численностью семьдесят пять тысяч человек погибнет до первого октября, ни разу не вступив в бой с противником». Генерал Ли тоже считал, что армии Союза не будут вести боевых действий в районе Виксберга в опасный летний период.

Но Гранта не интересовало мнение профанов. Не интересовался он и мнением генерала Ли, сколь бы разумным оно ни было. Улисс С. Грант был победителем – в отличие от множества генералов Союза до него. «Я надеюсь обхитрить бунтовщиков и высадиться там, где меня не ждут», – заявил он своим штабистам. И он поступил именно так: перерезал собственные линии снабжения и провел свою армию по болотам, окружающим Виксберг. Корабли снабжения не могли пройти по реке под пушками Виксберга, и солдатам Гранта пришлось перенести серьезные лишения. Но это был блестящий образец военной хитрости. Окружая Виксберг, Грант захватил несколько мелких портов, а также столицу штата, Джексон.

В поддержку главного удара Гранта Союз перебросил в этот регион от 30 до 40 тысяч солдат, включая девять недавно мобилизованных полков американских цветных войск, состоявших преимущественно из освобожденных рабов. Эта армия блокировала порт Хадсон, расположенный в 20 милях к северу от Батон-Руж и в 150 милях к югу от осажденного речного бастиона Виксберг. Главный сторонник призыва афроамериканцев на военную службу, Грант, напомнил Линкольну: «Я всем сердцем поддерживаю идею вооружения негров. Этот шаг наряду с освобождением негров станет тяжелейшим ударом для Конфедерации». После двух бесплодных, но обошедшихся очень дорого попыток штурма крепости Грант 25 мая начал осаду. Линия фронта протянулась на 15 миль. Настало самое опасное на Юге время – разгар комариного сезона.

Но Грант знал, что у него есть преимущество, которого не было у истощенных и осажденных защитников Виксберга. Выступая в этот поход, он был готов урезать пайки и обходиться без припасов. Но, отправляясь в болота Миссисипи, он запасся хинином. Одним из самых ценных боеприпасов в арсенале Союза были огромные запасы противомалярийного лекарства. «Преимущество, которое хинин дал армии Союза, нельзя недооценивать, – подчеркивает Белл. – Можно без всякого преувеличения сказать, что моей книге следовало бы дать другой подзаголовок: «Как хинин спас Север»… Конфедерация в течение всей войны испытывала недостаток хинина, а это означает, что малярийные лихорадки у повстанцев лечить было нечем. От болезней страдали и гражданские лица».

В ходе войны Союз использовал 19 тонн очищенного хинина и 10 тонн неочищенной коры хинного дерева – и для лечения, и для профилактики малярии.

Иначе обстояло дело в Конфедерации. «Эффективная морская блокада привела к тому, что южные врачи… в течение всей войны испытывали недостаток хинина, – пишет Белл. – Учитывая распространенность малярии на Юге, поразительно, что у армии Конфедерации в конце войны еще оставались силы для сражений – ведь запас хинина в Ричмонде практически иссяк». И драгоценный хинин не тек рекой в войска на полях сражений. Политики Конфедерации, включая Джефферсона Дэвиса, хранили значительные запасы хинина для себя и своих семей. По иронии судьбы морская блокада положила конец желтой лихорадке, но способствовала распространению малярии.

Астрономически высокая цена на хинин в Конфедерации во время войны показывает кумулятивный эффект морской блокады. Контрабандисты знали, насколько важно и ценно это лекарство – ведь население Юга все сильнее страдало от эндемичной малярии. В начале войны унция хинина стоила 4 доллара, к 1863 году – 23 доллара. В конце 1864 года цена за унцию хинина, доставленного теми, кому удавалось прорвать блокаду, достигла 400–600 долларов. К концу войны контрабанда хинина из Карибского бассейна приносила 2500 процентов прибыли.

Поскольку контрабанда хинина становилась все более выгодным делом, лекарство доставляли в Конфедерацию всеми возможными способами, включая те, которыми сегодня пользуются наркокурьеры. Хинин зашивали в корсеты и женские юбки. Женщины притворялись странствующими монахинями или сиделками. Хинин прятали в детских куклах, мебели и предметах интерьера. Чтобы обойти таможню Союза и блокпосты на реке, тщательно упакованный порошок хинина прятали в анальных отверстиях и кишках скота. Близ Виксберга часовые Гранта задержали трех женщин, которые прятали хинин в двойном дне своих чемоданов. Драгоценное лекарство было конфисковано и отправлено солдатам армии Союза, хотя, в отличие от своих страдающих малярией противников, хинина у них и без того было предостаточно.

«Преимущества голодных цен»: карикатура из журнала Harper’s Weekly 1863 года связана с недостатком хинина в Конфедерации и астрономическим ростом цены на это лекарство. «Больной мальчик: «Знаю только одно – хотелось бы мне быть в Дикси». Няня: «И почему же ты, шалун, хочешь быть в Дикси?» Больной мальчик: «Потому что я читал, что там хинин стоит сто пятьдесят долларов за унцию. Если бы я был там, то ты не пихала бы мне в рот эту гадость!» (Library of Congress)

Медики армии Гранта близ Виксберга имели достаточное количество хинина не только для лечения заболевших, но и для профилактики. Все солдаты ежедневно получали профилактические дозы. «Организация госпиталей и медицинского обслуживания были настолько идеальны, что потери оказались гораздо меньше, чем ожидалось, – говорил Грант. – Я уверен, что ни одна армия еще не выходила на поле боя подготовленной так хорошо». Хинина было так много, что его даже выдавали страдающим лихорадкой «пожелтевшим, с запавшими глазами» пленным конфедератам и измученным местным жителям. Во время кампании малярия поразила 15 процентов армии Гранта, поскольку лекарство – в зависимости от дозы, качества и концентрации активного компонента – не было идеальным, да и многие солдаты отказывались принимать горький порошок.

Осажденным конфедератам и гражданским в Виксберге приходилось гораздо хуже. Припасы их иссякали, хинина не было. Им пришлось столкнуться с печальной реальностью, порожденной комарами. «Зловонные, влажные болота, – писал британский военный корреспондент, – оказались опаснее сабли или пули. Без хинина никто не может выжить в условиях такого климата». Блестящий стратегический план Гранта отдал солдат и беспомощных жителей Виксберга на растерзание кровожадным комарам. Обитателям крепости остались лишь «малярия, солонина, никаких овощей, палящее солнце и чуть ли не ядовитая вода». Под прикрытием облаков от залпов пушек Союза в Виксберг летели малярийные комары. Врач армии Конфедерации писал жене: «Это самые огромные, голодные и ненасытные твари. Дай Бог, чтобы тебе никогда не довелось с ними столкнуться!» Комары, которые всего год назад были ангелами-хранителями Виксберга и проклятием армии Союза, теперь стали для крепости демонами смерти. «Ядра противника беспокоят нас, но нам приходится сражаться с другим врагом, – писал из Виксберга врач армии Конфедерации, доктор У. Дж. Уоршем. – Более вражеских ядер нас беспокоят комары, кровососы, как называют их парни».

Через полтора месяца после осады ситуация в Виксберге напоминала Джеймстаун времен Великого голода. Молодой солдат писал родителям, умоляя прислать хоть что-нибудь, потому что другие солдаты схватили его за горло и украли «сапоги, шляпу и 5000 долларов». Жители города и солдаты ели собак, крыс, кожаную обувь и ремни. Говорили даже о случаях каннибализма. После осады в городе уцелело 3000 человек. Чтобы не погибнуть от пушечных ядер, солдаты и гражданские прятались в 500 пещерах, вырытых в глинистых холмах. Солдаты армии Союза презрительно называли эти убежища деревней степных собачек.

Малярия убила или лишила сил половину армии конфедератов, которая в начале осады насчитывала 33 000 человек.

Теперь их называли армией пугал. Солдаты Союза сочувствовали противникам, находящимся в жалком положении. Современник писал о «горестном зрелище побежденной, деморализованной армии – людях, находящихся на грани гибели. Бледные, с запавшими глазами, оборванные, босые, окровавленные солдаты еле передвигались».

4 июля Америка праздновала День независимости. Армия генерала Ли двигалась к Геттисбергу. А генерал Грант принял безоговорочную капитуляцию Виксберга. Узнав о победе Гранта, Линкольн воскликнул: «Отец Вод вновь спокойно течет к морю». Как и предсказывал Грант, «падение Конфедерации после падения Виксберга стало неизбежно». Важнейший портовый город перешел в руки северян. Конфедерация была расколота пополам, армия Вирджинии под командованием Ли оказалась отрезанной от скота, лошадей, кукурузы и других припасов, оставшихся западнее Миссисипи. Морская блокада еще сильнее душила и без того обессиленный и голодный Юг. Малярия проникала в вены солдат-южан, а из-за блокады они не имели доступа к хинину. До вечного освобождения порабощенных оставалось совсем немного. В коридорах власти гремело имя победителя Виксберга. Хотя многие политики, в том числе и Линкольн, никогда не встречались с Грантом лично, он быстро стал знаменитостью – в светском обществе Вашингтона только о нем и говорили.

Блестящий военный гений Гранта, отсутствие политических амбиций и склонности к бюрократическому интриганству, неприятие рабства и готовность призывать в армию афроамериканцев – все это делало Гранта потенциальным президентом. Линкольну пришлось иметь дело со множеством неспособных, бесталанных, насквозь фальшивых и политически ангажированных генералов. Он отчаянно искал собственного Роберта Э. Ли еще со времени первого сражения при Булл-Ран. «Линкольн услышал, как Грант говорил, что никогда не взял бы Виксберга без закона об освобождении рабов, – пишет известный автор Рон Чернов в потрясающей биографии 2017 года под простым названием «Грант». – Симпатии Гранта к общим политическим целям войны сыграли важную роль в отношении к нему Вашингтона». Чернов пишет, что после блестящей победы при Виксберге скромный, углубленный в себя солдат, которому исполнился 41 год, был «восходящей звездой на небосводе Линкольна. Он стал прекрасным идеалом генерала, какой всегда жил в душе президента: генералом, который постоянно побеждает врагов, понимая и принимая общие цели войны» – освобождение и мобилизацию рабов Юга.

Грант не просто был противником рабства. Он полностью поддерживал моральные и военные аспекты закона об освобождении рабов.

«Вооружив негров, мы получили могучего союзника, – писал он Линкольну вскоре после падения Виксберга. – Они станут хорошими солдатами. Забрав их у противника, мы ослабим его в той же степени, в какой усилим себя. Я решительно выступаю за такую политику». Военные и личные взгляды Гранта вполне гармонировали со взглядами Линкольна. Оба лидера прекрасно понимали друг друга. Их союз, основанный на полном доверии, изменил судьбы войны и всей страны.

В марте 1864 года Линкольн сделал Гранта генерал-лейтенантом – прежде такой ранг был только у Джорджа Вашингтона. «Президент… который был на восемь дюймов выше, – вспоминал официальную церемонию адъютант Гранта, Хорас Портер, – смотрел на своего гостя сверху вниз с сияющей улыбкой». Грант стал главнокомандующим армиями Севера и был подотчетен только президенту, а тот был совершенно очарован своим новым военным лидером. «Этот парень, Грант, нравится мне больше, чем любой другой генерал моей армии, – говорил Линкольн. – Грант – мой человек, а я – его, до самого конца войны». Любитель сигар, алкоголик, неразговорчивый, невысокий и неряшливый Грант являл собой полную противоположность противнику курения, трезвеннику, красноречивому, изысканно воспитанному, высокому, худому Линкольну. Но Грант искренне восхищался своим президентом: «Он великий человек, поистине великий человек. Чем больше я его вижу, тем более глубокое впечатление он на меня производит. Несомненно, он величайший человек из всех, кого я знал»[80]. Абсолютное взаимное доверие, преданность и восхищение, военное партнерство единомышленников и личная дружба Гранта и Линкольна, которых недоброжелатели недооценивали и считали деревенщиной из западных прерий, – все это принесло победу в войне и определило будущее нации.

Кампания Гранта при Виксберге была микрокосмом большой войны в последние два года. Большая и здоровая армия Союза сражалась с малой и больной армией Конфедерации. Впервые в истории хинин помог определить исход войны. Поддержка населения и здоровье солдат привели Союз к победе. Как пишет Джон Киган: «Союз одержал победу только благодаря большей численности армии и наличию значительных ресурсов». Живая сила представляла для Конфедерации серьезную проблему, особенно в последние два года войны. Чтобы в полной мере понять влияние малярии и хинина на крах Конфедерации, нужно обратиться к цифрам.

В армии Союза служило около 2,2 миллиона солдат, при этом население Севера составляло 22 миллиона. У конфедератов сражался миллион солдат – но население составляло всего 4,5 миллиона, если исключить 4,2 миллиона рабов. К концу 1864 года в Конфедерации 90 процентов мужчин в возрасте от 18 до 60 лет служили в армии – на Севере этот показатель составлял 44 процента. Но к 1865 году армия Конфедерации столкнулась с серьезной проблемой дезертирства – в каждый конкретный момент насчитывалось не менее 100 тысяч дезертиров. Конец войны приближался, и дезертирство усиливалось. В армию стали призывать четырнадцатилетних мальчишек. И даже такие меры не помогали преодолеть численный дефицит – очень уж выкосили годы войны армию южан. Людей не хватало, количество дезертиров росло с каждым днем. К февралю 1865 года, когда 16 процентов армии находились неизвестно где, отчаявшийся генерал Ли признавался Джефферсону Дэвису, что «каждый день дезертируют сотни солдат». Эти цифры еще более усугублялись свирепствующей малярией и полным отсутствием хинина. Армия Союза хинин имела, и малярийные комары стали ее союзниками, лишая Конфедерацию боевой мощи и подрывая ее дух.

Следует помнить, что больной солдат для войны так же бесполезен, как и раненый, и вдвое вреднее солдата убитого. Американская армия убедилась в этом во время войны в Тихом океане и во Вьетнаме. Больного солдата нужно заменить в строю, но он продолжает потреблять ресурсы. Убитый не потребляет ресурсов, не требует медицинской помощи и ухода. Когда речь идет о болезнях, переносимых комарами, больной солдат к тому же является источником заражения своих товарищей. Подобное звучит сурово, но справедливо. Больные солдаты – это мертвый груз для любой армии. «В годы войны Конфедерация не имела доступа к хинину, – пишет Маргарет Хамфриз, врач, профессор медицинского факультета Университета Дьюка. – И это в значительной степени повлияло на численность мужчин, пригодных к военной службе… Блокада вызвала острый недостаток хинина на Юге, что изменило баланс сил на поле боя». В отличие от Союза, Конфедерации некем было восполнять боевые потери. Малярия лишала сил тех, кто мог сражаться. «Несомненно, – продолжает Хамфриз, – что Конфедерация не имела достаточного количества хинина для лечения малярии».

К 1864 году план «Анаконда» на 95 процентов прекратил южную торговлю. Весной того же года верный и преданный друг и соратник Гранта, генерал Уильям Текумзе Шерман, начал марш к морю из Теннесси через Джорджию и обе Каролины, неся с собой смерть и разрушение. За его армией оставалась 200-мильная полоса выжженной земли. Солдаты Союза сжигали урожаи и фермы, убивали скот, разрушали железные дороги, ирригационные сооружения, дамбы и мосты. Подобная тактика невольно расширяла ареал комаров и способствовала распространению малярии на Юге. Голод, болезни и лишения терзали и солдат Конфедерации, и гражданских лиц. Юг голодал и страдал – с подачи генерала Шермана, комаров и кораблей, блокирующих порты.

«До Петербурга: пайки из виски и хинина, март 1865». Эти рисунки из Harper’s Weekly изображают хининовый парад Союза. Хинин стал победным оружием богатого Союза. Конфедерация, лишенная этого лекарства, испытывала острый недостаток в живой силе из-за беспощадной малярии. (U. S. National Library of Medicine)

А тем временем конфискованные запасы хинина, продуктов, оружия и других припасов, предназначавшихся для армии Конфедерации, попадали в вены, желудки и руки ее врагов-северян. «Если паек солдата армии Союза за время войны увеличился, – пишет Киган, – пайки армии Конфедерации сокращались». Солдаты Севера питались и лечились гораздо лучше. Во время войны президент Линкольн вспоминал слова Наполеона о том, что «армия марширует желудком». Но важнее всего, как мы убедились, было наличие хинина. За исключением спасительного порошка коры хинного дерева, медицинские знания и приемы в годы Гражданской войны были весьма слабыми и малоэффективными.

Хотя эксперименты с анестезией с помощью хлороформа и эфира стали настоящим прорывом, основной хирургической операцией оставалась ампутация. Огромные груды отрезанных конечностей скапливались возле полевых госпиталей. Лечение болезней оставалось архаичным. Использовались те же средства, что и во время революции: ртуть, кровопускание, банки и другие сомнительные методы. Как и раньше, солдаты старались избегать госпиталей, считая их моргами, а не храмами здоровья. Госпитали были рассадником заразы, солдаты цепляли болезни друг от друга. Те, кто заболевали, обычно продолжали сражаться, не ища излечения. Кавалерист Союза Джон Киз попал в госпиталь, когда пуля конфедерата перебила ему руку во время второго сражения при Булл-Ран. Врачу он признался, что уже два месяца болен малярией. От раны Киз не умер. Он пережил даже ампутацию руки. Но выжить в борьбе с малярией ему не удалось.

Война продолжалась, жалкие запасы хинина уменьшались или становились недоступными. И южане лечились бесполезной корой других деревьев и сомнительными заменителями хинина. Врач армии Конфедерации советовал врачам использовать местные средства, «которые могут расти близ любого госпиталя и лагеря». Врачи и командиры армии Конфедерации в 1863 году получили объемистый справочник «Ресурсы южных полей и лесов». Это был обширный каталог бесполезных гомеопатических заменителей хинина и других лекарств. На Юге царили эрзацы – и в мире лекарств, и в мире продуктов. Эрзац-кофе стал нормой жизни.

Артиллерист Союза позже писал: «Кофе был одним из самых драгоценных частей пайка. Если кофе и не помог Билли Янку победить, то, по крайней мере, сделал его участие в этой войне более терпимым».

Бумажный пакет был изобретен в 1862 году – это был легкий, дешевый и компактный способ носить кофе.

Когда солдаты обеих армий общались друг с другом, главным предметом бартера был кофе. Сержант Союза Дэй Элмор писал из Атланты в июле 1864 года, в начале марша генерала Шермана к морю: «Парни много раз выменивали [sic!] табак на кофе». Конфедераты варили кофе из желудей, цикория, семян хлопка и корней одуванчика. Но кофе и его заменители не могли излечить гражданское население и потрепанную армию генерала Ли, вытесняемую из Вирджинии могучими колоннами Гранта. После девяти месяцев стояния близ Ричмонда 2 апреля генерал Ли предоставил город его судьбе.

«Тяжелые времена в Западной Вирджинии – «Хуже кумина!»: Harper’s Weekly, январь 1862. Два солдата Конфедерации ворчат о том, что их замучила лихорадка [малярия], а хинина нет. Хоть каплю виски! Морская блокада полностью перекрыла торговые пути Юга. Эндемичная малярия и отсутствие хинина мучили и солдат Конфедерации, и гражданских. (Library of Congress)

9 апреля 1865 года, после 10 000 сражений больших и малых, Гражданская война закончилась.

Произошло это в таком месте, которого Уилмер Маклин, чья кухня была разрушена во время первого сражения при Булл-Ран, и представить себе не мог. После сражения он забрал семью и решил бежать от войны, укрывшись в тихом и спокойном уголке Вирджинии под названием Аппоматтокс-Корт-Хаус. Но война нашла его и там. Как это ни невероятно, но именно в его просторном доме генералы Грант и Ли подписывали соглашение о капитуляции.

Линкольн добился всех своих целей. Ему удалось сохранить Союз и положить конец ужасам рабства. Но за это 750 тысяч американцев заплатили своими жизнями. Примерно 50 000 из них были гражданскими (преимущественно южанами). По пропорциональным меркам численности населения сегодня эта цифра превысила бы семь миллионов. В Гражданской войне погибло больше американцев, чем во всех других войнах Америки вместе взятых. Из 360 000 погибших северян 65 процентов умерло от болезней. Госпитали Севера зафиксировали более 1,3 миллиона случаев малярии, от чего умерло 10 000 человек, хотя реальные цифры наверняка были намного больше. В некоторых регионах Юга, особенно в Каролинах, ежегодная заболеваемость малярией составляла 235 процентов.

Увы, документы Конфедерации погибли в огне после падения Ричмонда, однако главный хирург Конфедерации считал, что военные потери составили 290 тысяч человек, причем 75 процентов приходились на болезнь. Можно только предполагать, какой урон малярия нанесла армии Конфедерации. Историки Гражданской войны считают, что заболеваемость малярией и смертность от болезни в армии Конфедерации была на 10–15 процентов выше, чем в армии Союза. Учитывая влияние малярии на численность армий, малярийные комары лишили южан сил и обеспечили победу Севера, сохранили Союз и уничтожили институт рабства. Благодаря поддержанному комарами закону об освобождении рабов, освобожденные рабы Юга вступили в армию Севера и завоевали свободу для себя и своих собратьев.

В армии Союза во время Гражданской войны служило более 200 000 афроамериканцев, и среди них было отмечено 152 000 случаев малярии. «Я полагал, что чернокожие самой природой защищены от болезней малярийного происхождения, – писал врач Союза Джон Фиш, когда двигался вместе с цветным полком вдоль Миссисипи от Батон-Ружа к Виксбергу. – Но я не ожидал, что случаев перемежающейся лихорадки будет значительно больше». Около 40 000 афроамериканцев погибло в боях за свободу, но 75 процентов из них умерло от болезни. Научный стереотип африканского иммунитета к болезням, переносимым комарами, был опровергнут. «Предполагалось, что негры избавлены от климатических болезней Юга, но я постоянно видел, что они болеют теми же лихорадками и диареями [sic!], что и другие солдаты, причем с той же степенью тяжести и частотой, – писал хирург армии Союза из Мемфиса. – Я склонен думать, что их возможности сопротивления южным климатическим влияниям сильно преувеличены, хотя что-то, несомненно, подтверждает общую точку зрения на этот вопрос». Ошибочность представлений о наследственном иммунитете, таком как антиген Даффи или серповидные клетки, была доказана участием афроамериканцев в Гражданской войне.

Высокая заболеваемость малярией афроамериканцев, родившихся в Америке и более не обладавших генетическим иммунитетом, пошатнула довоенный столп расовой науки и подкрепляющие его псевдонаучные гипотезы, которые поколениями оправдывали институт рабства. Врач с Севера на личном опыте убедился, что научные доктрины относительно устойчивости африканцев к болезням, переносимым комарами, «которые так часто повторялись в наших учебниках», оказались абсолютно ложными и безосновательными. 4,2 миллиона афроамериканцев не являлись более собственностью плантаторов, а расовые стереотипы болезней, переносимых комарами, оказались неверными.

Служба афроамериканцев в армии в годы Гражданской войны опровергла и другие расовые теории. После беспрецедентных потерь в сражении при Энтитеме в сентябре 1862 года Линкольн составил предварительный вариант закона об освобождении рабов. В том же месяце в армии Соединенных Штатов (хотя и неофициально) появилось первое афроамериканское подразделение. После официального разрешения принимать афроамериканцев в армию у США появились 175 таких полков. Но в этих полках было менее сотни чернокожих офицеров, и ни один из них не имел ранга выше капитана. До июня 1864 года цветным солдатам платили меньше, чем их белым товарищам по оружию. Реальная десегрегация произошла лишь в 1948 году, после Второй мировой войны, по приказу президента Гарри Трумэна. Союз пошел на прием в армию чернокожих, Конфедерация же не собиралась вооружать своих рабов.

Генерал-майор Хауэлл Кобб, который был президентом Временного конгресса Конфедерации до избрания в феврале 1861 года Джефферсона Дэвиса, так изложил позицию Конфедерации и вопросы расовой иерархии в связи с приемом рабов в солдаты. «Невозможно сделать солдат из рабов и рабов из солдат, – заявил он. – День, когда вы сделаете рабов солдатами, станет началом конца революции. Если рабы станут хорошими солдатами, то вся наша теория рабства рухнет». В конце марта, когда война была почти проиграна, а численность армии достигла критической точки, Конгресс Конфедерации сдался и обратился к рабовладельцам с просьбой отправить в армию 25 процентов их рабов. До капитуляции и полного краха рабства в Ричмонде удалось собрать лишь два подразделения рабов-солдат.

А на другой стороне афроамериканские солдаты сражались за Союз с доблестью и славой. Они так воевали в порту Хадсон близ Виксберга, что Грант воскликнул: «Все, кто были призваны, сражались храбро». Цветные полки сражались с армией Конфедерации в Нэшвилле, в битве при Крейтере во время осады Петербурга. Они были среди первых, кто вошел в брошенную и горящую столицу Конфедерации Ричмонд 3 апреля 1865 года. Знаменитая, но тщетная атака 54-го Массачусетского цветного полка на островные укрепления форта Вагнер в гавани Чарльстона в июле 1863 года вошла в поп-культуру в 1989 году, когда фильм «Слава» (с участием молодого Дензела Вашингтона) получил премию Киноакадемии.

Убежденный аболиционист, писатель и бывший раб Фредерик Дуглас, сыновья которого сражались в цветных полках, после принятия закона об освобождении рабов заявил: «Война, начатая и продолжающаяся ради вечного порабощения цветных, логично и громко призывает цветных помочь прекратить ее». Афроамериканцы вняли призыву Дугласа. Они поняли, что после их вступления в армию «никакая сила на земле не сможет отрицать, что они заслужили гражданские права Соединенных Штатов». И за свою жизнь и свободу они сражались с героизмом и доблестью. Двадцать три афроамериканца были удостоены Медали почета во время Гражданской войны. Но, несмотря на награды и восхваления, их война отличалась от той, что вели другие американские войска и Севера, и Юга.

Афроамериканцы сражались за свободу в сегрегированной и скептически настроенной армии против врага, который не знал пощады и находил удовлетворение в убийстве чернокожих. Но сражались они под пристальным взглядом любопытствующей и негативно настроенной нации. Афроамериканцы не могли сдаться или отступить.

Солдаты армии Конфедерации с отвращением обнаруживали, что бывшие рабы участвуют в войне белых людей.

Они очень жестоко обращались с ранеными и пленными. В руках конфедератов афроамериканцев ожидали садистские пытки и казни.

Настоящая резня произошла в апреле 1864 года на Миссисипи близ форта Пиллоу, штат Теннесси. «Резня была ужасной. Описать словами это невозможно. Несчастные, сбитые с толку негры бежали к нашим солдатам, падали на колени, поднимали руки и молили о пощаде, но их вздергивали на ноги и расстреливали. С белыми обращались чуть лучше, – вспоминал свидетель произошедшего, сержант армии Конфедерации Акиллес В. Кларк. – Форт превратился в настоящую бойню. Повсюду были лужи крови, человеческой крови, везде виднелись брызги и куски мозгов. Я и несколько других пытались остановить резню, и нам это даже почти удалось, но генерал Форрест приказал расстреливать противника, как собак, и кошмар продолжился. Наконец, наших солдат стало мутить от крови, и выстрелы прекратились». Армия конфедератов под командованием генерал-майора Натана Бедфорда Форреста, который впоследствии был избран первым Великим магистром Ку-Клукс-Клана в 1867 году, безжалостно пытала и убивала афроамериканских солдат и их белых офицеров. Гарнизон форта Пиллоу был вырезан полностью. «Река на двести ярдов покраснела от крови, – писал Форрест через три дня после бойни. – Надеюсь, эти факты покажут северянам, что солдаты-негры неспособны справиться с южанами». Казнены были около 80 процентов афроамериканских солдат и 40 процентов их белых офицеров. Лишь 58 афроамериканцев были взяты в плен, что оказалось хуже смерти, поскольку заключение само по себе было растянутым во времени и мучительным смертным приговором.

Тюремные лагеря конфедератов были истинным кошмаром, где царили голод, грязь, отчаяние, нищета и болезни. Смерть косила истощенных пленников тысячами. Печально известный лагерь военнопленных в Андерсонвилле, штат Джорджия, был освобожден в мае 1865 года. 13 000 солдат Союза умерло там от цинги, малярии, дизентерии, тифа, гриппа и анкилостомоза меньше чем за год. Рассказы о страданиях и нечеловеческих условиях в Андерсонвилле настолько ужасны, что не поддаются описанию[81]. Но лагеря военнопленных всего лишь повторяли в концентрированной форме то, что происходило повсеместно: резня, комары, болезни, кровопролитие и смерть.

Гражданская война, как многие войны до нее и многие войны после нее, была неразрывно связана с болезнями, переносимыми комарами, и смертельными инфекциями. Но, в отличие от большинства войн, эта беспрецедентная бойня оказала позитивное, гуманизирующее и просвещенное влияние. Подписанный под влиянием комаров закон об освобождении рабов был «посвящен идее, что все люди созданы равными, и все, кого содержали в рабстве, … должны быть немедленно и навечно освобождены». После ратификации Тринадцатой поправки к конституции США 6 декабря 1865 года рабство в Соединенных Штатах было запрещено навечно.

Цена свободы оказалась огромной – 750 000 жизней. Красноречивый литератор и вдохновенный поэт-президент, Линкольн обратился к павшим в Гражданской войне (в том числе и к сыновьям миссис Биксби из Бостона) со словами: «В конечном счете важны не годы нашей жизни. Важна жизнь в наших годах». Потери Гражданской войны были не напрасны. Несмотря на все ужасы войны, генерал Грант сказал: «Мы стали лучше, чем были бы без этой войны». Он, как и Линкольн, считал, что война была «наказанием за национальные грехи [рабство], которое пришло бы раньше или позже – и наверняка с кровью».

После кровавой жатвы Гражданской войны Соединенные Штаты заслужили долгий отдых от смерти. Но у разоренной войной страны не было времени зализывать раны. Комары не чтили траура. Они решительно воспользовались всеми возможностями, которые дала им война. Когда кровопролитие на полях сражений прекратилось, комары не услышали торжественного салюта в честь заключения мирного договора между Ли и Грантом на веранде дома Уилмера Маклина. Миллионы солдат вернулись домой, и образы сражений навсегда запечатлелись в их душе. А болезни, переносимые комарами, жили в их венах. В политически сложные и расово неспокойные десятилетия реконструкции, во время полного скандалами президентства Гранта комары стали причиной тяжелейших эпидемий в истории Америки, обрушившихся на измученное войной население страны.

Глава 16. Комары без маски. Болезни и империализм

Врач из Кентукки, ведущий специалист по желтой лихорадке Люк Блэкберн, был слишком стар для призыва. Но, как истинный патриот Конфедерации, он хотел послужить делу Юга. Он придумал маниакальный план победы над Севером: нужно напустить на округ Колумбия библейскую чуму – желтую лихорадку – и убить Линкольна. Узнав об эпидемии черной рвоты на Бермудах, куда пробирались те конфедераты, которым удавалось прорвать блокаду, он в апреле 1864 года приплыл на остров. Прибыв на Бермуды, доктор Блэкберн наполнил несколько чемоданов грязной одеждой и постельным бельем тех, кто умер от желтой лихорадки. Чемоданы погрузили на пароход, который должен был распространить ужасный вирус, несущий смерть ничего не подозревающим жителям города. В августе, следуя инструкциям Блэкберна, Годфри Хайамс, который должен был получить за свою работу приличную сумму 60 000 долларов, продал чемоданы с «зараженной» одеждой и бельем в магазин подержанных товаров, расположенный в нескольких кварталах от Белого дома. Блэкберн говорил своему сообщнику, что «зараженная одежда убьет их с шестидесяти ярдов». Эта странная и шокирующая история использования биологического оружия развернулась неожиданным образом, подтвердив мнение Марка Твена о том, что «истина удивительнее любого вымысла».

В апреле 1865 года, когда генералы Ли и Грант спокойно обсуждали условия капитуляции в доме Уилмера Маклина, Блэкберн вернулся на Бермуды, собираясь отправить вторую порцию желтой лихорадки на Север тем же путем. На этот раз его груз в Нью-Йорк должен был доставить другой человек, Эдвард Сван. Но теперь Блэкберн подготовил новый сюрприз. Когда желтая лихорадка распространится и охватит повергнутое в ужас население города, он собирался выпустить другого демона – Блэкберн разрабатывал планы по отравлению воды, поступающей в Нью-Йорк. Хаос и смерть должны были победить этих чертовых янки.

12 апреля, за два дня до убийства президента Линкольна, все еще не получивший обещанных денег Годфри Хайамс пришел в консульство Соединенных Штатов в Торонто. Он спокойно и методично рассказал о зловещих планах Блэкберна, не упустив ни одной детали. Когда известия об этом достигли Бермудских островов, полиция нагрянула в отель Свана и обнаружила там чемоданы с подозрительным содержимым. Свана арестовали и обвинили в нарушении местных законов о здравоохранении. Заговор был раскрыт. Блэкберна тоже арестовали, но потом отпустили.

Как и британский план с зараженными оспой одеялами во время восстания Понтиака и попытки Корнуоллиса убить повстанцев оспой через зараженных рабов в годы американской революции, гнусный, но хитроумный план Блэкберна, несмотря на все усилия, провалился. Хотя доктор Блэкберн был одним из основных специалистов по желтой лихорадке, его план показывает ограниченность медицинских знаний и понимания природы болезней, переносимых комарами. Главный убийца все еще оставался невыявленным, и его роль в распространении смертельного заболевания была неясна.

Переносить смертельный вирус желтой лихорадки могли только комары Aedes. Заразиться через одежду и постельное белье было невозможно.

После войны комары взялись за свое черное дело. В период реконструкции после Гражданской войны комары стали источником одной из самых тяжелых эпидемий в американской истории. В Мемфисе больными и умирающими занимался не кто иной, как блестящий врач, доктор Люк Блэкберн, заслуживший мрачное прозвище Доктор Черная Рвота. Мемфис, расположившийся на утесах над лениво несущей свои воды рекой Миссисипи, был городом измученным и мрачным. Гражданская война погубила некогда оживленный хлопковый порт и железнодорожный узел, где сходились четыре основные ветки. К весне 1878 года в городе проживало 45 000 жителей, включая недавно освобожденных рабов, поденных рабочих, германских иммигрантов, сторонников Конфедерации, владельцев хлопковых плантаций, хозяев пароходных компаний и разнообразных бизнесменов. Население Мемфиса почти вдвое превосходило численность жителей Атланты и Нэшвилла. Южнее линии Мейсона – Диксона Мемфис уступал лишь Новому Орлеану. Город контрастов Мемфис был культурным перекрестком, соединяющим Север и Юг, хранителем нового западного фронтира. Но при этом он пользовался дурной репутацией. В городе царили грязь и болезни. Сразу же после Гражданской войны Мемфис захватили полчища кровожадных комаров.

Мемфис был не единственным городом Юга, где звучали меланхоличные комариные блюзы. Комары упорно и неутомимо добивали старую Конфедерацию. Во время тяжелейшей эпидемии желтой лихорадки, прокатившейся по Югу в 70-е годы XIX века, доктор Люк Блэкберн, как и сам вирус, кочевал из города в город. Он лечил больных, не требуя никакого вознаграждения.

Первая крупная послевоенная эпидемия возникла в 1867 году.

Комары прокладывали себе путь по штатам Залива. Тогда погибло более 6000 человек. За попытки использования биологического оружия Блэкберна никто не осудил, и он вернулся в Новый Орлеан, эпицентр эпидемии, чтобы лечить заболевших. К сожалению, ему не хватало медицинских и научных знаний. Несмотря на все его усилия, желтая лихорадка унесла жизни 3200 человек. Через шесть лет желтая лихорадка убила еще 5000 человек, в том числе 3500 в Мемфисе, где в то время жил доктор Блэкберн. Оттуда он направился на восток, во Флориду, где в 1877 году началась новая эпидемия желтой лихорадки, стоившая жизни 2200 жителям. Через год он вернулся в Мемфис, поскольку комары долины реки Миссисипи вновь начали здесь свою кровавую жатву.

К концу августа 1878 года Люк Блэкберн обессилел. Он пытался лечить тысячи больных желтой лихорадкой, томившихся в душной жаре Мемфиса. Кроме того, он был кандидатом на пост губернатора штата Кентукки от демократической партии. Зловещая тишина повисла над городом, когда стойкий конфедерат доктор Блэкберн решил немного отдохнуть и осмотреть исторические достопримечательности Мемфиса, включая дом Джефферсона Дэвиса на Корт-стрит. На улицах было пусто, лишь несколько человек встретились ему на Юнион Авеню. Бил-стрит была тиха и безжизненна. По Мейн-стрит ветер гнал мусор. За все время доктор Блэкберн увидел лишь нескольких прохожих. Около 25 000 жителей, более половины населения, в панике покинули город. Из 20 000 оставшихся 17 000 были больны желтой лихорадкой. Комары осадили Мемфис.

Первые случаи желтой лихорадки были отмечены в конце июля. Начало эпидемии положил матрос с корабля, который приплыл в Мемфис с Кубы через Новый Орлеан. «Многие такие корабли в 1878 году приходили с Кубы, где к концу подходила десятилетняя война за независимость. Эпидемия желтой лихорадки свирепствовала на острове с марта, – пишет Молли Колдуэлл Кросби в великолепной книге «Американская чума: неизвестная история желтой лихорадки, эпидемии, которая сформировала нашу историю», посвященной эпидемии 1878 года, поразившей юг Соединенных Штатов. – Беженцы сотнями высаживались в Новом Орлеане… Гавань была полна судов, над которыми развевался Желтый Джек». Через месяц несчастные жители разоренного Мемфиса уже тонули в поту желтой лихорадки. Город был парализован. Мемфис превратился в гробницу смерти, скорби и страха. В сентябре ежедневная смертность достигла 200 человек. Комары в буквальном смысле слова высасывали из Мемфиса жизнь, превращая его в город склепов и трупов. Америка внимательно следила за кубинским восстанием против испанского правления, ожидая экономических выгод для себя, а эпидемия желтой лихорадки распространялась из Мемфиса по рекам Миссисипи, Миссури и Огайо.

К этому времени Блэкберн прибыл в Луисвилль, чтобы помогать больным и умирающим жертвам Желтого Джека. Эпидемия 1878 года шествовала по трепещущему Югу вплоть до прихода холодных ветров и первых октябрьских морозов. Морозы убили оставшихся комаров и положили конец пятимесячной эпопее смерти и страданий. Блэкберн приступил к политической кампании и победил на выборах своего противника-республиканца с перевесом в 20 процентов. Он оставался губернатором Кентукки с 1879 по 1883 год и вплоть до своей смерти в 1887 году продолжал заниматься медициной. На его надгробном камне осталась скромная надпись «Добрый самаритятин». Его именем назвали исправительный комплекс, тюрьму с максимально легким режимом содержания, близ Лексингтона, штат Кентукки. В 1972 году тюрьма была закрыта и превращена в жилой комплекс. Учитывая попытки Блэкберна применить биологическое оружие (и косвенное покушение на жизнь Линкольна), за которые он не понес никакого наказания, это можно считать иронией судьбы.

За время пандемии 1878 года заразились 120 000 человек. Желтая лихорадка унесла более 20 000 жизней: 1000 в Виксберге, 4100 в Новом Орлеане и 5500 в Мемфисе – 28 процентов из тех, кто остался в городе, или 12 процентов общего населения. Представьте, какой хаос и кошмар царил в социокультурном климате, если за следующие несколько месяцев в Мемфисе от желтой лихорадки и других болезней умерло 165 000 человек.

Эпидемия 1878 года стала величайшей трагедией в американской истории.

К счастью, это была последняя крупная эпидемия желтой лихорадки в стране. Вирус периодически поражал южные штаты. Последняя мелкая эпидемия, когда вирус был завезен с Кубы в 1905 году, унесла жизни 500 жителей Нового Орлеана.

Эпидемии, подтачивающие измученную сражениями и комарами страну в 70-е годы XIX века, были связаны со стремительным развитием торговли и расширением рынков не только в Соединенных Штатах, но и в Южной и Центральной Америке и на Карибах. Вирусная эпидемия 1878 года, к примеру, была завезена из Кубы, испанской колонии, через Новый Орлеан в Мемфис. Соединенные Штаты хищно посматривали на несколько сохранившихся испанских колоний – осколки некогда великой империи. Америке не терпелось распространить свою меркантилистскую экономическую систему на весь регион и выйти в международные воды. В апреле 1898 года США объявили войну Испании. Зачем торговать, когда можно попросту вторгнуться и отобрать? Первой целью в великой игре создания глобальной империи была Куба.

На заре американской колонизации Кубы на пути США к колоссальным доходам встали насекомые. Богатство – мощный мотиватор, даже если в борьбе за него приходится сражаться со смертельно опасными кубинскими комарами. Несколько упорных и решительных борцов с комарами под командованием доктора Уолтера Рида участвовали в первом заигрывании Америки с империализмом в годы американо-испанской войны.

Американские солдаты из Пятого корпуса сражались с не имевшими иммунитета испанцами, а Комиссия по желтой лихорадке во главе с Уолтером Ридом под микроскопом изучала кубинских комаров.

«Желтый Джек из коробочки»: карикатура 1873 года из журнала Leslie’s Weekly изображает штат Флориду в когтях демона желтой лихорадки, выскакивающего из ящика с надписью «ТОРГОВЛЯ». Колумбия, воплощение Соединенных Штатов Америки, молит о помощи. Позади этой троицы напуганные американцы бегут, спасая свои жизни. После Гражданской войны торговля, в особенности с карибскими колониями, возобновилась и активизировалась. И желтая лихорадка стала серийным убийцей. Эпидемии этой болезни в 70-е годы прокатились по всем Соединенным Штатам. (Library of Congress)

По мере восстановления американской инфраструктуры и активизации торговли после Гражданской войны усилились и эпидемии болезней, переносимых комарами. Эпидемии, подобные эпидемии желтой лихорадки, завезенной с Кубы в 1878 году, росли и ширились. Они начинали истощать банковские счета американских торговцев и инвесторов. До начала американо-испанской войны комары убивали и людей, и прибыли, причем в весьма серьезных масштабах.

Учиненная комарами эпидемия 1878 года, к примеру, лишила американскую экономику 200 миллионов долларов.

Конгресс откровенно заявил, что «ни одной другой великой державе мира желтая лихорадка не нанесла такого ущерба, как Соединенным Штатам Америки». Комары носились над Югом, как бильярдный шар, сокрушая на своем пути все экономические достижения, подрывая американские финансы и торговлю. В следующем году Конгресс создал Национальный совет здоровья, который должен был заниматься серьезными проблемами здравоохранения и экономики. Но сделать ничего было нельзя, поскольку истинный источник болезней, переносимых комарами, в том числе и желтой лихорадки, все еще был неизвестен. Казалось, причина была на виду, но ученые и исследователи оставались в неведении относительно личности самого опасного серийного убийцы мира. Новый Национальный совет по здоровью не имел представления о природе болезней, переносимых комарами, и не понимал, что столь желанное расширение торговли как раз и приводит к вспышкам эпидемий после Гражданской войны. Истерзавшая Юг желтая лихорадка была связана со стремительным развитием американской (и глобальной) торговли, расширением транспортной инфраструктуры, строительством сети железных дорог и последним всплеском иммиграции в Соединенные Штаты.

Из-за Гражданской войны многие поля и хлопковые плантации были заброшены. Теперь же они активно обрабатывались и расширялись. Работали на них бывшие рабы, которые стали поденными рабочими. Военно-промышленный комплекс, поддерживавший Союз в годы Гражданской войны, переориентировался на выпуск различных товаров, пригодных для экспорта. Южные порты вновь стали центрами глобальной торговли. Юг приветливо распахнул двери комарам – а вместе с ними желтой лихорадке, малярии и лихорадке денге. Послевоенный приток иммигрантов еще более усугубил ситуацию, поскольку с собой они привозили собственные болезни. В Новой Англии десятилетиями не было эндемичной малярии, но теперь она появилась вновь.

Гражданская война вдохнула в комаров новую жизнь. Наступивший мир никак не повлиял на малярию, а желтая лихорадка получила новый толчок к развитию. «Американский прогресс стал надежным союзником вируса. Значительное количество иммигрантов – ирландцев, немцев, жителей Восточной Европы – после Гражданской войны перебралось на Юг, – пишет Молли Колдуэлл Кросби. – Они разжигали костер лихорадки, обеспечивая вирусу свежий источник крови, не обладающей иммунитетом. Транспортные сети мостили дорогу иммигрантам. Впервые в истории поезда соединили все уголки Америки – с востока до запада и с севера до юга». К 1878 году, когда Юг судорожно боролся с желтой лихорадкой, в США уже было проложено более 80 000 миль железнодорожных путей. На рубеже XX века в Америке действовало 260 000 миль железных дорог, а через пятнадцать лет этот показатель достиг 410 000 миль. Такое стремительное развитие железных дорог и остальной инфраструктуры должно было вывести американскую экономику на глобальный рынок.

Железные дороги облегчили продвижение на запад алчных до земли поселенцев. Соединенные Штаты продолжали наступать на запад под лозунгом воплощенной судьбы – и продолжали вытеснять и покорять коренные народы. Железный конь вез на Великие равнины и за Скалистые горы все больше фермеров, золотоискателей и сопровождавших их американских солдат. На новых территориях они сталкивались с гордыми и непокорными коренными народами, готовыми сражаться за свою землю. Кавалеристы и наемные убийцы, такие как Уильям Буффало Билл Коди, уничтожали бизонов – источник пищи для индейцев. Индейцев убивали, морили голодом, а выживших сгоняли в мрачные резервации.

По железнодорожным путям и вслед за фургонами поселенцев на запад двигалась малярия. Она отлично чувствовала себя на новых территориях, свидетельством чему может служить автобиографический роман Лоры Инголлс Уайлдер «Маленький домик в прериях». Писательница описывает свое детство, пришедшееся на 70-е годы XIX века. Жила она в городе Индепенденс, штат Канзас. И малярия была в городе частым гостем. От малярии страдали около 10 процентов 7-го кавалерийского полка подполковника Джорджа Армстронга Кастера, когда в июне 1876 года полк участвовал в сражении с сиу, шайенами и арапахо под водительством Сидящего Быка и Бешеного Коня при Литтл-Биг-Хорн. Хотя это сражение называют последним рубежом Кастера, в действительности это был последний рубеж автономии американских индейцев. Сиу победили в этой битве, но после резни у Ваундед-Ни в 1899 году войну они проиграли, и это решило судьбу коренных народов в Соединенных Штатах. Внутренняя экономическая экспансия США за счет коренных народов породила потребность в морских портах и ресурсах для развития внутренней экономики и внешнего экспорта.

Развитие коммерции и торговли сопровождалось расширением колониальной карты Америки. Эпоха американской экспансии стала полным отходом от изоляционистской доктрины, провозглашенной в 1823 году президентом Джеймсом Монро[82]. Американский империализм положил начало целой цепи событий, которые продолжались и в ходе обеих мировых войн. За век, прошедший с завершения войны 1812 года до начала Первой мировой войны в 1914 году, Соединенные Штаты значительно расширили свою территорию, захватили Флориду, оставшиеся западнее Скалистых гор земли, Аляску, Кубу, Пуэрто-Рико, Гавайи, Гуам, Западное Самоа, Филиппины и Панамский канал.

Экономические щупальца Американской империи протянулись по Карибам и Тихоокеанскому кольцу. Европа делала последние неуклюжие империалистические шаги в Африке и Ост-Индии. С момента поражения Наполеона в 1815 году и до начала Первой мировой войны в 1914 году европейские государства зализали раны, достигли мира и принялись по согласию кроить весь остальной мир. Западное полушарие оказалось в сфере влияния США. Европейский же империализм с помощью хинина переключился с Америки на Африку. На Черном континенте разыгрывалась большая игра меркантильной Монополии и военного Риска. Периодически она выплескивалась в Индию, Центральную Азию, на Кавказ и Дальний Восток.

На последних этапах глобальной имперской игры комары наконец-то скинули маску. Тайный смертоносный агент филяриоза, малярии и желтой лихорадки, а также других заболеваний в конце концов был раскрыт. Как большинство научных открытий и технологических инноваций, осознание роли комаров в заражении этими болезнями было самым тесным образом связано с капитализмом в британских колониях – Индии и Гонконге, а также во французской колонии Алжире. Кроме того, свою роль сыграло вторжение американцев на Кубу.

Начиная с 70-х годов XIX века американские предприниматели и капиталы проникали на Кубу. Остров постепенно превращался в собственность американских корпораций, а экономические связи с Испанией ослабевали. Уже в 1820 году Томас Джефферсон заявлял, что Куба могла бы стать «самым интересным дополнением к нашей системе штатов», и считал, что Америка «должна при первой же возможности захватить Кубу». Испания отклонила предложения пяти американских президентов о покупке острова. Это предлагали Полк, Пирс, Бьюкенен, Грант и Маккинли. Аналогичная коммерческая американизация уже происходила на независимых Гавайских островах. Глядя на самостоятельные Кубу и Гавайи, американские плантаторы подняли пошлины на их «иностранные товары» в американских портах. Несмотря на высокие импортные пошлины, Соединенные Штаты к 1877 году покупали 83 процента кубинского экспорта (не облагалась пошлинами только желтая лихорадка).

После Гражданской войны американская промышленная экономика переживала бум.

К 1900 году Соединенные Штаты стали мировым лидером в производстве товаров, которые составляли почти половину общего экспорта. Хотя Америка располагала значительными природными ресурсами, а многое из того, чего американской экономике недоставало, могла поставлять Канада, обеим странам не хватало резины, шелка, у них не было крупной сахаропроизводящей индустрии. Недоставало также многих тропических товаров. Растущий торговый флот способствовал относительно быстрому развитию американской торговли, но кораблям требовался уголь и защита на море. Американскому капитализму были необходимы меркантилистские колонии. Алчный взгляд дяди Сэма устремился на соседнюю испанскую колонию – на Кубу. Восстание против испанского владычества шло на острове с 1868 года.

Куба многое получила после успешной, поддержанной комарами революции рабов на Гаити под руководством Туссен-Лувертюра. За завоеванную островом в 1804 году свободу пришлось дорого заплатить. На Гаити были уничтожены все плантации, и страна стала экономическим изгоем. Образовавшийся экономический вакуум быстро заполнила Куба. Теперь уже она, а не Гаити, оказалась крупнейшим производителем сахара в мире – на Кубе производилась половина всего мирового запаса сахара. Остров стал крупным экспортером табака и кофе. На Кубу хлынули инвестиции и средства. Гавана с ее величественным морским променадом быстро превратилась в этнический плавильный котел, место общения международных элит и космополитическую мекку, соперничающую в блеске и гламуре с Нью-Йорком. Хотя в XIX веке на Кубе происходили многочисленные восстания против испанского владычества, им не хватало согласованности действий и иностранной поддержки. Все подобные бунты жестоко подавлялись Испанией и кубинскими политическими марионетками.

Начиная с 1868 года восстания стали нормой жизни для острова. В результате значительная часть рабов, которые составляли около 40 процентов населения острова, получили свободу. Испания в ответ ввела на остров значительный контингент европейских войск, не обладавших иммунитетом к местным болезням. В отличие от многих других карибских островов, на Кубе проживала здоровая диаспора испанских колонизаторов и их потомков. Они составляли крупнейший сегмент населения острова, которое на тот момент равнялось 1,7 миллиона человек. С 1865 по 1895 год на Кубе осели более полумиллиона испанских иммигрантов. Значительное количество новых поселенцев, ловцов удачи и испанских солдат на Кубе обеспечило печально известных кубинских комаров запасами девственной крови. В последние десятилетия XIX века на острове ежегодно случались эпидемии желтой лихорадки. От этой болезни на Кубе умерло около 60 000 человек.

Когда в 1886 году рабство было запрещено, богатая испано-кубинская элита почувствовала, что их прибыли падают. После потери Гаити в наполеоновской Франции стали развивать производство сахара из сахарной свеклы, и это сократило доходы плантаций сахарного тростника. Находившаяся в сложном экономическом положении Испания обложила Кубу налогами – почти такими же, какие придумала для американских колоний Британия накануне революции. Испания финансово душила Кубу, свой последний оплот колониальной коммерции, повышая налоги и лишая испано-кубинское население права голоса и юридических привилегий. Американцы отлично понимали, почему кубинцы бунтуют против тиранического испанского правления, венцом которого стали огромные налоги и отказ в политическом представительстве. Американцы были готовы поддержать кубинцев в их борьбе – кроме того, это отвечало их собственным империалистическим интересам. Получив иностранную и внутреннюю поддержку, кубинские сыны Свободы постепенно стали набирать силу. История борьбы Симона Боливара за свободу южноамериканских государств вдохновляла многих. И в 1895 году на Кубе вспыхнуло полномасштабное восстание.

В ходе боевых действий на остров прибыло около 230 000 испанских солдат под командованием генерала Валериано Мясника Вейлера. Действовали они безжалостно. Крестьян согнали с их земель для реконцентрации и поселили в наспех построенных лагерях, где условия жизни были просто ужасными. Урожаи и скот конфисковали, деревни сожгли до основания. К 1896 году треть населения Кубы была переселена в такие концентрационные лагеря, и 15 000 человек, то есть около 10 процентов населения острова, умерло от болезней. Испанцы потеряли 45 000 человек, причем более 90 процентов из них умерли от болезней, желтой лихорадки и малярии. К январю 1898 года из 110 000 оставшихся испанцев 60 процентов страдали болезнями, переносимыми комарами. Непокорные кубинские комары продолжали терзать испанскую армию, военных побед не наблюдалось, и в Испании стало нарастать недовольство кубинской войной. Лидер оппозиционной партии заявил: «Отправив 200 тысяч солдат и пролив столько крови, мы сохраняем за собой только те территории, где стоят наши солдаты». Не имеющие иммунитета подкрепления, присланные непосредственно из Испании, заражались почти сразу же после высадки. Обращения в госпитали в связи с болезнями, переносимыми комарами, достигло 900 000 раз – каждый солдат заражался несколько раз.

Организаторы революции понимали, что желтая лихорадка, малярия и лихорадка денге – их лучшие союзники, а июнь, июль и август – победоносные генералы. Впрочем, сентябрь и октябрь тоже заслуживали благодарности. Для привычных к местным условиям кубинцев все было иначе. В ходе войны они потеряли 4000 человек, из них лишь 30 процентов смертей было связано с теми же болезнями. Как пишет Дж. Р. Макнил, лидеры революции «подталкивали испанцев к непопулярным действиям, искали иностранной поддержки (особенно в США) и чаще всего использовали собственную мобильность, чтобы уклоняться от открытых столкновений с испанскими солдатами, за исключением тех случаев, когда обнаруживали испанские патрули в заведомо невыгодном для них положении. И это помогало поддерживать восстание – раньше так поступали Вашингтон, Туссен и Боливар. Так они добились победы, потому что время и климат были на их стороне».

Американская пресса во главе с соперничающими в сфере средств массовой информации магнатами, Джозефом Пулитцером и Уильямом Рэндольфом Херстом, ярко описывала жестокость солдат Вейлера, чтобы мобилизовать общественное мнение в пользу войны против Испании (и продавать свои газеты). Американцы были возмущены действиями испанцев на Кубе. Президент Уильям Маккинли обвинил Испанию в ведении войны на уничтожение. Кроме того, американские предприниматели, которые мечтали об аннексии Кубы, требовали вмешательства США в этот конфликт. Война приносила им значительные убытки и лишала американскую экономику продукции кубинских плантаций и местной рабочей силы, а также создавала трудности для транспортировки товаров.

После того как Испания отвергла предложение Америки о посредничестве, американский крейсер «Мэн» вошел в порт Гаваны для защиты американских кораблей, собственности, прибылей и других экономических активов. В феврале 1898 года произошел таинственный взрыв – предположительно, испанской мины. «Мэн» потонул, погибло 266 моряков[83]. Разъяренное американское общество, накачанное сенсационными статьями, потребовало немедленных действий под популярными лозунгами: «Помни «Мэн»! К черту Испанию!». К апрелю 1898 года американский флот блокировал остров, а Конгресс объявил войну Испании и ее колониям. Первые американцы сошли на кубинскую землю в конце июня, в разгар комариного сезона. К этому времени лишь четверть испанской армии была в состоянии сражаться. «Это ужасное зрелище, – писал испанский хирург с Кубы. – Невежественные, болезненные крестьяне, которых перебросили сюда из Испании защищать испанский флаг, каждый день умирают сотнями». Но легендарные кубинские комары оказались столь же беспощадны и к американцам.

Когда несколько старших офицеров погибли или заболели желтой лихорадкой, молодой и полный энтузиазма Теодор Рузвельт неожиданно принял на себя командование полком. Случайное повышение, обеспеченное комарами, привлекло к Рузвельту внимание общественности. «Сражение у холма Сан-Хуан, – пишет Дэвид Петриелло, – сделало молодого помощника министра морского флота президентом. Это стало возможно благодаря болезни, которая поразила уже имеющуюся структуру командования». На самом деле, когда полковник Рузвельт со своей небольшой группой добровольцев поднялся на холм, их приветствовал лейтенант Джон Блэкджек Першинг и группа афроамериканских солдат, которые уже захватили высоту и рассеяли всех ее защитников. Тем не менее Рузвельт всегда похвалялся перед репортерами своим военным искусством, и газеты писали исключительно о нем.

Война на Кубе продлилась всего несколько месяцев – это была настоящая маленькая победоносная война.

Быструю победу Америки обеспечили 23 000 солдат, из которых убито в сражении было всего 379 человек. Но еще 4700 умерло от болезней, переносимых комарами. Когда шокирующие известия достигли Вашингтона, политики и инвесторы быстро поняли, что главным препятствием к использованию экономического потенциала Кубы и включению ее богатств в меркантилистский американский рынок являются комары. Бедственное положение с болезнями, переносимыми комарами, не ускользнуло от военных, твердо стоящих ногами на земле и определяющих стратегию действий на Кубе. Длительные военные действия на острове были бы равносильны самоубийству – с помощью комаров. Победить испанцев – это одно, вступать в бой с комарами в процессе оккупации – совсем другое. Впрочем, вскоре подоспела помощь.

Первые империалистические шаги Америки во время американо-испанской войны были связаны с эпидемиологией и навсегда изменили глобальный мировой порядок. Научные и технические инновации дали новое оружие в войне с комарами. Теперь комарам более не удавалось оставаться незамеченными. Древняя теория миазмов, которая господствовала в представлениях медиков о природе болезней более трех тысяч лет, была отвергнута и полностью исключена. Как большинство исторических событий, понимание того, что переносчиками множества инфекций, в том числе филяриоза, малярии и желтой лихорадки, являются комары, было непосредственно связано с глобальным империализмом, меркантилизмом и капитализмом на Кубе, в Панаме и других точках планеты. К 80-м годам XIX века теории миазмов и гуморов гиппократовой медицины сменились на современные теории бактерий. Первые исследователи болезней, переносимых комарами, пользовались теорией бактерий, предложенной и доказанной Луи Пастером (Франция), Робертом Кохом (Германия) и Джозефом Листером (Британия). Исследования начались в 50-х годах XIX века[84]. Развитие науки и совершенствование медицинских инструментов, в том числе и микроскопов, позволили более полно и глубоко изучить болезнь. Комары и их патогены более не прятались в тени научных упрощений и медицинского невежества. Конечно, 110 триллионов комаров никогда не пытались скрываться и быть незаметными. Напротив, они вечно кидались прямо нам в лицо.

После важнейшего открытия бактериальной теории болезней охотники на комаров наконец-то загнали их в угол и сообщили миру, что наш извечный, ранее неуязвимый враг будет привлечен к ответственности за преступления против человечества, которые продолжались сотни тысяч лет. Множество охотников кинулось на изучение комаров по всей планете. Открытие роли комаров в распространении тяжелых болезней стало коллективным международным делом.

Комары миллионы лет несли несчастья и смерть, но стремительная серия научных открытий сорвала с них маску.

В 1877 году британский врач Патрик Мэнсон установил, что комары являются переносчиками филяриоза, или слоновости.

Открытие это было сделано в британской колонии Гонконг. Впервые в истории Мэнсон убедительно доказал связь насекомых с передачей этой болезни. Также он предположил связь комаров с распространением малярии.

Три года спустя, в 1880 году, работая в Алжире со своим примитивным микроскопом, французский военный врач Альфонс Лаверан заметил нечто странное. В образце крови пациента с болотной лихорадкой плавали мелкие сферические тельца. В ходе дальнейших исследований Лаверан совершенно точно установил, что эти тельца являются четырьмя различными формами жизненного цикла малярийного плазмодия. В 1884 году он выдвинул теорию о том, что переносчиками этого биологического убийцы являются комары.

Американский врач, ветеран Гражданской войны (он был военным врачом в обеих армиях), носивший удивительное имя Альберт Фримен Африканес Кинг, обвинил комаров в распространении малярии в 1882 году. Он просто заявил: «Комары без малярии бывают… но малярии без комаров не бывает». Его простое утверждение отвергли и высмеяли, когда он предложил накрыть Вашингтон, округ Колумбия, противомоскитной сеткой, установленной на высоте 600 футов[85]. Открытия Мэнсона, Кинга и Лаверана положили начало развитию маляриологии. Они привели к великому трио открытий 1897 года, по выражению историка Джеймса Уэбба. Речь идет об открытиях Рональда Росса, Джованни Грасси и знаменитого немецкого ученого Роберта Коха.

Рональд Росс был самым обычным британским врачом. Он родился в Индии в семье генерала британской армии. Казалось бы, он был самым неподходящим и сомнительным кандидатом на роль того, кто откроет имя главного убийцы человечества. По настоянию отца он неохотно поступил в медицинскую школу, но большую часть времени проводил за чтением, написанием романов и новелл и просто в мечтах. Экзамены он сдал так плохо, что после выпуска в 1881 году ему было позволено заниматься медициной только в британской Индии, где он и провел следующие тринадцать лет, переходя с одной должности на другую. В 1894 году он ненадолго приехал в Лондон, где встретился с Мэнсоном. Тот принял скромного доктора под свое крыло и посвятил в свои исследования малярии. Поскольку Индия была рассадником эндемичной малярии, Мэнсон убедил Росса вернуться и добыть вещественные доказательства теории связи малярии с комарами. «Если вам это удастся, то вы взлетите на невероятную высоту и получите все, о чем попросите, – сказал Мэнсон своему молодому ученику. – Считайте эту задачу Священным Граалем, а себя – сэром Галахадом». По возвращении в Индию Росс сразу же стал разыскивать в госпиталях больных малярией.

Следующие три года он провел глядя в микроскоп и изучая вскрытых комаров. Его бумаги и описания того, что он видел в окуляре своего микроскопа, показывают, что он, по большей части, даже не понимал, на какую бездну смотрит и что ищет. Он ненавидел естественные науки и не представлял биологических особенностей комаров. Первые эксперименты с комарами он проводил на видах, которые не являлись и не могли являться переносчиками малярии. Он жаловался, что подопытные комары «упрямы, как мулы» и не желают кусаться – это все равно, что обвинять каштан в лени за нежелание падать. А тем временем итальянский зоолог Джованни Грасси тоже изучал комаров, чтобы выявить малярийного паразита, который приносил его стране столько страданий и смертей.

В 1897 году Росс и Грасси пережили моменты эврики. Росс открыл, что комары являются переносчиками птичьей малярии, и, не имея достаточных доказательств, предположил, что то же самое может относиться и к человеческой малярии. Грасси опередил Росса у финишной черты, доказав, что переносчиками человеческой малярии являются комары Anopheles. Одновременные открытия породили профессиональный спор и ожесточенную вражду между учеными, сопоставимую с враждой Томаса Эдисона и Николы Теслы в начале XX века[86]. К раздражению и обиде Грасси, Росс лучше рекламировал свое открытие, и в 1902 году именно ему присудили Нобелевскую премию, а в 1907 году к нему присоединился Лаверан.

Третье открытие из трио 1897 года сделал Роберт Кох, получивший Нобелевскую премию в 1905 году. Он работал в пораженной малярией немецкой колонии в Восточной Африке. Известный бактериолог научно подтвердил, что хинин очищает человеческую кровь от малярийного плазмодия. Это человечество знало уже 250 лет, с того самого момента, когда кора хинного дерева впервые излечила прекрасную графиню Чинчон в Перу. «Эти три эпохальные открытия нанесли колоссальный удар по теории миазмов, – пишет Уэбб. – После 1897 года теория миазмов канула в Лету».

Переносимая комарами малярия, причина бесконечных, ужасных страданий и миллиардов смертей с момента появления человечества, стала понятна ученым. Безымянный архивраг, который преследовал нас с незапамятных времен, сбросил маску.

Смертельная связь между комарами и малярией была открыта благодаря коллективным усилиям ученых.

Когда причина болезни прояснилась, тут же должны были появиться и лекарства, и вакцина. А может быть, нужно просто истребить эту отвратительную мерзость, этого страшного убийцу, погубителя миров? Ведь малярию вызывает всего лишь мелкий, бесполезный комар. Верно?

Ученые ринулись пристально изучать комаров. Если комары являются единственными переносчиками филяриоза и малярии, то какие еще смертельные яды могут они передавать через свой хоботок? И хотя на тот момент связь комаров с опаснейшей желтой лихорадкой еще не была выявлена, комары привлекали к себе такое внимание, что до этого открытия было уже рукой подать. Американцы, которые страдали от испанской и желтой лихорадки на Кубе с апреля 1898 года, когда они пришли на остров, чтобы использовать все его капиталистические возможности, должны были победить страшную черную рвоту раз и навсегда.

Американский генерал Уильям Шафтер видел, какое ужасное влияние желтая лихорадка оказывает на его армию на Кубе. Он заявил, что «выстоять против комаров в тысячу раз тяжелее, чем против ядер противника». Когда испанцы в августе 1898 года сдались всего после четырех месяцев войны, командиры поняли, какую опасность представляет оккупация Кубы. Среди американской армии стали распространяться желтая лихорадка и малярия. В письме к президенту Маккинли Шафтер сообщал, что его армия стала «армией выздоравливающих», и 75 процентов солдат не могут нести службу.

Второе столь же откровенное письмо подписали несколько генералов (и полковник Рузвельт). Военные прямо предупреждали Конгресс: «Если мы останемся здесь, это приведет к сокрушительной катастрофе. Врачи полагают, что в малярийный сезон может умереть более половины солдат». Письмо заканчивалось суровым предупреждением: «Армию следует немедленно вывести с Кубы – иначе она погибнет. Сейчас мы можем безболезненно вывести армию. Те, кто помешает подобному перемещению, будут нести ответственность за бессмысленные потери тысяч жизней». Хотя американская армия быстро победила испанских защитников Кубы, она тут же отступила перед лицом переносимых комарами малярии и желтой лихорадки. Эвакуация американской армии началась в середине августа. «Куба находилась в зависимости от США до 1902 года. После этого она стала номинально свободной… благодаря желтой лихорадке и малярии, – пишет Дж. Р. Макнил. – Кубинцы превозносят своих героев. Американцы почитают своих. Одного из них, Теодора Рузвельта, они избрали президентом, а потом высекли его портрет на горе Рашмор. Памятников комарам нет нигде, хотя именно они были самыми заклятыми врагами испанской армии на Кубе». Комары уберегли Кубу от откровенной американской аннексии, породив сто лет враждебности и весьма сложных исторических событий.

Болезни, переносимые комарами, предотвратили американскую военную оккупацию.

В 1902 году Куба получила официальную независимость, хотя марионеточное ее правительство полностью подчинялось Вашингтону. Но в договоре о независимости имелось немало статей, набранных мелким шрифтом. Кубе запрещалось вступать в союзы с другими странами. Америка имела право контроля над всеми торговыми, экономическими и инфраструктурными контрактами, могла в любое время осуществить военное вмешательство и навечно оставляла за собой территорию залива Гуантанамо. При новом поддержанном американцами режиме Куба превратилась в диктаторскую банановую республику, игровую площадку для богатых и развращенных американцев. И это вело к обнищанию кубинского народа.

В 1959 году революционеры-социалисты под руководством Фиделя Кастро и Эрнесто Че Гевары положили конец поддерживаемому США авторитарному правлению и свергли коррумпированный режим президента Фульхенсио Батисты. Куба сразу же превратилась в коммунистический сателлит Советского Союза. Санкционированное президентом Джоном Ф. Кеннеди в 1961 году вторжение в заливе Свиней закончилось катастрофой. Подготовленные ЦРУ контрреволюционеры полностью провалились. «У победы сто отцов, поражение же – сирота», – заметил президент, приняв на себя всю ответственность за это фиаско. Подобные действия еще сильнее подтолкнули Кубу в объятия Советского Союза, что привело к почти апокалиптическому ракетному кризису в октябре 1962 года. Хотя здравый ум восторжествовал и в ходе рационального диалога удалось избежать возможности ядерной войны, население планеты на тринадцать дней затаило дыхание – ведь Земля находилась на грани уничтожения. Прошло пятьдесят лет, прежде чем американо-кубинские отношения начали нормализоваться при президенте Бараке Обаме.

Однако американо-испанская война не ограничивалась одной лишь Кубой. Она перекинулась через Тихий океан на испанскую колонию Филиппины, где американский флот сокрушил своего испанского противника в заливе Манилы 1 мая 1898 года. Одновременно американская армия высадилась в Пуэрто-Рико, на Гуаме и Гавайях. Начавшая наращивать промышленную и военную мощь Япония с тревогой смотрела, как Америка расширяет влияние в Тихоокеанском кольце. Президент Маккинли заверял мир, что, несмотря на империалистические завоевания, «американский флаг не будет развеваться над иностранной землей ради приобретения территорий, но только во имя блага человечества». Глобальная американо-испанская война официально закончилась захватом столицы Филиппин Манилы 13 августа 1898 года.

После капитуляции испанцев на Филиппинах президент Маккинли объявил, что «нам ничего не оставалось, кроме как принять острова, просвещать филиппинцев, возвышать, цивилизовывать и обращать их в христианскую веру, и по милости Божией делать для них все, что в наших силах». Сказано хорошо, но американские оккупационные войска начали собственные жестокие, варварские чистки и реконцентрацию филиппинцев. Их действия ничем не отличались от тактики генерала Вейлера на Кубе. Один американский генерал, который позже предстал перед военным трибуналом, приказал своим солдатам стрелять во всех филиппинцев старше десяти лет. Но средства массовой информации упорно повторяли слова президента Маккинли, что «официальная миссия Соединенных Штатов заключается в благотворной ассимиляции».

«Бей его сильнее!» Президент Маккинли: «Комары здесь, на Филиппинах, еще хуже, чем были на Кубе!» Американское вторжение на Кубу и Филиппины во время американо-испанской войны показало опасность империалистических экспедиций в тропики. Эта карикатура появилась в феврале 1899 года в журнале Judge. Президент Маккинли бьет повстанцев на Кубе и Филиппинах, как упрямых и опасных комаров. Но американское вторжение на Кубу в 1898 году привело к открытию переносчика желтой лихорадки – комара Aedes. Открытие сделала комиссия по исследованию желтой лихорадки под руководством Уолтера Рида. (Library of Congress)

Во время этой забытой американо-филиппинской войны филиппинские революционеры, которые боролись против колониальной испанской оккупации с 1896 года, начали партизанскую войну с американской армией. Война продлилась до 1902 года. Филиппинцы хотели независимости – от всех иностранных держав. Генерал-губернатор Филиппин и будущий президент США Уильям Тафт заявлял, что потребуется сто лет кровопролития, прежде чем филиппинцы научатся ценить англосаксонскую свободу. Со временем сообщения о жестокости американцев стало невозможно утаивать. В популярном еженедельнике Nation писали, что вовсе не «победоносная» и не «маленькая» война выродилась в «войну завоевательную, которая ведется с жестокостью, достойной дикарей». В первой войне за пределами Западного полушария Соединенные Штаты направили на Филиппины армию, численность которой превышала 126 000 человек[87]. Из 4500 тысяч погибших 75 процентов умерли от болезней, в том числе от малярии и лихорадки денге. За три года этой жестокой войны погибло не менее 300 000 филиппинцев – кто-то погиб в боях, кто-то был убит, а кто-то умер от голода и болезней в концентрационных лагерях. Филиппины оставались под американской (или японской) юрисдикцией вплоть до обретения полной независимости в 1946 году[88].

Американо-испанская война не просто сформировала глобальную американскую империю. Она способствовала выявлению роли комаров в распространении желтой лихорадки. Когда в 1898 году американцы вторглись на Кубу, военные, врачи и политики прекрасно понимали, какую угрозу представляет эта болезнь. Куба заслуженно пользовалась печальной репутацией рассадника болезней, переносимых комарами. Роль комаров в распространении малярии была открыта год назад, и многие ученые считали, что комары переносят и желтую лихорадку тоже. В 1881 году кубинский врач Карлос Финли, получивший образование во Франции и США, установил, что комары Aedes являются переносчиками желтой лихорадки, хотя со временем его эксперименты были признаны неубедительными. Комаров считали невиновными, пока виновность их не будет установлена научно. Американские архитекторы войны тщательно изучали медицинские донесения с Кубы, и это вызывало у них сильную тревогу. Они знали, что в прошлом кубинские комары не раз меняли судьбу американских планов на этот остров. Борьба с желтой лихорадкой, врагом более опасным, чем испанская армия, легла на плечи доктора Уолтера Рида.

Рид получил медицинское образование в 1869 году в возрасте семнадцати лет. В 1875 году он вступил в американскую армию, но служил преимущественно на западной границе, где основная задача войск заключалась в борьбе с коренными народами Америки и переселении их в резервации. Рид лечил и американских солдат, и индейцев, в том числе знаменитого вождя апачей Джеронимо. В 1893 году, будучи уже профессором бактериологии и клинической микроскопии, Рид стал работать в недавно созданной школе военной медицины, где мог проводить исследования по собственному усмотрению. После начала американо-испанской войны он отправился на Кубу, чтобы изучить эпидемию тифозной лихорадки. Он сделал вывод, что причина болезни заключается в контакте с фекалиями или пищей и водой, загрязненными мухами. Во время пребывания на Кубе он заинтересовался желтой лихорадкой, которая буквально косила американских солдат. В июне 1900 года Рид возглавил армейскую комиссию по желтой лихорадке. Рид был убежденным сторонником теории Карлоса Финли, и работы кубинца стали основой его собственных исследований.

Комиссия, состоявшая из четырех человек (самого Рида, еще одного американца, канадца и кубинца), пользовалась полной поддержкой военного командования, однако средства массовой информации высмеивали теорию о том, что переносчиками болезни являются комары. Газета Washington Post писала: «Из всей глупой канители и полной чепухи, связанной с желтой лихорадкой и еще не проникшей в печать (а подобного так много, что можно было бы целый флот собрать), глупейшими остаются аргументы и теории, порожденные комариной гипотезой». В октябре 1900 года, проведя испытания на людях, многие из которых умерли (в том числе и один из команды Рида), Рид объявил, что научно доказал: переносчиком желтой лихорадки являются самки комаров Aedes. Кроме того, ему удалось выявить временной цикл заражения между комарами и людьми[89]. Генерал Леонард Вуд, врач и американский губернатор Кубы, торжественно заявил, что «подтверждение теории доктора Финли – это величайший шаг, сделанный медицинской наукой со времен открытия вакцины против оспы Дженнером». Открытие роли комаров Aedes в распространении желтой лихорадки принесло Уолтеру Риду известность и славу. Многие институты получили его имя. В 1902 году он преждевременно умер от осложнений аппендицита. Но до этого он публично разделил признание с членами своей команды и со своим героем и наставником, Карлосом Финли[90].

После заявления Рида главный санитарный врач Гаваны, доктор Уильям Горгас, принялся энергично избавлять остров от желтой лихорадки путем осуществления программы систематического истребления комаров. Горгас еще в юности перенес желтую лихорадку в Техасе. Он не входил в команду Рида и не являлся ученым-исследователем. Он был военным врачом, фанатично исполняющим приказ избавить Гавану от желтой лихорадки. Сначала он тщательно составил карту города и окрестностей, а затем нанял более 300 человек, разбил их на шесть команд и отправил на войну с гаванскими комарами. Санитарные команды лишали комаров Aedes мест размножения. Они осушали пруды и болота, закрывали бочки с водой, устанавливали сетки, вырубали растительность, окуривали подозрительные места серой и инсектицидным порошком пиретрума, заливали недоступные участки керосином, смешанным с порошком пиретрума. Санитарные меры осуществлялись во всем городе. Благодаря упорству Горгаса Гавана впервые с 1647 года была избавлена от желтой лихорадки. После последней вспышки этой болезни в Новом Орлеане в 1905 году команды очистки вновь вернулись на Кубу. К 1908 году страна полностью избавилась от желтой лихорадки. Но малярия и лихорадка денге на острове сохранились.

Реальный вирус желтой лихорадки был выявлен лишь в 1927 году.

При поддержке благотворительного Фонда Рокфеллера через десять лет, в 1937 году, была получена вакцина от этой болезни – создал ее американец южноафриканского происхождения Макс Тейлер. В 1951 году, когда ему вручали Нобелевскую премию за это великое достижение, Тейлера спросили, что он сделает с полученными деньгами. Он ответил: «Куплю ящик виски и буду смотреть игры «Доджерс». Желтая лихорадка была побеждена и прекратила оказывать влияние на геополитическую обстановку. Она перестала быть жестоким, внушающим ужас убийцей, активным и влиятельным агентом человеческой истории. Но малярия все еще оставалась непобежденным и упорным врагом.

После ухода американской армии с Кубы и успешной борьбы с кубинскими комарами Горгаса на острове сменил не кто иной, как доктор Карлос Финли. Уникальные таланты Горгаса и его опыт в истреблении комаров требовались везде. Ему предложили применить свои поразительные способности, настоящую магию, смертельную для комаров, в Панаме. Здешние комары не знали поражений. Они уже погубили испанских, английских, шотландских и французских завоевателей. Теперь зловещим панамским комарам противостояла мощная держава, Соединенные Штаты, во главе с сильным и упорным президентом, Тедди Рузвельтом. «Если мы хотим обеспечить себе морское и коммерческое превосходство, то должны утверждать свою власть, не зная границ, – объявил динамичный молодой президент. – Мы должны построить канал на перешейке и использовать все его преимущества, чтобы определять судьбы океанов востока и запада». Чтобы контролировать новые тихоокеанские колонии, включая Филиппины, Гуам, Самоа, Гавайи и множество мелких атоллов и островов и сделать их финансово прибыльными, Америке необходим был 48-мильный канал на Панамском перешейке. Этот короткий путь между Атлантикой и Тихим океаном избавил бы моряков от необходимости совершать опасное, длительное и дорогое путешествие вокруг мыса Горн. Тедди был непреклонен: там, где потерпели поражение испанцы, англичане, шотландцы и французы, американцы добьются успеха. Они построят экономическую супертрассу на перешейке. Инженерам он отдал простой приказ: «Пусть грязь летает!»

Идея была не нова, но инженерное решение и победа над комарами оказались новаторскими. Первая попытка испанцев проложить путь из Дарьена провалилась в 1534 году из-за комаров. Все последующие попытки испанцев постигла та же судьба. Болезни были безжалостны. Комары убили более 40 000 человек. Такой ценой была построена лишь узкая проселочная дорога в джунглях между двумя истерзанными лихорадкой деревнями. Комары пресекли все попытки англичан в 1668 году, а потом написали сценарий шотландского фильма ужасов в 1698 году, убив на корню все мечты Уильяма Патерсона о независимости Шотландии.

В 1882 году знаменитый французский инженер Фердинанд де Лессепс, который в 1869 году построил Суэцкий канал, попытался повторить свой успех в Панаме. Он подкупил правительственных чиновников и убедил инвесторов поддержать его проект. Усилия французов погубили почвы и комары. В 1887 году Панаму посетил французский художник-постимпрессионист Поль Гоген. Там он заразился малярией. Вид исхудавших рабочих, терзаемых комарами, поразил его до глубины души. Популярный журнал Harper’s Weekly вышел под заголовком «Кто вы, месье Лессепс: строитель канала или могильщик?». Около 85 процентов рабочих страдали болезнями, переносимыми комарами. Умерло более 23 000 человек (25 процентов рабочей силы) – преимущественно от желтой лихорадки. А проект не был осуществлен и наполовину. В 1889 году после банкротства и скандала проект был заброшен. Панамские комары сожрали 300 миллионов долларов, полученных более чем от 800 тысяч инвесторов. Многие политики и подрядчики были уверены, что виной всему воровство и коррупция. Той же точки зрения придерживался Гюстав Эйфель, только что построивший в Париже знаменитую башню для Всемирной выставки, посвященной столетию взятия Бастилии.

Чтобы закрепить свои права за Зону канала, Соединенные Штаты использовали дипломатию канонерок. С помощью военной силы они подавили усилия местных революционеров и создали независимую страну Панама, отделив ее от Колумбии. В 1903 году Соединенные Штаты признали суверенитет Республики Панама, а через две недели Америка получила исключительные права на десятимильную полосу, Зону канала. Американцы приступили к работам в 1904 году. К этому времени они уже знали, что смертельные болезни распространяют комары. Когда Горгас направлялся к незаконченному французами каналу, местный житель сказал ему: «Белый человек дурак, что едет сюда, и будет еще большим дураком, если останется». Имевший за плечами успешный опыт истребления комаров на Кубе, Горгас и 4100 его работников сумели избавить Зону канала от желтой лихорадки.

Они использовали те же методы, которые позволили уничтожить комаров Aedes на Кубе, а также новые способы, найденные путем проб и ошибок. Как пишет Сония Шах, санитарный блицкриг потребовал «всех запасов серы, пиретрума и керосина в США». На канале был организован 21 пункт раздачи хинина – большинство рабочих ежедневно получали профилактические дозы хинина. К 1906 году, когда строительство продолжалось уже два года, желтая лихорадка была уничтожена полностью, а количество случаев заболеваемости малярией сократилось на 90 процентов. Хотя Горгас жаловался, что ему не удалось избавиться от малярии в Панаме так же, как на Кубе, он понимал значимость своей работы. В 1905 году смертность на канале была в три раза выше, чем в Соединенных Штатах. После завершения строительства в 1914 году смертность была вдвое ниже, чем в США. По официальным данным, от болезней и травм с 1904 до 1914 года умерло 5609 рабочих (из 60 000). Канал открылся всего через несколько дней после начала Первой мировой войны 4 августа 1914 года.

В свете открытий Мэнсона, Росса, Грасси, Рида и Горгаса и ряда других разные страны мира создали собственные министерства здравоохранения, школы тропической медицины, благотворительные организации, занимающиеся финансированием научных исследований – Фонд Рокфеллера, департаменты военной гигиены, корпуса армейских медсестер, санитарные комиссии – инфраструктуру по переработке отходов, а также стали принимать соответствующие законы, направленные на охрану здоровья населения.

«Заставьте грязь летать!»: новаторские и эффективные меры по истреблению комаров в Панаме, использованные доктором Уильямом Горгасом, позволили американцам добиться успеха в том, что не удалось истерзанным комарами испанцам, британцам, шотландцам и французам. Американцы построили Панамский канал. По приказу президента Теодора Рузвельта работы начались в 1904 году, а движение по каналу открылось в 1914 году. На рисунке члены санитарной команды заливают маслом места размножения комаров в Панаме, 1906. (Library of Congress)

Изучая влияние мер борьбы с комарами на строительство Панамского канала, Пол Саттер писал, что «это была коммерческая и военная экспансия Соединенных Штатов в тропики Латинской Америки и Азиатско-Тихоокеанский регион, в которой идеально сочетались федеральный энтомологический опыт с мерами по защите общественного здоровья. Такие имперские кампании помогли создать федеральную систему общественного здравоохранения и изменить систему контроля над болезнями… в начале XX века». В этом деле к Соединенным Штатам присоединились другие государства. Теперь национальное здоровье стало не только гражданским приоритетом (и даже законным правом), но и военной необходимостью. Комары оказались основной целью для всех.

Строительство Панамского канала обеспечило американское экономическое доминирование и морское превосходство[91]. «Эффективный контроль над малярией и желтой лихорадкой, – пишет Дж. Р. Макнил, – изменил баланс сил в Америке и в мире».

Весы глобальной власти качнулись в сторону растущей индустриальной, экономической и военной американской супердержавы. Тедди Рузвельт открыл новые экономические границы Америки. Его политика включила Соединенные Штаты в большую игру мировой политики. Он сам успешно сыграл за международным игровым столом, получив в 1906 году Нобелевскую премию мира за подготовку мирного соглашения в русско-японской войне.

Полная победа Японии над Россией в 1905 году шокировала глобальных наблюдателей и стала поворотной точкой в мировой истории. Впервые со времен монгольского нашествия Чингисхана 700 лет назад азиатская держава одержала победу над державой европейской. Япония стремительно вышла на мировую сцену – практически из ниоткуда. Некогда закрытая, отсталая страна сумела провести модернизацию, индустриализацию и включилась в систему глобальной торговли. Соединенные Штаты теперь тоже были тихоокеанской державой. После колониальных побед над испанцами и строительства Панамского канала сфера американских интересов не ограничивалась одной лишь Атлантикой. Япония была недовольна американским экономическим проникновением в Тихоокеанское кольцо. Нуждающаяся в нефти, резине, олове и других ресурсах островная держава постоянно стремилась создать собственную имперскую Великую сферу процветания Восточной Азии – точно так же, как это сделали Соединенные Штаты на рубеже веков. Назревал конфликт между двумя соперничающими тихоокеанскими державами, но пока что он находился в спящем состоянии.

Помимо колониальных приобретений в ходе американо-испанской войны, Соединенные Штаты использовали этот конфликт для аннексии Гавайских островов. В 1893 году группа американских плантаторов, предпринимателей и инвесторов при поддержке морской пехоты свергла гавайское правительство и поместила королеву Лилиуоакалани под домашний арест, а через два года вынудила ее отречься от трона. Цель американских заговорщиков была проста. Американская юрисдикция над Гавайскими островами, равно как и над Кубой, означала, что их сахар более не будет облагаться пошлинами в американских портах. Сторонники аннексии утверждали, что Гавайи – стратегически важный экономический и военный оплот, необходимый для продвижения и защиты американских интересов в Азии. Несмотря на протесты большинства коренных гавайцев, Конгресс проголосовал за официальную аннексию островов в 1898 году, незадолго до объявления войны Испании. В следующем году Соединенные Штаты основали постоянную военную базу в Перл-Харборе.

Глава 17. Это Энн, она безумно хочет с вами встретиться. Вторая мировая война, доктор Зюсс и ДДТ

В декабре 1941 года японцы атаковали Перл-Харбор. В результате этого более 16 миллионов американцев приняли на себя тяготы войны и были брошены в бой против стран Оси и смертельно опасных комаров. Печально известный день кинул Соединенные Штаты в омут тотальной войны и запустил сеть важнейших событий, которые изменили схему мирового устройства и движущие силы нового, сложного мирового порядка. Изменилось и место комаров в этом порядке. Комары оказались неразрывно связанными с историческими международными событиями. Судьба человечества решалась под пулями на залитых кровью полях сражений самой грандиозной войны в истории человечества. Для комаров это время тоже стало очень опасным и даже угрожающим самому их существованию.

В начале Второй мировой войны заболеваемость малярией в Соединенных Штатах была самой низкой в истории – по данным департамента по контролю за малярией в местах ведения боевых действий (после войны этот департамент превратился в Центры по контролю и предотвращению заболеваний). Война продолжалась, и ситуация менялась на глазах. Борьба с комарами, наравне с борьбой с реальным противником, имела важнейшее значение для победы на всех фронтах. Вторая мировая война стала водоразделом для развития науки, медицины, технологии и военной промышленности. А кроме того, она способствовала модернизации и развитию оружия и боеприпасов для борьбы с комарами. Во время войны и последующего «мира» холодной войны появились эффективные синтетические лекарства от малярии – атабрин и хлорокин, а также массовый и очень недорогой химикат ДДТ, уничтожающий комаров и переносимые ими болезни раз и навсегда[92]. Впервые в истории люди получили преимущество в своей вечной войне с комарами.

После недавних открытий Росса, Грасси, Финли, Рида и других ученых в области болезней, переносимых комарами, правительства и военные смогли эффективнее бороться с комарами, контролировать заражение и лечить эти болезни. Все это ярко проявилось во время Первой и особенно во время Второй мировой войны. Когда стало ясно, что переносчиками малярии, желтой лихорадки и других опасных и даже смертельных болезней являются комары, люди наконец-то научились бороться с ними научными методами.

Однако на изучение, развитие и экспериментальные испытания новаторских средств борьбы с комарами потребовалось время.

Мощный толчок исследованиям дала атака японцев на американскую военную базу Перл-Харбор.

Японцы разбудили спящего американского гиганта. Американский военно-промышленный джаггернаут придавал огромное значение исследованиям комаров и считал их уничтожение жизненно важным для победы в войне фактором. Хинин уступил место более эффективным синтетическим лекарствам от малярии, таким как атабрин и хлорокин. В 1939 году было изобретено чудесное средство борьбы с комарами – инсектицид ДДТ.

Но были и более зловещие последствия научного прорыва. Комары стали частью нашего военного арсенала, его биологическим агентом. Комары и переносимые ими болезни послужили предметом леденящих кровь экспериментов, биологическим оружием, которое применяли обе стороны конфликта. Люди научились направлять деструктивную силу комаров в борьбе со своими противниками. На Понтийских болотах в районе Анцио нацисты использовали малярийных комаров в качестве надежного биологического оружия против войск союзников, продвигавшихся к Риму.

Несмотря на то, что наука поняла роль комаров, придумала синтетические лекарства и настоящую панацею – инсектицид ДДТ, сдаваться насекомые не собирались и продолжали кровавую жатву. Комары раскрыли свою тайну, но в период между началом Первой мировой войны в 1914 году до безоговорочной капитуляции во Второй мировой войне в 1945 году комары все так же терзали и убивали миллионы солдат и гражданских лиц на планете. Но во время Второй мировой войны американские исследователи и солдаты, работавшие над совершенно секретным Малярийным проектом, сумели наконец-то разгадать загадочный код малярии, используя химическую формулу ДДТ. На горизонте забрезжила надежда.

В отличие от Второй мировой войны, во время Первой мировой войны комары, которые всегда с готовностью и энтузиазмом принимали участие в вооруженных конфликтах, оказались отстраненными от мест основных сражений. На Западном фронте комары держались в тени. Европейские театры военных действий располагались слишком далеко на севере, чтобы комары могли развернуться в полную силу. Но они частенько навещали менее значительные войсковые соединения, ведущие войну в Африке, на Балканах и Ближнем Востоке. Но влияние комаров было весьма ограниченным и не влияло на глобальный ход войны или ее результаты[93]. В Первой мировой войне с 1914 по 1919 год участвовало более 65 миллионов человек. Около 10 миллионов было убито, еще 25 миллионов ранено[94]. По разным оценкам, около полутора миллионов солдат страдали болезнями, переносимыми комарами. Среди них был и мой юный прадед Уильям Вайнгард. В отличие от 95 тысяч других, ему, к счастью, удалось выжить. Учитывая огромное количество сражавшихся и погибших, эта статистика кажется весьма скромной. На болезни, переносимые комарами, приходится менее одного процента всех военных смертей – совсем не то, что прежде. Одинокие комары оказались в изоляции на ничейной земле и не могли повлиять на итог великой войны за цивилизацию. Исход войны решался без их участия. Война на уничтожение велась в холодных окопах Западного фронта, зигзагами протянувшихся от Швейцарских Альп до бельгийского побережья Северного моря, и, в меньшей степени, на Восточном фронте – до русской революции 1917 года и последующей Гражданской войны.

А вот после заключения обманного мира в Версале болезнь оказалась гораздо более опасной и смертельной, чем во время самой войны. Пребывание в холодных, грязных окопах и центрах репатриации, где скапливались солдаты перед возвращением в свои дома в самых разных уголках света, вызвало эпидемию гриппа 1918–1919 годов. Эпидемия поразила более 500 миллионов человек и убила от 75 до 100 миллионов, то есть в пять раз больше, чем сама мировая война, ее породившая[95]. Грипп был не единственной болезнью, которую распространяли вернувшиеся домой ветераны, хотя в нашей коллективной памяти эта эпидемия затмила все остальные. Вспышки малярии случались в Австралии, Британии, Канаде, Китае, Франции, Германии, Италии, России и Соединенных Штатах. В межвоенные годы комары наверстывали упущенное, вызывая новые эпидемии. Несмотря на понимание того, что именно они являются переносчиками малярии, желтой лихорадки, филяриоза и лихорадки денге, бороться с ними, даже в богатых западных странах, было крайне тяжело.

В среднем в 20-е годы XX века в мире ежегодно заболевали малярией 800 миллионов человек, а ежегодная смертность составляла от 3,5 до 4 миллионов.

В Соединенных Штатах в этот период малярией заболели 1,2 миллиона человек. Уже в следующем десятилетии этот показатель снизился до 600 000, а смертность составила 50 000 человек. Американский Юг терзала лихорадка денге. В 1922 году ею заболело 600 000 жителей Техаса, в том числе 30 000 в одном лишь Галвестоне. Случайный свидетель эпидемии говорил, что попытки избавиться от болезней, переносимых комарами, так же бессмысленны, как попытка «однорукого вычерпать Великие озера чайной ложкой». В 30-е годы болезни, переносимые комарами, стоили Соединенным Штатам 500 миллионов долларов ежегодно, хотя в начале века этот показатель составлял 100 миллионов. После наводнения на реке Янцзы в Китае в 1932 году малярия поразила 60 процентов населения пострадавших регионов, причем умерло более 300 тысяч человек. В следующие пять лет малярия скосила от 40 до 50 миллионов китайцев. Комары буквально пожирали только что созданный Советский Союз, терзаемый революцией и гражданской войной.

В результате большевистской революции 1917 года Россия вышла из войны, нарушив баланс сил на Восточном фронте. Начавшаяся затем Гражданская война привела к гибели значительной части населения, разрушениям и полному прекращению работы служб здравоохранения на территории бывшей Российской империи Романовых. Гражданская война закончилась в 1923 году. За это время в России произошла настоящая экологическая катастрофа – наводнения, голод, болезни. По разным оценкам, Гражданская война унесла жизни 12 миллионов русских. Хотя триумфальная победа Красной армии Ленина, Троцкого и Сталина представила Советский Союз и коммунизм достойным соперником западным демократиям в политическом, военном и экономическом отношении, это историческое событие сопровождалось колоссальными лишениями и вспышками болезней на территории России.

Пока Ленин безжалостно укреплял свою власть, малярия vivax и falciparum сопровождала и голодомор, и катастрофическую эпидемию тифа. Малярия прокатилась по всей территории Советского Союза, захватив даже такие северные районы, как порт Архангельск, расположенный всего в 125 милях южнее Северного полярного круга на одной широте с Фербенксом, Аляска. Арктическая эпидемия 1922–1923 годов показала, что в условиях идеального шторма температуры, торговли, Гражданской войны, подходящих комаров и теплокровного населения, пригодного для развития плазмодия, малярия не знает границ и территориальных ограничений. По некоторым оценкам, эта странная и сильнейшая вспышка полярной малярии охватила 30 000 человек и убила 9000. Как пишет историк Джеймс Уэбб, «в 1922–1923 годах случилась сильнейшая эпидемия малярии в современной Европе». Сильнее всего пострадали районы в бассейне Волги, юг России, республики Средней Азии и Кавказ, где заболеваемость колебалась от 50 до 100 процентов.

В одном лишь 1923 году в Советском Союзе было отмечено 18 миллионов случаев заболевания малярией, при этом умерло 600 000 человек.

Эпидемия тифа, переносчиками которого были блохи, разразилась в 1920–1922 годы. Тиф поразил 30 миллионов человек, убил три миллиона русских и постепенно сошел на нет в 1923 году – в том самом, когда в Германии был разработан пестицид на основе цианида «Циклон-Б»[96].

«Истребляйте личинок комаров»: советский плакат 1942 года, посвященный уничтожению комаров. Страна объявила настоящую войну комарам и болотам. Малярия давно была бичом России и Советского Союза. Во время сильнейшей европейской эпидемии 1922–1923 годов, связанной с русской революцией и Гражданской войной, малярия достигла таких северных регионов, как арктический порт Архангельск. В одном лишь 1923 году в Советском Союзе было зафиксировано 18 миллионов случаев заболевания малярией, и 600 000 человек погибли от этой болезни. (U. S. National Library of Medicine)

Вспышка малярии в Советском Союзе вновь произошла в 1934 году, когда заболевших было около десяти миллионов. Учитывая тревожный всплеск болезней, переносимых комарами, в межвоенные годы, научные исследования и программы истребления комаров приобрели особое значение. Когда стихли последние раскаты Первой мировой войны, началась новая война – война с врагом всего человечества, комаром.

В ходе научной борьбы с болезнями, переносимыми комарами, и самими комарами в 1917 году произошел довольно странный прорыв. Австрийский психиатр Юлиус Вагнер-Яурегг искал методы лечения нейросифилиса. Ему пришла в голову идея вводить пациентам несмертельную, но довольно серьезную дозу малярийного плазмодия для лечения сифилиса на поздней стадии. И это сработало. При приступах малярийной лихорадки температура тела поднималась до 42 градусов и убивала чувствительных к температуре бактерий. Пациенты горели в жару, но малярия избавляла их от мучительной смерти от сифилиса. Я полагаю, что это было меньшее из двух зол. Теперь комары стали одновременно и убийцами, и спасителями, хотя Яурегг писал, что «малярийная терапия все же остается малярией». Его методы получили известность и стали довольно популярными. В 1922 году малярийная терапия применялась в лечении сифилиса в разных странах, в том числе и в США. В 1927 году Вагнер-Яурегг получил Нобелевскую премию за безумную, но новаторскую идею. К этому году в американских клиниках уже сформировался лист ожидания малярийной терапии, которая считалась чуть ли не панацеей. К счастью, через год Александр Флеминг изобрел антибиотик пенициллин, который снова изменил мир. После появления пенициллина потребность в малярийном антидоте Вагнер-Яурегга исчезла. Теперь от сифилиса (и других бактериальных инфекций) можно было лечиться, не заражаясь малярией.

Массовое производство пенициллина началось в 1940 году.

А для борьбы с самым опасным врагом человека в межвоенные годы применялись менее инвазивные методы. Плантации хинного дерева теперь появлялись не только в Южной Америке, Мексике и голландской Индонезии, но и в других частях света. Небольшие рощицы хинных деревьев со временем высадили в Британской Индии и на Шри-Ланке, а также на американских территориях – на Филиппинах, Пуэрто-Рико, Вирджинских и Гавайских островах. Советы по контролю за комарами появились в Соединенных Штатах и других зараженных комарами странах и колониях. В 1924 году Лига Наций (предшественник Организации Объединенных Наций) создала Малярийную комиссию в рамках Международной организации здравоохранения. Фонд Рокфеллера, основанный в 1913 году американским нефтяным магнатом Джоном Д. Рокфеллером, стал революционной моделью благотворительности, которую в будущем повторили многие организации, в том числе и Фонд Гейтса. К 1950 году Фонд Рокфеллера выделил 100 миллионов долларов на борьбу с комарами и исследованиями в области лечения малярии и желтой лихорадки, а также на ряд других медицинских проектов. Это было сделано под девизом «Способствование благополучию человечества во всем мире».

Самая широкая и успешная кампания по борьбе с комарами в межвоенные годы была проведена Бенито Муссолини на печально известных Понтийских болотах. Итальянский диктатор сделал задачу уничтожения малярии посредством осушения Понтийских болот своим главным приоритетом. Этот проект помог бы национал-фашистской партии завоевать сердца и умы населения и развить сельское хозяйство в заброшенном регионе. «Великие воины» вышли на борьбу с комарами, а второй итальянский Ренессанс Муссолини стал известен во всем мире. Программа рекультивации земель началась в 1929 году. В те годы продолжительность жизни фермера в малярийных регионах Италии составляла всего 22,5 года. Обследование региона Понтийских болот показало, что постоянных поселений здесь нет, а в ветхих хижинах, крытых соломой, живет всего 1637 «вялых и пораженных лихорадкой крестьян». В документах также говорилось, что 80 процентов из тех, кто проведет на болотах хотя бы день, заболевает малярией.

На первом этапе болота предстояло осушить и построить дамбы. «Битва за болота», как называли этот проект в фашистской партии, требовала значительных трудовых ресурсов, и работы эти были отнюдь не добровольными. В 1933 году на Понтийских болотах работало 125 тысяч человек, по большей части «расово неполноценные» итальянцы. Более 2000 из них подвергались также медицинским опытам, связанным с малярией. На втором этапе были возведены каменные дома и создана инфраструктура. Земля была распределена между насильственно переселенными фермерами. Третий этап включал в себя меры по борьбе с комарами – сетки на окнах, улучшение санитарных условий и системы здравоохранения, создание стратегических запасов хинина и распределение его среди населения.

Начиная с 1930 года больные малярией рабочие расчищали территории, высаживали сосны (было посажено более миллиона деревьев) и строили насосные станции на колоссальной шахматной доске новых каналов и дамб. Общая протяженность каналов составила 10 300 миль. Канал Муссолини выходил к Тирренскому морю близ Анцио. Этот грандиозный проект стал пропагандистским крестовым походом Муссолини. Он любил позировать фотографам с обнаженным торсом и заступом или серпом в руках или на своем красном мотоцикле. Обычно на таких фотографиях и в кинороликах его окружали болезненные (но улыбающиеся) рабочие или любители пикников. С 1932 по 1939 год в этом регионе были построены пять образцовых городов, в том числе Латина, Априлия и Помеция, а также восемнадцать сельских поселений-спутников. Даже если забыть о рекламных целях Муссолини, его программа уничтожения комаров и рекультивации земель, одна из первых в своем роде, увенчалась грандиозным успехом. С 1932 по 1939 год заболеваемость малярией в этом регионе упала на 99,8 процента. Но в течение нескольких недель 1944 года нацисты, объявив биологическую войну союзникам, систематически пытались уничтожать эти достижения.

Как мы видим, в межвоенные годы исследования комаров велись очень интенсивно. Победа была достигнута благодаря секретной американской программе, сходной с ядерным Манхэттенским проектом. В ходе этой программы использовались синтетические противомалярийные лекарства и инсектицид ДДТ. Впервые ДДТ был синтезирован еще в 1874 году германскими и австрийскими химиками, но лишь в 1939 году швейцарский ученый Пауль Герман Мюллер выявил его инсектицидные свойства, за что в 1948 году получил Нобелевскую премию – «за открытие высокой эффективности ДДТ как контактного отравляющего вещества против некоторых членистоногих».

Мюллер работал с органическими растительными красителями и дубильными веществами. Он любил бывать на природе, его увлекали флора и фауна природного мира (и фрукты!). Он вел эксперименты с различными химикатами, используемыми для защиты растений. Наблюдая за насекомыми и изучая их, Мюллер понял, что они поглощают химикаты не так, как человек и другие животные. К экспериментам его подтолкнули события 1935 года, когда в Швейцарии хронически не хватало продуктов. Это было связано с заражением урожая насекомыми и сильнейшей эпидемией тифа в России, о которой мы уже говорили. Тиф распространился даже по Восточной Европе. Преисполненный решимости спасти жизни, защитить фермы и сохранить свои драгоценные плодовые деревья, Мюллер поставил перед собой задачу «синтезировать идеальный контактный инсектицид – такой, который оказывал бы быстрое и мощное токсичное воздействие на максимальное количество видов насекомых, не причиняя вреда растениям и теплокровным животным». Через четыре года бесплодных лабораторных экспериментов с 349-ю оказавшимися бесполезными химикатами он решил испытать 350-й. Этим химикатом оказался ДДТ.

После успешных опытов на домашних мухах, колорадских жуках и других насекомых Мюллер сделал вывод о том, что ДДТ убивает блох, вшей, клещей, москитов, комаров и множество других насекомых, причем с поразительной эффективностью. Истребление насекомых вело к исчезновению таких опасных болезней, как тиф, трипаносомоз, чума, лейшманиоз, малярия, желтая лихорадка и других. ДДТ быстро связывал белки и плазму натриевых каналов и нейротрансмиттеров, разрушая нервную систему насекомых, что приводило к спазмам, судорогам и смерти. В сентябре 1939 года, когда Германия и Советский Союз разделили между собой Польшу по пакту Молотова – Риббентропа и развязали Вторую мировую войну, Мюллер работал в лаборатории Geigy AG (ныне фармацевтический гигант Novartis) в Базеле, Швейцария. С этого времени началась химическая эпоха ДДТ.

Несмотря на германское происхождение ДДТ, Гитлер запретил его использование в Германии. Личный врач Гитлера считал это вещество бесполезным и опасным для здоровья граждан Рейха. Применено оно было лишь в незначительных масштабах в 1944 году. А вот в Соединенных Штатах массовое производство развернулось уже в 1942 году в рамках колоссального Малярийного проекта, окруженного такой же атмосферой секретности, как и ядерный Манхэттенский проект. Так в арсенале союзников появились атомные бомбы и канистры с ДДТ. В мае 1942 года американское военное министерство создало армейскую школу маляриологии, где стали готовить специалистов по борьбе с комарами. Подразделения по борьбе с малярией подчинялись только что созданному военному дивизиону тропической медицины. Вооружившись волшебными палочками распылителей ДДТ, эти необычные солдаты вступили в войну на стороне союзников в начале 1943 года. Их цель заключалась в том, чтобы рассеять и окончательно истребить комаров. Хотя ДДТ был направлен на истребление комаров, с самой малярией этот химикат не боролся. В начале войны малярию лечили исключительно хинином. Дополнительным катализатором появления Малярийного проекта стало то, что основные плантации хинного дерева и запасы хинина оказались в руках японцев.

Стремительное наступление японцев в Тихоокеанском регионе в начале 1942 года позволило им захватить голландскую Ост-Индию – и 90 процентов мирового производства хинина. Хинин, нефть, резина и олово были жизненно важны для японского военного планирования. Большие поставки стратегических материалов получала и Германия. Для союзников же отсутствие хинина порождало серьезные проблемы, имевшие значительные военные последствия. Поскольку из Индии, Южной Америки и заморских американских территорий хинина поступало слишком мало, пришлось искать искусственные альтернативы. В рамках Малярийного проекта американские химики начали действовать. Так начались поиски синтетического заменителя коры хинного дерева.

Ученые испытали более 14 000 химикатов, в том числе производные мефлокина и маларона, которые были отвергнуты до 1957 года, когда впервые проявилась устойчивость к хлорокину. В книге «Война и болезнь» Лео Слейтер описывал свои биомедицинские исследования в области лечения малярии: «В 1942 и 1943 годах в противомалярийной программе были выделены три основных научных (и клинических) приоритета: синтезирование новых соединений, изучение действия атабрина и разработка хлорокина… Вслед за разработкой атабрина в качестве лекарства, превосходящего по своим свойствам хинин, настала очередь хлорокина. Это средство сулило новые перспективы… но клинические испытания его прошли уже после окончания военных действий». В 1943 году производство атабрина достигло 1,8 миллиарда таблетированных доз, а в 1944 году – 2,5 миллиарда[97]. Несмотря на то, что всем солдатам армий союзников были сделаны прививки от желтой лихорадки, командиры не могли гарантировать, что солдаты будут принимать таблетки атабрина.

«Они не принимали атабрин»: табличка возле 363-го американского госпиталя в Порт-Морсби, Папуа-Новая Гвинея, времен Второй мировой войны. Табличка призывала солдат принимать противомалярийное средство атабрин. Многие солдаты не принимали лекарство, поскольку от него желтела кожа и глаза, обесцвечивалась моча, возникали головные и мышечные боли, рвота и диарея. В редких случаях начинался временный или постоянный психоз – сходное действие оказывает современный мефлокин. (National Museum of Health and Medicine)

Учитывая побочные действия лекарства, истинные и мнимые, многие от него отказывались. Лекарство было горьким, от него желтела кожа и белки глаз, а моча обесцвечивалась. Оно вызывало головные и мышечные боли, а иногда рвоту, диарею и психоз[98]. Но атабрин не вел к импотенции и бесплодию, хотя такие слухи ходили и были быстро подхвачены германской и японской пропагандой, чтобы подорвать моральный дух союзников и их боеспособность. Противник рассчитывал, что, отказываясь от атабрина, солдаты армий союзников будут заболевать малярией так же легко, как они выменивали сигареты, жевательную резинку, шоколадки и открытки с изображениями Риты Хейворт, Бетти Грейбл и Джейн Расселл[99].

Москитные сетки были обязательным элементом обмундирования, однако один солдат так сформулировал их истинную ценность. Он вспоминал, что у солдат не было «ни времени, ни сил думать о москитных сетках и перчатках». Некоторые солдаты сознательно отказывались защищаться от малярии, чтобы отправиться в госпиталь – командиры называли это явление малярийным дезертирством. Доказать подобное было очень трудно – следовательно, и наказания такие дезертиры не несли. Бдительные дежурные офицеры раздавали таблетки атабрина во время утренней поверки, а потом заставляли солдат мочиться публично, чтобы доказать, что они подчинились приказу. И все же для солдат всех национальностей, сражавшихся в тихоокеанском театре военных действий, малярия, по словам одного из участников боев, была «неизбежна и являлась обычной частью военной жизни». Даже ДДТ и атабрин не смогли существенно снизить заболеваемость болезнями, переносимыми комарами. Этот показатель оставался шокирующе высоким. Можно только предполагать, каким он был бы без этих научных достижений.

Во время войны в американской армии было зафиксировано 725 000 случаев болезней, переносимых комарами, в том числе около 575 000 случаев малярии, 122 000 случаев лихорадки денге и 14 000 филяриоза. Общее количество дней болезни составило 3,3 миллиона. 60 процентов американцев, проходивших службу в Тихоокеанском регионе, хотя бы раз переболели малярией. Малярией страдали лейтенант флота Джон Ф. Кеннеди, военный корреспондент Эрни Пайл и рядовой Чарльз Куль. В августе 1943 года во время высадки союзников на Сицилии Куль был одним из двух солдат, которых разъяренный генерал Джордж С. Паттон обвинил в трусости. Они якобы имитировали «усталость от боя» или «шок обстрела». Но у Куля была температура 41 градус, и впоследствии у него диагностировали малярию. Данные по армиям стран Оси в отношении статистики болезней, переносимых комарами, разнятся. Впрочем, скорее всего они сравнимы с заболеваемостью в армиях союзников или немного выше.

«Операция «Чума»: солдата Первого американского дивизиона морской пехоты эвакуируют из-за малярии во время сражения за Гуадалканал, сентябрь 1942 года. С августа 1942 по февраль 1943 года, когда проходила эта операция, в американской армии было отмечено более 60 000 случаев малярии. (Library of Congress)

Солдаты армий союзников, особенно в тихоокеанском театре боевых действий, страдали от болезней, переносимых комарами. Суровый генерал Дуглас Макартур, командовавший американской армией на Дальнем Востоке, заявлял: «Это будет долгая война, если на каждый дивизион, который сражается с врагом, приходится второй, лежащий в госпитале с малярией, и третий, состоящий из выздоравливающих от этой ужасной болезни!» Ковровые бомбардировки крохотных вулканических атоллов во время боевых действий в Тихом океане увеличивали территории размножения комаров, и численность насекомых резко возрастала. Первый американский дивизион морской пехоты малярия поразила в 1942 году во время сражения за Гуадалканал. В этот период в американской армии было отмечено 60 000 случаев малярии. После эвакуации японцев в 1943 году стало очевидно, что японцы страдали от малярии не меньше. Около 80 процентов австралийцев и новозеландцев на Папуа – Новой Гвинее заболели малярией. Боеспособность японских войск на Сайпане была серьезно подорвана малярией во время американского вторжения летом 1944 года. На Батаане комары выступили на стороне японцев и превратили американских защитников и их филиппинских союзников в скелеты, которые тысячами маршировали навстречу смерти в концлагерях, где многих ожидала та же судьба.

Ковровые опрыскивания ДДТ в Тихом океане и в Италии начались в 1943 году под руководством маляриолога Пола Расселла, которого всячески поддерживал генерал Макартур. Во время первой встречи генерал откровенно сказал Расселлу: «Доктор, у меня серьезные проблемы с малярией». Расселл, который всего три дня назад прибыл из Штатов, не знал, что Макартур вызвал его лично. Он отправил депешу генералу Джорджу Маршаллу: «Найдите доктора Расселла и пришлите ко мне». А ведь в свое время на Новой Гвинее командир пехотного подразделения заявил Расселлу: «Если вы собираетесь играть с комарами, то возвращайтесь в Вашингтон и не морочьте мне голову. Мне нужно готовиться к боям с японцами». Когда Расселл рассказал об этом Макартуру, офицера ожидало серьезное наказание.

Малярийные подразделения появились на территориях генерала Макартура в марте 1943 года. Они распыляли ДДТ, обрабатывали места размножения комаров, пичкали солдат атабрином и раздавали рекламные материалы. Солдаты шутили, что стоит пролить на землю воду или плюнуть, как через секунду из воздуха появляется распылитель и всасывает воду или опрыскивает ее химикатами. Охотники на комаров распылили около 12 миллионов галлонов керосина в местах размножения насекомых в Тихоокеанском регионе – примерно столько же нефти вылилось во время печально известной катастрофы «Эксон Вальдес» на Аляске в 1989 году. К концу 1944 года более 4000 охотников за комарами действовали в 2070 лагерях более чем в 900 горячих точках. Производство ДДТ нарастало.

Малярийный проект: американского солдата опрыскивают ДДТ, 1945. Во время Второй мировой войны ДДТ был незаменимым оружием в борьбе с комарами. С этим инсектицидом работал американский дивизион тропической медицины и малярийные подразделения, которые прозвали комариными бригадами. ДДТ очень эффективно боролся с комарами и значительно снижал заболеваемость малярией. (Public Health Image Library-CDC1)

Если в 1943 году в Америке производилось 153 000 фунтов ДДТ, то в 1945 году этот показатель возрос до 36 миллионов. Наконец-то мы нашли эффективное оружие против комаров. ДДТ истреблял комаров, а тем временем в рамках Малярийного проекта в войсках велась просветительная работа. В Тихом океане (и в других пораженных малярией местах боевых действий) работу комариных бригад поддерживала пропаганда.

В 1943 году Уолт Дисней выпустил пропагандистский фильм «Крылатое бедствие», где появлялись Белоснежка и семь гномов. Этот мультфильм пользовался огромной популярностью у солдат. Не меньшей популярностью пользовалась и книжка «Это Энн: она страшно хочет с тобой познакомиться». Гиперсексуализированный текст написал и проиллюстрировал не кто иной, как доктор Зюсс.

«Это Энн… она пьет кровь! Ее полное имя – Комар Анофелес, и она страшно хочет с тобой познакомиться!» Эта листовка 1943 года – одна из множества плакатов и буклетов, созданных для специальной пропагандистской службы капитаном Теодором Зюссом Гайзелем, нашим любимым доктором Зюссом. Такие материалы в доступной форме рассказывали солдатам об опасности, какую представляют комары, а также о защитных мерах. На карте показаны зоны распространения малярии. Гиперсексуализированная пикантная комариха частенько появлялась в печатных материалах и мультфильмах. (U. S. National Library of Medicine)

Его пикантная комариха представала в виде соблазнительницы, местной проститутки, которая только о том и мечтает, чтобы добраться до крови наивных, не защитивших себя солдат. «Энн всегда рядом. Ее полное имя – Комар Анофелес, и ее работа – распространять малярию… Она трудится без устали и отлично знает свое дело… Энн выходит на работу по ночам, в любое время с заката до рассвета (вот ведь любительница вечеринок!) … Она всегда готова выпить. Но ей не нужны виски, джин, пиво или кола с ромом… она пьет кровь… Энн всегда ищет выпивку и готова присосаться к простаку, который не позаботился о том, чтобы защитить себя».

Во время войны капитан Теодор Зюсс Гайзел, наш любимый доктор Зюсс, сделал для армейской пропагандистской службы множество плакатов, буклетов и образовательных фильмов об опасностях Энн[100]. Конечно, комариха вряд ли могла соперничать с Ритой, Бетти или Джейн, но она частенько появлялась в работах Зюсса военного времени. Она играла главную роль в трех просветительских военных мультфильмах «Рядовой Снафу», имевших явный сексуальный подтекст. В популярных мультфильмах студии Warner Brothers звучала музыка из Looney Tunes и знакомые голоса Багз Банни, Даффи Дака и Порки Пига.

Сотни мультфильмов, буклетов и плакатов объясняли опасность комаров и малярии. Все они во время войны делались по заказу пропагандистской службы. Чтобы привлечь внимание изголодавшихся по женщинам солдат, многие, как доктор Зюсс, использовали сексуальные образы. Полуобнаженная красавица-блондинка красовалась на огромном билборде на Новой Гвинее – а под ней располагалась подпись: «Не забудь принять атабрин!». Такие же плакаты с такими же красавицами и аналогичными подписями встречали солдат в Тихом океане, в Италии и на Ближнем Востоке. На других плакатах комаров изображали в виде чернозубых и узкоглазых японцев в круглых очках. Генерал Макартур оценил эффект антималярийной пропаганды и работы бригад Расселла, усердно поливавших все вокруг ДДТ. Заболеваемость малярией снизилась, и болезнь перестала подрывать боеспособность армии.

«Макартура не так волновала победа над японцами, – вспоминал Расселл, – сколько неспособность победить комаров Anopheles».

Как и его американский коллега Дуглас Макартур, фельдмаршал сэр Уильям Слим, который командовал британскими войсками, сражавшимися с японцами в Бирме, тоже переживал из-за малярии. «На каждого эвакуированного раненого у нас приходится сто двадцать эвакуированных больных!» Слим не знал, что в ходе жестокой кампании в Бирме его армия имела преимущество перед японцами. Война велась под проливными муссонными дождями, в густых джунглях, где малярия свирепствовала беспрепятственно. Заболеваемость среди японцев достигала 90 процентов, тогда как у британцев она составляла всего лишь 80 процентов. От малярии страдал и истерзанный войной Китай (и японские оккупанты). Во время войны каждый год отмечалось 30 миллионов случаев заражения малярией.

«А твое подразделение готово бороться с обоими врагами?»: расистский американский антималярийный плакат из Тихоокеанского региона времен Второй мировой войны. Плакат подчеркивает смертельную опасность комаров и их пагубное влияние на боеспособность армии. Во время войны в американской армии было отмечено 725 000 случаев болезней, переносимых комарами. (U. S. National Archives)

В Северной Африке и Италии комары были непостоянными союзниками. В песках пустыни от Марокко и Туниса до Ливии и Египта заболеваемость малярией в германской и итальянской армиях была вдвое выше, чем в армиях союзников, пока на Сицилии положение не выровнялось. Во время итальянской кампании на материке немцы занимали оборонительные высоты, поэтому малярия (и тиф, переносимый блохами) в большей степени поражала армию союзников, особенно в районе Салерно/Неаполя, Анцио и в северной части рек Арно и По. Но союзников сопровождали бригады, распылявшие ДДТ, поэтому заболеваемость малярией и тифом постепенно сократилась – и среди солдат, и среди жителей итальянского полуострова. «Основным фактором успешного выполнения программы контроля распространения тифа, – заявлял полковник Чарльз Уилер, – было использование блохоубийственного [sic!] порошка ДДТ». Опыление тем же самым ДДТ помогало бороться и с малярией.

«День из жизни»: два британских солдата посреди песков пустыни пишут письма домой под защитой москитной сетки. Египет, 1941. (Library of Congress)

Для всех государств, сражавшихся в Тихоокеанском регионе, малярия была серьезной проблемой. В стратегическом отношении болезни, переносимые комарами, были врагом-оппортунистом и поражали все воюющие стороны в равной степени, не склоняя чашу весов ни в одну, ни в другую сторону.

Одержать победу помог Советский Союз, потерявший за время войны 25 миллионов человек.

Ахиллесова пята государств Оси – недостаток нефти, стали и других важных ресурсов – также способствовала победе союзников. И, конечно же, победа была бы невозможна без несравненного и не имевшего себе равных американского военно-промышленного комплекса, который производил и нефть, и ДДТ, и новейшие достижения технологии, включая ядерное оружие.

Пока команды Расселла заливали все вокруг ДДТ, а рисунки доктора Зюсса развлекали и просвещали солдат изображениями сексуальной комарихи Энн, нацисты использовали комаров в более зловещих тайных планах. В 1944 году в Анцио нацисты начали настоящую биологическую войну против союзников и итальянского народа, который отрекся от фашистского режима. В сентябре 1943 года Италия объявила о выходе из Оси и присоединении к союзникам. Гитлер был в ярости. Это предательство лишь подтвердило его довоенные подозрения относительно сомнительного расового происхождения итальянцев. И он решил наказать итальянских предателей. Защита Италии и подавление выступлений восставшего населения была поручена вермахту. Так началась оккупационная политика войны против гражданских лиц.

В 1943 году немцы потеряли Сицилию, но успешно оборонялись на линии Густава южнее Понтийских болот. Чтобы обойти немцев с флангов, союзникам пришлось высадиться в Анцио. К этому времени немцы благополучно и методично восстановили популяцию комаров (а вместе с ними и малярию) на болотах и во всей Италии. В октябре 1943 года фельдмаршал Альберт Кессельринг, а возможно, и сам Гитлер, отдал приказ целенаправленно возродить условия для распространения малярии на Понтийских болотах – классический пример биологической войны. Своим солдатам Кессельринг приказал действовать «всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами и с максимальной жесткостью. Я поддержу любого офицера в его действиях. Жесткость действий может выходить за обычные пределы». Гитлер считал, что «битву следует вести со священной яростью».

Для начала немцы конфисковали и разместили на собственных складах все запасы хинина и москитные сетки, а также запретили защитные сетки и ширмы на окнах частных домов. Более того, итальянские ветераны, вернувшиеся с балканского фронта, принесли с собой малярию falciparum, устойчивую к хинину. Затем немцы привели в действие дренажные насосы и открыли дамбы, залив 90 процентов болот приливными водами. Они заминировали местность и установили оборонительные укрепления, повалили сосны, тщательно высаженные в процессе рекультивации земель. Германские маляриологи знали, что возвращение соленых приливных вод будет способствовать размножению смертельно опасного вида комаров Anopheles labranchiae, который прекрасно себя чувствует в таких условиях и является переносчиком малярии falciparum.

Эти действия стали биологической войной не только против солдат армий союзников, но и местью гражданскому населению Италии, которое страдало от последствий и после того, как война закончилась. «Преследуя эти две цели, – пишет историк Йельского университета Фрэнк Сноуден в своем тщательном исследовании малярии в Италии, – немцы осуществили единственный пример биологической войны в Европе в XX веке… Их действия привели к тому, что в течение трех лет регион страдал от эпидемий малярии, и страдания гражданского населения были огромными». Именно на канале Муссолини в Анцио в 1944 году дед моей жены, сержант Уолтер Рекс Рейни, типичный американский солдат, переболел малярией. Лишь спустя семьдесят три года, весной 2017 года, от меня он узнал, что стал жертвой подготовленного нацистами биологического оружия.

Рекс родился на небольшой ферме на западе Колорадо. В 1940 году его призвали в 45-й пехотный дивизион армии США «Тандерберд». Весной 1943 года он сражался в Северной Африке, а в июле того же года участвовал в высадке на Сицилии. За пять недель боев на острове среди американцев, канадцев и британцев было отмечено 22 000 случаев заболевания малярией – аналогичные показатели были у итальянцев и немцев. В сентябре Рекс высадился на Апеннинский полуостров близ Салерно и к январю 1944 года с боями продвинулся к Монте-Кассино и германской линии Густава. В том же месяце он участвовал в высадке в Анцио, чтобы обойти немцев с флангов.

С января по июнь Рекс и 45-й дивизион продвигались вдоль канала Муссолини. «Мы окопались возле залитого водой канала и не продвинулись ни на шаг, пока нас в июне не перебросили готовиться к вторжению на юг Франции в августе 1944 года», – вспоминал Рекс. Он припоминал английские переводы названий тех мест, где они высадились близ Анцио. Все названия выдавали долгую борьбу со смертельно опасными комарами: Поле Смерти, Мертвая Женщина, Мертвая Лошадь, Мясное Поле. Одна деревня носила имя паромщика мира мертвых, перевозящего души умерших через реку Стикс – Харона. «В Анцио повсюду кишели комары. Даже в Питкине, штат Луизиана, где мы готовились к боевым действиям, их было меньше. Эти подлые насекомые были хуже немецких обстрелов». Рекс удобно устроился в кресле-качалке с традиционным стаканчиком виски после обеда.

«С Джейн все в порядке – она же не в Анцио»: британский солдат рассматривает плакат, предупреждающий об опасности малярии в Анцио, Италия, май 1944. Чтобы привлечь внимание изголодавшихся по женщинам солдат, на многих просветительских плакатах изображали полуобнаженных женщин. Аналогичные плакаты встречали солдат в Тихом океане, в Италии и на Ближнем Востоке. (Imperial War Museum)

«А потом появились эти парни, которые боролись с комарами. Они поливали нас и все, до чего могли дотянуться, ДДТ. Впрочем, учитывая все, что ты рассказал об этих германских болотных комарах, для меня было уже слишком поздно». Рекс вспоминал плакат на канале Муссолини, составленный с типично солдатским чувством юмора: «Компания «Лихорадки Понтийских болот»: малярия в ассортименте». Рекс посмотрел на меня с ухмылкой и с типичным едким остроумием заметил: «Мне пришлось купить несколько раундов этой малярии». За четыре месяца боевых действий в Анцио 45 000 американских солдат, включая и сержанта Рекса Рейни, лечились от болезней, в том числе и от малярии, несмотря на то, что там было использовано более 500 галлонов ДДТ. Марк Харрисон в глубоком исследовании «Медицина и победа» указывает, что, как и следовало ожидать, биологическое оружие «рикошетом ударило по немцам, среди которых заболеваемость малярией была очень высока».

Во время малярийного сезона в Анцио Рекс, который стал уже старшим сержантом, сумел победить болезнь и в августе 1944 года принял участие в высадке союзников на юге Франции. Потом он участвовал в битве в Арденнах зимой 1944/45 года. В середине марта 1945 года его 45-й дивизион прорвал линию Зигфрида и форсировал Рейн. 28 апреля Рекс получил удивительный и странный для боевых подразделений приказ. В приказе говорилось: «Завтра в зоне наших действий окажется зловещий концентрационный лагерь Дахау. После взятия Дахау ничего не трогать. Когда бои закончатся, прибудет международная комиссия. После взятия Дахау нужно выставить охрану, никого не впускать и не выпускать». 29 апреля, накануне самоубийства Гитлера, Рекс и его товарищи освободили концентрационный лагерь Дахау близ Мюнхена и своими глазами увидели, какие чудовищные преступления творились в поверженном Третьем рейхе Гитлера. Когда я попросил Рекса рассказать об этом, он опустил глаза, наполнившиеся слезами, и поставил стакан на стол – слишком дрожали руки. «Это был жуткий день, – прошептал он. – Хотелось бы мне забыть его». Я не стал расспрашивать далее.

Дахау был центром нацистской программы тропической медицины.

«Я был ходячим трупом»: сержант Рекс Рейни в Анцио, Италия, в мае 1944 года, незадолго до заражения малярией на сознательно затопленных нацистами Понтийских болотах. Нацисты применили биологическое оружие, чтобы замедлить продвижение армии союзников. После освобождения концлагеря Дахау в апреле 1945 года Рекс вновь заразился малярией – его укусил комар, которых нацисты разводили здесь в целях программы тропической медицины. (Raney Family)

Евреев-заключенных использовали в качестве подопытных крыс для проведения исследований малярии. Как вспоминали сослуживцы Рекса по 157-му полку, «пациенты подвергались абсолютно бесчеловечным опытам. Других заражали болезнями и проверяли на них эффективность различных лекарств и методов лечения… Профессор Шиллинг заражал заключенных разными болезнями, в том числе и малярией». В Дахау Рекс получил вторую дозу военной малярии – его укусил экспериментальный нацистский комар. «Вторая малярия была гораздо тяжелее. Как бы мне ни хотелось остаться в полку, док велел мне отправляться домой», – с сожалением вспоминал Рекс.

«Немцы до меня не добрались, но малярия чуть не доконала. Я был ходячим трупом». Его война закончилась после 511 дней сражений. Рекс провел 11 дней в госпитале, то приходя в сознание, то вновь впадая в забытье. Потом его признали инвалидом и отправили домой. Старший сержант Рекс Рейни мирно скончался в своем доме на западе Колорадо в 2018 году незадолго до своего девяносто седьмого дня рождения и был похоронен с военными почестями.

Когда доктор-нацист Клаус Шиллинг, руководитель нацистской программы тропической медицины в Дахау, проводил свои леденящие кровь исследования на беззащитных заключенных, американские врачи из Малярийного проекта вели собственные экспериментальные клинические испытания[101]. Малярия так беспокоила американских военных стратегов и штабистов, что об этических нормах и научных протоколах во время войны было забыто. С конца 1943 года дивизион тропической медицины использовал в качестве подопытных заключенных и больных сифилисом (участие в опытах было добровольным, в обмен заключенным сокращали сроки, а сифилитики проходили курс лечения). Американские опыты ничем не отличались от того, что нацисты делали с евреями-заключенными в Дахау, «где Клаус Шиллинг выходил на работу каждый день, – пишет Карен Мастерсон в глубокой и содержательной книге «Малярийный проект». – Он прибыл в Дахау в начале 1942 года с той же миссией, что была поручена американским ученым – найти лекарство от малярии». Единственная разница заключалась в том, что Шиллинг проводил свои садистские опыты на тех, кто не давал на них добровольного согласия. После ареста он предстал перед американским трибуналом и был осужден за военные преступления[102].

В своих преступлениях Шиллинг оправдывался просто – приказ проводить экспериментальные исследования малярии ему отдал рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Но подобные доводы действия не возымели. Тогда его адвокат попросил суд объяснить разницу между работами Шиллинга и действиями американских исследователей, которые использовали для своих опытов заключенных из федеральной тюрьмы Атланты и печально известного исправительного центра Стейтвилль близ Чикаго, а также пациентов психиатрических больниц. Защита Шиллинга упоминала также об экспериментах с малярией, которые в Австралии проводили на добровольцах, в том числе на раненых солдатах и еврейских беженцах. Но и эти доводы не были приняты. В 1946 году Шиллинга повесили за преступления против человечества. Американские же малярийные эксперименты на заключенных продолжались вплоть до 60-х годов. Однако эти международные исследования имели более мрачную цель – создание биологического оружия.

В 1941 году на американо-британо-канадской конференции (АВС-1) была выработана совместная политика распределения ресурсов и стратегия сотрудничества для широкой обороны. К 1943 году разработчики биологического оружия из трех стран дружно работали в форте Детрик, штаб-квартире американской программы биологического оружия. Международная команда осуществила ряд опытов (некоторые над людьми, включая и тех, кто сознательно возражал против этого, как адвентисты седьмого дня) с различными токсинами. Исследовались возбудители чумы, оспы, сибирской язвы, ботулизма и желтой лихорадки. Кроме того, изучали венесуэльскую лошадиную лихорадку и японский энцефалит. В книге, посвященной биологическому оружию «Патогены для войны», Дональд Эйвери пишет: «Ученые впервые задумались о военном использовании ряда вирусов. И наиболее перспективной считалась желтая лихорадка». Исследователи разрабатывали средства доставки вируса желтой лихорадки. Рассматривались два способа. Предлагалось заразить миллионы комаров Aedes желтой лихорадкой, а потом выпустить полчища насекомых над Японией. Другой способ – заразить различными болезнями, в том числе и желтой лихорадкой, немецких военнопленных, а затем на парашютах отправить их в Германию, чтобы вызвать там эпидемию.

Команда АВС была не единственной, кто вел исследования в области биологического оружия. Японский исследовательский центр в Китае, Центр 731, проводил опыты на китайских, корейских и американских военнопленных. Там экспериментировали с разными болезнями – желтой лихорадкой, чумой, холерой, оспой, ботулизмом, сибирской язвой, а также с различными венерическими заболеваниями. В результате опытов на людях и частого распыления зараженных (в частности, холерой и чумой) материалов над городами погибло более 580 тысяч граждан Китая.

В 2002 году Япония официально подтвердила сознательное использование биологического оружия.

Кульминацией японских опытов должна была стать биологическая атака на Калифорнию. Бомбы с вирусом чумы должны были доставить пилоты-камикадзе или воздушные шары, направленные к цели доминирующими воздушными потоками. Столкнувшись с угрозой ядерного уничтожения, Япония капитулировала до осуществления зловещей операции «Цветы вишни в ночи».

Нацистская программа биологического оружия «Блицабляйтер» («Громоотвод») разрабатывалась преимущественно в концлагерях Маутхаузен, Заксенхаузен, Аушвиц-Биркенау, Бухенвальд и Дахау. Опыты проводились на евреях и советских военнопленных. Германские исследователи обменивались информацией и результатами с японскими коллегами из Центра 731. Они тоже считали наиболее перспективной желтую лихорадку. За исключением японских биологических опытов в китайских деревнях, единственным крупномасштабным применением биологического оружия во время Второй мировой войны стало сознательное разведение нацистами малярийных комаров на Понтийских болотах в 1944 году. К 1948 году с помощью ДДТ и восстановления рекультивационной инфраструктуры, созданной Муссолини еще до войны, удалось преодолеть последствия этого шага. Анцио и Понтийские болота, да и вся Италия, послужили идеальным статистическим примером эффективности ДДТ для истребления комаров.

Сражение при Анцио превратило весь регион в трясину. Все, чего удалось добиться Муссолини, лежало в руинах. Города были разрушены, сельская местность обезлюдела, над болотами жужжали комары, малярия косила итальянцев. В районе болот смертность от малярии выросла чудовищно: если в 1939 году от малярии умерло 33 человека, то в 1944 году – уже 55 000. К концу войны заболеваемость малярией в Италии возросла в четыре раза, достигнув к 1945 году полумиллиона случаев. И все же судьба болот изменилась вновь. Несколько лет Италию опыляли ДДТ. Воду вновь отвели, а рекультивационную инфраструктуру на болотах восстановили. Инсектицид оказался таким эффективным, что радостные итальянцы «теперь осыпают невест не рисом, а ДДТ». Последняя вспышка малярии в Италии была отмечена в 1948 году. Справиться с ней удалось с помощью ДДТ и нового противомалярийного лекарства хлорокина. Хлорокин вытеснил неэффективный хинин, к которому у малярийного плазмодия уже выработалась резистентность.

Вторая мировая война с ее технологическими ужасами и научными прорывами открыла двери в прекрасный, хотя и страшный, новый мир. «ДДТ был всего лишь одной из множества послевоенных технологий, которые определяли лицо современного мира», – пишет Дэвид Кинкела в книге, посвященной эволюции инсектицида. В этом современном мире человечество впервые избавилось от бича болезней, переносимых комарами. Инновации, в том числе атомную энергию и ДДТ, можно было использовать во благо человечества, покорив планету и отправив комаров на свалку истории.

К 1945 году американские фермеры тоже получили доступ к ДДТ. Инсектицид и дешевый и эффективный хлорокин распространялись международными благотворительными организациями и правительствами разных стран для устранения угрозы болезней, переносимых комарами. Созданная в годы войны Армейская школа маляриологии и департамент по контролю над малярией в местах ведения боевых действий в 1946 году были преобразованы в Центр по борьбе с инфекционными заболеваниями (ныне Центр по контролю и предотвращению инфекционных заболеваний). Ученые продолжали воевать с комарами. Центр располагался в самом сердце южной зоны эндемичной малярийной инфекции. Штаб-квартира нового подразделения министерства здравоохранения расположилась в Атланте. Ежегодный бюджет новой службы составлял около миллиона долларов. 60 процентов из 370 сотрудников центра занимались проблемами уничтожения комаров и малярии. К 1949 году агентство разрабатывало программы борьбы с биологическим оружием, а в 1951 году эти программы были переданы в специальное подразделение центра, занимающееся эпидемической разведкой. В первые годы работы центра специальные команды опрыскали ДДТ 6,5 миллиона американских домов, чтобы окончательно победить зловещих переносчиков малярии.

Через два года после создания центра, в 1948 году, недавно появившаяся Организация Объединенных Наций основала Всемирную организацию здравоохранения (ВОЗ). Продолжение успешной борьбы с комарами стало главным ее приоритетом. В 1955 году при финансовой поддержке Соединенных Штатов ВОЗ запустила глобальную программу уничтожения малярии. Война с комарами должна была стать новой мировой войной, а оружием в ней – ДДТ и хлорокин. Программа успешно осуществлялась в развивающихся странах, и заболеваемость малярией в Латинской Америке и Азии сократилась на 90 процентов, а то и больше. Даже в Африке забрезжила надежда избавления от извечного врага. К 1970 году стало ясно, что нам удалось качнуть чашу весов в свою пользу. Глобальная победа была не за горами.

В 1970 году продажи ДДТ составили рекордные два миллиарда долларов. В период с 1947 по 1970 год производство ДДТ, базирующееся преимущественно в США, выросло более чем на 900 процентов. В 1963 году, к примеру, пятнадцать американских компаний – Dow, DuPont, Merck, Monsanto (ныне подразделение Bayer), Ciba (ныне Novartis), Pennwalt/Pennsalt, Montrose и Velsicol – произвели 82 000 тонн ДДТ стоимостью 1,04 миллиарда долларов. Наша планета буквально купалась в 1,8 миллиона тонн ДДТ, причем более 600 тысяч тонн распылялось над одними лишь Соединенными Штатами.

В 1945 году насекомые уничтожили в Америке урожай на 360 миллионов долларов (по сегодняшним меркам на 4 миллиарда). С 1945 по 1980 годы мировое сельское хозяйство ежегодно использовало 40 000 тонн ДДТ на полях для защиты урожая от вредоносных насекомых. В 50-е годы в Индии ДДТ способствовал не только уничтожению комаров и исчезновению эндемичной малярии, но еще и повысил производительность сельского хозяйства и промышленности на миллиард долларов в год. Во всем мире росли урожаи, цены на такие продукты, как пшеница, рис, картофель, капуста и кукуруза, в отдельных регионах Африки, Индии и Азии снизились на 60 процентов. ДДТ был абсолютным успехом. Этот химикат спасал жизни, улучшал их качество и обеспечивал будущее миллионам людей во всем мире.

Там, где применялся этот инсектицид, заболеваемость малярией резко снижалась. В Южной Америке, к примеру, с 1942 по 1946 год заболеваемость снизилась на 35 процентов. В 1948 году в Италии не было ни одного случая смерти от малярии. В 1951 году США объявили себя страной, свободной от малярии. В Индии заболеваемость малярией за десять лет снизилась с 75 миллионов до 50 000 случаев в год. На Шри-Ланке, где заболеваемость превышала три миллиона, распылять ДДТ начали в 1946 году. В 1964 году малярией заболели всего 29 местных жителей.

«ДДТ полезен для меня!»: реклама ДДТ фирмы Pennsalt в журнале Time, 1947 год. К 1945 году американские фермеры получили коммерческий доступ к ДДТ. Инсектицид и дешевый и эффективный хлорокин распространялись международными благотворительными организациями и правительствами разных стран для устранения угрозы болезней, переносимых комарами. В послевоенные годы казалось, что ДДТ – наше надежное и эффективное оружие против смертельного хищника. (Science History Institute)

К 1985 году малярия исчезла в Европе. За период с 1930 по 1970 год заболеваемость болезнями, переносимыми комарами, сократилась на 90 процентов (при этом население планеты почти удвоилось).

Поражение потерпели не только тоталитарные режимы, но и наш смертельный враг – комар. Победа была очевидной и окончательной. «В маляриологии настала эпоха ДДТ», – говорил главный борец с комарами в годы Второй мировой войны, доктор Пол Расселл, в книге «Победа человека над малярией». В 1955 году он заявил: «Впервые человеку удалось полностью избавиться от малярии». Убивающий комаров ДДТ, синтетические противомалярийные лекарства и вакцина от желтой лихорадки сулили полную победу. Мы победили в этом сражении, и армия комаров в панике отступила. Впервые в истории нашей эпической и кровопролитной войны с самым страшным хищником мы одолели врага на всех фронтах. Но оказалось, что война далеко не закончена. Комары и их друг и соратник, малярийный плазмодий, изо всех сил боролись за выживание. Они сражались с ДДТ, хлорокином и другими нашими средствами. И в своей борьбе они добились успеха.

Глава 18. Безмолвные весны и супербактерии. Ренессанс комаров

В 2012 году экологи всего мира отмечали пятидесятилетие выхода эпохального манифеста Рэчел Карсон «Безмолвная весна». Злодеем в книге Карсон, конечно же, был «эликсир смерти», то есть ДДТ. «Немногие книги, опубликованные в США, оказали такое же влияние, как «Безмолвная весна», – пишет Джеймс Маквильямс в книге «Американские насекомые-вредители: проигранная война с насекомыми – от колониальных времен до ДДТ». – Атака Рэчел Карсон на ДДТ и другие инсектициды оказала на мир такое же влияние, как «Здравый смысл» Томаса Пейна и «Хижина дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу… Эта книга положила начало современному движению за защиту природы». Маквильямс полагает, что «Безмолвная весна», как «Здравый смысл» и «Хижина дяди Тома», воздействовала на эмоции, глубоко укоренившиеся в американской психике, на убеждения глубокие и искренние». После выхода «Безмолвной весны» Джуди Хансен, бывший президент Американской ассоциации по контролю за комарами, вспоминала: «Неожиданно стало модным быть сторонником защиты окружающей среды». Книга возглавляла список бестселлеров New York Times 31 неделю. В 1964 году, спустя всего полтора года после публикации, Карсон умерла от рака на пятьдесят шестой весне своей жизни, зная, что ей удалось героически изменить этот мир.

В бурные 60-е годы Карсон смогла посеять семена экологической революции. Первой ласточкой стала ее книга, вышедшая в 1962 году. Затем общественное внимание было привлечено к использованию дефолианта «Эйджент Оранж» во Вьетнаме. В 1970 году появилась трагическая песня Джони Митчелл «Большое желтое такси». Работы ученых и полевые исследования подтвердили фаталистическую философию Карсон. Канадская фолк-певица умоляла фермеров отказаться от ДДТ ради спасения птиц, пчел и столь любимых пионером ДДТ Полом Мюллером плодовых деревьев. Теперь, когда облака ДДТ развеялись, мы можем более трезво оценить ситуацию. Митчелл была права, когда упрекала фермеров в том, что они бездумно пользуются инсектицидом. Применение ДДТ в сельском хозяйстве стало настолько широкомасштабным, что привело к пагубным последствиям для окружающей среды и выработке у комаров устойчивости к этому средству. О том, чтобы использовать инсектициды осторожно, «хирургическими методами», исключительно для уничтожения комаров, мир давным-давно позабыл.

Хотя токсичное и вредоносное влияние коврового использования ДДТ в сельском хозяйстве хорошо известно и в целом не оспаривается, не все современные комментаторы поддерживают пророчество Карсон о золотых райских городах, избавленных от распрыскивателей ДДТ и заросших настоящими джунглями экологически чистых роз. «Следует отметить, – писали в 2004 году ученые из Американского института медицины при Национальной академии наук, – что при использовании ДДТ в закрытых помещениях и в ограниченных количествах его включение в мировую пищевую цепь минимально». Ученые все еще ведут споры относительно научных доказательств точки зрения Карсон. ДДТ готовы уже предоставить условное освобождение и продолжить ограниченное использование инсектицида с целью сокращения заболеваний, переносимых комарами, в наиболее зараженных регионах планеты. Но проблема заключается в том, что ДДТ больше не работает. Ядовитые споры между экологами и теми, кто проклинает Рэчел за ее роль в отказе от ДДТ и последующем росте заболеваемости опасными болезнями, совершенно бесплодны и бесполезны. Рэчел ни в чем не виновата.

Всегда приятно обвинить в своих бедах кого-то или что-то еще. Это так успокаивает. Но если кого и винить, то только самих комаров и присущий им эволюционный инстинкт выживания. Находясь на последней границе войны на уничтожение, объявленной им человеком, комары пережили первый шок и трепет инсектицидной бойни. Но их союзником стало время.

Могучие комары набрались биологических сил и со временем сумели перехитрить науку, перейдя в генетическую контратаку. И им удалось победить ДДТ.

Не обращая внимания на марши протестов и социальные революции неспокойных 60-х, комары и малярия шли собственным путем, отвергая установленный порядок ДДТ и противомалярийных лекарств.

В 1972 году, через десять лет после выхода «Безмолвной весны» и запрета использования ДДТ в американском сельском хозяйстве, все это стало уже неважно. Смертный приговор ДДТ как передовому средству защиты от комаров уже был подписан. ДДТ пережил сам себя. Комары одержали победу. ДДТ утратил эффективность и полезность. Комары больше его не боялись. Перед лицом полного уничтожения комары и их империя болезни отступили и приспособились к новым условиям жизни в безмолвные весны 60-х. Малярийный плазмодий свыкся с хлорокином и другими противомалярийными препаратами, а комары выработали мощный иммунитет к душам из ДДТ.

Честно говоря, запрет ДДТ в США в 1872 году был связан скорее с неэффективностью этого средства в борьбе с устойчивыми к нему комарами (эта устойчивость впервые была обнаружена в 1956 году, хотя догадывались о ней еще в 1947 году), чем с экологическими тревогами, о которых писала Карсон. Она сама заявляла в «Безмолвной весне», что «истина, о которой редко говорят, но которую все понимают, заключается в том, что природу не так легко обмануть, и насекомые найдут способы преодолеть наши химические атаки на них». В зависимости от вида, устойчивость к ДДТ вырабатывается у комаров в течение 2–20 лет. В среднем процесс приспособления длится семь лет. К 60-м годам в мире уже появилось достаточное количество устойчивых к ДДТ комаров и малярийного плазмодия, способного противостоять лучшим придуманным человеком препаратам.

Невольным последствием шумного успеха ДДТ на ранних этапах его применения стало то, что в этот период исследования противомалярийных лекарств и пестицидов затормозились. Ведь «если не сломано, то и чинить не надо». Исследования и поиски альтернативных средств до 70-х годов шли очень вяло. И когда обнаружилось, что комары выработали устойчивость к ДДТ, у мира не оказалось новых средств, чтобы вести войну со своим стойким и возродившимся из пепла врагом. «С 1950 по 1972 год различные американские организации потратили около 1,2 миллиарда долларов на способы контроля комаров, но почти все они были связаны с использованием ДДТ, – указывает Рэндалл Паккард в прекрасной книге «Борьба с тропическими болезнями». – В 1969 году Всемирная ассамблея здравоохранения закрыла программу уничтожения малярии, что повлекло угасание интереса к действиям, направленным на контролирование заболеваемости малярией». В результате, как пишет Паккард, «снижение интереса к контролю малярии в сочетании с общим признанием трудностей демонстрации экономических преимуществ такого контроля привело к параллельному сокращению исследований в этой области в конце 70-х и в 80-х годах». В эти десятилетия птицы и пчелы вернулись – но вместе с ними вернулись и устойчивые к инсектицидам комары и переносимые ими болезни. Толерантность к ДДТ выработалась относительно быстро в полном соответствии с идеей Фридриха Ницше, высказанной в 1888 году: «Все, что меня не убивает, делает меня сильнее». Закутавшись в невидимую мантию устойчивости, комары возродились от анабиоза, став еще сильнее и голоднее, чем прежде.

Так, например, Шри-Ланка в 1968 году отказалась от использования ДДТ – и, как оказалось, преждевременно. Малярия мгновенно обрушилась на остров, поразив 100 000 человек. В следующем году заболеваемость достигла полумиллиона. В 1969 году, когда ВОЗ закрыла программу уничтожения малярии, длившуюся четырнадцать лет и обошедшуюся в 1,6 миллиарда долларов (около 11 миллиардов по курсу 2018 года), в Индии было отмечено полтора миллиона случаев малярии. В 1975 году там же было зафиксировано более 6,5 миллиона случаев. Заболеваемость выросла в Южной и Центральной Америке, на Ближнем Востоке и в Центральной Азии. К началу 70-х годов заболеваемость достигла того же уровня, что и до начала применения ДДТ. Африка, как всегда, страдала больше всех. В 1995 году вспышка малярии была отмечена даже в Европе – зафиксировано 90 000 случаев. В настоящее время в клиниках от малярии лечится в восемь раз больше пациентов, чем в 70-е годы. Уровень заболеваемости в Центральной Азии и на Ближнем Востоке вырос в десять раз.

По мере размножения и распространения комаров, устойчивых к ДДТ, инсектицид оказался в настоящей осаде. Это ядовитое, канцерогенное вещество попало в центр пристального внимания средств массовой информации, научных и правительственных организаций. Комары успешно обошли с флангов наше лучшее оружие массового уничтожения и снова заявили о мировом господстве. Они не просто вышли из природной эволюционной игры и дарвиновского естественного отбора. «В 1969 году ВОЗ официально отказалась от задачи истребления комаров в большинстве стран, – пишет профессор истории Колумбийского университета Нэнси Лиз Степан в книге «Истребление», – рекомендовав вернуться к контролю над заболеваемостью малярией. В большинстве случаев подобные рекомендации были равносильны краху всех противомалярийных мер. Малярия вернулась, и часто в эпидемической форме». Главный боец с комарами Пол Расселл, призванный в этот крестовый поход генералом Макартуром, винил в крахе программы «резистентных особей Homo sapiens» – коррумпированных бюрократов, паникеров и капиталистов, бездарно растративших деньги и ресурсы.

Хотя провал ДДТ хорошо зафиксирован и Америка запретила его использование на своей территории в 1972 году, США как крупнейший производитель пестицида продолжали его экспорт до января 1981 года. За пять дней до ухода из Белого дома президент Джимми Картер издал указ, прекращающий экспорт веществ, запрещенных к использованию на территории Соединенных Штатов агентством по защите окружающей среды. Это агентство было создано в 70-е годы в результате зеленой революции, начатой Рэчел Карсон. «Это докажет другим странам, что они могут доверять товарам с этикеткой «Made in USA», – заявил Картер. По примеру Америки и другие страны стали запрещать использование ДДТ. Короткая эра инсектицида закончилась. Китай запретил производство ДДТ в 2007 году, и единственными производителями остались Индия и Северная Корея (около 3000 тонн в год). А ведь некогда этот порошок казался настоящей панацеей и средством решения серьезнейших проблем! ДДТ, ранее считавшийся непревзойденным истребителем комаров и спасителем жизней, ушел в небытие. К сожалению, та же судьба постигла наши лучшие противомалярийные препараты.

Пока комары наращивали броню против ДДТ, малярийный плазмодий приспосабливался к новым медицинским препаратам. «Несмотря на то, что малярия известна нам с древних времен, – пишет Сония Шах, – в этой болезни есть нечто такое, что все еще умело противостоит нашему оружию». Хинин, хлорокин, мефлокин и другие препараты оказались бесполезными перед лицом первобытного инстинкта выживания упорного и стойкого малярийного плазмодия. Устойчивость к хинину была обнаружена в 1910 году, хотя наверняка встречалась намного раньше. В 1957 году, через двенадцать лет после начала использования хлорокина, американские врачи столкнулись с устойчивостью к этому препарату, обнаружив особый малярийный плазмодий в крови нефтяников, туристов, геологов и работников благотворительных организаций, которые возвращались в США из Колумбии, Таиланда и Камбоджи. Опыты на местных популяциях подтвердили худшие страхи маляриологов.

Прошло чуть больше десяти лет, и стойкий паразит сумел найти способы борьбы с лучшим противомалярийным препаратом, хлорокином. В 60-е годы «хлорокин стал широко применяться во всем мире, – пишет Лео Слейтер, – и плазмодий к нему приспособился». К этому времени препарат стал бесполезен на большей части Юго-Восточной Азии и Южной Америки. Устойчивые к хлорокину комары прекрасно себя чувствовали в тех регионах Индии и Африки, где препарат был в ходу особенно широко. К 80-м годам он полностью потерял эффективность. Ни подходящей альтернативы, ни препаратов нового поколения у человечества не было. Запасы дешевого хлорокина благотворительные организации отправляли в Африку до середины 2000-х годов, где на его долю приходилось 95 процентов всех противомалярийных средств.

Паразит продолжал приспосабливаться к нашим новейшим оборонительным средствам с той же скоростью, с какой мы их придумывали. Устойчивость к мефлокину была подтверждена всего лишь через год после коммерческого запуска этого препарата в 1975 году. Через десять лет случаи устойчивой к мефлокину малярии отмечались во всем мире. Во время недавних военных действий в малярийных зонах, таких как Сомали, Руанда, Гаити, Судан, Либерия, Афганистан и Ирак, выяснились побочные действия мефлокина – перед нами поднялся призрак атабрина времен Второй мировой войны. В 2012 году во время слушаний в Сенате США исследователи докладывали о «ярких кошмарах, нарастании тревожности, агрессии, бредовой паранойе, диссоциативных психозах и тяжелой потере памяти». Такими оказались самые распространенные, а порой и необратимые, побочные действия противомалярийного препарата, объединенные под общим названием «тяжелый синдром интоксикации». Вряд ли подобные побочные действия могут помочь солдату на поле боя. Наряду с посттравматическим стрессовым расстройством и травматическим повреждением мозга этот синдром, по мнению специалистов, стал «третьей характерной травмой современной войны». Отравление мефлокином со временем привлекло внимание средств массовой информации, поскольку солдаты и ветераны рассказывали о своих симптомах и состоянии. Хотя количество заболеваний было относительно небольшим, американцы и солдаты других стран коалиции заражались малярией и лихорадкой денге в местах ведения боевых действий.

На текущий момент лучшее средство, в особенности от смертельно опасной малярии falciparum, это сочетанная терапия на основе артемизинина (АСТ) – настоящий коктейль различных противомалярийных препаратов, собранных вокруг ядра артемизинина (как леденец, окутывающий сердцевину из жевательной резинки). Однако средство это относительно дорогое, примерно в двадцать раз дороже других, менее эффективных противомалярийных препаратов, включая примакин. Терапия на основе артемизинина бомбардирует паразита различными средствами, которые воздействуют на разные белки и нейроны малярийного плазмодия, подавляя его способность отражать одновременные атаки на множестве фронтов. Плазмодию становится трудно продолжать цикл размножения, в том числе дремать в печени, одновременно сражаясь за жизнь. Артемизинин наносит финальный удар, подкрепляя действие других препаратов. Такая терапия атакует не конкретный белок или нейронный путь, а ведет войну по всем направлениям.

Лекарственные свойства артемизинина, получаемого из полыни, весьма распространенного в Азии растения, были хорошо известны китайцам – и забыты. Если помните, во второй главе мы говорили о древнем (ему более 2200 лет) китайском медицинском манускрипте под простым названием «52 рецепта». В нем есть краткое описание лечебных и жаропонижающих свойств горького чая, приготовленного из весьма скромного растения Artemisia annua, то есть однолетняя полынь. С артемизинином мы прошли полный круг – это одновременно и древнейшее, и современнейшее противомалярийное средство в нашем медицинском арсенале.

Однако противомалярийные свойства этого вещества были вновь открыты лишь в 1972 году в рамках Проекта 523, инициированного Мао Цзэдуном. Это был совершенно секретный проект исследования малярии, проводимый китайской армией по просьбе Северного Вьетнама. В то время Северный Вьетнам вел войну с Соединенными Штатами. Малярия была серьезной проблемой для обеих сторон этого долгого конфликта. Вторжение иностранных войск, применение неэффективных таблеток хлорокина, массовая миграция не обладающего местным иммунитетом населения во Вьетнам, Лаос, Камбоджу и южные провинции Китая – все это позволило малярии пышным цветом расцвести в тропической жемчужине Дальнего Востока. «Вьетнамские джунгли быстро стали основным инкубатором устойчивой к препаратам малярии», – пишет Сония Шах о Проекте 523.

Чжоу Ицзинь, китайский врач, участник Проекта 523, вспоминал, что ученым «было приказано проводить полевые исследования тропических болезней во Вьетнаме. Китай поддерживал Северный Вьетнам и обеспечивал медицинскую помощь. Следуя приказу, мы с моими товарищами переправились через залив Бейбу (Тонкинский) и по тропе Хо Ши Мина углубились в джунгли – это был единственный способ доставки ресурсов в Северный Вьетнам, потому что США жестоко бомбили эти территории. Во время пути на нас постоянно сыпались американские бомбы. Во Вьетнаме я стал свидетелем тяжелейшей малярии, которая лишила сил почти половину армии. Иногда боеспособность снижалась на 90 процентов из-за того, что солдаты болели. В ходу была поговорка: «Мы не боимся американских империалистов, но мы боимся малярии». Впрочем, малярия в одинаковой степени была опасна для обеих сторон».

Сражение с комарами в Хоа Лонг, Южный Вьетнам, 1968: капрал Лес Нанн из 1-го австралийского полка опрыскивает вьетнамскую деревню пестицидами с помощью переносного опрыскивателя. Нужно было любыми средствами снизить заболеваемость малярией австралийских солдат и вьетнамского гражданского населения. Подобные команды сопровождали машины с громкоговорителями, с помощью которых смысл действий объясняли местным жителям. (Australian War Memorial)

На пике малярийного сезона северовьетнамская армия по тропе Хо Ши Мина устремлялась на юг по джунглям Лаоса и Камбоджи. Заболеваемость малярией в эти моменты достигала 90 процентов, что подтверждается словами Чжоу Ицзиня. Американцам было легче лишь в сравнении. С 1965 по 1973 год было зафиксировано около 68 000 отпусков по болезни, то есть 1,2 миллиона дней небоеспособности.

Реальные же масштабы заражения, включая тех, кто не обращался за медицинской помощью, явно были намного шире[103]. И снова мы убеждаемся в том, что человеческие войны стали катализатором инноваций и изобретений, полезных для нашей войны с комарами. Возрождение артемизинина, убийцы малярийного паразита с древних времен, вписывается в этот сценарий.

В 1967 году отец-основатель Северного Вьетнама, Хо Ши Мин, обратился за помощью к Чжоу Эньлаю. Этот видный китайский политик сумел уцелеть во время жестоких чисток Культурной революции председателя Мао. Китай уже поддерживал своего вьетнамского союзника вооружением и финансами, так что просьба о помощи не была связана ни с Южным Вьетнамом, ни с американцами. Помощь требовалась в борьбе с гораздо более опасным, смертельно опасным врагом.

Малярия лишала вьетнамскую армию сил и мешала вести боевые действия на Севере и партизанскую войну на Юге.

Чжоу Эньлай предложил Мао начать программу по изучению малярии, «чтобы поддержать боеспособность союзника [Северного Вьетнама]». Уговаривать Мао не пришлось – в 60-е годы 20 миллионов китайцев переболели малярией. «Решение ваших проблем, – ответил Мао Хо Ши Мину, – решит нашу проблему».

23 мая 1967 года около 500 ученых приступили к работе над Проектом 523 (по дате начала работ). Принимая в 2015 году Нобелевскую премию, Ту Юю сказала: «История, которую я вам сегодня расскажу, об упорстве и настойчивости китайских ученых в поиске противомалярийных препаратов из традиционной китайской медицины. Мы начали эту работу сорок лет назад и трудились в очень сложных условиях». По иронии судьбы прорыв в области исследования малярии, осуществленный Ту Юю и ее коллегами, произошел в годы Культурной революции. Этот период, как и более ранний Большой скачок, характеризовался систематическим угнетением, голодом, лишениями и массовыми казнями. Во время социокультурного крестового похода Мао с целью утверждения собственного извращенного социалистического промышленного и сельскохозяйственного коллективизма, университеты и другие институты высшего образования были закрыты, а ученых, академиков и других интеллектуалов казнили или отправили на «перевоспитание». Проект 523 спас многих ведущих ученых в области малярии от смертного приговора. Ученые работали в обстановке полной закрытости и секретности. Они работали по двум направлениям: одна группа искала синтетические лекарства, другая изучала древние медицинские тексты и испытывала органические растительные средства.

После четырех лет безуспешных испытаний свыше двух тысяч рецептов из более 200 растений, в 1971 году Ту Юю и ее коллеги нашли в древнем манускрипте упоминание об использовании полыни для лечения лихорадки. Ученые сосредоточились на этом растении и сумели выделить чувствительное к повышению температуры активное вещество артемизинин (цинхаосу). В марте 1972 года Ту Юю сообщила, что древнее лекарство является самым перспективным новым противомалярийным препаратом в истории. «К концу 70-х годов Китай заявил, что добился огромных успехов в борьбе с малярией, – пишет историк Джеймс Уэбб. – Заболеваемость в стране сократилась почти на 97 процентов». Малярия, по крайней мере, в Китае, была почти побеждена. В 1990 году в Китае было отмечено всего 90 000 случаев малярии, хотя десять лет назад их было более двух миллионов.

Поначалу китайцы не раскрывали свой противомалярийный секрет. Участники Проекта 523 находились под подпиской о неразглашении. После стремительного бегства американцев из Сайгона, положившего конец участию США во Вьетнамской войне, о целебных свойствах артемизинина было впервые объявлено публично (за пределами Китая). В 1979 году в «Китайском медицинском журнале» на английском языке была опубликована статья, подписанная «исследовательской группой по изучению противомалярийных свойств цинхаосу». Через семь лет после открытия целебных свойств артемизинина это вещество стало достоянием всего мира. Но за пределами Китая и Юго-Восточной Азии научный мир не сразу признал его ценность. Мало кто интересовался древнекитайским фольклором и гомеопатическими анальгетиками. Когда в 1981 году Проект 523 официально закрылся, артемизинин и открытия Ту Юю не привлекли внимания ни одной крупной фармацевтической компании. Единственное место за пределами Китая, где это вещество производилось и исследовалось, находилось в США. Это был Армейский исследовательский институт Уолтера Рида, открытый в 1953 году близ Форт-Детрика в Мэриленде.

«Мы твердо намерены уничтожить малярию»: с помощью ДДТ и тайного противомалярийного препарата артемизинин, открытого в ходе осуществления Проекта 523, китайцы развернули динамичную, энергичную и весьма успешную программу уничтожения комаров и малярии, которая осуществлялась с 50-х по 70-е годы. Шесть фотографий на этом плакате 1970 года показывают меры по лечению и предотвращению малярии. (U. S. National Library of Medicine)

Ту Юю опубликовала свою работу в Китае анонимно в 1977 году, и в 1981 году она уже докладывала о новом средстве на экспертном совете по малярии во Всемирной организации здравоохранения. Впрочем, и тогда лекарство не вышло в оборот, потому что ВОЗ отказывалась одобрять препарат, если его производство не будет перенесено в Америку. Ведь именно Соединенные Штаты обеспечивали львиную долю бюджета этой международной организации. В разгар «холодной войны» было очень важно, чтобы производство столь ценного ресурса находилось на территории «дружественного» государства. Китайцы категорически отказались. К этому времени привлекательность и прибыльность производства противомалярийных средств постепенно снижалась.

Внимание – и деньги – переключилось с малярии на новую глобальную угрозу, ВИЧ/СПИД.

Богатым европейцам, выросшим на поп-культуре и клипах MTV, новая угроза была гораздо ближе, чем болезни, переносимые комарами. Звезда Национальной баскетбольной ассоциации Мэджик Джонсон открыто заявил по телевидению о том, что он ВИЧ-положителен, 7 ноября 1991 года. Через семнадцать дней от пневмонии, связанной со СПИДом, умер гениальный лидер группы Queen Фредди Меркьюри. После этого денег на борьбу с малярией не осталось. Таинственный и зловещий вирус иммунодефицита человека (ВИЧ) и вызываемый им синдром иммунодефицита (СПИД) – вот на чем оказалось сосредоточенным общественное внимание. СПИД вызывал страх у всех – и монополизировал бюджеты медицинских исследований. Перспективы лечения означали значительные прибыли от продажи лекарств.

Когда фармацевтические гиганты наконец-то приобрели в 1994 году права на производство артемизинина, западные правительства запустили долгий процесс испытаний комбинированной терапии на основе этого препарата. Программа началась в 1999 году. Американская администрация по контролю качества продуктов и лекарств одобрила новое лекарство лишь десять лет спустя. Терапия на основе артемизинина быстро стала основным средством борьбы с малярией, а Ту Юю, одна из ведущих участниц Проекта 523, в 2015 году получила Нобелевскую премию «за открытие новаторской терапии малярии». Премию она разделила с Уильямом Кэмпбеллом и Сатоси Омурой, создателями препарата «Ивермектин» для лечения инфекций, вызванных паразитическими червями, в том числе филяриоза и дирофиляриоза сердца у собак.

В настоящее время терапия с применением артемизинина стоит дорого, и маркетинговые кампании в основном рассчитаны на богатых отпускников и путешественников – нужно возместить расходы на исследования и развитие. Кроме того, даже для этой терапии тикают часы устойчивости. Фармацевтическим компаниям нужно вернуть свои деньги, прежде чем малярийный плазмодий выработает устойчивость к препарату. В этом отношении артемизинин ничем не отличается от других противомалярийных средств. «Сколь бы ни был артемизинин эффективен и полезен сегодня, – предупреждал Институт медицины в 2004 году, – появление и распространение генетически устойчивых разновидностей паразитов – это лишь вопрос времени». Через четыре года это заявление стало реальностью.

Как и следовало ожидать, устойчивость к новому препарату была впервые отмечена в Камбодже в 2008 году – ведь в Юго-Восточной Азии артемизинин стал использоваться гораздо раньше. К 2014 году устойчивые к артемизинину виды малярии охватили соседние страны – Вьетнам, Лаос, Таиланд и Мьянму. Как пишет Сония Шах, малярия – это большие деньги. Многочисленные фармацевтические компании всего мира «зарабатывали огромные средства, продавая артемизинин, не заботясь о том, чтобы подкрепить его другими препаратами… Подвергая малярийный плазмодий воздействию артемизинина, не поддержанного другими препаратами, мы сами помогли паразиту выработать устойчивость». Другими словами, использование одного артемизинина без комбинирования с другими противомалярийными препаратами (вспомните нашу аналогию с жевательной резинкой в сладкой глазури) помогло паразиту освоиться и привыкнуть. Дешевые препараты распространялись по Африке и Азии, и устойчивый паразит размножался вслед за ними. Если в связи с эволюцией ДДТ Пол Расселл говорил об «устойчивых особях Homo sapiens», то теперь комары с легкостью приспособились к действиям «алчных особей Homo sapiens». В нашей извечной войне с комарами, как откровенно указывал Расселл, мы сами являемся злейшими врагами самим себе.

Точно так же мы создаем устойчивость собственным катастрофическим масскультурным поведением – «ипохондрические особи Homo sapiens». Невежество заставляет нас чрезмерно широко использовать антибиотики, которые борются только с бактериями, а не с вирусами, вызывающими простуду или суточный грипп. В результате появляются устойчивые к антибиотикам, смертельно опасные супербактерии. Я не буду стараться подсластить эту пилюлю: наша ужасная привычка и полное отсутствие понимания подвергают риску миллионы жизней. Всемирная организация здравоохранения постоянно предостерегает, что «эта серьезная угроза более не является предсказанием на будущее, это происходит прямо сейчас во всех уголках мира и может повлиять на любого человека в любом возрасте и в любой стране. Устойчивость к антибиотикам – когда бактерия меняется так, что антибиотики больше не воздействуют на тех, кому нужно бороться с инфекцией, – является самой серьезной угрозой общественному здоровью».

Однако люди по-прежнему спешат к врачу при первых признаках насморка и требуют выписать им антибиотики для лечения небактериальных, повседневных болезней. К сожалению, многие врачи, которые должны были бы проявить стойкость, уступают этим просьбам. По данным американской организации по борьбе с болезнями: «Каждый год в Соединенных Штатах не менее двух миллионов человек заражаются бактериями, устойчивыми к антибиотикам, и по меньшей мере 23 000 человек каждый год умирают в результате подобных инфекций», что обходится бюджету в 1,6 миллиарда долларов ежегодно. Чрезмерное употребление антибиотиков, супербактерии и растущая смертность отмечаются не только в Америке. Это глобальный тренд, угрожающий общему иммунитету человечества. По оценкам ВОЗ, если подобная тенденция продолжится, то к 2050 году супербактерии будут ежегодно убивать 10 миллионов человек во всем мире.

Как и супербактерии, комары в последние десятилетия XX века тоже пережили свой ренессанс. Они вновь достигли процветания, их паразиты и вирусы проявили эволюционную смекалку и нашли новых смертельно опасных зоонотических переносчиков (лихорадки Западного Нила и Зика). Все это усилило страдания человечества и увеличило смертность.

Количество зоонотических заболеваний в последние десять лет резко выросло и составляет 75 процентов всех болезней человечества.

Цель ученых – выявить потенциально опасные вирусы, пока они не совершили зоонотический прыжок на человека. Особую тревогу вызывает мутировавший вирус Усуту, который изначально встречался у птиц. Пока что были отмечены лишь три случая заражения человека – в 1981 и 2004 годах в Африке и в 2009 году в Италии – вирус способен преодолевать все препятствия и с помощью комаров передается от птиц человеку. Еще один опасный вирус – эбола, но он переносится посредством летучих мышей и приматов, а не через комаров. Первые случаи заражения были отмечены в Судане и Конго в 1976 году. Как и в голливудском блокбастере «Эпидемия» 1995 года, первым пациентом недавней эпидемии эболы стал двухлетний мальчик из Гвинеи, который заразился, играя с летучей мышью в декабре 2013 года.

«Испытания устойчивости к инсектицидам в Уганде»: энтомолог Дэвид Хоэл рассказывает детям, как распознать личинку комара, Северная Уганда, 2013. (Dr. BK Kapella, M.D., [CDR, USPHS] /Public Health Image Library-CDC)

При пораженческих настроениях, распространившихся после закрытия ВОЗ программы уничтожения малярии в 1969 году, миру было бы легче забыть или не обращать внимания на новый ренессанс комаров, чем направлять на исследование и уничтожение болезни миллиарды долларов, которые не удастся вернуть. В конце концов, 90 процентов случаев малярии приходится на Африку, а там большинство заболевших не могут себе позволить покупать противомалярийные препараты. «Растущая стоимость каждого нового поколения противомалярийных препаратов угрожает дальнейшим увеличением расходов на контроль за заболеванием, – пишет Рэндалл Паккард в своем труде, посвященном малярии. – Многие страны просто не смогут позволить себе осуществление программ контроля. Развитие и принятие сочетанной терапии на основе артемизинина уже значительно повысили стоимость лекарственного лечения». В современном материалистическом мире капитализм, когда речь заходит о соотношении цены и прибыли медицинских исследований, оказывается жестоким хозяином.

Доктор Сьюзен Меллер, профессор Университета Мэриленда, винит средства массовой информации в этой апатии, которую она называет «усталостью сочувствия». Новые модные дизайнерские болезни – атипичная пневмония, птичий грипп (H5N1), свиной грипп (H1N1) и в особенности жуткая эбола – потенциально могут угрожать богатым странам, тогда как болезни, переносимые комарами, в этих странах десятилетиями находятся в дремлющем состоянии. ВИЧ напомнил богатым странам, что инфекционные болезни не являются историческим явлением и не ограничиваются одними лишь далекими континентами. Молодые поколения американцев, канадцев, европейцев и других состоятельных регионов западного мира более не живут в малярийном мире, как их предки, и не боятся болезней, переносимых комарами. Многие даже и не слышали о них.

Падкие на сенсации средства массовой информации и тошнотворные голливудские фильмы о вирусных зомби и культуре страха, такие как «Эпидемия», «12 обезьян», «Я – легенда», «Заражение», «28 дней спустя», «Война миров Z», «Ходячие мертвецы», «Штамм Андромеда» и «Перерождение», научили новые поколения бояться эболы, атипичной пневмонии, гриппов и неких футуристических, еще неизвестных человеку вирусов. «Взлет эболы на суперзвездную высоту, несомненно, связан с поп-статусом болезни, – пишет Меллер. – Когда средства массовой информации и Голливуд представляют болезнь в таком сенсационном свете, другие болезни меркнут рядом с ней. Люди не обращают внимания на истории о более прозаических болезнях, игнорируют их. О них просто не пишут. У средств массовой информации произошел сдвиг в системе ценностей». Репортер New York Times Говард Френч пишет: «Гибель тысяч людей от кори или миллионов от малярии не представляет интереса для большого мира, который привык связывать Африку с эндемичной ВИЧ-инфекцией, а недавно нашел себе еще более мрачный образ страшного континента, эболу». Если вы во время отпуска или похода заразитесь болезнью, переносимой комарами, это будет только ваша вина – или неудача. Малярия, пишет Карен Мастерсон, «это самая хорошо изученная болезнь всех времен, и все же победить ее не удается».

После краха ДДТ прошло почти сорок лет, прежде чем комары вновь стали считаться главным врагом человечества и самым опасным преступником. «С глаз долой – из сердца вон» – именно так считали многие страны западного мира, избавившиеся от тягот болезней, переносимых комарами. Но в последние два десятилетия поднявшаяся с колен и еще более опасная угроза возродилась вновь. В строю стоят и испытанные временем ветераны, малярия и лихорадка денге, и новобранцы, лихорадки Западного Нила и Зика. Все изменилось. В 1999 году взявшийся неизвестно откуда комар атаковал Нью-Йорк и вселил ужас в сердце перепуганной супердержавы. Соединенные Штаты ответили решительной контратакой под командованием Билла и Мелинды Гейтс.

Глава 19. Современные комары. На грани вымирания?

21 августа 1999 года в управлении по борьбе с инфекционными заболеваниями при департаменте здравоохранения Нью-Йорка раздался странный звонок. Звонила доктор Дебора Аснис, специалист по инфекционным заболеваниям из больницы Квинса. Доктор Аснис столкнулась с необычными симптомами, и ей нужна была срочная консультация ради спасения жизни. У четырех пациентов отмечались лихорадка, спутанность сознания, дезориентация, мышечная слабость, а затем начинался паралич конечностей. Состояние пациентов стремительно ухудшалось. Доктор Аснис пыталась узнать, какова может быть причина столь необычной и опасной болезни.

Первые анализы, проведенные 3 сентября, указывали на некоторую форму энцефалита или отека мозга. Энцефалит может быть вызван разными факторами – вирусами, бактериями, грибками, паразитами, а иногда гипонатриемией (нарушением водно-солевого или электролитного баланса в мозге). Образцы крови и тканей были быстро проанализированы на вирусы, способные вызывать воспаление мозга и сходные симптомы. Анализы оказались позитивными на переносимый комарами энцефалит Сент-Луиса. Эту болезнь от птиц людям передает обычный комар Culex.

В городе и окрестностях на следующий же день началось опрыскивание инсектицидами для уничтожения комаров и их личинок. Но в клиническом отношении что-то не складывалось. К этому времени в диалог вступил центр инфекционных болезней в Атланте. После быстрого анализа их базы данных ситуация и контекст обстановки стал еще более загадочным. С конца Второй мировой войны и создания центра в Атланте в 1946 году в Соединенных Штатах было отмечено лишь 5000 случаев энцефалита Сент-Луиса, при этом ни одного в Нью-Йорке. Центр не был уверен в том, что речь идет именно об этом заболевании. По-видимому, нужно искать другую причину.

Специалисты по биологическому оружию из ЦРУ и Форт-Детрика также пристально следили за событиями, разворачивающимися в Нью-Йорке. Они были не одиноки. Орды возбужденных журналистов слетелись в больницу. Каждому хотелось стать первым и написать эксклюзивную статью. Слухи уже пошли, но убедительных ответов не было, поэтому средства массовой информации воспользовались случаем, чтобы продать собственные истории. Уважаемые мировые издания, желтые таблоиды, журналы типа New Yorker – все указывали на биологическую террористическую атаку с помощью комаров. И во всем обвиняли Саддама Хусейна. Газеты писали, что в 1985 году центр по борьбе с инфекционными заболеваниями отправил иракскому ученому образцы относительно нового и редкого вируса, переносимого комарами. С 1980 по 1988 год Ирак был втянут в кровопролитную войну с соседним Ираном. В то время страна получала многомиллиардную американскую экономическую помощь. Америка делилась техническими достижениями, обучала иракских военных, поставляла оружие, в том числе и химическое. Отправка опасного вируса вполне вписывалась в эту картину – по мнению жадных до сенсаций журналистов.

История начала жить собственной жизнью. Михаил Рамадан, бывший двойник Саддама Хусейна, иракский перебежчик и шпион, утверждал, что Саддам превратил полученный от американцев вирус в мощное оружие. «В 1997 году, когда мы встречались чуть ли не в последний раз, – утверждал Рамадан, – Саддам познакомил меня с этими исследованиями. Я редко видел его в столь возбужденном состоянии. Он отпер верхний правый ящик стола, достал большую кожаную папку, раскрыл и прочел мне некоторые фрагменты». Саддам похвалялся, что создал «штамм SV1417 лихорадки Западного Нила, способный уничтожить 97 процентов всего живого в любом городе».

Эти фантастические обвинения в адрес Саддама, якобы создавшего супервирус лихорадки Западного Нила, быстро облетели весь мир. И сразу же стали звонить телефоны в полицейских участках и в различных департаментах здравоохранения в Нью-Йорке и центре борьбы с инфекционными болезнями. Из зоопарка в Бронксе сообщали, что у них отмечается странный падеж фламинго и других птиц, содержащихся в неволе. Случайные люди сообщали об увиденных в парках, на улицах и игровых площадках города трупах птиц, преимущественно ворон. Вирус энцефалита Сент-Луиса передается человеку комарами непосредственно от птиц (не от человека комару, а затем снова человеку, как малярия, желтая лихорадка и большинство болезней, переносимых комарами), но птицы обладают иммунитетом к этому вирусу. Он не вредит нашим пернатым друзьям. Появились также сообщения о странном поведении местных лошадей и поразившей их необычной болезни. Эта пандемия не была ни энцефалитом Сент-Луиса, ни одним из конских энцефалитов, переносимых комарами, ни каким-то еще распространенным и каталогизированным птичьим патогеном. Это было нечто совсем иное и, по крайней мере для Соединенных Штатов, совершенно новое. Эпидемия поразила птиц, лошадей и людей, и это оказалась переносимая комарами лихорадка Западного Нила. Саддам Хусейн не имел никакого отношения к распространению этого супервируса в Нью-Йорке, хотя средства массовой информации обвиняли его в один голос.

Во время эпидемии 1999 года лихорадкой Западного Нила заболели 10 000 человек, 62 человека были госпитализированы, 7 из них умерли. 20 случаев этого заболевания были отмечены у лошадей. Львиная доля жертв пришлась на птиц. По некоторым оценкам, от вируса погибли две трети популяции ворон Нью-Йорка и окрестностей. Лихорадка Западного Нила поразила птиц еще не менее двадцати видов, в том числе соек, орлов, ястребов, горлиц и малиновок.

Поскольку наибольшую тяжесть заражения приняли на себя братья наши меньшие (конечно, гипотетически), то подобная биотеррористическая атака явно закончилась полным провалом. В эпоху терроризма, оружия массового поражения и паранойи из-за угроз истинных и мнимых, комары вполне могут быть включены в список потенциальных биологических угроз. «Если бы я планировал биотеррористическую атаку, – признался анонимный научный консультант ФБР, – то сделал бы это максимально тонко, чтобы все выглядело совершенно естественно». Министр военно-морского флота Ричард Данциг добавил, что хотя доказать биологический терроризм очень трудно, но столь же трудно и опровергнуть эту идею.

Через два года после эпидемии лихорадки Западного Нила произошли трагические события 11 сентября.

Атаки «Аль-Каиды» перевели Соединенные Штаты в состояние повышенной бдительности и тревоги. Если террористы сумели угнать самолеты и атаковать Всемирный торговый центр и Пентагон, то на что еще они способны? Страх усилился после атаки 11 сентября, когда «Унабомбер» стал рассылать письма с бактериями сибирской язвы. Такие письма получили редакции нескольких изданий и два американских сенатора. Пять человек погибли, а семнадцать были заражены. Теневой мир американских тайных служб, в том числе и занимавшихся разработкой биологического оружия в Форт-Детрике, начал оценку рисков различных сценариев, в том числе и биологической террористической атаки. Оспа, чума, эбола, сибирская язва и ботулизм – эти вирусы считались наиболее вероятными в подобной ситуации. Серьезно рассматривалась также желтая лихорадка и генетически модифицированный штамм малярии.

В триллере В. А. Макалистера «Война комаров» 2001 года описана именно такая ситуация: террористы выпускают смертельно опасных генетически модифицированных комаров в Вашингтоне, округ Колумбия, в День независимости. Идея эта не нова. Зловещая формула и стратегический замысел помогли Наполеону организовать эпидемию лихорадки Вальхерена. Доктор Люк Блэкберн примерно так же планировал эпидемию желтой лихорадки. Нацисты целенаправленно восстановили популяцию малярийных комаров на Понтийских болотах в Анцио. Исторических примеров биологического терроризма достаточно. В книге IV века до н. э. «Как выжить в осаде» греческий писатель Эней Тактик, один из первых специалистов в искусстве войны, предлагал «выпускать жалящих насекомых» в туннели, прорытые вражескими саперами. В 2010 году группа из семидесяти ведущих специалистов в области изучения комаров собралась во Флориде, чтобы обсудить проблему «Противодействие биотеррористической интродукции патогенных инфицированных комаров с помощью средств борьбы с комарами». Перед учеными стоял простой вопрос: что произойдет, если биотеррорист-одиночка, зараженный желтой лихорадкой, заразит 500 комаров Aedes aegypti, кормя их собственной кровью, а через неделю выпустит их во Французском квартале Нового Орлеана или на Саут-Бич в Майами? Учитывая колоссальный ущерб, причиненный желтой лихорадкой в прошлом, можно с уверенностью сказать, что эпидемия, которая разразится среди непривитого и не имеющего иммунитета современного населения, будет развиваться стремительно и иметь тяжкие последствия.

Неожиданное появление эндемичной лихорадки Западного Нила в Соединенных Штатах в 1999 году пробудило нас от апатичной дремы. Мы забыли, кто наш самый опасный и извечный враг. Ирак не обладал мобильными лабораториями биологического оружия, которыми пугала нас администрация Буша-Чейни. Но над планетой летает оружие массового уничтожения, которому уже миллионы лет. И оружие это растет и множится. Комары гораздо опаснее любого оружия Саддама и прекрасно знакомы нам. В арсенале этих насекомых скрывается огромное множество болезней.

Вирус лихорадки Западного Нила, тесным образом связанный с лихорадкой денге, впервые был выявлен в Уганде в 1937 году. Он периодически встречался в Африке и Индии. Начиная с 60-х годов стали появляться сообщения о незначительных вспышках этого заболевания в Северной Африке, Европе, на Кавказе, в Юго-Восточной Азии и Австралии. В конце 90-х годов подтвержденные случаи лихорадки Западного Нила происходили в гораздо более широких в географическом отношении регионах, а степень заражения усилилась. Но до 1999 года эта болезнь не привлекала внимания средств массовой информации: вспышки случались редко, и сообщений о них из отдаленных уголков планеты поступало немного. Кроме того, в Соединенных Штатах лихорадки Западного Нила не было. Это была чуждая болезнь.

Все изменилось, когда лихорадка Западного Нила летом 1999 года сковала Нью-Йорк смертельным страхом. Вирусное заболевание, скорее всего, зародившееся в Израиле (а не на каких-то передвижных иракских фабриках по разведению комаров), пришло в Америку с перелетными птицами, завезенными комарами или путешественниками. Нью-йоркская вспышка стала первым случаем болезни в Западном полушарии. Ученые из центра по борьбе с инфекционными болезнями быстро поняли, что болезнь останется надолго. На следующее лето вновь были отмечены случаи лихорадки Западного Нила. «Мы более не можем считать себя защищенными, – говорилось в сообщении центра. – Мы должны жить с этим и справляться в меру сил». С 1999 года в Соединенных Штатах наблюдалось 51 000 случаев лихорадки Западного Нила, от которой скончались 2300 человек. Наибольшая смертность была зафиксирована в 2012 году. По данным центра по борьбе с инфекционными заболеваниями: «5674 случая лихорадки Западного Нила было отмечено в 48 штатах (за исключением Аляски и Гавайев), причем 286 человек скончалось». Пик заболеваемости пришелся на 2003 год: 9862 заболевших, из которых 264 человека умерли. Для сравнения скажу, что в 2018 году было отмечено 2544 случая лихорадки Западного Нила и умерло 137 человек – практически во всех штатах, кроме Нью-Гэмпшира и Гавайев.

После летнего визита в Нью-Йорк в 1999 году лихорадка Западного Нила прокатилась по всем Соединенным Штатам, Южной Канаде, Южной и Центральной Америке. Повышение заболеваемости отмечалось в Европе, Африке, Азии и Тихоокеанском регионе. За десять лет с дебюта в Нью-Йорке болезнь стала глобальной. Как и энцефалит Сент-Луиса, лихорадка Западного Нила передается от птиц комарам, а от тех людям. Около 80–90 процентов зараженных (десятки миллионов человек) никогда об этом не узнают, поскольку симптомы у них не проявятся. У остальных обычно наблюдаются легкие симптомы, напоминающие грипп и сохраняющиеся в течение нескольких дней. Тяжелые симптомы – отек мозга, паралич, кома и смерть – встречаются всего у 0,5 процента заболевших.

Когда лихорадка Западного Нила начала угрожать Америке, комары тут же оказались в центре внимания средств массовой информации, хотя, конечно же, никто не испытывал к ним симпатии. Яркий рекламный ролик Microsoft Cloud продвигал и программное обеспечение Билла Гейтса, и его желание избавить мир от болезней, переносимых комарами. Он не сходил с телевизионных экранов, чтобы помочь превратить нашего смертельного врага в союзника. Канал Discovery Channel в 2017 году запустил фильм «Комар», посвященный «величайшему агенту смерти в современной истории человечества». Пока Соединенные Штаты и остальные зараженные страны свыкались с лихорадкой Западного Нила, комары преподнесли очередной сюрприз. С новой болезнью они вновь оказались в центре внимания.

Мир готовился к Олимпиаде 2016 года в Рио-де-Жанейро, и тут стало известно о лихорадке Зика. Вирус, напоминающий лихорадку Западного Нила и лихорадку денге, был впервые выявлен у обезьяны в Уганде в 1947 году, а первое заражение человека произошло спустя пять лет. С 1964 по 2007 год, когда вирус Зика появился на уединенном тихоокеанском острове Яп, было отмечено четырнадцать подтвержденных случаев заражения – все в Африке и Юго-Восточной Азии. Но в 2013 году эта лихорадка стала медленно распространяться с острова Яп на восток, захватывая разные тихоокеанские острова. Всемирное внимание к болезни было привлечено в 2015 году в Бразилии. Эпидемия 2015–2016 годов распространилась по странам Западного полушария.

Эпицентром стала Бразилия, где заразились около полутора миллионов человек и было отмечено более 3500 случаев микроцефалии (младенцы рождались с маленькими головами и другими деформациями мозга), вызванных вертикальной передачей инфекции от матери к плоду. Еще более пугающим стало заявление относительно путей заражения. Основным переносчиком оказались комары Aedes. Но, в отличие от всех других болезней, переносимых комарами, вирус Зика мог передаваться половым путем партнерам обоих полов (такие случаи были отмечены в девяти странах) и от матери к плоду, свидетельством чему стали случаи микроцефалии, породившие целый ряд неврологических и физиологических осложнений. Симптоматика лихорадки Зика почти идентична лихорадке Западного Нила: 80–90 процентов зараженных этого даже не замечают. У некоторых проявляются слабые симптомы, сходные с лихорадкой Западного Нила, денге или чикунгунья. Как и в случае лихорадки Западного Нила, серьезные симптомы проявляются менее чем у одного процента зараженных. Зика вызывает также неврологический синдром Гийена – Барре, который может привести к параличу и смерти.

Зика, как и лихорадка Западного Нила, поразила всю планету. Заболеваемость лихорадками денге и чикунгунья с 1960 года выросла в 30 раз и в глобальном масштабе обходится человечеству более чем в 10 миллиардов долларов в год. В 2002 году в Рио-де-Жанейро были отмечены около 300 000 случаев лихорадки денге. Второй пик эпидемии пришелся на 2008 год, когда заболели 100 000 человек.

В целом ежегодно в мире лихорадкой денге заболевает 400 миллионов человек.

Сония Шах пишет, что «денге может стать эндемичной во Флориде, она уже появилась в Техасе и, скорее всего, распространится на север, затронув миллионы людей». Помимо местной лихорадки денге и лихорадки Западного Нила, в 2016 году в Техасе был зафиксирован первый местный случай лихорадки чикунгунья в Соединенных Штатах.

Чуть не погибнув после Второй мировой войны, комар, подобно фениксу, возродился из пепла ДДТ и вновь стал глобальной силой. В безмолвные весны 60-х годов опасность истребления и вымирания была реальной. И вновь реальной она стала благодаря международной коалиции, во главе которой встали Билл и Мелинда Гейтс.

После ряда международных встреч в 1998 году был создан фонд Roll Back Malaria Partnership. Спустя десять лет был запущен в действие глобальный план по борьбе с малярией. В рамках поддержки международного плана уничтожения комаров была проведена кампания экономической информации, возглавляемая экономистом и профессором Колумбийского университета Джеффри Саксом. Он подчеркнул финансовое неравенство и тяготы для государств, столкнувшихся с болезнями, переносимыми комарами. В 2001 году Сакс заявил, что одна лишь малярия ежегодно обходится странам Африки в 12 миллиардов долларов из-за производственных потерь. В 2000 году Билл и Мелинда Гейтс официально открыли свой фонд и стали бороться за истребление комаров и достижение целей развития тысячелетия, разработанных ООН и ВОЗ.

В 2002 году появился Глобальный фонд по борьбе со СПИДом, туберкулезом и малярией, который главным образом финансируется фондом Гейтсов. Этот фонд обеспечивает крупномасштабное финансирование исследований, которые помогут достичь целей тысячелетия. В 1998 году общее финансирование из всех источников мер по контролю над малярией составляло 100 миллионов долларов. В период с 2002 по 2014 год Глобальный фонд одобрил гранты на борьбу с малярией на сумму около 10 миллиардов долларов. Фонд Гейтса полагает, что для полной победы над малярией к 2040 году потребуется еще 90–120 миллиардов, причем пик расходов в 6 миллиардов придется на 2025 год. За тот же период прямая экономическая выгода, связанная с повышением производительности труда, должна превысить два триллиона долларов.

Десять миллиардов кажутся колоссальной суммой, но это всего лишь 21 процент от общего финансирования. Из полученных средств программа борьбы с ВИЧ/СПИДом получает 59 процентов, а программа борьбы с туберкулезом – 19 процентов.

За последнее десятилетие от СПИДа ежегодно умирает вдвое меньше людей, чем от малярии.

Но три эти болезни неразрывно связаны, и между ними существует даже определенная синергия. Туберкулез остается основной причиной смерти пациентов со СПИДом – 35 процентов. К сожалению, основной удар на себя по-прежнему принимает Африка, где отмечается 85 процентов новых заражений малярией и 50 процентов новых заражений ВИЧ. Малярия повышает вирусную репликацию ВИЧ, а ВИЧ, ослабляя иммунную систему, делает переносчиков более уязвимыми для малярии. Это двойной удар. Исследователи считают, что с 1980 года ВИЧ стал причиной более миллиона случаев заражения малярией в Африке, а малярия подкрепила более 10 000 случаев заражения ВИЧ, поскольку сыграла непосредственную роль в усилении репликации. Вспомните, что антиген Даффи, о котором мы говорили выше, обеспечивает иммунитет к малярии vivax, но в то же время на 40 процентов повышает риск заражения ВИЧ. К несчастью для тех, кто страдает сильнее всего, малярия (и ее генетические защитные механизмы), ВИЧ и туберкулез взаимно поддерживают и усиливают друг друга.

В последние несколько десятилетий Фонд Гейтса и другие благотворительные предприятия и организации ведут настоящую глобальную войну с комарами. «Самый поразительный пример силы и влияния филантропического капитализма – это Фонд Билла и Мелинды Гейтс, – пишет Нэнси Лиз Степан. – Фонд был основан Биллом Гейтсом в 1999 году, когда он вложил в него акции своей компании Microsoft. Сегодня Фонд имеет в своем распоряжении 31 миллиард долларов собственных средств Гейтса, а также еще 37 миллиардов в акциях Berkshire Hathaway Inc., хедж-фонда Уоррена Баффета (средства были пожертвованы в 2006 году). Ежегодные расходы Фонда на задачи здравоохранения выросли с полутора миллиардов в 2001 году до 7,7 миллиарда в 2009-м. Фонд Гейтса – это, если хотите, фонд Рокфеллера эпохи глобализации». Влияние Гейтса и Баффета на этом не ограничилось. Как пишет Алекс Перри в книге «Хлеб насущный»: «Новый взлет произошел 4 августа 2010 года, когда Гейтс и Баффет убедили сорок богатейших людей мира – среди них основатель Oracle Ларри Эллисон, создатель Citygroup Сэнди Вейл, режиссер «Звездных войн» Джордж Лукас, медиамагнат Барри Диллер и основатель eBay Питер Омидьяр – объявить, что они пожертвуют Фонду по меньшей мере половину своих состояний». Можно только аплодировать усилиям мистера и миссис Гейтс и всех тех, кто их поддерживает.

Фонд Гейтса сегодня – третья по масштабам организация, финансирующая мировые исследования в области здравоохранения. Он уступает лишь правительствам Соединенных Штатов и Великобритании. Это крупнейший в мире частный донор ВОЗ и Глобального фонда по борьбе со СПИДом, туберкулезом и малярией. В отличие от правительств и корпораций, Фонд Гейтса не имеет коррупционных или иных интересов, кроме победы над малярией и другими болезнями, переносимыми комарами, а также поддержки других программ, связанных со здравоохранением. Работа Фонда совершенно прозрачна и направляется исключительно добрыми намерениями его создателей.

В 2007 году первая леди США Лора Буш организовала в Белом доме «День информирования о малярии», и с тех пор борьба с малярией присутствует даже на телевидении. Двухчасовая программа «Американский идол», посвященная сбору средств на борьбу с малярией, вышла в эфир в апреле 2007 года. В ней приняли участие десятки очень известных актеров и музыкантов. Венцом программы стало выступление канадской звезды Селин Дион, которая спела дуэтом с голограммой молодого (и, по-видимому, озадаченного) Элвиса Пресли. Телевизионную программу посмотрели 26,4 миллиона американцев, она получила отклик в социальных сетях. Благодаря этому на исследования в области борьбы с малярией удалось направить 75 миллионов долларов. В апреле 2008 года состоялся второй аналогичный гала-концерт, в ходе которого было собрано 64 миллиона долларов. Война с малярией и комарами стала поистине международной.

Новая надежда: две школьницы ожидают результатов анализа на филяриоз и малярию в Северо-Восточном департаменте, Гаити, 2015. (Dr. Alaine Kathryn Knipes/ Public Health Image Library-CDC)

Альтруистические устремления Гейтса, Сакса и продюсера «Идола» Саймона Фуллера (его отец заразился малярией в Бирме во время Второй мировой войны), несомненно, весьма похвальны, но основная глобальная война с комарами все еще идет под эгидой капитализма и интересов крупного бизнеса. Да, в последнее десятилетие средства массовой информации уделяют больше внимания борьбе с малярией и истреблению комаров, но осуществление таких программ часто наталкивается на административные осложнения, связанные с коррупцией и другими печальными реалиями нашей жизни. Фармацевтические компании тратят миллиарды долларов на исследования и разработку противомалярийных лекарств и вакцин, и им, естественно, нужно компенсировать свои расходы, что делает лечение недоступным для тех, кто более всего в нем нуждается. «Малярия и бедность, – писал Рэндалл Паккард, – взаимно усиливают друг друга». Сегодня 85 процентов заражений малярией происходят в тропической Африке, где 55 процентов населения живет менее чем на доллар в день. 8 процентов случаев малярии приходится на Юго-Восточную Азию, 5 процентов – на восточную часть Средиземноморья, 1 процент – на запад Тихоокеанского региона и около 0,5 процента – на Америку. Сильнее всего страдают беднейшие страны Африки и Азии, и люди там не могут позволить себе покупать лекарства. До недавнего времени в этих странах никак не развивались научные исследования, связанные с местными болезнями. В отличие от СПИДа, который получает львиную долю глобального финансирования фармацевтики, малярия и другие забытые заболевания редко встречаются в развитом мире, поэтому и исследования их финансируются в последнюю очередь. На такие заболевания, включая малярию, приходится около 10 процентов частных исследовательских ресурсов, хотя именно они составляют 90 процентов мировых болезней. В период с 1975 по 1999 год в мире были созданы и испытаны тысячи новых препаратов, но лишь четыре из них были противомалярийными. Однако сохраняется надежда, что фармацевтические титаны все же включатся в нашу борьбу с комарами благодаря активной мультимедийной кампании и финансовой поддержке Фонда Гейтса и других благотворителей.

Фонд Гейтса и прочие благотворительные организации финансируют многочисленные исследования, направленные на создание первой в мире вакцины от малярии. Сегодня Фонд Гейтса выделил два миллиарда долларов на гранты, связанные с борьбой только с малярией. Более двух миллиардов долларов Фонд выделил Глобальному фонду борьбы со СПИДом, туберкулезом и малярией, который с 2002 по 2013 год потратил 8 миллиардов долларов только на борьбу с малярией. Фонд Гейтса финансирует многочисленные проекты, направленные на разработку вакцины от малярии, в том числе PATH Malaria Vaccine Initiative и программу Исследовательского института малярии при Университете Джона Хопкинса. В 2004 году девять независимых коллективов ученых в разных университетах и исследовательских институтах в девяти странах получили финансовую поддержку Фонда Гейтса. Гонка по изобретению волшебной сыворотки пошла полным ходом.

Первым к финишной черте пришел лондонский фармацевтический гигант GlaxoSmithKline. После двадцати восьми лет работы, потратив 565 миллионов долларов, полученных от Фонда Гейтса и других организаций, компания выпустила вакцину от малярии RTS, S, или Mosquirix. Третий, финальный этап клинических испытаний на людях проходил в Гане, Кении и Малави летом 2018 года. Но, судя по первым результатам, вакцина оказалась недостаточно надежной. Через четыре года после первой вакцинации и ряда последующих экспериментов выяснилось, что эффективность вакцины составляет 39 процентов, а после семи лет она резко снизилась до 4,4 процента. «Проблема большинства вакцин в том, что их эффективность часто оказывается краткосрочной, – говорит доктор Клаус Фру, работавший над вакциной RTS, S. – После новых исследований мы надеемся создать вакцину, обеспечивающую пожизненную защиту от малярии». Другие экспериментальные вакцины также приближаются к первому этапу клинических испытаний на людях. Это вакцина от малярии, связанной с беременностью (PAMVAC), разработанная компанией ExpreS2ion Biotech совместно с Университетом Копенгагена, и живая ослабленная вакцина от плазмодия falciparum (PfSPZ), изобретенная биотехнологической фирмой Sanaria. Летом 2018 года GlaxoSmithKline объявила о создании нового радикального противомалярийного препарата «Тафенокин» («Кринтафель»), который подавляет приступы малярии vivax, атакуя спящую форму паразита, гнездящуюся в печени. Подобные результаты внушают оптимизм, но наша борьба с постоянно меняющим форму малярийным плазмодием еще далека до завершения, а в отношении вакцин все только начинается.

Узнав об этих достижениях в области исследования комаров и о перспективах создания вакцин от малярии, вам может показаться, что человечество вступило в новую эру. Кажется, что все проблемы и трудности мира можно решить с помощью современной науки или технологий. Блестящие умы в огромных океанах знаний каждый день совершают волшебные прорывы. Все нам доступно, все кажется возможным. Сенсационные открытия прокладывают человечеству дорогу в странные новые миры, мы ищем новые формы жизни на нашей планете и за ее пределами и начинаем смело выходить в неизвестные просторы космоса. Мы говорим о заселении других планет так, словно это всего лишь вопрос времени.

Глобальные мечты и бескрайние горизонты героев и легендарных исторических личностей, отважных конкистадоров колонизации, Александра Македонского, Лейфа Эрикссона, Чингисхана, Колумба, Магеллана, Рэли и Дрейка были такими же. Они тоже отправились в чуждые края безграничных «концов света» Александра. И в древности, и сегодня траектория прогресса кажется почти бесконечной. Даже великий физик сэр Исаак Ньютон говорил: «Если я видел дальше других, то потому что стоял на плечах гигантов». К этому Фридрих Ницше добавил собственное видение, заявив, что прогресс возможен только тогда, когда «каждый гигант призовет своего брата через определенный промежуток времени».

Мы приблизились к границе и раздвинули эти границы, и теперь перед нами разверзлась бесконечность. Земное бессмертие уже не кажется бессмысленной мечтой или сказкой, доступной только джиннам. В современном восприятии человечества «если» сменилось на «когда».

Но в бурлящем, головокружительном, развивающемся окружающем мире скромный комар напоминает нам, что во многих отношениях мы ничем не отличаемся от Люси, наших предков-гоминидов и первых Homo sapiens, появившихся на просторах Африки. Они тоже вели войну на выживание с комарами и проложили нам сложный путь к победе над опаснейшим хищником в истории. Чем стремительнее движется современный мир, тем в большей степени он напоминает первые случайные стычки между людьми (нашими возделывателями ямса из племени банту) и смертельно опасными насекомыми. Люди мигрировали или были вынуждены покинуть Африку, и опасные патогены, в том числе и болезни, переносимые комарами, следовали за ними. Со временем изменились способы перемещения и передачи болезней. Когда-то люди ходили пешком, потом стали использовать вьючных животных, корабли, повозки, самолеты, поезда и автомобили. Эти технические достижения ускорили темп наших первых робких шагов – и способствовали еще более широкому распространению болезней. Хотя средства переноса микроорганизмов изменились, заражение осталось практически таким же, за исключением того, что время путешествия значительно сократилось, и теперь болезни доставляются от дверей к дверям за часы, а не за месяцы, годы или даже тысячи лет, как это было в древности.

Как пишет палеопатолог Этна Барнс: «Опасные вирусы пробуждались ото сна и выходили из изоляции, когда войны, голод и алчность заставляли множество людей сталкиваться с ними. Миграции и воздушные путешествия подталкивают людей контактировать с микробами, которых они не знали никогда прежде». В 2005 году в наших приветливых небесах побывали 2,1 миллиарда человек. Через пять лет количество воздушных путешественников увеличилось до 2,7 миллиарда, а в 2015-м – до 3,6 миллиарда. В 2018 году в аэропортах мира побывало 4,3 миллиарда человек, а в 2019-м это количество должно возрасти до 4,6 миллиарда. Масса болезней, в том числе атипичная пневмония, свиной и птичий грипп, эбола и болезни, переносимые комарами, как показали лихорадки Западного Нила и Зика, благополучно преодолевают аэропортовые кордоны безопасности и путешествуют по всей планете с растущим числом пассажиров по все большему количеству мест назначения. Болезни совершают циклические, бесконечные кругосветные путешествия по системе «все включено». Бредут ли они пешком или подсаживаются на первых мигрантов из Африки, плывут ли на кораблях рабовладельцев, старт которым дал Колумбов обмен, или летят на «Боинге-747» – ничего не изменилось. Болезни – это вечный и неизменный багаж человека.

С 1798 года, когда Томас Мальтус заявил о существовании природных ограничений для человеческой демографии (пожалуй, даже раньше – с 81–96 гг. н. э., когда Иоанн Патмосский написал свое апокалиптическое Откровение, где появился бледный конь Армагеддона), параноидальные предсказатели Судного дня и самозваные оракулы твердили о Мальтузианской чуме и голоде, чтобы установить непреодолимые границы роста численности населения, раздвинутые современной технологией. Но сегодня все по-другому. Во времена Мальтуса на планете жило около миллиарда человек (почти вдвое больше, чем жило на планете за все предшествующие две тысячи лет).

Сегодня численность населения планеты с 1970 года увеличилась больше чем вдвое и достигла 7,8 миллиарда представителей вида Homo sapiens.

Если в 2055 году вы еще будете живы, то количество ваших зараженных супербактериями соседей по планете достигнет 10–11 миллионов. По мере того, как растет наша численность, уменьшаются наши ресурсы.

Поскольку комары были и остаются главными убийцами человека, многие (вполне в духе Мальтуса) возражают против попыток борьбы с болезнями, переносимыми комарами. Люди и комары являются частью глобальной экологии и биосферы. Они существуют в естественной, живой системе сдержек и противовесов. Насильственное нарушение этой системы, то есть устранение главного хищника, равносильно опасной игре в русскую рулетку. С мальтузианской точки зрения, учитывая ограниченность имеющихся ресурсов, последствия ничем не сдерживаемого роста населения приведут к невообразимым страданиям, голоду, болезням и катастрофической гибели.

Если же мы стремимся к равенству и справедливости, то трудно будет не оценить простую логику контраргумента – то есть безусловного и полного истребления комаров и связанных с ними болезней. Сегодня четыре миллиарда человек в 108 странах мира подвергаются опасности болезней, переносимых комарами[104]. Как могли бы подтвердить наши предки, борьба с комарами всегда была вопросом жизни и смерти. В настоящем, когда переносчики болезней пересекают планету с рекордной скоростью, а наш собственный вид стремительно истощает экологические способности планеты, начинает казаться, что историческая война с комаром подходит к концу.

Рэчел Карсон писала, что наше отношение к планете и животным поразительно узкое и эгоистичное: «Если по какой-то причине мы считаем существование вида нежелательным или просто относимся к нему с безразличием, то немедленно обрекаем его на уничтожение». Карсон не могла предвидеть появления технологии редактирования генов CRISPR, которая драматически ускорила это «немедленно» и даже изменила параметры и определение фразы «обречь на уничтожение». Ученые в лабораториях могут вторгнуться в естественный отбор и биологическую структуру, чтобы обречь на вымирание любой нежелательный или безразличный нам вид.

Революционную технологию редактирования генов CRISPR открыла команда ученых из Калифорнийского университета в Беркли под руководством биохимика Дженнифер Дудна. Это открытие потрясло мир и изменило наши представления о собственной планете и месте человека на ней[105]. Статьи о новой технологии и комарах постоянно появляются на первых страницах популярных газет и журналов. Впервые технология была успешно применена в 2013 году. CRISPR – это процедура извлечения определенного участка ДНК из гена и замены его другим, более желательным, что быстро, дешево и аккуратно навсегда меняет геном. То есть это вырезание и замена генов по желанию. В 2016 году Фонд Гейтса выделил на исследования возможности применения этой технологии для комаров 75 миллионов долларов – это была крупнейшая сумма, единовременно вложенная в генную технологию. И нетрудно понять, почему это было сделано. Биологи из Беркли сообщили, что их технология способна победить вирусы Зика, ВИЧ и других болезней.

Таким образом, стало вполне возможным обеспечить полное истребление комаров путем генетической стерилизации. Эта теория витала в умах научного сообщества с 60-х годов. Сегодня же CRISPR делает ее практически реальной. Справедливости ради надо сказать, что комары тоже меняли нашу ДНК, создавая серповидные клетки и другие генетические защитные механизмы. Настало время отплатить им той же монетой. В зараженные комарами регионы следовало выпускать генетически модифицированных с помощью технологии CRISPR самцов, чтобы они, спариваясь с самками, давали бесплодное потомство, состоящее исключительно из самцов. Комары вымерли бы за одно-два поколения. Это оружие навсегда избавило бы нас от страха перед укусом комара. Мы проснулись бы в прекрасном новом мире, свободном от болезней, переносимых комарами.

Альтернативой созданию экспозиции комаров в крыле музея, посвященном вымершим видам, может стать попытка сделать их безвредными. Доктор Энтони Джеймс, молекулярный генетик из Калифорнийского университета в Ирвайне, который, по его собственным словам, «буквально одержим комарами вот уже тридцать лет», предлагает с помощью технологии CRISPR сделать комаров Anopheles неспособными распространять малярию, уничтожая паразитов, когда те проходят через слюнную железу насекомых. «Мы добавили несколько новых генов, – объясняет Джеймс, – которые позволяют комарам вести обычную жизнь с одним лишь мелким изменением». Комары более не могут являться переносчиками малярийного плазмодия. Воздействовать на комаров Aedes сложнее, поскольку они передают целый букет болезней, в том числе желтую лихорадку, лихорадки Зика, Западного Нила, чикунгунья, Маяро, денге и другие энцефалитные заболевания. «Нужно сконструировать генный механизм, который сделает насекомых бесплодными, – говорит Джеймс о комарах Aedes. – Нет смысла изобретать комаров, устойчивых к вирусу Зика, если они будут и дальше переносить денге и другие болезни». Мы достигли такого исторического момента, когда можем выбирать формы жизни для уничтожения так же просто, как выбираем блюда в меню, сериалы в Netflix или книги в Amazon.

Но у нас есть веские, пусть пока и неизвестные, причины быть осторожными в своих желаниях. Если мы истребим комаров – переносчиков болезней, то есть виды Anopheles, Aedes и Culex, то не заполнят ли образовавшуюся экологическую нишу другие виды комаров или иные насекомые, которые продолжат передачу болезней? Какие последствия будет иметь истребление комаров (или любых других животных либо возрождение давно вымерших видов) для баланса сил и биологического равновесия матери-природы? Что произойдет, если мы уничтожим виды, которые играют важную, но непонятную для нас роль в глобальной экосистеме? К чему это приведет? Мы еще только начинаем задавать себе эти морально и биологически сложные вопросы, ответов на которые пока никто не знает.

Единственная болезнь человека, которую удалось истребить полностью, это вирус variola, то есть оспа.

В XX веке, до того момента, когда оспа была осуждена на исчезновение и стала достоянием истории, она успела убить 300 миллионов человек. Болезнь была обречена на уничтожение ВОЗ не только в силу своей смертельной природы, но и потому, что ей некуда было скрыться. Единственными носителями были люди. Самостоятельно вирус не мог существовать более нескольких часов. Последний естественный случай легендарной смертельной болезни был отмечен в Сомали в 1977 году. 3000-летний цикл передачи оспы навсегда прервался. Но в то же время тогда еще неизвестный вирус ВИЧ начал медленно выбираться из Африки. Одна смертельная болезнь сменила другую. Близок конец полиомиелита и болезней, вызываемых паразитическими червями, в том числе и филяриоза. Но на их место придут другие, новые болезни – эбола, Зика, лихорадка Западного Нила и другие. Так, с 2000 года по Северной Америке вплоть до Ньюфаундленда распространяется новый вирус, переносимый комарами. Вирус каньона Джеймстаун представляет собой нечто вроде лихорадки Западного Нила, только в более слабом варианте. Впервые он был выделен в Джеймстауне, штат Колорадо, в 1961 году.

Технология CRISPR дает человеку возможность способствовать вымиранию любых организмов по его выбору. Мы можем возвращать исчезнувшие виды к жизни, если получим образцы древней ДНК. В феврале 2017 года команда ученых из Гарварда объявила, что «через два года мамонты вернутся на нашу планету». Стойте, я же в детстве видел такое кино? Тогда это была фантастика и называлась «Парком юрского периода». Голливуд отлично умеет эксплуатировать научные чудеса, оказавшиеся пустышкой, и технологические просчеты, продиктованные гордыней. Последствиями ошибочного использования технологии CRISPR могут стать велоцирапторы, снующие по Таймс-сквер или Пикадилли-серкус, и тираннозавры, разглядывающие витрины Мэйн-стрит или Елисейских Полей. «Мы можем переделывать биосферу по своему усмотрению – можем возвращать мамонтов или выводить некусающихся комаров, – говорит Генри Грили, профессор права и директор Центра права и биотехнологий при Стэнфордском университете. – Как мы должны к этому относиться? Хотим ли мы жить в природе или в Диснейленде?» Мы – вид, перед которым встала беспрецедентная моральная дилемма, последствия которой грандиозны и почти наверняка никем не предвидены. Цунами катастрофических перемен могут произойти в любой сфере цивилизации. Научная фантастика может стать реальностью – если уже не стала.

Профессор биологии и мой коллега по Университету Колорадо Меса, Томас Валла, считает, что «технология настолько проста, дешева и распространена, что старшекурсники сегодня забавляются CRISPR на лабораторных работах. Но запуск этой технологии в жизнь может открыть ящик Пандоры». С ее помощью можно изменять строительные блоки ДНК любых организмов, в том числе и человека, и делать это бесконечно. «Каковы непредвиденные последствия редактирования генома? – спрашивает Дудна. – Я не знаю, достаточно ли нам известно. Но люди будут использовать технологию, достаточно ли мы о ней знаем или нет. Страшно, что ваши студенты могут когда-нибудь так поступить. Очень важно, чтобы люди точно понимали, на что способна эта технология». Да, она революционна, но в то же время страшна. Как сказал после первого успешного испытания атомной бомбы в июле 1945 года руководитель Манхэттенского проекта Дж. Роберт Оппенгеймер: «Я вспомнил строки из древнеиндийской Бхагавад-гиты. Вишну пытался убедить принца, что тот должен исполнить свой долг. Чтобы произвести на принца впечатление, бог явился ему в своем многоруком виде и сказал: «Теперь я есть Смерть, разрушитель миров».

Да, подобные генетические манипуляции на людях могут избавить нас от болезней, биологических нарушений и любых качеств, которые кажутся нежелательными, но в то же время они открывают дорогу евгенике, биологическому оружию, другим преступлениям и преследованию «негодных», как в фильме 1997 года «Гаттака». В феврале 2016 года директор Национальной разведки США Джеймс Клеппер в ежегодном отчете говорил Конгрессу и президенту Бараку Обаме, что CRISPR следует рассматривать как потенциальное биологическое оружие. «Да, генное редактирование может сделать комаров неспособными переносить малярийный плазмодий, – говорит Дэвид Гурвиц, профессор молекулярной генетики и биохимии человека из Тель-Авивского университета. – Но с помощью той же технологии можно сделать их переносчиками других смертельных болезней и бактериальных токсинов». Да, мы в силах генетически модифицировать животных – переносчиков зоонотических болезней ради прекращения распространения патогенов. Но та же технология способна превратить их в носителей еще более опасных инфекций. Хотя мы раскрыли тайну этой технологии, но почти не сознаем ее потенциала. Оборотной стороной CRISPR вполне может стать настоящая антиутопия.

В 2016 году китайцы провели первые испытания новой технологии на людях. Вслед за ними подобные опыты в начале 2017 года провели Соединенные Штаты и Великобритания. «С CRISPR возможно все, – говорит генетик Хьюге Беллен из Медицинского колледжа Бейлора. – И я не шучу». Технология генетического программирования стремительно распространяется, и сегодня в лабораториях мира проводится более 3500 экспериментов с ее применением. Да, мы можем истребить комаров, но в то же время мы можем переделать человечество. Как и все другие виды, человек является результатом миллионов лет сложнейшей эволюции. А теперь, получив новую технологию, мы можем взять этот процесс в свои руки.

26 ноября 2018 года на Второй международной конференции по редактированию человеческого генома китайский генетик Хэ Цзянькуй объявил миру, что он нарушил государственные законы и правила и успешно модицифировал геном девочек-близнецов, наделив одну из них, Нану, полным иммунитетом к ВИЧ, а другую, Лулу, лишь частичным[106]. Его заявление разворошило осиное гнездо. На ученого посыпались обвинения, проклятия, критика. Но этот опыт поставил важные вопросы и стал началом международного диалога о будущем технологии CRISPR. Ведущие генетики и биологи мира, включая и Дженнифер Дудну, были возмущены подобными действиями и назвали их безответственными. Многие говорили: «Если это правда, то эксперимент чудовищен», «Мы имеем дело с вмешательством в организм человека, и это очень серьезно», «Я безоговорочно осуждаю подобный эксперимент». В статье журнала Nature говорилось, что особенно огорчены были китайские ученые. Эта проблема для Китая «стоит особенно остро, поскольку китайские ученые очень чувствительны к репутации собственной страны, которую в мире считают Диким Западом биомедицинских исследований».

На момент публикации этой книги я могу с уверенностью утверждать, что генетически модифицированные «дизайнерские» дети вызовут бурю противоречий и дебатов, а также международных дискуссий по вопросам морали и права. Как заявил генетик из Гарвардского университета, доктор Джордж Черч, технология CRISPR «уже выпустила джинна из бутылки». Многие из тех, кто занят ее изучением и спорами, хотели бы загнать этого джинна назад в бутылку, и как можно скорее. Если заявление Хэ Цзянькуя не фальшивка и результаты его эксперимента будут подтверждены, эта возможность будет упущена навсегда.

Идея о том, что мы можем управлять невообразимо сложными генетическими кодами и экосистемами, равносильна уверенности в умении управлять погодой. Да, мы можем на нее влиять, но можем ее и ухудшить. У нас нет никаких оснований полагать, что нам удастся добиться идеального желаемого результата и создавать безупречный продукт в 100 процентах случаев. Достаточно одной ошибки, промаха, ненамеренной погрешности, чтобы опыт завершился катастрофой. Недавний всплеск природных катастроф, то есть мальтузианских факторов, а именно возникновение или возвращение болезней, чудовищной силы ураганы, цунами, лесные пожары, наводнения и землетрясения, напоминает нам о том, что мы относительно беспомощны и вовсе не так умны и всемогущи, как нам часто кажется. Мы всего лишь один из 8–11 миллионов видов на этой планете[107]. Мы не отличаемся от других организмов дарвиновской эволюции, вовлеченных в постоянный цикл естественного отбора. Природа всегда найдет способ вернуть нас и гордыню Homo sapiens на землю.

В своем эпохальном труде 1859 года «О происхождении видов» Чарлз Дарвин писал: «Естественный отбор, как мы увидим дальше, – сила, постоянно готовая действовать и столь же неизмеримо превосходящая слабые усилия человека, как произведения Природы превосходят произведения Искусства». Я считаю технологию CRISPR естественным отбором, но другими средствами, хотя и не уверен, что мистер Дарвин согласился бы со мной.

Лекарства и инсектициды уже проиграли войну нашему хищнику-вампиру.

Теперь новым оружием в решительном бою вечной войны с комарами становятся вакцины от малярии и технология CRISPR.

Когда мы получили возможность воздействовать на геном комара, у нас появился шанс нанести ответный удар, но при этом не следует забывать уроки истории. Как мы убедились на примере ДДТ, все не так просто. Судьба нашего вида неразрывно связана с судьбой комара в ходе всей эволюции – от первых столкновений в Африке до серповидных клеток Райана Кларка и других участников Супербоула НФЛ. Не мы выбирали свой путь. Хорошо это или плохо, но наши судьбы связаны навечно, сплетены в единую историю борьбы и выживания с одинаковым результатом. Было бы наивно считать, что мы сможем без усилий и опасных последствий разделить эти истории. В конце концов, и люди, и комары все еще здесь.

Заключение

Мы все еще ведем войну с комарами.

Доктор Роберт Бойс, основатель Ливерпульской школы тропической медицины, в 1909 году откровенно заявил, что судьба человеческой цивилизации решается простым уравнением: «Комар или человек?». Это важнейший вопрос выживания, которым задавались и современные люди, и наши предки-гоминиды. Ответ на него в такой степени влиял на существование первых Homo sapiens, что комарам удалось даже внести изменения в генетическую последовательность человеческой ДНК. Посредством естественного отбора наследственные защитные механизмы от малярии материализовались и развились, чтобы противостоять смертельным укусам. Технология CRISPR дает нам возможность ответить ударом на удар.

Комары правили землей 190 миллионов лет и все это время убивали с неустанной жестокостью и силой. Это было настоящее царство ужаса. Крохотное, но свирепое насекомое сражалось с неукротимой яростью, не задумываясь о весовых категориях. Многие века комары диктовали свою волю человечеству и определяли ход истории. Комар был палачом событий. Именно он взлелеял современный мировой порядок. Комар повлиял на все уголки нашей планеты, на огромное множество живых существ, включая динозавров. На его счету не менее 52 миллиардов убитых людей.

Комары способствовали возвышению и падению древних империй. Они были созидателями независимых государств и губителями великих цивилизаций. Эти насекомые подрывали и разрушали экономики, витали над полями самых важных сражений и побеждали величайшие армии своего времени. Они превосходили хитроумием великих военачальников и забирали жизни и солдат, и генералов. На протяжении нашей жестокой истории генералы Анофелес и Аэдес были мощным оружием войны – беспощадными врагами и алчными союзниками.

Несмотря на то, что в последние годы нам удалось немного усмирить кровожадного хищника, он продолжает влиять на человечество. Глобальное потепление, ускоряемое выбросами парниковых газов, открывает для комаров новые фронты. Насекомые проникают туда, где болезни, переносимые ими, были неизвестны. Зона их распространения расширяется и на север, и на юг. Комары поднимаются на такие высоты, где раньше о них и не слышали. Устойчивые к новым лекарствам болезни, переносимые комарами, остаются эволюционной угрозой для выживания человечества, и угроза эта постоянно возрастает из-за увеличивающейся мобильности и смешанности населения. Несмотря на все достижения современной науки и медицины, комары остаются самыми опасными противниками человечества.

За прошлый год комары убили всего лишь 830 000 человек и все же значительно превзошли в кровожадности нас самих.

Недавно закаленные в боях борцы с комарами, дилеры научного оружия и медицинские воители, обогатили арсенал человечества новым сложнейшим оружием массового уничтожения – технологией CRISPR, генной инженерией и вакцинами от малярии. Мы сразу же стали использовать их на передовой для борьбы с нарастающей угрозой. Но и комары не отступили. Они атакуют своим новым оружием, лихорадками Зика и Западного Нила, одновременно укрепляя и закаляя старую надежную гвардию, состоящую из малярии и лихорадки денге. У тотальной войны с самым опасным хищником может быть только один исход – безоговорочная капитуляция комаров и переносимых ими болезней. А достичь этой цели можно единственным способом – полным уничтожением и истреблением комаров и их болезней.

Стирание с лица земли 110 триллионов вражеских комаров и их патогенов кардинальным образом изменило бы ход человеческой истории, который эти насекомые так упорно определяли. Мы оказались бы в новой реальности, и последствия этого шага были бы совершенно неизвестными. И все же комары вновь повлияли бы на нашу историю, хотя в архивах человечества они появились бы в последний раз. Технология CRISPR могла бы стать эпилогом этой затянувшейся истории.

Впрочем, как мы не раз убеждались, комары благополучно переживали и лучшее, и худшее из того, что готовили им природа и человечество. Они продолжали убивать из века в век, не зная усталости. Они пережили события, которые убили динозавров, и вышли победителями из всех наших попыток истребить их раз и навсегда. На протяжении всей истории человечества комары диктовали судьбы наций, исходы эпохальных войн, мирового порядка. Попутно они убили почти половину человечества. Технология CRISPR, как и ДДТ и другие средства уничтожения, вполне может заставить комаров мутировать в очередной раз. История доказала, что комары способны вынести многое. И сегодня неуязвимый комар остается для нас самым опасным хищником.

Я прекрасно понимаю, что большинству читателей трудно ощутить эмоциональную связь с комарами, попытаться встать на их сторону – уж слишком печальна статистика смертей, о которой мы говорили в этой книге. Мы знаем, что комары несли человечеству боль и страдания с незапамятных времен. Комары убивали людей, загрязняли среду их обитания и делали это на протяжении всего своего кровавого существования. Изучая эту эпическую историю, мы с вами углубились в далекое прошлое, совершили путешествие по Древнему миру, побывали в знаменитых городах и на полях героических сражений древних империй и молодых наций. Мы пролистали самые яркие страницы истории и узнали о поразительных событиях. Но комары и переносимые ими болезни не стоят на месте. Они пишут новые главы нашей с вами одиссеи.

Наверняка многие из моих читателей живут там, где болезни, переносимые комарами, не встречаются или встречаются крайне редко, но поверьте, комары до сих пор влияют на жизнь сотен миллионов человек. И влияние это не ограничивается раздражающим жужжанием или зудом в местах укусов. Конечно, это лишь догадка, но если вы поспрашиваете своих знакомых, то, скорее всего, кто-нибудь подтвердит, что страдал лихорадкой денге, малярией, лихорадкой Западного Нила, лихорадкой Зика или является носителем генетического защитного механизма – например, серповидных клеток.

Поскольку сейчас я живу в Гранд-Джанкшене, штат Колорадо, где комфортно себя чувствует лихорадка Западного Нила, многие мои коллеги и студенты Университета Колорадо Меса, где я преподаю, переболели этой болезнью. И некоторых поразил паралич, превратив в инвалидов. Заразились они в собственных дворах, во время велосипедных прогулок, в походах или на рыбалке на реках Колорадо и Ганнисон. Эти реки змеятся по центру города, который и является точкой слияния двух великих водных артерий. У меня есть студенты, друзья и знакомые, пережившие мучительные приступы малярии и лихорадки денге во время путешествий или работы в благотворительных организациях. Один студент перенес приступ лихорадки денге во время двухнедельного путешествия по Камбодже, и он говорит, что это был настоящий ад. Его рвало, у него безумно подскочила температура, появился бред и сыпь на теле. Кроме того, его мучила ужасная боль: «Мне казалось, что кто-то медленно вбивает гвозди прямо мне в кости и постепенно выкручивает суставы и мышцы во всех направлениях». Многие солдаты и ветераны, с которыми я беседовал, переболели малярией и лихорадкой денге во время боевых действий в экзотических горячих точках и в Африке, куда они попали с частными военными компаниями. Недавно мой друг, который сейчас служит в такой компании, позвонил мне из Мали – его свалила малярия. Я знаю двух людей, которые являются носителями серповидных клеток. Я сам пережил фантастические галлюцинации, вызванные мефлокином. К счастью, я никогда не страдал болезнями, переносимыми комарами. Но своей жизнью и самим своим существованием я обязан африканскому комару Anopheles, который сражался в Первой мировой войне.

Впервые в жизни мой пятнадцатилетний прадед, Уильям Вайнгард, покинул родной сонный провинциальный канадский городок в 1915 году. Он вступил в армию. В августе 1914 года началась Первая мировая война, и он хотел обрести славу, послужив королю и стране. Рыцарские иллюзии развеялись, как дым, в кровавых окопах Западного фронта. В марте 1916 года Уильям был ранен, он пережил газовую атаку близ Ипра, в Бельгии. После госпиталя его отправили назад в Канаду по причине молодости. Уильям так и не вернулся в свой идиллический городок с открытки. Высадившись в Монреале, он тут же вступил в канадский флот, снова нахально прибавив себе лет.

До конца войны Уильям служил на минном тральщике, патрулировавшем побережье Западной Центральной Африки, те самые места, где зародились болезни, переносимые комарами. Летом 1918 года он одновременно подхватил и испанку, и тиф, и малярию vivax. К тому времени, когда корабельный врач объявил его мертвым и его тело уже готовились выбросить за борт, Уильям, некогда крепкий юноша ростом 177 см и весом 80 кг, напоминал настоящий скелет – его вес составлял всего 44 кг. Судьба его уберегла – один из матросов заметил, что он моргнул, и мой прадед избежал морской могилы и службы у Дэви Джонса. Как и дед моей жены, сержант Рекс Рейни, мой прадед Уильям пережил военную малярию. Год он провел в госпиталях во Фритауне, Сьерра-Леоне и еще год в госпиталях Англии. В Канаду он вернулся в 1920 году. Прошло почти шесть лет с того момента, как он ушел на войну. Во время Второй мировой войны он снова пошел на флот и дожил до весьма преклонных лет – он покинул этот мир, когда ему было восемьдесят семь.

Многоликая малярия: рядовой/матрос Уильям Вайнгард был одним из полутора миллионов солдат, заболевших малярией в годы Первой мировой войны. К счастью для меня, ему, в отличие от 95 000 других, удалось выжить. На фотографии шестнадцатилетний Уильям позирует после призыва в Канадский флот в августе 1916 года, уже отслужив и получив ранение на Западном фронте в Европе. (Wine gard Family)

В детстве я часто с почтением и изумлением слушал его военные истории – в том числе и рассказы о борьбе с малярией. Приступы малярии он считал стандартной акклиматизацией, но всю жизнь упрямо винил в своих несчастьях германского кайзера Вильгельма II, а не комаров. Несмотря на то, что мой прадед был тезкой германского монарха, его любимой присказкой были слова: «Черт побери кайзера Билла!». Своим существованием я обязан одному голодному африканскому комару Anopheles, который укусил прадеда военным летом 1918 года. Этот малярийный комар и его страшная болезнь отсрочили возвращение Уильяма в Канаду почти на два года. Во время возвращения на корабле домой в 1920 году он подошел к молодой девушке, перегнувшейся через поручни от жестокого приступа морской болезни, и перебросился с ней парой слов. Она подняла голову и «устроила ему выволочку». Этой девушкой была моя прабабушка Хильда. Несмотря на не самое удачное знакомство, они поженились и счастливо прожили вместе шестьдесят семь лет. Однако болезни, переносимые комарами, не являются делами давно прошедших дней и чем-то таким, что влияло только на наших предков. Эти болезни до сих пор живы и благоденствуют.

По завершении этого эпического путешествия мои взгляды на комаров изменились навсегда. Возможно, и ваше отношение к комарам менялось и развивалось в процессе чтения этой книги. Я вполне допускаю, что ваша искренняя глубокая ненависть превратилась в какое-то другое чувство. Мое отношение к комарам сегодня колеблется от глубокого отвращения до искреннего уважения и восхищения. А порой оба эти чувства живут в моей душе. В конце концов, комары ничем не отличаются от нас – они тоже ведут постоянную войну и подчиняются естественному закону джунглей. Как и мы, они просто стараются выжить.

Благодарность

После моей четвертой книги мы с отцом, как обычно, сели придумывать идеи продолжения. Мой отец – врач «скорой помощи», но ему стоило бы стать историком. Он мягко перебил меня, чтобы я немного успокоился, а потом просто сказал: «Болезни!». Его краткий ответ меня не слишком-то удовлетворил. Отец, как всегда, слишком сузил мой путь, и мне пришлось бы работать на более ограниченной карте. Но эта книга родилась из простого слова «болезни». Вот так я начал изучение самого опасного хищника планеты.

Для такого любителя истории, как я, эта работа превратилась в настоящую охоту за сокровищами. Я не бродил по диким джунглям в поисках Эльдорадо или Сиболы, как испанские конкистадоры или Николас Кейдж. Я не искал затерянные города. Не пускался я в поиски Святого Грааля, как Роберт Лэнгдон. Я не охотился за сокровищами тамплиеров, как Индиана Джонс, и не совершал гигантских прыжков в подпространстве, как Кессель Ран. Но, пожалуй, я мог бы разгадать эту тайну.

Я прошерстил свои книжные полки и нашел учебники, по которым преподавал в университете. Мне приходилось иметь дело с самыми разными и порой взаимопересекающимися темами: американская история; история коренных народов; сравнительная политология; война и политология нефти; история западных цивилизаций. Книги были полны рыцарских историй о великих сражениях, эпохальных войнах, возвышении и падении древних цивилизаций, в том числе Египта, Греции и Рима. В них рассказывалось о зарождении и социокультурном развитии христианства и ислама. Авторы превозносили военный гений великих полководцев – Александра Македонского, Ганнибала и Сципиона, Чингисхана, Джорджа Вашингтона, Наполеона, Текумзе, генералов Улисса С. Гранта и Роберта Э. Ли. Эти труды повествовали о судьбах путешественников, пиратов и колонизаторов – Колумба, Кортеса, Рэли, Ролфа и героини нашего любимого мультфильма, принцессы Покахонтас. Учебники объясняли эволюцию цивилизации и возникновение глобального порядка.

Простой рассказ о том, как мир прошлого влияет на мир настоящего и будущего и формирует его, заставил меня задуматься. Кто и что стало главным катализатором перемен? Что вывело нас из прошлого и сформировало наше настоящее и будущее? Я, как всегда, подумал, что это торговля, политика, религия, имперские устремления Европы, рабство и война. Но, проанализировав всю свою ментальную картотеку, я понял, что что-то упускаю. Когда я закрыл последнюю книгу, ответ все еще ускользал от меня. Но любопытство и слово «болезни», которое к этому времени занимало все мои мысли и внимание, призвали меня нырнуть в кроличью нору поглубже.

Я вспомнил страшную эпидемию черной смерти, разразившуюся в середине XIV века. Источником болезни была смертельно опасная бактерия Yersinia pestis, а ее переносчиками – блохи, живущие на крысах. Чума убила половину населения Европы (200 миллионов человек). Я знал, что из ста миллионов представителей коренных народов Западного полушария 95 процентов умерли от коктейля болезней, принесенных европейскими колонизаторами, начиная с путешествия Колумба в 1492 году и в течение последующих путешествий в рамках так называемого Колумбова обмена. Я знал о вспышках холеры и тифа в Европе и американских колониях, знал о чудовищной эпидемии испанки в 1918–1919 годах, унесшей жизни от 75 до 100 миллионов человек, то есть в пять раз больше, чем мировая война, которая и способствовала распространению болезни. Эти знаменитые эпидемии и их исторические последствия были хорошо известны и никак не приближали меня к моей цели. Свой приз я должен был найти в самом неожиданном месте.

Мне нравится ходить за продуктами. Я знаю, это странно, но меня это занятие расслабляет. Кто-то медитирует или занимается йогой, а я хожу за продуктами. Вскоре после разговора с отцом и изучения учебников истории я медленно бродил по проходам супермаркета. Я читал этикетки и удивлялся тому, что могу выбирать из 26 видов консервированных помидоров, 19 сортов кофе в банках, 57 сортов кетчупа и 31 вида собачьего корма для моего пса Стивена. Я толкал тележку по глобальной деревне продуктов, наталкиваясь на упаковки, прибывшие из самых разных уголков земного шара. Я думал, что мир стал очень тесным местом, а мы в нем – преобладающий вид. Я положил в тележку коробку чипсов и поднял глаза. Прямо передо мной, скрытый от глаз прохожих, красовался ответ. Я нашел свое сокровище на огромном билборде в моем городе Гранд-Джанкшен, штат Колорадо.

Я читал рекламу с чувством изумления: «Наш репеллент отпугнет комаров, которые могут являться переносчиками вируса Зика, денге, лихорадки Западного Нила». Я даже головой потряс, не в силах поверить, что не додумался до этого раньше. Тема моей следующей книги, той самой, которую вы держите в руках, стала ясна как никогда: комар! Ни в одном из академических учебников не говорилось о роли комара (вернее, комарихи) в человеческой истории. Никто не писал, какое влияние комары оказали на формирование нашей истории. Наконец-то я нашел свою страну Эльдорадо. И я не собирался упускать удачу. Эта книга стала кульминацией моей охоты за сокровищами.

Спустя почти год после судьбоносного похода в супермаркет я встретился с историком Тимом Куком в Канадском музее военной истории. Я рассказал ему об идее книги и о проведенных исследованиях. Тим сразу же познакомил меня со своим, а теперь и с моим, литературным агентом Риком Бродхедом. Спасибо тебе, Тим, что ты не поленился позвонить Рику. Спасибо за твою поддержку и многолетнюю дружбу. Рик, ты был со мной с первых шагов этого приключения, и я очень благодарен судьбе за то, что ты оказался на моей стороне. Ты стал моим другом. Ты невероятный человек. Мне никогда не отблагодарить тебя за все, что ты сделал. Я работал над этой книгой в перерывах между лекциями и тренировками хоккейной команды (я же канадец!) в Университете Колорадо Меса. Черновик я отправил моим редакторам Джону Парсли, Николасу Гаррисону и Кэссиди Саксу в издательство PenguinRandolphHouse. Спасибо вам за ваш острый глаз, терпение и выдержку в длительном процессе переработки и редактирования. Ваши советы и замечания были бесценны для меня.

Как всегда, опытом со мной делились друзья, коллеги и новые знакомые. Все готовы были мне помочь и поддержать на этом пути. Хочу особо поблагодарить сэра Хью Страчана, моего научного руководителя в Оксфордском университете, который научил меня читать между строк и общаться с историей как с живым существом. Мне очень посчастливилось быть вашим учеником. О таком наставнике можно только мечтать. Хочу также поблагодарить Бруно и Кэти Ламарр, доктора Алана Андерсона, доктора Хоко-Шоди, Джеффа Обермайера, доктора Тима Кейси, доктора Дугласа О’Рорка, доктора Джастина Голлоба, доктора Сьюзен Беккер, доктора Адама Розенбаума и доктора Джона Сибаха. Адам и Джон, мне было так приятно беседовать с вами о комарах! Джон, твои энциклопедические знания в области ранних этапов человеческой эволюции и путях миграции были для меня страшно полезны. А наши беседы о Guns N’ Roses и Tragically Hip доставляли мне истинное наслаждение. Спасибо всем, кто любезно поделился со мной личными историями и знаниями, связанными с комарами. Не могу не поблагодарить от всей души сотрудников библиотеки Университета Колорадо Меса, которые безропотно выполняли мои бесконечные запросы, в том числе и на множество редких изданий, найти которые было нелегко. Вы истинные охотники за сокровищами. Хочу поблагодарить Университет Колорадо Меса за финансирование покупки использованных в книге фотографий.

Тысячи людей проводят всю свою профессиональную жизнь в изучении безграничного комариного мира. Я в неоплатном долгу перед этими солдатами комариного фронта и учеными, без работ которых эта книга никогда не увидела бы свет. Хочу поблагодарить Дж. Р. Макнила, Джеймса Л. А. Уэбба-младшего, Чарльза С. Манна, Рэндалла М. Паккарда, Марка Харрисона, Джареда Даймонда, Питера Маккандлесса, Эндрю Макилвейна Белла, Сонию Шах, Маргарет Хамфриз, Дэвида Р. Петриелло, Фрэнка Сноудена, Альфреда У. Кросби, Уильяма Г. Макнила, Нэнси Лиз Степан, Карен М. Мастерсон, Эндрю Спилмена и Билла и Мелинду Гейтс.

И наконец, спасибо вам, мои дорогие папа и мама, за то, что научили меня путям Силы. Вы оба – настоящие джедаи. Простите, Александр Македонский, сэр Исаак Ньютон и магистр Йода, но в списке героев вы идете после моих дорогих родителей. Я люблю вас и очень скучаю по нашему дому в Канаде на берегу озера. Джексон, мой очаровательный малыш, ты еще слишком мал, чтобы понять, почему меня так часто нет дома, но поверь, я бы предпочел провести это время с тобой. Кто еще сможет по достоинству оценить твой бросок, достойный Уэйна Грецки, твои передачи, которыми гордился бы Мэтью Стаффорд? Кто станет Дарием III для твоего Александра Македонского? Я люблю тебя и буду любить тебя вечно, в любой самой далекой галактике. Спасибо моей жене Бекки, которая обороняла наш форт во время моих продолжительных командировок. Даже дома я ухитрялся отсутствовать, запираясь в кабинете за своим рабочим столом. Ты поняла мудрость совета Акселя Роуза, научилась терпению и стала настоящим мастером в этом искусстве.

Спасибо вам всем,

Тим

Избранная библиография

Aberth, John. The First Horseman: Disease in History. New Jersey: Pearson-Prentice Hall, 2006.

Aberth, John. Plagues in World History. New York: Rowman & Littlefield, 2011.

Adelman, Zach N., ed. Genetic Control of Malaria and Dengue. New York: Elsevier, 2016.

Adler, Jerry. «A World without Mosquitoes». Smithsonian magazine (June 2016): 36–43, 84.

Akyeampong, Emmanuel, Robert H. Bates, Nathan Nunn, and James A. Robinson, eds. Africa’s Development in Historical Perspective. Cambridge: Cambridge University Press, 2014.

Allen, Robert S. His Majesty’s Indian Allies: British Indian Policy in the Defence of Canada, 1774–1815. Toronto: Dundurn, 1992.

Altman, Linda Jacobs. Plague and Pestilence: A History of Infectious Disease. Springfield, NJ: Enslow, 1998.

Amalakanti, Sridhar, et al. «Influence of Skin Color in Dengue and Malaria: A Case Control Study». International Journal of Mosquito Research 3:4 (2016): 50–52.

Anderson, Fred. Crucible of War: The Seven Years’ War and the Fate of Empire in British North America, 1754–1766. New York: Alfred A. Knopf, 2000.

Anderson, Virginia DeJohn. Creatures of Empire: How Domestic Animals Transformed Early America. Oxford: Oxford University Press, 2004.

Anderson, Warwick. Colonial Pathologies: American Tropical Medicine, Race, and Hygiene in the Philippines. Durham, NC: Duke University Press, 2006.

Applebaum, Anne. Red Famine: Stalin’s War on Ukraine. New York: Doubleday, 2017.

Arrow, Kenneth J., Claire B. Panosian, and Hellen Gelband, eds. Saving Lives, Buying Time: Economics of Malaria Drugs in an Age of Resistance. Washington, DC: National Academies Press, 2004.

Atkinson, John, Elsie Truter, and Etienne Truter. «Alexander’s Last Days: Malaria and Mind Games?». Acta Classica LII (2009): 23–46.

Avery, Donald. Pathogens for War: Biological Weapons, Canadian Life Scientists, and North American Biodefence. Toronto: University of Toronto Press, 2013.

Bakker, Robert T. The Dinosaur Heresies: New Theories Unlocking the Mystery of the Dinosaurs and Their Extinction. New York: William Morrow, 1986.

Barnes, Ethne. Diseases and Human Evolution. Albuquerque: University of New Mexico Press, 2005.

Behe, Michael J. The Edge of Evolution: The Search for the Limits of Darwinism. New York: Free Press, 2007.

Bell, Andrew McIlwaine. Mosquito Soldiers: Malaria, Yellow Fever, and the Course of the American Civil War. Baton Rouge: Louisiana State University Press, 2010.

Bill and Melinda Gates Foundation. Press Releases; Fact Sheets; Grants; Strategic Investments; Reports. State University Bioethics Program. «Engineering Extinction: CRISPR, Gene Drives and Genetically-Modified Mosquitoes». Bioethics in Brief, September 2016. -extinction-crispr-gene-drives-and-genetically-modified-mosquitoes/.

Bloom, Khaled J. The Mississippi Valley’s Great Yellow Fever Epidemic of 1878. Baton Rouge: Louisiana State University Press, 1993.

Boorstin, Daniel J. The Discoverers: A History of Man’s Search to Know His World and Himself. New York: Vintage, 1985.

Borneman, Walter R. 1812: The War That Forged a Nation. New York: Harper Collins, 2004.

Bose, Partha. Alexander the Great’s Art of Strategy: The Timeless Leadership Lessons of History’s Greatest Empire Builder. New York: Gotham Books, 2003.

Boyd, Mark F., ed. Malariology: A Comprehensive Survey of All Aspects of This Group of Diseases from a Global Standpoint. 2 vols. Philadelphia: W. B. Saunders, 1949.

Brabin, Bernard J. «Malaria’s Contribution to World War One – the Unexpected Adversary». Malaria Journal 13:1 (2014): 1–22.

Bray, R. S. Armies of Pestilence: The Impact of Disease on History. New York: Barnes and Noble, 1996.

Buechner, Howard A. Dachau: The Hour of the Avenger (An Eyewitness Account). Metairie, LA: Thunderbird Press, 1986.

Busvine, James R. Disease Transmission by Insects: Its Discovery and 90 Years of Effort to Prevent It. New York: Springer-Verlag, 1993.

Buechner, Howard A. Insects, Hygiene and History. London: Athlone Press, 1976.

Campbell, Brian, and Lawrence A. Tritle, eds. The Oxford Handbook of Warfare in the Classical World. Oxford: Oxford University Press, 2013.

Cantor, Norman F. Alexander the Great: Journey to the End of the Earth. New York: Harper Collins, 2005.

Capinera, John L., ed. Encyclopedia of Entomology. 4 vols. Dordrecht: Springer Netherlands, 2008.

Carrigan, Jo Ann. The Saffron Scourge: A History of Yellow Fever in Louisiana, 1796–1905. Lafayette: University of Louisiana Press, 1994.

Carson, Rachel. Silent Spring. New York: Mariner Reprint, 2002.

Cartledge, Paul. Alexander the Great: The Hunt for a New Past. New York: Overlook Press, 2004.

Cartwright, Frederick F., and Michael Biddis. Disease and History. New York: Sutton, 2004.

Centers for Disease Control and Prevention (CDC). Fact Sheets; Diseases and Conditions; Annual Reports. .

Chambers, James. The Devil’s Horsemen: The Mongol Invasion of Europe. New York: Atheneum, 1979.

Chang, Iris. The Rape of Nanking: The Forgotten Holocaust of World War II. New York: Penguin, 1998.

Charters, Erica. Disease, War, and the Imperial State: The Welfare of the British Armed Services during the Seven Years’ War. Chicago: University of Chicago Press, 2014.

Chernow, Ron. Grant. New York: Penguin, 2017.

Churchill, Winston S. The New World. Vol. 2 of A History of the English-Speaking Peoples. New York: Bantam Reprint, 1978.

Cirillo, Vincent J. Bullets and Bacilli: The Spanish-American War and Military Medicine. New Brunswick, NJ: Rutgers University Press, 1999.

Clark, Andrew G., and Philipp W. Messer. «An Evolving Threat: How Gene Flow Sped the Evolution of the Malarial Mosquito». Science (January 2015): 27–28, 42–43.

Clark, David P. Germs, Genes, and Civilization: How Epidemics Shaped Who We Are Today. Upper Saddle River, NJ: FT Press, 2010.

Cliff, A. D., and M. R. Smallman-Raynor, et al. Emergence and Re-Emergence: Infectious Diseases: A Geographical Analysis. Oxford: Oxford University Press, 2009.

Smallman-Raynor, M. R., and A. D. Cliff. War Epidemics: An Historical Geography of Infectious Diseases in Military Conflict and Civil Strife, 1850–2000. Oxford: Oxford University Press, 2004.

Cline, Eric H. 1177 B.C.: The Year Civilization Collapsed. Princeton: Princeton University Press, 2014.

Cloudsley-Thompson, J. L. Insects and History. New York: St. Martin’s Press, 1976.

Clunan, Anne L., Peter R. Lavoy, and Susan B. Martin. Terrorism, War, or Disease? Unraveling the Use of Biological Weapons. Stanford: Stanford University Press, 2008.

Coleman, Terry. The Nelson Touch: The Life and Legend of Horatio Nelson. Oxford: Oxford University Press, 2004.

Cook, Noble David. Born to Die: Disease and New World Conquest, 1492–1650. Cambridge: Cambridge University Press, 1998.

Crawford, Dorothy H. Deadly Companions: How Microbes Shaped Our History. Oxford: Oxford University Press, 2007.

Crook, Paul. Darwinism, War and History: The Debate over the Biology of War from the «Origin of Species» to the First World War. Cambridge: University Press, 1994.

Crosby, Alfred W. The Columbian Exchange: Biological and Cultural Consequences of 1492. New York: Praeger, 2003.

Crosby, Alfred W. Ecological Imperialism: The Biological Expansion of Europe, 900–1900. Cambridge: Cambridge University Press, 1986.

Crosby, Molly Caldwell. The American Plague: The Untold Story of Yellow Fever, the Epidemic That Shaped Our History. New York: Berkley, 2006.

Cueto, Marcos. Cold War, Deadly Fevers: Malaria Eradication in Mexico, 1955–1975. Washington, DC: Woodrow Wilson Center Press, 2007.

Cushing, Emory C. History of Entomology in World War II. Washington, DC: Smithsonian Institution, 1957.

Dabashi, Hamid. Persophilia: Persian Culture on the Global Scene. Cambridge: Harvard University Press, 2015.

Delaporte, Francois. Chagas Disease: History of a Continent’s Scourge. Translated by Arthur Goldhammer. New York: Fordham University Press, 2012.

Desowitz, Robert S. The Malaria Capers: More Tales of Parasites and People, Research and Reality. New York: W. W. Norton, 1991.

Desowitz, Robert S. Tropical Diseases: From 50,000 BC to 2500 AD. London: Harper Collins, 1997.

Desowitz, Robert S. Who Gave Pinta to the Santa Maria? Torrid Diseases in the Temperate World. New York: Harcourt Brace, 1997.

De Bevoise, Ken. Agents of Apocalypse: Epidemic Disease in the Colonial Philippines. Princeton: Princeton University Press, 1995.

D’Este, Carlo. Bitter Victory: The Battle for Sicily, 1943. New York: Harper Perennial, 2008.

Deichmann, Ute. Biologists under Hitler. Translated by Thomas Dunlap. Cambridge: Harvard University Press, 1996.

Diamond, Jared. Guns, Germs, and Steel: The Fates of Human Societies. New York: W. W. Norton, 1997.

Dick, Olivia Brathwaite, et al. «The History of Dengue Outbreaks in the Americas». American Journal of Tropical Medicine and Hygiene 87:4 (2012): 584–593.

Diniz, Debora. Zika: From the Brazilian Backlands to Global Threat. Translated by Diane Grosklaus Whitty. London: Zed Books, 2017.

Doherty, Paul. The Death of Alexander the Great: What – or Who – Really Killed the Young Conqueror of the Known World? New York: Carroll & Graf, 2004.

Doudna, Jennifer, and Samuel Sternberg. A Crack in Creation: The New Power to Control Evolution. New York: Vintage, 2018.

Downs, Jim. Sick from Freedom: African-American Illness and Suffering during the Civil War and Reconstruction. Oxford: Oxford University Press, 2012.

Drexler, Madeline. Secret Agents: The Menace of Emerging Infections. New York: Penguin Books, 2003.

Dubois, Laurent, and John D. Garrigus, eds. Slave Revolution in the Caribbean, 1789–1804: A Brief History with Documents. 2nd ed. New York: Bedford-St. Martin’s, 2017.

Dumett, Raymond E. Imperialism, Economic Development and Social Change in West Africa. Durham, NC: Carolina Academic Press, 2013.

Earle, Rebecca. «A Grave for Europeans»? Disease, Death, and the Spanish-American Revolutions». War in History 3:4 (1996): 371–383. «Kill Seven Diseases, Save 1.2m Lives a Year». Economist, October 10–16, 2015.

Engel, Cindy. Wild Health: Lessons in Natural Wellness from the Animal Kingdom. New York: HoughtonMifflin, 2003.

Enserink, Martin, and Leslie Roberts. «Biting Back». Science (October 2016): 162–163.

Faerstein, Eduardo, and Warren Winkelstein Jr. «Carlos Juan Finlay: Rejected, Respected, and Right.» Epidemiology 21:1 (January 2010): 158.

Fenn, Elizabeth A. Pox Americana: The Great Smallpox Epidemic of 1775–1782. New York: Hill and Wang, 2001.

Ferngren, Gary B. Medicine and Health Care in Early Christianity. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2009.

Ferngren, Gary B. Medicine & Religion: A Historical Introduction. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2014.

Fowler, William M., Jr. Empires at War: The Seven Years’ War and the Struggle for North America, 1754–1763. Vancouver: Douglas & McIntyre, 2005.

Frankopan, Peter. The Silk Roads: A New History of the World. New York: Vintage, 2017.

Fredericks, Anthony C., and Ana Fernandez-Sesma. «The Burden of Dengue and Chikungunya Worldwide: Implications for the Southern United States and California». Annals of Global Heath 80 (2014): 466–475.

Freeman, Philip. Alexander the Great. New York: Simon & Schuster Paperbacks, 2011.

Freemon, Frank R. Gangrene and Glory: Medical Care during the American Civil War. Chicago: University of Illinois Press, 2001.

Gabriel, Richard A. Hannibal: The Military Biography of Rome’s Greatest Enemy. Washington, DC: Potomac Books, 2011.

Gachelin, Gabriel, and Annick Opinel. «Malaria Epidemics in Europe after the First World War: The Early Stages of an International Approach to the Control of the Disease». Historia, Ciencias, Saude-Manguinhos 18:2 (April-June 2011): 431–469.

Gehlbach, Stephen H. American Plagues: Lessons from Our Battles with Disease. Lanham, MD: Rowman & Littlefield, 2016.

Geissler, Erhard, and Jeanne Guillemin. «German Flooding of the Pontine Marshes in World War II: Biological Warfare or Total War Tactic?». Politics and Life Sciences 29:1 (March 2010): 2–23.

Gernet, Jacques. Daily Life in China on the Eve of the Mongol Invasion, 1250–1276. Translated by H. M. Wright. Stanford, CA: Stanford University Press, 1962.

Gessner, Ingrid. Yellow Fever Years: An Epidemiology of Nineteenth-Century American Literature and Culture. New York: Peter Lang, 2016.

Gillett, J. D. The Mosquito: Its Life, Activities, and Impact on Human Affairs. New York: Doubleday, 1971.

Goldsmith, Connie. Battling Malaria: On the Front Lines against a Global Killer. Minneapolis: Twenty-First Century Books, 2011.

Goldsworthy, Adrian. Pax Romana: War, Peace and Conquest in the Roman World. New Haven: Yale University Press, 2016.

Goldsworthy, Adrian. The Punic Wars. London: Cassell, 2001.

Gorney, Cynthia. «Science vs. Mosquitoes». National Geographic (August 2016): 56–59.

Green, Peter. Alexander of Macedon, 356–323 B.C.: A Historical Biography. Berkeley: University of California Press, 1991.

Greenberg, Amy S. A Wicked War: Polk, Clay, Lincoln, and the 1846 U. S. Invasion of Mexico. New York: Vintage, 2013.

Grundlingh, Albert. Fighting Their Own War: South African Blacks and the First World War. Johannesburg: Ravan Press, 1987.

Hammond, N. G. L. The Genius of Alexander the Great. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1997.

Harari, Yuval Noah. Sapiens: A Brief History of Humankind. New York: Harper Collins, 2015.

Hardyman, Robyn. Fighting Malaria. New York: Gareth Stevens, 2015.

Harper, Kyle. The Fate of Rome: Climate, Disease, and the End of an Empire. Princeton: Princeton University Press, 2017.

Harrison, Gordon. Mosquitoes, Malaria and Man: A History of the Hostilities Since 1880. New York: E. P. Dutton, 1978.

Harrison, Mark. Contagion: How Commerce Has Spread Disease. New Haven: Yale University Press, 2012.

Harrison, Mark. Disease and the Modern World: 1500 to the Present Day. Cambridge: Polity Press, 2004.

Harrison, Mark. Medicine and Victory: British Military Medicine in the Second World War. Oxford: Oxford University Press, 2004.

Harrison, Mark. Medicine in an Age of Commerce and Empire: Britain and Its Tropical Colonies 1660–1830. Oxford: Oxford University Press, 2010.

Harrison, Mark. The Medical War: British Military Medicine in the First World War. Oxford: Oxford University Press, 2010.

Hawass, Zahi. Discovering Tutankhamun: From Howard Carter to DNA. Cairo: American University in Cairo Press, 2013.

Hawass, Zahi, and Sahar N. Saleem. Scanning the Pharaohs: CT Imaging of the New Kingdom Royal Mummies. Cairo: American University in Cairo Press, 2018.

Hawass, Zahi, et al. «Ancestry and Pathology in King Tutankhamun’s Family». Journal of the American Medical Association 303:7 (2010): 638–647.

Hawkins, Mike. Social Darwinism in European and American Thought, 1860–1945: Nature as Model and Nature as Threat. New York: Cambridge University Press, 1997.

Hayes, J. N. The Burdens of Disease: Epidemics and Human Response in Western History. New Brunswick, NJ: Rutgers University Press, 1998.

Hickey, Donald R. The War of 1812: A Forgotten Conflict. Champaign IL: University of Illinois Press, 2012.

Hindley, Geoffrey. The Crusades: Islam and Christianity in the Struggle for World Supremacy. London: Constable & Robinson, 2003.

Holck, Alan R. «Current Status of the Use of Predators, Pathogens and Parasites for Control of Mosquitoes». Florida Entomologist 71:4 (1988): 537–546.

Holt, Frank L. Into the Land of Bones: Alexander the Great in Afghanistan. Berkeley: University of California Press, 2012.

Hong, Sok Chul. «Malaria and Economic Productivity: A Longitudinal Analysis of the American Case». Journal of Economic History 71:3 (2011): 654–671.

Honigsbaum, Mark. The Fever Trail: In Search of the Cure for Malaria. London: Pan MacMillan, 2002.

Horwitz, Tony. A Voyage Long and Strange: On the Trail of Vikings, Conquistadors, Lost Colonists, and Other Adventurers in Early America. New York: Picador, 2008.

Hosler, John D. The Siege of Acre, 1189–1191: Saladin, Richard the Lionheart, and the Battle That Decided the Third Crusade. New Haven: Yale University Press, 2018.

Hoyos, Dexter. Hannibal: Rome’s Greatest Enemy. Exeter: Bristol Phoenix Press, 2008.

Hughes, J. Donald. Environmental Problems of the Greeks and Romans: Ecology in the Ancient Mediterranean. 2nd ed. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2014.

Humphreys, Margaret. Intensely Human: The Health of the Black Soldier in the American Civil War. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2008.

Humphreys, Margaret. Malaria: Poverty, Race, and Public Health in the United States. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2001.

Humphreys, Margaret. Marrow of Tragedy: The Health Crisis of the American Civil War. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2013.

Humphreys, Margaret. Yellow Fever and the South. New Brunswick, NJ: Rutgers University Press, 1992.

Hume, Jennifer C. C., Emily J. Lyons, and Karen P. Day. «Malaria in Antiquity: A Genetics Perspective». World Archaeology 35:2 (October 2003): 180–192.

Hunt, Patrick N. Hannibal. New York: Simon & Schuster, 2017.

Jackson, Peter. The Mongols and the West, 1221–1410. New York: Routledge, 2005.

Jones, Richard. Mosquito. London: Reaktion Books, 2012.

Jones, W. H. S. Malaria: A Neglected Factor in the History of Greece and Rome. Cambridge: Macmillan & Bowes, 1907.

Jordan, Don, and Michael Walsh. White Cargo: The Forgotten History of Britain’s White Slaves in America. New York: New York University Press, 2008.

Jukes, Thomas H. «DDT: The Chemical of Social Change». Toxicology 2:4 (December 1969): 359–370.

Karlen, Arno. Man and Microbes: Disease and Plagues in History and Modern Times. New York: Simon & Schuster, 1996.

Keegan, John. The American Civil War. New York: Vintage, 2009.

Keegan, John. The Mask of Command: Alexander the Great, Wellington, Ulysses S. Grant, Hitler, and the Nature of Leadership. New York: Penguin Books, 1988.

Keeley, Lawrence H. War before Civilization: The Myth of the Peaceful Savage. Oxford: Oxford University Press, 1996.

Keith, Jeanette. Fever Season: The Story of a Terrifying Epidemic and the People Who Saved a City. New York: Bloomsbury Press, 2012.

Kinkela, David. DDT and the American Century: Global Health, Environmental Politics, and the Pesticide That Changed the World. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2011.

Kiple, Kenneth F., and Stephen V. Beck, eds. Biological Consequences of the European Expansion, 1450–1800. Aldershot, UK: Ashgate, 1997.

Kotar, S. L., and J. E. Gessler. Yellow Fever: A Worldwide History. Jefferson, NC: McFarland, 2017.

Kozubek, James. Modern Prometheus: Editing the Human Genome with CRISPR-CAS9. Cambridge: Cambridge University Press, 2016.

Lancel, Serge. Hannibal. Oxford, UK: Blackwell Publishers, 1999.

Larson, Gregor, et al. «Current Perspectives and the Future of Domestication Studies». Proceedings of the National Academy of Sciences of the United States of America 111:17 (April 2014): 6139–6146.

Ledford, Heidi. «CRISPR, the Disruptor». Nature 522 (June 2015): 20–24.

Leone, Bruno. Disease in History. San Diego: ReferencePoint Press, 2016.

Levine, Myron M., and Patricia M. Graves, eds. Battling Malaria: Strengthening the U. S. Military Malaria Vaccine Program. Washington, DC: National Academies Press, 2006.

Levy, Elinor, and Mark Fischetti. The New Killer Diseases: How the Alarming Evolution of Germs Threatens Us All. New York: Crown, 2003.

Litsios, Socrates. The Tomorrow of Malaria. Wellington, NZ: Pacific Press, 1996.

Liu, Weimin, et al. «African Origin of the Malaria Parasite Plasmodium vivax». Nature Communications 5 (2014).

Lockwood, Jeffrey A. Six-Legged Soldiers: Using Insects as Weapons of War. Oxford: Oxford University Press, 2010.

Lovett, Richard A. Did the Rise of Germs Wipe Out the Dinosaurs? National Geographic News (January 2008). -dino-diseases.html.

Mack, Arien, ed. In Time of Plague: The History and Social Consequences of Lethal Epidemic Disease. New York: New York University Press, 1991.

MacAlister, V. A. The Mosquito War. New York: Forge, 2001.

MacNeal, David. Bugged: The Insects Who Rule the World and the People Obsessed with Them. New York: St. Martin’s Press, 2017.

Macpherson, W. G. History of the Great War Based on Official Documents: Medical Services. Diseases of the War, vol. 2. London: HMSO, 1923.

Macpherson, W. G., et al, eds. The British Official Medical History of the Great War. 2 vols. London: HMSO, 1922.

Madden, Thomas F. The Concise History of the Crusades. Lanham, MD: Rowman & Littlefield, 2013.

Major, Ralph H. Fatal Partners, War and Disease. New York: Scholar’s Bookshelf, 1941.

Mancall, Peter C., ed. Envisioning America: English Plans for the Colonization of North America, 1580–1640: A Brief History with Documents. New York: Bedford-St. Martin’s Press, 2017.

Manguin, Sylvie, Pierre Carnevale, and Jean Mouchet. Biodiversity of Malaria in the World. London: John Libbey Eurotext, 2008.

Mann, Charles C. 1491: New Revelations of the Americas before Columbus. New York: Vintage, 2006.

Mann, Charles C. 1493: Uncovering the New World Columbus Created. New York: Alfred A. Knopf, 2011.

Markel, Howard. When Germs Travel: Six Major Epidemics That Have Invaded America and the Fears They Unleashed. New York: Pantheon, 2004.

Marks, Robert B. Tigers, Rice, Silk, and Silt: Environment and Economy in Late Imperial South China. Cambridge: Cambridge University Press, 1998.

Martin, Sean. A Short History of Disease: Plagues, Poxes and Civilisations. Harpenden, UK: Oldcastle Books, 2015.

Martin, Thomas, and Christopher W. Blackwell. Alexander the Great: The Story of an Ancient Life. Cambridge: Cambridge University Press, 2012.

Masterson, Karen M. The Malaria Project: The U. S. Government’s Secret Mission to Find a Miracle Cure. New York: New American Library, 2014.

Max, D. T. «Beyond Human: how humans are shaping our own evolution». National Geographic (April 2017): 40–63.

Mayor, Adrienne. Greek Fire, Poison Arrows, and Scorpion Bombs: Biological and Chemical Warfare in the Ancient World. New York: Overlook Duckworth, 2009.

McCandless, Peter. «Revolutionary Fever: Disease and War in the Lower South, 1776–1783». Transactions of the American Clinical and Climatological Association 118 (2007): 225–249.

McCandless, Peter. Slavery, Disease, and Suffering in the Southern Lowcountry. Cambridge: Cambridge University Press, 2011.

McGuire, Robert A., and Philip R. P. Coelho. Parasites, Pathogens, and Progress: Diseases and Economic Development. Cambridge: MIT Press, 2011.

McLynn, Frank. Genghis Khan: His Conquests, His Empire, His Legacy. Cambridge, MA: Da Capo Press, 2016.

McNeill, J. R. Mosquito Empires: Ecology and War in the Greater Caribbean, 1620–1914. Cambridge: Cambridge University Press, 2010.

McNeill, William H. Plagues and Peoples. New York: Anchor, 1998.

McPherson, James M. Battle Cry of Freedom: The Civil War Era. Oxford: Oxford University Press, 1988.

McWilliams, James E. American Pests: The Losing War on Insects from Colonial Times to DDT. New York: Columbia University Press, 2008.

Meier, Kathryn Shively. Nature’s Civil War: Common Soldiers and the Environment in 1862 Virginia. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2013.

Meiners, Roger, Pierre Desrochers, and Andrew Morriss, eds. Silent Spring at 50: The False Crises of Rachel Carson. Washington, DC: Cato Institute, 2012.

Middleton, Richard. Pontiac’s War: Its Causes, Course and Consequences. New York: Routledge, 2007.

Mitchell, Piers D. Medicine in the Crusades: Warfare, Wounds and the Medieval Surgeon. Cambridge: Cambridge University Press, 2004.

Moberly, F. J. The Campaign in Mesopotamia, 1914–1918. Vol. 4. London: HMSO, 1927.

Moeller, Susan D. Compassion Fatigue: How the Media Sell Disease, Famine, War and Death. New York: Routledge, 1999.

Monaco, C. S. The Second Seminole War and the Limits of American Aggression. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2018.

Murphy, Jim. An American Plague: The True and Terrifying Story of the Yellow Fever Epidemic of 1793. New York: Clarion Books, 2003.

Nabhan, Gary Paul. Why Some Like It Hot: Food, Genes, and Cultural Diversity. Washington, DC: Island Press, 2004.

Nicholson, Helen J., ed. The Chronicle of the Third Crusade: The Itinerarium Peregrinorum et Gesta Regis Ricardi. London: Routledge, 2017.

Nikiforuk, Andrew. The Fourth Horseman: A Short History of Epidemics, Plagues, Famine and Other Scourges. New York: M. Evans, 1993.

Norrie, Philip. A History of Disease in Ancient Times: More Lethal Than War. New York: Palgrave Macmillan, 2016.

O’Brien, John Maxwell. Alexander the Great: The Invisible Enemy: A Biography. New York: Routledge, 1992.

O’Connell, Robert L. The Ghosts of Cannae: Hannibal and the Darkest Hour of the Roman Republic. New York: Random House, 2011.

Officer, Charles, and Jake Page. The Great Dinosaur Extinction Controversy. Boston: Addison-Wesley, 1996.

Overy, Richard. Why the Allies Won. London: Pimlico, 1996.

Packard, Randall M. The Making of a Tropical Disease: A Short History of Malaria. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2007.

Packard, Randall M. «Roll Back Malaria, Roll in Development?»: Reassessing the Economic Burden of Malaria». Population and Development Review 35:1 (2009): 53–87.

Paice, Edward. Tip and Run: The Untold Tragedy of the Great War in Africa. London: Weidenfeld & Nicolson, 2007.

Patterson, David K. «Typhus and Its Control in Russia, 1870–1940». Medical History 37 (1993): 361–381.

Patterson, David K. «Yellow Fever Epidemics and Mortality in the United States, 1693–1905». Social Science & Medicine 34:8 (1992): 855–865.

Patterson, Gordon. The Mosquito Crusades: A History of the American Anti-Mosquito Movement from the Reed Commission to the First Earth Day. New Brunswick, NJ: Rutgers University Press, 2009.

Pendergrast, Mark. Uncommon Grounds: The History of Coffee and How It Transformed Our World. New York: Basic Books, 1999.

Perry, Alex. Lifeblood: How to Change the World One Dead Mosquito at a Time. New York: PublicAffairs, 2011.

Petriello, David R. Bacteria and Bayonets: The Impact of Disease in American Military History. Oxford: Casemate, 2016.

Poinar, George, Jr., and Roberta Poinar. What Bugged the Dinosaurs: Insects, Disease, and Death in the Cretaceous. Princeton: Princeton University Press, 2008.

Powell, J. H. Bring Out Your Dead: The Great Plague of Yellow Fever in Philadelphia in 1793. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1993.

Quammen, David. Spillover: Animal Infections and the Next Human Pandemic. New York: W. W. Norton, 2012.

Rabushka, Alvin. Taxation in Colonial America. Princeton: Princeton University Press, 2008.

Reff, Daniel T. Plagues, Priests, and Demons: Sacred Narratives and the Rise of Christianity in the Old World and the New. Cambridge: Cambridge University Press, 2005.

Regalado, Antonio. «The Extinction Invention». MIT Technology Review (April 13, 2016). -extinction-invention/.

Regalado, Antonio. «Bill Gates Doubles His Bet on Wiping Out Mosquitoes with Gene Editing». MIT Technology Review (September 6, 2016). -gates-doubles-his-bet-on-wiping-out-mosquitoes-with-gene-editing/.

Regalado, Antonio. «US Military Wants to Know What Synthetic-Biology Weapons Could Look Like.» MIT Technology Review (June 19, 2018). -military-wants-to-know-what-synthetic-biology-weapons-could-look-like/.

Reich, David. Who We Are and How We Got Here: Ancient DNA and the New Science of the Human Past. New York: Pantheon, 2018.

Reilly, Benjamin. Slavery, Agriculture, and Malaria in the Arabian Peninsula. Athens: Ohio University Press, 2015.

Riley-Smith, Jonathan. The Crusades: A History. London: Bloomsbury Press, 2014.

Roberts, Jonathan. «Korle and the Mosquito: Histories and Memories of the Anti-Malaria Campaign in Accra, 1942–1945». Journal of African History 51:3 (2010): 343–365.

Rocco, Fiammetta. The Miraculous Fever-Tree: Malaria, Medicine and the Cure That Changed the World. New York: HarperCollins, 2003.

Rockoff, Hugh. America’s Economic Way of War: War and the US Economy from the Spanish-American War to the Persian Gulf War. Cambridge: Cambridge University Press, 2012.

Rogers, Guy MacLean. Alexander: The Ambiguity of Greatness. New York: Random House, 2005.

Romm, James. Ghost on the Throne: The Death of Alexander the Great and the Bloody Fight for His Empire. New York: Vintage, 2012.

Rosen, Meghan. «With Dinosaurs Out of the Way, Mammals Had a Chance to Thrive». Science News 191:2 (2017): 22–33.

Rosenwein, Barbara. A Short History of the Middle Ages. Toronto: University of Toronto Press, 2014.

Roy, Rohan Deb. Malarial Subjects: Empire, Medicine and Nonhumans in British India, 1820–1909. Cambridge: Cambridge University Press, 2017.

Russell, Paul F. Man’s Mastery of Malaria. London: Oxford University Press, 1955.

Saey, Tina Hesman. «Gene Drives Unleashed». Science News (December 2015): 16–22.

Satho, Tomomitsu, et al. «Coffee and Its Waste Repel Gravid Aedes albopictus Females and Inhibit the Development of Their Embryos.» Parasites & Vectors 8:272 (2015).

Sallares, Robert. Malaria and Rome: A History of Malaria in Ancient Italy. Oxford: Oxford University Press, 2002.

Schantz, Mark S. Awaiting the Heavenly Country: The Civil War and America’s Culture of Death. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2008.

Scott, Susan, and Christopher J. Duncan. Biology of Plagues: Evidence from Historical Populations. Cambridge: Cambridge University Press, 2001.

Servick, Kelly. «Winged Warriors». Science (October 2016): 164–167.

Shah, Sonia. The Fever: How Malaria Has Ruled Humankind for 500,000 Years. New York: Farrar, Straus and Giroux, 2010.

Shah, Sonia. Pandemic: Tracking Contagions, from Cholera to Ebola and Beyond. New York: Farrar, Straus and Giroux, 2016.

Shannon, Timothy, ed. The Seven Years’ War in North America: A Brief History with Documents. New York: Bedford-St. Martin’s Press, 2014.

Shaw, Scott Richard. Planet of the Bugs: Evolution and the Rise of Insects. Chicago: University of Chicago Press, 2015.

Sherman, Irwin W. The Power of Plagues. Washington, DC: ASM Press, 2006.

Sherman, Irwin W. Twelve Diseases That Changed Our World. Washington, DC: ASM Press, 2007.

Shore, Bill. The Imaginations of Unreasonable Men: Inspiration, Vision, and Purpose in the Quest to End Malaria. New York: Public Affairs, 2010.

Singer, Merrill, and G. Derrick Hodge, eds. The War Machine and Global Health. New York: Alta Mira Press, 2010.

Slater, Leo B. War and Disease: Biomedical Research on Malaria in the Twentieth Century. New Brunswick, NJ: Rutgers University Press, 2014.

Smith, Billy G. Ship of Death: A Voyage That Changed the Atlantic World. New Haven: Yale University Press, 2013.

Smith, Joseph. The Spanish-American War: Conflict in the Caribbean and the Pacific, 1895–1902. New York: Taylor & Francis, 1994.

Snow, Robert W., Punam Amratia, Caroline W. Kabaria, Abdisaian M. Noor, and Kevin Marsh. «The Changing Limits and Incidence of Malaria in Africa: 1939–2009». Adv Parasitol 78 (2012): 169–262.

Snowden, Frank M. The Conquest of Malaria: Italy, 1900–1962. New Haven: Yale University Press, 2006.

Soren, David. «Can Archaeologists Excavate Evidence of Malaria?». World Archaeology 35:2 (2003): 193–205.

Specter, Michael. «The DNA Revolution: With New Gene-Editing Techniques, We Can Transform Life – But Should We?» National Geographic (August 2016): 36–55.

Spencer, Diana. Roman Landscape: Culture and Identity. Cambridge: Cambridge University Press, 2010.

Spielman, Andrew, and Michael D’Antonio. Mosquito: A Natural History of Our Most Persistent and Deadly Foe. New York: Hyperion, 2001.

Srikanth, B. Akshaya, et al. «Chloroquine-Resistance Malaria». Journal of Advanced Scientific Research 3:3 (2012): 11–14.

Standage, Tom. A History of the World in 6 Glasses. New York: Walker, 2005.

Steiner, Paul E. Disease in the Civil War: Natural Biological Warfare in 1861–1865. Springfield, IL: Charles C. Thomas, 1968.

Stepan, Nancy Leys. Eradication: Ridding the World of Diseases Forever? Ithaca: Cornell University Press, 2011.

Strachan, Hew. The First World War in Africa. Oxford: Oxford University Press, 2004.

Stratton, Kimberly B., and Danya S. Kalleres, eds. Daughters of Hecate: Women and Magic in the Ancient World. Oxford: Oxford University Press, 2014.

Stromberg, Joseph. «Why Do Mosquitoes Bite Some People More Than Others?» Smithsonian magazine (July 2013). -nature/why-do-mosquitoes-bite-some-people-more-than-others-10255934/.

Sugden, John. Nelson: A Dream of Glory, 1758–1797. New York: Henry Holt, 2004.

Sutter, Paul S. «Nature’s Agents or Agents of Empire? Entomological Workers and Environmental Change during the Construction of the Panama Canal». Isis 98:4 (2007): 724–754.

Sverdrup, Carl Fredrik. The Mongol Conquests: The Military Operations of Genghis Khan and Sübe’etei. Warwick, UK: Helion, 2017.

Tabachnick, Walter J., et al. «Countering a Bioterrorist Introduction of Pathogen-Infected Mosquitoes through Mosquito Control». Journal of the American Mosquito Control Association 27:2 (2011): 165–167.

Taylor, Alan. The Civil War of 1812: American Citizens, British Subjects, Irish Rebels, and Indian Allies. New York: Alfred A. Knopf, 2010.

Than, Ker. «King Tut Mysteries Solved: Was Disabled, Malarial, and Inbred». National Geographic (February 2010). -health-king-tut-bone-malaria-dna-tutankhamun/.

Thurow, Roger, and Scott Kilman. Enough: Why the World’s Poorest Starve in an Age of Plenty. New York: Public Affairs, 2009.

Townsend, John. Pox, Pus & Plague: A History of Disease and Infection. Chicago: Raintree, 2006.

Tyagi, B. K. The Invincible Deadly Mosquitoes: India’s Health and Economy Enemy #1. New Delhi: Scientific Publishers India, 2004.

Uekotter, Frank, ed. Comparing Apples, Oranges, and Cotton: Environmental Histories of Global Plantations. Frankfurt: Campus Verlag, 2014.

US Army 45th Division. The Fighting Forty-Fifth: The Combat Report of an Infantry Division. Edited by Leo V. Bishop et al. Baton Rouge: Army & Navy Publishing Company, 1946.

US Army Infantry Regiment 157th. History of the 157th Infantry Regiment: 4 June ’43 to 8 May ’45. Baton Rouge: Army & Navy Publishing Company, 1946.

Van Creveld, Martin. The Transformation of War. New York: Free Press, 1991.

Van den Berg, Henk. «Global Status of DDT and Its Alternatives for Use in Vector Control to Prevent Disease». United Nations Environment Programme: Stockholm Convention on Persistent Organic Pollutants UNEP/POPS/DDTBP.1/2 (October 2008): 1–31.

Vandervort, Bruce. Indian Wars of Mexico, Canada, and the United States, 1812–1900. New York: Routledge, 2006.

Vosoughi, Reza, Andrew Walkty, Michael A. Drebot, and Kamran Kadkhoda. «Jamestown Canyon Virus Meningoencephalitis Mimicking Migraine with Aura in a Resident of Manitoba». Canadian Medical Association Journal 190:9 (March 2018): 40–42.

Watson, Ken W. «Malaria: A Rideau Mythconception». Rideau Reflections (Winter/Spring 2007): 1–4.

Watts, Sheldon. Epidemics and History: Disease, Power and Imperialism. New Haven: Yale University Press, 1997.

Weatherford, Jack. Genghis Khan and the Making of the Modern World. New York: Broadway Books, 2005.

Webb, James L. A., Jr. Humanity’s Burden: A Global History of Malaria. Cambridge: Cambridge University Press, 2009.

Weil, David N. «The Impact of Malaria on African Development over the Longue Durée». In Africa’s Development in Historical Perspective, edited by Emmanuel Akyeampong et al., 89–111. Cambridge: Cambridge University Press, 2014.

Weisz, George. Chronic Disease in the Twentieth Century: A History. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2014.

Weiyuan, Cui. «Ancient Chinese Anti-Fever Cure Becomes Panacea for Malaria». Bulletin of the World Health Organization 87 (2009): 743–744.

Welsh, Craig. «Why the Arctic’s Mosquito Problem Is Getting Bigger, Badder». National Geographic, September 15, 2015. -Arctic-mosquito-warming-caribou-Greenland-climate-CO2/.

Wernsdorfer, Walther H. Malaria: Principles and Practice of Malariology. Edited by Ian McGregor. London: Churchill Livingstone, 1989.

Wheeler, Charles M. «Control of Typhus in Italy 1943–1944 by Use of DDT». American Journal of Public Health 36:2 (February 1946): 199–129.

White, Richard. The Middle Ground: Indians, Empires, and Republics in the Great Lakes Region, 1650–1815. Cambridge: Cambridge University Press, 1991.

Whitlock, Flint. The Rock of Anzio: From Sicily to Dachau: A History of the U.S. 45th Infantry Division. New York: Perseus 1998.

Wild, Antony. Coffee: A Dark History. New York: W. W. Norton, 2005.

Willey, P., and Douglas D. Scott, eds. Health of the Seventh Cavalry: A Medical History. Norman: University of Oklahoma Press, 2015.

Williams, Greer. The Plague Killers. New York: Scribner, 1969.

Winegard, Timothy C. Indigenous Peoples of the British Dominions and the First World War. Cambridge: Cambridge University Press, 2011.

Winegard, Timothy C. The First World Oil War. Toronto: University of Toronto Press, 2016.

Winther, Paul C. Anglo-European Science and the Rhetoric of Empire: Malaria, Opium, and British Rule in India, 1756–1895. New York: Lexington Books, 2003.

World Health Organization. Annual Reports; Data and Fact Sheets; Mosquito Borne Diseases. -room/fact-sheets.

World Health Organization. Guidelines for the Treatment of Malaria. 3rd ed. Rome: WHO, 2015.

Zimmer, Carl. A Planet of Viruses. 2nd ed. Chicago: University of Chicago Press, 2015.

Zimmerman, Barry E., and David J. Zimmerman. Killer Germs: Microbes and Diseases That Threaten Humanity. New York: McGraw-Hill, 2003.

Zinsser, Hans. Rats, Lice and History. New York: Bantam Books, 1967.

Zysk, Kenneth G. Religious Medicine: The History and Evolution of Indian Medicine. London: Routledge, 1993.

Комментарии

Эта книга написана на основе множества других книг, журналов и публикаций на темы из самых разных научных областей. Авторов, труды которых использовались в наибольшем объеме, я поблагодарил в разделе «Благодарность» и упомянул в тексте в знак признания их роли и значимости. Учитывая тему этой книги и тот факт, что порой историческое влияние комаров оценивается по уровню смертности, мне пришлось использовать статистику. Историческая статистика – дело сложное, и мнения в этой области часто расходятся. Такова природа исторического статистического анализа, и тут уж ничего не поделать. Я старался найти самые современные цифры, в которых сходится большинство специалистов, или выбирал нечто среднее.

Не все использованные источники будут здесь перечислены, хотя большинство включено в раздел «Избранная библиография». Многие книги просто наталкивали меня на размышления, но непосредственно я их не использовал. Я надеюсь, что примечания к отдельным главам моей книги подтолкнут любознательных читателей к изучению дополнительной литературы. А главное, мне хотелось бы еще раз назвать авторов, которые дали мне глубокий и содержательный материал для каждой главы, подчеркнуть масштабы проделанной ими исследовательской работы и перечислить их блестящие публикации.

Глава 1

О роли комаров и других насекомых в гибели и вымирании динозавров пишут палеобиологи Джордж и Роберта Пойнар (George and Roberta Poinar, What Bugged the Dinosaurs: Insects, Disease, and Death in the Cretaceous). Кроме того, та же тема освещена в книгах: Charles Officer and Jake Page, The Great Dinosaur Extinction Controversy; Scott Richard Shaw, Planet of the Bugs: Evolution and the Rise of Insects; Robert T. Bakker, The Dinosaur Heresies: New Theories Unlocking the Mystery of the Dinosaurs and Their Extinction. О жизненном цикле и жизнедеятельности комаров и переносимых ими микробов написано немало научных и биологических книг. Наиболее доступные объяснения вы найдете в книгах: Andrew Spielman and Michael D’Antonio, Mosquito: A Natural History of Our Most Persistent and Deadly Foe; J. D. Gillett, The Mosquito: Its Life, Activities, and Impact on Human Affairs. Массу информации о параллельной эволюции малярии, наших предков-гоминидов и Homo sapiens вы почерпнете в двух очень глубоких и прекрасно написанных трудах: James L. A. Webb Jr., Humanity’s Burden: A Global History of Malaria; Randall M. Packard, The Making of a Tropical Disease: A Short History of Malaria. В этих книгах рассказывается о глобальном распространении и истории малярии на протяжении жизни человечества. Материалы этих книг использованы во многих главах моей книги. Мой краткий обзор болезней, переносимых комарами, представляет собой компиляцию множества источников – их слишком много, чтобы я мог все перечислить. В процессе работы над книгой я не раз обращался к четырехтомной энциклопедии ed. John L. Capinera, Encyclopedia of Entomology. Содержательный и глубокий анализ смертельно опасного вируса желтой лихорадки вы найдете в книге S. L. Kotar and J. E. Gessler, Yellow Fever: A Worldwide History и статье David K. Patterson. «Yellow Fever Epidemics and Mortality in the United States, 1693–1905».

Глава 2

Помимо великолепных трудов Уэбба и Паккарда, превосходная хронология влияния комаров на историю человечества, включая возникновение генетических защитных механизмов, приводится в книгах: Sonia Shah, The Fever: How Malaria Has Ruled Humankind for 500,000 Years; Sylvie Manguin, Biodiversity of Malaria in the World. Первая книга более доступна, вторая изложена более научным языком. Настоятельно рекомендую книгу David Reich, Who We Are and How We Got Here: Ancient DNA and the New Science of the Human Past. О механизме генетического иммунитета к малярии рассказывается в книгах: Barry and David Zimmerman, Killer Germs: Microbes and Diseases That Threaten Humanity; Ethne Barnes, Diseases and Human Evolution; Gary Paul Nabhan, Why Some Like It Hot: Food, Genes, and Cultural Diversity; Michael J. Behe, The Edge of Evolution: The Search for the Limits of Darwinism; Jared Diamond, Guns, Germs, and Steel: The Fates of Human Societies. О связи между кофе (и чаем) и комарами (и американским рабством и революциями) повествуется в трудах: Antony Wild, Coffee: A Dark History; Mark Pendergrast, Uncommon Grounds: The History of Coffee and How It Transformed Our World; Tom Standage, A History of the World in 6 Glasses. Эти книги использовались в работе не только над этой, но и над другими главами моей книги. О миграциях банту и их доминировании в Южной Африке пишут Даймонд, Шах, Паккард и Уэбб. Райан Кларк также привлек к себе внимание средств массовой информации своими трудами на эту тему. Кроме того, я использовал множество опубликованных интервью, статей и книг.

Главы 3, 4

По большей части при работе над этими главами я обращался к трудам древних ученых и врачей, в том числе трудам Гиппократа, Галена, Платона и Фукидида, а также многих других. При работе над разделами о Древней Греции и Древнем Риме я использовал книги: J. N. Hays, The Burdens of Disease: Epidemics and Human Response in Western History; R. S. Bray, Armies of Pestilence: The Impact of Disease on History; Hans Zinsser, Rats, Lice and History; J. L. Cloudsley-Thompson, Insects and History; W. H. S. Jones, Malaria: A Neglected Factor in the History of Greece and Rome; Donald J. Hughes, Environmental Problems of the Greeks and Romans: Ecology in the Ancient Mediterranean; Eric H. Cline, 1177 B.C.: The Year Civilization Collapsed; Philip Norrie, A History of Disease in Ancient Times: More Lethal Than War; William H. McNeill, Plagues and Peoples; Adrian Goldsworthy, The Punic Wars and Pax Romana: War, Peace and Conquest in the Roman World; The Oxford Handbook of Warfare in the Classical World, ed. by Brian Campbell and Lawrence A. Tritle; Adrienne Mayor, Greek Fire, Poison Arrows, and Scorpion Bombs: Biological and Chemical Warfare in the Ancient World; Robert L. O’Connell, The Ghosts of Cannae: Hannibal and the Darkest Hour of the Roman Republic; Patrick N. Hunt, Hannibal; Serge Lancel, Hannibal; Richard A. Gabriel, Hannibal: The Military Biography of Rome’s Greatest Enemy; A. D. Cliff and M. R. Smallman-Raynor, War Epidemics; A. D. Cliff and M. R. Smallman-Raynor, Emergence and Re-Emergence of Infectious Diseases. О Древнем Египте и смерти фараона Тутанхамона подробно рассказывается в книгах Захи Хавасс, а также в перечисленных выше. О влиянии малярии на походы, жизнь и смерть Александра Македонского читайте в источниках, перечисленных в разделе «Избранная библиография». Понтийские болота, окружающие Рим, на протяжении всей истории были рассадником малярии, что повлияло на историю западной цивилизации – в этом отношении Понтийские болота являются наиболее значимым географическим регионом за пределами Африки. Немало книг написано о связи малярии и Рима со времен Римской империи и до Второй мировой войны. Истинная жемчужина – книга Kyle Harper, The Fate of Rome: Climate, Disease, and the End of an Empire. Кроме того, полезны мне были труды Хьюза, Брея и Джонса, упомянутые выше. Еще две прекрасные книги: Robert Sallares, Malaria and Rome: A History of Malaria in Ancient Italy; Frank M. Snowden, The Conquest of Malaria: Italy, 1900–1962. Об археологических находках, подтверждающих наличие малярии в Древнем мире, пишут Дэвид Сорен и Дженнифер С. Хьюм. О комарах в античности рассказывается в книгах Уэбба и Сонии Шах.

Глава 5

Связь между болезнями, в том числе эндемичной малярией, и развитием и распространением христианства описывается в книгах: Hays, The Burdens of Disease; David Clark, Germs, Genes, and Civilization: How Epidemics Shaped Who We Are Today; Gary B. Ferngren, Medicine and Health Care in Early Christianity, и Medicine & Religion; Daniel T. Reef, Plagues, Priests, and Demons: Sacred Narratives and the Rise of Christianity in the Old World and the New; Kenneth G. Zysk, Religious Medicine: The History and Evolution of Indian Medicine; Daughters of Hecate: Women and Magic in the Ancient World, ed. by Kimberly B. Stratton and Danya S. Kalleres. Кроме того, я использовал труды Клаудсли-Томпсона, Цинссера, Ирвина У. Шермана и Альфреда У. Кросби. О распространении малярии в Европе в Средние века и эпоху Крестовых походов писали Уэбб и Паккард. Блестящий рассказ о роли болезней, переносимых комарами, в эпоху Крестовых походов – книга Alfred W. Crosby, Ecological Imperialism: The Biological Expansion of Europe, 900–1900. Я счел необходимым привести значительные цитаты из этого труда. Кроме того, были использованы следующие книги: Piers D. Mitchell, Medicine in the Crusades: Warfare, Wounds and the Medieval Surgeon; Helen J. Nicholson, editor of The Chronicle of the Third Crusade: The Itinerarium Peregrinorum et Gesta Regis Ricardi; John D. Hosler, The Siege of Acre, 1189–1191: Saladin, Richard the Lionheart, and the Battle That Decided the Third Crusade; Geoffrey Hindley, The Crusades: Islam and Christianity in the Struggle for World Supremacy; Thomas F. Madden, The Concise History of the Crusades; Jonathan Riley-Smith, The Crusades: A History.

Глава 6

Самую подробную информацию о Чингисхане и эпохе монгольских нашествий можно найти в книгах: Peter Frankopan, The Silk Roads: A New History of the World; Frank McLynn, Genghis Khan: His Conquests, His Empire, His Legacy; Jack Weatherford, Genghis Khan and the Making of the Modern World; James Chambers, The Devil’s Horsemen: The Mongol Invasion of Europe; John Keegan, The Mask of Command: Alexander the Great, Wellington, Ulysses S. Grant, Hitler, and the Nature of Leadership; Robert B. Marks, Tigers, Rice, Silk, and Silt: Environment and Economy in Late Imperial South China; Jacques Gernet, Daily Life in China on the Eve of the Mongol Invasion, 1250–1276; Peter Jackson, The Mongols and the West, 1221–1410; Carl Fredrik Sverdrup, The Mongol Conquests: The Military Operations of Genghis Khan and Sübe’etei. Кроме того, были использованы труды Брея, Кросби, Капинеры и Уильяма Г. Макнила.

Главы 7 и 8

Литературы по Колумбову обмену чрезвычайно много. Основные источники (включая цитаты), такие как дневники Бартоломе де Лас Касаса, использованы в максимальном объеме. Работая над одной из своих книг «Коренные народы британских доминионов и Первая мировая война» (Indigenous Peoples of the British Dominions and the First World War), я провел немало времени в архивах Британии, Канады, Австралии, Новой Зеландии, Соединенных Штатов и Южной Африки. Собранные материалы я применил в работе и над этой книгой тоже. Наиболее полезными источниками для этих глав были книги: Alfred W. Crosby, The Columbian Exchange: Biological and Cultural Consequences of 1492 and Ecological Imperialism: The Biological Expansion of Europe, 900–1900; Charles C. Mann, 1493: Uncovering the New World Columbus Created; William H. McNeill, Plagues and Peoples; Mark Harrison, Disease and the Modern World: 1500 to the Present Day; Biological Consequences of the European Expansion, 1450–1800, ed. by Kenneth F. Kiple and Stephen V. Beck; Robert S. Desowitz, Who Gave Pinta to the Santa Maria? Torrid Diseases in the Temperate World; Tony Horwitz, A Voyage Long and Strange: On the Trail of Vikings, Conquistadors, Lost Colonists, and Other Adventurers in Early America; Noble David Cook, Born to Die: Disease and New World Conquest, 1492–1650; Daniel J. Boorstin, The Discoverers; Dorothy H. Crawford, Deadly Companions: How Microbes Shaped Our History; Jared Diamond, Guns, Germs, and Steel (отсюда я позаимствовал термин «случайные завоеватели»); Lawrence H. Keeley, War before Civilization: The Myth of the Peaceful Savage; Africa’s Development in Historical Perspective, ed. by Emmanuel Akyeampong, Robert H. Bates, Nathan Nunn, and James A. Robinson; Robert A. McGuire and Philip R. P. Coelho, Parasites, Pathogens, and Progress: Diseases and Economic Development; Peter McCandless, Slavery, Disease, and Suffering in the Southern Lowcountry; Margaret Humphreys, Yellow Fever and the South; Sheldon Watts, Epidemics and History: Disease, Power and Imperialism. Об открытии и влиянии на историю коры хинного дерева и хинина см.: Fiammetta Rocco, The Miraculous Fever-Tree: Malaria, Medicine and the Cure That Changed the World; Mark Honigsbaum, The Fever Trail: In Search of the Cure for Malaria; Rohan Deb Roy, Malarial Subjects: Empire, Medicine and Nonhumans in British India, 1820–1909. О малярии и торговле опиумом см.: Paul C. Winther, Anglo-European Science and the Rhetoric of Empire: Malaria, Opium, and British Rule in India, 1756–1895.

Главы 9 и 10

Основным источником для меня была книга Манна «1493», где содержится огромное количество ценной информации. Кроме того, я широко пользовался книгами Уэбба, Паккарда, Кипла и Бека, Спилмена и Петриелло. Они очень хорошо и подробно описали распространение малярии в Европе и Англии, а также ее появление и шествие в Америке. Очень полезна для меня была книга Virginia DeJohn Anderson, Creatures of Empire: How Domestic Animals Transformed Early America. О планах шотландцев обосноваться в Дарьене писали Шах и Манн. Кроме того, я использовал книгу J. R. McNeill, Mosquito Empires: Ecology and War in the Greater Caribbean, 1620–1914. Концепция трех зон инфекции и линии Мейсона – Диксона освещена в книгах Уэбба, Дж. Р. Макнила и Манна.

Глава 11

Наибольший интерес представляют книги: Fred Anderson, Crucible of War: The Seven Years’ War and the Fate of Empire in British North America, 1754–1766; Alvin Rabushka, Taxation in Colonial America; Erica Charters, Disease, War, and the Imperial State; Robert S. Allen, His Majesty’s Indian Allies: British Indian Policy in the Defence of Canada, 1774–1815; William M. Fowler, Empires at War: The Seven Years’ War and the Struggle for North America, 1754–1763; Richard Middleton, Pontiac’s War: Its Causes, Course and Consequences; David R. Petriello, Bacteria and Bayonets: The Impact of Disease in American Military History. Книга Дэвида Р. Петриелло была исключительно полезна для работы над рядом глав этой книги. Дж. Р. Макнил отлично показал роль комаров в колониальных войнах, в том числе в катастрофе, произошедшей с французами в Куру и на острове Дьявола и приведшей к восстаниям в Америке и американской революции.

Главы 12 и 13

Самые полезные, глубокие и тщательно проработанные труды по роли комаров в исходе американской революции (и других восстаний против колониального владычества в Америке) – это J. R. McNeill, Mosquito Empires и Peter McCandless, Slavery, Disease, and Suffering in the Southern Lowcountry. Я использовал также журнальную статью Peter McCandless, «Revolutionary Fever: Disease and War in the Lower South, 1776–1783». При рассказе о роли комаров в формировании американской государственности использованы труды Шермана, Манна, Шах и Петриелло. О революциях (и вспышках желтой лихорадки) в Америке, в том числе о восстании Туссен-Лувертюра на Гаити и Симона Боливара в испанских колониях, подробно писали Дж. Р. Макнил, Манн, Шерман, Клифф и Смоллмен-Рейнор и Уоттс. Были использованы книги: Billy G. Smith, Ship of Death: A Voyage That Changed the Atlantic World; Jim Murphy, An American Plague: The True and Terrifying Story of the Yellow Fever Epidemic of 1793; J. H. Powell, Bring Out Your Dead: The Great Plague of Yellow Fever in Philadelphia in 1793; Rebecca Earle, «A Grave for Europeans»? Disease, Death, and the Spanish-American Revolutions».

Главы 14 и 15

О войне 1812 года см.: Alan Taylor, The Civil War of 1812: American Citizens, British Subjects, Irish Rebels, and Indian Allies; Walter R. Borneman, 1812: The War That Forged a Nation; Donald R. Hickey, The War of 1812: A Forgotten Conflict. О роли комаров в американо-мексиканской войне и жизни американского Запада писали Дж. Р. Макнил и Дэвид Петриелло. Кроме того, была использована книга Amy S. Greenberg, A Wicked War: Polk, Clay, Lincoln, and the 1846 U. S. Invasion of Mexico. Блестящий рассказ о взаимосвязи комаров, малярии, запасов хинина и их роли для принятия закона об освобождении рабов и победы Союза – книга Andrew McIlwaine Bell, Mosquito Soldiers: Malaria, Yellow Fever, and the Course of the American Civil War. О гражданской войне см.: Margaret Humphreys, Marrow of Tragedy: The Health Crisis of the American Civil War и Intensely Human: The Health of the Black Soldier in the American Civil War; Kathryn Shively Meier, Nature’s Civil War: Common Soldiers and the Environment in 1862 Virginia; Jim Downs, Sick from Freedom: African-American Illness and Suffering during the Civil War and Reconstruction; Mark S. Schantz, Awaiting the Heavenly Country: The Civil War and America’s Culture of Death; Frank R. Freemon, Gangrene and Glory: Medical Care during the American Civil War; Paul E. Steiner, Disease in the Civil War: Natural Biological Warfare in 1861–1865; John Keegan, The American Civil War. О генерале Гранте, президенте Линкольне, основных проблемах и целях гражданской войны, в том числе о принятии закона об освобождении рабов, рассказывается в прекрасной биографии: Ron Chernow, Grant. Кроме того, были использованы книги Манна, Макгуайра, Коэльо, Петриелло, Марка Харрисона, а также Клиффа и Смоллмен-Рейнора.

Глава 16

О распространении болезней, переносимых комарами в США в период реконструкции после Гражданской войны, в том числе об эпидемиях желтой лихорадки 70-х годов XIX века, рассказывается у Уэбба и Паккарда, а также в книгах: Molly Caldwell Crosby, The American Plague: The Untold Story of Yellow Fever, the Epidemic That Shaped Our History; Jeanette Keith, Fever Season: The Story of a Terrifying Epidemic and the People Who Saved a City; Khaled J. Bloom, The Mississippi Valley’s Great Yellow Fever Epidemic of 1878; Stephen H. Gehlbach, American Plagues: Lessons from Our Battles with Disease. Об открытиях и программах истребления комаров Мэнсона, Лаверана, Росса, Грасси, Финли, Рида, Горгаса и других повествуется во множестве книг, в том числе и в их собственных публикациях. Основные источники: Gordon Harrison, Mosquitoes, Malaria and Man: A History of the Hostilities Since 1880; Greer Williams, The Plague Killers; James R. Busvine, Disease Transmission by Insects: Its Discovery and 90 Years of Effort to Prevent it; Gordon Patterson, The Mosquito Crusades: A History of the American Anti-Mosquito Movement from the Reed Commission to the First Earth Day; James E. McWilliams, American Pests: The Losing War on Insects from Colonial Times to DDT; Nancy Leys Stepan, Eradication: Ridding the World of Diseases Forever? О влиянии болезней, переносимых комарами, на Кубу и Филиппины во время американо-испанской войны, а также на строительство Панамского канала см.: Ken de Bevoise, Agents of Apocalypse: Epidemic Disease in the Colonial Philippines; Warwick Anderson, Colonial Pathologies: American Tropical Medicine, Race, and Hygiene in the Philippines; Joseph Smith, The Spanish-American War: Conflict in the Caribbean and the Pacific, 1895–1902; Vincent J. Cirillo, Bullets and Bacilli: The Spanish-American War and Military Medicine; Paul S. Sutter, «Nature’s Agents or Agents of Empire? Entomological Workers and Environmental Change during the Construction of the Panama Canal», а также книги Дж. Р. Макнила, Петриелло, Уоттса, Шах, Клиффа и Смоллмен-Рейнора, Рокко и Хонигсбаума.

Глава 17

О мировых войнах см.: Karen M. Masterson, The Malaria Project: The U. S. Government’s Secret Mission to Find a Miracle Cure; Leo B. Slater, War and Disease: Biomedical Research on Malaria in the Twentieth Century; Paul F. Russell, Man’s Mastery of Malaria; Snowden, The Conquest of Malaria; Emory C. Cushing, History of Entomology in World War II; David Kinkela, DDT and the American Century: Global Health, Environmental Politics, and the Pesticide That Changed the World; Mark Harrison, Medicine and Victory: British Military Medicine in the Second World War и The Medical War: British Military Medicine in the First World War; Donald Avery, Pathogens for War: Biological Weapons, Canadian Life Scientists, and North American Biodefence; Terrorism, War, or Disease? Unraveling the Use of Biological Weapons, ed. by Anne L. Clunan, Peter R. Lavoy, and Susan Martin; Ute Deichmann, Biologists under Hitler; Bernard J. Brabin, «Malaria’s Contribution to World War One – the Unexpected Adversary». В работе над этой главой были использованы труды Гордона Харрисона, Степан, Уэбба, Маквильямса, Петриелло, Клиффа и Смоллмен-Рейнора. Кроме того, я обращался к архивным материалам, собранным для моей предыдущей книги «Первая мировая нефтяная война» (The First World Oil War). Они оказались полезны для рассказа о болезнях, переносимых комарами, во время Первой мировой войны, в том числе на Ближнем Востоке, близ Салоник, в Африке, на российском Кавказе, а также в период вмешательства союзников в Гражданскую войну в России.

Главы 18 и 19

О послевоенной борьбе с комарами, использовании ДДТ, безмолвных веснах Рэчел Карсон и современном движении за охрану окружающей среды и относительно недавнем всплеске болезней, переносимых комарами, пишут много и многие. В этих главах использовались работы Слейтера, Мастерсон, Степан, Маквильямса, Спилмена и д’Антонио, Паккарда, Клиффа и Смоллмен-Рейнора, Уэбба, Паттерсона, Кинкелы, Расселла и Шах, книги Alex Perry, Lifeblood: How to Change the World One Dead Mosquito at a Time; Saving Lives, Buying Time: Economics of Malaria Drugs in an Age of Resistance, ed. by Kenneth J. Arrow, Claire B. Panosian, and Hellen Gelband; Susan D. Moeller, Compassion Fatigue: How the Media Sell Disease, Famine, War and Death; Mark Harrison, Contagion: How Commerce Has Spread Disease; а также отчеты и публикации ВОЗ, центра по борьбе с болезнями и Фонда Гейтса. О вспышке лихорадки Западного Нила в Нью-Йорке в 1999 году см.: Zimmerman and Zimmerman, Killer Germs; Shah, Pandemic: Tracking Contagions, from Cholera to Ebola and Beyond; Madeline Drexler, Secret Agents: The Menace of Emerging Infections; а также различные отчеты и пресс-релизы центра по борьбе с болезнями. В связи со стремительным развитием технологии редактирования генов CRISPR многие издания стали часто писать на эти темы. В газетах и журналах можно найти современный анализ состояния войны с комарами и рассказы о попытках истребления определенных видов комаров и переносимых ими болезней. Я использовал материалы из журналов Economist, Science, National Geographic, Nature и Discover, публикации и пресс-релизы ВОЗ, центра по борьбе с болезнями и Фонда Гейтса. Из этих источников я черпал информацию о ходе работ над вакциной от малярии и о развитии технологии CRISPR. См. также: Jennifer Doudna, Samuel Sternberg, A Crack in Creation: The New Power to Control Evolution; James Kozubek, Modern Prometheus: Editing the Human Genome with CRISPR-CAS9. Исходя из значимости и актуальности темы, я полагаю, что технологии CRISPR в ближайшем будущем будет посвящено немало научно-популярных книг (а также апокалиптических фантазий и антиутопий).

Об авторе

Тимоти С. Вайнгард получил докторскую степень по истории в Оксфордском университете. Он трудится профессором истории и политологии в Университете Колорадо Меса, а также тренирует хоккейную команду. Служил в канадской и британской армиях. Его книги по военной истории и истории коренных народов Америки переводились на разные языки и известны во всем мире.

* * *

Примечания

1

В этот временной период ежегодное количество смертей от болезней, вызываемых комарами, колеблется от одного до трех миллионов. Ученые сходятся на двух миллионах в среднем.

Вернуться

2

Эти оценки и экстраполяции основываются на следующих факторах и научных моделях: происхождение и долголетие Homo sapiens и возникновение болезней, связанных с комарами, в доисторической Африке; временные рамки и маршруты миграции людей, комаров и болезней, связанных с ними, с Африканского континента; первое появление и эволюция многочисленных генетических наследственных защитных механизмов от различных видов малярии; исторические показатели смертности от болезней, связанных с москитами; рост населения и демография; исторические периоды естественных изменений климата и колебаний глобальной температуры, а также на ряде других показателей и факторов.

Вернуться

3

Поэтому комары не могут переносить ВИЧ и другие болезни, передаваемые через кровь. Они вводят в организм человека сквозь канал, не связанный с каналом всасывания крови, только слюну, которая не содержит и не может содержать ВИЧ. Во время укуса передачи крови не происходит.

Вернуться

4

Поразительное трехминутное видео от PBS Deep Look объясняет процесс кормления комара: . Настоятельно рекомендую посмотреть.

Вернуться

5

По оценкам ученых, на нашей планете обитает около триллиона видов микробов, а это означает, что 99,999 процента видов еще предстоит открыть.

Вернуться

6

В отличие от бактерий, вирусы – это не клетки, а совокупность молекул и генетического материала. Вирусы не считаются «живыми», поскольку не характеризуются тремя основными свойствами живых организмов. У вирусов нет способности к воспроизводству без помощи клетки-хозяина. Они заимствуют репродуктивное «оборудование» клетки-хозяина и заставляют его копировать собственный вирусный генетический код. Вирусы также не могут размножаться путем деления клеток. И, наконец, они не обладают метаболизмом любого рода, а это означает, что для выживания им не нужна энергия и они ее не потребляют. Поскольку им для размножения абсолютно необходим хозяин, вирусы поражают практически все формы жизни на Земле.

Вернуться

7

Научно установлено, что динозавры тоже обладали средством защиты – складчатой кожей на спине, напоминающей кожу современных слонов. Когда рой москитов усаживается на гладкую кожу слона, по ней проходят волны, словно по мехам аккордеона. Складки кожи давят ничего не подозревающих москитов. Поскольку слоны не могут дотянуться до спины ни хвостом, ни хоботом, подобное эволюционное приспособление отчасти решает проблему.

Вернуться

8

В настоящее время у человека и шимпанзе сходны 99,4 процента критически важной несинонимичной или «функционально значимой» ДНК. Мы связаны в десять раз теснее, чем мыши и крысы. Учитывая такую близкую генетическую связь, некоторые ученые считают, что два современных вида шимпанзе (бонобо и обычные шимпанзе) тоже принадлежат к роду Homo, к которому сегодня относят только человека.

Вернуться

9

Эти и другие даты являются предметом научных споров и разногласий. Но в этой книге мы будем оперировать относительными временными рамками, а не точными датами.

Вернуться

10

Этой часто цитируемой фразы нет ни в одном из опубликованных трудов Дарвина. Нет ее ни в его дневниках, ни в письмах.

Вернуться

11

В конце 1941 года, вскоре после битвы за Британию, символично появился английский истребитель-бомбардировщик «Москит».

Вернуться

12

Ученые до сих пор спорят о том, когда желтая лихорадка была завезена в Америку. Некоторые считают, что первые эпидемии произошли еще в 1616 году.

Вернуться

13

Знаменитый скелет женщины-гоминида Люси относится к периоду около 3,2 миллиона лет назад. Имя он получил в честь песни Beatles 1967 года «Lucy In The Sky With Diamonds». Эта песня звучала в лагере Дональда Джохансона в тот день, когда скелет был обнаружен в Афарской котловине в Эфиопии в 1974 году.

Вернуться

14

Выражение «выживает сильнейший», которое часто ошибочно приписывают Дарвину, впервые использовал английский биолог и антрополог Герберт Спенсер в книге «Принципы биологии» в 1864 году. Книгу он написал после того, как прочел опубликованную в 1859 году книгу Дарвина «О происхождении видов». В пятом издании своей книги в 1869 году Дарвин позаимствовал это словосочетание у своего коллеги Спенсера.

Вернуться

15

Названия лихорадок связаны с римской традицией начинать счет с первого дня, а не с нулевого. Так, например, трехдневная лихорадка – это два дня, хотя в названии присутствует цифра 3, если мы начинаем считать с 1. Четырехдневная лихорадка означает 4, но для нас это три дня.

Вернуться

16

Знаменитая поэма Байрона «Поражение Сеннахериба» написана по библейскому описанию сражения.

Вернуться

17

Предположительно фараон Тутанхамон родился от инцестуозной связи брата с сестрой, что привело к целому ряду врожденных аномалий у мальчика, включая деформированные стопы. Подобные браки были распространены среди египетской знати – ее представители часто женились на сестрах и даже на собственных детях. Так, например, Клеопатра была женой, сестрой и соправительницей своих юных братьев Птолемея XIII и Птолемея XIV. Из пятнадцати браков за время правления Птолемеев десять были заключены между братьями и сестрами и два с племянницей и двоюродной сестрой.

Вернуться

18

Сократ своими вечными вопросами так раздражал афинскую аристократию и элиту, что они прозвали его Афинским Оводом. Овод – это назойливое кровососущее насекомое.

Вернуться

19

На цилиндре Кира Великого изложена его декларация о восстановлении храмов и культурных построек и о репатриации изгнанных народов на родину. Это относилось даже к евреям, которых он освободил из вавилонского рабства, о чем говорится в Книге Эзры. В Библии Кир упоминается двадцать три раза. Он единственный нееврей, которого называют мессией. Кир погиб в сражении в степях Казахстана в 530 г. до н. э., что сделало его личность еще легендарнее. Тело его привезли в столицу и похоронили в скромной гробнице из известняка. Гробница Кира Великого сохранилась и ныне считается частью всемирного наследия человечества. Кира считают одним из самых великих и блестящих правителей в истории человечества. Его по праву называют Киром Великим.

Вернуться

20

Учитывая странное поведение Александра ближе к концу жизни, можно предположить (хотя никаких убедительных доказательств нет), что он страдал хронической травматической энцефалопатией (ХТЭ), виной чему были многочисленные травмы головы во время битв. Тщательное изучение травм профессиональных спортсменов, особенно в Национальной футбольной и Национальной хоккейной лигах, показывает, что поведение Александра во многом напоминает поведение игроков, страдающих ХТЭ.

Вернуться

21

Самоубийство Марка Антония и Клеопатры ярко описано в трагедии Шекспира «Антоний и Клеопатра». В августе 30 г. до н. э. уверенный в том, что его возлюбленная Клеопатра уже покончила с собой, Марк Антоний закололся мечом. Узнав, что она еще жива, он кинулся к ней и умер у нее на руках. Безутешная Клеопатра покончила с собой, приложив к груди египетскую кобру.

Вернуться

22

Историки до сих пор спорят о потерях римлян при Каннах. Из 83 тысяч римских солдат было убито, по разным оценкам, от 18 до 75 тысяч. Большинство специалистов сходятся на потерях от 45 до 55 тысяч убитыми.

Вернуться

23

Во время великой чумы 1665–1666 годов в Лондоне умерла четверть жителей города. Даже тогда люди верили в эту магию и прибивали над дверями таблички с таинственным словом, чтобы уберечься от болезни.

Вернуться

24

Пер. П. Козлова.

Вернуться

25

Кайл Харпер приводит информацию о Риме IV века по сохранившимся источникам: 28 библиотек, 19 акведуков, 423 района, 46 602 жилых комплекса, 1790 особняков, 290 амбаров для зерна, 254 пекарни, 856 публичных бань, 1352 фонтана и цистерн для воды – и 46 публичных домов. 144 публичных туалета поглощали сто тысяч фунтов человеческих экскрементов в сутки!

Вернуться

26

Пер. Б. Пастернака.

Вернуться

27

Когда операция только планировалась, она носила название «Оттон» по имени Оттона I. Название «Барбаросса» план получил в декабре 1940 года.

Вернуться

28

В 1865 году в Иерусалиме проживало около 16 500 человек, из них 7200 евреев, 5800 мусульман, 3400 христиан и 100 «иных».

Вернуться

29

Монгольские воины постоянно получали свежих лошадей. У каждого солдата было три-четыре собственные лошади.

Вернуться

30

В походах Чингисхана сопровождал гарем из тысяч женщин. Он выгонял женщин и набирал новых, когда завоевывал очередные территории. Неудивительно, что его ДНК встречается на весьма обширных территориях.

Вернуться

31

Я не говорю ни о 52 миллиардах, умерших от болезней, переносимых комарами, за время существования человечества, ни о 95 миллионах коренных жителей Америки, умерших от европейских болезней после путешествия Колумба. Это не единовременные события и не эпидемии в прямом смысле слова, а долговременные эндемичные инфекции, вызывающие спорадические эпидемии.

Вернуться

32

У коренных народов Америки, как и у других народов мира, есть собственные мифы творения и устная история. Естественно, я никоим образом не собираюсь их опровергать.

Вернуться

33

Слухи о том, что Понсе де Леон собирался найти во Флориде источник вечной молодости, – это всего лишь увлекательная сказка, не имеющая никаких подтверждений.

Вернуться

34

Пер. А. Малеина и Ф. Петровского.

Вернуться

35

Сэр Томас Мор (1478–1535) – английский философ эпохи Ренессанса, гуманист, писатель, политик и чиновник. Будучи католиком, он противостоял протестантской Реформации. Хотя Мор был лордом-канцлером Англии, ближайшим помощником и советником короля Генриха VIII, он отказался признать короля главой новой Англиканской церкви и поддержать изданный в 1534 году Акт о главенстве английского короля над церковью. Он не стал присягать Генриху, считая, что тот нарушает Великую хартию вольностей. Мора обвинили в государственной измене и обезглавили в Тауэре в 1535 году. Через четыреста лет, в 1935 году, Католическая церковь его канонизировала.

Вернуться

36

Аборигены Австралии и маори Новой Зеландии также пострадали от европейских болезней в процессе Колумбова обмена. До контакта с европейцами численность аборигенов составляла около полумиллиона человек. К 1920 году коренное население Австралии сократилось до 75 тысяч. Когда Джеймс Кук в 1796 году высадился в Новой Зеландии, численность маори составляла от 100 до 120 тысяч. В 1891 году численность маори достигла минимума – 44 тысячи человек. Малярию и лихорадку денге в Австралию в 40-е годы XIX века завезли малазийские торговцы. Австралия избавилась от малярии лишь в 1962 году, когда на северной территории разразилась последняя эпидемия. Лихорадка денге, которая ежегодно поражает 400 миллионов человек во всем мире, в последнее десятилетие не раз отмечалась и в Австралии. Кроме того, в Австралии и Папуа – Новой Гвинее встречаются уникальные, хотя и редкие и несмертельные, вирусы болезней, переносимых комарами. Это энцефалит долины Мюррея и лихорадка реки Росс.

Вернуться

37

Обмен был дорогой с односторонним движением: Старый Свет дарил свои болезни Свету Новому. Но было одно исключение. Сифилис, который для американских бактерий Yaws и Pinta не был венерическим, мог быть завезен в Европу Колумбом. Первые случаи этой болезни были отмечены в итальянском портовом городе Неаполе в 1494 году, вскоре после возвращения Колумба из первого путешествия. Действительно ли здесь есть связь или это было простое совпадение – мы точно не знаем, но ученые продолжают исследования. За пять лет болезнь охватила всю Европу, и каждая страна винила в этом своих соседей. В 1826 году папа Лев XII запретил презервативы, поскольку они защищали распутников от сифилиса, а эту болезнь церковь считала необходимым божественным наказанием за аморальность и сексуальную распущенность.

Вернуться

38

К 1890 году численность бизонов в Северной Америке сократилась до 1100 голов. Политика американского правительства сводилась к систематическому уничтожению бизонов, чтобы коренные народы, населявшие прерии, в частности сиу, столкнулись с угрозой голода и были вынуждены переселиться в резервации.

Вернуться

39

В настоящее время 35 процентов потребляемого в Соединенных Штатах продовольствия связано с опылением пчелами. Таинственная эпидемия, получившая название синдрома гибели пчелиных семей, сократила численность пчел, в зависимости от географического положения, на 30–70 процентов и угрожает их выживанию. В настоящее время проводится крупная маркетинговая кампания, направленная на спасение пчел и создание комфортной для них среды обитания. Недавно я купил коробку медового печенья с такой рекламой: «Бесплатный пакетик семян внутри! Помогите вернуть пчел!». Мой сын обожает насекомых. С его помощью наш сад стал настоящим раем для пчел.

Вернуться

40

Меркантилизм, или атлантическая трехсторонняя торговля – это экономическая система, применяемая в модернизированных странах Европы в XVI–XVIII веках. Главная ее цель – увеличить прибыль империалистических европейских стран. Заморские колонии безжалостно эксплуатировались ради получения их природных ресурсов – сахара, табака, золота, серебра. А добывать эти ресурсы должны были африканские рабы. Сырье отправлялось в Европу, где превращалось в промышленные товары, которые обменивались на новых африканских рабов, а те по завышенным ценам продавались населению колоний. Значительное количество колоний позволяло получать большее количество разнообразных ресурсов. Кроме того, учитывая европейскую монополию в импорте/экспорте, это увеличивало рынок и количество потребителей товаров, произведенных в Европе. Неравенство между европейскими странами и их колониями стало одной из причин революций и движений за независимость в обеих Америках, в том числе и в Соединенных Штатах, в конце XVIII и XIX веков.

Вернуться

41

Учитывая катастрофические последствия появления европейцев и их болезней для коренных народов Америки, Новой Зеландии, Австралии и Африки, трудно признать, что Колумбов обмен был благотворен и для коренных народов. Могу привести лишь один пример, который, впрочем, служит слабым утешением. Завоз лошадей коренным образом изменил жизнь народов североамериканских прерий. Коренные народы Канады и Соединенных Штатов быстро привыкли к верховой езде после того, как испанцы завезли в Америку первых лошадей.

Вернуться

42

Сценарий фильма Фрэнсиса Форда Копполы 1979 года «Апокалипсис сегодня» – это адаптация новеллы Конрада. Конго времен Леопольда режиссер заменил на Вьетнам и Камбоджу в период американской войны во Вьетнаме.

Вернуться

43

Мэриленд был рабовладельческим штатом, но он предпочел не присоединяться к Конфедерации. Пять рабовладельческих штатов во время Гражданской войны выступили на стороне Союза: Миссури, Кентукки, Западная Вирджиния, Делавэр и Мэриленд.

Вернуться

44

Чарльстон был также основным портом экспорта местных рабов. С 1670 по 1720 год отсюда на карибские плантации отправилось более 50 тысяч рабов местного происхождения.

Вернуться

45

Плимут был не первым английским поселением в Новой Англии. Эта честь принадлежит Форт-Сент-Джорджу в Попэме, Мэн. Это поселение было основано в 1607 году, через несколько месяцев после Джеймстауна. До этого небольшой английский аванпост в 1602 году появился на острове Каттиханк, Массачусетс, где собирали сассафрас. Это растение является основным компонентом традиционного пива, и еще в те времена ему приписывали способность излечивать от гонореи и сифилиса. После путешествий Колумба эти болезни быстро распространялись, и спрос на сассафрас в Европе был довольно большим. Впрочем, обе эти колонии были оставлены людьми в течение года.

Вернуться

46

Каната – это слово индейцев-ирокезов, означающее «поселение» или «деревня». Жак Картье решил, что так называется весь регион, и назвал его «le pays des Canadas», то есть «земля Канада».

Вернуться

47

Генриха VIII обычно представляют массивным, неряшливым, почти безумным монархом, но такое представление далеко от истины. В молодости Генрих был очень привлекательным, высоким, хорошо сложенным, интеллигентным. Он владел несколькими языками и был безнадежным романтиком. Он увлекался спортом и музыкой. Его можно назвать настоящим человеком Ренессанса. Как и у Александра, внешность и психическое здоровье Генриха ухудшились неожиданно и стремительно. Все началось в 1536 году. Предположительно, причиной тому стала хроническая травматическая энцефалопатия, возникшая из-за частых ударов и сотрясений – король страстно любил рыцарские турниры. Генрих VIII умер в 1547 году в возрасте 55 лет. К этому времени он был патологически тучным человеком.

Вернуться

48

Побережье москитов, также получившее название во время четвертого путешествия Колумба, начинается чуть севернее, включает в себя побережье Никарагуа и Гондураса и тянется дальше в Панаму. Залив Москитов – это залив у панамского побережья.

Вернуться

49

Другими распространенными репеллентами были вещества на основе животного жира, чаще всего медвежьего. Охра служила также естественным солнцезащитным средством.

Вернуться

50

В 1907 году Ньюфаундленд получил независимость от Британии и стал последним территориальным приобретением Канады. К Конфедерации он присоединился в 1949 году.

Вернуться

51

Бобры – гигантские грызуны, вес которых достигает девяноста фунтов. Они живут в хатках и строят плотины, перегораживая водные потоки бревнами, глиной и камнями, а потом создают целую сеть небольших каналов и болот. На одной миле русла реки или ручья может быть построено до двадцати плотин. Самая большая бобровая плотина имеет в длину почти километр – она находится в северной части канадской провинции Альберта. Когда английские колонисты прибыли в Джеймстаун, на территории Соединенных Штатов насчитывалось более 220 миллионов акров болот, вдвое больше, чем сегодня – 110 миллионов акров, включая Аляску!

Вернуться

52

Поразительная инертность первых колонистов проявилась еще и в том, что им потребовалось два года, чтобы решить проблему питьевой воды самым очевидным способом – вырыть колодец.

Вернуться

53

Пер. Мих. Донского.

Вернуться

54

Матоака была похоронена в приходе Сент-Джордж в Грейвсенде. Точное место ее захоронения неизвестно, так как в 1727 году церковь была уничтожена пожаром и перестроена. В память о Покахонтас и неизвестном месте ее последнего упокоения в церковном саду установлена статуя. Сегодня есть сведения о сотнях потомках Покахонтас по линии ее сына Томаса и его потомства.

Вернуться

55

По этому соглашению индейцы, покидая резервацию, были обязаны носить некую идентификационную метку. Очень напоминает «законы о пропусках» конца XIX века в Соединенных Штатах, Канаде и Южной Африке времен апартеида.

Вернуться

56

С 1651 по 1814 год остров Сент-Люсия четырнадцать раз переходил из рук в руки – за него сражались британцы и французы. Мелкие, не такие ценные и слабо защищенные острова, как Сент-Люсия и Сент-Китс, были легкой добычей, и воспользоваться ею хотел каждый.

Вернуться

57

По некоторым данным можно предположить, что денге появилась в Америке с африканскими рабами и/или комарами, завезенными на Мартинику и Гваделупу в 1635 году, за двенадцать лет до первого зафиксированного в Америке случая желтой лихорадки. Есть информация, указывающая на то, что в 1699 году в Панаме случилась настоящая эпидемия лихорадки денге.

Вернуться

58

Как ни дико это звучит, по возвращении из Панамы Патерсон снова пытался убедить инвесторов профинансировать третью экспедицию в Дарьен в 1701 году.

Вернуться

59

Первое упоминание об этом валуне как о месте высадки пилигримов с «Мэйфлауэра» относится к 1741 году (спустя 121 год после прибытия пуритан). В двух наиболее надежных источниках информации об основании Плимутской колонии – заметках Эдварда Уинслоу и Уильяма Брэдфорда – ни о каких камнях не упоминается.

Вернуться

60

Симкоу был первым губернатором Верхней Канады с 1791 по 1796 год. Он основал город Йорк (Торонто), создал суды и ввел в действие англосаксонское право, суд присяжных, свободное землевладение, выступал против расовой дискриминации и запретил рабство. Многие канадцы считают его отцом – основателем страны. Его имя носят улицы, города, парки, здания, озера и школы по всей Канаде. Подразделение британских рейнджеров, которым он командовал во время американской революции, существует до сих пор. Это бронетанковый разведывательный полк Канадских вооруженных сил.

Вернуться

61

Считается, что именно Вернон придумал алкогольный грог. В те времена ром смешивали с водой и цитрусовым соком – этот напиток помогал предотвращать цингу. Вскоре Вернону дали любовное прозвище Старый Грог.

Вернуться

62

Одним из самых знаменитых ее заключенных был Альфред Дрейфус, которого во время печально известного процесса 1895 года осудили за государственную измену и передачу военных секретов немцам. В 30-е годы XX века здесь отбывал срок за убийство Анри Шарьер. В 1969 году он издал книгу «Мотылек», в которой рассказал о чудовищном и бесчеловечном отношении к заключенным в этой колонии. В 1973 году по книге был снят фильм с участием Стива Маккуина и Дастина Хоффмана. В 2018 году в Голливуде выпустили одноименный римейк, где сыграли Чарли Ханнем и Рами Малек. Исторический анализ мемуаров Шарьера опроверг практически все, что было им написано. Сегодня его книга считается вымыслом или, по крайней мере, сильным преувеличением – таким же, как «Путешествия Марко Поло».

Вернуться

63

Налоги в разных колониях отличались. Британские налоги были в 5,4 раза выше, чем в Массачусетсе, и в 35,8 раза выше, чем в Пенсильвании.

Вернуться

64

Линд первым убедительно показал на клинических испытаниях, что цитрусовые фрукты предотвращают и излечивают цингу. Он же первым предложил добывать питьевую воду путем дистилляции воды морской. Его исследования значительно улучшили здоровье и качество жизни британских моряков.

Вернуться

65

Малярией страдали восемь президентов Америки: Вашингтон, Линкольн, Монро, Джексон, Грант, Гарфилд, Тедди Рузвельт и Кеннеди.

Вернуться

66

Джорджия стала последней из Тринадцати колоний. Она не прислала делегатов из страха перед Британией. Колонистам Джорджии была необходима поддержка британских солдат, которые помогали бороться с сопротивлением индейцев чероки.

Вернуться

67

Истоки этой идеи восходят к басням Эзопа, созданным примерно в 600 г. до н. э. В Евангелии от Марка также говорится: «И если дом разделится сам в себе, не может устоять дом тот». Линкольн перефразировал эти слова во время дебатов с Дугласом в 1858 году. Сходные идеи встречаются у разных культур мира – от конфедерации ирокезов до монголов.

Вернуться

68

Доктор Бенджамин Раш работал врачом в Филадельфии. Он описывал симптомы ломоты в костях, характерные именно для лихорадки денге.

Вернуться

69

Малярия постоянно присутствовала в доме Вашингтона. В июле 1783 года, незадолго до подписания Парижского договора, окончательно закрепившего независимость Америки, Марта Вашингтон слегла от серьезного приступа малярии. Джордж писал племяннику: «У миссис Вашингтон было три приступа лихорадки и других недомоганий. Вчера ей стало легче благодаря значительной дозе коры. Пока что она не расположена писать тебе».

Вернуться

70

Связь между революциями и контрабандой наркотиков и других товаров очевидна. Так, афганский опиумный мак использовали «Талибан» и «Аль-Каида», кокаин – маоисты в Южной Америке, а нефть – ИГИЛ (запрещенная в России организация), Боко Харам в Нигерии и Аш-Шабаб в Сомали.

Вернуться

71

По иронии судьбы во время последней ссылки Наполеона на остров Святой Елены в Южной Атлантике, где он и умер в 1821 году, остров патрулировал британский крейсер «Москит».

Вернуться

72

Гаррисон был избран президентом в 1840 году, но умер, скорее всего, от тифа, пробыв на своем посту лишь двадцать два дня.

Вернуться

73

Попугая Джексона, Полла, пришлось убрать во время официальных похорон президента, потому что птица непрерывно выкрикивала непристойные ругательства. Несомненно, научилась она этому у своего хозяина.

Вернуться

74

Одна лишь вторая война с семинолами (1835–1842) стоила американским налогоплательщикам 40 миллионов долларов – колоссальная сумма по тем временам.

Вернуться

75

В 1835 году лейтенант Джефферсон Дэвис женился на Саре, дочери своего командира, генерала Закари Тейлора. Через три месяца после свадьбы, гостя у родственников в Луизиане, оба заразились малярией и желтой лихорадкой. Сара умерла.

Вернуться

76

За тот же период этой болезнью заразилось от 500 000 до 600 000 человек, то есть смертность от желтой лихорадки составила 25–30 процентов.

Вернуться

77

Позже выяснилось, что из пяти сыновей миссис Биксби двое остались в живых, двое были убиты в бою, а один, предположительно, умер в плену.

Вернуться

78

Одержав победу во втором сражении при Булл-Ран, армия Ли вторглась на север и 17 сентября 1862 года сразилась с армией Союза на реке Энтитем-Крик близ Шарпсберга, Мэриленд. Хотя победителя в этом сражении не было, но считается, что победу одержал Союз, поскольку армия Ли вернулась в Вирджинию. Общие потери в ходе этого однодневного сражения составили почти 23 000 человек, в том числе 3700 были убиты (еще 4000 позже умерли от ранений). Энтитем остается самым кровопролитным однодневным сражением в американской истории.

Вернуться

79

Закон относился только к рабам на территории Конфедерации. На территории рабовладельческих штатов Союза – Делавэра, Мэриленда, Кентукки и Миссури, а также Теннесси, который уже был оккупирован армиями Союза, этот закон не действовал.

Вернуться

80

Рост Гранта составлял всего пять футов восемь дюймов (173 см), а весил он 135 фунтов (62 кг). Рост Линкольна составлял шесть футов четыре дюйма (193 см), при этом весил он 180 фунтов (82 кг).

Вернуться

81

Комендант Андерсонвилля, капитан Генри Вирц, в ноябре 1865 года был казнен за военные преступления.

Вернуться

82

Доктрина Монро противостояла европейскому колониализму в Америке с целью сохранения монополии США на торговлю в Западном полушарии. Доктрина была составлена госсекретарем президента Монро, Джоном Квинси Адамсом.

Вернуться

83

Истинной причиной потопления крейсера стал случайный пожар в машинно-котельном отделении, но публично об этом было заявлено лишь много лет спустя.

Вернуться

84

Отсюда и термин «пастеризация», то есть устранение патогенов из жидкостей и продуктов, и антисептический бренд «Листерин».

Вернуться

85

14 апреля 1865 года Кинг был на приеме в театре Форда, когда Джон Уилкс Бут убил Линкольна. Он был одним из первых врачей, попытавшихся оказать помощь умирающему президенту. Он помогал перенести Линкольна через улицу, в дом Петерсена, где президент умер на следующее утро.

Вернуться

86

В 1915 году Тесла и Эдисон вместе получили Нобелевскую премию. Поскольку оба категорически отказывались делить премию друг с другом, она не была им вручена. Нобелевскую премию передали отцу и сыну Уильяму и Лоуренсу Брэггам за исследования в области радиологии, где пионером также был Тесла.

Вернуться

87

Я не могу точно назвать количество моряков президента Джефферсона, которые в 1801 году (и еще раз при президенте Мэдисоне в 1815 году) вели короткие, перемежающиеся варварские войны с североафриканскими османскими пиратами.

Вернуться

88

Самоуправление было куплено дорогой ценой. В 1942 году на Филиппины вторглись японцы, а американцам пришлось эвакуироваться. Начались годы суровой японской оккупации. В 1944 году в ходе Второй мировой войны американцы вновь вернулись на Филиппины.

Вернуться

89

Подопытные Рида сознавали риск и получали деньги за эти опыты. Впервые в истории медицины люди подписывали документы о согласии на участие в опытах. Так был создан прецедент распространенного и легального использования подобных документов.

Вернуться

90

Финли семь раз номинировался на Нобелевскую премию, но ему так и не удалось получить эту престижную награду.

Вернуться

91

США контролировали канал до 1977 года, когда Панама постепенно начала главенствовать в совместном с США предприятии. Полная передача канала Панаме завершилась в 1999 году.

Вернуться

92

ДДТ – дихлоро-дифенил-трихлорэтан.

Вернуться

93

На македонском фронте в Салониках британцы и французы, сражавшиеся с болгарами, сильно страдали от малярии. «Жаль, но вся моя армия находится в госпиталях с малярией, – отвечал французский командир, получивший приказ перейти в наступление в октябре 1915 года. – Невозможно что-то сделать, не имея ничего». Около 50 процентов французской 120-тысячной армии слегло с малярией. В 160-тысячной британской армии было отмечено 163 тысячи случаев обращения к врачам с малярией (более одного случая на каждого солдата). Военный корреспондент так описывал британских солдат: «Вялые, анемичные, несчастные, болезненные солдаты, для которых сама жизнь стала тяжким грузом, а сами они – тяжким грузом для армии». Когда в сентябре 1918 года болгары наконец сдались, армия союзников потеряла на этом фронте два миллиона дней службы из-за малярии. Аналогичная ситуация сложилась в Восточном Средиземноморье. Британская армия под командованием генерала Эдмунда Алленби продвигалась по Леванту на север, из Египта через Палестину в Сирию. Армия тоже страдала от малярии, но не так сильно, поскольку Алленби предусмотрительно запасся хинином и москитными сетками. Кроме того, армия шла по более возвышенной местности, чем на Балканах. Среди 2,5 миллиона британцев, служивших в Северной Африке, на Ближнем Востоке, в Галлиполи и на юге Кавказа, было отмечено лишь 110 000 случаев малярии. А вот испытывавших проблемы со снабжением и голодавших турок-османов болезнь преследовала активнее. В турецкой армии было отмечено 460 тысяч случаев заражения.

Вернуться

94

Потери среди гражданских лиц точно не зафиксированы и остаются предметом споров. Но в целом можно сказать, что они составляли от 7 до 10 миллионов человек.

Вернуться

95

Ученые до сих пор спорят о том, где был первый заболевший испанкой. Совершенно ясно, что это произошло не в Испании. Называются Бостон, Канзас, Франция, Австрия и даже Китай. Наиболее вероятной точкой кажется Бостон.

Вернуться

96

«Циклон-Б» был изобретен и использовался в качестве инсектицида, но получил зловещую известность в годы Второй мировой войны, когда нацисты использовали его для массового убийства евреев и заключенных концлагерей.

Вернуться

97

Атабрин выпускался также под названиями «мепакрин» и «кинакрин».

Вернуться

98

Недавно стало известно, что у военных, принимавших, в частности, мефлокин, возникали постоянные психозы. Я сам принимал это противомалярийное средство в 2004 году, и оно вызывало у меня странные психоделические сны.

Вернуться

99

Во время войны компания Hershey’s выпустила три миллиарда «тропических» шоколадных батончиков. К 1945 году фабрика выпускала 24 миллиона шоколадок в неделю.

Вернуться

100

Гайзел также рисовал изображения в своем характерном стиле для рекламы инсектицида ФЛИТ на основе ДДТ. Подпись гласила: «Быстрее, Генри! Это ФЛИТ!». Кроме того, он был автором плакатов для компаний Esso и Standard Oil.

Вернуться

101

После трио открытий 1897 года Росса, Грасси и Коха международный научный мир маляриологии был довольно узок. Шиллинг, к примеру, был первым директором отдела тропической медицины в Институте Роберта Коха. Великий ученый основал свой институт в 1891 году для исследований в области изучения и предотвращения болезней. Шиллинг работал в институте с 1905 по 1936 год. Уйдя на пенсию в 1936 году, он принял предложение Муссолини проводить эксперименты с малярией на обитателях психиатрических клиник и больниц.

Вернуться

102

Из примерно тысячи подопытных Шиллинга более 400 умерло от болезней, переносимых комарами, или от смертельных доз экспериментальных синтетических противомалярийных лекарств.

Вернуться

103

Для сравнения скажу, что во время Корейской войны в американской армии с 1950 по 1953 год было отмечено 35 000 случаев заболевания малярией.

Вернуться

104

Если оправдаются тенденции и предсказания глобального потепления, то к 2050 году к этому количеству добавится еще 600 миллионов человек.

Вернуться

105

CRISPR – clustered regularly interspaced short palindromic repeats, короткие палиндромные повторы, регулярно расположенные группами.

Вернуться

106

Впоследствии ученые сообщали, что близнецы CRISPR в ходе процесса случайно (или намеренно) подверглись модификации мозга.

Вернуться

107

Оценки – дело трудное, и разнятся они очень сильно. Я часто сталкивался с цифрами в 8,7 миллиона и 11 миллионов видов. Мне доводилось читать научные труды, где количество видов оценивалось в два миллиарда, один триллион, а также с массой промежуточных результатов. Причем утверждалось, что одних лишь насекомых на земле 40 миллионов видов. Как и сами живые организмы, таксономия тоже постоянно развивается.

Вернуться

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg