«Выше неба»

Рене Манфреди Выше неба

Часть первая ПОДЗЕМНОЕ НАСЕЛЕНИЕ

Глава I Шпильки и иголки

Пялиться в микроскоп на препарат вируса Эбола – нет, не так представляла себе Анна свой день рождения. День уже заканчивался, а она все сидела в мрачной лаборатории, разглядывая образцы. Ей хотелось усложнить экзаменационные вопросы для студентов из продвинутой группы, не доводя, однако, до таких крайностей, как геморрагическая лихорадка. Большинство выпускников осядут в роскошных загородных клиниках Массачусетса, а не в Кот-д'Ивуар, в конце-то концов. Вот только настоящей причиной, по которой она все не уходила домой, было желание совершить еще одно путешествие в страну клеточных аномалий.

Она снова просмотрела отобранные слайды: шесть образцов пораженных лейкоцитов и два – эритроцитов: серповидно-клеточная анемия и фаворит всех экзаменаторов – злокачественная лейкопения. Этого вполне хватало. Но она добавила еще острый лимфатический лейкоз – последний и самый простой тест, замечательная вещь, если смотреть глазами цитолога. Подправив фокусировку, Анна пристально всмотрелась в слайд. Через окуляр микроскопа лейкоз выглядел завораживающе красиво: кипение клеток, четко очерченных и ярких, как конфетти из праздничной хлопушки.

Анна выключила настольную лампу и начала собираться, но тут ее внимание привлекла коробка с редкими образцами вирусов. Почему бы и нет? Лучше разглядывать лихорадку долины Рифт, чем пятьдесят с лишним свечей на торте. Грета, ее подруга, попыталась было уговорить ее на вечеринку, но Анна и прежде не соглашалась на праздники в свою честь, тем более она не хотела никакой вечеринки сейчас, через три года после полувековой отметки.

Ей всегда казалось, что она получает более чем справедливую долю того, что делает жизнь замечательной. И все-таки, никак нельзя было ожидать того, что получилось в итоге: преподавание в «неполном» колледже[1], вдовство, отдаление от своего единственного ребенка и жизнь в абсолютно пустом таунхаузе[2]. Как правило, жилье нижней части среднего класса или молодежи. После недавнего приезда грузовика компании «Гудвилл» в квартире остались только письменный стол, ее виолончель, кресло и кровать. И ничего больше – даже кастрюль или диванных подушек.

Анна приехала сюда год назад. Предыдущая владелица просто бросила в квартире свои пожитки и уехала в Корею. Агент по недвижимости обещал все вывезти и навести чистоту, если Анна надумает въезжать. Но ей хотелось, чтобы все осталось как было – вплоть до умерших гиацинтов и внушительных коллекций клоунских фигурок и банок из-под «пиратского» печенья[3]. Она не смогла бы сейчас жить среди своих старых вещей: изящного китайского фарфора и старой мебели, заполнявших оставшийся на северном побережье дом. Дом в стиле Тюдоров, который она разделяла со своим мужем. После смерти Хью Анна отдала все на хранение и начала переезжать из одной меблирашки в другую.

Квартира была забита дешевыми вещами, которые поначалу ничем Анну не беспокоили. Ничто из окружавшего ее не представляло какой-либо ценности и не несло груза воспоминаний. Вещи ничего ей не говорили, и ничто не напоминало о смерти мужа. Кофейный столик был испорчен следами от кружек не теми, кого она любила. Одинокий носок, завалившийся за бельевую корзину, не смог бы найти пару в ее платяном шкафу. Даже с фотографий смотрели на нее чужаки: поглощенные собой и друг другом девушки на лыжном курорте и многочисленные изображения женщины, вероятно прежней жилички, в сопровождении мужчины – родственника, мужа или любовника. Женщина неуверенно улыбалась, как человек, в последний момент приглашенный на вечеринку.

Две недели назад, когда Анна вспомнила о наступающем дне рождения, она решила, что больше не будет жить в окружении пронумерованных бархатных клоунов и коробок из-под печенья, орущих «Так держать, приятель!», каждый раз, стоило вам открыть крышку. И она позвонила в фирму «Гудвилл».

– И что теперь? – спросила Грета, войдя в опустевшую квартиру. – Что ты собираешься с этим делать? – Кухня была абсолютно и окончательно опустошена, даже солонки не осталось. – В любом случае, ты не можешь жить так!

Анна пожала плечами:

– Там видно будет.

Но конечно, Грета была права; последние две недели она таскала Анну по аукционам, хотя той не были нужны ни ободранные кошками диваны, ни поцарапанные столики.

Анна открыла ящик стола, и ее взгляд наткнулся на шпильки, купленные с Гретой в прошлое воскресенье. Двенадцать из них были украшены омерзительными брошками, сделанными из волос умерших, чтобы украшать головы живых[4]. Сами по себе они, разумеется, вовсе не были ей нужны, и она приняла участие в аукционе только из-за подозрения, что все волосы содержали сходные ДНК. Вот это и заворожило ее: как могла женщина, носившая их, пережить такие трагические потери? Большинство ее современниц в надежде остановить смерть сделали бы только одну. Анна восхищалась этой давно умершей матерью и тем фактом, что каждая смерть была по-особенному увековечена, а не просто занесена в общий скорбный список.

Анна снова включила микроскоп и поместила под линзу несколько прядей того, что, несомненно, было детскими волосками. Волос был светлый и волнистый, кутикула гладкая, как перышко, – определенно детский пушок. Ребенок либо умер при рождении, либо вскоре после него. Ни одного выдающего возраст повреждения.

Она проверила оставшиеся одиннадцать. Девять образцов без сомнения происходили из одной семьи, и все двенадцать, судя по отсутствию характерных повреждений от ультрафиолета, принадлежали детям не старше десяти. Болезнь, возможно опустошительная эпидемия на стыке столетий, забрала семью этой женщины.

Анна швырнула шпильки в мусорное ведро, но затем, почувствовав себя виноватой, выудила их обратно. Позже она, пожалуй, отнесет эту коллекцию в антикварную лавку.

Кто-то постучался и открыл дверь. Это был Ник Мозите – интерн из больницы, который иногда читал лекции в колледже.

– Привет! – сказала она.

– Извините за беспокойство, Анна, и если я вам мешаю, просто скажите «нет».

– Хорошо. Нет – и спасибо, что заглянули.

Он улыбнулся, расположившись на краешке лабораторного стула.

– На мне сейчас группа поддержки для пациентов, больных СПИДом, и их семей, и мне нужно создать еще одну. Я подыскал кое-кого, но этот человек отказался в самый последний момент. Надеюсь, вы сможете посоветовать мне кого-нибудь из хороших студентов, кто смог бы руководить этой группой. Он сможет получать разовые гонорары, и он наберется опыта. Но, конечно, никакой регулярной оплаты.

– О! – Анна почувствовала облегчение от того, что предложение не касается ее лично. Она не верила в группы поддержки.

Взгляд Ника упал на ее стол.

– Шпильки, – произнесла она, заметив его недоумение. – Они украшены волосами умерших. Я купила их на аукционе, потому что терпеть не могу покупать диваны.

– Интересно, – сказал Ник, но было заметно, что он был не в настроении шутить.

– Группы поддержки находятся вне пределов моего опыта. – Анна взяла самую красивую шпильку, украшенную чем-то вроде венка из серебристых незабудок, переплетенных с прядями невероятно мягких каштановых волос Мое дело – медицинская техника. Шпильки да иголки.

Он кивнул:

– Ну да. Но вы вроде ведете курс медицинской этики?

– Не совсем. Это всего лишь пробный класс по стандартным офисным и больничным процедурам, поведению у постели больного. Как утешить пациента, который боится шприца. Как успокоить родителей, когда вы всаживаете шприц в их плачущее чадо.

– Превосходно. Мне нужен кто-то с практическими навыками. Плюс – основы медицины и крепкие нервы. Собственно, задача этой группы состоит в том, чтобы сократить количество собраний в больнице. Большинство пациентов знают друг друга, и им просто нужно место для встреч в субботу вечером.

– Вот как, – сказала Анна. – Стало быть, это не вполне группа поддержки.

– Ну, и да и нет. Мне просто нужен кто-то, кто смог бы вести эти встречи. И при этом понимал хоть что-то в иммунологии и мог бы справиться с проявлением лишних эмоций. Я знаю, что вы выпускаете замечательных клиницистов. Те двое, которых вы направили ко мне на практику, были превосходны.

Он поднес к глазам шпильку, которая тоже нравилась Анне. Она была меньше остальных и не украшена ничем, кроме голубой ленточки, скрепляющей пряди, но к ней была прикреплена розетка из волос двух людей. Из-за сходства в структуре и оттенке Анна решила, что этой шпилькой была отмечена смерть близнецов.

– А что, собственно, означает – «вести встречи»?

– Да, в общем, дело в том, что эти люди знают друг друга очень хорошо и между ними иногда складываются… ну, нестандартные семьи. В любом случае, на эти встречи, по возможности, будет заходить консультант по вопросам психиатрии. Так что все, что нужно сделать вашему студенту, – потратить час в субботу, отметить присутствующих и записать основные темы, которые обсуждались, – за небольшое вознаграждение и, конечно же, хорошую рекомендацию в резюме.

– А вы не думали попросить одного из своих ординаторов? Или студентов-медиков?

– Я просил, но все так перегружены, что совесть не позволяет мне заставлять их заниматься еще и этим. Я мог бы сам вести эту группу, но суббота – единственный день, который я могу провести с семьей. – Он помолчал немного. – Обещаю, это только на время.

– Я подумаю, что смогу для вас сделать, – сказала Анна.

– Чудесно. Я вам очень признателен. – Он повернулся, чтобы уйти. – Да, и еще кое-что: я не сомневаюсь, что вы пришлете замечательного студента, но хотелось бы надеяться, что вы сможете найти человека сострадательного и терпеливого.

И, прежде чем Анна успела спросить еще что-нибудь, он был уже за дверью.

После его ухода она просмотрела список студентов. Как можно было быть уверенной в сострадательности этих ребят, с которыми она так мало общалась? Сострадание, по ее мнению, было всегда индивидуальным, вырастающим из конкретной ситуации; то что вызывает сострадание к одному человеку, может оставить тебя холодной, когда речь идет о другом. По крайней меpe так это происходило с ней самой. Анна пометила два имени. Она позвонит им завтра.

На сегодня все. Она убрала слайды в коробку. В конце концов, сегодня – ее день рождения. Ей внезапно захотелось выпить, и она подумала, что это хороший знак, – стало быть, она еще не слишком стара для этого и все еще может получить удовольствие от хорошего скотча в компании хорошей подруги. Анна взяла трубку и набрала номер Греты:

– Чем занимаешься?

– Собиралась приготовить ужин, но тут позвонил Майк. Он задержится до девяти, поэтому ничем особенным я не занята.

Анна сразу же почувствовала настроение подруги. Полгода назад Грета уволилась с поста вице-президента фирмы по разработке и продаже программного обеспечения и посвятила себя попыткам забеременеть. Три вещи занимали ее теперь: зачатие, приготовление обедов с тщательно продуманными ингредиентами, которые она искала по всему Бостону, и музыкально-танцевальная группа для слабослышащих детей. Грета назвала свой ансамбль «Без звука», и о них уже дважды писали в бостонских газетах.

Родители Греты, эмигранты из Германии, были глухими. Анна с трепетом слушала истории о детстве подруги. Без следа жалости к себе или горечи та описывала, как каждое утро покидала молчащий дом и медленно шла навстречу звукам. «Словно я была пятном света на воде и мне нужно было достичь одного берега – утром и противоположного – вечером».

Анна знала, что в эти дни настроение Греты было неустойчивым, словно подвесной мост, раскачивающийся из стороны в сторону даже при самых незначительных нагрузках.

– Раз уж мой своенравный муж опять пропустил ужин, может, ты позволишь мне что-нибудь приготовить для тебя? – мягко сказала Грета.

– Давай лучше встретимся в городе. Пойдем напьемся. Грета рассмеялась:

– Ты настоящий параноик, честное слово! Ты не поверила, когда я сказала, что отменила вечеринку?

– Поверила. В основном. Мне просто не хочется сейчас идти домой. – Квартира Греты была прямо за стенкой.

Они договорились встретиться в баре в Блэк-Бэй, месте, в котором Грета никогда не бывала, но как-то раз проезжала мимо.

– Это через дорогу от корейского ресторана – сказала Анна. – Встретимся через час.

Анна пила уже второй бокал мартини, а Греты все не было. Она попыталась дозвониться к ней домой по мобильному, но у телефона села батарейка. Тогда она заказала «Сан Пеллегрино» и начала запивать им мартини, опасаясь не столько опьянеть, сколько расчувствоваться.

Немногим более десяти лет назад она встретила сорокалетие в их летнем доме в Мэне. Хью организовал вечеринку, это был первый и единственный раз, когда она не возражала, поскольку приглашены были люди, которых она действительно любила. Хью вытащил ее на двухчасовую прогулку по пляжу, а когда они вернулись, у парадного входа за столами, покрытыми снежно-белыми льняными скатертями и украшенными красными розами, их ждали друзья. Был струнный квартет на лужайке и официанты, наливающие шампанское. И этим вечером Анне не раз приходил в голову вопрос: где будет она встречать свои последующие дни рождения? И ей смутно виделся тот же летний дом и Хью рядом – может быть, они будут только вдвоем, будут пить вино на берегу после тихого ужина в городе. А этот бар – с липким полом, ободранными виниловыми кабинками и потрепанной публикой, к числу которой она без колебаний отнесла и себя, – этот бар был последним местом, которое она могла представить.

Наконец подошла Грета, прихватив по дороге к кабинке два бильярдных кия:

– Извини за опоздание.

– С тобой все в порядке? – спросила Анна, увидев покрасневшие глаза подруги.

– Нет. Но я бы не хотела обсуждать свои проблемы прямо сейчас. Это твой вечер. – И она протянула Анне кий: – Следуй за мной, мисс Пятьдесят три!

Анна рассмеялась и пошла к бильярдному столу, наблюдая, как Грета разбивает шары. Ее лицо… Да, именно обычное выражение Гретиного лица было причиной того, что Анна покончила с личной жизнью.

В отличие от Греты она вовсе не нуждалась в близком человеке. И чем старше она становилась, тем менее возможными казались ей по-настоящему глубокие человеческие отношения. Мужчины всегда оказывались в пределах досягаемости, если у нее возникала такая потребность, – и Анна воспринимала их, как необходимые для нормального функционирования организма охранные клетки крови. Стоило ей упасть духом, как они атаковали вирус одиночества – ровно до тех пор, пока она не начинала чувствовать себя лучше.

После смерти мужа у нее было несколько мужчин, но никто всерьез так и не заинтересовал ее.

– Начинаем, – сказала Грета. – Твои – полосатые. Играем по-простому.[5]

– Естественно. – Анна сильным ударом скинула два шара со стола. – One!

Грета сердито на нее посмотрела и подала официанту знак принести еще выпивки.

– Я не буду, – пробормотала Анна. – Мне завтра на работу, и еще нужно проверить контрольные.

– Что за чушь! У тебя сегодня день рождения. Ты должна считаться со своими желаниями. Если бы ты была мужчиной в самом расцвете лет, то купила бы огромный автомобиль с багажником, набитым причиндалами для какого-нибудь вида спорта, которым и не собираешься заниматься.

Анна осмотрела стол в поисках хорошего удара. «Нужно сделать что-то безумное. Боюсь, я слишком предсказуема». Третий бокал мартини был лишним: алкоголь никогда не действовал на нее так, как, казалось, действовал на других. Ей не нужно было взбадривать себя и не хотелось предаваться сожалениям впоследствии. Она не сделала ту карьеру, о которой мечтала, но она получила мужа, который сделал ее жизнь даже более наполненной, чем если бы она все-таки стала хирургом. Сейчас в ее жизни тоже были вещи, приносившие удовлетворение: ее музыка, ее работа, – и если этот мир был меньше и легковеснее, чем тот, прежний, в нем гораздо проще было мириться с течением жизни и позволять маленьким радостям скрашивать эпическую борьбу с минувшим счастьем.

И теперь ее жизнь состояла из тихих, незначительных радостей: бесцельных прогулок с Гретой, репетиций самодеятельного камерного оркестра и участия, при случае, в благотворительных акциях.

– Твоя подача, – сказала Грета, – валяй.

Анна тщательно прицелилась – это был верный удар, – но шар прошел мимо лузы. Грета засмеялась:

– В чем дело, бабушка, руки трясутся?

– Дай передохнуть. Я почти старушка. В некоторых штатах я могла бы уже выйти на пенсию.

– Конечно. В любую минуту ты рискуешь сломать бедро или подобрать бродячую кошку. Посмотри на мою юную ловкость: шестерка в угловую лузу.

Анна смотрела на Грету, сосредоточенную на игре, так же как и большинство мужчин в баре. Грете было уже под сорок, но выглядела она гораздо моложе. Она привлекала всеобщее внимание, где бы ни появлялась. Причиной тому отчасти были ее отливающие золотом длинные волосы. Но было и еще что-то почти мистическое, неосязаемое – она будто носила с собой свою собственную погоду, меняя холодный воздух на теплый, низкое давление – на высокое. Грета была крупной женщиной. Не то чтобы полной или слишком высокой, но ее размер как-то выходил за рамки привычного, и сложена она была нескладно, будто постоянно ударялась головой о потолок своей собственной жизни и каждый удар-оставлял след. Именно это ощущение повышенной уязвимости делало Грету действительно красивой.

Анна была рада, что никогда не придавала значения своей внешности, меняющейся с годами. Она знала, что мужчин привлекают к ней вовсе не физические данные. Однажды Хью сказал, что когда он впервые увидел Анну на вечеринке первокурсников, то его привлекла окружавшая ее аура одиночества. Что-то особенное было в ее светлом голубом платье, водопаде темных волос, гордо поднятом подбородке – будто ей было все равно – стоять в одиночестве или танцевать.

Анна была убеждена, что в идеальном мире было бы два типа женщин. Одни – движимые эстрогеном и материнским инстинктом, другие – рациональностью прогестерона, чуть подправленного тестостероном, выводящим их из холодного созерцания в мир борьбы. Анна выбрала бы второй, даже не раздумывая.

Грета забила восьмой шар и закончила партию.

– Еще разок? – спросила она.

Анна отказалась от игры, но согласилась зайти к Грете на рюмочку, поняв, что подруга не хочет оставаться одна.

– Ну, тогда домой, – сказала Анна и нырнула в дамскую комнату сполоснуть лицо.

Она чувствовала себя больной, голова слегка кружилась от внезапно – возникшего чувства опасности. Анна подставила руки под струю холодной воды. Прямо за дверью какой-то мужчина по-испански говорил по телефону. Голос был злым. Когда Анна вышла, он быстро осмотрел ее с ног до головы.

– Secora!

Она обернулась, и мужчина что-то протянул ей. Одну из шпилек. Анна взяла ее.

– Gracias, – сказала она и тут заметила, насколько тот был хорош. Большие темные глаза и красивые руки, худощавый и элегантный, одетый в облегающие брюки и желтую рубашку из жатого шелка. Анна покрутила в руке шпильку, ту, с серебряными незабудками, и убрала в карман. Возможно, она сохранит ее.

Пока Грета проверяла телефонные сообщения, Анна сварила кофе без кофеина. Затем провела руками по гладкой сине-белой плитке рабочего стола.

Все, что Грета собрала в своем доме, было красиво и самого отменного качества. Над раковиной на полке висели чудные медные баночки для специй. По всему дому витали волшебные ароматы: на кухне пахло корицей и укропом, в гостиной – эвкалиптом и лавандой. Обычно одна или две вазы были наполнены маргаритками или тюльпанами, но сейчас, прогуливаясь по дому, Анна насчитала как минимум десять вазочек, забитых всевозможными экзотическими цветами.

– Кто-то умер? – спросила Анна, кивнув на изобилие розовых орхидей и азиатских лилий.

– Как ты думаешь, что это значит? Майк приносит их домой каждый день. Тебе не кажется это подозрительным?

Анна подняла брови.

– Дни рождения, годовщины или «прости меня». Есть еще причины, по которым мужчины дарят женщинам цветы? – Грета открыла бельевой ящик и выудила сигареты из-под стопки салфеток. – Не хочешь побаловаться?

– Не знала, что ты куришь, – изумилась Анна.

– Я и не курю. Ну, только когда злюсь. Майк ненавидит это.

– Ладно, дай мне одну. – В колледже Анна была заядлой курильщицей, но за последние двадцать лет не взяла в рот ни одной сигареты.

Женщины прошли на веранду, где низкая ограда разделяла их участки.

– Грета, я должна у тебя кое о чем спросить. – Ну?

– У тебя все в порядке? У тебя и Майка? Грета немного помолчала, а потом ответила:

– Не знаю. Он все позже и позже приходит с работы. Иногда уходит в шесть утра и возвращается домой только в девять-десять вечера. Вчера он вернулся в полночь.

– Ну и что ты думаешь по этому поводу? – спросила Анна.

Грета тяжело вздохнула и покачала головой:

– Не знаю. Думаю, если бы у него была другая, он не стал бы этого демонстрировать так явно. Он достаточно деликатен, чтобы солгать.

– А он сказал, где был?

– Катался. Просто катался по городу.

– Майк может. Я имею в виду – это вполне может быть правдой. – В жизни Анны, когда она стала матерью, тоже был такой период. В то время она чувствовала себя спокойно только за рулем. И хотя, конечно, она и не думала бросить семью, ее манил каждый выезд с автострады, и мысль, что, сделав всего один поворот, можно оказаться в Канаде, волновала и создавала иллюзию свободы. В те годы, особенно когда Хью работал в больнице по двадцать четыре часа в сутки, Анна иногда чувствовала себя так, словно ее жизнь стала ненадежной и шаткой, как прогнившая половица.

Она училась в Смитсоне, специализируясь сразу по химии и по физике, когда встретила Хью. В то время Анна собиралась перейти на медицинский факультет и уже получила извещение о возможности зачислении в Тафт, но роман с Хью был настолько головокружителен и совершенен, что вопрос об отъезде сам собою отпал. Они поженились через месяц после выпуска. Было решено, что, прежде чем Анна сможет продолжить учебу, медицинский диплом и место в ординатуре должен получить Хью.

Анна закончила девятимесячные курсы медицинской техники и трудилась в лаборатории, чтобы оплачивать счета. Это была легкая и приятная работа, временный перерыв в ее студенческой жизни. Даже в долгие часы одиночества, в часы скучной, монотонной работы в лаборатории, она была довольна их совместной жизнью. Ей было радостно возвращаться домой – в обшарпанную квартирку, наполненную ветхой мебелью и скверным запахом соседской стряпни. Это было замужество, о котором она всегда мечтала, но на которое никогда и не надеялась. Первые два года все шло замечательно. А потом Анна обнаружила, что беременна. Они были очень осторожны, к тому же Анна прекрасно знала свой цикл – с точностью до часа, им и в голову не приходило опасаться случайной беременности.

Она знала, когда это произошло. У Хью как-то выдалось четыре свободных дня подряд, что случалось очень редко, и они укатили за город, в летний домик семьи Хью в штате Мэн. Для Анны это был самый счастливый период. Каждый день они гуляли по пляжу, ели омаров при сияющем золотистом вечернем свете, растворяясь в шелесте и шипении приходящих из океана волн.

Анна никогда не представляла себя в роли матери, и бездетный брак вполне ее устраивал. Мысль о вечно орущем ребенке вызывала чувство паники. Ей казалось, что ее загнали в ловушку.

Анна не смогла заставить Хью даже обсудить возможность аборта, он и говорить не хотел об этом. Вместо этого он пытался переубедить жену:

«Дорогая, ничего же не изменится. Мы просто поменяемся ролями: я поступлю в ординатуру, а ты будешь учиться дальше. Для ребенка мы наймем няню».

В итоге все пошло совсем не так. Он начал работать хирургом-ортопедом в Бостоне. Анна родила дочку, названную Поппи в честь бабушки Хью, и готовилась приступить к занятиям. Но ребенок полностью истощил ее силы. А были еще ужины с новыми коллегами Хью и общественные мероприятия для докторов и их жен, а еще клубы, в которые он настойчиво пытался ее записать, включая даже один, называвшийся «Клуб докторских жен».

Анна его высмеивала, а он отчаянно пытался ее уговорить, признавая, что это просто сборище скучающих женщин, не обязывающее ее ни к чему, кроме полуденных чаепитий и участия в паре благотворительных акций.

– Как ты вообще можешь просить меня участвовать в чем-то подобном? – возмущалась она. – Ты проявляешь так мало уважения к тому, что я есть, что я вынуждена подумать о том, понимаешь ли ты меня вообще.

– Анна, – сказал он спокойно, – милая моя Анна.

В конце концов он победил – хотя Анна и не воспринимала это как свое поражение, просто она любила его и решила ему уступить. Раз в месяц она наряжалась и отправлялась в клуб, высиживала свое до конца, слушая бесконечные разговоры о походах по магазинам, украшениях и подозрениях по поводу красивых и хищных медсестер. Теперь, двадцать пять лет спустя, Анна все еще заглядывала к ним изредка. Ничто не облегчает груз прожитых лет так, как стойкое отвращение к кому-либо на протяжении почти тридцати лет.

Анна вытряхнула из пачки еще одну сигарету и прикурила.

– Мне пятьдесят три – вот занудство! – сказала она. – В общем, поскольку моя бессонница снова со мной, можешь позвонить мне попозже, если захочешь.

– Чем ты сейчас займешься?

Анна затушила окурок в горшке с геранью:

– Проверю контрольные, потом поиграю, если еще не все забыла. Я вернулась в наш оркестр, и у нас в программе Рахманинов, я отстаю от остальных, даже если бы и не пропустила первых двух репетиций.

– О! – Грета невидящим взглядом смотрела на улицу. Анна обняла ее:

– Все будет хорошо. Звони или просто заходи в любое время. Прошлой ночью я не спала до четырех.

– Хорошо. Спасибо за вечер.

– Спасибо, что отменила вечеринку. – Анна пошла в дом, чтобы забрать жакет и сумку.

– Эй! – окликнула ее Грета. Анна обернулась.

– Ты уронила это, – Грета протянула ей шпильку.

– Ну вот, опять, – пробормотала Анна, и ее рука сама потянулась к дырке в подкладке кармана.

Дома она не стала включать свет и просто сидела в темноте. Анна не достаточно устала, чтобы лечь спать, но и не была настолько бодра, чтобы заниматься музыкой или просматривать две дюжины контрольных по вирусологии. Она сбросила туфли и пошла в спальню. На телефонном аппарате мигала красная лампочка – новые сообщения. Возможно, это Грета, только она звонила в эти дни. Анна нажала на кнопку прослушивания.

«Мама, это Поппи. – Последовала пауза. – Я надеюсь, ты мне перезвонишь. Это и вправду важно».

Сквозь голос Поппи невнятно пробивался детский голосок, наверное Флинн, ее внучка, с которой она никогда не встречалась. Где-то должна была лежать ее фотография – совсем малышки. А сейчас Флинн уже около десяти. Анна взяла себя в руки. Поппи оставила свой номер, код – 907. Что это за штат? Второе сообщение было также от Поппи: «Привет, это снова я. В принципе я могу оставить свой вопрос на автоответчике. И если ты не перезвонишь мне в ближайшее время, значит, ответ – «нет». Марвин, Флинн и я хотели бы приехать. Этим летом. На пару недель. Надеюсь, скоро пообщаемся».

Анна села на кровати, и все страхи этого вечера сплелись вдруг в тошнотворный плотный комок где-то в глубине живота. Она не видела дочь двенадцать лет. Иногда от нее приходили открытки, но последние пять лет Поппи вообще не давала о себе знать. И вообще, когда умер Хью, Анна почувствовала, что это все равно как если бы ее дочь умерла вместе с ним.

Поппи ушла из дома в восемнадцать лет с Марвином, чудаком, который позвонил в ответ на газетное объявление Хью о продаже старенького микроавтобуса «Фольксваген», лет десять уже ржавевшего на заднем дворе. Анна прекрасно помнила день, когда Марвин Блендер появился в их доме. Стоял октябрь, Хью болел, Поппи только вернулась из Европы с героиновой зависимостью. Это было худшее время в жизни. Спустя месяц после возвращения Анны и Хью из летнего домика в штате Мэн они узнали, что причиной чрезвычайной усталости и головных болей Хью, на которые он жаловался и думал, что это от переутомления и стресса, была саркома. Анна сама взяла у него кровь на анализ. Число лейкоцитов было таким высоким, что слайд напоминал картины Моне, клетки были словно покрывало из водяных лилий.

Вот с такими новостями они поехали встречать Поппи в аэропорт. Анна рассматривала выходящих пассажиров, но так и не смогла узнать дочь, пока та не подошла вплотную. Поппи была как вырванная из любимой книги страница – знакомая, но лишенная смысла. Она была настолько худая, что казалось, будто ее коленные чашечки могут проткнуть джинсы. Когда дочь уезжала полгода назад, ее красивые волосы доходили до плеч, сейчас же они были настолько короткими, что сквозь них светилась кожа. Анна поняла все – по лицу, напоминающему маску, и по тусклым, ничего не выражающим глазам. Хью сначала просто отказался верить: он смотрел на Поппи глазами любящего отца, а не медика.

Анна обыскала вещи Поппи, исследовала каждый дюйм ее комнаты, но так ничего и не нашла. Однако домработница все же помогла разгадать эту тайну: Поппи спрятала все в их спальне. Героин лежал в футляре, в который Анна почти никогда не заглядывала, шприц – в комоде, на дне ящика с подарочными упаковками и ленточками. На кухонном столе, поверх двух тонких пакетов, лежала записка от Марии. «Я случайно уронила коробочку с драгоценностями мисс, когда сметала пыль. Это выпало оттуда».

Поппи, заболевшая желтухой, почти не выходила из больницы. Болезнь протекала так остро, что печень работала только на шестьдесят процентов. И потом она еще два месяца проходила программу реабилитации, прежде чем врачи решились отпустить ее домой.

К Рождеству она пришла в норму, набрала вес и даже начала ходить на занятия в колледже, хотя и по специальной программе, не требовавшей постоянного присутствия в классе. У нее появился новый молодой человек, в котором Анна и Хью души не чаяли. Поговаривали о свадьбе через год или два, но оба родителя уже воспринимали его как члена семьи. Каждый вечер он приходил к ним домой и проводил все время с Поппи перед телевизором. Или, когда Поппи ложилась спать, – с Хью и Анной на террасе. Добродушный и терпеливый, Чарли был продюсером шоу о живой природе на одном из телевизионных каналов Бостона и, что самое важное, просто с ума сходил по их дочери. Он был так же нежен с ней, как Хью.

Анна налила себе двойную порцию хереса и взяла с собой в ванную. Нет, она не хочет, чтобы приезжала ее дочь. Она быстро сбросила одежду и опустилась в горячую, пахнущую фрезией воду, расслабившись и отпустив воспоминания на свободу.

Весь год состояние Хью то улучшалось, то становилось хуже, однако к осени пришлось начать химиотерапию. Он был измучен, но сохранял бодрость духа. В воскресенье все четверо – Анна и Хью, Поппи и Чарли – сели поужинать. Чарли только вернулся с охоты на оленей, куда ездил со своим братом, поэтому на ужин в тот вечер была оленина, приправленная острым соусом, и кукурузный хлеб. Вечерами было уже холодно. Мужчины пили послеобеденный скотч на террасе, и Хью укутался в белый шерстяной кардиган, который Анна сберегла и носила в течение нескольких месяцев после его смерти, убеждая себя, что он все еще хранит запах тех счастливых осенних вечеров с задушевными разговорами за ужином, приправленных розмарином и чесноком, танином и запахом костра, витающими в воздухе, и слабым ароматом вина из пролитого бокала Мерло.

Анна поставила ноктюрны Шопена и наблюдала, как ее муж и будущий зять сидели в тусклом свете под нависающими ветвями дубов, отбрасывающими тени на широкие плоские камни террасы. После смерти Хью Анна часами сидела в его кресле, в таком же свете позднего вечера. Она видела те же тени от листвы, искусный филигранный узор на коже, словно легкая, превосходно сплетенная тесьма. Ей повсюду чудился Хью, память о нем окутывала ее как невидимая шаль.

В тот день Анна подумала: неужели это его последняя осень? Поппи подошла и сделала шаг в ее сторону, словно хотела обнять, но остановилась. Мать и дочь не обнимались с тех пор, когда Поппи была еще маленькой девочкой. Их отношения всегда были настороженными, а переходный возраст отдалил их друг от друга еще больше.

– Все уладится. Все будет хорошо, – сказала Поппи. Анна кивнула и высморкалась:

– Конечно. А здесь становится как-то чуть-чуть слишком трагично. Ты не поменяешь музыку? Шопен сейчас – это немного чересчур. Может, поставить счастливца глупого? – так она обычно называла Моцарта.

Они как раз принялись за десерт и кофе, и тут раздался телефонный звонок. Хью ответил, и по его фразам Анна поняла, что кто-то отозвался на объявление о продаже «Фольксвагена». «Идет. Так и договоримся», – сказал Хью в телефонную трубку.

– Наконец-то продаешь эту рухлядь, да? – спросил Чарли, когда Хью вернулся.

– Угу. Есть еще спрос на такие старые автобусы – на подходе новая волна хиппи. Мы с Анной когда-то ездили в нем за город. Еще когда она носила мини-юбки. По самую ватерлинию.

– Что?! – возмутилась Анна. – Я никогда не носила мини-юбки.

– Дорогая моя, такое невозможно забыть! – Он произнес это так чистосердечно и с таким томлением в голосе, что все рассмеялись.

Хью всегда хотел, чтобы она носила мини. Может, он даже и купил ей одну или две юбки такого рода, думала она, включая пальцем ноги горячую воду, но, конечно же, они никогда не надевались. Анна поставила бокал с хересом на край ванны, сделала валик из полотенца и положила его под шею.

Марвин появился, когда они только сели за стол. Хью попросил его прийти в половине восьмого, но тот, должно быть, вышел из дому сразу после того, как повесил трубку. Чарли заметил его первым – высокий мужчина в длинном черном пальто, с прямыми темными волосами до плеч прошел через задний двор, прикрыл рукой глаза и посмотрел на дом, прямо в окно столовой. В этом странном пальто – Анне показалось, что оно чем-то похоже на шинель, – и держа руку над глазами «козырьком» он выглядел как потерявшийся солдат, не уверенный в дружелюбии аборигенов. Незнакомец вертел головой из стороны в сторону, будто в шуме ветра ему почудилось, что его окликают.

– Что это за болван? – спросил Чарли.

Хью вздохнул, отодвинул кресло и положил с&пфетку на стол. Чарли встал:

– Я все сделаю, папа.

Они наблюдали, как Чарли подошел к покупателю и протянул ему руку. Затем кивком указал в сторону дома, и они вдвоем отправились к «Фольксвагену».

– Должно быть, это он звонил. – Хью посмотрел на часы. – Я договорился с ним на семь тридцать.

Через несколько минут вернулся Чарли:

– Он заинтересовался, но хочет совершить пробную поездку.

– Ключи в ящике со всяким хламом на кухне, – сказал Хью.

Анна слышала, как Чарли копается в груде старых ключей и ножниц, визиток и неиспользованных купонов. «Он никогда не найдет эти ключи. Все это копится там еще со дня нашей свадьбы».

– Я найду их. Я знаю, как они выглядят, – сказала Поппи.

Анна посмотрела на незнакомца, стоящего во дворе. В нем было что-то, встревожившее ее, она даже поежилась и плотнее укуталась в шаль. Где-то в глубине сознания зрела уверенность, что все это так быстро не кончится, что этот мужчина не просто поболтается по двору, заберет машину и исчезнет. Может, потому что она почувствовала, как Поппи им заинтересовалась. И потому что, кем бы он ни был, он был запоминающимся типом. «Картинка из учебника, – заметил Хью, рассматривая незнакомца в окно, – идеальное телосложение». Мужчина повернул голову, будто услышал сказанное, и Анна увидела правильные черты лица и мужественный изгиб шеи. Он был темноволос, с отдельными прядками цвета опавших кленовых листьев. Анна увидела, что он сложил пальцы, как делают это дети, изображая пистолет, и задумчиво приложил ладонь к голове. Мужчина слегка шевелил губами, словно что-то считая.

– Я бы на вашем месте подождала, пока обналичат чек, прежде чем вступить во владение, – сказала Анна.

Поппи вошла в столовую, держа в руке брелок, украшенный пластмассовой ромашкой.

– Помнишь это, мини-юбковая мамочка? – Она помахала ключами перед лицом и сексуально вильнула бедрами. Анна рассмеялась.

Чарли улыбаясь, протянул руку.

– Знаешь, я ведь не была в этой машине с пяти лет. Я проедусь с ним, – сказала Поппи.

– Нет! – одновременно сказали Чарли и Анна. Поппи перевела взгляд с одного на другого:

– Нет? А почему – нет? Думаете, он меня похитит? Чарли пожал плечами и сел обратно, а Анна мягко попросила:

– Пусть Чарли с ним проедется.

– Да почему же? – сказала Поппи с удивленным смешком.

Анна не могла бы объяснить почему. Она посмотрела на Чарли, сосредоточенно наливавшего соус в тарелку.

– Ну, не знаю. Если тебе так хочется…

– Не уезжай далеко, – сказал Чарли.

– Не гони, – сказал Хью.

– Я вернусь, – сказала Поппи.

Через полтора часа «Фольксваген» подъехал к дому. Поппи и незнакомец не торопясь двинулись к дому, увлеченные разговором. Даже с этого расстояния Анна видела, как сияет лицо дочери, как легок и искренен ее смех. Поппи откинула голову назад и крепко обхватила себя руками. Чарли бросил взгляд поверх газеты – парень не был ревнивым, Анна знала. Он не слишком-то ограничивал Поппи.

– Вот мы и вернулись! – крикнула Поппи, словно мужчина был желанным гостем или приехавшим погостить родственником. Он зашел и сел рядом с Чарли на небольшой диванчик.

– Я Чарли Эдвардс, жених Поппи, – сказал тот и протянул руку.

– Снова здравствуйте, Чарли Эдвардс. Я Марвин Блендер. – Он повернулся к Анне: – А вы, должно быть, сестра Поппи?

Анна натянуто улыбнулась, чтобы показать, что прекрасно понимает, зачем он это сказал. Парень способен одурачить молодую девушку, вроде Поппи, но Анна-то знала, почем фунт лиха:

– Как поездка? Вам понравилась машина?

– Еще как! Просто красотка. Какие обводы!

Анна пристально посмотрела на него, выжидая, когда он подмигнет Поппи. Вот тут-то она и вышвырнет его из дома.

– Я хочу обсудить условия, – начал он.

Хью отдыхал, возможно спал, и Анна не собиралась тревожить его из-за каждой прихоти покупателя.

– Мы не будем обсуждать цену. Мы продадим машину на тех условиях, которые указаны в объявлении, – сказала Анна.

Мужчина пожал плечами:

– Достаточно справедливо. Вы принимаете чеки?

– Предпочитаем денежные переводы или наличные. Поппи вошла с двумя стаканами лимонада и протянула один улыбнувшемуся ей Марвину.

– Я могу заплатить наличными, но мне нужно для этого съездить в банк. В понедельник я первым делом схожу туда. Договорились?

Анна совсем не хотела встречаться с ним еще раз. По ней, так он вообще мог бы уехать на этой дурацкой машине, не заплатив ни цента.

– Знаете, мне кажется, вам вполне можно довериться. Я приму ваш чек. – Чарли посмотрел на нее так, словно она выжила из ума. – Мы сделаем так: вы выпишете его прямо сейчас, а завтра утром я схожу в банк и, если все в порядке, оставлю ключи вместе с техпаспортом и регистрацией.

Поппи и Чарли с любопытством на нее посмотрели. Марвин сказал:

– Прекрасно. Я вас понял. – И снова сел, потягивая лимонад.

В понедельник днем, после того как по чеку Марвина Блендера произвели выплаты, Анна оставила ему ключи и документы, как и обещала. Но прошло еще две недели, прежде чем он приехал за автобусом и увез с собой ее дочь. В ретроспективе было несложно понять, как все произошло. Анна работала с утра до вечера, Хью проводил все время в больнице. Поппи целыми днями сидела дома, посещая урок или два в день, когда ей хотелось. Вот тогда она и начала с ним встречаться.

А в тот день, когда, придя с работы, Анна нашла записку: «Решила проехаться с Марвином. Позвоню с дороги», – она поняла две вещи. Во-первых, что это не был просто каприз – решения Поппи всегда были окончательны. И во-вторых: они потеряли Поппи безвозвратно.

К ее удивлению, Хью и Чарли не восприняли это как катастрофу и пропустили мимо ушей ее предложение обратиться в полицию.

– Как ты можешь быть настолько безразличным? – спросила Анна у Чарли. – Ведь это женщина, на которой ты собираешься жениться. Женщина, которую ты любишь.

– Она вернется, – убежденно сказал Чарли. – Ей просто хочется немного посумасбродничать. Я ее понимаю. Поппи знает, что я ее люблю. И жду.

– Он прав, Анна, – поддакнул Хью. – Она просто взбрыкнула. Она сделала глупость, но вообще-то она умная девочка и любит Чарли.

– Ты еще пожалеешь об этом, – сказала Анна. – Если мы сейчас что-нибудь не предпримем, Чарли может с ней попрощаться.

– Ты все выдумываешь. Не будь паникершей. Она вернется домой еще затемно, мы все это знаем, – успокаивал жену Хью.

– Я ничего не выдумываю. Я просто уверена. – Анна чувствовала, что Хью больше никогда не увидит свою дочь.

– Анна, милая. Она вернется. Такой уж у Поппи характер. – Муж сказал это с притворной улыбкой, переводя взгляд с Анны на Чарли. – Даже когда она была маленькой девочкой, у нее всегда был свой взгляд на вещи.

Однажды, когда ей было девять, она решила, что хочет уехать в Диснейленд. Помнишь, Анна? И сумела-таки добраться до автобусной станции. Поппи обязательно вернется.

Прошел целый год, прежде чем родители получили весточку от Поппи. Какое-то время Чарли приходил к ним почти каждый вечер и сидел с Анной и Хью до окончания вечерних новостей. Он хотел быть там, если позвонит Поппи. Анна видела, что парень впал в депрессию, а затем и вовсе в какое-то беспомощное состояние.

Наконец из Нью-Мексико пришло письмо. Анна открыла конверт, и на ее колени выпали фотографии: Поппи, Марвин и младенец. Она просмотрела письмо. Марвин был чем-то вроде художника. Они поженились почти сразу же после того, как уехали, и сейчас у них родился ребенок. «Я никогда не была так счастлива, – писала дочь. – Марвин весь день вкалывает, а я стараюсь ему помогать, учусь понемногу и забочусь о ребенке, которого мы обожаем. Ее зовут Флинн».

Спустя год пришло еще одно письмо. Поппи посылала по одной весточке в год или полтора, и так на протяжении пяти лет. Когда у Хью закончился очередной период ремиссии – ясно было, что в последний раз, – она потратила месяцы на поиски дочери. К этому времени Поппи и ее семья перебрались в Сиэтл. «Это дело нескольких месяцев или недель, – сказала Анна, когда наконец дозвонилась до Поппи. – Если ты хочешь застать отца живым, тебе лучше приехать прямо сейчас».

– Я прилечу на следующей неделе, – пообещала та.

Но она так и не приехала. Не позвонила, не прислала открытку, вообще никак не связалась с отцом. Анна совершила ошибку, сказав Хью, что дочь уже в пути. Он оживал каждый раз, когда звонили по телефону или в дверь, он спрашивал о Поппи до тех пор, пока не умер.

Анна никогда не смогла простить ей этого.

Она ополоснула ванну и повесила влажное полотенце, а затем пошла в спальню и прослушала сообщение еще раз. Затем взяла трубку и начала набирать номер, но тут же остановилась. Что ей сказать? «Да, ты можешь приехать». Или: «Не стоит беспокоиться, я больше никогда не хочу тебя видеть». Может, просто позвонить и узнать, почему Поппи вздумалось приезжать? Анна снова подняла трубку, но, вместо того чтобы набрать номер дочери, позвонила Грете. Она с такой же легкостью набирала номер Греты, с какой находила фа диез на своей виолончели.

Грета взяла трубку после третьего гудка.

– Привет, это я. Ты уже спала?

– Ты шутишь?

– Он уже дома?

– Еще нет. А как у тебя дела?

Внезапно Анна поняла, что не хочет рассказывать. Она никогда не говорила о дочери с Гретой. Собственно, Анна даже не была уверена, что когда-нибудь говорила ей о том, что у нее есть дочь. Может быть, однажды, когда только переехала и поведала подруге о своем прошлом. Общие фразы о том, как похоронила мужа и начала новую жизнь ничьей жены и матери.

– Тоже не спится. – Анна остановилась. – Знаешь, ко мне сегодня заходил один из докторов и просил подобрать какого-нибудь сострадательного студента, чтобы возглавить группу поддержки. Разве это не странно?

– Ага, – хмыкнула Грета, и Анна услышала, как подруга выдохнула сигаретный дым.

– Разве это не странно?

– А чего в этом странного?

– Откуда я могу знать, кто из них сострадательный?

– Ну, это же очевидно. Одни люди открыты, другие – закрыты. Кто-то может чувствовать боль других, а кто-то – нет.

Анна сказала, что это разумно, но в глубине души подозревала, что сострадание, как и материнский инстинкт, было ей достаточно чуждо. Она вообще сомневалась в том, что можно понимать чужие страдания. Даже муки любимого мужа – его боль была его личной вселенной, дорогу в которую она так и не смогла отыскать.

Она слушала пространные Гретины истории о проявлениях сострадания.

– Хорошо, – сказала она наконец. – Я закончу выставлять оценки через час, так что заходи на чай, если хочешь.

– Зайду, – и Грета вздохнула.

– И может, я еще позвоню тебе – узнать твое мнение насчет всепрощения. Как думаешь, оно встречается где-нибудь еще, кроме Библии?

– Ну, ты даешь! – засмеялась Грета.

– Забудь. Все это чушь. – Анна повесила трубку.

Глава II Тело возлюбленного

Из окна своей квартиры на Бэк-Бэй Стюарт наблюдал, как Джек, остановившись на углу, разговаривает с маленьким сапожником-итальянцем, мистером Фабрицци. Кажется, тот выкупил кофейный магазинчик неподалеку от корейской бакалеи, куда Стюарт и Джек обычно ходили за продуктами. Каждый раз, когда сапожник видел Джека, он выходил поздороваться. Стюарт редко удостаивался большего, чем дружелюбный кивок через окно, а вот Джек стал прибежищем всех горестей и волнений, приключавшихся в жизни мистера Фабрицци. Кто знает почему?

Мистер Фабрицци бурно жестикулировал, как всегда, когда говорил о вульгарности продавцов или о том, что так и не смог оставить привычку до блеска чистить обувь жены, несмотря на то что та умерла год назад. Джек непрерывно кивал и переминался с ноги на ногу.

Стюарт пошел на кухню проверить, готовы ли тосты. Еще десять минут. Он повесил красные шорты, привезенные из Венеции, зацепив их за обнаженного микел-анджеловского Давида, – Магнитку, прикрепленную к дверям холодильника. Почти весь этот день Стюарт провел у плиты. Сегодня вечером к ним собирались прийти Джейн и Лейла, обсудить – как это назвал Джек – операцию «Розовый малыш». Девушки не говорили о желании завести ребенка прямо, просто сказали, что надо кое о чем поболтать. Но Джек был уверен, что речь пойдет именно о зачатии.

– Зачем еще парочка лесбиянок может захотеть поужинать с парочкой законченных гомосексуалистов? – сказал он.

– Может, они просто нуждаются в нашем обществе? Дружба, Джек, знаешь такое слово? Это когда люди не работают друг на друга, не спят вместе и ничего друг от друга не требуют.

– Точно, милый. Это твой мир. Надеюсь, в нем и для меня найдется место. – Джек взял бумажник с журнального столика. Корейская бакалея была прямо за углом. – Значит, немного шафрана. Еще что-нибудь?

– Нет. Всего хватает. Если вдруг не будет свежего шафрана, не бери ничего взамен. – Последний раз, когда Стюарт искал свежий розмарин, миссис Ким каким-то образом уговорила его купить кервель. Она утверждала, что он сотворит с ягненком чудо, если отбить мясо с яичным белком и поливать жиром каждые полчаса. То что Стюарт вынул в конце концов из духовки, имело консистенцию картона и вкус травы, прошедшей через газонокосилку.

– Я молнией! – Джек притворился, что накидывает невидимое пальто.

Стюарт еще раз выглянул в окно и увидел, что Джек все еще стоит на углу. Теперь он разговаривал с каким-то молодым человеком. Джек бедром придерживал пакет с покупками, значит, тот был набит под завязку и очень тяжел – Джек никогда не умел покупать понемногу. Если бы Стюарт послал его за шафраном и кокосовым молоком, которое тоже не помешало бы, пакетов было бы два. Все, чем они пользовались, было большим. Вроде огромных бутылок с шампунем, которые заменялись прежде, чем были использованы наполовину. Когда в прошлую субботу Стюарт делал уборку в ванной, он насчитал шесть шампуней, четыре кондиционера для волос – два лечебных, один ежедневный, один, который не нужно смывать, – и семь кусков мыла. Шкафчики и ящички были доверху набиты медикаментами от любого недуга, включая «Вагизил»[6], от одного вида которого Стюарт пришел в ужас.

– Джек, вероятность того, что кто-то из нас будет страдать от зуда, который, как правило, бывает только у женщин, совсем мала.

– Что? – спросил Джек из гостиной.

– Что у нас дома делает «Вагизил»? – Упаковка, слава Богу, была закрыта.

– Это я его купил. Только не думай ничего такого, – сказал Джек.

– Зачем?

– В аптеке была распродажа.

– О боже!

– Не скули! – крикнул Джек в ответ. – Неужели это так невероятно – девушка у нас в гостях? Может, моя сестра приедет в гости. Не выбрасывай его, Стюарт.

– Правда, Джек? Во-первых, какова вероятность того, что приедет твоя сестра, а во-вторых, что она привезет такой трофей?

– Трофей! – рассмеялся Джек. – Со мной об этом говорить бесполезно, дорогой. Я в этом абсолютно ничего не понимаю.

Стюарт вытащил хлеб из духовки и поставил на стол красивый фарфор специально для гостей – Джейн оценит веджвудский сервиз[7]. Джейн была первым человеком, с которым они подружились, когда переехали год назад из Сан-Франциско. Девушка работала в той же инвестиционной фирме, что и Джек. Ни Стюарт, ни Джек не хотели уезжать из Сан-Франциско, но бостонское отделение предложило Джеку двойную зарплату. Было глупо отказываться от такого предложения. Они решили, однако, что, если кто-то из них не привыкнет к климату Новой Англии, они переедут обратно. Пока Стюарту не особенно здесь нравилось. Город поразил его атмосферой недружелюбия, подозрительности и недоверия. Происходило это отчасти потому, что Стюарт скучал по учебе, по затягивающей академической жизни. В Сан-Франциско он учился в университетской докторантуре, работая над междисциплинарной диссертацией по антропологии и истории искусства. Его работа была посвящена связям между вариациями цвета и рисунка инкской керамики и их ритуалами и обычаями. Отправной точкой исследования была корреляция между человеческими жертвоприношениями и типами геометрических ландшафтных орнаментов. У Стюарта была теория, что, чем острее был кризис культуры, тем более замысловатой и яркой становилась керамика. В Бэй-Эреа жил коллекционер антиквариата, который настолько доверял Стюарту, что дал ему ключи от своего склада. Стюарт приходил и уходил, когда хотел, и проводил часы, разглядывая древние сосуды для хранения зерна и церемониальные чаши.

В Бостоне Стюарту еще не удалось найти вполне подходящей докторантской программы, но здешний университет предлагал множество курсов, которые могли бы заинтересовать его, до тех пор пока он не определится с собственным исследованием. Все получится – хватило бы терпения. У Джека дела шли замечательно, и этого пока было достаточно.

В октябре у них будет юбилей – десять лет совместной жизни. Они встретились в круглосуточном магазине «Уолгрин» в Сан-Франциско. Стюарт забежал туда за лекарством от простуды. В проходе между стеллажами полная женщина, рядом с которой стояли двое полицейских, громко молилась святой Сесилии, раскрывая, одну за другой, коробки с бигуди. «Сначала вы должны заплатить», – настаивали полицейские, но женщина продолжала наматывать на бигуди волосы и снова снимать их. В аптечном отделе провизор отчаянно стучал кулаком по пуленепробиваемому стеклу и кричал на мальчишек, которые набивали карманы витаминами. Когда он наконец открыл дверь и выскочил в зал, те уже выбегали из магазина, чуть не столкнувшись с полицейскими, занятыми послушницей святой Сесилии.

Стюарт ходил вдоль стеллажей с лекарствами, притворяясь, что разглядывает этикетки, и наблюдая за развитием событий. Мимо него прошел, толкая перед собой тележку, мужчина, одетый в розовый купальный халат и поношенные розовые тапочки. Его волосы были заправлены под шарф, а лицо скрыто под слоем косметики. «Это место становится таким странным», – сказал он, кивнув в сторону женщины с бигудями. В его тележке не было ничего, кроме косметики. Стюарт взял пузырек «Найквил» и подошел к кассе. Аптекарь давал описание мальчишек копам, рядом с которыми стояла, закованная в наручники, любительница бигуди. Оборванец в розовом поставил свою тележку рядом с ним и открыл пакетик с накладными ногтями. Стоящий впереди обернулся, чтобы посмотреть, кто стоял за его спиной, увидел Стюарта и улыбнулся.

Мужчины перекинулись парой слов. Незнакомец назвался Джеком. Это был самый красивый мужчина, которого Стюарт видел в жизни. Когда они вместе выходили из магазина, Джек сказал, что в следующую субботу будет проводиться кампания в поддержку общества Бэй-Эреа по борьбе со СПИДом. Может, они там встретятся. В этот период своей жизни Стюарт считал себя бисексуалом. Последние три года он жил с японкой, на которой честно собирался жениться. Он любил Роберту, ему нравилась их размеренная, полная взаимного доверия жизнь. Но все это было до того, как Стюарт встретил Джека и понял, что такое влюбиться по-настоящему. До сих пор все разговоры о страсти казались ему смешными, а попытки оправдать отчаянные или безумные поступки любовью – в худшем случае следствием психоза, в лучшем – слишком большим доверием к Голливуду. Разумеется, он чувствовал приливы нежности, расставаясь с Робертой, но встреча с Джеком вызвала в нем какое-то новое чувство, словно его кожа наэлектризовалась и отделилась от мышц и костей, а тело освободило место для чего-то неизвестного ему до сих пор – для любви.

В день проведения кампании Стюарт провел большую часть времени в поисках Джека, проталкиваясь сквозь собравшуюся толпу. Он нашел его, когда все двинулись в сторону Голден-Парк, где был организован пикник. Джек стоял далеко, и Стюарт вдруг почувствовал себя физически плохо: такой мужчина, как Джек, подумал он, никогда не заинтересуется таким, как он, – мягким, бесформенным, женоподобным и по-женски зависимым. Глядя на Джека – мой Бог, он был сейчас обнажен по пояс, – Стюарт осознал, как хотелось ему дать волю чувствам. Он всегда предпочитал библиотеки спортзалам и театры стадионам, но никогда не ощущал свое тело таким дряблым и больным. Стюарт смотрел на мужчин, сидящих тут и там на траве. Некоторые его восхищали, другие оставляли равнодушным, но никто не обладал той волшебной силой, которая была в Джеке. Ноющая пустота, подобная чувству голода, появлялась где-то в глубине его тела, когда он смотрел на Джека. Стюарт кружился вокруг него, смешался с группой, собравшейся неподалеку, – их разделяло всего три человека. Но Джек ни разу не взглянул в его сторону.

Толпа постепенно рассеялась, осталось не более дюжины, и все эти люди, казалось, хорошо знали друг друга. Кто-то предложил пропустить по стаканчику текилы в баре на углу, и Стюарт, хотя и обещал Роберте прийти пораньше, пошел со всеми.

В этом баре – типичном рабочем баре, где каждый посетитель казался водопроводчиком или членом союза электриков, – Стюарт устроился между Джеком и еще одним мужчиной – тридцатилетним блондином с усыпанной оспинами кожей, чьи волосы были уложены в стиле семидесятых. Судя по взгляду, который он бросил на Стюарта, мужчине не понравилось, что кто-то сел рядом с Джеком.

А Джек был здесь – так близко, что закружилась голова. Он был прекрасен, любой бы так сказал. Его глаза были не совсем карими, но и не вполне зелеными. Когда Стюарт был маленьким, он часами лежал на спине под березой, которая росла на заднем дворе. Свет поздней осени на опавшей листве – вот что напомнили ему глаза Джека. Стюарт смотрел на него не меньше часа. Мысли и настроения отражались на лице Джека легко и элегантно, будто тени облаков скользили по горным вершинам.

Стюарт уже собирался махнуть на все рукой и отправиться домой к Роберте, когда Джек неожиданно к нему повернулся:

– Мы с вами где-то встречались, но я никак не могу припомнить где. Меня зовут Джек.

Стюарт схватил его руку, но был так взволнован, что едва смог выговорить свое имя. Джек спросил, давно ли он живет в Бэй-Эреа. Конечно же, он не помнил того вечера в «Уолгрин».

– Я переехал сюда четыре года назад. Когда закончил колледж.

– О? Четыре года? – сказал Джек, и в его голосе Стюарту послышался упрек – Так какого черта ты так долго нас искал?

Джек осмотрел его с головы до ног. Стюарт проклинал себя за то, что находился не в лучшей форме: он заправил футболку в джинсы, и из-под нее выпирали складки жира, когда он, сутулясь, сидел на стуле, да и живот был совсем не плоским. Он увидел свое отражение в зеркале за стойкой бара. Кожа и волосы выглядели превосходно – волосы выгорели на солнце и стали золотистыми, как это происходило каждое лето. Джек заметил, как Стюарт разглядывает себя в зеркало.

– Ответ – «да», – неожиданно сказал Джек.

– Извини? – Стюарт повернулся к нему.

– Тебе интересно, нахожу ли я тебя привлекательным? Ответ – «да». – Джек улыбнулся.

– Почему ты думаешь, что знаешь, о чем я думаю? Джек рассмеялся:

– Извини. Не обижайся. Стюарт пожал плечами:

– Да я и не обижаюсь.

Это стало началом новой жизни. Все было так просто. Все сомнения разрешились, и на все вопросы нашлись ответы. Ночью они пошли к Джеку, и только через три дня он позвонил Роберте. Когда Стюарт наконец пришел домой, чтобы рассказать все и собрать свои вещи, она не злилась, не обвиняла его и не устраивала истерик. И когда он сказал: «Я встретил другого человека», Роберта тотчас предположила, что речь идет о мужчине.

– Как ты догадалась? – недоверчиво спросил Стюарт.

– Наверное, ты был единственным, кто этого не понимал. Я всегда знала, что это лишь вопрос времени.

В конечном счете они остались друзьями, хотя поначалу Джек вел себя немного враждебно, когда Стюарт встречался с ней, чтобы попить кофе, или приглашал посмотреть какой-нибудь фильм. Через некоторое время Роберта перестала заходить к ним, и Стюарт слышал, что она вышла замуж и уехала в Париж.

Стюарт вновь подошел к окну, чтобы посмотреть, где же все-таки находится Джек. Все на том же углу, с незнакомым молодым человеком. Кто это, черт побери? Насколько Стюарт мог разглядеть, у парня были мальчишеские бедра и плечи. Долговязый, с фигурой бегуна. «Как трогательно, Джек!» – сказал Стюарт громко и отвернулся от окна. Он не позволял себе ревновать. Джека постоянно окружали мужчины, и он постоянно очаровывал, околдовывал и соблазнял. В свои тридцать восемь он был все еще достаточно молод, чтобы соблазнить мальчишку, если бы захотел, хотя многие из молодых геев были занудны и консервативны, как натуралы. Это поколение осуждало беспорядочные связи и настаивало на безопасном сексе. Они были помешаны на здоровой пище, упражнениях и моногамии – замечательной вещи, по мнению Стюарта. Когда ему было двадцать два, вопрос о свободном выборе даже не стоял. Тогда приходилось либо скрываться, либо открыто переходить в разряд изгоев.

Услышав тяжелые шаги Джека на лестнице, Стюарт вернулся на кухню и вывалил на сковородку телятину.

– Шафрановый мальчик прибыл, – громко сказал Джек.

– По-моему, специи не продают в таких больших пакетах.

– Ну, я купил еще немного ревеня и подорожника.

– Прекрасно!

– Я подумал, ты мог бы сделать ревеневый пирог. – Что?

– А можешь и не делать. Как хочешь. Когда к нам придут эти бабы?

Стюарт посмотрел на него. Эту сторону характера Джека он ненавидел. Словно протекшая батарея, его друг выплескивал враждебность на все и всех, к кому Стюарт проявлял симпатию.

– Остуди струю, – сказал Стюарт. Джек фальшиво улыбнулся.

– Струю? Эй, двадцать первый век вызывает Стюарта! Что за выражение такое – «остуди струю»? – Он вытащил из ящика растительное масло, поставил сковородку на плиту.

– Что ты собираешься делать?

– Жарить подорожник. Я тебе рассказывал о Малави, как я ел там так много жареного подорожника, что гадил чем-то желто-зеленым на протяжении четырех дней?

Когда Джеку было немногим больше двадцати, он провел два года в Корпусе мира, строя мосты и обучая английскому.

– Всего-то раз семнадцать, – сказал Стюарт.

– Остуди струю, – ответил Джек.

– В любом случае подорожник совершенно не подходит к тому, что я сейчас готовлю.

– И что? Кто сказал, что это для них? Я хочу перекусить. Это для меня.

– Ты испортишь аппетит.

– Никогда. Ты же знаешь, у меня выдающийся аппетит.

Стюарт решил не обращать на Джека внимания. Самым мудрым было дать ему самому переварить дурное настроение. Несомненно, что-то произошло между ним и мальчишкой напротив бакалеи. Стюарт подозревал, что Джек хотел переспать с ним, но то ли парень не ответил взаимностью, то ли Джек передумал прежде, чем они договорились. Стюарт был уверен, что, с тех пор как они вместе, Джек изменял ему уже дважды: один раз еще там – в Сан-Франциско, а второй раз здесь – в Бостоне. Он никогда не спрашивал напрямую, но явно усиливавшийся интерес Джека к их совместной жизни заставил Стюарта задуматься. В минуты отчаяния он думал о командировках Джека и его вечеринках с коллегами, которые иногда длились вплоть до поздней ночи. Стюарт и сам однажды изменил ему с мужчиной, которого подцепил в баре, – сразу после того, как они с Джеком стали жить вместе. Он думал, что проверял глубину своих чувств к Джеку – и его реакцию. Конечно, Стюарт рассказал об измене, и это привело Джека в бешенство. Но он разозлился не из-за самого поступка, а оттого, что Стюарт рассказал ему об этом. «За кого ты меня держишь? Я что, твоя маленькая японская девка? Зачем ты мне рассказал об этом? Если ты решил изменить, это твое дело, пока оно не затрагивает моей безопасности». Тем не менее несколько дней спустя Джек подарил Стюарту маленького длиннохвостого попугая и завел разговор о супружеской верности.

Стюарт взял в руки птицу: «Я должен зажарить ее или покормить?»

Вечер закончился настойчивым требованием моногамии и безусловной верности. Джек заставил Стюарта пообещать, что тот не пойдет на сторону, и сам пообещал то же. Долгое время Стюарт и правда верил, что как благородный человек Джек сможет преодолеть свой основной инстинкт.

– Попробуй, – сказал Джек, выкладывая подорожник на салфетку. Стюарт взял на вилку сразу три кусочка и съел, его глаза заслезились – подорожник обжег рот. – Боже, это навевает воспоминания!

Стюарт знал, что Джек дразнил его. Каждый раз, когда он был раздражен, он начинал рассказывать об Африке, о Тутти, мальчике, «который лоснился, как полированное красное дерево, и был такой гладкий, что я видел свое отражение в его бицепсах». Стюарт предполагал, что Тутти мог быть выдумкой, как и многие из историй Джека. Может, он был всего лишь проводником, который сопровождал отряд в горах. А Джек сочинил повесть о страстной любви и долгие годы отшлифовывал мельчайшие детали истории, до тех пор пока Тутти не стал главной трагедией его жизни.

– Хочешь сделать что-нибудь полезное? – спросил Стюарт.

– Не сейчас, дорогой, у меня ужасно болит голова.

– В холодильнике есть свежий базилик и чеснок. Сделай салат. Мне нужно приготовить каппелини.

– Ладненько. Но мне нужно переодеться. В этом костюме я чувствую себя цирковой обезьяной.

– Хорошо. Только побыстрее. Нужно еще приготовить десерт, а они будут уже через полчаса.

– Остуди свой пыл. – Джек взял пригоршню подорожника и поцеловал Стюарта в щеку. – Я быстро, как Гордон.

– Что? – спросил Стюарт.

– Молнией.

– И пока ты там, покорми Локки. Под клеткой лежит ловый пакет с кормом.

Они почти доели ужин и допивали вторую бутылку вина, когда их гостьи обменялись заговорщицкими взглядами. Стюарт и Джек заметили это, и Лейла залилась краской.

– Хорошо, девочки, позвольте мне сказать. Я понимаю, что вы пришли не только для того, чтобы провести время в нашей компании, и не только из-за прекрасной стряпни Стюарта, которая, конечно, более чем превосходна. – Джек поднял бокал вина в направлении Стюарта. – Правда, Джейн, ты ведь каждый день видишь мою противную рожу.

Джейн и Лейла засмеялись.

– На самом деле, есть еще кое-что, что мы хотели бы обсудить. – Джейн была высокой и рыжеволосой, с длинными локонами, ниспадающими на плечи, как на картинах прерафаэлитов. В тусклом свете свечей Стюарт находил ее привлекательной, но в менее щадящем свете ее кожа казалась шершавой, словно она сгорела на солнце. Обычно Джейн носила свободную, мешковатую одежду искрящихся тонов, более подходящую для стильных, но полных женщин, хотя сама она казалась скорее худенькой. Сегодня на ней было аккуратное розовое платье, в котором Джейн выглядела, как учительница воскресной школы.

Лейла нравилась Стюарту меньше, хотя, может быть, виной тому несколько историй, которые Джейн рассказала о подруге. Она была привлекательна, с правильными, хотя и резковатыми чертами лица. Стюарт был уверен, что по-военному короткая стрижка, походные ботинки и многочисленный пирсинг были, скорее, ее застенчивым заявлением о сексуальных предпочтениях, нежели чем-то другим. Ей было двадцать с небольшим, и она работала консультантом по вопросам семейного насилия в какой-то женской организации. Она располагала к доверию и казалась уверенной в себе – именно это, сказала Джейн, сразу показалось ей привлекательным. «Она такая уравновешенная, и не скажешь, что ей нет еще тридцати», – сказала Джейн Стюарту и Джеку в день, когда впервые ее встретила и сразу решила, что это любовь с первого взгляда. Джейн, которой было уже под сорок, пережила два болезненных романа в тот год, когда познакомилась с Джеком и Стюартом. Кэтрин, женщина, с которой она встречалась до Лейлы, ею манипулировала. Джек и Стюарт не переваривали ее, хорватского ветеринара, вдоволь поездившую по миру, больше всего времени проводившую в России и на Аляске. Она изучала сезонную динамику питания северных оленей и их возможную нейропептидную связь с пищевыми расстройствами у людей. Об этом она могла говорить до бесконечности.

После разрыва с Кэтрин Джейн похудела, ее нервы были настолько расшатаны, что ей пришлось взять отпуск за свой счет. С любой точки зрения Джейн была замечательным человеком. Она с отличием закончила Стэнфордский университет, была веселой и великодушной, но вот в любви совершала ошибку за ошибкой. Стюарту временами казалось, что у нее заниженная самооценка. Больше всего ему нравилось то, что Джейн была совершенно открытой и не боялась выглядеть глупо, что свойственно действительно хорошим людям. Она не считала унизительным готовить еду своим бывшим любовницам, обращавшимся с ней самым возмутительным образом, и никогда не возражала, если кто-то из них, потеряв работу, переезжал к ней.

Джейн познакомилась с Лейлой благодаря самой Кэтрин, которая начала оставлять тонко завуалированные угрозы на автоответчике и записки на стекле автомобиля. Лейла помогла получить постановление суда, которое запрещало Кэтрин приближаться к Джейн.

У Джейн была одна удивительная черта: тяжело переживая разрыв, она никогда не бросалась в новую любовь очертя голову – не так-то просто было ее зацепить. Она тонко и глубоко чувствовала людей, в том числе и своих любовниц, – до тех пор, пока не влюблялась по-настоящему. Тогда ее рациональный взгляд на мир становился вдруг близоруким и расплывающимся.

Джек и Стюарт возлагали большие надежды на Лейлу, доверяя выбору Джейн. Они ожидали увидеть женщину, прекрасную, как Одри Хепберн, с душой Эрхарта и добросердечную, как мать Тереза, а увидели темноволосую, угрюмую женщину, скорее девушку, чье лицо было настолько строгим, что казалось, оно впитывает в себя весь свет в комнате, не отражая ни одного лучика. Она не любила пустого трепа и на вопросы отвечала кивками и междометиями. Она была властной и мрачноватой. В ней не было ничего, чем можно было бы объяснить влюбленность Джейн. Даже когда Джейн заходила без подруги, она никогда не могла по-настоящему расслабиться: постоянно смотрела на часы и очень беспокоилась о том, что нужно вернуться домой вовремя, чтобы не расстроить Лейлу. Если Джейн опаздывала хотя бы на две минуты, Лейла сразу же начинала обзванивать всех знакомых. Конечно, так не будет продолжаться всегда, думал Стюарт, Джейн просто надо преодолеть нечто, оставшееся от Кэтрин. Опыт подсказывал ему, что в каждом новом романе человек пытается выразить ту часть себя, которая подавлялась в прежнем. И хотя Джейн казалась такой же покорной, как и в отношениях с Кэтрин, Стюарт подозревал, что на этот раз это был ее собственный выбор, а не страх.

– Так что же? – спросил Джек. – Что конкретно вы хотели бы с нами обсудить? Держу пари, что это будет связано с анатомией.

Джейн рассмеялась. Лейла выглядела оскорбленной.

– Как я и ожидала, – заявила Лейла. – Между геями и мужчинами с нормальной ориентацией нет никакой разницы. Они всегда полагают, что мы чрезвычайно заинтересованы в их пенисах.

– А ты разве когда-нибудь интересовалась этим? Мне кажется, что ты не узнаешь пенис, даже если он упадет тебе в тарелку с супом, – сказал Джек.

– Эй! – воскликнул Стюарт предостерегающе. – Эй! Джейн положила руку на спинку стула Лейлы.

– В любом случае, докажи мне, что я не прав. – Джек поднял брови.

Джейн посмотрела на Лейлу и глубоко вздохнула:

– Как вам известно, мы с Лейлой решили никогда не расставаться друг с другом.

Она остановилась, глотнула вина и следующим глотком осушила бокал. Стюарт наполнил его снова. Все посмотрели на Джейн с некоторой нервозностью, даже Лейла, лицо которой выражало такое же удивление, как и лица Джека и Стюарта.

– Мы безумно хотим ребенка. Для меня нет ничего прекраснее, чем растить ребенка вместе с Лейлой.

Джек подмигнул Стюарту. Тот отвернулся.

– Совсем скоро я выйду из того возраста, когда могу родить здорового ребенка, – сказала Джейн. – Сейчас или никогда.

– То есть ты хочешь, чтобы тебя обрюхатили? – спросил Джек, – Ой, извини, оплодотворили.

– Да.

– Может, было бы разумнее, чтобы Лейла стала биологической матерью? – поинтересовался Стюарт.

Лейла посмотрела на него с подозрением.

– Ну конечно, мы обсуждали это, – сказала она.

– У меня гены лучше, – продолжила Джейн. – У Лейлы по материнской линии был и рак груди, и алкоголизм. А я из польских крестьян. Мы живем вечно.

– Это серьезное дело, – с важным видом кивнул Джек. – Это не будет просто подарком. Мы требуем коллективной опеки, ведь ребенок будет и наш тоже. – Стюарт посмотрел на Джека сначала изумленно, потом испуганно. Было очевидно, что тот забавляется. – В конце концов, мы со Стюартом такая же пара, к тому же живем вместе в десять раз дольше, чем вы… Рождение ребенка будет означать, что нам четверым придется связать свои жизни навсегда. Вот о чем следует подумать. Ни одна частичка ДНК не покинет мои штаны без нотариально заверенного и прошедшего юридическую экспертизу документа.

Все уставились на Джека. Было ясно, что девушки не ожидали такого ответа. Стюарт был озадачен и немного смущен прозвучавшей в словах Джека иронией.

Несколько минут все молчали.

– Кто хочет десерт и глоток «Гранд-Марнье»? – Стюарт пошел на кухню и поставил десерты и напитки на поднос.

Когда он вернулся, в гостиной сидела только Лейла. Джейн и Джек курили на балконе.

– Они вернутся через минутку, – сказала Лейла. – А ты что об этом думаешь, Стюарт?

Он пожал плечами:

– Нужно обсудить это с Джеком.

– Но скажи мне честно, пока Джека здесь нет, как ты относишься к идее завести ребенка?

– Откровенно говоря, я не очень представляю семейную жизнь без детей. Но не уверен, что это правильный способ. Я думал, что когда-нибудь усыновлю ребенка.

Лейла замолчала, наблюдая, как Джек и Джейн передают друг другу сигарету, словно парочка провинившихся школьников. Стюарт почувствовал внезапную боль – это не была боль ревности или сожаления, но вид Джека, стоявшего рядом с девушкой, напомнил о жизни, которую он когда-то желал для себя. Еще мальчишкой Стюарт держал в тайне от всех свое желание жить настоящей семейной жизнью: он завидовал девчонкам, которые могли так откровенно строить планы выйти замуж и родить ребенка. Больше всего на свете он хотел длительных отношений и отцовства. Стюарт родился в необычайно благополучной семье – его родители были безумно счастливы в браке, а его братья и сестры обзавелись семьями и нарожали детишек – своих собственных. Когда Стюарт расстался с Робертой и переехал к Джеку, его мама все поняла. «Я давно подозревала это. Но я не считаю это проблемой. Мне кажется, что любовь во всех ее проявлениях делает мир чуточку лучше. Ты согласен со мной?» – сказала она тогда.

Вместо того чтобы почувствовать облегчение или благодарность, Стюарт огорчился, потому что, оказывается, все давно догадывались о его сексуальных предпочтениях. Все, кроме него. Время от времени он думал, а правильно ли он сделал, что ушел от Роберты. Он не любил ее так, как мужчины обычно любят женщин, но была бы его любовь к детям, которые бы у них родились, настолько сильной, как любовь к Джеку?

Глупости, он просто жалеет самого себя. Ведь в действительности он счастлив – не многим людям удается испытать такие чувства, какие он испытывает к Джеку.

– Мы обсуждали, чем новый метод приготовления индейки лучше традиционного. – Джек вошел в комнату, следом двигалась внезапно погрустневшая Джейн.

– Десерт подан, – объявил Стюарт, передавая тарелки. Джек набил полный рот крем-брюле.

– Очень вкусно, дорогой. Я думаю, что мы сначала поиграем в карты на раздевание, а потом послушаем музыку. Все согласны? Потом мы со Стюартом пойдем в спальню и займемся нашими личными делами, а девочки могут поругаться и без нас. А в остальном Бог сам разберется. – Джек подмигнул Стюарту.

Лейла вздохнула и повернулась к Джейн:

– Ну что я говорила? Ведь так и знала, что они не воспримут это всерьез.

– Мы поговорим об этом позже.

– Ладно, в любом случае нам всем нужно еще подумать, – сказал Стюарт.

Лейла отодвинула десерт, к которому так и не притронулась:

– Ты готова, Джейн?

После того как девушки ушли, мужчины вышли на балкон, прихватив бренди. Ветер был прохладным, и в воздухе пахло дождем. Стюарт почувствовал умиротворение, прислушиваясь к размеренному шуму машин на улице.

– Джек, я должен спросить. Ты серьезно говорил об этом? Ты действительно хочешь, чтобы мы об этом подумали?

Джек прикурил сигару, откинул голову назад и выдохнул дым:

– Нет. Я знал, что эти крошки придут именно с таким предложением, а оно не казалось мне серьезным. Но потом я подумал о нас. Я хорошо зарабатываю. И потом, я знаю, как ты любишь детей. У нас устойчивые отношения. Уж не менее чем в десять раз устойчивее, чем у этой парочки. Я дал Джейн шесть месяцев – за это время она окончательно свихнется. Но одно я знаю точно: я не хочу общего ребенка с Джейн и Лейлой. Джейн мне нравится, но я терпеть не могу ее баб.

Стюарт взял сигару и затянулся:

– Мы можем усыновить кого-нибудь.

Джек налил себе еще полбокала бренди:

– Я знаю, что это не политкорректно, но это будет либо наш ребенок, либо не будет вообще никого. По крайней мере я так себе это представляю. Мое стремление к отцовству не настолько велико, чтобы становиться папочкой безногого слабоумного китайского сиротки.

– Джек, ради Бога…

– Я свинья. Извини.

– Давай сейчас не будем говорить на эту тему. В отличие от Джейн времени у нас много.

Джек посмотрел на него, а потом отвернулся. На мгновение Стюарту показалось, что он хочет что-то сказать.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

– Да. Только забыл покормить птицу. – Джек крепко сжал руку Стюарта.

– Ладно, я покормлю перед сном. Я уже готов лечь спать, а ты?

– Сейчас, только докурю сигару. Стюарт поцеловал его:

– Я заведу будильник на семь.

Он покормил Локки, налил в раковину воды, чтобы замочить кастрюли и сковородки, выпил снотворное и лег в кровать. После бренди и сигары в желудке творилось неладное. Он схватил книгу и сел, слушая, как Джек бродит по гостиной под меланхоличную мелодию Чета Бейкера.

Стюарт почувствовал запах сигары – должно быть, Джек прикурил следующую и еще не скоро пойдет спать. Он надеялся, что сегодня вечером они займутся любовью – когда он почувствовал тепло руки Джека, в нем с новой силой проснулось чувство близости, только усилившееся от присутствия Джейн и Лейлы. Уже месяц между ними ничего не было. Не то чтобы он считал… Хотя считал, конечно. Просто старался не слишком беспокоиться. У Джека была бессонница. Он много работал – создавал клиентскую базу данных – и вообще взвалил на себя слишком много. Джек сказал, что Стюарт не должен принимать это на свой счет, но как же этого не делать? Ладно, с завтрашнего дня надо за себя взяться. Без отговорок. Стюарт серьезно займется собой, так что Джек не сможет отвести от него глаз, бессонница там или нет.

Он пытался сосредоточиться на книге – исследование по антропологии африканских бушменев под названием «Безобидные люди». Казалось, запах сигарного дыма становился все сильнее, обостряя его тошноту, состояние, которое предупреждало о надвигающейся мигрени.

– Я чувствую запах сигар! – громко воскликнул он.

– Что, дорогой? – крикнул Джек в ответ.

Стюарт вздохнул. Они все еще не привыкли жить в такой большой квартире. Их жилище в Сан-Франциско было таким маленьким, что можно было разговаривать, не повышая голоса, находясь в разных комнатах.

– Ты куришь в доме!

– На улице очень холодно.

– Ты убьешь птицу.

– Я уже почти докурил.

– Пожалуйста, потуши сигару или иди на улицу. Меня тошнит от этого запаха. Ты скоро придешь?

– Что, дорогой? – переспросил Джек.

Стюарт закрыл дверь в спальню, ничего не ответив. Проверил будильник, выключил свет и почти сразу уснул.

В два часа Джек все еще был на ногах. Ему настолько не хотелось спать, что мысль о том, чтобы лечь в постель, даже не приходила в голову. Он налил себе еще бренди, пролистал свежий номер «Деталей» и «Ярмарку тщеславия», которую читал Стюарт, отрезал и поджарил два кусочка подорожника, к которым потерял интерес сразу же, как только они оказались на тарелке. Включил телевизор, не нашел ничего интересного ни на одном из шестидесяти четырех каналов и выключил его, включил радио – Джон Колтрэйн на этот раз, – и, когда не сработало и это, он прибег к последнему испытанному средству – поставил кассету с Робертом Митчемом[8]. Он особенно любил «Ночь охотника», фильм, который продолжал завораживать его даже после доброй дюжины просмотров. Приготовив в микроволновке попкорн, он заварил чай и запустил видео.

Но даже после того, как просмотрел свои любимые моменты, он не смог сосредоточиться. Попкорн был омерзителен. Если вдуматься, сегодня вечером все было таким.

Джек подкрался на цыпочках к двери спальни, услышал глубокое дыхание Стюарта и пошел обратно в гостиную. Даже птица уже спала.

Он взял ключи от машины. Недавно вышел новый альбом Джилиан Уэлш, и Джек хотел бы его послушать. Сейчас самое время заехать в ночной музыкальный магазин и найти что-нибудь свеженькое.

На улице Джеку стало жарко, голова закружилась. Он прошел мимо своей машины и понял, что совсем не хочет идти в магазин за дисками. За три часа он так и не придумал, чем заняться. Журналы, видео – это все равно как пытаться остановить поток воды бумажной тарелкой. Внутри разгоралось ощущение беспокойства, словно жажда наркотика – много лет назад, когда он увлекался коксом, у него было то же самое чувство. Он помнил эту пустоту, которую ничто не могло заполнить, ничто, кроме наркотика, чем бы он ни пытался отвлечься. Все, что не было наркотиком, было против него.

Он просто прогуливался, ничего больше, – в сторону корейского магазина. Желание и нежелание того, чтобы тот парень был там, разделило его на две равные половинки.

В последнее время на него накатывали приступы отчаянной ненависти к себе – казалось, он мог убить себя, не раздумывая ни секунды, – или полного равнодушия, как будто его мозг транслировал картинки внешнего миpa в пустоту. И внутри у него было пусто, жизнь не имела ни ясной формы, ни цели.

Около бакалейного магазина Джек замедлил шаг, а потом и вовсе остановился. Он смотрел в окно на банки с тигровым бальзамом и зеленым чаем. Он огляделся – улицы были абсолютно пусты. Передохнув, он собрался идти, как вдруг из-за дома вышел парень. Уголки губ были приподняты в улыбке, и он отбросил окурок ковбойским движением – мальчишеское подражание какому-то фильму, смешное и трогательное.

– Как дела? – сказал парень. Он подошел к Джеку ближе, настолько близко, что тот почувствовал запах его кожи – мускус и свежесть; так пахнут только юноши, сочетание, всегда напоминавшее Джеку запах сена и напряжения. – Я не был уверен, что ты придешь.

Джек вздрогнул. Фраза прозвучала так, словно была заготовлена заранее. Когда Джек встретил этого мальчика напротив бакалеи, то сказал всего лишь: «Может, еще столкнемся как-нибудь здесь». Свидания он точно не назначал. Джек посмотрел в окно магазинчика, совершенно не уверенный в правильном понимании сигнала. Мальчишка вечно околачивался на этом углу, ловил взгляд Джека и улыбался каждый раз, как Джек входил в магазин. Парень был очарователен в белой обтягивающей футболке и спортивных шортах. Кожа, светло-коричневая и одновременно золотистая, казалась настолько гладкой, что у Джека задрожали губы от желания, такого сильного, что ему пришлось облокотиться на витрину с мясными деликатесами, притворяясь, что изучает причудливые части животных – поросячьи ноги, вымя и что-то похожее на половину головы коровы, упакованное в целлофановую оболочку. Голова лежала на пластиковом поддоне, остекленевший глаз был черным, как ночь без снов.

Парень был испанцем – хотя бы наполовину. Длинные руки и ноги – как у жителей Северной Испании, скульптурные скулы и широкий, высокий лоб. Черные вьющиеся волосы, не закрывавшие уши. Джек почти влюбился в эти ушки – аккуратные и перламутровые, словно раковины, и в эти ослепительно белые и ровные зубы. Насколько Джек мог судить, на его теле практически не было волос, не считая легкого пушка на ногах и руках.

Парень попросил огоньку. Джек, порывшись в карманах, нашел спички, дал ему прикурить, а потом закурил сам. На длинных загорелых пальцах мальчика красовался великолепный маникюр. Они поговорили о погоде, о жаре, и Джек даже пошутил, что мясо в лавке выглядело так, словно мясником там работал Дамер.[9]

Но сейчас Джек не был уже уверен в том, чего он хочет. Был ли мальчишка профессионалом? Вряд ли – миссис Ким никогда бы не допустила такого, быстро бы разобралась что к чему и вызвала полицию.

Джек повернулся к парню, тот внимательно на него смотрел:

– Как тебя зовут?

– Гектор.

Джек пожал протянутую руку.

– Не хочешь со мной прогуляться?

– А куда? – спросил Гектор.

– Может, в парк?

– А у тебя есть машина? На машине было бы лучше.

– Есть, но сегодня я гуляю. – Конечно, он мог пойти за машиной, но ему не хотелось, чтобы Гектор увидел его БМВ стоимостью сорок тысяч долларов.

Джек улыбнулся, взял Гектора за руку и повел за магазин, где стояли мусорные бачки. Здесь было тепло. Джек затащил юношу под небольшой тент, прислонил к стене здания, прижался к его телу и поцеловал. Губы Гектора были мягкими, а его рот излучал прохладу, как бьющий из-под земли ключ. Джек провел языком по белоснежным, ровным зубам Гектора, обхватил его бедра, немного покачивая их, обнял узкую талию и упругий живот, затем запустил руку ему в штаны и коснулся шелковистых волос. Он опустился на колени и прикоснулся губами к члену юноши, наслаждаясь мускусным солоноватым вкусом первых капель его нектара. Он представлял Гектора в какой-нибудь тропической местности, в Гондурасе или Гватемале, на пыльной улице, где торговцы продают дыни и яркие ткани. Закрыв глаза, не обращая внимания на вонь капусты и сгнивших фруктов, распространяющуюся из мусорных бачков, он видел себя с Гектором в кровати из кованого железа, с белоснежными простынями и красным бархатным покрывалом. С белыми атласными подушками, расшитыми черными и золотыми стилизованными птичками. Торопливая испанская речь с улицы внизу, вращение блестящих лопастей вентилятора и тонкий аромат роз. Он представлял, как Гектор обхватит его загорелыми ногами, и изящная, загорелая фигура будет контрастировать с абсолютно белыми простынями.

Гектор поднял Джека и поцеловал его – неловкий детский поцелуй, сразу выдавший в нем профессионала. Этому быстрому и бесчувственному поцелую он, вероятно, научился у женщин. Парень притянул Джека, лаская его.

– У тебя есть резинка? – спросил Джек. Гектор покачал головой:

– У меня все в порядке, я проверялся.

– Все же… – сказал Джек. Сначала они со Стюартом проверялись каждые шесть месяцев, но с тех пор как переехали в Бостон, расслабились. Стюарт никогда не изменял ему, за исключением того раза, о котором сам рассказал, и Джек не изменял Стюарту. Однажды это произошло, еще до того, как они переехали из Сан-Франциско, – двухнедельный кутеж с полудюжиной или около того безликих случайных связей, но каждый раз он предохранялся. Ну, за исключением двух раз, но то были мужчины здоровые как быки, просто любопытные бисексуалы из бара, пренебрегшие загородной поездкой с семьей или воскресной службой.

Около года назад, через месяц после переезда, Джек испугался по-настоящему: это было похоже на грипп, по ночам его кидало в жар, и все сопровождалось непрерывным кашлем и высокой температурой. Он понимал, что донимавшие его на протяжении недели симптомы могут быть ранними признаками сероконверсии. Чтобы быть уверенным, Джек позвонил на горячую линию по вопросам СПИДа. Молодая девушка на другом конце провода сказала, что без анализов нельзя ничего утверждать, но при сероконверсии жар по ночам не прекращается и кашель тоже. Через четыре дня болезнь ушла, по утрам простыни были сухими. Джек решил, что это был грипп.

Джек провел рукой по волосам Гектора, посмотрел в его глаза, когда прильнул к крепкому, узкому и подтянутому телу. Он двигался медленно. Мальчик закрыл глаза; его губы сжались, он облокотился на стену, чтобы удержаться.

– О! – сказал Джек. – Ты великолепен!

Он чувствовал себя удивительно спокойно, думая о том, что может заразиться. Какая-то маленькая любопытная частичка в нем хотела испытать на себе, что это такое – опасность болезни, когда на самом деле этой опасности нет. Когда его сестра забеременела, она попыталась описать свои ощущения. «Это словно маленькое существо внутри, одновременно и частичка меня, и нет, – говорила Сьюзан. – Мне все чаще приходит в голову, как сильно я связана с матерью и бабушкой и всеми, кто был до них. Я чувствую непрерывность времени».

Именно это испытывал Джек, когда представлял себе, что может быть инфицирован. Ему представился круг тех, кого он когда-то любил, и их любовников и любовников их любовников, соединенных вирусом, безжалостным ребенком, который рождается снова и снова.

– Ты такой красивый. – Он поцеловал Гектора в шею, слизал капельки пота на его ключице и подумал, как же ему пережить завтрашний день, и послезавтрашний, не встретившись с мальчиком. Опустив голову на плечо Гектора и вдыхая аромат чистого белья, Джек представил, как мать стирает сыну рубашку, мокрую от пота. На какое-то мгновение Джека огорчила мысль о невинной матери мальчика, которая заботится о нем. А может быть, у Гектора есть подружка? Джек содрогнулся, поцеловал прохладный нос Гектора и провел губами по изящным дугам шелковых бровей.

Парень привел в порядок одежду, достал из пачки две сигареты и протянул одну Джеку:

– Может, ты дашь денег мне на такси? И еще немножко накинешь сверху, меня уволили на прошлой неделе.

Джек кивнул и достал из бумажника пятьдесят баксов. Вот и все. Джек знал таких людей: Гектор не был ни проституткой, ни гомосексуалистом в поисках партнера, он всего лишь извлекает выгоду из обстоятельств. Наверняка он не раз получал предложения определенного рода – и научился получать от этого прибыль.

– Позволь спросить, Гектор, тебе понравилось? Гектор пожал плечами:

– Конечно, понравилось. В любом случае, мне понравился ты. – Он улыбнулся.

Джек удержался от вопроса, когда они смогут увидеться снова и живет ли парень с мамой или с подружкой.

– Мне нужно идти, приятель, – сказал Гектор. – Будь здоров.

– И ты тоже. – Джек одарил его улыбкой в стиле Роберта Митчема, улыбкой, которая очаровывает мужчин на обоих побережьях.

Он докурил сигарету и собрался домой, но передумал. Ему надо было немножко прогуляться, прежде чем вернуться к Стюарту.

Джек шел мимо темных витрин магазинов и университетских баров, откуда доносилась невыносимо громкая музыка и пронзительный женский смех. Было бы неплохо выпить порцию скотча, но ему совсем не хотелось заходить в одно из таких заведений, переполненных толстыми студентками с отвратительными бедрами и их самцами-приятелями.

Обычно он не был таким человеконенавистником. Беседа о ребенке с Джейн и Лейлой привела его в странное настроение. Он был удивлен, а затем потрясен своим желанием стать отцом. Сейчас он понимал, что именно из-за Стюарта это имело для него значение – чтобы Стюарт стал отцом его ребенка.

Джек прошел еще один квартал. Бар в конце улицы выглядел вполне многообещающе: темный и тихий. Он украдкой заглянул в открытую дверь. Над стойкой висел работающий телевизор. В зале сидело человек двенадцать. Несколько парочек расположились в кабинках. Двое молодых мужчин играли в бильярд. Джек вошел, заказал двойную порцию чистого скотча и уставился в телевизор. Он быстро выпил и тихо сидел, пока алкоголь затуманивал голову, но мысли постоянно возвращались к двум проблемам: красота Гектора и любовь к Стюарту. Только из-за сильной любви к Стюарту он трахнул Гектора. Все другие мужчины были просто дорогами, приведшими его к Стюарту, – как можно объяснить это кому-нибудь? Те мужчины были лишь способом исправить его полную поглощенность, растворенность в Стюарте. Его любовь к Стюарту была такой постоянной и прочной, что Джек сбился с верного пути. Или, может быть, это была просто жадность, простая и в чистом виде? Потому что Стюарт обладал всем, что нужно Джеку. И как тут не поддаться соблазну? Как можно прийти в магазин и не нагрузить тележку доверху продуктами, которые никогда не съешь? Можно ли отказаться от того, чего тебе сейчас хочется? Каждый хочет верить, что его ждут еще тысячи походов в магазин, в котором продается абсолютно все.

Глава III Волшебство – дитя веры

Анна проснулась намного раньше будильника, поставленного на шесть, и отправилась на кухню приготовить кофе. За месяц, прошедший со дня рождения, она ни разу не выспалась нормально. Проще было не бороться с бессонницей, а просто начинать день тогда, когда он начинается сам.

Было четыре тридцать, достаточно далеко до восхода, даже летнего, достаточно времени для того, чтобы провести несколько часов за инструментом. На следующий день была назначена первая репетиция, а через две недели должен был состояться первый летний концерт. Анна все еще не могла одолеть Рахманинова, его вечно ускользающую Пятую, казавшуюся хаотическим нагромождением звуков, которые просто отказывались собираться в мелодию. Ноты, словно маленькие зверьки, разбредались по уголкам ее мозга, соскальзывали ненадолго в кисти, но прежде чем смычку удавалось извлечь звук, все семь в ужасе уносились прочь.

Позанимавшись почти час, Анна отложила виолончель и подошла к окну. Машина Майка стояла на улице – хороший знак, – наверно, он припарковал ее прошлым вечером. Неделю или две назад Грета перестала звонить по вечерам, и Анна пришла к выводу, что Майк наконец-то начал приезжать домой вовремя.

Она бегло просмотрела газету, вымыла оставшуюся с вечера посуду, пролистала несколько студенческих работ по бактериальным инфекциям и протерла кухонный пол. В восемь часов, когда она наконец снова взяла виолончель, зазвонил телефон.

– Это я, – сказала Грета.

– Вот так номер! Какие новости на этот час? – Анна смотрела на фиолетовые отпечатки пальцев на нотном листе. Это красящее вещество, которое использовалось для медицинских слайдов, казалось, въедалось в кожу. Она осмотрела виолончель, чтобы убедиться, что не оставила отпечатков на дереве. Инструмент был очень дорог Анне, его подарил Хью, когда она снова начала играть. Он купил ей виолончель на сороковой день рождения. Это был инструмент из Австрии с очень красивым, грустным и ярким звуком, ноты скользили, словно золотые отсветы заката на гладкой озерной воде.

– Ты сейчас очень занята? – спросила Грета.

– Собираюсь раздвинуть ноги для Сергея, этого мрачного сукиного сына.

– Для кого?

– Для мистера Рахманинова. Я хочу позаниматься.

– Тогда ладно. Возвращайся к своему занятию.

– Нет, подожди. Я уже отвлеклась. Что случилось?

– Майк собирается в офис, мне нужно ехать на репетицию. – Группа Греты «Без звука» открывала летний симфонический сезон. – А моя машина снова в автомастерской. Не одолжишь свою?

– Конечно. Если вернешь ее к двум часам. – Анна нашла студентку для присмотра за группой поддержки пациентов, больных СПИДом, и договорилась с ней о встрече у Ника Мозеса во второй половине дня. – Нет, знаешь что, я отвезу тебя в город, а потом заберу. Мне все равно нужно в госпиталь.

– Ты уверена? – спросила Грета. Анна ответила, что вполне.

Репетиции Греты проходили в Кембридже, на старом складе около Гарвардской площади. В оркестре было, насколько Анна могла предположить, двадцать или тридцать детей в возрасте от шести до десяти лет. Анна села в одно из откидных кресел, собираясь посмотреть часть репетиции. Родители сидели в стороне, некоторые вставили в уши затычки – когда заиграла музыка, она поняла почему: басы были включены на полную громкость, чтобы дети могли чувствовать вибрацию. Грета сказала, что это только на репетициях, во время представления низкие частоты уравновешиваются, и дети будут полагаться на счет, а не на ритм.

– Так, родители! – возгласила Грета на весь зал. – Мы начинаем репетиции в костюмах, надеюсь, что они уже куплены. Да! И не забудьте начесать седые парики для тех, кто играет Бетховена. Представьте себе что-то большое – птичье гнездо, например. Представьте полусумасшедшего гения. – Грета подняла вверх портрет Бетховена с всклокоченными, стоящими дыбом волосами. – Нам нужен именно такой внешний вид.

Она повернулась к детям, которые выходили на сцену. Старшие надели костюмы в виде гигантских поролоновых ушей, их лица были раскрашены в черный цвет и обрамлены «испанским мхом», чтобы изобразить отверстие слухового канала и волоски внутри него. Маленькие дети были одеты как кукурузные початки.

Музыка звучала так громко, что у Анны заболели барабанные перепонки.

Глядя на сцену, Анна представила себе кукурузное поле, по которому гулял ветер. Дети пели громко, как их учила Грета: почувствовать звук в своих диафрагмах прежде, чем послать вибрацию и воспроизвести его в связках. Анна была поражена: голоса звучали на удивление гармонично, учитывая, что ни один ребенок не слышал голосов хора.

Дети пели: «Мы кукуруза, и мы умеем слышать. Мы слышим початки, которые рядом с нами».

Старшие дети, изображавшие человеческие уши, стояли позади и пели в контрапункте с кукурузными початками. Грета рассказывала Анне, что эта часть была особенно сложной, – ведь стоящие сзади дети не могли определить по губам, что поют стоящие спереди. Но Грете чудесным образом удалось справиться с задачей. Анна поняла, что все это – просто демонстрация и переживание веры. Каждый ребенок верит в то, что звуки, которые они издают, сольются в единое целое.

Девочка, изображающая ветер, в длинных воздушных лентах, сплетенных в прозрачную мантию, носилась по сцене и притворялась, что шепчет в кукурузные початки. Затем дети начали петь и танцевать, на этот раз без музыки. Основная сюжетная линия заключалась в том, что молчание для растений и животных было способом, посредством которого мудрость направлялась с небес на землю. Создания, которые пользовались языком, слышали только немое бормотание.

В финале появились три Бетховена, которые вошли на сцену слева, – один с альтом и двое со скрипками. Трио играло первую часть из Пятой симфонии, без нот и без ошибок, насколько Анна могла слышать. Представление закончилось тем, что вернулась девочка-ветер и объявила: «Волшебство – это дитя веры».

– Хорошо! – Грета захлопала, выражая признательность всем детям. – Очень, очень хорошо. Бетховены – просто чудо. Давайте прогоним все еще разок.

Анна поймала Грету, когда та перематывала кассету:

– Я приеду за тобой до пяти.

– Здорово, а? – Грета кивнула в сторону сцены и улыбнулась.

– Это неописуемо прекрасно.

До встречи в больнице оставалось еще два часа. Бессонница всегда будто придавала ей ускорение: она неслась сквозь мир, и все получалось у нее намного быстрее, чем в обычном состоянии. Выпив кофе, она пошла в огромный книжный магазин и почти час бесцельно бродила между стеллажами, пока не задержалась у секции «Путешествия. Приключения». На глаза ей попалась книга очерков, написанная женщинами-охотницами. На обложке дамочка среднего возраста держала голову убитого бизона, словно ожидая, что тот улыбнется в камеру. Анна бегло просмотрела книгу, положила обратно, а затем снова взяла и сунула под мышку. Затем сняла с полки еще одну – о женщине, которая охотилась в Африке на антилоп. Эту она тоже купит. Анна никогда не интересовалась охотой, даже мясо ела очень редко, так что она и сама не могла понять, зачем покупает эти две – нет, уже три книги (она взяла еще автобиографию охотницы на оленей) и зачем кладет в карман рекламную листовку женской охотничьей группы. Дети из оркестра Греты каким-то образом выбили ее из колеи. Особенно восхитительные Бетховены.

Когда Анне было двадцать три года, она находилась на пике своей музыкальной карьеры, но тогда она об этом не подозревала. В то время она была на пике своих исполнительских возможностей – несмотря на то, что с годами она отточила приемы и стала мудрее. В молодости она время от времени играла Рахманинова, а еще – Сен-Санса, которого очень любила. Но сейчас, через тридцать лет, Анна даже не вспоминала о его музыке. Наверное, думала она, это каким-то образом связано с эмоциональностью. Когда она была молодой, его произведения казались ей переполненными эмоциями, а потому – более понятными. Тогда Анна даже не думала, что со временем мрачная выразительность поздних произведений Бетховена или размеренная скорбь сюит для виолончели Баха станут ей ближе.

Анна вспомнила, как одним поздним вечером, сбежав из-за внезапного приступа меланхолии с занятий, играла она Сен-Санса – давным-давно, когда еще училась в колледже. Она стояла тогда у окна и смотрела на косые лучи октябрьского солнца, скользящие по брусчатке двора. В то время она чувствовала каждую ноту и могла погружаться в музыку до самого ее дна.

Она направилась к машине. А что если на самом деле она – одна из тех женщин, которым нравится охотиться на львов в Африке? Независимая и дикая, не озабоченная правилами поведения и утонченными манерами. Женщина, не имеющая понятия о том, что такое личный или профессиональный крах, сосредоточенная на волнении и опасности сумерек, опускающихся на Серенгети. Невозможная версия ее самой: Анна, которая любит человечество и читает книги о сафари, и знает, как выследить оленя. Может быть, мужчина рядом, тот, с которым можно встретить старость. Спокойные дни и поездки за город. Анна уравновешенная, Анна благоразумная, с хорошим аппетитом и здоровым сном. «Я не принц Гамлет и не был им никогда – строка, отбившаяся от забытого стихотворения, услышанного когда-то на занятиях по литературе, все вертящаяся в голове. – Я не пара лап, скребущая по дну океана».

Анна обнаружила Эми и Ника в самом углу больничного кафетерия.

Эми как будто вполне соответствовала условиям Ника – хорошие знания в области иммунологии, сострадательность и ум. Но здесь, в госпитале, где пахнет болезнью, бетадином и формальдегидом, Анна почувствовала сомнение в своем выборе. Эми была совсем юной, но дело было даже вовсе не в этом. Она слишком хотела помочь. Сострадание, необходимое для работы с больными СПИДом, возможно, ничего общего не имеет с самопожертвованием как стилем жизни или поглощенностью чужими страданиями. Скорее, оно означает – понимать, что это никогда никому не поможет, и все равно продолжать делать свое дело.

– Анна! – Ник помахал ей рукой.

– Привет! – Анна села рядом. – Вы рано. Ник постучал по часам:

– На самом деле это ты опоздала. Мы договаривались встретиться в час.

Анна редко путала время назначенных встреч, но возможно, в этот раз ошиблась она.

– Извините.

– Все в порядке. Мы с Эми решали, какова же будет ее роль.

Анна повернулась к улыбающейся, аккуратной студентке:

– Тебе это подходит? Ты на самом деле считаешь, что можешь справиться?

Эми кивнула:

– Думаю, да. В смысле – смогу, конечно.

Следующие полчаса Анна слушала, как Ник объяснял Эми задачи группы поддержки и обязанности руководителя группы: как слушать, как изменить направление дискуссии, если это необходимо.

– Ты справишься. Время от времени пациенты могут попросить у тебя медицинского совета, но почаще напоминай им, что ты не практикующий врач. Внимание должно быть сосредоточено на том, как жить со СПИДом, а не на том, как умереть. Хроническое заболевание, даже такое тяжелое, – это еще не смертный приговор.

Эми сказала, что все поняла.

– Запомни, на самом деле это просто сверхурочная встреча по просьбе пациентов. Поэтому твоя основная задача – остановить случайные всплески эмоций. Большинство представителей этой группы знают друг друга уже много лет. Если случится что-нибудь непредвиденное, позвони одному из нас.

Эми кивнула. Анна посмотрела на Ника:

– Нас? Кого ты имеешь в виду?

– Меня, доктора Кляйна – местного психолога, и тебя.

– Меня? Зачем? Чем я смогу помочь?

– Ну, ты же ее руководитель, – сказал Ник.

Анна почувствовала, что закипает понемногу. Она с самого начала сказала Нику, что у нее нет ни интереса, ни веры в эту затею. Но все-таки она сказала, повернувшись к Эми:

– Хорошо. Я уверена, что ты идеально справишься, но, если будет нужна моя помощь, ты всегда можешь позвонить.

– Кстати, Анна, я надеялся, что ты сможешь посетить самое первое собрание группы, которое начнется сегодня в три часа. Я арендовал конференц-зал на третьем этаже.

Следующее место встречи еще не определено – может быть, здесь, а может, и нет. Я сообщу позднее. – Ник посмотрел на часы. – Ладно, Эми, если хочешь, можешь подняться наверх, Анна подойдет через несколько минут. Девушка встала, собирая бумажки:

– Спасибо вам большое, миссис Бринкман, за то что согласились помогать мне первые несколько недель.

Не раздумывая ни минуты, Анна ответила:

– С большим удовольствием. Это очень хорошая возможность для тебя. – Она улыбнулась, подождала пока Эми уйдет, а затем повернулась к Нику: – Ты шакал.

– Анна!..

– Я не соглашалась ни на что, кроме как порекомендовать тебе студентку, которая, судя по всему, будет просто почетной сиделкой.

– Ну, Анна…

– Мой муж был врачом. Я знаю, как работают больницы. Отдел управления рисками не выделит вам дополнительного времени, пока вы не обеспечите группу номинальным координатором.

– Это не так…

– Уборщик тоже подошел бы. Или продавец из местного киоска.

– Анна!

Она остановилась.

– Я ведь тебе говорил, что твоя студентка не будет выполнять официальных лечебных функций. Больница действительно требует назначения координатора для любого мероприятия, но, клянусь тебе, я не использую ее как почетную сиделку.

Анна глубоко вздохнула:

– Такая же правда, как и то, что я буду присутствовать на этих собраниях первые несколько недель?

– Да, действительно нечестно было не предупредить тебя об этом. Прости меня. Но ты же слышала, что по субботам я занят. Мне пришлось прийти на эту встречу, кроме того, я сегодня замещаю коллегу на больничном обходе. На который, – он посмотрел на часы, – я уже опаздываю. И потом, я вправду думаю, что Эми поделится своими проблемами скорее с тобой, а не со мной или доктором Кляйном. – Ник сделал паузу. – Решай сама.

– Да? И что ты можешь мне предложить?

– Ужин? Анна фыркнула:

– Принято. Но я не откажусь от пяти или шести новеньких микроскопов «Бош и Ломб» для лаборатории или от пакета слайдов с редкими образцами.

– Договорились, – сказал Ник. Анна собралась уходить.

– Эй, Анна! – Ник протянул книжку, которую она забыла на столе, и нахмурился, посмотрев на название: «Рычащая женщина: Прайд африканской охотницы». Она выхватила книгу и пошла наверх.

Это была катастрофа! Анне захотелось бросить все и уйти из конференц-зала через пятнадцать минут после начала встречи, как это сделала Эми.

К такому она оказалась не готова. Большую часть своей жизни Анна была близка к медицине, помогала людям, больным и умирающим, включая собственного мужа. Она пыталась смягчить реакцию на плохие новости и помогала выздоравливающим, но эта болезнь, несомненно, не смиряла большинство людей, как это делал рак. Анна ожидала увидеть измученных пациентов, растекающихся на стульях, и их не менее измученных сиделок. Но уже подходя к залу, она услышала громкие голоса: в комнате было полным-полно необузданных крикунов, переполненных энергией, словно группа детского сада.

Как только они вошли, Эми просияла и представилась:

– Здравствуйте, меня зовут Эми.

Несколько человек откликнулось в унисон: «Здравствуйте, Эми!» – будто это было собрание анонимных алкоголиков. После этого все пошло наперекосяк: они перебивали, спорили, игнорировали ее, когда девушка пыталась направить разговор. Анна не вмешивалась: она не хотела, чтобы Эми почувствовала, будто руководитель считает ее беспомощной.

Через пятнадцать минут после начала встречи Эми встала и вышла из комнаты. Анна села на ее место и руководила дискуссией следующие сорок пять минут. Потом она завершила встречу, попрощалась с группой, и немедленно пошла искать Ника.

– Привет, – сказал он, заполняя какую-то таблицу. – Как все прошло? Где Кэти?

– Эми. У нее были все основания уйти.

– Вот дерьмо! – сказал он и резко закрыл папку. – Что, было так плохо?

– Еще хуже.

– Извини. Да, они живенькие, это правда. Мне казалось, я сказал Элли об этом.

– Эми. Ты сказал, но эта работа ей не по зубам.

– Наверное, надо было подготовить ее получше. – Он помахал рукой группе врачей-ординаторов, которые стояли у стола старшей сестры. – Мне нужно закончить обход, поговорим об этом позже? Созвонимся вечером, хорошо? Мы затратим на подготовку следующего студента несколько часов. И мне, конечно, следовало обратить ее внимание на важную особенность этой болезни: эти задницы становятся окончательными задницами, когда заболевают. Это наиболее сложная проблема, с которой сталкиваются те, кто с ними работает. А их партнеры, и без того чересчур требовательные и навязчивые, вовсе выходят из-под контроля. Я позвоню тебе.

– Нет, – отрезала Анна. – Извини, но я не думаю, что кто-нибудь из моих студентов психологически готов к такой работе. Почему бы тебе не попросить одного из своих студентов?

Ник посмотрел через ее плечо:

– Доктор Ли, начинайте обход без меня. Палата четыреста пять, белый мужчина, шестьдесят лет, жалобы на боли в животе. Гипертоник, перенес инфаркт миокарда. – Ник подождал, пока врачи пройдут мимо. – Анна, мои ординаторы безумно перегружены, и я не могу просить их взять на себя еще больше работы. И вообще-то я просил, только никто не согласился. Если ты не подберешь мне другого студента, я просто скажу своим пациентам, что субботние встречи отменяются, пока я не найду им руководителя. Им нужно будет приспособиться. Извини, что впутал тебя во все это.

– Хорошо, – ответила Анна. – Удачи тебе с заменой. Между прочим, почему в первую очередь ты пришел именно ко мне?

Ник пожал плечами:

– Хью всегда говорил, что ты замечательный человек, безумно любишь медицину и разбираешься в людях.

У Анны внезапно перехватило дыхание.

– Ты знал моего мужа?

– Мы часто дежурили вместе, когда были ординаторами. Он все время говорил о тебе, а мы завидовали. Завидовали, как ему повезло, что у него такая жена, которая понимает все сложности нашей работы.

Она прислонилась к двери кладовой. Изнутри сильно пахло ксиленом – химикатом, который используют для мытья микроскопов и слайдов. Хью обычно дразнил ее из-за того, что ей нравился этот запах.

– Позволь мне все обдумать. Хотя я ничего не обещаю. Но знай, если я дам тебе другого студента, это будет лев, а не ягненок.

Ник посмотрел на нее поверх очков:

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что тебе не нужен человек с избытком сострадания, тебе нужен человек острый на язык, способный парировать нападки. Сильный характер, точно. Я и сама никогда не была склонна к обидчивости и слезам.

– Может быть, ты и права. – Ник замялся. – Кстати, а в том, что Эми ушла, виноват кто-то конкретно?

– Можно и так сказать. Двое. Они поссорились из-за голубых носков.

– Алан и Майкл, я так и думал. Придется поговорить с обоими, они почти всегда очень взвинчены.

– Хорошо. Потому что, если я кого-то подыщу, тебе придется вышвырнуть эту парочку сразу же, как только они опять начнут бурно выяснять отношения.

– Заметано, – сказал Ник.

Эти двое пациентов доминировали над остальными первые пятнадцать минут собрания. Один партнер обвинил другого в том, что тот умышленно потерял его любимую пару носков. Результатом стали три бессонные ночи, до тех пор, пока носки не были найдены. Он заявил, что бессонница ослабила его иммунную систему. У Анны начала кружиться голова, когда она попыталась понять логику его рассуждений.

– В первую очередь я заболел из-за твоей безответственности! – вопил мужчина. – Из-за твоего безрассудства! Ты либо следишь за тем, что для тебя важно, либо нет. Ты не следил, поэтому мы здесь.

Как раз в этот момент Эми вмешалась:

– Давайте будем говорить все по очереди.

– Мы как раз так и говорим, сестренка. Все идет как положено. Это то, что тебе нужно понять, но ты этого никогда не поймешь. – Эми залилась слезами и встала, чтобы уйти. – Правильно, уходи, возвращайся в скаутский лагерь и жарь травяные котлетки со своими маленькими подружками. Ты даже можешь рассказать им, как сегодня большой серый волк дунул и снес твой домик.

– Достаточно! – сказала Анна. – Немедленно прекратите!

Мужчина замолчал. Воздух, казалось, вибрировал от его ярости. Анна понимала, что этот пациент в чем-то был прав. Как могла она, или Эми, или – если уж на то пошло – любой обычный человек понять, каково это – болеть СПИДом? Конечно, он был груб, но Анне казалось, что за его словами скрывалось что-то еще. Может, это была раздражительность, которая приходит с осознанием того, что все действительно кончено, что дорог каждый миг. Социальные условности становятся бессмысленными, когда уходит твоя драгоценная жизнь. Жаль тратить даже несколько секунд на то, чтобы-представиться новым знакомым.

Анна повернулась к Нику:

– Мне пора. Поговорим на следующей неделе.

– Хорошо, – сказал он, – спасибо.

Анна уже почти дошла до дверей, когда Ник окликнул ее: «Вот, ты уронила», – он протянул ей ключи от машины. Нужно было как можно скорее зашить карман пальто.

До встречи с Гретой еще оставалось время, и Анна направилась в свой кабинет. Она любила работать по выходным. Отсутствие других преподавателей, почти абсолютная тишина и одиночество вызывали в памяти Анны библейские истории, которые ей когда-то давно рассказывала бабушка. В них праведники всегда попадали в рай, а грешники оставались на опустевшей земле. Вера бабушки была немного наивной, но для Анны она была тесно связана с ощущением тепла и надежности, которые царили в бабушкином доме в Ланкастере. Анна часами могла гулять по полям, наслаждаясь видом окрестностей.

Родители Анны всегда отличались эклектичностью взглядов. Ее отец, еврей, обратившийся в буддизм, преподавал историю культуры в Нью-Йоркском университете. Мама преклонялась только перед своей карьерой физика. Однажды отец взял ее на Седер к своим родителям, жившим в Манхэттене. Ей запомнилось огромное количество женщин, хотя, конечно, там были и мужчины. Анне было лет десять или одиннадцать, и она была просто очарована женщинами в черных платьях и кружевных мантильях, которые подавали на стол яйца, сваренные вкрутую, и соленую воду. Отец относился ко всему с ироничной насмешкой – надев ермолку, он скосил глаза и показал дочери язык. Они ушли оттуда пораньше, чтобы успеть на бруклинский поезд, и по дороге он выбросил ермолку в мусорный бачок.

– Прости, милая. Я становлюсь старым и сентиментальным. – Отец пожал плечами и улыбнулся. – Думаю, мне просто захотелось вернуться в детство.

Они с Анной рассмеялись. Анна так и не призналась ему, что была восхищена – Седер показался ей прекрасным, и какая-то ее частичка никогда не оправится от разочарования в отце за то, что тот скрывал от нее этот благоговейный праздник, часть наследия ее семьи.

Она позвонила домой, чтобы проверить сообщения на автоответчике. Одно было от Греты – подруга сообщала, что уже дома и Анне не нужно ее забирать. Еще два сообщения были от дочери. Анна подумала, что надо бы перезвонить Поппи сегодня вечером, раз уж та, несмотря на заявление, что молчание будет расценено как «нет», звонила после этого уже три раза.

Должно быть, Поппи думала, что Анна все еще пытается принять решение, хотя для Анны все давным-давно было ясно. Она больше никогда не хотела встречаться с дочерью. Такие вещи не прощают.

Анна включила микроскоп, положила один из студенческих слайдов на предметное стекло. Стекло было покрыто жирными пятнами и совершенно непрозрачно. Как и остальные пять. Ничего не рассмотреть. Надо будет повторить эту тему в понедельник. Анна вытащила из коробки с образцами слайд СПИДа, настроила резкость. Она подумала о том, что сказал сегодня Ник насчет усугубления отрицательных черт в характере больных. В глубине души Анне хотелось отбросить психологию, этику, вообще все то, что родилось в человеческих душах, пораженных страхом вируса, и разобраться с проблемой вот так – на клеточном уровне. Было что-то страшное в ретровирусах, подобных СПИДу, в том, что ДНК человека таяла, словно мороженое, заменяясь кодом болезни. Что-то невыразимо завораживающее было в мысли о том, что во всех тех людях, которых она видела сегодня на встрече в больнице, происходит скрытый от глаз процесс вирусного кодирования, что все они медленно, но неотвратимо, как в плохом фантастическом фильме, лишаются индивидуальности и становятся одним человеком. Если бы люди могли видеть этот процесс разрушения, развернувшийся сейчас на предметном стекле, это героическое сражение каждой клетки организма, они бы гораздо легче мирились с приступами гнева и капризами больных.

Дома ее ждала Грета. Когда-то Анна дала подруге ключи и сказала, что та может воспользоваться ими в любое время. Но Анна почувствовала себя сбитой с толку, обнаружив дома новую мебель, – Грета купила наконец диван и стол, – диск Джимми Хендрикса в новом плеере, свечи в подсвечниках и огромные вазы, наполненные цветами. Теперь в гостиной было аж шесть предметов.

Грета вышла из кухни, держа в руках два бокала вина. Из открывшейся двери потянуло розмарином, лаймом и густым запахом осенних специй.

– Ты хочешь соблазнить меня, дорогая? – Улыбаясь, Анна кивком показала на цветы на кофейном столике.

– У меня в доме уже нет места, все забито букетами.

– Майк все еще приносит тебе цветы? – спросила Анна.

– Он приносит цветы домой. – Грета села на диван рядом с Анной. – На самом деле даже не дарит их мне, они просто как-то тайно появляются.

– Насколько я знаю, Майк приходит теперь вовремя. Я вижу его машину по вечерам.

Грета пожала плечами.

– Знаешь, сегодня кое-что произошло. – Она взяла с дивана несколько папок. – Сегодня после репетиции мама одного из «Бетховенов» рассказала мне об агентстве по усыновлению, специализирующемся на распределении детей с нарушением слуха. Вот здесь пятеро из них. Старшему восемь лет, младшему – три. – Грета открыла одну папку. – Посмотри. Ее зовут Лили, она глухая с самого рождения, биологические родители девочки скончались. Ближайшие родственники не заботятся о ней, и с самого рождения она кочует по детским домам.

Анна быстро прочла черно-белую глянцевую страницу, а затем перевела взгляд на подругу, и ее сердце забилось сильнее: Грета с любовью смотрела на фотографию. Анну всегда поражала импульсивность Греты: утром она услышала о группе глухих детей, не имеющих родителей, и уже к концу дня у нее было восемь досье, при том что ее брак мог в любой момент разрушиться и что она сама плохо представляла себе бремя и страдания материнства.

– Хорошо, – сказала Анна, – но ты должна серьезно подумать, прежде чем решать.

– Я уже все решила. Я хочу ребенка, и кому как не мне знать, что значит воспитываться в тишине?

– А что Майк думает по этому поводу?

– Меня не волнует, что он думает. Я заведу ребенка в любом случае, с ним или без него.

Анна покачала головой и отпила из бокала:

– Все же подумай хорошенько – ты берешь не щенка из приюта для собак.

Грета резко подняла голову:

– В жизни нет ничего, чего бы я желала больше, чем стать матерью, и я обязательно ею стану, так или иначе.

– Извини. Я знаю. – Анна почувствовала себя неловко и отвернулась. Она подумала о своем собственном теле и его непомерном плодородии. Как все-таки несправедлива жизнь: ее яичники были полны яйцеклеток, бесцельно выбрасываемых все эти годы, как бусы, осыпающиеся с ни разу не использованной выходной сумочки. Вскоре после того как она забеременела, гинеколог легко пробежался пальцами по ее животу и сказал: «Девушка, вы в высшей степени плодовиты и можете рожать детей до старости». Анна в ярости отвернулась. И после того как она родила, доктор сделал несколько отвратительных замечаний – во всяком случае, Анне так показалось – о ее изящной внутренней архитектуре, словно предназначенной для легкого вынашивания ребенка и родов. Анна вспомнила, как спросила тогда: «Ну и какая же изящная архитектура поможет мне вырастить этого ребенка?»

Анна посмотрела на фотографию маленькой девочки со светлыми вьющимися волосами и круглым ангельским личиком. Затем пролистала другие папки. Среди детей не было ни одного мальчика.

– Ты хочешь девочку, или мальчиков просто не было?

– Я хочу дочку.

Анна кивнула. Наибольшим разочарованием после обнаружения беременности стало то, что она родила девочку. Если бы родился сын, ее жизнь была бы счастливее и даже в каком-то смысле более открытой – в этом Анна была убеждена. В некотором смысле дочери, в отличие от сыновей, обречены. Женщина никогда не получает всего, чего она хочет. Так или иначе в ее жизнь постоянно вмешивается семья и дети. Как может мать смотреть на новорожденную дочь и не думать о разочарованиях своей собственной жизни? Хотя, возможно, вопрос в личном предпочтении – кто-то любит процесс покоя, а кто-то – бесконечный поиск. Сыновья живут с тобой, а потом уходят и занимаются своей собственной жизнью. Быть может, неожиданно подумала Анна, именно это и заставляет матерей любить их, пока они еще маленькие. Дочери, по крайней мере большинство дочерей, в действительности никогда никуда не уходят. Дочери одинаковы, как поле с зебрами, где одну невозможно отличить от другой. Анна слышала, как другие матери говорили, что иногда не знают, где заканчиваются они и начинается дочь. Что до Поппи, та никогда не была действительной частью Анны. Разве что частью ее жизненного пейзажа. Какое-то время жили в одном доме, потом разъехались. Присутствие не ощутимо, отсутствие не замечено.

– Ты считаешь, мне нужно подумать о мальчике?

– Да, – сказала Анна. – Я имею в виду, не стоит руководствоваться только полом ребенка.

Повисла неловкая тишина, и Анна поняла, что Грета ждет рассказа о Поппи. Когда они впервые встретились, Анна немного рассказала о дочери и теперь не знала, что именно Грета помнит, и помнит ли хоть что-то. Но по выражению лица подруги, поджавшей губы, было понятно: конечно же, она помнит.

– Если говорить откровенно, я хотела сына. Мы с дочерью были чужими почти что с самого начала.

Анна пожала плечами и налила себе еще вина.

– Некоторые женщины не предназначены для материнства. Я принадлежу к их числу.

– Но ты ее любишь, ведь так?

– Конечно.

Анна подумала, было ли это правдой. Она порылась в папке и достала фотографию, которая ей больше всего понравилась. Девочка была, кажется, мулаткой, ее живой ум пробивался сквозь небрежность фотографа и застывшую обложечную улыбку. Все эти лица с вымученными улыбками на всё лицо выглядели так, будто дети только что соскочили с колен Санта-Клауса.

– Мне нравится вот эта, – сказала Анна, – Рашида Мак-Нил. Она умничка, это можно прочитать в ее глазах.

– Я думала о ней. Ей пришлось несладко, и у нее могут быть проблемы с поведением.

– В любом случае, этот вариант надо хорошенько обдумать.

Анну тяготил этот разговор. Она надеялась, что со временем Грета откажется от идеи усыновления ребенка. Даже когда у тебя есть девять месяцев, чтобы подготовиться к материнству, мысль о нем вызывает стрессовое состояние. Невозможно представить, что кто-то может решиться на роль матери в течение вечера. А что если ребенок окажется неполноценным? Какой удар ожидает Грету, если придется вернуть его? Но, конечно же, она этого никогда не сделает. Анна придвинула вазу с гиацинтами и вдохнула их сладкий и опьяняющий аромат. Это был ее самый любимый запах, никакое другое благоухание не напоминало о прошлом так сильно – поблекшие дни ее молодости, когда все было возможно и так многообещающе. Она поставила цветы на место и заметила взгляд подруги. Ясно было, что Грете это внимание к цветам показалось слишком подчеркнутым, таящим упрек – загадочные букеты от отсутствующего мужа, лица осиротевших детей, светящиеся мягким светом на диване между ними.

– Я буду очень рада, если ты останешься подольше, – сказала Анна тихо. – Так долго, как тебе захочется.

– Спасибо. Это то, что мне сейчас надо.

Анна вздохнула, чувствуя благодарность к Грете, принимающей вещи такими, как они есть.

– Я помню, каково ждать, пока муж придет домой, чтобы можно было закончить ссору. – Она засмеялась. – У нас как-то утром произошла небольшая размолвка, он ушел на работу, а я целый день кипела от злости. Он не отвечал на мои звонки, что злило меня еще больше. Когда Хью вернулся, я уже была одержима мыслью о человекоубийстве. Легкое раздражение переросло в ярость из-за пустяка. – Анна на секунду замолчала. – Я бы все сделала, чтобы вернуть его.

Глаза Греты наполнились слезами.

– Что я должна делать? Что я делаю не так?

– Ничего. Вот мое мнение – ничего. Я подозреваю, что Майк сейчас переживает что-то, чему причиной не ты.

– Откуда ты знаешь?

– Это просто интуиция.

Анна вспомнила, как они с Хью ездили по стране. Она всегда чувствовала себя спокойно, когда была с ним рядом, даже в самом начале их совместной жизни. Когда муж вел машину, он всегда держал ее за руку. Анна до сих пор замирала, вспоминая о северном сиянии и о том, как выглядела кожа Хью в этом свете. Не было ничего лучше такого счастья. Ссорились они очень редко, но если такое случалось, Анна сходила с ума от страха, опасаясь, что из-за размолвки он уедет от нее навсегда.

– Я сочувствую тебе, – сказала Анна. – Замужество – это что-то вроде прекрасного ада. Думаю, я бы отдала все годы, которые мне остались, чтобы прожить хотя бы один из тех дней, которые я провела с Хью. Один из хороших дней.

Грета кивнула:

– Ладно, давай поедим. Знаешь, поведение Майка утомляет меня все больше и больше. Он ходит кругами и ничего не объясняет, но, думаю, скоро я смогу разобраться, что происходит. Может, удастся поймать его на слове.

– Прекрасный план. – Анна пошла на кухню.

От еды и вина Анне хотелось спать, но она все равно взяла виолончель, хотя и понимала, что серьезно заниматься не сможет. Но и говорить с Гретой ей не хотелось. Она поставила вазу с гиацинтами поближе, закрыла глаза и начала играть по памяти Бранденбургский концерт. Под воздействием строгой музыки Баха и аромата цветов ее мысли уносились к лету, которое она провела на ферме у бабушки и дедушки. Анна снова слышала крики сов и цокот цикад, чувствовала запах остывающих на подоконнике пирожков и влажный ночной воздух.

Усилием воли она заставила себя вернуться в настоящее. К Рахманинову. Почему в наши дни оркестры так редко выбирают для выступлений Баха? Анна открыла ноты и нашла середину третьей части, которая давалась ей труднее всего. Все дело было в том, что Анна не могла растянуть ладонь так, чтобы охватить сразу все струны. Из-за этого она воспринимала музыку Рахманинова физически, чувствуя боль в пальцах, которые дрожали от напряжения, когда она пыталась дотянуться до ноты «ре».

Телефон зазвонил, когда Анна уже исполнила несколько тактов. Она засомневалась, брать ли ей трубку или предоставить право разбираться автоответчику.

– Может, ты хочешь, чтобы я взяла трубку? – крикнула из гостиной Грета.

– Валяй. – Анна убрала виолончель в сторону и пошла в гостиную.

Подруга разговаривала по телефону:

– О, здравствуйте. Одну минутку Она протянула трубку Анне: – Это Поппи.

– Что? Кто? – спросила Анна.

– Твоя дочь.

Что теперь делать? Она совершенно не хотела разговаривать с Поппи, но еще меньше хотела обсуждать причины своего нежелания с Гретой. Анна глубоко вздохнула.

– Алло.

– Это Поппи.

– Да. – Анна услышала потрескивание и слабое эхо, характерные для междугородных звонков. – Так плохо слышно, словно ты звонишь с Юпитера.

– Ближе. Я на Аляске.

– О! – только и ответила Анна.

Грета сидела на диване и смотрела какой-то эпический военный фильм, взятый напрокат. Но Анна знала, что подруга только притворялась, что поглощена происходящим на экране: настоящая драма разворачивалась на другом конце дивана. В спальне была беспроводная трубка, но прежде, чем Анна смогла попросить дочь подождать, пока она перейдет к другому телефону, Поппи быстро заговорила:

– Полагаю, поскольку ты так и не ответила на звонок, ты не хочешь, чтобы мы приехали. Я звоню просто, чтобы уточнить.

– Нет, – сказала Анна, – не совсем так. Я еще не решила. Что именно ты хотела? – Грета посмотрела на нее, вопросительно подняв брови. – То есть, что конкретно ты хотела обсудить?

– Я не хотела бы говорить об этом по телефону. Я надеялась, ты согласишься на наш приезд. Хотя бы ненадолго.

На другом конце провода Анна услышала детский голосок. Ее внучка.

– Тебе нужны деньги? – На Поппи был оформлен доверительный фонд: деньги, размещенные Хью на управляемом депоненте. Поппи к ним никогда не прикасалась.

– Нет, все немного сложнее.

Анна замолчала, слушая, как дочь дышит в трубку, глянула на телевизор, где показывали панораму сражения: солдаты выглядели крошечными, этаким слаженным зоопарком микробов.

– Хорошо.

– То есть мы можем приехать?

Анна проклинала себя за то, что не взяла трубку в спальне. Там можно было настоять, по крайней мере, чтобы Поппи сначала все объяснила, и Анна могла бы дать волю своей злости. Это был не тот гость, которому можно сказать «Добро пожаловать». Есть вещи, которые нельзя простить.

– Мама?

– Когда?

– Две недели? Через две недели?

– Хорошо. Вы успеете доехать из Аляски за две недели?

– О да, – сказала Поппи. – Мы поторопимся. Я позвоню, когда мы будем близко, ладно?

Анна согласилась и повесила трубку. Мужчины на экране были, судя по виду, гладиаторами. «Вот так вот». Грета посмотрела на нее:

– Все в порядке?

– Нет, не в порядке. Поппи собирается приехать в гости.

– Это плохо?

Анна покачала головой:

– Не в этом дело. Что-то случилось. Я это чувствую. – Она налила стакан воды – голова была легкой и немного кружилась, по телу прокатилась волна холодной адреналиновой дрожи.

Еще в детстве Анна ощущала какое-то знание, умение предвидеть. Оно проявлялось так же, как сейчас, с точно таким же ощущением колотящегося сердца и горящих ушей, дрожащих коленок и зудящей кожи головы. Но у нее были разумные родители и набожные бабушка с дедушкой, и она выбросила все это из головы, ее смущали знания, полученные не посредством одного из пяти чувств. Анна давным-давно научилась подавлять в себе это умение. Хотя иногда ее интуиция каким-то образом прорывалась: например, когда пятилетняя Поппи пошла на вечеринку у бассейна к соседям и Анна через две стены услышала, как дочь позвала ее. В любом случае, ей показалось, что она слышала голос Поппи, несмотря на жужжание телевизора – в эти дни он ни на секунду не утихал – и шум проезжающих машин. Перед ее мысленным взором на секунду возник образ дочери, лежащей в воде лицом вниз.

Прибежав к соседям, Анна увидела группу детей, сидящих за столом на лужайке в пятидесяти футах от бассейна. Они смотрели кукольное представление, которое разыгрывал странный человек – на лбу у него был нарисован черный крест. Присмотревшись, Анна поняла, что он разыгрывает библейские истории. У кукловода было две куклы: безголовый Иоанн Креститель на одной руке и агрессивный ветхозаветный Бог с бородавчатым лицом и редкими волосами – на другой. Среди перепачканных шоколадом детей, увлеченно смотревших представление, Поппи не было. Анна бросилась к бассейну, где ее дочь была уже почти без сознания. Она не знала, откуда пришло знание того, что Поппи в опасности, важно было лишь то, что оно пришло. Анна всегда настороженно относилась к Миллерам, с их верой в то, что Христос – это просто огромная нянька, которая никогда не допустит, чтобы что-нибудь плохое случилось с ее драгоценным стадом.

– Анна! – окликнула Грета, и Анна вздрогнула, возвращаясь к реальности.

– У Поппи все в порядке? Анна пожала плечами:

– Увидим.

Она отпила глоток вина:

– Она хочет приехать в гости. – О!

Анна скосила взгляд в сторону телевизора:

– О чем фильм?

– И это все? Все что я услышу? «Увидим»?

– Я не знаю, что сказать. Мы с дочерью никогда не были подругами. Вопреки тому, во что заставляют нас верить кино и книги, материнская любовь не слепа. Не бывает отношений без оговорок. – Она потянулась за бутылкой вина, стоявшей на столике.

– Но она же твоя дочь.

– Ну да. Дочь, совершившая непростительный поступок.

– Анна, это твой ребенок. Не может быть ничего, что нельзя простить.

Анна спокойно посмотрела на подругу. Ей очень хотелось сказать: «Откуда ты это можешь знать? Ведь своих детей у тебя нет». Но вместо этого сказала:

– Я думаю, может. Нельзя простить невыполненное обещание, данное умирающему отцу. Отцу, который обожал ее и звал до самого последнего вздоха. Нельзя простить того, кто причинил такую боль. Хью так ее ждал! Его глаза, этот взгляд, полный надежды, который появлялся каждый раз, когда звонил телефон. Непростительно было просто не прилететь.

Грета сжала ее руку:

– Я надеюсь, ты справишься. Утром Анна проснулась от запаха жареного бекона и голоса Греты, которая разговаривала по телефону в гостиной. Подруга провела ночь на диване. Часы показывали восемь тридцать. Анна сознательно пропустила репетицию, назначенную на девять. Бессонница снова поймала ее в свою ловушку, и играть сейчас Рахманинова было так же невозможно, как бежать марафон. Анна потянулась и закуталась в одеяло. По голосу Греты она поняла, что та говорила со своим мужем. Анна стала думать о Поппи: что же могло случиться такого важного, что дочь хотела проехать тысячи миль, чтобы повидаться с ней? Надвигалось что-то ужасное, она была уверена в этом.

Вошла Грета с двумя кружками кофе в руках. Анна села:

I – Ну, чего хорошего скажешь? – Я только что разговаривала с Майком. – Где он? – Сейчас дома. – Грета присела на край кровати. Анна отпила кофе, ничего не сказав больше. Выражение лица Греты было мягким, и Анна поняла, что о чем-то они с Майком договорились. И тут Анну пронзило знание: Грета скоро станет матерью, а потом ее сердце будет разбито так, как никто сейчас и представить себе не мог. Перед мысленным взором Анны появилась Грета, одетая в широкое платье. Ее волосы были заплетены в две косы. Грета подняла руки и дернула себя за косы, которые тут же превратились в двух детей. Девочек. У Греты будет две дочери. Анна смотрела на подругу: нежная кожа, рассыпавшиеся волосы, мечтательные глаза. Она отдала бы все, чтобы получить хоть немножко великодушия Греты, ее желания верить в божественное в человеке. Анна включила Си-эн-эн, чтобы выкинуть из головы остатки сна и видений. Грета обернулась на звук телевизора:

– Я сделаю яичницу с колбасой и французские тосты.

– Я потолстею. Ты меня так кормишь, что я скоро превращусь в автобус.

– Как же! По правде говоря, я думаю, что ты слишком худая.

Анна пожала плечами:

– Ты не собираешься встретиться с Майком?

– Позже. Я сказала, что он может пригласить меня на ужин.

– Можешь вернуться ко мне, если все опять пойдет не так. Если не захочешь оставаться с ним. Ты же знаешь.

– Ты уверена?

– Считай этот дом местом своего отпуска. Личной землей чудес и приключений.

Грета собрала волосы в небрежный конский хвост:

– Иди поешь. Тебе придется съесть все, что я наготовила, – меня что-то мутит.

Анна смотрела новости. Нападения с целью грабежа, бомбежки и история женского монастыря на юге Франции, который был расформирован – она подумала, что лучше всего подойдет слово «распущен», – из-за недостатков новых послушниц. Прошлой ночью ей приснился сон, даже два. Первый был про внучку. У девочки совсем не было кожи, то есть была – только черная и гнилая.

Анна взяла ее за руку и повела к себе домой. Но девочка не двинулась с места, а ее рука вдруг начала вытягиваться, как огромная змея. Анна шла, пытаясь тащить Флинн за собой. Та выглядела совсем не как ребенок, у нее было ужасное, злобное лицо. И Анна уходила все дальше и дальше, связывая людей липкими, как паутина, полупрозрачными руками своей внучки.

– Прошлой ночью я видела самый странный сон в жизни, – начала Анна, переключая телевизор на местный канал, чтобы узнать погоду. Наверное; все это приснилось ей оттого, что вечером она читала роман П. Д. Джеймс о вымирании человеческой расы. – Мне снилось, что я была последним человеком на Земле, и Бог разговаривал со мной, а я отказалась отвечать. Я в тот момент была чем-то очень занята.

Грета встала:

– Пойди и съешь свой гигантский завтрак.

– Ладно, уже иду.

Анна совсем без аппетита запихнула в себя еду. Она была так переполнена ужасом, что в ней не оставалось места ни на что другое.

Глава IV Пальто Стюарта

Джек и Стюарт, две Мерилин в толпе Монро, ехали на усыпанной розами платформе по Бекон-стрит к центру города. Перед ними шли «Лоси»[12], за ними маршировал школьный оркестр. Был парад в честь Дня независимости, и ОРДГЛ – Организация родителей и друзей геев и лесбиянок – спонсировала эту платформу. Было решено обратить внимание обычных граждан на то, что геи и лесбиянки ничем от них не отличаются, что они живут как все, работают и иногда даже занимают ответственные должности, что среди них есть и адвокаты, и банкиры, и учителя.

Участники парада оделись, как сексуальная богиня пятидесятых, несмотря на то, что именно от этого образа в ОРДГЛ пытались откреститься. Руководители организации хотели, чтобы все пришли на парад в своей обычной рабочей одежде, но эту идею никто не поддержал. Было даже высказано предложение, что стоит одеться в стиле «fags in drags, dykes on bikes».[13]

Президент бостонского филиала ОРДГЛ, женщина, чей сын два года назад умер от СПИДа, была разгневана, когда узнала об этой идее: «Вы способствуете поддержанию стереотипа! Получается, что все геи помешаны на моде и кинозвездах, а лесбиянки – мужеподобные бабы в кожаных жилетах». В итоге решили остановиться на образе Мерилин.

«Если нас поднимут на смех, – сказал кто-то на собрании, – это еще не значит, что над другими тоже не будут смеяться».

Мнения лесбиянок разделились – большинство, конечно же, согласились с мнением президента ОРДГЛ, но все же некоторые, услышав о Мерилин, решили одеться Джоном Кеннеди. Однако во время парада не обнаружилось ни одного Кеннеди, и все пятьдесят мужчин пели «С днем рождения, мистер президент», не обращаясь ни к кому конкретно.

– На этих сучек никогда нельзя положиться, – сказал Джек и поправил грудь, выскальзывавшую из бюстгальтера. В магазине множество полок были завалены бюстами различных форм, размеров и цветов. Джек даже посочувствовал женщинам, которые оказываются перед сложной проблемой выбора. Сам он около двух часов слонялся по магазину, выбрав в итоге пять пар третьего размера, две из которых предназначались Стюарту. Одна – светлая, повторяющая форму груди молодой девушки, круглая и высокая. Вторая – цвета легкого загара, которая могла бы принадлежать какой-нибудь пожилой любительнице «Нэшенал джиогрэфик», – полная и тугая, как кошелек, набитый четвертаками.

Для себя Джек купил груди более темного оттенка: яркий загар в стиле Роберта Митчема. На всякий случай он еще приобрел и парочку вызывающе розовых, на которые сначала не мог решиться.

Стюарт пришел в бешенство, когда увидел Джека с пакетом сисек.

– Ну и что? – сказал Джек. – А разве женщины их не так покупают? Средняя потребительница этих штучек должна перемерить сто пятьдесят пар, прежде чем найдет хорошо сидящие. Должно быть, это намного сложнее, чем купить подходящие джинсы или носки. Стюарт поджал губы:

– Это не носки, Джек, ты ведь не покупаешь сразу несколько пар про запас Он возвел к небу руки. – Сдаюсь. Я положу запасные рядом с вагинальным кремом, на случай, если приедет твоя сестра.

Джек вглядывался в толпу. Гектор сказал, что примет участие в параде, ну или, по крайней мере, точно придет на вечеринку, которая состоится в доме друга Джека – Крейга, на Бекон-Хилл. Со дня их первой ночи Джек виделся с Гектором еще несколько раз, но позже стал избегать встреч с юношей. Он начал испытывать к парню серьезные чувства, думал о нем на протяжении всего дня и даже в постели со Стюартом, что смущало даже больше, чем сама измена. Никогда еще Джек не мечтал ни об одном из других партнеров, когда был с любовником. А особенно со Стюартом.

Он посмотрел на Стюарта, который привалился на борт платформы, – его белый парик съехал набок, помада размазалась по щеке. Последнее время он выглядел грустным, и не удивительно: хотя Джек и был осторожен, встречаясь с Гектором, Стюарт наверняка о чем-то догадывался.

Джек подошел к нему:

– Ты выглядишь как Мерилин, когда она жила с Ди Маджо[14], дорогой.

Стюарт отвернулся:

– Я думаю, пора ехать домой, у меня отваливаются ноги. И я до конца жизни наслушался криков «Извращенец!» и «Гомик!».

Джек положил руки на грудь Стюарта и поцеловал его в губы, накрашенные помадой цвета зимней вишни:

– А как насчет этого? Мы же теперь лесбиянки?

Стюарт равнодушно улыбнулся. Когда он был в таком настроении, лучше было не шутить и оставить его в покое. Джек вздохнул, шлепнул Стюарта по полной заднице и присоединился к группе Мерилин на платформе. Мужчины, выстроившись вереницей, посылали воздушные поцелуи зрителям, по очереди вставая перед маленьким вентилятором, который вздымал их юбки вверх.

Джек внимательно изучал лица в толпе. Гектора не было, возможно, он просто не захотел показаться. Глупый, никчемный мальчишка. Кем он себя возомнил? Он становился все более самонадеянным – знал, как Джек к нему относился, и унижал его. И все более бесстыдно просил деньги, иногда приходил только за ними. Джек продолжал встречаться с Гектором в закутке за бакалейным магазинчиком, но никогда в заранее запланированное время. Кроме одного раза, Гектор всегда был на месте, когда бы Джек ни пришел.

– Пойдем к тебе, – предложил Джек в предпоследнюю встречу.

– Извини, дружище, не могу.

Джек поднял брови, но промолчал. Гектор никогда ничего о себе не рассказывал, и это выводило Джека из себя. На следующую ночь он дождался, пока Стюарт уснет, приоделся в стиле Роберта Митчема, сел в БМВ и подъехал к углу, где они с Гектором встречались. Там сбросил скорость и помахал рукой. Парень нерешительно подошел.

– Я хотел просто поздороваться. Раз уж проезжал мимо. – Джек с мстительным удовольствием отметил, как Гектор медленно посмотрел на машину. Его взгляд стал жадным и враждебным, особенно когда он понял, что на Джеке костюм от Армани и рубашка от Аскот Чанг. Чтобы убедиться, что мальчишка рассмотрел одежду, Джек включил свет в салоне, делая вид, что изучает карту, затем помахал и поехал.

Вот так! К Гектору он чувствует только физическое влечение и больше ничего. Это не любовь, любовь у них со Стюартом. Секс с Гектором был похож на обжигающий огонь и в то же время – на замораживающий лед.

Со Стюартом он чувствовал, словно он уютно устроился в куче листьев. Любовь Стюарта нежно окутывала его. Однако в последние две недели его влечение не было таким сильным, как обычно. Что-то шло не так, Джека преследовало нечто среднее между паникой и отчаянием, и об этом он неотвязно думал на протяжении последних дней. Его мучили чувства отчасти физические – головная боль, кошмары, – отчасти просто неизвестно откуда взявшаяся тревога.

Джек поправил пояс чулок. Нейлон прилип к коже и только усилил раздражение и зуд, которые появились несколько дней назад. В прошлом месяце они со Стюартом позировали своему другу, фотографу, который работал над книжкой, названной им «Справочник деревенщины». Фотограф, Эйвери, выдал им костюмы армейских ветеранов – Джек щеголял в джинсах Wrangler и черной футболке с обрезанными рукавами. Стюарт выглядел, словно вышел в увольнительную в субботу вечером: ярко-голубые джинсы с пряжкой Harley Davidson на ремне и гавайская рубашка с тремя расстегнутыми пуговицами снизу. Снимков было много, на некоторых они наслаждались деревенским барбекю в окружении мятых банок из-под дешевого пива и вульгарных, прицепившихся к ним подружек с накрашенными лицами и липкими волосами, словно их облили тем самым пивом. Съемка оказалась очень забавной, и они действительно выпили все эти банки. Джек со Стюартом приятно провели время.

Тем не менее два дня спустя Эйвери оставил сообщение на автоответчике:

– Это ужасно, но не паникуйте. Когда я разбирал одежду, то нашел на брюках несколько лобковых вшей. Не знаю, были ли они только там или на всех костюмах, но для профилактики я приобрел бутылочку «Квелла».

Они проверились – все было в порядке, но на всякий случай стали пользоваться специальным шампунем. Несколько дней спустя у Джека появилась аллергия, он чувствовал, словно по его промежности ползали огненные муравьи, а бедра и гениталии покрылись сыпью и просто отказывались заживать. У Стюарта реакция была такой же, хотя сыпь прошла спустя несколько дней. Джек купил противовоспалительный крем и подсушивающий тальк, но до сих пор это не помогло. На самом деле, подумал он, стало еще хуже.

– Джек! – позвала одна из Мерилин. – Там тебя зовут.

Джек подошел туда, куда показывал мужчина, вглядываясь в толпу на тротуаре, сердце забилось чаще, и он был готов простить Гектору его грубость, его скрытность, что угодно. Но там были всего лишь Джейн и Лейла.

– Привет, милашки. – Раздавая поцелуи в стиле Мерилин, он встал напротив вентилятора, чтобы юбка взлетала до талии. В магазине для полных женщин нашлись эффектные черные кружевные трусики – Джейн и Лейла хохотали до упаду.

– Пойдем на вечеринку к Крейгу? – поинтересовался Джек, взяв под руку Стюарта. Парад закончился, и люди потихоньку расходились. Джек улыбнулся, когда увидел, как пять абсолютно одинаково одетых Мерилин вошли в элитный бар «У О'Мелли».

– Точно, – сказал Стюарт. – Выпить чего-нибудь покрепче – это как раз то, что надо. Не считая того, что я мечтаю поскорее вылезти из этой нелепой одежды.

Он выглядел таким печальным, таким мечтательным и задумчивым, что Джек почувствовал приступ тошноты, ненависть к самому себе и сожаление. Почему так просто прощать людей, которые совсем этого не заслуживают, и так сложно отдавать должное людям хорошим? Джек понимал, что, отвергая ухаживания Стюарта и игнорируя его намеки, он делает партнера несчастным.

Лицо Стюарта было милым, даже несмотря на дешевый макияж и неумело нанесенные румяна, которые были скорее похожи на след от пощечины. Джек задумался, почему мысль заняться со Стюартом любовью показалась ему неправильной. Дело было не в Гекторе, кроме того, Стюарт привлекал Джека как обычно – возможно, даже больше. Знай Стюарт, как часто Джек думал о нем на протяжении всего дня, сколькими его движениями восхищался – тем, как он приподнимал плечи, склонял свой подбородок к груди, когда смеялся, – он был бы изумлен.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросил Джек. – Ты весь день такой тихий.

– Я в порядке, просто немного устал.

– Может, нам лучше пойти домой и провести вечер спокойно?

Стюарт многозначительно посмотрел в его глаза, но тут же понял, что тихий вечер вовсе не означает того, чего он так ждал.

– Нет, давай пойдем в гости. Мне нужно встряхнуться.

На вечеринке было столько народу, что Джеку потребовался час, чтобы понять, что Гектора не было ни в одной из комнат. Дом Крейга был изумителен: трехэтажный, элегантно обставленный; через все три этажа проходила винтовая лестница. Комнаты на верхнем этаже выходили на галереи, с которых открывался вид на нижнюю часть здания. На каждом балконе стояли люди. Гостиная была круглой, с паркетным полом, голыми кирпичными стенами и старинной мебелью. Над камином висела картина, очень смахивавшая на оригинал Эндрю Уайета[15]. Несколько Мерилин в женском белье громко хохотали, звучала пронзительная музыка. Внезапно у Джека испортилось настроение.

– Пойду принесу что-нибудь выпить. Ты что хочешь? – спросил он Стюарта.

– Водку с тоником.

Джек побрел в столовую, где столы ломились от еды: икра, копченый лосось, ветчина и три вида дынь. Он положил на тарелку всего понемногу, а потом наполнил тарелку для Стюарта. Столовая тоже впечатляла: сервант и обеденный стол ручной работы от Густава Стикли. Отвернув угол ковра носком ботинка, он увидел настоящий наборный паркет. Отец бы умер, если бы увидел это место, подумал Джек: лепнина на всех потолках, отполированные полы из таких широких плашек, словно они сделаны из распиленного на четыре части дуба, массивные каминные полки красного дерева.

Джек взял два высоких стакана из серванта, смешал для Стюарта водку с тоником, а для себя – с мартини.

– Если в этой комнате еще кто-нибудь появится, нам понадобится смазка, – раздался голос сзади.

Джек обернулся. Мужчина показался знакомым.

– Здесь не так уж и тесно. – Джек откусил кусочек лосося. – По вкусу вроде шотландский.

– Это точно. Все сорок баксов за фунт.

– Господи Иисусе! – ахнул Джек. – Экстравагантно!

– Ты сам это сказал. Это же мистер Не-Считай-Денег, мистер Богатей, мистер Членоголовый.

– Вот как? Я так понимаю, он твой бывший?

– Дорогой мой, он уже в прошлом. История для историков. Я Гэри, – представился говоривший.

– Джек. – Он протянул руку. – Итак, Джек, ты здесь с кем-то?

– Извини, да. – Джек улыбнулся. Гэри был очарователен, чуть слишком светловолос, на вкус Джека, чуть низковат, но у него было крепкое атлетическое телосложение и плоский живот. Живот Стюарта висел, как у объевшейся дворняжки, сколько бы он ни качал пресс Извини, я на секунду.

Джек пошел обратно в гостиную и нашел Стюарта глубоко погруженным в беседу с девушкой.

– Привет, дорогой. Водка с тоником и ассорти на закуску.

– Спасибо, – поблагодарил Стюарт. – Это Памела. Она закончила факультет истории искусств. Мы обсуждаем инков.

– Не буду вам мешать. Я пока прогуляюсь.

Джек пообщался со всеми, с кем только можно, обошел все комнаты и, наконец, добрался до кухни, где застал парочку лесбиянок в разгар ссоры. Джек притворился, что ищет что-то в холодильнике. В его присутствии девушки замолчали. Он схватил горстку греческих оливок и вернулся в гостиную, чтобы налить себе еще порцию мартини. Стул, на котором сидел Гэри, был пуст. Джек пошел обратно на кухню, где обнимались уже помирившиеся девушки, а затем спустился на задний двор. На низких столиках горели свечи. Джек бросил беглый взгляд на смутно видимые фигуры, пытаясь отыскать Гектора среди парочек и троек. Люди говорили тихими голосами, почти шепотом, – но возможно, ему это просто казалось после громкой музыки в комнатах. Здесь витало ощущение чего-то призрачного, запах земли и необитаемых комнат. Нет, скорее – запах кладбища. Когда Джеку было восемь лет, он и его брат Бен нашли открытый склеп, и он хорошо запомнил этот запах сырых камней, влажный мускусный запах разложения. Голос позади него произнес:

– Привет, Джек.

Джек оглянулся. Это был Гэри. Просто Гэри, черт возьми! Где же этот самоуверенный испанский членосос?

– Эй, чем занимаешься?

– Просто вдыхаю соблазнительные запахи, – сказал Гэри.

Джек удивился, теперь он почувствовал еще более странный аромат.

– Чем это, черт возьми, пахнет? – Он сел на шезлонг рядом с Гэри.

– Я полагаю, что литературно это называется благоухание гилиад. – Мужчина глотнул из бутылки, которую держал в руках.

– Как? Что это? – Джек подумал о бальзамирующем составе.

– Запах тополей. Разве он не прекрасен?

– О, это не то, что чувствую я. – Джек уже допил свой напиток, взял у Гэри бутылку и сделал большой глоток. Текила.

– Эй, тигренок! – сказал Гэри. – Что тебя тревожит, мой сладкий? Что сдавило твои яички?

– Что? – переспросил Джек. – Что сдавило?

– Кто эта противная Марша, которая заставляет тебя чувствовать себя Жаном?

– Да нет, все в порядке.

– Хорошо, милый. Как скажешь. Просто позволь дяде Гэри сделать тебя немного счастливее. Сначала мы напоим тебя текилой, как ты на это смотришь?

Джек засмеялся:

– И что потом?

Гэри наклонился к нему и слегка прикусил мочку уха.

Они допили бутылку вдвоем. Джек сделал последний глоток и вытащил из бутылки червя, отвратительную вещь, похожую на просроченные картофельные чипсы, засунул в рот и проглотил. Он слышал, что текила с червями вызывает галлюцинации. Возможно, когда прочищаешь желудок у туалетного бачка.

Гэри провел рукой по ноге Джека и остановился недалеко от промежности.

– Где мы можем остаться наедине? – прошептал Джек.

– Пойдем.

Джек прошел по гостиной, стараясь, чтобы Стюарт его не заметил, и последовал за Гэри вверх по лестнице.

Наверху был темный коридор с четырьмя или пятью дверями, все они были закрыты. Гэри взял Джека за руку и открыл дверь в крошечную комнатку. К их удивлению, внутри на широкой кровати лежал мужчина лет пятидесяти. По телевизору шли «Спасатели Малибу», Памела Андерсон бегала в тех нитках для чистки зубов, которые она называла бикини. На кровати лежало несколько журналов и два романа Джеймса Миченера.

– Ой, – сказал Гэри, – извините. Он был немного смущен, но спросил все-таки: – А вы кто?

– Я Уолт Айзенберг. Я продаю страховые полисы. – Лежащий произнес это так, что Джеку показалось, что тот хочет выписать полис прямо здесь и сейчас Я дядя Крейга. Дядя Уолт. Приехал с программой «Взаимное страхование в Омахе».

– Понятно. Что бы это ни значило.

– Я в городе из-за собрания по поводу страхования. Как вам вечеринка?

– В принципе ничего. А как вам «Спасатели Малибу»?

– Мне не нравится, – и он опять повернулся к телевизору.

Гэри закрыл дверь и устремился выше по лестнице.

Весь третий этаж был одним огромным помещением, служившим библиотекой и рабочим кабинетом. Джек сел рядом с Гэри на кожаный диванчик, освещенный зеленоватым светом от компьютера Крейга. Джек посмотрел вниз, на Стюарта, который в гостиной разговаривал с каким-то мужчиной, которого он не знал.

– А нас снизу видно? – спросил он, словно восьмилетняя девочка, сидящая в засаде на дереве.

– Только если посмотреть наверх.

– Может, это не такая уж и хорошая идея. – Джек чувствовал, что его голова пульсирует от текилы, а промежность горит от нашествия огненных муравьев. Нужно спросить кого-нибудь по поводу этой сыпи. Хотя Джек и бросил на нее пару взглядов, пока мылся в душе, но в действительности он ее не разглядывал. Сейчас ему пришло в голову, что болячка могла увеличиться.

– Что это? – Гэри коснулся воспаленной области, которую увидел на животе раздевающегося Джека.

– Аллергия на мыло. Просто дерматит, – объяснил Джек.

– Это заразно?

– Ты идиот? Как ты можешь подцепить аллергию?

– Ну, зачем же взрываться по пустякам, – сказал Гэри.

Джек понял, что не настроен для общения. Все чего ему хотелось, – это оказаться дома прямо сейчас. Он встал, приводя в порядок одежду.

– Ты куда собрался? – раздраженно поинтересовался Гэри.

– Домой.

– Сволочь! И вообще, не так уж ты и хорош.

– Само собой.

– Все вы, старые гомики, одинаковы. Никогда не доводите дело до конца.

К тому времени, как они со Стюартом добрались до дома, Джек почувствовал себя отвратительно. Его трясло, лицо горело и покрылось мелкими каплями пота. Болело горло. Стюарт выглядел обеспокоенно, хотя Джек не сказал, насколько ему было плохо.

Он долго стоял под душем, сначала под горячим, затем под холодным, потом опять под горячим – казалось, температура тела никак не может прийти в норму. Сыпь распространилась по телу и местами нагноилась, особенно там, где он ее расчесал. Джек в ужасе смотрел на свое отражение в зеркале. Не удивительно, что парень назвал его старым, – он, несомненно, выглядел изможденным и по крайней мере на десять лет старше, чем на самом деле. В зеркале расчесы и мелкие язвочки выглядели еще хуже. И когда он так похудел? Кожа приобрела оттенок старой слоновой кости и обвисла на ребрах.

Джек вытерся полотенцем, накинул на плечи тонкий халат и проскользнул в кровать к Стюарту, который все еще не спал. Джеку казалось, что он физически ощущает его мысли.

– Все в порядке, – заговорил Джек. – Просто легкий грипп. Как странно, утром я себя прекрасно чувствовал. Все было нормально всего пару часов назад.

– Я хочу, чтобы ты завтра же пошел к врачу, – сказал Стюарт. – Позвони ему с утра – сразу же, как проснешься.

– Хорошо, я позвоню. – Джек поцеловал своего друга. – Обещаю.

Всю ночь он находился в полудреме. В какой-то момент он померил температуру. Температура была тридцать девять и четыре, но к утру спала до тридцати семи и двух. Ему снились странные сны: железнодорожные станции и вереницы поездов. Свист паровых двигателей вдалеке. Чувство глубокой печали и безысходности.

Когда Джек проснулся, Стюарт уже ушел. На кухне к сковородке со свежеиспеченными оладьями из отрубей была пришпилена записка: «Любимый, я позвонил тебе на работу и сказал, что ты заболел. Вот номер телефона доктора Мозите, чтобы тебе не искать его. Свяжись с ним! Оставайся дома и бездельничай сегодня. Я позвоню в полдень, чтобы узнать, нужно ли заскочить в аптеку за чем-нибудь. Люблю, С».

Джек позвонил, и служащий в приемной записал его имя и номер телефона, чтобы врач мог перезвонить. У Джека мелькнула мысль пойти на прием без предварительной записи, но потом он подумал об ожидании в приемной с толпой чопорных провинциальных мамаш в вязаных костюмах и их кашляющими детьми и решил ждать звонка.

Он включил телевизор. Жар спал. Джек пересмотрел множество ток-шоу – о женщинах из кварталов белой бедноты, застреливших своих мужей; о трансвеститах и женщинах, которые их любят. Все лучше, чем сериалы. Самым плохим был один из ведущих, липовый испанец Джеральдо: у него была отвратительная садистская манера выковыривать правду, чтобы заставить всех участников выглядеть идиотами.

Джек переключил канал на ток-шоу Опры – вот настоящая бомба, недостижимый образец для многочисленных подражателей. Богиня и мудрая немолодая женщина. Хотя ей нужно немного набрать в весе. По мнению Джека, Опра работала лучше, когда носила двенадцатый размер, а не шестой или восьмой, как сейчас.

К одиннадцати часам, когда позвонил врач, Джек чувствовал себя сносно. И даже развеселился, словно что-то выиграл.

– Как ты себя чувствуешь, Джек? – спросил по телефону доктор Мозите. Он нравился Джеку, мужчина средних лет, грек, который одновременно мог быть и серьезным, и сердечным.

– На самом деле, в полном порядке. Стюарт настоял на том, чтобы я позвонил. Думаю, просто легкий грипп.

– Температура есть?

– Была прошлой ночью. Но уже спала.

– Какая была?

– Тридцать девять и четыре.

– Ладно. Есть тошнота или рвота? Диарея?

– Нет.

– Может, еще что-нибудь необычное?

– У меня аллергическая реакция на шампунь от вшей. И я мог занести инфекцию, когда расчеса!.

– На голове?

– Нет. На интимном месте.

– Ты говоришь, температура была тридцать девять и четыре?

– Угу.

– Ладно. Выглядит как легкая инфекция. Но лучше, чтобы ты зашел ко мне, прежде чем я пропишу тебе что-нибудь. В половине четвертого сможешь?

– Да. Спасибо, Ник. Кстати, ты с таким уже сталкивался? С аллергической реакцией, которая выходит из-под контроля?

– Конечно. Слушай, Джек, думаю, беспокоиться не о чем. Но все равно нам нужно в этом убедиться.

– Ладно. Увидимся днем.

В полдень позвонил Стюарт, как и обещал.

– Я чувствую себя гораздо лучше. Мозите считает, что это легкая инфекция от реакции на шампунь. Но я собираюсь сегодня к нему на прием.

– Хорошо. Я пойду с тобой – пропущу занятия по антропологии.

– Нет, не надо. Все в порядке. Увидимся вечером. Может, если у меня проснется аппетит, мы сможем где-нибудь поужинать.

В приемной Джек пролистывал старые выпуски газеты «Нью-Йоркер», но не мог сосредоточиться ни на чем, кроме комиксов. Сердце билось очень сильно, ладони вспотели.

По истечении бесконечных тридцати минут регистратор отвел его в кабинет врача. Джек понял все в ту же секунду, как увидел выражение лица доктора. Мозите расстегнул пуговицы, медленно и легко провел широкой рукой по рукам и телу Джека, по спине, по коленям и пальцам ног. Джек чувствовал сыпь везде, где бы ни прикоснулся Ник, сыпь была словно буквы Брайля, тело описывало свою болезнь на пергаменте кожи. Лицо Мозите изменилось, теперь оно выражало не легкомысленную дружелюбную любезность, а профессиональную тревогу. Джек даже хотел рассмеяться, это было так забавно – широкое плоское лицо, словно стягивающееся в узел.

– У тебя температура за тридцать восемь.

– Правда?

Мозите не смотрел Джеку в глаза.

– Я хочу взять анализ на белые кровяные тельца. К счастью, у меня есть друг, который сделает все мгновенно. Белые кровяные тельца, вот в чем дело. Нам не нужно будет посылать анализы в лабораторию. Я возьму у тебя кровь, а затем Анна ее посмотрит. Ее лаборатория всего в двух кабинетах от меня, и, думаю, мы не причиним ей неудобства. Хорошо?

Джек отвернулся, когда у него брали кровь. Сердце суматошно колотилось, отдаваясь в барабанных перепонках.

– Все готово. Зайди ко мне в кабинет, когда оденешься. Джек слышал, как за дверью Мозите разговаривал по телефону.

– Анна, это Ник. Это ведь номер твоего сотового? – Он замолчал. – Ты находишься где-нибудь поблизости? – Он опять замолчал. – Да-да, я понимаю. Но я хочу попросить тебя об одолжении. У меня в кабинете сидит пациент, и мне нужно сделать анализ на венерические заболевания и СПИД. Может быть, проверить еще и на мононуклеоз.

У Джека потемнело в глазах, когда он нагнулся, чтобы завязать шнурки на ботинках. Он сел и подождал, пока в глазах прояснится. Затем нетвердой походкой, на ватных ногах, вошел в кабинет Ника.

– Садись, Джек. Анна подойдет через несколько минут. Когда я разговаривал с ней, она была недалеко.

– Ты побеспокоил бедную женщину всего лишь из-за моей аллергической реакции и температуры? – Джек старался быть легкомысленным, чтобы вернуть Мозите к привычной беззаботности, но это не сработало.

– Постарайся расслабиться, – посоветовал Ник. Джек глубоко вздохнул. В кабинете Ника было темно и прохладно, шторы надежно укрывали от позднего солнца. Джек сел на кожаный диванчик. Пахло лимонным маслом и выпечкой, старыми книгами и сыростью от английского плюща, обвивающего окна. Мозите посмотрел на него большими карими глазами, красивыми и мягкими, которые, казалось, ласкали все, чего касался взгляд.

– Ты ведь думаешь, что это не просто аллергия, не так ли? – спросил Джек.

– Джек, я не собираюсь ходить вокруг да около. Я обеспокоен. Мне кажется, это похоже на системную бактериальную инфекцию. Возможно, стафилококк.

Джек сел обратно в кресло, пытаясь восстановить дыхание. Слава Богу! Просто дурацкая кожная инфекция. Наверное, нужно быть более бдительным – менять одежду после тренировок и пользоваться нормальным мылом вместо того органического дерьма на козьем молоке, которое он покупал в магазине здоровой пищи.

– Слава Богу! – сказал Джек. – Ты так смотрел, что я уж было подумал, что умираю.

Выражение лица Мозите не изменилось.

– Когда ты последний раз сдавал анализ на СПИД?

– Думаю, около года назад. Результат был отрицательным.

– А с тех пор ты или Стюарт вступали в опасные связи9 Адреналиновая волна прошла по телу. Только не это.

Все что угодно, но только не это.

– Ты на что намекаешь?

– На то, что твои проблемы, возможно, связаны с иммунодефицитом. Стафилококк сам по себе не может вызвать такую реакцию, за исключением некоторых случаев, например у пожилых людей с ослабленной иммунной системой. – Он взял карточку Джека. – Ты знаешь, что похудел на семь килограммов с тех пор, как был здесь последний раз полгода назад?

– Ты хочешь сказать, что, по твоему мнению, результат будет положительным?

– То что я вижу, не очень отличается от того, что бывает у больных СПИДом. Тебя необходимо проверить на наличие вируса. Анна сделает это, когда разберется с белыми кровяными тельцами.

– Нет, – сказал Джек.

– Что?

– Нет. Я не хочу делать тест на СПИД. Нет причин думать, что я в опасности.

– Ладно. Ты можешь быть уверенным в себе, ну а Стюарту ты доверяешь на сто процентов?

– Стюарт никогда бы мне не изменил.

– Не могу настаивать, но лучше все сделать по правилам и сдать анализы, – сказал Мозите.

Джек кивнул и закрыл глаза. В любом случае, было уже слишком поздно – зерно сомнения посеяно. Если не сделать это сейчас, то в конце каждой легкой простуды или насморка будет стоять большой вопросительный знак.

К тому времени, когда Мозите вернулся с результатами анализа, Джек довел себя до состояния, когда ему на все было наплевать. Он приготовился к худшему – или думал, что приготовился, пока, спустя вечность, не появился доктор, – ответ был ясно виден на его лице. Он подсел к Джеку на диванчик, взял его за руку и начал рассказывать о Т-клетках, о том как нести груз вируса, о блокаторах протеазы и коктейлях для поддержания иммунной системы.

– Нет, не говори пока ничего. – Джек уткнулся лицом в белоснежное плечо докторского халата, вдохнул чистый запах прачечной и пены после бритья. Ему захотелось, чтобы здесь был его отец. Не то чтобы он нужен ему как сыну, он вообще не хотел быть чьим-либо сыном или любовником, другом или братом. Все, чего он хотел, – это заботы, очищенной от любых отношений, чистой безоговорочной любви – любви отца, ребенка, священника.

– Существуют новые, очень хорошие медикаменты, Джек. Все больше и больше болезней становятся хроническими, долговременными заболеваниями, как, например, диабет. Ты должен позаботиться о себе и можешь надеяться, что проживешь с этим лет пятнадцать, а то и больше.

Несколько часов после того, как Джек вышел из кабинета Мозите, он просто катался на машине, подъехал к углу, где встречался с Гектором, – парень был там, но Джек не остановился. В двух барах он выпил три порции текилы и две водки с тоником, а затем поехал к Чарльз-Ривер. На улице темнело, было уже поздно, и городские огни отражались в воде. Как сказать об этом Стюарту? И что делать с Гектором? Может, тест был неверным. Может, бактериальная инфекция была просто похожа на СПИД. Положительный результат еще не означал, что болезнь разовьется.

Дрожащими руками он прикурил сигарету, пытаясь избавиться от реальности. Ему хотелось быть где угодно, только не внутри собственного тела. Он коснулся носком ноги почвы под ногами, мягкой, как глина гончара, от недавно прошедшего дождя, резко пахнущей водорослями и морской водой. Загреб комок земли, затем засунул руку еще глубже, словно что-то искал, – паника, с которой он боролся на протяжении последних нескольких недель, пришла снова, только теперь она приобрела определенность, выступившую наконец из тени, в которою он изгонял ее прежде. Джек опустился на землю, отряхнул руки, а потом стал копать пивной бутылкой, которую нашел неподалеку. Он лег в раскопанное им углубление, подальше от бегунов и собачников. Его омывал покой. Джек засунул руку в прохладу глинистой грязи, раздвигая пальцы все шире, пока не почувствовал влагу между ними. Если бы можно было изменить жизнь – он бы сделал это. Начал бы все заново и хранил бы себя в чистоте. Некоторое время спустя он поднимется, пойдет домой, к Стюарту, и признается в своей опрометчивости в Сан-Франциско. Теперь покончено с грехом – и с Гектором. Только Стюарт. Совершенно невероятно – или невозможно? – что это Гектор заразил его, мальчишка никогда не проникал внутрь его тела. Выяснять, кто, когда и как, – это сделает все еще более невыносимым. Тайны и чудеса, чудеса и судьба – все это было совсем рядом. Отмеченный болезнью и благословенный – оба следовали одним путем, и оба исходили из одного места. В конце концов, какая разница между купальней и Вифлеемом?[16] Сейчас нужно было решать насущные проблемы – как, например, прожить хотя бы один день – день боли и страданий, не отпускающих его. Джек не желал просыпаться каждое утро, вслушиваясь в себя и снова встречаясь лицом к лицу с тем, что произошло. И быть благодарным за то, что хорошо себя чувствуешь и прожил еще один день. Это будет слишком – ожидание, ожидание того, что вирус размножится и по частям выкинет тебя из собственного тела. Он видел, как умирают друзья, как все они умирают. Страдания – это одно, а вычитание – совсем другое. Каждый день что-то исчезало. В первую очередь, конечно же, чувство собственного достоинства. Иногда память. Думая о тех, кто умер от этой чумы, Джек не мог вспомнить ни одного, чья смерть не была бы воспринята с благодарностью и облегчением. И не потому, что закончились страдания умершего, – просто закончились страдания его близких.

Когда Стюарт вернулся с занятий, Джека все еще не было. Все кассеты с фильмами с участием Роберта Митчема были вытащены и разбросаны по гостиной, на кофейном столике валялись журналы и остатки пищи. Джек поел, значит, его самочувствие улучшилось. На протяжении последних недель Стюарт так переживал: его партнер выглядел изнуренным, нервным и раздражительным. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как они последний раз занимались любовью, даже больше, потому что Джек сразу же засыпал по ночам. Джек думал, что друг не слышал, как он уходит по ночам из дома, но Стюарт помнил о каждой секунде, которая проходила в одиночестве, о каждом миге, когда Джека не было рядом.

Джек изменял ему, он был уверен в этом. Но он не знал с кем и даже не мог сказать, было ли это однажды и с единственным мужчиной или сто раз с сотней незнакомцев. Стюарт еще не решил, что делать, – игнорировать все и надеяться, что все пройдет, или уйти навсегда. Вот о чем он думал после прошлой ночи, и чем больше он представлял жизнь без Джека, тем все более отчаявшимся и сломленным чувствовал себя. Полюбить кого-то так же, как он любил Джека, казалось невозможным. Но то что выкинул Джек вчера, означало разрыв.

Когда Стюарт вышел на задний двор поискать Джека, он увидел его сидящим на шезлонге с бывшим партнером Крейга, совсем мальчишкой. Стюарт долго смотрел, как они передают друг другу бутылочку спиртного и мужчина лапает Джека. Стюарт почувствовал тошноту, сердце сдавило, а потом его затрясло от горя и бешенства. Быть с Джеком становилось так трудно – его измены на стороне, перепады настроения и легкомыслие, несдержанность и хвастовство разъедали душу. Да, энергии Джека хватило бы на двоих.

После этой сцены на вечеринке Стюарт позвонил Памеле и обо всем рассказал. Она предложила перебраться к ней, если он вдруг решить оставить Джека. Когда он представил, как упаковывает вещи, внутри его словно закружил пчелиный рой.

Он отнес на кухню грязные тарелки, затем убрал брошенные вещи Джека: использованный носовой платок, недописанный список необходимых продуктов в бакалейном магазине, кучи скорлупы от фисташек и пропотевшую рубашку, записную книжку с каракулями и рисунками, брошенную у телефона. На рисунках были изображены лишь поезда и трапы – или, может, это железнодорожные пути.

В чуланчике у спальни Стюарт тайно хранил свое особое пальто, спрятанное за одеялами. Снаружи обычная теплая полушинель, но к подкладке были пришиты многочисленные связанные с Джеком сувениры, накопленные за многие годы. Номера с марафонских эстафет; лоскуток от старой пары ливайсовских джинсов, которые носил Джек, когда они только начали встречаться; пучок сена с фермы в Айдахо, где они останавливались, когда ездили за город. Джек впервые сказал, что любит его, именно там, на ферме, и все, к чему Стюарт прикасался в тот день, – начиная от фольги, в которую был завернут сандвич, до медиатора от гитары, который он нашел на улице, а затем вырезал маникюрными ножницами в форме сердечка, – все было пришито к этому пальто. Стюарт знал, что похож на фетишиста, да и Джек над ним бы посмеялся, но что бы ни случилось, у Стюарта навсегда останутся воспоминания о нем.

Сейчас он приколол туда же листок с мазней Джека и список продуктов, прямо напротив кленовых листьев и желудей из их прошлогодней поездки в штат Мэн. Тогда они долго валялись в постели и завтракали на берегу, а днем обычно гуляли по пляжу, до самого вечера, который проводили около огромного камина на соседней лыжной базе.

Может, им стоит куда-нибудь съездить вместе, вернуться, например, в тот необычный, очаровательный отель, чтобы попытаться соединиться снова. Как он сможет бросить Джека? К подкладке у плеча была подшита обложка к первому компакт-диску, который они вместе купили, а рядом были корешки билетов с «Волшебной флейты», вокруг которых он прикрепил фисташковые скорлупки, оставленные Джеком сегодня днем в тарелке.

Стюарт сложил пальто и снова спрятал его. Пора перекусить. Легкий салат из фокассы с травами и зелеными оливками. Было уже семь часов. Где, черт побери, Джек? Он должен был прийти еще несколько часов назад. Все будет хорошо, сказал Стюарт сам себе, сыпь Джека – это всего лишь реакция на шампунь. Не о чем так сильно беспокоиться; так сказал доктор. Он взял бутылку портвейна, налил себе полбокала, прежде чем осознал, что делает. Затем открыл бутылку шампанского за шестьдесят долларов, которую они хранили уже два года. Расставил на столе свечи и лучший фарфор и вставил в музыкальный центр два диска. Стюарт поймал себя на том, что все выглядит так, будто он собирается отметить какое-то событие. Это знак, сказал он себе, знак того, что с Джеком все в порядке.

Когда в одиннадцать часов пришел Джек, Стюарт был пьян, свечи оплыли, а еда остыла. Джек стоял в дверном проеме и смотрел оттуда, словно ожидая приглашения. Одежда была грязной, его шатало, а в его глазах читалось отчаяние.

Стюарт уставился на Джека, пытаясь понять, почему тот весь в грязи и что делают обломки веток у него в волосах.

– На улице дождь?

Джек покачал головой. Стюарт встал и подошел поближе, но Джек не шевельнулся.

– Что с тобой случилось? Почему ты так выглядишь? – спросил Стюарт.

Джек открыл рот, словно хотел что-то сказать, но, встретившись взглядом со Стюартом, опустил глаза.

– Ты был у врача?

– Дорогой… – начал Джек.

Стюарт не был готов к тому, что должно было последовать.

– Подожди. Не говори ничего. Дай мне пять минут. – Стюарт сел обратно на диван.

– Стюарт…

– Заткнись. Это последние несколько минут перед тем, как моя жизнь изменится навсегда. И это мои несколько минут.

Как это могло случиться? Хотя он знал ответ еще до того, как сформулировал для себя вопрос.

– Я стою в дверях.

– Вижу.

– Стою и жду, пока ты пригласишь меня зайти.

– Почему?

– Ну, если ты не позволишь, я исчезну из твоей жизни навсегда. Все правильно – ты ненавидишь меня. Я плохой человек. Я лгал, я предал тебя. Хуже меня нет на всем белом свете.

Стюарт не реагировал.

Спустя несколько минут Джек опять сказал:

– Я стою в дверях.

– И что ты хочешь, чтобы я сделал?

– Скажи, войти мне или выйти. Стюарт поднял глаза:

– Сначала ты скажи: мне нужно провериться? – Да.

– Как ты мог сделать такое? – Стюарт выключил радио и начал убирать со стола. Повседневные действия, повседневные вещи: две вилки, две тарелки. Вода для мытья посуды и губка. Он включил кран и добавил мыла, выбрасывая еду в мусорное ведро.

Пятнадцать минут спустя Стюарт вернулся в гостиную и подошел к птичьей клетке со свежей газетой.

– Я стою в дверях. – Джек все еще был там.

– Ну так выйди, – Стюарт открыл клетку и насыпал зерна, – и больше не возвращайся.

– Прежде чем я уйду, – тихо проговорил Джек, – я хочу кое о чем попросить. Конечно, я не имею права просить, но даже если тебе придется солгать, скажи последний раз, что ты меня любишь.

Стюарт отвернулся:

– Я больше никогда не скажу тебе этих слов. Как ты можешь даже думать об этом? Это то же самое, что просить о прощении.

– Нет, – начал Джек.

– Никакое прощение не изменит этого. Через пять месяцев, через пять лет – ничего не изменится.

Как только Джек ушел, Стюарт взял трубку и начал набирать номер телефона Джейн и Лейлы, но потом остановился. Затем увидел номер Памелы, но с ней тоже не хотелось разговаривать. Он посидел минутку, и, прежде чем понял, что делает, он уже звонил домой. Ответил отец.

– Папа? Это Стюарт. – С другого конца провода доносились звуки спортивной передачи, и он тотчас же мысленно перенесся в сырой бэйзмент с кондиционером, большим телевизором и коричневой мебелью. Стюарт почти чувствовал запахи влажной побелки и пыли от Британской энциклопедии 1972 года выпуска, которую никто никогда не открывал.

– Эй, эй, как ты, сынок?

– Все в порядке, – сказал Стюарт. – Просто было свободное время, поэтому я решил позвонить.

– Как хорошо. Рад тебя слышать. Как дела в университете?

– Я все еще так и не перевелся ни в один из бостонских университетов, но скоро переведусь. Я уже выбрал несколько курсов.

– Как Джек? Как вам в Бостоне, нравится?

– Да, вполне, город хороший.

– Хорошо. Уверен, ты просто соскучился по маме. У нее сегодня девичник, она опять ускакала. Эта женщина всегда где-то шляется. Полагаю, она сейчас в каком-нибудь клубе, смотрит мужской стриптиз.

Стюарт рассмеялся:

– Что? Мама? Эта церковная диакониса?

– Теперь она водится с грубой толпой – два раза в месяц встречается со своими университетскими подружками. Они гуляют допоздна, а я не вмешиваюсь. Но когда твоя мамочка возвращается, от нее пахнет алкоголем и табаком.

– Это просто отлично!

– Я тоже так думаю. Хотя и притворяюсь, что шокирован.

– А как поживают Кевин и Джеймс? Кэрол все же решила устроиться на работу в Мэриленде?

Отец долго перечислял, чем занимаются его братья и сестры и их дети. Стюарт представлял своего состарившегося отца перед телевизором, где шел футбольный матч, его дальнозоркие глаза, мигающие под очками, артритные руки. Все что нужно было отцу, – это здоровье, небольшие путешествия, навещающие его дети и внуки. Стюарт почувствовал, как комок застрял в горле, – как же он отдалился от этого простого мира. Он одновременно и жалел, и презирал родителей за то, что считал малодушием и ограниченной жизнью, – работа, церковь, семья. Никаких увлечений, никаких интересов.

– У тебя все в порядке, сынок?

– Думаю, да. Я надеюсь.

– Мы с мамой любим тебя и скучаем. Ты же знаешь, мы будем очень рады видеть вас с Джеком в любое время.

У Стюарта пересохло во рту.

– Я скоро приеду. Передай маме, что я ее люблю, – и, попрощавшись, он повесил трубку. Отец был добрым человеком, хорошим и щедрым; как долго он преуменьшал ценность этого!

В памяти отчетливо сохранился один осенний день, который он провел с четырьмя или пятью друзьями на заднем дворе. Это были мальчишки из его класса, двое из них считались самыми популярными в школе. Стюарт привлек их внимание своим неприличным поступком – на уроке рисования он изобразил их учительницу, мисс Мак-Карти, обнаженной, держащей китайские палочки для еды. Подпись под рисунком гласила: «Две палочки лучше, чем одна!» Поход в кабинет директора, дополнительные занятия и звонок родителям – все это стоило внимания этих популярных мальчишек. И сейчас они были у него за домом и играли в мяч, пока отец жарил на гриле хот-доги. Стюарт немного стыдился его, хотя и гораздо меньше, чем другие мальчишки. В университете он играл в футбол и все еще был в хорошей форме, хотя то, как он вел себя в тот день, сказало бы любому, что Стюарт редко приглашает кого-либо в гости. Отец усмехался так же нелепо, как когда он смотрел студенческую постановку «Пигмалиона» с участием дочерей.

В этот день Стюарт впервые узнал, что чем-то отличается от других. Когда Тим Эберхарт перехватил пас, Стюарт побежал, чтобы блокировать его захватом. Даже в девять лет он подмечал в мальчишеском теле такие детали! Шелковистые волосы на ногах. Мускусный мальчишеский пот на волосах и под мышками. Его ноги переплелись с ногами Тима, он ощутил маленький член рядом со своим. Стюарт чувствовал себя так хорошо, мальчишка лежал под ним, вокруг витал запах опавших листьев, а сквозь навес кленов проходил янтарный свет, он совсем не хотел шевелиться, хотел зарыться лицом в углубление мальчишеской шеи.

– Слезь с меня, Карпентер, – только и сказал Тим, но у парня было такое удивленное выражение лица, словно Стюарт поцеловал его. Много времени спустя Стюарт подумал, что, возможно, мальчик почувствовал упершийся ему в ногу член. К счастью, Тим никогда об этом не рассказывал, может быть, как и Стюарт, он был слишком мал, чтобы понять, что все это значило.

К концу дня он почувствовал себя несчастным. Принял прохладную ванну, застелил постель и открыл окна. Снаружи витал запах осени. Филины и сверчки заставили его чувствовать себя немного менее одиноким. Его братья в эти выходные уехали в скаутский поход, и поэтому комната была в его распоряжении.

Стюарт расчесал волосы, а затем полистал комиксы про Супермена. Ему казалось, что он что-то потерял или его обманули, как в тот раз, когда дедушка пообещал взять его с собой на рыбалку, а затем все отменил в самую последнюю минуту. Стюарт готовился и мечтал об этой поездке целых три недели.

Он засунул руки в пижаму, обхватывая руками мошонку. Это было то место, где магнит внутри него притягивается к магниту внутри женского тела. Когда целуешь девочку, именно эта часть тела прилипает к ней, до тех пор, пока внутри нее не вырастает ребенок. Здесь вырабатывается специальная жидкость, она выходит из члена и попадает внутрь девушки. Но, должно быть, его магниты каким-то образом изменились и превратились в такие, как у девочек, в форме подковы. Ничего не происходило, когда они с друзьями подсматривали за девчонками. Член не становился более твердым; в бассейне ему не хотелось трогать себя за него через плавки, как это делали его друзья, если видели одноклассниц. Проблема была в этом: его магнит был обращен не в ту сторону и притягивался не к девочкам, а к мальчикам.

Отец постучал в дверь и подождал, пока Стюарт предложит ему войти, – он всегда был правильным, не врывался и не подсматривал.

– Это я, сынок.

– Входи.

Уже переодетый в пижаму и тапочки, он вошел, сел на край кровати и улыбнулся, когда увидел на ночном столике лампу, изображавшую Шалтая-Болтая:

– Нам нужно сменить обстановку в комнате. Ты уже вырос из детских светильников и одеял с мультяшными кроликами.

Стюарт пожал плечами.

– Я просто хотел поздравить тебя с таким замечательным днем. Мне понравились твои друзья, да и ты сиял от счастья.

Стюарт отвернулся, ему стало стыдно, хотя он и не мог сказать почему. Однажды, на встрече семьи, Стюарт стащил у двоюродной сестренки коллекцию пятидесятицентовых монет. Тетя Стюарта позвонила на следующий день, и он слышал, как отец сказал: «Мои сыновья не воруют. Я пройду сквозь огонь, но настою на этом». Сейчас он чувствовал себя, как будто он соврал отцу.

– Что случилось? – спросил отец.

– Я не знаю. – Мальчик не мог больше держаться и заплакал, его дыхание было неровным. – Со мной что-то не так.

– С тобой все в порядке. – Отец решительным движением посадил Стюарта на колени, как будто он был еше совсем маленьким. И эта поддержка словно стерла все волнения. Больше отец не сказал ничего, но, должно быть, он знал, почувствовал случайную неловкость, которая возникла между его сыном и мальчишками. Папа позволил ему выплакаться и вскоре пожелал спокойной ночи.

На следующее утро, когда они вместе поехали в. скобяной магазин, отец прервал напряженное молчание:

– Этим утром я думал о прошлогоднем параде в честь Дня независимости. – Стюарт искоса посмотрел на него. – Я помог тебе отыскать место, чтобы все было видно, помнишь? Человек в шляпе и те высокие парни?

Стюарт кивнул.

– Мир огромен. И ты должен найти место, откуда открывается прекрасный вид. Нужно двигаться туда, откуда тебе все будет видно, где будет удобнее всего. Ты понимаешь? Это место обязательно появится. Просто может пройти много времени, прежде чем ты найдешь его.

Стюарт заварил себе чай, затем пошел принять прохладный душ. Он проскользнул в свою постель со свежим постельным бельем. Звуки снаружи убаюкивали – голоса тинейджеров, бормотание радио. Обычно этот шум раздражал его, но сегодня казался трогательным. Подростки еще не знают, что мир преподнесет им, какое множество дорог будет для них закрыто.

Глава V В поисках львов

Анна собиралась выйти из дому, когда зазвонил телефон. Щелкнул автоответчик, и она услышала голос Марвина, плавный баритон, который даже через столько лет заставил ее вздрогнуть. Анна не испытывала сложных эмоций, когда дело касалось ее зятя: все сводилось к ярости, глубокому возмущению, неизбежному, словно осадок в пробирке после какого-нибудь школьного опыта.

Она накинула футболку, украшенную надписью «Группа хорошего настроения», и захлопнула парадную дверь. Было еще рано, но Майк и Грета уже работали в саду.

– Группа хорошего настроения совершает выборочную проверку домов! – прокричала Анна, показывая воображаемый полицейский значок.

– Наше настроение на полпути от «хорошо» к «отлично», – ответила Грета и улыбнулась. – Ты будешь вечером дома?

– О да, черт возьми, да. Сегодня вечером приезжает моя дочь. Только что звонила.

– Наконец-то!

Анна небрежно кивнула, как будто речь шла о чем-то незначительном, хотя ее сердце уже колотилось от ожидания:

– Но ты заходи. Я не видела тебя уже несколько дней. Поппи еще никогда, включая самый первый день жизни, не появлялась вовремя. Думаю, они будут не раньше полуночи.

Грета скользнула глазами по одежде Анны, пытаясь понять, зачем той термобелье под футболкой.

– Мы играем в хоккей. Я имею в виду, они играют, – объяснила Анна, – так что мне придется выходить на лед.

Майк хихикнул. Когда Анна в последний раз видела такое? Сегодня муж и жена казались необычайно радостными. Даже в лучшие времена у Майка было угрюмое, печальное выражение лица.

– Эй, Анна, я хочу фотографию, где ты в маске вратаря. Заплачу любую сумму, лишь бы заполучить ее. – Он рассмеялся, срезая ряд маргариток и дельфиниумов и складывая их в необъятную кучу.

– О боже! – восхитилась Анна. – Четвертого июля у тебя хватит цветов на целый флот праздничных платформ.

Он опять рассмеялся – может, у Анны галлюцинации? Неужели этот высокий, скрытный, мрачный мужчина на самом деле смеялся? Она посмотрела на Грету, но выражение лица подруги ничего не объясняло.

– В любом случае, поддерживайте хорошее расположение духа. Я буду на катке, а если кому-нибудь понадоблюсь, говорите, что я заболела и умерла.

Анна села в машину и поехала на площадку. После неудачи с Эми Анна пришла к убеждению, что ни один из ее нынешних студентов не справится с группой, что бы там ни говорил Ник. А тут еще администрация «Бостон дженерал» решила, что даже субботние встречи группы находятся в ведении больницы, и издала весьма строгую инструкцию по набору персонала. Вести группу должен был психиатр, ординатор-психиатр или психолог. Социальный работник с соответствующей лицензией приемлем только «совместно с руководителем, имеющим медицинское образование».

– Теперь это точно не мое дело, – сказала Анна, когда Ник позвонил ей три недели назад и рассказал о новых правилах, – Так что, думаю, плакали мои новые микроскопы.

– Ну, видишь ли… – начал Ник. И его монолог закончился не только гарантией нового лабораторного оборудования, но и обещанием помочь с грантом.

Ник надеялся, что Анна согласится присутствовать на этих встречах в качестве руководителя, пока он не подыщет кого-нибудь. Он уже нашел молодого социального работника, который желал – «просто дрожал от нетерпения» – набраться опыта в этой сфере. По существующим правилам, работа Анны в области исследований крови и ее преподавательская деятельность давала ей медицинский статус, подтвержденный соответствующими инстанциями.

– В больнице сказали, что ты подойдешь, пока я не найду ординатора или интерна, – сказал Ник. – Да и мне придется изменить название, раз уж группа приобретает официальный статус. Ты и Кристин, социальный работник, будете вести «Службу хорошего настроения».

– Очаровательно, – согласилась Анна. – Хотя, по мне, лучше бы мы назывались «Кружком хорошего настроения», мне нравится привкус тайного заговора в этом названии.

Ник даже не развеселился:

– Ну пожалуйста, Анна… Новое оборудование и редкие образцы уже на полпути к тебе.

– Насколько редкие?

– Это сюрприз. Но не удивляйся, если обнаружишь, что ты обладательница образцов хантавируса и энцефалита Нипа.

– Великолепно! Может, ты еще найдешь гистологические образцы человека-слона? А еще мне бы хотелось слайды бешенства, обе стадии – апатии и ярости.

– Ну, Анна…

– О боже. Все нормально, – сказала она, и именно так – нормально – она чувствовала себя сейчас, спустя неделю, отправляясь на очередной выезд с неудержимой Кристин.

Анна восхищалась энергией Кристин и ее умением сохранять приподнятое настроение, хотя и считала, что та слишком много времени тратила, планируя всевозможные развлечения. Под руководством Анны группа дважды в неделю встречалась в больнице. С позволения Ника (точнее, с его восторженного одобрения) Кристин организовала две поездки на пикник, костюмированные танцы (половина мужчин переоделась в женщин) и участие в параде в честь Дня независимости, где только Анна и Кристин были без костюмов, когда ехали на платформе почти с сотней Мерилин Монро.

Сегодня должен был состояться хоккейный матч между мужчинами из команды Анны и Кристин и пациентами дома престарелых, многие из которых страдали от болезни Альцгеймера. «Голубые» против «Склеротиков», как определил кто-то из группы.

Когда Анна добралась до катка, игра была в разгаре. На льду она насчитала шесть стариков и четверых мужчин из команды «Настроения»; еще с десяток веселились на местах для зрителей. Анна наблюдала, как Кристин на коньках пыталась поговорить с группой пожилых мужчин на другом конце поля. Они раскачивались, катались туда и обратно, как горстка рассыпавшихся монет. Кто-то ел хот-доги. Вратарь читал газету и каждый раз, когда шайба попадала в ворота, поднимал глаза и говорил:

– Забили.

Два старичка, действительно пытавшихся играть в хоккей, выглядели так агрессивно, что перспектива пары переломов в конце дня выглядела вполне реально.

Анна вышла на лед прямо в уличных туфлях:

– Как дела?

– Не кажется ли тебе естественным, что в группе, состоящей из одних мужчин, хоть кто-то должен быть знаком с правилами? Я не в состоянии их научить. Ни разу в жизни не была на хоккейном матче.

– Не думаю, что это имеет значение. Нужно только убедиться, что никто не поранится, – сказала Анна.

Один из «Склеротиков» надвинулся на «Голубого», который ковылял на носках коньков, пользуясь клюшкой, чтобы сохранить равновесие.

– Эй, там! Ты, мужик, охолонись! – «Голубой» наклонился, подобрал шайбу и спрятал ее в куртке. – Не будь таким противным, мужчина. – Он доковылял до ворот противника, кинул в них шайбу и изобразил маленький победный танец. – В десятку! – крикнул он, и болельщики бурно подхватили его крик.

Вратарь оторвался от газеты:

– Забил. Восстановлено поголовье коров в Монтане.

– Ну ладно, – сказала Анна. – Может, нам следует в будущем придерживаться пикников.

Кто-то за ее спиной сказал:

– Все дело в том, что геи не играют в хоккей, а дряхлые гетеросексуалы могут завладеть шайбой, только не помнят зачем.

Анна повернулась. Рядом с ней стоял приземистый блондин с голосом Трумэна Капоте, одетый в смокинг. Анне показалось, что у него были накрашены глаза и губы.

– Я Гэри, – представился он, – бывший партнер Крейга, который входит в группу. Я координирую шоу в перерыве.

– Шоу в перерыве? – спросила Анна. Вмешалась Кристин:

– Я предложила им организовать шоу на льду.

– Милая, это будет гей-шоу, – сказал Гэри.

Час спустя Гэри как ведущий объявил начало представления. На лед вышли десять мужчин. Хотя костюмы у всех были тщательно продуманы, никто не надел коньков. Пять Пегги Флеминг, Катарина Витт, две Дороти Хамилс, одна Ненси Керриган и одинокая Тоня Хардинг скользили по катку в уличной обуви в сопровождении звуков Кармина Бурана.

Анна села рядом с Кристин, почувствовав, что первый раз за день может расслабиться. Было что-то трогательное в отношении этих мужчин друг к другу. Даже те, кто воевал на собраниях, были сейчас искренне восхищены своими партнерами и друзьями – возмущения и упреки были забыты. На скамейке Анна заметила мужчину, устроившего скандал из-за голубых носков на первом собрании. Он улыбался танцору, изображающему Тоню Хардинг, а тот поднимал глаза каждый раз, как только слышал, что его партнер рассмеялся.

Когда шоу закончилось, «Тоня Хардинг» поднялся к зрительским местам. Парочка выглядела так мирно и удовлетворенно, что Анна просто не могла отвести от них глаз. Любовь – это река, полная подводных скал. Важно знать, как избежать крушения. Анна почувствовала тоску по мужу, по его нежной надежности и дружескому общению.

К концу шоу мужчины из обеих команд выдохлись. Несколько более выносливых игроков собрались пойти есть пиццу и пить пиво и позвали с собой Анну и Кристин.

– Я не могу, – сказала Кристин. – Мне нужно загрузить другую команду в фургон и довезти их до дома. Иначе я бы пошла. Может, миссис Бринкман присоединится к вам.

– Нет, я тоже не могу. Хотя вот что. – Анна повернулась к Кристин: – Если ты хочешь пойти, я отвезу стариков домой. Можешь взять мою машину, а потом поменяемся.

– Это так мило с твоей стороны, Анна.

– Да ладно, ты заслужила это.

Анна помогла мужчинам забраться в фургон. Дом престарелых, «Золотые годы», находился в десяти милях от катка. Большинство стариков всю дорогу спали.

– Может, ты включишь отопление? – сказал один из мужчин. – А то я замерз.

– Конечно. – Анна включила отопление на максимум. Но печка оказалась сломанной: сначала дул теплый воздух, потом раздался громкий стук и потянуло холодом.

– Войдите, – сказал один из мужчин.

Анна посмотрела в зеркало и увидела, что это был вратарь.

– Это печка стучит, – сказала она.

– Да, – кивнул он, – войдите.

Мужчина задремал, но тут же проснулся от очередного стука:

– Входите, я сказал. Я сказал, входите, зверюги. Входите и ложитесь рядом со мной. Здесь нет львов.

Дома Анна села на кровать и осторожно потрогала правый висок, где распухала большая шишка размером с яйцо. На катке она ударилась головой о край барьера, и сейчас у нее просто убийственно болела голова – ни лед, ни аспирин не помогали. Она посмотрела на часы – шесть вечера, а от дочери никакой весточки, которая могла бы внести ясность. Конечно, Анна и не ждала, что Поппи приедет до девяти или десяти часов, но на всякий случай оставила на двери записку с подробными инструкциями, как найти запасной ключ. Внезапно Анну охватило чувство голода. Она сегодня еще совсем ничего не ела. На протяжении нескольких недель у нее не было аппетита, и она ела, потому что пришло время принять пищу, а не потому, что проголодалась.

Она встала на весы и очень удивилась, увидев, что весит всего сорок девять с половиной килограммов, на семь кило меньше, чем обычно. И все-таки она была в нормальной форме для своего роста. Ей нравилось быть легкой и худощавой. Она была абсолютно здорова: образцы ее крови регулярно изучали студенты, обучавшиеся взятию крови из вены. Последние занятия были всего две недели назад, и тогда ее лейкоциты были превосходны, а красные кровяные тельца выглядели круглыми и спелыми, как июльский помидор.

Анна покрутилась перед зеркалом, с подозрением глядя на свое отражение. Она была стройной, как молодая девушка, словно зеркало возродило черты ее прежнего, девичьего тела. Еще до замужества Анна очень боялась, что роды изменят ее тело, что кожа растянется. Ей вспомнились долгие месяцы беременности, когда ее грудь напоминала дыни, а полосы на животе и бедрах были похожи на демаркационные линии, которые наложили на ее плоть муж и дочь. Как приятно было снова ощутить кожу гладкой и упругой.

Она легла, собираясь немного вздремнуть, но крепко проспала два часа.

Когда Анна проснулась, боль в виске горячо пульсировала. Ей приснился сон, в котором шишка превратилась в кокон для маленьких паучков.

Затем Анна услышала, как кто-то ходит по дому. Сердце сильно билось, когда она всунула в ботинки опухшие ноги. Конечно, Поппи разбудила бы ее сразу, как приехала.

Анна вышла в гостиную и увидела Грету.

– Привет, – сказала Грета. – Я пришла, чтобы тебя разбудить. Я уже забегала пару часов назад, но ты была мертва для всего мира.

– Даже не верится, что я так долго спала!

– Может, тебе просто нужно было выспаться.

– Ни телефонного звонка, ни весточки от моей своенравной дочки. – Анна подняла газету. В разделе «События» была уже напечатана сезонная программа выступлений оркестра. Анна в эти дни ни разу не репетировала, а первый концерт должен был состояться менее чем через месяц. Хорошо сыграть Рахманинова у нее точно не получится. Она отложила газету и посмотрела на Грету: – Что новенького, подруга?

– Ничего особенного. Только что вернулась с репетиции с детьми.

– Как все прошло?

– Хорошо, – сказала Грета и отвернулась. Анна подняла брови:

– И?

– И что?

– Когда последний раз ты отвечала так односложно? Обычно я слышала просто страницы текста в ответ.

– Ну ладно. – Грета опустила глаза и покраснела. Потом положила ноги на край кресла Анны, допивая открытую бутылку воды.

Анна достала сигарету и налила бокал вина:

– Хочешь отравиться?

– Нет, спасибо, – отказалась Грета.

– Что такое? – опешила Анна. Грета рассмеялась и пожала плечами. Анна не сводила глаз с подруги.

– Что случилось? Что изменилось? – А затем поняла: – Ты беременна.

Грета широко открыла глаза:

– Откуда ты знаешь?

– Так ты беременна?

– Я не знаю. Может быть. У меня небольшая задержка.

– Да, ты беременна, – сказала Анна, потому что это было заметно.

За свою жизнь она видела так много беременных женщин, что практически сразу же могла определить это по одной только походке: даже на очень маленьком сроке женское тело, казалось, каким-то образом концентрировалось в середине. Женщины, ждущие ребенка, никогда не убирали руки далеко от живота и словно подбирали голову, подбородок, плечи внутрь. В кабинете, полном пришедших на обследование, Анна с легкостью могла определить будущих мамаш уже по тому, как те располагались; беременные женщины всегда сидели немного вдалеке от группы. Это была чистейшая биология, просто инстинкт: самка, ждущая потомства, оставляла для себя больше пространства, чтобы предотвратить любое неожиданное нападение.

– Ты делала тест на беременность?

– Еще нет, – сказала Грета. – Я боюсь. Боюсь узнать, что беременна. Мне не хочется спугнуть, что ли, и загадывать и радоваться так рано. Что-нибудь может пойти не так, ты же знаешь. И потом, у меня уже однажды случился выкидыш. Да и со сперматозоидами Майка тоже были проблемы.

– Да? – сказала Анна. Грета кивнула:

– Мы выяснили это на прошлой неделе. Подвижность? Это правильное слово?

– Да. Но вообще-то для этого достаточно и одного, который сумеет дойти до цели. – Анна улыбнулась. – Я на самом деле очень за тебя рада, дорогая.

– Не говори так. Не сейчас. Ты можешь меня сглазить. Но все равно спасибо.

Грета ушла, и Анна устроилась в кресле у окна с книгой в руках. Она уже собиралась все бросить и лечь спать – было уже полпервого, – как вдруг послышался звук из прошлого: треск, жужжание и шум автобуса марки «Фольксваген». Неужели? Не может же это быть тот самый автобус, который Марвин купил у них много лет назад.

Анна встала, у нее кружилась голова, она не знала, что ей делать: броситься на крыльцо? Подождать, пока позвонят в звонок? Она услышала, как хлопнула дверь машины, и мужской голос произнес:

– Убери это сейчас же, Флинн.

– Нет, – сказал ребенок.

– Возьми кошку. И я тебе уже несколько раз велел снять эти очки.

В дверь позвонили. Анна спустилась по ступенькам и включила свет. Большая фигура Марвина заполнила весь дверной проем.

– Вот и вы. – Она отошла в сторону, чтобы они могли пройти внутрь. – Я уже начала волноваться.

– Извини, – заговорил мужчина. – Мы немного выбились из графика. У нас… э-э… случилась небольшая проблема в дороге.

– О? – Анна искала взглядом Поппи.

Марвин легонько взял ее под локоть и увел от двери.

– Флинн? – крикнул он через плечо.

– Я достаю кота, – ответила девочка, – Сейчас приду.

– Где Поппи?

Марвин опустился на диван, вздохнул и провел руками по волосам – они все еще спускались до плеч, такие, какими она увидела их в первый раз. Сегодня он зачесал их в конский хвост. Анна уже и забыла, каким он был красивым.

– У нас произошла небольшая проблема в Пенсильвании. – Марвин снял куртку и развязал шнурки. – Поппи пропала.

– Что? Что значит «пропала»? – Анна встала, повернулась к двери, словно какая-то частичка ее надеялась, что он врет.

– Анна, пожалуйста, – прервал он и откинулся на спинку дивана. – Позволь мне рассказать все, пока не вернется дочка, хорошо?

Анне никак не удавалось совладать со своим дыханием.

– Как ты мог так со мной поступить? Позвонить, нарушить спокойное течение моей жизни, дать надежду вновь увидеть Поппи и не привезти ее?

– Я пытался. На самом деле пытался. Но у нас возникли проблемы. Этот приезд был ее идеей, Поппи на самом деле очень хотела приехать. Но в последнее время у нее начались перепады настроения – чем ближе мы подъезжали, тем больше она не хотела ехать. Мы остановились позавтракать в Пенсильвании. И последнее, что я увидел, была ее записка на ветровом стекле. Она написала, что передумала, что Флинн и я должны ехать без нее. Пообещала, что даст о себе знать и приедет позже. Во всяком случае, это все, что было в записке.

– Как ты мог так поступить? Почему не пошел и не нашел ее? Где она исчезла?

– У Поппи большие проблемы. Она всегда была импульсивна. Это бы ничего, но последнюю пару лет дела пошли совсем плохо.

Анна открыла рот, как вдруг услышала шаги Флинн на ступеньках.

– Мы поговорим об этом позже, – мягко сказал Марвин. – Флинн?

– Я здесь! – крикнула Флинн с лестничной клетки.

– Зайди и познакомься с бабушкой.

– Сейчас приду.

– Пойду заберу оставшиеся вещи, – встал Марвин.

Анна была потрясена: Марвин уже перетащил из машины вещей больше, чем потребовалось бы на двухмесячный срок, и все продолжал носить коробки. В них лежали вещи, которые люди берут с собой, когда переезжают, а не едут погостить к родственникам. Марвин выгружал коробки с кофейными кружками, кастрюлями и сковородками. Кухонные полотенца. Летняя и зимняя одежда. Они определенно приехали насовсем. Анна почувствовала, что все внутри нее напряглось.

Когда она подняла глаза, в дверном проеме стояла Флинн, держа огромного кота. Девочка была в старых очках для диагностики зрения. Из каждой ноздри у нее торчала морковка.

– Должно быть, ты Флинн, – улыбнулась Анна.

– Я морж. – Она вошла в комнату.

Марвин вошел и сбросил охапку вещей на пол. Затем посмотрел на дочь:

– Я же просил тебя снять эти очки, Флинн. Устала?

Флинн сняла очки, вытащила морковку из носа, нахмурила брови и, скрестив руки, шлепнулась на диван рядом с Анной:

– А ты знаешь, что в прошлой жизни я была женой Марвина, моего папы, и что Поппи, моя мама, была слепой пастушкой и просила подаяния? Мы тогда были индусами. А Марвин меня бил.

– Что? – опешила Анна, инстинктивно осматривая девочку, нет ли у нее ушибов.

– Он не хотел детей и бил меня, чтобы они исчезли там, в животике.

– О! – Все еще ошеломленная осознанием того, что она бабушка, и напуганная присутствием этого очаровательного ребенка, Анна приложила руки к голове. Головная боль почти прошла, но странные спазмы начали охватывать ее грудную клетку. На самом деле, узнав, что Поппи приезжает, Анна почти не думала о внучке. Все ее сознание было сосредоточено на словах, которые она скажет дочери после всех этих лет.

Флинн выросла эффектной девочкой, заметила Анна, узнав какую-то частичку Хью в изгибе ее губ и линии челюсти. Флинн была очень похожа на женщин из семьи отца Анны. Она напоминала ее кузину – Эллу. Элла была седьмой и любимой дочерью пекаря в маленькой деревеньке недалеко от Варшавы. В 1939 году, когда ей было шестнадцать лет, Элла взяла новую пекарскую лопатку отца и отправилась в магазин. В то сентябрьское утро началась война. Девушка вбегала в горящие дома и помогала людям спастись. Даже существовала легенда, что, когда немецкий солдат собирался расстрелять стоящих на коленях односельчан, она ударила его по голове той самой лопаткой, а люди сбежали. Позже Элла умерла в лагерях.

– Моя мама сумасшедшая, – заговорила Флинн, крепче прижимая к себе вырывающегося кота.

– Нет. – Анна разозлилась. Марвин, несомненно, не следит за тем, что говорит. – Она не сумасшедшая. – Но прежде, чем смогла остановиться, она спросила: – А она раньше оставляла тебя?

– Конечно, – кивнула Флинн, – но на этот раз она не вернется.

– Такие вещи знает только Бог. – Анна вдруг услышала в своем голосе интонации покойной бабушки, что снова вызвало у нее головную боль.

– Мы почти не виделись, – продолжала Флинн, но было трудно понять, к кому эта фраза относится – к Анне, к Поппи или, если принять во внимание своеобразие этого ребенка, к Богу.

– Как зовут твоего кота? – спросила Анна.

– Мои родители разводятся. Они думают, что я ничего не знаю, но, конечно же, я знаю.

– У твоего котика есть имя?

– Его зовут Гувер МакПоз. Ему посчастливилось быть ирландцем.

– Да? Я вижу у него определенно ирландские черты. Флинн посмотрела на бабушку и робко улыбнулась.

Что-то пугало ее здесь. Взгляд бабушки был колючим, как иголки кактуса.

– Я думаю, мы с тобой были гладиаторами во времена правления Цезаря Августа.

– Флинн, сколько тебе лет?

– Десять, а тебе?

– Пятьдесят три.

– А моей маме тридцать. Ты ее когда-нибудь видела?

– Да, она моя дочь, так же как ты ее дочь.

– О, правильно. – Девочка перевернула мяукающего кота на живот. – А как, по-твоему, она правда сумасшедшая? – Флинн отпустила уже задыхающегося кота, облизывая поцарапанный им палец. – Потому что она всегда была хорошей мамой, пока не ушла. И она обо мне заботилась.

В словах девочки Анна услышала мягкие звуки голоса Хью, какое-то недоумение, без следа злости, по поводу поступка Поппи. «Она сказала, что вернется, – были его последние слова. – Я надеюсь, ничего не случилось». Нет, Анна не может оставить у себя эту девочку. Ее присутствие здесь было чем-то вроде упрека; будто ошибки Поппи, которые заставили ее бросить ребенка, были вызваны тем, что сама Анна была плохой матерью. Она уже очень давно похоронила свою вину, и ей совсем не нужно, чтобы ее опять затопила боль привязанности.

Марвин вошел, согнувшись под тяжестью огромного чемодана.

– Анна, я надеюсь, ты не возражаешь, – сказал он. – Я… э-э… привез с собой кое-какую работу.

– И чем же ты занимаешься? Набиваешь огромные чучела? – Сейчас ее дом выглядел как дворовая распродажа, но она переживала не из-за этого. Анну больше беспокоило то, что во всем этом была какая-то тайна, что-то, о чем ни Марвин, ни Поппи не рассказали из-за уважения к ней.

– Это те головы? – спросила Флинн.

– Иди готовься ко сну, Флинн, – велел Марвин, тяжела дыша.

– Головы? Что? – изумилась Анна.

– Глиняные головы. Бюсты. Слепленные в две трети натуральной величины. Я не уверен, что в автобусе нужный уровень влажности, поэтому не хочу оставлять их там. Если влажность очень высокая, то я не смогу правильно нанести остальные мазки.

– А, ладно. – Анна посмотрела на Флинн: – Я разобрала тебе кровать в комнате для гостей.

– Флинн, иди чистить зубы, – сказал Марвин. Анна подождала, пока в ванной не зашумела вода, и только после этого повернулась к Марвину:

– Что, черт побери, здесь происходит? Что это значит?

Марвин вздохнул и достал бутылку водки из кармана большого плотного пальто, все того же самого, кажется:

– Давай выпьем.

– Нет, спасибо. Послушай, не знаю, какую игру вы ведете, мистер, но я в ней не участвую. Или честно рассказываешь, почему вы здесь, или можешь убираться прямо сейчас. Я слишком стара для всего этого.

Он кивнул:

– Уже поздно. Мы можем поговорить об этом утром? Я сидел за рулем шестнадцать дней подряд, и большинство этих дней в поисках жены.

Анна промолчала. Флинн снова появилась в гостиной.

– А вам, юная леди, уже пора спать, – сказал мужчина.

– Мне нужно покормить Гувера, – ответила она.

– Я его покормлю, – сказал Марвин.

– Нет, я сама. У него слабый желудок, ему надо готовить отдельно.

Анна и Марвин, словно завороженные, наблюдали за тем, как Флинн достала из рюкзака пакетик с кошачьим кормом и маленькую миску и как кот ел свой ужин.

Она не спала всю ночь. Флинн легла в комнате для гостей, а Марвин – на разложенном диване в гостиной.

Анна слышала, как он вставал множество раз, как открывалась и закрывалась входная дверь и хлопала снаружи дверь автобуса.

Ей казалось, что они находятся здесь уже несколько лет, а не часов.

На следующее утро в семь тридцать Анна, спотыкаясь, с затуманенными глазами пошла на кухню, чтобы сварить себе кофе. Она забыла спросить у Марвина, когда они обычно встают, но могла бы поспорить, что поздно.

Марвин храпел, лежа без одеяла. На нем были лишь шелковые шорты, по крайней мере так это выглядело. Его ноги свешивались с матраса, а волосы, не связанные в конский хвост, разметались по подушке, словно кудри куртизанки на груди римского солдата. Он был в отличной форме – худой, с великолепными плечами, бедрами и икрами. Прекрасный образец, как однажды сказал Хью. Анна отвернулась, почувствовав себя немного виноватой.

И тем не менее это был Марвин. Он сложил вещи на ее виолончель, словно на дешевый стул. Анна сбросила рубашку и брюки на пол, надеясь, что он поймет намек.

В гостиной было грязно. Белые известковые следы ног отпечатались у старинного столика, который она недавно вытащила из кладовки – стол работы Дункана Пфайфа, которому было около ста лет. На нем Анна обнаружила самое омерзительное зрелище, которое когда-либо видела: искаженные, гримасничающие бюсты чего-то, что было похоже на Никсона, Рональда Рейгана и Джеральда Форда. Самым худшим был бюст Рейгана, на его лице были злость и замешательство, глубокие линии змеились вокруг пустых глаз и небрежного рта, но, подойдя ближе и посмотрев в профиль, Анна увидела абсолютно другое лицо. Это, безусловно, был Джефри Дамер. Глина светилась мертвенно-коричневым цветом, лицо мужчины было гладким и спокойным. В выражении лица – блаженная улыбка, глаза, смотрящие вверх, как у католического святого, – был некий отвратительный скрытый вызов, как в излишне натуралистичной фотографии жертв автомобильной аварии. Анна попыталась отвести взгляд и не смогла.

– Это ужасно! – Стол был весь измазан глиной, полировка, несомненно, испорчена. Она взглянула на Никсона. «Лицо Джона Вейна Гаси» – было написано на табличке к бюсту – змея, выползающая изо рта Гаси, обвивала крепкие челюсти Никсона.

– Это ужасно, ужасно! – Анна стремительно подбежала к дивану. – Нам нужно поговорить!

Марвин открыл один глаз:

– Доброе утро, Анна.

Он зевнул, сел и посмотрел вокруг, словно не помнил, где находится. Эта заминка причинила ей острую боль, напомнила заспанное лицо еще не до конца проснувшегося ребенка. В ту же секунду Анна вернулась мыслями к тому времени, когда дочь еще была маленькой. Каждое субботнее утро Поппи просыпалась очень долго, и у них с Хью было достаточно времени, чтобы позавтракать и заняться любовью, прежде чем, спотыкаясь, приходила пахнущая детским шампунем и мылом Поппи в своей пижаме со Скуби-Ду.

Усилием воли Анна отогнала воспоминание.

– Что означают эти глиняные головы?

– Ну, это концептуальное движение, объединяющее президентов с серийными убийцами. Идея заключается в жестоких убийствах американцев либо поодиночке, как, например, в случае с серийными преступниками, либо народа в целом.

– Я не это имею в виду. – Анна изо всех сил пыталась говорить спокойно. – Мне наплевать на твое художественное видение.

– О! – Марвин заметно разочаровался. – А что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, какого черта все это делает на моем столе? Ты испортил полировку, понимаешь? Этот стол берегли на протяжении ста лет, а ты испортил его за один день.

Мужчина встал, потянулся за брюками:

– Извини, Анна. Я не знал, куда это поставить. У меня сейчас переломный момент в работе. Когда творчество захватывает, детали перестают волновать. Я заплачу за то, чтобы его отполировали заново.

Марвин в самом деле выглядел виновато, подумала Анна и почувствовала себя полной дурой, мелочной и надоедливой надсмотрщицей. Если бы кто-то другой сделал что-нибудь подобное с ее столом, она бы возмутилась, но не стала бы впадать в бешенство, как сейчас.

– Я посмотрю и, если будет нужен профессионал, найду его, – добавил Марвин.

Анна посмотрела на него:

– Мне нужно на работу. А потом у меня до семи репетиция оркестра. – Она не собиралась возвращаться к репетициям, но вдруг почувствовала желание взяться за Рахманинова. Может, ей просто хотелось провести побольше времени вдали от Марвина и Флинн и подумать о том, почему эта сломанная семья прибилась к ее берегу? – Почему бы нам не встретиться за ужином в ресторанчике «У Дэвида»? – Она записала, как туда добраться, на обратной стороне нот Бранденбургского концерта, того самого, который ей нравился меньше всего, который она никогда не играла.

Анна взяла виолончель, положила ее на заднее сиденье «Вольво». В этот час дороги были забиты. Она никогда еще не выходила из дому так рано. Но сегодня ей просто не хватало воздуха, ведь рядом находились Марвин, Флинн и весь их хлам. Анна не очень хорошо себя чувствовала, маневрируя по узким улочкам, мчась вперед и снижая скорость. Успокойся, говорила она сама себе. Может, она выпила слишком много кофе? Руки тряслись, а под ребрами сильно билось сердце, словно попавшаяся в силки птица. Еда? Может, она сегодня слишком мало съела? Анна помчалась к выезду с автомагистрали, когда почувствовала, что почти теряет сознание, и подъехала к автозаправочной станции. Вдруг это сердечный приступ? Дыхание было прерывистым, сердце словно пропускало каждый третий удар. Затем пелена ужаса спала. Анна зашла в ближайший магазин, побродила по прохладным проходам между рядами, зная, что, если упадет, кто-нибудь точно вызовет «скорую», и купила упаковку черной лакрицы и коробочку «Судафеда».

В восемь тридцать в комнате, где спала Флинн, прозвенел будильник. На середине ее сна об Оскаре де ла Хойа – прекрасный сон, где боксер одержал победу нокаутом в седьмом раунде, – музыка в радиочасах ворвалась в зазор между сновидением и реальностью. Ведущий сообщил о наступившем уик-энде и начал рассказывать об андеграундной музыке семидесятых и о певцах, которых уже больше нет. Раздались аккорды «Субботней ночи».

Во сне Флинн смотрела на ринг, ее кумир улыбался и пел песню, посылая противника в нокаут. Тот лежал на мате, а Оскар поднял глаза и посылал ей воздушные поцелуи, которые превращались в желтых бабочек.

Глава VI Одна звезда стоит тысячи рыцарей

Анна ждала Марви на и Флинн за угловым столиком в ресторане «У Дэвида». Утренняя дрожь все еще преследовала ее, разве что заказанный мартини помог немного. Она встретилась со студентами в колледже, а затем отправилась на репетицию оркестра, где ей удалось справиться с Рахманиновым, хотя возникли проблемы с ритмом. Сначала это заметил первый виолончелист, а затем и дирижер пожурил ее – она вступала слишком рано, еще до того, как он поднимал свою палочку. Анна извинилась и сказала, что плохо себя чувствует.

Рядом с ней сидела скрипачка – лишенная чувства юмора женщина, которая преподавала в начальной школе и чрезвычайно гордилась своим браком. Ее муж был автомехаником. Она никогда не любила Анну (впрочем, это чувство было взаимно), но в этот раз была настроена очень враждебно: «Большинство из нас, Анна, серьезно относятся к оркестру. Вам пора бы знать, что пропуск репетиций и плохая подготовка не поощряются».

– Прошу прощения, – сказала Анна, решив, что на сегодняшний день с нее хватит. Она подождала, пока дирижер подаст сигнал деревянным духовым инструментам, незаметно выскользнула из зала и поехала в ресторан.

Анна сразу же заказала мартини и тарелку с закуской, чтобы заполнить пустоту в желудке. С утра они ничего не ела, кроме нескольких леденцов. Но даже аппетитный запах чеснока и маринованного базилика не вызвал у нее желания поесть. Может, она заболевала? Ничего страшного, обойдется. То есть, возможно, и не обойдется, пока Марвин и ее внучка не уедут, но со временем все пройдет.

Зять вошел как раз в тот момент, когда Анна достала сотовый, чтобы позвонить ему.

– Извини, я опоздал, – сказал он и сел. На нем была белая рубашка и красный галстук, волосы, зачесанные назад, блестели, а лицо было гладко выбрито.

– Думаю, к этому я уже привыкла, – съязвила Анна и тут же почувствовала себя немного неловко из-за того, что так стервозно себя вела. Она допила последний глоток мартини и съела оливку. Нужно пытаться поладить с этим мужчиной. В конце концов, он был ее зятем и отцом ее внучки. В некотором смысле – семьей. – Где Флинн?

– Она с твоей соседкой, Гретой. – Он взял меню.

– Что? Ты попросил Грету посидеть с ней?

– Она сама захотела. Мы уже собирались выходить, а Грета зашла и представилась. А потом предложила присмотреть за малышкой. Они с Флинни сразу же поладили, словно знают друг друга уже много лет. – Он оглядел зал: – Где, черт побери, официант? Я хочу выпить.

Анна посмотрела на него и была уже готова сказать что-нибудь колкое, нечто вроде «А куда, ты думаешь, ты пришел? В модный ресторан?» Но Марвин так мило улыбнулся, что она успокоилась.

– Что ты будешь? – спросил Марвин, посмотрев в меню.

– Наверное, равиолли с омаром.

Марвин рассеянно крутил свечку, стоявшую на столе:

– Я даже не могу зайти в ресторан, чтобы не подумать о Поппи. Ты не поверишь, но мне всегда приходилось делать за нее заказ. Она ужасно нерешительный человек, на самом деле. Она дважды изучала меню, потом выбирала что-нибудь, а когда приносили еду, смотрела в мою тарелку и говорила: «Нужно было заказать это».

Анна улыбнулась:

– Она всегда была такой. Ее отец обычно называл это пищевой завистью и говорил, что она невротик.

– Правда? Я хотел спросить: у тебя есть ее детские снимки? Я навоображал себе маленькую Поппи, но мне хотелось бы взглянуть на фотографии.

Анна кивнула:

– Я поищу.

Его глаза блеснули в полутьме ресторана.

– Я буду тебе очень признателен. Была ли Поппи застенчивой в детстве? Что ей действительно нравилось? Я имею в виду, чем ей нравилось заниматься, во что ей нравилось играть?

– Ну, я бы не назвала ее робкой или настороженной. Она была спокойным, рассудительным ребенком. И чувствительным. – Анна рассмеялась, сбитая с толку неопределенностью собственного рассказа. С тем же успехом это могло относиться к какому-нибудь чужому ребенку. – Поппи была упрямая. У нее всегда был свой взгляд на все. Как-то она настаивала, чтобы ее отправили в воскресную школу, хотя мы с Хью никак не могли понять, как она до этого додумалась. Мы сами не часто ходили в церковь.

– У нее было богатое воображение? – спросил Марвин.

– Конечно. А разве не у всех детей богатое воображение?

– Я просто думаю о Флинн. Иногда она переходит все границы. Ее воображение определенно пугает. – Он замолчал. – И она cлишком серьезно все воспринимает.

В прошлом году на занятиях балетом преподавательница учила их, что, танцуя, нельзя сбиваться в кучу, нужно занимать всю сцену. Она сказала, чтобы они представили себя поросятами, летающими в космосе. Флинни решила, что на небе живут свиньи, и отказывалась выходить на улицу, когда было темно, потому что боялась, что они упадут ей на голову.

Анна тихонько рассмеялась. Затем оба замолчали. Анна огляделась. За соседним столиком сидела компания чрезмерно нарядных женщин, явно менеджеров среднего звена, знакомый тип «я-могу-контролировать-свою-жизнь-после-развода». Внезапно Анна почувствовала тревогу, смешанную с неприязнью. Преувеличенная оживленность и натянутая веселость были видны даже отсюда. Нет ничего хорошего в фальшивом бодрячестве – а вызывающе нарядная одежда каким-то образом делала все еще более печальным. После того как Хью умер, Анна периодически проводила вечера в женской компании. Удовольствие от этих встреч отчасти заключалось в свободе от всего искусственного, от блесток и бус, от губной помады. Просто посидеть за кофе или лимонадом, смотреть видео, потягивать вино, слушать музыку.

Анна посмотрела на Марвина, который ждал от нее какой-нибудь реакции. Сердце стало биться сильнее, и, несмотря на выпитое, она почувствовала сонливость. Зять нервничал: переставлял солонку, вазочку с сахаром и корзинку из-под хлеба, словно пытался создать скульптурную композицию.

Подошел официант и записал их заказ.

– И бутылочку красного домашнего вина, – добавила Анна.

– Мне нужно позвонить и узнать как там Флинпи. – Марвин отодвинул стул.

– Я уверена, она в полном порядке, – сказала Анна и похлопала его по руке. – У Греты есть номер моего сотового на случай, если что-нибудь случится.

Марвин кивнул.

– Это зал для курящих?

– Не знаю. – Анна посмотрела вокруг. Одна из женщин за соседним столиком курила. – Должно быть.

Марвин залез в карман, достал упаковку табака «Драм» и скрутил сигарету себе, а затем помог Анне, которая не умела этого делать.

– Итак, – сказала Анна. – Я была очень удивлена, что вы с Поппи дали о себе знать спустя столько лет. – Она сделала глубокую затяжку, позволяя дыму затуманить ее разум. Тугие узлы в груди-начали понемногу ослабевать. – Еще много лет назад я решила, что моя дочь и ее семья исчезли навсегда.

– Ну, – сказал Марвин. – Мы подумали, что настало время познакомить тебя с Флинн. Она никогда не знала своих бабушек и дедушек. Как думаешь, тебе понравится проводить с ней время? Я имею в виду, понравится ли вам обеим?

Анна решила, что понравится.

– Конечно. Может быть, я свожу ее в зоопарк. Она любит ходить в зоопарк?

– Нет. Наверное, нет. Подозреваю, это ее расстроит. Флинн однажды видела диких животных в естественных условиях. Хотя ей, наверное, понравится боксерский матч. И если ты пообещаешь, что возьмешь ее на бокс, она растает, как дешевая шоколадка.

– Ладно. Я подумаю, что можно сделать, – и Анна повернулась к официанту, который принес вино. Попробовав, она кивнула. – Замечательно.

– Я думаю о большем, чем… э-э… просто выходах в город и загородных поездках.

Анна подняла глаза:

– Извини?

– Я говорю, что речь идет не о том, чтобы просто сводить ее на бокс. Речь идет о гораздо большем.

– Что именно? Давай-ка бросим ходить кругами. Что такое произошло, если вы проехали через всю страну на фургоне, на котором никогда не катались дальше бакалейного магазина?

Марвин сделал большой глоток.

– Я больше не знаю, что делать, Анна. Поппи исчезает уже много лет. Я могу справиться с этим и всегда мог справиться, но теперь это слишком сильно влияет на Флинн. Мне кажется, девочка думает, что это она во всем виновата. И еще мне кажется, я прошу у тебя помощи. – Он попробовал поймать ее взгляд, приглаживая волосы.

– Какой помощи? Что я могу сделать? – Анна почувствовала, как слегка закружилась голова. Ей трудно было сосредоточиться.

– Это была идея Поппи, приехать к тебе, – сказал Марвин.

Анна пожала плечами:

– Замечательно.

– И когда она исчезла в Пенсильвании, тогда-то у меня и созрел план. Конечно, сначала я хотел развернуться и вернуться домой. Но затем подумал о дочери, о том, что нужно Флинни. Ей нужна мать, ее мать, но у Поппи не получается стать ею. И поэтому, естественно, я подумал о тебе. О том, что ты можешь оказывать на нее постоянное материнское влияние. О том, что мы – я и Флинн – могли бы поселиться здесь навсегда. – Марвин осушил свой бокал, покрутил его за ножку. Он распустил волосы, и они легли ему на плечи темной волной. Марвин пропустил сквозь них пальцы – по всей их шелковистой длине. Анна увидела, что женщины за соседним столиком заметили его. Затем одним ловким движением Марвин снова завязал их в конский хвост.

– Я никогда не умела оказывать постоянное материнское влияние, Марвин. У меня нет способностей к воспитанию детей.

Официант принес еду и наполнил бокалы водой. Анна откинулась на спинку стула. Марвин кивнул:

– Я понимаю. Я знаком с версией Поппи. – Он замолчал. – Но я думал, что, может быть, когда ты узнаешь Флинн… ладно. Я слишком расфантазировался насчет Бостона. Наивно думать, что все мы сможем ужиться под одной крышей.

– Да, – сказала Анна.

– Поппи стала совсем дерганой за последние три года. Мы переезжали с места на место, но она нигде не была счастлива. Она самая большая любовь в моей жизни. Только я уже не знаю, что делать.

– Вы разводитесь, – сказала Анна. Он покачал головой:

– Нет. Я никогда с ней не разведусь. И всегда приму ее, когда бы она ни вернулась. Я всегда позволял ей возвращаться обратно, с того самого времени, как увез ее. – Улыбка скользнула по его губам. – Я ставил Поппи перед выбором: я или наркотики. Муж и ребенок или героин. В итоге мы с Флинн всегда проигрывали. Она завязывала на время, а затем начинала снова. Ей было недостаточно нашей дочери. И потом я понял, что Поппи никогда ничего не будет достаточно.

Анна представила дочь на какой-нибудь темной глухой аллее с грязным шприцем в руке, где пахло болезнями, потом, давно не мытыми телами и грязной одеждой. Яркие, болезненно-желтые от героина солнечные лучи поднимались перед ее глазами.

– На самом деле я не понимаю, – она отодвинула нетронутую тарелку. – Не понимаю, как можно отречься от своего ребенка. Как могла Поипи повернуться спиной к собственной дочери? Какие наркотики могут такое сотворить? Какое вещество может оказаться важнее ребенка? – Анна не отводила тяжелого взгляда от женщин за соседним столиком; они вели себя все более шумно и крикливо. Одна из них просто сводила Анну с ума, блондинка с большой грудью и смехом, похожим на крик осла. Самая непривлекательная из всей компании. Ее узкое платье с тропическими птицами и цветами колыхалось вместе со складками жира. Она посматривала на Марвина слишком часто и слишком пристально. Взгляд Анны заставил ее наконец смутиться.

– Пойми, я пытаюсь думать только о Флинн. Поппи никогда не бросит эту привычку – она сидит на наркотиках с пятнадцати лет. Сейчас, когда Флинн взрослеет, больше всего ей нужна стабильность. Мои родители умерли, ты и я – ее единственные родственники. И ты – самый близкий человек, который может заменить настоящую мать.

Внимание Анны опять вернулось к разговору.

– Поппи – наркоманка с пятнадцати лет? – Анна воскресила в памяти свои летние поездки в спортивный лагерь, Поппи со скобками на зубах и угрюмым подростковым молчанием. В пятнадцать лет она была в спортивном лагере. Должно быть, Марвин ошибается. Но какая сейчас разница? – Нет, Марвин, со мной этого не выйдет. Ну а ты сам? Что мешает тебе успешно воспитывать ее одному? Много мужчин воспитывают детей сами.

– Я и делаю это. Вполне успешно. Флинн для меня все. Но ей нужно больше, чем только я. Во время этой чертовой, отвратительной поездки с Аляски я понял, что Поппи собирается сделать. Она хотела отдать тебе Флинн на временное попечительство. Чтобы ты официально стала опекуном Флинн, пока мы с Поппи не решили бы все наши проблемы. Наш брак. Ее тяга к наркотикам. Но это все иллюзия. У меня не получилось помочь Поппи, а Флинн моя дочь. Нелепо думать, что я брошу свою дочь даже на время. И такой ребенок, как Флинн… – Он отвернулся и начал скручивать еще одну сигарету.

Анна поймала взгляд официанта и, когда тот подошел, протянула ему десятидолларовую банкноту:

– Пожалуйста, принесите мне сигарет. Любых, только не ментоловых. Сдачу оставьте.

– Конечно, – сказал он. – Позвольте спросить, вам не поправилась еда?

Ни она, ни Марвин не притронулись к своим тарелкам.

– Нет. Все в порядке. Мы просто медленно едим.

– Послушай, я художник, это означает жизнь более стабильную, чем у наркомана, но не слишком. Я много путешествовал, я менял работу. Флинн не знает, что такое постоянство или устойчивость. Такому ребенку, как Флинн, нужно агентство защиты детей вместо папы и мама, которая работает воспитателем в детском саду.

– Ты постоянно употребляешь выражение «ребенку, как Флинн». Что это значит? Ты говоришь так, словно она не такая, как все.

– У Флинн очень богатое воображение.

– Ну, – сказала Анна, – вряд ли это самая худшая проблема. Если у ребенка богатое воображение, это еще не значит, что он при смерти.

– Я не уверен, – тихо сказал зять. – Все говорят: «Конечно, у моего ребенка богатое воображение». Но даже представить себе не могут, что это такое. Для них богатое воображение означает, что ребенок разговаривает с куклами или притворяется, что он сам кукла. Флинн думает, что разговаривает с умершими людьми, и верит в переселение душ. Она видит вещи, которых не существует, и слышит то, чего не слышат другие, и при этом убеждена, что все это абсолютно реально.

– Ну, в этом нет ничего выходящего за рамки нормы.

– Поверь мне, Анна. Иногда она пугает. Мне нужно работать… это не может хорошо на ней отражаться. Я не спал трое суток, думая о том, что будет лучше для моей дочери. И я отдаю нас обоих на твою милость. Я не хотел переезжать в Бостон, но перееду. Если это будет означать, что ты войдешь в нашу жизнь, я сделаю что угодно.

– Конечно, я не возражаю против вашего переезда. И мне не трудно поближе познакомиться с внучкой. Но боюсь, я не вполне понимаю, чего именно ты хочешь. Я не смогу стать Флинн матерью.

– Я прошу тебя о помощи, – проговорил Марвин.

– Тебе нужны деньги?

– Нет, – резко сказал он. – Мне нужно твое присутствие.

– Ты хочешь, чтобы я полюбила девочку, как мать. Но это невозможно. Я буду ее бабушкой, но не собираюсь растить ее. Я не могу. И я не хочу, чтобы Флинн жила со мной. Я всегда буду вам рада, но если вы переедете сюда, то вам придется найти себе собственное жилье.

Марвин казался удивленным, будто ожидал, что Анна придет в восторг от перспективы совместной жизни с внучкой.

– Ты можешь просто подумать об этом позже. Посмотрим, насколько комфортно вам будет вдвоем. И в какой степени ты сама захочешь принимать участие в ее воспитании, в конце концов.

Но ей не нужно было об этом думать. Она не хотела, чтобы они жили здесь. С чего бы ей хотеть этого? Прошло много лет. Она была уверена, что похоронила прошлое, и теперь оно возвращалось к ней, словно ужасная кара. Она прошла через материнство, она выстроила какие-то отношения с Поппи – какие смогла. И она забыла об этом, когда Поппи ушла. А сейчас этот ублюдок Марвин, который сначала увез ее дочь, а потом не смог привезти ее, как обещал, хотел, чтобы все началось сначала. Чтобы снова все повторилось.

– Ты ожидал, что я встречу вас с распростертыми объятиями?

Он вздохнул и разлил остатки вина по бокалам:

– Я думал, что годы могли немного смягчить тебя. Может быть, я надеялся, что ты простишь нас с Поппи.

Анна покачала головой:

– Нет. Никакого прощения. Я не склонна к жалости.

– Достаточно честно. По крайней мере я знаю, что ты обо мне думаешь. Но не сваливай все на мою дочь. Флинн ничего не могла поделать с выбором, который сделали ее мать и я.

– Это я, конечно, понимаю. – Она достала кошелек и положила несколько купюр на поднос. Никто из них не притронулся к еде. – И даже если я на самом деле соглашусь стать временным опекуном Флинн, почему ты решил, что я буду более постоянным родителем для нее, чем, скажем, ты? Я была ужасной матерью.

– Да, – сказал Марвин, – я знаю.

Флинн весь день слушала радио – на радио был уикэнд звезд андеграунда семидесятых годов – сначала у бабушки, а потом у Греты на кухне. На полдник Грета покормила ее кускусом – это название, как полагала Флинн, по-итальянски означало «извините». Вместе с кускусом на тарелке лежали овощи, смородина и какие-то черные шарики, которые Грета назвала каплунами. Или каперсами? Сейчас Флинн не могла вспомнить, но думала, что в этой странной пище содержалось какое-то секретное послание: кускус – смородина – каплуны – каперсы. Она истолковала это приблизительно так: «Извините, я не знаком с текущими событиями и должен надеть свою накидку, чтобы сделать каперсы. Где-то здесь должен был быть итальянский супермен».

– Я поем с тобой, – сказала Грета, – а то я голодала все эти дни.

– Правда, дорогая? – Флинн улыбнулась. Грета улыбнулась ей в ответ.

– Расскажи мне, как это – жить на Аляске? Флинн размазала кускус по тарелке и посмотрела на женщину, с которой она, наверное, начинала свою новую жизнь. Жизнь маленького ребенка с этой женщиной в роли матери. По пути сюда ее отец говорил, что у нее появится новая мама. Или кто-то, кто будет для нее матерью. На самом деле, она не очень поняла разницу. Может быть, это и есть та женщина, которую он нашел, и она будет относиться к ней как приемной дочери.

– Ты веришь в ад? – спросила Флинн.

– Что? – переспросила Грета, и Флинн почувствовала ее страх. Возможно, Грета боялась смерти. В прошлой жизни Грета была кубинским торговцем наркотиками. Кто-то выстрелил в нее – в той жизни она была мужчиной – и выбросил ее тело в океан. Когда люди умирают таким образом, им понадобятся столетия, прежде чем жестокость сотрется из их души.

Флинн пожала плечами:

– Аляска – это ад. Там холодно, как в аду. Там темно, как в аду. У Гувера МакПоза отмерзал кончик хвоста и ушки. Поэтому он выглядит как исполнитель хип-хопа. Хип-хоп – это то, о чем говорил сегодня утром диджей по радио, такое направление в музыке. – В ее голове зазвучала песня «Полуночный поезд в Джорджию».

– Возможно, для котят там слишком холодно на улице. Грета положила себе большую порцию кускуса и быстро ее съела. Флинн заинтересовалась ребенком внутри Греты, ей было интересно – если он умрет, то попадет в рай или в ад? Мама говорила, это неправда, что все дети попадают в рай. Некоторых из них наказывали и отправляли снова на землю в качестве новых душ. Ее мама была одним из таких детей. Флинн знала, что Поппи уже побывала в аду и вернулась обратно, и Флинн пошла за ней. А папа – за ней. Сердце – это колесо. Она снова здесь.

– Ты веришь в реинкарнацию? – спросила Флинн.

– Нет, – сказала Грета, – а ты?

– Мы с тобой были хорошими друзьями во время Второй мировой войны. Мы были японками. Ты тогда была еще совсем маленькой. Я была генералом и играла на фаготе. Когда я умерла, ты держала мою голову. А потом написала письмо моей жене и дочерям. – Сердце Флинн сильно забилось, ладони вспотели, когда она представила, как это больно.

– Интересно. – Грета глотнула кофе. – А как ты думаешь, сейчас мы будем хорошими подругами?

– Наверняка, – ответила Флинн и налила себе стакан напитка «Тэнг». Он ей не очень нравился, но на банке было написано, что это напиток астронавтов. Флинн думала, что, возможно, когда-нибудь захочет стать астронавтом, если, конечно, она проживет так долго. – Ты думала о том, чтобы взять приемного ребенка? Девочку?

– Что? – спросила Грета, – Откуда ты это знаешь?

– Значит, это правда? – Стало быть, папа не лгал. Грета должна стать ее новой матерью, пока ее старая мама не поправится, а Анна будет любить их обеих. Флинн знала, что бабушка всегда выслушает и поверит ей. Она не разозлится и не заставит ее сменить тему разговора, даже если Флинн начнет рассказывать о постройке Великой Китайской стены и каково это – работать в такую жару с израненными руками и ногами.

– Да. – Грета улыбнулась. – Мы удочерим особую маленькую девочку. Вообще-то мы собираемся завести двух детишек. Внутри меня растет ребеночек. Разве бабушка не говорила тебе?

– Еще нет. А моя мама больна, она сумасшедшая. Как ты думаешь – она и вправду сумасшедшая? – Флинн достала сварочные очки с оптометром и поставила указатель на 20/20. Это помогало ей оставаться в обычном мире. Когда к ней приходили видения, она ставила 20/40. Сейчас Флинн не хотелось видеть слишком много. Подумав, она поставила самые безопасные 20/200 – полная слепота.

– Я никогда не встречалась с твоей мамой, милая. Но, скорее всего, она замечательная. Как ты думаешь, вы с папой надолго приехали к бабушке?

– Надеюсь, они обсуждают эту тему, пока мы тут разговариваем, – Флинн наклонила голову, словно могла их слышать. Где-то по радио звучала песня «Чернила черные».

– Ладно, Флинн, расскажи, как ты развлекаешься. Чем вы с друзьями занимались на Аляске?

– О, у меня нет друзей, ведь у меня отклонения. Я ненормальная Флинни. Флинни-дурочка, голова, как булочка, – это я.

– Но. какие-то друзья у тебя есть? Флинн пожала плечами:

– Мои друзья – духи. Я хорошо известна и почитаема в мире духов.

Грета отпила кофе. Она совсем не разозлилась. А вот мама всегда злилась, когда Флинн говорила о таких вещах. Грета стала бы идеальной приемной мамой, а ее бабушка, Анна, помогла бы ей почувствовать этот мир духов. Флиин верила, что бабушка знала это, потому что вокруг нее горит свет. Духовный свет, свет шести ангелов, а может, и больше.

– Но у тебя же должен быть, по крайней мере, хотя бы один не воображаемый друг.

– Да, у меня есть, – сказала Флинн. Грета улыбнулась:

– Видишь? Я же говорила. Как ее зовут?

Флинн подкрутила колесики на тяжелых очках и посмотрела на Грету нормальным взглядом:

– Грета. Ее зовут Грета.

Грета наполнила стакан Флинн молоком и так долго молчала, что девочка начала беспокоиться. Она знала: она сбивала людей с толку, иногда внушала страх. Нет, это был не тот страх, который испытываешь от фильма ужасов, а словно ты объезжаешь картонную коробку на шоссе и боишься, потому что внутри может быть стекло или острые предметы. Наконец Грета сказала:

– У тебя богатое воображение. Может, ты станешь художницей?

Флинн пожала плечами:

– Мой папа художник. И я была художницей в других жизнях. В следующей жизни я планирую стать дизайнером, который делает вещи из голубого стекла. – Она выпила молоко и спросила, можно ли еще «Тэнга».

Грета взболтала бутылку, и Флинн смотрела, как оранжевые кристаллы кружатся в сыворотке, как маленькие астронавты, пытающиеся добраться до Луны.

– Мой папа, возможно, тоже сумасшедший. Мама-то точно.

Грета мягко сказала:

– Ты думаешь, что и ты тоже?

Флинн улыбнулась, но не ответила. Как она могла ответить? Вместо этого она стала объяснять, как в прошлой жизни они с Марвином были мужем и женой, а Поппи, которая сейчас была ее матерью, была слепым пастухом по имени Ахмед, к которому ревновал Марвин.

– Он убил нас обеих в той жизни. – Флинн замолчала. Это было то, что люди обычно не хотели слушать. Именно поэтому они называли ее придурочной и «клиническим случаем». Она умела Видеть. Она Знала. Но она-то в этом не виновата. Как раз перед тем, как мать исчезла из «Международной блинной» в Пенсильвании, она разозлилась на Флинн, потому что папа попросил ее рассказать какую-нибудь историю, чтобы скоротать время, и Флинн поведала о времени, когда он был ее мужем – Сарти. Поппи повернулась и сказала:

– Почему ты не можешь вообразить, что однажды была Клеопатрой или королевой Елизаветой? Если ты веришь в прошлые жизни, зачем придумываешь такие бедные и несчастные? А? Почему ты превратила меня в слепого пастуха? – вспомнила Флинн мамино возмущение.

– Я не выдумываю, я вижу. Вижу все это, – сказала девочка матери.

– Нет, Флинн, ты не видишь. Ты все это придумываешь. Вообще ты понимаешь разницу между воображением и реальностью? – спросила Поппи.

– Да, понимаю. И реальность заключается в том, что я была японкой и индуской. Я была богатой и бедной, считалась известным лошадником в Англии и ведьмой в Америке. А сейчас я никто. Я даже не человек. Я – расстояние.

– Что? – спросил отец. – Что, милая?

– Я не человек, а расстояние между Нью-Йорком и Калифорнией. Я каждая миля этого расстояния.

– Это интересно. – Марвин достал из кармана рубашки маленький блокнот и что-то записал.

– О боже! – воскликнула Поппи. – Не поощряй ее, Марвин. Это не интересно, это не нормально. Почему мы не можем жить нормально?

– Потому что у тебя наркотическая зависимость, – объяснила матери Флинн. – В следующий раз я не приду к тебе на помощь. Ты все делала неправильно.

– Ладно, Флинн, достаточно, – попросил Марвин.

Мама плакала, ей было никак не остановиться, и это было последнее, что запомнила Флинн, прежде чем мама исчезла навсегда.

– Можно мне уйти? – спросила Флинн Грету и снова надела очки.

– Конечно, – сказала Грета. – Чем ты собираешься заняться? Наверное, по телевизору идут мультики?

– Нет. Спасибо. Я не люблю мультики. Можно, я пойду на задний двор? Я обещала бабушке его перекопать. – Флинн соврала, хотя обычно не любила обманывать. Но сейчас она кое-что задумала, и пришло время осуществить это.

– Ладно, думаю, все будет в порядке, если ты пообещаешь никуда не уходить со двора. Скоро стемнеет.

– Я обещаю. Можно одолжить твое радио?

– Конечно. – Грета вытащила шнур из розетки, по крайней мере Флинн подумала, что она сделала именно это; девочка поменяла указатель на 200/600, эта установка делала мир проще: все в нем превращалось в простую форму, которая либо двигалась, либо оставалась неподвижной.

Во дворе у бабушки Флинн поставила радио на столик для пикника, достала лопату и начала копать. Надо надеяться, что бабушка не очень расстроится. По словам ди-джея, под землей существовали некие музыкальные звезды, которые находились там уже около тридцати лет[20]. Конечно, ямы испортят бабушкин двор, но, если Флинн сможет найти группу «Роллеры из Бэй-Сити», находка будет стоить того.

Через час непрерывной работы по перекапыванию двора Флинн приложила ухо к яме – ей что-то послышалось внизу. Еле-еле, какой-то приглушенный шум, похожий на тот, который издает Гувер МакПоз, когда урчит на дне корзины с грязным бельем. Хотя она не могла быть абсолютно уверена. Она была бы счастлива хоть что-нибудь отыскать. На самом деле, ей не так уж и хотелось найти там Роллеров из Бэй-Сити или Рыцаря Глэдис. Что ей действительно хотелось найти, так это звездочку – одна звездочка стоила бы сотни рыцарей.

– Где твоя машина? – спросила Анна у Марвина, когда они вышли из ресторана.

– Я приехал на автобусе. И вернулся бы с тобой, если ты позволишь.

Анна выехала из Бостона по шоссе, ведущему на север. Она не знала, куда направляется, но решила, что лучше бы в Мэн. Сколько раз они с Хью совершали такие поездки за время их брака? Пятьдесят? Сотню? Образ дома навсегда отложился в ее памяти. Гостиная, освещенная ярким огнем камина, от жаркого воздуха усиливаются запахи: острый аромат березы и более слабые – старых пыльных ковров, полировки лимонного дерева и сосны на мебели и изделиях из металла и любимый слабый запах пляжа, который исходит из каждого укромного уголка.

– Куда мы едем? – поинтересовался Марвин.

– Не знаю. Ни малейшего представления не имею. – Анна свернула на следующий съезд с шоссе и поехала по второстепенной дороге, пока не заехала на закрывшуюся станцию обслуживания «Тексако». Там открыла окно, достала сигареты и уставилась на сгущающиеся сумерки. Слышны были звуки сверчков и древесных лягушек.

– Прямо как в средней школе. – Он рассмеялся.

– Что? – не поняла Анна.

– Каждая свободная парковка – идеальное место для занятия любовью.

Анна фыркнула:

– Ты пьян.

– И правда. – Он открыл пассажирское окно и взял у нее сигарету, потерпев неудачу с самокруткой.

– Я не хочу, чтобы вы здесь жили. Мне бы хотелось узнать Флинн поближе, но лучше, чтобы мы не слишком часто виделись, еелл вы сюда переедете. Я буду бабушкой, которая ходит на школьные постановки, но не буду шить костюмы для них. Ты понимаешь, о чем я говорю? Я не могу пережить это заново, Марвин. Извини.

– Пережить что?

– Материнство, печаль, все это. Я не хочу больше ни к кому привязываться. Для меня вы все словно восстали из мертвых. Все эти годы… Все эти годы – ни слова. Кто сможет постоянно жить с такой ношей? Ожидание со временем превращается в грусть. Это звучит ужасно, но мне проще было бы представить, что моя дочь, что все вы умерли. Траур проще, чем тревога. Чем любое подобное чувство, связанное с живыми людьми. – Анна вспомнила, какой милой Поппи была в детстве, любящей и послушной, почти совершенный ребенок. Но вспомнила, словно Поппи была дочерью близкой подруги, а не ее собственной дочерью. Как и любую мать, ее постоянно мучила мысль об опасности потерять ребенка – что она может умереть, ее похитят или с ней случится что-нибудь ужасное и необратимое, – но это был просто животный инстинкт. Разумное, сознательное материнство было совсем ей не присуще. Конечно, Поппи была частью ее, но Анне казалось, что ее привязанность к дочери отличалась от привязанности других матерей к детям. Ребенок, который был прикреплен к ее телу, превратился в беспокоящий придаток. Нарост, опухоль. Ну, не совсем так, ничего злокачественного. Еще один палец на руке или на ноге, который в конце концов оторвало и который был бесполезен или не нужен.

– Извини, Анна. Прости меня за все. – Марвин положил свою руку на ее.

– Ну, – сказала Анна и выдернула руку. – Ничего не поделаешь. Я желаю вам всего хорошего. Держите меня в курсе, звоните время от времени. – Она прикурила еще одну сигарету и уставилась на старый торговый автомат, стоящий около станции. Это был автомат в стиле шестидесятых, такие выдавали кока-колу в бутылках. Анна вспомнила, как приятно было пить газировку, ледяной налет, охлаждавший ладонь, холодное стекло у губ.

Странно, что аппарат все еще стоит в этом заброшенном месте.

Анна включила передачу, но остановилась.

– Подожди, прежде чем мы поедем, нужно посмотреть. – Она указала кивком на автомат и залезла в карман за мелочью. – А вдруг он работает?

– Нет проблем. Эта штуковина выглядит так, будто стоит здесь еще со времен правления Джонсона. Я схожу. – Он взял у Анны мелочь и вышел.

У Марвина на самом деле были восхитительные черты характера. Он казался невероятно терпеливым – со своей странной дочкой, со своей агрессивной женой и даже – Анна должна была согласиться – с ней. Несмотря на все выпады, он никогда не терял самообладания, не кричал в ответ. Да и вообще большинство мужчин отказались бы от такой женщины, как Поппи, уже давно. В том, как он любил жену и дочь, было некое великодушие. Твердое, без всяких условий. Даже сейчас, когда он говорил о Поппи, в его голосе не было ни следа горечи или негодования. И все-таки было в нем и что-то настораживающее. Что-то темное, будто он недоговаривал правду до самого конца. Она не знала, что именно пугало ее.

Марвин вернулся, держа в руках холодную бутылку.

Анна вышла из машины.

– Восхитительно! – Она, странно воодушевившись, нашла открывалку в машине. Ледяная сладость была такой, какую она помнила, и запах бутылки тот же самый. Анна передала кока-колу Марвину, тот выпил и вернул ей, и так по очереди они допили бутылку.

Флинн ждала бабушку и смотрела из окна в гостиной. Ей не терпелось начать их новую совместную жизнь. С тех пор как Грета вскользь упомянула об удочерении, волнение Флинн все нарастало, начиная с самого обеда, а сейчас, в восемь вечера, оно было просто критическим. Пора было спать, но она просто тряслась от нетерпения. Может, они с Анной купят новую одежду, и ей не придется носить вещи из секонд-хенда. Флинн рисовала в своем воображении, как они переедут в большой дом, – огромный дом с множеством комнат и с большим количеством духов. Флинн не имела ничего против того, чтобы жить с душами мертвых людей: она всегда видела их, а они – ее. В доме бабушки жила убитая женщина, то есть она когда-то жила здесь, но ее убили в другой стране. Несколько раз Флинн видела ее в ванной, и время от времени женщина сидела рядом с бабушкой, особенно когда Анна занималась медициной. Женщине нравился микроскоп Анны. А еще она разбудила Флинн холодным воздухом, сев прямо на ее кровать! Флинн чувствовала ее дыхание, хотя та и не светилась.

Женщина сказала: «Не подскажешь, когда начинается футбольный матч? Ты не проводишь меня до поезда, который едет в центр города?» Но Флинн ответила, что она может видеть женщину, но не может ей ничем помочь, и после этого она оставила девочку в покое.

Флинн знала, что люди, которые брали приемных детей, бесплатно получали дома от правительства. Ее папа и Грета могли бы пожениться, хотя Грета и сказала, что у нее уже есть муж. Флинн подумала, что она врет, так как у нее дома было так чисто, а на столе на кухне не было никаких писем или газет. Эта новая жизнь должна быть такой совершенной. Каждое утро, думая о Поппи, она немного плакала. Каждой ночью ей было очень грустно. Каждый раз, когда ее мать исчезала, Флинн чувствовала себя ужасно и даже была уверена, что скоро умрет. Хотя на этот раз, когда Поппи вернется, все будет по-другому, намного лучше. Поппи будет жить в доме ее приемных родителей, и у нее будет собственная комната, чтобы принимать наркотики. Она не будет чувствовать вину из-за того, что не заботится о Флинн, так как это будут делать другие люди. На двери комнаты ее мамы будет две лампочки – желтая и красная. Когда будет гореть желтая, Флинн будет приходить навестить ее. Красная лампочка обозначала бы, что заходить не нужно. Красный – цвет злобных проклятий, который заставлял Поппи говорить Флинн то, что она вовсе не хотела сказать.

Анна вошла, когда по радио звучала песня «Не могу отвести от тебя глаз».

– Привет, Флинн. – Анна немного убавила громкость.

– Я жду вас весь день. Я так рада, что вы дома. А то я уже начала волноваться.

– О? – сказала Анна. Девочка выглядела заторможенной и пепельно-бледной – Ты хорошо себя чувствуешь?

– Куда ты хочешь это отнести? – спросил Марвин из-под двуспального матраса, который Анна только что вручила ему. Комковатый матрас, на котором спала Флинн, был старым и поношенным – нет оснований держать девочку в плохих условиях, пока она здесь.

– В комнату Флинн, – сказала Анна.

Флинн почувствовала, как ее сердце забилось от радости: бабушка уже купила ей новую кровать. Ей никогда ничего такого в жизни не покупали, кроме как на Рождество, а сейчас ей давали что-то ее в ее комнате. Она обняла Анну за талию, зарылась лицом в бабушкин свитер, пахнущий лавандой, дымом и чесноком.

– Это и будет приемным домом? – Флинн представляла нечто большее, но, может быть, людям нужно подписывать разные документы, пока правительство выделит им большой дом.

– Что, дорогая? Чем это будет? – Анна посмотрела на внучку, на ее личико, прекрасное, словно цветок, распустившийся и излучающий свет. Каждая маленькая девочка очаровательна, но эта была даже более чем прекрасна: у Флинн были мамины четко очерченные губы, румяные щеки и темные кудрявые волосы Марвина. Ее глаза были темно-карего цвета, почти черные, и сверкающие. Анна удивилась, как много времени прошло с тех пор, когда она последний раз дотрагивалась до ребенка, просто так, в порыве чувств, а не по необходимости. Ей вдруг вспомнилось, как раз или два Поппи обнимала ее также, как Флинн сейчас, прижимаясь головой к животу. Как давно это было.

– Грета сказала мне, – мягко сказала Флинн.

– Сказала тебе что? – спросила Анна и потрогала ее теплые щечки.

– Что я буду здесь жить. С тобой и с ней.

– Что? Нет, я…

– Я всю жизнь тебя ждала.

То, как она это сказала, или события этого вечера, или прикосновения ребенка заставили Анну немного растаять. В конце концов, в девочке течет ее кровь. Но более того: она внучка мужа, частичка его. Генетический материал, закодированный в структуре ДНК Флинн. Анна удивилась тому, как долго этот очевидный факт не приходил ей в голову. Множество маленьких частичек Хью проглядывало в девочке – наклон головы, линия бровей, предпочтение фруктов комнатной температуры – малейшее напоминание было словно его возвращение.

Она села рядом с Флинн. В машине Анна сказала Марвину весьма определенно, что через две недели они должны уехать. Короткого приезда достаточно, это никому не повредит, позволит Анне и Флинн поближе познакомиться друг с другом. И это недостаточно долгий срок, чтобы могла возникнуть привязанность.

Анна включила радио: звучали песни семидесятых годов. В соседней комнате Марвин начал подпевать, она присоединилась к нему, и они вместе спели песню, как до этого вместе выпили бутылку кока-колы.

К концу вечера Анна почувствовала, что что-то изменилось, – словно какое-то решение принято, только она все еще не знала – какое. Когда она посмотрела на часы, оказалось, что три часа просто пролетели, пока они с Флинн рылись по шкафам, передавая друг другу коробочки с украшениями, которые Анна не открывала с момента переезда.

– Я люблю готовить, – сказала Флинн, перелистывая старую поваренную книгу. Она надела старое платье, которое Анна хранила из-за нежных воспоминаний, со времен, когда они с Хью начали встречаться. К радости Анны, Флинн с воодушевлением копалась в вещах. Поппи никогда не волновали украшенияи или духи, которые у Флинн теперь были в изобилии.

– Видишь это колечко с бриллиантом? – Анна достала двухкаратовое кольцо, которое досталось ей от матери Хью. – Это принадлежало твоей прабабушке. Когда-нибудь оно будет твоим. Все эти драгоценности будут твоими.

– А когда? – спросила Флинн, добавляя очередной браслет к куче уже нанизанных на запястье.

– Скажи мне, Флинн, – спросила Анна, еще раз вспомнив, что Хью не любил охлажденные фрукты и напитки. – Если бы я сказала, что на кухне тебя ждет виноград, где бы ты стала искать – на кухонном столе или в холодильнике?

Флинн недоверчиво посмотрела на нее:

– На столе, зачем же держать его в холодильнике?

Глава VII Девятый орден ангелов

На работе никто не знал, что Джек болен, – состояние здоровья было его личным делом, и он не собирался об этом рассказывать. Возможно, только Джейн догадывалась: недавно она начала спрашивать «Как у вас дела?» с неким намеком – похоже, уже поговорила со Стюартом. Однако Джек не переживал: в этом консервативном офисе, где водились и правые, и представители пуританской Новой Англии, ей было что скрывать, так же как нему.

Прошел уже месяц и восемь дней, как он ушел от Стюарта. Или, если точнее, с тех пор как ему указали на дверь. Его выбросили на обочину, выкинули, как использованную прокладку. Один месяц, восемь дней и двенадцать часов с того момента, как Джек был вынужден полагаться на жалость к самому себе, а не на помощь Стюарта, чтобы пережить ночь.

Сквозь открытую дверь его кабинета было прекрасно видно, как толпами входят сотрудники. Джек притворялся, что изучает биржевые сводки, и исподтишка наблюдал за поведением тех, кто проходит мимо. Ничего не изменилось – те кто всегда игнорировал его, так и продолжали игнорировать, а относившиеся по-дружески махали рукой как обычно.

В десять часов он взял трубку, чтобы позвонить Стюарту, но затем передумал. Джек уже звонил несколько раз – пятнадцать, если честно, – на первой неделе, но партнер вешал трубку, как только слышал его голос. Два дня назад Джек оставил сообщение на автоответчике, в котором просил Стюарта позвонить ему на работу, если вдруг тот захочет поговорить. Сейчас, разбирая кучу папок на своем столе, он думал, что, возможно, сделал ошибку. Стюарт мог подумать, что у него уже был кто-то еще, и поэтому Джек не оставил свой домашний телефон. «Я такой идиот!» – И он сильно ударил кулаком по столу. Почему просто не сказать, что у него все еще нет домашнего номера? Джек знал, как Стюарт подозрительно относился к его работе. «Какой идиот!»

Молли, его секретарша, появилась в дверном проеме кабинета:

– Тебе что-нибудь нужно? Я была в наушниках. Извини.

– Нет. Я разговаривал сам с собой. – Он махнул рукой. – Продолжай в том же духе.

После ухода от Стюарта Джек два дня провел в отеле. Неплохое временное пристанище: дешевле, чем снимать квартиру, кроме того, там были горничная, спортзал и забитый выпивкой бар. Бармена звали Эйс, и Джеку хотелось остаться здесь именно потому, что это имя звучало так по-голливудски. Даже сам Роберт Митчем был бы доволен, если бы коктейли ему приносил парень, выглядевший почти как актер. Но в конце концов в отеле Джеку сделалось еще более одиноко. В вестибюлях и коридорах сновало множество помешанных на деньгах молодоженов, слишком бедных, чтобы позволить себе поездку в Канкун; толстых, лысеющих бизнесменов, недавно разведенных женщин с безнадежно потерянной талией. Общество было угнетающим. Однажды бессонной ночью бродя по улицам, Джек наткнулся на пансион с объявлением о сдаче комнат на неделю и на следующий день снял весь третий этаж – шесть комнат, донельзя грязных. Однако он почувствовал уединение и пространство; это стало первой причиной, почему он остался жить в этой грязи, другой причиной было то, что он мог оградиться от всех. Джек попросил хозяина покрасить комнаты. Предпочтительно не совсем в белый цвет, а в какой-нибудь пастельный оттенок.

– А? Покрасить? – спросил хозяин пансиона. – Что?

– Покрасить. Краской. Таким жидким цветным веществом, которое наносят на стены.

– Покрасить? – повторил тот.

– Вы не могли бы прийти и выкинуть весь хлам? – в итоге сказал Джек.

– Да-да, все будет убрано.

Конечно, от прежних обитателей комнат осталась куча старья. Джек был одновременно раздосадован и заинтригован следами тех, других жизней. Здесь были неисправные электроплитки и разбитые кружки, порванные рубашки и испачканные, продавленные матрасы, в одной из комнат лежало множество игрушек, все они были или сломаны, или испорчены. Он нашел шесть книжек «Посмотри и скажи», и ни в одной животные не издавали верные звуки: в первой свиньи мычали, в другой кричали по-ослиному. Но больше всего ему понравилась та, где слоны верещали, как мартышки, а обезьяны рычали, словно львы. Несколько кубиков «Лего» были разломаны, и во всех экземплярах «Монополии» недоставало денег или собственности. Джек чуть было не позвонил Стюарту в первый же вечер, чтобы рассказать ему о неудачливом продавце игрушек, который прежде жил в этой комнате, но потом струсил. Джек очень скучал по своему другу. Забавно – он никогда бы не подумал, что все окончится так, что он потеряет дорогу домой, как сломанная заводная игрушка.

Как бы то ни было, в пансионе он получил то, чего хотел – уединение. Ту особую изолированность от всех, которую можно почувствовать только в месте, населенном людьми временными и неприкаянными. Никто его не замечал, и никого не интересовало, кто он такой. Не нужно было здороваться с соседями в лифте. Никто от него ничего не ожидал. Воздушный матрас и кое-что из туристского снаряжения, которые он купил, делали жизнь более чем комфортной – с точки зрения философии дзен. Стюарт отправил Джеку в офис его вещи, среди них костюм от Армани и пять лучших рубашек. У Джека была пара джинсов и единственный свитер, все еще пахнущий стиральным порошком, которым пользовался Стюарт.

Джек посмотрел на бумаги на своем столе. Нужно купить одежду: он носил костюм от Армани в течение месяца, и сейчас брюки были пыльными на отворотах и немного испачканы вином. Он пил его прошлой ночью после того, как проследил за Гектором до захудалого многоквартирного дома в южном конце Бэк-Бэй. Входная дверь была заперта. Джек ждал около часа, пока один из жильцов не вышел, и он смог попасть в холл. Там было пятнадцать почтовых ящиков. Джек предположил, что «Г. Рамирез и Р. Элсассер, квартира девять» принадлежал Гектору. На букву «Г» был еще некто «Г. Джонсон». Совершенно определенно, Гектор жил в девятой квартире, третий этаж.

С тех пор как Джек ушел от Стюарта, он каждый день в одно и то же время подъезжал к корейской лавке. И прошлой ночью впервые застал там Гектора. Он припарковался на другой стороне улицы, наблюдая, как парень болтает с каким-то престарелым гомиком, сияя улыбкой, предназначенной «только для вас»: немного солнечного сияния, припасенного исключительно для этого случая. Гектор был в желтой рубашке – он почти всегда носил желтое – и казался еще более привлекательным, чем его помнил Джек, хотя, возможно, на него повлияли те изгои с прокуренными лицами и пьяными глазами, среди которых он жил последнее время. В сравнении с ними любой выглядел бы отлично. Вид у парня был немного сонный, это устраивало Джека.

К счастью, Гектор ушел без мужчины, с которым разговаривал, и проследить за ним, скрываясь среди медленно катящих машин, наполнявших улицы в час пик, было нетрудно. Джеку надо было поговорить с ним, рассказать Гектору, что он болен, но Джек подумал, что будет проще сделать это в квартире, а не на углу оживленной улицы. Выяснив адрес, Джек поехал домой. Он поговорит с ним завтра вечером или послезавтра, надо будет только узнать, что означает «Р» на его почтовом ящике.

За прошедшие несколько недель Джек решил, что, должно быть, влюбился в Гектора. Нет никакого другого объяснения той боли в сердце, которую он испытывал, думая о мальчишке. Конечно, это была совсем не та любовь, которую он делил со Стюартом: он чувствовал присутствие Стюарта везде, в каждой своей мысли. Гектор же был ничем, пустотой, в которую можно было ускользнуть, чтобы снять напряжение постоянной заботы и долга, которое разделяли они со Стюартом.

Нелегко будет рассказать Гектору новости, но Джек был готов, он сделает все что угодно. Он заберет Гектора с собой, и оба будут прекрасно жить на заработок Джека. Гектор получит все, что только пожелает, и будет делать, что захочет, может работать, а может и не работать. Самое главное – Джек сможет о нем позаботиться. Ему хотелось научить Гектора многим вещам – в конце концов, он был еще мальчишкой, с подростковыми манерами и привычками. Джек сомневался, что Гектор бывал в музеях или в опере, вряд ли он когда-нибудь бывал за границей. Прекрасно было бы наблюдать, как в Гекторе развивается чувствительность, как он переходит за порог мальчишества. Только эти фантазии помогали ему заснуть.

От доктора Мозите Джек узнал, что Стюарт сдал анализы и результаты были отрицательными.

Только около одиннадцати Джек приступил к работе. Он достал кучу папок из коробки с входящей документацией и насчитал шестнадцать, которые должен был рассмотреть еще на прошлой неделе. Предельные сроки сдачи отчетов наверняка уже прошли.

Он взял файл Кобаяши, своего самого требовательного клиента – и самого выгодного клиента компании. Его поручили Джеку в прошлом году, когда он был на вершине уверенности и успеха: все, к чему бы он ни прикоснулся, превращалось в золото. Президент компании, старый грубый бостонец с родословной длиннее, чем у Бога, на последней рождественской вечеринке сказал ему, громко, чтобы все могли услышать:

– Моя жена обрабатывала меня, чтобы я позволил тебе пройтись с ней по магазинам.

– Да? – Джек напрягся, раздумывая, что последует дальше. В офисе никто не знал о его ориентации. Только Джейн была в курсе его личной жизни. Он натянуто улыбнулся и приготовился выслушать колкие замечания о геях и их тяге к стильным штучкам и различным аксессуарам.

– Да, она говорит, что, если ты сумел добиться стопроцентной прибыли в шестидесяти процентах случаев, на что же ты способен у стойки возврата в магазине «Сакс»?!.

Люди смеялись от души, и Джек тоже.

– Жена собирается покупать норковую шубу и хочет, чтобы ты пошел с ней и помог вернуть деньги в двойном размере.

Весь вечер Джек был в ударе: никто еще не подбирался так близко к дружескому вниманию Хэнка Шермана.

Он взглянул на лист с информацией о клиенте, прикрепленный снаружи папки. Этот отчет был его детищем, и никогда прежде, до этих последних двух недель, Джек не позволял себе пренебречь им. Он работал с этим клиентом предприимчиво, старательно и педантично – Кобаяши был очень придирчив, он уже прошел три инвестиционные фирмы, прежде чем его дело легло на стол к Джеку. Показать убыток более чем за два квартала было бы концом, и Джек знал это. Он понял одну простую истину о японских корпорациях – ты входишь через боковую дверь со скромностью разносчика пиццы. Обмениваешься с ними любезностями, спрашиваешь о погоде, об их женах, как дела у детишек в школах, и лишь потом уделяешь внимание делам, но непременно так, словно ты попал сюда по чистой случайности: «Так получилось, что у меня с собой пицца для продажи, не хотите приобрести?» И тогда и продавец, и покупатель притворяются, что обмен деньгами есть действие их недостойное, но необходимое.

Джек взял трубку и сказал секретарше:

– Молли, мне нужно, чтобы вы позвонили в Токио.

– Опять? – в трубке заскрежетал ее гнусавый бостонский акцент.

– Что значит «опять»?

– Ты просил сделать это еще вчера утром. Я уже распечатала материалы по телефонной конференции.

– Конференции?

Джек словно увидел выражение лица Молли за стенкой, когда она сказала:

– Да, сэр.

Его сердце сильно забилось. Он почти ничего не помнил, только что-то отдаленное и смутное. Из-за этого стресса память никуда не годилась, мозги словно решето. Может, это сумасшествие? Без всякого сомнения, алкоголь и бессонные ночи сделали свое дело.

– Где отчет?

– В корзине с входящей документацией, – скептически произнесла Молли. – Напечатанный, откорректированный, скопированный и разосланный для встречи в два часа.

– Тогда ладно, – сказал Джек. – А я знаю об этой встрече?

Молли едва слышно вздохнула:

– Она отмечена на вашем календаре.

Джек поблагодарил ее и повесил трубку. Боже! Он проверил расписание. Встреча с главами фирмы и самим Хэнком отмечена карандашом аккуратным почерком Молли. Он назначил эту встречу? И какова повестка дня? Почему, черт побери, он не может вспомнить события двух предыдущих дней?

Джек медленно вдохнул и выдохнул. Черт! Все происходит слишком быстро. И он слишком много пьет, и он потратил слишком много времени на поездки к тому углу и к своей бывшей квартире – посмотреть, горит ли свет, спит ли Стюарт. Кроме того, он принимал огромные дозы перкодана, который прописал ему Мозите, чтобы заглушить боль от недавно появившейся экземы. И запивал его водкой – вот так вот. А теперь он не может вспомнить, хоть убей, он ли назначил это совещание, или Хэнк, или кто другой из руководства. Джек взял распечатку переговоров с мистером Кобаяши, подготовленную Молли. Вероятно, он предложил больший и слишком рискованный биржевой портфель, двигаясь от стабильного роста к более активным, но сомнительным вложениям. Отчет был на шестнадцати страницах, и половина высказываний Джека, записанных Молли, сопровождалась вопросительными знаками – почему он так невнятно говорил? Однако смысл был ясен: Джек порекомендовал компании вкладывать деньги в приобретение произведений искусства и раритетов и предложил уполномочить его или агента фирмы посетить распродажу вещей Джеки Онассис в Сотби. Джек пришел в ужас – неужели он действительно убеждал руководство фирмы, занимающейся электроникой, покупать жемчужные ожерелья и зажигалки? Единственное что можно сделать в этой ситуации, – это не отступать, а представить дело так, что вклады в имущество будут приносить доход, очень даже немалый и довольно долго. А если у кого-то возникнут сомнения, он будет парировать их с уверенным превосходством специалиста.

Молли позвонила в два десять, сказать, что все ждут только его:

– Собрание уже началось, Джек. Хэнк просил, чтобы я тебе напомнила.

– Хорошо. Спасибо. – Джек схватил со стола четыре верхние папки, пригладил волосы и отряхнул одежду.

Молли подозрительно покосилась на шефа, когда тот повернулся направо, затем налево.

– Конференц-зал на третьем этаже, – сказала она.

– Точно.

– Хорошо что ты присоединился к нам, Джек, – произнес Хэнк, когда Джек вошел. Шесть руководителей фирмы – седьмым был Джек – повернулись, глядя на него.

– Приношу свои извинения за опоздание. – Он занял место напротив Хэнка.

– Хорошо. Как вам известно, Джек предложил нашим важнейшим клиентам делать вложения в искусство и коллекционные раритеты. Пусть расскажет нам о специфике распределения инвестиций, потенциальной прибыльности и способах управления рисками. – Хэнк кивнул головой в его сторону.

Джек налил стакан воды из графина и посмотрел в окно, где клены и дубы только начали менять цвет.

– Джек, ты готов?

– В полной готовности. – Он разложил папки.

Хэнк встал, уменьшил свет, один из партнеров подвинул к Джеку ноутбук и развернул монитор так, чтобы всем было видно.

– О, понимаете, эта презентация подготовлена не в электронном виде. Я подумал, что лучше будет дать вам общее представление, выслушать ваши мнения и учесть все замечания, прежде чем готовить все в окончательной форме.

– Ну как, согласимся? – спросил кто-то.

– Я просто хочу подстраховаться, – сказал Джек. – В конце концов, это счет Кобаяши. Я должен быть во всем уверен.

– Никаких визуальных материалов? – поинтересовался Хэнк, держа руку на выключателе.

– Не для этого собрания. – Джек заметил в углу старомодный мольберт с бумагой для рисования и маркеры. – Хотя вот. – Под воротником выступили капельки пота и побежали вниз по спине. Он взял самую верхнюю папку, встал и перенес мольберт на середину комнаты. – Значит, так, идея заключается в том, чтобы сделать сплит[22] пятьдесят на пятьдесят: половину вложить в самые эффективные ресурсы, а остаток направить на искусство. Сейчас…

– Подожди-ка минутку, – сказал один из партнеров, Джек оглянулся. Это был Эван, самый молодой, недавно ставший старшим партнером, привлекательный парень, похожий на киноактера. Джек часто интересовался, была ли у него семья. Было известно, что Эван приехал из Батон-Руж, и Джек никогда не слышал, чтобы он упоминал о жене или подружке. – Джек, в своем отчете ты говоришь о сплите семьдесят на тридцать. Я так понял, что теперь ты предлагаешь пятьдесят на пятьдесят?

– Ну да. Это то, что я хотел решить на собрании. Если бы мы убедили Кобаяши вложить пятьдесят процентов своих инвестиций в искусство, то смогли бы маневрировать второй половиной на голубых фишках[23], разграничивая четыре области производства: фармацевтические, телекоммуникации, электронные и, например, оказание услуг.

– У меня большие сомнения по этому поводу, – буркнул кто-то еще.

– Подумайте…

Джек нарисовал зеленым маркером большой круг, разделенный на четыре части, означающие их богатейших клиентов. Он сам не понимал, что делает, – предложи кто-то другой такой дурацкий план, он бы немедленно его отклонил. Это было полным абсурдом. Объекты поп-культуры не имели фиксированной ценности: жемчужины Джеки О. завтра станут дешевле банок из-под супа «Варол». Джек рисовал процентные соотношения и доли красным и фиолетовым маркерами, начиная успокаиваться. Он знал, что будет дальше, – сегодня Хэнк придет к нему поговорить с глазу на глаз и холодно и вежливо, в старомодном новоанглийском стиле сообщит, что фирме нужна непрерывная командная работа и проверенные стратегии капиталовложений, а не подобные дикие выходки.

Джек говорил много и сбивчиво, выдумывал цифры и выкладки, словно провел много часов за изучением этой темы. Не оборачиваясь, чтобы не встретиться глазами с коллегами, он обращал свои замечания окну.

– Как показала динамика цен на предметы, принадлежавшие Джону Кеннеди и Мерилин Монро, инвестиции в поп-культуру гораздо менее рискованны, чем во многие обычные ресурсы. Вне сомнения, их стоимость защищена от буферизации и волятивности, которым подвержены товары, скажем, технологические. Мы можем потерять интерес к телекоммуникациям, сменим марку обуви и безалкогольных напитков, но никогда не предадим своих героев и идолов.

Джек надел колпачек на маркер и повернулся. К его удивлению, никто не ухмылялся и не обменивался тайком взглядами. Ему внезапно стало нехорошо, он сел и налил себе воды.

– Джек, это самая интересная идея, которую я когда-либо слышал, – начал Хэнк. – Я уже одобряю это в качестве эксперимента, поэтому, если у кого-то есть другие идеи, самое время выложить их на стол.

Прошло несколько мучительных минут, но никто не проронил ни слова.

– Знаю, это немного радикально и в прошлом не было частью стратегии фирмы, но мы живем в новом мире. – Джек почувствовал себя увереннее.

– Отчасти я согласен с Джеком, – сказал Эван. – Мне нравится идея введения разнообразных новаций. Хотя, по-моему, пятьдесят на пятьдесят – это перебор.

Хэнк перевел взгляд с Эвана на оставшихся представителей группы:

– Другие мнения, позитивные или наоборот? Джек был поражен безразличием присутствующих;

неужели потеря счета Кобаяши – ведь он его уже почти потерял – не взволнует их?

Встреча длилась еще полчаса в легких спорах о процентных ставках, о соотношении явлений массовой культуры и произведений изобразительного искусства. В желудке Джека бурлило, он размышлял то о Стюарте, то о Гекторе, и у него звенело в ушах.

– Хорошо, Джек, в прошлом твои инстинкты по поводу этого счета были безукоризненными. Это, наверное, наш лучший портфолио[25]. Итак, я отдаю все в твои умелые руки, поступай так, как считаешь лучше. Я не выслушал ни одного серьезного возражения. – Хэнк снова посмотрел вокруг. – Съезди на «Сотби», посмотри, что выставлено у Кристи. Я выделю шесть месяцев на этот проект, чтобы он удался или провалился. И затем мы либо предоставим его другим клиентам в качестве новой стратегии капиталовложений либо остановим. – Он холодно улыбнулся Джеку: – Не наделай ошибок.

Джек улыбнулся в ответ. Боже! Он бы предпочел быть уволенным сейчас, а не через шесть месяцев, когда все рухнет, а он уже купит ботинки Джуди Гарленд и детское платье Мерилин.

Необходимо работать двенадцать, а то и тринадцать часов в день, чтобы хотя бы в общих чертах представлять, что же он предложил. Прямо со следующей недели он возьмется за дело как следует. Он будет работать по выходным. Однако сейчас он решил на денек все отложить. Он все еще не пришел в себя. В ушах звенело, голова болела так, будто кто-то въехал ему локтем в переносицу. Джек сложил все папки в портфель, выключил компьютер и взял ноутбук, чтобы по пути отдать его Молли.

– Пожалуйста, позвони и назначь телеконференцию с Токио, когда Кобаяши будет удобно, – попросил он секретаршу. – И составь мне список ближайших аукционов у Кристи. Это все, пожалуй.

– Джек? – Молли встала и подошла к нему. – Все в порядке? – Она посмотрела на него, нахмурив брови, и потрогала его галстук.

– Все в порядке, моя дорогая. – Джек улыбнулся. – Мне немного нездоровится, вот и все. Низкий атмосферный фронт, надвигаются зоны высокого давления. Дома я собираюсь немного отдохнуть.

Молли кивнула и отряхнула его пальто.

– Что это? – удивилась она.

– Полагаю, это «силли стринг»[26].– Джек заметил крошечные цветные ленточки и на отвороте брюк. – Я пришел на корпоративную встречу, одетый в костюм от Армани и «силли стринг»! Супер! Мне кажется, ты не могла не заметить этого, прежде чем я вошел к ним, словно только что побывал на дне рождения пятилетнего ребенка.

Она засмеялась:

– Увидимся в понедельник. Я позвоню тебе домой, как только будет известно время, даже если время будет неурочным.

– Что такое неурочное время, я узнаю позже. Лучше я позвоню тебе. Мой телефон неисправен.

– О, у меня есть номер твоего сотового, – сказала она, перелистывая настольный блокнот.

Они со Стюартом пользовались одним сотовым. И он остался у Стюарта.

– Нет, он тоже не работает. Я сам позвоню. Молли размотала «силли стринг», обмотавшуюся вокруг пуговицы на рукаве, и выкинула ее в мусорное ведро. Затем отдала честь:

– Как скажете, Капитан Кенгуру.

– Какая ты смешная, – хихикнул Джек и направился к лифту.

Он добрался до пансиона, растянулся на матрасе, налил двойную порцию скотча и запил им лекарство, глядя в окно на пелену дождя. Температура была всего тридцать семь и семь, и он чувствовал себя неплохо, только немного знобило. Джек снял галстук и расстегнул рубашку. Надо было зайти в магазин по дороге – у него не осталось никакой еды, и не во что переодеться. Внизу на улице шумел транспорт, был час пик, люди возвращались домой к ужину, женам и вечерним семейным посиделкам. Он ужасно скучал по Стюарту, скучал по всякой мелочи, которую прежде не считал чем-то сверхъестественным, как, например, чистые рубашки и сладко пахнущая, мягкая одежда, которую Стюарт клал на кровать, чтобы он мог переодеться, когда приходил домой, – спортивные свитера, казалось, были еще теплыми после сушилки. Сейчас, зная, что Джек не очень хорошо чувствует себя, Стюарт нянчился бы с ним и приготовил ему одну из волшебных, целительных ванн с ароматическими солями и маслами.

Он знал, что ему действительно нужно отдохнуть, но конец дня всегда напоминал ему о Гекторе, и желание Джека увидеть его пересилило недомогание и усталость. Он налил себе еще скотча, быстро выпил и вышел под дождь.

По заднему фасаду здания тянулись пожарные лестницы, пересекая этажи вдоль каждой квартиры. Джек нашел окна тех двух, в которых мог жить Гектор. В одной из квартир было темно, и он полез по пожарной лестнице ко второй, радуясь, что дождь заглушал дребезжание металлических ступенек.

Добравшись, Джек медленно присел на корточки на небольшой площадке под освещенным окном. Через пятнадцать минут он решил, что либо жильцов нет дома, либо они в другой-комнате. Ни одна тень не скользнула за стеклом, не слышалось никаких голосов. Джек приподнял голову над оконной рамой. Мебель была покрыта пластиковыми чехлами, на кофейном столике лежали салфетки. Под сервировочным столом спал маленький пудель, на стене висела фотография четырех или пяти белокожих детишек – это было заметно даже с большого расстояния. Затем, шатаясь, в комнату вошел пожилой человек. Это не квартира мальчика. Джек на цыпочках подкрался к другому окну, там было темно, но свет из окна напротив позволил разглядеть детский манеж и разбросанные игрушки – здесь Гектор тоже не может жить. Как только Джек решил спуститься, в комнате зажегся свет. Он аккуратно подкрался к стеклу и взглянул внутрь только тогда, когда услышал шум телевизора. Женщина с младенцем на руках стояла спиной к окну, и ребенок с маленькими обезьяньими глазками, казалось, смотрел прямо на Джека. Он вздрогнул. В чем же дело? На каждом этаже по пять квартир. И Гектор должен жить здесь, если только он не Г. Джонсон из квартиры номер два. Конечно, тот пожилой мужчина может быть отцом Гектора, а эта женщина – его матерью. Но, вглядевшись, Джек понял, что ей не больше двадцати пяти. Маленькая и толстенькая, темноволосая, как Гектор, наверное, она его сестра. Может быть, она недавно развелась, и поэтому на почтовом ящике написано «Р. Элсассер»? У женщины был совсем другой физический тип: через пять лет она будет толстой, ее фигуре не хватает изящности и длинноногости ее брата. О, какие у Гектора ноги! Джек словно почувствовал ноги Гектора, с крепкими мускулами, очень сильные, прохладные и гладкие, словно листья пальмы. Он спустился на одну ступеньку и сел. Бедный Гектор, он живет здесь с уродливой сестрой и хныкающим ребенком. Ведь с его изяществом легко найти человека, который бы его приютил, и нет ни одной причины, по которой он должен жить так. Джек знал, что, хотя испанцы и не считают себя пуританами, их семейный уклад все же очень сильно отличается от представлений обычного американца.

В комнате появилась другая тень. Джек снова приподнялся. Это был Гектор, в шелковой рубашке кремового цвета – в сочетании с черными глазами и волосами она выглядела очень дорого и привлекательно. Сердце Джека забилось чаще. Гектор улыбнулся девушке, взял ребенка, поцеловал его и игриво подбросил в воздух. Джек смотрел на дешевую мебель, пластиковые цветы и картинки в медных рамках, которые, несомненно, куплены в магазине уцененных товаров под цвет дивана. Позади светился проем грязной кухни, даже отсюда были видны тараканы, бегающие по пятнистому линолеуму.

Гектор положил ребенка в манеж, повернулся к женщине и обнял. Джек почувствовал пустоту в желудке, дыхание перехватило от шока. Он ожидал всего что угодно, но подобной сцены опасался больше всего. Гектор целовал ее. Мысли Джека проносились с бешеной скоростью. Его кинуло в дрожь, лицо горело, он чувствовал себя так, словно его легкие были наполнены битым стеклом, и каждый вздох причинял боль. По какой-то необъяснимой причине он вспомнил тренера в подготовительной школе. Хэл Дэвис был толстым мужчиной с одышкой, вонявшим сигаретами и чесноком, и он постоянно выматывал Джека на тренировках. Никогда в жизни Джек не был таким сосредоточенным и целеустремленным, он вставал на рассвете и выходил на водную дорожку, шел ли дождь или светило солнце. Чем больше он тренировался, тем выносливее становился, и в те подчиненные дисциплине годы все в его жизни было безупречно: прекрасный выпускной балл, достижение всякой поставленной цели, монашеские ночи в выходные, когда он ложился спать в восемь тридцать. Его первая пивная вечеринка в ночь перед окончанием школы стала последней. Джеку было не сложно держаться подальше от вечеринок и студенток. Вопреки тому, в чем он убеждал Стюарта, он был девственником с еще неопределенной сексуальной ориентацией почти до девятнадцати лет. Он просто не думал о сексе, пока не бросил греблю. На каникулах, когда не нужно было думать о занятиях, молодой человек заканчивал тренировку и принимался читать романы. Стюарт умер бы со смеху, представив Джека во всем его атлетическом великолепии в спальне за чтением книги «Гордость и предубеждение». Это были годы Стендаля, и он перечитывал «Красное и черное» десятки раз.

В спорте Джек вполне тянул на олимпийский уровень, никто и не сомневался в этом. В свое время он даже получил предложения об обучении со спортивной стипендией от четырех колледжей Лиги плюща. Он не получил место в национальной сборной из-за каких-то восьми десятых секунды.

Когда в последний год обучения Джека у Дэвиса случился сердечный приступ и ему пришлось уволиться, что-то произошло со спортивным духом Джека. Он все так же усердно греб, так же тщательно тренировался, но та волшебная сила, которая вела его все это время, куда-то исчезла. Пространство уменьшилось, а время замедлило ход. Джек ничего не имел против нового тренера, молодого парня, да к тому же еще и мулата, но гребля всегда напоминала ему тренера Дэвиса. Джек обижался на него, думал, что ненавидит этого человека, боялся его постоянного раздражения, но он просто не мог выступать по-прежнему без несносного присутствия Дэвиса. Легко достичь физической формы, научиться правильному взмаху, скольжению и самому гребку, и возврату, и улучшить свое время, но великие гребцы должны быть движимы какой-то страстью – быть может, направленной в никуда. Дэвис никогда ничего не прощал, так же как и отец Джека. Тренер скупо раздавал похвалы, казался разочарованным и неудовлетворенным. Это наполняло Джека злостью и решительностью, что помогало оттачивать технику. Некоторые гребцы намеренно ссорились со своими подружками или родителями, чтобы добиться нужного настроения. Дэвис обычно говорил: «Великие гребцы или плывут к чему-то, или уплывают от чего-то. Вариант выбирай сам». Самому Джеку казалось, что он плывет из никуда к неизвестной цели. Ответы, которые он искал, только зарождались, может быть, он даже не осознавал самих вопросов.

Сразу после того, как умер Дэвис, Джек греб в паре и побил свой личный рекорд, с этим временем он мог бы занять третье место в национальной команде. Но он вытащил байдарку на берег, ушел и больше никогда не возвращался.

Сейчас Джек смотрел на Гектора и его женщину и чувствовал себя, как в тот день, словно он добрался до дальнего берега после долгого путешествия и обнаружил, что совсем себя не знает. С Гектором Джек обманул себя сам, он не позволял себе замечать признаки очевидного. Джек предполагал, что у парня могут быть другие мужчины, но такой лжи он не ожидал. В самые мрачные моменты он думал о том, что у Гектора может быть женщина, но это было совсем не то, что увидеть все своими глазами. Джек был мужчиной, который любил мужчин, – и это было все, что он мог сказать о себе и что было правдой. Когда начала проявляться его гомосексуальность – сразу после того, как он бросил спорт, – Джек не пытался бороться с ней или отрицать ее. Вовсе не желание достичь, победить, попасть в олимпийскую сборную заставляло его каждый день вставать спозаранку. Ему была необходима эта жизнь, заполненная трудом; шестнадцать часов тренировок в день не оставляли времени для мыслей о свиданиях и девушках. Когда он, закатывая глаза, говорил: «Тренер Дэвис – нацист на воде», это было заготовленным объяснением для его отца, его семьи – всех, кто спрашивал о подружках. А в итоге Джек обнаружил, что он был гребцом, который пытался уплыть.

Джек еле сдержал себя, чтобы не заколотить по стеклу, ударить изо всех сил по лицу Гектора. Лживый кусок дерьма, он был самым низким из всех низких, проститутка, мерзкая потаскушка. Гектору было наплевать на Джека, он не чувствовал ничего, он притворялся. Ну и черт с ним! И Джек не обязан рассказывать Гектору неприятные новости о своей болезни только потому, что парень изображал какие-то чувства к нему.

Он спустился по лестнице и отправился домой. Шел холодный дождь, и Джек в тонком пиджаке совсем продрог. Когда он добрался до пансиона, в голове пульсировала боль, дыхание было тяжелым и хриплым, легкие словно наполнены водой. Ему понадобилось почти сорок пять минут, чтобы добраться до своего этажа, словно количество ступеней увеличилось в темноте. Лампочка не горела. Достав связку ключей – неимоверно большую, так как для каждой комнаты был свой ключ, – Джек пытался открыть хоть какую-то дверь. Оказавшись в комнате, где прежде не был, Джек лег на комковатый матрас и натянул покрывало – на самом деле это был мешок для мусора – до подбородка. Напротив мерцал свет неоновой вывески – маленькие голубые пузырьки выходили из бокала мартини. Джек еще не заходил в этот бар. Затем он закрыл глаза и задремал.

Он работал веслами, хотя это была не байдарка. Он греб в океане, высокие черные волны окружали нос лодки. Уключины скрипели, словно шаги по деревянному полу, когда весла трещали на возвратном гребке. Он все греб и греб, а затем начал тонуть, опускаясь на дно океана. Во сне Джек открыл глаза и обнаружил, что он на пляже, где итальянский сапожник, мистер Фабрицци, держал пару ботинок: «Надень, я их отполировал. Пожизненная привычка так просто не умирает. Надень их и следуй за мной». Джек прошел сквозь девять дверей, и каждую из них открывали сногсшибательно красивые юноши в белых перчатках и синих шапках. Все они были светловолосыми и белокожими, голубоглазыми и высокими, и они не улыбались. Девятая дверь была дверью на небеса. «Ты можешь идти сквозь нее, а можешь и не идти. Ботинки не износятся. Ты пойдешь?» Джек смотрел на небо, которое никогда прежде не казалось таким ярким, и тут оно начало мерцать и разваливаться на части.

Что-то толкнуло его сзади, рывок и дрожь. Мистер Фабрицци грустно улыбнулся: «Все в порядке, у меня есть колодка». Джек осознал, что он имеет в виду обычную обувную колодку из кедра по форме его ноги. «У меняесть твоя колодка. Я смогу сделать тебе обувь в любое время».

Когда Джек вынырнул из сна, кто-то звал его по имени. Его лицо накрывала маска, и какая-то женщина велела ему дышать:

– Все будет в порядке. Вы помните, что произошло? Он покачал головой.

– Вы шли по улице, и вам стало плохо – легкие очень ослаблены. Но все будет в порядке.

Джек был в машине «скорой помощи». Визжала сирена. Врачи подключили к нему разные провода и трубочки. Его словно отсоединили от плоти, мускулов и костей и пытались вытряхнуть. Джеку казалось, что он сидит на своей собственной груди, а кожа напоминала пару огромных брюк, которые на нем только потому, что он держит их руками; если немного подвинуться, то он сразу же выскользнет из тела.

– Вы не могли бы найти Стюарта? Нельзя ли позвонить Стюарту Карпентеру? – Джек не был уверен, говорит ли он на самом деле; казалось, никто не обращает на него внимания. Затем попытался открыть глаза. Женщину, которая обращалась к нему, сменил один из тех высоких, голубоглазых портье из его сна. Джек снова попытался сказать, чтобы его услышали: – Вы мне поможете? Сообщите Стюарту?

Мужчина ничего не отвечал и не улыбался, он просто взял руку Джека и наблюдал за показаниями монитора. Когда Джека переносили на больничную каталку, Стюарт был уже там, он бежал рядом, его красные ботинки скрипели по линолеуму.

Глава VIII Три звезды в поисках Глэдис

Первое, что увидела Анна в субботу утром, была Флинн, уставившаяся на нее сквозь линзы, вставленные в пробную оправу окулиста. Несмотря на то что в постели было тепло, она почувствовала, как холодно снаружи: в окне виднелось свинцовое небо и почти потерявшие всю листву деревья, похожие на застывших в самолюбовании обнаженных женщин.

– Доброе утро, – сказала Анна внучке. – Как спалось?

– Мне снова снился Оскар де ла Хойа. А еще, что мама вступила в какую-то секту и перестала принимать наркотики.

Анна откинула одеяло:

– Залезай.

Флинн улыбнулась, от чего очки смешно подпрыгнули у нее на носу. Она забралась под одеяло и прильнула к Анне, разглядывая цветы на ночной рубашке бабушки. Через линзы 20/100 они выглядели, словно маленькие розовые океаны. Флинн включила радио:

– Эта песня называется «Клубничное письмо 22». Ее уже передавали вчера.

– Ты совершенно права. – Анна напевала слова, которые она помнила. Она нашла эту радиостанцию несколько месяцев назад, вскоре после того, как объявились Марвин и Флинн. Там играла только музыка семидесятых, и ей понравилось каждое утро просыпаться под нее. Эти мелодии возвращали ее к самым счастливым моментам жизни. Каждое утро, слушая «Пятое измерение» и Роберту Флэк, она могла на несколько минут уплыть из реальности и заново пережить чувства, которые испытывала в первые годы брака. Тогда они с Хью были так заняты, что могли провести вместе лишь один час в день – вечером на крыльце с бокальчиком спиртного перед сном. В достатке того времени вечерние шестьдесят минут с Хью были для Анны раем, в который ей не терпелось попасть.

Она повернулась к Флинн и засмеялась, увидев, как глаза внучки сверкают под толстыми стеклами, словно крошечные рыбки. Анна придвинулась поближе и вдохнула сладкий аромат еще сонной девчонки – сквозь детский шампунь и цветочное мыло пробивался какой-то резкий запах – похоже на глину.

– Кто поет эту песню? – спросила Флинн, когда сменилась музыка;

Анна прислушалась:

– Билл Витерс.

– Она называется «Ты больше не увидишь солнечного света».

Анна кивнула. В любви Флинн к музыке семидесятых была некая ирония, импонировавшая ей. В долгих автомобильных поездках Поппи и Хью слушали музыку в стиле кантри – Поппи ненавидела все остальное, и Анне приходилось им подчиняться. Теперь ей было приятно видеть, как загоралось лицо Флинн, когда она приносила диски Джима Кросса или Глэдис Найт.

– Мы сегодня пойдем по магазинам? – спросила Флинн.

– Вообще-то мы не планировали. Или тебе что-то нужно?

– Сегодня суббота, – сказала Флинн, – и по сниженной цене продается курица.

Анна рассмеялась. Первые несколько недель, когда приехали Марвин и Флинн, она часто ходила в супермаркет – раньше, когда она жила одна, запасы не заканчивались у нее так быстро. У Флинн был хозяйственный склад ума: она всегда информировала Анну, когда в упаковке на двадцать четыре рулона туалетной бумаги оставалось всего шесть.

– Ты напоминаешь мне мою бабушку, – сказала Анна. – Если тебя послушать, можно подумать, что ты пережила времена Великой депрессии.

– Ну, я и пережила. И ты и я, – мы обе пережили. Мы жили по соседству в Монтане. Ты разводила коров и цыплят, а я пекла пироги и держала прачечную. У нас на двоих было одиннадцать детей. Одной из них была Поппи, я ее родила. Тогда она тоже была несчастна и тоже душевнобольная, а может, глухонемая. Поппи видела духов и параллельные миры, так же как мы с тобой сейчас.

Анна научилась игнорировать многое из фантазий Флинн. Несмотря на то что говорил Марвин, ее не беспокоило, что девочка рисует в своем воображении другие жизни. Миллионы людей по всему миру верят в переселение душ – это не кажется таким уж неправдоподобным и, наверное, не является поводом для тревоги. Анна не была уверена в том, что не верит в такие вещи. Что ее действительно тревожило, так это завороженность Флинн смертью и умиранием. Это пугало ее, пугало до холодной дрожи. И она решила – пока – просто игнорировать все необычное в словах или поведении девочки. Хотя ей это удавалось не всегда.

Несколько дней назад Анна вернулась с работы и споткнулась о Флинн: девочка лежала на полу посередине комнаты, целиком завернувшись в одеяло. Были видны только глаза, на которых лежали две блестящие монетки. Анна попыталась спросить как можно спокойнее:

– Флинн, что ты делаешь?

– Пытаюсь вспомнить, как я была фараоном. Я умерла так давно, а мои бренные останки сохранились навсегда.

Анне удалось сдержаться:

– Пойди и умойся перед ужином.

Сейчас Флинн рассказывала о прошлых жизнях. Анна знала, что через минуту внучка снова вернется к разговору о Поппи. Она уже изучила, как работает мозг Флинн. Тема переселения душ всегда сменялась беспокойством о маме, и затем следовал страх быть брошенной.

– Кем бы ты хотела быть? – Анна начала игру, которую придумала, чтобы пресекать уход Флинн в мир фантазий. – Цыпленком или супергероем?

Флинн перевернулась на бок:

– А какие условия?

– Ты цыпленок в курятнике в Висконсине. Но у тебя есть секретное задание и зашифрованная карта отдаленной галактики. Если справишься с заданием, то превратишься в женщину, которая может управлять вселенной. А если ты супергерой, прямо сейчас станешь обладать некой силой. Твоя сила в том, что ты будешь невидимой.

– Ясно. Я попытаюсь захватить галактику.

В Флинн было что-то, с чем Анна прежде никогда не сталкивалась: возможно, девочка просто была храброй. Даже чересчур храброй, кто знает?

– А ты, бабушка, кем будешь – фиговым деревом или китом?

– Условия?

– Если ты будешь фиговым деревом, то будешь прекрасна, и на тебе будут расти миллионы аппетитных фиг. Но тебе их не съесть, ведь ты не можешь двигаться. И придется ждать, пока кто-нибудь пойдет мимо. Если же выберешь кита, тебе будет принадлежать весь океан, а твоя китовая семья разбредется по всему миру, и большую часть дня ты будешь проводить в одиночестве в поисках пищи. Но ты босс, ты огромна, можешь делать все, что тебе вздумается, нельзя только убивать рыбаков в лодках.

– Фиговое дерево. Я бы предпочла вынашивать фрукты.

– Даже если никто тебя не увидит? Если ты окажешься всеми забытым фиговым деревом посреди пустыни?

– Особенно если удастся стать таким деревом, – сказала Анна, сама себе удивляясь.

– А ты бы предпочла сказать правду, даже если бы в нее никто не поверил, или наврать с три короба, только чтобы заставить людей полюбить тебя? – спросила Флинн.

– Сказать правду.

– Всегда? Даже если бы люди сказали, что ты сумасшедшая, и у тебя не стало бы друзей, и, возможно, ты бы умерла оттого, что слишком честная?

– Это жестоко. Мы еще вернемся к этой теме.

В коридоре послышались тяжелые шаги Марвина.

– Флинни?

– Да? – отозвалась девочка.

– Ванна готова. Давай поскорее.

– А куда мы собираемся? Анна возмущенно вздохнула:

– Почему ты и твой отец кричите на весь дом? Может, вам стоит встретиться в одной комнате и не орать так громко?

Марвин постучал, и Анна пригласила его войти.

– Пойдем, моя сладкая.

– Куда мы?

– Сначала отвезем автобус в гараж. А потом, если успеем вовремя, – посмотрим новую квартиру.

– Неужели? – Анна не ожидала, что вопрос о жилплощади возникнет прежде, чем она поднимет его.

– Почему? – спросила Флинн. – Разве это не наш дом?

Анна быстро заговорила:

– Вот что, забудьте обо всем этом. Почему бы вам с Флинн не отдохнуть? Мне нужно в госпиталь, помочь провести собрание группы, но вы можете подбросить меня и взять мою машину на весь день. – Она не могла понять взгляд Марвина. В нем читалось и любопытство, и ликование, и подозрительность. – Рядом с тем местом, где мне нужно быть, в театре идет «Русалочка».

– О, супер. Супер-пупер, детка. – Флинн отрегулировала очки на 20/400 и отправилась в ванную. При такой настройке у нее появлялась невидимая собака-поводырь. Ее звали Джумбо, она двигалась и пыхтела впереди, всегда вовремя отходя в сторону.

Марвин смотрел на Анну, и она пожала плечами:

– Почему бы и нет? Останьтесь еще на несколько недель. Я только начала узнавать Флинн.

– Ты уверена? Это было бы просто сказочно. На этой неделе у меня два собеседования по поводу работы. Через месяц мое материальное положение улучшится.

– Собеседования? Правда? – Она села и начала причесываться.

– Должность помощника преподавателя. Я буду помогать готовить материалы для лекций, а за это они берут на себя все коммунальные платежи.

– Отлично, – и она изобразила гримасу Флинн. – Супер-пупер, детка.

Марвин рассмеялся:

– Разве она не прелесть?

– Конечно. – Анна заглянула в шкаф, пытаясь найти что-нибудь подходящее для сегодняшнего дня. Она хотела одеться немного изящнее, чем обычно, так как эта суббота была ее последним днем в роли второго руководителя группы. Ник нашел интерна, который согласился занять эту должность. И как обещал, он доставил в ее лабораторию не только современные микроскопы, но еще и новую центрифугу, и слайды с редкими образцами хантавируса и обеих стадий бешенства. Анна не расстраивалась, что ее обязанности закончились, но знала, что будет скучать по тем придуркам, с которыми познакомилась благодаря Нику.

Она искала что-нибудь яркое – яркие цвета помогали ей оставаться бодрой, когда она не высыпалась. Пиджак от Миссони был элегантным, но красный цвет не подходил для таких собраний: слишком провоцируюший, слишком кровавый и воинственный. Наконец она выбрала розовый костюм, который давно не надевала. Только в машине, когда уже было поздно что-то менять, Анна поняла, что, думая только о цветовой гамме, оделась слишком нарядно.

У Стюарта были условия. Прежде всего, они не были больше парой. Стюарт позволил Джеку жить у себя после выписки из больницы, просто из милосердия – не более. Джек чуть не умер: пневмония вконец ослабила его. Во время болезни его легкие трижды приходилось подключать к аппарату искусственного дыхания. У Стюарта он останется до тех пор, пока его состояние не стабилизируется. Одним из условий новой жизни вместе было посещение группы поддержки.

– Мне не нужна группа поддержки, – говорил Джек.

– А мне нужна, – отвечал Стюарт.

По правде говоря, Джеку все же нужна была эта группа такое время ему не обойтись без друзей, которые бы о нем позаботились.

Они опоздали на пятнадцать минут и попали в группу умирающих геев и их ноющих партнеров – такими они виделись Джеку. Черт подери, кажется, это будет длиться вечно. Помещение в крыле психиатрического отделения казалось совершенно неподходящим местом, мебель была грязной, а горшки с чахлыми кустами герани вовсе не радовали взгляд. Желтоватая краска на стенах давно выцвела, их покрасили еще в старые добрые времена, когда к душевнобольным относились получше. От обивки и ковров исходил слабый запах табака. Джек надеялся, что здесь можно курить: не потому, что ему хотелось, просто в комнате, полной умирающих людей, можно было отказаться от абсурдной иллюзии здорового образа жизни.

Так как Джек со Стюартом пришли последними, им пришлось сесть на оставшиеся свободные стулья, которые были поставлены так, что сидящие на них оказывалась лицом ко всей группе. Он бы предпочел сидеть лицом к окну, чтобы в глаза светило солнце, а всех, кто его окружал, скрывала тень. Если бы не очевидность того факта, что умереть ему придется в одиночестве, в каком-нибудь убогом месте – любое жилище без египетского постельного белья и плетеных саксонских ковров кажется убогим, не так ли? – Джек отказался бы от выполнения этого условия Стюарта. Он никогда не сможет смириться со своим состоянием, а еще – с этой абсурдной, хныкающей и пускающей сопли коллекцией больных придурков. Он бы, возможно, отговорил Стюарта от посещений группы, ведь ему еще нужно было решить вопрос с Гектором, это было важнее. Но Джек был настолько болен, что не раздумывая согласился на все условия.

Важнейшие три пункта гласили: Джек должен прекратить любые контакты с другими мужчинами; он должен проявлять уважение к дому и, соответственно, убирать за собой; и – третье – посещать собрания группы поддержки. Стюарт сказал, что собрания проводились дважды в неделю. Одно было более официальным, чем второе. Джек выбрал субботу.

Надо бы поговорить со Стюартом, потому что сюда он больше ни за что не придет. Джеку хватило одного взгляда на подруг геев, чтобы понять, как отвратительны были эти сборища. Это были одинокие тридцатилетние женщины, работающие в таких наводящих тоску сферах, как реклама или консультирование по Интернету. Такая дамочка приходит на собрания со своим Лучшим Другом Геем, К Которому Относится Как Сестра. Кругом одни придурки, такие же, как парочка, которая только что вошла: пятидесятилетняя женщина в розовом костюмчике в стиле Шанель и очень привлекательный мужчина, возможно, ее сын. У него было обручальное кольцо, хотя в наше время это практически ничего не значило. Джек сразу же понял, насколько она жесткая женщина, – в ее глазах не было растерянности, когда она искала свободные места в комнате, а стильный костюм и украшения указывали на состоятельность и превосходство. По крайней мере подруги геев одевались не подчеркивая своего социального положения: в длинные просторные юбки и широкие блузки из неотбеленного хлопка. Можно подумать, что все это сборище собралось на загородный пикник. Но эта сучка, мамаша мистера Красавчика, – мысль о том, что она может оказаться его женой, была ужасающей; если это так, Джек разобьет ей нос на автостоянке, – двигалась по комнате и по-хозяйски переставляла стулья. Джек чувствовал на себе взгляд Стюарта, когда разглядывал привлекательного новичка – тот был прекрасно сложен, у него были яркие темные глаза и собранные в «конский хвост» шелковистые волосы. Джек был уверен, они должны пахнуть прекрасно, чем-то вроде сандала. Он постарался справиться с эмоциями и отвел глаза.

– Извините, ребята, я опоздала, – сказала Анна.

Нагло, подумал Джек, взглянув на женщину в розовом костюме. Какое высокомерие! Бриллиантовое кольцо на ее пальце могло бы освещать взлетно-посадочную полосу.

Юная руководительница группы, социальный работник, которая выглядела так, словно только что закончила колледж, призвала всех к порядку. Джек знал, что она желает всем только добра, но наивный взгляд этой провинциальной девочки наводил на мысль о том, что ее губы не прикасались ни к чему крепче, чем вишневый чупа-чупс.

– Сегодня я вижу четыре новых лица. Позвольте мне поприветствовать вас в нашей группе поддержки «Служба настроения», – начала она. – Меня зовут Кристин, и я работаю с пациентами, больными СПИДом, и их семьями уже на протяжении десяти лет.

Джек фыркнул:

– Десять лет? Ты начала еще в средней школе? Кристин проигнорировала его:

– И я хотела бы представить вам нашего второго руководителя, Анну Бринкман, которая тридцать лет работает в области медицины.

– А вот этому я верю, – сказал Джек.

Анна повернулась посмотреть на того, кто это сказал. Мужчина был довольно привлекательным. Его яркие зеленовато-карие глаза лишь слегка потускнели из-за повышенной температуры. Его партнер – по крайней мере Анна решила, что этот сидящий рядом мужчина с ангельским личиком – его партнер, – выглядел печальным и разбитым. Ник рассказывал им с Кристин, что, поскольку вирус довольно часто поражает именно мозг, резкие изменения в настроении или особенностях характера могут быть одними из первых симптомов СПИДа. У этого все в порядке – морщинки вокруг рта и на лбу, выражавшие досаду и ярость, слишком глубоки, чтобы быть свежими.

Он посмотрел на Анну с такой неприкрытой ненавистью, что даже сердце защемило. Затем посмотрел на ее костюм и туфли. Женщина отвернулась. Почему она не оделась по-другому, о чем только думала? Она выглядит, словно бабушка-франкофилка. Она даже надушена «Шанель № 5», Господи сохрани!

– Прежде чем мы начнем, я хотела бы еще кое-что сказать, – произнесла Кристин. – Я планировала устроить танцы в следующую субботу, бальные танцы и свинг. Вечер «Поднимем настроение свингом», который я надеюсь сделать регулярным, будет проходить два раза в месяц. Поэтому приходите, даже если не умеете танцевать свинг или бальные танцы. Особенно если вы не умеете. Думаю, в группе найдутся добровольцы, которые смогут разучить некоторые основные движения, и если у кого-нибудь есть опыт классических танцев, пожалуйста, подойдите ко мне после собрания.

– Я умею танцевать фокстрот и танго.

Джек обернулся. Это был тот прелестный новичок, он сидел всего через два кресла от него. Никогда еще Джек не видел таких совершенных скул, гладких, высоких, без темных ямочек под ними, без тяжеловатой нижней челюсти, которая обычно бывает на таком лице.

Джек вспомнил путешествие во Флоренцию, когда впервые увидел Давида Микеланджело. Первой его мыслью было – художник создал этот шедевр с некоего воображаемого идеала, ни у одного смертного нет таких симметричных черт. Но этот молодой человек мог бы послужить великому скульптору моделью. Или просто температура Джека превратила мужчину в такое восхитительное искушение? Он почувствовал проснувшееся желание, несмотря на острую боль в легких, слабость и ломоту в мышцах.

Анна посмотрела на Марвина. Что он делает? Предполагалось, что он будет сидеть молча. Поймав ее взгляд, зять улыбнулся и пожал плечами. В последнюю минуту Флинн передумала смотреть фильм и попросила оставить ее на весь день с Гретой. Марвин выразил желание поехать с Анной и посмотреть на ее работу в группе. Она согласилась, но с условием, что он превратится в невидимку. Ничего не вышло – Марвин просто не мог остаться незаметным.

– Прекрасно, – сказала Кристин и кивнула Марвину. – Подойдите ко мне после собрания. Как я говорила на прошлой неделе, это последняя встреча Анны с группой. К нам приезжает интерн из «Бостон дженерал». Поэтому я хочу воспользоваться случаем и поблагодарить ее.

Группа зааплодировала. Анна кивнула и дала Кристин знак продолжать.

– Отлично. Так как у нас несколько новичков, давайте все представимся и расскажем, почему мы здесь.

Анна стала слушать. Первым говорил Эдвард, пятидесятилетний мужчина, чья болезнь сопровождалась сильно распространившейся саркомой Капоши, покрывшей его лицо и руки. Он напоминал Анне Натана Лэйна и почти сразу стал одним из ее любимчиков. Эдвард всегда был в хорошем настроении, несмотря на то что его недавно бросил партнер, с которым они прожили двадцать пять лет. В спокойствии, с которым он встретил болезнь, было что-то почти эпическое. Он был адвокатом по гражданским правам, и сейчас ему предоставили бесплатное жилье. Бывали дни, когда болезни других людей затрагивали душу Анны сильнее, чем обычно. В большинстве случаев она могла подойти к этому вопросу философски, полагая, что ее вкладом в весь процесс было только внимательное выслушивание. Но иногда Анна чувствовала, что больше не может этого выносить, что ей хочется отступить назад, встать за плечами тех, кто каждый день шел рядом со своей смертью. А временами, – сегодняшний день грозил превратиться в один из таких дней – ее ум просто не мог вместить весь ужас происходящего. Самым страшным была не сама болезнь, а то, как она превращала людей в изгоев. Она рождала в обществе ненависть, нацеленную на жертв СПИДа. Две недели назад на лобовом стекле автомобиля она нашла записку: «Бог ненавидит гомиков». Обычно она равнодушно воспринимала такие выходки, но не тогда, когда ей представлялись конкретные люди, подобные Эдварду. За всю свою жизнь Анна так и не смогла понять религиозную ненависть: Люди – единственные живые организмы, которые способны судить представителей своего вида по другим свойствам, нежели поведение или вклад в общий котел. Слоны изгоняют непослушных особей из своего стада. Шимпанзе выгоняют вспыльчивых самцов. Волков, которые не придерживаются порядка и не следуют рядом с вожаком, приканчивают всей стаей. Только люди убивают или порабощают себе подобных из-за цвета кожи, сексуальных предпочтений или, как свидетельствует история, из-за веры в своего бога.

Да, это был один из таких дней. Она подумала о своей внучке и Грете, о том, чем они сейчас занимались. Грету и Майка утвердили на роль приемных родителей, и их новоиспеченная дочка будет жить с ними, как только будет готово социальное заключение, – как раз к тому времени, когда у них родится собственный ребенок. Анна была рада за подругу и уже купила в подарок манеж и детскую кроватку для двоих детей, которые скоро появятся в жизни Греты. Одеяла ручной работы из Греции, два шкафа от именитого дизайнера, кроватка, которая подошла бы для членов королевской семьи. Анна попыталась вспомнить имя новой дочки Греты, это была одна из девочек, фотографии которых она видела в тот день. Четырехлетняя Рашида? Нет, та – мулатка, а эта – белокожая девочка с пепельными светлыми волосами. В любом случае, для Анны все девочки были одинаковыми, кроме, конечно, Флинн.

Анна заставила себя слушать. Говорил партнер того мужчины, который смотрел на нее с такой необъяснимой ненавистью.

– Меня зовут Стюарт, я партнер Джека, который болен. Я – здоров.

– Просто для сведения, – сказала Анна. – Вам не нужно говорить о вашем ВИЧ-статусе, пока вы этого не захотите. Закон штата и политика больницы заключаются в том, что это – ваше личное дело.

Майкл, партнер мужчины, зацикленного на голубых носках, сказал:

– Это глупо. Почему мы не можем задавать вопросы, которые помогут нам что-либо понять. Мы же не можем предполагать, что все люди здесь больны или пришли с теми, кто болен?

– Нет. Вы не можете. – Она повернулась к партнеру Стюарта.

– Меня зовут Джек. Я болен и нахожусь здесь, потому что Стюарт поставил мне условие: я должен посещать собрания группы поддержки, и тогда он пустит меня обратно. Я не верю в такие мероприятия. И не думаю, что, черт возьми, кого-то должно волновать, как я себя чувствую или каким образом заразился.

– Джек, – спросила Кристин, – ты хочешь проанализировать свои приступы ярости?

– Нет, мать вашу.

Кристин покраснела и кивнула:

– Хорошо.

Анна старалась не смотреть на Джека. Она чувствовала исходящую от него враждебность, которая больше была направлена на нее, нежели на Кристин.

Сейчас выступал мужчина, которого Анна не знала. Из-за болезни его возраст определялся с трудом, но было понятно, что он много моложе, чем его сделала болезнь. Из-под свитера торчали завязки от больничного халата, а на покрытых багровыми язвами ногах лежал плед. Анна отвела глаза и сделала глубокий вдох – ей хотелось немедленно подойти к нему и выразить свое сочувствие, но делать этого было нельзя. Анне стало интересно, почему он пришел на собрание. Стулья по обе стороны от него были пусты. Должно быть, он лежачий, и кто-то принес его из крыла больницы для безнадежных пациентов. Возможно, его привела сама Кристин. Было очевидно, что мужчина страдал слабоумием, он бормотал что-то невнятное.

Когда до Анны дошла очередь говорить о себе – неужели снова нужно говорить, даже после того, как ее представили? – у нее закружилась голова, все запахи и звуки внезапно показались резкими до невыносимости. Запах старой одежды, бетадина и отбеливателя, рычание проезжающих снаружи машин и хриплое дыхание мужчины, сидящего рядом с ней. Еще секунда, и она принесет ему ингалятор.

Кристин выжидательно смотрела на нее, и Анна сказала:

– Меня зовут Анна. Последние несколько месяцев я была вторым руководителем группы «Служба настроения», – после чего кивнула и улыбнулась, чтобы показать, что она закончила.

– И? – заговорил Джек.

– И? – повторила Анна.

– Каково твое личное отношение к этой болезни? Что ты знаешь о ней на самом деле?

– Я медик по профессии, – сказала Анна.

– О, я вижу. А твой сынок? – Его глаза устремились в сторону Марвина, чьи глаза были сосредоточены на нежном личике Кристин. – Ты здесь по этой причине? Или сегодня день Возьми Своего Сынка в Группу Поддержки?

Анна повернулась к Кристин, но, к ее удивлению и разочарованию, та была сосредоточена только на Марвине.

– Так, – громко сказала Анна, – давайте-ка вспомним тему нашего собрания. – Сонные и удовлетворенные глаза Кристин скользнули с лица Марвина на лицо Анны.

– Йа-е-хоу! – воскликнул Джек, вращая воображаемое лассо.

Анна не обратила на это внимания. Но она обратила внимание на Кристин, которая открыто флиртовала с мужем ее дочери, вместо того чтобы делать свою работу.

– Кристин, может быть, ты хочешь объяснить новичкам, что наша цель заключается в том, чтобы обеспечить их навыками и поддержкой, необходимыми для жизни с этой болезнью и для того, чтобы помочь другим справиться с этим?

Кристин посмотрела на нее и медленно моргнула:

– Ты не могла бы повторить?

Все рассмеялись, и громче всех Джек.

– Анна, может быть, ты хочешь проанализировать свой приступ гнева? – спросил он.

Она спокойно посмотрела на него и улыбнулась так мило, как только могла:

– Нет, мать твою.

Все засмеялись еще громче.

– Аминь, сестра, – сказал Джек.

– А теперь… – Подняв брови, Анна глянула на Кристин, которая глазела на нее, словно в забытьи. – А теперь давайте определим цели нашего собрания.

Женщина в углу заговорила, Анна повернулась к ней. Элизабет, которая заразилась от бывшего партнера своей любовницы, бисексуала, которого женщины попросили стать отцом их ребенка. В итоге Элизабет потеряла ребенка, любовницу и заразилась СПИДом. Она была обозлена, как того и следовало ожидать, но все-таки умела толково возражать и спорить с Анной – практически по всякому поводу. Конечно, не на каждом собрании, но достаточно часто, поэтому для Анны это не было неожиданностью. Элизабет часто меняла свой стиль. На одной неделе она красовалась в нарядном платье, на следующей – в безрукавке, которая демонстрировала татуировки в китайском стиле. Ее волосы были такими короткими, что их можно было использовать как щетку для посуды. Сегодня она пришла в обычных джинсах Levi's, в белой футболке и в бархатной бледно-лиловой шляпе.

– Анна, со всем должным уважением к тебе я чувствую, что от тебя исходит какая-то враждебность, которой я раньше не замечала, – сказала Элизабет. – И я очень прошу тебя покинуть это собрание.

– Но она же ведет его, – возразил Джек.

– Как будто я этого не знаю, – сказала Элизабет. – Извините, но я присутствую на этих собраниях с самого начала, и мне кажется, что вы создаете проблемы, мистер.

– Успокойтесь! – попросила Анна. – Никаких обвинений, Элизабет. Ты права, я вышла из себя, чего не должна была делать. Давайте попробуем двигаться дальше, – и посмотрела на Джека.

– Возможно, нам нужно подойти к проблеме с другой стороны. – Элизабет посмотрела в ту же сторону. – Негативное отношение, даже в малых количествах, наносит вред окружающим.

Анна почувствовала, что ее терпение лопнуло, и она может потерять контроль над собой, чего не случалось на протяжении многих лет. Что сегодня с Элизабет? И что произошло с Кристин? Девчонка всегда была крепкой, как кирпич.

– Давайте продолжим. Пока вам не захочется еще что-нибудь добавить, Элизабет. – Уголком глаза Анна видела, что Марвин машет рукой, словно птица в клетке. Он вытягивал пальцы, потом сжимал их, вытягивал и сжимал, как обычно делала ее бабушка, когда надевала сетку для волос.

– Это группа поддержки. Мы здесь для того, чтобы делиться друг с другом, – агрессивно заявила Элизабет.

– Да, – согласилась Анна, – ты права. Только это трудно делать, обвиняя друг друга.

– Да. Снова аминь, сестренка. – Джеку начинала нравиться эта женщина.

– Но если один представитель группы заставляет нас чувствовать себя неуютно, неужели мы не можем попросить его уйти?

– Нет, – возразила Анна, – это не вам решать. Майкл, партнер Алана, чуть не подравшийся с ним из-за голубого носка на первом собрании, спросил:

– Это ты должна решать? – И посмотрел на нее.

– Я и Кристин.

При упоминании своего имени Кристин сказала:

– Да. Мы с Анной здесь, чтобы сохранить линию беседы открытой и непринужденной.

Джек фыркнул:

– Да, точно, твое общение достаточно непринужденное. С сыном Анны.

– Ты отвратителен! – вспылила Элизабет. – Мне до смерти надоел твой сарказм.

– Ты и так при смерти, милая.

– Почему бы вам с Анной не пойти и не выпить чего-нибудь за дверью? Вы оба сможете обмениваться колкостями, сколько вашей душе угодно.

– Сколько моей душе угодно? – смеясь, повторил Джек. – Мою душу удовлетворить невозможно. Моя главная черта – неудовлетворенность.

– Ладно, – примирительно начала Кристин. – Мы можем, по крайней мере, вернуться к представлению? После этого мы сможем поговорить обо всем, о чем хочется, но сейчас я хочу узнать, как зовут каждого из вас.

– Да пошло оно все!..– Джек начал подниматься с места. – Пошло все к черту.

– Джек, прекрати, – вмешался Стюарт. – Успокойся. Джек отбросил его руку:

– Я закончил делиться.

Группа замолчала. Кристин повернулась к Марвину, который сидел рядом с Анной, и тот заговорил:

– Я Марвин Блендер, зять Анны. Леплю бюсты в две трети натуральной величины. У меня есть дочь, Флинн. Мы приехали к Анне с Аляски в надежде улучшить наши отношения и весело провести время. И я люблю танцевать танго.

– Для этого нужны двое. – Джек улыбнулся. – Как ты подцепил это добро?

– Что? – опешил Марвин.

– Как ты заразился?

– О, у меня нет…

Стюарт сказал громко и отчетливо:

– Это нечестно, Джек. Ты не хочешь рассказывать, как ты заразился, поэтому ты, по совести, не можешь спрашивать кого-то другого об этом.

– Да уж, с совестью у меня проблемы, дорогой, именно поэтому мы здесь, не так ли? – Он похлопал Стюарта по коленке.

– Но в любом случае, я не…

– Не отвечай. – Анна повернулась к Джеку: – Мне казалось, я объяснила: спрашивать у кого бы то ни было о состоянии здоровья нельзя.

Джек посмотрел на Анну и молча пожал плечами.

Она решила молчать до конца встречи. Все было просто ужасно. Все это. Иллюзия, что это собрание могло помочь и поддержать кого-то. Пренебрежение смертью, которой все они заглянули в лицо. Ник как-то сказал ей, что нужно акцентировать внимание на том, как жить со СПИДом, а не на том, как от него умереть, но это было глупо. Война заканчивалась, как только вирус попадал в тело. Не было никакой капитуляции после героического сражения. Было мгновенное завоевание после нечестной осады. Анна вспомнила последние дни жизни Хью, длительные поездки в их дом в штате Мэн, потому что муж хотел умереть именно там, умиротворенный шумом волн, бьющихся о скалы, морским ветерком, врывавшимся по ночам. Теперь она знала: Хью умер достойно, можно сказать, быстро и без непомерных страданий. «А вот так, – подумала она, посмотрев вокруг и почувствовав острый запах испражнений, – так быть не должно». Анна повернулась к мужчине на кресле-коляске, который сидел, закрыв руками лицо. Остальные тоже почувствовали запах. Неприятный мужчина, Джек, поймал ее взгляд и отвернулся.

Стюарт нагнулся к Роберту, положив локоть на ручку его кресла-коляски.

– Может, ты хочешь, чтобы я отвез тебя в ванную? – спросил он его.

Дыхание Роберта было отрывистым. Стюарт знал, кем он был, – каждый гей в Бостоне слышал о Роберте хотя бы раз в жизни. Он был активистом, боровшимся с проявлениями дискриминации. В тридцать лет он уже преподавал в Йельском университете, был известным астрофизиком, чья книга «Путеводитель по звездам для любителей» занимала верхние строчки бестселлеров в списке «Нью-Йорк тайме» на протяжении нескольких месяцев. Когда они с Джеком пришли на собрание, Стюарт понял, что знает Роберта, но не мог вспомнить – откуда, до тех пор, пока, извинившись, не встал, чтобы выйти в туалет, и не взглянул на книжные полки. К тому времени, как Стюарт вернулся, шум в комнате только усилился, поэтому он взял книгу Роберта.

– Посмотри, – тихо сказал Стюарт, положив ее в руки Роберту. В комнате происходили как минимум три оживленные беседы, включая горячий спор между Анной и дамой в бледно-сиреневой шляпке. – Посмотри, что я нашел.

Роберт раскрыл зачитанный экземпляр книги. Фотография была сделана около десяти лет назад. Тогда он выглядел красавчиком, молодым Кэрри Грантом. Безусловно, это был тот же мужчина, но сейчас Роберт выглядел на тридцать лет старше.

– О да. Я слышал об этом парне. Кажется, я однажды строил ему дом. – Роберту казалось, что до болезни он был плотником. Он много и сбивчиво говорил о соединениях ласточкиным хвостом и об анкерах в каменной кладке, о том, как выбрать хороший кусок древесины. Роберт рассказывал об этом так уверенно, что Стюарт подумал бы, что ошибается, если бы заранее не сравнил фамилию Роберта и дату рождения на больничной бирке, которая была у мужчины на руке, с данными, приведенными в книге. Все сходилось.

Сейчас все глаза были устремлены на Роберта и Стюарта.

– Извини, – говорил Роберт. – Мои мысли совершенно выбивают меня из колеи. Если я обращаю внимание на то, что творится в голове, я теряю контроль над тем, что происходит у меня в желудке. Вот дерьмо.

– Все в порядке, Роберт. Не переживай, все в полном порядке, – пробормотала Кристин.

Стюарт встал и подошел к креслу Роберта. Кристин сказала:

– Палата двести девятнадцать. Стюарт кивнул.

– Все в порядке, – сказал кто-то. – Всякое случается. Все нормально.

Прежде чем Анна могла оценить свой поступок, она встала и выдвинула свой стул из круга.

– Нет, – сказала она. – Не все в порядке. В этом нет ничего хорошего.

Она вышла из комнаты и зашагала по коридорам. Ее вспышка была непростительна. Нужно было вернуться обратно и извиниться или заскочить на пятнадцать минут на следующей неделе, чтобы сделать это. Если бы Анна думала, что группа примет просто извинения – без настойчивой просьбы проанализировать свою ярость, – она сделала бы это сейчас. Но ярость была яростью. Нужно ли смотреть на корни, чтобы определить дерево? Гнев, словно клен, сбрасывает листву в тот момент, когда приходит его срок.

В перерыве Джек пошел искать бабушку в стиле Шанель. Он шел по запаху духов – его обоняние было острым, словно у собаки, – в приемную в конце коридора, где женщина сидела на уголке дивана, обрывая листья с растущей в горшке пальмы. Когда Джек вошел, она посмотрела на него, а затем отвернулась к телевизору.

– Что еще? – Голос был таким мягким, что Джек не был уверен, правильно ли расслышал.

– Я Джек. – Он сел рядом.

– Да, знаю.

– И я хочу извиниться.

– За что?

– Я говорил то, что не должен был говорить.

Она вскинула подбородок, и он не понял, был ли это жест согласия или отрицания.

– Я резкий человек, – заговорил Джек. – Достаточно привлекательный, чтобы мне сходило с рук то, что не сходит с рук менее везучим.

Анна рассмеялась, и ее лицо озарилось каким-то детским сиянием. Глупый розовый костюм казался сейчас трогательным, а не агрессивным. Джек почувствовал, что в нем что-то уступило, острая геометрия ярости и боли немного притупилась в ее присутствии.

– Не такой уж ты и красавчик, – улыбнулась она. – Но в любом случае, спасибо за извинения. А это были извинения?

– Да, – сказал он. – И я хочу добавить к этому восхищение твоей храбростью.

Он увидел, как она искала что-то в сумочке, и был изумлен, когда она достала пачку легкого «Мальборо» и прикурила сигарету так легко и уверенно, словно сидела в баре.

– Храбрость? Неужели опять вернулся мерзкий Джек?

– Я не это имею в виду. – Он вытащил себе сигарету. Сигаретный дым, вьющийся по легким, был как лекарство. – Надо иметь много храбрости, чтобы сказать такое. Разрезать красивую оболочку и увидеть дерьмо внутри.

– Как сказать. – Анна подняла брови и сделала большую затяжку. – Я думаю, мне следует вернуться и извиниться. Но я не хочу ничего больше говорить. Никогда не разрушай высокое извинение дешевым оправданием. Даже если оно действительно мало чего стоит. Во всяком случае, это мой девиз.

– Тебе совсем не нужно извиняться, – сказал Джек. – Было неплохо встряхнуть их. Ты права. В этой болезни нет ничего хорошего. – Он остановился и отложил сигарету. – За исключением, может быть, одного – быть смертельно больным означает, что ничто другое не сможет привести к преждевременной смерти.

Вошла медсестра и, как кролик, наморщила носик:

– Здесь курение строго запрещено!

– Да, – сказала Анна, – мы уже уходим. Джек вышел следом за ней.

– Позволь мне купить тебе что-нибудь выпить. – Она кивнула в сторону чего-то похожего на маленький спокойный деревенский бар через дорогу.

– Конечно, я позволю. Если в следующий раз ты позволишь мне купить тебе выпивку и выбрать другой бар.

– Договорились. – Они вошли, и Анна заказала обоим по бокалу текилы и мартини, чтобы ее запить.

– Ну, девушка, вы даете. Здесь никогда не пили ничего крепче, чем белое вино с содовой, – сказал он.

– Это точно. Либо ты пьешь, либо пьешь лимонад. – Она легко дотронулась своим бокалом до его и выпила текилу одним большим глотком. – И, между прочим, перед тобой я могу извиниться.

– Да? – воскликнул Джек и за три глотка осушил бокал, увидев, как бармен криво улыбнулся. Назло ему он выпил мартини, толкнул бокал по стойке и кивнул, чтобы тот принес еще.

– Я соврала – ты действительно очень привлекательный. – У Джека были поразительные глаза. Зеленые с прожилками золотого, голубого и коричневого, покрытые крапинками, еловно речные камешки.

– Ха. – Джек потер рукой подбородок. – Привлекательное лицо, которое говорит колкости. – Он взял вазочку с солеными крендельками на барной стойке. – Тебе нужно увидеть мужчину, которого я люблю. Рядом с ним я – ничто.

– Я его уже видела.

Сердце Джека сжалось, он едва не завертелся на стуле в поисках Гектора, но тут же понял, что она имела в виду Стюарта. Он кивнул, решив оставить все как есть:

– Как ты думаешь, наши возлюбленные уже закончили делиться?

– Наверное, нам нужно вернуться. Я не сказала зятю, куда собираюсь. – Она допила остатки своего напитка.

Джек немного расстроился при слове «зять». Все же парень был либо скрытым гомосексуалистом, либо бисексуалом, в этом Джек был уверен.

– Но мы же сегодня с тобой гуляем. Анна положила деньги на стойку бара:

– Боюсь, придется отложить нашу встречу на другое время.

Он посмотрел на нее так удрученно, что Анна растерялась. Она даже и предположить не могла, что чем-то его заинтересовала.

Она встала и пошла к двери, Джек последовал за ней.

– Это на самом деле было твое последнее собрание?

– Да. Я просто замещала человека, оказывая услугу другу.

Они остановились у машины Анны. Джек достал из кармана визитную карточку:

– Вот все мои номера телефонов. Я очень расстроюсь, если ты не позвонишь мне, чтобы я мог пригласить тебя что-нибудь выпить. Позвони мне.

Анна положила визитку в кошелек.

– Я позвоню, – сказала она, зная, что никогда этого не сделает. И по выражению лица Джека было понятно – он тоже это знает.

– Ну что же. Может быть, ты передумаешь и придешь на собрание на следующей неделе. – Он пальцем нарисовал бокал на пыли, покрывшей машину Анны.

– Я не передумаю. Ты даже представить себе не можешь, как я рада, что отделалась от этого. – Анна замолчала. – Послушай, я не большой любитель выпивки, но мне было бы приятно, если бы ты зашел что-нибудь выпить. И твой партнер, конечно же, тоже. – Что она делает? Последнее, что ей сейчас нужно, так это компания, и компания этих мужчин в особенности. Их раздражительность так очевидна, что вряд ли сделает встречу приятной. В последние дни Анна слишком устала и раздражена, чтобы угождать чьей-либо чувствительности. Кроме того, она не могла поверить, что Джеку на самом деле интересно с ней общаться.

Джек, для которого в эти дни даже самое незначительное прощание было болезненным, сказал:

– Да, мы с удовольствием, – хотя и понимал, что приглашение Анны искренне лишь отчасти, и знал, что согласие в равных частях вызвано любопытством по поводу ее очаровательного зятя, чувством вины за то, что он так грубо себя вел раньше, и какой-то необъяснимой искрой, которая, как ему показалось, пробежала между ними.

Анна объяснила, как добраться до ее дома, но Джек ничего не записал. Его взгляд был таким рассеянным, что Анна засомневалась, запомнил ли он хоть что-нибудь.

– О, вот идут наши любимые, – заговорил Джек. – Они выглядят такими больными, опустошенными и лишенными чего-то. А разве жизнь не прекрасна?

Марвин и Стюарт подошли к Анне и Джеку.

– Нас пригласили что-нибудь выпить, дорогой. – Джек взял Стюарта под руку.

Стюарт осторожно улыбнулся. Марвин посмотрел на Анну и отвел глаза.

– Как мило, – улыбнулся Стюарт. – Но думаю, нам нужно отправиться домой.

– Почему? – спросил Джек. Дома ничего не было.

– Просто где-нибудь посидим, выпьем, – предложила Анна. – Или можем поехать ко мне домой.

Джек смотрел на Марвина, но не смог понять, о чем тот думал. Марвин стоял, скрестив руки на груди, его кулаки были крепко сжаты, как будто он не доверял своим рукам и боялся того, что они могут сделать. Все его внимание было приковано к больничному входу, он настораживался каждый раз, когда дверь закрывалась или открывалась.

– Может быть, на следующей неделе? – начал Стюарт.

– Учитывая, что следующей недели может не быть, – с обидой сказал Джек.

– Что ж, как-нибудь встретимся, – сказала Анна.

Подойдя к двери дома, Анна услышала громкий и пронзительный звук телевизора. Был включен какой-то музыкальный канал с современной музыкой: ужасный визг усилителей гитар и басов, от которых останавливалось сердце.

– Флинн? – Анна вошла в комнату, где стоял телевизор, и увидела подростка, который скакал на диване. В нем было что-то смутно знакомое. – А ты кто?

– Джереми. Я приношу вам газеты. – Мальчишка сел и надел свой спортивный свитер. – Ваша соседка попросила меня присмотреть за Флинн, пока вы не вернетесь домой.

– А где она?

– Флинн? Я думаю, она пошла вздремнуть.

– Где Грета? – Но вместо того чтобы выслушать ответ, Анна прошла в спальню проверить автоответчик. Лампочка мигала. «Кажется, я рожаю, – сказал голос Греты. – Джереми сказал, что присмотрит за Флинн, пока ты не вернешься домой. Ты не можешь позвонить Майку? Я имею в виду, не могла бы ты попытаться? Я не знаю, где он».

Грета не сказала, в какую больницу поехала. Анна набрала номер «Бостон дженерал», но там подруги не было, как не было ее и в следующих двух.

– Отвези этого мальчишку, ладно? – попросила Анна, когда Марвин собрался выйти из гостиной и проверить, где Флинн. – В смысле, отвези его домой и заплати. Вот. – Она протянула ему кошелек. – И не мог бы ты выключить эту музыку?

Марвин озадаченно посмотрел на нее, словно Анна говорила на незнакомом языке:

– Что происходит?

– Грета рожает.

– Уже? – спросил он. – Я думал; она всего лишь на пятом месяце.

Анна кивнула. Она набрала номер отделения «скорой помощи» больницы «Брайгхем и Вуменс». Лишь после того, как она соврала и представилась ближайшей родственницей, оператор ответил, что Грета находится в их больнице.

– Вы не могли бы соединить меня с ее отделением? Анна протянула Марвину ключи от машины и указала на мальчика.

– Сделаю. С Гретой все в порядке? – спросил Марвин.

Анна покачала головой и направилась в комнату Флинн. Кровать была пуста и аккуратно заправлена. Флинн спала в костюме доброй феи или ангела – судя по крылышкам, это был костюм ангела – на диванчике около окна. Она зажгла рождественские свечи, а на чемоданчик, где хранила свою одежду, поставила ясли, которые принадлежали еще маме Хью. Где внучка нашла все эти старые вещи? Анна не припоминала, что перевозила с собой какие-то праздничные украшения, когда купила этот дом.

Наконец Грета ответила.

– Это я, – начала тихонько Анна. Она пошла обратно в коридор, прикрыв дверь комнаты Флинн.

– У меня был ребенок, – проскулила Грета. – Маленькая девочка, она была такой крошечной. Врачи не смогли спасти ее. Они говорят, что девочка умерла.

– Ой, Грета! – воскликнула Анна. – А Майк с тобой?

– Нет. Я не могу найти его. Никто не может его найти. Он не отвечает по мобильному.

– Я попытаюсь ему дозвониться. – Анна села на пол, облокотившись спиной на дверь комнаты Флинн.

Грета плакала:

– Она была такая красивая. Маленькая, но красивая. Неужели они никогда не ошибаются?

– Что ты имеешь в виду, дорогая?

– Я имею в виду, может быть, есть способ вернуть ее к жизни? Ты же слышала все эти истории о том, как дети были под водой полчаса, а потом с ними все было в порядке. Дети более жизнеспособны, чем взрослые. Я назвала ее Стелла. Она маленькая яркая звездочка.

Голос Греты звучал, будто ее накачали лекарствами.

– Я уверена, что врачи сделали все, что могли, – сказала Анна. – Может быть, тебе поможет, если ты подержишь ее. Они дали тебе подержать ее?

– Я сейчас держу ее, отогреваю. Прошло еще не так много времени, она еще может проснуться.

– В твоей палате есть медсестра?

– Боже, они не оставляют меня одну, хотят, чтобы я отдала ее им. Но она моя.

– Как ты думаешь, я могу поговорить с кем-нибудь из врачей в твоей палате? – спросила Анна.

Грета начала рыдать:

– Нет! Ты такая же, как они. Я думала, ты моя подруга. Я знаю, что они делают с детьми. Они собираются разрезать ее и ставить над ней эксперименты. Она становится теплее. Почему никто не может немного подождать?

Анна подождала, пока Грета перестанет плакать, и спокойно сказала:

– Как только Марвин вернется с машиной, я приеду к тебе.

– Нет. Не надо. Я хочу побыть одна.

– Позволь помочь тебе, – попросила Анна. – Позволь мне быть с тобой.

– Ты не можешь мне помочь. Тебе этого не понять.

– Но я тоже мать.

– Ты мать, которая никогда не хотела ребенка. А мне нужен мой ребенок. Живая или мертвая, но она моя дочь. – Грета повесила трубку.

Анна глубоко вздохнула. Скорее бы закончился этот день. Она позвонила на домашний телефон Греты и оставила на автоответчике сообщение для Майка. Ублюдок. Грете было бы без него лучше.

Она тихонько вернулась в комнату Флинн. Девочка даже не пошевелилась. Анна села и смотрела, как она спит, как мягкий свет от рождественских свечей падает на ее милое личико. Флинн была очаровательным ребенком. Она была похожа на ангела Боттичелли, вся в темных кудряшках, с круглым личиком, ямочками на щеках и аккуратными губами. Такие губки были только у Поппи. Может, это рецессивные гены. То в одном, то в другом Анна улавливала нечто, пришедшее от семьи ее отца, – и это «нечто» концентрировалось в конце концов в выражении лица Флинн. Открытая энергия во взгляде и полуулыбка на плотно сжатых губах пришли, как казалось Анне, от прадедушки, польского портного, от которого не сохранилось ничего, кроме размытой фотографии. Однажды Анна перебрала вещи, которые хранились в старых коробках, смахнула пыль с семейных реликвий и рассказала Флинн о ее корнях, евреях ашкенази, которые жили в Восточной Европе. Хотя что она об этом знала? Ее отец, принявший буддизм, как-то ответил на юношеский вопрос Анны: «Мы из ашкенази, племени раввинов и схоластов. Сефардские евреи торгуют коврами и считаются большими задаваками. Это все что я знаю, и все что нужно знать тебе».

Может быть, она запишет Флинн в синагогу на занятия ивритом. Милая, обреченная девочка, подумала Анна, а потом встревожилась от того, что слово «обреченная» прозвучало внутри нее.

Одежда Флинн была испачкана, а на обуви и под ногтями – как заметила, присмотревшись, Анна – была грязь. Когда Марвин вернется, она приготовит ужин, разбудит Флинн и наполнит ей горячую ванну. Она подошла к старому игрушечному вертепу. Флинн подложила свои компакт-диски под фигурки стоящих на коленях Марии и Иосифа и под волхвов, расположенных в глубине яслей. Анна посмотрела на созданную внучкой композицию: в яслях, на месте Иисуса, лежал теленок. Лица волхвов были освещены так, что казались почти черными, отчего их зубы были чересчур белыми. Присмотревшись, Анна увидела, что волхвы и были черными и к тому же улыбались во весь рот. Она взяла одного из них. Флинн вырезала лица мужчин из бэкграунда с обложки компакт-диска Глэдис Найт и приклеила их к игрушечным головам. Сама Глэдис освещала улыбкой Святую Семью, изображая ангела Господня.

Анна погладила внучку по спине. Та зашевелилась, перевернулась, но не проснулась. Анна решила не будить Флинн до ужина, хотя было уже около восьми. Надо было попросить Марвина купить на обратном пути пиццу.

Анна налила себе бренди, пошла в спальню и включила магнитолу, которую они с Флинн купили на прошлой неделе вместе с двумя десятками компакт-дисков с музыкой семидесятых. Из динамиков тихо полилась песня Нормана Гринбаума «Дух в небесах». Анна не очень любила Гринбаума, ей не нравился тяжелый звук синтезаторов, но певец был одним из любимчиков Флинн, а поскольку внучка часто спала в комнате Анны, именно под эту песню они просыпались каждое утро. Анна нажала на кнопку и поменяла диск. Она поставила сборник. Там была мелодия Фрэнки Велли «Ты слишком хороша, чтобы быть правдой» – ее любимая. Анна ее иногда пела, чтобы убаюкать Флинн. Она откинула покрывало и увидела, что на подушке что-то лежит. Комок грязи и маленький серебряный башмачок – фишка в игре «Монополия». Где Флинн все это нашла? Анна не играла в эту игру лет двадцать, а может быть, и больше. Последний раз это было в Мэне, когда они с Хью изредка играли с соседом и его женой, которые приезжали на выходные. Хью всегда выбирал башмачок. Но, приглядевшись, она поняла, что это был не башмачок, а скомканная обертка от жвачки. Комок грязи оказался прутиками, сложенными в крохотные фигурки. У Анны зашевелились волосы на голове. Она взяла одну ветку, сучковатую и очищенную от коры, холодную, как кость, и, прежде чем поняла, что и куда двигает ею, была уже на лестнице, вышла на задний двор и пересекла маленькую лужайку, подсвечивая себе фонарем. Во дворе все еще сохранились те неглубокие ямки, которые Флинн выкопала месяца два назад. Но здесь было что-то зловещее и странное. По коже пробежал холодок тревоги, ее обдало жаром, а потом холодом. Анна включила фонарик и посветила на садовый столик. Луч света наткнулся на опто-метрические очки Флинн и отразился в линзах. Под столом лежал кусок голубого брезента, покрытый ветками. Анна отбросила все в сторону и чуть не упала в яму, достаточно глубокую, чтобы вместить гроб. Дно ямы было покрыто коробками из-под дисков. Это был один из тех моментов, когда ей нужен был муж, нужен для того, чтобы помочь понять все это. Что не так с этой девочкой? Что должна она была делать с таким ребенком?

Анна вернулась в дом и тихонько потрясла Флинн за плечо. Та открыла глаза.

– Глэдис? – сказала Флинн. – А, это ты. Моя заботливая бабушка.

Анна взглянула на стоящие рядом с Флинн ясли и увидела, что все фигурки тоже были испачканы грязью. Раньше она этого не заметила.

– У меня есть для тебя ответ. Из игры «Что бы ты предпочел».

– Давай. – Флинн уже проснулась.

– Всегда лучше говорить правду. Несмотря на то как к этому отнесутся другие люди, не беспокоясь, что они подумают. Ты никогда не должна ничего скрывать. Никогда не скрывай тех вещей, которые делают тебя тем, кто ты есть.

– Хорошо, – сказала Флинн.

– Обещай мне, Флинн, – почти взмолилась Анна, но в ту минуту, когда Флинн дала обещание, ее страх, вместо того чтобы рассеяться, только усилился. Она подумала, что, наверное, было ужасной ошибкой требовать подобного обещания от такого ребенка, как Флинн. Да, Анна слишком перегнула палку, но она же просто хотела, чтобы ее внучка рассказала, почему/выкопала себе место, чтобы прятаться на заднем дворе. Правдивый ответ Флинн мог свидетельствовать о грозящей опасности.

– У Греты умер ребенок? – спросила Флинн; ее взгляд ничего не выражал.

– Да, – ответила Анна.

– Это была девочка?

– Да.

Флинн кивнула, наблюдая как страх, словно шторм, промчался по лицу бабушки, но промолчала. Анна вышла из комнаты. Флинн посмотрела на звезды в маленьких яслях рядом с ней. Они сладко пели ей весь день печальными голосами Звезд без Глэдис. Тогда, глубоко внизу, в яме, всего-то через минуту или две после того, как она ушла от Греты, которая сидела на диванчике, поедая маленькие «Печенюшки Лу», и смотрела повтор «Нерешенных загадок», пришел этот ужасный Джереми с его дурацким мальчишеским самомнением и запахом кукурузных чипсов, попросил ее войти в дом, потому что он должен за ней присматривать, как за ребенком. У Греты тоже вот-вот должен был появиться ребенок, знала ли она об этом? Конечно, знала. Флинн вылезла из ямы, а голоса Звезд в ее голове просили помочь ребенку Греты, самой себе и порыскать в бабушкиной кладовке. Именно там она нашла Иосифа, Марию и всех остальных, и Звезды велели поставить их в священное место. Они ей снились, когда бабушка ее разбудила. Они больше не подпевали Глэдис, стоя в глубине сцены. В этот раз они все вместе пели «Военный гимн республики». Во сне Флинн они стали нормального роста. Они больше не были маленькими подземными созданиями, пропавшими в семидесятых годах. Они стали счастливыми людьми в прекрасных одеждах. Сейчас они, улыбаясь, сказали: «Мы Звезды, и мы Волхвы. Ты понимаешь, какими особенными это нас делает?» Флинн ответила, что нет. «А знаешь, что произойдет, если ты перелетишь через звезду с волхвом?» – И один из них посадил Флинн на свою большую ладонь. Их глаза были величиной с озера Аляски. «Милая девочка, мы – возничие. Мы все благодарим тебя и восхваляем тебя. – Затем посмотрели на небо и сказали: – Мы вместе и нас трое. Вместе втроем мы – ты. Бог милосерден. Христос милосерден. Глэдис милосердна».

Флинн надела ботинки и пошла к Анне в гостиную.

– Мама звонила, – сказала она.

– Что? – переспросила Анна.

– Моя мама. Поппи. Она звонила мне. Анна поставила виолончель:

– Ты уверена, что тебе это не приснилось?

– Уверена. Она звонила из Невады. Мама не приедет. – Флинн уставилась в сторону.

– Она оставила номер телефона?

Флинн покачала головой. Анна проверила записи на АОНе. Там был номер с префиксом 702, возможно Невада. Она нажала кнопку «ПОЗВОНИТЬ», и ее соединили с отелем «Риппин&Сэндз».

– Твоя мама носит девичью фамилию или фамилию твоего папы?

Флинн нахмурилась:

– Она никогда не была Девой. Откуда у нее будет фамилия Девы?

Анна попросила соединить ее с номером Поппи Блендер. Ее сердце сжалось, когда дочь взяла трубку.

– Что ты делаешь в Неваде?

– Мама? – спросила Поппи.

– Да. Ты не собираешься приехать в Бостон в ближайшее время?

– Я скучаю по Флинн.

Анна посмотрела на Флинн, которая стояла, уставившись перед собой, скрестив руки.

– Ты хочешь поговорить с ней? – спросила она Поппи.

– Она не хочет разговаривать. Я уже пыталась.

– Флинн, ты хочешь поговорить с мамой?

– Нет, спасибо, – и девочка ушла в свою комнату.

– Она просто еще сонная. Я разбудила ее, когда пришла домой. – Анна слышала тяжелое дыхание Поппи. Одышка, как у астматика. – Ну ладно. Что ты собираешься делать? Я имею в виду семью.

Анна взяла виолончель и, прижав телефон к подбородку плечом, сыграла первые два такта из концерта Гайдна до мажор.

– Я все еще пытаюсь прийти в себя.

Анна фыркнула:

– А тем временем все остальное рушится.

– Даже так?

– Даже так. Твоя дочь помешана на смерти. Марвин бродит с таким видом, словно сходит с ума. – Она взяла смычок, чтобы послушать хоть что-то более приятное, чем рыдания Поппи. Дочь всегда умела пустить слезу. Это срабатывало с ее папочкой, но с Анной никогда: по ее мнению, люди очень редко плачут искренне, давая волю чувствам. – Тебе нужно будет позвонить, когда Флинн совсем успокоится. Они с Марвином пробудут здесь еще, наверное, несколько недель. Если Флинн захочет поговорить с тобой, куда ей позвонить?

Поппи оставила номер сотового. Анна записала его на нотах Гайдна.

Затем повесила трубку и пошла к Флинн, которая лежала на своей кровати лицом вниз, все еще в костюме ангелочка. Одежда была ей мала: крылья топорщились на середине спины, все швы были туго натянуты. Анна развязала красные башмачки и сняла их с внучки. Она подумала перенести Флинн на ночь в свою спальню, но затем решила не беспокоить. Девочка сама проснется ночью и пойдет в комнату бабушки. Анна погладила Флинн по спине. Ей хотелось разбудить ее, хотелось, особенно после событий этого ужасного дня, чтобы Флинн спала рядом, ведь это уже вошло у них в привычку. Как только Марвин вернется домой, Анна попросит его перенести внучку к ней в спальню.

Анна сидела в темной гостиной и по памяти играла Брамса. Успокаивающее звучание нот было похоже на шелковый халат, легко скользящий по коже. Чувство уюта и защищенности, как будто тебя закутали во что-то неощутимое. Спокойствие плода в утробе матери.

Она перестала играть, когда услышала, что к дому медленно подъехала машина. Это была ее машина. Наконец-то! Марвин поднялся на крыльцо. Анна включила свет.

– Где же живет этот мальчик, в Род-Айленде? – спросила Анна, когда Марвин вошел. Она хотела, чтобы это прозвучало мягко и с легкой долей иронии, но голос взвился пронзительно, словно у какой-нибудь училки из средней школы.

Марвин вздохнул, а затем, увидев что-то на ее лице или понимая, что сегодня был трудный день, нагнулся и поцеловал ее в лоб.

– Спасибо. Возможно, мне именно это и было нужно. – Как Грета? – Он сел на диванчик перед ней.

– Она опустошена. Ребенок умер. – Анна потерла смычок канифолью. – Звонила твоя жена.

Мужчина посмотрел на нее, затем отвернулся и уставился на обложки журналов на кофейном столике.

– Поппи звонила.

Он взял один из журналов:

– Я слышал.

Анна поставила виолончель перед собой, притворяясь, что изучает Рахманинова:

– Она была очень грустной.

– Анна! – Он издал нервный смешок. Она посмотрела на зятя.

– Не злись на меня.

Анна начала выводить смычком начальные такты Пятой симфонии:

– Я не злюсь. Но мне действительно пришлось многое сделать, когда ты исчез на три часа.

– Ты сама меня попросила отвезти мальчика домой.

Анна опустила смычок и прислонила виолончель к себе:

– Так получилось, что я знаю, что Джереми живет в Западном Кантоне. Пять минут на машине. Я знаю, где ты был и что делал.

– Ты так думаешь?

– Ты флиртовал с этой девчонкой на протяжении всего собрания. Это было бы неуместно, даже если бы ты все еще не был женат, поскольку она отвлеклась от того, чем должна была заниматься.

– Анна, – тихонько сказал он, – между нами ничего нет. Я просто встретился с ней, чтобы выпить кофе. Вот и все.

– Это твое дело, я думаю. В любом случае, на сегодня мне хватит ссор.

– Я знаю. Прости, у тебя был сегодня очень неприятный день. – Он вытащил из куртки конверт и протянул ей.

– Что это?

– Подарочный сертификат из салона спа. Я решил, что тебя нужно немножко побаловать.

– Марвин, иногда ты просто лишаешь меня дара речи… – Анна запнулась. – Это так мило и неожиданно. Спасибо.

– Всегда к твоим услугам.

Уголком глаза она заметила, как Флинн вышла из комнаты и сонно поковыляла в ее спальню. Мир Анны снова пришел в норму, мышцы расслабились, пропало напряжение, которое сковывало ее весь день.

– Анна, я хотел сказать, мы с Кристин просто сидели в «Старбакс» и разговаривали, вот и все.

– Ладно.

– Ничего не происходит.

– Я уже слышала. – Она расправила ноты. – Ты уже это говорил.

Глава IX Небесные тела

В День благодарения Анна проснулась рано и, выглянув в окно, увидела, что выпал первый в этом году снег. Флинн, лежащей рядом, всю ночь снились кошмары, которые не давали толком заснуть обеим. Марвина ночной хаос не потревожил. В любом случае, Флинн ни разу не звала его, когда просыпалась, рыдая от страха. Отчасти Анна чувствовала ответственность за то, что происходило с Флинн: кошмары участились с тех пор, как месяц назад по ее настоянию внучка пошла в школу.

Когда они жили на Аляске, Флинн занималась по программе домашнего обучения, и было совершенно очевидно, что ни Марвин, ни Поппи не беспокоились о том, выучила девочка что-нибудь или нет. Обнаружив, что у Флинн странное восприятие расстояний и географии – девочка знала, что Марс – это планета, но думала, что он является частью Минеаполиса, – Анна разозлилась на Марвина, настолько пренебрегшего своими обязанностями.

Когда Анна попросила Флинн назвать все девять планет, Флинн ответила: «Земля, Индия, Азия, Индиана, Марс, Венера, Калифорния, Луна и космический „Шаттл»». На следующий день Анна отвела Флинн на встречу с директором начальной школы, чтобы обсудить, в какой класс ее смогут определить. В десять лет Флинн должна была учиться в пятом классе, но, поскольку официально она еще не училась, Анна надеялась, что девочку направят в четвертый класс. К удивлению Анны, результаты теста, которые пришли через десять дней из отдела по образованию, показали, что хотя у Флинн явно существуют пробелы в базовых знаниях, но читает она на уровне учеников девятого класса, и у нее повышенные способности к математике, которые «соответствуют знаниям хороших учеников старших классов».

– Я не видела ничего подобного, – сказала молодая женщина-директор, просматривая результаты тестирования Флинн вместе с Анной. – По мнению Флинн, население Соединенных Штатов составляет две тысячи человек. – Она хихикнула. – Но она правильно ответила на девяносто девять процентов вопросов по математике и пониманию прочитанного, и у нее явно есть музыкальные способности.

– О, – сказала Анна. – Неужели? Директриса кивнула:

– По какому-то наитию я попросила учителя музыки поговорить с ней и протестировать. На каком инструменте играет Флинн?

Анна покачала головой:

– Не думаю, что она на чем-нибудь играет.

– Значит, она должна. У нее прекрасный слух.

Это сбило Анну с толку. Поппи и Марвин никогда не проявляли никаких способностей, у обоих попросту не было ни слуха, ни голоса.

– Флинн, откуда ты все это знаешь? – поинтересовалась Анна, когда после собрания они зашли поесть бельгийских вафель. – Кто научил тебя читать?

– Что ты имеешь в виду? – Флинн покрыла вафли ягодами и шоколадом и сделала знак официанту, который стоял, держа наготове баллончик со сливками.

Анну это забавляло. Ее внучка воспринимала пищу очень серьезно, чего Поппи, да и сама Анна никогда не делали.

– Откуда знаешь то, что знаешь? Откуда ты знаешь о музыке?

– Я уже все это знала, когда родилась. И просто помню это из других жизней. Других мест, где жила раньше.

Анна пропустила болтовню Флинн мимо ушей. Она была рада, что внучку взяли в тот класс, который соответствовал ей по возрасту. Но раз в неделю Флинн должна была посещать дополнительные занятия по географии и истории США. Необъяснимо, но знания Флинн по мировой истории были на более высоком уровне.

Девочка не любила ходить в школу и прямо заявила об этом Анне с самого начала. Флинн не нравилось, когда ей указывали, что и когда делать, еще не нравилось, что другие дети дразнят ее. Уже прошел месяц с тех пор, как Флинн пошла в школу, но она все еще ни с кем не подружилась.

Несколькими ночами раньше, когда Анна собиралась лечь спать, она нашла на зеркале в ванной записку. Крупным детским почерком в ней было написано: «Никто меня не лубит». Анна написала внизу: «Кое-хто лубит» – и на следующий день прикрепила бумажку к пакетику с завтраком.

Анна посмотрела на Флинн, которая заснула только в четыре часа утра, после того как не могла угомониться большую часть ночи, потом вышла из спальни и на цыпочках пошла по коридору. Из комнаты Марвина доносился приглушенный шум, это были шепчущие голоса, несомненно, голоса любовников, пытающихся вести себя тихо. Ее сердце забилось, на какую-то минуту подумалось, что это Поппи. Анне очень хотелось верить, что дочь проскользнула в дом посреди ночи, чтобы сделать ей сюрприз. Но на спинке кресла висела куртка, которую Анна сразу же узнала. Марвин утверждал, что не встречался с Кристин с тех пор, как они вечером ездили пить кофе, но раз или два ей удалось подслушать его телефонные разговоры, из которых следовало, что зять ей врал. Именно поэтому она подчеркнуто попросила его не приглашать женщин по ночам.

На прошлой неделе, после того как Марвин вернулся домой в час ночи – это произошло второй раз подряд, – Анна сказала:

– Нам нужно поговорить. Он вздохнул:

– Дай догадаюсь. Нужно поговорить о Кристин?

– Это твое личное дело, Марвин. Конечно, я не обвиняю тебя в том, что ты с кем-то встречаешься.

– Ты не обвиняешь меня? – Казалось, зять искренне удивлен.

– Конечно, нет. То, что происходит у тебя с Поппи, – это ваше личное дело. На самом деле, если нужно будет принять чью-то сторону, я буду за тебя.

– За меня?

– Однако Флинн – это мое дело. Помнишь вечер после того, как вы приехали сюда, когда мы ужинали в ресторанчике «У Дэвида» и ты попросил, чтобы я взяла Флинн? Ты рассказал об идее Поппи оставить девочку мне на попечение или опекунство. Тогда это казалось мне нелепым. Сейчас не кажется. Я хочу стать ее опекуном официально.

– Что ты имеешь в виду?

– Тогда я не понимала этого, но понимаю сейчас. Я могу дать ей больше, чем ты. У нее будет все самое лучшее – лучшее образование, лучшие школы. Но у нее будет и кое-что больше. Я могу дать ей стабильность. Ты был прав. В тот вечер, когда мы говорили об этом, ты был прав.

– Ты хочешь, чтобы я отдал тебе свою дочь?

– А разве не поэтому ты проделал весь этот путь? Разве не об этом просил меня?

Марвин посмотрел вперед, легонько потирая кончики пальцев:

– Ладно.

– Что «ладно»?

– Давай обсудим это. Но я еще не готов что-либо решить окончательно, не готов оформить все официально.

– Хорошо, – сказала Анна. – Для Флинн будет лучше, если она будет жить со мной. Конечно, ты всегда будешь желанным гостем в моем доме, но думаю, нам нужно разработать несколько правил. Я не хочу, чтобы дом превратился в бордель. Я не буду тебя спрашивать, где или с кем ты был, но не потерплю, если ты начнешь спать здесь с кем попало. Делай это подальше от моего дома. Может быть, это прозвучит так, будто я пытаюсь распоряжаться твоим временем, но мне бы очень хотелось, чтобы ты укладывал Флинн спать. Она становится очень беспокойной, если тебя нет, когда она ложится.

– Я чувствую себя так, словно мне снова семнадцать лет.

– Марвин, ты должен подумать о дочери. Ей пришлось нелегко. Ее бросила мать, отец вечно отсутствует. Ей нелегко. Это плохо для любого ребенка. А особенно для такого, как она.

– Ты права, абсолютно права. И ты хорошо справляешься с Флинни.

– С другой стороны, ты должен жить своей жизнью. Ты молод. Нет ни одной причины, почему бы тебе не найти человека, с которым ты мог бы начать все сначала.

Он кивнул, но ничего не сказал. Она видела его нерешительность. Было видно, как мысли проносятся в его голове одна за другой. Выражение лица быстро менялось. Привычка к свободе от всякой ответственности боролась с теми нитями, которыми сердце Марвина было привязано к Флинн.

– Мы еще поговорим об этом. Мне нужно подумать. Может быть, я действительно пересмотрю наши отношения с Поппи. Думаю, надо дать ей то, чего она хочет.

– Что именно?

– Развод.

После нескольких дней обсуждений они пришли к некоему соглашению. На данный момент все останется по-прежнему, окончательно они решат все ближе к Новому году. Анна понимала, что все это было слишком опасно: Марвин мог просто исчезнуть и забрать с собой ее внучку, как много лет назад забрал ее дочь. Вот так потерять Флинн и провести остаток жизни, переживая и ожидая телефонного звонка, – нет, такого Анна не могла позволить. За это короткое время она успела безнадежно влюбиться в девочку, хотя это было не слишком неожиданно. Чего она действительно не ожидала, так это того, что Флинн окажется столь необходима ей. Что станет не просто частью ее жизни, но ее основой.

Поставив индейку в духовку, Анна налила себе кофе и села у окна. Сегодня вечером она ждала гостей. Должны были прийти Грета, Майк, их приемная дочка Лили и Джек со Стюартом. Джек занимал весьма значительное место в мыслях Анны, несмотря на то что они были едва знакомы.

В понедельник она, неожиданно для самой себя, позвонила Джеку, сомневаясь, что он вообще ее помнит. Но он воскликнул: «Анна!» – словно сидел у телефона и ждал ее звонка. Он сказал, что они со Стюартом с радостью придут к ней на ужин в честь Дня благодарения.

Возможно, это будет последняя вечеринка в этом доме. После того как Анна обнаружила, что Флинн сотворила на заднем дворе, она принялась серьезно раздумывать над тем, что нужно переезжать в старый дом в штате Мэн. Ей казалось, что Флинн будет лучше в маленьком городке, в размеренном быту северной общины вроде той, к которой она привыкла на Аляске. Дом был большим – почти полторы тысячи квадратных метров, что означало уединенность для всех, кто в ней нуждался. Если Марвин захочет туда переехать, он сможет использовать чердак как студию. Анна знала, что это может испортить их отношения, но на прошлой неделе она попросила адвоката подготовить документы об официальном опекунстве, которые вступили бы в силу, как только Марвин подпишет их или в случае установления его отцовской несостоятельности. Анна заключила с зятем мир, и его присутствие в доме было вполне удобным, а иногда даже приятно товарищеским. Но Марвин в любой момент мог исчезнуть, как Гудини[28], и ей нужно быть очень, очень осторожной. Она специально попросила определить признаки нарушения родительских обязанностей достаточно широко, так, чтобы хороший адвокат мог дать делу ход, стоило бы Марвину только подумать о том, чтобы сбежать с какой-нибудь женщиной. И Флинн останется на попечении Анны. Никто бы не стал спорить, что девочке не хватает полноценной отцовской заботы: расписание Марвина слишком непостоянно, и его дочь не может даже вовремя поесть, к тому же Флинн ежедневно видит эти ужасные скульптуры, разбросанные по всему дому.

Анна принялась нарезать сельдерей, включив радио, чтобы заглушить звуки, издаваемые любовниками в комнате Марвина. Ради всего святого, это длится уже больше часа. А что если Флинн проснется и услышит? Состояние ребенка и так непрочно, ее хрупкий мирок не рассыпался только чудом и молитвами. Помимо всего прочего. Марвин клялся не водить женщин в этот дом.

Анна открыла дверь кладовой и от неожиданности выронила из рук миску для салата. Там, где прошлым вечером ютились невинные банки с клюквой, стояли скульптуры Марвина – бюсты, изображающие Рональда Рейгана и разнообразных серийных убийц. Она вышла в коридор и позвала зятя.

– Что случилось? – ответил он, через минуту появляясь на кухне.

– Что случилось? Ты превратил мою кладовую в «Сердце тьмы»[29], вот что случилось. Где, черт побери, моя клюква?

Марвин, одетый в нелепый шелковый халат, который едва прикрывал бедра, открыл шкафчик над раковиной:

– Клюква здесь. Я переставил ее.

Он перешагнул через осколки на полу и подошел к чулану:

– В этой кладовой наименьший уровень влажности в доме. Восемь процентов. Я просто поставил их сюда, чтобы они подсохли за ночь.

– Убери их! Я хочу, чтобы через секунду этих омерзительных вещей не было в моем доме.

– И что, по-твоему, я должен с ними сделать? Колледж закрыт на праздники. Все закрыто.

– Убери их! – снова сказала она. – И я не имею в виду «спрячь» или «вынеси». Я требую, чтобы ты все выкинул.

– Ты представляешь, как много я над ними работал? Анна повернулась и посмотрела на зятя, но не смогла выдержать его взгляда.

– А ты представляешь, чей это дом?

Тогда он совершил странный поступок, над которым Анна несколько месяцев ломала голову. Он встал за ее спиной и крепко сжал ее запястья. Время вдруг замедлило свой ход, Анне показалось, что они стояли так несколько минут.

– Я знаю тебя, Анна. Я знаю, чего ты хочешь, не думай, что я ничего не понимаю.

Она повернулась, но он уже отошел и аккуратно вытаскивал бюсты из шкафа, чтобы унести их. Она понимала, что была права, любой нормальный человек сказал бы то же самое. Нет ни одной причины, по которой эти вещи должны находиться дома. В колледже, где Марвин преподавал, у него была своя студия. Даже если приступы «одержимости искусством», как он их называл, охватывали его посреди ночи, он всегда мог легко добраться до колледжа. Дорога на машине занимала всего десять минут. Не было никаких причин для того, чтобы ее дом начал превращаться в лавку ужасов.

Джек все еще жил с ним, но Стюарт мог думать только о том, что долго это не продлится. Он сам настоял, что тот должен переехать, и даже нашел маленькую квартирку в Ямайка-Плейн, но теперь мысль о переезде бывшего партнера его совсем не радовала. Состояние здоровья Джека стабилизировалось, хотя уровень лейкоцитов оставался высоким и риск инфекции был все еще велик. Ежедневно Стюарт заставлял себя придерживаться собственного решения и настаивать, чтобы Джек уехал. У них было соглашение, и Джек нарушил его важнейшую часть – не встречаться с другими мужчинами. Ну, по крайней мере, с одним мужчиной.

Стюарт не мог признаться даже самому себе, до какой степени ему хотелось узнать наверняка о похождениях Джека. Но после разговора с Дэвидом, директором библиотеки, где Стюарт работал неполный рабочий день, выбора у него не оставалось. Как-то раз Дэвид сказал ему: «Он остался прежним. И если хочешь знать, он снова тебе изменяет, чего ты, между прочим, не делаешь». Стюарт аккуратно навел справки, что было ошибкой. Гектор оказался самым красивым мужчиной, которого он когда-либо видел. Голливудские звезды в подметки ему не годились.

В тот день, когда Стюарт пораньше пришел с работы и обнаружил, что Джека нет, он все понял. В шесть часов, за полчаса до того, как Стюарт обычно появлялся дома, вошел Джек, взъерошенный и помятый, пахнущий другим мужчиной.

– Не пытайся лгать мне, – сказал Стюарт.

– Хорошо.

– Это снова Гектор.

Джек сел и пригладил волосы:

– Это все еще Гектор.

Он не пытался ничего объяснить или пообещать, что это больше не повторится, не умолял о прощении, не заявлял, что изменит свою жизнь. Поэтому вместо пяти минут Стюарту понадобилось два дня, чтобы попросить его уйти.

День благодарения у Анны будет их последним праздником, проведенным вместе. Это станет последними часами близости, которая необходима им прежде, чем они пойдут своими дорогами. Стюарту показалось странным, что Анна пригласила их, даже более странным, чем то что Джек с таким неподдельным восторгом принял это предложение. Хотя, возможно, гораздо лучше провести выходные с незнакомцами, а не с прежними друзьями. Мысль о том, чтобы пойти к Джейн и Лейле или на праздник к Крейгу, была просто невыносима.

Стюарт тронул Джека за плечо, чтобы разбудить его, но тот уже не спал. Джек взял Стюарта за руку и притянул поближе. Они лежали и смотрели сквозь раздвинутые шторы на падающий снег.

– Во сколько нужно быть у Анны? – спросил Джек.

– По-моему, в четыре. Это же ты с ней договаривался.

Джек что-то пробормотал себе под нос и крепче обнял Стюарта. Если бы визит к Анне не был последним важным событием в их совместной жизни, то он наверняка отменил бы его и остался в постели на весь день. Самым ужасным в этой болезни была усталость. Он мог сражаться с заболеваниями, терпеть температуру и боль, но одна мысль, что надо принять душ, одеться и сделать что-то более существенное, чем просто сидеть перед телевизором или в кофейне в квартале отсюда, заставляла его рыдать от изнеможения. Ничего уже не будет как прежде. В понедельник он переедет в ужасную квартиру с проеденными плесенью коврами и въевшимся запахом топленого сала. Они со Стюартом разгребали хлам шесть часов, а потом наняли уборщиц, чтобы те вымыли все заново, но неприятный запах остался. Джек снял эту квартиру не только из-за уменьшения заработка. Как и следовало ожидать, Кобаяши прекратил вести дела с его компанией, и Хэнк Шерман тут же его понизил. И все равно, Шерман, Бек и партнеры были более чем щедры со своими сотрудниками, и Джек все еще мог позволить себе хорошую квартиру, но ему показалось, что благопристойность угнетает сильнее, чем жизнь в дыре. Там был комфорт и дорогие вещи, здесь – нищета и уродство. Джек всегда предпочитал крайности.

Большую часть времени Джек был свободен от работы в фирме. Потеряв счет Кобаяши, он начал катиться по наклонной, словно мяч. Когда японцы отказались от их услуг, у него чуть сердце не разорвалось, все потеряло значение; ничто больше его не волновало. Он обнаружил, что никак не может сконцентрироваться более чем на сорок минут, а часто даже и меньше. Джек начал допускать глупые ошибки, которые впоследствии дорого ему стоили. Хэнк, который знал, но не говорил о болезни Джека, позволил ему работать дома и неполный день, но даже это оказалось слишком.

Стюарт пытался помочь ему распорядиться остатками средств, тщательно разработал бюджет, а потом только закатил глаза: «Кого я обманываю? Ты ворочал миллионами, но никогда не мог подсчитать деньги на собственном счету». Джек не представлял, что делать, если закончатся деньги, а с учетом ситуации на бирже это могло произойти очень быстро. Он надеялся, что, когда придет этот день, его уже не будет в живых, он молился, чтобы не пришлось мочиться в пеленки и пускать слюни от абрикосового пюре в каком-нибудь доме престарелых. Когда он будет переезжать, у него будет всего два чемодана вещей. Он отдаст, или продаст, или завещает Стюарту все остальное, включая свою коллекцию африканских масок.

– Ты хочешь позавтракать? – мягко спросил Стюарт.

– Нет. Все что я сейчас хочу, – рядом со мной. Стюарт сжал плечо Джека:

– Если бы ты сам мог поверить в это. Позже, по пути к Анне, Джек сказал:

– Может быть, остановиться и купить вина? – Он кивнул в сторону магазина на противоположной стороне от магазинчика миссис Ким. Гектора не было около корейской бакалеи – конечно же, она закрыта на выходные, и, несомненно, парень ужинает дома, со своей маленькой женой, в семейном кругу.

Стюарт подъехал к тротуару. Джек пронесся по маленькому магазину и выбрал бутылку дорогого белого вина.

Прямо за магазинчиком был бар, куда часто ходил Гектор. Нужно проверить, просто посмотреть. Джек поймал взгляд Стюарта и показал на бар. Зашел, роясь по карманам в поисках мелочи для автомата с сигаретами и одновременно оглядываясь по сторонам в тускло освещенном помещении. Здесь Гектора тоже не было. Он нажал на одну из кнопок на автомате – оттуда выскочили длинные женские ментоловые сигареты – и пошел обратно к Стюарту.

– Просто хочу курить. – Джек развернул целлофан на пачке «Вирджиния Слимз».

Стюарт посмотрел на него:

– Твой мальчик, должно быть, на какой-то частной вечеринке.

Джек прикурил.

– Да, – ответил он, разозлившись, что Стюарт понял его уловки, а еще больше от того, что Гектора нигде не было. – Наверняка.

Стюарт фыркнул:

– Ты меня удивляешь.

Джек выдохнул, пуская дымок кольцами и изогнувшись, как Марлен Дитрих:

– Я сам себя удивляю.

Ближе к полудню Анна вошла, чтобы посмотреть на Флинн. Та все еще была в постели, рядом с ней свернулся на подушке кот. Она тихонько позвала внучку, но Флинн не пошевелилась.

Все было готово, в доме убрано, Анна только не хотела пылесосить, пока Флинн не проснется. Марвин и Кристин загружали глиняные головы в «Фольксваген». Анна наблюдала из кухонного окна, как зять укладывал отвратительные бюсты в кузов.

– Это назад, – сказал он Кристин, которая согнулась под тяжестью фигуры, представляющей Рональда Рейгана и каннибала Эда Гайна.

В воздухе кружился снег. У Марвина были голые ноги, из-под военной куртки виднелись только полы цветастого халата. Анну накрыла волна ностальгии, неподдающейся описанию боли – потеря дочери, мужа, юности, которая у нее когда-то была и заставляла ее вот так же стоять на снегу полураздетой, ошеломленной блаженством любви. Анна открыла окно шире – на кухне становилось жарко. Кристин хихикнула, когда Марвин что-то достал из кармана. Трубка. Марвин протянул ее Кристин, и Анне показалось, что он сказал:

– Положи немного в чашку и затянись, а потом подожди, пока зазвонят колокольчики.

Анна с грохотом бросила на пол несколько крышек от кастрюль. Марвин посмотрел наверх, как она и хотела.

– Анна? – Через минуту он, запыхаясь, вошел на кухню.

– Да? – ответила она.

– Это не то, что ты подумала.

– Мне показалось, что это марихуана. Или я ошибаюсь?

– Нет. Ты с ума сошла? – воскликнул Марвин.

– Нет. Конечно же, я предполагаю, что ты не куришь, когда Флинн под твоим присмотром. Девочка начнет переживать, если увидит тебя курящим или под действием наркотика.

Он отмахнулся:

– Это не наркотик.

Анна начала чистить картошку:

– Тогда я не беспокоюсь. Кристин будет с нами ужинать?

– Нет, – ответил зять, – у нее другие планы.

Анна открыла духовку и полила жиром индейку, раскладывая приправу вокруг птицы. Когда она повернулась, Марвин был все еще здесь.

– Правда? – сказала она. Он провел рукой по волосам:

– Наверное, ты разозлишься, но Богом клянусь, я вспомнил только сегодня утром, точнее, десять минут назад, когда понял, что Флинн еще в постели.

– Что? – встревоженно воскликнула Анна.

– В День благодарения мы всегда отмечали день рождения Флинни.

– Я думала, что она родилась на второй неделе декабря?

– Да. Но мы поменяли дату. Слишком близко к Рождеству. В любом случае, Флинн всегда очень грустит в свой день рождения, и в этом году, без Поппи, ей, возможно, будет еще хуже.

– Если бы ты сказал мне раньше! У меня ничего нет для нее. И я не знаю, какой подарок она хочет.

– Я знаю. И это может быть подарком от нас обоих. У Кристин это есть дома. Просто нужно съездить и забрать.

– Что это?

– Собака. Щенок. Флинн просит собаку с тех пор, как научилась говорить. Кот был просто компромиссом. Ну, что ты думаешь?

Анна налила кружку кофе и села. Собственно говоря, прошлой ночью ей снилась собака, и позапрошлой тоже. Собака, бегающая вокруг домика в штате Мэн. Там много акров земли и достаточно комнат, чтобы завести собаку. Если щенок сделает ее внучку счастливой и станет еще одной причиной для переезда из Бостона, почему бы и нет? Она посмотрела на Марвина. Ей хотелось, чтобы ее зять надел на себя еще что-нибудь.

– Что там за собака?

– Кажется, бордерский колли. Без паспорта.

– Ну что ж, бордерские колли не такие уж и большие. Марвин вернулся домой, как раз когда Флинн вышла из спальни. Анна поняла, что этот щенок – уже сейчас весящий сорок фунтов, – ньюфаундленд.

– Ой! Я так и знала! – Флинн встала на четвереньки. – Я знала, что он придет ко мне.

– С днем рождения, милая. Это тебе от нас с бабушкой.

Флинн улыбнулась, это была первая искренняя улыбка, которую Анна сегодня увидела.

– Спасибо. – Девочка крепко обняла бабушку.

– Пожалуйста, милая. Может быть, ты хочешь вывести его пописать? Щенкам нужно много писать. Выведи его на улицу, за забором он будет в безопасности. – Анна посмотрела, как Флинн вышла на улицу. Затем повернулась к Марвину: – Это чертовски большой колли.

– Правда? – Марвин повернулся к ней, он мечтательно улыбался.

– Кто сказал тебе, что это колли, Марвин? Это ньюфаундленд и, похоже, чистокровный.

– А они хорошо ладят с детьми?

– Эта собака вырастет огромной. Думаю, около ста пятидесяти фунтов.

– Ого! Я же не разбираюсь в породах собак. Я взял его в приюте. Что мне с ним делать? Отнести его назад и взять что-нибудь поменьше?

Анна подняла брови:

– А ты не думаешь, что Флинн уже назвала его и спланировала его будущее? Слишком поздно.

– Прости меня, Анна.

– О, ладно, думаю, мы справимся. Я не люблю больших собак, но если она сделает Флинн счастливой, привыкну. В любом случае, говорят, что ньюфаундленды – лучшая порода для детей.

Марвин обнял ее и поцеловал в лоб.

– Спасибо, – сказал он тихо.

Флинн под столом играла с собакой. Щенку очень нравилось жевать шнурки, и каждые десять минут бабушка или Грета просили, чтобы Флинн убрала щенка. Волхвов он уже съел. Но Флинн знала, что они найдут способ общаться с ней, они будут жить в ее снах. Большая собака, с множеством комнат для людей, которые иногда были волхвами, иногда маленькими звездочками, а когда они не могли сделать выбор, превращались в кучеров. Вот только когда они становились кучерами, они становились не очень-то приятными. Большие и злые, они говорили, как Глэдис Найт покинула их и оставила под землей. Они жаждали мести. А еще, когда они были кучерами, они все время отдавали Флинн какие-нибудь приказы. Сегодня они сидели у нее на груди, поэтому она не могла встать с постели, когда ей этого хотелось. Оставалось только лежать под утренним солнышком, пока они рассказывали ей, что мать никогда ее не любила и больше не вернется. Они говорили, она виновата, что ребенок Греты умер, потому что Флинн так эгоистично хотела, чтобы Грета была ее мамой. Грета не будет ее новой мамой; она уже удочерила девочку вместо Флинн. Даже бабушка, говорили они, не так уж сильно любила ее. Она только терпела Флинн, потому что хотела, чтобы Марвин был с ней. Флинн думала, что, возможно, это правда; ее бабушка и папа на самом деле любят друг друга, хотя и не верила, что Анна и Марвин наняли людей, чтобы Флинн украли посреди ночи.

– Флинн, убери собаку, – сказал папа откуда-то сверху. – Отведи пса в гостиную.

Флинн взяла щенка и сделала, как было сказано. Новая глухая дочка Греты, Лили, пыталась поймать щенка. Лили было всего три года, но Флинн знала, что кучера заставляли ее совершать плохие поступки. Они велели дернуть щенка за хвост и очень смеялись, когда девочка сделала это. Флинн слышала внутри Лили какой-то шум, продолжительный крик, плач и мольбы о помощи, злобные крики, что ее не замечают и не любят. Быть глухим означает способность читать мысли людей. Флинн могла видеть душу Лили. В других жизнях глухие обычно становились святыми. Вероятно, Лили могла быть Жанной дАрк: вокруг нее сиял нежно-голубой свет ангелов. Вся злость этого человека, Джека, сидящего напротив бабушки, попадала прямо в голову Лили. А через Лили эту злость чувствовала и Флинн: это было, словно кто-то подержал две ложки над свечами, а потом прижал их к вискам. Слышалось жужжание пчел. В глазах Анны был страх, его голосом было уханье филина. Только небеса молчали.

Сейчас кучера вышли из тела собаки и наполнили комнату мерцающим светом и злой аурой болезни – у нее был запах, похожий на тот, который она почувствовала, когда на карниз их дома в Аляске забралась белочка и умерла там. Волосы кучеров выросли на шесть футов за шесть секунд, завились в змеиные кольца и поглотили каждую частичку пыли в доме. Папа говорил: «вонь восьмидесятых»; должно быть, сейчас пахло именно так. Вонь десятилетия перебила аромат бабушкиной стряпни. Кучера превратились в огненные шары и начали летать над праздничным столом.

«Мы светлячки! Нам не нужен всякий бред, мы поемотвязный рэп!»

Флинн заткнула уши, так громко они пели. Но мужчина по имени Джек обратился ней.

– Что? – сказала Флинн.

– Я спрашиваю, как зовут щенка? Флинн подняла собаку: /

– Его зовут Крошка Иисус Флинн решила, что, должно быть, это имя щенка, когда не смогла найти маленькую фигурку, хранившуюся в сарае с Иосифом и Марией. Тогда девочка предположила, что Иисус остался где-то с Глэдис Найт, под землей, где звезды.

– Что? – опешила Анна. – Как ты его назвала?

– Крошка Иисус.

За столом все засмеялись.

– Милая, ты не можешь так назвать собаку, – сказала Анна.

– Почему? – спросила Флинн.

– Почему бы тебе не назвать его Будда? – сказал Джек. – Он толстый, как Будда.

– Да, он сейчас как Будда, но потом будет размером с этот двор, – сказала Анна. – Он из огромного собачьего питомника, специализирующегося на больших колли. – Она подмигнула Марвину, и тот засмеялся.

Флинн скормила кусок индейки щенку, который уже угощался из ее тарелки, когда они вместе сидели на диване.

– Мы пойдем?

Анна кивнула, откупоривая уже шестую бутылку вина за этот вечер. Буйное застолье не производило впечатления праздника. Джек и Стюарт, в отличие от той энергичной пары, какой они были на собрании и какими запомнила их Анна, казались напряженными и уставшими; Майк ушел, как только его тарелка опустела. Когда он прощался, Грета даже не взглянула на мужа. Даже Марвин был мечтательным и отвлеченным, хотя обычно он всегда поддерживал разговор. Счастлива была только Грета – она светилась от счастья в присутствии маленькой девочки, которой она планировала дать другое имя, Агнес, а не Лили, как назвала ее мать.

– Ты можешь отвести ее в мою комнату вздремнуть, – сказала Анна, когда увидела, что девочка засыпает.

Грета кивнула и встала.

– Это был милый вечер, Анна. – Джек улыбнулся ей. Анна пожала его руку:

– Надеюсь, что не услышу дальше: «но нам уже пора идти». Потому что еще будет пирог и кофе. И оставшаяся закуска, которую мы съедим после того, как посмотрим какой-нибудь фильм.

– О? Мы будем смотреть кино? – сказал Джек, наклоняясь вперед.

Марвин повернулся и посмотрел на нее. Анна не планировала смотреть телевизор; слова слетели с губ прежде, чем эта мысль пришла ей в голову.

– Да. Это традиция Дня благодарения. «Скрипач на крыше». – Анне не особенно нравился этот фильм – просто одна из кассет, которую бывшая жиличка оставила в чулане, – но ей совсем не хотелось, чтобы этот вечер закончился.

Пока день медленно тянулся, мысль о переезде и продаже этого дома переросла из возможности в уверенность. Это нужно для того, чтобы защитить Флинн. Весь день Анна переживала из-за нее, ее пугал взгляд внучки, какой-то дикий, словно ее мучило чувство сожаления или страха – Анна не могла сказать, чего именно.

Анна включила видео и пошла проверить, как там Флинн. Девочка сидела на кровати, держала щенка на коленках и читала вслух Библию. Анна улыбнулась. Щенок казался очень сообразительным – морда у него была такой сосредоточенной, будто его на самом деле заинтересовало Откровение Иоанна Богослова.

Вернувшись в гостиную, Анна собрала все блюдца и кофейные чашки и отнесла их на кухню. Грета пошла следом, захватив полотенце.

– Не надо, – сказала Анна. – Здесь немного посуды.

– Почему нет? Лили спит. А я не очень люблю мюзиклы. Извини.

– Я тоже. Но разве это не здорово? Никаких противных громких футбольных матчей.

Грета взяла тарелку из рук Анны, та упала на пол и разбилась вдребезги. Грета залилась слезами.

– Все в порядке. Это даже не моя тарелка. Она была здесь, когда я переехала. Не видела ничего более уродливого.

– Извини.

– Оставь. Я уберу все позже. – Анна опустила руки в горячую воду Что случилось, дорогая? – И сразу же услышала смех Флинн – смех! Как давно это было! – и голос Джека, который дразнил ее. Женщине захотелось подбежать и посмотреть на румянец, который, несомненно, был на лице внучки. У нее был такой же смех, как у Поппи; Анна решила, что она похожа на свою мать, когда заливается, как сейчас. Анна улыбнулась и почувствовала, как она счастлива.

Она посмотрела на Грету, зная, что подруга скажет ей, еще прежде, чем она спросит.

– Я ухожу от него. Сразу же, как только будут готовы документы по удочерению Лили. Я за ним следила. – Липо Греты было мертвенно-бледным.

– Где он был?

Грета едко засмеялась:

– Это унизительно. Всю дорогу я готовилась к тому, что увижу какую-нибудь горячую штучку, стройную блондинку или пышногрудую брюнетку, но это! Оказывается, я борюсь за внимание своего мужа с цветами.

Анна выключила воду:

– Что?

– Все это время он куда-то уходил. Он проводил часы неизвестно где и говорил, что просто катается по городу…

– Да. А где он был?

– В ботаническом саду. Часами сидел среди маргариток и роз.

Анна засмеялась от неожиданности.

– Вот-вот. И я засмеялась, когда детектив рассказал мне об этом. Он спросил меня: «Мисс Аллен, ваш муж – религиозный человек? Потому что я наблюдал за ним и увидел, что его губы шевелятся так, словно он разговаривает с цветами, и тогда я подумал, что он, должно быть, молится».

– Никогда раньше не слышала ничего подобного, – задумчиво проронила Анна. – Но может быть, это не так уж и плохо?

– А что в этом хорошего? Мой муж предпочитает глазеть на кучку растений, а не на меня. Он обязан быть дома, чтобы помочь мне покрасить детскую для Лили. Иногда мне кажется, он согласился удочерить Лили, только потому, что ее имя похоже на название цветка. Мечтательная Лилия – вот как он ее называет. О боже!

– Ого! – присвистнула Анна. – Ты хочешь сказать, что все то время, которое он пропадал, Майк проводил в садах и парках?

– Да. Он два раза уезжал на выходные. Якобы в командировки. Детектив подумал, что тут-то он его и поймает. Он проследил за ним до хижины где-то на границе со штатом Мэн. Но там не было никаких женщин, сплошная ботаника. Два дня Майк провел, гуляя по паркам и рассматривая растительность. – Она взяла кастрюлю из рук Анны.

– О боже. Ты сказала ему об этом?

– Частично. Я чувствую себя полной дурой. А что тут скажешь? «Я видела, как ты разглядывал березы? Я знаю о Маргаритке и Розе?» Мне пришлось придумать, будто бы один мой друг видел его в ботаническом саду, хотя он сказал мне, что идет обедать с деловыми партнерами.

– И что он ответил? – Анна вылила воду из графина в папоротник на подоконнике.

– Он начал нести всякую чушь, вроде того, что ему становится менее одиноко, когда он соприкасается с подлинной красотой. Я даже не хочу делать выводы из этого утверждения.

Они замолчали.

– Загадки, – наконец заговорила Анна. – Какие все люди загадочные.

Когда они закончили убираться, на кухню вошла Флинн:

– Крошка Иисус там кое-что натворил.

– Ладно, – сказала Анна. – Сейчас приду. Отведи его на улицу. Щенков нужно выводить на улицу каждый час.

Анна обнаружила, что все трое мужчин полностью погружены в фильм. Там была сцена свадьбы старшей дочери, и на протяжении всей церемонии ее отец стенал: «Восход! Закат!»

– Как фильм? – спросила Анна, но они были так захвачены действием, что никто не повернул головы. Анну это вполне устраивало. Она всегда думала, что лучший ответ беззвучен.

За пять дней до Рождества у Джека все еще не было планов на праздники. Большую часть времени он проводил дома, расстроенный и удивленный тем, как мало у него друзей: все старые приятели, которые были у них со Стюартом, остались с ним, там, на прежней квартире. Джек до сих пор поражался утонченности, с которой его партнер вел хозяйство, ведь умение принять гостей само по себе искусство. У него был один друг. Два, если считать Анну. Он разговаривал с ней всего несколько раз после Дня благодарения, и она обещала приехать, как только сможет. Каждую среду к нему заходила Джейн с полным портфелем работы от фирмы. Джек чувствовал себя больным, но не мог выносить безделье и поэтому договорился с Хэнком Шерманом, что тот переведет его на должность консультанта. Это была простая работа, и Джек мог не слишком напрягаться. Нужно было только изучать выписки из счетов, которыми управляли новички, и предлагать свою оценку их инвестиционных стратегий.

Он как раз работал над счетами, когда в шесть часов пришла Джейн. Джек предложил ей войти, надеясь, что аромат ванили, кипящей в кастрюле, заглушит запах, который становился все сильнее. Вентиляция на кухне и в ванной не работала, а его соседи, казалось, готовят, используя самые вонючие специи. Даже полотенца в ванной насквозь пропахли карри.

Он выключил лампы дневного света и зажег несколько свечей.

– Как там погода? – спросил он, когда Джейн вошла.

– Снежная. Кажется, будет буря.

– Садись. – Он взял кучу папок на диване и переложил их на кофейный столик. – Что будешь пить?

– Ничего, спасибо. Я ненадолго. У нас с Лейлой планы на сегодняшний вечер.

– Как дела у Лейлы? – спросил он из кухоньки, где перелил вино из бутылки в графин и взял два бокала.

– У нее все хорошо. И у нас все хорошо. Она передает привет, и Стюарт передает тоже.

Каждую неделю Джек не мог удержаться, чтобы не спросить про Стюарта. Они не общались с того самого дня, как Джек переехал, – уже почти месяц.

– У него все в порядке. Вчера вечером мы ходили к ним на ужин.

На секунду Джек застыл. Он протянул бокал Джейн, которая, отпив ради приличия, отставила бокал.

– К ним? – Джейн медлила, но Джек быстро заговорил: – Вот и все. Больше ничего не будет. Я рад, что он кого-то встретил. Стюарт заслуживает того, чтобы быть счастливым.

Джейн кивнула:

– Я скажу, что ты передаешь ему наилучшие пожелания.

– Кто он? – спросил Джек, прежде чем смог остановиться. Самое смешное, что он не видел Гектора с тех пор, как переехал. Он говорил себе, что это из-за болезни, но ночью, наедине со своими желаниями, он понимал, что кроме Стюарта ему никто не нужен.

– Ты действительно хочешь, чтобы я ответила на этот вопрос? – спросила Джейн.

– Нет. Я думаю, что знаю ответ. Это тот библиотекарь, с которым работает Стюарт. – Он взял бокал вина и осушил его. – Ладно. Сейчас это его личное дело. Послушай, я хочу устроить вечеринку накануне Рождества. Вы с Лейлой приглашены. – Джек и не думал ни о чем подобном, но почему бы и нет? Можно пригласить четверых или пятерых людей, этого будет достаточно, чтобы заполнить маленькую квартирку.

– Я бы с радостью, но, к сожалению, у нас уже есть планы. – Джейн встала, взяла пальто и поцеловала Джека в щеку. – Позвони, если тебе что-то понадобится. – Она взяла папки.

– Позвоню, – пообещал Джек. Когда девушка ушла, он вылил остатки вина в свой бокал. Больше всего ему нужны люди. Почему он прежде не беспокоился о том, что таит в себе дружеское участие? Неужели он так и проведет остаток дней? Ему нужно заставить себя действовать, несмотря на то что большую часть времени он чувствует себя больным; иначе он никогда не будет общаться с людьми. Встреч с врачом и походов в магазин явно недостаточно.

Джек лег на диван, поставил бокал на грудь и принялся слушать, как по соседству ссорилась индийская пара. Жена пилила мужа почти всю ночь. Джек предпочитал громкие ссоры затяжным рыданиям, которые как раз вступили в начальную стадию. Он сел, задул свечи и надел ботинки.

Он поехал в Бостон, не имея ни малейшего представления, куда именно направляется. Все магазины были украшены к Рождеству. У магазинчика, где он каждый год покупал Стюарту красный свитер, Джек остановился, вошел и выбрал еще один. Он пошлет его Стюарту после праздников, и тот не будет чувствовать себя обязанным. Может быть, стоит выбрать подарки для Джейн и Лейлы. Стюарт всегда им что-нибудь дарил – Стюарт всем что-то дарил, – но Джек понятия не имел, что нужно девушкам.

Он добрел до Кембриджа, постепенно подойдя к большому навесу в Гарвардском дворе. Под ним шел какой-то фестиваль народной музыки. Джеку не очень нравилась такая музыка, но он уже устал гулять. Вокруг вились стайки ботаников-интеллектуалов. Шерил Вилер пела, что в Новую Англию пришла осень, хотя из-за шума улицы и криков лоточников он не мог различить многих слов.

Джек услышал голос Анны еще до того, как увидел ее, она возмущалась в очереди за хот-догами: «Боже мой, сколько можно готовить этот хот-дог? Я стою в этой очереди уже достаточно, чтобы перестать ходить в церковь, отречься от нее, а потом снова креститься».

Джек трижды ее позвал, пока она медленно двигалась сквозь толпу, глядя на музыкантов и медля, словно не была уверена, стоит ли оставаться.

Наконец она его услышала и обернулась:

– Джек! Ты даже не представляешь, как часто я о тебе думала. Я собиралась позвонить.

Он обнял Анну, вдыхая свежий запах ее одежды и опьяняющий запах духов, напоминающий какие-то экзотические цветы.

– Как ты? Куда собиралась? Ты в городе ненадолго, или есть время что-нибудь выпить? – Оба засмеялись над тем количеством вопросов, которые выпалил Джек. – Все что я хотел сказать: не уходи от меня, Анна, я этого не перенесу. – Он снова рассмеялся, но так и не смог добиться того непринужденного тона, которого хотел. – Не говори мне, что ты куда-то собираешься.

– Ну, здесь все куда-то собираются. – Она откусила кусок хот-дога. – Я как сумасшедшая ношусь по магазинам перед Рождеством, поскольку утром мы уезжаем в Мэн. Флинн и я. Марвин приедет позже.

– О? Ты наконец продала свой дом? – Джек на прошлой неделе увидел объявление в газете. Он пытался шагать рядом с ней, поддерживая дыхание в норме; женщина ходила быстрее, чем все, кого он когда-либо знал.

Анна покачала головой:

– Марвин остается там, пока дом не купят. Он будет приезжать к нам на выходные.

– Хорошо. Звучит хорошо.

– Я надеюсь. – Она остановилась у бара, который выглядел просто первоклассно, с медными отполированными перилами и бизнесменами в строгих костюмах внутри. – Не желаешь бренди?

Джек кивнул и прошел за ней в кабинку у окна.

– Я так рада, что встретила тебя. Сейчас настали такие сумасшедшие дни, что даже нет времени позвонить, – сказала Анна.

– Все в порядке. Я тоже никому не звоню. Анна поднесла свой бокал к его:

– CentAnno. За следующие сто лет, как говорят итальянцы. – Она глотнула. – Я пью «Гранд Марнье» только по праздникам. Я так люблю Рождество, а ты?

Почувствовав комок в горле, Джек кивнул.

– Все в порядке?

– О, ты же знаешь. Большое горе, СПИД, безработица, злые индийские соседи – все как обычно.

Он допил бренди и подозвал официанта. Затем взглянул на Анну и увидел в ее взгляде ту же силу, которую он видел в выражении лица Флинн. Джек часто думал о девочке, удивляясь самому себе, потому что он не любил детей. Но что-то в этой девчонке – напряженный взгляд, понятливость, некоторая странность – напоминало ему собственное детство, то как он хранил свои секреты, даже не понимая, в чем они заключаются.

Анна прикурила сигарету и посмотрела на него сквозь колечки дыма:

– У тебя, наверное, полно работы сейчас, как и у всех остальных, но мне бы очень хотелось, чтобы ты приехал в Мэн на часть праздников. Мы с мужем раньше устраивали ежегодные рождественские вечеринки в нашем доме, и я решила возобновить эту традицию, хотя и в меньшем масштабе. Все будет вполне спокойно, но я заказала поставщикам из Бостона кое-какие продукты. Приедут Грета с дочкой. Марвин тоже будет.

– Правда? – сказал Джек. – Ты меня приглашаешь?

– Ты приедешь?

– Я с удовольствием. – Он чуть не зарыдал от благодарности.

– Здорово. Ты сможешь напиться хоть в стельку. Дом огромен, спальни для гостей готовы и ждут пьяных весельчаков.

– Как у Великого Гэтсби. Анна рассмеялась.

– Да, точно. В любом случае, завтра мы с Флинн уезжаем. Я объясню тебе, как добраться, и ты сможешь приехать в любое время и остаться на столько, на сколько у тебя получится. – Она сделала большой глоток и посмотрела ему в глаза. – Вот что я хотела сказать.

Когда они распрощались, Джек смотрел вслед Анне, пока та не завернула за угол. Что-то в том, как она вертела головой из стороны в сторону, заставило его вспомнить тот вечер, когда они со Стюартом уезжали из ее дома. На заднем дворе Флинн лепила ангела из снега, а щенок лежал рядом.

– Что ты знаешь о небесных телах?[30] – спросила девочка у Джека. – Сколько из них ты знаешь?

– Не слишком много, но больше, чем хотелось бы, – ответил он.

Дома Джек собрал чемодан, затем второй. Прежде чем он понял это, он уже собрал все, что привез. Ни один нормальный человек не смог бы жить в этом доме. После праздников он подыщет новое место, а может быть, Анна приютит его на неделю или две. Этого времени достаточно, чтобы найти приличную квартиру, в которой из каждого угла смотрит на него его вина.

Этой ночью он мирно спал первый раз за весь месяц. Анна такая добрая, даже мысль о ней согревала душу. Он никогда не уделял большого внимания доброте и до сих пор не чувствовал, как много счастья могут доставить такие важные мелочи. Внезапно жизнь показалась ему не такой уж безрадостной. С утра он позвонит Стюарту и пожелает всего самого наилучшего.

Часть вторая ЖИВЫЕ И МЕРТВЫЕ

Глава X Третья версия «Сюзанны»

Анне казалось, что последние дни она только и делала, что кого-то утешала. Сначала Флинн с ее ночными кошмарами, затем Джека с пневмонией, а теперь Марвина. Они говорили по телефону уже третий раз за день. На первый взгляд могло показаться, что он звонил по делу: дом продавался уже шестнадцать месяцев, и риелтор советовал Анне снизить цену, но она не хотела этого делать. Почему это она должна продешевить? Ей некуда спешить. Марвин все еще жил там, приезжая в Мэн на выходные, – хотя в последний месяц или два его визиты стали намного реже. Она, Джек и Флинн мирно уживались вместе. Большую часть времени.

– Флинн пошла гулять с собакой, – сказала Анна. – Ты хочешь, чтобы я позвала ее, или она перезвонит тебе позже?

– Она уже не хочет меня навестить. И почти не узнает, когда я приезжаю. Разве я сделал что-то, что ее рассердило? Что не так?

– Это не связано с тобой. Просто у нее такой возраст. Анна непроизвольно сжалась, услышав в собственных интонациях голос своей матери.

– Просто ей двенадцать, и она немного странная. Все девочки проходят через это. Она формирует собственный характер, но еще не может связать его в одно целое.

– Еще раз, пожалуйста.

– Она меняется, вот и все. Это не значит, что она не хочет тебя видеть. Она кажется странной. Она одинока. Приезжай на выходные и сходи с ней в кино. Все будет в порядке. – Однако, по правде говоря, Анна немного беспокоилась. Сказать, что Флинн одинока, было преуменьшением. Девочка где-то пропадала целыми днями. Она сильно выросла за последний год и начала превращаться в девушку. Анна считала это обнадеживающим знаком – значит, неустойчивое поведение Флинн вызвано игрой гормонов, а не психическим расстройством. Анна уже забыла, что именно вытворяла Поппи в подростковом возрасте, но точно помнила – это было невыносимо.

– Я предполагал, что девочки должны восхищаться своими отцами. У нее сейчас должен быть комплекс Офелии.

– О, – сказала Анна, – я что-то не помню, что это может значить.

– Это значит, что я не могу сделать что-то неправильно. Что я для нее полубог.

Анна вздохнула.

– Ладно, попытаюсь наверстать все в пятницу. – Он надолго замолчал. – Я получил известие от Поппи на прошлой неделе, – наконец сказал Марвин.

– Да? Где она? Как она?

– В Англии. Пытается поступить в какую-то школу дизайна. Она с кем-то встречается. – Судя по голосу, Марвин был оскорблен. – Возможно, мне придется поехать туда и убить его.

– Да, но ты тоже с кем-то встречаешься. Начал встречаться практически сразу же.

– Это другое. Поппи – это моя семья, а Кристин – моя подруга вдали от дома.

– Что-то мне подсказывает, что Кристин этого не знает. В любом случае, я должна идти. Я попрошу Флинн позвонить тебе.

Анна повесила трубку и вошла в комнату, где Джек уже четыре часа подряд слушал все версии «Сюзанны» Леонарда Коэна. В некоторые дни он был здравым и рассудительным, в другие – не очень. Он обсуждал с Анной, с Флинн и по телефону со Стюартом, какая из версий песни самая лучшая. Анна не знала, что делать с ним: его эмоции перехлестывали через край, что отчасти было результатом лечения. Врач намешал ему коктейль из азидо-тимидина, когда основные способы, казалось, исчерпали себя. В течение нескольких недель Джек был очень слаб. Анна боялась, что он умрет. Но теперь уровень лейкоцитов в крови медленно, но постоянно рос. Через три недели будет его сороковой день рождения. Если его самочувствие останется стабильным, Анна устроит вечеринку, размеры и стиль которой будут определены позже.

Звучала все та же мелодия в интерпретации Джоан Баэз.

– Анна! – позвал Джеке настойчивостью паралитика.

– Что? – Она повернулась. – Что случилось?

– Ничего. Я просто хотел, чтобы ты услышала, как исполнение Баэз отличается в ключевых местах.

Он остановил проигрыватель, а затем опять включил его.

– В оригинале Коэн написал: «И она прикасалась к твоему совершенному телу в своих мыслях». А теперь послушай Баэз.

Анна остановилась, держа в руках пыльный коврик.

– Ты слышала, как она изменила песню? Баэз заменила «совершенное тело» и «мысли» на «своей добротой».

Не кажется ли Анне, что это снизило смысл песни? Нет, ей не кажется, сказала она, протирая мокрой тряпкой стол и плетеные кресла. Диванные подушки давно нуждались в стирке.

– А какая лучше? – спросил Джек.

– Какая тебе нравится больше?

Окна тоже очень грязные. Собака Флинн все время возит носом по стеклу.

– Меня интересует другое. Версия Баэз лучше, чем версия Коэна и Джуди Коллинз? Доброта лучше, чем совершенство и красота?

– Да, – сказала Анна, – она всегда предпочтительнее. Совершенство может быть достигнуто только через добро. Недобрая красота ведет только к успеху.

Она произнесла это не задумываясь, но Джек начал всхлипывать:

– О, Анна, ты упрекаешь меня.

– Джек, – она выключила проигрыватель, – давай поставим что-то другое. Как насчет чего-нибудь классического? Здесь слишком трагичная атмосфера.

Он шмыгнул носом, соглашаясь, и сказал, что еще раз послушает Джуди Коллинз, а потом найдет что-нибудь другое.

Анна подоткнула шерстяное одеяло ему под ноги, поцеловала в лоб и подошла к зазвонившему телефону. Это была Виолетта, вдова, чей дом стоял дальше по дороге. За последний год она стала еще более эксцентричной, чем была когда-то. Она жила здесь с рождения. Когда-то Хью и Анна ходили в гости в Виолетте и ее мужу Флойду на рождественские вечеринки. Когда Анна встретила Виолетту в бакалейном магазине на прошлой неделе, ей показалось, что на той надеты сразу три пары брюк.

– Анна?

– Привет, Виолетта, как ты?

– Ты давно была в аптеке?

С Виолеттой нельзя было просто перекинуться парой слов. Ее заботы всегда были слишком сиюминутными, но очень значительными.

– Я спрашиваю, потому что я на прошлой неделе зашла за своими таблетками, а там на витрине были выставлены презервативы. Они лежали по соседству с «Миндальным наслаждением». – Анна еле сдерживала смех. – Думаю, тебе надо это знать, у тебя же растет девочка.

Стоя у телефона, Анна слушала пересуды Виолетты о мелких и крупных проступках соседей, благодарная за то, что эта болтовня дает ей хоть маленькую передышку. Она не особенно вслушивалась в слова – все ее внимание было приковано к Джеку. Теперь он запел сам, запел так, что Анна застыла, задержав дыхание. В проигрывателе снова стоял диск Джоан Баэз, и что-то во вкрадчивом контральто певицы, в медленной и ритмичной мелодии заставило баритон Джека засиять. Акустика в комнате была великолепная благодаря Хью, который нанял самого лучшего архитектора, чтобы Анна могла играть на виолончели. Стереофония тоже была отличная. Система «Бэнг энд Олафсен» была, по мнению Анны, слуховым эквивалентом пуантилизма: каждая нота проникала внутрь, звучала в гармонии с остальными, но индивидуально, как часть общей музыкальной церемонии. Голос Джека так соответствовал голосу Баэз, как будто они пели дуэтом в едином пространстве.

– Анна? – сказала Виолетта.

– Да, я тебя слушаю.

– Он что, не знает, что леденцы и профилактика – вещи совершенно разные? Я написала письмо редактору, которое хочу прочитать тебе. Оно называется «Поиски мистера Добрые намерения среди данайцев».

Анна засмеялась:

– Умно.

Она взяла аэрозоль и начала чистить стеклянные дверные ручки, которые лежали в большой миске на столе в коридоре. Ее свекровь сняла их с дверей в начале семидесятых годов, когда они вышли из моды. Анна была уверена, что типичная жительница Новой Англии, которая трижды использовала оберточную бумагу, никогда не выбросила бы дверные ручки. Она искала их в течение двадцати пяти лет и наконец нашла в чулане под лестницей в холле.

Джек вел свою партию энергично и с удовольствием. Анне никогда не нравилась эта сентиментальная песня, но тембр Джека и его интонации были восхитительны. Она слушала. Что-то об одиночестве Иисуса, о том, как он наблюдал за моряками из деревянной башни. Звучало действительно здорово. Прошло уже двадцать лет с тех пор, как Хью построил эту комнату для нее. Кто бы мог представить, что все так окончится? Что она полностью отдалится от дочери, которую никогда не хотела? Что будет жить в одном доме с геем, которого необъяснимо любит, и внучкой, которую любит с такой силой, что иногда эта любовь граничит с болью? «Душа сама выбирает себе компанию». Кто это сказал? Дикенсон? Или кто-то еще из этих поэтесс-затворниц? Самым странным было то, что Анна, впервые за эти годы, чувствовала себя по-настоящему счастливой. Когда она оставила преподавание, то думала, что будет невыносимо скучать без своей работы. Но она ничуть не скучала. В ее днях чувствовались ритм и сила, она постоянно была занята: вела хозяйство, была в курсе событий в жизни Флинн и здоровья Джека. Денег было много – Хью оставил ее богатой, да и вклад Джека был значительным, но, несмотря на это, Анна четыре часа в день помогала местному врачу. Это позволяло ей побыть какое-то время вдали от домашних забот, но не слишком долго, чтобы беспокоиться о том, что могло произойти в ее отсутствие.

Перемены сказались и на Флинн. Хотя здесь девочка казалась более здоровой, чем в Бостоне, Флинн все еще было трудно заводить друзей, и она отказывалась принимать участие во внеклассных занятиях. Анна считала, что со временем это изменится. Каждый день Флинн часами гуляла с огромной собакой – когда ветеринар ее взвесил, оказалось, она весит сто семьдесят восемь фунтов, – пес ни на минуту не отходил от своей хозяйки. Так же как и у Джека, у Флинн были как хорошие, так и плохие дни. В первые она усердно училась и с удовольствием ходила по магазинам. Когда же наступали другие, она с прежним жаром утверждала, что разговаривала с мертвыми. Вчера Флинн отказалась идти в школу на том основании, что ей не нужны земные знания и что небесных знаний ей вполне достаточно.

– Неужели? – сказала Анна. – У тебя есть десять минут, чтобы взять свои небесные знания в школьный автобус, юная мисс.

Этим утром Флинн вела в своей комнате одностороннюю беседу с духом свекрови Анны, а Джек раз за разом прокручивал одну и ту же песню о сумасшедшей и Иисусе – так начался выходной. А сама Анна сейчас разговаривала с болтливой, одетой в три пары брюк вдовой. Она поблагодарила Виолетту за звонок и повесила трубку.

Она вернулась в комнату, выключила стерео и взяла все три диска:

– Джек, извини, мой дорогой. Я люблю тебя, но если послушаю эту песню еще хоть минуту, я применю силу.

– По крайней мере честно.

И он откинулся в кресле-качалке, запрокинув голову, и посмотрел на позднее ноябрьское солнце.

– Что еще включить? – Анна пробежала глазами по куче дисков – пятнадцать или шестнадцать названий, ни одно не вызывало интереса.

– Ничего. Я наслаждаюсь тишиной, – буркнул Джек, раздраженный, будто не он выбирал музыку в первый раз.

– Ладно. Я пошла готовить обед. Тебе нужно что-нибудь?

Он покачал головой.

Анна резала морковь для супа, когда вдруг услышала версию номер четыре песни «Сюзанна» в исполнении Джека. Она вздохнула и включила радио над раковиной, чтобы прослушать вечерние новости. Но тут Ной Адамс начал свою программу «Продуманный уик-энд», и она вспомнила, что сегодня воскресенье, а Флинн не показывалась с самого утра. Она бросила морковку в кастрюлю с супом и пошла по комнатам.

– Флинн? – позвала Анна.

На втором этаже никого не было.

Джек перестал петь ровно настолько, чтобы сообщить, что не видел Флинн весь день. Это было не так уж необычно, хотя по выходным Флинн старалась держаться где-нибудь поблизости. В дни учебы Флинн почти никогда не приходила домой сразу после уроков. Возможно, Анна этого и не узнала бы, так как каждый вечер приходила в шесть часов – в этом полугодии она согласилась помочь местному педиатру, – если бы не наблюдательная Виолетта».

Неделю назад или около того Виолетта позвонила в семь утра.

– Все в порядке? – спросила она. Анна сказала, что все нормально.

– Хорошо, я просто увидела, что ваша девочка не села в школьный автобус. Автобус остановился, а она не села.

Анна соединила в единое целое слова Виолетты и то, что говорил преподаватель Флинн: девочка иногда приходит в школу позже на десять-двенадцать минут и возвращается домой, по словам Виолетты или Джека, около пяти – половины шестого. Анна решила обсудить все с Флинн, спокойно, не упрекая внучку. У кого еще из ее одноклассников были матери, которые бросали свои семьи в кафе? Анна знала – скоро все наладится, и, поскольку в настоящий момент Флинн ничто не угрожало, она не собиралась наказывать ее за прогулы. Упущенное в школе всегда можно наверстать.

– Где ты была? – спросила Анна после того звонка Виолетты, когда Флинн наконец-то пришла домой.

Внучка пожала плечами:

– Нигде. Просто гуляю.

– Виолетта видела тебя на станции.

– Иногда мне нравится гулять вдоль железной дороги. На следующий день на работе Анна делала прививку пациенту и вдруг поняла, что что-то не так. Она почувствовала паническую уверенность, что Флинн в опасности. Именно такое чувство испытала она много лет назад, в тот день, когда нашла Поппи в соседском бассейне.

Анна оставила доктора Нейлора и пациента в процедурном кабинете и вышла, чтобы позвонить домой. Ответил Джек. Флинн еще не возвращалась. Быстрый звонок в школу подтвердил, что там ее тоже не было. Анна села в машину и помчалась вниз к железнодорожным путям. Она ненавидела себя за то, что принимает все близко к сердцу, – в прошлом году она делала это слишком часто. И тут она увидела свою внучку. Анна не могла поверить своим глазам. Флинн стояла на рельсах, прямо на пути поезда в пять тридцать пять, чей мрачный свисток уже слышался вдали. Неожиданно поезд загрохотал совсем близко, но Флинн не сдвинулась с места. Анна побежала быстро, как могла, крича изо всех сил, но грохотание состава заглушало ее крики, она сама себя не слышала. Свисток прозвучал снова, он был громче и пронзительнее. Флинн отскочила от дороги, как только Анна добежала до нее, поезд был приблизительно в ста ярдах. Анна схватила девочку и сильно ударила ее по лицу в абсолютном шоке от ужаса:

– Почему ты это делаешь? Что с тобой? Ты все, что у меня есть.

Она обняла Флинн и подождала, пока ее колотящееся сердце успокоится. Флинн потерла щеку:

– Пожалуйста, не бей меня никогда больше.

– Ты напугала меня до смерти, – сказала Анна. – Извини. Что ты делала, стоя здесь? Разве ты не слышала, что приближается поезд?

– Конечно, я видела. Я просто смотрела на него – нет ничего плохого в том, чтобы смотреть на поезд вблизи. Я знаю, что делаю.

В машине Флинн повернулась к Анне и заговорила:

– Ты слишком переживаешь. Волнуешься, когда не следует. Тебе вообще не нужно переживать. Нет никакой причины бояться.

– Может быть. Я не против, чтобы ты смотрела на поезд, но стой в стороне от путей, прошу тебя. Если я застану тебя на путях еще раз, то запру в комнате и пристегну наручниками к кровати.

Флинн фыркнула так же, как делала Поппи, когда была подростком. Но теперь это не вывело Анну из себя, как когда-то; в конце концов, подростковый возраст – это форма безумия.

Анна прошла задом и спустилась по ступенькам, которые вели к берегу. Издалека она увидела Флинн: девочка сидела у воды и веточкой копалась в песке. Горизонт был розово-серым, ноябрьский свет просачивался с небес. Анна подошла ближе и увидела, что губы Флиын двигаются. Флинн подняла глаза навстречу бабушке.

– Привет, – сказала Анна.

– Привет.

Анна плотнее закуталась в свитер и села рядом с внучкой:

– Я готовлю обед. Духовка слишком нагрелась, и я подумала, не выйти ли на свежий воздух.

В такие дни приходилось быть осторожной и не показывать, что она проверяет Флинн. Девочка сердилась, когда думала, что Анна следит за ней.

– Как прошел твой день? – спросила Анна.

– Хорошо. Я ходила к черничнику.

Флинн растянулась рядом с собакой, которая дремала, грязная и покрытая свалявшейся шерстью. Была ли в черничнике крапива? Анна не могла вспомнить.

– Как черника? – спросила Анна.

– Черника давно закончилась. На низких кустах еще держится клюква. Я завтра соберу для нас немного.

– Хорошо. – Анна встала. – Обед почти готов. Ты придешь?

– Довольно скоро. Начинайте без меня.

– Скоро стемнеет.

– Да, я знаю. – Флинн посмотрела на Анну и отвела взгляд, как будто что-то хотела сказать, но передумала.

Анна наклонилась к собаке:

– А что насчет тебя, Крошка Иисус? Пес вильнул хвостом, услышав свое имя.

– Ты готов грызть косточки? – Анна потрепала его, глядя на воду.

– Твой муж передает тебе привет.

– Что? – спросила Анна, пытаясь скрыть тревогу в голосе.

– Он сказал, что мне нужно посадить для тебя кусты роз. Что когда-то давно ты любила их больше других цветов.

Анна застыла в оцепенении, где-то между возбуждением и страхом. Поппи наверняка рассказывала Флинн о Хью. Память девочки и ее наблюдательность были исключительными, поэтому вполне естественно, что Флинн знала это. Внучка никогда ничего не забывала.

– Да, это правда, – кивнула Анна. – Не сиди здесь слишком долго. Я оставлю твою порцию в духовке, чтобы не остыла.

Анна принесла две тарелки в комнату, где сидел Джек. Слава Богу, он выключил свою отвратительную музыку.

– Бобы и окорок. – Она отодвинула подушки, чтобы он мог сесть на диван.

– Он не придет, не так ли?

– Что? Кто? – В последнее время он часто возвращался к темам, о которых уже говорил часами или днями раньше.

– Вельветовый мужчина. – Джек ел суп, который ручейком стекал по его свитеру.

– О нет, – сказала Анна.

Это было новое прозвище Марвина, придуманное Джеком. Марвин высказался по телефону, что Флинн необходимо какое-нибудь хобби. Может быть, шитье, сказал он, и на следующий день Единая посылочная служба доставила пятнадцать рулонов голубого вельвета, достаточно, чтобы сшить униформу для целого класса британских школьников.

– Возможно, пришло время для средневековой исландской саги, как ты думаешь? – спросила Анна и поставила вторую часть «Кристин, дочь Лавранса».

Телевизор вызывал у Джека мигрень, поэтому Анна стала приносить домой книги на кассетах. Для такого маленького городка в библиотеке была удивительно хорошая коллекция. Оба – и она, и Джек – увлеклись этой трилогией.

– Ты помнишь, где мы остановились? – спросила она, отматывая немного назад.

Он кивнул:

– На Сюзанне.

– В «Кристин». Она и Ирланд решили пожениться, а ее отец стыдится бедного жениха.

– Да, точно, – сказал Джек, хотя Анна видела, что он сегодня не очень хорошо себя чувствует. И ей придется еще раз прокрутить эту часть для него, когда ему станет лучше. Они немного послушали, но сегодня и Анна не могла сосредоточиться на сюжете. Она встала и вышла наружу проверить Флинн.

Джек заметил, как она вышла. Его голова была лихорадочным водопадом: горячим, шипящим и очень шумным. Как долго он ждал Гектора, эту яркую птицу, любовь, окружающую его словно сказочное оперение. От волос мальчика пахло киви, и холодные загорелые пальцы распространяли аромат сандалового дерева. Гектор и его аромат. Иногда, чтобы вызвать образ Гектора, Джек пел песню о деве в гавани, и тот появлялся: золотой крестик блестел на желтой рубашке, и он улыбался белозубой улыбкой. Но как только Джек смотрел на Гектора, пытался ему что-то сказать, тот исчезал. Поднимаясь по ступенькам, он часто видел, как Гектор уходит за угол. Если Анна в такие минуты оказывалась рядом и слышала, как Джек бормочет «Быстрее!», она вела его в ванную, и он покорно шел, хотя единственным его желанием было дотронуться до Гектора, запутаться пальцами в шелковых кудрях еще раз, прижать свое лицо к впадинке на ключице. Джек знал, что это иллюзия, но образ мальчика был столь реальным, как будто все происходило наяву. Он снова почувствовал присутствие Гектора и повернулся посмотреть – движение сбоку, тень упала на его правое плечо – никого там нет.

Джек закрыл глаза и почувствовал, как густой суп насквозь промочил его свитер, но у него не было сил переодеться. Он слушал шорох перематывающейся кассеты, грохот волн о скалы. Похоже на снег с дождем. Ледяное дыхание погоды. И как только он об этом подумал, его конечности, все кости окоченели, каждое ребро сжалось от холода. Смерть не пугала его. Что пугало его, так это возможность существования после смерти. Душа без тела – это невыносимо, желание больше не ограничивается плотью, оно увеличивается, чтобы заполнить вселенную, любовь, как звук волн, продолжается вечно, и ей дела нет до телесной оболочки. Как можно ощутить себя, когда твои границы бесконечны? Джек сосредоточился, пытаясь ощутить Бога и помолиться ему: если бы там просто был кто-то, кто мог его услышать, это уже было бы облегчением. Он попросил бы тогда, чтобы, если есть что-то после смерти, какое-то'продолжение, для него сделали бы исключение и отпустили его. Все что он хотел от смерти, была она сама, а не продолжение жизни. Он устал. Но дело, может быть, было даже не в этом, а в ощущении вечности. Вечности, в которой все настоящее теряет смысл.

Хотя сейчас было еще не время думать об этом. Сейчас у него было в точности все, чего он хотел: мохеровое одеяло на коленях, толстый темно-синий морской свитер, слякотная погода снаружи и праздничный уют дома. И приготовленный Анной суп. Если бы Джек знал об этом раньше, если бы ценил маленькие радости, каким счастливым он мог бы быть. Больше всего ему теперь нравились ощущения, вызванные вещами, а не сами вещи. Уютный дом с грубо обтесанным деревом стен, ноги в толстых носках, которые скользили по широким доскам пола, покрытым лимонным лаком. Крепкие дубовые плахи, из которых сколочены шкафы и стойки. Почему он не знал, как много может значить все это? Кто-то посмеялся над ним. Его обманули. Если бы он знал, что счастье – или это нужно назвать покоем? – так легко достижимо, он был бы сейчас здоров, он ни за что не оставил бы надежную, уютную жизнь со Стюартом ради ускользающего удовольствия с другим.

Присутствие Флинн каждый вечер дарило ему этот покой. Они устраивались рядышком, слушая «Токенс», или Джонни Нэша, или «Пятое измерение». Иногда Джек мысленно возвращался к своему детству, воспоминания делали его счастливым. Флинн напевала «Лошадь без имени», и он возвращался в 1973 год, в то рождественское утро, когда ему было десять. Он снова вдыхал запах замерзших сидений машины, безумно радуясь подаренной книге, лежащей у него на коленях, когда они ехали домой с множеством его двоюродных братьев и сестер. Если бы он знал счастье, которое приносит ностальгия, он бы не мчался по жизни с отчаянной решимостью стереть прошлое, в стремлении к тому себе, который только казался настоящим.

Сквозь застекленную дверь он увидел на улице малышку Флинн. Она с кем-то разговаривала, хотя из-за стекающих капель на стекле и темноты снаружи было не разобрать, кто это был. Наверное, почтальон, который часто останавливался поболтать. Точно не Анна – она звенела посудой на кухне. Флинн выглядела хмурой, даже несчастной, как всегда, когда не хотела делать то, что велит ей Анна. Джек помахал рукой, но ни Флинн, ни мужчина не обратили внимания. Он встал, и у него закружилась голова. Он приложил горячую руку к холодному стеклу, прижался к нему лицом, но на улице уже никого не было. Где-то неподалеку орали какие-то придурки, и в четверти мили от дома слышался долгий гудок поезда. Джек медленно опустился на пол, головокружение и острая боль охватили его – казалось, ко всем нервным окончаниям подключили электричество. Кожа под ногтями кровоточила и болела, колени окоченели. Джек задышал глубоко и пытался сконцентрироваться на пяти вещах, которые всегда утешали и радовали его.

Первое. Флинн входит с запахом свежего моря, который крепко держится на ее волосах и одежде. Каждый вечер это был их ритуал: Флинн прижимается к нему лицом, дотрагивается до его шеи холодными руками, которые пахнут водорослями. Флинн часами могла развлекаться щепками, прибитыми к берегу, и морской травой. Девочка-русалка, маленький эльф.

Второе. Теплая ванна, которую Анна набирала для него каждый вечер. Обычно она клала свежую пижаму на его кровать, так же как прежде делал Стюарт. Иногда оставляла на столике кружку мятного чая и бисквит с черничным джемом.

Третье. Что было третьим? Джек наклонил голову к коленям, пытаясь разогнать занавес темноты, застилавший глаза. Третьим была сама кровать, огромная кровать из орехового дерева. Под простыней лежали пуховая перина и толстый валик для ног, завернутый в египетский хлопковый чехол, пахнущий лавандой.

Все в мире приходило в порядок, когда он залезал в эту кровать, и – это уже номер четыре – все в нем становилось совершенным, когда Флинн устраивалась рядом с ним. Анна позволяла девочке играть на улице, пока Джек принимал ванну, и когда он выходил, то включал ночник – это был сигнал, что он ждет ее.

Тогда она приходила – это пятое – и ложилась рядом, пока он не уснет, болтая о своих предыдущих жизнях и общаясь с миром духов. Она оставляла песок на простынях, целый маленький пляж в ногах кровати.

Почему все эти годы он жил, не зная, какую радость приносят дети? Он подумал бы об отцовстве серьезнее, завел бы ребенка с Джейн и Лейлой. Они со Стюартом могли бы вместе заботиться о нем. Джек надеялся, что Стюарт приедет на вечеринку, которую Анна устраивала в честь его сорокалетия. Он видел Стюарта несколько раз с тех пор, как переехал в Мэн. В День поминовения Стюарт и Дэвид, которого Джек презирал за льстивую неискренность, приезжали на ежегодное барбекю Анны. Сейчас он не мог восстановить в памяти обстоятельства их визита – это было летом, и, возможно, он не вспомнил, а скорее вызвал эту встречу в своем воображении. Как желтую птичку, лакомый кусочек – Гектора.

Джек пытался поговорить с Гектором, пытался заставить его понять опасность физической любви. Через пару недель после того, как он узнал о тайной, семейной жизни Гектора, он начал встречаться с ним снова. Да, вот так просто. После пневмонии, с трудом поправляясь под присмотром Стюарта, он был слишком слаб, чтобы работать, но нетерпение выгоняло его из дома. Гектор был там же, где и всегда, в вечернем свете его кожа потеряла свой медовый цвет, но восхитительный запах парня ударил Джеку в голову.

Джек проговорился, что знает, где он живет, и в течение четырех месяцев ходил туда каждое утро, когда жена Гектора, Розария, уходила на работу. Иногда он оставался до тех пор, пока Стюарт не должен был прийти домой. Гектор был влюблен в него, конечно, он никогда в этом не признавался, но Джек смог понять это по тому, как Гектор преображался в его присутствии. Он больше не просил денег, перестал важничать и казался более веселым и приятным. Иногда Джеку даже не приходилось звонить в дверь, Гектор ждал его, глядя в выходящее на улицу окно. Иногда они просто лежали в кровати и молчали.

Джек настойчиво требовал быть осмотрительными, упорно настаивал на мерах предосторожности. Хотя однажды Гектор снял презерватив сразу после того, как Джек его надел.

– Слушай, я чистый, понятно? И я знаю, что ты – тоже. Ненавижу эти вещи. /

– Но мы должны. Нам нужно… – начал Джек, но губы Гектора начали путешествовать по его телу, кожа, волосы и руки юноши скользили по плоти Джека, как прохладный крем. Так было один раз, ну может несколько, и Джек убедил себя, что ничего плохого не может получиться из того, что так близко к совершенству.

Ко Дню благодарения Гектор исчез. Его квартира была пуста. На углу и в ближайшем баре, куда они иногда незаметно ускользали в послеобеденные часы попить пива, его тоже не было. Джек никогда больше его не видел, и, если бы не позвонил Стюарту в тот день, когда после неожиданной встречи с Анной съезжал со своей дерьмовой квартирки, он бы никогда ничего не узнал.

– Я звоню тебе, чтобы поздравить с праздником и сказать «прощай». Мы с Анной переезжаем после Рождества, – сказал Джек.

– Вы? – Голос Стюарта был озадаченным.

– Мы. Я буду жить в Мэне. Стюарт замялся:

– Послушай, в любом случае, мне нужно было тебе это сказать.

– Что произошло?

– Гектор ищет тебя. Он заглядывал сюда на днях. – Сердце Джека начало сильно биться.

– Чего он хотел?

– Он хотел тебя. Он был зол. Действительно зол.

– Да, Гектор – непредсказуемый мальчик.

Джек услышал, как в квартире Стюарта звенит посуда, безошибочный тяжелый звон хорошего серебра на костяном фарфоре. У них был званый обед, с болью понял Джек. Это невыносимо.

– Джек, это уже не мое дело, но я должен спросить. Гектор болен?

– Какого черта я должен это знать?

– Он знает, что ты болен?

– И опять, откуда мне знать? Гектор, мягко говоря, социально одаренный. И я не единственный человек, с которым он спит.

Через год после переезда к Анне Гектор ворвался в сон Джека. Парень был одет в свою желтую рубашку и ботинки с железными носами, такими же отполированными, как и такси, на котором он приехал. Гектор требовал возместить ему проезд, Джек давал ему купюру за купюрой, а мальчик продолжал говорить: «Мне нужно больше, туда дорого добираться, я собираюсь далеко».

Джек почувствовал чье-то присутствие – Флинн оказалась рядом с ним, в берете и ирландских ботинках для танцев.

– Бабушка велела мне спросить: тебе набрать ванну? Девочка наклонялась, пока ее лицо не оказалось в дюйме от его.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

– Да, – сказал он. – Я просто отдыхаю.

Флинн протянула руки, помогая Джеку встать, – его пошатывало. Его ванна. Девочка Флинн с ее запахом моря. Застеленная свежим бельем кровать.

– Дорогая, с кем ты разговаривала на улице? Она быстро отвернула голову:

– Что ты имеешь в виду?

– Я видел, как ты разговаривала с мужчиной.

– Ты смог увидеть его?

– Конечно.

– Как он выглядел? – спросила Флинн.

Джек вспомнил Гектора, каким он был прежде. Желтая шелковая рубашка, совершенный овал ногтей.

– Как выглядел? Он был прекрасен. Испанские глаза и кожа. Он любил желтый цвет. – Джек хихикнул. – Время от времени собирался завести собаку. Гектор любил собак. Однако не думаю, что у него когда-нибудь была собака. – Он повернул голову и увидел собаку Флинн. – О, ему бы понравился Крошка Иисус.

Собака завиляла хвостом в знак одобрения и смахнула посуду с кофейного столика.

Флинн покосилась на Джека – тот, казалось, смотрел в сторону. На улице она говорила с разносчиком газет, мальчиком из ее класса, которому она нравилась, потому что была единственной, кто над ним не смеялся. Но у того были ярко-рыжие волосы и очки с толстыми линзами, и, конечно, Джек видел совсем не его. На улице вообще не было никого, кроме Эрла, этого ее одноклассника. Но когда Джек начал рассказывать о мужчине в желтой рубашке, который там был, тот возник рядом с ним так же отчетливо, как и сам Джек. Стоя на улице, Флинн ощутила какую-то тягу к Эрлу. Должно быть, тот, кого видел Джек, разговаривал с ней о птицах. Испанский мужчина в желтой рубашке. Гектор. Мужчину звали Гектором, он был тем духом, которого она почувствовала. Ему было необходимо, чтобы она поняла что-то о канадских гусях из той истории, которую выучила в школе на прошлой неделе. Послушай: насчет небес и земли – это правда.

– Кто был тот мужчина? – спросил Джек, глядя на нее.

– Он был испанцем. Он хотел рассказать мне что-то. Хотел, чтобы я пошла с ним играть в футбол. Он говорил, ты тоже будешь играть.

– Нет. – Джек почувствовал необъяснимое облегчение. – Я никогда не играл в футбол. И не знаю, как в него играют. Ты принесла газету?

– Но ты будешь, – сказала Флинн. – Однажды ты будешь играть в футбол. Он сказал, что будешь.

– Сейчас же прекрати говорить ерунду, Флинн. Перестань выдумывать истории, которые всех расстраивают.

Она нахмурила брови, ее лицо исказилось от раздражения.

– Ты сам спросил. Я рассказывала только потому, что ты попросил.

Позже, когда они лежали на кровати, Флинн придвинулась ближе к Джеку. Сегодня на железнодорожных путях она видела трех гусей и поняла, что это значит. На уроке им объясняли, как далеко приходится путешествовать этим птицам и как они устают. Если летят три гуся, стало быть, один из них болен, и его сопровождают двое гусей. Они оставались с больным, пока он не умрет или ему не станет лучше. Флинн знала, что, может быть, и не обладает магической силой, но иногда она словно входила внутрь того, на что смотрела долго и внимательно. Птица в середине больше падала, чем летела, ветер, дувший порывами вокруг маховых перьев, гремел, как гром, когда она била крыльями. Мир вокруг был мягким и затененным, и Флинн чувствовала запах дождя в холодном ветре, она ощущала дыхание птицы в своей грудной клетке и то, как та не может вздохнуть глубоко. Два гуся кричали, от больной птицы пахло гнилым мясом. Птицы искали место, чтобы приземлиться, откуда две улетят после того, как третья умрет. Она так и не поняла тогда, почему ей показали это.

Послушай: это правда о земле и небесах. Иногда все переворачивается вверх дном. Птицы видят тебя. Для нихты отдаленная звезда, ты находишься на их небе, ты гуляешь по их небу, а они летают в твоем. И послушай: иногда мы, словно птицы. Мы ходим туда-сюда, чтобы помочь вам долететь до дома.

– Джек? – обратилась Флинн к Джеку, хотя видела, что тот засыпает.

– Да, малыш, – ответил он.

– Послушай, это правда о небесах и земле: когда гуси умирают, они падают вниз. Когда мы умираем, мы летим наверх. Мы живем на их небесах, а они на наших.

– Хм, – сказал он.

Она хотела сказать что-то, но Джек уже храпел. Флинн собиралась сказать, что его время уже близко и что мужчина в желтой рубашке, Гектор, пришел, чтобы помочь ему. Он будет ждать Джека так же, как птицы ждут друг друга. Гектор сидел на кровати и гладил Джека по волосам. Флинн поцеловала Джека перед сном, встала и пошла к двери, Гектор остался позади. Она обернулась к Гектору, а потом смущенно посмотрела на Джека. Но когда она вышла в коридор, Гектор пошел следом, положил руку ей на плечо, заключил ее в мягкие и удушающие объятия, и девочка зарыдала от страха – она поняла, что Гектор пришел не за Джеком. Он пришел за ней.

Глава XI Венера вдребезги

Только в дороге Стюарт вспомнил, что не купил Джеку подарок. Даже спустя столько времени, после всего что произошло, нельзя было забыть о подарке на день рождения – Стюарт никогда не позволял себе этого. В этом году был юбилей, Джеку исполнялось сорок, и Анна планировала устроить вечеринку.

Конечно, более великодушные экс-любовники сказали бы, что сама по себе поездка Стюарта была для Джека отличным подарком. Большим, чем он заслужил. В конце концов, Стюарт рисковал стабильными отношениями с новым партнером, которые длились почти год. Хотя Джек, естественно, этого не оценит. Единственным днем рождения, о котором Джек никогда не забывал, был его собственный. Стюарт давно привык к подобному распорядку вещей и сам покупал себе подарки в собственный день рождения и на Рождество. В наказание он таскал Джека за собой в каждый магазин, продающий кухонную утварь, каждый универмаг одежды, намеренно не покупая то, что он выбрал неделями раньше, пока в глазах Джека не появлялась умоляющее выражение, характерное для мужей женщин, одержимых любовью к покупкам.

Дэвид пришел в ярость, когда Стюарт сказал ему о своих планах. Анна позвонила в субботу во второй половине дня и спросила, не сможет ли он приехать на празднование дня рождения Джека, которое будет либо огромным банкетом, либо небольшой встречей близких друзей, она еще не решила. Как получится. Конечно, мы там будем, сказал Стюарт. Дэвид выглядел таким беззаботным, таким добродушным и заслуживающим доверия, что Стюарт принимал как должное, что они поедут вместе. Но однажды ночью, не так давно, Стюарт зашел слишком далеко. Дэвид слушал, сжав губы в ниточку, побледневший, как его Стюарт подробно описывает муки любви к Джеку. Было такое чувство, говорил он, словно их ДНК скручивались в одну спираль; и чтобы полностью освободить себя, понадобились бы годы бережного распутывания. Дэвид покачал головой и отвернулся.

Стюарт с Дэвидом жили в великолепном – у них было три спальни – доме в Ворчестере, когда-то роскошном, а теперь запущенном. Здание было выстроено в викторианском стиле, с элементами рококо и бесчисленными готическими арками. Дэвид был директором библиотек Бостонского университета, и почти каждые выходные у них дома проходили званые обеды для коллег Дэвида или их друзей. Стюарт, наконец-то защитив свою диссертацию, работал ассистентом преподавателя и надеялся вскоре продвинуться по служебной лестнице.

Анна позвонила, когда они красили гостиную, пытаясь найти единственно верный оттенок желтого. Они взяли в магазине красок четырнадцать образцов и уже свели их количество к девяти.

– Я думаю, – сказал Стюарт, – сливочно-желтый с орнаментом цвета зимнего солнечного света.

– Ты шутишь? Зимний солнечный свет – не мягкий оттенок. Сливочно-желтый с простым светло-желтым лучше.

Они отошли назад, какое-то время глубокомысленно смотрели на стену, потом одновременно рассмеялись.

– Мы такие привереды… – Стюарт провел испачканной в краске губкой по рубашке Дэвида. Зазвонил телефон, и он снял трубку. Поговорив с Анной минут пять, Стюарт вернулся в гостиную.

– Кто это? – спросил Дэвид.

– Анна. В следующие выходные мы приглашены в ее дом в штате Мэн. У Джека сорокалетие. – Он поправил пластиковый чехол, который защищал диван от краски.

– Нет, – сказал Дэвид. Стюарт пожал плечами:

– Как хочешь. Я вернусь в воскресенье вечером. – Он подошел к камину, размышляя о том, что каминная полка не должна быть обязательно белой. Может, не совсем белой.

– Я имею в виду, Стюарт, что это не очень хорошая идея для тебя самого.

– Почему? – Он обернулся.

– Это как бы увековечит ваши отношения с Джеком, и в конечном счете тебе будет просто больно. – Стюарт смотрел на него молча. – Отношения закончились. Ты уже когда-то горевал о нем. Разве тебе надо переживать все это снова?

– Тебе-то что? Это не имеет никакого отношения к тебе. К нам. – И перед тем как вернуться к проблеме желтых оттенков, он быстро и нежно поцеловал Дэвида. Одним из качеств, которые он больше всего ценил в Дэвиде, было то, что с ним можно так свободно разговаривать. Ценой общения с Джеком были обиды и сарказм.

– Я действительно не хочу, чтоб ты ехал. И прошу тебя не ездить.

– Ты говоришь глупости. Это все неуверенность и глупость.

Дэвид не отступал:

– Если ты уедешь, то к твоему возвращению меня может здесь уже не быть.

Стюарт спокойно посмотрел на него:

– Это угроза?

– Нет. Просто мне придется задуматься, что значит иметь партнера, который не уважает моего мнения.

– Хорошо, – сказал Стюарт. – Я понимаю. – На самом деле Дэвид имел в виду совсем не это. Годы, проведенные с Джеком, научили его подавлять панику. Стюарт больше не чувствовал себя расстроенным или отчаявшимся каждый раз, когда возлюбленный хлопал со злостью дверью или не был там, где обещал. Однако никогда раньше Дэвид еще не казался таким поникшим. Неужели все так серьезно?

Он поговорит с ним позже, когда вернется от Анны, решил Стюарт, ведя сквозь лесной тоннель зеленый джип «Чероки», который они с Дэвидом купили на прошлой неделе. Салон был обтянут кожей, машина даже пахла богатством. Он включил музыку и достал телефон. Нет. Не сейчас. Зачем начинать это сейчас?

В Портленде он остановился, чтобы пробежаться по магазинам. Что, черт возьми, Джеку нужно? Одежда? Книги? DVD всегда были верным выбором. Он нашел несколько малоизвестных фильмов Роберта Митчема. Потом взял несколько картин с участием Бена Эффлека, которого Джек тоже очень любил. Для Флинн он нашел записи «Ривердэнс» – Анна как-то сказала, что внучке нравятся ирландские танцы.

Когда он уезжал из Ворчестера, шел легкий снег, но здесь была настоящая зима. Сосны и ели сгибались под тяжестью льда и снега.

Он остановился в небольшой гостинице, в часе езды от Анны, чтобы выпить чашку чаю и переждать непогоду. В ресторане, окна которого выходили на все четыре стороны света, был огромный камин, в котором лежали толстые березовые поленья. Стюарт был здесь дважды: однажды с Дэвидом, по пути на вечеринку к Анне в канун Нового года, а второй раз один, когда ему вдруг невыносимо захотелось увидеть Джека. В тот раз он взял себя в руки и вернулся.

Стюарт сел в углу, подальше от беспокойной толпы туристов. Это было хорошей идеей – спокойно посидеть, собраться с мыслями перед встречей. Иногда Стюарта охватывали грусть и сожаление по той жизни, которую они вели. Но такое случалось не часто. Обычно он чувствовал себя счастливым от того, что теперь рядом с ним человек решительный и верный, который безоговорочно любит его.

Зал был полон семейными парами и шумными детьми. Снаружи горы были уже полностью покрыты снегом. Стюарт заказал себе бренди и задумался, похожи ли комнаты в этом отеле на комнаты в В&В, где они с Джеком обычно останавливались. У Дэвида не было и оттенка сентиментальности. Временами, когда Стюарт предлагал поехать на север, посмотреть на листья, Дэвид в первую минуту думал, что Стюарт имел в виду редкие заархивированные рукописи или фронтисписы старых книг.

– А чем отличаются листья в Массачусетсе? – как-то изумился Дэвид, когда Стюарт объяснил, что имел в виду. Стюарт только закатил глаза. В такие мрачные моменты он задавался вопросом, не слишком ли они разные для долгого жизненного пути. Но было в их отношениях нечто, что можно было назвать любовью крепкой, как скала.

Скорее всего, ночью будет большой снегопад. Анна готовит сейчас свой восхитительный суп и, может быть, уже зажгла огонь в камине. Это было чем-то похожим на возвращение домой: теплота, полумрак и аппетитные запахи еды. Стюарт был благодарен Анне. Он чувствовал благодарность за все ее приглашения – даже если он не принимал большинство из них. Если бы Джек не жил там, то они с Дэвидом бывали бы у Анны чаще. Родители Стюарта ушли из жизни с разницей в четырнадцать месяцев. Его отец умирал мучительно от рака поджелудочной железы. Один за другим взрослые дети приходили в палату отца, чтобы попрощаться: у Стюарта было восемь племянников, не считая сестры и братьев. Отец лежал в кровати, поддерживаемый подушками, и казалось невероятным, что это именно тот человек, который знал все о его детстве, что именно эти руки держали его еще ребенком. Такой странной казалась эта мысль. Неужели этот человек навсегда унесет с собой все, что знает о ранних годах Стюарта? Вот это и есть самое страшное, думал Стюарт, когда история твоей семьи просто исчезает со смертью родителей. Возможно, его близкие чувствовали то же, хотя и не совсем так, – у них были свои дети, свои семьи, свои праздники. Оба его брата жили в штате Массачусетс, а сестра – в Нью-Хэмпшире. Они никогда не приглашали Стюарта в гости. Он не понимал, как далек от них, – попросту не чувствовал этого, – пока родители были живы. Теперь они с Дэвидом встречали праздники вдвоем, а о Рождестве вообще старались не вспоминать. Стюарт не считал, что родственники избегают его, он просто не встречался с ними. Он не обижался на то, что его не включают в семейную жизнь, но его ранила их забывчивость – намеренная забывчивость, как он подозревал, – из-за которой его не приглашали на семейные встречи.

Он потягивал бренди, отвернувшись от двух семей, которые вошли в столовую. Две ужасные женщины, в тридцать лет – уже толстые деревенские бабы, в одежде цвета хаки и в синтетических водолазках, которые они, вероятно, купили на распродаже. Ему даже захотелось сказать, что если они хотят пополнить свой гардероб дешевыми водолазками, то покупать следует только черные. Оплывшие женщины с мягкими задницами и еще более мягкими мозгами, пыльными волосами в окружении невоспитанных детей. Эти глупые семьи из городков и областей, с их консерватизмом, микроавтобусами и убежденностью в своей правоте.

Что с ним сегодня? Он редко так ненавидел людей. Возможно, это из-за ссоры с Дэвидом. Тот умел давить на Стюарта, и Стюарт был вынужден уступать. Слишком часто он понимал, что причиной хандры был Дэвид, только когда скверное настроение проходило. Но все же раньше ему не бывало так мерзко, как сейчас.

Он повернулся к окну. На улице двое мужчин в шапках, похожих на русские ушанки, вырезали скульптуру из блока льда. Они пользовались долотами и чем-то, что показалось Стюарту шлифовальным станком. Вокруг были расставлены мощные фонари, видимо, они планировали работать долго. Стюарт рассеянно наблюдал, как трудятся мужчины. Он начал понемногу расслабляться от тепла, исходящего от камина, и от бренди в желудке.

Кто-то за одним из больших столов тоже заметил, что происходит на улице, – между Стюартом и окном встали четверо детей, вытягивая шею, чтобы хоть что-то увидеть. Двое из них полностью закрыли окно от Стюарта. Настоящая парочка бульдозеров, которые так толкнули столик, что чуть его не опрокинули. Стюарт пристально посмотрел на громадную мамашу, она самоуверенно улыбнулась ему, словно было вполне естественно, что ее дети заполнили всю комнату.

– Извинения приняты, – сказал Стюарт и подвинул ногой стул, стоящий напротив, когда один из мальчиков стукнулся об него своим толстым телом. Как мать могла позволить сыну стать таким? Пухлые бедра, как две подушки, лицо, бледное от неправильного питания и часов, проведенных перед телевизором. Стюарт вернул стул на прежнее место, ребенок ничего не заметил. Стюарт еще немного подтолкнул стул, мальчик споткнулся об него, потерял равновесие и упал. Прямо перед ним.

К ужасу Стюарта, вместо того чтобы понять намек, он начал плакать. Разговор за столами прекратился, и одна из женщин крикнула:

– В чем дело, Джеральд?

Ребенок посмотрел на Стюарта, который повернулся к нему, неприязненно изогнув брови. Надо же! Мир не перевернулся из-за тебя, сынок. Подошла мама мальчика:

– Что случилось?

– Он толкнул этот стул на меня! – проговорил мальчик между всхлипываниями.

Мать посмотрела на Стюарта, ее маленький рот с блестящей розовой помадой – розовая помада с красной водолазкой – выглядел как старая открывалка. Очевидно, женщина ожидала, что Стюарт начнет отрицать, но он залпом выпил оставшийся коньяк и спокойно сказал:

– Вам необходимо обучить вашего сына кое-каким манерам.

– Что вы сказали? Что он вам сделал? – Она посмотрела на Стюарта со смешанным чувством удивления и настороженности, по большей части это было удивление, которое вывело его из себя.

– Спросите его, – ответил Стюарт. – Но желательно за своим столом, и оставьте меня одного.

Женщина нахмурилась:

– Ему восемь лет. Вам не мешало бы иметь хоть чуточку терпения. – Она покровительственно обняла ребенка.

– Да? Возможно, вам стоит самой воспользоваться своим советом, – сказал он. – По поводу терпения.

Вся их шумная компания ушла, а Стюарт остался один. Он почувствовал себя неловко – он совершенно не собирался так злиться. Всепоглощающая ярость не была в его стиле.

Стюарт оставил деньги на столе и ушел. В воздухе витал запах сосновых гирлянд, подвешенных над крыльцом, которое освещали белые рождественские фонарики, и Стюарт почувствовал, как атмосфера Рождества радугой выросла над ним. Он сел в машину, нашел телефон, позвонил домой, но дал отбой прежде, чем в трубке зазвучали гудки. Слишком близко к дому Анны, слишком близко к урагану по имени Джек.

Припарковав машину у дома Анны, Стюарт надел свое пальто, то самое, которое было хранилищем воспоминаний о Джеке. Сначала он не собирался его брать, но затем предположил, что в его отсутствие Дэвид может обыскать одежду, а Стюарт хотел сохранить свою тайну. Пальто не влезло в чемодан, оставлять его в машине тоже не хотелось. Возможно, он хотел показать его Джеку и именно поэтому взял с собой. Пытаясь удержать в руках сумки и свертки, он постучал костяшками пальцев в дверь. Через небольшое окошечко рядом с дверью он увидел в прихожей Анну, спешащую к двери.

– Привет, дорогой. Я уже хотела звонить в полицию. – Она взяла вещи и обняла его. – Мы только что поужинали, хотя ждали тебя до последнего.

– Все нормально. – Он прошел за ней в гостиную. – Где наш мальчик?

Он в ванной. – Флинн моет посуду. – Анна достала графин со скотчем, и он кивнул. – Флинни? – крикнула она в сторону кухни.

– Што? – громко откликнулась девочка.

– Дядя Стюарт здесь.

– Милосердие Божие! – завопила Флинн. – Все дрозды ултели с мого пирога!

Анна поджала губы и покачала головой, увидев выражение лица Стюарта:

– Ее новое развлечение. Ей кажется, что она говорит с южным акцентом. Мы пытаемся не обращать внимания. – Она взглянула на пальто: – Давай, я его повешу.

– Я сам. – Он пошел к чулану в коридоре.

– Дядя Стюарт? – крикнул Джек из ванной и засмеялся. – Кто-то сказал «дядя Стюарт»?

– Точно. Иди сюда. – Стюарт вернулся в гостиную к Анне.

– Он скоро подойдет. – Анна налила себе еще скотча и добавила полено в камин. – У него небольшие проблемы. Как бы это повежливее сказать? Все, что он съел на завтрак, сейчас выходит обратно. Это из-за препаратов, которые он принимает, организм отвергает их. Сорок восемь таблеток в день, и все в определенное время. – Она села в кресло и положила ноги на столик. Стюарт увидел усталость в ее поникших плечах, бессилие в линии рта. К тому же она заметно похудела. – Я хотела сказать тебе еще по телефону: у Джека депрессия. Но это, и еще то, что у него стала тоньше шея, – обычная реакция на лекарства. Но они все-таки помогают. Теперь он большую часть времени чувствует себя лучше, и содержание вируса уменьшилось на сорок процентов. Это просто чудо.

– Это хорошо, – сказал Стюарт. Анна кивнула:

– Это очень хорошо.

Флинн вошла в гостиную и, улыбаясь, подошла к Стюарту. Она так выросла, стала на несколько дюймов выше, чем когда он видел ее в последний раз. Ее фигура стала более пластичной и оформившейся, хотя совсем не прибавила в талии. Через три года она станет очаровательной девушкой.

– О боже, ты просто восхитительна. Она обняла его и поцеловала в ответ:

– Ого, да ты заставляешь девушек краснеть. Он рассмеялся:

– Ты читала «Унесенные ветром»? Она покачала головой:

– Нет, cap, я ниче о таких вещах не знаю. Я больше по кухонной части и не в свои дела не лезу.

Анна строго одернула внучку:

– Флинн! Перестань так говорить. Кто-нибудь может посчитать это обидным и решит, что ты просто смеешься над другой культурой.

– Угу, – сказала Флинн. – Но, миз Анна, здеся нет никаких босяков с Юга. – Она прижалась к Стюарту. – А ты знаешь, что их плантации полны духов давно умерших людей?

Стюарт почувствовал, как Анна раздражена манерами Флинн.

– Расскажи мне о школе. Тебе нравится твоя новая школа?

Девочка помрачнела:

– Она нормальная. Мне нелегко общаться с детьми моего возраста, хотя так было всегда. Я же сумасшедшая.

– А ты занимаешься каким-нибудь спортом?

– Нет. Сейчас я танцую кельтские танцы.

– Неужели? Ну, так уж получилось, что у меня с собой есть кое-что, что могло бы тебе понравиться. – Он достал из сумки кассету с записью «Ривердэнс».

– О! Такую я еще не видела! Спасибо.

Она уже собиралась включить видеомагнитофон, но Анна остановила ее:

– Не сейчас, Флинн. Или смотри наверху.

– Ладно. Я подожду Джека.

– Джек хочет увидеться со Стюартом. Посмотри одна, а если хочешь с Джеком, тогда попозже.

– Но я тихонько включу. Стюарт не возражает. Там музыка совсем не громкая. – Она пошла к телевизору.

– Флинн!

– Всего пять минут. Дай мне посмотреть, пока не вышел Джек, а потом я выключу. Сейчас восемь часов. Это время, когда мы с Джеком всегда делаем что-нибудь вместе.

– Нет, Флинн, – сказала Анна так терпеливо, как только могла. Непослушание Флинн было чем-то новым. Ее настроение менялось каждую минуту. Хотя чего еще ожидать от ребенка ее возраста.

Девочка обиженно выбежала из комнаты. Анна слышала, как она поднялась на второй этаж, а потом опять спустилась.

– Джек? – крикнула она. – Поторопись там, пожалуйста. Ты расстраиваешь наши планы.

Анна встала.

– Извини, – сказала она Стюарту, вышла в коридор и взяла Флинн под локоть. Затем повела внучку к лестнице.

Она могла вытерпеть, когда Флинн дразнила ее, могла выдержать ее неповиновение и сопротивление, но не станет терпеть это.

– Здоровый человек не имеет права диктовать график чьей-то болезни. Что с тобой случилось, Флинн? – Анна чувствовала, что и Стюарт, и Джек слышат ее. – Что в тебя вселилось?

Флинн посмотрела на худые босые ноги бабушки. Она не знала, что ответить. Кроме того, что она хотела быть кем угодно, но не собой, девочка терпеть не могла, когда нарушался привычный образ жизни, даже если нарушителем был Стюарт, особый друг Джека. Ее до слез расстроило, что она не могла посмотреть телевизор или фильм с Джеком, как они делали каждый вечер, после экскурса в музыку семидесятых. У нее было ощущение, что из-за такой мелочи может разрушиться мир.

– Иди покорми мистера Гувера МакПоза и поменяй его туалет. А Крошка Иисус гулял перед сном?

Флинн кивнула, ее глаза наполнились слезами.

– Я хочу к маме, – сказала она.

Это тоже было чем-то новым. Теперь каждый раз, когда Анна начинала воспитывать внучку, та заводила разговор о Поппи.

– Почему бы тебе не принять ванну? Иди в кровать, а потом мы с Джеком придем и поцелуем тебя перед сном.

Однако Флинн стояла, словно в трансе, и смотрела в одну точку.

– Флинн! – позвала Анна. Девочка, рыдая, бросилась к ней:

– Со мной что-то не так. Действительно, действительно не так. Почему я не могу быть нормальной?

Анна отвела ее наверх и успокоила. Затем наполнила ванну водой, расстелила постель и сказала, что, когда Флинн успокоится, она может спуститься вниз или лечь спать.

– Ладно? Хорошо, Флинн? Флинн кивнула, и Анна вышла.

Анна извинилась перед Стюартом и пошла на кухню, чтобы разогреть ему ужин. Она налила суп, нарезала хлеб и сыр, открыла бутылку бургундского. Ей нужна была помощь в отношениях с Флинн, помощь еще одного здорового взрослого человека, одной ей с непомерной энергией девочки не справиться. Может быть, Марвин прав, и Флинн действительно нужно хобби. Занятия танцами занимали не так уж много времени, да и посещала она их нерегулярно: водила машину только Анна, а занятия начинались в семь. Это означало, что Анне нужно мчаться домой с работы, быстро забрать Флинн, везти ее и ждать бесконечные полтора часа, пока все закончится. Она посолила суп, вытерла бокал и поставила его на поднос. Может быть, стоит научить Флинн вязать, хотя эта идея ненамного лучше той, что предложил Марвин, – научить ее шить. Нужна какая-то деятельность, которая поглотила бы ее целиком. По вечерам Флинн совершенно нечем было заняться. С домашними заданиями она справлялась всего за час. И всегда выполняла их блестяще.

Анна принесла поднос в гостиную, где на диванчике сидел Джек и легонько обнимал Стюарта.

– Ну, ну. По-моему, я уже готова поступить в «Службу спасения», – сказала она и поставила поднос перед Стюартом. – Как твой живот? Есть подвижки к лучшему?

Джек рассмеялся:

– Милая, мои внутренности не просто двинулись, они умчались, не оставив обратного адреса.

Стюарт рассмеялся, понюхав вино.

– Это мой мальчик, – сказал он, и у него сразу защемило в груди. Безнадежно. Он не мог не думать о Джеке, и так будет всегда. Внешний вид Джека шокировал: шея истончилась, на спине проступили все кости и позвонки, как у старухи. Однако его бледность не была пепельной – Джек, конечно, не здоров, но и умирать ему рано. На нем был украшенный витым орнаментом морской свитер и небрежно связанная кепка из легкой шерсти, сквозь которую виднелись редеющие волосы. Однако все это – болезнь, потерянный вес, шишки и кровоподтеки – не могло сделать Джека менее красивым. В выражении его лица появилось что-то новое, и Стюарт подумал, что Джек стал еще более привлекательным, в его глазах сверкала глубина, словно в них он хранил свои мечты, а не в поврежденном вирусом мозгу.

– Итак, расскажи-ка, что нового в твоей жизни, мальчик мой, – сказал Джек, похлопывая Стюарта по коленке и оглядывая его с ног до головы. – Как дела на любовном фронте?

Стюарт притворился, что удивлен:

– Не перед Анной же.

– Ой, пожалуйста. Эта железная бабушка? Мадонна американских горок? Эта богиня, с которой мы три часа беседовали о прелестях секса между геями? Эта женщина знает все наши секреты, дорогой…

– Но не те, которыми вы делились друг с другом, – перебила его Анна.

– Естественно, – кивнул Джек. – Анна, ты не можешь сесть с другой стороны? – Он похлопал по дивану. – Я становлюсь очень беспокойным, когда ты далеко от меня. А куда ушла моя девочка? Анна обошла диван и села:

– Я отправила твою девочку наверх. Она сегодня не в духе.

Джек подтянул Анну ближе:

– Есть одна вещь, которую я могу рассказать вам обоим о смерти… нет, две вещи. Первая – это не так уж плохо, как говорят. Это похоже на тоску по дому, из которого ты собираешься переехать. – Он глотнул бургундского и потянулся за бутылкой, но Анна отодвинула ее ногой.

– Осторожнее. Тебе нельзя, ты же знаешь, – мягко сказала она.

– Да. Я знаю. Но мне уже почти сорок, и мы отмечаем приезд Стюарта. – Анна пожала плечами и посмотрела, как он налил четверть бокала и показал ей, ожидая одобрения.

– Твоя печень… – Анна повернулась проверить камин. Она тоже была немного пьяна, но чувствовала себя умиротворенной.

– А какая вторая вещь? – заговорил Стюарт.

– Что, детка? – спросил Джек.

– Что за вторая вещь, которую ты хотел сказать нам? Джек уставился вперед, словно пытаясь вспомнить что-то забытое.

– О! Вторая вещь заключается в том, что очень важно, чтобы люди были физически ближе к тебе, настолько близко, насколько это только возможно. Плоть бесценна.

– Это, – ответил Стюарт, протянув руку вдоль плеча Джека и наткнувшись на руку Анны, – давно известно.

– Мне нужно взглянуть, как там Флинн, и дать вам пообщаться. – Стюарт улыбнулся Анне, а Джек усадил ее обратно. – Нет, Флинн в полном порядке. Останься ненадолго. Пожалуйста.

– Джек, ты каждый день видишь мою противную рожу. Уверена, что вам со Стюартом нужно побыть наедине.

– Анна, пожалуйста, прошу тебя.

– Джек! – Она рассмеялась. – Больше не пей. Ты начинаешь вести себя, словно пьяница в баре перед закрытием.

Стюарт почувствовал разочарование. Он не ожидал, что Джек встретит его с сердечной радостью и распростертыми объятиями, но все же ему казалось странным, что Джек относится к нему так светски, словно он один из множества гостей.

Даже сейчас Стюарт ужасно хотел просто побыть с ним вдвоем, в спокойном молчании и тихих разговорах… Анна и Джек говорили о Флинн около часа, обсуждая, нужно или нет показывать ее врачу. Потом они поговорили о ценах на недвижимость и обсудили, кого пригласить на рождественскую вечеринку.

– Я абсолютно уверена, что в прошлом году обидела половину местных жителей, – пожаловалась Анна.

– В городке проживает пятьсот человек. Никто и не ожидает, что ты позовешь всех, – сказал Джек. – Кроме того, неужели ты действительно хочешь позвать каждого слащавого Билли и Боба, чтобы они явились со своими домашними пирогами? Почему бы не пригласить только избранных? Кто, в конце концов, будет развозить всех по домам?

– Я. Но не всех, – сказала Анна.

– Я не буду. Ни в коем случае. У меня не будет никаких угрызений совести, если мы вычеркнем из списка тех, кто говорит: «Геи отправятся в ад».

Стюарт уставился на огонь и думал, что, наверное, ему не стоило приезжать. Джек вернулся; он был практически тем прежним человеком, который жил в его сердце, где не было места больше ни для кого. Ему хотелось хоть немного той теплоты, опьянения, которые были в их жизни совсем недавно.

– Наверное, ты прав, – сказала Анна. – Я сноб. Зачем притворяться кем-то другим? Хотя, может, и стоило пригласить сюда полгорода. Мы с Флинн собираемся здесь еще немного пожить.

– В отличие от тех из нас, кто просто заехал на выходные или собирается умереть, – сказал Джек и потянулся за графином вина.

– Джек, ты меня утомляешь. Вы с Флинн как две толстые задницы на набитом чемодане.

Джек рассмеялся:

– Что с тобой, Анна?

Она на минуту задумалась, чувствуя себе одновременно раздраженной и удивленной:

– Я не знаю. Просто сегодня у меня ни на что не хватает терпения. Я устала и не хочу, чтобы на меня давили. Я не в настроении тебя слушать. Эти твои словесные каламбуры, или как ты их называешь.

Джек обнял ее и поцеловал в шею:

– Прости, дорогая. Прости. Я не подумал. Ты же знаешь, я люблю тебя.

Стюарт почувствовал горечь. Джек редко говорил ему подобные слова и почти никогда не проявлял такую нежность, извиняясь за невнимательность. Не было никаких причин ревновать к Анне, это он знал. Анна – единственный человек, которого Джек не может позволить себе обидеть и потерять. Стюарт больше никогда сюда не вернется. Это был прощальный визит, он закроет эту дверь и запрет на замок. Он вернется домой, к Дэвиду и их простым отношениям, они будут переживать маленькие проблемы и радоваться маленьким радостям, повседневной размеренности, которая делает жизнь более простой, предсказуемой и спокойной.

Позже Стюарт лежал в постели в комнате для гостей, слушая, как за стеной Джек разговаривает с Флинн. Он смотрел на корку льда на старомодном окне, закрытом ставнями, слушал шорох волн, которые ударялись о скалы. Стюарт не чувствовал себя таким одиноким с тех пор, когда они жили с Джеком, и он подолгу ждал в постели, когда тот придет к нему. Послышался детский смех Флинн – она была таким обаятельным ребенком, хотя нет – уже не ребенком. Однако и молодой девушкой она еще не стала. Пленяющее безвременье, когда мальчики и девочки были одинаковыми. Еще немного, и они начнут быстро меняться.

Он взял телефон со столика, но решил не набирать номер. Возможно, Дэвид еще не спит, волнуется, почему Стюарт не позвонил, чувствует себя тревожно и одиноко и боится, что он его бросит. Это неважно. На самом деле, ему было все равно, даже если Дэвид выкинет его вещи на улицу. Единственное что все еще имело значение, – это Джек. Это так просто. Почему он думал, что может быть по-другому?

В прежние посещения Стюарт не так остро чувствовал это, но все равно это чувство было слишком определенно, чтобы ошибиться. Стюарт не особо верил в Бога, но иногда, как, например, сейчас, ему казалось, что сможет поверить: Бог – не какое-то далекое всезнающее существо, он всего лишь сила смирения. Бог – это усилие невостребованной любви. Ничто в этом мире, даже жестокость или отторжение, не имеют такой силы, как признание собственного несовершенства.

Немного спустя Стюарт услышал, что Джек вышел из комнаты Флинн. Дверь открылась с мягким скрипом, и в свете из коридора появился Джек, словно темный призрак, пахнущий лекарствами, с обтянутым шерстью черепом.

– Милый… – произнес он так, словно долго искал Стюарта в каждом углу темной комнаты.

– Я здесь. Входи. – Стюарт отогнул одеяло, принял Джека в свои объятия и с удивлением почувствовал силу его тела: мускулы были крепкими и, казалось, совсем не уменьшились из-за болезни. Стюарт прижался к Джеку, сплел свои ноги с его, мечтая, чтобы время остановилось, чтобы этот момент тянулся подольше, чтобы в нем можно было немного пожить. Он не хотел, чтобы наступила следующая минута, а за ней еще одна, принося с собой печаль, скуку и страстное желание. Стюарт поцеловал Джека, легонько провел пальцами по его тонким, словно ниточка, векам, так нежно и мягко, словно крылышком мотылька.

– Что если я попрошу тебя остаться? Что скажешь?

– Насколько? – удивился Стюарт.

– Навсегда, – ответил Джек. – Просто останься со мной, Анной и ее семьей. Нашей семьей. Ты даже представить не можешь, как я здесь счастлив. Кто бы мог подумать. Здесь все так просто, тихо и понятно. Здесь я совсем не чувствую себя одиноко.

– Не будь идиотом, Джек. Ты же знаешь, я не могу остаться. Когда мы жили вместе, я был тебе не нужен.

Джек замолчал, а потом тихо сказал:

– Ты даже не представляешь, Стюарт, как много ты для меня значил. В моем сердце всегда был только ты, ты открыл мне хорошее во мне. Я был дураком, потому что не сразу понял это. – Джек чувствовал, что уже поздно, слишком поздно, Стюарт уже не поверит ему. Он снова придвинул Стюарта ближе, вдыхая свежий молочный запах, запах его волос и пахнущей дождем кожи. Он хотел быть со Стюартом снова, хотя бы один раз.

– В любом случае, не стоит теперь обсуждать такие вещи, – сказал Стюарт. – Это можно рассматривать только с философской точки зрения, ведь у меня уже есть другой.

– Ну, – хмыкнул Джек, – не совсем так.

– Что ты имеешь в виду?

– Послушай. Как ты можешь быть с кем-то, если ты сейчас со мной?

– Я не хочу говорить об этом, Джек. – Стюарт закрыл глаза. Шелковые простыни, на которых он лежал, были такими мягкими. Раньше он думал, что Анна неважный декоратор, однако она собирала всякие красивые и забавные штучки с той же увлеченностью, что и Джек. Ее квартира в Бостоне была просто ужасна, но здесь, в этом доме, наполненном ее собственными вещами, становилось понятно, какой у нее изящный и безупречный вкус. Стюарт слышал, как рядом дышит Джек, и на какой-то момент вспомнил Бостон, квартиру на Бэк-Бэй, где он лежал и ждал, когда тело Джека будет скользить по его телу. Вспомнил запах жареного подорожника, раздражающее нытье фильмов с участием Роберта Митчема.

Джек наблюдал, как Стюарт засыпает. Он выглядел таким милым, когда спал, тихо и крепко, как ребенок, как камушек, который вечером бросали на дно колодца, а утром снова доставали. Стюарта ничто не могло разбудить. Джек поцеловал его в лоб, в полные губы и почувствовал, что готов расплакаться. Любовь Стюарта была как находка имперского комода на распродаже домашних вещей, прочного и редкого посреди разной рухляди. Нужно появиться вовремя, чтобы заполучить его, а потом, когда он уже доставлен, испытать разочарование от того, что он не проходит в дверь. Любовь Джека к Стюарту всегда обречена, его жизнь была такой скупой и мелкой, и ему так мало было позволено.

По привычке Стюарт обнял Джека, когда почувствовал его руку на своей коже. Затем, когда Джек поцеловал его, открыл глаза.

– Я все еще сплю? – спросил он.

– Нет, – сказал Джек.

Стюарт прижался к нему, но потом отодвинулся.

– Позволь мне, – и Джек поцеловал его. Идя по знакомому пути, его губы сразу нашли нужный ритм.

– Нам не следует этого делать, – сказал Стюарт, но его тело уже инстинктивно отвечало на прикосновения Джека, повторяя движения, которые совершало тысячу раз.

Немного позже Стюарт проснулся от звука будильника на наручных часах Джека и услышал, как тот поплелся в ванную. Он передвинулся на половину Джека, позволив своему телу погрузиться в тепло свежих воспоминаний.

Стюарт дотянулся до телефона. На этот раз он все же позвонил. Естественно, Дэвид спал, но голос Стюарта разбудил его окончательно.

– Я так беспокоился за тебя. Ты у Анны?

– Да. – Он сел, чувствуя, что на другом конце провода Дэвид чего-то ждет. – Я просто хотел отметиться, вот и все.

– Я не злюсь, если это то, что ты хочешь узнать. Возвращайся домой. Мне не нужно было угрожать тебе. Просто возвращайся, ладно? – Дэвид замолчал.

– Ладно, – сказал Стюарт.

– Я люблю тебя, – заговорил Дэвид.

– Я знаю. – Это было единственное, что Стюарт мог произнести.

– Значит, все в порядке?

– Что ты имеешь в виду?

– А как ты думаешь, что я имею в виду? У нас с тобой все в порядке?

– Я не знаю. Я надеюсь. Да. – Он пообещал позвонить Дэвиду на следующий день и повесил трубку.

Он слышал, как в ванной Джек включил воду, звякнул стаканом по крану. Разве такое возможно? Разве сможет он всю оставшуюся жизнь ходить по острию ножа, подбирать слова, боясь реакции Джека? Он читал брошюры и листовки о безопасном сексе, о том, как остаться здоровым, если твой партнер болен СПИДом, но сейчас все это казалось до смешного простым. Секс был одним из множителей в большом уравнении. Представляя себя опять с Джеком, Стюарт не верил, что смертельная болезнь изменит его бывшего партнера, что тот станет более нежным и благодарным Стюарту за присутствие в его жизни. Джек был тем, кем он был всегда, и Стюарт помнил это, думая о своем возможном возвращении. Быть с человеком, который болен СПИДом, означает, что придется разделить свою жизнь на две части: с одной стороны, насмешки, обиды и эгоизм; и нежность, внимательность и любовь – с другой. Даже самая мелкая ссора будет расстраивать больного.

На одной чаше весов лежал Джек, каким он стал. А на другой – опасность заразиться. Чувство неполноценной любви и неуверенности в сочетании с месяцами, а то и годами ухудшения здоровья и смертью в итоге. Вот что тревожило его. Глупо думать, что СПИД может кого-то облагородить. Эта болезнь вызывала только страдания. И если доктор сказал правду, что черты личности становятся более явными, когда болезнь прогрессирует, то ему остается лишь уповать на милосердие Божие. Джек останется самим собой. Стюарт улыбнулся: он подумал об огромных пакетах из бакалеи, о шкафчиках, наполненных красивыми и бесполезными вещами, о сотнях бутылочек шампуня, о бутылках шампанского за девяносто долларов и о лихорадочном желании, которое было повсюду.

Флинн услышала, как Джек пошел в ванную. Она не спала уже несколько часов: ее беспокоили боль и спазмы в голове и животе и еще то, что вечером не совершился обычный ритуал с Джеком. Темные фигуры скользили у ее двери и кружились у изножья кровати. Флинн было лучше, когда она могла копать, видеть подземные миры и не беспокоиться о том, что творится наверху. Сейчас каждый раз, поворачивая голову, она видела лица и очертания людей, преимущественно мужчин, и все они были довольно молодыми. Ей всегда казалось, что привидения должны быть старыми, тогда они счастливы. Час назад, когда девочка решила, что может уснуть, ее разбудили Крошка Иисус, который громко рычал, глядя на пол, звон бокалов и смех. В коридоре толпились десять мужчин, у них было что-то вроде вечеринки. Звучала музыка в стиле диско, стоял сервировочный столик с едой, и двое мужчин целовались. Она знала, что все это нереально или, по крайней мере, не настолько реально, чтобы кому-то об этом рассказать. Флинн не могла рассказать даже бабушке, которая притворялась, что не верит во все это. Например, в доме жил мужчина, который повсюду следовал за Анной. Он стоял у нее за спиной и прикасался к ее волосам, когда она готовила ужин, или сидел на диванчике рядом с ней, когда она читала газету. Флинн видела его, но считала, что он этого не замечает, пока однажды не допустила ошибку. Девочка уставилась на мужчину, когда тот шептал Анне на ухо что-то, чего Флинн, конечно же, не слышала. Она и не могла слышать, потому что это было не для ее ушей, но в тот момент, когда призрак уловил взгляд Флинн, словно сломался какой-то барьер. «Скажи Анне, чтобы она не переживала, – сказал он. – Все в порядке».

Флинн отвернулась, уставившись в домашнее задание по математике. Девочка никогда не передавала сообщения, кроме одного раза, когда Анна вошла и поинтересовалась, с кем она разговаривала.

– С пожилым мужчиной, – объяснила Флинн, – который очень тебя любит и всегда будет любить. – Так звучали слова в ее голове. Но Флинн неправильно истолковала выражение лица бабушки и продолжала говорить о том, как этот пожилой мужчина сказал, что ждет их всех, что он описывал, как прекрасно там, где он живет, там никому и ничему не бывает одиноко. Там даже капли дождя падают парами. Но Анну все это так расстроило, что Флинн никогда больше о нем не упоминала, и пожилой мужчина рассеялся.

Флинн чувствовала себя действительно плохо: болел живот, ее бросало в жар и ломило во всем теле. Она позвала Джека – ей не хотелось идти мимо духов, которые собрались в коридоре.

– Джек? – сказала она. А затем еще громче: – Джек! Наконец он услышал. Джек стоял в дверях ее спальни в окружении лиц, которые с любопытством смотрели на нее, словно впервые видели. Испанец в желтой рубашке тоже был здесь, он улыбался ей, а в руке у него был окровавленный нож. Если бы Джек не описал его так подробно, он не был бы таким реальным.

– Почему ты еще не спишь, крошка?

– Я не очень хорошо себя чувствую.

– Да? – Он сел на край ее кровати и включил свет. – Что случилось?

– Живот.

– Я полежу с тобой немножко, ладно? – Он загнул одеяло. На простыни была кровь. – О! У тебя начались месячные?

Ее состояние было чем-то средним между ужасом и невозмутимой осведомленностью. Девочка понимала, что это значит, и, на самом деле, даже ждала этого, но все же была испугана.

– Я не знаю. Со мной это впервые.

– Хм… Тебе мама рассказывала… Ты знаешь, что делать?

Флинн расплакалась. Она не готова к этому, к резкой боли в бедрах, к странному ощущению в груди. Она привыкла к тому, что ее тело маленькое, быстрое и легкое.

Джек придвинул ее поближе и поцеловал горячую бровь:

– Не плачь, милая. Это замечательная вещь. В любом случае, твои мама и бабушка расскажут тебе, насколько это прекрасно, ведь ты официально становишься девушкой. Но сейчас я объясню тебе, в чем хорошая сторона этого события, можешь запомнить на будущее: пять дней в месяц ты можешь ругаться, вести себя как настоящая стерва, есть столько шоколада, сколько хочешь, а потом свалить все на те несколько капель крови, которые вытекают из тебя.

– Как долго это длится?

– Четыре или пять дней.

– Не, я имею в виду сколько лет?

– А как ты думаешь?

– Двенадцать?

– Чуть дольше. – Он протянул ей руку, помог подняться, и они вдвоем пошли в ванную. Сзади, в шкафу с бельем, он нашел упаковку тампонов размера «супер». Это его удивило: Анна была такой маленькой. Боже! Что было не так с американской культурой? Им недостаточно просто увеличить порции в ресторанах быстрого питания. Теперь можно даже купить тампоны размера «супер».

– Подозреваю, ты не умеешь этим пользоваться, – сказал Джек.

Флинн покачала головой, ее глаза стали шире, а личико совсем побледнело.

Джек снова принялся рыться в ящиках. Разве большинство женщин не пользуется прокладками вдобавок к тампонам?

– Это все, что я смог найти. Твоя бабушка когда-нибудь пользовалась «Котекс»?

Флинн нахмурилась, посмотрела на туалет:

– Она пользуется «Аяксом». Джек вздохнул:

– Пойду разбужу Анну. Она-то знает, что делать.

– Нет, не надо. – Девочка обняла Джека. – Не буди бабушку.

– Флинн, милая, я же гей, который совсем ничего не знает о двенадцатилетних девочках. Единственное, с чем я имел дело ежемесячно, была моя зарплата.

– Пожалуйста, не буди бабушку. Я хочу, чтобы ты мне помог.

– Почему? Ну ладно. Нет смысла спорить. – Джек включил свет над раковиной и сел на край ванны, чтобы прочитать инструкцию на коробочке. Он бегло просмотрел предупреждения об анафилактическом шоке, прочую предупреждающую чушь и посмотрел на схему: всего три части – две части аппликатора, а внутри сам тампон. Это просто. – Ладно. Держи. – Он достал один тампон из коробочки и протянул его Флинн. Та смотрела на эту крошечную вещь так, словно это было что-то взрывоопасное. – Флинн, я помогу тебе с этим справиться, шаг за шагом, но пойми меня правильно – ни при каких обстоятельствах, даже под страхом смерти, я не всуну это в тебя. Ладно?

– Ладно.

– Хорошо. Я буду снаружи. – Он закрыл дверь. – Шаг первый – сними с него обертку.

– Сделано, – сказала Флинн.

– Шаг второй… Ой! – Он увидел изображение женщины, пустое и безликое, у которой были только внутренние половые органы. Как ужасно! Он порадовался, что Флинн не пришлось на это смотреть. Так, что они пытаются объяснить? Силуэт длинноволосой женщины, которая стояла согнувшись. – Шаг второй – найти положение, наиболее удобное для введения тампона. – У него закружилась голова. – Ты можешь или стоять одной ногой на сиденье унитаза, или сидеть, широко раздвинув ноги. Положение сидя позволяет влагалищу принять более горизонтальное положение. – Боже! Он сел на пол.

– Мне нужно всунуть в себя всю эту штуку? – крикнула Флинн.

Джек посмотрел в инструкцию:

– Нет. Просто всунь до маленьких рубчиков. А потом легко надави на фиксатор. – Он не мог дать Флинн инструкцию, не мог позволить, чтобы девочка увидела этих безликих женщин с их матками, влагалищами и половыми губами, занимающими одну треть всего тела. Они, по крайней мере, могли бы нарисовать этой женщине сердце. Завтра он напишет производителям, напишет и скажет, что нужно изобразить женщину с лицом и другими деталями или же оставить лишь те части, которые необходимы для инструкции. – Как ты там?

– Я не могу сделать это. Оно не работает.

– Какая именно часть не работает?

– Ты не мог бы сюда зайти?

– Я сейчас просуну инструкцию под дверь, ладно? – Он начал отрывать части с рисунками, но увидел, что если он сделает это, то оторвет третий пункт инструкции. На самом деле, с ней должна быть мать или какая-нибудь другая женщина, чтобы объяснить все и чтобы она не увидела этих пустых женщин. Ни одна двенадцатилетняя девочка не должна подумать, что в ее теле есть что-то неестественное.

– Джек?

– Я здесь. Посиди одну секунду. Продолжай пытаться. – Он подошел к маленькому старинному столику в коридоре, нашел в ящике карандаш и сел.

Он подрисовал девушке глаза, ресницы, брови, пририсовал улыбку, чтобы изобразить самоуверенность, но она сделала девушку похожей на персонаж мультфильма. Длинные волосы, рваная челка и кольцо на правой руке. Так лучше. Он просунул инструкцию под дверь ванной и пошел к Стюарту. Тот долго не просыпался. Джек сильно потряс его за плечо.

– Что? Что случилось?

– У тебя есть сестра.

– Еще одна? – переспросил Стюарт и почти проснулся. – Что случилось?

– Что ты знаешь о тампонах?

Они вдвоем подошли к двери ванной.

– Флинн, дай сюда инструкцию, – попросил Джек, – Вот схема, – сказал Джек Стюарту Мы остановились на шаге номер три – легко введите.

Стюарт взглянул на рисунки и прочитал инструкцию:

– Флинн?

– А?

– Ты сидишь?

– Да.

– Хорошо. – Он перечитал все действия, которые сопровождали эту позицию. – Хорошо, если ты сидишь, тебе просто нужно направить его назад и вниз, по направлению к тазовым костям. Действуй не спеша.

– Вы не могли бы привести Крошку Иисуса?

– Зачем? – спросил Джек.

– Для компании.

Джек не хотел открывать дверь, боясь что-нибудь увидеть.

– Он же мальчик. Это не очень хорошая мысль – пустить туда мальчика. Даже если он собака,

Флинн вздохнула:

– Но почему?

– Мальчики не такие сильные, как девочки. У него может случиться сердечный приступ.

Стюарт нахмурился и посмотрел на Джека.

– Просто не спеши, Флинн.

Они слушали тишину за дверью со стороны Флинн. Через несколько минут она произнесла:

– Хорошо.

– Хорошо? – спросил Джек. – «Хорошо» означает, что ты сделала это?

– Да, – ответила девочка. Мужчины зааплодировали.

Флинн вышла из ванной и робко подошла к Джеку.

– Прекрасная работа, – сказал, улыбаясь, Стюарт.

– Да. Мы должны это отметить. Я посмотрю, есть ли у Анны шампанское, – возбужденно заговорил Джек.

– Джек! – Стюарт укоризненно покачал головой.

– Нет? Тогда, может быть, горячий шоколад?

– Где у Анны лежат простыни? Я перестелю тебе постель, – сказал Стюарт.

Флинн указала на шкаф в коридоре:

– Мы можем посмотреть «Ривердэнс»?

– Не сейчас Джек покачал головой. – Завтра. Уже поздно. Как насчет горячего шоколада?

– Не хочу. А ты не мог бы сегодня поспать в моей комнате?

– Мне нужно побыть со Стюартом. Но если я тебе понадоблюсь, приходи ко мне. – Он поцеловал ее на прощание. – Ладно?

– А можно, я буду спать в твоей комнате? На полу. Джек задумался. Он не возражал, но Стюарт мог чувствовать себя неуютно.

– Думаю, тебе стоит спать в своей комнате. Как только я тебе понадоблюсь, я приду. Обещаю, – сказал Джек. – Хорошо?

Она кивнула, поцеловала Стюарта перед сном, а потом снова Джека. В своей комнате Флинн почувствовала, словно закутана в собственное тело, как в те тяжелые шторы, которые бабушка закрывала, чтобы не пустить свет в комнату. И внутри и снаружи ее была темнота, словно ее заманили в какой-то ужасный подвал, из которого она не может найти выход. Живот был словно боксерский ринг, две силы сражались друг с другом. А нокаутирована была Флинн. Веселая мужская вечеринка закончилась, и вокруг теперь не было ничего, кроме запахов желаний и надежд – лимона и лаванды – и глубокого страха, что все снова изменится.

Глава XII По дороге в Сантьяго

Был сезон противогриппозных прививок. Анна вздохнула: из ее кабинета только что вышел уже двадцатый пациент, а на часах не было еще и половины первого. Доктор Нейлор брал очень немного за прививки для взрослых и совсем не брал денег с детей и подростков. Около девяти утра в клинике появилась огромная толпа пожилых людей, живших в местном доме престарелых. Они заполнили коридор и шумели так, будто пришли на вечеринку в центр досуга.

– Ну что, я снова оказался прав? – сказал Нейлор, когда вслед за Анной вышел в приемную.

– Да, это меня и удивило. Я попусту трачу свои способности на здоровых людей, которые хотят таковыми и остаться. Что случилось с больными желтухой? С отбросами общества? Я так надеялась, что здесь из-под контроля вышла ситуация с лейкоцитами, – сказала Анна.

Он хихикнул:

– Извини. Но я ценю, что ты пришла.

– Следующий, – сказали они в унисон.

Молодая мать со своим чадом прошла к Анне. Местная библиотекарша – по какой-то причине она недолюбливала Анну – отправилась к Нейлору. Она почти игнорировала Анну, когда та заходила за недельным запасом книг на кассетах.

– Как вы сегодня? – спросила Анна, проводя мать и сынишку в кабинет. Она уже обследовала их обоих раньше. Пациентке было года двадцать три или чуть больше, а ребенку – около трех. Последний раз, когда они здесь были, Нейлор лечил женщину от тазового воспаления, а мальчишку – от вшей и от инфекции уха. Анна открыла ее личную карточку. В графе «Род деятельности», которая отражала также и благосостояние пациента, круглым аккуратным почерком было написано: «Проводит дни перед телевизором». На вопрос: «Вы сексуально активны?» – женщина ответила: «Не очень. Я просто лежу».

– Я не могу заснуть. Вы не могли бы мне что-нибудь прописать? – спросила пациентка.

– Нет. – Анна поднесла шприц к тощей руке женщины. – Только доктор может выписывать лекарства. Оставьте заявление у ассистента.

Анне не очень нравилось здесь работать – методы лечения Нейлора казались женщине деревенскими, но у врача были связи в лаборатории местного колледжа, куда он отправлял Анну исследовать образцы крови пациентов. Там она могла проверять анализы крови Джека.

– Следующий! – крикнула Анна. И так – два часа.

Во время обеда она зашла в кафе «Блестящая закусочная» – еда была просто ужасной, но она никогда не могла устоять перед красивыми названиями. Анна села в кабинку у окна и принялась ковыряться в тарелке: она была не голодна, но и на работу возвращаться не хотелось. На улице стоял удивительно теплый день – термометр на фасаде банка показывал 16 градусов. День благодарения был не за горами, а на улице – бабье лето. Они с Флинн слушали прогноз каждый день. Флинн, как и Анна, очень любила снег и предпочитала холод теплу. Прошлым летом они каждый день купались в карьере или в бассейне, молчаливые, угрюмые, с тяжелыми головами. Флинн была единственным человеком, известным Анне, который так же реагировал на жару, как и она.

Она достала сотовый телефон, чтобы позвонить в школу. У внучки появилось гораздо больше проблем с учебой, чем раньше. Придирки ее одноклассников усилились после того, как учительница задала выступления на тему «Мои способности».

– Я очень переживаю за нее, миссис Бринкман, – сказала учительница на первом в этом учебном году родительском собрании. – Большинство детей принесли блендеры, спицы для вязания и баскетбольные мячи. – Мисс Джемисон замолчала. – Большинство учеников показали нам, как делать фруктовые смеси или как вязать шарфы. Флинн принесла какие-то странные очки и рассказала, как общаться с миром духов. Дети безжалостно высмеяли ее.

Анна уже знала об этом: Флинн всегда ей все рассказывала. Всегда лучше говорить правду. Анна помнила, как они давным-давно играли в эту игру с Флинн, и ей не давали покоя слова, сказанные тогда. Лучше бы она научила Флинн говорить полезную ложь.

Трубку никто не снимал: возможно, все были в столовой. Анна расплатилась за еду и поехала в школу. Дети обедали за столиками для пикника, стоящими вокруг площадки. Она вгляделась в толпу, увидела золотистые волосы учительницы и щебечущую группу подростков рядом. Флинн сидела одна, а ее обед занимал весь столик. Анна вспомнила, как много печали было в ее собственной жизни, она поймала взгляд Флинн и улыбнулась, а Флинн улыбнулась в ответ. Это была самая искренняя улыбка. Именно за этим и приехала Анна, за той частичкой счастья, которую сейчас видела на лице своей внучки.

– Привет, – сказала Флинн. – Я чувствовала, что ты где-то рядом.

– Правда? – Анна посмотрела на недоеденный обед Флинн. – Ты не хочешь прогулять школу и пойти на карьер? Я не уверена, что сейчас достаточно тепло, чтобы купаться, но, по крайней мере, мы можем просто посидеть у воды.

За этим последовала вторая улыбка, которая выражала радостное удивление, и Анна начала надеяться, что в конце концов все будет хорошо. Она позвонила в кабинет Нейлора из машины и сказала, что у нее проблемы, и она не появится до завтра.

На солнце было тепло, день был безветренный, поэтому они с Флинн решили искупаться. Они плавали в воде, идеально гладкой, в ее темной поверхности отражались деревья, скалы и облака.

– Ты веришь в рай и ад? – спросила Флинн.

Анна повернулась: Флинн пристально смотрела на нее. Анна вдруг поняла, что ее внучка станет очень красивой, когда вырастет. Почему она этого раньше не замечала? Ее глаза изменились – а может быть, просто так падал свет, – став из темно-карих еще темнее, почти черными. Губы были пухлыми, изогнутыми и ярко-красными. Анна подумала, что однажды кто-нибудь влюбится в Флинн именно из-за ее рта. Густые черные волосы падали ей на плечи. Недавно Флинн выстригла себе челку и зачесала ее набок, что придало ей вид серьезной и утонченной девушки. Возможно, она не будет высокой, подумала Анна, но зато она прекрасно сложена. У девочки были длинные худые ноги, как у бегуна. Наверное, она вырастет даже красивее Поппи, если такое возможно. Анна отвернулась и посмотрела, как тени птиц, слетевших с деревьев, окружающих карьер, двигались по воде. Анне было интересно, какой женщиной станет ее внучка. Конечно, она не будет такой, как ее мать. Анна надеялась, что Флинн не унаследовала от Поппи слабость и привычку потакать своим желаниям. Девочка вырастет артистичной, как Марвин, если развитое воображение что-нибудь значило, ее причудливые видения могут проявиться в творчестве. Анна пыталась представить Флинн женщиной лет двадцати пяти, но не могла, ведь та была еще совсем девочкой. Наверное, во Флинн всегда будет что-то нестареющее и детское.

Когда Флинн повторила свой вопрос, Анна ответила:

– В твоем возрасте рано думать о таких вещах, как рай и ад, Флинни. Просто наслаждайся прекрасным днем.

– Но ведь есть же такая вещь, как ад? – настаивала Флинн.

Анна промолчала.

– Как ты думаешь, мама ушла навсегда? – спросила Флинн.

Анна плавала рядом с Флинн, наблюдая, как вдалеке над горами собирается туман.

– Может быть. Но это совсем не значит, что она не любит тебя. Просто у нее есть проблемы, которые нужно решить, прежде чем она сможет позаботиться о тебе.

– Ты была такой доброй со мной, – сказала Флинн. Через минуту она спросила: – А в раю есть страх?

– Я вообще не представляю, что там есть.

– Если на небесах нет страха, тогда в аду, наверное, очень туманно. – Ее взгляд остановился на горной цепи. – Туман – это просто облако страха.

Несколько недель назад Анна позвонила детскому психологу и попросила о встрече – ей казалось, что у Флинн меняется выражение лица.

«Вы имеете в виду недостаточную аффектацию?» – спросил психолог, и Анна ответила, что нет.

Это не означало, что Флинн перестала улыбаться или смеяться. Чтобы подтвердить свои слова, Анна записала, как много выражений проходит по лицу Флинн на протяжении двух часов. Приблизительно столько же, сколько у Стюарта или Джека: Анна подсчитала и изменения их мимики, просто для объективности. Нет, она имела в виду манеру, с какой выражения или эмоции отражались на лице Флинн, – улыбка не освещала ее лицо, а как бы растворялась, изумление сначала появляется у нее в глазах, а не на губах и в области подбородка: у детей оно появляется на губах, неужели психолог этого не замечал? У взрослых изумление проявляется сверху вниз, от бровей к губам. Психолог, пятидесятилетний мужчина, у которого один глаз был голубой, а другой карий, пристально посмотрел на Анну.

– А откуда начинается ваше удивление? – спросил он.

– Прямо отсюда, – сказала Анна и вышла.

– Собирайся. – Анна вылезла из воды. – Пора идти. Дома Анна позвала Джека и Стюарта, который все еще был здесь даже после того, как Анна отложила вечеринку в честь дня рождения Джека. У Джека началась реакция на одно из лекарств, но он пошел на поправку – то ли из-за рекомбинации медицинских препаратов, то ли из-за присутствия Стюарта, а может быть, из-за того и другого. Анна попросила Стюарта пожить у нее подольше, насколько это возможно. Стюарт преподавал по понедельникам и вторникам, поэтому большую часть недели он мог быть с ними. Анне нравилось его присутствие. Больше всего она ценила его надежность.

Анна вышла, чтобы впустить собаку Флинн, бегавшую вдоль забора, принюхиваясь к чему-то. Анна свистнула, пес посмотрел на нее и подошел.

– Эй, толстик, не желаешь зайти? Голос по другую сторону забора ответил:

– Спасибо, я лучше поработаю.

– О! – воскликнула Анна. – Виолетта? Это ты? Я разговаривала с собакой.

– Ладно. По правде говоря, мне нужно похудеть в талии. Ты же знаешь, я сбрасываю вес и тут же опять начинаю полнеть.

– Ты, случайно, не знаешь, куда ушел Джек со своим другом? – поинтересовалась Анна.

– Не знаю. Но около полудня они проехали мимо, когда я обедала.

Анна поблагодарила и вошла внутрь. Флинн принимала ванну – Анна слышала, как гудели старые трубы. Она села за кухонный стол, освещенный поздним солнцем, заварила чай и взяла телефон, чтобы позвонить Грете, с которой не разговаривала почти неделю.

– Это я, – сказала Анна, когда ее подруга взяла трубку.

– Привет, – обрадовалась Грета. – Ты знаешь что-нибудь о creme de cassis?[31]

– Что это?

– Вот и мне интересно. Я готовлю так называемый creme de cassis и не знаю, что получится: пряность, жидкий соус или что-то еще.

– Хм, звучит все равно соблазнительно. Кто должен прийти?

Грета вздохнула:

– Это все не важно. В любом случае, я перестала встречаться с кем бы то ни было. Что случилось?

– Ничего особенного, просто не разговаривала с тобой несколько дней.

– У тебя утомленный голос. Анна услышала, как Грета включила миксер.

– У меня? Ну если уж ты заметила, то да, – согласилась Анна.

– Как Флинн?

– Я бы сказала, лучше. Она всегда будет необычной, но таких странных, удивительных людей вокруг очень много.

– Конечно, – ответила Грета. – В любом случае, не думаю, что она очень уж странная. Ей двенадцать. Кто не был ненормальным в двенадцать лет?

– Ты права, – сказала Анна.

– Помню, когда мне было лет одиннадцать или двенадцать, у меня была такая навязчивая – и она на самом деле была навязчивая – фантазия о красивом мужчине, который бегал за мной по всей комнате, а я была совсем голой. Даже не представляю, что бы я хотела, чтобы он со мной сделал, поймав меня, думай сама. – Грета рассмеялась. – Это двенадцать лет. Ты что-то знаешь, а что-то нет.

Анна рассмеялась. Грета говорила так, словно куда-то спешила, был слышен грохот кастрюль и сковородок и звук льющейся на кухне воды.

– С кем ты встречаешься?

– Кое с кем с работы. Но это не так уж и интересно. Я уже с нетерпением жду окончания этого вечера, когда смогу уютно устроиться в кровати с Лили и буду смотреть, как она спит.

– Ты приедешь на день рождения Джека через две недели? Можешь остаться на сколько хочешь.

– Конечно, приеду. Послушай, дорогая, мне нужно бежать, но я подумала, что, может быть, тебе нужно отдохнуть от Флинн. Почему ты не отправишь ее в Бостон навестить отца? Или ко мне. Я буду отчитываться тебе обо всем. Твой голос звучит очень уж устало и напряженно.

Анна сказала, что подумает об этом.

– Я серьезно, – сказала Грета. – Когда ты на самом деле делала то, что тебе хочется?

Анна задумалась об этом, когда повесила трубку. А чего ей хотелось? В основном того, чем она занималась. Ну, может быть, ей хотелось не так сильно переживать за Флинн.

В одиннадцать часов – Анна уже собралась лечь спать – домой вернулись Джек и Стюарт и пришли в спальню, где она смотрела новости.

– Вы бы, наверное, просто умерли, если бы позвонили мне? – заворчала Анна, но она не могла сердиться. Оба, особенно Джек, выглядели такими сияющими и счастливыми, что она не могла не улыбнуться. Джек завалился к ней на кровать и уткнулся носом в ее шею. Стюарт сел на удобный стул – когда-то это был стул Хью.

– Мы были в Бостоне, – начал Джек.

– Вы были в клубе?

– Я был бы не против, – сказал Джек. – Но я не очень хорошо себя для этого чувствую. Мы ездили к друзьям. Хочешь поехать с нами в Сан-Франциско? Тебе это не будет стоить ни цента.

– Нет, спасибо, – автоматически ответила Анна. А потом спросила: – Что ты имеешь в виду?

– У нашего друга Крейга есть три билета, которыми он не может воспользоваться. Почему ты не хочешь поехать? Это только на пару дней. Стюарт договорился, что его подменят на занятиях. Мы просто решили повеселиться.

– Нет, наверное, я не смогу. Но это звучит заманчиво. Из гостиной Флинн крикнула:

– Джек?

– Иди сюда, крошка! – заорал он в ответ.

Флинн, а за ней и ее собака забрались на кровать к Анне и Джеку.

– Я думала, ты спишь, – сказала Анна, а потом посмотрела на то, что было прицеплено к красной ночной рубашке внучки: одна из шпилек, которые она когда-то давно купила на аукционе с Гретой.

– Где ты это взяла?

– На полу в чулане. – Флинн посмотрела на милые светленькие волоски и провела по ним пальцем.

– Что это? – спросил Джек.

– Это шпилька. В конце восемнадцатого века было очень популярно делать брошки из волос любимых, когда те умирали, – ответила Анна.

– Омерзительно, – поморщился он.

– Это волосы умершего человека, – сказала Флинн и отвела глаза. – Это был маленький ребенок, который потерялся. Наверное, девочка, она заблудилась и продолжала идти в темноте не в том направлении. Когда началась буря, она подумала, что попала в ад. В раю нет грома. Только в аду может быть гроза.

Анна, Джек и Стюарт посмотрели на нее. Джек протянул ей руку.

– Иди сюда, – мягко сказал он и усадил Флинн между собой и Анной. – Нет такой вещи, как ад. Просто существуют различные виды рая. По крайней мере я на это рассчитываю.

Стюарт улыбнулся, когда Джек посмотрел на него, а затем тихонько проскользнул вниз, чтобы позвонить Дэвиду. Он сидел на плетеном диванчике, наматывая телефонный провод вокруг запястья. Было поздно, но Стюарт хорошо знал Дэвида: сейчас он наверняка лежит в кровати с книгой и стаканчиком хорошего французского вина.

– Это я, – сказал он, когда Дэвид взял трубку.

– Привет, – после паузы ответил тот.

– Ну, я все еще у Анны.

– Да. Я догадался. Ты возвращаешься домой? Я не любопытствую, просто пытаюсь строить планы.

Стюарту стало больно, когда он представил пахнущее мускусом тело своего любовника на теплых фланелевых простынях и благоухание его одеколона на подушках. Стюарт страстно желал быть с ним рядом, в окружении знакомых запахов и тканей, от боли даже свело челюсти. Как он мог оставить все это? Он думал построить с Дэвидом свое будущее, череду приятных и мирных дней, изящно переходящих из средних лет жизни в поздние. Хотя было странно, насколько часто сорокадвухлетний Стюарт чувствовал себя стариком, даже более странно, чем то, что ему легче было представить, какие чувства они будут испытывать, умирая, чем то, как они проведут отпуск.

– Стюарт?

– Я здесь, просто задумался. Я возвращаюсь домой, вот только не знаю когда. – Стюарт решил, что так и будет. Он слышал, как Дэвид вздохнул, но не мог сказать, был ли это злой или несчастный вздох, слышал отдаленные звуки телевизора и звон бокалов на мраморном подносе.

– Почему? Ты сказал, что едешь к Анне на вечеринку, прекрасно. Вечеринка окончена, возвращайся домой.

– Анна отложила вечеринку. У Джека еще не все в порядке. Вечеринка состоится через две недели.

– Я не стану это терпеть.

– Это ультиматум? – Стюарт поднял глаза и увидел вспышку света снаружи.

Кто-то ходил вокруг дома с фонариком. Он встал, выглянул в окно, но никого не увидел.

– Нет. Я не стану облегчать тебе жизнь. Тебе нужно определиться. Джек обращался с тобой, как с дерьмом, а ты все думаешь вернуться к нему, продолжаешь настраивать себя…

– Я не собираюсь возвращаться. Я приехал к нему на день рождения.

Дэвид замолчал.

– Ты собираешься остаться там еще на две недели? А как твои занятия?

– На прошлой неделе меня замещали. Все под контролем. – Стюарт собирался в воскресенье и понедельник остаться в Бостоне у Памелы, а во вторник вечером отправиться обратно в Мэн.

– В любом случае, мне нужно знать, вернешься ли ты в понедельник после вечеринки.

Стюарт фыркнул:

– Итак, это ультиматум. Ты же знаешь, что тебя тоже приглашали.

Дэвид повесил трубку. Стюарт снова набрал номер, но затем положил трубку и пошел проверить, кто ходит снаружи.

Это была ненормальная соседка со своими собаками:

– Пойдем, пойдем, уже почти стемнело.

– Привет! – крикнул Стюарт.

Она посветила на него фонариком, и Стюарт заметил, что тот прикреплен к ее голове.

– Добрый вечер, – сказала она. – Просто вышла на вечернюю прогулку. Рада, что вы вернулись в целости и сохранности.

– Что ж, спокойной ночи, – кивнул Стюарт и отправился обратно. Он сидел в темноте, наблюдая, как фонарик соседки двигался мимо дома, а затем возвращался. Самое разумное – сейчас же собрать вещи и вернуться в Бостон. Дэвид прав: Джек таков, каким был всегда, и пребывание здесь только возвращало их к прежнему. А если это не так, почему Джек не спустился, чтобы посмотреть, что он делает? Джек принимал его привязанность как должное. Ему даже в голову не пришло, что Стюарт мог принять другое решение.

Стюарт снова услышал шум на улице и вышел.

– Не волнуйтесь, это снова мы, – сказала соседка. – Мои собаки уже старые, иногда им нужно много времени, чтобы произнести свои молитвы. Уже поздно, а вы не спите, молодой человек.

– Разбираюсь с одной дилеммой.

Женщина выглядела как призрак с голубой галогеновой лампочкой на голове. Такие ночные вторжения, как правило, неприятны, но что-то в этой женщине ему нравилось.

– Да, – сказала она. – Дилеммы, дилеммы. Конечно, вы разберетесь. Молодым это просто. – Она замолчала. – На пути странника много остановок. Дорога в Сантьяго полна опасностей и неудач.

– Что? – переспросил Стюарт.

– Если выберешь верную дорогу, то встретишь много препятствий. Я в этом убедилась на своем опыте.

Стюарт не знал, о какой чертовщине она говорила. Сантьяго? Это в Чили? Но позже, через много лет, он вспомнит эту ночь и поймет, что решения, принятые в критической ситуации, ведут совсем не к тому, к чему, кажется, должны вести. Но сделанный выбор, найденный путь были так же неизбежны и так же необходимы, как ритм бьющегося сердца.

В последнюю минуту Анна решила поехать с Джеком и Стюартом. Грета права: ей действительно нужно отдохнуть. Кроме того, это ненадолго. Грета согласилась приехать на выходные, и Анна, оставляя Флинн под присмотром Виолетты всего на несколько дней, не особо переживала.

– Флинн слишком чувствительна к некоторым вещам. – Анна зашла к Виолетте за несколько часов до вылета в Калифорнию. Она впервые переступила порог дома соседки. Флинн пришла раньше, чтобы убедиться, что Крошка Иисус подружится с собаками Виолетты. Ее дом был загроможденным – по углам высились пачки журналов «Нэшенал джиогрэфик», – но чистым, что очень обрадовало Анну Она легко пугается. Особенно ее пугают привидения. И лучше не говорить о таких вещах, как смерть и гибель. – Анна взяла чашку чая, которую предложила ей Виолетта, и посмотрела по сторонам. Местечко действительно приятное. Если бы не такое количество хлама, дом был бы красивым. Балки под потолком образовывали свод, а стены были просто оштукатурены. Над камином висели гравюры с изображениями архитектурных памятников Древнего Рима. «Храм Марса, – прочитала на одной Анна. – Место сбора армии Цезаря».

– С девочкой будет все в порядке. Я присмотрю за ней.

Анна улыбнулась. Все будет хорошо. Виолетта была сердечной и мудрой, дома у нее было уютно и на удивление хорошо пахло. Анна ожидала запахов псины, пыли и плесени, но вместо этого обнаружила ароматы полировки, лаванды, жасмина и лимона.

– У тебя же есть номер телефона отеля, верно? – спросила Анна. – Я еще не знаю, в какой комнате буду жить, но ты можешь позвонить портье, и он соединит тебя со мной. Или позвони мне на мобильник.

Виолетта подняла брови:

– Анна, может быть, у меня идиотские привычки и одежда, но у меня хватит сообразительности справиться с какой-то непредвиденной ситуацией. Я в состоянии присмотреть за молодой девушкой, это же не перестроить Иерихон.

– Извини, – смутилась Анна. – Я не хотела… Виолетта перебила ее:

– Мальчики ждут тебя снаружи. – Джип Стюарта подъехал к дому Виолетты. – Девочка наверху, рассматривает старые сундуки. Позвать ее?

Анна покачала головой, она уже попрощалась с внучкой много раз. Виолетта обняла ее.

– Повеселись хорошенько. Тебе это необходимо, – сказала она. – Сила приходит с радостью и удовольствием.

В Сан-Франциско Джек и Стюарт остались у своих друзей, пары лесбиянок, в Ноб-Хилле, в нескольких кварталах от отеля «Никко», где Анна заказала номер. Ее тоже приглашали остаться в доме, но она нуждалась в уединении и спокойном сне.

Почти весь первый день они со Стюартом посвятили походу по магазинам. Купили белье и мыло для ванны в эксклюзивных бутиках, а в Чайнатауне – шелковые пижамы, пару тапочек для Флинн и нефритовую статуэтку собаки.

– Хватит магазинов, – сказал Стюарт; его руки были полностью нагружены пакетами. – Мы никогда не вместим весь этот хлам в самолет.

Анна положила браслетик из нефрита, а потом взяла его снова и кивнула продавщице. Браслет был небольшим и должен подойти Флинн. Ей уже пора носить красивые украшения. Нефрит приносил удачу.

Снаружи по улице тянулась похоронная процессия, добрая сотня человек. Впереди несли огромную фотографию погибшего. Все были одеты в традиционные китайские костюмы. Анна отвернулась, взяла браслет, который купила для Флинн, и бусинки неожиданно сорвались с нитки и рассыпались по полу.

– Все в порядке, – сказала продавщица. – Это просто недоразумение. Я принесу другой.

– Нет, – возразила Анна. – Нет. – Она протянула кредитную карту. – Я хочу, чтобы вы вернули мне мои деньги. Переведите на мой счет.

Женщина спорила около десяти минут, показывая на вывеску, в которой было сказано, что деньги назад не возвращаются, и, когда Анна ей не уступила, в конце концов пошла за менеджером.

– Извини. – Анна повернулась к Стюарту, который стоял в дверном проходе и наблюдал за похоронами.

– Нет проблем, – ответил он. – Как ты думаешь, все они дети этого мужчины?

Анна обернулась и насчитала семь детей, одинаково одетых, в возрасте-от двух до пятнадцати лет.

– Да, – ответила она, рассматривая женщину, вероятнее всего, вдову. – Возможно.

– Мадам, – произнес менеджер магазина за ее спиной. – Это очень печальный день для вас, конечно.

– Что? – переспросила Анна.

– Пожалуйста, примите мои глубокие соболезнования.

Анна оглянулась на него. Менеджеру, несомненно, было лет сто, и он был слепым. Продавщица что-то сказала ему по-китайски.

– Я просто хотела вернуть свои деньги, – объяснила Анна.

Мужчина чуть повернул голову, словно прислушиваясь к барабанному бою снаружи, и кивнул:

– Да. Но, пожалуйста, примите мои соболезнования в связи с потерей близкого человека. Мы не создадим вам дополнительных проблем.

Анна была без сил, когда они со Стюартом дошли до границы Чайнатауна, чтобы встретиться с Джеком в ресторанчике «Нан Кинг» и поужинать.

– Он что, подумал, я принимаю участие в похоронной процессии? Нет, конечно же, он знал, что я просто глупая туристка. Он просто вывел меня из себя.

– Кто знает. Возможно, языковой барьер. – Стюарт придержал для нее дверь.

Пока они ужинали, Анна чувствовала, как в ней растет страх, вызванный словами старого китайца. Она посмотрела на соседний столик – там сидела молодая пара с двумя маленькими детишками – и, не понимая почему, вдруг почувствовала глубокое убеждение, что запомнит этот день и этого слепого менеджера до конца дней своих.

– Дорогу Анне, – сказал Джек.

Она посмотрела на него и улыбнулась:

– Между прочим, ты выглядишь прекрасно. С румянцем все в порядке. И я проверяла твои анализы – они приходят в норму.

– Ты думаешь? В любом случае, должен напомнить, что ты на каникулах. Перестань волноваться. Ты едва притронулась к свинине. – Он подвинул к ней тарелку.

Анна рассмеялась:

– Как ты догадался, что я волнуюсь?

Он протянул ей свой мобильный телефон:

– Видно по глазам. Успокойся, впереди у нас удивительная ночь, милая.

Анна вышла на улицу и набрала номер Виолетты. Все было в порядке. «Девочка поужинала и сейчас танцует. Ты знаешь, эти ирландские подскоки и перевороты. Флинн – настоящее сокровище. Хочешь поговорить с ней?» Анна отказалась, она просто хотела убедиться, что все в порядке, и завтра позвонит снова.

Она прикурила сигарету, глядя на мужчин через окно. Стюарт никогда не казался ей безусловно подходящим партнером для такого человека, как Джек, но он принес ему успокоение; это очевидно. Точно так же она чувствовала себя с Хью много лет назад. Она подозревала, что Стюарт боролся со своими желаниями. Когда они раньше жили вместе, Джек не очень хорошо относился к партнеру, однажды он высказался в том духе, что у людей либо есть ген моногамии, либо его нет, и как можно обвинять человека в том, что ему не дано природой? Анна в ответ обозвала Джека ослом. Все же, что бы между ними ни происходило, она была рада, что к больному возвращались силы. Анна могла бы поклясться, что количество здоровых клеток возрастает. Так было, когда ее дочь была младенцем, – каждое утро ребенок казался ей больше и круглее.

Она прикурила другую сигарету от той, которая еще не потухла, и плотнее укуталась в плащ. Туман двигался к заливу, он висел низко, окутывая витрины. Улицы были темными и мокрыми под дождем.

Когда Джек и Стюарт вышли на улицу, сердце Анны билось так сильно, что она чувствовала, как горло сжимается в такт пульсу, затрудняя дыхание. Наверное, это тот проклятый чай. Весь день она пила зеленый чай и только сейчас вспомнила, что в нем много кофеина.

– Ты готова? – спросил Джек. – Мы взяли с собой остатки ужина.

– Хорошо, – с трудом выговорила Анна. – Может, нам пропустить по стаканчику спиртного перед сном? Но только не в Чайнатауне.

– Мы как раз приготовили стаканчик тебе на ночь, дорогая. – Джек с дьявольской улыбкой прошел вперед и поймал такси.

– Джек думает, что пришло время расширить твои познания, – сказал Стюарт.

– Что?

Он пожал плечами:

– Места для геев. Места, которые ты сможешь увидеть только с нами.

Анна взглянула на него. Стюарт выглядел усталым, словно усталость, болезнь и тревога были мешковатым серым свитером, который они носили втроем, и сейчас была его очередь.

Такси остановилось перед зданием, которое, очевидно, было чем-то вроде секс-клуба. Снаружи на улице стоял мужчина, одетый в черную кожу, в парике, его глаза были накрашены, подводка доходила до висков.

– Вы шутите. Вы привезли меня в секс-клуб? – Но ее возмущение было не так глубоко, как она притворялась.

– Не переживай. Это клуб пятьдесят на пятьдесят, – сказал Джек.

– Что это значит?

– Здесь бывают и геи, и натуралы. Геи занимают два верхних этажа. – Он достал кошелек и оплатил три входных билета.

– Не оставляйте меня здесь одну, – попросила Анна, входя в темное помещение, где обнаженная девушка танцевала перед вышибалой.

– Не оставим.

– И не занимайтесь любовью в моем присутствии, – сказала она. – Если вам нужно будет сделать это, отправьте меня в бар или еще куда-нибудь.

Они втроем пошли по узкому коридору. С одной стороны тянулись небольшие комнаты, отгороженные от посетителей цепью. Фанерные перегородки отделяли людей внутри, не давая им увидеть, что происходило справа или слева от них. Анна подумала, что это похоже на человеческий зоопарк. В первой комнатке находился молодой азиат, руки которого были скованы наручниками и пристегнуты над головой. Очень полная женщина в черной коже – ей было уже, по крайней мере, под пятьдесят, а может, и больше – втыкала перья ему в мошонку. За всем этим наблюдали сидевшие в креслах шестеро мужчин, вероятно, они дожидались своей очереди. Должно быть, женщина была садисткой. Одно за другим она вытаскивала перья, а юноша содрогался, на лице его переплетались боль и удовольствие. Каждый раз, когда женщина выдергивала перо, она целовала парня в губы.

– Какой в этом смысл? – прошептала Анна Джеку Неужели ему захочется заниматься сексом после всего этого?

– Если постоишь здесь еще, я уверен, что ты все поймешь, – ответил Джек. – Но пойдем с нами наверх. Наверху происходят действительно интересные вещи. Здесь просто детские фантазии по сравнению с тем, что творится там.

– Я не хочу идти на этаж геев, – попятилась Анна.

– Почему?

– Джек, я люблю тебя как сына. И есть некоторые вещи, которые я не хочу о тебе знать.

– Она права, – сказал Стюарт.

– В любом случае, я не собираюсь оставаться здесь надолго. Если меня не будет здесь, когда вы спуститесь, значит, я вернулась в отель, и вы можете позвонить или заехать позже.

Джек спросил, уверена ли она, и Анна ответила:

– Конечно.

Но прошел час, а она все еще бродила по клубу. Несколько лет назад она и группа ее подруг смотрели «С широко закрытыми глазами» Кубрика и спорили, существуют ли такие вещи. Тогда Анна сказала, что сомневается, но сейчас все это мелькало перед ее глазами. Люди занимались любовью повсюду, в любой позе и при разном количестве зрителей. Постоянными клиентами клуба главным образом были мужчины средних лет, которые в основном приходили поодиночке. Она заметила, что, встретившись и поцеловавшись, пары сразу же отправлялись в одну из огороженных комнат, и за ними следовала толпа людей. Пассивное наблюдение казалось соучастием. Анна поняла, что ей нужно продолжать двигаться; если она слишком долго стояла на одном месте, к ней подходили мужчины. Это можно было сравнить с хождением по катакомбам, где сыро и темно и пахло, как в склепе. Она ненадолго останавливалась то тут, то там – люди вытворяли друг с другом такое, что Анна даже представить не могла, что кому-то это может понравиться. Почему взрослый мужчина хотел, чтобы его отшлепал парень с бицепсами, большими как кастрюля? Ей было интересно, какую жизнь они ведут днем, какие мечты и желания приводят их сюда по ночам. Больше всего ее восхитила секретность этого места, тайная подпольная жизнь, которая проходила под поверхностью дневной жизни. У ее дочери была тайная жизнь, жизнь с наркотиками и темными аллеями, и затуманенные, словно мечты, часы с забалдевшими незнакомцами. Анна даже позавидовала этим людям, желаниям плоти, которые зовут их сюда после залитого солнцем дня, в котором они работают биржевыми брокерами и страховыми агентами. У нее никогда не было секретной жизни. У Анны не было хобби, которое занимало ее на долгое время, или работы настолько увлекательной, чтобы полностью захватить ее. Джек часть своей жизни провел не с ними: сначала – его бесконечные интрижки, а теперь воспоминания о тех временах. У Марвина было искусство, у Флинн – видения.

Она наблюдала, как трансвестит ласкал сразу двоих полных мужчин средних лет. Анна решила, что днем они работали продавцами или мастерами по установке кабельного телевидения. На их лицах был радостный румянец, щеки сверкали от капелек пота. Больше всего женщину восхитила их непринужденность в самые нескромные моменты, словно было абсолютно нормальным находиться голым, в состоянии сексуального возбуждения, и чтобы за тобой наблюдала группа незнакомцев. У наблюдателей были серьезные и сосредоточенные выражения лиц, почти сожаление, а не улыбки, как ожидала Анна.

Первый раз за много лет она задумалась: может, у нее пропало половое влечение? Даже наблюдая за разнополыми парами (некоторые мужчины были просто превосходны, по каким угодно стандартам, – наверняка их нанял клуб, так же как и очаровательных девушек, сидящих у барной стойки), она не почувствовала никакого возбуждения.

Анна вышла на улицу и удивилась, как все сразу же стало таким обычным. Она достала мобильный телефон, но решила, что уже поздно звонить Виолетте. Да и не было особых причин делать это, кроме той, что ей вспомнилось личико внучки. Как разгадать, откуда пришла девочка, когда пропала на несколько часов, и как Флинн сумела так четко описать своего дедушку? Какие ночные кошмары обладают такой силой, что поглотили ее на несколько дней? Какая часть Флинн жила в этом недоступном для других мире? Анна повернулась и отправилась обратно в клуб. Она чувствовала себя слишком возбужденной, чтобы вернуться в отель.

Стюарт потерял Джека еще много часов назад, сразу после того, как тот зашел в мужской туалет, вышел с пачкой презервативов, а затем растаял в толпе на одном из танцполов. Они договорились встретиться в час ночи на центральной лестнице, и это означало, что у него есть еще час. Стюарт прогулялся по коридорам и нашел Джека у входа в одну из комнат – тот наблюдал за тем, как четыре гея осуществляют свои банальные фантазии.

– Эй, – окликнул Стюарт. – Что стоишь в стороне, приятель? Разве ты не должен быть в сочной серединке? – Он надеялся, что Джек приползет под конец вечера с карманами, набитыми мелкими монетами и использованными презервативами. Стюарту было проще представить себе Джека именно таким.

– Должно быть, старею. Они для меня ничего не значат. Ни один из этих мужчин. – Джек взял его под руку. – Ты видел, что они придумали? – Он втолкнул Стюарта в комнату, где над дверью значилось: «Красная Шапочка». Внутри стояли медный остов кровати с мозаичным стеганым одеялом, и пижамами на обеих подушках. На гвоздике висела красная шапочка, хотя по размеру она скорее бы подошла взрослому мужчине, а не маленькой девочке. Внизу, в корзинке для пикника, лежала красная скатерть и дюжины презервативов в ярких упаковках.

Стюарт рассмеялся:

– Ты хочешь быть большим серым волком, или это сделать мне?

– Я хочу на тебе жениться, – сказал Джек. Стюарт застыл и не осмеливался поднять глаза.

– Этого не было в сказке.

– Это говорю я. – Джек сел на кровать и достал сигарету. – Я больше так не хочу. – Он показал на мужчин, которые стояли в проходе в ожидании шоу, и взмахом руки прогнал их. – Я хочу быть только с тобой. Сегодня не будет никакого шоу, мальчики. Мы выясняем отношения.

Стюарт снял с крючка шапочку. Она была прелестна и очень подходила для такого места – красный бархат на подкладке из черного шелка. Он натянул ее на голову:

– Бабушка, у тебя такие большие кости. Или они уже выпали? – Он рассмеялся, но остановился, увидев серьезное выражение лица Джека.

– Я серьезно, Стюарт, – тихо сказал тот.

– Я понимаю, что ты серьезно. Но не хочу говорить об этом сейчас. Ты был нечестным со мной. И у меня уже есть другой.

– Тебе нужен только я, ты знаешь об этом.

Стюарт снял шапочку и отнял сигарету у Джека, сделал затяжку и закашлялся. Он никогда не был курильщиком.

– Да? Но я также знаю, что твоя ложь постоянно разбивала мне сердце. Поэтому сейчас мы не будем обсуждать эту тему. – Он встал и пошел по извивающемуся коридору, мимо комнаты Золушки, мимо мужчин, толпящихся у комнаты с Крысоловом, схватил первого попавшегося привлекательного юношу, который ему улыбнулся, и поцеловал его. Вот так, подумал он. Вот так. Я больше никому не принадлежу. Он чувствовал, что Джек стоит сзади, и поцеловал юношу еще сильнее. Он почувствовал вкус сигарет и металлический привкус пива.

– Стюарт! – позвал Джек.

Не отрывая глаз от лица молодого человека, Стюарт спокойно произнес:

– Почему бы тебе не пойти и не найти Анну. Мы уже долгое время торчим здесь, ее могли продать в рабство.

Незнакомец улыбнулся, у него были сверкающие и черные, как маслины, глаза, он одновременно пах мускусом и чем-то сладким – вспаханной землей и ананасом.

– Как тебя зовут? – мягко спросил Стюарт.

– Стивен, – сказал он и улыбнулся.

– Подожди минуту. – Стюарт повернулся и подошел к Джеку: – Ты притащил меня сюда. Это была твоя идея. Если ты скажешь еще хоть одно слово, я уйду от тебя навсегда и больше не вернусь.

Джек кивнул, пошел к лестнице и начал спускаться к тупицам с их фантазиями Эдипа или плохого бойскаута. Один раз он обернулся и поймал взгляд Стюарта, когда тот входил с красавцем в темную комнату. Он увидел, что это комната Космической Одиссеи – абсолютно темная, так что невозможно было сказать, как много людей туда втиснулись.

Стивен стоял в дверном проеме.

– Сюда, – сказал он и взял Стюарта за руку.

Внутри стояли микрофоны, чтобы усилить эхо голосов. Вокруг него слышалось какое-то бормотание, тихий, гортанный шум, хруст целлофана, звон пряжек и замочков.

– Это был твой парень? – спросил Стивен.

– Да. Один из них.

Стивен взял в руки лицо Стюарта и поцеловал его. Стюарт почувствовал вкус мяты.

– Сколько тебе лет? – спросил он и услышал, как вопрос эхом отозвался от стен.

– Двадцать пять, а что?

Стюарт пожал плечами, но, конечно, мальчишка не мог этого видеть.

– Просто так. Кроме того, я предполагаю, что становлюсь старым.

– Ты не был здесь раньше, а?

– Дело не в этом.

– Не говори ничего, – прошептал Стивен, а затем расстегнул брюки Стюарта. – О, вот это да.

– Что? – спросил Стюарт.

– Тот сладкий мальчик ждет тебя. Тот ревнивый дружок. Наверное, чувство вины?

Стюарт слышал смешки вокруг. Он схватил мальчика и поцеловал, прижал язык к прохладной пещере его рта, провел пальцами по прекрасной молодой коже. Стюарт думал о Джеке внизу, наверняка они с Анной иронизировали сейчас по поводу легкомысленных фантазий, которые развертывались перед ними, и чувствовал, как злость выползает из его внутренностей, словно змея. Он злился не на мальчишку, не на Джека, а на то, что сейчас делает, и на необходимость делать это.

«Я изменил тебе», – скажет он Дэвиду по телефону, сознавшись сначала в измене с тем мальчишкой, а потом в неосторожности с Джеком. Прочь стеснения. Ложь и скрытность никогда не значили для него много; они просто отодвигали неизбежность того, с чем все равно приходилось столкнуться.

«Не спрашивай меня о том, чего тебе не хочется знать», – скажет он Джеку, так же раздраженно, как множество раз говорил ему Джек.

«Разве я когда-нибудь рассказывал тебе, как трахнул того мальчишку в клубе, о том, что его кожа была такой мягкой, что я так вспотел, что у меня во рту появился масляный привкус?» – Кому он скажет все это, Стюарт не мог представить.

Парень накрыл его тело своим. Стюарт колебался одно мгновение, но не смог устоять, не смог уйти из этой бархатной темноты, от гладких рук и шелковых волос, от прекрасных видений, расцветавших в его мыслях, и каждый летний день, пережитый, когда он был еще мальчишкой, и все дорогие ему вещи, которые он потерял, вернулись к нему все вместе, в одно мгновение.

Джек нашел Анну: она танцевала с тремя мужчинами в ближайшем ко входу баре. Он пошел к ней, улыбаясь и расталкивая всех локтями.

– Как развлекся? – крикнула она, перекрывая голосом музыку. Она раскраснелась и казалась счастливой. Интересно, трахнулась ли она с кем-нибудь? В любом случае, Анна выглядела лет на двадцать моложе, лицо больше не морщилось и не расплывалось от переживаний.

Джек медленно танцевал с Анной, пока не сменилась музыка: зазвучала какая-то ужасная песня, которые обычно играют в таких барах.

– Я хочу поскорее отсюда убраться, – сказал Джек; его голова лежала на плече Анны.

– Хорошо, – согласилась она. – Я тоже. Где Стюарт?

– Наверху, изменяет мне. – Он почувствовал, как она вздрогнула, засмеялся и хохотал, пока не почувствовал, что смех превращается в истерику.

– О! – воскликнула Анна. – И что же, черт побери, ты делаешь здесь внизу? Разве это не город мальчиков?

– Не спрашивай. – Он повел ее к бару и заказал по стаканчику текилы и по порции джина с тоником. – Итак, что случилось с тобой?

Она повернулась к нему, ее лицо светилось и сияло.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты с кем-то трахнулась?

Она скривилась и отпила из бокала:

– О боже, нет. Это не мое. Просто у меня было несколько откровений.

– О? С кем?

– Я имею в виду, что я поняла некоторые вещи. Поняла определенные вещи. – Анна улыбалась.

Джек кивнул.

– Вот это, все здесь. Минута за минутой. – Она посмотрела на него. – Ну, ты уже так живешь. Я вижу, как ты тащишь тяжелый чемодан, но он полон лишь наполовину.

Прислонив руку к уху, Джек наклонился: музыка становилась все громче.

– Я говорю, как глупо думать, что тебе нужно дополнительное пространство для чего-то, что могло бы произойти.

Он покачал головой:

– Я расслышал только половину. Уже почти крича, Анна договорила:

– Мне не нужно беспокоиться о будущем, пока это будущее не наступило. А пока оно не наступило, можно потанцевать. – Диджей объявлял песни и исполнителей. За этот вечер Анна поняла, что ей нравится такая музыка – хип-хоп? городской рэп? И решила купить диск Эминема для их с Флинн музыкальной коллекции.

Джек взял ее руку и поцеловал:

– Ты же знаешь, я тебя люблю.

– Я на самом деле это знаю. И знаю, что мой мир стал лучше, потому что в нем появился ты. – Она прикурила сигарету и кивнула официанту, чтобы тот принес еще по порции текилы. – В любом случае, это место прекрасно. Я напилась, потратив всего пять баксов. Мужчины покупают мне выпивку.

Он затянулся ее сигаретой и подвинулся на стуле. Отсюда открывался прекрасный вид на лестницу, поэтому он увидит, когда Стюарт спустится. Наконец, целую вечность спустя, Стюарт появился и пошел сквозь толпу, смотря по сторонам в поисках Джека и Анны.

Они втроем вышли на свежий утренний воздух, втиснулись в такси, где Джек погрузился в мечты о том, как они вернутся в Мэн, к спокойной и уютной жизни с Анной, Флинн и собакой. Стюарт вернется и останется с ними и сделает его жизнь просто совершенной. Джек взял руки Стюарта и Анны, сидевших по бокам от него. Рука Стюарта казалась холодной и безжизненной, но он не отпустил ее. Ладонь Анны была теплой. Джек откинул голову и закрыл глаза.

– Даже воссоединение здесь разделяет, – сказал он, погружаясь в сон.

– Что это? – спросила Анна.

– Ничего, – ответил Джек. – Ничего.

Глава ХIII Первая смерть всегда последняя

Где-то горели березовые поленья. Анна проснулась от того, что в открытое окно ее спальни доносился запах дыма. Солнце только что встало, и в доме было еще тихо. Она раздвинула шторы и выглянула в окно. Похолодало. В небе висели тяжелые снеговые облака, мраморно-серая вода на побережье поблескивала. Анна любила такие неяркие дни.

На кухне она поставила кофе и вышла в ночной рубашке на крыльцо. Домики вдоль залива казались темными, а их детали неразличимыми, но из ельника на западе поднимался дым – там был дом Виолетты. Анна надеялась, что сегодня вечером соседка придет на вечеринку в честь дня рождения Джека, хотя она не любила большие скопления народа.

Джек настаивал на скромной вечеринке, но интуиция Анны и рассудительность Стюарта – они вернулись из Сан-Франциско неделю назад, и Стюарт даже не собирался уезжать, что очень радовало Анну, – привели к тому, что они пригласили большую часть местных жителей. Должны были приехать старые друзья Джека и Стюарта из Бостона и Марвин, который не навещал Флинн уже несколько месяцев. Анна надеялась, что с отцом девочка будет откровенной: ей внучка давно уже ничего ей не рассказывала. Когда она, Джек и Стюарт приехали из Калифорнии, Анна спросила Грету, которая провела два дня с Флинн, не показалась ли ей, что девочка стала слишком тихой? Необычайно замкнутой? Меланхоличной или смущенной?

– Она необычная девочка, – сказала Грета.

– Да. Что именно ты заметила? Грета покачала головой:

– Ничего особенного, я думаю, кроме того, что она действительно отдалилась от всех.

Такого ответа Анне было мало.

– Ну, мне показалось, она не помнит, кто я, – сказала Грета. – Словно она смотрит с другой стороны телескопа. Или нет. Она смотрела так, как обычно смотрят на знакомого человека, который находится на расстоянии полумили. Ты в принципе полагаешь, что это тот, о ком ты подумал, но не можешь быть уверен, пока не подойдешь ближе. Понимаешь, о чем я?

Анна кивнула:

– Ты думаешь, с ней все будет в порядке? – Она замолчала. – Нет, это не совсем правильный вопрос.

Грета сжала ее руку:

– Ты слишком сильно переживаешь, словно опять стала матерью.

Наверху Анна смотрела на воду с балкона спальни, глотая кофе. Она глубоко вздохнула, вдыхая запахи морской воды, древесного дыма и влажного холста от старого тента, который Флинн вытащила шесть недель назад и оставила на куче гниющего мусора за сараем. Анна наняла уборщиков, они придут после обеда, а Стюарт собирался помочь приготовить еду – все основные блюда. В городе была пекарня, оттуда привезут пирожные и сладости, городской винный магазин снабдит их выпивкой, а из кафе доставят закуски, мясо и сыр. Анна наняла пятерых студентов колледжа, чтобы те позаботились об обслуживании, музыке и баре. Анна хорошо справлялась, это была первая устроенная ею вечеринка, которая ей нравилась.

Она набрала ванну и взяла несколько полотенец из кладовки рядом с комнатой Флинн. Затем приложила ухо к стене спальни внучки. Оттуда доносились странные звуки: шаги, удары, звуки передвигаемой мебели. Анна покачала головой и пошла в ванную. Она добавила в воду душистой соли и масла, чувствуя легкий приступ сожаления. Закончились те дни, когда Флинн составляла ей компанию в ванной. Еще совсем недавно, пару месяцев назад, внучка прибегала, как только слышала звук воды, ложилась на кровать Анны и болтала через открытую дверь. Иногда рылась в шкафу, примеряла одежду и украшения или тщательно рассматривала ящичек с косметикой.

Анна легонько постучалась в дверь к Флинн. Может быть, все что им нужно, – это сходить в «Сахарную голову» и поесть бельгийских вафель, которые Флинн очень любила? Кондитерская находилась в соседнем городке, в двадцати минутах езды по шоссе. У Анны было время – она не зря наняла помощников. День был хороший – яркий, холодный, самое время обильно позавтракать. Может быть, Флинн захочет пройтись по магазинам, прикупить что-нибудь новенькое на вечеринку.

– Флинни? У меня возникла замечательная идея. – Приоткрытая дверь открылась настежь, когда Анна толкнула ее. В комнате было темно, плотно закрытые шторы не пропускали ни лучика света. Анна искоса посмотрела на кровать, но там лежали только смятые одеяла и подушки. Она включила лампу на ночном столике.

В углу поверх кучи из подушек и всякой утвари из сарая – дерева и ткани, старых штор и брезента – восседала Флинн.

– Что ты делаешь? – Анна почувствовала, как у нее внутри что-то оборвалось. – Что ты делаешь, Флинн? Что это такое?

Флинн посмотрела сверху, бледная, глаза широко открыты.

– Это башня для медитации, – сказала она.

– Зачем?

Как – и когда – она притащила сюда эту рухлядь?

– Просто я не хочу сидеть на полу.

Анна открыла шторы, изучила валяющееся барахло: заготовки для книжных полк Хью, которые он начал делать, но так и не закончил, загородка для детей, которую они соорудили, когда Поппи стала интересоваться ступеньками, старые столешницы, старые одеяла. Анна потрогала одно, которое лежало на уровне глаз. Она сама собрала его из кусочков, стеганое одеяло Поппи. Там же была огромная сумка с вязанием, желтая пряжа, двадцать пять мотков – Анна вспомнила, как покупала их. Она собиралась связать Поппи одеяло на кровать, которую сделал Хью, когда Поппи выросла из детской кроватки. Но связав пятнадцать рядов, бросила это занятие.

– Я и не знала, что все это еще существует. – Анна улыбнулась, словно для ее внучки было вполне естественно гнездиться, словно птица, на куче старых досок, хлама и заброшенного рукоделия. Флинн невозмутимо на нее посмотрела. – Я подумала, что мы с тобой можем позавтракать в «Сахарной голове». Давненько мы там не были, – сказала Анна.

– Я не голодна.

– Ты должна быть голодной, раз уж ты встала и чем-то занялась. Почему бы тебе не принять ванну, одеться и встретиться со мной внизу через час?

Но когда Флинн спустилась, немного больше чем через час, Анна уже присматривала за горничными, которые приехали в десять вместо четырех – перепутали расписание – и полировали серебро. Она сняла с постелей простыни, чтобы постирать. Никогда нельзя предугадать, кто останется на ночь, поскольку будет слишком пьян, чтобы вести машину.

Флинн нашла бабушку на кухне, она мыла полы каким-то вонючим раствором.

– Я думала, мы собирались позавтракать.

– Я тебя ждала, а потом решила, что ты уже не придешь. Еще столько всего нужно сделать. Сходи приготовь себе что-нибудь. Но не ешь там, где моют или уже помыли.

Флинн вздохнула, приготовила на кухне сэндвич и вышла мимо горничных на переднее крыльцо. На улице было так холодно – и почему бабушка сказала, что на улице прекрасный день? Сейчас ей все казалось холодным – ее ноги и руки, ее кровать. Девочка положила сэндвич на коленку, глядя, как джем блестит на свету, и сделала глоток из стакана. Она думала, там лимонад, но содержимое оказалось коктейлем «Маргарита» – Джек вечно наливал его не в тот кувшин. Флинн хотела, чтобы Стюарт уехал. Она понимала, что это ревность. Нет, на самом деле она не ревновала, просто хотела, чтобы Джек проводил с ней больше времени. Девочка подслушала, как Стюарт разговаривал с другом по телефону, они ссорились, и это означало, что он может остаться здесь навсегда.

Две недели назад она рылась в сарае и нашла старый проигрыватель, где красным лаком для ногтей было написано имя ее мамы. Три альбома: саундтрек «Иисус Христос – суперзвезда», «Самые известные хиты «Брэд»» и «Лучшие песни Мак-Девиса». На протяжении двух недель в ее голове звучали темы из рок-оперы, хотя она послушала ее всего несколько раз. Строчка, которая к ней прилипла, была ужасной – «Мы молим тебя… выслушай нас», – и она чувствовала себя так плохо, что даже не могла определить, что именно не так, ей казалось, что нечто стерлось в ее голове и попало глубоко под кожу, словно заноза. В ушах все звучала та песня, и Флинн задумалась, что же такое быть мертвым. Она была уверена, что скоро умрет, и боялась этого. Несмотря на то что она сказала бабушке в тот день на железнодорожных путях, она боялась. Ей казалось, что ее будущее мчалось ей навстречу, а прошлое подталкивало в спину, словно она застряла в узком пространстве между ними, едва дыша, переживая все мгновения своей жизни одновременно. Даже в постели Флинн не могла расслабиться, словно части ее тела вступали в жестокий бой за место на матрасе – если расслаблялись ее ноги, вытягивалась шея; если голова опускалась на подушку, изгибалась спина. Выигравшие части тела сбрасывали с кровати проигравшие, и Флинн никак не могла заснуть. Иногда, лежа на прохладном песке, у самой воды, она представляла себя мертвой. И очень часто ей безумно хотелось, чтобы это на самом деле было так.

У нее болело все: голова, суставы пальцев, каждая прядь ее волос. Флинн свернулась в шезлонге на солнышке, завернулась в стеганое одеяло и закрыла глаза. Она вдыхала соленый воздух, запах пахнущей рыбой воды и представляла, что плывет, уплывает на середину океана. Флинн крепче зажмурила глаза от солнца и накрыла голову пахнущим пылью и грязью свитером. Она не знала, почему так себя чувствует, почему не слышит радостных звуков вокруг, почему ей вдруг все стало безразлично. Флинн была жива, но ощущала себя мертвой.

Волны бились о берег, гудел полуденный поезд, и Флинн погрузилась в легкий сон; ей снилось, что мама ждет ее на железнодорожной станции после долгого путешествия, и она ехала к ней, приютившись на одной скамейке с еще тремя людьми – одной пожилой женщиной и двумя мужчинами. Запах стоял ужасный, словно там было множество разгоряченных тел, на полу валялась недопитая бутылка кока-колы, полная мух с голубыми крылышками. В поезде становилось все темнее и темнее, люди стали жаловаться и возмущаться. Кондуктор, который последнее время присутствовал в каждом ее сне, встретился с Флинн взглядом и улыбнулся. Его зубы были черными и выглядели так, словно их вставили вверх тормашками, да еще и не на те места. В них она увидела маленькие лица. Еще прошлой ночью этот человек пел ей испанские серенады и превращал листья деревьев в маленьких попугайчиков, чтобы заставить ее улыбнуться.

Теперь он был совсем другим.

Анна не знала, что в городке живет так много народу, – и, казалось, все они, нарядно одетые, сейчас собрались в ее гостиной. Здесь была Виолетта в своем типичном странном наряде из фех юбок, шотландского свитера и армейских ботинкок. Элмер Тибодо Третий, фармацевт, чей отец и дед владели аптекой, которая сейчас принадлежала ему. По мнению Анны, каждый представитель рода аптекарей Тибодо больше походил на продавца подержанных машин. Он пришел вместе с Трипом, чрезвычайно толстым эпикурейцем, с красивыми руками и страстью к маскам из морских водорослей, которые ему делали в самом плохом салоне города. Его не волновало, что всем было известно о его процедурах с лицом и об ассортименте лосьонов и мазей в его ванной (он тайно встречался с матерью косметолога, которая, конечно же, тратила большие суммы денег на средства по уходу за кожей). Насколько Анна поняла, единственным видимым различием между этим городком сейчас и пятьдесят лет назад было то, что люди стали гораздо более откровенными; отец Триппа, реши он заботиться о своем теле, никогда бы не позволил никому узнать, что у него есть сорок видов лосьона.

– Эй! Эй! – кричал сидящий в углу мужчина, когда мимо него проходил новый гость. На коленях у него была коробка с пиццей.

Он был чьим-то племянником, Анна не могла вспомнить чьим. Ему было под пятьдесят, рост его достигал почти двух метров. Это был тяжелый случай, с IQ около шестидесяти или семидесяти.

– Я Аса, но люди называют меня Тут, я палиндром, – сказал он, посмотрев на только что вошедшую компанию геев.

– О, да? – сказал один из них. – Ты уже вышел из туалета?

Анна посмотрела на слегка косящие глаза и слюни на его подбородке.

– Я принес пиццу. Это праздник? Я заготовил слишком много. Ха.

Гостиная заполнилась, на вечеринке перемешались жители городка и геи, которых было очень много. Анна и представить себе не могла, что у Джека так много друзей. Геи любят вечеринки. Или это стереотип? Из подарков, которые они принесли, можно было построить кучу до потолка. Джек сегодня был очень привлекательным, в потрясающем смокинге – акулья кожа от Армани, – оставшемся с тех времен, когда он был богатым. Смокинг был перешит, делал его худобу не такой заметной и в какой-то степени даже стильной. Портной искусно перекроил пиджак и вдобавок подбил его чем-то, поэтому верблюжий горб Джека был практически незаметен. Его редкие светлые волосы были уложены с гелем и поэтому блестели. Анна подумала, что он выглядит как ангел эпохи Ренессанса: его прямое тело было предназначено для того, чтобы получать небесный свет. С тех пор как они познакомились, она еще никогда не видела Джека таким красивым и здоровым. Он стоял с компанией мужчин, некоторые из них по непонятным причинам пришли в маскарадных костюмах. Анна насчитала три Мерилин Монро, одного Роя Роджерса и очень хорошенькую Джуди Гарланд – у молодого парня в костюме Джуди была густая бахрома ресниц, томный взгляд и узкие бедра, словно у девочки. Он принес с собой что-то напоминающее огромную картину, завернутую в рождественскую бумагу с эльфами, которые были больше похожи на чертиков. Его красная помада оставила след на щеке Джека.

Анна прошла сквозь всю эту толпу к бару, она была немного рассержена, что Марвина с Гретой еще не было. Грета сказала, что выедет из Бостона пораньше, и Анна предполагала, что она будет здесь до полудня. Наверное, у нее в последнюю минуту возникла какая-нибудь проблема с Лили. И Марвин должен быть уже здесь. Анна протянула свой бокал для мартини бармену. Около бара, словно утомленный бизнесмен с огромными долгами, сидел Стюарт. Он выглядел болтливым и беспокойным.

– Предполагалось, что ты будешь Джин Келли? – спросила Анна, кивнув на его плащ.

– Что? – не понял Стюарт.

– Твой плащ.

– О нет. Я не в костюме. – Он подумал, что, должно быть, смешно выглядит в застегнутом на все пуговицы и туго подпоясанном, как у городского извращенца, плаще. Стюарт подошел к толпе, состоящей из Джуди Гарланд и Мерилин Монро, и снова вспомнил мероприятие двухлетней давности, когда все геи, толпившиеся на платформе, были Мерилин. Тогда Джек был на пике своей красоты и неверности, хотя о последнем Стюарт до некоторых пор не догадывался. Если не сдадут нервы, он покажет Джеку свое пальто, когда все будут смотреть подарки. Большинство присутствующих мужчин, если не все они, знали о легкомысленной ветрености Джека. Стюарт насчитал, по крайней мере, пятерых, с кем, бесспорно, когда-то спал Джек. Важно, что это будет публичное вручение подарка: он уже обдумал и отверг идею подарить пальто наедине. Недавно он прикрепил к пальто инструкцию от коробочки с тампонами, ту, что Джек видоизменил для Флинн, – пустые очертания, которые он зарисовал и украсил улыбками и украшениями. Этот клочок бумаги уже не принадлежал их совместной жизни, но показывал новую сторону Джека – сострадание, – которое проникло и в их отношения. Не то чтобы они опять были вместе… Стюарт не хотел задумываться. Единственное чего он хотел в данный момент, – это быть с Джеком. Дэвид пугал его, льстил, выдвигал ультиматумы, поэтому Стюарт перестал звонить сам и не отвечал на его звонки. Сейчас он просто не мог вернуться в Бостон. Один из студентов старшего курса согласился подменить его на занятиях.

Стюарт допил виски, надеясь, что нервный пот не побежит по засушенным цветам в рукавах и не просочится сквозь страницы Песни песней Соломона, прикрепленные к воротничку. «Я принадлежу своему возлюбленному, а он принадлежит мне; он в лилиях».

Через два часа все смешалось: геи вперемежку с чопорными провинциалами на залитой алкоголем дорожке. Местный приверженец идеи судного дня Альберт Кир, у которого был полный бункер консервов и воды в бутылках, разговаривал с одной из Мерилин, словно они были закадычными друзьями, а Виолетта танцевала с мужчиной, одетым как Джуди Гарланд, под песню «Я верю в чудеса». Джек уже час открывал подарки, и конца этому не предвиделось.

– Анна, посмотри, – позвал ее Джек. – Полная коллекция фильмов с участием Роберта Митчема. – Он держал в руках DVD-диски. – Ты, несомненно, заставишь меня смотреть их наверху.

– Только по второму кругу. Малыш Митчем – это надолго.

– Я предпочитаю длинного Митчема, но понемногу.

Анна села на диванчик рядом с Джеком, чтобы рассмотреть его трофеи. Носки из кашемира, три рубашки от Армани, оригинал фотографии Эдварда Вэстона, компакт-диски, сделанные вручную полочки для специй и огромные бутыли лосьонов для тела и гелей для душа.

– Когда мне исполнялось пятьдесят, у меня не было даже половины твоей добычи, – шутливо возмутилась Анна.

– Геи всегда знают, как важно дарить хорошие вещи. Никогда не знаешь, как долго будешь богат. Ведь правда? – сказал Джек ни к кому не обращаясь. – Сегодня ты инвестиционный брокер, завтра простой телезритель с дешевыми часами на руке.

Джуди Гарланд протянул огромный подарок, который мог быть только картиной или чем-то в этом роде:

– Готовы к Моне Лизе?

– Что это, черт побери? – Джек сорвал оберточную бумагу. – О-о, – протянул он, и Анна увидела выражение его лица – свежее дополнение к набору, – которое ей уже начинало нравиться, покоряло своей подлинностью. Это был очень глубокий и спокойный взгляд, словно Джек видел саму сущность вещей. Его глаза широко открылись и тут же превратились в маленькие щелочки, прежде чем на лице появилась улыбка. – О, – снова сказал он и наконец повернул картину лицом к присутствующим. Это была черно-белая фотография Джека, одетого только в шляпу. В руках у него были щипцы для барбекю, которыми он держал гамбургер, прикрывающий гениталии. Джек стоял у гриля и смотрел в камеру, широко улыбаясь. Его окружали мужчины и женщины, невозмутимые, как будто ничего особенного не происходило, они столпились у гриля, держа в руках приготовленные булочки. Анна предположила, что эта фотография развеселит собравшихся, но люди рассматривали ее с серьезностью, которая больше подошла бы для выставки работ Вэстона. Сначала она не поняла, почему все молчат, – конечно же, это общество не было оскорблено, – пока сзади не подошла Виолетта:

– Хм. Отличное тело. Кто он?

Анна посмотрела на нее, а потом на компанию вокруг Джека; они избегали смотреть друг на друга и на фотографию.

Джек нарушил молчание.

– Ты помнишь это, Стюарт? – спросил он. – «Справочник деревенщины», который составлял Курт.

Улыбнувшись, Стюарт кивнул. Как он мог забыть такое? Это было как раз перед тем, как все изменилось. Он взглянул на фотографию, а потом на Джека. Никто бы не сказал, что это один и тот же человек, но ему больше нравилось нынешнее лицо. Хотя было заметно, что Джек устал, какое-то напряжение появилось вокруг рта и в наклоне головы.

Стюарт нервничал, несмотря на три бокала мартини, которые выпил, надеясь преодолеть волнение.

– У меня есть для тебя кое-что, – сказал он, спускаясь со стула у бара, снял пальто и положил его на диван перед Джеком. – С тех пор как я тебя узнал, ты стал самым захватывающим событием в моей жизни, как торнадо, за пределами которого я никогда не хотел быть. Я не мог представить, что не буду окружен тобой. И это было еще одно важное событие.

Он развернул пальто, рассказывая о номерах со спортивных маек Джека – по большей части окружающим, нежели ему, цветах, которые они собирали на своем первом свидании, о перьях воркующих голубей, чье гнездо было около окна их спальни в Калифорнии. Но спустя несколько минут почувствовал, что внимание слушателей несколько рассеялось. Стюарт серьезно посмотрел на Джека, наблюдая, как на его лице оживают воспоминания, когда он прикасается к их прошлому.

– В любом случае я дарю тебе это с любовью и наилучшими пожеланиями.

Джек поднял на него взгляд, а потом отвернулся:

– Меня переполняют чувства. Я потрясен.

– Это просто символ тех времен, когда мы были вместе. Обзор событий.

– Это произведение искусства. – Джек накинул пальто на плечи. – Я сохраню его навсегда.

Стюарт улыбнулся. Джек поцеловал его, так, что половина присутствующих в комнате уставились на них. Стюарт отодвинулся, но Джек прижал его к себе снова, целуя в лоб, в губы, в левую щеку, в правую, и прошептал ему на ухо:

– Я тебя обожаю.

Когда около десяти тридцати появился Марвин, Анна поняла, что уже много часов не видела Флинн. Она поприветствовала зятя в дверях. Молодая девушка – ей было, наверное, лет девятнадцать – стояла рядом с огромной коробкой в руках.

– Вы опоздали, – сказала Анна, и ее беспокойство сменилось раздражением. Больше чем кто-либо в ее жизни, прошлой или настоящей, Марвин умел вывести ее из себя. Даже когда их отношения казались ровными и спокойными, он мог вот так же ошеломить ее – прийти на три часа позже, чем должен, и привести с собой девушку, годящуюся ему в дочери.

– Рад тебя видеть. – Он нагнулся, чтобы поцеловать ее в щеку. От Марвина пахло холодным воздухом и табаком. – Это Джо-Бет. – Девушка выглянула из-за коробки. – Это моя теща, Анна. – Мужчина вошел, поставил и багаж и взял подарок у девушки. – О, мне велено передать тебе. Когда я уезжал, позвонила Грета – ее дочка заболела, поэтому она не приедет сегодня. Она сказала, что, может, приедет завтра. Или позвонит тебе позже. – Анна почувствовала разочарование и тревогу – она не знала, что именно, но что-то было не так. Что-то действительно не так. Нужно позвонить Грете, как только удастся.

Анна оставила Марвина в дверях и проводила Джо-Бет в гостиную, где вечеринка стала еще громче, а гости пьянее, чем когда-либо: Джуди Гарланд, с красной юбкой Виолетты на голове, держал в руках над головой огромную фотографию Джека, и за ним выстроился хвост, извивавшийся по гостиной под песню Донны Саммер. Джек и Стюарт склонились друг к другу головами, переживая этот сентиментальный привет из прошлого, не хватало только мультяшных сердечек над их головами. Внезапно Анна почувствовала себя мелочной и уставшей.

– Здесь осталось еще много еды, если ты голодна, и, конечно же, выпивки.

Альберт Кир разложил на нижней Виолеттиной юбке (красная все еще красовалась у кого-то на голове) чертежи бомбоубежища Y2K. Аса по-прежнему сидел на своем месте в углу, его руки были спрятаны под коробкой с пиццей, лежавшей у него на коленках. Трипп, рывшийся в куче подарков, обернулся к нему и положил руку ему на плечо.

– Вынь-ка руки наружу, парень, – сказал он. – На коробку с пиццей, чтобы я мог их видеть.

– Я палиндром, – сказал Аса, когда мимо него пронеслась Джо-Бет.

Анна заметила, как девушка обернулась и озадаченно посмотрела на ненормального.

Анна ждала, когда к ней подойдет Марвин.

– Должна тебе сказать, что я возмущена. Ты мог хотя бы позвонить и сказать, что задержишься и что привезешь с собой девушку; это, между прочим, невежливо.

– Почему? Для кого?

– Для меня. Для дочери, которая предположительно является причиной твоего пребывания здесь. Именно по этой причине ты должен был появиться еще с утра, как обещал.

Анна посмотрела, как девушка Марвина направилась к бару. Она была изящной, похожей по стилю и фигуре на Поппи, хотя у нее был внушительный бюст – силикон, решила Анна – и она не была такой высокой.

– А что случилось с милой Кристин? Марвин вздохнул:

– Что случилось. А что обычно случается? Любовные связи, они ведь, как колготки, – рано или поздно рвутся. – Он обнял женщину за плечи. – Да ладно тебе, Анна.

Она не осмеливалась взглянуть на зятя.

– Анна, – повторил он тоном, который был одновременно терпеливым и льстивым.

В присутствии Марвина тело всегда подводило ее. Женщину могло трясти от злости, но когда он подходил и дотрагивался до нее, внутри у нее разгорался теплый костер, как будто она только что выпила бренди.

– Убери от меня руки, – сказала она наконец. Он эффектно произнес:

– А где моя дочь?

– Наверное, где-нибудь прячется. В последнее время ей не очень нравятся шумные сбориша. Пойду поищу ее.

– Нет. Подожди немного. Не заставляй ее спускаться сюда. Я найду ее после вечеринки. Я хочу, чтобы ты посмотрела, что я сделал для Джека. Был большой спрос на эту вещь, один покупатель предложил тысячу, но я решил подарить это Джеку.

Анна смотрела, как Марвин взял у Джо-Бет большую коробку, на мгновение обняв девушку за талию. Затем подошел к Джеку, который просто светился от счастья. И Стюарт тоже выглядел превосходно. Анна никогда особо не задумывалась о внешности Стюарта – ей казалось, он похож на позднего ребенка: короткие конечности, длинное тело и плоский лоб, который обычно бывает у детей, которых родили на закате зрелого возраста. Однако сейчас она поняла, что Стюарт очень привлекательный мужчина. Или, может быть, это привлекательность, которая появляется, когда человек влюблен. Танцоры передвинулись в угол, Петулла Кларк пела «Даунтаун». Джек достал из коробки бюст из глины и бронзы. Та сторона, которую она увидела, изображала Клинтона – Марвин придал ему сходство с козлом. Половина лица была бронзовой, а половина – глиняной. Не нужно было смотреть другую сторону, Анна и без того знала, что там изображен очередной серийный убийца. Наверняка уже мертвый.

Анна повернулась к задней двери – кто-то оставил ее открытой. В дом ворвался воздух, пахнущий морем и влажным кедром, стоявшим на границах ее сада. И еще какой-то запах. Фиги. Знакомый мускусный запах фиг, хотя она, конечно же, выдумала это. На улице становилось очень холодно. Завтра они с Флинн поедут на север, остановятся в какой-нибудь закусочной пообедать и пойдут покупать теплую школьную одежду – Флинн так быстро росла, – а днем пойдут гулять по пляжу. Анна вышла на крыльцо перед домом. Флинн здесь не было, но повсюду были следы ее присутствия: в шезлонге измятое стеганое одеяло, куча кассет, на которых было написано имя Поппи детским почерком, почти полный стакан и – в дорожке света на крыльце – книга о смерти Элизабет Кублер-Росс.

Анна села. Что-то было не так. Она прижала одеяло к лицу, вдохнула запах своей внучки – сладкий и кислый одовременно, так пахнет болезнь или страх. Какое-то движение проскользнуло сбоку. Анна обернулась, но поняла, что это всего лишь ветер, он шевелил листья и кустарники. Но было что-то еще. Присутствие, ощущение наблюдающего взгляда. Анна вышла на край крыльца, всматриваясь в темноту. Какое-то насекомое ударилось о ее шеку. Пахло розами и кремом для бритья с запахом лайма. Анна редко думала о сексе, а еще реже хотела его, но в ночи было что-то такое, в этом зимнем воздухе и ее эмоциях – ностальгия, злость и необъяснимый страх, – что заставило ее захотеть секса прямо сейчас. Ни с кем в особенности, без особых нежностей и, Боже упаси, лживых проявлений любви, ей хотелось просто здорового, сильного мужчину, который мог бы пробудить у нее ответную реакцию. Она снова услышала, как что-то хрустнуло в кустах перед домом.

– Марвин? – позвала она, но там никого не было.

Флинн сидела на путях и ждала полуночного поезда. Она чувствовала себя так, словно все еще спала, и только наполовину понимала, что собирается сделать. Так было лучше, потому что прошлой ночью во сне она видела будущее и не хотела быть частью этого будущего: Джек скоро умрет, и бабушка скоро умрет. Прошлой ночью и сегодня рано утром она увидела остаток своей жизни. Она выйдет замуж и будет жить во Франции, но это будет несчастливый брак. Станет художником и будет делать вещи из голубого стекла, но даже это не принесет ей счастья. У нее будет сын, а не дочь, а самое страшное – в сорок лет она заболеет, и недуг прикует ее к инвалидному креслу задолго до того, как она на самом деле умрет. Флинн будет совсем одна: ее бывший муж настроит сына против нее. О ней будет заботиться лишь сиделка, но не слишком хорошо. Флинн не сможет говорить, но даже если бы и могла, не будет никого, кто бы мог ее выслушать. Прежде чем это произойдет, в ее жизни будут и прекрасные события, но не так много, чтобы заставить ее остаться.

Флинн знала, что произойдет после того, как она сделает это: все будут злиться на нее, так же как прошлой ночью во сне злилась мама, когда увидела Флинн. Она сказала: «Что ты здесь делаешь, тебя не должно здесь быть». И они ненадолго отдадут ее ангелам, но даже среди них она не сможет чувствовать ту радость, которую чувствуют они, это будет место, где все будет иметь собственный голос. Ее мама умерла, Флинн была в этом уверена. Ей снилоеь это уже несколько недель.

Прошлой ночью к ней приходили ангелы и предупредили ее, что время лечит раны не лучше, чем милосердие. Они сказали ей, что в мире духов время измеряется завершенностью, промедлением и стремительностью. Ее отправят обратно, и ее следующая жизнь будет более сложной, но более вознагражденной. В наказание за свой поступок в другой жизни она снова окажется в компании своего отца, в роли его матери, что гораздо хуже, чем быть его дочерью. Марвин двигается в сторону тьмы, а не света, и у него будет еще множество жизней, чтобы осознать это. У него была замечательная душа: дважды в прошлых жизнях он был нищим, что очень высоко ценилось, так как это учило людей милосердию и состраданию. До этого, когда он только возник, он был одним из чрезвычайно редких созданий, возникших из двух различных начал: мира ангелов и мира человеческих богов. А ведь ангелы иногда впадали в зависть – они тоже были несовершенны – и совершали злые поступки. Прошлой ночью во сне она видела это и все поняла.

Прежде чем появлялось тело, у души появлялся цвет. У ее отца был голубой ангельский цвет с примесью желто-белого цвета, цвета человека. Его ангельская часть пела вместе с голубыми цветами, колокольчиками и фиалками серебристые мелодии, исполненные в до мажоре. До мажор был основным ладом, в котором пели ангелы. Основным заданием ангелов было сопровождать все души к туннелю рождения, по одной на каждую сторону, их тела защищали новые создания от грязи и темноты человеческого мира. Это было маленькое пространство, щель, где они должны быть особенно осторожны: ведь это граница между двумя мирами. Там не было расстояния, не было времени. Это было место, которым ни одно небесное тело не могло управлять, и где ни одно земное тело не могло оставаться. Здесь обитали подземные создания, полные ненависти.

В случае с Марвином один из завистливых ангелов отступил всего-то на дюйм и пропустил темноту. Тот ангел понес худшее из всех возможных наказаний: его выгнали из царства ангелов и заставили быть человеческим духом. И даже еще хуже, узнала Флинн во сне, – этот дух никогда не будет прощен, он навсегда запомнит неуловимую тоску и бело-голубое счастье того особого места, где жили ангелы. Вот как плохо делать что-то злое и проявлять нелюбовь к другому существу, сказал Флинн какой-то мужчина из сна. Ангелы боялись только одного – стать человеком: самое худшее для них – это втиснуться в маленькие пространства – человеческие тела, которые вечно надо кормить и ублажать.

Ангелом была Анна, да и сейчас тоже, и она неразрывно связана с Марвином. Флинн увидела во сне, что они втроем вернутся на землю, Анна и Марвин станут мужем и женой, а Флинн – матерью Марвина. Поппи будет умственно отсталым разносчиком почты, который отравит всех соседских собак. Она, то есть он, в следующей жизни попадет в тюрьму за то, что он совершит с детьми страшные вещи, и где его – ее – убьют через десять лет. Начнется ужасная война, и Флинн станет воином, управляющим укрепленным поселком, когда она кончится. Ее жизнь станет одинокой, ее будут обвинять и ненавидеть за недостаток еды и за жестокие законы, определяющие, кому вынашивать детей, а кому нет; она будет казнить людей, совершивших преступления из ненависти, – за все, что будет делать она для исправления и продолжения человеческого рода. В том мире только доброта будет чего-то стоить. В конце концов ее расстреляют, но Флинн будет творить добро и осуществит свою цель.

Флинн услышала отдаленный свисток поезда. Она была напугана, настало время – не умирать, а получить прощение. Адом было то место, куда попадали непрощенные. Флинн не видела ада, но знала, что такое место существует. Место, где она жила сейчас, возможно, и было адом. Она подошла к рельсам и легла на них. Два индейца легли рядом. Один из них научил ее, как стать маленькой, так, чтобы не было больно. Но кто-то или что-то-не позволяло девочке сделать этого.

Когда поезд подошел настолько близко, что задрожали рельсы, она села, готовая передумать. Флинн была так напугана! Никто в ее сне не говорил о том, как это страшно, – ангелы убеждали, что бояться нечего. Как она хотела не знать того, что делает, она хотела не видеть всего этого так четко. А что если она ошиблась? Что если она просто ненормальная, как говорили дети в школе?

Около железнодорожных путей стояло множество незнакомых людей, которые смотрели на нее. Она не знала, почему они заинтересовались ею и так рады ее видеть. «Посмотри мне в глаза», – сказал пожилой мужчина. Флинн посмотрела и поняла, что это ее дедушка. По крайней мере он был очень похож на фотографию мужчины на ночном столике Анны. Флинн смотрела ему в глаза и почувствовала, как индейцы придвинулись поближе, их мягкие замшевые штаны были словно еще один человек между ее кожей и их. Она подумала – это неправильно, я не хочу этого делать. Но не могла пошевелиться, а звук поезда был таким громким, что она слышала его каждой косточкой. Флинн ничего не чувствовала вплоть до последней минуты, когда поезд оказался над ней и она увидела пугающее создание с красными глазами, прицепившееся к днищу вагона. Это создание было из НИОТКУДА И НИКОГДА, оно было похоже на барсука, только с лицом человека и очень-очень злое – один из индейцев толкнул ее так сильно, что она соскочила с путей.

Сейчас ей нужно пойти домой. И она закончит свою жизнь несчастной, искалеченной и одинокой. Флинн заплакала от того, что оказалась связана этим темным сном, своим нескладным телом двенадцатилетней девочки, когда была так близка к полной свободе. Сидя на путях, она повернула голову налево и увидела свет в доме бабушки. Оттуда доносились песни и голоса, разлетающиеся эхом в ночи. Флинн чувствовала какую-то вибрацию в груди и треск по всему телу, возможно, она переломала кости, этот треск сейчас отдавался в ее голове и вызывал ужасную тяжесть и боль, все было намного хуже, чем она могла предположить.

«Вылезай», – сказала какая-то женщина. Флинн посмотрела вниз и увидела пару красных ботинок на площадке для крокета. «Вылезай, – снова сказал женский голос, – представь, что твое тело – это свитер, который ты снимаешь, и следуй за мной».

Флинн не понимала, как это сделать. Она не могла пошевелиться. Она сидела и смотрела, как женщина пошла по направлению к воротцам для крокета. Воротца становились все больше, пока она приближалась к ним, затем стали достаточно высокими, и она прошла сквозь них, и они снова стали уменьшаться. Флинн видела, как красные ботинки этой женщины уходят все дальше и дальше. Она двигалась в направлении солнца, она шла, пока белый свет не окружил ее и не сделал ее просто тенью. Шум в голове стал еще сильнее, когда Флинн посмотрела на свет, и она подумала: наверное, этот свет – какая-то пища, потому что внутри него яростно жужжали тысячи комаров. Их было так много, что они увеличили ее голову в два, в три, в четыре раза, до тех пор, пока она не взорвалась громким хлопком, похожим на выстрел пистолета. После этого Флинн почувствовала себя лучше и снова смогла глубоко вздохнуть. С ней все будет в порядке. Она встала и повернулась к дому бабушки. Затем в другую сторону и снова назад. Там ничего не было. Она посмотрела во все стороны – ничего. Друг за другом взрывались воротца для крокета и становились сводами света. К ней подкатился футбольный мяч. Девочка пнула его и пошла следом. Он остановился на поле с ярко-зеленой травой, где играли в футбол женщины, все в ботинках вишневого цвета.

– Я умерла? – спросила Флинн у женщины, но та только улыбнулась и взяла ее за руку.

Внезапно на другой стороне поля появился ее дедушка, и они вместе пошли гулять. Флинн подумала об Анне, о Джеке и тотчас же оказалась в доме у бабушки. Они с дедушкой стояли и наблюдали, как Анна сидела на крылечке и смотрела на море. Когда Флинн подошла ближе, бабушка повернула голову.

– Она меня видит? – спросила Флинн у дедушки.

– Нет, но она знает, что мы здесь. Поцелуй ее на прощание, она скоро будет с нами.

Флинн подошла поближе, потом еще ближе. Но она не могла подобраться достаточно близко, так, чтобы Анна ее увидела. Дедушка подвинул ее немного влево, наискосок от Анны, и сказал, чтобы она позвала бабушку, позвала ее по имени. Флинн так и сделала, и Анна повернулась, чтобы ответить ей. Они вместе были на пляже, гуляли в промозглую погоду и с нетерпением ждали, когда придут домой, поедят горячего супу и наденут теплые свитера.

:– Я так беспокоилась о тебе, – заговорила Анна. – Куда ты ходила?

– Не переживай. Я с дедушкой и своими новыми друзьями. Здесь на самом деле очень быстро растут цветы. Мы ждем тебя.

– Тебе нужно вернуться в школу. Ты пропустила так много дней, что никогда не догонишь.

– Я не могу вернуться в школу, Анна, я мертва. – Флинн почувствовала, что бабушка шокирована, изумлена так сильно, что ее изумление отбросило Флинн на полмили. Девочка помахала ей, повернулась, и за ее спиной выросла огромная стена из песка, оттесняя ее таким образом, что она поняла, что больше никому не принадлежит. Флинн закружилась в каком-то сине-белом водовороте, посмотрела вниз и увидела на своих ногах вишневые ботинки.

Анна села на кровати вся в поту, ее сердце билось в ужасе от ночного кошмара. Она прошла в комнату Флинн и обнаружила, что ее кровать нетронута. Марвин сказал, что разговаривал с дочерью на пляже, сразу после того, как вечеринка закончилась, и что Флинн собиралась домой. Анна искала внучку в комнате Джека, в ванной, внизу.

Она пошла в комнату для гостей, где спали Марвин и его подружка. Девушка в объятиях зятя была такой маленькой, что Анне сначала показалось, что это Флинн. Анна потрясла его, чтобы он проснулся:

– Что-то не так. Просыпайся. Я нигде не могу найти Флинн.

– Ладно, – сказал он. – Уже иду.

Они вдвоем снова обыскали дом, а потом пошли в разные стороны по пляжу. Анна вспомнила про железнодорожные пути, как несколько раз она находила Флинн там, и зашагала в том направлении. До рассвета оставался еще час или два, но на небе светила полная луна, и этого света было достаточно, чтобы разглядеть очертания.

Она добралась до вершины холма, посмотрела сверху на железнодорожные пути, но дальше не пошла. Она позвала Флинн по имени несколько раз. Если бы девочка была поблизости, она бы услышала. Анна собралась уходить, но внезапно остановилась и снова осмотрелась вокруг. Что-то здесь ощущалось, присутствие ее внучки, сейчас или раньше. Чувствовала, каким плотным и влажным был воздух.

– Флинн? – крикнула она снова, ее сердце билось все чаще и чаще. Анна посмотрела вниз и внимательно оглядела еще раз железную дорогу. Раньше она всегда находила Флинн здесь, именно в этом месте, на этом холмике, а дважды – на путях, как раз под ним. Она посмотрела на подножие холма.

– Мы же не хотим, чтобы твоя бабушка тебя увидела, – сказал Хью Флинн, и из-под земли выползли корни деревьев, чтобы женщина споткнулась. Анна подвернула могу. – Прости, дорогая.

– Марвин? – крикнула Анна, ковыляя обратно к дому. Нога подворачивалась под ее весом. – Марвин! – На третий раз зять отозвался.

– Где ты? – прокричал он, и она едва его услышала из-за плеска волн и сильного ветра. Он подбежал к ней. – Ты нашла Флинн?

– Нет. Но я упала, вывихнула лодыжку и не могу идти. Возьми джип Стюарта и вернись за мной.

Мужчина взял ее на руки, словно она вообще ничего не весила.

– В этом нет необходимости. Ты же не можешь нести меня всю дорогу до дома. Если бы ты просто пошел и пригнал машину.

– Это не проблема, – сказал он.

Они замолчали. Анна закрыла глаза, вдыхая прохладный соленый запах влажного песка и водорослей, вынесенных на берег волнами.

Дома Марвин посадил ее на диван:

– Ты сломала ногу? Может быть, отвезти тебя в больницу?

Анна пощупала лодыжку, которая сильно раздулась. Ничего не сломано.

– Нет. Связки порваны, по крайней мере выглядит это именно так. Мне нужно просто немного льда и аспирина.

– Как ты думаешь, куда она пошла? – спросил Марвин, когда принес ей миску со льдом и несколько полотенец.

– Когда ты ее видел? Во сколько вы разговаривали?

– Около половины первого или в час.

– Я чувствую, что произошло что-то очень плохое. С ней что-то случилось. – Анна почувствовала себя так, словно у нее больше не осталось никаких эмоций. Внезапно что-то рассыпалось в ней – так старая бумага обращается в прах от малейшего прикосновения. – Я хочу, чтобы ты позвонил в полицию, потом пошел наверх и разбудил Джека, Стюарта, и всех, кто здесь остался, и я хочу, чтобы вы обыскали здесь каждый квадратный дюйм.

В конце концов у Анны началась такая истерика, что Марвин отвел ее к Виолетте. Он никогда еще не видел тещу в таком состоянии, будто до нее уже дошли самые страшные вести, которые только она могла ожидать. Она возражала, кричала, что никуда не пойдет, но он просто взял ее на руки и отнес к Виолетте.

– Ты первая узнаешь новости, – пообещал Марвин. – Я хочу, чтобы ты осталась здесь и расслабилась.

Пес Виолетты запрыгнул на диван к Анне. И ей пришло в голову, что она весь день не видела Крошку Иисуса.

– Я зайду или позвоню через час или два. Ладно? – Марвин завернул ее в одеяло. – Я думаю, ты слишком бурно реагируешь, а Флинн просто где-то гуляет. Все будет хорошо.

Он вышел и сел в джип к Джеку и Стюарту. Конечно, он больше беспокоился о Флинн, чем говорил. Он, в отличие от Анны, не думал, что странность дочери была проявлением чего-то большего, чем просто бурное воображение, но очень беспокоился, что девочка унаследовала уныние своей матери и была еще столь юной, что не знала, как с этим справиться. У Поппи всю жизнь были проблемы с настроением, но после рождения Флинн у нее началась послеродовая депрессия, которую доктор назвал психотической паузой. Ей казалось, что рушился мир, падали небеса, и ее депрессия становилось с каждым разом все глубже и глубже.

– Не думаю, что есть смысл кататься туда-сюда по улицам, – сказал Джек, посмотрев на Марвина в зеркало заднего вида. – Я сомневаюсь, что Флинн где-то в центре города, который, в любом случае, можно обойти пешком. – Марвин увидел морщины вокруг глаз Джека, его руки тряслись.

– У тебя есть идея, где она может быть? Джек кивнул:

– Каждый раз, когда она пропадала, она была или на железной дороге, или на пляже. В миле отсюда есть проход в скалах, маленькая пещерка, где она иногда сидит часами. Я думаю, кто-то из нас должен проверить эту пещерку на пляже, а остальным нужно идти на железную дорогу. Но машину нужно отогнать подальше, потому что Анна следит за каждым нашим движением.

Джек припарковался, и они вышли. Марвин пошел за ним в сторону железнодорожных путей.

– Нет. Туда пойдем мы со Стюартом. Иди и проверь пещеру.

– Думаю, мне лучше пойти с тобой, – возразил Марвин. – Я не знаю, где эта пещера.

– Я пойду с тобой на железную дорогу, – сказал Стюарт Марвину Джек может пойти поискать ее в пещере.

– Нет, – сказал Джек. – Пожалуйста, сделайте как я прошу.

Марвин и Стюарт посмотрели на него так же, как смотрели на Анну, словно он был бьющейся в истерике бабушкой. Но Анна права; Джек тоже это чувствовал. Что-то не так. Ему тоже прошлой ночью приснился кошмар, хотя он не сказал об этом Анне. Они с Флинн катались на чертовом колесе и были очень печальными. Девочка обняла его, забралась к нему на колени и сказала: «Сейчас наши сердца рядом. – Она поцеловала его. – Я позвоню тебе. Не забывай. Не забывай», – продолжала повторять Флинн. А потом Джек оказался на земле, он стоял с толпой людей и смотрел на ее тело. Он был готов к самому худшему. Он не хотел, чтобы отец увидел ее, если, не дай Бог, случилось что-то ужасное.

– Ты не пропустишь ее, – сказал он Марвину Если пойдешь вдоль берега, ты выйдешь прямо на нее. Вход в грот похож на остроконечную шляпу.

Они со Стюартом отправились к железной дороге.

– Почему ты не захотел, чтобы я пошел с ним? – спросил Стюарт. – И где находится эта пещера? Я никогда ее не видел.

– Нет никакой пещеры. – Джек застегнул свитер, достал из заднего кармана морскую фуражку и надел ее. – Она мертва, – сказал он.

Стюарт остановился:

– Что?

– Я видел это во сне.

– О! – Стюарт нервно засмеялся. – Вы с Анной – Иствикские ведьмы.

Джек взял Стюарта за руку. Его ноги становились все тяжелее и тяжелее, когда они приближались к подножию холма. Он остановился, на какую-то минуту у него потемнело в глазах, и он сильнее сжал руку Стюарта.

– Что? Что случилось? – спросил Стюарт.

– Спустись туда. Пойди и поищи ее на путях.

Джек глубоко вздохнул и почувствовал зубчатое лезвие ножа в легких; воздух был горячим и колким. Он смотрел, как Стюарт прошел сначала в одну сторону, затем – в другую, осторожно шагая по шпалам.

Через несколько минут тот поднялся, немного посмеиваясь:

– Можешь идти домой и сказать Анне, чтобы она не увольнялась с работы. Ее способности предсказывать будущее не оправдались. Слава Богу.

Джек опустился на прохладную траву отдышаться и подождать, пока сердце начнет биться медленнее. Он согнул колени и положил на них голову. Возможно, это Анна довела его до такого состояния, ее истерия была заразна. Стюарт стоял рядом и растирал ему плечи и шею круговыми движениями. Джек почувствовал себя почти спокойно, когда увидел что-то внизу, в пятидесяти футах от них. Что-то черное и маленькое.

– Что это? – Джек показал пальцем. Стюарт взглядом проследил за его движением:

– Камень.

– Ты уверен, что камень? – Джек схватил его за руку. – Иди и посмотри. Иди и проверь. – Он смотрел, как Стюарт подошел к этому предмету, как немного отскочил, а потом спокойно стоял, как показалось, одновременно и секунду, и вечность. Джек поднялся и, чуть ли не падая, соскользнул с холма. – Нет, Джек. Не ходи дальше. – Стюарт схватил Джека и повернул в противоположном направлении.

– Что это? Что там такое? Это камень? – спросил Джек.

– Это ботинок. Ее.

– Откуда ты знаешь, что это ее ботинок? Он может принадлежать кому угодно, – Джек уставился на него. – Позволь мне пойти-и посмотреть.

Стюарт схватил его за руку, но он вырвался.

Сначала он почувствовал облегчение. Это ее ботиночек, но это просто ботинок, не сама Флинн. Это еще ничего не доказывало – на самом деле, это могло быть и хорошим знаком. Джек глубоко вздохнул и уставился на прутики и веточки, лежащие около него, на блестящие после дождя лужи. Стюарт подошел к нему.

– Давай не будем думать о самом плохом, – сказал Джек. – Это просто ботинок Флинни. Она всегда разбрасывает их и где-нибудь оставляет. Возможно, она просто гуляет по холмам.

– Джек, – сказал Стюарт. – Пойдем. Нам нужно идти.

– Почему? Что с тобой случилось? Она где-то здесь. Здесь ее ботинок. Она где-то рядом.

Стюарт взял Джека за руку, пытаясь увести его наверх. Джек оттолкнул его с натянутой улыбкой.

– Ты заразился истерией. Это просто ботинок. Флинн? – позвал он. – Флинн!

– Джек, я говорю тебе, что нам нужно идти. Я настаиваю.

– Что с тобой случилось? Давай поищем ее.

– Что это? Что ты видишь? – Стюарт взял его за плечи, повернул его так, что он увидел доказательство.

– Ботиночек. Маленький черный ботиночек.

– Что еще? Что внутри?

– Ветки дерева. Ветки от березы.

– Где? – Стюарт посмотрел вниз, а потом на Джека. Он не знал, как можно определить, что у кого-то шок, но решил, что это один из признаков: отказ и отрицание того, что человек видит. Упущение чего-то. Изменение этого. Сотворение березовых веточек из костей. Он позволил Джеку осмотреться еще пять минут, а затем убедил его, что, возможно, Флинн замерзла и пошла домой, что она уже дома и уютно устроилась в кроватке. – Нам нужно вернуться, пока они не послали кого-то искать нас. Хорошо? Хорошо, Джек?

– А она могла добраться всего в одном ботинке?

– Да, – сказал Стюарт.

Каким-то образом, он сам не знал как, возможно, потому, что Джек был очень уставшим от вечеринки и волнения, Стюарт смог убедить его, что Флинн спала в своей комнате. Когда Джек стоял у двери, снимая грязные ботинки, Стюарт притворился, что поднял голову и прислушался:

– Я слышу, она там наверху.

– Правда? Он кивнул.

– Я пойду поднимусь и проверю. Приготовь чай, ладно? – Стюарт постоял на ступеньках, пока не услышал, как Джек зажег спичками газ, и поставил чайник. Потом вошел: – Она спит, как ангелок, – сказал Стюарт.

– Правда? Он кивнул.

– Боже, какое облегчение. Завтра я ей прочитаю самую большую в ее жизни нотацию.

– Почему бы тебе не пойти в постель, а я схожу за Анной.

Спустя, как ему показалось, вечность Джек медленно поднялся наверх, Стюарт закрыл за ним дверь. Каким-то чудом все обошлось, он не открыл дверь в комнату Флинн, чтобы посмотреть на нее. Джек пошел к своей собственной кровати и через минуту уснул. Стюарт поцеловал его, а затем вышел и завел «Вольво» Анны.

Анна сидела на крыльце Виолетты и ждала. Она не знала, сколько прошло времени, просто привалилась к каменным перилам и смотрела, казалось, ее глаза открывались все шире и шире. Она смотрела на ели, на зарю, проходящую сквозь ветки. Она видела птиц, которые махали крылышками на деревьях, – совы, ястребы или кто-то другой, она не знала. Затем множество птиц, сотни птиц, опустили ветки под своим весом. Но это был просто ветер. Она была здесь так долго. Много часов. Может быть, они уже нашли Флинн, но забыли забрать ее. Анна прислонилась щекой к прохладному камню и уснула. Она услышала голосок внучки, а потом и множество голосов. Камень под щекой превратился в ее собственную руку, она облокотилась на барную стойку, слушая шум вечеринки, высокий голос мужчины, одетого как Джуди Гарланд, глубокий баритон Марвина, музыку.

– Иди найди Флинн, – сказала она.

«Я нашел ее. Она здесь со мной», – сказал голос слева.

– Стюарт?

Анна повернулась и увидела свою внучку, грязную и взъерошенную, но красивую:

– Где ты была? Ты понимаешь, как мы волновались? Что с тобой случилось?

Личико Флинн было очень печальным.

Флинн что-то говорила, но Анна не смогла разобрать что. Повсюду сновали толпы людей, люди двигались к ней с обеих сторон, сзади и спереди, бармен был в ярости от людей, толпившихся рядом со стойкой.

Анна видела только Флинн, которая смотрела на нее, словно пытаясь запомнить. Так смотрела Поппи, когда они с Хью отправляли ее в летний лагерь. Толпа людей вокруг нее становилась все плотнее и плотнее, а голоса все более громкими и непонятными. Здесь были люди, которых она не приглашала. Мужчина с горячим злобным дыханием требовал коктейль, снова и снова. Она потеряла Флинн за спинами множества людей, попыталась выбраться из толпы, но не смогла. И все эти мужчины в костюмах! Двое из них вдруг развернулись и пошли, разделив свои тела, одновременно в разных направлениях. В пространстве между их расчлененными фигурами она увидела уходящую от нее Флинн. Флинн обернулась, словно Анна звала ее – а она звала? Вдалеке была горная цепь.

– Куда ты собралась? – спросила Анна.

«Не переживай, – сказала Флинн. – Мне нужно уйти от бури. Я собираюсь наверх, где тепло и спокойно. – Она кивнула на розовую вершину горы. – Высоко, выше грозы».

– Не ходи, – просила Анна, но ее внучка была уже черной точкой на склоне горы. Анна смотрела на Флинн, пока девочка не достигла вершины и не исчезла в ярком белом свете. Но свет спустился вниз, он бил ей в глаза, блестел и ослеплял.

Стюарт выключил фары, поняв, что Анна смотрит в его сторону. Она увидела, как он подошел, но, казалось, не замечала его присутствия. Мужчина наклонился – она была совсем окоченевшей; где ее пальто, где та сумасшедшая, которая должна была составить ей компанию?

– Это те голуби? – спросила Анна.

– Что?

– Это воркование. Это голуби? Он обнял ее:

– Я боюсь, у меня для тебя плохие новости.

Анна смогла сконцентрироваться. Лицо Стюарта появилось из тьмы.

– Я знаю, – сказала она. – Я знаю это.

Глава XIV Сквозь ночь

Джек и Стюарт, Марвин и Грета, соседи, которые пришли с мисками и кастрюлями, – все они были внизу, Анна слышала их. Она никогда не понимала всех этих сборищ по поводу чьего-либо несчастья, скопления машин вокруг раненых. На протяжении двух недель после той ночи она не выходила из комнаты и, не считая легкой закуски и короткого сна, ни разу нормально не ела и не спала. Она вынесла чай и одеяло на балкон спальни. Вдалеке по берегу бегала черная собака, но даже с такого расстояния Анна видела, что она слишком маленькая и суматошная, чтобы быть собакой Флинн, которая пропала в ту ночь. К собаке подошел мужчина и кинул в воду теннисный мяч. Она посмотрела в сторону дома Виолетты и увидела дым, поднимающийся из трубы. Анна часто заходила к ней: в присутствии Виолетты она чувствовала себя уверенной и защищенной. Первый раз она зашла к ней через несколько дней после похорон Флинн, чтобы спросить, не видела ли соседка собаку. Они обыскали пляж, а в последующие дни всю округу. Виолетта развесила объявления по всему городу, не слишком беспокоясь, из-за упадка духа, об их размере и содержании. «ПРОПАЛ КРОШКА ИИСУС» – было написано в заголовке. Под текстом был дан телефонный номер Анны. У них не было ни одной фотографии собаки, поэтому читавший должен был полагаться на описание. Однако Виолетта часто просто забывала вставить его, а иногда это описание было настолько неопределенным, что даже невозможно было понять, что речь шла о собаке.

Анна получила несколько звонков от свихнувшихся на религиозной почве сумасшедших, большинство из них предлагали Анне помощь в нахождении ее личного спасителя, а не ньюфаундленда. Наконец, после одного раннего звонка, она вообще перестала подходить к телефону.

– Алло, Анна? – спросил тогда густой баритон. – Вы та женщина, которая ищет Крошку Иисуса?

Она ответила, что это она. Мужчина стал цитировать Евангелие от Иоанна, и, когда Анна перебила его, как и шестерых предыдущих, чтобы объяснить, что ищет пропавшего пса, мужчина начал ругаться.

– Ты шлюха, обреченная адскому огню, – сказал он. – Ты живешь в грехе и позволяешь тем, кто живет с тобой, совершать противоестественное. Бог забрал у тебя любимого и невинного.

Анна в сердцах бросила трубку, отключила телефон и рассмеялась, впервые за долгое время. Могло быть еще хуже. Флинн могла назвать собаку Элвис, и тогда звонили бы фанаты со всей страны.

Она повернулась, чтобы войти внутрь. Был уже ранний вечер, и Анна немного расслабилась. Только под покровом темноты могла она почувствовать что-то похожее на покой – и не столько даже покой, сколько тишину, которая, по сравнению с яростью и грустью, приходившими днем, была вполне достаточна для нее.

Она не спала по ночам. Когда дом, городок и весь мир спали, она играла на виолончели, читала журналы и со стаканчиком скотча до полуночи лежала в ванне. Если у нее получалось сосредоточиться на паре дешевых журналов и хотя бы час поиграть Брамса, она спокойно могла пережить остаток ночи. Обычно она держалась до конца и просто сидела на кровати и смотрела в одну точку, не замечая телевизора, слепо жужжащего перед ней.

Прикурив сигарету, Анна села к окну и стала наблюдать, как темнота закрывала последние проблески света. Уже слишком поздно идти к Виолетте, поздно для того, чтобы вытащить ее на поиски пропавшего животного. В любом случае, Виолетта была очень внимательна, когда выгуливала своих собак. Если бы Крошка Иисус был поблизости, ее собаки поняли бы это. Наступало самое тяжелое для Анны время суток – сумеречный час одиночества и страха. В последнее время все ее фантазии были сосредоточены на будущем своей внучки: окончание средней школы, колледж, друзья, которых завела бы Флинн. Ухажеры, свадьба Флинн, ее собственные дети. Это, а не вид мертвой девочки угнетало ее больше всего на похоронах Флинн. Все будущее Анны, казалось, стерлось, словно она уже была мертва.

В дверь постучали, и вошла Грета с подносом еды.

– Привет, – сказала Анна.

Подруга села на край кровати и взяла один из повествующих о кинозвездах журналов. Каждый вечер, после того как укладывала Лили, Грета приходила к ней в спальню. Иногда проходил час или два, прежде чем кто-то из них заводил разговор. Обычно Грета, когда чувствовала, что Анне не хочется разговаривать, читала или шила. Больше всего Анна ценила, что подруга не пыталась вытащить ее куда-либо, не настаивала на том, чтобы та поела, или, Боже упаси, не пыталась ее развеселить. Только однажды она дала Анне совет:

– Тебе стоит попытаться поплакать. Это поможет. Анна согласилась, но она боялась, что если начнет плакать, то уже никогда не сможет остановиться. Анна заглянула под фольгу на тарелке:

– Лазанья?

– Конечно, – сказала Грета и тихо рассмеялась. – Уже пятая на этой неделе.

– Везде еда скорби. – Анна снова накрыла еду. – У людей добрые намерения. Я действительно ценю это. Чем все занимаются внизу?

Грета подняла глаза:

– Джек организует стол и убирается. Марвин и Стюарт все еще висят на телефоне. Я думаю, звонят в Болонью.

– Удачно? – Анна развернула фольгу на тарелке, съела кусочек лазаньи и положила вилку. У Марвина было задание найти Поппи. Она знала, что для него это хорошо: хорошо иметь задание, которое отвлекает, по крайней мере, на час или два. Стюарт немного говорил по-итальянски, поэтому выступал как переводчик. – В любом случае, думаю, что она живет в Лондоне. Почему они звонят в Италию?

– Не знаю. Кто-то сказал им, что она там.

– Что же это такое? Как я родила такую дочь? Она настоящее несчастье. Почему Бог не внушил ей навестить дочку хотя бы однажды или хотя бы позвонить на Рождество или в день рождения? Почему она не дала ребенку хоть малейший повод ждать звонка и остаться в живых? Сучка. Я бы убила ее, если бы смогла. Я бы выстрелила ей прямо в сердце за то, что она сделала.

– Анна… – заговорила Грета, положив журнал.

– Флинн никогда не переставала спрашивать, вернется ли Поппи домой. Если бы она звонила, пусть даже раз или два в год. Если бы хоть как-то давала о себе знать, моя девочка была бы сейчас жива.

Грета дала ей высказаться, а потом тихонько сказала:

– Поппи бы не смогла ничего сделать с тем, что совершила Флинн. Она не виновата. И конечно же, ты это знаешь. – Она налила бокал скотча и протянула его Анне. Анна сделала большой глоток и глубоко вздохнула:

– Тебе совсем не нужно оставаться со мной, Грета. Я ужасна. Со мной невозможно находиться рядом.

– Я знаю, – кивнула Грета. – Но все в порядке. Я не против. Злость – это хорошо.

Анна отпила еще скотча и взяла телефон с ночного столика. Она услышала, как Стюарт говорил по-итальянски, а Марвин бодро бормотал сквозь шипение и треск помех. Она повесила трубку.

– Я хотела позвонить Виолетте, – сказала Анна.

Грета оторвала глаза от выкройки стеганого одеяла, которую рассматривала:

– Что-нибудь нужно? Что я могу для тебя сделать?

– Я хочу вернуть собаку. Мне нужна эта глупая, слюнявая собака. Это нечестно. Я прошу всего лишь собаку. – Анна села рядом с Гретой и взяла собранный из кусочков квадрат одеяла. Оно было светлое, с аппликацией кролика. – Это для Лили?

– Нет. – Грета опустила глаза и покраснела. Анна недоверчиво посмотрела на подругу:

– Невероятно. Ты не говорила мне, что с кем-то встречаешься.

Грета покачала головой.

– Нет. Конечно, нет, – сказала она и положила руку себе живот. – Но я надеюсь. Я хочу еще одного ребенка. Я думала, ты знаешь. Это то, чего я всегда хотела. Ничего не изменилось.

Анна кивнула:

– Ничего не изменилось. Ты счастливая. Считай себя счастливой.

Грета сложила работу в пакет для шитья:

– Прости, Анна. Мне не пришло в голову, что ты заметишь, чем я занимаюсь. Я не хотела тебя задеть.

Анна открыла бутылку минеральной воды:

– Нет. Все нормально. Не извиняйся.

Она посмотрела на часы. Девять. Приступать к чтению журналов слишком рано, к полуночи ничего не останется. Она уже прочла все последние статьи и знала о Дженнифер Энистон и Брэде Питте больше, чем любой подросток. Ей пора переходить на журналы для домохозяек и садоводов, хотя это было рискованно. Только голливудские новости казались безопасными, отдаленными от обычной жизни.

Вдень, когда хоронили Флинн, шел дождь. Было достаточно тепло, и снег растаял. Маленькая часовня на окраине города оказалась прелестной, милой и заброшенной, как и все церкви маленьких городов. Они с Марвином вернулись туда позже и просто сидели вдвоем в темном помещении; утренний свет пытался прорваться сквозь оконные витража.

– Как бы я хотел верить в Бога, – сказал Марвин. – А ты?

Анна пожала плечами и сказала, что не очень.

– Это не совсем правильно. – Она уставилась на стеклянных ангелов, небесно-голубых и лимонно-желтых. – Это моя вина? Это я сделала?

И когда зять спросил, о чем она, ответила, что не знает; Анна с трудом понимала, что говорит. Марвин подвинулся на скамейке и положил свою руку на ее, он сел так близко, что ей показалось, будто они стали одним телом.

В два часа ночи Анна собиралась проделать свой ночной ритуал. Окончательно проснувшись, она спустилась вниз, чтобы взять что-нибудь почитать. Она осторожно подошла к полкам, где когда-то стояла библиотека ее мужа и которые постепенно превратились в своеобразный склад, и порылась в коробках. Медицинские журналы. Карточки пациентов и давно опустевшие коробочки от лекарств. Анна накинула на ночную рубашку оказавшийся в коробке один из лабораторных халатов Хью. Он был теплым, как будто Хью только что его снял, и все еще пах им, хотя Анна понимала, что все это она придумала.

Она бегло пролистала учебник, посвященный мочеполовой системе, очаровывающий кровавыми рисунками, ужасными болезнями и врожденными патологиями. Ей всегда нравились почки, их работа, Анна находила их эстетически привлекательными: словно две разделенные половинки сердца или два острова, очищавших ядовитые потоки, омывавшие их. Этого и «Анатомии Грея» хватит почитать перед сном, пока не выйдет новый номер журнала «Пипл». А вот небольшая книга о метатар-зальной дуге – действительно захватывающая. Она не помнила, чтобы Хью особенно увлекался ногами, но внутри была спрятана куча вырезок о назначении семидесяти двух костей, которые составляют строение ноги.

Анна раскопала микроскоп Хью и нашла образцы крови и гистологические образцы, которые собирала на протяжении многих лет. Там было около дюжины образцов, посвященных только Поппи, ее вирусам и патологиям за много лет. Не было никаких медицинских причин хранить образцы Поппи или кого-то другого, также как нет объяснений, почему люди хранят фотографии, – дело только в выборе, хочешь ли ты изображение снаружи или изнутри. Она вытащила один образец с пометкой «Поппи, 1 мая, 1971», образец, приготовленный для определения группы крови. Ее дочери было две недели от роду, и Анна в каком-то затмении убеждала себя, что в больнице ей дали не того ребенка: как еще можно было объяснить полное отсутствие материнских чувств? Здесь же был образец крови Поппи 1990 года, когда у дочери была анемия, ее красные кровяные тельца казались уродливыми, как сгнившие помидоры. А это – любимый образец Анны – инфекция стафилококка, приблизительно 1978 года, после возвращения Поппи из летнего лагеря в Беркшире. Анна положила его под микроскоп и потерялась в разросшихся клетках. Она смотрела на слайды, пока не представила, что была частью их, маленьким созданием, проживающим на белом поле, ютящимся на ледяном, неровном краю базофила, в темном коконе его ядра, заманчивом, словно сон.

В ящике стола было еще полдюжины слайдов, которые она сделала, когда Флинн была больна или когда Анна хотела проверить ее белые кровяные тельца, когда у нескольких детей в ее танцевальном классе обнаружился мононуклеоз. Но сейчас Анна не могла смотреть на эти напоминания о Флинн. Она взяла учебники и отнесла их наверх.

В шесть часов Анна проснулась и поняла, что знает, где собака. Ей снился карьер, то место, куда они с Флинн ходили купаться в тот день, когда Анна забрала ее из школы. Ей снился тот же день, только, когда она повернулась посмотреть на Флинн, плавающую рядом, вместо нее в воде была собака. Анна сбежала вниз, схватила ключи от машины и, поразмыслив секунду, отправилась к Виолетте посмотреть, спала та или нет. Виолетта открыла дверь еще до того, как Анна постучалась, словно ждала ее.

– Доброе утро, – сказала Виолетта. – У меня есть лимонные и черничные оладьи, это последние ягоды, которые я собрала в августе.

Анна вошла и сняла пальто:

– Наверняка пес еще жив. Думаю, я бы знала, если бы он умер, а я не чувствую этого. Он где-то здесь.

– Я уверена, Крошка Иисус жив. – Виолетта протянула ей кружку кофе. – Он переживает, не хочет возвращаться без девочки. Но он вернется.

Анна смотрела, как свет от раннего солнца отражался в медных горшочках на стене. У Виолетты была удобная кухня. Анна устроилась в кресле рядом с огромным столом, полагая, что у нее совсем нет аппетита. А потом съела четыре оладьи и выпила три кружки кофе. Виолетта расположилась на одном из стульев. Поверх вельветовых брюк на ней были надеты две летние юбки.

– Я собираюсь ехать на карьер. Мне приснилось, что пес может быть там. Не хочешь съездить со мной?

– Конечно, – сказала Виолетта. – Но еще так рано. Почему бы тебе не остаться здесь на часик, не отдохнуть, пока я свожу своих собак на утреннюю молитву?

– О, я не могу отдыхать, особенно после трех кружек кофе. Я выгуляю с тобой собак, – сказала Анна, но закрыла глаза и следующим, что она увидела, была Виолетта, входящая домой после прогулки. Женщина накрыла ее шерстяным платком, а в камине горел огонь. Анна уже несколько раз дремала так у Виолетты: что-то делало часовой отдых здесь стоящим пятичасового сна у себя – то ли что-то в самом доме, то ли удобное присутствие Виолетты.

– На улице приятный денек. Холодно, но солнечно, – сообщила соседка. – Я взяла на себя смелость сходить и сказать твоим; что мы собираемся делать.

– Спасибо. – Анна встала, чтобы найти свое пальто. У нее затекли ноги, усталость проникла в нее, будто тончайшая пыльца.

Когда Анна вернулась, Грета собирала их с Лили вещи. Подруга не могла остаться на следующие выходные – она устроилась на новую работу консультанта учебного округа, а Лили пора было в школу, – но в эти дни Анне очень больно было видеть, как кто-то уезжает.

– Удачно? – спросила Грета, держа в руках красную теннисную туфлю и разыскивая вторую под диваном и креслами. Грета что-то показала Лили, а та пожала плечами.

– Нет. Мы два часа искали его в районе карьера. Ничего. Я не видела даже следов. В любом случае, это глупо. Я была глупа. Это просто собака.

Грета подошла к Анне и дотронулась до ее плеча:

– Как бы я хотела остаться!

– Когда ты сможешь вернуться? Знаешь, ты можешь оставить здесь какие-то вещи. Я отведу для них место в кладовке, и тебе не придется распаковывать вещи каждые выходные. – Она замолчала, прислушавшись к музыке на кухне. Это был Дэвид Грей. «Вавилон». Анне было безразлично практически все, что она слышала по радио, но во время одной из поездок с Джеком, который поставил диск «Сорок лучших песен», как только они сели в машину, она обратила внимание на эту мелодию. «В пятницу вечером я никуда не собираюсь, и только светофоры меняют свой цвет – то красные, то зеленые..»Она купила этот компакт-диск.

– Джек что-то печет, – сказала Грета, когда заметила, что Анна посмотрела в сторону кухни. Тон Греты был таким, словно Джек делал нечто опасное и противозаконное.

– Ладно. Все нормально. – Анна отнесла чемодан Греты к двери. – Правда, почему бы не оставить все это здесь? Я постираю твою одежду. И когда наступит пятница, все что тебе нужно будет сделать, – это сесть в машину.

– Я приеду на выходные. Может быть, если смогу, в четверг вечером.

– Ладно, мне остается только считать дни. Стюарт приезжает по четвергам и остается до понедельника. До вторника он свободен. Мы надеемся, он сможет здесь устроиться на работу.

– Итак, они снова вместе? – Грета все еще охотилась за детским ботинком, она искала его под стопкой газет, вокруг поленьев в камине. – Ну ладно. Все равно она скоро из них вырастет.

– Я не знаю, окончательно они вместе или нет. Но кажется, да. Я надеюсь, что да.

Грета помогла Лили надеть пальто, а потом надела свое:

– Ладно. Нам нужно ехать.

Анна чувствовала себя так, словно она заболевает.

– Возвращайся, как только сможешь. Я имею в виду, как только тебе будет удобно. И поезжай медленно, дороги очень скользкие. – Она обняла Грету. – Ты хорошая подруга.

– Все будет хорошо. Ты найдешь свое место в жизни.

– Я все продолжаю думать… – начала Анна. – То есть я не знаю, что мне сейчас делать. Что я должна делать? Я не могу вспомнить, чем занималась прежде. До того как моя девочка появилась.

Грета расплакалась, и Анна крепче ее обняла.

– Я помогу тебе пройти через это, – сказала Грета.

– Я не хочу жить такой же жизнью, как до Флинн. Это была пустая жизнь.

– Со временем станет легче, – сказала Грета.

– И я не хочу жить так, как живу сейчас.

– Я знаю. Но однажды захочешь. В твоей жизни появится что-то, что заставит тебя захотеть жить. – Грета посмотрела на Лили.

Анна поцеловала Грету и Лили на прощание.

Она нашла Джека на кухне, под громкую музыку он раскатывал тесто. На кухне все было уставлено формочками и выпечкой. Ан-на насчитала четыре вида шоколадных кексов. Она выключила музыку, и Джек посмотрел на нее:

– Мне никогда в жизни не нравилось готовить. Но выпечка – это что-то абсолютно другое. Я удивился, что ты не печешь, Анна, ты же ученый. Нужна высокая точность при смешивании ингредиентов. И я бьюсь об заклад, что ты кое-чего не знаешь. – Он наклонил к ней миску, наполненную снежно-белым чудом взбитых белков.

– Красиво, – сказала Анна.

– Все дело в меди. Медь взаимодействует с протеином в яичных белках и действует как стабилизирующее вещество. Ты не добьешься такого объема в посуде из нержавеющей стали.

– Для чего все это? – спросила Анна и села. Становилось темнее. Она налила себе бренди, хотя для коктейля было слишком рано.

– Это «Гранд Марнье»? – спросил Джек.

Он разрезал один пирог и протянул ей кусочек:

– Миндально-вишневый. Это североитальянский рецепт, но украденный и упрощенный французами.

Анна съела кусочек.

– Очень вкусно, – сказала она. – У нас сегодня гости?

– Гости приходят и уходят постоянно. В доме всегда должно быть что-нибудь, что можно поставить на стол. Тебе стоит посмотреть, что люди называют десертом. Желе из зеленого лайма. Я должен вмешаться. – Он отмерил два стакана густых сливок и вылил их в миску с маслом.

– А это не слишком? Знаешь, в этом городе… – Анна взяла в руки рецепт. – Корзиночки с персиком и шоколадом под кремом «Англес». Ну-ну. Бисер перед свиньями, вот и все.

– Это терапия. Помогает.

Анна согласилась, что, возможно, помогает. Ты взвешиваешь ингредиенты, тщательно следуешь рецепту, и результат гарантирован.

– У меня на примете вон тот шоколадно-малиновый номер три, – намекнула она Джеку.

Джек отрезал большой кусок.

– Я не такой уж и мастер. – Он подождал, пока она распробует: – Ну?

– Превосходно, – сказала Анна.

Он улыбнулся ей и снова включил радио. Анна смотрела, как Джек работает. Много лет назад дочь их с Хью друга вернулась из Руанды с километрами пленки отснятого про войну фильма. Одна часть фильма показывала американскую девушку-волонтера, убиравшуюся в хижине. Она вытряхивала и развешивала сваленное в кучу тряпье, пока из-под него не появились тела шести мертвых обитателей дома. У Джека было совершенно отрешенное выражение лица, когда он что-то взвешивал, просеивал и размешивал, словно ничто другое в этом мире не имело для него большего значения, и это напомнило Анне лицо той девушки.

– Где Марвин? – спросила Анна, а потом повторила свой вопрос, перекрикивая громкую музыку. Она выключила звук. – Джек, где Марвин?

– Он пошел искать для тебя собаку. Ушел с утра, сразу после тебя. Кто-то сказал ему, где она может быть.

– Понятно. Пусть попытается. Я ценю его старания.

Джек включил миксер – очень старый, принадлежавший еще ее свекрови. Анна посмотрела, как заработали лопасти, и вспомнила, когда она последний раз им пользовалась. Это было, когда они с Хью приехали на выходные, когда они зачали их дочь. Анна готовила пирог из малины, которую они собирали до этого. Она хорошо помнила тот день. Палящее июльское солнце, каменистая дорожка, ведущая к малиннику, листья роскошных папоротников, которые ласкали ей ноги, когда она проходила мимо. Позже они с Хью пошли купаться, а затем занимались любовью прямо на песке. Все выходные были солнечными и волнующими, полными обещаний и прозрачного света. Тогда в ней появилась маленькая девочка, разделялись клеточные оболочки, и она всходила, как тесто для хлеба. Тогда она была размером с малпновое зернышко, а через много дней выросла до размеров того куска пирога, который съела Анна. Тот день был связан с этим неразрывными звеньями единой цепи. Ее дочь, ее внучка, Джек, Марвин, Стюарт и Грета – все они связаны с ней и друг с другом.

– Я пошла наверх, – сказала Анна. Джек повернулся к ней и понял брови:

– Что, дорогая?

– Я сказала, что буду наверху. – Она взяла бокал и бутылку «Гранд Марнье».

Было еще рано приступать к чтению журналов и слишком рано, чтобы напиться. Она разобрала кровати в комнате для гостей, приложила одеяльце Лили к лицу и вдохнула.

Анна собрала постельное белье и убрала комнату. Грета собралась очень тщательно – она не оставила даже носка. Анна почувствовала приступ злости. Почему Грета не оставила хоть что нибудь? Что случится, если кто-нибудь оставит здесь одежду? Анна положила простыни в стиральную машину, а потом открыла дверь в комнату Флинн. Шторы были закрыты. Повсюду витал запах ее внучки, словно она только что вышла. Анна включила свет и осмотрелась. Флинн, как и Поппи, не любила порядок. Ее кровать была как обычно неубрана, одежда вываливалась из открытых ящиков, по всему полу разбросаны компакт-диски. На кровати лежала ее куртка. Анна застегнула пряжки и замки. Флинн была такая легкая и изящная, фигура у нее была лучше, чем у Анны и Поппи. Анна села и прижала ее подушку к лицу. На ночном столике стояла лампа, принадлежавшая еще Поппи. Рядом были свалены в кучу ее сокровища. Две маленькие морские звезды, морские стеклышки, галька, рождественские фигурки, которые Флинн переделала в Глэдис Найт и ее звезд. Анна посмотрела, что было в ящиках. «Дневник Беатрис Поттер» и книга о кельтских танцах. Но сейчас она не хотела обыскивать вещи внучки, потому что одновременно и надеялась, и боялась что-то найти.

Когда она собиралась выйти, то увидела на другой подушке маленький башмачок Лили, тот, который искала Грета. Наверное, это Джек. Должно быть, он наткнулся на него внизу и подумал, что это ботиночек Флинн. Анна положила его обратно на подушку. Грета в состоянии купить Лили новые ботинки.

Анна пошла в ванную. Было всего шесть тридцать. Это было плохо, потому что она прочитала почти все журналы и всю еженедельную бульварную прессу. Нужно, чтобы Марвин или Джек сходили за свежим запасом.

Она уже собиралась залезть в ванну, как вдруг услышала какой-то шум в гостиной внизу, звон бьющегося стекла. Это был голос Виолетты? Анна вышла на лестницу. Виолетта улыбнулась ей и сказала:

– Добрый вечер.

– Привет, Виолетта.

– Анна? – позвал Марвин из гостиной.

– Я здесь, – ответила она.

– У меня тут кто-то, кто очень хочет тебя увидеть.

Марвин вышел из комнаты, и с ним была собака, которая поскакала по ступенькам, спотыкаясь в спешке. Пес навалился на нее всем своим весом, с прижатыми ушами и высунутым языком, улыбаясь так, как могут только собаки. Анна обняла его и зарылась лицом в грязную шерсть.

– Привет, Крошка. Привет, Крошка, – повторяла она снова и снова, пока не поверила, что он действительно вернулся. – Где ты нашел его?

Марвин сел на ступеньку рядом с ней:

– Мы с Виолеттой нашли его.

Анна посмотрела на Марвина и увидела, как он бледен.

– У тебя все в порядке? Он кивнул:

– Сегодня утром, сразу после того как ты ушла, мне позвонили с кладбища. Крошка был там, он спал прямо там, рядом с ней. Смотритель приносил ему еду и воду.

Он живет в маленьком коттедже в полумиле от кладбища, и он слышал, как Крошка Иисус выл каждую ночь. Анна отвела собаку в ванну, которую приготовила для себя, помыла и осмотрела его. Он был слишком спокойным для пса, которого мыли в ванне, даже для такого любителя воды, как ньюфаундленд. Анна полила водой ему на голову, а он даже не шелохнулся и, как показалось Анне, встревоженно на нее посмотрел. Крошка Иисус всегда двигался энергично, он переворачивал кофейный столик одним взмахом хвоста, но сейчас его хвост был безжизненным, даже когда она нежно ворковала с ним. Он смотрел на Анну, словно женщина была чем-то, что стоит изучить поближе и запомнить. Словно, смотря на ее печальное лицо, он пытался определить, куда ему придется пойти в следующий раз.

Часть третья ПЕРЕЛЕТ ГУСЕЙ: НЕБЕСА

Глава ХV Рыцари, убивающие драконов

Стюарт постучал в дверь Анны. Она играла на виолончели, причем ту же мелодию, которую играла каждый день на протяжении почти восьми месяцев. Был уже полдень, а она не выходила из своей комнаты.

– Анна, уже почти двенадцать, – сказал он. Музыка прекратилась.

– Спасибо, Биг-Бен.

Последовала тишина, а затем она снова заиграла.

– Ты же знаешь правила, – сказал Стюарт.

Он, Джек и Марвин настаивали, чтобы Анна выходила из своей комнаты хотя бы в полдень и как минимум на пять часов. А после этого она могла делать все, что заблагорассудится. Один из них, обычно Джек или Марвин, но время от времени и Стюарт, сидел на кровати с ней и псом, который так сильно привязался к Анне, что Джек назвал его Липучка Иисус, и они смотрели DVD, чаще всего «Крестного отца». За девять месяцев со дня смерти Флинн вкус Анны изменился, она стала предпочитать фильмы о войне и гангстерах.

– Анна, – снова сказал Стюарт. – Уже одиннадцать пятьдесят девять. У тебя одна минута, Золушка.

Поначалу Анна, конечно же, была в бешенстве, она ругалась, орала, чтобы они втроем убирались к черту из ее дома, да кто они такие и как они смеют приказывать. Марвин просто взял ее на руки, спустил вниз и пригрозил, что повесит замок на дверь спальни, чтобы она не заходила туда в течение дня.

– Мы любим тебя, Анна, – уговаривал ее Марвин. – Мы здесь, чтобы помочь. Прекрати думать только о своем горе. Ты не единственный человек, у которого случилось несчастье.

– Уже почти полдень! – крикнул Стюарт.

– Я уже иду. Выйду, как только умоюсь.

Стюарт нашел Джека на кухне. У того наконец-то закончилось кулинарное безумие: он сократил количество выпечки до одного десерта в день.

Стюарт смотрел, как Джек достал пирог с сыром из формы, а потом полил его кофейно-малиновым соусом в форме лежащей восьмерки, знака бесконечности. Или, может быть, это должна была быть лента Мебиуса. Стюарту нужно было точно понять увиденное, прежде чем комментировать. Джек злился, когда он не узнавал его символы.

– Мы разговариваем? – спросил Джек.

– Сейчас да. – Стюарт убрал с кресла стопку газет и сел.

– Мы вежливо разговариваем?

– Это ты должен мне сказать, – ответил Стюарт. Они спорили полночи. Стюарт хотел, чтобы они вдвоем вернулись в Бостон. Его поездки оттуда в Мэн каждые несколько дней были утомительными, хотя дело было не только в этом. Стюарт подумал, что настало время для них с Джеком жить вместе, предпочтительно в Бостоне. Конечно, он мог продолжать жить у Анны и работать на прежней работе. Но с каждым разом становилось все сложнее и сложнее посещать собрания, работать в сети колледжа и проходить собеседования по поводу работы на полный рабочий день – все-таки путь до Бостона был не близкий. «„Далеко!» – сказал тогда Джек. – Ты говоришь так, словно мы живем на Луне». – «Ты прав. Мы не живем на Луне. На Луне больше ночной жизни».

Сейчас Джек сказал что-то, но Стюарт его не расслышал:

– Что?

– Я спросил, должен ли я позволить тебе победить? Ты запрашивешь такую цену? – Джек собрал миски и все кухонные принадлежности и положил их в раковину.

– Цену чего? – Стюарт взял газету.

– Официального признания наших отношений. Публичного оглашения этого факта.

– Ты не должен делать то, что тебе не хочется, – сказал Стюарт.

– Я просто думаю, что уехать от Анны – не очень хорошая идея. Она так много для меня сделала. Она была рядом, когда все отвернулись от меня.

– Что? Мы забыли, почему произошло это изгнание? Джек выключил воду.

– Ладно, ладно. – Он вытер руки. – Давай поговорим на другую тему.

Стюарт замолчал.

– Парень в отделении психологии, Гарольд Джеймс, сдает свой дом. Сдает с последующей возможностью продажи. Арендная плата всего восемьсот. Он уезжает из страны, и ему нужно, чтобы там кто-то пожил, пока он не продаст его. Я уверен, что если бы мы захотели, то могли бы купить дом за бесценок. Он немного страшный. Но это выгодное приобретение.

– Да? – сказал Джек.

– Мы должны приехать туда не позднее вторника.

– Я впервые об этом слышу. Почему ты говоришь мне об этом только сейчас?

– Потому что я сам только что узнал. Гарольд позвонил мне утром и спросил, не знаю ли я кого-нибудь.

– И ты подумал, что мы могли бы стать этими кем-нибудь? В любом случае, я не слышал телефонного звонка. Когда он звонил?

– Рано. Ты еще спал. Может быть, согласишься хотя бы съездить в Бостон и посмотреть?

Джек кивнул:

– Поехали в город и посмотрим на обручальные кольца. Мы можем взять с собой Анну, чтобы она купила себе платье. Одежда просто висит на ней.

Стюарт вздохнул. Они с Джеком несколько раз обсуждали их свадебную церемонию, но планы Джека всегда были чуть-чуть слишком всеобъемлющими. Стюарт хотел того же, но предпочитал последовательное планирование: дом, потом свадьба, ну а потом уже все остальное; остальным была сумасшедшая идея Джека и Греты, которую они состряпали как-то вечером, – ребенок. Стюарт абсолютно не понимал, как они пришли к этому решению, как Джек перешел от «когда-нибудь-было-бы-неплохо» к обсуждению менструального цикла Греты. Однажды вечером они с Джеком были уже в постели, как зазвонил телефон. Это была Грета, и звонила она Анне, но у Джека уже выработалась привычка – в течение многих месяцев он принимал все звонки – поднимать трубку. «Я на проводе, – говорил он, делая телефонное пространство своей территорией. – Это Джек».

В ту ночь, когда позвонила Грета, Джек взял трубку через пять минут после того, как зазвонил телефон. «Говорит Джек, – сказал он. – Кто это?» – Джек подождал, по-видимому, пока Анна закончит разговор.

Стюарт пошел за книгой; разговоры Джека могли длиться несколько часов. Когда он прочел две главы из «Красного и черного» – эта книга приводила Джека в восторг, – он взял трубку, чтобы послушать, разговаривает ли там еще кто-нибудь. Стюарт услышал, как Джек сказал: «Передача ДНК» – так спокойно, словно они говорили о переводе денег на другой банковский счет. Он лишь ненадолго почувствовал себя виноватым в том, что подслушивает; никто и не ожидал, что он повесит трубку, услышав эти тайные происки. Он поудобнее устроился в кресле-качалке и слышал, как Грета сказала:

– Лили просто чудо, я не могу представить, чтобы у меня был другой ребенок. У меня был выкидыш от бывшего мужа. Я сожалею только о том, что не попробовала снова забеременеть, пока мы были женаты. У него были прекрасные гены. У нас получился бы красивый ребенок.

– Милая, если гены – это все, что тебе нужно, – сказал Джек, – то я виртуальный Кельвин Кляйн. Я суперсексуален, высокообразован, атлет, изящен, как ботинки, сшитые на заказ, веселый, как черт, за словом в карман не лезу, у меня хорошо с математикой, и у меня прекрасные умственные способности.

– Которые ты в данный момент не используешь, – влез в разговор Стюарт.

– Привет, Стюарт, – сказала Грета, словно знала, что он все это время был на линии. Да и Джек не был удивлен.

– Мы со Стюартом вместе уже двенадцать лет. И самая большая печаль в нашей жизни, что у нас нет ребенка.

– Джек, что ты делаешь? – спросил Стюарт, но Джек и Грета проигнорировали его.

Сорок пять минут Джек и Грета говорили о возможном ребенке так, словно он уже существовал. Обсуждали преимущества частных школ перед простыми, повышение платы за обучение в колледже, и в каком возрасте нужно объяснять ребенку, почему у него два папочки и всего одна мамочка. Стюарт слушал, периодически влезая в разговор и называя их то тупицами, то лунатиками.

– Но, возвращаясь к нашим баранам, так скпзать. – Грета рассмеялась. – Как мы получим твою ДНК без вируса?

– Хороший вопрос, – сказал Джек. – Надо спросить, сможет ли Анна их отделить. Может быть, есть способ убрать вирус из клеток.

– Может быть, есть способ убрать тупость из Джека, – вмешался Стюарт.

– На самом деле, я думал не об этом, – Джек словно не слышал. – Конечно, в последнее время я чувствовал себя совершенно здоровым, и мне казалось, что болезнь полностью растворилась, но тем не менее это должно быть семя Стюарта.

Первый раз за час разговора повисло молчание. Стюарт повесил трубку. Вместо того чтобы исчезнуть, как думал Стюарт – или надеялся? – энтузиазм Джека только вырос. Но чем более серьезными казались намерения Джека, тем больше-Стюарт начал задумываться об отцовстве. На самом деле, поначалу он считал появление ребенка в их жизни неправильным, но затем последовал какой-то эмоциональный толчок. В конце концов, отцовство было именно тем, чего он хотел всю жизнь. И Стюарт осторожно ответил «да».

Сейчас Джек подошел к Стюарту:

– Как ты на это смотришь? Не хочешь отправиться в город?

– Не совсем так, – ответил Стюарт. – Ты вообще слышал, что я говорил тебе прошлой ночью? О том, что нужно делать все по порядку? Куда ты спешишь?

– Куда я спешу? – У Джека задрожал голос Куда я спешу? Тебе на самом деле нужно было это спрашивать?

На какой-то ужасный момент Стюарт испугался, что Джек расплачется. Иногда Стюарт забывал, как сильно Джек любил Флинн, до какой степени он, так же как и Анна, все еще горевал о ней.

– Прости, – тихонько Стюарт. – Я хочу того же, что и ты. Но я бы хотел сосредоточиваться на событиях по мере их наступления, даже если все будет происходить очень быстро. Ладно?

Джек кивнул, но не смотрел на него.

Они замолчали. Стюарт считал удары старинных часов в гостиной, где маятник глухо отсчитывал секунды. Сто двадцать два. Наконец Джек сказал.

– У меня такое чувство, словно я провел всю свою жизнь, проезжая на поезде в обратном направлении. И не замечал событий, пока они не проходили мимо. Я не хочу тебя терять.

Анна убедилась, что в коридоре ее никто не подслушивает, и набрала номер. Она еще никому не говорила, что уже связывалась с агентом по поводу продажи этого дома за приличную цену. Она сказала риелтору, Лори, что перезвонит, когда решится. Что она и сделала наконец. Два дня назад, когда она пошла в магазин, чтобы купить масленку вместо той, что разбил Джек, она поначалу копалась в образцах, спорила об ирландском хрустале и английской кости, но потом подумала: а какая разница? До сих пор Анна не понимала, как много ее поступков направлено в будущее; покупая новые часы, вазы авторской работы, она отчасти выбирала их для своей внучки – ведь впоследствии все ее вещи перешли бы Флинн. К тому времени, когда Анна вышла из магазина, купив в бакалейном магазине дешевую масленку, у нее созрело решение по поводу дома.

Она позвонила в агентство недвижимости и оставила сообщение для Лори на автоответчике: «Это Анна Бринкман. Я готова к продаже». Вот. Это было правильное решение, даже если сейчас оно не казалось таковым. Анна сказала себе, что неуверенность была абсолютно нормальным чувством, взяла виолончель и начала играть Баха, Сюиту № 1 в ключе соль мажор. После смерти Флинн она могла играть только Баха. Когда на нее резко находило горе, Сюита № 2 ре минор была именно тем, что она чувствовала внутри. После того, как тридцать лет играешь эти произведения, наконец приходит мастерство.

Раздался стук в Дверь, и вошел Марвин.

– Добрый день, Анна, – сказал он, растягивая гласные, словно угрожая.

– Да. Я сегодня немного торможу. Уже спускаюсь. Марвин кивнул:

– Я приготовлю тебе кофе.

Анна сидела с Крошкой Иисусом на заднем сиденье своего «Вольво», Джек вел машину, а Стюарт ругался с псом, который пачкал грязными лапами его куртку. Каждые несколько минут Крошка Иисус высовывал морду вперед.

– Липучка Иисус, нет! – сказал Джек и надавил ладонью на голову собаки, оттесняя пса на заднее сиденье. – Видишь? Он реагирует на командный голос. Хороший мальчик, молодец, Липучка Иисус!

– Мне бы не хотелось, чтобы ты его так называл, – сказала Анна.

Через несколько секунд пес снова сунул нос в карман Стюарта.

– Эй, – сказала Анна. – Крошка Иисус, не воруй! – Пес посмотрел на нее с упреком, словно считал, что никто не имеет права его обвинять. – У тебя в кармане есть что-нибудь, что могло бы так его заинтересовать?

– Там остатки завтрака, которые я собирался доесть позже.

Анна залезла к Стюарту в карман и достала завернутую в фольгу еду.

– Бекон. У тебя бекон, а ты обвиняешь моего бедного песика в настойчивости. Извини, – сказала она и скормила все собаке. – Поддразнивание собаки приводит к автоматической конфискации.

– Итак, где здесь лучший ювелирный магазин? – Джек посмотрел на Анну в зеркало заднего вида.

– В Бостоне, – сказала она.

Стюарт фыркнул. Джек покосился на него.

– Хотя в Сиви-на-Майне и в Серде есть красивые свадебные принадлежности. Я имею в виду обручальные кольца. – Она наклонилась вперед: – На следующем светофоре налево. Справа будет колледж.

Оставшуюся часть пути они ехали молча. Анна чувствовала тревогу и страх мужчин на переднем сиденье. Джек попросил ее проверить его состояние здоровья и взять анализы у Стюарта.

До этого Джек сказал:

– Я чувствую себя так замечательно, что почти убежден во внезапном выздоровлении.

– Ты же знаешь, это невозможно, – покачала головой Анна.

– Мы были очень осторожны, но нужно заново проверить Стюарта. – Анна напомнила Джеку, что сероконверсия может проявиться через много месяцев, и, возможно, результат уже не отрицательный. – Я знаю. Но мы принимали меры предосторожности.

Они втроем вошли в лабораторию, собака плелась сзади. Джек, уже привыкший к уколам, едва вздрогнул.

Но к тому времени, как она помыла руки и сменила перчатки, Стюарт так трясся, что Анна не могла взять кровь у него из вены.

– Сделай глубокий вдох, – мягко произнесла Анна. – Попытайся расслабиться. – Джек стоял с другой стороны, сжимал его руку и шепнул ему что-то, Анна не слышала. Стюарт кивнул и крепче сжал кулаки. Кровь наконец пошла. – Готово, – сказала Анна. Стюарт выдохнул и свалился в объятия Джека.

Анна вышла в коридор, чтобы они смогли побыть наедине. Она дважды прочитала информацию на доске объявлений. Бесплатные котята, мебель для продажи, типографские услуги, распродажа выпечки в пользу Группы юных баптистов.

Джек и Стюарт вышли, держась за руки.

– Мы вернемся через часик или около того, – предложил Джек.

– Это необязательно. Я могу сказать вам результаты через пятнадцать минут.

Джек покачал головой:

– Нам нужно немного времени.

– Ладно. Нет проблем. Идите и выберите себе красивые обручальные кольца. – Она достала из сумочки кошелек. – На самом деле, я надеялась, что вы позволите мне преподнести их вам в качестве свадебного подарка. – Она протянула Джеку кредитную карточку.

– Это очень щедро с твоей стороны, Анна, – сказал Стюарт. – Но совсем не обязательно. Ты и так уже очень много для нас сделала.

– Пожалуйста. – Вообще эта мысль не приходила ей в голову, пока слова сами не слетели с губ; она просто хотела успокоить Стюарта, настроить его на положительный лад. Но сейчас поняла, что действительно хочет купить им кольца. – Я очень хочу сделать это, пожалуйста. У меня больше никого нет, кому бы я могла что-нибудь купить. Позвольте мне это.

Джек взял карточку и поцеловал Анну. Стюарт грустно улыбнулся и поблагодарил.

– Скоро вернемся, – сказал он.

Сначала Анна подготовила анализ Джека. Случилось что-то удивительное.

У него практически не было вируса. Она проверила его белые клетки. Смесь ингибиторов протеазы отлично работала. Врачи Джека в Бостоне недавно прописали ему новые лекарства, поскольку те, что он принимал с самого начала, почти перестали действовать, и сейчас результаты были великолепными. «Господи Иисусе! Да он меня переживет». Пес, лежащий у Анны в ногах, замахал хвостом. Кто знает, как долго будет работать новая комбинация препаратов.

Она тряслась, пока готовила анализы Стюарта, и вышла покурить в ожидании результатов. Она представляла, что позвонит Стюарту на сотовый, как только узнает хорошие новости. Но Джек сказал, им нужно время. Даже хорошие новости могут повергнуть в шок, если их сообщили прежде, чем ты взвесил обе возможности. И как приятно, когда тебе сообщают об этом, а ты уже шагаешь по краю пропасти.

Еще с дороги Джек и Стюарт увидели Анну на скамейке перед лабораторией. Джек медленно подъехал, ожидал, пока Анна его заметила. Когда она увидела машину, то встала и собрала свои вещи.

– Слава богу! – сказал Джек.

Стюарт встревоженно посмотрел на него:

– Что?

– Ты не болен. – Джек сжал руку Стюарта.

– Не говори так! Ты же ничего не знаешь.

– Я знаю. Я вижу это по походке Анны.

А когда она им улыбнулась, они оба поняли это. Джек и Стюарт вышли из машины.

– Можете строить планы на будущее, – сказала Анна. – Результат отрицательный. А твои Т-клетки, Джек, просто превосходны. Рыцари убили всех драконов. Ну, большинство из них – содержание вируса становится все меньше.

– Спасибо, Анна, – сказал Джек. – Спасибо, спасибо, спасибо.

– Не благодари. Я ничего не сделала. – Она села на заднее сиденье, за ней запрыгнул Крошка Иисус Вы нашли кольца?

– Нет, нам ничего не понравилось. Мы заказали столик в «Боатрайт». Мы угощаем, – сказал Стюарт. – И в качестве жеста доброй воли… – Он протянул Анне пакет. – За возвращение твоего мальчика.

Анна открыла пакет:

– Два фунта бекона. Крошка Иисус, на нас свалилась манна небесная, – повернулась она к собаке. – Это от больших космических свиней.

Солнечный день. Это хороший день, сегодня хороший день, думала Анна. Джек поймал ее взгляд в зеркале и подмигнул. В ответ Анна быстро моргнула несколько раз, этот жест она взяла от Флинн, которая моргала не закрывая один глаз. Иногда, когда Анна смотрела на Джека, она видела его детство и юность. Младенца, выпускника и прыщавого юнца, словно годы накладывались один на другой, как диапозитивы в медицинских учебниках. Она точно знала, каким Джек был в двенадцать лет, – из его рассказов и благодаря собственному воображению, – словно он был частью ее собственной истории.

Сегодня хороший день – сейчас Анна в это верила – сухая, солнечная поляна, достаточно большая для троих после ливня, который все промочил.

Дома Анна быстро прослушала сообщения на автоответчике, пока Джек и Стюарт выгружали из машины покупки. Два сообщения были от агента, чей голос был настолько щебечущим и раздражающим, что Анна стерла их, как только поняла смысл: Лори приедет в понедельник, чтобы вывесить во дворе объявление о продаже. Анне придется заехать в офис, подписать кое-какие бумаги. И им нужно будет решить, какую цену указывать – определенную сумму или рыночную стоимость. «Пожалуйста, перезвоните, как только сможете». Следующие два были от Греты: «Я не думаю, что смогу приехать до субботы». И второе: «Я наверняка не смогу приехать до субботы, но приеду обязательно. Джек, пожалуйста, позвони мне».

Анна передала сообщение, как только Джек со Стюартом вошли в дом:

– Грета просила тебя позвонить.

– Ладно, – сказал Джек и пошел на кухню. Анна отправилась за ним.

– Что случилось? – спросила она.

– Что ты имеешь в виду? – Он взял со столика записку. – Марвин поехал в Бостон отвозить в галерею свои скульптуры. Будет поздно вечером. – Джек протянул ей записку. – Ты знаешь, эти идиотские скульптуры идут нарасхват. Он становится богачом.

Анна подняла брови.

– Я буду наверху, если понадоблюсь. – Джек вышел из кухни и позвал: – Стюарт?

– Я в комнате. Читаю, – отозвался Стюарт.

– Хорошо. Простая проверка. Я спущусь через час, собираюсь немного вздремнуть.

– Ага, – сказал Стюарт. – Я так и подумал.

Анна разобрала продукты и достала сковороду, чтобы пожарить бекон для пса. Она перечитала записку Марвина, просмотрела почту и взяла трубку. Джек был на проводе наверху. Анна отставила сковородку, прикрыла рукой микрофон и тихонько слушала.

Джек разговаривал с Гретой.

Грета говорила:

– Ты спрашивал у Анны, возможно ли, чтобы ребенок был от тебя?

– Нет. Весь день прошел в ожидании результата. Стюарт хотел заново провериться, а это всегда трудно. Я имею в виду, мы были почти уверены, но все равно все это сильно выматывает. Я-то привык, потому что мне приходилось делать это каждые полгода.

– Он здоров?

– О да, – ответил Джек. – В любом случае, Стюарт стал теплее относиться к идее отцовства. Он всегда хотел ребенка.

Что за чертовщина? Подумала Анна. Что, черт возьми, происходит?

– Я не против, чтобы Стюарт стал биологическим отцом, – сказала Грета. – Но послушай, я звоню, потому что до завтра не смогу приехать.

– Да, я это уже слышал.

– А еще я хотела сказать, что у меня сейчас период овуляции. Как думаешь, не хотел бы Стюарт приступить к этому на выходных? Не могли бы мы попытаться в субботу ночью?

– Эй, люди, вы совсем лишились рассудка? – рявкнула Анна в телефонную трубку.

– Привет, Анна, – поздоровалась Грета.

– Я не знаю по поводу субботней ночи, – сказал Джек. – Мы со Стюартом заключили соглашение и все еще его соблюдаем. Сначала один шаг, потом другой, быстро, но по порядку. Хотя, если все эти шаги объединить, Стюарту может понравиться эта идея. Я имею в виду, может пройти и полгода, пока мы попадем в яблочко, и девять месяцев после этого, прежде чем появится маленький приятель или приятельница. К этому времени мы со Стюартом будем женаты уже шестнадцать месяцев. Я думаю, вполне нормально, если мы начнем завтра.

– Нет, на самом деле ненормально, – откликнулся в трубке Стюарт.

– У нас что, общий разговор для всех? – полюбопытствовала Грета.

– Это, конечно, то, что нам со Стюартом предстоит обсудить, – сказал Джек.

– Самая нелепая идея, которую я когда-либо слышала, – снова вмешалась Анна.

– Вот он, голос разума. Давайте же его послушаем, – поддержал ее Стюарт.

– Мне кажется, неправильно рожать ребенка в такой пестрой семейке, – Анна.

– Почему? – одновременно спросили Грета и Джек.

– Почему? Почему неправильно? Да потому, Джек, что с какого-то момента Грета и Стюарт будут растить этого ребенка без тебя, если говорить прямо. У него или у нее будет две разбитых семьи – одна семья с матерью-одиночкой, а другая – с овдовевшим папашей, – сказала Анна.

– У маленькой девочки будут любящие отец и мать. Я третий родитель. Как много детей ты знаешь, у которых трое родителей? У нее будет замена на случай, если что-то случится с одним из нас. А кроме того, у нее будешь ты, – сказал Джек.

– Нет, – отрезала Анна. – Меня у нее не будет. Я не буду частью жизни этого ребенка, у меня уже был один. Я в этом не участвую.

Все трое замолчали, Анна присоединилась к ним, молчание замкнулось в квадрат. Анна чувствовала, что они ждут. Время настало.

– Я переезжаю. Я продаю дом и переезжаю. Дом выставят на продажу в понедельник.

– Ты что? И куда я буду привозить cвоих детей на каникулы, мама? – заголосил Джек.

– Куда ты поедешь? – спросила Грета.

– Еще не знаю. Может быть, в дом престарелых, где наконец смогу научиться жульничать, играя в карты. Где смогу прожить в депрессии остаток своих дней как ожесточенная пожилая женщина в грязной комнате с пахнущими мочой коврами. Может быть, и туда, – сказала Анна.

– Привет, люди, и добро пожаловать на остров Слез. Население – один человек, – откликнулся Джек.

– А сейчас я вешаю трубку. С чувством раздражения и разочарования в вас троих. Но прежде чем повешу трубку, я вам кое-что скажу. И преимущественно это касается Джека, остальные могут принять это в качестве совета: наверное, горе – это вторая наихудшая причина, из-за которой стоит заводить ребенка.

– А первая? – поинтересовался Стюарт.

– Первая – заводить ребенка лишь потому, что кто-то еще хочет, чтобы ты сделал это. А сейчас, вы уж извините меня, мне нужно пожарить мясо собаке.

– Анна, я все еще приглашена на выходные? – спросила Грета.

– Конечно. Это и дом Джека тоже, и они со своим партнером всегда могут пригласить своих друзей, – смягчилась Анна.

– Их друзей? Большое тебе спасибо. – Грета расплакалась.

– Я не это имела в виду Анна замолчала. – Грета, прости меня. – Она подождала. – Джек, ты не мог бы оторваться от телефона на секунду?

– Что бы ты ни сказала, я хотел бы это услышать. Анна вздохнула:

– Грета, горе заставляет жизнь идти кувырком. Джек расстроен так же, как мы с Марвином. Мне кажется, он слишком ранимый, чтобы принимать такие решения. И я уже выслушала мнение Стюарта по этому поводу.

– Ну, я согласен с тобой, Анна, – сказал Стюарт. – Я на самом деле хочу ребенка. Очень хочу. Но мне бы не хотелось торопиться. Дом, свадьба, ребенок.

Джек вздохнул.

– Подожди… – начал он.

– Дом? – спросила Анна. – Чей дом? Мой дом? – Это было уже чересчур. – Знаете что, сейчас я больше ничего не хочу знать. Я вешаю трубку. Я собираюсь приготовить ужин Крошке Иисусу, а потом лечь спать. Меня не волнует, что вы делаете, но даже не думайте беспокоить меня до завтрашнего дня.

– Анна! – воскликнул Джек, но женщина уже повесила трубку.

Грета на самом деле приехала в субботу, но они заключили соглашение не говорить об этом телефонном разговоре. Анна чистила картошку для супа, Джек резал ее кубиками, Стюарт полировал серебро. Казалось, что за день противоречия выросли вдвое: сначала между Гретой и Анной, потом между Гретой и Стюартом, затем между Анной и Джеком и, когда был готов ужин, снова между Анной и Гретой.

Анна недоумевала, что произошло за время со вчерашней ночи и сегодня с утра и был ли наряд Греты знаком нового поворота событий. На ней было что-то вроде передника, надетого поверх юбки, украшенной двойным рядом кружев, блузка в деревенском стиле, украшенная кокетливыми шнурочками. Губы и ногти были карамель-но-розовыми. И по тому, как Грета вела себя со Стюартом – она была заботливой, громко и фальшиво смеялась над самыми глупыми его шутками, – Анна заподозрила, что Грета выбрала такой стиль поведения как наименее его отпугивающий. Может быть, так оно и было. Но на месте Стюарта она бы обиделась. Неужели Грета действительно думает, что Стюарт захочет сделать наследника с Малышкой Бо Пип?

– Я рассказывал тебе, как однажды сломал обе ноги в Вейле? – спросил Джек. – Ехал на лыжах со спуска, который был бы для меня слишком крутым даже при лучших обстоятельствах, но на полпути мне показалось, что я увидел Антонио Бандераса. Я мчался так быстро, как мог, а в следующую минуту я уже лежал на носилках и смотрел на шестнадцатилетнего инструктора, который спрашивал, все ли у меня в порядке. Шесть недель я лежал на вытяжке.

Грета рассмеялась, словно это была самая смешная история, которую она когда-либо слышала. Стюарт закатил глаза.

– Извините… – сказала Анна.

– Куда ты собираешься? – поинтересовался Джек.

– Нам нужно еще хлеба.

Она пошла на кухню и набрала номер сотового телефона Марвина.

– Ты где? – спросила Анна, когда он взял трубку.

– Наверху. Работаю. А что случилось?

– О, ничего особенного. Мы собираемся ужинать. Присоединяйся, если хочешь. – Анна услышала музыку Джоан Баэз на заднем плане. – Я имею в виду, пожалуйста, присоединяйся к нам. Мне нужно подкрепление.

– Идет война? – спросил Марвин.

– Война за место для правильных боевых действий, помимо всего прочего.

Музыка смолкла.

– Я спускаюсь. Встречай меня на лестнице.

Анна схватила хлебницу, поставила ее на стол и юркнула вон. Это заметил только Стюарт. Пес пошел следом.

Анна села на середине лестницы, Марвин подсел рядом. Его волосы, одежда и руки были испачканы, и от него пахло влажной глиной.

– Что здесь происходит?

– Предполагаю, какая-то любовная история.

Он покачал головой и вытянул руки ладонями вверх в знак беспомощности.

– Думаю, что Грета здесь для того, чтобы забеременеть на этой неделе.

Марвин сел прямо и скрестил ноги:

– Прости? Она что?

– Ты же слышал, что я сказала. – Анна высморкалась, и Крошка Иисус, подумав, что это одна из ее остроумных выходок, забил хвостом по стене.

– Забеременеть? От кого? Он замолчал.

– От меня?

– Марвин, – сказала она.

– Ну а от кого? Я единственный мужчина в этом доме, не бесполый и не голубой.

– Я не могу сейчас с ними общаться. В эти дни мне не слишком хорошо удается держать себя в руках.

– Ты и не должна это делать. – Он погладил пса, который положил голову на ступеньку между ним и Анной, а оставшуюся часть тела разместил еще на четырех. – Вот что, иди-ка наверх, а я принесу твой ужин. Если хочешь, можем посмотреть DVD. В любом случае, я сегодня слишком долго работал.

Анна помолчала.

– Было бы неплохо. Послушай, спасибо тебе.

– За что? – спросил он.

– За то, что всегда был добр ко мне, даже когда я на самом деле этого не заслуживала.

Марвин кивнул и не сказал ничего, поглаживая шелковистые уши пса.

– Боже, Флинни так любила это животное. Иногда мне кажется, что это человек в собачьем облике. Иногда, клянусь, он смотрит на меня ее глазами.

Наверху Анна играла на виолончели и ждала, пока наполнится ванна. Просто ради удовольствия она сыграла Баха в ключе фа диез, в этой же тональности пели старые трубы, когда горячая вода лилась по древней водопроводной трубе. Это звучало словно саундтрек к фильму Хичкока. Ей стало скучно, и она опустила виолончель, проверила ванну и выключила воду. Затем добавила соли с запахом лаванды, взяла с собой чистое платье и вышла в коридор. Дверь в комнату, где спала Лили, была приоткрыта. Анна вошла. Кто-то сидел в кресле рядом с кроваткой Лили, положив руку на маленькую спинку девочки.

– Привет, – прошептал Марвин.

– Что ты делаешь? – спросила Анна.

– То же, что и ты. Мысленно возвращаюсь к своим лучшим чертам.

Анна осторожно села на кровать, слушая глубокое ровное дыхание спящего ребенка.

– Иди сюда, – сказал он, похлопывая по месту на краю кровати, взял руку Анны и нежно положил на спину Лили. – Неужели есть что-то прекраснее, чем это? Мне нужно было завести два десятка детей. Мне нужно было уговорить Поппи на большее. – Анна задела ладонь Марвина, и он взял ее за руку. Они сидели так, пока Лили не перевернулась, а вода в ванне не остыла.

Они с Марвином вышли из комнаты.

– Кстати, о Поппи, – произнес Марвин в коридоре. – Я нашел ее. То есть нашел, где она остановилась. Я оставил сообщение.

– Я думала, ты давно это сделал, – опешила Анна. – Когда она была в Италии.

– Да, но она никогда мне не перезванивала. Я не мог оставить эту новость на автоответчике, просто не мог. Но на этот раз она перезвонит, я сказал, что хочу развестись. – Он вздохнул и провел пальцами по волосам. – Это так скверно, когда приходится подкупать жену таким образом.

– Хотела бы я поговорить с ней, – сказала Анна. Марвин удивленно посмотрел, когда она это сказала:

– Правда?

– Я не знаю. Может быть.

– А еще я хотел сказать, что переезжаю в Нью-Йорк. Мои работы хорошо выставляются и продаются, ну и мне пора быть в центре событий.

Анна кивнула:

– Я рада за тебя.

– И я хотел предложить тебе ехать со мной. Ты можешь жить у меня так долго, как захочешь, пока не определишься, чем заняться. У меня есть небольшая квартирка в Вест-сайде. Джек сказал мне, что ты продаешь дом. Это правда?

Анна кивнула.

– Очень мило, что ты предложил мне остаться с тобой.

– Я должен быть уверен, что с тобой все в порядке, прежде чем уеду.

Они пошли в комнату Анны.

– Что ты хочешь посмотреть? – Анна держала в руках диски.

– Что угодно. Что захочешь, – сказал он.

Анна выбрала свой любимый, «Цельнометаллический».

В воскресенье утром Анна готовила завтрак на кухне, когда услышала, как кто-то с шумом спускается по лестнице. Она сняла с плиты сковородку с яичницей и пошла посмотреть. Вещи Джека вперемешку с вещами Стюарта, красный чемодан Греты и спортивная сумка медицинских препаратов Джека.

Джек спустился по лестнице, он выглядел больным и уставшим – типичный зеленоватый оттенок кожи, который появлялся, когда Джек менял лекарственные препараты, хотя он принимал одни и те же таблетки уже полгода.

– Доброе утро, – сказал он.

– Что это?

– Ну, мы со Стюартом ссорились всю ночь. – Джек ушел в комнату.

Анна пошла следом:

– И он победил.

Джек кивнул и повернулся к ней спиной, когда доставал компакт-диски Джоан Баэз. Звуки «Сюзанны» заполнили всю комнату. Он сел рядом с Анной на плетеный диванчик и начал петь. Анна пела вместе с ним, всю песню, оказалось, что она знает слова, которых никогда не знала, они были прямо у нее в голове.

Когда мелодия закончилась, Джек сказал:

– Я буду приезжать на выходные. Каждую пятницу вечером.

– Только если тебе так хочется. Не беспокойся за меня. Пришло время вам со Стюартом начать совместную жизнь.

Джек кивнул:

– Ты на самом деле продаешь этот дом?

– Да.

– Ты возвращаешься в Бостон?

– Нет. Может быть. Я не знаю.

Джек взял пульт дистанционного управления и нажал на кнопку повтора.

– Еще разок, – сказал он, когда песня началась. – Ты знаешь, ты спасла мне жизнь.

– Я ничего такого не делала. Ты сам спас свою жизнь.

– Что ты скажешь, если я попрошу тебя переехать с нами? Со мной и со Стюартом?

Анна посмотрела на него.

– Я бы сказала, что твой любовник, безусловно, бросит тебя навсегда, и мы с тобой останемся вдвоем. Брось, Джек. Стюарт дает тебе второй шанс. Он не даст тебе третьего. Carpe diem днем (лат.)] и все такое, ты же понимаешь.

– Ты всегда будешь частью моей жизни.

– Конечно. И возможно, я никуда не соберусь, пока не продам этот дом, на что может уйти долгое время, а может быть, и вечность, кто знает.

После обеда все разъехались. Анна проводила их к машинам. С субботы они с Гретой почти не разговаривали.

– Прости, – сказала подруга.

– За что? – спросила Анна.

У Греты на глазах навернулись слезы.

– Просто прости. Я позвоню тебе.

Анна кивнула и ушла прежде, чем Грета смогла ее обнять. Она села в джип к Джеку и Стюарту и проехала с ними до конца дороги, где поцеловала их обоих на прощание. Джек придвинул ее ближе и поцеловал еще раз, в губы:

– Я люблю тебя, Анна.

– Берегите друг друга, – попросила она.

– Скоро увидимся, – сказал Джек, – возможно, в конце этой недели.

– Все, что бы вы ни решили, все хорошо. Я буду здесь. – Она вышла. – Я тоже тебя люблю.

Анна смотрела им вслед, пока машина не скрылась из виду, и пошла обратно к дому. В первый раз за последние два года она осталась одна. Марвин полетел в Нью-Йорк ранним рейсом, даже не попрощавшись, он только оставил записку, что позвонит позже на неделе, и написал свой номер телефона.

Прошла неделя, все дни были похожи друг на друга. Больше никто не настаивал, чтобы она выходила из комнаты после полудня, никто не выводил ее из себя, что, по ее воспоминаниям, было гораздо лучше, чем это угнетающее одиночество. Она занималась тем, что день или два брала кровь на анализы в кабинете доктора Нейлора и по вечерам гуляла с собаками и Виолеттой, которая в эти дни стала для нее лучиком света.

Однажды вечером, как только Анна вошла в дом, отключилось электричество. Она пошла в темноте на ощупь, нашла в чулане свечи и спустилась проверить пробки. Казалось, все было в порядке. Она позвонила Виолетте, чтобы узнать, работает ли электричество у нее.

– Нет. Я сижу в темноте и бездельничаю. Надвигается буря.

Анна хотела повесить трубку, но сказала:

– Не хочешь зайти на чашку чая?

Виолетта сказала, что хотела бы, и через несколько минут была уже у двери Анны.

– Темнота кажется еще темнее, когда ты одинок и отключают свет, не так ли? – спросила Виолетта.

Анна согласилась. Она посмотрела на голубое пламя конфорки, ожидая, когда закипит вода.

– У меня есть мятный чай, лимонный или – она выставила баночку на узкую полоску света – из жасмина.

– Жасмин, пожалуйста, – сказала Виолетта.

Анна заварила чай и поставила на стол тарелку с кексами с последней голубикой, которую заморозила прошлым летом. Она вспомнила, что это был солнечный день, и они с внучкой – в изобилии голубого – ели ягоды прямо с куста. К концу дня даже зубы собаки стали фиолетовыми. Флинн спросила:

– Знаешь, что я люблю больше голубики?

– Нет, что?

– Ничего. Голубика – это лучшая вещь в мире. И чем больше ты пачкаешься, тем лучше ты можешь говорить на их языке.

Анна посмотрела на губы и подбородок Флинн:

– Ну, я предполагаю, теперь мы обе очень говорливые. И он тоже. – Она кивнула на пса.

– Разве это не прекрасно? Ты, я и Крошка Иисус теперь говорим на УЯВ.

– На чем? – спросила Анна.

– УЯВ. Универсальный язык вкуса.

Сейчас Виолетта спросила:

– Ты давно общалась с мальчиками?

– Джек звонил мне несколько дней назад. Они переехали в новый дом.

– Они приедут на эти выходные? – спросила Виолетта. Анна покачала головой:

– На эти – нет. Может быть, на следующие.

– Я надеюсь увидеться с ними снова. Я всегда думала, что они представляют собой милую парочку. Они мне очень нравились. – Виолетта придвинула свечку ближе и уставилась в чашку.

– Гадаешь по чайным листьям? – пошутила Анна. Когда Виолетта не ответила, Анна протянула ей свою чашку: – Погадай мне.

Виолетта нашла очки в одном из своих многочисленных карманов. Покрутила чашку в разные стороны.

– Тебе снилось множество плохих снов. – Она замолчала. – И то что ты не видишь, сейчас видит тебя. Твоя двойная потеря сейчас обитает с тобой. – Она отодвинула чашку и сняла очки.

– Вот как? – спросила Анна.

– Именно так. Ты ожидала, что я назову тебе выигрышные номера лотерейных билетов?

– Но что все это значит?

– Ну, Анна, если ты хочешь услышать мою интерпретацию, я скажу тебе так: если ты попала на глубину, стань ныряльщиком. – Виолетта отвернулась.

Анна почувствовала, как похолодел воздух вокруг нее и Виолетты, дрожь пробежала у нее по спине.

– Виолетта, ты веришь в привидения?

– Конечно, – кивнула соседка. – А ты?

– Послушай, могу я попросить тебя об одолжении?

– Все что угодно, – сказала Виолетта.

– Ты не сможешь переночевать у меня? В последнее время я боюсь оставаться одна, – сказала Анна.

– Я буду счастлива остаться здесь, дорогая. А особенно если ты позволишь мне забежать домой и привести собак. Они так боятся бури.

– О, конечно. Я всегда рада их видеть, – ответила Анна.

Виолетта ушла. Анне показалось, что у нее сейчас случится сердечный приступ: она взмокла от пота, ей было трудно дышать, словно она стояла между двух больших камней, сдвинутых так плотно, что ее ребра были готовы треснуть. У нее шумело во вдруг потяжелевшей голове, привычные звуки дома стали в одно мгновение приглушенными, и пространство будто растянулось вокруг нее, делая близкие предметы далекими: собака была совсем рядом, хотя почему-то за пределами досягаемости. Пес повернул к ней свои грустные глаза; отраженный в зрачках свет был далеко, словно луна.

– Как? – услышала она свой голос. И тотчас же это чувство ушло, и звуки в комнате стали такими, какими они должны быть: тяжелые шаги Виолеты, клацанье собачьих когтей по полу, стук закрывшейся двери.

– Это мы! – крикнула Виолетта и прошла на кухню. Она остановилась и посмотрела вокруг. – Все в порядке?

– Сейчас все в порядке, – сказала Анна. Ей действительно стало спокойнее. Она почувствовала облегчение и неимоверную усталость. – Я уже собираюсь спать. А ты чувствуй себя как дома. Если ты голодна, то здесь изобилие еды.

– Спасибо, Анна, но я думаю, мы тоже ляжем. Ты не возражаешь, если Луна и Хайку останутся в спальне? – спросила Виолетта и показала на постаревших гончих.

Анна сказала, что не возражает, и пожелала Виолетте спокойной ночи.

Она быстро уснула; ей снилось, что она сидит в последнем ряду огромной церкви. Там были огромные, от пола до потолка витражи и искрящийся свет. Джек и Стюарт обменялись свадебными клятвами, хотя она не могла расслышать ни слова. Она услышала какое-то шуршание у локтя, повернулась и увидела Флинн.

– Почему ты продолжаешь меня звать? Как ты думаешь, что я могу сделать? – спросила Анна.

Флинн молча взяла ее за руку, они оказались в больнице, бродили по таким узким и переполненным людьми коридорам, что ей приходилось увертываться каждые несколько минут.

– Ты можешь идти прямо сквозь людей, – сказала Флинн.

Они остановились у детской палаты. Анна посмотрела и увидела сотни, тысячи детишек в кроватках. Никто из младенцев не плакал, и в палате не было никого, кроме них.

– Туда. Мне нужно попасть туда. Ты должна мне помочь, – продолжала говорить Флинн.

Анна посмотрела на внучку, а потом снова на детскую. Младенцы превратились в волчат, и все они смотрели на Анну своими желтыми глазами.

– Это волки, – ужаснулась Анна.

– Нет, – покачала головой Флинн, – некоторые из них ангелы. А некоторые такие же, как мы.

Глава XVI Что-то живое, что-то хорошее, что-то лучшее

У них была тихая церемония в унитарной церкви в Бостоне, совсем немного друзей и скромный обед. Стояло лето. Джек подумал, что, возможно, это было первое предзнаменование слабоумия: несколько лет назад они со Стюартом пригласили бы двести человек вместо двадцати. Анна была их свидетельницей, очень красивая, в бледно-желтом платье. Это произошло месяц назад, и с тех пор Джек еще не видел Анну, хотя говорил с ней по телефону почти каждый день.

Вопреки ожиданиям Анна продала дом почти сразу же после того, как выставила его на продажу, за сумму, которая практически вдвое превышала ту, на которую она рассчитывала. Вчера, когда Джек с ней разговаривал, голос у нее был почти веселым. Она проводила дни, разбирая вещи, накопившиеся за десятилетия на чердаке и в комнатах для гостей. Новые владельцы хотели въехать как можно скорее.

– И что? – спросил Джек. – Куда ты собираешься?

– Я все еще думаю.

– Почему ты не разрешаешь нам со Стюартом приехать на эти выходные? – На самом деле – это была идея Стюарта – приехать и помочь ей.

– Нет, спасибо, но не надо. Мне нужно отвлечься. Это похоже на безобидное сумасшествие. Хотя ты как-нибудь можешь заехать и посмотреть, что я оставляю вам. Красивые антикварные вещи. Мебель. Я оставляю вам четыре кровати. Этого, может быть, многовато для двоих, но вы выберете те, которые вам понравятся. А еще я оставляю самую красивую детскую кроватку, которая принадлежала еще прабабушке моего мужа. Сами увидите.

– Ты уже и так для нас много сделала. Продай мебель. Забери деньги и путешествуй. – Она дала им большую сумму наличных на свадьбу, достаточную, чтобы сделать первый взнос за дом, и еще остались деньги на ремонт.

– Джек, пожалуйста. Мне больше не на кого тратить деньги. Либо ты получишь их сейчас, либо позже, когда я их вам завещаю. Наслаждайтесь.

Железная логика. Не поспоришь.

Джек стал набирать номер Анны, но передумал. Возможно, еще слишком рано для звонка в субботу утром, он позвонит позже. Он пошел в маленький кабинет и принялся разбирать папки. Все дела нужно было рассмотреть как можно скорее. Кофе варился. Стюарт пошел в магазин красок или на строительный склад. Тихие выходные были уже в прошлом. Среди всего этого разнообразия – шлифовки, покраски, штукатурки – протекал поток плотников и кафельщиков и еще людей, которые вроде бы никогда не занимались ничем полезным, кроме раздачи советов.

Он просмотрел бумаги на столе – пенсионные портфолио людей самых разных профессий – профессоров, медсестер, бухгалтеров, – нанявших его, чтобы разобраться в хаосе рынка акций и облигаций, агрессивных фондов[33] и прочего в том же духе. Джек был надежным, основательным, и его консультационный бизнес неизменно рос. Но со всем этим множеством бумаг нужно было разобраться до пятницы. В понедельник у него были назначены три телефонных разговора с клиентами, которые ждут совета. Он начал работать, медленно втягиваясь в дождливый ритм серого, затянутого тяжелыми облаками дня.

Джек полчаса повалялся в спальне, прежде чем снова приступить к работе. Он закрыл глаза, вдыхая запахи свежей краски и лака и слушая шелест деревьев за окном. Анна объяснила ему, в чем заключается прелесть таких дней: чем мрачнее была погода, тем более ярким казался дом. Камин с березовыми поленьями, суп, мягкий свет и свечи, горящие повсюду, даже в ванной. Он взял телефон и набрал номер.

– Джек? – сказала она.

– Как ты поняла, что это я?

– Просто догадалась. Как прошла твоя вчерашняя проверка?

– Анализы показали, что все в норме. Ты была права насчет моей усталости. Легкая анемия.

– Что тебе сказали делать?

Джек услышал скрип скотча, которым Анна обклеивала очередную коробку.

– Они посадили меня на пренатальные витамины. Таблетки с содержанием железа могут… забыл, что они сказали. Что-то такое, вроде того, что они слишком грубые.

– Да. Хорошо, витамины, которые ты не используешь, можешь отдать Грете.

– Ты все еще считаешь, что мы неправы.

– Ну, я отдаю вам чиппендейловскую колыбель. В общем, я думаю, что идея плохая, но если ребенок появится, ему надо будет где-то спать, не так ли?

– Само собой. Подожди, я перезвоню. Кто-то внизу. Джек вышел на лестницу.

– Стюарт? – позвал он.

– Я в кабинете, – отозвался мужской голос, и Джек отступил обратно, а сердце его часто забилось. Этот плотник был очень сексуальным. Темненький и высокий. Его одежда всегда была в дырках. Он носил рубашки-поло, открывающие руки и плечи.

Джек умылся, надел чистую одежду и пошел вниз.

– Привет. – Он не мог вспомнить имя парня. Зачем Стюарт это сделал? Почему не мог нанять гетеросексуалов? Зачем взял на работу парня, который выглядел как Антонио Бандерас? Неужели в их жизни недостаточно мыльных опер и без этого мистера Качка с инструментами за поясом? Добро пожаловать на новую серию «Геи всей моей жизни»! На сегодняшнем шоу смотрите, как Стюарт зайдет в тот самый момент, когда Джек и мистер Почини Это сольются в страстном обмене Языками и Нежностями.

– Я принес ламинат и паркет, оба из березы, как просил Стюарт, и несколько образцов из ольхи. – Плотник посмотрел на Джека и улыбнулся. – Хочешь взглянуть?

– Еще бы! – сказал Джек. – Могу я предложить тебе чашечку кофе?

– Я бы не отказался.

Джек почувствовал, как парень сверлил его взглядом, пока он доставал кружки, налил французского кофе с лесным орехом, который Стюарт обычно готовил очень слабым – и делал его еще более слабым, когда Грета начала заходить чаще и жаловаться, что они пьют очень крепкий кофе. Внезапно Джек все понял, его чувства усилились. Он вдыхал аромат шампуня и пены после бритья, запах дерева из книжки с образцами, чувствовал песок на плохо подметенном полу под его босыми ногами.

Он поставил кружку, сахар и сливки на столик и сел на стул рядом с парнем.

– Мне неловко, но я забыл, как тебя зовут, – сказал Джек.

– Майкл, – сказал тот, улыбаясь, и протянул руку. Джек взял ее. Рука была сильная и теплая, с мозолями на ладони. Джек почувствовал, как тепло течет из его тела. Он наклонился ближе, чтобы посмотреть образцы, послушать о соотношении цена, о преимуществах соединения ласточкиным хвостом в сравнении с клеем или гвоздям. Казалось, чем больше страниц перелистывал плотник, тем ближе он придвигался к Джеку. Когда наконец они добрались до древесины лиственных пород, рука Майкла обнимала Джека. Ошибиться было невозможно. Те пару раз, которые он был здесь, Майкл флиртовал с Джеком – да, Джек не должен позволять ему флиртовать, – но, несомненно, это было приглашение.

Майкл посмотрел на него и улыбнулся еще шире:

– Что ты думаешь?

– Мне понравилась береза. Но я доверю все решения Стюарту и его безупречному вкусу.

Майкл кивнул и обнял Джека за талию.

– Это «Ролекс»? – Он взял Джека за запястье, притворяясь, что рассматривает часы.

– Это «Ролекс», а это – обручальное кольцо. Джек улыбнулся, пожал Майклу руку и, весь дрожа, ушел из кухни. Он пошел в спальню для гостей, где набрал номер сотового Стюарта. Тот был вне досягаемости. Джек сел на диванчик и принялся перелистывать утренние газеты. Он останется здесь, пока Майкл не уйдет. Он не доверял себе, не верил, что благие намерения окажутся сильнее желания, – ведь раньше это случалось так редко. Он чувствовал себя так же, как много лет назад с Гектором, такое же чувство физического желания, сильного, как у наркомана, тянущегося к наркотикам.

Он чуть было не изменил Стюарту спустя месяц после того, как они поженились. С этим мужчиной он познакомился в круглосуточном магазине. На самом деле, Джек зашел так далеко, что даже забрался к нему в машину и проверил, есть ли у того в кошельке презервативы. Но в тот раз он внезапно вспомнил похоронную службу для Флинн. Дождь шел не так сильно, как утром, но свет внутри часовни был каким угодно, только не грустным. Все внутри было залито светом, словно в солнечный и безоблачный день, а цветные стекла делали этот свет еше ярче. В витражах горели цветные ореолы – чуть-чуть слишком много огня, на его вкус, – но ему понравился святой Августин, держащий в руках таблички, словно карты бинго. Но дело было вовсе не в том, что изменилось его восприятие света. Когда началась служба, Джеку стало совсем плохо, его переполняла скорбь. Ему приходилось менять позу каждые три минуты: его позвоночник был таким хрупким, что гнулся под тяжестью собственного тела. Но постепенно спокойствие вернулось: к концу этой короткой службы Джек знал, что все будет хорошо – с ним, с Анной, – они справятся. Там, в часовне, в его воображении возник образ огромной люстры с тысячами крохотных огоньков, некоторые из которых вдруг вспыхивали, а потом гасли. И он почувствовал, что Флинн здесь, вокруг него, что, даже если огонек гаснет, огонек, горевший в нем, в Анне, в Марвине, – свет остается. Здесь. Везде.

Вот что пришло к нему в машине незнакомца, что заставило его понять, что он не сможет больше изменить Стюарту. Конечно, он давал клятву, но этого было недостаточно, чтобы остановить его тогда – или сейчас в случае с этим сексуальным плотником, – несмотря на его безграничную любовь к Стюарту. Это был образ Флинн, память о ее уходе, ее жизнь в его мыслях. И это заставило Джека за несколько дней напряженных размышлений сформулировать для себя теорию человеческих типов. Он решил, что каждый человек на протяжении своего бытия должен сделать одну из трех основных вещей: оставить после себя другую жизнь, создать что-то прекрасное или внести в мироздание некое совершенство. Джек никогда не станет отцом ребенка – биологическим, во всяком случае, – и склонности к искусству у него нет, поэтому ему оставалось только сделать мир лучше. У Джека не было никаких гуманистических инстинктов, как и у большинства людей, поэтому он решил начать с себя. Ему нужно попытаться стать более возвышенным и нравственным человеком. Он может помочь вырастить чудесного ребенка; такого, который не будет делать плохих и необдуманных выводов из мелочного чувства собственного достоинства и высокомерия. Это будет дитя, которое вырастет добрым и великодушным и которое на примере Джека будет знать, что любовь нельзя купить. И если природа играет какую-то роль в создании личности, у ребенка Стюарта гораздо больше шансов стать более значительным, чем ребенком, собранным из ДНК Джека. Он так долго был жалким и ожесточенным, что это не могло не сказаться на его генах. Цинизм – самая ужасная черта характера Джека – сам по себе был чем-то безнравственным.

Несколько часов спустя Стюарт все еще не появился. Когда Джек проснулся, было уже три тридцать, а Стюарт все не давал о себе знать. На улице шел сильный дождь. Джек начал набирать номер сотового телефона Стюарта, но повесил трубку, когда услышал шум подъезжающей машины. Он выглянул: Грета, без своей дочки, что могло означать только одно.

– Джек! – позвала женщина, вбегая в дом.

– У тебя овуляция, – сказал он.

– Стюарт застрял в пробке, а у меня овуляция. Он снял с нее пальто и закрыл дверь.

– Что значит «застрял»? Сегодня суббота? Какие могут быть пробки?

– На Сторроу-драйв врезались четыре машины, и все перекрыли.

Джек набрал номер Стюарта.

– Я проехал ровно три фута, Грета, – раздраженно произнес Стюарт, даже не поздоровавшись.

– Ты где? – громко спросил Джек, перекрикивая шипение на линии и автомобильные гудки.

Стюарт застонал:

– Нет, и ты туда же. За последний час я шесть раз общался с Гретой. Я ничего, повторяю, ничего не могу поделать.

Джек слышал, как быстро шуршат дворники на ветровом стекле.

– Я звоню не для того, чтобы поболтать. У Греты начинается овуляция.

Стюарт вздохнул:

– Эй, я слышал об этом уже двадцать раз.

– А я снова тебя спрашиваю, где ты?

– На пересечении Бэйкон и Чарльз. Джек повесил трубку.

– Как долго яйцеклетка жизнеспособна?

– Я недавно читала статью, в ней говорилось, что это длится всего несколько часов. Никто точно не знает. Но сейчас самое время, я чувствую это.

– Ну, может, оно подождет. – Он собирался сказать, что, может, ей стоит пойти в прохладную комнату, чтобы яйцеклетка не испортилась, но понял, как смешно это прозвучит.

– Может быть, ты останешься восприимчивой гораздо дольше? Ты можешь?

Грета посмотрела на него:

– Откуда я могу знать? Ты думаешь, его можно уговорить?

– Спокойно, спокойно. – Джек был в растерянности.

– Извини, но у меня не было такой овуляции уже на протяжении многих месяцев. Я разочарована. Я думала, это будет чудесный момент.

Он минуту подумал:

– Ладно. У меня есть идея. Она необычная, рискованная, но может сработать.

– Все что угодно.

– Наверху в спальне лежат книги. Поройся в них и найди какие-нибудь мужские журналы, что-нибудь с обнаженными телами. Не спрашивай зачем, просто сделай.

Из ванны внизу он достал набор приспособлений для искусственного оплодотворения. Грета собрала и оставила множество этих штучек в обеих ванных, жест, который казался Джеку странным, словно оставленные незнакомцем валентинки.

Через несколько минут спустилась Грета с книгой «Радости однополого секса»:

– Все что я смогла найти.

– Ладно, нормально. Это лучше чем ничего.

Стюарт смотрел в одну точку и убеждал себя не расстраиваться. Они попытаются в следующем месяце. Или, может быть, если она так плодородна, как говорила, срок хранения яйцеклетки будет дольше. Они пытались на протяжении последних четырех месяцев, и с каждым циклом у Стюарта возрастала уверенность в том, что он хочет ребенка. Но в этот раз, по словам Греты, она так готова к зачатию, что это уже не смешно; полоска теста не бледно-розовая, как в прошлом месяце, а такого яркого цвета, как платформа на Марди-Гра, пылающая, как кадиллак Мэри Кей.

Стюарт поставил машину на передачу, когда кругом раздались гудки, но никто так и не тронулся с места. Впереди он увидел мужчину, который заглядывал в каждую машину. Мужчина очень напоминал Джека.

Стюарт присмотрелся. Это и был Джек.

– Бог всемогущий! – сказал Стюарт, когда Джек открыл пассажирскую дверь. – Что ты делаешь?

– Я принес тебе кое-что почитать. – Он бросил книгу на сиденье. – Я знаю, это просто картинки, но нужно подключить воображение. Вот твоя задача. И наверное, нельзя говорить такое человеку, который стоит в пробке, но поторопись. Грета в кафе через дорогу, уже готова.

– Что?

– Конечно, я сказал ей закрыться в туалете и ждать.

– Что? – повторил Стюарт, глядя на книжку и на стерильную банку. – Что? Вы шутите? Этого не будет.

Джек вышел и закрыл дверь:

– Тебе придется.

– Ты шутишь? Ты хочешь, чтобы я занялся этим здесь? В окружении мамаш в мини-автобусах?

– Ты сможешь. Я прикрою тебя с этой стороны. – Джек снял плащ и пропустил его через поручень машины над окном. Затем залез и сделал музыку громче. Эту мелодию часто слушала Анна, и он сейчас очень по ней скучал. Должно быть, она забыла забрать диск из машины.

Стюарт начал что-то говорить, Джек сделал музыку тише и сказал:

– Это золотая возможность. У нее может и не быть овуляции в следующем месяце. Или через месяц. Мы все не так уж молоды и плодовиты. Занимайся.

Он добавил звук, достаточно громко для того, чтобы люди в машинах могли услышать, разозлиться и включить свои магнитолы. Джек раскачивался на сиденье туда-сюда и пел, пытаясь создать иллюзию, что они со Стюартом наедине.

– Мне не важно, что я веду машину, – пел Джек, – я просто счастлив, что я здесь, я счастлив, что жив… ну, все хорошо!

– Джек, – сказал Стюарт сквозь зубы, – заткнись!

– Хорошо. – Он выглянул из-под плаща: люди в машинах вокруг говорили и смеялись и не обращали на них никакого внимания.

Стюарт закончил как раз в тот момент, когда автомобили пришли в движение.

– Увидимся дома. – Джек поцеловал его. Он спрятал баночку под рукав пальто; даже одна минута низкой температуры могла сделать сперматозоиды медлительными. – Какого черта они не придумали крышки для этих штуковин?

– Возможно, потому, что большинство людей с ними не бегают. – Стюарт перегнулся через колени Джека, чтобы открыть ему дверь. – Не пролей! – крикнул он вслед.

Грета стояла в очереди, которая растянулась почти до двери: кофеманы желали получить свою обеденную порцию. Джек протиснулся сквозь толпу, некоторые обругали его, а потом подозрительно и встревоженно посмотрели, словно подумали, что под пальто у него пистолет.

– Какого черта ты еще не в туалете? – сказал он ей.

– О боже, ты здесь!

– Да, я здесь. Почему ты еще не в позе? Женщина, стоящая в очереди перед Гретой, обернулась. Джек вызывающе уставился на нее.

– Я не думала, что ты придешь. Он рассмеялся:

– Ну, честно говоря, я тоже. Это заняло немного больше времени. Ему особо не с чем было работать, бедному мальчику. Пойдем.

Оба заспешили в сторону туалета, Джек протянул ей баночку и пакет с таинственными принадлежностями. В руководстве, которое он прочитал, было написано, что лучше всего лечь на спину и подтянуть колени. Необходимо, чтобы сейчас она следовала всем инструкциям, раз уж так убеждена в жизнеспособности яйцеклетки.

– Грета, как ты там?

– Все мальчики в целости и сохранности добрались до места назначения.

– Хорошо. Я понимаю, пол там омерзительный, но ты же подготовлена, не так ли? Не вставай.

– Да, знаю. Ты не мог бы забрать мой кофе и принести его сюда?

Джек повернулся и увидел кучку изумленных женщин.

– Дамская уборная будет закрыта еще двадцать девять минут, – сказал он.

Пока Джек и Стюарт красили стены в гостиной, Грета сидела на диванчике с книжкой про детские имена.

– А ты не думаешь, что еще рановато? – спросил Стюарт.

– Я беременна, – ответила Грета. Валик выпал у него из рук.

– Беременна? Уже? Должно быть, у меня были крепенькие пловцы.

– Она еще не знает этого, – сказал Джек. – Грета, ты же еще не знаешь.

– Я знаю. Я чувствую себя так же, как в прошлую беременность. Ребенком, которого потеряла.

– И каково это?

– Словно что-то вставили в розетку и нажали выключатель. – Она опять уставилась в книгу. – Я уверена на девяносто процентов.

– И ты поняла это всего за шесть часов? Грета кивнула:

– В первый раз я поняла это сразу же.

Джек и Стюарт уставились на нее. Джек сразу же выдвинул идею, что это суждение так же важно, как и сама биология. Без всякого сомнения, они втроем желали, чтобы это оказалось правдой, и сила их веры была так же важна, как плоть. И в каком-то смысле Фрэнсис Элла, получивший от Джека прозвище Фелла – к великой Гретиной обиде, – был настолько же его ребенком, насколько чьим-то еще.

Глава ХVII Звездный углерод

Около месяца Анна разбирала вещи, двигаясь от чердака до подвала и сараев вокруг дома. Большую часть мебели она оставила новым владельцам – молодой паре, ожидающей ребенка. Когда они приходили с агентом, Анна подметила, чем они восхищались, на чем больше всего задержался их взгляд, и оставила им именно эти вещи. Столик в гостиной от Дункана Пфайфа, стол стиля чиппендель на втором этаже, кровать, которая служила семье Хью больше двухсот лет. Она уже послала два грузовика мебели Джеку и Стюарту. Марвин ничего не захотел взять. Анна разбирала вещи в комнате Флинн в последнюю очередь – даже спустя год в комнате витал запах внучки. Виолетта провела с ней утро, разбирая и упаковывая малочисленные вещи Флинн. Но уже к обеду в доме осталось только то, что Анна оставляла или забирала с собой.

После того как Виолетта ушла, Анна села на крыльцо и позвонила Марвину в Нью-Йорк.

– Привет, – сказала она, когда он ответил. – Я готова уезжать и хотела еще раз убедиться, что тебе здесь все же ничего не нужно. Виолетта помогла мне разобрать комнату Флинн. Там были в основном девические безделушки, одежда и книги.

Марвин произнес сдавленным голосом:

– Я думаю, что не смог бы этого перенести. Материальные напоминания, я имею в виду. Она все еще повсюду.

– Я знаю, – согласилась Анна. – Все, чем можно пользоваться, я отдам в благотворительные организации. – Она уставилась на ряд забитых мусорных баков, машина заберет их в среду.

– Куда ты собираешься, Анна?

– У меня нет какого-то определенного пункта назначения. Я просто собираюсь ехать на машине.

– Почему ты не хочешь приехать сюда? У меня много комнат, ты можешь делать что хочешь. Останься ненадолго, погуляй по городу. Расслабься.

– Это очень мило с твоей стороны, но нет. Так будет лучше.

Повисла пауза. Анна посмотрела на небо. Был ясный, не слишком теплый день. Анна собиралась уезжать завтра. Больше ее здесь ничего не держало, не было ни одной причины, по которой она не могла бы уехать в любое время дня или ночи. Ей оставалось только разобраться с документами о продаже дома и с деньгами Поппи. Марвин все же разыскал ее в Лондоне – она больше не употребляла наркотики и прошла курс реабилитации. Как раз в то время, когда случилось горе, которое, как подозревала Анна, опять приведет дочь к героину.

– Анна, я хочу сказать, что мы волнуемся за тебя.

– Не волнуйтесь. Все будет хорошо. Расскажи мне последние новости о Поппи. Отец оставил ей деньги. Я аннулировала фонд, чтобы это наследство не растворилось в ее венах. Поэтому я попросила своего адвоката назвать тебя опекуном. Используй деньги, как считаешь нужным. И не давай Поппи ни цента, если она примется за наркотики. Она все еще собирается приехать в Нью-Йорк?

– Я надеюсь. Когда мы говорили по телефону, голос у нее был нормальный, но ты сама понимаешь…

– Да, – вздохнула Анна. – Там много денег. Найди ей лучших врачей.

– Когда ты уезжаешь?

– Как только буду готова. В ту же минуту, как соберу вещи. У тебя есть мой номер.

– Да. – Он замолчал. – Послушай, у меня нет никакого права спрашивать тебя об этом…

– Ну, все же спрашивай.

– Особенно мне, с моими достижениями.

– Спрашивай, – повторила она.

– Ты – это вся семья, которая у меня осталась.

– Да, – сказала Анна.

– И я надеюсь, что ты не исчезнешь из моей жизни.

– Не исчезну.

– Ты обещаешь?

Ради волшебства этого слова, той веры, которая в нем таилась, она произнесла:

– Да.

Анна начала набирать номер телефона Джека и Стюарта, но остановилась на половине, то же самое случилось со звонком Грете. Она просто не могла сделать этого сейчас.

Анна отпила кофе и посмотрела на воду у берега. Ей очень нравилось просто сидеть и ничего не делать. С тех пор как она продала дом, она безостановочно что-то делала. Потому что так было надо: она установила себе правило – разбирать одну комнату вдень, но все пошло гораздо быстрее, чем она ожидала. Большинство вещей она оставила или отдала в благотворительные организации. Ностальгия, как она обнаружила, когда начала разбирать коробки с рождественскими украшениями, глиняные пепельницы и даже большую часть фотографий, не имела ничего общего с желанием сохранить вещи из прошлого. Скорее, это были размышления об оставшихся в живых близких людях. Расставаться с вещами было просто. Семейные фотографии заняли два мусорных ведра целиком. Анна оставила лишь свадебные снимки, детскую фотографию Поппи и свою любимую фотографию Хью: на ней ему было около тридцати, он сидел в библиотеке у окна, что-то разглядывая во дворе. Она не могла вспомнить, кто сделал эту фотографию, зачем и в каком году. Но его лицо на фотографии было как раз таким, каким она хотела его помнить, и сидел он в такой знакомой позе: одна нога подобрана на сиденье, другая – на полу. На коленях лежала книга, в одной руке бокал вина, а другая – в воздухе: он тянулся за чем-то за пределами объектива. У него было довольное, веселое и удивленное лицо. Хью был очень энергичным человеком, он умел впитать и пережить все, с чем сталкивала его жизнь в данный момент. Именно это заставило Анну полюбить его и поддерживало ее все эти годы. То что Хью не понимал иронии и преувеличения, казалось Анна очень милым. Однажды, пытаясь сбросить послеродовой вес, Анна сказала, что не будет есть сладкое, пока не избавится от лишних послеродовых килограммов. Хью посмотрел на нее и сказал:

– Дорогая, а ты уверена насчет своего веса? – Анна, мывшая посуду после ужина, спросила, что он имел в виду Я просто не могу представить, что ты весишь так много. В тебе точно не больше шестидесяти пяти.

Анна проверила большую сумку, стоявшую на ступеньке рядом с ней. Самые необходимые вещи, несколько карт, телефон и на дне цифровой фотраппарат, который она купила за месяц до смерти Флинн. Она хотела сделать несколько фотографий внучки, но так и не сделала. В письме, которое Поппи прислала после того, как исчезла с Марвином, была фотография Флинн, но Анна нигде не смогла ее найти.

Она услышала звяканье, из-за забора появилась Виолетта с собаками. Она остановилась у мусорных бачков, выставленных на тротуаре. Анна удивилась, что Виолетта пришла всего в одной юбке, причем красивой – хлопчатобумажной с нежными голубыми цветами. Из-под кружевного подола были видны красные туфли.

– Привет, дорогая, – сказала она, когда подошла ближе.

– Ты очень хорошо выглядишь, Виолетта, – сказала Анна.

– Спасибо. Мне просто захотелось поздороваться. Может быть, тебе с чем-нибудь нужно помочь?

– Я думаю, все уже сделано. И снова, огромное тебе спасибо за помощь, – улыбнулась Анна.

– Сейчас неподходящее время? – спросила Виолетта.

– Что ты! – сказала Анна. – Я так рада, что ты здесь. А то я уже на самом деле начала побаиваться.

– Я так и подумала, поэтому, – соседка достала серебряную фляжку, – и принесла это. Я сама нечасто употребляю такие напитки, но знаю, что виски творит со страхом чудеса.

Анна рассмеялась:

– Ладно, черт побери. Почему бы и нет?

Она глотнула и передала фляжку Виолетте, которая в свою очередь глотнула и снова отдала Анне. Легче стало практически сразу, тревога притупилась.

Она пригласила соседку войти и заварила чай.

– На самом деле, Виолетта, у меня есть что-то, о чем я могу тебя попросить. Если у тебя будет время, ты не отнесешь эти коробки Флинн в женский приют? У них всегда не хватает детских вещей.

– Конечно, – кивнула Виолетта и отнесла чашку в раковину. Когда Анна допила, она взяла и ее чашку, заглянула в нее, затем посмотрела на Анну и улыбнулась.

Анна покачала головой:

– Никаких предсказаний, но я тебе благодарна. Она помыла чайные принадлежности и положила их в коробку:

– Я хочу, чтобы ты взяла этот чайник и чашки. И тут еще две банки чая с жасмином.

– Ты уверена? – спросила Виолетта. Анна ответила, что уверена.

– А еще, почему бы тебе не пройтись по дому и не выбрать что-нибудь? Все что там, я оставляю. Можешь забрать кое-что или вообще все.

– Анна, мне ничего не нужно, но все равно спасибо.

– А вот эти столы? Они от Чиппендейла. Виолетта наклонилась и провела пальцами по кашемировой скатерти.

– Ты можешь забрать это, – предложила Анна. – А как насчет вешалки? Местный художник сделал ее специально для моего мужа. Это цельная береза. – Анна остановилась. – Это ради меня, понимаешь? Я почувствую себя лучше, если ты возьмешь себе что-нибудь из этих вещей. Делай с ними что хочешь.

– Я буду по тебе скучать, – заговорила Виолетта. – По всем вам. По мальчикам, Марвину, собаке. Вот и все. Я буду скучать по всем вам. – Они вышли на лужайку. Виолетта заметила старый халат Анны в мусорном баке и вытащила. – Вот это я возьму. Ты долго его носила, правда? Я буду вспоминать о тебе. – Она стояла около нового автомобиля Анны – это был небольшой пикап «Тойота», который она решила купить, когда провела четыре ночи без сна, раздумывая, что делать дальше. Она просто поедет на нем, возьмет только вещи, необходимые для долгого путешествия, и те, которые что-то значили для нее. Все остальное можно заменить.

Виолетта провела рукой по сверкающей черной поверхности:

– Это так называемый тестостероновый грузовик? – Она прищурила глаза.

Анна рассмеялась:

– Мне кажется, он должен быть красным, чтобы заслужить такое название.

В местном представительстве в Портленде Анна выбирала между двумя моделями, склоняясь к полноприводному джипу, пока продавец, узнавший, что она будет единственным водителем, не подвел ее к этой роскошной машине. И она решилась – наплевать на мнение остальных по поводу того, что должна водить женщина.

Виолетта заглянула внутрь:

– Оставшуюся часть вещей тебе пришлют позже?

– Нет. Это все. – Одежда и принадлежности для кемпинга, свадебный альбом, виолончель, собачья постель и миски, микроскоп мужа и коробочки слайдов, которые она нашла в тот день. Слайды Флинн были в бардачке, аккуратно сложенные в коробочку для украшений.

– Когда ты собираешься уезжать? – спросила Виолетта.

– Сегодня. Сейчас, – ответила Анна, удивив себя и Виолетту. Но она не могла провести еще одну ночь в этом доме, даже если это означало, что она доедет только до Портленда и будет вынуждена провести ночь в мотеле. Ей было пора уезжать.

– Прямо в эту минуту?

Анна кивнула.

– Вот что, я оставляю тебе ключи. Сходи и убедись, что тебе там ничего не нужно. Возьми что-нибудь, Виолетта. Даже если потом соберешься продать. Лампы в коридоре стоят тысячи. Они от Тиффани.

– Глупости, все это глупости. – Виолетта замахала рукой. – Мы не вечны, как и наши вещи. Они не нужны мне для того, чтобы сохранить тебя в своем сердце.

– Я позвоню тебе. И, где бы я ни остановилась, я хочу, чтобы ты приехала ко мне. – Она дала Виолетте листок бумаги, на котором был написан номер ее сотового и номер Марвина в Нью-Йорке. – Ты можешь передавать сообщения через него, если не дозвонишься до меня. Я созвонюсь с Марвином, Джеком и Стюартом с дороги.

Они долго стояли, а потом Анна поняла, что если не уедет через пять секунд, то пойдет на попятную.

– Спасибо тебе за все. Спасибо, что была здесь со мной.

– Не благодари меня.

Анна свистнула Крошку Иисуса, который с трудом забрался на переднее сиденье. В зеркало заднего вида она видела, что Виолетта стояла на том же самом месте, ее собаки сидели рядом, чему Анна так и не смогла научить своего пса. На светофоре в конце дороги она сделала разворот и подъехала назад, к своему дому. Виолетта подошла к машине, и Анна открыла окно.

– Твои листья, – начала Виолетта, – твои чайные листья…

– Ладно, – засмеялась Анна. – Что там?

– Твое будущее благословенно.

Анна поцеловала Виолетту на прощание:

– Я позвоню тебе через день или два.

Вышло так, что она не позвонила. Первая неделя прошла в неясности. Две недели переросли в три, и, прежде чем она поняла это, пролетел месяц. Иногда она ехала практически без остановок три дня, затем останавливалась на недельку лишь по той причине, что ей нравилось определенное кафе. Наконец однажды ей пришло в голову, что нужно с кем-нибудь связаться.

Однажды утром в Джоплине, штат Миссури, Анна решила просто кому-нибудь позвонить, припарковалась у подходящего магазинчика, достала телефон, но передумала. Что она скажет? Я в порядке; я каталась на машине, просто каталась. Ничего со мной не произошло, ни хорошего, ни плохого. Она оставила машину заведенной, чтобы работал кондиционер для собаки, и пошла в магазин. Взяла легкую закуску, новый дорожный атлас, кое-какое угощение для собаки и воду в, бутылке. Но, стоя в очереди к кассе, все еще отговаривала себя. Анна представляла, как на нее посыплются новости от Марвина, Джека, Стюарта и Греты. Когда Джек со Стюартом уехали из ее дома, это было словно она снова пережила смерть Флинн. И Марвин. Только от мысли, что она услышит его голос, так похожий на голос Флинн, ее начинало трясти.

Анна вернулась в машину, протянула Крошке Иисусу молочные косточки, открыла содовую и изучила карту. Ей не особо нравились эти штаты Среднего Запада. Трейлерные стоянки были полны перекормленными, усердными и навязчиво дружелюбными семьями. Она включила телефон, выключила, потом снова включила. Может быть, Марвин на работе и у нее получится оставить ему сообщение. Но когда он работал вне дома? Конечно, он преподавал то тут, то там, но большую часть времени он проводил в своей студии. Если бы Анна была уверена, что ей ответит его автоответчик или автоответчик Джека, она бы позвонила.

Она посмотрела на группу подростков, которые собрались у грузовика. Они курили и пили содовую. На девушках были короткие юбки, а на мальчишках – мешковатые штаны и футболки. Анна долго рассматривала одну девушку, которая была очень красива, но казалось, не знала этого, хотя остальные девочки смотрели на нее с натянутыми, неискренними улыбками. Стройная и темноволосая, с натуральным цветом волос и без макияжа. Ей было лет пятнадцать-шестнадцать. Девочка заметила взгляд Анны и улыбнулась. Анна улыбнулась в ответ и, почувствовав комок в горле, дала задний ход.

Сейчас только вождение имело для нее смысл. Чем больше она ехала, тем глубже становилось состояние умиротворения. Анна никогда особо не любила быть вне дома и была поражена, когда узнала, насколько успокаивает изолированность от людей, от их вида, звука и запаха. Она любила просыпаться в своей палатке. Утро было лучшей частью дня: благоухание сосен и покрытая росой листва, звуки маленьких зверушек и птиц вокруг.

Трейлерных стоянок становилось все меньше – приближался конец лета. Бывали такие дни, когда она не встречала ни одного человека.

– На запад, – сказала Анна. – Я думаю, нам нужно ехать на запад.

Крошка Иисус замахал хвостом.

Анне нравилась Калифорния – крепкие сосны, поросший кустарниками пустынный ландшафт и темные горные цепи, все одинаковые. У нее был путеводитель, который описывал жаркие весенние месяцы в Калифорнии. Анна провела десять дней, посетив все что можно. Рядом было много трейлерных стоянок, но, на ее взгляд, слишком переполненных. Ей хотелось тишины и уединения, а не кричащих на своих детей мамаш или веселящихся подростков, ругающихся по ночам. Обычно она останавливалась на ночлег в десяти милях от стоянки.

Последняя стоянка, где она ночевала, около границы с Невадой, была просто раем. Когда она припарковала машину на почти пустой площадке и поняла, как хорошо спрятаны и удалены от людей были минеральные источники – ей пришлось пройти около мили, и даже тогда она нашла их только по серному запаху, – она подумала, что могла бы остаться там навсегда. Никто бы не нашел ее там.

На протяжении двух дней она долго гуляла, возвращаясь только к полудню, а потом вечером, чтобы поесть. После захода солнца Анна опять шла к источникам – они замечательно влияли на сон. Около часа она смотрела на звезды, сверкающие в небе, и пила вино, пока не понимала, что еще одна минута, и она уже не сможет вернуться на холм. Впервые за последний год она чувствовала себя так хорошо. Анна не была особенно счастлива или удовлетворена, но ее перестали мучить ночные кошмары и чувство вины, которая – она в буквальном смысле чувствовала физическую боль – поедала ее, что бы она ни делала. Она опасалась двигаться дальше, боясь, что этот новый и хрупкий мир в ее душе каким-то образом привязан к этому месту.

На третий вечер, после долгой прогулки по окружающим тропинкам, Анна пошла вниз по дорожке. Она стала безразлична к одежде, у нее уже много лет не было купальника, только легкий халатик, который она снимала, как только добиралась до бассейна. Было уже темно, но она запомнила дорогу и могла преодолеть камни и корни даже без света фонарика. Она повесила халат на дерево и поставила бутылку вина невдалеке от себя. Пока она плавала, ее глаза привыкли к темноте, и она поняла, что не одна. Здесь были еще двое. Двое мужчин.

Анна представилась им, а они ей: Энди, тридцатилетний мужчина из Лос-Анджелеса, и Джордж, ему было лет шестьдесят. Сначала она расстроилась, что оказалась не одна, но потом обнаружила, что ей все равно. Они перекинулись с ней парой слов, и казалось, никто из них не возражал против ее молчания. Анна смогла расслабиться и даже подумала, что, может, не так уж и плохо снова находиться среди людей. Она поняла, что слушает их разговор, – больше говорил Энди, молодой, о своем недавнем разводе, – и его слова не вызывали в ней болезненных воспоминаний. В любом случае ей было уже не так больно вспоминать обо всем – сейчас самым тяжелым для нее было размышлять о будущем. Когда Анна думала о наступающем годе, у нее не было других мыслей, кроме того, где и с кем она отметит Рождество, что будет делать в день рождения Флинн. Все что ее окружало, казалось огромным столом, сервированным на одного человека, громадой дома с пустыми квартирами, чистой, незаполненной поверхностью. Это были мысли, от которых она иногда просыпалась по ночам. Может, ей больше никогда не придется менять вещи, сломанные в суматохе домашней жизни, не придется полировать мебель или составлять распорядок дня.

– Чем вы занимаетесь, Анна? – раздался из темноты богатый баритон. Это был мужчина постарше, Джордж.

Анна взяла налила себе вина:

– Я работаю в области медицины.

– Медсестра?

– Нет. Я медик-технолог. – Она сделала паузу, ожидая следующих вопросов, а потом продолжила сама: – Я из Бостона, потом жила в штате Мэн, а в данный момент кочую. В неизвестном направлении. У меня не осталось семьи. – К своему ужасу, она начала рассказывать им историю о Флинн, о дочери, которая должна была приехать, но так и не сделала этого. Как это все началось и как закончилось. Она рассказала о Джеке и Стюарте, о ребенке, которого они пытаются завести, с тех пор как наконец поженились, о своей внучке, о том, какой загадочной и волшебной она была, как ее появление открыло перед ней другой мир. – Она верила в переселение душ и в то, что может общаться с миром духов. Мы все думали, что у Флинн очень богатое воображение, но во всем этом есть что-то странное. Иногда я готова поклясться, что она где-то рядом со мной. Я слышу ее запах, и иногда по ночам, когда сплю, я чувствую ее рядом с собой. Это не сон. Я не знаю, что это.

Когда она закончила, никто из них не сказал ни слова. Неважно, что они подумали, Анна чувствовала себя удивительно целостной. Невероятно грустной, конечно, но эта грусть как будто наполнила все ее тело и связала его воедино. Самым тяжелым в горе было чувство, что каждая частичка твоего тела дает различные, обычно тревожные сигналы: непомерную усталость вкупе с бессонницей, сверлящий голод и отвращение к еде, беспокойство и физическую активность вместе с невозможностью выполнить даже самые простые обязанности по хозяйству.

– Это удивительная история, – сказал пожилой мужчина. – Должно быть, вы необычайно сильный человек.

Анна что-то уклончиво пробормотала. Потом спросила:

– Кто-нибудь хочет вина?

– На самом деле мне уже пора вылезать из этой горячей воды, – отказался молодой мужчина, – и отправляться в Лос-Анджелес.

Анна налила еще бокал. Ей не следовало этого делать, но тепло воды и зародившийся в душе свет вызвали в ней желание попраздновать, побыть легкомысленной.

– Я попробую немного вина, если вы все еще предлагаете, – сказал Джордж.

– Конечно. – Анна поняла, что наливать некуда. – Вы можете попить из моего бокала, или есть другой метод.

– Другой метод?

– Пейте из бутылки.

– О, – рассмеялся мужчина и взял ее бокал. Их пальцы соприкоснулись. – А, французское вино. Давайте-ка посмотрим. Шардоне. Наверное, год девяносто седьмой.

Анна поставила бутылку под лунный свет:

– Точно. А как вы узнали? Вы француз? – Джордж говорил с каким-то европейским акцентом.

– Я виноторговец. Родился и вырос в Калифорнии, но у меня итальянские корни. – Он сделал еще глоток. – Прекрасно. Прекрасный выбор. Крепкое, но элегантное. Терпкое и в то же время нежное.

– А у вас есть виноградник? – Анна внимательно посмотрела на него: в тусклом свете он казался привлекательным, с ярко выраженным римским профилем.

– Да, мне принадлежит часть. Мои родители разделили владения на три семьи.

Анна вылила из бутылки остатки и придвинулась ближе, чтобы пить из одного бокала.

– Расскажите, – сказала она. – Расскажите мне о себе. Джорджу было шестьдесят. Его отец эмигрировал из Сиены в центральной Тоскане, где у них был виноградник.

– Из маленькой деревушки недалеко от Монтелочино, где отец родился и вырос среди виноградников, с вином в жилах. Он приехал в эту страну, когда ему было двадцать лет. – Джордж описывал летние месяцы своего детства в Наппа-Вели, как они сидел за длинным столом и ели только что собранный виноград. Это был праздник для всей его семьи, состоящей из тринадцати человек, и сотни рабочих и их семей – тогда отец нанял практически всех эмигрировавших итальянцев, и так было, пока он не сделал ошибку. – Мерло в шестьдесят втором году было ужасным, и ему пришлось продать часть собственности. Анна, ты даже не представляешь, какое это было чудесное время, будто мы все вернулись обратно, в Италию. Три раза в год мы устраивали праздники во фруктовом саду. Один после сбора урожая, один в День святого Иосифа и еще на Пасху. Ну и каждую свадьбу, а их было много, мы тоже отмечали там.

Анна слушала, как Джордж описывал танцы, тарантеллы и вальсы, и день, когда он встретил девушку, которая впоследствии стала его женой.

– Ей было семнадцать лет. Мне – девятнадцать. Мой отец нанял ее отца, он был одним из лучших дегустаторов в Тоскане. Существует слово на итальянском. Точнее, фраза. «Assaglarelucedelsole» – «Пробовать солнечный свет на вкус», хотя это и не вполне точный перевод. Мой отец обычно говорил, что дегустатор, Альберто, мог определить, какой винтаж получил слишком много западного солнца. Он говорил, что такое вино слишком угрюмо. Doloroso. – Джордж рассмеялся. – И перестоявшие на солнце южные сорта каберне. Arrabblatoconlucedelsole. Они злились на солнце.

Анна рассмеялась над рассказом Джорджа о важничающем дегустаторе и словно увидела его: маленький мужчина с неизменным бокалом вина в руке, красноречивый. И красивая дочь – его двойным благословением и двойным проклятием. Каким-то внутренним зрением, не только благодаря воспоминаниям Джорджа, она почувствовала тепло этих людей, представила себе его мать с четками в руках, его сестер, которые спали вшестером в одной спальне, волнение каждого ухаживания, свадьбы, рождения ребенка.

– Конечно же, Альберто посмотрел на меня и сразу понял, что я за человек. Он приехал из Италии с двумя братьями, которых мой отец взял работать на отжиме. Альберто велел им повсюду следовать за мной. Конечно, это подало мне надежду. Если бы я не был серьезным претендентом на его дочь, никто бы не следил, как я провожу воскресенья. Серафина, девушка, которая стала моей женой, постоянно была под присмотром матери.

– Вы воздерживались? – спросила Анна.

– Воздерживался ли я? Я итальянец. Только смерть может сдержать меня.

Серафина отказывалась даже разговаривать с ним, не смотрела ему в глаза.

– Хотя я видел dio lampo, как божественный свет пронзил ее в то же время, что и меня. Я знал. Я почувствовал, что она потеплела ко мне. – Наконец в День святого Иосифа Джордж настоял, чтобы девушка потанцевала с ним. На следующий день она согласилась прогуляться. И пришла вместе со всей семьей, они сопровождали пару, словно королевская свита. Так они встречались на протяжении двух недель. Однажды вечером, к своему удивлению, Джордж получил неохотное разрешение ее отца сходить с Серафиной в город в кино. Две ее тетки, старые девы, поехали с ними на троллейбусе и сидели в кинотеатре сзади через два ряда, болтали на итальянском и вязали на протяжении всего фильма «Королева Африки». Он даже не поцеловал ее, не держал ее за руку. Но сказал, что она станет его женой. И что он не примет «нет» в качестве ответа. Ни от ее отца, ни от напыщенных теток позади него, ни даже от стыдливой уклончивости самой Серафины. После фильма они гуляли по улицам и подошли к ювелирному магазину, который был уже закрыт. На витрине лежали бриллиантовые обручальные кольца. Джордж взял ее за локоть и подтолкнул вперед. «Выбирай любое», – сказал он, и его сердце забилось так часто, что он едва слышал свой голос. Он задержал дыхание. Задыхающиеся тетки, которые наконец их догнали, замолчали. Казалось, они тоже задержали дыхание. «Вот это», – Серафина показала на одно сзади, она сделала свой выбор и дала ответ одним движением. Затем повернулась к нему и улыбнулась. И он поцеловал ее, без всякого возражения со стороны тетушек.

– Ого, – сказала Анна. – Ого. И вы все еще вместе?

– Она умерла два года назад. Мы были женаты тридцать восемь лет.

– Мне жаль. – Она замолчала. Прошло несколько секунд.

– Итак, скажите мне, Анна: где сейчас ваши любимые? Джек и… я забыл имя его партнера.

– Стюарт. Они в Бостоне.

– Бостон. – Это прозвучало как диагноз. Она рассмеялась. – Вы с ними связываетесь?

– Связываюсь?

– Ну, я имею в виду, созваниваеетесь. Анна ответила, что конечно, но не сейчас.

– Какие у вас планы? Чем вы будете заниматься?

– Я не могу вам сказать. Просто не знаю. В любом случае, это не та жизнь, которую я намеревалась прожить. – Джордж молчал, и Анна чувствовала, что он смотрит на нее. – Ну, это была хорошая жизнь. Но эта ее часть закончилась, – добавила она.

– И для меня тоже. Со временем она заканчивается у всех, – заговорил Джордж.

Анна пробормотала, что согласна. Она взяла бутылку вина, но та была пуста.

– Хотите еще вина? У меня есть в машине. Конечно же, моего виноградника.

Анна почти сказала «да». В этом мужчине было что-то надежное и приятное. Но затем почувствовала себя пьяной, от горячей воды кружилась голова.

– Это очень заманчиво. Но, к сожалению, я выпила уже слишком много. Как-нибудь в другой раз. Вы сегодня остаетесь здесь на ночь?

– К сожалению, нет. Я приехал на выходные, чтобы прогуляться, но я никогда не жил в кемпинге. Если бы я знал, что здесь будет красивая женщина, я бы давно стал туристом.

– Ладно. Было очень приятно с вами поговорить. – Она протянула ему руку. Он взял и поцеловал ее.

В этот неловкий момент она поняла, что нужно пройти три или четыре фута, чтобы забрать халат с дерева. Она привстала.

– Посмотрите, какая луна.

Он рассмеялся и отвернулся, давая ей выйти из воды.

– Анна? – позвал он.

– Да?

– Я хочу попросить вас поужинать со мной завтра вечером.

– Хорошо, – решилась она.

– Вы знаете эти места? – Она не знала. – Здесь есть хороший французский ресторан. Я приеду в семь. Но вы можете передумать. Вдруг решите, что я pazzo, сумасшедший?

– Нет, – возразила Анна, – мне правда хотелось бы поужинать с вами.

– Да? – Он замолчал. – Тогда вот что. Я объясню вам, как добраться до места, и вы сможешь приехать сами. Вам решать. Естественно, я надеюсь увидеть вас, но пойму, если вы передумаете. Как насчет этого?

– Звучит хорошо, – сказала она.

– И как я уже говорил… – начал Джордж. Анна повернулась:

– Да?

– И как я уже говорил, я итальянец. Поэтому, если вы не появитесь, я попрошу более настойчиво. Вам стоит приехать. Даже если вы не заинтересованны. Особенно, если не заинтересованны.

Анна рассмеялась и сказала, что ему придется подождать, пока она приедет.

Позже, когда Джордж уехал, она долго лежала в палатке. Потом встала, взяла микроскоп и любимые слайды с образцами крови Флинн. Сегодня была красивая луна, яркая, почти полная. Анна посмотрела на звезды, а потом снова сквозь линзу на Млечный Путь белых кровяных телец своей внучки. Она пробежала глазами по моноцитам и нутрофилам, базофилам и лейкоцитам, пока ей не показалось, что она движется сквозь них, лейкоциты были густыми и непроходимыми, словно снежная буря. Она смотрела на кучку моноцитов в левом верхнем углу, пока не почувствовала, что расслабилась от привычного занятия. Она вспоминала этот слайд, как другие вспоминают строчки из стихотворений. В памяти возникали сцены из прошлого, как она рассматривала Т-клетки Джека и проверяла Стюарта на вирус, золотистый свет того дня и как они втроем ехали сквозь него. Она представила преданную мать Джорджа с ее розами и четками. Анна воображала, как узловатые пальцы пожилой женщины передвигали холодные камешки, круглые, как глобусы, темные, как планеты, и тут же вспоминала о бусинках нефритового браслета, которые осыпались на пол, одна за одной.»На секунду Анна отвернулась, а затем повернула микроскоп так, что в слайде под линзой отразился лунный свет. Рядом с клетками ее внучки отражались галактики, звезды, планеты и все, что может быть в ночном небе. Анна подумала, что все взаимосвязано – углерод в звездах такой же, как и в костях человека. Самой совершенной формой был круг. Земля, луна и клетки тела, корзинка ягод и гроздь винограда. Даже будущее словно приходило из воспоминаний. Она посмотрела на клубящиеся облака в углу слайда и подумала о Джеке, Стюарте, Марвине, Поппи, Хью и о девочке, которая была для нее самым главным, – все, кто составляли ее прошлое, были сейчас с ней, как и те, кому еще суждено прийти в ее жизнь. Она чувствовала ритмичное биение сердца Флинн в своем собственном, оно толкало ее к неведомому берегу, а море было и внутри и снаружи. Может быть, это и было благословением грядущего дня: клетки крови Флинн, маленькая вселенная, освещающая мир древних звезд, созвездия вверху и внизу и небеса, которые были везде.

Благодарности

Спасибо всем, кто помог мне в написании книги. За энтузиазм и поощрение ранних набросков спасибо Лизе Даш и Анне Кастой. Особая благодарность Линден Онтье и Кристин Ворд за то, что они читали рукопись и вникали в структуру и героев, это помогло мне заново увидеть свою работу и сделать ее гораздо сильнее.

Хочу выразить глубокую признательность моему агенту, Элейн Лоуп, за ее веру в этот роман, за природное чутье, приведшее нас к Анике Стрейтфилд, которой я чрезмерно благодарна за тщательное редактирование, отличные советы и воодушевление, которые помогли выпустить роман в свет. Также большое спасибо агентству «Мак-Адам» за поддержку моей работы и за то, что они дали мне почувствовать себя желанным гостем в Сан-Франциско: Дэвиду Пойндекстеру, Скотту Алену, Дороти Карицо Смитт, Кейт Нитц и Пету Волшу.

Благодарю Дорен Фитцджеральд за ее дружбу, поддержку и домашнюю еду; Мета Вортона за крепкую дружбу и преданность; Мерилин Райе – за доброту и дружбу; и Тони Ардицоне, чья вера в меня и мою работу на протяжении многих лет просто бесценна. Большое спасибо Стивену Балистери и Андреа Стефке за заботу о моем зверинце и моем доме, пока я жила вне штата. И наконец, моей семье. Джону и Мэри Энн Манфреди: миллион благодарностей.

Примечания

1

колледж с сокращенным двух – или трехлетним курсом обучения, аналог техникума. Здесь и далее – примечания переводчика

(обратно)

2

квартира с отдельным. входом, иногда с небольшим прилегающим садовым участком

(обратно)

3

Популярная серия печенья в различающихся по оформлению банках, снабженных звуковым блоком

(обратно)

4

Речь идет о народном обычае делать шпильки-обереги из волос умерших родственников, обычно детей

(обратно)

5

В пуле существует два набора правил – строгий и облегченный

(обратно)

6

вагинальная дезинфицирующая мазь

(обратно)

7

Веджвуд – фарфор и фаянс английской фабрики «Веджвуд»

(обратно)

8

Роберт Мнтчем (1917—1997) – американский актер, в основном снимался в вестернах

(обратно)

9

Джеффри Дамер – был обвинен в убийстве, расчленении и поедании тел более чем 15 молодых людей в Милуокн (штат Висконсин)

(обратно)

10

Национальный парк в Танзании

(обратно)

11

шестидневное празднование Пейсаха. Видимо, имеется в виду первый вечер Ссдера

(обратно)

12

«Лоси», официальное название – «Благотворительный и защищающий орден лосей» – благотворительная организация в США, членами которой являются только мужчины

(обратно)

13

Fag – сленговое наименование гомосексуалистов. Носит оскорбительный оттенок. Drag (сленг.) – подчеркнуто женская одежда на трансвестите, более женская, чем носят женщины. В целом выражение можно перевести как «Манерные гомики и лесбиянки на мотоциклах»

(обратно)

14

Джо Ди Маджо (1914—1999) – американский бейсболист, второй муж Мерилин Монро

(обратно)

15

Эндрю Уайст (р. 1917) – американский художник

(обратно)

16

Двойная игра слов, построенная не только на смысловых ассоциациях, но и на звучании (Bethlehem – Bathhous)

(обратно)

17

полуподвальный этаж в частном доме. Часто используется как «домашняя» гостиная или семейный бар

(обратно)

18

Название этой и ряда последующих глав – аллюзия на название известной в 60-е и 70-е годы группы «Рыцарь, Глэдис и звезды» (Knight, Gladisandpips), отличительной (потом временам) чертой которой было то, что ее вокалистом была женщина, а бэкграунд исполняли мужчины. Имя солистки – GladisKnight

(обратно)

19

Текущие события – currentevents, ср. «currant» – смородина. Далее, накидка – cape, каперсы – capers

(обратно)

20

Имеется в виду альтернативная музыка, underground, буквально – «под землей» (ср. русское «подполье»)

(обратно)

21

Игра слов: return – имеет значения как «прибыль», доход, так и «возврат»

(обратно)

22

распределение вложений по различным видам ресурсов. Например, 50% на покупку надежных низкодоходных облигаций и 50% на рискованные высокодоходные ценные бумаги

(обратно)

23

голубые фишки (blue-chipstocks) – наиболее надежные ценные бумаги, выпускаемые лидерами производства и оказания услуг. Например, акции и облигации Boeing или IBM

(обратно)

24

Буферизация – перенасыщение рынка определенным ресурсом. Волятнвность – непроизвольные (связанные с общебиржевымн тенденциями) кратковременные скачки цен, неустойчивость ценового показателя

(обратно)

25

совокупность ценных бумаг, принадлежащих одному инвестору

(обратно)

26

(SillyString) – разноцветная пенка, находящаяся под давлением в баллончике. Своеобразный жидкий аналог серпантина. При разбрызгивании принимает форму ленточек. Используется на вечеринках и праздниках

(обратно)

27

Ашкенази – евреи, первоначально жившие в Германии и затем мигрировавшие в остальные страны Центральной и Восточной Европы. Название происходит от «Ашкеназ» – «Германия» на идиш. Именно в их среде возник и развился идиш, представляющий собой средневековую немецкую основу, дополненную лексическими и грамматическими элементами иврита. Сефарды (от «Сефард» – «Испания» на идиш) – потомки испанских и португальских спреев, во времена инквизиции массами переселившихся в Северную Африку и на Ближний Восток. До сих пор поддерживают синагогальный кодекс, принятый в их среде в средневековой Испании и отличающийся от принятого в среде ашкенази. Сформировали на основе испанского собственный язык – ладино, – которым до сих пор пользуются некоторые их потомки

(обратно)

28

знаменитый иллюзионист-эскапист

(обратно)

29

роман Джозефа Конрада

(обратно)

30

heavenlybodies, что делает вопрос многозначным: это можно перевести и как «небесные тела», и как «божественные тела», м как «прекрасные тела»

(обратно)

31

крем из черной смородины (фр.)

(обратно)

32

пользуйся[этим

(обратно)

33

Агрессивный (агрессивно растущий) фонд – фонд, вкладывающий средства клиентов в рисковые, но высокодоходные ценные бумаги

(обратно)

Оглавление

Часть первая ПОДЗЕМНОЕ НАСЕЛЕНИЕ

  Глава I Шпильки и иголки

  Глава II Тело возлюбленного

  Глава III Волшебство – дитя веры

  Глава IV Пальто Стюарта

  Глава V В поисках львов

  Глава VI Одна звезда стоит тысячи рыцарей

  Глава VII Девятый орден ангелов

  Глава VIII Три звезды в поисках Глэдис

  Глава IX Небесные тела

Часть вторая ЖИВЫЕ И МЕРТВЫЕ

  Глава X Третья версия «Сюзанны»

  Глава XI Венера вдребезги

  Глава XII По дороге в Сантьяго

  Глава ХIII Первая смерть всегда последняя

  Глава XIV Сквозь ночь

Часть третья ПЕРЕЛЕТ ГУСЕЙ: НЕБЕСА

  Глава ХV Рыцари, убивающие драконов

  Глава XVI Что-то живое, что-то хорошее, что-то лучшее

  Глава ХVII Звездный углерод

Благодарности

Реклама на сайте