«Спящая красавица»

6371

Описание

Пятнадцатилетняя Анна Четем подверглась насилию и, не найдя поддержки в семье, была вынуждена убежать из дома. И только через много лет, став известным адвокатом, она смогла вернуться в родной город, чтобы защитить свою семью и собственную честь. Здесь ждут Анну опасность, заговор врагов и... первая любовь.



Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

Дждит Майкл Спящая красавица

ГЛАВА 1

Анна вышла из лимузина и теперь стояла, глядя на массивную резную дверь часовни, и собиралась с духом, прежде чем войти. Водитель нетерпеливо забарабанил пальцами по рулю. Он удивлялся, почему она медлит после того, как в течение часа заставляла вести машину на предельной скорости, чтобы добраться из аэропорта в Лейк Форест к десяти часам. Анна опоздала, но все еще стояла, всматриваясь в камни готической часовни, казавшиеся особенно холодными и серыми из-за темных туч, нависших над городом. Шоферы других лимузинов, припаркованных на улице, наблюдали за ней поверх газет. «Хорошо, я иду, – мысленно решила она и направилась к ступенькам портала, которые вели к тяжелой двустворчатой двери с большими медными кольцами вместо ручек. Я должна сделать это. Я хочу сделать это. Ради Итана».

Женщина потянула одно из медных колец, и дверь бесшумно открылась. Она вошла в вестибюль, и распорядитель, придерживая внутреннюю дверь, пропустил Анну. Часовня была полна; все скамьи заняты, люди стояли даже в боковых приделах и в задних рядах. Полный мужчина с портфелем посторонился, и Анна протиснулась, встав рядом с ним. Кто-то произносил речь. Женщина стояла тихо и смотрела на спины Четемов всех поколений Четемов, бесконечные ряды Четемов, их друзей, деловых партнеров и даже нескольких врагов. И над всем этим сборищем, у передней стены часовни, возвышался гроб с телом Итана Четема, умершего в возрасте девяносто одного года.

И эти ряды колыхались и шелестели, как пшеничное поле под ветром прерии, потому что люди наклонялись вправо и влево, чтобы пошептаться с соседями, слушая воспоминания оратора об Итане. Все они знали друг друга: многие вместе росли, вместе ходили в частные школы, а теперь стали банкирами, служащими международных компаний, владельцами промышленных предприятий, брокерских контор и президентами страховых компаний. Они составляли основу чикагского общества, а Итан Четем был одним из них, и все терпели его эксцентричные выходки, даже его походы в горы Колорадо, потому что, несмотря ни на что, он составил огромное состояние.

Анна спокойно направилась к боковому приделу и беспрепятственно проложила себе путь вперед, чтобы взглянуть на эти лица. Многие были ей незнакомы. Но в двух передних рядах находилась семья Четемов, и при одном только взгляде на их профили она сразу же узнала каждого из них и даже смогла бы назвать по имени. Это было удивительно. «Но почему они должны были измениться? Это я сбежала. Они оставались там, где были; неизменно спокойные и самодовольные. В течение стольких лет», – подумала Анна.

– Покойный был великим созидателем, – сказал Гаррисон Эрвин, президент крупнейшего банка в Чикаго – созидателем домов – фактически, целых городов – что принесло ему множество наград, а нам всем – известность. А потом он отправился на запад, как всегда поступали настоящие мужчины в истории Америки, и в горах Колорадо открыл Тамарак, сделав его знаменитым курортом. Это был человек, который знал, чего хочет и как этого добиться. В этом и состояло его величие.

Чарльз Четем не стал слушать дальше. «Это не величие, – подумал он, – отвернуться от своей семьи и провести двадцать с лишним лет, сосредоточившись на личном рае, созданном на руинах города-призрака, в горах. Отвернувшись от «Четем Девелопмент», основанной им компании, он вел себя так, будто она провалилась в преисподнюю; и Чарльз – с его попытками управлять компанией и семьей – мог тоже провалиться, все это отец послал к черту. Это не величие, а одержимость».

– Я посетил Итана в Тамараке, – продолжал Эрвин, – он и здесь строил, всегда строил, придавая городу форму своей мечты. Иногда его охватывало нетерпение, когда казалось, что дело идет медленно, или отчаяние, когда думал, что не доживет до завершения своих трудов. Но он никогда не терял мужества и не впадал в гнев; это был не тот человек, который позволил бы гневу подтопить свои силы.

Мэриан Джакс шевельнулась на своем сидении. Итан рассердился на нее, когда она настояла на том, чтобы выйти замуж за Фреда. И не просто рассердился, ее добродушный отец был в ярости. Добродушие его исчезло, он бушевал как вулкан, когда думал, как глупы его дети. Он кричал на Мэриан, которая его не слушала, стремясь к замужеству с Фредом Джаксом, а ведь тот, по мнению ее отца, был хитрым и безответственным, и интересовался больше деньгами Мэриан, чем самой девушкой. Она аккуратно сложила руки на коленях и взглянула на Фреда, сидевшего рядом со спокойным выражением лица. И, разумеется, отец был абсолютно прав.

– Итан был хорошим другом, – сказал Эрвин, – о нем будут тосковать из-за многих его качеств. Его мудрость, его...

«Я уже тоскую по нему, – подумала Нина Четем Грант. – Он был нужен мне, вероятно, больше, чем многим дочерям нужны их отцы. Всегда выслушивал меня и не упрекал, когда я снова развелась. Он верил в любовь и верность, так и не женился после смерти мамы, думаю, даже никем не увлекался. Всегда был со мной ласков, зная, что я стараюсь быть хорошей. Она печально покачала головой. Мне уже почти пятьдесят девять лет, а я еще многого не знаю о жизни, – Нина искоса посмотрела на своего брата Уильяма, который встретившись с ней взглядом, утешающе погладил ее руку и улыбнулась ему сквозь слезы. – Брат не был таким добрым, как отец, но это лучше, чем ничего. Всем нужна семья, – подумала она, – чтобы выслушать и проявить сочувствие».

– ...и прежде всего, – говорил Эрвин, – его привязанность к друзьям и к семье...

Восьмилетняя внучка Чарльза, Робин, увидела, что его лицо стало еще более напряженным.

– Не печалься, дедушка, – прошептала она, – все будет хорошо.

Девочка пристально вглядывалась в толпу, отыскивая, чем бы отвлечь его. И вдруг спросила:

– Кто эта красивая дама? Это родственница? Чарльз проследил за ее взглядом и, повернув голову, посмотрел на тех, кто стоял у боковой стены. Он никого из них не знал и снова удивился, как много здесь было посторонних и как мало ему известно о жизни отца.

– Правда, она красивая? – прошептала Робин. Его взгляд снова скользнул по присутствующим, и тогда он увидел Анну, наполовину скрытую чьей-то спиной. Чарльз нахмурился в минутном замешательстве, потом вгляделся в женщину и вдруг привстал, как бы устремившись к стене часовни. Он услышал шепот в толпе позади себя и увидел краем глаза, что Гаррисон Эрвин сделал паузу в своей хвалебной речи и удивленно смотрит на него.

На лице Чарли отразилось смятение. Он сел, глядя прямо перед собой.

– Так кто же она? – нетерпеливо прошептала Робин, – родственница?

Чарльз на мгновение закрыл глаза, словно от боли и ответил:

– Да.

– И он был учителем, – продолжал Эрвин, – учил нас думать о домах по-новому, делился с нами своим видением города, учил нас жить.

«Он ничему не научил меня, – думал Уолтер Холланд, – только такой глупости, как жениться на семье и на компании одновременно». Мужчина подвинулся и оказался притиснутым к Розе. Сидения здесь были расположены слишком близко; и почему это все должны быть прижаты друг к другу? Прямо как женитьба на Четемах: всегда ты окружен, зажат, прижат, придавлен. Просить Розу выйти за него замуж было то же самое, что просить кита проглотить тебя. Как просить уничтожить в тебе личность.

Роза Холланд убрала руку, почувствовав прикосновение мужа. Здесь слишком много Четемов, это наводит на него тоску, но что она могла поделать? Это ведь похороны, а не вечеринка с несколькими приглашенными. Уолтер об этом знает и должен бы вести себя соответствующим образом. Но ему никогда не удавалось владеть собой, когда все они окружали его, как будто он был последним оставшимся в живых, лицом к лицу с армией оккупантов. «Наверное, ему ужасно трудно каждый день идти на работу», – подумала женщина.

Посмотрев на первые ряды, Роза заметила, что дядя Чарльз беспокойно то приподнимался, то снова опускался на свое место, наверное плохо себя почувствовал или ему нужно выйти в туалет. Однако, она видела, что дядя не настолько обеспокоен, чтобы совершенно не обращать внимания на реакцию окружающих, но при этом не сводит глаз с бокового придела. Проследила за его взглядом, но не увидела никого из знакомых.

Группа мужчин, одетых соответственно случаю, вероятно из Тамарака, несколько официальных лиц, несколько женщин, похожих на секретарш, поразительно красивая женщина в строгом темном костюме, наполовину скрытая спиной одного из мужчин. Никого из них Роза не знала и, пожав плечами, снова стала смотреть перед собой, предостерегающе протянув руку к Гретхен, которая начинала проявлять признаки недовольства. А почему бы ей и не капризничать? Похороны – не место для трехлетнего ребенка. Но Чарльз настоял, чтобы пришли все. Как будто убеждая самого себя, что они – одна большая счастливая семья.

Гейл Кальдер, сидевшая с другой стороны рядом со своей дочерью Робин, заметила, как ее отец и двоюродная сестра Роза повернулись, глядя на боковой придел и тоже посмотрела туда, разглядывая людей, расположившихся вдоль стены. Они стояли в два-три ряда, и трудно было различить их лица при тусклом освещении. Взгляд ее застыл, и она прошептала:

– Анна?

– Не думаю, что я слишком торжественно говорил об Итане, – сказал Эрвин, перебирая свои заметки. – Мы пережили вместе волнующие времена. Но больше всего мне будет недоставать такой черты его характера, как забота о людях...

Окружающие заметили, что вся семья смотрит в сторону бокового придела; покачивание голов и шорох усилились, стал громче шелестящий шепот.

– На кого это они смотрят?

– Подумать только.

– Кто это?

– И то как он отдавал им свое внимание и энергию...

Эрвин глянул в сторону боковой стены часовни и не заметил ничего особенного, сурово посмотрел на своих слушателей и повысил голос.

– И свою помощь. Итан всегда был моим другом. Для многих из нас – лучшим другом, и сейчас оставляет в наших сердцах пустоту, которую никто не сможет заполнить. Подтверждением этому служит то, что мы собрались здесь, прощаясь с ним навсегда.

На мгновение наступила тишина. Эрвин собрал записи и вернулся на свое место. Священник поднялся на возвышение, чтобы закончить службу. Шепот усилился.

– Я не знаю, кто это. Она тебе кажется знакомой?

– Ты знаешь, кажется, да. Что-то в ней... Клянусь, я видел ее раньше.

– Эта женщина похожа на Гейл. Но более утонченная. Знаешь, как если бы Гейл взяли и отполировали.

– Гм, может быть. Хотя она выглядит гораздо жестче.

– Верно, но могу поспорить, эта особа из Четемов, по какой-нибудь родственной линии, во всяком случае.

– Лео, – сказала Гейл своему мужу, сжав его руку, – кажется, здесь Анна.

– Где? – спросил, оборачиваясь, Лео. – Ты думаешь, она может объявиться через столько лет?

Соседи по Лейк Форесту вытягивали шеи, чтобы лучше разглядеть их.

– Будь я проклят, ты знаешь, кто это может быть? Старшая сестра... как же ее звали? Анна.

– Чья старшая сестра?

– Гейл. Но я не вполне уверен. Вроде она не похожа на Гейл; есть в ней что-то...

– Что же с ней случилось?

– Убежала лет пятнадцать-двадцать тому назад. Может быть больше.

– Убежала?

– Да, они говорили, что уехала в частную школу, но она ни разу не возвращалась, так что... По крайней мере, так люди говорили – убежала.

– Так, должно быть, это дочь Чарльза. Внучка Итана.

– Если это, действительно, она.

– В чем же причина ее побега?

– Кто знает? Вы же знаете, какими были дети в шестидесятых годах... секс, наркотики, бомбы, революции. Все в таком роде.

– Друзья, – сказал священник, – семья попросила меня сделать несколько сообщений. Погребение состоится на Мемориальном кладбище. Семья будет принимать дома...

Дора Четем, сидевшая на краю передней скамьи, прикоснулась к руке своего отца.

– Все смотрят на эту женщину.

Винс, погруженный в чтение, поднял глаза.

– Какую женщину?

Дора показала кивком, и Винс обернулся. Его глаза встретились с глазами Анны.

– Боже мой, – тихо произнес он. Анна отвела взгляд.

Гейл встала и прошла мимо Лео и их сына Неда к боковому приделу. Она продвигалась вперед и ее поступь становилась все стремительнее и увереннее с каждым шагом. И когда добралась до Анны, ее руки уже были протянуты.

– Ты Анна, правда?! Я чувствую, что ты Анна. Разве может сестра не узнать...?

Их руки встретились и соединились.

– Привет, Гейл, – тихо сказала Анна.

Сенатор Винс Четем смотрел, как они обнимаются. В следующее мгновение он оперся рукой о спинку скамьи и обратился к своему племяннику Киту Джаксу, сидевшему сзади.

– Эта женщина, – сказал сенатор, когда Кит наклонился к нему.

– Та, на которую все смотрят? Ты ее знаешь?

– Избавься от нее, – сказал Винс. – Выясни, чего она хочет, дай это ей, если не возникнет проблем, и потом избавься от нее. И проследи, чтобы она не возвращалась.

ГЛАВА 2

Анне было тринадцать, когда Винс начал приходить в ее спальню и открывать дверь без стука. Он был тридцатилетним мужчиной, самым привлекательным из тех, кого она знала. Обаятельным, удачливым в делах. Любимым братом ее отца.

Девочка относилась к нему с боязливым благоговением, глядя на то, как ее отец обращался с ним: будто тот был принцем или главой семьи. Она знала, что это не так, ее дедушка Итан руководил семьей и устанавливал правила, а Винс должен был подчиняться им, как и все остальные. Но тем не менее, когда ее отец и Винс оказывались рядом, отец как бы съеживался, а Винс, хоть и на одиннадцать лет младше его и ниже ростом, словно становился выше и еще красивее. Рядом с братом, всегда таким спокойным, Винс был полон оживления, вызванного его поездками и деловыми успехами. Трудно было представить себе, что он один из Четемов, которые живут в Лейк Форесте, к северу от Чикаго, работает в семейной компании и, кроме того, является младшим из пятерых детей Итана. Все они жили в пяти милях друг от друга, и если находились в городе и не было назначено важных деловых встреч, то каждое воскресенье, в дни рождений и по праздникам, должны были собираться в доме Итана за обедом. Это было правило, установленное Итаном, и все, даже Винс, ненавидевший правила, подчинялись ему. Им полагалось сидеть вокруг длинного стола в красивой комнате, которую мать Анны заново декорировала незадолго до своей смерти, и по очереди рассказывать о прошедшей неделе. Итан всегда говорил первым, и Анне нравилось слушать, как почтительно он сообщает о «Четем Девелопмент Корпорейшн», о новых домах, магазинах, о целых городах, поднимающихся на месте бывших кукурузных полей, окружавших Чикаго, и о том, как они спланировали школьный городок или торговый центр, и как назвали улицы. В каждом из городов, построенных Четемами, были улицы, названные именами Винса, Чарльза, Анны, Мэриан, Уильяма, Гейл и всех остальных членов семьи. Итан был слишком скромен, чтобы называть улицы своим именем, но вместо него это всегда делал Чарльз, и таким образом, имена всех Четемов были запечатлены на металлических пластинках, которые раскачивались под ветром Среднего Запада и показывали дорогу к домам, построенным Четемами.

После Итана говорил Чарльз, а потом Винс. Внимание Анны начинало рассеиваться, потому что она считала скучными разговоры о делах. Она предпочитала разглядывать лица сидевших вокруг стола, представляя себе, какие мысли скрывались за этими улыбками, смешками и мимолетными хмурыми взглядами. Казалось, все они счастливы, что обедают вместе, но Анна знала – это только видимость – нужно было копнуть поглубже, чтобы узнать, какими были на самом деле эти улыбающиеся или хмурившиеся люди.

Все мужчины работали вместе – Чарльз и Винс были вице-президентами, Уильям – директором по финансовым вопросам, а муж Мэриан, Фрэд Джакс – коммерческим директором, – но каждую неделю они рассказывали все новые истории, и Анна всегда удивлялась, где они брали те интересные новости, которыми обменивались, выпивая стаканчик перед обедом, чтобы на всех произвело впечатление, как много успевали сделать каждую неделю. Жена Винса, Рита, рассказывала им, какие новые слова сказала на этой неделе трехлетняя Дора, на какие занятия по плаванию и гимнастике они ходили. Нина говорила о какой-нибудь небольшой компании, представлявшей интерес, и иногда о том, что она собиралась выйти замуж или развестись. Анне казалось, Нина смущалась, говоря о начале и конце своих любовных историй; она всегда надеялась на что-то хорошее или лучшее, выходила ли она замуж или разводилась. Сестра Анны, Гейл, которой было семь лет, рассказывала о школе или о летнем лагере. Двухлетние Роза и Кит только ели и создавали суету вокруг своего кормления. Анна предпочла бы помолчать, но ей было тринадцать, и отговорки не принимались. Она говорила о своих друзьях.

– Мы с Эми играли в слова у пруда.

– Эми? – спросил Итан. – Это новая подруга?

– Вроде бы. Она живет кварталах в двух от нас.

– Как ее фамилия? – спросила Мэриан. – Мы знаем ее семью?

– Я думаю, нам следует предоставить Анне самой выбирать себе друзей, – сказал Итан, видя, как вспыхнула Анна. – Это все? – спросил он. – Тебе больше нечего рассказать нам о прошедшей неделе?

Девочка покачала головой, любя деда, но в то же время сердясь на него, потому что тот не проводил с нею столько времени сколько ей хотелось бы. Она так любила его, что хотела быть с ним постоянно; он был самым добрым из всех и, казалось, интересуется ею, и Анна расстраивалась, что так много людей стояло между ними. Разумеется, у деда было очень важное дело и очень важные друзья; у него была своя собственная жизнь. Он был слишком занят, чтобы проводить время с Анной и, в любом случае, наверное, не слишком это было интересно для него. Да и с какой стати старик шестидесяти пяти лет стал бы дружить с тринадцатилетней девочкой, даже если это его внучка?

Когда она так думала, все казалось вполне разумным, но все равно было обидно. Создавалось впечатление, что почти все время девочка обижалась на многих людей, хотя ей этого не хотелось. Анна испытывала неприязнь к окружающим, и ей не нравилось многое из того, что случалось вокруг. Это началось с тех пор, как умерла ее мать. Тогда ей было семь лет. Однажды ночью Мэриан пришла, чтобы взять ее и Гейл в дом Итана, где тогда жила, а некоторое время спустя, выйдя замуж за Фреда Джакса, забрала Анну и Гейл в другой дом; почти сразу же родился Кит, а потом Роза. С того времени, как Мэриан забрала ее из родного дома, Анна никогда не чувствовала привязанности к какому-нибудь месту.

Тогда же она начала ненавидеть и не могла перестать, хотя из-за этого чувствовала себя не такой, как все, и всегда одинокой. Это не значило, что семья не обращала на нее внимания, все заботились о ней. Но, казалось, это проявляется, главным образом, в упреках, в основном из-за грязи: то за то, что не мыла волосы или не расчесывалась, то за то, что не умывалась или не чистила ногти, или тащила грязь в дом. Во всем мире люди умирали от голода, попадали в тюрьму за разговоры о свободе, или спали на улицах, потому что у них не было дома, а ее семья беспокоилась о грязи. Ее ругали за то, что она часами пропадала в лесу рядом с домом, но Анна знала, что на самом деле они вовсе не беспокоились о ней, а только хотели, чтобы она была спокойной, милой и чистенькой. Тогда они хорошо бы себя чувствовали, выполняя такую трудную работу, как ее воспитание. Гейл еще как-то могла соответствовать таким требованиям, но Анна была слишком рассержена, у нее ничего не получалось.

– Можно мне идти? – спросила она.

– Только после десерта, – машинально ответил отец.

– Я не хочу десерта.

– Незачем идти в лес на ночь глядя, – сказала тетя Мэриан.

– Светит солнце, – громко возразила Анна. Девочка стояла рядом со своим стулом, переминалась с ноги на негу, готовая сорваться с места и убежать. Все смотрели на нее. – Сейчас лето, только восемь часов, солнце светит, и нормальные люди выходят из дому в теплую и солнечную погоду, а не сидят за обеденным столом, пропитываясь водой и жиром от всей этой пищи, которая лежит в их желудках! Это как смерть! Ваша жизнь медленно вытекает, собираясь в грязную лужу под столом!

– О, Анна, какие разговоры за обеденным столом, – упрекнула ее Нина. Итан издал довольный смешок.

– Именно такую картину я себе представляю, когда сижу за кофе.

– Или вы высыхаете, – продолжала Анна, приободрившись, – вы сидите с зажженным светом, вместо того, чтобы пойти на солнце, к озеру, подышать ароматом цветов, а вы сохнете, теряя влагу, и ваша кожа отшелушивается и исчезает, и через некоторое время все вы становитесь скелетами и сидите вокруг стола, стуча костями...

– Ну, достаточно, – твердо сказала Мэриан. – Это очень умно, дорогая, но не к месту, и ты знаешь это. Мы собираемся закончить обед в приятной и цивилизованной обстановке, вместо того, чтобы проглотить пищу и разбежаться в разные стороны. Мы не будем тебя удерживать, если ты настаиваешь на том, чтобы выйти из-за стола, но в лес не пойдешь! Это место небезопасно. Нельзя туда ходить. Никогда!

– Я вернусь, – сказала Анна и выбежала из комнаты. Девочка чувствовала, что за ней наблюдают из высоких окон, пока она бежала по большой лужайке. Ее фигура была отчетливо видна на фоне синего простора озера Мичиган, а потом исчезла в сосновом лесу, занимавшем остальную часть владений Итана. Девочка продолжала бежать до самой поляны с прудом, окаймленным травой, маргаритками и диким иссопом, из-за которого воздух пах мятой. Перекликались птицы, но так или иначе, тишина была полная. Анна села, скрестив длинные, тонкие ноги под сарафаном, который одела к обеду, и сказала:

– Привет, Эми, извини за опоздание. Я получила большой нагоняй за обедом. Думаю, у тети Мэриан менопауза или что-то в этом роде. Как ты думаешь, тридцать три года – не слишком юный возраст? Может быть, для нее это не имеет значения, может быть она с рождения старая?

Анна вытащила из кармана блокнот и карандаш и начала писать.

– Я делаю записи о нашей семье, я тебе говорила? Когда-нибудь я напишу о них книгу. Конечно, никто не поверит. Я рада, что ты здесь, Эми. Всегда лучше, когда есть с кем поговорить.

Она легла на спину, извиваясь, как щенок, устраивающий себе уютное местечко в сосновых иголках, закусила ноготь и посмотрела вверх. Вершины деревьев качались над нею под вечерним ветерком, их тонкие стволы сужались до точек в вышине. Анне пришлось прищуриться, чтобы разглядеть их в ярком небе.

– Прислушайся, Эми. Деревья скрипят. Как в фильме ужасов. Разве это не похоже на фильм ужасов? Закрой глаза и ты поверишь, что, действительно, должно произойти что-то ужасное.

Она поежилась и села.

– Наверное, дух тети Мэриан проскользнул в лес. Крадущаяся респектабельность. Нам нужно быть настороже, Эми. – Анна снова сделала запись в своем блокноте. – Крадущаяся респектабельность. Только у тети Мэриан она скачет галопом.

Стоя неподалеку среди деревьев, Винс Четем засмеялся.

– Мэриан в ореховой скорлупе, – сказал он. Анна вскочила на ноги. Блокнот упал на землю.

– Дядя Винс, – неуверенно проговорила она. Винс вышел вперед.

– Я гулял и услышал твой голос, – он огляделся. – Твоя подруга, наверное, быстренько убежала.

– Что вы здесь делаете? – спросила девочка в ярости. – Вы не были на прогулке. Вы никогда не гуляете. Вы меня выследили.

Он наклонился, чтобы поднять блокнот.

– Почему никто не поверит тому, что ты пишешь о нас?

Она покраснела.

– Я не с вами разговаривала.

– Но ты говорила обо мне; я часть нашей семьи.

Мужчина прошел к поросшему травой краю поляны и сел на упавший ствол дерева, который стал естественной скамьей.

– Я принес десерт для нас обоих. Буду рад, если ты присоединишься ко мне.

Анна все еще стояла.

– Где он?

Винс пошарил за своей спиной и достал белую коробку, которую поставил себе на колени.

– Шоколадные эклеры. Нет ничего в мире лучше шоколадных эклеров. Это превосходная смесь теста, крема и глазури; эклеры скользят по пищеводу легко, несмотря на то, что ты уже сыт. Они достаточно маленькие, чтобы их можно было уложить в коробку для пикника в лесу, и они восхитительно пачкают руки во время еды. Положительно, мой любимый десерт.

– Если вы принесли десерт, то значит не гуляли. Вы шли за мной.

Винс промолчал, открывая коробку и широко улыбнулся.

– Люди не доверяют тебе, Анна; ты самая сообразительная из всех нас. Ты замечательная маленькая женщина.

«Лжец», – подумала Анна. Она знала, что еще не была женщиной; никто не знал этого лучше ее самой, ей так хотелось поскорее вырасти.

– Вы и туфли сменили. Вы знали, что пойдете в лес.

Все еще улыбаясь, он сказал:

– Нам нужно будет рассмотреть наши следы вокруг, ладно?

– Почему вы шли за мной?

Мужчина вздохнул.

– Чтобы принести тебе десерт. – Он вынул один эклер. – У нас их целая коробка. – Винс оглядел поляну. – Это приятное место для пикника, как будто комната. Мне нравится твой выбор.

Анна посмотрела на него, на его карие глаза, на его золотистые волосы, откинутые со лба, на тонкие губы, которые могли раздвинуться в такой широкой улыбке, на ямочку на подбородке, которая, казалось, делила лицо пополам, придавая ему в какой-то степени таинственный вид. Винс был привлекательным и утонченным – тридцатилетний путешественник и бизнесмен, муж, отец – девочка всегда благоговела перед ним, но вместе с тем, он никогда не нравился ей. Хотя и был таким приглаженным и самоуверенным, что она всегда чувствовала себя еще более неряшливой, когда тот находился поблизости. И раньше, когда она была почти ребенком; как ни странно, ведь это был ее дядя, но Анна боялась его. Девочка подумала, что как бы ни пыталась понять, что скрывалось за улыбками и недовольным выражением лица Винса, никогда не узнает его сущности, и это казалось ей неестественным и зловещим.

– Я полагаюсь на тебя, – торжественно сказал Винс. – В надежде, что ты удержишь меня от капитуляции перед жадностью и обжорством и от того, чтобы все содержимое этой коробки не нашло свой конец в моем желудке, как в грязной луже.

У Анны вырвался неловкий смешок.

– Вы хотите, чтобы я съела их за вас? – она колебалась, слоняясь к тому, чтобы присоединиться к нему, как будто в этом случае его вторжение в ее личный уголок в лесу покажется оправданным. Но девочка вышла из-за стола еще голодной, а эклеры были ее любимым десертом. – Думаю, я могла бы сделать это, – сказала она тихо, почти беззвучно. Анна села, скрестив ноги, рядом с бревном, на котором тот сидел, и взяла протянутый ей эклер.

– О чем ты думаешь? – спросил Винс через несколько минут и вынул из коробки еще два эклера.

Девочка кивнула с полным ртом. Она уже не сердилась, как раньше, но еще чувствовала себя неуютно. Это было ее особое место; оно всегда было ее местом. И ей было неизвестно, знает ли кто-нибудь еще, куда направляется Анна, выйдя из дома. А теперь здесь оказался Винс и из-за этого все вокруг казалось другим. Это место больше не было только ее, оно стало их местом, и она была недовольна.

Солнце клонилось к закату, и поляна была как бы затаенным кубком, в котором еще сохранился аромат летнего дня. Анна неподвижно сидела в нескольких футах от Винса, глядя на густой кустарник вокруг, становившийся все темнее в синем вечернем свете.

– Ты приходишь сюда каждый день? – спросил мужчина. Эклеры кончились, и он начал бросать в пруд камешки, заставляя их подпрыгивать на глади пруда. Анна следила за круглыми камешками, которые скользили по поверхности и подпрыгивали два-три раза, отчего на берег набегали мелкие волны.

«Они такие веселые, – подумала она. – Такие легкие и свободные. Как Винс».

Ей тоже хотелось быть такой, а не тяжелой и неуклюжей, какой чувствовала себя почти все время. Но по мере того, как девочка вслушивалась в равномерное «шлеп, шлеп» камней, падающих в воду, звук стал нарастать, пока не заполнил всю поляну, всю голову до такой степени, что ей казалось, сейчас она взорвется.

– Прекратите! – закричала она.

– Что прекратить? – Винс удивленно посмотрел на нее.

– Этот проклятый шум! Здесь должно быть тихо! Перестаньте швырять камни в воду!

Мужчина посмотрел на камешек, который держал в руке. Легкая улыбка коснулась его губ.

– Извини, – тихо сказал он. – Я не знал, что это расстроит тебя.

Уронив камешек, Винс взял прут и начал чертить линии в пыли у своих ног.

– Ты приходишь сюда каждый день?

Анна кивнула.

– Чтобы писать здесь свою книгу о нас?

Девочка пожала плечами.

– Так в чем же дело? – спросил он задумчиво. – Книга не имеет значения? Или ты не хочешь говорить об этом?

– Я не хочу говорить об этом.

– Хочешь поговорить об Эми?

– Это не ваше дело!

– Но я хотел бы знать, почему ты придумываешь себе друзей? У тебя нет друзей в школе?

Она пожала плечами.

– Что это значит? Что ты не хочешь иметь друзей? Или друзья есть, но их недостаточно? Или просто не хочешь говорить об этом?

– Я не хочу...

– Хорошо. О чем же ты хочешь говорить?

– Почему вы следили за мной?

Он покачал головой.

– Какая ты упрямая, моя маленькая Анна. Мне понравилось, как ты стояла там и с таким пылом посылала их всех к черту.

– Я этого не делала, я только сказала, что...

– Смысл был таким. Я его понял, как и все остальные.

Анна уставилась в землю. Семья возненавидела бы ее, если бы они поняли, что она имела в виду. Это было недостойно леди и непорядочно; это не соответствовало тому, чего хотела от нее Мэриан. Но девочка не могла остановиться. Какой бы одинокой, испуганной или несчастной, из-за того, что не с кем поговорить, она себя ни чувствовала, слова вырывались прежде, чем их можно было остановить. И все, должно быть, осуждали ее. Анна принялась грызть ноготь.

Винс смотрел на нее. Тринадцать лет и уже так удивительно красива и совершенно не осознает этого. Или не проявляет интереса. Может быть, она настолько не нравится самой себе, что даже не смотрится в зеркало. Раньше он никогда не обращал на нее внимания, считал слишком маленькой, слишком незначительной, слишком незрелой. Дочь его брата, которую растила их сестра Мэриан после смерти матери. Ребенок, который ни к чему не может приноровиться. Даже Чарльз, казалось, неудобно чувствовал себя с нею. Он никогда не вел себя, как любящий отец. Но сегодня вечером за обедом Винс увидел, что Анна подавила всех, находящихся в комнате, хотя и на мгновение, и был заинтригован. В последнее время они с Ритой постоянно ссорились; мужчина чувствовал, что наскучивший брак сковывает его, а здесь была Анна, приятное развлечение.

Он наклонился вперед, чтобы увидеть ее профиль. Широкий рот, нижняя губа тяжеловата, и когда она молчала, это как бы оттягивало вниз тонкое лицо. Но в тот краткий миг, когда девочка усмехнулась, черты лица преобразились, и даже Винс, на которого женщины не часто производили впечатление, затаил дыхание при внезапном проблеске ее красоты. Нос у Анны маленький, слегка вздернутый, скулы высокие, немного угловатые. Глаза, скрытые сейчас тяжелыми веками, – синие, почти черные, когда она сердилась. Следовало бы хорошенько оттереть ее лицо и руки, расчесать спутанную массу черных кудрей, и кто-нибудь уже давно сжег бы этот бесформенный сарафан и заменил его на прохладный лен или блестящий шелк. Локти девочки казались острыми. Винс представил себе длинные ноги и твердые коленки под мягкими складками платья. Воображаемая картина возбудила его. Острые косточки и нежная кожа, огненный взор и детский рот, тело, которое никто еще не учил двигаться, льнуть и обнимать...

– Но это могла быть вовсе не я, – резко сказала Анна. Она сердито посмотрела на него, – если вы решили, что я посылаю их к черту, может быть это потому, что хотели услышать это. Или оттого, что сами хотели им это сказать.

На какую-то минуту наступила тишина. Винс улыбнулся.

– Когда-нибудь, малышка, ты станешь потрясающим оппонентом.

– Вы думаете, это комплимент? – Анна серьезно посмотрела на него.

– Да, и ты тоже так считаешь. Тебе нравится битва: я видел твою готовность к ней, сегодня вечером.

Она покачала головой.

– Нет, я ненавижу борьбу.

– Ты научишься, – сказал он. – Хочешь, я научу тебя?

– Любить битвы?

– Побеждать в них. Говорят, у меня это хорошо получается.

– Кто говорит?

– Люди, которые наблюдали за мной. Люди, которые проиграли мне.

– Я не хочу. Думаю, я буду учиться другим вещам.

– Чему ты хотела бы научиться?

Она пожала плечами.

– Это не имеет значения.

– Черт! – вырвалось у него. Анна отпрянула от него. – Извини, – сказал он, понизив голос, чтобы скрыть досаду. Винс привык к тому, что женщины всегда отвечают на его вопросы, стоит ему поинтересоваться чем-нибудь. Мужчина наклонился вперед. – Конечно, это не имеет значения, Анна. Я хочу узнать тебя.

– Почему? – девочка села, опираясь на пятки, подальше от него.

В кустах за спиной Винса шевелилось какое-то животное, наблюдая за ним. Раздражение росло. Он терпеть не мог быть обманутым в своих ожиданиях.

– Я сказал тебе: мне понравилось, какой ты была сегодня вечером, этот огонь в тебе. Когда я вижу что-нибудь необычное, я хочу больше знать об этом.

– Раньше вы никогда ничего не хотели знать обо мне.

– А теперь хочу. Анна, это смешно. Почему бы нам не стать друзьями?

– Вы мой дядя, – сказала девочка. Он поднял брови.

– Какое это может иметь отношение к нашей дружбе?

– Я не знаю, – сказала она смущенно. – Это как...Я не знаю.

Винс улыбнулся.

– Не о чем беспокоиться, обещаю тебе. Но если что-то, если я допустил какой-то промах, почему бы тебе не сказать, что тебя беспокоит? Не надо скрывать. Я уверен, что могу уладить это.

Анна вскочила на ноги и стояла теперь возле пруда, глядя на темную поверхность.

– Мы родственники, – сказала она. Мужчина кивнул.

– А родственники должны быть даже ближе, чем друзья. Или ты так не считаешь?

Мельтешащие насекомые задевали водную гладь, по которой шла легкая зыбь. Девочка пристально смотрела на пруд.

– Думаю, что да.

– Ну, я это знаю, – голос Винса был теплым. – Они должны стараться сделать друг друга счастливыми. Разве ты не счастлива от того, что я здесь? Ведь лучше говорить с кем-то настоящим, а не с воображаемым другом? Ну же, Анна, правда, так лучше?

Она медленно кивнула. Так было лучше. Приятно слышать на этой поляне два голоса, а не один, когда разговариваешь сама с собой. Даже твое собственное, особое место становится одиноким через некоторое время. Она не знала, почему так смущается, но знала, что в этом разговоре было что-то нехорошее, в любом случае, Винс дал ей понять, что если она чувствовала себя неудобно, то только по своей вине, так как вела себя глупо, говорила ненужные вещи и упускала приятное время.

Девочка взглянула на дядю. Он улыбался и казался таким симпатичным и честным, что Анне захотелось плакать, потому что девочка ничего не понимала. Винс вытянул ноги, скрестив их в щиколотках.

– Ты сказала, тебе хотелось бы научиться чему-нибудь. Чему?

Она закусила ноготь. Он действительно беспокоился о ней, интересовался ею. О чем же было беспокоиться?

«Не то чтобы она беспокоилась, – сказала девочка сама себе. – Просто не могла понять, что на самом деле происходит, поэтому чувствовала себя неловко».

Переступая с ноги на ногу Анна медленно выговорила:

– Я хочу изучать вещи сложные и трудные, то, что требует большого труда.

– Почему? – Винс удивился.

– Потому что тогда у меня не было бы времени, чтобы думать о чем-то еще... – она посмотрела мимо него на лес – Не будет иметь значения, где я живу или как себя чувствую, есть у меня друзья или нет; это не будет волновать меня, потому что я буду слишком занята. А когда научусь всему и кем-то стану, люди меня поздравят и скажут, какая я замечательная, и я не буду больше сердиться на них.

– Сердиться на них, – повторил за нею Винс. – Почему же ты сердишься на людей?

Она пожала плечами.

– Анна, – мягко произнес он. – Скажи мне, скажи, почему ты несчастна.

– Я счастлива, – с вызовом ответила девочка.

– Нет, ты несчастна. Расскажи мне об этом. Мы друзья, Анна; расскажи мне об этом.

Она снова пожала плечами и принялась кусать другой ноготь.

– Просто мне многие не нравятся, вот я и сержусь на них. Я не хочу входить в эти глупые группировки, где все кричат и рассказывают всякие шутки о мальчиках... все это так глупо. Кто же захочет иметь отношение ко всему этому?»

– И ты думаешь, все будет иначе, если научиться трудным, сложным вещам?

– Конечно. Потому что я стану важной и найду других важных людей, и мы будем друзьями, потому что... потому что им будет хорошо со мной.

Винс поднялся и подошел к девочке. Он легонько провел пальцем по ее щеке.

– Ты уже важная, маленькая Анна, и с тобой очень хорошо. Из всех кого я знаю, с тобой лучше всего.

Солнце склонилось к горизонту и закатилось за него. Воздух был еще теплым, но из-за густых теней казался прохладным. Анна поежилась.

Мужчина придвинулся ближе и взял ее лицо в ладони.

– Милая маленькая Анна. Люди должны любить тебя, – девочка пристально посмотрела на него. – И я буду, – сказал он и придвинулся еще ближе, чтобы поцеловать ее. Его рот накрыл ее губы, а язык проник вовнутрь, заталкивая язык Анны в глотку. Это было ужасно, но девочка не пошевелилась и не закричала; она вдруг испугалась, что рассердит его. Он действительно, заботился о ней и любил, любил настолько, что спрашивал, как она относится к разным вещам и выслушивал ответы. Он любил ее настолько, что целовал и говорил, что она важная и что она милая.

Ей бы не хотелось, чтобы дядя целовал ее; но ей действительно хотелось, чтобы он ее обнимал, как по ее воспоминаниям обнимала мать, и отец, до того как умерла мать. Девочка вздрогнула, и Винс обвил ее руками и притянул к себе. Он как будто читал мысли. Мужчина прижимал Анну к себе так сильно, что ей стало больно, но она не обращала на это внимания. И было хорошо в его объятиях и приятно слушать этот теплый, проникновенный голос, говоривший, что она хорошая. Ей хотелось, чтобы он снова сказал это, но он бы этого не говорил, если бы Анна была глупым ребенком, а она была уверена, что именно так Винс и подумал бы, если бы она уклонилась от его языка, глубоко проникавшего в ее рот. Нужно быть осторожной, а то он уйдет и никогда больше не обратит на нее внимания, а она будет приходить на поляну совсем одна, зная, что так будет всегда.

А как же Рита? Рита и Дора? Винс целовал Анну, но у него были жена и дочь.

Это только поцелуй. Ее мысли метались, как осенние листья: они взлетали и проносились по поверхности сознания, она не могла на них сосредоточиться. Это только поцелуй. Это ничего не значит.

Винс оторвался от ее рта. Он обнял Анну и одной рукой сжимая ее ягодицы, а другой плечи, повел к траве у края поляны, где заставил опуститься на колени.

– Нет! Дядя Винс... – закричала она, но тот пригибал ее к земле, пока не оказался сверху.

– Винс! – снова закричала девочка, – Я не хочу! Винс, пожалуйста, не надо...!

– Хочешь, – сказал он жестко и, стоя на коленях над нею, одной рукой зажал ее запястья, проворно поднял юбку сарафана и стянул с нее трусики, отбросив их в сторону.

– Нет, я не хочу! Не хочу! Дядя Винс, пожалуйста, остановитесь!

Он сел на ее извивающиеся ноги и расстегнул ремень.

– Тебе понравилось, как я целовал тебя. Я это чувствовал.

– Мне не понравилось! Я только...

– Не лги мне!

Смущенная и потрясенная Анна смотрела на дядю. А тот покраснел и тяжело дышал, уставившись на нее. Девочка зажмурилась так сильно, что стало больно. Неужели это была правда? Понравилось ли ей, как Винс целовал ее? Ей было приятно, когда мужчина обнимал ее, а может быть, понравились и поцелуи? Она сделала что-то, из-за чего тот подумал, будто ей это понравилось. Он знал гораздо больше, чем она, знал все. Анна ничего не понимала, кроме того, что ей было страшно и ее тошнило. Она мотала головой на твердой земле.

– Я не знаю. Пожалуйста, Винс, отпустите меня, я не хочу...

– Ты хочешь этого. Я знаю, чего ты хочешь.

Он отбросил свои брюки. Все еще сжимая запястья, он держал ее руки у нее над головой, просунул пальцы между тесно сжатых ног девочки, раздвигая их коленом.

– Тебе понравится. Я тебя научу.

Он был страшно возбужден. Ее колени были шишковатыми, как раз такими, как он себе их представлял; бедра – твердыми и хрупкими. Вся она была кожа да кости, с упругими мускулами, со скрытыми и тайными местечками. Ему предстоит их открыть и взять. Он развел ее бедра пошире своими ногами и глубоко запустил в нее свои пальцы, ощупывая то, что таилось под черными кудрявыми волосами.

– Не сопротивляйся, Анна. Сейчас я научу тебя, как надо любить.

Сквозь шум в ушах Анна расслышала только одно слово. Любить. Она издала протяжный стон, который Винс принял за стон страсти и без промедления он вонзился в нее, задыхаясь от удивления, что она оказалась такой изумительно тесной внутри. Он не слышал ее крика, не видел ее слез, брызнувших из закрытых глаз и осознавал лишь то, что она не сопротивлялась; лежала под ним, как хорошая девочка и она была самой тесной из всех, кого он знал, Винс не мог остановиться, нужно было часто иметь дело с такими девочками, чтобы оторваться от нее. С закрытыми глазами он углубился в нее и содрогнулся от наслаждения, камнем упав на нее, прижавшись лицом к ее шее.

Анна открыла глаза и посмотрела на вершины деревьев, еле видные в вышине. Свет угасал, но еще было видно, как они раскачивались под вечерним ветерком. Качаясь, они поскрипывали. Разве это не похоже на фильм ужасов. Закрой глаза и ты поверишь, что, действительно, сейчас случится что-то ужасное.

ГЛАВА 3

На следующий вечер он пришел в ее комнату. Девочка провела здесь весь день, в пижаме и халате, отказываясь от еды, отказываясь видеть Мэриан, когда та стояла за закрытой дверью и просила впустить ее, чтобы измерить Анне температуру.

– Со мной все в порядке, – сказала Анна. – Просто мне ничего не хочется делать. Со мной все в порядке. Я хочу побыть одна!

– Трудно иметь дело с детьми, которые все излишне драматизируют, – прошептала Мэриан сама себе. – Но ведь все мы склонны к чрезмерным переживаниям в тринадцать лет, не так ли? – мудро добавила она и вернулась к работе в саду.

Девочка сидела, съежившись на обтянутой цветастым ситцем подушке стула, стоявшего у окна. Ее окружали яркие цветы: на обоях, на пологе кровати, на краю туалетного столика и большого кресла в углу комнаты рядом с круглым столом, покрытым скатертью в цветочек, доходивший до пола. Повсюду были фотографии ее матери в серебряных рамках. Фотографии Мэриан и Чарльза стояли на каминной доске над маленьким мраморным камином по другую сторону от кровати. На круглом столе были свежие розы, горничная ставила их сюда каждый день. Все было таким ярким и веселым, что Анна не могла вынести это. Она закрыла глаза, чтобы ничего не видеть.

Между ногами у нее все горело. Пульсирующая, сильная боль. Если бы кто-то попросил ее нарисовать эту боль, она сделала бы ее ярко-красной, даже ярче, чем кровь, которая, как обнаружила Анна, раздеваясь вчера вечером, испачкала ее ноги с внутренней стороны. Почти всю дорогу до дома Винс шел с ней, обхватив рукой за плечи, чтобы она не спотыкалась, и рассказывал о какой-то поездке, которую Итан планировал для него.

– Но это будет нескоро, – сказал он, когда они остановились у бокового входа. – Я не мог бы оставить тебя сейчас, – и легонько поцеловал Анну в лоб, потом приподнял ее подбородок. – Ты никому не скажешь об этом. Ты понимаешь? – Винс держал ее подбородок слишком крепко; ноготь его большого пальца врезался в кожу. – Ты понимаешь? – Она кивнула. – Вот так-то, девочка моя, – сказал он и отпустил ее подбородок. – Иди в дом, малышка. А я войду с парадного входа. Я приду к тебе завтра вечером.

На следующий день люди ходили туда сюда под окнами ее спальни, расположенной на втором этаже, как будто все было в полном порядке. Садовники болтали по-испански, подрезая кусты и выкашивая лужайку; сладкий запах свежескошенной травы поднимался к окну Анны. Почтальон протягивал письма и журналы одной из горничных. Мэриан прошла к розарию и, поставив на землю длинную плетеную корзину, натянула перчатки из ситца в цветочек, поправила широкополую соломенную шляпу и стала тщательно осматривать каждый цветок, прежде чем решить, какой срезать и осторожно положить в корзину. Мимо прошла няня с Китом в коляске и Мэриан помахала им садовыми ножницами. В голове у Анны не было никаких мыслей. Она чувствовала себя опустошенной. Девочка хотела довериться Эми, но не смогла. Как бы она ни старалась, Эми не вернулась бы к жизни; почему-то Анна знала, что Эми ушла и никогда не вернется. Она сидела неподвижно, пока текли часы, наблюдая за жизнью внизу. Вернулся домой Фред и потрепал Мэриан по щеке в то время как Анна смотрела на них со стороны. Немного позже Мэриан постучала в дверь.

– Можно войти?

– Нет, – сказала девочка. Ее комната находилась в дальнем конце холла, за тяжелой дверью, и пришлось повысить голос, чтобы ее услышали.

– Ну, конечно, дорогая, если ты не хочешь, я не буду входить, – она тоже повысила голос. – Пора идти, Анна; Нина любит, чтобы все приходили вовремя. А ведь мы не хотим опоздать на день рождения дедушки?

– Я не пойду, – ответила Анна, все еще глядя в окно.

– Конечно, мы тебе дадим несколько минут, чтобы умыться, если тебе хочется хорошо выглядеть.

– Я не пойду, – повторила девочка.

– Или переодеться. Хорошо, когда все нарядные, так будет, более празднично. И дедушке понравится.

Анна молчала.

– Хорошо, – сказала Мэриан. Ее голос звучал спокойно из-за закрытой двери, Мэриан никогда не расстраивалась. – Разумеется, если ты себя плохо чувствуешь, то можешь не ходить. Я всем объясню и уверена, что дедушка и завтра будет рад твоим поздравлениям. А тебе советую остаться в твоей комнате. Я пошлю тебе обед. Суп. Это всегда хорошо. Хочешь еще чего-нибудь. Может, поговорить с кем-нибудь?

Девочка заплакала.

– Анна?

– Нет.

– Тогда ложись спать пораньше. Завтра утром ты будешь чувствовать себя гораздо лучше.

В доме было тихо. Лучи солнца косо скользили по пустому двору, тени от деревьев и изгородей вытягивались, пока не легли черными полосами, насколько Анна могла их видеть. Вскоре солнце село, и все стало серо-голубым, очень тихим, застывшим в ожидании. А потом открылась дверь и вошел Винс.

– Боже, я скучал по тебе, – он поднял Анну со стула. – Думал о тебе весь день, – он подтолкнул ее к кровати. – Обед длился бесконечно. На Итана напала говорливость, – он усадил Анну на край кровати. – Разденься сама, малышка; я этого за тебя делать не стану. Это первое, чему ты должна научиться.

Анна, не двигаясь, смотрела на него широко открытыми глазами.

Винс шумно вздохнул.

– Боже мой! – сел рядом с ней и обвил ее руками. – Нам нужно подготовиться. Ну же, малышка, расслабься, нечего бояться. Дядя Винс позаботится о тебе. Ты нуждаешься в этом, тебе нужно много заботы. Помнишь, что я тебе вчера вечером говорил? Родственники должны стараться сделать друг друга счастливыми. Как раз этим мы и собираемся заняться. Ты будешь примерной девочкой, мы хорошо позабавимся и будем очень счастливы. И ты узнаешь все о любви.

Он протянул это слово, пока оно не превратилось во вздох, и улыбнулся Анне так нежно, что та качнулась, прильнула к нему; ей хотелось, чтобы ее поддерживали и любили. Он сжал девочку в объятиях, и постепенно ее оцепеневшее тело расслабилось у этой теплой, твердой груди. Винс был ненамного выше ее, фактически, он был самым низкорослым в семье, и она всегда думала, что это его расстраивало, но, может быть, Винса ничто не могло расстроить. Он был таким сильным, подавляя всех. Он один заполнял собою комнату. «Нет никого сильнее Винса», – думала Анна. Она прижалась к нему и закрыла глаза. Ей хотелось заснуть так, чувствуя себя защищенной и согретой.

– Проснись, – бодро сказал Винс. Он приподнял ее подбородок, приблизив ее лицо к своему и поцеловал, как вчера вечером, широко открывая рот и проталкивая язык вовнутрь. Но на этот раз, целуя, он водил руками по ее телу вверх и вниз. Мужчина поднял ситцевую кофточку пижамы и теперь прижимал ладони к ее маленьким грудям; его рука скользнула в пижамные брюки, чтобы сжать ягодицы, и дотронулась до горящей плоти между ногами. Анна вскрикнула, и он оторвался от ее рта.

– Тебе здесь больно?

Она кивнула со слезами на глазах.

– Ладно, не волнуйся; сегодня оставим это в покое. Есть еще много других вещей, которые мы можем делать. Сними пижаму, я хочу посмотреть на тебя.

Ее руки поднялись и опустились.

– Черт побери, делай, что я тебе говорю!

Это был голос повелителя. Это был голос всех мужчин ее семьи. Это был голос дяди Винса, а отец всегда говорил, что Винс самый сильный из них. Анна перестала раздумывать. Она сняла халат и расстегнула кофточку, бросив ее на кровать рядом с собой, а потом сняла брючки. Они лежали кучкой у ее ног. Девочка сидела абсолютно спокойно, глядя на свои голые бедра.

Винс снова взял ее за подбородок и заставил смотреть на него, пока он рассматривал ее. Он откинул спутанные черные волосы с ее лба и осторожно провел пальцем вдоль ее лица, по длинной линии шеи, по соскам маленьких, твердых грудей и по плоскому животу.

– Такая маленькая девочка, – сказал он с нежной улыбкой. – Моя удивительная маленькая девочка, – он раздвинул ее ноги и посмотрел на распухшую красноту. – Бедняжка, я слишком большой для тебя. Но все изменится; ты будешь так горда собой, когда увидишь, как открыта для меня. Господи, да у нас еще масса времени.

Винс прижал к себе ее тонкое тело, потом отодвинул на расстояние вытянутой руки.

– На мне слишком много одежды.

Анна безучастно смотрела на него.

– Ради Бога, – сказала он, – раздень меня.

Ее руки поднялись и нащупали пуговицы на белой рубашке.

– Ну же, – поторопил он. Она быстро расстегнула рубашку, и так как он не сделал никакого движения, чтобы помочь, стянула один рукав, потом другой. Она заметила мельком, что его грудь была такой же безволосой, как и у нее, и что на его руках и на тыльной стороне ладоней тоже не было волос. В голове мелькнула мысль, что это странно: руки отца и дедушки были покрыты темно-коричневыми волосами. Но этот обрывок мысли мелькнул и пропал.

– Анна, – напомнил Винс, и девочка осознав, что ее руки остановились, расстегнула ремень и взялась за молнию. Сердце у нее замерло.

– Продолжай, – приказал он, и закрыв глаза, она потянула молнию вниз. Мужчина слегка приподнялся, и она стянула брюки и трусы. Освободившийся твердый член коснулся ее руки, и Анна отшатнулась, как будто это была раскаленная кочерга. Но Винс взял руку девочки и сомкнул ее пальцы вокруг него.

– Держи его, – на мгновение Анна удивилась, каким он оказался мягким. Внутри он был твердым, а кожа нежной, и она чувствовала, как он мягко пульсирует под ее ладонью. Он вовсе не казался угрожающим. Но потом вдруг она взглянула и увидела, какой он огромный. Она не видела ничего кроме этого страшного стержня. Ее охватила волна ужаса, девочка готова была отскочить. Но этого нельзя было делать, Винс никогда не простил бы ее. Она подавила страх и снова перестала думать.

– Двигай своей рукой, – сказал тот. – Вот так, мягче, малышка; ты его не душишь, ты его любишь. Вот так, – она начала расслабляться. Это было неплохо, ритмично водить рукой по этой мягкой коже; твердый член удобно устроился в ее руке, и Винсу это нравилось, а она хотела понравиться ему. Если это было все, что он хотел в обмен на свою улыбку и свою любовь, пусть будет так. Она делала все, как он велел, и уже начинала чувствовать себя лучше, когда вдруг Винс положил руки ей на плечи и пригнул книзу, заставив опуститься перед ним на колени.

– Прикрой губами свои зубы, – сказал он, – я не хочу их чувствовать.

Анна не знала, как долго это продолжалось. Через какое-то время Винс подтолкнул ее к кровати и сказал, что делать, и она делала все, что он говорил. Она возненавидела это, возненавидела его и саму себя. Но Винс сказал, что это любовь.

– Моя хорошая девочка, – сентиментально промурлыкал он, когда они потом лежали вместе на смятой постели. – Хорошая маленькая Анна, потрясающая маленькая Анна. Такая хорошая ученица. Но лучшего учителя у тебя и быть не могло, правда? Ты не представляешь, как тебе повезло, – он встал и одел брюки и рубашку. – Боже, ты возбуждаешь меня больше, чем любая из женщин, которых я знал. – Винс забросил пиджак за плечо, придерживая его одним пальцем. – Приду повидать тебя завтра вечером, любимая. Да, еще кое-что, – он остановился у двери. – Не пропускай больше семейных обедов; я хочу смотреть на тебя и думать о тебе в присутствии всех. И теперь, когда мы будем заниматься любовью, я хочу слышать тебя. Я хочу знать, как тебе это нравится. Я не люблю мертвой тишины. И еще, одна вещь, самая важная. Послушай меня. Думаю, ты помнишь, что я тебе говорил вчера вечером о том, чтобы сохранить нашу тайну. Нет особой надобности повторять это; ты сообразительная девочка и быстро все схватываешь, но я сделаю это еще раз. Ты никому о нас не скажешь, даже твоей воображаемой подруге. Никому. Это наша особая тайна, так ведь?

Анна тихо лежала, глядя на него из-под отяжелевших век.

– Анна, – сказал он очень мягко, – я задал тебе вопрос.

Она попыталась кивнуть, но голова была слишком тяжелой и не двигалась.

– Анна, – его голос изменился и превратился в низкое, хриплое рычание. Анна не узнала бы его, если бы услышала, как он доносится из другой комнаты. – Это между нами. Никто не должен знать об этом. Ты понимаешь меня? Разумеется, никто не поверит, если ты что-нибудь скажешь, они заявят, что ты сошла с ума; тебя запрут – но до этого не дойдет. Ты не станешь им рассказывать. Я этого не допущу. Я не хочу причинить тебе вреда, малышка, но причиню; замучаю тебя или убью, если ты не будешь меня слушаться. Мне бы не хотелось делать это, но я сделаю, в ту же минуту, как подумаю, что ты с кем-то говорила. Запомни это. Теперь между нами любовь и много радости. Мы делаем друг друга счастливыми, и так будет, пока ты ведешь себя хорошо. А ты будешь вести себя хорошо, не так ли? Ответь мне.

Из горла Анны вырвался какой-то звук.

– Так-то лучше. Я и не беспокоился; ты очень умная девочка. Я буду напоминать тебе об этом время от времени, при случае, но знаю, что могу рассчитывать на тебя, Анна; не расстраивай меня. Спокойной ночи, малышка. Приятных снов.

Девочка смотрела, как закрылась дверь. Она не могла пошевелиться. Ее губы и язык были натерты и распухли, а во рту был приторно-сладкий вкус. Колени болели, шея не поворачивалась, а пальцы остались согнутыми, как научил ее Винс, чтобы она делала ему это. Она медленно, глубоко вздохнула и посмотрела в окно на хрупкую ветку, которая касалась стекла. «Может быть, я умру. Они найдут меня утром, мертвой, и узнают, что это случилось из-за того, что Винс сделал со мной, и накажут его. Может быть, они убьют его, – она закрыла глаза. – Я хотела бы, чтобы его убили».

А потом настало утро, и Анна поняла, что как-то уснула. Она выскользнула из постели, чувствуя, как прохладный утренний ветерок ласкает ее теплую кожу, и когда приняла душ, то осторожно ощупала себя. Припухлость прошла, краснота почти исчезла. Она почистила зубы, рот все-таки был опухшим. Она встала перед высоким зеркалом в своей комнате и тяжелым взглядом посмотрела на свое обнаженное тело. Ничего не было заметно. Можно было подумать, что-то должно измениться, но ничего не изменилось. Нормальная хорошенькая тринадцатилетняя девочка, подумала она, и увидела, как отяжелел рот. Именно это сказала бы Мэриан, потому что Мэриан любит, чтобы все было нормально и находилось под присмотром. Как и вся семья. Так что Винс мог бы приходить поздно вечером, а она делала бы все, что он хотел, и никто даже не догадался бы, что с нею происходит, потому что ничего не было видно.

«Пока я не расскажу им, – подумала она и пристально посмотрела на себя в зеркало. – Мэриан не любит проблем, но ей так же не понравится, если я буду несчастна. И Нина слушает, когда я рассказываю, что случается в школе. И отец выслушал бы меня, он уделяет мне не очень много внимания, но не хотел бы, чтобы кто-то обидел меня».

«Я не хочу причинять тебе вред, малышка, но причиню, я убью тебя, если ты не будешь меня слушаться. Я сделаю это, в ту же минуту, если только подумаю, что ты с кем-то говорила».

Как мог он так сказать, если только что говорил о любви и о том, какая она чудесная? Анна вспомнила чувство теплоты и надежности, когда она положила голову ему на грудь, и как сильны были его руки, когда обнимали ее. Она вспомнила нежность его улыбки. Винс не мог иметь в виду то, что говорил. Люди не говорят об убийстве своих близких или даже о причинении им вреда. Они делают это только в книгах.

Но он так сказал. Анна не могла притвориться, что не слышала этого, потому что тот выразился совершенно определенно.

– И я не настолько глупа, чтобы проверять это, – сказала она вслух и вздрогнула от звука своего голоса в тихой комнате. – Наверное, он сказал это только, чтобы посмотреть, как я к этому отнесусь, – размышляла девочка. – Винс не причинил бы мне вреда, потому что любит меня. А это самое лучшее, быть любимой.

Она стянула простыни с кровати. Горничная постелет чистые. «Я ей скажу, что у меня менструация, – подумала Анна. – Или я ничего ей не скажу, с какой стати я должна что-то говорить? Они не ждут объяснений, они не заботятся о том, что я делаю». Она бросила простыни в стирку, надела рубашку и джинсы и пошла завтракать.

Они с Мэриан собирались идти покупать одежду для школы, это должно было занять весь день. А завтра Анна могла бы попросить садовника показать ей, как ухаживать за орхидеями, тот обещал ей это, когда она захочет. На самом деле ей не очень хотелось ухаживать за орхидеями, но девочка любила все красивое, а цветы были очень красивыми, даже те, которые выглядели злыми и ненасытными. Анна подумала, что найдется много интересных вещей, чтобы заполнить большую часть завтрашнего дня. Нужно купить несколько книг, когда они с Мэриан пойдут за покупками. Это тоже заполнит время, а Анна любила теряться в житейских историях других людей. У нее было много дел на эти дни; фактически, она будет так занята, что не найдется времени пойти на лесную поляну. Эми не станет скучать по ней. Эми ушла. «Думаю, я слишком повзрослела для Эми», – подумала девочка.

Она никогда больше не пойдет в лес.

Мэриан была рада; решив, что наконец-то Анна учится быть леди. На этой неделе и на следующей в магазинах «Сакс», «Маршал Филд» и «Помпиен Шоп» они купили комплекты кашемировых свитеров и подобрали к ним шерстяные юбки, платья из шерстяной шотландки с маленькими бархатными воротничками, вельветовые брюки и подходящие иранские вязаные свитера, и так как Анна со всем соглашалась, и Мэриан начала тревожиться и хотела заставить ее улыбнуться, то еще и новые джинсы, и спортивные свитера на размер больше, и вельветовый жакет с шерстяной подкладкой.

– Спасибо, – серьезно сказала Анна, когда с покупками было покончено. – Это очень красивые вещи.

Мэриан пристально посмотрела на нее.

– С тобой все в порядке, Анна? Ты выглядишь прекрасно; это потому, что ты такая спокойная. Тебе что-нибудь еще нужно? Мы ничего не забыли купить?

Анна покачала головой.

– Знаешь, ты счастливая, – сказала Мэриан. – Тринадцать, почти четырнадцать, такое прекрасное время для молоденькой девушки. Вся жизнь впереди, ни о чем не надо думать, зато есть развлечения, семья, друзья, любовь... – она вздохнула. – Конечно, ты видишь, что наши с Фредом отношения не так романтичны. Ты такая понятливая девочка; тебе не скучно, правда? Это не значит, что мы ссоримся, ты знаешь; но иногда мне кажется, лучше бы мы ругались. Но нам не из-за чего спорить, как и не о чем разговаривать. Нам не о чем сказать друг другу. Ты знаешь, разговоры важнее, чем что бы то ни было: важнее секса, Бог знает. О, Боже мой, мне не следовало говорить с тобой о таких вещах, – она коротко засмеялась. – Сейчас тебе не надо обременять себя всем этим; это твоя пора юности и невинности. Невинности, – она покачала головой. – Ты просто не знаешь, как тебе повезло.

Кое-кто еще говорил это.

«Хорошая маленькая Анна, потрясающая маленькая Анна. Такая хорошая ученица. Но лучшего учителя у тебя и быть не могло, правда? Ты не представляешь, как тебе повезло».

– Как мне повезло? – спросила Анна у Мэриан. – Как везет в картах? Как будто ты счастливая монетка, которую кто-то может поднять? Или когда есть дьявольская удача? Какое же у меня везение – дьявольское?

– Не усложняй, дорогая, – спокойно сказала Мэриан. – Все мы знаем, какая ты умная.

Все они говорили, что она умная. Это говорилось, когда ей делали выговор за то, что она долго гуляла; за то, что сутулилась при ходьбе и шлепалась на стул; за то, что неряшливо одевалась, не расчесывала волосы, ругалась и употребляла жаргонные словечки; за то, что не мыла лицо и руки.

– Ты такая умная, Анна, – говорил ее дядя Уильям. – Ты чертовски сообразительная и могла бы быть самой хорошенькой девочкой во всей округе, но сначала тебе надо перестать вести себя, как бродяга.

Уильям был вторым по старшинству из пятерых детей Итана после Чарльза. Он никогда не был женат, и, казалось, считал большой ошибкой, что оставшись бездетным холостяком, подвел свою семью, и должен был исправить свою вину, являясь образцовым дядей для своих племянниц и племянников. Большей частью это выражалось в том, что он всегда привозил им подарки из своих путешествий по свету, а также не скупился на советы.

– Ты должна следить за собой ради Гейл, – говорил он Анне. – У тебя семилетняя сестра, тебе нужно вести себя так, чтобы она могла последовать твоему примеру. У всех должен быть кто-то, на кого можно смотреть с уважением и восхищением.

– Вы так смотрите на моего отца? – спросила Анна.

– Я многому научился у твоего отца.

– А он смотрит на Итана?

– Ты должна называть его дедушкой, Анна; это вежливее. Ах да, смотрит ли Чарльз на Итана? Я не уверен. Иногда кажется, что Итан восхищается Винсом больше, чем кем-либо. Странно, ты знаешь, ведь Винс самый младший; это расходится с моей теорией, правда?

Анна берегла такие беседы, чтобы рассказать о них Винсу, когда он придет в ее комнату вечером. Теперь он планировал свой приход. Первые несколько недель он, казалось, все время был здесь, и она чувствовала себя буквально задушенной им. Начались занятия в школе, и ей приходилось торопиться сделать уроки, потому что тот мог появиться сразу после ужина. Но потом все изменилось. Когда кончилось лето, возобновились его деловые поездки, длившиеся иногда целую неделю. А на уик-энд Рита любила уезжать. Поэтому Винс завел обыкновение приходить в комнату Анны два раза в неделю, и всегда предупреждал ее заранее, когда придет в следующий раз, так что она могла подготовиться к его появлению.

Анна думала, это должно быть, как брак. Она ненавидела это, но считала, что большинству людей не нравится быть в браке, потому что это выглядело как тяжелая работа из-за всего, что ей приходилось делать и выносить при этом. Жены, вероятно, ненавидят секс, а мужьям не нравится нести перед кем-то ответственность, чего, как Винс говорил, он терпеть не мог по отношению к Рите. Конечно, у него не было ответственности перед Анной – девочка не могла бы попросить его ничего не делать – но все же, когда они были в ее комнате поздно вечером и она рассказывала ему всякие истории в промежутках между тем, как он хотел ее на кровати, на полу или на стуле, Анне казалось, они были совсем как женатая пара. Ее цветочная спальня была их миром; они здесь сидели, лежали, разговаривали, а когда Винс приносил печенье, пончики или эклеры, они их ели. Эта комната была как бы домом семейной пары, только маленьким.

Однако, ее удивляла любовь. Она была уверена, что женатые люди любят друг друга; во всех книгах об этом говорилось. Но между нею и Винсом любви не было. Теперь она знала, что он не любит ее и не любил с самого начала, какие бы слова ни использовал. А уж этим словом он пользовался часто, любовь не имела ничего общего с тем, что происходило в этой спальне два раза в неделю.

Любовь была шуткой, теперь Анна это знала. Этим словом люди пользовались, чтобы скрыть то, чего они хотели. Она никого не полюбит. И никогда не выйдет замуж.

На ее четырнадцатилетие Мэриан и Нина устроили для нее праздник. Анна задула все свечи на торте, и все спели «С днем рождения», даже Роза, дочка Мэриан, которой было полтора года. Нина расцеловала племянницу в обе щеки.

– Все мы любим тебя, дорогая, – сказал она в своей обычной манере, с небольшим придыханием. Она была выше Мэриан, ее волосы были темно-каштановыми, в то время как Мэриан была почти белокурой, но у обеих сестер была бледная кожа, морщинки в уголках серо-голубых глаз, спокойные лбы и ногти с безупречным маникюром. – Боюсь, мы делаем тебе слишком много замечаний, и я за это приношу извинения; это потому, что мы хотим, чтобы у тебя не было недостатков. Мы с Мэриан так решили, когда ты приехала к нам после смерти твоей бедной матери. Мы так любили ее и чувствовали, что как бы пообещали ей проследить, чтобы ты выросла такой, какой она хотела бы тебя видеть. И мы уверены, что ты такой будешь, моя дорогая. Ты становишься такой же красивой, как мать и уже гораздо умнее. Конечно, она не ругалась и всегда была так прекрасно одета... самая элегантная утонченная... но, наверное, когда была в твоем возрасте... мы не можем быть уверены... ну, я не хочу читать нотации, этого не следует делать в день рождения. Ты милая девочка, Анна, чистая и добрая, ты не доставляешь нам никаких неприятностей. Мы не могли бы требовать большего. И я хочу пожелать тебе счастливого дня рождения и много-много всего хорошего.

Анна смотрела на свои руки. Она терпеть не могла оказываться в центре внимания. Ей хотелось пойти в свою комнату и побыть одной. Но сделать это вряд ли удастся. Винс сказал ей, что придет. Чтобы отпраздновать ее день рождения.

– Хорошо, Анна, – отец поднял стакан с вином. – Четырнадцать лет и такая большая девочка. Твоя мать очень гордилась бы тобой, – он обращался ко всем, сидевшим за столом, переводя взгляд с одного лица на другое, но Анна не сводила с него глаз. Он был на одиннадцать лет старше Винса, и не такой поразительно красивый, но у него был серьезный взгляд и стройная фигура, которой она восхищалась. Его белокурые волосы никогда не были такими блестящими, как у Винса, а семь лет тому назад, когда умерла ее мать, они поседели; глаза, серо-голубые, как у его сестер, помрачнели, но брови и небольшие усы были еще золотистыми и придавали ему юношеский, почти беспечный вид. Анне нравилось, что отец был достойным, сильным и еще молодым человеком; он казался ей героем, который мог бы удерживать орды врагов, лишь сурово поговорив с ними.

Ему было всего тридцать пять, когда умерла мать Анны, и все думали, что он женится снова, но тот не женился и остался один в большом доме, когда-то заполненном его семьей, в трех кварталах от дома Мэриан и Фрэда, где жили теперь Анна и Гейл, его дочери, и в двух кварталах от дома, который Винс и Рита купили, когда родилась Дора. От Мэриан Анна знала, что он часто ходил к двум женщинам, деля между ними свои вечера с такой точностью, что ни одна не могла бы подумать, что он отдает ей предпочтение. Девочка знала также, что они с Уильямом играли в рэкитбол[1] по понедельникам, в теннис по четвергам, и по субботам плавали в своем клубе. Однажды он взял ее в свою контору, показал ей «Четем Девелопмент Корпорейшн» и позволил почитать свой календарь с тщательно расписанным временем. Чарльз Четем вел аккуратную жизнь, контролируя все, что находилось в его ведении, и иногда, когда удивленно смотрел на Анну, она обескураженно понимала, что он изумлялся, как его дочерью мог быть кто-то, настолько неорганизованный. Может быть, поэтому отец не проводил с нею много времени; казалось, он всегда нервничал и не находил слов, как будто торопился пойти туда, где точно знал, как вести себя.

– Мы с твоей матерью говорили о том, какими мы хотим видеть наших детей, – сказал Чарльз в своем поздравительном тосте, когда его взгляд остановился на Анне. – Конечно, прежде всего, мы хотели, чтобы ты была здорова, а потом, как все родители, мы надеялись, что у тебя будет все: ум, талант и обаяние. И это у тебя есть. Ты очень отличаешься от твоей матери, но у тебя есть дух и сила, которые напоминают мне о ней, и кажется, ты способна самостоятельно выходить из трудных ситуаций, не хныча и не обращаясь к другим за помощью. Это очень по-взрослому и я горжусь тобой. С днем рождения, дорогая.

– Слушайте, слушайте, – сказал Уильям. – Я бы не мог сказать лучше. Ты хорошая девочка, Анна, и все мы гордимся тобой. Только не расти слишком быстро; наслаждайся этими годами детства, пока они у тебя есть, потому что они кончатся прежде чем это осознаешь, а потом тебе придется иметь дело с жестокими вещами: деньгами и сексом.

– Уильям, – мягко сказала Нина, – едва ли это подходящий тост на четырнадцатилетие Анны.

– Всегда можно сказать ребенку, чтобы он оставался ребенком.

Анна посмотрела на Уильяма из-под темной челки, которая доходила ей до бровей. Он всегда кажется сумасбродным, подумала она, когда бывает таким милым.

– Теперь моя очередь, – сказал Итан. Он наклонился вперед, с улыбкой под пушистыми усами. – Ты только в начале длинного пути, который тебе предстоит пройти, моя дорогая Анна, но я знаю, ты пройдешь этот путь с упорством, честностью и умом. Я надеюсь также, что на этом пути тебе встретится любовь. И я надеюсь, пока я здесь, разделить этот путь с тобой.

Анна сморгнула слезы. Дед говорил то, что ей хотелось слышать, но слова ничего не значили. Чего она хотела, так это, чтобы он сказал, что будет проводить с нею много времени, чаще гулять с нею, даже возьмет ее в одну из своих деловых поездок, только ее и никого больше, чтобы она могла поговорить с ним о том, что не могла рассказать дома. Анна хотела, чтобы он позаботился о ней, чтобы защитил от Винса. Но Итан не мог ничего этого сделать; он даже не знал, что она этого хочет. В любом случае, это был совсем старый шестидесятилетний старик; что мог он знать о людях ее возраста. Дед чудесно относился к ней и однажды взял ее в Чикаго, чтобы там пообедать и сходить в Художественный институт или в Музей естественной истории Филда или же в Музей естественных наук и промышленности. Он всегда говорил, что хотел бы, чтобы они почаще могли это делать, но потом снова уезжал повидать своих друзей, по делам Компании, и Анна понимала, что она не была важнее всего для деда.

«И ни для кого не была важна», – подумала она. Все они говорили, что любят ее, но у всех есть их заполненная жизнь, и в любом случае, никому из Четемов нет дела еще до кого-то. «Они – раса короткоруких союзников, – подумала Анна с горьким юмором, – все они происходят с планеты, где люди так и не научились обнимать, поэтому их руки атрофировались и съежились до обрубков, которыми никогда никого нельзя будет крепко обнять».

– С днем рождения, дорогая, – сказал Винс в точности, как отец. Он насмешливо поприветствовал ее и одарил своей самой нежной улыбкой. – Насколько я могу судить, ты замечательно растешь, и думаю, это хорошо, даже если Уильям не согласен.

– Конечно, я согласен, – сказал Уильям. – Анна становится красавицей, конечно, это так.

– И уже устала это слышать, я уверена, – вмешалась Мэриан. – Пора приступить к подаркам, вы не думаете?

Все смотрели, как Анна открывает красиво упакованные пакеты, благодарит и какое-то время держит в руках кашемировые свитера, записи рок и фольк-групп, книги и ожерелье от Чарльза, прежде чем аккуратно отложить. Девочка отодвинула свой стул, намереваясь уйти. «Наверное, я выгляжу, как преступник, удирающий с добычей», – подумала она. Но ей было все равно. И хотелось только одного – уйти.

– Я отнесу их, – сказала она, стоя рядом со стулом. – Еще раз спасибо, все очень мило.

– Ты не хочешь еще праздничного торта? – спросил Чарльз.

– Я сыта, – Анна собрала кучу подарков.

– Но ты не сказала нам речь в честь твоего дня рождения, – сказал Уильям. – Мы все говорили, говорили, а именинница не пользуется случаем сказать что-нибудь.

– Я не хочу, – ответила Анна. – Я не сильна в речах.

– Было достаточно сказать спасибо, – вмешалась Мэриан. – Нам не нужны речи. Но могла бы побыть с нами вместо того, чтобы убегать, как ты всегда делаешь.

Анна покачала головой, чувствуя себя зажатой со всех сторон.

– Я только хотела...

– Но ты знаешь, я сказала детям, что мы можем снова зажечь свечи, – сказала Нина. – Им нравится смотреть, как ты их гасишь.

– Черт побери, я уже сделала это один раз! – она была у двери. – Этого достаточно!

– Анна, – вздохнула Мэриан, – просила я тебя, просила...

– Извините, – пробормотала Анна и выскользнула за дверь. Как они уставились на нее. «Это мой день рождения, – подумала она сердито. – В мой собственный день рождения я имею право делать, что мне хочется». Девочка взбежала вверх по ступенькам. Если повезет, у нее будет немного времени для себя до прихода Винса.

Он появился через двадцать минут.

– Я принес тебе подарок. Мы посмотрим его попозже.

Анна уже сняла шелковое платье, которое Мэриан попросила ее одеть на день рождения, и теперь на ней был только халат. Она быстро и уверенно раздела Винса в то время как он развязал пояс халата и водил руками по ее телу. Груди у нее увеличивались, и он держал их, нажимая на соски.

– Четырнадцать, – прошептал Винс, широко улыбаясь. – Мой любимый возраст. Такой милый. Такой взрослеющий.

Он лег на кровать и Анна наклонилась над ним, в точности зная, чего он хочет. Теперь ему ничего не приходилось говорить девочке. По тому, как он сидел, стоял или лежал, клал руки на ее плечи или талию, чтобы повернуть, подтолкнуть или поднять ее, она знала, что и как делать, доставляя ему больше всего удовольствия. Он так хорошо натренировал Анну, что она даже не думала об этом. Фактически, большую часть времени ее ум был занят другими вещами. Какое-то время она думала о школе. И хотя не любила школу, терпеть не могла, чтобы ей указывали, что делать, но она любила читать и могла забыть обо всем, погружаясь в «Дон Кихота» и «Моби Дика», «Барчестерские башни» и «Листья травы» и во все произведения Шекспира. Она могла читать про себя наизусть целые отрывки из Уолта Уитмена, делая то, что хотел от нее Винс; это позволяло девочке думать, что она кто-то еще, а не Анна Четем, делающая ненавистные ей вещи.

Она думала и о другом: об увиденных по телевизору фильмах, о купленной ею новой книге, в которой рассказывалось о названиях птиц, обитавших по берегам озер. Анна различала их, когда бывала в своем новом секретном месте, скрытом среди валунов на берегу рядом с домом Итана, где можно было свернуться клубком, читать и писать весь день и никто не мог найти ее там, совсем как тогда на лесной поляне. Она особенно любила думать об этом, в то время как тело, рот и руки совершали движения, заученные с Винсом; она могла думать о своем собственном месте, куда скоро может вернуться, холодная и чистая, принадлежащая только себе.

Винс поднял ее наверх, и она села на него, наклонившись, чтобы тот мог играть с ее грудями. Он перекатывал соски пальцами, ожидая пока они станут твердыми от возбуждения. Но они оставались мягкими и плоскими, Винс посмотрел на Анну, прищурив глаза.

– Чувствуй что-нибудь, – потребовал он. С невозмутимым лицом она встретилась с ним глазами. Он продолжал массировать ее груди. – Черт побери, чувствуй что-нибудь, когда я играю с тобой!

Она никогда ничего не чувствовала.

– Расскажи мне, что ты чувствуешь, – сказал он резко.

– Мне хорошо, – автоматически ответила Анна. – Мне хорошо с тобой.

– Расскажи, как ты любишь меня.

Анна наклонилась ниже, пока ее губы не коснулись его шеи. Она что-то сказала, но это прозвучало невнятно.

– Я не слышал, – сказал Винс. – Я хочу знать, как сильно ты любишь меня.

– Больше всего на свете, – сказала Анна, повторяя слова, которым дядя давно научил ее и если Винс и услышал нотку отчаяния в ее голосе, то не подал вида. – Больше всего на свете. Ты так возбуждаешь... – говоря, она двигала бедрами; теперь она могла делать три или четыре вещи одновременно, даже не думая, даже не сбиваясь с ритма.

– И ты хотела меня с самого начала, – сказал Винс. – И заставила меня захотеть тебя. Продолжай.

– И я хотела тебя с самого начала, я заставила тебя хотеть меня, и подвела тебя к этому, я соблазнила тебя, я завлекла тебя.

И, может быть, это правда; иначе, почему бы он оказался здесь? «Я не уверена, потому что не знаю, что руководит мужчиной, а Винс знает. Может быть, я так хотела любви, что увлекла его в свою постель. Тогда дядя совсем не виноват».

– Чудесно, – сказал Винс и приподнял девочку, чтобы посмотреть на нее в то время, как она двигается над ним.

Потом закрыл глаза, его дыхание стало более частым и шумным, его бедра двигались под нею. Анна смотрела на него, как будто он находился далеко отсюда; незнакомец, который не имел к ней никакого отношения, а потом она взглянула на картину, висевшую на стене, где красавица-мать и ее маленькая дочка были изображены на террасе, полной цветов, в золотистом сиянии от солнечного света и любви.

Некоторое время спустя Винс лежал тихо и не тянулся к ней снова, и Анна поняла, что на сегодня достаточно. Она села скрестив ноги на кровати рядом с ним, глядя в черный квадрат окна и прижатую к окну ветку дерева, слегка освещенную лампой у кровати. На ветке были зеленые листочки, новые, блестящие, которые шевелились под апрельским ветерком. Когда Винс впервые пришел в ее комнату много месяцев тому назад, листья были большими и темно-зелеными. Она наблюдала, как они становились красными, потом рыжими, а потом видела, как они опадали. Листья держались за ветку, как будто были очень испуганы, пока порыв ветра или ливень не отрывал и не отправлял кружиться на земле, где их сгребали в кучи садовники. В течение нескольких месяцев ветка оставалась темной и голой, за исключением тех случаев, когда снегопад окутывал каждый прутик тонким белым пухом, сверкавшим на следующий день под солнцем. Мимолетная красота исчезала вместе с растаявшим снегом, оставляющая ветку снова обнаженной, ожидающей весны.

Анна досконально изучила все времена года, глядя в окно и ожидая ухода Винса.

Лежа на кровати с закрытыми глазами, он кивнул, показывая на пиджак, лежавший на стуле.

– Там твой подарок ко дню рождения, малышка. Я не отдал его тебе за обедом, ты заметила?

– Я подумала, может быть, ты решил, что уже дал мне достаточно.

Его глаза широко открылись, и он пристально посмотрел на нее, чтобы проверить, не говорила ли она с сарказмом. Но Анна взглянула на него в ответ большими и ясными глазами. Винс поверил этому взгляду и улыбнулся.

– Женщины никогда не считают, что получили достаточно, милая. Ты научишься этому довольно быстро. А теперь посмотри подарок.

Анна нашла маленькую коробочку и села на стул, открыв ее. Внутри лежала на подушечке брошка из золота и эмали «Энн-Растрепа». Девочка долго смотрела на нее.

– Когда-то давно у меня была кукла «Энн-Растрепа», – сказала она наконец. – Наверное, ты долго искал это.

– Эта брошь напомнила мне о тебе. Об этих больших глазах, которые все видят.

Винс облокотился на подушку.

– Что ты делала сегодня?

Анна положила коробочку на туалетный столик и вернулась к кровати, где села рядом с ним. Это было время, когда считалось, что она должна развлекать его рассказами.

– У нас был тест по истории, и в одном из заданий нужно было объяснить, что такое история и я сказала, что это похоже на стряпню. Вы берете кучу вещей, которые лежат себе уже давно и ничего с ними не случается, а потом вдруг они соединяются по-новому, и вы получаете войну. Или золотую лихорадку. Или революцию, новую конституцию и целую новую страну. Если бы я разглядела сочетание этих вещей заблаговременно, то прибавила бы огня и посмотрела, что получится.

– И что же получится, как ты думаешь? – спросил он, развеселившись.

– Что-нибудь действительно ужасное и разрушительное. Это может взорваться, как скороварка, и все прилипнет к потолку. Или это могло бы быть как пирог. Когда его слишком сильно нагревают, он разваливается.

Он улыбался с закрытыми глазами.

– Чем ты еще занималась?

– Играла в софтбол. Мяч подавала новая девочка, которая недавно сюда переехала, и она всех вывела из игры.

– И тебя в том числе?

– В первую очередь. Она очень высокая, носит короткую мальчишескую стрижку, и у нее невероятные мускулы, так что я представила себе, что ее отец хотел сына, а получил взамен дочь и воспитывал, как мальчика. Вот я и решила, что она, наверное, и думает, как мальчик, и так быстро выбив нас, чувствует свое превосходство над нами, ведь мы робкие и женственные, поэтому она должна была стать неосторожной. Так и получилось. И я заработала очко.

Сейчас Винс наблюдал за ней.

– Какое удовольствие видеть за работой твою умную маленькую головку, – тихо сказал он. – И эти большие глаза, которые все понимают. Твоя команда выиграла?

– Один ноль. После того как я заработала очко своей пробежкой, она стала внимательнее. Правда, она ужасно хорошая. – Анна сделала паузу. – Вот и все, что случилось в школе; остальное было нескончаемо скучным, как обычно. Они такие медлительные, что можно вздремнуть, проснуться, умыться, переодеться, перекусить, а они все еще будут трудиться над одной и той же алгебраической задачей или будут читать тот же параграф, который начинали читать, когда вы отправлялись спать. А потом был мой праздник, а о нем ты все знаешь.

– Все превозносят тебя до небес.

– Пока я не вызываю у них беспокойства, – равнодушно сказала Анна. – Это им больше всего нравится во мне.

Винс пожал плечами.

– Почему бы и нет? Тебя уже не нужно няньчить, ты умеешь держать вилку, самостоятельно переходить через улицу. Они обеспечивают тебе пищу и кров и позаботятся, чтобы ты получила образование. Чего же еще ты хочешь от них?

– Думаю... ничего, – ответила Анна, понизив голос. Он провел пальцем по ее руке.

– Они тебе не нужны, малышка, у тебя есть я. – Он слегка сжал ее руку и выскользнул из кровати.

– В следующий вторник, – сказал он, одевшись. Он вынул эмалевую брошку «Энн-Растрепа» из коробочки и провел по ней большим пальцем. – Одень ее на воскресный обед. – Открыв дверь, бросил осторожный взгляд в глубину холла, скудно освещенного светильниками между пятью остальными, далеко отстоящими одна от другой спальнями, двери которых терялись в тени. Он всегда уходил после полуночи, когда, как ему было известно, весь дом спал, но еще какое-то время стоял неподвижно, всматриваясь, вслушиваясь, прежде чем в несколько длинных шагов пройти расстояние до двери, ведущей к боковому входу. Не оглянувшись на Анну, он осторожно закрыл за собой дверь и ушел.

Анна неподвижно сидела по-турецки на кровати, позволяя тишине обмыть себя. Становилось все труднее отключать свой мозг от того, что она делала. Несколько месяцев тому назад, на Рождество, когда дома семьи были полны тепла, празднично украшены и благоухали пекущимися пирогами, она обнаружила в себе какие-то добрые чувства к Винсу, краткие, внезапно промелькнувшие вспышки. Это не значило, что он сделал что-то особенное; это были всего лишь праздники. Когда бы она ни включила радио или телевизор, всегда слышала сладкие звуки рождественских песенок; деревья, улицы и магазины были украшены гирляндами маленьких белых лампочек, как в волшебной стране. Казалось, люди больше улыбаются и лучше относятся друг к другу. Вокруг было столько любви. И Анна не хотела остаться в стороне; она хотела быть счастливой, как все.

Так вдруг, что бы она ни делала, при мысли о Винсе могла вспомнить как он сказал что-то приятное. И какой нежной была его улыбка. И как иногда он вел себя, действительно, по-дружески. Она ненавидела то, что должна была делать с ним, но дядя, по крайней мере, обращал на нее внимание. Еще он много говорил о любви, и Анна считала это довольно глупым, потому что знала, что такие разговоры доставляли ему удовольствие. По той или иной причине, он также хотел знать о ней самой, о том, как она живет: и он был единственным, кто задавал ей такие вопросы. Мэриан, конечно, тоже спрашивала, но никогда не слушала, как Винс; всегда казалось, что она думает при этом о чем-то постороннем. И Чарльз расспрашивал ее о школе и о спортивных занятиях, или даже о том, когда девочки и мальчики в классе отмечают свое четырнадцатилетие, но как только Анна касалась каких-нибудь проблем или говорила о школе или днях рождения одноклассников, отец начинал чувствовать себя неуютно и находил повод, чтобы выйти из комнаты. Он просто не знал, что делать с чужими проблемами.

А Винс слушал и хотел видеть ее два раза в неделю. Винс сказал, что у нее умная головка и хорошее тело, что она хорошенькая. И нередко, особенно на Рождество, из-за этого забывалось все остальное, что они делали, как бледнеет на фоне неба в туманные дни противоположный берег озера, и можно подумать, его там нет. Так, пару недель в декабре, Анна иногда хорошо думала о дяде и могла на самом деле чувствовать себя празднично.

Но полгода спустя после ее четырнадцатилетия все изменилось. Стояла теплая осень, теплее никто не мог вспомнить, и все чувствовали себя странно, как будто времена года вывернулись наизнанку. В конце октября деревья пламенели пурпуром, золотом и бронзой; дома Лейк Фореста были окружены бело-желтыми клумбами астр, сальвий, хризантем и бордовых георгинов, чей цвет напоминал ей вино, которое они пили за воскресными обедами. Изо дня в день солнце сияло в небе, покрытом легкими облачками, отбрасывавшими нежные розовые и желтовато-зеленые тени на озерную гладь. Анна была потрясена этой красотой. Хотела, чтобы вся ее жизнь была такой красивой. Она хотела прекрасных дней, чудесных друзей и захватывающей работы, которая позволила бы ей чувствовать себя нужной и одерживать победы. Хотела хорошо относиться к самой себе. И хотела освободиться от Винса.

Этой осенью девочка начала учиться во втором классе средней школы и обнаружила, что теперь не знает, как разговаривать с одноклассницами. Вдруг оказалось, что все они говорят о свиданиях и вечеринках и обо всяких глупостях, хихикая и постанывая, рассказывают, какими влажными становятся их трусики, когда они возбуждаются, и, какими грубыми становятся мальчишки, когда пыхтят, как щенки, и стараются навалиться на них; все они утверждали, что были девственницами, и после каждого уикенда старались выяснить, кто из них таковой больше не является. Анна не принимала участия во всем этом. Так чувствуют себя проститутки, думала она, усталыми, скучающими, знающими слишком много. И старыми.

Ее тело изменялось, но это не радовало, груди становились полными и упругими, колени и локти утратили свою шишковатость; она казалась выше, с тонкой талией и узкими бедрами. Винс говорил, что скучает по ее худобе и костлявости, но в то же время любил смотреть на ее обнаженное тело девочки; он говорил, что эти изменения происходили благодаря ему; он сделал ее женщиной. Она ненавидела его за эти разговоры.

Она почти постоянно ненавидела его той осенью, а больше всего в день «всех святых» на 1 ноября. Рита и Мэриан увели младших детей «колядовать», и в доме стояла тишина, нарушаемая лишь звоном колокольчика, когда к их двери приходили дети, и она представляла себе их, ряженых, в забавных костюмах, как они ждут и пересмеиваются, пока горничная не придет и не протянет им пакетики с конфетами, которые лежали в плетеной корзине, приготовленной в холле парадного входа. «Я хотела бы снова быть молодой, – подумала Анна, – я хотела бы быть маленькой и ходить «колядовать», шалить и просить угощения.

– Это наша ночь «колядок», – сказал, усмехаясь Винс, входя к Анне. Девочка удивленно посмотрела на него. – Ты будешь со мной шалить, – сказал он. Такого она раньше не слышала. – И у тебя есть сумочка с угощением, чтобы сделать меня счастливым. – Он сел на край кровати и жестом показал Анне встать перед ним на колени. – Где же еще мне быть в ночь «колядок»?

Анне захотелось закричать. И ударить его по улыбающейся физиономии. Она подумала, что можно кусать его, пока он не заплачет и не попросит пощады. Но он не попросит, а убьет ее. Она сжала кулаки, становясь перед ним на колени, и взяла в рот его плоть и стала гладить его бедра. Она еще больше боялась, когда у нее были месячные, потому что он казался неуязвимым.

Винс всегда был чрезвычайно доволен собой, а в последнее время особенно гордился новыми успехами. Ему было поручено строительство трех домов-башен для офисов около аэропорта О'Хейр, и он блестяще справился с этим. Все так говорили, даже Итан. Вскоре после того, как все три здания были полностью арендованы, Итан объявил, что вверяет Винсу Тамарак, городок, который застраивал в течение двадцати лет без какого-либо официального плана. Теперь он передаст его сыну. Когда было сделано это заявление, показалось, что вся семья, даже те, кто холодно относился к Винсу, стали восхищаться им и прислушиваться к его мнению, как если бы, думала Анна, он вдруг стал наследным принцем. И это делало его особенно грозным, потому что она чувствовала себя слабой и незначительной рядом с ним. Он был принцем семьи, а она всего лишь простолюдинкой. Как и ее отец, подумала она; или был по крайней мере младшим принцем, если дедушка отдавал предпочтение именно Винсу. Так что на ее стороне не было никого, кто бы пользовался влиянием в семье. Кто поверил бы теперь ее словам, если бы дядя не захотел, чтобы они поверили?

– Тамарак, – сказал Винс в день «всех святых». Он сидел, облокотившись на подушки, накручивая на палец прядь ее волос, в то время как она лежала рядом с ним, глядя в окно. – Ты знаешь какие у нас далеко идущие планы насчет Тамарака?

– Когда ты произносишь это слово, кажется, что ты его жуешь, – сказала Анна. – Как будто это леденец, и ты облизываешь его и откусываешь по кусочку. Как будто ты каждый раз проглатываешь кусочек Тамарака.

Глаза Винса сузились. Он сильнее потянул ее за волосы, пока девочка не поморщилась от боли, она знала, что зашла слишком далеко; ему не нравилось, когда Анна видела его насквозь.

– Я спросил, знаешь ли ты, какие у нас большие планы, – тихо проговорил он. – И смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.

Она отвернулась от окна и встретилась взглядом с его блестящими карими глазами.

– Я только знаю, что дедушка говорил об этом за воскресным обедом, а потом он много не рассказывал. Я думала, он кончил там строить. Прошлым летом, когда мы там были, все уже изменилось; я не знала, что дедушка хотел еще что-то сделать.

– Он решил расширить его. И хочет, чтобы Тамарак стал самым лучшим; крупнее и шикарнее, чем Зермат и Гштаат. Итан хочет, чтобы городок стал самым знаменитым курортом в мире, – и так как Анна молчала, он спросил. – А что ты думаешь об этом?

Она колебалась. В последние месяцы Винс часто спрашивал, что она думает, в основном, о его планах, касавшихся компании и его самого. Больше ей не нужно было развлекать дядю рассказами, теперь он хотел говорить о себе. И даже рассказывал ей о своих ссорах с Ритой. Он спрашивал мнение Анны обо всем этом, как будто ему был нужен ее совет. Но Анна никогда не давала советов. Она знала, что на самом деле ему нужно, чтобы его выслушали и согласились с ним.

– Мне кажется... если он, действительно, хочет именно этого. Мне бы хотелось, чтобы он вообще ничего не менял. Мне там все нравилось таким, как было всегда; такой испуганный городок. Все эти пустые хижины горняков, разрушающиеся дома и немощеные улицы... это был милый город-призрак, и люди в нем перемещались, как бы не касаясь его. Мне нравилось думать, что он спрятан далеко в горах и вечен.

– Это было давно, – прервал ее Винс– Вот уже десять лет все по-другому. И он не останется даже таким, каким является сейчас; через год-два ты его не узнаешь. Об этом я тебя и спрашивал, а ты мне не ответила.

И снова Анна заколебалась. Она не любила говорить с Винсом об Итане, ей это казалось предательством.

– Я ничего не знаю о знаменитых курортах. Я сказала тебе, что думаю, дедушка уже сделал, что хотел, я не знаю, что еще он хочет сделать. На самом деле, я не думаю, что он хочет этого. Его не интересует Зермат или какие-нибудь другие места. Он просто любит Тамарак. Какая ему разница, больше или меньше тот, знаменитее ли, чем какой-то Зермат?

– Отец поручил мне это, – решительно сказал Винс.

– Да, но... только управление, не так ли? Он не сказал тебе все там менять.

Винс нахмурился.

– Ты не знаешь, о чем говоришь.

– Зачем же тогда ты меня спрашиваешь?

– Я хочу знать, что ты о нем думаешь. Иногда ты видишь то, чего не видят другие. Что ему там нужно?

– Я думаю, – сказала Анна через минуту, – он хочет создать рай, где каждый будет совершенным и счастливым, и никто никогда не испытает больше грусти или разочарования.

Винс развеселился.

– Он не мечтатель, милая; а один из самых расчетливых бизнесменов, которые мне когда-либо встречались. В бизнесе, ориентированном на застройку земельных участков, нет места раю, и ты знаешь это.

– Поэтому он и собирается отойти от него.

Винс покачал головой.

– Итан не поедет в Тамарак; я туда еду. Он будет ездить туда и обратно, как всегда, но большую часть времени будет проводить здесь.

– Это сейчас, – упрямо сказала Анна. – Но я думаю, он построил Тамарак, чтобы когда-нибудь сам мог жить в месте, которое ему нравится больше всего.

Винс резко встал с постели и начал одеваться.

– Этот город мой, у меня на этот счет свои планы. И отец прекрасно знает об этом; я из них не делал тайны. Он не хочет рая, ему нужен город, который принесет деньги. Именно этого он хочет от меня: проследить, чтобы город дал деньги для его инвестиций.

Анна молчала.

– Ты думаешь, у него есть свои планы, о которых он никому не говорит. Ты думаешь, ему это так нравится, что он не позволит мне делать то, что я хочу, и будет держать меня на коротком поводке.

Анна ничего не сказала. Она не мыслила так глубоко, но слушая Винса, подумала, что тот, вероятно, прав.

– Когда увидишь его в следующий раз, спроси, что у него на уме. Не та каша, которой он кормит семью, а то, что держит про себя. Если у него есть свои собственные планы, я имею право знать о них.

– Спроси его сам, – сказала Анна. – Я не твоя штатная шпионка.

Винс помолчал, застегивая ремень.

? Я этого не слышал, – сказал он с улыбкой.

– Я бы предпочла, чтобы ты сам спросил его, – сказала она.

? А я бы предпочел не спрашивать, – он засунул бумажник в задний карман брюк. – Я увижу тебя в следующую среду. Ты мне расскажешь, что сказал дед.

? В среду? Но в прошлый раз ты говорил, что это будет вторник. Из-за твоей поездки.

– Я внес изменения. Какая разница?

– Ну, это... Я кое-чем занята в среду.

Винс отомкнул дверь и стоял, держась за ручку двери.

– Кое-чем занята?

– Я решила поработать в школьной газете. – Анна говорила торопливо. – И в среду в пять у нас заседание редколлегии; приготовят сэндвичи, если оно затянется.

Он снял руку с дверной ручки.

– Ты не говорила мне о газете.

– Я никому не говорила.

– Почему?

– Потому что мне нужны секреты, которые были бы только моими, а не чьими-то еще. – Я не думала, что тебе это может быть интересно.

– Мне интересно все о тебе, малышка. Ты там переписчик?

Уязвленная, она ответила:

– Я пишу рассказы. Я журналист-исследователь.

– И что же ты исследуешь?

– Все, что нужно. Мне нравится брать интервью. У меня это получается. Интересно представлять себе, почему люди совершают незаконные поступки.

Винс пристально посмотрел на нее, но Анна стойко ответила ему прямым взглядом больших глаз.

– Я хочу посмотреть следующий номер, – сказал он. – Вообще-то все номера. Я не собираюсь запрещать тебе делать это, но ты не должна скрывать от меня что-либо. И я надеюсь, ты будешь здесь в следующую среду.

– Пожалуйста, Винс, – она чувствовала себя бессильной, сидя перед ним обнаженной, в то время как он стоял над ней в своем деловом костюме, но она знала, что дядя рассердится, если набросить на себя простыню. – Я не могу пропустить это собрание.

– Это мой единственный свободный вечер на следующей неделе. – Он видел слезы в ее глазах. – Это так ужасно, провести вечер со мной? – тихо спросил мужчина.

Анна сжала кулаки так, что ногти врезались в ладони.

– Нет, но...

– Конечно, нет. Ты любишь меня. Скажи мне, что ты любишь меня, малышка.

– Я люблю тебя. Но нельзя ли мне пойти на это собрание?

– Скажи еще раз.

– Я люблю тебя, Винс. Но нельзя ли мне только в этот раз...

– Нет. Не спорь со мной, милая. Я не собираюсь менять свои планы в угоду тебе. Скажи им, чтобы перенесли свое собрание на другой день, что им еще делать? – приоткрыв дверь, он оглянулся. – В среду, – повторил он и закрыл за собой дверь.

Крик, который Анна сдерживала так долго, вырвался, замерев в горле. Слепо протянув руку, она схватила керамическую фигурку дамы в длинном сером платье, ценную статуэтку, которую ей купила Мэриан, и швырнула ее через всю комнату. Но даже сейчас, даже в гневе и отчаянии, она помнила, что нельзя производить слишком много шума, и бросила ее в цветастые гардины. Статуэтка стукнулась о них и упала на ковер, где одна рука отломилась с резким треском. Анна зарыдала.

Она плакала, пока не устала так, что не могла больше плакать. Тогда медленно стала действовать по заведенному порядку, которому всегда следовала после ухода Винса. Расправила постель и постелила чистые простыни, поставила на проигрыватель несколько своих пластинок: веселые народные песни, легкие и счастливые. Потом приняла горячую ванну, лежа на спине, с закрытыми глазами, утопая в жасминовой пене, доходившей до подбородка. Потом вытерлась и припудрилась, надела мягкую, свежевыглаженную пижаму. И наконец, скользнула в свою прохладную постель и читала до двух-трех часов ночи. И только тогда почувствовала, что все в порядке и можно засыпать, и чутко спала, пока в семь часов не зазвенел будильник. Она никогда не помнила своих снов.

В среду Анна пошла на заседание редколлегии в пять часов и ушла раньше, чтобы быть готовой к приходу Винса. Когда Мэриан остановила ее на лестнице и спросила насчет обеда, она сказала, что не голодна.

– Девочки, которые растут, как раз больше всего голодны, когда думают, что им не хочется есть, – мудро заметила Мэриан. – Анна, дорогая, может быть, ты хотела бы о чем-то поговорить? Не нужно ли тебе помочь в твоих школьных делах? Есть у тебя – я знаю, ты еще ребенок, но молодые люди так быстро теперь развиваются ? есть у тебя друг? Ты можешь пригласить его сюда после школы, если хочешь. Или своих подруг, им всегда будут рады, ты знаешь. Пошли на кухню; мы накормим тебя обедом и поговорим.

Анна покачала головой.

– У меня нет времени.

– Моя дорогая, у тебя впереди целый вечер. Не может же у тебя быть столько уроков?

– У меня много дел, тетя Мэриан, не могли бы вы прислать мне еду наверх? Вы правы, я действительно проголодалась, но поем у себя в комнате, я беспокоюсь, успею ли все сделать.

Мэриан улыбнулась и поцеловала ее в щеку.

– Это не займет много времени, – сказала она и пошла на кухню.

«Удивительно, – подумала Анна, – как легко можно добиться своего, всего лишь сказав людям, что согласен с ними». Но с Винсом это не срабатывало, никогда не срабатывало. Она всегда говорила ему, что он прав; она всегда говорила то, что тот хотел слышать, но никогда не добивалась от него, чего ей было нужно. Проходили недели и месяцы, а отчаяние и ненависть всегда были в ней. «Это как опухоль, – думала Анна, – огромная опухоль, набухающая, как воздушный шар. Наверное, так люди и умирают, если опухоль становится все больше и больше, разрушая все, пока ничего не останется: ни костей, ни крови, ни легких, ни сердца. Я умираю, – думала она. – Я умру, если что-нибудь не сделаю».

А потом был апрель, и ей исполнилось пятнадцать лет.

Мэриан купила ей новое платье, как всегда, для праздника в честь ее дня рождения, который они с Ниной устраивали каждый год. И когда все собрались, то занимали за столом те же места, что и на ее прошлогоднем дне рождения. Она задула свечи на торте и все пропели «С днем рождения». Нина расцеловала ее в обе щеки.

– Мы любим тебя, дорогая, – сказала она. – Я надеюсь, мы не слишком много делали тебе замечаний в течение этого года; если все-таки это так, я приношу свои извинения, – она глуповато засмеялась. – Я говорю это в каждый твой день рождения, да? Ладно, ты ведь знаешь, мы на тебя надеемся: чтобы ты была такой безупречной, какой можешь быть. Мы поклялись в этом твоей бедной матери, – она подняла свой бокал. – Ты милая девочка, Анна, чистая и добрая, ты не доставляешь нам никаких неприятностей. И я желаю тебе счастливого дня рождения и многих, многих лет.

Анна уставилась на свои руки. Ей хотелось оказаться одной в своей комнате. Но она не будет одна. Винс сказал, что придет туда. Чтобы отпраздновать ее день рождения.

– Ну, Анна, – отец поднял бокал с вином. – Пятнадцать лет, такая большая девочка. Твоя мать очень гордилась бы тобой. У меня нет слов, чтобы сказать тебе, как я тоскую по ней и как бы я хотел, чтобы она могла разделить радость от того, что ты выросла. Мама оценила бы твой характер и ум, хоть я и считаю, что ты временами слишком резка. Обрати внимание, это может повредить твоей популярности. Ее восхитила бы и твоя понятливость и твое обаяние. Ты во многих отношениях похожа на нее. И я восхищаюсь твоей стойкостью; ты не нытик или какая-нибудь беспомощная кисейная барышня. Ты очень взрослая, и я очень горжусь тобой. С днем рождения, Анна.

– Послушай, послушай, – сказал Уильям. – Мы все гордимся тобой. Ты настоящая маленькая женщина. Постарайся радоваться этим годам детства, пока они не пролетели. Не торопись погрузиться в заботы о пропитании и в такую прозу жизни, как деньги и секс.

– Уильям, – мягко сказала Мэриан, – это не очень подходящее пожелание в день пятнадцатилетия Анны.

– Всегда подходящее пожелание сказать ребенку, чтобы он оставался ребенком. А пятнадцать лет – еще детский возраст, по-моему.

– Моя очередь, – сказал Итан. – Дорогая Анна, я не знаю, что происходит в твоей головке в эти годы взросления. Я дорожу тем временем, которое мы проводили вместе – мне всегда хотелось, чтобы это случалось почаще, – но даже если мы проводили вместе несколько часов после обеда, признаюсь, мне не кажется, что я знаю тебя настолько хорошо, как мне хотелось бы. Может быть, я прошу слишком многого; боюсь, твой возраст часто представляется мне очень странным – и готов поспорить, таким же кажется тебе мой возраст. В этом году обещаю чаще выкраивать свободные дни, и мы обследуем какие-нибудь новые музеи и магазины или что тебе захочется увидеть, и поговорим, о чем тебе захочется говорить. Если только ты захочешь. Я знаю, как молодые люди любят проводить время именно с молодыми людьми, а не с дедами. Так что дай мне знать. Ну, а теперь, я хочу сказать, что восхищаюсь тобой и люблю тебя, а в будущем желаю тебе обладать внутренней силой и цельностью, умом и любовью.

– С днем рождения, милая, – сказал Винс. Он шутливо приветствовал ее и одарил своей самой нежной улыбкой. – Я согласен с Уильямом: ты совсем как, маленькая женщина.

Анна посмотрела на них на всех, на груду подарков, ожидающих ее, и вдруг почувствовала, что вся жизнь будет такой: эти люди, эти тосты, эти подарки. Ничего не изменится, она никогда не вырвется. Даже если уедет, все равно останется пленницей. Винс найдет ее, где бы она ни была, откроет дверь ее спальни, назовет «малышкой» и заставит делать то, что она ненавидит. Дважды в неделю, вечно, она будет торопиться домой, чем бы ни была занята, только бы Винс не рассердился, лишь бы не заставить его ждать. Дважды в неделю, вечно, она будет принимать горячую ванну и пытаться смыть с себя все...

– Дедушка, – громко сказала Анна в горячем, отчаянном порыве. – Винс приходит в мою комнату по вечерам и... заставляет меня... делать... всякие нехорошие вещи.

За столом воцарилась ужасная тишина.

– Ох, нет, ох, нет, нет, – простонала Мэриан.

– Винс? – недоверчиво произнес Уильям.

– Этого не может быть, – прошептала Нина. – Не может быть.

Чарльз вскочил с места.

– Винс, ты подонок, что ты сделал...

– Это ложь, – громко сказал Винс. Видно было, как билась вена у него на шее. – Маленькая сучка. Что, черт побери, на нее нашло? Мы тут празднуем ее...

– Винс? – повторил Уильям уже громче.

– О, Боже, – сказал Фред Джакс, – какая глупая..

– Тихо! – рыкнул Итан. Он наклонился вперед в своем кресле во главе стола и пристально посмотрел на Анну, сидевшую через два стула от него, сгорбившись, она уставилась в свою тарелку. – Это правда?

Все еще не поднимая глаз, она кивнула. Девочка была в ужасе. А потом начала плакать.

– Это подлая ложь, – снова сказал Винс. Он повысил голос, поворачиваясь к Итану. – Она лгунья! Она всегда была такой.

– Не смей называть ее так! – закричал Чарльз.

– Вы не должны верить ей, – продолжал Винс, – вы знаете, что ей нельзя верить. Она же неуправляемый ребенок, преступница...

Гейл, которая сидела рядом с Анной, начала плакать, ее голос раздавался, как вопль на фоне сдавленных рыданий сестры.

– О, нет, – сказала Нина. – Посмотри, что ты наделала. – Она посадила Гейл к себе на колени. – Все хорошо, милая, успокойся; все будет хорошо.

– Молчать! – снова прикрикнул Итан на Винса. – Если тебе невмоготу, можешь уйти.

– Уйти? Боже мой, она обвиняет меня в изнасиловании!

– Он должен остаться, папа, – сказал Уильям. – Он должен иметь возможность защищаться. Ты не можешь заткнуть ему рот.

– Анна, скажи что-нибудь! – закричал Чарльз.

– Защищаться? – произнесла Мэриан дрожащим голосом. – Как? Что он мог бы сказать? Только если... – она всмотрелась в Анну. – Ты, действительно, уверена, Анна? Это так ужасно, обвинять кого-нибудь, особенно своего дядю, который любит... – она оборвала фразу на полуслове. – Может быть... тебе не кажется, что ты могла мечтать об этом? Иногда наши мечты кажутся такими реальными...

Все так же плача, не поднимая глаз, Анна яростно замотала головой.

– Винса глупым не назовешь, – задумчиво сказал Фред Джакс– По крайней мере я так о нем никогда не думал. Если это правда... – он оценивающе взглянул на Винса, как бы пересматривая его позиции в семье и компании.

– Я не собираюсь защищаться от лжи, – раздраженно заявил Винс. – Она ребенок, который пытается привлечь к себе внимание; она все никак не вырастет. Посмотрите на нее: она никогда не причесывается, всегда грязная; носится по лесам, как какой-нибудь зверек; запирается в своей комнате вместо того, чтобы побыть с семьей, как все остальные; ругается, как водитель грузовика; дерзит... – он повысил голос, чтобы заглушить протесты окружающих. – Она бессовестная лгунья! Все мы знаем это! Как вы можете ее слушать? Она же неуправляемая, она... она...

– Она это придумала, – вмешалась Рита, когда Винс запнулся. Все замолчали и удивленно посмотрели на нее. Во время семейных обедов Рита почти всегда молчала. – Нетрудно представить себе; Анна всего лишь ребенок и никто особенно ее не любит... Думаю, что никто, потому что она никогда не ходит в гости к другим девочкам и не приводит их сюда, не так ли? По-моему, я никогда об этом не слышала. И Мэриан часто говорила, что она не приводит друзей домой после школы. И я догадываюсь, она не ходит на свидания, ведь так? Создается впечатление, что девочка, действительно, одинока и, вероятно, ей страшно хочется, чтобы кто-нибудь уделил ей время, вот она и льнула к Винсу, ведь он такой привлекательный, мечта любой девушки. Она никогда не смотрит на него в упор, вы заметили? И отстраняется, если он подходит близко, и старается не смотреть на него, как будто она смертельно боится, что по ее лицу можно о чем-то догадаться. Думаю, в конце концов она попыталась бы заставить его сказать ей что-нибудь приятное, а он скорее всего просто не замечал ее – у него нет времени для детей, вы знаете, даже для своего собственного ребенка, – и похоже, она была рассержена и разочарована или что-то в этом роде, и захотела отомстить.

Винс одной рукой обнял Риту. Не глядя на него, она передернула плечами, стряхивая его руку.

Чарльз обошел вокруг стола, чтобы встать позади Анны.

– Я не хочу слышать это от Риты. Я хочу услышать, что скажет Винс.

– Черт побери, – взорвался Винс. – Здесь не о чем говорить!

– Винс! – воскликнула Мэриан, взглянув на Гейл, которая сидела, уткнувшись в плечо Нины, и на других детей, переводивших широко открытые глаза с одного говорившего на другого.

– Нина, отведи детей в детскую, – сказал Итан. – Почему никто до сих пор не подумал об этом?

Нина колебалась, не желая покидать комнату. Но Итан резким движением головы указал на дверь, и она вышла, держа Розу на руках, собрав Гейл, Дору и Кита перед собой.

– Я не могу в это поверить, – бормотал Уильям снова и снова, потряхивая головой. – Я не верю, – он равномерно стучал кулаком по столу. – В нашем доме... мы не такие... Не верю... не могу поверить...

– Ничего не случилось! – разразился гневом Винс. Через стол он посмотрел на Чарльза, стоявшего у Анны за спиной. Он упорно избегал смотреть на Анну; казалось, они с Чарльзом были одни. – Чарльз. – Его голос был тихим и мягким. – Чарльз, ты меня знаешь; никто не знает меня лучше, чем ты. Ты знаешь, я не могу сделать ничего подобного. Никоим образом я не мог бы прикоснуться к ней. Это немыслимо! Ради Христа, Чарльз, она же твоя дочь! А ты для меня самый дорогой человек на свете. Что бы я делал без тебя? Ты помог мне вырасти, ты всегда приходил мне на помощь в нужный момент, ты мой лучший друг. Неужели ты, действительно, думаешь, что я мог бы что-нибудь сделать твоей дочери? Боже мой, Чарльз, она для меня так же священна, как ты!

Чарльз посмотрел на склоненную голову своей дочери.

– Анна, ты слышала это?

Она сидела неподвижно.

– Чарльз, – сказала Мэриан. Она стояла, сжимая и разжимая руки, губы у нее дрожали. – Я думаю, мы должны подождать. Это слишком тяжело для всех нас. Если бы мы подождали...

– Чего? – спросил Чарльз. Он встал на колени рядом со стулом Анны. – Посмотри на меня, Анна. Теперь подумай хорошенько. Это не игра. Ты выдвинула ужасное обвинение, которое может очень повредить твоему дяде. Ведь именно это ты сделала? Или тебе показалось? Будь осторожна, выбирая слова, Анна, будущее твоего дяди под угрозой.

Анна почувствовала, как все внутри у нее сжалось. Лицо отца расплывалось, когда она смотрела на него сквозь слезы. Он ей не улыбался, а строго глядел на нее. Девочка повернулась к Итану, прошептав:

– Пожалуйста.

Итан внимательно смотрел на нее.

– Расскажи нам, что случилось, моя дорогая.

Снова наступила тишина.

– Я не могу, – прошептала она. И обернулась к взволнованной Мэриан, стоявшей у другого конца стола.

– Расскажи нам, милая, – сказала Мэриан. – Мы выслушаем тебя. Расскажи нам все, что хочешь.

Анна пристально посмотрела на тетю. Девочка сгорала от стыда и не могла выговорить ни слова. Она покачала головой.

– Ну, тогда, – мягко сказал Винс. Он обошел вокруг стола. Анна сжималась все больше по мере того, как он к ней приближался. – Извини, что тебе пришлось пройти через это, Чарльз. Если я могу чем-то помочь... хотя, думаю, мне лучше держаться подальше от Анны. Я мог прикоснуться к ней, ты знаешь, из хорошего отношения, а все бы подумали... О, Боже, Чарльз, – его глаза наполнились слезами, – ...как все это могло случиться с нами?

Анна взглянула на своего отца в то время как его глаза встретились с полными слез глазами Винса и увидела то, что видела всегда: восхищение, что-то вроде бессильной зависти и любовь к своему любимому брату, самому любимому существу в мире.

– Ничего с нами не случилось, – сказал Чарльз Винсу. Он обвил рукой плечи Анны. – Анна чудесная девочка, ничего с нею не случилось. Ей пятнадцать лет, она превращается в женщину, такую же добрую и красивую, какой была ее мать, с нею ничего не случилось. Не так ли, Анна?

– Почему ты не можешь сказать нам? – спросил Итан у Анны. Его голос был твердым, не таким мягким, как обычно, когда он говорил с нею.

– Когда я задаю вопрос, то ожидаю ответа, Анна. У нас в семье если обвинения выдвигаются, то сопровождаются объяснениями. Я никого не могу наказать, если у меня нет фактов. Я надеюсь, ты расскажешь мне, что именно ты имеешь в виду, и тогда мы будем знать, как поступить.

Анна зажмурилась, чтобы не видеть всех этих мужчин, смотревших на нее: Итана, Фреда, Винса, Чарльза, Уильяма. Мэриан беспомощно стояла с противоположной стороны стола; Рита погрузилась в свое обычное молчание. «Я сама виновата. Я завлекла и соблазнила его, а потом впустила его в свою комнату и делала все, что он хотел, и делала это снова и снова все время. Я не могу это сказать. Я ничего... не могу рассказать им».

Озадаченный, рассерженный и бессильный Итан смотрел на нее. Мэриан сжала свое лицо ладонями.

– Что мы можем сделать, Анна? Я знаю, тебе трудно, но ты должна рассказать нам, чтобы мы знали, что делать.

«Вы могли бы поверить мне».

– Может быть, Рита права, знаете ли, – сказал Фред Джакс тихо, как бы говоря сам с собой. – Думаю, у девушек бывают такие фантазии, а Винс очень подходит для них. Широкая белозубая улыбка. Вы сами знаете.

– Я уверен, что Анна поверила в свою выдумку, – сказал Уильям. – Она не злой ребенок; и вовсе не хочет навредить кому-то в нашей семье. Что-то заставило ее сказать все это, каким бы шокирующим это ни оказалось. Мне бы хотелось, чтобы она рассказала, что же она имела в виду. Для нас это очень тяжело, Анна; мы готовы помочь тебе, но ты не хочешь разговаривать с нами. Ты нам не доверяешь? Мы хотим сделать для тебя все возможное.

Анна, понурясь, молча сидела на своем стуле. Уильям вздохнул.

– Ну, что будем делать? – он обвел глазами сидящих за столом. – Собирается ли Анна рассказать кому-то еще об этом? Или уже рассказала? Анна? Ты жаловалась на Винса твоим учителям или друзьям в школе?

– Анна, – сказал Чарльз, не дождавшись ее ответа. Он положил руку на ее волосы. Она не могла бы сказать, был ли этот жест ласковым или угрожающим. – Ты кому-нибудь еще говорила?

Она покачала головой под его рукой.

– Хорошо, конечно, так мы сохраним это в тайне, – твердо заявил Фред Джакс. – Никто из нас не хочет скандала, это может повредить всем нам. И семье, и компании. Мы будем помалкивать и разберемся во всем, да, Анна? Нам нужно услышать, что ты скажешь, чтобы понять.

– Не давите на нее! – резко сказала Мэриан. – Мы должны дать ей время. Она поговорит с нами позже. Я так думаю. – Мэриан посмотрела на каждого, кроме Винса. – Я считаю, девочка сможет сказать правду.

– О, Боже, Мэриан, не надо, – проворчал Винс; глаза его снова наполнились слезами. – Ты не должна так думать; ты же знаешь, я не мог... неужели, черт побери, ты думаешь, я был способен?

– Не знаю, – ответила Мэриан, встряхнув головой. – Мне мало что известно. Но я знаю, что мы должны дать Анне возможность самой рассказать нам, что случилось. Она испугана, а вы, мужчины, затравили ее.

– Ничего не было! – снова закричал Винс – Она выдаст вам какую-нибудь чертову сказочку!

– Заткнись, Винс, ради Бога, – пробурчал Фред.

– Но что же нам делать, если мы ни в чем не уверены? – спросил Уильям.

В комнату вошла Нина.

– Я сказала горничным пока не убирать со стола. Рассказала Анна, что случилось? – она осмотрела всех за столом. – Ну, должна же она была что-нибудь сказать!

– Ох, Анна, – вздохнула Мэриан. – Тебе, действительно, нужно поговорить с нами. Может быть, и правда нельзя откладывать. Пожалуйста, не томи нас! Если бы только ты поговорила с нами! Мы не можем притворяться, будто ничего не случилось, или обещать никому не рассказывать, потому что если это правда, мы должны рассказать... – ее голос дрогнул, и она тяжело вздохнула. – Мы должны рассказать полиции.

– Что Винс изнасиловал свою племянницу? – спросил Фред. – Это ты...

– Ты, сукин сын, – разразился Винс бранью. – Я же сказал тебе...

– Я тебе верю, – сказал Фред. – Я спрашивал свою жену, собирается ли она сказать полиции именно это.

Мэриан посмотрела на него долгим взглядом.

– Я бы сказала им правду.

– Ну а если мы не согласны с этим? – сказал он. – Я имею в виду, пока мы согласны, я того же мнения, что и Уильям. Я бы предпочел не втягивать семью в этот цирк с газетными репортерами.

– Это же ради Анны, – сказал Чарльз. – Если до этого дойдет, ей придется хуже всех.

Фред кивнул.

– Я согласен с Чарльзом. Мы должны подумать об Анне.

Уильям фыркнул.

– Мы думаем о самих себе.

Итан смотрел на них. Лицо его было отяжелевшим и мрачным.

– Анна, – вдруг сказала Мэриан. – Ты не хочешь поговорить со мною наедине?

Слишком поздно.

– Анна, моя дорогая, пожалуйста, помоги нам, – попросила Мэриан.

«Вы мне не помогли».

– Анна, скажи нам, что ты хочешь, чтобы мы сделали, – настойчиво повторил Итан. – Это ужасный день для нашей семьи. Мы хотим, чтобы все было справедливо. Помоги нам. Если ты не хочешь рассказать, что случилось, скажи, по крайней мере, что ты хочешь от нас.

– Я хочу, чтобы вы любили меня! – Анна рыдала, из носа у нее текло, а голос был не похож на ее собственный. Она оттолкнула свой стул.

– Мы здесь еще не кончили, – сказал Чарльз.

– Я закончила! – она кинулась к двери, а голос еще тянулся за нею, оттолкнувшись от стены. – Я кончила. Я кончила. Я кончила.

В темноте своей комнаты она села по-турецки на пол. Мэриан постояла за закрытой дверью, зовя ее, потом пришла Нина, Итан и Уильям. Потом Гейл. Анна послушала, как она стучится в дверь и, наконец, впустила ее. Она зажгла маленькую настольную лампу, чтобы они могли видеть друг друга.

Гейл обняла Анну.

– Я ничего не понимаю!

– Тебе здесь нечего делать, – сказала Анна. – Тебе даже не следовало слушать всю эту чепуху; тебе ведь только девять. Иди спать.

– Скажи мне, – просила Гейл. – Скажи мне! Я люблю тебя!

Анна покачала головой.

– Я не могу. Послушай. Ты будешь внимательно слушать меня? Будь ближе к Мэриан, как можно ближе. Если с тобой случится что-нибудь, что тебе не нравится, скажи Мэриан. Она хорошая, Гейл. Она тебе поможет, только нужно ее немного подтолкнуть, иначе она так и будет витать в своем собственном мире. – Гейл засмеялась. – Нет, серьезно. Ты меня слушаешь? Держись поближе к ней. Не позволяй никому делать с тобой то, что тебе не нравится.

– Не нравится что?

– Все, что тебе может не понравиться. Скажи Мэриан, если кто-нибудь попытается. Ладно?

– Хорошо.

– Гейл, я так считаю. Я говорю серьезно.

Глаза Гейл были широко открыты в полумраке комнаты.

– Хорошо. Я запомню.

– Ну, тогда иди спать. – Анна прижала ее к себе. – Я не уделяла тебе много внимания. Извини. Ты, правда, милая. Иди теперь. Иди спать.

– Я могла бы остаться здесь с тобой.

– Я не хочу. Иди, Гейл. Я не хочу, чтобы ты оставалась здесь.

Уголки рта Гейл опустились.

– Ладно... До завтра.

Оставшись одна, Анна выключила лампу и снова села посреди комнаты в темноте. Когда окно комнаты стало из черного сероватым, а потом все светлее и ярче, она могла разглядеть окружающие ее розы, на обоях, драпировках, на покрывале постели. Они казались тусклыми, старыми, полумертвыми. «Уродливыми, – подумала Анна. – Они такие уродливые.»

Какая-то птица начала петь за окном. Анна поднялась. «Это первый день моего пятнадцатилетия, – пришла ей в голову мысль. – И Винс собирается убить меня».

Она могла бы остаться здесь и подождать его. Надо было уходить. Ничего хорошего не получилось бы, скажи она кому-нибудь, что Винс угрожал ей, ведь никто из них не поверил бы ей. На какое-то мгновение ей показалось, что дедушка поверил бы, и может быть, Мэриан, но они не попытались помочь ей; они не рассердились на Винса; они выглядели жалкими и неуверенными. Из-за этого она чувствовала себя более одинокой, чем из-за того, что Винс когда-либо делал с ней.

Стоя у окна, Анна закрыла глаза.

– Мама, – прошептала она, и слезы потекли из-под ресниц в то время как слова медленно растворялись в тихой комнате. – Мамочка, пожалуйста, помоги мне, – но кругом стояла тишина, только слышались трели птицы за стеклом.

Она открыла глаза и вытерла слезы рукавом, потом распрямила спину и высоко подняла голову. «Они мне не нужны. Мне никто не нужен, я больше не ребенок. Я все могу сделать сама. Больше я ни у кого ничего не попрошу. Они мне не нужны. Мне нужно только быть сильной и никому не позволять причинять мне зло. Никогда. А когда я вырасту, то буду лучше их всех. И я буду очень счастливой».

Она достала с полки шкафа свою дорожную сумку и стала не глядя засовывать в нее одежду из шкафа и комода. Она сняла свое праздничное платье и надела джинсы. Нет, подумала она, вдруг начав строить планы. Никто не обращает внимания на подростка в джинсах.

Она одела твидовый брючный костюм и белую шелковую блузку с бантом у шеи. Она вынула из конвертов деньги, подаренные на день рождения Уильямом и Фредом, засунула их в свой бумажник и аккуратно положила его в кожаную сумку. Потом вышла из комнаты.

Она отодвинула гору подарков, которые Мэриан положила за дверью вчера вечером, и направилась к боковой лестнице, которой Винс пользовался в течение двух лет и открыв дверь, вышла на улицу. Небо светлело, птичье пение сопровождало ее, пока она шла милю до города и ждала на железнодорожной платформе поезда в Чикаго. Глаза ее были сухими. Она была иссушена изнутри, вся съежившаяся и зажатая настолько, что даже не чувствовала страха перед неизвестностью, ждавшей ее впереди. Анна стояла выпрямившись в сияющей красоте апрельского утра, и когда подошел поезд, вошла в вагон с дорожной сумкой в руке, не оглянувшись назад.

ГЛАВА 4

– Найдите ее! – потребовал Итан. Он свирепо глянул на детектива, сидевшего рядом с Чарльзом. – Не отнимайте у меня время рассказами о том, как трудно искать беглецов; просто сделайте это!

– Я только хотел сказать, мистер Четем, что таких детей тысячи. Они отправляются в Нью-Йорк и Сан-Франциско и в подобные места, где смешиваются с общей массой, вы знаете это, и если кто-то не хочет, чтобы его нашли, то обычно, его не находят.

Итан не обратил внимания на его слова.

– Ты дал ему маловато сведений для начала, – обратился он к Чарльзу. – Друзья, которые у нее были; люди, которым она доверяла, дай какие-нибудь имена!

Чарльз покачал головой.

– Я никого не знаю. Анна мало рассказывала о себе.

– А ты ее много расспрашивал?

– Она не любила, когда к ней приставали с расспросами, – защищаясь сказал Чарльз. – Ты же знаешь, какой она была. Есть. Всегда сама по себе, дерзкая... Я люблю ее, но с нею так трудно, она очень отличалась от Алисы. Я старался найти в ней Алису, думал, девочка должна быть похожа на свою мать и хотел любить ее, как любил Алису, но Анна была... есть... совсем другая. Она могла бы быть такой, она достаточно хорошенькая, но каждый раз, как Мэриан или я пытались что-то улучшить в ней, она становилась хуже. Надо с Мэриан поговорить, – сказал он детективу. – Она знает Анну лучше всех.

? Верно, – ответил детектив. – Мэриан знает, что девочка любила читать; покупала книги, как ненормальная и завалила ими всю комнату. Она любила прятаться в лесу, если у нее и были друзья, то никто не видел их, может быть, она их выдумывала, никто точно не знает. Она не слишком любила школу, но получала очень хорошие отметки; однажды, года два назад, ей понравилось покупать платья в магазине. Вот и все. Кто-нибудь говорил когда-либо с этим ребенком?

– Все мы обедали вместе каждое воскресенье, – сказал Чарльз, оправдываясь.

– Я имею в виду, говорил ли с нею кто-нибудь, —детектив закрыл свой портфель и встал. – Никто ничего не знает, вот что я выяснил. Я беседовал с ее одноклассниками в школе, она им нравилась и, кажется, со всеми ладила, но ни с кем не была близка. Все они называют ее одиночкой, немного странной, неуютно чувствующей себя с людьми, что-то в этом роде. Ничего, что могло бы подсказать, не из тех ли она, кто убегает из дому. И ничего, что могло бы помочь мне. Никто не знает, были ли у нее близкие друзья. Никто не знает, были ли у нее любимые учителя. Никто не знает, ходила ли она в гости к соседям. Никто не знает, болталась ли она по барам в Чикаго. Никто не знает, не была ли она из тех молодых людей вашего богатого Северного Берега, которые балуются наркотиками и ЛСД. Никто не знает, хотела ли она когда-нибудь поехать в тот или иной город. Никто ничего не знает, – он заглянул в свой блокнот. – Анна Четем, пятнадцать лет, рост пять и четыре десятых фута, вес сто пять фунтов по данным последнего медосмотра, который был год назад; голубые глаза, черные волосы, особых примет нет, – он слегка щелкнул по фотографиям, которые ему дала Мэриан. – Симпатичная девочка. Хорошо, я займусь этим. Но говорю вам, у нас таких случаев много, и те, что осознанно приняли такое решение, не находятся, если не хотят, чтобы их нашли.

Итан повернулся на стуле и задумчиво смотрел на озеро за большой, пологой лужайкой. Коричневато-серые волны пенились под непрерывным дождем и сливались с серым горизонтом. Надеюсь, Анна взяла зонтик, подумал он. Но девочка любила дождь. Однажды я видел, как она танцевала босая на траве под дождем, как раз таким, как этот. Это было давно. Тогда я задумался над этим; потом я долго не видел ее танцующей. Сколько-то лет она не делала ничего подобного.

– Скажи Винсу, что я хочу поговорить с ним, – сказал он Чарльзу, не оборачиваясь.

– Он в конторе.

– Позвони ему.

– Я пытаюсь поверить Анне, – заговорил Чарльз, снова обращаясь к отцу. – Но это так ужасно, думать, что кто-то в твоей семье... Это слишком ужасно, чтобы быть правдой. И она не рассказала нам.

– Помоги нам, – пробормотал Итан, глядя на озеро. – Вот что Мэриан сказала ей. – Он повернулся и гневно посмотрел на Чарльза. – Мы попросили ее помочь нам. А кто же, черт побери, помог Анне? Боже мой, Боже мой, что мы сделали с этим ребенком? Бросили ее, предали... Как могли мы так поступить с ней? – он опустил голову и зарыдал.

Что же случилось с семьей, если мы не можем побеспокоиться, чтобы защитить друг друга?

Все они покинули ее в беде, но его вина была самой большой. Он ее дедушка, глава семьи. Он виноват, виноват, виноват. Потому что должен был прийти в ярость, рассказ Анны требовал этого. А если бы он был на ее стороне, взбешенный, настаивающий на решении этой проблемы, то мог бы уничтожить любого, кто стоял у него на пути, чтобы узнать правду.

«Узнать правду, – подумал он. – Но я знаю правду. Почему я не обратил на это внимания? Как только этот бедный осажденный ребенок стал трудным и необщительным, я покинул его. Все мы бросили ее. Вот что делает эта семья, когда возникают какие-то затруднения. Мы хотим, чтобы все было удобным, ясным, управляемым. А когда так не получается, мы отворачиваемся и убегаем. Как тараканы, испуганные ярким светом. Мы не лучше их».

Два часа спустя он еще сидел на том же месте, когда вошли Винс и Чарльз.

– Ты мне не нужен, Чарльз, – сказал Итан. – Закрой за собой дверь. – Он подождал, пока Чарльз не ушел. – Сколько времени это продолжалось? – спросил он у Винса.

– Ради Христа, папа, не надо начинать снова, – запротестовал Винс. Он сел на стул, обтянутый кожей, в углу библиотеки. Позади него книжные полки доходили до потолка, яркие глобусы стояли по всей комнате на подставках из красного дерева. Он поставил ноги на кожаную подушечку, скрестив их в щиколотках. – Вчера вечером мы уже сто раз обговорили это. Я сказал, вам, не знаю, что на нее нашло. Понятия не имею, почему Анна выбрала именно меня. У нее было много проблем, ты знаешь. Рита права насчет того, что она не была достаточно любима, и ей не нравилась школа...

– Откуда ты знаешь?

– Я не знаю, как я могу это знать с полной уверенностью? Но когда кто-нибудь за обедом спрашивал ее о школе, она не казалась оживленной или даже заинтересованной. Правда ведь? А ты как думаешь?

– Я не знаю, – ответил Итан, потрясенный тем, что не заметил этого.

– У меня есть предположение, что она принимала наркотики. Я бы не говорил этого Чарльзу, но я так думаю. Бог знает, что за компания была у них в школе – ну, если Бог не знает, то Мэриан может знать... – он мимолетно улыбнулся отцу; потом его лицо помрачнело. – Какое-то время я беспокоился о ней, ты знаешь. Меня беспокоит вся современная молодежь, они кажутся такими потерянными. Слишком много наркотиков, алкоголя и непослушания. Но я и о тебе беспокоюсь, папа. Ты не должен казнить себя за безумный поступок Анны. Она достаточно взрослая, чтобы осознавать свою ответственность перед семьей, и если она хочет уйти от нас, это не наша вина; мы должны отпустить ее. Конечно, мы должны сделать все возможное, чтобы найти ее, и я помогу всем, чем смогу. И если Анна, действительно, ушла, я думаю, нам следует согласиться с ее решением и не слишком углубляться во все это. У меня такое чувство, что с нею все будет хорошо. Если не учитывать ее вызывающее и путаное заявление, это очень сильная девочка.

В библиотеке надолго воцарилась тишина. Итан вслушивался в отзвук самодовольного голоса Винса. В своих воспоминаниях он видел Анну ребенком, с неуклюжими руками и ногами, с тяжелыми черными волосами, падающими на глаза, чаще всего одинокую, пытающуюся обратить на себя внимание грубыми и даже дикими выходками. Однажды Итан наблюдал за ней, когда она разговаривала сама с собой в саду. Одинокая, ранимая девочка, которая никогда не чувствовала себя у Мэриан, как дома.

Впервые Итан почувствовал мучительное одиночество Анны. Он снова увидел ее отчаянное лицо, когда та сказала эти ужасные слова за обеденным столом, и потом съежившуюся фигурку, раздавленную и сокрушенную отмахнувшейся от нее семьей.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросил Винс. – Принести тебе что-нибудь? Чаю? Подходит время пить чай. Я позвоню.

– Она говорила правду, – сказал Итан.

Винс уже привстал со стула. И вдруг резко выпрямился.

– Ты ведь так не считаешь, – он стоял, опираясь на одну ногу, засунув руки в карманы. – Она лгала, папа, говорю я тебе. Я же сказал, что это неправда.

– Я слышал. Я верю Анне.

– Ты не можешь верить ей! Папа, она солгала! Дети лгут, все это знают. Ты не должен становиться на ее сторону против меня; Бога ради, ты ведь мой отец!

Подавшись вперед, положив ладони на стол, Итан молча наблюдал за Винсом. '

Винс перевел дыхание. Его тело обмякло. Он вынул одну руку из кармана и покрутил ближайший глобус, задумчиво глядя на него. Другой рукой он сделал жест, выражавший беспомощность.

– Не знаю, как убедить тебя. Я с нею ничего не делал. Папа, ты должен поверить мне. Она ребенок! А у меня есть жена и собственный ребенок, как же я мог так поступить с ними? Но как мне доказать это, если родной отец не верит мне?

Итан молчал.

– По правде говоря, я пытался подружиться с нею. – Винс снова закрутил глобус. – Несколько раз я пробовал поговорить с ней, расшевелить ее, но она не захотела иметь со мной дело. Знаешь, меня это задело. Это не значит, что Анна тепло и предупредительно относилась к кому бы то ни было – все мы знаем, этого не было; фактически, чаще всего она была чертовски груба с нами – но я особенно старался проявить дружелюбие, дать ей понять, что у нее есть дядя, который заботится о ней. Я восхищался ею, ты знаешь, у нее много прекрасных качеств, действительно прекрасных качеств. Восхитительных. Но она все равно отстранилась бы от меня. Даже тогда она что-то имела против меня – года два тому назад – и что бы это ни было, затаила это в душе надолго, иначе зачем ей надо было выкидывать такой фокус? Боже, почему она вздумала обвинять меня, ведь я больше всех старался быть ее другом? Я думаю, ей требовалось повышенное внимание – бедное дитя, в самом деле, она, вероятно, была очень несчастна, никому не нравилась, никто не хотел проводить с нею время, но ей следовало обвинять в этом саму себя, и если не могла быть приятной в общении, зачем же нападать на меня? Мы обменялись лишь десятком слов за все эти годы. Что я ей сделал? Что я сделал тебе, папа, если ты не веришь мне? Этот ребенок, которого я почти не знал, которого нигде не было видно, который пропадал или на своей полянке в лесу или в своей комнате, вдруг совершенно неожиданно сочиняет эту проклятую безумную историю, и когда никто не верит ей, она убегает, а потом ты не веришь мне! – он присел на краешек стула рядом со столом Итана, взял его за руку. – Это кошмар.

– Какая полянка в лесу? – спросил Итан.

– Какая? А, одно из ее местечек; Мэриан говорила ей не ходить туда, но она все равно ходила. Анна всегда делала, что хотела. Конечно, это замечательная девочка и способна позаботиться о себе, но она ни к кому не привязывается. Никто никогда не принуждал ее, ты знаешь, никто не заставлял ее делать то, что ей не хотелось.

Итан нахмурился. Насколько хорошо он знал Анну? Ей пятнадцать, ему шестьдесят семь. Она – школьница, жизнь которой еще только начинается, его же жизнь подходит к концу, он уже строит планы отойти от руководства созданной им компании и проводить больше времени в своем горном раю. Насколько хорошо он мог знать ее? Итан восхищался умом и стойкостью внучки, радовался ее острому язычку, но насколько хорошо понимал девочку.

Винс продолжал все более уверенным голосом.

– Я не хотел говорить этого, надеялся избежать этого – это не те вещи, которые хотелось бы говорить о молоденькой девушке, особенно, в своей собственной семье – но, зная ее так хорошо, как мы знаем, почему мы считаем, что Анна до сих пор невинна, или была невинна когда-то? Откуда мы знаем, что она делает, с кем встречается, когда убегает после ужина, или на уик-эндах? Я не говорю, что это плохая девочка – я ее никогда не ругал; она моя племянница и милый ребенок, и я очень беспокоюсь о ней, но сейчас вокруг бегает столько безнадзорных детей, и, наверное, девочка слишком близко сошлась с кем-то из них. Я бы мог поспорить, что Анна забеременела и запаниковала, стала искать, кого можно обвинить... и по какой-то причине выбрала меня. Я не говорю, что дело обстояло именно так, разумеется, откуда мы знаем в точности, что случилось, ведь она даже не поговорила с нами, когда все мы просили об этом? – но из-за всех этих диких детей вокруг в наши дни это предположение может быть таким же верным, как другие. Мне очень жаль, папа, открывать тебе истину, я так расстроен, что она обвинила меня. Я пытался помочь ей, направить по нужному пути, проявить к ней дружеские чувства, и вот что я получил. Черт побери, я не заслуживаю этого! Мне кажется, она думала, что я помогу ей выпутаться из этой ситуации; а может быть, воображала, что я какой-нибудь лопух, если отнесся к ней по-хорошему. И долгое время играла на симпатиях окружающих...

– Все, хватит! – Итан поднялся, его лицо потемнело, дыхание было хриплым, наконец, его охватил гнев, который он должен был почувствовать вчера вечером, слушая Анну. – Я видел ее лицо! Ей было трудно, она переживала тяжелые времена, и это была правда! Ты можешь лить свою грязь, но я понимаю ее лучше, чем ты думаешь. Ты воспользовался ею, использовал ее, потому что она была юной и слабой. Ты любишь слабых людей; поэтому и выбрал Чарльза из всех нас, чтобы привязать к себе. Ты используешь людей, Винс, и всегда это делал. Ты думаешь, я слепой и не вижу, что ты делаешь? Ты пользуешься семьей, пользуешься людьми компании. Ты умный и хитрый, всегда берешь готовенькое, и мне стыдно сказать, что я смотрел сквозь пальцы на многие твои обманы, потому что дела у нас шли хорошо, компания процветала. Думаю, тому виной моя жадность; я позволил тебе продолжать обделывать твои делишки, чтобы делать для нас деньги. Но ты воспользовался Анной! Быть таким извращенным, таким ненормальным, таким злобным, чтобы соблазнить это бедное беспомощное дитя и потом принуждал ее... принимать тебя... чтобы... Как долго? Как долго ты... Хорошо! – рыкнул он, видя, что Винс вскочил и направился к двери. – Убирайся отсюда! С глаз моих долой, вон из моего дома, из моей компании!

Винс резко остановился и обернулся. Взгляд его был растерянным.

– Что?

? Вон из моей компании! Я не желаю, чтобы ты был в ней Это семейная компания, а я хочу, чтобы ты убрался из семьи. Ты опозорил нас. Я не хочу снова видеть твою елейную физиономию! – Итан почувствовал, что слезы застилают глаза, такую боль он испытывал от того что ему пришлось сделать. – Мужчина должен смотреть на своих сыновей и знать их, радоваться им, называть своими друзьями и партнерами. Я тебя больше не признаю, – голос его дрогнул. – Меня тошнит от тебя.

Винс увидел, как поникли плечи отца.

? Папа, – голос его был сдавленным, но осторожным. ? Ты ведь так не думаешь. И даже не знаешь, говорила ли она правду; но почему-то почувствовал это. Ты доверяешься своим чувствам, как и я об этом ты не подумал? А я знаю, что не сделал ничего плохого. Но хватит спорить с тобой об этом; вообще, я думаю, нам лучше ни о чем не спорить. Слишком многое поставлено у нас на карту. А как насчет Тамарака, папа? Я думал, что это твоя мечта, как и моя; нельзя подвергать риску это дело из-за одной девочки. Нам еще многое предстоит сделать там, разве это не важнее, чем какой-то человек? – он подождал, но Итан молчал. – Папа, давай забудем всю эту чепуху. Мы забудем все, что наговорили сегодня. Мы найдем Анну, вернем ее назад и с нею все будет отлично; мы все ей поможем и забудем про этот случай.

Итан посмотрел на него из-под тяжелых бровей.

– Я сказал тебе, чтобы ты убирался.

– Но я знаю, что ты этого не хочешь. – Винс мило улыбнулся. – Все мы в таком напряжении из-за этой неприятности, папа, я понимаю, я понимаю, что ты переживаешь. Но это пройдет. У нас слишком многое поставлено на карту...

– Я хочу, чтобы ты убрался из конторы к завтрашнему дню, у меня другие планы на этот счет. И освободи свою контору в Тамараке к концу недели!

Улыбка сползла с лица Винса. Через всю комнату он пристально посмотрел на своего отца, который стоял сгорбившись у своего стола.

– Ты пожалеешь об этом, – сказал, наконец, Винс. – Мне принадлежат акции компании.

– Ну и что ты с ними будешь делать? – презрительно спросил Итан. – Потребуешь голосованием решать вопрос о твоей работе? Кто же будет голосовать против меня?

Винс медленно кивнул.

– Ты выиграл, но собрания, которое тебя бы порадовало, не будет. Если бы мне надо было, я бы потребовал его проведения.

Итан ждал; он знал, это было еще не все.

– Мне нужны будут деньги. Проще всего продать мои акции.

– Я их куплю, – сразу же ответил Итан. – Позвони юристу и скажи ему завтра приехать сюда.

Винс открыл дверь. В этот момент Итан почувствовал гордость за своего сына, видя, как тот мгновенно смирился с неизбежностью. Он увидел его прежним, быстро и собранно принимающим решения, без видимого сожаления. Это наша общая черта, подумал Итан; иногда так ясно проявляется, что он мой сын.

– Ты мог бы пожелать мне удачи, – сказал Винс, стоя в дверном проеме.

Гордость Итана сникла и слезы снова навернулись на глаза. Он подумал, каким ребенком был Винс: самый красивый из всех его детей, раньше всех начал ходить и говорить, у него была ослепительнейшая улыбка. Самый умный, самый очаровательный, самый жадный.

– Держись подальше от молоденьких девочек, – сказал он.

Винс вышел.

Ярость бушевала в нем. Он пересек гостиную, прошел в столовую и рассерженно обошел все комнаты в доме. И хотя не жил здесь с восемнадцати лет, но еще думал об этом месте, как о доме, а теперь должен был оставить его навсегда. И не испытал никакого сожаления ни о чем, кроме Тамарака.

Он был в ярости из-за Тамарака. Тамарак принадлежал ему, отец отдал ему его. Итан забавлялся с Тамараком лет двадцать, разрабатывая его на свой лад. Теперь наступила очередь Винса. У него были свои планы, бюджет, расчеты. Итан не имел представления о размахе идей Винса: под его руководством Тамарак должен был превратиться из маленького, приятного горного курорта в город со скоростными шоссе, импозантными отелями и роскошными магазинами: в сверкающую приманку для членов королевских семей и для самых состоятельных прожигателей жизни со всего света; город, который дал бы все, что угодно, тем, кто мог себе это позволить. Разумеется, город дал бы еще больше: он стал бы рогом изобилия богатств для «Четем Девелопмент Корпорейшн» и, в частности, для Винса Четема.

Таким был план Винса. Семья строила и другие планы будущей реорганизации компании, в соответствии с которыми Чарльз становился президентом «Четем Девелопмент» в Чикаго, когда Итан удалится от дел, а Винс – вице-президентом «Четем Девелопмент» и президентом «Тамарак Компани». Все было решено; никто не возражал, и деятельность Винса в последние два года была подготовкой для его переезда в Тамарак. Он собирался сделать Тамарак самым захватывающим проектом десятилетия, и вследствие этого, а также потому, что проект был бы таким эффектным, он явился бы также трамплином ? хотя никто еще не знал об этом – для превращения Винса в политика.

Но отцу потребовалось лишь полминуты и несколько слезливых фраз, чтобы вырвать это у него из рук.

Он оставил дом Итана и автоматически повел машину на полмили дальше к дому, где жила Анна, куда ездил дважды в неделю в течение почти двух лет. Припарковав машину за квартал, как всегда, вошел в дом через боковой вход сильной и уверенной от злобы походкой. Злость настолько захватила все его чувства, что он не мог сосредоточиться. «Сука, – думал Винс, шагая через две ступеньки по лестнице на второй этаж. – Чертова сука». Но как только он сделал Анну объектом своей ярости, его мысли перескочили на отца. Негодяй. Выбросить, как какого-нибудь слугу. В холле наверху он наткнулся на столик, лампа упала на пол и разбилась. Он бросил все как есть. Выгнал! Своего собственного сына! Но его гнев уже переместился на Чарльза – мягкотелый сукин сын; ничего не случилось бы, если бы тот стоял на моей стороне и сказал всем, что она врала – и потом на Мэриан:

– Еще одна сука. Вступилась за нее. Две суки: моя чертова сестра и эта другая.

Он добрался до комнаты Анны. Распахнул дверь настежь и ринулся вовнутрь. В комнате было неестественно тихо. Кровать была застелена, книги аккуратно расставлены на полках, окно закрыто. Ваза на столе, в которой всегда стояли свежие розы, была пуста. Винс остановился посередине комнаты, между камином, перед которым они лежали когда-то на мягком ковре, и кроватью, где девочка раздвигала для него ноги по его желанию, и впервые был поражен мыслью, что она, действительно, ушла. У него украли Тамарак и отобрали Анну. И то, и другое принадлежало ему, и он лишился и того, и другого.

Снова ярость поднялась в его душе, неизмеримая и бессвязная, всеохватывающая волна слепой злобы. Он набросился на подушку скамьи, ее любимое место, где она сворачивалась клубком, швыряя подушки на пол, разрывая ее мягкие игрушки, разбрасывая их по комнате. Он сорвал гардины, споткнулся и разразился проклятиями, пытаясь вытянуть ноги из мягких складок, доходивших ему почти до колен. Я бы душу из нее вытряс. Надо было убить ее. Он не раз угрожал Анне, и та вела себя тихо почти два года. А потом все разрушила. «Чертова сука, я был слишком добр к ней. Слишком хорошо относился».

Теперь он обрушился на кровать, сдирая цветастый полог, бледно-розовое покрывало, шелковые подушки, простыни, он топтал их снова и снова, эта сука, эта сука довела его до этого, поссорила с отцом, а потом исчезла, ускользнула от него, от его члена...

– Винс! – закричала Мэриан. – Боже мой, Винс, прекрати!

Он застыл на месте, спиной к ней. В руках у него были смятые простыни. Розовое покрывало выскользнуло из пальцев. В зубах был зажат угол подушки. Он медленно бросил простыни и покрывало на кровать. Разжал зубы, и подушка упала сверху. Потом заставил сердце биться ровнее, выпрямился и повернулся к Мэриан.

– Не кричи на меня, Мэриан, – любезно сказал он, застенчиво улыбаясь ей. – Я потерял контроль над собой; меня занесло. Извини. Не знаю, что нашло на меня, эта ужасная неделя, я думаю, и потом я только что поссорился с отцом и все бросил. Не представляю себе, как бы я работал на него дальше, он просто невозможен, такой чертовски ограниченный в свои преклонные годы. Так что я ушел и теперь оказался без работы, и наверное, обвинил во всем Анну – бедную, грустную маленькую Анну, разве это не ее вина, что она портит все, к чему прикасается? Я пришлю кого-нибудь, чтобы навели здесь порядок, не беспокойся об этом, – он недоверчиво покачал головой. – Просто не могу себе представить, что это на меня нашло.

Мэриан выглядела смущенно.

– Ты можешь быть таким милым, Винс, зачем же ты все это сделал?

– Что, моя дорогая? – вежливо спросил Винс.

? Все. Занимался... сексом... с Анной... О, Боже, Винс, как ты мог?

? Но, моя дорогая, я же сказал вам, что не делал этого. Я к ней не прикасался. Она смущенная, несчастная девочка, которая рассказывает ужасающую ложь, чтобы привлечь к себе внимание. Я удивлен, что ты до сих пор этого не знаешь, Мэриан, ведь ты провела рядом с ней столько лет, – он подошел к ней, отметив мимолетную тревогу, блеснувшую в ее глазах при его приближении, и легко прикоснувшись к ее плечу, поцеловал в щеку.

– Самая ужасная вещь в мире – это когда человек не может рассчитывать на свою семью.

– Мы были счастливы, – мрачно сказала Мэриан. – Мы были так счастливы. А теперь Анна ушла, отец безутешен, Нина плачет, а Уильям ни с кем не разговаривает, от Фреда никакого толку и я не знаю, что делать! Все так запутано и я обвиняю в этом тебя.

Винс открыл дверь на боковую лестницу.

– Я знаю, что ты меня обвиняешь, – холодно ответил он, не оборачиваясь. – Может быть, когда-нибудь я и прощу тебя.

И небрежной походкой выйдя из дома, направился к машине. Это должно было потрясти ее; Мэриан не переносила, когда с нею говорили холодно и оставляли ее без улыбки и поцелуя на прощанье.

Проезжая короткое расстояние до своего дома, он насвистывал марш. Дел впереди было много, надо было составить планы, выбрать варианты, позвонить кое-кому. О некоторых планах ему нужно было поговорить с Ритой. Он предпочел бы держать ее подальше от всего этого, но со времени того проклятого обеда жена была в ужасном настроении – она, фактически, не разговаривала с ним вчера вечером, когда они приехали домой, – и ему никогда не удастся вернуть ее в нормальное состояние, если оставить в неведении относительно своих планов.

– Привет, киска, – сказал он Доре, подбрасывая ее кверху. – Как ты провела день? Я получу свой поцелуй?

Дора хихикнула.

– Я не могу поцеловать тебя отсюда.

– Ну, ладно, – Винс опустил дочь пониже, ее личико оказалось совсем рядом с его лицом. На какой-то миг ему показалось, что в этих глазах и форме рта есть сходство с Анной, но, разумеется, знал, что ничего подобного не было. Доре только пять лет, а Анна женщина. Он позволил Доре оставить на его щеке влажный поцелуй, потом опустил ее вниз. – Где мама?

– Наверху. Она делает уборку в шкафах. И занимается этим весь день.

– Весенняя уборка, – сказал развеселившийся Винс. «Хорошая жена», – подумал он. По той или иной причине она не разговаривает с мужем, но старается, чтобы дом был в порядке.

– Останься здесь внизу, Дора, я хочу поговорить с нею. Посмотри телевизор или еще что-нибудь.

– Ничего не показывают.

– Тогда займись чем-нибудь. Я не хочу, чтобы ты мешала нам.

Рита была в своей гардеробной. Все зеркальные дверцы шкафов на одной стене и зеркальные выдвижные ящики на другой были распахнуты. Одежда лежала кучами на полу и на двух бархатных стульях перед чередой зеркал в глубине комнаты. Пышная белокурая красавица Рита десятки раз отражалась в зеркалах – бесконечная череда Рит – в то время как она сортировала, придирчиво осматривала, складывала и аккуратно раскладывала их одежду. Нет, не их одежду, заметил Винс. Только свою.

Он сделал вид, что не обратил на это внимание.

– Я хочу поговорить с тобой. В кабинете.

– Я занята, – она рассматривала пуговицу.

– Ты можешь сделать это потом. Черт побери, не можешь же ты вечно отказываться говорить со мной. Кое-что произошло, нам нужно принять решение.

– Я уже это сделала, – она сняла с вешалки блузку и завернула ее в шелковую бумагу. – Сегодня вечером я уезжаю отсюда. Я и Дора.

Винс отступил назад.

– Отсюда? Что это значит?

– Это значит, что я ухожу от тебя, – она коротко взглянула на него, и зеленые глаза скользнули по его лицу, полные, глянцевитые губы были надуты, чувственно, как он все еще считал. Густая волна платиново-белых волос, доходила почти до талии, а фигура была округлой и пышной, с изгибами, в которые мужчина мог спрятать свое лицо и чувствовать себя одновременно возбужденным и утешенным. Винс, который всегда насмехался над ее «куриными мозгами», как он выражался, и в течение двух лет был увлечен Анной, все еще не мог оторваться от мягких округлых форм своей жены.

? Я ухожу, – сказала она. – Что еще это может значить?

? Ты никуда не пойдешь. Ты что, с ума сошла? У тебя есть дом и ребенок, есть муж, и ты останешься там, где тебе следует быть, – он улыбнулся и взял ее за руку. ? Вчера вечером ты расстроилась, дорогая, все мы расстроились. Но ты была великолепна, поддержала меня и все сказала правильно. Я кое-что купил тебе сегодня и собирался отдать тебе за ужином. Я думал, мы пойдем в «Ле Перроке».

Она оттолкнула его руку.

– Мне не нужны никакие подарки и мы не пойдем ни в какие модные рестораны. Тебе следует поэкономить деньги, Винс. Мы с Дорой будем стоить тебе дорого. Это квартира и еще нам нужно купить...

– Какая квартира?

– Которую я сняла в Чикаго. Она на Лейк Шор Драйв, очень симпатичная. Но нам придется заплатить за новую мебель; у них там невероятная рухлядь. И потом летний лагерь для Доры и ее обучение в Латинской Школе.

– Дерьмо собачье. Ты сошла с ума. Ты никуда не поедешь и ясно, как день, что никуда не возьмешь Дору. Она моя и никто ее у меня не отберет.

Рита снова повернулась к кучам одежды.

– Мой адвокат говорит, что ты можешь поговорить с ним об этом.

Винс уставился на нее.

– Когда это ты была у адвоката?

– Сегодня утром.

– Зачем?

– Для развода. Боже мой, Винс, какой ты сегодня несообразительный. Ты всегда обвинял меня в тупости, но сам просто образец непонятливости. Не мог бы ты подать мне этот чемодан? Тот, что на верхней полке?

Винс издал смешок.

– Может быть и упаковать его для тебя?

– Нет. Я сама... О, ты находчив, – она пожала плечами и пододвинула к шкафу один из бархатных стульев, сбросив одежду на пол. – Я достану его сама.

Винс посмотрел на изгиб ее ног, когда она стояла на стуле. Он провел по ним рукой, ощутив прилив желания.

– Пойдем в другую комнату, там мы можем все уладить.

– Нет! Черт побери, Винс, не смей прикасаться ко мне.

Он просунул руку между ее ногами и попытался дотянуться до промежности.

– Слезай с этого стула.

– Я закричу! А Дора вызовет полицию. Я сказала ей сделать это, если она услышит мой крик. Позвонит и скажет им, что меня насилуют.

Винс отдернул руку.

– Почему ты ей так сказала?

– Потому что ты изнасиловал Анну, – она опустила на пол чемодан и поставила рядом еще два поменьше. И смотрела на него сверху вниз, сжав губы, которые больше не были пухлыми. – И это продолжалось, не так ли? Снова и снова. Думаю, она говорила не о каком-то минутном сумасбродстве и потом прости-прощай. Анна сказала, ты заставлял ее делать всякие нехорошие вещи. Делать! Вещи! Мы-то знаем, что она имела в виду, ведь так, Винс? Все твои излюбленные штучки, те самые, которым ты учил меня. Не мимолетное умопомрачение, когда ты слишком много выпил однажды вечером, о, нет, нет, гораздо больше. Девочка говорила о многих вечерах и обо всей твоей разлюбезной чепухе, да? Ты подонок, Винс, какой же ты бессовестный подонок. Ты думаешь, после всего этого я останусь здесь? И думаешь, я допущу, чтобы моя девочка находилась в одном доме с тобой после этого? Мы отсюда уезжаем, с тобой нельзя жить. Я говорила твоим родным всю эту ложь о бедном ребенке, чтобы ты позаботился обо мне; ты заплатишь мне за ложь. Будешь платить до конца своих дней. Ты всегда считал меня дурой, ну, кто теперь в дураках? Кто будет платить до конца жизни, потому что не смог держать свой хер подальше от ребенка, запуганного им до смерти, и кому потом потребовалось заступничество жены перед его семьей? Ты дурак, Винс. Когда-то я думала, что ты умен. Но ты оказался самым глупым негодяем, которого я встречала в жизни. Убирайся с глаз моих.

Он отступил назад, когда она спрыгнула со стула.

– Так что сегодня вечером я отсюда уезжаю. А мой адвокат позвонит тебе, и, я думаю, мы найдем способ дать тебе возможность видеться с Дорой, потому что ни в коем случае я не позволю тебе остаться с нею наедине. Так я сказала моему адвокату. Он считает, что, вероятно, с этим не будет проблем, ведь тебе не нужна реклама? Так он выразился. Как ты думаешь, он прав? – склонив голову набок, она изучающе вгляделась в лицо Винса. – Я думаю, он прав. – Рита открыла большой чемодан и начала складывать в него аккуратные стопки одежды. – Убирайся, я не хочу разговаривать с тобой. Ты мне больше не нравишься, Винс. Ты настоящее дерьмо. ? замолчав, она продолжала заниматься своим делом. – Убирайся! – снова крикнула Рита и хлопнула ладонью по полу. – Я не хочу тебя видеть!

Он ушел. «Весь день он откуда-то уходит», – подумал Винс. Потом спустился по лестнице и вышел во дворик перед главным входом. Машина была оставлена на дороге, мужчина открыл дверцу и сел на переднее сиденье, невидящими глазами уставившись в лобовое стекло. Надо было подумать, составить план действий, принять решение. Но из ума у него не выходили женщины.

Он был окружен гарпиями, решившими его уничтожить. Анна. Мэриан. Рита. И Дора, которая вызвала бы полицию, если бы ее мать закричала.

– Папа! – позвала Дора с заднего крыльца. – Ты куда? Можно мне с тобой?

Сзади на нее налетела Рита и увела в дом.

Винс завел машину. Рита получит только то, что его заставят заплатить, ни пенни больше. И он будет видеть Дору когда захочет и где захочет, и найдет способ забрать ее у сумасшедшей матери. И заберет Тамарак у своего отца. Он мог бы и сам сделать это, но можно и найти кого-нибудь, чтобы проделать это; и неважно, сколько времени это займет, он своего добьется. И всем им припомнит, что они ему устроили.

Винс попытался свистеть марш, который насвистывал раньше, но ничего не получилось. Горло пересохло, губы были сухими. Он сердито включил приемник, покрутив ручку настройки, пока не нашел военную музыку: повернул регулятор громкости на полную мощность, чтобы музыка заполнила машину. Потом освободил проезд.

Мельком он подумал об Анне, проезжая мимо ее дома; вспомнил ее неловкое тело и огромные глаза в тот первый раз в лесу. Потом изгнал ее из своих мыслей. Ему не следовало думать о ней снова, она уже была забыта. Утратила всякое значение. Он миновал множество подъездных путей и выбрался на дорогу. Через пару лет ее не будет в живых. Даже если она и не умрет, то никогда не вернется в семью, не посмеет, ведь никто не поверил ей. Они никогда не увидят ее снова.

Он оставил свой дом позади, продолжая вести машину. Она утратила всякое значение. Она уже была забыта.

ГЛАВА 5

Одиннадцать человек обосновались в доме на Пейдж Стрит в Хейт Эшбери[2]. Здесь они спали на детских кроватках, продавленных кушетках и на матрасах, брошенных на пол. Дом, как и десятки других по соседству, когда-то был элегантным, три его этажа были украшены зубцами на кровле, резными и расписными деревянными панелями на каждом дюйме башен, мансард, карнизов и оконных рам. В начале века здесь жила семья состоятельного банкира, звучали детский смех, стук подков тонконогих рысаков и слышался шум балов, продолжавшихся до рассвета. Но ко времени, когда здесь появилась Анна, (в течение тридцати лет здесь были меблированные комнаты, сдававшиеся внаем с пансионом) штукатурка осыпалась, широкие перила исцарапаны и расщеплены, а канделябры изрезаны.

– Печальный упадок, – сказал Дон Сантелли, окидывая взглядом дом. – Но туалеты в порядке, как и освещение, а местное привидение не слишком враждебно настроено.

– Привидение? – спросила Анна.

– Адольф Свейн, банкир. Он построил этот, дом. Мы думаем, он недоволен тем, что видит хиппи в своем особняке, поэтому заставляет отваливаться то тут, то там куски потолка, а раковины засоряться; и половицы могут провалиться под ногами, когда ты о чем-то задумался. Ступать осторожно и легко – правило номер один. Правило номер два – не выглядеть испуганно. Кажется, с этим у тебя проблемы.

Она метнула на него взгляд.

– Почему?

– Ты знаешь, почему. Чего ты боишься? Что кто-нибудь тебя найдет? Или что тебя никто не найдет?

– Это мое дело.

– Ну, я ведь спросил по-дружески. – Он обнял ее за плечи. – Все проходят через это, попадая сюда. – Анна отшатнулась от него. – Извини, – сказал он. И сделал нарочито большой шаг назад.

? Думаю, нам следует представиться друг другу по всей форме; потом, может быть, мы и подружимся. Дон Сантелли. Кажется, при встрече я не говорил этого. Обычно, мы не придаем значения фамилиям. Я твоей тоже не спросил.

– Анна Гарнетт.

– Гарнетт[3]. Мне нравится. Это вроде бы драгоценный камень, да?

?Да. Вроде. – Это была фамилия ее матери до замужества; теперь Анна взяла ее себе. Анна Четем исчезла где-то между Чикаго и Сан-Франциско. Теперь она была Анной Гарнетт и останется ею до конца жизни.

– Ну вот, теперь мы знакомы, – сказал Дон. – Хочешь есть?

Она кивнула.

– Посмотрим, что здесь найдется.

Он был высоким и тонким, с черными волосами, стянутыми в конский хвост на затылке, с глазами навыкате, с быстрой улыбкой и россыпью прыщей на лбу. И уже два года жил в Хейт Эшбери, то в одном доме, то в другом с разными людьми.

– Ищу место, где я мог бы хорошо себя чувствовать, – рассказывал он, вынимая из холодильника пластмассовые коробки и накладывая овощи на тарелку. – Кажется, теперь нашел; здесь много хороших людей. Хлеб, – пробормотал он и отрезал толстый ломоть от диетической бутылки. – Сок, – наполнил стакан и поставил все перед Анной. – Ешь и отдыхай. У тебя нет других дел, как только быть счастливой.

– Мне нужна работа. Я не могу ничего сделать, пока не найду работу.

– Прикуси язык, Анна. Здесь это поганое слово не произносят. Мы пришли сюда, чтобы избавиться от всего этого. Работа – это для батраков.

– Но...

– А теперь послушай. Единственное, что нужно делать – это собирать каждый месяц продовольственные талоны. Если они есть, ты плюешь на всякую там работу, на твои нужды тебе хватит. Плата – двадцать пять баксов в месяц с человека, с питанием дороже, где-то пятьдесят, одежда у тебя есть, так ведь? Так что же тебе еще нужно?

Анна пристально посмотрела на него.

– Но все работают.

– Но не здесь. Ты говоришь об этом ужасном месте, из которого вырвалась. Здесь ты занимаешься тем, что тебе нравится. Познаешь себя и узнаешь, что же на самом деле важно в жизни. Тебе не нравится еда?

– Ну, не найдется ли какого-нибудь мяса или чего-нибудь...

– Я такое дерьмо не ем, – любезно ответил он. – Я убежденный вегетарианец. Но здесь у нас проблем нет, никому нет никакого дела до того, что ты делаешь, пока ты не пытаешься обратить других в свою веру, и заботишься о самом себе. Сегодня сделаем ради тебя исключение. У Барби есть баночка тунца, она не будет иметь ничего против, если я тебе дам немного, чтобы помочь почувствовать себя здесь, как дома. Когда-нибудь вернешь ей, ладно? – он открыл банку консервов и вытряхнул рыбу на тарелку Анны. – Нормально?

Она кивнула.

– Спасибо. Если ты не работаешь, то ходишь в школу?

– Нет, это неинтересно. Я отвратительный студент; ненавижу, когда мне говорят, что есть только один правильный путь, и я цепенею на экзаменах и тестах. Отец предлагал мне сотню баксов за каждое «отлично» в моей учетной карточке. Я сказал ему, что это жалкие гроши.

– Почему?

– Потому что каждое «отлично» должно было стоить восемь – девять тысяч. Потому что я ведь работал, верно? А сотня баксов за «отлично» – это же гораздо ниже минимальной заработной платы, если представить себе время, проведенное в школе и домашнюю работу. Я был совершенно разочарован этим типично капиталистическим поступком отца, который попытался лишить меня достойного уровня жизни; и потом им с матерью не нравилась моя прическа или одежда, или друзья или что я курю марихуану, или что не рассказываю о своих делах. А мне не нравилось, как осторожно они относятся к своей жизни, все планируют прежде чем пошевелиться, чтобы знать конец действия до его начала. Мне же хотелось романтики, тайны и неожиданной страсти. Поэтому у нас происходили всякие кризисы, много криков и слез, вот я и ушел и оказался здесь. Я играю на гитаре на углах улиц, разговариваю с прохожими и учу их лучше относиться к самим себе. Жизнь – это обуза для большинства людей, но не для меня. Я лежу на солнышке и принимаю каждый день таким, как он есть, я никогда не знаю, что случится завтра. Такой и должна быть жизнь. Давай найдем место, где ты будешь спать. Наверное, лучше всего на третьем этаже, меньше народа. Здесь наверху нет ванных комнат, но есть две на втором и одна на первом, а договориться с ребятами всегда можно.

Он взял ее чемодан, и Анна пошла за ним на второй этаж, а потом по узкой лестнице, похожей на чердачную, на третий.

– Давай-ка мы тебя устроим, – сказал он, – ставя чемодан на голый матрас. Он принес пустую картонную коробку. – Похоже твои шмотки сюда поместятся, если это все, что у тебя есть. – он начал открывать чемодан.

– Оставь его в покое! – выпалила Анна. Он отодвинулся.

– Извини, я только хотел помочь.

– Я не люблю, когда трогают мои вещи.

– У-у, – мягко протянул он. – Мы здесь многим делимся. Тебе следует об этом подумать. – он повернулся, чтобы уйти. – Не торопись, устраивайся потихоньку, мы здесь время не наблюдаем. Никаких часов, фактически. Осмотрись.

Оставшись одна, Анна села на матрас. Он лежал в углу большой комнаты с лепным потолком и паркетным полом, выщербленным и потускневшим от времени. Когда-то здесь был бальный зал, теперь же располагалось пять матрасов, несколько стульев и картонных коробок с одеждой. Над матрасом Анны находилось круглое окно с квадратами стекол, из которого были видны такие же дома на другой стороне улицы, а за ними – вершины деревьев Пэнхендл, узкая, длинная полоска парка Голден-гейт, где она два дня сидела, убеждая себя, что парк – это дом, и скоро привыкла к этому месту.

Она говорила самой себе, что ни о ком не будет скучать, но скучала по ним по всем. Не по Винсу, никогда, но по всем остальным скучала, по всем людям, которые заполняли ее дни с тех пор, как она родилась, и которые приобретали какое-то мистическое сияние и казались тем ярче, чем дольше она находилась вдали от них. О Хейт Эшбери она узнала в школе, ее одноклассники говорили о нем с возбуждением и тоской, как о месте свободы и свободной любви. Они клялись, что отправятся сюда, как только дома что-то не заладится, но никто из них не ушел. Анна была единственной, кто сделал это, и первые два дня, бродя по Сан-Франциско, она вовсе не чувствовала себя свободной; она испытывала пронзительное чувство одиночества и заброшенности и была уверена, что поступила неправильно. А потом встретила Дона Сантелли, который играл на своей гитаре на Пэнхэндл, и пошла с ним, потому что он сказал, что ей будут рады, она сможет остаться здесь сколько угодно времени, и ни о чем ее не расспрашивал, и потому, что Анна не знала, как быть.

И потом она что-то значила для него, ведь он старался быть таким любезным. «Мы здесь многим делимся. Тебе следует об этом подумать». Но она не хочет делиться. Она ни с кем не хочет сближаться. Впервые за два года ее тело снова принадлежало ей; она чувствовала себя чистой, незапятнаной и нетронутой. И хотела такой остаться. Никто никогда больше не унизит ее, как это сделал Винс. Никому не удастся.

Но не только прикосновения казались ей невыносимыми, ей трудно было разговаривать с людьми. Она хотела, чтобы ее оставили в покое, хотела отделиться от всех. Но в то же время не хотела быть одна. «Если бы они как бы были вокруг, но не приближались, мне было бы хорошо, – думала она. – Если они будут слишком навязчивы, я уйду куда-нибудь еще». Она села по-турецки на матрас, глядя в круглое окно. – Мне не нужно делать то, чего я не хочу. Никто не может заставить меня».

Кажется, ей даже не надо было работать. Всякие паршивые работенки, сказал Дон. Продуктовые талоны. «Дедушка был бы ужасно разочарован, – подумала Анна. – Он бы сказал, разве не лучше было бы по крайней мере попытаться найти настоящую работу? Ты всегда можешь обратиться за помощью, если у тебя не получается, но ты была бы больше довольна собой, если бы попыталась использовать свою умную головку. А потом он бы поцеловал меня и сказал, какая я сообразительная».

Анна сморгнула слезы.

– Но я там больше не живу, – громко сказала она. – Я больше не принадлежу к их миру. Я часть этого мира. И я должна Барби, кем бы та ни была, банку тунцовых консервов. – Она оставила чемодан на матрасе и спустилась по крутой лестнице и прошла мимо кухни на улицу. Дом был пуст. Никому не было дела до того, куда идет Анна. Мэриан спросила бы ее, куда она собралась. «Мэриан всегда хотела защитить меня, – подумала девочка. – Но когда это действительно понадобилось, не защитила».

Она пошла по тротуару, отыскивая бакалейный магазин, но спрашивать не хотела. На улице было много людей. Группы ярко одетых мужчин и женщин, которые расходились в стороны, давая ей пройти, и снова соединялись, пропустив девочку. От этого Анна чувствовала себя очень одинокой, а твидовый брючный костюм с белой блузкой, одетый на ней, когда она ехала в автобусе до города, заставлял ее чувствовать себя здесь чужой. Но все вокруг было таким необычным, и она решила, что достаточно находиться среди зрителей.

Поблизости девушки в тонких шарфах взялись за руки и танцевали, встав в круг; подальше – мужчины с прическами в виде конских хвостов, с серьгами и длинноволосые женщины с повязками на головах сидели, скрестив ноги в дверных проемах, покуривая и переговариваясь. Прямо впереди Анна увидела, как группы людей входят и выходят из парка, а когда подошла поближе, то в глаза ей бросилось, что сотни людей расположились на траве, сидели, опираясь о стволы деревьев, читая или напевая под грустные переливы гитары.

В Хейт Эшбери стояла весна. И каждый день прибывали все новые люди со всех концов страны. Их соблазняли романтические сказки о свободе, мире, гармонии, радости и любви. В нескольких кварталах этого района, с двух сторон ограниченного парком Голден Гейт, они создали мирок, сверкающий красками индийских сари, бархата и старых кружев, извлеченных из забытых сундуков, разрисованных вручную теннисок, сандалий и длинных ниток бус. От этого мира исходил запах ладана и марихуаны, он был обставлен подержанной мебелью и освещен свечами, вставленными в винные бутылки, или голыми лампочками, свисавшими с потолка. Это был мир аэроплана Джефферсона Кена Кейси, Благодарного Мертвеца и Холма Хиппи в парке Голден Гейт.

– Полно места, – сказал кто-то Анне, наблюдавшей за толпой на холме. Незнакомец попытался притянуть ее к себе. – Ты можешь протиснуться сюда.

Анна отшатнулась.

– Я только смотрю.

– Полно места, – повторил он, но убегая, девочка видела, что о ней уже забыли.

Каждый день Анна гуляла по Хейт Эшбери, слушая и наблюдая. Через месяц она узнавала десятки лиц, и ее узнавали люди, и приветствовали улыбкой или рукой, поднятой ладонью вверх, таким у них был жест приветствия.

– Две недели я ждал, чтобы сказать «привет», – обратился к ней молодой человек с белокурой бородкой и длинными светлыми волосами. – Так что, привет.

– Привет, – коротко ответила Анна, не останавливаясь.

– Меня зовут Сэнди, – сказал он, приноравливаясь к ее шагам, – я написал песню и посвятил тебе. Поэтому мне нужно знать твое имя.

Он придвинулся поближе, пока они шли рядом, и его плечо и рука касались ее. Анна отодвинулась.

– Поищи кого-нибудь еще.

– Нет, ты – то что надо. Ты очень привлекательная девушка. Не могла бы ты идти помедленней? Я за тобой не поспеваю. И куда мы идем?

Анна остановилась, глаза ее смотрели холодно.

– Иди, куда хочешь, но держись подальше от меня. Я не хочу, чтобы ты тут мотался. Я так хорошо гуляла, а ты все испортил.

– О, смотри-ка. Считается, что мы должны быть вместе, вот и все. Это значит, глянь... – он притянул Анну к себе и обвил своими длинными руками. – Главное – любовь, правда? – она отбивалась, и он сильнее сжал ее в объятиях. – Мы могли бы позабавиться, нам было бы хорошо вместе...

При этом отзвуке прошлого Анна закричала, переполошив тихую улицу. Люди кругом забегали, засуетились.

– Зачем ты так? – рассердился он. – Ты ведешь себя так, будто я какой-нибудь насильник; я хотел любить тебя.

– Давай, бежим, – высокая молодая женщина схватила Анну за руку и прежде чем Анна успела подумать, она уже бежала по улице и по тротуару на другую сторону, к парку; а спутница крепко держала ее за руку. Люди расступались, чтобы пропустить их, а они бежали и бежали, вытягивая ноги в длинных летящих прыжках, их сердца колотились, сандалии гулко шлепали по тротуару, блузки стали мокрыми от пота под жарким солнцем майского дня.

? Чудесно, – задыхаясь проговорила молодая женщина, когда они добрались до парка. Она бросилась на прохладную траву в тени дерева, увлекая Анну за собой. ? Хорошо было, правда? Боже, как мне нравится так бегать. С тобой все в порядке?

– Да, – сказала Анна. Лицо ее было красным и удивленным. – Правда, все хорошо. Я отлично себя чувствую.

– От бега всегда так, и неважно, бежишь ты от кого-то или к чему-то. Я Элинор Ван Нуйс. Рада познакомиться.

– Анна Гарнетт. Спасибо, что спасла меня.

– Сэнди отпустил бы тебя; он противник насилия. Но с тобой здорово бегать. Мы должны бегать раз в день, хотим мы этого или нет. Ты здесь уже давно?

– Месяц. А ты?

– О, целую вечность. Год. Я пришла сюда сразу после средней школы. Моя семья стратегически распланировала всю мою жизнь: я должна была закончить колледж и сразу же выйти замуж за какого-нибудь старого богача, который обеспечил бы меня; завести троих детей – девочку, мальчика, и не знаю, кто там должен быть третьим, – устроить красивый дом в пригороде и очень шикарную виллу для летнего отдыха в штате Мэн. Мне ничего другого не оставалось, как сняться с места. Я уже не могла выносить, когда они каждый раз заставляли меня делать то одно, то другое, чтобы подготовить свое будущее, и бранили меня, когда я гуляла с мальчиками, не соответствовавшими моему положению, и кончилось тем, что я все возненавидела. Особенно споры.

– Споры о чем? – спросила Анна. – Чего ты хотела?

Элинор пожала плечами.

– Откуда я знаю? Мое собственное беспорядочное будущее вместо их аккуратного счастья, я думаю.

Она была высокой, с длинными, спутанными рыжими волосами, маленьким ртом, который всегда находился в движении, болтая, напевая или насвистывая.

– Ты не можешь себе представить, как родители ненавидели мое насвистывание, это их совершенно сводило с ума, – зеленые глаза сужались до сердитых щелочек, если она видела что-то нехорошее, а неистовый темперамент вспыхивал, как бенгальский огонь, оглушая и приводя в замешательство и ее, и всех окружающих. – Беда с моим характером. Но мне кажется, он должен смягчиться со временем. Мне двадцать пять. Многие успокаиваются, когда подходит старость, ты как считаешь? А тебе сколько лет?

– Мне девятнадцать, – сказала Анна.

Элинор склонила голову набок и изучающе посмотрела Анне в лицо. Она потянулась и откинула черные волосы Анны с ее глаз. – Скорее семнадцать, но пусть будет, как ты хочешь, меня это не касается. Откуда ты?

– С Восточного побережья.

– Правда? Я тоже. А откуда именно?

Анна ответила не сразу.

– Я не совсем с Восточного побережья, – медленно проговорила она. – Мне бы не хотелось говорить об этом.

– Хорошо, я согласна. А о чем ты хотела бы поговорить?

– О тебе.

– В самом деле? Мне нравится говорить о себе. Посмотрим, что еще? Я люблю читать, особенно биографии, потому что мне интересно узнавать, что у людей, которые оказались, действительно великими, тоже были проблемы с родителями, как и у меня. Я пытаюсь высидеть сеанс на фильмах ужасов, но не могу...

– А почему ты хочешь выдержать эти фильмы?

– О, один парень мне сказал, что это формирует характер, чтобы не бояться кошмаров и знать, что не разревешься, как идиотка. Наверное, он прав, но я не могу выдержать напряжения. И потом есть другая возможность: вдруг я в конце концов разревусь? »

– Может быть, иногда и нужно реветь, – сказала Анна, удивляясь сама себе. За все время своего пребывания в Хэйте она не осмеливалась высказывать свое мнение и ни с кем не разговаривала по-настоящему. – Если ты не плачешь из-за действительно ужасных вещей, то, наверное, тебе нет дела ни до чего и ни до кого, и тогда едва ли ты можешь считать себя человечным.

– Но ведь ты не имеешь в виду фильмы ужасов, не так ли? Ты говоришь о реальной жизни. Ты правда так думаешь? Обычно, я боюсь плакать. Считается, что если человек в самом деле взрослый, то должен уметь справляться со своими эмоциями и так сочетать их в своей личности, чтобы от этого была польза.

Анна улыбнулась. Она почувствовала незнакомое напряжение мускулов и поняла, что это была ее первая улыбка за несколько последних недель.

– Ты это где-нибудь прочитала.

Элинор, усмехнулась.

– У меня есть хорошая книга по психологии, ты можешь иногда в нее заглядывать, если хочешь. Там используется куча всяких странных слов, но, правда, книга очень хорошая, много интересных вещей. Как то, о чем я сейчас говорила, то есть необходимо владеть своими эмоциями, а не погружаться в них. Предполагается, что ты используешь их для решения своих проблем с помощью тех средств, что у тебя есть, используешь свою личность, вместо того, чтобы разваливаться на части из-за неприятностей.

– Ты всегда можешь их решить, – тихо сказала Анна.

– Ну, да, убегаешь от них, – радостно заявила Элинор. – Как сделали все здесь, – они помолчали. – В любом случае, я думаю, ты не падаешь в обморок на фильмах ужасов потому что знаешь, что это обман. Моя проблема в том, что я об этом забываю. Я запутываюсь и не знаю, что правда, а что нет. Иногда я размышляю обо всех этих историях и не могу быть уверена, случилось ли все это с людьми, которых я знаю, или я их придумала.

– Тебе надо их записать, – сказала Анна. – Может быть, ты великий писатель и даже не знаешь об этом.

Элинор покачала головой.

– Я могла бы. Это неплохая идея. Но никому не говори об этом, а то они подумают еще, что это слишком, вроде как работа. Так или иначе, я отказалась от фильмов ужасов, потому что не думаю, будто они чем-то помогут в становлении моего характера. Другой парень сказал мне, что надо заниматься альпинизмом, чтобы укрепить характер. Думаю, это мне понравилось бы, но возможность никогда не представлялась. А тебе они нравятся? Фильмы ужасов?

– Нет. И книги ужасов тоже. Я ненавижу, когда меня пугают. Кто все эти парни, которые дают тебе советы?

– Просто парни. Каждый парень, с которым я была знакома, давал мне совет. Похожа я на того, кому это нужно?

Анна покачала головой.

– Ты похожа на того, кто может позаботиться о себе.

– Ну, иногда. Хотя мне нравятся парни и, может быть, я посылаю сигналы, даже не осознавая этого, сигналы о помощи. Знаешь, я не всегда уверена в том, что делать в ближайшее время. Я двигаюсь как бы рывками, и иногда удивляюсь, как я здесь очутилась и почему я здесь, и где окажусь в следующий раз. А ты? У тебя есть парни, которые говорят тебе, как себя вести, пытаются учить поступать, как они считают нужным?

Анна вскочила на ноги.

– Мне надо идти.

– Куда? – Элинор посмотрела на нее снизу, но не двинулась с места. – Если ты не хочешь о чем-то говорить, перемени тему. Я не обижусь. Тебе, действительно, надо идти? Потому что если ты можешь остаться, мы могли бы поговорить еще. Я подумала, может быть, мы смогли бы стать настоящими хорошими друзьями.

Огонек надежды затеплился в душе Анны. Впервые с тех пор как она ушла из дома, холодная, жесткость внутри нее начала смягчаться. Она медленно села и очень медленно улыбнулась, шире, чем в первый раз.

– Мне бы этого очень хотелось.

С этих пор Анна и Элинор каждый день были вместе. Они бродили по улицам Хейт Эшбери и по парку, присоединялись к группам людей, которые допускали их к своим ленивым беседам или песенным праздникам. Анне казалось, что все были полны любви и доброты и стремились сделать счастливыми остальных, заговаривая с любым, кто проходил мимо. Они мирились с различиями характеров, поэтому были равнодушны к раздражительности, которую Анна еще не всегда, могла контролировать, и к тому, как Анна шарахалась от их прикосновений. Они были так же равнодушны, когда девочка начала расслабляться и привыкать к ним и сближаться с Элинор. Все это лето Анна отвечала, не замечая того, на нетребовательное теплое отношение к ней малознакомых людей: атмосфера беззаботной любви была бальзамом на раны, которые она принесла в Хейт Эшбери.

А потом наступила осень. Солнечные лучи ложились ниже, отбрасывая теплый свет на-соседние дома, а тени деревьев, как длинные перья, пересекали праздничные улицы. Анна находилась здесь уже шесть месяцев. И казалось, была единственной, кто не вступил с кем-нибудь в связь в этой атмосфере прикосновений, чувства и любви. Но все же она была одной из них и даже если никогда не танцевала и не пела с остальными, ей нравилось слушать их гармоничное пение и наблюдать за чувственными движениями.

Она ходила вместе с ними перегораживать улицы, останавливая трамваи и протягивая цветы владельцам сезонных билетов. Стояла с ними в очередях на заполнение формуляров для получения пособия по безработице и за продовольственными талонами; покупала продукты и ела вместе с ними, обменивалась с ними своими любимыми книгами. Чаще она спала на третьем этаже дома, куда привел ее Дон Сантелли, но иногда оставалась в доме Элинор или обе они ночевали в еще каком-нибудь доме, на других матрасах, кроватях или кушетках, просыпаясь, чтобы позавтракать с одной компанией, потом пойти на улицу и провести день с кем-то еще. Во всем этом она была частью текучей жизни Хейта, не вливаясь в нее полностью, и считала, что этого достаточно. Ей не нужны были прикосновения и, разумеется, она не нуждалась в любви.

В том сентябре Анна поняла, что могла назвать по имени более сотни своих соседей, приветствуя их, и каждый день встречала новых людей и узнавала о них все. Это было легко, потому что они постоянно говорили о себе. Они никогда не задавали вопросов, заявляя, что уважают чужую личную жизнь, зато рассказывали историю своей жизни и о своих взглядах на вселенную любому, кто слушал. Она также помнила все, что ей рассказывали, и на следующий день или на следующей неделе могла поприветствовать по имени этих людей и спросить их о чем-то для них важном. Она не осознавала, как много это для людей значило, или как хорошо это у нее получалось, но очень быстро узнала, что это прибавило ей популярности. Люди полюбили, и скоро начали искать ее общества, чтобы она их выслушала.

– Пора бы тебе установить плату, – сказала Элинор, когда как-то в конце сентября они вместе шли в бакалейный магазин и на каждом шагу их останавливали знакомые. – Ты могла бы назваться психиатром. Никто не попросит предъявить диплом, они будут просто благодарны тому, кто их выслушает и позаботится о них. И они бы тебе платили. Должны были бы.

Анна усмехнулась.

– Они быстренько найдут другие уши, если мои вдруг станут стоить денег.

– Нет, им нужна ты, – настаивала Элинор. – Я могла бы организовать это для тебя, назначать время, рассылать счета, собирать деньги и все такое.

Анна бросила на нее насмешливо-удивленный взгляд.

– Респектабельная работа. Твои родители пришли бы в большое волнение. Элинор приходит в себя и начинает работать. Как будто и не уходила из дому.

– Дом-то совсем другое, не то что здесь, – настаивала Элинор. – Даже если я и начала работать. – она шла молча, лицо ее вдруг помрачнело; Анна знала, что Элинор думает о доме. Все они думали о доме время от времени. Они скрывались в какое-нибудь уединенное место, чтобы вспоминать, потому что слово, рисунок или мимолетная мысль возвращали им их дома в том таинственном свете, который исходил от семьи Анны, когда бы сама она ни думала о ней. Потом они вспоминали все проблемы, с которыми не смогли справиться, и скоро снова присоединялись к беседе и становились частью группы.

– В любом случае, это не была бы настоящая работа, если бы я ее делала для тебя, – сказала Элинор. – Я бы не получала платы, а делала бы это, чтобы помочь тебе. Что есть хорошего в жизни, так это дружба. Не деньги. Деньги все портят. – она вытащила кошелек, чтобы заплатить за продукты, и обе они рассмеялись. – Ну, хорошо их иметь, когда ты голоден, – сказала Элинор, считая сдачу. – Сегодня вечером ты ужинаешь у меня, не забудь.

– О, я не могу. Я обещала Дону помочь ему с праздничным ужином, у него день рождения.

Элинор вздохнула.

– Я говорила тебе, мне хочется, чтобы ты кое с кем встретилась?

– А я сказала тебе, что не хочу ни с кем встречаться. – Они вышли из магазина с сетками, разбухшими от продуктов. На них были длинные, цветастые сарафаны и сандалии. Они шли неторопливо в тени деревьев по аллее, пятнистой от солнца, проникавшего сквозь листву, колыхавшуюся под полуденным ветерком. – Мы об этом уже говорили; почему я не могу быть счастливой, если сплю одна?

– Потому что это неестественно. У всех у нас есть парни, а у тебя нет ни одного. Я знаю, ты не хочешь говорить об этом, но ты здесь уже полгода и пора тебе попробовать что-нибудь новое. Вокруг полно отличных парней, более чем достаточно для нас обеих. Почему ты не хочешь хотя бы попробовать? Это важная часть взрослой жизни. Пошли с нами в кино, поедим пиццы, посидим, покурим...

– Я не курю.

– Я знаю и все равно люблю тебя. Но другие вещи ты делаешь. А как насчет постели? Сколько бы тебе лет ни было на самом деле, ты должна все знать об этом, и уж несколько раз должно быть увлекалась кем-нибудь, как все мы, когда нам исполняется двенадцать, в наше-то время. – Она пристально вгляделась в лицо Анны. – Знаю, знаю, тема под запретом. О'кей, забудем об этом. Но можешь ты мне оказать любезность? Пожалуйста, приди сначала ко мне, когда почувствуешь, что тебе нужен парень? Тогда я тебе кого-нибудь посоветую постараюсь, чтобы все у тебя было в порядке? Хотя бы это ты сделаешь?

– Да, – серьезно ответила Анна, – спасибо. Элинор внимательно посмотрела на нее.

– Конечно, может быть, ты знаешь гораздо больше, чем позволяешь предположить.

– Может быть, – согласилась Анна. – Но это выяснилось бы, если бы я попросила тебя о помощи.

Элинор вздохнула.

– Совершенно невозможно вытянуть из тебя что-нибудь, о чем ты не хочешь говорить. Тебе надо бы стать научным работником, занимающимся сверхсекретными исследованиями.

– Вместо того, чтобы быть психиатром?

– Ну, или тем, или другим.

– Я никем не могу стать, ведь я не хожу в колледж.

Они замолчали.

– Мне нравилась школа, – сказала Элинор. – Но я бы скорее умерла, чем призналась в этом своим родителям.

Они дошли до дома Элинор и сели на ступеньки подъезда. Анна открыла пакетик картофельных чипсов и держала его между ними.

– Мне кое-что нравилось. Мне нравилось узнавать, как работают всякие устройства и почему люди совершают всякие безумные поступки.

– Я любила математику, – сказала Элинор. – Мне нравилось, когда числа вели себя так, как мне хотелось. Это позволяло мне чувствовать себя совершенно могущественной.

– А мне нравилось учить о забастовках, мятежах и войнах и чем они кончались. Мы в классе устраивали потешные экзамены, и мне нравилось находить, кто ошибся и назначать наказание.

– Еще мне нравилось писать сочинения по английскому языку. – Я сочиняла такие истории, что никто не мог бы сказать, будто это неправда.

Они глядели на улицу, махая время от времени своим друзьям. Анна вздохнула и взяла еще пригоршню чипсов.

– Я не знаю, что мне делать.

Легче всего было ничего не делать. В Хейт Эшбери не было планов или расписаний; дни перетекали из одного в другой, как океанские волны, и уходя, не оставляли следов. Еда, сон, танцы, пение, даже стояние в очереди за продовольственными талонами – все происходило, когда кто-нибудь хотел этим заниматься. Люди собирались в группы, когда у них было настроение; они ели, когда были голодны, и спали, днем или ночью, когда им этого хотелось. Чувство неспешно и свободно текущего времени было всегда одинаковым. И времена года перетекали одно в другое, как и дни, не оставляя за собой следов. И потом наступила весна и минул год, как Анна пришла сюда.

– Скучновато здесь, – сказала Элинор однажды апрельским днем, когда кончился длинный весенний дождь, и деревья стряхивали капли воды под безоблачным небом. – Как насчет того, чтобы прокатиться?

– На чем? – спросила Анна.

– Я одолжила машину у друга, с которым была сегодня ночью. Я объездила весь Сан-Франциско на трамваях и автобусах и устала от этого. А ты и вовсе нигде не была, всегда тебе хочется остаться на месте. Поехали. Я даже научу тебя водить машину, если захочешь.

Машина оказалась старым студебекером с откидным верхом, страшно скрежетавшим и булькавшим, но Элинор, казалось, не обращала на это внимания. Она вела машину быстро и решительно, пригнувшись к рулю, громко читая названия улиц, резко поворачивая, когда принимала в последнюю минуту решение исследовать интересную на вид улицу.

– Думаю, нам потребуются деньги, чтобы переехать через эту штуку, – сказала она, поворачивая по указателю к Оклендскому мосту. – У тебя есть какая-нибудь мелочь?

Анна дала ей пригоршню четвертаков. Она наслаждалась скоростью. Ветер трепал волосы и ей казалось, что она летит. Через час город остался позади и превратился в пятно пастельно окрашенных домов и ярких садов, сверкание полированного дерева вагончиков фуникулера, в калейдоскопе улиц: женщины в цветных платьях, мужчины и женщины в деловой одежде спокойных тонов, полицейские в форме, няни в белых халатах, официанты в черных брюках и длинных белых передниках в уличных кафе, дети в джинсах и свитерах. Это была бесконечно более широкая и удивительно разнообразная жизнь, чем в Хейт Эшбери, и Анна вдруг поняла, как хорошо быть частью целого мира.

В Беркли Элинор ехала медленнее, мимо магазинчиков и ресторанов, а потом свернула на холмы, возвышавшиеся над городом.

– Давай проедем здесь, – попросила Анна, – может быть, мы сможем забраться на эту башню. – Она показала на белую колокольню, поднимавшуюся над вершинами деревьев. И когда они подъехали поближе, стала рассматривать попадавшихся им навстречу прохожих. – Где это мы? Похоже на Хейт.

– Университет, – ответила Элинор. – Беркли. Тебе надо было видеть его в прошлом году; Боже, было большое представление. Речи, марши, зрители... фантастическая атмосфера. Я так и не поняла, в честь чего все это было, и уверена, все они знали не больше моего. Они много говорили о свободе слова, но мне показалось, что чем больше они говорили об этом, тем больше ее имели. Не знаю, я в этом не участвовала, но мне это показалось странным. Эти ребятки, которые никогда не покидали свои семьи, пока мамочки и папочки платили за это, а здесь они потому, что их мамочки и папочки продолжают платить, и вдруг они вопят, что им нужна свобода слова. Мне показалось, что я уже видела это в Хейте, поэтому пошла домой. Думаю, они были настоящими дураками.

– А ты не ревновала? – спросила Анна. Элинор бросила на нее взгляд.

– Может быть, – голос ее стал приглушенным. – Наверное. Они не дураки; они гораздо умнее меня. Они ладят со своими родителями и идут своей оплаченной дорогой в колледж.

Они поехали вверх по холму, мимо учебных корпусов, мимо колокольни.

– Хочешь, попробуем взобраться на нее? – спросила Элинор.

– Я как раз хочу прогуляться. А можно?

– Конечно.

Они молча гуляли, и Анна смотрела на студентов, которые прохаживались, катались на велосипедах, лежали на траве под деревьями. Это не похоже на Хейт, подумала она. У этих людей есть дело; они сидят на скамейках и читают книги, усаживаются на ступеньках подъездов, положив стопки книг рядом с собой; книги у них в рюкзаках и в руках. И вдруг она захотела узнать, что в этих книгах.

– Пошли зайдем, – сказала она и направилась к одному из зданий.

– Мы не можем, ведь мы не отсюда.

Анна вошла и остановилась в длинном коридоре. Она глубоко вздохнула.

– Я вспоминаю этот запах. Это запах школы. – Она открыла дверь аудитории, прошла к доске и громко прочла то, что было на ней написано. – «Отцы и дочери в романах Джейн Остин». – девушка прочла это снова, про себя, и ей захотелось быть в этом классе.

Выйдя из здания, Анна стала рассматривать студентов с их книгами. Она читала Джейн Остин, но одна, без чьей бы то ни было помощи. Вокруг нее все знали о Джейн Остин больше ее; они обо всем знали больше. «Они смогут делать все, что захотят в своей жизни, – подумала она. – А я буду плести венки из цветов в Хейте».

Зазвонил колокол.

– Эй, что за спешка? – спросила Элинор в то время как студенты заторопились мимо них в классы.

Анна отошла в сторону.

– У всех у них есть дела. – Она чувствовала себя потерянной.

– У всех есть дела, – сказала Элинор.

– У нас нет.

– Конечно, есть. Мы едим, спим, сидим в парке и поем, дарим людям цветы, чтобы порадовать их...

– Этого недостаточно! – выпалила Анна. И она отпихнула ногой камешек. Кроме них почти никого не было среди деревьев и газонов, и она представляла себе, как студенты занимают места в аудиториях, открывают книги, учатся. – Я не считаю, что тебе недостаточно, – сказала она Элинор. – Ты замечательная. Ты – самый лучший друг, какой только может быть. Но мы здесь как будто атрофируемся. Мы как... экспонаты в музее. Никто в Хейте не становится старше, никто не растет. Разве ты это не чувствуешь? Тебе не хотелось бы заниматься чем-то другим? Например, научиться писать книги, и может быть, когда-нибудь опубликовать книгу? Или изучать математику и чувствовать себя могущественной. Я себя такой не чувствую. А ты?

– А я никогда и не чувствовала ничего такого, – сказала Элинор. Она смотрела, как Анна поддала ногой еще один камень, и тоже откинула камешек. Так они шли, поддавая камешки. – Ты знаешь, я всегда была слабой, думаю, я и осталась такой. Единственный раз я проявила характер, когда приехала сюда, и сделала это, потому что была с парнем. Я тебе не рассказывала, но это правда.

Анна бросила на нее быстрый взгляд.

– Это ничего не значит. Ты вовсе не слабая. Ты просто не знала, как поверить в себя. Я в тебя верю; и думаю, ты все сможешь сделать. Мне кажется, многие люди за всю свою жизнь так и не узнали, что они могли бы совершить, а потом они стареют, оглядываются назад и удивляются, как это случилось, потому что не слишком многое случалось, а теперь смерть совсем близко. Если бы я была старой, то сошла бы с ума, от того, что не попыталась сделать все возможное, пока могла. – Она вздохнула. – Поэтому я подумала, мы должны прийти сюда.

Элинор нахмурилась.

– Что?

– Мы придем сюда и будем учиться всему, а потом совершим что-нибудь большое и значительное, чтобы люди говорили о нас и хотели бы оказаться на нашем месте. Никто никогда этого не добьется, если останется в Хейте на всю жизнь. Послушай, Элли. – Она положила руку на рукав Элинор. – Мы можем сделать это. Мы будем жить в Хейте еще некоторое время, потому что это дешево, но будем приходить сюда каждый день. И будем учиться вместе.

Элинор покачала головой.

– Я недостаточно умна. – Она снова пошла вперед. – Я рассказывала тебе.

Анна догнала ее.

– Это не проблема. Проблема в том, что ты думаешь, будто твои родители хотели, чтобы ты была умной, вот ты и говоришь, что не умна. Послушай, они не хотели, чтобы ты была умной, они хотели, чтобы ты была глупой. Элинор взглянула на нее.

– Они хотели, чтобы я ходила в колледж.

– Они хотели, чтобы ты делала то, что тебе говорят, только делала, а не спорила. Разве это правильно? Почему умный человек должен с этим соглашаться? Умный человек хочет знать, какой у него есть выбор; он хочет все попробовать и выяснить, что подходит ему больше всего. А что делает глупый человек? Он остается дома, идет по начертанному для него кем-то пути и никогда не жалуется. Этого хотели твои родители?

Элинор пристально посмотрела на нее.

– Они говорили, что хотят, чтобы я была умной.

– Наверное, они имели это в виду, но что они знают?

Девушки рассмеялись.

– Ты хорошая, – сказала Элинор.

– Очень убедительно. – Они подошли к машине. – Может быть, тебе следует стать юристом.

– Вместо психиатра или ученого?

– Ну, неважно. Вероятно, ты могла бы заниматься чем угодно, что ты решишь.

– Что я решила, – сказала Анна на обратном пути, – я решила вернуться в школу.

– Школа? – спросил Дон Сантелли на следующий вечер за ужином. – Зачем тебе идти в школу, если у тебя есть все это?

– Потому что, – сказала Анна. Это был ее шестнадцатый день рождения, и она засиделась над праздничным тортом с Доном и Элинор после того как ушли остальные. На торте было восемнадцать свечей. – Мне здесь нравится, и все хорошо, но всегда одно и то же. Это никуда не ведет.

– Именно поэтому мы и здесь, – заявил Дон. – Если бы мы хотели к чему-то прийти, мы остались бы там, откуда явились.

Они улыбнулись.

– Это как парк, – сказала Анна. – Я могу увидеть его начало и дорожку, ведущую вглубь, но нельзя проникнуть взглядом достаточно глубоко, чтобы узнать, что это за место и что я могла бы там делать. Так и моя жизнь. У меня нет никакого представления, что будет в середине и в конце. Когда-то я думала, что это будет ужасно... – ее голос дрогнул и она постаралась снова сделать его твердым, – и так было бы всегда, и я ничего не смогла бы поделать. Но я что-то предприняла и нашла все это, и это замечательно, но я не хочу, чтобы так продолжалось всегда.

– «Всегда» – это мне нравится, – воинственно сказал Дон. – Самое лучшее место именно здесь. Здесь люди, которые хорошо к тебе относятся, здесь ты живешь. Чего же еще ты хочешь?

– Когда я вырасту, то буду лучше их всех. И я буду очень счастливой.

Мысль появилась и сразу же исчезла, но в этот миг Анна снова увидела свою цветочную спальню, упакованную дорожную сумку, и утренний свет, когда она шла на вокзал. «Я буду лучше их всех, – подумала девушка. – Я буду счастлива».

– Я хочу узнать суть вещей, – ответила она Дону. – Я все время спрашиваю «почему». Этот вопрос постоянно у меня в голове. Почему это случилось? Я должна понимать суть, иначе мне как-то не по себе. Я не чувствую себя целой.

«Целой» – повторил Дон, встряхивая головой. – Я этого не понимаю.

– Это значит, что я не могу болтаться без дела, – Анна поймала его озадаченный взгляд. – И потом, если я многому научусь, то смогу что-то сделать для тех, кто нуждается в помощи.

– В этом состоит твоя проблема? Ты хочешь совершать хорошие поступки? Анна – Бог, – он встряхнул головой. – Ты не сможешь сделать людей счастливыми и решить мировые проблемы, работая на них; никто не обратит внимания. Оставайся с нами, Анна; мы – образец, мы те, кто изменит мир. Люди увидят, какие мы любящие и здравомыслящие, и они захотят жить так же и тогда несчастья больше не будет. Все будут счастливыми.

– И сонными, – добавила Анна, улыбаясь. Он не улыбнулся в ответ.

– Они будут вполне проснувшимися и бодрыми. Ты не смеялась над нами, когда мы взяли тебя к нам, мы тебе очень понравились, и ты, конечно, не торопилась уйти от нас.

– Вы мне все так же нравитесь. И я не тороплюсь уходить, я хочу остаться здесь. Но я хочу и пойти в колледж тоже.

– Ты говорила мне, что не кончила среднюю школу.

– Не кончила. Но я могу сдать экзамен на «Джи-И-Ди»[4], а потом пройти контрольные тесты и если это удастся, меня примут и я попаду на первый курс.

– Боже, ты все продумала. И где это будет проходить?

– Беркли, – сказала Элинор. – Я тоже думаю попробовать.

Дон откинулся на спинку стула.

– Послушайте, мы здесь счастливы. Почему вы хотите все испортить? Черт побери, эти проблемы, там, в том мире... нам не нужно о них беспокоиться, пока мы остаемся здесь, в безопасности. Я считал, что вы тоже так думаете.

– Какое-то время я так думала. – В душе Анны вспыхнуло нетерпение. «Почему он не может понять? Наверное боится, – подумала она; он еще там, где я была год назад. Но я не хочу стать такой снова». Ее глаза встретились с враждебным взглядом Дона.

– Было, действительно, хорошо думать, что ты все время заботишься обо мне, но больше я не хочу так считать. Я должна сама позаботиться о себе. Но как я могу сделать это сейчас? Я ничего не знаю, и чувствую себя такой глупой! Мне надо учиться, узнать миллион всяких вещей, копить их, как... как будто заполняя кладовку. Как будто должна налететь буря, и ты знаешь, что сможешь позаботиться о себе, если все необходимое ты запас в кладовке. Вот этого я хочу, быть готовой к плохому. Поэтому иду в школу. А пока побуду здесь, Дон; мы остаемся друзьями, Дон, но ты не сможешь отговорить меня. Я должна это сделать.

Дон перестал спорить. Он никогда не заводил снова разговор об этом даже после того, как Анна прошла все тесты и осенью поступила в университет Беркли. Ему казалось, что она предала и принизила его и всех кто жил в Хейте, выбрав тот жизненный путь, который предназначали для них их родители. Девушка даже нашла работу, как будто показывая им, насколько она от них отличалась: работала официанткой в часы завтрака и обеда в ресторане рядом с университетским городком. По мнению Дона, Анна стала другой, и неважно, что она еще жила в Хейте, потому что проводила все время на третьем этаже и никто не видел ее, кроме Элинор.

Она еще спала на своем матрасе, а одежда была аккуратно сложена в коробки, но теперь у нее был письменный стол. Девушка нашла его в подвале, почистила, отполировала и с помощью нескольких друзей принесла его и еще старый стул от пианино на третий этаж. Потом купила настольную лампу, тетради и карандаши в магазине «Вулворт» и разложила их на столе в строгом порядке. Один только взгляд на них заставлял ее чувствовать себя студенткой. И здесь она занималась каждый вечер, до поздней ночи, склонившись над книгами в маленьком кружке света от лампы в то время как остальные бродили по комнате, разговаривали между собой, слушали музыку и, наконец, засыпали. Анна едва слышала их. Она слышала только слова тех книг, которые читала.

– Это слишком большая работа, – сказала Элинор на Рождество, бросая книги, которые принесла домой на каникулы, на стол Анны. – Действительно ли я хочу так много трудиться? Или кто-то еще? А тебе это нравится, правда? Все – от и до.

– Большей частью, да, – сказала Анна, почти извиняясь. – Это так интересно, складывать отдельные части, чтобы вещи приобрели смысл. Это самое лучшее в учебе.

Элинор покачала головой.

– Я просто не могу вникнуть в это. – Она раскрыла одну из своих книг. Единственное, что я знаю, это то, что я просиживаю задницу, изучая алгоритмы и революционные войны, а на кой черт все это?

Анна мрачно посмотрела на нее.

– Ты собираешься бросить?

– Боже, Анна, это сверхъестественно, как ты видишь людей насквозь. Вообще-то, да... я подумываю об этом.

– Ты не могла бы подождать? Только закончить этот курс? Это всего лишь до мая.

– Какая разница?

Анна посмотрела на свои книги и стопки бумаги, исписанные ее четким почерком.

– Я понимаю, каждый относится к этому по-разному. – Она улыбнулась Элинор. – Может быть, я боюсь остаться одна в университете.

– У тебя там много друзей.

– У меня там знакомые.

– Хорошо, у тебя будет много друзей. И потом однажды в ресторане ты будешь подавать обед привлекательному, преуспевающему бизнесмену, который стоит кучу баксов, и он увезет тебя в своей карете и будет вечно заботиться о тебе и... – Элинор замолчала. Их глаза встретились. – Я рассуждаю, как моя мать.

– Я думаю, ты готова ехать домой.

Она услышала тоску в своем голосе при мысли о доме.

– Я буду так скучать по тебе.

– Эй, я не исчезаю, ты знаешь. Я еще даже не совсем решила.

Анна изучающе посмотрела на ее лицо.

– Ты собираешься домой на Рождество.

– Я тебе этого никогда не говорила.

– Да, но это же очевидно.

– Боже, я терпеть не могу быть ясной и понятной. Ну, это только визит. Я думала нагрянуть неожиданно. Рождество такое большое дело для них, ты же знаешь. Не для меня, мне наплевать. Но они, в самом деле, придают этому такое значение, а я не была с ними в эти дни за последние два года – даже не прислала рождественской открытки – а для них это так много значит...

Анна серьезно кивнула.

– Очень хорошо с твоей стороны сделать это для них.

– Вот что я надумала. А мне о многом надо подумать, и может быть, легче думать там, чем здесь. Я думаю, что сама не знаю, чего хочу. Все казалось таким простым, когда я приехала сюда, а теперь перемешалось. Я правда люблю тебя, Анна, но ты изменилась, знаешь. Похоже, я тебе больше не нужна, как раньше. И я чувствую себя очень одиноко в Беркли, как будто я не на своем месте. И не знаю, где мое место, думаю, мне нужно решить, где оно. Где на самом деле я хочу быть и что хочу делать.

– Тогда, мне кажется, тебе нужно быть дома с людьми, которые помогут это решить.

– Ты вправду так думаешь? Честно, как перед Богом? Я не хочу убегать из Хейта, ты знаешь; я убежала из дому, чтобы приехать сюда, и ужасно глупо будет бежать снова в обратном направлении.

– Ты не убегаешь. Ты едешь домой, чтобы составить план действий на оставшуюся жизнь.

Элинор улыбнулась.

– Такое великое дело составить его. Ты замечательная, Анна, действительно, потрясающая. Я боялась сказать тебе, а теперь ты успокоила меня.

– Почему ты боялась сказать мне?

– Я думала, ты опечалишься.

– Я опечалена. Но я счастлива за тебя.

– Я буду писать, вот увидишь. А телефон? Мы будем часто говорить.

– Где ты будешь?

– Я же тебе сказала. Дома.

– Но я не знаю, где твой дом. Ты мне никогда не рассказывала.

– О, да, ты тоже не говорила об этом.

– Лейк Форест, к северу от Чикаго.

– Сэдл Ривер. Нью-Джерси.

– Нью-Джерси, – эхом отозвалась Анна. – Такой долгий путь. – Душа ее ныла от боли расставания и от сознания того, что она снова будет одна.

– Наверное, все кончится тем, что я вернусь, – сказала Элинор. – Правда, я люблю это место. Только дай мне знать, где найти тебя, чем бы ты ни занималась. – Она собрала свои книги. – Я их возьму. Может быть, пригодятся, кто знает.

– Когда ты уезжаешь?

– Завтра. Я... ой, они прислали мне билет. Я подумала, что, конечно, не могу позволить себе эту поездку, а если они в самом деле хотят, чтобы я приехала, почему бы не позволить им оплатить дорогу.

Анна кивнула.

– Ты прекрасно проведешь время.

Они крепко обнялись, и Элинор пошла к дому, где она жила. Анна стояла у своего стола. Она окинула взглядом большую пустую комнату с пятью матрасами, посмотрела в круглое окно над своим матрасом, совсем как тогда, когда оказалась здесь в первый раз, и увидела дома через дорогу и вереницы прохожих внизу. Этот район был ее убежищем почти два года. Но Элинор права: она становилась другой.

Однако, Хейт Эшбери менялся еще круче. Впервые Анна так ясно увидела это; она проводила здесь мало времени, а когда приходила, то постоянно сидела за своим столом. Но скоро она не сможет не замечать изменений или притворяться, что они были незначительны. Они слишком большие и слишком неприятные.

Сначала перемены происходили медленно, и пришли они с репортерами газет и телевидения. Потом, вдруг, показалось, что люди с блокнотами и фотоаппаратами в руках всегда были на улицах и в парке, интервьюируя тех, кого они называли «дети цветов». Фотографии девушек с повязками на длинных волосах и мужчин с татуировкой и с серьгами в ушах появились в «Таймс» и «Ньюсуик»; психологи писали длинные истории, анализируя, почему молодые люди становятся хиппи; команды операторов, которые уже сняли Лето Любви, вернулись и пытались найти другие драматические события для вечерних выпусков новостей и экстренных выпусков о наркотиках и исчезновениях. Автобус Грей Лайн с закрытыми окнами начали привозить туристов в Хейт, вклиниваясь в поток любопытных и хиппи, которые прогуливались, держа в руках зеркальца для водителей и пассажиров, чтобы те посмотрели на себя. Некоторые хиппи еще рассуждали о любви и радости, но никто их не слушал – простые времена Хейта прошли.

Дон Сантелли и его друзья оставались в доме, отказываясь давать интервью или сниматься. Но яркие огни, дразнящие линзы камеры, зеваки на улицах и мысль о национальной аудитории были слишком большим искушением для многих, чтобы не поддаться ему, и они начали создавать новые виды театра, шокируя и привлекая еще больше внимания. Спокойные люди покинули Хейт. Владельцы магазинов закрывали свои лавки и переезжали, так как героин заменил марихуану, и торговцы наркотиками стояли на углах улиц. Ветер кружил мусор на тротуарах, где раньше пели и танцевали мужчины и женщины, а Анна и Элинор возвращались с продуктами из магазина.

«Мне здесь больше нет места, – подумала Анна, расправляя плечи перед круглым окном. – Уже давно оно не мое, я просто не обращала внимания». Теперь она почти не видела Дона, тот избегал ее. Он очень сердился на Анну за то, что она пошла учиться, на репортеров и захватчиков-туристов, на торговцев наркотиками, которые обратили в бегство владельцев магазинов. Его друзья ушли с первой волной массового исхода хиппи, которые основывали коммуны в Калифорнии, рядом с Биг Суром и в других сельскохозяйственных районах. Вот и Элинор уезжает утром.

– И я тоже уеду, – решила Анна. – Если я должна начать сначала, я сделаю это как делала раньше, чтобы не было никаких пут.

Однокурсники рассказали ей, что в доме, где они жили, сдавалась комната. Это рядом с университетским городком. Конечно, это не то, что Хейт с его волшебной любовью и открытостью, но и не одиночество. У нее будет работа, место, где жить; люди, с которыми говорить, и ее книги.

«И мое будущее», – подумала она. В прошлый раз она бежала в ужасе от своей жизни и в тоске от одиночества в своей собственной семье. Теперь же снималась с места, потому что у нее было, куда идти и была жизнь, которую нужно построить. И никто никогда не заставит меня чувствовать себя испуганной или беспомощной.

Она отвернулась от окна и сняла с полки в шкафу свою дорожную сумку. Пора было идти.

ГЛАВА 6

Винс забыл, как она выглядит. Сначала, когда он уехал из Лейк Фореста и перебрался в Денвер, ее лицо чудилось ему повсюду, и вся его ярость обрушилась на нее. Но от Денвера до Лейк Фореста было далеко, проходили годы, Винс стал самым влиятельным подрядчиком-девелопером в городе и почти не думал об Анне. Когда же мысль о ней приходила ему на ум, то он вспоминал о ней со злобой, вошедшей в привычку, такой же, какую чувствовал к Рите, другой суке, которая никогда не упускала случая осложнить ему жизнь. Ее образ возникал перед ним случайно, почти всегда, когда Винс был с кем-нибудь в постели, осколки и кусочки Анны Четем: тонкая рука, откидывающая со лба тяжелые черные волосы, худые коленки, маленькие груди, большие глаза, бесстрастно глядящие на него, твердое ядро ее ненависти, которое ему так хотелось бы разбить.

Тогда он не назвал бы это ненавистью, и не искал этому ощущению названия. До той ночи, когда она восстала, чтобы сокрушить его. Думая об этом, Винс в одно мгновение мог вызвать в себе охвативший его на том обеде гнев, и свою холодную клятву, когда она исчезла, заставить отца заплатить за внезапное крушение всех его планов. Он хотел бы разрушить «Четем Девелопмент»; хотел бы видеть, как Итан теряет Тамарак; хотел бы заставить семью потерять все.

Но этот гнев, всплывающий в воспоминаниях, постоянно сглаживался, как и образ Анны. Винс никогда не позволял себе расслабляться под гнетом воспоминаний, эмоций или угрызений совести.

Сейчас же он был слишком занят, чтобы окунаться в прошлое. Создавал себе репутацию и делал Денвер своим.

Винс переехал сюда из-за Рея Белуа, быстро говорящего, играющего по большой строителя-подрядчика, который думал о Денвере, как о крупном игроке в покер, которого можно было обыграть.

– Подними свою задницу, – сказал он Винсу, когда тот позвонил ему, покидая свой офис в «Четем Девелопмент». – Здесь на Западе еще есть горы золота, только теперь это называется климатом, открытым пространством и стилем жизни. Это место разрастает, как сумасшедшее, и мы с тобой могли бы построить здесь все, что угодно. Положись на мое слово, а слово мое такое же надежное, как мой бумажник.

Винс часто бывал в Денвере по пути в Тамарак и знал его возможности. Этот город всегда манил приезжих, как и в прежние времена. Потому что был последним оазисом на краю пыльных равнин, за которыми горы высились, как зубчатые стены крепости, преграждающей путь на Запад. В течение многих лет он медленно рос. Но еще оставались тысячи акров свободной земли, простирающихся от окраин города до подножия гор.

Деловая часть Денвера представляла собой тесное скопление небоскребов, стоящих, как часовые на плоской местности, самые высокие творения человеческих рук между Омахой и Лос-Анджелесом. Они стояли плечом к плечу, поднимаясь из расползающейся мозаики кварталов, а рядом безмятежно сиял золотой купол Капитолия штата, четко вырисовываясь на фоне далекой неровной гряды Скалистых гор, почти всегда ясной. Но временами горы затягивала желтовато-коричневая дымка, и некоторые специалисты предсказывали, что этот смог станет оборотной стороной денверского бума. Денвер, плывущий по обширной равнине, создавал впечатление незавершенности по сравнению с гранитно-стальным Чикаго; и когда Винс первое время проходил по его улицам, то мысленно представлял себе, какие изменения он внес бы. В предместьях были тысячи акров земли, заполненные лишь диким кустарником и сорной травой. В пределах самого города продавались свободные лоты. Целые кварталы приземистых зданий просто просили заменить их небоскребами. Винс прогуливался по Денверу и понимал, это город, который ждет, чтобы его завоевали.

У него было 25 миллионов долларов, полученных от продажи принадлежавших ему акций «Четем Девелопмент» – достаточно, чтобы стать ведущим девелопером[5] и жить, как больше нравится. Он снял роскошную двухэтажную квартиру с внутренней лестницей, пригласил декоратора из Нью-Йорка, чтобы обставить ее, и использовал свои связи еще со времен Лейк Фореста, с целью войти в общество Денвера. Менее чем месяц спустя после его приезда они с Реем Белуа открыли офис и планировали свою первую покупку земли. Как раз в это время позвонил Чарльз.

? Я получил номер твоего телефона от телефонистки, ? сказал он. – Я считал, что мы собирались поддерживать связь.

? У меня не было времени. Что-нибудь случилось?

? Если ты имеешь в виду, есть ли у нас известия об Анне, то у нас их нет. Мы наняли детектива и еще одного; черт возьми, у нас их двое, из разных агентств, но, кажется, они не лучше первого – твердят нам, чтобы мы не ждали слишком многого. Я не знаю, сколько времени они собираются на самом деле заниматься этим делом; вроде бы никто особенно не заботится о сбежавших подростках. Здесь у нас, как в могиле, Винс, тебе повезло, что ты в стороне от этого. Чем ты сейчас занимаешься? Едва ли тебе нужно работать с тем, что ты получил за свои акции... – Наступила пауза. – Я хотел уйти вместе с тобой, ты знаешь.

Винс молчал.

– Я думал, мы могли бы основать где-нибудь свою собственную компанию, подальше от давления, которое мы здесь испытываем. Мы могли бы уладить... то, что рассказала Анна... чтобы она ни подразумевала...

– Ты знаешь, что она имела в виду. Она обвинила меня в изнасиловании. А ты стоял там и не запретил ей обвинять меня; ты для меня ни черта не сделал.

– Боже, мы прошли через это до твоего отъезда; разве ты не пустил все на самотек?! Я в трудном положении, Винс, я пытаюсь понять вас обоих. Как, черт побери, мог я что-то сделать для тебя в тот вечер? Ты хотел, чтобы я назвал свою дочь лгуньей, я не мог так поступить.

– Почему не мог? Она такая и есть.

– Не называй ее так! Что бы она ни сделала, бедняжка, в мечтах или еще по какой-то безумной причине, что бы ни произошло, отец должен быть сочувствующей стороной. Ты тоже занял бы такую же позицию по отношению к Доре.

– Дора никогда не стала бы такой девочкой.

– Какой это «такой девочкой»? О, ради Бога, у меня достаточно неприятностей, не усугубляй их. Я так переживаю, что Анна ушла, убежала от нас. Я всей душой хочу наладить отношения между нами. Я был весьма хорошим отцом, ты ведь знаешь, всегда ходил на театральные представления и на конкурсные диктанты в ее школу – она всегда была первой на этих диктантах, а я ужасно гордился ею – и покупал все, что она хотела. Знаю, мы не слишком много разговаривали, в самое деле. А теперь я даже не могу сказать ей об этом! И если ты не можешь понять, что я расстроен – и скучаю по ней, ты знаешь, – то черт с ним со всем, нам больше не о чем говорить. Я больше не буду звонить, не стоит тратить время.

– Поговорим о чем-нибудь другом, – вдруг быстро сказал Винс, осознавая, что он не хотел терять эту единственную связь с семьей. – Что-нибудь еще происходит?

– Нет, все спокойно. Слишком спокойно. Мы разбрелись в разные стороны; с тех пор, как моя дочь ушла, мы больше не собираемся на обеды в воскресенье. В это трудно поверить. Анна была такой спокойной девочкой, чаще всего мы даже не замечали, что она где-то поблизости, но теперь невозможно в доме шагу ступить, чтобы не подумать о ней. А потом ты тоже уехал, Винс – вы оба в течение одной недели – как будто все развалилось. Так отец и сказал: все развалилось. Он тоже уехал, отправился в Тамарак на прошлой неделе и не сказал, когда вернется назад.

– Зачем? Что он там делает?

– Я не знаю, но предполагаю, что решил начать расширение города. Я думал, что он хочет оставить его небольшим, но он мне не доверяет, никогда не доверял. Что ты делаешь в Денвере?

? Я основал свою собственную компанию. Отец кого-нибудь взял с собой?

– Ты имеешь в виду подрядчиков или архитекторов? Нет, насколько мне известно. Если он, действительно, собирается строить, то, наверное, использует местных. Может быть, кого-то из Денвера. Я думаю, ты об этом услышишь, если он пригласит кого-нибудь. Ты один основал компанию или с партнером?

– У меня есть партнер, который живет здесь достаточно долго, чтобы знать нужных людей.

– Боже, мне хотелось бы быть там, принимать участие в том, что ты делаешь. Начать на новом месте, где никто не стоит за спиной, подглядывая, что ты делаешь... Может быть, я смог бы в следующем году сделать это.

– Решай сам, – равнодушно сказал Винс. – Дай мне знать заранее.

– Но мы будем переговариваться по телефону. Нам нельзя терять связь, Винс.

– Совершенно верно.

– Я так и думаю, Винс. Я по тебе скучаю. Я всегда полагался на тебя, ты знаешь, особенно, когда мы начинали что-нибудь новое; ты все видишь гораздо яснее, чем я, весь проект от начала и до конца, еще до начала работ. Я так не могу. Не могу представить себе вещь, которую никогда не видел. Ты знаешь, меня преследует эта мысль, я не могу избавиться от нее. Вот сейчас я очень беспокоюсь о торговом центре в Лонг Гроув; мы собираемся начать в следующем месяце, а я все еще не чувствую этот проект. Мне нужно с кем-то поговорить, с кем-то, кто сможет помочь увидеть все целиком.

– Попроси Уильяма.

– Он – это не ты.

– Ну, позвони, когда захочешь поговорить. Ты его себе представишь. – Винс был рассержен. Он хотел сохранить связь, но не собирался изображать из себя няньку. – У меня встреча. Я позвоню тебе через неделю-другую.

– Передать всем привет от тебя?

– Всем, кому захочешь. Скажи, что я скучаю по ним.

Сказать это было легко, что-то вроде пустой фразы, которая помогла бы держать двери открытыми даже после наихудшего семейного кризиса.

– Молодец, парень, – сказал Рей Белуа, когда Винс вошел в его офис и рассказал, почему задержался. – Надо тебе поддерживать связь со своей семьей, семейные узы – это сила.

Рей был на десять лет старше Винса и уговаривал его переехать в Денвер с тех пор, как они познакомились в Тамараке. Ему был нужен партнер, девелопер, разработчик, который мог бы посмотреть на ветхое здание или на незастроенный участок и увидеть торговый центр, комплекс офисов или промышленное предприятие, а потом возглавить работу и довести ее до конца. Он хотел найти того, кто захотел бы рискнуть деньгами и временем, чтобы превратить сонную столицу Запада в энергичный, современный город и получить состояние, добиваясь этого.

– Мне нравятся энергичные, честолюбивые мужчины, – сказал он. – Я сам такой. Настоящий деловой парень, потрясающий, первоклассный; одним словом, победитель.

Белуа был своим собственным горячим поклонником. Он не мог выдержать напряжения, ожидая, пока окружающие выразят свое восхищение им, поэтому делал это сам. Все в деловых и политических кругах Колорадо знали, что Рей будет часто и пылко рассказывать им о своих достижениях, и что им достаточно кивать или негромко высказывать согласие, чтобы тот остался доволен.

– Пара честолюбцев: вот почему мы – хорошая команда, – сказал он, хлопая по плечу Винса, который терпеть не мог, когда его хлопали по плечу, но заставил себя не отстраниться. Напарник был нужен ему.

Четем назвал их компанию «Лейк Форест Девелопмент», хотя их офис находился в западной части Денвера. Фасад был обращен на подножие гор, а позади оставались, как и у Винса, Чикаго и Лейк Форест.

– Странное название, – заметил Белуа, – но если оно тебе по сердцу, я согласен, мне до лампочки. Мы сделаем компанию великой, как бы она ни называлась. Хочешь пойти сегодня в кино со мной и с Лореной?

– У меня свидание.

– Хорошо, хорошо. Мне нравятся занятые люди. Как я. У меня вода под всеми камнями течет, лежачих нет. Полный вперед и гляди в оба. Особенная штучка?

– Нет.

– Ладно, развлекайся. Оглядись. Ты выбрался из развода и не хочешь ведь снова обжечься, – он хлопнул Винса по плечу, тяжелой, как медвежья лапа, рукой. И сам он был похож на медведя – с тяжелым лицом и маленьким носом, густыми усами, влажными губами, мощными плечами и длинными руками. При ходьбе он стремительно двигался вперед, поэтому те, кто не знал его, думали, что он собирается их обойти, а те, кто мог предполагать, что когда-либо обидели его, спешили установить дистанцию между ним и собой. Винсу нравилась атмосфера смутной угрозы, исходившей от Белуа, а еще больше ему нравились его связи. Напарник знал всех в Денвере и окрестностях, знал их секреты, желания, брачные союзы, их личные войны. А это были те знания, которые нужны человеку, чтобы попасть туда, куда как можно быстрее собирался попасть Винс.

На протяжении тех первых лет он летал в Чикаго раз в месяц, чтобы провести уик-энд с Дорой. Любил думать о себе как об, отце, зная, что так формирует соответствующее мнение о себе. Именно поэтому люди ставят детей на первое место, думал Винс, чтобы пользоваться абсолютной властью над другим человеческим существом, чтобы вылепить безо всякого вмешательства нужный ему тип личности. Однако, как ни радовался он тому, что является отцом, ему доставило удовольствие нарушать планы Риты. Как только судья приказал жене обеспечить ему доступ к дочери два дня в месяц, Винс оказался на самолете, направляющемся в Чикаго, и потом не пропускал ни одного посещения, кроме тех редких случаев, когда у них с Белуа были трудные периоды.

– Я хотел бы, чтобы она приехала ко мне в следующий раз, – сказал он Рите в один из уик-эндов, когда Доре было шесть лет. Винс находился в Денвере меньше года, но они с Реем уже купили землю и разрабатывали планы для строительства башни-офиса в Денвере и небольшого торгового центра в Колорадо Спрингс. Он сидел в персиково-серебристой гостиной Риты ужасно холодным февральским вечером, в воскресенье, излучая любезность и преуспевание. – Я возьму ее в горы, научу кататься на лыжах, ей понравится.

– Девочка останется в Чикаго, – сказала Рита. Винс мрачно покачал головой.

– И как долго ты еще собираешься заставить меня платить?! Я приезжал сюда каждый месяц начиная с мая прошлого года, я уделял Доре все мое внимание и покупал ей, что только она хотела... разве я плохой отец?

Жена пожала плечами.

– Рита, ведь я хороший отец? Скажи мне! Я хочу быть хорошим отцом, но все так ново для меня и я не всегда уверен, что мне следует делать. У нас нет нормального дома и семьи, и я стараюсь изо всех сил. Рита, ради Доры, не ради меня! Скажи мне, что я делаю неправильно!

– Ничего, – неохотно ответила Рита. Женщина бросила взгляд на его ангельское лицо и увидела слезы в его теплых карих глазах.

– Она не такая красивая, как ее мать, – продолжал Винс, почти тоскливо, – но разве она не мила? И чертовски сообразительная и удивительно спортивная. Дора тебе рассказывала, что дети играли в «классы» и она выиграла?

Рита улыбнулась, поддавшись его обаянию, как это случалось много раз в прошлом. Потом вскочила на ноги, отошла в дальний конец комнаты и закусила губу.

– Она не сможет поехать в Колорадо. Я хочу, чтобы девочка была здесь, а не в какой-то квартире наедине с тобой.

Винс уставился на нее.

– Ты все еще думаешь... Боже мой, Рита, ты не должна верить этому! Мало ли чему ты когда-то поверила... а эта маленькая сучка врала!.. Ты не должна верить, будто я могу что-то сделать со своей дочерью!

Рита избегала встречаться взглядом с его умоляющими глазами.

– Я не хочу, чтобы дочь поехала в Колорадо.

Глубокий вздох вырвался из груди Винса.

– Может быть в один прекрасный день ты смягчишься. Я подумал, было бы хорошо для Доры увидеть, где я живу, мой офис и что я строю. Конечно, мы, вероятно, не будем разрывать отношения в следующем году; может быть, тогда Дора сможет... – он дал словам повиснуть в воздухе. Рита смотрела из окна на огни Лейк Шор Драйв. – Если ты поразмыслишь над этим, – смиренно сказал Винс, – я буду очень благодарен. – Он встал и взял свое пальто. – Я решил взять ее в ресторан поесть пиццы; у меня заказан билет на самый поздний рейс сегодня вечером. У тебя все в порядке?

– Все прекрасно.

– Я завезу ее через пару часов. Я не буду заходить с нею, поеду прямо в аэропорт.

Рита кивнула.

– До встречи в следующем месяце.

Она снова кивнула.

Винс с легкой усмешкой посмотрел на ее профиль. Жена одумалась. Он всегда заставляет женщин менять свое мнение. Был момент, когда Рита уже склонилась к нему... Винс знал, это случится снова. Он прошел по холлу к комнате Доры.

– Как насчет пиццы?

– О, да! – Девочка отпрыгнула от кукольного домика, который отец ей купил сегодня днем. Домик стоял в углу комнаты, заполненной дюжинами мягких игрушек, кукол, наборов инструментов, строительных кубиков, конструкторов Лего и игр, которые Винс обрушил на нее после развода. Подбежала к нему.

– Я люблю пиццу. Куда пойдем, «Уно» или «Дуе»?

– Тебе выбирать. Пицца одинакова и в одном, и в другом.

– «Уно». Там темно, накурено и больше похоже на место для взрослых.

Винс хмыкнул.

– Ты очень взрослая молодая женщина.

– Я знаю, – серьезно ответила она. – Не думаю, что детство такая уж великая вещь. Мы идем?

– Прямо сейчас.

Он прошел вместе с нею к шкафу для пальто у входной двери, и когда Дора протянула ему свое пальто, подержал его для нее. Мужчина смотрел, как она наматывает на шею кашемировый шарф, аккуратно застегивает пуговицы на пальто. Ему нравилось смотреть на Дору, потому что это было почти что смотреть на самого себя. Ее короткие светлые волосы завивались в точности, как у него, а карие глаза имели такую же форму, как его глаза, и могли загораться то теплотой, то холодной расчетливостью почти так же быстро, как у него. Подбородок, как и у отца, был островат, но, несмотря на это, лицо отличалось ангельской красотой, как и его собственное.

Еще больше, чем внешность Доры, ему нравилась ее ранняя зрелость. Она никогда не была похожа на других малышей или маленьких детей, и привлекала его внимание только тем, что опустила большую часть своего детства.

– На улице очень холодно, – сказала дочь, натягивая кашемировый берет, подходивший по тону к шарфу. – Я надеюсь, ты одет соответствующим образом.

– Мы поедем в такси, – сказал Винс. – Разве ты не попрощаешься с мамой? Она очень расстроится, если ты забудешь.

– Нет, не расстроится. Мы с нею договорились.

– Да? – Он был смущен. – Ну что ж, хорошо. Обычно она сердилась из-за таких вещей.

– Раньше сердилась, – холодно сказала Дора. Она молча подождала лифт, и когда Винс подошел, прошла впереди него, здороваясь с лифтером. Дора посмотрела на своего отца и нежно улыбнулась ему, обезоруживая мужчину этим моментальным переключением эмоций, которое было в точности таким, как у него.

– Я умираю от голода, папа. Какая замечательная тебе в голову пришла мысль – взять меня в «Уно» на пиццу.

Винс всегда забывал о Доре, как только оказывался в самолете, летящем в Денвер. Это здесь он бросал настоящий вызов, здесь ему нужно было добиться полного контроля над всеми событиями, чтобы извлечь из них выгоду, чтобы накопить достаточно средств и власти для выполнения своих желаний. И особенно – так как не составило труда переключиться с Иллинойса на Колорадо – стать политиком.

Это было самое подходящее время, чтобы оказаться в Денвере в самом начале того, что станет впоследствии величайшим бумом его истории. Для такого девелопера, как Винс, который прошел обучение на минных полях политической жизни Чикаго и графства Кук, и подрядчика, как Рей Белуа, чьи контакты простирались от лидеров общества до теневых фигур за сценой, данверский бум оказался длинным, бурным кутежом.

– В нужном месте, в нужное время, с нужными людьми, – сказал Белуа самому себе, голос его был полон удовлетворения. Он стоял позади всех, наблюдая, как Винс ведет пресс-конференцию об открытии Четем Плейс, первого проекта компании «Лейк Форест Девелопмент» и первого замкнутого торгового центра в Денвере. «Винс хорош, – счастливо подумал он, – лучше всех. От вопросов отбивается с улыбкой, вызывавшей симпатию к нему». Винсу суждена была большая, большая дорога.

– Как вы пришли к тому, что не привлекли архитектора из Денвера? – спросил архитектурный обозреватель «Денвер Пост».

– Я хотел привлечь, – не задумываясь сказал Винс. Он непринужденно присел на край стола рядом с мольбертом, покрытом рисунками и фотографиями «Четем Плейс» на различных стадиях строительства. – И я собираюсь привлекать как можно чаще. На этот раз так не получилось.

– Почему?

– Мне был нужен самый вызывающий, самый противоречивый архитектор в мире. Оказалось, что он живет в Японии, а не в Денвере.

– Почему? Почему противоречивый?

– Чтобы привлечь ваше внимание. – Винс улыбнулся им с лицом открытым и честным, как у ребенка. – Я хочу, чтобы Денвер встал в один ряд с Нью-Йорком, Чикаго и Римом. Я хочу, чтобы Колорадо был известен не только, как место отдыха. Почему лишь горы должны составлять величие Колорадо? Мы можем сделать лучше. Дайте мне несколько лет и шанс построить другие проекты, которые создаются на наших чертежных досках, и вы увидите, как Колорадо становится мировым лидером в преобразовании пейзажа. «Четем Плейс» – это только начало.

– Сколько это стоило? – спросил репортер.

– Восемьдесят пять миллионов долларов.

– А доход?

– Соответствующий. Семьдесят восемь процентов магазинов и все рестораны арендованы и открыты, спортивный клуб открыт; планируется проведение соревнований по конькобежному спорту на катке в ближайшие полгода. Мы рассчитываем, что к концу года сто процентов помещений будет занято.

– Что произошло в ходе вашей борьбы с Гринбриар Виллидж? – спросил другой репортер. – Народ там боролся изо всех сил, чтобы не пустить вас туда. Как вам удалось заткнуть им рты?

– Нам это не потребовалось, – кротко ответил Винс. – Они знают, что мы так же заинтересованы в этой общине, как они сами. Вы можете спросить их самих. Я назову фамилии основных руководителей общины; думаю, вы обнаружите, что все мы стали добрыми соседями.

– После того, как был сожжен один из их домов? – спросил репортер.

В комнате стало тихо. Винс посмотрел на репортера долгим взглядом.

– Полагаю, вы говорите о доме Оскара и Эмми Делани?

– Верно. Было время, когда супруги Делани постоянно появлялись в редакциях газет, на телестудиях, на заседаниях городских советов, устраивали марши протеста на улицах, борясь против строительства вашего торгового центра, и они, и их соседи. Пока не сгорел их дом.

Винс кивнул.

– Это было ужасно. Мы им построили новый дом, больше прежнего, обставили его и сделали игровую площадку для детей. Потеря дома была для этой семьи трагедией, но мы смогли помочь им и сделать их таким же объектом восхищения, как и «Четем Плейс», а все это свидетельствует о будущем Колорадо, американской жизнестойкости и хорошей жизни. Оскар и Эмми возглавляют совет общины, который регулирует взаимоотношения торгового центра и соседних кварталов, и мы считаем их добрыми друзьями «Четем Плейс». Таковыми они и являются. – Он встал. – За подробностями отсылаю вас к Рею Белуа, он досконально знает все факты и цифры. Когда вы закончите, просим всех пройти в ресторан, где сервирован обед. Спасибо всем, что пришли; я надеюсь часто видеть вас здесь. Сам я буду здесь бывать. Я могу даже научиться кататься на коньках. Если вы думаете, что только что я «скользил по тонкому льду», то подождите, пока не увидите меня в настоящем деле. Они рассмеялись, восхищаясь его смелостью. Официальное расследование пожара дома Делани осталось незакрытым, но упорно держался слух, что это не было несчастным случаем.

– Вот это парень, – сказал один из репортеров, когда Винс вышел из комнаты. – Создается впечатление, что он всегда добивается, чего хочет.

«Ослы, – презрительно подумал Винс, покидая здание, – руки у вас коротки дотянуться до нас». Он знал, что правильно угадал в свое время: репортеры, как и бизнесмены Денвера, хотели, чтобы город богател от туризма, съездов и от покупателей, привлеченных сюда из всех штатов Скалистых гор, поэтому они закрывали глаза на слухи, если речь шла о благосостоянии. «Все мы такие близкие партнеры», – подумал Винс с усмешкой, пока ехал к своему офису в это утро, он чувствовал глубокое удовлетворение проведенной пресс-конференцией, на которой никогда не потерпел бы поражения.

Когда он вошел в свой кабинет, позвонила секретарша.

– Мистер Чарльз Четем звонит, говорит, что это важно.

Винс недовольно хмыкнул, снял трубку и сказал нетерпеливо:

– Да.

– Извини за беспокойство, – сказал Чарльз, – но я подумал о твоем предложении.

Винс нахмурился.

– О каком предложении?

– Ради Бога, Винс, стать вице-президентом твоей компании. Когда я звонил на прошлой неделе, ты сказал...

– Я помню. Ну? Так когда тебя ждать?

– Я не смогу приехать, Винс, по крайней мере не сейчас. Я нужен папе. Больше некому руководить компанией, пока он находится в Тамараке, а сегодня утром отец сказал, что собирается жить там. Все время. Он уезжает из Чикаго...

– Почему? – спросил Винс.

– Говорит, что там ему больше нравится, чем в Чикаго. Ты ведь знаешь, ему семьдесят; наверное, он устал и хочет отойти от дел. А мне сказал, что удовлетворен тем, как я руковожу компанией. Винс молчал.

– Конечно, отец прав, – сказал Чарльз. – Я веду дело не так, как он, или ты, но старик доверяет мне и я не могу бросить его.

Винс все так же молчал.

– Я справлюсь, – громко сказал Чарльз. – Мы станем немного более сдержанными. Я знаю, вы с папой думаете, что я недостаточно агрессивен, но такой уж я есть, и если некоторые вещи от меня ускользают, потому что я не могу их разглядеть, все-таки у нас все будет нормально, мы отлично поведем дела. Да, я такой, я не рвач.

«Не толкатель, не копатель, не машинист», – подумал Винс. Однако, у него неприятности. Винс догадался об этом, потому что Чарльз никогда не говорил о себе, когда приезжал в Денвер. Он ходил по пятам за Винсом на приемах с ужином или коктейлем или на бенефисах, и казалось, хотел лишь слушать, что говорят о Винсе.

«Однако, у него неприятности, – снова подумал Винс. – Если некоторые вещи от меня и ускользают. Интересно, какие благоприятные возможности откроются в «Четем Девелопмент» и в других компаниях из-за того, что Чарльз не всегда оказывается на высоте, да и не был никогда».

Но он уже давно знал, что брат не сможет руководить компанией, как следует; это требовало воображения и силы воли, а у него не было ни того, ни другого. У Итана было, у Винса было. Чарльз был от природы мальчиком на побегушках, отличным человеком напоказ, который только кажется лидером. «Уж я бы развернулся», – подумал Винс, и на мгновение, несмотря на блестящее начало в Денвере, вернулось прошлое с его потерями и яростью. Все шло к тому, что компания перейдет к нему. Семейная компания. Тамарак. Анна. Его жена. Его дочь. Все, в чем он был уверен. Не было бы никаких неприятностей, если бы Анна не проболталась, если бы Итан не встал на ее защиту, если бы Чарльз встал на сторону Винса, если бы Уильям неоднозначно разделил позицию Винса, если бы Мэриан не мямлила. Он заслуживал их поддержки – они ему эту поддержку задолжали – как самому умному из них. Но они потерпели крах, а Винс наблюдал за этим со стороны.

– Уильям и Фред работают со мной, – продолжал Чарльз. – Вместе мы составляем неплохую команду. У нас не так много работы, как когда ты был здесь, но все идет гладко, и это хорошо. И потом, жизнь не стоит на месте. Все меняется. Пару месяцев тому назад, в апреле, Анне исполнилось восемнадцать, а я даже не знаю, как она теперь выглядит. Если бы дочь осталась дома, то ходила бы в колледж. Как же кто-то может просто исчезнуть? – вздохнул он. – Если она работает, то получила номер службы социального обеспечения, и должна платить подоходный налог; если вернулась в школу, то зарегистрирована; если у нее есть банковский счет, ее имя должно быть в компьютерном файле. Люди оставляют за собой след, чем бы они ни занимались, как же могла она так уйти?! Я начал просматривать объявления, знаешь, эти, личные. Невозможно поверить, как много людей ищут других. Иногда я думаю, что весь мир потерялся, и лишь немногие из нас знают, кто они Боже, я скучаю по ней, Винс. Это ужасно – потерять дочь. На самом деле я потерял двоих дочерей; Гейл сторонится меня – обвиняет меня в том, что ее сестра ушла. Думаю, она права.

– Гейл предпочла бы, чтобы ты назвал меня насильником и лжецом, – холодно заметил Винс.

– Ей только двенадцать, Винс, девочка много не понимает. Она просто скучает по Анне. – Оба помолчали. – Мы видимся с Дорой, ты знаешь, Рита иногда привозит ее на обед. Эта красивая девочка напоминает мне тебя. Может быть, иногда, когда ты приезжаешь к ней, привез бы ее на обед.

– Когда отец пригласит меня, я приеду на обед, – сказал Винс. – Он все еще притворяется, что я не существую?

– Итан не говорит о тебе, если ты это имеешь в виду. В этом он, как железный, Винс. Твоего имени не произносит, даже не останется в комнате, если кто-то упомянет о тебе.

– А кто-нибудь упоминает обо мне?

– Не очень часто.

– Мне надо идти, – резко сказал Винс. – Я занят, мы как раз открываем новый торговый центр...

– Я читал об этом. «Четем Плейс». Это напомнило мне, как отец называл улицы по именам членов семьи. Звучит потрясающе. Может быть, в ближайшее время я все брошу и двинусь на запад. Сейчас это сделал отец, в следующий раз наступит моя очередь.

«Ни черта подобного, – подумал Винс – Ты никогда не сорвешься, слабак; у тебя не хватит сообразительности поступить по-своему, даже приехать сюда и присоединиться ко мне».

? В любое время, – сказал он Чарльзу. – Здесь тебя ждет офис. – Он еще некоторое время тихо сидел, не двигаясь, после того как положил трубку. Вся семья, подумал он, безоружна. Отец слишком стар, а теперь он вообще уходит. Я мог бы потопить «Четем Девелопмент» и отобрать у них Тамарак, и никто ни черта не сделал бы, чтобы помешать мне. Тогда бы они поняли, что выгнали не того, кого следовало бы. Винс почувствовал мимолетное сожаление, что эта борьба не будет более ожесточенной.

Но это будет потом. Он этим займется, как только найдет время, чтобы поразмыслить.

Однако они достаточно прочно задержались в его мыслях, и на следующей неделе он послал Чарльзу вырезку из специального воскресного приложения к «Денвер Пост», где Винса называли «новая суперзвезда Денвера». О Белуа, который преднамеренно держался на заднем плане, даже не упомянули; в центре события был Винс Четем, президент и основатель «Лейк Форест Девелопмент», со своим обаянием и фотогеничной белокурой внешностью. «Положи это отцу на стол», написал Винс в записке для Чарльза, прикрепленной к вырезке. И в течение всего следующего года, когда открылся Четем Тауер – офис из стекла и бетона с первым в Денвере пассажем с магазинами, первые шаги сделал Четем Центр – комплекс зданий делового центра, – Винс посылал Чарльзу вырезки, сопровождая их указанием положить их отцу на стол или отослать в Тамарак. Во всех статьях говорилось одно и тоже: Винс Четем высоко котировался в деловой и общественной жизни города, он становился героем.

В результате, они с Белуа без труда обеспечили себе источники финансирования строительства на более выгодных условиях, чем те, что предоставлялись другим девелоперам. За несколько лет штат их компании увеличился до пятидесяти человек; они строили офисы, промышленные предприятия, комплексы конторских и жилых зданий, магазины, кинотеатры, городские дома в Колорадо, Юте и Аризоне. И Винс, который раньше никогда не поддерживал благотворительность и не поддерживал благотворительные мероприятия, вошел в совет директоров Денверского Объединенного Благотворительного Общества и Денверского Клуба Молодежи и делал взносы во все организации, которые приходили просить денег.

Он шел от триумфа к триумфу. Годы пролетали, один за другим, а Винс все так же был на гребне следующей волны. И куда ни бросал взор, всюду видел изменившуюся линию горизонта Колорадо и соседних штатов, здания, которые возникали по мановению его руки и росли ввысь или вширь, заполняя землю. Он стал выдающимся гражданином города, самым вожделенным холостяком Денвера, денверским королем строительства. Наиболее точное определение было найдено на банкете, где его чествовали как Человека года города Денвера.

– Винс Четем, – сказал церемониймейстер, – превосходный образец для подражания для всей молодежи Америки.

– За ловких ребят, – сказал Белуа, поднимая свой стакан в пятнадцатую годовщину их работы.

Они сидели в кабинете Винса, поглядывая на скрывающие горы акры зданий, которых здесь не было, когда они приехали. Расползающийся метрополис. А город Денвер рос из года в год, закрывая землю асфальтом и принося с собой пелену желто-коричневого смога, который становился все более густым с каждой милей построенной автострады.

– Пятнадцать великих лет, – сказал Белуа, – а у нас здесь проекты теснятся, как покладистые женщины, один за другим. Лучшего и желать нечего. – Он, выпил и снова наполнил свой стакан. – Хочешь пойти сегодня со мной и с Лореной куда-нибудь отпраздновать это событие?

– У меня есть планы на сегодняшний вечер.

– Ладно, точно, у тебя всегда есть планы. Все эти девицы, Винс, где, черт побери, ты их берешь?! Я знаю, что в Денвере их не так уж много. Не представляю себе, где их много. – Он помолчал. – Ты не подумываешь снова жениться?

Винс поднял брови.

– Зачем?

– О, ты мог бы быть счастливее. Устроенным. Не надо было бы беспокоиться, с кем спать каждую ночь.

– Я об этом не беспокоюсь.

– Ну, сейчас, может быть, и не беспокоишься, но кто знает.

? В чем дело, Рей? – спросил Винс, помедлив.

Белуа пожал плечами.

? Мы с Лореной удивляемся, вот и все. Я знаю, что это не мое дело, но я размышлял об этом, полезно иной раз поразмыслить над тем, что для нас важно. А в нашем деле важно плавное скольжение под парусами. Мы тут неплохо разогнались, мне нравится, как у нас идут дела, но спокойное море – залог спокойного плавания. Верно? А самое спокойное море – это когда партнеры довольны. У меня есть семья, моя Лорена, мое гнездышко на дереве жизни, а ты все носишься, как бродяга с Дикого запада. И нечего хмуриться и коситься на меня, даю тебе мой отеческий совет. – Он глянул на мрачнеющее лицо Винса. – О'кей, не хочешь отеческого совета, назови его партнерским. Я говорю только, что надеюсь, что ты устанешь от этой жизни и устроишься по-семейному, – Рей вздохнул. – И еще я беспокоюсь обо всех этих подружках. Я помню, какая это путаница – разные имена, разные ситуации, разные беседы каждую неделю-две – в одну из таких ночей в постели ты можешь шепнуть нежный деловой секрет в какое-нибудь хорошенькое ушко...

Винс встал с потемневшим лицом.

– Ты, сукин сын, если ты считаешь, что я проболтался, особенно, женщине...

– Это возможно, – невозмутимо ответил Белуа. – Женщина – ласковая ловушка, а ты сексуальный малыш, Винс, и вполне может быть, что ты поддашься нежным чарам. Сиди, сиди, мы ведь не спорим, а обсуждаем. В бизнесе всякое, бывает, ты беспокоишься об этом и тебе хочется с кем-то поделиться утром. Когда у тебя есть жена, все хорошо. Не великолепно, но хорошо. Я с Лореной о делах не говорю, но если бы и говорил, то уверен, что она прижала бы карты к своей весьма привлекательной груди и никому бы их не открыла. Вот я и говорю, тебе нужно гнездо с пташкой, которая сделает тебя счастливым, подруга, которая мазала бы ваш бутерброд маслом с твоей стороны. Это надежно и очень удобно. – Он осушил свой стакан. – Вот и все. Не так уж трудно проглотить, не так ли?

Винс задумчиво посмотрел на него.

– А ты не такой уж дурак, Рей.

А ты не такой уж сукин сын, – весело ответил Белуа. – Кстати, Людлов собирается подать заявку на «Черри Крик Пойнт».

– Это точно?

– Я узнал это от одного из тех, кто поддерживает его. Он нацелился на этот участок и набрал команду побольше; чем наша. И мне кажется, намерен опустошить свой свинячий банк, чтобы купить землю, может быть, аж миллионов за тридцать, и заработать кучу денег на том, что там построит. Ты считаешь, он метит так высоко?

– Мы могли бы это выяснить. Обычно с ним работает Кэл Зорик.

– Я и забыл. Твой новый помощник. И, наверное, у него еще остались приятели-собутыльники из команды Людлова. Похоже, он жаден до денег.

– Наверное.

– Хочешь, я его вызову.

– Может быть, это и неплохая идея.

– Сейчас же этим и займусь. А ты подумаешь над тем, что я тебе сказал. Насчет гнездышка и птичек и всего такого?

– Я подумаю об этом.

Он знал, что Белуа был прав, на это следовало обратить внимание. Винс уже некоторое время осознавал, что не мог вечно оставаться неженатым. Иначе пошатнулось бы доверие и влияние, которые он приобрел в городе. Консервативный Денвер, приверженный замшелым ценностям стабильности и тесной связи общественных и семейных группировок, одобрял бы его и приветствовал лишь до определенного момента, а если ты пятнадцать лет на виду в общественной жизни, этот момент уже недалек.

«Еще год самое большее», – подумал Винс. Потом он женится: примерный муж и гражданин. А затем можно двигаться дальше. Ему начинало надоедать быть ведущим подрядчиком-девелопером Денвера, пора было сменить род деятельности.

На следующей неделе он вошел в кабинет Белуа.

– Ты говорил с Кэлом?

– Я с ним беседовал. Я рассказал ему все, что он и без того знает. Я сказал ему, что «Черри Крик Пойнт» мог бы стать величайшим проектом со времен вагончиков Конестоги, который поразил бы Денвер, если отцы города продадут этот участок подходящему девелоперу. Я рассказал ему, что Людлов собирается сделать заявку, и поинтересовался, не осталось ли у него там друзей. Я ему сообщил, что строительный бизнес не скупится на вознаграждения для гусей, несущих золотую информацию. Он отличный парень знаешь ли; сегодня утром принес мне заявку Людлова. Двадцать семь пятьдесят за семьдесят акров.

? Неплохо. Что говорит Кэл?

? Он хочет дать двадцать восемь и провернуть дело. Он прямо помешался на этом.

? Надо бы причесать все это. Скажи всем прийти сюда после обеда, мы поработаем. Кстати, сколько ты заплатил Кэлу?

– Десять тысяч. Он молодец.

Винс кивнул.

– Всем быть здесь в три часа.

Больше всего ему нравились такие совещания, с полной информацией в руках, когда основные исполнители ждут его решения, а оппозиция находится в невыгодном положении. Их окончательная заявка, запечатанная и представленная городу на следующей неделе, была рассчитана на 27 910 000 долларов. Две недели спустя участок «Черри Крик» был отдан им.

Так как они решили использовать быстрый метод строительства, начиная строить, не дожидаясь, когда будут готовы чертежи отдельных частей всего проекта. Закладка фундамента была сделана этой же осенью, через пять месяцев после приобретения земли.

– Чертежи выполнены чрезвычайно быстро, – сказал Кэл Зорик, глядя на эскизы в кабинете Винса. – Это грандиозный проект, Винс; это, знаешь, впечатляюще. Все в таком большом масштабе. Деньги тоже, сколько все это стоит. Уму непостижимо.

Винс пристально посмотрел на него.

– О чем ты беспокоишься?

– О, всего лишь мысль о том, какие средства сюда вложены. Я не имею в виду то, что вы заплатили за землю, это само собой. Но когда все это будет построено. Боже, Винс, ты уже можешь услышать, как падают денежки во все эти прорези для опускания монет? Луна-парк для развлечений, зеленые лужайки и теннисные корты, лодочный домик, и потом все эти ренты, и кроме того, ты получаешь процент от продаж во всех магазинах и ресторанах, верно? Это вызывает такой трепет, трудно себе представить масштабы. Я имею в виду, что остальные работают над частями этого проекта и получают небольшую зарплату, а ты видишь весь проект в целом, ты охватил... все. Я, действительно, завидую этому.

Винс откинулся в своем кресле.

– Десять тысяч долларов удовлетворили бы любого, кто считает, что у него есть будущее в этом бизнесе.

– Но я не любой, Винс, иначе Рей не попросил бы меня помочь вам. И потом он сказал, что я отлично справился. Я постарался также, чтобы никто у Людлова не знал, о чем меня просили. Я вел себя очень умно.

– Тогда, может быть. Но не сейчас.

– Ну, я не знаю. Посмотрим, что бы я получил, если бы захотел выйти из дела и организовать свое, стать девелопером, как ты, а я мог бы сделать это, если бы у меня была пара сотен тысяч долларов. Не так уж и много для такого крупного девелопера, как ты, но я бы начал с малого, где-нибудь в другом месте; я подумывал о Юго-Западе. И считаю, что ты мог бы помочь мне начать. Это было бы вроде вложения средств в мое дело.

– Зачем я стал бы это делать? – спросил Винс.

– Ну, это было бы что-то вроде благотворительного взноса. Думаю, я помог вам выйти из затруднительного положения, когда вы нуждались в этом, хотя то, о чем вы просили меня, было, гм, сомнительного свойства? Короче, это было, действительно, незаконно, так ведь? И совесть меня мучила. Я не хочу, чтобы вы с Реем вляпались в какое-нибудь дерьмо; и если бы я мог удалиться и начать свое собственное дело, то, полагаю, моя совесть примирилась бы со мной и через некоторое время я бы получил отпущение грехов.

Винс не сводил с него глаз, пока взгляд Кэла не скользнул в сторону.

– Когда ты думал двинуться на Юго-Запад?

– Прямо сейчас, – нетерпеливо сказал Кэл. – Через несколько дней. Я действую быстро.

– Я тоже. Надо будет уладить это завтра во второй половине дня. Закрой дверь, когда будешь выходить.

– Но, подожди... ты думаешь, что ты...

– Завтра после обеда. Закрой дверь с той стороны.

Когда он ушел, Винс отправился в кабинет Белуа.

– Кэл хочет двести тысяч за молчание. Ты позаботишься об этом, Рей? Ты лучше справляешься с такими делами, чем я.

– Что ты сказал ему?

– Что мы уладим это завтра во второй половине дня.

– У нас есть сегодняшний вечер. О, подожди-ка. У меня один из этих чертовых ужинов. Как насчет того, чтобы пойти туда вместо меня?

– Отлично, – сразу ответил Винс. В этот же вечер он сидел на месте Белуа за круглым столом в большом бальном зале отеля «Браун Палас» вместе с двумя сотнями гостей, поедающих жареных цыплят и дикорастущий рис, непременное меню всех благотворительных мероприятий того года в Денвере. Каждый сезон они с Белуа посещали множество таких ужинов; было важно, чтобы на них смотрели как на тех, кто поддерживает общество, а также имело значение то, что предоставлялась возможность спокойно побеседовать с представителями финансовых и административных кругов; нередко эти беседы оказывались более плодотворными, чем совещания в залах заседаний и в кабинетах.

Он обвел зал глазами, отметив людей, с которыми не удалось встретиться во время коктейля – с ними следовало поболтать после ужина. Осмотр был на время прерван, когда его глаза встретились с глазами широко улыбающейся рыжеволосой женщины, сидевшей за два стола от него, которая смотрела прямо на него. Она встала из-за стола и подошла к нему.

– Мейси Фарелл, – сказала она, протягивая руку. Винс встал и пожал ее руку. На женщине было черное платье, и по контрасту ее обнаженные плечи и руки казались белыми, как снег, а волосы сияющим ореолом.

– Я помню, – сказал он. И покопался в своей безотказной памяти. – Вы все еще помогаете симфоническому оркестру?

– Нет. Я переключилась на музей.

– Вы заканчивали университет, когда мы встретились...

– Когда мы переспали.

– Я помню и это тоже. – Улыбка Винса была теплой, хотя все, что он мог вспомнить через пять или шесть лет – это, что ожидал от выпускницы колледжа податливости и благодарности, а вместо этого она оказалась опытной и ироничной. – Вы уезжали в Европу на следующей неделе.

– В следующем месяце. У нас было время, чтобы увидеться снова. Вы не позвонили.

Винс неторопливо рассматривал женщину. Лицо ее было слишком длинным, чтобы считаться красивым, нос и подбородок широковаты, лоб низкий. Но привлекала внимание улыбка и беспощадный испытующий взгляд зеленых глаз. Ее язвительные замечания напоминали Винсу об Анне, хотя Мейси была старше и более искушена в житейских делах, имела более осознанные намерения. Теперь он вспоминал все новые подробности о Мейси. Она была единственной дочерью состоятельного нефтепромышленника, чемпионкой по плаванию, лыжницей, играла в теннис и славилась своей любовью к вечеринкам, которые затягивались на всю ночь. Но больше всего он помнил ее улыбку: прекрасную и открытую, такую сияющую, что хотя она не отражалась в глазах, большинство людей думало, будто она очарована их словами. Это была та безличная улыбка, которую Винсу больше всего хотелось стереть. Он хотел, чтобы она улыбалась только ему.

– Вы меня нервировали, – сказал он. – Я не мог сказать, когда вы серьезны, когда нет, а это было ужасно для моего «эго». Мужчины не терпят неопределенности, знаете, они начинают сомневаться во всем, даже в своем собственном имени, если не уверены в женщине.

Мейси засмеялась.

– Так вы забыли свое имя и мое тоже. Вы очень хороший, Винс, я почти верю вам. Именно так я чаще всего и вспоминала о вас: какой вы хороший.

– Я постараюсь, чтобы вы продолжали думать так, – он все еще держал ее руку в своей и теперь поднес ее к губам. – Я не забуду ваше имя снова.

– Или свое, я надеюсь, – она непринужденно высвободила руку и расслабленно стояла, изучая Винса. Его смокинг был прекрасно сшит, запонки были золотыми, белокурые волосы причесаны настолько тщательно, чтобы казаться слегка растрепанными. Он был в точности одного с нею роста, но держался так, что создавалось впечатление, как будто он смотрел сверху вниз.

– В городе только о вас и говорят. Я слышала, некоторые считают, что вы меняете Денвер раз и навсегда.

– Они правы.

– А вы довольны? Наверное чувствуете себя бессмертным, победителем, глядя на все эти «Четем Тауер», «Четем Плейс» и «Четем Центры», возвышающиеся над равниной.

– Конечно. А вам понравилось бы здание Фарелл Тауер? Я его вам построю.

– Мне никогда не хотелось, чтобы здание называлось моим именем. Это желание кажется таким странным. Как будто тебе надо всех убедить в своей значимости и величии. Я часто задаю себе вопрос, не потому ли мужчины так поступают, что беспокоятся о размерах частей своего тела.

Его лицо омрачилось. «Ах, ты сучка этакая, – подумал он, – ты просишься, чтобы тебя отшлепали». Он не удивился, почему она пыталась рассердить его; Винс редко задумывался над мотивами поступков, своих или чужих. Он придал лицу просветленное выражение и хмыкнул.

– Такое я слышу впервые. Надо серьезно поразмыслить над этим. И внимательно рассмотреть себя в зеркало.

В ее глазах отразилось одобрение, она оценила, как быстро мужчина овладел собой.

– А как насчет всех ваших зданий? Вы относитесь к ним, как к детям, которых оставляете после себя?

– Они лучше, чем дети. Но стоит вопрос о том, как их вырастить.

– Должно быть, это гораздо проще, чем иметь дело с людьми. А вы часто их навещаете? Гладите ли вы камень и чувствуете ли себя великим, потому что создаете красоту из камня и извлекаете из него пользу?

– Нет, – Винс был еще сердит, но в то же время возбужден и заведен. И хотел стереть насмешку из ее голоса и искорку превосходства из зеленых глаз; хотел заставить ее гордое тело склониться перед ним.

– Меня не интересуют прикосновения к камням или к другим частям зданий; мне только нужно, чтобы они принимали ту форму, какую я хочу им придать. – Он усмехнулся, как мальчишка, и отметил осторожность в ее глазах в то время, как его лицо становилось юным и невинным.

– Настоящее удовольствие в том, чтобы складывать части в единое целое, как в гигантской головоломке. Камень, раствор, сталь, бригады, выполняющие работу, деньги, которыми все оплачивается, люди, арендующие помещения, когда они готовы... Я подгоняю части так, чтобы никто не подумал, что это можно сделать иначе? Другие могут гладить камни и мрамор, рассуждая о красоте и функционализме; игра состоит в складывании головоломки наилучшим образом. Вы замужем?

– Нет.

– Я провожу вас домой сегодня вечером.

– Я не одна.

– Тогда завтра. Я буду свободен в час.

– Я не смогу. Я работаю.

– Ах, да, музей. Когда вы кончаете?

– В пять часов.

– Я буду перед музеем в пять.

– Меня нельзя включить в головоломки других людей, – сказала она. – Или в игры других людей.

– Тогда мы придумаем новую, только для вас. – Он снова взял ее руку. – Спасибо, что подошли поздороваться. Это самое приятное, что вы могли сделать.. Надеюсь на завтра. Пять лет слишком долгий срок.

– Шесть, – она улыбнулась широкой, заученной улыбкой, которая ничего ему не сказала. – Завтра будет прекрасно.

Он думал о ней на следующее утро, когда проснулся, думал о ней весь день.

– Ты невнимателен, – заметил Белуа, сидевший на диване в его кабинете как раз перед полуднем.

– Да, я задумался. Что ты говорил?

Взгляд Белуа стал проницательным.

– Кто она?

– Мейси Фарелл.

– О, очень хорошо. Она тебе правда нравится? А ты ей нравишься? Очень хорошо, Винс. Лучшего выбора ты не мог сделать. Мейси отличная хозяйка приемов, отличная жена для тебя. А также хорошие родственные связи, они даже богаче тебя. Полбиллиона, биллион примерно. Богатые родственники – это еще один приз, помимо кольца с рубином. Таковы богатые жены. Она состоит в дюжине комитетов, работает на добровольных началах в музее и в Женской Лиге и Бог знает в чем еще; и настолько респектабельна, что, вполне могла бы оказаться в Белом Доме. Что наводит меня на другие мысли.

– Что? – Винс слушал вполуха, просматривая утреннюю газету. – Какие мысли?

– Политика. Ты никогда не подумывал о политике, Винс?

– Нет.

– Когда ты вот так отвечаешь, это значит, что думал.

– Может быть и думал. Подожди минутку. Я хочу прочесть вот это. – Через мгновение он поднял глаза. – Машина Кэла Зорика сорвалась в каньон Клир Крик прошлой ночью. Тело было найдено немного позже десяти часов.

– Без шуток, Кэл? Как жаль. Это был талантливый парень, ? Белуа надул губы, медленно кивая головой. – Правда, жаль. Он сделал для нас кое-какую работу. Похоже он решил прибавить скорость и не справился с управлением. Плохо. Ладно, ну как ты считаешь: есть смысл думать о политике? Так ты подумывал об этом? Да или нет?

Винс закрыл газету.

– Что ты имеешь в виду, Рей?

– Перемены носятся в воздухе. Ты должен чуять это, знаешь, а я держу нос по ветру. Я теперь провожу много времени с парнями из моей партии, а они сейчас подыскивают подходящую кандидатуру. Хорошие политики всегда смотрят вперед, идут в ногу со временем. Это дает избирателям новые возможности выбора, что-нибудь новое. Для следующих выборов им нужен новый человек.

– Зачем? – Голос Винса был ровным, почти скучающим.

– Сенатор. Сенатор Соединенных Штатов.

Винс молчал.

– Это будет через четыре года, не так много времени для того, что мы должны сделать. Но ты известная личность, Четем, ты на виду и нравишься денежным мешкам в городе. Это хорошее начало, а хорошее начало – половина победы. – Он помолчал, ожидая, что скажет Винс. – Ладно, подумай об этом. Подумать никогда не вредно. Я составил список людей, с которыми тебе надо встретиться в ближайшее время, местных группировок, с которыми надо поладить; переговоров, которые надо провести с Элками, Ротери, – всего понемногу. И список учреждений, куда нужно дать денег. Больше, чем ты давал раньше, гораздо больше. Это незаменимое средство, когда нужно показать достаток, изобилие и богатство, как глазурь и начинка для пирога. На мой взгляд, ты стоишь по крайней мере сотню миллионов – можешь не комментировать это наблюдение – это всего лишь мои личные предположения – так что ты в состоянии проявить щедрость. Политики клюют моментально, кончики их пальцев начинают извиваться, как танцовщицы в танце живота, когда в комнату входит тот, кто щедро оделяет всех деньгами. Даже если они знали тебя раньше, то узнают лучше, когда увидят, что ты подписываешь чеки на шестизначные суммы.

Белуа внимательно осмотрел ногти и слегка пополировал их своим рукавом.

– Кое-что еще. Твой старик много строит в Тамараке. Он широко использует прессу – блестящий курорт, площадка для игр кинозвезд, важных должностных лиц и королевских семей... В конце концов имя Четемов начинает сверкать. У тебя нет никаких дел с Тамараком?

– Пока нет. Я слежу за этим.

– Хорошо, какая разница: Четем есть Четем, не все ли равно, ты или твой старик. Один из вас занимается преобразующей деятельностью, создает новый бизнес в Денвере; другой превращает маленький рудничный городок в пышный курорт, привлекающий в Колорадо тех, кто сорит деньгами. И ты приобретаешь доверие, ты произносишь речи и избираешься в Сенат, – он поднялся с дивана. – О, и вот еще. Мейси Фарелл. Она хороша – сильная, шикарная. Она будет отличной спутницей, жизни. И будет великолепной женой сенатора. Даже... – он сделал паузу и задумчиво направился к двери. – Как я говорил раньше, Мейси даже достаточно респектабельна, чтобы находиться в Белом доме. Пока, поговорим позже.

После ухода Белуа Винс долго сидел за своим письменным столом. В его душе росло сильное, наконец-то вырвавшееся на свободу желание. Думал ли он о политике? Боже мой, конечно, думал. Каждый, кто хочет власти, думает о политике. Приобрести власть в Денвере было слишком легко, и это уже наскучило ему. Хотелось чего-то нового. Чего-то большего. И когда эта мысль стала посещать его, он понял, что время пришло. Винс был готов для политики. И был готов для Сената.

«Она даже достаточно респектабельна, чтобы находиться в Белом доме».

Он был готов ко всему.

В течение следующих четырех месяцев Винс встречался с Мейси каждый вечер, желая ее так же сильно, как желал получить кресло сенатора. Он должен был жениться на ней. Не потому, что Белуа сказал ему, что надо жениться; и не потому, что она представляла собой ценный политический вклад. А должен был жениться на ней потому, что не мог выбросить ее из головы, это случилось с ним впервые за пятнадцать лет с тех пор, как у него была Анна. И чем больше она поглощала его мысли, тем больше он ревновал к тому, чем она занималась без него. Он сходил с ума от ярости, не зная, где она была в любое время дня, что собиралась делать, о чем думала, когда ее не было с ним.

Винс так и не выбил из нее насмешливость и не смог достаточно сблизиться с нею. Но Мейси вышла бы за него замуж, он был в этом уверен. И помогла бы ему получить все, что он хотел; насчет этого Белуа был прав. Она обладала живым умом, уравновешенностью, и у нее было достаточно здравого смысла, чтобы контролировать свою насмешливость. Она была из зажиточной семьи, у нее были хорошие связи и безупречные рекомендации. Мейси знала, как одеваться и как вести себя с незнакомыми людьми. Она была очень молода – двадцать восемь лет по сравнению с сорока семью годами Винса – но казалась старше; она отличалась самообладанием, которое свойственно лишь немногим женщинам, сколько бы лет им ни было. А в политической кампании стоила целого состояния и стала бы отличной супругой политика.

Даже если бы у нее не было всех этих качеств, он все равно мог бы жениться на ней. Иногда удивлялся этому, но это были праздные мысли. У него не было интереса к философским измышлениям; за исключением своей чертовой независимости, в Мейси было все, что ему требовалось.

– Я могла бы выйти за тебя замуж, Винс, – сказала она однажды вечером в январе. Они сидели за угловым столиком при свечах в ресторане Шез-Ами и пламя свечи колебалось, отчего казалось, что лицо Мейси меняется из-за неожиданной перемены настроения, а выражение ее зеленых глаз становилось то интимным, то холодным. Женщина взглянула на Винса с веселой улыбкой. – Ты похож на жокея, ждущего стартового выстрела. Расслабься, дорогой, почему ты всегда такой нетерпеливый?

– Почему бы мне не быть нетерпеливым? Я уже сказал тебе однажды, я ненавижу неопределенность.

– Но ведь ты не имеешь в виду бизнес, там ты готов к ней. Что, действительно, угнетает тебя, так это неуверенность в избранном пути. Расскажи мне о Доре.

Он удивился.

– Зачем?

– Потому, что когда бы ты ни говорил о ней, а это случается нечасто, ты сердишься. Как же случилось, что в случае с нею ты не смог поступить по-своему?

Четем дал официанту знак принести еще одну бутылку вина.

– Я очень люблю Дору, и она любит меня. Это интересная молодая женщина.

– Я бы хотела познакомиться с ней.

– Познакомишься.

– Но почему до сих пор не познакомилась? После четырех месяцев наших встреч и всех этих разговоров о женитьбе, разве не следовало ли мне встретиться с твоей дочерью?

– Она приедет в ближайшие дни, когда у нее будет перерыв в занятиях, и тогда ты с нею увидишься.

– Но ее здесь не было на Рождество. И ты говорил, что она не приезжала, когда была меньше.

– Ее мать не хотела, чтобы девочка ездила сюда. И в это Рождество Рита пожелала, чтобы Дора осталась в Чикаго.

– Она не хочет, чтобы Дора приезжала к тебе. Почему?

Винс пожал плечами.

– У нее искаженные представления об отцах и дочерях.

– О любых отцах, или только о тебе?

– Черт побери, какая разница? Через несколько лет после нашего развода Рита снова вышла замуж, сказала, что хочет, чтобы у Доры была настоящая семья, а не убежище холостяка, – он грустно улыбнулся. – Как мог я спорить с этим? Я не мог дать ей семью. И я виделся с нею в Чикаго два раза в месяц. Но теперь дочь сможет бывать здесь, когда захочет, она учится в калифорнийском колледже, и будет постоянно заезжать в Денвер.

– Тебе это будет приятно, – задумчиво сказала Мейси. – И тебе не нужно будет жениться на мне, чтобы быть достаточно респектабельным для Доры.

– Дора здесь ни при чем. Все дело в тебе. Я хочу тебя.

– Но ведь я есть у тебя, – серьезно ответила она. – Мы идем ужинать, беседуем, ходим в кино, спим. Разве мы приобретем что-то больше, если поженимся?

Он широко улыбнулся.

– Ничего, я думаю. Давай забудем это. Расскажи мне, что происходит в музее.

Мейси засмеялась.

– Мне нравится быть с тобой, Винс. Что касается музея, то ты прекрасно знаешь, что там происходит. Сегодня я узнала, что ты основал фонд выставки Сандора Тицио в галерее Верно, купил две работы Тицио и подарил их музею. Ты никогда не рассказывал мне ничего подобного.

– Я это не рекламирую.

– Глупости. Ты афишируешь большинство своих добрых дел. Филантропия – великая вещь в бизнесе. Но когда это ты успел стать святым-покровителем молодых художников?

– Несколько лет тому назад. Когда начал коллекционировать. Что в этом смешного?

Мейси смеялась.

– Святой Винсент. Правда, ты такой смешной, Винс. Мне нравится, как легко ты принимаешь ореол святости, даже без слабого протеста, что ты всего лишь человек, как все мы.

– Что еще тебе нравится? – напряженно спросил он.

– О, многое. Мне нравится твое тщеславие и то, что ты не боишься работы. Мне нравятся проекты, по которым вы с Реем строите здания, некоторые из них великолепны, и я представляю себе, как ты идешь дальше, к еще более грандиозным и значительным, а мне нравится быть в близких отношениях с людьми, которые оставляют след в мире. Мне нравится быть с тобою в постели, когда ты перестаешь давать указания и просто наслаждаешься. Мне нравится, как ты помогаешь молодым художникам, Бог знает, им это нужно. Мне нравится, что поддерживаешь отношения с Дорой, многие отцы пренебрегают этим. И мне с тобою не скучно. – Она помолчала. – Похоже, мне нравится многое.

– А любовь? – спросил Винс и выругался про себя, потому что это прозвучало по-детски моляще.

– Ну, нет, – сказала Мейси. – Но это можно истолковать двояко, не так ли?

– Неправда, – быстро ответил он. – Я люблю тебя.

– О, Винс, давай не будем лгать, это так скучно и грязно. Если мы поженимся, ты должен будешь пообещать не лгать.

– А мы поженимся?

Она задумчиво посмотрела на него. В мерцающем свете ее улыбка, казалось, возникает и гаснет, как будто меняется ее отношение к нему в то время как пролетали секунды, и наконец ответила:

– Думаю, что да.

– Думаю, это будет интересно.

Успокоившись, Винс испустил долгий вздох. Дождись, подумал он, и все, что ты хочешь получить, придет в свое время.

К тому времени, как цены на нефть упали, и Денвер начал свое долгое скольжение с высот бурного кутежа, имя Четема было известно повсюду. Мейси больше не насмехалась над этим фактом, потому что Винса моментально узнавали, когда он проводил кампанию в небольших городках, где вопросом, вызывавшим самые большие страсти, было использование земли. Они с Белуа собрали команду, которая сосредоточила его речи, брошюры и листовки на вопросе о земле. Лозунг был всегда один и тот же. Строить. Использовать землю, для этого она и предназначена. Земля существует не для немногочисленных заготовителей или множества лосей, а для народа Колорадо. Она принадлежит ему. И народ может делать с нею все, что угодно.

Избиратели громко выражали свое согласие или несогласие с проектами массовой застройки, которые прославили имя Четема. Высотные башни «Четем Тауер», торговые центры «Четем Плейс», комплексы офисов «Четем Блок», обширная «Четем Плейс» в «Черри Крик», промышленные зоны Четема, отели Четема в Аспене, Вейле и Альте, и десятки других зданий вырисовывались на фоне неба и заполняли новые города восьми западных штатов. Часто проекты Четема, смелые по архитектурному замыслу и вызывающие восхищение мастерством исполнения, были не менее известны жесткими методами. Их применяли при покупке земельных участков и для подавления сопротивления оппозиции, когда требовалось получить одобрение проекта в общине. Ни один из новых районов не остался прежним после того, как в нем побывали Винс и Белуа. В общинах штатов Колорадо и Скалистых гор о них говорили со смешанным чувством страха и нетерпеливого ожидания.

– Тебе это нравится, – сказала Мейси, когда они ехали в лимузине на политический ужин в Колорадо Спрингс. На ней было изумрудно-зеленое шелковое платье и длинное соболье манто, а рыжие волосы были сколоты сзади изумрудными заколками. – Все это внимание. Люди, любящие или ненавидящие тебя; люди, которые никогда не уверены в том, что ты предпримешь в ближайшее время, что ты скажешь, на кого нападешь, скоро ли ты разрушишь их город.

Винс очаровательно улыбнулся.

? Когда-то ты назвала эти здания великолепными.

Лимузин плавно мчался по скоростному шоссе в ранних ноябрьских сумерках, чтобы доставить их в банкетный зал. Там сотни людей, заплативших по пятьсот долларов, ждали возможности поесть и попить в обществе Винса Четема за неделю до выборов и послушать, какие еще цели он сметет на своем бурном пути в Сенат.

– Вчера вечером я наблюдал, как ты очаровывала Людлова, – сказал Винс. – Он собирается подавать?

– Двадцать пять тысяч. Ты мне не рассказывал, как однажды вымогал у него участок.

– Людлов этого не знает, только догадывается. Двадцать пять тысяч? Что, черт побери, ты пообещала ему?

– Он не дурак, Винс, и знает, что твое появление – это самое лучшее для подрядчиков этого штата, у них будет знаменательный день. Но я пригласила его на скромный ужин в нашем вашингтонском доме, где познакомлю с некоторыми очень влиятельными людьми.

Винс усмехнулся.

– Сколько же человек ты пригласила на этот скромный ужин?

– Несколько сотен. Это неважно; впереди у тебя еще шесть блистательных лет, чтобы воздать должное всем твоим легальным помощникам.

Он бросил на нее долгий взгляд.

– Ты сказала «наш дом в Вашингтоне».

– Разумеется. Я не могла бы с полной уверенностью сказать, что меня там не будет, не так ли? Но я не передумала, Винс. Я остаюсь на время выборов, ни одного дня больше.

– Ты могла бы остаться. Я бы забыл прошлый год. Мы бы начали...

– Ты бы забыл? О, мой бедный маленький Винс, ты относишься к самому испорченному типу политиков – лжешь самому себе так же много, как и всем нам. В течение последних четырех лет ты пытался переделать меня, превратить в сладенькое приложение, у которого воли не больше, чем у ребенка. Ты не хочешь иметь дело со взрослой женщиной, Винс, а был бы счастливее с тринадцатилетней девочкой, которая следовала бы твоим приказаниям. А когда ты не смог изменить меня, то нашел себе кого-то еще. Каких-то. Во множественном числе. Троих я знала. Почему я должна это терпеть? Мне тридцать два года; я привлекательная, умная, богатая и я знаю, что мне делать. Мне нравятся мужчины, думаю, мне нравится быть замужем, но я хочу партнерства, а не подтаскивания карт. Чего ради мне оставаться замужем за сукиным сыном, стремящимся к власти, который думает, что владеет мною. А проводит свое свободное время, соблазняя хорошеньких девиц, глупых настолько, чтобы прыгать, когда он поманит их пальцем? Они тебе даже не нравились. Ты это делал, чтобы унизить меня.

Лицо Винса было жестким.

– Если у меня были другие женщины, то потому что моя жена проводит время, занимаясь любовью с мужчинами, которых цепляет в музеях...

– О, ради Бога, разве это не лучшее, что ты умеешь делать? Одно небольшое приключение, Винс. Три месяца за последние четыре года. Я признаюсь. Я сразу призналась. Я не придаю большого значения неверности, но у него было чувство юмора, а у тебя его нет, и я не могла сопротивляться. Это было год назад, Винс, и с тех пор я была такой примерной девочкой, а ты все еще говоришь об этом. Может ли такое случиться, что крохотная молекула вины прокралась в этот вакуум, каковым является твоя этическая система, и ты чувствуешь себя настолько неуютно, что тебе требуется порицать меня? – Ее глаза встретились с его холодным взглядом. – Нет, даже не молекула. – Она покачала головой. – Какой стыд. Было время, когда я думала, что у тебя есть реальные возможности.

– Поэтому ты вышла за меня замуж? Из-за моих возможностей?

– Подожди, дай вспомнить. Я вышла за тебя, потому что ты мог включить свое обаяние и быть чудесным спутником на целый вечер, и я подумала, что с моей помощью ты мог бы научиться быть чудесным неделю или месяц, может быть, даже год. Полагаю, что вышла за тебя, чтобы разделить твою известность: так интересно быть в центре власти. Что еще? Ах, да. Ты очень умен, Винс, а я всегда хотела выйти замуж за умного человека. Я считала, ты мог бы быть сообразительным тоже, но решила, что ты не такой. Ты не учишься. Я думаю, может быть, это твой роковой недостаток. О, вот мы и приехали. – Лимузин остановился у ярко освещенного навеса. – Улыбайся, Винс, у тебя осталась всего неделя.

Она повторила это после ужина, когда были включены телевизионные осветительные приборы и камеры нацелены на возвышение с сетью микрофонов. Глубоко заглянув в глаза Винса, ради фотографов, столпившихся у основного стола, любящими руками Мейси поправила его галстук.

– Улыбайся, Винс. У нас осталась только неделя.

– Дамы и господа, – выкрикнул ведущий. – Сегодня вечером мне поручено представить оратора, которого все знают. Я попробовал найти что-нибудь новое о нем... может быть, он выращивает лам или он чемпион барбекю по жареным ребрышкам, или покупает жемчуга, машины и самолеты для своей очаровательной жены – но я решил оставить ему его секреты, если они есть, потому что все, что нам нужно знать о нем, это: он верит в возвышение Колорадо и в возвышение Америки; и знает, о чем говорит, потому что именно он нанес Колорадо на карту в период роста. Это парень «могу – сделать» и «сделаю». Его имя означает «большой» и «самый большой» и – «уйдите с моего пути, потому что я на скоростной полосе», а в этом мы нуждаемся больше всего сейчас, когда говорят, что Америка переживает времена спада. Его имя означает «успех», а именно это слово должно быть синонимом «Америки»! Все мы знаем его имя... дамы и господа, Винс Четем, очередной сенатор Соединенных Штатов от штата Колорадо!

Четыреста человек вскочили на ноги с радостными криками. Винс поднялся на возвышение по нескольким ступенькам и выбросил Мейси из своих мыслей.

– Добрый вечер, – сказал он, когда в зале стало тише.

Голос у него был низким, как всегда в начале, но, по мере того, как он говорил, голос становился громче и энергичнее, так что к концу Винс уже кричал. Речь, как и все его речи, была короткой, состояла из коротких, ритмичных предложений и поверхностных мыслей, что на телевидении прошло бы со скоростью шоу-варьете.

– Ведущий так блестяще подал мою речь, что, думаю, мне было бы лучше помолчать, – он подождал, пока стихнет взрыв смеха. – Но я хотел бы поговорить о некоторых идеях, которые у меня возникли относительно сегодняшнего дня и относительно будущего. Сейчас в наше время мы окружены теми, кто любит говорить «нет». Людьми, которые постоянно говорят, нам, что не пойдет. Что нельзя сделать. Что невозможно, потому что слишком «дорого» или «требует больших затрат времени» или слишком «рискованно» или слишком «неопределенно». Такие люди хотят сделать, как лучше – хотя мы не всегда можем быть уверены в этом, не так ли? – но разве такие люди создали Америку? Разве такие люди выиграли две мировые войны, спасли Европу и покорили космическое пространство? Не являются ли они теми, кто ведет нас назад к величию? – Голос его повышался. – Не знаю, как насчет вас, но дайте мне сказать, что мне надоело и я стал слушать, когда мне говорят, чего я не могу сделать!

Зал разразился аплодисментами. Когда, наконец, Винс смог продолжать, то стал говорить о Колорадо, Америке и о росте.

– Рост создает благосостояние! – выкрикнул он. Он уже переходил к заключительной части и голос почти набрал громкость. – Мы можем обеспечить постоянный рост и защитить каждого мелкого предпринимателя и каждую семейную ферму. Мы можем обеспечить широкомасштабный рост и в то же время позаботиться о земле, которую мы любим!!

– Как? – прошептала Мейси, но никто ее не расслышал.

– Мы заполним пустые акры этой земли домами для каждого. Заполним их шикарными торговыми центрами, так что у каждого изобилие будет находиться на расстоянии вытянутой руки. Заполним их фабриками, школами и магистралями. Заполним их кинотеатрами, парками отдыха и зоопарками, чтобы обеспечить отдых каждому. Мы заполним пустые акры этой обширной земли тем, что нужно для жизни, потому что знаем лучше, чем кто бы то ни было в мире... и потому что мы это заслужили.

Разразились аплодисменты. Он поднял руку.

– Прислушайтесь к этому! Никогда не забывайте об этом! И никому не позволяйте убедить вас в обратном! Мы несем свободу и демократию народам всего мира! Несем принцип упорного труда народам всего мира!

Мы добились самого высокого уровня промышленного производства и создали самые квалифицированные управленческие кадры в мировой истории! Мы осуществляем исследование космоса для мира! Создаем для всего мира образцовую семейную этику: сильная, стойкая, любящая семья, которая защищает своих юных и беспомощных членов от опасностей, подстерегающих нас повсюду! Мы улучшили мир для каждого, и теперь заслуживаем того, чтобы улучшить жизнь американцев, а мы можем это сделать! Мы это заслужили! И именно этого собираемся добиться, начиная со следующей недели, когда я стану вашим сенатором...

Аплодисменты и радостные крики поднялись к потолку.

? ...и выполню эту миссию в Вашингтоне...

Его последние слова тонули в реве толпы. Никто не обращал внимания, как ведут себя окружающие. Винс улыбался сладкой, смиренной улыбкой слуги общества, которого все любят. Его карие глаза блестели, когда он обводил зал взглядом, лишь на секунду они задержались на жене, аплодировавшей с насмешкой, заметной только ему.

Его взгляд переместился, скользя по возбужденным глазам, кричащим ртам и хлопающим рукам избирателей, останавливаясь перед каждой телекамерой, чтобы она могла послать миру его открытую улыбку и целеустремленный взгляд. Все было нормально, все под контролем.

Мейси останется с ним; такие женщины, как она, никогда не уходят от сильных мужчин. Итан, Чарльз и другие будут здесь, когда понадобятся ему. Они уже помогли, снабдили его видной семьей. Его фотография, в окружении близких, появилась в «Таймс», «Ньюсуик» и «Пипл». Он был идеальным кандидатом – с превосходной женой, превосходной семьей и превосходной миссией.

Неделю спустя, еще до закрытия избирательных пунктов, он стал сенатором Винсом Четемом, на пути в Вашингтон и, фактически, как уже гласила молва, на пути в Белый дом.

ГЛАВА 7

Анна находилась в своем кабинете, когда прочитала об избрании Винса. Этим утром она была одна в тридцатиэтажном лабиринте офисов юристов и отгороженных перегородками помещений для секретарш; пила кофе и читала «Лос-Анджелес Таймс», когда вдруг перед нею оказалось лицо Винса, улыбающееся с мальчишеским торжеством. Закричав, Анна уронила газету. Кофе расплескался по столу из неровно поставленной чашки. Женщина дрожала, чувствуя, как ее пронизывает холод, стыд и беспомощность, которые она не испытывала в течение многих лет. «Прекрати, – безмолвно сказала она себе, – прекрати, прекрати, прекрати». – Она сжала руки, чтобы заставить свое тело успокоиться.

Анна развернула кресло и невидящими глазами уставилась в большое окно своего кабинета. Прошло девятнадцать лет с тех пор, как она в последний раз видела эту улыбку, которая до сих пор приводила ее в трепет, а тело готовилось дать отпор. «Похорони это, – сказала она себе те же слова, что повторяла каждый день в первый год жизни в Хейт Эшбери. – Похорони это».

Анна попыталась сосредоточиться на виде, который обычно доставлял ей такое удовольствие. Далеко внизу солнце раннего утра окрасило панораму Лос-Анджелеса в пурпур и золото. В отдалении, на фоне бледно-голубого неба четко вырисовывались горы. В этот час пейзаж был самым чистым и красивым, пока не образовался смог; стройные пальмы, бархатные лужайки и пышные тропические цветы заставляли забывать о том, что стоял ноябрь, и в других частях страны начиналась зима.

С высоты тридцатого этажа город казался богатым, чистым и безмятежным. Этот пейзаж всегда вызывал у Анны чувство покоя и безопасности, и даже в самые загруженные работой дни женщина часто бросала на него взгляд, как на противоядие от щемящей низости и разбитых мечтаний, которыми пропитывался ее кабинет, когда она вела дела о разводах.

Все на тридцатом этаже внушало ей это чувство покоя и безопасности, особенно, ее кабинет. Он был большим, с окном во всю стену, и, казалось, укрывал ее в заботливом объятии. Мебель, как и во всех кабинетах фирмы, была тяжелая, орехового дерева с кожей, лампы – медные, на полу – темно-зеленый ковер; стены украшены картинами, изображавшими английские соборы и деревенские сцены. Анне нравилось солидное постоянство комнаты и она не добавила к ней ничего личного, кроме дипломов в рамках – Калифорнийского университета Беркли и Гарвардского юридического института. Но вскоре после того, как она обосновалась здесь, к ней в гости приехала из Нью-Йорка Элинор и сказала, что тут требуется что-то отличающееся от этой обстановки.

– Может быть даже немного эксцентричное, – сказала подруга.

На следующей неделе в офис было доставлено длинное, узкое зеркало в старинной английской раме. «Повесь его напротив своего стола, – написала Элинор в сопроводительной записке, – так что когда бы ты ни подняла глаза, ты увидишь лучшего юриста в Лос-Анджелесе. А также мою лучшую подругу, по которой я скучаю, черт побери, потому что мы не видимся достаточно часто».

Анна отвернулась от окна и посмотрела на себя в зеркало. Синие глаза твердо смотрели на нее без малейшего признака потрясения. Это был взгляд, который она совершенствовала на протяжении многих лет Все восхищались ее красотой, но это было для нее не так важно, как образ деловой женщины, полностью владеющей собой, который она являла миру. Черные волосы были гладко уложены узлом на затылке над длинной шеей, единственным макияжем была бледно-коралловая губная помада, в ушах – маленькие жемчужины. Анна носила превосходно сшитые костюмы из шерсти и шелка, которые делали ее с виду более высокой и внушительной. Образ, созданный ею для общества, был гладким, сдержанным и безупречным. И никто из тех, кто был с нею знаком, не сомневался в ее репутации как квалифицированного, жесткого юриста, преодолевшего предубеждение фирмы и ставшего партнером, хотя ей было всего тридцать четыре года и она была женщиной.

Анна сидела в своем большом, кожаном официальном кресле и смотрела на свой публичный образ в зеркале. Она долго создавала его, начиная с одиноких; тревожных лет в Беркли до все более уверенных в Гарварде, когда обнаружила; что юриспруденция – именно то, чем ей хотелось заниматься и что будет сильна в этом. И продолжала совершенствовать этот образ, когда впервые начала работать в Нью-Йорке. И все еще трудилась над ним даже теперь, когда вошла в самую уважаемую фирму Лос-Анджелеса и уже была лучшим специалистом фирмы по разводам, к которому обращались руководители корпораций, теле – и кинозвезды, потому что им требовались ее мастерство и осторожность. И настолько сжилась со своим образом, что начала верить, будто она, действительно, была той женщиной, которую видела в зеркале.

«А потом я наткнулась на фотографию в газете».

Офис оживал за дверью. Юристы, клерки, секретари и служащие приемных приветствовали друг друга, сплетничали, шутили и обсуждали дела на этот день, направляясь к своим письменным столам или собираясь в залах заседаний. Анна слышала обрывки разговоров и взрывы смеха, когда шаги приближались к двери. Это было ее любимое время дня; она обдумывала все, что ждало впереди: высокая трагедия, сюрпризы, даже рабочие подробности закона. Все это составляло ее мир и поддерживало ее. Только здесь женщина по-настоящему чувствовала себя дома и жила.

Это была не просто фотография. Эта было напоминание. Призрак.

«А теперь я должна начинать снова учиться, как избавиться от этого».

Она взяла газету и заставила себя прочесть статью.

«Преуспевающий разработчик-девелопер земельных участков, вместе с которым в Колорадо и горные штаты пришла яркая, часто смелая архитектура и крупные строительные проекты, Винс Четем, провел хорошо профинансированную кампанию. В ходе которой смог избежать появления специальных сообщений, успешно отмел обвинения в связях с теневыми структурами и в сомнительных тактических приемах, добиваясь высокого положения. Он выиграл выборы в Сенат, свой первый политический офис, с небольшим, но решающим перевесом голосов».

Это просто рассказ о каком-то политике. Это может быть, кто угодно. Он не имеет ко мне никакого отношения.

За дверью ее кабинета стало тише, контора была поглощена работой. Но Анна все еще сидела, глядя в зеркало, как бы ожидая кого-то. Через мгновение, повинуясь импульсу, она сняла трубку телефона и набрала номер телефона Элинор в Нью-Йорке.

Ответил личный секретарь, а потом трубку взяла Элинор.

– Я как раз собиралась уходить. Боже, как я рада, что ты застала меня, я с тобой не говорила целую вечность. Что же ты звонишь мне утром? Что-нибудь случилось?

– Нет, мне просто захотелось поболтать. Куда ты идешь?

– За покупками, а потом на обед с дамами, затем я заберу детей и отвезу их в Нью-Джерси на уик-энд, чтобы привести в восторг их дедушку и бабушку. Ты уверена, что ничего не случилось? У тебя никогда не возникает желания просто поболтать, обычно ты слишком занята.

– Думаю, я так считала, когда была моложе, а сейчас я подумала о тебе. Как Сэм?

– Еще более занят, чем ты, если это возможно. Я вижу его не чаще, чем тебя или так кажется, но, может быть, это формула хорошего брака. Или по крайней мере продолжительного. Я тоже думаю о том времени, когда была моложе. Я скучаю по нему, нам было так хорошо. А ты скучаешь?

– Нет. Я рада, что это время прошло. Тогда я не чувствовала, что могу планировать свою жизнь. Иногда я скучаю по хождению босиком.

– Ты там одна из юридических звезд, и могла бы работать босиком весь день напролет, и никто не сказал бы ни слова. Может быть, ты ввела бы новую тенденцию в моде. Очень скоро в «Таймсе» появились бы фотографии высокопоставленных персон, шествующих босиком по Мэдисон Авеню, а представители обувной промышленности писали бы отчаянные письма редактору.

Анна засмеялась.

– Если я решу попробовать, то дам тебе знать. Кто будет на дамском обеде?

– Компания типов из очень высокого общества, которые носят одежду от Валентино на обед и от Унгаро – на ужин. Или может быть, еще кто-нибудь. Мы планируем благотворительную акцию в пользу библиотеки. Это будет шикарный прием; почему бы тебе не приехать на уик-энд и не пойти на него с Сэмом и со мной?

– Не в этот раз, Элли. Я слишком занята.

– Я ведь не сказала тебе, в какой уик-энд?

– Я занята во все выходные.

– Послушай, это ты позвонила мне, припоминаешь? Я вижу возникла необходимость в ушах друга. Я тоже могла бы воспользоваться таковыми, уже целую вечность мы не болтали всю ночь. Мне следует нанять тебя, чтобы заполучить к себе в гости?

– Что это значит? Вы с Сэмом снова?

– Еще. Уже. Всегда. Это никогда не кончится; мы вроде как кипим на медленном огне все время, а однажды вдруг бурно выплескиваемся.

– Но ты уже давно не упоминала о разводе.

– Я думаю об этом. Но это такое противоборство – ну, кто знает об этом лучше тебя? Все наши дома и машины, и две яхты, антиквариат и предметы искусства... Боже мой, мы так запутались в вещах. И я не хочу заставлять детей все время мотаться туда сюда, но ему нужно видеть их, он и правда хорошо к ним относится, когда бывает дома, что случается не часто, но Сэм любит поговорить о качестве времени, и откуда я знаю, может быть, этого общения им достаточно? Дети его очень любят.

– Ты тоже, думаю.

– Чаще всего. Иногда я даже люблю его. А иногда ненавижу. Может быть, это зависит от территории. Как можно любить другого человека все время? Это бессмысленно. Так что, думаю, мы так и останемся женатыми. Он счастлив, и я не вижу, что выиграю этим – полагаю, скорее всего найду кого-нибудь похожего на него и перееду в квартиру, расположенную в нескольких кварталах отсюда, которая выглядит в точности, как та, где я нахожусь сейчас, а мои дети ходили бы в такую же частную школу, а я бы присутствовала на обедах с теми же дамами ради тех же добрых дел, и единственное, что изменилось бы, так это парень в моей постели, а все они взаимозаменяемы, ты знаешь, после первых двух-трех месяцев – так что, нет, мы, наверное, не будем разводиться.

– Извини, – сказала Анна, помолчав, – Когда мы разговаривали в прошлый раз, ты казалась счастливее.

– Наверное, так оно и было. Много раз я была счастливой. Но вчера ночью я стала думать о Хейте – можешь себе представить, спустя столько лет – и мне захотелось хотя бы на один день, может быть даже час, той надежды, которая была у нас тогда. Помнишь? Мы действительно думали, что мир мог бы быть таким, каким мы хотели его видеть, – красивым и полным любви, где все делятся друг с другом, все свободны и заботятся о ближних. Мне было так грустно, а потом ты позвонила и я обрушилась на тебя. Прости меня за это. Как бы то ни было, я счастлива. И к этой жизни приспособлена гораздо лучше, чем к Хейту; вот что я вынесла оттуда. В моей жизни много хорошего, и я знаю это, только... черт побери, Анна, о многом я так тоскую. Неважно, как давно это было, я все еще тоскую. – Они молчали. – А ты не тоскуешь? Хоть немного? Знаю, знаю, ты говорила мне, что не думаешь о прошлом. Но разве тоска о том времени не вползает тебе в душу хоть на мгновение?

– Да. Я скучаю по отдельным моментам той жизни. Я скучаю по тому, как мы с тобой бежали в парк и никто не мог догнать нас. И как мы сидели группами на ступеньках, пели и чувствовали, что мы одно целое, как семья.

– Примерно месяц тому назад я поехала туда, сразу после того, как купила тебе зеркало. Дон Сантелли все еще там, невероятно, правда? Бедный парень, он какой-то потерянный, что-то вроде состарившегося хиппи. Он сказал мне, что ненавидит сам себя, потому что так же плох, как его родители, так же погряз в рутине, – у них была респектабельность, у него – наркотики и нежелание работать. Дон всегда хотел быть свободным и не знающим принуждения, но больше себя таким не чувствует. И никакой надежды у него не осталось. Он знает; будущее не принесет ничего хорошего. Это самое печальное, что я предприняла в последнее время. Так много для попытки вернуться назад. Ты была права, Анна, мы должны были вырваться оттуда. Мне не хочется соглашаться, но это правда. Но я еще думаю об этом. Расскажи мне о себе.

– Сейчас ко мне придет клиент...

– Расскажи о нем.

– Он сценарист, у него жена и трое детей, и еще гоночная яхта; ему как раз исполнилось пятьдесят и он испугался, что начинает стареть. И тогда нашел себе двадцатидвухлетнюю манекенщицу, с которой чувствует себя повелителем мира – она спрашивает его совета по любому поводу в том числе насчет своих платьев и парикмахера, и что бы ей выпить; они побывали в Аспене, Тамараке и в Европе, а теперь он хочет жениться на ней.

– Зачем?

– Я спросила его об этом. Он говорит, что ему нужна стабильность и смелость. Я сказала, что ему это потребуется, чтобы пройти через развод; его жена хочет ободрать его, как липку.

– Она так и должна поступить, ведь ее бросили...

– Ну, у нее, кажется, появился парень, ему двадцать восемь лет – одна из самых горячих голов в городе. Она тоже не хочет стариться. Остаться молодым – навязчивое желание каждого, а брак не очень сочетается с ним.

– Ты это ненавидишь, правда? – спросила Элинор.

– Брак? Нет, я думаю, это прекрасно для тех, кто стремится к нему и хочет потрудиться ради этого. Элли, я должна идти, сценарист будет здесь в любую минуту. Когда ты снова приедешь в Лос-Анджелес?

Они поговорили еще минутку, потом Анна положила трубку, чувствуя себя получше. Они были такими разными, какими только могут быть друзья, но не теряли связи в течение восемнадцати лет и все еще обращались друг к другу, когда нуждались в том, что Элинор называла «дружескими ушами». Анна знала, что у Элинор много друзей, а у нее самой больше никого не было. Никогда больше, уйдя из Хейт Эшбери, не смогла она ослабить свою оборонительную позицию и согреться рядом с другим человеком. А когда говорила с Элинор, то чувствовала, что любит ее и, может быть, когда-нибудь сможет полюбить и других людей тоже. И хотела верить в это. Разговоры с Элинор всегда помогали. Теперь она снова владела своими чувствами.

«Но кто говорил больше? – весело подумала Анна. – Кто на самом деле нуждался в утешении?» Она улыбнулась. Так всегда и получалось: Анна слушала, друг или клиент говорили. Никто кроме Элинор ничего не знал о ней. Элинор тоже знала немного – потому что она никогда не говорила о себе. Однажды ей захотелось рассказать, но скрытность так глубоко укоренилась в ней и настолько стала составлять часть ее облика, что ей никогда не приходило в голову довериться кому-то, да никто и не просил ее об этом. В это утро было достаточно того, что Элинор оказалась на месте, корда она позвонила, что кто-то был на другом конце провода. Это было все, в чем нуждалась женщина.

– Анна, – сказала ей секретарша, заглянув в дверь, – тебя ждут в зале заседаний.

– Я готова, – сказала Анна и собрала листки со своего стола. День начался.

Каждое утро перед завтраком Итан гулял по улицам Тамарака, чувствуя, как солнце прогревает его кости и уменьшает боль в суставах. В этот час он был здесь почти один; магазины еще закрыты; те, кто совершал утреннюю пробежку, находились на другом конце города, на тропе, идущей вдоль реки; почти все – жители, и туристы – еще спали. На улице были только дворники, они смывали пыль с булыжной мостовой в торговом центре и прилегающих торговых и жилых улиц, так что, на короткое время город влажно засиял под безоблачным небом.

Это было любимое время Итана. Он шел по середине улицы, не обращая внимания на современные здания и огромные новые дома, построенные по обеим сторонам дороги, и представлял себя в том Тамараке, который увидел впервые более сорока лет тому назад, когда козлы скакали по его грязным дорогам, а вдоль Главной улицы стояли крохотные хижины горняков начала века и несколько коробок магазинных фасадов. Это было сразу после Второй мировой войны. Он путешествовал по Колорадо на машине, и повинуясь минутной прихоти, поехал по живописному перевалу, чтобы посмотреть, что находится за ним.

Итан нашел ветхий город в узкой долине, молчаливую тень прошлого. Шестьдесят лет назад в долине раздавались голоса и смех восьми тысяч жителей, которых обслуживали салуны и церкви, публичные дома и кузницы, школа, ряд магазинчиков, большой оперный театр; отель с вестибюлем, украшенным бархатом с бахромой и парчой. Но главным промыслом города было серебро. Горняки рыли в горах туннели, сливавшиеся в обширную сеть, подобную пчелиным сотам, которые охватывали двадцать уровней в сердце земли и извивались во всех направлениях на две-три мили по горизонтали. Плавильщики работали день и ночь, поезд подвозил припасы и забирал руду, дети начинали работать в шахтах с десяти лет.

Затем, в последнее десятилетие прошлого века Конгресс провел закон, в соответствии с которым официальным металлом денежной системы Америки становилось золото.

В этот момент серебро почти обесценилось. Владельцы рудников закрыли их, горняки уехали. Закрылись публичные дома, магазины и школа. Церкви были заперты. Тамарак погрузили в сон.

К тому времени, когда Итан пересек перевал Волф Крик и попал в город, здесь оставалась лишь сотня человек, которые жили в покосившихся хижинах горняков на Главной улице. Была открыта бензозаправочная станция, центральный магазин с почтовым отделением в задних помещениях и «Лодестар» – ресторан со стойкой и пятью столиками на изрезанном линолеуме, которым был покрыт пол. В старом отеле сдавалось несколько комнат, где были целы окна и пол. Оперный театр сгорел, а потом в течение многих лет его грабили те, кто проходил по долине, пока не остался лишь остов здания, и среди почерневших руин сверкали золотом осенние листья, как самородки, соблазнившие когда-то первых горняков, прошедших по перевалу Волф Крик. Туннели шахт были затоплены или обрушились. Ветер кружил пыль на улицах, пока не наступала зима и город оказывался под снегом до десяти футов глубиной.

Но Итан разглядел во всем этом окрестности: роскошные зеленые леса и альпийские луга, ковры ярких цветов, игру теней на закате, которые окрашивали ряды холмов в серо-голубые, фиолетовые и темно-пурпурные тона под пламенеющим небом, а устремившиеся ввысь пики Сан Джуанс, каждым своим выступом и впадиной четко вырисовывались на фоне неба насыщенного голубого цвета или были окутаны туманом в дождливый день, когда их склоны казались грустными и таинственными. Он видел, как город угнездился в долине между двумя длинными грядами горы Тамарак и Звездной горы, как реки пробили себе путь сквозь расселины других долин и встретились в городе. Итан вдыхал сухой, ароматный .воздух и чувствовал головокружение от высоты; слушал тишину и пение птиц и понимал, что никогда раньше не видел за всю свою жизнь более красивого и мирного места.

В этот день, его первый день в Тамараке, он купил дом, один из нескольких трехэтажных викторианских особняков с многочисленными украшениями, оставленных владельцами рудника и банкирами, вернувшимися в Нью-Йорк и Чикаго. И потом, возвращаясь сюда снова и снова и убедившись, что это было место, где он хотел бы жить постоянно, купил отель, оперный театр, дюжины горняцких хижин, свободные участки в городе, а затем – землю вокруг города и целые ранчо в долине, и наконец, заброшенные рудники на северных склонах горы Тамарак. Друзья, вернувшиеся с лыжных курортов Европы, рассказали ему об этом виде спорта, который, по их мнению, мог стать популярным в Америке.

Он создал «Тамарак Компани», отделение «Четем Девелопмент Корпорейшн», и сам стал президентом этой компании; а затем начал возвращать Тамарак к жизни. Построил аэропорт и обустроил небольшой участок для катания на лыжах; переделал свой дом, построил ряд магазинов на Главной улице, превратил самый большой публичный дом в пекарню и ресторан, построил кинотеатр.

Потом, с помощью друзей из Чикаго, Нью-Йорка и Лос-Анджелеса, провел грандиозный праздник, длившийся все лето, в течение которого проходили гастроли симфонического оркестра, выступавшего прямо на лугу, фестиваль народной музыки и лекции о книгах, фильмах и политике, которые читали самые известные люди в мире, пожелавшие приехать в Тамарак на день, на неделю, на месяц. Это был праздник века и никто не хотел пропустить его. Тамарак был открыт заново.

Начиная с того лета, хотя Итан и пытался сдержать бурное развитие городка, никогда не было спада.

Менее чем за десять лет в городке появился новый городской совет, лыжные трассы; в центре искусств на краю города проводились музыкальные фестивали, кинофестивали и фестивали джаза; семинары со свободным доступом публики, которые проводили мировые знаменитости, обсуждавшие самые значительные события современности; артистический поселок для художников, скульпторов, ювелиров и писателей; пешие прогулки, катание на лошадях и велосипедные пробеги и пятьсот постоянных жителей.

А потом:

– Достаточно, – сказал Итан.

Это был рай, о котором он мечтал: убежище для тех, кто, как сам он, должен был жить большую часть времени в суете и духоте больших городов. Старик сидел в торговом центре городка – четыре мощеных улицы в центральной части – и с удовольствием смотрел на склоны горы, поросшие лесом, видные из любой части города; на велосипеде он проехал по всей долине, мимо длинных заборов из брусьев, ограждающих луга для сенокоса и пастбища с лошадьми, мимо красных амбаров, аккуратных фермерских домиков, окруженных огородами и цветниками. Он влился в легкое течение жизни городка, его неторопливые дни, небрежную манеру одеваться, стихийные сборища в барах и непрерывные барбекю, в которых принимали участие все вперемежку – водопроводчики, плотники, официанты, банкиры, музыканты, политики, наследники больших состояний и служащие компаний – все вместе, неразличимые в джинсах и фланелевых рубашках.

– Достаточно, – сказал Итан. – Больше ни одного дома, ни одного магазина, ни одного концерта, фильма, лыжной дорожки. Все совершенно в таком виде, как есть.

Он знал, что это было невозможно; ничто не может жить без движения. Но удерживая городок как можно ближе к совершенству, он постарался, чтобы мэр всегда назначался по его тщательному выбору, использовал свое влияние в городском совете и в комиссиях графства, контролируя развитие города. У Итана были свои представления об архитектуре, высоте и ширине зданий, материале покрытий для крыш, о дизайне пейзажа и даже о цвете краски, и все детали должны были быть одобрены, прежде чем можно было начинать строительство. Таким образом, говорил он, город мог бы быть гармоничным. И должен был остаться небольшим.

Но Тамарак рос. Медленно разрастался, пока возраст Итана не приблизился к семидесяти годам, тогда он, наконец, передал управление «Четем Девелопмент Корпорейшн» Чарльзу и переехал в свой горный рай. Однако, старик не ушел на покой – не мог представить себя совсем устранившимся от дел – и так как был разработчиком-девелопером, который должен разрабатывать местность, то посмотрел на Тамарак и решил, что тот готов к росту.

– Контролируемый рост, – сказал Итан в городском совете. – Вот что мы собираемся предпринять. Расширить аэропорт; мы будем принимать здесь большие реактивные самолеты. Увеличить в три раза количество лыжных трасс и подъемников на гору Тамарак – я пригласил специалиста из Швейцарии, который сконструирует их. Больше дорожек для равнинных лыж и велосипедных пробегов, их проложит парень из Нью-Йорка. Постоянные здания для музыкальных концертов, демонстраций фильмов, танцевальных вечеров и театр; эстрада на открытом воздухе для концертов поп-музыки и джазовых фестивалей; небольшой научный городок для проведения семинаров по мировым проблемам. Нам нужно больше домиков для сдачи внаем, больше магазинов и гараж со стоянкой машин. Все это в работе. Взгляните: Тамарак хорошеет с каждым днем. Но по сути не будет меняться; останется маленьким и удобным, скромным городком со старомодным укладом, где все хорошо относятся друг к другу, работают и отдыхают вместе. Мы будем расти, но расти правильно.

Рост – это как дух в бутылке; единственный способ держать его под контролем – хорошо закупорить горлышко бутылки. Если духа однажды выпустить, тот сожрет комнату, дом, соседние дома, город. Итан знал все об этом духе. Только он мог выпускать его на волю.

Через пять лет старый Тамарак исчез. Он был затоплен успехом. Потому что случилась странная и совершенно неожиданная вещь. Когда Итан на полную мощность запустил развитие Тамарака, маленький городок в узкой долине, до которого нелегко добраться, расположенный в стороне от основных воздушных путей, был открыт международной молвой: состоятельные, неугомонные, часто скучающие современные странники, которые тратят время и деньги в бесконечном поиске чего-нибудь нового.

Так появились богачи, и члены королевских семей и бывших королевских семей, а с ними кино – и телезвезды со всего мира, а вслед за ними и туристы. И весь Тамарак изменился. И вырос.

Итан вспоминал все эти сорок лет, прогуливаясь ранним утром по пустынным улицам Тамарака. Он был тем человеком, который положил начало этому новому городу. И теперь печалился об утрате того маленького пыльного городка, где ничего не происходило и куда никто не приезжал, а владельцы ранчо и стада лосей делили нетронутую землю.

«Погляди вокруг, – подумал Итан, споря с самим собой. – Горы не утратили ни своей красоты, ни своей таинственности, а город красив, как никогда. Все живут в достатке. Все счастливы. Я тоже должен быть счастлив. Я должен быть очень довольным. Мне девяносто лет, и большинство окружающих сказало бы, что у меня есть все. Я должен быть очень счастливым человеком».

Старик повернул, чтобы идти назад. На Главной улице пекарня уже открылась, и группа велосипедистов остановилась позавтракать. Он сел рядом с ними на эстраде, прислушиваясь к их разговору о планах на день, завидуя их юности и уверенности, звучавшей в голосах, силе их челюстей, когда они жевали, небрежности, с которой они принимали как должное свое здоровье, мускулы, гладкую дорогу под колесами. Итан вспомнил то время, когда и он был таким, женатым на Элис, растящим пятерых детей, строящим заводы по правительственному заказу во Вторую мировую войну, потом, в мирное время, вернувшимся к торговым центрам и целым городам, превращающим свою компанию в одну из самых крупных и процветающих в стране.

Все, что он делал в те дни, питало его честолюбие, его сексуальную энергию, его желание работать. Годы прошли, сливаясь в одно веселое пятно успеха и благосостояния, и позднее Итан никак не мог вспомнить точную дату строительства офиса, фабрики или жилых домов, или сколько лет было его детям, когда они делали что-то казавшееся примечательным, или даже день, когда Элис впервые споткнулась и упала, чему, как они подумали, не было никакого объяснения.

Много раз он становился миллионером в эти славные годы, и великолепно провел время, делая свои миллионы. Как некий бог Итан властвовал над миром, создавая формы из пустоты, определяя жизнь людей тем, что создавал дома, в которых они живут, здания, в которых они работают, парки и спортивные площадки, где они отдыхают.

Но при всей своей власти он не смог остановить опухоль, растущую в легких его жены и убивавшую ее; не смог сделать своего сына Чарльза более энергичным и решительным, не мог превратить Винса, своего самого красивого и выдающегося ребенка, в хорошего человека. И он не удержал свою любимую внучку Анну, когда та убежала из дому, не смог вернуть ее ни сейчас, ни двадцать лет тому назад.

Старик смотрел на рогалик и кофе, которые официантка поставила перед ним. Ему не хотелось есть. Когда-то в любое время дня он проглотил бы их с жадностью, рогалик с маслом, крепкий черный кофе и попросил бы еще. Теперь же смотрел на них безо всякого интереса и удивлялся, что случилось с аппетитом, которым гордился так долго.

– Он не кусается, – с улыбкой сказал Лео Кальдер, отодвигая стул напротив Итана. – Никогда не видел, чтобы кто-то смотрел на рогалик с большим подозрением.

– Я ждал, когда он станет выглядеть соблазнительным, – сказал Итан.

От откинулся назад, обрадовавшись, что появился собеседник и что это Лео.

– Я подумал, что надо бы поесть – как раз пора – но мне не хочется.

– Тогда не ешь. Разве ты не достаточно стар, чтобы делать то, что хочешь, несмотря на время дня?

– Девяносто, – задумчиво сказал Итан. – Мне всегда было интересно, как себя чувствуют такие старые люди. Я еще не знаю, не могу определить, как я себя чувствую. Но ясно как день, что мое тело весьма сдало. – он толкнул тарелку через стол. – Съешь это. И поговори со мной. Случилось ли что-нибудь, о чем мне надо знать?

– Все спокойно, у меня нет ни одной проблемы, о которой надо было бы сообщать.

– Тогда ты недостаточно много работаешь. Ты загораешь. Становишься ленивым и снисходительным, что ведет к бедствиям.

Лео засмеялся.

– Ты повторяешь мне, что я на пути к бедствиям с тех пор, как я женился на Гейл. Девять лет черных предсказаний того, что случится, если я не подниму свою задницу и не займусь делом. Я занимался делами. Разве я когда-нибудь подводил тебя? Разве хотя бы раз ты пожалел, что нанял меня управлять «Тамарак Компани»?

– Нет. Но именно поэтому я наступаю тебе на ноги.

Они посмеялись вместе, и какое-то время спокойно сидели на солнышке. Велосипедисты уехали, и другие клиенты заняли их места; официантки сновали взад-вперед по людной террасе. За невысокой каменной стеной по тротуару прогуливались отдыхающие; молодые пары с колясками, семьи, изучающие карты города, мужчины и женщины в шортах цвета хаки и в трикотажных рубашках с рюкзаками за спиной, с флягами для воды, прикрепленными к поясу. По обеим сторонам долины вздымались горы, теплое солнце скользило по их пологим склонам и заполняло городок, как благословение.

Итан вздохнул под влиянием красоты и безмятежности этого места. В результате того, что все было здесь изменено, он еще мог сидеть на террасе кафе солнечным утром в конце июня, в изоляции от суеты остального мира, пользуясь роскошью быть живым в таком месте, в такой день с таким другом, как Лео Кальдер.

Старик наблюдал, как Лео заказывает кофе и еще один рогалик, радуясь ему и его присутствию. Лео был небольшого роста, плотный, с прямыми темными волосами, темными нависшими бровями, твердым подбородком; в нем чувствовалась большая физическая сила. Он был чемпионом по борьбе в колледже, а теперь играл в теннис с боязливым ударом справа, катался на лыжах, проявляя если не изящество, то силу. Его темные глаза заставляли людей смотреть прямо на него, и было почти невозможно солгать, когда тебя пригвождал к месту этот твердый взгляд. Лео знали как человека, которому можно доверять, и Итану всегда было спокойнее, если он был рядом. Четем знал, что никогда делами «Тамарак Компании», с ее обширными владениями в городе и долине, не управляли так хорошо, как с того дня, когда он назначил Лео президентом компании. И это было ему тем приятнее, что Лео муж Гейл, и они были его семьей здесь в Тамараке.

Чарльз рассказывал Итану, что Винс был в ярости, узнав о назначении Лео президентом. Удивительно, подумал Итан, что и через столько лет Винс еще может сердиться, потому что отец принял чужака...

– Вчера вечером нам позвонил Винс, – сказал Лео.

На какое-то мгновение Итаном овладело замешательство. Старик почувствовал головокружение. Его мысли и голос Лео слились в его мозгу, и он не мог разделить их. Он уцепился за стул, чтобы не опрокинуться.

– Итан! – Лео оказался рядом с ним. – Что случилось?

– Не знаю, – Итан сощурился. Головокружение почти прошло. – Тряхнуло малость. Может быть из-за солнца. Оно очень яркое, правда?

– Я провожу тебя домой.

– Нет, нет, мне здесь нравится. Так хорошо сидеть с тобой, Лео, мне это очень нравится. Ты еще не идешь в контору?

– Пока еще нет.

– Ты мне что-то рассказывал.

– О Винсе. Он позвонил вчера вечером. Время от времени он делает это, но сказать ему особенно нечего. Твой сын всегда хочет знать о компании, но когда я ему сказал, что все прекрасно, нам не о чем было говорить. О, он спросил, будет ли кто-нибудь из родных здесь на Четвертое Июля[6]. Я сказал ему, что они почти никогда не приезжают в Тамарак, и этот год не будет исключением. Спросил его, не подъедет ли он сюда?

Итан нахмурился.

– Почему ты это сделал?

– Потому что я подумал, может быть ты хочешь снова собрать семью вместе.

– Ты так решил, потому что я вот-вот помру.

– Я этого не говорил... Иногда хорошо помириться с людьми, которые являются частью тебя.

*

152– Винс не часть меня, Лео, не был частью меня в течение двадцати лет или больше. О, я думал об этом: не считай, что я не думал. Но то, что сделал Винс, вырвало сердце нашей семьи. Он совершил насилие над всем, чем дорожит семья. Предполагается, что мы заботимся о детях, даем им убежище, пока они научатся бороться с жизненными бурями; это главное, для чего мы живем. А все остальное – с кем спать, с кем есть, с кем поговорить в конце дня – это постороннее. Главное – построить крепость, чтобы уберечь наших малышей от пагубного пути и дать им шанс вырасти уверенными в себе и гордыми. Это святое. А Винс разрушил это. Он посмеялся над этим. Я не могу этого забыть. Я не могу простить этого. Не знаю, насколько беспокоит это его сейчас, когда он стал занятым, важным сенатором, но меня не волнует, беспокоится он или нет. Знаешь, в прошлом Винс всегда делал, что хотел, за исключением того случая, когда я сказал ему убираться. Это было ужасное время. Не думаю, что кто-либо из нас оправился...

Итан замолчал. Он слишком много болтал в последнее время. Знал об этом, но не мог остановиться. Слова выливались, как будто ему не разрешали говорить, потому что пока он говорил, он жил, и ему казалось невозможным, что кто-то может умереть на середине фразы.

– На самом деле я не думаю, что Винс приехал бы, – сказал Лео, – да и не приедет. Он сказал, должен быть в Денвере в этот уикенд, чтобы осчастливить своих избирателей, а потом едет в штат Мэн. И упомянул, что Чарльз будет там с ним. – Лео помолчал. – Он сказал, что Чарльз всегда приезжает к нему, когда сталкивается с неприятностями и нуждается в помощи.

– С какими неприятностями?

– Он не сказал.

Итан пожал плечами.

– Ладно, я не хочу знать. Если все достаточно серьезно, я услышу об этом.

– А Чарльз не собирался быть здесь на Четвертое?

– Он что-то говорил об этом. Я был бы рад, если бы остальные приехали, мы могли бы устроить настоящий семейный пикник. Обычно мы проводили пикники на пляже, а потом смотрели на фейерверк над озером. Не так эффектно, как зрелище, которое они устраивали здесь, на горе Тамарак, но было неплохо, все эти вспышки, отражающиеся в воде, повсюду лодки, насколько видно глазу, в них сидят люди и смотрят вверх...

– У нас будет свой пикник, – сказал Лео, – нас четверо, ты и Кит. Дора тоже в городе.

– С ее... как ты его называешь.

– Мужчина, с которым она живет.

Итан сделал гримасу.

– Мне это не нравится, ты знаешь. Все эти пробные браки, как кусочки, которые вам протягивают женщины в передниках в гастрономах; считается, что вы откусите, а потом решите, стоит ли покупать. Если люди любят друг друга, почему они не доверяют друг другу настолько, чтобы пожениться? Мне нравится, гм, друг... Доры; он нравится мне все больше с каждым разом, как я встречаюсь с ним. Но с ним что-то не так. Если бы он был порядочным человеком, то женился бы на ней. Они уже долгое время вместе. Год? Два года? Больше двух лет. Они по крайней мере два года вместе. Он бы мне нравился больше, если бы женился на ней.

– Может быть, она не хочет?

– Я не поверю этому ни на минуту. Женщины всегда хотят выйти замуж, такая у них натура. С ним что-то не так, вот и все.

– Но ты ничего не имеешь против, если он придет на пикник?

– Нет, нет, конечно, пусть приходит, пока они с Дорой вместе... Я тебе сказал: он мне нравится. С ним хорошо говорить. Как с тобой. И с Гейл. С Китом не то; этот слишком напоминает мне своего отца. Я не буду возражать, если Фред не придет, мы по нему скучать не будем. Мне бы хотелось видеть Мэриан и Нину. Ладно у нас еще будет наш пикник, мы еще будем семьей».

Старик откинулся на спинку стула с долгим вздохом. Семья, пикник, фейерверк. Он почувствовал себя довольным. И забыл о своем испуге из-за нежелания завтракать и о своем беспокойстве насчет потери аппетита. Может быть, это вспомнится позднее, но сейчас беспокойство ушло. Так много всего исчезло в последнее время: вот в эту минуту что-то заполняет его мысли, а в следующую – уже ускользнуло, осталось лишь легкое сотрясение в мозгу, свидетельствующее о том, что возникало какое-то волнение. Каждый раз, когда это случалось, Итан удивлялся, потому что самое отдаленное прошлое было таким ясным, ярким, воспоминания вырисовывались в мельчайших подробностях: имена людей, сюжеты книг, ароматы женщин, прикосновение смерти, когда он в последний раз поцеловал Элис.

Но Четем не собирался хныкать по этому поводу; он никогда не был нытиком, даже когда печаль цеплялась к нему в последние годы. У него было его здоровье, у него были Лео, Гейл и их двое детей, более близкие ему, чем кто бы то ни было в семье; у него был Тамарак. Старик не был совершенно доволен, потому что всегда волновался об Анне и беспокоился о Чарльзе, с трудом руководившим «Четем Девелопмент», но когда он сидел на солнышке, ему казалось, что тот справляется весьма неплохо. Итан был как будто бог, – всюду на земле оставил свои следы. Теперь он был благодарен за каждый прожитый день и за воспоминания, не вычеркнутые временем. Только одно из этих воспоминаний причиняло ему настоящую боль, воспоминание об Анне, потому что к нему она обратилась и на него рассчитывала, а он потерял ее.

А ведь он все еще не знал почему. И так и не понял, почему так вел себя в тот вечер на ее дне рождения. И это угнетало его. Столько лет прошло, а он до сих пор не мог думать об Анне без чувства вины и без боли в душе.

– Дорогая Анна, – прошептал Итан, и так как глаза у него были закрыты, он не видел, что Лео удивленно обернулся. —...прости, прости. Я любил тебя и потерял. Я хотел бы попросить у тебя прощения, прижать к себе и защитить тебя. Ты теперь, конечно, взрослая женщина, и, наверное, не нуждаешься в моей защите, но все же мне хотелось бы создать для тебя место, где ты была бы в безопасности и где тебя любили бы. Мне хотелось бы, чтобы ты приехала сюда, Анна, чтобы я мог сказать тебе, как я люблю тебя и как мне жаль. Мне хотелось бы сказать тебе это до того, как я умру.

Солнечный свет обрисовывал красные жилки на его закрытых веках, от тепла ему казалось, что он расплавляется по земле.

– Анна, – вздохнул он. А потом Итан заснул.

Винсу нравилось быть сенатором. Ему нравилось начало дня, когда он шел в свою приемную, а персонал почтительно его приветствовал; нравился конец дня, когда мимоходом он останавливался у окна благородной формы, чтобы посмотреть на ровные лужайки и административные здания, которые являлись средоточием власти, центром мира. Сенаторы, уже несколько лет пребывавшие здесь, старались приуменьшить свою власть и говорили, что просто выполняют работу, трудятся на благо народа своего штата, но Винс никогда не принимал такие заявления всерьез. Он знал, что рука Сената дотягивается до всех: от невежественных крестьян до королей, президентов и рок-звезд – и одной сотой их представителей, избранных в Сенат, завидовали больше всех в мире.

Чарльз завидовал ему.

– Боже мой, какое чувство – быть частью всего этого, – сказал он, впервые посетив Вашингтон после избрания Винса. – Как будто находишься в центре мира.

Он помогал Винсу развешивать картины в его новой квартире, и остановился у окна, держа в руках большой пейзаж, писаный маслом. Квартира находилась в сверкающем новом комплексе на Потомаке, окна во всю стену выходили на эспланаду, идущую вдоль берега реки, на дома Уотергейта и на Центр Кеннеди. В другой стороне был мост Ки Бридж, соединяющий этот берег с Александрией. Чарльз смотрел на Рузвельт Айленд и на спокойные воды Потомака, казавшиеся бронзовыми под последними лучами солнца. «Центр мира, – подумал он. – И печаль вдруг болезненно сжала его сердце. Мне шестьдесят два года, а я никогда не мог приблизиться к нему более, чем сейчас, на обочине жизни Винса. Но кто в этом виноват? Разве я когда-нибудь шел на риск?

– Знаешь, твое место именно здесь, – сказал он, поднося картину Винсу. – Мне бы тоже хотелось быть здесь, но меня никогда не выставят кандидатом на выборах, тем более не выберут. Думаю, это нормально, кто-то должен остаться дома и отдать свой голос.

– И добывать деньги, – сказал Винс, беря у него картину. – Вы с Уильямом проделали огромную работу.

Чарльз почувствовал наплыв благодарности Винсу за его похвалу.

– Я удивлялся сам себе. Но не думаю, что мог бы сделать это для кого-то еще. Просить у людей деньги – это быть слишком на виду, как будто просить их совершить половой акт перед публикой.

Винс хохотнул.

– Я не стану просить тебя делать это. Сосредоточься только на деньгах, Чарльз; у тебя есть пять лет, чтобы выяснить разницу между просьбой о финансовой поддержке и сексом, пока не начнется моя следующая выборная кампания.

Рассерженный и растерянный Чарльз направился к груде картин.

– Не понимаю, почему ты выбрал эту комиссию, – сказал он.

– Потому что она непопулярна. – Винс присоединился к Чарльзу и взял одну из картин. – Джаспер Джонс; мы повесим его над кроватью. Хорошее место для него: такая нервная энергия. Ты знаешь, это не сложно: я не хочу работать в сильной комиссии с сильными председателями, мне нужна такая, которую я мог бы контролировать. Никто не пылает страстью к Сельскому хозяйству, Продовольствию и Лесному хозяйству; никто не проводит кампанию по поводу Окружающей среды и Общественных работ.

– По одной причине, – сказал Чарльз, – Избиратели не интересуются ими.

– Пока нет. Поэтому председатели могут отсутствовать, играя в гольф и закидывая удочки насчет других комиссий, и они будут рады отдать мне основную часть своей работы. Я буду планировать слушания, контролировать опрос свидетелей и подготавливать окончательное заключение. И помогать в формулировке законов, которые вытекают из всего этого. Именно здесь можно найти одобрение и репутацию.

– Но сельское хозяйство и продовольствие...

– Всякие там оросительные системы и бородавочники; было бы из-за чего волноваться? Но нельзя недооценивать сельское хозяйство, здесь полно возможностей. Фермеры должны получить свои субсидии, которые для них вытягиваются годами; и те, кому это удалось, становятся героями и сенаторами от Западных штатов, которые стараются помочь фермерам, но их обходят сенаторы от Восточных штатов. – Он усмехнулся. – Ты слышал об этом и раньше.

– А общественные работы?

– Забудь об общественных работах. Окружающая среда – вот что самое привлекательное. Поскольку никто не знает, как использовать ее, не получив обратного результата, – на днях мы поработаем над этим, – это чертовски важно, бомба замедленного действия, одним словом; и тот, кто придумает как подать ее в кампании, сможет делать все, что захочет. Может быть избранным куда угодно.

– Ты не говорил, что это так важно во время своей предвыборной кампании.

– И не буду говорить, пока не соображу, как повести дело. Начинаются заседания комитета. Одним из чудес жизни является то, что слушания в комитете заменяют мысль и действие. Тебе вовсе не обязательно верить во что-то. Ты просто принимаешь как должное запланированные свидетельства, задаешь колкие вопросы, и все думают, ты разбираешься в деле и ревностно исполняешь свои обязанности. Ты можешь долго так работать, то тут, то там получать свои тридцать секунд в вечерних новостях и несколько столбцов в утренней газете, а также использовать кое-какие факты в своей кампании. Твой противник не участвовал в слушаниях, значит, у него должны быть свежие идеи, а так как у большинства кандидатов вообще никаких идей нет, ты обошел всех на голову уже на старте. И даже если ты ни на что не годишься, все равно не проиграешь.

Чарльз молчал, он был возмущен, очарован и полон зависти. А разве когда-нибудь у Винса было иначе? – Винс был моложе и ниже его ростом, но всегда подчинял себе и брата, и всю семью. Конечно, Итан выставил его, но в конце концов, что хорошего из этого получилось? «Четем Девелопмент Корпорейшн» стала приходить в упадок, Винс стал богаче, чем раньше, и был избран в Сенат Соединенных Штатов, а Итан бросил их всех ради этой проклятой горы. Потери Чарльза были больше, чем когда-либо: одна из его дочерей исчезла, другая относилась к нему холодно и жила в Тамараке, его отец ушел, компания слабела по его вине, остальные его братья и сестры шли своими отдельными путями. Единственное, что у Чарльза было, это брат, который имел все.

Поэтому он приезжал в Вашингтон по возможности чаще. Искушение было двойным: не только Винс, но и, конечно, Сенат, где Чарльз дышал одним воздухом с важными людьми и чувствовал себя в непосредственной близости от больших событий, о чем мог только мечтать. Все труднее становилось оставаться в Чикаго; он хотел быть с Винсом, который легко и уверенно ориентировался в Вашингтоне и его лабиринтах власти, привлекая к себе внимание, где бы ни появился. И он брал с собой Чарльза: на приемы, где руководители иностранных государств беседовали о событиях, известных большей части человечества только по газетным заголовкам; на небольшие обеды, во время которых сенаторы обсуждали правительство в таких выражениях, что это вызвало бы скандал, если бы стало достоянием гласности; на ужины с партийными лидерами, рассуждавшими о будущих выборах, стратегии предвыборной кампании, избирательных участках, и прежде всего, о деньгах. Чарльз ходил за ними по пятам, чувствуя себя моложе Винса, неопытным, посторонним в головокружении политики, плетении сетей интриг, формировании политических тенденций, женщин.

У Винса всегда были женщины. Ему надоела Мейси, сказал он удивленному Чарльзу, он не знает, женится ли снова. Но вместе с тем, Вашингтон был полон одиноких женщин, и они безошибочно находили Винса.

В Чикаго Чарльз чувствовал себя одиноким, сидя в отцовском кресле, пытаясь добыть денег для отцовской компании, ища способы доказать самому себе, что он является достойным последователем отца. Не имело значения, что Итан уехал; его присутствие чувствовалось во всем, казалось, все до сих пор принадлежит ему. И некому было сказать Чарльзу то, что так хотелось услышать: что он лучше и энергичнее Итана, управлял «Четем Девелопмент» лучше, чем когда-либо Итан. У Чарльза не было никого, кто мог бы ему что-то сказать. В прежние годы он подумывал, не жениться ли снова, но почему-то образ отца, благородного в одиночестве вдовца, удерживал его. Он редко виделся с Уильямом, Ниной и Мэриан, в основном на семейных встречах по праздникам. И всегда чувствовал, что они сравнивают его поведение с поведением отца, беспокоились, как бы он ни разорил компанию, которая их всех сделала богатыми.

И вместо того, чтобы оставаться в Чикаго, – ехал в Вашингтон. Останавливался в квартире Винса, цеплялся за Винса, и часто тот находил для него женщину, и они вчетвером отправлялись ужинать или шли в театр. И каждый раз, возвращаясь в Чикаго, Чарльз мечтал продать «Четем Девелопмент» и уйти от дел.

Конечно, он не мог сделать это: Итан доверил ему компанию. Более того, Итан все еще принимал участие во многих делах компании и требовал финансовых отчетов и регулярных сообщений об успехах. Чарльз оказался втянутым в грандиозный проект, самый большой, которым он когда-либо руководил.

Он назывался «Дирстрим Виллидж» и Чарльз начал разрабатывать его пять лет тому назад, после того как один архитектурный критик сказал, что «Четем Девелопмент» больше нельзя принимать всерьез, что от блестящего, новаторского лидерства Итана Четема компания перешла к надежности мелких проектов и робкого дизайна. Уязвленный Чарльз стал искать достаточно массивный и смелый проект, чтобы заслужить всеобщую похвалу. Для строительства был выбран участок в пятьсот акров кукурузных полей к северо-западу от Чикаго с небольшой деревушкой под названием Дирстрим посередине. Цена возросла в три раза, так как федеральное правительство заявило, что планируется строительство шоссе, примыкающего к Дирстрим и Чикаго; другие девелоперы колебались, но Чарльз влез в этот проект.

Вместе с ним над Дирстримом работал Фред Джакс. Чарльз поладил с Фредом, хотя знал, что остальные члены семьи не любят его еще с тех пор, когда Мэриан привела его домой, а Итан не одобрил их женитьбы из-за того, что он назвал склонности к жестокости. Чарльз тоже видел это и восторга эта черта в нем не вызывала, но работать с ним он мог; временами это пригождалось.

Фред разделял его представление о Дирстрим, намерение сделать этот район самым большим западным пригородом, с примыкающим крупным торговым центром, самым крупным в мире, фасад которого должен выходить на новую магистраль. Для этого потребовались бы все финансовые и людские ресурсы «Четем Девелопмент», но проект был бы самым грандиозным, который когда-либо видел Чикаго. Он дал бы Чарльзу имя, даже еще более известное, чем имя его отца. А потом он передал бы президентство Фреду Джаксу и с достоинством вышел бы из компании.

Винс спрашивал о Дирстрим, когда Чарльз приезжал в Вашингтон. Брат проявлял к этому больше интереса, чем ко всему остальному, чем раньше занимался Чарльз: как проводилась съемка участка, как выполнялись чертежи и заложен фундамент торгового центра, как были сделаны кальки и составлены сметы для первого ряда домов на одну семью.

– А как шоссе? – спросил он у Чарльза одним теплым сентябрьским вечером.

Они возвращались пешком в его квартиру после ужина в «Секвойе»; они ослабили узлы галстуков, пиджаки перебросили через плечо. Посторонний принял бы их за родственников из-за неуловимого сходства, хотя один был ниже ростом на четыре дюйма, светловолосый и удивительно привлекательный, с самоуверенной походкой, а другой – седоволосый, с покатыми плечами, казался не таким красивым из-за нерешительно сложенных губ и складки между бровями, свидетельствовавшей о постоянной озабоченности.

– Так что насчет шоссе? – спросил Винс. – Ты беспокоился об этом, когда мы были в Мэне в июле.

Чарльз пожал плечами.

– Все то же самое. Прошло три года, а они еще обсуждают, где его прокладывать. Подонки, это не их забота, вот они и не торопятся.

– Ну, а ты почему беспокоишься? Фонды были распределены.

– Ты прекрасно знаешь, почему я беспокоюсь. Оно не строится. Когда мы в прошлый раз с тобой разговаривали, ты сказал, что посмотришь, как там обстоят дела.

– Я еще не занимался этим; на этой неделе посмотрю.

– Ты мог бы оказать какое-то давление, Винс, ты ведь знаешь, как много поставлено на карту. Если у нас не будет шоссе рядом с городом, мы ничего не сможем продать. Кто же захочет жить неизвестно где, куда не идут поезда или не проходит дорога?

Винс бросил на него взгляд.

– Твой пакет акций мог бы погасить убытки, ведь не все же ты вложил туда.

– Почти все. Наше положение уже не такое, как раньше. Ты знаешь, что отец и Лео, этот сукин сын, заставил «Четем Девелопмент» одолжить эти деньги – семьдесят пять миллионов долларов, Боже мой, – и все для Тамарака, а нам ничего. Если что-нибудь случится с Дирстримом, мы пойдем по миру. Мы не можем брать в долг под наши акции Тамарака; это наше дополнительное обеспечение под заем семидесяти пяти миллионов. Мы должны будем продать другое имущество.

Винс молчал. Все это он знал; давно поставил себе за правило знать все, что касается «Четем Девелопмент». Но Чарльз никогда прежде не подтверждал, что они оказались перед пропастью. Он повернул на набережную Канала, ускорив шаг; позади слышались шаги Чарльза, который спешил догнать его. Винс пошел медленнее, вспомнив об отставшем Чарльзе, но что-то подтолкнуло его; от радостного возбуждения ему захотелось двигаться.

Больше двадцати лет тому назад Винс поклялся заставить свою семью поплатиться за то, что был изгнан. Теперь настало время. И Чарльз облегчил его задачу, вложив все в проект Дирстрим, рискуя всей компанией из-за шоссе, строительство которого даже не начиналось. Он ослабил компанию, подверг семью риску, оставил своих родных без защиты. Винсу оставалось лишь подуть на них, и они упадут. Это убило бы Итана, это уничтожило бы Чарльза. Как смог бы Чарльз жить с сознанием, что за пять лет разрушил то, что Итан создавал всю жизнь?

Винс улыбался в темноте. «Дождись, – подумал он, – и все, что хочешь, само придет в руки».

– Мистер, – услышал он юный голосок, – дайте мне пять долларов, у нас дома больной малыш.

Чарльз остановился.

– Что? – спросил он.

Он старался догнать Винса, и какую-то минуту не мог сообразить, что у него спрашивает мальчик. Он был маленького роста, совсем еще ребенок, лет десяти, подумал Чарльз – его силуэт, казалось, сливался с деревьями, окаймлявшими тротуар вдоль канала. Чарльз различил какое-то движение позади него и представил себе, что там прячутся другие мальчишки, готовые к нападению. Вдруг он понял, как безлюдно было в этом месте.

– Больной малыш, – сказал мальчик уже громче. – Ему нужны лекарства. Таблетки. Десять долларов.

– Ты только что сказал пять.

– Ему стало хуже.

Чарльз увидел, что кто-то двигается в тени и потянулся к заднему карману брюк. Никогда не стоило спорить с попрошайками. Его жизнь дороже десяти долларов.

Но прежде чем он успел вытащить бумажник, Винс шагнул вперед и обрушил кулак на лицо мальчика. Мальчик упал, голова его качнулась набок, глаза закрылись.

– Винс, ради Бога!.. – закричал Чарльз и опустился на колени рядом с мальчиком, в то время как Винс повернулся к тем, кто стоял в тени позади них.

Там стоял еще один мальчишка.

– Не надо, – захныкал он. Он переминался с ноги на ногу, раздираемый сомнениями, то ли помочь своему другу, то ли убежать. – Мы не хотели... мы никому не сделали ничего плохого!

Чарльз вскочил на ноги и схватил руку Винса, замахнувшегося на мальчика.

– Оставь его, ради Бога, это же ребенок.

– Все они дети. Их надо проучить.

– У вас полно бумажек по десять долларов! – кричал мальчишка. – Вы бы даже не заметили, если бы отдали одну.

– Ах, ты, сукин сын, – Винс освободившись от державшего его Чарльза, протягивал длинную руку, чтобы схватить мальчика.

– Оставь его в покое! – Чарльз оттолкнул Винса в сторону и встал между ним и мальчиком. – Достаточно неприятностей на сегодня, я думаю, ты уже убил одного из них.

Винс посмотрел вниз на мальчишку, лежавшего на тротуаре. Он поддел его ногой и мальчик застонал.

– Чтобы убить этих сопляков, одного раза мало. – сказал он. – Ладно, пошли, дружок о нем позаботится. Чертовы маленькие подонки. Знаешь, они были готовы накинуться на тебя. Какого черта ты полез за своим бумажником?

– Не стоит он того, чтобы из-за него поплатиться жизнью. Даже если бы это был весь бумажник.

– Почему ты так уверен, что тебя убили бы? – Винс шел быстро, такими же большими, уверенными шагами, как раньше. Как будто ничего не случилось.

Они сошли с набережной и снова оказались на улице «К», менее чем в квартале от его квартиры.

Чарльз догнал его. Его трясло, но не из-за тех двоих мальчиков. Его трясло от Винса. «Почему ты так уверен, что тебя убили бы?» В этом вопросе было столько презрения, а Чарльз не мог бы вынести презрения Винса. Но почему он был так уверен? Почему сам он никогда не переходил в нападение? Ребенок едва доходил ему до пояса, весил в три раза меньше, чем он, и, наверное, испуган. Почему Чарльз Четем, законопослушный гражданин, опытный городской житель и путешественник, не ударил кулаком по лицу ребенка, не колотил бы его до второго пришествия, как это сделал его брат, младше по возрасту и ниже ростом, чем он?

Он не знал. Никогда не мог понять, почему Винс всегда действует, как энергичный человек, а сам он – как робкий последователь. Всю свою жизнь Чарльз не мог избавиться от чар Винса. И самым сокрушительным свидетельством этого был тот момент двадцать четыре года тому назад, когда он колебался между своей собственной дочерью и Винсом, и своим молчанием показал, что выбирает Винса.

До сих пор он не знал, был ли прав. Он все еще не мог поверить, что Винс мог дотронуться до Анны. Это значило бы, что в его брате таилось зло, которое Чарльз не смог распознать и никогда не замечал. Если бы тогда он это понял, то ринулся бы на защиту своей дочери, когда она свидетельствовала, что зло находится среди них. Я должен был, сказал он сам себе. Конечно, я должен был. Винс обошел вокруг круглого фонтана у входа в свой дом и подождал Чарльза.

– Я буду в кабинете, мне нужно кое-кому позвонить, – сказал он, пока они поднимались в лифте на двенадцатый этаж. – Слушание комитета завтра в десять часов утра, приходи, если хочешь.

– Я дам тебе знать, – ответил Чарльз. И кивнул слуге, открывшему дверь. – Может случиться так, что я уеду завтра; наверное, пора покорпеть в офисе какое-то время.

– Сколько тебе угодно. Можешь приезжать и уезжать, когда захочешь, ты ведь знаешь. Налей себе выпить. Увидимся за завтраком, если только ты не решил лететь ранним рейсом.

– Спокойной ночи, – сказал Чарльз, налил себе большую порцию виски и взял стакан с собой в комнату для гостей. Потом вытащил свой чемодан. Впервые ему хотелось поскорее уехать. Он стремился не столько сбежать от Винса, сколько избавиться от своей собственной зависимости. Мне шестьдесят шесть, подумал Чарльз – ему казалось, что рядом с Винсом он думает о своем возрасте больше, чем в остальное время – что же со мной происходит? Он знал, что выглядит нелепо: седеющий, искушенный бизнесмен, который никак не может освободиться от магнетического притяжения своего младшего брата.

Но я даже не могу освободиться от влияния успехов моего отца, добавил он про себя.

Чарльз сел на край кровати. Надо было бы поехать в Тамарак и рассказать Итану, что происходит с «Четем Девелопмент». Слишком многое было поставлено на карту. Он подумал, что надо было рассказать отцу об этом несколько месяцев тому назад, когда Лео приглашал его приехать на Четырнадцатое июля. Вместо этого он поехал в Мэн с Винсом. Я скажу ему, решил Чарльз. Что бы ни случилось, отец должен знать. Может быть, мы сможем выкрутиться все вместе. Он не будет против, если я еще раз попрошу его о помощи.

Раздался стук в дверь и вошел Винс.

– Звонил Лео. У Итана был удар; он зовет тебя. Лучше бы тебе заказать билет на самолет.

Чарльз потянулся к телефону.

– Насколько он плох?

– Не знаю. Они везут его на самолете в Денвер, с ним Гейл. Ты можешь позвонить мне, когда что-нибудь выяснится.

– Ты не едешь?

– Я не могу пропустить утреннее слушание. Приеду позже, если ты считаешь, что мне следует там быть.

Они посмотрели друг на друга.

– Ему девяносто, – сказал Чарльз. – Мы всегда знали, что он должен умереть.

– С недавних пор казалось, что это никогда не случится – неопределенно высказался Винс и вышел из комнаты в то время, как Чарльз заказывал билет на самый ранний рейс до Денвера.

Итан слышал, как они вошли в комнату, но не потрудился открыть глаза. Старик знал, почему они собирались вокруг его постели: его семья пришла посмотреть, как он умирает. Ладно, отлично; так и следовало поступить. На самом деле Итан совсем не хотел быть сейчас один, потому что чувствовал себя немного испуганным тем, что происходило. Он думал, это должно быть как погружение в сон, и, разумеется, против этого не возражал; большую часть времени после удара он чувствовал усталость, когда же это было. Кажется, очень давно. Осенью, вспомнил он, и Чарльз прилетел из Вашингтона, где гостил у Винса. Тогда все они думали, что отец умрет, но он выкарабкался молодцом. Ну, не таким уж молодцом, не мог заставить людей понимать себя, даже если точно знал, что хочет сказать; и не мог ходить, не мог гулять по Тамараку теплым утром и сидеть в кафе с рогаликом и кофе, которые не хотелось есть. Потом он начал думать, что пора бы уже уйти, просто заснуть, а все пусть бы шло своим чередом. Но затем он вспомнил, что не проснется, никогда не проснется, и подумал, нет еще, еще немного, я не готов уйти так далеко.

Итан хотел видеть, как растут дети Гейл: они были такими смышленными, полными новых взглядов на мир, и они любили его. Он хотел помочь Чарльзу; вряд ли было время, когда Чарльз не нуждался в помощи. И хотел подождать Анну; он знал, что однажды она вернется, может быть, завтра, или даже сегодня вечером к ужину, и он должен быть здесь, чтобы поздороваться с нею. Хотел наблюдать за Тамараком, попытаться предусмотреть худшее, что может повлечь за собой его разрастание. Он хотел гулять по горам и вдыхать аромат диких роз, таких хрупких, ведь каждая из них живет всего один день, и запах сосен после дождя, и запах влажной земли с сочными грибами, растущими под елями и пихтой Дугласа.

Но знал, что ничего этого не будет. Он слишком устал, слишком старый и слишком усталый, пора уступить, ослабить жадную хватку, которой он цеплялся за жизнь в течение девяносто одного года.

– ...продать. Я вам говорил: у нас нет выбора.

Это был голос Чарльза, тихий и торопливый. Итан мог различить слова. «Продать что?» – удивился он. Может быть его дом в Лейк Форесте? Бог знает, почему он оставлял его за собой все эти годы. Его жена умерла, Гейл здесь, Анна ушла; не было новой жены, чтобы развеять нежилой воздух в больших официальных комнатах. Безумием было содержать его все эти годы. Так что теперь Чарльз собирается продать этот дом. Наверное, дадут хорошую цену; во всем районе Чикаго рынок был хорошим.

– Ты не можешь, – это Лео.

Какое дело Лео, продаст Чарльз его дом в Лейк Форесте или нет?

– Это убило бы Итана.

– Он не узнает.

– Нет, узнал бы. В любом случае, все заложено по самую завязку, ты только сделаешь хуже, если мы потеряем Тамарак.

Тамарак? Итан открыл глаза.

– Мучение и разорение, – старик сделал над собой усилие и его рот начал работать. – Трудное положение, – выдохнул он.

– О, посмотрите, что вы наделали, – заплакала Гейл. Глаза Итана переместились на нее. Она была хорошей девочкой: хорошенькой, готовой помочь, доброй. Приятная молодая женщина. Она будет скучать по нему; они всегда были хорошими друзьями.

– Он знает и расстроился. Оставьте его в покое, оставьте в покое Тамарак. Было бы самым плохим в мире продать его. – Она посмотрела на Чарльза умоляющими глазами. – Ты не можешь сделать это.

– Я делаю то, что должен делать, – решительно сказал Чарльз. – Мы с Уильямом имеем право голоса...

– Но не для того, чтобы продавать, – прорычал Уильям.

Чарльз взорвался.

– Черт побери, вы тоже в затруднительном положении.

– Пожалуйста! – заплакала Нина. – Тише! – Она наблюдала за Итаном, который снова закрыл глаза. – Может быть, он снова уснет.

– Не имеет значения, – сказал Чарльз. – Если отец слышал нас, то понял, он лучше всех нас вместе взятых знает, как делается бизнес. И был бы согласен со мной насчет продажи Тамарака.

– Чушь собачья, – заявил Лео. – Он бы держался за Тамарак до конца жизни. Что ты имеешь в виду, Уильям тоже в затруднительном положении?

– Все мы в затруднительном положении, – Чарльз мерил шагами комнату. – Компания, Тамарак, все мы. Боже, ты знаешь, что происходит вокруг; если мы не выкарабкаемся в ближайшее время, нам вообще нечего будет продавать.

Лео покачал головой.

– Тамарак не в затруднительном положении, дела у нас идут хорошо. Если ты имеешь в виду Управление по охране окружающей среды, то мы можем уладить это. Они ничего особенного не обнаружат. Бог мой, эти рудники были здесь сотни лет, и если из них просачивается какой-нибудь свинец, мы примем меры. Что бы это ни было, а дело не так плохо, как они рассуждают в Вашингтоне. Единственная загадка состоит в том, почему они взялись проверять именно нас, хотя по всему Колорадо есть старые рудники. Но у нас все будет нормально, я насчет этого не беспокоюсь.

– Ну а я беспокоюсь, – сердито сказал Чарльз. – Сколько раз повторять? Семья в затруднительном положении, и я продаю все, что только могу, чтобы покрыть убытки от Дирстрима...

– Это был глупый проект, – сказал Уильям. Чарльз повернулся к нему.

– Ты помогал мне разрабатывать его.

– Я сказал тебе подождать, пока будет шоссе.

– Деньги были отпущены! Это было верное дело!

– Тогда где же оно? – спросила Мэрией. – Там куча кукурузы и никакого бетона.

– Это еще ни о чем не говорит, – заявил Чарльз. – Винс сказал, что на заседании деньги были размещены повторно по другому законопроекту до того как он смог бы перехватить их. Можно предположить, так происходит все время.

– Я напишу письмо редактору «Таймс», – сказал Уильям. – Нельзя доверять правительству, которое меняет свои решения «на середине реки».

– Это как раз то, что нам нужно: одно из твоих писем, – саркастически заметил Чарльз. – Послушайте, мне нужны деньги из Тамарака! Что вы все оглохли? Мы продаем эту компанию, это единственный выход!

– Но Чарльз, дорогой, – сказала Нина, – ты уверен, что наберешь голоса?

– Ради Бога, нам не нужны голоса. Это не Сенат и не Белый дом, а семья.

– Но именно ты упомянул об акциях Уильяма.

Итан перестал слушать. Старик был глубоко опечален тем, что его семья ссорилась в то время как он умирал, но не знал, как остановить их; не мог произнести правильные слова. Он больше ничего не мог сделать. А они все уладят, они найдут выход. Лео и Гейл никогда не позволят продать «Тамарак Компани». Все будет отлично работать, его наследие будет жить. Здания, поселки, фабрики: они будут продолжать жить. У «Четем Девелопмент» крепкая структура: она выдержит. И Тамарак. Он вернул этот городок к жизни, и тот будет жить.

Когда Итан был мальчиком, то строил карточные домики из стольких этажей, что домик доставал до потолка. Единственным, что останавливало его рост, был потолок. А когда сам Итан вырос, не было потолка, чтобы остановить его: построенные им здания офисов, квартир, отелей доставали до неба, а его города застилали горизонт. Какие большие были у него устремления, и какой долгий, долгий путь.

Но недостаточно долгий, чтобы достать до Анны. Он предал ее. О, почему вспоминается это? Воспоминание приходит остро, открывает рану, а он слишком устал, чтобы справиться с болью. Слишком трудно, подумал он. Слишком ужасно думать о Винсе и об Анне.

Слова извивались, как змеи. Он старался не обращать на них внимания. Слишком устал, настаивал он, слишком устал. Но змеи становились все длиннее и толще, и он не мог ни перешагнуть через них, ни пройти мимо. Итан был лицом к лицу с ними. Винс и Анна. В посмели, сплетенные обнаженные тела, лица близко друг к другу, прикосновения к коже. Он проникает в нее. Нет! Итан вскрикивает про себя.

«О, Боже, – думает он и сердится. – Боже милостивый, я ревновал. И поэтому я вынудил ее уйти».

«Сам я ее не хотел, – думал он. – Не таким образом. Я никогда об этом не помышлял. Но я хотел, чтобы Анна была юной и невинной и оставалась такой вечно.

Я хотел, чтобы она сосредоточилась на мне для дружбы, веселья и любви. Ей бы не требовались другие мужчины, по крайней мере, на какие-то несколько лет; Анна была такая юная, а я мог бы дать ей все, что она пожелала бы. Вот чего я хотел: чтобы она смотрела на меня, как на своего бога.

Он тяжело вздохнул. Ну вот опять: думает о себе, как о боге. И в наказание он потерял Анну.

«Однако, девочка страдала больше всех, – подумал он. – Хотелось бы знать, простила ли она меня. Поняла ли, что мое поведение было обусловлено моей собственной слабостью; сама Анна здесь ни при чем. Она всегда была милой, доверчивой и доброй. Пожалуйста, прости меня, Анна. Я не понял, что происходило. Клянусь тебе, я не понял. Пожалуйста, прости меня, Анна. В последний раз я могу попросить тебя об этом. Найди покой, Анна, дорогая. И радость. И любовь».

Голоса его родных становились все слабее, как будто они отдалялись от него. Нет, догадался Итан, это он удаляется от них, оставляя их позади. И вдруг наступила абсолютная тишина. «Не так уж и плохо, – подумал Итан. – Никакой боли или борьбы, просто такое тихое затухание. Словно засыпаешь на солнышке. Согретый, довольный, растворяющийся в земле. Мне нравится; здесь хорошо. Я достиг больших высот, но здесь лучше: успокоиться, погружаться в землю все глубже и глубже. Да. Так глубоко. Так хорошо. Слиться с землею».

Когда на следующее утро Анна читала газету, за своим письменным столом, с фотографии в газете на нее посмотрел Итан.

– Итан Четем, один из крупнейших строителей века, умер вчера в своем доме в Тамараке, штат Колорадо. Ему был девяносто один год.

Анна просмотрела статью до конца.

– Отпевание состоится в часовне Лейк Фореста, Иллинойс, в среду.

Какое-то время женщина тихо сидела. Руки у нее дрожали. Но голос был твердым, когда она сняла телефонную трубку и попросила секретаршу заказать билет на самолет до Чикаго и обратно на рейс во вторник вечером.

ГЛАВА 8

Гейл встала и прошла мимо Лео и их сына Неда к боковому приделу. Она обогнула стоявших здесь людей, и когда добралась до Анны, ее руки уже были протянуты.

– Ты Анна, правда? Я чувствую, что ты Анна. Разве может сестра не узнать...?

Их руки встретились и соединились.

– Привет, Гейл, – тихо сказала Анна. Слегка вскрикнув, Гейл обняла Анну.

– Я так рада, – сказала она, ее слова прозвучали приглушенно. – Ты себе не представляешь, как я рада...

Через плечо своей сестры Анна смотрела на толпу в часовне. Это было похоже на картину: ряд за рядом удивленные лица поворачивались к боковой стене, где на несколько секунд их внимание сосредоточивалось на обнимающихся женщинах. Ни единого звука или движения воздуха не нарушало эту застывшую тишину.

– Друзья, мы здесь собрались ради Итана, – сказал священник с мягким упреком, и помещение снова зашелестело, так как толпа неохотно повернулась к нему. – Теперь, когда об Итане сказали те, кому он был дорог, я хочу поговорить о моей дружбе с Итаном, насчитывающей тридцать лет. А потом мы пройдем отсюда к тому месту, где положим его для вечного успокоения рядом с его любимой Алисой.

Чарльз не повернулся к священнику вслед за остальными. Он все еще смотрел в сторону боковой стены и его глаза в долгом взгляде встретились с глазами Анны. И как и Винс, первым отвел глаза. Ее руки на плечах Гейл дрожали, она дрожала всем телом. «Не сейчас, не сейчас. Я знаю, это произойдет: мы будем сидеть рядом и разговаривать, и выяснять, какие узы еще связывают нас, но не сейчас. Я еще не могу выдержать это».

– Ты дрожишь, – сказала Гейл, отступив назад.

– Столько всего случилось, – ответила Анна с легкой улыбкой. – Как взбудоражены все чувства от волнения. Гейл, я ухожу. Ты можешь пойти со мной?

– Ты не идешь на кладбище?

– Мне это уже не нужно, я попрощалась. Я должна была приехать сюда, но не хочу затягивать свой приезд. Хотя я подожду тебя, если ты хочешь пойти со всеми.

– Нет, лучше я пойду с тобой. Только скажу Лео.

– Я буду снаружи, – сказала Анна. Она прошла по приделу и выскользнула за дверь, почти незаметно, так же как вошла полчаса тому назад.

– Слава Богу, – сказала она, снимая свою черную шляпу и глубоко дыша, когда Гейл подошла к ней. – Душно там.

– Наверное, из-за людей, – проговорила Гейл.

– И из-за воспоминаний. – Анна смотрела на озеро, серо-стального цвета, под темными, быстро бегущими по небу облаками, сквозь разрывы в которых временами прорывался солнечный свет, исчезал и снова появлялся. – Я могла бы воспринимать их по отдельности, но все сразу – это слишком много. Куда мы пойдем поговорить?

– Мы остановились у Мэриан, – медленно сказала Гейл. – Там нам никто бы не помешал.

– Нет, я не хочу...

Слова уплывали. Шляпа Анны качалась в ее руке, затянутой в черную перчатку, когда она шла по дорожке, ведущей к улице. Анна столько раз проходила раньше по этой дорожке, что машинально отклонилась обогнув поворот, где высокие кусты вытянули ветви, чтобы зацепить неосторожных. Но теперь кустов не было, их заменила низкая, аккуратно подстриженная изгородь, ни для кого не представлявшая опасности. «Никакой опасности», – подумала женщина. А она уже зашла далеко, почему бы не пройти весь путь до дома, где она выросла?

– Хорошо, пойдем туда. Можно пойти пешком? Мне этого хотелось бы.

Они повернули на север от часовни, прошли под высокими дубами и вязами, ветви которых, покрытые листьями, сплетались, образуя длинный туннель над улицей. Тонкие лучи света пронизывали листья, и Анна с Гейл шли сквозь них, как призраки, проходящие через солнечные стены. С другой стороны сквозь высокий кустарник и железные ворота, вделанные в высокие кирпичные стены, можно было мельком увидеть особняк из кирпича или серого камня. Здесь не было никаких при знаков жизни, за исключением случайного автомобиля, никто больше не шел по пустынным тротуарам. Анна помнила это еще по детским впечатлениям: в пригороде почти никто не гуляет.

– Куда ты уехала тогда? – спросила Гейл.

– В Сан-Франциско.

«Сияло солнце, – вспоминала Анна. Это было ранним апрельским утром».

– Там был квартал, куда приходили те, кто ушел из дому.

– Хейт-Эшбери, – кивнула Гейл. – Я читала об этом. Не могу представить тебя там, это так странно.

– Нет, не странно. Это было самое чудесное место на свете. Через какое-то время оно изменилось, и я переехала в Беркли, в колледж. А потом в Гарвард, чтобы учиться в юридическом институте.

– Юридический институт? Ты юрист?

– Да. В Лос-Анджелесе.

– А на чем ты специализируешься?

– В основном на разводах.

Гейл взглянула на нее.

– Ты замужем?

– Нет.

– Или разведена?

– Нет. Зато ты замужем, ты и Лео. А эти милые дети, которые сидели рядом, ваши?

– Да. Робин и Нед. Робин как раз исполнилось восемь, а Неду было десять в сентябре. Они тебе понравятся, они чудесные. И Лео тоже. Он был очень дружен с дедушкой. Он президент «Тамарак Компани». Дедушка доверял ему – и мне, я думаю, доверил нам защитить его мечту.

– Расскажи мне о Лео.

– Он очень серьезный, очень честолюбивый и очень заботливый. Вот мы и пришли. – Гейл остановилась. ? Но, конечно, ты и сама знаешь. Как удивительно, правда? То что ты здесь? И мы обе идем домой вместе?

– Да, – сказала Анна.

Исчезли пролетевшие годы, и она перешла через улицу, как будто пришла домой из школы в конце дня. Они прошли между кирпичными колоннами и по длинной подъездной дорожке поднялись к дому Мэриан. Безо всякой мысли, Анна посмотрела на боковую дверь, потом отшатнулась в то время как Гейл подошла к входной двери и открыла ее своим ключом. Оказавшись внутри, Анна заставила себя твердой походкой пройти через прихожую и вверх по лестнице, а потом до конца коридора второго этажа. Она открыла дверь и заглянула в комнату. Ее комнату. За окнами метались облака, в комнате было сумрачно и серо, как в тот вечер, когда она паковала дорожную сумку. Ничего не изменилось с того дня, как Анна ушла отсюда. Нет, кое-что изменилось. Не было свежих роз на столе, сочетающихся с розами, которые все еще виднелись повсюду: на занавесках, на подушке скамьи у окна, на обоях, на оборке салфетки туалетного столика, на кровати...

Женщина резко отвернулась и захлопнула за собой дверь. Этот звук показался взрывом в молчаливом доме. Когда Винс закрывал эту дверь, он делал это так осторожно, что не было никакого шума. Глубокий вздох вырвался из ее груди, как всхлип.

– Пойдем, – сказала Гейл. Она стояла на площадке лестницы, спускаясь в холл. – Попьем чаю, – подождала, пока Анна подошла к ней, и они спустились вниз. – Я не поняла, что ты имела в виду тогда вечером, когда ты сказала им... да, мне было девять лет, я ничего не знала. Я поняла только что это было ужасно – по тому, как ты выглядела и как все кричали друг на друга. Мэриан так и не сказала мне. Я все время ее спрашивала и спрашивала, где ты, почему ты уехала, почему никто не говорит о тебе...

– Они не говорили?

– Никто ни о чем особенно и не разговаривал. Дедушка говорил, что здесь, как в могиле. Это было, знаешь, это было ужасно. Я оставалась в школе после уроков и приходила домой как можно позже, и Мэриан нашла место, где я могла заниматься искусством и ремеслами, а летом я поехала в летний лагерь в Висконсине. На все лето. Когда ты уехала, все просто распалось. Мне это было невыносимо. Я ничего не понимала, и никто ничего мне не говорил, а больше всего я скучала по тебе. Просто не верится, что ты здесь, не могу поверить, что, на самом деле, говорю с тобой. Я так часто думала о тебе, ты знаешь, и так же сильно скучала по тебе. Я чувствовала себя так, будто тоже потеряла свой дом, свою семью.

– Так и было с нами обеими.

Словно не было никакого перерыва с того времени, когда она делала это в последний раз, Анна наполнила водой чайник и поставила его на плиту, включила газ, протянула руку к полке, чтобы достать кружки и заварочный чайник, поставила все на кухонный стол. Каждое движение было точным, ей не нужно было даже задумываться, где что лежит.

– Наваждение, – сказала она, встряхивая головой, – время будто вернулось назад.

– Как это случилось? – спросила Гейл. – Он угрожал тебе?

Мускулы Анны напряглись. Она села на стол рядом с высоким окном, выходившим на задний двор. Начался дождь, над озером сверкали молнии. Она помнила эти июльские грозы, яростные ливни, которые кончались через пятнадцать минут, удаляясь со все более слабыми раскатами грома, оставляя позади себя завесу тяжелого, горячего воздуха, когда им было трудно дышать.

– Я не могу говорить об этом.

– Даже сейчас? Через двадцать четыре года? Ты ничего не можешь мне рассказать?

Анна покачала головой. Гейл вздохнула.

– Я ведь ничего не знаю о тебе, а так хочу знать. Все эти годы у меня была сестра, но у меня не было сестры, а я продолжала любить тебя. Раньше я была слишком мала, но я всегда думала, что если ты когда-нибудь вернешься, мы могли бы стать хорошими друзьями. Все это время пока я росла, было такое, что я не могла рассказать подругам, и думала: если бы ты была здесь, я бы рассказала тебе. Как будто мы все время были рядом, хотя никогда не виделись. Есть в этом смысл? Так что не хочу давить на тебя и расстраивать, но если бы ты захотела поговорить со мной, я была бы рада. Дело в том, что я чувствую, как ты далека от меня. Все говорили, я не пойму то, что ты сказала в тот вечер, я не пойму, не пойму, и, наконец, я спросила у одной подружки в школе и она мне все объяснила, в гораздо больших подробностях, чем мне хотелось, но я еще ничего не знала о т е б е. – Она помолчала. – Не могла бы ты хотя бы сказать мне... долго ли это продолжалось?

Анна тиснула руки.

– Два года.

– Два года? Боже мой, тебе было тринадцать, когда он...? И ты никому не рассказала? Почему ты не сказала Мэриан?

Анна закрыла глаза. Она чувствовала себя больной и была расстроена. А чего она ждала? Что Гейл не будет задавать вопросов?

– Мэриан никогда не любила вникать в проблемы, – сказала Анна приглушенным голосом. – И... ? она выделила эти слова – он грозил убить меня.

– О, нет... Как кто-то в нашей семье мог... – Чайник резко засвистел, и Гейл выключила горелку. – Не могу себе представить, чтобы кто-то говорил так.

Она налила воды в чайник для заварки и положила чай. Ее движения были такими же точными и выверенными, как движения Анны. Потом поставила чашки перед собой и Анной, а сахар и сливки на равном расстоянии от чашек. Взяла из холодильника тарелку с лепешками, минуту погрела их в микроволновой печи и поставила на стол вместе с масленкой, подвинула сахарницу и сливочник так, чтобы вся композиция была правильной.

– Я тоже так делаю, – сказала Анна. – Ты когда-нибудь бываешь неряшливой?

– Никогда. Иначе я не спала бы всю ночь. А ты?

Анна покачала головой и улыбнулась. Так лучше, обе они начинают знакомиться друг с другом. Именно этого она хотела в часовне, когда они обнялись: начать прямо с сегодняшнего дня не обращать внимания на прошлое. Воспоминаний, связанных с Гейл почти не было.

И потом они были сестрами. Это слово казалось Анне странным и каждый раз, когда она произносила его, про себя, испытывала какое-то потрясение. Анна никогда не думала об этих словах, – сестра, отец, дед, дядя, тетя, кузина – в связи с кем-то, имевшим к ней отношение. Но теперь думала. «С е с т р а», – осторожно подумала она, глядя, как Гейл намазывает лепешку маслом, хотя не знала, что это значит: чем они должны быть друг для друга. Наверное, как они с Элинор, но гораздо ближе. Фактически, Гейл уже казалась ближе в некотором отношении. «Она такая, как я, – подумала Анна. – Слишком аккуратная, старается все держать под контролем. Боится быть неряшливой, потому что это иначе казалось бы, что вещи валятся из рук, как было раньше. И похожа на меня. Мне это нравится».

– Сколько лет ты ездила в летний лагерь? – спросила Анна.

– О, постоянно. Все лучше, чем остаться дома на лето, и кроме того, мне нравилось. В пятнадцать я стала там членом совета и оставалась им, пока не уехала в колледж. А ты скучала когда-нибудь по нас?

– Да. А в какой колледж ты уехала?

– Северо-восточный. Я никогда не отъезжала слишком далеко от дома. Не знаю, почему. Может быть, я боялась остаться, действительно, сама по себе. Я ведь никогда такой не была, ты знаешь. Из дома я отправилась в интернат, а Лео я встретила, когда мне было восемнадцать; он приехал работать к дедушке, и мы поженились, как только я окончила учебу. Если ты, действительно, скучала по нас, почему не звонила?

– Я не думала, что когда-нибудь вернусь домой. – Анна отхлебнула чай. Жасминовый чай Мэриан, который она не пробовала с тех пор как ушла; ее захлестнули другие воспоминания, вызванные ароматным паром. – Я припоминаю один случай, когда Уильям писал одно из своих писем – он еще занимается этим?

– Все время. Он не перестает верить, что может изменить порядок вещей, который не одобряет, и пишет всем – сенаторам, конгрессменам, газетчикам, президентам корпораций, в Белый дом... И никогда не теряет веры.

Анна улыбнулась.

– Ну вот, Уильям брал пишущую машинку Мэриан, пил ее чай и непрестанно давал мне советы. Мне было лет десять или одиннадцать, и я не обращала на это особого внимания, но это странно, должно быть, я все же прислушивалась, потому что ясно помню, как он вдруг поднял глаза от машинки и сказал: «Когда ты вырастешь, юная леди, ты устроишь свою жизнь наилучшим образом, как только сможешь, и будешь стремиться к этому постоянно; но не барахтайся и не цепляйся за что-то надежное; погружайся в жизнь, смотри вперед и никогда не оглядывайся, потому что позади ничего нет: все в будущем».

Анна помолчала.

– Я никогда этого не забывала. Он так горячо это сказал. Я думала об этом, когда жила в Хейте. Я скучала по тебе – больше всего – но не могла вернуться. Они заставляли меня чувствовать себя слишком одинокой. Так что я сама построила свою жизнь и сделала это, как сказал Уильям: я смотрела вперед и не оглядывалась назад.

Они молчали.

– Извини, – сказала Гейл. – Я даже не могу себе представить, как можно себя так чувствовать. Со мной никогда не случалось ничего действительно ужасного. Разве это не удивительно? Мне тридцать три года и у меня не было ни одного по настоящему ужасного опыта. Я не помню матери, а что касается остального... мне бывало плохо и я чувствовала себя несчастной, но эти времена проходили и не оставляли шрамов. Интересно, у большинства людей, наверное, тоже так.

– А я думаю, что все оставляет шрамы, – сказала Анна. – Каждый раз, как с нами что-то случается, мы меняемся в большей или меньшей степени. Иногда мы едва замечаем это, а в другой раз осознаем, что ничего не может оставаться по-прежнему.

Гейл взглянула на свою сестру.

– После того, как ты уехала, с тобой не случалось больше чего-то плохого?

– Нет, я была осторожна. Но я сталкиваюсь с этим в моем офисе. Обычно, мои клиенты весьма несчастные люди – некоторые из них радуются, оставляя жену или мужа и начиная жизнь заново с кем-то еще, но большинство из них очень переживают – и все они думают, что их несчастья уникальны и сокрушительны. В каком-то смысле они правы: они чувствуют себя сокрушенными, словно никто никогда не сталкивался с таким разводом, как они, с их особенными детьми и родителями, также родственниками жены или мужа, и с их имуществом... ну и все такое. А развод всегда меняет людей, даже если большая их часть слишком мстительна или воинственна, испытывает облегчение или подавленность, чтобы осознать это сразу.

– Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что была осторожна? – спросила Гейл.

– О, я ни с кем не связывала свою жизнь. В Хейте у меня появилась хорошая подруга – мы до сих пор дружим – но потом я была слишком занята. Хочешь еще чаю?

– Да, спасибо. У тебя больше нет близких друзей? Или мужчин?

– У меня есть Элинор, моя подруга из Хейта. Мне нравятся некоторые люди в фирме. – Анна налила чаю. Струйки пара, извиваясь поднимались вверх, к окну, по которому хлестал дождь. Кухня была теплой и ярко освещенной; хорошо было сидеть здесь. – Большинству из нас нужно гораздо меньше, чем мы думаем. Если у нас есть любимая работа, если мы многим интересуемся, а значит и постоянно учимся, этого достаточно. Нам не нужны толпы. На самом деле нам никто не нужен.

Гейл провела пальцем по краю кружки.

– Ты так не должна думать.

– Так я прожила всю свою жизнь.

– Но не тогда, когда ты жила здесь.

– Большую часть времени именно так. Чаще всего я чувствовала себя чужой. А когда они понадобились мне больше всего, то они обошлись со мной именно как с чужой.

– Но ты вернулась.

– Я хотела попрощаться с Итаном. Я так и не поняла, почему он не помог мне в тот вечер, но я любила его и скучала по нему больше всего. Мне хотелось, чтобы нам удалось поговорить до того, как он умрет; я бы спросила, почему он не защитил меня. А я бы сказала ему, что всегда любила его.

– Лео сказал, что он говорил о тебе.

– Говорил? И что сказал?

– Тебе нужно спросить у Лео.

Они помолчали.

– Не думаю, что это удастся. Я хотела бы познакомиться с Лео, но не хочу видеть никого из остальных. Я уеду до того, как они придут сюда.

•– Я не хочу, чтобы ты уезжала, ведь только что я обрела тебя снова, – сказала Гейл. – О, ты могла бы... Послушай, Анна, поедем с нами в Тамарак. Мы уезжаем сегодня вечером, Лео нужно вернуться назад. Поедем с нами. Ты сможешь познакомиться с Лео и с детьми, мы будем разговаривать, о чем захотим. Ты остановишься у нас, в доме полно комнат. О, Анна, пожалуйста, скажи, что поедешь. Это было бы чудесно.

– Я не знаю. – Но идея уже завладела ею. Двадцать четыре года она не видела Тамарак, а ведь это было ее любимое место. – Кто из семьи живет там?

– Только Кит; ты помнишь, сын Мэриан и Фреда. Кажется, ему было лет пять, когда ты ушла. Он пережил бурный период, пьянство и наркотики, а потом в один прекрасный день опомнился и попросился у Лео на работу. Это было года три назад; сейчас он помощник руководителя горной службы, и я думаю, действительно, исправился. Мы редко видим его, у него свои друзья.

– И все? Больше никого?

– Ну, Дора и Джош, парень, с которым она живет; у них есть дом в городе, и они то приезжают, то уезжают. Он потрясающий человек, мы стали хорошими друзьями. Мы не видимся с ним так часто, как хотелось бы, они живут в Лос-Анджелесе. Если ты спрашиваешь о Винсе, то он никогда не приезжает в Тамарак. Папа не приезжает, Уильям тоже не бывает там. Мэриан, Фред и Нина приезжают раз-два в год. И все. Никому из них дела нет до города. Они были в ярости, когда дедушка заставил «Четем Девелопмент» взять в долг денег для развития Тамарака. Они всегда злились на него, потому что думали, будто он заботится больше о Тамараке, чем о компании или о делах в Чикаго. Мы могли бы завтра исчезнуть, а они забеспокоились бы об этом только потому, что потеряли бы какие-то деньги.

Анна поставила свою кружку.

– В чем дело, Гейл? Чего ты боишься?

– Я не боюсь. Разве я сказала что-то о том, что боюсь?

– Это то, чего ты не сказала. Что не ладится в Тамараке?

– Ну, многое. Но я не хочу обрушивать все это на тебя, Анна. И не поэтому я прошу тебя поехать с нами домой. Даже не представляю, как ты догадалась.

– Я провожу много времени, догадываясь, что люди, действительно, имеют в виду, когда они слишком расстроены, уязвлены или озлоблены, чтобы раскрыться и сказать это. И я бы не имела ничего против, если ты подумала, что я могла бы помочь, я бы хотела помочь. Хотя не уверена, что смогу.

– Может быть, нам как раз нужно, чтобы кто-то нас выслушал. Кто-то из членов семьи, но не совсем член семьи, если ты понимаешь, что я имею в виду.

– Прекрасно понимаю, – сказала Анна холодным голосом. – Ты не могла бы сформулировать это лучше.

– О, нет, я не хотела сказать... О, Анна, извини, я не имею в виду, что ты не член семьи. Конечно, ты наша; я всегда так считала, даже когда ты, казалось, не... Она оборвала фразу. – Я говорю все не то, правда?

– Все правильно, – спокойно сказала Анна. Не всегда ясно, что именно правильно.

– А ты когда-нибудь думала обо мне? – выпалила Гейл.

Анна кивнула.

– Много. Но я тебя не знала. Ты была такой маленькой, когда я ушла, и у тебя были твои собственные друзья, и мы очень мало видели друг друга. Я думала, что ты едва ли заметила, что я уехала.

– Ну, я заметила. Это выглядело так, будто ты умерла. И самое плохое – это неизвестность и мысли о том, что я настолько безразлична тебе, что ты даже не хочешь позвонить.

– Извини, – сказала Анна. – Мне не приходило в голову, что ты тоже можешь быть несчастна. Я всегда думала, ты ладишь со всеми гораздо лучше, чем я; ты никогда не огрызалась и не спорила.

– Я не могла. Я всегда расстраивалась, когда люди ссорились, и глаза у них становились блестящими и сердитыми. Мне бы даже хотелось немного взбунтоваться, это должно быть здорово.

Анна слегка улыбнулась.

– Нет ничего веселого в бунте, главным образом это несчастье. Бунтовать – значит быть потерянным и отчаянно пытаться найти свое место в мире и кого-нибудь, кто обратил бы на тебя внимание. – Слова повисли в воздухе. – Я хотела бы помочь вам, если ты думаешь, что я смогу. Расскажи мне, что я должна делать.

– Я не знаю;– сказала Гейл. – Не уверена, что кто-то из нас может что-то сделать. Мы должны найти способ сохранить Тамарак. Папа уже давно хотел продать его, но не мог, пока жив был дедушка. Вчера вечером он снова поднял этот вопрос – даже похорон еще не было – мы с Лео категорически отказались, но если бы провели голосование, мы бы проиграли. В семье нет согласия. С ума сойти можно, когда думаешь об этом, ведь все навечно связаны с семейной компанией, но за пределами офиса с нами что-то происходит, и кажется, будто мы даже не любим друг друга. Я даже не знаю, чего все мы хотим от компании и друг от друга, мы мало разговариваем. Можно подумать, в семье все время разговаривают, наверное, в каких-то семьях это так, но не в нашей. Поэтому я не представляю себе, как мы можем сесть и обсудить все это. Я тебе все расскажу...

– Не сейчас, – сказала Анна, и посмотрела на часы, опасаясь, что в любой момент может появиться семья и преградить ей путь. Но насколько она не хотела их видеть, настолько хотела поехать с Гейл. Она могла бы провести какое-то время с семьей Гейл, заново открыть для себя Тамарак и, может быть, найти способ вновь обрести то, что потеряла.

Но потом Анна заколебалась. Семья Гейл может стать началом, а кончится тем, что придется увидеться с остальными. Слишком близко, слишком б л и з к о. Она в безопасности там, где сейчас находится. У нее есть дом и работа, надежное положение в юридической фирме, которая долгое время была ее единственной семьей. Фирма была для нее удобным местом, с правилами и моделями поведения, ритуальной деятельностью и предсказуемыми ожиданиями, со скрупулезной заботой о том, чтобы никто никому не наступал на любимую мозоль. Семья не имела ничего общего с этим: ни одна группа людей в мире не является более непредсказуемой и потенциально хаотичной, чем семья: каждый здесь – заряженная пушка, которая дает залп, если случается то, чего минуту тому назад никто не мог себе вообразить.

«Я была осторожна. Я ни с кем не связала свою жизнь».

«Но если я буду предусмотрительной, – подумала Анна, – все может обойтись. Это моя семья, может быть и не опасно поговорить с кем-то из них».

Неожиданно, ей в голову пришла новая мысль. Возможно, она ошиблась, уехав тогда в такой спешке. Об этом она никогда не задумывалась Может быть, не потеряла семью, а отбросила ее. «Я убежала и оставила их всех невредимыми. Я позволила Винсу иметь семью, а сама осталась ни с чем. Я была слишком юной; и не знала, что могла бы бороться за то, что уже было моим».

Она не знала, могла ли сделать это. Но вероятно, пора попробовать. По крайней мере начать и посмотреть, правда ли что-то можно сделать, и то ли это, что ей нужно. «Я могла бы попробовать, – подумала она. – Пока я наблюдаю ситуацию. Я должна контролировать события».

– Я хочу услышать, что здесь происходит, – сказала она Гейл. – Но не сейчас. Я должна уйти. Ты можешь рассказать мне, когда мы будем в Тамараке.

– Так ты поедешь? О, чудесно! Какой это невероятный день! Я даже не подумала, что ты приедешь на похороны, но вот ты здесь, как будто мы не разлучались, – ты чувствуешь, все так просто – а теперь ты будешь у нас в Тамараке. Это и, вправду, невероятно! И для тебя тоже, да?

– Да, – сказала Анна. Она одела жакет от костюма. – Я буду ждать вас в аэропорту. Когда ваш рейс?

– В одиннадцать пятнадцать, но что ты будешь делать до того времени? Сейчас только два часа. Я пойду с тобой.

– Оставайся с остальными, ведь они ждут этого. Я встречусь с вами в самолете. Не беспокойся обо мне, я в порядке. – Анна улыбнулась. – Но в любом случае спасибо, так давно никто не беспокоился обо мне.

Женщина бросила последний взгляд на кухню и пошла обратно через весь дом. Лимузин, который она арендовала сегодня утром, ехал за ними и теперь ждал у двери. Дождь прекратился, тучи рассеялись, вдалеке слышались раскаты грома. Анна попросила водителя поехать по той же дороге, по которой шла, когда уходила отсюда много лет назад, и смотрела, как проплывает мимо деревенский пейзаж. Гораздо более шикарный способ бегства, подумала она с улыбкой. Но все еще больно было смотреть на этот ухоженный, отлакированный городок, являвшийся фасадом легкой жизни и счастливых семей, фасадом гармонии, безмятежности и комфорта, и знать, насколько фальшивым он был. «Богатым городам легко прятать свои страдания, – подумала Анна, – за творениями архитекторов, дизайнеров пейзажа, декораторов, и плотников, но самые благополучные города манят такими преувеличенными и ложными обещаниями, что молодежь, вырастающая в них, попадает в ловушку противоречий между желаемым и действительным. И единственный выход отсюда – бегство».

Они проехали мимо станции, где она ждала, поставив дорожную сумку рядом, поезда на Чикаго. Показалось, водитель снизил на мгновение скорость, потом поехал быстрее, повернув на запад. Когда они повернули на юг, к скоростному шоссе, Анна откинулась на подушки сиденья. Она никогда не вернулась бы сюда; Лейк Форест и дома Четемов ничего не значили для нее. Но все же сделала первый шаг к воссоединению со своей семьей, и хотела побыть некоторое время одна, до встречи с Гейл, Лео и их детьми в аэропорту, чтобы обдумать, что это значило.

«Это значит: я сделаю попытку, вот что это значит. Если будет слишком больно или проявят слишком много любопытства, я уйду и вернусь туда, где была – где я чувствую себя прекрасно, там все нормально. Но если мне понравится быть с ними...

Я подожду и посмотрю. Чтобы выяснить, мне понадобится день или два».

Когда Анна впервые увидела Тамарак, это был маленький городок, его улицы были окутаны снегом, дома пригнуты книзу тяжелыми шапками сверкающего снега, низко нависающего с карнизов. Ей было пять лет и она приехала сюда со своими родителями, с дедушкой и бабушкой. В ту зиму девочка научилась ходить на лыжах, и Итан взял ее покататься в санях, которые везли четырнадцать лаек. На следующее лето они прошли пешком вдоль ручья до луга, где колокольчики доставали им до колен, и тишина нарушалась лишь гудением насекомых, переливчатыми трелями птиц и журчанием быстрой воды в ручье.

– Это волшебное место, – сказала Анна, понизив голос. – Мое волшебное место. Когда-нибудь я приеду жить точно в таком месте.

? Я построю тебе дом, – сказал Итан. – Но ведь ты можешь не захотеть жить так далеко от других людей, у тебя еще много времени, чтобы подумать об этом.

Она никогда не забывала то место, хотя годы спустя в других частях света нашла много иных, даже еще более отдаленных и первозданно прекрасных мест. И в течение десяти лет отправлялась в Тамарак каждый раз когда кто-нибудь из родственников решал поехать туда, даже лишь на несколько дней. Она стала быстрой, грациозной лыжницей, а летом – неутомимой туристкой в походах по сосновым и пихтовым лесам, по горам или по тундре. И всегда каталась на лыжах или ходила в пешие походы одна. Она была бы рада завести друзей в Тамараке, но не представляла себе, как, потому что приезжала в город на такое короткое время.

Итан построил новый дом на шестидесяти акрах земли на Звездной горе, откуда открывался вид на долину и на лыжные трассы горы Тамарак, на востоке лежал перевал Волф Крик, а на западе были видны некоторые из самых высоких, крутых пиков Сан-Джуанс. Несколькими годами позже Винс купил восемь акров выше по склону, хотя никогда не собирался строить там. Мэриан и Фред Джакс построили дом в городе с видом на гору Тамарак из окон фасада и на Звездную гору – с заднего двора, хотя почти никогда здесь не бывали, а Нина арендовала домик в комплексе у подножия горы Тамарак. Чарльз и Уильям никогда не строили в Тамараке. Уильям предпочитал пляжи и парусный спорт, а Чарльз отказывался вкладывать деньги в город. После того как отец начал интенсивно вкладывать деньги в Тамарак, он стал рассматривать его как соперника «Четем Девелопмент». Ему перестало нравится все, имеющее отношение к Тамараку, даже его красота. Так происходит с людьми, снедаемыми ревностью, когда они стремятся найти недостатки, чтобы оправдать свою ненависть.

Но Анна любила Тамарак, знала каждый дюйм в городе и в долине. Она знала, где собирать землянику и малину; знала тропы, по которым ночью ходили олени; часами беседовала со стариками, которые жили здесь, когда сюда впервые приехал Итан, и которые до сих пор думали о городе как о своем собственном, несмотря на все изменения, внесенные Итаном. Большинство этих стариков уже умерло к тому времени, как она вернулась с Гейл. И большая часть старого Тамарака тоже исчезла.

Город был красив, как всегда, но там, где когда-то стоял небольшой городок теперь раскинулся город. Анна увидела несколько закусочных и ресторанов-барбекю, оставшихся с прошлых времен, старомодный универсальный магазин, заправочную станцию в центральной части города, начальную школу, но все остальное изменилось. Большие дома и поселковые домики, тесно примыкая друг к другу, выстроились вдоль улиц на узких участках в городе, вышли за его пределы – в долину и на поросшие лесом склоны. Имения и лужайки для гольфа располагались на полях, где когда-то Итан наблюдал за пасущимися лошадьми. Большинство горняцких домишек было снесено, и на их месте появились прилизанные дома с гостиными в двух уровнях и медными крышами. Открылись новые рестораны, где работали выписанные из Франции и Италии шеф-повора, и десятки новых магазинов, витрины и прилавки которых были заполнены блестящими ожерельями и гранеными кольцами, кашемировыми халатами и отороченными мехом лыжными костюмами, отделанными норкой кожаными куртками, фирменными свитерами и обувью.

– Я могу купить самые дорогие серебряные украшения в мире, но не всегда могу найти мусорную корзину для ванной, – со смехом сказала Гейл, когда они с Анной прогуливались по торговому центру.

Анна улыбнулась, но не ответила. Женщина пыталась вспомнить, где что находилось, когда она ребенком бродила по этим улицам. Их самолет прилетел поздно ночью, и по огням внизу она поняла, насколько разросся город по сравнением с тем, как она его помнила, но только сегодня утром увидела, что он сильно изменился. Они с Гейл шли в толпе туристов по одной из сторон небольшой затененной речки, извивавшейся по их пути к центру города, выложенному булыжником, мимо мазагинов и уличных кафе, а Анна вспоминала рассказы Итана о тех днях, когда машины вязли в грязи, когда весенние дожди превращали улицы в сплошную грязь.

– Победили грязь, – сказала она, снова улыбнувшись. – Это просто очаровательно, это уже не тот Тамарак.

– Для меня он тот, – ответила Гейл. – Другого я не знаю.

Они дошли до конца торгового центра и теперь шли по парку, останавливаясь, чтобы посмотреть на детей, катающихся на санках и качелях.

– После того, как ты уехала, когда я приезжала сюда с Мэриан, Фредом и их детьми, я занималась только катанием на лыжах и едва замечала город. Летом я впервые приехала с несколькими друзьями из колледжа, чтобы ходить в походы и спускаться по реке на плотах. Тогда я познакомилась с Лео. Он был помощником дедушки, жил здесь уже почти год и практически облазил все вокруг.

– Давно это было?

– В этом месяце будет пятнадцать лет. Это было самое чудесное лето; я проводила дни в походах, а ночи в постели с Лео. Потом, когда закончила колледж, мы поженились, и с тех пор Лео стал президентом «Тамарак Компани», а город был нашим хлебом насущным, поэтому я начала уделять ему много внимания.

На краю парка Гейл остановилась и оглянулась на запруженный людьми торговый центр и городские дома: реставрированные здания контор и отелей, построенных в период 1890 годов, новые кирпичные дома, гармонирующие со старыми, и псевдо-викторианскими домами, гораздо более красивыми, чем были когда-то старинные оригиналы.

– У нас еще много собственности в городе, – сказала она. – Ты себе не представляешь, как много участков купил здесь дедушка, когда начинал. Мне кажется, никто об этом не думает – или может быть, они решили, что нашли кормушку и смеялись за его спиной – но было время, когда ему принадлежал весь западный край города, половина восточного, весь центр, большая часть Главной улицы, вся земля у подножия горы Тамарак, рудники на горе. Сюда не входит то, что Итан купил в долине. Конечно, многое он продал другим девелоперам, даже если хотел делать все сам; просто не хватало времени. Но мы еще владеем пятьюдесятью процентами города и тремя большими ранчо в долине, это наш дом и мы любим его. Не могу себе представить, что у нас его может не быть, это убило бы дедушку, если бы он узнал, что папа хочет продать его.

– У него какие-то затруднения? – спросила Анна. – Ему нужны деньги?

– Так он и говорит. Он собирался построить огромный район за пределами Чикаго, а правительство отменило строительство скоростного шоссе, которое соединило бы этот район с городом, так что исчезли все основания для строительства. Я предполагаю, что папа уже вложил туда кучу денег. Слишком много, говорит Уильям. Ладно, пусть у него затруднения, но у нас-то их нет; у нас дела идут отлично. И было бы безумием продавать город; мы не можем продать его. Мы обещали дедушке, что позаботимся об этом ради него. И потом мы часть этого города, все, что у нас есть, находится здесь.

– А может семья потерять «Четем Девелопмент»?

– Не знаю. Может быть. Но зачем менять Тамарак на компанию, которая уже давно приходит в упадок?

– Это действительно так? – внезапно Анна почувствовала острую жалость к своему отцу. Как должно быть тяжело ему было наблюдать происходящее, сравнивать себя с Итаном и знать, что родственники делают то же самое.

– Лео знает о финансовых делах больше меня, но суть я уловила, – сказала Гейл. Они пошли к машине. – Главное, мы должны удержать папу от продажи – поговорить с ним, поторговаться, попытаться помочь ему в Чикаго, чего бы это ни стоило. Он ужасно озабочен тем, чтобы построить что-нибудь большое, прежде чем удалиться от дел, но ничего не может сделать без денег и говорит – невозможно получить деньги, не продав Тамарак. – Она завела машину и повернула на Главную улице. – Хочешь что-нибудь особенное на обед? Можем заехать в магазин.

– Что у тебя есть, то и хорошо.

Они проехали по мосту высоко над вспенившейся рекой и свернули на узкую дорогу, которая вела к широкому лесистому плато над долиной, где раскинулись огороженные пастбища и луга, с цветущими колокольчиками. Анна узнала межевые разметки и поняла, что это луг, который она назвала своим волшебным местом. Ее захлестнули воспоминания, еще сильнее, чем накануне в Лейк Форесте; как будто на этот раз она, действительно, приехала домой. В течение прошедших лет она путешествовала по горным курортам Европы, но ни одно из этих мест не тронуло ее так сильно, с болью утраты и вновь открытого рая. Она смотрела на него, упивалась им и не могла наглядеться.

Гейл вела машину мимо лесов и лугов примерно полмили, а потом через ворота проехала на извилистую подъездную дорожку, которая вела к широкому, приземистому дому из темного дерева, сливавшемуся с деревьями.

– Дедушка построил его для нас, когда мы поженились, – сказала она, останавливая машину перед входом. – В то же время он построил еще три дома выше по склону; у каждого из нас здесь сорок акров. Мне нравится уединение.

Анна вышла из машины. Их окружали ряды зубчатых горных пиков, слаборазличимые на расстоянии, кое-где еще отмеченные пятнами снега в глубоких расщелинах. Перед нею уютно расположился дом – среди лужаек с полевыми цветами, лесов и лугов высокой дикорастущей травы, колыхавшейся под прохладным ветерком. Птичье пение витало над тишиной. Других домов не было видно.

– Кто живет в тех других домах?

– Люди из города. – Гейл взглянула на нее из-за капота машины. – Никого из родственников там нет, если ты об этом спрашиваешь. Даже если они и наезжают, то их дома находятся в городе. И я говорила тебе, Винс никогда не бывает здесь, он слишком занят поездками по всему миру. По крайней мере так он сказал об этом дедушке по телефону. Дедушка говорил мне, что его мнение о Колорадо резко ухудшилось, когда стало известно, что они избрали Винса. И сказал, у него возникли серьезные опасения насчет страны, управлять которой помогает Винс...

– А Мэриан совсем не приезжает сюда? – спросила Анна.

– Извини, – сказала Гейл. – Я не знаю, почему я это сделала, обычно, я не глупа. Больше не буду говорить о нем, понятия не имею, почему я вдруг завела этот разговор. Пошли в дом.

– Забавно, – проговорила Анна через минуту, – у Четемов не так уж много родственников, по крайней мере, песен о них не сочиняют, но кажется, нельзя говорить о некоторых из них, не говоря обо всех. Может быть, именно это и значит семья: все взаимосвязаны, даже когда они не хотят быть впутанными в семейные дела. Думаю, мне нужно знать о них обо всех. Но в небольших дозах.

– Как лекарство. Три раза в день.

– Ну, наверное, два раза будет достаточно.

Они рассмеялись и вошли в дом. Он был с низкими потолками, теплый, непринужденный. Солнечный свет лился через окно во всю стену, обрамлявшее вид на горную гряду вдоль долины, с горой Тамарак в центре.

– Ты всегда была связана с нами, – сказала Гейл. – Я всегда думала только так, даже когда сердилась на тебя за твой уход. Я составляла генеалогическое древо семьи для школьных проектов или иногда для распределения рождественских подарков, и ставила два наших имени так близко одно к другому, что получалось почти одно имя. – Гейл Анна, Гейл Четем, Анна Четем – и я всегда так считала – а что?

Анна качала головой.

– Это не моя фамилия. Я давно сменила ее. Гейл пристально посмотрела на нее.

– На какую?

– Гарнетт.

– Мамина фамилия. Но почему?

– Я не хотела, чтобы меня нашли. И не хотела больше быть Четем. А они пытались меня искать?

– Дедушка нанял детективов и они долго пытались, а потом бросили. Анна Гарнетт. Очень мило. Но почему ты не сказала об этом вчера в самолете, когда я представляла тебе Лео?

– Ты сказала: «Это моя сестра, Анна» – этого было достаточно.

– Анна Гарнетт, – удивляясь проговорила Гейл. – Звучит странно.

– Ну, если уж мы затронули эту тему, Гейл Кальдер тоже звучит странно.

Гейл рассмеялась.

– Но не для меня, десять лет спустя. Не знаю почему я сказала, что твое имя звучит странно; я бы не сказала так, если бы ты сменила фамилию из-за того, что вышла замуж. Наверное, мы просто не привыкли к таким вещам, когда женщина делает это сама.

– Это единственная уважительная причина для смены фамилии, – сказала Анна. – Мы должны иметь возможность носить то имя, какое нам хочется, и мужчины тоже. Почему люди должны терпеть имена и фамилии, которые им не нравятся?

– Потому что это закон. Не так ли? Ведь незаконно менять фамилию, если она тебе не нравится?

– Ты можешь называть себя как угодно, пока это никому не причиняет вреда.

– О, хорошо. Это мне кажется обнадеживающим. Мне нравится знать правила, чтобы быть в курсе того, что может меня ожидать.

– Мне тоже, – сказала Анна. – Но не всегда это так просто.

– Я была рада получить новую фамилию, – сказала Гейл, когда они шли на кухню. – А ты?

– Я тоже. Это помогло мне стать свободной. – Быстрым взглядом она окинула комнату. – Это чудесно: люди, живущие в квартирах, мечтают о такой кухне. Чем я могу тебе помочь?

– Мы сделаем сэндвичи. Лео и дети скоро придут домой и будут ужасно голодными. Кажется, софтбол по субботам с утра делает их такими прожорливыми.

Она положила листья латука в мойку, протянула Анне булку ржаного хлеба, вынула нарезанную ломтиками индейку из холодильника. Обе женщины спокойно работали в центре кухни. На стенах кухни висели шкафчики из сосны золотистого цвета с белыми эмалевыми ручками. На плиточном полу лежали индейские циновки, а вдоль одной стены стоял длинный сосновый стол, окруженный множеством разнообразных стульев. Рядом с дверью висело высокое зеркало, и Анна поглядывала в него, готовя сэндвичи. Они с Гейл сегодня были больше похожи друг на друга, чем вчера: на каждой из них были джинсы и ковбойки Гейл, у обеих темных волосы были зачесаны назад и завязаны цветным платком. Одежда Гейл отлично подходила Анне, как они выяснили, но сегодня утром Анна все же купила кое-что на то короткое время, что она планировала провести в Тамараке.

Пока они работали, женщина все время поглядывала в зеркало. Ей было хорошо, когда она видела саму себя, похожую на Гейл; это действовало успокаивающе, как и ехать сюда и чувствовать себя дома.

– О, я рассказывала тебе, кто сюда приезжает, – сказала Гейл. – Мэриан и Фред приезжают обычно на пару недель зимой. Их сын, Кит, здесь живет, я тебе уже рассказывала, а их дочь Роза – она живет в Лейк Форесте – она замужем за Уолтером Холландом, бедным, невзрачным человеком, при виде которого хочется плакать; этот тип боится, что мы сожрем его – он работает в компании в Чикаго и разыгрывает из себя бедного родственника, пока у нас не возникает желание встряхнуть его и сказать, чтобы, ради Бога, он убирался и устраивал свою жизнь где-нибудь подальше от всех нас. И он остается, и я лично думаю, ему нравится быть членом семьи Четемов и наслаждаться чувством жалости к себе. О чем это я говорила?

– Ты рассказывала, кто сюда приезжает, – со смехом сказала Анна. – Как насчет Нины?

– С тех пор как ты уехала, у Нины было пять мужей, Два сына и шесть собак. Нет, неправильно. Она вышла замуж, когда ты еще была дома, так ведь? Давай посмотрим. Двое мужей до того, как ты уехала, трое потом. Она приезжает сюда восстанавливать силы после разочарования от своих разводов. Когда она замужем, она и ее муж, кто бы он ни был, едут в Европу. Нина очень милая, знаешь, и мне жаль, что у нее так много неприятностей с замужествами. Однажды я ей сказала, что если какой-то мужчина ей нравится она должна пожить с ним и не думать о замужестве лет пять, или может быть, никогда об этом не думать, но она ответила, что тогда чувствовала бы себя неустойчиво, и еще она думает, это аморально – жить с кем-то вне брака.

– От этого она чувствует себя неустойчиво? – спросила Анна.

Гейл рассмеялась.

– Больше, чем от всех ее разводов, я думаю. В ее воображении.

– А сейчас она замужем? – снова задала вопрос Анна.

– Нет, но собирается. Нина еще может найти любовь своей жизни. Ей всего пятьдесят пять и она очень энергична.

– А Фред? Я никогда не обращала на него внимания. Что он из себя представляет?

– Еще привлекательный в этой эксцентрично-слащавой манере; мне в голову не приходило, насколько он красив. У него блудливые глаза, особенно, Фред заглядывается на секретарш, что, мне кажется, глупо. Дедушка его не любил, но он ладит с папой и Винсом. И Мэриан, само собой, они женаты уже очень давно. Давай; поедим на террасе, на воздухе так хорошо.

Зазвенел телефон и Гейл подняла трубку.

– Да, Кит, – она нахмурилась и взглянула на Анну. – Нет, – медленно проговорила она, – ее здесь нет. Я не знаю, где она. Наверное уехала после похорон. – Теперь Гейл молча слушала. – Да, мы поговорили, но потом она уехала. Кит, если Анна захочет увидеться с кем-то из нас, то даст нам знать.

– Прямо как великий инквизитор, – сказала она Анне, вешая трубку. – Он в Чикаго. Всем интересно знать, где ты.

– Мне жаль, что тебе пришлось лгать из-за меня, но спасибо все-таки, – сказала Анна. – Но почему Кит? Он даже не знает меня. Какая ему забота, здесь я или нет?

– Не знаю, это странно. Может быть, он звонил по просьбе папы, Мэриан или кого-то из них.

? Кит их блудный сын?

? Нет, насколько мне известно. Я предполагаю, они были бы здесь не к месту.

? Да, мы, разумеется, не хотим, чтобы они оказались не к месту, – сухо сказала Анна.

? Привет! – Дверь распахнулась. – Обед готов?

? Фи, Роб, тебе следовало бы поздороваться.

Нед Кальдер отстранил свою сестру и вошел в кухню.

– Доброе утро, тетя Анна. Ты хорошо спала?

– Вот это да, – заворчала Робин. – Ну и воображала ты. Ведь ты никогда так не разговариваешь, и это ты всегда корчишь рожи, а не я! – она толкнула его локтем в бок. – Можно мне сесть рядом с тобой за обедом, тетя Анна?

– Конечно, – ответила Анна. Она улыбалась. – Но я хотела бы сидеть с вами обоими. Ничего, если я сяду посередине?

– Ты уже так делала в самолете, – сказал Нед. ? Нужно побыть один на один с человеком, чтобы узнать его как следует.

– Наверное, это правильно, – важно заметила Анна.

– Нед, откуда, Бога ради, ты это выкопал? – спросила Гейл.

– От меня, я думаю. – Лео вошел в комнату и обнял Гейл. – Я говорил с Тимом Уорреном об этой чертовой проверке, которую хочет устроить комиссия по охране окружающей среды, и я сказал, что если бы мы смогли поговорить с ними один на один, то убедили бы их выслушать нас, а Нед подцепил это.

Анна смотрела на Гейл и Лео, прижавшихся друг к другу, на детей рядом с ними, в прочном уюте их дома, и почувствовала острый укол тоски. «Но я не хочу этого; я приняла это решение уже давно. Я рада за них, но я хочу другой жизни. Я так много трудилась ради того, что имею, а это именно то, что я хочу».

– Так где же ты сидишь за обедом? – спросил Нед.

– Посередине, между вами, – ответила Анна. – Там, где, обычно, находится юрист.

– А я думал, юристы на чьей-нибудь стороне. В суде с судьями и все такое.

– Это верно, но они стараются и соединить обе стороны тоже. – Анне в голову пришла мысль, что у нее нет никакого представления, как разговаривать с детьми. – Мне нравится сидеть между вами, Нед. Это здорово. А потом вы не покажете мне окрестности? Это было мое любимое место, но я так давно не была здесь.

– Что тебе показать в округе? – спросил Нед.

– Особые места. Волшебные места, куда ты любишь ходить.

– Ты имеешь в виду места, о которых я никому не рассказываю?

– Может быть. А у тебя есть такие места?

– Да, парочка. Я могу взять тебя туда.

– Меня тоже, – вмешалась Робин. – Возьми и меня.

– Тогда они не будут секретными.

– Они не будут секретными, если ты возьмешь тетю Анну.

– Но...

Ненадолго установилась тишина.

– Как ты думаешь, Нед? – спросила Анна. – Если ты поделишься своим секретом с одним человеком, очень ли он изменится, если о нем будет знать еще один?

Нед казался смущенным.

– Если об этом знает один человек, это одно. I А если расскажешь всем, то тебе ничего не останется. Я обещаю тебе, тетя Анна, никому не рассказывать твоих секретов. Обещаю тебе, что скорее умру, буду четвертован и растянут на дыбе, чем выболтаю их.

У Анны вырвался смешок.

– Я думаю, ты имеешь в виду «растянут на дыбе и четвертован». И ты прав; у меня есть секреты, которые я никому не рассказываю. У всех они есть. Тебе решать, Нед, ты можешь делить секрет с немногими избранными людьми или можешь хранить их только для себя. Я считаю, секреты, действительно, важны; они большая часть того, что мы собой представляем и чем мы являемся, и рассказывать их кому-то это значит позволить этому человеку проникнуть в нашу душу. Это важное решение.

– Да, – нерешительно проговорил Нед. – Ну, я думаю, мне кажется... – он пожал плечами и посмотрел на Робин. – Ты можешь тоже пойти. Ты хорошая девчонка. Только никому не говори.

– Спасибо, – сказала сияющая Робин. – А что мы будем делать? – спросила она Анну. – Только мы?

Зазвонил телефон и Гейл ответила.

– Нет, не знаю. Она мне не сказала. Хорошо, если позвонит... Нет, она не сказала, что приедет. Я уверена, что она позвонит, если захочет видеть кого-то из нас.

Лео посмотрел на нее в то время как она клала трубку.

– Твой отец?

Она слегка улыбнулась.

? Ты всегда можешь сказать, правда?

Гейл посмотрела на Анну.

– Ты сказала, что не хочешь, чтобы кто-нибудь знал.

– Не хочу. Еще раз спасибо.

– Знал что? – спросила Робин.

– Что в этот уик-энд я не собираюсь говорить с другими людьми. Я хочу провести все мое время с тобой и твоей семьей. И ты спрашивала, что мы будем делать, мы двое. Я подумала, ты выберешь какие-то места, куда мы пойдем, может быть, в городе. Как это будет?

– Ты остаешься? – спросила Робин. Она стояла перед Анной, упершись руками в бока. – Люди в этой семье все время уходят. Только мы здесь остаемся, а остальные приедут ненадолго и потом уезжают. Мы все время прощаемся. И прадедушка как раз умер, а я хотела, чтобы он был здесь вечно, а теперь он ушел. А ты останешься навсегда?

Анна покачала головой.

– Этого я не смогу сделать, – она опустилась на колени рядом с Робин. – У меня есть работа, от меня зависят другие люди, поэтому я не могу оставаться здесь слишком долго. Но я хотела бы вернуться. А если буду возвращаться снова и снова, это будет, как будто я остаюсь, правда?

– Нет, – бесцветным голосом сказала Робин. – Остаться означает положить чемоданы в кладовку, не ехать в аэропорт и чтобы ты всегда была здесь и можно было всегда поговорить с тобой.

Анна улыбнулась.

– Мы всегда можем поговорить, ты можешь позвонить мне. А я буду звонить тебе.

– Очень хорошая мысль, – сказал Лео, стоя рядом с Гейл и глядя на Анну и своих детей. «Они составляют очаровательную группу», – подумал он. Темноволосые девочка и мальчик и темноволосая женщина, увлеченные беседой. Робин выглядела так, как, наверное, выглядела Анна в восемь лет: тоненькая и гибкая, с большими пытливыми глазами, с непослушными волосами.

Нед был другим: у него было крепкое сложение, как у отца и нависающие брови, которые все время хмурились от сосредоточенности. Но самым интригующим для Лео были различия между Гейл и Анной. Он сравнивал их накануне вечером в самолете, но теперь, когда они были одеты почти одинаково, эти различия особенно бросались в глаза. А основным было то, что хотя сестры и были похожи друг на друга, у Анны было всего больше. Ее волосы и брови были темнее, чем у Гейл, губы полнее и чувственнее, скулы больше выступали, а глаза были темнее. Она была выше ростом и тоньше, чем Гейл, и голову держала выше. И Анна была гораздо красивее, в любых отношениях – более яркая и более драматичная. Но все-таки она была не совсем реальной. Гейл была настоящая. Лео почувствовал прилив любви к жене, которая отдавала ему свою любовь, дала ему семейный очаг, семью, которая была для него всем, чего он когда-либо желал.

И неожиданно он почувствовал жалость к Анне. Она обладала большой красотой, но могла бы быть и платьем, висящим в шкафу, так тщательно она контролировала свои чувства, так защищалась от внешнего мира, что не было даже трещины, через которую прорвались бы эмоции. Лео понял, Анна говорила о самой себе, когда рассказывала Неду, что секреты – важная часть того, что мы из себя представляем, и кем являемся. Женщина боялась допустить кого-то в свой внутренний мир, и даже не знает, как держать ребенка, подумал он, наблюдая за ней, стоящей рядом с Робин на коленях, опустив руки. Она ни разу не обняла Робин, как сделала бы Гейл, жалея любого ребенка, который говорит об уезжающих взрослых и об умершем любимом прадедушке.

– По телефону – это не то, – упрямо возразила Робин. – Я люблю быть рядом. Ну, ты знаешь, касаться... Это как читать вместе книжки, ходить на прогулки и просто сидеть и разговаривать. Мы могли бы прочесть все мои книги, если бы ты осталась, могли бы ходить в кино или играть в слова. Тебе это понравилось бы? Если только... ну, я думаю, ты бы соскучилась с нами...

– Нет, я бы не соскучилась, – твердо сказала Анна. – Я бы не соскучилась; я бы очень хотела заниматься всем этим с тобой. И с Недом тоже. Но прямо сейчас я не могу. – Она заметила, что Робин насупилась. – Послушай, – сказала Анна. – Это как школа. Ты не можешь поехать в Лос-Анджелес и жить со мной, потому что у тебя есть школа. У меня есть работа, это то же самое.

? Я могла бы ходить в школу там. А ты можешь работать здесь.

? Хорошо, Робин, хватит, – твердо сказал Лео. – Почему бы тебе не радоваться тому, что Анна сейчас здесь, вместо того, чтобы расстраиваться из-за будущего?

Зазвонил телефон и Гейл протянула руку мимо Лео, чтобы взять трубку.

? Нет, – сказала она через мгновение. И быстро взглянула на детей. – Я не знаю, где она. Она не сказала. А если захочет позвонить нам, то думаю, позвонит. Не знаю. – Гейл положила трубку.

– Кто это был? – спросил Нед.

– Кое-кто, с кем я не хотела говорить, – ответила Гейл. – Кто-нибудь интересуется обедом?

– Конечно. Можно мне лимонаду?

Анна встала.

– Что принести?

Они отнесли подносы на большую террасу, с которой открывался вид на долину Тамарак. Сквозь щели в настиле росли деревца пихты, затеняя железные столики и кресла с яркими подушками. Внизу цветники и огороды уступами спускались с холма. С одной стороны была оранжерея и плавательный бассейн, а с другой – на краю ровной лужайки натянута сетка для бадминтона.

– Какое прекрасное место, – спокойно сказала Анна.

– Предполагалось, что оно будет твоим, – заметила Гейл. – Дедушка купил землю для всех нас вверх по склону и назвал участок Ривервуд, и разметил, где будут находиться наши дома. Знаешь, он все решил; и долгое время правил Тамараком, как своим королевством. Так или иначе, Итан предназначал его для тебя. Он отдал его нам, когда родился Нед и мы искали дом. Он и сказал, что не может больше держать этот участок для тебя.

Анна вспомнила катание на лыжах с Итаном между деревьями и по гладким, широким лугам плато.

«Ты все еще думаешь, что хотела бы здесь жить? – спросил дед.

– Да, – не задумываясь ответила Анна. – Это самое красивое место в мире. Лучше, чем где-то еще.

– Далековато от людей, – заметил Итан, как и раньше.

– Я этого и хочу, – сказала девочка. – Удалиться».

Тогда ей было почти пятнадцать. Это был ее последний приезд в Тамарак.

– Я не знала, что дед помнил обо мне, – медленно вымолвила Анна. – Я думала, что он был так сердит на меня и так разочарован во мне, что выкинул меня из своей жизни.

– Он много думал о тебе, – сказал Лео. Он помог Гейл наполнить тарелки сэндвичами и картофельным салатом. – Помню, однажды мы завтракали вместе примерно за год до его смерти. Вскоре после этого у него был первый удар, и больше его разум не был таким ясным, как в то утро. Он сидел с закрытыми глазами и вдруг сказал: «Анна» – нет, «дорогая Анна» – и потом: «Прости, прости... Я любил тебя и потерял тебя и хотел бы попросить у тебя прощения»... Что-то вроде этого. Итан сказал, что, наверное, он тебе не нужен, потому что ты выросла, но и сейчас еще хотел бы сделать так, чтобы ты себя чувствовала любимой и защищенной. Я помню, именно так и сказал: любимой и защищенной. И он хотел бы, чтобы ты вернулась, и он смог бы сказать тебе все это до того, как умрет.

Анна сидела очень тихо. Глаза ее были полны слез, но еще сильнее она плакала про себя. «Все эти годы, – думала она, – все эти годы она считала, что никому до нее нет дела. А Итан о ней беспокоился. Я была любима и не знала об этом. И Гейл беспокоилась. Я никогда этого не знала. А теперь дети Гейл. И муж Гейл».

Слезы высохли.

– Я хотела бы вернуться назад, – сказала она.

– И я хотела бы, – выразительно сказала Гейл. – Но ведь ты счастлива, правда? У тебя чудесная квартира, твой офис и то, что ты юрист. Это гораздо более увлекательно, чем Тамарак. У нас здесь ужасно тихо. Ты единственная в семье, кто уехал и сделал что-то, совершенно не связанное с компанией.

– Дядя Винс так сделал, – вставил Нед. Он сенатор в Вашингтоне, говорит всякие президентские вещи. – Мальчик взглянул на замкнутое лицо Анны. – Он мне совсем не нравится, – жестко добавил он. – Не думаю, чтобы дядя любил детей. Наверное, он вообще никого не любит. И сделал странную вещь на дедушкиных похоронах, сказал Киту избавиться от кого-то. Как будто убить, понимаете. Это было в самом деле странно.

– О ком он говорил? – спросил Лео.

Нед пожал плечами.

? Просто сказал: «Выясни, чего она хочет и избавься от нее». Прямо как в «Зло в Майами», но на похоронах это было странно, знаете, и не стоило так говорить на похоронах.

Лео встретился взглядом с глазами Анны.

– Ни в чем нельзя быть уверенными, – сказал он.

– Он звонил раньше, – вспомнила Гейл.

– Кто? – поинтересовался Лео.

– Кит, – ответила потрясенная жена.

– Нельзя быть уверенными в чем? – спросил Нед, переводя глаза с одного из них на другого.

– Вот о чем он говорил, – сказала Гейл. – Но ты прав, что бы это ни значило, не следовало говорить такое на похоронах. Почему ты не расскажешь нам о вашем матче в софтбол? Мы даже не знаем, кто выиграл.

Анна сидела, откинувшись и слушала, как они говорят об игре. Она едва слышала их голоса. «Выясни, чего она хочет и избавься от нее». Она так и слышала его голос; она и не знала, как хорошо помнит его. Анна почувствовала прилив ужаса, а потом ярости. Однажды он уже избавился от нее, разве этого не достаточно?

«Это именно я уехала, а Винс остался, в семье, в тепле и безопасности. Не честно, не честно, не честно. И после всего этого он хочет, чтобы Кит избавился от меня – что бы это ни значило. И Кит потом позвонил, спрашивал, здесь ли я. Почему Кит? А какая Винсу разница? Это не может быть связано с угрызениями совести: у него ее нет. Не страх и не беспокойство; какую же опасность я для него представляю? Один раз я обвинила его и никто мне не поверил».

Но, разумеется, и сенатор может опасаться, разумеется, и сенатор может беспокоиться. Обвинение в сексуальном злоупотреблении было бы подобно разрыву бомбы. И обвинение, если таковое последовало бы, исходило бы не от пятнадцатилетней девочки, а от респектабельного юриста, сотрудника известной фирмы с устоявшимися, консервативными правилами.

Она была, действительно, реальной угрозой для Винса. Конечно, тот хотел бы избавиться от нее.

Ладно же, ему это не удастся. Один раз он попытался это сделать, снова не получится. Теперь у нее есть семья. Всегда была, хотя она не осознавала этого. Итан беспокоился о ней, и она была уверена, Мэриан, Нина и Уильям тоже по-своему беспокоились, хотя в тот ужасный момент не поддержали ее. А теперь здесь были Лео и Гейл, Нед и Робин, и если она хотела, чтобы они стали ее семьей, и может быть, еще кто-то из остальных, то Винсу не остановить ее. У нее снова будет семья. И она не отдаст ее так легко, как раньше.

На этот раз если кто и уйдет из семьи, то это будет Винс.

– ...в понедельник, тетя Анна? – спросила Робин. Анна вздрогнула.

– Извини, что насчет понедельника?

– Мы могли бы вместе пойти на мои занятия по керамике. Ладно? Может быть, ты тоже что-нибудь сделаешь, тебе понравится, правда. А потом мы купили бы булочек с сосисками и съели бы их в парке. Хорошо?

Анна стала пересматривать свой план отъезда в понедельник. Она могла бы позвонить рано утром в свой офис и попросить секретаршу все спланировать заново.

– Мне бы очень хотелось. Где ты...

– Привет, я услышала ваши голоса и прошла через дом.

– Дора, с приездом, – сказала Гейл. – Давно тебя не было видно. Это Анна Че... Гарнетт. Анна, Дора Четем. Ты обедала, Дора?

– Нет, я ходила по магазинам все утро. Умираю от голода. – Она повернулась к Анне. – Я видела тебя на похоронах Итана; все удивлялись, кто ты. Ты остановилась у Гейл и Лео?

Анна кивнула. Она не могла говорить. Это было почти то же самое, как если бы перед нею сидел Винс. Белокурые волосы Доры лежали волнами и блестели в точности, как у ее отца; карие глаза окидывали Анну быстрым взглядом в точности, как глаза ее отца; улыбка была такой же нежной, подбородок таким же острым. Дора Четем с ее ангельской красотой, была точным подобием Винса Четема в женском обличье, и на какое-то мгновение, Анна съежилась.

Гейл вопросительно посмотрела на Анну. Помедлив немного, Анна кивнула. Дора должна была знать, кто такая Анна; они не смогли бы держать это в секрете.

– Ты, наверное, не помнишь Анну, – сказала Гейл, – она уехала так давно, но она моя сестра. Она уехала...

– Так ты та самая Анна? – уставилась на нее Дора. – Неудивительно, что все они с ума посходили на похоронах. Ты сорвалась, когда мне было лет пять, не так ли? Мама говорила, что ты не особенно нас любила. И ты никогда до сих пор не возвращалась? Где ты была?

? В Калифорнии, – сказала Гейл. – Анна живет в Лос-Анджелесе.

? Правда? Я тоже. А где ты живешь?

? Сенчери Сити, – ответила Анна. Голос у нее был сдавленным.

? Это рядом с тобой, Дора? – спросила Гейл.

? Нет, – коротко ответила та.

Бровь Лео поднялась.

– Какие-нибудь проблемы, Дора?

Она пожала плечами.

? Я там больше не живу. Уже два месяца.

– О, извини, – сказала Гейл. – Мы не знали. Вы так долго были вместе.

– Три года и два месяца. И одну неделю.

– И ты решила, что тебе это не подходит?

? Он решил, – она снова пожала плечами. – Совершенно неожиданно. Я думала, что знаю все его безумные настроения, но это было что-то новое. Он все рассуждал и рассуждал о своих делах, а потом просто... выставил меня.

– Извини, – снова повторила Гейл. – Ты нашла себе другое жилье в Лос-Анджелесе?

– Нет еще; я была в Европе. Пока мне хотелось только уехать. Все кончено, знаете. Я просто не знала, что делать или к кому обратиться. Он сказал выметаться, что я и сделала.

– Даже не уложив вещи? – заинтересованно спросил Нед.

Дора рассеянно посмотрела на него.

– Нет, я уложила. Взяла свою одежду. На прошлой неделе я вернулась в Лос-Анджелес, – сказала она Гейл и Лео. – Мне нужно было воодушевить моего адвоката. Он все время твердил мне, что я не могу делать, что не могу получить и о чем не могу даже спрашивать. Я думаю Джош к нему обратился. Вот почему я приехала сюда, поговорить с Лео. Ты знаком с юристами и знаешь Джоша; то есть я имею в виду, вы довольно близко сошлись, так ведь? Иногда мне казалось, он вам нравится больше, чем я. Так что скажите, что мне делать дальше. Мне нужно найти кого-то, еще не обработанного Джошем.

– Я не знаю, чего ты от него хочешь, – мягко сказал Лео.

– Какую-то компенсацию за все эти годы. Если бы мы были женаты в течение этого времени и меня выставили, то по крайней мере, я получила бы деньги. Так почему бы мне не получить их сейчас? Если даже мы и не были женаты, разве это не значит, что я давала ему все, что он хотел, развлекала его, готовила для него...

– Ты говорила, что ненавидишь готовить, – вставила Робин.

– Робин, – сделала замечание Гейл.

– Я старалась, как могла, – сказала Дора. – На самом деле, знаете, его особенно не беспокоило, готовила я или нет; он привык к этой ужасной пище на его разлюбезных раскопках. В любом случае, какая разница? Я делала все, что он хотел, все, что делает жена, все это время мы были вместе и он был счастлив... Я знаю, он был счастлив... говорил мне всякие любовные слова... – Из глаз у нее хлынули слезы, и она вытащила носовой платок из кармана брюк. – Я тоже была счастлива, а он все разрушил, все мои надежды, все, чем я дорожила...

Лео нахмурился.

– Он тебя не предупреждал? Были какие-то причины? Это непохоже на Джоша.

– Вы за него, как и тот адвокат! Он обрабатывает людей, Лео, вот что я скажу. Все думают, он замечательный, но они же не живут с ним. Мне нужен кто-то на моей стороне, кто справился бы с ним, кто-нибудь жесткий, кому небезразлично, как обращаются с женщиной. Ты должен знать кого-нибудь.

– Дора, ты знаешь половину Лос-Анджелеса, – ответил Лео, – Ты должна знать десятки юристов или людей, которые порекомендовали бы тебе кого-то.

– Может быть, Анна знает кого-нибудь, – сказала Гейл.

Дора взглянула на Анну.

– Почему? Ты замужем за кем-то из них?

– Анна юрист, – заметила Гейл. – Она специализируется по разводам.

Дора не сводила глаз с Анны.

– А ты хороший юрист?

– Дора, – сказала Гейл.

– Я имею в виду, были ли у тебя серьезные дела и выигрывала ли ты эти процессы?

– Конечно, выигрывала, – ответила Гейл.

– Она могла бы и сама за себя ответить.

? Я сейчас очень занята, – холодно сказала Анна. – Сомневаюсь, чтобы я смогла взять нового клиента. Я могу порекомендовать кого-нибудь.

– В какой фирме ты работаешь?

– Энгл, Саксон и Джоут.

– Я слышала о ней. У этой фирмы хорошая репутация. Ты могла бы порекомендовать кого-нибудь в своей фирме?

– Если хочешь. Человек, о котором я подумала, работает в другой фирме.

Дора отхлебнула чай со льдом.

– Как ты думаешь, я могу выиграть дело?

– Не имею представления. Я ничего не знаю о тебе или о том, с кем ты жила.

– Что тебе надо знать?

– Какие между вами были соглашения, какие контракты вы подписывали, какие устные обещания давали друг другу, утверждения, которые высказывались перед свидетелями, имущество, приобретенное совместно, сбережения, которые у вас были.

– Это такая анкета?

– Это начало.

– Человек, которого ты бы рекомендовала, сталкивался с такими случаями?

– Нет, насколько мне известно. Но он сильная, творческая личность и расположен к женщинам, ведет дела беспристрастно.

– У тебя были такие случаи, как этот?

– Да.

– А сейчас занимаешься чем-то подобным?

– Нет.

– А когда вела последнее такое дело?

– Два месяца тому назад.

Глаза Доры сузились.

– Стив Хауторн. Верно? Боже, я же не связала факты. Анна Гарнетт. Ты была адвокатом его подружки. Я читала о тебе. Ты выиграла.

– Да, но я сказала тебе, я не могу сейчас взять новых клиентов.

Дора села поудобнее.

– Ведь юристы всегда ищут интересные случаи, правда? Это способствует их карьере? Полагаю, Стив Хауторн был лакомым кусочком, но ведь неплохо защищать дочь сенатора?

– Извини, – сказала Анна.

– Ну что тебе стоит? – вопрошала Дора. – Анна, послушай. Пожалуйста, послушай. Я в отчаянии. Вся моя жизнь полетела кувырком. Минуту назад у меня был дом, я знала, что ждет меня в будущем, и вдруг мне негде жить, нет никакого представления о будущем. Я оказалась на улице, я была испугана. Я все еще испугана; наверное, мне потребуется не один месяц, чтобы снова поверить в себя и начать жизнь заново. – Она увидела, что выражение лица Анны изменилось. – Ведь ты понимаешь, Анна, не так ли? Анна, пожалуйста, возьмись за это. Я хочу, чтобы это была ты. Не хочу никого другого. Мне нравится, как ты говоришь, как смотришь, и я хочу, чтобы ты это сделала. Анна, я чувствуя себя ужасно одинокой и мне так стыдно... то есть, я думаю, каково это, быть выгнанной из своего собственного дома... Анна, послушай, ты нужна мне.

Женщина смотрела мимо Доры, на пики гор, величественно спускавшиеся уступами к горизонту. Так много места на свете, так много людей, так много способов избежать столкновений. Однако, она сидит здесь за этим столом, а напротив нее – дочь Винса, которая просит о помощи. Дочь Винса». Я не могу, – подумала она. – Я не могу настолько приблизиться к нему. Я хотела обрести семью, но не хотела попадать в затруднительные положения. А как же ты думала, что такое семья, как не затруднительные положения? Не все здесь мило и приятно».

Если бы Дора не была дочерью Винса, она незамедлительно взяла бы ее дело. Анна единственная в фирме вела такие дела. Так почему же Винс снова будит определять, что ей следует делать? Только что она решила, что никогда не позволит ему лишить ее семьи. Так почему же то, что он существует должно определять, браться ей или нет за случай, предназначенный как раз для нее?

«Он для меня не существует. У меня есть профессия, у меня есть жизнь, а теперь у меня есть и семья. Я делаю, что хочу. И прошлое здесь ни при чем».

– Хорошо, – сказала она Доре, и в это мгновение почувствовала, что ступила на путь, конца которого не может ни предвидеть, ни вообразить. – Я вернусь в Лос-Анджелес во вторник. Тогда мы и возьмемся за работу.

ГЛАВА 9

– Очень мило, – сказала Дора, бросив быстрый одобрительный взгляд на солидную английскую мебель в кабинете Анны. – И вид из окна тоже хорош. Предполагаю, что угловые кабинеты здесь оставляют для тех, кто давно тут работает.

– Да, – ответила Анна с улыбкой.

– Хорошо, держу пари, для тебя сделали исключение; люди говорят о тебе восторженно, это очень впечатляет, – она села напротив Анны в кожаное кресло у стола. – Я спросила о тебе нескольких человек – ты не против, а? Не то чтобы не доверяла тебе, просто все для меня так ново, что я решила поинтересоваться чужим мнением – так или иначе все говорят, что мне повезло, если ты согласилась взять мое дело. Я не стала говорить им, что мы родственницы; хотела, чтобы они думали, что ты занимаешься моим делом, потому что ты, действительно, интересуешься им и считаешь мой случай хорошим, а не потому что мы кузины... ведь поэтому ты и взялась за это дело, правда? Я подумала, что даже не уверена, лучше или хуже отдать дело родственнице. О, я не имела в виду хуже, ужасно глупо получилось. Я только подумала, тебе не надо так выкладываться, как ты делала бы для...

Анна смазала ее последние слова.

– Я лучший юрист, каким только могу быть для моих клиентов, – сказала она ровным голосом.

– Знаю, я это знаю, – смиренно сказала Дора. – Извини, что сказала так, я, действительно, так благодарна... действительно, благодарна, ты знаешь; ты и вправду нужна мне. Ну а теперь, с чего мы начнем? О чем ты хочешь спросить меня?

Анна улыбнулась, наблюдая озабоченность Доры насчет своей собственной персоны. Интересно, насколько ее ласковость и обаяние наиграны. Может быть, целиком и полностью. Ее отец был в этом большим мастером. Ее захватила внезапно волна сожаления о данном согласии. «Я не могу. Нельзя было говорить, что займусь этим». – Но Дора не отвечала за своего отца; она не могла не быть на него похожей, чтобы Анна не испытывала потрясения каждый раз, когда она смеется или по-особенному поворачивает голову; и не ее вина, что из-за этого сходства Анна испытывала чувство недоверия к ней. Она принадлежала к их семье, и самое важное – Анна была ей нужна, а тут уж Анна не могла устоять Именно это в первую очередь привлекло ее в юриспруденции и позволяло быть довольной жизнью все эти годы без семьи или близких друзей. Быть нужной. Когда-то она никому не была нужна. Даже Элинор, хотевшей дружбы с нею, собственная семья, в конце концов, стала нужнее. У Анны были ее клиенты. Многие из них ей не нравились, многими она восхищалась, но поделать с этим ничего было нельзя; они в ней нуждались. Они сидели в ее кабинете и старались произвести на нее впечатление своей честностью, прямотой, значительностью, привлекательностью, и как жестоко они ошибались. За их хвастовством и бравадой, за их непринужденной ложью она слышала мольбу о помощи. Они хотели, чтобы им сказали, что делать, как и когда поступать так или иначе, и даже если они не следовали ее советам, все равно возвращались, с просьбой дать им новые указания, помочь и ободрить. И почти всегда они были ей благодарны.

– Можешь спрашивать меня обо всем, – сказала Дора. – Я не могла бы что-то скрывать от тебя, мне не будет стыдно о чем-нибудь рассказывать тебе, потому что знаю, что ты поймешь меня и не будешь смеяться надо мной. Я действительно, доверяю тебе, Анна, не знаю, что бы я делала без тебя.

Анна кивнула. Пока Дора говорила, она уже начала чувствовать профессиональное возбуждение. Сначала женщина была так сосредоточена на сходстве Доры с Винсом, что не разглядела бесхитростность ее очарования и неотразимое обаяние ее улыбки. Теперь она чувствовала действенность этих качеств и знала, как великолепна будет Дора на свидетельском месте. Она покусывала карандаш.

– Давай начнем с того, как ты познакомилась с этим человеком. Джошуа Дюраном.

– Хорошо. – Дора поудобнее устроилась в кресле. – В Тамараке. Кто-то пригласил нас на вечеринку. А он как раз уходил. Ему не нравятся шумные сборища, он там побыл буквально минуту, но мы начали разговаривать, а потом пошли ужинать. А потом отправились ко мне домой.

– Это было примерно три года тому назад?

– Три года и два месяца.

– Так что вы начали жить вместе вскоре после того, как встретились.

? Ну, нe так скоро. Он хотел, но я... – она замолчала. Легкая, задумчивая улыбка задрожала на ее губах. – Ты знаешь, это неправда. Именно я хотела этого. Джош хотел подождать. Он сказал, что нам нужно пожить у себя, встречаться, сколько нам захочется, а потом через какое-то время решить, хотим мы чего-то большего или нет. Я не хотела ждать, боялась потерять его. Но конечно, мы сделали, как хотел он: мужчины ведь всегда лучше формулируют условия и правила, ты знаешь.

Взгляд Анны стал более острым.

? Что за соглашение существовало между вами? Что он устанавливает правила, а ты следуешь им?

Дора нахмурилась.

? Не знаю. Так он никогда не говорил. Я тоже не говорила. Думаю, соглашения не было, просто так получилось.

– Расскажи мне о нем, – сказала Анна и увидела, что Дора снова нахмурилась. Большинство людей так хмурятся, когда их просят описать того человека, которого они раньше любили, а теперь презирают. Они решают дилемму, когда им хочется описать этого человека так, чтобы слушатель тоже начал презирать его, или просто сделать из него такого монстра, чтобы казалось, будто невозможно его полюбить.

– Он эгоистичный, самонадеянный, посредственный сукин сын, – сказала Дора. Она разразилась слезами. – Извини, я не должна была так говорить. – Она выпрямилась и вытерла глаза кулаками, как ребенок. – Он очень привлекательный – люди говорят, – просто блестящий человек – и может быть, действительно нежным и любящим, приятным в общении, когда хочет этого. Женщины сходят по нему с ума; он высокий и симпатичный, за исключением того, что из-за продолжительного пребывания на открытом воздухе у него на лице морщины, которые делают его старше на вид. Он всегда загорелый от солнца, глаза у него синие, а волосы вроде светло-каштановые, но мне кажется, они от солнца светлее, чем на самом деле. Тратит много денег на одежду; мне нравилось, как он одевается. Но при ближайшем рассмотрении он не так мил, как кажется. Джош и вправду завернут на самом себе, заботится только о том, чего он хочет. И не позволил мне перевезти мою собственную мебель в свою квартиру или моих зверюшек – я собираю фигурки керамических зверей; о моей коллекции писали в журналах! – и мне пришлось сдать их на хранение. Он не позволял мне говорить повару, что приготовить на ужин; у него есть любимые блюда, а мне приходилось или есть то, что подано, или оставаться голодной. Джош самонадеянный и жестокий, хвастливый и деспотичный. Но откуда я могла это знать, пока не съехалась с ним? Он руководил мною, как руководит своими рабочими...

– Какими рабочими? Кто он по профессии?

– Он копает, археолог, и конечно, у него есть рабочие, которые выполняют основную часть работ при раскопках, но Джош говорит, что ему нравится чувство разворачивания земли своими руками – мне показалось, что это действительно, странное высказывание – раскрывать тайны своими собственными руками, а не с помощью машин, так человек становится частью этих тайн, частью истории, чувствует себя ближе к людям, которые положили какие-то вещи в могилу или куда-то еще. Ну, в таком роде. Он много говорил об этом, и я не всегда точно понимала, что имел в виду, но смысл тебе ясен.

Анна повторила про себя эти фразы, они ей нравились. Разворачивание земли. Раскрытие ее тайн своими руками, а не с помощью машин.

– Чем он еще занимается? – спросила она.

– О, многим. Ходит в походы, катается на лыжах, занимается парусным спортом, играет в теннис и плавает; иногда даже играет в поло, хороший танцор. Он профессор археологии в колледже университета Лос-Анджелеса и консультант в Музее Древнего Мира. Еще он покупает произведения искусства и антиквариат, в основном, когда путешествует.

Анна кое-что записала.

– Откуда он берет деньги на все это? Многовато для археолога и профессора.

– Ему досталось большое наследство от дедушки и бабушки, они оставили ему целое состояние. Знаешь, Джош не похож ни на одного профессора, которого можно встретить, а выглядит, как повеса. Но на самом деле, он много работает, у него потрясающая квартира и винный погреб, у них с другом есть гоночная яхта, и он покупает костюмы известных фирм... ему нравятся красивые вещи.

– Когда мы встретились, – задумчиво произнесла Анна, – ты сказала, что его не интересовала хорошая еда, он привык к плохой пище на раскопках. Так что его не волновало, готовила ты или нет. Что-то не сочетается с винным погребом и обеспеченной жизнью.

Дора покраснела.

– Ну, он интересуется едой. Много знает об этом, больше, чем я, и у него лучшие поставщики провизии для его приемов. А я никогда не могла вникнуть в кулинарию. И Джош знал это.

– Сколько у него денег? – спросила Анна.

– Не знаю. Я старалась выяснить намеками. Знаешь, но у меня ничего не получилось. Он не беспокоится об этом, я знаю.

– А как насчет тебя?

– У меня достаточно. У меня есть трастовый фонд, который положил дедушка и еще один – от моего отца.

«Ее дедушка, – подумала Анна. – Итан. У нас один дедушка. И он положил деньги на ее имя. Должно быть, сделал это для всех своих внуков, кроме меня. Ты на работе», – одернула она сама себя и снова сосредоточилась на Доре.

– И сколько эти вклады приносят тебе? Дора заколебалась.

– Я ни с кем не говорю об этом кроме моего бухгалтера.

Анна молчала.

– Но если тебе надо знать... примерно полмиллиона в год.

Анна кивнула.

– Он это знал? Вы обсуждали свои доходы?

– Нет, я тебе рассказывала, я никогда не расспрашивала его как следует. Знаешь, мы о многом не говорили. В начале мы много выходили и беседовали о людях, с которыми встречались, и о местах, куда шли, а потом через какое-то время, – весь прошлый год, я думаю, – мы почти никуда не ходили; Джош постоянно говорил, что хочет остаться дома и почитать. Правда, это было самое скучное время, наконец, я стала ходить всюду одна.

– А он сам тоже ходил в разные места один?

– И много. Не в начале; мы все делали вместе, кроме его работы; в этом я никогда не разбиралась. Но в последний год он оставался дома, читал или слушал музыку, или выходил со своими друзьями, а они у него все ученые и писатели, и мне никто из них не нравился. Они говорили о том, что меня не интересовало, и не казались особенно заинтересованными в том, о чем я хотела бы побеседовать, ну я и поняла, что не стоит прилагать усилий. Поэтому когда у Джоша были с ними встречи, я шла на вечеринки или звонила подруге, чтобы пойти вместе в кино, знаешь, лишь бы не оставаться дома и не чувствовать себя, действительно, брошенной.

– Говорила ты когда-нибудь о том, чтобы разъехаться?

– Нет, я никогда даже не думала об этом. Я считаю, многие женатые люди что-то делают и отдельно...

– Но вы не были женаты.

– Я знаю, но всегда забываю. То есть мы были прямо, как женаты – главное как раз не в том, чтобы пойти зарегистрироваться, – в остальном мы были совсем как женатые люди. И не имеет значения, что у нас не было кусочка бумаги...

– Ты говорила о том, чтобы пожениться?

– Конечно! Все время.

– Как? Что он сказал?

– Он сказал, что хочет жениться на мне. Сказал, что любит меня и хочет жениться на мне.

Анна положила карандаш и посмотрела на Дору.

– Послушай меня. Что бы ты ни говорила другим людям, мне ты должна сказать правду. Я не буду представлять тебя, если только подумаю, что ты рассказываешь мне полуправду, выдумку или ложь. И отойду от этого дела в ту же минуту, как обнаружу это. Яснее выразиться невозможно.

– Я не лгала! – выкрикнула Дора.

Но через минуту, под настойчивым взглядом Анны, она отвела глаза. Ее нижняя губа выпятилась, в глазах стояли слезы.

– Он никогда не говорил этого. Я ждала и ждала... и вроде... упомянула об этом, знаешь, как-то... но он никогда не говорил. И как будто становился глухим каждый раз, как я говорила об этом.

Анна взяла карандаш.

– Что он сказал тебе?

– Сказал, что ему нравится быть со мной, он со мной расслабляется. Сказал, надеется дожить до библейского возраста, потому что хочет жить со мной долго-долго. Это у него такая странная манера говорить. Он сказал, что хотел бы путешествовать со мной и показать мне тайные уголки и затаившихся духов мест, которые я считала знакомыми. Я подумала, что это странно, и в любом случае, когда такая мысль ему приходила в голову, мы не слишком много путешествовали вместе. Он сказал, что хочет принести мне серафимов и змей, потому что мой мир слишком узок; я никогда не могла себе представить, к чему все это было.

Анна почувствовала острую боль, незнакомую и приводящую в замешательство. Никто никогда не говорил ей таких вещей.

«Конечно, нет», – твердо сказала она сама себе. В ее жизни не было места фантазии. Но женщина была озадачена тем образом Джоша Дюрана, который нарисовала Дора. Каким же странным был этот самонадеянный деспот, жестокий и эгоцентричный, говорить с такой нежностью, фразами, которые мог бы употребить поэт.

– Он еще что-то сказал, – продолжала Дора. – Я не помню остальное.

– Ты не помнишь? – спросила Анна. – Вы жили раздельно лишь короткое время.

– Да, но такие вещи он говорил редко. Он говорил их только в самом начале, когда мы впервые были вместе. В те дни он говорил приятные слова постоянно. Но потом нет. Я переехала к нему, и он начал меняться.

– Сразу же?

– Ну, не сразу. Понемногу.

– В течение какого времени?

– О, я не помню. Может быть, год.

– Это ты хотела переехать, так ты сказала. Джош хотел подождать. Почему он передумал?

– Ну, мы были все время вместе и это казалось очевидным.

Анна ждала.

Плечи Доры опустились.

– Я постоянно говорила ему, как я несчастна. Знаешь, я действительно была несчастна; я терпеть не могла приходить домой в пустую квартиру, как будто меня изгнали из его жизни. Так что я говорила ему, как бы я хотела что-то для него сделать, и как мне тяжело, что он не особенно хочет жить со мной, и как я несчастна и одинока... Я думаю, ему это было тяжело. Но в те дни нам было так хорошо, что для меня не имело значения, что в действительности мы не были вместе, я не собиралась ждать, чтобы посмотреть, как я дальше буду себя чувствовать; я хотела его все время. Он немного подождал, но потом сказал «да» и какое-то время нам было исключительно хорошо, пока Джош не изменился. Хорошо нам было в течение года. По крайней мере, год.

Повисла пауза. Анна просматривала свои записи.

– Ты сказала, вы не говорили о своих доходах. Было у вас какое-нибудь соглашение, финансовое или еще какое-либо, когда вы начали жить вместе?

– Ты имеешь в виду контракт? Нет.

– У вас было устное соглашение?

– О чем?

– Вы установили, какой отрезок времени будете жить вместе – шесть месяцев, год, два года – прежде чем говорить о чем-то постоянном? Договаривались ли вы разделить расходы на продукты, арендную плату и так далее? Или как вы разделили бы свое имущество, если бы расстались? Договаривались ли вы заранее иметь раздельные банковские счета?

Дора встряхнула головой.

– Мы были влюблены. Мы не думали о деньгах и, конечно, не говорили об этом. То есть, съезжаясь, мы не договаривались, как будем делить что-то. Мы даже не думали делить. И никогда не думали, что будем делить.

– Вы когда-нибудь говорили о детях?

– Нет. Джош терпеть не может детей.

– А ты?

– О, я бы хотела иметь двоих или троих. Но я как-то перестала думать об этом, когда была с Джошем.

Анна перевернула исписанную страницу блокнота.

– Расскажи мне о ваших друзьях.

– Что именно?

– Кто они, часто ли вы оба виделись с ними, много ли вы беседовали с ними о вас самих. Говорила ли ты им, что, по твоему мнению, когда-нибудь вы поженитесь? Упоминал ли он о женитьбе в их присутствии? Обменивались ли вы с другими парами впечатлениями о совместной жизни и говорили ли о будущем?

– Нет, насколько я помню. Я говорила тебе, что в последние два года мы виделись с немногими людьми, не всегда вместе, так хотел Джош. И хотел все делать по-своему: его друзья, его рестораны, его маршруты путешествий, его мебель, его квартира.

– А что он говорил, когда ты возражала?

– Я не возражала.

– Ты никогда не говорила ни слова о том, чего тебе хотелось?

– Я же сказала тебе, он устанавливал правила.

? Но ты мне еще говорила, что хотела выйти за него замуж и постоянно упоминала при нем об этом. Даже если он устанавливал правила, которые тебе не нравились?

? Я любила его! И еще люблю!

? Впервые я слышу об этом от тебя. Ты действительно любила его? И все еще любишь?

– Я его обожаю!

– Я не верю тебе. – Анна бросила на нее долгий взгляд. – Ты должна рассказать мне, что тебе нужно. О чем ты на самом деле заботишься и в какой мере это быстрая и грязная месть.

Глаза Доры сузились.

– Быстрая и грязная?.. Кто, черт побери, дал тебе право, тебе... – Она перевела дух и наклонилась вперед. – Извини, извини, извини, как ужасно я говорила с тобой. Не представляю, что на меня нашло, но я этого не делаю. Может быть и правда, это то самое слово. Месть. Оно звучит так... гадко. Это не месть; никогда не будет местью. Я просто хочу что-то получить от этого. – Ее глаза наполнились слезами. – Что-нибудь, что я могу хранить. Если у меня не может быть Джоша, если я действительно потеряла его навсегда, то хочу, чтобы он, по крайней мере, признал – публично! – что я была ему хорошей женой и заслуживаю того же, что получила бы жена. Уважения, какое испытывают к жене. Я бы предпочла любовь, я бы предпочла быть женой, но если этого у меня не может быть, то я хотела бы уважения. И денег. Жене он должен был бы платить алименты; он должен был бы вознаградить ее за те годы, когда получал все, что хотел, за то, что его любили и заботились о нем; он бы обеспечил себе с ее стороны заботу, пока он не найдет себе... кого-нибудь еще...

Она закрыла руками лицо и зарыдала. «Браво», – подумала Анна. Она была права: Дора будет великолепна на свидетельском месте. Весьма возможно, что большая часть того, что та говорит, правда. Наверное, сама Дора не знала точно, где были факты, а где воображение, питаемое гневом и разочарованием. Джош Дюран, предположила Анна, этого не испытывал.

Слава Богу, мне не нужно проходить через это. Эта мысль регулярно приходила ей в голову, когда она занималась делами своих клиентов. Слава Богу, она далека от близости, далека даже от предположения, что можно жить с кем-то или, еще хуже, выйти за кого-то замуж, далека от того, чтобы когда-либо испытать этот разъедающий душу гнев и разочарование, от этой ярости, которая вспыхивает из пепла сгоревшей любви, далека от неясных очертаний правды и лжи, которые туманят разум. А ведь именно разум, чистый острый разум, незапятнанный эмоциями, сделала Анна центром своей жизни, фактически, центром самого своего существования.

– Ты сердишься? – спросила Дора, поднимая на нее глаза. – Я не должна была говорить с тобой в таком тоне. Я никогда больше не буду так делать. На самом деле я не такая. Пожалуйста, прости меня, Анна. Скажи, ты меня не прогонишь? Ведь ты еще мой адвокат? Я не могу идти искать другого! Первый, к кому я обратилась, не понял меня, а ты понимаешь, я знаю, а через месяц начнется судебное разбирательство, и ты не можешь оставить меня сейчас!

– Я тебя не оставлю, – спокойно ответила Анна. – Но я напоминаю, что я говорила о правде. Тебе нужно думать, что ты говоришь и быть уверенной, что рассказываешь мне правду, а не то, что считаешь правдой. Это ты понимаешь?

Лицо Доры снова засияло.

– Да, да, конечно. Я никогда не буду лгать тебе.

Анна вздохнула. «Конечно, будет лгать, – подумала она. – Но будем стараться, как можем». Она перевернула страницу блокнота. Только четыре недели до даты их судебного разбирательства. Впереди много работы.

Винс звонил Доре два раза в месяц. Ему нравилось думать, что она охотнее говорила с ним, чем с латерью, и всегда старался иметь запас вашингтонских сплетен, чтобы приправить свою беседу. Он также позаботился, чтобы окружающие знали об этих регулярных звонках; это было важно для его имиджа.

– Собираюсь позвонить дочери, – сказал он, когда однажды Рей Белуа объявился в его квартире часов в десять вечера. – Это займет время, нам всегда есть о чем поговорить.

– Я думаю, тебе приятнее послушать, что я тебе скажу. – Белуа, обходя Винса с самоуверенной фамильярностью и ослабляя узел галстука по пути в его кабинет. – Я сейчас был на заседании партийного комитета. Там называлось твое имя.

Раздраженный Винс шел вслед за ним. Добравшись до кабинета, он увидел, что Белуа наливает себе выпить.

– Хочешь?

– Я сам себе налью.

– Это великий вечер, Винс. Кончай дергаться только из-за того, что я сам себе налил. Я провел здесь достаточно времени, чтобы чувствовать себя, как дома; и буду проводить гораздо больше. Заинтересовало тебя мое сообщение?

– Было названо мое имя. Ну и что? Выборы в следующем году.

– Есть один тип в «веселых доках», у которого может появиться реальный шанс победить тебя.

– Это что, так они называют деловую часть города?

– Некоторые так говорят. Они начинают нервничать. И ты тоже.

– Кучка старых баб. – Винс налил себе шотландского виски и добавил кубиков льда. – Он может приблизиться к победе, но победить никоим образом не может.

Белуа вытащил из кармана газетную вырезку. «Роки Маунтин Ньюс» – вчера прошла баллотировка...»

– Я видел это. Что тебе тут не нравится, Рей? Сейчас июль, выдвижение кандидатов в следующем апреле. Лето было спокойным, вот газета и пытается продать несколько экземпляров. Может быть, они состряпали процентовку; в любом случае, баллотировка для выборов, которые состоятся через девять месяцев, годится лишь на то, чтобы заворачивать рыбу; ты это знаешь. Ты это знал еще до меня. Что на тебя нашло?

– Охо-хо. – Белуа развалился на черном кожаном диване Винса, уравновесив стакан на обширной возвышенности своего живота и пристально глядя на него, как бы заставляя оставаться в вертикальном положении. – Твое имя упоминалось много раз. И не совсем в связи с гонкой следующего года. Ее ты выиграешь. Это первое.

Глаза Винса сузились.

– А второе?

– Ну, шли разговоры о Белом доме. Впереди три года. Времени не так много, с выдвижением и всем остальным.

Наступила долгая тишина. Винс подошел к изогнутому окну во всю стену и посмотрел на подсвеченные струи фонтана на площади внизу и ярко освещенный вход в кафе. Много лет тому назад они с Белуа говорили о президентстве, но назывались другие политики и те, кто оказывал партии солидную финансовую поддержку. Но всегда это были планы на будущее; Винс знал, что сенатору, представляющему западный штат с некомпактно живущим населением потребуется еще более мощная база, чем кандидату от восточных штатов. Но если партийные деятели обсуждали это за три года до выборов... Он обернулся и окинул взглядом тяжелую черную мебель своего кабинета, стеллажи с книгами вдоль стен, и повсюду – фотографии Доры. Ему нравилось, когда посетители разглядывали их. Это могло помочь, Дора могла помочь. Лучше было бы, если бы он был женат. Надо бы позаботиться об этом, и поскорее. Не слишком хорошая характеристика: три жены. Однако на протяжении этих лет страна выбирала президентов-холостяков, президентов с любовницами, президентов с незаконными детьми, даже президента, который развелся и женился снова. Много чего происходило в прошлом.

– Так что в следующем году тебя переизберут, – сказал Белуа. – И при большом перепаде голосов по сравнению с другими партиями.

Винс глянул на него.

– Я тебе сказал, что меня это не волнует.

– Ты сказал, что надо проследить. – Белуа выпил большой глоток. – Я наблюдал за этим деревенщиной, читал о нем и так далее. Он говорит о тебе нехорошие вещи и будет продолжать в том же духе. Невелика шишка в Денвере, но он ходит окольными путями и собирает подтверждения, как липучка для мух. Дерьмо да и только, но ты не беспокойся, ладно? Тебя не должно волновать, как мы его обезвредим еще до выдвижения кандидатов.

– Я не стал бы запрещать это, – сказал Винс через минуту. – У вас всего хватает, чтобы сделать это?

– Вполне достаточно. Он почти бойскаут. Но мы откопали кое-что. При случае используем его брата. Боже, вот так тип. Ты не поверишь; несколько лет тому назад он...

– Я не хочу знать. Позаботься о нем и не распространяйся об этом.

– Я не распространяюсь, и ты чертовски хорошо знаешь это. – Все еще лежа, Белуа поднял свой стакан. Винс бросил на него короткий, холодный взгляд и отвернулся, чтобы наполнить свой стакан. В тишине слышалось тяжелое дыхание Белуа. Наконец, он закинул ноги на валик дивана. – Я не закончил. Еще кое о чем надо переговорить. Главное. – Он налил слишком много виски в свой стакан и наклонился отхлебнуть, набрав полный рот. Выпрямившись, выругался и приложил руку к пояснице. – Старею. О'кей, так вот. Я могу позаботиться об этой деревенщине, обеспечить тебе перевес голосов. Могу заставить парней из делового района не перебегать тебе дорогу и не искать всяких компрометирующих штучек, по какой бы глупой причине это им не пришло в голову. Работы много, но мы ее вытянем; мое личное мнение – мы можем добиться выдвижения твоей кандидатуры. Но за все это ты должен кое-что сделать для меня.

– Должность Государственного секретаря? – спросил Винс с улыбкой. – Посла при дворе?

– Это не для меня, – серьезно ответил Белуа. – Может быть, это мне и понравилось бы, но я никогда не ходил в колледж, не всегда правильно выражаюсь и паршиво выгляжу в смокинге. Кроме того, я никогда не проходил проверки квалификации; вся эта чепуха выбивает у меня почву из-под ног. Странно, я никогда не говорил об этом ни тебе, ни жене, никому. Чудно: занимаешься делами и не знаешь, что будет через пятнадцать, двадцать, тридцать лет, может больше, как будто носишь эту бомбу в кармане, не зная, что это такое, а потом вдруг получаешь предупреждение и узнаешь, что она взорвется, если ты сделаешь то-то и то-то, и всегда это именно то, что чертовски хочешь сделать именно это, только теперь у тебя нет никакой возможности сделать это. Никогда. Ты понимаешь?

– Мне кажется, это деньги, – сказал Винс, так как Белуа молчал. – Сколько?

– Иди к черту, Винс. Я говорю не о деньгах. Я говорю о чем-то классном, о чем-то, подобном положению посла, но лучше, потому что никому не будет дела до того, кто я такой.

Винс посмотрел на него, как на ребенка.

– Нельзя купить класс.

– Некоторые могут. Я, наверное, не мог бы. Но я могу владеть классом. Вот что я хочу за все это. Послушай, Винс. Я хочу владеть «Тамарак Компани».

Винс уставился на него.

– Что?

– Почему бы и нет? Это так же классно, как и то, что ты можешь иметь. И мне нужно что-то в таком роде. Я скучаю по «Лейк-Форест Девелопмент», это было лучшее, чем я когда-либо занимался. Лоррена говорит, мне нужно найти себе какое-то занятие, чтобы не сидеть дома, встряхнуться. Это будет здорово, Винс, и классно, это Тамарак. Конечно, у них должны быть проблемы с Управлением по охране окружающей среды, которое хочет взять образцы почвы на старых рудничных выработках – вся восточная часть города, верно? Если они решат, что там просачиваются опасные минералы, у города возникнет масса проблем. Я знаю, я этим интересовался. Владельцам домов придется платить за очистку почвы на своих дворах, а это им не понравится. И сразу же обнаружится куча народа, у которых колет то тут, то там, и они обвинят в этом загрязнение от рудничных выработок, а значит и компанию, что ими владеет, то есть твою семью. Так что придется переселять людей в другую часть города, производить очистку и заново отстраивать... много неприятностей, много денег. Кто, черт возьми, натравил Управление на твою семью? У кого-то зуб против них? Или какой-нибудь бойскаут в правительстве решил отличиться и выбрал для этого модный курорт. Ладно, так или иначе, а я не передумал заполучить его. Стоит только упомянуть название Тамарак по какому-либо поводу и люди сразу навостряют уши. Они начинают думать о кинозвездах, телезвездах, экс-королях – да что там, о настоящих королях тоже – все эти деньги, блеск и возбуждение. Они думают, это райское местечко. Так оно и есть. И я хочу его. А твой брат Чарльз хочет продать. Он здорово обделался в Иллинойсе и ему нужны деньги. Ничего нового я тебе об этом не расскажу.

– Если мой брат хочет продать Тамарак, позвони ему и сделай свои предложения.

– Нет, ты еще не уловил, что должен сделать, пока я тружусь, смазывая тебе колеса на пути к Белому дому. Ты можешь позаботиться об этом дельце ради меня, все что я хочу, не больше. Поговори со своими родственниками насчет продажи, некоторые не хотят продавать. И договорись, чтобы продали дешево. Я не хочу переплачивать; я много раз делал это, и мне это не нравится, тогда я чувствую себя так, будто надо мной смеются. Тебе это раз плюнуть, Винс, ты там пользуешься влиянием. Большой сенатор, слава, влияние, телевидение, все такое. Семьи заглатывают это только так. Ну вот, к чему мы пришли. Я собираюсь купить «Тамарак Компани» за хорошенькую цену и поскорее; я не хочу ждать. А перед тобой расстелют красную дорожку к Белому дому. Даю тебе слово, Винс, ты будешь президентом. Президент Соединенных Штатов Америки Винсент Четем. У нас впереди великие времена, я гарантирую.

Винс налил себе еще виски.

– Я подумаю об этом.

– Нет, нет, мне надо знать, что ты сделаешь это, Винс. Ты хотел знать о моей сегодняшней встрече; я тебе мигом рассказал. Так чего же я хочу от...

Зазвонил телефон. Винс снял трубку с аппарата на своем письменном столе и услышал голос Доры.

– Это моя дочь, – сказал он Белуа. – Продолжим завтра.

– Мы должны решить сегодня.

– Семь тридцать. За завтраком. И приведи кого-нибудь, кто знает побольше о том, что нам предстоит сделать. Но не гангстера; одного-двоих парней, которые могут предложить что-то дельное, а не одни пропагандистские лозунги.

– Ты мог бы перезвонить ей через пять минут максимум.

– Черт побери, я хочу поговорить со своей дочерью! И ничто мне не помешает!

Белуа, наконец, отстал.

– Какая преданность, – сказал он со вздохом. – Хороший семьянин, хороший отец, законопослушный, заботливый, достойный доверия человек. Женщины это особенно ценят. Ладно, до завтра.

– Руководитель моей предвыборной кампании, – сказал Винс в телефон. Он подождал, пока не хлопнула входная дверь. – Мне понадобится другой, большего масштаба для того, что предстоит. Послушай: это тебе должно понравиться...

– Папа, – сказала Дора. – Я наконец-то познакомилась с моей кузиной Анной.

Винс опустился на стул около стола.

– О чем это ты?

– О моей кузине. Знаешь, папа, ты, конечно, никогда не говорил о ней, но это же не значит, что она не существует. Я встретилась с нею на прошлой неделе. Теперь ее зовут Анна Гарнетт; она сменила фамилию, когда уехала, когда ей было пятнадцать. Почему никто никогда не говорил о ней? Я ее спросила, но не смогла получить прямого ответа.

«Гарнетт, – подумал Винс. – Фамилия ее матери. Это никогда не приходило в голову ни Итану, ни Чарльзу, ни тем ослам детективам, которых они нанимали».

– Откуда ты это узнала?

– Она мне рассказала. Я познакомилась с нею у Гейл, в их тамаракском доме. Анна была на похоронах; ты видел, помнишь, я показала тебе и сказала, что все на нее смотрят?

– Она была у Гейл?

– Я только что сказала, что она там была.

– Я об этом ничего не знаю.

? Гейл знала, где она, когда я пришла туда, Анна сидела на террасе и обедала. С нею связан какой-то скандал или что-то еще? Она интересная женщина – хотя и не в твоем вкусе: очень сильная и уверенная в себе, гордая. И очень проницательная, и порядочная. Поэтому я и наняла ее.

– Наняла ее?

– Она мой адвокат. Я говорила тебе, что отказала одному...

– Черт побери! – Винс вскочил со стула, потянув телефон вместе с собой. – Что ты, совсем ненормальная? Я говорил тебе...

– Не говори со мной так, папа. Я повешу трубку.

Он перевел дыхание.

– Я говорил тебе не начинать этот процесс. Я думал ты так и сделала.

– Конечно, я этого не сделала. Почему это я не должна его начинать?

– Когда ты отказалась от того идиота адвоката, то не бросила эту затею?

– Нет, я отказалась только от него. Он не принял мою сторону. Мне нужен кто-то, кто бы симпатизировал мне. С самого начала мне следовало обратиться к женщине. Мужчины не понимают таких вещей. Посмотри на себя: ты не беспокоишься, справедливо со мной поступили или нет. Тебе не нравился Джош, тебе никогда не нравилось то, что я делаю.

– Не хнычь, ты знаешь, я это ненавижу. Подожди минуту. – Винс переключил вызов на портативный телефон и начал мерить комнату шагами. Свет люстры слепил глаза, он выключил ее и постоял спокойно, пока глаза не привыкли к темноте. Судебный процесс. И Анна.

Судебный процесс. Секс и деньги.

И Анна.

«Даю тебе слово: ты будешь президентом, Винс. Президент Соединенных Штатов Америки Винсент Четем».

– Подожди минуту, – снова сказал он.

«Н а протяжении этих лет страна выбирала президентов с любовницами, президентов с незаконными детьми... Много чего происходило в прошлом».

В этом он был уверен.

Процесс, который затеяла Дора, следовало прекратить. Когда судебный процесс был только процессом Доры, уже было плохо; он знал, какую опасность он может таить, и категорически запретил ей начинать тяжбу. Но теперь стало гораздо хуже. Теперь опасность нависла над ним, как большая птица. Адвокат Доры. Советник Доры. Наперсница Доры. Злобная, мстительная женщина, вползающая в жизнь его дочери, вползающая в семью, чтобы настроить всех против него. А потом... когда только?.. выступающая перед журналистами. Чтобы восстановить против него весь мир.

Ее нужно было остановить. Их обеих, и ее и Дору, нужно остановить. Но судя по всему, Дора ничего не знала. Пока не знала. Винс перестал ходить по комнате и постарался сделать свой голос звучным и теплым.

– Дора, мы уже говорили об этом. И я уверен, ты поняла все, что я сказал, и еще многое из того, что я не сказал. Мне никогда не требовалось что-то досказывать до конца, беседуя с тобой. Ты не можешь обращаться в суд, и разумеется не по такому поводу: на нас смотрят люди...

– Это на т е б я смотрят люди, а я невидима.

– Ты слишком умна, чтобы говорить такие вещи. Ты знаешь, у меня есть враги, которые только и ждут чего-нибудь в таком роде. Моя дочь, в суде, на скандальном процессе. – Он издал теплый, доверительный смешок. – Вот такая комбинация. Секс и деньги, и отец – политик. Ты знаешь, пресса набросится на это моментально. Журналисты не упустят шанса высказать всякие фальшивые намеки на то, достоин ли я быть сенатором. Дора, послушай меня. Этот город полон врагов! Вся страна полна ими! Они примутся писать в газетах передовицы о семейном окружении, о воспитании детей, о морали, Боже мой! Они будут ставить мне в вину все, что ты наделала, у них будет такой козырь. А У меня в следующем году выборы!

– Ты ужасно разволновался из-за этого, – сказала Дора. – Гораздо больше, чем недели две назад. То есть, я имею в виду, ты особенно не радовался моему процессу против Джоша, но сейчас просто с ума сходишь. В чем я провинилась?

Он перевел дыхание.

– Я рассержен и пытаюсь заставить тебя понять. Обычно, ты больше беспокоишься о моих делах, Дора, более чувствительна к тому, что касается меня. Я разочаровался в тебе. Почему этот процесс для тебя так важен, что ты готова выдать меня врагам? Ведь тебе не нужна известность, ты никогда не заботилась об этом. Деньги? Я дам столько, сколько ты думаешь получить от него. Послушай, прогони этого адвоката, забудь все. Приезжай в Вашингтон. В сентябре я начну непрерывную кампанию, и на моих приемах я не хотел бы видеть хозяйкой никого, кроме моей милой дочери. Ты познакомишься с несколькими влиятельными мужчинами, самыми влиятельными в стране, и я найду тебе самых подходящих холостяков... пора бы тебе познакомиться с кем-то достойным. Как насчет этого? Сделаешь это для меня?

– Нет, – решительно сказала Дора. – Мне очень жаль, папа, мне не хочется тебя разочаровывать, но я должна сделать это. Это не деньги и не известность, а просто то, что я должна сделать. – Оба помолчали. – Я должна причинить ему боль, – выпалила она. – И не успокоюсь, пока не сделаю это. И Анна поможет мне. Она жесткая, умная и, как мне кажется, не любит мужчин. Именно то, чего я хочу.

– Почему она взялась за твое дело? – спросил Винс в следующее мгновение.

– Почему? Почему бы и нет? Она – адвокат. Я – клиент.

– Почему она сделала тебя своим клиентом?

– Наверное, ей понравился мой случай. Или я. Какая разница?

Винс вернулся к столу. Он сел и положил перед собой блокнот.

– Она носит фамилию Гарнетт?

– Это ее фамилия. А что?

– Название ее фирмы?

– Энгл, Саксон и Джаут. Папа, что с тобой? Она родственница; она твоя племянница. И ты еще не рассказал мне, почему никто никогда не говорил о ней. Что тогда случилось? Это было, действительно, что-то скандальное? Может быть, по сравнению с этим мой маленький скандальный процесс будет выглядеть, как невинный земляной орех? Ну-ка, папа, что это был за скандал?

– Не было никакого скандала, – он положил карандаш поперек фамилии Анны и названия фирмы, написанных его острым почерком. – Я не знаю, почему другие не говорят о ней; мы с твоей матерью не говорили, потому что Анна ничего не значила для нас. Мы лишь мимоходом узнали, что Анна уехала. Насколько я помню, она много лгала. Я даже не знаю точно, когда исчезла. Я занимался компанией, твоей матерью, у меня были проблемы, и нашлись более важные дела, чем обращать внимание на подростка-психопатку.

– Психопатка? – переспросила Дора.

– Ну да, ненормальная, – небрежно ответил Винс. ? Какой бы она ни была, однажды сбежала, вот и все. Все мы были заняты другими делами, и не стоило тратить время, чтобы узнать, где она. Анна была неприметная, никакого намека на ум, силу или еще что-то, показавшееся тебе впечатляющим. Мне кажется, именно поэтому никто не говорил о ней. Странно, что объявилась сейчас, возникла из ниоткуда. Говорила она, что делала после своего бегства?

– Я не спрашивала. Мы беседовали только обо мне.

Винс кивнул сам себе. Дора всегда думала в первую очередь о себе. В точности, как ее мать.

– Если ты увидишь ее снова...

– Конечно, я собираюсь увидеть ее снова: она мой адвокат.

– Ты не откажешься от этого каприза?

– Я тебе сказала, что это больше, чем каприз; я серьезно настроена. И ты не привел мне ни одного достойного довода, чтобы отказаться от процесса.

– У меня есть шанс стать президентом. – Слова вырвались сами собой. – Разумеется, это конфиденциально, но в партии поговаривают обо мне. Через три года. И перспективы обнадеживающие. Или будут такими, если моя дочь не свихнется на этом деле. Причинить ему боль. А как насчет того, чтобы мне причинить боль? Именно этим ты сейчас и занимаешься.

Наступило продолжительное молчание.

– Они в самом деле хотят, чтобы ты был президентом?

– Так говорят. И думают, что я справлюсь с этим. Разве это тебе не понравилось бы? Быть хозяйкой в Белом доме.

– Ты не собираешься жениться снова? У тебя впереди еще три года.

«Вот сука», – подумал Винс. Но и это ему нравилось в ней, что его дочь так быстро схватывала, что надо делать. Это у нее от него.

– Я об этом не думал. Я бы предпочел, чтобы дочь была у меня хозяйкой; ты самая эффектная женщина, которую я знаю. И ты была бы рада, не так ли?

– Конечно. Но папа, если они хотят сделать тебя президентом, небольшой судебный процесс в Калифорнии за три года до выборов ничего не изменит. Может быть, некоторые похихикают сейчас, ну и что? Ты такой сильный, это тебя не затронет. В любом случае, это же не ты; это я, а до меня никому нет дела. С твоей стороны было бы нечестно запрещать мне делать то, что так далеко от тебя. А я действительно хочу провести этот процесс, папа, сейчас я только о нем и думаю. Если бы ты беспокоился обо мне, то понял бы это.

Винс всегда знал, когда сдаться. Он отступил.

– Хорошо, разумеется, я желаю тебе удачи. Надеюсь, ты выиграешь все, что хочешь. И когда увидишь в следующий раз своего адвоката, постарайся выяснить, почему она вернулась. Мы все сгораем от любопытства.

– Обязательно, – равнодушно ответила Дора, и Винс понял, что она не спросит, она слишком поглощена своей тяжбой, чтобы помнить о какой-то просьбе.

«Чертов подонок», – крыл он Джоша Дюрана. Почему не мог он сделать Дору довольной и послушной? Винсу он никогда не нравился, с того раза, как Дора привела его на ужин однажды вечером, когда Винс был в Лос-Анджелесе. Джош оказался слишком уверенным в себе, слишком осторожным и спокойным. Высокий, нахальный сукин сын, гораздо выше Винса. И умный: ничего о себе не выдал. Винс ушел из ресторана, зная не многим больше, чем знал, когда они встретились. И в тот же вечер сказал Доре, что этот подонок не из тех, кому можно доверять; она не согнула бы его ни на дюйм. А она не поверила.

Он еще долго сидел за столом после того, как Дора сказала до свиданья. «Президент Соединенных Штатов Америки Винсент Четем. Впереди у нас великие времена, гарантирую».

Он опустил глаза и прочел то, что написал раньше. Анна Гарнетт. Он увидел ее в своем воображении такой, как она выглядела на похоронах Итана: черные волосы, черная шляпа, черный костюм, бледное, застывшее лицо, высоко поднятая голова, королевский вид. Он вспомнил девочку, какой она когда-то была: тонкая, неуклюжая, с растрепанными черными волосами, с большими, пустыми глазами, смотревшими на него.

Двадцать четыре года он не думал о ней. А теперь она вернулась, чтобы уничтожить его.

Если только он не уничтожит ее первой.

Он потянулся к телефону и позвонил Рею Белуа.

ГЛАВА 10

Анна встретила Дору в шумном, битком набитом коридоре рядом с залом суда незадолго до десяти часов утра.

– Очень хорошо, – сказала Дора, быстро оглядев фигуру Анны, прикидывая на глаз стоимость бледно-серого костюма и белой шелковой блузки, старинных серебряных часов, портфеля из мягкой кожи. – Мне нравится костюм. Это Валентино?

– Нет, – сказала Анна. Она помолчала, положив руку на ручку двери. – Стой рядом со мной и держись спокойно. Ты не забудешь?

– Я помню все, что ты мне говорила, – ответила Дора с самым серьезным видом. Она прислонилась к стене, так как толпа рядом с ними находилась в движении. Крупный мужчина в тенниске тянул за руку женщину в юбке с оборкой. Молоденькая девушка в джинсах, толкая коляску с плачущим ребенком, торопливо пробиралась через толпу. Женщина поправляла мужчине галстук. Какая-то парочка целовалась в углу. Юристы в темных деловых костюмах стояли среди истцов, ответчиков и охранников в униформе; стук каблуков по твердому полу выделялся среди шума громких разговоров; августовское солнце, льющее свой жар сквозь высокие окна, ложилось полосами на жестикулирующую толпу, нагревая воздух, несмотря на работающие кондиционеры.

– Здесь жарко, как в преисподней, – сказала Дора, – Как тебе удается выглядеть так холодно. Ты похожа на лед.

– Помни о спокойствии, – сказала Анна и открыла Дверь.

– Я буду спокойна, если только Джош не начнет лгать.

– Если он прислушивается к советам своего адвоката, то будет держаться спокойно, – отрезала она. – Дора, повторяю тебе еще раз. Это еще не сам судебный процесс, сегодня утром судья заслушивает запросы в суд. И все. Они собираются подать запрос, чтобы судья отклонил твое судебное разбирательство как необоснованное. Мы расскажем судье, почему его нельзя отклонять. Это займет не более получаса, наверное, меньше. Говорить буду я, а ты не открывай рта. Потом у тебя будет сколько угодно времени, чтобы высказаться. А теперь пойдем.

Она прошла в зал суда, такой же шумный и многолюдный, как коридор, и показала на свободное место в конце одной из скамей, похожих на церковные, которые заполняли заднюю часть зала.

– Когда назовут твое имя, выйди вперед. Я буду здесь.

Когда она отвернулась, к ним подошел коренастый, седоволосый мужчина. С грустным, мясистым лицом, большими ушами, кустистыми бровями и широкой, печальной улыбкой.

– Привет, Анна. Немного времени прошло с последнего раза.

– Привет, Фриц, – она улыбнулась в ответ, с мыслью, что, к сожалению, из всех юристов Лос-Анджелеса Джош Дюран выбрал того, кто нравился ей больше всех. Из-за этого Анна могла бы начать лучше думать о нем, но то, что он выбрал Фрица, не делало его самого другим и не меняло сути того, что он сделал Доре.

Миллер взглянул на Дору, сидевшую на конце скамьи.

– Я думаю, Анна не будет против, если нас представят друг другу. Фриц Миллер, мисс Четем. – Он протянул руку. Дора посмотрела на нее, не двигаясь. – Да, так оно и есть, – он вздохнул и опустил руку. – Плохо, – сказал он Анне. – В прошлый раз мы пришли к приятному соглашению, никакой враждебности, все были счастливы.

– Не счастливы, но определенно, какое-то облегчение они испытывали, – ответила Анна, снова улыбаясь. – Ты видишь какие-нибудь шансы в этом случае?

Он бросил взгляд на Дору, которая с суровым видом наблюдала за Анной, и снова вздохнул.

– Это будет не пикник.

Они пошли вдоль бокового придела к низкому барьеру, разделявшему зал на две части, Миллер открыл для Анны дверцу, пропустив ее вперед, и они присоединились к толпе адвокатов, которые сидели за большими прямоугольными столами или стояли группами, беседуя.

– Знаешь, она ведет себя неразумно, – сказал Фриц. – Джош пытался позвонить ей пару раз, чтобы узнать, не могут ли они – он поймал удивленный взгляд Анны, прежде чем она успела замаскировать его, – договориться по-дружески. Парень не питает никаких недобрых чувств к этой леди, он хотел бы, чтобы она была счастлива, и просто не понимает, почему должен платить за это, если уже и так дорого заплатил.

– Когда мужчина хочет разорвать отношения, он всегда думает, что уже достаточно заплатил, – сухо ответила Анна. Она села за один из столов и открыла свой портфель. – Мы бы хотели уладить это, Фриц, мы вовсе не стремимся доводить дело до суда. Если ты можешь внести справедливое предложение...

– Встать! – крикнул пронзительный голос, и в зал суда вошел судья.

Пока назывались рассматриваемые дела, и группы людей вставали перед судьей и говорили то тихими, то громкими голосами, Анна повернулась, рассматривая заполненные скамьи, чтобы попробовать угадать Джоша Дюрана среди сидевших. Дора сказала, что сожгла все его фотографии. Взгляд Анны быстро скользнул по большинству лиц, которые были или слишком молодыми, или слишком старыми, или мужчин, о которых нельзя было сказать, что можно представить себе, как Дора оплакивает их. Она вскользь задержалась на нескольких лицах, потом ее глаза остановились, встретившись взглядом с человеком, сидевшим в дальнем углу и наблюдающим за ней с серьезным, мрачным видом.

В уголках его глаз и рта были тонкие морщинки; глубоко посаженные глаза под темными бровями на широком лбу, твердая, прямая линия рта. У него был квадратный подбородок с небольшой бородкой, четко очерченные скулы. «Не очень красивое лицо, – подумала Анна, – но сильное. Такими могут восхищаться женщины». Его волосы были светло-каштановыми, начинающие седеть, слишком длинными сзади, на ее вкус, плечи – широкие, и она вспомнила, как Дора перечисляла виды спорта, которые он любил. Ей не было видно его рук, но она представила себе, что они спокойно лежат на коленях. Казалось, он расслабился, не волновался а выражение его лица ни о чем не говорило. Лицо не красивое, снова подумала она, но лицо, которое может быть жестким и высокомерным, а рот может произносить дикие вещи.

Она отвернулась. Ей кое-что было известно о привлекательных мужчинах, которые могли быть очаровательными в случае необходимости.

Когда их вызвали, Дора и Анна встали перед судьей рядом с Миллером и Джошем. Джош бросил быстрый взгляд на Дору, лицо у него было, как маска. Дора смотрела на судью или блуждала взглядом по залу. Анна услышала вздох Джоша, нельзя было понять, был ли он вздохом нетерпения или сожаления.

– Запрос об отклонении – Четем против Дюрана, – объявил судебный пристав, и судья прочел заявления истца и ответчика, написанные раздельно Анной и Миллером. Он быстро пробежал взглядом страницы, хмыкая и поднимая глаза, если что-то его удивляло, хотя Анна знала, что он так много повидал на своем веку, что вряд ли что-нибудь, связанное с разводом или расставанием, могло удивить его. Скорее всего, судья поднимал глаза, чтобы не заснуть.

Судья посмотрел на Миллера.

– Советник?

– Мы просим, чтобы запрос был отклонен, Ваша честь. Он не заслуживает внимания, не соответствует действительности в предположениях и выводах. Нет никакой причины для судебного разбирательства.

Судья снова перелистал заявление Миллера, задал вопрос по одному-двум положениям, и Миллер быстро ответил, используя аргументы, которые Анна уже слышала. Ничего нового, подумала она. Такой всегда была одна из сторон печальной участи распадающихся пар: они всегда думают, что являются единственными в своем роде, потому что их боль так реальна. Но для наблюдателей, просьбы и жалобы, напряжение, гнев и разочарование так схожи у каждой пары, что через какое-то время трудно поверить, что люди не научились на примере друзей, родителей, или из фильмов, как избежать повторения одних и тех же ошибок, иногда по два-три раза. Но почему-то так никогда не получалось. Двести лет тому назад Самюэль Джонсон назвал повторный брак победой надежды над опытом. «И это вряд ли шутка —подумала Анна, и снова почувствовала удовлетворение от одиночества, заложенного в структуру ее собственной жизни, с ее мирным молчанием и ритмом, который зависел только от нее самой.

Судья обратился к ней.

– Чего хочет мисс Четем?

Анна снова изложила то, что было в ее заявлении.

– Мы просим, Ваша честь чтобы была выполнена договоренность между Дорой Четем и Джошем Дюраном, речь идет о выполнении обязательств: между мисс Четем и мистером Дюраном существовала устная договоренность, относительно которой она высказала ему свое мнение, но он не выполнил этой договоренности. Так как не было выполнения договоренности, мы просим об плате, за то, что было обещано и не выполнено.

Судья кивнул.

– Имеются ли факты?

– Имеются. Обещания и заявления, сделанные при свидетелях, а также финансовые соглашения и уклад жизни, которые подразумевают или непосредственно констатируют стремление к постоянству и женитьбе.

Судья снова полистал заявления, снова хмыкая и вскидывая глаза. Время от времени он потирал нос с одной стороны.

– Хорошо, советники, думаю, мы имеем здесь причину для разбирательства; по-моему, дело можно представить на суд. Назначим его на пятнадцатое сентября, через месяц, это даст возможность всем подумать, может быть немного поговорить, прежде чем закроется последняя дверь. Если что-то изменится в ваших планах боевых действий, я буду рад услышать об этом.

– Что все это значит? – спросила Дора, когда они уходили. – Он что шутил?

– Нет. – Анна вывела Дору из зала суда. – Судья надеялся, что нам хватит здравого смысла выработать соглашение.

– А почему мы должны это делать? Мы не можем проиграть. Единственное, что сказал тот, другой, адвокат, будто я лгунья. Но я не лгу. Джош это знает. Ему это во мне нравилось. Однажды он сказал, что всегда может рассчитывать на мою честность, даже когда не может... – Она замолчала и посмотрела на часы. – Который час? Кажется, мы там пробыли целую вечность.

– Когда он не может что? – спросила Анна.

– Ничего.

– Когда он не может что? – Они были в коридоре рядом с залом суда, теперь почти пустом, и Анна остановилась, принудив Дору тоже остановиться вместе с нею.

Дора пожала плечами.

– Рассчитывать на меня. Джош не думал, что я всегда принадлежала ему целиком и полностью.

– Что это значит?

– О, знаешь, слушать его, как он рассуждает о древних культурах или о раскопках гробницы или чего-то еще или говорить ему, какой он замечательный. И всегда хотел, чтобы я поддерживала его.

– Всегда?

– Всегда. Он был невыносимым.

– Но самонадеянным.

– Да, я говорила тебе.

– Если ему нужна была твоя поддержка, то мне кажется, не такой уж самонадеянный.

– Нет, такой. Он такой. Ты пытаешься смутить меня? Самонадеянный и посредственный и хочет, чтобы ему говорили, какой он замечательный. И я говорила, но ему всегда казалось, что этого недостаточно. Ему нравится, когда женщины превозносят его, тогда он чувствует себя значительным... ну, конечно, все мужчины такие, но Джош хуже всех. У него всегда были женщины, ты знаешь, до меня их было множество, симпатичные, он любит великолепных женщин. Мы что, будем стоять здесь весь день? Я хотела бы пойти домой.

Вслед за ними в коридор вышли Миллер и Джош. Миллер остановился, проходя мимо Анны.

– Мы встретимся в твоем офисе? – спросил он у Анны.

– Отлично, – ответила она. – В понедельник в девять утра?

– Мы придем. – Он улыбнулся. – С холодными эмоциями и горячими сердцами. По крайней мере, попытаемся. Все мы цивилизованные люди, Анна, а ты так умна, не могла бы ты, работая над картиной в целом, быть менее склонной к кровопусканию?

Анна посмотрела мимо Миллера на Джоша, который стоял у высокого окна, глядя на площадь внизу. Его профиль резко выделялся в солнечном свете.

– Картина в целом – это двое людей, Фриц, и все, что они когда-либо значили друг для друга. Он способен стереть это из прихоти, но Дора не может, она более упорная, более серьезная. Она ему поверила, поверила в него, вложила в его руки свое будущее, а он однажды разжал руки и выбросил его, а ей сказал, что у них нет совместного будущего и никогда не было. И казалось, сделал это без угрызений совести, но это невозможно для Доры. Ты просишь ее быть такой же черствой, как он, уйти от близких отношений, их надежд и мечтаний, ни разу не оглянувшись назад. Она так не может. И по справедливости, не должна.

Анна чувствовала, что Джош отвернулся от окна и смотрит на нее. Женщина встретилась с ним глазами и была поражена, заметив в них глубокую печаль, которая меняла весь облик. Его лицо больше не казалось жестким; он выглядел старше, чем в зале суда, более изможденным и на грани отчаяния. Анна нахмурилась, пытаясь понять то, что увидела, но с нею говорил Миллер, и она повернулась спиной к Джошу.

– Ты потрясающая, Анна. – Он медленно кивал головой, выпятив нижнюю губу. Это потрясающее вступительное положение. Как может судья, услышав это, не подумать, что Джош подлый негодяй, который должен дорого заплатить за содеянное?

Анна улыбнулась ему, и Миллеру показалось, что ее глаза блеснули озорством – хотя, может быть, это было ошибкой, подумал он, потому что никто никогда не видел в холодной, отчужденной Анне Гарнетт даже намека на озорство.

– Я подумала, что вы предпочли бы выработку совместного соглашения за закрытыми дверями, а не ожидание судебного разбирательства – сказала она. – Это могло бы внести изменения в наш разбор в понедельник.

Он хмыкнул.

– Возможно. Но ты знаешь, Анна, все эти золотые слова далеки от реальной картины; это как зеркало в комнате смеха, где все...

– Мы что, собираемся стоять здесь весь день? – снова спросила Дора. – У меня масса дел.

– У нас тоже, – поспешно сказал Миллер. – Прошу прощения, что задержал вас мисс Четем. Увидимся в понедельник утром, Анна, у тебя в офисе.

Когда Миллер удалился, Анна снова взглянула на Джоша, который записывал что-то в блокнот и продолжал писать, следуя за Миллером. Его шаги были широкими и уверенными. Он не поднял глаз.

– Сукин сын, – высказалась Дора. Было неясно, кого она имела в виду, а Анна не стала спрашивать. Они молча пошли по коридору. – Что такое заседание раскрытия? – спросила она несколько минут спустя, когда они подошли к машине Анны.

– Встреча, на которой каждая сторона раскрывает, какой информацией располагает другая сторона, и как это может быть использовано.

– Ты имеешь в виду, что выдашь им все до судебного разбирательства?

– Я имею в виду, что мы рассмотрим все факты и свидетельские показания. Это не дает преимущества ни одной из сторон, раскрытие помогает обеим сторонам.

– И в твоем офисе, – сказала Дора, помедлив. – Это хорошо. Они знают, что должны прийти к нам.

– Это ничего не значит. – Анна бросила взгляд назад, вливаясь в поток машин на шоссе. – Муж и его поверенный почти всегда приходят в офис поверенного жены; и мы пошли по этому пути, даже если речь идет не о муже и жене. Это что-то вроде архаичной учтивости, которая теперь не имеет большого значения, но еще соблюдается.

– Наверное, потому, что они знают, что это не обычный случай, – сказала Дора, так как Анна молчала. – Я думаю, это могло бы попасть в выпуск вечерних новостей, если бы радио и телевидение знали об этом. Но они не узнают; кто бы им сказал? Джош не любит рекламы, а мой отец умер бы, если бы это попало на телевидение. Он страшно боится, как бы кто не разузнал об этом. Ты его помнишь? Он мне сказал, что едва помнит тебя. Мне кажется, он просто не обращал внимания на тебя. Мама говорила, что отец не любит детей, Я единственная, кого он любил. Тебе надо с ним встретиться когда-нибудь, Винс может быть очень милым, когда захочет. Весь сосредоточенный на себе, но все мужчины такие; нужно знать, на какие кнопки нажимать, чтобы они показали себя с лучшей стороны. С ним я это могу делать; мы с ним ладим лучше, чем с моей матерью. Ему это нравится, ты знаешь; если хочешь знать, он действительно постарался сделать меня больше похожей на него, чем на мать. Забавно, я действительно не такая, как она; я похожа на них обоих, но с ним легче, потому что отец не говорит мне, что делать, а мама засыпает советами. Мне нравилась его вторая жена но она ушла от него сразу же после выборов. Я предполагаю, что он хотел бы, чтобы та оставалась под боком, когда его выбрали. Он в самом деле сходит с ума от этого сенаторства, поэтому так настроен против этого процесса. Хотел, чтобы я отказалась от него, знаешь. Мне стало не по себе, бедный папа, я никогда не слышала, чтобы он так старался настоять на своем. Сказал мне не продолжать работать с тобой; а приехать в Вашингтон и играть роль хозяйки на его приемах. В любом случае, я могу сделать это после того, как мы выиграем свой процесс; это отличное место. Я ему еще нужна, отец действительно хочет, чтобы я была рядом с ним.

Анна завела машину в гараж дома, где находилась ее фирма. Она так сильно сжимала руль, что косточки пальцев побелели.

– Я поднимусь к себе в офис, – сказала она, ее голос был совершенно ровным. – Я хочу увидеться с тобой завтра; надо поговорить о понедельнике.

– А как насчет рекламы? – спросила Дора. – Станет что-нибудь известно?

– Не от моей фирмы. Другую сторону я не могу контролировать и, не отвечаю за то, что может ухватить пресса; есть репортеры, которые проводят все время за наблюдениями над процессами о разводах и разрывах, в поисках материала для статей.

Они прошли к лифту.

– Если дело дойдет до суда, мы попросим, чтобы слушание проходило в палате судьи, а не при открытом суде, тогда все будет тихо. А потом мы попросим судью конфисковать дело, тогда его отошлют в хранилище и его никому не выдадут без постановления суда. То же самое произойдет, когда дело пройдет канцелярскую обработку – будет написана история урегулирования, где описывается; как все происходило, без принуждения и далее мы попросим, чтобы все это тоже было направлено на хранение.

– Тогда никто никогда не увидит дела. Я скажу отцу. Ему станет поспокойнее.

– Этого я не говорила. Любой может получить постановление суда на просмотр дела, разовый пропуск на одного человека. И еще предстоит суд. Судья может не согласиться провести его в своей палате. Тогда он будет открыт для публики. Это не значит, что там обязательно окажутся репортеры, но существует реальная возможность. Дора пожала плечами.

– Подумаешь! Сенатор – большой человек, переживет.

Анна быстро пошла к лифтам.

– Моя секретарша сообщит тебе, в какое время увидимся завтра.

«Мне не следовало брать это дело, – подумала она, пока закрывались дверцы лифта. – Оно чревато неприятностями». И вспомнила об их беседе в Тамараке, как Дора просила ее, как упоминание о том, что Дора нуждается в Анне, сломило ее сопротивление. И вспомнила, что была заинтригована самим случаем: еще только создавались законы, касающиеся людей, живущих вместе. Но она знала, что все не так просто; была и более скрытая причина ее согласия вести это дело. Каким-то образом, по какому-то смутному наитию Анна увидела в этом деле способ восторжествовать над Винсом. Она, а не Винс, стала единственным человеком, который мог помочь Доре. Она, а не Винс, была той, кому Дора доверяла, кому Дора могла вверить свои надежды.

Однако, это не стало триумфом. Анна поняла это в ту же минуту, как Дора начала говорить о Винсе. Все старые чувства снова стремительно нахлынули. Столько лет спустя звук его имени мог вызвать их вновь. Он еще мог угрожать ей.

Но она выиграет процесс для его дочери. Сейчас было еще важнее, чем когда-либо выиграть дело Доры. Это была ее дорожка, нейтральная территория, где она доказывала свою ценность для себя и для других. Понедельник, подумала женщина. Мы можем выиграть уже на совещании раскрытия фактов. Не обязательно ждать месяц, не обязательно проходить судебное разбирательство. Уже сейчас мы можем принудить их к заключению соглашения.

Перед ее мысленным взором встала печаль в глазах Джоша Дюрана. «Если он достаточно несчастен, – холодно подумала Анна, – то будет рад покончить с этим».

Она рассмотрела его, когда в понедельник утром он вошел в ее кабинет вместе с Фрицем Миллером. Он был красивее, чем она помнила; наверное, в кабинете было более мягкое освещение. Но на его лице не отражалось никаких эмоций.

– Джош Дюран, Анна Гарнетт, – сказал Миллер.

Они пожали друг другу руки через стол. Его ладонь была жесткой, его пальцы и пальцы Анны оказались одинаково сильными.

Судебный исполнитель скромно сидел в уголке. Джош поздоровался с Дорой. Она кивнула и села в кресло на углу стола Анны, вздернув подбородок и поглядывая в окно. Миллер выдвинул стул для Джоша на другом углу стола и взял стул для себя как раз между ними. Положив портфель на колено, он открыл его и вытащил кипы документов, складывая их стопками на столе.

– Здесь у нас, как вы затребовали, налоговые декларации Джоша Дюрана за последние три года, его банковские отчеты с погашенными чеками за эти же годы, сертификаты акций, арендные свидетельства, акты и страховые полисы. Его бухгалтер и советник по инвестициям могут быть в вашем распоряжении, если вы пожелаете задать им вопросы.

– Может быть и пожелаем, – сказала Анна.

Ее голос звучал непринужденно по сравнению с подчеркнутой официальностью Миллера. Фриц всегда был таким сдержанным и педантичным, как если бы они никогда раньше не встречались, и чтобы противостоять этой манере, она начала с легкостью, которая его еще больше настораживала, хотя они выступали в качестве поверенных разных сторон в пяти делах. Анна откинулась назад, не взглянув на документы, которые Миллер положил на ее стол. На ней был белый шелковый костюм с темно-красной блузкой, лежавшей у шеи мягкими складками.

– Нам о многом надо поговорить, Фриц, и разумеется, кроме всего прочего об образе жизни, который вели мисс Четем и мистер Джош Дюран, когда жили вместе, но прежде всего я хотела бы поговорить об обещаниях. – Она повернулась к Джошу. – Мистер Дюран, вы просили Дору Четем переехать в вашу квартиру немногим менее трех лет тому назад десятого июля в девять тридцать вечера за ужином?

– За кофе с коньяком, – сказал он, – в ресторане «Ля Нюи», пятый столик в задней половине зала. – Анна пристально посмотрела на него, но не заметила насмешки ни в его глазах, ни в голосе; он просто помнил этот вечер так же хорошо, как Дора.

«Странно, – подумала Анна, – некоторые удивляются, когда подробности, особенно романтические, скрупулезно помнят женщины, но когда это помнит мужчина, слушатели ищут скрытый смысл. Но он же ученый, – напомнила она сама себе, – это его работа – запоминать детали».

– С этого времени, – добавила она, – вы предприняли ряд шагов, которые подразумевали постоянную связь. Вы...

– Мы не обсуждаем предположения, – запротестовал Миллер. – Мы здесь для разговора о фактах.

– Я думаю, вы убедитесь, что это и есть факты, – парировала Анна. Женщина не смотрела в свои записи; она не сводила глаз с Джоша. – Вскоре после того как мисс Четем переехала, оба вы открыли общий банковский счет в банке Фест Нэйшнал оф Калифорния. – Дора отвернулась от окна и теперь смотрела на Анну, одобрительно кивая каждый раз, как та заканчивала предложение. – Вы получили кредитные карточки с совместным номером счета. Мисс Четем подписала чеки на оплату счетов по месячным кредитным карточкам. Счета на коммунальные услуги приходили на ваше имя, но мисс Четем подписывала чеки на их оплату. Она подписывала чеки на месячные обложения налогом вашей квартиры, платила экономке и поставщикам. Она заботилась о закупке продуктов. Фактически, вела ваш дом. В сентябре, два месяца спустя после ее переезда вы назвали ее вашим доверенным лицом для получения страхового полиса в Университетском колледже Лос-Анджелеса, где вы являетесь профессором археологии. Верно, мистер Дюран?

– Да, – сказал он.

– Почему вы это сделали?

– У меня нет другой семьи, – спокойно ответил он.

– И тогда вы подумали о Доре Четем как о близком человеке?

– Нет. И она не думала обо мне таким образом. Мы только начинали жить вместе.

– Вы сказали, что у вас нет другой семьи.

Он поколебался.

– Да, я сказал это. Насколько я помню, какое-то время после переезда Доры мы играли в дом; мы были, как двое детей, которые притворяются что создают семью.

– Ты сказал, что не хочешь семьи! – выкрикнула Дора.

– Дора! – резко сказала Анна, столкнувшаяся, как это часто бывало, со способностью клиентов ослабить или даже разрушить позиции в своих делах одним сокрушительным замечанием.

Дора пожала плечами и снова уставилась на лицо Анны.

– Я думал, что не хочу семьи, что обойдусь и без нее– сказал Джош Анне.

– Но вы собирались попросить мисс Четем изобразить жену.

– Нет, я попросил ее жить со мной. Я не рассказывал ей, как это делается. Я попросил ее общества, ничего больше.

– Но «общество» в этом случае включает в себя то, что она оплачивала счета, покупала продукты, была хозяйкой на приемах, имела дело с экономкой, выбирала Веджвудский фарфор и хрусталь Баккара, когда вы впервые делали вместе рождественские покупки. И это лишь немногое. Просила ли она у вас разрешения делать все это?

– Никто из нас не просил. Не знаю, как это случилось. Я попросил ее нанять новую экономку, когда прежняя уехала, и она сделала это, а в остальном... просто как-то само собой получилось.

– Получилось само собой, – повторила Анна. – Но обычно что-то случается, когда для этого подготовлена почва. Фактически, получилось, что ваши отношения с мисс Четем сформировались, потому что для этого уже была заложена основа...

– Много предположений, – сказал Миллер. – Нельзя ли вернуться к...

– Я хотел бы услышать вторую часть фразы мисс Гарнетт, – попросил Джош.

– Я собиралась сказать, что была заложена основа для появления мисс Четем, как если бы у вас была пара удобных шлепанцев, недавно освободившихся, – или которые были освобождены вынужденно – и вы показали мисс Четем, как их одеть, даже если...

– Это любопытно, – сказал он холодно. – Вы не слышали этого от Доры; сама она выдумать такое не могла. Даже если бы могла, она знает меня лучше...

– Я тебя совсем не знаю! – закричала Дора. – Ты вышвырнул меня – я даже подумать не могла, что ты так поступишь!

– Ну вот, Анна, видишь, – с упреком сказал Миллер.

– И даже если я не придумала это, со шлепанцами, это правда! – яростно продолжала Дора. – Ты хотел иметь жену, но не хотел брать на себя обязательств; ты хотел иметь маленькое домашнее тельце чтобы тебе создавали гнездо и защищали тебя в нем но сам не хотел закрыть его крыльями и держать рядом.

Джош бросил на Анну заинтересованный взгляд.

– Сама она до этого не додумалась, полагаю.

– Это неважно. Дора, мы договорились, что ты дашь мне возможность уладить дело.

– Хороший совет, – сказал Миллер Джошу. – Вы должны лишь отвечать на вопросы, только на вопросы, ничего больше. Предоставьте остальное юристам.

Джош обратился к Анне.

– Что бы мы ни делали, мы делали это вместе. Я считаю, если кто-то хочет, чтобы его защищали и держали рядом, то должен предложить то же самое в ответ. Думаю, времена жестоких воинов и слабых дев давно прошли.

– Ну и при чем тут это? – крикнула Дора. – Ты не только не защитил меня – ты выгнал меня вон!

– Я этого не делал, – спокойно сказал он.

– Мы подойдем к этому через минуту, – сказала Анна. – Во-первых, я хотела бы кое к чему вернуться. Две женщины делили вашу квартиру с вами в различное время на протяжении тех лет, пока вы не встретили мисс Четем, одна – немногим более года, другая – примерно два года. Вы избавились от них обеих. Это верно?

– Это не относится к делу, Анна, – сказал Джош.

– Я думаю, относится. Одна уехала в Европу на работу, которую вы нашли для нее. Другая сама переехала в Нью-Йорк. После этого была еще одна женщина, которую вы очень хорошо знали и всюду показывались с нею в течение лет двух. Она уехала в Чикаго за несколько месяцев до того, как вы повстречали мисс Четем. Позади вас длинный шлейф неудавшихся взаимоотношений, и в каждом отдельном случае вы удалялись без какой-либо отметины – на вас, вы ничего не платили, ничего не давали, ничего не теряли.

Его взгляд стал жестким.

– По крайней мере, я пытаюсь строить отношения, а не ставлю перед собой корыстных целей, если эти отношения заканчиваются расставанием.

– Джош, замолчи, – сказал Миллер. – Ты подвергаешься опасности оказаться здесь в дураках.

– Дора знает все об этих женщинах, – сообщил Джош Анне. – Она знает правду о них. Попросите ее рассказать, что ей известно.

Анна покраснела.

– С мисс Четем вы повторили уже отработанную модель поведения. У вас уже целая история взаимоотношений, которые заканчиваются в течение периода от одного до трех лет, и каждый раз вы просите женщину уйти. Нам не нужно знать, какие обещания, реальные или подразумеваемые, были сделаны в тех, других отношениях; близость предполагает обещания, которые часто делаются небрежно, из-за лени или страсти...

– Какая отличная парочка, лень и страсть, – едко сказал Джош. – Если это все, что вы знаете о любви, то у вас мало прав, чтобы рассказывать нам, всем остальным, что мы должны...

– Джош, ради Бога! – взорвался Миллер.

– Приношу свои извинения, – сразу же сказал Джош, заметив искорку боли в ее глазах. – Это было грубо и никоим образом не относилось к вам. Вы ошибаетесь на мой счет, но это не служит оправданием моего поведения. Прошу простить меня. Что касается моего прошлого, я не буду обсуждать его. Вы должны согласиться с этим. Это не имеет отношения к нам с Дорой. Мы начинали с любви; я думал, что мы отдаем, не требуя ничего взамен, я думал, что мы делимся, а не берем. Теперь я знаю, как ошибался, поверив в это, но в то время я так думал, и мое мнение не менялось в течение первого года, до того, как положение стало, меняться. Если бы я мог вовремя заметить, что... – его голос резко изменился. – Но я не заметил. Это застало меня врасплох.

Он замолчал. Анна, пытавшаяся успокоить бурю, поднявшуюся в ее душе, не стала прерывать тишину.

– Хорошо, – сказал Миллер. – Я хочу задать несколько...

– Но в течение всего этого первого года, – продолжил Джош, не обращая внимания на возмущенное фырканье Миллера, – я совершал, наверное какие-то поступки, причиной которых являлось желание иметь семью, которое давно-давно возникло у меня и которое я не распознал, как недостижимая мечта, что манит нас, оставаясь позади. Я предполагаю, это и случилось со мной. Не знаю, как еще объяснить тот факт что я, как вы говорите, сделал много шагов...

Миллер хлопнул ладонью по своему колену.

– Давайте-ка теперь притормозим немного. – Он бросил короткий взгляд на Анну. – Повидал я всякие разбирательства такого рода, все там немного сходят с ума но мы здесь вот-вот установим рекорд.

Анна не ответила, она делала заметки. Что с ней творится сегодня? Она никогда не спорит с клиентами противоположной стороны; задает им прямые вопросы или разговаривает с ними через их адвокатов. Но сегодня утром она ведет себя, как будто находится на месте Доры. Ладно, у нас еще много дел впереди, воинственно подумала она. И поймала себя на том, что повторяет слова Джоша: мечта, что манит нас...

Двадцать четыре года прожила она с этим.

Но сейчас было не время думать об этом. Сейчас самое неподходящее время думать об этом.

– Я должна отметить несколько других моментов, Фриц – твердо сказала она. – Мистер Дюран, в октябре того года, когда к вам переехала мисс Четем, вы вместе путешествовали по Франции; в декабре вы вдвоем поехали в Грецию; следующей весной вы были в Англии, и в Египте – в октябре следующего года. Вы платили за все эти путешествия, авиабилеты и гостиничные номера выписывались на имя мистера и миссис Джоша Дюран.

Он кивнул.

– Так хотела Дора. Что же до...

– Ты хотел этого! – горячо заявила Дора. – Ты сказал, что тебя не волнует, насколько общество беспристрастно, но ты не хочешь, чтобы я болталась, как какой-то довесок; ты хотел, чтобы я имела к тебе отношение, куда бы мы ни ездили!

Анна с интересом посмотрела на Джоша.

– Интересная мысль, – прошептала она.

– Но не совсем точная, – ровным голосом заметил он. – Это Дора сказала, что не хочет быть довеском, но мне никогда не приходило в голову, что она была довеском, каким бы именем она ни пользовалась. Она была моей подругой, и была равна мне. Я сказал, что она имеет ко мне отношение, когда мы путешествовали; я предложил, чтобы мы пользовались обращением «мистер» и «миссис», если это позволяет ей чувствовать себя спокойнее. Что касается оплаты, то, разумеется, я платил. Я пригласил ее поехать со мной в Грецию и Египет: это были деловые поездки. Во Францию и Англию я ездил во время отпуска и хотел чтобы она была со мной. Поэтому я и платил.

? И это ничего не доказывает, – сказал Миллер. – К чему это, Анна? Мы никогда не отрицали, что они жили вместе. Люди так поступают, когда живут вместе.

– Год спустя после переезда мисс Четем, – обратилась Анна к Джошу, – вы купили дом в Тамараке. Акт купли составлен на вас обоих.

– И это делают, – сказал Миллер. – Все это значит, что они нравились друг другу. Им нравилось жить вместе и что-то предпринимать вместе. Они были очень близки. Но не были женаты, и не собирались пожениться, не намечали дат, даже не говорили об этом. Никто никому ничего никоим образом никогда не обещал.

– Что касается обещаний, – сказала Анна, обращаясь к Джошу, – на вечеринке накануне Нового года через шесть месяцев после переезда к вам мисс Четем, она говорила подруге, в вашем присутствии, что собиралась вечно заботиться о вас и держать вас подальше от молоденьких курочек, когда вы постареете и не сможете им сопротивляться. Вы не стали тогда возражать.

– Конечно, нет, – ответил он. – Дора говорила это уже в конце вечере, к этому времени никто не говорит серьезно. Проще было пропустить это мимо ушей, чем спорить.

– Месяц спустя, вы вошли в квартиру, когда Дора была занята примеркой со своей портнихой. Дора представила вас и сказала портнихе: – «Скоро я попрошу тебя сшить мне свадебное платье и пояс в цвет для смокинга Джоша». И вы не возразили ей.

– Нет. Она привела меня в замешательство – она не должна была говорить так и знала об этом; в ее голосе были такие кошачьи интонации, которые у нее всегда появляются, когда она знает, что неправа. Я предпочел сменить тему разговора.

– Проще оставить без внимания, чем возражать.

Джош слегка нахмурился.

– Да.

– В июле этого же года на барбекю в Уелфлите, штат Массачусетс, хозяйка спросила, когда будет свадьба. Мисс Четем сказала, что скоро. И вы не возразили ей.

Миллер бросил на Джоша быстрый хмурый взгляд. Джош медленно кивнул.

– Я почти возразил, хотел сказать что-то, но Сандра – наша хозяйка – одна из первых сплетниц в округе. Если бы я что-нибудь сказал, через час это было бы известно всему Кейп-Коду, а через неделю достигло бы Лос-Анджелеса, приукрашенное разными вариациями, унизительными для Доры. Я не мог этого сделать.

– Проще было...

– Оставить это без внимания, – холодно добавил он.

– Анна, – хмурился Миллер. – Все это негативные стороны, ты знаешь. Он никому не возражал, проще было не спорить... не думаю, что ты хочешь назвать их фактами.

– Я называю их фактами, Фриц, и ты тоже. В течение ряда лет создавалась атмосфера, в которой мисс Четем имела все основания предполагать, что ее чувства были взаимными, а ее мысли разделяли. У нее не было причин предполагать, что мистер Дюран не представляет себе будущее так же ясно и таким же образом, как она.

Миллер поджал губы. Кто-то может увидеть это и в таком свете. Кто-то мог бы сказать, что это хороший парень, который не любит обижать людей или создавать неприятные ситуации, поэтому когда женщина высказывает абсурдные утверждения, он не открывает рта, потому что не хочет ставить ее в неудобное положение, чтобы она не предстала перед миром такой глупой, какой является. Если только у вас нет доказательств, что Джош делал прямое предложение, давал обещания, высказывал предположения или что-то в этом роде, то я не вижу, как вы чего-нибудь добьетесь.

Анна кивнула.

– Мистер Дюран, три месяца спустя после того, как вы начали жить вместе, на день рождения Доры вы подарили ей ожерелье, египетский царский скарабей на золотой цепочке. Вместе с ожерельем вы дали ей записку. – Она развернула лист тонкой бумаги ручной выработки и прочла. —«Моя дорогая, скарабей – символ бессмертной человеческой души и ежедневного возрождения солнца, а значит и символ жизни. Этот скарабей, на котором вырезано имя фараона Эхнатона, одного из немногих, о котором мы знаем достаточно, чтобы сказать, что он искренне любил свою жену, будет нашим символом в жизни, которую мы разделим вместе».

Лицо Миллера вытянулось в глубокой печали.

– Я хочу видеть эту записку.

– я тоже, – сказал Джош, – если можно...? – Он протянул руку. Когда Анна отдала ему записку, он долго читал ее. – Всего лишь три года тому назад, – прошептал он. – Я уже не был настолько молод, чтобы написать это.

– Это не смешно! – выкрикнула Дора.

– Я вполне серьезен, – он посмотрел на Анну задумчивыми глазами. – Это не записка, написанная зеленым юнцом, который считает, что он не только видит будущее, но и может контролировать его. Три года тому назад я уже был слишком стар для этого. Не потому, что мне было тридцать девять, а потому что я слишком много знал. Я знал, как бесформенно будущее, как оно может треснуть и уверенность поколеблется; знал, как одно событие – небольшое, огромной ли важности – может направить жизнь в новое русло и придать ей новую форму, когда ничего нельзя вернуть назад. Тогда я знал это также хорошо, как сейчас. Археолог, по сравнению со всеми остальными, первым узнает об изменениях и знает о них больше, чем прочие. Если бы я попытался понять, почему написал...

– Джош, дай мне разобраться с этим, – сказал Миллер. – Я хотел бы задать несколько вопросов мисс Четем.

Дора удивленно посмотрела на него.

– О чем? Он же со всем согласился.

– Этого недостаточно, – заявил Миллер. – Мисс Четем, просил ли вас когда-нибудь мистер Дюран выйти за него замуж?

– Вы слышали, что он написал! Он сказал, что хочет разделить свою жизнь со мной!

– Я слышал это. Снова спрашиваю вас. Просил он вас когда-нибудь выйти за него замуж?

Губы Доры задрожали.

– Нет.

– Говорил ли он когда-нибудь, что хотел бы жениться на вас?

– Нет.

– Говорил ли он, что хочет жениться на вас, но существуют какие-то препятствия?

– Нет.

– Фактически, мисс Четем, мистер Дюран никогда не упоминал о женитьбе на вас?

– Нет.

– За три года совместной жизни он никогда не выдвигал идею о женитьбе. Как вы думаете, почему он не сделал этого?

На глазах Доры показались слезы.

– Я думаю, ...он не хотел. Думаю, он просто недостаточно любил меня. Он никогда этого не говорил, правда. Он продолжал втягивать меня в свою жизнь и заставлять меня чувствовать себя частью семьи... и что через некоторое время, когда захочет, женится на мне. Он заставил меня думать, что любит меня и в ближайшее время мы поженимся, потому что именно так люди поступают, неправда ли, когда любят друг друга и уже живут, как в семье?

Джош посмотрел на Анну. Она внимательно наблюдала за Дорой.

«Как тренер, – подумал Джош, – или режиссер». Чрезвычайно красивая женщина, но самая холодная, какую он когда-либо встречал. Она была похожа на скульптуру богини в одной из больших царских гробниц Египта: гладкая, ледяная, далекая от человеческих драм, в которых сама играла решающую роль. Ему стало интересно, что же заморозило Анну Гарнетт до такой степени, что она лишь частично была женщиной, а ее красота казалась почти насмешкой, предполагаемая страсть лишь маскировала ледяную пустоту. Пустая, если не считать этого внезапного проблеска боли в ее глазах. Что же крылось за этим. Интересно, что еще, кроме боли, могло бы разбудить ее.

– Ну что ж, это очень грустно, мисс Четем, – говорил Миллер, – но мы не обнаружили никакого явного доказательства того, что мистер Дюран подводил вас к женитьбе. Вы могли подводить его к этому, убеждая его, будто не заинтересованы в браке, хотя, фактически, хотя всем своим существом стремились к этому.

– Стремилась, Фриц? – спросила Анна. Он кивнул.

– Так я назвал бы это. Повсюду, где бы она ни оказывалась, она вставляла в разговор замечания о женитьбе, желая подловить его, когда он мог расслабиться – на вечеринках и в других подходящих ситуациях—чтобы заставить его сказать: «Конечно, милая, мы это сделаем, только назначь день». Он этого не говорил, потому что не хотел и никогда не притворялся, что хочет. Мисс Четем, когда мистер Дюран не возражал вам, каждый раз, как вы подпускали свои маленькие намеки всем подряд в широком диапазоне, от Кейп-Кода до своей портнихи, так вот, когда он не возражал вам, вы продолжали наступление? Вы сказали: «Хорошо, котик, давай наметим дату; моя портниха уже наготове с шелками и сатинами; наша подруга в Кейп-Коде будет вне себя от радости; гости на новогодней вечеринке устроят нам проводы с океаном шампанского». Вы сказали это?

– Конечно, нет.

– Говорили ли вы что-нибудь в этом роде? Хотя бы близкое к этому?

– Нет, я...

– Почему нет? Если вы действительно, считали, что он хочет жениться на вас, почему вы не подталкивали его к этому и не привязали к себе окончательно?

– Потому что никто не может подтолкнуть Джоша! – вспыхнула Дора. – Он становится жестким, когда на него давят. И потом я боялась его.

– Боялась? Чего вы боялись? Что он вас побьет?

– Ну... может быть.

– Он когда-нибудь бил вас?

– Нет, но...

– Он когда-нибудь угрожал вам?

– Нет, но...

– Фактически, дотрагивался ли он до вас когда-либо не иначе, как с любовью?

– Нет, но все может быть, верно? Когда мужчины сердятся, откуда знаешь, что может случиться?

– Вы когда-нибудь видели мужчину, который бил женщину, мисс Четем?

– Нет, но мой... Я видела мужчин, которые плохо относились к женщинам, а это первый шаг. Вы этого не скажете, потому что вы мужчина, но это правда.

– Мой... кто? Что вы хотели сказать, мисс Четем? Мой любовник? Это так? У вас был любовник, или даже не один, кто плохо обращался с вами?

Анна подняла руку.

– Фриц, это к делу не относится.

– Это относится к делу также, как ваши разговоры о других женщинах, которых мог знать Джош, – сказал Миллер. – Ваш любовник плохо обращался вами, мисс Четем?

– Нет, – ответила она.

– Не любовник? Тогда кто? Никого не было или был? Вы хотели заставить нас поверить, будто боялись Джоша Дюрана, но у вас не было для этого причин, не так ли? Поэтому вы придумали вымышленного мужчину, с которым можно было бы его сравнить, но никакого мужчины, никого, кто настолько плохо обходился бы с вами, чтобы вы боялись...

– Мой отец! – крикнула Дора. – Черт побери, я не придумывала! Я видела, каким он может стать холодным и жестким и обидеть, ударить кого-нибудь.

– Вашу мать? – спросил Миллер. – Он ударил вашу мать?

Дора покачала головой.

– Конечно, нет. Но был таким неприятным. Жестким.

– А мистер Дюран напоминал вам его?

– В точности. Он такой же, как отец.

– Минуточку, – поспешно сказала Анна. Она хотела, чтобы все помолчали. Впервые она была уверена, что Дора лжет. До сих пор она верила почти всему, что та говорила. Хотела поверить ей; хотела поверить, даже до того, как познакомилась с Джошем Дюраном, что женщина в компании с обаятельным, ловким, нахальным мужчиной может быть жертвой. Вот в чем я ошибалась раньше. Я вела себя, как рассерженная пятнадцатилетняя девчонка, а не как профессионал. Но здесь таилось больше, чем Дора рассказала ей. Полная картина, как сказал Фриц. А Дора лгала. Потому что Анна уже достаточно разглядела Джоша Дюрана, чтобы понять, что у него не было никакого сходства с Винсом Четемом. Она взглянула на Джоша, заметила презрение в его глазах, когда тот смотрел на Дору.

– Много чего было... – сказала Дора.

– Так он был неприятным? – спросил Миллер.

– Нет, не совсем...

– Или пугал?

– Нет, но...

– Или жестким?

– Он был жестким, но не совсем, как отец.

– Тогда о чем конкретно вы беспокоились?

Она молчала. Глаза ее наполнились слезами. Слезы переполняли глаза и повисали на нижних ресницах прежде чем медленно, подобно хрустальным каплям, стечь по ее бледным щекам.

– Я боялась, что Джош оставит меня, – прошептала она – Я боялась, что он рассердится, потеряет терпение, уйдет и оставит меня одну после того, как обещал заботиться обо мне и быть со мной всегда. а я не перенесла бы этого. Я так любила его... – Она высоко подняла голову и дрожащим пальцем стала вытирать катившиеся по щекам слезы.

У Миллера вырвалось какое-то фырканье.

– Фриц, – сказала Анна. Пора было вмешаться в события, но сейчас она хотела закончить это заседание – Я хотела бы подвести итог тому, что мы имеем, если позволите.

Миллер кивнул.

– Давайте послушаем.

Она встала у окна и все еще не глядя в свои записи, обобщила доводы, как сделала бы это в суде. Она прибегала к этому и в остальных случаях; иногда это приводило к быстрому урегулированию.

– Мы можем проследить несколько тем в совместной жизни мистера Дюрана и мисс Четем в течение трех лет: каждая из них – отдельный вид обещания или контракта. Одна из этих тем – забота, или защита. Мистер Дюран привел мисс Четем в свою квартиру и, фактически, доверил ей ведение хозяйства. Она наняла новую экономку, платила по счетам, организовывала приемы, выбирала новый фарфор и хрусталь, и так далее. Он купил дом в Тамараке, штат Колорадо, вместе с нею и акт купли был заполнен на них двоих. Он попросил ее сопровождать его в путешествиях в различные части света и оплатил все расходы. Иначе говоря, в общих чертах это был образец заботы о мисс Четем, когда она была защищена его объятиями.

Анна сделала короткую паузу.

– Другая тема – это создание атмосферы предположений, ожиданий и уверений. Мистер Дюран сказал нам, что это он предложил им назваться мистером и миссис Дюран во время их поездок. Сегодня он говорил о ней, как о своей семье – «у меня не было другой семьи» – его слова. Фактом является и то, что он назвал ее своим доверителем в своем страховом полисе, в эту графу почти всегда вносят имя супруги или другого близкого родственника. И говорил ей, что хочет, чтобы она была не каким-то «довеском», а частью его жизни.

Анна прошла к своему столу и обратилась к Джошу и Миллеру через его полированную поверхность.

– Это подводит нас к последней теме – тесно переплетающейся с предположениями и ожиданиями – теме обещаний. На новогодней вечеринке мистер Дюран услышал, как мисс Четем говорит подруге, что собирается всегда заботиться о нем и держать его подальше от других женщин, которых он мог бы найти привлекательными. Он ей не возразил. И даже не сказал, «Ну может быть». А оставил это утверждение в силе. Насколько могли понять присутствующие, поскольку он молчал, что вероятно, он очень рад узнать, что мисс Четем будет всегда заботиться о нем. Подобным образом, он не стал возражать, когда Дора сказала своей портнихе: «Скоро я попрошу тебя сшить мне свадебное платье и пояс в цвет для смокинга Джоша». И снова оставил это утверждение без возражений, как если бы согласился с ним. И снова, промолчал, когда в Уелфлите, штат Массачусетс, она ответила «скоро» на вопрос, касающийся даты их свадьбы – ее и мистера Дюрана. Каждый раз мистер Дюран находил вполне приемлемым позволять мисс Четем говорить за них двоих. Настолько приемлемым, что возникает вопрос, не нравилось ли ему то, о чем она говорила, и не соглашался ли он с этим. Откуда мы знаем, какими были его чувства в то время, когда Дора высказывала эти утверждения? Позднее он мог передумать, но это не изменило бы обещания, согласия, которое полечила мисс Четем в результате этого молчания. Мистер Дюран ученый, профессор, консультант музеев и правительств иностранных государств по вопросам сохранения их древностей. Непохоже, чтобы такой человек оставил без внимания небрежное или неточное утверждение, не исправив его? Это шло бы вразрез с его характером. Подтверждением этого вывода, убедительным подтверждением, является записка, которую он написал на день рождения мисс Четем. У нас есть только одна эта записка, но можем предположить, что было много других, судя по эмоциональной природе этой записки. Частично сказанное относится к подарку на день рождения: «Это будет наш символ, символ жизни, которую мы разделим вместе». И наконец, мы должны вспомнить, что сказал сам мистер Дюран: «Я совершал поступки причиной которых являлось желание иметь семью, которое давно возникло у меня и которое я не распознал». Анна вернулась к своему креслу.

– Я могла бы добавить, что жизнь, которую вел мистер Дюран и которую предложил разделить мисс Четем, была весьма богатой для высокого уровня западного Лос-Анджелеса, который характеризуется значительными состояниями. Нет ничего временного за обеденным столом, уставленным Веджвуртским фарфором и хрусталем Баккара. Это говорит о постоянстве и традиции; это говорит о поколениях, передающих сокровища последующим поколениям на протяжении веков, что придает уверенность и стабильность даже в мире, где многое меняется.

Она сделала паузу, чтобы отпить из стакана, стоявшего на столе.

– Вот темы, которые я обозначила. И как я уже говорила ранее, Дора Четем понимала, что все это значило для нее на протяжении трех лет, проведенных с мистером Дюраном. Сама она отдалась нежным отношениям, со всеми надеждами и мечтами, и думала, что делит их с кем-то, чьи мечты и надежды совпадают с ее. Вы не можете ожидать, что она будет такой же бессердечной, как мистер Дюран, который устал от жизни с нею; вы не можете просить ее отойти от этих нежных отношений без единого взгляда на прошлое или без просьбы – просьбы получить что-то в результате этих отношений, в которые она верила, если ее отстранили от самих отношений. Для нее уход без компенсации означал бы, что случайные обещания, беглые реплики в сторону, бездумное молчание являются допустимым поведением с тем человеком, который просит теплого чувства. Допустить это для нее значило бы позволить посмеяться над доверием и любовью. Она не может этого допустить. И не должна этого допускать.

Дора испустила долгий вздох. Миллер сложил пальцы рук вместе и держал их в дюйме от своего носа, уставившись на них с хмурым видом. Джош смотрел на Анну; он не отрывал от нее глаз во время всей ее Длинной речи. Его лицо было бесстрастным, но сам он чувствовал тревогу и беспокойство. Вместе эти две женщины нанесут ему в суде поражение. Сначала, Дора будет превосходным свидетелем. Ее красота была пустой по сравнению с красотой Анны, но при даче показаний произведет впечатление милой и хрупкой. Нижняя губа, вероятно, ее самое мощное оружие, будет дрожать как это часто случалось, пока они жили вместе. Он начал ненавидеть нижнюю губу Доры с пылом, который удивил его самого. Но для судьи это будет новым и покажется патетическим, как дрожание губ ребенка Ее большие глаза утонут в слезах и ей удастся усилить впечатление новыми глубинами потрясающей скорби. «Он продолжал втягивать меня в свою жизнь и заставлять меня чувствовать себя частью семьи. Я боялась, что он оставит меня одну после того, как обещал заботиться обо мне и всегда быть со мной».

Кто мог бы сопротивляться этому?

Кто проникся бы симпатией к Джошу Дюрану? Даже если бы судья нашел повод для симпатии, как долго смог бы он продержаться против плотной паутины аргументов Анны Гарнетт? Как долго кто бы то ни было будет на стороне мужчины, который написал ту чертову записку на день рождения, а потом, два года спустя, сказал леди о своем желании не видеть ее больше в своей квартире? Кто, услышав все это и еще кучу всего, отослал бы обливающуюся слезами Дору из зала суда ни с чем, в то время как Джош Дюран сохранит все?

«Блестящая заключительная речь», – подумал он. Джош восхищался этой речью, сознавая, что после такого заключения проиграл бы процесс. Он восхищался умом Анны, получал удовольствие, наблюдая ее работу. И хотел бы лучше понять и ее работу и ее саму. Конечно, с ее стороны было нелепо говорить о чем-то совершенно несовместимом с его характером; она ничего не знала о его характере. И разумеется, знала, что это нелепо; она слишком умна, чтобы не понимать это. Она достаточно умна, чтобы знать, какими слабыми были некоторые положения ее аргументации, например, постоянное упоминание хрусталя Баккара – безвкусный, слабый и специфический аргумент, но вместе с тем умный и многозначительный для первого слушания. А она знала, также как и он, что будет только одно слушание.

Ученый в Джоше приветствовал тонкую работу ума Анны Гарнетт, хотя раздражение росло. Потому что он был уязвлен. И в любом случае не собирался доводить дело до суда – никто, будучи в здравом уме, не пожелал бы драмы такого рода, какую мог бы принести этот процесс – но он думал, что сможет удалиться, пожертвовав небольшой суммой, достаточной, чтобы Дора чувствовала себя победительницей. Теперь же знал, что это будет стоить ему гораздо больше, потому что всем им было ясно: теперь он не спас бы денег, доведя процесс судебного разбирательства. Он был уязвлен. Если бы он был так сообразителен, как Анна Гарнетт, если бы подумал об этом так умно в течение трех лет, как она это сделала в течение месяца, то обращаясь к Доре с просьбой уехать, разумно уладил бы с нею финансовые вопросы; тем дело и кончилось бы.

– Джош, – сказал Миллер, – пойдем выйдем на минутку.

«Вот так-то» – подумал Джош, вставая. Они с Миллером вышли из кабинета Анны в лабиринт секретарских клетушек, разделенных низкими перегородками и зелеными растениями, и он подумал, что так начинается торг. Миллер знал так же хорошо, как Джош, что они оказались в тупике. Будет выработано соглашение и он заплатит Доре гораздо больше, чем она заслуживает и немного меньше, чем запрашивала. А Анна Гарнетт будет взирать на это с холодным и бесстрастным лицом. Джош в этом не сомневался. Никаких признаков триумфа не появится на ее лице, она даже не улыбнется удовлетворенно, по крайней мере, пока они с Миллером будут в ее кабинете. Анна может чувствовать удовлетворение или триумф – хотя он даже не был в этом уверен – но ничем этого не выдаст.

«Я хотел бы посмотреть, как она выглядит, когда чувствует, что с нею происходит что-то чудесное, – подумал он. – Я хотел бы наблюдать, как ее интеллект работает над чем-то более веселым, чем вытягивание всего что можно получить для своего клиента на руинах отношений двух людей». Но он никогда не увидит это. Они были врагами, в каком-то роде и после того, как сегодня будет достигнуто соглашение, он никогда не увидит ее снова. Жаль, подумал Джош, а потом они с Миллером нашли пустой кабинет и расположились в нем, чтобы спланировать стратегию предложений и контрпредложений и остановиться на какой-то сумме, которую ему придется заплатить.

Анна еще долго сидела за своим столом после того, как эти трое ушли, сначала Миллер и Джош, потом Дора, которая осталась подождать, нервно расхаживая по комнате и болтая, пока она сможет быть уверена что не столкнется с ними в лифте или в вестибюле.

– Все прошло прекрасно, – сказала она. – Мы, действительно, отлично это проделали, правда? Хорошо что я сохранила эту записку; некоторые выбрасывают всякие бумажки, а я нет, никогда не знаешь, что будет, так лучше прикрыться. Боже, как я рада, что все позади; я не выдержала бы, если бы пришлось еще минуту слышать его голос. Ты была сильнее, чем я ты это знаешь? Мне нужно было принять их первое предложение, как только я поняла, что выиграла. Боже, разве это не фантастика – знать, что мы разбили их наголову? Джош выглядел ужасно, верно. Несчастный, рассерженный и ревнующий, потому что у меня адвокат был лучше, чем у него. Так ему и надо. Мне хотелось бы снова победить его, еще в каком-нибудь деле, вот я повеселилась. Может быть, я теперь поеду в Вашингтон. Мой отец страшно расстраивался из-за меня, но мне достаточно сказать, что мне с ним лучше, чем с мамой, и он примет меня с распростертыми объятиями. О, хотя его там сейчас нет, он политиканствует в Колорадо. Вряд ли что-то получится в Вашингтоне в августе. Может быть, я попрошу его встретиться со мной в Тамараке. Или в Европе. Или... где-нибудь. Хотелось бы мне знать, что мне сейчас угодно. Все кажется таким неинтересным. Я получила все эти деньги от Джоша, надо бы сделать с ними что-нибудь фантастическое. Как ты думаешь? – она посмотрела на свои часы. – Ладно, наверное, можно идти, они должны быть уже на полпути куда-нибудь. – Она пошла к двери. – Ты ведь будешь в Тамараке, не так ли? Этой зимой или еще когда-нибудь. Тогда я, наверное, тебя там увижу.

Анна смотрела, как за нею закрывалась дверь. «Это первоклассная дрянь», – удивлялась она. Ей было стыдно, что потребовалось так много времени, чтобы разглядеть это; обычно, она многое распознавала быстрее, чем другие. «Я бы разглядела, – подумала она, – если бы у нее был другой отец или другой приятель, я была ослеплена этим, – она с сожалением покачала головой. – Хорошо, что я не нуждаюсь в благодарности; я бы вся извелась, ожидая ее от Доры».

Но Дора была неважна, не было ничего более важного, чем тот факт, что они выиграли дело. «Мы победили, мы победили», – думала она, радуясь. Побеждать – вот для чего она жила; быть победителем, никогда не быть жертвой.

«Но все-таки я заслуживаю какой-то благодарности – подумала она. Если бы не я, эти двое одержали бы легкую победу над Дорой. Она была секретаршей на полный рабочий день и сексуальной партнершей, но она не была женой и никогда не говорила ему, что хочет ею быть. Она никогда не говорила, чего ждет от этой связи. Он мог бы возразить на суде, что если она хотела чего-то большего, то должна была сказать ему об этом, а не сплетничать с друзьями и портнихами. Фриц следовал этой линии, но я не дала ему шанса идти по ней. Я добыла Доре Четем четверть миллиона долларов и дом в Тамараке стоимостью полтора миллиона, а она, кажется, думает это случилось само собой. Все прошло прекрасно. Все прошло прекрасно, потому что я сделала так, чтобы прошло прекрасно. И за это полагалось простое «Спасибо» или прочувствованное «Спасибо»?

Хорошо, что я не нуждаюсь в этом или даже не хочу».

Она опустила голову и потерла затылок. На этих предварительных заседаниях она всегда находилась в большем напряжении, чем ей казалось, и только когда все уходили, начинала ощущать боль в мускулах. «Стакан вина, – подумала она, – массаж и сауна. Вот что мне нужно. А потом ужин». Ей на ум пришла мысль, что было бы приятно разделить с кем-то этот ужин и сделать его праздничным. Но не нашлось бы никого особенного, чтобы разделить ее триумф. «Ужин дома», – решила Анна; она позвонит шеф-повару во французский ресторан, который находится в ее доме, и закажет, ужин с доставкой на дом на девять часов, после того, как Уйдет массажистка, и она примет сауну и душ. Откроет бутылку отличного вина, а потом посмотрит фильм, комедию, ей доставят этот фильм вместе с ужином. Получится прекрасный вечер.

Она включила мелодию в своих старинных часах; когда клиенты приходили на продолжительные совещания, она всегда выключала механизм мелодичного перезвона. Почти сразу же прозвонило четыре часа. Они пробыли здесь почти весь день. «С девяти тридцати до четырех, без обеда. Может быть, немного поесть до вина, – подумала Анна. – Иначе, будет трудно в сауне».

Она собрала бумаги со стола и сунула их в дело Доры отметив, что Джош оставил у себя свою записку «Может быть, это научит его держать свои чувства при себе», – подумала женщина.

Анна положила дело в верхний ящик стола, где оно останется, пока Дора не получит чек. «Четверть миллиона долларов и дом, – размышляла она. – Какую странную двойную жизнь он ведет, профессор с международной репутацией и повеса, у которого всегда есть роскошная женщина, который покупает Баккара и может подписать чек на четверть миллиона долларов».

Интересный мужчина. Жаль, что никогда она не узнает, какой же он на самом деле, насколько правдивы сказки Доры. Ясно, что портрет, нарисованный Дорой, был неполным; вероятно, Дора никогда не знала по-настоящему. Она была слишком занята собой, чтобы пытаться понять мужчину, с которым жила. Ну что ж, не было никакой возможности узнать о нем больше. Дело закончено, Анна никогда не увидит его снова. Главное, она выиграла. Такое хорошее чувство. Самое лучшее чувство, которое ей известно. Она потянулась и подумала. – «Стакан вина. Массаж. Сауна».

Ее квартира была в нескольких шагах от офиса, в другой части комплекса Сенчери Сити. Она вышла на улицу и натолкнулась на стену влажного и тяжелого тепла, которое превращало белые здания в серые, колышущиеся, как будто на них смотрят сквозь экран. Пешеходы двигались замедленно, словно пловцу, пересекающие длинную полосу прибоя. Анна пошла через площадь к своему дому. В постоянной прохладе кабинета легко забыть, что стоит рекордно жаркий август. Лучше с улицы в дом, подумала она, пока швейцар открывал перед нею дверь, и прошла в вестибюль. Остановилась, когда накатил холодный воздух. И поежилась. Из тропиков на южный полюс, подумала она. Неужели у нас есть только такая альтернатива?

Анна улыбалась сама себе, открывая свой почтовый ящик и засовывая письма и журналы в портфель. И все еще улыбалась, поворачиваясь, чтобы идти через вестибюль к лифту, когда увидела перед собой Винса.

– Привет, – мягко сказал он.

Она тихо стояла, все чувства оставили ее, замороженные вихрем холодного воздуха, взвихрившегося вокруг нее. Портфель в руке вдруг стал таким тяжелым, что она едва держала его.

– Мне нужно поговорить с тобой. – Он повернулся к лифту. – Какой у тебя этаж?

Он не изменился. Она не могла поверить в это. Все на свете меняется, но Винс остается прежним: его голос, его самоуверенная наглость остались прежними, выглядел он тоже по-прежнему. Немного отяжелел, подбородок стал острее, но белокурые волосы и ангельский вид остались прежними. Винс улыбнулся ей, излучая шарм, исходивший от его белых зубов и морщинок в уголках глаз. Она словно чувствовала его руки на своих, как он толкает, поворачивает, заставляет ее.

Анна побежала через вестибюль к служебному выходу и дальше к туалетной комнате для служащих, едва за нею закрылась дверь, как ее вытошнило.

Подняв голову от раковины, она почувствовала, что задыхается. Тогда она встала на колени на прохладный плиточный пол, уцепившись руками за край раковины, подождала, пока дыхание не замедлится. Потом поднялась и прополоскала рот. На отвороте ее белого шелкового костюма были пятнышки рвоты, она намочила носовой платок и потерла их, пока они не сошли. Она посмотрелась в маленькое зеркало, составляя заново свое лицо. Каждая черточка была выглажена, отформирована до нейтрального состояния. Она ничего не могла поделать со своими измученными глазами, но все остальное находилось под полным контролем. Минуту Анна постояла, положив руку на ручку двери, прежде чем открыть ее. На служебном лифте она могла бы подняться на свой этаж. Но если он нашел ее один раз, то найдет снова. Придется встретиться с ним лицом к лицу, сегодня или в какой-то другой день. «Сегодня», – подумала она. Высоко подняла голову, отвела плечи назад и открыла дверь, чтобы вернуться в вестибюль.

Он ждал ее в нескольких футах от двери.

– Все в порядке?

Она повернулась, прошла к креслам и села на самое дальнее, в углу. Слегка пожав плечами, Винс последовал за ней и сел напротив, спиной к вестибюлю. Между ними стоял стеклянный кофейный столик. Анна смотрела мимо него на людей, возвращающихся с работы и останавливающихся у почтовых ящиков по пути к лифтам. Ей приятно было сознавать, что эти люди рядом. Она держалась собранно, каждый мускул на месте, а ненавидящие глаза устремлены на Винса. Анна тихо сидела, глядя на него в упор, ничего не говоря, ненавидя его.

Он первым отвел глаза, но сделал это ровно, почти небрежно, с большим интересом бросив взгляд через плечо на вестибюль.

– Кто бы мог подумать, – сказал он игриво, поворачиваясь к ней. – Маленькая Анна, которая никогда не причесывалась, живет здесь, юрист, выигрывающий процессы. И великолепная женщина. Мои поздравления; кажется, уход из дома именно то, что тебе было нужно.

Она смотрела на него пустыми глазами.

– Жаль, что ты ушла тогда; я скучал по тебе, – сказал он. – Тяжело, когда семья лишена удовольствия видеть, как молоденькая девушка становится женщиной. Мы хотели бы разделить это с тобой, помочь тебе по возможности. Куда ты поехала тогда?

Анна молчала.

– Ну, хорошо, – вздохнул Винс. – Знаешь, все мы беспокоились о тебе. Каждый раз когда нам в руки попадала газета с очередной ужасной историей о девушках, которые сбежали из дому и кончили на улицах; наркотики, проституция, жертвы убийц; из-за этого мы ночей не спали, особенно, Итан.

Он гладко продолжал рассказывать о детективе, двоих детективах, но Анна едва слушала его. Винс улыбался и разговаривал, жестикулировал, как будто чувствовал себя вполне удобно, как будто не было никаких последствий того, что он сделал в прошлом. А может быть, в этом заключался его опыт прошедших двадцати четырех лет, с тех пор, как она видела его в последний раз. Время не коснулось его.

– Это не самое лучшее место для частной беседы, – сказал Винс, когда люди прошли мимо них к лифту. – В твоей квартире было бы лучше.

– Нет, – решительно ответила Анна.

– Хорошо, тогда кофе? Здесь в этом здании должен быть ресторан или кафе. Пойдем?

– Мы останемся здесь.

Он снова осмотрелся. Был конец рабочего дня и непрерывный людской поток тянулся через вестибюль. Он наклонил голову, милостиво соглашаясь.

– Как тебе угодно. – И откинулся в кресле. – Сегодня я ждал Дору, когда она выходила из твоего офиса; попозже мы поужинаем. Конечно, она регулярно мне звонит, – я уверен, ты знаешь об этом, – и рассказала мне о сегодняшнем совещании. Я подумал, что надо бы мне приехать, подбодрить, может быть, утешить. Но ей не нужно ни то, ни другое; она говорит, что ты все провела великолепно. Полагаю, это значит, что ты была исключительно профессиональна в работе; Дора мало кому отдает должное. Четверть миллиона, сказала она, и дом. Неплохо, учитывая, что не надо для этого идти в суд. И ты не допустила к делу средства массовой информации. Я очень ценю это, хорошо с твоей стороны принять во внимание мое положение. Дора сказала, что говорила с тобой об этом.

– Чего ты хочешь? – спросила Анна.

– Да, конечно, ты должно быть торопишься; уверен, друзья ждут тебя, чтобы отпраздновать победу. – Он снова улыбнулся ей. – Меня мучает любопытство, почему ты вернулась после такого долгого отсутствия? Я могу понять – просто что ты захотела приехать на похороны Итана. Меня всегда забавляет, когда люди считают, что должны засвидетельствовать почтение, или они думают, что делают это, тому, кто умер и, следовательно, пользы от этого никакой. Но ты сделала больше; ты поехала в Тамарак с Гейл. И стала адвокатом Доры. Почему?

– По моим собственным соображениям, – ответила Анна. – Они не имеют к тебе никакого отношения.

– Но ты знаешь, что имеют. Все, что случается в моей семье, имеет ко мне отношение. Я знаю, как действуют люди; они действуют политически. Ты пытаешься вступить в союз с моими родственниками, расположить их к себе и напасть на меня, находясь под их защитой.

– Напасть на тебя? – Она покачала головой. – У меня нет никакого намерения нападать на тебя.

– Это ложь, – мягко сказал он. – Я знаю, чего ты хочешь, ты хочешь уничтожить меня. Тогда зачем бы тебе возвращаться? Ты долго ждала, пока я не оказался на видном месте, пока не стал уязвим для слухов и сплетен, тогда ты и вернулась. Дождалась, когда срок, на который я был избран, почти подошел к концу, пока не подошло время моей кампании по переизбранию на второй срок, а теперь используешь Дору и Гейл, чтобы добраться до меня.

Так как Анна молчала, он продолжал в почти интимном тоне беседы.

– Я тебя знаю, Анна, я тебя понимаю. Ты была неуклюжим ребенком, а я сделал из тебя женщину. Но ты была слишком юной, чтобы оценить это. И никогда не понимала, что я сделал для тебя. Я дал тебе образование, так же как дал тебе образование Гарвард. Знаешь, здесь нет разницы, тебе нужно было многому научиться и ты училась у специалистов. Если бы я не взял тебя в руки, ты бы кончила с каким-нибудь прыщавым подростком со скобами на передних зубах который лапал бы тебя на заднем сиденье машины. Гораздо лучше для тебя было научиться у меня. И тебе это нравилось; ты это любила. Долго. Потом, как я предполагаю, встретила кого-то еще, и решила, что я тебе надоел, поэтому обвинила меня перед всеми. Но не упомянула, что тебе это нравилось. Женщины стирают из памяти то, что им больше не нужно, они помнят только то, чего хотят. Как злость, например. Они помнят это лучше всего. Они питаются ею, как пауки. И еще они хотят мести. Посмотри на себя, мой паучок, ты ждала все эти годы, чтобы прыгнуть на меня. Ждала, пока я стану уязвимым.

Он сошел с ума. Эта мысль четко возникла в мозгу Анны, но она не могла сосредоточиться на ней; его присутствие уводило ее в сторону, потому что он управлял ее мыслями и волей, как когда-то подавлял ее в спальне. Он угрожающе маячил перед нею, как рысь, с горящими глазами, готовый к прыжку. Куда бы она ни бросила взгляд, нигде не могла спрятаться от него. Анна попыталась вернуть радостное настроение, которое было у нее сегодня от ее победы, но оно ушло. Она видела только Винса и сжалась внутренне. Надо было бы снова убежать, но руки и ноги были такими слабыми, что она не могла пошевелиться. Даже если бы смогла убежать, он бы поймал ее, дотронулся бы до нее.

– Разумеется, я неуязвим, – сказал Винс, все еще улыбаясь. Его голос был мягким и становился все мягче по мере того, как он продолжал говорить. – А ты уязвима. Ты какой-то юрист, который пытается сделать себе имя, берясь за сенсационные дела, и не захочешь допустить ошибку. Но было бы очень большой ошибкой напасть на сенатора США, обвинив его в чем-то, якобы совершенном им четверть века тому назад. За четверть века не сказала ни слова, и вдруг, когда он стал выдающимся человеком, появляешься со своими сказками. Над тобой будет смеяться весь город. Стало бы совершенно ясно, что ты пытаешься очернить меня, а зачем бы еще тебе это делать? Тебя назовут потворствующей врагам оппортунистической сукой, и кто после этого будет тебе доверять? Это тебя разорит, не так ли, маленькая Анна? Ты это, конечно же, знаешь. Посмотри на себя: ты испугана, что твоя ложь вызовет ответные меры, а тогда ты станешь ничем. Дискредитированный адвокатишка без клиентов.

Он боится. Эта мысль стала более ясной, чем раньше, и теперь она смогла ухватиться за нее. Он боится, что я могу навредить ему. Он думает, что я могу помешать его политической карьере. Эти слова звенели в ее мозгу и она уцепилась за них. Он думает, что я могу навредить ему. Ее мускулы немного расслабились, и тогда начало ослабевать внутреннее напряжение. Он думает, что у меня есть над ним власть. Она сжала руку в кулак и снова почувствовала силу в руках. И смогла вспомнить, впервые с того момента, как появился Винс, что находилась в своем доме и только что выиграла дело. Его завораживающее присутствие начало терять свою силу. Анна огляделась. Смогла увидеть свой вестибюль, своих соседей, быстро проходивших мимо, мимоходом кивая ей. Напряжение исчезло. Стало легче сидеть прямо. Он боится меня.

– Я не собираюсь что-нибудь предпринимать против тебя, – сказала она ровным и очень холодным голосом. – Даже не думала о тебе.

Он с упреком покачал головой.

– Еще одна ложь. Ты все время думаешь обо мне. Поэтому ты и приехала на похороны Итана. Предлог для того, чтобы вернуться. Поэтому ухватилась за шанс поработать с Дорой.

– Я не думала о тебе. – Напряжение ушло. Ее руки лежали на коленях и были сжаты в кулаки. – Меня от тебя тошнит. Мне никогда это не нравилось – или, Боже мой, я никогда это не любила, когда ты заставлял меня. Я ненавидела тебя. Ты не сделал меня женщиной, но разрушил мое детство, и я никогда не прощу тебе это или то, как ты манипулировал мной. Я для тебя никогда не была личностью, ты обращался со мной, как с куклой, которую мог согнуть, как хотел. Я перестала думать о тебе в тот день, когда ушла из дому, и никогда не думала о тебе снова. Мне нужно было строить свою жизнь, а если и думала о тебе, то меня тошнило, так смертельно тошнило, что это не могло продолжаться. Я стараюсь найти удовольствие и удовлетворение в моей жизни, а ты такой мерзавец, что мысли о тебе разрушили бы тот мир, который я могу обрести. Мерзавец. Я никогда не думала о тебе.

Черты его помрачневшего лица исказились.

– Сука, – сказал он сквозь зубы. – Чертова сука. Уголком глаза он увидел, что несколько голов повернулось к нему. – Никто тебе не поверит, – сказал он, понизив голос. – Я сделаю из тебя посмешище я остановлю тебя...

– Я не хочу говорить об этом. Не хочу оглашать прошлое, не хочу возвращать это к жизни, не хочу думать об этом. Это мертво. Я хочу оставить это погребенным, как и было все эти годы.

Он смотрел на нее, опустив плечи.

– Я не верю тебе, – сказал он через мгновение. – Я знаю, как ты лжешь, всегда лгала. Ты лгала обо мне тем вечером, ведь ты не рассказала им, как завлекла меня и как любила делать это со мной; я тебе надоел и ты попыталась уничтожить меня. Но это не сработало: именно тебе пришлось уйти, ускользнуть, как преступнице. А я остался. Я всегда буду оставаться, а ты будешь уходить. Говорю я тебе: ты уйдешь снова. Я не допущу, чтобы ты крутилась возле моих родственников. Не допущу, чтобы твои фотографии появились в журналах и в газетных статьях о моей семье; не допущу, чтобы ты дала репортерам что-то пикантное для их газет. Ясно? Ты исчезнешь, как сделала это раньше, и не поедешь к ним снова.

«Он боится, – сказала Анна самой себе. – Он боится, он боится. А не я; я больше не боюсь, а он боится. Мне нечего бояться». Она глубоко вздохнула.

– Если я снова захочу быть с моей семьей, я сделаю все, что смогу, чтобы снова войти в семью. Ты не можешь остановить меня. А если попробуешь, я одержу над тобой победу.

Винс неприятно улыбнулся.

– Как? Снова рассказав свою ложь? Я тебе сказал: они тебе не поверят, не больше, чем в первый раз. Что ты тогда будешь делать? Расскажешь прессе? Радио? Телевидению? Я не позволю. Послушай меня. – Он наклонился вперед. – Кое-кто пытался перейти мне дорогу. Я всех их остановил. Понимаешь? Я позаботился о них.

Анна покачала головой. Когда тот наклонился, придвигаясь к ней, женщина снова почувствовала дурноту. Он боится, а не я; он боится, он боится. Но она еще ощущала слабость.

? Я никому не собираюсь рассказывать, – сказала Анна почти шепотом. – Уходи. Оставь меня в покое. Я только хочу забыть это.

Винс подвинул свой стул ближе к столику, ближе к Анне, и еще больше наклонился вперед; ей показалось, что можно услышать его дыхание.

? Хочу ввести тебя в курс дела. Я не собирался этого говорить, но думаю, ты должна знать. Я всегда был честным с тобой, Анна; ты можешь верить каждому моему слову. – Он сделал паузу, наблюдая за ней. – В прошлом месяце, когда Дора сказала мне о тебе, я позвонил одному другу, человеку, с которым я работал в Денвере. Он всегда брал на себя такие проблемы, если какие-то люди становились у нас на пути и тому подобное. Мы еще работаем вместе, так что я позвонил ему и сказал ему заняться тобой. Избавиться от тебя. И знаешь, что он сказал? Он сказал, что больше не занимается такими вещами. Он сказал, что ему уже почти семьдесят лет и он склоняется к более респектабельным занятиям. Я в нем был очень разочарован. А, вижу, ты заинтересовалась.

Анна сидела очень тихо, глядя на него широко открытыми глазами, задыхаясь. Кулаки у нее разжались и руки свободно лежали на коленях. Она вся похолодела.

– Я оказался перед ужасной дилеммой, – продолжал Винс. – Такую работу я доверял только моему другу. Я мог бы нанять кого-то еще, разумеется – всегда есть люди, готовые на все ради быстрых денег – но тогда одна проблема заменила бы другую. Тебя не стало бы, но тот, кого я нанял, имел бы надо мной преимущество. – Он как бы размышлял вслух. – Мне пришлось подумать над этим. Конечно, я мог бы убить тебя сам, но ты знаешь, я не могу. Этого во мне нет. Может быть, ты и удивишься – уверяю тебя, я сам удивился – но такой уж я. Я не убийца.

Наступила долгая тишина.

– Больше всего я ненавижу быть беспомощным, – тихо сказал Винс. – Поэтому не приехал несколько недель тому назад, когда Дора рассказала мне о тебе; мне нужно было определиться. И вот что я решил. Если ты доставишь мне неприятности, дилемма будет решена. Если ты распространишь свои безумные обвинения через прессу, то я ничего не потеряю, если найму кого-нибудь убить тебя. И я это сделаю. Моментально. Ясно тебе? Я колебаться не стану. Если же будешь вести себя смирно и снова исчезнешь, то будешь в безопасности. По крайней мере, с моей стороны опасность тебе грозить не будет. – Он улыбнулся. – Это нас связывает, Анна. Разве это не удивительно, столько лет спустя? Мы вместе. У нас обоих многое поставлено на карту. – Он отодвинул стул и встал. – Дора считает, что ты умная. Острая и жесткая, так она говорит о тебе. Если это правда, я не сомневаюсь, что ты будешь вести себя умно и осмотрительно. Это значит, конечно, что будешь держаться подальше от моей семьи. Тебе нечего там делать. Я уже говорил: хочу убедиться, что ты все поняла. В ближайшие годы обо мне появится много рекламы, и я не хочу, чтобы тебя там упоминали. Если приедешь к Гейл или Доре, или к кому-нибудь еще, я найду способ остановить тебя. Даю тебе слово, Анна, если окажешься рядом с ними, я остановлю тебя.

Он посмотрел на нее сверху вниз.

– Я был рад нашей беседе. Приятно видеть тебя такой привлекательной. И конечно, такой преуспевающей. Желаю тебе удачи. Можешь пожелать мне того же.

Анна посмотрела на него. В ее глазах он перешел границы ненависти. А потом направился к двери через вестибюль и вышел так быстро, что швейцар не успел придержать дверь для него.

Анна взяла свой портфель и пошла к лифту. Она глядела прямо перед собой и ни о чем не думала. На своем этаже она слепо подошла к двери, открыла ее и заперла за собой. Стерильная прохлада белых стен и белой мебели пронизала ее; она подошла прямо к диванчику у окна, выходившего на раскинувшиеся внизу сады, сбросила туфли и свернулась клубком в уголке.

Служащие офисов проходили через площадь и сад, и снимали жакеты и пиджаки, выйдя из здания. На улице так жарко, подумала Анна, а у нее дома так хорошо. «Не так холодно, как в вестибюле», – остановила она сама себя. Ее мысли старательно избегали всего, связанного с Винсом. Как странно, пришла ей в голову мысль, жить в двух мирах одновременно: горячем и холодном, сдерживающем и освобождающем, угрожающем и спокойном. Иметь семью и не иметь семьи. Мысли текли безудержно, как будто чем быстрее они неслись, тем сильнее она могла их держать под контролем. «У меня всегда была семья, – подумала она, – просто я никогда не обращалась к ней». Улыбка Винса пробилась сквозь ее мысли и рыдания перехватили горло. Неистовым усилием воли Анна протолкнула свои мысли вперед. Теперь она знала, что хотела бы вернуться в семью, по крайней мере, к некоторым из родных. Она хотела бы попробовать, посмотреть, сможет ли она. Ей было так трудно открыться, отдать кому-то часть себя, допустить кого-то свою тщательно охраняемую от посторонних жизнь. Но кажется, она им нравится. И ей нравилось быть с ними и строить планы о новых визитах. Ей понравилось это чувство семьи. «Если ты приедешь к Гейл или к Доре, или к кому-нибудь еще, я найду способ остановить тебя».

Она прислонилась лбом к прохладному стеклу. Единственное, что я хочу, это получить шанс снова быть с ними.

Вдруг Анна рассердилась. Она подняла голову и не стала сдерживать своего гнева. «Ты, сукин сын, что ты хочешь сделать? Найти способ убить меня? Ты уже убил меня однажды. Убил во мне ребенка, юность, радость и пробуждение чувств, на которые я имела право. Ты что думаешь, меня волнует, придешь ли ты за мною снова? Попробуй, черт тебя возьми, я буду бороться с тобой. Ты не раздавишь меня снова. Я не позволю. Никогда больше. Н и к о г д а».

Она отвернулась от окна и полистала маленькую книжку адресов и телефонов. «Скоро я буду знать этот номер наизусть», – подумала она. Поставив телефон на колени, набрала номер.

– Гейл, – сказала она, – что если я навещу вас в этот уик-энд?

ГЛАВА 11

В субботу накануне Дня труда[7] Чарльз появился рано утром на заднем дворе у Мэриан, где она срезала хризантемы и георгины.

– Как мило, – мягко сказала она, хотя Чарльз думал, что она удивится. Он никогда не навещал ее в это время дня и без предварительного звонка. – Как раз к завтраку, – добавила она и положила ножницы в корзину с темно-красными и белыми цветами.

На ней была длинная ситцевая юбка и блузка с длинными рукавами, розовые садовые перчатки и соломенная шляпа на белых, безупречно завитых волосах. Чарльз подумал, что Мэриан похожа на старомодный рисунок акварелью, изображающий леди в ее поместье.

– Я всегда ем поздно, когда Фреда нет дома, – сказала она.

– Где он? – спросил Чарльз.

– Он мне не говорит. У него есть девица в Нью-Йорке, может быть, он с ней. Ты приехал повидать его?

– Нет. – Чарльз взял корзину и понес ее в дом. – Это тебя не расстраивает?

– Ты имеешь в виду его подружку? Ну, нет, теперь нет. Расстраивало, когда появилась первая, лет пятнадцать назад, но какое-то время спустя я поняла, что на самом деле я просто была в растерянности, потому что когда-то вышла замуж за мартовского кота. Он такой и есть, знаешь ли; у него так много женщин, что я всегда представляю его себе рыскающим по темным закоулкам в их поисках. Но, конечно, тебе все это известно, ты проводишь с ним много времени.

Чарльз смотрел, как она наполняет водой садовую раковину и держит стебли в воде, обрезая их.

– Почему ты остаешься с ним?

– О, почему. Почему бы и нет? В основном я довольна и, полагаю, он тоже, не это ли нам нужно от брака? Быть, в основном, довольными? Больше я не прихожу в замешательство от его поведения, я просто не обращаю внимания, а если я этого не вижу, значит, это не существует, насколько я понимаю. Я наладила свою жизнь – я очень интересуюсь бизнесом, ты знаешь, я вхожу в советы директоров трех небольших компаний – а Фреда у меня столько, сколько мне нужно. Мы живем вместе, ведь мы были женаты так долго. Всегда легче всего жить с кем-то, кого понимаешь и чье поведение можешь предсказать. Зачем мне сюрпризы в моем возрасте? Я больше не интересуюсь сексом... – Она заметила, что Чарльз покраснел. – Боже мой, Чарльз, мы полвека были братом и сестрой, уж теперь-то нам следует говорить обо всем без стеснения. Я считаю секс невероятно скучным; все эти судороги и стоны, они уже кажутся нелепыми, когда достигаешь определенного возраста. Потом, в один прекрасный день я решила, что это потеря времени и вообще ниже меня, и вдруг я почувствовала себя... легкой, как будто ничего не весила и могла бы просто... поплыть. Все стало казаться гораздо более простым, ничто не тянуло меня вниз, ничего от меня не требовалось. Это было так удивительно. И это было таким облегчением.

Они помолчали. Мэриан расправляла цветы в высокой хрустальной вазе.

– Ты как-нибудь тоже почувствуешь это. Чарльз, – безмятежно сказала она. – Я уверена, что рано или поздно это случается со всеми.

– Я хочу поговорить с тобой об Анне, – проговорил Чарльз.

– Да, – вздохнула Мэриан. – Все это так странно, правда? Можешь себе представить, вернуться через столько лет, появиться из ничего, как какой-то призрак, и не поздороваться с нами, не дать нам возможности порадоваться ее возвращению? Я была ужасно разочарована. Я искала ее после похорон, а она ушла. Подожди минутку, я только отнесу цветы в гостиную.

Когда она вернулась, Чарльз стоял у стеклянной двери, глядя на дворик, спускавшийся к озеру, большие пальцы рук он засунул за пояс.

– Что бы ты сказала ей?

– Ну, я бы ее поприветствовала и сказала бы, как мы скучали без нее и как мы рады, что она вернулась. Я бы спросила, как она живет, где живет сейчас, чем занимается, замужем ли она, есть ли у нее дети? ...Боже мой, ей ведь уже почти сорок, ты знаешь.

Чарльз повернулся, чтобы посмотреть на нее.

– А что бы ты сказала, если бы она снова подняла тот вопрос?

– Ну, что ж, – Мэриан заглянула в холодильник. – У меня есть копченая лососина, помидоры и батон. Скорее обед, чем завтрак. Можно сделать тосты, как ты думаешь?

– Делай, что хочешь. Что бы ты ей сказала?

– Не знаю, я не думала об этом, – она взяла из шкафчика две тарелки и положила в них еду. – Не думаю, что она извлечет на свет ту историю. Это было так давно. Двадцать лет. Больше двадцати. Зачем выкапывать это? Мы уже забыли. Винс чрезвычайно успешно устроил свою жизнь; теперь будет невозможно установить, был ли он виноват. А Анна выглядела так впечатляюще на похоронах; очевидно, она хорошо живет. Все мы постарели, подросли, знаешь, – мы цивилизованные люди – мне кажется, в тот вечер было какое-то ужасное замешательство, путаница, и все мы были так расстроены, что не смогли бы добраться до истины. Но все это позади, и я, конечно, не собираюсь поднимать все это. Я не хочу даже думать об этом. И уверена, что Анна чувствует то же самое.

Чарльз с усилием кивнул. Он подцепил вилкой кусочек лосося со своей тарелки.

– Анна была у Гейл на прошлой неделе. Я решил съездить туда и спросить Гейл, о чем они говорили. И не думает ли она, что мне надо увидеться с ней.

– Она была у Гейл? Никто мне не сказал. Очень странно, что никто мне не сказал; ведь я практически была ей вместо матери. Откуда ты знаешь, что она там была?

– Винс сказал мне, что слышал об этом от Кита пару дней назад.

– Кит, – произнесла Мэриан. – Мой собственный сын. И не сказал мне. Ладно, предположим, он подумал, мне это будет неинтересно. Я никогда не говорила с ним об Анне. – Она налила кофе в чашки китайского фарфора. – Если ты хочешь увидеться с нею, Чарльз, позвони ей. Почему ты собираешься спрашивать совета у Гейл?

– Потому что я не знаю, что делать, черт побери! Если бы у меня было хоть какое-то представление о том, как она ко мне относится – она мне не позвонила, ты знаешь, ни единого слова – если бы я мог знать, как говорить с нею...

– Говори, что хочешь, Чарльз. От сердца. Это единственный способ разговаривать с дочерью. Я всегда так говорила с Розой, поэтому мы так близки.

– Значит, ты считаешь, мне надо взять у Гейл номер телефона и позвонить ей.

– Если ты этого хочешь. Боже мой, Чарльз, не будь таким робким. Это же не приготовления к битве, ты просто собираешься поговорить со своей дочерью.

– А как насчет тебя? Ты ей будешь звонить?

– Да, конечно, я хотела бы, чтобы она мне позвонила. Ведь это она уехала и я жду, чтобы она установила с нами контакт, раз вернулась. Но если не позвонит... ну, конечно, я позвоню, как только узнаю, где она.

– Я узнаю у Гейл и дам тебе знать, – он отодвинул стул.

– Куда это ты? Ты не поел.

– Я еду в Тамарак.

– Сегодня? Сейчас?

– Ближайшим рейсом, если попаду на самолет.

– Что ж, неплохая идея. Обычно мы ездили туда на каждый День труда, помнишь? Не знаю, почему это изменилось. Чарльз, я еду с тобой. Я сама могу узнать об Анне, я практически была ее матерью, ты ведь знаешь. Вот только соберусь, это быстро. Очень хорошая мысль, почему бы не съездить на уик-энд – особенно, если Фред уехал? Дай мне один час на сборы, Чарльз.

– Мэриан, я еду прямо сейчас. Если ты действительно хочешь поехать, то можешь лететь более поздним рейсом и позвонить мне, когда приедешь. Я буду в отеле «Тамарак».

– Чарльз, я прошу тебя подождать всего час.

– Слишком долго. Мне надо ехать, пока я не передумал. – Он поцеловал Мэриан в щеку. – Знаешь, я ужасно устал быть трусом.

Он удивлялся своим словам по пути к дому и продолжал удивляться на самолете, летевшем в Денвер, и на меньшем самолете – рейсом в Тамарак, летевшем над Сан-Джоанс в вечерних сумерках. Почему он сказал это Мэриан? Чарльз никогда не проявлял перед нею никакой слабости, страха или волнения, он даже никогда не упоминал о них никому в семье, кроме Винса и позднее, Фреда Джакса. Этого нельзя было делать, Итан ничего подобного не допускал, и он не должен был.

Но Итан умер, а Анна вернулась. Все изменилось.

В аэропорту Тамарака он взял напрокат машину и проехал две мили до дома Гейл. Во второй раз за этот день он появлялся без предварительного звонка. Странно, но от этого Чарльз чувствовал себя более собранным.

– Дедушка! – крикнула Робин, открывая ему дверь. – Мы тебя не видели целую вечность! – Она подняла свое личико для поцелуя. – Мы ужинаем. Ты тоже поешь, у нас всего полно. Мама! – позвала она, таща Чарльза за руку, чтобы он пошел на кухню вместе с нею. – Дедушка приехал!

Гейл и Анна повернулись от стола с вилками, застывшими в воздухе. Нед вскочил со стула.

– Привет! – сказал он. – Я только что написал тебе письмо, думаю, ты его еще не получил. – Чарльз смотрел на Анну, ему в голову не приходило, что та может быть здесь. Лео пожал ему руку. – Какой приятный сюрприз, Чарльз. Поужинаешь с нами? Присоединяйся.

– Привет, папа, – сказала Гейл, вставая и целуя Чарльза в щеку.

Анна встала и протянула ему руку.

Чарльз потянулся было поцеловать ее, не беря протянутой руки, но ледяное лицо Анны остановило его. Он официально пожал ее руку.

– Приятно видеть тебя Анна.

– У нас еще есть торт, дедушка, – сказал Нед. – Его испекла тетя Анна, он шоколадный, с орехами и глазурью.

– Я бы попробовал кусочек, – сказал Чарльз. – Я ужинал.

– У нас есть кофе, – сказала Гейл, возвращаясь к своему стулу. – Садись, папа.

Чарльз обошел вокруг стола, чтобы сесть рядом с Лео. Все молчали.

– Я только сегодня утром решил приехать.

– Тебе повезло, что успел на этот рейс, – сказал Лео.

? На самолете были места, – ответил Чарльз. – Я думаю, большинство тех, кто решил провести здесь уик-энд, уже здесь.

Снова возникла пауза. Кухня была в полумраке, за исключением накладывающихся друг на друга кругов света от двух медных ламп, висевших низко над столом. В широких окнах стоял темно-серый вечер, переходивший в черноту, разрываемую скоплением огней, которые на расстоянии казались созвездиями – это был Тамарак. В открытые окна залетал легкий ветерок, приносивший с собой запахи сосен и полевых цветов, а также холодок, напоминавший о зиме. Ни один звук не нарушал тишину.

– Ну что ж, мы рады, что ты приехал, – сказал Лео. – Нам нравится, когда за столом так много народа. И мы могли бы поговорить о «Тамарак Компани»; разговоры лучше, чем все эти письма, которыми мы обмениваемся.

– Ты дашь дедушке торта? – спросил Нед у Гейл. – И не могла бы ты отрезать заодно еще два кусочка?

– А ты съел свой ужин? – поинтересовалась она.

– Почти все. Мне бы хотелось поглядывать на десерт, знаешь, как будто он ждет меня. Как будто это мое будущее.

Улыбаясь, Гейл отрезала два куска. Она подала тарелку Чарльзу и поставила тарелку рядом с прибором Неда. Она налила кофе Чарльзу и воды и вина остальным их стаканы. Анна смотрела на ее точные движения, успокаивающие, как колыбельная.

– Вы извините нас? – сказала она. Встала и протянула Чарльзу руку. – Я думаю, мы пройдем в гостиную.

Благодарный Чарльз быстро отодвинул стул и прошел к двери вслед за Анной.

– Я тоже пойду, – вскочил Робин.

– Не в этот раз. – Гейл положила руку на локоть Робин. – У тети Анны и дедушки личная беседа.

– Как же твой торт? – спросил Нед.

– Съешь его за меня, – сказал Чарльз. – Я возьму другой кусок, когда вернусь.

Нед улыбнулся и взглянул на Гейл.

– Он попросил меня, – заметил Нед.

В гостиной было тихо. Анна включила лампу рядом с широким диваном и присела на один его конец. Чарльз поколебался, потом сел на другой край. Впервые они прямо смотрели друг на друга. Вспоминая ее ребенком, Чарльз не мог поверить, что это его дочь. Она была одета по-домашнему, в джинсы и белый кашемировый свитер с треугольным вырезом, а волосы стянуты сзади белым шарфом, но казалась элегантной и утонченной, чего никак нельзя было предугадать в диковатом, трудном ребенке, каким она была когда-то.

– Ты выглядишь очень хорошо, – сказала Анна.

– Да, со мной все в порядке. – Он махнул рукой, как будто это было неважно. – А ты выглядишь чудесно, Анна. Ты такая красивая... ты похожа на свою мать, знаешь, но ты даже еще красивее, чем она.

Анна покачала головой.

– Я так не думаю.

– Я по тебе скучал, – сказал Чарльз. – Я так много хотел сказать тебе. Это было ужасно, не иметь возможности сказать им.

Анна слабо улыбнулась.

– Это прошло.

– Извини. Конечно, для тебя это должно было быть еще хуже. Куда ты поехала тогда?

– Сан-Франциско, я ходила в колледж в Беркли, а потом в Гарвардский юридический. Сейчас я работаю в одной из фирм Лос-Анджелеса.

– Ты юрист. Когда-то я бы подумал, что ты была слишком... мечтательной для такой профессии. Хотя ты всегда была сильна в спорах. – Он улыбнулся. – Какой раздел юриспруденции?

– В основном, разводы.

Чарльз медленно покачал головой.

– Я не могу привыкнуть к этому. Сегодня утром Мэриан сказала, что тебе сейчас около сорока. А ты женщина с профессией... юрист! Для меня все эти годы ты была моей девочкой, мы как раз праздновали твой день рождения – извини, – быстро сказал он, так как лицо Анны застыло. – Я не хотел говорить об этом. Зачем ворошить прошлое? Расскажи мне о себе. Ты не замужем?

– Однако мы должны поговорить об этом, – сказала Анна ровным голосом. – Это еще стоит между нами. Это не исчезает только потому, что ты смотришь в другую сторону. Это ваш любимый трюк, всей семьи, я помню. Как заговор молчания, когда отрицают то, что не хотят видеть. Вы превращаетесь в слепых и глухих, лишь молча улыбаетесь. Поэтому я и уехала.

Чарльз вспомнил Мэриан сегодня утром, как она сказала: «Б о л ь ш е я не прихожу в замешательство от его поведения; я просто не обращаю внимания, а если я этого не вижу, значит это не существует, насколько я понимаю».

Он посмотрел на свои руки.

– Извини, – снова сказал он. – Ты должна нас ненавидеть.

– Только одного из вас, – ответила она. Он на мгновение закрыл глаза.

– Винс до сих пор отрицает это, ты знаешь.

Анна посмотрела на него ледяными глазами.

– Я не должен был говорить это. Я знаю, это не... не...

– Спор.

– Не спор. Я согласен с тем, что ты сказала...

– Согласен?

– Да! Что я могу сказать, Анна? Я верю тебе. Боже мой, это как будто заново пережить его, то ужасное время. – Он поколебался. – Ты собираешься увидеться с ним?

– Я уже его видела. Он приезжал в Лос-Анджелес, чтобы угрожать мне, если я стану говорить о прошлом или видеться с кем-то из вас.

Чарльз отпрянул назад.

– Винс этого не мог сделать.

– Послушал бы ты сам себя! – яростно сказала Анна.—Ради Бога, ты ничему не научился? Первое, что говоришь о нем, что он не мог этого сделать. У тебя нет никакого представления о том, что он сделал бы; ты ничего о нем не знаешь. Зачем ему угрожать мне? Если ты мне веришь, то знаешь, что он уже сделал гораздо худшее.

– Что бы он ни сделал раньше, он изменился, – сказал Чарльз. – Возмужал. Винс сенатор США и мой брат, Анна, я не могу так сразу приговорить его. Этого ты от меня хочешь? Да, предполагаю, так оно и есть. Но я не могу так, ни с кем из семьи я не могу так поступить.

– Со мной ты смог.

– Я не приговаривал тебя. Я просто не мог... я не знал, что делать с тем, что ты рассказывала нам, и о том, что я, как считал, знаю о тебе и о Винсе. Я знаю, я был неправ; я должен был найти способ помочь тебе. Но это было двадцать лет назад, Анна...

– Двадцать четыре.

– Да, конечно, двадцать четыре. Разве это не достаточно долгое время, чтобы преодолеть что-то, продолжать жить? Почему ты так долго не появлялась? Мы пытались отыскать тебя: дедушка нанимал детективов, но все они сказали, что не было никаких следов...

– Я взяла мамину фамилию.

– Гарнетт? Теперь это твоя фамилия? Странно, мне так и не пришло в голову спросить, какая у тебя сейчас фамилия. – Они помолчали. – Я всегда старался быть хорошим отцом! – выпалил он. – После того, как твоя мать умерла и Мэриан сказала, что будет заботиться о тебе, мне казалось, что мы с тобой могли бы стать хорошими друзьями, ходить в зоопарк, в Музей естественной истории Филда и в Музей естественных наук и промышленности, и в планетарий, и в океанариум... Я составил список мест, куда мы должны были пойти. И думал, мы будем разговаривать обо всем, что тебя интересует, я бы помог тебе понять что-то и разобраться с проблемами. Я так отчетливо видел нас обоих, это как будто были картинки, на которых изображены родители с детьми, они всегда кажутся такими яркими, полными солнечного света... – Он издал смущенный смешок. – Это, наверное, кажется глупым, но я видел нас таким образом. Отец и дочь, хорошие друзья, любящие друг друга.

– Но ничего этого не было, – сказала Анна.

– Нет. Не знаю почему. Может быть, я не очень старался. Или слишком долго собирался. Я уверен, ты не помнишь, я долго ни за что не мог взяться. Она умерла так внезапно. Ведь не было какой-нибудь болезни, чтобы я мог привыкнуть к мысли, что она уйдет, но это случилось в одну минуту. Вот только что она мне позвонила что через полчаса будет дома, а потом сразу же ее сбила эта проклятая машина, этот мерзкий пьяница, но он уехал, а она умерла в ту же минуту. Если бы она не позвонила мне, но она знала, как я беспокоился и всегда звонила, или если бы она ушла на минуту-полминуты позже, или если бы она... Но она этого не сделала, и он убил ее. – Чарльз покачал головой. – Невозможно забыть такое, знаешь, боль никогда не прекращается.

– Я знаю, – прошептала Анна.

Чарльз медленно начал понимать, что она имела в виду.

– Это была смерть, – сказал он, повысив голос. – Это был конец нашей семьи, как нам известно. Я не могу просить тебя забыть это; ведь то, что случилось тогда, было гораздо хуже, разрушительнее, чем то, что могло произойти с тобой.

– Действительно, хуже?

– Ты потеряла мать!

Глаза Анны стали задумчивыми.

– Да. Я не понимала... Кажется изнасилование, потерю и предательство легче пережить, чем смерть любимого человека.

Чарльз сморщился.

– Ты думаешь, мы предали тебя.

– О, да.

– Я так не думаю. Я тебе сказал, все, что я хотел, это быть тебе хорошим отцом. Но ничего не получилось. Все эти мечты о том, как бы ты любила меня, торопилась бы мне навстречу, когда я приходил домой, была бы моей девочкой... ты не была похожа на такую дочь. Ты всегда казалась недовольной. Ты жила сама по себе, никогда не просила меня что-то делать с тобой вместе. Я чувствовал, что ты всегда поворачиваешься ко мне спиной.

– И ты не знаешь, почему, – сказала Анна.

– Нет. Я чувствовал себя таким беспомощным. Нет, конечно, я не знаю, почему.

– Я жила в доме Мэриан. Мне было семь лет и я потеряла и мать, и свой дом. А мой отец заботился только о своей потере, о своем горе, так что для меня не было места, чтобы разделить и мою печаль. Ты прав. Я была сердита.

Они замолчали. Чарльз вздохнул.

– Я делал ошибки, Анна, я это знаю. Если бы мог, исправил бы их. Но что бы ты хотела, чтобы я сделал сейчас? Весь вечер могу повторять, что мне очень жаль, разве это поможет? Или мы можем забыть прошлое, начать с этой минуты и... познакомиться. Должно быть, ты хочешь этого, иначе не вернулась бы. – Он подождал.—Даже если ты не можешь забыть, ты можешь простить. Знаешь, я ничего и никогда не делал тебе из плохих побуждений; я всегда любил тебя, всегда хотел тебе самого лучшего. Пожалуйста, прости меня, Анна, разве я много прошу?

– Да, – медленно произнесла она. – Многого.

– Почему, ради Бога? Мы так долго жили с этой болью, почему ты хочешь, чтобы она длилась? Теперь ты здесь; ты преуспевающая, красивая женщина и всего добилась без меня. Ты доказала, что я не нужен тебе, как и любой из нас. Пора простить. Я хочу быть твоим отцом, Анна, еще не поздно. Мы с Гейл не очень близки – наверное, она сказала тебе об этом – Гейл никогда не относилась ко мне с теплотой. Я думаю, она упрекает меня за твой уход. И хотя не говорила этого, просто мне кажется, что у нее ко мне такие чувства. Но если ты простишь меня, если мы начнем сначала, то Гейл тоже смогла бы простить, я уверен. Мы вернули бы все, что потеряли. Я ни о чем не прошу тебя, Анна, я только хочу, чтобы ты снова полюбила меня.

Анна слегка улыбнулась.

– Это все, чего ты хочешь?

– Боже мой, – взорвался Чарльз, – неужели у тебя нет никаких чувств ко мне?

Анне хотелось заплакать, но слез не было.

– Слишком рано для этого. Я не прощаю тебя. Я не могу любить тебя.

Вдруг Чарльз снова подумал о Мэриан. «Вдруг я почувствовала себя легкой, как будто я ничего не весила и могла бы просто... п о п л ы т ь». Бесполая Мэриан, рассуждающая о свободе. Но Чарльз подумал о шелухе – пустой, высохшей, невесомой. И такой показалась ему Анна. Ни в ее голосе, ни в лице не было ни боли, ни напряжения, ни даже гнева. Точно также она могла бы говорить о постороннем.

Но все-таки он не был в этом уверен. Ему всегда было трудно понимать людей. Может быть, она и не была пустой шелухой; может быть, она была молодой женщиной которая замерзла. Или заснула.

– Не знаю, – сказал Чарльз, – просто не знаю.

Анна посмотрела на него, не понимая, что отец имеет в виду. Нахмурясь, он смотрел на свои сжатые руки Чарльз был высоким мужчиной, но сейчас, сжавшись в уголке дивана, выглядел высохшим, а морщины на лице, казалось, углубились.

– Расскажи о компании, – попросила она. – Мне хотелось бы знать, что случилось. Гейл и Лео сказали что у тебя возникли проблемы.

Все еще глядя на свои руки, он слабо улыбнулся.

– Это все, что они сказали?

– Я хотела бы, чтобы ты рассказал мне, – мягко сказала она.

Он развел руками.

– У нас был проект, который не получился. Это должен был быть – и был точно такой проект, какие твой дедушка осуществлял десятками – но оказался неудачным. – Он сделал паузу и вздохнул. – Нет, разница была. Твой дедушка подождал бы, пока не убедился, что все в полном порядке. Я этого не сделал. Я так хотел сдвинуться с места и сделать что-то, чем все могли бы гордиться... – Он покачал головой и постарался выпрямиться. – Так что я это дело прошляпил, как говорит молодежь. И я взял в долг средства для этого проекта, подписал закладные на свою собственность – банки ничего не дали бы без моего персонального ручательства – так что сейчас дела мои плохи.

– Мне очень жаль, – сказала Анна.

– Однако, все будет в порядке, по крайней мере, гораздо лучше, чем сегодня, когда я продам «Тамарак Компани». У меня уже есть предложение: цена низковата, но это только первое предложение, многие проявляют большой интерес к курортам, в том числе японцы. Мы должны получить сто миллионов, может быть, сто пятьдесят, тогда мы заплатили бы долги и еще осталось бы на новые проекты. Потом мы бы решили, что делать с «Четем Девелопмент». Я знаю, что Фред хочет быть президентом, и меня это устраивает, я готов уйти от дел. Но сначала самое главное. Я должен решить эту проблему, а семья обязана помочь мне.

– Думаю, они хотели бы помочь, если бы смогли, – сказала Анна. – Но ты просишь их продать компанию, в которой заключается вся их жизнь. А ты уверен, что сможешь получить хорошую цену? Лео говорит, что очистка, о которой толкует Управление по охране окружающей среды, станет настоящей головной болью. Не могу представить себе, чтобы кто-то пожелал вложить деньги, пока все не уляжется.

– Управление – это не важно. Единственное, чего они хотят, это очистить один уголок города, где почва загрязнена выбросами из старых рудников. Не понимаю, почему Лео так разволновался; после очистки город станет надежнее, и стоимость компании возрастет.

– А не больше ли это, чем уголок города? Лео говорит, что это будет больше половины восточного участка и, в основном, он принадлежит компании. Так что вам придется платить за очистку и за расселение людей на время очистки, может быть, переселить придется больше ста семей. Никто даже не знает, сколько времени это продлится; они не знают, насколько глубок слой загрязненной почвы, поэтому не могут сказать заранее, сколько земли должны будут вывезти. Это может вылиться в большие расходы. На днях представители Управления заявили Лео, что они беспокоятся об отравленной пыли, которая будет висеть в воздухе, пока почву будут копать и увозить. Люди, которые там живут, беспокоятся, продают свои дома и не могут заложить их, потому что банки не дают денег под залог недвижимости в этой части города, пока не будут знать о состоянии дел.

– Это интересно, – сердито сказал Чарльз. – Все это. Не знаю, что взбрело Лео в голову; он раздул проблемы сверх всякой меры.

– Но против вас возбудили судебное преследование. Ведь это так? Несколько семей, живущих здесь, подали на компанию в суд, потому что их дети больны, и они обвиняют в этом рудничные выбросы. Предполагаю, что у вас еще будет много подобных неприятностей, особенно, если вокруг летает пыль. А такая молва уже вредит городу: после того как в газетах всей страны появились первые статьи, поступили отказы на аренду нескольких домиков. Если затраты будут достаточно высокими, а реклама отрицательной, можно с уверенностью сказать, какой будет стоимость «Тамарак Компани».

– Я тебе уже говорил, что все это преувеличено. Винс проверил, как обстоит дело с Управлением. Это небольшая операция, стоить будет недорого, и в городе даже не будут знать, что происходит. Если кто-то и отказался от аренды, то другие приедут, это несерьезно, Анна, – резко сказал он. – Мне нужна твоя помощь. – Чарльз слабо улыбнулся. – Обычно, я расстраиваюсь, когда приходится обращаться за помощью, знаешь, это как будто признаться, что ты потерпел поражение. В незнакомом городе я даже не спрашиваю, как куда-нибудь пройти, я знаю, это смешно, но слова застревают у меня в глотке. Я лучше часами буду кружить по городу, чем признаю, что заблудился. – Он покачал головой. – Не знаю, почему я рассказываю тебе все это. Просто я переполнен чувствами и стыжусь этого. У меня такое чувство, будто я по-настоящему повзрослел и могу со всем справиться. Это меня постоянно беспокоит. Мне надо бы быть теперь мудрее, проявлять больше зрелости, больше прозорливости. Черт побери, я в таком возрасте, когда мужчин называют старейшинами. А я все еще ощущаю себя двадцатипятилетним, которому еще многому надо учиться, пройти долгий путь прежде чем смогу поступать, как мой отец, и быть похожим на него... Ладно, извини, я совсем заболтался, как они выражаются. Все это чепуха, Анна; главное – выпутаться, а потом я снова встану на ноги. Мне нужно продать «Тамарак Компани». Это моя единственная надежда. Некоторые в семье против этого, но ты могла бы с ними поговорить и убедить, они тебя послушают, ты в этом деле более объективная, чем я. Поговоришь, Анна? Я бы не просил тебя, но у меня нет выбора, дела так плохи...

– Можно сказать «Спокойной ночи»? – спросила Робин. Она стояла у двери, собираясь шагнуть в комнату.

– Да, конечно, – ответила Анна. – Я и не думала, что так поздно.

Чарльз все смотрел на Анну.

– Помоги мне, – поспешно сказал он, понизив голос почти до шепота. – Поговори с ними. Они тебя послушают.

– Спокойной ночи, дедушка, – сказала Робин, стоя перед ним. Она протянула руки и Чарльз наклонился, чтобы обнять ее. – Спокойной ночи, – сказал он. – Может быть, завтра увидимся.

– А ты не остаешься у нас ночевать? – спросил Нед, появляясь вслед за Робин. – Ты не видел мой новый велик. У него восемнадцать скоростей и он едет прямо в гору.

– Я посмотрю на него после обеда, – сказал Чарльз.—Я собираюсь повидаться утром кое с кем по делам, а потом могу побыть с тобой. ? Лицо Неда стало ледяным.

– Дела? Как продать «Тамарак Компани»? Ты этого не сделаешь, мы тебе не позволим.

Робин толкнула его локтем.

– Ты не должен обсуждать это с дедушкой.

– А я и не обсуждаю. Я только сказал ему.

– Пора в постель, – сказал Лео, подходя к двери.

Чарльз встал.

– Я тоже пойду.

– Ты остаешься здесь, – запротестовала Гейл, которая стояла за спиной Лео. – Я не могу позволить тебе идти в отель.

– Все же я пойду. И я оставил там свою сумку.

– Побудь еще немного, – сказал Лео. – Ты не попробовал торта Анны. И нам не удалось поговорить.

Робин и Нед с интересом взглянули на деда, заметив нерешительность, отразившуюся на его лице. Чарльз повернулся к Анне.

– Я останусь?

– Конечно, – непринужденно ответила она. – Мы сварим еще кофе.

Она пошла на кухню, Чарльз последовал за ней, в то время как Гейл и Лео пошли с детьми в другое крыло дома.

– Видишь, даже дети, – сказал Чарльз. – Они даже не хотят слушать никаких доводов. Но ты их убедишь.

Анна насыпала зерна кофе в кофемолку и взяла кофеварку, чтобы налить воды. Но когда повернула кран, потекла лишь тонкая струйка.

– Странно, – пробормотала она. – Все было нормально.

Чарльз смотрел, как она держит кувшин кофеварки под краном, и пытался придумать, что сказать. Но ему казалось, что он все сказал – и безуспешно. Дочь все еще не простила его и все так же не любила. Вдруг ему отчаянно захотелось, чтобы она его любила. Он еще успеет стать хорошим отцом.

Зазвонил телефон, потом перестал звонить, потому что сняли трубку в другой комнате. Нахмурившись, Анна закрутила кран. Теперь вода лишь капала, а это ничего не давало.

– Мне хотелось бы навестить тебя в Лос-Анджелесе, – сказал Чарльз. – Как ты к этому относишься? Так много...

Лео вошел в кухню в куртке, наброшенной на плечи.

– В мэрии собрание, какие-то проблемы с водой. Лучше вам не пить ее. Не знаю, когда вернусь.

– Мне там нужно быть? – спросил Чарльз. Лео задержался у двери.

– Почему бы и нет? Ведь они позвали меня, потому что всегда так делают, когда возникает проблема, или думают, что компания должна что-то предпринять. В любом случае, я был бы рад, если бы ты там был со мной.

Чарльз подошел к Анне. Снова показалось, что он хочет наклониться к ней, и снова он остановился.

– Я увижу тебя завтра. Можно?

– Конечно, – сказала Анна. – После обеда мы поднимемся на фуникулере в горы и устроим там пикник; может быть, ты присоединишься к нам?

– С удовольствием.

Когда они с Лео ушли, Анна вылила воду, которую успела набрать в кофеварку, и пошла в комнаты. Гейл сидела у кровати Робин.

– О, хорошо, ты можешь поцеловать меня на ночь, – сказала Робин. – И Неда тоже, а то он обидится, если ты меня поцелуешь, а его нет.

Анна и Гейл переглянулись и улыбнулись друг другу.

– Конечно, я не хочу, чтоб он обиделся, – серьезно сказала она. Наклонилась и быстро приложила свою щеку ко лбу Робин. – Спокойной ночи, Робин.

– Тетя Анна, ты психотически против объятий? – спросила Робин.

Анна остановилась на полпути к двери и обернулась, смеющимися глазами глядя на Робин.

– Робин, что это значит? – спросила Гейл.

– Я думаю, Робин хочет знать, нет ли у меня психологического сопротивления объятиям, – сказала Анна. Она села на кровать рядом с Робин. – У меня нет к ним сопротивления, просто я не очень часто делаю это, у меня это не так хорошо получается, как у твоей мамы. Извини, если тебе показалось, что я не захотела тебя обнять.

Робин встала на колени в своей кровати и обвила Анну руками.

– Тебе надо поупражняться и ты будешь уметь это делать так же хорошо, как мама.

Руки Анны медленно обхватили Робин. Они были негнущимися от внутреннего сопротивления, и она сказала сама себе, что выглядит нелепо, а ведь всего-навсего пытается обнять восьмилетнюю девочку. Женщина заставила себя сжать руки, охватывая ими худенькое тельце Робин. Она чувствовала тепло этого маленького тела сквозь ситцевую пижаму и вдыхала запах нежной, загорелой кожи, как солнечный свет в саду. Ее пальцы прижались к узеньким ребрам ребенка и к маленьким острым лопаткам, а тоненькие ручки Робин тесно обхватили Анну в то время как сама девочка звонко чмокала ее в обе щеки.

Это было как будто Анна держала в объятиях саму себя, только маленькую. Вдруг она почувствовала пустоту и боль утраты. А потом на нее нахлынуло теплое чувство к Робин и желание обнимать вечно это тельце, прижимая к себе ребенка с его невинностью, чистотой и жизненной силой.

– Я люблю тебя, тетя Анна, – сказала Робин. – Я хотела бы, чтобы ты была всегда.

Анна закрыла глаза.

– Я бы тоже хотела.

Даже при том, что волна тепла еще заливала ее, она не могла произнести простые слова, которые так легко получались у Робин. А когда подняла глаза, то встретилась взглядом с полными слез глазами Гейл. Анна повернулась и коснулась губами щеки Робин, потом осторожно разняла руки.

– Пора спать. Увидимся за завтраком.

Робин натянула одеяло до подбородка.

– Ты сказала это очень хорошо, – торжественно объявила девочка.

– Спасибо, – улыбаясь, Анна прошла к комнате Неда. Он читал в постели. – Я пришла пожелать спокойной ночи. Хочешь, я обниму тебя?

– Не, я не обнимаюсь, – сказал он. – Это для детей.

– Хорошо, – она наклонилась и легонько поцеловала его в щеку.

– Ну, может быть, разочек, – согласился мальчик. Анна слегка обняла его. «Ничего страшного, – подумала она. – Действительно я могу научиться этому».

– Спокойной ночи, Нед. Хороших снов.

– Спокойной ночи, тетя Анна, – он уже вернулся к своей книжке.

Она встретилась с Гейл в холле и они пошли обратно на кухню.

– Ты такая хорошая с ними, – сказала Гейл.

Анна покачала головой.

– Это они хорошие со мной. Удивительно, насколько труднее знать, как вести себя с ними, чем провести целый судебный процесс от начала и до конца.

– Я бы хотела услышать что-нибудь о таких вещах. Ты никогда не рассказывала нам о процессе Доры. Лео сказал, что спросил тебя однажды, но ему показалось, что ты не хочешь говорить об этом.

– Не особенно. Я сказала тебе, что мы выиграли Дора получила деньги и дом в Тамараке. Это больше, чем она ожидала. И была очень довольна.

– Но?

– Никаких но. Мне нравится выигрывать, но я не помешана на этом, меня больше интересуют те дела, над которыми я работаю сейчас, чем те, что закончила.

– Могу предположить, что Дора тебе показалась трудным человеком.

Анна улыбнулась.

– Такие утверждения делают юристы. Это называется удить рыбу слишком длинной удочкой.

Гейл рассмеялась.

– Ну, хорошо, я считаю ее трудным человеком. Я никогда не могла ей симпатизировать, поэтому была удивлена, что нам так понравился Джош. Он нравится большинству людей в Тамараке, фактически, его любят больше, чем ее; вот я и подумала, что наверное, поэтому ты и не захотела говорить об этом. Ладно, думаю, мы больше не получим кофе, пока они снова не включат воду. Ой, подожди, у меня же есть бутылки с водой в гараже, в прошлом году у нас были проблемы с водой, небольшие, но мы купили несколько ящиков. Я сейчас.

Анна сидела за кухонным столом, пока Гейл ходила в гараж, оставив открытой дверь кухни. Когда зазвонил телефон, она крикнула Анне:

– Ты не могла бы послушать?

Анна подняла трубку.

– Алло.

– Гейл, – услышала она голос Мэриан. – Мы с Ниной только что приехали в город, собрались неожиданно, специально не собирались. Сейчас мы у меня дома и подумали, что вы с Лео могли бы прийти на чашку чая, но что-то случилось с водой, так что мы хотели бы прийти к тебе. Я знаю, сейчас поздно, но очень хочется поговорить с тобой, а ты могла бы сделать чаю, и я думаю, к тому времени, как мы вернемся, воду снова дадут. Только если это не что-нибудь серьезное, здесь по нижним улицам ездит грузовик с громкоговорителем, объявляют, что нельзя пить воду, хотя это не кажется большой проблемой. Чарльз у тебя? Я звонила ему в отель, но там нет. Ладно, мы сейчас приедем, через несколько минут будем у тебя.

Анна слышала голос, усиленный динамиком, на Ривервуд Роуд. Гейл стояла в дверном проеме с двумя кувшинами воды, и они слушали, как этот голос становился громче.

– Не пейте воду из водопровода. Пейте только воду в бутылках и канистрах. Свежая вода будет доставлена в Сити-Холл через два часа. Не пейте воду из водопровода. Пейте только воду в бутылках и канистрах. Свежая вода будет доставлена...

– Гейл? – спросила Мэриан. – Ты слушаешь?

Анна хотела было передать трубку Гейл, но передумала. Она не могла прятаться, ей нужно было увидеть их.

– Это Анна, – сказала она в трубку.

– Боже мой, Анна. Я понятия не имела, что ты здесь. Хорошо, мы конечно же сейчас подойдем, ты подождешь нас, ладно? Или ты остановилась там? Да, конечно, ты должна быть там. О, дорогая, как хорошо будет увидеть тебя снова.

– Мэриан и Нина, – сообщила Анна Гейл, вешая трубку. – Они придут на чашку чая.

– Нина? Что она делает в Тамараке? Ведь она сейчас не разводится. – Гейл налила воду из кувшина в кофеварку. – Я начинаю нервничать из-за воды. Никогда у нас громкоговоритель не предупреждал об опасности. – Она включила кофеварку и налила воды в чайник. – Бедная Анна, тяжело тебе. Сначала папа, потом Мэриан и Нина, и еще какие-то трудности с водой. Тебе наверное, хочется оказаться в мирном Лос-Анджелесе.

– Нет, – ответила Анна. В ее голосе было удивление. Она подумала о своей совершенно белой квартире, холодной, молчаливой, пустой, как она сама. Никто туда не приходил. Это было ее любимое место после офиса. Но теперь представляя ее себе, она внутренне сжалась.

– Нет, – снова повторила она. – Я рада, что я здесь.

– Еда, – задумалась Гейл. – У нас есть примерно треть твоего торта; Лео и Нед нанесли ему самый большой ущерб. Достанем несколько ломтиков мяса и хлеба; Мэриан и Нина должно быть голодны. – Она достала пакеты из холодильника. – Просто настоящий семейный вечер. Давно все мы не собирались. Кстати, ты думала о Джоше?

– Немного.

– Правда? Ну, наверное, он был врагом, не так ли?

– Оппонентом, – Анна почувствовала странное неудобство, говоря о нем, казалось, без видимых причин. – Он мне казался самонадеянным, человеком, который любит все делать по-своему и не любит, чтобы им помыкали.

– О, – задумчиво сказала Гейл, – Джош очень уверен в себе, но, знаешь, он приобрел невероятную репутацию; почти все музеи в мире вызывали его в качестве консультанта, а правительства приглашают его, чтобы он помог им сохранить их старинные здания и памятники. Они с Лео много говорят об истории, оба помешаны на прошлом. Иногда я думаю, что Джошу прошлое нравится больше, чем настоящее – по крайней мере, проводит с ним массу времени и его лицо светится, когда он говорит о нем, гораздо больше, чем когда, случалось, говорил о Доре, вот что я тебе скажу. Я совершенно не могла вообразить, почему он захотел ее. Дедушка бывало говорил, что слабостью в характере Джоша было то, что тот не женился на Доре, но я думаю, слабость его состояла в том, что он вообще был с нею. Мне не следовало бы так говорить, прежде всего, это моя кузина. Наша кузина. Но я всегда думала, что она еще и какая-то сука.

И дочь Винса. Эти слова повисли в воздухе, но не были сказаны. Гейл выложила на блюдо ломтики мяса, испанские оливки, французские хлебцы.

– Бумажные тарелки, – прошептала она, потому что мы не можем помыть посуду. Бумажные салфетки, пластмассовые вилки. Хотя кофе мы будем пить из кружек, все-таки это единственный способ пить кофе. Джош все еще часто приезжает в Тамарак. Всегда бывает здесь на День труда, если и в этот раз приедет, ты его, наверное, где-нибудь здесь увидишь. Он и сюда приходит тоже. Тебе не будет трудно держаться с ним дружески?

Анна складывала салфетки.

– Конечно, нет. Но я не знаю, каковы его чувства.

– Ну, это очень воспитанный человек.

– Тогда проблем не будет.

– Сахар, – сказала Гейл. – Я уверена, что Нина кладет сахар в чай. И может быть, лимон. Интересно, что они придумали со свежей водой, которая будет через два часа.

– Похоже, ее привезут на грузовиках. Это значит, они ничего не собираются делать в спешке, что бы там ни случилось.

– Ну, Анна, – сказала Мэриан, входя в кухню. – Анна, моя дорогая. Моя дорогая Анна.

Она шла навстречу Анне с распростертыми объятиями Анна встала и взяла одну из ее рук, прежде чем Мэриан дошла до нее, держась на расстоянии вытянутой руки от Мэриан.

– Привет, Мэриан. Привет, Нина.

? Входная дверь была открыта, – сказала Нина.

– Она всегда открыта, ты же знаешь, – сказала Гейл. – Проходите и садитесь, я заварю чай. Мы останемся на кухне.

– О, да, здесь так уютно, – заметила Нина. – Ты прекрасно выглядишь, – обратилась она к Анне.

– Она выглядит просто красавицей, – сказала Мэриан. – Я так горжусь тобой, Анна. Ты через все прошла, ты победила.

– Ты замужем? – спросила Нина, оглядываясь вокруг. С тобой кто-нибудь есть?

– Нет, – ответила Анна. Она отпустила руку Мэриан и отступила назад.

– Ну, тогда ты разведена? – спросила Нина.

– Я не была замужем, – ответила ей Анна.

– О, – покачала головой Нина. – Мне кажется трудно, когда нет никого, с кем можно было бы поговорить в конце дня о том, что ты делала и что собираешься делать. Кажется, так трудно составить представление о мире, когда у тебя только твои собственные мысли и нет никого, кто предложил бы что-то противоположное. Это меня нервирует, потом я не могу спать и лежу без сна, задаваясь вопросом, во что верить. Когда я одна, все кажется лишенным цели и смысла, и так пока я ничья. Но тебя это не беспокоит, правда, ты как-то улаживаешь это сама. Я считаю, это замечательно, Анна, это так зрело.

– Мы все хотим о тебе знать, – заявила Мэриан. – С того самого дня, как ты ушла. Знаешь, мы беспокоились о тебе...

– Мы не будем говорить о прошлом, тетя Мэриан, – решительно сказала Гейл. – Сейчас мы думаем, что же случилось с водой. Вы не собираетесь сесть?

– Да, – сказала Нина. Все выглядит чудесно. Это копченая индейка? У меня слабость к копченой индейке. И какой восхитительный шоколадный торт.

– Его сделала Анна.

Гейл разливала чай, а Анна – кофе. Как бы сговорившись, они нашли выход из положения, расставляя тарелки, ожидая, пока их тетушки больше заинтересуются едой, чем беседой. Анна подняла глаза и увидела себя и остальных в большом зеркале, как и в ее первый приезд сюда, и появилось на короткий миг приподнятое настроение от того, что они с сестрой понимали друг друга.

– Хорошо, ну а вы, обе, когда собираетесь сесть? – спросила Мэриан.

– Через минуту, – сказала Гейл, – как только я еще кое-что поставлю.

Открылась дверь и вошел Лео.

– Где папа? Что произошло? – спросила она.

– Пошел в отель.

Он поцеловал Мэриан и Нину, как будто было совершенно естественно, что они находятся у него на кухне в десять часов вечера, сидят за столом, улыбаясь Анне, которая протягивает им чашки с кофе.

– Пренеприятнейшая вещь. Похоже, что некоторые вредные минералы попали в воду, может быть из рудничных выбросов, расположенных над резервуаром. Никто не знает, как это случилось, странно, что после того, как в течение ста лет «Тамарак Крик» был совершенно чистым, а тут вдруг засорился, на ночь глядя, но именно это и случилось. С тех пор, как здесь работает управление, проверка воды проводилась на водозаборной станции раз в день, и сегодня вечером они обнаружили, что содержание свинца превышает максимально допустимый уровень. Поэтому они отключили воду, пока не выяснят, что случилось и найдут способ очистить ее.

– Там был грузовик с громкоговорителем, – сказала Мэриан, – говорили о свежей воде в Сити-Холле.

Лео кивнул.

– Грузовики с резервуарами придут из Дуранго. Мы будем брать воду там и доставлять сюда.

– В ведрах? – спросила Нина. – Как интересно. Будто мы пионеры. Или горняки.

– Не совсем так, – сухо сказал Лео. – Если только ты не хочешь использовать свой мерседес вместо ослика.

– Участок над резервуаром, – спокойно сказала Гейл. – Это собственность компании.

Лео встретился с ней глазами.

– Верно. Ты думаешь боги прогневались на Четемов и Кальдеров? – спросил он Анну. – Может быть, мы должны принести в жертву козла. Или найти кого-нибудь из старых индейцев Юте, которые жили здесь, и попросить их исполнить для нас один из их танцев. Извините, я похож на параноика.

– Я не поняла, – сказала Нина.

? Это значит, что «Тамарак Компани» несет ответственность, если загрязнение начинается на ее участке, – объяснила Анна. – Это уже второй раз, – добавила она для Лео.

Он кивнул.

– Трудно поверить... все сразу... Послушайте, – сказал он в то время как Нина все еще смотрела непонимающими глазами. – Рудничные туннели были вырыты под восточным участком города и проходили мили на две к востоку, над долиной. Итан купил весь этот участок и сделал резервуар и никогда не задумывался о выбросах на поверхности. Никто из нас не думал. Но теперь похоже, что дождевая вода и грунтовые воды вымывают свинец из выбросов и каким-то образом попадают в «Тамарак Крик», который питает нашу водозаборную станцию. И мы должны будем платить за очистку. И уже пытаемся вести с Управлением по охране окружающей среды переговоры об очистке города. Кстати, это может стоить небольшого состояния.

– А вода ядовитая? – спросила Мэриан.

– Не знаю, – сказал Лео. – Ясно, что для нас это плохо.

– Тогда надо держаться спокойно, – твердо объявила Мэриан.

– Правильно. Расскажи мне, как это сделать.

– Дайте людям указание не болтать. Это должно быть ясно каждому. Мы оплатим все расходы, какими бы они ни были, раз мы ответственная компания. Но нашим людям нужно запретить говорить об этом, а также жителям. Господи, кого больше всего затронули бы истории об отравленной воде? Это понятно и ребенку.

Лео покачал головой.

– Все уже говорят. Большая проблема в том, что о таких вещах всегда пишут в газетах. И вы знаете почему. Как только экс-короли, телевизионные и кинозвезды и арабские шейхи купили здесь дома, Тамарак перестал быть городом вашей повседневной жизни, а превратился в новости. В Аламозе или Дуранго могут случаться десятки подобных историй, никто о них ничего не напечатает. Но первый же слух о нас, особенно, плохой, и читатели накидываются на него. А этот слух очень плохой. Когда вопрос касается здоровья или безопасности Предполагаю, мы получим много отказов. Как раз ко времени лыжного сезона.

– Бедный Чарльз, – сказала Мэриан. – У него будут проблемы с продажей компании, пока все не окончится.

– Я думаю, что есть луч надежды, – сказал Лео. ? Мы больше не услышим разговоров о продаже.

– Но Чарльзу нужны деньги! – крикнула Нина.

– Не думаю, чтобы это был выход, – сказал Лео, не желая спорить.

– Если только никто не попытается купить по дешевке, – поморщилась Анна. – Кто-то уже предложил купить по очень низкой цене.

– Сомневаюсь, что он предложит еще раз, – заметил Лео. – Сейчас, со всем нашим багажом, вряд ли кто-нибудь заинтересуется нами. – Он встал. – Хочу посмотреть, как они там управились с баками для воды. Я быстро.

– Можно мне пойти? – спросила Анна. – Мне хотелось бы посмотреть, как они это делают. Гейл, ты не против?

– Великий исход, – тихо сказала Гейл, с улыбкой. – Конечно, нет: идите, мы останемся здесь и поговорим.

– Мы принесем воды для всех, – пообещал Лео. – Мэриан, тебе домой тоже подкинем.

Выйдя из дома, он надел куртку и глубоко вдохнул прохладный воздух.

– Конец лета. Уже почти чувствуется снег. Они тебе устраивали перекрестный допрос?

– Гейл остановила их на первый раз. Я хотела бы избежать второго.

Он открыл для нее дверцу машины.

– Что ты хочешь, чтобы мы сделали, если объявится Винс? Застрелить его? Мы могли бы принести его в жертву богам, пустить в расход паршивого козла.

Анна засмеялась.

– Спасибо, Лео. Я ни о чем не смогла бы попросить тебя. Если он приедет, я, наверное, уеду.

– Ты имеешь в виду временно.

– О, да. Я не уеду совсем, больше не уеду.

– Я рад, – он вел машину вниз с холма от Ривервуда к долине, потом повернул к городу. – Нам нравится, что ты здесь, Анна. Я никогда не видел Гейл такой счастливой. И дети без ума от тебя.

? Мне здесь нравится, – просто сказала Анна.

Она смотрела на Тамарак, который, сверкая, как драгоценное ожерелье, лежал в темноте, окружая горы. «На самом деле есть два города, – думала она, – один – населенный четырьмя тысячами жителей, которые здесь работали, посылали своих детей в школу, голосовали и платили налоги, а еще ворчали, осуждая перемены, происходившие в их городе; другой – город двадцати тысяч туристов, которые приезжали на неделю или на месяц, требовали самого изысканного обслуживания жаловались на цены, толпились на углах, высматривая знаменитостей и уезжали, прогулявшись по первому городу, как будто он был невидимым. В основном, оба города сосуществовали без особой вражды в союзе, питаемом долларами туристов.

Но туристы должны доверять городу, – размышляла Анна. – И если они не могут быть уверенными в чем-то таком основополагающем, как его воздух и вода, они не будут доверять и остальному. И поедут куда-нибудь еще. И город, и компания этого не переживут».

Лео поставил машину в трех кварталах от Сити-Холл.

– Ближе не подъедешь; кажется, весь город здесь.

Выйдя на улицу, они влились в толпу, заполнившую тротуары и выплеснувшуюся на шоссе, огибающую, как река, машины, оставленные в суматохе водителями, которые просто пошли пешком. Голоса людей звучали в ночном воздухе хором вопросов и попыток найти виновника, которого можно было бы ругать; подходило все больше и больше народа, толпа заполняла улицу перед зданием Сити-Холл в потоке белого света от временно установленных прожекторов. С одной стороны стояли два грузовика с резервуарами для воды, рядом с ними – стулья и стол с листами компьютерных распечаток.

– Списки для регистрации голосующих на выборах, – сказал Лео, проследив за взглядом Анны, когда они подошли поближе. – В целях рационализации. Владельцы домов и отелей подпишутся за своих постояльцев; туристы, снимающие дома и квартиры зарегистрируются на то время, пока пробудут здесь. Помаленьку должно пойти.

– Только не эти неприятности, – сказала Анна, наблюдая за толпой.

Она продолжала прибывать; гул голосов нарастал становился все более недовольным.

– Что я хотел бы знать, – вопил кто-то, – так это долго ли еще мы будем пить яд?

Мэр стоял на ступеньках, ожидая пока рабочие установят микрофон.

– Сколько это будет стоить, Мак? – кто-то крикнул ему. – Ты надеешься, что мы заплатим за все?

Мэр покачал головой.

– Мы позаботимся об этом, – сказал он, но никто его не услышал в увеличившемся гвалте.

Через несколько минут один из рабочих кивнул.

– О'кей, – грохнул усиленный голос мэра. Он отодвинулся от микрофона. – О'кей, – повторил он снова. – У нас есть вода для всех, мы работаем над решением этой проблемы, не о чем беспокоиться...

– Что случилось? – раздались голоса.

– Мы не знаем, – сказал мэр. – Послушайте, никто не хочет узнать ответ быстрее, чем хочу я, но у меня его пока нет. Свинец и некоторые другие нежелательные элементы попали в питьевую воду, вероятно, из рудничных выбросов, расположенных выше по горе над городом, может быть, они просочились в «Тамарак Крик», а вы все знаете, что оттуда к нам поступает вода. Мы не знаем, как это случилось, это правда. Когда мы выясним, в чем дело, ликвидируем причину, очистим воду и отошлем эти грузовики домой. Это обещание. Но до тех пор будем подвозить свежую воду и никто не будет обойден. Вы будете платить обычную плату за воду, а город и «Тамарак Компани» позаботятся о разнице. Самое важное, что никому не грозит опасность.

– Сколько времени это будет продолжаться, Мак?

– Это случилось только сегодня, мы проводили тестирование каждый день с тех пор как Управление начало проверку в городе, и отклонение от нормы было обнаружено в пять часов вечера. Вчера все было прекрасно. Утром все было нормально. Я знаю, это кажется странным, и мы не можем найти причину, но главное, мы вовремя обнаружили это. И воды у нас, сколько угодно. Мы усовершенствуем доставку воды, сделаем это разумно, воды хватит на всех. Вот что мы хотим сейчас сделать. Когда вы подойдете к столу...

– Лео, – произнес голос позади Анны. Они с Лео обернулись одновременно.

– Джош, рад тебя видеть! – воскликнул Лео. – А я думал, городе ты или нет... – Он замолчал, так как взгляд Джоша был прикован к Анне. – Конечно, вы знакомы, – сказал Лео.

– Удивительное совпадение, – холодно произнес Джош. Он огляделся. – Доры с вами нет?

– Доры здесь нет, – сказал Лео. – Полагаю, ты не знаешь... – Он повысил голос до предела. – Джош, Анна – сестра Гейл. Она у нас в гостях на уик-энд.

– Сестра Гейл? – Джош все еще смотрел на Анну, нахмурившись. – Я не знал, что у нее есть сестра.

–Меня здесь долго не было, – сказала Анна.

– Кузина Доры, – отметил он.

– Да.

– А ведь никто никогда не упоминал о вас.

– Это сложно объяснить, – сказал Лео. Он пошатнулся, когда толпа потащила его за собой. – Послушайте, почему бы нам не выпить пива или по чашке кофе, а потом вернуться, когда тут станет поспокойнее.

– А почему бы вам не пойти? – предложила Анна. – Я постою в очереди.

– Какая очередь? – сухо спросил Лео. – Это как открытие Берлинской стены, все хотят быть первыми. Пошли, Анна, ты слышала, что сказал наш мэр. Он разумно все организует, и у нас полно воды. Джош, ты пойдешь?

Джош и Анна обменялись взглядами. Его глаза были заинтересованными, в них можно было увидеть желание задать массу вопросов. По лицу Анны он ничего не мог прочесть. Кто-то наткнулся на них, и Джош машинально протянул руку, чтобы помочь ей удержать равновесие.

– Хорошая мысль, – ответил он Лео. – Ну что, пойдем клином?

Лео засмеялся.

– С тобой все в порядке, Анна?

– Да, – она чувствовала, как толпа сметает ее, и первое побуждение, отправить их двоих и остаться здесь, теперь показалось ей безумным. – Как же мы пройдем?

– Пробьемся, – сказал Лео. – Держись рядом. Втроем они нырнули в толпу, проталкиваясь против течения. И через пять минут стояли на спокойном месте, запыхавшиеся и всклокоченные.

– Как трудный забег в марафоне, – с усмешкой указал Лео. Он пригладил волосы и поправил куртку. – куда пойдем?

Они посмотрели на Анну.

– К Тимоти, – сказала та. – Ему не нужна вода, у него есть пятьдесят видов пива.

– Мое любимое место, – заметил Джош. Они молча прошли несколько кварталов по тихим улицам и пришли в бар, который оказался пустым. Анна и Лео сели с одной стороны стойки, Джош – с другой, прислонившись к некрашеной кирпичной стене, он вытянул ноги и положил их на зеленое кожаное сиденье.

– Когда ты приехал? – спросил Лео.

– В четверг вечером.

– Где остановился?

– В Тамараке. Несколько недель тому назад я купил дом, но там нужно кое-что сделать.

– Быстро. Я бы удивился, если бы ты купил дом в другом месте. Где он находится?

– К западу от вас.

Они помолчали.

– Ты купил участок Стерна. ? Джош кивнул.

– Я не подумал, что ты будешь против.

– Против! Да это потрясающе. Ты же на другом краю Ривервуда, совсем близко, можно пройтись пешком. Ты сможешь приходить к ужину в любое время. Я и не мечтал иметь лучшего соседа. Что будем пить?

– Что-нибудь из бутылки, – сказал владелец бара, стоя за стойкой. – Привет, Анна.

– Ты проводишь здесь время? – с интересом спросил Лео у Анны.

Она улыбнулась.

– Я зашла на прошлой неделе. Тимоти знал моего дедушку и мы долго говорили о нем.

– Князь и джентльмен, – сказал Тимоти. Мы здесь скучаем по нему. Что вам подать?

Они сделали заказ и молчали, пока Тимоти не принес три разных сорта пива, корзинку маисовых чипсов и блюдо копченой рыбы.

– За счет заведения, – сказал он. – В память об Итане.

– Мне жаль, что я не смог получше узнать его. Он и Дора не очень часто виделись.

– Он пытался полюбить ее, – поморщился Лео. – Я думаю, она слишком напоминала ему Винса. – Под столом Анна предостерегающе положила ему руку на колено. – Вы с Итаном понравились бы друг другу, ? сказал он Джошу. – Но я и раньше говорил тебе это, так ведь?

–Много раз. Теперь я абсолютно уверен, что ты прав.

Лео улыбнулся. Молчание затянулось.

– Ну ладно, – сказал наконец Лео. – Куда ты ездил? Когда мы виделись в прошлый раз, ты собирался в Грецию: собирался предупредить правительство, чтобы улучшили охрану некоторых музеев.

– Всех их музеев. Иначе там вот-вот произойдут шесть-восемь краж.

– Так сделали они это?

– Нет еще, они изучают мой доклад. А пока они этим заняты, получат главную кражу – догадываюсь, что это будет Коринф, потому что их превосходная коллекция охраняется только одним человеком, которому уже почти семьдесят, – а потом кто-нибудь, наконец, решит, что не стоит тратить деньги на обеспечение сохранности.

– И затем они попросят тебя приехать и дать им еще несколько советов.

Джош рассмеялся.

– Надеюсь.

– А где ты давал советы в последнее время?

– Не советы. Исследование. Последние несколько недель я провел в Египте. В ближайшее время я не собираюсь в другие места.

– У тебя там что-нибудь хорошее?

– Может быть. Мы работаем над этим.

– Гробница? Храм?

– Гробница. Мы еще не уверены.

– Новая? Большая? Такая же как гробница Тутанхамона?

– Больше, если мы правы. Лео, ты знаешь, я не говорю о моих дальних целях, пока не узнаю, насколько я близок к ним. Позволь уж мне иметь одну суеверную примету. Расскажи мне, что здесь случилось с водой. Те рудничные выбросы находятся на твоей земле, да?

Анна смотрела, как двое мужчин беседуют. Она сняла куртку и снова села, отхлебывая пиво, прислушиваясь не столько к их словам, сколько к звуку голосов. Голос Лео был плотным, как его телосложение, слова четкими и решительными, как шаги солдата на марше. Голос Джоша казался более низким и размеренным, голос человека, которому приходится много объяснять другим людям.. Этот голос был сильным и уверенным. – «Очень хороший голос», – подумала Анна. Так она думала и в своем кабинете, хотя тогда он был напряженным, боле жестким, чем сейчас, и самоуверенным.

Был ли? Она не уверена. Так сказала Дора. Анна удивилась, как много увидела и услышала, потому что была готова к этому, помня описания Доры.

Джош посмотрел на нее и встретился с ней глазами.

– Вы собираетесь часто бывать здесь?

– Да, – сказала она. – Это чудесное место.

– Вы впервые здесь? Нет, конечно, нет. Гейл рассказывала, что она приезжала сюда, когда ей было пять лет. Вы должны были быть с нею.

– Да.

Через минуту Лео сказал.

– Я бывал здесь дважды до того, как Итан взял меня на работу. Теперь мне не верится, что так было, я переезжал сюда, практически ничего не зная об этом месте. Что если бы оно мне не понравилось?

– Что ты сделал в первую очередь? – спросила Анна.

– Отправился на перевал Дугласа. Думал помру; слабые мускулы и разреженный воздух, а я выбрал, вероятно, самый трудный маршрут. Но вид с горы меня потряс. Я сидел там, жуя пирожок, ни единой души вокруг, ни облачка, только солнце и голубое небо, небольшой ветерок, чтобы освежить тебя после ходьбы. Я смотрел вокруг – триста шестьдесят шесть градусов над уровнем моря, но то, что мог бы проклясть, а ведь это был целый чудесный мир, пики и долины, леса, реки и озеро Дугласа несколькими тысячами футов ниже, и я понял: Итан был прав, это рай. Там мое самое любимое место.

– Вы помните, что делали здесь впервые? – спросил Джош у Анны.

– Я ездила на санях, которые тянула собачья упряжка, – она улыбнулась. – Я ходила в походы с моим дедушкой и нашла волшебное место, и сказала, что хотела бы жить там вечно.

– Где это было? – спросил Лео.

– Ривервуд. Недалеко от вашего дома. Конечно, тогда у него не было названия; вся земля принадлежала нескольким фермерам. Я называла его моим тайным садом, что было большой натяжкой, потому что там находились фермеры и их семьи, не считая скота, лошадей, собак, кошек и кроликов, которых дети держат в загончиках, но когда я бродила там, прячась в соснах и сидя у ручья, все там было мое и я вполне могла поверить, что никто на свете его не обнаружил это место и не обнаружит.

– Прячась в соснах? – переспросил Джош.

Легкий румянец тронул ее щеки.

? У всех детей есть свои места, где можно укрыться. А где было ваше?

– В музеях, – быстро ответил он. – Я ходил туда раз в неделю, когда не играл в бейсбол; мои родители поставляли меня туда после школы и забирали перед закрытием. Однажды меня там заперли; это потрясло меня. Я сидел за витриной, срисовывал статую египетского карлика, и сторож не заметил меня, когда проходил по залам, объявляя, что музей закрывается, а я ничего не сказал ему, потому что хотел закончить рисунок. Затем я сразу же узнал, что гаснет свет и не раздается никаких звуков. Но через минуту отовсюду стали доноситься звуки; все поскрипывало, ворчало и нашептывало мне, было темным-темно, я распластался на полу, чтобы не наткнуться на стеклянную витрину, и плакал.

– Сколько вам было лет? – спросила Анна.

– Девять. Я пообещал Богу все, что у меня было на свете, если только выберусь оттуда. Я даже пообещал ему два раза в день упражняться на фортепьяно.

– Но ваши родители ждали вас на улице, – сказала она.

– Они крикнули сторожу, чтобы открыл зал. Он открыл, меня нашли. На четвереньках, все еще со своим блокнотом для рисования и заплаканного. А я был так рад видеть их, что не успел смутиться.

– А хотелось вернуться туда на следующей неделе? – спросила она.

Он поднял брови.

– Вы первая, кто задает мне такой вопрос. Я не был уверен, что хочу пойти в музей снова, но родители подумали, что мне надо пойти, так что я опять там оказался. Какое-то время я ненавидел запах музея, эхо от шагов и тени в углах. Но это быстро кончилось, через пару недель я уже не вспоминал о том случае.

– Джош профессор, – сообщил Лео Анне. – Археология, в Университетском колледже Лос-Анджелеса. Хотя ты это знаешь, так ведь? Вероятно, ты знаешь о нем больше, чем... – и сделал глоток. – Извини, – пробормотал он. – Кругом полно зыбучих песков.

Джош разразился смехом.

– Все нормально, Лео. Не надо обходить это; это всего лишь дело и моя гордость, а я разберусь и с тем и с другим. А мисс Гарнетт великолепный адвокат, и я хотел бы воспользоваться ее услугами, если когда-нибудь они мне снова понадобятся.

Анна удивленно посмотрела на него.

– Спасибо, – сказала она. Лео посмотрел на свои часы.

– Мне кажется, пора идти. Нам понадобится десять-пятнадцать минут, чтобы вернуться и забрать нашу воду. Согласны? Я сейчас хочу еще раз поблагодарить Тимоти.

Джош придержал дверь, пропуская Анну вперед, они подождали Лео на улице. Здесь было пусто и темно, слабый свет от старинных фонарей ложился кругами по обе стороны от них.

– Завтра я занят с друзьями, – резко сказал Джош, – но я бы хотел позвонить вам в понедельник. Можно? Примерно в полдень, если подойдет.

Анна посмотрела на него долгим взглядом. Он не отвел глаза. В них не было ни малейшего намека на самоуверенность.

– Я бы этого хотела, – сказала Анна.

ГЛАВА 12

– Здесь есть место, которое называют Озеро Вызова, – сказал Джош по телефону в понедельник. – Очень красивое в малоизвестное, так что много народу там не должно быть. Я подумал, что мы могли бы пойти туда и устроить поздний обед, если вы не против.

– Да, – сказала Анна.

Она не стала упоминать, что уже много лет не ходила в походы; она пойдет своим обычным шагом, а если это для него слишком медленно, то пусть он или приноравливает свой шаг к ее шагам, или идет вперед. Ей понравилась идея сходить на озеро. «Одолжу у Гейл туристические ботинки», – подумала она.

– Я заеду через полчаса, – сказал Джош. – Вряд ли у вас есть рюкзак, я положу дополнительную поклажу в мой.

– Не надо, я одолжу рюкзак у Гейл, – возразила Анна. – Я хотела бы внести свою долю. Что мне прихватить для обеда?

– Ничего, все уже есть. Пока.

Когда он подъехал, Анна сидела на валуне перед домом и читала. На ней были шорты цвета хаки, голубая – башка с засученными рукавами и белый теннисный козырек Гейл.

Гейл и Лео взяли детей на парад в честь Дня труда – сказала она, бросая рюкзак на заднее сиденье его джипа. – Все они передают привет.

– Какую книгу вы читали? – спросил Джош, поворачивая к главной дороге Ривервуда.

– «Лос-Анджелесский юридический журнал».

– Вы всегда привозите с собой работу, когда приезжаете сюда?

– Всегда. А вы нет?

– Тоже беру. Я могу уехать от моих кабинетов, но не от моего портфеля.

– Сколько у вас кабинетов?

– Два. В университете и в музее. Вы были в Музее Древней истории?

– Нет. У меня не хватает времени на музеи. Я слышала, что там чудесно.

– Так оно и есть. Если хотите, мы как-нибудь устроим частную экскурсию после закрытия музея. Когда вы возвращаетесь?

– Завтра.

– Вы здесь бываете каждый уик-энд?

– О, нет. Я не могу отлучаться часто; мне бы хоть раз в месяц сюда выбраться. Если мне удастся делать это чаще, то нужно будет снять какое-то жилье.

– Гейл и Лео этого не говорили.

Анна улыбнулась.

– Конечно нет. Но я всегда предпочитаю быть в своем собственном доме; я остаюсь с ними, потому что они настаивают. Но даже этому есть предел.

– Но вам нравится быть с ними.

– Да.

Краткие ответы, подумал Джош. Простые, выверенные, почти ничего не позволяющие домысливать. Замкнутая личность. «Я всегда предпочитаю быть в своем собственном доме. Вероятно, в нем не слишком много места Для кого-то еще», – подумал он. Хотелось задать ей так много вопросов, особенно о ее месте в семье Четемов; почему она от них уезжала и когда – она сказала, что это было давно, а как давно это было? – и почему все эти годы, что он был знаком с Дорой, никто никогда не упоминал о ней. Однако он оставил свои вопросы при себе. Когда-нибудь они узнают друг друга настолько хорошо, что она будет откровенна с ним.

Он проехал по долине и свернул на узкую дорогу которая, судя по указателю, вела к ранчо.

– Этот участок принадлежит моим друзьям, они чудесные люди. Я надеюсь, вы познакомитесь с ними однажды. Тропа начинается в их владениях, так что почти никто не пользуется ею. До озера всего несколько миль, но местами подъем довольно крутой; если ваш рюкзак тяжелый...

– Он не тяжелый.

Дорога была покрыта листьями осины, которые, кружась, разлетались из-под колес машины. Анна смотрела на них и вдыхала теплый воздух, пахнущий солнцем и землей. Она на мгновение закрыла глаза, вспоминая Итана и их прогулки, и как он рассказывал ей по пути, как называются цветы и деревья, и помогал очистить сосновую смолу с кончиков пальцев, и смеялся над ее удивлением, когда она впервые нашла маленькую закрученную раковину, и рассказывал ей, что, действительно, в горах водятся улитки; сухопутные улитки, в точности похожие на тех, что живут в воде. Все в мире казалось наполненным чудесами и красотой в те дни, до ее тринадцатилетия.

– Они сейчас в городе, поэтому я не могу познакомить вас, – сказал Джош, когда они проезжали мимо дома из камня и дерева, рядом с которым располагались загоны для лошадей. – Может быть, в следующий раз.

Дорога повернула и пошла в гору, стала неровной, на ней попадались обломки скал, наполовину вросшие в землю.. Они проехали через высохший ручей к небольшой площадке рядом с дорогой.

– Это здесь. Тропа начинается на другой стороне.

Они надели рюкзаки и пошли по лесу, Джош впереди.

Тонкие белые стволы осин смыкались на тропе. Узкие лучи солнечного света пробивались сквозь желтые листья, еще висевшие на ветках, испещряя пятнышками солнца желто-коричневые кусты вдоль дороги и пробивавшиеся на тропе винно-красные кустики сумака. Последние пурпурные цветы горечавки и голубых горных астр виднелись под колючими кустами малины с увядшими листьями, сухие верхушки растений слегка шуршали под ветерком, это были единственные звуки, кроме звуков шагов Джоша и Анны по опавшим листьям осины на траве, которые нарушали царившую в лесу тишину. Они не разговаривали. Анна смотрела на спину Джоша, на его широкие плечи, на мускулистые икры ног, на его военную поступь, когда он опирался о камни, встречавшиеся на тропе; как легко он шел, помахивая руками в такт ходьбе. Он был опытным туристом, шел расслабленым шагом, который Анне показался почти медленным.

Но через несколько минут он уже не казался ей слишком медленным. Незаметно тропа становилась все круче и круче, и по мере того, как они шли вперед, ноги у нее начали болеть, их стало трудно поднимать, воздуха не хватало и слегка кружилась голова. Она попробовала заглянуть за спину Джоша, чтобы посмотреть, не видно ли конца тропы, но потом решила не делать этого. Если бы она знала, далеко ли им еще идти, то не смогла бы поддерживать заданный ритм, сделать шаг, еще один и еще. Джош упорно взбирался по крутой тропе – она совсем не слышала, тяжело ли он дышит – и она ни за что не сдастся. Она доберется до озера вместе с ним.

– Отведи плечи назад и дыши глубже, – сказал Джош через плечо. – Наполни легкие и дыши в одном темпе с шагами.

Анна расправила грудную клетку, расправила плечи и стала глубоко дышать. Головокружение прошло. Она начала соразмерять дыхание со своими шагами и перестала задыхаться.

– Спасибо, – сказала женщина и вспомнила, что он уже обратился к ней проще, по-дружески, и это было приятно. «Если бы он еще заставил мои ноги работать», – подумала она, но сил еще на какие-то слова у нее не хватило: она только старалась не отставать от него и шла вперед шаг за шагом.

Джош протянул назад руку, передавая ей пластмассовую бутылку с водой. Она отпила на ходу, проглотила бархатистую прохладу и оставила во рту кубик льда, возвращая бутылку. Тропа выровнялась и теперь они шли по сосновому лесу, а потом оказались на высокогорных лугах, где солнце оставалось обжигающим, как в чаше, где оно как будто хранилось. Потом они вошли в другой сосновый лес, темный после золотого сияния осиновых рощ и лугов; сюда солнце не проникало. Воздух был мягким и прохладным, терпким от запаха смолы; тропу покрывал настил из сосновых иголок, от этого она была упругой и шаги стали беззвучными. Джош и Анна шагали в молчаливом согласии. Серые сойки перелетали с ветки на ветку, сопровождая их, по сторонам от тропы изредка мелькали бурундуки. Анна двигалась, как будто была частью природы. Это был момент чистого счастья А потом она взглянула вверх и увидела вершины деревьев, слегка колышущиеся под ветерком, их тонкие стволы сужаясь уходили ввысь и становились маленькими точечками на фоне яркого неба. Они слегка поскрипывали. «Прислушайся, Эми. Деревья скрипят как в фильме ужасов. Закрой глаза и ты поверишь, что сейчас должно случиться что-то ужасное».

Она плакала. Шагая вслед за Джошем, упрямо заставляя себя делать шаг за шагом, чтобы идти в ногу с ним, выпрямив спину, чтобы поддержать рюкзак. Она чувствовала, что по ее лицу текут слезы. Деревья качались, дорога расплывалась перед глазами, на губах оставался вкус слез. Она не могла остановить их, что-то внутри нее рыдало, а слезы текли сами по себе, не подчиняясь ее воле. Казалось, эта дорога была бесконечной по скалистому склону, где встречались валуны, и через еще один сосновый лес, пока Джош не замедлил шаги, показывая налево.

– Озеро Вызова. Названо так в честь группы горняков, которые бросили вызов ужасной зиме и выжили. – Он обернулся. – Анна, в чем дело? Что случилось?

Она покачала головой.

– Сейчас все будет в порядке.

Внезапная остановка выбила ее из ритма, и от слабости Анна едва держалась на ногах. Она встала на колено, притворяясь, будто завязывает шнурки на ботинках, и сделала несколько глубоких вдохов. Слезы перестали течь. Встав и поправив рюкзак, сказала уже твердым голосом:

– Ты был прав: это очень красивое место. Спасибо, что взял меня с собой.

– Тебе плохо?

– Нет. Со мной все в порядке.

– Это было воспоминание?

Она бросила на него быстрый взгляд.

– А у тебя есть воспоминания, которые могут вызвать слезы?

Он слегка улыбнулся.

– Я не знаю никого, у кого бы их не было. Я знаю, ты думаешь, я неспособен чувствовать достаточно глубоко, чтобы плакать над чем-нибудь, но у меня есть воспоминания, вызывающие слезы. Будем искать место, чтобы пообедать?

– Да.

Снова он пошел вперед. Небольшое озеро лежало на дне чащи, образованной соснами, как кусочек индейской бирюзы. От берега деревья карабкались по уступам на пятьсот футов вверх, потом уступали место серым скалам, так что над озером высилось кольцо горных вершин. Джош пошел по узкой песчаной полоске у края воды, лотом повернул в лес. Анна шла за ним. Боль прошла. Столько лет она приучала себя блокировать воспоминания, чтобы всем сердцем поверить, что ничего этого больше нет, и вести себя так, словно все было отлично. Она следовала за Джошем, который вернулся к озеру и через минуту они вышли к плоским валунам, нависающим над водой.

– Иногда я прихожу сюда завтракать, – сказал он.

– Один? – спросила Анна.

– Иногда, – он снял рюкзак. – Ты проголодалась?

– Нет. Сил у меня хватало только, чтобы думать о своих ногах.

Он хмыкнул.

– Очень симпатичные ноги.

Анна освободилась от лямок своего рюкзака и подложила его за спину. Она разогнула плечи.

– Я бы еще выпила воды.

Джош уже снимал пластмассовую бутылку со своего ремня, протянул ей.

– Пей, сколько хочешь. У меня есть еще одна в рюкзаке.

Она напилась, потом села на самый большой камень, вытянув ноги, поддерживая себя руками, и закрыла глаза, подставив лицо солнцу.

Джош сел рядом с ней.

– Если хочешь поговорить об этом, я хороший слушатель.

Она покачала головой с закрытыми глазами.

– Спасибо. Здесь не о чем говорить. Расскажи мне о своей работе. Я хотела бы услышать о Египте, если ты не против.

Джош смотрел на нее. Нос и подбородок у нее были розовыми. Следовало предупредить ее о горном солнце, подумал он. Он должен был остановиться на тропе, посмотреть, не устала ли она, вместо того, чтобы ломиться вперед, как пещерный человек. Надо было пустить ее впереди себя и дать ей возможность идти подходящим для нее шагом. Нужно было постараться помочь ей, когда увидел, как по лицу у нее текут слезы, как дрожат губ от сдерживаемых рыданий. Он вспомнил отшлифованный образ Анны Гарнетт, юриста, в солидной обстановке кабинета и то, как гладко стекали аргументы с ее чувственных и холодных губ. «Теперь она выглядела человечной и даже более красивой, – подумал он ? обожженная солнцем, с волосами, растрепанными ветром; с длинными ногами, поцарапанными ветками кустов протянувшимися через тропу; в рубашке, мокрой от пота». Но он вспомнил, как подумал в ее кабинете, что хотел бы увидеть ее радостную улыбку, и хотя сейчас она выглядела расслабленной, но все еще не улыбалась. А теперь он хотел больше: хотел увидеть, как она смеется от радости и проявляет какие-то теплые чувства к другому человеческому существу.

– Я пойму, если ты не хочешь говорить об этом, – сказала Анна, не открывая глаз. – Я не очень много знаю о суевериях, но знаю, что такое работать конфиденциально.

– Шесть лет я проработал над теорией о фараоне по имени Тенкаур, жившем при Восемнадцатой династии, – сказал Джош, сам себе удивляясь, с какой легкостью он говорил. Об этом проекте он не говорил ни с кем, кроме сотрудников в Университете и в Египте. – Я нашел упоминания о нем, но четких свидетельств нет; фактически, я подозреваю, что какой-то политический противник сделал все от него зависящее, чтобы после своей смерти этот фараон стал незначительной персоной.

– А когда была Восемнадцатая династия? – спросила Анна.

– В период между 1570 и 1320 годами до нашей эры. Интересующее меня время относится к 1300 году, в царствование Эхнатона.

– Того, кто верно любил свою жену?

– Да. – Было неприятно вспоминать эту записку, которую он написал Доре, но его больше заинтересовало то, что Анна запомнила такую мелкую подробность. – Ты запомнила это.

– Ты запомнил, за каким столиком сидел в ресторане три с половиной года тому назад. – Она открыла глаза и они обменялись улыбкой. – А что же такого сделал твой фараон, что ты так интересуешься им?

– Еще не знаю точно. И не узнаю, пока не найду его гробницу. Кажется, он был вовлечен в какие-то семейные интриги; он поссорился со своим сыном и, возможно, со священниками. Гармонию в семье и в то время было найти не легче, чем теперь. Анна, не знаю, как ты, а я созрел для обеда.

– Я тоже. Как только я вытянула ноги, все остальное тоже пришло в норму. А ты всегда вот так ходишь в походы?

– Один или с друзьями из города. Но не с теми, кто живет на уровне моря. Прошу прощения.

? А я думала, что только со мной. Чтобы убедиться, что на этот раз выиграл ты.

Он поднял брови.

– Мог бы, – и помолчал, открывая свой рюкзак. – Я знаю, что не рванул бы так сегодня, но когда ты стала наступать мне на пятки, кажется на меня напало упрямство. – Он покачал головой. – Как подросток в соревнованиях. Я прошу меня извинить.

Анна наблюдала, как он вынимает полиэтиленовые пакеты из рюкзака. Она порадовалась такому честному обмену мнениями.

– Наверное, это не первый раз, когда ты проигрываешь женщине.

И снова он помолчал.

– Это первый раз, когда я вообще проиграл кому бы то ни было.

– Это неправда.

Джош поставил на камень две пластмассовые тарелки и наполнил их тонкими ломтиками ростбифа, помидоров, латука, хлеба и оливок. Вынул из упаковки бутылку белого вина и достал два стакана, обернутых салфетками. Он наполнил их и протянул один Анне.

– Ты можешь есть вилкой или подбирать все хлебом, он хоть и промокнет, но вполне удовлетворительный.

Анна положила еду на хлеб, и когда он промок, пошире открыла рот и откусила немного.

– О, чудесно, – сказала она. – Какой замечательный обед.

Несколько минут они спокойно ели, глядя на голубовато-зеленое озеро. Они наблюдали, как форель выпрыгивала из воды и за доли секунды хватала насекомых, прежде чем снова скользнуть в воду и продолжать плавать близко к поверхности, пока не выследит новую добычу и не прыгнет вверх. Мелкие волны от их прыжков величественно расходились широкими кругами к берегу, мирно плескаясь о скалу, на которой сидели Джош и Анна. Появились облака, большие громоздящиеся массы чистых белых волн на лазурном небе. Что-то шевельну лось в душе Анны, она почувствовала тоску, которой не позволяла проникать в свой мир, насколько помнила. Ей захотелось больше чем то, что было перед ней. Больше красоты и безмятежности, больше этой странной удовлетворенности, не похожей на чувство триумфа от по беды на судебном процессе, это было ее собственное редкое удовлетворение, скорее чувство узнавания того что ждет впереди. Ей в голову пришло, что каким-то образом она потеряла контакт с маленькими, спокойными чудесами мира; все в ее жизни было угловатым, раздавленным, сплющенным работой, блестяще успешной, поглощающей и безустанной. В гуще всего этого небольшие удовольствия жизни были раздавлены.

«Но, вероятно, так и должно быть, – подумала она. – Такой жизнью я живу, я не могу изменить ее в одночасье». Об этом следовало подумать. Сейчас важнее было поговорить с Джошем. Что-то ее беспокоило, что-то она сказала раньше. Она подумала и вспомнила.

– Если ты никогда не проигрывал, – сказала она, – как же у тебя могут быть воспоминания, от которых хочется плакать?

Он усмехнулся.

– Хороший вопрос, но я говорил не об этом. Я сказал, что никогда никому не проигрывал. Я был побежден судьбой, или Богом, или, как сказали бы древние египтяне, Богами, или самим собой, но меня никогда не побеждал другой человек. – Он налил еще вина в их стаканы. – Я много об этом думал, это кажется невероятным, но я так не считаю. Я не дрался на кулаках, когда был ребенком, и не занимался индивидуальными видами спорта, я играл в бейсбол и футбол, мы выигрывали и проигрывали как команда. Думаю, это же можно сказать о большинстве подрастающих детей. Я потрясающе умел играть в шарики, но проигрывая, знал, что промахнулся. Проиграл самому себе, другими словами. Мне кажется, это верно и в отношении других людей тоже; мы не используем полностью наш потенциал. И когда погибли мои родители, я обвинял Бога, всех египетских богов, и греческих, и римских, а потом – судьбу. Не было человека, которого я мог бы обвинить. Я думаю, сравнительно редко нам бросает вызов другой человек, обычно, это оправдание, к которому мы прибегаем, умалчивая тот факт, что мы оказались недостаточно хороши или сильны, чтобы победить: то есть мы проиграли сами себе.

Анна сидела очень тихо.

–Это невероятно самонадеянно.

– Правда? Мне говорили, что я слишком строго отношусь к самому себе. Почему ты говоришь, что это самонадеянно?

– Тебя может победить только Бог. Или потребуется целая армия богов: египетских, греческих, римских. Но никакой смертный это сделать не может, только если ты промахнешься, какое-нибудь слабое человеческое существо получает шанс напрячься и сделать что-то лучше тебя.

Джош с любопытством посмотрел на нее.

– В твоих устах это звучит как что-то плохое. Я бы не судил так строго. Ну а если я так поступил? Что в этом плохого? Ты не думаешь, что в нас есть нечто, что могло бы помочь нам побеждать гораздо чаще, если бы мы нашли это. Ведь, возможно, большинство из нас позволяют себя побеждать, потому что слишком хлопотно отбиваться?

– Ты не знаешь, о чем говоришь, – яростно сказала Анна. – Ты не знаешь, какой вред могут нанести люди, какое разрушение...

– Ты права, – быстро сказал он. – Я зашел слишком далеко. Боюсь, я часто себе это позволяю; беру великолепную идею и дурачусь с нею, пока она не растягивается, как искра, до чего-нибудь абсурдного, до очень тонкого предела.

Он продолжал говорить, чтобы дать ей время успокоиться. Он задумался, не были ли ее сегодняшние слезы связаны с кем-то, одержавшим над ней верх в прошлом.

– Я вступаю в борьбу каждый раз, когда пишу статью. У меня много времени, чтобы поиграть с идеями, пока не добираюсь до крайней точки, приходя к самым безумным выводам. Обычно, я прихожу в себя прежде чем меня занесет слишком далеко. И в довершение всего я забыл десерт.

– Я принесла десерт, – сказала Анна. – И я тоже прошу простить меня. Я была груба. Не знаю, почему я так расстроилась.

«Да, ты расстроилась, – подумал Джош, – и что бы это ни было, это было ужасно, и ты все похоронила, но недостаточно глубоко, чтобы не было всплесков, когда возникает волнение, как вызвал его я». Он смотрел на Анну, достававшую маленькую золотую коробочку из своего рюкзака.

– Трюфели! – воскликнул он. – Ты просто замечательная. Какие?

– Шоколад и орехи.

– У тебя безупречный вкус. Такой же, как у меня. Спасибо, – он положил конфету в рот, не откусывая от нее.

Анна сделала то же самое. Шоколад медленно таял на языке, превращаясь в мягкую, теплую горьковато-сладкую массу, которая текла прямо в горло. Она вздохнула, долгим вздохом наслаждения, и посмотрела на Джоша. Он улыбнулся ей.

– Что еще нужно для пикника. Не могу себе представить, чего еще пожелать. Разве что... я возьму еще одну?

– Еще две, – ответила Анна. – Я не думала, что поход затянется настолько, чтобы каждому полагалось по три конфеты.

– В следующий раз мы выберем более длинный маршрут. – Он взглянул на облака, которые стали больше и темнее, чем несколько минут тому назад. – Нужно идти, если мы не хотим попасть под дождь.

– Мне жаль, – сказала Анна. – Здесь так хорошо.

Они доели сладости, допили вино, и начали упаковывать остатки обеда.

– Что расстроило тебя в деле с Дорой? – спросила она. – Проиграть ей или проиграть самому себе? Ты можешь говорить об этом?

– Конечно. Я проиграл самому себе и тебе. Деньги – это не выход. Для Доры – выход, но не для меня, хотя я бы предпочел не платить их. Самое важное – мои слабости и тот факт, что ты воспользовалась ими таким образом, что почти невозможно было выстроить какую-либо защиту. Мы могли бы доказать, что Дора с самого начала понимала, что я не хотел жениться на ней и никогда не давал повода думать, будто я передумал. Однако, как только ты установила факт моего молчания, когда я должен был говорить, всякая защита была ослаблена. Не совсем разбита, но серьезно ослаблена. Я всегда гордился тем, что не допускал таких вещей; настоящие ученые не позволяют загнать себя в угол, где их доводы выворачиваются наизнанку, а аргументы разбиваются.

– А твоя записка на день рождения? – спросила Анна.

Он резко потянул шнурки своего уложенного рюкзака.

– Это во мне безумствовал поэт. С тех пор я научился контролировать его. Странная вещь: я считал, что понимаю прошлое и знаю, как пользоваться им. Моя жизнь вращается вокруг прошлого, здесь я едва ли больше, чем там. Но с Дорой жизнь сложилась так, что все узнанное мною за всю жизнь, получалось, не имело никакого значения.

– Почему оно так важно? – спросила Анна. – Почему ты больше там, чем здесь? Это такое необычное утверждение.

– И не совсем точное. Я пользуюсь прошлым так же как пользовался музеями, когда был ребенком: как гаванью. Иногда как местом, где можно затеряться. Когда погибли мои родители...

– Сколько лет тебе было?

– Тринадцать. Они были на Аляске, мой отец был фотографом и они летели в Брук Рейндж на маленьком самолете, попали в бурю, самолет упал. На шесть месяцев я выпал из настоящего, полностью отрицал его и жил в прошлом. Я не виделся со своими друзьями, Бог свидетель, я не играл в бейсбол. Я ходил в музеи и читал. Я жил в доме моих дедушки и бабушки, а у них была прекрасная библиотека, там-то я и проводил все свое время. Они были очень терпеливы со мной, договорились с руководством средней школы, так что я мог ходить в школу, когда был готов, и мог делать уроки после шкалы и вечером. В то время я не думал об их чувствах, но, конечно, они не были такими сокрушающими, как мои; мы беседовали об этом позже, когда я уже учился в колледже. Они были замечательными людьми, и провели меня через тот ужасный год. Долгое время я думал, что тринадцатый год нужно вообще убрать из жизни.

Анна смотрела на него, полностью поглощенная его рассказом.

– Я не собирался делать из этого историю одной жизни, – с улыбкой сказал Джош. – Ты спросила о прошлом. Я провел там много времени, потому что так делают все археологи, мне доставляет большое удовольствие представлять себе, что происходило много лет назад, и почему, и как сложилось будто из кирпичей, то что мы имеет сейчас. Я провожу над этим много времени потому, что это мое убежище, когда мне надоедает университет и музейная политика, дорожное движение в Лос-Анджелесе или сам Лос-Анджелес, или когда я хочу уйти от мыслей о чем-то, что я сделал, как считаю, не лучшим образом. Прошлое – хорошее место для пряток, знаешь, оно всегда ждет тебя и в нем можно начать заново с того места, которое оставил, зная, что все осталось по-прежнему. И тебе не нужно делиться им с кем-то, чтобы получать эту радость.

Он замолчал, глядя на озеро, почти говоря сам с собой.

– В чем и состоит проблема с настоящим: его требуется с кем-то разделить. Когда изо дня в день ты идешь, а шагам твоим не вторят другие шаги, а мысли твои никто не разделяет и тебе не с кем обменяться ими, возникает пустота. По крайней мере, в отношении меня это верно, и этого я всегда искал. Не с Дорой; она была приятной подругой, хотя бы в начале, а я был одинок, как и она, поэтому казалось, что имеет смысл жить вместе. Но я еще надеюсь, что кто-то поможет мне почувствовать настоящую связь с миром, когда четкой становится разница, здесь я или в прошлом, и не научным путем, а непосредственным и человечным. Не думаю, что кто-либо может достичь этого в одиночку. Нам нужен другой человек; соединение двух умов, касание двух рук, единение двух сердец.

Тяжелая гряда облаков закрыла солнце. Исчезли тени, озеро стало серо-стального цвета. Анна поежилась от прохладного воздуха.

– Пошли отсюда, – сказал Джош.

Они торопливо достали из рюкзаков свитера и непромокаемые куртки и надели их, потом направились вокруг озера.

– Хочешь идти первой? – спросил он.

– Хорошо, – ответила она и двинулась вперед, делая большие шаги. Идти вниз было так же трудно, как вверх, потому что приходилось удерживаться на крутых местах, а так как небо становилось темнее, она двигалась почти наощупь, согнув колени, упираясь ногами в обломки скал, вросшие в землю, чтобы не скользить по грязи и щебню. Анна слышала шаги Джоша за своей спиной и думала о его словах. «Мысли, совпадающие с твоими. Обменяться мыслями. Соединение двух умов, касание двух рук, единение двух сердец», – эти слова отдавались в ее мозгу в одном ритме с шагами. «Какие удивительные слова, – думала она, – большинство людей так не думают, еще меньше – произносят их вслух. Он человек идей и красивых фраз. Но насколько они истинны?» «Во мне безумствовал поэт», – он сказал, что научился контролировать себя, но может быть и не научился. Слушать его было приятно, но вряд ли стоит принимать всерьез такую причудливую беседу.

Она почувствовала, что на ее волосы упала капля, и едва успела подумать о дожде, как поняла, что это уже град. Меньше, чем за минуту ледяные дробинки обрушились на деревья и тропу, производя ужасающий шум. Анна вскрикнула, когда они забарабанили ей по голове. Она остановилась. Ноги оставляли отпечатки на белой тропе, руки были холодными, как лед.

Джош схватил ее за руку и потащил с тропы в густой лес из сосен и елей. Шум града стих, как будто закрыли окно; он стал безобидным стуком дождевых капель наверху. Джош вытащил из своего рюкзака пончо и расстелил его на земле под елью.

– Переждем, – сказал он. – Я питаю большое уважение к горным бурям.

Поеживаясь от холода, Анна принялась копаться в рюкзаке, отыскивая непромокаемые брюки Гейл.

– Я не прихватила ботинок для снега, надеюсь, это последняя перемена погоды за последнее время.

Джош хмыкнул. Сам он надел брюки от дождя и достал термос.

– Мое последнее угощение сегодня. Надеюсь, ты пьешь черный кофе.

– Да. Ты всегда все планируешь так тщательно? Я просто потрясена.

Он сел, опершись о дерево, и протянул ей пластмассовую кружку с дымящимся кофе.

– Твой дедушка должен был рассказать тебе о непредсказуемости гор.

– Он рассказал, но я не ходила в походы уже много лет.

– Лет? Ты очень сильная туристка, шла так, будто ходишь в походы каждую неделю.

Анна улыбнулась.

– Много тенниса и еще больше упрямства.

Она держала чашку в руках, согревая их. Полянка, на которой они сидели, была похожа на таинственную пещеру, окруженную соснами. Они слышали отдаленный гром и Постоянное шуршание градин о сосновые иглы и ветви вверху. То тут, то там, градины пробивались сквозь ветви деревьев и падали рядом с ними, как крохотные жемчужины на лесной подстилке. Анна посматривала на одну из них, потягивая свой кофе. Она вздохнула и вернула кружку Джошу.

– Так хорошо. Удивительно, как быстро может похолодать.

Джош налил ей еще кофе и протянул кружку обратно.

– Как ты выбрала бракоразводные процессы? – спросил он.

– Я обнаружила, что это у меня хорошо получается. У меня было большое дело в Нью-Йорке примерно через год после того, как я начала работать; моя подруга прислала ко мне свою кузину, а там было вовлечено много денег; дети, опека, собственность, даже фонд. Мы вели переговоры три месяца и добились хорошего соглашения без кровопролития и особой враждебности. Была обеспечена очень хорошая атмосфера, в которой предстояло расти детям, наверное, лучшее, на что мы могли надеяться. Мне понравилось, как все у нас получилось.

– Ты думала о детях.

– Они были самыми уязвимыми. Им не за что было бы зацепиться.

– Но у них была ты.

Она покачала головой.

– Все было не так трагично. Кто-то должен был рассказать им, что случилось с их родителями. Я смогла это сделать и помочь им почувствовать, что люди еще заботятся о них.

Джош взял ее пустую чашку и снова наполнил ее.

– Они должны быть очень благодарны. Сколько им было лет?

– Девять, одиннадцать и двенадцать.

– Трудный возраст. Тебе нравится твоя работа?

– Да. – Она удивленно посмотрела на него. – А тебе твоя?

– Да. Мы оба счастливчики. За что она тебе нравится? Что ты побеждаешь? Помогаешь детям? Видишь торжество правосудия?

– Все вместе. Если ты спрашивал, нравится ли мне принимать участие в кончине браков, то с этим ничего не поделаешь.

– Я извинился за это в твоем кабинете, – сказал Джош. – И сделаю это снова сейчас, если хочешь.

– Нет, мне не хотелось бы возвращаться к этом: тогда я очень рассердилась.

– Я был зол, когда сказал это. Один из тех случаев, когда я захожу слишком далеко. Я прекрасно знаю, что адвокат, специализирующийся на разводах, не разрывает баки или другие отношения; они закончились задолго до того, как добрались до твоего кабинета. Ты получаешь уже осколки. В принципе, ты должна быть разочарована в возможности любых отношений. Ты никогда не видишь начала, с его надеждой; ты получаешь лишь остаток в виде злобы, усталости и мстительности. Предполагаю, что именно об этом я думал в тот день, разрушение в целом, а ты, казалось, была очень озабочена сносом, а не строительством.

Анна кивнула.

– Но без разрушения нет жизни. Наша работа помогает выжить.

Он пристально посмотрел на нее.

– Ты думаешь, что вся жизнь состоит из этого. Выжить после крушения?

– А разве не это ты изучаешь? Культуры, которые процветали, а потом исчезли, потому что не смогли выжить после какого-нибудь крушения?

Джош протянул ей чашку, отметив, как незаметно она отвела беседу от себя лично. «У нее в этом большой опыт», – подумал он.

– Я изучаю как процветание так и разрушение, – сказал он. – Меня интересует и сила, которая позволяет обществу процветать, и слабость, которая вызывает его падение. Ты знаешь; это же относится к людям: что делает нас сильными и плодотворными, как мы становимся теми, кем мы можем быть. И также, как мы переживаем крушения? Нам все это нужно. Как же еще можем мы сохранить человечность, строя общество, взаимоотношения и создавая идеи? Всего лишь выползание из-под руин поможет лишь развить агрессивность.

Анна молчала. Она отдала чашку Джошу и смотрела на ветви деревьев над ними, слушая тишину.

– Может быть, попробуем пойти? Я думаю, буря кончилась.

– Я тоже.

Он вылил остаток кофе и положил термос в рюкзак, Они покинули гостеприимную полянку. Анна пошла вперед вниз по тропе. Солнце жарко грело сквозь облака, и так как воздух стал теплее, тропа превратилась в грязь, было так скользко, что женщина не сводила глаз со своих ног. Один раз подняла голову и внезапно остановилась.

? Посмотри, – сказала она. Серебристый туман стоял над горами, зеленые и золотые деревья, скалы и зазубренные вершины – все сияло в мягком солнечном свет вырисовываясь бледно и тонко, как живопись на тонко прозрачной материи. – Как красиво! – выдохнула Анна Ее лицо и руки были холодными от тумана, волосы влажными, но она все стояла, забывшись перед этим видением мечты. – Я никогда не видела горы такими красивыми.

Джош стоял рядом с ней. Его рука касалась ее руки.

Он почти натолкнулся на нее, когда Анна так резко остановилась.

– Красиво, – согласился он. – Но я все же предпочитаю солнечный свет и тень. Мне нравится более прочный мир.

– Тебе нравится искусство, которое состоит из света и тени? – спросила она через плечо, когда они продолжили свой путь.

– Да, это то что надо. Я собираю всякие произведения искусства. У меня хорошая коллекция, я хотел бы показать ее тебе. После нашей экскурсии по музею, выпьем что-нибудь у меня дома, а потом пойдем поужинаем, если ты захочешь.

– Я захочу, – сказала Анна и сосредоточилась на скользкой тропе весь оставшийся путь вниз.

К тому времени, как они добрались до машины, солнце палило, а облака ушли к горизонту, как дальняя горная цепь. Анна и Джош сняли свою дождевую аммуницию и положили в заднюю часть джипа. Анна стянула мокрый теннисный козырек и встряхнула головой. Пропитавшиеся влагой волосы легли вокруг лица беспорядочной массой кудрей. Джош смотрел на нее.

– Ты очень красивая, – сказал он. – И это был один из лучших походов, которые я когда-либо совершал. Спасибо.

– Мне очень понравилось, – ответила Анна. – И спасибо за обед.

– Трюфели были очень хороши. – Он повел машину вниз по дороге, притормаживая на скользких участках. Мы исследуем Музей Древнего Мира через несколько дней. Я позвоню тебе. Ты свободна в этот уик-энд?

– Нет, я буду работать. Мне многое нужно подогнать. Раньше я никогда не брала четыре выходных дня.

– Тогда мы сделаем это вечером. Действительно, это будет частная экскурсия, только несколько служителей составят нам компанию. – Он остановил джип на перекрестке и оба посмотрели на поток машин на шоссе, ведущем в Тамарак. – Возвращение в мир – это всегда потрясение, – прошептал Джош. Он положил свою руку на руку Анны. – Спасибо еще раз, это был совершенно особенный день.

Она спокойно убрала свою руку.

– Для меня тоже.

В потоке машин образовался просвет и Джош выехал на шоссе. Они ехали молча, пока не добрались до дома Лео и Гейл.

– Буду ждать встречи в Лос-Анджелесе, – сказал он.

Анна вынула свои вещи из джипа.

? Я тоже, – ответила она. – Очень. – И пока шла в дом, то решала вопрос, насколько она действительно именно это имела в виду.

В День труда Винс находился на барбекю в горах недалеко от Денвера, где проводил сбор фондов для своей предвыборной кампании. Здесь, наконец, его нашел Кит Джакс.

– Я звонил тебе три раза. Тебе следует уволить твоего слугу, он не передает тебе моих сообщений.

– Я их получил. Говори потише.

Винс увел его от группы людей, с которыми разговаривал, в один из холлов невысокого дома, где прошел в маленькую незанятую спальню. Дом принадлежал Сиду Фолкеру, банкиру, одному из основных спонсоров сенатора, которому несколько дней назад был доверен секрет об участии Винса в президентской предвыборной гонке.

– Мы можем посидеть здесь несколько минут, – сказал Винс.

– Эй, ты мог бы по крайней мере предложить парню стаканчик.

– Позже. Говори, почему ты здесь оказался.

– Боже, Винс, я только что прилетел из Тамарака...

– Почему? Что происходит?

– Ну, там твоя подруга. Анна, как ее там. Сестра Гейл.

Винс не сводил с него напряженного взгляда.

– Ты видел ее?

? Точно. Рядом с Сити-Холлом пару дней назад; она была там с Джошем. Ты знаешь, парень Доры. Бывший парень.

? Дюран? Что, черт побери, она там с ним делала?

? Ты меня понял. Ну, там был Лео, тоже, но она, знаешь, разговаривала с Джошем, когда я ее увидел. Я не мог подойти поближе, однако, это была душещипательная сцена. Они подвезли воду на грузовиках, ты знаешь ну, тебе все это известно, в резервуаре загрязнилась вода...

– Это все? – спросил Винс.

– Ну, что я еще сделал, стал вроде как приглядывать за домом Гейл и сегодня видел, что они отъехали где-то в полдень. Анна и Джош. Знаешь, в поход. У них были рюкзаки. Он прямо-таки прилепился к этой семье. Мне всегда казалось, что он какой-то странный. Так или иначе, ты хотел, чтобы я выяснил, чего ей надо...

– Ты узнал?

– Нет еще; как бы я мог узнать, если потребовался тебе для того дела? Я имею в виду тогда в июле. И ты знаешь, насчет того, чтобы избавиться от нее, я не знаю, хочешь ты еще этого или нет. И что ты имел в виду. Отомстить ей или еще что. В любом случае, я решил, ты захочешь знать, что она там, вот и прилетел. А за это мне бы получить стаканчик, Винс, и ужин, и я бы остался у тебя сегодня вечером, ладно? А домой вернулся бы завтра.

– Вот ты где! Искал тебя всюду! – Сид Фолкер направился к Винсу, грозя ему пальцем. – Народ хочет тебя видеть, сенатор – ты точно знаешь, как развлечь народ – а сам прячешься здесь. О, извини, я не хотел мешать.

Винс встал.

– Сид, это мой племянник Кит Джакс. Я взял на себя смелость пригласить его сегодня; он что-то вроде неофициального помощника, и чертовски хороший помощник, и оказывает мне большую помощь.

Фолкер сжал руку Кита.

– Хорошо, что ты здесь, Кит. Всем, кого приглашает Винс, у нас рады. Твой дядя важный человек, Кит, великий человек, но держу пари, ты об этом и так знаешь. Держись за него и ты далеко пойдешь. Все время к вершине, вот на что мы здесь нацелены. Мы здесь все в списке – ощущаешь, Винс? Это чувствуется в воздухе! – и ничто нас не остановит. Ладно, ну а теперь, Кит, пора пропустить стаканчик! Давай позаботимся об этом Винс, я хочу, чтобы ты встретился с несколькими людьми, они только что из Калифорнии; они там уже выбрали однажды президента, а я им сказал, у них есть шанс сделать это снова, здесь, в Колорадо. Само собой, я не сказал ничего определенного – в первую очередь мы позаботимся о ноябре, отошлем тебя назад в Сенат под развевающимися знаменами, с победой, ни на минуту не сомневаюсь, что все пройдет без сбоев; эти люди играют по-крупному и хотят, чтобы ты прошел. Кит, ты похож на парня, который сам может найти дорогу в бар.

Кит смотрел на Винса, сощурив глаза, пытаясь осмыслить всю информацию.

– Конечно. Спасибо. Пока, дядя Винс, увидимся у тебя дома, о'кей.

– Совершенно верно, – сказал Винс. – Хорошо, что ты погостишь у меня, Кит, эта квартира становится чертовски пустой, когда я там один. Конечно, она слишком большая, – сказал он Фолкеру, – но я не теряю надежды, что какая-нибудь замечательная леди разделит ее со мной.

Фолкер хмыкнул.

– Я рад, что ты заговорил об этом, Винс. У меня тут есть кое-кто, с кем тебе надо бы познакомиться. Вдова. Вдовы хороши, ты знаешь, их нельзя порицать за то, что они одиноки. Она лапочка, простая и нежная, тебе понравится. Останься после барбекю, будет подан десерт для одной небольшой группы гостей.

– Останусь, Сид, какой ты замечательный друг. Спасибо.

Но когда они шли назад в гостиную, он думал не о Сиде, а о Ките. Тому было двадцать восемь лет и он нигде не мог удержаться на работе, пока Лео не дал ему место помощника управляющего горной службой в Тамараке. И этому он был обязан Винсу. Именно Винс вызволил его из тюрьмы два года тому назад: он пристукнул буфетчика во время ссоры из-за наркотиков возле бара в Майами, и не хотел, чтобы мать узнала об этом. Так что это Винс заплатил за него залог и откупился от буфетчика, нанял адвоката; Винс послал Кита в больницу под Чикаго, чтобы тот вылечился. И это Винс отправил его в Тамарак и поговорил с Лео, чтобы он нашел ему работу.

– Я хочу знать, что там происходит, – сказал он Киту. ? что делает твой дедушка, насколько он расширяет дело, чем занят Лео, где они берут деньги на расширение, все что сможешь узнать. Держи все в поле зрения, если мне от тебя что-то потребуется, ты будешь готов делать это. Я буду приплачивать, какую бы зарплату тебе ни платил Лео. Но если я узнаю, что ты снова увлекся наркотиками или пьешь больше, чем нужно, чтобы себя контролировать, будешь вышвырнут вон. Мэриан и Фред узнают о Майами и о больнице в Чикаго, и Лео тоже. И ты можешь отправляться назад в майамские бордели и путаться со шлюхами и наркотиками, пока тебя не прибьет кто-нибудь, у кого больше соображения, чем у тебя никто и пальцем не пошевелит, чтобы тебе помочь. Второй раз повторять тебе это не надо, я думаю?

Кит покачал головой и поехал в Тамарак.

Не слишком умен, подумал Винс, наблюдая как Кит пробирается к бару Сида Фолкера. Но и не совсем глуп. И без малейшего намека на морально-этическую норму которая смутила бы его. Приятно было сейчас иметь с ним дело; он прост, полностью сосредоточен на себе и послушен, как щенок. Для Винса, который терпеть не мог неожиданностей, лучшего помощника, чем предсказуемый, прозрачный Кит Джакс и быть не могло.

– Так что это за чепуха, вокруг которой столько шума? – спросил Кит, когда Винс в полночь вернулся домой. Он сидел на кухне, пил из высокого стакана и ел шоколадный торт прямо из коробки, в которой его принесли.

– Много содовой, капля виски, – сказал он, так как Винс бросил взгляд на стакан. – Не веришь, проверь бутылку.

Винс наклонился к холодильнику.

– Расскажи мне о толпе в Тамараке у Сити-Холла.

– Ну и заварушка там была. Все тащили бутылки с водой, расписывались, как хорошие бойскауты, мэр говорил, как все хорошо, все болтали одновременно, пара репортеров фотографировала... на мой взгляд, это была сумасшедшая ночь.

– Они должны были кого-то обвинять! Кого они ругали?

– Никого. Они никого не обвиняли. Они только беспокоились, сколько времени это продлится, и будет ли грузовик с водой находиться здесь весь день, чтобы они могли получить воду в любое время, и начали или нет искать причину, и...

– О ком они говорили? Кто, по их мнению, должен был искать причину и решать проблему?

Кит пожал плечами.

– Они. Всегда они, ты заметил? Мэр сказал, что город и компания оплатят расходы за воду.

– И никто не ругал компанию?

– Я не слышал. Они прямо с ума посходили, так разволновались. Эй, Винс, что это он там говорил, ты собираешься стать президентом? Это правда?

– Может быть.

– Ух ты! Вот это будет здорово. Ну, если потребуется помощь, ты знаешь, что бы тебе ни понадобилось...

– Я хочу, чтобы ты наблюдал за Тамараком. Не мотайся в Денвер или куда-то еще, ты мне нужен там. Я хочу знать все, что делает Лео, скоро ли они сообразят, что случилось с резервуаром, сколько времени займет ликвидация аварии. И та женщина. Я хочу знать, когда она там бывает, и с кем встречается. Все, что узнаешь.

– Мелочи. Это все? Я имею в виду, ты хочешь, чтобы я поглядывал, что она делает? Ты не хочешь, чтобы я с нею как-то расправился или еще что? То есть я имею в виду, скажи мне, чего ты хочешь, я сделаю это, но когда не знаешь, то трудно.

Винс почувствовал, как напряглись мускулы шеи, как всегда, когда дело не клеится.

– Я еще не знаю. Это зависит от того, что будет дальше. А ты просто будь там и будь в курсе всего.

– Ладно. А, Винс, послушай. Если ты будешь президентом, можно мне поехать с тобой? Всегда мечтал пожить в Вашингтоне.

– Почему бы и нет? – сказал Винс, выходя из кухни. – Если будешь осторожен и станешь делать, что тебе говорят.

– Ух ты, – снова повторил Кит. – Ясно. Ух ты.

Винс закрыл за собой дверь кабинета и позвонил Белуа, который покинул дом Сида Фолкера до десерта, поданного особой группе гостей.

– Сколько ты получил сегодня вечером?

– Шесть с половиной миллионов. У нас нет проблем с деньгами, Винс, ты это знаешь. К выдвижению кандидатов мы придем в хорошей форме. Чего я хочу, так это получить побольше поддержки от Национального Комитета; они могут многое сделать для нас за сценой, а пока что не делают. Но мы там будем, я уверен на сто процентов, что будем. Ты сегодня был хорош; очаровал всех дам, а мужчин заставил чувствовать себя, как на заседании кабинета. В этом ты мастер. Как вдовушка? Нормально.

– И все?

? Более, чем нормально. Я остаюсь здесь на несколько дней, чтобы познакомиться.

? Она не такая умная, как Мейси.

? Мне не нужна такая умная женщина, как Мейси.

? Что за проблемы с Национальным Комитетом? Я думал, они за нас.

– Я разберусь. Иногда нужен дополнительный толчок. Я беседовал с твоим братом, я тебе говорил?

– Нет. Когда?

– Несколько дней тому назад. Он меня завернул, сказал, что слишком мало. Он хочет кучу денег, Винс, он не кажется человеком, у которого возникли проблемы.

– У него проблемы. И чем дальше, тем хуже. Подожди немного, ты получишь что хочешь. Мы должны сделать так, чтобы семья была с ним заодно.

– А они еще не с ним?

– Они будут с ним. Я этим занимаюсь. Нам нужны только некоторые из них, а потом Чарльз может ставить на голосование. Ты получишь, что хочешь. Доверь мне это дело и не беспокойся.

– Я не беспокоюсь. Я просто жду.

«Я тоже», – подумал Винс, кладя трубку. Он ненавидел ждать. Слишком многое расплывчато, слишком многого он не знал. Что эта сука пытается сделать ему; что эти медоречивые подонки из Национального Комитета сделали бы для него до начала выдвижения кандидатов; какой процент, и достаточно ли большой, будет у него на выборах в Сенат. Он был уверен, что победит, как победил раньше, но ему нужен большой перевес голосов. И он начал развивать события в Тамараке, но не знает, будет ли этого достаточно.

Остальное, казалось, не поддается его контролю. За прошедшие два месяца, впервые с тех пор, как Итан выкинул его из компании и из дома, Винс не один раз почувствовал изнурительную агонию беспомощности, покалывание нервных окончаний от бездеятельности и ожидай напряжение мускулов, когда еще рано прыгать.

– Черт, – пробормотал он в тишине своего кабинета. Он вертел в руках круглое стеклянное пресс-папье ? подарок Женского клуба Пуэбло. Его гладкость раздражала, оно казалось скользким и ненадежным.

– Черт! – взорвался он и швырнул пресс-папье в стену. Оно ударилось о панель стены, отскочило, два раза подпрыгнуло на ковре, закатилось под столик, на котором громоздилось с полдюжины фотографий Доры. «Джош ? подумал Винс. ? Эта сука ходит с ним. Не только живет у Гейл и Лео, но и ходит с Джошем. Что, черт побери, она себе вообразила? Он ее предупреждал...»

Винс посмотрел на зазубрину, оставленную пресс-папье на панели, орехового дерева, и понял, что необходимо владеть собой и заставлять людей делать то, что он хочет, а ему это потребуется очень скоро.

Анна медленно шла по галерее в квартире Джоша, глядя на картины. Они удивили ее разнообразием и великолепием, от французских импрессионистов до минималистов.

– Определенно, не все солнечный свет и тень, – прошептала она.

Джош, ходивший за стаканами с вином, услышал ее и улыбнулся.

– В принципе, не все. Это не то, что ты бы назвала сфокусированной коллекцией. Мои дедушка и бабушка купили импрессионистов, когда побывали в Европе; родители собирали Пикассо и Брака, а также эскимосскую резную миниатюрную скульптуру в гостиной; а я купил остальное. То на что ты смотришь, это история семьи Дюранов, особенно моих дедушки и бабушки, так как они объездили весь свет. У них не было ни малейшего представления, что они покупали предметы настоящего искусства; они покупали потому, что это трогало их воображение, или им нравились художники, с которыми они встречались. И я думаю, они им сочувствовали, считая, что те никогда не будут обладать деньгами, имуществом или какой-нибудь властью.

– Они думали, что имущество важнее, чем искусство? – спросила Анна.

– Нет, но они думали, что деньги необходимы, владение имуществом приятно, а власть полезна. Они не видели ничего романтического в художнике, умирающем от голода. Они были исключительно практичными сталепромышленниками со Среднего Запада, ставшими современными покровителями искусства, потому что любили искусство и считали, что оно необходимо для полноты жизни, и действительно думали о своей ответственности в поддержке искусства, раз у них было много денег, чтобы помочь художникам выжить и даже процветать.

Они дошли до конца галереи и вошли в гостиную, где каминная полка и стеллажи на стене были заполнены эскимосскими миниатюрными резными фигурками: маленькими птичками, большими танцующими медведями, семейными группами, моржами с рыбаками, изгибающими спины, как ковбои на брыкающихся быках.

– Это самая впечатляющая коллекция, которую я когда-либо видела, – сказала Анна.

Джош кивнул.

– Я полюбил каждую из этих вещей с тех пор, как был ребенком. Когда я умру, все это отправится в музей. Не хочу, чтобы коллекция разбивалась.

«Он не оставит их детям», – подумала Анна. Или не собирается иметь детей. Наверное, так оно и было, он жил, как человек со своим укладом и целиком в своих занятиях. И Дора сказала, что Джош ненавидел детей. Анна ходила по гостиной, рассматривала десятки предметов, которые он собрал – египетские скарабеи, греческие вазы, французские изделия из эмали, резные немецкие щелкунчики русские лакированные шкатулки, китайские нефритовые фигурки, африканские маски, ожерелья из перьев с Новой Гвинеи. Квартира была огромной – две квартиры соединены в одну, как рассказал ей Джош – просторные комнаты с высокими потолками обставлены, (чрезмерно заставлены), – подумала Анна, антикварной мебелью. Пухлые диваны и кресла, покрытые слегка выцветшими ткаными накидками, и восточные ковры с рисунками, примятыми за сотни лет. Вместе с собранными им предметами здесь были фотографии самых разных людей – от рыбака на траулере до мужчин и женщин, о которых Анна знала из газет и журналов. Его друзья были так же разнообразны, как и его коллекция.

– Хочешь посмотреть остальных? – спросил Джош. Она кивнула и они прошли обратно через галерею в другой конец квартиры. В его спальне, на круглом, обитом кожей столике было несколько фотографий в серебряных рамках. Анна наклонилась поближе, чтобы посмотреть на них. На всех фотографиях изображена одна и та же пара: мужчина, который мог бы быть Джошем, и высокая красивая женщина с коротко подстриженными в виде шапочки белокурыми кудрями.

– Твои родители, – сказала она. – А я-то думала, где же они.

– Они находятся в личной части дома. – Джош стоял рядом с нею, глядя на них. – Ты бы им понравилась, Анна, они восхищались людьми, которые сами определяют свою жизнь, не позволяя другим делать это вместо них.

Она бросила на него быстрый взгляд.

– Ты не знаешь, насколько это верно в отношении меня.

– Я думаю, это так. Мне кажется, с тобой когда-то случилось что-то ужасное, сокрушительное. Что-нибудь вроде смерти моих родителей, чем она явилась для меня, хотя я не позволил бы себе сравнивать боль; все мы страдаем по-своему. Но ты не позволила этому постоянно разрушать тебя; ты построила свою жизнь и стала замечательной женщиной. Я восхищаюсь этим. И мои родители очень полюбили бы тебя. Вернемся в кабинет, моя экономка сделала паштет, и мы должны отдать ему должное, иначе она будет разочарована. А потом мы можем пойти поужинать.

Не ожидая ответа, он пошел вперед, делая замечания о некоторых картинах, мимо которых они проходили; рассказывая анекдот о рисунке Альберса, который купил на распродаже; вспоминая историю о наброске Миро в своем кабинете. «Как будто, – подумала Анна, – он забеспокоился, что сказал слишком много, подпустил слишком близко и теперь пытается стереть это легким, забавным монологом, чтобы развлечь ее, если она расстроилась».

Но она не расстроилась. Это было удивительно, но вместо того, чтобы отшатнуться от него, заинтересовалась, что еще он мог бы сказать о ней. Нет, на самом деле нет, быстро поправила она саму себя. Ей не нужен анализ, проведенный им; она хотела только приятного общества. И, казалось, Джош тоже нуждался только в этом. Поэтому ей было так хорошо.

– Я заказал столик в ресторане «Ле Плюм» на восемь тридцать, – сказал Джош, когда они уселись на длинный широкий диван в его кабинете. – Но можем пойти туда раньше, если хочешь.

Комната была маленькой и уютной, с темно-зелеными стенами, полированными книжными полками орехового дерева, с бежевыми вельветовыми кушетками и стульями, с камином из зеленого мрамора. И повсюду лежали книги, громоздились на полках, шаткими стопками располагались на полу и на подоконниках, были разбросаны на столах вместе с газетами и профессиональными журналами. В углу стоял телевизор, а рядом с ним проигрыватели для пластинок и компакт-дисков. Джош поставил какую-то музыку, когда они вошли, и причудливые волны сонаты Скарлатти заполнили комнату. Анна знала, что здесь он проводил большую часть своего времени.

– Я хотел бы услышать о твоей работе, – сказал он, протягивая ей тарелку. – Похожи ли дела о разводах одно на другое?

– Не больше, чем египетские фараоны, я полагаю, – ответила Анна. Она намазала паштет на кусочек хлеба и откусила. – Как вкусно.

– Одно из многих фирменных блюд миссис Умико, лесные грибы, вида четыре, я думаю. Она знает все кухни мира; они с мужем работали в бельгийском посольстве во Франции и в американском посольстве в Швейцарии а потом приехали сюда и зарегистрировались в агентстве в то утро, когда я позвонил туда. Оказалось, что мы прекрасно подошли друг другу.

– Это не экономка, которую наняла Дора.

– Нет. Ни она, ни мы не были довольны.

– Она ушла, когда Дора была здесь?

– Она ушла через шесть месяцев после того, как е наняла Дора. А потом я нашел супругов Умико.

Анна нахмурившись посмотрела на него.

– Почему ты не сказал это, когда мы беседовали в моем кабинете?

– Дора гордилась своими способностями нанимать прислугу. Я не подумал, что это было достаточно серьезно чтобы ставить ей это в упрек. Это ничего не изменило бы.

– Нет, изменило бы. – Она все еще удивлялась его сдержанности. Он мог бы использовать эту информацию для ослабления образа Доры в их домашней жизни. Анна даже не сомневалась, кто принял такое решение, Джон или Миллер; а была уверена, что это Джош. Интересно что еще он утаил. «Как удивительно хорошо знала его маленькая Дора», – подумала она. Можно было многим восхищаться в этом человеке.

– Ну, ладно, – сказал он, – расскажи мне о своей работе.

Анна описала некоторые из самых интересных для нее случаев, не упоминая имен, но давая каждому лицу краткую, яркую характеристику, так что Джошу эти люди показались персонажами, полными жизни. Он хмыкнул, когда она рассказала об одном актере телевидения, который подал на развод, потому что жена убрала из их дома все пятьдесят четыре зеркала, а потом сказала ему, чтобы тот выбирал между нею и зеркалами.

– Ты не начинаешь удивляться предпочтениям, которые отдают люди? – спросил Джош. – Наверное, трудно каждый день иметь с ними дело и не выносить приговоров.

– Юристы все время выносят приговоры, – сказала Анна. – Я думаю, мы самые суровые критики всего и все потому, что не можем уйти ото всех глупостей и лжи, как будто это плохая пьеса, на которой мы должны досидеть до конца, услышав каждое слово. Просто мы не говорим о наших чувствах; если мы действительно хорошие юристы, никто не узнает, что мы думаем и чувствуем. Ты счастливец, твои клиенты умерли четыре тысячи лет тому назад.

– Не совсем счастливец. Во многих случаях даже ложь может стать поводом для радости. Молчание могилы представляет определенные трудности для исследования.

Они улыбнулись друг другу и замолчали. Джош наполнил стаканы и они устроились поудобнее на удобном диване.

За окнами огни Санта-Моники казались мозаикой на черном фоне; огоньки слегка колыхались в горячем воздухе середины сентября, а в комнате было прохладно, прохладный воздух обволакивал прохладой лодыжки Анны. Она вздохнула. В каком-то порыве сняла туфли и подобрала под себя ноги, уютно усевшись в уголке дивана.

– Жаль, что мы должны уходить, – прошептала она.

– Мы не должны, – не задумываясь ответил Джош. – Найдем что-нибудь дома. У миссис Умико сегодня выходной, но мы могли бы совершить набег на холодильник. – Он посмотрел на красное шелковое платье Анны и шелковый жакет с ярким рисунком, золотые серьги с рубинами, ожерелье из золотых флорентийских цепочек. – Я должен был бы предложить тебе элегантность и французскую кухню. Это я и планировал на сегодняшний вечер. Если ты выбираешь суп и салат, лучшее, что я могу предложить, это зажечь свечи.

– В этой комнате мне понравится свет горящих свечей, – сказала Анна.

Джош поставил телефон на ручку дивана.

– Я позвоню в ресторан. Мне нравится твой вкус, я это уже говорил, так ведь? В этом ресторане я ем, когда остаюсь дома один. Предпочитаю его всем ресторанам вместе взятым.

– Я неплохая повариха, – сказала Анна, – я могла бы что-нибудь приготовить...

– Но не в красном шелке. Может быть, однажды мы так и сделаем, но не сегодня вечером. Если только ты не возражаешь.

Анна покачала головой. Все отлично.

Джош набирал номер ресторана, когда кончилась соната Скарлатти.

– Не могла бы ты поставить что-нибудь еще? – непринужденно сказал он.

Прямо в чулках Анна подошла к шкафчику и открыла дверцы. Сотни пластинок были расставлены в алфавитном порядке. Она выбрала трио Бетховена и Моцарта и поставила пластинку на проигрыватель, пока Джош положил трубку телефона.

– Спасибо, – сказал он.

И только потом, когда Анна снова уселась, поджав ног на диван, и звуки первого трио поплыли по комнате поразило, как все это отличалось от вечера, который она ожидала провести, или от обычного вечера дома, где она слушала музыку в своей спокойной квартире, готовила ужин для себя одной в своей спокойной кухне, и читала или смотрела телевизор в своем спокойном кабинете «Какая большая разница», – подумала женщина, но как естественно она вошла в эту обстановку, и каким это кажется простым.

«Я должна буду подумать об этом, – размышляла Анна. – Но позднее, не сейчас. Сейчас я, действительно, не хочу тратить время».

ГЛАВА 13

Торопясь перехватить Лео, Кит споткнулся о корзину для бумаг и ударился коленом об угол стола.

– Лео! – крикнул он, выбегая на аллею. – Эй! Лео!

Лео высунул голову из машины.

– Что-нибудь случилось?

– Я тоже хочу поехать. О'кей? – быстро обежал машину и уселся на переднее сиденье рядом с Лео. – Хочу знать, что происходит. Это же нормально, правда, Лео? Почти все время я чувствую себя так, будто все здесь в курсе дела, кроме меня.

Лео пожал плечами, выруливая на дорогу.

– Можешь поехать туда, но к тебе это не имеет отношения. Твои обязанности заключаются в поддержании порядка на горе Тамарак, Кит, об этом ты должен беспокоиться.

– Ну, да, но я беспокоюсь и о компании тоже, знаешь. У меня все-таки пять процентов акций, которые дал мне дедушка, так что я тут заинтересованная сторона, верно? Если дядя Чарльз надумает продавать компанию, ты знаешь, ему понадобится мой голос. А компания сейчас по уши в дерьме с этой водой – мне это отлично известно – так я подумал, что если они выяснят, что случилось, то мне надо об этом знать.

Лео бросил на него быстрый взгляд. Волосы песочного цвета аккуратно причесаны, светлая, редкая бородка подстрижена, клетчатая рубашка тщательно выглажена. Вполне приличный, энергичный юноша. Он не виноват, что не может понравиться Лео. По городу ехали молча. Улицы мы были спокойными, теперь после уикенда, на который приходился День труда, и который завершал летний сезон, жители Тамарака прогуливались по пустым тротуарам и толклись на стоянках для машин, как бы заново открывая свой город. Немногие оставшиеся туристы направлялись в горы, где леса окрашивались в разные цвета, или слонялись по магазинам, делая покупки на сезонных распродажах, или сидели в кафе на открытом воздухе, греясь на теплом, ласковом осеннем солнце, позволяя сонной атмосфере города завладеть ими, как это происходило со всеми во временном затишье до наступления зимы, когда выпадет снег и появятся тысячи суетливых лыжников. Это время года Лео особенно любил. Сейчас он мог вообразить, что город снова стал уединенной горной деревушкой, где все знали друг друга и работали вместе, чтобы жить в достатке и безопасности даже в самые тяжелые времена.

Но в этом году сентябрь таким не был. Этой красивой, золотой осенью люди были испуганы и многие кинулись в панику. Родители таскали детей на осмотры к врачам, собирались крикливыми группами рядом с Ситти-Холл, куда приходили за водой и писали письма в «Тамарак Таймз», спрашивая, что делает город, чтобы защитить их.

– Сначала Управление по охране окружающей среды заявляет нам, что на восточной окраине опасно жить, – негодовали письма, – а теперь опасной стала и вода. Кто в этом виноват?

«Кто виноват?» Этот вопрос задавали все громче. Все началось с беспокойного вопроса вечером у Сити-Холл, а теперь, неделю спустя этот вопрос уже гремел, превратившись в единый вопль, составленный из множества беспокойных, сердитых вопросов. ЧТО ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ? КТО ВИНОВАТ?

Нетрудно было найти виновника. Лео знал, что когда в городе, которым управляла компания, случалось что-то плохое, то всегда обвиняли компанию.

Он повернул на шоссе, постепенно спускавшееся к восточной части города и к перевалу Волф Крик.

– Так что же они обнаружили? – спросил Кит.

– Не знаю. Билл вызвал меня по телефону в машине и сказал, что они хотят что-то показать мне.

– Где? – поинтересовался Кит.

– Пониже Матушки Жилы.

– Старого рудника? Там же поблизости ничего нет.

– Дренажная траншея, – сказал Лео.

Машина свернула на узкую дорогу, посыпанную гравием, которая зигзагами петляла по длинному склону мимо старых рудников, почти скрытых кустарником и сучковатыми, низкорослыми дубами. Через несколько минут они подъехали к припаркованному пикапу. Дальше дорога была загромождена вывернутыми кустами и валунами.

– Билл! – позвал Лео, и высокий человек, стоявший на некотором расстоянии от них, повернулся и подошел.

– Рад видеть тебя, – сказал Билл Клаузен, когда они пожали друг другу руки.

Они прошли по склону и присоединились к двум другим мужчинам.

– Мы уверены, что это здесь, Лео. Был оползень, и немаленький. Образовался здесь, пересек дорогу и врезался в дренажную траншею.

– Есть какие-нибудь соображения насчет того, что вызвало оползень? – спросил Лео.

– Сейчас пока нет. За последние недели мы наблюдали кое-какую сейсмическую активность, но она была слишком слабой и вряд ли вызвала этот оползень, могла только дать толчок уже готовящемуся обвалу.

– Кит, поднимись наверх и посмотри, откуда начался оползень, – попросил Лео. – Может быть, ты увидишь, как это случилось. А мы пройдем вниз, к траншее.

Они с Биллом спустились по широкой полосе, оставленной сползавшей вниз землей и камнями. Когда добрались до дренажной траншеи, то увидели куски разбитого бетона. Итан построил эту дренажную траншею пятнадцать лет тому назад, когда расширял прежнюю систему водоснабжения, созданную им в его первое посещение Тамарака. Тогда он построил небольшой резервуар и дамбу на расстоянии трех милей от города вверх по течению реки; трубопровод для очистки воды и насосная станция находились в городе. Резервуар располагался выше всех старых рудников, за исключением Матушки Жилы, самого большого, выдавшего когда-то на миллионы долларов серебряной руды. Когда горняки добывали руду, следуя по серебряной жиле, то оставляли огромное количество по роды как раз под входом в каждый туннель, где образовались лишенные растительности насыпи отвалов: черные камни и гравий, рассыпанные по зеленым склонам. Они выглядели некрасиво, но горняки думали о руде, а не о красоте. Чего они не знали, так это, что такие отвалы небезопасны, потому что здесь было много токсичных минералов.

Когда горняки ушли из Тамарака, вода подземных источников заполнила туннели, прошла сквозь отвалы, где приобрела высокую концентрацию свинца, мышьяка, селена и других минералов, а затем просочилась в ручей «Тамарак Крик». Если не принять мер, то зараженная вода попала бы в резервуар и отравила бы весь запас воды. Поэтому Итан построил бетонную дренажную траншею, отводившую загрязненную воду от резервуара.

– Траншея отлично служила пятнадцать лет, – прошептал Лео, опускаясь на колени и проводя рукой по искореженному бетону. Его рука стала мокрой от воды, которая просачивалась сквозь обломки, протекая вниз, в Тамарак Крик и в резервуар. Он встал, вытирая руку о брюки. – Это мы можем исправить прямо сейчас. Но резервуар... – Они с Биллом обменялись долгим взглядом.

– Мы должны выпустить из него воду, – сказал Билл. – Пятьдесят галлонов[8] воды. И наверное, вычерпать осадок со дна, несколько дюймов; думаю, придется обращаться в денверскую лабораторию. Боже, вычерпать восемь акров осадка. Это займет не меньше месяца. А может быть, два или три.

Кит как раз спускался вниз по склону и услышал его последние слова.

– Ух ты! – воскликнул он. – Это будет стоить кучу денег. А нам придется все это время привозить воду на грузовике. Ну и неприятность.

«Ты считаешь, что боги рассердились на Четемов и Кальдеров?» Лео сказал это в шутку, когда они впервые обнаружили проблему с водой. Что, черт побери, здесь происходит. Слишком много неприятностей сразу. Ведь не может же в самом деле... «Прошу прощения, я рассуждаю, как шизофреник». «Не так уж и много неприятностей, – сказал он сам себе. – в конце концов, сорок лет Тамарак был постоянно растущим курортным городом, и за все это время столкнулся лишь с двумя серьезными проблемами: им заинтересовалось Управление по охране окружающей среды и произошел оползень, вероятно, вызванный небольшим землетрясением. Едва ли это можно считать результатом гнева богов».

– И газеты, – зачастил Кит. – Нельзя, чтобы они узнали об этом, точно? Я имею в виду, мы ведь не хотим, чтобы туристы услышали, будто здесь повсюду вроде как яд... – Он увидел лицо Лео и его голос постепенно затих.

– Ты нашел место, откуда все началось? – спросил Лео.

– Прямо наверху, у подножия скалы. Должно быть это было землетрясение, сверху ничего не шло. Я думаю если бы случилась буря, ну, знаешь, большой дождь, то наверное, тоже могло так получиться, но сейчас сентябрь и ничего такого нет.

Лео поддел ногой камень и сбросил его со склона.

– Давай ремонтировать эту чертову штуку, – сказал он Биллу. – Отправь сюда бригаду прямо сегодня, по крайней мере, эта дрянь не будет протекать в резервуар. Было бы легче справиться до снега.

Они знали, что не успеют: здесь всегда снег начинал идти в конце сентября. Но он будет таять в теплые дни снег будет выпадать и таять, пока не кончатся теплые дни или пока снега не выпадет так много, что он не будет успевать таять за один день. То есть им надо побеспокоиться о времени. «Или найти кого-то из старых индейцев Уте, живших здесь, и попросить их исполнить для нас один из их танцев».

«Боже мой, – нетерпеливо подумал он. – Что со мной происходит? Это всего лишь обычный оползень. Не делай из этого греческой трагедии». Лео пошел вверх по склону, делая длинные шаги среди обломков скал. Одно только хорошо, наверное, единственное, что есть хорошего во всем этом, что Кит так заинтересовался. Обычно, ему, казалось, было наплевать на компанию, и часто Лео сомневался, что он тут надолго задержится. Теперь вдруг тот проявил самый живой интерес. Может быть он все-таки привык к работе.

– Пошли, Кит, – сказал Лео, по-дружески кладя ему руку на плечо, – вернемся к нашей работе.

– Здесь мистер Дюран, – сказал Анне по телефону швейцар.

Анна хотела сначала сказать, что сейчас спустится вниз, но передумала.

– Попросите его подняться наверх, – сказала она Анна никогда никого не приглашала в свою квартиру, даже когда Джош привез ее домой неделю назад после ужина в его доме, она не пригласила его войти. Но сейчас она хотела, чтобы он посмотрел ее квартиру.

– Доброе утро, – сказал он, когда она открыла ему дверь. – Я пришел рано, если ты не готова, я подожду.

– Мне понадобится всего несколько минут. На кухне есть кофе.

Оставшись один, Джош нашел кофейник и кружку. Отхлебывая кофе, прислонился к кухонной двери и окинул взглядом длинную гостиную с обеденным столом, залитую солнечным светом, падавшим из окна во всю стену. Все здесь было белым. Лишь несколько поразительных цветных пятен, но преобладающим впечатлением была белизна: белый деревянный пол, белые диваны и кресла, белые стены, белые стальные светильники и стальные столики со стеклянными столешницами. Минуту спустя Джош уже смог сосредоточиться на цветах: обеденный стол был из зеленого гранита, на нем стоял макет скульптуры Уолока Вернера. На полу, между двумя группами мебели, лежали восточные ковры розовых, голубых и зеленых оттенков. На стенах – картины художников-абстракционистов. Яркие цветные завихрения, как узнал Джош, принадлежали кисти Зорах, Путтерман, О'Киф, Бартлет и Ротенберг; все женщины, отметил он.

Анна поставила чемодан у входной двери. На ней были узкие черные джинсы и белая шелковая блузка.

– Я почти готова, – сказала она и начала опускать полупрозрачные жалюзи на окнах гостиной. – Хочешь посмотреть остальные комнаты, пока мы не ушли?

– Да, – ответил Джош.

Он прошел за нею через белоснежную кухню в короткий коридор и заглянул в комнату, которая, вероятно, была спальней Анны; изумительная комната с бледно-зеленым ковром, белым стеганым одеялом, вышитым белыми цветами, с гардинами в серо-зеленую полоску и мягкой мебелью. Это была холодная, бесстрастная комната. Джош задержался в дверях, пытаясь представить себе страстное мгновение, мысль или мечту, которые могли бы возникнуть в этой комнате, и не смог.

? Это библиотека, – сказала Анна, и он прошел вслед за нею в следующую комнату.

Стены были закрыты книжными полками, заполненными аккуратно расставленными книгами; мебель обтянута темным льном, а на современном столе из стекла и стали не было ни одного предмета. Все было на своем месте.

Отсутствовала комната для гостей. И нигде не было видно фотографий в рамках.

– Это поразительно, – сказал Джош, когда они воз вращались в гостиную. – Великолепно и трагично. Как картина.

– Спасибо, – сказала Анна. – Именно так я и задумывала с самого начала.

«Картина, декорация, иллюстрация», – подумал он. Ни одной книги, сдвинутой с места, никаких покосившихся картин, никаких газет, валяющихся на столах или на полу. Никакого беспорядка. Великолепно декорированное и холодное совершенство; высокий класс и нигде не витает никаких эмоций. Вся квартира выглядела такой замороженной, как будто находилась под наркозом. Он смотрел, как Анна оглядывает свою гостиную, и увидел, что выражение ее лица меняется, становится задумчивым, а потом слегка удивленным. Ему стало интересно, не видит ли она свое жилище его глазами и не сравнивает ли с его квартирой, которая теперь показалась ему заставленной мебелью, неаккуратной, даже немного неряшливой. Ему захотелось узнать, что она думает, сравнивая его квартиру со своим белым миром, и что думает о нем. Ему пришло в голову, что он не имеет ни малейшего представления, что она о нем думает.

– Это напоминает мне Дибенкорна, – сказал Джош, показывая на гостиную. – Все эти четкие линии демаркации. Но ты, вероятно, не по его образцу устраивала свой дом, ведь он не женщина, так ведь?

Анна удивленно посмотрела на него.

– Ты узнал этих художников? Большинство людей даже не слышали о них, они не относятся к широко известным.

Он усмехнулся.

– Я мог бы смошенничать, но дело в том, что мне помогли. У меня есть знакомая, которая интересуете женщинами-художницами и дает мне почитать книги них. Она член Совета музея графства, а также Музея Древнего Мира. И я думаю, надеется, что окажется, будто некоторые великие египетские гробницы были созданы женщинами, но пока у нас нет этому доказательства.

Анна рассеянно кивнула, оглядывая квартиру.

– Здесь все в порядке, мы можем идти. Самолет в десять?

– Да. – Он взял ее чемодан и подождал, пока она наденет голубой кожаный пиджак и откроет дверь. – А почему ты коллекционируешь картины только женщин-художниц? – спросил Джош, когда они шли к лифту.

– Я ими интересуюсь. Как твоя подруга из музея. И мне нравятся их работы, во многих из них есть некая яростная сила и скрытый смысл, слои значений, которые мне нравится воображать. И потом очень многие собирают работы художников-мужчин.

– Ты не находишь яростной силы в картинах мужчин?

– Не того рода.

– Какая между ними разница?

– Власть, – сказала она. – Мужчины думают, что обладают ею, независимо от того, так это или нет. Женщины чаще всего знают, что власти не имеют.

Он удивленно поднял брови.

– А тебе нравится сила ярости, которая вызвана беспомощностью?

– Нет. Мне нравится сила, которая появляется в борьбе за то, чтобы вырваться из-под чьей-то власти.

– Все мы знаем, что это такое, – заметил Джош. – Ты не можешь думать, что все мужчины обладают властью или знают, как получить ее.

– Они имеют больше, чем женщины, и расценивают это как свое право. А для женщин это как приз в конце длительной борьбы. – Она смотрела в окно машины на оживленное субботнее шоссе, ведущее в аэропорт. – Например, где твои египетские царицы на росписях гробниц? На картинах, которые я видела, они всегда за спиной фараона и высотой не больше, чем его рука. А если сидят рядом с ним, то не достают ему до колена. Может быть, даже ниже.

Джош взглянул на нее.

– У Исиды была огромная власть.

– Это нечестно. Она была богиней. Боги и богини играли по разным правилам.

Он улыбнулся.

? Конечно. Ты знаешь историю о том, как Исида искала своего мужа Озириса после того, как он был убит, разрублен на четырнадцать кусков, которые разбросали по полю? – Анна отрицательно покачала головой. – Ну так вот, она нашла куски, сложила их вместе и вернула его к жизни. Это египетская версия возрождения. Но я называю это историей нашего времени. Без женщин мужчины не были бы целыми.

Брови Анны поднялись.

? Это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Он остановил машину на красный свет светофора и повернулся к ней.

– Знаешь, я только что подумал сейчас об этом, впервые. Это неплохо. Можно написать статью.

– Но на самом деле ты в это не веришь.

– Нет, я верю, – спокойно сказал он. Загорелся зеленый свет и машина поехала дальше.

Они молчали.

– Ты говорила с Лео о том, что случилось в Тамараке? – спросил Джош.

– Нет, только с Гейл. А ты?

– Я ему вчера звонил. Я видел статью о снабжении водой в Тамараке в «Лос-Анджелес Таймз», где говорится что вода загрязнена, и мне интересно, как там обстоят дела. Гейл рассказала тебе?

– Она сказала, что они выпускают воду из резервуара, все под контролем, но казалась она озабоченной.

– Есть из-за чего. – Он въехал на автомобильную стоянку аэропорта. – Лео говорил, что сегодня после обеда они собираются провести технический осмотр фуникулера и пригласил меня на экскурсию. Хочешь пойти?

– Не могу, я пообещала Гейл пойти с нею и детьми за грибами на Хейес Крик.

Они взяли свои чемоданы из багажника.

– Гейл говорила тебе, что пригласила меня завтра на ужин?

– Да, мне кажется, она хочет помочь нам.

Джош удивился.

– Она думает, что мы нуждаемся в помощи?

Анна слегка улыбнулась.

– Я уверена, Гейл считает, что я нуждаюсь.

В ее улыбке промелькнула грусть, и это тронуло Джош и он протянул руку, чтобы положить ее на руку Анны, но не сделал этого, а повернулся запереть машину, помня, как она неоднократно давала понять, что не хочет прикосновений. Даже у него дома она не переступила границ холодной дружелюбности в течение всего вечера и пожелала ему спокойной ночи в вестибюле своего дома тем же приятным официальным голосом и с тем же выражением лица, какое было у нее с того вечера в баре у Тимоти, когда они начали переходить от взаимоотношений двух противников к... к чему? – подумал Джош. Кем они были сейчас? Знакомыми. Случайными попутчиками. Может быть, на пути к тому, чтобы стать друзьями.

Хотел ли он большего? «О, что за черт, – сказал он сам себе, – конечно, хотел».

Хотел выяснить, по крайней мере, кем она была на самом деле, хотел узнать, какие чувства скрывались за настороженной холодностью ее внешнего облика, хотел выяснить, могли ли они разделить вместе какую-то радость.

– Мы идем? – спросила Анна. Она насмешливо смотрела на него, пока он стоял у машины с ключами в руке, уставившись в пространство.

– Да, – резко сказал он.

Они прошли сквозь толпу ко входу и встали в очередь на регистрацию. Джош взглянул на Анну, которая стояла рядом с ним, с отсутствующим видом, рассматривая билет. Она была так близко к нему, что он мог вдохнуть запах ее волос, и в то же время так далеко, как ни одна из женщин, которых он знал.

Мужчина отступил на шаг в сторону, оставляя расстояние между ними. «Пугливая, – подумал Джош, – как будто между нею и миром был ров. Но и очень умная, очень преуспевающая, с нею приятно поговорить, она милая, проницательная и интригующая, с бесконечно глубокой печалью в душе. Это верно, я хочу больше, чем случайного знакомства, – сказал он сам себе. – Проводить массу времени с нею и более того».

Уильям ждал Анну на веранде, загреб обе ее руки в свои и сжал их, прежде чем громко чмокнуть ее в щеку.

– Ты не приехала в Лейк Форест вот я и заявился сам, – сказал он. – Хотя это констатация очевидного, не так ли? Мэриан утверждает, что я все время так делаю. Наверное, она права. Знаешь, очевидные факты объясняют многое.

– Я рада видеть тебя, – сказала Анна и села на стул рядом с ним. Они были одни в доме. – Ты пойдешь за грибами с нами после обеда?

Он покачал головой.

Уильям был небольшого роста, как Винс, с приятно округлыми формами, с животиком, упиравшимся в пуговицы застегнутой куртки.

Лицо у него было веселым, румяным, а аккуратные усы подрагивали, когда он с торопливой горячностью выталкивал слова и фразы из своего маленького, четко очерченного рта.

– Я не смогу пойти после обеда, мне надо написать письма. Насчет этого дела с резервуаром. Ужасная вещь. Но что еще хуже: газеты, телевидение делают из Тамарака опасное место. Лео говорит, в газете Лос-Анджелеса была статья, ты читала ее? Конечно, читала ты же там живешь. Говорить о туристах, отказывающихся про вести тут лыжный сезон, до которого еще месяцы, потому что они беспокоятся из-за воды! Проклятье, как они мог ли узнать так быстро? В Нью-Йорке и Чикаго это появилось раньше, чем в «Тамарак Таймз»! Такая болтовня непростительна. Если бы случилась война, мы бы ее проиграли. Но я приму меры: несколько писем редактору с объяснением, насколько проста проблема и как быстро ее можно решить... Это остановит отказы. Ты выглядишь очень мило, Анна. Знаешь, я скучал по тебе. Надеюсь, тебе это известно.

Анна кивнула.

– Я тоже скучала по тебе. Мне все время хотелось знать, счастлив ли ты.

Он посмотрел на нее, прищурив глаза.

– Почему?

– У меня создалось впечатление, что были времена; когда ты не был счастлив.

– Да, были. И это продолжается до сих пор. Но я не говорю об этом. Я ведь никогда об этом не говорил, не правда ли?

– Нет. Ты просто выглядел иногда несчастным.

– Выглядел. А ты была наблюдательной девочкой, а? Ну, наверное, временами я думал, что мне следовало жениться. Все уже женились, знаешь, а я еще слонялся, как солдат в увольнении. Я никогда не думал, что у меня постоянно будут женщины, мне казалось, что Винс мог быть таким... ах да, о чем это я? Женитьба. Я никогда не был женат и уже начал чувствовать себя лишним во всем... лишним в жизни, в той или иной степени... но я не знаю никого, с кем мне хотелось бы прожить остаток жизни. Может быть, следовало бы найти кого-то сейчас, но теперь мне уже за шестьдесят и осталось не так много лет, чтобы раскаиваться в совершенной ошибке или совершить еще одну, что даже хуже? Что ты об этом думаешь?

Анна улыбнулась.

– Я думаю, если ты готов жениться, то встретишь кого-нибудь, на ком тебе захочется жениться.

– Неужели? – он откинулся назад. – Я слышал, ты никогда не была замужем. Тоже из-за того, что ты не готова?

– Наверное. Расскажи мне, чем ты занимаешься.

Он погрозил ей пальцем.

? Ну в точности, как они мне о тебе говорили. Ты не говоришь о себе, они сказали, ты ускользаешь, прося людей рассказать о них самих, и конечно, они всегда так и поступают, потому что хотят, чтобы кто-то попросил их об этом. Я этого не одобряю, юная дама, когда двое людей разговаривают, они отвечают на вопросы друг друга. И я хочу что-то узнать о тебе. Ты счастлива?

– Да, – сказала Анна.

– Действительно? Сама ты не задумывалась об этом?

– Если задумывалась и если я чувствую себя счастливой, разве этого недостаточно?

Он заинтересованно взглянул на нее.

– Звучит, как умный вопрос адвоката. Ты довольна? Вот верное слово! Как насчет этого? Ты довольна?

Анна заколебалась.

– Не знаю.

– Почему нет?

– Не знаю. Я об этом не думаю, я слишком занята. И что это дает? Если я недовольна, то этому ничем не поможешь, а если довольна, то не о чем и беспокоиться. Люди не задают мне таких вопросов. Никто из родных не задавал.

– Почему же они не спрашивали об этом? Всех их интересует то же, что и меня.

– Я думаю, они боятся расспрашивать меня слишком много, потому что тогда нам пришлось бы говорить о Винсе.

Они замолчали.

– А ты не хочешь говорить о нем? – спросил Уильям.

– Я не буду говорить о нем.

Он кивнул. Через минуту сказал:

– Знаешь, Анна, я всегда считал, что у нас счастливая семья. Как все семьи, конечно, у каждого бывают неприятности, но я думал, что мы лучше большинства семей. Мы часто виделись и у нас всегда было, о чем поговорить, У нас не было никаких распрей. По-моему, это хорошая семья. Мэриан и Нина тоже так считали. Потом ты заставила нас думать о неприятных вещах и нам уже не было так хорошо. Не то чтобы мы не поверили тебе, знаешь, я знал, что ты не врунья. Просто мы не могли противостоять тому, о чем ты говорила. Получилось, что ты как будто запихивала нам это в глотки, а мы заставляли тебя замолчать, мы не могли думать о том, что было нам неприятно, и странным образом обвинили в этом тебя. Извини, что я снова поднимаю все это, в таком приятном месте но я уже давно хотел сказать тебе, что был уверен в твоей правдивости.

– Спасибо, – сказала Анна. Ее голос дрожал. Ее знобило на теплом солнце: он все это снова вернул к жизни. Она пристально смотрела на далекие горы, сосредоточиваясь на каждом пике, чтобы прошло головокружение «Отведи плечи назади дыши глубоко. Наполни легкие воздухом». Она села прямо, делая глубокие вдохи.

– Ну, а теперь ты снова с нами и мы все рады, – Уильям смотрел на нее, щурясь от солнца, пытаясь уловить выражение ее лица. – Конечно, это снова констатация очевидного факта, не так ли? Но что я действительно хочу сказать, это что мы не настолько глупы, чтобы думать, будто можно стереть прошлое, но мы просим тебя понять и простить нас. Мы вели себя плохо и сожалели об этом все эти годы, и если бы смогли найти тебя раньше, то сказали бы об этом. А теперь пора строить все заново, а это большой труд. – Он помолчал. – Разве ты здесь не для этого?

Анна кивнула.

– Какой ты рассудительный, дядя Уильям.

– О, я не «дядя», моя дорогая, никто больше так не говорит. Что же касается рассудительности, то, знаешь, когда однажды я признался самому себе, что мой отец и Винс самые умные в семье, а я всего лишь обыкновенный – приятный, порядочный, добрый к людям и собакам и так далее, но все равно обыкновенный – то решил смотреть на все по-прежнему, честными глазами, называя вещи своими именами. Никаких попыток приукрашивания. Я ни когда не рассчитывал на многое, Анна, наверное, поэтому больше всего времени провожу за письмами. Я пытаюсь повлиять на мир, улучшить его, знаешь ли. Вообще-то я знаю, что миру нет дела до того, что я думаю; все будет идти своим чередом, независимо от того, нравится мне это или нет. Войны, выборы, высокие налоги, плохая социальная защита, увеличение числа свалок токсичных отходов уменьшение площадей национальных парков – все это существует, как непреодолимая сила, и что бы я ни делал не будет замедления в их развитии или изменения. Если только не... Видишь ли в чем дело. Если только это не случится. Откуда я знаю, а вдруг получится? Может быть, одно действительно отличное письмо в газету или кому-нибудь в Государственном департаменте или в кабинете президента или даже самому президенту заставит кого-то сказать: – Эй, подождите, здесь есть то, о чем я не думал раньше. Мы должны изменить нашу политику, потому что этот Уильям Четем подал нам хорошую мысль. – Кто знает, вдруг что-нибудь в этом роде случится в один прекрасный день?

– Конечно, это может случиться, – сказала Анна. – Я думаю, это замечательно, что ты беспокоишься и что-то делаешь. Но это значит, что ты необычный человек, ты не должен считать себя обыкновенным.

– О, да. Как мило с твоей стороны, Анна: это так приятно слышать. Но, знаешь, это ведь не профессия, здесь не требуется блеск ума или образованность. Просто небольшое маленькое хобби. Так это называет Винс.

– Он неправ, – сказала Анна. – Ты занимаешь свое место в мире, стараешься быть его частью и оказать на него влияние. Это требует многих размышлений, времени и забот. Я очень горжусь тобой.

– Боже мой, – проговорил Уильям, зардевшись. – Боже мой, какие красивые слова. Спасибо тебе, Анна. Дорогая Анна. Ты стала такой симпатичной женщиной с такими хорошими мыслями. Однако, тебе следовало бы выйти замуж и иметь семью. Это неестественно, ты знаешь, быть только юристом.

Анна улыбнулась.

– Надо подумать об этом.

– Я тут слышал, ты ходила в горы на прошлой неделе с этим молодым человеком, который жил с Дорой. Он мне нравился, знаешь, хотя я и редко встречался с ним, он мало времени проводил с нами, что вызывало у меня интерес к нему. Но он, правда, нравился мне, и я понимаю, что в своей области Джош достоин восхищения. Гробницы, музеи и все такое. Ты еще виделась с ним?

Глядя мимо Уильяма, Анна увидела, что подъезжают Гейл и Лео с детьми на заднем сиденье. «Один из доводов в пользу того, чтобы не иметь семьи, – подумала она, – что никто не задает вопросов».

– Мы ужинали однажды в Лос-Анджелесе, – ответила она.

– И? – спросил Уильям. – И хорошо провели время.

– Хорошо.

? Что за слово, оно может обозначать, что угодно. Ты знаешь хочет от тебя? Кроме того, ты стоила ему кучу денег. Так чего же он добивается, увиваясь вокруг тебя?

– Не знаю, – сказала Анна.

– Но ты должна была сама спросить себя об этом.

Она улыбнулась.

– В основном, я спрашиваю саму себя, что я делаю.

– И что ты решила?

– Он хороший приятель, с которым приятно побеседовать, которого хорошо слушать. Он интересный человек, я могу расслабиться с ним.

– Мне он кажется мягким. А он мягкий?

– Сомневаюсь.

– Так что же потом?

– Дружба, мне кажется. Этого недостаточно?

– С женщиной, которая разбила его в пух и прах на судебном процессе? Сейчас он мне нравится, я тебе говорил, что он мне понравился, но это мне представляется странным.

– Завтра вечером Джош придет сюда на ужин. Почему бы тебе не спросить его самого?

– Он будет здесь? Как интересно. Он когда-нибудь был женат?

– Нет.

– Да, вот не везет. Я очень боюсь, что сделаю кого-нибудь несчастным, потому что у меня совсем нет опыта.

– Ты испытываешь огромный страх перед женитьбой, – заметила Анна. – Все прочие страхи исчезнут, когда уйдет этот. Ты знаешь, что тебя пугает?

– Ладно, ладно, конечно, ты можешь себе это представить, ведь ты специализируешься на браках, не так ли, или по крайней мере на их завершении. Может быть поэтому ты никогда не выходила замуж? Ты слышала слишком много историй о вражде супругов?

– Нет. Я не думаю, что брак – это вражда.

– О, но так оно и есть, моя дорогая. Слишком часто.

Анна с любопытством посмотрела на него.

– Где ты это видел?

– Повсюду. Нина и ее многочисленные мужья, Винс и Рита, Мэриан и Фред, и многие из моих друзей. У твоих родителей были трудные времена, моя дорогая, и даже у моих родителей, хотя они об этом забывали, конечно как это и должно быть после трагедии смерти.

– Трудные времена – это не вражда, – сказала Анна. «Как странно для нее защищать брак», – поду мала она.

– Нет, но брак – это минное поле, полное непредсказуемыx эмоций и яростных страстей. Я предпочитаю спокойствие. В мире слишком много волнений, я не могу добровольно внести их еще и в мою жизнь.

– Но не ты ли только что сказал мне, что я должна выйти замуж?

– А, ну ты это другое дело. Ты...

– Привет! – завопил Нед, выскакивая из машины, промчавшись по веранде и обхватывая Анну обеими руками. Робин спешила вслед за ним и повисла на Анне с другой стороны. – Мы выиграли, тетя Анна! Я перехватил передачу и сделал пробежку в сорок ярдов до площадки, только один парень был рядом, но я бегаю гораздо быстрее его. И ты знаешь, кто это был? Фил Мортон, сопляк, который сказал, это мой отец виноват, что вода оказалась отравленной. Я вчера ему надавал за это. А сегодня надо было видеть его физиономию, когда он не смог догнать меня! Все равно он ослиная задница.

– Вы что, говорите такие слова, Нед? – мягко спросил Уильям.

Анна взглянула на Гейл и Лео, поднимавшихся на террасу.

– Так говорят в городе?

– Некоторые, – сказал Лео.

– Многие, – возразила Гейл. – Хотела бы я знать, что делать; не можем же мы поместить в газете заметку, что мы не имеем к этому отношения.

– Я знаю, – объявил Нед. – Вы скажете им, что это была диверсия и мы выясняем обстоятельства. Я думаю, так и было. Это как у Индианы Джонса. Что-то кому-то понадобилось, они взорвали гору и начался обвал.

– Постой, – сказал Лео. – Это серьезное обвинение, Нед. Я не хочу, чтобы ты разносил это по городу. У нас достаточно проблем без далеко идущих обвинений, которые могут настроить людей друг против друга, когда они будут выяснять, кто что делал. Мне жаль, что ты подрался с Филом, но...

– А мне не жаль! Это было здорово! Он извинился. Вроде как.

? Мы должны поговорить о том, как разговаривать с людьми, – сказала Гейл. – Все мы должны говорить об этом так, как объясняет ситуацию компания в своих сообщениях и бюллетенях, что нет никакой опасности, мы обо всем заботимся, и лыжный сезон будет отличным. Ты знаешь, все расстроены; ведь владельцы магазинов и домов, которые снимают туристы, целый год ждут двух месяцев летом и четырех с половиной зимой, а теперь они начинают думать, что никто не приедет.

Лео обнял ее.

– Ничего такого не случится. У нас трудная осень, но лыжный сезон будет замечательным. Нужно только подождать. Мы справимся, ты же знаешь. И потом, нас здесь четверо, – он взглянул на Анну и Уильяма, – шестеро, черт побери, целая семья, и нет ничего на свете, чего люди не могли бы добиться, если у них есть семья и они любят друг друга. Верно?

– Верно, – тихо сказала Гейл. – Верно еще и то, что я терпеть не могу, когда есть какое-то беспокойство.

Анна и Уильям обменялись взглядами.

– Это у нас в генах, – заявил Уильям. – Никто из Четемов не умеет хорошо держаться в кризисные времена.

– Мы держимся отлично, – твердо сказал Лео. – Эй разве у нас не будет обеда? Нам нужно подкрепиться, иначе не будет сил лазить под деревьями за грибами.

– Сейчас приготовим, – сказала Гейл, – пусть Анна и Уильям поговорят.

– Хорошо, – сказал Уильям, когда они с Анной снова остались одни. – Это было очень мило. Я уверен, что у них есть свои проблемы, как у любой женатой пары, но они молоды, гибки и учатся решать проблемы. Это я и имел в виду, говоря о тебе, моя дорогая. Ты молода и умна, можешь найти кого-то и удачно выйти замуж, насколько можно ожидать, что он будет таким...

– Как вдохновляюще, – с мягкой иронией сказала Анна.

– ...но, наверное, это лучше, чем быть одной и чувствовать, как большой пласт жизни проходит мимо тебя. Мне жаль, что я этого так боялся, но ничего не поделаешь, исправить уже, наверное, ничего нельзя, остается только давать советы. Это хороший совет, нужно серьезно подумать. Как его зовут, этого парня, который придет на ужин сегодня вечером?

– Джош Дюран, – сказала Анна.

– Да, кто знает, чем все кончится. – Уильям сложил руки на животе и с довольным видом созерцал горы. ? Я здесь никогда не был, известно ли тебе это? Это из-за тебя я сюда заявился. Мне здесь понравилось больше, чем можно было ожидать. Ты произносишь его имя так, как будто он тебе нравится.

– Нравится, – сказала Анна через какое-то мгновение.

Ей стало интересно, что же Уильям услышал в ее голосе. Она удивлялась этому весь день, даже когда училась узнавать самые лучшие из съедобных грибов, и весь следующий день, когда работала с документами, привезенными из Лос-Анджелеса, и когда готовила с Гейл ужин из собранных ими лисичек и пойманной Лео форели, и когда переодевалась к ужину в шерстяные облегающие брюки и свитер с высоким воротом. Потом, причесываясь в своей спальне, она поймала себя на том, что ждет вечера, чтобы увидеть Джоша и своих родных. Анна застыла с расческой в руке, глядя на себя в зеркало. Это не было ей свойственно. У нее были друзья в Лос-Анджелесе, и мужчины и женщины, но она не думала, что ее голос меняется, когда она говорит о них, и не могла припомнить, чтобы ей захотелось увидеть их в кругу своей семьи.

«Что он хочет от тебя? Ты стоила ему кучу денег. Он мне понравился, но мне это кажется странным».

– Проклятье, – пробормотала Анна.

Она кончила расчесывать волосы и заколола их назад серебряными заколками; потом надела браслет из серебра с бирюзой. «Я ничего не хочу анализировать, я просто хочу хорошо провести время.

Но я не буду много говорить сегодня вечером, пора послушать. Что бы Уильям ни услышал в ее голосе, будет лучше, если никто больше не услышит это, по крайней мере пока я не разберусь, что это такое».

Оказалось, что будет легко посидеть спокойно, потому что на ужине присутствовало восемь человек. Здесь был не только Уильям, в последнюю минуту Гейл пригласила Кита.

– Как я рад познакомиться с тобой, – сказал он, хватая руку Анны. – Ты здесь настоящая знаменитость, ты знаешь? Все тут о тебе говорят.

Брови Анны удивленно поднялись.

– Кто?

? О, люди в городе. Ты знаешь.

? Нет, не знаю.

? Да, знаешь, народ. Как Тимоти, например. Я на днях зашел к нему выпить пивка, и тот сказал, что видел тебя.

? Он случайно сказал это?

– Ну, не совсем так. Я сказал, что я твой двоюродный брат, и оказалось, что он знает тебя. Я правда хотел увидеться с тобой, Анна, как это замечательно, знаешь, что Гейл пригласила меня. Ты уже давно здесь? Не собираешься сюда переехать? В городе много юристов, но я думаю, всегда найдется местечко еще для одного. Особенно, что касается разводов, вокруг все только и делают что разводятся.

– Я не собираюсь переезжать сюда, я живу в Лос-Анджелесе, – сказала Анна. – Извини, я пойду помочь с ужином. – Она направилась на кухню.

– Он что, из местного ЦРУ? – спросила она Гейл.

– Кто? – спросила Робин, которая помогала накрывать на стол.

– Кит, – сказала Анна. – Он не разговаривает, а задает вопросы.

– Я очень удивлена, – поделилась с нею Гейл. – Раньше он никогда не обращал на нас внимание, даже когда приходил к нам на ужин, что случалось не часто. Может быть, Кит крутится среди девушек; но сегодня вечером действительно захотел прийти – фактически сам напросился.

Анна посмотрела в открытую дверь на Кита, который очень оживленно беседовал с Джошем, Лео и Уильямом.

– Тебе не кажется, что здесь что-то не так, с Китом?

– Не так? В каком смысле?

– Мне кажется, что он скорее проявляет любопытство, чем внимание.

– О, да. Может быть это правда. Наверное, понял, что не очень хорошо знает нас и начинает беспокоиться о том, как войти в семью по-настоящему. Бедный Кит, он не слишком сообразительный, но с работой справляется, а для Мэриан так важно знать, что сын устроен; у него ведь был трудный период с наркотиками какое-то время тому назад.

Они молча занимались своим делом.

– Это может сделать Робин, – сказала Гейл. – А тебе не надо терять возможность поговорить с Джошем.

– У нас впереди целый вечер, – ответила Анна. – Я поговорю со всеми.

– Даже с Китом? – спросила Робин.

– Робин, придержи язык, – одернула ее Гейл. – Он наш двоюродный брат и гость.

– Все равно, Кит мне не нравится, – заявила Po6ин.

– Почему? – спросила Анна. Робин пожала плечами.

– Не знаю. Он всегда смотрит мимо тебя. Как будто думает о чем-то постороннем, когда разговаривает с тобой.

– Бедный Кит, – снова повторила Гейл, – так старается, но кажется, никто его не любит. Надеюсь у него есть какие-нибудь подружки, с которыми он хорошо себя чувствует. – Они помолчали. – Ты сегодня очень спокойная, ? сказала она Анне. – Все в порядке?

– Да, – она обняла Гейл. – Я рада, что я здесь. Ну что, отнесем все это на стол?

– Конечно.

Робин и Анна отнесли блюда с едой в столовую, пока Гейл занималась форелью, а потом все заняли места за большим круглым столом. Под светильником из кованого железа в центре стола стояло украшение из гроздей винограда и золотых листьев осины. Пламя свечей, зажженных в светильнике, отражалось в больших окнах, обрамлявших картину последних оранжево-янтарных отблесков великолепного заката.

– Ну, это очень хорошо, – сказал Уильям, подвигая поближе к столу свой стул. – Действительно, очень хорошо, что все мы вот так вместе. Пью за ваше здоровье. Жаль, что Чарльз не приехал со мной, мы говорили об этом, но у него какие-то переговоры и он не смог выбраться. Но был бы рад собраться с нами.

– Что за переговоры? – спросила Гейл.

– Ну, ты знаешь, насчет Тамарака, моя дорогая, нет смысла притворяться. У твоего отца ужасные неприятности; то есть у всех нас. Ты знаешь, мы можем и не выжить. Ты стараешься не обращать на это внимания, Гейл, но нужно посмотреть действительности в лицо, если мы потеряем «Четем Девелопмент», то все пострадаем. Не в такой степени, как Чарльз, конечно, это верно, потому что он единственный вложил свое личное состояние, но главным образом, ты знаешь, потеря компании, основанной Итаном Четемом будет большим горем для всех Четемов. Ты ведь не хочешь, чтобы это случилось.

– Тамарак тоже был дедушкиной компанией, – упрямо сказала Гейл. – И он любил ее больше, чем «Четем Девелопмент», по крайней мере в последние годы жизни. Мне жаль папу, но он должен был бы спросить нас, позволим ли мы продать «Тамарак Компани». Это была мечта дедушки, а теперь наша мечта и до последних месяцев дела шли чудесно, и я хочу, чтобы снова так было, а не продавать компанию кому-то, совершенно равнодушному к тому, как здесь все должно быть.

? Никто не собирается покупать компанию прямо сейчас, – сказал Лео. – Не со всеми ее проблемами. О чем бы там Чарльз ни вел переговоры, нас они не касаются.

– Когда по-твоему все будет налажено? – спросил Кит.

– В начале ноября, наверное. Еще полно времени до начала лыжного сезона. Мы получили большую помощь. Удивительно, как люди предлагают делать все, что нам нужно. Они раздают воду у Сити-Холл, и доставляют ее тем, кто не может прийти за водой сам. Почти пятьдесят человек вызвались помогать на очистке резервуара. Скажу я тебе, это потрясающий город. Я горжусь тем, что живу в нем.

– Да, а как насчет всех этих, ну, знаешь, судебных процессов? – спросил Кит. – Я хочу сказать, тут есть такие ненормальные. У них заболели дети, и они подали в суд на компанию. Сколько все это будет стоить?

– Мы застрахованы от судебного преследования, ? коротко ответил Лео. – И всего несколько человек подали в суд, большинство жителей за нас.

– Гейл, – сказала Анна, – ужин чудесный.

– Это верно, – согласился Джош. – Лео, в следующий раз, когда пойдешь на рыбалку, я тоже хотел бы порыбачить. Если ты согласен давать уроки тому, кто ни разу в жизни не держал в руках удочку.

– Я слышал, уже пятнадцать человек подали в суд, – продолжал Кит. – Застрахованы ли мы от этого? Думаю, ты знаешь, что это может стоить миллионы долларов. Ведь ты юрист, правда? – сказал он Анне. – Это может быть куча денег, так ведь? Больше, чем страховка? Что мы тогда будем делать? Мне кажется, завтра же все мы лишимся работы!

– Не завтра, – сухо сказал Лео. – И не послезавтра. Если ты беспокоишься насчет работы...

– А сколько будет стоить установка резервуара? ? в голосе Кита нарастало возбуждение. – Да, я беспокоюсь, Лео. А ты нет? Правда? Я считаю, все должны беспокоиться.

– Кит, ради Бога, – сказала Гейл, бросая взгляд на Робин и Неда, которые сидели, не притрагиваясь к еде, с открытыми ртами, их головы поворачивались попеременно от отца к Киту. – Обо всем позаботятся. Не драматизируй.

– Сколько это будет стоить? – спросил Кит у Лео. – Резервуар и, знаешь, подвоз воды и все такое. Я имею в виду, сколько, не считая судебных процессов?

– Несколько миллионов долларов, – холодно ответил Лео. – И в этом нет ничего хорошего. Послушай, мы не сумасшедшие, чтобы считать эти проблемы несерьезными, но мы заберемся с ними. Если зима не будет хорошей, мы зависнем до лета, а если лето не окажется таким хорошим, как мы надеемся, то удачной будет следующая зима. Я не думаю, что нам придется ждать так долго, но даже если и придется, мы выживем. На многом можно сэкономить деньги. Мы не будем компрометировать техническое обслуживание, но можем отложить новые проекты, сократить персонал, как последнее средство. Не берусь предсказывать, как пойдут судебные процессы, но проиграть их мы не должны, это значило бы потерпеть поражение еще до начала. Джош, что ты думаешь о нашей вчерашней экскурсии? Произвел я на тебя впечатление нашими техническими возможностями?

– Произвел, – сказал Джош, который был готов помочь Лео сменить тему разговора. – Уильям, ты должен попросить Лео показать тебе фуникулер. Это очень впечатляюще.

– Какой фуникулер? – поинтересовался Уильям. За столом воцарилась ошеломленная тишина.

– Он был открыт три года тому назад, – сказала Гейл. – Но тебя тогда тут не было, так ведь?

– Ты не читал о нас? – удивилась Робин. – Это было во всех газетах, этот фуникулер самый длинный в стране.

– Я могу рассказать тебе все, что ты захочешь узнать, – великодушно заявил Нед. – Там есть вагончики, они круглые, и в них могут сесть шесть человек, и вы поднимаетесь на вершину горы Тамарак, потом спускаетесь на лыжах вниз и поднимаетесь снова. Летом он тоже работает, но сейчас в сентябре ходит только по выходным. Приезжай на День Благодарения, я возьму тебя наверх и покажу все окрестности. Тебе не придется ехать на лыжах, – любезно добавил он. – Многие поднимаются наверх просто в туфлях.

– Это потрясающая система, – сказал Джош. – Одно только маховое колесо больше, чем вся эта комната, а шестеренки выглядят, как мечта палеонтолога, впервые обнаруженные при раскопках зубы динозавров.

– Ты, действительно, хорошо провел время, – сказала Гейл. – Рассуждаешь, как Нед, каждый раз, когда Лео берет его с собой туда.

Джош хмыкнул.

– Как раз так я себя и чувствую. Это так массивно и в то же время так просто, что любой может понять устройство. Всего этого достаточно, чтобы разбудить ребенка в душе каждого из нас.

Лео пустился в описание станции фуникулера а по том они говорили о других вещах и никто не возвращался к проблеме Тамарака. Когда все встали после кофе и десерта, Джош сказал Анне:

– Ты очень тихая сегодня, все в порядке?

– Да, спасибо. Иногда мне нравится просто слушать.

– Завтра утром я иду на небольшую прогулку пешком, не хочешь присоединиться?

– Я не могу. Я привезла с собой много работы.

– Мне тоже жаль, я уезжаю в Египет и надеялся, что мы сможем побыть вместе до моего отъезда.

– Джош, – сказал Лео, – кладя руку на его плечо, – спасибо за помощь. Не знаю, что случилось с Китом, он ходит за мной по пятам с того времени, как начались эти неприятности после Дня труда, и не может прекратить разговоры на эту тему. Извини, я не прервал разговор?

– Да, – с улыбкой сказал Джош, – но мы всегда рады поговорить с тобой.

– Я только хотел поблагодарить, и сказать, как много значит для меня и для Гейл то, что ты здесь. Послушай, все эти разговоры о продаже «Тамарак Компани»... ты знаешь об этом?

Джош кивнул.

– Анна рассказывала мне на прошлой неделе.

– На прошлой неделе? Вас же здесь не было.

– В Лос-Анджелесе.

– А, – на лице Лео появилась тихая улыбка. – Ну хорошо. Так что ты знаешь об этом. Нет необходимости просить тебя не рассказывать об этом.

– Я не болтун, Лео.

– Я это знаю. Что-то я нервничаю. Мы пытаемся придумать, что делать. Анна считает, что мы должны выяснить настроения остальных членов семьи и обеспечить себе поддержку до того, как Чарльз получит серьезные предложения. Но может быть, нам стоит посидеть, не сердясь друг на друга и наметить стратегию борьбы. Может быть, Чарльз добудет деньги еще где-то. Я в самом деле не представляю себе, кто мог бы сейчас обратить на нас внимание. Мы сейчас в худшей форме, чем когда-либо.

– Я согласен с Анной, – сказал Джош. – Нужно знать ситуацию. Нельзя допускать возникновения разногласий; семья может со всем справиться, если все постараются держаться вместе, а не станут сводить счеты.

Лео пожал плечами.

– Четемы избегают неприятностей, они никогда не хотят сталкиваться с ними лицом к лицу... о, черт, – пробормотал он, искоса взглянув на Анну. – Я не это имел в виду. Послушайте, я помешал вам обоим разговаривать, пойду посмотрю, что там творится на кухне.

Джош смотрел на каменное лицо Анны.

– Ты не хочешь рассказать мне, что все это значит?

Она повернулась, чтобы посмотреть на него. Его глаза были спокойными и теплыми, и на какое-то мгновение она подумала, что могла бы все рассказать ему о своем бегстве и почему она это сделала. Но, конечно, она не могла это сделать, никогда никому она не рассказывала это и не расскажет.

– Размолвка, – сказала она и сделала паузу, стараясь найти еще какие-нибудь слова. Но не смогла. – Ты сказал, что уезжаешь? В Египет?

– В понедельник. В ближайшие несколько недель я не планировал эту поездку, но сегодня утром получил оттуда вызов, моя бригада хочет, чтобы я был там.

Анна смотрела мимо него, обескураженная пронзившим ее разочарованием. Что с ней происходило? Она едва знала этого человека, он занимал такое незначительное место в ее жизни, какая ей разница, уезжает он или остается? Вообще-то, наверное, даже лучше, что уезжает, это позволит прекратить попытки Гейл и Лео свести их.

– Надолго ты уезжаешь? – спросила она.

– Не знаю. Это зависит от того, что я найду там. Пару недель, может, дольше. Мне жаль, что у тебя нет клиента в Египте, я мог бы показать тебе некоторые из моих любимых гробниц. Наверное, немногие делали тебе такие предложения.

Она улыбнулась.

– Ты первый. Надеюсь у тебя будет удачная поездка. Я буду рада услышать о ней, когда ты вернешься.

– Я позвоню из Луксора, когда мои планы прояснятся.

Они молчали. «Удивительно, – подумал Джош, – какими они стали неловкими».

– Думаю, надо пойти поискать остальных, – сказала наконец, Анна. – Мне нужно вымыть свою часть грязной посуды. – Она направилась к кухне. Джош шел рядом с ней. – Счастливого путешествия, – сказала она, зная что уже говорила это. Она сердилась на саму себя за то, что не могла найти простой способ закончить беседу. – Надеюсь, ты найдешь то, что ищешь.

Это я тоже говорила, подумала она, ныряя в за полненную домочадцами кухню, где все помогали мыть тарелки и подчищали то, что осталось от десерта. Если не умеешь говорить как взрослая, бранила она себя, то не разговаривай вообще. Она схватила полотенце и принялась вытирать стаканы, сушившиеся на мойке.

У нее было слишком много работы, следовало подумать об этом. Надо было остаться в Лос-Анджелесе и вернуться к обычному режиму работы – по шестнадцать часов в день семь дней в неделю. И нужно было решить брать или нет двух новых клиентов, пришедших к ней на прошлой неделе: один – телевизионная знаменитость и другой – всемирно известный модельер. Оба они чрезвычайно помогли бы в ее карьере. Времяпровождение в Тамараке не способствовало решению этих вопросов.

Она перестала вытирать стаканы и невидящими глазами уставилась на людей в кухне. Она даже не могла припомнить случая, чтобы кто-то стал для нее важнее карьеры, как недавно в июле она даже не сомневалась бы, брать ли ей дела двух таких видных клиентов. Но Тамарак вцепился в нее. Гейл и Лео ее любили, а Мэриан и Нина сказали, что хотели бы еще вернуться, чтобы провести с нею время, и она пообещала Неду и Робин, что когда приедет в следующий раз, они втроем пойдут в горы, и уже ждала этого. Фактически, оставляя каждый раз Тамарак, она уже думала о том, как вернется.

Вдруг оказалось, что ей приходится больше взвешивать в своей жизни, чем когда-либо. Более чем достаточно и без раздумий о мужчине, который уезжает в Египет как раз, когда они становятся друзьями. Анна снова принялась вытирать стаканы, включаясь в общую бурную деятельность. Гейл стояла у мойки с Робин и Недом. Джош, Лео и Уильям беседовали между собой и относили чистые чашки и тарелки в буфет в столовой, сновали туда и сюда. А Кит... Кит смотрел на нее.

Анна почувствовала импульсивное предупреждение – осторожно. Он так активно интересовался ею, зачем бы это ему?

Вошел Уильям, и Анна подумала о Чарльзе, Они больше не разговаривали с того Дня труда, когда он был в Тамараке Мой отец, подумала она, и не поняла, что значили для нее эти слова. Попыталась думать о нем, но мысли отклонились в сторону.

«Все равно я должна буду делать это, – сказала она сама себе, – думать о нем и обо всех остальных в моей семье. Моя семья. И моя работа. И мои друзья в Лос-Анджелесе, в последнее время я почти не встречаюсь с ними. У меня даже не было времени почитать книгу. Приятно чувствовать, что у тебя такая напряженная жизнь. Любому этого вполне достаточно, ? подумала она, вешая влажное полотенце».

Тарелки все были вымыты, и все переходили в гостиную. Почувствовав, что вдруг стало тихо, Анна посмотрела вокруг. Джош стоял в дверях, беседуя с Гейл. Он поднял глаза и улыбнулся, встретившись с нею взглядом. «Ах да, верно, – подумала она, немного раздраженно. – Я могу думать еще и о Джоше Дюране. И мне хотелось бы услышать о его путешествии, когда он вернется, особенно о его любимых гробницах. Наверное, я никогда их не увижу, так что будет приятно услышать, как он рассказывает о них. Вот еще что-то, чего можно ждать», – решила она, и присоединилась к остальным в гостиной.

ГЛАВА 14

Джош находился на борту самолета вместе с арабскими бизнесменами и туристическими группами. Он уже столько раз проделывал этот путь, что не поднимая глаз от книги мог представить себе развернувшуюся внизу панораму: бесконечные просторы серо-коричневой пустыни с выступами черных скал. Пустыню прорезала длинная линия Нила, окаймленная зеленой возделанной землей, простиравшейся на пять миль по обе стороны реки. Нил – это Египет. Какими бы ни были границы страны, обозначенные на карте, люди жили вдоль извилистой линии реки, извивающейся, как змея, по пустыне, и в веерообразной дельте на севере, где Нил впадает в Средиземное море. Остальное – пески и безмолвие.

Самолет, летевший из Каира в Асван, совершил посадку в Луксоре, где Джош вышел вместе с несколькими бизнесменами, спустился по металлическим ступеням трапа в плотный горячий воздух октябрьского вечера. Он снял свой пиджак и перебросил его через плечо. На нем были брюки цвета хаки и рубашка с короткими рукавами, в руках он нес туго набитый парусиновый чемодан, потертый кожаный портфель и фотоаппарат в футляре на плече.

– Хэлло, мистер Дюран, – сказала молодая женщина, просматривавшая паспорта на контроле в аэропорту.

– С возвращением, мистер Дюран, – приветствовал его водитель такси, который, казалось, всегда ждал его приезда.

– Мистер Дюран, как приятно видеть вас снова – сказал управляющий отеля «Винтер Палас», лично проводивший его в номер на шестом этаже с окнами, выходившими на Нил и Долину Царей, центр мира Джоша.

Он постоял у окна. Внизу, по всей длине береговой линии со стороны Луксора, в два-три ряда стояли прогулочные катера; на верхних палубах туристы пили коктейли перед ужином. Рядом с Нилом шло новое широкое шоссе; фонари едва освещали дорогу, по которой мчались автомобили с выключенными фарами, водители постоянно пользовались клаксонами, как прилежные исполнители в оркестре. Огни светофоров отсутствовали. Теперь Джош привык к египетскому дорожному движению и проявлял такую же ловкость, что и местные жители, когда нужно было пересечь улицу между машинами и колясками, запряженными лошадьми, не обращая внимания на предложения возниц доставить его куда угодно за такую низкую плату, которую не стоит и упоминать.

Джош любил Луксор. Это была древняя деревня, пытавшаяся стать современным городом, грязная, убогая и бедная, но поразительно оживленная. Теперь он нависал над древней столицей Теб, как ворота в чудеса другого века. Город, где Джош чувствовал себя как дома с фараонами и придворными, умершими четыре тысячи лет тому назад, и с современными друзьями, которые приглашали его на ужин в свои дома. Луксор, весь Египет, его работа были Джошу ясны и понятны. Здесь не было ничего от скользкости, которая озадачивала его в отношениях с Дорой; ничего от неопределенности, казалось определявшей его взаимоотношения с женщинами, так что он никак не мог найти одну, с кем остался бы надолго. Поглощенный своей работой, проходя по улица Луксора, он обретал сосредоточенность, целеустремленность и энергию ученого. Работа казалась единственно постоянной реальностью его жизни. А сейчас в Луксоре он надеялся совершить величайшее открытие после обнаружения гробницы Тутанхамона в 1922 году.

– Самая чудесная вещь в мире, – сказала Кэрол Марстон, когда они с Джошем сидели за ужином в его Первый вечер в Луксоре.

Высокая и темноволосая, с подвижным лицом и миндалевидными карими глазами, жадно оглядывавшими все вокруг, как бы боясь что-то пропустить, она была новым и самым молодым членом совета Музея Древнего Мира.

– Самая чудесная вещь в мире и для меня тоже, – сказала Кэрол, приканчивая десерт и откидываясь на спинку стула с глубоким вздохом. – Должна тебе сказать, Джош, что сейчас я испытываю больше радости, чем когда-либо с тех пор, как умер Вит. Впервые я оказалась там, где люди меня не жалеют, и мне это нравится; мне нравится, когда меня окружают люди, уверенные в том, что я не одинока. Это звучит неблагородно, да я и не претендую на благородство, но как приятно иметь отношение к чему-то великому и исторически грандиозному. Я должна поблагодарить тебя за то, что ты позволил мне приехать.

– Я рад, что ты здесь, – сказал Джош, которому она нравилась. – Но эта неделя может и не быть исторически знаменательной. Шесть лет мы работали над этим проектом и проводили раскопки в десятках мест, ничего не находя.

– Ты найдешь, могу поспорить. У тебя вид, внушающий доверие. Расскажи мне, что мы будем делать завтра.

– Проверим возможное местонахождение гробницы Тенкаура. Ты о ней знаешь.

– Только то, что ты рассказывал на заседании Совета; ты думаешь, он был настоящим фараоном, но еще не уверен.

Достаточно уверен, чтобы не прекращать поисков в течение шести лет. В сказаниях о фараонах достаточно ссылок на него, поэтому похоже, шансы неплохие. Кажется, произошел семейный раскол, попытка переворота, а потом дело выглядит так, будто его последователи составили заговор с целью сделать этого фараона незначительной личностью после того, как он умрет. И это им почти удалось. Но если я прав, где-то должна быть его гробница, вот ее-то мы и ищем. Кэрол вздохнула.

– Мне нравится, как звучит твой голос, когда ты рассказываешь об этом. Мне хотелось бы, чтобы у всех у нас в шкафу или в ящике стола хранился какой-нибудь проект, что-то действительно очень-очень важное для нас, чтобы оставшись в одиночестве, мы могли его вынуть и погрузиться в него так, чтобы ни о чем больше не думать А когда мы говорили о нем, то голос менялся бы, как твой, становился бы возбужденным от сознания причастности к чему-то более значительному, чем мы и все наши проблемы. Вот это я имею в виду. Исторически грандиозное.

– Ты еще очень тоскуешь по Виту, – заметил Джош.

– Да. Удивительно, правда? Я думала, за четыре года все станет не таким невыносимым, но я еще хочу, чтобы вернулись те времена, и злюсь на него за то, что он умер и оставил меня одну. И я еще разговариваю с ним, когда остаюсь в одиночестве, особенно ночью. Мне кажется каким-то образом я удерживаю его, потому что не могу перенести мысль, будто он совсем ушел.

«Я никогда не испытывал ничего подобного, – подумал Джош, – и не знал женщины, которая внушила бы такую скорбь и желание сохранить верность, если бы вдруг ее не стало». И подумав это, он стал размышлять об Анне.

Он думал о ней с самого начала своей поездки, когда они летели над Европой и он посмотрел из иллюминатора на вытянутое Женевское озеро, лежавшее внизу среди таких аккуратных ферм и городков, что они казались выточенными. Прошла гроза, теперь облака рассеивались, бросая тени на поверхность озера. В промежутках между тенями, солнце отбрасывало тысячи сверкающих огоньков. Анне это понравилось бы. Эта мысль появилась внезапно, с тех пор поселилась в нем и больше не покидала.

А потом, в Луксоре, он обнаружил, что смотрит на город и на раскопки, как будто в первый раз, глазами Анны. Словно она шла рядом с ним по узким улочкам, стояла вместе с ним и Кэрол, когда на следующее утро они садились на паром, чтобы перебраться через Нил. Стоя среди рабочих, разговаривающих между собой, он смотрел на западный берег реки, где четкая линия холмов шесть футов высотой скрывала Долину Царей. Холмы освещенные низким утренним солнцем, казались золотыми, и все предметы четко выделялись в чистом, сухом воздухе.

– Боже, как великолепно, – сказала Кэрол. Я не представляла себе, что это может так выглядеть.

– Солнце пустыни, – объяснил Джош. – Это волшебство. Вот подожди, увидишь на закате холмы станут пурпурно-бронзовыми.

Но говорил он не только с Кэрол, но и с Анной. Откладывал в памяти подробности, чтобы потом рассказать ей; запоминал, как выглядит пейзаж. Впервые за двадцать лет он пользовался фотоаппаратом не только, чтобы документально запечатлеть участок. раскопок, но и чтобы привезти домой изображение древних мест, как будто был туристом. Джош посмотрел вверх на небо над золотыми утесами. Позднее, когда солнце поднимется выше, потоки тепла из пустыни почти скроют далекие холмы в смутной дымке на фоне затуманенного неба. Этот эффект фотоаппарат не мог бы верно запечатлеть. «Ей нужно быть здесь, чтобы увидеть все самой», – подумал он.

Он не мог вспомнить женщину, которая вызывала бы в нем такое любопытство, как Анна, – даже больше, чем любопытство, как ему стало казаться после отъезда из Америки. На расстоянии в несколько тысяч миль Анна казалась непостижимой, но уже иначе, чем прежде.

Ему хотелось понять, ни ее ли непостижимость так интересовала его. Но это была лишь часть ее облика. Была также ее красота, острый ум, и все эти тайны вокруг нее, а также – вероятно, самое интригующее – впечатление, будто часть ее существа еще нужно разбудить. Джош, как ученый никогда не смог бы пройти мимо загадки, но в Анне было то, что могло бы остановить его на жизненном пути. Что еще могло бы заставить его отложить выполнение решения побыть одному какое-то время, осмыслить ситуацию и понять, почему он вел себя, как осел, в истории с Дорой.

Он решил, что нужно побыть одному полгода, может быть, даже год. Но с тех пор, как он встретил Анну рядом с Сити-Холл в Тамараке, был не в состоянии выбросить ее из своих мыслей.

Они с Кэрол сошли с парома вместе с бригадой землекопов и направились к ожидавшим их машинам, чтобы ехать в Долину Царей. Через мгновение Нил с его лодками и Луксор остались позади, а они сами почувствовали себя ничтожно маленькими среди известковых утесов, песчаных дюн, возвышавшихся, как башни, и скал, прорезанных глубокими ущельями. В этот момент показалось, что время вернулось на четыре тысячи лет назад, и снова был жив Древний Египет.

Они проехали в глубь пустынной местности в сторону от основной дороги по усыпанному гравием ущелью, которое начиналось высоко над ними в холмах.

– Приехали, – сказал, наконец, Джош, и машина остановилась.

Обе машины казались детскими игрушками у подножия песчаных холмов и скал, которые круто вздымались к безоблачному небу неровными вершинами, изъеденными ветром. Нигде не было видно ни растения, ни животного, ни других людей. Солнечное тепло покоилось в чашеобразной долине, как будто оказалось в печи.

– Неплохо, – одобрил Джош, закатывая рукава рубашки. – Примерно на тридцать-сорок градусов прохладнее, чем в июле[9]. – Он взглянул на часы. – Хосни должен быть здесь через несколько минут. Подождем наверху.

Рабочие прошли вверх по ущелью и исчезли за холмом. Когда Джош и Кэрол подошли к ним, те уже сидели на земле, подтянув колени к подбородку, рядом лежали их мотыги. Поблизости была выкопана большая яма, вокруг которой лежали кучи гравия. Два сторожа, остававшиеся здесь всю ночь, поговорили с Джошем по-арабски и ушли.

Кэрол удивленно посмотрела на него, подняв брови.

– Все в порядке, – сказал Джош. – Никто не пытался завладеть нашей ямой. Правительство платит этим парням, мы не работаем без официальной поддержки. Не то что лет сто назад, когда археологи и любители производили раскопки в долине на свой страх и риск, нанимали охрану, чтобы отбиваться от остальных – от правительства, других копателей, грабителей могил, всех, кто бродил вокруг. Трудно себе представить, каким людным было это место в те времена. Повсюду землекопы, искавшие проходы, ведущие к гробницам, сотни рабочих, вытаскивавших сокровища на поверхность и переносивших их на лодки, ждавшие у берега Нила.

– Почему ты выбрал это место? – спросила Кэрол. – В нем нет ничего особенного.

– На поверхности нет. Но один друг из Вашингтона прислал мне снимок, сделанный космическим спутником, где можно разглядеть смещения пластов земли, а некоторые из моих студентов-выпускников сделали трехмерные топографические схемы на основе этих снимков и с помощью компьютера. Такого инструмента у нас раньше не было, он не безупречен, конечно, но все же лучше, чем тыкаться вслепую вокруг. У нас уже было тесть неудачных попыток, и я очень верю в эту. – Он огляделся и заметил невысокого человека в белых брюках и желтой рубашке, который направлялся к ним. – Это Хосни.

Мужчины пожали друг другу руки и Джош представил Кэрол:

– Хосни – археолог из Каирского Университета, он руководит этими раскопками. Когда мы найдем нашу гробницу, то вместе попадем на телевидение. Мы работаем над нашим представлением. Так что у нас получилось? – спросил он у Хосни.

– Посмотри сюда, – Хосни опустился на колени у края ямы за спинами рабочих, и Джош последовал его примеру. Вдоль одной стороны яму они увидели провал, как будто камни и гравий осыпались вглубь. Джош наклонился вперед, чтобы рассмотреть провал, и впервые с начала поездки забыл обо всем.

– Внизу смещения, – прошептал он. Хосни кивнул.

– Вчера после обеда мы подошли к этой части. Я решил подождать тебя.

Джош поднялся на ноги.

– Давайте посмотрим, что получится.

Голос у него был спокойным, но чувствовалось скрытое возбуждение. Он попытался не обращать на это внимания. Уже было шесть пробных раскопок, напомнил он сам себе. Отошел от рабочих и сел на корточки. Кэрол присоединилась к нему, усевшись по-турецки на песке. Они надели шляпы и стали ждать.

Хосни поговорил с рабочими, которые начали копать со стороны провала. В тишине громко раздавался стук мотыг о гравий. Когда они вынимали обломки скал и развивали их мотыгами, скрежет железа о камень звенел в тихой долине, отражаясь от близлежащих холмов, как отзвук церковных колоколов. Джош наблюдал, как зачарованный. Все его исследования в библиотеках, и музеях, книги, которые он прочел, статьи, которые проанализировал, снимки с космического спутника, его расчеты до поздней ночи – все вело сюда: к группе людей в пекле пустыни, копающих лопатами, высоко над головами поднимающих мотыги, когда нужно было отбивать куски скалы.

Прошел час, потом два. Джош фотографировал яму по мере того, как расширялась и углублялась, окрестные холмы и ущелья. Они с Кэрол пили воду из бутылок. Солнце ослепляло, песок сверкал, пока не начинало казаться, что это солнце расплавилось в небе и пролилось песком на землю. Не было ни единого дуновения ветерка. Кэрол достала из своей холщовой сумки большой зонтик от солнца, раскрыла его и держала над собой и Джошем. Рабочие ворчали и бранились, их тела и волосы были покрыты серой пылью, в которой пот прокладывал дорожки. Хосни находился рядом с ними, показывая им, где копать, временами он сам хватался за лопату. Однако, каким-то чудом его белые брюки оказались чистыми.

– Мы взяли с собой что-нибудь поесть? – спросила Кэрол.

Джош посмотрел на нее, как будто она помешала ему мечтать. Раскопки шли уже три часа, а он сдвинулся с места, только чтобы сделать снимки местности.

– Еда, – произнес он. – Извини, я об этом никогда сам не вспоминаю, пока мне не напомнят. – И вынул из своей сумки два яблока и коробки с крекерами. – Пир. Мы вернемся в Луксор пообедать. Сейчас еще рано, только десять часов.

– Нет, уже должно быть полдень. – Она посмотрела на свои часы. – Не могу поверить, такое чувство, что уже двенадцать. Но ведь мы начали на рассвете, так ведь? В четыре тридцать утра...

– Примерно в час сделаем перерыв и вернемся в три. Я тебя предупреждал.

– Предупреждал. Я не думала, что ты всерьез говорил о четырех тридцати.

– Джош. – Голос Хосни звенел от волнения. В одно мгновение Джош был рядом с ним, Кэрол – за их спинами. Они заглянули в яму, туда, куда показывал Хосни. Среди щебня виднелась грубо обработанная ступенька лестницы.

Джош соскользнул на дно ямы и опустился на колени. Кончиками пальцев он дотронулся до верхней ступеньки. Провел рукой по ее поверхности сметая гравии и камни. Ликование захватило его и заполнило, как вспышка света. Он представил себе лестницу, уходящую вглубь, превращающуюся в проход с каменистым полом, все глубже и глубже в темноту, где воздух становится все горячее и плотнее, пока проход не упирается в каменную дверь...

Кэрол последовала за ним, ее пальцы коснулись его руки, когда она тоже прикоснулась к ступеньке. Джош едва заметил ее. Никогда не переживал он такого момента. У большинства археологов никогда не было таких моментов. Он готовился к нему, мечтал о нем, планировал и рассчитывал, где достать деньги для него, но нельзя полностью быть готовым к такому моменту, когда пальцы касаются лестницы, построенной и спрятанной, а потом и забытой тридцать пять веков тому назад. Джош представил себе, как рабочие вырубают ступеньки в твердой скале, потом коридор и многочисленные комнаты, стенные росписи, сокровища...

– Конечно, может оказаться, что мы и не первые, – сказал Хосни.

Джош медленно поднялся. Чары разрушились.

– Но мы первые, – запротестовала Кэрол. – Ведь откапывают только сейчас. Никого здесь не было до нас.

– Они могли быть триста лет назад, – сказал Джош. – Грабители находили многие гробницы вскоре после того, как они были спрятаны, иногда в течение нескольких лет. Здесь неподалеку есть деревня, где все дома построены над туннелями гробниц. Грабители строили их, чтобы не переезжать с того места, где найдены сокровища, а их потомки до сих пор живут там, очень гордые своим наследством. Невозможно было охранять целую долину, и слишком много людей работало в гробницах, чтобы сохранить секрет. Так или иначе, а обычай хоронить фараонов с достаточным количеством имущества, богатств и даже пищи для последующей жизни был частью культуры. И это стало частью культуры грабителей, которые охотились за сокровищами фараонов.

– Конечно, это большая находка, великолепная находка, даже если гробница пуста, – заговорил Хосни. – Но у нас остаются еще надписи и роспись на стенах. Все это мы узнаем, когда попадем в гробницу. Так что давайте копать.

Джош кивнул. У него был его великий момент, теперь осталось лишь копать. И ждать. Он сфотографировал ступеньки и остановился в стороне с фотоаппаратом в руках. Кэрол была рядом с ним. Теперь рабочие действовали осторожнее, лопатами сгребали щебень, потом обметали ступеньки щетками. Джош и Хосни осматривали крупные обломки скал, чтобы убедиться, что они не откололись от ступенек, ненужные камни рабочие выбрасывали из ямы руками.

Джош фотографировал рабочих в клубах пыли, которая превратила их согнутые фигуры в призрачные видения, колышущиеся в солнечном свете. Фотографировал Хосни в его удивительно белых брюках. Фотографировал длинное ущелье, в котором они работали, и высоко над ними – дюны и заостренные скалистые гребни, окружавшие их. Никогда раньше он не делал столько фотографий, не относящихся к работе. «Для Анны, – сказал он про себя. – Чтобы она могла увидеть все это».

В своем воображении Джош видел, как ее рука ложится на древние камни лестницы. Раз в жизни, подумал он, один из величайших моментов жизни. Она должна была принять в этом участие; это ее пальцы должны были коснуться его руки, когда он дотрагивался до камня. И хотел, чтобы она разделила все, что он делал, его триумфы – как малые, так и большие – и разочарования тоже.

Джош покачал головой и уложил фотоаппарат обратно в футляр. Слишком рано говорить об этом, даже думать рано. Он о ней ничего не знает.

Но знал, что она будет появляться в его мыслях.

Джош долго стоял, прикованный к месту жарой и ритмичными движениями поднимающихся и опускающихся рук, и гулом голосов в застывшем воздухе. Потом все остановилось. Рабочие направились вниз по ущелью к машинам.

– Обед и пиво, – сказал Хосни Джошу. – Поедешь в отель?

– Да.

Джош повернулся к Кэрол, чувствуя себя виноватым, что не обращал на нее внимание.

– Ты, наверное, хочешь есть.

– И слегка перегрелась, – весело откликнулась она. – Но мне это нравится. Я погуляла вокруг. Ты был слишком занят фотографированием и записями. Самое потрясающее: в пятидесяти футах от этого места не видно ничего, кроме песка и неба, как будто мир опустел. Это самое изумительное, что я видела когда-либо; чувствуешь себя таким маленьким. Мы едем обедать?

– Да, прямо сейчас. Хосни, ты с нами?

– Да, спасибо. – Они пошли к машинам. – Джош, мы могли бы использовать здесь больше рабочих.

– Чтобы ускорить работу? Для них не хватит места на лестнице.

– Они могли бы расчищать раскоп, когда мы углубимся. Похоже, если мы будем продолжать, раскопки займут чертовски много времени.

– У нас не хватит денег, – сказал Джош.

Они помолчали. Хосни пожал плечами.

– Ну, тогда пусть будет, как есть.

«Вот египетский образ действий, – подумал Джош. – Пусть будет, как есть». Многие ли американцы восприняли бы препятствие так покорно, словно это судьба?

– Мы получим деньги, – твердо заявил он. – Я поеду в Каир завтра, а не на следующей неделе, как собирался. В правительстве есть люди, с которыми я могу поговорить.

– Правительство сейчас скупится, – заметил Хосни. – Тяжелые времена, – он сел в свою машину. – Увидимся на пароме.

– Что ты будешь делать, если правительство не даст тебе денег? – спросила Кэрол, когда они ехали обратно к берегу реки.

– Поговорю с частными инвесторами. В Египте есть деньги, только они невидимы. Мы их найдем. Хочешь завтра поехать в Каир?

– Думаю, я бы осталась здесь еще на некоторое время. Когда ты вернешься?

– Сейчас возвращаться не буду, имеет смысл поехать сразу домой. Здесь действительно пока нечего делать; они должны расчистить лестницу и коридор. Если я сейчас не вернусь, твои планы изменятся?

– Нет, если Хосни позволит мне понаблюдать за раскопками и сделать снимки.

– Нет проблем. Ему нравится публика.

Джош припарковал машину рядом с доком и они прошли на паром. Он поговорит с официальными лицами в правительстве послезавтра, если они не смогут дать необходимую сумму, то он увидится с частными инвесторами на следующий день. А потом улетит домой.

Этот план еще не созрел у него в голове, когда он говорил Хосни, что поедет в Каир; он имел в виду, что едет на несколько дней и вернется в Луксор. Но разваривая с Кэрол, уже знал, что передумает. Потому что больше всего хотел быть дома.

Чарльз сел на поезд, идущий из Чикаго в Вашингтон. Он думал, что это будет мирная передышка, возможность спокойно подумать о прошедшем годе, о том, как спасти самого себя. Вместо этого путешествие превратилось в сплошное мучение.

Ему было плохо. Он не привык жаловаться своим родным или друзьям, поэтому молча переносил изматывающую нервозность и жгучую боль в желудке, которая началась с того времени, как умер Итан и становилась все сильнее. У него были также проблемы с аппетитом и со сном, и он надеялся, что поезд подействует на него успокаивающе; можно будет с удовольствием поесть и заснуть под ритмичное постукивание колес.

Но когда он сидел в вагон-салоне перед ужином, потягивая виски с содовой, то стал вспоминать, что Анна сказала ему об угрозах Винса, что Рей Белуа предложил слишком низкую цену за Тамарак, а сроки уплаты процентов по его закладным приближаются; мысли потекли все быстрее, все громче и настойчивее звучали в его мозгу, а стук колес подчинял их ритму, который показался Чарльзу насмешливым, как веселая дробь барабана. Когда он пошел на ужин, то оказался один за столом, ел в одиночестве, а мысли бились у него в голове, словно отчаявшиеся узники, которые колотят в запертую дверь тюрьмы. Поезд был тюрьмой Чарльза. Он не притронулся к ужину и стал прохаживаться по вагону, потом вернулся к своему столу. Тарелку уже убрали, но стол был еще никем не занят, поэтому Чарльз сел и попросил принести кофе. Болела голова, и он выпил бренди. Болел желудок, он проглотил горсть таблеток. И начал безостановочно зевать, а когда лег в своем купе, не мог заснуть.

В офис Винса Чарльз шел с таким чувством, как будто выдержал сражение.

– Я решил пообедать пораньше, присоединяйся, если хочешь, – сказал Винс. Он подписывал письма и не поднял головы. – У меня встреча в час.

Чарльз сел и зевнул.

– Я попью с тобой кофе, есть не хочется. Винс, мне нужно поговорить с тобой.

Винс подписал последние два письма.

– Хорошо. Рей сказал тебе, что покупает Тамарак?

– Да, но он сошел с ума. Откуда, черт побери, берутся эти цифры? Любой дурак знает, что компания стоит вдвое больше того, что он предлагает, а может быть и того больше.

– Спроси его. Я об этом ничего не знаю. Думаешь, что где-то найдешь предложение получше?

– Черт возьми, я знаю, дело плохо! Ты ведь не говорил ему, что я беспокоюсь о продаже?

– Конечно, нет. Это совсем не обязательно знать всем. – Он отложил подписанные письма. – Я об этом думал. Других предложений у тебя все-таки нет. Я беспокоюсь о тебе, Чарльз; нам нужно что-то предпринять, чтобы выручить тебя из беды.

Голова Чарльза откинулась назад в мощном зевке, в мозгу эхом отозвалось услышанное им слово. Мы. Винс беспокоился о нем, Винс поможет ему.

– Как? – спросил он.

– Ну, об этом мы и должны поговорить. Но я могу работать на благо своих родных только при одном условии. Ты ничего не сможешь сделать, пока не получишь согласия большинства из них на продажу компании «по доброй воле»; может быть, Белуа не поднимает цену, потому что не уверен, что ты серьезно относишься к делу.

– Ему ничего не известно о семье. Откуда он мог бы узнать?

Винс нахмурился.

– Ты ему не говорил?

– Ты что, Винс, побойся Христа!

– Ну, похоже он что-то об этом слышал. Многое можно узнать, болтаясь по округе и не выдавая себя, и Бог знает, что ему стало известно о семье. Ты ни с кем не делился? – Чарльз покачал головой. – Тогда лучше посмотреть, как будут развиваться события. – Он побарабанил пальцем по столу. – Единственное, что я могу сделать, это поговорить здесь кое с кем, в Управлении по охране окружающей среды. В последнее время они очень заняты, наверное, им нравится называть это чисткой, особенно, если мы находим другие города в таком же плохом состоянии. Если у меня это получится, то по-моему, мы могли бы получить несколько благодарных голосов в семье; есть много способов получить желаемое.

Что-то беспокоило Чарльза, напоминание, что должен был спросить Винса о чем-то важном.

? Винс, нужно обсудить еще одну вещь.

– Прямо сейчас? Мы тут говорим о – том, как спасти твою задницу; обычно, в последнее время ни о чем другом ты не говоришь. Разве не для этого ты сюда приехал?

Еще один зевок на целую минуту скрутил Чарльза.

? Да что это с тобой? – спросил Винс.

– Ничего. Я не спал эту ночь. Винс, послушай. Ты угрожал Анне? Ты ей говорил, что убьешь ее, если она вернется в семью?

Винс отшатнулся.

– Боже мой! Как ты можешь спрашивать такое у своего брата!

– Я бы предпочел не спрашивать. Но я должен знать. Ты угрожал ей?

– Придумать такое ты не мог бы, так с чего ты это взял? Ты виделся с нею? Ты ее видел?

– Да.

– Где?

– В Тамараке. Проклятье, Винс...

– Что ты сделал? Просил у нее прощения за то, что она липла к твоему брату? И она сказала, что я угрожал ей? Она это сказала? Эта сучка не изменилась. Первое, что она предпринимает, это обвиняет меня.

– Черт побери, Винс, ты говорил это?

– Ради Бога, конечно, нет. Я никого не собираюсь убивать. Ты в первую очередь должен знать это... и защитить меня, черт возьми, когда кто-то так заявляет! А ты защитил меня? Ты ей сказал, что твой брат не убийца? Сказал?

Чарльз беспомощно смотрел на него.

– Не сказал. Мой собственный брат ни черта не сказал в мою защиту. А что ты сказал? – Его голос сорвался на фальцет. – «Я у него спрошу, дорогая. Я спрошу у моего брата, не угрожал ли он моей дочери убить ее». – Что с тобой происходит? Что с нею происходит? Она что, вообразила себя Жанной Д'Арк, которая слышит голоса? Зачем мне ее убивать? Я уже давно простил ее; она была взбалмошным ребенком и делала ужасные вещи, но это в прошлом, она переросла это... ладно, черт возьми, я думал, что переросла, но кажется, это не так. Но убивать ее мне бы и в голову не пришло, Бог мой. Ну? О чем еще ты хотел знать?

Чарльз покачал головой. Винс говорил слишком долго, но было непонятно, то ли от чувства вины, то ли от справедливого негодования, потому что был невиновен. «Прислушайся к голосу своего сердца. У тебя нет представления, на что он способен, ты ничего о нем не знаешь».

«Это верно, – подумал Чарльз, опечаленный до глубины души. – Не знаю. Но я ничего не знаю и о своей дочери. Фактически, безнадежно, – подумал он, – я ничего ни о чем не знаю. Что происходило в прошлом, что происходит сейчас, что случится завтра». Чарльз снова зевнул, и вдруг его охватила паника. Он не мог бы объяснить, почему чувствовал такой панический ужас, только знал, что ужасно боится. «Я не могу! – воскликну он в душе. – Не могу что? – удивился Чарльз сам себе. И озирался безумными глазами; комната смыкалась над ним, замыкала его в себе, как накануне ночью замыкал в себе поезд. Он не мог остаться, но не мог и уйти, не мог сдвинуться со стула. – Нет, нет, нет!» – раздался пронзительный крик в его мозгу.

Чарльз снова зевнул и оцепенел от внезапного, яростного жжения в желудке. Оно становилось все сильнее, пока он не почувствовал, что огонь жжет внутренности. Огонь захватил грудную клетку, когда Чарльз зевнул, потом начал дрожать. «Сердце, – подумал он. – Сердечный приступ». Его руки дрожали, а каблуки туфель выбивали дробь на полу. Долгий стон вырвался у него, он зажмурился от боли.

– Что за черт!.. – Винс обежал вокруг стола. – Что случилось?

Чарльз скреб грудь дрожащими пальцами.

– Сердце, – выдохнул он.

Винс крикнул своих помощников и секретаршу, которые прибежали, склонились над Чарльзом, окружили его, издавая всякие ободряющие звуки. Только это Чарльз и помнил, когда очнулся в машине скорой помощи и, подняв глаза, увидел Винса. С другой стороны сидел врач, но самым главным человеком был Винс. Чарльз был так благодарен ему за то, что он был рядом, что забыл все остальное.

– Спасибо.

– Ты в порядке, – сказал Винс. – Сердцебиение у тебя отличное, никаких сбоев, они не думают, что это сердечный приступ.

– Ужасная боль, – пожаловался Чарльз.

– Вот это нашли у тебя в карманах. – Он показал ему две коробочки с таблетками. – Ты часто пил их?

– Моя основная пища в последнее время, – ответил Чарльз со слабой улыбкой. – Я подумывал сходить к врачу, теперь-то уж точно пойду.

– Они говорят, это может быть язва, иногда боль похожа на сердечную. Или мог быть приступ страха, вызванный язвой, хотя я сказал им, что насколько я знаю, никто у нас в семье не страдал приступами страха. Ты знаешь кого-нибудь? – Чарльз отрицательно покачал головой и закрыл глаза.

– Отлично, поспи. Я все равно не могу остаться, должен сразу же вернуться вот только удостоверюсь, что ты хорошо устроен. Я позвоню тебе попозже и узнаю как твои дела.

Чарльз кивнул, не открывая глаз. Приступ страха. Язва. Не сердце. Он не умрет. Современная медицина знает, как лечить язву. И приступы страха тоже, наверное. Почему им овладела такая паника? «Нет, нет, н е т». До сих пор слышится крик, раздавшийся у него в голове. С ним действительно творится что-то неладное, если он дошел до такой крайности. Что же это? «Слабость», – подумал Чарльз. Он всегда был слабым – Винс достаточно часто говорил ему это – и теперь любая мелочь могла выбить его из колеи. О чем он думал, когда это началось? Не мог вспомнить. Да и какая разница? Что бы это ни было, я не смог справиться. Винс справился бы. Отец тоже справился бы. А я не смог. Я кидаюсь в панику и теряюсь.

– Приехали, – сказал Винс. Машина остановилась и санитары открыли задние дверцы. – Я позвоню тебе потом. – И взглянул на закрытые глаза Чарльза. – Все будет хорошо, – и выпрыгнув из машины, пошел прочь. «Чертов гроб, – такое у него было чувство, когда они мчались по улицам, – пахнет лекарствами, пахнет смертью». Он никогда не бывал в больницах, потому что просто ненавидел их. Даже когда Итан лежал в больнице, он только один раз приходил туда, когда никак нельзя было отвертеться. И тогда поклялся, что больше ноги его там не будет, и сейчас, садясь в такси, чтобы ехать в свой офис, тоже так думал. Секретарша позвонит. И навестит, если потребуется.

Войдя в свой кабинет, он позвонил Киту в Тамарак.

– Ничего нового, – сказал Кит. – Они возятся с резервуаром, уже вторую неделю, наверное. Траншею уже давно починили, ты знаешь об этом. Слушания в Управлении состоялся в январе. У нас еще две недели до Дня Благодарения и уже неделю идет снег, так что все счастливы. Вот такие дела.

– Это все? Прошел месяц со времени нашего разговора.

– Послушай, этот город мертв. Вспомни, сейчас межсезонье. Самое волнующее событие, которое произошло за пару месяцев, это то, что недавно я ужинал у Гейл и Лео.

– Ты мне не говорил об этом.

– Я не узнал ничего нового. Немного поболтал с твоей племянницей. Великолепная баба, но холодна, как рыба. Кажется, я не особенно ей понравился.

– Почему?

– Откуда я знаю? Я же тебе сказал: она – айсберг.

– Она говорила, почему там оказалась?

– Я не спрашивал. Пытался выяснить насчет компании.

– И?

– Мало что удалось узнать. Лео и Джош разыграли сцену, чтобы сменить тему.

– Джош там был?

– Он часто тут бывает. В октябре он ездил в Египет, с тех пор, как вернулся, появляется раз в две недели. Обычно с твоей, знаешь, племянницей. Давай посмотрим, что у нас есть. Анна говорит, что не собирается переезжать в Тамарак, если тебя это интересует. Гейл беспокоится о папочке, знает, что дела обстоят ужасно, и хотела бы помочь, но не собирается помогать ему продавать «Тамарак Компани». Мечта Итана, как она ее называет, а теперь это их мечта. Гейл произнесла хорошую речь. Что-то среднее между рыданиями и поднятым кулаком.

– Что?

– Я сказал...

– Я тебя слышал.

Глаза у Винса стали задумчивыми. С каких это пор Кит превратился в умного наблюдателя с острым языком? Он нацепил на себя маску дурачка, а Винс этого не заметил. Надо понаблюдать за ним, вдруг подумал он.

– Что еще?

– Лео считает, что никто не купит компанию, потому что у нее неприятности. Может быть, он держался храбро перед своими детьми, а так он беспокоится гораздо больше, чем говорит. Но в разговоре настроен оптимистично. Резервуар будет снова работать через неделю-другую; лыжный сезон будет отличным – снегу на горе уже двенадцать дюймов – и Управление успокоится до января и может быть, все обойдется, кто знает? Твоя племянница заставила редактора местной газеты написать передовицу с чертовым обзором истории Тамарака, которая начинается со времен динозавров, и убедила городского адвоката вынести вместе с судьей постановление, чтобы никто не занимался очисткой, пока у города не появится время изучить эту проблему. Она первоклассный агитатор, тебе это известно? Винс? Ты слушаешь?

– Продолжай.

– Ну, все они вопят об этих статьях и о трепотне Управления, потому что требуется время, чтобы все проанализировать, знаешь. Может быть, слишком много беспокойства, они еще не выкрутятся. А это значит, что Гейл и Лео могут убедить семью подождать до весны, посмотреть, каким будет этот сезон. Они уже истратили больше миллиона баксов на резервуар, подвоз воды и выпуск бюллетеней, где говорится, что все обстоит отлично; против них ведется куча судебных процессов, но они могли бы выпутаться, если сезон будет хорошим. Лео уже сказал, что они отложат всякие усовершенствования и расширение, и сократят персонал.

«Это уже кое-что, – подумал Винс, – они держат что-то в запасе».

– Что еще?

Голос Кита стал непринужденным.

– Ну, кое-что сказал Лео. Он говорил, что не собирается экономить на техническом обслуживании. И он будет этого придерживаться. Но в трудные времена, кто знает?

«Сукин сын», – подумал Винс. Он поймал себя на том, что против своей воли восхищается Китом. Он все замечал, рассматривал все возможности, делал то, что ему говорили и не задавал вопросов. Но наряду с восхищением снова в его сознании раздался предупреждающий сигнал, уже появившийся несколько минут тому назад. Надо за ним понаблюдать. Слишком уж он сообразителен.

– Больше ничего, – сказал Кит. – Если что-нибудь объявится, я дам тебе знать. Ты будешь на месте, да?

– Я отъеду на пару недель после Дня Благодарения. А потом буду здесь.

– Проведешь смотр нашим союзникам?

– Что-то в этом роде. – Он положил трубку, рассердившись на любопытного Кита. Любопытство было оправдано в отношении Гейл и Лео, а не его, Винса. Кит был пронырливым и наблюдательным парнем, но о Винсе мог знать только то, что тот позволит ему узнать. И, разумеется, ни к чему ему знать, что Винс едет в Европу провести там свой медовый месяц.

– Сенатор, – сказала его секретарша, стоя в дверях, – вы сказали мне забрать вас отсюда в два часа, чтобы вы успели на самолет.

Винс поднялся.

– Спасибо, – надел пальто. – Через три дня увидимся в Денвере. Я не могу жениться, если мой персонал не будет присутствовать.

– Мы там будем, сенатор. Мы ждем этого события. Это так великодушно с вашей стороны пригласить нас и оплатить дорогу... мы хотим, чтобы вы знали, что мы очень благодарны.

Винс кивнул.

– Если Рей Белуа позвонит, скажите ему, что я встречусь с ним в аэропорту. Если позвонит Сид Фолкер, скажите ему, что я надеюсь, он встретит мой самолет. Свадьба будет в его доме, так что можно позвонить мне туда, если меня не окажется дома.

– Да, сэр, – сказала секретарша.

Винс вспомнил, что все это ей уже говорил раньше. Почему он вел себя, как разволновавшийся молокосос, который женится в первый раз?

Винс не волновался, а был полон возбуждения. Это было настоящее начало предвыборной президентской гонки. Впереди у него еще были выборы в Сенат, но он не сомневался, что выиграет их. И уже смотрел далеко вперед, поэтому и женился на безупречной женщине, приобретая безупречного партнера: с приятным характером, достаточно привлекательная, состоятельная, с хорошими связями, занятая хорошей работой. Мечта каждого американца о безупречной первой леди. А когда она посмотрела на Винса обожающими глазами, то стала его мечтой о безупречной жене.

«А почему бы и нет? – подумал Винс, усаживаясь свой лимузин. – Если подождать, то все само идет в руки».

ГЛАВА 15

Джош позвонил ей в восемь, и когда Анна открыла верь в белый кокон своей квартиры и улыбнулась ему со словами: – «С возвращением», он был так рад видеть ее, что – инстинктивно задержал ее руки в своих. Она, конечно, отступила назад; если бы он подумал заранее, то мог бы предсказать, что так и будет. Сердясь на себя и на нее, он прошел вслед за нею в гостиную, где на стеклянном кофейном столике стояли вина и закуски.

Но она была рада видеть его. Он сидел на белой кушетке в то время как Анна стояла перед ним, наливая вино. На ней было короткое синее шелковое платье, которое облегало ее и подчеркивало длинные изящные ноги, длинные волосы откинуты назад, обрамляя лицо. Казалось, женщина была довольна тем, что тишина затянулась, поэтому Джош задумался о ней и о выражении ее глаз, когда они встретились. Глаз – теплых, приветливых, радостных, немного удивленных. «Удивленных», – подумал он. Анна не ожидала, что будет рада. Или будет до такой степени рада. Но потом отстранилась.

«Нам нужно поговорить об этом – подумал он. – Как-нибудь в ближайшее время. И, конечно, она об этом узнает».

– То, что ты приехал раньше, означает успех или неудачу? – спросила Анна, когда они сидели на кушетке.

– Успех, – Джош поднял стакан в безмолвном тосте. – По крайней мере, вероятность успеха. Мы нашли вход в коридор, ведущий, надеемся, к чьей-то могиле. Ведет ли этот коридор к могиле фараона или кого-то еще, мы узнаем только через месяц-два, много времени займет откапывание, извлечение осколков.

– А из-за чего осколки?

? Из-за землетрясений или наводнений. Это выяснится, когда мы углубимся и увидим, какие повреждения нанесены колоннам и стенам. У меня есть слайды; они помогут тебе составить впечатление о раскопках.

– Они у тебя с собой?

– Да, я прихватил их, направляясь сюда, но это может подождать.

– Нет, я хотела бы увидеть их сейчас. Как чудесно, я не думала, что ты получишь их так быстро. Ты не возражаешь?

– Нет, конечно нет.

– Я поставлю проектор.

Анна вскочила и прошла в другую комнату, почти сразу же вернувшись с проектором и кассетой с ячейками. Она нервничала, или, может быть, подумал Джош, она разволновалась с того момента, как в ее глазах мелькнуло удивление.

– Вставь, пожалуйста, слайды.

Женщина протянула ему кассету. Джош почувствовал ее замешательство и удивился этому. Молча он заполнил круглую кассету и отдал ей, глядя, как Анна устанавливает кассету в проектор. Она протянула руку и включила светильник у себя за спиной, и они остались в темноте, едва рассеиваемой пятном света от лампочки на противоположной стене комнаты. Потом нажала на кнопку, слайд опустился в объектив и на стене ожила целая сцена: пространство голых скальных утесов и тени от песчаных холмов Долины Царей. Анна коротко задохнулась, наклонившись вперед.

– Как величественно, – выдохнула она.

Джош рассматривал ее четкий профиль.

– Почему?

– Масштаб, абсолютно подавляющие размеры всего этого. Поэтому я люблю горы: это особый род красоты, такой массивной, первозданной и устойчивой, что можно поверить в вечность.

– Поэтому я всегда стремлюсь туда вернуться, – сказал Джош. – Если бы у меня там и не было работы, я бы ее придумал.

– Но у тебя есть еще и горы.

– Они более человечны, в них есть жизнь. Тебе надо увидеть пустыню, она чудесна и ужасающа одновременно. Любой пейзаж, который там встретится, безжалостен, но снова и снова притягивает людей. Это вроде как темная сторона нас самих, грубая и жестокая, но извращенно привлекательная.

Анна не сводила с него глаз. Через минуту она встряхнула головой.

– Это далеко от той красоты, о которой я говорила, – и нажала на кнопку, чтобы перейти к следующему слайду.

На несколько минут холодная белая гостиная превратилась в золотисто-коричневый пейзаж шероховатых поверхностей и ослепительного света. Анна как бы чувствовала волны тепла, колыхавшиеся над запыленными телами рабочих, трудившихся над скалой; могла почти ощущать скрип песка на зубах и слышать скрежет стали по камню. Она так и сидела, наклонившись вперед, погрузившись в экзотическую сцену, которая окружила ее почти полностью. «Я хотела бы оказаться там, – подумала она. – Мне хотелось бы находиться там, когда делались эти фотографии».

Джош описал каждый слайд спокойным голосом, но с такой страстью, что казалось, вел сейчас Анну по этому миру, который она никогда не видела. Он рассказал ей о Хосни – «лучший смотритель работ, которого только можно желать, самоучка-египтолог, знающий больше, чем многие эксперты, и единственный человек, который работает на раскопках в белых брюках и никогда их не пачкает». Назвал имена рабочих, работавших с ним все эти годы, что они ищут могилу Тенкаура. При этих словах его голос стал еще более возбужденным от того, что должно было случиться дальше.

– Они будут откапывать коридор довольно быстро, пока не найдут росписи на потолке и боковых стенах, потом будут медленно перемещаться ползком, выполняя ручную работу – и Хосни вызовет меня, когда они доберутся до первой двери. Обычно она ведет в большую квадратную комнату с еще одной дверью в задней стене, за которой есть переход в другие комнаты. Воздух тяжелый и горячий и такой спертый, что им невозможно дышать. Но мы видели могилы с пшеницей, которую оставляли рядом с фараоном, чтобы помочь ему прокормиться на долгом пути в следующую жизнь, и она прорастала в этом темном, закупоренном помещении, прежде чем умереть без воды. Это потрясающая вещь, такая жажда жизни; скорее стихийная, чем эмоциональная. За исключением любви, я думаю, потому что она – синоним жизни. – Он сделал паузу. – Мы не имеем понятия, сколько здесь может быть комнат и большие ли они; мы знаем, что в последней комнате всегда находится саркофаг с мумией, заключенной в гроб, внутри. И если мы относимся к числу воистину благословенных, то теперь она ждет нас здесь, каменная плита саркофага, ждет, когда мы поднимем ее...

Анна была захвачена звучанием этих слов и силой его голоса.

– Я хотела бы увидеть это. И прикоснуться. И почувствовать воздух...

– Мы это можем устроить, – сказал Джош. – Тебе действительно нужно побывать здесь; фотографии – только набросок. Есть еще один последний слайд.

Анна нажала на кнопку. Каменные ступени заполняли освещенное пространство, в углу фотографии в кадр попали женские пальцы.

– Рука Кэрол, – сказал Джош. – Знакомая, которая снабжает меня книгами по искусству; я уже упоминал о ней. Не ожидал, что она будет так возбуждена раскопками. Этот слайд последний.

«Я хочу, чтобы это была моя рука. Я хочу, чтобы это я стояла здесь, рядом с ним, смотрела на эти ступеньки и представляла себе, что находится там, где они кончаются».

– Чудесные слайды, – сказала она. – На мгновение почувствовалось, что там очень тепло.

Она включила светильник за своей спиной. Они заморгали от вспыхнувшего света и улыбнулись друг другу. Нервозность Анны вернулась, и она сосредоточилась на вынимании слайдов из кассеты и укладывании их в желтые коробочки. Ее угнетало воспоминание о том, как резко она отшатнулась от него, когда он пришел. Анна превратила простое приветствие в сложный маневр, а это ей было несвойственно. Это могло получиться непроизвольно, ведь он был в отъезде немногим больше недели. Однако, показалось, его отсутствие длилось дольше; она так обрадовалась, увидев его, что сама была удивлена. Как позволила она Джошу стать такой важной частью ее жизни, что восемь дней показались долгим сроком? «Мне надо подумать об этом. И мы поговорим об этом, если я хочу продолжать видеться с ним. Не сегодня вечером, а в ближайшее время».

Но они не поговорили. Они встречались случайно. В начале октября Анна взяла два новых дела и даже перестала ездить в Тамарак. Джош два раза уезжал ненадолго этой осенью; его дни и вечера были заняты лекциями и встречами со студентами, заседаниями комитетов в музее; он писал, разговаривал по телефону с Хосни, которому пока что нечего было докладывать. Потом, в начале декабря, он пригласил Анну на благотворительный ужин в Музей Древнего Мира.

Ужин состоялся в Музее, с коктейлями во внутреннем дворике с его садами трав и цветов древности, со скульптурами из Рима и Греции, с египетским гиппопотамом из фаянса с голубой глазурью и с маленькими, квадратными фигурками доколумбовой цивилизации в стеклянных ящиках вдоль стен. Впервые Джоша и Анну видели вместе в обществе Лос-Анджелеса.

Вокруг толпились гости, друзья и коллеги, которые какое-то время не видели Джоша; они глазели на Анну, как будто пытаясь представить по ее виду, что в ней было притягательного для Джоша Дюрана. Это был мир Джоша ? мир богатства и хороших связей; он знал большинство гостей и свободно себя чувствовал среди них, обмениваясь новостями о путешествиях и общих друзьях.

А теперь в одно мгновение оказалось, что они с Анной воспринимались как пара. Анна знала, что в этом виновато общество: необходимо было думать о себе, как о чем-то организованном и гармоничном, стабильном, целеустремленном и надежном, и при этом побыстрее распределить людей по нишам, чтобы было как можно меньше неожиданностей. Она услышала, как кто-то спросил о Доре; кто-то позади них рассказывал о Джоше и о работе, которую он проделал в Сардинии, Турции, и позднее – в Египте; а еще кто-то сказал, что они с Джошем прекрасная пара.

Анна знала, что это было правдой. В смокинге он чувствовал себя так же свободно, как в джинсах и спортивных шортах, а она была в черном сатиновом платье без бретелек, облегавшем ее фигуру, с длинным разрезом сбоку на юбке. На ней были золотые серьги с сапфирами и золотое колье. Ее голова доходила ему до плеча; и они двигались одинаково, высоко подняв голову, замечая все вокруг. Когда они проходили по комнатам, все оборачивались, чтобы посмотреть им вслед.

Анна обнаружила, что ей это нравилось. Обычно, она терпеть не могла находиться в центре внимания, за исключением зала суда, но разделять это внимание с Джошем было вроде игры, их общей тайны. И ей нравилось находиться рядом с ним, когда тот делал предназначенные только для нее замечания о людях, с которыми она знакомилась.

– Он ждет вынесения приговора за то, что прикарманил десять миллионов долларов от С. и Л. – прошептал Джош, пока пара подходила к ним.

– Это вылилось в благотворительные взносы для одной-двух городских церквей; он орошал их несколькими процентами своих полученных нечестным путем миллионов в виде дороги на небеса, вымощенной желтым кирпичом, или легкого приговора – что подоспеет раньше.

У Анны вырвался смешок, а Джош бросил на нее быстрый довольный взгляд, прежде чем та пара оказалась перед ними: мужчина в траурной черной рубашке и бордовом галстуке под фрачным пиджаком; у женщины в руках сверкала сумка от Юдит Лейбер, как талисман, рассеивающий тьму.

Несколькими минутами позже к ним направилась высокая, угловатая женщина. На голове у нее был тюрбан, на плечах красная накидка поверх того, что выглядело, как белая ночная рубашка.

– Она отдает все свои деньги в музей, миллион или что-то вроде этого в год, – сказал Джош. – Она хочет, чтобы деньги кончились, когда она умрет, но ни минутой раньше, поэтому ее бухгалтера и врачи сравнивают счета четыре-пять раз в неделю по мере того, как та их подписывает.

Анна снова засмеялась.

– Почему в музей?

– Потому что она говорит, это единственные учреждения, кроме нее самой, которые прославляют и сохраняют экзотику. Говорит, что хотела бы жить в Риме при Цезарях.

– А она знает, как тогда обращались с женщинами? – спросила Анна.

– Однажды я попытался ей рассказать, но она не пожелала слушать, поэтому я оставил ее в покое. Зачем разбивать чью-то мечту?

Анна удивленно посмотрела на него.

– Разве ученые не занимаются именно этим? Обрушивают на нас правду, независимо от того, приятно это или нет?

– Мы показываем правду и живем этим. Но мы не заставляем...

Он замолчал так как женщина в тюрбане добралась до них.

– Лилиан, как приятно тебя видеть. Позволь представить Анну Гарнетт.

Они говорили совсем немного, пока люди подходили поприветствовать их.

– О, этого я знаю, – прошептала Анна в то время как полный мужчина с бородкой приближался к ним. – Колин Райли. Он ставит «Рози-шоу» на телевидении, а его жена развелась с ним, потому что он сказал, что Рози нравится ему больше, чем она.

– Рози – это такса, – запротестовал Джош. Анна кивнула.

– Жена сказала, что если бы он выбрал классную служебную собаку вроде веймарского пойнтера или жесткошерстной борзой-грифона, она могла бы попытаться принять его точку зрения. Но то, что муж интересовался в большей степени таксой, чем ею, так низко уронило его в ее глазах, что она не могла этого перенести.

Джош хмыкнул.

– Она была твоей клиенткой?

– Да, с нею было легко, оба они, действительно, хотели найти выход. Затруднения возникли из-за яхты: они оба хотели получить ее.

– Но яхту получила она.

– Анна бросила на него быстрый взгляд.

– Да.

– Сколько дел ты проиграла?

– Ни одного. Колин, как приятно видеть тебя. Познакомься, пожалуйста, с Джошем Дюраном.

Несколько минут спустя толпа переместилась в Большой Египетский зал, где был сервирован ужин. Джош провел Анну по музею несколько недель тому назад, но она задержалась у двойных дверей, чтобы еще раз полюбоваться блестящими панелями с росписями и резьбой из гробниц, которые украшали стены. Гости, рассевшиеся за круглыми столами, накрытыми серебристыми скатертями, казалось, вписывались в эти панели. Яркие платья и матовые смокинги совсем не были похожи на короткие юбочки мужчин и на длинные платья женщин, тонкие, как паутинка, на этих росписях, но Анна могла всех их представить себе, несмотря на разделявшие их тысячелетия, с их надеждами, мечтами и такими же заботами о семье, работе и друзьях. Эта мысль понравилась ей и она повернулась к Джошу, чтобы рассказать ему об этом.

– О, да здесь Кэрол, – сказал он. – Я хочу познакомить тебя с нею. Кэрол Марстон, Анна Гарнетт.

? Я рада познакомиться с вами, – сказала Кэрол, когда они пожали друг другу руки. – Я о вас слышала много хорошего, я знаю нескольких женщин, для которых вы сотворили чудеса.

– Не совсем чудеса, – ответила Анна. – Мне необходимо повторять спектакли, иначе я потеряю работу. Я думаю, чудом можно назвать лишь то, что случается однажды.

– Мне посчастливилось быть свидетелем чуда пару месяцев тому назад, – сказала Кэрол. – Джош, наверное, рассказывал вам об этом.

– Тяжелый труд и удача, – отозвался Джош.

– И замечательно воодушевляющая. Я поеду снова, как только смогу, я хочу увидеть больше того, что я видела. А ты, Джош, тоже возвращаешься туда? Как ты можешь быть в стороне, когда они работают в твоей гробнице?

– Я там скоро буду. И Хосни не откроет первую дверь без меня. Где ты сегодня сидишь?

– Восьмой стол. О, а ты за первым. Как жаль.

– Может быть, мы потом поговорим, – сказала она Анне и направилась в другой конец зала.

Джош отодвинул стул для Анны и что-то сказал, но она не расслышала. Она была в смятении, причину которого не могла назвать. «Кэрол, – подумала она. – И, конечно, Джош. Кэрол Марстон – высокая, молодая, с потрясающими карими миндалевидными глазами, которые, казалось, замечают все и всех вокруг, – была в Египте с Джошем».

Еще несколько минут тому назад Кэрол была безликим членом музейного совета, который побывал в Египте вместе с группой Джоша. Если бы Анна попробовала представить себе Кэрол, в ее воображении та оказалась бы пожилой женщиной, лет шестидесяти или старше, немного скучной, одинокой, нудной, которая заполняет время, работая директором Музея Древнего Мира. Но познакомиться с Кэрол Марстон и вообразить ее в Луксоре с Джошем, как она идет с ним в великолепии Долины Царей, сидит с ним в ресторанах, кладет свою руку на каменные ступени, а он сфотографировал... Этого Анне было достаточно, чтобы внутренне сжаться и испытать странное смутное чувство, как будто ее оставили.

Президент музея поприветствовал приглашенных и представил Джоша. Анна смотрела на него, высокого, гибкого, как он поднялся по ступенькам на кафедру и встал в пятне света, безо всякой скованности. «Он чрезвычайно привлекательный», – подумала она.

В его лице была сила и решительность, рот создавал впечатление упрямства, даже когда улыбался, но хранил так же обещание теплоты и нежности, может быть только для тех, кто знал его. И тогда Анна поняла, почему оказалась в смятении. Она была охвачена чувством, которого никогда раньше не испытывала. Анна ревновала.

– Я рад присоединиться к приветствиям, – сказал Джош, его голос, усиленный микрофоном, разнесся по всему залу. – Это ваш музей, ваша поддержка буквально позволяет держать двери открытыми и строить планы на будущее.

Анна пристально смотрела на него, как будто разглядывала незнакомца. Она была в смятении. То, что считала дружбой, что начинала ценить, превратилось в что-то ужасающее. «Я ревную», – подумала женщина, и почувствовала себя больной. Ревность поражает влюбленных, ревность означает увлечение, близость, привязанность, требовательность. «Нет, – раздался ее немой крик. – Я не могу, не могу».

– ...показать вам, что означала ваша поддержка для проектов, которые музей осуществил за прошедший год, – говорил Джош.

Свет померк. За спиной Джоша опустился экран. За несколько минут в быстрой череде слайдов были показаны раскопки фундамента древнего дворца в Мексике, руин римских лавок на Корсо в старой торговой части Иерусалима, колонн греческого храма на побережье Турции, примитивные орудия труда, найденные на севере Ирака.

Анна не могла сосредоточиться ни на слайдах, ни на голосе Джоша. Как случилось, что она полностью потеряла контроль над собой? Она всегда была осторожна. Никто не мог стать более, чем случайным знакомым. Ну, кроме Элинор, разумеется. Гейл и Лео, но это совсем другое. Что случилось с нею, если она упустила тот абсолютный самоконтроль, который с таким трудом выработала? Как будто оставила дверь незапертой, кто-то вошел и теперь угрожал ей. Стиснула руки, чтобы они перестали дрожать. «Я ничего такого не хотела. Все было хорошо, я не хочу, чтобы все рухнуло».

– И, наконец, – сказал Джош, – то, что наилучшим образом соответствует этому великолепному залу.

Снова Анна смотрела на Долину Царей, где рабочие врубались в скалу, а Хосни стоял рядом.

– Мы ведем раскопки на дальней стороне низкой гряды холмов – здесь на заднем плане – которая идет вдоль известной нам части Долины Царей. Вот что мы нашли несколько недель тому назад. – Появился слайд со ступеньками, с рукой Кэрол. По залу пронесся шепот. – Каменные ступени в Долине Царей, – сказал Джош, выждав какое-то время. – В ближайшие несколько недель мы узнаем, куда они нас приведут. И вы тоже узнаете это почти одновременно с нами. Мы будем держать вас в курсе всех наших открытий.

Зажегся свет.

– Кстати, рука, попавшая в кадр на этом снимке, это рука Кэрол Марстон, члена нашего совета директоров. Ни один музей не может функционировать без активного, заинтересованного, внимательного совета директоров, а также без финансовой поддержки, которую вы и остальные вместе с вами, оказываете нам каждый год. При этой постоянной поддержке мы сделаем Музей Древнего Мира лучшим музеем такого рода в мире.

Гости зааплодировали, пока Джош возвращался на свое место, а президент начал представлять аукциониста.

– Который доведет их до счастливого неистовства, – прошептал Джош Анне, усаживаясь на стул. – Так что они будут предлагать огромные суммы за предметы искусства, подаренные музею и нам не нужно будет пускать шапку по кругу с этой нищенской программой на следующий год. Что-нибудь не так?

Анна начала говорить, но вокруг поднялся шум, так как аукционист стал расхваливать лоты в микрофон и отовсюду выкрикивались предлагаемые суммы.

– Мы можем поговорить об этом позже, – сказала она, повысив голос так, чтобы Джош расслышал.

Он сразу же встал.

– Я свою роль сыграл. Если тебя беспокоит весь этот шум, пойдем.

Они проложили себе путь через шумную толпу к дверце в другом конце зала.

– Путь для быстрого отступления, – сказал Джош. – Только для посвященных. Мы можем пройти в мой кабинет.

По короткому коридору он провел ее в большую комнату с книжными полками вдоль стен. Письменного стола здесь не было, только длинный стол, заваленный книгами, слайдами, журналами и блокнотами. Анна была здесь раньше и теперь вспомнила, как Джош говорил о своей работе, так же как в этот раз о раскопках.

Все, что она знала о Джоше, характеризовало его как человека, поглощенного своей работой, которого привлекает бросаемый со всех сторон вызов и который хочет до отказа заполнить каждый день своей жизни. Археолог, профессор, консультант музея. Человек, свободно чувствующий себя в обществе, обеспеченный, имеющий хороших друзей, любящий женщин. Ее охватило сожаление, она восхищалась им, радовалась их встречам и надеялась на новые.

Джош пропуская Анну вперед, придержал дверь и запер ее за собой. Они молча прошли к его машине на стоянке и молчали, пока ехали к дому Анны и выруливали к подъезду.

? Хочешь поговорить о том, что тебя беспокоит? – спросил он.

? Да, – она посмотрела ему в глаза. – Я больше не могу встречаться с тобой, Джош. Извини. Ты мне нравишься и я рада общению с тобой, но именно поэтому мы должны остановиться.

– Нет, – сказал он.

Его поразило острое чувство потери, почти безнадежной утраты, которое было тем более отчаянным, что он восхитился, как она сказала, что должна была сказать, без оглядки. Анна встречала трудности в упор и не увиливала, а именно это и искал Джош всегда в людях. Но потом он рассердился. Она отбирала себя у него, как будто ему самому нечего было сказать.

– Я хотел бы знать причины.

– Я не могу говорить о них. Они тебя не касаются.

– Не касаются? Но ведь именно меня ты не хочешь видеть.

Она вспыхнула.

– Да, это было безумием с моей стороны. Я имею в виду, что это не из-за того, что ты что-то сделал или не сделал. Причина целиком во мне.

«Она не искала извинений, – подумал Джош, – еще одна причина восхищаться ею».

– Ты знаешь, я бы помог тебе, если это в моих силах.

– Я знаю. Спасибо. Никто не может мне помочь, я же сказала, причина во мне.

– И ничего нельзя изменить?

– Ничего.

– При любых обстоятельствах? Навсегда? Вечно, как пустыня?

Она снова покраснела.

– Может показаться, что я преувеличиваю, что я слишком эмоциональна или иррациональна, но мне нужно справиться с этим, и это очень сильно, и никто не может судить об этом.

– Да, верно, – быстро сказал Джош, – это было самонадеянно с моей стороны. Но ты знаешь, ведь это касается и меня тоже.

– Ты здесь ни при чем. Ты поступишь так же, как если бы кто-то отобрал у тебя фонд для твоих раскопок. Ты бы нашел тогда другого спонсора.

Он был поражен этой жестокостью. Неужели она, действительно, считала его таким пустым, способным переходить от одной женщины к другой с таким же хладнокровием, как при поиске спонсора? Но потом подумал, почему бы не посмотреть на это непредвзято и расчетливо, как Анна. И понял, что она права. Джош мог бы найти еще кого-нибудь. Что бы между ними ни было, это не зашло настолько глубоко, чтобы изменить его жизнь и еще меньше, чтобы превратить его в монаха.

Она могла бы изменить его жизнь, если бы дала ему больше времени, но не допустила, чтобы это случилось. И потом он подумал о ней и понял, что жестокость ее слов обернулась скорее против нее, чем поразила его. Она предпочла остаться в одиночестве, потому что было нечто настолько сильное, что она не могла побороть, в то время как Джош нашел бы себе новую подругу. И если они так мало времени провели вместе, то на их жизнях осталась бы лишь небольшая морщинка, не более чем рябь на озере Дифленс Лейк, когда вдруг плеснет хвостом форель.

Джош обошел машину и открыл дверцу со стороны, где сидела Анна. Когда она встала рядом с ним, он взял ее руку и прежде чем та успела остановить его, поцеловал ее в щеку.

– Ты необыкновенная женщина, Анна. Я хотел бы, чтобы мы проводили больше времени вместе. Желаю тебе счастья.

Она постояла на тротуаре, пока мужчина не отъехал, глядя, как его машина заворачивает за угол.

Анна чувствовала пустоту в душе. Как будто сгущалась темнота. Раньше вечер был светлым и тихим, теперь он казался пасмурным и поднялся ветер. «Собирается дождь», – подумала она. Вошла в дом, поздоровалась со швейцаром и поднялась в лифте на свой этаж. «Мне жаль», – сказала она про себя, открывая дверь. Анна прошла в свою гостиную и свернулась клубом в кресле у окна, не включая света. Она была у себя дома, она была одна, она была спасена.

«Спасена», – подумала она. И потом осознала, что плачет.

Кит стоял в толпе, окружавшей высокую нарядную елку, ему слегка задувало снег за воротник, рукой он обнимал Еву за хорошенькую шейку.

– Когда же они зажгут эту чертову штуку? – спросил он.

Говорят, в пять часов, – ответила Ева. – Ты замерз?

– Мне надоело. С ума сойти.

– А мне нет, это так интересно. Наверное, потому что я здесь впервые. Здесь так мило, все эти люди, тысячи людей...

– Две-три сотни, – сказал Кит.

– И снег, и украшения на фонарях и огни в доме Форстмана с такими прелестными кружевными занавесками на окнах... как на рождественской открытке. Я думаю, для тебя это слишком романтично. Ты не очень романтичный человек, Кит.

– Я романтичен по отношению к тебе, – бездумно сказал он. – И попозже я докажу это тебе.

– Я имею в виду не такую романтику. – Губы Евы сжались. У нее были свои представления о мире. Она работала в двух местах: официанткой на время завтрака и обеда, и барменшей вечером, и мечтала о больших городах, лимузинах, шелках, мехах, о квартирах на крышах небоскребов. И о любви.

– Романтика – это сидеть и говорить обо всем, строить планы, целоваться и обниматься. А тебе только бы лечь в постель.

– Всем счастливого Рождества, – сказал майор. – И счастливого нового года! – Он нажал на кнопку и елка засверкала огнями. Толпа зааплодировала, группа школьников начала петь «...ангелы поют...», и Кит повернулся, чтобы уходить.

– Правда чудесно? – грустно спросила Ева. – Так красиво... как на картине. Кит, посмотри!

Кит обернулся, чтобы рассмотреть елку. Каждый день он проезжал мимо, но сейчас должен был признать, что это потрясающее дерево, шесть-десять футов высотой, безупречной формы. В тени этой ели пряталось крыльцо дома Гидеона Фортсмана, который посадил ее в 1889 году на углу своего прелестного кирпичного домика. Кит смотрел на сотни разноцветных огней и украшений, развешанных школьниками и думал о том времени, когда он, его сестра Роза и их родители украшали рождественскую елку. Им было хорошо вместе. В те дни все было гораздо веселее, подумал он. Но это было давным-давно.

– Тебе не нравится? – спросила Ева. – Это такой прелестный город, все делается сообща, знаешь, это как песня, с рождественским вдохновением...

– Это самое противное, скучное место в мире, ? сказал Кит. – Туристы приезжают сюда и хорошо про водят время, но жить здесь, что, черт побери, здесь делать? Я имею в виду, здесь ничего не происходит. Никаких дел, ничего. Я собираюсь уехать отсюда при первой же возможности и отправиться в приличный город.

– О! – вскрикнула Ева. – Я и не знала! Возьми меня с собой! Возьмешь, Кит? Пожалуйста?

– Я думал, тебе здесь нравится. Замечательный город, как песня, рождественский дух, всякая чепуха.

– Да, но я думала... Мне казалось, я не знала, что тебе здесь не нравится.

Кит усмехнулся.

– Мне нравится. Я люблю это место и никогда не уеду.

– Ты так говоришь, чтобы смутить меня. Ты возьмешь меня с собой, ладно, Кит. Я хотела бы жить в Нью-Йорке, всегда об этом мечтала.

– Не Нью-Йорк, а Вашингтон, Д. С.[10], столица нашего государства. Вот куда я собираюсь.

– О, я ничего не знаю о Вашингтоне. Но уверена, там чудесно, это такой важный город. Когда ты... то есть у тебя намечено какое-то специальное время, чтобы уехать туда.

– Как только смогу.

В том-то и проблема – наметить срок. Кит всегда доходил до этого места и попадал в тупик. Дело было не в том, что он боялся уехать из долины, он ничего не боялся. Но кроме того, больше не собирался здесь болтаться, а должен был ухватиться за кого-то, именно так люди получают, что хотят. Войти в дело, распоряжаться людьми, которые выполняют твои указания, и все тебе завидуют. Главное, хоть и нет возможности вечно оставаться ребенком, но можно сделать так, чтобы всегда кто-то заботился о тебе. Вот какая штука; действительно, дерьмово быть взрослым, но есть способы облегчить себе жизнь. Этим он и занимался. Может быть, возьмет с собой и Еву. Она и вправду хорошенькая, вроде китайской куколки, и ради него будет на все готова, он мог бы из нее веревки вить. Он погладил ее шею.

– Я дам тебе знать, когда буду готов сняться с места. И я подумаю насчет того, чтобы взять тебя с собой. Обещаю. Красивая елка, правда? И сам городок тоже, верно?

Ева кивнула, пытаясь приноровиться к переменам в его настроении.

– Мне нравится, что огоньки не гасят до июня.

«Ну и дура», – подумал Кит. Такие глупости делают счастливыми людей, подобных Еве, а также туристов и тех, кто считает себя романтиками.

– Очень красивая елка, – повторил он. – Как и ты. Ну что, пошли?

– Куда?

«Не в постель», – подумал парень. Хотя именно там собирался провести вечер. Постель, безусловно, откладывалась, это было видно по ее поджатым губам.

– Выпьем у Тимоти, – сказал он, – и поужинаем у Ларча.

– О, Кит, – ее глаза сияли. – Иногда ты говоришь именно то, что нужно. Но... у Ларча! Это ужасно дорого, ты знаешь.

– У нас праздник. Двадцать дней до Рождества, зажжена ель у дома Фортсмана, и мы хорошо проводим время. Почему бы нам это не отпраздновать?

Ева взяла его под руку и сжала ее.

– И у нас впереди целая ночь.

Кит взглянул на нее, пока они шли по заснеженному тротуару, где толпились люди в дубленках, меховых шубах и разноцветных лыжных куртках. На Еве была красно-черная пуховая куртка, ее губы оказались полными и блестящими, а вовсе не поджатыми. Кит усмехнулся. «Если ты романтик, то ничего не получишь, – подумал он. – Но используя романтизм, можно многого добиться». И решив, что это чертовски глубокая мысль, остался чрезвычайно доволен собой.

Все ему доставляло радость в этот вечер, и наутро Кит проснулся, чувствуя себя непобедимым, а впереди простиралось блестящее будущее. Он постарался выставить Еву из своей квартиры как можно раньше, и позвонил Винсу.

– Послушай, я тут подумал: кое-что намечается. Ты не занят?

– Я ухожу на деловую встречу. Что намечается.

– Я могу перезвонить, если у тебя нет времени.

Винс молчал. В голосе Кита звучало странное торжество; что это он так взбодрился? Винс снова сел небрежным голосом сказал:

– У меня есть несколько минут. Что случилось?

– Хорошо, интересно, сколько еще времени я понадоблюсь тебе здесь. Я имею в виду, что по городу ходят слухи, что «Тамарак Компани» вот-вот будет продана. Так что если все меняется, ты ведь знаешь, я как бы остаюсь без работы. Без двух работ. Ну, знаешь – одна – помощник начальника горной службы, а другая – у тебя.

– Я об этих слухах не знаю.

– Ну, все приблизительно. Я имею в виду, здесь появился этот парень, Рей Белуа, из Денвера, он всем рассказывает, как собирается переделать здесь все, когда купи г компанию. Например, для магазинов нужны неоновые вывески, потому что туристы к ним привыкли; нам нужен настоящий отель, ты знаешь, Риц или Шератон, чтобы принимать съезды; потом – дорогие апартаменты, как в Вейле, потому что это дает живые деньги, и четырехлинейный хайвей и еще устроить паркинг на том месте, где находится Граувер Парк. Слова вытекают, как кода из крана, народ волнуется, в газете даже появилась передовица. Он круглый дурак, если бы он и вправду собирался все это сделать, то никогда не крутился бы здесь, даже купив в конце-концов компанию.

Винс забарабанил пальцами по столу. Белуа никогда не упоминал о своем визите в Тамарак.

– Он сказал, когда купит компанию?

– Точно. Об этом и ходят слухи. Я и подумал...

– Что говорит Уильям? А Мэриан и Фред? Ты бы позвонил им и спросил, ты же член семьи и живешь там, имеет смысл позвонить.

– Все они будут здесь на Рождество. Я могу тогда и спросись их.

? На Рождество? Все? Они никогда не приезжали туда на Рождество. Большинство вообще туда не ездило.

– Hу, все они здесь уже побывали, я тебе рассказывал. Чтобы повидаться с Анной. И они приезжают на Рождество.

? А что насчет ее?

– Анны? Она то приезжает, то уезжает. Я вижу ее каждый день, когда она здесь; всегда поднимается в вагончике фуникулера с Лео во время его утреннего обхода. Это как ритуал; ровно в девять часов они поднимаются в горы. A в последний раз я видел ее на этой самой иллюминации включении рождественской елки; она была с Гейл, Лео и детьми. Выглядела немного отрешенно и не казалась счастливой, знаешь ли. – Он подождал, но Винс ничего не сказал. – В любом случае, я подумал, тебе надо поговорить с дядей Чарльзом и выяснить, продал он компанию или в чем там дело. Это будет что-то, если он продал; по-моему, незаметно, чтобы остальные горели желанием продать компанию, ведь дела теперь идут лучше, в городе полно лыжников, хотя по сезону еще рано; выпали тонны снега, и те, кто вроде отказался, когда вода была плохая, вернулись, новые приехали, однако, дела идут хорошо, и местные стали вдруг счастливыми, как по заказу. Зачем бы им продавать сейчас, если они не сделали этого в сентябре, когда вода оказалась испорченной? То есть они со мной не делятся, так что я не знаю, но думаю, наверное, у них полно неприятностей и никому кроме них неизвестно, каких именно. К примеру, они истратили кучу денег на чистку резервуара и постоянно выбрасывают миллионы на рекламу, чтобы убедить всех в благополучии Тамарака, и это должно сработать, потому что сюда уже наехал народ, а впереди еще февраль и март, когда все забито. Так что у меня нет впечатления, будто они и правда без денег или в отчаянном положении. В любом случае, я тут подумал, учитывая ситуацию, что делать дальше...

– Я собираюсь подъехать через пару дней, – сказал Винс. – Я там давно не был, хочется лично пожелать всем счастливого Нового Года.

Повисла боязливая тишина.

– Я думал, что поеду в Вашингтон, – сказал Кит. – Мне казалось, ты доверял мне, поручая держать тебя в курсе. Я считал, именно этого ты от меня хотел, и я думал, ну, знаешь, поехать в Вашингтон и поговорить о тебе и обо мне, потому что когда тот парень или еще кто-нибудь купит компанию, меня отсюда уберут. У меня есть кое-какие идеи, но в конце-концов я пришел к выводу, что по телефону, знаешь, говорить этого не следует...

– Я там буду, – Винс полистал свой календарь, восемнадцатого декабря, в среду, с женой. Закажи нам на ночь номер в отеле «Тамарак». В четверг мы останемся на столько, на сколько потребуется, а потом полетим в Денвер. Обеспечь машину, чтобы ждала в аэропорту. Я приглашу семью, тех кто будет в городе, на ужин в ресторане отеля. Так пойдет?

– Отлично. Рестораны в отеле и у Ларча самые лучшие...

– Выясни, кто будет в городе и сделай заказ на вечер в среду. В четверг утром позавтракаешь со мной, в семь. Если я захочу поговорить с кем-то из семьи лично, то это будет в четверг, а в Денвер полечу в пятницу. Если потребуется сообщить мне что-то срочное до восемнадцатого, звони мне, если нет, то жди моего приезда. Еще что-нибудь?

– Нет. – Из голоса Кита исчезло ликование. – О'кей. Все это я могу сделать. Будет... будет хорошо увидеть тебя.

Положив трубку, Винс сразу же позвонил Белуа.

– Когда ты ездил в Тамарак?

– В последний раз? На День Благодарения. За этот год я побывал там раз шесть, Винс, ты ведь знаешь, я не могу купить место, не проверив его от и до. Твой брат снова завернул меня, знаешь ли. Думаешь, в третий раз мне это понравится? Мне все это начинает надоедать, Винс. Если мое дело с покупкой затянется до твоей выборной кампании, у тебя будут настоящие неприятности.

Винс задохнулся.

– Я еду туда через пару недель и все проверну. А пока не лезь туда, ты взбудоражил народ своими разговорами о неоновых вывесках и съездах и черт знает о чем ты еще там болтал.

– Я думал, они будут рады и благодарны. Они и должны быть благодарны, этот городок надо разбудить. Встряхнуть – вот что требуется. Я – за очарование и атмосферу маленьких городков, но что в этом хорошего, если снижается прибыль? Надо быть практичным, и можешь мне поверить, народу там до практичности еще расти и расти, как до луны.

– Не появляйся там снова, пока я тебе не скажу, где-то ближе к Рождеству.

Винс положил трубку и постоял рядом со своим столом, барабаня пальцами по его полированной поверхности. «Мне все это начинает надоедать, Винс. Если мое дело с покупкой затянется до твоей выборной кампании, у тебя будут настоящие неприятности». Сукин сын, угрожает ему провалом его кампании. Угрозы эти надо прекратить. На следующий день после встречи с избирателями Белуа выйдет из игры. Он уже достаточно долго суетился здесь, настаивая, используя всюду свое влияние, потому что это позиции в партии были слишком сильны, чтобы пренебрегать ими. Но после встречи с избирателями, когда Винс уже окажется на пути к переизбранию без серьезной оппозиции и на пути к Белому Дому, можно будет легко найти в партии других влиятельных людей, которые знают, где взять деньги, как привлечь внимание в нужное время и в нужном месте. А Белуа, не отстававший от него эти двадцать пять лет, должен, в конце концов уйти.

Он надел пиджак, затянул галстук, засунул бумаги и книги в портфель, чтобы идти на заседание своего комитета. Это было первое слушание из ряда таких же слушаний, по проблеме кислотных дождей, которые растянутся на месяцы вплоть до ноябрьских выборов. Это была великолепная тема для выборной кампании. Не важно, какое заявление попадет в выпуски вечерних новостей и утренние газеты, Винс, который был теперь председателем комитета, станет избирательной фигурой: привлекательный, опытный, знающий, покорный слуга каждого избирателя. Официальное лицо в Сенате. Человек, готовый взять на себя ответственность за страну.

«Если мое дело с покупкой затянется до твоей выборной кампании, у тебя будут настоящие неприятности».

С опущенной головой он направился к двери. Четыре месяца до кампании по выдвижению. Можно было бы вести речь о том, чтобы избавиться от Белуа, но сейчас Белуа вел его предвыборную кампанию, и Винс не мог без него обойтись. Он уже привлек банкиров и страховщиков, которые никогда раньше Винса не поддерживали, убедил местные власти по всему штату поддержать «День сенатора Винса Четема» парадами и регистрацией избирателей, когда Винс приезжал к ним за месяц до кампании по выдвижению его кандидатуры. Белуа организовал публикацию статей в газетах и передачи о Винсе по телевидению три-четыре раза в неделю в вихре свободной рекламы, и самое важное, он устранил оппонента, наиболее опасного, того, кто использовал информацию, о которой Винс не знал и знать не хотел. Белуа был изобретательным, неутомимым, беспринципным и скромным, чрезвычайно важные качества руководителя кампании.

Винс взял портфель и вышел из офиса. Четыре месяца до выдвижения кандидатов. Четыре месяца Белуа должен быть доволен. А это значит отдать «Тамарак Компани» в руки Белуа по дешевке. Время упущено, подумал Винс, и неважно, нужен Белуа, или нет.

Надо было заняться этим самому, с самого начала, подумал он. Чарльзу нельзя и пустяка доверить, даже если тот отчаянно хочет продать. Как только я там появлюсь, много времени не займет, все решится на семейном ужине. А потом я уберусь оттуда. Мы уберемся оттуда. Удивительно, как трудно ему было помнить, что теперь он женатый человек.

Однако, об этом помнила его семья, и когда он появился в Тамараке, стало ясно, что они были этому рады.

– Клара Четем, – сказала Нина, идя им навстречу в ресторане. Она расцеловала Клару в обе щеки. – Мне нравится, как это звучит, словно имя дамы из старомодного романа. Я так рада познакомиться с тобой, Клара, приятно видеть, что Винс не утратил веры в женитьбу... – Она улыбнулась Винсу и похлопала его по руке. – В нашей семье все оптимисты, Клара, вот увидишь. Мы верим, что если долго ждать, случается и хорошее.

Винс обнял Нину за плечи и поцеловал ее в щеку.

– Нина верит в любовь. Она лучшая сестра в мире, потому что любит всех нас, поэтому, конечно, мы оптимисты. Если во вселенной есть Нина, то это должно быть хорошее место.

Нина покраснела. Она смотрела на Винса широко открытыми глазами, польщенная и благодарная, но также и озадаченная. Винс ей улыбнулся, притворяясь, что не заметил ее удивления. Он знал, что никто из них не доверял ему по-настоящему, но собирался сделать так, чтобы они изменили свое отношение.

Метрдотель провел их в отдельный зал. Уильям, Мэриан, Гейл и Лео уже были здесь; Винс заставил их подождать ровно восемь с половиной минут, наилучший отрезок времени, как он выяснил, чтобы усилить нетерпение, не доводя его до скуки.

– Ты опаздываешь, – громко сказал Уильям, когда они вошли.

Винс не ответил. Он представил их Кларе и, пока все с нею говорили, насмешливо отметил, как одобрительно они смотрят на Клару. Всем она нравилась, удивительно, что такая маленькая женщина с светло-карими глазами, небольшим красивым ртом и каштановыми волосами с седыми нитями в них, которые просто ниспадали до плеч, могла привлечь к себе так много внимания и любви, как Клара. Разумеется, именно по этой причине он и женился на ней, но даже через месяц после женитьбы он не понимал этого.

? Привет, дядя Винс, – холодно сказала Гейл.

Они стояли в конце маленькой комнаты, в которой обеденный стол красного дерева был сервирован хрусталем и китайским фарфором на восемь персон. Рядом находился небольшой бар. Гейл позволила Винсу поцеловать ее в щеку.

– Ты прекрасная женщина, Гейл. Я слишком долго отсутствовал и забыл, какая ты красивая. – Он грустно улыбнулся. – Фактически, я потерял все следы. Мэриан говорит, Робин и Нед большие ребята. Стыдно признаться, но я забыл, сколько им лет.

– Восемь и десять, – коротко сказала Гейл.

– Примерно так я и думал. У меня для них кое-что есть в моем номере наверху, потом принесу перед вашим уходом. Это ужасно, как мало я вижу всех вас, иногда это меня очень беспокоит. Вашингтон далеко отсюда, а я слишком занят, чтобы выкроить побольше времени. И потом, я ввязался в эту проклятую выборную кампанию – и конца-краю не видно, Гейл, всегда находится какое-нибудь место, куда, мне говорят, обязательно надо поехать, как будто я кукла, которую они таскают по всей стране. Ты себе не представляешь, как я иногда ненавижу политику – конечно, она и нравится мне, вот в чем проблема. И потом, чем старше я становлюсь, тем быстрее пролетает время. Не знаю, чувствуешь ли ты это тоже, ты такая молодая...

– Иногда, – ответила Гейл.

Она не могла отвести от него глаз, он был таким привлекательным, его улыбка обволакивала ее и заставляла чувствовать себя как-то странно, словно все его внимание сосредоточилось на ней.

– Я все время чувствую, что теряю много важного, нельзя все организовать так, чтобы знать, что же упущено. Я восхищаюсь, как вы с Лео работаете вместе – должен сказать тебе, я завидую также и этому, – ужасно для меня, что я не смог принять в этом участия. Чувствую, что потерял много хороших лет. Я хотел бы наверстать упущенное, если вы мне позволите. Может быть, вы приедете в Вашингтон и побудете у нас. Приедете? Это даст нам шанс познакомиться поближе.

– Мы могли бы как-нибудь приехать, – Гейл нахмурилась, слыша свои слова.

Она встряхнула головой, как бы стирая их. «Это Винс», – подумала она.

– Почему Кит сказал, что всем нам обязательно нужно быть здесь сегодня вечером?

– Он так сказал? Ну, Кит немного хватил через край, он такой молодой человек, полон энтузиазма. Я конечно, хотел, чтобы вы были здесь, не могу себе представить, как это я приеду в Тамарак и не повидаюсь с вами. Гейл, ты очень строга ко мне. Разве мы не можем беседовать и дружить без вмешательства других людей?

– Ты имеешь в виду Анну? – холодно сказала Гейл. – Нет, не можем. Меня бы вообще здесь не было, если бы Лео не захотел, чтобы я пришла. Мне очень жаль, но я не могу быть любезнее. Обычно я приятный человек. Извини.

Винс остался в одиночестве и стоял так, пока к нему не подошли Мэриан и Фред.

– Как приятно и необычно видеть тебя здесь, – сказала Мэриан, слегка клюнув его в Щеку. – Я не думала, что в Тамараке достаточно голосов избирателей, чтобы тебе стоило тратить время на поездку сюда.

Винс хмыкнул, быстро и крепко обняв ее.

– Дорогая Мэриан, – сказал он, отпуская ее. Он протянул Фреду руку и обменялся с ним рукопожатием, все еще глядя на Мэриан. – Я скучал по тебе. Обычно привыкаешь к какому-то смутному представлению о тебе, но теперь оно обострилось. Кто бы мог подумать? Я бы мог использовать тебя в команде моей предвыборной кампании. В самом деле, ты могла бы возглавить мою команду, ты умнее и энергичнее, чем любой, с кем я сталкивался в политике. – Он наклонил голову. – А знаешь, это хорошая идея, Фред отпустит тебя на несколько месяцев? Мы с тобой были бы отличной командой. Пошли бы прямо в Белый Дом.

– Рука об руку, – сухо ответила Мэриан, но в глазах ее было любопытство.

– Этот разговор о Белом Доме – правда? Мы слышали от многих. Ты серьезно подумываешь об этом?

– Серьезнее не бывает. Я так много хочу сделать, а из Сената это невозможно, я хочу этого, Мэриан, и знаю, что смогу добиться.

– Ты сможешь, – сказал Фред. Обычно он предоставлял Мэриан говорить за них обоих, так как родственники ему надоели, но сейчас он почувствовал, что должен напомнить Винсу о себе. – Мы будем с тобой постоянно. Помочь деньгами, произносить речи, все что потребуется.

– Это будет что-то, – заметила Мэриан. – Президент Винс Четем. Звучит отлично. Ты поражаешь, Винс, тем, что стремишься вверх и идешь так далеко. Ну, должна сказать, спасибо за комплимент, но оба мы знаем, что я не смогу вести твою кампанию. Я не знаю элементарных вещей о политике: я была бы цыпленком, которого специалисты ощипали бы моментально. Но приятно слышать любезные слова. Я тоже скучала по тебе, ты знаешь. Ты самый интересный человек из нас пятерых...

– Мы с тобой самые интересные, – сказал он.

– Может быть это и так, но ты более сложный человек. А когда ведешь себя как подобает, то находиться рядом с тобой – настоящее удовольствие. И, конечно, я восхищаюсь тем, как ты строишь свою жизнь. Много раз мне хотелось, чтобы мы могли вернуться в прошлое и кое-что сделать иначе в нашей семье, все мы были бы гораздо счастливее.

– Никто не желает этого больше, чем я, – мрачно сказал Винс. – Приношу тебе свои извинения, Мэриан, я никогда не объяснял тебе...

– Я не хочу слышать об этом. Сейчас у нас настоящее, а прошлое позади. Не будем ворошить все это, Винс, будем идти вперед. Ты мой брат, и я никогда не поворачивалась к тебе спиной, я всегда верила, что ты сможешь быть хорошим человеком. Какие бы ошибки не совершал, это в прошлом. Я горжусь, что ты в Вашингтоне, Бог знает, как нам нужны хорошие люди именно там. А теперь я хочу поговорить с твоей женой, если что-то и придает мне уверенность в твоем возмужании, так это твоя женитьба на Кларе.

С улыбкой Винс смотрел, как она просунула свою руку под руку Фреда и удалилась. Он продолжал улыбаться, когда к нему подошел Уильям.

– Старый домашний уик-энд, – сказал Уильям. – Должен сказать, приятно видеть всю семью в сборе. Ну, большую часть семьи... – Он взял бокал с водкой и тоником, предложенный официантом. – Жаль, Чарльз не смог прийти, он что, слишком занят?

– Я его не приглашал, – ответил Винс. – Я собираюсь говорить о нем сегодня вечером и подумал, лучше, если его здесь не будет.

Левая бровь Уильяма поднялась.

– Ты мог бы дать ему возможность решить самому, прийти или нет.

– Я не мог. Я слишком беспокоюсь о нем. Я, действительно, думал, что так будет лучше, Уильям.

Бровь Уильяма оставалась поднятой.

– Это похоже на тебя, – сказал он наконец. Было ясно, что ему не верилось, будто Винс мог думать о других. – Знаешь, он приедет сюда на Рождество. И кое-кто еще. Ужин у Гейл и Лео.

– Все приедут? – Винс выглядел удивленным. Он не мог допустить, чтобы кто-либо из них узнал, что Кит держит его в курсе дел. – Семья никогда не приезжала сюда на Рождество, мы всегда проводили его в Лейк Форесте, а потом все куда-нибудь уезжали. Ты всегда отправлялся на один из морских курортов.

– Да, но сейчас я здесь. И еще кое-кто приедет в ближайшие дни. На ужине нас будет человек восемнадцать. Это приятная перспектива, уже давно мы не собирались за столом в таком количестве, знаешь, я особенно не задумывался над этим, но мне кажется, это из-за Анны. – Он помолчал немного, изучая непроницаемое лицо Винса. – Всем любопытно узнать о ней, но не только это: они ее любят и им нравится находиться рядом с ней. Когда Анна входит в комнату, накатывает какая-то волна, если ты понимаешь, что я имею в виду. Она не любит подпускать кого-либо слишком близко, но видно, как они тянутся к ней. Это чертовски обворожительно: она смотрит вокруг, как будто что-то знает, как будто владеет секретом, который остальные надеются найти. В любом случае, она делает все более интересным, и могу поклясться, именно поэтому мы собираемся здесь, а не отправляемся на какой-нибудь курорт в Европе. А как насчет тебя и Клары? Гейл найдет место за столом.

– Нет.

Винс допил свой стакан виски с содовой и сделал нетерпеливый жест официанту, чтобы тот подал ему еще один. Он задумчиво склонил голову, ожидая новую порцию напитка. «Как будто владеет секретом». Что здесь происходило? Уильям знал, в чем заключался ее секрет, какую игру он ведет? Она делает все более интересным. Анна что-то знала. И Уильям закидывал удочку, чтобы узнать, как Винс будет реагировать. Ладно, Уильям ничего не получит. Винс мастерски умел ничего не выдавать.

Однако, что-то происходило. До сих пор у него складывалось впечатление, будто он начал понимать, что она имела в виду, когда говорила о своем нежелании возвращать прошлое, что она была готова забыть свою безумную мысль о мести. Но теперь Винс знал, что это не так. Это было бы слишком просто для такой скрытной особы, как Анна. «Как будто владеет секретом». Сука, дает всем знать, что у нее есть какой-то секрет, намекала, высказывала всякие предположения, готовя их к тому дню, когда швырнет свою бомбу. Сука, ничего не забывает. Он это знал. И он тоже не забудет.

Винс взял стакан у официанта и повернулся к Уильяму.

– Нет, мы не сможем приехать сюда, извини, мы должны быть во Флориде с несколькими друзьями. Очень жаль, я только-только начинаю сознавать, как сильно я скучал по вас, и идея семейного Рождества чудесна. Может быть, в следующем году мы это сделаем, слишком давно мы не поднимали все вместе бокалов на Новый год. Ее здесь нет в этот уик-энд?

– Ты имеешь в виду Анну? Нет, ее не будет, она приедет на пять дней во время Рождества, и это самое большее, что она может выкроить. Чрезвычайно успешно работает, ты знаешь, на вершине в своем деле – ну, тебе известно, что она сделала для Доры – и сделала это своими силами. Мне кажется, она работает слишком много, загружена судебными делами и не оставляет времени для общественной жизни, особенно в последние несколько недель, но это удивительная молодая женщина, и я очень люблю ее. Как и все мы. Да, я хотел спросить тебя о Вашингтоне, но, кажется, я все обговорил и успел проголодаться. Когда они собираются подавать ужин?

– Сейчас. Мы можем поговорить о Вашингтоне после обеда, если хочешь. У меня есть в запасе несколько историй, от которых волосы встанут дыбом. Конечно, нельзя ссылаться на меня, что бы я ни говорил, но ты хорошо проведешь время за таким разговором.

Уильям хмыкнул.

– Иногда я оказываюсь очень хорошим слушателем.

Они расселись вокруг стола, и Винс со своего места предложил тост.

– За Четемов и в память Итана. Он был великим человеком и всем сердцем радел за каждого из нас. Я предлагаю тост за этот дух любви и заботы, который я не принимал всерьез, когда был молодым. – Он замолчал на мгновение и откашлялся. – Извините, не думал, что окажусь таким чувствительным. Я отбросил многое из того, что сделало Четемов замечательной семьей, и потом сожалел об этом, и я прошу у вас прощения. Я надеюсь, что мы с Кларой станем частицей семьи Четемов, о чем каждый из нас думал, когда мы размышляли о том лучшем, что может быть в семье.

Установилась долгая тишина. Нина вытирала слезы. Мэриан смотрела на Винса с удивлением и восхищением.

– Хорошо, хорошо, – громыхал Уильям.

Лео смотрел на Гейл, которая застыла, как изваяние, над своей тарелкой.

Клара с радостью и любовью улыбалась Винсу. Тот вкратце рассказал ей всю историю, когда они познакомились: как он восстал против власти отца в доме и в бизнесе, и, наконец, в порыве продал свои акции, ушел из дома и постепенно потерял связь со всеми, кроме Чарльза. Когда он планировал этот ужин, она мягко настояла, чтобы муж извинился перед ними. Клара понимала Винса. Ему нужен был кто-то, кто подсказал бы ему, как вести себя с людьми. Потому что каким бы блестящим и проницательным он ни был, заботясь о благосостоянии страны, Винс не понимал людей. Клара об этом знала. Это оказалось странным изъяном в человеке, совершенном во всех остальных отношениях. Но он нашел ее, и она знала, что смогла бы научить его вести себя так, чтобы повсюду его путь был ровным. Она будет собакой-поводырем Винса, которая проведет его через заросли человеческих взаимоотношений. В этом состояла ее миссия.

– О ком я действительно хочу поговорить, так это о Чарльзе, – сказал Винс после того, как официант подал суп и вышел из комнаты. – Я страшно беспокоюсь о нем. Он довольно часто приезжает ко мне в Вашингтон, и откровенен со мной, как только брат может быть честен и откровенен. Я привык думать о нем, как об одном из самых лучших людей, которых когда-либо знал. Но у него есть также и серьезные недостатки и поэтому он попал в такое затруднительное положение. И я хочу помочь ему.

Винс сделал паузу и немного отодвинул от себя тарелку с супом.

– Я должен помочь ему. Меня удручает, что один из нас сталкивается с такими ужасными проблемами. И я люблю его. Он гораздо старше меня, но мы всегда были близки. Мы лучшие из друзей. Но я собираюсь быть очень честным на этот счет – я думал об этом не один месяц, и мы не можем помочь ему, закрывая глаза, чтобы не видеть явного – Чарльз слабый человек. И испуганный. Он не может предпринимать решительных действий. Иногда вообще ничего не может предпринимать – потому что уверен: результат будет плохим. Довольно часто он оказывался прав, что делало его еще более неуверенным. Как раз в этом году, если взять свежий пример, он принял важнейшее решение и настоял на нем, это оказалось катастрофой. Это случай с разработкой участка Дирстрим в Северо-Западном пригороде Чикаго, который зависел от так и не построенной магистрали. Все вы знаете эту историю.

Он обвел глазами сидящих за столом. Никто не ел, все слушали.

– Настоящие проблемы начались, когда отец утратил интерес к «Четем Девелопмент» и всю свою энергию направил на Тамарак. Бедный Чарльз остался один, и – надо быть честными – никто из нас не помог ему. Мы позволили отцу создать компанию, но не захотели вмешаться и отстранить Чарльза, когда тот развалил ее. Уильяму нравилось работать несколько часов в день, а остальное время писать письма; Нина пыталась найти возлюбленного человека, который любил бы ее так сильно, как ей это было нужно и чего она заслуживала; Мэриан и Фред хотели, чтобы компания была большой, и знали, как управлять ею, но не хотели заняться ею...

– Фред хотел, – вставила Мэриан.

– При соответствующих обстоятельствах, – быстро добавил Фред. – Не сам я, конечно, Уолтер хотел продвинуться в компании... муж моей сестры Розы, – пояснил он для Клары. – Мы не испытывали никакой радости, наблюдая как компания приходит в упадок, но я не мог оттолкнуть Чарльза; ведь все-таки он старший сын, а Уолтер и я – мы лишь женились на женщинах из этой семьи.

– Какими бы ни были причины, – непринужденно сказал Винс, обходя тот факт, что Итану не нравился Фред и тот не допускал его к руководству, хотя Фред нацелился на место Винса задолго до того, как Итан выставил его, – все мы позволили Чарльзу привести компанию в упадок. Я никого не обвиняю – все мы заняты и у всех свои проблемы, но факт остается фактом – мы покинули его. И должен сказать вам, мне его жаль. Несколько недель тому назад, когда он приезжал в Вашингтон, привез мне последний финансовый отчет «Четем Девелопмент». Я знаю, все вы его видели, но позвольте мне задержаться на этом, так как мы будем говорить об одном и том же. Банки требуют оплаты десятки миллионов долларов процентов за займы компании, они не дадут новых займов, пока не получат проценты по прежним, а у компании нет денег, чтобы выплатить их. Может быть, еще важнее то, что нет средств для начала новых проектов, которые дали бы компании возможность раз вернуться заново. И Чарльз, бедный Чарльз, пытаясь избежать полного развала, сам лично взял в долг сорок миллионов долларов, заложив все, что у него есть. Он в отчаянном положении, и все об этом знают.

Винс выпил глоток воды.

– Теперь. Если продать «Тамарак Компани», у «Четем Девелопмент» останется тридцать-сорок миллионов в активе после уплаты долгов по Тамараку. Чарльз мог бы выплатить банкам их проценты и получить часть их назад, он мог бы выкупить часть своих займов, и еще у него осталось бы десять-двадцать миллионов, чтобы приступить к реализации некоторых из задуманных им и Фредом проектов. Они готовы начать. Незачем сидеть в бездействии, они абсолютно уверены, что могут все провернуть. Единственное, что им требуется, это инструмент. Им нужны деньги.

Винс посмотрел на каждого из них.

– Вот к чему мы пришли. В Чикаго Чарльз из кожи вон лезет, чтобы мы могли гордиться им, но компания трещит по швам под его руководством, и при каждой встрече с ним я убеждаюсь все больше, что он конченый человек. Я больше не могу терпеть это, поэтому приехал сюда, чтобы посмотреть, могу ли я объединить всех нас и помочь ему. Он наш брат! И твой отец, Гейл! Сколько же еще времени мы будем заставлять его страдать? Он попросил семью об одном: продать «Тамарак Компани», чтобы использовать эти деньги на уплату долгов и снова поставить «Четем Девелопмент» на ноги. Я сказал ему, что помогу, чем смогу, что я не брошу его, и я уверен – я абсолютно уверен – все остальные тоже не бросят его в беде. Мы можем многим помочь ему и после того, как добудем ему денег. Вероятно, нам следует подумать о некоторых изменениях в компании. Вероятно, пора Фреду взяться за дело, он был бы отличным президентом. И, конечно, Уолтер мог бы работать с ним в тесном контакте и они бы продолжили дело отца лучше, чем кто бы то ни было. Могу поспорить, Чарльз был бы рад, остался бы председателем комитета, и знал бы, что он не неудачник.

Вошел официант, чтобы забрать суповые тарелки. Винс махнул рукой, чтобы тот вышел.

– Я знаю, как вы относитесь к Тамараку, – сказал он Гейл и Лео. – Но остальные выросли вместе с «Четем Девелопмент», это была первая мечта отца, и все мы приняли в ней участие. Если бы я был более достойным человеком, то и у меня еще осталась бы часть этой компании. Но именно поэтому теперь я делаю все, что могу, для Чарльза и для отца тоже. Я лишился своей доли компании, потому что я был молодым и глупым, но я никогда не переставал любить компанию, никогда не терял чувства ответственности перед нею. Ну, ладно, это моя проблема, а не ваша, вы не должны помогать мне возмещать этот ущерб. Но я думаю, все мы любим компанию отца и все чувствуем ответственность за нее. Полагаю, что в этом я прав.

Он наклонился вперед, его глаза были теплыми и любящими, голос мягким, но настойчивым.

– Мы должны это сделать! Все мы вместе можем спасти компанию Чарльза и отца, мы можем дать им обоим новую жизнь. Какой рождественский подарок для Чарльза и для всех нас был бы лучше, чем сознание того, что мы сделали это доброе дело?

Его голос мягко затихал. На какое-то время наступила тишина.

– О Боже, – сказала Нина. – Бедный Чарльз. Как мы могли бы сказать нет? Мы нужны ему.

Мэриан медленно кивнула.

– Я люблю Тамарак, – сказала она. – И не хочу, чтобы он менялся.

– Почему ему вдруг меняться? – спросил Винс. – Долгое время он развивался успешно, кому это может помешать?

– Здесь по городу ходит человек, который рассказывает нам, как ему все не нравится, – сердито ответила Гейл. – Он рассуждает так, как будто компания уже принадлежит ему и он готов переделать все в городе. Его зовут Рей Белуа и он руководит твоей предвыборной кампанией, и ты, наверное, знаешь все, что он хочет сделать.

Возникла почти незаметная пауза.

– Рей хочет купить «Тамарак Компани»? Он никогда не говорил мне. Наверное, боялся, что я попытаюсь отговорить его, ведь он вплотную занят моей предвыборной кампанией... – Вид у Винса был задумчивый. ? Я могу поговорить с ним и выяснить, что происходит, наверное, именно так и нужно сделать. Если у него достаточно средств, чтобы купить «Тамарак Компани», то может быть для нас это лучше всего. Мы с ним знаем друг друга почти двадцать пять лет, он ко мне прислушивался, как и ко всем нам, в этом вопросе, если нас касается, что станет с городом. Но я знаю, он не единственный, кто хочет купить компанию. Если мы выставим ее на продажу, то множество серьезных источников проявит интерес, ведь так, Лео? Что ты об этом думаешь?

– Мы будем дураками набитыми, если продадим компанию, – без обиняков заявил Лео. – Сейчас мы выходим из трудного положения; у нас были проблемы, которые нас ослабили, и даже если бы я поддерживал продажу, чего я никогда не сделаю, я знаю, что мы не могли бы получить ту цену, которая установилась бы через полгода или год, когда восстановимся. Но главное, мы вообще не должны продавать. Это еще жизнеспособная компания, и не имеет никакого смысла, ни с точки зрения бизнеса, ни с какой другой, продавать хорошую компанию в тщетной надежде спасти погибающую... – Он глубоко вздохнул. – Послушайте, я тоже беспокоюсь о Чарльзе. Тяжело видеть отца Гейл в таком неприятном положении, но продажа «Тамарак Компани» не спасет его. Откуда нам знать, будет ли когда-нибудь «Четем Девелопмент» снова сильной? Здесь нужны не просто деньги: нужна направляющая энергия, план, цель и воображение, а все это отсутствует с тех пор, как Итан ушел от нас. Все мы это знаем. И именно об этом нам следует подумать: помочь Чарльзу и компании составить хороший план, выгодный со всех сторон, а не довольствоваться сырым, и продать «Тамарак Компани», тогда как это то же самое, что спустить деньги в канализацию и при этом лишиться Тамарака. Не имеет никакого смысла.

– О, дорогой, – вздохнула Нина.

– Но ты же не знаешь, сколько мы могли бы получить за Тамарак, – сказала Мэриан.

– Если цена выше, чем та, которая по твоим предположениям, может быть предложена, – а я думаю, ты слишком большое значение придаешь этим маленьким проблемам, с которыми ты столкнулся, Лео, вода и прочее; ты слишком близок ко всему этому, чтобы быть объективным – то этой суммы будет достаточно, чтобы вытянуть Чарльза и укрепить компанию, и всем нам будет лучше. у нас действительно, нет представления, что случилось бы, если бы мы выставили Тамарак на продажу.

– Вы получили бы низкие ставки, – сказал Лео. – И тогда чертовски трудно было бы идти на попятную, перед вами маячили бы деньги, а вы хотели бы их получить. Чарльз хотел бы получить их.

– Лео, правда, он ведь не сошел с ума, – с упреком сказала Мэриан.

– Чарльз знает, что ему нужно. Он бы не хотел, чтобы мы продавали, если бы это не помогло ему.

– Он бы хотел то, что мог получить, – настаивал Лео. – Он бы стал думать, что может сотворить чудеса с тем, что удастся получить.

– Нет, мы могли бы проконтролировать это, – сказал Уильям.– Это не проблема. Проблема в Чарльзе и в том, что именно мы доверяем ему, и мне это не нравится, но думаю, Мэриан права. Доверим ему, по крайней мере, выяснить, что мы могли бы получить.

– Но мы еще ни о чем не договорились! – выкрикнула Гейл. – Есть и другие способы помочь ему, мы можем что-то еще сделать.

– Мы и это тоже сделаем, – сказал Уильям. – Но мы должны начать с «Тамарак Компани», это синица в руке. У нас ведь нет никаких других хороших идей?

Гейл закусила губу. Лео положил ладонь на ее руку.

– И потом мы должны установить хорошую цену и не продавать ниже этой цены.

– Это жестковато, – мягко сказал Винс– Мы говорим о Чарльзе, а не о холодном земельном участке.

– Да, конечно, главное Чарльз, – сказала Нина.

– Мы делаем это ради него.

– Нам не стоит держаться самой высокой цены, это может обескуражить покупателей. Что бы мы ни получили, это помогло бы ему, как вы думаете?

– Мы получим хорошую цену, – сказала Мэриан. – Мы не должны требовать Луну с неба, но сделка будет хорошей, это престижная компания.

– Посмотрим, какие будут предложения, – громогласно заявил Уильям. – А потом примем решение.

Никто не смотрел на Лео и Гейл. Все они знали распределение доли акций в «Четем Девелопмент», как распределил их Итан: Чарльз, Мэриан и ее семья контролировали 42 процента, Гейл с семьей – 13 процентов. Если Уильям и Нина присоединились бы к Чарльзу и Мэриан в голосовании о продаже, вопрос был бы решен.

Официант снова заглянул в комнату. На этот раз Винс жестом показал ему убрать суповые тарелки и подавать следующее блюдо. Пора было им получить удовольствие от семейного обеда.

ГЛАВА 16

Кит смотрел, как Лео и Анна садятся в вагончик фуникулера, чтобы подняться в горы. Сверился по своим часам. Ровно без одной минуты девять. Он посмотрел вверх, встретился взглядом с их глазами и ослепительно улыбнулся.

– Вы никогда не пропускаете утро, – сказал он Лео, шагая за их медленно движущимся вагончиком. – Даже в Рождество.

– А как насчет тебя? – спросил Лео. – Разве я не говорил, что ты можешь взять выходной?

– Я только хотел убедиться, что все в порядке. Вышел на пару минут. – Вагончик дошел до конца станции фуникулера и дверца автоматически захлопнулась. – Желаю приятно провести время, – сказал Кит, помахав рукой, и отвернулся, в то время как вагончик набрал скорость и удалялся от него.

– Как тебе это нравится, – сказал Лео. – Появиться в утро Рождества, чтобы проверить, все ли в порядке. Кит всегда ухитряется удивить меня.

Он откинулся на подушки сиденья. Вагончик был рассчитан на шесть человек, трое должны были сидеть лицом к горам, трое – лицом к городу. Анна и Лео смотрели вниз на город. Улицы были тихими в это раннее рождественское утро, крыши покрыты толстым слоем снега, в парках путаница следов полозьев санок и отпечатков ног, охраняемых снеговиком. Вершины гор, окруживших Тамарак, были золотисто-розовыми под лучами солнца, но в долине город еще лежал в тени, и рождественские гирлянды огней казались ожерельями, развешанными по деревьям, крышам и верандам домов. Анна забыла о Ките и о том неудобстве, которое она всегда ощущала в его присутствии. Ей нравилось сидеть в маленьком, закрытом со всех сторон вагончике с Лео, смотреть на проплывающие мимо склоны гор. Лео был хорошим другом, приятным и нетребовательным, похожим на брата, которого ей хотелось бы иметь. Мелькнула мысль о Джоше, Анна знала, что ей бы понравилось сидеть рядом с ним сейчас, когда они качались над землей в солнечном свете и тишине. «Ну что ж, он не будет здесь сидеть, – подумала она. – Этого не случится». Женщина глубоко вздохнула, глядя сквозь прозрачную пластмассу закрывающую верхнюю часть вагончика, и отбросив мысли о Джоше, стала думать о Тамараке.

Через столько лет Анна снова чувствовала себя здесь как дома, в этом месте, которое было для нее родным, хотя и приезжала сюда лишь ненадолго. Во многих отношениях он еще оставался городом, который она помнила и многие люди тоже были прежними: эксцентричный букет качеств, встречавшийся ей в Калифорнии – упрямые, очень независимые; тепло и приветливо они относились к тем, кто любил горы и хотел защитить их, и с холодным пренебрежением – к тем, кто приезжал использовать Тамарак, чтобы показать себя, надеясь, что его блеск падет и на них. Много городов в одном, подумала Анна, и все они существуют бок о бок, поэтому те, кто живет здесь, находят нишу для себя и чувствуют себя, как и она сама, будто дома.

– Мир на земле, – с какой-то горечью сказал Лео в то время как они с Анной смотрели на расстилавшийся под ними город. – Кто бы мог подумать, что люди борются за этот кусочек земли, а некоторые из нас уже потерпели поражение?

Анна покачала головой.

– Не могу поверить. Должен быть какой-то выход.

– Мы ни о чем не можем и думать. Они уже перешагнули через нас и проголосовали. Обиднее всего, что недели две тому назад приезжал Джош и подал неплохую мысль – мы не обольщаемся, но это было бы лучше, чем продавать компанию, – но в любом случае денег не хватит, чтобы удовлетворить Чарльза и Фреда. Боже, можешь ты себе представить, сколько денег они спустили в Чикаго? Это как пылесос, деньги всасываются и вы их больше никогда не увидите.

– Что за идея у Джоша? – спросила Анна.

– Продать часть «Тамарак Компани». Когда он был в Египте в последний раз, то поговорил с частными инвесторами и официальными лицами в правительстве, и оказалось, что правительство не хочет делить свои раскопки ни с кем больше в Египте. Мне кажется, это будет самое значительное событие в Египте со времен открытия гробницы Тутанхамона, и они хотят получить налоги за право разработки, за фильмы и все остальное. Так что частные инвесторы стали искать что-нибудь еще, и Джош посоветовал Тамарак. Я не мог в это поверить, когда он сказал мне, что надо египтянам на американском лыжном курорте? Но, черт побери, японцы, голландцы и англичане приобретают землю в этом краю, куда ни глянь, так почему бы египтянам не купить. Я был поражен, что Джош подумал об этом, ведь он там был, пытаясь вытянуть деньги для этих раскопок, а это самое важное в его жизни, но он нашел время подумать о нас.

– А что случилось потом?

– Мы послали ему ворох литературы и финансовые отчеты. Не то чтобы мы были готовы согласиться, но не хочется отбрасывать ни одну из возможностей. Я позвонил Фреду и спросил его, чтобы тот сказал, если бы ему сделали такое предложение – я не стал рассказывать ему, что кто-то нами заинтересовался – и он сказал забыть об этом; того, что им нужно, они бы не получили. Проклятие, должен же быть какой-то компромисс, но как искать компромисс с жадиной?

– Это действительно жадность? – спросила Анна.

– Нет, думаю, что нет. Я думаю, Чарльз отчаянно хочет выкарабкаться из своих неудач, а Фред боится, что не сможет руководить так, как он хочет, и все они пытаются поступить правильно.

Анна нахмурилась.

– Почему никто не предлагает продать «Четем Девелопмент»?

– Боже, это было бы то же самое, что продать Королеву-мать. В этой компании вся их жизнь, они никогда не знали ничего другого. Истина состоит в том, что, действительно, это им не поможет. Они заложили почти все свое имущество, так что в конце концов им хватит, чтобы заплатить проценты по займам в следующем месяце, и это все. Им нужно гораздо больше, особенно для выкупа личного залога Чарльза. Это ужасно, до чего они довели компанию, и нет выбора, который всех бы устроил. Я хотел бы поговорить об этом сегодня за ужином, но Гейл говорит, я не должен даже касаться этого вопроса, Рождество у всех будет испорчено. Как будто оно уже не испорчено.

Он мрачно задумался, глядя на последний уголок города, пока он не исчез за горой. Вдалеке, в центре белого поля виднелась темная полоса взлетной дорожки аэропорта, а за нею ярко-красный ангар сверкал на солнце, как фонарь маяка, а еще дальше простирались самого горизонта покрытые снегом холмы и зубчатые вершины гор.

Ты знаешь, это ведь не просто моя работа, – медленно сказал Лео. – Это даже не только компания. Это наш дом: место, которое мы помогаем создавать и улучшать. Сколько людей могут сказать это о том, чем они занимаются каждый день своей жизни? Чертовски трудно, знаешь ли, сделать курорт настоящим городом для его обитателей, но мы над этим работаем и я хочу продолжать в таком же духе. У нас здесь большое влияние, – рассмеялся он, – какое только может быть в этом городе. Мы владеем здесь собственностью в достаточном количестве, чтобы иметь голоса в том, что должно случиться, и мы подключим городской совет, ведь еще много можно сделать для школ, для больницы, библиотеки, художественного музея, и для молодежного центра. Ну, что говорить, теперь все это фантазии. Кто-нибудь вроде этого подонка Белуа купит город и превратит его в Кони-Айленд и пошлет нас подальше, а мы потеряем мечту Итана и нашу тоже. Здесь был хороший дом для всех нас.

– Мне это кажется неправильным, – сказала Анна. – Я думаю, надо все обсудить как следует и сделать это сегодня вечером. События развиваются слишком быстро, не правда ли? Ты говоришь, вопрос был решен еще до того, как был съеден суп. Разве мог кто-нибудь из вас успеть подумать как следует?

– Они и не могли. Винс не дал им времени. Должен сказать, он был очень хорош. Гладкий, доброжелательный, играющий на людских слабостях, невероятно убедительный... – Он замолчал. Анна сидела сжавшись, стиснув ладони коленями. – И уговорил их, – неловко закончил Лео.

Они молчали, глядя на изгибы аккуратной лыжни между длинными, волнистыми рощами елей и сосен, покрытых снегом, в то время как вагончик двигался вверх, к станции на вершине горы. Дверца открылась, Анна и Лео вышли из вагончика, взяли свои лыжи из скобы на внешней стенке вагончика.

– Пошли к десятому номеру, – сказал Лео, когда они закрепили лыжи.

Они стояли в солнечном свете, горы вздымались вокруг них, золотистые и белые вершины поднимались над склонами, поросшими серебристо-зелеными деревьями с серо-голубыми тенями на снегу. Анна поворачивалась на месте, разглядывая все вокруг, как будто вдыхая первозданную красоту. Она чувствовала себя умиротворенной.

– Иди первой, – сказал Лео.

Анна оттолкнулась, раскатившись, чтобы набрать скорость, пока не начнется склон и лыжи будут ехать. Лео поехал следом, восхищаясь плавными линиями ее тела. На ней были облегающие черные брюки, изумрудно-зеленая куртка, золотистая повязка удерживала черные волосы. «Она отличная лыжница», – подумал Лео; съезжая по склону резко и быстро, близко к пределу падения, двигаясь с такой же грацией и сосредоточенностью, с которой ходила на пеших прогулках и занималась домашним хозяйством и, он был уверен, занималась юриспруденцией. Женщина выбрала самый прямой путь, чтобы приехать куда собиралась, и судя по тому, как делала это, было ясно, что она не потерпит вмешательства и не позволит самой себе сомневаться в сделанном выборе.

Лео остановился в стороне от лыжни и наблюдал, как Анна съехала к подножию горы и обернулась, чтобы посмотреть, где он. «Аккуратная, расчетливая лыжница», – подумал он, – одна из самых красивых, которых когда-либо видели в горах, привлекавших самых лучших. Мужчина оттолкнулся, чтобы присоединиться к ней.

Анна увидела, что он съезжает и помахала ему рукой, прежде чем ехать дальше, стоя в стороне от лыжни, у деревьев, где снег был мягким и нетронутым. Она помчалась вниз по склону, лес вставал, как смутная завеса зеленых сосен, снег вырывался из-под лыж сверкающей пылью, которая повисала в воздухе и потом медленно оседала на землю.

Наиболее свободно она чувствовала себя, когда неслась на лыжах, едва соприкасаясь с землей, когда могла наслаждаться молодостью и силой своего тела. Энергия изливалась в мощи и скорости, а в мыслях было пусто, не было ни прошлого, ни будущего, не было ни страхов, ни подавленности, ни сожалений. Было только воодушевление от скорости, от красоты сверкающего мира, холодный, чистый воздух, наполнявший легкие, ритмичные движения тела.

Ровный склон сменился кочками, большими рытвинами, образовавшимися, когда лыжники, тормозя, откидывали лыжами снег в сторону. Анна делала короткие, резкие повороты, съезжая по прямой линии между ними, пока не добралась до низа, где склон выравнивался и снег был опять гладким. Она остановилась, тяжело дыша, улыбаясь. Таким образом ей лучше всего удавалось приблизиться к ощущению радости. Анна посмотрела верх на склон и улыбалась еще шире, глядя, как Лео спускается по ее лыжне. Он ехал очень быстро, сильно согнув колени, энергично управляя лыжами, похожий, как подумала Анна, на небольшой танк, прорывающийся сквозь кочки.

Лео остановился рядом с нею.

– Хорошо скатились, – усмехнулся он, – на тебя гораздо приятнее смотреть, чем на меня. Замечательно кататься с тобой на лыжах.

Он посмотрел на ее сияющее лицо. От такой красоты захватывало дух. Она была совершенна, как и ее самоконтроль при спуске с горы: ничего лишнего или нарушающего гармонию всего облика. Полный самоконтроль, подумал он, и, как прежде, почувствовал порыв сожаления. Это было великолепно для лыж, но что это могло принести в ее эмоциональную жизнь?

– Что произошло между тобой и Джошем? – спросил Лео, когда они медленно шли на лыжах к десятому подъемнику.

– Мы больше не встречаемся.

– Это мне известно. Гейл его спрашивала. Мне жаль, я думал, вы нравитесь друг другу.

– Да, мы нравились друг другу. И еще нравимся. Только, кажется, лучше прекратить это. Он позвонил мне, когда Гейл пригласила его на сегодняшний ужин. Он хотел знать, не буду ли я против его присутствия здесь.

– И ты не возражала.

– Конечно. Как я могла бы сказать ему не приходить?

Лео слушал ее спокойный голос, всматривался в выражение ее лица, которое она отлично контролировала. И сказал, сменив тему:

– Я ненадолго, – сказал он и пошел поговорить с механиком подъемника. – Все нормально. Поехали наверх.

Подъемник доставил их на вершину горы, где Лео проверил вместе с механиком, дежурившим в кабине, регуляторы спуска и остановки подъемника. Потом они постояли какое-то время, наблюдая за группами рождественских лыжников, которые появлялись вокруг. Их лыжные костюмы были всевозможных цветов и рисунков, от блестящего черного до беспорядочных завихрении и ярких вспышек флуоресцентных красок, которые превращали бело-зеленую гору в постоянно меняюшийся рисунок калейдоскопа. Рядом с ними упал лыжник, уронив лыжи, лыжные палки, шапку, темные очки.

– Крушение полки в магазине, – сказал кто-то, а другие лыжники остановились, чтобы помочь.

Лео улыбнулся.

– Иногда и со мной такое случается. Печальный опыт.

Они скатились до следующего подъемника и потом до другого. Лео коротко беседовал с механиком на каждой станции и лыжным патрулем, который встретился, им по пути.

– Киту не нравится, что я каждый день проверяю гору, – сказал он, когда они с Анной скатились вниз и снова сели в вагончик, с которого начали утро. – Он говорит, что это его работа, и конечно, это так, но я не могу иначе. Нельзя же все доверить помощнику, пока не убедишься, что тот, действительно, сможет работать самостоятельно.

– Почему ты его взял на работу? – спросила Анна. С лыжами в руках они направлялись к машине Лео.

– Меня попросил Винс, и Кит, правда, хотел работать, сказал, что хочет выправить свою жизнь. Как можно отказать человеку, который так говорит? Я решил, что он созрел для этого. И в некоторых отношениях это верно. Как его появление сегодня, кто бы мог подумать? Но с Китом что-то неладно, не знаю, что, но это меня беспокоит.

– Он еще не сформировался, – сказал Анна. – Как будто еще не вырос и, может быть, никогда не подрастет. У него вид маленького мальчика, который вот-вот рассердится, так как уверен, что не получит, чего хочет, или что о нем не заботятся так, как он того заслуживает.

Лео задумался.

– Очень строго, но, вероятно, ты права. Интересно, сколько времени Кит пробудет на этой работе?

– Пока она дает ему то, что он хочет. – Они уложили лыжи на крышу машины и пошли пешком к городу. – Ты знаешь, чем это вызвано?

– Знаю только с его слов: он хочет выправить свою жизнь. Мне кажется, это у него получается. Могу побиться об заклад, что он не употребляет наркотиков и я никогда не видел его пьющим. У него есть девушка, очень хорошенькая, и кажется, Кит без ума от нее. И здесь парень может сделать хорошую карьеру, если новые владельцы оставят его. Этого должно быть достаточно.

– Не знаю, – задумчиво проговорила Анна. – На мой взгляд, он выглядит алчным.

– Чего же ему надо? Денег?

Она поколебалась.

– Думаю, парню нравится та властная сила, которая исходит от злых людей.

Лео бросил на нее острый взгляд.

– Тогда он опасен.

– Может быть.

Они оказались среди толпы, заполнившей улицы.

– С Рождеством, Лео, – сказал кто-то, и Лео остановился, чтобы поговорить.

Многие туристы остались в городе на день, чтобы походить по магазинам или посидеть в торговом центре на скамьях, подставив лицо теплым солнечным лучам. В тени воздух был холодным, но на солнце люди расстегивали молнии курток, снимали перчатки и улыбались теплу.

– Привет, Лео, с праздником, – сказал высокий, крепкий человек. Лео остановился и представил его Анне.

– Ну, как вода? – спросил мужчина. – Больше нет неприятностей?

– Все под контролем, – сказал Лео.

– Постарайтесь, чтобы это не случилось снова, – сказал мужчина, когда они прощались.

– Это было предупреждение? – удивленно спросила Анна.

– Очень близко к этому, – ответил Лео. – Он прилетает и улетает каждые две недели на своем собственном самолете, ему нравится держать нас под контролем, как он делает в своих компаниях. Но он меня не раздражает, он, в основном, безобиден.

Они дошли до конца торгового центра, где под елью ряженые распевали рождественские песенки. Дети подходили, показывали пальцами на их старомодные костюмы, примеряли островерхие мужские шляпы. Позже, певцы пройдут по городу, останавливаясь, чтобы спеть под окнами домов больных людей и в больнице. В квартале отсюда одинокий трубач играл «Рождество», его собака свернулась клубком у ног музыканта. В окна ресторанов было видно, как официанты ставят на столь цветы для ужина, в компании «Джордж Маунтин» выпускающей трикотажные рубашки, заказчики получу ли футболки с самыми свежими надписями в качестве подарка в последнюю минуту. На правом склоне холма бригада ровняла снег для детских саночных соревнований, которые начнутся после обеда.

– Лео, Анна, как Рождество, хорошо? – приветствовал их Тимоти. – Могло бы быть и помноголюднее, скажу я вам.

– А что, в таверне свободно? – спросил Лео.

– О, людно. Но не так людно, если ты понимаешь, что я имею в виду. Думаю, люди опасаются приезжать сюда.

Лео покачал головой.

– Посмотри вокруг, все довольны.

– Да, но это те, кто приехал. А кто отказался и отправился в Вейл или Аспен? Они читают газеты, знаешь ли. И не раз подумают, прежде чем ехать к нам.

– Тим, ты действительно считаешь, что это большой ущерб? – спросила Анна.

– Я этого не говорил. Но дела плохи, никто не может этого отрицать. И дома не продаются, как раньше, и несколько магазинов закрылось.

– Насколько хуже, чем в прошлом году? – спросила Анна.

Он пожал плечами.

– Может быть, процентов на десять. Сейчас не так плохо, но боюсь, может стать хуже. Не думаю, что люди по-прежнему доверяют нам. Однажды рассердившись, они не забывают этого.

– Ладно, особенно не распространяйся, – посоветовал Лео. – Никогда не знаешь, кто из этих счастливых туристов репортер из «Доброе утро, Америка» или «Нью-Йорк Таймз».

Когда они пошли дальше, Лео нахмурился.

– Худшая реклама для города – это его собственные жители. Но как заставить их понять это, если они напуганы? Они сложили все свои яйца в эту сумасшедшую корзину курортного городка, а потом просят хорошей погоды и подтверждения, что это прославленное место. Какое оно, Бог знает, но люди здесь не задержаться, если будут думать, что оно ненадежное. В аптеке Карвера Лео купил свои обычные газеты и лимонад, который Гейл попросила его принести, и они пошли обратно к машине.

? Ты собираешься поднять этот вопрос вечером? – спросил он у Анны. Она кивнула.

– Я скажу Гейл заранее, думаю, нам следует поговорить об этом.

– Может получиться неловко, если Чарльз будет там.

– Тогда, я думаю, и будет неловко.

Лео взглянул на нее. Она смотрела прямо перед собой, на лице не отражалось никаких эмоций. Вся эта боль, подумал он, еще спрятана глубоко в ее сердце. Итак, Анна выбрала его чувства и чувства Гейл, их будущее, в ущерб чувствам своего отца.

Вечером Лео наблюдал, как они с Гейл хлопотали на кухне, пока собирались родственники. Обе сестры надели длинные юбки из шотландки с широкими оборками внизу. На Гейл был темно-зеленый свитер с большим воротником, а на Анне – бордово-красный с серебряным индейским ожерельем и длинными серебряными серьгами. И снова он осознал, насколько она была красивее Гейл, и насколько трагичнее. И знал, что все сначала обернутся вслед Анне, а уже потом заметят Гейл. И родственное стремление защитить свою жену всколыхнулось в нем. Но он знал, что Гейл не нуждается в этом, она не завидует Анне, а только жалеет и любит.

Анна подняла глаза и улыбнулась ему. Утренние прогулки по горам сблизили их, и иногда Лео думал, что мог бы стать тем человеком, который поможет ей освободиться от жесткого самоконтроля. Но, разумеется, это будет другой. Должен появиться кто-то, способный заставить ее сделать шаг в сторону и дать ей шанс полюбить. Он понял, что как раз в этот момент в дом вошел Джош, Анна посмотрела на дверь и встретилась с ним глазами. «Это еще не конец, – подумал Лео. – Мне хотелось бы чем-то помочь им». Но в любом случае, это ему не удалось бы. Все, что он мог, они с Гейл могли, сделать – это быть рядом, чтобы в любой момент протянуть руку, если Джош или Анна, или оба они будут нуждаться в помощи.

– С Рождеством, – сказал Джош, подходя к Анне. Ты выглядишь очень мило и очень нарядно.

– Спасибо. – Она почувствовала облегчение. Какое странное чувство, подумала она, чувствовать облегчение, увидев Джоша. И радость. – Я рада видеть тебя. – и улыбнулась, дотронувшись до его темно-красного свитера почти такого же цвета, как ее, одетого поверх белой рубашки с открытым воротом. – Мы все одеты по сезону.

– Жизнь и произрастание, – сказал Джош. – Цвета растений, которые живут, несмотря на зиму. Поэтому надежда кажется вполне оправданной. У тебя все в порядке?

– Да, спасибо. А у тебя?

– Очень хорошо. Я скучал по тебе.

Анна пристально посмотрела на него.

– И я скучала по тебе, – спокойно сказала она, потому что не могла ему лгать. – Твоя бригада уже добралась до гробницы?

– Нет, но Хосни думает, что мы уже близко... – Он хотел поговорить о том, что оба они скучали друг без друга, и все еще не были вместе, но момент казался неподходящим, члены семьи собрались вокруг них. – Я еду туда через несколько дней. Они далеко продвинулись, почти на триста футов, было бы замечательно, если бы гробница оказалась еще глубже.

– А потом они доберутся до двери, – Анна попыталась представить ее себе: длинный, темный коридор, неравномерно освещенный лампами, заканчивающийся опечатанной дверью, которая ждала, чтобы кто-то открыл ее. – Я завидую тебе, – сказала она. – Ступить в совершенно новый мир, который так отличается от нашего.

– Не совсем. Удивительно, как повторяются характеры и сюжеты. Фараоны вели себя, как любой король в истории, а труженики были такими же, как все труженики, они даже бастовали. Радость изучения прошлого складывается и из того, что убеждаешься, как много черт прошлого еще существует в настоящем.

– Все мы единственные в своем роде, – сказала она. – Наша боль и наше удовольствие принадлежат только нам, никто больше не может почувствовать их или даже полностью понять.

Джош мрачно смотрел на нее.

– Ты имеешь в виду, что мы одиноки во вселенной, и нет возможности когда-либо разделить одиночество с кем-то или соприкоснуться с другим человеком.

Анна удивленно взглянула на него. Она никогда не думала об этом в таких абсолютных формулировках. Она увидела печаль в его глазах и впервые поняла, насколько одиноким должен казаться ее мир окружающим. «Но я не одинока. Я слишком занята, чтобы быть одинокой. И мне не нужна ничья симпатия, я прекрасно чувствую себя в одиночестве». Слова Джоша отзывались эхом в ее сознании. «Нет возможности когда-либо разделить. Ладно, так и должно быть, воинственно подумала она. – Такая у меня жизнь и я ничего не могу с этим поделать. Нет возможности, когда-либо, соприкоснуться с другим человеком». Сила этих слов захватила ее. «Нет! – взорвалось в ее душе, – Не этого я хочу».

Женщина смотрела на Джоша широко открытыми глазами.

– Я не знаю, – сказала она и в голосе ее звучало удивление. – Не знаю, одиноки мы или нет.

– Анна, дорогая! – воскликнул Чарльз, направляясь к ним с протянутыми руками. – Как чудесно видеть тебя. – Он наклонился вперед, потом остановился и немного неловко взял ее руку обеими руками. – Я так рад, что мы проводим Рождество вместе. Привет, Джош, мы давно не виделись. Лео говорит, что ты купил себе здесь местечко. Счастливец, здесь так красиво. У меня никогда не было времени обосноваться здесь самому – это была вотчина отца, а я был в Чикаго – однако, можно было бы подумать об этом в ближайшее время. Кажется, все мы вдруг возвращаемся сюда, жизнь меняется, знаете ли.

«Он нервничает, – подумала Анна, – говорит слишком много и слишком быстро, глаза перебегают с родственников, собравшихся в гостиной, на нее и Джоша».

Ей в голову пришла мысль, что отец уже продал «Тамарак Компани» и собирается с силами, чтобы рассказать об этом всем остальным. «Нет, слишком быстро, – решила она. – Но он близок к этому и чувствует себя виноватым». Анна наблюдала за ним, в то время как они с Джошем говорили об общих знакомых в Чикаго. Чарльз выглядел хуже, чем в сентябре, с мешками под глазами и с глубокими складками у рта. Руки его дрожали. Впервые она пожалела его.

– ...язва, – говорил он Джошу. – Ни у кого в нашей семье ее не было, насколько мне известно, но в самом деле, на какое-то время меня это выбило из колеи. Конечно, теперь они знают, что делать с такими вещами, безо всякой специальной диеты и прочего в таком роде, самая большая проблема – придумать, как остановить обострение...

Фред Джакс положил руку на плечо Чарльза.

– Белуа звонил? Анна, Джош, с Рождеством. Он, действительно, должно быть примечательным для «Четем Девелопмент», не так ли? Он звонил тебе, Чарльз? ? у Чарльза был затравленный вид.

– Я тебе говорил, Белуа вернется после первого января.

– Верно, но он был так нетерпелив и мне показалось, он собирался поговорить со своим бухгалтером и вернуться на следующий день. Ты мог бы спросить у Винса, в чем дело, тот должен знать.

– Винс в этом не участвует, – коротко ответил Чарльз.

– Почему он мог быть в этом деле? – заинтересованно спросил Джош.

– Ну, они все время вместе, – сказал Фред. – И знаешь, они беседуют о многих вещах помимо политики.

– Белуа – руководитель предвыборной кампании Винса, – сказал Чарльз, видя, что Джош все еще озадачен. – Они были деловыми партнерами в Денвере. Но к нам это не имеет никакого отношения. Ничего не решено, – сердито добавил он.

– Еще не решено, – сказал Фред. – Ладно, мы можем подождать, мы знаем, что он этого хочет. Нас с Мэриан это устраивает, ты знаешь, и Уолтера тоже. У «Четем Девелопмент» большое будущее, вот увидите: мы вернем компании ту блестящую репутацию, которой она всегда заслуженно пользовалась.

– Как? – с интересом спросила Анна. Фред улыбнулся.

– Тебе это неинтересно, Анна, ничего похожего на романтический ореол закона и знаменитостей, которые действуют в политических кругах за пределами твоего офиса. Большие перспективы, однако, для девелопера, как раз то, что нам нужно. Эти возможности и небольшой капитал, и мы будем чувствовать себя абсолютно уверенно.

? С Рождеством, моя дорогая, – сказала Нина, вклиниваясь в группу, которую они образовали рядом со входом в столовую. – Какой приятный вечер, правда? Все мы здесь вместе. Жаль, что нет Винса, но на сенаторов нынче большой спрос. Что это ты тут говорил, Фред, кого и что устраивает? Что мы наконец-то все вместе?

– Что мы продаем «Тамарак Компани», – сказал Уильям за ее спиной. – Это устраивает Фреда и Мэриан.

– Ну, не совсем, – поправила его Мэриан. Она обошла собравшихся, чтобы протиснуться между Чарльзом и Анной. Кит стоял позади нее и прислушивался к разговору. – Нас это не устраивает, нам очень жаль и мы вовсе не счастливы.

– Пойду помогу Гейл, – сказал Чарльз, – разолью вино по бокалам и что там ей потребуется...

Гейл, выходя из кухни, услышала его последние слова.

– Спасибо, – откликнулась она. – Все готово, сейчас будем ужинать.

Сестра держала стопку бутербродных тарелок и Анна взяла их у нее.

– Я забыла о своих обязанностях, – сказала она и начала расставлять тарелки на столе. Робин присоединилась к ней и стала класть нож для масла на каждую тарелку. Нед вошел с кувшином воды. Лео подбросил веток в большой камин, общий и для столовой и для гостиной.

– Кто еще хочет выпить? – спросил он.

Когда все, наконец, расселись, наступила тишина. Лео протянул обе руки и все за столом взялись за руки соседей. Джош, который сумел оказаться рядом с Анной, хотя предполагалось, что он будет сидеть на другом конце стола, легко держал ее за руку, другую ее руку крепко сжимал Лео. Гейл зажгла свечи, расставленные по центру стола среди ваз с остролистом, еловыми ветками, ананасами, виноградом, красными и желтыми грушами, и заняла свое место за столом.

– Боже милостивый, – спокойно сказал Лео, – мы благодарим за многое хорошее, что было в уходящем году, за благосостояние, которое делает нашу жизнь обеспеченной, за наше здоровье и энергию, которые помогают нам жить полной жизнью; за нашу любознательность, которая делает мир интересным и увлекательным; за нашу работу и чувство удовлетворения, которое она нам дает. Но больше всего мы благодарим за нашу семью. Она защищает нас и питает нас, дает нам возможность брать и отдавать, а в этом году она, наконец, стала полной. Это самый большой дар, о котором мы могли бы просить, и мы будем беречь его, что бы ни случилось с нами и о чем бы мы ни мечтали.

– Аминь, – громыхнул Уильям. – Очень хорошо, Лео. Очень хорошо.

Анна не сводила глаз с ярких ягод в центре стола. «Моя семья, – думала она. – Разделить... соприкоснуться с другим человеком». Она присоединилась к Гейл у края стола, чтобы наполнить суповые тарелки и разнести их вокруг стола, Джошу, сидевшему рядом с ее пустым стулом справа от Лео, потом Робин и Неду, Фреду, Мэриан и Нине. С другой стороны стола, справа от Гейл, сидели Чарльз, Кит и его подруга Ева, Уильяму, трехлетней Гретхен Холланд, и ее родителям – Уолтеру и Розе. «Не все из них мне нравятся, – подумала Анна, ставя тушеных моллюсков рядом с каждым прибором, – некоторых из них я не хочу знать лучше, чем уже знаю. За исключением Джоша, – они моя семья. – Течение ее мыслей приостановилось. – За исключением Джоша». Но он сидел здесь, беседуя с Робин и Недом, настолько слившись с этой группой, что было трудно представить себе стол без него. И в течение прошедших недель она скучала по нему. Скучала по его голосу, улыбке, по той легкости, с какой они обменивались мыслями и понимали друг друга, часто не заканчивая предложение. «Ох, хватит, – сердито сказала Анна сама себе, – я думала о семье». Она снова обвела взглядом стол. Они предали и обидели ее, а теперь она сама склонилась к ним, хочет найти себе место среди них. «Я хочу что-нибудь сделать для них – подумала она, – помочь им, если они в этом нуждаются». Но больше всего она хотела помочь Гейл и Лео, которые не участвовали в этом давнем предательстве, и первыми приняли ее после возвращения.

Анна вернулась к своему стулу, и Джош встал, чтобы помочь ей.

– Из всех добрых людей на свете, – сказал он, – Лео самый лучший. Он когда-нибудь сердится, как ты думаешь? Или таит недобрые чувства?

– Нет, насколько я его знаю, – Анна попробовала моллюска и осмотрела сидящих за столом, чтобы убедиться, понравилось ли блюдо остальным.

– Замечательно, – сказал Джош. – Ты его готовила?

Она кивнула.

– Одна подруга из Нью-Йорка дала мне рецепт много лет тому назад, она всегда проводит лето в Новой Англии и считает, что это блюдо соответствует оригиналу.

– Анна, – начал он.

– Это неправда! – воскликнул Нед. Разговоры прекратились.

? Нед? – спросил Лео. Лицо Неда покраснело.

– Да, именно так. Это неправда. Дядя Фред говорит что мы продаем компанию.

– Нед, мы не говорим об этом сегодня вечером, – быстро сказала Гейл.

– Говорим о чем? – Нед уставился на Лео. – Папа, ты сказал, что мы не будем продавать ее. Ты сказал!

– Твоя мать права, – пробормотал Чарльз. – Мы не должны говорить о...

– Мы должны! Папа, ты сказал, что будете продавать?

– Нет, нет, не говорил, – твердо сказала Мэриан. – Но это от него не зависело. Все мы владеем акциями компании и мы решили посмотреть, будет ли цена достаточно высокой, чтобы можно было согласиться. Вот все, что мы решили.

– И продать, если получим приемлемую цену, – сказал Уолтер. – Мы не рыскаем по округе, правда ведь? Мы ждем цену, которая нам подошла бы, не так ли? А потом и согласимся на нее, а?

– Это значительно лучше, чем просто согласие, – сказала Мэриан.

– Насколько лучше? – раздался голос Уолтера. Плохо, что он всегда чувствовал себя смятым семьей, и не выносил, когда они высказывались так, будто он и не говорил ничего. Фред говорил, что они будут вместе руководить «Четем Девелопмент», а они не обращают внимания на его слова.

– Я считал, что мы уладили дело! Я думал, мы все наладим в Чикаго, вы нам выделите часть денег и мы сможем снова наладить работу!

– Все нормально, – коротко бросил Фред. – Все под контролем. Мы решили. Отлично.

– Вовсе не отлично, – отчеканила Гейл. – Это ужасно, и все вы знаете об этом. Не имеет никакого смысла пытаться поднять компанию, которая дышит на ладан...

– Гейл, дорогая, ты говоришь о компании твоего отца, – недовольно сказала Нина.

– Сейчас не время для ссор, – твердо заметил Уильям. – Сегодня Рождество, и Лео произнес молитву о семье и пропитании и все такое, вот об этом мы должны думать. Есть много тем для разговоров помимо вещей, в которых у нас нет согласия.

Он обвел глазами стол, как будто ожидая, что кто-то начнет приятную беседу.

– Уильям, – сказала Анна, – ты не будешь против, если я задам несколько вопросов?

– Почему я должен быть против? – спросил он. – Какие вопросы?

– О продаже «Тамарак Компани». Я не понимаю этого.

– Не понимаешь? – спросил Фред, наклоняясь вперед, чтобы выглянуть из-за Мэриан.

– Должно быть, я плохо понимаю такие вещи, – ответила она извиняющимся тоном.

– Ради Бога, это же так просто, что даже ребенок мог бы...

– Осторожнее, – прошептала ему Мэриан. – Нет ничего, чтобы Анна плохо понимала.

– Все решено, – сказал Уолтер, – и будет сделано после первого января. Зачем начинать все сначала?

– Все сделано?! – закричал Нед. – Ты сказал, что вы ищете...

– Не сделано, – сказала Мэриан. – А рассматривается.

– Он не так сказал! Он сказал...

– У нас есть заинтересованные покупатели, – нетерпеливо сказал Уолтер. – Почему мы должны продолжать топтаться на одном месте?

– Мне хотелось бы услышать вопросы Анны, – сказала Роза. Все удивленно посмотрели на нее, она редко говорила на семейных собраниях и никогда не выступала против Уолтера.

– Ну, тогда ладно, – произнес Уильям. – Что плохого в нескольких вопросах; небольшая дискуссия, может быть, внесет свежее веяние в эту проблему? Анна не присутствовала на нашем ужине неделю тому назад, когда мы приняли решение продавать; почему бы ей не знать об этом столько же, сколько знаем мы? Давай, Аннa: что мы можем рассказать тебе?

Гейл и Робин собрали суповые тарелки и слушали разговор, наполняя тарелки у буфета.

– Извините, если я оказалась в замешательстве по этому вопросу, – сказала Анна, обводя всех глазами.

Чарльз на мгновение встретился с ней взглядом, потом стал смотреть на свои руки. Его губы были сжаты от гнева и недовольства. Кит наклонил голову, как будто стараясь все запомнить. Остальные смотрели на нее с удивлением или интересом. Только Лео наблюдал за нею с надеждой. – Но я просто не понимаю, что происходит. Почему вы продаете «Тамарак Компани?»

– Чтобы спасти «Четем Девелопмент», – сказала Мэриан прежде чем могло взорваться нетерпение Фреда. – И твоего отца. Я думаю, ты знаешь о его финансовом положении, Анна. У Чарльза ужасные неприятности и ему нужно по крайней мере сорок миллионов долларов, чтобы выкрутиться. А потом они с Фредом и Уолтером создадут компанию заново. Они создают новые проекты, сделали расчеты, им нужен только капитал. Это трудное время, моя дорогая, всем нам тяжело терять Тамарак. Но потерять «Четем Девелопмент» было бы хуже.

– Почему? – спросила Анна.

– Потому что это был труд всей жизни отца, – взорвался Чарльз. – Это памятник ему. Это его создание, его мечта.

– Он устал от него, – сказала Гейл. – Приехал сюда и трудился здесь и здесь решил умереть, и хотел, чтобы его прах был погребен здесь. Если бы он знал, что вы похороните его в Лейк Форесте, он бы сказал вам, что о вас думает. А если бы он знал, что вы хотите продать эту компанию, то возненавидел бы вас.

– Это слишком, Гейл, – сказала Мэриан. – Но должна сказать, это верно, что он полюбил Тамарак больше, чем Чикаго или Лейк Форест. Все мы почувствовали себя немного заброшенными, когда отец уехал сюда и когда Чарльз попал в это трудное положение, казалось, его не беспокоило происходящее, пока у него был Тамарак. Это причиняло боль всем нам.

– Тогда почему «Четем Девелопмент» важнее? – спросила Анна.

– Потому что мы в этой компании, – яростно сказал Фред. – Твой отец, твои тетя и дядя, твой двоюродный брат Уолтер и их семья. Лео так нравится разглагольствовать о семье; хорошо, вот твоя семья и нам нужны деньги, а вы сидите на них!

Анна задумчиво кивнула.

– Итак, если я правильно понимаю, вы снова сделаете «Четем Девелопмент» сильной компанией и восстановите ее прежнюю репутацию, верно?

– Где ты была? – спросил Уолтер. – Как раз именно это Мэриан сказала несколько минут тому назад.

– Да, я слышала.

Между бровями Анны появилась морщинка. Джош наблюдал за нею с легкой улыбкой на губах. Он и раньше видел эту морщинку, в ее кабинете, и слышал ее, казалось бы простые вопросы. Какое удовольствие быть рядом с нею, когда она работает.

– Однако, судя по тому, что мне рассказали, – сказала Анна, – «Четем Девелопмент» со своим филиалом «Тамарак Компани» стоит около трехсот пятидесяти миллионов долларов и заслужила международную известность своими блестящими новаторскими проектами. А теперь ее чистая стоимость – десять миллионов и репутация потерянных денег. – Краем глаза Анна увидела, что Чарльз вздрогнул и ее кольнула жалость. Но она продолжала. – И вы втроем планируете вернуть компании утраченные позиции?

– Черт побери, – выпалил Фред, – сколько раз повторять тебе...

– Гейл, фазан совершенно изумительный, – сказала Нина. – Не знаю, что ты сделала с дикорастущим рисом, но он лучше...

– Подожди минутку, Фред, – вмешалась Мэриан. Она смотрела на Анну. – Я помню, ты обычно поступала так, когда была маленькой девочкой. Ты задавала вопросы, которые казались глупыми, но потом вдруг, они оказывались вовсе не глупыми. Чего ты добиваешься, Анна?

– Я пытаюсь понять, что случилось, – ответила Анна. – Когда «Четем Девелопмент» скатилась с трехсот пятидесяти миллионов в активах до десяти миллионов.

– В основном, в последние десять-двенадцать лет, – сказал Уильям своим низким, медленным голосом. – Когда отец в самом деле отошел от дел. Чарльз обнаружил, что эта работа гораздо труднее, чем он думал. И мы не помогли ему, ты знаешь. Насчет этого Винс был прав. Мы почти не обращали внимания на состояние дел, а продолжали жить, как всегда, как если бы отец еще руководил нами. Только это был не отец, конечно, а Чарльз.

– Но некоторые из вас оставались с ним, – сказала Анна. – Разве ты не был вице-президентом, Фред? Ведь ты не мог оставить его без внимания?

? Ты, конечно, права, не мог.

– А Уолтер? Ты тоже работал с ним?

? Верно. Все время.

? Но тогда... – Анна сделала паузу и обвела всех взглядом – Все вы имели отношение к проекту «Дерстрим»?

Стало тихо. Мэриан глубоко вздохнула.

– Чарльз связался с разработкой «Дерстрима», – поспешно сказал Фред.

– Все мы этим занимались, – возразил Чарльз. Ты это прекрасно знаешь, Фред. Фактически, именно ты первым услышал о шоссе, поэтому мы и дали заявку на участок.

– Я сказал тебе о шоссе? Я не мог, я услышал о нем от тебя. Но даже если я и сказал...

– Ты принимал в этом участие, – вмешался Уильям. – И ты, и Уолтер все время были с Чарльзом. Вы купили землю, наняли архитекторов, разработали планы, а потом обнаружили, что строительство магистрали отменено. Но все мы должны разделить вину; у нас не возникло никаких вопросов. Мы все виноваты, что позволили вам сделать это.

– Мы не делали...

– А Баррингстонский торговый центр? Я не ошибаюсь? Ты занимался им, Фред?

– Откуда ты все это выкопала? – спросил Фред. – Кто, черт побери, сказал тебе эту чушь?

– А мне не позволяют говорить такие слова, – пожаловался Нед.

– Черт, – сказала трехлетняя Гретхен, стуча в такт ложкой. – Черт, чушь, черт, чушь.

– Перестань, Гретхен, это плохие слова, – взмолилась Роза. – Папа, посмотри, что ты наделал.

– Тогда убери ее из-за стола! – закричал Фред. – Ей нечего делать со взрослыми.

– Она член семьи! – воскликнула Роза.

– Может быть, Робин поиграет с нею, – сказала Нина.

– Это нечестно, я хочу послушать! – закричала Робин.

– Конечно, ты останешься, – сказал Лео. – И Гретхен тоже. Это семейный ужин.

На какое-то время наступила тишина.

– Моя семья всегда ссорится по праздникам, ? попыталась помочь Ева. – Но мы всегда миримся.

– Спасибо, моя дорогая, – торжественно сказал Уильям.

– Можно мне еще вина? – попросил Кит.

– Что это за Баррингстонский торговый центр ? поинтересовался Лео, обходя стол, чтобы наполни стаканы.

– Вертикальное здание торгового комплекса в Баррингстоне, пригороде Чикаго, – сказал Чарльз. – Это было ошибкой; вертикальные здания не подходят для пригорода. Фред подумал, что сэкономим на земле, и мы, действительно, получили экономию, потому что понадобился гораздо меньший участок, но людям не понравилась эта идея, и потом дизайн был неважным; магазины не были видны от атриума, поэтому никто в них не покупал, у нас был большой процент незанятых помещений. Все там было плохо.

– Что вы на этом потеряли? – спросила Анна. Возникла пауза.

– Двадцать пять миллионов, – ответил Чарльз. Нина выдохнула.

– Никто никогда не говорил мне об этом.

– Это было в годовом отчете, – сказал Чарльз.

– Да ну, я их не читаю, – грустно заметила Нина. – Я в них ничего не понимаю.

– А «Четем О'Хейр Тауэр»? – спросила Анна. – Ты этим занимался, Уолтер?

– Боже!.. – яростно выпалил Фред.

– Это здание заполняется, – агрессивно заявил Уолтер. – На рынке сейчас спад.

– Насколько заполнено здание? – спросила Анна.

– Примерно на пятьдесят процентов.

– А когда оно было построено?

– Пять лет тому назад, – отрезал тот. – На рынке спад.

– Этот рынок всегда был самым обширным, – сказал Уильям. – Ты нам не говорил, что арендовано всего лишь пятьдесят процентов площади.

– Сколько процентов должна составлять аренда, чтобы была прибыль? – задала вопрос Анна.

– Семьдесят процентов, – ответила Мэриан. – Я узнавала. Это предельная прибыль, но я считала, что мы нее вышли. Пятьдесят процентов? В чем дело, Уолтер?

Он сердито пожал плечами.

– Там пришлось кое-что переделывать. Мы выяснили это, когда все еще участвовали в строительстве...

? Год спустя, – сказал Чарльз.

Взгляд у него был все таким же слегка удивленным но при этом, казалось, он почувствовал облегчение, что может говорить открыто и как будто радовался, раскрывая самые темные уголки бизнеса после того, как долго притворялся, будто все хорошо.

– Мы спорили, сколько средств потратить и каким большим будет здание, и к тому времени, как мы заложили фундамент, все нас обогнали.

– Я действовал так быстро, как только мог, – обрушился на него Уолтер. – Ты тянул с этим, а каждый раз, когда я закруглялся, ты хотел чего-то нового. Я не мог допустить, чтобы ты принял неправильное решение! Я бы выполнил эти строительные работы, если бы меня оставили в покое!

– Есть еще фазан? – спросила Нина. – Он такой вкусный, дорогая...

– Лучший, который я когда-либо ел, – сказал Уильям. – Спасибо, Гейл. Я бы тоже съел еще кусочек.

– И мне тоже, – сказал Кит. – Замечательный ужин.

Гейл встретилась глазами с Лео.

– Да, думаю, вероятно так и есть, – сказала она.

– У тебя есть еще вопросы, Анна? – спросил Уильям.

Уолтер вскочил со стула.

– Послушайте, прекратим мы когда-нибудь эту болтовню? Неужели нельзя просто продать компанию и покончить с этим? Черт побери, продайте ее и дайте нам деньги. Они нужны именно нам!

– Еще несколько вопросов, – сказала Анна. – Лео, в каком состоянии сейчас «Тамарак Компани»?

Она взглянула на Уолтера, который застыл в нерешительности, не зная, сесть на место или нет, и, наконец, сел.

– Все есть в отчете за последний год, – непринужденно ответил Лео. – У нас постоянный рост прибыли за последние шесть лет.

– С тех пор, как ты занял этот пост, – вставила Гейл.

– В основном это заслуга Итана, – сказал Лео. Мы работали вместе до того, как с ним случился удар. И я продолжаю работать по его планам. Мы приобрели новую собственность в городе и в долине, кое-что продали, многое улучшили на горе – главное, пустили фуникулер, увеличили число лыжных инструкторов, построили «Тамарак Отель», он занят полностью в разгар сезона и более, чем наполовину – в остальное время года. У нас возникли проблемы с управлением по охране окружающей среды и с запасами воды в этом году, и они причини ли нам ущерб, так что в этом квартале был спад и, может быть, он распространится на следующие два квартала, но нет оснований думать, что мы не восстановим свое положение; мы очень сильны.

– Сколько предприятий «Четем Девелопмент» показали прирост прибыли за последние полгода? – спросила Анна, переводя взгляд с Фреда на Чарльза и Уолтера.

– Ни одно, – коротко ответил Чарльз.

– Значит, Тамарак – единственный прибыльный филиал?

Чарльз кивнул.

– И вы собираетесь продавать его?

– Мы должны! – выкрикнул Уолтер.

– Зачем? – спросила Анна. Голос ее стал жестким. – Чтобы отдать деньги в руки тех же людей, которые уже потерпели неудачи с проектом «Дерстрим», Баррингстонским торговым центром и «Четем О'Хейр Тауэр»? Чтобы избавиться от единственного прибыльного филиала после того как другие филиалы «Четем Девелопмент» были проданы или закрыты? Чтобы добавить эти деньги к суммам, полученным от заклада имущества «Четем Девелопмент» и снова помещенным в эту компанию, так что не осталось средств для уплаты процентов по банковскому займу? Чтобы попытаться поднять компанию, скатившуюся на дно, с тем же руководством и персоналом, при котором дела пришли в упадок, когда нельзя предложить акционерам ничего нового?

– О, дорогая, дорогая, – вздохнула Нина. – На прошлой неделе все выглядело отлично, когда говорил Винс, а теперь это кажется ужасным, да, в самом деле.

Чарльз, закрыв глаза, сгорбился в своем кресле. Анне стало стыдно за то, что она делала с ним. Она чувствовала его агонию и его стыд, и, впервые с тех пор как ушла из дома, подумала о нем, как о человеке, которому больно и который нуждается в помощи. Но Анна помогала Гейл и Лео, они были первыми на очереди, по крайней мере сейчас. А потом шли другие, они смотрели на нее, нахмурившись от напряжения и раздражения. И хотелось помочь им всем; получалось, что можно помочь только некоторым. «Но спасая Тамарак, можно было в перспективе помочь всем, – подумала она, – все будут несчастны, если потеряют его».

– Разумно ли сваливать все на одну компанию? – спросила Анна. – Зачем это делать, если только у вас нет абсолютной уверенности? Насколько вы сейчас верите в «Четем Девелопмент»? Вы знаете ее показатели и знаете, как обстоят дела в Тамараке под руководством Лео, где будущее кажется более определенным? Разве не следует сосредоточиться на более сильных направлениях а не на слабых точках, когда вы находитесь в трудном положении?

– Верно, – тяжело обронил Уильям. – Совершенно верно, мы не можем притворяться, что это не так. Но что теперь? К чему мы пришли?

Фред стукнул кулаком по подлокотнику стула.

– Черт возьми, мы пришли к тому же, где были в начале; мы продаем эту проклятую компанию и вперед – в Чикаго! Не о чем разговаривать; никакой это не рай, а маленькая компания в маленьком занюханном городишке, который никому не нужен, разве только приехать на недельку покататься на лыжах, проветрить легкие и отправиться домой. Никому нет дела до этого места, оно не реально, одна фантазия. Мы получили заказы в Чикаго, одна компания уже давно крутится тут, а на прошлой неделе вы проголосовали за это дело. С тех пор ничего не изменилось, вы все голосовали за продажу...

– Нет, мы не голосовали, – сказала Мэриан, – мы решили рассмотреть вопрос о продаже. У нас даже не было настоящего голосования.

– Было намерение. Все мы знали, о чем шла речь, говорили о том, чтобы продать, как только нам предложат подходящую цену. И с тех пор ничего не изменилось.

– Хорошо, но понимаешь, Фред, по-прежнему быть не может, потому что дело уже кажется иным, – мягко сказала Нина. – Конечно, ты знаешь об этом бизнесе гораздо больше, чем я, но мне кажется, Винс нарисовал нам картину лишь частично. А Анна, она так хорошо говорит, Анна произвела на меня большое впечатление, нарисовала нам ее до конца, и фон, и мелкие детали, а детали так важны, не правда ли? У меня создалось впечатление, что Винс многое упустил – политики не любят деталей, стараются их избежать, вы заметили? И я думаю, сейчас нам нужно провести настоящее голосование, это мое мнение. Мне ужасно жаль, Чарльз, я тебя люблю и мне очень грустно, что у тебя таки неприятности, но я не могу представить себе, как сейчас можно продать «Тамарак Компани» и отдать тебе все деньги. Боже мой, а если ты их потеряешь, как уже все потерял? Что нам останется?

Наступила глубокая тишина. И это Нина, которая даже не читала финансовые отчеты «Четем Девелопмент», так явно склонялась на сторону Винса и так четко сформулировала аргументы против продажи, от этого кто угодно замолчал бы.

– Ну, что дальше? – спросила Мэриан через мгновение. – Анна, как ты считаешь? Ты выбила у нас почву из-под ног, есть у тебя предложения? Я знаю, ты говорила о бизнесе, я понимаю, но как насчет Чарльза?

Анна взглянула на Джоша.

– Лео говорил мне о твоей идее. Думаю, пора рассказать о ней.

– Я тоже так считаю, – быстро сказал Лео.

– Джош? – спросил Уолтер. – Сначала Анна, а потом Джош? Вы позволяете паре чужаков указывать нам, что делать?

– Анна член нашей семьи, – ледяным голосом сказала Гейл. – А Джош наш друг. И он беспокоится о нас.

– Я советую вам продать часть «Тамарак Компани», – сказал Джош. – Можно продать сорок девять процентов акций и сохранить контроль. Если вы получите хорошую цену за акции, то покроете выплату десяти миллионов процентов за следующий месяц, и Чарльз сможет выкупать что-то из своего личного залога. Вы смогли бы держать под контролем обе компании и выиграли бы время, чтобы найти деньги на выкуп оставшегося залога Чарльза и запустить очередной проект. Может быть, если вы пригласите другого президента со стороны, то откроются какие-то новые направления.

– Со стороны? – выкрикнул Фред. – Какого черта вы думаете...

– Фред, прекрати, – устало сказала Мэриан. – Мне нравится идея Джоша. Думаю, мы найдем того, кто купит сорок девять процентов «Тамарак Компани». Я не уверена, что стоит приглашать президента со стороны; может быть, взять вице-президента под руководством Фреда. Мы должны обсудить это. Извини, Чарльз, но я думаю, тебе нужно уйти в сторону. У нас никогда не было отдельно председателя правления; тебе мог бы понравиться этот пост. Гейл, как только мы проголосуем, я помогу тебе собрать тарелки. Я устала от разговора. Может быть, теперь мы полакомимся десертом.

Снова установилась тишина, на этот раз, все молчали, как показалось Анне, от изнеможения.

? Я следую примеру Мэриан, – сказал Уильям.

– Я голосую за, – произнесла Роза, не глядя на Уолтера.

– Очень хорошая мысль, – высказалась Нина и подняла руку, чтобы ее сосчитали, как будто она была в школьном классе.

– Я голосую за, – спокойно сказала Гейл.

Все повернулись к Чарльзу. Он покачал головой.

– Это не внесет особых изменений в то, что мы планируем. Тебе не следовало бы делать этого, – сказал он Анне. – Ты должна была встать на мою сторону. На этот раз у нас получилось бы. Мы знаем, что делать.

– Ты уверен? – мягко спросила она. – Или ты только знаешь, что не надо делать, раз это нанесло уже такой ущерб?

Их глаза встретились в долгом взгляде, оба знали, что Чарльзу еще нужно было научиться не только приводить реорганизованную компанию к успеху, но и быть отцом для своей дочери.

Он первым отвел глаза. Плечи его поникли.

– Продолжайте голосование, я не буду оспаривать его.

– Нам не нужно голосование, – сказал Уильям. – Кажется, решение принято единогласно. О, Кит, а как ты?

– Я как все, – сказал Кит. – Что касается меня, никаких проблем.

– Тогда единогласно, – объявил Уильям.

Лео подошел к Гейл на другом конце стола и сел на ручку кресла, обняв жену за плечи.

– Спасибо, – сказал он остальным. – Я считаю это голосование за доверие, и хочу, чтобы вы знали: мы сделаем все, чтобы вы гордились нами.

– Ну, так что? – крикнул Нед. – Мы остаемся?

– Мы остаемся? – вторила ему Робин.

– Значит теперь решено! – торжественно закончил Нед. – Тогда было неясно, а теперь решено!

– Хватит, Нед, – резко сказала Гейл. – Если за тобой пошло большинство, ты должен быть снисходителен.

– Все нормально, – вмешался Уильям. – Пусть немного порадуется, это нормально. Теперь, раз мы так единодушны, нам нужно подумать о...

– Анна не голосовала, – резко сказала Гейл.

– Все нормально, Гейл, – оборвала ее Анна. Джош посмотрел на нее; впервые он осознал, что у Анны не было акций в семейной компании.

– Все нормально, – повторила она. – Я довольна. Оставь это. Пожалуйста.

– Это не нормально, – упрямо сказала Гейл. – Только потому, что тебя не было здесь, когда дедушка распределял свои акции... – она встретилась глазами с Анной. – О'кей, я не буду продолжать. Но ты так много сделала сегодня...

– Более чем достаточно для одного дня, – твердо проговорила Анна. – Уильям, ты хотел что-то сказать?

– Что я хотел сказать? Ах, да, раз мы так единодушны, я собирался спросить, как насчет того парня Рея Белуа. Чарльз, купит он сорок девять процентов «Тамарак Компани»?

– Нет, – сказал Чарльз. – Он хочет все.

– Тогда мы должны поискать еще кого-нибудь, – констатировал Уильям. – Это будет нетрудно. Честно говоря, я рад, что все так закончилось; я чувствую себя отлично. Тот ужин на прошлой неделе не доставил мне радости, я расстраивался каждый раз, когда думал об этом. Будет еще лучше, если мы найдем покупателя.

– Я уже говорил кое с кем, – сказал Джош. – Дайте мне рассказать о встрече, которая была у меня в Каире несколько недель тому назад.

Анна откинулась на спинку стула и наблюдала, как беседовали все сидевшие за столом, за исключением Фреда и Уолтера. «И Кит, – отметила Анна, – не участвовал во всем этом, но пристально смотрел на каждого выступавшего». Глаза его горели, редкая бороденка тряслась, когда он улыбался; казалось, он волновался больше всех, когда Джош описывал египетских инвесторов. Окружающие едва ли обращали внимание на него, они были поглощены рассказом Джоша. «И они так рады, – подумала Анна, – как будто могли бы снова избежать неприятностей». На мгновение она почувствовала раздражение. Когда же они научатся сами решать свои проблемы, вместо того, чтобы предоставлять другим искать выход или отметать эти проблемы? «Я им слишком облегчила жизнь, – подумала она с оттенком горечи, – я убежала. Хотела бы я знать, что бы они делали, если бы я осталась и заставила их противостоять мне? Может быть, тогда они узнали бы, как это делается. Слишком поздно думать об этом. Принимай их такими, какие они есть, – размышляла она, – это и значит жить в семье». Анна расслабилась в своем кресле. Женщина не ела за ужином и хотела есть, но можно было заняться этим в кухне, когда они будут мыть посуду. Пока Гейл, Робин и Мэриан убирали со стола, сама она наслаждалась чувством радости, которое испытывала, когда ее аргументы убеждали судей. Конечно, это не судебное разбирательство, но Анна подумала: это ее возвращение в семью. Был один плохой момент, когда Гейл говорила об отсутствии у нее акций «Четем Девелопмент», и она вспомнила тот гнев и обиду при мысли о том, что потеряла: детство, семью, простое взросление с любовью и доверием... и наследство.

Но все было кончено; все было решено. «Слишком поздно, – снова подумала она. – Есть вещи, которые нельзя вернуть».

Джош повернулся к ней и его плечо коснулось ее плеча.

– Ты не поужинаешь со мной завтра вечером? Я хочу показать тебе мой новый дом, он почти готов. И я так много хотел бы рассказать тебе до моего отъезда в Египет.

«Да, – подумала Анна. – Да, я поужинаю с тобой и посмотрю твой новый дом, и поговорю с тобой до того, как ты уедешь». И заглянула в его глаза, которые были так близко, смотрели так тепло; он улыбался ей. Как ей нравилось сидеть вот так рядом с ним, будто в семье. Ей нравилось, что он был здесь, видел, как она изменила решение, принятое раньше семьей, убедила в своей правоте. «Да, – подумала Анна, – да, я бы так хотела увидеть тебя завтра вечером». Женщина представила себя в его новом доме, как проходит по пустым комнатам в тишине зимнего вечера; увидела, как они стоят у окна, глядя на долину горы Тамарак, склоны которой мерцают в лунном свете, как белые реки среди черных сосновых лесов, а потом почувствовала, как его тело прикасается к ее телу, его руки обнимают ее, губы приближаются к ее губам...

Все внутри у нее сжалось от страха.

– Нет, – выпалила она. – Я не могу. Извини. Я, правда, не могу. Извини.

Выражение его лица изменилось; он отпрянул назад.

– Ты меня тоже извини, – холодно сказал Джош, потом как будто отстранил ее от себя. – Ты была великолепна сегодня вечером; я восхищен твоим мастерством Думаю, это хороший выход для всех их, интересно будет посмотреть, как все получится. Прошу прощения. – Он повернулся к Робин, которая как раз принесла ему чашку кофе, и начал разговаривать через стол с Уильямом.

Анна сидела очень тихо. «Это было жестоко, – подумала она. – А чего я ожидала? Я все время его отталкиваю, что еще ему остается делать, кроме как отвернуться от меня? Он заслуживает лучшего. Он заслуживает, по крайней мере, объяснения». Но она знала, что не сможет этого сделать. Если выбирать между тем, рассказать ли о прошлом или закрыть дверь перед дружбой с Джошем, она бы закрыла дверь.

«Но это не имеет значения, – подумала Анна. – Я уже имею так много, что это не имеет значения. Сегодня вечером имею». Все вокруг выглядели дружелюбно. Даже Уолтер и Фред спокойно пили кофе и разговаривали с остальными, как будто все еще будет решаться. Чарльз наклонился к Гейл; он не улыбался, но больше не выглядел враждебным. Конфликт был исчерпан.

«Я сделала это, – думала Анна. – Я победила, я победила. – Она считала это своей заслугой, как и все свои победы, всю работу, которая заполняла ее жизнь и приносила ей удовлетворение. – Я победила». Это все, что ей было нужно. Мэриан поставила перед ней тарелку с куском тыквенного пирога, политого жженым имбирем.

– Спасибо, моя дорогая Анна, – тихо сказала она. – Ты была великолепна и спасла нас от ужасно опрометчивого поступка.

Анна посмотрела на пирог. Они с Гейл вместе пекли его, это символ ее места в семье. Какая разница, что у нее не было акций, чтобы голосовать, когда они принимали решение, или что Джош отвернулся от нее и разговаривал через стол с Уильямом? Все было прекрасно. Не о чем жалеть.

ГЛАВА 17

– Это было потрясающе, – сказал Кит. Телефонную трубку он зажал между ухом и плечом, ноги положил на стол, а сам чистил пилочкой ногти. – Знаешь, она не только пробежалась по всему этому, и все подняли лапки кверху и передумали; просто невероятно; это надо было видеть.

– Что, черт возьми, она сказала? – спросил Винс.

– Немногое, вот это и было потрясающим. То есть лишь задала кучу вопросов. И они вроде как поежились посуетились, немного повопили и потом переголосовали! Ну, по-настоящему они вроде не голосовали, а просто сказали, знаешь, что думают, что на самом деле они не хотели продавать, только, как я говорил, они продали бы часть компании этим парням из Египта. Она задавала вопросы, и они говорили, а Нина все время повторяла «О, дорогая», ты знаешь ее; а потом вдруг стала жесткой и собранной – я думаю, ты когда-нибудь видел Нину собранной – и подвела итог, и все, знаешь, согласились, и все было кончено. Единогласно. Это было что-то! А все она. Анна. Она чертовски невероятная, знаешь?

Молчание длилось долго. Кит покончил с ногтями на левой руке и взялся за правую. Он был один в конторе в семь тридцать утра, на следующий день после Рождества, только круглый дурак вылез бы в это время из постели. Но во Флориде разница во времени была на два часа вперед. Винс проводил там праздники с несколькими политиками, а он всегда говорил ему звонить пораньше.

– Ты еще слушаешь?

– Да, – ответил Винс. Он вытянулся в кресле у бассейна, солнце падало на его голые ноги и грудь, и он пытался представить себе Тамарак в снегу. Ненависть переполняла его. Он ненавидел этот город. Ненавидел людей, которые жили в нем, и туристов, и своих родственников, у которых там были дома. А больше всего он ненавидел эту суку.

Он был прав насчет нее в тот день, когда увидел ее в часовне в июле. Его инстинкт всегда безошибочно указывал на тех людей, которые могли навредить ему. А зачем бы еще ей возвращаться? Женщины, они такие, если вбили себе в голову, что их обидели, то хранят обиду в душе и ждут, пока она не разрастется годы спустя, тогда они извлекают ее, снова злятся, а потом принимаются за работу. Мужчины так не поступают, они списывают прошлое и забывают его. Женщины – это стервятники, с гложущими, грызущими воспоминаниями.

Итак, Анна была в Тамараке, натравливая на него семью. За один вечер, если Кит прав, перечеркнула все, что он сделал неделей раньше. Более того, она подцепила Джоша Дюрана, сукиного сына, он почти погубил политическое будущее Винса, запустив тот подлый процесс, который в конце концов мог попасть на первые страницы всех изданий страны. И потом подстрекала его найти инвесторов, чтобы купить акции компании... такой сценарий не приходил Винсу в голову.

Когда он думал о ней, то больше не видел юную девушку с большими пустыми глазами и маленькими грудями, наклонявшуюся над ним в постели; вместо этого он видел темную неуклюжую фигуру женщины, со ртом, искривленным злобной ненавистью, задумавшей перекрыть ему путь. Винс посмотрел на поднос с напитками, плавающий в бассейне – шампанское и апельсиновый сок, чтобы быстрее прийти в норму после рождественской попойки – и на свою жену и их гостей, спустившихся в воду, чтобы плыть к подносу. Все в его жизни должно быть таким же ровным, как их длинные, легкие гребки. Его переизбрание было обеспечено, средства поступали от людей, которые поговаривали о больших деньгах, когда началась предвыборная гонка к Белому дому. Он приобрел репутацию защитника окружающей среды, который стоит также на стороне крупного бизнеса, а в последние несколько месяцев начал специализироваться в международной политике и финансах. Его жена всех очаровала. Ей тоже нравились политики и она любила Винса. Она была безупречна. И оказалась самой нудной женщиной, которая когда-либо ему встречалась, но лучшее, что он сделал в своей жизни, это женитьба на ней.

А самое худшее – позволить той суке рыскать вокруг, чтобы нанести удар. Много лет тому назад из-за нее его вышвырнули из семьи. Теперь она задумала вышвырнуть его из его будущего. Надо было покончить с нею в тот день, когда она объявилась на похоронах Итана.

– Я уже говорил тебе однажды, чтобы ты избавился от нее, – сказал он Киту.

– Да, но я не понял, что ты имел в виду. В любом случае, тогда был июль, теперь, сам знаешь, декабрь, и я все время рассказываю тебе о ней, а ты ничего не говорил...

– Избавься от нее. Стыд и позор, что ты не можешь избавиться и от Лео, этого чертова ничтожества. Но он мелкая сошка, главное, позаботься о ней, и все будет отлично.

В их разговоре возникла пауза.

– У тебя есть какие-нибудь соображения?

Пловцы болтали ногами в воде, разговаривая и потягивая напитки, они помахали Винсу, зовя его присоединиться к ним. Ему было интересно, говорят ли они о нем. «Никому нельзя доверять, – подумал он, – никогда не знаешь, что они могут сделать через час или через день после того, как сказали, что на твоей стороне. Но Киту доверять надо, по крайней мере сейчас; кажется, другого выхода нет». Винс ненавидел его – ненавидел его гнусный голос, и то, как тот умел видеть больше, чем люди сами сознавали, но он был человеком Винса и находился там, в Тамараке. Парень сделает все, что нужно, а позже Винс позаботится о нем. «Самое важное – в первую очередь», – подумал он, махая пловцам рукой в ответ.

– Я думал, у тебя есть какие-то соображения, – небрежно сказал он. – Разве ты не говорил мне как-то, что Лео придется сократить расходы на техническое обслуживание, если с деньгами будет туго?

Кит фыркнул. Он терпеть не мог, когда ему напоминали то, что он говорил раньше, и приписывали это себе.

– Тогда я не обратил на это внимания, – продолжал Винс. – Ты меня слышишь?

– Да, – размышляя ответил Кит. – Само собой, я подумаю об этом.

– Не тяни. Я хочу, чтобы дело было сделано. Позвони мне, как только что-нибудь предпримешь. Никаких подробностей по телефону. Только скажи, получилось или нет. На следующей неделе я еще буду здесь. – Он повесил трубку.

Снял темные очки, встал с кресла и нырнул в бассейн. Вода сомкнулась над ним, охлаждая горячую кожу, как объятие неведомой женщины. Рядом были слегка движущиеся ноги его жены и их гостей, слышны были их голоса. Винс почувствовал прилив радостного возбуждения. Сделано. Больше ничто не стояло на его пути. Он был так же близок ко всему, что хотел получить, как к этим троим людям, которые были с ним заодно и все сделали бы, чтобы помочь ему. Мощным рывком он разбил поверхность воды, откинул блестящие светлые волосы со лба и по-мальчишески улыбнулся им. – Я себя отлично чувствую, – сказал сенатор и еще шире улыбнулся им в ответ на теплое восхищение, теплившееся в их глазах.

Анна и Лео зашли в вагончик вслед за Робин и Недом без одной минуты девять. Прошло четыре дня после Рождества; было холодное, ясное утро, солнце касалось горных вершин под ослепительно голубым небом. Рядом с домиком станции фуникулера ждали открытия сотни лыжников. Вертикально стоящие лыжи возвышались над их головами, как копья средневековой армии.

– Хорошая толпа, – сказал Лео. – Практически всю неделю народу было много. Определенно, мы выкрутились, великолепная будет зима.

Вагончик медленно двигался, вписываясь в поворот еще внутри станции.

– Что-то Кита сегодня нет, – сказал Лео. – Я так привык видеть его, что сейчас как будто не хватает кусочка в головоломке.

– А Джоша нет? – спросил Нед. Они заняли вместе с Робин сиденье, с которого был виден город. – На этой неделе он поднимался с нами каждый день.

– Наверное, укладывает вещи, – ответил Лео, наблюдая, как техники станции открывают дверь для ожидающих лыжников. – Примерно через полчаса он уезжает в Египет.

– Взял бы он меня, – мечтательно сказал Нед. – На горе Тамарак я уже целую вечность, я бы лучше посмотрел на мумии.

– А я бы лучше осталась здесь, – заявила Робин. – Мне нравится, когда школа открыта и нам надо рано вставать. Мне нравится приходить раньше всех.

– Да, это нормально, – согласился Нед. – Не люблю стоять в очереди.

– А тебе что нравится, тетя Анна? – спросила Робин.

– Быть с вами, – сказала Анна. Она повернулась на сидении, где разместилась с Лео, лицом к горе, и улыбнулась Робин. – В нашей машинке, которая везет нас в неведомые края.

– Всего лишь на вершину горы Тамарак, – запротестовал Нед.

– А ты абсолютно, определенно уверен? Откуда ты знаешь, что мы не взлетим, как летающая тарелка и наш полет не окончится на другой планете?

– Потому что мы прицеплены к канату, – практично заявил Нед. – Мы не можем оказаться нигде, кроме как на вершине горы.

– Вероятно, это так, – вздохнула Анна. – Но разве не было бы здорово, если бы мы могли улететь?

Лео улыбнулся. Ему нравилось смотреть на Анну с детьми; только с ними она позволяла себе расслабиться и пофантазировать. Со всеми остальными, даже теперь, месяцы спустя после их знакомства, еще контролировала себя и держалась отстраненно. Они с Гейл часто говорили об этом ночью в постели, думая, как бы помочь ей, наконец-то, чувствовать себя достаточно защищенной, достаточно любимой, чтобы она могла жить, не выверяя каждое слово или жест. И еще был Джош. Что-то произошло между ним и Анной на Рождество, но не было возможности спросить, в чем дело. Как бы они ни старались, как бы близки, по их мнению, к Анне не были, наступал момент, когда они как будто наталкивались на закрытую дверь.

Вагончик дошел до конца станции, дверца закрылась и вагончик отключился от линии замедленного движения и перешел на канат. И сразу же рванулся вперед, набирая скорость в начале подъема. Вагончики позади них были полны лыжников, они вставили свои лыжи в скобы снаружи кабинки; многие лыжники еще ждали в очереди у каждой из шести станций. Ярко-красные вагончики плыли вверх по горе, как бусы, аккуратно нанизанные на нить.

Лео наблюдал за Анной, беседующей с Робин и Недом. Если бы только она обращалась с Джошем и остальными так же, как с детьми, то была бы гораздо счастливее, с горечью подумал он. Надо ей это посоветовать, ей это может показаться достаточно забавным, чтобы сделать...

Вагончик дернулся.

– Что это? – спросила Робин, широко раскрыв глаза.

Лео схватил свой передатчик. Он мог бы поклясться, что вагончик соскользнул, хотя непонятно, как...

– Не знаю, милая. Может быть, ветер.

Анна встретилась с Лео глазами. Ветра не было.

– Патруль, – сказал Лео в передатчик, пытаясь вызвать центр связи горного патруля.

– Мы соскользнули, я чувствую, – хрипло проговорил Нед.

Они с Робин ухватились за шест на центре вагончика, на их лыжных перчатках появились глубокие складки, так сильно дети сжимали руки.

– Патруль! – кричал Лео. Ответа не было. – Это Лео, отключите фуникулер! Патруль!

Они прошли четвертый подъемник и начали резкий подъем, семьдесят пять футов над длинным, пологим склоном, который Лео назвал Спуском Итана. А потом вагончик перестал двигаться. Они повисли в пространстве.

– Папа! – вскрикнула Робин.

Раздался приглушенный скрежет, вагончик все еще скользил по канату к горе.

– Мы разобьемся! – завопил Нед.

– Патруль! – кричал Лео в свой передатчик. – Отключите фуникулер! Мы повисли на канате!

– Отец! – вопил Нед. – Они сейчас врежутся в нас!

Лео и Анна обернулись и увидели, что следующий за ними вагончик быстро приближается к ним. Лыжники в вагончике дико жестикулируют, их рты раскрыты в крике, которого не было слышно из-за скрежета.

Анна встала коленями на сиденье и обхватила руками Робин и Неда, которые во все глаза смотрели на приближающийся вагончик.

– Отвернитесь, – скомандовала она. Испуганные Робин и Нед повернулись к ней лицом.

Женщина прижала их как можно крепче к себе и к спинке сиденья, нагнула их головы, чтобы защитить в кольце своих рук.

Раздался страшный треск, когда вагончики столкнулись, ломая сталь и пластмассу, крики Робин и Неда, уткнувшихся в плечи Анны, прозвучали приглушенно. Для второго вагончика удар оказался слишком сильным; он оторвался от каната и упал на землю с высоты семидесяти пяти футов. Обрушившись в мягкий снег и проскользив тридцать футов вниз по склону, вагончик остановился, упершись в сосновую рощу. От удара блестящий водопад снежных хлопьев обрушился с деревьев на ярко-красный вагончик, который лежал неподвижно и тихо в то время как грохот от столкновения затихал вдали.

Фуникулер внезапно остановился. Вагончики бешено раскачивались в тишине. Потом донеслись ослабленные расстоянием крики лыжников внутри упавшего вагончика, слышно было, как они барабанили по дверцам, пытаясь их открыть.

– Анна! – позвал Лео. – Робин! Нед!

Он лежал на полу, куда был отброшен ударом, между сиденьем и передней стенкой вагончика. Голос у него был хриплый..

? Мы здесь, – ответила Анна.

Она стояла коленями на сиденье, боясь пошевелиться, спиной к нему, сжимая руками Робин и Неда. И дрожала, потрясенная ужасным треском, ожиданием столкновения с другим вагончиком, чувствуя, как сильно раскачивается их вагончик в первые минуты после крушения. Вагончик перестал качаться, но она поняла, что он наклонился вперед, и уцепилась за всхлипывающих детей, чтобы они не упали.

– Эй, мне кажется, мы в порядке, – сказала она, стараясь сделать свой голос спокойным.

– Подожди... – прохрипел Лео. Он пытался пошевелиться.

– Тихо! – резко сказала Анна. – Не шевелись, Лео!

– Почему? – спросил он. – Что...

– Я боюсь, что мы можем упасть.

– Упасть? – Лео пытался ухватить мысль. Упасть. Вагончик может упасть. Он открыл глаза, но солнечный свет ослепил его, и он снова закрыл их. В голове пульсировала боль, он чувствовал, что растворяется в ней.

– Почему? – спросил он.

– Мы... болтаемся, – сказала Анна.

Она говорила сдавленным голосом стараясь, чтобы дети не поняли, как ей страшно и попыталась обернуться, чтобы посмотреть на Лео, но боялась выпустить Неда и Робин.

– Ты ранен, Лео?

– Нет, – солгал тот автоматически, прислушиваясь к всхлипываниям своих детей.

– Подожди, – сказал он и попробовал повернуть шею и оглядеться. Вагончик отцепился от каната, раскачиваясь от малейшего движения. – Боже мой, – прошептал Лео.

Потом закрыл глаза, пытаясь подумать.

Плач Робин затих и Анна ослабила свои объятия.

– Не надо! – вскрикнула Робин, цепляясь за нее.

– Не отпускай, тетя Анна! Мне больно, ноге больно, не отпускай!

– У меня тоже, – глотал слезы Нед. – Тоже болит нога. – Он повысил голос. – Она не двигается! Я не могу ею пошевелить! Что будем делать, папа?

– Все нормально, я здесь, – пробормотал Лео. Подождите... Я попытаюсь...

Он напряг мускулы и приподнялся. Вагончик вздрогнул. Лео медленно двигался, борясь с болью в голове, подтянулся, пока не встал на колени, положив голову на сиденье.

Нед посмотрел на отца через плечо Анны.

– Папа! – крикнул он. – У тебя вся голова в крови!

Робин пронзительно закричала и зарылась головой в плечо Анны.

– Лео? – закричала Анна.

Лео поднял руку к голове и почувствовал, что волосы пропитались кровью.

– Ничего страшного, – сказал он, пытаясь улыбнуться Неду. Но почувствовал, что его лицо искривилось и подумал, какое впечатление производит на своего сына. – Чтобы вырубить Кальдера, этого мало, – он сделал паузу, тяжело дыша, набираясь сил, чтобы заговорить снова. – Что это был за треск, Нед? Ты что-нибудь видишь?

Нед обернулся назад на гору и издал вопль, вцепившись в руку Анны.

– Мы открылись!

Лео приподнялся, чтобы посмотреть. Вся задняя часть вагончика была снесена.

– Боже мой, – прохрипел он.

Глаза его закрылись. Боль захлестнула его.

– Я не могу пошевелиться, – хныкала Робин. – Тетя Анна, я не могу пошевелиться!

– Они заметили! – возбужденно закричал Нед.

Лео снова посмотрел через брешь в задней части вагончика. Далеко внизу лыжники из. другого вагончика показывали на зияющую дыру в вагончике Лео. Их рты были открыты в крике, не слышном отсюда.

– Они заметили! – снова закричал Нед.

Лео посмотрел вниз на склон и увидел упавший вагончик фуникулера. «Нет! – подумал он, – не может быть... у нас так много систем защиты... он не мог упасть...» Но вагончик лежал на снегу, как ярко-красное рождественское украшение. Потом Лео увидел рядом с ним лыжный патруль, помогающий открыть дверцы.

В чистом воздухе голоса отчетливо доносились до Лео и Анны.

– Открывайте вверху! О'кей, но низ...

– Осторожно, она лежит на дверце! Снимите ее!

– Открылась, но парень прижат...

Патрульный в снегоходе ездил вокруг вагончика, как жук по белому снегу, остальные подъехали вслед за ним, рокот их моторов наполнял воздух.

– Лео! – патрульный в первой машине стоял под ними и кричал, закинув голову. – Кто-нибудь ранен?

– Ничего страшного, – сказал Лео, но слова были еле слышны.

– Лео ранен! – крикнула Анна вниз. – И у нас здесь двое детей, у которых могут быть сломаны ноги. Скоро вы сможете добраться до нас?

– Мы занимаемся этим! – крикнул патрульный. – Может быть, придется немного подождать. Воспользуйтесь пока передатчиком Лео; вы можете поговорить с патрулем или администрацией фуникулера, у них там есть врач.

– Лео, – сказала Анна через плечо, – ты можешь протянуть мне свой диктофон?

Ответа не было.

– Твой передатчик, Лео! – повторила она. Он открыл глаза.

– Что? – спросил он.

– Твой передатчик! Он мне нужен.

Лео кивнул и задохнулся от скрутившей его боли.

– Надо найти его.

Он посмотрел вокруг, но передатчика не увидел, потом вытянул руку, ощупывая пол. Через минуту его пальцы коснулись передатчика, раздавленного сталью, которая сплющилась от удара.

– Черт побери, – прошептал мужчина. – Дело плохо, – и сказал Анне. – Раздавлен. Проклятье, – добавил он, раздосадованный своей беспомощностью.

– Нам нужен док, чтобы осмотреть этих людей, – сказал патрульный, который стоял рядом с упавшим вагончиком. – Их нельзя трогать, пока мы не узнаем. – Он выехал. Мы связались.

Долго стояла тишина, потом снова донеслись голоса.

– О'кей, один может двигаться. Берись осторожно! Поднимай ее вот так!

– Тед, – сказал другой голос. – Можешь ты посмотреть этого парня?

– Через минуту, держись...

Лео слышал голоса и представлял себе ошеломленных или потерявших сознание пассажиров, оказавшихся в упавшем вагончике. «Только бы не было мертвых, подумал он, – пожалуйста, Боже, только чтобы не было погибших». Лео попытался поднять голову. Больно, больно. Он чувствовал себя ребенком и хотел бы, чтобы Анна держала его, как Робин и Неда. Хотелось спать. Ему было жарко, как в огне, хотелось снять лыжную куртку, но было слишком трудно дышать.

– Анна, – прошептал он.

Она не слышала его. Лео заставил себя поднять голову и повысить голос, чтобы тот пробился через гул в его голове.

– Анна.

– Да.

Она повернулась, как могла, все еще обхватив детей, но не смогла развернуться, чтобы увидеть его.

– Все будет хорошо.

– Я знаю, – Лео удивился холодности ее голоса. ? Не двигайся, Лео, как бы мне помочь тебе?

– Нет. Дети. Это важнее. Я подожду. Они придут.

– Я знаю, – снова сказала Анна. – С нами все будет хорошо. Только не двигайся и не беспокойся за нас, мы в порядке.

Лео глубоко вздохнул. Анна позаботилась бы обо всем, ее сил хватило бы на них всех. Он слышал голоса врача и патрульных на склоне внизу, уверенные, сосредоточенные, они работали вместе. Они знали, что делать. Лео был знаком с ними со всеми, ведь он собрал лучшую команду в мире для работы на горе Тамарак. Все помогали; он им не был нужен. Голова Лео упала на грудь и дыхание замедлилось.

– Папа! – позвал Нед. – Они вытаскивают людей из вагончика. Один парень, кажется, мертвый.

– Или потерял сознание, – твердо сказала Анна. – Это все что мы можем сказать, глядя отсюда.

– Вряд ли, – усомнился Нед. – Папа? Ведь он кажется мертвым? – И посмотрел на отца поверх сиденья. – Папа! Папа!

– Я думаю, отец заснул, – сказала Анна. – Не надо его будить. Могу поспорить, что у него болит голова и лучше ему поспать, пока нас не спасут.

– Эй, там, наверху! – позвал патрульный. – Что у вас с передатчиком?

– Нед, почему бы тебе не поговорить с ним? – спросила Анна. – У тебя пара отличных легких.

– Да, – Нед наклонился вперед. – Эй! – крикнул он. – Ой, черт, больно, тетя Анна...

? Ладно, Нед, я поговорю с ним...

– Нет! Я хочу!

Анна поддерживала его рукой и мальчик ухватился за стойку в центре вагончика, набрал воздуха побольше и свесился через край. Через искореженную стенку он глянул с высоты в семьдесят пять футов вниз и на мгновение почувствовал захватывающую дух радость от ощущения опасности. «Ого, – подумал Нед, – это просто невероятно». Солнце грело ему голову, воздух холодил лицо. Внизу патрульные спускались на лыжах к упавшему вагончику и тянули за собой длинные сани с бортами. Они укладывали в них людей, закрепляли их, и транспортировали вниз по горе сани, поставив лыжи носками вперед, чтобы замедлить движение, другие патрульные ехали рядом с санями, приглядывая за пострадавшими лыжниками. Остальные патрульные везли на снегоходах веревки и лебедки вверх на гору, готовясь увезти вагончик. Это было самое захватывающее, что испытал Нед за всю свою жизнь и он упивался этой сценой, забыв о своей ноге, об отце и о том, что их вагончик раскачивался на канате, в вышине, над всем миром.

– Я тоже хочу, – сказала Робин, и, уцепившись за стойку, наклонилась вперед месте с ним. Своим весом они давили на руки Анны, и та слегка разжала их и, сгибая в запястьях и предплечьях, и глубоко дыша, попыталась расслабиться. Ужас прошел, на– его месте появился постоянный страх за Лео, за их безопасность в вагончике, пока их не спасут, за людей в упавшем вагончике и за всех людей во всех остальных вагончиках, за Тамарак, за ее семью. Она снова согнула руки, они затекли после того, как она держала детей... «Сколько времени?» – заинтересовалась Анна. Вытянула руку, чтобы посмотреть на часы и, не веря своим глазам, уставилась на них. Что-то не то. Прошло лишь двадцать минут с того момента, как они вошли в вагончик фуникулера, и пятнадцать минут, как он соскользнул с каната. Должно было пройти по меньшей мере час, казалось, все тянулось неимоверно долго.

– Эй, ребята! – позвал их снизу патрульный. – Все нормально?

– Мне кажется, у меня сломана нога, – весело крикнул Нед. Он будет всем рассказывать об этом до бесконечности. – У моей сестры тоже, наверное. А отец заснул. – Нед вспомнил о крови и его голос дрогнул. ? Голова у него вся в крови, выглядит он ужасно.

– Кто еще с вами? – спросил патрульный.

– Моя тетя. С нею все нормально.

– Где ваш передатчик?

– Разбился.

– Черт. Ладно, мы к вам доберемся, как можно быстрее, сейчас не можем говорить с вами, пока все организуем. Ты ведь знаешь, как было на тренировках, верно?

– Конечно, отец мне рассказывал. Но мы здесь вроде бы отцепились, они знают?

– Отцепились? Что ты имеешь в виду?

– Отцепились. Мы можем упасть. Защелка – знаешь, тот самый зажим? Она цепляет нас к канату – трудно что-то сделать, он не держит как надо, или как-то... здесь, правда, потряхивает.

– Я им скажу, – пообещал патрульный. – Они знают, что делать. Не беспокойся, Нед, не успеешь оглянуться, как будешь здесь.

– Да. Эй, а кто нас будет снимать отсюда?

– Не знаю. Пит, наверное, подойдет?

– О, да. Отличный парень, он учил меня кататься на лыжах.

– Нед, я пошел. Вы, ребята, повисите там еще немного. Мы быстро.

– Конечно, – пробормотал Нед.

Он еще минутку повисел над краем, но его возбуждение затухало. Большая часть патрульных и снегоходов ушла. Лыжные трассы, извивающиеся по всему лесу, были пусты, они были блестящими на солнце или темными в тени, молчаливые и ожидающие, как пустой дом или покинутая, призрачная гора.

– На подъемнике номер один никого нет, – сказала Анна.

– Наверное, закрыли гору, – определил Нед со знанием дела. – Им вовсе не нужна здесь куча народу, когда тут несчастный случай. У них тут такая загвоздка. Особенно если кто-то... умрет.

Не удержавшись, он посмотрел на Лео, глаза мальчика наполнились слезами. «Кругом ужасно тихо, – подумал он, как будто их оставили тут висеть и никому нет до них дела.

? Вы все там в порядке? – позвал снизу патрульный. Он сидел на склоне, единственный патрульный, оставшийся, чтобы они не чувствовали себя одинокими.

– Отлично! – сердито завопил Нед. – Когда они придут за нами?

– В любую минуту могут подойти, Нед, придержи лошадей, нужно время, чтобы все наладить.

? Конечно, конечно, – пробормотал мальчик. – Даже с этим парнем внизу, на самом деле они были одни. Он, Робин, тетя Анна и отец были здесь, наверху, одни, Бог знает сколько времени и могли упасть в любую минуту... Нед почувствовал, что слезы жгут глаза и постарался загнать их назад. Он не имел права плакать, единственный, бодрствующий мужчина в вагончике. Он опять устроился в кольце рук Анны.

– Думаю, мы в порядке, – сказал Нед, стараясь не казаться озабоченным. – То есть мы не упали, и ничего такого не случится.

– И не идет снег, – добавила Робин. – Было бы ужасно, если бы шел снег.

– В любом случае, они скоро будут здесь. Минут через пять-десять.

– Или через час, – сказала Робин.

Анна услышала в их голосах ту опустошенность, которая приходит со страхом и чувством потери, когда стараются делать вид, что все будет хорошо. Ей было знакомо это чувство. Она знала, что такое быть ребенком и чувствовать, как все знакомое и надежное становится опасным.

– Хорошо, – задумчиво сказала она хорошо знакомым Неду и Робин голосом, которым рассказывала истории, – если бы они растянули внизу под нами большую сеть, я могла бы сбросить вас туда. Вы бы подпрыгнули несколько раз или даже сделали бы сальто, но потом выскочили бы как надо, и кто-нибудь прокатил бы вас на снегоходе, и я уверена, что ваша мама уже ждет вас на станции фуникулера.

– Глупости, – пробормотал Нед. – У них даже нет сетки.

– Ну, может быть, твои друзья в школе могли бы помочь нам, – предположила Анна ровным, успокаивающим голосом. – Как насчет твоей футбольной команды, Нед? Они бы могли забросить нам веревочную лестницу, а мы бы по ней спустились вниз.

– Она должна быть слишком длинной, – сказал Нед. – Она должна быть огромной и весить тонну, если ее сложить; никто не смог бы забросить ее.

– Мы могли бы связать вместе нашу одежду, предложила Робин, – как делают, когда бегут из тюрьмы, и спуститься вниз.

– Это еще глупее, чем сеть, – ворчал Нед.

В его голосе уже не было страха. Анна вовлекала их в беседу, рассуждая о разных способах спасения, сплетая истории ровным, успокаивающим шепотом, не отрывая в то же время глаз от склона внизу. Вагончик слегка покачивался под ярко-голубым небом. Птицы под ними перелетали с ветки на ветку, желтые горные канарейки, серые сойки, радужные голубые сойки, бело-коричневые синички-чаички. Высоко над ними большими кругами летал ястреб; его огромные, распластанные крылья были неподвижными, лишь слегка изгибались, корректируя полет. Тамарак, покрытый снегом, залитый солнечным светом, лежал в своей долине, как в гнезде. Лео спал, Анна слышала его тихое дыхание. Робин и Нед обвисли на ее руках, бездумно глядя в пространство, терпеливо ожидая помощи. Она спокойно сидела в маленьком вагончике, слушая тишину. «Как странно, – подумала она, – что мы можем сидеть среди такой красоты и такой опасности, и, может быть, смерти. Вероятно, это верно во все времена, чем бы мы ни занимались, опасность и даже смерть могут оказаться совсем рядом. Но можно распознать их или даже почувствовать до того, как что-нибудь случится и мы опомнимся...»

Она увидела себя, как она лежала в лесу и отбивалась. «Ты хочешь этого. Не лги мне. Я знаю, что ты хочешь!»

Она внутренне сжалась, ее руки яростно напряглись в стремлении защититься.

– Больно! – вскрикнула Робин, а Нед сказал:

– Эй!

«О Боже, Боже, это никогда не кончится!» Анна ослабила руки.

– Извините, я не хотела.

– Что ты делала? – спросил Нед.

– Я думала о том, кто мне не нравится и, наверное, забылась.

– Ты, действительно, должно быть, ненавидишь его, – сказала Робин, глядя на Анну так, будто увидела ее в новом свете. – Я не знала, что есть люди, которых ты ненавидишь.

Нед посмотрел вниз на патрульного, сидящего на склоне. Тот нашел на снегу кусок дерева и отбивал им джазовый ритм на своем лыжном ботинке.

– Ничего не происходит, – сказал Нед. – Никто не идет. – Он задел рукой ногу, испустил вопль, и отдернул руку. – Нога вся распухла. – Широко открытыми глаза-ми он посмотрел на Анну. – Может быть, я останусь хромым. Я никогда не смогу снова кататься на лыжах или на моем велосипеде, или играть в бейсбол...

? Ты все сможешь, – резко сказала Анна. – И Робин тоже. Я абсолютно уверена.

– Эй, Нед, они на подходе! – выкрикнул патрульный.

– Где? – Нед развернулся, стараясь увидеть верхнюю часть горы. Вагончик сильно дернулся. – Тетя Анна! – он уцепился за нее. – Я не хотел! Я не хотел, чтобы мы упали!

– Мы не упадем, – сказала Анна.

Ее охватил страх, когда вагончик тряхнуло. Робин тоже всхлипывала. Анна прижала ее к себе. «Не дай причинить им вред, – молилась она. – Не дай причинить вред Лео; позаботься о них; пусть у них все будет хорошо. И пусть никто не умрет; пусть все будет хорошо, пожалуйста, пусть все будет хорошо».

– Эй, Нед, это Пит. Ты меня ждешь?

Нед вскинул голову.

– Пит!

Рыжий, широко улыбающийся парень, заглядывал в окошко в приподнятой части вагончика. Он увидел Лео и улыбка сошла с его лица.

– Боже мой. Он... я думаю, он заснул, или что?

– Заснул, – сказала Анна через плечо. – Скажи нам, что делать.

– Ладно, начнем с Лео, но сначала я привяжу вагончик к канату веревкой, а то мы можем грохнуться вниз, когда добавится еще и мой вес. Так что сидите тихо, народ, я мигом.

Они видели в окошко, как Пит привязывает веревку на крыше вагончика и закрепляет ее на канате. Потом он осторожно ступил на крышу. Вагончик вздрогнул под дополнительной тяжестью и рывком оторвался от каната. Робин вскрикнула, когда вагончик опустился примерно на фут и остановился, свисая на веревке, которую закрепил Пит.

– Уф, веселенькая работенка, – сказал Пит. Они его слышали, но не видели, он лежал на крыше, держась за нее, пока вагончик не перестал раскачиваться.

– О'кей, поехали дальше. Нед, я не смогу влезть в вагончик, пока вы, ребята, не подвинетесь, как насчет того, чтобы поползать по сиденью?

Нед взглянул на него.

– А ты уверен, что веревка выдержит? Каждый раз когда мы здесь двигались...

– Все нормально. Я гарантирую, этот вагончик ни куда не денется. Ну, давайте, отползайте.

Анна ослабила объятия и Нед передвинулся на сиденье, сначала головой вперед, закусив губы от боли в ноге. Он сдвинулся в угол сиденья и слегка коснулся головы Лео, упиравшейся в согнутую руку.

– Привет, пап, – сказал он. – Здесь Пит, сейчас мы о тебе позаботимся.

Пит проскользнул в вагончик рядом с Анной и Робин.

– О'кей, Нед, ты мой помощник.

– Само собой, – гордо ответил Нед.

– Вот снаряжение. Ты знаешь, как оно действует, мы наденем его на твоего отца, закрепим вокруг него...

Анна повернулась, чтобы посмотреть, не может ли она помочь. Впервые она отпустила Робин и повернулась на сидении лицом к горе, куда они начинали свое путешествие. Ноги у нее были, как ватные, оттого, что она их так долго поджимала под себя, и теперь охнула от боли, когда кровь хлынула в них.

– Надо поднять его кверху, – сказал Нед. – Это одевается через голову.

Анна подняла голову Лео, а Пит и Нед накинули постромки и закрепили их вокруг его тела.

– Спасибо, малыш, – сказал Неду Пит.

Он взял веревку, привязанную к постромкам и прицепил ее на крышке к стальному кольцу с карабином. Теперь Анна увидела, что на склоне внизу стоит человек Десять патрульных, заслонивших ладонями глаза от солнца, потому что все они смотрели вверх на Пита.

– Готово, держите! – крикнул Пит.

Он помахал патрульным рукой и отбросил веревку от вагончика. Падая, она развернулась красивыми кольцами. Пит нырнул обратно в вагончик.

? Нам нужно его приподнять, – сказал он Анне. – Вы, дети, отодвиньтесь, освободите нам место.

Робин и Нед прижались к стенке вагончика. Анна глубоко вздохнула. Ноги у нее покалывало, они так болели, что она едва могла двигаться, но она наклонилась и подняла ноги Лео и медленно подталкивала тяжелое, обвисшее тело, в то время как Пит подтаскивал его к зияющему отверстию в стенке.

– Что? – выпалил Лео. Он открыл глаза, но ничего не мог понять. – Боже, моя голова. Я ничего не вижу... Гейл? Что это?

– Папа! – закричал Нед. – Мы здесь.

– Эй, Лео, – сказал Пит. – У нас тут кое-какие проблемы, дай нам их решить, ладно?

– Пит? – спросил Лео.

– Это я. Все под контролем, только не мешай нам О'кей?

– Авария, – пробормотал Лео.

– Ты попал в нее. Но мы в порядке. Мы доставим тебя вниз, на землю, ты знаешь, как; сколько раз ты проделывал это с нами на тренировках. Сейчас мы вытащим тебя наружу.

Пока он говорил, глаза Лео закрылись. Его тело лежало поперек сиденья.

– Держите, – выдохнул Пит. Тяжело дыша, Анна остановилась.

– Нед, держи отца, вот так, ладно? – попросил Пит.

– Я хочу помочь! – воскликнула Робин.

– Обязательно.

Пит сдвинул тело Лео так, чтобы оно лежало на вытянутых руках детей; потом наклонился вперед через отверстие и помахал патрульным.

– Все готово.

На земле двое патрульных начали осторожно тянуть веревку. Пит и Анна, с помощью Робин и Неда поддерживали Лео над сиденьем до тех пор, пока веревка на снаряжении не натянулась и его не вытащили из вагончика.

– До свидания, папа, – прошептала Робин.

Она плакала. Лео на мгновение повис в воздухе, потом патрульные начали подтягивать веревку, регулируя спуск с помощью кольца на крыше вагончика.

Анна смотрела как безжизненное тело Лео медленно поворачивается в воздухе, пока его спускали из вагончика. Он выглядел таким маленьким и беспомощным. Она задержала дыхание, ожидая, когда его поймают патрульные на склоне. Они ждали его, став в круг. «В разные моменты нашей жизни мы беспомощны, – подумала она, – но если мы знаем, что есть кто-то, готовый подхватить нас...»

Она подумала о Джоше. Увидела его мрачные глаза и услышала его низкий голос в вечер Рождества. «Ты считаешь, что мы одни во вселенной и нет никакого шанса когда-нибудь разделить, или прикоснуться к другому человеку». И вспомнила крик своей души. «Нет, я не хочу э т о г о!»

– Держат его! – выдохнул Пит. Анна поняла, что патрульные уже держат Лео, а один из них отцепляет снаряжение. Как только постромки освободились, патрульный крикнул:

– О'кей! – и Пит потянул их обратно, в то время как остальные положили Лео на приготовленные сани и начади закреплять его в них.

Анна глубоко вздохнула.

«Они позаботятся о нем, – подумала она. – Отвезут его в больницу: все будет нормально». Исчез страх, не оставлявший за последний час, он пропал, как только начались работы по спуску тех, кто находился в вагончике. Теперь казалось вполне разумным верить, что все будет хорошо.

– Ну как, – сказала она Робин и Неду с широкой улыбкой. Она обняла и прижала их к себе. – С ним все будет нормально. И с вами тоже.

Пит втащил веревку и снаряжение в вагончик.

– Следующий, – сказал он.

– Тетя Анна, – объявил Нед. Анна покачала головой.

– Сначала возьми Робин, потом Неда.

– Нет! – закричал Нед. – Мужчины идут последними.

– Если они не травмированы, – спокойно возразила Анна. – Со мной ничего не случилось, а с вами случилось, чем раньше врач займется вашими ногами, тем лучше. Вот так будет правильно, и вы это знаете.

– Она права, Нед, – сказал Пит. Он надел снаряжение на Робин и закрепил постромки.

– Мне нужно, чтобы ты помог мне вытащить отсюда, Робин, ладно?

– Да, – пробормотал Нед.

Он был очень тихим, помог Питу спустить ин из вагончика к ожидавшим внизу патрульным. Несколько минут спустя наступила его очередь смотреть вниз на приближающийся склон, где его ждали патрульные и он почувствовал радостное возбуждение. Однажды он уже спускался так на тренировках с отцом, но по-настоящему – никогда.

? Тетя Анна! – крикнул он ей вверх, он видел ее в отверстии, пробитом в стенке вагончика. – Подожди, сейчас и ты спустишься! Это здорово! – Но больше всего он думал, как будет рассказывать обо всем этом мальчишкам в школе.

Пит вернулся на крышу, чтобы проверить веревку, а Анна ждала его в пустом вагончике. Она слышала голоса патрульных внизу, которые разговаривали между собой и с Недом и Робин, закрепляя их в санях. Двое патрульных потянули сани вниз, остальные поехали за ними.

«Я не знаю, одиноки ли мы». Она сказала это Джошу на Рождество. И в тот момент он улыбнулся ей с такой теплотой, что ей захотелось протянуть к нему руки, сказать ему... Что сказать? Она посмотрела на ястреба, все еще без устали кружившего в безбрежном пространстве голубого неба, одинокого, сильного и независимого. В глазах стоял туман и она поняла, что глаза ее были полны слез. «Я не знаю, как перестать быть одинокой!» – выкрикнула она в душе.

– О'кей, Анна, твоя очередь, – сказал Пит, в последний раз проскальзывая в вагончик. Он втащил веревку со снаряжением на конце и они вместе закрепили его на ней. Пожали друг другу руки. – Рад иметь с тобой дело, – торжественно сказал он.

– Спасибо, Пит. За всех нас. Надеюсь увидеть тебя в городе. Я бы хотела что-нибудь сделать для тебя.

– Купите мне стаканчик выпивки у Тимоти, – сказал он, улыбаясь, и спустил ее из вагончика.

Они спустили ее как можно осторожнее, но все-таки не обошлось без нескольких синяков и царапин. Анна подумала, что это приятный способ возвращения на землю. Она не могла остановить вращение, но зато сверху открывался вид на все стороны света и, когда она посмотрела вниз и увидела, что опускается в кольцо сильных рук, то почувствовала прилив радости. «Я не одна, – подумала она, пока эти руки подтягивали ее к надежному, заснеженному склону. – Я не одна. Не одна».

– С тобой все в порядке? – спросил патрульный, отстегивая постромки.

– Отлично. Спасибо, – сказала она. – Спасибо всем вам, большое спасибо. С Робин и Недом все нормально?

– Великолепно. Они отличные ребята.

– А Лео?

– Конечно. Сейчас он уже в больнице. Твоя очередь, хочешь спуститься на санях?

– Нед сказал мне попроситься на снегоход.

– Сообразительный парнишка. О'кей, садись, и держись крепче.

«Я не одна, – подумала Анна, пока они спускались с горы. Она ухватилась руками за патрульного. Снег летел за ними тонкой пеленой, солнце сияло, и доброжелательный город ждал внизу, с людьми, обеспокоенными звуками сирен. – Она не одна».

И когда оказалась внизу, узнала, что с детьми и Лео не случилось ничего страшного, когда жизнь снова вошла в нормальное русло, то решила, что необходимо точно выяснить, что это значит.

ГЛАВА 18

Коридор, триста футов длиной, уходил в глуби земли на шестьдесят футов. От ослепляющей жары пустыни, вниз, по грубо обработанным ступеням, приостанавливаясь на каменных площадках, потом дальше и дальше, в темноту, Джош и Хосни, держа в руках мощные лампы, шли вслед за рабочими, пробираясь в узком пространстве, минуя ложные двери и коридоры, построенные работниками фараона, чтобы обмануть грабителей могил. И наконец, они подошли к плотно пригнанной каменной двери. Две змеи, нарисованные на ней яркими красками, угрожающе поднялись, готовясь поразить пришельцев.

– Отличное предупреждение, – с улыбкой сказал Хосни. – Но я думаю, мы все равно войдем. Мы раскачали дверь, Джош, но она раньше была открыта.

Джош положил руку на дверь. Камень был теплым.

– Давай сделаем это, – сказал он. Горло сжималось от волнения. Столько лет он шел к этому моменту, а теперь, когда они были здесь, могло выясниться, что гробница уже была когда-то разграблена, или прошедшие века оставили им лишь обломки, а может быть, и испортили, повредили мумию фараона. Джош стоял перед дверью и молился про себя.

До их прихода рабочие тщательно очистили пазы по штукатурке, маскирующей дверь и освободили ее края.

Теперь под руководством Хосни они начали открывать дверь, откалывая кусочки дерева по трещинам, образовавшимся сбоку, сверху и снизу. Когда они почувствовали, что она двигается под их пальцами, то стали обрабатывать один край, пытаясь открыть дверь, нажимая на нее. Медленно, как бы с сожалением, дверь стала поворачиваться. Их голоса эхом отдавались в коридоре.

Камень скрипел о камень. Рабочие налегли на дверь, расширяя проход настолько, чтобы мог пройти человек.

Джош и Хосни стояли у входа, за спинами рабочих и направляли свет от фонарей в открывшийся проход. Осветилась комната, такая большая, что не было видно ее углов. Но он смотрел не на комнату. На стене прямо в проходе был вырезан орнамент, печать фараона. Он направил на нее свой фонарь и прочел клинопись, заполнявшую овал резьбы.

– Тенкаур! – прошептал он. Посмотрел на Хосни. ? Тенкаур! – выкрикнул он, и они ликующе обнялись.

– А теперь начинаем! – воскликнул Хосни, и они прошли в комнату.

Свет их мощных фонарей пробегал по стенам и потолку, по квадратным колоннам, покрытым восхитительной живописью. Восхищенный шепот вырвался у рабочих.

– Мы первые!

Скрытая за сплошными скалистыми наслоениями, как и гробница Тутанхамона, гробница Тенкаура избежала набегов грабителей, которые прочесывали Долину Царей в течение веков; она ждала, нетронутая, ученых двадцатого века, чтобы они представили ее современному миру.

Они прошли в центр комнаты, рабочие вслед за ними. Ступая по кучам щебня, осыпавшегося в результате того землетрясения, которое сдвинуло скальные плиты наверху, они высоко подняли свои мощные фонари. И в то же мгновение ожило все, что спало веками.

– Боже мой, – выдохнул Хосни и стоявшие за его спиной рабочие ахнули.

Возгласы восхищения отозвались эхом. Все вокруг них сверкало золотом. Мебель, статуи, кубки, ювелирные изделия – все из золота, проглядывали из щебня и громоздились на полках вдоль стен. Наряду с золотом здесь стояли алебастровые кувшины, такие тонкие, что были почти прозрачными; сверкающие украшения, деревянные чаши с зерном и травами, доски для игр, похожие на шахматные, модели погребальных лодок, богиня с головой коровы, покрытая листовым золотом, и маленькие, ярко раскрашенные деревянные фигурка называвшиеся «шабти», которые должны были служить фараону в загробной жизни.

И вокруг, там, где известняк не откололся, каждый дюйм потолка, стен и колонн был покрыт яркой росписью картин повседневной жизни, протекавшей тридцать пять веков назад. Защищенные в этой полной тьме от обесцвечивающего солнца пустыни, краски сияли так же ярко, как в тот день, когда художники наложили их, а нарисованные фигурки людей, казалось, двигались: мужчины охотились на носорогов, рыбаки стояли в лодках из папируса, забрасывая сети; группы людей убирали урожай и делали вино; женщины пряли, работники резали скот, колесницы мчались на войну, позади конных отрядов, рабов, закованных в цепи. Джош и Хосни переходили из комнаты в комнату через двери под защитой распростертых крыльев больших нарисованных птиц. Они рассматривали сцены погребения, портреты Тенкаура и его жены, в натуральную величину, приветствующих богов и богинь; и еще были целые стены, покрытые текстами и иллюстрациями из Книги живых и Книги мертвых.

– Возможно ли поверить в это? – прошептал Хосни. – Черт побери, это невероятно!

И потом, наконец, они достигли погребальной камеры, квадратной комнаты со стенами, разрисованными картинками из жизни Тенкаура и золотым изображением богини Исиды. Джош глубоко вздохнул. Плита была нетронута. Внутри должна находиться мумия.

– Ты сделал это! – воскликнул Хосни. – Ты сделал это! Черт возьми, ты потрясающий парень!

Джош стоял как во сне. Он чувствовал себя так, как будто достиг вершины отвесной горы, голова у него кружилась, дыхание перехватывало. Всю жизнь он шел к этому моменту; ничто не влекло его так, как эти поиски.

Он стоял среди великолепия этих комнат, тысячи предметов были принесены сюда почтительными руками; столько богатства, такое разнообразие, такая яркость росписей. В семи комнатах гробницы Тенкаура хранилось больше предметов прошлого, чем большинство ученых исследовало за свою жизнь. Джош медленно повернулся на месте, как будто обнимая все это. Каждый ученый мечтает о таком моменте. И лишь немногие достигают. Хосни, уже ползая на коленях, с рулеткой в руках, составлял карту гробницы, намечая расположения основных предметов. Позднее будет решено, какие сокровища отправить в музей Джоша в Лос-Анджелесе; большая их часть останется в Музее Египта в Каире.

? Нам потребуется целый раздел только для этого, – счастливо бормотал Хосни. – Как для Тутанхамона. У него свои собственные помещения в музее, у нас будут свои для Тенкаура. И отдельный зал для мумии... Боже мой, Джош, ты себе можешь представить, что у нас есть мумия?

Они знали, что в основном она будет похожа на мумии других фараонов. Бальзамировщики следовали правилам, которые не менялись в течение тысячелетий. Будет поднята каменная крышка – для этого потребуется целая команда, и использование лебедки и подпорок – и тогда можно будет взглянуть на гроб из золота и драгоценных камней, сделанный в форме человеческого тела и еще один внутри этого, и другой внутри следующего, каждый обильно покрыт ляпис-лазурью и драгоценными камнями, вставленными в толстый лист золота, а внутри последнего гроба они найдут саму мумию, завернутую в полосы сотен ярдов тонкого льна. Когда она будет исследована рентгеновскими лучами и сканирована, они увидят Тенкаура, с головой, откинутой назад, поднятым подбородком, с руками, сложенными на груди, с нетронутыми волосами и кожей, с чертами, которые можно различить через тысячи лет.

Для многих это будет драматическая находка захоронения. Для Джоша – надписи, которые расскажут подлинную историю Тенкаура и его сына, были более волнующими, как и кухонная утварь, принадлежности для игр, мебель, потому что они уводили его все дальше и дальше в повседневную жизнь того древнего времени. Они давали ему факты и артефакты, чтобы с их помощью создать выставки в его музее для его современников. Это был труд его жизни: прокладывать мосты через века и вплетать прошлое в настоящее так, чтобы одно освещалось другим.

Он глубоко вдохнул затхлый воздух. Это был самый славный момент его жизни. Он должен был быть совершенным во всех отношениях. Но он таким не стал. Потому что Джош хотел, чтобы с ним была Анна. «Мы должны были разделить это вместе, – подумал он. – Никогда у меня не будет снова ничего подобного».

Он достаточно хорошо знал, что она отгораживается от прошлого, но должны быть способы дать ей понять, что прошлое означало для него. Она могла бы избежать столкновения с ее собственным прошлым, если ей этого хотелось, хотя он считал это ошибкой. Но разумеется, она могла бы увидеть, как человек может тратить свое время и силы на расшифровку других веков, чтобы они рассказали нам о нас самих, чтобы расположить нас в длинной цепи народов, которые являются частью нас – ведь все мы часть человеческой расы, – а также для чистой радости познания. Анна любила узнавать, она бы поняла его страсть и разделила бы ее. Потом, наверное, она разбила бы скорлупу, внутри которой что-то, казалось, спит. Или, может быть, позволила бы ему разбить это. И разбудить ее.

Он покачал головой, смущенно улыбнувшись самому себе. Гробница досталась ему, он накручивает фантазии, как школьник. Он посмотрел сквозь дверной проем, на тот путь, что они проделали.

– Я думаю, потребуется год, чтобы все описать, занести в каталог, как ты думаешь?

– Самое меньшее, – согласился Хосни, – зачем торопиться, так можно и перепутать что-нибудь.

– Нам понадобится дополнительная охрана. Сколько человек было здесь до сих пор?

– Трое. Нам потребуется армия. Я поговорю с полицией Луксора; они нас выручат для начала, пока из Каира не пришлют кого-то. Хочешь поработать теперь над планом?

– Не один, нам нужно вызвать твоего начальника из отдела Древностей и Туризма. Если мы не осчастливим его, и все правительство, у меня возникнет чувство, что мой музей очень вежливо можно отставить в сторонку. Эта гробница так велика, что Египет захочет все оставить себе, я понимаю это, но собираюсь что-то получить и для нас.

– Ты должен, ты должен получить, ты проделал такую работу, затратил деньги...

– Однако, это наследие Египта и большая часть останется здесь. С этим у меня проблем нет, я просто не хочу быть отброшенным. О'кей, почему бы тебе не отправиться в Луксор и не найти нам три смены охраны? Я позвоню в Каир сегодня же вечером. Сюда прибудут люди. Потребуется больше двух недель, чтобы доставить рабочих и оборудование, потом мы начнем выносить предметы.

Когда Хосни ушел, а рабочие поднялись наверх, чтобы съесть свой обед в тени машин, Джош прошелся по комнатам в одиночестве. Возбуждение и радость победы будоражили Джоша, но когда он стал фотографировать каждую комнату, чтобы иллюстрировать статьи, которые напишет о своей находке, движения его были точными и осторожными. Теперь он один освещал помещение своим фонарем, он нес его в руке, или клал на пол; фантастические тени метались по стенам и потолку заставляя нарисованные сцены смещаться и оживляя их! Он закреплял фонарь на кучах щебня и пользовался вспышкой, чтобы фотографировать каждую комнату под всеми углами. Тишина была абсолютной: спокойная, мирная, безразличная к миру, лежащему наверху. Интересное противопоставление, подумал Джош: в этом месте смерти, величайшими казались и безмятежность и красота.

Фотографируя предметы вперемешку и делая укрупненные снимки отдельных вещей, он понял, что фотографирует и для Анны, и для своих будущих статей. Джош уже придумывал, как опишет каждый слайд, который будет оживать на стене его квартиры, как расскажет Анне истории, составлявшие всю египетскую мифологию.

«Если мы когда-нибудь будем смотреть слайды вместе, – подумал он, – или если вообще будем вместе». Но это не помешало ему думать о ней, переходя из комнаты в комнату, и скоро создалось впечатление, что она идет рядом с ним, широко раскрытыми глазами глядя на великолепие, которые он фотографировал, ее голос вторил его восторгу, ее руки деликатно прикасались к золотым статуям и алебастровым вазам, оставляя все, как было, до прихода экспертов. И когда Джош вернулся, наконец, ко входу и стал подниматься наверх, присутствие Анны было так реально, ее место рядом с ним так естественно, что он понял: каким-то образом он найдет способ привести ее сюда.

Из своего отеля в Луксоре тем же вечером он позвонил ей в Лос-Анджелес. Разница в десять часов, рассчитал он, и, уже начал называть телефонистке номер телефона ее офиса, когда вспомнил, что это воскресенье. Но когда он дал домашний номер, ответа не было. Он откинулся в кресле, глядя в окно на лодки, плывущие по Нилу. Прошло четыре дня после Рождества, она могла еще быть в Тамараке. Но теперь вдруг ему расхотелось ей звонить. Что он сказал бы? «Я хочу, чтобы ты была здесь, это самое потрясающее время в моей жизни, и я хочу, чтобы ты разделила его со мной».

На ее конце было бы молчание, он мог бы почувствовать, как она отталкивает его даже по телефону.

Даже на расстоянии в десять тысяч миль. «3 а ч е м, Джош? Почему ты хочешь, чтобы я была т а м?»

Он рассеянно посмотрел на людей, отдыхавших на верхних палубах прогулочных катеров. На них были вечерние платья и светлые свитера, которые доставали на закате солнца. Официанты в ослепительно белых пиджаках и перчатках подавали им аперитивы. Были слышны их голоса, взрывы смеха. Он сидел один в номере отеля, глядя на них, и думал, как много всего он видел на свете, ни с кем не делясь. «Потому что каким бы невероятным ни был этот опыт, мне достаточно: я хочу, чтобы ты стала его частью. Потому что теперь все мои дела я хотел бы разделить с тобой. Потому что я люблю тебя».

«Он уже давно любил ее, – подумал он, – наверное, со дня, когда они пошли в поход на Озеро Вызова». До этого он был потрясен ее стойкостью и необыкновенным профессионализмом. В той прогулке с нею он увидел под холодным лицом, которое она являла миру, страстную душу, прорывающуюся на поверхность и откликавшуюся на красоту. Именно это он и полюбил. Что бы ни произошло у нее в прошлом, так сокрушительно подействовавшее на ее эмоции, она выжила и одержала много побед. Ее тонкий ум и мудрость остались нетронутыми, даже если казалось, что она не могла, по крайней мере, пока еще, не могла любить.

Он хотел рассказать ей, но не мог вести такой разговор по телефону. Он смотрел на опустевшие палубы прогулочных катеров: все ушли вниз ужинать. Беспокойство не исчезло, нужно было рассказать кому-то, кто знал, чем он занимается, другу. Он снова потянулся к телефону и позвонил Гейл и Лео. Телефон долго звонил, пока не ответил незнакомый голос.

– Алло. Дом Кальдеров.

– Кто это? – удивленно спросил Джош.

– Лена. Я убираю дом Кальдеров. Их сейчас нет, они в Альбукерке. Я могу передать.

Расстроенный, переполненный желанием поговорить о своей истории с раскопками, Джош взял карандаш.

– Ты можешь мне сказать, как им туда позвонить?

– А, в больницу. Я могу дать номер...

– Больница? Почему?

? Ну, несчастный случай, знаете. Все знают о...

Сердце у Джоша, казалось, остановилось.

? Что? Какой несчастный случай?

? На фуникулере. Как это можно не знать? Это было по телевизору и везде. Он упал. Ну, не весь, знаете, только один вагончик, а другой был раздавлен и в нем как раз был Лео. Никто не убился; это было прямо с утра, так что никто больше не поднимается в горы.

Прямо с утра...

«Джош, мы с Анной поднимаемся в горы завтра утром, ты с нами не собираешься?» – «Я не могу, рано улетаю в Египет. В следующий раз поднимемся».

– Кто еще пострадал? – спросил он сдавленным голосом.

– Дети: Робин и Нед, у них сломаны ноги. Там была сестра Гейл, но с нею все в порядке. Говорят, она спасла детей, прижала их к себе, поэтому они не выпали. Вокруг такое творится, такая суматоха...

«С нею все в порядке. С нею все в порядке». Его рука дрожала и он заставил свои пальцы разжать телефонную трубку. «Я должен был быть с нею», – подумал он. И понял, что хотел быть с ними со всеми: с Анной, Лео и Гейл, и с детьми, с Уильямом, Ниной, Мэриан.

– ...нашла номер в Альбукерке, – говорила Лена. Она прочла ему номер. – Они в пятнадцатой палате. Можно позвонить им туда.

– Спасибо, – сказал он и сразу же назвал телефонистке номер.

Когда он, наконец, дозвонился до Гейл, то заметил, что у нее усталый голос.

– О, Джош, как чудесно тебя слышать. Мы еще мало что знаем; у него трещина на черепе и, возможно, есть гематома, поэтому мы здесь, если вдруг понадобится хирургическая помощь. Анна с Робин и Недом в больнице в Тамараке, у них обоих сломаны ноги, но они держатся молодцом. Почему бы тебе им не позвонить?

Снова он заказал разговор с больницей в Тамараке, и услышал холодный голос Анны так близко, что казалось, они могли дотронуться друг до друга.

– С тобой действительно все в порядке? – спросил он. – Я хочу быть там, но смогу уехать только через несколько дней.

– У нас все в порядке, больше всего мы беспокоились о Лео. Как это хорошо с твоей стороны, Джош, но не торопись, нам ничего не нужно.

– Это не вам нужно, а мне, – сказал Джош. ? Я хочу быть там, с вами. Со всеми вами.

– Спасибо, – она говорила тихо, и теперь он услышал в ее голосе волнение. – Это было тяжелое время, Джош, все эти пострадавшие – никто не погиб, слава Богу, но у одного из них сломана спина, а у других – кости, и, конечно, все они рассержены и потрясены... и в городе тоже много недовольства; говорят о плохом техническом обслуживании фуникулера, даже о халатности. Туристы уезжают. Можно подумать, что здесь зона боевых действий; они сидят в аэропорту, пока не попадут на самолет.

– Почему? Чего они боятся?

– Дьявола, наверное. – У нее был странный голос, но Джош услышал в нем нотки печали, и знал, что был первым, с кем она смогла когда-то говорить, не создавая видимость доверия и успокоенности. – Как будто они думают, что попали под действие какого-то злого умысла. Газеты и телевидение обсуждают другие проблемы, с которыми мы сталкивались, и расследование Управления по охране окружающей среды тоже здесь фигурирует, потому что они не хотят прислать нам нужные документы и мы не можем закончить это дело. Так что народ уезжает. А те, кто остается, ругают и обвиняют компанию.

– Что случилось с фуникулером?

– Никто не знает. Следователи уже здесь, из государственной Комиссии по транспорту, они обнаружили, что отсутствует болт, но он не относится к тому креплению, что держало нас на канате. Никто не знает, почему наш вагончик соскользнул с каната.

– Для чего был нужен тот болт?

– Это часть страховочного механизма. Если бы на вагончике испортилось крепление, этот механизм определил бы это и остановил фуникулер. На нашем вагончике эта система не действовала, потому что не было болта, поэтому мы начали подниматься на гору, и канат двигался, а мы нет, и вагончик, который как раз был хорошо прикреплен к канату, врезался в нас. Я не могу проверить, как это все могло испортиться сразу – что-то случилось с креплением и выпал болт, но на сегодняшний день они обнаружили именно это.

– А Робин и Нед?

? Они в порядке. Сейчас я в палате Робин, она смотрит телевизор. Нед в палате напротив, говорит по телефону. Оба они так возбуждены случившимся, что только об этом и говорят. Я думаю, завтра вся школа будет здесь; телефоны звонят непрерывно. Я завидую их жизнерадостности; всю эту историю они превратили в фильм. Нед называет его «Ужасный фуникулер», от чего его родители не в восторге, а Робин дала ему название «Кровь на снегу», что не лучше; они и продюсеры и разумеется, звезды. По-моему, рассказов хватит еще лет на пятьдесят.

– Как ты? – спросил Джош.

– Со мной ничего не случилось. Не могу в это поверить, но факт остается фактом; я единственная из десятерых не получила ни царапины.

– Я не это имел в виду.

– Я знаю. – Они помолчали. – Никто еще не спрашивал меня об этом.

Ее голос изменился; вдруг она перестала контролировать его. И в это мгновение их голоса, казалось, соприкасались, как будто не было ни телефона, ни расстояния между ними, ни египетского отеля, ни больницы в Колорадо, только их голоса, без стеснения прикасавшиеся друг к другу. Никогда они не были так близки.

– Расскажи мне, – попросил он.

– Я еще не думала об этом. Не знаю в точности, что я чувствую. Облегчение конечно, но еще и боль; странно, мне все еще кажется, что мы покачиваемся там, не зная, упадем мы или нет. Я не знала, насколько серьезно ранен Лео; не знала, нет ли в другом вагончике погибших, и знала, что не смогу защитить Неда и Робин, если мы оторвемся... наверное, у меня получился такой запас волнений, что весь не кончился за один раз.

– Нет, – сказал Джош. – Ужасы всегда тянутся долго, так ведь? – Анна молчала.

– Но легче, когда есть друзья. Я надеюсь быть там в среду, Анна.

– Я буду... мы будем рады видеть тебя, – сказала она.

Она хотела ему рассказать, каким приятным был его голос, как она ему благодарна за этот звонок, как перехватило у нее дыхание, когда он сообщил, что приедет через три дня. Она хотела рассказать ему, что думала о нем, пока ждала помощи на фуникулере. Но получились только обычные слова.

– Очень рада, – добавила Анна, пытаясь приукрасить их для него. – Как твои раскопки? Вы нашли гробницу? Она цела?

– Да, и да. – Анна поняла по его голосу, что он улыбается.—Ты не хочешь сейчас слушать об этом, хотя...

– О, я хочу. Хочу слышать об этом все. Как чудесно Джош. Ты так долго этого ждал. Это гробница Тенкаура?

– Да, его печать была прямо на двери.

– Значит, это первое, что вы увидели. Какое у тебя должно быть необыкновенное чувство. Вы были первыми?

– Мы первые. Ничто не тронуто. Загромождено обломками от землетрясения, но удивительно, как мало предметов разбилось, даже большая часть алебастра цела. Анна, ты должна это увидеть. Ты не поверишь, какая это красота и невероятное количество: все от суповых половников до золотых тронов.

– А Тенкаур?

– Он здесь. Пока мы не трогаем его; нам нужно очистить другие комнаты и в первую очередь коридор. Но он долго ждал, может подождать еще немного.

Она тихонько засмеялась.

– Это как в сказке. У многих ли людей было за их жизнь что-либо подобное? Я так рада за тебя. Как ты можешь быть таким спокойным?

– На самом деле, я неспокоен. Чувствую себя, как ребенок. Это был невероятнейший день, с той минуты, как мы нашли дверь. – Его слова побежали быстрее, выливаясь, как будто, думала Анна, он копил их, пока не получил возможность сказать ей. – Ты помнишь ступени, как они выглядели наверху, вот представь себе, ступени идут вниз...

Она слушала, видела комнаты, которые он так живо описывал, прикасалась к холодному алебастру и теплому золоту, вдыхала горячий, затхлый воздух. Она проходила по этим комнатам в момент, когда совершалось открытие, сидя в больнице, ожидая, пока срастутся поломанные ноги Робин и Неда, ожидая звонка Гейл из Альбукерка, которая расскажет о новостях, что обнаружила комиссия.

Она подумала об этих двух местах: гробница фараона и Тамарак. И вспомнила, как утром врачи говорили, что в городе тихо, как в могиле. «Мы с Джошем не очень-то и далеки, если так», – подумала она.

– Через несколько дней после приезда у меня будут слайды, – сказал Джош. – Если захочешь, устроим снова показ; хорошо, конечно, быть здесь, но сейчас это лучшее, что мы можем сделать.

– Я бы очень хотела, – просто ответила Анна. Получилась пауза, и она поняла, что он приготовился к ее отказу, как она уже отказалась несколько дней тому назад, на Рождество. – И я хотела бы поговорить с тобой об этой аварии. Так много всего случилось и столько было дел, когда мы оказались внизу... Я еще сама не разобралась.

– У нас будет полно времени для разговоров, – успокоил ее Джош, и в его голосе слышалась радость. – Я позвоню тебе из Нью-Йорка, как только пройду таможню; потом я уже буду знать, когда отправлюсь в Тамарак. Ты будешь там, правда? Когда ты возвращаешься в Лос-Анджелес?

– Не раньше, чем вернется Гейл. Я не могу оставить Робин и Неда. Я буду работать здесь, в офисе Лео, моя секретарша пришлет мне, что понадобится.

– А Гейл не вернется через три дня, как по-твоему?

– Сомневаюсь. Но даже если и вернется, я подожду тебя.

Слова пели на проводах, протянувшихся на мили между ними. Анна слушала, как они гудели и ждала ответа Джоша, опасаясь, что тот попытается оттолкнуть ее.

– Увидимся в среду, – сказал он, наконец, очень спокойно. – Как только я смогу это уладить.

Когда они положили трубки, Анна тихо сидела, забравшись с ногами на кушетку, где провела предыдущую ночь. Робин лежала в постели, смотрела фильм, с наушниками на голове. Взгляд Анны упал на окно. Плотные тучи заполнили долину, закрыли горы с каждой стороны; снежные хлопья мелькали в сером воздухе, начиналась предсказанная метель. «Тучи сгустились и над Тамараком, – подумала Анна, – радость от хорошего начала сезона исчезла после падения вагончика». Она почувствовала это еще позавчера, когда их спустили с гор и пришли тучи. В коридорах больницы и в городе шептались; все строили предположения о случившемся и о том, что будет дальше.

Но сейчас Анна сидела в палате Робин, рядом был телефон и она осознала, что на душе у нее тепло и спокойно.

«Увидимся в среду, как только я смогу это уладить».

– Тетя Анна! – позвал Нед из своей палаты.

– Иду– Анна встала, чтобы идти к нему. Она не знала, что будет дальше; даже не представляла себе, как бы ей хотелось, чтобы развернулись события, но шаги ее были легки, когда она пересекала больничный коридор. «У нас будет полно времени для разговоров. Я буду ждать тебя».

Винс услышал об аварии на фуникулере из вечернего выпуска новостей, когда одевался к ужину. Он стоял в центре комнаты, с незастегнутой рубашкой и галстуком, повисшим в руках, и смотрел на снятые утром кадры с упавшим на склон вагончиком, с вагончиком, еще висевшим на канате, и кадры безлюдной горы.

– Опасение бродит по улицам Тамарака сегодня вечером, – вещал репортер. – Опасение, что люди, руководившие этим блестящим, шикарным курортом, могут стать беспечными от успехов; опасение, что проблемы последних нескольких месяцев могут оказаться для них непосильными. – Репортер стоял перед Тимоти, мрачно нахмурившимся и показывающим на людей, гуляющих по торговому центру. – Гости уезжают; поступают отказы. Как мне сегодня сказал один лыжник; «Я могу проверить свои крепления на лыжах, но я не могу контролировать парней, которые должны заниматься фуникулером». Он уехал сегодня. В Аспен.

Винс щелкнул кнопкой дистанционного управления, переключаясь на другой канал:

– Погибших нет, что, как говорят специалисты, просто чудо. Люди в упавшем вагончике получили самые серьезные травмы, но предполагается, что все поправятся. Лео Кальдер – президент «Тамарак Компании», находился в верхнем вагончике; был отправлен в больницу Альбукерка с поврежденным черепом. У двоих его детей, которые были вместе с ним, сломаны ноги. Четвертым пассажиром в вагончике была Анна Гарнетт, известный Лос-анджелесский адвокат по бракоразводным делам. Люди из лыжного контроля говорят, что она спасла жизнь двоим детям, потому что крепко держала их, когда вагончики столкнулись, и задняя часть их вагончика была снесена...

Винс яростно переключил канал.

– Попытались взять интервью у мисс Гарнетт, но она не показывалась. Что касается пострадавших, в обоих вагончиках, то они в больницах Тамарака и Дуранго, и мы не смогли поговорить с ними. Сегодня я беседовал с Китом Джаксом, помощником управляющего горной службы компании.

На экране появился Кит, самодовольно улыбавшийся перед камерой.

– У нас никогда не было проблем с фуникулером; он надежно построен, как все в этом месте. Я имею в виду; что каждый день мы поднимаем на гору тысячи людей и никто никогда не пострадал. Кто-то к этому приложил руки; мне кажется, но я не знаю, кто и почему мог бы захотеть этого. Ужасно для города, пострадавшие люди, и еще говорят, о воде, как это было, вы знаете, отравленной при последнем оползне, но там все исправлено, и думаю, нечестно обвинять город в том, что есть какие-то проблемы. Я считаю, они могут возникнуть где угодно.

Винс выключил телевизор. «Немного заумно, – подумал он. – Однако недостаточно заумно, чтобы избавиться от нее». Он щелкнул кнопкой пульта. Она еще здесь, еще здесь, еще здесь. Что же с ней делать?

Она нависла над ним, как меч. Она не разболтала свою историю прессе, никаких признаков нет, но это еще сидело в ней, как пружина, готовая распрямиться, когда она ее отпустит... когда он будет совсем близко к вершине, почти дотронется до нее...

Она выматывала его месяцами, встречаясь с родственниками и манипулируя ими, показывая ему, что могла бы атаковать его постепенно, и на расстоянии, прежде чем использовать оружие, которое окончательно уничтожит его. А он был так занят, ссылался на нехватку времени, безграмотный прихвостень. Надо было самому за нее взяться. Вот что он упустил. И он должен был сделать это, не откладывая, прямо сейчас. Можно было бы выбраться в Тамарак через несколько дней, сократив поездку во Флориду, хватило бы дня, а потом в Денвер, проверить там народ, и вернуться в свой офис до того, как в конце января соберется Конгресс. Сенатор был известен тем, что никогда не пропускал заседаний, и не хотел портить эту репутацию.

Но когда он поразмыслил об этом, дело показалось ему не таким срочным. Сейчас она была вне пределов досягаемости, вероятно, занята с Лео и детьми, в больнице. И по правде говоря, Кит неплохо сработал с фуникулером. Чем больше Винс думал о нем в течение двух последних дней, тем больше тот ему нравился. Можно было многое сделать; когда приедет в Тамарак, многое прояснится, и надо будет поговорить с Китом.

– Как ты это сделал? – спросил он, когда они сидели в его апартаментах в отеле «Тамарак». Винс налил виски в два стакана, добавил льда, и откинулся, глядя мимо Кита на гору с лыжными трассами. Спустилось несколько лыжников, резко остановившись у дороги выше закрытой станции фуникулера чтобы перейти на другую сторону горы, где работал подъемник. Пустой канат фуникулера уходил вверх, терялся из виду; вагончики сняли и поставили в ангар на вершине горы до окончания расследования и ремонта.

Глядя на канат, Винс думал о городе, каким увидел его из такси, на пути из аэропорта сегодня после обеда. Широкие, молчаливые улицы, дома и лужайки, на фут засыпанные свежевыпавшим снегом, очищенные и выметенные тротуары, ожидающие толпы людей, которые так и не пришли. Город был странно спокоен. Был новогодний праздник, и в обычный год улицы и торговый центр были бы заполнены приезжими, которые ходили по магазинам или приходили выпить и перекусить, спустившись с горы. Ни в этом году такого не было. В этом году большая их часть уехала рано, немногие оставшиеся упрямо старались выглядеть веселыми, чтобы деньги не пропали даром. «Город-призрак, – подумал Винс и усмехнулся. – Проклятый город-призрак».

– Ну? – спросил он. – Как ты это сделал?

– Может быть, тебе лучше не знать, – сказал Кит. – То есть если они тебя спросят, ты мог бы сказать... ну знаешь.

Винсу пришла в голову мысль, что Кит сильно похож на ласку. С волосами песочного цвета, худое лицо над растрепанной бородкой, прищуренные при разговоре глаза – все придавало ему вид хитрого и изворотливого человека. Винс вспомнил, что и доверял ему только потому, что тот не производил на него такого впечатления раньше.

– Я задал тебе вопрос.

Кит пожал плечами.

? Это трудновато объяснить, если ты не знаешь, как работает фуникулер, но главное, что я сделал, это блокировал крепление, чтобы оно не держало...

? Что ты использовал для этого? Чтобы блокировать?

? Кусочек дерева, знаешь, два на четыре.

? Что с ним случилось?

– Выпал, где-нибудь. Какая разница? Я имею в виду, его там не было, когда, знаешь, следователи проверяли, так что крепление выглядело для них нормально. Продолжать? – Винс кивнул. – Есть еще это страховочное устройство, оно как выключатель, который останавливает фуникулер, если крепление плохо зацеплено. Я его тоже зафиксировал: там есть болт, который удерживает выключатель на месте, и я его-то как раз и убрал.

– Болт?

– Точно. Так крепление было зажато, а выключатель не получил об этом сигналов, поэтому не мог отключить фуникулер. Вот вся система и работала, вместо того, чтобы, как ты знаешь, остановиться, и когда они стали резко подниматься вверх, крепление не могло удержать тяжести и вагончик остановился. То есть канат двигался и следующий вагончик налетел на них. Это надо было слышать. Все очень просто, скажи?

– Где болт? – спросил Винс. Кит усмехнулся.

– Я его спрятал.

Винс ждал. Кит осушил свой стакан и налил из бутылки шотландского виски. Не спрашивая Винса, налил и ему.

– Слушай, Винс, вот такая штука. Я собираюсь отсюда смотаться. Я хочу сказать, уже сыт по горло и Лео, и компанией и всем этим курортом, надоело до чертиков. Я много чего мог бы сделать. У меня масса талантов, только негде их проявить в этой дыре. А я пообещал одной дамочке взять ее с собой, когда поеду.

– Никто тебя не держит, – сказал Винс. – Хочешь в Денвер? Чикаго? Нью-Йорк? Я могу позвонить кое-кому, если хочешь. Ты рассказывал, где спрятал болт.

– Нет, не рассказывал. Пока нет. Слушай, это все хорошие города и так мило с твоей стороны, что ты, как говоришь, поможешь мне и все такое, но эта дамочка хочет поехать в Вашингтон, и я думаю, это неплохая идея. То есть, я что-то говорил об этом раньше, помнишь? Я спрашивал, возьмешь ли ты меня с собой.

– Не помню. Все хотят поехать в Вашингтон, все хотят свободного полета.

– Но не я, – быстро сказал Кит. – Не так. Я готов работать. Я же молодец, ты сам сказал, и многое мог бы сделать. То есть у меня есть способности, знаешь, а я никогда ими не пользовался, разве только, работая на тебя. И я решил, мы бы провернули дело сейчас и вскоре, когда тут все утрясется – по мне так я прямо сейчас уехал бы – но попозже, может быть, через несколько месяцев, я бы приехал в Вашингтон и мы бы стали вроде партнерами, ты был бы президентом, а я – твоим помощником. Главным помощником. Ты говорил, помнишь? Я сказал, что мог бы поехать с тобой, когда ты станешь президентом, и ты сказал, почему бы нет?

– Не помню. Но я еще далеко не президент. Когда это случится, напомни мне обо всем этом. Если ты не можешь подождать до тех пор и решил уехать из Тамарака, мои друзья в Нью-Йорке и Чикаго помогут тебе найти применение твоим способностям. Если ты пытаешься давить на меня, Кит, то это напрасный труд. Я просил тебя дать мне отчет и ты его не закончил.

– Что еще было, так это звонок в офис сегодня утром. Эти парни, ну, знаешь, из Египта, отказались. Я думаю, они прочли о фуникулере и сообразили, что не такое это надежное дело. Я держу глаза и уши открытыми, Винс; считаю, я тебе, действительно, пригожусь. Мне нужно обещание, ты знаешь.

Наступили сумерки и Винс протянул руку и включил настольную лампу, которая стояла позади него. Свет выявил черты худого лица Кита, сделав щеки более впалыми, а Адамово яблоко более острым. Вытянутые ноги он удобно устроил на подушечке, которую подкладывают под колени, когда молятся. Вид у него был довольный и бесцеремонный, но на Винса он смотрел так напряженно, что почти косил, а уголок рта слегка подергивался, что свидетельствовало о том, как это было для него важно. Достаточно важно, чтобы держать Винса на мушке. «Черт, – подумал Винс, – он прав, он мне нужен. На какое-то время еще будет нужен. А потом можно от него откупиться или послать куда-нибудь. Это будет нетрудно; он лопнет, как воздушный шар сразу же, как столкнется с трудным делом. Со мной или с кем-то другим. Всегда кто-нибудь занимается такими вещами».

– Конечно, я обещаю, – с легкостью сказал Винс. – Я не знал, что это так много для тебя значит. Ты – ценный человек в моей команде, Кит, я не хотел бы потерять тебя – Он медленно покачал головой. – У людей в правительстве не так уж много настоящих друзей, ты знаешь, которым можно доверять. Это я и имею в виду, когда говорю, что люди хотят свободного полета. Но ты не из таких, ты знаешь, как делаются дела, ты не собираешься пачкать руки и гордишься своей работой. Мы очень с тобой похожи. Ты прав; мы составляем хорошую команду.

Кит сощурился от света лампы.

– Спасибо, – сказал он, не выдавая своих чувств. – Я скажу моей подруге, что мы едем. Как насчет апреля? Это, знаешь, четыре месяца. Достаточно времени, чтобы здесь все успокоилось.

Винс почувствовал, что его шантажируют, и им овладела ярость. Он мило улыбнулся.

– Рановато для меня. Апрель – кошмарный месяц в Сенате; ты это узнаешь, когда будешь работать там. Давай подумаем об июне, когда у нас затишье. У меня будет время все тебе и твоей даме показать, помочь найти жилье, чтобы ты себя почувствовал, как дома. Кит, я не собираюсь нарушать договор, но у меня много дел, и будет лучше, если ты закончишь свой доклад. Ты проделал отличную работу с фуникулером – конечно, я никогда не сомневался в тебе – и ты очень хорошо выступил по телевизору. Ты сказал: «кто-то приложил к этому руку». У тебя спрашивали, что ты имел в виду?

– Они не могли бы спросить, я оттуда сразу же убрался. То есть я отправился в Дуранго, побродить, я решил, что сначала надо поговорить с тобой.

«Он не допустил промаха, – подумал Винс. – Плохо, что он такой хорек, он и правда непростой парнишка».

– Молодец, – сказал Винс и подождал.

– Ах да, болт, – сказал Кит. – Я спрятал кое у кого, возле гаража. – Он усмехнулся, взглянув на Винса. – Там рабочие заканчивают перестраивать что-то, и в Дамстере полно мусора, всякой строительной чепухи, ты знаешь, я его туда и сунул. Он отличается от всех остальных железок, кто ищет, тот болт не просмотрит. Если им сказать, где искать.

– Чей гараж? – спросил Винс.

– Джоша Дюрана, – ответил Кит, расплываясь в широкой ухмылке.

Винс сорвался с кресла и начал мерить комнату шагами, чудесное возбуждение бурлило в нем.

– Это ты имел в виду, когда сказал, что кто-то приложил к этому руку?

– Может быть. Я имею в виду, не могу точно вспомнить, о чем я тогда думал.

– Они тебя спросят об этом. Надо сказать что-нибудь поинтереснее.

Кит пожал плечами.

– Все это я знаю. Кто-то мог! А кто, не уследишь, народ ходит всякий. То есть и Джош ходил. Лео брал его с собой и объяснял всю эту чертову чепуху. И он болтался там...

– Кто?

– Ну я же говорю тебе. Джош. Когда бы ни оказался городе, приходил утром с Лео и Анной. Только в тот день не пришел. Я слышал, он уехал из города.

Винс опять рванулся вперед, вышагивая по комнате, и вдруг почувствовал прилив энергии, силу в мускулах, живость в мыслях. Он знал, что и как делать, сценарий был разыгран в его мозгу безукоризненно. Кит сделал дело еще лучше, чем он думал.

– Кому поручено расследование? – спросил Винс. Он стоял рядом с креслом Кита; только так он мог возвышаться над ним.

– Какой-то Халлоран. – Кит снизу посмотрел на него. – Ирвинг или Эрвин, вроде этого, странное имя. Он остановился здесь, в отеле. Хочешь, чтобы я доставил его к тебе?

– Я сам займусь этим. – Винс подошел к двери и открыл ее... – Завтра или послезавтра я позвоню тебе перед отъездом. И мы созвонимся, когда я вернусь в Вашингтон.

Кит неохотно поднялся из кресла.

– Лучше я позвоню тебе. Завтра, думаю, у нас будет много дел, знаешь, поговорить о том, о сем, как здесь, народ задает мне вопросы, и Лео на днях возвращается, и мне не нравится болтаться здесь...

– Кит, я тебе полностью доверяю, – тепло сказал Винс. Он положил тяжелую руку на узкие плечи Кита. – Ты со всем справишься. Ты мне очень помог, настоящий друг. Если ты здесь, Кит, то я ни о чем не беспокоюсь; никому больше я не мог бы поручить все организовать, как надо. – Он подтолкнул его к двери. – Можешь звонить мне в любое время, ты это знаешь. И я позвоню тебе до отъезда. Обещаю.

Когда он ушел, Винс позвонил Белуа в Денвер.

? Все здесь твое. Звони завтра утром Чарльзу; они готовы будут тебе заплатить, лишь бы ты взял у них компанию.

? Есть еще египтяне, – сказал Белуа.

? Больше нет. Они передумали. Говорю тебе, компания твоя. Как раз за ту цену, что ты назовешь.

? Черт побери. Ты отличный друг, Винс. Мы проведем отличную кампанию. Значит, когда приедешь в Денвер, можно отпраздновать.

? Завтра. Я позвоню, когда приеду.

Потом он позвонил портье и спросил номер телефона в комнате Ирвина или Эрвина Халлорана.

– Арвин Халлоран, да сэр, – сказал оператор, – и соединил его с номером Халлорана. Час спустя Халлоран был у Винса, который заказал напитки в номер.

– Это очень великодушно с вашей стороны, – сказал Винс, когда они сидели в креслах у окна. Теперь гору Тамарак не было видно в темноте, но на ее обширной поверхности, мерцающей, как самые яркие звезды на небе, работали машины для подготовки трассы, разглаживая склон для завтрашнего катания. Винс наполнил два стакана и поставил в центр стола блюдо с сыром, корзиночки с крекерами и орешками.

– Я ценю то, что вы уделили мне время.

– Мы никогда не пренебрегаем информацией, сенатор, – сказал Халлоран, набирая горсть орешков. Это был громадный мужчина с лохматыми волосами и очками в металлической оправе, которые увеличивали проницательные карие глаза. – В любом случае, это большая честь познакомиться с вами. У вас здесь много поклонников; хочу вам сказать, что мы по-настоящему гордимся вами, сенатор.

– Спасибо, – сказал Винс. – Мне необходимо это слышать. Нам в правительстве нужно знать, что люди понимают, как мы стараемся. Иначе просто падаешь духом. – Он отпил из своего стакана. – Меня расстраивает положение дел в Тамараке. То, что случилось в городе, очень плохо, в любом случае. И конечно, для моей семьи. Я думаю, вы уже встречались со многими из них.

– Встречался. Хорошие люди, сенатор, вы счастливый человек, у вас такая дружная семья. Жаль, что им так не повезло.

– Мне, действительно, повезло? Не знаю, что сейчас дало ваше расследование.

– Мы не говорим об этом, вы понимаете. Но вам, сенатор, я безо всякого сомнения могу доверить наши сведения, ведь вы не станете их разглашать. Мы побеседовали со всеми из находившихся в этих двух вагончиках, кто смог ответить на наши вопросы. Совершенно ясно, что вышло из строя крепление. Наверное, вы не знаете, что это... – Винс, не прерывая его, выслушал описание технических подробностей. – Кажется, теперь оно работает, а к техническому обслуживанию и эксплуатации претензий нет, но нужно дождаться результатов лабораторных исследований для полной уверенности; при столкновении механизмы были повреждены. Мы не знаем, почему фуникулер не отключился, как это должно было быть, в опорной скобе страховочного механизма отсутствует болт, который сместился со своей рабочей позиции.

Винс сильно нахмурился.

– Отсутствует. Он выпал?

– Мы не знаем. Вероятно, он расшатался из-за вибрации и выпал, хотя техники говорят, это заметили бы, если были неполадки с болтом – он большой и необычной формы, его ни с чем не перепутаешь. За пять дней до происшествия проводился полный технический осмотр механизма крепления; болт мог потеряться в один из последующих дней. Так или иначе, но мы искали его и не нашли. Или он выпал из-за вибрации, или... кто-то вынул его из скобы.

Винс быстро поднял глаза.

– Почему вы так говорите?

– Ну, помощник начальника горной службы, Кит Джакс, намекнул на это. Странный парень – о, извините, это ваш родственник, не так ли?

– Мой племянник. Немного странный, я согласен. Но, в основном, надежный. Что он сказал?

– Что кто-то мог сделать это. Мы занимаемся этим, но это дело шерифа, мы ведь должны лишь проверить техническое состояние системы. А оно кажется нормальным. Лео Кальдер – он ведь женат на вашей племяннице? Кстати, мы побеседовали с ним в больнице Альбукерка; парень держится хорошо, кажется, ему не понадобится операция. В любом случае, он и его команда возглавляет мой список; они четко вели записи проверок и контроля механизмов, техническое обслуживание безупречно. Но потом случилась эта неприятность, так что, похоже, где-то они допустили небрежность. Или не допустили, а кто-то попытался испортить систему, хотя понятия не имею, зачем это кому-то понадобилось. Но даже если мы никогда не узнаем, в точности, что случилось мы должны рекомендовать, чтобы все страховочные болты были снабжены блокировкой во избежание появления зазоров, и до начала работы фуникулера необходимо ежедневно проверять систему в течение нескольких недель. Таково мое мнение. Мы бы хотели оправдать их полностью, сенатор, – я знаю, это важно для их бизнеса – но пока не могу сделать это. Не сейчас, во всяком случае.

– Боже мой, Арвин, не говорите о вмешательстве в их бизнес, это разорило бы их. – Винс встал, засунув большие пальцы рук за ремень, глядя в пол, с расстроенным лицом. – Они так много работают, чтобы дела шли успешно... – Он задумался, медленно качая головой. – Да, я должен сделать это, у меня нет выбора, – сказал он наконец. – Я предпочел бы не говорить, но... Арвин, а что если вы найдете болт?

– Ну, мы смогли бы узнать, что случилось. Или болт неисправен, или саботаж. – Он взял еще горсть орешков и посмотрел на Винса долгим взглядом. – Именно поэтому сегодня вечером я здесь, сенатор?

Винс печально кивнул.

– Боюсь, что да. – Он снова сел и вновь наполнил стаканы. – Это нехорошая история. Единственный положительный момент – это то, что моя семья, я уверен, в этом не замешана.

Халлоран откинулся в кресле, стакана почти не было видно в его широкой ладони.

– Я слушаю, сенатор.

Винс выдержал паузу. Высоко на горе машины прокладывали трассу на спуске Итана под канатом фуникулера, их фары освещали то место, на склоне, куда упал вагончик.

– Есть один человек, его зовут Джош Дюран, – сказал он. – Живет в Лос-Анджелесе, археолог, и, кажется, профессор Университета. Он и моя дочь были вместе какое-то время, поэтому я с ним и познакомился, хотя и не очень близко; это хладнокровный мерзавец, с которым трудно находиться в дружеских отношениях. Он проводит здесь много времени; и я слышал, купил новый дом в Ривервуде. Дюран приезжает сюда уже много лет и никогда не уделял ни городу, ни компании внимания больше, чем любой другой турист. Потом, несколько месяцев тому назад, начал повсюду бывать, беседовать с людьми о компании и о ее проблемах – вы же знаете о загрязнении резервуара; к сожалению, средства массовой информации много писали об этом – и стал проводить много времени с Лео Кальдером и его семьей. Он даже сам себя приглашал на семейные ужины. А затем попросил Лео показать, как работает механизм, системы безопасности и все остальное.

Халлоран наклонился вперед.

– Вы понимаете, каким странным это кажется, ? продолжал Винс расстроенным и доверительным тоном. – Некоторые из нас забеспокоились, не собирается ли он купить «Тамарак Компани». Бог знает, почему, может быть, решил, что устал от мумий, и пора заняться делом. – Они с Халлораном обменялись улыбками. – В любом случае, нам показалось, что у него именно такие намерения. Конечно, семья не собиралась продавать компанию, и, насколько я знаю, прямо он ничего не говорил. Но на Рождество – я не смог здесь побывать, моя проклятая жизнь политика задержала меня в восточных штатах – так этот Джош Дюран явился на ужин, и мой племянник Кит рассказал мне, что ни с того, ни с сего тот заявил, будто нашел группу египетских инвесторов, которая хочет купить акции компании. Нашел, представляете? Бегая по пустыне, он спрашивал каждого шейха, не хочет ли тот купить «Тамарак Компани». Позвольте сказать, большинство из нас было потрясено, и я очень рассердился. Вы семейный человек, не так ли, Арвин?

Халлоран кивнул.

– Четверо детей, двое внуков, и еще один на подходе.

– Тогда вы понимаете, что я имею в виду. Семья. Боже, что еще может значить больше для человека? И я уверен, ваша семья с вами, в Денвере.

– Городок Аврора. Рядом с Денвером. Да, нам повезло, все живут рядом.

– Вам больше, чем повезло; вы имеете благословение свыше. А я не могу отлучиться из Вашингтона; чем же я мог бы помочь этим людям? Я не могу не любить свою работу в Сенате, для меня это стало настоящей страстью; работа на благо моего штата и моей страны. Но когда я вижу сукиного сына, который хочет использовать мою семью, говорю я вам, это буквально сводит меня с ума. Хорошо, так или иначе, думаю, он сказал, что его так называемые друзья, эти иностранцы, не хотят распоряжаться контрольным пакетом акций в компании. Однако, кто знает, что на самом деле имел в виду? Тогда он, наверное, думал, что семье потребуется какая-то помощь, Может быть, даже, думал, что они беспокоятся о продаже компании. Но Лео и его жена не хотят этого и об этом всегда заявляют. Я думаю, на Рождество здесь получился большой спор, и Дюран смог получить от них согласие на переговоры с египтянами, если они сюда приедут. Прошедшие несколько дней показали, некоторым из нас, – Винс сделал паузу, – что Дюран мог подумать, что есть способы убедить их продать компанию по той цене, которую предложат он и его египетские друзья.

– Убедить их продать, – повторил Халлоран. – Устроив аварию, которая сделала бы компанию менее привлекательной?

Винс воздел руки кверху, растопырив пальцы.

– Я не обвиняю его. Позвольте сказать, что я еще выяснил. Всем нам кажется, что Дюран так и не простил моей дочери разрыв с ним, мы думаем, он перенес свои планы мщения и на семью. Но вот он здесь, присосавшись к ним, купил дом по соседству. И одним из способов сблизиться с ними было то, что он сопровождал Лео в его инспекционных посещениях станции фуникулера. Каждое утро без одной минуты десять Лео отправлялся на гору, по нему можно было сверять часы. И Дюран, ехал с ним, если был в городе. Они поднимались на фуникулере, разговаривали с туристами, и съезжали на лыжах вниз. Единственный день, который Дюран пропустил, был день аварии на фуникулере. В это утро он уехал из города. Далеко, аж в Египет. Он там давно занимался раскопками, искал гробницу, насколько я понимаю, но вдруг ему срочно потребовалось туда ехать именно в то утро.

Они задумчиво выпили и Винс наполнил стаканы.

– Вы говорите, он купил здесь дом, – сказал Халлоран.

– В Ривервуде, ответил Винс. – Как раз по дороге к дому Кальдеров. Он сейчас усердно перестраивает свой дом.

– Надо быть ненормальным, чтобы выбросить болт у себя дома, – сделал гримасу Халлоран.

Винс пожал плечами.

– У него нет оснований думать, что кто-то станет его искать. Или может быть он считает, что болт есть болт, а возле его дома полно железок и строительного материала, а где найти лучшее место, чтобы спрятать какую-то деталь?

– Этот болт не похож ни на какой другой.

– Это вы так говорите. Археолог этого может и не знать.

Халлоран повертел стакан в руке.

– Он еще в Египте?

– Я за ним не слежу, но думаю, что да.

Халлоран осушил стакан и встал.

– Могу я воспользоваться вашим телефоном. Собираюсь позвонить шерифу.

– Конечно. Я выйду из комнаты.

– У меня от вас нет секретов, сенатор. Фактически, вы имеете больше права слышать этот разговор, чем кто-либо другой, особенно, если он к чему-то приведет.

Винс прошел к окну и посмотрел на яркие звезды фар, медленно перемещавшихся по склону горы. «Звезды, – подумал он. – Мои очень счастливые звезды. Дело идет на лад. Белуа счастлив; Лео и родственнички окажутся на улице; мы позаботимся о Дюране. А потом возьмемся за Анну. «Если подождать подольше, – радостно подумал он, – то все само придет в руки».

Шериф графства Тамарак с двумя своими подчиненными провел весь следующий день, терпеливо просеивая строительный мусор рядом с гаражом Джоша Дюрана. Перебрав половину мусора под обломками штукатурки и старого пола они нашли болт, блеснувший в лучах солнца.

А в среду вечером, когда Джош вышел из самолета в аэропорту Тамарака и как раз поднимал руку, чтобы поприветствовать Анну, шериф преградил ему дорогу и сказал, что он арестован.

ГЛАВА 19

Это было сделано очень спокойно; никто вокруг них не понял, что случилось. Но Анна увидела руку Тайлера Шофильда на руке Джоша, и внезапный гнев на лице Джоша. Она стояла у трапа, который подкатили к дверце самолета, и в то время как другие пассажиры проходили короткое расстояние до здания аэропорта, Анна проскользнула в дверь и подошла к Джошу. Она никогда не видела его таким рассерженным.

– ...о чем это ты говоришь... – повторял Джош.

– Сейчас я не могу рассказать тебе, – сказал Тайлер почти шепотом. – Ты только должен пойти...

– Не можешь рассказать мне? Нет, ты уж расскажи, я никуда не пойду, пока не узнаю, что происходит.

? Черт побери, Джош, ты уже привлек всеобщее внимание...

? Какая разница? Я ничего не скрываю, это ты играешь в прятки.

– He я, Боже мой. Послушайте, мистер, у вас тут большие неприятности и вы бы лучше посмотрели...

– Привет, Тайлер, – сказала Анна. – С приездом, – обратилась она к Джошу.

Они пожали друг другу руки, и Анна не отняла свою.

– Я помешала? – спросила она.

– Да, – ответил Тайлер.

– Я рад тебя видеть, – сказал Джош. Он услышал гнев и недовольство в своем голосе и подумал, не выглядит ли он таким неожиданно выброшенным из жизни каким себя чувствовал. – Не знаю, что здесь происходит но Тайлер говорит, что я арестован из-за аварии на фуникулере.

Анна недоверчиво посмотрела на Тайлера.

– Джош? Ты шутишь. Почему? Тайлер, это безумие. Он об этом ничего не знает. В тот день его даже не было в Тамараке.

– Послушайте, – раздраженно сказал Тайлер. Он оглядел взлетное поле и здание аэропорта. Народу было немного, потому что большинство туристов отменили свой приезд, но все-таки людей было достаточно, чтобы он нервничал, и некоторые из них бросали взгляды на него и Джоша. – Здесь мы не можем говорить. Дайте мне выполнить...

– В любом случае, зачем его арестовывать? – спросила она. – Обычно вы приглашаете на допрос.

– Все слишком сложно! О, боже, – Тайлер понизил голос. – Послушай, Анна, ты не имеешь к этому отношения. О'кей? Мне даже не следует говорить с тобой. Теперь иди-ка домой...

– Она имеет к этому отношение, – твердо сказал Джош. – Она мой адвокат.

Их глаза встретились в быстром взгляде, горячем и радостном. Она отняла у него свою руку и отступила назад, став холодной и профессиональной. «На ней мог бы быть костюм с иголочки, – подумал Джош, – вместо черных эластичных брюк и матово-блестящей черно-голубой лыжной куртки».

– Не может быть и речи, чтобы я шла домой, – сказала она Тайлеру. – Ведь ты не хочешь оказаться обвиненным в отказе мистеру Дюрану на присутствие представителя закона при его регистрации.

– Эй, – сказал Тайлер. – Послушайте, мы здесь все друзья, Анна. У нас полно неприятностей; газеты и телевидение треплют нас каждый день; и мы должны показать, что не сидим сложа руки... а, черт, я не должен был даже говорить этого.

«А, так они запаниковали, – подумала Анна, – и поторопились с арестом. Но почему именно Джош?»

– Расскажи нам об этом по пути в город, – сказала она.

Потом они с Джошем слушали и она не позволила ему говорить, пока его не зарегистрировали, не сняли отпечатки пальцев, и не выпустили под залог денег, которые он снял со своего счета в банке Лос-Анджелеса. – Вы пробудете здесь какое-то время? – спросил судья.

– Мне нужно вести занятия через две недели в Лос-Анджелесе, – сказал Джош.

Судья посмотрел на него.

– Мы здесь все друг друга знаем; мне трудно было бы предположить, что ты можешь представлять угрозу для кого-либо или уйдешь из-под залога. Можешь отправиться, куда хочешь, Дюран, но предупреди меня заранее. Я не хочу никаких неожиданностей, за последние несколько месяцев у меня их было слишком много.

Снаружи, на тихой Главной улице, шел снег, сплошная завеса хлопьев, которая, казалось, окутывала их, пока они шли к машине.

– Похожа на машину Гейл, – сказал Джош.

– Это и есть ее машина, – Анна обошла машину, чтобы сесть за руль. – Я пользуюсь ею, пока Гейл нет дома.

– Как Лео? У меня еще не было возможности спросить о нем.

– Он будет в порядке, операция не понадобилась. Нам очень повезло. Они возвращаются завтра утром. Ты ужинал?

– Нет. Я забыл об этом. Насколько помню, мы собирались куда-нибудь пойти сегодня вечером после того, как ты встретишь меня в аэропорту.

Анна улыбнулась.

– Да, хочешь пойти в ресторан или к Гейл и Лео.

– Я бы предпочел не ходить в ресторан.

? Я тоже.

Она вела машину по Главной улице, сквозь падающий снег; снежинки летели на них в свете фар, как будто машина ныряла в освещенный конус. Улица была почти пуста и они молча ехали до поворота на выезд из города.

? Болт не оказался бы в ящике с мусором, если бы кто-то не положил его туда, – сказала Анна, облекая в слова свои мысли.

– Кто-то специально пришел сюда для этой цели. – Их мысли сливались, как и голоса. – Никто не бродит вокруг Ривервуда зимой.

– Это могли сделать осмотрительно. Что если кто-то из плотников, водопроводчиков или электриков принес его с собой?

– Зачем плотнику, водопроводчику или электрику устраивать аварию на фуникулере?

– Почему бы и нет?

Они помолчали.

– Ни у кого нет причин делать это, – сказал Джош. – Это безумие. Рисковать столькими жизнями... Нет причины, оправдывающей сделанное.

– Ненависть, – сказала Анна. – Жадность, зависть, страх. Может быть, все вместе. Меня никогда не перестанет удивлять, до чего жестокими могут быть люди. – Она повернула на дорогу к Ривервуду. – Я поразилась, как ты сегодня контролировал свой гнев.

Он криво улыбнулся.

– Я думал об этом, когда сказал судье, что у меня занятия через две недели. Бесконечная гибкость человеческого духа. Я уже научился жить с этим безумием и строю планы, учитывая обстоятельства. Думаю, мы можем так вести себя при любых условиях, требуются лишь постоянные поправки.

– Да, – спокойно сказала Анна.

Через несколько минут они уже были у дома и въехали в гараж. И когда оказались вместе в ярко освещенном тихом гараже, рядом с двумя машинами, с захламленным рабочим столом Лео, с садовыми инструментами Гейл вдоль задней стены гаража, с лыжами, закрепленными на стойке, и с четырьмя велосипедами, висевшими на стене, то почувствовали во всей этой обстановке что-то такое домашнее и теплое, что, растерявшись, не знали, как заговорить.

– Нам нужно о многом поговорить, – наконец произнесла Анна, не глядя на Джоша. Они пошли в дом. – И в первую очередь, – добавила она, вешая в шкаф свою куртку и стягивая сапоги, – о том, что у меня нет лицензии на юридическую практику в штате Колорадо.

Джош помедлил, вешая спортивную куртку, которую он носил в Египте.

– Я об этом не подумал. У тебя лицензия только на Калифорнию?

– И Нью-Йорк. Тебе нужно пригласить кого-то и здешних адвокатов. Я знакома с несколькими людьми, которых могу рекомендовать; один из них, Кевин Ярбороу, кажется, очень хороший юрист.

– Но ты можешь работать вместе с ним.

– Если ты хочешь, чтобы я принимала участие. Я сделаю все, что смогу. Завтра я возвращаюсь в Лос-Анджелес, Джош. Мне многое нужно наверстать.

Он улыбнулся с сожалением, когда они направились на кухню.

– Все твои клиенты ведут себя так, будто тебе больше нечего делать, как только думать о них?

– Все. Я бы, наверное, тоже так себя вела. – Она открыла холодильник, потом морозильную камеру, порылась там. – Я думаю позвонить Кевину и попросить его прийти сегодня сюда; тебе нужно познакомиться с ним как можно скорее. И мы сможем обсудить, что будем делать. Мне не хочется уезжать. Я смогу вернуться через неделю или две, хотя бы на день; я тебе дам знать.

Она поставила коробку и два пакета на кухонный стол и повернулась к нему. Джош взял ее руки в свои: холодные, тонкие пальцы оказались в его теплых руках. В одних носках она казалась меньше ростом, чем ему помнилось.

– Анна, послушай меня минутку. Я о многом собирался тебе сказать в эти последние несколько дней, и о том, насколько эти чудесные дни были неполными для меня, потому что тебя не было там.

Он смотрел в ее глаза, большие и удивленные, немного ошеломленные. Но не испуганные, увидел он. Не испуганные. Он почувствовал дикую радость. Но к этой радости примешивался его гнев и замешательство, и начинающаяся тревога о том, что ждет его впереди.

– Извини, я пытаюсь все отмести в сторону. Хочу сосредоточиться на тебе, но вмешиваются всякие посторонние вещи.

– О них-то нам и нужно поговорить. Что будем делать дальше.

Она повернулась обратно к кухонному столу и занялась ужином. Джош работал вместе с нею, помогая открывать упаковки и выкладывая торт на стеклянную тарелку. Он распаковал хлеб и поставил его в печь согреваться – Анна наблюдала, как Джош открывает шкафчики, отыскивая тарелки и стаканы, выдвигает ящики и достает вилки и ложки. Она так живо думала о нем, тогда на фуникулере, так ясно его себе представляла, когда он позвонил из Египта, что теперь, работая рядом с ним в молчаливом согласии, это казалось продолжением мыслей, как будто они стали частью друг друга. На улице снег падал тяжелыми хлопьями, метавшимися под порывами ветра. В кухне было тепло и тихо сосновые шкафчики, стол и стулья сияли, как золотые в свете лампы. На душе у Анны было мирно и спокойно! Беспокойство прошедших нескольких дней ушло на какое-то время; исчезло ее беспокойство о замкнутости Джоша, хоть и мелькнуло на мгновение в гараже; напряжение, вызванное его необъяснимым арестом, застыло в неопределенности. Когда они ходили по кухне, встречаясь и расходясь в разные стороны, она не чувствовала ни боязни, ни волнения; ею овладело чувство правильности происходящего. «Удивительно», – подумала она. Раньше это чувство возникало у нее только в отношении работы.

Анна подняла глаза и встретилась с ним взглядом, они обменялись улыбками. Она не анализировала своих чувств и не удивлялась им, а просто позволила им войти в свою душу. Она ему доверяла, чувствовала, что нужно было им оказаться вместе в этой надежной гавани, в то время как снаружи начиналась метель.

– Здесь хорошо, – непринужденно сказал Джош и поставил на поднос салфетки, тарелки и стаканы для вина. – Легко будет забыть это, как сказал наш друг Тайлер, – у нас здесь много хлопот. – Он сделал паузу, глядя на ложки и вилки, которые держал в руках, положил их на тарелки. – Только мы не сможем забыть. И ты права, надо подумать, что делать дальше. – Джош взял из ящика салфетки и сложил их. – Есть еще и все остальное. Что мы можем сделать для Лео и Гейл. И для всего города. Я не вижу, у кого в ближайшие дни или недели будут легкие времена. Если только мы не обнаружим, что один из моих надежных рабочих затаил зло против Лео и компании... – я не верю в это, но...

– Нет, я тоже не верю...

Анна помешивала томатный соус длинной деревянной ложкой. Извивающиеся струйки пара поднимались кверху, обволакивая ее белый свитер и румяное лицо. Такой расслабленной Джош ее еще никогда не видел. Она была удивительно красивой, в лице появилась какая-то новая безмятежность, которая притягивала его к ней, так что до боли хотелось обнять ее.

– Здесь происходит что-то ужасное, Джош. Нелогично, чтобы рабочий или кто-то еще положил этот бол в кучу мусора рядом с твоим домом. Ящики для мусор стоят по всему городу между фуникулером и Ривервудом, нет смысла выбирать какой-то один дом, если только не...

– Предполагалось, что он будет найден, – спокойно закончил Джош.

– Это значит, что кто-то должен был найти его. – Они отнесли поднос и блюда с едой в гостиную и расставили их на стеклянном кофейном столике. – Возможен только один вариант, почему так получилось. Болт не искали, понадобилась бы целая армия, чтобы просмотреть все мусорные ящики и отбросы в Тамараке, а это заняло бы недели, пока добрались бы до Ривервуда.

– Значит, кто-то сказал им, где искать.

– Да.

Джош разжигал огонь в камине. Он встал на колени, наблюдая, как тонкие язычки пламени лижут дерево.

– Я не знаю, кто может настолько ненавидеть меня, чтобы так поступить.

– Это может быть кто-то, решивший, что твой отъезд из города в то утро – подходящий повод. Что-то в этом роде.

Он покачал головой.

– Все равно нет смысла. У меня нет ни малейшего повода портить фуникулер.

– Или нанести ущерб Тамараку.

Он резко повернулся к ней.

? Ты знаешь, что я не делал этого.

– Представь себе, что ты Тайлер. Кто-то звонит тебе и говорит, что отсутствующий болт из фуникулера находится возле дома Джоша Дюрана и есть полная уверенность найти там этот болт; что ты знаешь о Джоше Дюране? Совершенно ясно, тебе известно о посещении фуникулера; ты мне рассказывал, что со многими беседовал, когда был там. И в любом случае, не делал из этого тайны. Многие знают, что ты уехал из города утром, когда и случилась авария. И кроме того, были египетские инвесторы.

? Тайлер о них не знает.

? Он может знать. Это не было секретом, и любой из присутствовавших на рождественском ужине мог рассказать другим.

Джош сел рядом с нею на диван, наблюдая за огнем.

? Ну и что? Я только нашел их; принимать участие в приобретении ими компании я не собирался. Но это тоже безумие. У него нет доказательств; нет причин так думать.

– Нет. Если только... если только кто-нибудь не подсказал ему это.

– Зачем бы...? Ну, предположим, если мы поверим, будто кто-то навел Тайлера на мой дом, чтобы найти болт, то можем поверить, будто кто-то подсказал ему все остальное. Но зачем ему это? Зачем мне устраивать аварию на фуникулере, распугивать туристов? Никто не станет покупать компанию, у которой такие проблемы... – Он остановился. – Но, конечно, цена была бы ниже.

– Да. – Они помолчали.

– Не верю, – решительно сказала Анна. – Слишком слабо. Ни один обвинитель не пойдет с этим в суд.

– Если это все, что у них есть, – сказал Джош.

– Ты можешь подумать о чем-нибудь еще?

– Нет, но я бы подумал, как соединить эти факты и получить такой вывод.

– Пойду позвоню Кевину, – сказала Анна. – Не думаю, что у них есть против тебя какое-то судебное дело, но Кевин может увидеть все иначе, чем я. Так или иначе, его надо ввести в курс дела. Он мог бы присоединиться к нам за кофе.

Но вернувшись в гостиную она сказала, что Кевин назначил Джошу встречу на завтрашнее утро в своем офисе.

– Он не хочет выходить сейчас, говорит, что у нас тут уже снегу на шесть дюймов, а по прогнозу будет четырнадцать-двадцать.

Джош открыл бутылку вина, которую принес из погреба Лео.

– Мне придется одолжить у Лео сапоги, чтобы дойти до дома, – отрешенно прошептал он.

Анна подошла к входной двери и открыла ее. Порыв ветра швырнул ей снег под ноги. Снег падал, как тяжелая завеса хлопьев, сверкающая белыми полосами в свете фонарей, висевших по обе стороны двери.

– Мне кажется, никуда ты сегодня не пойдешь, в сапогах или без сапог, – заявила она. – Кевин прав; в такой вечер надо сидеть дома. – Она закрыла дверь.

Джош поднял на нее глаза.

– Мне бы хотелось остаться, если ты не против. Насколько я помню, в этом доме полно комнат для гостей.

Анна почувствовала прилив благодарности и теплоты при этой непринужденной констатации факта. Они провели бы вечер прямо как из романа девятнадцатого века Ей было интересно, наверное, Джошу вообразить это легче, чем большинству окружающих, ведь он так много времени проводит в прошлом. Она улыбнулась сама себе. «Нужно как-нибудь спросить у него», – подумала она.

– Три, – ответила она так же непринужденно.

– Одна моя; ты можешь выбирать любую из двух других. Гейл держит их наготове; у них тут всегда бывают неожиданные гости.

– Хорошо, я расскажу завтра Кевину, что мы с тобой решили сегодня вечером. Анна слегка улыбнулась. – Это не моя специализация, Джош. Я не хочу, чтобы ты думал, что я могу проделать такую же работу, как с разводами.

– Мне нравится, как ты работаешь, – он налил красного вина в свой стакан и попробовал его. – И я восхищаюсь погребом Лео. Я нахожу еще больше доводов в пользу соседства с ним.

– Если он останется здесь. Не знаю, что теперь будет с компанией.

Джош наполнил стаканы.

– Ужин, – сказал он и протянул ей тарелку.

– Спасибо. Просто не верится, при всем, что здесь происходит, я все-таки умираю от голода.

Джош поднял свой стакан. Они сидели рядом друг с другом; когда Анна дотронулась своим стаканом до его стакана, их руки соприкоснулись.

– За моего адвоката, – сказал он.

– За моего клиента, – просто ответила она.

Они наполнили свои тарелки и спокойно ели несколько минут, глядя, как пламя извивается и пляшет на поленьях в камине.

– Это может войти в привычку, – задумчиво сказал Джош. – в первый раз мы собирались идти ужинать, передумали и вместе готовили ужин в моей квартире.

? В сентябре, – прошептала Анна.

– Восемнадцатого, – добавил Джош. – В тот вечер мы тоже пошарили в холодильнике. На тебе было платье из красного шелка. И мы слушали Бетховена и Моцарта.

Анна вспоминала. Вечер был теплым и непринужденным; более приятным, чем она ожидала. Но тогда, на протяжении всего вечера, как и в другие их встречи после этого вечера, еще оставалась ее настороженность, инстинктивная отстраненность, ее спасение. Она смотрела на пляшущие огоньки и удивлялась, что случилось за месяцы, прошедшие с того вечера до этого, если все сейчас кажется таким правильным. «Время», – подумала Анна. Недели и месяцы, в течение которых Джош стал частью ее жизни, медленно, постепенно, без подготовки и нажима. И что-то еще. Сегодня вечером он был в беде и она помогала ему. И сегодня вечером впервые не чувствовала, что Джош Дюран находится на нерушимой платформе триумфов в то время как она балансировала на шаткой опоре, склеенной из ее приемов защиты. Она всегда умела помогать чужим, теперь могла помочь кому-то близкому, и это внушало ей чувство силы и легкости.

Она отодвинула тарелку.

– Поговорим о стратегии.

Джош кивнул.

– Да. Но у меня есть просьба. На разработку стратегии у нас есть сегодняшний вечер, завтрашнее утро, и я не тороплюсь с этим. Если кто-то попробует ложно обвинить меня, за ближайшие несколько часов ничего не изменится. А сейчас ситуация кажется более управляемой, чем в начале. Вино и огонь в камине и то, что я с тобой, вероятно, повлияли на меня, и я не могу заставить себя срочно взяться за дела. Чего я действительно хочу, так это рассказать тебе о Египте. Я хотел этого с нашего первого шага в гробницу. – Он покачал головой. – Кажется, это было много лет назад. Потрясающе: я взлетел так высоко, нашел все, о чем мечтал, и узнал, что ты ждешь меня... И потом появился Тайлер и все лопнуло.

Анна печально смотрела на него, не предлагая утешительных слов, ожидая, пока Джош сам выразит свои чувства.

– Но это завтра, – сказал он. – Сегодня вечером я хочу вернуться к чуду и красоте того, что я нашел, и хочу сделать это с тобой. В ближайшее время, когда мы разберемся с этими проклятыми делами, я собираюсь взять тебя туда, а сейчас я расскажу тебе о гробнице и постараюсь, чтобы ты увидела ее. Ты согласна?

– Да, – сказала Анна. – Я очень хочу.

Он наполнил стаканы вином и выключил лампу; теперь комнату освещало только яркое пламя в камине. При свете этого огня лицо Анны казалось теплым, розовым, мирным. «Они могли бы сидеть здесь всю ночь, – подумал он. – Когда за окном бушует метель, а в доме зажжен камин». Это было их время, в стороне от всего остального мира. На следующий день их снова быстро захлестнет действительность.

– У меня нет фотографий или слайдов, – он. – Я их еще не проявил. У меня есть только слова...

– И страсть, – тихо добавила Анна. – И я хотела бы разделить это с тобой, все, что ты видел. С помощью твоих слов и твоего голоса.

Джош почувствовал прилив радости. Он инстинктивно потянулся, чтобы взять ее за руку, но остановился, не дотронувшись до нее. «Не сейчас, – подумал он. – Не сегодня; по одному шагу за раз».

– Дверь была оштукатурена сверху, – начал он.

И его голос заполнил комнату и воображение Анны.

«НОВЫЙ ФАРАОН ТУТАНХАМОН!» – трубили на следующий день газеты и телевизионные комментаторы, как только египетское правительство и Музей Древнего мира в Лос-Анджелесе вместе объявили о находке гробницы Тенкаура.

– ПРОФЕССОР УНИВЕРСИТЕТА ЛОС-АНДЖЕЛЕСА ОТКРЫВАЕТ ГРОБНИЦУ ФАРАОНА ТЕНКАУРА! ГРОБНИЦА НЕ ТРОНУТА, ПОЛНА СКАЗОЧНЫХ СОКРОВИЩ! ГРОБНИЦА СОКРОВИЩ, КОТОРЫЕ ПРЕВОСХОДЯТ СОКРОВИЩА ТУТАНХАМОНА!

Как почтовые голуби, репортеры налетели на Лос-Анджелес. Когда они узнавали, что Джоша там не было, то описывали круг и летели прямо в Тамарак. Некоторые – уже второй раз за неделю; они побывали здесь, чтобы написать о крушении фуникулера. Журналисты научных изданий летели в Тамарак впервые. Они воспользовались перелетом, чтобы торопливо прочесть купленные книги по истории Египта, особенно о смутных временах середины Восемнадцатой династии.

А потом, когда они добирались до Тамарака, брали напрокат машины и покупали карты города, некоторые из них приобретали местную газету, где читали, что Джош Дюран, знаменитый археолог, обвинялся в организации аварии фуникулера, и были вне себя от радости.

Это была мечта репортера: две главных истории в одном месте и с одним злодеем, который был также и героем, или наоборот. «СНАЧАЛА ГРОБНИЦА, ПОТОМ ТЕМНИЦА?» дала заголовок «Ю-ЭС-ЭЙ ТУДЕЙ», а «Нью-Йорк Дели Ньюс» выкрикнула: «ПРОФЕССОР, НАШЕДШИЙ ФАРАОНА, АРЕСТОВАН ЗА КРУШЕНИЕ ФУНИКУЛЕРА». Эти заголовки были подхвачены газетами по всей стране и с приукрашиванием подавались в утренних телепередачах и в вечерних выпусках новостей. Только «Лос-Анджелес Таймз» была сдержанна, так как Джош был жителем города.

Репортеры располагались лагерем возле его дома, их машины были припаркованы вдоль узкой, извилистой дороги, которая почти на милю тянулась до дома Гейл и Лео. В день, когда они вернулись из больницы в Альбукерке, то первое, что они увидели, были машины. Лео в недоумении смотрел на них, пока Гейл сворачивала с дороги к дому между высокими сугробами, которые снегоуборочные машины сгребали каждое утро после метели. Из аэропорта они сразу поехали в больницу Тамарака, чтобы провести день с Робин и Недом. Теперь уже было почти темно, облака снова были низкими, что предвещало снегопад. Лео приподнялся, чтобы увидеть, далеко ли растянулась вереница машин.

– Что происходит? Никто не зовет гостей на четыре часа пополудни.

– Наверное, это репортеры из-за Джоша, – сказала Гейл. – Черт бы их побрал, и почему они не могут оставить его в покое? Хоть бы метель продлилась, чтобы они здесь не болтались. Откуда они вообще узнали, что он здесь? Кто-то в Лос-Анджелесе, должно быть, сказал им. Не могли уж промолчать.

– Слишком привлекательная история, – сказал Лео. Он осторожно вышел из машины, оберегая свои кости от толчков, чтобы не вызвать головную боль. – Наверное поэтому мы не могли до него дозвониться сегодня утром, вероятно, Джош не снимает трубку. Давай зайдем к нему, он буквально в осаде.

– Мы можем попробовать снова позвонить ему, – твердо сказала Гейл, – но ты туда не пойдешь. Ты знаешь, что сказал врач...

– Конечно, знаю. Но завтра мне нужно пойти в офис, Гейл. Ты меня отвезешь, и я буду в порядке.

– Я знаю, ты будешь в порядке, – сказала Гейл. Она вошла в дом вместе с ним.

– У меня нет уверенности ни насчет Тамарака, ни насчет нас.

– Они приезжают сегодня вечером, не так ли? – отрывисто спросил Лео.

– Все, кроме Винса; он сказал Уильяму, что должен остаться в Денвере. Я попыталась заставить их подождать несколько дней, но они уперлись. Хотят продать прямо сейчас, любому, кто даст приличную цену.

– Они обещали подождать египтян. Что на них нашло?

Гейл покачала головой.

–Я тебе не говорила в больнице; египтяне передумали.

Лео тихо выругался.

– Хорошо, что Робин и Неда нет пока дома; не хотелось бы, чтобы они были здесь сегодня вечером. – Он осторожно прошел в свой кабинет из гостиной.

– Ужин через час, так что у нас есть время до их прихода, – крикнула Гейл и прошла на кухню. Здесь было так чисто, как будто Анна никогда сюда не приходила; остался только яблочный пирог на кухонном столе и записка – «Известно с давних времен, что яблоки излечивают трещины в черепе, так что это мой вклад в выздоровление Лео. Жаль, что я не смогу повидаться с вами; должна уехать на ранний рейс. Я позвоню из Лос-Анджелеса, и постараюсь вернуться через неделю или две. Добро пожаловать домой!»

Гейл прошла по дому. «Ни единого следа, – подумала она. Простыни из комнаты для гостей были выстираны, и постель аккуратно застелена, подушки на диване в гостиной взбиты. Но огонь в камине накануне разжигали; пепел был еще теплым. Она почувствовала прилив грусти при мысли об Анне, одиноко сидящей у огня в вечер снегопада. Гейл разворошила угли и положила в камин поленья. Еще один очаг будет гореть сегодня вечером, может быть, всем будет приятно, и паника отступит. И у них есть яблочный пирог Анны, его можно подогреть. Теплый огонь, теплый пирог, теплые сердца. Может быть.

Но когда в этот вечер семья сидела в гостиной, все были возбужденными и раздражительными; никто не интересовался пирогом едва замечая яркий огонь, который развела в камине Гейл, желая только покончить с делом и уйти.

? Мне так жаль, Гейл, так жаль, – повторяла Нина.

– Мне так жаль, но что еще мы можем сделать?

– Мы можем подождать, – сердито сказал Лео. Они с Гейл сидели рядом на диване перед камином.

– Послушайте, вы знаете, что фуникулер не ломается сам собой; Гейл всем вам звонила и сказала, что было недавно обнаружено: кто-то его сломал!

– Джош сломал его! – крикнул Фред. – Какая разница...

– Он не ломал! – выкрикнула Гейл. – Никто в здравом уме никогда не поверит...

– Большинство не поверят, – сказала Мэриан. – Но они же должны чем-то располагать, иначе его не обвинили бы...

– Бедный Джош, – сказала Нина. – Он мне нравился. Что на него нашло...

– Никто не знает, что случилось, – громко сказал Лео. – Послушайте, мне не хочется кричать, а то чертовски больно, когда повышаешь голос. Можем мы поговорить, а не вопить, как на матче? Кое-что надо прояснить Никто нас не обвиняет. Этот парень Халлоран приезжал в Альбукерк и сказал Гейл, что техническое обслуживание у нас было потрясающе организовано.

– Кому какое дело до Халлорана? – отрезал Фред. – Не он, а туристы покупают билеты на фуникулер. И туристы, газеты, телевидение, все обвиняют нас. Посмотри вокруг, ради Бога, этот город мертв.

– Это, знаете, как альбатрос, – обратился Кит ко всем сразу. – То есть, я имею в виду, что вы можете сделать с этим, э, знаете, белым слоном.

Мэриан не обращала внимания на своего сына. Он превратился в дурной вариант Фреда.

– Не вижу, что хорошего выйдет из ожидания, – сказала она Лео.

Он наклонился вперед слишком быстро, и поморщился от боли в голове.

– Когда мы очистимся от обвинения в небрежности, мы вернем людей, Мэриан, я знаю, мы можем их вернуть! Ведь мы не какая-нибудь отдаленная деревушка, мы – один из лучших высокогорных курортов в мире! Люди приезжают сюда отовсюду, год за годом...

– Лео, ты же не должен продавать eго нам... – грустно заметила Мэриан.

– Получается, что я это делаю. Как я уже говорил, вы забыли все, что когда-либо знали об этом месте. Это не обычный город; у него есть своя собственная история и жизнь, и туристам это нравится. И у нас есть гора, о которой говорят лыжники в каждой стране. И все это осталось без изменений.

– Все изменилось, – возразил Уильям. – И я тебе скажу, почему. Как раз из-за того, что ты сказал, Лео. Это не обычный город: он живет или умирает по милости приезжих, которые прибывают сюда, чтобы хорошо провести время. А хорошего времяпровождения у них не будет, если они не будут чувствовать себя в безопасности. А они не будут чувствовать себя в безопасности, если думают, что мы не можем содержать свой дом в порядке. Это ясно, как день. Их не интересует – или техническое обслуживание у нас плохое, или нам подстроили аварию, какое это имеет значение, если фуникулер сломался, упал вагончик и пострадали люди. Вот об этом будут помнить люди. Это-то и убивает нас.

– Об этом не будут вспоминать, если поверят, что такое не случится снова, – безнадежно заметил Лео.

– Никто не сможет быть в этом уверен, – твердо сказала Мэриан. – Каждый раз здесь что-нибудь не ладится – и это странно, но в последнее время было много неприятностей – становится труднее продать компанию.

– Мы не должны продавать ее! Послушайте, в Вэйле была авария на фуникулере, несколько лет тому назад, а они еще и расширили дело, как никогда! Не вижу причин, почему мы тоже не можем сделать это.

Фред пожал плечами.

– Вэйл – совсем другое. И у них не было неприятностей с остальными службами.

– Это не...

– Лео, – сказала Мэриан. – В прошлый раз мы согласились с тобой, но не можем делать это вечно. Слишком многое случилось. Я не вижу другого выхода, как только продать компанию, пока можно.

Уильям громко заявил:

– Ты получишь свои деньги, Чарльз. Это должно сделать тебя счастливым.

– Это поможет, – сказал Чарльз. Он смотрел на плачущую Гейл. Лео обнимал ее.

– Мэриан права, – сказал он ей. – Мы не можем держаться за компанию.

– Ты говорил с Белуа? – спросил Фред. Чарльз кивнул.

? Шестьдесят миллионов наличными, если мы сделаем дело сегодня вечером.

? Ради Бога! – взорвался Фред, и одновременно Мэриан воскликнула:

? Но это же стоит в два раза больше!

? Что прикажете мне делать? – напряженно спросил Чарльз. – Снова позвать египтян? Позвать Мацуситу? Или Сони? Чего вы от меня хотите?

– Продать, – сказал Уолтер. Они с Розой сидели на подушке у огня; он один из всех ел пирог. – Бери шестьдесят миллионов и выходи из дела. С меня хватит этих дебатов; я устал он неприятностей. Пусть кто-то другой займется ими.

? Мне так жаль, – сказала Нина, обращаясь к Гейл и Лео.

– Никто этому не радуется, – проворчал Уильям.

– Это очень печально, – сказала Мэриан. – Но я действительно не вижу другого выхода.

– Да, – выразительно сказал Фред. – Я голосую за.

Все молчали.

– Да, – прошептала Нина. Один за другим остальные вторили ей. Гейл и Лео молчали. Ярко горел огонь.

Слабый шепот пламени был единственным звуком, нарушившим тишину в комнате.

– Я позвоню Белуа, – сказал, наконец, Чарльз. Он хочет получить протокол о намерениях.

– Пиши его, – ответил Уильям. – Мы с тобой подпишем его как официальные лица «Четем Девелопмент».

Чарльз вынул сложенный лист бумаги и ручку из кармана своей спортивной куртки и протянул их Уильяму.

– Черт побери, – восхищенно сказал Фред. Уильям склонился над кофейным столиком и прочел протокол. Подпись Чарльза уже стояла на документе. Уильям подписался и вернул бумагу Чарльзу.

– Нам нужно в отель, – сказала Роза, вставая. – Завтра мы улетаем первым рейсом.

– Да, – согласился Уильям. – Мы, пожалуй, пойдем.

– Снова идет снег, – заметила Нина. – Будет трудно вести машину по дороге на Ривервуд. О, дорогая! – воскликнула она. – О стольких вещах приходится беспокоиться!

Мэриан обняла ее за плечи.

– Мы будем ехать медленно.

– Я имею в виду, что есть другие вещи...

– Знаю, – сказала Мэриан. – Пошли, давай оденем пальто.

Все они склонялись над Гейл и Лео, целуя их на прощанье, а потом ушли. Хлопья снега попадали в комнату каждый раз, когда открывалась дверь. Когда она закрылась в последний раз, Лео обнял Гейл и прижал ее к себе. Оба они плакали. Они долго сидели так, пока не погас огонь в камине, потом тоже вышли из комнаты.

На следующий день рано утром Джош пришел повидать их. Ему пришлось надеть сапоги, чтобы пройти милю от своего дома, потому что снегоочиститель еще не до шел до Ривервуда. Нерасчищенные дороги держали ре портеров в отдалении и он прогулялся без свидетелей.

Солнце прорывалось сквозь тучи вспышками света на нетронутых снежных очертаниях; облака снова сомкнулись, и Джош пошел вперед между черными соснами и серебристыми елями, выделявшимися на чистом белом снегу. Единственным цветным пятном был его голубой лыжный костюм и лицо, покрасневшее от холода. К тому времени, как Джош добрался до дома Гейл и Лео, он уже почти трясся от холода, лицо было ледяным, а тело обливалось потом.

– Как раз к завтраку, – сказала Гейл, распахивая дверь. Мужчина, тяжело дыша, ввалился в прихожую. – Мы будем ждать тебя на кухне.

– Спасибо, – он перевел дыхание. Снял сапоги, а к тому времени, как вешал в шкаф свою куртку, его дыхание уже пришло в норму. Джош прошел в носках на кухню, думая об Анне. Они были здесь всего два дня тому назад.

– Ты выглядишь отменным здоровяком, – проворчал Лео.

– А ты выглядишь так, что через пару недель загоняешь меня, – сказал Джош.

Лео встал и они обнялись.

– Рад видеть тебя целым.

– Мне повезло. И со мной была Анна. Она держала детей и не дала им выпасть из этого чертова вагончика, отвлекала их, пока не подошел патруль. И каждый день была у них в больнице, пока мы находились в Альбукерке. Люблю я эту даму. Садись, Джош, позавтракаем. Нам нужно поговорить о тебе.

Гейл принесла апельсиновый сок и оладьи. Лео налил себе кофе. Гейл ходила туда сюда между столом и плитой, жаря оладьи и разговаривая с ними.

– Совершенное безумие думать, что ты мог быть замешанным в этом деле; вообще думать, будто ты мог замыслить что-то преступное...

Джош услышал напряжение в ее голосе, высокие ноты, звучавшие, как сдавленный крик.

– Что здесь произошло? – спросил он. – Что-то нехорошее! Опять о фуникулере? О Компании? Давайте не будем говорить обо мне, пока я не буду знать, что происходит с вами обоими.

– Все проголосовали за продажу компании, – сказал Лео. – Они были здесь вчера вечером; на все хватило десяти минут– Этот тип Белуа предложил цену, которую ни один хороший бизнесмен не станет рассматривать, а они ухватились за нее. Родственники были расстроены не знали, что делать, поэтому согласились и дело было сделано. Вот так.

Джош покачал головой.

– Мне очень жаль. Им следовало подождать. Город снова станет прежним; это лишь вопрос времени.

– Я им это говорил. Но меня не захотели слушать.

– Поэтому я не знаю, как мы могли бы помочь тебе, Джош, – сказала Гейл тем самым высоким, напряженным голосом. – Не думаю, что теперь к нам здесь будут прислушиваться.

– Не беспокойтесь обо мне, – сказал Джош. – У меня потрясающий адвокат. Который напоминает мне невероятное вино из твоего погреба, Лео. Мы позволили себе взять одну бутылку; решиться на это, поверьте мне, было нелегко.

Они в изумлении посмотрели на него.

– Кто взял?

– Мы с Анной. Разве она не говорила вам? Я думал, она сказала перед отъездом.

– Мы ее не видели, она только оставила записку. Вы здесь ужинали? Когда?

– Два дня тому назад. Она встретила меня в аэропорту. Мы поужинали у огня. И я остался на ночь в одной из ваших комнат для гостей из-за метели.

– Я так рада. Мне было грустно, что Анна сидела одна у камина, когда снаружи бушевала метель. Я рада, что она была не одна; рада, что она была с тобой.

– Кто твой адвокат? – спросил Лео.

– Анна.

– О, хорошо, только, разве она может...

– Она работает с Кевином Ярбороу, здесь в городе. Вчера утром я виделся с ним, и он согласился работать с нею, как она захочет. Он тоже считает, что она потрясающая.

– Ты отделался от всех этих репортеров? – спросила Гейл.

– Я пообещал им интервью, когда вернусь.

– И?

– И я дал им интервью. Ничего о себе; все о гробнице... ах, да, у меня не было случая рассказать вам об этом...

– Мы вчера слышали в больнице; у Неда был включен телевизор, – сказал Лео. – Проблема состояла и в той и в другой истории – Египет и фуникулер, – и ни в одной из них нет ясности.

– Расскажи нам о них, Джош, – попросила Гейл. – Все об этом, начиная с фуникулера. У Тайлера ведь нет ничего против тебя? Что у него может быть?

Джош откинулся назад, держа кружку в руках. Теперь солнце полностью вышло из-за облаков, залило кухню своим светом; он сидел в его тепле, чувствуя себя дома, как это было с Анной. Этот дом стал его домом, семья стала его семьей. «Частично, это из-за Анны», – подумал Джош; она все больше сближалась с Лео, Гейл и с детьми, а он хотел разделить ее чувства к ним. Но это было также из-за самих Лео и Гейл. Он радовался их любви друг к другу, их доверию друг к другу, их прочному – браку, устойчивости их жизни с детьми. Контраст с его собственной личной жизнью, с Дорой и с другими до нее, был таким большим, что Джоша влекло к семье Лео и Гейл, как человека в тени манит свет.

В то утро они долго беседовали, пока не подошло время ехать в больницу за Недом и Робин, чтобы привезти их домой.

– Что ты теперь будешь делать? – спросила Гейл. – Вернешься в Египет?

– Нет, все равно я не вернусь сейчас в Египет, пока дело не прояснится. В этом семестре я веду занятия в группе. И у меня здесь есть, чем заняться. Мне нужно прочесть все, что написано на стенах гробницы Тенкаура.

– Ты имеешь в виду фотографии, – догадался Лео. – Ты действительно хочешь прочесть их? Рисунки и иероглифы?

– Как книгу, – фактически, это и есть книга, только на стенах. Это история царствования Тенкаура и его времени, как люди жили, торговали с другими странами, сражались в войнах и революциях... целая история, и нам она еще неизвестна; все, что мы знаем о Тенкауре до сих пор – это то немногое, что я извлек из гробниц фараонов, живших после него. Его сын и попытка переворота. Вот и все.

? А что связано с его сыном? – спросила Гейл.

? Он был наследником престола и, очевидно, вступил в связь с одной из женщин своего отца, и отец наказал его. Больше мы ничего об этом не знаем. Я надеюсь, что описание всей истории есть в гробнице. Нам известно, что впоследствии Ранеб, сын, отправился в дельту Нила, призвав наемников, и составил заговор, чтобы свергнуть своего отца. Каким-то образом Тенкаур узнал о заговоре и не допустил этого, и, наверное, выслал Ранеба из страны. Точно мы не знаем, но тот никогда не появлялся снова и не стал следующим фараоном, поэтому я предполагаю, он никогда не возвращался, по крайней мере не стал снова членом семьи. Мир сильно не изменился, правда? Семейные раздоры, кажется, очень похожи, когда низведены до своих основ.

– Конечно, похожи, – сказал Лео. Он посмотрел на Гейл. – Это могло бы стать почти историей Четемов.

Гейл мотнула головой.

– Не совсем.

Джош поднял брови.

– Почему?

– Ну, действительно, это не совсем так, – сказал Лео.

– Итан, дедушка Гейл, выгнал Винса из семьи много лет тому назад. Ты мог этого и не знать; сомневаюсь, что Дора знает; она была еще ребенком, когда это случилось, а рассказать тебе могла только она. Никто об этом не говорит, насколько я знаю, с тех пор, как все случилось. Так или иначе, Винс был изгнан, он продал акции компании, поэтому к ней он тоже не имел отношения. Он не замышлял заговор против компании или что-то в этом роде. Итан никогда не говорил нам.

– Почему он его выгнал? – спросил Джош. В тишине он переводил глаза с одного из них на другого. – Ну-ка отвечайте, вопрос ясен; и вы говорите, это было давно.

– Но это не наша история, – сказала Гейл, – не мы должны рассказать ее.

Нахмурившись, Джош смотрел мимо них на далекие горные вершины. Ученый в нем всегда искал связи; это было делом его жизни. Сейчас он искал связь между тремя фактами: когда-то Анна была так потрясена, что какая-то часть ее души была заморожена или погрузилась в сон, и это продолжалось уже давно. Винса отец выгнал много лет тому назад. Анна уехала из дому много лет назад и вернулась лишь недавно. Он почувствовал холод внутри, словно сам был заморожен, как Анна. «Боже мой, – подумал Джош, – не может быть». И посмотрел на Лео и Гейл.

– В этом замешана Анна? Гейл вздохнула.

– Мы не можем говорить об этом, Джош, мы ничего не можем рассказать тебе. В любом случае, мы говорили о людях, которые жили тысячи лет тому назад, они не имеют отношения к нам. Мы рады и счастливы за тебя, что ты нашел гробницу. – Она поставила кружки в раковину мойки. – Сегодня мы забираем Неда и Робин из больницы. Хочешь, мы отвезем тебя домой, чтобы тебе не нужно было отбиваться от репортеров? Они, наверное, вернулись сразу же, как дорога была расчищена.

Джош покачал головой.

– Мне нравится ходить пешком и я умею управляться со сворой, как раз поговорю о Тенкауре. Это лучшая реклама в мире для того, что мы делаем здесь.

– Им не Тенкаур нужен, а ты, – сказал Лео.

– Они возьмут то, что им дадут; о себе я говорить не стану.

Он помог Гейл убрать со стола.

– Спасибо за завтрак; то же самое я сделаю для вас, когда мой дом будет закончен. Сейчас я разбил лагерь в одной комнате и в половине кухни. Передайте привет вашим детям, скажите им, что я возьму их на шоколадную фабрику как только вы скажете, что они могут ходить.

Когда они уехали, Джош подтянул повыше сапоги, глубоко вдохнул свежий воздух, теплый на солнце, холодный в тени. Мужчина шел между деревьями и по лугам, держась подальше от машин, припаркованных У дороги. Он встретит репортеров рядом со своим домом и даст им интервью о Египте, которое им нужно. А потом, когда окажется в своей отремонтированной гостиной, где работал и спал и позвонит Анне. Не стоит задавать вопросы, это можно сделать потом, когда они встретятся. Он позвонит ей как друг, и конечно, как клиент. А потом, когда она вернется в Тамарак, или когда сам приедет в Лос-Анджелес, то спросит о ее юных годах. Пора было поговорить обо всем этом.

Большинство гостей уже покинуло бальный зал отеля «Браун Палас» в Денвере; остались лишь немногочисленные друзья организаторов, они окружили Винса, как пионеры Америки бивачный костер, чтобы получить тепло и свет.

– Пара миллионов чистыми будет, – сказал Рей Белуа. – Люди любят победителей, Винс, они будут давать тебе деньги, как только тебе это понадобится.

– Не бывает так, – заявил Сид Фолкер. – В политике или еще где, не бывает слишком много денег. Их всегда нужно гораздо больше, чем можешь получить.

– Сенатор, – раздался молодой женский голос за спиной Винса, – не могли бы вы уделить мне несколько минут? Я из «Роки Маунтин Ньюс».

Заранее улыбаясь, Винс обернулся. Его улыбка стала еще шире, когда он увидел женщину: высокую и стройную, с короткими белокурыми волосами, мягкими волнами окружавшими личико треугольной формы, а в ее зеленых глазах увидел почти обожание.

– Вы пропустили пресс-конференцию? – спросил он.

– О, нет, я там была, я никогда не упускаю возможности услышать вас. Но я подумала, не могли бы вы рассказать немного о себе...

– А, вы одна из тех, кто действительно серьезно относится к своей работе. Как я могу отказать? – Винс взял ее за руку и подвел к одному из круглых столиков, с которых официанты уже убрали посуду. – Прежде всего я хотел бы узнать, как вас зовут.

Она вспыхнула.

– Извините, я Сара Бенедикт.

– Сара. Приятное имя. Хорошо, Сара, что вы хотели бы узнать?

– Я интересуюсь вашей семьей. Я читала о них, разумеется; как им не повезло в Тамараке – ужасная история, авария на фуникулере, и ведь кто-то специально подстроил это!

– Посторонний, – сказал Винс. – Втирающийся в семью человек, пытающийся навредить семье, он-то и повредил фуникулер. И получит по заслугам.

– Да, но это лишь одна из их проблем. Есть и другие, в Чикаго у них тоже неприятности. И дело в том, сенатор, что нельзя не сопоставить положение вашей семьи по контрасту с вашим успехом.

Винс ждал, когда она задаст вопрос. Сара тоже ждала, как будто это был вопрос с ее стороны.

– Ну, хорошо, – сказал, наконец, Винс, – можно было бы сказать, что между мной и ими существует определенная дистанция. Но если оставить бизнес в стороне, если говорить о них только с точки зрения их человеческих качеств, как о людях добрых, приличных и уважаемых, то можно было бы сказать, что они на голову выше любого из нас, в том числе и меня.

Сара что-то быстро черкнула в своем блокноте, сложенном у нее на коленях.

– Это очень великодушно с вашей стороны, сенатор, но я не имела в виду, хорошие ли они люди, – не сомневаюсь, что они хорошие, – я просто удивлялась, как это целая семья не может справиться с проблемами, а вы настолько выше их, даже собираетесь баллотироваться на пост президента...

– Нет, нет, моя дорогая Сара, вы не должны так говорить и, разумеется, писать, потому что это неправда.

– Все говорят, вы собираетесь принять участие в президентских выборах.

– Ну, кто бы это ни был, пусть говорят, что хотят, но в этой случае они ошибаются. В чем я действительно собираюсь принять участие, так это в выборах в Сенат США на второй срок, и думаю, меня изберут в ноябре, тогда я надеюсь отслужить полный срок и сделать все возможное для блага народа Колорадо. – Он улыбнулся, как будто слегка смутился. – Похоже на агитационное выступление, но это от чистого сердца, Сара. Я хочу служить штату, люди м не доверяют. Вы знаете, как я себя чувствую, когда они идут тысячами к избирательным урнам и выбирают меня? При этом я чувствую, что меня любят, мне доверяют, мною восхищаются, во мне нуждается, на меня рассчитывают. Конечно, все этого хотят, может быть, политики больше, чем остальные, и поэтому мы становимся членами правительства – не знаю, я не психолог – знаю только, что это заставляет меня осознать себя королем, и за всю власть и славу мира я не ног бы разочаровать этих людей.

Глаза Сары сияли. Слегка испуганная, она опустила глаза и примерно минуту что-то яростно писала.

– Но вы добились успеха, а ваши родные потерпели наудачу.

– О, нет, моя дорогая, – очень мягко ответил Винс. – Они любят друг друга, помогают друг другу, они любят меня и помогают мне. У них богатая и всепобеждающая эмоциональная жизнь.

– Но в бизнесе их дела плохи.

– Да, но нельзя считать это единственным мерилом.

– Конечно, сенатор, но это часть единого целого, не так ли? Что меня интересует по-настоящему, так это человеческий элемент. Как могло получиться, что у всех у вас одни корни – Итан Четем был одним из самых блестящих, могущественных людей в стране – как же все вы произошли от него, и только один из вас похож на него?

Винс задумчиво кивнул.

– Обычно, в семье бывает один настоящий наследник, Сара. С этим уж ничего не поделаешь, какой хорошей ни была бы семья. Проблемы моей семьи – мои проблемы. Они такие хорошие родственники, о которых только можно мечтать, и я ночей не сплю, все думаю, как им помочь. Я постараюсь сделать, что смогу, разумеется; они гордые и упрямые – и я не порицаю их за это. Я уважаю их за это – а у меня так мало свободного времени; но я беспокоюсь о них, глубоко обеспокоен, и всегда сделаю все, что в моих силах. Мы вытащим их из этих неприятностей – этих пучин отчаяния...

– Этих чего? – спросила Сара, не переставая писать.

– П-у-ч-и-н. Это из «Пути паломника»[11]. Вы знаете, это моя настольная книга, я перечитываю ее снова и снова; она словно карта нашего времени.

Сара кивнула.

– Так как вы будете помогать своей семье?

– Еще не знаю. Я буду лучше представлять себе это, когда мы все обсудим, наверное, до моего возвращения в Вашингтон в конце месяца. Позвонить вам, когда у меня будет что-то определенное?

Сара быстро подняла глаза от своих записей.

– Вы могли бы?

– Это доставило бы мне удовольствие. Мне нравится разговаривать с вами, Сара. – Он оглянулся на остальных, посматривавших в его сторону; они собрались уходить. – Этого достаточно, или вы хотели еще о чем-то спросить?

– О, у меня миллион вопросов, но это чудесно, сенатор. Вы были так великодушны. И если вы как-нибудь позвоните мне...

– Я буду часто звонить вам. Почему бы и не дать вам небольшое преимущество перед прочими? Они не получают личных интервью, а вам я даю такое интервью. – Винс положил теплую руку на ее плечо и почувствовал, как ее тело слегка подалось к нему. – Мне оно очень понравилось, гораздо больше, чем интервью, которые у меня брали раньше. Я вам дам о себе знать. – Он повернулся, чтобы идти.

– О, сенатор! – Сара рылась в своей сумочке. – Моя визитная карточка. – Она протянула ее ему. – Она вам понадобится. И подождите... – нацарапала что-то на обратной стороне... – мой домашний телефон тоже. Звоните в любое время.

– Я уверен, что по вечерам у вас свидания, вы слишком красивы, чтобы сидеть дома одной, – с улыбкой сказал Винс. – Я позвоню вам на работу, буду знать, что застану вас на месте.

Он положил ее карточку в карман пиджака, направляясь к группе своих друзей. Однако, пока говорил с ними, ее образ еще оставался в его памяти. В Саре есть какая-то свежесть, почти как если бы она еще была необученной. Конечно, она женщина, и женщина с профессией, работает в крупной газете Запада, но он заметил это особенное выражение в ее глазах, выражение удивления и неприкрытого вопроса, который он наблюдал только у женщин, еще не познавших опытного мужчину. «Очаровательное дитя», думал Винс этой ночью, ложась спать, такая юная и уступчивая; и он присоединил ее карточку к небольшой пачке таких же карточек, хранившихся в его бумажнике. Она могла бы стать приятным развлечением в ближайшие трудные месяцы. – А может быть не только приятным развлечением. Мало ли как пригодится дружелюбно настроенный репортер, когда нужно определить разницу между мягким скольжением и грубым ударом. С помощью «пучин отчаяния», весело подумал он. Хороший штрих, надо подкинуть его завтра составителям речей. И сказать им, чтобы прочли «Путь паломника», пусть напомнят ему, о чем там речь, – сам он заглядывал в эту книгу лет сорок пять тому назад, еще в средней школе – и действительно ли она может служить картой наших дней. Он надеялся, что это так; фраза получилась примечательная и выскочила вовремя, как будто его мозг постоянно работал, планировал, никогда не засыпая. Все нормально, счастливо подумал он и отправился в постель к своей жене.

Джош вернулся в Лос-Анджелес через неделю после своего задержания и позвонил Анне из своего офиса в Университете.

– Я хочу пригласить тебя на ужин, – сказал он. – Я скучал по тебе. Я заказал столик в «Эрмитаже» на восемь часов. Хорошо?

– Да, – сказала Анна, и он почувствовал улыбку в ее голосе. И думал об этом всю вторую половину дня; она улыбалась. И когда Джош появился перед ее домом, она ждала его. На ней было короткое платье из черного шелка с шелковым жакетом в черно-белую полоску, и как всегда, после того, как они не виделись некоторое время, у него захватило дыхание от ее красоты. И она улыбалась.

– Привет, – протянула она ему руку, и их пальцы встретились в коротком пожатии. Она села рядом с ним в машину. – Ты рад выбраться из Тамарака?

Он улыбнулся.

– Догадываюсь, что Гейл рассказала тебе о репортерах.

– Она сказала, что они создавали неудобства для всех и были обузой для тебя. Почему они все еще болтаются там?

– Думаю, им понравился Тамарак, – беспечно сказал он. – Может быть, они любят кататься на лыжах.

Анна молчала. Через несколько минут Джош остановил машину у ресторана, и швейцар открыл дверцу машины с той стороны, где сидела Анна.

– О'кей, ты не волнуешься, – сказала она, когда они зашли в ресторан. – Это лишь слегка нарушило твои планы. И ты считаешь, что я поверю в это?

– Нет, – ответил он. Их столик был в тихом уголке рядом с камином, и они сели рядом. – Это больше, чем нарушение планов; мне кажется, это может быть очень серьезно. Полагаю, репортеры там болтаются, потому что думают, вдруг объявится что-нибудь новенькое. Хотя признаков этого не заметно; я ничего не слышал ни от Тайлера, ни от кого бы то ни было. Я сделал вывод, что у него мало что есть против меня; он еще опрашивает людей. Он поговорил с техниками станции фуникулера и с Китом Джаксом о моем посещении фуникулера. Все они слышали, какие вопросы я задавал. «Научный метод, – добавил он, криво усмехнувшись. – «Не оставил камня на камне, и дождался ответа на все вопросы. Я даже спросил, что может выйти из строя в механизме. Не помню, говорили ли мы о креплении вагончика, но Кит сказал Тайлеру, что я спрашивал об этом. Потом Тайлер спросил рабочих у меня дома, но думаю, им нечего было рассказать ему. Еще он спросил фамилии египетских инвесторов, я ему их назвал, но вряд ли тот туда звонил.

Анна покачала головой.

– Как грустно думать, что Тайлер использует все возможности в поисках улик.

? Да, для Тамарака наступили тяжелые времена. Анна, как чудесно иметь возможность поговорить с тобой, я не хотел беспокоить Лео и Гейл, у них достаточно...

Официант с картой вин подошел к их столику. Джош, поглощенный своими мыслями, едва взглянул на него.

– Принесите нам ваше любимое бургундское.

– Я правильно понял? Мое любимое, месье?

– Да, конечно. – Он уже снова повернулся к Анне. – У них свои проблемы. Но сейчас тяжело находиться в Тамараке. Он выглядит по-прежнему, такой же красивый, как всегда, но люди напуганы и не могут перестать обсуждать это. Теперь они сплоченнее, чем раньше, и это хорошо, но это воинственная сплоченность: они против всего мира. Они стоят в торговом центре маленькими группами, сидят в кафе, совещаются, никто не смеется, ищут, кого можно обвинить. Хорошо еще, что никто не швыряет в меня камни...

– Что? – удивилась Анна.

– Они этого не делают, наоборот, защищают меня и называют Тайлера ослом. Сейчас я больше чувствую себя жителем Тамарака, чем до того, как это случилось. Но им больше не на кого возложить ответственность за случившееся. Конечно, они обвиняют Лео и компанию в том, что фуникулер не охранялся двадцать четыре часа в сутки, но это только разговоры. Им нужен злоумышленник, а в наличии нет никого, кроме меня, и некоторые начинают показывать пальцем, ведь для них это единственный способ показать, как они очищают свой дом от скверны. Разумеется, они не знают, что семья проголосовала за продажу. А ты знаешь об этом?

Анна кивнула.

? Гейл мне сказала. Но сейчас я не могу беспокоиться об этом, мы должны побеспокоиться о тебе.

Официант поднес Джошу бутылку так, чтобы тот мог прочесть название на этикетке.

? Замечательно, – сказал Джош.

? Месье, это более, чем замечательно, это чудо!

На этот раз Джош уделил ему внимание. То, как этот человек гордился своими винами, не отличалось от того, как Джош гордился гробницей Тенкаура.

– Тогда мы будем смаковать его, – заметил он и стал пристально наблюдать за почтительным ритуалом открывания и отливания вина на пробу. Джош пригубил вино Его брови удивленно поднялись.

– Великолепно, – произнес он. – Благодарю вас.

Успокоенный официант торжественно кивнул и наполнил бокалы.

Когда он ушел, Джош и Анна подняли бокалы.

– За то время, когда все будет позади, – сказала она. Джош хотел было добавить что-нибудь насчет того, о чем им нужно будет тогда поговорить, но не добавил. Хотя они и сидели среди цветочных витрин и персидских ковров «Эрмитажа», но этот ужин стал деловым, а не романтическим, и нужно было придерживаться этого. Пока он не подойдет к концу.

Анна откинулась назад, с бокалом в руке, положила рядом с собой маленький блокнот и авторучку.

– Давай снова просмотрим основные положения. Я хочу отметить несколько моментов. Лео сказал, что болт могли вынуть в любое время за пять дней между последней проверкой и аварией, но я хочу иметь возможность доказать, что ты ничего не мог сделать в то утро, когда произошла авария. Итак, начнем отсюда. Знаю, мы это уже делали, но повторим еще раз. В какое время улетал в то утро твой самолет?

– Девять пятьдесят. В аэропорту я был примерно в девять двадцать пять.

– Так что из дому ты выехал около девяти?

– Немного позднее.

– Ты ни с кем не виделся до этого?

– Нет, я укладывал вещи.

– А рабочие в твоем доме?

– Их там не было, это же было воскресенье.

– А бригадир твоих рабочих?

– Я поговорил с ним в субботу. Мы всегда встречаемся накануне того дня, как мне уезжать.

– Ты не получал никакой почты, потому что было воскресенье. Тебе могли звонить.

– Нет, все было спокойно.

– А ты кому-нибудь звонил?

– Нет.

– Когда твои сотрудники в Египте узнали, что ты приедешь?

– В пятницу. Хосни позвонил и попросил меня приехать как можно быстрее.

– Так что мы можем доказать, что ты не в последнюю минуту решил уехать из города. Плохо, что у тебя было сколько угодно времени, чтобы добраться до фуникулера и вернуться домой до восьми часов, когда приходит горный патруль.

– Но как бы я добрался до фуникулера? – вдруг спросил Джош.

Анна нахмурилась.

– Не знаю. Станция, конечно, заперта; я видела, как Лео открывал ее. У кого еще могли быть ключи? Наверное, у Кита, ведь он помощник руководителя горной службы. Может быть, у кого-то из патрульных или техников, но я сомневаюсь, у них часто меняется график работы. Я думаю, у Кита и Лео или у кого-то, о ком мы не подумали. А у тебя не было доступа к их ключам.

– Я был у Лео на рождественском ужине и потом заходил пару раз. Если бы я искал ключ...

– Но Лео заметил бы, что его нет.

– Заметил бы? Ключ не понадобился бы ему, пока он не надумал бы открыть станцию. А он не появлялся там, пока Кит или кто-то еще не открывал здание станции.

– Это очень неубедительно, – сказала Анна.

– Они строят очень убедительное дело на очень неубедительном материале, – сухо заметил Джош. Он поднял глаза, так как рядом стоял официант, и они сделали заказ.

– Мы должны найти, кто сделал это, – сказала Анна. – Не потому, что мы с Кевином не сможем защитить тебя и, наверное, добиться оправдания, ведь на самом деле там мало фактов против тебя, а для того, чтобы выявить пробелы в этом деле, которые не позволят полностью очистить тебя от обвинения. Я не отрицаю, что это немногим лучше, чем быть признанным виновным, но я бы предпочла доказать твою невиновность. Так что нам нужен злоумышленник. Как и всем в Тамараке.

– С чего мы начнем? – спросил Джош. Мы даже не знаем, из каких побуждений это было сделано. Если это то, в чем меня пытается обвинить Тайлер, то есть в попытке снизить цену, то в этом нужно обвинять парня из Денвера, как его там, который уже несколько месяцев пытается купить «Тамарак Компани». Белуа.

– Рей Белуа, – прошептала Анна. – Нет, подожди, не Денвер. Джош, кто-то говорил о нем не так давно. Ты там был, помнишь...?

? Рождество, – сказал Джош. – Это был Чарльз, он сказал что-то о... нет, это был Фред. Он спрашивал Чарльза, говорил ли тот с Винсом.

– О Белуа! – воскликнула Анна. – Потому что он его компаньон по бизнесу в Денвере. Они давно работают вместе.

– Удивительно, – сухо заметил Джош. – Из всех людей на свете, которые могли бы вложить деньги в лыжный курорт, объявился только руководитель предвыборной кампании Винса.

Они помолчали.

– Не знаю, что это дает нам, – медленно проговорил Джош. – Он хотел получить низкую цену, но не стал бы добиваться этого, разоряя компанию, которую собирается купить. И как он мог участвовать в том, что здесь происходило?

– Может быть, нанял кого-то, – сделала гримасу Анна.

– Как же он нашел того, кому мог полностью доверять? Ну, предположим, он нашел. Почему болт спрятали в моем доме? Почему бы не выбросить его в ближайший мусорный ящик? Ты еще удивлялась этому.

– Наверное, ему тоже нужен был злоумышленник. Всем он нужен, тогда дело кажется совсем простым.

– Но мы не можем найти злоумышленника, пока не узнаем причину. Наверное это настолько просто, что мы не замечаем той самой причины. Как твой перечень несколько недель тому назад: ненависть, жадность, зависть, страх. Выбери что-нибудь одно.

Официант подал суп; они были так заняты, что едва обратили внимание.

– Страх – причина всего, – сказала Анна. – Я думаю, кто-то жадный, завистливый или полный ненависти должен очень бояться и бояться многого. Испуганные люди, которые не признаются, что они испуганы, самые опасные на свете. Каких ты встречал чаще всего на стенах твоих гробниц?

– Всяких, – задумчиво ответил Джош. – Это похоже на чтение сегодняшней газеты. Люди разыгрывают снова и снова одни и те же драмы в течение веков, пользуются одними и теми же словами, даже выражение их лиц одинаково. Я рассказал Гейл и Лео историю Тенкаура и его сына, и они сказали, что это похоже на историю вашей семьи.

Анна притихла.

– Что это за история?

Джош заколебался, сердясь на самого себя. Он был настолько погружен в свои мысли, что не заметил, к чему это привело. Но теперь не мог отступить, не сделав еще хуже. Вкратце он рассказал ту историю.

– Они не сказали мне, почему Итан отослал Винса; они сказали, что не имеют права говорить об этом.

Анна смотрела прямо перед собой, не видя ничего, что происходило вокруг. «Расскажи ему, расскажи ему. Гейл и Лео открыли для тебя дверь. Ты можешь доверять ему. Посмотри, что можно построить на основе и доверия, и честности».

Но не могла выговорить ни слова. Чувство стыда, которое она считала погребенным, охватило ее в тот же момент; как она подумала о возможности рассказать обо всем. Женщина почувствовала себя несчастной и беспомощной. Вспомнила то мгновение на фуникулере, когда держала Робин и Неда. «О, Боже, Боже, это никогда не кончится».

Джош молчал. Анна медленно перевела дыхание. Она ничего не должна была объяснять. Боялась, что он может сделать какие-то выводы, узнав, что Итан наказал Винса, но это не обязательно. Почему он должен думать, будто она имеет какое-то отношение к ссоре Винса с Итаном? Нужно очень присматриваться, чтобы найти связь. Она взяла ложку. Рука ее не дрожала.

– Мне кажется, причины семейных ссор бесконечны, но через некоторое время они представляются одинаковыми.

– Вероятно. – Его голос был тихим и печальным, как будто она его разочаровала, подумала Анна. Они молча ели. – Но на самом деле эти истории не похожи одна на другую, – сказал, наконец, Джош. – Винс не организовал заговор против своего отца.

– Нет, он шел своим путем. В любом случае, за что бы он стал бороться? У Четемов не было царства, которое можно было захватить.

? У них была процветающая компания.

– Но Винс не обращал на нее внимания. Сделал карьеру в Денвере, а потом был избран в Сенат.

– Однако, люди скрывают свою злость, – размышляя продолжал Джош. – Разве ты не сталкивалась с этим в бракоразводных делах? Злоба, обида долго подогреваются на медленном огне, пока не перекипают через край в один прекрасный день.

? Да, конечно, – Анна смотрела, как официант наполняет их бокалы вином. – Иногда – фактически, в большинстве случаев, – люди хранят свою злость в глубине души, почти радуясь ей. Она становится для них необходимой, они пестуют ее, чтобы не слишком наслаждаться жизнью, потому что думают, будто иначе потеряют какое-то преимущество. И их злоба так глубоко укореняется в них, что становится частью их натуры, и никто кроме очень близких людей не может разглядеть это.

– Ты описываешь Дору, – сказал Джош. – И ее отца, насколько я понимаю. Но даже если все эти годы тот цеплялся за свою злобу и позволял ей расти, что он делал бы с ней? Он не пытался совершить дворцовый переворот, как сын Тенкаура, после того как был изгнан; не собрал армию, чтобы уничтожить своего отца...

– Ему это было ни к чему, – вдруг сказала Анна. – В том-то и дело. Он попытался осуществить заговор, только гораздо более современный. Ему не понадобилась армия, не понадобилось уничтожить своего отца, даже не нужно было атаковать семью. Единственное, что требовалось, это нанести ущерб семейной компании. Может быть даже разорить ее.

Их тарелки из-под супа убрали, подложили хлеба, принесли чистые приборы. Анна и Джош посмотрели друг на друга.

– Это шоссе, которое никогда не было построено, – сказал Джош.

– Оно как будто исчезло, – добавила Анна. – Однажды его решили построить, а на следующий день никто ничего о нем уже не знал. А Винс был в том комитете.

– И может быть, привел доводы, чтобы отменить строительство.

– Гейл говорит, он извинялся перед всеми ними, сказал, что сделал все возможное.

– Вероятно, сделал. – Джош крутил в руках ложку. – Кроме того, против семьи у него ничего не было, ведь это отец выгнал его.

– Но отец умер, – поморщилась Анна. – И если злость Винса еще не прошла, отказался бы он от мести, потому что мой дедушка ушел из жизни?

– Вряд ли. И потом Винс зарубил шоссе, так как это нанесло серьезный ущерб компании Итана и старшему сыну Итана, а значит и всей семье. – Джош улыбнулся. ? Кто-нибудь мог бы обвинить меня в подгонке такого же неубедительного дела, какое подготовлено у Тайлера на меня.

? Джош, – сказала Анна. – Если он хотел нанести вред «Четем Девелопмент», то мог бы иметь намерение навредить и «Тамарак Компани».

Официант принес тарелки и аккуратно поставил их на стол.

– Траншея, которую прорвало, – стал перечислять Джош. – Загрязненный резервуар.

– И вдруг Комитет по охране окружающей среды сообщает нам, что вся восточная окраина города построена на загрязненном участке.

– И фуникулер.

Анна покачала головой.

– Нет, подожди, что-то слишком всего много. Не могу поверить.

Они задумались.

– Наверное, ты права, – сказал Джош. – Это было бы потрясающей историей, но это и значило бы, что Винс чудовище.

Оба долго молчали. Анна уставилась на свою тарелку. Джош смотрел на нее, восхищаясь художественным вкусом, с каким сделана тарелка, сочетанием цветов, качеством и формой. Нужно взять необходимые части и соединить их, подумал он. Как найти гробницу, скрытую веками землетрясений. И найти злоумышленника. Он взял вилку.

– Конечно, может быть объяснение, о котором мы не подумали; причина, не имеющая ничего общего с нанесением ущерба компании или сбиванием цены. Может быть, кто-то хотел дискредитировать компанию по производству фуникулеров. Или это был редкий случай вандализма, и это, действительно, была авария в чистом виде, от начала и до конца. Разумеется, с болтом проблема, но мы могли бы и этому найти объяснение.

«Но он чудовище».

– У него там кто-то должен быть, – сказала Анна, не слушая, что говорил Джош. – Он находился в Вашингтоне. Так или иначе, не сам же ползал вокруг резервуара, чтобы заразить его.

– Это было не так. – Джош продолжил свои размышления, не веря в свои выводы. – Лео сказал, что загрязненная вода попала в резервуар потому, что была разрушена траншея, которая защищала его. Произошел оползень, как он считает, они часто случаются. Конечно... я думаю, этому оползню могли помочь.

– Чем-нибудь вроде взрыва? Заложи динамит чуть выше траншеи. Не знаю получилось бы это: я ничего не понимаю в дренажных траншеях. Интересно, можно ли проверить насчет динамита. Только, наверное, не зимой: там должно быть три-четыре фута снега.

– Это не препятствие. Надо спросить Лео. Если был заложен заряд динамита, то на скале над траншеей должны остаться следы. Вдруг Винс нанял кого-то, тому оставалось лишь...

– Но кто бы это мог быть? Кому он мог настолько довериться? Это же все равно как доверить кому-то свою жизнь.

– Не знаю, какое это имеет сейчас значение. Если они найдут следы динамита, мы сосредоточимся на этом. Я позвоню Лео, хочется что-то делать, а не сидеть сложа руки, ожидая, пока Тайлер начнет действовать. Ты согласна?

Анна заколебалась. До сих пор это было упражнением в логическом мышлении, и вдруг превратилось в охоту. А Винс был преследуемым зверем. Ей это претило. Она не хотела соприкасаться ни с чем, имеющим к нему отношение; она не выносила даже мысли о связи с ним, даже такой незначительной, как просто спросить кого-то о событиях, происходящих вокруг него.

«Не трогай его, – подумала Анна. – Безопаснее остаться в стороне».

Но она уже была вовлечена в это дело. За прошедшие шесть месяцев все изменилось, теперь у нее была семья, а кто-то старался разорить ее родных. И еще была дружба с Джошем Дюраном, у него неприятности, он нуждался в ее помощи.

Прошло то время, когда Анна могла спрятаться в коконе своей квартиры. Что бы теперь ни случилось, она была членом своей семьи и в какой-то степени вошла в жизнь Джоша, и должна была принимать все, что внесли в ее существование новые обстоятельства – ее место среди них.

– Я могу позвонить прямо сейчас, если ты не против, – сказал Джош.

Она кивнула.

– Позвони.

Он подозвал официанта и попросил его принести телефон.

– Что еще мы можем сделать? – спросил Джош пока они ждали. – Как насчет Управления? Позвонить туда? Мы могли бы выяснить, как возникла эта идея об очистке почвы.

– Лучше сделать это лично, – сказала Анна. – Ты можешь выкроить пару дней, чтобы съездить в Вашингтон?

? Не сейчас, мне нужно готовиться к занятиям. А ты? Ты могла бы поехать.

– Не думаю.

– Ладно, поеду, найду время. А когда буду там, постараюсь поговорить с кем-нибудь из Комитета по общественным работам.

– Хорошая мысль. Мне жаль, что я не могу поехать с тобой.

– Мне тоже. – Мне действительно жаль, подумала она. Гораздо лучше работать с кем-то, чем одной.

Метрдотель принес им телефонный аппарат. Джош достал из кармана маленькую записную книжку и открыл ее на странице с номерами телефонов Гейл и Лео. Набрал номер и пока телефонный вызов шел в Тамарак, посмотрел на Анну.

– Итак, мы начали, – сказал он.

ГЛАВА 20

Сенатор Зик Радл из штата Юта, небольшого роста, с розовыми щечками, долгое время бывший членом Комитета Сената по охране окружающей среды и общественных работ, обошел свой стол, чтобы приветствовать Анну, которая шла к нему через весь его обширный кабинет.

– Очень рад, – сказал он, пожимая ее руку и задерживая в своей немного дольше, чем положено. – Я читал о ваших подвигах, мисс Гарнетт, вы разбиваете наголову свих оппонентов. Мы, политики, должны учиться у вас.

– А может быть, это мы учимся у вас, – с улыбкой ответила Анна.

– Ах, – его тонкие губы растянулись в широкой одобрительной улыбке. Выражение его немигающих глаз, твердых, как агат, не изменилось. – Прошу, – он жестом показал на кожаное кресло, и оба они сели. – Чем могу служить?

– У меня есть клиент – вы понимаете, я не могу углубляться в подробности...

Радл глубокомысленно кивнул.

– Понимаю. Но знаете, мы в правительстве знаем лучше, чем кто бы то ни было, как хранить секреты.

– Совершенно верно, – задумчиво сказала Анна. – Может быть, я все же изложу вам суть дела.

Радл наклонился вперед, положил руки на стол.

– Полагаю, ваш клиент – известная личность.

– Он один из тех людей, кого осаждают репортеры, они расположились лагерем вокруг его дома, и это становится для него затруднительным. Поэтому я приехала сюда вместо него.

– Репортеры. Дерьмо собачье. Но досадная необходимость; мы, работающие на благо страны, научились мириться с ними. Кино или телевидение? Ваш клиент, я имею в виду.

– Этого я вам не могу сказать. Скажу только, что он имеет дело с материалами и имуществом огромной ценности, стоимость которых часто почти невозможно вычислить, так она велика. Эта деятельность международного масштаба.

– Очень интересно, – прошептал Радл.

– В настоящее время мы столкнулись с конфликтом, который в этом деле требует весьма осторожного подхода, – сказала Анна. – Спорный вопрос касается большого участка земли к северо-западу от Чикаго, который . принадлежит компании «Четем Девелопмент», чикагской корпорации. Насколько я понимаю, в намерения Чарльза Четема, президента корпорации, входила разработка этого участка и строительство целого города, – «Дирстрим Виллидж».

Радл нахмурился.

– Это брат Винса Четема. Я встречался с ним несколько раз. Дирстрим? Никогда не слышал об этом..

– Думаю, это было года два тому назад. Так вот, спорный вопрос, сенатор, состоит в том, что противоборствующие стороны заинтересованы в этом участке, а потенциальные возможности его разработки представляются сомнительными. – Анна вынула из портфеля пачку бумаг. – Сегодня утром я прочла отчеты о заседаниях Комитета по охране окружающей среды и по общественным работам, где обсуждался проект строительства шоссе, которое соединило бы северо-запад Иллинойса и Чикаго. Председатель в тот день отсутствовал, и вы его замещали. Комитет проголосовал за то, чтобы рекомендовать Комитету по ассигнованиям отложить на неопределенный срок строительство шоссе из Иллинойса а фонды, предназначенные для этого, направить на строительство нового шоссе через штаты Колорадо и Юта по краю национального парка Меза Роза.

– Ах, это, – спохватился Радл. – Трудно запомнить наши слушания, знаете ли. Хорошо, так что я могу дать вам? Вы прочли отчет, там все изложено.

– Мне интересно знать, как перемещаются фонды одного проекта на другой. В отпечатанных протоколах я не нашла ничего, что указывало бы, откуда первоначально исходит идея.

– О, – он тупо посмотрел на нее. – Не помню. Это было довольно давно, вы ведь знаете.

– Да, – сказала Анна. Она слишком часто слышала этот ответ, правдивый или нет, при даче показаний свидетелями, чтобы это заставило ее замолчать. – Полагаю, если идея принадлежала вам, то вы должны об этом помнить.

– Ну, я не помню все свои великие мысли, но большинство из них, конечно, припоминаю, но не эту. Но скорее всего, не я внес это предложение; я не обращаю особое внимание на то, как обстоят дела с шоссе в других штатах, на строительство которых мы рекомендовали направить ассигнования.

– Не считаете ли вы, что в Иллинойсе случилось что-то, помешавшее финансировать строительство шоссе? И поэтому тот человек, кто бы он ни был, предложил перебросить фонды на другой проект?

Радл смотрел мимо нее, его тонкий рот сжался от сосредоточенности.

– Кажется, кто-то сказал, что они не знают, где проложить шоссе, знаете, выбрать трассу. Кто-то сказал, что возникли разногласия. Поэтому мы подумали, что если они еще не решили, где строить шоссе, а времени у них было достаточно, годы, то, как я сейчас понимаю, мы направили деньги тем ответственным лицам, которые уже готовы были использовать их и которым это было действительно нужно.

– Да, это было в отчете, – прошептала Анна. Взгляд Радла снова вернулся к ней.

– Хорошо, если вы уже знали об этом, то почему спрашиваете меня?

? Я надеялась, что это поможет вам вспомнить, что происходило раньше. Вы сказали: «мы подумали, что если они еще не решили»... Кто это «мы»?

– Комитет, – ответил Радл.

? А кто посоветовал это комитету?

Радл покачал головой.

– Вы ставите меня в тупик.

Анна выдержала паузу.

– В тот день вы замещали председателя, сенатор Почему так получилось?

– Верно, замещал. Подождите. Ну, не знаю, Винс, – председатель – это Винс Четем – был болен, или в отъезде, или отсутствовал по какой-то другой причине, и я заменил его.

– Оставил он вам инструкции относительно решаемых вопросов или по ходу ведения заседания?

– Инструкции? Винс не дает мне инструкций, мы понимаем друг друга. Чаще всего мы занимаем противоположные позиции, но питаем большое уважение друг к другу, величайшее уважение. Он говорил мне неоднократно, что доверяет моей интуиции и полагается на меня... о, теперь я припоминаю. Винс подумал об этом. У нас была встреча, завтрак, кажется, и мы говорили о Меза Розе и о проблемах прокладки шоссе через национальный парк, много возражений, знаете; люди не понимают истинной ценности шоссе и магистралей, ведь они – вены и артерии страны, без них мы бы погибли, а чем больше их у нас, тем выше наше благосостояние, проще простого. Винс понимает это. Он сказал, что хотел бы, чтобы шоссе проходило прямо через парк, но тогда мы столкнулись бы со всем этим народом, что приковывает себя цепями к деревьям, чтобы воспрепятствовать строительству; и у него возникла мысль провести шоссе по краю парка, чтобы все остались довольны. Но для такого проекта нужно больше денег, можете себе представить, миллион долларов на милю шоссе, а когда я сказал, что невозможно получить на это ассигнования, он вспомнил об Иллинойсе и сказал, что они еще не пришли к единому мнению. Он сказал, что в течение нескольких лет работал с ними, пытаясь помочь им найти решение насчет прокладки шоссе, постоянно просил их представить новые чертежи, но они никак не могли договориться. Но, кстати, вы знаете, в чем Винс Четем действительно мастер, так это в том, как стронуть дело с мертвой точки. На том мы и порешили. Чертовски хорошее решение; я сказал ему это в свое время.

В их беседе наступила пауза. Постепенно Радл начал хмуриться.

– Вы сказали, у его брата там был участок?

– Да, – ответила Анна.

Она сидела очень тихо, потрясенная чудовищностью этого замысла. Когда они с Джошем размышляли, то перед ними как будто была головоломка, какие-то кусочки подходили, какие-то нет. Теперь эта часть головоломки была заполнена. Винс манипулировал событиями так, чтобы строительство Дирстрима не состоялось. Чтобы Чарльз потерпел провал.

– Вдоль шоссе? – спрашивал Радл. – И он собирался строить там город?

– Да, – сказала Анна. – Под названием Дирстрим.

? Дирстрим. Это название нигде не попадалось. Мы говорили только о шоссе из северо-западного Иллинойса в Чикаго. А у Чарльза Четема там был проект? Как же так. Как же так. Вы знаете, я вспоминаю, что говорил Винсу, какое впечатление на меня произвело то, что сенатор отдал фонды на строительство шоссе в своем штате, где строительством занимается его семья, в пользу другого штата. А вы мне говорите, он даже отдал шоссе, которое помогло бы его брату! И никогда не упоминал о своем поступке! Боже мой, невероятно. Это превосходит все!

– Безусловно превосходит, – согласилась Анна. Она снова уложила листки отчетов в портфель. – Благодарю вас, сенатор, это позволило мне получить более ясную картину происходившего. Думаю, еще есть шанс, что шоссе будет построено.

– Всегда есть шанс. Комитет постоянно держит шоссе в поле зрения, те, что были, есть и будут. Конечно, с деньгами туго, но с ними всегда туговато, не так ли? Но если у вашего клиента большие планы насчет этого участка, то вполне может быть, что шоссе пройдет прямо посередине, и он может быть спокоен. При случае мы снова объективно рассмотрим этот вопрос, как мы всегда это делаем, и решим его наилучшим образом для штата и всей страны.

Анна встала и направилась к двери, кивая и улыбаясь, но она чувствовала тошноту и испытывала гнев, представляя себе Винса за завтраком с Зиком Радлом, жизнерадостно старающегося разорить своего брата.

«Это чудовищно. Это значило бы, что Винс чудовище». «Но он и есть чудовище».

«Нужно позвонить Джошу», – подумала Анна. Но у нее не было времени, еще раньше она договорилась о встрече. И несколько минут спустя она уже входила в кабинет Бада Кантора в Управлении по охране окружающей среды, протягивая руку, готовясь задавать вопросы.

– Рад видеть вас, – сказал Кантор.

Он был молод и серьезен, с круглым розовощеким лицом, которое приводило его в отчаяние, потому что он считал себя похожим на учащегося старших классов. Он отпустил усы и коротко стриг волосы, чтобы казаться старше, всегда носил темные костюмы и галстуки в полоску, чтобы выглядеть, как дипломат. Кантор пожал руку Анны, беззастенчиво восхищаясь ею. На ней был бежевый костюм с блузкой цвета слоновой кости, отделанной кружевом по воротнику, и совершенно очевидно, что Кантор ожидал другого, когда она по телефону просила назначить встречу и назвалась адвокатом из Калифорнии.

– Мы не часто видим здесь посетителей, – сказал он, когда они уселись в его маленьком кабинете. – Я хочу сказать, что мы работаем за сценой, знаете, и не обращаемся к публике, как это делают сенаторы и члены палаты представителей.

– Вы производите исследования для подготовки законов? – спросила Анна.

– Именно. Проверяем все, что требуется законодательством. Но начинается исследование задолго до появления закона; проходят месяцы, иногда годы. Нельзя просить Конгресс выделить деньги, пока не будет полной уверенности относительно риска, которому может подвергаться окружающая среда.

Анна пристально смотрела на Бада, посмеиваясь над его попытками выглядеть старше.

– На вас лежит огромная ответственность, – сказала она.

– Да, – торжественно ответил тот. – Все мы несем ответственность.

– Поэтому я знаю, что вы сможете помочь мне. – Анна открыла портфель и вынула какие-то документы. – Как я вам уже говорила по телефону, я пытаюсь выяснить, как было предложено провести очистку Тамарака. Я обнаружила вашу подпись на нескольких из последних отчетов, но не могу найти ничего, относящегося к первоначальным исследованиям, когда проводились первые анализы почвы.

Возникла пауза.

– Дело давнее, – медленно проговорил Кантор.

– Но ведь, кажется, это продолжается, – мягко заметила Анна.

Он кивнул.

– Верно. Эти работы по очистке имеют тенденцию к продолжению. Дело в том, мисс Гарнетт, что это дело еще разрабатывается в моем ведомстве. Эти люди в Тамараке – вы представляете их, не так ли?

– Нет, но я работаю в интересах некоторых из них по другому делу, а работы по очистке могут иметь в данном случае большое значение. Мне необходима вся информация, которую только я смогу найти; как профессионал, вы знаете, насколько это важно.

– Совершенно верно. Но мы даже не начинали там чистку, вы знаете, они получили предписание... Вас это затронуло каким-то образом?

– Да.

– Хорошо, но я не знаю...

– Мистер Кантор, совсем необязательно нам с вами находиться на противоположных позициях. Сейчас я всего лишь собираю информацию. Ведь от этого у вас не будет неприятностей?

– Конечно, нет, я всегда считал, что чем больше информации, тем лучше. Информированный контингент избирателей не может обойтись без информации. Итак, вы знаете, что происходит в Тамараке; в настоящее время они остановили наши работы. У них масса других проблем, и им не захотелось, чтобы мы перекапывали часть их города в то время как все занимаются еще чем-то. И я не осуждаю их, я могу понять, что они беспокоятся о своем городе, а теперь, в довершение всего, у них случилась эта авария с фуникулером, для них это может действительно плохо кончиться. Так или иначе, мисс Гарнетт, они остановили нас – думаю, я должен сказать, вы остановили нас, верно? – и сейчас мы решаем, какие документы мы можем им предоставить, а до тех пор я все их храню здесь.

– Хорошо, – улыбнулась Анна. – Я не прошу вас показать их мне, потому что знаю, вы не нарушите правила. Но если бы вы сообщили мне некоторые сведения, это очень помогло бы мне.

– Я мог бы сделать это. Буду рад помочь.

– Хорошо, тогда скажите, пожалуйста, как все это началось? Во всех горных штатах есть старые рудники и, полагаю, многие из них являются причиной просачивания химикатов в почву вместе с грунтовыми водами. – Она подождала, пока Кантор кивнет. – Ну, а в таком случае, почему Тамарак? Это не самый большой из рудничных городов, поэтому я не понимаю, как он мог оказаться самым опасным.

? Но мы никогда так не заявляли, мисс Гарнетт. Мы просто рассматривали данный вопрос и решили...

– Вы проводили проверку в нескольких городах одновременно? – спросила Анна.

– Совершенно верно. Именно так мы и делаем.

– И все они нуждались в очистке?

– Ну, были установлены разные графики проверки. Некоторые города вызывали настоящее беспокойство. Знаете, такие как Лав Кенел или Таймз Бич? Если оказывается, что дела настолько плохи, то ждать нельзя.

– Но Тамарак не входил в эту категорию.

– Нет, нет, ничего подобного. В Тамараке не было больных или высокого уровня раковых заболеваний или чего-нибудь в этом роде.

– Тогда в чем же дело?

– Ну, существовала возможная опасность из-за наличия свинца в почве. Мы не можем игнорировать это, мисс Гарнетт; для этого существуют дополнительные фонды, чтобы у нас была возможность проводить работы и не допустить загрязнения планеты.

– Возможная опасность, – повторила Анна. – Разве в предварительном рапорте, направленном в Тамарак, не говорилось о «непосредственной опасности»? Или я ошибаюсь?

– Ну, мне нужно проверить...

– Не думаю, что вам нужно проверять, – спокойно заметила она. – Я уверена, вы помните любую часть любого рапорта или отчета, составленного в вашем подразделении, потому что вы добросовестны и беспокоитесь обо всем, чем занимаетесь. Думаю, этот рапорт несколько преувеличивал опасность, и в графике проверки был поставлен слишком ранний срок. Я хотела бы поговорить об этом, если вы не можете показать мне документы.

Они помолчали.

– Так мы не поступаем, – заявил Кантор. – Мы с людьми откровенны. Но в этом случае я опасался, что люди в Тамараке могут оказаться самонадеянными; вы знаете, какими бывают жители этих горных городов, они считают, что никто не в праве диктовать им, как поступить в определенных обстоятельствах.

– Вы это точно знаете? Вы побывали во многих горных городах?

– Ну, нет, к сожалению, я никогда там не был. Но сенатор Четем рассказывал мне о них, он об этом много знает. Поэтому мы понимали: важно представить проблему как требующую срочного решения, хотя это было не совсем так. Я не лгу – я никогда людей не обманываю – действительно такие вещи могут стать чрезвычайно опасными, если не обращать на них внимания. Я и подумал, что можно заставить людей пошевелиться.

– Сенатор Четем рассказывал вам о горных городах, – сказала Анна.

– Он беспокоился о Тамараке. Конечно, решение принималось департаментом, но сенатор Четем первым обратил на это мое внимание. Это его штат и он беспокоится о здоровье людей, поэтому попросил меня заняться этим.

– И преувеличить опасность.

– Поторопить людей. Я уже объяснял. Мы не преувеличивали, а пользовались языком, который привлек бы их внимание. Это наша работа, мисс Гарнетт. Разумеется, вы понимаете, что мы очень серьезно относимся к просьбам сенаторов – они, конечно, осведомлены о нуждах и источниках опасностей в их собственных штатах – и когда сенатор Четем посоветовал нам подчеркнуть опасность, мы с чувством исполненного долга сообщили жителям Тамарака о необходимости срочного решения проблемы.

– А график работ? – спросила Анна.

– Ну, мы могли бы подождать, это верно, но сенатор очень беспокоился, что если мы отложим работы, то дело забудется и ничего не будет сделано, может быть, в течение многих лет, такое случается, вы знаете, и тогда люди могут начать болеть или умирать, а тогда очистка будет стоить гораздо дороже.

– Так что сенатор настоял, чтобы это было сделано прямо сейчас?

– Он настоятельно попросил меня очень серьезно отнестись к данному вопросу ради общего блага. Я согласился, что это будет правильное, своевременное решение и послал рекомендации в департамент.

«Он чудовище».

– Оказывал ли он на вас давление?

– О, нет, – быстро сказал Кантор. – Никто не может называть давление на Управление по охране окружающей среды. Он поделился со мной своими заботами, а я сделал, что счел необходимым, чтобы избежать развития опасной ситуации.

? Что бы вы сделали, если бы считали, что у вас больше времени?

Ну, как я уже говорил, мы провели бы полное обследование...

– Более полное, чем то, которое вы сделали?

– Ну, более длительное, но не обязательно более полное. И мы провели бы больше встреч с людьми, проживающими в окрестностях; постарались бы успокоить их. А теперь они просто получили это предписание, и должен сказать, мисс Гарнетт, если бы там создалась ситуация, представляющая угрозу для жизни, как бы то ни было, вы бы не несли никакой ответственности.

– Но если бы вы убедили судью, что ситуация представляла угрозу для жизни, то не было бы предписания.

Кантор коротко кивнул.

– Кажется, угрозы для жизни не было, поэтому у вас не было причин заявлять об особой срочности. И не было причин преувеличивать опасность, чтобы поторопить их, так как отсутствовала угроза благополучию жителей, по крайней мере в ближайшем будущем.

– Ну, это слишком сильно сказано...

Анна уложила документы в портфель.

– Вы сделали это, потому что сенатор Четем беспокоился о здоровье людей...

Кантор обеспокоенно сдвинул брови.

– И он, и я беспокоились. Это действительно так. Мы отвечаем за безопасность, мисс Гарнетт, а сенатор Четем беспокоился, чтобы его избиратели не оказались в опасности. Не беспокоился о самом себе, он там не живет. Потрясающий человек, сенатор, постоянно размышляет, заглядывает вперед, составляет планы; кто бы мог подумать, что у него найдется время для городка, столкнувшегося с проблемой, которая даже не перешла в критическую стадию. Но он всегда находит время и никогда не бывает слишком занят, чтобы пренебречь подробностями. И я благодарен ему за то, что он довел эту проблему до моего сведения, потому что мы опираемся на подобную информацию и стараемся проявить предусмотрительность. Худшее, что мы можем сделать, это не обращать внимания на сигналы об опасности.

– Я согласна с вами, – сказала Анна, вставая. – Никогда нельзя пренебрегать сигналами об опасности. Спасибо, что уделили мне время.

Он снова нахмурился.

– Не знаю, помог ли я вам чем-нибудь.

– Вы дали мне информацию. Я вам благодарна за это. Она вышла под вашингтонское бледное зимнее солнце; в душе у нее кипел гнев. Что бы ни сделал ей отец и семья, они не заслужили этого.

Она взяла такси до аэропорта. Джош находился в Тамараке, она должна была встретиться с ним там. Им нужно было решить, что делать дальше.

– Кит проверил все от и до, – сказал Лео.

Они с Джошем сидели на скамейке в торговом центре, наблюдая за немногими лыжниками, направлявшимися к подъемнику в некотором отдалении от неподвижно замершего фуникулера. Торговый центр был почти таким же застывшим. Местные жители делали покупки по бросовым ценам на распродажах во всех магазинах, но это было вялое, беспорядочное хождение по магазинам, потому что город опустел и распродажи в январе могли означать провал сезона.

– Как только мы увидели, что дренажная траншея разрушена, то сразу сообразили, что где-то произошел оползень вверх по склону поэтому Кит поднялся и проверил. Он сказал, что это был обычный горный оползень. Такое все время случается, и предсказать это мы никак не могли. Постоянно откалываются куски скал, ты ведь знаешь, происходят смещения грунта; у нас происходит по несколько землетрясений в год, незначительных, но они ослабляют скальные породы. После твоего звонка в тот вечер я поговорил с Биллом Клаузеном насчет того, чтобы пойти туда. Он сказал, на этой неделе сходим.

Джош хлопнул свернутой в трубку газетой по колену.

– Одной из проблем ученых является то, что они не могут успокоиться, пока не увидят все собственными глазами. А я здесь пробуду всего пару дней. Где можно найти Билла Клаузена?

Лео дал ему номер телефона.

– Я бы хотел сам пойти.

– Нет, не ходи. Ты уже сегодня провел три часа в офисе. У тебя крепкая готова, дружище, но еще требуется время для полного выздоровления. Ну, пока.

Джош оставил его, грустно взирающего на небо и слишком спокойный город. После обеда вместе с Биллом Клаузеном он поехал в горы к востоку от города, чтобы подняться выше того места, где находился резервуар, по Дороге, примыкавшей к дренажной траншее.

– Траншея находится здесь, – говорил Билл, показывая направо. – Мы решили, что оползень прошел сверху – оттуда, – он показал на скалы у них над головами, – а Кит сказал, что нашел следы оползня как раз выше подножия скал. Там не очень круто, но идти придется медленно и осторожно. Ты в самом деле хочешь попытаться?

– Конечно, – Джош подтянул сапоги, надел перчатки и взял лыжные палки. – Показывай дорогу.

Им потребовалось сорок минут, чтобы пробраться сквозь кустарник и снег. Они делали длинные шаги, потом короткие, отбрасывали лопаткой снег в сторону или проходили по снежному насту, старались удержать равновесие на выступах скал. Тишину нарушало лишь их тяжелое дыхание.

– Чертовски жарко, – проворчал Билл один раз, и молчание продолжалось. Они добрались до подножия скал на вершине и прошли вдоль скал, пока Билл не остановился. – Наверное, как раз здесь, – сказал он. – Траншея прямо внизу под горой.

Он вынул из рюкзака лопату и начал отбрасывать снег по обе стороны от скалы; очистил большой участок земли, покрытой листьями, некоторые из которых еще были окрашены в бронзово-рыжий цвет. Под слоем листьев виднелись полосы вырванной травы и засохших цветов среди нагромождения валунов.

– Здесь ничего нет, – пробормотал Билл и продолжил расчистку.

Джош работал своей лопаткой, оба откидывали снег в сторону, тяжело дыша. Темные очки Джоша соскользнули у него с носа, влажного от пота, руки стали липкими внутри перчаток. Билл снял шапку и расстегнул куртку. Они продолжали расширять расчищенный участок.

Солнце низко стояло в небе; Билл надел шляпу и застегнул куртку. Джош снял темные очки.

– Еще полчасика? – попросил он. Билл кивнул.

– Ты уверен, что знаешь, чего ищешь?

– Да.

Джош яростно отбрасывал снег, и через пять минут остановился. Он смотрел на расчищенный участок, где не было осенних листьев и травы. Прямо над ним у основания скалы часть ее поверхности казалась бледной на фоне всей темно-серой скалы, как будто ее только что чисто вымыли.

– Билл, – сказал он. – Я хочу, чтобы ты был свидетелем.

Билл посмотрел на светлую часть скалы.

– Откололось не так давно, еще не потемнело, как вся скала.

Джош кивнул.

– Посмотри сюда, – и провел пальцем по звездообразным трещинам, лучами расходящимися по светлой скале. – Это от взрыва.

– Какой-то дурак развлекался здесь, и почему люди никак не научатся вести себя нормально.

Джош ощупал землю у подножия скалы под звездообразными трещинами и нашел несколько кусочков разорванной проволоки.

– Бикфордов шнур, – сказал он и положил их в карман.

Потом достал из рюкзака фотоаппарат и сфотографировал светлый участок скалы, держа в фокусе звездообразный рисунок. Он видел его во всех частях света, всюду где на раскопках рабочим приходилось взрывать скалы. Джош встал и сфотографировал дренажную траншею внизу, а потом то место, где они находились, под разными углами.

– Почти нет света для съемки, – заметил он. Солнце уже почти касалось края горных вершин на другой стороне долины.

– Достаточно? – спросил Билл. – Пошли отсюда.

Джош сложил в рюкзак фотоаппарат и лопатку. Когда они шли обратно по тропинке, расчищенной ими у подножия скалы, он сказал Биллу через плечо.

– На какое-то время об этом следует помолчать.

– Почему? Я бы написал об этом в газете, об этих людях, что шляются тут вокруг дренажной траншеи и... – он остановился. – Дренажная траншея. Ты это имеешь в виду? Кто-то произвел взрыв, чтобы разрушить траншею? – Билл задумался на минуту. – Черт. Кто-то загрязнил резервуар? Никто не способен на это, – и покачал головой. – Никто не способен.

– Ты не будешь пока что говорить об этом? – спросил Джош.

– Разумеется, – ответил Билл.

Голос его звучал глухо. Но когда они подошли к джипу, Билл сказал:

– Послушай, почему бы не взорвать сразу резервуар, если они хотели это сделать? Нет никакого смысла в том, чтобы иметь дело со всей этой болтовней, подорвать скалу, вызвать оползень, который повредит траншею и резервуар окажется загрязненным.

Джош сунул свой рюкзак в багажник джипа.

– Все вы подумали, что это была случайность, не так ли? Проявление сил природы, которое нельзя предусмотреть и которого нельзя избежать. Но если бы резервуар взорвали... – Он посмотрел на Билла, садившегося в джип.

– Мы должны были бы организовать облаву, – медленно сказал Билл. – Мы должны были бы оцепить это место и найти сукиного сына, который сделал это. – Он вывел джип на шоссе. – У тебя есть какие-нибудь соображения, кто это сделал?

– Нет. Надеюсь выяснить. Поэтому и нужно хранить все в тайне.

– Само собой.

Они ехали по направлению к городу. Стало прохладно, и Билл включил обогрев. Не доезжая до города, он остановил машину на перекрестке и повернулся к Джошу.

– Зачем кому-то понадобилось делать это? Это удар по всем нам, по всему городу, вот что он сделал. Зачем кому-то потребовалось делать это?

– Кто бы это ни сделал, он не думал о людях, – ответил Джош. – Или если и думал, то ему было наплевать на людей. По-моему, он думал только о себе и о своих целях. – Джош посмотрел в окно машины. – Моя машина на стоянке у офиса Лео, ты можешь подбросить меня туда? Мне нужно ехать в аэропорт.

– Уезжаешь?

– Нет. – Он глянул на часы приборной доски. Меньше, чем через час он будет с нею. – Я встречаю самолет.

Они сидели за сосновым кухонным столом и заканчивали ужинать, ожидая пока Робин и Нед пойдут в свои комнаты, чтобы можно было поговорить.

– Что-то ты сегодня очень молчаливый, Нед, – заметил Лео. – Тебя что-нибудь беспокоит?

– Нет, – пробормотал Нед. – Можно мне еще кусок тыквенного пирога за то, что я убрал у себя в комнате, хоть и хромой?

– Я тоже убрала, – заявила Робин. – И я тоже хромая. Нед пытался побить Симона Мак Гилла, – сказала она Лео.

– Мы же договорились ничего не говорить! – крикнул Нед.

– Ну, а я думала, что ты не трус.

– Что произошло? – спросила Гейл.

– Ничего! – еще громче выкрикнул Нед.

– Что произошло, Нед? – спросил Лео. Нед упрямо покрутил головой.

– Робин, – обратился к ней Лео.

Робин старалась не смотреть на Неда.

– Он сказал, что мы должны уехать, потому что прогорели и компания продана, и мы даже не имеем права ходить в школу, раз мы – ее глаза наполнились слезами – мы здесь больше не живем.

– О, нет, – вымолвила Гейл. – Почему вы мне не рассказали, когда я вас забирала?

– Боже, – пробормотал Лео.– Послушайте, – сказал он, обнимая их обоих. – Я не прогорел. Мы не собираемся уезжать.

– Но семья решила продать компанию, – сказала Гейл. Она присела на ручку кресла Робин и обвила рукой ее плечи. – Мы не можем притворяться, что это не так. У них есть покупатель. А это значит, что может быть, когда-нибудь, но мы не знаем, когда, нам придется уехать.

– Но компания еще не продана, так ведь? – спросила Анна. Они с Джошем сидели на другом конце стола. – Я ничего не знаю об окончательном решении.

– Еще нет, но... – Гейл посмотрела на Лео.

– Ваш дедушка подписал письмо, в котором говорится, что он согласен с предложенной ценой, – объяснил Лео Неду и Робин. – А когда продажа будет окончательной, новые владельцы, наверное, пригласят сюда своих людей, чтобы управлять компанией. Тогда нам придется подумать, куда мы могли бы поехать, где бы я получил работу. Но мы не знаем, когда это будет, а до тех пор вы живете здесь, как и все остальные. Не нужно бить Симона или кого-то еще, чтобы доказать это, Нед. Лучше продолжать ходить в школу, как вы и ходили. Они поймут.

– Нет, не поймут, – Нед цедил слова сквозь плотно сжатые зубы. – Они остаются, а я нет. Они дома, а я нет!

Робин сквозь слезы взглянула на Анну.

– Ты появилась здесь и все было так хорошо, а теперь все изменилось.

– Но мы не меняемся, – сказала Анна.

Она обошла вокруг стола и присела перед Робин и Недом. Протянула руки и дети взялись за них. Глядя на них, она чувствовала, как ноет ее сердце. У них никогда не должен был возникать вопрос, где они живут.

– Это тяжело. Я знаю, как это тяжело; ощущаешь такую пустоту, когда не уверен, где твой дом. Но главное не изменится, мы этого не допустим. По-моему, главное – что я принадлежу к этой семье и всегда буду принадлежать. И я буду с вами, где бы вы ни жили. Я вас не оставлю.

Она никогда раньше не говорила таких слов.

– О, Анна, – тихо сказала Гейл. Ее глаза сияли. Анна подняла глаза и они обменялись долгим взглядом. – Было бы ужасно, если бы тебя здесь не было. Нед, где бы мы ни оказались, пока мы вместе, это дом. Здесь ты не можешь прогореть или быть уволенным, это наше. Навсегда. И Анна будет с нами.

– И Джош? – спросила Робин. Образовалась пауза.

– И Джош тоже, – непринужденно ответил Джош.

– Да, но... – начал Нед.

– У нас масса времени, чтобы обсудить это, – сказала Анна. Она встала и взялась собирать тарелки. – И я бы не утверждала с полной уверенностью, что мы знаем, как повернутся дела с компанией. Я бы подождала, Нед, и не допускала скоропалительных суждений и не пыталась бы побить кого-то. Достаточно им сказать, что многое еще может случиться и никто ничего еще не знает.

– Это правда? – спросил Нед.

– Честное слово.

– Я разрежу пирог, – сказала Гейл. – Два куска Неду и Робин, потому что они убрали свои комнаты, за гипс и все остальное; два куска для Джоша, потому что он сегодня много работал в снегу. Два для Лео, потому что он выздоравливает. И по одному для меня и Анны. Вот и весь пирог.

Она суетилась в то время как Анна наливала кофе. Гейл и Лео постарались как можно раньше отправить детей делать уроки.

– О'кей, – сказал Лео, – к чему мы пришли?

– Сначала ты, – сказал Джош Анне.

Он откинулся в кресле, наслаждаясь атмосферой, царившей в комнате, каким-то особым напряжением, которое появилось, когда он сказал, так небрежно, «Д ж о ш т о ж е». События как будто располагались вокруг него и Анны, предоставляя им спокойное место, чтобы они могли найти друг друга среди бурных событий вокруг Тамарака. Теперь они сидели вчетвером вокруг стола в круге света – друзья, партнеры, семья.

– Я буду записывать?

Анна улыбнулась.

– Я это уже сделала, – ровным голосом она описала свои встречи с Зиком Радлом и Бадом Кантором.

– И это сделал Винс? – воскликнула Гейл, когда Анна рассказывала о разговоре с Радлом. – Своему родному бра ту?

А когда Анна говорила о Канторе, Лео покачал головой.

– Что-то в этом роде и должно было быть, не было никаких причин начинать именно здесь...

Когда она кончила говорить, Лео взорвался:

– Чертов сукин сын! Как он мог сделать такое Чарльзу? И нам? Что мы ему сделали? – Он увидел, как Гейл и Анна посмотрели друг на друга. – Ради Бога, не мы же выгнали его!

Анна отшатнулась, думая, что они все рассказали Джошу о ней. В одно мгновение теплота и уединенность комнаты исчезли, она почувствовала себя в ловушке. Она отодвинула свой стул, чтобы спастись бегством.

– Я помню, мы говорили об этом, – непринужденно сказал Джош. – Я хотел бы как-то услышать эту историю. Но большинство семейных ссор, вы знаете, не предполагают, что один хочет разорить остальных. Мне кажется, что здесь происходит нечто большее. Вы еще не слышали, что я делал сегодня.

– О, да, расскажи нам, – воскликнула Гейл.

– Вы с Биллом ходили туда наверх? – спросил Лео.

– Сегодня после обеда, – Джош почувствовал, что Анна медленно расслабляется рядом с ним. Пока он говорил, она спокойно пододвинула стул обратно к столу и наклонилась вперед, глядя на него. Когда тот закончил свой рассказ, то взял осколок скалы, который положил в карман сегодня днем и показал его Лео. – Конечно, это может быть свежий скол естественного скального выступа, но если сопоставить его с трещинами от взрыва, которые мы обнаружили, то нет сомнения, что это был динамит. Тот, кто сделал это, вероятно, нашел часть скалы, уже отделившуюся от общей массы, установил динамитные заряды в трещине, скрепил их бикфордовым шнуром. – Джош пошарил в кармане. – Остатки бикфордова шнура, – сказал он, выкладывая их на стол. – Вероятно, это был небольшой заряд, не настолько большой, чтобы звук от взрыва услышали в городе. Взрыв могли услышать туристы, но поблизости нет известных маршрутов и троп, и даже если кто-то слышал его, то не удивился бы: здесь всегда что-то взрывают, зимой для предотвращения схода лавин, а летом – для строительства. В любом случае, взрыв должен был лишь вызвать небольшой оползень, обломки породы набрали скорость, катясь вниз по склону, а дренажная траншея, вероятно, не была достаточно прочной. Он должен был сначала это проверить.

– Он, – повторил Лео.

– Я предполагаю, что это был человек, который пошел проверить тот участок после того, как это случилось и сказал, что не обнаружил ничего необычного.

– Он мог подумать, что это естественный скол, – сказал Лео.

– Мог, – согласился Джош.

– Кто проверял? – спросила Гейл.

– Кит. – Лео вертел кусок камня в руках. – Но я не представляю себе, как Кит мог сделать что-то в этом роде. Он здесь работает, это затрагивает его интересы, он знает, что туристы поедут в другое место, если прочтут о неприятных вещах, которые тут происходят.

Анна смотрела перед собой, вспоминая отдельные события последних нескольких месяцев, особенно жгучий интерес Кита к ней во время ужина какое-то время тому назад, и его слишком широкую улыбку и пристальные взгляды на нее и Лео в то утро, когда встретил их на фуникулере. Она никогда не могла понять, откуда этот особый интерес к ней; она вспомнила, что подумала тогда, будто тот похож на школьника, запоминающего ее для отчета, который он должен написать. Отчет, который он должен сделать...

– А Кит близок к Винсу? – вдруг спросила она.

– Не думаю, – ответила Гейл.

– Почему?

– Мне кажется, здесь может быть связь. Если Винс пытался нанести вред Тамараку, направив сюда Управление по охране окружающей среды, а кто-то вызвал взрывом оползень, чтобы нанести вред Тамараку...

– О, нет, – тихо сказала Гейл. – Ты думаешь, Кит мог сделать это по приказу... о, нет, о, нет, не мог. В любом случае, где бы он взял динамит?

– Лыжный патруль использует его для расчистки троп и предотвращения обвалов, – сказал Джош. – Помощник руководителя горной службы имеет к динамиту свободный доступ.

– Винс никогда не приезжает сюда, – сказал Лео. – Так что если они и проводили вместе время, то где-то еще.

– Денвер, – предположил Джош. – Или Вашингтон.

– С Реем Белуа, – сказал Лео. – Руководитель предвыборной кампании Винса.

– Который хочет купить «Тамарак Компани», – спокойно заметила Анна.

Они переглянулись.

– Боже, – тихо выругался Лео, – можно с ума сойти со всеми этими догадками. Мы не знаем, кто заложил динамит, и если это действительно был Кит, мы не знаем, говорил ли он когда-нибудь с Винсом, и имеет ли отношение Рей Белуа к их разговорам...

– Мы могли бы доказать, находились ли в контакте Винс и Кит, – задумчиво сказала Анна. – Им не обязательно было встречаться лично; они могли говорить и по телефону, чаще всего они пользовались бы именно телефоном. И если Кит звонил из офиса, то у вас должны быть об этом записи.

– Ты имеешь в виду телефонные счета, – усмехнулся Лео. – Сразу видно адвоката по бракоразводным делам, раз ты подумала об этом, – его усмешка поблекла. – Боже мой, о чем только мы говорим... Ладно, конечно, у нас есть перечень всех междугородных телефонных разговоров. Но черт побери, – он встряхнул головой, – черт побери, подумали ли вы, о чем мы сейчас говорим? Все вместе – шоссе, Управление, оползень... Если он действительно организовал все это, то что он за человек?

– О! – воскликнула Гейл. Глаза ее расширились от испуга. – Фуникулер!

– Этого мы не можем сказать, – заметил Джош. – Мы слишком мало знаем об этом.

– Мы знаем, что кто-то пытался ложно обвинить тебя, – ответил Лео. – Кто-то, знакомый с устройством фуникулера, мог вынуть болт и спрятать его рядом с твоим домом. И может быть, сделал это по чьему-то указанию.

– Он не мог, – произнесла Гейл почти моляще.

– Если он это сделал, то должен был не только вынуть болт, – напомнил Джош, – должен был блокировать крепление вагончика.

– Верно, – сказал Лео. – И мы не знаем, что тут случилось. Инспекция неделю проводила испытания, и они так и не выяснили, что вывело из строя крепление.

– Но что-то случилось и было результатом обдуманных действий, – заметила Анна. – Кому-то был нужен несчастный случай на фуникулере. Кто-то попытался сделать так, чтобы один из вагончиков упал. Не думаю, что планировалось столкновение двух вагончиков, но ни в чем нельзя быть уверенными.

Гейл налила еще кофе. Ее губы были плотно сжаты, руки дрожали.

– Что он за человек? – шептала она.

– Предположим, ты хочешь, чтобы вагончик упал, – задумчиво сказал Джош. – Как бы ты это устроил?

Лео покачал головой.

– Я недостаточно хорошо знаю механику. Настоящий специалист в этом деле, вероятно, тот инспектор рельсового транспорта, – который целую неделю занимался проверкой. Некто Джим. Мы могли бы позвонить ему, наверное, но не знаю его городского адреса. И я не могу вспомнить его фамилию.

– Матени, – спокойно сказала Гейл. А живет он в гостинице «Красный Лев», однажды он звонил сюда и оставил для тебя сообщение.

– Я ему позвоню, – решил Лео и потянулся к телефону.

Они сидели молча. Чудовищность преступления, которая снова и снова поражала Анну в Вашингтоне, казалось наполнила комнату, притушила свет лампы. Когда Лео опять повернулся к ним, то обнаружил, что сидят они точно в тех позах, как прежде.

– Он сказал, что предположительно, самым простым способом было бы засунуть что-нибудь в крепление, тогда, практически, оно не будет работать.

– В таком случае нужно было находиться на втором уровне, – сказал Джош, – подождать, пока пройдет вагончик и что-то засунуть в крепление.

– Что можно было бы использовать? – спросила Анна.

– Это может быть, что угодно, – ответил Лео. – Кусок дерева, обрезок трубки, что-нибудь твердое, что держало бы крепление открытым. Джим сказал, что эта штука была вытолкнута при толчке, но никто не нашел ничего необычного.

– Лео, – обратилась к нему Анна.

Она хмурилась, пытаясь вспомнить. Она сидела в вагончике, держа Робин и Неда, глядя на открывавшуюся перед ней мирную картину, поражаясь ее красоте. Внизу остался один патрульный, который должен был напоминать им, что о них не забыли и скоро спасут. Он сидел на белом снегу в солнечном свете, поглядывая вверх на них или в долину, и был какой-то ритмичный шум...

– Джаз, – сказала она. – Патрульный, который был внизу, когда мы находились в вагончике, отбивал джазовый ритм по своим лыжным ботинкам. Он подобрал кусок дерева и воспользовался им, чтобы отбивать ритм.

Джош первым ухватил мысль.

– Он подобрал кусок дерева на склоне?

– Да, – ответила Анна.

– Невозможно, – заявил Лео. – Мы не допускаем, чтобы на склоне валялся всякий хлам. Он был длинным?

– Наверное, с фут длиной.

– Невозможно, – снова повторил Лео. – Лыжный патруль увидел бы его до появления первого лыжника. Могy поклясться, что его не было там до открытия фуникулера.

– Может быть, он еще там, – предположила Гейл. – О, бесполезно, на следующий день начался этот снег.

– Я позвоню начальнику патруля, – решил Лео. – Он мог что-нибудь слышать об этом. – Он снова протянул руку к телефону и снова все ждали, пока Лео повернется к ним. – Он позвонит тому, кто это был, и перезвонит мне.

– Но что мы будем делать с этим куском дерева, если найдем его? – спросила Гейл. – Что можно этим доказать?

– Джим сказал, что, вероятно, на предмете, вставленном в крепление, останутся выемки. Теоретически мы могли бы совместить эти метки и доказать, что они оставлены специальным зажимным механизмом.

– А потом что? – поинтересовался Джош.

– Не знаю. Анна, что ты об этом думаешь?

– Нам нужно составить список известных нам фактов и наших догадок, – сказала она. И подошла к столу в углу кухни, заваленному кулинарными книгами, рецептами, где стояла корзина с рождественскими карточками. Анна нашла блокнот и принесла его к обеденному столу. – Мы знаем, что Винс посоветовал не строить шоссе в Иллинойсе; не знаю, как это сочетается с остальным, разве что вредит интересам Четемов. Может быть, этого достаточно; не знаю.

Она писала, продолжая говорить.

– Мы знаем, Винс указал Управлению по охране окружающей среды на Тамарак и постарался поторопить очисткой. Мы знаем, что оползень был вызван взрывом небольшого заряда динамита на скале не выше дренажной траншеи, и что Кит ходил проверять это место и сказал, будто там все нормально, а он имеет дело с динамитом в своей работе и должен был узнать следы взрыва. Это все, в чем мы полностью уверены.

– Мы думаем, что болт извлекли из контрольного механизма фуникулера. Его могли вынуть в любое время, так как это не вызовет аварии; ведь он только предохраняет фуникулер от внезапного отключения. Болт мог выпасть, кто-то его нашел и отнес к дому Джоша, но это маловероятно. Мы думаем, кто-то позвонил шерифу и сказал, где искать болт. Мы думаем, что в зажим крепления был вставлен кусок дерева и это вызвало аварию на фуникулере. Это мог сделать тот, кто знаком с устройством фуникулера и имел право находиться на станции, не вызывая подозрений, а Кит подходит под это описание, но, возможно, другие тоже. Мы думаем, Кит мог находиться в контакте с Винсом, может быть, даже работать с ним; об этом мы узнаем больше, когда проверим записи телефонных разговоров.

Она положила карандаш и посмотрела на Джоша, Гейл и Лео.

– Мы не знаем в точности, почему был блокирован именно тот зажим крепления, а не другой.

Лео резко втянул в себя воздух.

– Что это значит? – спросила Гейл. – Если ты хочешь устроить аварию, какая разница...

Лео положил руку на ее ладонь, он смотрел на Анну.

– Ты имеешь в виду еще одно совпадение. Что из ста шестидесяти восьми вагончиков фуникулера блокирован был тот, в котором находились мы с тобой.

Гейл посмотрела на него, потом на Анну.

Джош взял руку Анны и крепко сжал, а ее рука обвилась вокруг его руки. Она чувствовала силу его длинных пальцев и жесткую ладонь, прижатую к ее ладони, и впервые, насколько женщина могла вспомнить, ее поддерживала сочувствующая теплота другого человека. Его сила становилась ее силой, его близость была не угрозой, а защитой. Казалось, они долго так сидели, а потом зазвонил телефон.

– Да, – сказал Лео, отвечая на звонок, и через несколько минут. – Спасибо. Да, завтра утром. Дай мне знать. – Он положил трубку и повернулся к остальным. – Патрульный швырнул кусок дерева под опору фуникулера, чтобы убрать его с дороги. Завтра они найдут его, он точно знает, где это.

– Анна, – сказала Гейл почти шепотом, – не мог же он пытаться убить тебя... Или Лео. Он не мог! – Но она помнила, что рассказала Анна несколько месяцев тому назад, о том, что Винс угрожал убить ее. – Я не верю этому, – сказала Гейл с отчаянием в голосе. – Некоторые наши родственники могут поступать не очень хорошо, но мы не убиваем... – Она была потрясена этим словом.

– Мы не знаем, – жестко сказал Джош, подавляя тревогу, звучавшую в ее голосе и продолжая сжимать руку Анны. – Слишком многого мы не знаем. Может быть, он нацелился на первый вагончик, который поднимался в то утро, и ему было все равно, кто там находится. Это возможно. Но мы не можем исключить и того, что выбор был не случаен. Анна, если это было направлено против тебя, он попытается снова. Мы должны убедиться, что ты в безопасности.

Анна быстро взглянула на Лео и Гейл.

– Не только я, – ее охватил озноб. «Я никогда не освобожусь от него, он никогда не отпустит меня».

Она покачала головой.

– Подождите. Нужно подумать. Если за всем этим стоит Винс – а мы должны помнить, что ни в чем не уверены – если это так, я думаю, он не стал бы снова пытаться, какое-то время. Никто не оставит без внимания тот факт, что с Лео или со мной произошли два... несчастных случая подряд. Я думаю, сейчас с нами все в порядке; фактически, если мы действительно, в опасности, это, наверное, самое надежное время. – Она посмотрела на всех троих. – Я не собираюсь нанимать телохранителей. И не позволю ему или кому бы то ни было, держать меня в страхе. Я собираюсь сделать все, чтобы выяснить, что же случилось на самом деле и не допустить повторения.

Джош кивнул.

– Хорошо сказано. Но все-таки будь осторожна, переходя улицу.

– О, да, конечно. Я считаю... – Снова все в ней похолодело. – И вы тоже, – сказала она Лео и Гейл. – Мне кажется, нам не стоит беспокоиться о Робин и Неде, пока они в гипсе и находятся рядом.

– Вы только послушайте, о чем мы говорим, – сказала Гейл. – Как мы можем разговаривать о таких вещах?

– Давайте на этом остановимся, – предложила Анна. – Я думаю, с нас уже хватит. В любом случае, мы ничего не сможем сделать, пока не получим еще какую-то информацию. – Она сделала паузу и посмотрела на каждого из них. – Я хочу сказать вам, – медленно проговорила Анна, – как бы ни было все это ужасно, с другой стороны, это имеет для меня особое значение. То, что мы четверо вместе, вместе действуем и не оставляем друг друга... это так много значит для меня. И я хочу поблагодарить вас за то, что вы рядом.

Глаза Гейл наполнились слезами.

– Ты не должна благодарить нас, для нас это приятно, Анна. Нам нравится быть рядом с тобой, мы любим тебя. Не могу себе представить все эти годы без тебя.

– Мы должны быть благодарны т е б е, – сказал Лео. – Ты так много дала нам. Знаешь ли ты, как сильно изменилась наша жизнь из-за тебя? Я уже давно благодарен тебе. Мы любим тебя, Анна, и всем нам нравится, что ты часть нашего бытия.

– Ты наша, – спокойно сказал Джош.

Он почувствовал боль, которая скрывалась за этими словами, пустоту большей части ее жизни, и нужно было сдерживать себя, чтобы не вскочить с места и не прижать ее к себе. «Дорогая Анна, я люблю тебя», – сказал он про себя. Только Гейл и Лео могли сказать это вслух, по крайней мере сейчас. «Я люблю тебя. И никогда больше не будет пустоты в твоей жизни, если я смогу помочь в этом».

– Но мы еще не можем остановиться, – сказал Лео. – Мы пока не приблизились к тому, чтобы вызволить Джоша из неприятностей. Даже если они найдут этот кусок дерева и он подойдет, что из этого?

– Не знаю, – признался Джош. – Но ученые собирают факты для своей работы. Юристы тоже. Итак, мы начали. – Он отодвинул свой стул. – Анна права, мы ничего не можем сейчас сделать, а на сегодня уже более чем достаточно. А мне нужно идти, у меня еще много работы.

– Я провожу тебя, – сказала Анна. – Хочу подышать воздухом.

– И пойдешь обратно одна? – спросила Гейл.

– Со мной все будет в порядке, – ответила Анна. – Гейл, это же Ривервуд, поздний час и никто не знает, что я собираюсь прогуляться.

– Ужасно холодно, – заметил Лео.

– Я не пойду далеко и оденусь потеплее. Я просто хочу еще подумать немного обо всем. Я скоро вернусь.

Они шли по узкой дороге, от их дыхания в морозном воздухе образовывались облачка пара. Черное небо было густо усеяно звездами по обе стороны широкой, белой ленты Млечного Пути. Рядом с линией горизонта виднелся полумесяц со звездой, повисшей на его кончике. В ясной тишине раздавался лишь звук их шагов по твердому снежному насту. Теплые огни дома Гейл и Лео исчезли за поворотом дороги, но снежные поля, простиравшиеся вокруг, мерцали в слабом сиянии звезд, поэтому они могли видеть лица друг друга.

Они молча шли рядом, ожидая пока уродливость того, о чем пришлось говорить в этот вечер, растворится в великолепии ночи. На очередном повороте дороги оба поскользнулись на льду и ухватились друг за друга. Тогда Джош взял руку Анны и стал поддерживать ее. «Очень романтично», – сухо подумал он, так как на них были толстые лыжные перчатки, и разница между тем держать чью-то руку или не держать была едва ощутима, но он знал, что они связаны и этого ему было достаточно.

Анна опустила глаза и улыбнулась. В этом ледяном, молчаливом мире, где две их фигуры двигались, как тени в свете звезд, она чувствовала себя даже ближе к нему, чем в тепле кухни, которую они оставили.

– Я хотела бы узнать о твоих занятиях со студентами, – сказала она, и Джош стал рассказывать ей о своих студентах-выпускниках, помогавших в его поисках. Об их дискуссиях в аудитории и в кафе университетского городка, которые часто давали новое направление его работе. Анна услышала теплое чувство в его голосе, и поняла, что оно относилось не только к студентам, но и ко всем людям. Он был открыт и делился с ними, чем мог; в нем не было враждебности даже к тем людям, которые не могли ему понравиться, в нем было понимание, если не всегда присутствовала симпатия.

«Замечательный человек», – подумала Анна, а потом ей стало интересно, заставлял ли кто-нибудь его сердиться или ревновать, причинил ли ему боль, которую тот не смог простить или забыть. И она осознала, какой долгий путь еще должна пройти, чтобы действительно узнать его.

И какой долгий путь предстояло пройти ему, чтобы узнать ее. Но изменить ничего нельзя. Она не расскажет ему о себе. Даже мысль о том, чтобы произнести эти слова, заставляла ее похолодеть и дрожь проходила по всему телу.

Вдруг Джош остановился, не закончив фразу.

– Тебе лучше вернуться.

Они стояли посередине дороги. Он взял и другую ее руку, и они смотрели друг на друга в призрачном свете ночи.

– Спокойной ночи, – сказала Анна. – До завтра.

– Когда ты уезжаешь?

– Завтра днем. Встретимся утром в офисе Лео? Тогда мы будем там, когда патрульный принесет этот кусок дерева.

– Да. В какое время ты завтра уезжаешь? У меня рейс на четыре часа.

Анна улыбнулась.

– Тогда мы путешествуем вместе. Спокойной ночи, Джош.

Сквозь толстые перчатки они почувствовали пожатие рук друг друга.

– Спокойной ночи, Анна, – сказал Джош, и они пошли каждый в свою сторону.

Анна делала большие шаги, вдруг ей стало очень холодно. Лицо застыло от холода, кончики пальцев замерзли, и она сжала пальцы в кулак внутри перчаток. Когда Анна добралась до дома и открыла дверь кухни, то от теплого воздуха комнаты почувствовала головокружение и прислонилась к стене, ослепнув от слез, навернувшихся на глаза в эти последние несколько минут.

– Кофе горячий, – сказал Лео.

Супруги сидели, как они с Джошем их оставили, когда уходили, рука Лео обнимала Гейл, ее голова лежала на его плече. Анна стянула с себя теплую одежду, налила кружку кофе и села напротив них.

– На улице морозно, но красиво. Дедушка был прав; Ривервуд – самое красивое место в долине. Должно быть, он любил этот дом.

Гейл кивнула.

– Он и любил его. Но у него никогда не было чувства, что все хорошо, потому что тебя не было здесь. Ты ничего не рассказывала Джошу, да?

– Нет. А вы ничего не говорили?

– Нет! – воскликнула Гейл. – Но он очень догадливый, ты знаешь; и спросил нас, не связано ли изгнание Винса с тобой.

– Что вы ему сказали?

– Что не мы должны рассказать эту историю. Но тебе надо бы сказать ему, Анна; нельзя вечно воздвигать стену вокруг этого.

– Милая, – спокойно заметил Лео, – она расскажет ему, когда сможет, – он взглянул на Анну и улыбнулся, любя ее, переживая за нее. Он чувствовал, что все они сейчас в опасности, но у нее единственной рана была такой давней, такой разрушительно глубокой, что никак не могла затянуться. – Мы с Гейл подумали, когда вы ушли, неужели из всего этого ужаса возникнет одна действительно замечательная вещь.

Анна удивленно взглянула на него.

– Не знаю. – Она сделала глоток горячего кофе, потом другой, чувствуя, как тепло разливается по телу. – Не знаю, – снова повторила она.

Патрульный принес влажный кусок дерева в офис Лео и положил его на стол.

– Как раз там, где я его оставил, пришлось откапывать.

– Спасибо, – сказал Лео и отдал деревянный брусок Джошу, который стал вертеть его, разглядывая выемки, которые были отчетливо видны на поверхности. – Мы проверим его в зажиме крепления; я звонил Матени вчера вечером, он сказал, что будет здесь в семь тридцать.

Джош передал кусок дерева Анне.

– Это потрясающе, – сказал он смущенно. – Как будто приехал в страну, о которой читал в книгах. Или нашел гробницу. Мы говорим о чем-то, представляем себе, размышляем, а потом вдруг прикасаемся к этому.

– Здесь есть кое-что еще, – объявил Лео и подтолкнул к ним через стол пачку документов. – Копии телефонных счетов за разговоры, которые велись из нашего офиса за последние полгода. – Он смотрел, как Джош и Анна вместе листают квитанции. – Я отметил звонки в офис Винса и к нему домой, региональный код 305 – это Майами. Я уточнил – номер телефона одного известного флоридского политика.

– Он не особенно беспокоился, чтобы не говорить слишком долго, – сказала Анна через несколько минут. – Он ведь пользовался служебным телефоном.

– Дешевле, чем звонить из дома, – сухо заметил Лео. – Одна из наших мелких проблем с накладными расходами.

– Раз в неделю или чаще, начиная с июля, – пробормотал Джош. – Раньше ничего не вижу. Что случилось в июле?

– Я пришла на похороны Итана, – ответила Анна. – можно? – Джош передал ей сложенные в стопку страницы. Она полистала их. – Большинство звонков, кажется, приходится на сентябрь и октябрь, и потом снова в декабре.

– Сентябрь, – сказал Джош. – Резервуар. Дренажная траншея.

Лео кивнул.

– А в декабре авария на фуникулере.

– А что насчет октября? – спросил Джош.

– Ничего, – сделал гримасу Лео. – Кроме того, что... Мне кажется, в том месяце в городе был Белуа – помнишь, Анна? – рассуждал так, будто компания уже принадлежит ему.

Джим Матени постучал в дверь офиса.

– Секретарши нет, так что я войду.

? Джим, взгляни-ка, – сказал Лео. Он взял кусок дерева и оба они прошли в мастерскую при офисе. Лео вернулся через минуту. – Сейчас Джим проверит, у них в трейлере есть такое крепление. Что будем делать с этими телефонными счетами?

– Придержим их, – сказала Анна. – Они не доказывают ничего, кроме факта их общения, но если они вписываются в картину, мы еще сможем ими воспользоваться. – Она мерила шагами офис Лео, постояла у окна, выходившего на гору Тамарак, – Картина, действительно, вырисовывается, но я не знаю, что мы можем с нею сделать.

– Наверное, мы ничего не можем, – заметил Джош.

– Ладно, но мы должны все сделать, чтобы выйти из положения, – сказала Анна, все еще глядя на гору. Она повернулась к нему. – И Джим Матени нам не поможет в этом деле. Даже если выяснится, что кто-то блокировал крепление этим деревянным бруском, ты тоже окажешься в числе тех, кто мог бы это сделать. Так много потерянного времени, на которое мы не можем рассчитывать. Джош, давай снова вспомним то утро, когда ты укладывал вещи. Мы уже столько об этом говорили, но давай еще раз. Чтобы доехать от Ривервуда до фуникулера, требуется двадцать минут; тебе нужно было подняться на второй уровень и засунуть кусок дерева в крепление, потом уйти незамеченным и двадцать минут ехать обратно до... о, подожди минутку, – ее мысли метались. – Это же все меняет. Лео, если бы ты хотел вывести из строя определенный вагончик, тебе нужно было бы подождать, пока он не окажется прямо под тобой, не так ли? И блокировать этот особый зажим в креплении, когда тот проходит мимо?

Лео кивнул.

– Точно.

– Почему мне был нужен твой вагончик? – спросил Джош.

– Не знаю, но, может быть, это и неважно. Нет ничего важнее того, о чем мы говорим. Джош, нужно проверить время. Тебе потребовался бы самое меньшее час, чтобы доехать до города, до стоянки машин, проникнуть каким-то образом в здание станции фуникулера, пройти наверх, не привлекая внимания, подождать, пока в одну минуту девятого мы с Лео не сядем в вагончик, блокировать механизм, выбраться оттуда в сутолоке и двадцать минут ехать до твоего дома.

– Он мог все это проделать, – сказал Лео, – если никто не видел его между восемью и девятью часами в то утро.

– Нет, – вдруг сказал Джош. – Я не мог бы.

Он встретился с Анной глазами. Она улыбалась, глаза ее блестели.

– Ты не мог бы сделать этого, потому что уехал из дому немного позже девяти в аэропорт.

– На такси, – добавил он.

– И в транспортной компании должна быть запись о рейсе из Ривервуда в аэропорт. Но даже если мы подчеркнем этот факт, если ты уехал в аэропорт в девять пятнадцать или чуть позже, в девять двадцать, ты не смог бы оказаться на втором уровне станции в девять часов одну минуту и вернуться в Ривервуд, вызвать такси, а потом ехать в аэропорт.

– Черт побери! – усмехнулся Лео. ? Нет того, чего вы не сделали бы!

– Даже не имеет значения, являлся ли наш вагончик целью или нет, – заметила Анна. – Зажим крепления нужно было блокировать именно тогда, когда вагончики начинают двигаться на малой скорости, пока не выйдут из здания станции и не наберут скорость.

Наступила тишина.

– Этого достаточно? – спросил Джош у Анны через минуту. – Если у них будут все выверенные расчеты затрат времени, снимет ли Тайлер обвинение?

– Не знаю, что еще можно сделать. Если Джим скажет нам, что именно этот кусок дерева был использован в креплении нашего вагончика, никоим образом ты не мог находиться в здании станции фуникулера в то время, когда его засовывали в крепление. Сегодня утром мы позвоним Кевину, а как только получим график движения такси из транспортной компании, пойдем в офис Тайлера. Скоро с этим будет покончено.

– За исключением того, что мы не знаем, кто возвел на Джоша ложное обвинение, – сказал Лео. – Если только это не часть картины, о которой ты говорила.

Анна кивнула. «Чудовище. Ч у д о в и щ е». У нее не было доказательств, но картина была. «А он чудовище».

Все трое сидели молча, когда вернулся Джим Матени. Он положил деревянный брусок на стол Лео.

– Откуда вам известно, что это была не простая авария? – спросил он.

Лео посмотрел на Анну. Она была очень бледной.

– Подошел? – спросила она.

– Тютелька в тютельку. Как вы догадались? Вы знаете, кто сделал это?

– Нет, – резко ответил Лео. – И никто еще не знает. Он взял кусок дерева и провел пальцем по выемкам.

– Хорошие, четкие выемки, легко было проверять, – сказал Матени. – Это явно снимает с тебя обвинения, Джош. Кто-то подставил тебя, а? На твоем месте я бы проверил темные закоулки. Хорошо, я передам это Арвину, он будет счастлив, он терпеть не может закрывать расследование, не имея четкого представления о том, что случилось. Он сообщит о результатах Тайлеру, думаю, теперь ему есть от чего оттолкнуться.

Когда Джим ушел, снова наступило молчание.

– Темные закоулки, – прошептал Лео. – Все начинают говорить фразами из детективных романов.

– Мы должны позвонить Кевину, – напомнила Анна.

– Слава Богу, – сказал Лео. – По крайней мере, благодарение Богу хоть за эту часть дела. Твою часть, Анна. Теперь тебе не нужно беспокоиться о том, что здесь происходит. Больше того, что ты уже сделала, тебе даже не нужно было делать; ты ведь адвокат Джоша, а не наш. Если кто-то вредит нам, то это уже наши проблемы, а не твои и не Джоша.

– Кто-то нацелился на меня или на тебя, когда мы были в том вагончике, – спокойно сказала Анна. – Это не значит, что я не должна беспокоиться. Но это не единственный довод. Даже если имели в виду не меня, я одна из вас. Пока у вас неприятности, это и мои неприятности тоже. – Она взяла свое пальто. – Думаю, с тобой все в порядке, после того, как мы встретимся с Кевином и Тайлером, неплохо было бы поговорить с Китом.

– Да вы шутите, – говорил Кит, в изумлении подергивая головой. – Динамит? Боже, вы меня за дурака считаете. Да кто думал-то о динамите? Я имею в виду, вы знаете, я специально его не искал. Боже, Лео, извини, если я что-то просмотрел, то есть, это, я правда, бросьте вы, – отрывисто бормотал он, – вы считаете, кто-то сделал это нарочно? Боже, вот дерьмовое дело. Зачем они это сделали? И как вы нашли? Там же полно снега сейчас, знаете, просто удивительно, как это вам удалось найти. А вы уверены, что это то самое место? Я имею в виду весь этот снег, и трудно же точно определить, где мы были, так откуда же вы знаете, что это те скалы и все такое? То есть опасно, знаете, обвинять человека, что он взорвал гору, когда вы даже не уверены, правильное ли это место.

– Мы знаем место, – ровным голосом ответил Лео. Он не сводил глаз с Кита, сидевшего за своим столом в углу офиса. Комната была такой маленькой, что Джош и Анна остались у двери, а Лео – у края стола рядом с единственным стулом и шкафом с документами, который занимал все оставшееся место. Кит сидел на стуле, выпрямившись, выдвинув вперед подбородок, широко раскрыв глаза от любопытства. Но его руки непрерывно перебирали карандаш и стиральную резинку, и Анна слышала, как он нервно постукивает носком ботинка по пол.

– Ну, ты знаешь, Лео, я бы хотел помочь вам. Если я и вправду проявил невнимательность, то это было давно. А теперь я не вижу, что можно сделать.

Анна кивнула.

– Мы пытаемся найти людей, которые видели что-нибудь необычное в утро аварии на фуникулере. Можешь ты подумать и сказать нам, видел ты что-нибудь?

– Эй, это что, допрос? Я имею в виду, все вы суетесь тут не в свое дело со всеми этими вопросами, а я уже рассказал Халлорану, что знал, так зачем это? Почему бы вам не спросить его? – и большим пальцем показал на Джоша. – Вы же знаете, что он все и устроил, кто же вам еще нужен?

Анна и Джош обменялись быстрым взглядом с Лео. Менее часа назад Тайлер согласился снять обвинения против Джоша. Но рассказывать об этом Киту было ни к чему.

– В любом случае, – продолжал Кит в то время как его ботинок стал постукивать даже чаще, – меня там не было. Я опоздал, пришел сразу после того, как упал вагончик. Мне очень жаль, Лео, я и тут тебя подвел, но ты знаешь, мы с Евой были в постели, и я потерял счет времени. То есть если бы я знал... но как бы я мог знать? Я имею в виду, я не мог знать, так ведь? А обычно я тут с раннего утра, ты же знаешь, помнишь, даже утром на Рождество я пришел рано. Я здесь всегда. Ты знаешь. И пропустил только одно утро, но я же не знал, что получится, знаешь, такое дело, но откуда бы я узнал...

– Ты был в постели с твоей подругой? – спросила Анна.

– Точно, так я и сказал.

– И она не засыпала.

– Ну да, конечно, – сказал Кит и подмигнул Лео. Лео взглянул на Анну.

– О'кей, Кит, – обратился к нему Лео. – Я не знал, что тебя не было в утро аварии, нам нужно об этом поговорить. После обеда увидимся.

С лицом, застывшим, как маска, Кит смотрел, как они уходят. Он уже протянул руку к телефону, но потом отдернул ее. Ему было неизвестно, что они знали, но он понял, о чем они подозревали, и самое плохое – что не представлял себе, как они докопались. И пока не узнает, что происходит и где он споткнулся, не стоило звонить Винсу. Сейчас, когда Винс думал, что Кит Джакс благословение Божье, можно было поспорить на что угодно, что Кит не расскажет ему насчет этих ослов, которые тут все вынюхивают, а может быть это из-за допущенной им где-то ошибки. Кит встал и надел лыжную куртку. Лео хочет видеть его сегодня после обеда. Нормально, он справится с Лео. Но совсем необязательно сидеть тут и ждать его. Надо пойти покататься на лыжах пару часиков, проветрить мозги, следует серьезно подумать. События вокруг его будущего ускорялись, он должен все спланировать, чтобы быть готовым.

– Винс зарубил шоссе, ведущее к участку разработки Чарльза, – сказал Лео, когда они втроем шли в кафе на Главной улице, чтобы пообедать. – Он напустил на нас Управление. Мог договориться со своим племянником засорить наш резервуар. И мог договориться с тем же племянником вывести из строя фуникулер; это отличное алиби ни черта не значит, потому что подружка его прикроет. Так что он вполне мог сделать это, может быть метил в Анну или в меня, или в нас обоих, и ложно обвинил Джоша, хотя не думаю, что это действительно так. Фактически, я ни в чем до конца не уверен. Нормальный человек этого не сделал бы.

– Ты можешь посмотреть на дело и с другой стороны, – сказала Анна. Она надевала темные очки, потому что солнце было очень ярким. – Раза два в неделю он говорил по телефону со своим племянником, который постоянно находился здесь, когда в Тамараке разворачивались события, которые выглядели, как случайность, а на самом деле были тщательно спланированы. Кроме того, Кит имел доступ ко всем местам, где происходили аварии. Проблема в том, что нет следов. Есть общая картина, но нет доказательств, и нет стрелок, показывающих, где искать дальше.

Они сидели в кафе на открытом воздухе, глядя поверх низкой ограды на деловых людей, пришедших пообедать, на матерей с колясками, направляющихся к городскому рынку, и на группу туристов, которые выходили из пункта проката с лыжами и лыжными палками.

– Приятно видеть все это, – сказал Лео. – Знаете, мы с Итаном часто сидели здесь в более счастливые времена. Это было его любимое место, ему нравилось наблюдать жизнь города. Здесь мы были в тот день, когда он произнес твое имя, Анна. Я рад, что он не увидит, как Тамарак перейдет к этому развязному сукину сыну, который покупает его.

– Белуа, – сказала Анна. – Наверное, он самая важная часть картины, если мы составим ее части. Что если Винс, по какой-то причине, хочет, чтобы Белуа приобрел Тамарак? Он мог устроить все это, заставляя семью продать компанию Белуа. Конечно, Винс может быть и ни при чем, но предположим, что он заинтересован. И захотел, чтобы семья проголосовала за продажу компании по низкой цене. Семья так и сделала. Но это заняло довольно долгое время, и вероятно, поэтому возрос уровень опасности происходивших событий. Началось с шоссе и Управления, а кончилось аварией на фуникулере и может быть, – она замолчала на минуту, споткнувшись о слово, – убийством. Однако, мы ничего не можем доказать, не можем даже найти свидетельства, которое указывало бы на попытки занизить стоимость компании. – Нахмурившись, она сделала паузу. – А может быть и нет.

– Нет, что? – поинтересовался Лео.

– Может быть, нам и не потребуются все эти свидетельства. Мы можем оказаться не в состоянии доказать что-нибудь, но по крайней мере, мы могли бы остановить продажу «Тамарак Компани». Вполне вероятно, что достаточно иметь немного фактов и много логически выведенных подозрений. – Она вертела в руках стеклянную солонку, наблюдая за отражающимися в ее гранях солнечными лучами. – Как, вы считаете, захочет ли каждый из членов семьи продавать компанию, если узнает, что продажная цена и, вероятно, само голосование о продаже были подстроены закулисными маневрами, организацией аварий и попыткой покушения?

– Чарльз, – сразу же сказал Джош. – Если бы он знал обо всем этом, в чем мы уверены и о чем мы догадываемся...

– Он отказался бы от продажи! – воскликнул Лео. – Особенно, если бы знал, что Анну – о, Боже, меня охватывает волнение каждый раз, как я произношу это слово – чуть не убили.

– И тебя, – добавила Анна. – И его внуков.

– Все это. Все эти кошмарные неприятности. Ему стало бы так же тошно, как и нам. Конечно, он не продал бы компанию Белуа. По крайней мере, подождал бы, пока мы не выясним всей правды. Разве не так?

– Ему нужны деньги, – сказал Джош.

– Хорошо, мы бы нашли деньги каким-то другим способом, – нетерпеливо заявил Лео. – Надо ему рассказать. Сегодня после обеда. Завтра. Пока он ничего не подписал. Я знаю, они еще не подписывали, так Мэриан нам сказала, но скоро все будет кончено. Завтра? Мы все могли бы полететь в Чикаго.

Джош и Анна обменялись взглядами.

– Я ведь не член семьи, – сказал Джош. – Езжайте вы вдвоем.

– Я не уверен, – медленно произнес Лео. – Мне кажется, должна ехать Анна.

– Это же твоя компания, – сказала Анна.

– А это твой отец. Что ты об этом думаешь?

Женщина посмотрела на долину. С Чарльзом она не беседовала почти три недели, с Рождества. До этого они разговаривали несколько раз по телефону, даже не упоминая имени Винса. Теперь ситуацию нельзя было рассматривать как личную месть, подумала она, ведь она делала это для Лео и Гейл. А Чарльз должен был знать, что сделал его брат и что мог бы сделать. Он должен был знать о возможной попытке брата убить его дочь. Попытке не доказанной, но вероятной.

Она предпочла бы поехать в Чикаго с Джошем. Или с Лео. Но с тех пор как вернулась это ждало ее: оба они, наконец, должны были встретиться лицом к лицу с тенью Винса и вместе бороться с ним.

– Хорошо, – сказала она. – Я позвоню к себе в офис и отложу дела на пару дней. А завтра поеду в Чикаго. И поговорю с Чарльзом.

ГЛАВА 21

Сидя за своим письменным столом в кабинете на шестьдесят пятом этаже Сире Тауер, Чарльз мог видеть с одной стороны панораму Чикаго, расплывающуюся на большом расстоянии, а с другой – озеро Мичиган, за которым начинался штат Индиана. Каждое утро он наслаждался этим видом, входя в кабинет и шагая по голубому ковру, выбранному Мэриан для Итана, когда тот подписал документы об аренде этого офиса вскоре после того, как здание было построено. Ковер и все остальное в кабинете Итана теперь принадлежало Чарльзу, и независимо от плохого состояния его дел сегодня, этот вид, открывавшийся из огромных окон, всегда заставлял его чувствовать удовлетворение. Он еще был президентом своей компании. Еще был здесь, паря над Чикаго, и еще мог сделать так, чтобы семья и весь город восхищались им так же, как восхищались его отцом.

Однако, в тот день, когда приехала Анна, панорамы не было. Пока Чарльз ждал десяти часов, когда она должна была появиться здесь, как сказала по телефону, он смотрел на слой тяжелых белых облаков, расстилавшихся под ним до самого горизонта. Единственным свидетельством того, что внизу находился город, были антенны Хэнкок Билдинг, пронзавшие облака. Облака были и наверху, и между двумя этими белыми слоями, кабинет Чарльза казался бесцветным и призрачным, плавающем в мире, лишенном цвета.

На Анне был красный костюм с черным свитером, она надела флорентийское ожерелье и серьги из золотых и серебряных звеньев. Анна казалась ярким светом маяка в неземном свете его кабинета, и Чарльз смотрел, как она идет к нему с ощущением чуда и удивления, что эта поразительная женщина, которая, казалось, несет с собой свет, его дочь.

Он нерешительно встал из-за своего изогнутого письменного стола, изготовленного по эскизу Итана, потом обошел его, чтобы встретить ее, протягивая руку.

– Это очень приятно. Ты никогда не была здесь.

Анна взяла его руку, наклонилась и поцеловала отца в щеку.

– Мы можем сесть здесь? – спросила она и направилась к серому замшевому дивану у окна. Серебряный кофейный сервиз стоял на столике орехового дерева перед диваном. Чарльз, слегка раскрасневшись от удовольствия, последовал за нею. – Я вспоминаю мебель из прежнего кабинета дедушки, – сказала она, усаживаясь на диван. – Итан дал мне копии чертежей для игры, а я смотрела, как он работает. Ты ничего не стал менять.

– Нет, отец все перевез сюда, когда арендовал этот офис, и я не могу представить себе, что я хотел бы изменить. Я не помню, чтобы он приводил тебя в свой офис. Сколько лет тебе было?

– Около семи, когда Итан взял меня с собой в первый раз.

– Сразу после того, как умерла твоя мать. Я много путешествовал тогда, по делам.

– Да.

Они помолчали.

– Мне так жаль, – сказал Чарльз. – Я знаю, что недостаточно много времени проводил с тобой. Мне хочется чаще бывать с тобой; знать, каким ты хотела бы видеть меня. Я не думал об этом; долгое время я вообще не знал, что происходило.

Анна молчала, а он развел руками и опустил их.

– Самое печальное для меня, что я не помогал тебе, когда ты росла. Я смотрю на своих друзей, у которых хранятся альбомы с газетными вырезками и истории, которые рассказывают всю свою жизнь, и даже если у них были тяжелые времена во взаимоотношениях с детьми, все равно у них есть воспоминания и они знают, что принимали участие в чем-то самом важном, как ничто другое в их жизни. А теперь у них дружеские отношения, которые росли по мере того, как вырастали дети. Не всегда конец бывает счастливым, я знаю, но смотрю на своих друзей, которые проделали этот путь со своими детьми, и кажется, их жизнь гораздо полнее моей. У них есть любовь, дом и чувство связи поколений, которого у меня никогда не было. И я им завидую.

Слегка нахмурившись, он сделал паузу. Анне показалось, что ее приход что-то освободил в нем, так что слова выплескивались сами собой, как будто отец ждал этого поцелуя в щеку.

– Мы никогда не были друзьями ни с одной из моих дочерей, – тихо сказал Чарльз. – Я хотел бы научиться этому. Он посмотрел на Анну, потом быстро отвел глаза. – Ты однажды сказала, в сентябре, когда я был в Тамараке, что не прощаешь меня и не можешь любить. И все время слышу, как ты повторяешь это. Не знаю, что я могу сделать, чтобы изменить это. Я. потерял все эти годы, когда ты росла, но мы могли бы найти какой-то способ сейчас...

Он выпрямился, переменил тему, словно боялся того что она может сказать.

– Извини, я не очень хороший хозяин. Хочешь чаю? Или кофе? – Он потрогал серебряный чайник. – Холодный, но у нас на кухне сколько угодно горячего. Чего тебе хочется? Рогаликов? Или тостов? Я купил и эклеров, помню, ты их любила... что такое? Тебе плохо?

– Нет, – Анна встряхнула головой. «Нет на свете ничего вкуснее шоколадных эклеров. Они замечательно пачкают пальцы, когда их ешь. Определенно они мои любимые». – Больше я их не ем, уже давно. Просто чая было бы замечательно.

Чарльз подошел к двери, открыл ее и поговорил со своей секретаршей, которая почти сразу же вошла вслед за ним с чайником горячего чая и корзинкой, накрытой салфеткой.

– Я не завтракал, надеюсь, ты не будешь против, если я поем.

– Конечно, нет. – Анна смотрела, как отец намазывает джем на кусочек тоста. Его рука дрожала.

– Налей, пожалуйста, чаю, – попросил он и продолжил беседу. – Я и правда ничего не знаю о тебе, это ужасно; я не знаю, о чем можно говорить, а чего не следует касаться. Знаешь, – он сделал паузу, чтобы проглотить кусочек тоста – на рождественском ужине, когда ты задавала все эти вопросы о «Четем Девелопмент» и о «Тамарак Компани», я хотел попросить тебя остановиться; не мог вынести, что ты была не на моей стороне. Я знал, это оттого, что ты не простила меня, но продолжал думать; как было бы чудесно, если бы мы держались вместе, ты и я, может быть даже вместе работали, это казалось мне таким замечательным. – Он протянул нервно подрагивающую руку к корзине за следующим ломтиком тоста. – Видишь, я действительно не знаю, о чем говорить.

– Ты мог бы начать с меня, – спокойно сказала Анна.

Он удивленно посмотрел на нее, с рукой застывшей над корзинкой с тостами.

– Что это значит?

– Что до сих пор я слышала только о тебе, – Анна смотрела в свою чашку.

Она вспомнила, Мэриан купила этот сервиз одновременно с ковром, китайский фарфор в цветочек от «Вильруа и Бош», слишком тонкий для офиса, но как раз по этой причине он и нравился Итану, и Анна всегда чувствовала себя взрослой и веселой, когда секретарша приносила поднос только для них двоих, и Итан на несколько минут отрывался от своего стола, чтобы присоединиться к ней на диване.

– В нашей семье всегда чего-то не хватало, – сказала она, глядя на Чарльза. – Какой-то заботы, которая соединяет людей. Ты был всегда так углублен в себя, в жизни каждого из вас, кроме Гейл, не было места для кого-то еще. Ты только что сказал мне, как бы ты хотел что-то изменить, чтобы чувствовать себя счастливее и жить более полной жизнью. И мне жаль, столько печали в твоей душе. Но я не вижу, чтобы тебе в голову пришла мысль о том, что если бы ты повел себя иначе, твоей дочери было бы лучше. Она могла бы быть счастливее. У нее был бы отец, которому она доверилась бы, когда ее дядя – горло сжалось и она закашлялась, но вытолкнула слова – насиловал, ее неделя за неделей и разрушал то, что осталось от ее детства.

Чарльз отодвинулся в уголок дивана. Тост упал на пол, но тот этого даже не заметил, не отводил глаз от Анны, и, казалось, съеживался пока она говорила.

– И потом ты упомянул рождественский ужин, – продолжала Анна. – Что я не была на твоей стороне, потому что не простила тебя. Ты мог бы подумать, если бы ты думал о чем-нибудь кроме самого себя, что я беспокоилась о Гейл и Лео, и пыталась помочь им сохранить их дом и их компанию, что я член их семьи, что я хотела быть связанной с ними, как никто в нашей семье не пытался когда-либо быть связанным со мной.

Анна замолчала. Ее голос стал настойчивым, почти горячим, а ведь она обещала сама себе, что будет сохранять спокойствие. Она почувствовала себя ближе к Чарльзу после их открытий относительно Винса, а ее поцелуй, когда она приехала, был искренним и непринужденным. Но потом, по мере того, как он говорил, вернулся ее гнев. И в душе у нее снова образовалась знакомая холодная пустота, то же чувство потери, заполнившее ее, когда она сидела за столом в свой пятнадцатый день рождения.

Но на этот раз она была не одна. На этот раз с нею были Гейл, Лео и дети. На этот раз был Джош.

– Я не собиралась нападать на тебя, – сказала Анна с легкой улыбкой. – Я надеялась, что мы могли бы начать поиски путей, чтобы вместе что-то создать; я не хотела поддаваться эмоциям и говорить, как обвинитель.

Чарльз все еще сидел сгорбившись в уголке дивана. Лицо его исказилось.

– Неужели это мы? – в его голосе слышалось изумление. Голова опустилась, дыхание вырывалось из груди долгими вздохами. – Дочери не следовало бы учить отца быть отцом. Я никогда не думал...

Он потер лоб косточкой указательного пальца и вдруг Анне захотелось заплакать. Она вспомнила этот жест из того времени, когда была маленькой; отец сидит в одиночестве, трет лоб и плачет по ее умершей матери.

– Ты права, ты права насчет нас, – сказал он. – Мы не думаем о других. Ты другая, Анна, ты думаешь, что творится в душах людей и как складываются их взаимоотношения, а мы, кажется, никогда так не могли. Не знаю, почему, мы же не плохие, ты знаешь.

Через минуту Чарльз выпрямился. Он взял со стола свою чашку и откинулся назад, более свободно, как будто снова Анна побудила его к разговору, на этот раз, заставив его взглянуть на себя по-новому.

– Наверное, это из-за отца. Я думаю о нем постоянно в последнее время; получается, что после своей смерти Итан стал еще значительнее, хотя в это трудно поверить, ведь он был самым замечательным человеком, которого я когда-либо знал. Может быть, отец настолько подавлял нас, что все мы замыкались, чтобы отдалиться от него. Или может быть, мы ревновали его, или почитая его и постоянно пытаясь понравиться ему или произвести на него впечатление, мы не научились быть великодушными друг к другу. – Он вздохнул. – Не знаю, я не очень хорошо представляю себе, почему люди поступают так, а не иначе.

Анна улыбнулась.

– Не думаю, что мы должны обвинять наших родителей за все, что идет плохо.

Чарльз тоже улыбнулся.

– Но это так удобно. И так успокоительно действует.

Они рассмеялись одновременно. А потом перестали смеяться и обменялись долгими взглядами. Они не могли вспомнить, когда смеялись вместе.

Их смех согрел Анну, и на какое-то мгновение ей показалось, что она могла бы быть дочерью, отец которой ко многому в мире относится иначе, чем относятся к ним мужчина и женщина. Но она знала, так не получилось бы. Слишком поздно. Она подумала, что они могли бы обрести дружбу и даже товарищеские отношения, но не больше. Слишком поздно, подумала она, и душа ее наполнилась сожалением. Слишком поздно. Слишком поздно.

– Может быть, в семье было слишком много мужчин, – сказал Чарльз, все еще пытаясь найти объяснение. – После того, как умерла моя мать, а отец так это переживал, а потом умерла твоя мать, и я так долго не мог прийти в себя, с тех пор все было иначе, все как бы потеряло равновесие. Я никогда раньше не думал об этом, но я и не думал, достаточно ли женщин у нас в семье. Остались только Мэриан и Нина, а они всегда были такими... отсутствующими, можно сказать. Сейчас Мэриан гораздо резче, гораздо агрессивнее – когда ты уехала, она была как бы в шоке, а потом начала меняться – но в годы твоего детства – просто витала в облаках. Наверное, ты помнишь это. Так что в течение многих лет нашей семьей руководили мужчины, почти как своим бизнесом. Не хватало женщин. Не хватало мягкости.

Анна кивнула.

– Может быть. Вряд ли найдется точное объяснение случившемуся. Мои клиенты всегда ищут объяснение, какой-нибудь подходящий способ объяснить крушение брака или совместного проживания. Но всегда это оказывается слишком сложным, и выдвигается слишком много обвинений.

– Но когда ты была маленькой, это было иначе. То, что случилось с тобой...

– Я не могу говорить об этом.

– Но я подумал...

– Мы можем обойти это в разговоре. Я занималась этим в течение двадцати четырех лет.

– Ты ни с кем не говорила об этом? Ни с кем, кто мог бы помочь тебе?

– Мне никогда никто не был нужен. Я справилась сама.

– Боже мой, – тихо сказал Чарльз. – Ты создала себя такой, как ты есть, и никто не направлял тебя, не было никого, кто помог бы тебе... Боже мой. – Он подумал минуту. – Мне всегда нужны были другие люди. Я всегда искал кого-то, кто облегчил бы мне путь или хотя бы указал мне его, помог добиться цели... Кто бы это ни был, мой отец, или Винс, который, кажется, владеет секретом, как идти по жизни с триумфом, без поражений. А я всегда так боялся поражения, боялся, что, люди будут показывать на меня пальцами, зная мои промахи. Откуда у тебя такая сила? – вырвалось у него.

– Отчаяние, – сказала Анна. Она попыталась сказать это беспечно, но ответ прозвучал абсолютно серьезно. – Мне было стыдно перед мамой, собой, думаю, я ненавидела себя. Мне нужно было найти способ снова понравиться самой себе и гордиться собой, и я не могла говорить о прошлом, потому что от этого меня тошнило, я чувствовала стыд снова и снова. И может быть, часть этой силы я позаимствовала у моего дедушки. У самого замечательного человека, которого ты когда-либо знал.

Чарльз медленно кивнул.

– Однажды он мне сказал, что самое худшее из сделанного им в жизни было то, как он поступил с тобой в тот день. Итан не обвинял остальных, а обвинял самого себя и никогда не мог простить себе это. Он не переставал надеяться, что ты вернешься домой и он сможет попросить у тебя прощения. Долгое время отказывался запирать входную дверь, чтобы ты могла войти.

Они долго молчали. «Спасибо тебе, дедушка, – говорила про себя Анна. – Спасибо за твое понимание того, что случилось в тот день, за то, что ты любил меня, хотел, чтобы я была дома».

– Спасибо, – сказала она вслух Чарльзу. – Я рада узнать об этом.

Чарльз начал говорить, что он боялся потерпеть поражение и как отец; хотел, чтобы кто-то показал ему, каким быть, показал правильный путь. Но не стал продолжать. Достаточно было извинений, он задолжал своей дочери больше. Он придвинулся к ней поближе и взял ее руку.

– Я всегда любил тебя, Анна. Я нечасто говорил это или говорил не так, как следовало. Знаю, я говорил это, целуя тебя на ночь или уезжая в деловую поездку. Не уверен, что получалось так, как я хотел. Но, правда, я любил, всегда любил тебя и восхищался твоими душевными качествами и твоим удивительным умом. Ты помнишь, я приходил на несколько твоих школьных соревнований по правописанию, и ты всегда выигрывала? Я был ужасно горд. Я сидел в аудитории и смотрел, как ты встаешь с места, такая стройная, и говоришь, как пишутся эти невероятно длинные слова, которые я никогда не слышал – и у меня не было ни малейшего представления, что они значат – я твердил самому себе, что буду всегда заботиться о тебе и постараюсь, чтобы ты всегда была счастлива. Но я не знал, в чем ты нуждалась; казалось, у тебя все и так получается, и я гордился тобой и за это тоже. Мне так жаль, я даже не знал, как начать и сказать тебе, как мне жаль. Не знаю, что бы я мог сделать для тебя, ведь я ни в чем не умел быть отчаянным, но я бы попробовал, я бы попытался на свой страх и риск, а потом, может быть, у тебя появился бы отец, а у меня была бы моя дочь Анна в течение всего твоего детства и юности. Вместо этого я потерял тебя, как один человек может потерять другого. Я хотел бы как-то исправить это; этого так ничтожно мало... просто попросить прощения.

Анна наклонилась к нему и прижалась щекой к его щеке, и так они сидели молча, держась за руки.

– Спасибо, – снова сказала она.

Огромная любовь к дочери наполнила душу Чарльза, сила этой любви поразила его. Он отодвинулся и улыбнулся ей.

– А как насчет того, чтобы не прощать и не любить меня...

– Я прощаю тебя, – сказала Анна.

Чарльз ждал. Но больше она ничего не сказала. Ему показалось, что свет померк. Ну, ладно, может быть, потом, подумал он. В следующем месяце, в будущем году, когда-нибудь. Когда-нибудь она скажет это. Когда-нибудь она подумает это. Все должно получиться. Должно получиться. Как бы то ни было, мы можем любить друг друга. Мы ведь неплохие люди.

– Мы неплохие люди, – прошептал он.

– Один из нас – плохой человек, – сказала Анна. Она потрогала чайник, и убедившись, что он еще теплый, налила им обоим еще чаю.

Чарльз удивленно смотрел на нее.

– Я думал, ты сказала, что не хочешь говорить о...

– Не хочу. Но есть кое-что еще. – Она прошла к окну, посмотрела на ровный, белый пейзаж, простиравшийся внизу, с двумя антеннами, прорвавшими белую пелену. – Знаешь ли ты, почему шоссе на Дирстрим так и не было построено?

– Шоссе на...? Нет, никто этого не знает. Какой-нибудь комитет изменил очередность, передумал, как я предполагаю. Мы не смогли выяснить, что случилось.

Анна повернулась к нему.

– Винс зарубил это строительство.

Чарльз в изумлении уставился на нее.

– Что ты говоришь? Он не зарубил его, а пытался спасти.

– Он зарубил его. Он сказал Зику Радлу, сенатору штата Юта, что в Иллинойсе не могут решить, как прокладывать дорогу, поэтому не заслуживают этого шоссе, и деньги следует отдать Колорадо и Юте. Что и было сделано. Сенатор Радл рассказал мне об этом на прошлой неделе, у меня есть номер его телефона, если ты захочешь позвонить ему.

Чарльз не сводил с нее глаз.

– Почему?

– Не знаю. Если попробовать догадаться, то я бы сказала, что он хотел навредить тебе, может быть, разорить «Четем Девелопмент». Мне кажется, он уже давно хотел нанести вред семье.

– Я не верю. – Чарльз тряс головой. – Не верю. Винс беспокоился обо мне, он бы никогда... – Он вскочил на ноги и начал ходить по комнате. – Радл тебе сказал? Сказал это в точности, как ты передала мне?

– Почти. Он считает Винса героем за то, что тот так поступил. Отдать шоссе, в котором его брат был заинтересован, на благо страны. Что-то в таком роде.

Чарльз наткнулся на угол стола и выругался, потирая колено.

– Мы много говорили об этом, он знал, что все зависело от этого шоссе, и в каком я был отчаянии... Это Радл сказал тебе?

– Да, – сказала Анна.

– Мне нужен его номер телефона.

Она прошла к столу Чарльза и переписала ему телефон из своей записной книжки.

Когда она опять отошла к окну, Чарльз наклонился и прочел номер.

– Он говорил, что пытался помочь мне. Но потом нам не повезло. И тут он был прав, попал в точку. Сукин сын, – шептал Чарльз. Он выпрямился. – Ты имеешь в виду, он хотел навредить всей семье?

Анна рассказала ему все. Начиная со своего разговора с Бадом Кантором в Управлении по охране окружающей среды – она записала его номер телефона под номером Зика Радла – и все, что они с Лео и Джошем выяснили о взорванном заряде динамита, об аварии на фуникулере и обо всем, что они узнали насчет Кита.

– Подожди, – сказал Чарльз. Нахмурившись, он склонился над столом. – Управление... это работа Винса, в любом случае, часть его работы. Его Комитет отвечает за охрану окружающей среды, за устранение опасностей для жизни людей... Он сделал паузу. – Этот парень Кантор. Он сказал, что Винс подтолкнул его, хотел, чтобы они преувеличили опасность и ускорили все эти дела?

– Да, – подтвердила Анна.

– Хорошо, но должны быть причины... ты должна знать все, что там происходило. Так или иначе, это все, что ты знаешь. Остальное – динамит, фуникулер – только догадки.

– Это не догадки, что кто-то специально устроил эти аварии. У нас нет доказательств, кто это сделал. Но есть много других моментов. Картина начинает складываться с шоссе, что повредило тебе, компании и всей семье; затем – Управление по охране окружающей среды, это вредит Тамараку, «Тамарак Компани» и всей семье; переходим к разрушению дренажной траншеи и к несчастному случаю на фуникулере, которые больно ударили по Тамараку, «Тамарак Компани» и по всей семье. Есть еще тот факт, что Итан выгнал Винса после моего ухода, что могло сделать кого-то способным на чудовищные поступки в отместку. И наконец, странное совпадение, связь между Винсом и покупателем «Тамарак Компани».

– Рей Белуа, – сказал Чарльз.

– Тебя никогда не беспокоило, что он так близок к Винсу?

– Почему это меня должно беспокоить? Винс сказал мне, что Белуа хочет купить известную компанию, а он знал, я собирался продавать. Он связался с Белуа, он ведь помогал мне выйти из положения. Что здесь подозрительного?

– Даже после всего, что случилось в Тамараке? Одно за другим, чтобы заставить семью кинуться в панику и согласиться на продажу по ужасной цене. – Ты знаешь, она ужасная; ты знаешь, что мог бы получить более чем в два раза больше, чем предложил друг Винса и руководитель его предвыборной кампании, если бы стоимость компании не была занижена всеми этими так называемыми случаями. Они были специально подстроены кем-то, кто рассчитал, какими последствиями это грозит городу, компании и семье.

В кабинете было очень тихо.

– Ты думаешь, нами манипулировали при продаже? – проговорил, наконец, Чарльз.

– Да, – ответила Анна.

Медленно, тяжело он покачал головой.

– Слишком много ненависти, слишком много... зла.

– Да, – снова сказала Анна. – И еще. Авария на фуникулере. У нас нет доказательств, и, может быть, никогда не будет. И это тоже может оказаться еще одним совпадением. Однако, мы так не думаем. На фуникулере есть сто шестьдесят восемь вагончиков, и только один был блокирован, тот, в который вошли я и Лео.

Чарльз привалился к столу, закрыл глаза.

– Нет, – прохрипел он. Потом поднял голову. – Что ты говоришь? Он не мог. Это было ужасное совпадение, несчастный случай, случайность...

– Мы нашли кусок дерева, – сказала Анна. – Это не был несчастный случай, он был специально задуман.

– Ладно, да, я понимаю, эта часть была задумана, но не имели в виду определенный вагончик. Что бы он ни сделал, он не мог... ради Бога, он не убийца! – Он старался не смотреть на Анну, он вспомнил, что она говорила ему раньше об угрозах Винса. – Почему? – вырвалось у него. – Ты и Лео? Что он бы... Боже мой, Боже мой, не могу поверить, ведь нет причин...

– Я не знаю, почему. За исключением того, что Лео всегда был против продажи «Тамарак Компани», а я располагаю историей о его прошлом, которая могла бы покончить с его политической карьерой.

– Это не причина, чтобы убивать двоих людей!

– Я так не думаю. Но если бы ты планировал устроить какой-нибудь несчастный случай и у тебя была возможность одновременно избавиться от некоторых людей, которые, как ты считаешь, стоят у тебя на пути, а ты был бы именно таким человеком, способным строить такие планы, это могло бы показаться вполне разумным.

– Разумным!

– Тому, кто способен на чудовищные поступки, – ровным голосом заметила Анна.

– Боже мой! – воскликнул Чарльз.

Ужас всего этого, нагромождение фактов и догадок потрясло его и он чувствовал, что эта тяжесть невыносима. Его дочь когда-то подверглась насилию, его дочь чуть не убили. И между этими двумя преступлениями был нанесен вред стольким людям – ему самому, семье, всему городу Тамараку. Как мог замыслить это тот, кого он, как ему казалось, знал, кем восхищался и кого любил? Слишком много, слишком много, думал Чарльз; слишком многое надо осмыслить, слишком со многим согласиться. Но выбора у него не было; он должен был согласиться. Даже если дело обстояло не совсем так, как им казалось, уже то, о чем было достоверно известно, выглядело достаточно обличительным.

– Даже возможность, – шептал Чарльз, – случай, которым он мог воспользоваться... – Он покачал головой, разговаривая сам с собой, как будто был один. – Но даже если он не делал... даже если он ничего не делал с фуникулером – или, может быть, делал, но не собирался никому причинять вред – даже тогда, все остальное, что он делал, что было направлено на всех нас... и он лгал мне. Во всем. Годами... Играл мною, всеми нами, как будто мы куклы. И Боже мой, мы ими и были. Почти были. Радл. Кантор. Все, кого он знал. Я могу им позвонить... Я позвоню им... но я знаю, это ничего не изменит, потому что я верю Анне. Потому что она говорит правду, она всегда говорила правду. Проклятый сукин сын, он знал, как я отношусь к нему, он знал, что я зависел от него и позволил мне доверяться ему, и он лгал, играл со мной в свои игры, почти разорил меня. Выставил меня перед всеми ослом, промотавшим компанию... Сукин сын.

Он обошел вокруг своего стола, выдвинул стул и, еще стоя, вынул папку из верхнего ящика. Потом положил ее на стол и открыл. Сверху лежало письмо, подписанное им. Чарльз взял его, прочел, подержал минуту, помахивая этим листком бумаги. Он стоил шестьдесят миллионов долларов, которые так были ему нужны и он почти держал их в руках.

– Но я не могу сделать это, – прошептал он. – Я не могу участвовать в этом. Я не позволю ему. – И резким движением, наверное, самым решительным в своей жизни, разорвал письмо пополам. – Я должен поговорить с ним, – продолжал он, все еще разговаривая сам с собой. – Я должен услышать это от него самого.

Он взял разорванное письмо, прошел к секретарше, и Анна видела в полуоткрытую дверь, что он положил его перед нею на стол.

– Напишите письмо Рею Белуа по этому адресу о том, что я отменяю продажу «Тамарак Компани». Пошлите его по факсу, сообщите ему, что я возвращаю его залог телеграфным переводом сегодня во второй половине дня вместе с процентами за те несколько дней, пока деньги находились у нас. Если у него возникнут вопросы, пусть обратится к моему адвокату; если он будет спрашивать меня, в офисе меня нет и не будет.

Чарльз вернулся в кабинет, закрыв за собой дверь и немного удивленно посмотрел на Анну, осознавая, что она здесь.

– Не знаю, что теперь будет, – сказал он. Вернулся к своему столу, как будто здесь он чувствовал себя в безопасности, и попробовал улыбнуться. – Вечно я все порчу. Вот и теперь, даже не смог продать одну компанию, чтобы спасти другую.

– Это была победа, а не поражение, – ответила Анна. – Мы найдем способ помочь тебе, мы все вместе займемся этим. Ссор больше не будет.

Чарльз улыбнулся, слыша доверительные интонации в ее голосе. Снова захлестнула его огромная любовь к дочери, и он поразился, как мог столько лет жить без нее; его жизнь до этого дня казалась тоскливой и бессмысленной.

– Хотел бы я, чтобы этого было достаточно, – печально заметил он. – Я хотел бы уехать отсюда с тобой и с семьей, которая была бы на моей стороне, и сказать, что у меня есть все, чего я хочу. Но я не могу сделать это. Я не могу позволить этой компании погибнуть, хотя, в основном, это моя заслуга. Я еще надеюсь, знаешь, вернуть ей утраченное положение. Не такое, как при отце, больше я не обманываю сам себя на этот счет. Но если бы у меня были деньги и время, я мог бы снова сделать ее надежной и респектабельной. Деньги! – воскликнул он. И с шумом задвинул ящик стола, оставшийся открытым, звуки отдавались эхом в комнате. – Деньги! Деньги! Боже, у меня столько долгов, что я не могу ничего предпринять. На мне десять миллионов долларов процентов, и банки откажут мне в праве выкупа закладной, если я не заплачу на этой неделе, больше нельзя оттягивать. Я обегал весь город в поисках денег. Всю страну. Мне больше не предоставляют кредит. Все, что у меня оставалось, это «Тамарак Компани», а я только что разорвал сделку, и теперь мне больше некуда идти. Мне жаль, Анна, ты заслуживаешь отца, на которого могла бы смотреть снизу вверх. А тебе достался неудачник в безвыходном положении. Если только ты не веришь в сказки: добрый принц выписывает чек и говорит: «Это твое». Я уже давно перестал верить в сказки.

Анна прошла через кабинет к столу Чарльза. Взяла стеклянное пресс-папье и задумчиво стала разглядывать его. В центре стоял эльф, упираясь руками в бока, с хитрой усмешкой на губах.

– А как насчет злого принца? – спросила она.

– Что?

– Ты сказал, что обязательно хочешь поговорить с ним, – тихо сказала Анна. – Спросить его о шоссе, об Управлении, о фуникулере...

Они посмотрели друг на друга через стол. Мысль о столкновении с Винсом отозвалась в душе Чарльза наводящим ужас сигналом тревоги. Никто не боролся против Винса, он боролся против всех. Он бросал вызов миру и всегда побеждал. Чарльз не мог себе представить, как сможет противостоять ему, обвиняя его, требуя от него чек для... «Боже, – подумал Чарльз, – это безумие».

Но здесь была Анна, она не сводила с него глаз. И он знал, что должен сделать это для нее, даже в большей степени, чем для себя. Пришло время выбирать между дочерью и братом, что нужно было сделать двадцать пять лет тому назад. «Я могу это сделать, – подумал он. – Для Анны, для самого себя, для всей семьи. Может быть, я не мог сделать это раньше, но теперь я не одинок. У меня есть Анна и все остальные со мной; отныне они всегда будут рядом. Что бы ни происходило со мной раньше, теперь все по-другому... Теперь».

Это слово стало как бы выстрелом из стартового пистолета в гонках. Резко, чтобы не было времени передумать, Чарльз подошел к шкафу в углу кабинета и взял свое пальто. Он надел его, застегнул пуговицы, взял шляпу и перчатки с полки.

– Мы успеем на ближайший самолет до Вашингтона. – И протянул руку. – Я хочу, чтобы ты увидела, как это будет, – сказал он.

Винс только что вернулся из Денвера на открытие сессии Конгресса. Он был один, Клара осталась еще на неделю. Слуга распаковал чемоданы и все разложил по своим местам. Винс принял душ, выпил виски с содовой и одевался в спальне к ужину, поглядывая на второй стакан с выпивкой, стоявший под рукой, когда позвонил швейцар и сказал, что в вестибюле находится Чарльз Четем.

– Хорошо, Чарльз, – сказал он, проходя в гостиную в то время как слуга открывал дверь. Но вошел не Чарльз; это была Анна. Винс резко остановился, сдвинув брови, мысленно он перебирал возможные варианты, когда Чарльз вслед за нею вошел в комнату.

– Винс, – начал Чарльз. Он не протянул руки. Он смотрел на смокинг Винса, верхние пуговицы рубашки были не застегнуты и галстук свободно болтался вокруг шеи. У Чарльза было чувство, как это часто случалось, когда он бывал у Винса, что он вмешивается в жизнь занятого человека. – Извини, что без предупреждения, мы только что из Чикаго. Я не думаю... надеюсь это не займет много времени.

– Надеюсь, что нет, – коротко ответил Винс, но не сказал, что собирается уходить и они могут увидеться с ним завтра. Ему нужно было знать, чего они хотят и почему здесь Анна, почему Чарльз нервничает. – Итак? – сказал он. – Что вам угодно?

– Мы можем сесть? – спокойно спросила Анна, и Винс почувствовал, как начал биться мускул у него в глотке, когда увидел, что она легко обошла его грубость вместо того, чтобы неловко стоять посередине комнаты, где он намеревался их оставить.

Он прошел мимо мягких кресел и диванов к столику для игр у закругленных окон, выходящих на гавань.

– Выпьете что-нибудь? – отрывисто спросил он, показывая на буфет, заставленный бутылками.

– Нет, спасибо, – сказала Анна.

Чарльз покачал головой. Винс налил себе виски с содовой и сел, положив одну ногу лодыжкой на колено, отодвинув стул от столика и покачиваясь на двух задних ножках. Он выжидающе посмотрел на Чарльза.

– Мы говорили с Китом, – сказал Чарльз. Голова Винса дернулась. Он прикрыл глаза, но голос был ровным и лишь слегка заинтересованным.

– С Китом?

– С твоим племянником. Кого же, черт побери, еще я мог иметь в виду? – Чарльз перевел дыхание. Он чувствовал себя сильнее. В Винсе было что-то, чего раньше он в нем не замечал, что напоминало зверя, которого вот-вот загонят в угол: он еще не встревожен по-настоящему, но настороже и готов к отступлению. – Скажу тебе, Винс, слишком многое произошло в последнее время. Трудно поверить, что на одну семью может обрушиться столько бедствий. Было это дело с шоссе в Дирстрим. На нашей стороне был один сенатор, он работал в нужном комитете в нужное время, но при всем том, мы потерпели неудачу. В Тамараке проводилась проверка Управления по охране окружающей среды, нежелательная для города, компании и семьи, особенно из-за невероятной огласки, которую она получила; проверка обрушилась, как тонна кирпича и причинила большой вред, хотя на нашей стороне был один сенатор. Было также загрязнение резервуара с водой в Тамараке, нежелательное для города, компании и семьи. И была авария на фуникулере, с ужасными последствиями для города, компании и семьи. А потом последовало предложение купить «Тамарак Компани», когда никто не пытался продавать. Слишком много всего происходило и через какое-то время с трудом стало вериться, что это простые совпадения. Поэтому мы беседовали с людьми, пытаясь выяснить, что случилось, когда и как. Мы поговорили с Китом. И с Зиком Радлом, сенатором от Юты, ты его, конечно, знаешь. И с Бадом Кантором, я уверен, он тебе знаком, из Управления.

Чарльз отпрянул, увидев ярость в глазах Винса. Он опустил глаза и стал смотреть на свои руки, с побелевшими суставами, прячущиеся на коленях, потому что начинал смущаться, взглянув на Винса. Белокурая красота Винса была такой же чистой и ангельской, как в те дни, когда они были мальчиками. Он был пропорционально сложенный, с густыми волосами. Казалось, ничто не коснулось его. «Неуязвимый Винс», – подумал Чарльз и вспомнил, что Винс собирается выставить свою кандидатуру на президентских выборах.

Винс так нежно улыбнулся, что Чарльзу даже показалось, что он ошибся насчет ярости.

– Ты был так занят, – тихо заговорил Винс. – Я думал, ты сосредоточил все усилия на спасении папиной компании, а вместо этого ты рыскаешь вокруг, опрашиваешь людей в Вашингтоне и Тамараке. Или может быть, ты не один занимаешься этим. Кто это «мы», как ты тут упомянул?

– Сначала я не поверил, – мрачно сказал Чарльз. – Мы были так близки, я восхищался тобой и доверял тебе – Боже, было ли когда-нибудь время, чтобы я не восхищался тобой и не доверял тебе – и я не мог поверить, что ты предпринимал что-то мне во вред. Все это время ты говорил мне, что делаешь все возможное, чтобы помочь мне, помочь компании, помочь нам...

– Я и помогал, – сказал Винс. – Как ты можешь думать иначе? Я месяцами работал, разбираясь с этим шоссе, но не смог сдвинуть дело с места; каждый чертов фермер в Иллинойсе и его дядя придерживались разных мнений насчет того, где шоссе должно проходить. Что я мог сказать, когда Зик пришел ко мне? Я испробовал все, что мог. И Бад Кантор пришел ко мне, хотя он и на нижней должностной ступени здесь в Вашингтоне, но он беспокоился о Тамараке, знал, что им управляет моя семья и он подумал, что я проявлю заинтересованность. Я и проявил. Вы великолепно знаете, нет ничего, о чем я бы беспокоился больше, чем о здоровье жителей этого города, фактически, семья не...

– Это ложь. Все это ложь. – Чарльз был бледен и проталкивал слова сквозь сжатые зубы. Если бы он остановился и подумал, что называет Винса лжецом, то, наверное, спасся бы бегством. Но он продолжал выталкивать слова, бросая взгляд на Винса и снова отводя глаза. – Я говорил тебе, что сначала не поверил. Но потом вспомнил одну вещь. Наверное, для тебя это мелочь, ты мог даже забыть о ней. Однажды вечером мы с тобой шли с ужина вдоль каналов С. и О. Какой-то ребенок подошел – ты бы сказал, как я догадываюсь – напоролся на нас, он хотел денег. Немного, пять-десять долларов. А ты начал бить его, да так, чтобы вышибить из него дух. Это было ужасно, я не мог поверить, что это ты. В тот вечер с отцом случился удар. Я сбежал в Тамарак и забыл о случившемся. Но теперь я не могу отбросить эти мысли. Потому что в тебе есть та сторона тебя, которая может бить ребенка и бить свою семью.

– Чарльз, Чарльз, – мягко упрекнул его Винс. – Ты ведь так не думаешь. – Он перестал раскачиваться на стуле и наклонился вперед. – Это не тот Чарльз, которого я знаю, выдвигает такие дикие обвинения. Кто-то настроил тебя против меня, ты даже не смотришь на меня! Чарльз, у нас в семье бывали плохие времена, но мы никогда не позволяли посторонним отравлять наши чувства друг к другу. Боже мой, что сказал бы отец, если бы слышал нас? Обвинять меня, как будто я какое-то чудовище, готовое разорить вас. Он бы не перенес, если бы узнал...

– Не впутывай отца в это дело! Боже, Винс, ты предал все, о чем он заботился; да Итан бы десять раз выгнал тебя, если бы узнал обо всем этом. И кто, черт возьми, посторонний? Это о нашей семье я говорю; все, что мы предпринимали, делалось в пределах семьи. Ты хочешь знать, кто это «мы»? Все мы, кто относится к этой семье. А если кто-то здесь посторонний, то это ты.

Какую-то долю секунды в комнате стояла тишина. Потом Винс повернулся, сев лицом к Анне.

– Это ты, сука такая, – проскрежетал он. – Ты настроила его.

– Заткнись! – Чарльз вскочил на ноги и встал, возвышаясь над Винсом. – Не смей говорить в таком тоне с моей дочерью! Ты достаточно причинил ей зла, когда она была ребенком! Если тебе надо напуститься на кого-то, то есть я! Я говорю тебе, что я думаю, а не то, что кто-то думает или говорит. Посмотри на меня, черт побери, я с тобой говорю! Я хочу поговорить о делах, которые ты обрубил с Зиком Радлом. И Бадом Кантором. И о динамите, который вызвал оползень над дренажной канавой в Тамараке. И об аварии на фуникулере. Кусок дерева, который Кит всунул в крепление на вагончике, в котором ехали Анна и Лео; и болт, который он вынул и спрятал рядом с домом Джоша Дюрана. Я хочу поговорить о...

– Я не знаю, о чем ты вообще говоришь! – Винс повысил голос, чтобы перекричать Чарльза. – Он встал, глядя на него, гнев все нарастал, потому что ему не хватало роста, чтобы их глаза были на одном уровне. – Ничего этого ты не узнал от Кита! Он ни черта не сказал тебе, потому что нет ничего...

– Ты не знаешь, что он рассказал нам. Ты действительно доверяешь ему? Ты думаешь, что знаешь, что он сказал, много ли рассказал, независимо от того, кто задавал вопросы?

– Ты сукин сын!

– Вам что-нибудь нужно, сенатор? – спросил слуга, появляясь в дверях и сохраняя безупречно вежливое выражение лица.

– Нет, – отрезал Винс. – И не беспокойте нас больше. – Он подождал, пока слуга не ретируется так же тихо, как вошел, потом повернулся к Чарльзу, уже спокойнее, с морщинкой, выдававшей озадаченность, на переносице. – Если Кит и рассказал вам что-то такое, то при чем тут я? Похоже, что ребенок играет в Джеймса Бонда. Я не думал, что Кит такой. Динамит? Зачем Киту говорить про какой-то динамит? И деревяшка, засунутая в... куда? Крепление, ты сказал? И потерянный болт? И что-то еще, вагончик, в котором были Анна и Лео. Что-то хитровато, а, Чарльз? Вы считаете, что было покушение на Анну и Лео? Это вы драматизируете. Но я ничем не могу помочь вам. Не имею никакого представления, о чем вы говорите. И не могу поверить, что у Кита такие полеты фантазии. Я почти не разговаривал с ним, а когда говорил, то мне казалось, что он приличный молодой человек, не из тех, что станут сочинять истории, которые могут повредить окружающим. Фактически, вы ничего не знаете. – Он отошел на несколько шагов от Чарльза, и повернулся, почти беззаботно. – Вы тут сочиняете какие-то сказки, не имеющие со мной ничего общего, я устал вас слушать. Здесь не о чем говорить, Чарльз. Я ужасно разочаровался в тебе. Я считал, мы с тобой так близки, как только браться могут быть близки, но...

– Это перечень тех дней, когда Кит звонил тебе за последние шесть месяцев в Денвер и Вашингтон, а также в Майами, там указана и продолжительность каждого телефонного разговора, – сказал Чарльз, вынимая из кармана листок бумаги и кладя его на стол. – Если ты к кому-то и был близок в последнее время, то к нему.

Образовалась пауза. Винс взглянул на листок, но не сделал движения, чтобы взять его.

– Это адвокатский трюк, не так ли? Чтобы шпионить за людьми и проследить их телефонные разговоры. Меня это и не должно было удивлять, а, Чарльз? У тебя никогда не было своих мозгов. Ты обычно склонялся к тому, что я говорил, а теперь ты переключился на кого-то еще, кто говорит тебе, что думать.

Чарльз глубоко вздохнул. Слишком долго это было правдой. Он взглянул на Анну. За все время она не пошевелилась, но не сводила с него глаз. Теперь она ему улыбалась, очень спокойно, очень мягко, только для него. Она не допустила бы, чтобы он или Винс узнали, что голос Винса заставляет съеживаться все у нее в душе; горечь поднимается к горлу, голова раскалывается от остатков страха и стыда. Но на этот раз она не была беспомощной, на этот раз у нее была ее собственная жизнь, и Анна была охвачена чистым пламенем гнева и презрения. Никогда больше Винс не покорит ее, а если она не имеет к нему отношения, то и Чарльза он не сможет подавлять. В принципе, это была моя идея, – напомнила она Чарльзу. – Но что бы мы ни делали, в разное время касалось всех нас. Без совместной работы далеко не уйдешь. И без уважения.

– Пошла вон, – огрызнулся Винс, но увидев, что Чарльз улыбается и больше не колеблется, снова повернулся к нему, чтобы попытаться вывести его из равновесия. – Послушай, Чарльз, в чем ты меня обвиняешь? Что я поддерживал связь с моим племянником? А как насчет того, сколько раз я звонил тебе, ты звонил мне, мы ведь тоже поддерживали связь? – Он подождал, но Чарльз ничего не сказал. Винс сердито перевел дыхание, прошел по всей комнате и остановился у небольшой прихожей перед входной дверью. – Убирайтесь, вы оба. Нам не о чем говорить. Не знаю, что вам от меня надо, мне на это наплевать. Я хочу, чтобы вы убрались отсюда. Немедленно.

– Мне от тебя надо шестьдесят миллионов долларов, – громко сказал Чарльз, чтобы скрыть неуверенность, которая продолжала накатывать на него. У них не было никаких доказательств, Кит ничего им не рассказал. Но он зашел слишком далеко, чтобы останавливаться. – Я отменил продажу «Тамарак Компани» и мне нужны деньги для «Четем Девелопмент».

Пораженный Винс уставился на него.

– Ты отменил продажу? Не может быть.

– Я президент отцовской компании. Я подписал письмо о намерениях. И я же разорвал его сегодня утром. Белуа уже знает об этом. Я вернул ему залог. Все кончено.

– Нет. – Все еще потрясенный, Винс покачал головой. – Это была сделка. Обо всем договорились.

– Сделка отменена. Мне нужны эти деньги, Винс. Я серьезно. Они нужны мне и нужны прямо сейчас.

– Ты не в своем уме. Ты зарубил эту продажу... нет, не зарубил, я посмотрю, что можно сделать. Ты заключил сделку и должен был придерживаться ее. Но ты попытался зарубить дело, а теперь хнычешь, что тебе нужны деньги, и думаешь, я тебе дам их. Шестьдесят миллионов долларов? Ты не в своем уме. Я не дам ни гроша! Ты врываешься в мой дом, швыряешь мне кучу обвинений, как какому-нибудь преступнику, кричишь на меня, как торговка рыбой, обвиняешь меня в покушении на убийство, Боже избави, и говоришь, что я посторонний в моей родной семье, а потом требуешь денег! Шестьдесят миллионов долларов! Ради Бога, ты сумасшедший. Оба вы сумасшедшие, она это придумала, да? Адвокаты привыкли к шантажу, они все время этим занимаются. Ладно, но меня вам не удастся шантажировать! Ты не будешь шантажировать меня, ты, подонок, ты ни черта от меня не получишь, никогда! Ясно? И никогда не приходите снова скулить о ваших проблемах, потому что мы с этим покончили! Ты и твоя сучка, вы...

– Черт тебя побери!.. – закричал Чарльз, наступая на него.

– Подожди, – сказала Анна. – Дай мне ответить на это. – Она встала. Спиной она стояла к окну и Винс мог видеть только ее силуэт, лицо оставалось в тени. – Это ни к чему не приведет, – обратилась она к нему; ее тихий, ясный голос был слышен во всей комнате. – Все твои грязные слова не трогают ни меня, ни моего отца. Все, что сделал этой семье, было таким же грязным, как твой язык, но когда это не помогает тебе получить то, что ты хочешь, ты можешь замышлять только еще большую грязь. Ты действительно думаешь, мы не знаем о твоих делишках? Ты оставил за собой след зла, нам оставалось только проследить. Ты молчаливо соглашался с преступлениями и вел закулисную игру, ты лгал, ты использовал людей и пытался запугать и рассорить их, и убить их; ты посмеялся над самой идеей семьи... все только для себя, добиваться, чего хочешь и когда хочешь. Ты не имеешь права называться сыном Итана Четема. Он строил города, а ты смог только попытаться разрушить один из них. Но Тамарак еще жив, и семья жива и стала лишь сильнее. Люди учатся жить рядом со злом, потому что его так много в мире; они учатся бороться с ним, а иногда даже не обращать на него внимания. Всегда остаются шрамы, когда совершается зло, но мы выживаем и становимся сильнее, так как это необходимо, чтобы жить дальше. И так как есть удовлетворение в сознании того, что мы противостояли худшему в человеке и одержали победу.

– Убирайся, – проскрипел Винс– Я не желаю слушать тебя. Ты в моем доме. Убирайся.

– В таких злых людях, как ты, – продолжала Анна, – Удивление вызывает то, как они похожи на детей. Ты думаешь только о том, чего ты хочешь. Ты хочешь, ты хочешь, ты хочешь, и думаешь, что никто не имеет права стоять между тобой и тем, что ты хочешь, потому что самое важное на свете для тебя, это удовлетворение твоих аппетитов. Не семья, не друзья, не работа, и уж, конечно, не благосостояние страны, а только твои собственные аппетиты, которые, кажется, растут по мере того, как ты их удовлетворяешь. Поэтому ты машешь кулаками и разражаешься гневом, как ребенок, но доходишь до гораздо более опасных вещей, вплоть до убийства или покушения на убийство. Это другая черта, которая делает тебя похожим на ребенка; ты пачкаешься. Только при этом ты еще пачкаешь и других...

– Ты проклятая сука, надо было...

– Что? – насмешливо спросила его Анна. – Надо было что? Нанять еще кого-нибудь более ловкого, чтобы фуникулер сломался? Ты всегда нанимаешь других делать за тебя твою грязную работу, не так ли? Как Рея Белуа и Фреда Джакса. Ты ничего не делаешь сам; ты много говоришь и угрожаешь, но ничего не делаешь. Ты маленький человек и трус, а прячешься за спины тех людей, которые еще меньше, чем ты.

Винс издал сдавленный крик. Его лицо исказилось от ярости, он стоял согнувшись, приготовившись к прыжку. Он тяжело и часто дышал, с каким-то присвистом, как будто горло у него сжалось и не пропускало воздух. Потом он медленно выпрямился и его лицо исказила гримаса, которую, насколько Анна знала, он считал улыбкой.

«В этот момент, – подумала она, – он, вероятно, наиболее опасен», – и поняла, что Чарльз тоже так подумал, потому что встал рядом с ней. Но она не могла перестать говорить. Ее гнев и боль изливались сейчас, потому что она никогда раньше ничему не позволяла разбить оледеневшие глубины ее души, и по мере того, как они высвобождались, начали просыпаться ее чувства. Теперь, когда рядом с нею был отец, была семья и ожидавший ее Джош, была сила, которую она создала в себе за долгие годы, Анна стремительно вырывалась на свободу.

– Один единственный раз, – сказала она с холодным презрением, – ты сделал сам свою грязную работу. Ты был таким храбрым, овладевая ребенком, унижая ребенка, побеждая ребенка. Ты должен гордиться этим воспоминанием. Удивительны воспоминания, которые хранят некоторые люди; злые люди бережно хранят воспоминания, которые вызвали бы кошмары у большинства людей и повергли бы их в пучину стыда и ненависти к себе. Но только не тебя; у тебя нет стыда, ты любишь самого себя за то, что делаешь. И думаешь, что никто не может остановить тебя или хотя бы помешать тебе, потому что ты сообразительнее остальных. Но ты не сообразителен, ты только хитрый. И поэтому семья взяла над тобой верх.

Винс направился к ней.

– Сука, – повторял он. – Сука, – повторял он монотонно, как псалом. – Сука. – Он шел, задыхаясь, еле сдерживаясь, чтобы не прыгнуть на нее и не обхватить руками ее горло. – Все это болтовня, нет аудитории, чтобы послушать твою ложь. Ты этого ждала, тебе нужна бы публика, чтобы ты выболтала всем то, что меня могло бы побеспокоить. Вся эта чепуха – убийство, динамит, фуникулер – ничего не значит; она тебе потребовалась, чтобы зацепить Чарльза. Ты стараешься уничтожить меня, как пыталась и раньше; только об этом ты и думаешь. Но кто поверил бы дешевому адвокатишке в сравнении с сенатором США? Тогда ты привлекла семью на свою сторону со всем остальным дерьмом. Послушай, ты, сука, то, что я делал с тобой...

Чарльз закрыл глаза, он похолодел, его затошнило. Он поверил Анне; он знал, что Винс лжет. Но теперь сам Винс говорил это. Чарльз как бы слышал голос Винса, угрожающего Анне; видел Винса, насилующего ее... Чарльз наклонился, подумал, что сейчас его вырвет. «Я не могу, – собрался он с силами. – Не могу казаться слабым, не могу дать Анну в обиду». Он выпрямился.

Винс продолжал говорить.

– Ты не была ребенком, ради Бога, ты бегала за мной, ты хотела этого. Но ты решила, что тебе это не нравится – холодная сука, Боже, какая ты была холодная – и ты ждала, чтобы использовать это против меня с тех самых пор, следя за мною, чтобы выбрать верное время и попытаться уничтожить меня.

Анна отрицательно покачала головой.

– Ну, тогда когда? – Это слово раздирало его. – Когда, ты, сука? Когда?

Она снова покачала головой.

– Я сказала тебе, что не сделаю это.

– Зато я сделаю, – резко прозвучал голос Чарльза. Анна посмотрела на него с тревогой в глазах. Винс обернулся, оказываясь лицом к лицу с Чарльзом, продолжая вопить.

– О чем, черт побери, ты говоришь?

– Я всем расскажу, – сказал Чарльз. Во рту чувствовался кислый вкус, но голос у него был ровным. – По каким бы причинам Анна не хотела держать это в тайне, то ее причины, а не мои. А я считаю, что пора прекратить скрывать эту историю.

Анна напряженно смотрела на него. Он не сделал бы ей этого, она знала, что не сделал бы. Но нельзя было утверждать с полной уверенностью, если судить по его лицу и голосу. Она подумала, что, наверное, он блефовал, но если она не была абсолютно уверена, то Винс тем более. «Он молодец», – подумала она с гордостью. Такой же хитроумный, как Винс. Может быть, даже лучше. Чарльз не смотрел на нее, устремив глаза на Винса.

– Дерьмо собачье, – выругался Винс, но голос у него стал тонким. – Если она не хочет говорить об этом, то и ты не должен.

– Я это сделаю вместо нее, – заявил Чарльз. – Боже мой, я не могу сидеть и смотреть, как тебя выбирают президентом. Как мог бы я допустить даже попытку с твоей стороны?

Винс почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Об этом он никогда не думал.

– Какое дело политикам до этого? – выкрикнул он. – Это семья сводит со мной счеты; благодаря мне вы приобрели такое положение, какого у вас никогда не было. Чем выше я окажусь, тем лучше для вас. Ты делаешь большую глупость, не учитывая этого.

– Я уже сделал много глупостей, в основном, в отношении тебя, – ответил Чарльз. – Мне не нужно то положение, которое ты обещаешь, Винс; для меня и моей семьи это означает лишь одни неприятности. Я не собираюсь сводить с тобой счеты. Чего я хочу, так это не подпускать тебя к Белому дому. Вот и все. И у меня есть средства, чтобы добиться этого. Я обнародую историю Анны, остановить она меня не сможет и постепенно научится жить с этим. А я подкину репортерам случай с шоссе, и то, как ты манипулировал славным парнем из Управления по охране окружающей среды, чтобы создать в Тамараке больше трудностей, чем должно было быть. И я расскажу им все, что мы узнали о загрязнении резервуара, о фуникулере, в том числе и о вагончике, который должен был упасть на землю и о том, кто там находился. Даже лучшие газеты не отказываются от сенсационных предположений, ты ведь знаешь; самое лучшее, что случается в их жизни можно определить, как «утверждение без особых оснований». Им даже не нужно делать выводов, читатели сделают это за них и назовут твое имя. Ты долго издевался над этой семьей, Винс, почему бы не сделать факты общеизвестными?

В глазах у Винса все поплыло. Он встряхнул головой, пытаясь прийти в себя.

Чарльз все еще не смотрел на Анну, но знал, что она не сводила с него глаз, и чувствовал себя сильным. Никогда в жизни он не делал ничего подобного, и даже не пытался делать, и теперь, видя Винса слабым, он был удивлен и взволнован. Ни на кого нельзя смотреть, как на Бога, подумал он; мы даем им гораздо больше власти, чем у них было бы, обращайся мы с ними, как с обычными людьми.

Он знал, небезупречным было то, что он собирался сделать, – гораздо лучше было бы полностью выкинуть Винса из Сената и из общественной жизни – но считал этот маневр лучшим, что можно было бы предпринять сейчас. У него не было представления, что Винс мог бы сделать, если бы лишился сразу всего, и не было бы нужды соблюдать осторожность. А Чарльз знал, что со своим запугиванием он может зайти только так далеко. Он не принуждал бы Анну выносить свою боль на публику; он не сделал бы ничего, что нарушило бы равновесие, которое она создала для себя. Это лучшее, что я могу сделать, подумал он. А потом в голову ему пришла другая мысль, более веселая. Он мог бы проиграть осенние выборы. И ничего не получить.

– Ты этого не сделаешь, – проницательно заметил Винс. Он изучающе смотрел на Чарльза, прищурив глаза. – Она только что сказала, что не собирается делать это. Она только что сказала это. Ты с нею не говорил на эту тему, ты не знаешь, чего она хочет. Ты не станешь принуждать ее, если она не захочет.

– Говорю тебе, я это сделаю, – ответил Чарльз. Он был очень спокоен, но возбуждение нарастало. Он знал, что уже победил. – Анна поймет. И найдет способ примириться с этим. Кроме того, ей стыдиться нечего.

– Это было двадцать пять лет тому назад, – сказал Винс. – Всем наплевать.

– Не имеет значения. Мы все равно пойдем на это.

Их глаза встретились, и впервые в жизни Винс отвел глаза. Его плечи поникли. Он подошел к ближайшему креслу и упал в него. Ни один звук не нарушал тишины, воцарившейся в комнате.

Он сидел ссутулившись, положив руки на подлокотники кресла. Ничто больше не ускользало, все застыло на своих местах. Винс знал, что должен был подумать о будущем, о шагах, которые следовало предпринять в ближайшее время, но не мог. Он ни на чем не мог сосредоточиться. Но потом осознал, что в комнате тихо. Тишина была тяжелой, как одеяло. Он почувствовал, как она душит его. Нужно было разбить эту тишину, она не давала дышать. Сенатор был почти уничтожен. Чарльз был готов уничтожить его. И Винс знал, что тот сделает это. Он знал Чарльза лучше, чем кто-либо в мире, он всегда видел его насквозь и был уверен без тени сомнения, что Чарльз не блефовал. Чарльз сделает это.

Неожиданно Винс подумал о Белуа, который предположил как-то, что никогда не будет государственным секретарем или послом в Великобритании. «Занимаешься делами и не знаешь, что будет через пятнадцать, двадцать, тридцать лет, как будто носишь эту бомбу в кармане все эти годы, и потом вдруг узнаешь, что она взорвется, если ты сделаешь то-то и то-то, и всегда это именно то, что ты чертовски хочешь сделать, только теперь у тебя нет никакой возможности сделать это. Никогда. Ты понимаешь?»

Итак, у Винса не было выбора.

– Это только слухи, насчет Белого дома, – сказал он. – Они все время меня просят, но я ничего не обещал. Я всегда считал, что мой долг работать для жителей Колорадо. Я говорил это репортеру, как раз на днях, говорил, что я нужен избирателям и не могу их подвести. – Его голос становился все тише, слова растягивались. – Это вопрос... приоритетов.

Все молчали. «Недостаточно, – подумал Винс– Сукин сын хочет больше». Его мысли метались, он искал выход, но не видел его. Деньги. Ради Бога, будь он проклят, если стану выручать Чарльза; если Чарльзу нужны деньги, пусть ползет к Белуа и пытается восстановить сделку.

«Даже лучшие газеты никогда не отказываются от сенсационных предложений, ты знаешь... им даже не нужно делать выводов, читатели сделают это за них и назовут твое и м я».

Некуда скрыться. Некуда скрыться. Эта мысль билась у него в голове. Через минуту он пожал плечами. А черт с ним. Итан всегда говорил, что Винс знает, как никто, когда выйти из игры. Он найдет способ все вернуть; потребуется совсем немного времени.

– Самое важное, – сказал он, наконец, – «Четем Девелопмент». – Он смотрел мимо Чарльза и Анны, в черное пространство за окнами, где сверкали яркие огни гавани, похожие на маленькие рассыпанные звездочки. – Мы никогда не должны забывать об этом. Компания отца, – голос его сорвался. – Шестьдесят миллионов долларов, – прошептал он. – Я уверен, что мы сможем уладить это.

ГЛАВА 22

– Поистине это человек недели! – воскликнул ведущий воскресного выпуска вечерних новостей. – Друзья, сенатор Винс Четем только что принес величайшую жертву, которую человек когда-либо приносил своей семье, и поверьте мне, для тех из нас, кто верит в святость семьи, ничто не может быть более волнующим!

– Я рад, что вы так думаете, – сказал Винс с такой обаятельной улыбкой, что режиссер сказал оператору придвинуться поближе для съемки крупным планом. – Это большое волнение для меня, что я имел возможность сделать это.

– И мы благодарны вам, что вы зашли к нам вот так на минутку, – продолжал ведущий. – Давайте расскажем нашей аудитории о вашем поступке, на случай, если один-два человека еще не слышали об этом. Дело обстоит так, друзья: сенатор Винс Четем отдает все свое состояние, чтобы спасти свою семью! Шестьдесят миллионов долларов, чтобы поддержать одну из семейных компаний, которая находится на грани банкротства, и вырвать другую из рук людей, которые разрушили бы ее. Обо всем этом мы поговорим сегодня вечером. Сенатор, прежде всего, о состоянии. Откуда эти деньги?

Одеваясь в спальне к своей пресс-конференции, Винс увидел самого себя в программе, записанной сегодня осле обеда, и тонко улыбнулся. Немногие смогли бы задать такой необдуманный вопрос, но если бы его и не задали, он бы сам поднял его. Люди всегда подозрительно относятся к человеку с шестьюдесятью миллионами долларов, и этот вопрос дал ему возможность рассеять эти подозрения.

Там, на телеэкране он быстро опустил глаза.

– Мне очень везло. Мой отец был одним из величайших строителей, которых видела страна. Он поддержал меня в начале. Я не был бы здесь без его помощи, доверия и любви. В прошлом году он умер, и ни одного дня не проходит, чтобы я не благодарил его и не тосковал по нему. У меня были кое-какие деньги от него и я их использовал, чтобы основать свою собственную компанию в Денвере, где я строил торговые центры и здания для офисов. Денвер – один из крупнейших городов в стране – процветающий, с обширными пространствами, богатый ресурсами и еще более богатый людьми, настоящими победителями, как их предки – пионеры, – и здесь у меня было время, которое я бы назвал временем бума. И Денвер принес мне удачу. Я сделал много денег и инвестировал их, в основном, в Колорадо, и теперь большая их часть остается здесь.

– В Тамараке, – нетерпеливо сказал ведущий. – Об этом вы, друзья, можете не знать, – обратился он к камере. – Для большинства людей Тамарак – это очарование, блеск, имена знаменитостей, но в последнее время он столкнулся с небольшими неприятностями и, кажется, мог быть продан. Так что, сенатор, тут вы пришли на помощь.

– К этому нечего добавить, кроме того, что моя семья владеет «Тамарак Компани», и все мы любим этот город так, что трудно выразить словами. Это наш истинный дом; наш духовный дом, можно сказать. Мой отец открыл его, когда это был маленький город-призрак, затерянный в горах, и превратил в место, известное во всем мире. И «Тамарак Компани», основанная моим отцом, пустила глубокие корни в жизнь города и его жителей. Однако, у всех компаний есть взлеты и подъемы. И с некоторых пор компания столкнулась с рядом проблем, которые беспокоили семью до такой степени, что уже начали подумывать о продаже как о выходе из положения.

– И мы знаем, что случилось потом, – сказал ведущий, – но вспомним о наших зрителях. Друзья, сенатор спас этот город в горах от того вида строительства, против которого каждый день борются экологи ради нашего блага. Расскажите об этом, сенатор.

– Строительство и разработка местности сами по себе не являются чем-то плохим, – мягко поправил его Винс. – Но необходимо это контролировать, потому что получится, как в случае с ребенком, который хочет съесть больше, чем может выдержать его желудок. Мы не должны покрывать асфальтом природные луга или что-то строить на них без самого тщательного изучения и ради оправданных целей. Я был против продажи «Тамарак Компани» и дал деньги, чтобы оставить ее нашей семье, потому что люди, которые хотели купить компанию, не питают уважения ни к земле, ни к истории города. Они хотели настроить здесь небоскребов и стоянок машин. Хотели построить скоростное шоссе с четырьмя полосами движения через всю долину, что увеличило бы степень загрязненности окружающей среды и разрушило бы естественную красоту, которую все мы ставим на первое место. У них не было программы защиты лосей, птиц, чистоты ручьев; они не подумали о живущих здесь детях, о семьях, преуспевающих здесь, о ценностях, дорогих для нас...

– Сенатор, – обратился к нему слуга, появившийся в дверях, – репортеры собрались внизу.

Винс отвернулся от телевизора и прошел через гостиную, поправляя галстук. Клара еще была в Денвере. Он сказал ей остаться там; все было под контролем. Она могла бы стоять рядом с ним на пресс-конференции, но это было необязательно. Пока. Человек недели. Хорошо, почему бы и нет? Есть много способов использовать это. Тогда-то Клара ему и понадобится.

Он остановился перед дверью в конференц-зал, который находился на нижнем этаже дома, где он жил, и подсчитал, сколько репортеров сидело на откидных стульях, поджидая его. Он ожидал, что придет человек сто: набралось около тридцати. Кто-то не выполнил свою работу. Мысленно Винс перебрал членов своей команды, определяя, кто бы это мог быть. Он же говорил им, как он хотел, чтобы этот факт был раздут, стал широко известен и вышел за рамки милой истории о чьем-то благотворительном даре частной коллекции произведений искусства или о закладке новой больницы. С телевизионным интервью и появлением в программе проблем не было: люди интересуются такими историями, и несколько телефонных звонков и писем вывели его на экран всей страны.

Но с прессой было туго; нужно было потрудиться, чтобы обеспечить себе то прикрытие, которое могла дать ему пресса.

Он встал на небольшое возвышение в конце комнаты, сияя, как благожелательный проповедник, пока вокруг него сверкали вспышки фотоаппаратов, взрывавшиеся фейерверком.

– Что я могу рассказать вам, чего вы еще не знаете?

– На что вы теперь будете жить? – выкрикнул кто-то.

Раздались смешки, но Винс ответил серьезно.

– У меня еще осталось немного моих собственных денег.

– Сколько?

– Какая у вас зарплата? – парировал Винс. Комната снова наполнилась смехом; он видел, что все они улыбаются, восхищаясь им, и, как он знал, завидуя ему. Это была ложь, у него еще были миллионы, помещенные в недвижимость и земельные участки, но знать об этом никому не нужно было.

– Немного, – твердо повторил он, и моя зарплата сенатора. И если моя семья захочет позаботиться обо мне в старости – он хмыкнул – я не стану отказываться. Но мы – семья. Мы всегда будем помогать друг другу, мы всегда будем родственниками. Об этом и речь.

В задних рядах Винс увидел восхищенное лицо в форме сердечка, обрамленное короткими светлыми волосами. Сара, подумал он. Ее зеленые глаза с восторгом наблюдали за ним. Маленькая Сара – как же ее фамилия? – из «Роки Маунтин Ньюс». Все время приезжает из Денвера, чтобы увидеть его.

– Сенатор, – обратился к нему репортер, – в этом случае возникают проблемы с налогами, а никто еще не говорил об этом. В вашем офисе сказали, что вы даете вашей семье эти шестьдесят миллионов долларов. Ведь на самом деле это не так?

– Не совсем так, – с улыбкой ответил Винс. – Вы абсолютно правы; если бы я вручил эти деньги моему брату, президенту «Четем Девелопмент», то он должен был бы заплатить налог на дарение; если бы я отдал их компании, она платила бы корпоративный налог. В любом случае он составил бы пятьдесят процентов. Вы знаете, что сейчас я не занимаюсь бизнесом, получая доход от правительства, но если я очищу свой банковский счет, чтобы помочь семье, я хочу, чтобы они могли использовать каждый цент. Так что это не будет прямой дар. Мой брат и юристы компании разработали положение о специальных льготных акциях «Четем Девелопмент Корпорейшн», которые мне и продают на мои шестьдесят миллионов долларов. Эти акции не дают права голосования, по ним не платят дивидендов, у них нет объявленной стоимости, я не могу продавать их или передавать без согласия Правления «Четем Девелопмент». Я называю это подарком.

– Неплохо, – одобрительно сказал репортер. – Хотя, вероятно, трудно было отдать все это. И никаких прав на шестьдесят миллионов долларов в акциях?

– Мы не требуем каких-либо прав, когда дарим подарки, если только нет особых условий, – мягко ответил Винс. – Я не выдвигаю условий, когда речь идет о семье.

– Сердечки и цветочки, – прошептал репортер своему соседу. – Ты всему этому веришь?

– Сенатор, что случилось с «Четем Девелопмент»? – спросил кто-то. – Основал компанию ваш отец, верно? И она была одной из самых преуспевающих...

– Да, и будет ею снова. У всех компаний есть свои взлеты и падения; «Четем Девелопмент» снова будет в первых рядах, где ей и надлежит быть.

– Хорошо, то же самое вы говорите о «Тамарак Компани», но что случилось?

– Ну, боюсь разочаровать вас, я не вникаю в подробности. Когда у компаний возникают проблемы, значение имеют многие факторы: менеджмент, клиенты, поставки, экономия, даже правительство Соединенных Штатов со своими постановлениями. Не имеет смысла выделять одну из причин; все в прошлом, а теперь у них есть деньги, они исправят положение и компания снова станет сильной. Они мне это обещали, и я им верю.

– Что-то слишком приторно, – тихо сказал один из репортеров сидевшему рядом фотографу. – Могу поспорить, мы слышим лишь десятую часть подлинной истории.

– Что вы думаете о руководстве? – спросил кто-то. – Ведь когда компания сталкивается с проблемами, в первую очередь ищут ошибки в управлении компанией. Не могли бы вы рассказать об этом немного больше?

– Совершенно не могу, – твердо сказал Винс.

– Хорошо, не могли бы вы рассказать нам что-нибудь о покупателе? Кто это был? В вашей статье, опубликованной вчера в «Нью-Йорк Таймз» вы даете оценку всему, что случилось бы с городом, если бы компания была продана, но вы не сказали, кто собирался купить ее. Кто это был?

– Были заинтересованы разные инвесторы, даже из такой далекой страны, как Египет, – ответил Винс, – но так как из этих предложений ничего не вышло, не думаю, что стоит называть их. Кроме того, – хихикнул он, – я резковато их критиковал.

– Это кто-то из тех, с кем вы знакомы?

Винс заколебался.

– Некоторых знаю, – он улыбнулся. – Больше я не буду тратить на них время.

– Сенатор, можете вы назвать нам какие-то имена?

– В этом нет необходимости, – он все еще улыбался. – Несчастье политика в том, что он должен держать рот на замке. Особенно, когда кругом люди.

Винс смотрел, как они снова рассмеялись.

– Как насчет Белого Дома? – спросил кто-то. – Расскажите нам что-нибудь об этом, сенатор.

– Хорошо, да.

Винс увидел, как все наклонились вперед, на одном дыхании. Он одарил их мальчишеской улыбкой, но в душе его клокотала ярость, с которой он каждый день просыпался и засыпал, так что она стала неотъемлемой частью его натуры. Но единственным человеком в зале, кто уловил это, была Сара, которая озадаченно смотрела на него.

– Множество людей – превосходных людей, патриотов – оказало мне честь, убедив принять участие в президентских выборах, выставить свою кандидатуру. И так как это люди, которыми я восхищаюсь и которых уважаю, то всерьез задумался над предложенной идеей. Как вы знаете, мы даже провели несколько регистрации избирателей, результаты оказались очень благоприятными. Однако, я решил не участвовать в выборах.

Аудитория оживилась. Снова засверкали вспышки фотоаппаратов, репортеры выпрямились на своих стульях.

– Как же так, сенатор? Что случилось? Вы собираетесь?.. Всего неделю назад вы... Имел ли когда-нибудь президент дело с...

– Если вы мне позволите объяснить, – сказал Винс, подняв руку. Его голос перекрыл шум в комнате и все вопросы стихли. – Народ Колорадо, лучший народ в мире, в чем убеждаешься, узнав его поближе, послал меня сюда, чтобы я работал на благо этих людей, которым обещал приложить все силы. Мне нравится эта деятельность, и думаю, им нравится, как я справляюсь с работой. Поэтому я остаюсь здесь, в Сенате. То есть, если в ноябре они скажут мне, что я могу остаться. Если же нет, то вернусь к строительству. В этом нет ничего зазорного, напротив, ничто не приносит большего удовлетворения, чем работа на благо своего штата и своей страны. Так что если избиратели этого большого штата проголосуют за меня, то вы еще долго будете видеть меня здесь. Вот и все, что я собирался сказать по этому поводу. Есть еще вопросы о моем даре семье?

– Сенатор, вы говорили с президентом? Сделал ли он что-нибудь...

– Я повторяю, что не буду говорить об этом.

– Но сенатор, этот последний сбор голосов избирателей, кандидаты отдали бы все на свете за такой список...

Винс покачал головой. Ярость клокотала в нем.

– Сенатор, не могли бы вы сказать, почему вы передумали? И до последнего времени вы знали, что представляете народ Колорадо, но было еще много разговоров о Белом доме среди ваших сотрудников.

– Они не согласовали это со мной, – ответил Винс. – Сара, – сказал он, увидев, что она подняла руку.

Ее голос прозвучал негромко, но отчетливо.

– Просила ли ваша семья, чтобы вы отказались от этой идеи?

– Что? Сара, повторяю еще раз: я не буду говорить о своем решении. Скажу только, что никто из моих родственников не стал бы просить меня об этом; они доверяют мне так же, как доверяют жители Колорадо. – Тихая волна смеха была ответом на его смешок. – И я доверяю им, поэтому и дарю шестьдесят миллионов долларов, чтобы они снова встали на ноги.

– Хорошо, о'кей, вернемся к этому, – сказал один из репортеров. – Как вы себя чувствуете, лишившись этих денег? Вам придется сменить в какой-то степени образ жизни, не так ли?

Винс ответил на это смешным анекдотом о том, как отец учил его уверенности в себе, когда он был мальчишкой, взяв его на охоту в Тамарак. Он никогда не охотился, и Итан тоже, но репортеры записали это: хороший человечный интерес. Он отвечал на их вопросы ровно тридцать минут, а потом повернулся к выходу.

– Ну все, достаточно. Я больше не могу говорить о самом себе. Только если вы не захотите спросить меня о моей работе в комитете или о счетах, которые я подписываю на благотворительные цели.

– Однако, мало кто смог бы последовать такому жесткому примеру, сенатор. Если вы передумаете насчет Белого дома, то на голову обойдете остальных уже на старте, вас трудно будет победить.

– Я сделал это не для того, чтобы обойти всех на старте. Я это сделал, потому что моя семья нуждалась в помощи, и я, благодарение Богу, был в состоянии оказать ее. Поэтому я чувствую сейчас такое удовлетворение. Хотя, должен признаться, я никогда не возражал против дружелюбной прессы.

Он улыбнулся, когда они одобрительно засмеялись, а потом снова стоял на возвышении словно в ореоле солнечного света, наблюдая, как они уходят. Это был величайший триумф, и Винс нес его, как корону, а в это время ярость разъедала его изнутри, и сверкающий образ Белого дома дразнил издалека будто огни гавани, которые он видел тогда в окно и ошибочно принял их за звезды.

Некоторые репортеры подошли к нему, покидая комнату, и сенатор сошел с возвышения, чтобы пожать им руки.

– Рад видеть вас, – сказал он им. – Надеюсь, до ноября мы еще часто будем встречаться.

– Я надеюсь, вы передумаете насчет Белого дома, – сказал последний репортер, обозреватель «Денвер Пост». – Нам нужны такие люди, как вы. Скажу одно: ваше переизбрание этой осенью – дело решенное; все это знают.

Затем они ушли. Кроме Сары. Она стояла в конце комнаты, сжимая в руках свой блокнот, не спуская глаз с Винса.

– Привет, – тепло приветствовал ее Винс. – Рад снова видеть тебя. «Роки Маунтин Ньюс» перевела тебя в Вашингтон?

– Нет, я хотела бы, чтобы так было. Я приехала сама, сенатор. Не верится, что кто-то может совершить такой удивительный поступок; вы ведь знаете, сколько вокруг говорят о жадности и эгоизме, а тут я прочла о вас, помните, вы беседовали со мной в Денвере недели две тому назад...

– Помню. Я еще сказал, что мне понравилось наше интервью.

Она вспыхнула.

– Прошу прощения за тот вопрос, я не знала, что он расстроит вас.

– Он не расстроил меня, – мягко ответил Винс. – Я просто удивился. Почему ты спросила об этом?

– Ну, все, что касается вашей семьи, мне было интересно узнать... Могу я спросить вас кое о чем?

– Конечно, – сказал Винс, и они сели на откидные стулья.

Сара открыла блокнот на чистой странице.

– Если ваша семья попросит вас о помощи, станете ли вы давать им советы или когда-нибудь вернетесь и будете снова работать вместе со своими родственниками?

– Нет, – резко ответил Винс. Потом постарался смягчить. – Сенаторы не занимаются бизнесом, Сара, даже в своей собственной семье.

– Да, конечно, я знаю, но когда-нибудь вы можете решить вернуться к ним, разве не так? Я хочу сказать, после того, как вы продали свои акции в «Четем Девелопмент» перед отъездом в Денвер...

Винс нахмурился.

– Откуда тебе это известно?

– Это было в одном из старых номеров «Роки Маунтин Ньюс». Это составило ваш стартовый капитал для основания «Лейк Форест Девелопмент» и строительства вашего первого торгового центра. Я покопалась в старых газетах и прочла все об этом. Ваш партнер рассказал репортеру, что начинали вы в Чикаго, а потом продали свои акции, вернув их семейной компании, потому что хотели основать собственную компанию. Я подумала, замечательно было сделать это по своей воле. А теперь, когда вы совершили такой невероятный поступок для блага семьи, они могли бы попросить вас вернуться и, может быть, отказаться от выдвижения своей кандидатуры на президентских выборах.

Винс слегка покачал головой.

– Прежде всего, Сара, я никогда не оставлял семью в полном смысле слова. И сейчас, отдав ей деньги, я сказал, что деньги принадлежат им, моим родным, так же, как и компании, а мое место здесь, в Сенате.

– А вы не были рассержены этим?

– Рассержен? – Винс пристально посмотрел на нее. – Почему ты думаешь, что я был рассержен?

– Ну, я могу и ошибаться; но вы сжали кулак и... извините, это глупо, забудьте, что я сказала.

– Нет, я хочу услышать это, – возразил Винс. – Я сжимал кулак и что еще?

– Ваше лицо было... жестким. Как будто вы стиснули зубы.

– Хорошо. – Винс улыбнулся. – Наблюдательная молодая дама. Ты станешь замечательным репортером, если сохранишь это качество. Ты права, Сара, я стискивал зубы, но не от злости. Я все еще нервничаю перед толпой – говорить о себе, как о дураке, это нас всегда задевает – а сегодня вечером было еще хуже, чем обычно, потому что я терпеть не могу, когда меня выставляют каким-то святым. Большинство людей помогает своим семьям, но не такими денежными суммами, так что никто не обращает на это внимания. Я чувствовал себя неудобно, оказавшись выделенным, как особенная личность, это ты и заметила. Я считал, что хорошо прячу свое настроение от окружающих; с тобою надо быть поосторожнее.

Сара снова покраснела.

– Спасибо, – сказала она. – Я очень ценю вашу честность.

– А я – твою.

Винс заглянул в горящие глаза Сары и ощутил прилив желания. Такое милое дитя, красивое и преданное. Чистота ее кожи соответствовала мягкости ее губ, груди были маленькими, а плечи слегка покатыми, как будто она наклонялась к нему. Она могла бы стать более чем приятным развлечением, как ему показалось вначале; она могла бы стать его подружкой, его ученицей, его партнершей. Его. Всегда ожидающей его, желающей понравиться ему. Сара была бы его развлечением, единственным, в чем он мог бы быть уверен в этом мире, вдруг оказавшемся полным ловушек.

И она была репортером. Она могла бы быть выразителем его идей, помогла бы ему создать семейный фонд, начало которому он положил сегодня. «Я надеюсь, вы передумаете насчет Белого дома, сенатор, нам нужны такие люди, как вы». С помощью Сары он мог бы вернуться на этот путь; с любящей Сарой, готовой выполнить все его желания; стремящейся сделать его счастливым, он мог бы добиться почти всего.

Винс посмотрел на часы.

– Знаешь, – задумчиво сказал он, – сегодня вечером я собирался пойти на какую-нибудь модную вечеринку, но мне хочется покоя после всей этой кутерьмы. Ты поужинаешь со мной, Сара?

– О, да, я была бы рада... Но ваша жена...

– Она в Денвере. Она проводит там много времени, ее семье нравится это. А как мы знаем, семьи на первом месте. – Он встал и протянул ей руку, улыбаясь посмотрел в ее блестящие глаза, подавив свою злость. – Я поведу тебя в одно из моих любимых мест, где никто не обратит внимания на...

– Привет, Винс, мне сказали, что ты здесь, – объявил Кит, входя и коротко приветствуя их. Он пристально посмотрел на Сару, протянул руку, – Кит Джакс. Надеюсь, не помешал. Я племянник дяди Винса.

– О, – сказала Сара.

Ее лицо было смущенным, когда она пожимала его руку, ей хотелось взять у него интервью, чтобы побольше узнать о Винсе, но еще больше она хотела пойти ужинать с Винсом, только он и она, в одно из его любимых мест. Она надеялась, что Винс не пригласит Кита присоединиться к ним, и взглянула на него выжидательно.

Лицо Винса было бесстрастным.

– Я звонил тебе последние пять дней.

– Меня там не было, – усмехнулся Кит. – Но думаю, тебе это уже известно. Я подумал, будет чудненько прокатиться сюда, знаешь, как бы попутешествовать по Америке.

– Вы из Тамарака? – спросила Сара.

– Сара, – обратился к ней Винс. Он взял ее под руку и отвел немного в сторону, понизив голос. – Не могла бы ты подождать меня в вестибюле? Я должен поговорить с Китом несколько минут, а потом мы пойдем ужинать. Извини, но он проехал весь этот путь на машине и надо уделить ему внимание.

– Конечно, – сказала Сара. Она посмотрела Винсу в лицо, надеясь узнать больше. – Кажется, он очень рад оказаться здесь. Наверное, он вас очень любит.

– Надеюсь, что это так. – Винс легонько подтолкнул ее к двери. – Через несколько минут я буду в вестибюле.

И проследив, чтобы она ушла, повернулся к Киту.

– Что это ты вдруг уехал, не предупредив меня? Когда я звоню, то рассчитываю застать тебя там.

– Ну, извини, дядя Винс. Я что хочу сказать, мне в голову пришла мысль, знаешь, ну я и сорвался, в спешке.

– Ну, а теперь разворачивайся и возвращайся обратно в спешке. Завтра. – Винс вынул ключи. – Я позвоню швейцару и скажу, чтобы он впустил тебя. Увидимся за завтраком. Я хочу поговорить с тобой до твоего отъезда.

– Ничего, если я останусь здесь? То есть самому-то тебе не нужно место с этой, ну знаешь, дамочкой? Нет, Думаю, не нужно, ты слишком умен в таких делах. Полагаю, гораздо безопаснее пойти к ней.

– Заткнись, – обрубил Винс. – И постарайся завтра быть на ногах рано утром, мы завтракаем в шесть тридцать. Сразу после этого ты уедешь.

– Нет, послушай, ты не понял, дядя Винс. Я не собираюсь возвращаться. Я имею в виду, что приехал сюда. У меня в машине Ева и весь наш, знаешь, багаж. Все. Я собираюсь работать на тебя, ты знаешь, делать все, что тебе нужно, в качестве твоего главного помощника, о чем мы договаривались, помнишь? Ведь это я проворачиваю гору работы, но газеты ничего обо мне не знают. Ты же знаешь, я не стремлюсь к известности и ко всему такому, знаешь, это для тебя, ты это потрясающе умеешь; а я хочу всего лишь принимать участие во всем этом, помогать народу Колорадо и стать как бы... незаменимым.

И снова Винс почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Ужасное чувство потери контроля, самое худшее для него, овладело им.

– Что ты рассказал им? – резко спросил он. Кит удивленно взглянул на него.

– Кто?

– Лео. Чарльз. Анна.

– Чарльз? Когда? Я не видел его с Рождества. Анна и Лео приходили ко мне в офис с кучей дурацких вопросов, знаешь, о динамите, взорванном над дренажной траншеей, об аварии на фуникулере, но я только слушал, и ничего не сказал. Ах, нет, сказал, я сказал, что в день аварии был с утра в постели с Евой и мы хорошо проводили время, и она, знаешь, запомнила это.

– Это все, что ты сказал?

– Да, конечно, само собой. Я не дурак, Винс. Если бы я им был, то ты не захотел бы, чтобы я стал твоим помощником. Слушай, я знаю, что тебе нужно, Винс. Тебе нужны такие люди, как я. То есть, ты много говоришь о том, кто стоит у тебя на пути и что ты сделал бы в этом направлении, от кого бы ты избавился, ты знаешь, но никогда не делаешь. Так ведь? Я считаю, тебе не хватает характера, Винс. Болтать ты горазд, но на этом все кончается. Так что неплохо иметь меня под рукой, верно? А я собираюсь все время быть под рукой, можешь не беспокоиться, я никуда не денусь. – Он позвякал ключами. – Долго мы у тебя не пробудем, я хочу сказать, обременять тебя не станем, найдем себе жилье в ближайшее время. Ну, нам потребуется помощь, знаешь, купить что-нибудь, знаешь, всего лишь взаймы, но это все. Ведь я буду получать хорошую зарплату, так что смогу вернуть тебе долг и, знаешь, мы не будем обузой для тебя или что-нибудь еще в этом роде. Скорее мы станем партнерами. Ты знаешь.

Винс молчал, мысли теснились у него в голове. Он знал, что ему придется иметь дело с Китом; просто не было времени подумать об этом раньше. А теперь он оказался здесь и думает, что останется навсегда. Осел; конечно, он здесь все время не будет. Винс избавится от него, когда сочтет нужным. «Я использую его какое-то время, – подумал Винс, – но если Кит думает, что приклеился ко мне до конца жизни, то он круглый дурак. Никто не смеет шантажировать меня, нужно лишь выбрать верный момент и действовать. Осел. Он не знает, что я могу сделать. Еще никто не знает, что я могу сделать».

Он смотрел мимо Кита, как будто того не было. «Я позабочусь о нем, когда придет время. Я позабочусь обо всех, кто стоит у меня на пути. И Сара на моей стороне. Сара поможет мне все вернуть».

– Хорошо, – сказал Кит, видя, что Винс молчит. – Пойду, скажу Еве, что все в порядке, а то она беспокоилась, все ли будет нормально. Я ей сказал, что все будет хорошо, но ты знаешь, как женщины беспокоятся. Я ей сказал нам не о чем беспокоиться не только сейчас, но и в дальнейшем. Я считаю, это будет отлично, Винс, знаешь? Ты и я. Все, что тебе потребуется, я все сделаю. Можешь положиться на меня. Я твой, Винс. Навсегда.

Стоя снаружи, Сара услышала, что Винс идет к двери, и побежала вверх по лестнице. Она была очень возбуждена и опечалена одновременно. Она испытывала глубокое чувство потери от того, что Винс Четем не был таким, каким она его считала. Конечно, это могло быть вызвано тем, что он не любил своего племянника, но Сара подумала, здесь таилось нечто большее. Она поняла, что услышала о настоящем Винсе Чегеме за последние двадцать минут больше, чем на всех его пресс-конференциях, во время ее интервью с ним и из газетных статей, которые она прочла. Именно то, что все было сложнее, чем казалось, и возбуждало ее.

«Как увлекательно», – думал репортер в душе Сары, репортер настороженный, озадаченный, энергичный и любопытный. Она была так взволнована, что ей пришлось приказать самой себе успокоиться пока Винс не пришел, чтобы поехать с нею ужинать. Сара не знала точно, что же таилось во всех этих намеках и пикантных подробностях, которые она услышала, но судя по всему, история о сенаторе, подарившем шестьдесят миллионов долларов своим родственникам, потому что он щедр и любит свою семью, может быть гораздо более сложной, чем могло показаться на первый взгляд.

«Или это не одна история, – подумала Сара. – А целый ряд историй. Может быть здесь есть материал для одной из этих книг-расследований, которые всегда пишут репортеры. Чтобы проследить все обстоятельства, связанные с сенатором и его семьей, потребуются месяцы, может быть, даже годы. Она даже не знала, что искала, но все было в порядке; одно всегда влечет за собой другое. И неважно, сколько это продлится, времени у нее много. И еще у нее есть то, за что ее всегда хвалил босс: у нее очень, очень много терпения.

Она вынула из сумочки зеркальце, наложила на губы свежий слой помады и причесалась. «Это может быть ее будущим, – подумала она, скромно сложила руки на коленях и стала ждать Винса.

ГЛАВА 23

В аэропорту Луксора Джош ждал приземления самолета Анны.

– Я так рад, что ты здесь, – сказал он, взяв обе ее руки в свои. – Как долго длились эти три недели.

– Очень долго, – ответила Анна.

Как ни была она занята в Лос-Анджелесе, подгоняя запущенную работу и пытаясь сделать часть на будущее, чтобы поехать в Египет, все равно ловила себя на том, что поднимала глаза от бумаг и смотрела в окно, мечтая о встрече с ним. И она встрепенулась от радости, когда направляясь к зданию аэропорта от самолета увидела, что он ждет ее. Наверное, это частично вызвано необычностью места, подумала она, разглядывая невзрачный аэропорт. Это было маленькое, одноэтажное строение, где все теснились в одном помещении: туристы, столпившиеся вокруг своих гидов, бизнесмены в костюмах и галстуках, некоторые в тюрбанах, солдаты в помятой униформе, охранники, медлительные работники аэропорта и иностранные гости, которые знали, куда идти и сразу же направлялись к выходу. Анна посмотрела на Джоша, высокого, уверенного в себе, с волевым лицом, которое больше не казалось ей жестким, и поняла, что необычность места здесь ни при чем.

– Я рада, что я здесь, – сказала она.

Джош взял ее дорожную сумку и сумку, которая висела у нее на плече.

– У тебя еще есть багаж?

– Нет. – Она улыбнулась, видя его удивленно поднятые брови. – Ты мне сказал, что все будет очень просто.

– Да, сказал. – Он улыбнулся. – Мне нравится, как ты путешествуешь. Так же как я, это все упрощает.

Они прошли мимо толпы, нетерпеливо ожидавшей, когда разгрузят багаж, и прошли к машине Джоша.

– Поздно вечером мало что можно увидеть, – сказал он. – Днем мы осмотрим все, что ты захочешь.

– После того, как побываем в гробнице, – заметила Анна. – Я привезла твои письма и рисунки. Трудно поверить, что наконец-то я здесь.

Она увидела из машины россыпь огней, и почувствовала странное чувство спокойного возбуждения. До сих пор Анна всегда путешествовала одна, со своим собственным рвением и со своими собственными планами, и направляясь на встречу с Джошем, была полна сомнений. Но в сумке находились его письма, и она перечитывала их, пересаживаясь с самолета на самолет в Лондоне и потом в Каире, пока, наконец, не добралась до Луксора. Его вызвали в Египет на следующий день после ее отъезда в Чикаго, чтобы повидать Чарльза, и с того времени каждый день он писал теплые, дружеские, уклончивые письма, переполненные энтузиазмом по поводу того, что обнаруживалось в гробнице по мере ее неторопливой расчистки. И каждый раз он убеждал ее приехать в Луксор и разделить его радость и переживания, а она находила все меньше причин для отказа. И теперь Анна была здесь. Машина ехала по скудно освещенной улице с отелями по одной стороне и прогулочными катерами вдоль набережной – с другой, чувствовала возбуждение от того, что оказалась в месте, не похожем на те места в Европе, где она уже бывала, и разделяла чувства Джоша по поводу его большого открытия, о котором все еще писали газеты всего мира. Сидя рядом с ним, женщина была спокойна, бесстрашна и полна ожидания.

– Отель «Винтер Палас», – объявил Джош, подъезжая к квадратному зданию с освещенным фасадом. – Мы можем поужинать в одном из кафе поблизости, если ты голодна.

– Я не хочу есть, спасибо. Стюард на самолете из Лондона посоветовал мне посетить один ресторан в Каире, а у меня было так много времени между рейсами, что я поужинала там.

– Какой ресторан?

– «Махфуд».

– Один из моих любимых. – Он разочарованно улыбнулся. – А я-то представлял себе, как веду тебя по странным, мрачным улицам египетских городов. А ты, оказывается, очень хорошо справляешься сама.

– Я это делала долгое время, – сказала она вдруг ставшим холодным голосом. Она вышла из машины и подождала, пока Джош возьмет ее сумки с заднего сиденья машины. Они зашли в вестибюль отеля и Анна заполнила формуляр, который ей протянул администратор. – Мы поедем рано утром?

– В семь, если тебе подходит. Завтрак в шесть тридцать.

– Отлично. – Она отдала формуляр администратору вместе со своим паспортом и кредитной карточкой.

– Мы рады принять вас у себя, мадам, – сказал тот на безупречном английском, безо всякого любопытства, и протянул ей ключ. – Из вашей комнаты открывается вид на Нил. Надеюсь, вам будет удобно.

– Спасибо. – Она повернулась к Джошу. – Можем мы выпить кофе? Я, правда, не хочу есть, но я почти не спала со вчерашнего дня, а запираться в гостиничном номере просто немыслимо, по крайней мере сейчас.

– Хорошая мысль, – сказал он. Попросил администратора отнести багаж Анны в ее комнату, и они снова вышли на мягкий ночной воздух.

– О, а так будет нормально? – спросила Анна, посмотрев на свои брюки из тонкой шерсти. – Я привезла юбку, если понадобится.

– Ты великолепна, – ответил Джош. На ней были темно-серые брюки со светло-серой шелковой блузкой, открытой у шеи, чтобы было видно серебряное ожерелье, и красный кожаный блайзер. После четырнадцатичасового перелета в трех самолетах ее одежда не измялась, и она не выглядела бледной от усталости, как многие путешественники, облетевшие полсвета, – В самом деле, ты прекрасно выглядишь. Иногда возникают проблемы, если здесь женщины носят очень короткие юбки или платья с низким вырезом, или шорты, но сейчас это уже уходит; им слишком нужны доллары туристов, чтобы отворачиваться от приезжих. Ты была бы удивлена, узнав, как здесь много похожего на Тамарак.

Они пошли в сторону от отеля мимо людей, сидевших за чашечкой кофе в крошечных кафе на открытом воздухе с тремя-четырьмя столиками, мимо групп людей, усевшихся по-турецки, скрестив ноги, прямо на тротуар и покуривавших кальяны. К ним подбежал ребенок с протянутой рукой, девочка, очень хорошенькая, с пестрым шарфом на голове и в длинной цветастой юбке.

– Бакшиш, – попросила она. Девочка приноровилась к их шагу, сунулась к ним, преграждая путь протянутой рукой. Рядом стояла ее мать, закутанная в черное, с мрачным видом наблюдая за происходящим. – Бакшиш, – повторила девочка. – Бакшиш.

– Нет, – сказал Джош.

– Бакшиш, – настаивал ребенок, как будто не слыша. Ее глаза казались пустыми, смотрели на них, но не видели.

Джош опустил глаза.

– Нет, – сказал он.

Таким голосом родители говорят с детьми. Девочка отвернулась безо всякого признака разочарования и перешла на другую сторону улицы, высматривая, к кому еще можно пристать. Мать пошла за ней.

– Я могла бы дать ей что-нибудь, – сказала Анна.

– Я тоже, – ответил Джош. – И тогда вокруг нас их оказалось бы человек пятьдесят. А завтра еще пятьдесят, и еще, и еще. Они смышленые и забавные, очень обаятельные и прекрасно умеют обходиться с туристами. Первое время, проходя здесь, я опустошал свой бумажник. Потом научился говорить «нет». Пойдем через рынок.

Они прошли по короткой аллее и вдруг оказались среди шума и запахов рынка, закрывающегося на ночь. Продавцы по обеим сторонам улочки переносили свои товары в миниатюрные сарайчики, которые, вероятно, запирались: бочонки со специями, тюки одежды, блузы и рубашки галабия развешанные на стойках, плотно скатанные ковры, прилавки с пресс-папье в виде скарабеев и с маленькими резными фараонами, предназначенными для продажи туристам. Другие готовились вывозить с рынка огромные телеги с остатками непроданных фруктов и овощей, а пекари переставали топить свои печи и закрывали лавочки. Дети в школьной форме гуляли взявшись за руки, перешептываясь и хихикая. Женщины, закутанные в черные или темно-красные одежды, делали последние покупки, удерживая на головах высокие плетеные или пластмассовые корзины. Туристы фотографировали друг друга, позируя рядом с осликом или с прилавком, заваленном грудами трав, еще не убранных торговцами.

Анна смотрела по сторонам, радуясь колоритности, лирической ритмичности арабского языка, звонким голосам детей, запахам специй и кофе, хлеба и спелых фруктов, шерсти и пыли, и пробивавшемуся сквозь все это цоканью копыт лошадей, впряженных в легкие открытые коляски, которые курсировали по соседним улицам, и непрестанным гудкам машин. Водители так наслаждались шумом, что чувствовали бы себя приниженными, если бы не внесли в него свою лепту.

– Перейдем дорогу здесь, – сказал Джош. Он взял ее за руку. – Держись ко мне поближе, переходить улицу – здесь настоящее искусство.

Они подождали, пока образуется просвет в потоке машин, несущихся с выключенными фарами, завывая клаксонами, и перебежали на противоположную сторону, обогнув две машины и коляску, которую тянула резвая лошадка.

– Проворные ноги и случайная предрасположенность к долгой жизни помогут тебе перебраться через любую улицу в Египте, – сказал Джош. – Хотя Луксор – это легкий ветерок по сравнению с Каиром.

– И Римом, – добавила Анна, и оба они засмеялись. Теперь было спокойнее, они находились на широкой набережной, идущей вдоль берега Нила, пересекавшего город. Анна смотрела на десятки катеров стоявших тесно один к другому у причала.

– Их всегда так много? – спросила она.

– Летом, когда становится слишком жарко для туристов, не так много, а зимой все они в работе, почти две сотни выше и ниже по течению Нила. Я еще помню время, когда их было всего четыре, всего год назад.

Разноязыкая речь доносилась с палуб катеров, где мужчины в темных костюмах и женщины в шелковых платьях сидели за столиками и пили прохладительные напитки и кофе. С некоторых прогулочных катеров доносилась музыка: французская певица, немецкий джаз-оркестр, итальянский тенор, американский исполнитель в стиле кантри – все смешивалось с арабской музыкой города. Анне казалось, что они с Джошем совершенно одни: двое американцев в Луксоре, в Египте, отделенные от туристов на их катерах, от рынка, от культуры. Как будто они находились вдвоем в маленьком магическом круге, закрывшем их от окружающего мира.

– Сюда, – сказал Джош, корда они подошли к каменным ступенькам лестницы.

Ступеньки вели на берег реки, к прогулочным катерам. Но на полпути находилась широкая площадка с кафе на открытом воздухе, откуда слышалась громкая арабская музыка и чувствовался острый аромат кофе по-турецки.

– Ловлю тебя на слове, – напомнил он. – Это «гава», здесь подают только кофе. Если ты передумала, то чуть подальше внизу есть одно хорошее место, где мы можем получить ужин, но не кофе. Выпить кофе вернемся сюда.

– Нет, здесь чудесно, мне нравится, – сказала Анна. Она села за маленький круглый столик, покрытый клетчатой скатертью, и стала изучать оживленные группы людей за другими столиками, пока Джош ходил за кофе. Он принес чашечки с кофе, поставил их на стол и сел, придвинув свой стул поближе к Анне, чтобы можно было слышать друг друга в шуме.

– Это новое чувство, – сказал он. – Обычно, когда я брожу по Луксору, то рядом со мной местные жители, друзья, они, как камуфляж. Но сейчас мы двое, так очевидно похожие на американцев, никто нас не заметит, и куда бы мы ни пошли, мы отделены ото всех, Даже от тех американцев, что сидят на прогулочных катерах рядом с нами. У них есть их катер, их гид, их группа, а у нас есть наши ноги, машина и мы двое. Я долго чувствовал себя рядом с тобой, но это другое, как будто мы на нашем собственном острове, и никто не может дотронуться до нас. А ты это чувствовала?

Анну захлестнуло настоящее счастье. Она хотела прикоснуться к Джошу, положить руку на его руку и поблагодарить его за то, что он с нею и видит мир так же, как она. Но она не смогла это сделать, и ее рука осталась лежать на колене.

– Я думала то же самое на набережной, – ответила она. – Магический круг.

Джош улыбнулся.

– Мне это нравится больше, чем остров.

Запахи крепкого кофе, табака, сладкого дыма кальянов обволакивали их. Они накатывали и отступали с волнами сонливости, одолевавшей Анну, то уходя, то возвращаясь. Она отхлебнула кофе.

– Я расскажу тебе, что произошло со времени моего последнего письма? Это кажется таким далеким, как будто пытаешься вспомнить книгу, прочитанную давным-давно, но я попробую.

– Да, расскажи мне, – сказал Джош. – Потом мы забудем это, по крайней мере, пока мы здесь.

– Мне бы хотелось этого, – призналась Анна. – Я хотела бы забыть многое из того, что случилось после Рождества. – Она помолчала. – Ты знаешь о газетных статьях о Винсе.

– Я читал только ту, что ты мне прислала из «Таймз». Полагаю, что печаталось по всей стране.

Женщина кивнула.

– И по телевидению, – и покачала головой. – Нам никогда не приходило в голову, что он может превратить это в один из своих величайших триумфов.

– Но семье ведь все равно, не так ли? – спросил Джош. – Если он несет ответственность хотя бы за половину того, что, как мы считаем, сделал, его унижение могло бы доставить удовлетворение, но у нас нет доказательств, чтобы убедить его или кого бы то ни было, поэтому, наверное, самое важное, что у Чарльза есть деньги, а у семьи – Тамарак.

Они замолчали.

– Да, – сказала Анна. – Я бы хотела, чтобы его не было в Сенате, но...

– Но ты не об этом думала, – заметил Джош.

– Нет. Он воплощенное зло. И ужасно видеть, что плохие люди всегда взбираются наверх, всегда находят способы обернуть к своей выгоде все, что бы они ни делали, неважно, насколько это было отвратительно.

Джош не спросил ее, почему она сказала «всегда». Он подумал, что догадывается, но не мог сказать ей об этом или утешить, слыша печаль в ее голосе; он ничего не мог сказать, пока Анна не доверится ему. И вместо этого небрежно сказал:

– Но ведь он не взобрался наверх? Он потерял свое состояние и шанс стать президентом, а мне кажется, этими двумя вещами Винс дорожил больше всего.

Анна кивнула.

– Конечно, – спокойно ответила она. Ее голос почти перекрыла музыка. Женщина отхлебнула кофе. – Давай посмотрим, что еще случилось. Чарльз беседовал с несколькими кандидатами на пост вице-президента «Четем Девелопмент»; он не пытается избавиться от Фреда, но говорит, что хочет создать ему мощный противовес. Думаю, если он осуществит удачный проект, то удалится от дел. А потом, мне кажется, переедет в Тамарак. Не потому, что он хочет быть Итаном Четемом, а потому что там у него семья, а в Чикаго у него ничего и не остается. Что еще? Я написала тебе, что комиссия транспортного управления закончила расследование, сделав вывод, что имел место факт вредительства, но не найдя виновного. Всем это не нравится, но больше они ничего не смогли сделать. Тайлер держит расследование открытым, но ни у кого нет надежды, что будет найден тот, кто сделал это. Самое лучшее, – это отчет Халлорана, где тот написал, что компания осуществляла тщательное, высокопрофессиональное техническое обслуживание по программе, которая не дала бы сбоев, если бы не было вредительства. Лео использует это заявление в серии новых информационных листков, он надеется спасти оставшееся от сезона время. Думаю, ему это удастся. Гейл сказала несколько дней тому назад, что ассоциация курортов уже зарезервировала места.

– А Робин и Нед не расстраиваются, что вдруг им придется уезжать из Тамарака – сказал Джош.

– Нет, – засмеялась Анна. – Они планируют устроить праздник в честь нашего возвращения. Они очень возбуждены. Кажется, в городе думают, что благодаря Лео они избавлены от небоскребов и неоновых огней, поэтому все Кальдеры герои, а в школе, значит, это – Нед и Робин. Больше нет речи о драках для доказательства того, что они живут там. – Она помолчала, вспоминая, как Робин льнула к ней в последний вечер, который Анна провела с ними. – Робин сказала мне, что с тех пор, как я вернулась, ее семья стала больше. Все родственники раньше приезжали только в гости, а теперь приезжают чаще и остаются дольше. Как будто, – голос Анны стал тише и Джош наклонился к ней, чтобы услышать ее слова, – все живут там.

? Это верно, – сказал Джош. – Они привыкли избегать друг друга. Они не знали, как быть семьей, им нужен был кто-то, чтобы соединять их. Прежде это был Итан, когда был жив. А теперь ты.

– И Тамарак, – добавила Анна. – Я думаю, теперь они чувствуют, после того, как почти потеряли его, что это их дом и место, где можно найти мир и покой.

Какое-то время они сидели молча. Ничто, казалось, не находится дальше от пыли Древнего Египта, чем Тамарак, укрытый сверкающими снегами под ясным голубым небом, но оба они видели Тамарак. Место, где можно найти мир и покой. Их глаза встретились. Есть много мест, где можно чувствовать покой.

– Еще кофе? – непринужденно спросил Джош. Сердце у него сильно билось. Он чувствовал, что все, к чему он стремился, чего хотел, сосредоточилось в этом многолюдном, трепещущем городе, и все, о чем он когда-либо мечтал, соединилось чудесным образом совсем недавно. «Семь месяцев, – подумал Джош. – С августа, когда я впервые сидел в кабинете Анны, до этого вечера, когда мы сидим здесь, в магическом круге».

– Да, пожалуйста, – сказала Анна.

Она сидела очень тихо, как будто боясь разрушить чары.

Он принес еще две чашки кофе и сел рядом с нею, так что его рука касалась ее руки.

– Мы покончили с новостями, или есть еще что-нибудь?

– Кит уехал, – ответила Анна. – Оставил записку на столе у Лео недели две тому назад, что хочет посмотреть мир, и решил, мол, Лео потерял веру в него. Я не верю ни единому слову, догадываюсь, он поехал к Винсу, просить работу в Вашингтоне, и он ее получит; наверное, они тесно связаны друг с другом. Лео рад, что он уехал, хотя ему было неловко рассказывать об этом Мэриан; ей нравилось, что сын работал там.

– Мэриан знает Кита так же хорошо, как Фреда, поморщился Джош. – Кажется, она примирилась с ними обеими, принимая все, как есть. Это как Уильям со своими письмами, которые никогда не приносят результатов, и Нина с ее многочисленными мужьями, люди составляют для себя образ и следуют ему; очень трудно заставить их отступить от этого. Вот Чарльз сумел измениться, судя по тому, что ты мне рассказала. Я еще не слышал, кто смог освободиться от той жизни, которую вел при Винсе.

Анна молчала, чувствуя руку Джоша на своей руке. «Мой отец и я, – думала она, – мы освобождаемся от той жизни». Но знала, что не освободится окончательно, пока не расскажет Джошу о своем прошлом. Без этого они не могли быть вместе. «Я должна позволить ему разделить это со мной, – подумала женщина, – как он хочет, чтобы я разделила с ним его работу. Разделить все. Плохое и хорошее. Но волна сонливости сразу же накрыла ее, и она почувствовала, что глаза закрываются. Завтра. Или послезавтра. Еще много времени».

– Ну, хватит, тебе нужно поспать, – решительно заявил Джош. – Мы можем отложить поездку к гробнице на день, если ты не хочешь вставать рано.

– Нет, я хочу поехать завтра. Начать с завтрака в шесть тридцать. Мне здесь так хорошо, Джош. Как чудесно чувствовать себя частью странного города, сидеть в кафе и пить кофе с местными жителями.

– И их музыкой, – сказал Джош. Оба они засмеялись в то время как звон цимбал взорвал воздух вокруг них.

Об этом и думала Анна, ложась спать в своем номере: их дружный смех. «Спокойной ночи, Джош», – сказала она про себя, как сказала ему это в лифте. «Хороших снов», – прозвучал его ответ в ее памяти, он сказал это, когда женщина направлялась в свою комнату. – «Завтра у нас будет изумительный день».

«У меня сегодня был изумительный день», – подумала она и улыбнулась.

Казалось, вокруг гробницы возродился к жизни маленький городок. Бесплодная долина, зажатая между коричневыми холмами, была запружена грузовиками и разными машинами, складными столами и стульями, корзинами для упаковки, горами инструментов, прожекторов мощных фонарей, отдельными частями строительных лесов, ящиками с продуктами и бутылками с водой, вооруженными египетскими солдатами, рабочими, журналистами и фотографами, археологами, помощниками, официальными представителями правительства и небольшой группой почетных гостей. Все они двигались в облаке пыли под ослепительным солнцем. Анна вспомнила слайды, которые Джош показывал ей, где долина предстала тихой и молчаливой, такой заброшенной будто находилась на краю света, и она не могла поверить, что это было то же самое место.

– Мне бы хотелось, чтобы ты увидела это место каким оно было, когда мы первыми пришли сюда, ? сказал Джош, наблюдая, как Анна воспринимает оживленную сцену. – Но честно говоря, у меня такое чувство, что именно так выглядело это место, когда жили и умирали фараоны. Здесь всегда были рабочие, выкапывавшие новые гробницы, художники, расписывавшие их, и другие рабочие, доставлявшие в гробницы сокровища и предметы обихода, которые потребуются фараону в иной жизни. Они работали в две-три смены, поэтому постоянно были люди, приходившие и уходившие. Не знаю, оставалась ли долина пустынной больше, чем на короткие промежутки времени, пока эпоха фараонов не закончилась. А после них, даже раньше, появились грабители гробниц. Давай войдем?

Они начали длинный спуск по грубым каменным ступеням. Рабочие вбили примитивный поручень в каменную стену с одной стороны, но Анна хотела войти в гробницу, как впервые это сделал Джош и не пользовалась им. Сверху были закреплены лампы, бросавшие резкие тени на камень, так что Анне показалось, будто она роет ход к центру земли. Поэтому, когда Джош встал перед входом в первую комнату и пропустил ее вперед, женщина вошла и застыла в изумлении.

Комната сверкала яркими цветами: огромные лампы освещали яркие, нетронутые временем краски, которые сохранились в сухом воздухе и в полной темноте. В окружении этого буйства красок и рисунков Анна больше не слышала разговоров, доносившихся из других комнат, как будто они с Джошем оказались одни, вне времени. Завернув рукава рубашек из-за удушающей жары, время от времени они пили воду из бутылки, которую взял наверху Джош, и медленно ходили вдоль стен, запрокинув головы рассматривали нарисованные фигуры в натуральную величину и миниатюрные изображения. В то время как они продвигались, останавливаясь, чтобы разглядеть рисунки, Джош рассказывал Анне содержание изображенных сцен и истории, которые стояли за этим, а также историю сокровищ, расставленных вдоль стен, и других, еще не разобранных и оставленных там, где их нашли. Она слышала только его голос, величие этой гробницы принадлежало ему. Он нашел ее и открыл миру и говорил о ней, как будто это был альбом семейных фотографий.

– Мы фотографируем каждый предмет, – рассказывал Джош, – записываем его описание, присваиваем ему каталожный номер, заворачиваем и укладываем в корзину, потом поднимаем на поверхность, грузовиком доставляем до Нила, где все грузится на катер и отправляем по реке в Каирский Египетский музей. Каждый из этих предметов бесценен, разумеется, поэтому, как ты видела; долину патрулируют части египетской армии.

– У тебя есть представление, сколько здесь предметов? – спросила Анна.

– Еще нет. По предположениям, около десяти тысяч.

Анна попробовала представить себе, что значить составить документы и вывезти эти многочисленные предметы, от крошечных резных фигурок до настоящих тронов, покрытых листовым золотом и драгоценными камнями. Джош сказал, что это займет месяцы, может быть, год. Ей захотелось знать, сколько же времени он пробудет в Египте.

Они прошли в последнюю комнату с огромным каменным саркофагом в центре; здесь еще требовалось установить леса и лебедку, чтобы рабочие могли поднять каменную крышку и вынуть мумию фараона. Вдруг Анна почувствовала головокружение от духоты.

– Подожди минутку, – сказала она и, закрыв глаза, прислонилась к стене.

– Боже мой, извини, – сокрушенно сказал Джош. Он взял ее за руку и подвел к каменному выступу, шедшему вдоль одной стены. – Посиди здесь, выпей еще воды. Сейчас поднимемся наверх, как только тебе станет легче. Извини, я увлекся и забыл, что не все привыкли здесь находиться. – Он сердился на самого себя, и Анна поняла это по его голосу.

– Я могла бы попросить тебя приостановиться, – сказала она, улыбаясь, – но не захотела. Я никогда не видела ничего более великолепного.

Джош сел рядом с ней.

– Действительно, такого больше нет нигде. Но мы могли бы разделить осмотр на два-три дня.

– Нет, так лучше всего. – Анна оглядела квадратную комнату. Здесь было меньше рисунков, на потолке золотые звезды на синем фоне, а стены покрыты письменами из Книги мертвых. – Я хотела бы быть поглощенной этим, – проговорила она. – Я хотела бы затеряться здесь.

– Почему? – спросил Джош.

Впервые он спросил прямо о ее чувствах, и Анна инстинктивно отпрянула. Встретилась с ним глазами и отвела взгляд, потому что ей стало стыдно.

– Чтобы стать частью этого, – сказала она через некоторое время. – Чтобы почувствовать, как ты воспринимаешь это. Я думаю, ты позволяешь этой работе поглотить тебя так же, как я позволяю юриспруденции поглотить меня, и я подумала, что если бы могла быть полностью поглощена всем этим, как ты, то смогла бы понять эту часть тебя, а я знаю, что ты понимаешь меня. И еще, – торопливо продолжала она, не давая Джошу времени что-то сказать по поводу ее слов, гораздо более откровенных, чем все, что она когда-либо говорила ему или еще кому-то, – когда я путешествую, мне нравится становиться как бы частицей страны, в Египте это значит хаос каирских улиц или кафе в Луксоре или невероятное величие гробницы.

Джош кивнул.

– Теперь ты чувствуешь себя лучше?

– Гораздо лучше. Спасибо. Я посидела и это помогло. Я хотела бы узнать об этой комнате.

Он прошел вдоль стен, переводя некоторые строки, а потом присел рядом с саркофагом, провел пальцами по резным изображениям Исиды и священных животных, рассказывая легенды о них. Анна чувствовала себя, как ребенок, которому рассказывают сказку на ночь: в тепле и безопасности, словно укутанная в одеяла и убаюканная его голосом, воссоздающим чудесный, древний мир.

– Обед, – вдруг сказал Джош. Анна смотрела непонимающими глазами, как будто проснулась. – Мы вернемся в Луксор. – Он пытливо посмотрел на нее, когда она встала рядом с ним. – Мы можем вернуться сюда после обеда или, если хочешь, завтра и в любой день; здесь есть десятки других гробниц, некоторые совсем не такие, как эта, храмы и памятники, в зависимости от того, что ты хочешь посмотреть.

– Или? – спросила Анна.

– Или мы могли бы пойти куда-нибудь, – прямо ответил он. – Неважно куда, здесь у нас орды туристов, Долина царей – не место для уединения. Как и Луксор.

Анна кивнула.

– А куда ты хотел бы поехать?

– На реку. Один друг предложил мне свою лодку, пока он в отъезде. Мы могли бы посмотреть ту часть Египта, которую другим путем никак не увидишь.

– И быть в уединении? – с улыбкой спросила Анна. – С двумя сотнями других катеров и лодок?

Он усмехнулся.

– Они держат расстояние, а мы не собираемся устраивать лодочных сборищ.

После короткой паузы Анна сказала:

– Мне бы этого очень хотелось.

– Хорошо. – Джош провел ее обратно к каменной лестнице на ослепительное, безжалостное солнце. – Итак, обед на реке. Как только соберешься, мы отправляемся.

Лодка носила имя «Хапи», в честь бога Нила. Это была небольшая яхта, ослепительно бело-зеленая в солнечном свете. На палубе были шезлонги и две каюты, а внизу кубрики для команды из трех человек. Джош положил сумки Анны в одну из кают; они вышли на гладкую палубу и постояли у борта, глядя, как Луксор отдаляется, а лодка продвигается на середину реки.

Нил был коричневым на отмелях и голубовато-зеленым посередине, здесь «Хапи» поднял парус и взял направление на юг. Стюард подал холодный овощной салат и белое вино на столик, покрытый зеленой льняной скатертью и уставленный белым китайским фарфором и тяжелым античным серебром. С берега им кричали и махали руками мальчишки, из деревушек доносилась музыка, но на реке тишину нарушало лишь гудение двигателя «Хапи» и время от времени гудок проходящего мимо туристического катера. День протекал плавно и спокойно, как волны Нила. Джош и Анна сидели в плетеных креслах с подушками из яркого ситца, глядя на жизнь, которая разворачивалась на берегах и отмелях. Между ними стоял столик со стаканами чая со льдом, запотевшими на жаре, и стюард периодически доливал их. Прохладный ветерок обвевал их лица по мере того, как яхта набирала скорость. Они разговаривали или молчали умиротворенные ритмом реки. На берегах женщины в черном стирали белье, разостлав его на больших плоских камнях, болтая между собой, прерывая свое занятие, чтобы окликнуть голеньких малышей, которые подбирались слишком близко к воде. Дети постарше плавали неподалеку, весело перекликаясь друг с другом. Еще дальше от берега в маленьких рыбацких лодках стояли молодые люди, которые шлепали прутьями по воде, чтобы испугать рыбу, попадавшую в сеть, расставленную мужчинами постарше на другом конце лодки. Худенькие подростки бороздили поверхность реки в маленьких феллюках, таких же, как лодки, которыми пользовались во времена фараонов, с белыми парусами, колышущимися, как тело танцора, изогнутое в стремительном движении. На зеленых полях, расположенных уступами по берегам реки один крестьянин рыхлил почву вручную мотыгой, другой – ехал на ярко-красном тракторе. А за полями и древними городами с минаретами и небольшими скоплениями фабрик, трубы которых извергали струи черного дыма в небо, простиралась пустыня, безлюдная и нетронутая вплоть до соседних стран.

Кроме красного трактора и нескольких фабрик все было так, как тысячи лет назад, и Анна смотрела, погрузившись в очарованный сон. Она сидела на прохладной палубе современной яхты, плывущей по Нилу, глядя на мужчин, женщин, детей, живущих по образу и подобию, вечному во все времена, что делало их частью этой земли и ее ритмов; сейчас она находилась так далеко от молчаливой белой квартиры в Лос-Анджелесе, словно они были на разных планетах.

– Я не могла себе представить, что можно так жить, – прошептала Анна, глядя, как какая-то женщина собирает с камней белье, разложенное там для просушки, – хорошо бы взять что-нибудь из этого в сегодняшний день.

Джош кивнул.

– Достаточно приостановиться и подумать о том, что мы еще связаны с нашим прошлым или должны быть связаны. Я много думаю об этом, когда приезжаю сюда. Конечно, у египтян свои проблемы, они пытаются сделать Египет современной страной, но здесь хорошо вспоминается, что мы должны прийти к соглашению с нашим прошлым и сделать его частью нашего настоящего.

Солнце скользнуло за гряду высоких песчаных дюн. Потом лучи его проникли в просвет между дюнами и отразились в поразительно красивой полосе оранжевого огня, протянувшегося через Нил. В следующую минуту солнце ушло совсем. Река стала синей, потом черной. В воздухе разлилась прохлада. Здесь не было сумерек, долгих и медленных; только солнечный свет и потом сразу темнота, заглатывающая землю, оставляя лишь россыпь огней на берегу, которые намечали контуры Нила.

– Пойду переоденусь к ужину, – сказала Анна. И встала, потягиваясь; она просидела неподвижно все время после обеда. – Хорошо?

– Конечно, – сказал Джош. Он встал вместе с ней. – В восемь часов? Мы можем поесть здесь или в кают-компании.

– Здесь, пожалуйста. И в восемь часов отлично.

Она прошла в каюту, куда Джош отнес ее вещи. Это была маленькая комнатка с двуспальной кроватью, покрытой белым одеялом, столиком и шкафом из дерева оливы, креслом, обтянутым голубым китайским шелком. Окно было сделано во всю стену каюты, и сейчас слегка приоткрыто, Анна могла слышать спокойный плеск волн о борт яхты. За дверью находилась крохотная ванная, выложенная розовой мраморной плиткой, с ванной, достаточно большой для ребенка или для взрослого, если сидеть, согнув колени. Анна улыбнулась. Ей нравилось все, что она видела. Ей нравилось все, что происходило.

Но ее улыбка померкла. «Здесь хорошо вспоминается, что мы должны прийти к соглашению с нашим прошлым и сделать его частью нашего настоящего. Да, – подумала она. – Я знаю. Только дай мне еще несколько минут».

От воды в ванне шел пар, она сидела в ней, погрузившись до подбородка, смывая утреннюю пыль, чувствуя себя бодрой и чистой. Она высушила волосы и оставила их свободно лежать на плечах, надела просторное длинное платье из тончайшего золотистого шелка. Когда она вернулась на палубу, Джош уже ждал ее; на нем были слаксы, рубашка с открытым воротом и синий блайзер. Когда она подошла, он восхищенно посмотрел на нее.

– Ты чудесно выглядишь.

– Ты тоже. Но эта яхта заслуживает того, чтобы мы наряжались, Джош, она такая прекрасная.

Он улыбнулся.

– Я тоже так думаю. У многих моих друзей есть яхты, но эта моя любимая. И должна быть самой лучшей для тебя. – Он смотрел на Анну. – Я купил тебе кое-что в Луксоре перед твоим приездом. – Он достал небольшой футляр из кармана блайзера и стал наблюдать, как она будет открывать его. На бархате внутри футляра лежало ожерелье из овальных отполированных кусочков бирюзы, соединенных между собой тонкими золотыми стерженьками. У Анны захватило дух. – Бирюза и золото, – сказал Джош. – Цвета фараонов. А если бы я мог выбрать для тебя что-нибудь из одежды на сегодняшний вечер, то выбрал бы золотистый шелк.

– Какое оно красивое, – сказала Анна и протянула ожерелье Джошу, чтобы он застегнул его у нее на шее.

Он постоял у нее за спиной, изучающе разглядывая.

– Супруга фараона, – тихо сказал он, – но гораздо красивее. И гораздо живее, не мумифицированная и, следовательно, как я понимаю, готовая ужинать.

Он взял ее за руку и провел к столу, накрытому для ужина, передвинутому, в место, защищенное от ветерка, который к вечеру немного усилился. Джош наполнил бокалы вином и поднял свой.

– Я рад, что ты здесь. Мне нравится видеть Египет твоими глазами. Хорошо, когда кто-то напоминает тебе как он выглядел в самом начале, мы слишком быстро это забываем. Так что спасибо тебе, ты помогаешь мне смотреть свежим взглядом на место, которое я люблю.

– Спасибо тебе за то, что взял меня сюда. – Анна дотронулась своим стаканом до его стакана. – Я чудесно провела время.

Они ели медленно, сидя близко друг к другу, тихо переговариваясь, пока приносили одно блюдо за другим, начиная с «тахини» и супа, а затем тушеный рис со специями и говядиной, поданной на больших кругах хлеба.

– Мне всегда нравилось экспериментировать с едой, – сказал Джош, накладывая себе еще рису. – Дора никогда этим не занималась.

Анна бросила на него быстрый, удивленный взгляд. Он не говорил о Доре уже несколько месяцев.

– У нее было нежное небо и никогда не соглашалась на что-то иное, кроме самой изысканной пищи. – Его голос был непринужденным и задумчивым. – Думаю, это дало ей повод оставить меня, когда она сделала открытие, что я не отвечаю ее требованиям к отличному мужчине.

Брови Анны удивленно поднялись.

– Она хотела уйти?

– Она все вела к этому. С потрясающей регулярностью заявляла мне, что не останется, если я не изменюсь и не стану таким, каким она хочет меня видеть. Я этого не сделал бы, а она не перестала бы требовать таких вещей, поэтому я сказал, что она должна уйти. – Он наклонился и подлил вина в бокалы. – Это кажется скучным и избитым даже мне; могу себе представить, как часто ты слышишь вариации всего этого в своем кабинете. Но мне это казалось важным. Я жил с двумя другими женщинами, и оба раза что-то не получалось; им было жаль, мне тоже, но мы оставались друзьями. Я точно знал, что не хочу жениться на Доре, но какое-то время нам было хорошо вместе, так что это была еще одна неудача. Я знал, что мог бы измениться в угоду ей, если бы захотел, но я не хотел. Это сказало мне больше о моих чувствах к ней или об отсутствии таковых, чем все остальное.

– Чего она хотела от тебя? – спросила Анна. Он усмехнулся.

– Это был длинный список. В эгоцентрическом мире Доры ничего никогда не было достаточно. – Он сделал паузу, мрачно сжав губы. – Что, как мне показалось, я увидел в Доре в первый раз и в течение нескольких месяцев после того, как она переехала ко мне, так это неутолимое желание все испробовать. Но это обернулось неутолимым желанием всем обладать. Нет, даже более того. Это была потребность владеть и управлять, манипулировать, склонять все и всех к выполнению своей воли.

Он замолчал.

– Кажется, это в ней от отца. В любом случае, через некоторое время, несмотря на ее привлекательность и обаяние, я видел лишь желание руководить и бесконечное восхищение самой собой. И так обстояло дело, когда я вернулся к своему обычному распорядку дня с работой по четырнадцать часов в день шесть-семь дней в неделю. Дора хотела, чтобы я больше времени проводил дома. Кажется, многого она не требовала, и, конечно, я мог бы выполнить эту просьбу. Но к тому времени я этого не хотел. Я всегда работал безумно много и до того, как мы стали жить вместе, и я не видел причин оставаться дома. – Он разглядывал свой бокал. – Если быть точным, то не всегда я работал, как сумасшедший. Я стал загружать свои дни, когда погибли мои родители, и это стало образом жизни. Сначала прошлое было средством для бегства от действительности, а потом приносило больше всего удовольствия. Я всегда знал, чем что кончится; не было никаких сюрпризов. Сейчас это кажется слабой позицией, но многие годы она меня удовлетворяла и я не задавался вопросами на этот счет.

Он откинулся на спинку кресла, вытянув ноги вдоль стола. Догорали свечи в подсвечниках и на его лицо легли глубокие тени.

– В течение всех тех лет я никого не любил. Я не уверен, было ли это потому что я имел дело с прошлым, или я занимался прошлым потому, что не мог влюбиться. Но я знаю точно, что теперь прошлого для меня недостаточно, а это значит, что недостаточно одной работы. Было время, когда открытие гробницы Тенкаура стало бы самым большим событием моей жизни, мерилом успеха, доказывающего мою значимость как человека, и целью жизни. А теперь все это важно, но не в такой степени, как важна для меня ты.

Он помолчал немного, не спуская глаз с Анны. Она сидела, не шевелясь. Ей казалось, что в целом мире царит тишина, ощущается лишь слабая вибрация яхты у них под ногами.

– Я люблю тебя, Анна, – спокойно сказал он. – Думаю, мне следовало давно уже объясниться каким-то образом, но я не позволял себе сделать это; кажется, слишком многое происходило в твоей жизни и, Бог знает что происходило вокруг нас. Но я хочу, чтобы ты знала: как только я понял, что полюбил тебя и захотел ввести тебя в мою жизнь, а самому стать частью твоей жизни и жизни твоей семьи, то прошлое ушло на задний план. Где и должно быть его место.

Стюард принес кофе и коньяк, а также многоярусную вазу с печеньем.

– Туда, пожалуйста, – сказал Джош, показав на низкий плетеный кофейный столик, и, когда он ушел, они с Анной пересели на кресло для двоих и пододвинули к себе столик.

Анна налила кофе. Она не могла говорить. Она была в смятении. «Милая маленькая Анна. Люди должны любить тебя». Ни один мужчина не говорил ей о любви с тех пор, как она ушла из дому. Но Джош произнес это слово иначе, чем это слово звучало в ее памяти. Как будто она никогда не слышала его раньше; оно отзывалось, как иностранное слово с новыми слоями значений. И даже чувствуя себя зажатой и съежившейся, она испытывала какое-то возбуждение, чувство возможностей, которые открывались перед нею, и хотелось, чтобы он снова сказал ей это.

Но она не знала, как говорить о любви. «Я хочу, хочу, хочу». Анна разрывалась на части от желания договорить с ним. Но молчала.

Джош откинулся назад, держа чашку в руке. Он выглядел спокойным и расслабленным, но женщина чувствовала напряжение, с которым тот ждал, когда она заговорит, и почувствовала, что краснеет от обиды. Джош умел говорить о любви, у него было много практики, на него не давили воспоминания, которые сжимали бы ему горло и вызывали тошноту, когда бы ни подумал обо всем том, что может означать любовь.

– Мы причаливаем, – сказал он, и в этот момент двигатели яхты перешли на холостой ход.

Удивленная тем, что гудение, не прекращающееся всю вторую половину дня, стихло. Анна смотрела на огни суетливого торгового городка на берегу и на знакомые огоньки прогулочных катеров, выстроившихся вдоль причала.

– Эдфу, – сказал Джош. – Здесь мы остановимся на ночь, немного подальше от прогулочных катеров. Завтра мы можем сойти на берег, если хочешь, встанем пораньше, тогда еще не будет так многолюдно – или можем поплавать под парусом перед завтраком. Единственным распорядком в этом путешествии будет то, что мы хотим делать.

«Хапи» тихо скользил вдоль причала, удаляясь от других яхт и от центра города, пока не нашелся незанятый причал. Группа людей, поджидавших яхту, поймала канат, брошенный командой, и закрепила его на железном столбике. Из кафе доносилась музыка, как и в Луксоре; легкий ветерок принес тяжелые ароматы кофе и специй, пекущегося хлеба и дыма кальянов тоже, как в Луксоре. У Анны было чувство, что смешались время и пространство. Она была в одном месте и во многих местах одновременно, находилась в древней стране и в своем собственном современном мире; была в Египте или плыла по реке без начала и без конца, текущей или остановившейся на месте. Она и Джош были устойчивым центром этого мира. Снова она почувствовала себя наедине с ним, отделенной от всего остального. Что бы ни происходило за пределами этой яхты, в прошлом или в будущем, здесь был ее центр устойчивости. Ей показалось, что никогда раньше она не знала этого чувства, которое становилось центром ее жизни.

Женщина еще не знала, что делать с ним. И когда думала, как сказать ему об этом, просто и прямо, слова не получались; она боялась открыть дверь тому, что не могла держать под контролем.

Но даже если бы и смогла сказать это, время еще не пришло. Анна знала. Сначала нужно было рассказать ему кое о чем.

Он помог ей, заговорив о Доре. Он сделал это непринужденно, но на то были причины. «П р о ш л о е отошло на задний план. Где и должно находиться». Джош хотел, чтобы она так и сделала. Отодвинуть прошлое на задний план. Пришла пора сделать это.

Она поставила чашку на столик и повернулась к нему.

– Я хочу рассказать тебе о том, что случилось со мной много лет назад. Я никогда не говорила об этом, я была не в состоянии говорить. Мне было тринадцать лет. Моя мать умерла, когда мне было семь, мы с Гейл жили у Мэриан и Фреда. У всех в семье были дома на расстоянии нескольких кварталов один от другого, и почти всегда у дедушки все собирались на воскресный обед. Делалось это по приказу дедушки, но, думаю, всем эти обеды нравились. Кроме Винса. Он терпеть не мог правила, установленные другими, и я уверена, если не показывал этого, то только из-за боязни поссориться с моим дедушкой. Мне кажется, Итан Четем был единственным человеком, которого Винс когда-либо боялся.

Анна смотрела в пространство, на огни Эдфу недалеко от яхты, смотрела на темные воды реки, окружавшие их, но видела лишь дом Мэриан, столовую с обоями в цветочек, на длинный двор за стеклянными дверьми, зеленой, ровной и бархатистой лужайкой сбегавший к озеру, и лес, где она разговаривала со своей воображаемой подругой. Как ее звали? Она забыла. Она с нею разговаривала, вспомнила Анна, и писала дневник, когда Винс...

– Что случилось, когда тебе было тринадцать лет? – спросил Джош, возвращая ее назад.

– Винс изнасиловал меня, – сказала она.

Ее сердце сжалось от стыда и боли, от шока, который она испытала, услышав саму себя, впервые произнося вслух эти слова.

У Джоша перехватило дыхание.

– Боже мой, Боже мой, – выдохнул он.

Он догадывался об этом, но не мог подготовиться к тому удару, который последует, когда услышит это от нее; не мог быть готовым ни к муке в ее голосе, ни к убийственной ярости, которая охватила его. Он видел Анну и Винса – попытался не представлять себе этого в образах, но уже видел, как запрокинулась голова Анны, как Винс сгибает ее и вопит, насилуя ее. Он не мог этого выдержать.

– Боже мой, – яростно выкрикнул он и потянулся к Анне, чтобы вырвать ее из этой воображаемой сцены.

Анна вскочила. Она отошла от него и встала у борта, нервно водя рукой по гладкой меди.

– Я должна все рассказать.

Ее голос был тихим, но доносился отчетливо с того места, где она стояла, сосредоточилась и с той же железной силой воли, которая вела ее от Лейк Фореста в Хейт Эшбери, а потом в Беркли, Гарвард и к юриспруденции, увидела, как все было.

– Он долго продолжал насиловать меня. Приходил в мою комнату. Сначала бывал там все время, а потом установил расписание, и я должна была быть готова к его приходу. И играть роль, и говорить слова, которые ничего не значили для меня. И с тех пор они... ничего не значат для меня.

Она на мгновение закрыла глаза. Снова почувствовала его руки на себе в тюрьме своей спальни, снова слышала, как он отдает приказы, заставляет ее отвечать, яростно шипит, когда она не делает этого. «Черт тебя побери, чувствуй что-нибудь, когда я с тобой играю».

«Я не могу это сделать, – подумала Анна. – Не могу, не могу». Дыхание ее было резким и болезненным, как будто она слишком долго бежала. Ее рука сжимала поручень.

Джош оставался на месте, разрываемый гневом и жалостью.

? И ты никому из родных не сказала об этом, спокойно сказал он.

Глаза Анны удивленно расширились при звуке его голоса, раздавшегося среди ее воспоминаний. Это уже не был тот голос, с которым она боролась в своей памяти; обычно она была одна в глубинах тех времен. «Но теперь я не одна». Женщина посмотрела на Джоша долгим взглядом. Он смотрел ей в глаза взором, полным гнева и боли, и она знала, что это были ее гнев и боль, которые он чувствовал, как свои. «Я больше не одинока». Она начала понимать, что значит разделить ужас и боль.

– Я никому не могла рассказать, – сказала она. ? Я позволила ему делать это! – А потом слова полились потоком, как веревка, разматывающаяся с плотно намотанного клубка, который был спрятан в глубине ее души, обнажая незаживающую рану. – Мне было так стыдно, я сердилась на саму себя за то, что была слабой и... плохой. Он сказал мне, что я его соблазнила, и я поверила, иначе с чего бы вдруг он начал все это?! Я чувствовала себя грязной, бесстыжей, меня тошнило, но я позволяла ему делать это снова и снова и снова. Я пыталась понять это, – когда могла об этом думать или если не могла этого избежать, – как я могла позволять ему делать это неделя за неделей, в то время как жизнь продолжалась и никто не догадывался. Он приходил и делал, что хотел... только не получал отклика; у меня этого никогда не было. Он ненавидел это и ненавидел меня за это, что я ничего не чувствовала. Я думала, что это было, как женитьба, когда один человек принадлежит другому. Нет, неверно. Я никогда не чувствовала, что принадлежу ему. Как будто мое тело было не моим, а его, и чем больше он использовал его, тем больше оно становилось его телом, и тем меньше я могла контролировать то, что происходило с моим телом. Контролировал он. У меня оставались только мои чувства и мысли, ему они никогда не принадлежали, но он решил, что делать с моим телом. Он сказал мне, что убьет меня, если я расскажу кому-нибудь. И сказал, что все равно никто не будет слушать меня, и я поверила ему. Винс был взрослым человеком, женатым, у него был ребенок. Он работал с моим дедушкой в семейной компании, и дедушка доверял ему. Люди восхищались им. Казалось, он шел по жизни, и каждый расчищал ему дорогу, а если кто-то или что-то оказывалось на его пути, то отшвыривалось, и никто не обращал на это внимания. Я думала, Винс неуязвим. Мне было тринадцать, я не очень хорошо вела себя и родственники всегда указывали мне на то, что я делала неправильно.

Анна сделала паузу и медленно разжала пальцы, сжимавшие поручень.

– Это продолжалось два года. – Она услышала, как у Джоша перехватило дыхание. – И потом однажды я сказала им. Праздновали мое пятнадцатилетие, мой день рождения, и я сказала дедушке, но все слышали. Не могу вспомнить почему, наконец, я сделала это; только помню, как слова вылетали, и какие были у всех лица. Бедные Нина и Уильям старались притвориться, что я ничего не сказала; Мэриан старалась отложить все на какой-нибудь другой день, а Винс и Рита назвали меня лгуньей. А мой отец... выбрал... Винса. Он не поверил мне. Дедушка все просил меня рассказать ему поподробнее, сказать ему правду. Он не пожелал поверить, услышав это первый раз. Я думаю, он бы поверил мне, если бы я подтолкнула его, но в то время я видела только, что, кажется, он надеялся, я не буду давить на него. Никто не захотел поверить мне. Я доставила им слишком много беспокойства. В ту же ночь я ушла из дома.

Больше Джош не мог сдерживаться. Он вскочил и обнял Анну. Она инстинктивно сжалась.

– Подожди, – начала она.

Но потом что-то в душе у нее расслабилось, и ее тело, казалось, стало таять в его объятьях. Анна начала плакать, и прижавшись лбом к плечу Джоша, всхлипывала с отчаянием ребенка, которым была когда-то, и с заледеневшей болью женщины, которой она стала.

Джош обнимал ее, прижавшись щекой к волосам, одной рукой прикрывая ее лицо, как будто защищая его от бури. Они долго так стояли. Рыдания Анны стали стихать. Она несколько раз судорожно вздохнула, потом начала успокаиваться, прильнув к Джошу, ни о чем не думая.

– О, – выговорила она, наконец, и отодвинулась. – Твой пиджак...

Оба взглянули на мокрый отворот пиджака.

– Потоп, – беззаботно сказал Джош. – Несерьезный, но фактически, благословенный. – Он снял пиджак и набросил его на борт яхты, потом снова обнял Анну, Он прижимал ее к себе, а она медленно подняла руки и обхватила его. Он так часто представлял себе; как мог бы обнимать ее, что чувство, которое испытывал сейчас, держа в объятиях это стройное тело, было ему почти знакомо, но все еще он не мог осознать, где реальность, а где надежда.

– Ты знал, – сказала Анна приглушенным голосом. – Гейл и Лео рассказали тебе.

– Нет, – быстро ответил он. И отодвинулся, чтобы посмотреть на нее. – Они мне не рассказали, я тебе говорил. Но, Анна, информация была, а тому, кто проводит свою жизнь, сводя воедино обрывки информации, нетрудно догадаться. Я догадался, но не мог поверить, а теперь поверил. Я был знаком с Винсом, не слишком близко, но достаточно хорошо.

– Так и моя семья. Но они хотели отвернуться и оставить меня одну с моим стыдом... – Ее глаза снова наполнились слезами. – О, Боже, это никогда не кончится. Я думала, что когда расскажу тебе...

– Послушай меня, – сказал Джош. Он взял ее за локти и посмотрел ей в глаза. – Чей это стыд?

Она нахмурилась.

– Что?

– Ты все время повторяешь, что тебе было стыдно, тебе сейчас стыдно, ты живешь с этим стыдом. Но почему он твой? Это он должен стыдиться. Уродство – его, чудовищность – его – ты знаешь это; ты назвала его чудовищем – стыд – его стыд. Тебе нечего стыдиться. Ты не совершала ничего подобного тому, что делал он. Это Винс делал, а не ты. Ты никогда не делала ничего, чего надо было стыдиться.

Анна все еще хмурилась. Почему она никогда не сказала это сама себе? Это же так просто... и если это правда... но почему это должно быть неправдой? Сказанное низким, сухим голосом Джоша, это показалось таким убедительным, очевидным, о чем должна была сама догадаться давным-давно.

– Я не знаю, – медленно произнесла женщина.

– Знаешь, ты знаешь. Ты была слишком юной, чтобы понимать это, когда уходила из дома; Винс слишком долго терроризировал тебя. Ты поверила тому, что он тебе говорил о твоей вине, а ты думала, что оказалась запачканной им, поэтому перестала быть хорошей девочкой, тебя никто не мог любить. Все это было неправда, но все-таки со всем твоим профессионализмом ты оставалась испуганной, потому что расстояние не позволяло тебе увидеть, что на самом деле случилось с тобой. Ты позволила стыду стать частью твоей натуры. Но это не так, Анна, этот стыд вложили в тебя другие, пользуясь твоим страхом и беспомощностью, и ты можешь освободиться от этого.

Анна слабо улыбнулась.

– Так просто.

– Может быть и нет. Но ты можешь сделать это. Ты уже делала то, что гораздо труднее.

– Может быть.

Она чувствовала сильные руки Джоша на своих руках, и через несколько минут в ней появилась какая-то легкость, которой Анна раньше не знала. Все казалось новым, как будто она стояла на горной тропе, и солнце, освещая пейзаж под разными углами, показало ей мир таким, каким она его еще не видела. И почувствовала, что ждет чего-то и ждет без страха. И она знала, что начинаем верить ему.

Огни городка Эдфу погасли, на прогулочных катерах было темно. Близилась полночь. Вернулся стюард с кофейником свежего кофе и удалился, толкая перед собой обеденный столик. Дверь закрылась за ним.

Джош снова прижал к себе Анну, щекой касаясь ее волос. «О, – удивленно подумала она, – в его прикосновениях нет ничего пугающего». Она не отстранялась от него, губами чувствуя биение его сердца сквозь тонкую ткань рубашки. Ей было хорошо, и она позволила легкости наполнить ее, и через минуту поняла, что наполнившее ее чувство было надеждой.

Анна подняла голову, чтобы посмотреть на него. И когда Джош увидел ее глаза, то наклонился, чтобы поцеловать ее, его рот приблизился к ее губам непринужденно и естественно, и это его удивило. Он не знал, что может случиться, сможет ли Анна принять его любовь и не быть отброшенной в прошлое. Если бы она преодолела это препятствие, то могла бы...

Но мускулы Анны напряглись и беззвучный крик сжал горло. Рот, накрывающий ее рот, душащий ее, крадущий ее у нее самой... Она вывернулась, вырвалась из объятий Джоша и отступила назад, сжав зубы, чтобы не закричать. Она так ужасно дрожала; что едва держалась на ногах. Она смотрела вниз, на палубу, не в силах поднять глаза на Джоша.

– Слишком поздно, – слова как бы вырывались с трудом. – Извини, Джош, извини, слишком поздно. – Он обнял ее, она пугливо отстранилась, чувствуя угрызения совести. – О, Боже, почему я не могу избавиться от этого?

– Ты сможешь, – твердо сказал Джош, хотя был полон сомнений и впервые отчаяние начало овладевать им. Но он не позволил Анне заметить это. Голос его остался твердым, его рука, державшая ее, не дрогнула, Джош не стал обращать внимание на то, что она отстраняется от него, и повел ее обратно на кресло с сиденьем для двоих. – Ты сможешь, потому что мы сделаем так, что это случится. Речь идет не только о наших любовных отношениях, а гораздо больше; на карту поставлена наша жизнь, жизнь, которую мы будем создавать вместе. Я хочу, чтобы мы поженились, чтобы у нас были дети и что-то более прочное, чем было у нас обоих когда-либо. А за это стоит бороться.

– Нам нужно было встретиться, когда нам было по десять лет, – серьезно сказала она. – Мы бы выросли вместе и ничто не стояло бы между нами.

– Ничто и сейчас не стоит между нами, с чем мы не смогли бы справиться, – спокойно ответил Джош. – Послушай меня. Перестань быть вечно анализирующим адвокатом и женщиной, которая полагается на свой ум, доверься своим эмоциям и только слушай. Я люблю тебя, Анна. Люблю такой, какая ты есть и какой была, за то, что ты делаешь сейчас и за то, что случилось с тобой много лет назад. Я люблю в тебе все, а не только самое красивое или самое приятное. – Он приложил ладонь к ее щеке. – Дорогая, любимая Анна. Я так много хотел бы сделать для тебя. Но я хочу, чтобы ты что-то сделала и для меня тоже. Я хочу, чтобы мы стали друг для друга тем, чем мы всегда думали быть, оставаясь в одиночестве. Мы достаточно долго были одиноки: ты была занята бегством от прошлого, а я задержался в нем, теперь мы должны с этим покончить. Мы собираемся начать совместную жизнь, а жизнь – это не место и не время – это не юридическая фирма и не квартира, охраняемая швейцаром, или тысячелетняя история – это кто-то или более, чем кто-то, целая семья, если нам повезло встретиться и найти место, чтобы свить гнездо. Это кто-то всегда встречающий нас с распростертыми объятиями. Это дверь, которая всегда для нас открыта. Я хочу все это получить от тебя. И хочу дать все это тебе, чтобы тебе не пришлось снова запирать двери в своей душе.

Анна сосредоточилась на его голосе, таком проникновенном и очень близком. Сначала она цеплялась к каждому слову, потом слова стали сливаться и обволакивать, ее, как музыка оркестра, проникающая в душу каждого слушателя. Они стали частью ее души, проходя сквозь нее. Она ожила от теплоты и размеренности его голоса, от постоянного прикосновения его руки к лицу, она закрыла глаза и стала слушать.

– Есть многое, что я хотел бы сделать вместе с тобой, – продолжал он. – Места, которые мы должны увидеть вместе, даже если мы их уже видели по отдельности; книги, что мы прочтем вместе; пьесы, которые увидим; люди, с которыми мы познакомимся. Мы вместе закончим дом в Тамараке и будем проводить там много времени. Будем ходить по нашим любимым тропам в горах и откроем новые вместе; мы будем кататься на лыжах, на велосипедах, ходить под парусом; я никогда не занимался рыбной ловлей, но, наверное, мы могли бы и этим заняться. Начнем прямо сейчас, нам так много нужно сделать. – Он продолжал говорить, понизив голос до шепота, рассказывая о доме, который будет у них в Лос-Анджелесе, о саде и доме, которые они устроят вместе в Тамараке; о часах, которые будут проводить вместе. Он говорил об их такой разной работе, которая всегда будет заполнять большую часть их жизни, о красотах и чудесах мира. – И мы разделим все это. До сих пор я ни с кем не хотел делиться всем этим, но с этой минуты я не могу думать ни о чем, что мог бы испытать один.

Как бы случайно, он обнял ее одной рукой. Он стал немного растягивать слова, которые произносил теплым и обволакивающим голосом, и даже не задумавшись, не открывая глаз, Анна устроилась в его объятиях, не отстраняясь от него.

– Я хочу, чтобы в ближайшее время мы совершили одно путешествие, из Женевы до Парижа, – сказал Джош. Теперь его голос был мечтательным, и Анна почувствовала, что стала частью его мечты. – Сразу после Женевы мы поедем через ряд красивейших каньонов на краю Юрской горной гряды. Можно сделать это в хорошую погоду, а можно подождать, пока будет метель. Тогда это просто сон: облака кружатся вокруг нас, поднимаясь из глубин каньонов, и все вокруг, в том числе горы, кажется волшебно серебристым и черным, плавая в тумане.

Он сделал паузу. Вокруг была тишина. Их яхта была похожа на мягко освещенную комнату в безбрежной темноте пустыни и Нила. Созвездия неярких звезд мерцали в небе, подернутом дымкой; луна повисла над городом, как будто ее зацепил минарет. Анна уютно устроилась в надежном кольце рук Джоша. Потом она почувствовала, как его длинные пальцы ласкают ее волосы и лицо, сначала осторожно, потом более решительно. Она открыла глаза, потом снова закрыла их и отдалась этим равномерным, медленным поглаживаниям, как ласке теплого дождя.

– Потом дорога идет вверх, – говорил Джош ровным тихим голосом, который, казалось, исходил от его теплых пальцев, – и мы поедем через край виноградников, невысокие округлые холмы, темно-зеленые оттенки переходят в светло-зеленые, а потом голубовато-серые на горизонте, с небольшими домиками, разбросанными повсюду, как перья белых птиц, присевших отдохнуть среди полей.

Анна видела все это своим внутренним взором. Она чувствовала безмятежность тех мест, как чувствовала покой того места, где они сейчас сидели: небольшая частная яхта, спокойный Нил под ними, сонный город на берегу. И Джош, надежный и заботливый, крепко прижимающий ее к себе, его рука легонько ласкает ее лоб, нежную кожу у глаз, ее высокие скулы и небольшую выемку пониже и длинную линию ее шеи. От кончиков его пальцев тепло распространяется по всему телу, как вино и мед; она чувствовала томление и удовольствие.

Он говорил о других местах, и Анна видела сцены, которые он описывал. Она как бы ощущала грубые камни древних памятников, вдыхала аромат дикого тимьяна, мяты и орегано, чувствовала, как печет голову солнце, когда они идут вместе по полям, полным полевых цветов, которые склоняются перед ними. Они были так близки в этом видении, и мир обрушился на них таким сокрушительным великолепием, и Анна почувствовала, что открыта ему. Картины, звуки и запахи Египта уже захватившие ее, сочетались теперь с видениями других мест, и она ощутила прилив жажды жизни. Женщина вспомнила такое же чувство, которое испытала во время их похода на озеро, но это больше, гораздо больше. Она почувствовала себя открытой всему, что ей еще предстояло познать. И поняла, что открылась и для Джоша, желая узнать о нем больше, чем знала до сих пор.

Не открывая глаз, она подняла лицо, потянувшись к нему. Его тонкий шепот замер. Губы коснулись ее губ легко, как вечерний ветерок. Рот Анны приоткрылся, и тогда губы Джоша мягко и медленно прильнули к ее губам, дыхание слилось с ее дыханием; и его прикосновения, как и голос, пронизывали ее, замыкая в кольце его рук. Он еще крепче прижал ее к себе, и его язык медленно коснулся ее языка.

Анна, испытала потрясение от этого прикосновения, ее язык дрогнул, пытаясь скрыться. Но Джош не стал настаивать. Он не принуждал ее, но и не бросал, и через мгновение Анна успокоилась и вернулась и вдруг захотела почувствовать его тело, тесно прильнувшее к ее телу, близко и еще ближе; она прижалась к нему, понимая, что впервые чувствует страсть. Она освободила руку из тесного объятия и обхватила его, запустив пальцы в его волосы. Ее язык соединился с его языком. Она чувствовала легкость и свободу, которые наполнили ее ликованием.

У нее вырвался какой-то неопределенный звук и Джош поднял голову.

– Я люблю тебя, – сказала она.

Слова плыли в воздухе. Впервые с того времени, как она была ребенком, произнесла она эти слова свободно.

– Боже мой, – прошептал Джош. Это было, как молитва. Он медленно покачал головой, изумляясь. – Все время я мечтал услышать, как ты произнесешь это, что ты придешь ко мне ...и никогда не был уверен, что так будет.

– Это я думала, что так не будет, – ответила Анна. Дрожь прошла по ее телу. – Я не могла себе представить, что это может быть иначе.

– Ничего общего с чем бы то ни было, – сказал Джош, еще чувствуя гнев, медленно оставлявший его. – Мы пойдем своим путем и сделаем свои открытия на этом пути, у нас будет наша любовь. – Он улыбнулся. – Нам нужно прийти к соглашению с нашим прошлым, но мы не должны нести его в спальню.

Анна улыбнулась ему в ответ.

– А там не будет никого из твоих призраков? Никаких старых теней?

– Даже ни одного обрывка воспоминаний. Есть только этот момент, мы двое наедине и одна из вечных рек мира под нами. – Он встал, подняв ее вместе с собой, и теперь они крепко обнимали друг друга. Голова Анны лежала на его плече, глаза снова закрылись. И вокруг царила тишина.

«Мы сделаем наши собственные открытия. Нашу собственную любовь».

Снова по ее телу пробежала дрожь. «Нет! Я не буду бояться». Она упивалась свободой и жаждала его прикосновения. «Пора», —подумала она, подняла голову, как бы бросая самой себе вызов, и дотронулась до руки Джоша. Они пошли по палубе к его каюте.

Настенное бра отбрасывало веер мягкого света на потолок, остальная часть комнаты была в тени. Джош закрыл за ними дверь и запер ее. Он повернулся к Анне, взял ее руку и изучающе посмотрел на нее. В рассеянном свете он заметил решительный блеск ее глаз и наклон головы, который нельзя было назвать романтическим. Его сердце сжалось от жалости к ней. Невозможно было точно узнать, через что ей пришлось пройти, он мог только догадываться, мог только любить ее и пытаться помочь ей, но не мог разделить это с нею. Главное оставалось за ней, это была ее битва. Она выиграла уже много сражений и всегда одна. Но теперь она была не одна, по крайней мере, многое изменилось. И теперь оба они знали, что в ней горел огонь, который только ждал, чтобы ожить. Потребуется немного времени, оба они вспыхнут и их поглотит пламя страсти.

– Любовь моя, – тихо сказал Джош, давая ей время. – Я хочу, чтобы ты стала частью меня, хочу, чтобы мы слились в одно целое.

У Анны вырвался вздох. Она хотела его прикосновений, хотела быть в его объятьях. Джош поцеловал ее долгим, нежным поцелуем, потом повернул ее к себе спиной и расстегнул пуговицы ее золотистого платья.

«Сними пижаму. Я хочу посмотреть на тебя».

«Нет! – мысленно крикнула Анна. – Нет, нет, нет».

Но потом воспоминание ушло, и она стояла в мягком свете каюты Джоша, опустив руки, чувствуя тепло его ладоней, снимающих шелк с ее плеч, рук, коснувшихся ее талии и бедер.

– Боже мой, ты так изумительно красива, – прошептал он. Снова Анна позволила его голосу успокоить ее. Прохладный воздух из отрытого окна коснулся ее кожи, когда Джош снял с нее шелковое белье, но женщина не чувствовала стыда, а напротив, удовольствие от того, что у нее сильное, гибкое тело, о котором она заботилась двадцать пять лет.

Но потом она посмотрела на пиджак и белую рубашку Джоша. «На мне слишком много одежды. Ради Бога, сними ее с меня».

«Нет! – снова крикнула она. – Пожалуйста, не надо, пожалуйста, не надо».

И затем, снова все прошло. Джош быстро и легко сам разделся, и Анна удивленно посмотрела на него. Он сделал это таким простым, никаких требований к ней. И когда обнял ее, впервые в жизни она почувствовала обнаженное мужское тело, прильнувшее к ней без насилия, и с благодарностью прижалась к нему. Страсть, которую Анна чувствовала раньше, исчезала в моменты паники раскрепощенность и желание оставили ее; момент ликования и свободы был так краток. Но осталась благодарность, и она ухватилась за нее: Джош ни к чему не будет принуждать.

Они долго стояли без движения, обнявшись, прохладный ветерок слегка касался их теплых тел. Потом Джош взял Анну за руку и подвел к широкой кровати, застланной красиво вытканным покрывалом. Он откинул его и увлек ее вместе с собой на мягкие простыни, и лег рядом с нею, опершись на локоть. Анна почувствовала, что он смотрит на нее. Она видела его согнутую руку и биение жилки на его шее и вдруг, показалось, что в комнате стало темнее. Она перестала думать: ее тело стало двигаться само собой. Она села и наклонилась над Джошем; с холодной точностью ее искусный рот сомкнулся на его члене.

Джош в испуге отшатнулся. И Анна отпрянула, как будто ее стегнули. Она горько плакала, забившись в угол кровати, снова и снова встряхивая головой, холодная и одинокая.

– Нет, – сказал Джош. – Ты не одинока. – Он сел рядом с нею и попытался заставить ее посмотреть на него. Ее глаза смотрели мимо. – Анна, послушай меня. – Она все еще мотала головой, и он взял ее за руку и сжал, когда она попыталась вырвать руку. – Я собираюсь с тобой говорить и, надеюсь, ты меня слушаешь. Нас здесь двое, и что бы мы ни делали, мы делаем вместе. И мы делаем, что хотим, нет никаких «должен» между нами. Ты понимаешь? Нет никаких правил, нет ничего, кроме нашего желания и любви. Я люблю тебя, Анна, и ты любишь меня, и мы собираемся любить, друг друга. Мы не изображаем другую жизнь и другое время, не следуем ничьим указаниям. И ты не пойдешь по следам той девочки, что ты была, ты теперь другой человек, и ты со мной, и оба мы создаем то, чего еще никогда не было. И ничто, никакое воспоминание не может помешать этому. Нет никакого чудовища ни в тебе, ни здесь в тени; оно ушло. Никогда больше оно не дотронется до тебя.

– Оно никогда не уйдет, – почти беззвучно сказала Анна. – То, что случается с нами, не исчезает. Это всегда остается в нас.

– Да, остается. Но если ты борешься с ними, они теряют свою силу. Анна, любовь моя, нечего бояться, ты столкнулась с самым худшим, что в тебе затаилось. Конечно, оно еще здесь, слишком оно велико, чтобы исчезнуть, но оно больше не имеет над тобой власти. Или над нами. Это нам не может причинить вред. Даже не может воздвигнуть преграды между нами. То, что мы создаем, гораздо сильнее, оно живо, и принадлежит нам и ничто не может повредить этому. Мы не допустим. Послушай меня: мы не допустим, Анна. Вместе. Больше мы не будем сражаться в одиночку.

Они долго молчали. Анна не двигалась, глаза ее были закрыты. Потом она медленно расслабилась и разжала руки, которыми сжимала колени. Она вытянула ноги и легла на спину, откинувшись на подушку, позволяя голосу Джоша найти отклик в ее мыслях.

– Я верю, – сказала она, наконец.

Через минуту она открыла глаза и подняла голову, как будто только что проснулась. Теперь комната казалась светлее, чем раньше по сравнению с темнотой за окнами. Там ничего не было видно; звезды померкли, луна ушла. Как чудесно, подумала Анна, быть в маленьком светлом мире вместе с Джошем.

Потом она снова оказалась в его объятьях, снова слились их губы, и так они лежали вместе обнявшись и целуясь, вытянувшись на кровати. И Анна сказала, касаясь губами губ Джоша.

– Я люблю тебя.

Наконец, она смогла взглянуть на него. Тело у него было стройным и мускулистым; кожа темнее, чем у нее; на груди мягкие коричневатые завитки. В приглушенном свете лампы его глаза казались глубокими, синими и настойчивыми, как будто он запоминал линии ее тела и маленькие, едва различимые морщинки в уголках рта.

– Дорогая Анна, моя дорогая любовь, – прошептал он, и наклонившись над нею, начал медленно ласкать, легкими движениями, по изгибам ее плеч, по тонкой талии и стройным бедрам. Его ладони были жесткими, но прикосновения такими легкими, что Анна напрягалась, чтобы почувствовать их. Она потянулась к нему и положила руку ему на грудь, касаясь его кожи, словно никогда раньше не прикасалась к коже. И вместе с нею Джош почувствовал новизну в том, как проводил рукой по ее телу. «Спасибо тебе, что помогаешь мне видеть п о – н о в о м у». Он ласкал ее, словно в первый раз, как будто и его, и ее тело только что появились на свет и все в этом мире было новым и свежим.

Простыня под Анной стала влажной, дыхание участилось и она начала двигаться под рукой Джоша. Он наклонился ниже, пока его губы не коснулись ее груди и не остались там на мгновение. Его рука продолжала ласкать ее тело, но при этом он прижался ртом к ее соску и медленно провел по нему языком, а когда тот набух, как маленький розовый бутон, он поцеловал другую грудь. У Анны вырвался стон, она почувствовала, что выгибается, как будто по ней пробегают языки пламени, сосредоточенные в его руках.

Она смотрела снизу на его лицо и больше ничего не видела: только Джош, только его образ. Ничто другое не могло попасть в поле зрения. Ее тело двигалось под его руками. И потом, словно вдруг открыли дверь: мир ощущений захватил ее: страсть, которую она почувствовала раньше. Обнаженная, она ощущала себя свободной, она вся состояла из чувств. И была раскрепощенной, жаждущей, уже забывающей, что значит быть замороженной. Радость позволить себе чувствовать удовольствие росла в ней, пока она не решила, что больше не может сдержаться. И она угадывала желание Джоша в напряжении его тела, в настойчивости его глаз. «Что бы мы ни делали, мы делаем вместе». Она положила свою руку на его бедро, и они застыли в кольце рук, обнимая друг друга, в охватившем их огне. Джош заглянул в ее глаза и лег на нее.

Ощущение того, что он был на ней, его тяжесть были так приятны, что глаза Анны расширились. Ликование охватило ее, и вырвался смешок. Джош улыбнулся, и радостно, и облегченно. Анна приподняла голову и поцеловала его.

– Я люблю тебя, – сказал она, но не могла не повторять это снова и снова.

Ее тело почувствовало свою силу в радости и восторге, а тепло, которое волнами пробегало по ее телу, было как река, огибающая отмели. Она стала рекой с неудержимым течением, вбирающей в свои глубины солнце и небо. Анна приподняла бедра и раздвинула ноги, чтобы обхватить Джоша и вобрать его в себя.

Он почти не двигался, но был внутри нее. Анна сжалась от короткой, резкой боли, но Джош лежал тихо, и боль прошла. Она чувствовала его твердость внутри себя, и ощущала, как сама обволакивает и сжимает его, плотно и горячо, поглощая его. Она почувствовала, что ее глаза наполнились слезами от правильности происходившего. Он не был захватчиком, а вошел в нее и заполнил то место, где и должен был находиться. И был частью ее существа. Анна ждала его.

– Любовь моя, – сказала она.

Они соединились не в сражении, а в любви и желании. И в обожании, которого она никогда не знала.

Они двигались вместе, найдя свой собственный ритм. Джош было начал медленно, но Анна вела его, двигаясь свободно и самозабвенно и была полна ощущений, теплом, охватившим ее, радостью раскрепощенности. Их дыхание и слова смешались.

– Любовь моя, любовь моя, любовь моя, – повторяла Анна, а потом впервые в жизни испытала оргазм.

Ее голова откинулась на подушку, дрожь пробежала по телу. Она слышала тяжелое дыхание Джоша, и затем вырвавшийся у него крик, и он упал на нее, обнимая и не шевелясь. Женщина повернула голову, чтобы коснуться его губ. Теплая истома охватила ее, а потом она почувствовала ветерок, более прохладный, чем раньше. Не сдвигаясь, Джош потянулся за покрывалом, которое откинул в начале, укрыл их обоих.

– Как хорошо, – прошептала Анна и почувствовала, что он улыбается.

– Надеюсь, что это так, – сказал мужчина.

– Я никогда не знала, – просто сказала она, – никогда не знала.

Джош поднял голову и встретился с ней глазами.

– Все, на что я когда-либо надеялся, все, о чем я мечтал, все – в тебе, – сказал он. – Все, что я смогу отдать тебе, я буду отдавать до конца моих дней...

– Мы найдем это вместе и разделим, – ответила Анна. Ее голос был медленным и ленивым. Она улыбалась ему, глядя снизу вверх. – Я так невероятно счастлива.

Джош затаил дыхание от удивления и наклонился, чтобы поцеловать ее. Он не осознавал, как отчаянно хотел услышать это от Анны, увидеть улыбку на ее губах и в глазах, услышать удовлетворение в ее голосе. «Теперь для нас нет ничего невозможного, – подумал он, – мы преодолели самое трудное».

Они лежали рядом, глядя друг на друга, касаясь друг друга. Анна легко касалась лица Джоша, водила пальцем по его бровям, по прямой линии его носа, по улыбающимся губам.

– Я так много не знаю о тебе, – сказала она. Его брови удивленно поднялись.

– После осмотра гробницы Тенкаура? После того, как спасла меня от шерифа города Тамарака? После ужина в моей квартире и моего рассказа о родителях? После сегодняшнего вечера?

– Я не знаю, что ты собираешься делать дальше? – поинтересовалась она.

– Плыть дальше по Нилу, – быстро ответил он. – А потом мы дойдем до Асвана и я бы хотел повернуть и плыть назад, в Средиземное море, все дальше и дальше. Как насчет этого? Можем мы плавать три-четыре месяца и забыть обо всем остальном мире? У нас есть книги, музыка, еда, люди, которые нас ждут, и так много откровений друг для друга. Несколько месяцев – это только начало, но оно должно быть хорошим. Ты согласна?

– Я бы очень этого хотела, – просто ответила Анна.

– Хорошо. Завтра я позвоню в Университет и в музей и скажу им, чтобы придержали все дела на май или июнь.

– А я позвоню своей секретарше. Она обо всем позаботится. Нужно будет позвонить Гейл и Лео, вот они удивятся.

Они помолчали.

– Ты попалась на мой розыгрыш, – сказал Джош с некоторым упреком.

– Это был розыгрыш? – Анна смотрела широко открытыми, невинными глазами.

Он разразился смехом.

– Наполовину желание, наполовину розыгрыш, и ты это знаешь. Тебе придется привыкнуть к этому. Когда-нибудь мы обязательно будем так путешествовать – может быть прямо сейчас соберемся в кругосветное плавание, – когда организуем нашу жизнь. Анна, я уже говорил что хочу, чтобы мы поженились. Ты об этом думала?

– Я бы тоже этого хотела. Но я ни с кем вместе так долго не жила, Джош, может быть, со мной трудно ладить.

– Об этом я не беспокоюсь. Мы замечательно проведем время, привыкая друг к другу. Где мы будем жить?

– Я бы хотела найти что-нибудь новое, чтобы устроить свое жилище вместе.

– Да, но если мы не найдем ничего подходящего?

– Будем жить у тебя, я не хочу возвращаться к себе.

– Нет, ты там больше не живешь. – Он откинул ее волосы с лица. На щеках горел румянец, глаза сияли, ее красота приобрела глубину и мягкость, которых раньше не было. Тело было, как шелк цвета слоновой кости на фоне белой простыни и с небольшими затененными изгибами.

– Тебе нужны яркие цвета, – сказал он, – и самая роскошная, чувственная одежда, какую только мы сможем найти. Я хочу закутать тебя в бархат и шелк, кашмир и ангору, все мягкое и богатое, чтобы ты себя чувствовала роскошно, вся роскошь чувств, которых ты была лишена так долго, я хочу, чтобы ты ее чувствовала.

– Да.

Это был крик радости. Анна поцеловала его, вытянулась рядом с ним, хотела раствориться в нем. Обхватив руками его спину, прижимая к себе как можно плотнее, еще теснее, чем они были. Одну ногу положила на его бедро и придвинулась к нему. Ее рот округлился от удивления. Она хотела – снова, снова, всегда – и желание, пронзившее ее тело, когда она прижалась к Джошу, было таким всепоглощающим, что закружилась голова.

– Я не знала, – снова прошептала Анна. Было так много всего, чего она не знала.

Джош поцеловал ею длинную шею, когда она откинула голову; его губы коснулись ее груди, плотного живота и мягкой впадины между ногами. В тихой комнате Анна слышала лишь свое дыхание. Она посмотрела вниз, на свои пальцы в волосах Джоша, а когда почувствовала его язык, то быстрый, то медленный, осторожный и уверенный, волны наслаждения стали омывать ее. Женщина чувствовала, что погружается в тепло, такое же обволакивающее, как в пустыне, а комната кружится вокруг нее, как в вихре. Она пыталась сопротивляться этому, остановить кружение, но потом позволила себе погрузиться в водоворот и не закрывала глаза, глядя на Джоша. Казалось, он колышется, и Анна поняла, что в глазах у нее снова стоят слезы.

– Джош, – сказала она, но это было только дыхание, а потом почувствовала, как все в ней взрывается под настойчивыми прикосновениями его языка, вскрикнула и слезы полились на подушку.

Он снова лежал рядом с нею, обнимая ее и целуя мокрые глаза. Дыхание Анны замедлилось, тело успокоилось.

– Почему ты плакала? – спросил он.

– Потому что это было так прекрасно, – она посмотрела на Джоша. – Ужасно, когда что-то прекрасное пачкают грязью. И даже если это было сделано со мной, я просто не знала, что происходило: что прекрасное и хорошее покрывалось грязью.

– А теперь ты это знаешь, каким это должно быть.

– Мы это знаем, я должна была узнать это с тобой. – Она обвела комнату полузакрытыми глазами.

Вдруг озноб прошел по коже и Анна села на кровати. Цветочная спальня была для них целым миром; они здесь сидели, лежали, разговаривали. Это был совсем как дом семейной пары, только меньше.

– Джош, я хочу выйти на воздух, на палубу.

– Хорошая мысль. – Он бросил быстрый взгляд на ее встревоженное лицо, – здесь становится душно. Держись. Я найду нам халаты.

Он вынул из шкафа белый махровый халат и надел, потом сходил в другую каюту за халатом для Анны, и протянул ей его, она накинула халат, обмотала вокруг себя. От этих простых действий воспоминание о цветочной спальне померкло. И когда они прохаживались с Джошем по палубе, то уже знала, что больше оно не вернется.

В огороженном уголке Джош разложил на палубе большие зеленые подушки с цветочным узором и они легли на спину, глядя на звезды в туманной дымке.

– Гораздо лучше, – прошептал Джош. Он привлек к себе Анну и показал на большое скопление звезд с тремя звездами в ряд в центре. – Орион, – сказал он. – Три звезды – это его пояс. Когда я был маленьким, то сочинял о нем истории, что он управляет небом и наблюдает за Землей и приходит, если кто-то на планете нуждается в помощи. Что-то вроде отца, школьного наставника и Бога в одном лице. Мы были хорошими друзьями. Каждому ребенку нужен кто-то такой, более видимый, чем Бог, более доступный, чем школьный наставник, и в то же время отдаленный, чтобы можно было доверить ему свои страхи, излить обиду и знать, что он не придет наказывать тебя.

– У меня была хорошая подруга, Эми, – сказала Анна, вспомнив имя. – Я придумала ее, когда мне было лет восемь или девять, и она была со мной, пока не пришел Винс. Потом исчезла. Может быть, если бы та была высоко в небе, я бы смогла сохранить ее для себя. Но когда Эми ушла, больше никто не появился. Джош, ты сказал, что хочешь иметь детей?

– Да. Я уже давно хочу их иметь, так или иначе. Это всегда беспокоило меня, однако, – это такая самонадеянность – создавать человеческие существа, а потом решать, как их следует воспитывать – и потом, я никак не мог найти кого-то, с кем хотелось бы остаться на всю жизнь. Поэтому я всегда говорил, что слишком много путешествую, чтобы быть хорошим отцом. Теперь я думаю иначе. Я иду на риск быть самонадеянным, пока я с тобой.

– Может быть, я слишком стара, – сказала Анна.

– Тогда нам лучше начать прямо сейчас.

Она села, серьезно глядя на него.

– Мне почти сорок, Джош.

– А мне сорок два. – Подложив руки под голову, он с улыбкой смотрел на нее. – Ты думаешь, мы будем трястись и запрещать им задерживаться допоздна, когда им захочется поговорить с приятелями о жизни? Или наша память ослабеет настолько, что мы не сможем кратко информировать их о сексе, когда придет время?

– Наверное, это последнее, о чем забывают люди, – улыбаясь сказала Анна. – И будет нечестно, если я забуду; я взялась за это так поздно, что не хватит отпущенных лет.

– Ты не забудешь и ты не слишком старая, – спокойно ответил Джош.

– А вдруг, у меня не может быть детей. Вдруг я слишком долго была закрыта для этого. Я знаю, это ненаучно, но я беспокоюсь.

– Тогда их у нас не будет. Будем мы сами и наша жизнь вместе; нам не нужны дети, чтобы чувствовать себе в полном порядке. – Он пристально посмотрел на нее. – Ты не будешь чувствовать себя чего-то лишенной, если у нас их не будет?

– Да, – просто ответила Анна. – Иногда это меня ранит, когда я провожу время с Робин и Недом, я думаю о том, что хотела бы иметь своих собственных детей и дать им настоящее детство. Я так много хотела бы дать... но это были фантазии, на самом деле я никогда не позволяла себе думать об этом. До сих пор.

– Мы будем думать об этом вместе, – сказал Джош. – И сделаем все, от нас зависящее, чтобы это случилось. Но как бы дело ни обернулось, любовь моя, у нас все будет хорошо. Неважно, будет ли у нас полдюжины детишек или мы будем проводить четыре месяца в году на яхте, будем ли жить в той квартире или в другой. Чудо в том, что мы нашли друг друга.

– И что ты меня разбудил.

– Ты сама проснулась, – ответил Джош. – Я помог, но это произошло в твоей душе. Ты должна это знать.

– Да, но я не могла бы сделать это сама или с кем-то другим; только с тобой.

Джош потянулся к ней и она взяла его за руку. Поцеловала его ладонь, потом пальцы, один за другим.

– Я никогда не думала, что это так просто, – сказала она. – Делать, жить и ощущать так много. И тогда чувствуешь себя прекрасно. И все хорошо.

Анна посмотрела на его стройное тело, вытянувшееся рядом с нею. Одна рука была еще у него под головой, он ей улыбался. И она почувствовала, что снова в ней разливается желание. Теперь это чувство стало знакомым и Анна приветствовала его, потянувшись, как кошка на солнце. Ее кожа приобрела такую чувствительность, что, казалось, ветерок оставляет на ней следы; женщина ясно слышала каждый всплеск волны о борт яхты; совершенно отчетливо различала неясные контуры яхты и подушки, разложенные под ними. Как чудесно, что все было таким ясным и что она была частью этого.

– Жадная, – прошептала Анна, с улыбкой склоняясь над Джошем. – Никогда не думала, что я такая жадная.

Его рука скользнула под ее халат, лаская ее грудь.

– Я люблю это в тебе.

Она развязала пояс халата Джоша, распахнула полы и наклонилась, как раньше. Но теперь в ее движениях, не было холодной точности, ни тени прошлого. Было только ее желание. И ее любовь. И Джош. Она согнулась над ним, двигаясь медленно, как во сне, нащупывая свой путь, делая это таким же новым, как прикосновение ее пальцев к его коже.

Она поцеловала темные волосы на его груди. Его сердце гулко стучало под ее губами, а она неустанно двигалась, скользя кончиком языка по его гладкой коже.

– Анна, любимая.

Слова растягивались, длинные и тихие. Ее руки провели по его бедрам, груди коснулись ног, и осторожно, тихо она взяла его в рот. Она заполнила себя его плотной, живой теплотой, глубоко втянула в себя и забылась в чувствах, которые овладели ею, приподнимали ее и открывали все, что они должны были познать вместе. «Я никогда не знала, что это так просто. И все будет таким, как должно быть». Больше не было закрытых дверей, морозных дней. Она была свободна, жива и разбужена. Радостный смех вырывался из ее горла.

Джош поднял ее, посадил сверху, раскрывая халат. Анна низко наклонилась, чтобы поцеловать его. В них была такая необузданность, какой они не знали раньше, страсть и нетерпение подгоняли их. Пальцы Джоша проникли в нее, яростно проталкиваясь, а Анна закусила кожу у него на шее, словно недостаточно было способов слиться с ним. Они смотрели вниз, где его член исчезал в ней, появлялся снова, блеснув в слабом свете, только чтобы снова погрузиться в нее, все быстрее и все с большим пылом, пока они вместе не вскрикнули. Медленно, как будто спускаясь с горы, они вместе затихли, потом расслабились, легли, вытянувшись и, наконец, успокоились. Они долго лежали молча. Анна лежала вдоль тела Джоша, закинув на него ноги, прижав губы к пульсирующей жилке на его шее. Женщина охлаждалась, кровь уже не так быстро бежала в жилах, но она все еще была полна богатств, представших перед ней впервые. «Я хочу укутать тебя в бархат и шелк... всю роскошь чувств, которых ты так долго была лишена»...

– Я чувствую себя в такой роскоши, – сказала она с долгим вздохом. – Как будто я прихожу домой промозглым вечером, и в комнате горит камин, есть длинное мягкое платье, какое-нибудь горячее питье, и знаю, что меня ждут и я здесь живу.

Она соскользнула на подушки рядом с Джошем, свернулась клубком в его руках, положив ладонь ему на грудь. Она закрыла глаза, укутанная глубокой темнотой, которая скрывала их от посторонних глаз, как в шалаше. Потом она услышала голоса и вскочила.

– Они поднимают якорь, – сказал Джош, сел рядом с нею, запахнул ее халат и завязал его, потом сделал то же самое со своим.

– О, Джош, какое небо, – удивленно воскликнула Анна, оно было бледно-серым с полосами розового, персикового и фиолетового цвета, сменившимися на оранжевый и золотистый цвета пустыни. Нил покрылся длинными волнами ряби, в которых отражалось солнце. Из города доносился крик муэдзина, который, как творение ночи, только что проснулся и восхищался красотой мира на восходе солнца.

– Сколько красоты, – тихо сказала Анна. – Сколько жизни. – Она встала у борта яхты, наблюдая за людьми, начинающими свой день среди домишек и пыльных улиц города. – Джош, я совсем не хочу спать, может быть, мы сойдем на берег и побродим?

Он рассмеялся, стоя рядом, обняв ее одной рукой.

– Куда только ты захочешь. Но времени у нас мало, мы не можем делать остановки ради всего, что видим. С остальными частями света мы разберемся на следующей неделе.

Анна обвила рукой его талию и прислонилась головой к плечу. Босые, в белых халатах стояли они под золотисто-голубым небом, смотрели на берег, пока «Хапи» скользила по глубоким водам Нила, набирая скорость. Подул ветерок. По обоим берегам реки высокие банановые деревья с огромными блестящими листьями окаймляли русло. Крестьяне шли на свои поля, изобильные и плодородные, ограждающие Нил от бесплодной, враждебной пустыни. Яхта ровно и плавно скользила между этими длинными полями, которые символизировали торжество жизни. Джош и Анна стояли, обнявшись. Он улыбался ее сияющим глазам.

– С добрым утром, моя любовь, – сказал Джош.

Примечания

1

Род тенниса

(обратно)

2

Район Сан-Франциско, ставший известным в 60-е гг. как центр хиппи.

(обратно)

3

Garnet – (англ.) – гранат

(обратно)

4

GED – диплом по общеобразовательной подготовке.

(обратно)

5

Девелопер – проектировщик.

(обратно)

6

Четвертое, июля – День Независимости США.

(обратно)

7

День труда отмечается в США в первый понедельник сентября.

(обратно)

8

Галлон (амер.) = 3,78 л

(обратно)

9

Средняя температура июля 86 – 95° по Фаренгейту (29 – 33° С).

(обратно)

10

Д. С. – округ Колумбия.

(обратно)

11

«Путь паломника» – поэма Дж. Беньяна (1628 – 88 г .).

(обратно)

Оглавление

  • ГЛАВА 1
  • ГЛАВА 2
  • ГЛАВА 3
  • ГЛАВА 4
  • ГЛАВА 5
  • ГЛАВА 6
  • ГЛАВА 7
  • ГЛАВА 8
  • ГЛАВА 9
  • ГЛАВА 10
  • ГЛАВА 11
  • ГЛАВА 12
  • ГЛАВА 13
  • ГЛАВА 14
  • ГЛАВА 15
  • ГЛАВА 16
  • ГЛАВА 17
  • ГЛАВА 18
  • ГЛАВА 19
  • ГЛАВА 20
  • ГЛАВА 21
  • ГЛАВА 22
  • ГЛАВА 23 . . . . . . . . . . . .
  • Реклама на сайте

    Комментарии к книге «Спящая красавица», Джудит Майкл

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!

    РЕКОМЕНДУЕМ К ПРОЧТЕНИЮ

    Популярные и начинающие авторы, крупнейшие и нишевые издательства