«За век до встречи»

За век до встречи (fb2) - За век до встречи [litres][Before I Met You] (пер. Владимир Александрович Гришечкин) 2314K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Лайза Джуэлл

Лайза Джуэлл За век до встречи

Эта книга посвящается Амелии, Эви, Мие и Джой – четырем самым прелестным девочкам, которых я знаю.

1

1983

Тот день и вместе с ним новая глава в жизни Элизабет Дин начались в безбожную рань в Веймуте, продолжились холодом и ветреной сыростью Ла-Манша и увенчались поездкой через весь Гернси, после которой Элизабет и родителям пришлось еще долго подниматься пешком по длинному каменистому склону, в конце которого виднелся мрачный каменный дом с серыми стенами и темными окнами. Дом был большим и высоким и стоял на заросшем хвойным лесом утесе. Его фасад выходил к морю. Позади дома не было даже сада.

Увидев дом вблизи, Элизабет подумала, – но не сказала вслух, – что в нем наверняка водятся привидения и что она ни за что не согласится провести в нем больше одной ночи.

– Это моя мама, ее зовут Арлетта, – сказал отчим. – А это – Элизабет или Лиззи, как мы ее обычно зовем.

– Когда она хорошо себя ведет, – добавила Элисон, мать Элизабет.

– Да, – подтвердил Джолион. – Когда она хорошо себя ведет. А когда плохо, тогда она снова превращается в Элизабет. – Он взъерошил падчерице волосы, сжал пальцами плечо, и девочка поморщилась. Опустив голову, она разглядывала пол, выложенный искусно подогнанными одна к другой коричневыми и красными плитками, но не квадратными, а в форме неправильных звезд. О том, что рано или поздно ей придется приехать в этот дом, Элизабет узнала еще две недели назад, в самый канун Рождества, когда раздался отравивший ей все праздники телефонный звонок. Две недели назад Элисон и ее бойфренд Джолион усадили девочку в гостиной и объяснили, что его мать, – женщина по имени Арлетта Лафолли, о существовании которой Элизабет даже не подозревала, – грохнулась с лестницы в своем доме на Богом забытом острове под названием Гернси и что-то себе сломала и что ее лечащий врач настойчиво рекомендовал, чтобы в ближайшее время с ней пожил кто-то из родственников.

Кто и за какими закрытыми дверями решил, что единственным выходом из положения будет как можно скорее отправиться на Гернси всей семьей, так и осталось неизвестным, но решение было принято, и уже в середине января Элизабет пришлось покинуть аккуратный кирпичный коттедж в пригороде Фарнема в Суррее (это был единственный дом, который она знала) и переехать на остров, чтобы прожить как минимум три месяца с совершенно незнакомой старухой. Так, во всяком случае, говорила ей мать.

– Элизабет, – сказал Джолион, – поздоровайся с Арлеттой.

Элизабет очень старалась не ежиться, но в доме с привидениями это было невероятно трудно – особенно когда мамин бойфренд крепко держит тебя за плечо и знакомит с кошмарно старой женщиной, чьи хрупкие косточки ни с того ни с сего решили испортить тебе жизнь. В конце концов она все-таки набралась храбрости и подняла взгляд на стоящую перед ней старуху, но не раньше, чем с некоторым удивлением заметила, что та обута в ярко-красные шелковые туфли, украшенные шелковыми же розами в тон. Отметила она и изящные лодыжки, обтянутые черными кружевными колготками, однако главным сюрпризом оказалась роскошная шуба из переливающегося норочьего меха, подол которой доставал Арлетте до середины голеней. Над плотно застегнутым воротником шубы Элизабет увидела лицо – округлое и пропорциональное, но какое-то маленькое. На этом лице выделялись совсем не старческие розовые губы и ясные серые глаза, прикрытые подкрашенными голубоватыми тенями ве́ками. На голове Арлетты была шапка-пирожок из такой же шоколадно-коричневой норки. В колеблющемся свете свечей тускло поблескивали небольшие бриллиантовые сережки. Во всяком случае, Элизабет решила, что это именно бриллианты: вряд ли кто-нибудь стал бы носить простые стекляшки с такой дорогой шубой.

Элизабет сглотнула.

– Здрасьте, – выдавила она пересохшим горлом.

Леди в норковой шубе наклонилась так, что ее лицо оказалось вровень с лицом девочки.

– Здравствуй, Элизабет. Я много о тебе слышала.

По выражению ее лица было невозможно понять, слышала ли она много хорошего или, наоборот, плохого, однако мгновение спустя ее черты смягчились, и Арлетта улыбнулась. Элизабет робко улыбнулась в ответ и сказала:

– Мне ужасно нравятся ваши туфли, мэм.

– Я вижу, у тебя прекрасный вкус, – заметила Арлетта. – А теперь входите и грейтесь. К вашему приезду я растопила камин.

Элизабет и ее мать переглянулись. Элисон уже встречалась с Арлеттой два года назад, когда она и Джолион только начали встречаться. Тогда она отозвалась о матери бойфренда как о женщине своеобразной, язвительной и не слишком приятной. «Такую лучше не злить», – добавила она, делясь с дочерью своими впечатлениями. Ей даже не пришло в голову, что когда-нибудь им с Элизабет, возможно, придется жить с Арлеттой в одном доме. Скорее всего, она и вовсе забыла, что когда-то описывала мать сожителя именно в таких выражениях, но Элизабет не забыла ничего. Она отлично помнила слова матери и заранее вооружилась решимостью выдержать все, что может обрушить на ее голову «своеобразная» леди, которую лучше не злить, но пара алых шелковых туфель в один миг заставила ее позабыть о своих страхах.

Да, алые шелковые туфли… Даже на ногах пожилой леди они смотрелись чрезвычайно нарядно. В свое время Элизабет пришлось долго ходить на самые разные внешкольные танцевальные занятия и кружки́, прежде чем мать купила ей первые по-настоящему красивые туфли. Теперь у нее были и узкие лодочки из кожи телесного цвета с шелковыми завязками для балета, и туфли на массивных, прочных каблуках для фламенко и джаза, но ни одной пары из красного шелка у Элизабет не было. Несомненно, подумала она сейчас, человек, способный купить такие великолепные туфли, просто обязан быть хотя бы наполовину приличным.

И она смело прошла за Арлеттой в комнату, куда вела высокая дверь с веерным витражным окном над притолокой.

– Здесь, конечно, немного сыровато, – сказала Арлетта. – К сожалению, я не заходила в эту комнату с… в общем, довольно долгое время. А открыть окно нельзя из-за холода снаружи.

Элизабет огляделась по сторонам и обняла себя за плечи, стараясь сдержать дрожь. Комната была с высокими потолками и почти пустая; отделанные деревянными панелями стены и немногочисленные предметы мебели с прямыми гранями и острыми углами тоже не создавали ощущения уюта. И мебель, и обшивка стен были выдержаны в коричневых тонах. Единственным ярким пятном был огонь в камине, возле которого они все и уселись на обитом декоративной тканью диванчике.

Пока взрослые говорили о только что совершенном ими путешествии, о том, что грузовое такси запаздывает, о погоде и о сломанной ноге Арлетты (по коридору она шла, опираясь на изящную резную тросточку и заметно прихрамывая), Элизабет поднялась с дивана и подошла к окну. Стекла в старинных свинцовых переплетах показались ей толстыми, словно иллюминаторы в подводной лодке капитана Немо. Серые от пыли тюлевые занавески выглядели так, словно их не стирали с тех пор, как был построен этот дом. За окном, куда ни посмотри, простиралось пустое, серое море, и Элизабет, украдкой вздохнув, вернулась к огню, чувствуя, как промозглая сырость и холод комнаты пробирают ее до костей, а запах дыма и давно не использовавшейся мебели впитываются не только в ее пальто, но и в кожу.

– Мы захватили тепловентиляторы, – сказал Джолион, потирая озябшие руки. – Когда грузовое такси наконец приедет, мы сразу включим их на полную мощность. – Его голос звучал почти весело, словно он хотел подбодрить Элизабет и ее мать, но им обеим было совершенно ясно, что два дешевых тепловентилятора вряд ли сумеют справиться с холодом и сыростью, давно ставшими хозяевами в доме, где было слишком много необитаемых комнат.

– А потом, – добавил Джолион с мужеством отчаяния, – я взгляну, что там с отоплением.

Арлетта бросила на сына взгляд, который показался Элизабет откровенно пренебрежительным.

– В этом нет необходимости, – заметила она. – В ближайшие несколько недель погода улучшится и станет не такой холодной: в конце концов, не зря же мимо Гернси протекает Гольфстрим. А отопление… Пока ты разберешься, что с ним не так, пока найдешь человека, который согласится прийти и починить его, причем за такую сумму, от которой у тебя глаза на лоб полезут, настанет лето и в доме снова станет тепло. Ну а пока можно топить камины, они есть почти в каждой комнате. Главное, одеваться как следует, держаться двух-трех комнат и, конечно, не забывать про напитки. Нужно согревать себя не только снаружи, но и изнутри.

Тебе хорошо говорить, подумала Элизабет, с завистью поглядев на роскошную шубу и меховую шапку Арлетты. Наверное, медведю на Северном полюсе холоднее, чем тебе.

Элизабет разместили в комнате на втором этаже, оклеенной выгоревшими обоями в зеленую и голубую вертикальную полоску («Ни дать ни взять – старая мужская пижама», – подумала она.). Три небольших окна в свинцовых переплетах выходили на море. Здесь было еще холоднее, чем внизу, и когда девочка выдыхала, пар клубился у нее перед самым лицом подобно бесплотному духу.

Ее кровать стояла у дальней от окон стены. Она была сделана из какого-то очень тяжелого, облицованного темным шпоном дерева и застелена не слишком дорогим на вид пуховым одеялом в голубом пододеяльнике. Поверх двух тонких как галеты подушек сидел облезлый кролик, связанный из голубой шерсти. Вид у него был такой, словно его бросили здесь умирать. Глядя на эту кровать, Элизабет невольно вспомнила, на чем она спала дома. В Фарнеме у нее была полуторная металлическая кровать, выкрашенная в белый цвет (порошковая покраска!), с завитушками и шишечками, отлитыми из прозрачного перспекса[1]. Элисон купила ей эту кровать на десятилетие: «Ведь ты стала больше почти в полтора раза!» Полуторным было и одеяло, заправленное в белоснежный, расшитый розовыми бутонами пододеяльник, а наволочка на подушке была отделана кружевами. Каждое утро, прежде чем отправиться в школу, Элизабет рассаживала на этой подушке всех своих игрушечных медвежат. Перед отъездом она попросила маму захватить с собой и кровать, если она, конечно, поместится в кузов грузового такси, но Элисон виновато улыбнулась и сказала:

– Прости, дорогая, но кровать придется оставить. Но не волнуйся, она никуда не денется. Когда мы вернемся, она будет на прежнем месте, и ты снова сможешь в ней спать. Не думаю, что за три месяца ты ее перерастешь.

И Элизабет пришлось смириться.

Поставив на пол свой рюкзачок, девочка с трудом расстегнула окоченевшими пальцами пряжку и нащупала внутри своего любимого медвежонка. Потянув игрушку за уши, Элизабет вытащила ее из недр рюкзачка, в который она перед отъездом уложила книги, блокноты и игры, надеясь скрасить с их помощью скуку утомительного восьмичасового пути. Уткнувшись лицом в мягкий коричневый плюш, Элизабет вдохнула исходящий от медвежонка сухой, сладковатый запах оставшегося где-то за тридевять земель дома и почувствовала, как у нее заныло сердце. Не отрывая лица от медвежьего живота, она оглядела холодную, по-спартански скудную обстановку комнаты, бросила взгляд на бесконечную, серую, как застывший бетон, равнину моря за окном, а потом решительно подошла к кровати, схватила уродливого вязаного кролика, открыла форточку и зашвырнула его как можно дальше в холодную, блеклую пустоту.

2

Только в середине февраля, – спустя почти пять недель после переезда и через десять дней после того, как было восстановлено отопление, – между Элизабет и Арлеттой состоялся первый по-настоящему содержательный разговор. Они столкнулись в прихожей, когда Элизабет махала на прощание рукой своей новой лучшей подруге Белле и ее матери, которые привезли ее в особняк на утесе после чаепития в своем доме в Сент-Питерс-Порте. Элизабет все еще улыбалась, когда, обернувшись, увидела Арлетту, которая стояла на нижней ступеньке лестницы, опираясь на трость. На сей раз, правда, она была не в шубе, а строгом черном платье с плиссированной юбкой, белым муслиновым воротничком и укороченными рукавами. Благодаря изящным лодыжкам и тонкой талии, Арлетта выглядела так, словно сошла со страницы модного журнала за пятьдесят пятый или даже пятидесятый год.

Спустившись с последней ступеньки с помощью трости, с которой она теперь не расставалась, Арлетта внимательно посмотрела на Элизабет.

– Кто это был? – спросила она.

Элизабет ответила не сразу. Ей хотелось убедиться, что адресованный ей вопрос не содержит никакого подвоха.

– Белла, – сказала она наконец.

– Белла?.. – переспросила Арлетта, слегка приподняв подведенную бровь. – Кто такая Белла?

– Моя лучшая подруга.

– Вот как? – Лицо пожилой леди слегка прояснилось. – У тебя есть лучшая подруга? Уже?

Элизабет с гордостью кивнула.

– Что ж, – заметила Арлетта, – в таком случае я могу за тебя не беспокоиться. Ты не пропадешь. Идем, – добавила она, снова поворачиваясь к лестнице. – Я только что приготовила какао, и мне хотелось бы выпить его вместе с тобой.

– О’кей, – приветливо сказала Элизабет и последовала за Арлеттой, которая медленно поднималась по ступенькам. На первом же лестничном пролете пожилая леди остановилась, чтобы перевести дух.

– Знаешь, – сказала она, – когда-то я ходила в ту же школу, что и ты сейчас. Кстати, совсем забыла – как она теперь называется?

– Школа Лурдской Богоматери.

– Ах да, верно!.. Не знаю только, при чем тут Лурдская Божья Матерь, но… Когда я там училась, она называлась Школой Святой Анны и состояла из одной-единственной комнаты, в которой помещались все ученики от четырехлеток до одиннадцатилетних. – Она мягко улыбнулась и снова двинулась вверх по лестнице. – Знаешь, сколько мне лет? – спросила Арлетта, снова останавливаясь на середине лестничного марша.

Элизабет кивнула.

– Знаю. Вам восемьдесят четыре.

Арлетта слегка нахмурилась.

– Кто тебе сказал?

– Джолион?.. – шепотом отозвалась Элизабет. Она не была уверена, что это – правильный ответ.

– Гм-м… – Арлетта наморщила нос и продолжила подниматься по ступенькам.

– А вам действительно восемьдесят четыре? – решилась спросить Элизабет, когда они медленно шли по коридору верхнего этажа.

– Да, – коротко ответила Арлетта, остановившись, но не обернувшись. – Да, мне уже восемьдесят четыре. Откровенно говоря, мне бы хотелось, чтобы ты думала, будто я несколько моложе, ну да ладно…

С этими словами она толкнула дверь своей комнаты и придержала за ручку, пропуская Элизабет вперед.

– Входи же, дорогая, – произнесла она с ноткой нетерпения в голосе.

Через порог Элизабет шагнула со странным чувством. До этого момента она была уверена, что никогда, никогда не попадет в эту комнату, а если и попадет, то когда-нибудь в будущем, скажем, после того, как Арлетта умрет от старости. Но что-то вдруг произошло – и вот она стоит, трепеща, на пороге таинственного нового мира.

И этот новый мир ни капли ее не разочаровал.

Комната Арлетты оказалась самой красивой из всех, в которых ей приходилось бывать.

В затейливой медной жаровне багрово светились и потрескивали угли. Резной камин в готическом стиле был снабжен боковыми скамьями, обтянутыми темно-красным бархатом. На каминной полке – на бежевой салфетке, кружевная кайма которой свисала красивыми фестонами, – стояли многочисленные фотографии в серебряных рамках, на которых были запечатлены молодые мужчины и женщины, какие-то военные и младенцы, а также пожилые люди со старомодными, чопорными прическами. Пол был застелен чем-то ворсистым, мягко пружинившим под ногой, на окнах висели розовые шелковые занавески с блестящей атласной каймой, с кистями внизу и складчатыми ламбрекенами наверху. Стены были оклеены обоями с изображением крупных, словно присыпанных серебристой сахарной пудрой красных роз, обвивавших шпалеры из тонкой зеленой сетки. Колпак торшера в углу был похож на старомодный кринолин из тонкого золотистого атласа, обшитый лентами и стеклярусом. То здесь, то там стояли кофейные столики, освещенные лампами с абажурами из стекла цвета персика или сливы. А еще в комнате было полным-полно вещей, описать которые можно было только словами, которых Элизабет пока не знала: шантильи, шени́ль, шанда́лы и шинц.

– Садись. – Арлетта жестом показала на небольшой стульчик с резными завитками на ножках и позолоченной спинке, и Элизабет со всеми предосторожностями опустилась на синее бархатное сиденье, подсунув ладони под себя. Арлетта налила какао из серебряного чайника в тонкую розовую чашку с золотыми розами. В ее комнате был и небольшой кухонный уголок, в котором помещались газовая плитка, компактный холодильник, электрический мармит, посудный шкафчик и несколько буфетных полок, уставленных старинным фарфором и бокалами для соков и десертов. Рядом со стулом, на который уселась Элизабет, стоял на бронзовых ножках зеленый кожаный шар, раскрывавшийся вдоль экватора. Внутри, в мягких гнездах, разместилось с полдюжины изящных графинчиков и сверкало целое созвездие рюмок и фужеров из ограненного хрусталя, а на небольшом возвышении покоились серебряные щипцы.

Возле кровати Арлетты (на четырех столбах и с пологом!) Элизабет увидела огромных размеров кресло со скамеечкой для ног, развернутое в сторону телевизора с «усатой» антенной наверху.

Иными словами, комната вмещала буквально все, что могло понадобиться ее обитательнице для того, чтобы согреться, развлечься, перекусить, выспаться и побаловать себя глоточком джина. Неудивительно, что и Элизабет, и ее родители видели Арлетту довольно редко. Неудивительно, что ее почти не заботило состояние других комнат. Здесь, в своем роскошном будуаре с отличным видом из окна, она могла пребывать в тепле и комфорте столько, сколько позволял запас продуктов, спиртного и угля для жаровни.

– Знаешь, – проговорила Арлетта, передавая Элизабет чашку с золотыми розами, – за последние десять лет ты – первый человек, который навестил меня в моей комнате.

Элизабет посмотрела на нее, но ничего не сказала.

– Да, – кивнула Арлетта, – я живу в этом доме одна с тех самых пор, как умер отец Джолиона. Совершенно одна, – повторила она. – Сама по себе.

Элизабет показалось, что она должна сказать что-нибудь сочувственное, но пока она подыскивала слова, лицо Арлетты дрогнуло, и пожилая леди широко улыбнулась.

– И это просто замечательно! – Она вдруг осеклась, улыбка исчезла с ее лица. – Как бы там ни было, – продолжила она мгновение спустя, – я рада, что теперь ты тоже живешь здесь, хотя без этой сладкой парочки я могла бы спокойно обойтись. – Арлетта бросила взгляд на дверь, слегка пожала плечами и едва заметно вздрогнула от отвращения, которое вполне могло быть и непритворным. – Не в обиду будь сказано…

Элизабет сочла нужным улыбнуться, чтобы показать: она нисколько не обижается.

– Откровенно сказать, я вовсе не хотела иметь ребенка, – продолжала Арлетта самым светским тоном, и Элизабет, не сумев скрыть своего удивления, вскинула на нее глаза.

– Джолион… он появился на свет почти случайно. В мое время еще не было столько противозачаточных средств. Я, впрочем, была не глупа и прекрасно знала все способы, чтобы избежать неприятностей. Я измеряла себе температуру, вела графики и таблицы, но…

Элизабет слегка поджала губы. Она не понимала, о каких графиках и таблицах идет речь, но продолжала молчать, сосредоточившись на том, чтобы удержать широкую сверху и узкую снизу чашку на крохотном блюдце.

– Мы все так поступали, – рассказывала Арлетта. – В те годы, я имею в виду. Все девушки. Мы были молоды, мы получали от жизни огромное удовольствие, и никто из нас не хотел тратить драгоценное время на то, чтобы нянчиться с ребенком. Ведь дети – такая обуза! Я успешно решала эту проблему в течение целых восьми лет, а это, должна тебе сказать, серьезное достижение. А потом – бац! Ребенок! Буквально за два дня до моего тридцать четвертого дня рождения! Ну, раз уж он оказался у меня внутри, тут уж я ничего не могла поделать. Мне оставалось только надеяться, что у меня будет девочка, но… – Она вздохнула, непроизвольно прижав кончики пальцев к основанию шеи. – В общем, это оказалась не девочка. Это был он. Джолион. – Она снова содрогнулась. – Правда, мой покойный муж, мистер Лафолли, был в восторге. Как же, сын!.. Продолжатель рода, носитель фамилии!.. Что касается меня, то я в ту пору думала только о том, что́ мне делать с… в общем, как мне справиться с, так сказать, продуктами физиологии. Разумеется, у меня была няня, но она работала только днем, так что после семи вечера я могла рассчитывать только на себя. Уф-ф!.. – Арлетта усмехнулась и медленно поднесла к губам свою чашку. Ее руки совершенно не дрожали, и Элизабет даже подумала, что она совсем не похожа на восьмидесятичетырехлетнюю старуху. Скорее – на крепкую пятидесятилетнюю женщину, которая лишь немного поблекла от постоянного сидения в четырех стенах.

– В общем, должна признаться честно: ты очень заинтересовала меня, заинтересовала с того самого момента, когда я узнала, что Джолион встречается с молодой вдовой, у которой есть ребенок. И не просто ребенок, а маленькая девочка! Откровенно говоря, мне не верилось, что Джолион сможет стать для девочки нормальным отцом. Да и для мальчика, если на то пошло… С ним вообще довольно трудно – с самого начала он жил только ради самого себя. Этот его крайний эгоизм… Похоже, Джолион все-таки пошел в меня. – Арлетта сухо усмехнулась. – Но, как ни странно, он очень к тебе привязался, и меня разобрало любопытство. И вот ты здесь, в моем доме… Должна признаться, что ты понравилась мне чуть не с той самой минуты, когда я тебя увидела. – Она улыбнулась и окинула Элизабет внимательным взглядом. В ее глазах плясали какие-то непонятные искорки. – Можно я буду звать тебя Бетти? Ты не против?

– Бетти?

– Да. Когда я была молодой, всех Элизабет называли Бетти. Или Бет. Сокращенно. Но чаще – Бетти… – Она покачала головой. – Мне почему-то кажется, что имя Бетти очень тебе подходит.

Бетти?.. Элизабет попыталась мысленно примерить новое имя к себе и в конце концов пришла к выводу, что оно ей, пожалуй, нравится. Оно казалось более веселым, чем официальное Элизабет, и в то же время было куда лучше, чем Лиззи (в ее представлениях так могли звать только совсем маленьких, шести-восьмилетних девчонок, а ей уже исполнилось десять).

– Хотела задать тебе еще один вопрос… – Арлетта поднялась на ноги и двинулась куда-то в угол комнаты. – Как ты относишься к старым фотографиям? Тебе нравится их рассматривать?

Элизабет кивнула. Она действительно очень любила старые фото.

– Я почему-то так и подумала. – Арлетта привстала на цыпочки и сняла с полки несколько переплетенных в кожу альбомов. – Вот здесь я храню свои старые снимки. Взгляни…

Элизабет послушно раскрыла первый альбом, а Арлетта тем временем поставила на патефон большую черную пластинку и осторожно опустила на нее иглу. Раздалось негромкое шипение, потом зазвучало фортепиано, в жаровне стрельнул уголек, а от раскрытого альбома поднялся легкий запах сухого старого картона. В воздухе витал густой аромат восковых свечей, а на горле Арлетты таинственно поблескивала старинная брошь в форме раскинувшей крылья бабочки, и Элизабет вдруг почувствовала, как ее наполняет нечто незнакомое и необычное, такое, с чем она еще никогда не сталкивалась. И это было очень приятно, хотя голова у нее слегка кружилась, а мускулы непроизвольно подергивались, точно наэлектризованные. Так произошло ее первое знакомство с роскошью, или, точнее, с тем, что в разные годы называли «шик», «глянец», «гламур» и другими подобными словами.

Дом, в котором Элизабет жила в Суррее, был современным и совсем обыкновенным. Ее мать ходила на работу в джинсах и блузках поло. И даже по праздникам, когда Элисон и Джолион отправлялись в хороший ресторан, она просто меняла джинсы на брюки, а на шею надевала золотую цепочку. Косметикой Элисон почти не пользовалась, делала перманент (как она говорила – для экономии времени), слушала по вечерам «Радио-1» и обожала футбол. Элисон была красива, но никто бы не назвал ее шикарной женщиной. И до сегодняшнего дня Элизабет тоже не представляла, что такое настоящая роскошь. Она восхищалась платьями Одри Хепберн в фильме «Моя прекрасная леди», любила бывать в ювелирном отделе универмага в Гилфорде и притворяться, будто выбирает бриллиантовое колье или еще что-то в этом роде, но то, с чем она столкнулась сейчас, было другим. В этой комнате, где таяли короткие январские сумерки и звучали аккорды Третьей симфонии Чайковского, Элизабет медленно переворачивала листы старого фотоальбома, словно страницы жизни пожилой леди, и сама не заметила, как погрузилась в ностальгию по временам, которых никогда не видела.

В этой комнате Элизабет Дин превратилась в Бетти.

3

1987

Бетти стояла на паромном причале. Пар, вырывавшийся у нее изо рта при каждом вздохе, обволакивал голову и, разорванный в клочья холодным ветром, улетал в море, словно торопясь вернуться назад: так ищет дорогу домой потерявшаяся кошка.

Бетти была одета не по погоде легко. Как и многие пятнадцатилетние девчонки, она была куда больше озабочена своей внешностью, нежели соображениями здоровья, к тому же Бетти знала, что дальше им предстоит ехать на поезде, который идет в Лондон. Там рядом с ней могли оказаться Самые Настоящие Лондонцы, и ей очень не хотелось выглядеть в их глазах как человек, который живет со старой-престарой женщиной в старом-престаром доме, стоящем на вершине утеса на берегу затерянного в море островка – такого крошечного, что там даже нет шоссейных дорог. Именно по этой причине Бетти была одета в толстые черные колготки, очень короткую джинсовую юбочку, голубые замшевые мокасины и темно-синий, поношенный и растянутый свитер из овечьей шерсти с V-образным вырезом. Под свитером на ней была отделанная кружевом кофточка без рукавов. Коротко подстриженные волосы Бетти были выкрашены в иссиня-черный цвет, а губы она накрасила темно-красной помадой и подвела более темным лайнером оттенка запекшейся крови. Как ей казалось, – нет, она была совершенно в этом уверена! – она просто ни капельки не походила на девчонку, которая приехала с Гернси.

А Бетти иногда и впрямь забывала, что на острове она была чем-то вроде самой большой рыбы в крошечном пруду. На Гернси они с Беллой правили словно две некоронованные королевы. Они были самыми модными, самыми красивыми, самыми известными и пользовались бешеным успехом. Можно было без преувеличения сказать, что повседневная жизнь всех пятнадцатилетних подростков на Гернси вращалась вокруг них двоих. И Бетти совершенно искренне верила, что она – особенная. На всем острове больше ни у кого не было таких шелковистых волос, таких больших дымчато-карих глаз и таких длинных и стройных ног, какие можно увидеть разве что на изображающих идеальных женщин рисунках в журналах с выкройками модных платьев. Одевалась она тоже не как все: ее гардероб выглядел (а по местным меркам и был) стильным, оригинальным и даже экстравагантным, поскольку свои наряды Бетти либо отыскивала в самых дальних уголках благотворительных лавок, либо потихоньку от Арлетты вынимала из ее многочисленных шкафов. Неудивительно, что на острове Бетти была чем-то вроде знаменитости.

Но здесь, в нескольких десятках миль от Гернси, все это не имело значения. Здесь Бетти была самой обычной девчонкой. Довольно симпатичной, правда, но ненамного симпатичнее большинства.

Сегодня они с матерью приехали в Англию в первый раз за последние пять лет. Да, целых пять лет прошло с тех пор, как туманным январским утром их семья снялась с насиженного места и отправилась на Гернси. Поначалу они планировали прожить у Арлетты не больше трех месяцев, но три месяца как-то незаметно превратились в шесть, шесть месяцев стали годом, а потом… потом мать Бетти обнаружила, что на острове ей очень нравится. Сама Бетти тоже чувствовала себя в местной школе очень неплохо и уже не стремилась вернуться в Суррей. Через полтора года после их отъезда какой-то «придурок, у которого денег куры не клюют» (так охарактеризовал его Джолион), позарился на их фарнемский дом, а поскольку он давал хорошую цену, дом был продан, и они остались на острове. Бетти это решение нисколько не огорчило. Напротив, она была в полном восторге. С тех самых пор, когда она впервые перешагнула порог спальни Арлетты, ей было совершенно ясно: она хотела бы жить только здесь. Транспортная компания доставила из Англии остававшиеся в Фарнеме вещи, в том числе – белую кровать с украшениями из прозрачного перспекса, и Бетти окончательно поселилась в старом доме на краю утеса.

На это Рождество Бетти и ее мать решили навестить свою вторую бабушку, мать Элисон, которая по-прежнему жила в Суррее. Они собирались провести у нее два дня, а по пути заехать в Лондон, чтобы купить рождественские подарки. К тому времени, когда Бетти вступила в подростковый возраст, единственной точкой соприкосновения между ней и матерью оказался шопинг, поэтому, шагая вдоль Оксфорд-стрит по направлению к магазинам модной одежды, она и Элисон крепко держали друг друга за руки, но уже не как мать и дочь, а, скорее, как подруги и единомышленницы.

Было почти пять часов. Хмурое декабрьское небо казалось темным, словно уже наступила глубокая ночь, но улица впереди была залита манящим мигающим светом рождественских гирлянд, которыми были украшены фасады домов и витрины магазинов. До поезда, который должен был увезти их к бабушке в Суррей, оставалось еще более часа.

Бетти давно мечтала об этой поездке в Лондон, но сейчас ей казалось, будто что-то глубоко внутри мешает ей в полной мере насладиться видом оживленной торговой улицы и монотонно вспыхивающих реклам с названиями самых известных торговых марок. Это что-то словно толкало ее вперед, и она чуть не силком тащила мать за собой, не задержав шага даже возле сказочного замка «Либерти»[2]. Бетти приходилось нелегко: Элисон то и дело останавливалась, чтобы полюбоваться роскошно убранной витриной, повосхищаться афишей музыкального шоу или порассуждать о какой-то мелочи, которую она забыла купить, но Бетти ее почти не слушала. Она шла все вперед и вперед, словно ее влекла к себе какая-то невидимая цель.

– Ну идем же!.. – почти канючила она, ненадолго остановившись и обернувшись на мать. – Идем скорее!

– Что стряслось? – спрашивала Элисон. – Куда ты так летишь?

– Я не знаю, – отвечала Бетти и нервно озиралась, чувствуя, как одна за другой летят драгоценные минуты. – Нам сюда! Идем!

Куда – сюда? Этого она и сама не знала. Ей было ясно только одно: день летит к концу, надвигается ночь, оставшийся до поезда час стремительно тает, а ей очень нужно успеть… Словно огромный магнит притягивал ее к себе, и Бетти, не оглядываясь по сторонам, мчалась по Карнаби-стрит мимо чванливых бутиков и мрачных пабов, ввинчивалась в толпы туристов, зевак и пятнадцатилетних девчонок, которые были такими же, как она: приехавшими ниоткуда, но до краев полными идеями о собственной исключительности, – девчонок, воспитанных провинциальными матерями и занудными отцами; девчонок, уже пообедавших в салат-баре «Гарфанкел» и прячущих билеты на шоу в Уэст-Энде в сумках-«бананках», вышедших из моды лет пять назад. Для них приезд в Лондон был величайшим событием в жизни, но Бетти все, что она видела вокруг, казалось подделкой. Или, на худой конец, театральной постановкой. За пластиковым фасадом улицы, увешанной Юнион-Джеками и плакатами «битлов», ей чудилось что-то мишурно-фальшивое, почти болезненное. Вся эта суета, бурление жизни, неверный неоновый свет – все это просто скарлатина, которую только глупец способен принять за здоровый румянец, думала она, втайне гордясь пришедшим ей на ум сравнением. И в то же время ей очень хотелось прикоснуться, попробовать на вкус то, что она считала столичной жизнью, пока еще есть время, пока не истекли последние минуты, оставшиеся до поезда, который на целых два дня унесет ее в крошечный домик в Суррее.

Свернув с Карнаби-стрит, Бетти зашагала по кривым и темным переулкам, освещенным только мигающими вывесками над безымянными магазинчиками и лавками.

– Господи, да куда ты меня тащишь?! – воскликнула Элисон, чуть не со страхом глядя на средних лет женщину, сидевшую на высоком табурете перед входом в какой-то бар. Несмотря на холод, женщина была одета лишь в тесный топ из золотистой ткани и обтягивающие красные шортики – живая реклама «Шоу Живых Девушек» или, попросту, стриптиза.

– Как бы нам не заблудиться и не опоздать на вокзал. Ты хоть знаешь, где мы? – с беспокойством добавила она.

– Я думаю… я думаю, что мы в Сохо! – возвестила Бетти, и голос ее зазвенел от восторга. Сохо. Сохо! Вот что тянуло, звало ее к себе, вот что вело ее по кривым и темным боковым улочкам и безымянным переулкам. Сохо. Настоящий Центр Вселенной. Клуб «Сотня». Клуб «Слякоть». Клуб «Блиц». Секс, наркотики, рок-н-ролл… Любимым фильмом Бетти давно стал «Отчаянно ищу Сьюзен». Она полюбила его за мрачные декорации, за отражающиеся в маслянистых лужах огни реклам, за таинственные и пугающие переулки, парки и дворы, за полуподвальные пивнушки и притоны, за бродяг в отрепьях, каждый из которых хранил какую-то тайну.

Обернувшись к матери, Бетти ободряюще улыбнулась. А потом запрокинула голову и посмотрела на пыльные, темные окна старого городского дома с узким фасадом.

– Мне бы очень хотелось здесь жить! – мечтательно проговорила она. – А тебе?

– Нет уж, спасибо, – недовольно откликнулась Элисон, ежась от порывов холодного ветра.

Бетти продолжала жадно всматриваться в темноту за оконными стеклами.

– Интересно, кто живет здесь сейчас, – сказала она.

– Французская модель, – отозвалась мать, бросив взгляд на табличку возле дверного звонка.

– Правда?!. – Бетти мигом представила себе высокую темноволосую женщину с немного лошадиным лицом, которая нервно вышагивает по холодной квартире. На женщине тяжелый парчовый халат, в одной руке зажата крепкая французская сигарета, в другой – трубка телефона, по которому она разговаривает с бойфрендом, и ее голос звучит отрывисто и резко.

– Ты ведь знаешь, что́ это означает?

Бетти неуверенно пожала плечами. Она уже предчувствовала, что мать вот-вот укажет ей на еще один пробел в ее знаниях о большом мире.

– «Французская модель», – пояснила Элисон, – это эвфемизм, обозначающий проститутку. В этом доме какая-нибудь бедная девушка занимается сексом с богатым, уродливым стариком. За деньги.

Бетти снова пожала плечами и состроила независимую гримасу. «Ну и что тут такого особенного?» – говорила она всем своим видом, хотя при одной мысли о чем-то подобном ее начинало подташнивать. И в то же время даже в этом ей мерещился какой-то особенный городской шик. Мрачный, извращенный столичный шик. Да уж, думала Бетти, если ты решила за деньги переспать со стариком, то где это и сделать, как не здесь, не в Сохо?..

– Идем скорее обратно, – поторопила мать. – Уже почти шесть. Нам пора на вокзал. Бабушка, наверное, нас уже заждалась.

Не без труда Бетти оторвала взгляд от темных окон закопченного городского особняка и выбросила из головы все мысли и фантазии о норовистых французских моделях и ночной жизни Сохо. Нехотя повернувшись, она последовала за матерью, чтобы ехать в Суррей.

4

1988

– …А как ты его праздновала?.. – спросила Бетти Арлетту, методично перетряхивавшую шкатулки для украшений в поисках броши с искусственными рубинами, которая, как она утверждала, будет особенно хорошо смотреться с праздничным платьем внучки. Бетти не очень хотелось надевать брошь с поддельными камнями, но она знала, что у Арлетты прекрасный вкус. Раз она говорит, что брошь прекрасно подойдет к ее новому платью без бретель – к платью из черной тафты, которое Бетти купила на прошлой неделе у мисс Селфридж, – значит, она действительно подойдет. В любом случае ей следовало, по крайней мере, примерить брошь и посмотреть, как это будет выглядеть.

– Праздновала – что?

– Свое шестнадцатилетие.

– Никак, – ответила Арлетта.

– Совсем-совсем никак?

– Совсем. Началась война. Многие молодые люди ушли на фронт, и никто уже не устраивал ни праздников, ни вечеринок.

– А какой она была, эта война?

– Страшной. Жестокой. Настоящий кошмар.

– Ты тогда потеряла своего отца?

– Да, на этой войне я потеряла отца. – Арлетта немного подумала и фыркнула. – Моего дорогого папочку.

– А что ты делала потом? – снова спросила Бетти. – После войны?..

Арлетта снова фыркнула.

– Ничего, – сказала она. – Я осталась на острове, чтобы заботиться о маме. Сначала я некоторое время работала в магазине готового платья в Сент-Питерс-Порте, а потом встретила мистера Лафолли.

Бетти вздохнула. Ей казалось – в молодости Арлетта потратила зря уйму времени.

– Разве тебе никогда не хотелось уехать? Уехать в какое-нибудь другое место? Ну, может, не навсегда, а на время… Ты могла бы отправиться путешествовать или хотя бы просто съездить в Лондон. Это ведь так интересно! Новые знакомства, приключения и всякое такое…

Арлетта покачала головой. На мгновение ее лицо словно окаменело.

– Нет, – коротко сказала она. – Только не в Лондон. Ужасное место. Жуткое. Да и зачем мне туда ехать? В конце концов, я – коренная гернсийка; здесь я родилась, здесь и умру, а Лондон обойдется без меня.

Арлетта нашла брошь и протянула Бетти. Брошь имела форму бабочки, крылья которой были сплошь усеяны мелкими камнями, игравшими и переливавшимися всеми оттенками красного – от рубиново-алого до бледно-розового.

– Какая прелесть! – воскликнула Бетти, едва удержавшись, чтобы не захлопать в ладоши. – Да! Да! Это именно то, что надо! Спасибо, Арлетта!

– Не за что, Бетти. Не за что. – Арлетта несильно сжала руки Бетти в ладонях, а потом осторожно приколола брошь к платью. – Какая скверная ткань, – пробормотала она себе под нос. – Настоящее убожество. И тем не менее… – Она слегка отступила назад, чтобы полюбоваться результатом. – Ну вот, теперь ты выглядишь просто прелестно. Только красивая и свежая шестнадцатилетняя девушка способна заставить столь дешевую ткань выглядеть нормально. А теперь ступай… Отправляйся на свой праздник и веселись, как положено веселиться в шестнадцать.

Бетти была уверена, что шестнадцатилетие – это замечательное событие. Замечательное, неповторимое, радостное, а значит, она может позволить себе все, что захочет. Захочет – будет танцевать в яхт-клубе, сняв туфли, захочет – будет прыгать, дурачиться и смеяться сколько душе угодно. Но лучше всего сидеть на коленях у своей лучшей подруги и бросать многозначительные взгляды на высокого, широкоплечего парня со светлыми волосами и ровным загаром, какой можно приобрести только на Сент-Люсии[3] (его звали Дилан Вуд, и Бетти была влюблена в него почти целый год), – а потом пойти танцевать с Адамом, приятным, хотя и немного прыщеватым парнишкой, который весь последний год был влюблен в нее. А надоест танцевать – можно потихоньку выскользнуть из клуба, с одноклассницей, с которой Бетти никогда не общалась по-настоящему, но которая вдруг стала казаться ей самой близкой подругой, чтобы выкурить по сигаретке и понаблюдать за одноклассниками, которые маячили в зале в толпе взрослых, – понаблюдать, пока возмущенный распорядитель не загонит обеих обратно под крышу. Шестнадцатилетие, думала Бетти, это блеск, веселье, дискотека, зеркальные шары и огни цветомузыки. И конечно, мурашки, которые бегут по коже, когда за две минуты до полуночи толпа из трех десятков шестнадцатилетних юношей и девушек принимается хлопать тебя по плечу и поздравлять, пока ты набираешь в легкие как можно больше воздуха, чтобы задуть все шестнадцать свечей на огромном шоколадном торте, и пока из колонок приятным фоном льется музыка из «Шестнадцати свечей»[4]. А через пять минут после полуночи, когда заранее предупрежденный диджей поставит «Танцующую королеву», ты должна распустить волосы и кружиться, кружиться прямо под зеркальным шаром, пока твои друзья, собравшись в круг, изо всех сил хлопают в ладоши и поют «…только лишь шестнадцать» в том месте, где АББА поет «…только лишь семнадцать».

И конечно, шестнадцатилетие не может считаться удачным, если где-то между полуночью и часом ночи молодой парень по имени Дилан Вуд, в которого ты была влюблена почти целый год, не уведет тебя на нависающую над морем террасу, где вы будете стоять, завороженные сказочным морским пейзажем, который словно по волшебству перенесся сюда откуда-то со Средиземноморья с его яхтами, пальмами и чуть слышной музыкой, летящей откуда-то издалека на крыльях слабого теплого бриза. Эти несколько минут должны, конечно, включать и небольшую беседу: например, он скажет: «Я весь вечер наблюдал за тобой», а потом добавит: «Ты всегда была красивой, но сегодня… даже не знаю… это что-то особенное. Как будто ты в один миг стала прекраснее всех на свете!» И, быть может, он даже добавит: «Как тебе кажется, мне все еще можно тебя поцеловать?»

В идеале, в этот момент окружающий мир должен перестать для тебя существовать, все звуки должны стихнуть и превратиться в еле слышный гул. А потом Дилан Вуд прижмет ладонь к твоей щеке и легко, словно бабочка крылом, коснется твоих губ, так что ты даже не сразу поймешь, было это или не было, но уже через мгновение его поцелуй станет более настойчивым, и у тебя уже не останется сомнений в том, что Дилан Вуд действительно целует тебя при свете жемчужного полумесяца, что его рука лежит у тебя на затылке, а бедро слегка раздвигает твои колени, и тогда ты наконец осозна́ешь, что тебе на самом деле шестнадцать и что ты, наконец, живешь настоящей, полной жизнью, в которой есть все.

Но уже на следующий день радость прошедшего праздника разлетелась на тысячу осколков, словно выскользнувшая из рук драгоценная ваза. Бетти поняла это, как только проснулась. На часах было восемь утра, и ее губы все еще слегка побаливали от поцелуев, но сердце уже сжималось от боли и отчаяния, которое она испытала, когда после первого же на удивление горячего поцелуя Дилан улыбнулся и сказал:

– И как, черт побери, мне возвращаться в Лондон после этого?

– Что? – тупо переспросила она, не в силах постичь смысл его слов.

– Это просто непостижимо, – продолжал он, продолжая обнимать ее за спину и глядя ей в глаза. – Шесть лет я проторчал на этом дурацком острове, и вот теперь, когда я наконец-то нашел здесь что-то по-настоящему хорошее, мы уезжаем.

– Ты уезжаешь? Уезжаешь в Лондон? – прошептала Бетти.

– Да. – Он кивнул. – Разве ты не в курсе? Я думал, об этом уже все знают. Я думал…

– Нет, я не знала. А когда… когда ты уезжаешь?

– В пятницу, – сказал Дилан. – Мы уезжаем в пятницу.

– О, нет! – негромко ахнула Бетти. – Нет!..

Он рассмеялся, словно и предстоящий отъезд, и их несостоявшаяся любовь казались ему забавными. Но Бетти не видела в этом ничего смешного.

Ничего-ничегошеньки.

Выбравшись из постели, Бетти раздвинула занавески. Низкое небо нависало, казалось, над самым островом и было угрюмым и серым. Наступившее лето было совсем не похоже на лето; оно даже не выглядело как лето. Шестнадцатилетие обернулось катастрофой – и лето тоже не задалось.

Праздничное платье Бетти кое-как висело на ручке шкафа на погнутых проволочных плечиках. Еще недавно оно хранилось между листами оберточной бумаги в специальном пластиковом мешке на «молнии», словно хрупкая бабочка в коконе, но теперь это было просто платье, с которым не было никакой необходимости обращаться как-то особенно бережно.

Бетти вздохнула и выпустила из рук занавески. Плюхнувшись обратно на постель, она молча разглядывала потолок и пыталась разобраться в своих чувствах. Чем дольше она лежала, тем сильнее ей казалось, будто стены комнаты сдвигаются, грозя ее раздавить. И не только стены… Бетти явственно ощущала, как берега острова сдавливают ее грудь словно корсет – мешают дышать, мешают жить и быть свободной. Она подумала о Дилане, но воображение ее предало: Бетти словно наяву увидела, как он едет по Лондону на красном двухэтажном автобусе, направляясь в шикарный ночной клуб, о которых на Гернси много говорили, но которых никто никогда не видел. Потом она подумала о себе – не человеке, а крошечном муравьишке, у которого нет никаких планов на будущее и никаких перспектив тоже нет. Единственное, что Бетти знала о своем будущем, – это то, что скоро она окончит школу и что на следующей неделе ей надо идти на собеседование, чтобы наняться в «Бутс», где можно было немного подработать во время каникул.

Нет, быть шестнадцатилетней ей определенно не нравилось. Вот если бы ей исполнилось девятнадцать!.. Тогда она без колебаний бросила бы этот жалкий островок и отправилась туда, где ничто не помешает ей самой строить свою жизнь.

Тут жалость к самой себе с такой силой сдавила ей сердце, что Бетти не удержалась и уронила на одеяло несколько слезинок.

Снизу донесся какой-то шум, и она резко вскинула голову. На первом этаже кто-то громко кричал.

– Элисон! Элисон! Скорее! – Она узнала голос отчима.

– Что? В чем дело? – откликнулась откуда-то из другой части дома мать.

– Скорее звони в «Скорую!» С мамой плохо!

– О боже!.. Сейчас!..

Выскочив на площадку лестницы, Бетти перевесилась через перила.

– Что случилось? – крикнула она.

– Я не знаю, – прокричала в ответ Элисон. – Кажется, с Арлеттой плохо!

Бетти с размаху опустилась на верхнюю ступеньку и некоторое время сидела неподвижно, прислушиваясь к доносящемуся снизу шуму и суете: Элисон звонила в «Скорую», хлопали, открываясь и закрываясь двери, в панике метался по дому Джолион.

Спустя примерно полминуты Бетти нашла наконец в себе силы подняться на ноги. Голова ее все еще была полна обрывочных мыслей о Дилане, а щеки – мокры от слез, однако она совершенно точно знала: то, что происходит сейчас, изменит ее жизнь раз и навсегда.

И не обязательно – к лучшему.

Похоже, именно сейчас, в эти самые секунды, где-то совсем рядом рождалось на свет ее кривобокое, уродливое будущее.

И поделать с этим Бетти ничего не могла.

Она глубоко вздохнула и медленно сошла вниз.

5

1993

Звук несся по коридорам, эхом отражаясь от стен и огибая углы, нарушая плотную, густую тишину ночи. Вот он пробился сквозь дверь, и Бетти подпрыгнула на постели: глаза выпучены, волосы стоят дыбом. В комнате было холодно, поэтому она спала в большом сером свитере, натянутом поверх старинной фланелевой ночнушки Арлетты, и в серо-желтых вязаных носках, без которых ее ноги могли бы превратиться в две ледышки, стоило ей спустить их на пол.

– Иду!.. – прохрипела она и, откашлявшись, крикнула громче: – Уже иду!!

Прежде чем выйти из комнаты, Бетти убедилась, что небо за окном уже не такое непроглядно-черное, что часы показывают половину пятого и что накануне вечером она выкурила слишком много сигарет. Кое-как заправив волосы за уши и цепляясь ногами за ковровую дорожку, Бетти прошаркала по коридору к спальне Арлетты. Разбудивший ее шум сделался громче – кто-то выл и стонал, словно безутешная вдова на воинских похоронах.

– Иду, иду, иду… – Бетти нажала ручку и распахнула дверь. – Что случилось? – спросила она, стараясь справиться с раздражением и отыскать в своей душе́ терпение и сострадание, которые, похоже, продолжали спать, тогда как сама она вынуждена была бодрствовать. – Что случилось, Арлетта?.. – повторила она мягче и, включив стоявшую на ночном столике лампу, присела на край кровати.

– Я ничего не вижу! – отозвалась Арлетта, натягивая одеяло до самого подбородка. Ее глаза, отражавшие свет лампы, бешено метались из стороны с сторону. – Я не вижу, куда иду!

Бетти взяла ее за руки и почувствовала, как болтается на костях сухая старческая кожа.

– А куда ты идешь? – спросила она.

– Я шла в церковь и вдруг… перестала видеть! Помоги мне! Помоги, иначе у меня будут неприятности.

– Какие неприятности, Арлетта?

– Серьезные неприятности. Папа… Он разрешил мне пойти в церковь одной. В первый раз в жизни! И даже подарил мне двухпенсовик[5] для коллекции, а я его потеряла. Помоги мне! Помоги мне его отыскать. Я уронила его где-то здесь, но в темноте не могу найти! – Она захлопала ладонями по одеялу, и Бетти, подавив зевок, сделала то же самое, делая вид, будто тоже принимает участие в поисках.

– Я дам тебе другую монетку, – проговорила она немного погодя. – Ты только подожди немного, ладно?

Поднявшись, она отошла на другой конец спальни и достала из стоявшей на туалетном столике вазы двухпенсовую монету. Вернувшись к кровати, она вложила ее в ладонь старой леди.

– Вот тебе два пенса, – сказала она. – Возьми.

Паническое выражение как по волшебству исчезло с лица Арлетты.

– Теперь я снова вижу… – проговорила она и даже попыталась улыбнуться. – Должно быть, случилось что-то вроде солнечного затмения, потому что сначала было очень светло, а потом вдруг стало темно… а сейчас опять светло. Да, это было солнечное затмение. Когда луна заслоняет солнце… – Она поднесла монету поближе к глазам и стала внимательно ее рассматривать.

– Я обязательно верну тебе долг, – сказала она. – В следующий раз, когда мы снова увидимся. Где ты живешь?

– Рядом, – ответила Бетти. – В соседнем доме.

Арлетта прищурилась.

– Ты мальчик или девочка?

– Я – девочка. – Бетти улыбнулась. – Я – твоя внучка, и меня зовут Бет. Бетти.

Арлетта рассмеялась.

– Моя внучка! – проговорила она. – Как здорово! Нет, это действительно здорово! Мне хотелось, чтобы у меня была девочка. Я не хотела мальчика. Я вообще не хотела иметь детей, но в особенности мне не хотелось, чтобы у меня был сын. – Она содрогнулась. – Эти мальчишки с их, гм-м… Я даже закрывала глаза, когда меняла ему пеленки, представляешь?! – Арлетта ухмыльнулась и бросила на Бетти неожиданно острый взгляд. – А у тебя есть сын?

Бетти покачала головой и подавила еще один зевок.

На заднем дворе соседнего дома, где жили сектанты-ньюэйджеры[6], проснулись и закудахтали куры. Вставшее солнце понемногу рассеивало царивший в спальне ледяной мрак. Вчерашняя водка с лимоном все еще плескалась в желудке Бетти. Во рту словно эскадрон ночевал, и она невольно поморщилась, испытав легкий приступ тошноты.

– Нет, – сказала она. – У меня нет детей. Мне всего двадцать один год, и я…

– О да, ты права! – произнесла Арлетта. Кажется, ее снова начало клонить в сон. – Несомненно. Ты еще слишком молода для всего этого. А пока ты молода, ты должна развлекаться и жить в свое удовольствие. Как, ты говоришь, тебя зовут?

– Элизабет, – терпеливо ответила Бетти.

– Как нашу королеву. Она ведь все еще царствует?..

Бетти кивнула.

– Я буду звать тебя Бетти, – объявила Арлетта. – Потому что ты очень похожа на Бетти Гейбл. Или ее звали Бетти Грейбл?.. В мое время всех Элизабет звали Бетти. Кстати, где, ты сказала, ты живешь?

– По соседству, – сказала Бетти. – Я живу по соседству.

Дыхание Арлетты замедлилось, стало более равномерным и глубоким. Тонкие морщинистые веки задрожали и опустились. Бетти выждала еще немного и, убедившись, что Арлетта крепко спит, вышла в коридор.

Дом постепенно просыпался. Час был еще очень ранний, но Бетти чувствовала себя слишком взбудораженной, чтобы снова лечь спать, к тому же после вчерашнего ее мучила жажда. Спустившись вниз, она прошла по пустому коридору на кухню.

Кухонный стол был завален мусором, оставшимся после вчерашней вечеринки. Пивные банки, набитые окурками, пластиковые лоточки из-под овощного карри с рисом, полные пепельницы, кольца от банок, смятые конфетные обертки, грязные вилки и ножи… Посреди стола красовалась забытая кем-то бейсболка, а на полу валялась полупустая пачка «Мальборо лайтс».

Застонав, Бетти налила себе стакан воды.

Наверху, на свободной кровати в комнате Бетти, спала Белла. Остальные гости набились в кемпер Митча и отчалили где-то около половины второго: хриплый смех и громкая музыка (последний альбом «Нирваны») еще долго были слышны в ночной тишине. К счастью, Арлетта даже не подозревала, что творится в ее доме почти каждый день. После удара, случившегося с ней пять лет назад, на следующий день после шестнадцатилетия Бетти, она оказалась прикована к постели и совсем не вставала. Время от времени Бетти вывозила ее в инвалидном кресле на веранду – подышать свежим воздухом и полюбоваться солнцем, однако в последнее время Арлетта почти не просила ее об этом. С каждым днем она все глубже погружалась в собственные мысли и воспоминания, скитаясь по туманным дорогам прошлого, которое почти полностью заменило ей настоящее.

У нее была, разумеется, платная сиделка – женщина по имени Сандра, которая переворачивала ее с боку на бок, убирала за ней, купала, делала уколы и давала лекарства. И конечно, речь уже не раз заходила о том, чтобы поместить Арлетту в дом престарелых, где ей будет обеспечен нормальный уход. В прошлом году, после того как центральное отопление отказалось работать пятую зиму подряд, Элисон все же настояла на том, чтобы переехать в «нормальный» дом. Теперь она и Джолион жили в небольшой двухкомнатной квартирке, всеми окнами смотревшей на гавань Сент-Питерс-Порта: новенькой, чистой, оборудованной всеми современными удобствами. Мать умоляла Бетти перебраться к ним, но той не хватало совести бросить Арлетту на попечение чужих людей. И она осталась. Правда, мать и Джолион приезжали в особняк на утесе чуть не каждый день, но Арлетта их больше не узнавала.

После школы Бетти решила получить диплом в области изящных искусств, благо это можно было сделать и на Гернси. Но и поступив в колледж, она продолжала жить в большом, холодном доме с девяносточетырехлетней выжившей из ума женщиной, вместо того, чтобы снять в городе квартиру на паях с кем-нибудь из подруг. Это решение Бетти приняла совершенно осознанно и добровольно: ее не смущали ни семьдесят с лишним лет разницы в возрасте, ни раздражительность Арлетты, ни ее мизантропия, ни то, что окружающий мир та видела исключительно в серых тонах. Объяснялось это просто: за прошедшие годы Бетти полюбила свою бабушку, хотя она и была ей не родной.

В доме на Гернси Арлетта прожила семьдесят лет, здесь она родила единственного сына, здесь состарилась, и Бетти считала, что будет только правильно, если она здесь и умрет, окруженная знакомыми и любимыми вещами. Правда, вскоре после уложившего ее в постель удара дала о себе знать болезнь Альцгеймера, но Бетти было на это наплевать. Больше того, потеря памяти в какой-то мере смягчила колючий характер Арлетты, сделав общение с ней более приятным.

Бросив в кружку две ложки растворимого кофе, Бетти поставила на плиту чайник и некоторое время смотрела, как он сначала зашипел, а потом яростно забурлил.

– С добрым утречком! – хрипло сказали у нее за спиной, и Бетти обернулась. В кухню вошла Белла. Ее длинные каштановые волосы были распущены, почти полностью скрывая узкое, как у эльфа, лицо. Одета она была в точности так же, как и вчера: в едва державшиеся на костлявых бедрах мешковатые джинсы, коротко обрезанную пеструю футболку, толстовку с капюшоном и полосатые носки. Между футболкой и поясом джинсов белел плоский живот. Тушь вокруг глаз размазалась, на губе темнела корочка подживающей лихорадки, но, несмотря на это, Белла оставалась одной из самых красивых девчонок, которых Бетти когда-либо видела.

– Ты уже встала?.. Что так рано? Кошмары замучили? – сипло осведомилась Белла, пряча замерзшие руки в рукава толстовки.

Бетти кивнула и сразу же зевнула.

– Кофе будешь? – спросила она, кивком показывая на свою кружку.

– Угу.

Они вышли на заднее крыльцо, сели на ступеньки и, держа кру́жки с кофе на коленях, молча смотрели, как над садами внизу встает новый день.

– Я буду очень скучать по нашим местам, – сказала наконец Белла.

– Я буду скучать по тебе еще больше, – ответила Бетти и глубоко вздохнула, стараясь сдержать подступившие к глазам слезы. Все уезжали. Большинство ее друзей разъехалось еще три года назад, чтобы получить образование в том или ином престижном учебном заведении. Впоследствии кое-кто вернулся, чтобы сэкономить деньги, помочь удержать на плаву семейный бизнес или просто перезарядить батарейки и определиться с планами на будущее, но сейчас «возвращенцы» снова начали разъезжаться. В их числе была и Белла. Она собиралась в Бристоль, чтобы работать там помощником зоотехника в городском зоопарке. Ей обещали пять тысяч в год, бесплатное жилье и субсидии на питание. Ехать надо было уже в будущем месяце. Если бы не Арлетта, Бетти, наверное, отправилась бы с ней, но увы: учитывая нынешнее положение дел, она не могла позволить себе провести вне дома даже одну ночь, не говоря уже о том, чтобы покинуть остров. И теперь, когда уезжала ее лучшая подруга, она чувствовала себя последней сливой на дереве – перезревшей, с начавшей лопаться кожицей.

– Я буду приезжать, – пообещала Белла. – Каждый раз, когда у меня будет отпуск. А когда… – Она не договорила, но обе понимали, что означает это «когда». Когда она умрет…

Арлетта была самой старой жительницей на острове, в этом году ей исполнилось девяносто пять. Насколько было известно Бетти, рекорд долгожительства на Гернси составлял сто одиннадцать лет, и эта фантастическая цифра наполняла ее душу самым настоящим ужасом. Ей вовсе не хотелось жертвовать своей молодостью ради женщины, которая нередко принимала ее за юношу.

– Как она, кстати? – деликатно осведомилась Белла. – Ну, вообще?..

– Довольно неплохо. – Бетти постаралась улыбнуться, но не преуспела. – Все довольно неплохо, – повторила она упавшим голосом. – Я… я справляюсь. Другого выхода все равно нет.

– Не переживай, твое время обязательно придет, – сказала Белла, дружески пожимая ее колено. – Когда-нибудь ты уедешь на Большую Землю и задашь там всем шороху. Я серьезно… Покорить Лондон для такой, как ты, – раз плюнуть!

Солнце поднялось над горизонтом, и небо на востоке окрасилось розовым. Ночной холод отступал, сдаваясь натиску жаркого июльского утра.

– Знаешь, – снова сказала Белла, – я думаю, никто тебя не осудит, если ты уедешь сейчас. Ведь это будет, в общем-то, только естественно.

Бетти покачала головой.

– Я не могу это объяснить… – сказала она. – А если бы и могла, никто меня все равно бы не понял. Я имею в виду – не понял по-настоящему. Понимаешь, я должна остаться с ней до самого конца. Бросить ее я не могу.

Порой Бетти бывало очень трудно не испытывать острого разочарования по поводу того, что Арлетта живет и живет и, похоже, вовсе не собирается умирать. Она ну никак не могла взять в толк, почему ее бабушка все еще жива, хотя тот же Фредди Меркьюри откинул коньки в сорок пять. На ее взгляд, в том, что Арлетта продолжает коптить небо, не было никакого особенного смысла. Напротив, Бетти видела в этом немало проблем, не последняя из которых заключалась в том, что ей приходилось оплачивать услуги сиделки и текущий ремонт дома из своих собственных скромных сбережений, которые таяли с угрожающей быстротой. Она уже продала бо́льшую часть своих украшений. Давно отправились в комиссионный магазин и несколько предметов старинной мебели, антикварный мотоцикл мистера Лафолли и веджвудский чайный сервиз 1825 года. Иными словами, продолжая заботиться об Арлетте, Бетти не получала от этого никакой финансовой выгоды. Дом, как ей было достоверно известно, был завещан отчиму – Арлетта сама сказала ей об этом. «Мне кажется, Джолион должен получить хоть какую-то компенсацию за сомнительное удовольствие быть моим сыном», – пояснила она с печальным вздохом. Нет, после смерти Арлетты должны были остаться кое-какие украшения и старинные безделушки, но Бетти об этом почти не думала. В конце концов, она оставалась в доме не ради денег. Бетти просто не могла никуда уехать, покуда Арлетта в ней нуждалась, а нуждаться в ней она будет до тех пор, пока не настанет конец.

Белла снова сжала ее колено.

– Святая мать Тереза, – сказала она и, душераздирающе зевнув, выдохнула через рот. – Пойду-ка я посплю еще немного. Разбуди меня в одиннадцать, если я до этого сама не встану. Мы сегодня обедаем у тети Джилл, а я обещала маме, что не стану опаздывать.

С этими словами она поднялась со ступенек и вернулась в дом – худая, бледная фигура, двигавшаяся неуверенной поступью человека, страдающего типичным утренним недомоганием. Бетти услышала, как в кухне подруга поставила пустую кружку на кухонный стол, потом наступила тишина. Откинувшись назад, она прислонилась спиной к столбику перил и стала смотреть, как солнце, словно оранжевый воздушный шар, поднимается все выше. Когда оно поднялось настолько высоко, что небо из малиново-розового сделалось голубым, Бетти тоже отправилась досыпать.

Но прежде чем уйти в спальню, она ненадолго заглянула к Арлетте. Старая женщина лежала в той же позе, в какой Бетти оставила ее больше часа назад: руки вытянуты по швам, черты лица спокойны и неподвижны. Только натужное дыхание свидетельствовало о том, что она еще жива, а не умерла и не уложена здесь для последнего прощания.

Бетти уже собиралась уйти, когда за ее спиной зашуршали простыни. Обернувшись, она увидела, что Арлетта глядит на нее и улыбается.

– Это ты, Бетти? – спросила она негромко.

– Да, это я.

Не переставая улыбаться, Арлетта смежила глаза.

– Я очень люблю тебя, Бетти, – прошептала она едва слышно. – Очень-очень… – И Арлетта снова погрузилась в сон.

От этих слов у Бетти сладко заныло сердце. Непроизвольно прижав ладонь к груди, она прошептала в ответ:

– Я тоже тебя люблю, Арлетта…

6

1995

Это завещание, содержащее мою последнюю волю, написано мною, Арлеттой Франсуаз Лафолли, проживающей на острове Гернси (Великобритания), Сент-Питерс-Порт, Лориерс-маунт, усадьба «Лавры», 22 сентября 1988 г.

Пребывая в здравом уме и твердой памяти, я назначаю своими душеприказчиками и исполнителями моей последней воли Джолиона Адама Лафолли, проживающего на острове Гернси (Великобритания), Сент-Питерс-Порт, Лориерс-маунт, усадьба «Лавры», и Элисон Кэтрин Дин, также проживающую на острове Гернси (Великобритания), Сент-Питерс-Порт, Лориерс-маунт, усадьба «Лавры». В случае, если один или оба упомянутых выше лица окажутся не в состоянии или не пожелают выступать от моего имени, соответствующие полномочия по распоряжению моим имуществом должны быть переданы Элизабет Джейн Дин, проживающей на острове Гернси (Великобритания), Сент-Питерс-Порт, Лориерс-маунт, усадьба «Лавры».

1. Свой дом (усадьба «Лавры») со всей обстановкой я завещаю моему сыну Джолиону Адаму Лафолли.

2. Свой автомобиль «Эм-джи миджет» я также завещаю моему сыну Джолиону Адаму Лафолли.

3. Всю одежду, включая мою норковую шубу, которая в момент написания сего завещания находится на верхней полке среднего гардероба в моей спальне, а также все ювелирные украшения, личные вещи, фотографии, книги, домашние принадлежности и утварь я завещаю приемной дочери моего сына Элизабет Джейн Дин, проживающей на острове Гернси (Великобритания), Сент-Питерс-Порт, Лориерс-маунт, усадьба «Лавры». Указанной Элизабет Джейн Дин я завещаю также одну тысячу фунтов, каковая сумма должна быть выплачена ей наличными немедленно по моей кончине. Кроме того, каждый год в день ее рождения Элизабет Джейн Дин должно выплачиваться по сто фунтов на устройство праздничных вечеринок, шампанское и модную одежду.

4. Все остальное мое имущество, включая открытые на мое имя текущие, сберегательные и пенсионные счета, а также облигации и другие ценные бумаги я завещаю Кларе Татьяне Каперс (Кларе Татьяне Джонс), проживавшей до определенного времени по адресу Лондон, Сохо, Сент-Эннз-корт, 12. Если к моменту вступления завещания в законную силу мисс Каперс (Джонс) скончается, указанные средства должны быть переданы ее детям. Если ее дети также умрут, указанные средства должны быть переданы ее внукам. В случае, если мисс Каперс (Джонс) скончается, не имея прямых наследников, все указанные средства должны быть переданы Элизабет Джейн Дин. Кроме того, если в течение одного календарного года со дня моей кончины моим душеприказчикам не удастся установить местонахождение мисс Каперс, указанные денежные средства и ценные бумаги также должны быть переданы Элизабет Джейн Дин.

Я завещаю похоронить мое тело на участке, зарезервированном для меня на кладбище церкви Святой Агнессы рядом с моим покойным мужем. К моменту написания этого завещания мой сын, Джолион Адам Лафолли, уже осведомлен о всех необходимых деталях похоронного ритуала и поминок. Я лично передала ему соответствующие письменные инструкции и перечислила необходимую для покрытия всех издержек сумму. К упомянутым инструкциям я хотела бы добавить только одно: пусть на моих похоронах играет джаз и будут танцы.

Подписано мною собственноручно.

Арлетта Лафолли.

Закончив чтение завещания, адвокат посмотрел сначала на Джолиона, потом на Элисон и, наконец, на Бетти.

– Клара Каперс?.. – проговорил Джолион, растерянно качая головой, отчего дряблая кожа у него на шее закачалась из стороны в сторону. – Хотел бы я знать, кто она такая… – Он посмотрел на Элисон, но та только пожала плечами. Джолион перевел взгляд на Бетти. Бетти состроила недоуменную гримасу, и он снова повернулся к адвокату.

– Значит, вы не знаете эту женщину? – спросил адвокат.

– Впервые слышу, – раздраженно отозвался Джолион и протянул руку. Адвокат передал ему экземпляр завещания, и Джолион перечитал его по меньшей мере трижды.

– Сент-Эннз-корт?.. – пробормотал он.

– Это в Сохо, – подсказала Бетти.

– В Сохо?.. Что за… – Джолион провел рукой по своим редеющим волосам и озадаченно моргнул. – Что за бред?!

– О какой, собственно, сумме идет речь? – вмешалась Элисон.

Он пожал плечами.

– Точно не скажу. В любом случае, по нынешним временам сумма не слишком большая: тысяч десять-пятнадцать. Ничего особенного, конечно… С другой стороны, лишних денег не бывает. Дело, впрочем, не в деньгах. Хотелось бы мне знать, кто такая эта Клара? Лично я никогда о ней не слышал. Это вы помогали маме составить завещание? – обратился Джолион к адвокату. – Она не сказала, что это за женщина?

Адвокат опустил взгляд и сделал отрицательное движение головой.

– Нет, – сказал он. – Ваша мать только назвала ее по имени, вот и все. О том, кем ей приходится мисс Клара Каперс, она ничего не сказала, а я не стал спрашивать.

– Но ведь мама никогда не бывала в Лондоне! Как она может знать кого-то, кто там живет или жил несколько лет назад?

Элисон и Бетти покачали головами.

– То есть теперь мы обязаны разыскивать эту Клару Каперс? – снова спросил Джолион. – Что говорит по этому поводу закон? Что, если мы просто подождем, пока пройдет год, чтобы деньги попали к Бетти?

– По закону вы должны ее разыскать или, по крайней мере, попытаться, – объяснил адвокат. – В завещании прямо указано, что это одна из обязанностей душеприказчиков миссис Лафолли. Если выяснится, что вы не предприняли никаких действий, чтобы установить местонахождение Клары Каперс, она будет иметь полное право подать против вас судебный иск.

– Хорошо, допустим, так гласит закон, – недовольно заявил Джолион. – Но как мы будем ее искать, если мы не знаем, кто она такая?

– Можно попробовать послать письмо по адресу, который бабушка указала в завещании, – вставила Бетти.

Адвокат посмотрел на нее с сомнением.

– В разговоре со мной миссис Лафолли упомянула, что когда-то давно писала по этому адресу, но ей ответили, что в доме никто не живет. В свое время он был переоборудован под офисное здание маркетингового агентства. Или рекламного… Как мне помнится, миссис Лафолли говорила, что последние жильцы переселились оттуда еще в тридцатых годах, так что писать по указанному в завещании адресу, скорее всего, бесполезно. Возможно, следы тех, кто там когда-то жил, сохранились в муниципальных архивах, но даже это маловероятно. Слишком много времени прошло с тех пор…

– По крайней мере, с этого можно начать, – не сдавалась Бетти. – С поиска в архивах, я имею в виду… Быть может, записи все-таки сохранились. Даже если мы не найдем саму Клару, мы узнаем, кто жил в этом доме в одно время с ней и где эти люди теперь. Если нам посчастливится, и они еще живы, они смогут пролить свет на то, кто такая мисс Каперс и где нам искать ее или ее родственников, – взволнованно заключила она.

В контору адвоката Бетти шла с тяжелым сердцем, но сейчас она чувствовала, как сердце ее забилось в предвкушении чего-то очень интересного и захватывающего. Таинственная наследница в Сохо!.. Воображение Бетти заработало на полную мощность, рисуя один за другим самые фантастические сценарии. Она живо представила, как шагает, словно частный сыщик, по улицам Лондона в черном Арлеттином макинтоше от Живанши и кожаных туфлях на низком каблуке, как работает с микрофильмами в библиотеке, как звонит по телефону незнакомым людям и задает вопросы, каждый из которых приближает ее к цели. Бетти хорошо знала Арлетту и прекрасно понимала, чего хотела бабушка. А хотела она, чтобы Бетти нашла таинственную наследницу. Это было ясно как дважды два.

– Я… я готова сама этим заняться, – сказала она, слегка задыхаясь от волнения.

Все остальные повернулись к ней.

– Мне это совсем не трудно, – торопливо добавила Бетти. – Я буду даже рада туда поехать.

– Куда поехать? – спросила Элисон.

– В Лондон, – ответила Бетти. – Я поеду в Лондон и найду Клару.

– Тебе вовсе незачем ехать в Лондон, – поспешно сказала мать. – Ведь можно просто дать объявление в газетах, не так ли?..

– Пожалуй, да, – согласился адвокат. – Соответствующего объявления в средствах массовой информации будет достаточно, чтобы возложенные на вас обязательства душеприказчиков миссис Лафолли были полностью выполнены.

– Вот видишь? – сказала Элисон. – Вовсе не нужно никуда ехать.

Бетти уставилась на нее. Неужели она не понимает?

– Возможно, – сказала она. – Но я хочу поехать!

– Но зачем?.. Зачем тебе нужно искать эту женщину? Ведь если ты ее найдешь, денег ты не получишь.

– Мне не нужны деньги. – Эти слова сорвались с языка Бетти быстрее, чем она успела их как следует обдумать, и Джолион, Элисон и адвокат удивленно уставились на нее. – Мне не нужны деньги, – повторила она твердо. – Честное слово!

– Но ведь это десять тысяч, Лиззи! – возразила мать. – А может быть, и больше. Они бы тебе очень пригодились. Ты могла бы, к примеру, положить их в банк под хорошие проценты, чтобы накопить на квартиру, или потратить на что-нибудь другое. Например, на кругосветное путешествие или на свадьбу.

– На свадьбу? – насмешливо уточнила Бетти.

– Ну, не обязательно на свадьбу, – пожала плечами Элисон. – Но на что-нибудь такое, что принесет тебе пользу. На что-нибудь необходимое и важное.

– Арлетта уже дала мне все необходимое, – возразила Бетти. – Самоуважение. Уверенность в себе. Ее деньги мне не нужны. – Она шумно выдохнула, осознав, насколько напыщенным получилось ее заявление. Смущение Бетти еще усиливал тот факт, что ее слова были правдой лишь наполовину. Получить десять тысяч фунтов было бы, конечно, очень неплохо, но куда соблазнительнее выглядела перспектива покинуть Гернси с тысячей фунтов в кармане и горячим желанием отыскать в Лондоне таинственную Клару Каперс. И это был не просто предлог, воспользовавшись которым Бетти могла бы уехать с острова. Ей уже исполнилось двадцать два, и все амбиции и честолюбивые желания, которые она когда-то лелеяла в своем сердце (а Бетти, к слову сказать, вовсе не была уверена, что подобные желания у нее вообще когда-либо имелись), давно угасли, растворились, уступив место ответственности, которую в последние несколько лет она испытывала по отношению к Арлетте.

Особенно тяжелым был последний год. К этому времени Арлетта превратилась в наводящий ужас мешок с костями. Она больше не говорила Бетти, как она ее любит, не смешила внезапными и непредсказуемыми высказываниями на разные темы. Белла уехала в Бристоль, сиделка уволилась, лето выдалось отвратительное, и Бетти осталась один на один с необходимостью вскакивать среди ночи и нестись к бабушке в спальню, с непрекращающимся дождем за окнами и с ощущением полной безысходности и тоски. Порой Бетти действительно казалось, что Арлетта никогда не умрет и что ей придется провести наедине с этим живым трупом еще лет десять или даже больше. Но двенадцать дней назад, проснувшись утром и поглядев на будильник, который показывал четверть десятого (по ее меркам, это было очень поздно), она мгновенно поняла, что Арлетты больше нет.

Через минуту она уже была в бабушкиной комнате. Коснувшись холодной, сухой, как бумага, кожи ее сложенных на груди рук, Бетти неожиданно заплакала. Она не знала, были ли это слезы печали или облегчения, но в любом случае они были искренними.

Прошло почти полчаса, прежде чем Бетти сняла телефонную трубку, чтобы позвонить матери. Это время она потратила на то, чтобы привести Арлетту в порядок. Она тщательно расчесала ее поредевшие волосы, сняла памперс, который в эту ночь остался совершенно сухим, расправила ворот ночной рубашки, а подол натянула на ноги, насколько хватало его длины. Затем она вытерла блестящую слюну, засохшую в уголках рта Арлетты, нанесла на губы немного розовой помады, а бледные щеки слегка подкрасила светло-коралловой пудрой. Когда со всем этим было покончено, Бетти уселась в кресло, скрестив ноги и обняв колени руками, и некоторое время смотрела на мертвую Арлетту, пытаясь запомнить, вобрать в себя все, что отличало ее при жизни: резкий характер, остроту ума, врожденную утонченность и не слишком удобное для окружающих стремление жить по-своему. Казалось, будто эти свойства ее души все еще витают в воздухе спальни, и Бетти несколько раз глубоко вдохнула, словно спеша наполнить ими свое сердце, пока они не рассеялись без следа. Неотрывно глядя на неподвижное тело на кровати, она размышляла о том, почему она когда-то полюбила эту женщину, и вспоминала обо всем, что́ дало ей тесное общение с Арлеттой. О том, от чего ей пришлось отказаться в последние годы, пока Арлетта была прикована к постели, Бетти старалась не думать. Да это, по большому счету, и не имело значения. Оглядываясь на последние несколько самых трудных лет, она вдруг поймала себя на том, что вспоминает о них с улыбкой. Больше того, теперь Бетти точно знала, что вела себя совершенно правильно и что мотивы ее были самыми бескорыстными, а еще она знала, что теперь – именно теперь! – настало время сбросить связывавшие ее путы, чтобы наконец-то начать новую, взрослую жизнь.

Раньше она была к этому просто не готова. Раньше она бы просто не справилась, но теперь Бетти не сомневалась в своих силах. И вперед ее вели не грезы, не амбиции, точнее – не одни только амбиции. У нее появилась задача, появилась цель, появилась raison d’être[7]. Десять тысяч фунтов, размышляла Бетти, это, конечно, не пустяк, но дело не в деньгах. Главное, что теперь, когда Арлетта умерла, она, по крайней мере, будет знать: в том, чтобы просыпаться по утрам, есть какой-то смысл.

Достав шубу из холщового чехла, Бетти развернула ее и, держа на вытянутых руках, слегка встряхнула. Шуба была роскошная. Похоже, на ее изготовление пошло куда больше норочьих шкурок, чем было необходимо, однако, несмотря на это, шуба была удивительно легкой. Бетти надела ее на себя и залюбовалась красивыми складками широкого подола, который доставал ей до середины голеней. Потом она повернулась к Арлеттиному ростовому зеркалу и невольно рассмеялась. В зеркале отразилась хрупкая девочка-подросток, завернутая в каскады блестящего шоколадно-коричневого меха. Отыскав в одном из шкафов туфли Арлетты, Бетти скинула свои полотняные тенниски и всунула ноги в узкие лодочки из натуральной кожи с крохотными золотыми пряжками. Ну вот, так-то лучше, подумала она. В туфлях Бетти стала дюйма на три выше ростом, и огромная шуба выглядела на ней несколько более убедительно.

На туалетном столике лежали изящные серьги Арлетты – золотые, с ювелирным хрусталем. Бетти нацепила их рядом со своими простенькими серебряными обручами и, слегка взбив кончиками пальцев волосы, попыталась уложить их в подобие модной прически. Увы, несмотря на все усилия, она по-прежнему выглядела ребенком, для смеха напялившим мамину шубу и туфли. Это было чертовски несправедливо, и Бетти некоторое время разрывалась между желанием скинуть с себя противную «взрослую» шубу и… расхохотаться. Потом она подумала, что, как бы там ни было, теперь это меховое чудо принадлежит ей. Эта вещь досталась ей по наследству. Шуба Арлетты стала теперь шубой Бетти.

Шуба, однако, оказалась не единственной вещью, которую Арлетта оставила ей на верхней полке среднего гардероба. Там же лежала и небольшая книга, бережно завернутая в бумагу. Развернув ее, Бетти увидела, что это «Поллианна»[8] – очень старое издание, на обложке которого была изображена светловолосая девочка лет одиннадцати в капоре и желтом клетчатом платье, которая шла по солнечному лугу с корзиной белых цветов в руках. Раскрыв книгу на титульном листе, Бетти увидела надпись:

Маленькой мисс Каперс.

Надеюсь, ты вырастешь веселой и счастливой девочкой.

Твоя навсегда,

Арлетта Лафолли.

Каперс?.. Бетти во все глаза уставилась на страницу.

Клара Каперс.

Женщина из завещания?

На мгновение у Бетти занялось дыхание. У нее в руках было первое свидетельство того, что упомянутая в завещании Клара Каперс-Джонс действительно существовала и что Арлетта помнила о ней всегда, а не только когда составляла завещание. Еще несколько минут Бетти разглядывала надпись, словно пытаясь прочесть между строк что-то такое, что могло бы стать ключом к дальнейшим поискам – что-то, что могло пролить свет на отношения, существовавшие между Арлеттой и таинственной Кларой, но так ничего и не высмотрела.

Наконец Бетти отложила книгу и поплотнее запахнула воротник шубы, зарывшись лицом в прохладный, гладкий мех. От шубы едва заметно пахло деревом старого гардероба, пудрой и немного – старыми духами. Этот запах неотступно следовал за Бетти с тех самых пор, когда она переехала в бабушкин дом, но особенно отчетливо она ощущала его, когда долгими вечерами сидела за туалетным столиком Арлетты, примеряя ее ожерелья, кутаясь в ее шали и кроличьи палантины или водя пробками от духов по своим худеньким запястьям. Так пахла прошлая жизнь Бетти, которую она одновременно обожала и ненавидела, – жизнь, в которой не было ничего, кроме долга и несбывшихся желаний.

В последний раз полюбовавшись на себя в зеркале, Бетти решительно выпрямилась и сказала громко, обращаясь к пустой комнате:

– Не волнуйся, Арлетта, я найду ее, найду ради тебя. Где бы она ни была, я отыщу ее и отдам ей твой последний подарок. Я обещаю…

7

Бетти еще раз сверила адрес на конверте с номером на двери. Позади нее на стене паба висела табличка с названием улицы: Бервик-стрит. Над кнопкой звонка на двери перед ней была приклеена бумажка, на которой толстым черным фломастером было написано: «Квартира Д». Она определенно не ошиблась, это было то самое место. Так почему же ей никто не открывает?..

Бетти снова надавила кнопку звонка и стала ждать. Ответа по-прежнему не было, и она огляделась. Рыночная площадь перед домом понемногу пустела. Повсюду валялись старые газеты, капустные листья, рваные обертки и подгнившие фрукты. Перед закрытием цены снижались, и продавцы буквально набрасывались на каждого запоздавшего покупателя, наперебой крича что-то насчет «пятидесяти пенни за фунт, если возьмешь все». Небо было густо-синим, как чернила, а в неподвижном воздухе сильно пахло прокисшим пивом, погребом и мочой.

Бетти стояла перед дверью дома уже больше четверти часа. Ее рюкзак, прислоненный к стене, выглядел таким же поникшим и усталым, как и она сама: прошедший день был очень, очень длинным, и Бетти основательно вымоталась, однако гораздо сильнее усталости от долгого путешествия она ощущала груз лет, которые потребовались ей, чтобы попасть наконец на эту площадь.

Увы, молодая женщина по имени Марни Али, с которой Бетти только накануне вечером разговаривала по телефону и которая клятвенно обещала встретить ее здесь ровно в шесть с ключом от квартиры, куда-то исчезла.

Роскошная квартира-студия в центре Сохо неподалеку от знаменитого рынка на Бервик-стрит!

400 фунтов в месяц плюс оплата коммунальных счетов!

Объявление было без фотографий. Слова «Неподалеку от…» должны были означать «близко» или «в нескольких десятках метров», на деле же оказалось, что квартира находилась на самом краю шумной и достаточно вонючей рыночной площади. Черт!.. Бетти поплотнее закуталась в шубу, стараясь унять дрожь.

Она согласилась снять первую же квартиру, которую ей предложили в лондонском агентстве. Бетти обратилась туда на следующий день после похорон Арлетты. Договор ей прислали факсом на адрес офиса матери.

– Четыреста фунтов в месяц! – воскликнула Элисон. – Это довольно много, тем более за какую-то студию!

– Да, – нехотя согласилась Бетти. – Но ведь она находится не где-нибудь, а в Сохо. Понимаешь, в Сохо?!

– Понимаю, – кивнула мать. – Но мне кажется, даже в Сохо можно найти что-нибудь подешевле.

– Нет, – отрезала Бетти, выхватывая у матери факс. – Меня это устраивает. Это именно то, что надо. Здесь написано, что квартира была недавно отремонтирована и что в нее можно вселиться уже в среду. Я не хочу больше ждать, мама, я и так уже потратила много лет впустую. Мне нужна эта квартира.

– Ну хорошо, – вздохнула Элисон. – В конце концов, ты уже взрослая и можешь сама решать… И все равно это слишком дорого! Подумать только, четыреста фунтов в месяц, плюс счета!.. Когда я жила в Лондоне, я снимала крошечную комнатку на конечной станции линии Пиккадилли. Это было очень дешево, да и доехать оттуда до Сохо можно было за двадцать две минуты.

– Ты не понимаешь, мама! Если я буду жить где-то на окраине, мне придется каждый вечер садиться в метро и покидать Сохо. А я не хочу покидать Сохо даже на несколько часов! Я хочу там жить!

Элисон вздохнула еще раз.

– Ну допустим, – сказала она. – Но имей в виду – Арлеттиных денег тебе хватит максимум на два с половиной месяца. Что ты будешь делать, когда они закончатся?

– Найду работу, – уверенно ответила Бетти. – Я буду сама зарабатывать; эти деньги нужны мне только на первое время.

– Работу? В Лондоне? С дипломом художественного училища? Без опыта работы? О господи!.. – Элисон зажала уши руками, словно не желая слышать глупости, которые с умным видом изрекает ее дочь.

– Я уверена, со мной все будет в порядке. – Бетти скрестила руки на груди.

– А я уверена, что на какое бы место ты ни устраивалась, на него найдется не меньше десятка претендентов, у которых опыта будет побольше, чем у тебя.

– Знаю! – отрезала Бетти. – Но ведь эти люди будут не такими, как я, правда же?..

Следующие несколько секунд она молча смотрела на мать, потрясенная своими собственными словами. Бетти никогда не испытывала неуверенности в себе – особенно с тех пор, как переехала на Гернси, где к ней всегда относились по-особому: сначала Белла, а потом и Арлетта. За годы, проведенные на крошечном клочке земли посреди Ла-Манша, Бетти привыкла чувствовать себя не такой, как все. Она жила в особняке на высоком утесе, она была хороша собой, она одевалась, как никто на острове, и к тому же на протяжении многих лет ухаживая за старой женщиной, которая по-настоящему не была ей даже родственницей, часто чувствовала себя почти святой. На Гернси все знали, кто такая Бетти Дин. Как тут было не возгордиться?

Именно поэтому Бетти ни секунды не сомневалась, что она и Сохо идеально подходят друг другу. Они были, так сказать, родственными душами, созданными для нерушимого, крепкого союза. О том, как примет ее Сохо, Бетти даже не задумывалась. Какие могут быть проблемы, если они предназначены друг для друга? Конечно, она сумеет очень быстро вписаться в жизнь легендарного квартала, который, вне всякого сомнения, встретит ее с распростертыми объятиями. Она рождена для того, чтобы жить в Сохо – и нигде больше.

Вот только эта девица – Марни – этого, похоже, совершенно не заметила. Ведь если бы она это поняла, почувствовала, она была бы сейчас здесь, чтобы дружески приветствовать Бетти и отворить перед нею дверь в новую жизнь. Так должно было быть. В реальности же Марни не явилась, и Бетти пришлось почти полчаса торчать перед запертой дверью, одной, в сгущающейся темноте. С каждой минутой ей все больше становилось не по себе, и в конце концов, – несколько раз глубоко вздохнув, чтобы сдержать подступающие слезы, – Бетти огляделась по сторонам в поисках телефона-автомата. Почти сразу она увидела слева от себя телефонную будку, но та находилась слишком далеко от подъезда дома. А что, если эта Марни появится как раз тогда, когда Бетти будет накручивать телефонный диск? Она же может снова уйти – и что тогда ей делать? Ночевать на ступеньках? Искать гостиницу? Возвращаться на Гернси?

Бетти еще раз огляделась в надежде, что ее осенит какая-нибудь гениальная идея, и вдруг заметила сравнительно молодого – лет под тридцать – мужчину, который, стоя за переносным прилавком в нескольких шагах от нее, складывал в картонные ящики старые виниловые пластинки.

– Прошу прощения… – неуверенно начала она, подходя к нему.

– В чем дело? – отозвался мужчина с легким раздражением в голосе.

– Не могли бы вы мне помочь… Мне нужно позвонить, но я боюсь пропустить человека, с которым у меня назначена встреча. – Она показала на дверь дома. – Вы ведь побудете здесь еще какое-то время?..

– Что-что?.. – Мужчина посмотрел на нее так, словно она заговорила с ним по-китайски.

Бетти тяжело вздохнула. Похоже, вежливость и внятные формулировки не возымели на этого парня никакого действия.

– Мне нужно позвонить, – сказала она коротко. – Если, пока меня не будет, в этот дом придет женщина, скажите ей, что я – вон там… Будьте так добры, – закончила Бетти, немного подумав, и, не дожидаясь ответа, забросила на плечи свой рюкзачок и зашагала к телефонной будке.

В будке было грязно, сыро и воняло мочой, а стены были сплошь покрыты граффити, по большей части – непристойными. Набирая номер Марни, Бетти разглядывала визитки, прилепленные рядом с аппаратом кусочками жвачки. Азиатские шалуньи. Африканские королевы. Зрелые красотки. Гадкие школьницы. Кнуты, наручники, каблуки, чулки, латекс и так далее… Платные сексуальные услуги были представлены здесь во всем разнообразии.

– Алло, здравствуйте, – сказала Бетти, когда трубку на другом конце взял какой-то мужчина с отчетливым пакистанским акцентом. – Будьте добры, позовите Марни.

– Ее нет дома. А кто спрашивает?

– Меня зовут Бетти Дин. Я должна была встретиться с ней у дома на… – Она не договорила. За стеклом будки появилось улыбающееся женское лицо – очень смуглое, с крупными чертами, полными губами и чуть раскосыми глазами с насурьмленными веками. Блестящие черные волосы выбивались из-под кремовой шерстяной шапочки женщины, в проколотой ноздре поблескивал серебряный «гвоздик», а в ушах болтались большие серьги-обручи. Под мышкой она держала черную папку.

Губы женщины дрогнули и изогнулись в виноватой улыбке.

– О, прошу прощения. Кажется, все в порядке, – сказала Бетти в трубку и дала отбой.

– Господи, извините меня, ладно? – сказала Марни. – Я уже собиралась к вам, когда мне позвонили по неотложному делу, и мне пришлось срочно уехать. Один из наших жильцов обнаружил в квартире крысу! – Последнее слово она произнесла, заговорщически понизив голос. – Наверное, я не должна была бы вам это говорить, ну да ладно… Впрочем, вы можете не беспокоиться – ваша квартира на втором этаже, а та была в полуподвале. И не здесь, а в Паддингтоне. Ненавижу квартиры в цокольных этажах! Никогда, никогда не живите в полуподвале, в особенности – в Лондоне. В таких квартирах обычно очень сыро и мало света.

– И крысы, – с улыбкой подсказала Бетти.

– Да, и крысы… – согласилась Марни и хихикнула. – Ладно, давайте к нашим делам…

– А кто вам сказал, что я здесь? – перебила Бетти. – Тот мужчина на площади?

– Угу. – Марни улыбнулась. – Он сказал, что меня ждет какая-то очень сердитая девица в огромной шубе, и показал на эту телефонную будку.

– Вот как? – проговорила Бетти, снова закидывая рюкзак на плечо. – По-моему, это он сердитый, а не я. Или если не сердитый, то, по крайней мере, мрачный и неразговорчивый. Очень нелюбезный субъект.

Шагая вслед за Марни к дверям дома, Бетти нарочно смотрела в сторону, чтобы не встречаться взглядом с «нелюбезным субъектом». Это, однако, не помогло.

– Значит, она вас все-таки нашла? – спросил он небрежно.

Бетти нехотя повернулась к нему и кивнула, чувствуя, как пылают щеки и шея.

– Да, спасибо, – ответила она, стараясь, чтобы ее голос прозвучал достаточно сухо.

– Идемте, – сказала Марни, отпирая дверь и придерживая ее для Бетти. – Уже поздно, а вам еще надо устроиться на новом месте.

Бетти кивнула и вслед за ней вошла в вестибюль первого этажа. Миновав висевший на стене платный телефон-автомат с раскуроченным нутром, из которого, словно кишки, торчали разноцветные провода, она стала подниматься по узкой лестнице, стараясь держаться, насколько возможно, подальше от выкрашенных белой краской стен, на которых отчетливо виднелись пятна и потеки плесени.

– Ну вот! – воскликнула Марни, когда они поднялись на верхнюю площадку. – Вот ваша квартира.

С этими словами она отперла замок и распахнула дверь.

По совести говоря, у Бетти имелось довольно смутное представление о том, что́ она ожидает здесь увидеть. Ее мысли не простирались дальше слов рекламного объявления «недавно отремонтированная квартира в Сохо». Ей и в голову не приходило, что «недавно отремонтированная» может означать «выкрашенная дешевой белой краской поверх бугристой штукатурки», что обещанное «пробковое покрытие» местами отстает от пола, что «старые венецианские жалюзи» с пятнами ржавчины просто протерты мокрой тряпкой, что «замененная система освещения» представляет собой просто новые лампочки, ввинченные взамен перегоревших в голые пыльные патроны, и что «покрывала с индейским рисунком» будут вместо химчистки просто прокручены в стиральной машине и – изрядно севшие – снова уложены на место. И уж конечно, все фантазии о «квартире в Сохо» не подготовили Бетти к тому, что гостиная в ней будет представлять собой низкий и узкий пенал с прилепленным к одной стене кухонным рабочим столом и крошечным окном в другой и что на диване нельзя будет даже толком вытянуться, не упершись ногами в гладильную доску. Нет, подумала она сейчас, никакая это не квартира. Это просто кое-как обставленный мебелью кусок коридора.

Марни, однако, продолжала широко улыбаться, всем своим видом показывая, как она рада за клиентку. С такой улыбкой, как казалось Бетти, можно было бы демонстрировать президентский люкс в «Савое» или «Ритце».

– А вот здесь вы сможете готовить! – с торжествующим видом объявила Марни, указывая на три привинченные к стене полки, на которых кое-как поместились древняя микроволновка и двухконфорочная газовая плитка. – Холодильник здесь, – добавила она, отворяя дверцу крошечного, рыжего от ржавчины агрегата, в который могло поместиться разве что два пакета молока и коробка яиц. – Тут можно хранить одежду. Очень удобно, очень много места, – продолжала Марни, широко распахивая дверцы стенного шкафа (одна из них при этом едва не отвалилась). – Должна, впрочем, сказать, – проговорила она, состроив задумчивую гримасу, – что наши клиенты, которые снимают квартиры в этом районе, как правило, почти не готовят. Зачем возиться, если позавтракать и поужинать можно в любом из здешних ресторанчиков?

К этому времени у Бетти появилось отчетливое ощущение, что Марни очень плохо представляет, с кем она имеет дело, да и квартиру она, похоже, видела только на фотографиях. Будь Марни хоть чуточку повнимательнее, она бы сразу поняла, что Бетти только сегодня приехала в Лондон из самой что ни на есть глубинки, что в потертом рюкзачке уместились все ее вещи и что, даже если она согласилась платить за этот гроб такие большие деньги, это вовсе не означает, что она может позволить себе каждый день завтракать и ужинать в ресторане.

– А сами вы где живете? – спросила Бетти.

– В Пиннере, – ответила Марни таким тоном, словно этот «Пиннер», где бы он ни находился, был самым что ни на есть престижным городским районом. – Это в Миддлсексе, – добавила она. – В пригороде. Туда можно добраться по фиолетовой ветке. Я живу там с родителями.

Бетти удовлетворенно кивнула. Похоже, Марни знала о шикарной жизни в Сохо не больше, чем она сама.

Потом Марни показала ей закуток, который гордо именовался «спальней», и небольшие антресоли в гостиной, куда можно было забраться по приставной деревянной лестнице. В отгороженном занавеской пространстве под антресолями стоял дешевенький комод и напольная вешалка на колесиках. Самым лучшим помещением во всей квартире оказалась, как ни странно, ванная комната, на которую, похоже, была потрачена бо́льшая часть выделенных на ремонт денег. Новенькая, современная сантехника так и сверкала, пол и стены были аккуратно выложены плиткой, ванна поражала белизной.

– Ну вот и готово, – сказала Марни полчаса спустя, когда они заполнили и подписали все необходимые документы и выпили чаю, и Бетти вручила ей чек с оплатой за два месяца. – Не буду мешать. Устраивайтесь поудобнее, а если что понадобится – сразу звоните. У моего босса есть мобильный телефон, так что он на связи всю неделю, двадцать четыре часа в сутки. Вот его номер… Ну, все. Да, с новосельем вас!..

И она ушла. Бетти смотрела в окно, как она шагает через площадь легкой, пружинистой походкой счастливой и беззаботной молодой женщины, которая еще ни разу не спросила себя, в чем заключается смысл ее жизни. Наконец ее кремовая шапочка затерялась в толпе внизу, и Бетти уже собиралась отойти от окна, когда ее взгляд упал на торговца пластинками, который складывал лоток и убирал последние коробки с дисками в небольшой белый фургон. Одновременно он о чем-то разговаривал с другим продавцом: Бетти видела, как он улыбается, и даже слышала его смех. Теперь, с безопасного расстояния, она могла рассмотреть его получше. У него были длинные светло-русые волосы, остриженные ступенями в стиле современных поп-исполнителей, а одет он был в поношенные армейские брюки, мешковатый свитер и кожаную куртку. Атлетично сложенный, с красивым, мужественным профилем, он выглядел лет на двадцать восемь, как она и подумала с самого начала.

Неожиданно он поднял голову и посмотрел в ее сторону, и Бетти, сдавленно ойкнув, упала на колени возле подоконника и пригнулась.

– Черт! – с досадой прошептала она. – Черт!..

Кое-как развернувшись, Бетти села на пол и прислонилась к стене, чувствуя, как от стыда пылают щеки и уши.

– О господи!.. – пробормотала она и вздохнула.

Но какое-то время спустя, – впервые с тех пор, как она позвонила в звонок у входной двери и поняла, что никто не собирается ее впускать, – Бетти почувствовала, как в груди у нее проснулось и стало нарастать радостное волнение. И пусть квартира оказалась совсем не такой, какой она ее представляла (как правило, воображение Бетти рисовало длинную анфиладу полутемных, обставленных антикварной мебелью комнат с высокими потолками, по которым хорошо прохаживаться с интересным и немного мрачным лицом и курить через мундштук «Голуаз»), зато она была чистой и теплой, а главное – она находилась в Сохо. В самом центре Сохо, если точнее. Одно это стоило того, чтобы поступиться кое-какими необязательными, созданными воображением деталями, – ведь ее мечта все-таки сбылась.

Она была в Сохо!

Больше не таясь, Бетти выпрямилась во весь рост и снова повернулась к окну. Глядя на ставшее совсем черным небо, на котором не видно было ни одной звезды, она вдруг прямо и недвусмысленно ощутила, как со всех сторон обступает ее новая реальность.

Да, она была в Сохо, как давно хотела.

И это было самое лучшее место, чтобы начать новую жизнь.

8

1919

Арлетта поправила шляпку – модный «колокол» из серого твида, привезенный на заказ из Парижа специально для этой поездки, – и, убедившись, что он сидит чуточку набекрень, как требовала современная мода, нажала пальцем в перчатке фарфоровую кнопку звонка. Мгновение спустя высокая красная дверь отворилась, и на пороге появилась нервная и худая горничная в кружевной наколке.

– Добрый вечер, мисс. Что вам угодно?

– Мне нужна миссис Миллер. Мое имя Арлетта де ла Мер.

– Ах да, разумеется. Проходите. Хозяева вас ждут.

Она открыла дверь пошире и провела Арлетту в просторный вестибюль, из которого вели наверх две резные лестницы из красного дерева. Центр вестибюля занимала широкая приземистая жардиньерка с мраморной столешницей, на которой стояла ваза с неправдоподобно большими белыми лилиями. Следом за горничной Арлетта прошла в небольшую комнату в глубине дома, освещенную торшером на резной деревянной ножке, покрытой черным лаком. Кроме торшера, в комнате стояли два мягких стула с подлокотниками и высокими спинками, обитые бледно-зеленым бархатом с рисунком в виде листьев шалфея. Единственное окно выходило на длинную лужайку, ограниченную с одной стороны небольшой рощей, а с другой – высокой каменной стеной, заплетенной кроваво-красным девичьим виноградом.

Горничная подала Арлетте чай с ликером и ушла.

Усевшись в кресло, Арлетта с наслаждением вытянула усталые ноги. Пальцы на ногах, стиснутые слишком узкими туфлями, болели, и она подумала, что ей не следовало надевать в дорогу обувь на каблуке, пусть и на небольшом. Мать ей так и сказала, когда утром провожала ее в порту, но Арлетта считала, что серый полотняный костюм с узкой талией и широкими, почти квадратными плечами делает ее похожей на мужчину, поэтому к нему просто необходимо надеть что-то, что смягчало бы общее впечатление. Она еще ни разу не бывала в Лондоне, и ей меньше всего хотелось выглядеть мужеподобной в свой первый приезд в столицу, тем более что она ехала не в город вообще, а к лучшей подруге матери Летиции Миллер.

Спустя несколько минут из коридора донесся негромкий смех, потом дверь в комнату отворилась, и внутрь вошла Летиция Миллер. У нее были бледно-желтые, как нарцисс, локоны и неправдоподобно синие глаза в обрамлении темных ресниц, и Арлетта подумала, что она все еще очень красива, хотя Летиции уже исполнилось сорок.

– Наконец-то, наконец-то ты приехала, дорогая! – воскликнула Летиция, крепко обнимая гостью. – Я ужасно рада тебя видеть. Сначала эта проклятая война, потом эпидемия испанки… Как хорошо, что все это уже позади и что мы снова можем жить нормальной жизнью и путешествовать!

Не выпуская Арлеттиных рук, она слегка отстранила гостью и окинула ее таким ласковым взглядом, что Арлетта невольно смутилась.

– Когда я видела тебя в последний раз, – сказала Летиция, – ты была еще совсем ребенком. Сколько тебе тогда было? Двенадцать? Тринадцать?.. А посмотри-ка на себя сейчас! Настоящая взрослая женщина, да какая красавица! Ну да ладно, расскажи лучше, как ты доехала? Как прошла переправа, не слишком качало? На пароме подавали чай? Хотя что это я – ты, наверное, ужасно устала, а я тут лезу к тебе с глупыми вопросами!

Арлетта сложила руки на коленях и вежливо улыбнулась.

– Я действительно немного устала. Мне пришлось встать в четыре утра, чтобы попасть на паром.

– Как бы там ни было, ты до нас доехала, и я очень рада. Устраивайся, чувствуй себя как дома, отдыхай и набирайся сил. Может быть, ты хочешь выпить чего-нибудь для настроения? Как насчет «Американо»?

Арлетта снова улыбнулась. Она не знала, что такое «Американо», но догадалась, что это, должно быть, какой-нибудь модный коктейль.

– Почему бы нет? – сказала она. – С удовольствием.

Летиция поднялась на ноги, чтобы открыть стоявший у стены небольшой шкафчик, и Арлетта невольно залюбовалась ее плавными движениями и почти по-мальчишески тонким телом, стройность которого еще больше подчеркивало изысканное платье. Невозможно было поверить, что Летиция – ровесница Арлеттиной матери, которая была коренастой, крепко сбитой женщиной с начинавшими круглиться плечами. Собственно говоря, такой фигуры не было ни у кого из женщин, с которыми Арлетте приходилось встречаться на острове. Светло-желтые волосы Летиции, собранные на затылке в узел, падали на плечи мягкими, как у ребенка, локонами, а на ногах не было даже домашних туфель. Арлетта еще никогда не видела, чтобы люди ходили дома босиком. Как зачарованная, она смотрела на проступающие под кожей ног Летиции тонкие косточки и сухожилия и с замиранием сердца думала о том, как это необычно и ново.

В последующие несколько минут она была занята тем, что прислушивалась к звону стекла, шипению пузырьков в бокалах, глухому постукиванию льда и звучному, хорошо поставленному голосу Летиции, которая без умолку болтала о каких-то людях, имен которых Арлетта ни разу не слышала, о пьесах, которые ей непременно нужно было посмотреть, о модных ресторанах, куда она хотела бы сводить гостью в самое ближайшее время. В ответ Арлетта только кивала и изредка говорила «да-да», изо всех сил стараясь выглядеть искушенной молодой леди, за которую подруга матери, очевидно, ее принимала.

Наконец Летиция протянула ей бокал с «Американо». Арлетте уже давно хотелось пить – во рту у нее было сухо, как в пустыне, поэтому она осушила бокал чуть не залпом и почти сразу опьянела. Мысли стали расплываться, тревога и неловкость отступили, и она почувствовала себя очень уютно. Казалось, она наконец попала туда, где не может случиться ничего дурного, да и Летиция тоже представлялась ей человеком, у которого не бывает никаких неприятностей, а раз так, думала Арлетта, то пока она остается в этой комнате в обществе этой женщины, у нее тоже все будет хорошо.

Из коридора снова послышался смех и чьи-то легкие шаги.

– Лилиан! – позвала Летиция, обернувшись к приоткрытой двери. – Это ты?

– Да, мама. Что ты хотела?.. – ответил из коридора женский или, точнее, девичий голос, звучавший достаточно мягко, несмотря на отчетливые нотки раздражения.

– Зайди-ка сюда. Я хочу тебя кое с кем познакомить.

Арлетта услышала недовольный вздох, потом снова раздались шаги.

– Познакомься, Лилиан, это Арлетта де ла Мер, Доллина девочка.

Дверь отворилась шире, и на пороге появилась миниатюрная, тоненькая девушка с такими же, как у матери, большими синими глазами и золотисто-желтыми волосами, заплетенными в длинную косу. Выглядела она прелестно, а платье на ней было такое, что Арлетта почувствовала себя большим, неуклюжим, неряшливо одетым мужчиной. Платье с низкой талией выглядело изумительно; пошитое из желтовато-розового шифона, оно было отделано белым кружевом и украшено мелким жемчугом и атласными розетками.

– Добрый вечер, – с улыбкой сказала девушка и решительным шагом пересекла комнату, чтобы обменяться с Арлеттой рукопожатием, хотя, по словам Летиции, ей было только семнадцать. – Мне очень приятно с вами познакомиться. Мама много рассказывала о вашей маме и о том, как в детстве вы жили на крошечном островке посреди Ла-Манша. Надеюсь, вы остановитесь у нас?

– Да, – сказала Арлетта, мысленно проклиная свой слегка заплетающийся язык. Ей было немного не по себе в присутствии этой семнадцатилетней девчонки, которая держалась на удивление уверенно. – Я поживу у вас, пока не отыщу подходящую квартиру. Но сначала мне нужно будет найти какую-нибудь работу.

– Ну, с этим можешь не торопиться, мы тебя не прогоним, – вмешалась Летиция. – Живи у нас сколько захочешь. Лично мне будет только приятно, что в доме появилась еще одна молодая девушка, поскольку мальчишек у нас больше чем достаточно.

Арлетта помнила, что, кроме Лилиан, у Летиции было трое сыновей в возрасте от пяти до шестнадцати. Старшие учились в закрытой частной школе, а младший, по-видимому, был уже в постели.

– Надеюсь, вы придете на мой день рождения? – сказала Лилиан. – Мама устраивает для меня бал-маскарад, он состоится в субботу вечером.

– А когда твой день рождения? – спросила Арлетта.

– Вообще-то, завтра. Мне исполнится восемнадцать.

– Какое совпадение! Мой день рождения как раз в субботу, но мне исполнится двадцать один.

– О-о, похоже, у вас передо мной преимущество! – Мелодраматическим жестом, явно заимствованным из репертуара матери, Лилиан прижала к щеке изящную, узкую ладонь и вздохнула. – Двадцать один… Вы уже совсем взрослая. Как это здорово – быть двадцатиоднолетней! Знаете что, давайте отпразднуем наши дни рождения вместе? Хотите?

– Честно говоря, – призналась Арлетта, – моя мама уже устроила для меня праздничную вечеринку. Это было в прошлые выходные перед моим отъездом с острова, так что…

– В любом случае мы все равно поднимем бокалы за ваше здоровье, – сказала Лилиан. – А теперь я вынуждена вас покинуть – мне нужно спешить на вечеринку к подруге. Можно мне взять твои серьги? Те красивые «капельки»?.. – повернулась она к Летиции. – Ну пожалуйста!..

Очаровательно наморщив нос, Летиция посмотрела на свою очаровательную дочь и улыбнулась.

– Ладно, возьми, только смотри, не потеряй, иначе папа будет сердиться.

Лилиан улыбнулась и подмигнула Арлетте.

– Кручу, как хочу, – произнесла она громким театральным шепотом и, грациозно повернувшись, выплыла из комнаты.

– Она права, – со вздохом сказала Летиция, когда Лилиан исчезла из виду. – Ей всего семнадцать, но ведет она себя так, словно ей двадцать семь! Когда я была в ее возрасте, я и подумать не могла, чтобы пойти к кому-то на вечеринку без сопровождения, но теперь совсем другое время. И мне, как матери, остается только уступать… – Она снова вздохнула. – Уступать и надеяться, что я воспитала ее правильно и что Лилиан не сделает ничего такого, что может бросить тень на меня и на ее отца. Ну а теперь… – Летиция с негромким хлопком соединила ладони перед собой. – Теперь можно и поужинать. Ты, наверное, умираешь с голоду? Кажется, сегодня Сьюзен приготовила свое фирменное блюдо: отбивные из баранины с мятным желе. Идем, я покажу тебе твою комнату, чтобы ты могла немного перевести дух и привести себя в порядок. Когда будешь готова, спускайся в столовую. Полчаса тебе хватит?..

Комната, куда отвела Арлетту Летиция, была небольшой, но очень уютной и выходила на тихую, обсаженную деревьями улочку. Поставив чемодан на пол, Арлетта некоторое время смотрела в окно, раздвинув плотные занавески. Особняк Летиции Миллер находился в Кенсингтоне, неподалеку от Холланд-парка. Сама Летиция была лучшей подругой матери Арлетты; они вместе росли на Гернси и учились в одном классе. После школы Летиция очень скоро вышла замуж за приезжего и покинула остров, когда ее муж получил повышение по службе и был переведен в лондонское отделение фирмы. «Летти просто уникальный человек! Другой такой нет, – говорила о ней Долли де ла Мер, и в ее глазах вспыхивали огоньки, которые, как давно заметила Арлетта, появлялись в тех случаях, когда речь шла о ком-то, кого она считала в чем-то лучше себя. – Уж она-то научит тебя видеть прекрасное».

Раньше Арлетта никогда не уезжала из дома, но в последнее время жизнь на острове круто переменилась. Отгремевшая на континенте война добралась и до Гернси и вырвала его живую душу: почти тысяча мужчин-островитян не вернулись с фронта. В их числе был и отец Арлетты. До войны остров процветал, становясь с каждым годом все богаче, теперь же горе повисло над ним, словно темная туча. Чуть не в каждом доме оплакивали погибшего мужа, отца, брата или сына. Немало Арлеттиных друзей сложили головы на полях сражений, и она на протяжении многих месяцев чувствовала себя одинокой и чужой. Она стала беспокойной и буквально не находила себе места, и мать это заметила. Однажды, когда Арлетта стояла у окна, пристально всматриваясь в свинцовые морские волны, которые одна за другой убегали вдаль, подгоняемые крепким северным ветром, она взяла ее за руки и сказала:

– Поезжай. Поезжай сейчас. Я здесь справлюсь и без тебя.

Так Арлетта и поступила. Погожим сентябрьским днем она отправилась в путь, имея довольно смутное представление о том, что она будет делать и чем заниматься, когда доберется до Лондона, и все же ее сердце полнилось ожиданием. Главное, не торопиться, говорила она себе. Если двигаться вперед постепенно, по шажочку, рано или поздно ей станет ясно, кто она такая и зачем она здесь.

Именно так Арлетта решила действовать сейчас. Не спешить. Сначала нужно принять ванну. Потом поужинать отбивными из баранины и мятным желе. Ну а потом… потом жизнь так или иначе наладится и двинется вперед – неведомая, загадочная, но невероятно увлекательная, полная пока еще туманных обещаний.

9

1995

– Квартира просто прекрасная, мама, прекрасная!.. – кричала Бетти в телефонную трубку, стараясь, чтобы в ее голосе звучало как можно больше искреннего воодушевления. – Просто роскошная! И ванная комната очень большая и современная.

– Я рада, что тебе нравится, – с сомнением отозвалась Элисон. – За такие-то деньги… А там не опасно?

– В каком смысле? – не поняла Бетти.

– Я имею в виду замки, дверные цепочки или что там есть еще… Они надежные?

– Очень надежные. И замки, и цепочка, и домофон… – По правде сказать, Бетти понятия не имела, есть ли на двери цепочка или засов. Замок… замок, по идее, должен был быть, поскольку Марни оставила ей ключи, но вот насколько он надежен, она просто не обратила внимания.

– А соседи? Какие у тебя соседи?

Соседи?..

– В Сохо не бывает соседей, ма.

– Ну а сам район? Он чистый? Безопасный?

Бетти вспомнила группу молодых людей возле паба напротив, которые, заметив ее в окне, закричали: «Привет, крошка! Спускайся скорее и дуй к нам!» Из распахнутой двери паба доносился мощный хеви-метал, от которого дрожали стекла. Улыбнувшись, Бетти сказала:

– Вполне безопасный.

Элисон протяжно вздохнула.

– Ну мама!.. – воскликнула Бетти.

– Извини. – Элисон снова вдохнула. – Я просто подумала… это же Сохо! Слишком резкий переход, если ты понимаешь, что я хочу сказать. Вот если бы прежде, чем переезжать, ты несколько недель пожила у моей мамы, ты бы попривыкла, а я бы меньше волновалась.

– Я двенадцать лет прожила со старухой, с меня хватит! Нет, я, конечно, люблю бабушку, но жить у нее не буду. Ни одного дня!

Элисон вздохнула в третий раз.

– Что ж, я тебя понимаю, – сказала она. – И все равно я волнуюсь.

– Но, мама, мне уже двадцать два! Все мои подруги живут вне дома чуть не с подросткового возраста, и только я…

– Вот именно, – воскликнула ее мать. – Вот именно! У них-то было время привыкнуть, сориентироваться, нащупать, так сказать, почву под ногами. В конце концов, студенческая жизнь – это не то же самое, что самостоятельная, взрослая жизнь, а ты еще не…

– Вообще-то, – перебила Бетти, – я уверена, что здесь я в большей безопасности, чем в Арлеттином особняке. Там я была совершенно одна в огромном доме на скале, поблизости – никого, и… Там со мной вообще могло случиться что угодно! Здесь я, по крайней мере, среди людей.

– Да-да, конечно, но… Но на острове все знали, что ты там, и все за тобой приглядывали, а в Лондоне тебя никто не знает. Ты будешь совершенно одна, и…

– Ну, не совсем одна… – Бетти сделала паузу, чтобы опустить в прорезь автомата еще двадцать пенсов. – Я уже познакомилась с человеком, который торгует на рынке пластинками. Его ларек стоит прямо под моими окнами, так что в случае чего я могу обратиться к нему за помощью. И девушка из агентства тоже знает, что я здесь. Видишь, я живу в Лондоне всего два дня, а у меня уже есть двое знакомых!

– Что ж, хорошо, если так, – сказала Элисон устало. – И все равно, будь осторожна, ладно? Если с тобой что-нибудь случится, я этого не переживу. Ведь ты у меня одна, и я тебя очень люблю.

– Я знаю, знаю… – Бетти понимала, что ее ответ прозвучал чересчур небрежно, но ничего другого она сейчас сказать не могла. В эти минуты ей меньше всего хотелось чувствовать себя маленькой девочкой, любимой маминой дочкой. – Слушай, у меня монетки кончаются. Я позвоню тебе завтра… или, может быть, послезавтра – мне нужно сделать кое-какие дела.

– Позвони мне завтра, – сказала ее мать. – Я буду ждать.

– Хорошо, я постараюсь, – ответила Бетти. – Передавай привет Джолиону, ну и остальным. Пока.

Она повесила трубку одновременно с сигналом, извещавшим о том, что оплаченные минуты разговора подошли к концу, и с облечением выдохнула. Об Элисон ей думать не хотелось. Пожалуй, она бы даже предпочла, чтобы в данный момент у нее вовсе не было матери. Бетти собиралась прожить ближайшие несколько дней так, словно она была совершенно одна на всем белом свете, – как человек, который никому и ничем не обязан и отвечает только за себя. С тех пор, как она покинула остров, прошло всего два дня, и она считала, что может позволить себе на какое-то время позабыть обо всем, что связывало ее с прошлым.

Наконец Бетти вышла из телефонной будки и с самым независимым видом сунула руки в карманы легкого пальто, которое она положила в рюкзак за считаные минуты до отъезда. В кошельке у нее лежало десять фунтов, которые она собиралась потратить на покупку самых необходимых продуктов: молока, полуфабрикатов для микроволновки, чая и овсянки.

Город обступал ее со всех сторон, словно декорация в компьютерной игре. Карты у нее не было – Бетти считала, что, если она будет полагаться на свое чувство направления, ей удастся быстрее познакомиться с лабиринтами окрестных улиц. Кроме того, думала она, небрежной походкой шагая вдоль тротуара, с картой в руках она будет выглядеть как туристка, а ей очень хотелось, чтобы ее принимали за местную жительницу. Не беда, что она здесь почти ничего не знает. Инстинкты не должны подвести! Инстинкты и внутренний компас, которые помогут ей узнать Сохо лучше, чем знают его большинство коренных лондонцев.

Подумав об этом, она гордо выпрямилась и выпятила грудь. Потом ей в голову пришла еще одна мысль, и Бетти полезла в сумочку – и выругалась про себя, обнаружив, что кисет с табаком остался в квартире. Между тем сигарета была ей сейчас совершенно необходима – с ней она чувствовала бы себя увереннее. Почему-то Бетти казалось, что у нее какая-то не такая походка, что она идет скособочившись и слегка подволакивая правую ногу. Вот опять!.. Сходя с тротуара, она оступилась и упала. К счастью, Бетти успела выставить руку, чтобы не удариться головой, но кожу на ладони она содрала.

– Черт тебя дери! – пробормотала она вполголоса. – Черт подери!.. – Кое-как поднявшись, она лизнула ободранное место, стараясь не смотреть по сторонам – вдруг кто-нибудь видел, как она грохнулась? Немного придя в себя, Бетти двинулась дальше: свернула налево, потом направо и снова направо. Она шла, мечтая о сигарете, мечтая о друге или о… о тарелке китайской лапши в каком-нибудь убогом, грязноватом кафе с поцарапанными пластиковыми столиками и сонным официантом, который стоит, скрестив на груди руки и устремив пустой взгляд в окно.

Подходящее кафе попалось ей очень скоро, и она, решительно толкнув дверь, вошла. Кафе называлось «Китайская лапша» – как видно, на что-нибудь более завлекательное у владельца не хватило фантазии. С другой стороны, что тут выдумывать, если в кафе действительно подают только китайскую лапшу?

Ну вот, подумала Бетти. Отсюда я и начну…

Когда примерно час спустя Бетти возвращалась домой, сворачивая наугад то в один, то в другой переулок, казавшийся знакомым (внутренний компас оказался не слишком надежным, но она решила не отчаиваться и все же попытаться найти обратную дорогу самостоятельно), небеса неожиданно разверзлись, и на Лондон обрушился холодный ливень. Острые, как вязальные спицы, струи воды с силой разбивались об асфальт и о кожаные мыски ее вишнево-красных туфель. Зонта у Бетти, естественно, не было – отправляясь в путь, она его не взяла, а где в Сохо можно купить зонтик, она понятия не имела. В прихожей дома Арлетты стояла отделанная желтой латунью слоновья нога, битком набитая зонтами самых разных цветов и размеров. Бетти привыкла к этому и не чувствовала необходимости иметь зонт при себе, поэтому сейчас дождь застал ее врасплох.

В течение следующего часа с небольшим внутренний компас старательно водил Бетти по всем улочкам и переулкам Сохо. Дождь все продолжался, он изменил город до неузнаваемости, превратив его в однообразное серое пространство, состоявшее из мокрого асфальта, мокрого кирпича и стекла, поэтому, когда Бетти совершенно неожиданно наткнулась на то, что с недавних пор называла «своей телефонной будкой», она рассмеялась вслух от радости и облегчения. Она все-таки добралась до дома, добралась сама, ни у кого не спрашивая дороги!

Отперев дверной замок, Бетти вошла в квартиру, которая показалась ей по-домашнему уютной.

До́ма, подумала она. Наконец-то я дома!

Первым делом Бетти наполнила ванну и пролежала в ней почти час, чувствуя, как согреваются озябшие руки и ноги. Свет ламп отражался от колеблющейся поверхности воды, и по потолку бежали зайчики, окна запотели от пара, и по стеклам сбега́ли струйки воды. От тепла Бетти совсем разомлела, наслаждаясь миром, покоем и одиночеством. Она, Бетти Дин, живет в Сохо. Она принимает ванну. Обычное дело. Что, черт побери, может быть естественнее?..

После ванны Бетти налила себе стакан сидра и, свернув три самокрутки и сунув в карман коробок спичек, вышла на площадку пожарной лестницы, куда вела небольшая дверь, расположенная прямо напротив ее квартиры. Дождь к этому времени прекратился, но небо стало совсем темным. Внизу, под самой лестницей, сидели на корточках два подсобных рабочих, которые курили и разговаривали друг с другом на языке, определить который Бетти затруднялась. Из открытой задней двери паба доносилось жестяное побрякивание кастрюль и сковородок и пахло соусом карри. Вот двое внизу чему-то рассмеялись и, побросав окурки, вернулись по своим рабочим местам, и Бетти бросила взгляд на заднюю стену дома, который стоял на краю рыночной площади чуть наискосок от нее. Выглядел он намного приличнее остальных: три этажа, аккуратная кирпичная кладка и шесть окон, одно из которых было чуть не в рост человека. Сквозь него Бетти разглядела часть комнаты, причудливую хрустальную люстру под потолком и какую-то абстрактную картину на стене. Почему-то это зрелище подействовало на нее благотворно. Должно быть, ей было приятно знать, что совсем рядом с пабами, рыночными ларьками и текстильными лавочками живет человек с хорошим вкусом.

Этой ночью Бетти спала плохо, часто просыпаясь и глядя на потолок, по которому бежали светлые пятна света. Не спала и улица за окном – до утра снаружи доносились шум шагов, голоса, урчание проезжающих автомобилей. Наутро Бетти чувствовала себя усталой и разбитой, но, раздвигая шторы, она не сдержала улыбки.

В конце концов, она приехала в Сохо не для того, чтобы спать.

Еще вчера Бетти решила сходить в библиотеку, поскольку в квартире не оказалось телефонного справочника, в котором можно было бы поискать Клару Каперс. Она, впрочем, не слишком рассчитывала на успех – Арлетта, несомненно, пыталась проделать что-то подобное, и тем не менее Бетти считала, что не должна пренебрегать ни малейшей возможностью отыскать следы таинственной наследницы.

Выйдя на улицу, Бетти увидела, что торговец пластинками устанавливает свой переносной прилавок прямо напротив ее подъезда. Сегодня он был в шляпе, похожей на ту, какую носят рыбаки, – из черного фетра, с каким-то маленьким жестяным значком или кокардой спереди на тулье. Свисавшие из-под шляпы слева и справа длинные, чуть вьющиеся пряди волос болтались из стороны в сторону при каждом движении и выглядели достаточно потешно. Они немного смягчали выражение сурового лица торговца, и Бетти почувствовала себя увереннее. Кроме того, ей казалось, что, поскольку сегодня она была не в шубе и к тому же зачесала волосы со лба наверх, собрав их на макушке, он вряд ли обратит на нее внимание. Ускорив шаг и стараясь глядеть только на мостовую, Бетти решительно двинулась вперед, хотя понятия не имела, где находится ближайшая библиотека.

– Доброе утро, – буркнул торговец, когда она проходила мимо.

Бетти едва не споткнулась. Остановившись, она повернулась в его сторону.

– А-а, это вы!.. Доброе утро.

– Ну, как вам на новом месте? Устроились?

Бетти ответила не сразу. Проявленное им дружеское участие было столь неожиданным, что она даже немного растерялась.

– У-у… устраиваюсь, – проговорила она наконец. – Вот, выскочила на минутку по делам.

Он кивнул с таким видом, что Бетти показалось – на этом их разговор и закончится, но торговец неожиданно заговорил вновь:

– Я знаю одного человека, который мог бы купить ваши меха. Если, конечно, вы хотите их продать.

– Продать?.. – растерянно переспросила Бетти.

– Ну да… Я имею в виду вашу шубу. Здесь, в городе, она не особенно нужна. Да и меха сейчас не очень-то носят…

– Вы правы, – поспешно согласилась Бетти. – Я, правда, об этом еще не думала, но… может быть. Может быть, я ее и продам.

– Моя сестра руководит агентством, которое поставляет реквизит для телевидения, театров и кино: старинную одежду, мебель и все такое. А такую шубу, как у вас, в наши дни найти довольно трудно.

– Ух ты! – восхитилась Бетти. – Отличная работа у вашей сестры!

– Это у нас семейное. Наш отец занимается антиквариатом, а мама – аукционер, так что торговля старой рухлядью у нас в крови. – Он улыбнулся, и Бетти заметила, что морщинки в уголках его прищуренных глаз раскрылись, словно хвост павлина, а складка между сурово сдвинутых бровей разгладилась. – В общем, – добавил торговец, погасив улыбку, из-за чего морщинки в уголках его глаз снова сделались глубже, а на лбу снова появилась складка, – подумайте. Офис моей сестры недалеко – нужно немного пройти вон по той улице. Если надумаете, дайте мне знать.

– Спасибо, обязательно. – Немного смущенная этим неожиданным разговором, Бетти повернулась, чтобы идти дальше, но снова остановилась, когда ей пришло в голову, что этот человек наверняка хорошо знает окрестности и может ей помочь. – Я ищу библиотеку, – сказала она. – Вы не знаете, здесь поблизости есть библиотека?

Мужчина удивленно приподнял бровь.

– Понятия не имею. Честно говоря, я не очень люблю читать. Тофф!.. – окликнул он торговца за соседним лотком. – Ты не знаешь, где-нибудь здесь есть библиотека?

– Есть, конечно, – отозвался Тофф и подробно рассказал Бетти, куда надо идти.

Следуя его указаниям, Бетти двинулась дальше и через несколько шагов оказалась перед подъездом того самого дома с красивой люстрой, задняя стена которого привлекла ее внимание вчера вечером. Фасад дома выходил на Питер-стрит, и она остановилась, чтобы рассмотреть его и с этой стороны. Окна в доме оказались заклеены изнутри матовой тонирующей пленкой, а дверь была выкрашена в пронзительный розовый цвет. К двери был прибит номер «9».

Растоптав кроссовкой окурок самокрутки, Бетти засунула руки в карманы. Внимательно разглядывая дом, она пыталась понять, нравится он ей или нет. Как ни странно, дом казался ей смутно знакомым; быть может, думала Бетти, она видела его в прошлом, много лет назад, когда приезжала в Лондон с матерью, но не исключено, что он приснился ей во сне как часть ее далекого будущего. Сказать наверняка Бетти не могла; она была уверена только в том, что никогда не видела ни эту ярко-розовую дверь с огромной девяткой, ни тонированных пленкой окон.

Слегка покачав головой, Бетти пошла дальше и вскоре отыскала библиотеку. В читальном зале она просмотрела с дюжину лондонских телефонных справочников за разные годы и выписала в блокнот номера семнадцати человек по имени «К. Каперс». Людей по имени «К. Джонс» Бетти не стала даже смотреть: их было столько, что обзвонить всех не было никакой возможности. Выйдя из библиотеки, Бетти купила в разных магазинах несколько шоколадных батончиков, табак и жевательную резинку, заплатив за них бумажными банкнотами, чтобы получить монетки для телефонных звонков.

Когда она вернулась домой, то увидела в вестибюле первого этажа какого-то человека в форменной куртке с логотипом телефонной компании, который что-то делал с висевшим на стене аппаратом.

– Здравствуйте, – поздоровалась она, но ремонтник не ответил. Он только быстро взглянул на нее и снова уставился на торчащие из телефона провода. – Вы собираетесь его чинить? – поинтересовалась Бетти.

– Нет, – отрывисто ответил ремонтник. – Раздолбать к чертовой матери.

Несколько секунд Бетти внимательно смотрела на него, пытаясь разгадать, что означает этот его тон.

– Ха-ха, – проговорила она наконец. – Ну а если серьезно?

– Да, – сказал он. – Я пытаюсь починить ваш телефон. Ну а если серьезно, то… – Он подсоединил красный провод, потом – желтый и, отступив на шаг, несколько мгновений задумчиво созерцал результаты своего труда. – Ну а если серьезно, то я его уже починил. – С этими словами ремонтник достал из сумки с инструментами мобильник и набрал номер. Телефон на стене зазвонил, и он улыбнулся, достал из кармана двадцатипенсовик, опустил в щель, набрал номер – и мобильник в его руке отозвался задорной трелью.

– Ну, кажется, все в порядке, – сказал ремонтник. – Пользуйтесь.

С этими словами он собрал инструменты и ушел, а Бетти еще некоторое время разглядывала аппарат на стене. Теперь у нее есть свой телефон. И ей как раз надо сделать семнадцать звонков. Какое удачное совпадение!

В то утро Бетти позвонила всем семнадцати лондонцам, которых звали «К. Каперс». Тринадцать из них никогда не слышали ни о какой Кларе. Четыре номера не ответили – наверное, никого не было дома, а может быть, аппараты были отключены. Бетти, впрочем, не питала особых надежд на успех – она с самого начала знала, что разыскать Клару будет не просто. Если бы это было просто, Арлетта уже давно сделала бы это сама.

После всех звонков у Бетти осталось только пять двадцатипенсовиков. Взвесив их на ладони, она набрала номер Беллы.

– Ну-ка, догадайся, кто звонит тебе из роскошного пентхауса в Сохо? – сказала она, когда Белла взяла трубку.

– Бетти, это ты? Ты правда в Сохо?

– Да! Я живу на Бервик-стрит, на верхнем этаже, и мой дом стоит буквально в двух шагах от ревю-бара Реймонда[9]!

– В самом деле?

– Да, да, да! Я только что переехала.

– Ух ты! Невероятно!

– Самой не верится.

– Наконец-то, Бетти, наконец-то!

– Вот именно. В двадцать два года-то…

– Ну и как тебе?

– Знаешь, это… – «Удивительно», – хотела сказать Бетти, но, когда она уже открыла рот, к глазам неожиданно подступили слезы, а горло сжало словно судорогой.

– Что с тобой, Бет? Все в порядке?

– Да! – громко сказала Бетти, запрокидывая голову, чтобы слезы вкатились обратно. – Да, все в порядке, просто… Просто все это немного… Ну, ты понимаешь… Смерть Арлетты, похороны, переезд… Все это произошло слишком быстро. Сначала много лет подряд ничего не менялось, а потом вдруг изменилось за считаные дни.

– Да-да, Бет, конечно… я понимаю. Ничего удивительного, что ты слишком взбудоражена. Ты живешь одна?

– Да, одна.

– Я думала, может быть, ты снимаешь квартиру на паях с какой-нибудь подругой.

– Нет. – Бетти вздохнула. – Это квартира-студия.

– Ничего себе! – с чувством проговорила Белла. – За аренду небось приходится платить целое состояние?

– Вроде того, – призналась Бетти. – Арлетта оставила мне тысячу фунтов, а эта квартирка стоит четыре сотни в месяц. Я заплатила за два месяца вперед, так что…

– То есть ты потратила на аренду почти все Арлеттины деньги? А что ты будешь делать потом?

– Даже не знаю. Буду искать работу. Кроме того… – Она замолчала. Если я не сумею найти женщину, упомянутую в завещании Арлетты, собиралась сказать Бетти, я получу еще десять тысяч, так что о деньгах можно не беспокоиться, но вдруг передумала. Она найдет Клару Каперс. Непременно найдет.

– В общем, буду искать работу, – повторила она.

– О нет! Бетти Дин – и вдруг работает? Не может этого быть! Ни в коем случае!

– Вообще-то, мне уже почти пора начать самой зарабатывать себе на жизнь.

– Какой ужас! А какую работу ты хотела бы найти?

– Представления не имею. Может быть, в какой-нибудь художественной галерее или бутике… или в аукционной фирме. Мне бы хотелось найти такое место, где я могла бы со временем подняться выше, даже если придется начинать с самых низов.

– Отлично. А ты уже написала резюме?

Бетти рассмеялась.

– Резюме? А что в нем будет написано? Что с девяностого по девяносто пятый год я училась в колледже изящных искусств и даже получила диплом, одновременно ухаживая за спятившей древней старухой? Нет уж… – Она вздохнула. – Попробую пока так. Мне хочется, чтобы меня принимали такой, какая я есть, без всяких там резюме. Может быть, кому-то я и приглянусь.

– Гм-м…

Бетти застонала. Она терпеть не могла, когда люди говорили «гм-м».

– Гм-м – что?..

– Ничего, просто… просто теперь ты живешь в Лондоне, а не на Гернси, а мне кажется, что в Лондоне быть «такой, какая ты есть» недостаточно. Даже при всех твоих замечательных качествах.

– Недостаточно для чего?

– Для того, чтобы найти хорошее место. Работу мечты.

– Черт тебя возьми, Белла! Ты говоришь точь-в-точь как моя мама.

– А я на нее очень похожа. Именно поэтому ты меня так любишь. Кроме того, твоя мама совершенно права… – Белла немного помолчала. – С другой стороны, может быть, права ты, а мы с твоей мамой ошибаемся, но я все равно с ней согласна. В общем, если ты напишешь что-то вроде резюме, вреда от этого не будет. Особенно если ты кое-что приукрасишь… Совсем чуть-чуть, но все-таки… Например… ну, не знаю. Напиши хотя бы, что ты была у Арлетты личным секретарем.

Бетти от души рассмеялась.

– Тем более что это почти правда!

– Вот видишь.

– Ладно, я тебя поняла. Но сначала я все-таки попробую сделать по-своему, а если не получится – сяду писать резюме. – Она улыбнулась.

– Да, – сказала Белла. – Конечно, ты все сделаешь по-своему. Кто бы сомневался. Как всегда.

Некоторое время обе молчали, потом Белла сказала:

– Ну а когда ты думаешь приехать в гости?

– Я как раз собиралась спросить тебя о том же, – живо откликнулась Бетти. – Когда у тебя будут выходные или какие-нибудь свободные дни?

– Боюсь, теперь только в следующем месяце, так что лучше уж ты приезжай ко мне.

Бетти немного помолчала, обдумывая предложение подруги. Потом она представила себе ободранную квартирку в разваливающемся коттедже где-нибудь рядом с зоопарком, замерзшие пальцы, которые придется отогревать о щербатые кружки с чаем, представила запотевшие окна, глядящие на запущенный сад, выложенную плиткой холодную кухню и птичьи песни по утрам. Бр-р!.. Бетти содрогнулась. Она только что приехала в королевство неоновых реклам, автомобильных гудков, закопченных стен, двойных желтых линий и многолюдства и была совершенно не готова возвращаться к тихой, сельской обстановке. Конечно, Белла была ее лучшей подругой, которую она не видела уже очень давно, и тем не менее…

– Ладно, – сказала Бетти в трубку. – Я подумаю. Может, и приеду.

10

Когда на следующее утро Бетти выходила из дома, продавец пластинок был уже на месте. Она украдкой бросила на него взгляд и с изумлением увидела, что он ей улыбается.

– Привет, непоседа! – сказал он.

– О, доброе утро… Как дела?

– Нормально. Ты еще не решила насчет шубы? – Он столь непринужденно перешел на «ты», что Бетти сделала то же самое, хотя пока даже не знала его по имени.

– Да, решила. Пожалуй, я готова ее продать.

– Отлично. Я как раз поговорил с сестрой. Она просила принести шубу к ней в агентство. В любое удобное время.

– А если сейчас?

Он пожал плечами.

– Сейчас так сейчас.

И Бетти, повернувшись, торопливо вернулась в квартиру, чтобы снять с вешалки шубу. Через минуту она снова была внизу.

– Куда идти?

– Сейчас… Где-то у меня была… – Торговец принялся шарить по карманам, и Бетти, внимательно за ним наблюдавшая, заметила, что пальцы у него длинные и тонкие, что на внутренней стороне его левого запястья синеет какая-то татуировка и что глаза у него темно-темно-карие, почти черные. – Ага, вот она где!.. – Из внутреннего кармана куртки он достал визитку и протянул ей.

Бетти бросила на нее взгляд.

Александра Любезноу.

Она не сдержала улыбки.

– Твоя фамилия тоже Любезноу?

– Да. – Он самодовольно ухмыльнулся. – Джон Любезноу. Да, я знаю, что фамилия мне не слишком подходит, но… А может, – добавил он, – я с самого детства нарочно вел себя так, чтобы не подходить к фамилии.

Бетти рассмеялась.

– У тебя хорошая фамилия. Мне нравится.

Он снова ухмыльнулся – и вдруг отвернулся от нее, словно она больше его не интересовала.

– Спасибо, – сказала Бетти в его обтянутую курткой спину. – Большое спасибо.

– Никаких проблем, непоседа, – отозвался он, так и не обернувшись. Похоже, на сегодня разговор был действительно закончен.

Еще некоторое время Бетти стояла в нерешительности, не зная, что еще можно сказать. Так ничего и не придумав, она молча двинулась дальше и, дважды повернув налево, снова оказалась на Питер-стрит – перед тем самым домом, который так ей понравился. Проходя мимо парадного, она заметила на противоположной стороне улицы человека с большим фотоаппаратом в одной руке и стаканчиком кофе в другой. Мужчина был в бейсболке и черных очках, хотя небо было довольно пасмурным. Пока Бетти его разглядывала, к нему подошел второй мужчина – тоже с фотоаппаратом и стаканом кофе. Похоже, они были знакомы; во всяком случае, они вполголоса обменялись несколькими фразами, а потом как по команде повернулись к розовой двери, словно ожидая каких-то важных событий. Бетти разглядывала обоих еще секунды две или три. Потом она спохватилась, что выглядит, наверное, еще более странно, чем эти двое, и поспешно зашагала дальше.

Агентство Александры Любезноу называлось «XX ВЕК ФОКУС» и находилось в Ковент-Гардене рядом со спортивным центром «Оазис» – в унылом типовом здании, в котором кроме него разместились фотостудия и ателье одежды.

– Слушаю вас?

– Здравствуйте, меня зовут Бетти. Ваш брат Джон дал мне вашу визитку. Я принесла шубу для продажи.

– Отлично, входите. Мы на третьем этаже.

Когда Бетти поднялась по грязноватой лестнице на указанный этаж, на площадке ее ждала высокая, болезненно худая женщина с длинными волосами цвета платиновый блонд и довольно длинным носом, похожим на клюв хищной птицы. Кожа у нее была настолько бледной, а светло-голубые глаза настолько водянистыми, что Александра производила впечатление альбиноски. Одета она была в черную шифоновую блузку; в широкой ложбинке между худыми грудями болталось на непомерно длинной цепи массивное распятие, а мешковатые джинсы были стянуты старым кожаным ремнем. В правой руке Александра держала муляж сигареты.

– Вот это да! – воскликнула Александра Любезноу, когда ее взгляд упал на норковую шубу, которую Бетти держала в руках, как охотник держит только что добытое животное. – Вот это да! – повторила она, положив свою фальшивую сигарету на раскройный стол, и, вытянув руку, провела ею по шубе, пропуская мех между пальцами. – Потрясающе! Шикарная вещь. Обожаю меха!

Голос у нее был сипловатый, прокуренный, а слова она выговаривала наполовину как выпускница привилегированной частной школы, наполовину как жительница Ист-Энда. Зубы у нее были желтыми от никотина – Бетти заметила это, когда Александра улыбнулась.

– Прошу прощения, меня иногда заносит, – извинилась она. – Особенно когда я вижу прекрасный мех. Наверное, это неправильно, – добавила Александра и снова погладила шубу. – Но чем еще можно восхищаться в нашем мире пластика и кожзаменителей? Ладно, давайте взглянем на вашу вещь как следует.

Она взяла с раскройного стола очки с полулунными линзами и водрузила на свой орлиный нос.

– Так-так… – проговорила она, когда шуба была разложена на столе. – Действительно, отличное качество, прекрасная сохранность. Очень, очень хорошая вещь. Где, вы говорите, вы ее взяли?

– Эта шуба принадлежала моей бабушке.

– Тогда понятно. В прежние времена умели делать вещи, – сказала Александра, распахивая шубу и ощупывая подкладку. – «Глория Морис». Я так и думала, что это она. Эта фирма не экономит на материалах и всегда добавляет пару-тройку лишних шкурок, чтобы шуба выглядела как можно шикарнее. – Она посмотрела на Бетти поверх очков и улыбнулась. – Да, я готова купить у вас эту вещь, – сказала Александра, снова склоняясь над столом. – Определенно. Как раз недавно я заключила договор с продюсерской компанией, которая работает над какой-то исторической драмой. Действие там происходит примерно в сороковых годах, так что, я думаю, шуба им понравится. Ну-ка, поглядим еще раз… – Александра включила прикрученную к столу чертежную лампу и, направив свет на шубу, принялась разглядывать ее буквально дюйм за дюймом. Пока она всматривалась в струящийся шоколадный мех и оценивала качество швов, Бетти окинула взглядом комнату. Она была заставлена напольными вешалками, на каждой из которых висела упакованная в пластик одежда, разделенная по темам ламинированными картонными табличками: «Одежда 30-х гг.», «Молодежная мода», «Коктейльные платья 50-х гг.», «Одежда хиппи 70-е гг.» и так далее. Вдоль стен стояли застекленные шкафы, битком набитые очками разных форм и размеров, разноцветными шарфами и платками, а по углам стояли манекены в шелковых бальных платьях и панковских кожаных костюмах с заклепками и стальными молниями. На стойках гроздьями висели корсажи и дамские сумочки, а под ними были вперемешку свалены туфли на десятидюймовых каблуках и «Док мартенсы». На стенах между шкафами висели в рамках фотографии, представляющие собой кадры из фильмов и телесериалов. На одном из снимков Бетти обнаружила саму Александру, которая стояла в обнимку с Колином Фертом[10] и Эмилией Фокс[11].

– Кстати, – сказала Александра, переворачивая шубу на другую сторону, – откуда вы знаете моего брата?

– Что вы, я его совсем не знаю. Просто его прилавок стоит прямо напротив дверей дома, в котором я живу. Как-то мы разговорились, и он упомянул о вас – сказал, что вы, возможно, захотите купить мою шубу. Должно быть, он сразу понял, что я не ношу меха.

– Ну и ну!.. – насмешливо воскликнула Александра. – Надо же, какая редкая наблюдательность!

В ее голосе, однако, звучали хорошо знакомые Бетти нотки снисходительной похвалы и тщательно скрываемой нежности. В точно таком же тоне говорила о своем младшем брате Белла.

– Он ваш младший брат? – уточнила она.

Александра кивнула.

– Он моложе меня на восемнадцать месяцев и один день. Да, я знаю, что мы совсем не похожи… Джон – точная копия нашего отца, а я – копия матери. У нас, правда, есть еще старшая сестра; вот ей удалось взять от родителей все самое лучшее. Более красивой женщины я в жизни не встречала! – Она сардонически приподняла бровь, потом взяла со стола шубу, надела на себя, застегнула на все крючки и засунула руки глубоко в карманы с таким выражением на лице, с каким сельский ветеринар, должно быть, обследует стельную корову.

– Прекрасные глубокие карманы… – начала она, и вдруг выражение ее лица переменилось. – А это что такое? Это, наверное, ваше?.. – И Александра достала из кармана шубы сложенный листок бумаги.

– Ох… – Бетти потянулась к листку. – Я и не знала… Дайте-ка взглянуть… – Она развернула бумагу и сразу узнала почерк Арлетты. Таким он был у нее до инфаркта – аккуратный, четкий, разборчивый. На листке были написаны имя и адрес какого-то человека, больше ничего.

«Питер Лоулер, – прочла Бетти, чувствуя, как от волнения у нее часто-часто забилось сердце. – Лондон, Родни Гарденз, 22А».

– Вы не знаете, где это? – спросила она, показывая записку Александре.

– В Южном Кенсингтоне, – ответила Александра, бросив взгляд на адрес. – Шикарный район. А кто этот Питер Лоулер? Знакомый вашей бабушки?

Бетти покачала головой.

– При мне она ни разу о нем не упоминала. Впрочем, мне все чаще кажется, что мы знаем о бабушке и ее прошлом далеко не все.

– Таинственный незнакомец… – мечтательно проговорила Александра. – Обожаю тайны! Вы обязательно должны выяснить, что это за человек. Быть может, это бывший возлюбленный… или потерявшийся родственник. – Она подмигнула Бетти поверх очков, потом сняла их и осторожно помассировала переносицу двумя пальцами. – Ну ладно, вернемся к нашему делу. Шуба прекрасная. И в прекрасном состоянии. Я готова заплатить вам за нее двести пятьдесят фунтов.

– Всего двести пятьдесят? – Бетти разочарованно ахнула, и Александра посмотрела на нее с сочувствием.

– К сожалению, в наши дни натуральный мех не пользуется спросом, дорогуша. Вы, конечно, можете оставить ее у себя; не исключено, что через несколько лет такие шубы снова войдут в моду, но… – Она пожала плечами. – Поверьте, это хорошая цена. На вашем месте я бы согласилась. Я понимаю, что дело, наверное, не только в деньгах, и все же…

Бетти глубоко задумалась. Дело было, конечно, не только в деньгах. До сих пор она отчетливо помнила свою первую встречу с Арлеттой, помнила, как она стояла на пороге своего дома в этой шубе и своих замечательных красных туфлях и смотрела на нее своим непроницаемым взглядом, обладавшим поистине магической силой. Она помнила, как пахло в будуаре Арлетты, помнила необычный рассеянный свет, сочившийся сквозь полузадернутые коленкоровые занавески, создававший ощущение иного мира, иного времени, иной вселенной. Шуба воплощала в себе и то, что́ хранила ее память, и многое другое – роскошь ушедшей эпохи, которая жила в блестящем темно-шоколадном мехе. Вместе с тем Бетти хорошо понимала, что вряд ли сможет носить эту шубу. Да и ни один разумный человек ее носить бы не стал, для этого надо было быть Арлеттой. Конечно, она могла бы оставить шубу у себя и хранить ее для дочери, которая, быть может, когда-нибудь у нее родится, но… Закрыв глаза, Бетти представила шубу на плечах какой-нибудь знаменитой актрисы, представила себе яркий свет, музыку, нервного режиссера, «хлопушку» в руках ассистентки, стоящих наготове гримеров и исходящие искусственным дымом емкости с сухим льдом.

– Нет, дело не в деньгах, – сказала Бетти, качая головой. – Но я все равно хочу ее продать. Если вы не возражаете.

– Не возражаю. – Александра Любезноу чуть заметно улыбнулась. – Предпочитаете наличными или выписать вам чек?

– Лучше наличными, – сказала Бетти. – Спасибо.

Когда несколько минут спустя Бетти вышла из агентства Александры, собственные руки казались ей странно пустыми, а на сердце лежала непонятная тяжесть, словно она только что отдала чужому человеку любимое домашнее животное или ребенка. И в то же время ее сумочка, в которой лежала пачка двадцатифунтовых банкнот, приятно оттягивала ей плечо. Кроме того, в кармане куртки Бетти лежала таинственная записка с адресом, которую она то и дело нащупывала рукой.

Кто ты, Питер Лоулер? Какую тайну хранишь?

Как и сказала Александра Любезноу, Родни Гарденз оказался шикарным районом, застроенным высокими особняками красного кирпича с оштукатуренными колоннами на фасаде и выложенными плиткой парадными ступенями. Особняки выглядели безупречно, и Бетти невольно задумалась о том, что за люди здесь живут.

Дом 22А ничем не отличался от остальных домов на улице. Дверные звонки были смонтированы на недавно отполированной латунной пластине, на ступеньках крыльца стояли горшки с ухоженными геранями, а дверь была покрыта блестевшим, как зеркало, черным лаком.

Бетти надавила кнопку звонка.

Питер Лоулер.

Такое имя мог бы носить финансовый консультант. Или адвокат.

Переговорное устройство на двери затрещало, зашипело, и из него послышался старческий женский голос.

– Вам кого?

– Здравствуйте, – поздоровалась Бетти. – Мне нужен Питер Лоулер.

– Моулер?

– Лоулер. Питер Лоулер.

– Подождите секундочку…

Через несколько мгновений из динамика загрохотал мужской бас:

– Кто это? Кого вам нужно?

– Мое имя Бетти, Бетти Дин. Я ищу человека по имени Питер Лоулер. Записку с его именем и адресом я нашла в кармане шубы моей покойной бабушки. Я хотела бы с ним поговорить. Он здесь живет?

– Лоулер, говорите? Никогда о таком не слышал.

– Питер Лоулер, – повторила Бетти. – Родни Гарденз, 22, квартира А.

– Да, адрес наш, – сказал мужчина с сомнением. – Но я никогда не слышал ни о каком Питере Лоулере, хотя мы живем здесь уже больше десяти лет. Вероятно, он жил здесь до нас.

– Что ж, извините за беспокойство.

– Знаете что, – перебил ее мужской голос, – позвоните мистеру Мубараку в квартиру Д. Он – владелец этого дома и живет здесь с тех самых пор, когда он был перестроен. Если кто-то и знает что-то о вашем мистере Лоулере, так это он.

– О, спасибо большое. Обязательно позвоню.

Мистер Мубарак отозвался на звонок так быстро, словно с утра сидел в прихожей и ждал, чтобы кто-нибудь пришел.

– Алло?

– Здравствуйте, мистер Мубарак. Мне посоветовал обратиться к вам жилец из квартиры А. Он сказал, что вы, возможно, сумеете мне помочь. Вы случайно не знаете человека по имени Питер Лоулер? Насколько я знаю, он когда-то жил в этом доме.

– Питер Лоулер?

Бетти вздохнула. Она уже устала повторять одно и то же.

– Да, – сказала она.

– Я помню Питера, – сказал мистер Мубарак. – Только он уже давно съехал. Интересно, кому это он вдруг понадобился?

– Мне. – Бетти снова вздохнула. – Во всяком случае, я так думаю…

– Вы думаете? – Бетти показалось, что мистер Мубарак улыбается. – А зачем?

Пришлось ей еще раз рассказать всю историю о найденной в кармане шубы записке с адресом. Мистер Мубарак внимательное ее выслушал, потом вздохнул и сказал:

– Подождите немного, я сейчас выйду.

Через минуту дверь отворилась. Мистер Мубарак был одет в стеганый домашний халат, в зубах дымилась трубка. Его гладкие черные волосы, намазанные гелем, были зачесаны назад, щеки и лоб покрывали многочисленные следы то ли оспы, то ли прыщей. Выглядел он одновременно и аристократичным и дряхлым. При виде Бетти, стоявшей на нижней ступеньке крыльца, суровое выражение на лице мистера Мубарака стало почти игривым.

– Доброе утро, – проворковал он, предварительно вытащив трубку изо рта. – Прошу извинить за мой вид. Я пытаюсь сэкономить на счетах из прачечной. – Он улыбнулся, продемонстрировав желтые, кривые зубы. – Значит, вам нужен Питер Лоулер… К сожалению, он переехал лет десять тому назад.

– А его нового адреса вы не знаете?

Мистер Мубарак улыбнулся так, словно Бетти только что сделала ему неприличное предложение, но уже через мгновение его лицо сделалось серьезным и даже чуточку печальным.

– Бедный старина Питер!.. – проговорил он. – Очень, очень приличный человек. Каждый раз, когда мы встречались, он останавливался, чтобы перекинуться со мной парой слов. Вообще-то Питер был не очень общительным – настоящий бирюк, но очень приятный бирюк, если вы понимаете, что я хочу сказать. Впрочем, я знаю, что у него были кое-какие проблемы…

– Вот как?.. – спросила Бетти. Питер Лоулер начинал казаться ей куда более интересной личностью, чем можно было предположить по его имени и фамилии. – Какого рода проблемы?

– Питер сильно пил. И даже несколько раз лежал в больнице. Печень уже не выдерживала, понимаете? В конце концов ему пришлось отказаться от квартиры, и он уехал, вот только я не знаю куда. Возможно, вернулся к матери, а возможно… Даже не знаю, не исключено, что он уже умер. – Мистер Мубарак театрально вздохнул и задумчиво пососал свою трубку.

– А чем он занимался? Я имею в виду, где он работал?

Мистер Мубарак снова вынул трубку изо рта и, прищурившись, пристально посмотрел на Бетти.

– Это вопрос, – сказал он. – Я не знаю, где он работал, но у меня сложилось впечатление, что он вообще не работал.

– А сколько ему было лет?

– Трудно сказать наверняка. Я же говорю – он много пил и, вероятно, выглядел намного старше своих лет. На мой взгляд, ему было где-то между тридцатью и сорока, может быть, немного больше. Когда-то он, наверное, был настоящим красавцем: широкоплечий, светловолосый, настоящий англичанин, вот только себя совсем не берег, если вы понимаете, о чем я. Когда мы с ним познакомились, он выглядел уже, гм-м… достаточно потрепанным. Потертым, так сказать, жизнью.

– Он ничего не рассказывал вам о своей семье? О родственниках?

Мистер Мубарак покачал головой.

– Нет, никогда. Да у него и не было никакой семьи. Ни друзей, ни родственников – никого. Одинокий волк.

Бетти кивнула. Похоже, ниточка, за которую она потянула, никуда не вела.

– О’кей, – сказала она и вздохнула. – Ладно, спасибо большое, я пойду.

– Не за что. – Мистер Мубарак достал из верхнего кармана халата визитную карточку и величественным жестом протянул ей. – Если вам вдруг что-то понадобится, звоните, не стесняйтесь. Надеюсь, вы найдете то, что ищете.

– Спасибо. – Бетти спрятала карточку в сумочку. – Я тоже очень на это надеюсь.

11

1919

Начались школьные каникулы, и большой дом Летиции до краев заполнился молодыми людьми, велосипедами, мячами, спортивной обувью, криком, шумом и суетой. Артур и Генри были такими же светловолосыми, как их сестра, и – насколько успела заметить Арлетта – настолько же плохо воспитанными, как их младший брат Джеймс, который целыми днями только и делал, что лупил палкой по стенам и скандалил с матерью. Все, что бы ни говорила сыновьям Летиция, в одно ухо влетало, а в другое вылетало. Можно было подумать, что матери для них вовсе не существует или что она говорит столь тихим голосом, что расслышать ее могут только другие женщины. Арлетта была по настоящему потрясена, когда старший из братьев – Генри – выхватил у Летиции газету, которую она читала, и, не обращая внимания на требование немедленно ее вернуть, подбросил газету под самый потолок, отчего она рассыпалась на несколько листов, в беспорядке разлетевшихся по комнате. После этого он преспокойно повернулся и вышел. «Вернись немедленно, Генри! Ты слышишь?!» – крикнула ему вслед Летиция, но он не вернулся, и ей пришлось самой подбирать газету с пола.

Кроме того, старшие сыновья Летиции были неимоверно грубы. Арлетта не раз слышала, как Артур в глаза называл мать «глупой старой коровой», и недоумевала, почему Летиция не выпорет наглецов и не посадит их под замок каждого в свою комнату.

Муж Летиции Энтони вскоре после войны получил еще одно повышение и работал теперь в брюссельском отделении своей компании. На этот раз, однако, семью с собой он брать не стал, хотя приезжал в Лондон не чаще одного раза в месяц. Арлетта с ним еще не встречалась, но видела его фотографию. У мистера Миллера были толстые, как у хомяка, щеки, тонкие, словно нарисованные карандашом, усики и начинающие редеть черные волосы, и Арлетта терялась в догадках, как такая красавица, как Летиция, могла выйти за человека со столь заурядной внешностью. Сама Летиция, впрочем, всегда говорила о муже с любовью и уважением, к тому же, если судить по убранству его кенсингтонского особняка, мистер Миллер был весьма состоятельным человеком. Тем не менее Арлетта была абсолютно уверена, что в доме явно не хватает крепкой мужской руки, способной навести порядок и приструнить вконец распоясавшихся сыновей.

Сейчас старший из мальчишек Летиции смотрел на Арлетту с противоположной стороны коридора с такими высокомерием и надменностью, словно ему было не шестнадцать, а как минимум вдвое больше.

– Зачем ты носишь этот дурацкий жакет? – спросил он вдруг.

Арлетта машинально опустила взгляд, чтобы взглянуть на упомянутую деталь своего туалета. Она была в полном недоумении, с чего бы Генри вдруг вздумалось обсуждать с ней ее одежду. Нормальный жакет… Немного старомодный, быть может, и, уж конечно, не такой шикарный и богемный, как те платья, которые носила Лилиан, но ничего «дурацкого» она в нем не видела. Такой жакет вполне могла бы надеть и Летиция.

– Что ты имеешь в виду? – спросила наконец Арлетта.

– Я имею в виду, что он просто нелепый! – выпалил мальчишка. – Тебе сколько лет?

– Двадцать один, – ответила Арлетта, правда – несколько неуверенным тоном. С тех пор, как на вечеринке по поводу дня рождения Лилиан, на которой один из тостов был поднят в честь ее двадцатиоднолетия, прошло меньше двух недель, и она еще не привыкла к тому, что стала на год старше. Кстати, Генри на вечеринке присутствовал; Арлетта помнила, что он был в группе гостей, пытавшихся, по традиции, тянуть ее за уши.

– Ах да, конечно. Я и забыл, – сказал он. – Просто ты так одеваешься, что выглядишь намного старше.

Арлетта снова покосилась на себя. Бутылочно-зеленый жакет с поясом, длинная юбка из сине-зеленой шотландки, темные чулки, туфли из зеленого бархата и шифоновый шарфик глубокого синего цвета… она была уверена, что выглядит очень неплохо – элегантно, стильно, модно. Силуэт, по всяком случае, был вполне современным – она сама выбрала его в одном из бесчисленных модных журналов, которыми был завален дом Летиции. Так какого же дьявола?..

Она так и не нашлась, что ответить. Поджав губы, Арлетта повернулась и зашагала прочь.

– Эй, извини! – самым небрежным тоном бросил ей вслед мальчишка. – Я не хотел тебя расстроить…

– А я и не расстроилась! – прошипела Арлетта в ответ, даже не замедлив шаг, хотя глаза ее защипало от подступивших слез. Нет, она не заплачет, ни за что не заплачет. Она не позволит себе до такой степени унизиться перед шестнадцатилетним сопляком. Даже на похоронах отца она не проронила ни слезинки, хотя смотреть на него ей было страшно: лежащее в гробу тело было собрано буквально из кусков. Сотрудники похоронного бюро сделали все, что могли, и все равно двух пальцев на руке, ноги и половины лица не хватало, но Арлетта все равно не заплакала. Не заплачет она и теперь. Вместо этого она будет презирать этого юного мерзавца всеми силами души и приложит все силы, чтобы отныне и Генри, и оба его братца взирали на нее с немым восхищением и священным трепетом. В том, что это у нее получится, Арлетта ни секунды не сомневалась, ибо она уже нашла работу младшей продавщицы в роскошном универмаге на Риджент-стрит. Универмаг назывался «Либерти» и был похож на сказочный дворец с башенками, балконами, деревянными панелями и сверкающими витринами в свинцовых переплетах. Улыбчивая заведующая секцией по имени миссис Стампер, принимавшая Арлетту на работу, побеседовала с ней в подсобке и была очень любезна. Миссис Стампер даже сказала, что Арлетта – очаровательная юная леди, что продавщицу с такой внешностью и манерами она давно искала, и добавила, что выйти на работу Арлетта сможет уже на следующей неделе, что платить ей будут пять шиллингов и шесть пенсов и что рабочая суббота у нее будет не чаще, чем раз в месяц.

С тех пор Арлетта не ходила, а летала. Впервые в жизни она отправилась на собеседование и вот, пожалуйста – сразу получила работу! И не просто работу, а Работу Мечты. Каждый день она будет проводить в сказочном дворце, в просторном, обшитом панелями натурального дерева зале, где пахнет лавандой и где выставлена самая изысканная одежда, покупать которую придут самые утонченные и модные женщины Лондона. А на мальчишек этих ей наплевать! Тем более что уже завтра вечером Генри и Артура отвезут на вокзал, посадят в поезд и отправят обратно в их элитарную тюрьму в глубинке, так что ей не придется смотреть на их скучные, самодовольные лица до са́мого конца октября.

Эта мысль вызвала у нее на губах улыбку, и она зашагала дальше, горделиво вскинув голову и расправив плечи под бутылочно-зеленым жакетом, который, право же, был вовсе не плох. В ее жизни слишком долго ничего не менялось; все годы, пока шла война и после нее, пока весь мир замер, погрузившись в траур или зализывая раны, Арлетта буквально сходила с ума, влача однообразное и скучное существование на затерянном среди волн острове, но теперь все было по-другому. Она наконец-то ухватила свою судьбу за гриву, взнуздала, как взнуздывают норовистую лошадь, и готова была усесться на нее верхом, чтобы настичь ускользающее будущее.

Наконец-то, думала Арлетта. Наконец-то она будет жить настоящей, полной жизнью!

12

1995

С кисетом и стаканом воды в руках Бетти вышла на площадку пожарной лестницы. Вечер был сырым и теплым. Стояла весна, но казалось, будто на дворе сентябрь. Воздух между домами был насыщен влагой и запахами готовящихся в ресторанной кухне блюд.

Скрутив сигарету, Бетти с наслаждением затянулась, глядя на понравившееся ей здание напротив – на его темные окна, в одном из которых едва угадывался хрустальный блеск люстры. Абстрактной картины на стене видно не было. Судя по всему, в доме никто не жил, а мужчины с фотоаппаратами, которых она заметила перед парадным, были, наверное, обыкновенными туристами. Странные все же туристы, подумала Бетти лениво. Туристы, которые любят фотографировать ничем не примечательные здания в Сохо.

Было почти восемь часов пятничного вечера.

Третьего вечера Бетти в Сохо.

В сумочке у нее лежало двести пятьдесят фунтов, полученных за шубу Арлетты.

Пока она курила, небо становилось все темнее, а внизу просыпался ночной город. Бетти смотрела, как зажигаются уличные фонари, слышала, как нарастают уже знакомые ей вечерние звуки и шум, и чувствовала, как внутри нее, наполняя ее до краев, оживает и пульсирует какая-то таинственная, не дающая покоя, зовущая куда-то энергия. Ей не хотелось сидеть в своей крошечной квартирке, но еще меньше Бетти хотелось выходить одной, сидеть в одиночестве в баре, словно персонаж какого-нибудь психологического триллера, и ждать, пока ей предложит выпить какой-нибудь мрачный герой с разбитым сердцем. Потом она стала думать о таинственном Питере Лоулере, записка с именем и адресом которого невесть сколько времени дожидалась ее в кармане шубы. Записка, которая привела в тупик. Интересно, сколько могут продлиться ее поиски, если она никак не может толком их начать?..

Вернувшись в квартиру, Бетти накинула куртку, сунула в карман ключи от входной двери и решительно улыбнулась своему отражению в зеркале. Она по-прежнему не знала толком, что ей делать, но начинать с чего-то было надо, и она решила начать с поисков работы, причем начать сейчас, не откладывая дела в долгий ящик.

Почему бы нет?

Домой Бетти вернулась только три часа спустя. Ноги болели (швы на внутренней поверхности сабо натерли ей кожу чуть не до крови), а лицевые мышцы свело судорогой от постоянных улыбок. Еще сильнее пострадало ее самомнение. Оно как будто сдулось и стало теперь не больше зернышка обжаренного в масле арахиса, которым Бетти перекусила в баре ресторана на Грик-стрит, ожидая, пока очередной замотанный, еле держащийся на ногах менеджер сообщит ей, что никакой работы у него на данный момент нет, и попросит оставить резюме. Выходя из дома, Бетти планировала потратить немного из полученных за шубу денег на то, чтобы посидеть в хорошем ресторане за бокалом пива и порцией спагетти, но по мере того, как она обходила один за другим окрестные рестораны и кафе и получала отказ за отказом, ей становилось все яснее, что наличность стоит поберечь и что она пока находится не в том положении, чтобы тратить деньги на удовольствия.

Последним пунктом ее вечерней программы поиска работы был «Ворчун».

Да-да, тот самый «Ворчун».

Бетти узнала о нем из глянцевых журналов, страницами которых был застелен кухонный стол в холодном особняке на краю скалы. Этот ночной клуб казался ей таким же таинственным, как Нарния, таким же прекрасным и таким же невероятным, как единороги. Она подолгу разглядывала фотографии седеющих рок-звезд и изрядно принявших на грудь актеров, которые, покидая клуб на рассвете, выглядели либо напуганными, как олени, либо агрессивными, как футбольные хулиганы, и думала: вот бы попасть туда и сидеть за столиком рядом со всеми этими людьми. Бетти ни секунду не сомневалась, что именно там бьется обнаженное, алое сердце Сохо. Именно «Ворчун», а не секс-шопы, китайские фонари и татуировочные салоны, был подлинной квинтэссенцией легендарного лондонского района: там тусовались знаменитости, там в обычае были неумеренность и излишества, а дурная слава была не недостатком, а достоинством. Именно туда словно магнитом притягивало тех, кто раскрашивал мир повседневности яркими и соблазнительными красками. И вот Бетти уже стоит в затемненном вестибюле знаменитого «Ворчуна» и робко просит о встрече с менеджером, чтобы поговорить насчет работы, а ей вежливо, но твердо отвечают, мол, все менеджеры сейчас заняты, но если вы оставите свое резюме… Она, впрочем, почти не слушала, что говорила ей улыбчивая девушка за стойкой. Взгляд Бетти был прикован к тяжелым двойным дверям, которые то и дело распахивались и снова закрывались, когда кто-нибудь входил или выходил из зала, и тогда она мысленно спрашивала себя, вдруг это какой-нибудь известный человек, на которого сто́ит поглазеть?

Но не успела она как следует надышаться атмосферой знаменитого ночного клуба, как приятный молодой человек в строгом костюме и галстуке проводил ее к выходу, придержал дверь и даже пожелал на прощание всего хорошего. Через мгновение Бетти снова оказалась на улице среди оживленно болтавших у подъезда водителей такси и толп лондонцев, слонявшихся по тротуарам в поисках способа убить пятничный вечер.

Из «Ворчуна» Бетти сразу отправилась домой. Держа сабо в руке, она на цыпочках поднялась по лестнице и вошла в квартиру. Сказать, что она была разочарована результатами своего похода, значило бы ничего не сказать, но Бетти решила не отчаиваться. В конце концов, утро вечера мудренее; будет день, будет пища или, в данном случае – работа, и так далее…

В квартире было темно и тихо. На мгновение Бетти вспомнилась ее огромная пустая спальня в огромном пустом доме, вспомнились широкие длинные коридоры и комнаты, в которых никто не жил, вспомнились простор, прохладный и свежий воздух – и тишина. Она, однако, постаралась справиться с нахлынувшим на нее чувством потери, вызвав в памяти все те долгие ночи, проведенные в большой, молчаливой спальне большого молчаливого дома, на протяжении которых она мечтала только о том, чтобы оказаться здесь.

Переодевшись в пижаму, Бетти вооружилась влажной гигиенической салфеткой, чтобы смыть с лица косметику и разочарование с души, и легла в постель, прислушиваясь к доносящимся с улицы голосам и смеху людей, которые проводили время куда приятнее, чем она.

В понедельник утром напротив подъезда дома на Питер-стрит дежурили уже не двое, а целых пять папарацци. На этот раз Бетти была совершенно уверена, что это именно папарацци, а не туристы, не полицейские в штатском или кто-нибудь еще. Все эти люди носили потертые жилеты, вместительные карманы которых оттопыривали запасные кассеты с пленкой, сменные объективы, светофильтры и тому подобные вещи, все держали в руках стаканы с кофе, все щурились от ярких лучей утреннего солнца и, к тому же, вполголоса переговаривались между собой, словно зеваки на похоронах незнакомого человека. Бетти очень хотелось знать, чего, собственно, они ждут; она даже немного замедлила шаг, но ничего интересного ни в доме, ни в его окрестностях не происходило, и она не стала задерживаться. Новая мысль пришла ей в голову, и, повернувшись, она двинулась в обратную сторону и, выйдя на площадь, стала ждать, пока Джон Любезноу запаркует свой пикап. Через минуту он уже выбрался из кабины, держа в руках картонную коробку, на крышке которой стоял пластиковый стакан с кофе. Увидев Бетти, Джон мрачно улыбнулся.

– Привет, – буркнул он.

– Доброе утро, – отозвалась Бетти и сняла с коробки стакан, чтобы он мог опустить свою ношу на землю. – Как дела?

– Неплохо, – отозвался он. – Совсем неплохо. А у тебя?

– В пятницу я была у твоей сестры, – сообщила Бетти («На «ты» так на «ты», – решила она про себя.). – Она купила шубу.

Джон слегка приподнял бровь.

– Вот как? Надеюсь, она нормально тебе заплатила?

Бетти кивнула и протянула ему стакан.

– Нормально, – сказала она. – У нее там… в агентстве… очень интересно.

Он пожал плечами и достал из коробки стопку пластинок в бумажных конвертах.

– Может быть, – сказал он с таким видом, словно подобная мысль никогда не приходила ему в голову. – У нее там интересно, да… Для тех, кто понимает, конечно.

– А сама она очень милая, – продолжила Бетти, неожиданно польщенная тем, что Джон включил ее в число «тех, кто понимает».

– Ты так считаешь?

Бетти ответила не сразу. Она никак не могла разобраться в его тоне и понять, то ли он шутит, то ли он действительно категорически не согласен с ее утверждением. В конце концов она решила, что двигаться дальше по скользкой дорожке, на которую неожиданно свернул разговор, не стоит, и предпочла сменить тему. Безмятежно улыбнувшись, Бетти сказала:

– Там, на Питер-стрит, я видела целую толпу папарацци. По-моему, они на кого-то охотятся, – сказала она, показывая рукой себе за спину. – Не знаешь, на кого?

– На Питер-стрит? – переспросил Джон, глядя на нее с несколько бо́льшим интересом.

– Да.

– Вообще-то, там живет Дом Джонс.

– Дом Джонс?

– Ну да. Это певец, который…

– Я знаю Дома Джонса! Знаю!.. Группа «Стена». И это его дом?.. На Питер-стрит?.. – Ее ум никак не мог охватить этот потрясающий факт. Группа «Стена» никогда не была ее любимой, точно так же, как Дом Джонс не был ее любимым певцом, но она знала, что на данный момент он был самым известным в Великобритании исполнителем, а его группа – самой большой по составу. Так, значит, это его люстру и его абстрактную картину она видела в окне в свой первый вечер в Сохо? Неплохо, черт побери, совсем неплохо! О подобном соседстве она и мечтать не смела. Дом Джонс был настоящей знаменитостью.

– Да, это его особняк. Один из его особняков. Он жил здесь раньше, пока не женился года два назад на какой-то…

– Я знаю! На Эйми Метц. – В голове Бетти сами собой всплыли вычитанные в дешевых журнальчиках факты, слухи, сплетни и перевранные истории о том, как Дом Джонс бросил очаровательную, похожую на сказочную эльфийку солистку девчачьей группы «Бутон» Черил Гласс ради вспыльчивой и пугающе красивой вокалистки девчачьей группы «Всемогущие» Эйми Метц. Вскоре они поженились и вместе со своими тремя детьми (все – моложе трех лет) поселились на Примроуз-Хилл в огромном розовом особняке, тут же сделавшемся сосредоточием новых скандалов и сплетен. И тут вдруг Бетти поняла, почему розовая дверь дома на Питер-стрит показалась ей такой знакомой. Она же видела ее раньше, видела на снимках Дома Джонса, сделанных папарацци, когда он выходил или входил в свой особняк.

– Да, он женился и переехал к ней, но свой старый дом так и не продал. Все это время он стоял пустым. – Джон бросил взгляд в сторону Питер-стрит и стал устанавливать свой прилавок. – Может, он вернулся? Ты не читала сегодняшние газеты?

Бетти наморщила нос и, повернувшись, зашагала прямо к газетному киоску, стоявшему на противоположной стороне площади. Она еще не дошла до него, когда ей в глаза бросился напечатанный огромными буквами заголовок на первой странице «Миррор»: «ДОМ ДЖОНС РАССТАЛСЯ С ЭЙМИ». Сенсационная статья сопровождалась расплывчатой фотографией, на которой Дом Джонс, выглядевший как последний бродяга, выходил из дверей «Ворчуна». Как гласила подпись, произошло это «вчера поздно вечером».

Схватив газету, Бетти принялась жадно читать. В статье рассказывалось, что Дом попался на горячем, когда после очередного концерта – в служебном туалете за кулисами – девятнадцатилетняя поклонница по имени Кэрли Энн делала ему минет. А единственная причина, по которой этот прискорбный, но ничуть не удивительный факт дошел до сведения Эйми, заключалась в том, что бойфренд Кэрли потихоньку заснял свою подружку и певца на видео, а потом попытался шантажировать Дома, требуя за молчание довольно значительную сумму. Дом, по-видимому, не воспринял угрозу всерьез, и в скором времени копии компрометирующей пленки попали одновременно и в почтовый ящик розового особняка на Примроуз-Хилл, и на стол главного редактора «Миррор».

Под статьей в газете были напечатаны расплывчатые фотографии – отпечатки, сделанные с видеопленки. Сама же статья заканчивалась коротким абзацем, который для большинства читателей значил очень мало, но когда Бетти его прочла, по ее спине побежали мурашки восторга.

«…После разрыва с Эйми Метц Дом Джонс, по всей вероятности, вернется в свое старое холостяцкое жилище – городской особняк в лондонском Сохо, где он жил со своей предыдущей гражданской женой Черил Гласс».

С трудом удерживаясь от того, чтобы не улыбаться во весь рот, Бетти заплатила за газету. Думала она при этом о неудачниках-папарацци, часами простаивавших у парадного подъезда особняка в надежде увидеть знаменитого певца, тогда как она могла наблюдать за его окнами, с удобством расположившись на пожарной лестнице. Сунув номер «Миррор» под мышку, Бетти поспешила вернуться к себе. Уже вбегая в двери, она успела продемонстрировать Джону заголовок, но он в ответ только приподнял бровь, словно говоря: «Ну и что?»

Прыгая через ступеньки, Бетти взлетела к своей квартире и, не заходя внутрь, выскользнула на пожарную лестницу. Трясущимися руками она скрутила сигарету, закурила и стала смотреть на окна Дома Джонса. В это время дня свет падал на стекла под таким углом, что Бетти все было прекрасно видно. Довольно долго в комнатах ничто не двигалось, потом по стене скользнула какая-то тень, и вдруг мимо окна прошел какой-то человек. Он двигался слишком быстро, чтобы Бетти сумела рассмотреть его как следует, но ей показалось, что он был невысоким, узкобедрым и в меру широкоплечим. Разумеется, она не могла быть на сто процентов уверена, что это именно Дом Джонс, но ей показалось, что это именно он. В конце концов, кто же еще мог ходить по его дому?

При мысли об этом Бетти снова почувствовала пробежавшую по телу дрожь восторга. Неужели это она сидит здесь, в Сохо, буквально в двух шагах от человека, о котором писали утренние газеты? Сидит и смотрит, как Дом Джонс ходит по своей комнате? Она, Бетти Дин, оказалась практически в центре самой громкой сенсации последних недель!

Невероятно!

Не отрывая взгляда от окон Дома, она выкурила еще три самокрутки, но певец больше не появлялся. Наконец она затянула шнурок кисета и вернулась в квартиру, не без раскаяния размышляя о том, сколько времени она потратила зря. В самом деле, разве нет у нее других забот, кроме как ждать, не появится ли в окне напротив знаменитый исполнитель? Похоже, бары, кафе, рестораны и ночные клубы Сохо не очень-то спешили взять ее на работу. Тогда, быть может, ее захотят нанять работающие в дневное время магазины и галереи?

Внутри ресторана быстрого питания было очень светло – так светло, что после полутемной улицы свет резанул Бетти по глазам. Зал был битком набит туристами и бездельниками, в воздухе витали навязчивые запахи перегорелого масла и размороженного мяса. В отделении для курильщиков с полдюжины мужчин нервно затягивались сигаретами, а в промежутках между затяжками пригоршнями уплетали чипсы. Еще один уголок зала предназначался для изможденных пьянством алкоголиков и покрытых татуировками наркоманов, которые сидели, ссутулившись над кружками остывшего кофе, и что-то бормотали себе под нос. У противоположной от них стены несколько горластых студентов-иностранцев переговаривались на ломаном английском, то и дело принимаясь громко хохотать.

Бетти пристроилась в очередь за небольшой группой типичных японских туристов в новеньких бейсболках с огромными козырьками и с дорогими фотоаппаратами в руках, которые изумленно таращились во все стороны. Из колонок под потолком лилась фоновая музыка. Прислушавшись, Бетти решила, что это может быть электронная версия «Капакабаны» Барри Манилоу, но сказать наверняка было трудно.

Когда подошла ее очередь, неуклюжий молодой официант с сеткой для волос на голове произнес с дежурной улыбкой:

– Здравствуйте, рады видеть вас в «Вендиз». Что вы закажете сегодня?

Бетти заказала сэндвич с цыпленком, картошку фри и «Пепси». Ожидая, пока соберут ее заказ, она бросила взгляд на стену слева.

«Вендиз» набирает персонал! – гласило небольшое объявление. – Нам нужны энтузиасты, готовые обслуживать клиентов на высоком уровне. Бесплатная форменная одежда, достойная оплата… – И так далее. – Пожалуйста, возьмите бланк заявления о приеме на работу».

Бетти поморщилась, но голос у нее в ушах сказал: «Возьми бланк. Возьми, чтобы потом не жалеть».

«Чушь какая! – ответил ему другой голос. – Я не могу здесь работать!»

«Почему бы нет? – заспорил первый голос. – Работа как работа, к тому же недалеко от дома. И оплата достойная. Кроме того, будет что написать в резюме. Ты сможешь платить за квартиру и даже, возможно, что-то откладывать. Все хорошие места ты уже обошла, и никто тебя не нанял, так что выхода у тебя нет».

– Дайте мне бланк, пожалуйста! – выпалила Бетти, показывая на объявление.

Официант удивленно посмотрел на нее, но потом снова улыбнулся заученной улыбкой.

– Пожалуйста.

Выхватив бланк у него из рук, Бетти торопливо запихала его в сумочку, чувствуя, как от смущения и стыда горят щеки. Она подумала об Арлетте – о том, что бы она сказала, если бы видела ее сейчас – свою любимую внучку, которая стоит у прилавка унылой фастфудовской тошниловки с заявлением о приеме на работу в кармане. Точнее – в сумочке, но какая разница?.. Можно было не сомневаться: Арлетта схватила бы заявление и, не говоря ни слова, разорвала на тысячу кусочков, а потом взяла ее за руку и отвела в «Сент-Джеймс», чтобы угостить порцией устриц. С другой стороны, сама-то Арлетта уж точно никогда не жила в Сохо, никогда не оставалась без гроша в кармане, никогда не испытывала жгучего желания никогда не возвращаться домой. И если Арлетте действительно хотелось, чтобы она нашла Клару Каперс, – а Бетти не сомневалась, что ей этого хотелось, – тогда ей просто придется зарабатывать какие-то деньги, потому что в Лондоне на тысячу фунтов не проживешь.

13

Вечером, прежде чем отправиться спать, Бетти вышла на пожарную лестницу, чтобы выкурить сигаретку на сон грядущий. Время приближалось к полуночи, и свет в окнах Дома Джонса был пригашен. Звон посуды и столовых приборов, доносившийся из ресторана, был Бетти уже хорошо знаком; привычный фоновый звук ее не только не раздражал, но, напротив, – действовал успокаивающе. Ну, почти успокаивающе.

Бетти закурила, затянулась – и тут ее внимание привлекло какое-то движение. Вскинув взгляд, она увидела в окне напротив мужчину, который пытался обеими руками поднять скользящую раму. Рама не поддавалась, и его лицо перекосилось от усилий.

От восторга Бетти даже перестала дышать. Нет, она по-прежнему не была на сто процентов уверена, что видит именно Дома Джонса – оконное стекло было довольно грязным, да и источник света находился за спиной мужчины, но почему-то ей казалось, что это должен быть именно он. Наконец послышался пронзительный скрежет, рама поддалась и поехала вверх – и она увидела его лицо. Теперь никаких сомнений быть не могло, это был Дом собственной персоной: белый жилет, покрытые татуировками предплечья, тонкие пальцы музыканта, которыми он прикрыл от ветра зажатую в зубах сигарету, поднося к ней огонек «Зиппо». Вот он глубоко затянулся, и его нахмуренное лицо немного расслабилось, когда проникший в легкие табачный дым начал свое терапевтическое воздействие. Усталый и все еще немного сердитый взгляд Дома медленно заскользил через площадь, поднялся выше и вдруг замер, остановившись на ее лице.

Бетти поспешно отвернулась. Меньше всего ей хотелось, чтобы он подумал, будто она за ним подглядывает, но уже через несколько секунд она снова посмотрела на него, сообразив, что ей вряд ли удалось его провести и что если она и дальше будет притворяться, что вовсе на него не смотрела, это будет выглядеть очень глупо. Она будет выглядеть глупо.

Дом Джонс все еще смотрел на нее, и его лицо выражало лишь легкое недовольство или, скорее, удивление. Вот он слегка приподнял руку в приветственном жесте, и она ответила тем же, чувствуя, как от волнения отчаянно колотится сердце. Ей даже показалось, что Дом Джонс ей что-нибудь скажет, но сразу поняла: ему придется кричать, чтобы перекрыть гудение кондиционеров, лязг кастрюль и громкие голоса кухонных рабочих. И он действительно ничего не сказал; некоторое время Дом Джонс задумчиво глядел в пространство перед собой, часто затягиваясь сигаретой, потом затушил окурок о кирпичную кладку под отливом окна и швырнул его вниз.

Прежде чем вернуться в комнату, Дом Джонс бросил в сторону Бетти еще один взгляд, в котором она разглядела (все-таки расстояние было не слишком большим) смесь настороженности и неожиданного одобрения. Скользящая рама с лязгом опустилась, и его лицо снова превратилось просто в светлое пятно за стеклом. Потом исчезло и оно, свет в комнате погас. Бетти торопливо докурила свою сигарету и бросила взгляд на часы. Десять минут первого. Слишком поздно для того, чтобы звонить Белле – единственному человеку, способному по достоинству оценить то, что только что произошло. В жизни Бетти еще никогда не случалось ничего столь же интересного и волнующего, и вот, на тебе! Ей даже не с кем об этом поговорить!

На следующее утро Бетти проснулась довольно поздно – в десять с небольшим. Проснулась и сразу же с неудовольствием подумала о том, что с половины третьего до четырех сорока пяти лежала без сна, прислушиваясь к тому, как женщина из квартиры этажом ниже занимается сексом. С тех пор как Бетти поселилась в Сохо, она видела соседку только один или два раза, и та не произвела на нее никакого особенного впечатления. Это была с ног до головы упакованная в джинсу субтильная азиатка, лицо которой выражало страдание и неубывающую тревогу. Когда они встретились на лестнице, соседка не поздоровалась и даже не улыбнулась, и интуиция подсказала Бетти, что торопиться и навязывать знакомство не следует. Маленькая азиатка, впрочем, не производила впечатление человека, который будет среди ночи заниматься сексом два с лишним часа подряд, орать во весь голос каждый раз, когда она испытывает множественный оргазм (а таких разов было несколько), и к тому же колотить по стенам кулаками и пятками. С кем бы она ни трахалась (а Бетти, как ни старалась, не могла подобрать более подходящего слова для того, что происходило в квартире снизу), этот человек покинул здание минуты через три после ее последнего особенно шумного оргазма, протопав вниз по лестнице и громко хлопнув дверью подъезда.

Не успела Бетти перевести дух, как на дребезжащей, шумной машине подъехали мусорщики.

Принимая решение снять эту квартиру, Бетти ничего не знала об особенностях вывоза мусора в Сохо. Ее никто ни о чем не предупредил. Никто не сказал ей, что мусорщики приезжают каждый день и что это бывает довольно рано. Никто не предупредил ее, что они насвистывают, хохочут, переговариваются во весь голос, гремят крышками баков, хлопают дверьми и с размаху швыряют крупногабаритный (вроде старой мебели) мусор в кузов своего рычащего грузовика.

Только в половине шестого Бетти удалось наконец задремать, но ее сон снова не был долог: на рыночную площадь начали съезжаться в своих раздолбанных пикапах торговцы, что также сопровождалось рычанием моторов, хлопаньем дверей, лязгом откидываемых бортов, скрежетом передвигаемых по железу кузовов ящиков и коробок, смехом и громким обменом приветствиями и шутками.

Она уже хотела встать и выйти на пожарную лестницу, чтобы выкурить первую утреннюю сигарету, но незаметно для себя заснула крепким сном, который был прерван появлением полицейской машины с включенной сиреной, которая, визжа тормозами, остановилась, казалось, дюймах в десяти от ее левого виска. Вскочив, как ошпаренная, Бетти бросилась к окну и слегка раздвинула занавески, но ничего сенсационного снаружи не происходило. Она увидела только, как двое полицейских, оставив дверцы своей машины распахнутыми, ленивой походкой двинулись в направлении Питер-стрит, провожаемые дюжиной любопытных взглядов.

Похоже, что-то все-таки происходило, и Бетти, натянув спортивный костюм и накинув кардиган, спустилась вниз. Джон Любезноу был уже на месте. Стоя за прилавком своего лотка, он демонстрировал какому-то похожему на хиппи пижону диск-гигант Джона Отуэя[12]. Увидев растрепанную Бетти, выскочившую из подъезда с рубцом от подушки и выражением паники и жгучего любопытства на лице, он удивленно вскинул голову.

– Что случилось? – спросил Джон.

– Это ты мне скажи, что случилось! – выпалила Бетти, позабыв о своем решении держать себя в руках и делать вид, будто ее ничем нельзя удивить.

– Ты о чем? – Он недоуменно наморщил лоб.

– Об этом… – Бетти махнула рукой в направлении полицейской машины, на крыше которой продолжали вспыхивать синие огни. – Они приехали к Дому Джонсу? Зачем?

Джон Любезноу почесал в затылке.

– Понятия не имею, – ответил он и повернулся к покупателю с улыбкой, означавшей, что он извиняется за эту бешеную кошку, помешавшую их разговору. – Так на чем мы остановились, сэр?..

Бетти нетерпеливо вздохнула и быстрым шагом направилась к Питер-стрит. Свернув за угол, она увидела, как полицейские о чем-то предупреждают одного из дежуривших у подъезда Дома папарацци. Все еще горя желанием узнать, в чем дело, Бетти приблизилась к ним самым небрежным шагом, но не услышала ничего интересного. Пока она стояла на тротуаре, засунув руки поглубже в карманы кардигана, один из полицейских поднялся на крыльцо особняка и постучал в розовую дверь. Захрипело переговорное устройство, и Бетти снова навострила уши, но услышала только искаженный динамиками мужской голос. Пискнул замок, полисмен толкнул дверь, и она успела увидеть в глубине прихожей смутные очертания фигуры Дома Джонса, одетого в джинсы и клетчатую рубашку. Бетти не была уверена, но ей показалось, что выглядит он встревоженным и усталым. Рассмотреть Дома получше ей не удалось – полисмен вошел внутрь и закрыл дверь за собой.

Глядя на захлопнувшуюся дверь, Бетти вдруг почувствовала себя странно. Это было похоже… на боль. Да, на боль, которая сжала сначала ее сердце, а потом опустилась куда-то в желудок. Возможно, это было сожаление, досада и легкая печаль, к которым примешивалось… желание. Дом Джонс, знаменитость и мегазвезда, выглядел таким… побитым. Потерпевшим поражение. Его брак лежал в руинах. Его дети остались у матери, а сам он был вынужден часами сидеть в пустых, пыльных комнатах, боясь выйти на улицу, чтобы не попасть в объективы осаждавших особняк репортеров. Да, ему не позавидуешь. Мир, в котором он жил, лопнул по швам, как мешок с мусором, и весь мир увидел его неприглядное содержимое.

Бетти очень хотелось отвести Дома к себе, угостить чаем, заставить его улыбнуться.

На мгновение она вспомнила о мерзких фотографиях в «Миррор», на которых, впрочем, нельзя было разглядеть никаких подробностей – только женский затылок между его расставленными коленями. Это, бесспорно, было отвратительно, но Бетти тут же подумала: Господи, ведь он был женат на Эйми Метц всего три года, и все это время она почти постоянно была беременна. Она выглядела как корова. Она одевалась не пойми как. И, возможно, ее постоянно навещали какие-нибудь надоедливые подруги. От такого любой нормальный мужик спятит!

Нет, одернула себя Бетти. В конце концов, она женщина, и Эйми Метц – тоже, а никакая нормальная женщина не будет оправдывать мужчину-изменника. Никогда!

Бетти крепко сжала зубы, словно пытаясь таким образом закрепить эту мысль в своем сознании, и, повернувшись на каблуках, отправилась домой досыпать.

14

1919

При каждом шаге напитанный водой снег мягко поддавался под тонкими подошвами кожаных полусапожек Арлетты. Он был скользким как масло, поэтому на поворотах ей приходилось придерживаться вытянутой рукой за стены, чтобы не поскользнуться. Кроме полусапожек на Арлетте был длинный плащ с меховой оторочкой и шляпка из толстого поплина. Карнаби-стрит была убрана рождественскими гирляндами, и снежная каша под ногами переливалась красными, зелеными и синими цветами. Сквозь легкий туман мерцали янтарным светом окна пабов.

Арлетта шла домой, отработав последнюю перед рождественскими каникулами смену в «Либерти». Покупатели валили валом: кто-то не успел приобрести новое платье для вечеринки или приема, кто-то не успел запастись подарками. Прилавки были завалены грудами оберточной бумаги, под ногами путались обрывки упаковочных лент, звучали рождественские мелодии, а воздух пропах корицей и анисом. День был непростым, но Арлетте казалось, что нет лучше способа провести рождественский сочельник, чем в праздничной атмосфере торговых залов.

Сворачивая на Риджент-стрит, Арлетта столкнулась с небольшой группой размахивавших фонарями румяных юношей и девушек, которые, распевая рождественские гимны, развешивали на дверях домов праздничные венки из остролиста. Среди них выделялся высокий молодой мужчина в цилиндре, на верхушке и на полях которого лежал тонкий слой замерзшего снега. Похоже, он был у них заводилой. От всей компании исходила какая-то неуправляемая, дикая энергия, которая показалась Арлетте неестественной. Можно было подумать, что они пьяны, однако эти юноши и девушки не выглядели как люди, которые позволяют себе появляться пьяными в общественных местах – все они были прекрасно и модно одеты и держались с самоуверенностью, характерной для представителей высшего общества.

Пока она разглядывала певцов, мужчина в цилиндре комично завертелся на месте и воздел руки к темному небу, словно побуждая свой разгоряченный хор взять последнюю, самую высокую ноту. От резкого движения сверкающая ледяная шапка сорвалась с его цилиндра и шлепнулась под ноги Арлетте. Она рассмеялась.

– С Рождеством, мисс, с Рождеством! – Мужчина подчеркнуто театральным жестом сорвал с головы цилиндр и поклонился. Его темно-рыжие волосы были очень густыми и чуть заметно вились. Проведя по ним рукой в перчатке, мужчина вернул цилиндр на место и с любопытством посмотрел на Арлетту.

– И вас с Рождеством, – ответила она, еще раз скромно улыбнулась и пошла дальше, чувствуя на себе его взгляд.

– Ну, что теперь, Гидеон? – услышала она голос одной из девушек. – «Ночь тиха» или «Три короля»?..

– Да, – рассеянно отозвался мужчина.

– Что – да, Гидеон? Что мы будем петь сейчас?

– Одну минуточку, – пробормотал Гидеон. – Эй, мисс, постойте!..

Арлетта обернулась. Как она и ожидала, мужчина в цилиндре торопливо шагал к ней.

– Я хотел бы вас написать! – с ходу выпалил он, впившись взглядом в ее лицо.

– Простите, что?..

– Меня зовут Гидеон Уорсли. Я художник и хотел бы написать ваш портрет. У вас удивительное лицо. Такие изящные хрупкие косточки… Ну прямо как у птички!

Арлетта недоуменно моргнула.

– Для этого потребуются самые тонкие кисти, буквально в один-два волоска. Боже мой, это просто поразительно! Скажите, вы не боитесь, что в один прекрасный момент вы просто разлетитесь на тысячу кусочков, словно ваза из тончайшего фарфора?

Арлетта машинально подняла руку к лицу и попыталась представить, что могло его так поразить, а взглянув на него, вдруг поняла, почему она испытывает эту странную тревогу, чуть ли не страх. В его глазах горел яркий, всепожирающий огонь, который показался ей совершенно безумным. Гидеон не был пьян, теперь Арлетта видела это отчетливо. Его взгляд не блуждал, язык не заплетался, но он, несомненно, был одержим какой-то идеей, державшей в невероятном напряжении все его существо.

– Прошу меня простить, мистер Уорсли, но я очень спешу.

– О нет, нет! – воскликнул он. – Умоляю вас: все, что угодно, только не спешите! Сегодня слишком скользко, и если вы поскользнетесь и упадете, вы… можете разбиться на кусочки, как я только что говорил. Старайтесь идти помедленнее и будьте очень, очень осторожны. – И он предложил ей согнутую в локте руку, чтобы она могла на нее опереться. Кто-то из хористов закричал:

– Оставь бедную девочку в покое, Гид!

Он резко обернулся.

– Я ее не оставлю! – заявил Гидеон. – Разве вы не видите, какая она тоненькая и хрупкая? Такая девушка не должна ходить одна, тем более в гололед. Давайте лучше дуйте за нами. Мы будем идти и петь, идти и петь!.. Кстати, вам куда? – осведомился он у Арлетты.

– На автобус, – ответила она и после непродолжительного колебания добавила: – На автобус до Кенсингтона.

– В таком случае мы проводим вас до остановки! – объявил Гидеон. – Прошу вас. – Он снова выставил согнутую руку, и на этот раз Арлетта оперлась на его предплечье, подумав, что в этом не может быть ничего предосудительного, раз ее сопровождает не одинокий незнакомый джентльмен, а целая толпа молодых женщин и мужчин. Кроме того, она действительно боялась, как бы ей не поскользнуться на покрытой слякотью скользкой брусчатке.

– Благодарю вас, – сказала она вежливо.

– Как вас зовут? – спросил Гидеон.

– Арлетта. Арлетта де ла Мер.

– Арлетта де ла Мер, – повторил он и обернулся к приятелям. – Эй, вы слышали? Эту удивительную молодую леди зовут Арлетта де ла Мер! Арлетта Морская. Ничего более романтичного я в жизни не слышал. И чем вы занимаетесь, Арлетта Морская? Кем вы работаете? Или на самом деле вы – русалка, которая только и делает, что плещется на рассвете в изумрудных морских волнах? – Он посмотрел на ее промокшие полусапожки и вздохнул. – Нет, похоже, вы все-таки не русалка, что, впрочем, не отменяет того факта, что вы изумительно красивы. Но кто же вы такая?.. Попробую угадать. Учительница? Нет, для учительницы вы слишком хорошо одеты. Значит, вы имеете какое-то отношение к миру моды… Ну что, я прав?

Арлетта молча улыбнулась.

– Я чувствую, я почти угадал! – воскликнул Гидеон. – Может быть, вы портниха? Белошвейка? – Он схватил ее за руки и, повернув ладонями вверх, некоторое время рассматривал в свете уличного фонаря. – Нет, не портниха – руки мягкие, как кошачьи ушки. Знаете, что я думаю: вы – продавщица в каком-нибудь шикарном универмаге. В каком? В «Дикинс и Джонс»?

– Нет. – Она рассмеялась.

– В «Лиливайтс»?

– Нет!

– Тогда… в «Либерти»! Точно, в «Либерти»!

Арлетта снова рассмеялся, и Гидеон с торжествующим видом воздел вверх сжатую в кулак руку.

– Видите ли, – проговорил он, – я художник и должен уметь разбираться в людях, понимать их, читать по их лицам, как по книге, – и все это я умею. В мире искусства я – Шерлок Холмс. Пожалуй, я даже смогу угадать, откуда вы родом.

– Ну, попробуйте, – с вызовом сказала Арлетта. Ей и вправду было интересно, что у него получится.

– Сейчас, конечно, это будет трудновато, – рассмеялся Гидеон, – но если бы вы позволили мне написать ваш портрет, я смог бы не торопясь понаблюдать за вами, понаблюдать при нормальном свете, и вот тогда, я думаю, мне бы удалось догадаться, из каких сказочных миров вы явились на нашу грешную землю.

За этим разговором они добрались до остановки автобуса.

– Идем, Гидеон! Прощайся со своей красавицей. Мы хотим петь! – крикнул кто-то из хористов.

– Да-да, сейчас иду!.. – отозвался Гидеон. – Сейчас. Еще пару минут. – Он снова повернулся к Арлетте. – Между прочим, насчет портрета я совершенно серьезно. Мне очень хочется вас написать. Еще никогда в жизни я не видел таких изящных и тонких лицевых костей, как у вас. Снизойдите же к мольбе простого смертного! Ведь если я не смогу вас написать, я до когда жизни буду несчастен.

Арлетта посмотрела на него. Несмотря на выражение комического отчаяния, которое он напустил на себя, несмотря даже на безумные огоньки в глазах, Гидеон был весьма привлекательным молодым человеком примерно ее возраста или, может быть, на год или два постарше. Небольшие темные глаза были широко расставлены, нос прямой, губы полные и прекрасной формы. Арлетта даже подумала, что он был таким всегда, всю жизнь, каким-то образом миновав даже тот обязательный для каждого мальчишки период, когда, прежде чем превратиться из ребенка в мужчину, он становится неловким, угловатым, нескладным. И тем не менее она точно знала, что в ответ на его предложение она должна сказать твердое «нет». Она не должна позволить, чтобы незнакомый мужчина ее рисовал, даже если он действительно имеет в виду только это и ничего больше.

С другой стороны… Настоящий портрет. Настоящий художник. Она представила себе его студию: светлая мансарда, забрызганные красками стены, букет полевых цветов в глиняном кувшине, крыши домов за окнами, продавленное кресло, а на нем спит худая и пугливая кошка… Воображение ее разыгралось, и Арлетта представила, как сидит, обратив к свету лицо, а Гидеон то разглядывает ее, ненадолго выглянув из-за мольберта, то выбирает из стоящих в стеклянной банке кистей самые тонкие, чтобы как можно точнее изобразить черты ее лица. За работой он, конечно, гораздо спокойнее, чем сейчас; он не размахивает руками, словно ветряная мельница, он задает ей простые, внятные вопросы, а она отвечает на них легко и весело, сохраняя, впрочем, некоторую загадочность, которая делает женщин вдвойне привлекательными. А потом настанет день, когда мазки́ краски на бумаге или на холсте сложатся в ее лицо, и тогда она захлопает в ладоши и воскликнет: «Какая прелесть, Гидеон!»

Тем временем подошел ее автобус. Если точнее, это был даже не настоящий автобус, а что-то вроде грузовика с установленными в кузове сиденьями – это был единственный общественный транспорт, который бедный послевоенный Лондон мог предложить своим обитателям. Рев его мотора вернул Арлетту с небес на землю, и она поспешно сказала:

– Это очень лестное предложение, мистер Уорсли, но, боюсь, я слишком занята и не смогу его принять.

Она шагнула к автобусу, и Гидеон полез в карман, чтобы достать небольшое кожаное портмоне.

– Пожалуйста, возьмите хотя бы мою визитку! – с отчаянием в голосе воскликнул он, протягивая ей белый картонный прямоугольничек. – Вдруг вы передумаете?!

Арлетта взяла визитку, и Гидеон помог ей подняться на ступеньку.

– Благодарю вас, – сказала она. Через несколько секунд она уже сидела на автобусном сиденье, глядя в залепленное мокрым снегом окно. За окном Гидеон и его хористы, собравшись в круг, во все горло затянули «Доброго короля Вячеслава». Вот он обернулся, чтобы проводить взглядом отъезжающий автобус, на мгновение их глаза встретились, и Арлетта увидела перед собой не молодого льва с огненным и безумным взглядом, а маленького мальчика – ранимого и немного печального. Улыбнувшись, она помахала ему рукой, он в ответ тоже поднял руку, а еще через секунду пропал, затерялся в кружащемся снегу.

Его визитка все еще была у нее в руке. Арлетта взглянула на маленький картонный квадратик, но в салоне было слишком темно, и она не смогла разобрать, что́ на нем написано. Ничего, она прочтет все завтра. Прочтет и будет весь день думать о Гидеоне Уорсли, о его студии в мансарде и о его глазах, в которых отразилась печальная душа художника.

15

1995

Книжный магазин, магазин комиксов, два бутика, магазин нижнего белья, крошечная художественная галерея, бар и пекарня… Бетти обошла их все, и в каждом из этих мест ей отвечали, что в ближайшее время ей вряд ли стоит рассчитывать на постоянную работу. Одно из агентств по трудоустройству, куда она обратилась, подобрало ей временное место в ателье на Блумсбери, где она должна была пришивать пуговицы (три дня в неделю, по 2 фунта и 85 пенсов в час). Бетти нехотя согласилась, но уже через две минуты пребывания в пыльном и похожем на гробницу ателье, которым владели три пожилых брата-португальца, подкрашивавших волосы чем-то вроде сапожной ваксы (к тому же все трое смотрели на нее так, словно она выскочила из юбилейного торта), – ей стало очевидно, что эта работа не для нее. Пробормотав что-то насчет больных пальцев, Бетти поспешно ушла, чтобы больше не возвращаться.

Другое агентство известило Бетти об ожидающейся вакансии на пункте сортировки почты в Ислингтоне (так же временной) или – в еще более отдаленной перспективе – о месте приемщицы заказов в фотостудии в Кентиш-Тауне, но Бетти не особенно надеялась его получить, так как почти провалила тест на скорость печати. Она была уверена: в городе найдется немало симпатичных девчонок с обворожительными улыбками, которые умеют печатать гораздо быстрее, чем ее тридцать слов в минуту.

Первая неделя жизни в Сохо подошла к концу, а никакой работы у Бетти по-прежнему не было, и она все чаще испытывала приступы острого отчаяния. Что, если ей так и не удастся найти место прежде, чем закончатся деньги? Неужели ей придется возвращаться на Гернси несолоно хлебавши? А как же ее надежды и мечты? А как же поиски таинственной Клары Каперс? Неужели все пойдет прахом? Нет, невозможно!

И вот во время одного такого приступа Бетти совершила страшную вещь, от которой ее чуть не вывернуло наизнанку, но другого выхода она не видела. Сражаясь с тошнотой и подступившими к глазам слезами, она сунула руку в сумочку и нашарила на дне шариковую ручку. Потом Бетти порылась в куче бумаг на тумбочке рядом с кроватью и отыскала бланк заявления о приеме на работу в «Вендиз». Она заполняла его очень медленно, стремясь насколько возможно отдалить момент, когда ее заявление попадет в плохо отмытые руки жалкого клерка, который будет решать, достойна ли она работать в провонявшем горелым жиром и томатным соусом ресторанчике. Бетти дошла до того, что намеренно написала некоторые слова с ошибками в надежде уменьшить свои шансы на прием на работу еще до того, как она выйдет из дома. Она также не стала красить губы и расчесывать волосы, а из одежды выбрала мешковатый кардиган зеленого цвета и синие тренировочные брюки, сделав себя, таким образом, настолько непривлекательной внешне, насколько это было в человеческих силах.

Медленно бредя по тротуару в направлении Шафтсбери-авеню, Бетти специально сутулилась, пытаясь придать себе вид никчемной неудачницы. Может, ее все-таки не возьмут?.. Такая работа была ей не нужна. Ей не нужна была такая жизнь.

Менеджер по персоналу оказался маленького роста испанцем, а звали его Родриго. У него были черные усы и совершенно седые волосы, к тому же он заметно шепелявил. Взяв у Бетти бланк заявления, он грустно вздохнул, заметив размазанные кое-где чернила и круг от чашки с чаем, и посмотрел на нее сквозь полуопущенные густые ресницы. В этот момент Родриго выглядел таким несчастным, что Бетти захотелось обнять его словно плюшевого мишку.

– Спасибо, што обратилишь к нам, – прошепелявил он. – Какой вы насиональности?

– Я англичанка, – проговорила она самым оптимистичным тоном, стараясь хоть немного сгладить неприятное впечатление от измазанного заявления.

Родриго удивленно вскинул голову, и его блестящие черные брови подскочили высоко вверх.

– Англишанка? – повторил он.

– Да.

– Так это же прошто прекрашно! – воскликнул он с такой искренней радостью, что Бетти в свою очередь почувствовала, как в ее душе проснулось что-то доброе и чистое. Наконец-то кто-то был рад ее видеть. Наконец-то кто-то решил, что она достаточно хороша сама по себе – вне зависимости от того, что́ она говорила, делала или писала в своем резюме. Оказывается, ей вовсе не нужно было расписывать свои многочисленные способности и таланты; достаточно было просто сказать, что она англичанка, и – готово! Этот маленький милый человечек с добрым лицом тут же захотел взять ее на работу, хотя они оба прекрасно понимали, что англичанкой Бетти стала по чистой случайности. Она просто родилась в Англии, и никакой ее личной заслуги в этом не было.

– По правилам, для приема на работу вы должны пройти шобеседование, – сказал Родриго. – Я готов побешедовать с вами… – Он бросил взгляд на массивные часы в пластмассовом корпусе, красовавшиеся на его волосатом запястье. – …Да хоть шейчас. Надеюсь, вы не возражаете? – Он проникновенно взглянул на нее, и Бетти поспешно кивнула, боясь, что может передумать. Она просто не могла сказать «нет» этому человеку. Ее отказ, несомненно, разбил бы ему сердце.

Кабинет Родриго представлял собой крошечную каморку в дальнем конце сложенного из шлакобетонных блоков тоннеля, проходившего под рестораном. В само́м кабинете стены были выкрашены блестящей белой эмалью и увешаны плакатами, обещавшими сотрудникам ресторана достойную оплату труда, бесплатное питание и перспективы карьерного роста. («От младшей посудомойки до старшей официантки или даже – страшно подумать! – менеджера какого-нибудь зачуханного филиала!» – с сарказмом подумала Бетти.) Стол был завален какими-то бумагами. Родриго уселся за него, предложил сесть Бетти и начал задавать вопросы, которые звучали как пустая формальность. Было видно невооруженным глазом, что он твердо решил взять ее на работу, и когда Родриго сказал: «Пождравляю, вы приняты», Бетти нисколько не удивилась.

– А можно я сначала побуду у вас на испытательном сроке? – спросила она, в последний момент решив оставить себе хоть какую-то лазейку. – Скажем, неделю или полторы? Мне, видите ли, хотелось бы убедиться, что…

– …Что вы выдержите? – уточнил Родриго с широкой улыбкой.

– Нет, не совсем так, просто… просто я еще никогда не работала в ресторане, и боюсь – у меня может не получиться или получиться недостаточно хорошо.

– На этот шет можете не волноваться, мисс. – Родриго слегка сжал край стола своими волосатыми пальцами. – У вас все полушится прекрашно, я обещаю. Вы готовы начать жавтра? В девять утра? И если вы не возненавидите работу у нас с первой же минуты, во второй половине дня можно будет закончить бумажные формальности и оформить вас офишиально. Договорилишь?

С этими словами Родриго ослепительно улыбнулся и протянул Бетти волосатую руку, которую та пожала. Рука была мягкой и теплой, как ухо спаниеля.

– О’кей. – Бетти просияла в ответ. – Почему нет?

Минуту спустя Бетти уже шагала вслед за Родриго обратно по длинному серому коридору, делая отчаянные усилия, чтобы не пялиться на его толстый зад, втиснутый в коротенькие нейлоновые брючки. Поднявшись наверх, они попрощались и еще раз обменялись рукопожатием. Дальше Бетти двинулась одна. Пробравшись сквозь кухонный чад обеденного зала и благополучно миновав столики, за которыми гужевались наркоманы и пьяницы, она словно очумелая вывалилась из дверей ресторана в свежесть и абсолютную нормальность Шафтсбери-авеню. Некоторое время Бетти стояла неподвижно, словно скала посреди реки, и просто дышала, а с обеих сторон ее огибали движущиеся в разных направлениях потоки пешеходов. Наконец она стронулась с места и медленно пошла в свою квартиру, изредка покачивая головой, как человек, который только что совершил в высшей степени странный поступок и никак не может в это поверить.

– Куда ты устроилась на работу?! – в ужасе вскричала мать Бетти. – В «Вендиз»? В эту забегаловку, где подают гнилую картошку и гамбургеры из тухлого мяса?..

– На самом деле не все так страшно, ма. – Бетти вздохнула. – Но в общем и целом – да. Именно туда я устроилась.

– Но почему?!

– Потому что там хорошо платят. И работа постоянная. А еще мой начальник – очень милый человек. Кроме того, сотрудникам предоставляют бесплатный обед и ужин. И среди клиентов попадаются очень… любопытные люди. Ресторан совсем рядом, так что я смогу ходить на работу пешком – ехать никуда не надо. Ну и наконец… – Бетти снова вздохнула. – Чертов кризис в самом разгаре, и поэтому другой работы я просто не нашла.

Элисон тоже тяжело вздохнула. «А ведь я тебе говорила!..» – вот что означал этот вздох.

– Да нет, мам, не переживай, все будет в порядке, – быстро проговорила Бетти, прежде чем мать успела сказать еще что-нибудь раздражающее. – И потом, я же там не навсегда, так что можешь не волноваться. Я уверена, со временем я найду себе что-то более достойное.

– Я и не волнуюсь, – ответила мать. – Как ты только что сказала, тебе двадцать два, а не двенадцать. С чего бы мне волноваться?

– С того, что я, как-никак, твоя маленькая дочка.

– Да, ты моя маленькая девочка, но… но я тебе доверяю. Ты знаешь, что делаешь. После того как ты столько лет жила совершенно одна в этом кошмарном доме наедине с сумасшедшей старухой…

– Арлетта не была сумасшедшей.

– Возможно, но все равно она была серьезно больна. И ты заботилась о ней, ухаживала за ней – сама. Думаю, что, столкнувшись с реальной жизнью, ты не спасуешь.

– И вовсе ты так не думаешь.

– Думаю. – Элисон рассмеялась. – Честное слово – думаю. Ты довольна, а мне большего и не надо. Кстати, ты подружилась еще с кем-нибудь?

Бетти пожала плечами, хотя мать и не могла ее видеть.

– Вроде того, – сказала она. – В «Вендиз» работает один парень, его зовут Джо-Джо. Он гей.

– Ух ты! – воскликнула Элисон. Она была в восторге от мужчин нетрадиционной ориентации, считая их самыми талантливыми. В прошлом году она специально отправилась на пароме в Портмут, чтобы побывать на выступлении Джулиана Клэри[13] в Нью-Рояле. – Какой он?..

Бетти ответила не сразу – она пыталась припомнить их первый разговор, который состоялся не далее как вчера. «Привет, – сказал он. – Меня зовут Джо-Джо. Рад познакомиться». Судя по акценту, парень приехал откуда-то из Южной Америки.

Бетти улыбнулась в ответ.

«Я тоже рада».

«Ты симпатичная».

«О, спасибо!»

«Мне нравятся твои волосы».

«Спасибо большое».

«И глаза у тебя тоже красивые. Ты похожа на кошку. Или на рыбу».

«На рыбу?»

«Да, на очень красивую рыбу».

«Гм-м…»

«Мне нравится твой акцент».

«Благодарю, но…»

«Мне нравится, как британцы выговаривают слова».

«Гм-гм…»

«И твоя улыбка мне тоже нравится».

«Мне очень приятно»,

«И зубы. У тебя очень красивые зубы».

«Я рада».

«Я родом из Аргентины».

«Правда? Из Буэнос-Айреса?» – По географии у Бетти в школе всегда было «отлично».

«Да! – От ее слов Джо-Джо пришел в какой-то непонятный восторг. – Из Буэнос-Айреса. А откуда ты знаешь? Может, ты вроде экстрасенса?»…

Вспомнив эти слова, Бетти улыбнулась и сказала в трубку:

– Он очень милый. Совершенно безумный, но очень милый!

Не успела она это сказать, как дверь подъезда отворилась, и Бетти увидела на пороге азиатку из нижней квартиры. Она тут же отвела глаза и подвинулась на ступеньке, на которой сидела, чтобы дать ей пройти. Азиатка, прищурив и без того узкие восточные глаза, смерила ее мрачным взглядом, и Бетти, не чувствовавшая за собой никакой вины, на миг потеряла нить разговора.

– А еще я познакомилась с парнем, который торгует на рынке старыми дисками. Его киоск прямо у моих дверей. Я, кажется, о нем тебе уже расска… – Бетти не договорила, осознав, что ее соседка остановилась на нижних ступеньках лестницы и выжидательно глядит на нее.

– Одну секундочку, мам… – Зажав ладонью микрофон, Бетти посмотрела на женщину. – Вы что-то хотели? – как можно вежливее осведомилась она.

– Да, – хрипло прокаркала азиатка. – Это ты жить наверху?

– Да, – неуверенно подтвердила Бетти.

– Ты курить?

– Да, а что?

– А то, что весь дым идти в мою квартиру. – Азиатка с отвращением поморщилась. – Через окно – прямо в квартиру. Понятно?

– Гм-м… понятно. Извините, – пробормотала Бетти. Ее собеседница держалась откровенно враждебно, и она почувствовала, как у нее учащенно забилось сердце. – Я только не понимаю, как… Ведь я всегда выхожу на пожарную лестницу, а она расположена гораздо выше, чем ваши окна.

– Ну и что? – отрезала азиатка. – Дым опускаться вниз, понятно? Прямо в моя форточка. Этот запах везде, я постоянно его чувствовать. Вся моя одежда провонять твоим табаком. – Она взяла в щепоть свитер на груди и, оттянув, поднесла к носу. – И волосы тоже, – злобно добавила азиатка, потянув себя за локон.

Бетти в замешательстве смотрела на нее.

– Господи, я… я не знаю даже, что сказать. Я же выхожу на улицу… Где, по-вашему, мне еще курить?

– А ты не курить. Совсем не курить! Не будешь курить – не быть проблем. – Она неожиданно улыбнулась почти ободряюще. – Кроме того, твоя кровать стоять прямо над моей кровать. Она скрипеть. Каждый раз, когда ты поворачиваться – она скрипеть. Всю ночь я только и слышать – скрип-скрип-скрип… Ты должна прекратить, понятно?

Бетти смотрела на нее во все глаза, пытаясь найти слова, которые не привели бы к ссоре. Наконец она через силу улыбнулась и промолвила:

– Прошу прощения, я не знала. Я только не понимаю, чего вы от меня хотите?

– Ты перестать ворочаться. Ты все время ворочаться, как заведенная!

Бетти моргнула.

– Значит, вы хотите, чтобы я не курила на пожарной лестнице? И не ворочалась во сне?

– Да! – Азиатка улыбнулась так широко и с таким удовлетворением, словно ей только что удалось разом решить все свои проблемы. – Да! Спасибо. – Не прибавив больше ни слова, она поднялась на свою площадку и исчезла за углом. Бетти проводила ее взглядом. Дождавшись, пока за соседкой захлопнется дверь и щелкнет замок, она отняла ладонь от микрофона трубки.

– Что случилось? – заинтересованно спросила Элисон.

– Ничего особенного. – Бетти резко выдохнула. – Это просто соседка.

– Соседка? – проговорила мать таким тоном, что сразу становилось ясно: она рада, что у ее дочери есть соседи.

На этом разговор практически закончился – главным образом потому, что Бетти была настолько вне себя от ярости и негодования, что просто не могла припомнить, что́ еще она собиралась сказать матери.

Когда Бетти наконец поднялась к себе в квартиру, ее неприятно поразила царившая внутри пустота и лежащая буквально на всем печать одиночества. Пожалуй, впервые с тех пор, как она сюда переехала, Бетти пожалела, что живет одна, без подруги. Сейчас ей очень нужен был человек, которому можно было бы прямо с порога крикнуть: «Боже мой! Это нечто неслыханное! Ты знаешь соседку снизу – ту, которая так громко вопит во время секса, что у меня уши закладывает? Она только что заявила, что, когда я курю на пожарной лестнице, ей мешает мой дым. И еще – что моя кровать слишком скрипит, когда я ворочаюсь во сне! Можешь себе это представить?!» Но такого человека у нее не было, поэтому она взяла кисет и бутылочку сидра и вышла на пожарную лестницу. Затягиваясь, Бетти нарочно выпускала дым в промежутки между металлическими ступеньками, чтобы он наверняка проник в форточку соседки.

Наконец она вернулась в квартиру и опустилась на диван, чувствуя, что голова у нее кружится от сидра и слишком большого количества выкуренных сигарет, что от ее волос и одежды пахнет прогорклым ресторанным жиром и лондонским смогом, а стены пустой и темной квартиры все теснее смыкаются вокруг нее, грозя задушить. Пока она сидела, дневной свет окончательно померк, и за окнами начала понемногу набирать обороты ночная жизнь Сохо. Разгорались, моргая, уличные фонари, открывали двери пабы, торговцы на рыночной площади собирали нераспроданный товар и складывали лотки, звенела посуда, горланили пьяницы, но сегодня Бетти все это не трогало, и она по-прежнему сидела неподвижно, словно хотела, чтобы ее одиночество просочилось как можно глубже и пропитало ее тело насквозь.

В ресторане ей обещали платить двести фунтов в неделю. И теперь, когда у нее была работа, она могла наконец-то сосредоточиться на поисках Клары Каперс. Вот только Бетти по-прежнему не знала, с чего начать.

16

1920

Лилиан, казалось, нисколько не удивилась, когда Арлетта рассказала, что совершенно незнакомый человек, которого она встретила на улице, хочет писать ее портрет. Вертя в пальцах визитку Гидеона, Лилиан сказала:

– Не понимаю, почему бы тебе не попробовать? Адрес выглядит респектабельно, к тому же его фамилия Уорсли. Уорсли принадлежат к высшему обществу.

– Ты знаешь эту семью?

– Я знаю их кузенов. Или они были Хорсли?.. В любом случае, этот Гидеон живет в очень приличном районе. А портрет… Сама подумай, как замечательно иметь свой портрет в двадцать один год, когда ты молода и прелестна!..

– Не могу же я позировать одна, – возразила Арлетта. Откровенно говоря, она не имела ничего против того, чтобы кто-то нарисовал ее портрет, да еще бесплатно, но…

– Это было бы… неразумно, – добавила она.

– Ну, если ты беспокоишься об этих глупых приличиях, я могу сходить с тобой.

«Глупых? – подумала Арлетта. – Глупых?!!. Глупо было бы молодой девушке явиться одной, без сопровождающих, в дом к незнакомому мужчине!»

– Ты правда сможешь со мной пойти? – спросила она.

– Конечно, – беспечно откликнулась Лилиан. – Почему бы нет?

Через два дня Арлетта и Лилиан сели в наемный экипаж и доехали до тянувшейся вдоль реки улицы, застроенной высокими белыми домами. Нужный им номер оказался сравнительно небольшим коттеджем, выкрашенным в зеленовато-голубой цвет. Перед дверью Арлетта ненадолго остановилась и, глубоко вздохнув, машинально провела кончиками пальцев по ткани своего любимого платья из темно-лилового шифона, поверх которого она набросила легкий пыльник в тон.

– Добрый день, леди, – приветствовал их Гидеон, отворяя дверь. Он был в белой рубашке, две верхние пуговицы которой были расстегнуты, и в узких коричневых брюках, удерживаемых эластичными подтяжками. Можно было подумать, что их приход застал его, когда он одевался или, наоборот, раздевался. Как бы там ни было, его одежда едва ли отвечала общепринятым правилам и плохо подходила для беседы с малознакомыми леди. Арлетте его костюм даже показался достаточно рискованным, и она порадовалась, что рядом с ней бойкая и сведущая в вопросах лондонского общества дочка Летиции.

– Добрый день, – поздоровалась Лилиан. – Вы, должно быть, мистер Уорсли? Приятно с вами познакомиться, меня зовут Лилиан Миллер.

– Гидеон. Зовите меня просто Гидеон, – предложил он. – Рад видеть вас снова, мисс де ла Мер. Вы еще прекраснее, чем я запомнил. Прошу вас, входите.

Он распахнул дверь пошире и проводил обеих девушек в небольшую прихожую, заваленную пальто, обувью, упаковочными коробками и фанерными ящиками из-под чая.

– В свое оправдание я, конечно, мог бы сказать, что только недавно переехал, – сказал Гидеон с обезоруживающей улыбкой, – но печальная истина состоит в том, что я живу в этом коттедже уже больше года, но до сих пор не нашел ни времени, ни желания распаковать свои вещи. Но, знаете – чем дольше здесь валяется это барахло, тем сильнее становится моя уверенность, что в этих ящиках нет ничего по-настоящему необходимого. Возможно, когда-нибудь я попросту выброшу их в реку, и пусть все, что там лежит, достанется утопленникам.

Арлетта к этому времени заметила, что в доме достаточно грязно, и спросила себя, неужели Гидеон живет без прислуги. С ее точки зрения, это было маловероятно, но возможно.

– Я действительно очень рад вашему приходу, – сказал Гидеон, проводив обеих в небольшую гостиную, где стояло три старинных (и старых) кресла, чайный столик с гравированной латунной столешницей, набитый книгами шкаф со стеклянными дверцами и высеченная из потрескавшегося мрамора статуя обнаженной женщины. Статуя была слегка задрапирована полупрозрачной шелковой комбинацией, а на голову женщины был нахлобучен мужской котелок. Кошка в комнате тоже была, но не такая, какая представлялась Арлетте. Она принадлежала к настоящей персидской породе и была до неправдоподобия пушистой, хотя и нуждалась в тщательном расчесывании. Кошка возлежала на подушке и, полуприкрыв глаза, подозрительно разглядывала вошедших.

– Я грезил вашим лицом все эти десять дней, мисс де ла Мер, и вот наконец вы здесь! – проговорил Гидеон. – Но сначала давайте выпьем чаю. Подождите немного, я сейчас все принесу.

Арлетта неуверенно кивнула. Ей никогда не приходилось сталкиваться с ситуацией, когда хозяин сам подает чай гостям. Она даже не представляла себе, как Гидеон с этим справится.

– Богема!.. – шепнула ей Лилиан, когда художник вышел.

– Я же тебе говорила, – пробормотала Арлетта в ответ. Что такое «богема», она представляла довольно смутно.

– И все равно довольно странно, что у него нет прислуги. По всей видимости, этот мистер Уорсли – человек состоятельный. Во всяком случае, дом в этом районе должен стоить целое состояние.

Пока Лилиан говорила, Арлетта еще раз оглядела комнату. На латунном столике стояла пепельница, битком набитая недокуренными сигарами и сигаретами. Рядом тускло поблескивал серебряный поднос с тремя хрустальными бокалами, на дне которых желтел подсохший липкий осадок; здесь же стояла пустая бутылка из-под кальвадоса. Воздух в комнате пахнул чем-то горьковато-кислым – примерно такой же запах вырывался по вечерам из распахнутых дверей лондонских пабов, мимо которых Арлетте случалось проходить по пути с работы. Дом в хорошем районе, который к тому же «стоит целое состояние», должен был, по мнению Арлетты, пахнуть кедровым дымом из камина, пчелиным воском и немножко – пылью, а не застарелым табачным дымом и прокисшим пивом. В комнате, в которой они дожидались возвращения хозяина, не было ни порядка, ни даже следов того, что он здесь когда-то присутствовал. За другие комнаты Арлетта, понятно, ручаться не могла, но подозревала, что то же самое творится и во всем доме, и это странным образом ее и настораживало, и волновало.

Лилиан, похоже, тоже была вне себя от любопытства и нетерпения.

– Знаешь, что я думаю? – произнесла она громким театральным шепотом. – По-моему, именно так и должен выглядеть дом настоящего художника, который интересуется одним только искусством. Как ты думаешь, он специально прикрыл статую, чтобы не смутить нас? – Она кивнула на одетую в комбинацию мраморную женщину и хихикнула. – Может, он считает, что мы никогда не видели голых женщин? – И Лилиан весело рассмеялась.

Арлетта тоже рассмеялась, хотя она никогда в жизни не видела голую женщину. Ни разу! Как должны выглядеть женщины под надетыми на них платьями, корсетами и прочим, она представляла только благодаря тому, что видела себя в зеркале, висевшем в ее спальне. Ей, впрочем, казалось, что она не отличается единственным в своем роде сложением и что все эти ложбинки, впадинки и округлости расположены у нее примерно так же, как и у других женщин. Во всяком случае, когда два года назад она заболела испанкой и попала в больницу, осматривавшие ее врачи ни словом не обмолвились о том, что с ее телом что-то не так. На мгновение Арлетта даже задумалась, где именно Лилиан, которой только на днях исполнилось восемнадцать, могла видеть обнаженных женщин, но потом решила, что это было еще одним наглядным подтверждением зияющего различия в полученном ими воспитании.

– Ну вот и я! – сказал Гидеон, возвращаясь в комнату. Перед собой он толкал заляпанный краской сервировочный столик на колесах, на котором стояли чайник, три чашки и вазочка с колотым сахаром. – Боюсь, что молока у меня нет, – добавил он весело. – Разумеется, оно у меня было, но сейчас оно превратилось во что-то вроде творога. Надеюсь, вы не против выпить чаю без молока?

– О, я всегда предпочитала черный чай, – отозвалась Лилиан с каким-то странным оживлением в голосе. – Спасибо… – Она взяла у него из рук чашку и пристроилась на самом краешке кресла.

– Вы пришли, вероятно, затем, чтобы проследить, как бы с вашей подругой не случилось ничего неподобающего, я прав? – спросил Гидеон с улыбкой.

– Да, разумеется, – ответила Лилиан и, улыбнувшись в ответ, расправила подол юбки. – Арлетта на три года старше меня, но она получила воспитание в… в довольно изолированной обстановке. На острове.

– Тс-с!.. – Художник приложил палец к губам. – Я обещал мисс де ла Мер, что угадаю, откуда она родом, полагаясь на одну лишь интуицию и наблюдательность. Прошу вас, пожалуйста, не подсказывайте мне… – Он снова улыбнулся, и Арлетта заметила, что у него не очень хорошие зубы. С ее точки зрения, человек, занимающий высокое положение в обществе, мог бы получше следить за своими зубами, однако это обстоятельство странным образом не умаляло его обаяния, которое при других обстоятельствах она сочла бы вульгарным. Кроме того, несмотря на то, что его дом был довольно запущенным и напоминал если не помойку, то какой-то заброшенный склад, Арлетта не могла не заметить, как хорошо от него пахнет то ли гвоздикой, то ли перечной мятой, а скорее всего – и тем и другим одновременно.

Лилиан и Гидеон немного поболтали, пытаясь найти общих знакомых, но практически не преуспели, если не считать какой-то девицы по имени Милли, которая в течение полугода училась в той же школе, что и его сестра. Прислушиваясь к разговору, Арлетта не спеша потягивала чай, несомненно – одного из лучших сортов, да и подан он был в очень тонких и дорогих чашках. Интересно, думала она, что это все значит, и значит ли?..

– Итак, – проговорил Гидеон некоторое время спустя и поставил опустевшую чашку на чайный столик, – пора бы и перейти к делу. Если не возражаете, мисс Миллер, я хотел бы проводить мисс де ла Мер в мою студию.

При этих словах Арлетта почувствовала, как ее желудок совершил какой-то непонятный кульбит. В одно мгновение она отчетливо поняла, что хочет – действительно хочет – позировать Гидеону без посторонних, но никак не могла сообразить, будет ли подобный поступок достаточно благоразумным с ее стороны. Арлетта даже бросила быстрый взгляд на Лилиан, надеясь угадать, как она отнеслась бы к подобной идее, ибо в эти секунды ей почему-то начало казаться, будто эта своевольная восемнадцатилетняя девица в состоянии сказать, каковы на самом деле намерения этого странного мужчины и можно ли ему доверять.

– Как ты посмотришь, – осторожно осведомилась она у Лилиан, – если я останусь, а ты пойдешь по своим делам?

– Хорошо посмотрю! – тут же ответила Лилиан и вскочила. – У меня действительно есть кое-какие дела, к тому же я все равно не собиралась здесь торчать – ведь я могу нечаянно помешать вдохновению мистера Уорсли, не говоря уже о его попытках угадать, откуда прекрасная мисс де ла Мер явилась на нашу грешную землю. В общем, не буду вам мешать. Увидимся дома, Арли. Ну а если ты не вернешься до шести, я начну рассылать во все стороны поисковые партии… – Она рассмеялась и стала натягивать пальто. Гидеон проводил ее до двери и тут же вернулся. Теперь, когда Лилиан не было в комнате, его фигура вдруг показалась Арлетте угрожающей, а улыбка – двусмысленной.

– Идемте наверх, – сказал Гидеон, складывая перед собой большие ладони. – Мне не терпится начать.

Арлетта осторожно отставила чашку, улыбнулась самой вежливой улыбкой и вслед за своим странным хозяином стала подниматься по голой, не застланной даже ковровой дорожкой лестнице навстречу то ли своему будущему, то ли вообще неизвестно чему.

17

1995

Утром Бетти проснулась от жуткого ощущения, что она проспала. Резко сев на кровати, она бросила взгляд на часы. Так и есть!.. Часы показывали пять минут десятого. Ее смена в «Вендиз» начиналась ровно в девять, и, чтобы не опоздать еще больше, Бетти, не умываясь, натянула новенькую рабочую униформу, на которой уже появилось несколько жирных пятен, и наскоро почистила зубы. Поглядев на себя в зеркало, она пожалела, что накануне вечером не вымыла голову, потом мимолетно задумалась, не подкрасить ли губы, но снова посмотрела на часы и, проглотив всухомятку несколько ложек кукурузных хлопьев, стремительно сбежала по лестнице. Пробкой вылетев на улицу, она едва не сбила с ног Дома Джонса.

– Эй, поосторожнее! – воскликнул он, выставив перед собой руки.

Потрясенная неожиданной встречей, Бетти уставилась на него с благоговением и ужасом.

– Черт! Извините, – пробормотала она.

Он поглядел на нее со смесью негодования и насмешки, в одно мгновение отметив и мятую форменную рубашку поло с логотипом «Вендиз», и нейлоновые брючки, и бейсболку, которую Бетти еще не успела надеть и держала в руке. Немного помолчав, Дом Джонс повернулся, словно собирался идти дальше, но снова остановился и поглядел на нее через плечо.

– Эге, я, кажется, тебя знаю, – произнес он голосом поп-звезды, от звука которого трепетали сердца десятков и сотен тысяч поклонниц по всему миру. – Я видел тебя вон там. – Дом Джонс показал пальцем наверх. – На пожарной лестнице.

Бетти в ответ только кивнула. Она не хотела ничего говорить, боясь, что он увидит прилипшие к ее зубам кукурузные хлопья или почувствует затхлый запах, который вряд ли могли победить несколько торопливых движений зубной щеткой.

Дом Джонс снова окинул ее откровенно оценивающим взглядом. Бетти тоже смотрела на него во все глаза. Даже сейчас, туманным майским утром, она отчетливо видела – да и любой бы увидел, – что, несмотря на самого затрапезного вида футболку, неопрятную щетину и мешки под глазами, перед ней не бродяга и не пьяница, а человек, который сумел многого добиться в жизни.

Дом Джонс небрежно кивнул ей и, слегка улыбаясь, двинулся дальше, а Бетти застыла как вкопанная. Наконец она сумела сглотнуть. И тоже улыбнулась, глядя ему вслед.

Дом Джонс.

Она видела его совсем близко.

Он разговаривал с нею.

Он узнал ее.

Стало быть, он обратил на нее внимание.

Бетти опустила взгляд, чтобы взглянуть на себя со стороны, и улыбка ее померкла.

Она была в форменной одежде «Вендиз».

В отчаянии Бетти припомнила все те разы, когда она выходила на улицу одетой в нормальную одежду. Она подумала о выглаженных футболках с забавными рисунками, о джинсовых мини-юбках, о том, что раньше ее волосы всегда блестели на солнце и пахли свежестью, губы были подкрашены прекрасной розовой помадой, а глаза – подведены лайнером, что делало ее практически неотразимой. Она думала о всех тех днях, когда Дом Джонс ее не увидел, и посылала мысленные проклятия всем богам, которые там, наверху, заведовали случаем и временем.

Нет, не то чтобы ей хотелось в одно мгновение покорить сердце Дома и сделать его навеки своим верным рабом. Напротив. В конце концов, этот подонок изменял жене, к тому же в «Стене» были парни и покрасивее.

И тем не менее…

Дом Джонс.

Дом.

Джонс.

Она видела его и почти прикоснулась к нему.

Все еще думая о том, как несправедливо обошлась с ней судьба, Бетти быстрым шагом двинулась в сторону ресторана.

Через два дня после знаменательной встречи с Домом Джонсом Бетти столкнулась с Джоном Любезноу, который, прислонившись к стене возле ее подъезда, задумчиво курил. Ей давно хотелось с ним поговорить, но она не знала, можно ли разрушить барьер, который Джон воздвиг вокруг себя, с помощью обаяния и ссылок на завязавшиеся между ними приятельские отношения, или каждый раз, когда она пытается до него достучаться, она лишь делает эту преграду еще более высокой и непреодолимой.

– Привет, – сказала Бетти. – Как поживает твоя сестра?

Джон повернулся к ней и с отвращением поморщился.

– Понятия не имею.

Бетти напряженно улыбнулась. Неудачное начало. Похоже, в разделяющей их стене прибавился еще один ряд кирпичей.

– А ты видел здесь Дома Джонса? – сделала она еще одну отчаянную попытку.

Джон покачал головой.

– Как тебе сказать…

Как сказать?.. Бетти слегка растерялась. Интересно, что́ Джон имел в виду… Он либо видел Дома, либо нет; третьего не дано, а между тем… Вздохнув, она повернулась, собираясь подняться в квартиру, и тут Джон вдруг улыбнулся и добавил:

– Он спрашивал о тебе.

Бетти уставилась на него во все глаза.

– Что-что?

– Дом Джонс. Пару дней назад, что ли… Он подошел к моему лотку, чтобы посмотреть пластинки, а потом спросил: «Кто эта блондинка в униформе «Вендиз»?»

– Вот это да!.. А что ты ответил?

– Да ничего особенного. – Джон пожал плечами. – Сказал, что ты только недавно переехала и что ты живешь на третьем этаже. – Он снова повел плечами.

– Боже мой! А ты сказал ему, как меня зовут?

На лице Джона появилось какое-то странное выражение.

– Не представляю, как я мог ему это сказать, когда я и сам этого не знаю?

– Бетти! – почти прокричала она. – Меня зовут Бетти!

Он медленно кивнул.

– Я запомню.

– А что он еще сказал?

– Да ничего. Только спросил, кто эта блондинка, вот и все.

Бетти заморгала, пытаясь скрыть дурацкую улыбку, которая появилась на ее лице, но не особенно преуспела: ее губы словно сами собой растягивались все шире.

– Потрясающе! – проговорила она, обмирая от восторга. – Даже не верится!

Джон Любезноу посмотрел на нее так, словно не ожидал, что Бетти способна вести себя до такой степени глупо.

– А он что-нибудь купил? – спросила она.

– Что?

– Он купил у тебя какой-нибудь диск?

– Нет. Он искал редкий диск Дилана. Я предложил ему тот, который у меня был, но он не стал покупать.

– Понятно. – Бетти кивнула, как она надеялась, со знанием дела. Ей очень хотелось сказать что-нибудь умное о редких дисках Боба Дилана, но, так ничего и не придумав, она вошла в подъезд.

Всего за две недели работы в «Вендиз» Бетти заметно поправилась. Лицо ее округлилось, выступающие скулы сделались не такими острыми, подбородок помягчел. Каждый день она проводила на ногах по нескольку часов; это был нелегкий физический труд, но даже он не мог полностью сжечь все мега- и гигакалории, которые ее организм получал ежедневно вместе с бесплатными обедами и ужинами. Вскоре Бетти заметила, что пояс ее любимой юбки восьмого размера довольно болезненно врезается ей в бока.

Цвет лица Бетти тоже изменился. Оно утратило свежесть и нежный, словно розовый лепесток, румянец, сделавшись тускловато-белым, как тесто. Кое-где на коже даже появились сероватые угри, с которыми, впрочем, Бетти вела беспощадную войну. Пойти в салон красоты она не могла позволить себе по финансовым соображениям, поэтому два дня назад, обнаружив, что отросшие корни ее волос стали длиннее, чем обесцвеченные кончики, Бетти намазала голову каким-то снадобьем от «Веллы» с многообещающей маркировкой «темно-карамельный тон». Результат превзошел все ее ожидания. Вместо темно-карамельного (кстати, какой это?) ее волосы приобрели вульгарный серовато-черный цвет. О том, что она превратилась в брюнетку, Бетти не подозревала до тех пор, пока не смыла остатки краски, но самое неприятное заключалось в том, что этот цвет ей совершенно не шел. Чтобы хоть как-то исправить положение, она мыла голову с шампунем по пять раз в день, но добилась только того, что ее волосы приобрели легкий зеленоватый оттенок, какой бывает у плесени, растущей на сыром бетоне.

Теперь Бетти старалась как можно меньше вспоминать о «блондинке» со свежим, почти скульптурной лепки лицом, с которой Дом Джонс столкнулся две недели назад. Не исключено было, что теперь он ее просто не узнает. Перед каждым выходом из дома она тщательно подводила глаза, накладывала на щеки розовый тональный крем, собирала зеленовато-бурые волосы в тугой «конский хвост» и втягивала живот, но ей не очень верилось, что от всего это будет какой-то прок.

Как-то раз после работы она пригласила к себе Джо-Джо, которому очень хотелось взглянуть на ее квартиру. Стоя у кухонного окна, он воскликнул:

– Потрясающе! Даже не верится, что ты здесь живешь. Лучшей квартиры я в жизни не видел!

– Я хочу покурить, – сказала она, помахав у него перед носом только что сделанной самокруткой. – Пойдешь со мной?

– Конечно, – ответил Джо-Джо и проследовал за ней на пожарную лестницу. – Я вот думаю, может, мне тоже начать курить? – проговорил он некоторое время спустя и, сев на край лестничной площадки, свесил ноги вниз. – В компаниях, где все курят, я чувствую себя изгоем. Остальные парни разбиваются на группки, курят, болтают, и только я один…

– Лучше не начинай, – перебила Бетти. – В твоем возрасте это было бы довольно глупо. Кстати, сколько тебе?

– Двадцать четыре.

Она удивленно вскинула на него взгляд.

– Ты думала, я моложе? Да, я знаю, что выгляжу очень молодо. Мне об этом многие говорят. Наверное, дело в моих веснушках. И, конечно, в моей обаятельной и искренней улыбке. – Джо-Джо продемонстрировал ей свою «обаятельную искреннюю улыбку» и сам рассмеялся.

– Слушай, – сказала Бетти после небольшой паузы, – а почему у тебя такая кожа? Ну, с веснушками? И волосы… Они же у тебя рыжие. Я думала, в Южной Америке все смуглые и еще – жгучие брюнеты.

– А-а… – Джо-Джо небрежно махнул рукой. – Я приехал из Аргентины, но на самом деле я неизвестно кто, в том смысле, что в моих жилах, кроме аргентинской, течет мексиканская и ямайская кровь. А когда-то очень давно – так давно, что этого никто уже точно не знает – среди моих предков были ирландцы. Их гены проявляются довольно часто, словно это гены богов, а не обычных людей. К примеру, у меня около тридцати двоюродных и троюродных братьев и сестер, моих ровесников, и у семи из них – рыжие волосы и белая кожа. У семерых из тридцати, представляешь?! Это поразительно!

Бетти посмотрела на его огненно-рыжую голову, подстриженную в стиле «афро», и согласно кивнула.

– А что ты знаешь о твоих предках? – спросил Джо-Джо. – Кто был в роду у тебя?

Бетти пожала плечами.

– Ну, мое фамильное древо не такое интересное. Англичане, валлийцы, может быть – древние германцы.

– А-а, значит, ты истинная арийка?

Бетти не успела ответить. В доме напротив заскрежетала поднимающаяся оконная рама, и она схватила Джо-Джо за руку.

– Смотри, это сам Дом Джонс! – прошипела она.

– Кто?

– «Стену» знаешь?

– Какую стену?

– Группа такая. Ну?..

Джо-Джо напоказ передернулся.

– Ненавижу «Стену»! И вообще весь брит-поп.

Подъемная рама с уже знакомым Бетти звуком поползла вверх, и в окне, как по заказу, появился Дом Джонс. Он вытащил из мягкой пачки сигарету, сунул в рот и зашарил по карманам джинсов в поисках «Зиппо». Сначала Дом Джонс их не заметил, и только когда он наконец отыскал зажигалку и закурил, его взгляд устремился в сторону пожарной лестницы. Прищурившись, Дом Джонс выпустил изо рта дым, разглядывая парочку на площадке.

Бетти ахнула.

– Видишь? – прошипела она, почти не разжимая губ. – Вон он.

– Гхм! Он отвратителен!

Бетти украдкой бросила взгляд на окно Дома. Он сидел на подоконнике вполоборота к ней и смотрел перед собой. Заметив Бетти краешком глаза, музыкант неопределенно улыбнулся.

– Как дела? – крикнул он.

Бетти почувствовала, что краснеет. Казалось, вся кровь, которая была в ее теле, бросилась сейчас ей в лицо.

– Прекрасно! – отозвалась она, постаравшись придать своему голосу насмешливые интонации настоящего хипстера[14], и сразу же отвернулась с самым независимым видом.

– Он совсем некрасивый! – заметил Джо-Джо.

– Да тише ты!

– Почему тише? Он же действительно некрасивый, так почему я не могу об этом сказать? – Джо-Джо вопросительно взглянул на нее и даже прижал руку к сердцу в знак своей полной искренности.

– Не можешь… То есть можешь, только не так громко! – быстро поправилась Бетти. – И вообще, при чем тут красота?.. – Она украдкой бросила на Дома Джонса еще один взгляд. У него были густые темные волосы и густые ресницы; опущенные уголки губ придавали ему обиженный вид. Голубой дизайнерский свитер был надет прямо на голое тело, и в V-образном вырезе виднелась худая, поросшая волосами грудь. – Я думаю, что он очень милый, – закончила она.

– Угу, – проговорил Джо-Джо с отвращением. – Маленькие обезьяны тоже кажутся милыми… некоторым. – И он принялся попискивать, подражая детенышу обезьяны, причем делал это довольно громко. Бетти шлепнула его по руке.

– Прекрати! – прошипела она, и Джо-Джо захихикал.

Его прервала пронзительная трель телефонного звонка. Несомненно, это был мобильный телефон. Дом Джонс в окне напротив достал аппарат.

– Да, – услышали они, как он бормочет в микрофон. – Да, я знаю… Я все знаю, черт тебя побери, но она оставила меня одного с детьми. Да, я знаю… У нее съемка в Кентиш-Тауне. Да… Да… Нет, гувернантку она уволила… Нет, я не знаю… Наверное, мне назло. Да… Они должны были прислать кого-то другого, но пока… Нет, я не в курсе. Какая-то девица из ее группы по связям с общественностью. Клэр какая-то… Никогда ее не видел. Ее пока нет, похоже, добирается на метро, черт бы ее взял со всеми потрохами. Да-да, именно на метро… Наверное, застряла где-нибудь в тоннеле… Да… Нет, я не могу взять детей с собой. Ни в коем случае. Мне нужно записывать гребаное интервью для радио – куда я дену этих гребаных детей?.. Нет, она больна… Не знаю, простуда, наверное. Она сказала, что ей нужно сидеть дома… Да, я знаю. Да, я позвоню ей, когда гребаная Клэр сюда доберется, но пока… О’кей. Черт, малышка опять плачет. Все, мне нужно идти. Да… Позже поговорим.

Дом Джонс выключил телефон, затушил сигарету и скрылся в глубине дома. Окно он оставил открытым, и Бетти услышала жалобное мяуканье грудного младенца.

Шестимесячного, если верить газетным отчетам.

Через минуту плач смолк, а еще через несколько секунд Бетти снова увидела печально знаменитого музыканта – скандалиста, бабника, наркомана, любителя крепких напитков, завсегдатая всех закрытых клубов Восточного Вестминстера и окрестностей, близкого знакомого самых скандальных художников, музыкантов и журналистов Сохо, сквернослова-виртуоза и ярко сверкающую на музыкальном олимпе рок-звезду, который, стоя у окна, бережно прижимал к груди розовый сверточек и, слегка покачиваясь из стороны в сторону, что-то негромко напевал.

Позабыв обо всем, Бетти уставилась на него во все глаза. Внутри у нее все переворачивалось. Мужчина с газетных снимков, которого обслуживала в туалетной кабинке полуголая девица и который только пять минут назад что-то агрессивно кричал в трубку мобильного телефона, исчез, растворился где-то в глубинах ее подсознания. Сейчас перед ней был заботливый отец, укачивающий крошечного младенца.

– Смотри, смотри! – ткнул ее пальцем в бок Джо-Джо. – Как очаровательно! Оказывается, у этого обезьяньего детеныша есть свой собственный обезьяний детеныш!

– Перестань! – оборвала его Бетти. – Это нехорошо.

Джо-Джо пожал плечами и выхватил окурок у нее из пальцев.

– Ладно, – проговорил он. – Поучусь-ка я лучше курить. Ну-ка, как это делается?..

Он взял сигарету в рот и так сильно затянулся, что его пухлые щеки с ямочками превратились во впадины. Подержав дым во рту секунды три, Джо-Джо с шумом выдохнул. На глаза его навернулись слезы, лицо покраснело. Кашлял он так, что Дом Джонс в окне напротив недовольно поморщился и одной рукой опустил раму. При этом он бросил на обоих сердитый взгляд, в котором, впрочем, смешались также подавленность и уныние. Во всяком случае, так показалось Бетти.

В следующий миг он исчез, и Бетти, отняв у Джо-Джо сигарету, расплющила ее в консервной банке, служившей ей пепельницей.

– Дурачина! – воскликнула она. – Ну и зачем ты это сделал?

Джо-Джо улыбнулся сквозь слезы.

– Сам не знаю, – просипел он. – Я, кажется, обжег губы! Вот, смотри! – Он пальцами вывернул губу, и Бетти увидела на ней красный след от ожога.

– Так тебе и надо! – сказала она. – Надеюсь, теперь ты больше не будешь пробовать курить.

Джо-Джо улыбнулся, широко растянув обожженные губы, – и охнул.

– Слушай, я хотел тебя кое о чем попросить… Давай устроим у тебя вечеринку?

– Вечеринку?

– Ну да! Вечеринку! В твоей замечательной квартире! Давай прямо завтра, а?

– Но ведь завтра только среда, – удивилась Бетти.

– Ну и что? Ты же не работаешь завтра? И я тоже. И Майра. Устроим новоселье… – И он просительно посмотрел на нее.

Бетти нахмурилась.

– Ну пожа-а-а-а-луйста!

– Но, Джо-Джо, у меня действительно очень маленькая квартира, и…

Джо-Джо прервал ее взмахом руки.

– Ты смотрела «Завтрак у Тиффани»?

Бетти нахмурилась сильнее.

– Помнишь, Холли Голайтли жила в совсем крошечной квартирке – почти такой же, как тебя, но у нее были самые лучшие вечеринки во всем городе. Маленькая квартира даже лучше! Больше пота в воздухе! Больше, как бы это сказать… близости! Ну пожалуйста, Бет, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Давай устроим эту вечеринку как можно скорее.

Бетти прищурилась, делая вид, что обдумывает предложение Джо-Джо, но сопротивление ее было недолгим. Ведь ее сравнили с Холли Голайтли, и она не смогла устоять.

– О’кей, – сказала она наконец. – Только не приглашай слишком много людей, ладно?..

18

Казалось, маленькая квартирка Бетти вот-вот затрещит по швам – столько в нее набилось интересно одетых молодых людей, которые шушукались, смеялись и говорили все одновременно, словно в очереди на кастинг для рекламы «Беннетона». Среди них было немало юношей и девушек из самых дальних уголков Земли – все это были приятели Джо-Джо, с которыми он познакомился во время своих скитаний по лондонским языковым школам для иностранцев, ресторанам быстрого обслуживания и ночным клубам. Спиртное лилось рекой, и к одиннадцати вечера Бетти уже так набралась, что перед глазами у нее все расплывалось, а язык начал заплетаться – особенно когда она ввязалась в чрезмерно оживленный спор с Акико – американкой японского происхождения, которая выговаривала слова с очень странным трансазиатским акцентом и называла Бетти «Мэнди», потому что та была похожа на ее школьную подругу, носившую это имя.

– Знаешь, что я тебе скажу, Мэнди? Самое странное в этой вашей западной цивилизации – это ваша жизнь, если ты понимаешь, что я хочу сказать. Она все время меняется, поэтому каждый раз, когда тебе кажется, будто ты во всем разобрался, – хлоп! Все опять изменилось, и тебе приходится заново приспосабливаться, искать себя в этом мире. Ты понимаешь?..

Бетти через силу улыбнулась. Она знала только одно: еще немного, и ее стошнит. Рвотные позывы уже несколько раз подкатывали к горлу, но она сдерживала их поистине героическим усилием. Последний приступ оказался особенно сильным, во рту сделалось кисло, по коже побежали мурашки, а на верхней губе выступили бисеринки пота.

– Прошу прощения, – перебила она Акико, – мне нужно в туалет.

Японка удивленно посмотрела на нее.

– Как-как ты сказала? – спросила она, и Бетти сообразила, что на самом деле ее слова прозвучали так, словно она говорила с набитым ртом. «Пршу пщеня, мне нжно в т’лет» или что-то в этом роде, но повторять она не стала. Зажимая рот ладонью, она бросилась в уборную, то протискиваясь между тесно сомкнутыми телами, то бесцеремонно расталкивая гостей, которые смотрели ей вслед кто с любопытством, кто с беспокойством, а кто и с откровенной насмешкой.

– С дороги! – крикнул кто-то. – Дайте ей пройти, если не хотите, чтобы нас всех забрызгало!

Она не обратила на крик никакого внимания. Вот и дверь… Бетти толкнула ее, но та поддалась не сразу – казалось, будто кто-то держал ее изнутри и отпустил только в последний момент. Шатаясь, Бетти ввалилась внутрь и с размаху опустилась на край ванны, отбив зад. Сейчас, впрочем, она почти не чувствовала боли, но не сомневалась, что завтра у нее на бедрах будет здоровенный синяк. От резкого движения серебристый берет, в котором Бетти встречала гостей, сполз ей на глаза, но она все равно разглядела Джона Любезноу, который смотрел на нее со свойственным ему выражением вежливого недоумения.

– Божемой, да это, кжется, Джон Любезноу! – пробормотала Бетти, расплывшись в идиотской улыбке. – Смый настоящий Джон Любзноу… Па-шему ты т-такой нелюбезный, Джон? И ч-что ты делаешь в моем сортире? – С этими словами она стащила с головы берет, но тут же уронила его на пол. Обеими руками Бетти вцепилась в край ванны, пытаясь сохранить равновесие, но рот ее в одно мгновение наполнился жгучей горечью, и она рухнула на колени перед унитазом, едва сознавая, что в нем стоит лужа мочи, в которой плавают окурки и смятые комки розовой туалетной бумаги. В другое время один вид этой отвратительной массы привел бы ее в неподдельный ужас, но сейчас Бетти было слишком плохо.

– …Засорился, – услышала она доносящийся словно издалека голос Джона Любезноу. – Я пытался спускать воду, но ничего не вышло. Забит намертво.

Бетти не знала, сколько времени она простояла на коленях в звенящей, тусклой тишине, ожидая, пока нахлынет очередная волна тошноты. Наконец она пришла, и ее вывернуло наизнанку. Выпитое и съеденное вырвалось наружу громко и яростно, с брызгами и пеной. Попало и в унитаз, и на сиденье, и на пол, и на стену, и на полотенца, и на запасные рулоны туалетной бумаги, и даже на бортик ванны.

– Господи Иисусе! – воскликнул Джон Любезноу.

Бетти застонала, вытерла с нижней губы тягучую слюну и кое-как пригладила ладонями волосы.

– Ну как, лучше? – спросил Джон.

Она снова застонала и кивнула. Не сказать, чтобы она чувствовала себя совсем хорошо, но ей определенно полегчало. С трудом поднявшись на ноги, Бетти посмотрела на себя в зеркало. Выглядела она так, что не передать никакими словами. «Неописуемо» – это было единственное, что пришло ей в голову.

– Возьми, это поможет. – Джон Любезноу протянул ей пластинку мятной жевательной резинки.

– Спасибо. – Бетти сунула резинку в рот и снова повернулась к зеркалу. Если бы она была мужчиной, она бы плеснула себе на лицо холодной воды прямо из крана, но Бетти была женщиной и прекрасно понимала: если она так поступит, то ее блестящее от пота лицо с опухшими красными глазами, обрамленное зеленой мочалкой волос, украсится разводами туши и потекшей подводки. В конце концов, энергично жуя резинку, чтобы избавиться от едкого вкуса только что извергнутой водки и сидра, она ограничилась тем, что похлопала себя мокрыми руками по щекам и снова провела по волосам пальцами.

– Подожди здесь, я принесу воды, – предложил Джон. Когда он вышел, Бетти заперла за ним дверь и некоторое время стояла перед зеркалом, прислушиваясь к шуму вечеринки, которая необъяснимым образом продолжала идти своим чередом. Потом в дверь негромко постучали, и она отодвинула щеколду. В щелочку приоткрытой двери заглянул Джон, и она впервые с момента своего драматического появления в туалете разглядела его как следует. Торговец пластинками оказался намного красивее и привлекательнее, чем ей всегда казалось.

Впустив Джона в ванную, Бетти приняла у него из рук пластмассовый стаканчик с холодной водой.

– Ты давно здесь? – спросила она.

Он пожал плечами.

– Около часа, примерно.

– Около часа? А почему я тебя не видела?

Джон снова пожал плечами.

– Понятия не имею. Я не прятался.

– Но… как ты здесь оказался?

Он рассмеялся.

– Меня пригласили. Твой рыжий приятель со стрижкой «афро» пригласил.

– А-а-а… – Бетти подобрала с пола свой берет и села на борт ванны. – Но даже если тебя пригласили… ты же все равно никого не знаешь, кроме меня. Почему ты все-таки пришел?

– Даже не знаю, – ответил Джон, присаживаясь на ванну рядом с ней. – Откровенно говоря, мне было любопытно.

– Любопытно?

– Да. Мне очень хотелось знать, что происходит за этой дверью… – Он показал куда-то себе под ноги. – Понимаешь, я торгую на площади шесть дней в неделю, я вижу, как в подъезд входят люди, и мне, естественно, стало интересно, что творится внутри. Кроме того… – Он немного помолчал. – Кроме того, ты меня тоже заинтересовала… немного.

Бетти рассмеялась.

– Немного, да?.. А почему я тебя вдруг заинтересовала?

– Даже не знаю… Незнакомая блондинка с большими глазами и в роскошной шубе, которая вдруг превратилась в темноволосую девчушку в униформе ресторана «Вендиз»… Ты постоянно меняешься, к тому же ты недавно в городе… такая простодушная, неискушенная. Все это очень интересно. И ты тоже интересная. – Джон снова замолчал, словно обдумывая, насколько разумными были его последние слова, и наконец добавил: —…Ну, вроде того.

Бетти подтолкнула его локтем.

– Интересная или вроде того?.. Ну и ну!

– Ты спросила – я ответил.

Бетти улыбнулась. После того, как ее вырвало, ей наконец-то стало лучше. Да что там – она еще никогда в жизни не чувствовала себя так хорошо!

– Ты меня тоже заинтересовал, если честно, – сказала она.

Джон удивленно приподнял бровь, и она подумала, что когда он это делает, то выглядит особенно симпатично.

– Да, мне было очень любопытно, почему ты всегда такой сдержанный, суровый.

– Суровый?

– Ну да. Я обратила на это внимание еще в тот первый день, когда я была в шубе, да и потом тоже. Мне даже казалось, что ты меня… не одобряешь.

Джон рассмеялся.

– Как я могу тебя не одобрять, если я тебя даже не знаю толком?

– Понятия не имею. – Бетти пожала плечами. – Обычно люди относятся ко мне более приветливо, а ты… Ты держался так, словно я тебе ни капельки не нравлюсь.

Он посмотрел на нее и сухо улыбнулся.

– Такое свойство характера, я полагаю. Я никогда не старался проявлять чрезмерное дружелюбие. От всей этой фальшивой приветливости меня просто коробит.

– А почему она обязательно должна быть фальшивой? И вообще, разве это так трудно – относиться к людям как к друзьям?

– Откуда ты родом? – неожиданно спросил Джон.

– С Гернси. А что?

Он снова улыбнулся.

– Нет, ничего.

– А все-таки?

– Действительно ничего. Просто я так и думал. Ну, что ты приехала в Лондон из какого-то далекого, уединенного местечка, где совсем мало людей, где все друг друга знают и поэтому привыкли держаться дружелюбно и приветливо.

Бетти ощетинилась.

– Даже на таких маленьких островах, как Гернси, далеко не все дружелюбны и приветливы, – заявила она. – Я знаю, что большинство горожан представляют сельских жителей именно так, но это просто дурацкий стереотип, который, к тому же, очень далек от действительности. Некоторые из наших островитян держатся довольно высокомерно и холодно, уж можешь мне поверить. Кроме того, на самом деле я вовсе не с Гернси, я из Суррея, просто потом мы переехали на этот остров… не по моей вине.

Джон поднял ладонь вверх, пытаясь остановить ее словоизвержение.

– Я вовсе не хотел тебя оскорбить или задеть твои чувства, – сказал он примирительным тоном. – Просто люди, которые недавно приехали в Лондон, обычно более тонкокожие. По ним все видно.

– И по мне видно? – все еще немного агрессивно осведомилась она, и Джон окинул ее внимательным взглядом.

– Нет, – промолвил он наконец. – В тебе есть что-то еще. Особенное. Что-то такое, чего нет в большинстве девчонок из провинции.

Бетти с торжеством улыбнулась, польщенная его похвалой. Последние несколько месяцев жизни на острове, в течение которых ей пришлось ухаживать за умирающей женщиной, оставили на ней несмываемую отметину, и сейчас она была этому рада. Наверное, именно это отличало ее от других «провинциалок», как выразился Джон, но дело было не только в этом. Лежащая на ней печать свидетельствовала: все, что с ней случилось, – жизнь в доме на краю утеса, прошедшая в труде и заботах юность, любовь Арлетты, – все это действительно было. И Бетти была бы очень огорчена, если бы все это просто исчезло, кануло без следа.

Кто-то забарабанил в дверь, и Бетти подскочила от неожиданности. Она совершенно забыла, где они находятся. Залпом допив воду, она сказала:

– Пожалуй, мне надо немного здесь прибраться. Ты подождешь, пока я не закончу? Никуда не уйдешь?

– Давай я помогу, – предложил Джон Любезноу, вставая с бортика ванны.

– Нет, что ты! Я справлюсь. Лучше скажи тем, кто там стучит, чтобы приходили попозже. Туалет закрыт на уборку.

– Тебе точно не надо помочь?

– Господи, конечно, нет! Я не хочу, чтобы ты убирал мою блевотину. Это было бы… – Она улыбнулась. – …Негостеприимно. В общем, выметайся. – Бетти шутливо подтолкнула его к двери. На мгновение ее пальцы коснулись его руки, и она почувствовала, как между ними пробежало что-то вроде электрического тока, однако ощущение отнюдь не было неприятным. Напротив. От него исходило что-то теплое, живое, настоящее. Человеческое.

– Давай я хотя бы попытаюсь прочистить унитаз, – сказал Джон, чуть ли не впервые за все время их знакомства глядя на нее с неподдельной, искренней добротой, и только в глубине его глаз поблескивали искорки всегдашней иронии.

– Я сама, – быстро ответила Бетти. – Я много лет жила в старом особняке, который буквально разваливался на куски, и я вполне в состоянии починить неработающий туалет. Честное слово.

– В особняке? – переспросил Джон. – С каждой минутой все любопытственнее. Расскажешь?..

– Жди меня на площадке пожарной лестницы, – велела Бетти. – Вот закончу здесь и все тебе расскажу.

Когда Джон наконец ушел, она закрыла за ним дверь, потом полезла в шкафчик под ванной. Оттуда она достала баллончик-распылитель с дезинфицирующим средством, тряпку, ведро и принялась за неаппетитную работу.

Первым, с кем она столкнулась, когда, закончив уборку, выходила из ванной, оказалась ее сердитая соседка снизу. К этому времени Бетти уже знала, что ее зовут Кэнди Ли. Она была одета в цветастую блузку, джинсовую мини-юбку и джинсовый жилет, а на ногах у нее были пробковые сабо с джинсовым верхом. Волосы Кэнди украсила яркими цветами из шелка, но еще ярче них пламенел размазанный след яркой губной помады на ее правой щеке. В одной руке Кэнди держала бутылку водки, в другой – бутылку пива.

– Чем ты там заниматься? – требовательно спросила она, кивнув на дверь ванной.

Бетти с любопытством посмотрела на нее.

– Чинила унитаз, – с гордостью ответила она.

Маленькая азиатка бросила на нее сердитый взгляд.

– Почему так долго?

– Сколько надо, столько и чинила, – отрезала Бетти.

– Иди-ка сюда… – Схватив ее за руку, Кэнди втолкнула ее обратно в ванную, вошла следом и заперла дверь на задвижку. Судя по всему, она уже давно мечтала сюда попасть: усевшись на унитаз, Кэнди даже застонала от наслаждения, когда струйка мочи со звоном ударила в начисто отмытый фаянс. Бетти с ужасом смотрела на нее.

– Я, пожалуй, пойду?.. – проговорила она робко.

– Нет, нет, ты остаться! Ты мне нравиться. Я хотеть поговорить с тобой.

– Меня ждут. Там… – Бетти махнула рукой в сторону пожарной лестницы. – Поговорим в другой раз, ладно?

– Нет ладно. – Не вставая с унитаза, Кэнди наклонилась вперед и вцепилась Бетти в запястье. – Я хотеть говорить сейчас. Кстати, чем так сильно вонять? Наверное, здесь кто-то тошнить! Как это отвратительно! – Она помахала рукой у себя перед носом, потом выхватила из крошечной сумочки, висевшей у нее поперек груди, флакончик дезодоранта для тела и, несколько раз нажав на распылитель, щедро побрызгала им вокруг себя.

– Иди сюда, я тебя тоже побрызгать, – сказала она. – Ты вонять рвота.

И прежде чем Бетти успела увернуться, Кэнди обдала ее из своего баллончика какой-то быстро испаряющейся жидкостью, которая отдавала не то несвежим бельем, не то дешевым освежителем для туалетов.

– Ты быть очень красивая девчонка, – добавила она, и Бетти уставилась на нее в немом изумлении.

– Самая красивая из всех, которых я видеть.

– Я, гм-м…

– Почти самая красивая из всех, которых я видеть за вся жизнь. Мег Райан – самая красивая, но ты почти такая же. Я любить девушки.

– Да?..

– Да. Такие, как ты, прелестные девушки с большие глаза и худое тело. Ты быть девушка, о которой я мечтать. – Кэнди хищно облизнулась. – Ты раньше быть с другая женщина?

Бетти затрясла головой.

– Нет, никогда! – воскликнула она, почувствовав, что сейчас ее ответ должен быть как никогда определенным и недвусмысленным. – Никогда! – повторила она на всякий случай.

– Ты должна попробовать. Если хочешь, можешь быть со мной. Я – лучшая. Лучшая девчонка в Сохо. Лучшая в весь Лондон. – Кэнди встала с унитаза, подтерлась и как ни в чем не бывало натянула свои канареечно-желтые трусики. Одернув джинсовую юбку, Кэнди со значением взглянула на Бетти.

– Ты видеть это? – Она на мгновение высунула узкий, как змеиное жало, проколотый язык, на котором блестела серебряная бусина. – Это я приберегать для красивый девушка. Для таких красивый, как ты.

Бетти улыбнулась.

– А тебе разве не больно? – спросила она.

Лицо Кэнди отразило глубочайшее разочарование.

– Нет! – отрезала она. – Мне не больно. Это нужно для моих девочек. Для удовольствия. Им быть очень приятно. С этой штукой я могу сделать так, что любая из них кончать через десять минут. Иногда через пятнадцать, но кончать обязательно.

При этих словах Бетти постаралась не поморщиться.

– Видишь ли… – начала она. – Дело в том, что я еще не совсем… И вообще, мне больше нравятся мужчины.

– Ха! – хрипло каркнула Кэнди. – Мы все любить мужчин. Все девушки любить мужчин. Они быть хорошие, но девушки все равно лучше. – Теперь она стояла так близко к Бетти, что та чувствовала насыщенное водочными пара́ми дыхание, окружавшее Кэнди подобно облаку, ощущала жар ее тела, видела крошечный шрам над правой бровью, различала перхоть, усы́павшую плечи джинсового жилета. Отступив на полшага назад, Бетти попыталась улыбнуться.

– Нет, это не для меня… – пробормотала она. – Честно! Мне даже никогда не хотелось…

– Мне быть двадцать восемь, когда я впервые спать с другая женщина. До этого я очень долго думать как ты. Я думать – это не для меня, но я ошибаться! – Кэнди ослепительно улыбнулась, продемонстрировав мелкие белые зубы и блестящую бусину на языке, и Бетти уставилась на нее как загипнотизированная. Она положительно не могла оторвать взгляда от этой сверкающей металлической штучки.

– Идти со мной вниз. В моя квартира. Идти сейчас, ну? – Кэнди призывно облизнулась, проведя по губам кончиком проколотого языка.

– Нет. Спасибо за предложение, но я не могу. Честное слово. И вообще, меня ждет приятель, так что мне пора идти. Действительно пора.

Кэнди вздохнула и опустила руку, которой она уже несколько минут поглаживала зеленоватые волосы Бетти.

– Тебе повезти, – сказала она. – Только ты не забывать: я быть здесь, совсем близко. Внизу. – Она показала себе под ноги. – Как только ты меня захотеть, ты просто спуститься. Только сначала ты постучать… – С этими словами она вдруг подалась вперед, так что их тела соприкоснулись по всей длине, от шеи до бедер, и постучала костяшками пальцев по двери ванной: «Тук. Тук-тук. Тук». – Вот так, ты понять? Тогда я знать, что это ты. Как тебя звать?

– Бетти, – выдохнула Бетти почти беззвучно.

Миндалевидные глаза Кэнди широко распахнулись. Нарочито медленным движением она провела кончиками пальцев по щеке Бетти, потом распахнула дверь, собираясь уходить: бутылку с пивом она по-прежнему держала в руке, а бутылку водки зажала под мышкой. На мгновение задержавшись на пороге, Кэнди бросила на Бетти острый взгляд.

– Ты перестать курить рядом с моим окном, Бетти. Это нехорошо.

Она неодобрительно прищелкнула языком и исчезла, с грохотом закрыв за собой дверь, и Бетти буквально рухнула на край ванны. Прикоснувшись к щеке, по которой ее только что гладила Кэнди, она невольно содрогнулась и покачала головой. Вот так номер, подумала она и, выбравшись из ванной комнаты, отправилась к холодильнику, чтобы налить себе еще один бокал водки.

Веселье явно шло на убыль. Диджей спал на софе, музыка играла тише, Кэнди нигде не было видно, американка японского происхождения по имени Акико что-то старательно записывала в небольшой блокнот, а в уголке Джо-Джо яростно целовался с коротко стриженным блондином в джинсах и винтажной рубашке поло.

Все это, впрочем, дошло до одурманенного алкоголем сознания Бетти не сразу, а так, словно она снимала происходящее на камеру с двухсекундной выдержкой. И лишь когда вся картина надежно зафиксировалась в ее мозгу, Бетти отыскала в карманах куртки кисет и, держа бокал с водкой в руках, отправилась на пожарную лестницу, испытывая странное возбуждение или, может быть, предвкушение того, что, как ей казалось, должно было произойти. Однако стоило ей открыть дверь пожарного выхода, как она тотчас поняла, куда подевалось большинство гостей. На узенькой площадке собралось человек десять: в воздухе плыли запахи табака и марихуаны, кто-то играл на гитаре, остальные негромко разговаривали. Час был уже поздний, и лестницу освещал только свет лампочки на площадке этажом ниже.

Держа бокал перед собой, Бетти со всеми предосторожностями начала протискиваться к дальнему концу площадки, ища глазами атлетическую фигуру Джона. Ей не терпелось рассказать ему о Кэнди Ли, не терпелось продолжить их прерванный разговор, узнать о нем как можно больше и как можно больше рассказать о себе. Увы, довольно скоро ей стало ясно, что Джона здесь нет. Быть может, подумалось ей, он вышел на площадку, увидел толпу отупевших от алкоголя юнцов и решил, что он уже слишком стар, чтобы оставаться в такой компании.

Тяжело вздохнув, Бетти опустилась на корточки.

Она очень устала и хотела спать, но об этом не могло быть и речи, поскольку в ее квартире продолжалась вечеринка.

Не исключено, что вечеринка продолжалась и в ее постели.

Бетти скрутила сигарету и выкурила ее очень медленно, окруженная чужаками и сама чужая для всех. В какой-то момент она даже пожалела, что уехала с Гернси, но поспешила отогнать от себя эту мысль.

19

1920

– Остров Мэн?

– Нет.

– Остров Уайт?

– Нет.

– Джерси?

– Уже теплее, – со смехом сказала Арлетта.

– Тогда… Гернси? Да, точно! Гернси!!!

– Вы угадали, мистер Уорсли, но позвольте вам заметить, что правильный ответ вы сумели найти только путем последовательного исключения всех остальных островов. Вы не упомянули разве что Данди и Сцилли.

– Вообще-то меня сбил с толку твой выговор, я еще никогда такого не слышал. Ну а ключ к отгадке, наверное, нужно было искать в твоем имени. Точнее – в фамилии. Де ла Мер. Арлетта де ла Мер…

Она кивнула.

– Да, я думаю, мое имя могло бы многое порассказать о том, откуда я родом.

– Гм-м… – Гидеон застенчиво улыбнулся в кулак. – Пожалуй, мне следовало бы освежить в памяти географию Британских островов – особенно тех, которые находятся сравнительно далеко… Увы, я слишком понадеялся на свою интуицию и пренебрег фактами. Гернси. Конечно, Гернси – остров с пряным французским ароматом. И твое французское имя… И, конечно, твои изящные французские черты лица. Ты когда-нибудь бывала во Франции?

– Нет. До того как в сентябре я приехала в Портсмут, я ни разу не покидала остров.

Гидеон посмотрел на нее с некоторым удивлением.

– Так-так… – проговорил он озадаченно. – Ты никогда не покидала о́строва, а сейчас тебе двадцать один год… На мой взгляд, это довольно долго… Я имею в виду – если жить на небольшой скале посреди Ла-Манша, то и год покажется долгим сроком.

– Да, – согласилась она. – Это долго.

– Но зато теперь ты здесь. Ты свободна, независима, тебя ничто не стесняет и не ограничивает, и ты можешь жить так, как тебе хочется. – Он ухмыльнулся и принялся чинить карандаш, роняя на пол тонкие кудрявые стружки.

– И к тому же мой портрет пишет известный художник. О котором я, правда, никогда не слышала.

Гидеон ухмыльнулся.

– А ты вовсе не такая робкая, как мне показалось вначале. Во всяком случае, по твоей внешности трудно предположить, что ты умеешь давать сдачи.

Когда это мы успели перейти на «ты», мысленно удивилась Арлетта.

– Внешность, конечно, может быть обманчива, – возразила она. – Но твоя интуиция снова тебя подвела. Обычно я довольно застенчива, но иногда мне все-таки приходится показывать зубы, хотя это совершенно не в моем характере!

Он ничего не ответил, и Арлетта стала смотреть в окно эркера. Она пробыла в студии Гидеона уже почти час и с каждой минутой чувствовала себя все свободнее и храбрее. С той самой минуты, когда Арлетта только вступила в студию и увидела на ее стенах множество изысканных, выполненных углем, карандашом или акварелью портретов как минимум дюжины разных – и очень красивых – женщин (все они были полностью одеты, а их лица казались безмятежно спокойными и умиротворенными), она окончательно убедилась в том, что Гидеон Уорсли был, – как он и сказал с самого начала, – профессиональным художником, которого заинтересовало ее лицо.

– Скажите, мистер Уорсли… – В задумчивости Арлетта автоматически вернулась к привычным правилам вежливости.

– Пожалуйста, называй меня просто Гидеон, – перебил он и лукаво улыбнулся. – К тому же мы, кажется, уже перешли на «ты», не так ли?

Арлетта несколько принужденно рассмеялась.

– Хорошо, Гидеон… Так вот, я хотела спросить… вы… то есть ты сам из Лондона?

– О, вовсе нет. До того, как мне исполнился двадцать один год, я жил в имении моих родителей в Чиппинг Нортоне.

– В Чиппинг Нортоне? А где это?

– В Оксфордшире. Потом я окончил университет и переехал в Лондон. Сначала я, как и ты, жил у друзей матери, пока примерно год назад, одним дождливым ноябрьским утром, я не забрел в эти края и не увидел этот коттедж, который сдавался внаем. Я поговорил с владельцем и… сам не понимаю как, но я водворился в этом голубом доме возле реки, который едва мог себе позволить. Я был совершенно один, мне никто не мог помочь, поэтому я сам отвечал за себя, и… мои поражения и успехи были только моими. К сожалению, пока поражений было больше, но я старался и продолжаю стараться.

– Вам… тебе нужна жена.

– Безусловно. Я и сам не раз об этом думал, но, к сожалению… Ты, случайно, не знаешь никого, кто согласился бы занять это завидное место?

Арлетта рассмеялась.

– А что бы она с этого имела? Я имею в виду твою потенциальную жену?..

– Романтический дом на берегу реки. Мужа-художника, способного на настоящую любовь. Уик-энды в усадьбе, расположенной посреди живописных, нетронутых лугов в обществе моих отца и матери. Друзей и знакомых из самых разных социальных слоев. Беспорядочную светскую жизнь…

– Беспорядочную?

Гидеон улыбнулся и поднес карандаш к свету, сделав вид, будто изучает его кончик.

– Что-то вроде того, – осторожно сказал он.

– Беспорядочную в каком смысле? – уточнила Арлетта.

– В самом прямом, – откровенно признался он. – Когда я не работаю, я беру в руки карты и играю как одержимый.

– А это были твои друзья? – поинтересовалась Арлетта. – Ну, те люди, с которыми ты распевал рождественские гимны?

– В основном – да. У меня вообще много друзей, и все они, как один, люди необузданные, обуреваемые различными страстями. «Живи, пока живется» – таков наш девиз.

– У тебя много друзей, но нет жены? Так?

– Именно так, но… Мне всего лишь двадцать четыре. Думаю, настало время соединить одно с другим.

– И где же эти твои друзья проявляют свою необузданность?

– Как правило, здесь. Это легко понять по виду моей гостиной. Кроме того, существуют ночные клубы – в Мэйфере, в Сохо…

– В Сохо?

– Да. Это очень интересные, красивые места. Я бы предложил тебе как-нибудь к нам присоединиться, но боюсь – твое слабое джерсийское сердечко не выдержит…

– Я с Гернси, а не с Джерси.

– Да, конечно, прошу прощения. Так вот, я боюсь, что твое слабое гернсийское сердце не выдержит подобного зрелища.

При этих словах Арлетта невольно вспыхнула.

– Я тебя не рассердил? – поинтересовался Гидеон, игриво косясь на нее из-за стоящего на мольберте листа картона.

– Нет, мистер Уорсли, вы меня совершенно не рассердили. Не понимаю, с чего вы вообще это взяли!

– В таком случае, мисс де ла Мер, – проговорил Гидеон, ловко копируя ее тон, – не согласитесь ли вы как-нибудь вечером отправиться со мной, чтобы как следует развлечься и заодно исследовать темные уголки лондонского Сохо?

– Это будет зависеть от того, – чопорно ответила она, – чем именно вы там занимаетесь – в этих самых темных уголках…

– Обычно мы пьем, поем, размышляем, танцуем, любим… Мы живем. А утром, когда солнце встает над крышами и из своих крошечных жалких норок выползают бледнолицые заспанные клерки, мы возвращаемся домой и ложимся спать.

Арлетта слегка поджала губы. Ей хотелось отпустить несколько едких замечаний о его запущенном доме, о его богемном образе жизни и о его презрении к людям, которые каждое утро встают ни свет ни заря, чтобы его драгоценный город мог нормально функционировать, но она не смогла найти подходящих слов.

Он, казалось, угадал ее мысли.

– О, я вовсе не тебя имею в виду. Нет, нет и нет! Красивые девушки, которые продают красивые платья в «Либерти»… это совсем другое дело! Они выше, чем… чем все остальные. – Он улыбнулся и снова скрылся за мольбертом.

После этого в студии повисла тишина, которая продолжалась довольно долго. Как-то вдруг они обнаружили, что их взгляды совпадают далеко не во всем, и этого оказалось достаточно, чтобы ни тому, ни другому не хотелось поддерживать разговор. Сама Арлетта, впрочем, была совершенно уверена, что сейчас лучше помолчать.

20

1995

Эту ночь Бетти все-таки провела на своем диване, приткнувшись на свободном уголке рядом с Джо-Джо и его новым приятелем-блондином, который, как выяснилось несколько позже, приехал из Мюнхена. Звали его Рольф. Антресоли же, которые тоже годились для спанья, Бетти уступила трем студенткам из Польши, которые опоздали на последний поезд метро до Рейнерз-лейн.

Проснувшись, Бетти довольно долго не могла разогнуться – все ее тело затекло, а мышцы словно свело судорогой. В конце концов она все-таки сумела кое-как выпрямиться и, припадая поочередно то на одну, то на другую ногу, проковыляла к ванной комнате, но дверь оказалась заперта изнутри. Пару раз дернув за ручку, Бетти вздохнула. Она не хотела знать, что происходит за дверью. Она хотела только одного – кофе. И еще – стакан холодной воды. И сигарету. С последним было особенно сложно, поскольку свой табак Бетти прикончила еще вчера. Точнее, табак прикончили девушки из Польши, которые, пытаясь произвести впечатление на парня по имени Джошуа (который, как поняла Бетти, был их преподавателем английского), использовали его весь, до последней крошки, тщетно пытаясь скрутить «торпеду» чуть не в руку длиной.

Часы на микроволновке показывали семь часов и двенадцать минут. Этой ночью Бетти спала не больше трех часов.

Она провела рукой по волосам, натянула на голову свой серебристый берет, потом разыскала сумочку и проверила, там ли кошелек и ключи. Через минуту Бетти уже выходила из квартиры. Мимо двери Кэнди Ли она прокралась на цыпочках, вспомнив канареечные трусики с эластичными кружевами и серебристую бусину на проколотом языке. Воспоминание было не самым приятным, и она поспешила загнать его обратно в подсознание. Распахнув входную дверь, Бетти оказалась на улице.

Несмотря на начало июля, утро выдалось на редкость холодным. Воздух был насыщен влагой словно перед рассветом, хотя часы на фонарном столбе на другой стороне площади показывали половину восьмого. Перед уходом Бетти забыла посмотреться в зеркало, поэтому ей было невдомек, что у нее в ушах болтается только одна серьга с искусственным бриллиантом, что прядь зеленых волос выбилась из-под берета и лихо торчит вверх, словно молодой виноградный побег, и что подводка на одном глазу полностью стерлась, тогда как на другом краска сохранилась в неприкосновенности. Она также не знала, что на ее щеке остались красноватые рубцы от диванной подушки, на подбородке появилась россыпь мелких прыщиков, а боковой шов на платье слегка разошелся на талии, и в дыру виднеется около дюйма болезненно-белой кожи.

Да, если бы Бетти увидела все это в зеркале, она бы, скорее всего, предпочла остаться дома, а не расхаживать у всех на глазах по улицам утреннего Сохо. Но она ничего этого не видела, и поэтому ничто не мешало ей представлять себя ослепительной молодой красавицей, которая лишь слегка озабочена проблемой некстати закончившихся сигарет и немного утомлена после ночи в шикарном клубе. На Уордор-стрит Бетти зашла в итальянскую кофейню, купила табак и взяла большую чашку капучино. Сидя за столиком, она задумчиво курила и потягивала кофе, ощущая себя персонажем какого-то романа. Вчера вечером ей было немного одиноко, но сейчас, ранним утром, в Сохо, среди болтавших о чем-то итальянских официантов в хрустящих белых рубашках, среди шипения кофемашин и шкворчания поджаривающегося бекона, Бетти вновь почувствовала себя живой, даже несмотря на легкое похмелье. Вот если бы шестнадцатилетняя Бетти Дин прошла сейчас мимо окна и увидела ее внутри, ей наверняка захотелось бы оказаться на ее месте, с улыбкой подумала она.

Не успела Бетти насладиться пришедшей ей в голову мыслью, как дверь кафе распахнулась и внутрь вошел какой-то невысокий мужчина, одетый, несмотря на холод, в футболку с короткими рукавами. В одной руке он держал дымящуюся сигарету, другая была засунута глубоко в карман вытертых джинсов. Его длинные волосы спутались и висели неопрятными прядями, но Бетти все равно показалось, что голову мужчины окружает сверкающий золотой нимб.

Она замерла.

Это был он.

Дом Джонс собственной персоной.

Бетти непроизвольно поднесла ладонь к щеке, которая по какой-то непонятной причине вдруг запылала. Краешком глаза она наблюдала за тем, как Дом подошел к стойке и заказал полный завтрак с двойной порцией бекона и крепкий чай. Сделав заказ, он сел за столик в углу, достал из кармана мобильник и стал набирать какой-то номер, потом почесал в затылке, затушил сигарету в маленькой металлической пепельнице – такой же, как и на столике Бетти, – и развернул газету. Читая, он слегка притопывал под столом правой ногой и время от времени почесывал промежность прямо сквозь джинсы. Лицо его покрывала густая двухдневная щетина, под глазами набрякли мешки, взгляд казался отсутствующим.

По правилам хорошего тона, Бетти, конечно, не следовало к нему подходить. Ей следовало бы просто оставить его в покое, словно он был одним из животных в зоопарке, которые гуляют на свободе. Смотреть можно, гладить запрещается. Но этим сырым июльским утром у них было слишком много общего, поэтому Бетти просто не сумела сдержаться и спросить себя, чего, собственно, она собирается добиться. Вместо этого она повернулась к Дому всем корпусом и, выждав несколько мгновений, чтобы у него было время заметить ее взгляд, сказала как могла беззаботно:

– Привет.

На лице Дома Джонса промелькнула недовольная гримаса, но он все же ответил ей скупой улыбкой и коротким кивком. Так обычно здороваются с совершенно незнакомыми людьми, однако Бетти сумела убедить себя, что в его глазах промелькнул огонек узнавания.

– Мы знакомы? – спросил Дом Джонс.

– Нет, – честно ответила Бетти. – То есть… то есть мы не представлены по всем правилам, но… Я живу в доме напротив. Вы меня видели несколько раз, когда я курила на пожарной лестнице.

Дом Джонс посмотрел на нее абсолютно пустым взглядом. Его прищуренные глаза смотрели внимательно, но он, похоже, никак не мог сообразить, кто перед ним, пока его взгляд не остановился на пачке «Золотого виргинского», лежавшей перед ней на столе. Дом Джонс медленно кивнул.

– Ах да, – сказал он. – Теперь я вспомнил.

На этом разговор должен был бы закончиться. Что еще они могли сказать друг другу? И тем не менее Бетти не оставляло ощущение – почти уверенность, – что сидящему за соседним столиком человеку просто необходимо о чем-то поговорить и что он не против поговорить об этом с ней.

– Извините за шум прошлой ночью, – сказала она. – Надеюсь, мы не очень вас побеспокоили.

Дом Джонс отложил газету. Этот жест Бетти восприняла как знак, как готовность поддержать затеянную ею непринужденную беседу между двумя соседями.

– Ну вы и говнюки! – заявил Дом Джонс с кривой ухмылкой и, откинувшись на спинку пластмассового стула, окинул ее еще одним взглядом, по которому было совершенно невозможно что-либо понять. – Настоящие говнюки. Вчера я специально лег пораньше – хотел выспаться впервые за полгода, и тут – на тебе! Музыка, крики и бог знает что еще. У меня просто руки чесались выйти и надрать вам задницы.

Бетти ахнула и вскинула руку к губам.

– О господи! – воскликнула она. – Извините, пожалуйста!

Но по тому, как изогнулись его губы, она видела, что на самом деле Дом вовсе не сердится.

– Да в общем-то, ничего страшного не произошло, – проговорил он спокойно. – Я просто перешел в спальню, которая выходит на улицу, и принял темазепам. Эта штука вырубает тебя начисто. Правда, потом встаешь совершенно разбитым. Хуже, чем с перепоя.

Бетти улыбнулась. Это было просто удивительно – сидеть в кафе и вот так запросто болтать с самим Домом Джонсом.

Тем временем Дом взял со стола пачку сигарет и протянул Бетти. Первым ее побуждением было отказаться – фабричные сигареты она терпеть не могла. Все эти смолы, канцерогены и прочая дрянь… С другой стороны, ей было просто необходимо выкурить одну из его сигарет. Лет через пятьдесят она будет очень жалеть, что не сделала этого, когда у нее была такая возможность. И, пересев за его стол, она вытянула из пачки сигарету и наклонилась к протянутой Домом зажигалке.

– Ну и как, хорошо вчера повеселились? – осведомился он, в свою очередь закуривая и выпуская дым уголком рта.

Бетти кивнула.

– Собственно говоря, это была не моя вечеринка. Планировалось, что это будет что-то вроде новоселья, но мой приятель воспользовался им как предлогом, чтобы пригласить на праздник всех живущих в Лондоне иностранцев. Ну, не всех, но по крайней мере половину.

– …И в результате ты оказалась среди совершенно незнакомых людей, от которых не знала, куда деваться. – Он с пониманием кивнул.

– Да. Что-то вроде того.

– Я знаю такого рода вечеринки, – сказал Дом Джонс. – Сам несколько раз попадал в такое положение, причем в собственном доме. Тогда я просто запирался в своей комнате и мочился в бутылку из-под молока, пока гости не расходились.

Последовала непродолжительная пауза, во время которой официант принес Дому заказанный завтрак. Выглядел он очень аппетитно, в особенности румяные тосты – каждый с распластанным на нем яичным белком и сверкавшим, точно стекло, куполообразным желтком. Бетти тоже была не прочь съесть яйцо или два, но она не могла себе этого позволить. Судя по светящемуся табло над стойкой, порция тостов с яйцом стоила два с половиной фунта, а у нее в кошельке осталось только три с половиной, на которые ей предстояло как-то жить до следующей зарплаты. И все же она была не в силах отвести взгляда от тарелки Дома – Бетти буквально пожирала яичницу глазами, пока он, сложив и убрав газету, накладывал в чай сахар из стеклянной сахарницы.

Она уже собиралась вернуться за свой столик, поскольку ей казалось, что теперь-то их разговор закончен и больше не возобновится, когда Дом, взяв в руки вилку и нож, неожиданно спросил:

– Ну и давно ты здесь живешь?

Бетти сделала глоток капучино из своей чашки.

– Три недели и пять дней, – ответила она с гордостью.

– Немногим дольше, чем я, – покачал головой Дом, и Бетти, притворившись, будто ей ничего не известно о его семейной ситуации, бросила на него вопросительный взгляд.

– Да, я купил этот дом три года назад, но прожил в нем всего месяц или два, прежде чем переехал к… в другое место. Теперь я вернулся.

– Гм-м… понятно, – осторожно заметила Бетти.

– А где ты жила до того, как перебралась в Сохо?

– На Гернси.

– Это, кажется, остров?

– Остров, – подтвердила она. – Только очень маленький.

– Да-да, теперь я вспомнил. Это ведь офшорная зона, верно? Кажется, там у меня открыто несколько счетов… – Дом отрезал кусок тоста и задумался. – А может, не на Гернси, а на Джерси, не помню точно. Либо там, либо там… впрочем, неважно. – Слегка пожав плечами, он отправил тост в рот, и Бетти посетила совершенно сюрреалистическая по содержанию мысль: «Вот я сижу и смотрю, как знаменитый Дом Джонс ест тост с яйцом». Она, однако, поспешила задвинуть эту картину в самый дальний уголок памяти и попыталась сделать вид, будто не находит ничего удивительного в том, что рок-звезды завтракают простецкими тостами.

– Ты ведь работаешь в «Вендиз», да?

Она удивленно посмотрела на него.

– Откуда ты знаешь?

– Я же видел тебя в форменной одежде, помнишь?.. Только тогда ты была блондинкой. – И Дом взглянул на Бетти с такой грустью, словно цвет ее волос был для него источником глубочайшего огорчения.

– Ну, с волосами я сама виновата, – заявила Бетти с откровенностью, поразившей ее самое. – Напортачила с красителем. Теперь придется идти в салон, чтобы там меня покрасили как следует, но я пока не могу себе это позволить. В общем, пока не накоплю денег, придется ходить в берете…

Дом Джонс с аппетитом резал толстую сосиску. Ножом и вилкой он орудовал как дровосек.

– А как тебе работа в «Вендиз»? – спросил он с набитым ртом. – Нормально?..

Она пожала плечами.

– Не так плохо, как может показаться на первый взгляд. Там работают хорошие ребята, и начальник тоже ничего. Кроме того, работники бесплатно обедают и ужинают.

– Мне «Вендиз» нравится, – заявил Дом. – Я всегда ходил туда после концертов, до того как… в общем, пока мог.

Бетти скорее почувствовала, чем поняла, что он намекает на свою славу суперзвезды, о которой ему неловко говорить прямо.

– А вы все еще подаете сэндвичи с цыпленком? – спросил Дом с какой-то детской надеждой. – Те, которые с острым соусом?

– Да. Они у нас вроде как бестселлер.

– Это отличная новость. Когда-то я их очень любил и, наверное, до сих пор люблю. – Он неожиданно вздохнул. – «Вендиз», Шафтсбери-авеню, молодость… эх!..

– Но вы… ты еще совсем не старый, – сказала Бетти и покраснела от собственной дерзости. Говорить «ты» малознакомому человеку, да еще знаменитости, это было совсем на нее не похоже, хотя она уже заметила, что в Лондоне правила формальной вежливости существуют чисто номинально. Кроме того, Дом Джонс был рокером, а эта публика всегда пренебрегала этикетом, причем делала это сознательно. А чем она хуже? В конце концов, Дом первым начал называть ее на «ты».

– Да, я не стар, но я уже не юноша. Как только тебе стукнет двадцать пять, юность делает тебе ручкой… – Он прищелкнул пальцами. – После этого ты можешь оставаться молодым столько, сколько захочется, но… Лично я планирую оставаться молодым лет до сорока, может, даже до сорока пяти. – Он подмигнул и усмехнулся себе под нос. – А тебе сколько?

– Двадцать два. В будущем месяце будет двадцать три.

– Счастливый возраст, – сказал Дом. – Юность в самом расцвете. Клянусь чем угодно, я бы многое отдал, чтобы снова вернуться в свои двадцать два.

– Нет, – возразила Бетти и, поймав его недоуменный взгляд, добавила: – Я говорю совершенно серьезно. Тебе бы это не понравилось. Моя квартира так мала, что напоминает платяной шкаф. Точнее – платяной шкаф внутри другого платяного шкафа, побольше. Моя соседка снизу – сумасшедшая китайская лесба. И мне постоянно не хватает денег. А поскольку ни один человек во всем Лондоне не хочет взять меня на работу, которая была бы мне по душе, я вынуждена с утра до вечера подавать клиентам гамбургеры и «колу». Нет, быть двадцатидвухлетним просто отстойно. И это так же верно, как то, что Лондон – столица Великобритании!

Дом Джонс расхохотался и вытер губы бумажной салфеткой.

– Я тебя понял, – заявил он. – Я отлично помню, как в двадцать два жил в брошенной квартире и перебивался случайными заработками, но теперь я смотрю на это как… как сквозь неровное стекло, которое искажает реальную картину. Прошлое представляется мне довольно размытым, к тому же все это было так давно, что я уже не помню, как я чувствовал себя тогда. А какую работу ты искала, прежде чем оказалась в «Вендиз»?

Пока Бетти рассказывала о художественных галереях, бутиках и головокружительных карьерных перспективах пришивальщицы пуговиц в португальском ателье, Дом внимательно слушал и кивал.

– Моя главная проблема в том, что у меня нет никакого опыта, – сказала она. – А если без опыта, на хорошее место тебя никто не возьмет. Получается типичный заколдованный круг! – с горячностью закончила Бетти.

– А чем ты занималась на Гернси? – спросил внезапно Дом. – Ведь тебе уже почти двадцать три года… Должна же ты была заниматься хоть чем-нибудь!..

– Я ухаживала за своей бабушкой, – сказала Бетти. – У нее была болезнь Альцгеймера и инсульт, после которого она… повредилась в уме. Никто не хотел с ней возиться, так что я взяла это на себя.

По лицу Дома скользнуло какое-то странное выражение, расшифровать которое Бетти поначалу не смогла. Ей, однако, показалось, что это не было ни презрение, ни разочарование, и она тихонько вздохнула с облегчением. А несколько мгновений спустя до нее дошло, что впервые за весь разговор Дом взглянул на нее чуть ли не с уважением. Она так пыжилась, изображая из себя бывалую, искушенную светскую львицу, но на него это не произвело ни малейшего впечатления, однако стоило ей рассказать об Арлетте, как Дом понял: в ней есть что-то еще помимо беззаботной юности, которую он к тому же воспринимал в основном как напоминание о тех временах, когда сам пребывал в этом блаженном возрасте.

– Ничего себе… – пробормотал он. – Должно быть, тебе нелегко пришлось…

– Пустяки, – твердо сказала она, пожимая плечами. – Я любила бабушку, так что все было не так уж страшно. Хотя иногда, конечно…

– То есть ты делала буквально все? Выносила судно и так далее?..

– И так далее тоже. – Бетти кивком подтвердила свои слова.

– И ты делала все это одна? Никто тебе не помогал?

– В основном одна. Правда, у бабушки была сиделка, но она работала с восьми до пяти, минус выходные. Я была с ней круглые сутки семь дней в неделю.

Он кивнул.

– Просто удивительно, – сказал Дом, – как много человек готов сделать для того, кого любит. – Он бросил взгляд на свои наручные часы и аккуратно сложил нож и вилку на пустой тарелке. – Ну ладно, мне пора бежать. Жена вот-вот привезет детей…

– У тебя есть дети? – спросила Бетти, поражаясь своим неожиданно открывшимся актерским способностям. Ей, во всяком случае, казалось, что вопрос прозвучал совершенно естественно.

– Трое. Они еще совсем малыши… – Дом в комичном отчаянии приподнял брови. – А няни у меня нет. Похоже, мне предстоит довольно интересный день.

– Я… я могла бы помочь, – выпалила Бетти и сама испугалась, уж не сошла ли она с ума – предлагать подобные вещи. И кому?!. Самому́ Дому Джонсу!

Он взглянул на нее с некоторым недоумением.

– Что ты сказала?

Бетти как в омут головой бросилась, разве что глаза не закрыла.

– Я сегодня не работаю, – быстро сказала она. – То есть работаю, но в вечернюю смену, так что если ты не против, я могла бы прийти и помочь тебе с детьми. – И она улыбнулась немного испуганной улыбкой, которая, по идее, должна была убедить Дома, что он имеет дело с человеком в здравом уме. Как бы там ни было, ее слова заставили его задуматься. По его лицу Бетти отчетливо видела, как в голове Дома проносятся, сталкиваются друг с другом десятки самых разных доводов, мыслей, соображений. Вот он поднял руку и погладил подбородок, вот почесал в затылке, потер лоб, помассировал шею. Некоторое время он смотрел в потолок, потом уставился в пол. Наконец Дом поднял голову и посмотрел Бетти прямо в глаза.

– Черт меня дери, почему бы нет? – сказал он. – То есть если ты уверена… Не беспокойся, я тебе заплачу́. Ты только скажи, сколько ты хочешь.

Она пожала плечами и улыбнулась.

– Нисколько. То есть ты не должен мне платить, потому что… Во-первых, я люблю детей, во-вторых, сейчас в моей квартире полным-полно похмельных идиотов, с которыми мне совершенно не хочется встречаться, ну а в-третьих… в-третьих, на сегодняшнее утро у меня все равно не было никаких планов.

Последнее утверждение, строго говоря, было не совсем верным. На самом деле как раз сегодня Бетти собиралась сходить на Сент-Эннз-корт, чтобы своими глазами увидеть дом, в котором когда-то жила Клара Каперс, и попытаться разжиться хоть какой-нибудь новой информацией, однако в глубине души она была уверена, что это очередной тупик. В любом случае с визитом на Сент-Эннз-корт можно было не спешить. То, что происходило сейчас в крошечном итальянском кафе с запотевшими стеклами, было слишком удивительно и важно, чтобы она могла спокойно отправиться на поиски какой-то Клары Каперс. Да будь она трижды наследница, Бетти не променяла бы на До́ма и десяток Клар!

Бетти пожала плечами, и Дом Джонс улыбнулся.

– Даже не знаю. Что-то в тебе есть такое… – пробормотал он таким тоном, словно думал вслух, и добавил нормальным голосом: – Что ж, отлично. Ты готова пойти ко мне прямо сейчас?

Бетти машинально ощупала разошедшийся шов на платье и покачала головой.

– Пожалуй, сначала я все-таки ненадолго заскочу домой, – сказала она. – Переоденусь, приведу себя в порядок и все такое.

Дом смотрел на нее и улыбался так, словно не верил своему счастью, однако вид у него был какой-то ошеломленный. Можно было подумать – он изо всех сил старается не прислушиваться к голосу разума, который внушал ему ни под каким видом не пускать в дом неизвестно кого.

– Отлично, – повторил он. – Превосходно. В общем, ты знаешь, как ко мне попасть. Номер девять по Питер-стрит. Жду тебя, скажем, через полчаса, идет?

Она кивнула с таким видом, какой, по ее мнению, должен был иметь человек, на которого можно положиться во всех отношениях.

– Да, примерно через полчаса я буду у тебя, – подтвердила Бетти.

– Договорились. – Дом снова почесал в затылке, потом сунул руки в карманы джинсов и, повернувшись, пошел к выходу из кафе. В дверях он, однако, остановился. – Только никому не говори, ладно? Никому не говори, куда идешь.

– Честное скаутское. – Она отсалютовала ему, приложив два пальца к виску, и, дождавшись, когда он скроется из виду, с облегчением откинулась на спинку своего кресла.

21

Пять минут спустя Бетти была дома. Там она сразу отправилась в ванную, которая, по счастью, была свободна, и, впервые за все утро заглянув в зеркало, увидела, насколько кошмарно она выглядит. Это было не лицо, а тихий ужас. Неудивительно, что Дом не сразу ее узнал.

Бетти смотрела на себя до тех пор, пока ее черты в зеркале не стали расплываться и подергиваться, как выброшенная на сушу рыба. Только после этого она немного пришла в себя и, встав под душ, принялась яростно тереть лицо мылом и специальным скрабом. Смывая с лица густую мыльную пену, Бетти вдруг подумала, что, пожалуй, даже к лучшему, что она понятия не имела, как выглядит. Посмотри она на себя в зеркало перед уходом, и она ни за что бы не вышла из квартиры, не говоря уже о том, чтобы первой заговорить с Домом. А если бы она не заговорила с ним, то не собиралась бы сейчас к нему, чтобы сидеть с его детьми.

Выбравшись из душа, Бетти надела чистое белье, платье из лайкры в черную и белую полоску, сапожки до колен и джинсовую куртку. Волосы она тщательно спрятала под беретом, наложила на лицо немного косметики и даже слегка подушилась. Проигнорировав Джо-Джо, который ни с того ни с сего начал настойчиво расспрашивать, куда это она собралась и для кого так расфуфырилась, Бетти вышла из квартиры, чувствуя, как от волнения у нее подгибаются колени и сосет под ложечкой.

Увидев Бетти на пороге своего дома, Дом Джонс разглядывал ее так долго, словно не мог поверить, что перед ним – тот же самый человек, с которым он разговаривал в кафе полчаса назад. На руках Дом держал младенца, еще одна крошечная девочка цеплялась за его ногу.

– Круто! – проговорил он наконец, внимательно оглядев Бетти с головы до ног. – Ну, проходи.

Дом пошире распахнул дверь, пропуская ее в прихожую. Когда Бетти оказалась внутри, он столь же внимательно окинул взглядом ближайшие подступы к подъезду и только потом закрыл дверь.

– Проходи, – снова сказал он. – И извини за беспорядок. Этот дом никогда не предназначался для того, чтобы в нем жили дети. – Сухо улыбнувшись, Дом провел ее по короткому коридору, выкрашенному матовой черной краской, в крошечную гостиную, стены которой были наполовину облицованы деревом, наполовину выкрашены в цвет, который Бетти определила бы как «спелый баклажан». Следующая комната была побольше. Там стояли два очень больших старинных дивана в стиле ар-деко, обитых блестящей коричневой кожей, и широкоэкранный телевизор. С потолка свешивалась сложная конструкция из хрома и хрусталя, разболтанный паркет был застелен бежевыми ворсистыми коврами, а в дальнюю стену, облицованную красным деревом, были вделаны два аквариума. Стены были сплошь увешаны режущими глаз картинами современных художников (припомнив все, чему ее учили в художественном колледже, Бетти сумела идентифицировать одну из них как творение Дэмьена Херста[15]). Кофейный столик из толстого стекла был завален кубиками «Лего», пластмассовыми кувшинчиками и тарелками с недоеденными тостами, но Бетти все равно казалось, что на самом деле он предназначен для яростного секса с сексапильными незнакомками, для выкладывания «дорожек» высококачественного кокаина, для карточных игр далеко за полночь или просмотра редких книг о художниках, знаменитых режиссерах и скончавшихся от передозировки рок-звездах. В любом случае, этот стильный предмет мебели явно не годился для того, чтобы дети собирали на нем домики и машинки из легких пластмассовых кубиков.

– Итак, – промолвил Дом и наклонился, чтобы взять на руки второго ребенка, – давайте знакомиться. Это моя средняя, ее зовут Акация… – Он кивнул в направлении девочки, которую только что поднял с пола. – А это Астрид… – Последовал кивок в сторону младенца, чьи мягкие, вьющиеся волосики делали его больше похожим на куклу, чем на настоящего, живого ребенка. – И где-то здесь должен околачиваться мой старший, мой сынок Донни. – Он оглянулся через плечо. – Эй, Донни, ты где? Иди-ка сюда!

В дверях комнаты появился мальчик лет трех. В руке он держал большой пластмассовый пистолет. Лицо его было разрисовано камуфляжными полосами, а поперек груди висел патронташ.

– Это Донован, он же Донни. Познакомься, сынок, это… – Дом запнулся и беспомощно посмотрел на нее.

– Бетти. Меня зовут Бетти, – подсказала она, широко улыбаясь и переводя взгляд с одного озадаченного маленького личика на другое. – Бетти Дин.

– Красивое имя, – подхватил Дом. – Так вот, девочки и мальчики, это мисс Бетти. Она живет в соседнем доме и была настолько добра, что согласилась помочь мне присмотреть за вами, пока не вернется ваша мамочка. В общем, я прошу всех вас, – в особенности тебя, Донован, – вести себя очень, очень хорошо. Суперхорошо. Понятно?

Донни, наморщив мордашку, недовольно посмотрел на отца, а потом плюхнулся на диван за его спиной.

– Я хочу, чтобы мама пришла… – заявил он.

Дом слегка приподнял брови и повернулся к сыну.

– Я знаю, дружок, но мама сегодня занята. Мама работает.

– Тогда пусть придет Мойра.

Тяжело вздохнув, Дом опустился на диван рядом с Донни. Дочерей он кое-как пристроил на коленях.

– Ты же знаешь, что Мойре пришлось вернуться домой. Она живет очень далеко, в Новой Зеландии…

– Не хочу никакой Зиландии. – Малыш выпятил нижнюю губу и, отвернув голову, с несчастным видом уставился на ковер. – Хочу Мойру!..

Дом провел ладонью по густым, светлым волосам Донни, который был подстрижен в стиле 70-х – кажется, припомнила Бетти, эта прическа называлась под «шведского мальчика».

– Я тоже хотел бы, чтобы Мойра была сегодня здесь, – сказал Дом. – Но тут уж ничего не поделаешь.

– Сколько им? – спросила Бетти, и Дом пожал плечами.

– Астрид… черт, я не знаю. Сколько твоей сестре, Донни?

Донни пожал плечами, точь-в-точь как отец.

– Она родилась как раз перед тем, как я отправился на гастроли в Гонконг; это было в декабре, значит… значит, ей около полугода. Да, точно, она родилась шестого декабря. Акация на год старше, она появилась на свет двенадцатого декабря, значит, ей полтора. Ну а Донни уже совсем большой, ему исполнилось три в… – Дом прищурился, пытаясь припомнить месяц и число, когда родился его первенец. – …В сентябре! – радостно воскликнул он после небольшой паузы. – Точно, в сентябре.

– То есть они появлялись на свет практически один за другим, – заметила Бетти. – Ничего себе!

Дом посадил Акацию на диван между собой и Донни и сунул девочке в протянутые ручки пластмассовую чашку с соком.

– Признаться откровенно, все произошло не совсем так, как планировалось. Акация должна была… В общем, я хотел, чтобы она стала моим последним ребенком, но вышло иначе, и я не жалею. Наоборот, я очень рад, что у меня есть еще одна девочка. – Он с обожанием улыбнулся шестимесячной дочери, которую по-прежнему держал на руках. – В общем, если ребенок появился, тут уж ничего не поделаешь, и остается только одно: жить дальше. Ну как, войска, будем жить дальше?.. – обратился он к детям. Донни в ответ очень похоже изобразил военный салют, и Дом снова потрепал его по голове.

Бетти сунула руки в карманы джинсовой куртки и, окинув взглядом семью, состоящую из трех очаровательных детей и знаменитого молодого отца, пребывавших в очевидной гармонии, невольно задумалась о том, зачем она вообще здесь нужна. Похоже, Дом не особенно в ней нуждался. Она была чужаком, вторгшимся в их прекрасный мир, в котором все было устроено именно так, как должно быть устроено в по-настоящему счастливых семьях. Не успела она, однако, задать Дому вертевшийся у нее на языке вопрос, как Акация уронила чашку и разлила сок по ковру, Астрид заревела, а Донни вскинул пистолет к плечу и вприпрыжку выбежал из комнаты куда-то в коридор, откуда тотчас донесся грохот упавшего стула.

Дом поднял на нее большие карие глаза.

– Слава богу, что ты здесь.

– Ладно. – Бетти вынула руки из карманов. – С чего начнем?

Дом поднялся с дивана и протянул ей младенца.

– Попробуй ее успокоить, а я приготовлю нам чай.

Бетти бережно взяла девочку на руки. Она была теплой, тяжелой и влажной.

– Слушай, – нерешительно начала Бетти, – а она не… Я хочу сказать – ее не пора поменять?

Дом с недоумением уставился на нее, но через секунду его лицо просветлело.

– В смысле – поменять памперсы? Да, наверное. Все, что нужно, лежит в ванной комнате, вон там… – Он ненадолго вышел в коридор, чтобы включить свет на лестнице, ведущей на второй этаж, и взмахом руки указал Бетти направление. – Ванная наверху. Первая дверь налево, свет включается автоматически.

Бетти кивнула и посмотрела на Астрид. Девочка ответила ей взглядом, который лучше всяких слов говорил: «Я не знаю, кто ты такая, и мне наплевать. Главное, делай, что должна, да побыстрее».

– О’кей, – ответила Бетти вслух. – Сейчас.

Дом снова выглянул из комнаты в коридор.

– Ты справишься? Я хотел сказать – тебе приходилось менять памперсы?

Бетти кивнула.

– Конечно. Никаких проблем, Дом… – Она решила не напоминать ему, что в течение нескольких лет меняла памперсы беспомощной старухе.

– Если тебе что-то понадобится – сразу зови.

– Спасибо, я справлюсь, – ответила Бетти сдержанно и с достоинством, чтобы показать Дому: в чем в чем, а в таких делах она настоящий профессионал.

На лестнице, деревянные ступени которой были застелены лежавшей точно посередине узкой ковровой дорожкой, – черной, в кремовую полоску, – было темновато. Еще темнее оказалось наверху, куда не достигал свет из коридора, и Бетти покрепче прижала ребенка к груди. Добравшись до верхней площадки, она ненадолго остановилась, чтобы перевести дух. На площадку выходили две двери. Та, что была справа, вела в комнату, которая, по всей вероятности, служила Дому спальней. Сквозь неплотно прикрытую дверь Бетти разглядела неубранную кровать, застеленную черным шелковым бельем, светильники, свисавшие с потолка на длинных хромированных штангах, несколько брошенных газет на полу, ростовое зеркало в стиле ар-деко, абстрактную скульптуру, выглядевшую так, словно она была выполнена из деталей мотоцикла, а также еще один аквариум, который был встроен в подобие тумбочки под плоскоэкранным телевизором.

На некоторое время Бетти замерла на месте, глядя на то, как в зеленоватой воде за стеклом аквариума бесшумно стремятся к поверхности серебристые воздушные пузырьки. Это зрелище гипнотизировало, успокаивало, будило фантазию и навевало мечты…

Спальня Дома Джонса…

Тряхнув головой, чтобы отогнать фантазии, которые могли завести ее слишком далеко, Бетти решительно повернула налево.

Ванная комната была от пола до потолка выложена золотой мозаичной плиткой. Освещала ее бронзовая люстра в марокканском стиле. Отдельно стоящая бронзовая ванна размещалась посреди комнаты, над ней нависала довольно большая четырехугольная лейка душа, также сделанная из какого-то желтого металла. На стеклянных плавающих полках[16] были разложены стопки белых полотенец. На подоконнике стояли три обливных горшка, покрытых золотым растительным орнаментом, в которых цвели белые орхидеи.

Пеленальный столик из сероватой дешевой пластмассы Бетти обнаружила в углу. На нижней полке лежала вскрытая упаковка памперсов, три пачки гигиенических салфеток, коробка с пластмассовыми игрушками для купания и три маленьких купальных халата, покрытых пятнами от шоколада и соков.

Интересно, задумалась Бетти, почему один из самых знаменитых людей страны впустил в дом совершенно незнакомого человека? Только три недели назад его дверь осаждали с полдюжины папарацци. Только три недели назад сюда приезжала полиция, чтобы разогнать назойливых зевак. За те же три недели Дом Джонс видел ее только дважды, да и то из окна. Правда, один раз они чуть не столкнулись, когда она выходила из своего дома, но этот раз, наверное, не считается, поскольку тогда они почти не разговаривали… И вот теперь, когда они встретились в четвертый раз, Дом не только привел ее к себе, но и позволил ей унести свою младшую дочь в ванную комнату, где он не мог за ними присматривать. Откуда он знает, что она не журналистка? Не полусумасшедшая фанатка? Не маньячка, которая проникла в дом, чтобы отравить его детей или утопить их в ванне?

Почему он ей до такой степени доверяет?

Впрочем, Бетти знала – почему. Между ними существовала связь. И эта связь установилась даже не сегодня, когда они столкнулись в кафе, а еще раньше, когда он курил у окна, а она курила на пожарной лестнице. Он увидел ее, она увидела его, и оба поняли, что они ровня. Быть может, это произошло совершенно неожиданно для него, быть может даже – на уровне инстинкта, но Дом Джонс увидел перед собой девушку, с которой мог бы подружиться, которую он мог знать в юности, в которую мог бы влюбиться… и которой он мог доверить свои проблемы.

Положив Астрид на пеленальный столик, Бетти достала все необходимое и принялась за работу. Через пять минут она уже спустилась вниз и вошла в кухню, держа в одной руке чистенького, улыбающегося ребенка, а в другой – грязный подгузник.

– Куда его? – спросила она у Дома Джонса, который нареза́л морковь соломкой на гранитном рабочем столе возле раковины.

Поглядев на скомканный подгузник и на счастливую мордашку дочери, которая самозабвенно пускала слюни на джинсовую куртку Бетти, Дом Джонс кивнул.

– Отличная работа, Бетти. Кидай сюда. – Он нажал на педаль, поднимавшую крышку большого хромированного бака для отходов, и Бетти бросила подгузник поверх кучи, состоявшей из морковных очистков, пустых пивных банок, ресторанных коробок, в которых берут блюда навынос, засохших кусков пиццы и бесчисленных сигаретных окурков, вытряхнутых, по всей вероятности, из пепельницы.

Мусор Дома Джонса!

Прекрати, одернула себя Бетти. Просто прекрати, и все!

Донни сидел на высоком барном табурете за столом в центре кухни и резал на полоски газету с помощью ножниц с закругленными концами. Поглядев на Бетти большими печальными глазами, он продолжил свое занятие.

– Что это ты делаешь? – спросила Бетти, присаживаясь напротив и устраивая Астрид на коленках.

Мальчик не ответил.

– Дон, – сказал Дом, держа в руке очередную очищенную морковку. – Бетти задала тебе вопрос.

– Не хочу Бетти. Хочу Мойру, – капризно отозвался Донни, дернув плечом.

Дом со вздохом отложил морковь и, опустив руку на плечо сына, слегка пожал.

– А ты знаешь, где работает Бетти?

Мальчик снова пожал плечами.

– Она работает в большом красивом ресторане, где подают отличные гамбургеры!

Донни посмотрел на Бетти, и его большие глаза сделались еще больше.

– В «Макдоналдсе»? – с надеждой спросил он.

– Нет, – покачала головой Бетти. – Этот ресторан немного похож на «Макдоналдс», но он по-другому называется. Я работаю в «Вендиз».

Надежда во взгляде Донни погасла, и он отвернулся.

Дом посмотрел на нее и улыбнулся.

– Когда ты подрастешь, – сказал он сыну, – ты узнаешь, что такое ресторан «Вендиз», и поймешь, что он куда круче всяких там «Макдоналдсов». «Макдоналдсы» для малышни, а «Вендиз» – для взрослых, которые понимают, что к чему.

Пока он говорил, Бетти перебралась вместе с младенцем в большое кожаное кресло в углу. Вторая дочь Дома (как ее зовут, Бетти уже забыла, ей только смутно помнилось, что это как-то связано с деревьями), сидела рядом с отцом на разделочном столе и таскала морковные палочки. В отличие от младшей сестры и старшего брата, волосы у нее были темными, а личико – не таким румяным и цветущим. Она была нисколько не похожа ни на отца, ни на мать (ее фотографии Бетти несколько раз видела в музыкальных журналах). Пожалуй, если бы Бетти не знала точно, кто ее родители, она могла бы принять ее за приютскую сироту, страдающую легкой экземой. Тем не менее малышка уже сейчас была довольно красива, особенно хороши были огромные голубые глаза и величественная, как у настоящей леди, осанка. Одета она была в свободный блузон и леггинсы, – и то и другое черного цвета, – так что Бетти невольно подумала: довольно странная манера одевать ребенка. Впрочем, она почти сразу вспомнила, что Акация – не обыкновенный ребенок, а дочь рок-звезды. Даже двух звезд.

А у звезд свои причуды.

– Мне нравится твой дом, – сказала она.

– Спасибо. – Дом кивнул. – Я всегда мечтал иметь собственный дом в Сохо. Даже когда был совсем молодым.

– Я тоже мечтала.

Он поглядел на нее с любопытством.

– Вот как?

– Да. Когда мне было пятнадцать, мама привезла меня Лондон. Мы пошли гулять и вроде как заблудились в лабиринте здешних переулков, боковых улочек и тупиков… До сих пор я помню это странное ощущение… Сквозь меня как будто тек бодрящий электрический ток, и мне даже захотелось… заблудиться еще сильнее – так, чтобы уже никогда не найти обратной дороги.

– Понятно. – Дом кивнул еще раз. – Нет, я действительно тебя понимаю. Примерно то же самое чувствовал и я. Мне тогда было лет двенадцать, но я хорошо помню, как я шел мимо этого самого дома и увидел грязные ступеньки, которые вели куда-то вниз. Окна были сплошь покрыты грязью, но над лестницей мигала синяя неоновая вывеска «Только для членов клуба». Господи, как же мне хотелось узнать, что происходит там, внизу, хотелось вступить в этот загадочный клуб! Мне было абсолютно все равно, что это за клуб, пусть даже это был клуб геев или клуб анонимных алкоголиков, хотя последнее маловероятно. И вот когда мы подписали наш первый контракт и получили наш первый гонорар, я точно знал, на что его потрачу. – Дом с гордостью оглядел кухню. – На мой собственный кусочек Сохо. – Он улыбнулся.

– Здорово! – воскликнула Бетти. – И ты так и поступил.

– Да. И теперь, что бы ни случилось, я никогда его не продам. Ни за какие деньги.

– Правильно, – согласилась Бетти, широко распахивая глаза. – Такое нельзя продавать, ведь это было бы все равно что… продать собственную мечту. – И она улыбнулась, чувствуя, как с каждой минутой крепнет их мистическая связь, которую она ощутила с самого начала.

Дом достал из ящика буфета ложку, снял крышку с большого коричневого чайника и помешал содержимое.

– Молоко? Сахар? – спросил он.

– И того, и другого, пожалуйста, – ответила Бетти. – Сахара три ложечки.

Дом слегка приподнял бровь.

– Вот такие девушки мне по душе! – заметил он. – Я сам когда-то клал по пять ложек, но пришлось уменьшить дозу «белой смерти». Теперь я кладу две с половиной. Как твое похмелье?..

Бетти задумалась. С тех пор как два часа назад она первой сказала Дому «Привет!», произошло столько всего, что Бетти совершенно забыла, как скверно ей было утром.

– Все в порядке, – сказала она. – Вчера… вчера меня стошнило, так что сегодня я чувствую себя намного лучше, чем могла бы.

Он улыбнулся и передал ей большую белую кружку с чаем. Бетти поставила ее на небольшой столик рядом с креслом. Ребенок у нее на коленях вел себя смирно и почти не вертелся, зачарованный пластмассовым браслетом у нее на запястье. Из небольшого радиоприемника, настроенного на рок-волну, доносился последний сингл «Суперграсс». Песня была о том, как это клево – быть молодым и забивать «косяки». Дом сделал звук погромче.

– Ты уже слышала эту их новую композицию? – спросил он.

Бетти покачала головой.

– Она будет суперпопулярной, – предсказал он и, задумчиво приставив палец к подбородку, некоторое время вслушивался в гитарный запил. – Да, точно, – подтвердил он через минуту. – У этих парней есть драйв. Правда, на сцене они ведут себя как банда мартышек, но драйв у них есть. Тебе понравилась «Попавшийся легавым»?

Бетти пожала плечами с самым независимым видом. «Даже не знаю, понравилась или не понравилась. Трудно сказать», – вот что ей хотелось передать этим жестом.

– Эта песня – настоящий хит. Жаль, не я ее написал. А тебе нравится эта песня, сынок? – обратился он к Донни.

Мальчик на секунду поднял голову от раскромсанной газеты.

– Да. Она похожа на выходные.

Дом рассмеялся.

– В точку, сынок! – воскликнул он. – Именно на это она и похожа. На выходной день, когда можно отдохнуть от старости!

– Или от того, чтобы быть маленьким, – заметил Донни, и Дом снова расхохотался.

– А что такое «косяк»? – спросил мальчик.

– Это другое название сигарет – тех самых отвратительных вонючих палочек, которые папа и мама не выпускают изо рта.

Донни наморщил нос.

– Фу, – сказал он. – Я никогда не буду курить косяки.

– Вот и молодец, – одобрил Дом.

– Отвратительная привычка, – согласилась Бетти.

– Так во сколько тебе нужно освободиться? – внезапно спросил Дом.

– Моя смена начинается в пять, так что было бы неплохо освободиться, скажем, в четыре.

– Отлично. Одна из секретарш Эйми… это моя жена… заедет за детьми в три, так что ты освободишься даже раньше. Мне как раз надо поработать в кабинете, разобраться с кое-какими делами, так что… Ты не против, если я оставлю тебя с детьми одну, скажем, часа на два?

– Конечно, я не против. За этим я и пришла, разве нет?

– Если тебе что-то понадобится, я буду в своем кабинете на верхнем этаже. Дети уже перекусили, пеленки Астрид ты поменяла, а как включается телевизор – знает Донни. Ты ведь знаешь, да, сынок?

Донни серьезно кивнул.

– В общем, чувствуй себя совершенно свободно, не стесняйся. В холодильнике полно отличного сыра… – Дом распахнул дверцу бледно-зеленого американского холодильника. – Вот чай. – Он показал на чайник. – Вот кофе. – Он открыл дверцу буфета. – А если понадобится чем-то занять детей… – Он распахнул еще одну дверцу, за которой лежали на полках стопки бумаги, книжки-раскраски, карандаши, головоломки и куклы. – Основные правила таковы… – Дом принялся загибать пальцы. – Никуда не ходить с фломастерами, рисовать только за столом. Никакого сахара. Никакого свежего молока для Акации – в холодильнике есть соевое. Не хлопать дверьми – никакими, даже холодильника. И не трогать музыкальный центр, ясно, Донни? Все остальное разрешается. И еще: что бы ты ни говорила, я все равно заплачу́ тебе за сегодняшний день. – Дом бросил на нее слегка покровительственный взгляд, и Бетти улыбнулась.

– Ладно. Так уж и быть.

– Значит, договорились. – И он положил ладонь себе сзади на шею. Вид у него был такой, словно он хочет добавить что-то еще, однако Дом промолчал. Вместо этого он повернулся к детям, чтобы предупредить их о быстром и страшном возмездии, которое настигнет каждого, кто посмеет ослушаться «тетю Бетти». А еще через минуту он уже быстро поднимался по лестнице к своему таинственному «кабинету».

Поднявшись на ноги, Бетти огляделась. Акация по-прежнему сидела на разделочном столе и с сомнением разглядывала чужую тетю. Рот у нее был набит не до конца прожеванной резаной морковью. Донни продолжал щелкать своими детскими ножницами; груда бумажных обрезков занимала уже почти весь стол. Астрид, которую Бетти все еще держала на руках, вдруг показалась ей тяжелее, чем она рассчитывала, но девочка, по крайней мере, не плакала и почти не шевелилась. Ну какие могут быть проблемы с этими детьми, невольно подумала Бетти. Это же не дети, а сущие ангелы!

И тут началось. Не успела эта мысль промелькнуть у нее в голове, как глаза Акации наполнились слезами, а лицо начало стремительно краснеть. В первую секунду Бетти решила, что девочка собирается реветь, валяться по полу, брыкаться и визжать, требуя, чтобы ей вернули какую-то неведомую Мойру, но потом до нее дошло, что дело не в этом.

Ребенок задыхался у нее на глазах.

– О господи! – воскликнула Бетти. – Что с тобой, детка? Что с тобой?!

Лицо Акации из красного сделалось багровым, потом – лилово-синим.

– Твою мать!.. – выругалась Бетти. – Твою мать! – Положив младшую девочку в кресло, она шагнула вперед и обхватила Акацию обеими руками. Астрид истерично завизжала, но ее сестра по-прежнему не могла издать ни звука.

– Открой рот, скорее! – настойчиво потребовала Бетти. – Дай мне посмотреть, что там у тебя… Вот так, хорошо… О господи! – Она просунула пальцы как можно глубже в рот Акации и нащупала какой-то твердый комок. Вытащить его согнутым пальцем у нее не получилось. Наоборот, она, похоже, только протолкнула его еще дальше в дыхательное горло. Бетти сама была на грани истерики, когда ей на память пришел случай, произошедший несколько лет назад. Однажды Арлетта подавилась куском курицы, но, на ее счастье, рядом оказалась сиделка. Она мигом выволокла Арлетту из кресла, развернула спиной к себе, обхватила обеими руками чуть ниже груди и сжала так резко и сильно, что кусок курицы чуть не со свистом вылетел изо рта старой леди. Назывался этот прием маневром Геймлиха или как-то в этом роде.

Сейчас Бетти не оставалось ничего другого, кроме как повторить этот прием или маневр. Развернув Акацию лицом к стене, она резко сдавила узенькую грудь девочки. Астрид тем временем ухитрилась повернуться на бок и чуть было не скатилась с кресла на пол, но застряла в подлокотнике. Теперь она висела вниз головой и визжала вдвое громче.

– Эй, что ты делаешь! Перестань! – закричал и Донни, выскакивая из-за стола. – Перестань сейчас же!

Бетти уже готова была позвать на помощь, когда напряженное тело Акации вдруг обмякло, подалось под ее нажимом, и в раковину с тупым стуком упал кусок моркови.

– Папа! Папа! – Донни с пронзительным криком выбежал в коридор, зовя отца. Астрид каким-то образом сползла на пол и лежала там, раскинув ноги и руки, но, к счастью, молчала. Бетти и Акация не двигались. Обе тяжело дышали, медленно, с трудом приходя в себя после пережитого.

Наконец Бетти развернула Акацию к себе.

– Ну как ты, детка? Все в порядке?

Слезы снова потекли по лицу девочки, но теперь это были слезы облегчения. Кивнув, она спрятала лицо на плече у Бетти, которая, выловив из раковины кусок моркови, показала ей.

– Смотри, какая гадкая морковка! – проговорила она самым веселым голосом. – Она плохо себя вела. Надо ее отшлепать, ты согласна?

Акация ненадолго оторвала лицо от плеча Бетти и, с опаской оглядев морковь, кивнула. Бетти несколько раз шлепнула по огрызку моркови ладонью.

– Вот тебе, вот! Не смей больше обижать нашу Акацию!

– Что здесь происходит? – Дом, тяжело дыша, ворвался в кухонную дверь. Из-за его спины выглядывал Донни. – В чем дело?!

– Папа, эта тетя хотела сделать больно Касе! Она ее прямо сдавила. Очень, очень сильно! – наябедничал Донни.

Дом сделал два огромных шага вперед и, подняв Астрид с пола, повернулся к Бетти. Взгляд у него был испуганный и гневный.

– В чем дело? – повторил он.

– Акация чуть не подавилась, – спокойно объявила Бетти, ласково гладя шелковистые волосики девочки. – Кусок моркови попал не в то горло и застрял. Мне пришлось резко сжать ей грудную клетку, чтобы он вылетел.

Дом несколько раз моргнул, потом несколько раз нервно сглотнул.

– Черт! – пробормотал он. – Черт побери!.. Кася, детка моя, ты как? – Он коснулся пальцами щеки девочки и с беспокойством всмотрелся в заплаканное личико. – Все в порядке?

Акация снова кивнула и в последний раз всхлипнула. Она уже успокаивалась, и Бетти продемонстрировала Дому морковный огрызок.

– Господи, какой ужас! – Дом и в самом деле выглядел напуганным. – Господи… – Он хлопнул себя раскрытой ладонью по лбу. – А я-то хорош! Я должен был подумать… должен был предупредить…

– Все в порядке, – успокоила его Бетти. – Все в порядке, никто не пострадал. Акация, конечно, испугалась… мы все испугались, но теперь страшное позади. Правда, малышка?..

Акация потянулась к отцу, и он взял ее на руки, предварительно отдав Бетти младенца.

– Черт! – снова сказал Дом. – Все могло закончиться гораздо хуже. Но как ты… Откуда ты знаешь про этот способ?

Бетти пожала плечами.

– Я один раз видела, как его применила профессиональная медсестра. На моей бабушке применила. Это называется маневр Геймлиха.

Дом прижался губами к голове дочери.

– Слава богу!.. – пробормотал он ей в макушку. – Слава богу, Бетти, что ты была рядом. И слава богу – ты знала, что делать. – Он поднял голову и посмотрел на Бетти большими темными глазами, в которых еще плескался страх. – Спасибо. – Он перевел взгляд на сына, который так и стоял в дверях, с подозрением оглядывая всех по очереди.

– Бетти только что спасла твою сестру, Донни. Спасла Акацию. Ты понимаешь?

Мальчик отрицательно затряс головой.

– Кусок моркови попал Касе в дыхательное горло, и она не могла дышать. Она могла даже задохнуться насмерть. Бетти спасла ей жизнь. Она специально сжала ее посильнее, чтобы морковь выскочила. Знаешь, кто у нас теперь Бетти? Она – настоящий герой!

Донни неуверенно поглядел на Бетти, потом пожал плечами и снова отвернулся, словно герои без развевающихся плащей, мечей и бластеров не представляли для него особого интереса. Взобравшись на свой табурет, он снова взялся за ножницы.

Дом повернулся к Бетти.

– Ты, наверное, думаешь, что я… плохой отец? – проговорил он неуверенно.

Бетти покачала головой.

– Почему я должна так думать?

– Ну, как же… Я оставил своих детей с совершенно незнакомой женщиной, оставил совершенно одних и не позаботился о том, чтобы они… чтобы они были в безопасности.

– Но ты позаботился, – возразила Бетти. – Ты знал, что со мной они будут в безопасности. Тебе нужна была помощь, и ты оставил детей с человеком, которому доверяешь. Со мной. Ты же знал, что мне можно доверять, не так ли? – Она улыбнулась, баюкая на руках его ребенка.

Некоторое время Дом смотрел на нее в упор, пытаясь постичь смысл ее слов. Наконец его лицо смягчилось, губы тронула слабая улыбка.

– Да, наверное, – сказал он. – Наверное, можно и так сказать…

– Так и есть! – ответила Бетти. – Ты знал, что делаешь, хотя, быть может, это решение ты принял, руководствуясь не столько разумом, сколько интуицией. А теперь… Думаю, ты можешь вернуться к своей работе. Ступай в кабинет и ни о чем не волнуйся. У нас все будет в порядке, верно?

Свои последние слова она адресовала Донни, который, однако, не откликнулся и только продолжал увлеченно орудовать ножницами.

Дом вздохнул и задумался. Некоторое время он переводил взгляд с Акации на Астрид, с Донни на Бетти, потом покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Я останусь здесь, но не потому, что я тебе не доверяю. Просто нормальный отец должен проводить время со своими детьми, а работа… – Он показал глазами куда-то на потолок. – Работа подождет. Займусь делами попозже. Так, Дон?

Донни кивнул, не поднимая глаз от бумажной «лапши».

– Знаешь, а ведь ты права. – Дом снова повернулся к Бетти. – Когда я впервые тебя увидел, у меня действительно появилось такое чувство, будто мы… Ну, так ведь иногда бывает: смотришь на человека и вдруг понимаешь, что он здесь не просто так, что он… особенный. Странно… – Он покачал головой, словно почувствовав, что говорит слишком много или не совсем то, что нужно. – Странно, – повторил Дом и, бросив на Бетти еще один взгляд, улыбнулся и произнес одними губами: – Спасибо тебе…

Бетти улыбнулась в ответ и так же тихо ответила:

– Не за что.

22

1920

Одного-двух гостей Арлетта помнила. Девушка по имени Анна и молодой человек, которого звали Чарльз, были среди певцов, исполнявших рождественские гимны. Что до остальных, то они выглядели совершенно незнакомыми. Их лица кружились у нее перед глазами, словно стеклышки в калейдоскопе: молодые, разгоряченные, шумные, пьяные девушки с именами типа Вирджиния или Маджента и молодые люди с именами Клод, Фрэнсис или Льюис. Кто они? Откуда?.. Впрочем, одеты они были шикарно, а болтали и смеялись заразительно и весело. Гидеон, с которым она пришла в клуб «Белый олеандр» на Уиндмилл-стрит, представил их просто как «остальная банда», и Арлетта была рада оказаться в подобном обществе.

Раньше ей и в голову не приходило, что она может когда-нибудь оказаться в столь модном заведении, которое казалось особенно шикарным по сравнению с тем, как выглядел ночной Сохо. Разруха, грязь, шныряющие в подворотнях беспризорники, заваленные навозом мостовые, запах гниющих листьев, немытых тел – даже темнота не могла скрыть бьющих в глаза и в нос признаков общего упадка. Дома в Сохо были маленькими, ветхими и стояли почти вплотную друг к другу – совсем как в самых дальних и мрачных закоулках Сент-Питерс-Порта, где рыскали только шайки татуированных матросов, отравлявших воздух запахами малайского рома и жевательного табака. А еще здесь на каждом углу стояли проститутки, нагло, открыто, чуть ли не с вызовом выставляющие себя напоказ всему миру – кричаще и безвкусно одетые, обильно и небрежно накрашенные, с грубыми лицами и хриплыми голосами. Арлетте особенно запомнилась одна женщина, у которой была такая большая грудь, что казалось, будто она только из нее и состоит. К счастью, с ней был Гидеон, поэтому Арлетте было не так страшно, как если бы она оказалась здесь одна.

Дверь в клуб напоминала товарный люк на задворках какого-то магазина. Само заведение находилось в полуподвале, и спускаться туда нужно было по скрипучим деревянным ступенькам, которые вели в похожую на пещеру мрачную комнату, освещенную укрепленными вдоль стен газовыми рожками. В первую минуту Арлетта даже немного оробела, но ее испуг быстро прошел, когда они прошли в главный зал, отгороженный от вестибюля тяжелой портьерой из золотой парчи. Стены в зале были задрапированы золотой тканью, маленькие столики стояли вокруг небольшой, обитой темно-красным бархатом эстрады, на столах горели разноцветные лампы, а официантки, изображавшие, по-видимому, греческих богинь, были наряжены в свободные белые хитоны. На эстраде улыбающийся чернокожий мужчина с короткими курчавыми волосами (в полумраке сверкали его белоснежные зубы) виртуозно играл на контрабасе, прижимая к себе инструмент, словно партнершу в танцах. Рядом с ним склонялась над клавишами пианино худая светловолосая женщина в расшитом стеклярусом вечернем платье.

Участники вечеринки собрались в угловом кабинете, также отделанном красным бархатом и позолотой. Пока золотоволосая греческая богиня составляла с подноса коктейли, Арлетта втиснулась на скамью между Гидеоном и Анной. Она заказала «Американо» – тот самый коктейль, который предложила ей в первый день Летиция и который оставался пока единственным, название которого она знала. Впрочем, в отличие от особняка Летиции, в клубе коктейль ей подали с блестящей, нанизанной на шампурчик вишенкой и блюдечком темных оливок.

К этому времени Арлетта уже трижды побывала в студии Гидеона и чувствовала себя в его обществе достаточно свободно. Больше того, она догадывалась, что на самом деле он не такой уж таинственный и загадочный, как показалось ей при первой встрече, и что, несмотря на свой экстравагантный цилиндр и запущенный коттедж на берегу реки, Гидеон был обычным молодым человеком, знакомство с которым ее мать могла бы одобрить.

Но вот знакомые у Гидеона были какими угодно, но только не обычными.

Анна, сидевшая справа от нее, была одета в шелковое кимоно. Она говорила довольно громко, причем главным образом о своей работе «натурной модели».

– Натурная модель? – спросила Арлетта. – А что это такое?

– Это такой человек, который раздевается догола и часами стоит неподвижно перед целой толпой молодых художников.

Глаза Арлетты удивленно расширились, и Анна рассмеялась.

– Ну а как же еще художники смогут научиться рисовать обнаженную натуру? – спросила она. – Ты только представь, каким бы был наш мир, если бы никто и никогда не раздевался перед художником. Не было бы ни Рубенса, ни Ренуара, ни Альма-Тадема[17]. Они же не воображали своих красавиц, а писали их с натуры.

– А тебе платят за твою, э-э… работу?

– Конечно, платят. Да я бы и не стала позировать бесплатно, не так ли? Между прочим, это довольно тяжелая физическая работа. В зале обычно холодно, а ты стоишь неподвижно целый час или даже полтора. Шевелиться нельзя, к тому же иногда приходится принимать довольно экстравагантные позы. Один раз я позировала в буквальном смысле перекинув ноги через шею! – Анна снова рассмеялась. – Этакий живой претцель[18]. Ну и намучилась же я тогда!

Арлетта не знала, что такое «претцель», однако улыбнулась и даже рассмеялась к месту.

– После этого я целую неделю не могла ходить нормально, – добавила Анна. – Хотя мне, конечно, заплатили больше обычного. Но что это мы все обо мне да обо мне… расскажи лучше о себе.

– Да мне, в общем, и рассказывать-то особенно нечего, – растерялась Арлетта.

– Че-пу-ха! – по слогам проговорила Анна. – Если я за свои двадцать четыре года чему-то и научилась, так это тому, что у каждого человека всегда есть что рассказать. Вот скажи, откуда ты приехала в Лондон?

– Я приехала с Гернси. Это остров посреди Ла-Манша.

– Я знаю Гернси. Когда я училась в школе, я однажды ездила туда летом. На Гернси мне понравилось, там было очень красиво.

От этих слов Арлетта невольно прониклась к Анне теплыми чувствами. Ей было приятно, что кто-то похвалил ее родной остров.

– Я очень рада, что тебе понравилось, – сказала она. – В Лондоне не часто встретишь человека, который хотя бы знает, где находится Гернси.

– А ты давно в Лондоне?

– Всего несколько месяцев. Я приехала в сентябре и остановилась в доме маминой школьной подруги.

– А как ее зовут? Я имею в виду подругу твоей мамы?

– Летиция Миллер.

– Конечно, я знаю Миллеров. Они живут на Абиндон Виллас?

– Ну да…

– Совершенно сумасшедшая семейка. Во всех отношениях.

– Вроде того. А ты их откуда знаешь?

– Моя мама училась в Оксфорде с мистером Миллером. Это было еще в те давние-предавние времена, когда женщины в Оксфорде были в новинку. Что касается Летиции, то она была, по-видимому, совершенно очаровательным созданием. Когда Энтони Миллер впервые появился с ней на какой-то вечеринке, все прямо рты поразевали. Из-за нее было даже несколько драк, но мистер Миллер проявил характер и не отступил. В итоге он ее и заполучил. Теперь у Миллеров куча неуправляемых детей и огромный уродливый особняк на Абиндон Виллас, вот только сам мистер Миллер появляется там раз в год по обещанию… – Анна закатила глаза. – Нет уж, со мной такого не случится, уверяю тебя. Во-первых, я не хочу иметь никаких детей. Вообще! Я хочу провести свою жизнь так, чтобы меня обожали, чтобы за мной ухаживали десятки красивых мужчин. Жить я буду в маленькой квартирке, уютной и чистой, – никакого раздутого штата прислуги, чтобы поддерживать порядок, как в этих огромных особняках, а главное, я буду независимой и не обремененной заботами. Вот такой будет моя жизнь! Меньше всего мне хочется походить на свою мать, которая уже к тридцати превратилась в старуху с погасшими глазами, живущую в доме, где полно вещей, которые необходимо чистить, и мебели, которую нужно переставлять – живущую с мужем, который относится к ней примерно так, как любой другой человек относился бы к на редкость удобному и в меру красивому платяному шкафу.

– Ставлю свой недельный заработок, что ты выскочишь замуж и родишь еще до того, как тебе стукнет двадцать семь! – вмешался Гидеон.

– Во-первых, Гидеон Уорсли, ты ничего не зарабатываешь. Ты, насколько я знаю, вообще не работаешь, – парировала Анна. – А во-вторых, это ты женишься и настрогаешь с десяток вопящих и визжащих отпрысков, которые будут медленно, но верно сводить тебя с ума. Да и жить вы будете не в Лондоне, а в каком-нибудь гигантском загородном мавзолее, где вы поселитесь, чтобы «милые крошки дышали чистым деревенским воздухом», – передразнила она неведомо кого, быть может – будущую жену Гидеона. – И в конце концов, дорогой мой, тебе все-таки придется начать работать, чтобы заработать хотя бы на виски, в котором ты каждое утро будешь топить свое горе.

Гидеон рассмеялся.

– Быть может, так оно и случится, дорогая моя Анна. Рано или поздно каждый из нас столкнется с реальностью так называемого среднего возраста и будет вынужден вернуться к основам цивилизации. Но пока этого не произошло, мы будем жить как сейчас. Мы молоды, мы свободны – что же еще нужно для счастья?.. Хватай жизнь обеими руками, живи во весь дух!.. Другое дело, когда на горизонте замаячит призрак тридцатилетия… Тогда мало кому из нас захочется остаться без друзей, избравших традиционный жизненный путь, чтобы на склоне лет оказаться одному в убогом домишке, где некому будет позаботиться о нас, если у нас что-то заболит, некому будет согреть нас чашей горячего пунша, некому будет подбодрить нас ласковым словом. Мало кому из нас захочется застрять как муха в смоле, окаменеть навеки в попытке навсегда сохранить золотые деньки юности и никогда, никогда не пережить другие золотые мгновения, которые дарят зрелость и старость: не насладиться теплом семейного очага, не увидеть, как растут твои дети и внуки, не узнать любви…

– Че-пу-ха! – перебила Анна. – О какой смоле речь? Я лично ни о чем таком не говорила. Я говорила о свободе, которую дает бездетность. О возможности путешествовать по всему миру. О многих других возможностях, которые мы только-только начали постигать. Старость, зрелость… Когда они еще будут и будут ли? Когда была война, мы слишком близко подошли к тому, чтобы утратить свободу, потерять наши привилегии. Все это у нас чуть было не отняли, и теперь мы должны наверстать упущенное. Я уверена – ни один человек, если он только в здравом уме, не захочет добровольно связывать себя брачными узами, взваливать на себя заботы о доме, о семье. Чего ради мы должны отказываться от свободы, за которую наши юноши и наши мужчины – а среди них был и мой кузен, и твой брат, Гидеон, и душка Эдвин, и многие, многие другие – отдали свои жизни? Они пролили свою кровь, чтобы мы сейчас могли жить так, как нам хочется, как нам нравится. И лично я ни за что не променяю эту купленную дорогой ценой свободу на унылую и беспросветную жизнь, которой жили моя мать, моя бабка, моя прабабка и так далее… Свобода – вот наивысшее благо, и я намерена воспользоваться им наилучшим образом.

Гидеон пожал плечами. Арлетта заметила, что при упоминании о брате улыбка сползла с его лица, и оно сделалось замкнутым, серьезным.

– Что ж, – промолвил он, – если высшая свобода заключена в том, чтобы жить, как хочется, в таком случае мне хочется удачно жениться и завести как минимум четверых детей.

Анна улыбнулась и сжала пальцы Гидеона в своих.

– Ты просто прелесть, Гидеон! Женщина, которая выйдет за тебя замуж, будет очень, очень счастлива, только… только заботься о ней как следует. И не вздумай опять сбега́ть в Бельгию. Твоя жена должна все время чувствовать себя словно на пьедестале.

– Нет ничего проще, – пошутил Гидеон. – Моя работа в том и заключается, чтобы ставить женщин на пьедестал. Вряд ли когда-нибудь будет по-другому.

Анна со смехом махнула рукой и повернулась к Арлетте.

– А ты что скажешь? Ты тоже из тех, кто торопится выйти замуж, или все-таки нет?

Арлетта неуверенно пожала плечами. Ей казалось – еще совсем недавно она была ребенком, который жил в мире грез и мечты. Потом началась война, которая продолжалась долгих четыре года, а когда наконец-то наступил мир, она по-прежнему не имела четких представлений о том, какой ей бы хотелось быть. Но сейчас, пока Арлетта смотрела на свою соседку, на ее изысканно красивое лицо, на ее ярко-красные губы, гордую осанку и глаза, в которых светился незаурядный ум, ей вдруг пришло в голову, что она хотела бы стать такой, как Анна. Ну, или очень на нее похожей.

– Нет, – сказала она. – Я никуда не спешу, во всяком случае – пока.

Анна посмотрела на нее с легким удивлением и неожиданно улыбнулась.

– Вот и хорошо, – сказала она. – Вот и правильно.

И Арлетта тотчас почувствовала, как у нее стало легко на сердце. Она не сомневалась, что сделала правильный выбор.

23

1995

На голове старика-букиниста было всего три пряди волос – одна цвета прогорклого масла, вторая – цвета темного имбиря и третья – седая. Все три были любовно уложены, обрамляя широкую, покрытую старческими пигментными пятнами лысину. Лицо букиниста обвисало складками, приоткрытый рот казался полным слюны, и когда он говорил, в его голосе проскакивали гнусавые нотки. Чтобы рассмотреть как следует книгу, которую он держал в руках, старик воспользовался старомодным пенсне.

– Невероятно! – проговорил он. – Потрясающе! Где вы ее взяли?

Эти последние слова были сказаны чуть ли не с подозрением. Похоже, старик был уверен, что только сегодня утром Бетти украла книгу с прикроватного столика какой-нибудь высокопоставленной вдовы.

– Она перешла ко мне по наследству, – объяснила Бетти. – Эту книгу оставила мне моя бабушка.

Букинист кивнул и, протерев пенсне полой пиджака, снова нацепил его на свой необычной формы нос.

– Это второе издание… Оно, конечно, не такое ценное, как первое, но и не пустяк, да, не пустяк! Если учесть, что… О боже! А это что такое?! – Он перевернул лист и с безутешным видом уставился на сделанную Арлеттой дарственную надпись. – Ваша бабушка была, гм-м… знаменитостью? Или достаточно известным лицом? – с надеждой уточнил старик.

– Боюсь, что нет.

– Очень, очень жаль. Дарственные надписи, сделанные знаменитыми людьми, способны только повысить стоимость редких экземпляров, но это… – Он с сожалением провел кончиками пальцев по четко выписанным буквам. – …Боюсь, что это может рассматриваться только как изъян. Тем не менее книга все равно редкая и в хорошем состоянии. Если хотите, я могу продать ее для вас. Уверяю, желающие найдутся очень быстро.

Бетти слегка сглотнула и взглянула на старика с любопытством, пытаясь, впрочем, притвориться, будто ее не особенно интересует стоимость бабушкиного наследства.

– Да, я могу ее продать, – повторил букинист. – Фунтов за сорок, сорок пять примерно. Как вы на это смотрите?

Бетти снова сглотнула. Сорок пять фунтов! Именно столько стоил визит в салон красоты – визит, в котором она отчаянно нуждалась, особенно в свете последних событий. С другой стороны, она же не собиралась продавать книгу! В лавку букиниста она пришла только затем, чтобы узнать, вдруг в ней содержится хоть какой-нибудь ключ к ее дальнейшим поискам.

– «Маленькой мисс Каперс»… – прочитал букинист и, закрыв книгу, бережно погладил пальцами переплет. – Это вы, вероятно?

Бетти покачала головой.

– Нет, в том-то и дело… Это настоящая загадка. Некая Клара Каперс упомянута в бабушкином завещании, но никто из моих родных не знает, кто она такая.

– Есть о чем подумать, не так ли? – Букинист поправил пенсне и окинул Бетти каким-то умильным взглядом. – Если хотите знать мое мнение, то мне кажется: ваша бабушка надписала книгу для кого-то, кого она очень долго не видела… а может быть, никогда не видела. Когда она скончалась?

– Примерно два месяца назад, – неопределенно отозвалась Бетти, чьи мысли были в данный момент заняты другим.

– Любопытно. И загадочно. Я, знаете ли, люблю дарственные надписи на книгах, – с неожиданной откровенностью признался букинист. – Ведь за каждой из них обязательно скрывается какая-то своя история… Клара Каперс… – Он чуть заметно улыбнулся. – Интересно, кто она такая?..

– Я надеялась, что в книге может быть какой-то ключ, подсказка… – проговорила Бетти, вопросительно глядя на него.

Букинист снова повертел книгу в руках.

– К сожалению, нет. Скорее всего – нет. Ведь книга могла попасть к вашей бабушке откуда угодно.

Покидая лавку букиниста, Бетти забрала книгу с собой. Она засунула ее поглубже в сумочку, а сумочку не повесила на плечо, а прижала к груди. Не беда, что в книге не было никаких сведений о Кларе. Бетти была на сто процентов уверена: Арлетта твердо знала, что когда-нибудь внучка вручит книгу ее законной владелице.

Кем бы она ни была, эта Клара Каперс!..

Шуба. Книга. Записка с адресом человека из Южного Кенсингтона…

Поначалу Бетти казалось, что эти три вещи не имеют никакого отношения друг к другу, но теперь она вовсе не была в этом так безоговорочно уверена. Сейчас она все чаще вспоминала Арлетту, какой та была до болезни: проницательной, острой на язык, не выносившей дураков – Арлетту, которая любила внимание, которая до конца стояла на своем и всегда добивалась того, чего хотела. Несомненно, она была такой же и в сентябре 1988 года, следовательно, логично было предположить, что шуба, книга и Питер Лоулер из Кенсингтона все-таки связаны. А если точнее, то книгу и записку с адресом Питера Арлетта положила в шкаф нарочно, чтобы их нашли. Без записки и без дарственной надписи это были просто шуба и просто книга, но все вместе они были ключом. Ключом, способным направить поиски Клары в нужную сторону.

Пожалуй, решила Бетти, она потратила слишком много времени на то, чтобы обжиться в Сохо. Пора было взяться за дело всерьез, пора было найти Клару Каперс.

Услышав в трубке мужской голос, Бетти поспешно опустила двадцатипенсовик в приемную щель телефона-автомата.

– Здравствуйте. Это мистер Мубарак?

– У аппарата. Кто говорит?

– Меня зовут Бетти Дин. Несколько недель назад я разговаривала с вами по поводу вашего бывшего жильца Питера Лоулера.

– Ах да, конечно, я вас помню, мисс. Чем могу служить?

– Я тут вот о чем подумала… Помнится, вы упоминали, что после того, как Питер Лоулер съехал с квартиры, он попал в больницу. Вы случайно не помните, в какую? И еще – может быть, вы вспомните, когда это было?

– Ну, это довольно просто. Я помню, куда его положили, потому что ездил его навещать. Кошмарное было путешествие, доложу я вам! Пришлось тащиться в Фулхэм – сначала на одном автобусе, потом на другом, а день был едва ли не самый холодный за всю историю метеонаблюдений. Кроме того, на обратном пути мне пришлось четверть часа ждать пересадки… Такое разве забудешь?

– Значит, больница была в Фулхэме? – уточнила Бетти, с трудом сдерживая нетерпение.

– Да, – подтвердил мистер Мубарак. – Это очень большая больница… называется – «Чаринг-Кросс».

– В Фулхэме? – снова спросила Бетти.

– Именно. Не знаю, почему этот район так называется, вам, англичанам, виднее. И я ездил туда в январе, это я точно помню. Стоял просто арктический холод, словно весь мир замерз. В январе восемьдесят пятого года это было.

– А не припомните, в каком он лежал отделении?

– У него были проблемы с печенью. Из-за алкоголя. Как же это называется?.. Я же сам когда-то работал в больнице, я должен помнить… А-а, в гепатологии. Пит лежал в отделении гепатологии, это точно.

Бетти улыбнулась и опустила в автомат еще одну монету.

– Отлично. Большое вам спасибо, мистер Мубарак.

– А вы, я посмотрю, все еще пытаетесь его отыскать? Никак не бросите это дело?

– Да. И я очень надеюсь, что мистер Лоулер поможет мне решить другую загадку, которая не дает мне покоя. Если, конечно, он еще…

– Если он еще жив, вы хотите сказать? Что ж, возможно, он еще жив, хотя я в этом не уверен. В любом случае очень хорошо, что вы позвонили. Я очень надеялся, что вы позвоните, потому что после той нашей встречи я отыскал среди своих бумаг его первый договор аренды, и теперь я могу сообщить вам о Питере пару любопытных фактов, которые, возможно, будут вам полезны. У вас есть под руками карандаш и бумага?..

Бетти почувствовала, как у нее перехватило дыхание. Ну почему она не позвонила мистеру Мубараку раньше?

– Да-да, конечно… Говорите, я записываю.

– Во-первых, его прежний адрес. Когда-то давно Питер жил по адресу Бэттерси-парк-роуд, дом 23, квартира 2. Кроме того, его второе имя было Джон. Питер Джон Лоулер. Вы записали? Как вы думаете, эта информация вам пригодится?

– Конечно! – с воодушевлением воскликнула Бетти. – Это просто отличные новости, мистер Мубарак. Огромное вам спасибо.

– Я в вашем полном распоряжении, мисс Дин. Если у вас возникнут еще какие-то вопросы или, не дай бог, проблемы, обращайтесь. Постараюсь сделать все, что в моих силах.

– Еще раз спасибо, мистер Мубарак. Вы очень добры.

– Не за что, моя дорогая, не за что.

На первом этаже дома № 23 по Бэттерси-парк-роуд располагалась химчистка под названием «Смартс». Верхние этажи были жилыми, но попасть в квартиры можно было только через подъезд, который выходил в глухой переулок, тянувшийся вдоль задней стороны дома. Едва покинув главную улицу и вступив в это безлюдное царство переполненных мусорных контейнеров и грязных окон, Бетти невольно занервничала. Нажав на кнопку звонка, она тревожно озиралась по сторонам до тех пор, пока не ожило переговорное устройство на двери.

– Алло, кто там? – прохрипел динамик.

– Здравствуйте, – заторопилась Бетти. – Я ищу кого-нибудь, кто мог бы знать человека, который когда-то проживал по этому адресу. Его звали Питер Лоулер. Вы случайно о таком не слышали?..

Переговорное устройство не откликнулось, но Бетти отчетливо слышала доносящееся из динамика дыхание.

– Алло?..

– Да, я здесь, извините. Вы кто?

– Меня зовут Бетти. Я нашла имя и адрес Питера Лоулера в бумагах моей бабушки после ее смерти. Я думала – мистер Лоулер поможет мне кое-кого отыскать. Кого-то из бабушкиных родственников, быть может…

– Подождите, я сейчас спущусь, – сказал голос в переговорном устройстве.

Ожидая, пока хозяин или хозяйка квартиры номер 2 (определить это по голосу было невозможно) спустится вниз, Бетти повернулась спиной к двери и еще раз окинула взглядом грязный переулок. Из-за опрокинутого молочного ящика появилась тощая черная кошка и сразу же метнулась куда-то в сторону. Легкий ветерок тащил по мостовой шуршащие обрывки целлофана. Наконец за спиной Бетти щелкнул замок, и дверь подъезда отворилась. Обернувшись, она оказалась лицом к лицу с женщиной средних лет, волосы которой были выкрашены в неестественный антрацитово-черный цвет. На руках она держала ребенка.

– Привет, – сказала женщина. – Я – Лиз. Когда-то я была женой Пита.

– О-о… – протянула Бетти. – Я тоже Лиз… То есть раньше я была Элизабет, но сейчас я просто Бетти. Приятно познакомиться… Лиз.

Напряженное лицо женщины немного смягчилось.

– Может быть, я и смогу вам помочь, – проговорила она задумчиво. – Не хотите ли подняться ко мне?

Вслед за Лиз Бетти поднялась по грязной и темной лестнице и вскоре оказалась в крошечной и тесной гостиной, выходившей на Бэттерси-парк-роуд. Там Лиз посадила ребенка на полиуретановый игровой коврик и предложила гостье выпить. Бетти отказалась, и Лиз вышла, но вскоре вернулась, держа в руках картонную коробку.

– Это мой внук, Зак, – сказала она, кивком показав на ребенка, и опустилась на диван, поставив коробку на колени. – Главная любовь в моей жизни. – Она с нежностью улыбнулась младенцу, и тот в восторге задрыгал ножонками. – Его привозят ко мне каждый вторник и каждый четверг, не так ли, моя радость? – Зак снова задрыгал ногами, и Лиз вздохнула со счастливым и умиротворенным видом. – Знаете, – добавила она, поворачиваясь к Бетти, – я ждала, что кто-то придет… была почти уверена, что кто-то появится. Здесь, в этой коробке, почти все, что осталось после смерти Питера… – Она рассеянно провела ладонью по крышке коробки.

– Значит, мистер Лоулер умер? – разочарованно произнесла Бетти.

– Вы не знали?

– Не знала, но предполагала. Этот адрес дал мне его бывший домохозяин. Он сказал, что мистер Лоулер… был серьезно болен.

– Да, он был болен. Очень болен. Пит жил здесь до того, как переехал в Кенсингтон, хотя к этому моменту мы уже давно были в разводе. Он так никого и не встретил, поэтому я оставалась его единственной близкой родственницей. Когда Пит… когда его не стало, из больницы позвонили именно мне.

– А отчего он умер?

– От эмфиземы. Как и следовало ожидать. Идиот чертов! Он никак не мог остановиться, вот и потерял все, а ведь когда я с ним познакомилась, Пит был самым красивым мужчиной из всех, кого я видела в своей жизни. Я даже не сразу поверила, что он действительно выбрал меня, но потом… К сожалению, я довольно скоро убедилась, что внешность – это позолоченная рамка, тогда как картина внутри оставляет желать лучшего.

– Так что же там, в коробке?

Очнувшись от своих грустных воспоминаний, Лиз посмотрела на стоявшую у нее на коленях картонку.

– Ах да… Здесь все бумаги по его последним нераскрытым делам, документы без адресов, которые я не смогла отослать клиентам.

– По нераскрытым делам?

– Пит был частным детективом.

– Вот это поворот!

– Я думала – вы в курсе…

– Я об этом понятия не имела. Как я уже сказала, его имя и адрес я нашла в бумагах моей бабушки, когда она умерла.

– В бумагах вашей бабушки? А как ее звали?

– Арлетта Лафолли.

Запустив руки в коробку, Лиз принялась перебирать уложенные в нее пластиковые папки.

– Лафолли, Лафолли… – бормотала она себе под нос. – Ага, вот… – Она достала из коробки толстую синюю папку и помахала ею в воздухе. – Так и есть, адрес клиента не указан.

Она протянула папку Бетти.

– Вы случайно не в курсе, что именно мистер Лоулер делал для моей бабушки? Что он расследовал?

– Должно быть, пытался кого-то разыскать, – ответила Лиз. – Большинство дел Пита были именно такими. Он разыскивал пропавших людей, в основном – в связи с наследством.

Бетти на мгновение прижала папку к груди, потом заглянула внутрь. В папке лежали ксерокопии страниц из телефонного справочника, портмоне для фото, старинный фотоальбом, от которого пахло сырой бумагой и плесенью, а также программа концерта джазового трио «Сэнди Бич и братья Лав». Вытащив программу, Бетти развернула ее и прочла несколько строк. Участники трио оказались молодыми, привлекательными чернокожими мужчинами в смокингах, с уложенными гелем короткими курчавыми волосами. Один из них обнимал контрабас, второй наяривал на скрипке, третий прижимал к губам кларнет. Трио должно было выступать в клубе «Белый олеандр» в четверг 8 января 1920 года. Программка была истрепанная, протершаяся на сгибах, но от нее все равно веяло гламуром. Похоже, Сэнди Бич и братья Лав были людьми если не знаменитыми, то, во всяком случае, хорошо известными в Лондоне двадцатых годов.

Перевернув программку, Бетти пробежала глазами текст, напечатанный с оборотной стороны.

«Клуб «Белый олеандр».

Наши сегодняшние гости – знаменитые

Сэнди Бич и братья Берт и Бастер Лав,

участники всемирно известного

Южного синкопированного оркестра.

Единственное выступление в этом составе!

Сэнди Бич и братья Лав подарят вам незабываемый

танцевальный вечер!»

Бетти негромко свистнула.

– Ого!

– Нашли что-нибудь интересное? – Вопрос Лиз вернул Бетти к действительности.

– Даже не знаю… – Она пожала плечами. – А можно я это заберу?

– Разумеется. Я была бы только рада, если бы все бывшие клиенты Пита забрали свои документы. Все эти неразгаданные дела, незавершенные истории… они мне совершенно ни к чему.

Зак на коврике захныкал, и Лиз, опустившись рядом с ним на колени, пересадила малыша на диван.

– А эта ваша бабушка… – проговорила она. – Как вы думаете, кого она хотела найти?

Бетти бросила взгляд на старинную программку, за которой скрывался приторный, обволакивающий мир послевоенного декаданса, кокаина, меховых палантинов, наемных экипажей, вставленных в длинные мундштуки сигарет и украшенных перьями причесок, и сказала со вздохом:

– Она искала некую Клару Каперс, которая впоследствии могла поменять фамилию на Джонс. Это все, что мне известно, если не считать того, что когда-то Клара жила в Сохо. Это тем более удивительно, что бабушка ни разу в жизни не была в Лондоне.

– Как знать… – задумчиво проговорила Лиз, целуя внука в макушку. – Как знать… Иногда кажется – знаешь человека как облупленного, но стоит ему умереть, и на свет божий начинают выползать совершенно потрясающие вещи. Тайны, секреты, ложь и все остальное, что при жизни хранилось под замком. Да, зачастую именно после смерти узнаёшь о человеке всю правду.

Бетти натянуто улыбнулась и прижала папку к груди. Интересно, спросила она себя, сколько правды может содержаться в словах бывшей жены Питера Лоулера?

24

1920

Арлетта никак не могла понять, сильно она пьяна или нет. Вечер в клубе «Белый олеандр» был слишком необычным, не похожим ни на что, к чему она привыкла. Казалось, сам воздух здесь был другим. Другой была и публика, состоявшая из довольно интересных, хотя порой излишне экстравагантных людей, да и пронизанная откровенной чувственностью музыка казалась чересчур возбуждающей. Она разительно отличалась от всего, что Арлетте приходилось слышать раньше, и теперь ей с трудом удавалось вспомнить, какой была ее жизнь до того, как три часа назад она перешагнула порог «Белого олеандра». Как бы там ни было, коктейли, – все те же «Американо», увы, – Арлетта пила не спеша, а не осушала бокал залпом, как делали некоторые друзья Гидеона. Тем не менее она уже выпила три или даже четыре бокала, и голова у нее сладко кружилась.

– Хочешь пойти со мной? – сказал Гидеон, когда музыканты закончили выступление. – Надо поблагодарить этих ребят. Они действительно украсили сегодняшний вечер.

– Может, лучше не надо? – возразила Арлетта.

– Почему?

– Я думаю, они очень устали, ведь они играли несколько часов подряд!

– Уверяю тебя, они нисколько не устали! Напротив, они бодры и веселы, а сил им хватит еще надолго, – сказал он. – Ну, идем?..

Арлетта взяла со стола свой недопитый бокал, и они, лавируя между столиками, пробрались к отгороженному ширмами закутку рядом с эстрадой. Гидеон заглянул внутрь и поманил Арлетту пальцем.

Прежде чем шагнуть в пространство за ширмами, она поправила волосы и на мгновение замерла. Сегодня Арлетта впервые в жизни – пусть издалека – увидела людей, чья кожа была черна, как ночь, а крупные зубы сверкали, как белоснежный рафинад. Если не считать случайной встречи с темнокожим моряком на освещенных газовыми фонарями улочках Сент-Питерс-Порта, она еще никогда не сталкивалась с настоящим негром. Сейчас ей предстояло оказаться лицом к лицу сразу с тремя настоящими неграми, которые, как сказал Гидеон, прибыли в Лондон прямиком с островов Карибского моря, поэтому, входя в закуток, где музыканты сидели в креслах и, ослабив галстуки, пили из бутылок ледяное пиво, – Арлетта чувствовала, как у нее дрожат колени и сосет под ложечкой.

– Примите мои поздравления, джентльмены, – негромко сказал Гидеон. – Ваше сегодняшнее выступление… это было что-то потрясающее.

– Спасибо, сэр. Мы рады, что вам понравилось.

Ответивший ему музыкант говорил с сильным акцентом, от которого у Арлетты захватило дух. В его певучем и мягком выговоре ей чудились и шелест пальмовых ветвей, и плеск теплых голубых океанов. Ни разу она не слышала ничего подобного, и даже представить себе не могла, что самые обычные слова могут звучать так… так красиво.

– Позвольте мне представиться… Мое имя Гидеон Уорсли, я – художник. А это моя муза – мисс Арлетта де ла Мер.

– Добрый вечер, сэр. Меня, как вы, вероятно, уже знаете, зовут Сэнди Бич, – сказал все тот же из троих музыкантов и, поднявшись с кресла, пожал протянутую руку Гидеона. – Это Берт Лав, а это его брат Бастер. Приятно с вами познакомиться, сэр. И с вами, мисс де ла Мер.

Он слегка поклонился, и Арлетта отчаянно покраснела. Она понятия не имела, что говорить, как отвечать. Ее мгновенно покорил этот человек, его черная кожа, его мягкий акцент, исходящие от него запахи свежего пота и приторно-сладкой помады для волос. От возбуждения и восторга, который она испытывала, Арлетта буквально лишилась дара речи. Ей хотелось прикоснуться к нему, чтобы узнать, какова его кожа на ощупь. Ей хотелось сказать что-нибудь глубокомысленное и незабываемое. Ей хотелось молчать и слушать его певучий мягкий голос, который будет рассказывать о кокосах, коралловых рифах, летучих рыбах и радужных колибри. Увы, вместо этого она просто стояла, молча уставившись на какую-то неопределенную точку в пространстве за спиной музыканта, хотя в ее душе с каждой минутой нарастала страшная уверенность: сейчас у нее такой вид, будто он ее ни капельки не интересует. Так прошло несколько томительно долгих мгновений. Потом атмосфера в закутке за ширмами едва заметно, почти неуловимо переменилась, но, даже зная, что это из-за нее, Арлетта никак не могла уговорить себя хотя бы взглянуть на Сэнди.

Затянувшуюся паузу прервал Гидеон, который, вне всякого сомнения, был человеком, умеющим поддержать светскую беседу.

– Ваши гастроли складываются на редкость удачно, – сказал он. – Чего стоит одно только ваше выступление в Алберт-Холле, ведь на нем присутствовал сам Георг Пятый, король Великобритании! Жаль, что я не смог попасть на этот концерт. Впрочем, знакомые моих родителей на нем побывали. Они утверждают, что зрелище было незабываемым. Ничего подобного они никогда не видели и не слышали.

– Не могу не признать, что в Лондоне нас принимают очень тепло, – согласился Сэнди Бич. – Откровенно говоря, мы были приятно удивлены этим обстоятельством.

– Ваша музыка похожа на тонизирующий напиток, который бодрит и придает сил. Именно в этом мы, как нация, нуждаемся после продолжительной и ужасной войны. Кроме того, для нас, северян, такая музыка в новинку. Это так ново, так свежо… У вас замечательный звук и захватывающий ритм, которые заставляют волноваться сердца.

– Нам очень приятно это слышать. – Сэнди Бич снова поклонился. – Наша главная цель – приносить людям радость. – Он улыбнулся, и Арлетта снова увидела его зубы, которые почти ничем не напоминали сероватые, словно сделанные из плохого фарфора зубы большинства англичан, придававшие им унылый, больной вид. Зубы Сэнди сверкали, как у абсолютно счастливого человека, да и весь его облик, вкупе с уверенной манерой держаться, свидетельствовал о полном довольстве и отменном здоровье.

– Прошу извинить меня за мою прямоту, – начал Гидеон. – Быть может, сегодня я выпил больше, чем следовало, поэтому я, вероятно, говорю вещи, которые при обычных обстоятельствах я постарался бы выразить несколько иначе, но… Я художник, и я просто не мог не обратить внимание на костную структуру вашего лица. Оно такое сильное, такое выразительное и волевое… Могу признаться без ложной скромности: за свою жизнь я написал несколько неплохих портретов, в том числе – портрет несравненной мисс де ла Мер, которым у меня есть все основания гордиться. И, будучи в первую очередь портретистом, я не могу пройти мимо такого удивительного лица, как ваше. Вкратце говоря, я себе не прощу, если не воспользуюсь случаем обратиться к вам с просьбой, на которую вы, разумеется, вольны ответить отказом: не могли бы вы попозировать мне в моей студии в Челси?

Сэнди Бич рассмеялся.

– Мне несколько неловко говорить об этом, мистер Уорсли, – сказал он, – но вы – не первый художник, который просил меня позировать. С подобной просьбой ко мне обращались… сколько раз, вы не помните? – повернулся он к Берту и Бастеру, которые тоже захохотали.

– Вы, наверное, десятый, кто просит Сэнди позировать для портрета! – отозвался один из братьев (был ли это Берт или Бастер – Арлетта не знала). – И ничего удивительного я в этом не вижу. Вы только посмотрите на него! Другого такого красавца в целом свете не сыщешь!

На этот раз засмеялись все трое музыкантов, а Арлетте показалось – она слышит, как прозрачные волны плавно накатываются на нагретый солнцем песок пляжа. Гидеон тоже захохотал, но Арлетта поняла, что он несколько разочарован тем, что был не первым, кто обратил внимание на необычайную, экзотическую красоту музыканта.

– Ладно, – проговорил Сэнди, отсмеявшись, – я, пожалуй, готов пойти вам навстречу, сэр. Я вижу, что вы – добрая душа, к тому же мне нравятся ваши волосы. И самое главное – в ближайшие три дня я совершенно свободен. Я понятия не имею, чем заняться, поэтому я готов вам позировать, но только при условии, что эта красивая молодая леди будет позировать вместе со мной.

Услышав эти слова, Арлетта негромко ахнула и, сумев наконец оторвать взгляд от бархатной ширмы за спиной Сэнди, посмотрела ему прямо в глаза. Они были очень красивыми: темно-темно-карими, словно подсвеченными изнутри фосфорическим желтым светом и обрамленными короткими, но очень густыми ресницами. Их красоту не портило даже то, что они были как бы слегка навыкате, так что по временам казалось, будто они существуют отдельно от всего остального лица. Можно было подумать, эти глаза спешат вобрать в себя весь мир вокруг – и ее в том числе.

Арлетта поспешно отвернулась, и Сэнди снова рассмеялся – негромко и мягко.

– Прошу меня простить, мисс де ла Мер, я вовсе не хотел поставить вас в неловкое положение. Все дело в том, что такой красивой женщины я еще не встречал, и если мне суждено потратить мои единственные в этом месяце выходные на то, чтобы позировать молодому художнику, я хотел бы все это время видеть перед собой что-то более вдохновляющее, чем ваш любезный спутник. Вы только представьте, как мы будем смотреться вместе… – Он сложил пальцы в виде картинной рамы. – Белое и черное, слоновая кость и эбеновое дерево, ваши точеные черты и моя грубая дикарская физиономия… Какой резкий, удивительный контраст, не правда ли? А вы что скажете, мистер Уорсли? – обратился он к Гидеону. – Я прав? Ведь прав же?!.

Сэнди снова рассмеялся, и Гидеон поспешил к нему присоединиться, однако Арлетта видела, что ее приятель-художник колеблется. Что касалось самой Арлетты, то ею внезапно овладело сильнейшее чувство предопределения. Когда Гидеон впервые попросил ее позировать, она очень ясно представила себе его студию, вазу с сухими цветами и тощую, нервную кошку. И точно так же сейчас она увидела себя на возвышении перед мольбертом рядом с этим человеком, рядом со знаменитым музыкантом. Картина была настолько отчетливой, что Арлетта словно наяву услышала пыхтение проплывающих по Темзе барж, шорох смешиваемых на палитре красок, почувствовала исходящий от Сэнди пряный экзотический запах. Все это отстояло настолько далеко от всего, о чем она мечтала, когда девочкой-подростком жила на острове, откуда, как ей тогда казалось, она никогда не сможет уехать, что приступ жгучей радости, которую Арлетта испытывала сейчас, застиг ее врасплох.

Она, однако, приложила все силы, чтобы казаться спокойной.

– О нет, мистер Бич, вы вовсе не поставили меня в неловкое положение, – с достоинством возразила Арлетта, хотя все внутри у нее трепетало от возбуждения. – Напротив, мне кажется, что это замечательная идея. Для меня будет большой честью позировать вместе с вами.

Гидеон уставился на нее. Его губы удивленно подергивались, но он справился с собой и, повернувшись к Сэнди, с хлопком соединил перед собой ладони.

– Вот и прекрасно! – воскликнул он. – Когда вы сможете прийти ко мне в студию, мисс де ла Мер?

– В субботу, – ответила она, едва не задыхаясь от волнения. – В субботу я как раз не… То есть, я хотела сказать, в субботу у меня нет никаких важных дел.

– Значит, так и договоримся, – кивнул Гидеон, продолжая держать руки перед собой. – Вот моя визитка, мистер Бич. Вам будет удобно прийти субботу, часов в двенадцать?

– Лучше в два, если вы не против, – сказал Сэнди.

– В два так в два, – согласился Гидеон и кивнул.

На этом разговор закончился, и они вышли из-за ширм в зал, где медленно угасала вечеринка.

25

1995

Какой же на самом деле была эта женщина, думала Бетти, задумчиво разглядывая лежащие перед ней черно-белые фотографии. В том, что на снимках была запечатлена Арлетта, она не сомневалась. Проблема заключалась в том, что это была какая-то неизвестная, незнакомая ей Арлетта. На снимках, которые она когда-то просматривала в ее будуаре, Арлетта всегда была одета в безупречные, на заказ пошитые платья и строгие лодочки вне зависимости от того, строила ли она замки из песка с маленьким Джолионом, наблюдала ли с берега за ходом парусной регаты или просто сидела на траве во время пикника на вершине утеса. И всегда она выглядела совершенно спокойной, хотя иногда на ее слегка подкрашенных губах и можно было рассмотреть сдержанную, почти незаметную улыбку. Кроме того, насколько успела заметить Бетти, Арлетта никогда не стремилась оказаться в центре снимка. В большинстве случаев она держалась чуть-чуть в стороне, порой и вовсе оказываясь на заднем плане, что казалось Бетти одним из проявлений полученного бабушкой безупречного воспитания.

Снимки, которые она держала в руках сейчас, были совершенно другими. На них лоб Арлетты блестел от легкой испарины, волосы были украшены перьями, а в зубах дымилась сигарета в длинном мундштуке. Сигарета! На некоторых фото Арлетта смеялась, демонстрируя блестящие ровные зубы, на других – склоняла голову на плечо каким-то молодым людям, и все это происходило в каких-то ночных клубах, ресторанах и других недешевых заведениях. А на одной фотографии – Бетти чуть в обморок не упала! – Арлетта сидела на полу, вытянув вперед скрещенные в лодыжках ноги. На полу!!! Позади нее, на заднем плане, виднелись несколько пар мужских ног и чернокожая (сначала Бетти решила, что это перчатка) мужская рука с унизанными перстнями пальцами, между которыми дымилась пузатенькая сигара.

Но больше всего Бетти потряс снимок, оказавшийся одним из последних в пачке. На нем Арлетта в расшитом блестками платье с длинным разрезом стояла, выставив вперед чуть согнутую в колене обнаженную ногу. Одновременно она обнимала за талии двух негров, одетых в смокинги и жилеты. Это было так непохоже на Арлетту, что поначалу Бетти не поверила своим глазам. Несколько раз моргнув, она снова впилась взглядом в снимок. Негры никуда не исчезли. Они были очень привлекательными внешне, но все-таки это были негры, и оба они обнимали Арлетту за плечи.

Выхватив из сумочки пригоршню мелочи, Бетти буквально слетела по лестнице в вестибюль, где висел платный телефон-автомат.

– Привет, мам, это я! – выпалила она, как только Элисон взяла трубку. – Джолион дома?

– Да, а что?

– Мне нужно с ним поговорить.

Мать протянула трубку бойфренду, и Бетти, услышав, как он слегка откашливается, представила, как Джолион поправляет галстук, запонки или воротничок рубашки.

– Добрый вечер, Лиззи. Что ты хотела?

– Я насчет Арлетты, – выпалила Бетти. – Она никогда не рассказывала тебе о том, как ездила в Лондон?

– Нет. Мама никогда не была в Лондоне. Она все время говорила, что терпеть не может этот город.

– Послушай, что я узнала… Оказывается, бабушка наняла частного детектива, чтобы найти эту женщину – Клару Каперс. Сейчас он уже умер, но его бывшая жена отдала мне все материалы, которые он успел собрать. И среди этих бумаг есть фотографии Арлетты в Лондоне!

– Гм-м…

– Что – гм-м?.. Я держу эти фотографии в руках. Они настоящие. Это доказательство того, что Арлетта была в Лондоне. И не просто была, а неплохо проводила время в клубах и ресторанах. Некоторые фото, несомненно, были сделаны именно там.

На линии воцарилась тишина. Джолион не произносил ни слова, но Бетти казалось, будто она слышит, как скрипят от натуги его большие мозги по мере того, как отчим пытается истолковать услышанные от нее факты таким образом, чтобы он мог с ними примириться. Наконец он сказал:

– Знаешь, все-таки это звучит достаточно… неправдоподобно.

– Я знаю, что это кажется неправдоподобным, но это вовсе не значит, что этого не было.

Последовала еще одна пауза, потом Джолион сказал:

– Ну и что он еще накопал, этот доморощенный Лу Арчер[19]?

– Да ничего особенного, – ответила Бетти. – В папке с делом, которую отдала мне его бывшая жена, лежали только эти фотографии, концертная программка из какого-то ночного клуба, несколько карандашных набросков Арлетты, но без подписи художника, сувенирные спички из разных ресторанов и баров, а также несколько листов почтовой бумаги, на которой напечатан только какой-то лондонский адрес, но ничего не написано. Ах да, там было еще несколько ксерокопий писем, адресованных жильцам дома на Сент-Эннз-корт… ну, ты помнишь, там якобы когда-то жила Клара Каперс, но тут ничего нового: мол, извините, мы только снимаем здесь квартиру, никакой Клары Каперс не знаем. И еще письмо на официальном бланке от домовладельца, в котором говорится, что дом был перестроен и превращен в многоквартирный в 1961 году.

– А эти пустые почтовые листы… какой адрес там был напечатан?

– Одну минуточку, сейчас посмотрю… – Бетти вынула из папки один из листов. – Абиндон Виллас, дом 21.

– Это адрес Миллеров, – сказал Джолион. – Ну конечно, это они!

– Кто – они? – требовательно спросила Бетти.

– Одна безумная семейка, – со смехом ответил Джолион. – Мама постоянно мне о них рассказывала. Летиция Миллер была школьной подругой ее мамы, то есть – моей бабушки. Она вышла замуж за мистера Энтони Миллера, от которого у нее было четверо совершенно неуправляемых детей: трое сыновей и дочь. Кстати, дочь Летиции – ее, кажется, звали Лилиан – несколько раз писала маме. Не помню, что с ней в конце концов сталось – с Летицией, я имею в виду. То ли она спилась, то ли вовсе покончила с собой. Печальная история. Кажется, она была еще достаточно молодой, когда умерла.

Лилиан, подумала Бетти. Летиция… Иногда по ночам Арлетта называла ее этими именами, когда не могла вспомнить, кто перед ней. Тогда Бетти не придавала этому значения: Арлетта довольно часто произносила странные слова и незнакомые имена, всплывавшие на поверхность ее изуродованной болезнью памяти, но сейчас Бетти поневоле пришлось задуматься. Она хорошо помнила, что бабушка могла часами говорить и говорить о вещах, которые казались Бетти бессмысленными, заставляя попросту отключаться от них, как отключаешься от постороннего шума. Иногда Арлетта отпускала комментарии, которые Бетти на самом деле просто не слушала и реагировала на них неискренними и ничего не значащими восклицаниями вроде «Ну и ну!», «С ума сойти!», «Не может быть!» и так далее. Теперь она понимала, что среди пустой болтовни сумасшедшей старухи могли быть вещи интересные и важные, например – какие-то фрагменты ее истинных воспоминаний, и казнила себя за то, что не прислушивалась к словам Арлетты внимательнее.

Ах, если б только знать, как все повернется! Бетти опутала бы весь дом проводами и микрофонами и зафиксировала на магнитофонной пленке каждое произнесенное Арлеттой слово. Увы, эти слова отзвучали и канули в небытие, и теперь в ее распоряжении были только фотографии, несколько карандашных набросков и имя женщины, разыскать которую не сумел даже профессиональный детектив.

Впрочем, Бетти тут же подумала о том, что Питер Лоулер был, наверное, слишком тяжело болен, чтобы выполнять свою работу как следует. В дом на Сент-Эннз-корт он только писал, но, по-видимому, не удосужился побывать там лично, и Бетти не исключала, что там мог найтись какой-то ключ к разгадке тайны Клары Каперс. То же самое относилось и ко второму лондонскому адресу близ Холланд-парка. Что, если она попробует там побывать, быть может, ей повезет раскопать что-то полезное?

– Как ты думаешь, – спросила она у Джолиона, – куда могли подеваться письма этой Лилиан Миллер?

– Понятия не имею, – отозвался он. – Мы разобрали всю мамину комнату, нашли несколько писем от папы, пачку моих писем из интерната, кое-какие официальные документы, но никаких писем из Лондона там не было. И вообще, никаких бумаг, которые имели бы хоть какое-то отношение к Лондону. Вообще никаких!

– Я должна еще раз все проверить, проверить как следует, – решительно заявила Бетти. – Вдруг бабушка все-таки бывала в Лондоне.

– О господи! – вырвалось у Джолиона. – Мне даже как-то не по себе!

Бетти рассмеялась.

– Почему?

– Потому что… ну, не знаю. Наверное, мне всегда казалось, что я хорошо знаю и понимаю маму, и теперь, когда ее не стало, мне трудно представить, что она может оказаться не такой, какой я ее всегда считал. Если бы я узнал о ней что-то необычное, пока она была жива, мне было легче, но сейчас, когда уже слишком поздно, я просто не представляю, что мне со всем этим делать…

Бетти опустила в автомат еще одну монетку.

– Тебе ничего не надо делать, я все сделаю сама, – сказала она. – В следующий раз, когда я позвоню, я расскажу тебе что-то потрясающее. Обещаю.

26

Задребезжал дверной звонок, и Бетти застонала. Она только что залезла в ванну. На всякий случай она немного подождала в надежде, что кто-то просто ошибся адресом. А может, это хулиганит какой-нибудь пьяница. Но звонок снова зазвонил, и Бетти со вздохом выбралась из ванны и, обернувшись полотенцем, затопала к входной двери, оставляя за собой мокрые следы.

– Кто там? – крикнула она в трубку домофона, стараясь на замечать капавшей с локтей воды.

Никто не ответил.

– Эй, алло? – крикнула Бетти еще громче.

В трубке были слышны звуки проезжающих машин и шорох шагов многочисленных прохожих. Наконец мужской голос сказал:

– Алло, кто это?

– Что значит – «кто это»?! – рассердилась она. – Вы в какую квартиру звоните?

– Это Бетти?

– Да. А вы кто?

– Это я, Джон.

– А-а…

– Почему ты ему не открыла?

– Кому?

– Дому Джонсу. Он только что звонил в твой звонок, ты не открыла, и он ушел.

– Что-о?! Черт! Давно он ушел? Куда?!

– Говорю тебе – только что. Позвонил и пошел в направлении Питер-стрит.

– Твою мать!..

– Может, он вернулся домой?

– Может быть, но… Черт!.. Ладно, не важно.

– С тобой все в порядке?

– Да, все отлично.

Последовала коротенькая пауза.

– Слушай, а нельзя мне подняться? Я хотел бы воспользоваться твоим туалетом.

– Я не одета.

Джон Любезноу рассмеялся.

– Мне все равно, если тебе все равно.

Бетти тоже рассмеялась.

– Пять минут потерпишь? Я тебе крикну.

Бетти выглянула в окно. День был погожим и солнечным, и она некоторое время перебирала одежду, висевшую на вешалке под антресолями, пока не нашла свое любимое летнее платье. Потом она зачесала влажные волосы назад, скрепила их обручем и нажала кнопку, отпирающую замок входной двери. В последний раз она видела Джона на вечеринке у себя дома, то есть два дня назад. За это время они ни разу не встречались – у них оказалось слишком разное расписание. Сейчас Бетти поглубже вдохнула, втянула живот и стала прислушиваться к его шагам по лестнице, гадая, что́ она будет чувствовать, когда снова увидит его лицо.

В дверь постучали, и Бетти открыла. На Джона было приятно посмотреть: сегодня он выглядел свежим и бодрым и был одет в достаточно элегантную белую рубашку поло и голубые джинсы. Его лицо покрывал легкий загар, солнечные очки были сдвинуты на лоб. Мускулистые предплечья загорели сильнее, но, быть может, так казалось из-за покрывавших их темных волосков. Пахло от него солнечным светом.

– Да, – сказал Джон, – я знаю, что с моей стороны это просто наглость, но, учитывая наше маленькое приключение в среду вечером, я подумал… – Он слегка приподнял бровь, и Бетти рассмеялась.

– Ничего страшного, – сказала она. – Честно говоря, я часто спрашивала себя, как ты обходишься, когда тебе нужно, гм-м… отлить. – Она выбрала это слово, решив, что оно является в меру нейтральным и в то же время свидетельствует о ее свободомыслии и неприверженности условностям.

– Обычно я хожу в паб на другой стороне площади, – объяснил Джон. – Но туда же ходят все, кто торгует на рынке, поэтому тамошний сортир выглядит и пахнет не лучшим образом…

– Можешь заходить ко мне, когда захочешь.

– Спасибо. – Он двинулся к дверям ванной, а Бетти отправилась ставить чайник.

Через минуту Джон снова появился в коридоре, на ходу вытирая руки о джинсы.

– Как вообще дела? – спросил он. – Что-то тебя давно не было видно.

– Неплохо, – ответила она. – Даже отлично. Я много работала, общалась с Домом Джонсом, ну и так далее… – Она улыбнулась, увидев, как удивился Джон.

– С Домом Джонсом? Правда?.. А как ты… с ним…

Бетти снова улыбнулась.

– Не в этом смысле, – пояснила она. – На днях я сидела с его детьми – у него их слишком много. Наверное, у него снова возникли с ними какие-то проблемы, вот он и хотел позвать меня на помощь.

– Надеюсь, он тебе хорошо платит, – заметил Джон, справившись с первоначальным изумлением. – Дом Джонс может себе это позволить.

– Нормально платит. То есть он заплатил мне достаточно. Я ведь сидела с его детьми только один раз, – пояснила Бетти и посмотрела за окно с таким видом, словно сам Дом Джонс сидел на подоконнике снаружи. – Как насчет чая? – спросила она. – Или ты предпочитаешь кофе?

– Кофе будет в самый раз, – оживился он. – Только мне придется взять его с собой. Я оставил присматривать за моим лотком одного парнишку лет двенадцати. Боюсь, что он уже куда-нибудь свинтил.

Бетти приготовила растворимый кофе с молоком в самой большой кружке и протянула ему.

– Огромное спасибо, – сказал он. – Я принесу кружку назад, как только она освободится.

– Можешь не спешить, – небрежно ответила Бетти. – Мне все равно нужно выйти. Если подождешь немножко, я выйду вместе с тобой.

Джон кивнул, и Бетти бросилась разыскивать свою сумочку и солнечные очки. Через минуту они уже вышли из квартиры. Спускаясь вслед за Джоном по лестнице, Бетти внимательно разглядывала его широкие плечи и темные, чуть волнистые волосы. Они были такими густыми, – даже на макушке, – что она подумала: Джон вряд ли полысеет, даже когда станет стариком.

– Слушай, куда ты тогда подевалась? – неожиданно спросил он, не оборачиваясь.

– Когда – тогда?

– На вечеринке. Ты собиралась выйти на пожарную лестницу и найти меня. Я ждал, но ты так и не появилась.

Его голос звучал теперь немного иначе, в нем слышались любопытные нотки.

Бетти хотела ответить, но они как раз проходили мимо дверей квартиры Кэнди Ли, и она передумала.

– Я просто… – начала она. – В общем, это долгая история. Лучше я расскажу ее тебе в другой раз.

На этот раз он обернулся.

– Как насчет сегодняшнего вечера?

– Сегодняшнего вечера?..

– Да. Ты расскажешь мне свою историю, а я поставлю тебе стаканчик.

– Сегодня вечером я работаю, – ответила Бетти – ответила чересчур быстро и чересчур небрежно. – Извини, – добавила она и тут же пожалела. Такой ответ подразумевал, что она его подвела, нарушила его планы, лишила инициативы, хотя он всего лишь предложил ей вместе выпить. – То есть я хотела сказать, что… – беспомощно пробормотала Бетти, но он только отмахнулся.

– Ничего страшного. Перенесем на другой раз.

– Да. Давай перенесем… – Она глубоко вдохнула воздух. – Как начет завтра? Завтра часам к восьми я должна освободиться.

Джон покачал головой.

– Завтра вечером я занят. На вечеринке в клубе. Я буду диджеем. Собственно говоря, я диджействую почти каждый вечер, так что свободного времени у меня не слишком много.

Этими словами Джон возвращал себе инициативу, показывал ей, что он тоже занят и не собирается менять ради нее свои планы, и Бетти почувствовала легкое разочарование. Через силу улыбнувшись, она сказала:

– Ну тогда в какой-нибудь другой день…

Они вышли из подъезда. Здесь Джон опустил на глаза свои солнечные очки и неуверенно улыбнулся.

– Да, пожалуй… – проговорил он. – Разве только…

– Что?

– Нет, ничего. – Джон, казалось, снова обрел уверенность в себе. – Ничего. Еще увидимся.

– Да, – согласилась Бетти упавшим голосом. – Наверное, увидимся…

– Это ты? Слава Богу! Входи скорее! – Дом Джонс пригладил обеими руками взлохмаченные волосы и тщательно закрыл за ней входную дверь. Из кухни доносились крики: пронзительно плакал младенец, еще кто-то из детей Дома решил устроить истерику.

– Слушай, что ты сегодня делаешь?

Она открыла было рот, чтобы ответить, но он ее перебил, слегка подталкивая в сторону кухни.

– Я заплачу тебе две сотни, – сказал Дом, извлекая рыдающего младенца из детского кресла-качалки и перешагивая через распростертого на полу Донни. – Мне нужно срочно уехать… – продолжил он. – То есть я должен был уехать уже час назад, уехать на весь день, но… Когда вернусь – не знаю. Побудешь с ними, а?.. Пожалуйста!.. – Он с мольбой посмотрел на нее. – Только не отказывайся. Ты меня очень выручишь.

Бетти посмотрела на него, на Донни, на заходящуюся в плаче Астрид, на Акацию, которая, сидя на кухонном столе, уплетала переспелое манго (соком было измазано не только ее лицо, но и белая футболка с каким-то рисунком), и тяжело вздохнула. Потом она подумала о двух сотнях фунтов. Это была ее квартплата за полмесяца. Или один поход в салон красоты, где ее наконец-то нормально покрасят.

– Вообще-то, сегодня вечером я работаю, – сказала она. – Но я попробую позвонить и сказать, что плохо себя чувствую. Когда, примерно, ты вернешься?

– Понятия не имею, – отрывисто бросил Дом. – Быть может, довольно поздно…

– То есть мне придется укладывать их спать?

Он пожал плечами и покрепче прижал к себе Астрид, которая извивалась и корчилась в его руках.

– Не знаю. Возможно…

Бетти улыбнулась и кивнула.

– Ну хорошо…

– Ты просто ангел! – заявил Дом. – Мой самый настоящий ангел-спаситель. – Он бросил быстрый взгляд на часы, потом повернулся к Бетти и протянул ей рыдающую Астрид. – Я сейчас быстренько приму душ и поеду, а ты… Короче, весь дом в твоем распоряжении. И… спасибо. Честное слово, я жутко тебе благодарен. Ты – лучшая в мире. – Дом ухмыльнулся. Казалось, он уже перестал переживать и чувствовал себя как обычно.

Бетти улыбнулась в ответ.

– Всегда рада помочь.

Она дождалась, пока он выйдет из кухни, и только потом перевела дух.

Астрид, почувствовав ее руки, сразу успокоилась. Донни тоже перестал визжать и кататься по полу и с любопытством поглядывал на нее, прикрывая лицо локтем. Даже Акация отложила недоеденный фрукт и замерла, и только манговый сок продолжал сбега́ть по ее подбородку и бесшумно капал на майку. После оглушительного шума тишина в комнате казалась совершенно сверхъестественной, и Бетти еще раз вздохнула, обдумывая следующий шаг.

– Ух ты! – заметил Дом, вновь заглядывая в кухню. – Да ты настоящая фея! – Он протянул ей клочок бумаги. – Это номер моего мобильного, звони, если что. Когда я освобожусь, я тоже тебе позвоню… А вы, – обратился он к детям, – ведите себя как следует, иначе Бетти уйдет и больше не придет, понятно? – Дом повернулся к Бетти. – Тебе еще что-нибудь нужно?

– Нет, – ответила она. – Ничего не нужно. Все в порядке.

– Между прочим, сегодня ты выглядишь просто очаровательно, – сказал он.

Бетти покраснела и поспешила спрятать лицо в льняных кудряшках Астрид. Что́ ему ответить – она так и не придумала.

27

1920

Вот уже два часа Арлетта ломала голову, пытаясь решить, что́ надеть на предстоящую встречу. Лилиан, валявшаяся на постели в одной ночной рубашке, хотя время приближалось к одиннадцати, лениво наблюдала за тем, как она достает из шкафа одно платье за другим. На животе Лилиан стояла чашка с блюдцем, а большим пальцем ноги она почесывала живот устроившейся на одеяле кошки.

– Нет, – сказала она. – Даже не думай. Мистер Бич примет тебя за монашку. За монашку, которая к тому же не умеет правильно подбирать цвета. Подумай как следует, неужели у тебя нет ничего… зеленоватого?

Арлетта покачала головой. Одна из подруг матери как-то сказала ей, причем сказала довольно презрительным тоном, что человек, на щеках которого есть хотя бы намек на румянец, не должен надевать зеленое ни при каких обстоятельствах. «Зеленое и розовое категорически не сочетаются!»

– Но при чем тут ты?! – воскликнула Лилиан, когда Арлетта процитировала эти слова. – У тебя же нет никакого румянца. Взгляни на себя как следует: у тебя русые волосы, карие глаза, темно-коричневые брови, а коричневое и зеленое – это совершенно естественное природное сочетание. У тебя природная красота! – Она негромко рассмеялась и ленивым движением села на кровати. – Знаешь что, у меня есть совершенно очаровательный зеленый жакет и такая же шляпка. Я сейчас тебе принесу… – Лилиан поставила чашку и блюдце на ночной столик, потом взяла кошку на руки и прижала к груди.

Арлетта посмотрела на свое отражение в зеркале и состроила недовольную гримаску. За несколько прожитых в Лондоне недель она научилась одеваться модно и стильно. Она точно знала, что сейчас носят и как, однако предстоящая встреча настолько не вписывалась в общепринятые нормы и правила, что она совершенно растерялась. Как должна одеться девушка, чтобы позировать художнику вместе со знаменитым чернокожим музыкантом? Никакие правила этикета не давали ответа на этот вопрос.

Тем временем вернулась Лилиан. Кроме кошки, она прижимала к груди несколько вешалок с одеждой.

– Вот, попробуй это, – сказала она, швыряя кошку и одежду на кровать. – Я уверена, это тебе очень пойдет… – И Лилиан продемонстрировала ей плечики, на которых висел упомянутый жакет. Он оказался не того глухого бутылочного цвета, который представлялся Арлетте при слове «зеленый», – скорее он был серебристо-шалфейным, с легким серебристым отливом. Крой тоже был непривычным – никаких тебе прямых линий, углов и квадратных плеч. Напротив, мягкая и тонкая шерстяная ткань, из которой был пошит жакет, ниспадала с плечиков свободными складками, спереди красовалась большая перламутровая пуговица, а воротник был отделан чуть более темным, чем ткань, вельветином.

Арлетта примерила почти невесомый жакет и сразу поняла, что Лилиан права. В нем она выглядела мягкой, женственной и… ранимой. Шляпка в тон была скроена как берет – с помпоном из того же вельветина и нашитой сбоку небольшой жемчужиной.

– Ты выглядишь сногсшибательно! – заявила Лилиан, вновь сворачиваясь клубком на кровати рядом с кошкой. Щекой она потерлась о кошачью мордочку и добавила: – Оставь жакет себе, и шляпку тоже. Я их ни разу не надевала, к тому же мне они не особенно идут… – Лилиан вздохнула. – Ах, Арли, как я тебе завидую! Так завидую, что меня просто тошнит. – Перевернувшись на спину, она мрачно уставилась в потолок. – Подумать только, с тебя пишут портрет, на котором ты будешь запечатлена с всемирно известным музыкантом… И не просто всемирно известным, но еще и чернокожим! Это просто… просто великолепно, Арли!

– Мисс де ла Мер!.. – Гидеон почтительно поцеловал протянутую руку Арлетты. – Очень, очень рад.

– Я тоже рада, – ответила она и, сняв шляпку и перчатки, протянула ему. Оглядевшись по сторонам, она, однако, не обнаружила никаких признаков присутствия в коттедже второго натурщика, хотя ее наручные часы показывали уже десять минут третьего. Арлетта специально рассчитала время таким образом, чтобы появиться в студии, когда Сэнди Бич уже придет, и сейчас почувствовала себя несколько разочарованной.

– К сожалению, Сэнди пока нет, – сказал Гидеон, аккуратно укладывая вещи Арлетты на полку серванта. – Надеюсь, он не заблудился. В Челси довольно легко сбиться с пути, особенно если ты здесь впервые.

Потом Гидеон приготовил чай и подал его в гостиную. Для Арлетты это был уже хорошо знакомый ритуал, но сейчас он нисколько не умерил ее лихорадочного возбуждения. Почти не притронувшись к чаю, она смотрела, как минутная стрелка ее часов медленно ползет по циферблату. Два шестнадцать, два семнадцать, два восемнадцать… Арлетта несколько раз глубоко вздохнула, пытаясь унять сердцебиение. Каждую минуту она ждала, что вот-вот раздастся стук в дверь, и Сэнди Бич появится в гостиной, сверкая глазами и ослепительно белыми зубами и распространяя вокруг себя сладковатый запах экзотических пряностей. Он войдет, и ей придется что-то сделать с собой, чтобы на протяжении ближайших нескольких часов вести себя как можно естественнее. Но возможен был и другой вариант. Нельзя было исключать, что Сэнди решил посвятить свой выходной каким-то неотложным или просто более интересным делам, и им с Гидеоном придется сидеть здесь, мучаясь неизвестностью, по крайней мере до тех пор, пока не станет окончательно ясно: он не придет.

Какой из вариантов лучше, Арлетта не знала, но и тот, и другой заставляли ее нервничать.

Она как раз собиралась завести с Гидеоном какой-то ничего не значащий разговор, когда это случилось.

Тук-тук-тук. Туки-туки-тук.

Арлетта и художник обменялись улыбками, в которых читалось нескрываемое облегчение. Потом Гидеон пошел открывать, а Арлетта напряженно прислушивалась к тому, как он и гость обмениваются приветствиями, и думала о том, как неуместно звучит в захламленной прихожей тягучий, как густой осенний мед, баритон Сэнди.

– Проходите же, проходите… – послышалась нервная скороговорка Гидеона.

И вот он возник на пороге – ослепительно прекрасный в сером двубортном костюме, белом жилете и белоснежной накрахмаленной сорочке. Его начищенные ботинки ослепительно сверкали, а в руках он держал единственную желтую герберу.

– Мисс де ла Мер! – Сэнди Бич приветствовал ее, слегка склонив голову и прижав ладонь к животу. – Enchanté[20].

Он протянул ей цветок. В ответ Арлетта улыбнулась и слегка покраснела (она, впрочем, с самого начала знала, что так и будет).

– Я тоже очень рада вас видеть, мистер Бич.

– Прошу вас, пока я не на сцене, называйте меня просто Годфри, – попросил он, вновь склоняя голову. – Думаю, мы вполне можем обойтись без формальностей.

– Годфри?..

– Да, мисс, Сэнди Бич – мой сценический псевдоним. На самом деле меня зовут Годфри. Именно это имя моя матушка выбрала для меня двадцать восемь лет назад. Годфри Майкл Каперс к вашим услугам.

Арлетте пришлось приложить все силы, чтобы не улыбнуться. Годфри… и вдруг – Каперс. Каперс! Это было еще похлеще, чем Сэнди Бич.

– У вас очень красивое имя, мистер Бич, – проговорил Гидеон, который, похоже, ничего странного не заметил. – Позвольте предложить вам чашечку чая?..

– Спасибо, с удовольствием, – ответил Сэнди-Годфри. – Что касается моего имени, то я не вижу в нем ничего особенного. То ли дело – мисс де ла Мер, – добавил он, и Арлетта поняла, что от него не укрылось ее секундное замешательство. – Кажется, это можно перевести как «Морская дева»?.. – Годфри повернулся к ней. – Позволено ли мне будет узнать, откуда оно у вас?

– Все очень просто, мистер… Каперс. Я родом с одного из Нормандских островов, расположенных в проливе Ла-Манш между южным побережьем Англии и северным побережьем Франции. На этих островах соприкасаются английская и французская культуры… отсюда и мое имя.

– Ах вот как! – воскликнул Годфри, и его карие, словно подсвеченные изнутри золотистым солнечным светом глаза слегка вспыхнули. – Значит, вы имеете представление о том, что такое жизнь на острове, знаете все ее достоинства и недостатки!

– Разумеется, знаю, – согласилась Арлетта. – Хотя, конечно, одно дело – жить на зеленом, солнечном острове посреди Карибского моря, и совсем другое – на голой скале, омываемой холодной водой Ла-Манша.

– Первое, несомненно, приятнее, – закончил ее мысль Годфри. – Совершенно с вами согласен, мисс де ла Мер.

– Кстати, когда вы возвращаетесь на родину? – спросила она.

Годфри покачал головой.

– Я не был на моем родном острове восемнадцать очень долгих месяцев, и, к сожалению, о возвращении туда пока нет и речи. Гастроли нашего оркестра расписаны на полтора года вперед. Не исключено, что я вообще никогда туда не вернусь. – Он пожал плечами. – А вы, мисс де ла Мер? Вы собираетесь вернуться на свою скалу посреди Ла-Манша?

– По правде говоря, не знаю, мистер Каперс. Я прожила в Лондоне всего несколько месяцев, поэтому о возвращении пока не задумывалась. Быть может, когда-нибудь потом… когда я буду нужна маме. Но не сейчас. Определенно, не сейчас.

Взгляд Годфри слегка затуманился.

– Ах, наши матери, наши бедные матери!.. Им только и остается, что ждать, ждать без конца. Я думаю о своей матери постоянно, каждый день и каждую ночь. Боюсь, ей иногда кажется, что, уехав от нее, я за что-то ее наказываю. Одно я могу сказать со всей определенностью: никакие деньги не могут примирить ее с тем, что меня нет рядом… – Он вздохнул и залпом опустошил чашку с чаем, которую подал ему художник.

Несколько мгновений все трое молчали. Наконец Гидеон хлопнул себя по коленям и поднялся.

– Ну что ж, может, перейдем к делу? Свет скоро уйдет, так что нам лучше поспешить.

Место в студии было уже подготовлено. Вместо кресла, в котором обычно позировала Арлетта, Гидеон поставил низкую кушетку, задрапированную красным шифоном и ветками плюща. По сторонам кушетки стояли настоящие пальмы в низких медных горшках, а за ней – три высоких подсвечника, в которые были вставлены свечи белого воска. Прежде чем усадить своих натурщиков на кушетку, Гидеон попросил Годфри снять пиджак и расстегнуть жилет. Потом он повернулся к Арлетте, чтобы принять у нее жакет, под которым на ней была кремово-белая блуза с кружевным воротничком.

– Не могли бы вы расстегнуть две верхние пуговицы, мисс де ла Мер? – обратился к ней Гидеон, который в присутствии Годфри снова стал держаться подчеркнуто вежливо, хотя они уже давно были на «ты». – Вас, мистер Каперс, я хотел бы попросить о том же… В конце концов, я пишу не одежду, а людей, поэтому чем больше, гм-м… естественности, тем лучше. Я уверен, что подобный небольшой штрих придаст задуманной мной картине бо́льшую выпуклость.

Годфри и Арлетта переглянулись, и музыкант рассмеялся.

– Вы неплохо умеете обращаться со словами, мистер Уорсли, – заметил он. – Но прежде чем я соглашусь демонстрировать всему миру свою естественность, я хотел бы спросить позволения у мисс де ла Мер… – Годфри повернулся к Арлетте. – Если вы не против расстегнуть одну-две пуговицы, то я тем более, – сказал он. – Но если вас это каким-либо образом оскорбит, я к ним даже не притронусь.

Арлетта улыбнулась и поднесла руку к верхним пуговицам блузки.

– Мы остаемся естественными всегда – и в застегнутой одежде, и в расстегнутой. Почему я должна чувствовать себя оскорбленной, мистер Каперс? В конце концов, это всего лишь пуговицы…

Он продолжал внимательно смотреть на нее, и Арлетта снова почувствовала, что краснеет. Что бы она ни говорила, в том, что предложил Гидеон, был определенный эротизм, ведь обычно мужчина и женщина начинают расстегивать одежду в уединении своей спальни, а не на глазах посторонних. А ведь художник собирался запечатлеть этот процесс на картине, которую потом увидят многие… Но отступать было некуда, и, продолжая слегка улыбаться, Арлетта отвернулась.

– Итак, если мы достигли соглашения по этому пункту, – как ни в чем не бывало продолжил Гидеон, – я попрошу вас, мистер Бич… то есть мистер Каперс, сесть вот сюда… – Он похлопал по левой стороне кушетки. – А вы, мисс де ла Мер, сядьте посередине, лицом к этой стене. – Он показал направо. – И откиньтесь немного назад, чтобы опираться спиной на плечо мистера Каперса.

Арлетта посмотрела на кушетку, на стену и вновь перевела взгляд на Гидеона.

– А куда мне, в таком случае, девать ноги? – спросила она.

Художник подошел к кушетке и опустился на нее, чтобы показать, чего он от нее добивается.

– Перекиньте ноги через подлокотник, можете даже скрестить их… вот так. – Гидеон продемонстрировал – как. – И еще, мисс де ла Мер, не согласитесь ли вы распустить волосы, чтобы они падали на плечо мистера Каперса?.. А вы, мистер Каперс, должны смотреть прямо на меня… да, вот так. Что касается вас, мисс де ла Мер, поверните немного голову, чтобы ваш взгляд был направлен чуть выше мольберта… ну, хотя бы вон на то пятно на обоях. – Он поднялся с кушетки и усадил на свое место Арлетту, чтобы она могла повторить его позу. – Да, хорошо… Чуточку ближе к мистеру Каперсу, чтобы зритель думал, будто вас связывает глубокое романтическое чувство… Отлично!.. А теперь – вы оба! – сделайте задумчивые лица… Просто представьте, что размышляете о будущем ваших отношений, о том, сможет ли ваша любовь выжить в нашем суровом мире. Ну, понимаете?..

Годфри рассмеялся.

– Понимаю, мистер Уорсли. «Любовь, что о себе молчит»[21], что-то в этом роде.

– Да-да, именно. Незаконная, опасная и в то же время – прекрасная и величественная любовь! Любовь, которая приносит и великое блаженство, и мучительные страдания.

Годфри посмотрел на Арлетту, а она посмотрела на него.

– То есть вы хотите, чтобы я сделал вид, будто я и мисс де ла Мер… будто мы…

Гидеон пристально взглянул на него и сосредоточенно нахмурил лоб.

– Скажу по-другому, мистер Уорсли… Должен ли человек, который увидит вашу картину, прийти к заключению, что между мной и мисс де ла Мер… то есть между изображенными на полотне мужчиной и женщиной существует некая, гм-м… плотская связь?

– А-а, понимаю… Что ж, пожалуй, да. Пожалуй. Наверное, так будет даже лучше, хотя…

– Минуточку, – перебил художника Годфри и повернулся к Арлетте. – Скажите, мисс де ла Мер, то, о чем я только что говорил… Может быть, это вас в какой-то степени смущает?

Арлетта задумалась. Она еще никогда не была близка с мужчиной. Больше того, она никогда в жизни не испытывала чувств и эмоций, которые предлагал ей изобразить Гидеон. С другой стороны, если она будет часами сидеть рядом с этим привлекательным мужчиной в расстегнутой белоснежной сорочке, она, возможно, сумеет составить себе хотя бы приблизительное представление об этих чувствах или, на худой конец, вообразить их. Что в этом плохого? Ровным счетом ничего! И, подумав об этом, она наклонилась к Годфри и шепнула:

– Нет, это ни в коей мере меня не смущает.

Глаза Годфри слегка расширились от удивления. Похоже, легкость, с какой она приняла предложенный им сценарий, его немного шокировала, но он быстро взял себя в руки, и Арлетта почувствовала, как у нее в груди разливается что-то волнующее и приятное, подозрительно похожее на предвкушение. Казалось, что, расстегнув две верхние пуговицы на блузке, она отворила дверь в какую-то часть своей души, о существовании которой доселе даже не догадывалась.

В течение следующих пяти минут они усаживались на красном шифоне кушетки, а Гидеон командовал из-за мольберта, куда им наклониться и куда повернуть голову. Наконец он собственноручно поправил распущенные волосы Арлетты, уложив их на плече Годфри «оптимальным образом», как он выразился, и вернулся к мольберту. Сосредоточенно щурясь, художник еще раз оглядел получившуюся живую картину и удовлетворено кивнул.

– Да, кажется, это именно то, что надо. Разве что… Сядьте-ка немного подальше, мистер Каперс. Буквально на дюйм… вот так. А вы, мисс де ла Мер, наклоните голову чуть-чуть вправо. Отлично! Превосходно. А теперь попрошу не двигаться…

После этого все трое замолчали. Пока Гидеон наносил на бумагу первые штрихи и делал предварительные наброски, Арлетта послушно смотрела на мокрое пятно на обоях. Все было так, как она себе представляла: шуршал карандаш, пыхтел буксир, тащивший по Темзе груженную углем баржу, гремели по брусчатке колеса наемных экипажей. А помимо этого она слышала и глубокое, ровное дыхание Годфри, и даже, кажется, негромкий стук его сердца. Какое-то время спустя Арлетта слегка расслабила уставшие мышцы и чуть сильнее оперлась о плечо Годфри, с удовольствием ощущая под крахмальной рубашкой его плотное, сильное тело и теплую влагу проступившей на коже испарины. Его лица она не видела, зато ей были хорошо видны горящие вдохновением глаза Гидеона, который работал за мольбертом, словно человек, спешащий поскорее запечатлеть на бумаге что-то по-настоящему прекрасное. На мгновение их взгляды встретились, и Арлетта ободряюще улыбнулась художнику.

– Вам удобно, мисс де ла Мер? – негромко спросил Гидеон.

– Да, – откликнулась Арлетта. – Все просто замечательно.

28

1995

Когда без четверти час Дом наконец вернулся, Бетти спала на софе, держа на груди спящую Астрид. Услышав, что он вошел в гостиную, она открыла глаза и растерянно уставилась на него. По-прежнему прижимая к себе ребенка, Бетти попыталась сесть и сморщилась от острой боли в затекшей шее. Аккуратно переложив девочку на диван рядом с собой, она помассировала затылок рукой и снова поморщилась.

Дом улыбнулся и посмотрел на Астрид.

– Никак не могла ее уложить? – спросил он.

– М-м-м… мисс Астрид никак не хотела ложиться в свою кроватку. Она хотела смотреть телевизор вместе со мной.

– Извини, что поздно. Никак не мог вырваться раньше.

Бетти пожала плечами.

– Ничего страшного. Ты же предупредил, что задержишься.

– Ну и как прошел день? – Дом бережно взял дочь на руки. При этом он наклонился совсем близко, и Бетти, почувствовав исходящий от него запах табака, вспомнила, что не курила уже часов восемь.

– Нормально. – Она зевнула. – Даже хорошо. Правда, я никак не могла понять, как собирается эта двойная коляска… – Она махнула рукой в направлении прихожей. – Но потом разобралась.

– Ты водила детей гулять? – удивился Дом.

– Да, конечно, – ответила Бетти и слегка потянулась. – Иначе бы я просто сошла с ума. И дети тоже. Торчать целый день в четырех стенах – это, знаешь ли… Мы ходили в парк Сент-Джеймс, кормили уток, качались на качелях и все такое.

– Ух ты! Здорово! – Дом, похоже, в самом деле обрадовался.

Она кивнула.

– Мне кажется, детям понравилось. Мы неплохо провели время.

Дом посмотрел на нее с уважением.

– Ты либо преувеличиваешь, либо ты настоящая Мэри Поппинс. Впрочем, меня устраивает и то, и другое при условии, что ты пообещаешь выручать меня и дальше.

Он улыбнулся. В уголках его глаз появились «гусиные лапки» морщин, и Бетти подумала, что у него усталый вид. Усталый и немного печальный.

– Конечно, я буду тебя выручать, – сказала она и поднялась на ноги. – Когда моя помощь понадобится в следующий раз?

– Завтра дети будут у Эйми, но она привезет их обратно часам к пяти. Как тебе кажется, ты сможешь подойти к этому времени? Боюсь только, что ты снова поздно освободишься. Может, не как сегодня, но все-таки…

Бетти задумалась. Если она согласится, ей снова придется сказаться больной и тем самым, возможно, разбить сердце малыша Родриго, но дело того стоило. Дом платил ей в три раза больше ее почасовой ставки в «Вендиз».

– Смогу. – Бетти кивнула. – В пять?

– В пять или чуточку раньше, если получится.

Она снова кивнула, и Дом, все еще держа Астрид на руках, проводил ее до двери. Бетти уже шагнула на крыльцо, когда он ее остановил.

– Эй, постой! Чуть не забыл! – С этими словами Дом достал из заднего кармана джинсов несколько скомканных банкнот. – Это за сегодня, – сказал он. – И не вздумай отказываться – ты заработала каждый пенни. Дойдешь до дома сама или тебя проводить?

– Конечно, дойду. И… спасибо. – Бетти кивнула и убрала деньги в сумочку. Она не знала, сколько он ей заплатил, но не сомневалась, что сумма была более чем солидная. Ей было даже немного неловко получать такие деньжищи за неполный день работы, но потом она вспомнила, что те же супермодели, к примеру, получают куда больше, а ведь им не приходится подмывать младенцев и менять им подгузники.

– Это тебе спасибо, Бетти, – ответил Дом. – Я очень рад, что познакомился с тобой. Действительно рад, и не только потому, что ты сидишь с моими детьми.

Он тихо закрыл за ней дверь, и Бетти, спустившись с крыльца, быстро пошла в сторону Бервик-стрит.

Сегодняшний день был довольно тяжелым. На ее попечении было три капризных, избалованных ребенка, которых нужно было кормить, развлекать, одевать на прогулку и так далее. Вечером она едва не расплакалась от бессилия, когда ей пришлось в десятый раз бежать в комнату Астрид и успокаивать рыдающего младенца, который, несмотря на поздний час, упорно отказывался засыпать. Но она все-таки справилась, и сознание этого наполняло сердце Бетти гордостью. Кроме того, возиться с детьми ей неожиданно понравилось, и она подумала, что на самом деле они были не такими уж непослушными. Просто они к ней не привыкли, вот и все, рассуждала Бетти. Правда, она действительно здорово вымоталась, но усталость сразу забывалась, стоило ей только вспомнить благодарную улыбку Дома. Он высоко ценит ее помощь – он сам так сказал! А Бетти любила, когда ее ценили, к тому же ей нравилось о ком-то заботиться. С тех пор как умерла Арлетта, Бетти не нужно было ни за кем ухаживать, и теперь она с удивлением поняла, как, оказывается, ей этого не хватало.

Скручивая на ходу сигарету, Бетти довольно быстро шагала к своему дому, хотя ноги ее подгибались от усталости, так что раз или два она чуть не споткнулась. Она собиралась подняться на площадку пожарной лестницы, чтобы спокойно покурить и сразу же лечь спать, как вдруг заметила, что в проволочной корзине под щелью почтового ящика с внутренней стороны двери лежит что-то вроде открытки, на которой небрежным почерком нацарапано ее имя. Взяв открытку в руки, Бетти поднесла ее к свету. Это оказалась никакая не открытка, а рекламная листовка клуба «Мельница», расположенного на Уиндмилл-стрит. Листовка давала право на посещение музыкального вечера под названием «Влюбленные коты». «За диджейским пультом наш любимый Дж. Л.!» – было напечатано внизу.

Дж. Л.

Джон Любезноу.

Она перевернула листовку и прочла:

«Буду в клубе с 10 веч. до 1 ночи. Приходи, если не слишком устанешь. Джон».

Бетти подняла голову и посмотрела на окно своей квартиры. Потом посмотрела на свое летнее платье – изрядно помятое и покрытое пятнами от молока, каши, фруктового пюре и прочего. На ногах у Бетти были потрепанные кеды. От косметики, которую она второпях наложила еще утром, наверняка ничего не осталось, подумала Бетти, да и ее дыхание вряд ли было особенно свежим после того, как она проспала почти час на кушетке в гостиной Дома. Волосы… волосы тоже засалились и выглядели неопрятно, хотя она и сделала попытку кое-как расчесать их собственной пятерней.

Потом Бетти подумала о Джоне, о том, как он стоит один за своим диджейским пультом, подумала о его сильных, загорелых руках, по которым перебегают разноцветные блики цветомузыкальной установки. Любимый диджей Джон Любезноу… Времени было без малого час. Быть может, она еще успеет. Бетти прикурила сигарету и, глубоко затягиваясь на ходу, энергичной походкой двинулась в сторону Уиндмилл-стрит.

Клуб «Мельница» разместился в подвале какого-то здания. Единственным видимым признаком его существования оказалось небольшое объявление, в котором покидающих клуб клиентов просили соблюдать тишину, да пыльный синий фонарь над дверью, на котором черной краской была выведена буква «М».

Но внутри все оказалось не так уж плохо. Несмотря на ветхие бархатные драпировки, облезшую позолоту и пыльные люстры, «Мельница» обладала какой-то особой энергетикой. Ориентируясь на звук одной из композиций «10 000 маньяков», Бетти прошла в тесный зал, где под зеркальным дискотечным шаром танцевало человек пятьдесят, да еще около трех десятков стояли вдоль стен, курили и с крайне сосредоточенным видом сосали из бутылок пиво. Джона она заметила в дальнем углу. Он сидел на небольшом возвышении, отделенном от зала небольшой загородкой, и, вытащив из конверта какой-то диск, внимательно разглядывал его поверхность при свете тусклой рабочей лампочки.

Взяв в баре два пива, Бетти подошла к нему.

– Привет! – поздоровалась она, слегка приподнимая руку с зажатыми в ней бутылками.

Джон вскинул голову, и Бетти увидела, как выражение ледяной сосредоточенности на его лице сменяется чем-то отдаленно напоминающим радость.

– Ты все-таки пришла, – проговорил он и, сняв наушники, взял у нее пиво. Мельком взглянув на часы, Джон слегка нахмурился.

– Ты что, только что закончила?

Она кивнула.

– Ничего себе рабочая смена!

– Да, дети – это тебе не гамбургеры. Зато Дом Джонс заплатил мне две сотни.

Брови Джона подскочили чуть не до самой прически.

– Правда, что ли?

Бетти достала из сумочки смятые банкноты и показала ему.

– Ты это… поосторожнее с ними. Не размахивай, – предупредил он.

– Я знаю. – Бетти уложила деньги обратно и покрепче прижала сумочку к животу. – Я буду очень, очень осторожна. Завтра первым делом положу их в банк, ну а пока… – Она улыбнулась. – Я угощаю!.. – С этими словами Бетти чокнулась с ним бутылками, и Джон открыл дверцу, чтобы она могла войти в его загончик.

– Здесь немного тесновато, – заметил он извиняющимся тоном и выдвинул из-под заставленного аппаратурой стола небольшой табурет.

– Ничего страшного. – Бетти села рядом с ним и почувствовала жар его тела. – Тесно, зато уютно.

Он улыбнулся.

– Посидим пока здесь, – сказал Джон. – Сейчас я не могу много разговаривать, так что потерпи пару минут. Я закончу, и мы найдем какой-нибудь тихий уголок… если, конечно, ты не хочешь потанцевать.

Она посмотрела на него в притворном ужасе.

– Нет уж, спасибо!

Джон улыбнулся, словно одобряя ее решение, и повернулся к пульту. Снова надев наушники, он ловким движением поднял тонарм на вертушке, где стояла пластинка «Том-Том Клуба». В тот же самый момент на втором проигрывателе игла опустилась на другую пластинку, и Бетти узнала первые аккорды «Папа вновь купил кота в мешке». В один миг все тридцать с лишним любителей пива дружно отлепились от стены и с ностальгическим блеском в глазах устремились на танцпол.

Бетти отбивала ритм ногой и смотрела, как Джон работает. Время от времени к его закутку подходили разгоряченные танцоры и, стремясь перекрыть громкую музыку, выкрикивали ему на ухо названия композиций, которые они хотели бы услышать. Какая-то девушка с густо подведенными глазами, одетая в тонкое полупрозрачное платье, с улыбкой поставила перед ним откупоренную бутылку пива, но пить он не стал. Каждую пластинку Джон брал в руки с такой осторожностью, словно это была невесть какая драгоценность, и внимательно рассматривал, выискивая возможные дефекты, а потом бережно, держа за края, укладывал на массивный поворотный диск, покрытый мягким фетром. Двигался он в очень быстром ритме, и Бетти отчетливо ощущала густой, чуть мускусный запах его пота, исходивший от промокшей на спине тонкой футболки. Каждый раз, когда заканчивалась песня и ему нужно было запускать новую, Джон сосредоточенно хмурился; Бетти заметила, что он не улыбается ни симпатичным девушкам, ни залитым потом танцорам, зато каждые несколько минут он наклонялся, чтобы что-то прокричать ей на ухо. Из всего сказанного она разбирала даже меньше половины, зато каждый раз, когда Джон поворачивался к ней, его губы чуть-чуть изгибались, словно он все-таки готов был улыбнуться, и она решила, что это – хороший знак.

В двадцать минут второго Джон закончил вечеринку композицией «Проныра» и, сложив свои драгоценные пластинки в специальный футляр, повел Бетти в небольшой бар, размещавшийся через комнату от танцзала. Там они сели за свободный столик, и Джон сходил к стойке и принес две пинты лагера и две порции виски.

Пока он покупал спиртное, Бетти потихоньку за ним наблюдала. Барменша, несомненно, хорошо его знала – во всяком случае, улыбалась она достаточно игриво, да и на обратном пути Джон то и дело дружески кивал людям, сидевшим за другими столиками. Кто-то из них даже крикнул ему: «Как делишки, Джон?!»

– Тебя, как я погляжу, здесь каждая собака знает, – заметила Бетти, когда Джон опустился на стул напротив нее.

– Вроде того, – ответил он. – Это мой клуб.

– Твой?!

– Да, мой. Кроме того, сюда ходят в основном мои приятели с рынка, кое-кто из девушек, которые… которые подрабатывают в сфере интимных услуг, и так далее. Дом Джонс владелец «Ворчуна», а я – «Мельницы»… Ну, будем здоровы.

Они чокнулись пивом и сделали по глотку. Бетти разглядывала Джона в красноватом освещении бара и думала о том, что совсем недавно она совершенно не знала этого молодого парня, но с каждым днем он словно бы облекался плотью, обретая биографию и черты характера. Теперь она знала, что ему двадцать семь, что он вырос в семье торговцев антиквариатом, что он без ума от музыки и винтажных виниловых пластинок, что он курит и не прочь выпить – и даже что он предпочитает шляпы. Она видела, что он в прекрасной физической форме, что он скорее «сова», чем «жаворонок», что он работает по четырнадцать часов в день, не отворачивается, когда рядом кого-то тошнит, и не улыбается полураздетым девицам, которые угощают его пивом.

– А где ты живешь? – спросила Бетти, надеясь дополнить получившийся портрет еще одним-двумя штрихами.

– В Паддингтоне. На Хэрроу-роуд.

Бетти кивнула. Эти названия ничего ей не говорили.

– Это хороший район?

Он рассмеялся и покачал головой.

– Я живу в ветхой развалине, которую давно пора снести. В моей квартире круглый год сыро, стены покрыты плесенью, и во время дождя по ним бегут настоящие ручьи, потому что крыша прохудилась один бог знает сколько десятилетий назад. По-хорошему, мне давно следовало оттуда уехать, но я никак не могу выбрать время, чтобы подыскать что-то приличное. – Он несколько раз сжал и разжал лежащие на столешнице руки и поморщился. – От сырости у меня часто болят суставы, поэтому, когда я диджействую, мне приходится быть очень осторожным, чтобы не уронить и не испортить пластинки. Ну и конечно, то, что я целыми днями стою на рынке, тоже вредно для здоровья.

– А как же твоя сестра?

– При чем тут моя сестра?

– Разве ты не можешь жить у нее?

Джон уставился на нее в комическом ужасе.

– Я и так прожил с Александрой восемнадцать лет. Мне этого хватило, так что спасибо! Нет уж, предпочитаю сырость и плесень!

Бетти кивнула с таким видом, словно она прекрасно его понимает, хотя на самом деле ей трудно было представить, что такого страшного может быть в том, чтобы жить с сестрой. У нее самой никогда не было ни брата, ни сестры.

– А твои родители?..

– Мама живет в Гастингсе, отец – в Бедфорде. Там достаточно места, но это слишком далеко. В те дни, когда я диджействую, я заканчиваю в час или даже в половине второго, а вставать приходится в половине шестого. Тратить время на дорогу… нет, я не могу себе этого позволить. – Джон пожал плечами.

– Слушай, давай я поговорю с Марни, – предложила Бетти. Она пришла в самый настоящий ужас при мысли о том, что этот сильный мужчина живет в протекающей развалюхе и страдает от сырости. – С той самой девчонкой, которая предложила мне эту квартиру. Я уверена, у нее найдутся прекрасные варианты где-нибудь поблизости. Или, если хочешь, в том же Паддингтоне… Вдруг тебе что-нибудь понравится.

Джон улыбнулся и кивнул.

– Пожалуй, ты права. Наверное, так и надо сделать, но… Понимаешь, когда мне не хочется идти домой, я нахожу какое-нибудь занятие, а оно в свою очередь не оставляет мне времени, чтобы найти нормальное жилье. Получается замкнутый круг. – Он пальцем изобразил на столе окружность и снова сжал и разжал кулаки.

– Если хочешь, я позвоню Марни уже завтра, – сказала Бетти.

Он посмотрел на нее и слега прищурился.

– Спасибо. Но мне не хочется тебя затруднять.

– Мне вовсе не трудно, – ответила Бетти, дружески похлопав его по руке с жесткими выступающими костяшками.

Джон удивленно вскинул на нее взгляд, и Бетти поспешно убрала руку и даже положила ее на колени.

– Знаешь, – проговорил он после небольшой паузы, – когда я увидел тебя в первый раз…

– Знаю. Ты подумал, что я – глупая корова, – закончила Бетти.

Джон негромко рассмеялся.

– Ну, не совсем так. Я подумал, что ты из этих… богатеньких детишек, которые только играют во взрослых, хотя на самом деле за все платят их мамы и папы. Но потом… Я следил за тобой и понял, что ошибался. Ты настоящая. Ты сильная и самостоятельная, и не боишься трудностей.

Бетти сглотнула.

– Гм-м… спасибо на добром слове. Ну, раз у нас пошел такой откровенный разговор, то… В общем, когда я впервые увидела тебя, я подумала: «Что за мерзкий тип!»

В глазах Джона промелькнули удивление и обида, но он тут же рассмеялся.

– Да, – согласился он, – многие именно так и думают, когда видят меня впервые. По этой причине за последние двадцать лет я так и не завел новых друзей. Ну а теперь… – Джон посмотрел на нее. – Что ты думаешь обо мне теперь? Удалось мне хоть как-то развеять первое неприятное впечатление?

Бетти улыбнулась с напускной строгостью.

– Да, пожалуй.

– То есть ты больше не считаешь меня угрюмой сволочью?

– Нет. То есть… – Бетти замолчала, внезапно осознав, что до сих пор не знает толком, кем же она его считает. – Я еще не решила, – призналась она наконец.

Джон рассмеялся.

– Ну и на том спасибо. Откровенно сказать, я и сам никак не пойму, каков я на самом деле, так что нет ничего удивительного в том, что ты продолжаешь сомневаться.

Он протянул ей пачку сигарет, но Бетти отрицательно качнула головой и скрутила самокрутку. Некоторое время оба сидели молча, но это не было неловкое молчание двух чужих людей. Они молчали как друзья, у каждого из которых был за плечами долгий и трудный день, после которого они зашли пропустить по стаканчику в один из баров знаменитого Сохо.

– Ну ладно, – сказал наконец Джон и положил недокуренную сигарету в пепельницу. – Расскажи мне, какой он – Дом Джонс. С чего это ему вдруг вздумалось нанять тебя в качестве няньки для его детей?

Бетти неопределенно пожала плечами.

– Насколько я знаю, предыдущую няньку Эйми Метц выгнала, а потом, не предупредив, оставила ему детей. А тут я подвернулась… Похоже, я его здорово выручила.

– А как там вообще, внутри? В доме, я имею в виду?

Бетти покровительственно улыбнулась.

– Да брось, Джон. Я уверена, что на самом деле такого клевого парня, как ты, ни капельки не интересует, как живет какая-то скучная мегазвезда.

Джон самодовольно ухмыльнулся.

– Меня и в самом деле не очень интересуют, гм-м… бытовые подробности жизни мистера Джонса. Я спросил просто так, для поддержания разговора… Считай, что я проявил вежливость и решил поинтересоваться, в каких условиях тебе приходится работать.

Бетти рассмеялась.

– Тогда понятно. К сожалению, я никому не должна рассказывать о том, как живет Дом Джонс. Я просто не имею права.

– Он что, заставил тебя подписать что-то вроде договора о неразглашении?

– Нет. Пока мы работаем на основе, так сказать, джентльменского соглашения. Дом мне доверяет, и я не хочу обмануть его доверие. – Она строго поджала губы и стала раскуривать свою самокрутку.

Джон одобрительно кивнул.

– Молодец, так и надо. Ну а если серьезно, какой он, Дом? Такой же заносчивый и высокомерный, как все знаменитости?

– Нет, – ответила Бетти. – Он довольно рассеянный, я бы даже сказала – с небольшой сумасшедшинкой. Я, правда, очень мало его знаю, но мне кажется, Дом – человек очень порядочный. Он любит своих детей и любит свой дом, а еще он не дурак поесть…

– У него, небось, весь холодильник забит вкусным и питательным сыром двадцати сортов, – пошутил Джон.

– Верно. Питается он в основном сыром и фруктами, их он поглощает буквально тоннами. Никаких чипсов, разумеется. Я знаю это точно – я ли их не искала!.. – Она приложила палец к губам. – Все, больше ничего не буду рассказывать. И вообще, хватит о Доме. Давай лучше поговорим о тебе.

– О, нет, это исключается. Во-первых, я терпеть не могу говорить о себе, потому что есть во-вторых: тут особо говорить-то не о чем. И вообще, я вытащил тебя сюда, чтобы узнать твою «долгую историю»… Помнишь, когда я спросил, почему после той вечеринки ты так и не появилась на пожарной лестнице, ты ответила – «это долгая история». И обещала рассказать ее позже. Вот мне и стало любопытно, из-за чего мне пришлось целый час сидеть на жестком железе в компании десятка польских студенток.

– Ах вот ты о чем! Я не смогла выйти из-за Кэнди Ли.

– Из-за Кэнди Ли?

– Это та шибзданутая лесбиянка, которая живет в квартире подо мной. Уж не знаю, кто она, китаянка или кореянка… Она ворвалась в ванную комнату сразу после того, как ты ушел, и попыталась меня соблазнить. Она была… довольно настойчива, и мне никак не удавалось от нее отделаться.

– Какой кошмар! Надеюсь, она ничего тебе не сделала?

Бетти рассмеялась.

– Ничего, но она очень хотела добраться до меня своим змеиным язычком с металлической бусиной.

– И что же было дальше?

– Я несколько раз сказала «нет», и в конце концов она свалила. Впрочем, перед уходом она пригласила меня заходить, если я вдруг передумаю. В любое время дня и ночи.

Джон посмотрел на нее с насмешливой серьезностью во взгляде.

– Ну и как тебе кажется? Ты передумаешь?

– Даже не знаю… – Она подмигнула, затягиваясь своей сигаретой.

– Но это вовсе не «долгая история», как ты выразилась.

– Ты прав. – Бетти выпустила дым тонкой струйкой. – На самом деле все произошло достаточно быстро, но тогда мне казалось – эта Кэнди никогда не уйдет. – Она улыбнулась. – Я сказала «долгая история», чтобы тебя заинтриговать и в конце концов заставить тебя пригласить меня куда-нибудь выпить!.. – выпалила она и тут же залилась краской. Джон с иронией приподнял брови, и Бетти, запинаясь, добавила: – То есть я сделала это не потому, что… не потому, что мне хотелось, чтобы ты пригласил меня на свидание или что-то типа того. Просто… вот я живу в этой своей квартире, а твой лоток стоит прямо под моими окнами… Мы постоянно сталкиваемся, но как-то… на бегу. Вот я и решила, что нам пора узнать друг друга получше.

– Согласен, – серьезно сказал он и негромко звякнул о ее бокал с виски своим. – Ну, за знакомство… Я, правда, по-прежнему не собираюсь рассказывать тебе о своей жизни во всех подробностях, но… Если нам пора, как ты выразилась, лучше узнать друг друга, тогда я просто настаиваю, чтобы ты рассказала мне о себе. С самого начала. Я имею в виду и этот твой «жуткий, разваливающийся особняк», и все остальное, если ты, конечно, не возражаешь… – И Джон улыбнулся Бетти редкой для него «полной» улыбкой, в которой участвовали не только губы, но и глаза. Глядя на него, она снова покраснела. Обычно его лицо выглядело неподвижным, неприветливым, холодным… не как маска, конечно, но как плотные занавески, за которыми не различишь ни настроения, ни эмоций, ни движений души. Когда же он улыбался вот так, открыто и искренне, занавески распахивались, и за ними сверкал теплый и ласковый летний день. Бетти, пожалуй, была даже рада, что Джон так редко улыбается по-настоящему; в противном случае она могла бы привыкнуть к этой его улыбке и перестать замечать ее красоту.

Прежде чем ответить, Бетти набрала полную грудь воздуха. Его слова всколыхнули в ее душе самые противоречивые чувства, в существовании которых она не готова была признаться даже самой себе. Напустив на себя хладнокровный вид, Бетти уточнила самым, как ей казалось, естественным тоном:

– Ты имеешь в виду жуткий, разваливающийся особняк на самом краю высокого утеса?

Джон снова улыбнулся.

– О, да. Еще и продуваемый всеми ветрами, я думаю.

– Еще как продуваемый. Продуваемый ветрами, промокаемый дождями и к тому же с неисправным отоплением.

– Какой кошмар! А привидения там водились?

– Нет, привидений там не было, зато там жила одна очень старая леди. Очень, очень старая леди, которая носила очень элегантные красные атласные туфли…

– Это даже лучше, чем бряцающие цепями призраки. Я заинтригован, Бетти. – Джон потер руки. – Расскажи скорее, да поподробнее. Мне не терпится узнать твою историю.

– Боюсь, моя история может показаться тебе довольно скучной.

– Ничего страшного, – возразил он. – Главное, она будет о тебе, а ты совсем не скучная.

– Не скучная?

– Нет. Совершенно.

Бетти улыбнулась и рассказала ему все.

29

1920

– Доброе утро, мэм, меня зовут мистер Каперс. Я ищу мисс Арлетту де ла Мер. Она здесь? Не будете ли вы так любезны ее пригласить? Заранее благодарен.

Миссис Стампер, заведующая отделом дамского платья в универмаге «Либерти», подняла глаза, и ее изогнутые дугой тоненькие брови подскочили вверх. Невольно прижав ладонь к груди, она окинула собеседника внимательным взглядом, отметив и сверкающие лаковые ботинки, и модную шляпу-котелок, и кофейного цвета жилет в тончайшую полоску, и торчащие из кармашка золотые часы с цепочкой, и, конечно, огромный букет белоснежных гладиолусов, который он держал в руках. Не совсем еще справившись с первоначальным потрясением, миссис Стампер проговорила севшим голосом:

– Я… не совсем уверена, сэр. Если хотите, я сейчас проверю…

Арлетта выглянула из примерочной в глубине торгового зала и почувствовала, как у нее перехватило дыхание. Выпустив из рук закрывающую вход занавеску, она прислонилась спиной к стене.

Годфри Каперс.

Он здесь.

Он пришел с цветами.

Выпрямившись, Арлетта несколькими быстрыми движениями пригладила волосы. В примерочную она зашла только минуту назад, чтобы воспользоваться зеркалом: миссис Стампер сделала ей замечание за выпавшую заколку и велела привести себя в порядок, но сейчас Арлетта чувствовала острую необходимость действительно выглядеть на все сто. Просто на всякий случай.

В примерочную заглянула миссис Стампер.

– Мисс де ла Мер, – проговорила она странным прерывистым голосом, обращаясь не столько к Арлетте, сколько к ее отражению в зеркале. – Вас спрашивает один джентльмен… некий мистер Каперс. Он сказал, что пришел повидаться с вами. – С этими словами заведующая шагнула вперед и понизила голос почти до шепота. – Он принес цветы! – просипела она.

– А-а, мистер Каперс!.. – откликнулась Арлетта. – Это мой знакомый. Мой друг, известный художник Гидеон Уорсли, пишет наш совместный портрет. Да я, кажется, уже рассказывала вам о мистере Уорсли… – Она старалась говорить небрежно, но по ее шее уже полз предательский жар, и Арлетта невольно вскинула руку, прикрывая проступившие на коже красные пятна.

– Да, вы говорили, но я подумала, что… Никогда не видела такого красивого негра! – проговорила миссис Стампер, качая головой. – Да и одет он прекрасно. – Она тоже улыбнулась, но как-то вымученно, и Арлетта заметила, что лицо заведующей тоже пошло пятнами.

– Ничего удивительного, – сказала она. – Мистер Каперс – известный музыкант, один из солистов Южного синкопированного оркестра, который приехал в Лондон на гастроли. Да вы, вероятно, о нем слышали…

– Нет, я как-то не…

– Они исполняют джаз, миссис Стампер. Это самое современное и популярное музыкальное течение.

– Да, я что-то такое слышала… – сказала заведующая с очень довольным видом. Ей всегда нравилось играть роль женщины в возрасте, хотя на самом деле она только недавно разменяла четвертый десяток.

– Синкопированный оркестр выступал даже перед королем Англии, – с гордостью проговорила Арлетта. – Он объехал все Британские острова и играл в самых известных музыкальных залах. Сейчас у оркестра небольшой перерыв в гастролях… что-то вроде каникул. Мне посчастливилось познакомиться с мистером Каперсом как раз тогда, когда он был свободен от выступлений и мог спокойно поразмыслить о будущих проектах.

– И вы – один из его «проектов»? – напрямик спросила заведующая.

Арлетта покраснела еще сильнее.

– О, нет! – хихикнула она. – Уверяю вас, мы с мистером Каперсом просто хорошие знакомые.

– Что ж, – сказала миссис Стампер, – в таком случае, мисс де ла Мер, я хотела бы своими глазами понаблюдать за тем, как мистер Каперс вручит вам тот огромный букет цветов, который он притащил. Ведь вы пока ни в чем не уверены, не так ли?.. – В ее глазах сверкнул огонек, и Арлетта подумала, что ее начальница испытывает неподдельное удовольствие, наблюдая за тем, как чья-то чужая жизнь совершает неожиданный, странный и совершенно непредсказуемый поворот. Улыбнувшись в ответ, она еще раз поправила волосы и, откинув занавеску примерочной, двинулась туда, где стоял знаменитый музыкант.

– Здравствуйте, мистер Каперс. Какая приятная неожиданность! – сказала Арлетта, подходя к нему сзади.

При звуке ее голоса мистер Годфри Каперс обернулся и свободной рукой снял котелок.

– Мисс де ла Мер. Enchanté. – Он слегка поклонился и надел котелок снова.

– Что привело вас в наш универсальный магазин, мистер Каперс?

– Запах, – ответил Годфри и чуть заметно улыбнулся. – Мне сказали, что здесь можно купить превосходные мужские духи. Меня не обманули?

– О, нет, мистер Каперс! – любезно ответила Арлетта. – У нас превосходный отдел парфюмерии, причем не только женской, но и мужской. Там вы найдете лучшие в мире марки духов.

– Отлично. – Годфри кивнул. – И отдел цветов в вашем универмаге тоже на высоте. Это вам. – Он протянул ей букет. Арлетта взяла его и почувствовала, какой он тяжелый. Совсем как ребенок, почему-то подумалось ей.

– Я просто не смог устоять, – продолжал музыкант. – К тому же я вспомнил, как вы говорили, что работаете здесь, в отделе дамского платья, и я… Ну а если быть честным до конца, мисс де ла Мер, мне хотелось снова вас увидеть. Очень сильно хотелось. – Его улыбка на мгновение пропала, а голос чуть заметно дрогнул, выдавая неуверенность и волнение.

Арлетта тоже почувствовала странную дрожь, хотя и пыталась улыбаться как ни в чем не бывало.

– Очаровательные цветы, – проговорила она, пряча лицо за букетом. – Просто прекрасные. Спасибо, мистер Каперс.

– Вы тоже прекрасны, мисс де ла Мер.

Последовала неловкая пауза, которую первым нарушил Годфри.

– Не могли бы вы проводить меня в ваш замечательный парфюмерный отдел и помочь мне с выбором? Если, конечно, вы можете ненадолго отлучиться с вашего рабочего места.

Арлетта бросила быстрый взгляд на часы, висевшие на стене над его головой.

– Через пятнадцать минут у меня как раз будет получасовой перерыв, – сказала она.

– Меня это устраивает, – кивнул Годфри Каперс. Улыбка вернулась на его лицо, да и держался он невозмутимо и уверенно, как раньше. – Вы не против, если я подожду здесь? – И он показал на обтянутый белым эпонжем[22] диван, стоявший в центре зала.

Арлетта коротко кивнула.

– Я совершенно не против, – сказала она.

Повернувшись, Годфри величественно подошел к дивану и, словно позируя для портрета или фотоснимка, опустился на сиденье, аккуратно расправив фалды своего шерстяного пальто и поддернув брючины, так что стали видны черные шелковые носки и с полдюйма гладкой коричневой кожи. Из внутреннего кармана Годфри достал сложенный номер «Таймс» и, развернув, стал рассеянно перелистывать страницы.

Покупательницы, входившие в эти четверть часа в отдел дамского платья, реагировали на присутствие высокого, красивого негра, невозмутимо сидящего посреди торгового зала, совершенно по-разному. Кто-то разглядывал Годфри с откровенным восхищением, кто-то делал вид, будто вовсе его не замечает, а одна леди, положив рядом с ним шляпку и перчатки, сказала:

– Жаль, я не знала, что вы тут сидите. Я бы захватила туфли, чтобы вы их как следует почистили.

В ответ Годфри только улыбнулся и сказал со своим певучим акцентом:

– Это действительно жаль, мадам.

И все же реакция посетительниц отдела женского платья не шла ни в какое сравнение с сенсацией, которую произвело среди покупателей парфюмерного отдела появление негра, выбиравшего духи вместе с белой женщиной. Годфри и Арлетта медленно двигались вдоль прилавков и витрин, а у окружающих сами собой открывались рты. Кто-то замолкал на полуслове, кто-то, наоборот, начинал громко шептаться с соседом, один-два человека даже присвистнули, а какая-то пожилая леди, которая была глуховата и поэтому не контролировала громкость своего голоса, заявила своей спутнице: «Никогда не думала, что доживу до такого! Теперь я буду делать покупки только в «Лилли энд Скиннер»!»

Арлетте еще никогда не приходилось быть центром всеобщего внимания, и она испытывала одновременно и смущение, и скованность, и восторг. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы отрешиться от направленных на нее взглядов и сосредоточиться на выборе подходящего аромата для своего спутника.

– Вот замечательные духи, мистер Каперс, – сказала она. – На этикетке написано, что они сочетают запахи ванили и сандалового дерева. Мне кажется, вам подойдут оба эти аромата. Не хотите ли попробовать?

Он кивнул, и продавщица, смущенно улыбнувшись из-под опущенных ресниц, капнула немного духов на его протянутое запястье.

– Я уже продала такие духи одному темнокожему джентльмену, – сказала она. – Такому же, как вы.

– Ах вот как? – рассмеялся Годфри. – Значит, я все-таки не первый негр, который делает покупки в вашем замечательном универмаге?

– Что вы, сэр, – сказала продавщица, – совсем нет! Я думаю, до вас здесь побывало еще три или четыре темнокожих джентльмена. – Она улыбнулась и кивнула, словно желая его подбодрить. – Ну, вам нравится?

Годфри понюхал запястье и протянул его Арлетте.

– Что скажете, мисс де ла Мер?

Арлетта слегка наклонилась к его руке и вдруг поразилась тому, какие тонкие у него кости для человека столь высокого и широкоплечего. Его запястья были узкими и очень изящными. Прикрыв глаза, она потянула носом воздух. Запах духов показался ей легким и свежим, а присутствовавшие в нем ванильные и сандаловые нотки заставляли задуматься о другом мире, о другом полушарии, о странах с иным, чем в Англии, климатом. Духи пахли… Годфри.

– Очень неплохо, – сказала она осторожно. – Во всяком случае, вам они очень подходят.

– Я тоже так думаю. – Музыкант посмотрел на нее с неожиданной теплотой во взгляде. – Они напоминают мне о доме. И о моем отце… – Он повернулся к продавщице и улыбнулся. – Позвольте поблагодарить вас за совет, мисс. Я их покупаю.

Девушка кокетливо улыбнулась и, налив немного духов в небольшой граненый флакон с притертой пробкой, умело завернула его в красную подарочную бумагу.

– До конца вашего перерыва остается еще минут десять, мисс де ла Мер, – обратился Годфри к Арлетте. – И я хотел бы, с вашего разрешения, употребить их на то, чтобы помочь вам выбрать духи для себя.

– О нет, что вы! – воскликнула она. – Я не могу позволить себе ни одни из этих духов. Они слишком… дорогие.

– А если я скажу, что хотел бы сделать вам этот подарок?

– Но, мистер Каперс, вы уже подарили мне великолепные цветы. Этого вполне достаточно. По совести сказать, я не могу принять от вас еще один подарок. – Арлетта механически изобразила улыбку, чувствуя себя довольно неловко. – Кроме того, – добавила она, – я с ранней юности пользуюсь одними и теми же духами. Я к ним привыкла и не хотела бы ничего менять.

– В самом деле? – удивился Годфри. – А сейчас вы тоже ими подушились?

– Разумеется.

Арлетта даже не успела подумать, было ли это именно то, чего она хотела, или нет. Музыкант низко наклонился так, что его нос оказался в дюйме от ее шеи, и глубоко вдохнул. Через секунду он уже выпрямился и улыбнулся.

– Жасмин, – сказал он. – Жасмин и ландыш.

Арлетта несколько раз моргнула и нерешительно улыбнулась.

– Вы почти угадали, – сказала она. – Вы правы насчет жасмина, но мне всегда казалось, что мои духи отдают лавандой.

– Ну да, конечно! – воскликнул Годфри. – Разумеется, лаванда! Все английские леди пахнут лавандой. Я даже думал, что это ваш природный запах.

Арлетта бросила взгляд на свои наручные часы. Стрелки показывали без одной минуты пять.

– Боюсь, мистер Каперс, что мне пора возвращаться на рабочее место. До свидания. Было очень приятно повидаться с вами.

Годфри Каперс приподнял котелок и слегка наклонил голову.

– Я испытывал чрезвычайно сильное желание видеть вас, мисс де ла Мер, – проговорил он. – И боюсь, что сегодняшний мой визит оказался не в силах его утолить. В субботу нам с вами предстоит снова позировать мистеру Уорсли. Не согласились бы вы пойти со мной в какой-нибудь клуб после сеанса? У меня как раз будет свободный вечер.

– Ах… – Арлетта растерялась и не нашлась, что ответить.

– Ах-то оно ах, – сказал с улыбкой Годфри. – Ну а как будет на самом деле?

– Пожалуй, я согласна… да, определенно согласна. А Гидеона мы пригласим?

Он как-то странно посмотрел на нее и ответил не сразу.

– Разумеется, – проговорил Годфри после небольшой паузы. – Конечно, мистер Уорсли тоже может пойти с нами. Спасибо, что уделили мне столько вашего драгоценного времени, мисс де ла Мер. Буду с нетерпением ждать нашей субботней встречи в студии достойного мистера Уорсли. Au revoir, mam’zelle.

Он еще раз поклонился и, надев котелок, расправил пальто, сунул сверток с духами под мышку и двинулся к выходу, провожаемый взглядами десятков пар глаз. Арлетта тоже смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду. Только тогда до нее дошло, что она торчит у прилавка, как цапля посреди реки, и покупателям приходится ее обходить. Отступив в сторону, она помешкала еще немного, дожидаясь, пока отхлынет от лица кровь и уляжется возбуждение, причиной которого были, несомненно, те захватывающие полчаса, которые она провела в обществе Годфри. Спустя примерно минуту Арлетта почувствовала, что надежно держит себя в руках, но, прежде чем вернуться к себе в отдел готового платья, она подошла к продавщице, которая только что продала Годфри духи.

– Простите, – начала она, – не могли бы вы капнуть немножечко этих духов на мой носовой платок? Я… я хотела бы показать их одному знакомому в качестве образца.

– Вы имеете в виду духи, которые купил темнокожий джентльмен?

Арлетта кивнула.

– Разумеется, мисс.

Продавщица сняла с витрины стеклянную бутыль с духами и капнула три большие капли на небольшой квадратик белого муслина, специально предназначенный для этих целей. Протягивая муслин Арлетте, продавщица улыбнулась.

– Красивый мужчина этот чернокожий джентльмен, – сказала она мечтательно.

Арлетта ничего не ответила. Спрятав муслин в рукав жакета, она поспешила на свое рабочее место, унося в складках одежды свою главную, головокружительную тайну – запах знаменитого музыканта Годфри Каперса.

30

1995

– Входи, дорогуша!.. – Замок со щелчком открылся, и Бетти, толкнув дверь, одним махом взлетела на этаж, где размещалось художественное агентство Александры Любезноу. Все здесь ей было знакомо, и тем не менее Бетти чувствовала себя странно. Отчего-то ей казалось, будто она сама вообразила, выдумала ту наивную провинциальную девчушку, которая всего несколько недель назад поднималась по этим ступенькам, прижимая к груди норковую шубу. Сейчас та, давняя Бетти растворилась, растаяла, как тает в момент пробуждения легкий предрассветный сон. Нынешняя Бетти была уже другой. Настолько другой, что ее больше не удивляло, как это никто так и не взял ее на работу.

Как и в прошлый раз, Александра встречала ее на площадке. Ее светлые, тонкие как паутина волосы были зачесаны на макушку и скреплены заколкой-монтара. Одета она была в черную блузку из нескольких слоев черного шифона, черные кожаные брюки и черные шлепанцы. На шее Александры висели на серебряной цепочке очки для чтения, а в руках она держала чашку кофе и муляж сигареты.

– По тебе можно часы сверять, – сказала она, придерживая дверь и показывая на старинные вокзальные ходики на стене. – Ровно в десять!

Бетти позвонила Александре час назад и спросила, нельзя ли ненадолго заглянуть к ней, чтобы поговорить об Историческом обществе Сохо. Накануне вечером в «Мельнице» она рассказывала Джону об Арлетте, Кларе, Питере Лоулере и найденной среди документов программке джаз-клуба, и он посоветовал ей обратиться к сестре.

«Поговори с Александрой, – сказал Джон. – Она обожает джаз и к тому же является членом Исторического общества Сохо. Я уверен, она сумеет тебе помочь».

И действительно, когда еще в телефонном разговоре Бетти упомянула о джазовых клубах, действовавших в Сохо в двадцатых годах, Александра пришла в восторг. И, судя по лицу, ее энтузиазм не угас до сих пор. Налив Бетти кофе, она принялась энергично рыться в ящиках картотеки, выуживая оттуда пожелтевшие рекламные листовки и брошюры.

– Итак, – сказала она, бросая на стол пачку бумаг, – что именно ты хотела узнать?

– Ты, наверное, помнишь записку, которая оказалась в кармане бабушкиной шубы? – проговорила Бетти, доставая из сумочки свои бумаги. – На ней были имя и адрес одного человека…

– Конечно, помню, – подтвердила Александра. – Но тогда ты, кажется, ничего о нем не знала, так?

– Так, – согласилась Бетти. – Но теперь я туда съездила и сумела кое-что выяснить. Тот человек было частным детективом. Моя бабушка наняла его, чтобы он отыскал для нее Клару Каперс. Ту самую Клару Каперс, о которой говорится в ее завещании.

– Потрясающе! – воскликнула Александра, и ее светло-голубые глаза возбужденно сверкнули. – Продолжай…

– Я хотела поговорить с этим детективом, но он, к несчастью, умер. Бабушкино задание он выполнить так и не успел, но его вдова отдала мне папку с материалами, которые бабушка передала ему для работы. К сожалению, там не нашлось ничего определенного, но кое-что, я думаю, мы могли бы использовать. Вот смотри… – Она разложила документы на столе. – Фотографии, кое-какие заметки и вот это. – Бетти ткнула пальцем в программку вечера в «Белом олеандре». – Видишь? Этот клуб находился на Уиндмилл-стрит в двух шагах от моей теперешней квартиры. Вчера вечером я побывала там в клубе твоего брата – в «Мельнице». Конечно, я расспросила управляющего, знает ли он что-нибудь об истории этого места, но он оказался не в курсе. От него я узнала только, что раньше – до того, как он арендовал здание, там было что-то вроде борделя.

Александра нацепила очки и с жадностью схватила программку.

– Ух ты! Ты только посмотри на это! – Она мечтательно улыбнулась, перевернула программку на другую сторону, поднесла к носу и понюхала. – Ум-м!.. – проговорила она, жмурясь от удовольствия. – Этой программке семьдесят пять лет, а погляди, в каком она прекрасном состоянии! Сэнди Бич и братья Лав. Настоящие красавцы, верно? – Александра снова перевернула программку и стала сосредоточенно читать. – Гм-м… Южный синкопированный оркестр… Что-то я о нем слышала. Название, во всяком случае, кажется знакомым.

– Я думаю, – вставила Бетти, – эта программка имеет какое-то отношение к бабушке. Не зря же она хранила ее столько лет! Какая-то причина просто должна быть!

Александра сняла очки и посмотрела на нее.

– Ты права, – кивнула она. – Может, твоя бабушка встретила в «Белом олеандре» человека, в которого влюбилась с первого взгляда? Или в тот вечер случилось еще что-то… потрясающее. Интересно было бы это выяснить! Обожаю подобные головоломки. Ладно, давай посмотрим, что там у тебя… – Она снова нацепила очки и взяла со стола несколько фотографий. – Значит, это и есть твоя…

Бетти кивнула.

– Да, это моя бабушка, Арлетта де ла Мер.

– …Хозяйка потрясающей шубы. Невероятно. – Некоторое время Александра внимательно рассматривала фотографию. Казалось, от ее взгляда не укроется никакая, даже самая мелкая деталь. – Какая красавица! – вздохнула она немного погодя. – Стройная, изящная и в то же время – крепкая, как сталь. Теперь таких не делают. – Она вздохнула и, проведя по снимку кончиками пальцев, затянулась своей пластмассовой сигаретой. – На этом фото она похожа на тебя.

Бетти рассмеялась.

– Приятно слышать, но ты ошибаешься. Арлетта не была моей родной бабушкой. Она приходится матерью моему отчиму.

Александра пристально посмотрела на нее поверх очков.

– А ты не думала, что твой отчим мог подсознательно выбрать твою мать, потому что она была чем-то похожа на его мать? Нет, что бы ты ни говорила, между тобой и твоей «неродной» бабушкой определенно есть сходство. Особенно хорошо это заметно вот на этом снимке. – И она подтолкнула к Бетти снимок, на котором Арлетта сидела на полу на фоне мужских ног. – Взгляни сама… – Александра постучала по снимку своей пластмассовой сигаретой. – Особенно похожи улыбка и область вокруг глаз.

Бетти честно попыталась обнаружить на фотографии сходство, о котором столь уверенно говорила Александра, но не преуспела. Правда, она всегда считала себя красавицей, но в глубине души понимала, что до Арлетты ей далеко.

– Итак, – сказала Александра, бегло просмотрев оставшиеся снимки, – похоже, в двадцатых годах твоя бабушка неплохо проводила время в Лондоне. Мне кажется, я узнала кое-какие места из тех, что запечатлены на фото. Вот это… – она достала из пачки один из снимков, – совершенно точно Алберт-Холл. И твоя бабушка сидит едва ли не на самых лучших местах в первом ряду. Вот это – Кингзуэй-Холл в Холлборне. Когда-то там размещался популярный концертный зал. В двадцатых годах там регулярно проходили джазовые вечера. Впоследствии, правда, Кингзуэй-Холл перестроили под гостиницу, но я бы все равно советовала туда заглянуть: может, кто-то что-то и припомнит. А вот это… – Александра продемонстрировала Бетти еще один снимок, – набережная в Челси. Я хорошо знаю эти небольшие особнячки вдоль реки. Дом на фотографии находится примерно в середине ряда. Хотела бы я знать, кто эти люди… – Она показала на высокого, длинноногого мужчину с темными усами, одетого в довольно потрепанное пальто, и на стоявшую рядом с ним девушку в элегантном шифоновом платье. Волосы ее были заплетены в косу и уложены на голове короной. – Они выглядят очень счастливыми, тебе не кажется?

Бетти с готовностью кивнула. Самым удивительным в этих старых снимках была исходящая от изображенных на них людей аура беззаботной joie de vivre[23]. За все годы жизни с Арлеттой она ни разу не видела, чтобы ее глаза сверкали так, как на этих фотографиях, которые она сейчас держала в руках.

– Знаешь, – мечтательно проговорила Александра, – если бы я могла вернуться в любой период времени в прошлом, я бы выбрала именно двадцатые. Золотая эпоха, «золотая молодежь», джаз. Все совершенно новое, захватывающее, наполовину запретное… Пожалуй, только в эти годы твоя бабушка могла свободно общаться с чернокожими мужчинами, ведь всего за пять лет до этого о подобном и помыслить было нельзя, да и потом тоже. Насколько мне известно, двадцатые были своего рода глотком свободы – наподобие шестидесятых или даже круче. Всеобщий оптимизм, либерализм, терпимость… А платья!.. Какие тогда носили умопомрачительные платья! Умереть – не встать! – Александра блаженно закатила глаза.

Бетти улыбнулась.

– Арлетта всегда любила красивую одежду, – сказала она. – Она оставила мне весь свой гардероб, но платья, которые бабушка носила, пока я с ней жила, были довольно строгими. Крахмал, китовый ус, индивидуальная портновская работа… И все это слишком маленького размера. Я оставила себе только несколько комбинаций и кое-какие вязаные вещи. Все остальное пришлось продать буквально за гроши.

Александра ахнула и прижала ладонь к губам.

– Ради бога, ничего мне не рассказывай, иначе я сейчас расплачусь.

Бетти пожала плечами.

– Извини. Кто же знал?..

– Нет, ничего… Не извиняйся. Если эти платья действительно были такими маленькими, как ты говоришь, они, скорее всего, не подошли бы ни одной из современных актрис. Ты, наверное, не знаешь, но даже самые миниатюрные из них не могут надеть то, что носили их прабабушки. Главная проблема в размерах талии. В наше время даже очень худые женщины не могут похвастаться талией шестнадцати или хотя бы восемнадцати дюймов в обхвате, как было раньше, когда девушки с раннего возраста начинали носить корсет. Ну ладно, что-то я отвлеклась… Что там у тебя есть еще?

– Только фирменные спичечные коробочки с эмблемами клубов. – Бетти передала их Александре. – Не знаю, что они нам дадут, но они были в общем пакете документов.

– Посмотрим, может, что-то и удастся выяснить, – ответила Александра. – Можно я оставлю их у себя? У меня есть знакомый в Историческом обществе, который знает о британских джаз-клубах буквально все. Возможно, он сумеет что-то подсказать… – Она пожала плечами. – Господи, как же все это интересно!

Она улыбнулась Бетти, и та кивнула в ответ, чувствуя, как крепнет ее надежда на успех. И дело было не в том, что Александра начинала излучать живейший энтузиазм всякий раз, когда речь заходила о временах, когда Арлетта жила в Лондоне (в том, что в двадцатые годы бабушка действительно какое-то время жила здесь, Бетти больше не сомневалась). Главное, у Александры было много знакомых, которые помимо энтузиазма были вооружены знанием. И Бетти вдруг почувствовала, что ей по силам разрешить загадку, которую задала ей Арлетта, и что сегодня она совершила гигантский шаг вперед. Казалось, стоит только протянуть руку, и тайна Клары Каперс будет раскрыта.

– А когда ты собираешься поговорить с этим твоим знакомым? – спросила она.

– Сегодня же вечером! – решительно заявила Александра. – Я увижусь с ним вечером. Если хочешь задать ему какие-то вопросы…

– Сегодня я не могу. – Бетти вздохнула. – Мне нужно сидеть с детьми.

– Жаль. Впрочем, ничего страшного, я с удовольствием возьму это дело на себя. Постараюсь выяснить все, что только возможно. Зайди ко мне завтра в середине дня. Я расскажу тебе, что́ он сказал.

– Это будет просто прекрасно! – с чувством сказала Бетти. – Огромное тебе спасибо. Надеюсь, я тебя не очень затруднила?

– Затруднила?.. – Александра расхохоталась. – Нисколько! Если хочешь знать, для меня это и отдых, и удовольствие.

В этот момент зазвонил ее телефон, и Александра, взглядом извинившись перед Бетти, некоторое время очень подробно и горячо обсуждала с невидимым абонентом пятна плесени на сшитых из лоскутов брюках и афганскую дубленку, от которой почему-то пахло мочой.

– Пока вещи оставались в моем агентстве, с ними все было в порядке, – решительно говорила Александра в трубку. – Это вы хранили их кое-как. Наверное, вы просто бросили их на съемочной площадке, и вот вам результат… Да, я абсолютно уверена.

– Извини, пожалуйста, – сказала она Бетти, опустив трубку на рычаги. – Заплесневелые клёши!.. Обоссанные дубленки!.. Как говорится, от великого до смешного… – Она улыбнулась. – Ладно, кажется, мы с тобой обо всем договорились. Передавай привет моему кошмарному братцу. Увидимся завтра, о’кей? Надеюсь, у меня будет что тебе рассказать.

На прощание она расцеловала Бетти в обе щеки и пожала руку – пожалуй, даже немного крепче, чем подразумевала ситуация. Тепло улыбнувшись, Александра закрыла дверь, и Бетти двинулась вниз по лестнице, чувствуя прилив воодушевления и уверенности. Подвинься, великий Шерлок! Она продолжит дело Питера Лоулера и доведет его до конца.

Выйдя из здания, Бетти направилась к станции метро Тотнем-корт-роуд, чтобы доехать до Холланд-парка. Наконец-то, думала она, пытаясь справиться с сердцебиением. Наконец-то она взялась за поиски Клары Каперс как следует.

Только потом ей пришло в голову, что Александра обращалась к ней на «ты», а она отвечала ей точно так же, причем произошло это совершенно естественно и незаметно для обеих. Не означало ли это, что Сохо в конце концов ее принял?..

Это было совершенно не исключено.

31

Дом № 21 по Абиндон Виллас оказался едва ли не самым красивым на этой живописной исторической улице. Небо было голубым и совершенно безоблачным, вишневые деревья, высаженные вдоль тротуаров, пышно цвели, и в воздухе плыл их тонкий аромат, перебивавший даже обычную лондонскую гарь. Стены домов, отделанные белоснежным штукатурным гипсом, казались декорациями для съемки фильма о счастливой любви.

Напротив нужного номера Бетти ненадолго остановилась, чтобы внимательно рассмотреть дом. Это был особняк с классическим симметричным фасадом, трехэтажный, слегка вытянутый в высоту. Вместо обычного палисадника перед ним была устроена парковочная площадка на четыре машины. Отправляясь сюда, Бетти приобрела в универмаге Смита одноразовый фотоаппарат. Сейчас она достала его из сумочки и быстро сделала несколько снимков дома с противоположной стороны улицы, после чего спрятала аппарат обратно. Интересно, спросила себя Бетти, бывала ли Арлетта в этом доме? Быть может, она даже жила здесь какое-то время. Бетти было известно, что в двадцатые годы подобная традиция существовала: молодая девушка, впервые приехав в Лондон, в девяносто девяти случаях из ста останавливалась не в отеле, а в доме родственников или друзей семьи. А если Джолион ничего не перепутал, то именно в этом доме на Абиндон Виллас жила когда-то лучшая школьная подруга его матери.

Перейдя улицу, Бетти приблизилась к дому. Как и было написано в документах Питера Лоулера, сейчас он был разделен на четыре квартиры: на панели рядом с двойной входной дверью она увидела кнопки звонков с буквами А, В, С и D. Заслонив глаза от света, Бетти прижалась лбом к стеклянной дверной панели, пытаясь рассмотреть, что находится за ней. Она увидела большой вестибюль, куда выходили две двери, и широкую двойную лестницу, которая, изгибаясь, вела на промежуточную площадку. Посреди вестибюля на небольшом постаменте стояла огромная ваза с искусственными цветами.

Отступив обратно на мостовую, Бетти некоторое время рассматривала высокие, ростовые окна первого этажа. Окна справа были занавешены тюлевыми занавесками. На окнах слева занавески были отдернуты, и она увидела часть богато и безвкусно обставленной комнаты: желтый позолоченный торшер с бахромой, кушетку цвета слоновой кости с изогнутыми деревянными подлокотниками и угол современного платяного шкафа темного дерева.

Бетти вздохнула.

Похоже, в доме не осталось ничего, что было бы хоть как-то связанно с Арлеттой, с ее друзьями и их жизнью. Теперь это был просто дом, хотя и стоя́щий на очень красивой улице, и жили в нем, скорее всего, люди, не имевшие никакого отношения к эпохе «золотых двадцатых», как выразилась Александра. Тонкая ниточка, связывавшая особняк Миллеров с прошлым, оборвалась в тот самый момент, когда он был разделен на квартиры.

Бетти была уже готова повернуться и уйти, когда заметила, что небольшая деревянная калитка, ведущая в сад за домом, слегка приоткрыта. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что поблизости никого нет и никто не следит за ней из окон, она шагнула к калитке. Бетти знала, что искать в саду следы человека, который то ли жил, то ли не жил здесь семьдесят пять лет назад, скорее всего, бессмысленно, но после непродолжительного размышления ей пришло в голову, что раз уж она все равно здесь, почему бы не попытать счастья?

И она толкнула калитку, открывая ее пошире.

Низко пригнувшись, Бетти на цыпочках прокралась мимо окна в боковом фасаде, миновала несколько мусорных контейнеров и оказалась на аккуратно подстриженной травянистой лужайке. Обойдя лужайку по самому краю (меньше всего ей хотелось, чтобы кто-то из жильцов, выглянув в заднее окно, увидел незнакомую девушку, которая топчет чужой газон), она приблизилась к росшим в глубине сада деревьям, между которыми были высажены розовые кусты. Здесь Бетти решила задержаться, чтобы под их прикрытием как следует рассмотреть задний фасад особняка. Чувствуя, как поддается под ее ногами сырая, рыхлая земля, она встала за самым толстым деревом и выглянула из-за ствола.

Вдоль первого этажа заднего фасада дома тянулась длинная, огороженная кованой решеткой веранда, куда выходили две пары двойных дверей. Окна нижнего и обоих верхних этажей оказались плотно зашторенными, и Бетти снова почувствовала себя разочарованной. Несмотря на это, она сделала еще один снимок особняка и уже собиралась выбраться на улицу, как вдруг ее внимание привлекли какие-то глубокие царапины на стволе дерева, за которым она пряталась. Проведя по ним пальцем, чтобы очистить от красноватой лондонской пыли и соскрести мох и лишайники, она слегка отстранилась, чтобы получше рассмотреть то, что было на стволе.

В коре было вырезано довольно большое сердце, внутри которого можно было увидеть короткую надпись, состоящую из букв Г. и А., соединенных плюсиком. Под сердцем были вырезаны два косых креста, которые могли означать и два поцелуя, и римскую цифру XX.

Рисунок был довольно глубоким, и хотя с годами царапины заплыли, заросли корой, разобрать его не составляло особого труда.

«А + Г».

Чувствуя, как участился ее пульс, Бетти выхватила из сумочки фотоаппарат, чтобы сделать еще один снимок.

А. и Г. Арлетта и еще кто-то… Может ли ее догадка оказаться верной? Если да, то перед ней было доказательство, что ее бабушка бывала в этом доме с кем-то, чье имя начиналось на «Г». В таком случае, кресты внизу – это не поцелуи, а год. Одна тысяча девятьсот двадцатый год…

Убрав фотоаппарат поглубже в сумочку, она бросилась к калитке прямо через лужайку, не заботясь более о том, что кто-то может ее заметить. К Дому ей нужно было только к пяти, и Бетти решила, что успеет добыть еще какие-то следы пребывания Арлетты в Лондоне. Она просто должна попытать счастье на набережной Челси!

32

1920

– Если ты возьмешь меня с собой, – заявила Лилиан, теребя жемчужное с серебром ожерелье, – я буду любить тебя до конца моих дней!

Арлетта подняла голову от принадлежащей Летиции швейной машинки, на которой она сосредоточенно строчила, и нахмурилась.

– Это предложение должно заставить меня передумать? – сухо спросила она.

– Хорошо, тогда я тебе что-нибудь подарю, хочешь? Какие-нибудь дорогие украшения или платье. Все, что захочешь! Я уверена, среди моих вещей наверняка найдется что-то особенное, о чем ты всегда мечтала.

Арлетта рассмеялась.

– Вовсе нет! – сказала она. – Я же знаю: все, что мне нравится, я могу у тебя попросить.

– Тогда… – Лилиан поджала свои прелестные губки и нахмурилась. – В общем, если ты не позволишь мне пойти с тобой, я больше НИКОГДА не разрешу тебе брать мои вещи! – Ее темные глаза гневно блеснули, но Арлетта снова засмеялась и, послюнив кончик голубой шелковой нити, заправила ее в иголку «Зингера».

– Пойми, Лилиан, не я решаю, можно ли тебе пойти со мной. Все зависит от того, что скажет твоя мама.

Лилиан закатила глаза.

– Можно подумать, мама может меня остановить! – сказала она.

– Кроме того, – осторожно добавила Арлетта, – одно дело, если ты, вопреки желанию своей матери, будешь общаться с людьми, которых я не знаю, и совсем другое, если ты без ее позволения встретишься с моими друзьями. В этом случае отвечать придется мне. Что, если с тобой что-нибудь случится? Как я объясню это миссис Миллер?

– Ничего не случится! – с вызовом сказала Лилиан.

– Но что-то может случиться, – возразила Арлетта и взялась за ручку машинки, собираясь подрубить подол своего нового платья. – Вот если бы ты уговорила маму отпустить тебя со мной – тогда другое дело… Я буду даже рада пойти в клуб с тобой.

– Ах так?! – Лилиан сердито сверкнула глазами и, порывисто вскочив, бросилась к выходу из комнаты. – Что ж, превосходно! – крикнула она на ходу.

Арлетта с кривоватой улыбкой смотрела ей вслед. Через несколько секунд Лилиан вернулась.

– Мама разрешила! – сообщила она с торжеством.

– Точно?

– Абсолютно! – высокомерно заявила Лилиан. – Можешь не сомневаться.

Почти в то же самое мгновение в дверном проеме появилась Летиция. Она была в домашнем халате и держала в руке изящную чайную чашку, но Арлетта знала, что в чашке был вовсе не чай. Скорее всего – джин с ломтиком лимона, а может быть, и чистое бренди.

– Я сказала Лилиан, – растягивая слова, проговорила Летиция, – что полностью тебе доверяю и что сегодня вечером она может поехать с тобой в клуб при условии, что будет слушаться тебя беспрекословно и не отойдет от тебя ни на шаг. Но домой она должна вернуться не позже полуночи! И… и я разрешаю ей выпить один-два ма-аленьких коктейля. Не больше. – Она протянула дочери несколько монет. Лилиан с презрением взглянула на деньги, но взяла их и зажала в кулаке.

– В полночь ты должна быть дома, – напомнила Летиция. – Ясно?

– Да, мамочка, – отозвалась Лилиан, падая в кресло. – Как скажешь, мамочка.

Летиция улыбнулась с довольным видом. Похоже, она решила, что исполнила свой долг и может беспрепятственно вернуться в уютный и бестревожный мир дамских романов, джина и чаепитий с подругами. Провожая ее взглядом, Арлетта невольно вздохнула. Ей был всего двадцать один год, но даже она понимала, что Летиция не особенно утруждает себя воспитанием детей.

В коттедж Гидеона Арлетта и Лилиан приехали в два часа пополудни. Несмотря на то, что это был уже четвертый сеанс и Арлетта точно знала, чего ожидать, после неожиданного визита Годфри Каперса в универмаг она чувствовала, что ее переполняет какая-то нервная энергия. Она хорошо помнила, как он говорил о чрезвычайно сильном желании увидеть ее, которое ему так и не удалось удовлетворить, помнила об огромных, почти фаллических гладиолусах и о спрятанном в рукаве квадратике муслина, который она подносила к носу каждый раз, когда ей хотелось вспомнить его запах. Она помнила его изящные, но сильные запястья, его шелковые носки, его абсолютную и полную уверенность в своем праве на все, что способен предложить Лондон. Все это она помнила – помнила и разрывалась между желанием и самым настоящим ужасом. Арлетта все еще была невинна – во всех смыслах этого слова. Она ничего не знала о «свете», в котором ей предстояло «вращаться», она ничего не знала о мужчинах, и порой ей казалось, будто сеансы у Гидеона, вечеринки в джаз-клубах, эмансипированные натурщицы, эксцентричные художники и заигрывающие с ней красивые чернокожие музыканты – все это происходит не с ней. Должно быть, думала она, в Лондоне в данный момент существует какая-то другая Арлетта, для которой все эти развлечения, все направленное на нее внимание и почти неприкрытые ухаживания гораздо привычнее, чем для нее.

– Добрый день, Арлетта, – поздоровался Гидеон, целуя ей руку, как было заведено между ними. – Добрый день, мисс Миллер… – Он ослепительно улыбнулся. – Как приятно снова вас видеть. Надеюсь, после сеанса вы присоединитесь к нам в клубе?

– Несомненно, мистер Уорсли. – Лилиан кокетливо улыбнулась.

– Прошу вас, называйте меня просто Гидеон, – попросил он.

Она любезно улыбнулась в ответ, и они сели пить чай. Гидеон и Лилиан о чем-то оживленно болтали, но Арлетта не слышала ни слова и только нервно сплетала и расплетала под столом пальцы, пытаясь представить, что́ она будет чувствовать, когда раздастся стук в дверь и войдет Годфри. Что она будет чувствовать, когда наверху, в студии, им придется разыгрывать роли любовников, которым не дают соединиться обстоятельства? Должно быть, это будет нелегко – особенно после того, как Годфри дал ей понять, что питает к ней некие чувства и некие «чрезвычайно сильные желания». Сглотнув, чтобы избавиться от подкатившей к горлу тошноты, Арлетта уставилась на стрелки настенных часов, которые не ползли, а стремительно летели к пятнадцати минутам третьего.

Наконец раздался звук, которого она так ждала и боялась.

Тук-тук-тук. Туки-туки-тук.

Его «фирменный» стук в дверь.

Вскоре Годфри вошел в комнату, и Арлетта испытала одновременно облегчение и разочарование, когда он не выказал никакой особенной радости, увидев ее сидящей на краешке дивана. Да и взгляд музыканта остановился на ней лишь на несколько мгновений, едва достаточных для того, чтобы произнести ставшее уже привычным «Мисс де ла Мер. Enchanté». Она, однако, не могла не заметить, как он суетился и сыпал любезностями, когда его представили Лилиан – как он улыбался, как проникновенно смотрел ей в глаза и как покраснела и очаровательно засмущалась девушка, когда Годфри проговорил своим бархатным баритоном: «Нет, мисс Миллер, боюсь, что мы с вами никогда не встречались. Такое лицо, как ваше, я бы никогда не забыл». Да и в студии, когда они уселись на кушетку, изображая незаконную страсть, Арлетта вдруг поняла, что не улавливает того исходящего от него обжигающего жара, который она отчетливо ощущала в прошлые разы. Его тело под рубашкой было просто теплым, словно никакого волнения их физический контакт в нем больше не вызывал.

Впрочем, коттедж они покидали все же в приподнятом настроении. Это был последний сеанс, и по этому случаю Гидеон угостил всех превосходным коньяком, который ему прислали из Франции. Пока они ожидали экипаж, чтобы ехать в Уэст-Энд, Годфри неожиданно спросил, не будет ли Гидеон так любезен сфотографировать его на фоне особняка с Арлеттой и Лилиан. Художник согласился и довольно быстро отыскал в прихожей громоздкий фотоаппарат на треноге и фотопластинки. Пока он возился с фокусом и выдержкой, Годфри в свою очередь предложил снять и его.

– Если вы сделаете отпечаток и на мою долю, – сказал он, – я возьму его домой, чтобы показать родителям моих лондонских друзей: знаменитого художника и двух очаровательных леди.

Эту идею Гидеон воспринял с энтузиазмом, и через минуту Арлетта уже стояла напротив коттеджа между ним и Лилиан, думая о последних словах Годфри. Он сказал – двух очаровательных леди, размышляла она, чувствуя, как в ее душе снова нарастает горькое разочарование. Двух леди… Он приравнял ее к Лилиан, следовательно, для него она – просто одна из многих. Одна из многих – и не более того.

Годфри медленно считал до пяти, ожидая, пока мягко шаркнет шторка затвора. После этого аппарат вернулся в коттедж, и все четверо стали садиться в подкативший экипаж. Не успела Арлетта и глазом моргнуть, как Лилиан уже уселась на скамью напротив Годфри, сделав себя, таким образом, главным объектом его внимания.

– Простите мне мою дерзость, мисс Миллер, но я хотел бы узнать, сколько вам лет, – проговорил Годфри, как только экипаж тронулся. – Поверьте, я спрашиваю только потому, что никак не могу увязать ваше юное и свежее лицо с манерами настоящей светской женщины.

– Мне восемнадцать, – беззаботно откликнулась Лилиан.

Слегка изогнув бровь, Годфри сказал:

– Это просто поразительно! Вы так элегантны и держитесь с таким достоинством! Я в свои восемнадцать был тощим, нескладным и смешным парнем с соломой в волосах.

– Вы уж извините меня, мистер Каперс, но я просто не могу себе этого представить! – отвечала Лилиан, заливаясь смехом, который показался Арлетте идиотским.

– Ну, быть может, я слегка и преувеличил… – Годфри лучезарно улыбнулся Лилиан, словно в экипаже кроме них двоих больше никого не было. – Скажите, мисс Миллер, вы где-нибудь работаете?

Лилиан рассмеялась.

– Нет, я не работаю, – ответила она. – И думаю – когда мне придется работать, мне это вряд ли понравится. Сейчас я помогаю своей матери, – добавила она таким тоном, словно это занятие было намного респектабельнее, чем любая работа. – Я занимаюсь моими младшими братьями и веду хозяйство. – Лилиан улыбнулась как можно скромнее, но ее улыбка показалась Арлетте настолько фальшивой, что она едва удержалась от того, чтобы не заскрипеть зубами. – Дело в том, что моя мать, она, гм-м… скажем так, довольно инфантильна. Если вы понимаете, что я хочу сказать.

Годфри взглянул на нее с любопытством.

– А что поделывает ваш батюшка?

– Мой отец живет и работает в Бельгии. – Лилиан вздохнула, стараясь показать, какую огромную ответственность она добровольно несет на своих плечах. – Он редко приезжает домой. Не чаще одного раза в месяц.

– В общем, на вас все – и дом, и заботы о братьях?

– Да. – Она с пафосом вздохнула. – Боюсь, дело обстоит именно так, как вы сказали.

Не выдержав, Арлетта отвернулась и стала смотреть в окно. Если бы ее спросили, она бы, пожалуй, подтвердила, слова Лилиан, но не преминула бы добавить, что ее подруга почему-то забыла о такой мелочи, как экономка, горничная, подгорничная, повар, гувернантка и садовник. Она не упомянула также о том, сколько времени ей приходится тратить, чтобы накручивать волосы на папильотки и смазывать кожу на ногах французскими лосьонами и кремами, не упомянула о приемах, балах, вечеринках и о том, как она часами бродила по самым большим универмагам, с удовольствием тратя отцовские деньги на шляпки, кружева и прочую мишуру.

Арлетта, впрочем, прекрасно понимала, что Лилиан пытается произвести на Годфри впечатление. И, похоже, ей это удалось или почти удалось.

Экипаж доставил их к особняку в георгианском стиле, стоявшему на какой-то небольшой улочке рядом с Пиккадилли. Здесь Гидеон расплатился с возницей, и они вошли в клуб, причем как-то само собой получилось, что Лилиан шла с Годфри, а Арлетта – с художником. Именно Годфри принял у Лилиан накидку и перчатки, и именно Годфри провел ее к их местам, и настроение у Арлетты снова начало портиться.

Они разместились в кабинете, сверкающем позолотой и отделанном красным бархатом. На столике стояла единственная лампа. Не будь Арлетта столь раздражена нахальством Лилиан и тем, в каком направлении развивались события, она бы, несомненно, заметила, что в зале было полным-полно дам с перьями в волосах и сигаретами в чрезвычайно длинных мундштуках и джентльменов с нафабренными усами и расчесанными на косой пробор волосами. Одна из дам была одета в строгий мужской костюм и коротко острижена. Один джентльмен нарядился как настоящий денди, включая напудренный парик и мушку над верхней губой. Какая-то леди лет сорока сидела за столом, держа на руках пучеглазого пекинеса, а юноша не старше двадцати пяти целовал впадинку в основании ее шеи. Грузный мужчина в золотом парчовом халате и феске сидел на коленях у невероятно худой леди, накрашенной а-ля Клеопатра и одетой в облегающее бархатное платье и усыпанную бриллиантами чалму размером едва ли не больше ее головы. Несомненно, Арлетта заметила бы также, что на фоне этих разодетых в пух и прах представителей лондонской богемы и она, и ее спутники – не исключая Лилиан в нарядном шифоновом платье с заниженной талией и Гидеона в пошитом на заказ шерстяном костюме элегантнейшего светло-бежевого цвета – выглядели совершенно обыкновенными и скуловоротно скучными. Пожалуй, один лишь Гидеон с его растрепанными черными кудрями и заляпанной краской потрепанной одеждой мог бы сойти здесь за своего, да и то с большой натяжкой.

Да, что ни говори, а этот клуб под названием «Молодой лебедь» не был похож ни на одно из ночных заведений, в которых ей приходилось бывать.

– У меня такое чувство, – сказал Годфри, заказав всем по порции сухого мартини, – будто я провалился в кроличью нору и оказался в Стране чудес.

Лилиан с готовностью рассмеялась, на взгляд Арлетты – чересчур громко.

– Совершенно с вами согласна, мистер Каперс, – сказала она с какими-то новыми, манерными интонациями, которые она усвоила за последний час или полтора. – Это просто божественное место! А сколько здесь красивых и интересных людей!

– И не очень красивых тоже, – заметил Годфри, указывая взглядом на женщину с нарисованными карандашом бровями и крючковатым носом, которая с ног до головы была одета в черное, словно католическая вдова.

– Но согласитесь, все они по-своему уникальны!

– Насчет уникальности полностью с вами согласен, мисс Миллер.

В этот момент к их столику приблизилась миниатюрная, как лесная нимфа, девушка, одетая в золотое платье. Ее пышные черные волосы были равномерно острижены примерно до уровня подбородка, а накрашенные губы напоминали бутон красной розы.

– Гидеон! – прощебетала нимфа, вынимая изо рта мундштук со вставленной в него сигаретой и выпуская тонкой струйкой дым. – Боже мой, я не видела тебя целую вечность! Как ты, дорогой?..

Гидеон поднялся и заключил руки девушки между своих ладоней.

– Очень рад вас видеть, мисс Макатир.

– О, Гидз, пожалуйста, не называй меня «мисс». Это так старомодно!

Судя по лицу Гидеона, он был до глубины души оскорблен тем, что его сочли старомодным. Выпятив грудь и расправив плечи, он кивнул.

– О, да, разумеется… Прошу меня извинить, Мину… – Он повернулся к спутникам. – Познакомьтесь, это моя добрая знакомая, очаровательная Мину Макатир. Мину, это мистер… – Он улыбнулся своей оговорке. – Это Годфри, Лилиан и Арлетта.

Мину послала каждому воздушный поцелуй, и Гидеон подвинулся на скамье, чтобы она могла сесть.

– И все-таки, мистер Уорсли, как твои дела? И что, ради всего святого, ты делаешь в этом гадючнике?

– Мои дела хорошо. А сюда мы пришли по приглашению мистера… по приглашению Годфри. Как раз сейчас я работаю над его портретом.

Мину с любопытством оглядела Годфри.

– Мне кажется, я вас где-то видела, – сказала она. – Мы встречались?

– Это вполне возможно, – ответил он. – Я музыкант. Вы могли видеть меня, когда я выступал с одним из моих оркестров.

– С одним из ваших оркестров? Потрясающе! А как они называются?

– Я играю на кларнете либо с Южным синкопированным оркестром, либо в составе джазового трио, которое называется «Сэнди Бич и братья Лав».

– Так вы – Сэнди!.. Ну конечно, теперь я вспомнила! Вы играли в одном из клубов, в котором я бываю чаще всего. Я еще спросила, не могли бы вы сыграть несколько песенок на моем дне рождения, но вы ответили, что у вас слишком плотное расписание гастролей. – Она обиженно надула губы, и Годфри рассмеялся.

– Прошедший год действительно был расписан у нас буквально по дням, мисс Макатир.

– Зовите меня Мину.

– Хорошо, Мину.

Он широко улыбнулся, и Арлетта снова почувствовала себя лишней.

– Начиная с прошлого лета мы постоянно переезжали с места на место, – добавил Годфри. – Мы исколесили почти всю вашу страну, а она не так уж мала. Вы и представить себе не можете, какой путь мы проделали. Тем не менее я прошу простить меня и за то, что мы не смогли выступить на вашем дне рождения, и за то, что я не сразу вспомнил ваше очаровательное лицо.

При этих словах Арлетта вся сжалась, сражаясь с чрезвычайно сильным желанием схватить свою шляпку и перчатки и запрыгнуть в первый же экипаж, чтобы ехать домой.

Тем временем Мину Макатир повернулась к ней. Она приятно улыбалась, и Арлетта невольно подумала, что, быть может, эта нимфа собирается привлечь к разговору и ее. Эта мысль заставила ее приободриться, но Мину сказала:

– Вы не против немного подвинуться? Мне хочется немного поболтать с Сэнди.

И, перебравшись через ее колени, Мину втиснулась между ней и музыкантом, повернувшись к Арлетте и Гидеону спиной.

Художник посмотрел на Арлетту и улыбнулся одними губами.

– По-моему, это место – просто находка. А ты как думаешь?

Арлетта устало кивнула.

– А какая здесь публика! Настоящий паноптикум… – Гидеон медленно покачал головой и снова улыбнулся. – Все в порядке, Арлетта? – мягко спросил он. – Ты сегодня просто сама не своя.

– Все в порядке. – Она вымученно улыбнулась. – В полном порядке.

– Твоя подруга Лилиан та еще штучка.

Арлетта вздохнула.

– Что есть, то есть. Впрочем, твоя подружка Мину не хуже.

– Похоже, мистер Каперс очаровал обеих.

– Ты хотел сказать – Годфри, – насмешливо заметила она.

– Ах да, конечно! Как я мог забыть! Годфри!!. – Гидеон засмеялся. – Надо взять себя в руки и привыкать к современным манерам. Конечно же, Годфри! Просто Годфри – и никакой не мистер Каперс. Ведь это так старомодно!

– Зато просто Годфри звучит до ужаса вульгарно, – чопорно сказала Арлетта. – Ведь мы его совсем не знаем.

– Это верно, но… Времена меняются, Арлетта. Мир стал другим, не таким, как раньше. Наверное, это только закономерно: он не мог не измениться, пройдя через такие серьезные потрясения. Но мне это нравится. А тебя, Арлетта, я назвал бы символом нового, изменившегося мира. Ты – молодая девушка из глухой провинции, которая сама себя обеспечивает и которая сумела найти свое место в большом городе практически без посторонней помощи. Иными словами, ты – плоть от плоти этого нового изменившегося мира, так тебе ли бояться перемен?

– Я боюсь не перемен, а упадка. Упадка нравов, упадка всего…

– Ах, Арлетта, Арлетта… – Гидеон нежно улыбнулся и слегка похлопал ее по руке. – Ты просто очаровательна. В тебе столько противоречивого, загадочного, непостижимого. А твоя красота… Ты не похожа ни на одну из девушек, которых я знал раньше. – Он улыбнулся и полностью накрыл ее ладонь своей.

Затаив дыхание, Арлетта смотрела на его руку. Она понятия не имела, что́ может означать этот жест. При других, более формальных обстоятельствах это был бы настоящий афронт, но в этом странном, богемном месте, полном эксцентричных джентльменов и леди в платьях, подолы которых заканчивались чуть ниже или даже вровень с резинкой чулок, этот жест казался естественным, успокаивающим, почти ласковым. Краем уха она услышала, как за ее спиной Годфри что-то сказал, на что Лилиан и Мину отреагировали взрывом визгливого смеха, и в свою очередь слегка сжала ладонь художника.

– Что ж, – сказал Гидеон и слегка порозовел. – Я рад, что по крайней мере одна женщина в этом заведении не поддалась чарам мистера Каперса.

Арлетта улыбнулась, но ничего не сказала.

33

1995

Набережная Челси выглядела куда приличнее, чем можно было предположить. Кроме неширокой мостовой, Темзу отгораживала от домов ухоженная полоса газона, на которой росли деревья и стояли фонарные столбы в виде выпрыгивающих из воды дельфинов. За газоном выстроились в ряд дома. Огромные неряшливые особняки соседствовали с аскетичными таунхаусами, чуть дальше стояло несколько аккуратно оштукатуренных, словно игрушечных коттеджей. Туда Бетти и направилась. Фотографию она держала перед собой на вытянутой руке, словно это был фрагмент головоломки, для которого ей необходимо было найти место. Здесь, думала она, скорее всего, это было где-то здесь… Увидев переход «пеликан»[24], Бетти перешла на другую сторону и двинулась дальше. Коттеджи, которые на снимке казались серыми, на самом деле были выкрашены в сахаристо-розовый и голубой цвета, а деревья, выглядевшие тонкими прутиками, разрослись, превратившись в могучие каштаны, и тем не менее Бетти не сомневалась: это то самое место.

Остановившись перед одним из коттеджей, она бросила на фото еще один взгляд и убедилась, что находится практически на том самом месте, откуда был сделан снимок. Асфальта здесь не было – тротуар был вымощен большими каменными плитами, и, сделав еще несколько шагов, Бетти поняла, что стоит на той же самой плите, на которой семьдесят пять лет назад стояла Арлетта. Ощущать это было так удивительно и странно, что по ее телу пробежала дрожь. Может ли быть простым совпадением, подумала она, что Арлетта – ее ровесница, которая, как и она, оказалась в Лондоне совершенно одна, когда-то тоже стояла на этом камне? Неужели Александра права и они с ней действительно чем-то очень похожи?

Еще несколько секунд Арлетта разглядывала мужчину, снятого рядом с Арлеттой. Он беззаботно улыбался, и его длинные темные кудри трепал ветер. Просторная блуза, в которую он был одет, имела самый непритязательный вид, но эта небрежность в одежде показалась Бетти нарочитой, показной. Лицо мужчины, во всяком случае, производило впечатление аристократического, породистого: нос прямой, подбородок гордо приподнят, да и держался он очень прямо. Может, это и есть тот самый «Г», подумала она, инициал которого остался на дереве во дворе особняка на Абиндон Виллас?..

Все еще размышляя об этом, Бетти повернулась, чтобы повнимательнее взглянуть на выкрашенные в пастельные тона коттеджи, и невольно вздрогнула, увидев, что на самом маленьком из них, стоявшем точно напротив места, где была сделана фотография, висит что-то вроде мемориальной доски. Подойдя поближе, она прочла:

«В этом доме с 1918 по 1923 г. жил и работал художник-портретист и фотограф Гидеон Уорсли».

Моргая, Бетти перевела взгляд с надписи на фотографию и обратно. Гидеон. Гидеон Уорсли… Неужели этот небрежно одетый, взлохмаченный молодой мужчина с прямым носом, с которым Арлетта снялась семьдесят пять лет назад, и есть «Г»?.. Он был похож на художника. И у него наверняка был фотоаппарат. И это он был снят у дверей дома, на котором теперь красовалась мемориальная табличка с его именем. А если он был «Г», значит, «А» – это была Арлетта. Несомненно, это они вырезали свои инициалы на дереве во дворе дома на Абиндон Виллас, следовательно, приехав в Лондон, Арлетта какое-то время жила там. С другой стороны… Если Гидеон Уорсли действительно был возлюбленным Арлетты, то какое отношение он имеет ко всей остальной истории – к Кларе Каперс и джаз-клубам Сохо?

Отыскав поблизости скамейку, Бетти села на нее и принялась перебирать остальные снимки, ища на них лицо Гидеона Уорсли – художника и фотографа. Но его больше нигде не было. Похоже, фото, которое привело ее сюда, было у Арлетты единственным.

Потом Бетти достала из сумочки свой одноразовый фотоаппарат и сделала несколько снимков коттеджа и мемориальной доски. Задумав сфотографировать себя на фоне дома, она подошла к нему достаточно близко и вдруг, повинуясь внезапному импульсу, толкнула калитку палисадника, прошла по обсаженной люпинами дорожке и постучала в парадную дверь, но ей никто не открыл, никто не отозвался. Запрокинув голову, Бетти поглядела на окна второго этажа, но за занавесками не было видно ни света, ни шевеления. Похоже, на сегодня ее расследование было закончено. Впрочем, время близилось к четырем, и ей все равно пора было идти на работу.

Эйми Метц холодно выпрямилась и смерила Бетти каким-то акульим взглядом.

– Бетти Дин, я полагаю? – спросила она. Эйми старалась растягивать слова на калифорнийский манер, но звучало это так, будто она имитирует простонародный акцент кокни.

Бетти сглотнула и посмотрела на Дома.

– Да. – Она кивнула. – Здравствуйте.

Эйми прищурилась и протянула вперед вялую руку.

– Эйми, – зачем-то представилась она. Бывшая жена Дома была в короткой тунике с леопардовым рисунком и черных лосинах. Ее огненно-рыжие волосы были зачесаны наверх и скреплены заколкой с бабочкой из стразов. На ногах у Эйми были красные туфли на толстенной платформе, а то, что она пользуется «Опиумом», Бетти поняла, как только вошла в дом. Лицо у нее было прелестным, но слишком бледным и каким-то измученным, словно она регулярно недосыпала, а тонкие руки были покрыты пятнышками экземы и свежими розовыми расчесами. Одним словом, сейчас знаменитая Эйми Метц была совершенно не похожа на свои фотографии в журналах: в ней не было ни блеска, ни загадочности, ни тайны.

– Начнем с того, – заявила Эйми, – что Дому не следовало оставлять моих детей неизвестно с кем, о’кей? Я вовсе не хочу сказать, будто это твоя вина – совершенно очевидно, что ты здесь ни при чем, о’кей? И тем не менее эта ситуация меня не радует. Совершенно не радует. И это еще мягко сказано.

Бетти сглотнула и, опустив голову, уставилась себе под ноги. В Эйми Метц было от силы пять футов роста, но ее резкий голос и звучащая в нем агрессия были бы под стать великану.

– Но, – продолжила Эйми, и ее лицо на мгновение стало чуть мягче, – Дом утверждает, что ты отлично умеешь обращаться с детьми, да и Донни сказал мне, что ты, типа, лучшая. – Она сардонически улыбнулась. – В общем, слушай сюда, Бетти… – Эйми буквально выплюнула ее имя, словно сомневалась, что оно настоящее. – Я намерена оформить все официально, о’кей? В ближайшие пару дней я все равно собиралась просмотреть нескольких девушек из агентства, ты тоже можешь прийти на собеседование. Ко мне домой, о’кей? И захвати свое резюме и хоть какие-нибудь рекомендации. Все нужно делать как следует, а не тяп-ляп… – Она бросила свирепый взгляд на Дома и снова повернулась к Бетти. – О’кей?..

– Да… то есть, о’кей, – сказала Бетти и поправила на плече ремень сумочки, которую не успела даже снять. – А во сколько приходить?

– Завтра в одиннадцать ноль-ноль, – отчеканила Эйми. – Адрес тебе даст Дом. Ну а пока… в общем, я не против, если ты побудешь с детьми и сегодня вечером. По крайней мере теперь я составила о тебе кое-какое представление. Хотя и весьма приблизительное… – Она удостоила Дома еще одного презрительного взгляда. – Короче, если тебе что-то понадобится, Бетти, сразу звони мне, о’кей? Не Дому, а мне. – Эйми сунула ей в руки визитную карточку и после торопливых, но крепких объятий со всеми тремя детьми поспешно выскочила из дома и села в ожидавшую машину, чтобы мчаться на концерт в Гилфорд.

После ее отъезда в доме ненадолго воцарилась тишина. Трое детей сидели рядком на диване и выглядели слегка ошеломленными. Дом сидел тут же, на подлокотнике, и задумчиво покусывал губу. Наконец он встал, провел пятерней по взлохмаченным волосам и повернулся к Бетти.

– Вот так и живем, – проговорил он. – Извини, что не предупредил… Донни весь день так тебя расхваливал: мол, Бетти то, Бетти се… Естественно, Эйми заинтересовалась, кто такая эта замечательная Бетти. – Он пожал плечами и снова пригладил волосы. – Наверное, мне следовало знать, что этим кончится.

– И… что теперь будет? – задала Бетти вопрос, на который ей необходимо было знать ответ. Лучших слов для того, чтобы выразить свои чувства, она просто не смогла подобрать.

– Ничего. Я думаю, Эйми возьмет тебя на работу. И даже уверен. Детям ты понравилась, а это уже полдела. Кроме того, Эйми обожает экономить, и если ей представится возможность нанять няню, не выплачивая комиссионные агентству, она за это уцепится, это уж как пить дать. Ну а когда она тебя наймет… Можешь не сомневаться, оплата будет очень и очень достойная. Кроме того, не исключены поездки, путешествия и другие бонусы. И, конечно, машина…

– Машина?

– Да. Все наши няни были обеспечены транспортом. Небольшая машина, выплата всех полагающихся налогов, медицинская страховка.

Бетти тяжело опустилась на диван, положив сумочку на колени. Ее мечты сбывались одна за другой, но она поняла это только сейчас.

– Все это просто шикарно… – проговорила она. – Но… работать, наверное, придется много?

Дом кивнул.

– Много. Ненормированный рабочий день, необходимость задерживаться допоздна и так далее. С другой стороны, я думаю, скучно тебе не будет. – Он бросил на Бетти быстрый взгляд, но сразу же опустил глаза и принялся рассматривать ногти на руке. – Я вот о чем подумал… Даже если ты не получишь эту работу, мне все равно понадобится человек, который мог бы время от времени сидеть с детьми. Мне довольно часто приходится уезжать из дома, так что…

Бетти кивнула.

– Да, я знаю.

Он снова взглянул на нее и улыбнулся.

– Ты, наверное, думаешь, что я – плохой отец? – Теперь он разглядывал собственные ноги.

– Господи, нет, конечно! Почему я должна так думать?

– Ну, ты же слышала, что только что сказала Эйми? Я оставляю своих детей неизвестно с кем вместо того, чтобы сидеть с ними самому, я часто и подолгу отсутствую, и…

– Но ведь это твоя работа! – воскликнула Бетти. – Ты – поп-звезда, а это значит, что ты принадлежишь не столько себе, сколько зрителям – фанатам, которые приходят на твои концерты. Иначе и быть не может. Что касается того, что ты оставил детей неизвестно с кем… На самом деле мы-то с тобой оба отлично знаем, что со мной твоим детям ничто не угрожает.

Дом снова поднял голову и благодарно улыбнулся.

– Откровенно говоря, я никогда не умел разбираться в людях, – сказал он, и Бетти догадалась, что Дом намекает на мать своих детей. – Но это, мне кажется, приходит с возрастом, с опытом. Чем старше становишься, чем больше шишек набьешь, тем легче тебе увидеть, кто есть кто. Ну да ладно… – Он поднялся и пересадил Акацию, которую держал на руках, обратно на диван. – Мне пора собираться. А этой гвардии… – Он ласково погладил дочь по головке. – …Этой гвардии пора пить чай. Спагетти болоньезе на плите.

– Ух ты! Вкусная штука! – восхитилась Бетти. – А спагетти домашнее или из ресторана?

– Домашнее, но готовил его не я. Эйми привезла с собой. – Он виновато улыбнулся. – Видишь, все-таки я так себе отец… – Дом повернулся к детям. – А ну-ка, поднимите руки, кто хочет есть!

– Я! Я хочу! – завопил Донни, поднимая вверх сразу обе руки. – Я просто умираю с голода!

– Тогда идем, – улыбнулась Бетти и, поднявшись с дивана, протянула мальчику руку. – Ты поможешь мне приготовить все к чаю.

– А можно мне будет грызть сухие спагетти? – с надеждой спросил Донни.

– Ты любишь сухие спагетти?

Донни кивнул.

– Тогда можно.

– Ура! – еще громче завопил Донни и ткнул кулачком в воздух. – Бетти – лучшая!

После того как дети уснули (на этот раз Бетти удалось уложить Астрид всего за три захода в спальню), она скрутила себе сигарету и вышла с ней к окну на площадке второго этажа. Здесь ее снова посетило то странное чувство, которое она уже испытала сегодня, когда стояла на мостовой напротив коттеджа Гидеона Уорсли. В ушах ее звучало чуть слышное эхо сказанных давным-давно слов, в глазах мелькали тени давно ушедших людей. Она попыталась поднять раму, но почувствовала, что она застряла, и потянула сильнее. Негромко скрежетнул металл, рама подалась, окно пошло вверх – и Бетти показалось, будто она только что провалилась сквозь зеркало и оказалась с его обратной стороны.

Закурив, она села на подоконник – на то самое место, где впервые увидела Дома. Глядя сквозь легкую дымку выхлопных газов и водяных испарений на свой дом, Бетти почти разглядела сквозь воображаемое зеркало себя, стоящую на площадке пожарной лестницы – все еще светловолосую, румяную, с головой, битком набитой глупыми мечтами и желаниями. Румяная, светловолосая Бетти улыбнулась, и Бетти улыбнулась в ответ. Она больше не была той девчонкой, которую видела перед собой. Она располнела, покрасила волосы в черный (на самом деле – в зеленый) цвет, стала старше и мудрее. И вдруг ей пришло в голову, что перемены, которые она наблюдала в себе, в точности повторяли те перемены, которые отличали Арлетту с фотографии у коттеджа Гидеона Уорсли от Арлетты, которая сидела на полу на фоне мужских ног. Лицо было то же или почти то же, но на двух снимках были запечатлены две совершенно разные женщины.

Потом Бетти стала думать о своей новой работе. Если дело выгорит, она станет профессиональной няней в особняке Эйми на Примроуз-Хилл. Ей придется работать по многу часов подряд, задерживаться до глубокой ночи, нести ответственность за трех малолетних детей, подчиняться приказам и выполнять распоряжения. Да, эта работа не оставит ей никакого свободного времени, никакой свободы, а ведь после разговора с Александрой, после сегодняшней поездки к домам в Холланд-парке и в Челси ничто не будет ей так необходимо, как свободное время.

Ее сигарета потухла. Бетти щелкнула зажигалкой, глубоко затянулась – и вдруг вспомнила, что есть еще одна вещь, которая ей гораздо нужнее, чем время.

Деньги.

Бетти вздохнула.

Она пойдет на это собеседование. Даже если ее не примут, она хотя бы увидит особняк Эйми Метц изнутри. Что́ она будет делать, если бывшая жена Дома все-таки сочтет возможным ее нанять, Бетти понятия не имела.

Абсолютно никакого понятия.

34

1920

Как-то в начале мая, утром одного из понедельников, миссис Стампер пригласила Арлетту в свой отгороженный занавеской кабинет в глубине торгового зала. Выглядела заведующая неважно: она явно нервничала, а ее лицо казалось слишком бледным и вдобавок блестело от испарины, хотя рабочий день только-только начался, да и в универмаге было не жарко.

– Прошу вас, садитесь, – сказала миссис Стампер, и щека ее чуть заметно дернулась.

Арлетта подобрала сзади юбку и села на стул, с опаской поглядывая на заведующую.

– Я должна вам кое-что сообщить, мисс де ла Мер, и была бы весьма признательна, если бы вы никому об этом не рассказывали. На днях я узнала, что скоро стану матерью.

Арлетта удивленно вскинула глаза. Она часто гадала, почему у начальницы нет детей, но спрашивать об этом напрямую не решалась, боясь ненароком задеть ее чувства.

– Да, – кивнула миссис Стампер, заметив ее удивление. – Это случилось довольно… неожиданно. После десяти лет супружества мы с мистером Стампером уже решили, что так и останемся бездетными, но… Наконец-то это произошло, и я очень счастлива. Заявление об уходе я уже написала, но директорат попросил меня отработать положенные перед увольнением недели.

Она замолчала и поднесла к губам большой носовой платок с вышитыми на нем ее инициалами, словно сражаясь с внезапным приступом тошноты. Немного придя в себя, миссис Стампер продолжила:

– Меня также спросили, кого я могла бы рекомендовать на мое место – на место заведующей отделом. Я предложила вас, мисс де ла Мер.

– Правда? – вырвалось у Арлетты. – Вы не шутите?

– Нисколько. Я наблюдала за вами почти полгода и убедилась, что вы – человек ответственный и рассудительный. Кроме того, вы достаточно умны и умеете складывать и вычитать гораздо лучше большинства работающих в отделе девушек. – Она жестом показала на занавеску, за которой находился торговый зал. – Разумеется, работа заведующей тяжелее, сверхурочных больше, а выходных – меньше, но уверяю вас: вознаграждение, которое вы будете получать за свой труд, с лихвой компенсирует эти неудобства. Сколько вы будете получать – пусть скажет вам мистер Джон из бухгалтерского отдела, но я уверена, что вы не будете разочарованы. Конечно, заведовать целым отделом означает серьезную ответственность, но вы, я уверена, справитесь. Вы – человек вполне зрелый и умеете обращаться с клиентами. Итак, что скажете?.. – И она вопросительно взглянула на Арлетту.

А Арлетта просто не знала, что́ сказать, и только смотрела в стол перед собой.

– Что ж, у вас есть время подумать…

Арлетта подняла взгляд и широко улыбнулась.

– Да! Я скажу – да!.. – воскликнула она. – Я… я согласна. Мне давно хотелось чего-то в этом роде. Огромное вам спасибо. И… и… Примите мои поздравления, миссис Стампер. Я действительно очень рада за вас.

Миссис Стампер дружески улыбнулась.

– Спасибо, мисс де ла Мер. И пожалуйста, зовите меня просто Эмили…

– А куда подевался твой очаровательный друг Годфри? – спросила Мину.

Она и Арлетта лежали рядом на широкой, застеленной шелковым покрывалом кровати в мэйферской квартире человека по фамилии Бэджер. Бэджер был известным художником-абсурдистом, рисовавшим карикатуры для «Панча». Кроме этого он вел довольно экстравагантную по содержанию колонку в «Иллюстрейтид Лондон ньюз», посвященную светской жизни города. Колонка Бэджера пользовалась бешеной популярностью. Быть упомянутым, пусть вскользь, в одном из ее материалов считалось большой честью, и немало именитых лондонцев каждый понедельник чуть ли не с религиозным трепетом брали в руки газету, ища в ней свое имя. Довольно скоро Бэджер стал одним из самых популярных людей города, даже несмотря на то, что он был чудовищно толст и временами пил запоем. Вот почему, когда на излете мая – вечером в пятницу, когда «Молодой лебедь» уже закрылся, – он пригласил всех к себе, никому и в голову не пришло отказаться.

– Кажется, он сейчас в Манчестере, – лениво отозвалась Арлетта. – Не знаю точно.

На самом деле она лукавила. Арлетта точно знала, где сейчас находится Годфри, но не хотела обнаруживать своего интереса к чернокожему музыканту. Гастроли оркестра по городам Великобритании возобновились вскоре после последнего сеанса в студии Гидеона. С тех пор Арлетта не видела Годфри, хотя он взял у нее адрес и регулярно присылал ей открытки, адресованные, однако, «Арлетте и Лилиан». Сами открытки тоже были несерьезными, почти небрежными. «Здравствуйте, мои дорогие. Привет из Ливерпуля. Мы останемся здесь еще на три дня, потом отправимся на поезде в Ланкастер. В Ливерпуле постоянно идут дожди и дует сильный ветер, к тому же я не понимаю ни слова из того, что мне говорят. Через несколько недель мы снова будем в Лондоне. Передавайте поклон мистеру Уорсли. Искренне ваш – Годфри Каперс». Ну или что-то в этом же духе.

И все-таки каждый раз, когда открытка от Годфри падала на коврик у входной двери, Лилиан взвизгивала от радости. Каждую открытку она перечитывала по пять, по шесть раз, словно надеялась найти в ней какой-то скрытый смысл.

Арлетта вела себя более сдержанно, хотя это и стоило ей значительных усилий. Беря у Лилиан открытку, она говорила «Гм-м…», или «Как мило!», или «Где, ради всего святого, находится этот Бредфорд?». Открытки она возвращала Лилиан, которая хранила их, перевязав ленточкой, так бережно, словно это были бесценные любовные послания или слезливые стишки.

В отсутствие Годфри, Гидеон и Арлетта стали больше чем просто друзьями, хотя точно охарактеризовать их отношения она затруднялась. Художник продолжал писать ее портреты, не уставая восхищаться изысканной тонкостью ее черт и углами, под которыми сходились кости ее лица. После сеансов они ходили по клубам и побывали почти во всех самых новых и модных заведениях Лондона. Они танцевали в «Молодом лебеде», развлекались в «Критерии», пили коктейли в «Египетской лодке». А поскольку теперь с ними не было Годфри, который неизменно привлекал к себе ревнивое внимание Мину Макатир, она держалась с обоими гораздо дружелюбнее и даже ввела их в круг своего общения, состоявший из художников, поэтов, писателей и прочих чудаков, отзывавшихся на прозвища Банни или Бой – людей, которые Арлетте нравились, но которых она совершенно не понимала. Как и Лилиан, все эти люди происходили из семей богатых и знатных, все окончили ту или иную престижную частную школу, посещали тот или иной известный теннисный клуб и не знали недостатка в деньгах. Арлетту они приняли, но не потому, что она была «своей», а потому, что она была красива, потому что она знала Мину и Гидеона, потому что выглядела и вела себя как одна из них.

– Интересно, каково это – быть с таким человеком, как Годфри, – сказала сейчас Мину, лукаво покосившись на Арлетту.

– В каком смысле? – ответила та, уже наполовину угадав, к чему ведет подруга.

– В том самом. Ведь он цветной, чернокожий.

– Что-то я тебя не пойму! – ощетинилась Арлетта.

– Ну, я хотела сказать… Целовать его губы, касаться этих его волос… – Она перекатилась на бок и, подперев голову рукой, заглянула Арлетте в глаза. – Мне кажется, это должно быть… очень необычно и приятно. А ты как думаешь?

– Я об этом вообще не думаю, – сухо ответила Арлетта.

– Ну да, конечно… – Мину вздохнула. – Конечно, ты ни о чем таком не думаешь, ведь у тебя есть Гидеон.

– При чем здесь Гидеон? – возмутилась Арлетта.

– Да перестань, тут совершенно нечего стыдиться! Гидеон просто душка. И он вполне… подходящий. Он тебя просто обожает, так что…

– Чепуха!

– Нет, не чепуха. Он хоть завтра готов на тебе жениться.

– Но мы знакомы-то всего полгода!

– Да, но ему уже двадцать пять, а я еще никогда не слышала, чтобы он был в кого-то влюблен. Ему пора жениться, и я уверена, что он предпочел бы жениться на тебе.

– Но мне-то всего двадцать один, и я его почти не знаю. И вообще, я пока не собираюсь выходить замуж. Ни за кого!

– Между прочим, мисс де ла Мер, именно это и делает вас столь привлекательной в глазах мужчин. Ну и, конечно, ваш очаровательный выговор, ваша светлая кожа, тонкая талия, большие голубые глаза и крошечные ножки, которые выглядят так, словно у вас в роду были феи.

– Что за глупости! – Арлетта шутливо надула губы, и Мину рассмеялась.

– Это ты глупая! – парировала она. – Глупая, если не представляешь, до чего очаровательно ты выглядишь. Ты ведешь себя как старая дева, хотя могла бы покорить Лондон в двадцать четыре часа. Хотела бы я знать, Арли, что́ ты думаешь о нас на самом деле? О нас, о том, как мы живем? Нет, я знаю, что ты почти каждый вечер ходишь с нами по клубам, по ресторанам, но каждый раз ты… ты ведешь себя скорее как зритель, а не как участник. Можно подумать, ты нас… изучаешь, как ученые изучают каких-нибудь букашек. Порой мне даже кажется, будто мы тебе совсем не нравимся.

Арлетта снова рассмеялась.

– Почему же? Напротив, вы мне нравитесь.

– А вот мне все равно кажется, что в глубине души ты не одобряешь наши… чудачества.

Эти слова заставили Арлетту задуматься. Пожалуй, если бы она могла выбирать, то предпочла бы оказаться среди несколько иных людей, но означало ли это, что она не одобряет Мину и ей подобных?

Наконец она кивнула и сказала с улыбкой:

– Почему не одобряю?.. Мы молоды и веселы, и такое поведение для нас только естественно. Кроме того, во время войны многие из нас потеряли близких, любимых людей. В общем, я, скорее, не одобряю тех, кто заперся в четырех стенах, добровольно отказавшись от свободы, которая куплена такой дорогой ценой.

Мину тоже улыбнулась.

– Мудрость и здравый смысл… Что ж, я тебя, кажется, понимаю. Сама-то я всегда думала, что просто веселюсь, развлекаюсь напропалую, а оказывается… Ого!.. – Она сделала небольшую паузу, чтобы глотнуть чего-то темно-коричневого из стоявшего на прикроватном столике бокала, набитого кубиками льда. – Ну а как ты думаешь, – продолжила Мину, – что будет с тобой дальше? Ты останешься жить в Лондоне или вернешься на свой крошечный французский островок, чтобы до конца дней скучать по нашим веселым чудачествам?

– Думаю, что останусь, – сказала Арлетта. – Возможно, мне придется вернуться, если с мамой что-то случится, но пока… У меня хорошая работа, к тому же я недавно получила повышение. Теперь мне платят столько, что я могу позволить себе снять комнату, а еще у меня есть друзья, есть свой круг общения…

– И душка Гидеон.

– Да, и Гидеон.

– А еще у тебя есть я. – С этими словами Мину обняла Арлетту за плечи и положила голову ей на грудь.

Арлетта улыбнулась.

– Да, у меня есть ты.

В следующую секунду дверь спальни распахнулась, и внутрь ввалились двое молодых мужчин. Они обнимали друг друга за плечи, и каждый держал в свободной руке узкий и высокий бокал шампанского.

– Так-так-так, – проговорил один. – Очаровательная Мину и очаровательная Арлетта в объятиях друг друга…

– В сапфических объятиях, – поправил другой. – А как тебе кажется?

– Весьма интригующая картина, – подтвердил первый. – Скажите, леди, не найдется ли на этой кровати местечка еще для двоих?

Мину села на кровати и театрально вздохнула.

– Глупые мальчишки! – сказала она. – Мы с Арлеттой интересуемся только друг другом. Не так ли, Арли?

– О, да, – поддакнула Арлетта. – Абсолютно.

– Ну что ж… В таком случае, можно нам остаться и посмотреть?

– Никаких зрителей, мальчики. А теперь – кыш отсюда!

Мужчины развернулись и, поминутно натыкаясь один на другого, вышли, хихикая и вопя во все горло:

– Сапфическая любовь! Спешите видеть! Сапфическая любовь!

– Послушай-ка, о чем я только что подумала, – сказала Мину, поворачиваясь к Арлетте с таким видом, словно ничего особенного не произошло. – Что, если нам объединить наши доходы и снять комнату на двоих?

– Объединить? – переспросила Арлетта. Насколько она знала, последние полтора года Мину писала какой-то роман и не имела никаких доходов, которые можно было «объединить».

– Ну да. Ты получаешь в своем универмаге хорошие деньги, что касается меня, то мою долю будут пока выплачивать мои родители. Думаю, они будут только рады от меня избавиться. Ну а когда мой роман опубликуют…

Арлетта тонко улыбнулась.

– Ну, что скажешь? Между прочим, я умею готовить. А еще я человек сравнительно аккуратный и люблю чистоту.

В последнем утверждении Арлетта сомневалась, однако идея Мину неожиданно пришлась ей по вкусу. Ей бы тоже хотелось жить не одной, а с подругой, с которой можно поговорить обо всем. Правда, она знала Мину всего несколько недель, но, если не считать Гидеона и Лилиан, других столь же близких знакомых у нее в Лондоне просто не было.

– Прекрасная мысль, – сказала она. – Я бы хотела жить с тобой. Очень-очень.

Мину захлопала в ладоши и расцеловала Арлетту в обе щеки.

– Ты просто прелесть, Арли! – воскликнула она. – Подумать только, у нас будет собственная квартира! Я уверена, она будет самой популярной в Лондоне. Да все наши знакомые и знакомые знакомых будут просто в очередь выстраиваться, чтобы хотя бы выпить с нами чаю. Это будет очень весело, Арли, вот увидишь!

– Арлетта! Арлетта! Смотри!!! – Лилиан ворвалась в столовую, высоко подняв над головой руку, в которой было что-то зажато.

Готова спорить, еще одна открытка от Годфри, подумала Арлетта, со вздохом откладывая нож и вилку. Было раннее июньское утро, и она только что села за стол, чтобы позавтракать омлетом и тостами. Перед ней лежала на скатерти раскрытая газета. Напротив нее, на противоположном конце длинного обеденного стола, сидела на стуле Летиция, прижимавшая к голове пузырь со льдом. К своему завтраку она так и не притронулась, хотя он успел остыть. Младший сын Летиции Джеймс сидел между ними на столе, скрестив ноги в грязных ботинках и держа на коленях кошку. Время от времени он с вызовом поглядывал на мать, словно проверяя, осмелится ли она сделать ему замечание, но Летиция молчала и только грустно вздыхала.

– Кошмарная погода! – простонала она. – У меня голова буквально разламывается!

– Джеймс! Слезь со стола сейчас же! – скомандовала Лилиан, все еще сжимая в руке открытку.

– Не слезу, – отрезал мальчишка.

– Тогда я сожгу твою коллекцию насекомых. Отправлю в печку всех этих мерзких жуков и стрекоз!

– Нет! – завопил Джеймс. – Не смей!

– Тогда слушай, что тебе говорят. Слезай со стола.

Джеймс вздохнул и, сложив руки на груди, крепко сжал зубы и выпятил челюсть.

– Я тебя ненавижу, – заявил он.

– Вот и отлично, – сказала Лилиан. – Я тебя тоже.

Джеймс нехотя стал слезать со стола. При этом он выпустил из рук кошку, которая стремглав метнулась под буфет, оставив на скатерти клочья шерсти.

Лилиан села за стол и оценивающе посмотрела на Летицию.

– Иди приляг, – сказала она холодно.

– Я бы рада, но не могу, – вздохнула та. – Мне так много нужно сделать сегодня. У меня масса дел.

Лилиан скептически изогнула бровь и повернулась к Арлетте.

– Смотри, что принес почтальон.

Она подтолкнула открытку поближе к ней, и Арлетта стала читать, стараясь сохранять невозмутимый вид:

Здравствуйте, мои дорогие Лилиан и Арлетта! Пишу вам из Уэльса. Не знаю, кто кого здесь «уел», но встречают нас очень гостеприимно. Начиная с 5 июля Оркестр на два с половиной месяца возвращается в Лондон, чтобы выступать в Кингзуэй-Холле. На это время я и братья Лав снимем дом в южном Лондоне, так что мы наверняка увидимся. Разумеется, я пришлю вам билеты, как только они будут напечатаны. С наилучшими пожеланиями – ваш Годфри Каперс.

Арлетта отломила кусочек омлета и перечитала открытку еще раз.

Два с половиной месяца…

Годфри пробудет в Лондоне два с половиной месяца.

А у нее будет собственная комната…

Эта мысль, пусть и не высказанная вслух, заставила ее вспыхнуть.

– Как интересно, – проговорила она сдержанно. – Мне бы очень хотелось послушать выступление Оркестра.

– Мне тоже, – согласилась Лилиан. – Но куда приятнее мне было бы снова увидеть Годфри.

– А кто такой этот Годфри? – вздохнула Летиция.

– Ну как же, мама, неужели ты забыла?! – насмешливо проговорила Лилиан. – Я тебе сто раз о нем рассказывала. Это темнокожий джентльмен, друг Арлетты. Он – знаменитый музыкант и приехал к нам с Карибских островов.

– Ах да… – Летиция рассеянно кивнула. – Я помню, ты рассказывала…

– Он очень красивый и обаятельный.

– Это очень мило, – мечтательно сказала Летиция и тут же поморщилась. – Пожалуй, я все-таки ненадолго прилягу, может, тогда моей бедной голове станет хоть немножечко полегче. Будь добра, скажи Салли, чтобы она сходила с Джеймсом в парк, и попроси Сьюзен принести мне в комнату чаю с лимоном. Спасибо, дорогая… – Проходя мимо стула дочери, Летиция поцеловала Лилиан в макушку, и Арлетта едва не поперхнулась, почувствовав, как ее словно волной накрыло запахом перегара.

Когда Летиция ушла, Лилиан закатила глаза и театрально вздохнула.

– Мама глупа как пробка. Неудивительно, что папе не хочется возвращаться домой.

Арлетта не ответила. Красивый фасад, который ее буквально очаровал, когда девять месяцев назад она впервые приехала в Лондон, рассыпа́лся буквально на глазах. Наблюдать за этим процессом было не слишком приятно, не говоря уже о том, чтобы его обсуждать, поэтому Арлетта сочла за лучшее переменить тему.

– У меня для тебя есть новость, – проговорила она и приятно улыбнулась, не зная, как отреагирует на ее слова Лилиан.

– Какая?

– Я сняла квартиру. В следующем месяце я переезжаю… – В ожидании ответа Арлетта невольно затаила дыхание.

– Квартиру?.. – растерянно повторила Лилиан.

– Да, в Блумсбери. Квартира просто шик, в ней две комнаты и ванная. – Она снова улыбнулась.

Хмурое лицо Лилиан просветлело.

– Две комнаты? Значит, там найдется место и для меня?

– К сожалению, нет, – покачала головой Арлетта. – Вторая комната предназначается для Мину.

Лицо Лилиан вытянулось, а в глазах заблестели слезы обиды.

– Понятно… – протянула она.

– Если я тебя расстроила…

– Да, – твердо сказала Лилиан. – Ты меня очень расстроила. Если бы я сняла для себя квартиру, ты была бы первой, кому я предложила бы поселиться со мной.

– Ах, Лилиан, все не так просто. Тебе ведь только восемнадцать, а Мину – двадцать пять. Кроме того, ты нужна своей маме здесь.

Лилиан вскинула на нее мокрые от слез глаза и попыталась улыбнуться.

– Моя чертова мама… – произнесла она вполголоса. – С ней я стану взрослой быстрее, чем следует. И в конце концов превращусь в старую деву. Я никогда не смогу покинуть этот дом и жить самостоятельно. Я застряну в этих стенах навсегда… – Ее лицо некрасиво сморщилось, и она расплакалась по-настоящему. Пытаясь ее утешить, Арлетта обняла Лилиан за плечи.

– Это не так, и ты сама это знаешь. Твои братья скоро окончат школу и вернутся домой. Настанет их черед за всем присматривать, заботиться о Летиции и…

Лилиан презрительно усмехнулась сквозь слезы.

– Черта с два они будут о ней заботиться!.. – воскликнула она. – Уж они-то постараются как можно скорее смыться отсюда – уедут либо в колледж, либо к каким-нибудь друзьям. Здесь они не останутся, для них это слишком большая ответственность. – Лилиан порывисто схватила Арлетту за руку. – Пожалуйста, обещай мне одну вещь! Обещай, что я смогу хоть иногда приезжать и жить в твоей замечательной квартире с тобой и Мину!

– Конечно, сможешь, – ответила Арлетта. – Когда только захочешь, Лилиан.

– Я буду очень скучать по тебе, Арли. Знаешь, как я обрадовалась, когда мама сказала, что с нами будет жить молодая девушка, дочь ее лучшей школьной подруги? Правда, поначалу ты показалась мне слишком сдержанной, но потом, когда я узнала тебя лучше, я поняла, что ты совсем другая. Ты именно такая, какой мне всегда хотелось стать!

Арлетта потрепала ее по плечам и улыбнулась.

– Я уверена, ты будешь еще лучше меня. Вот увидишь! Ты станешь такой, какой я никогда не надеялась стать.

35

1995

Парадная дверь была выкрашена блестящей краской цвета слоновой кости, а штукатуренные стены были розовыми, словно фруктовый сахар. За последние пару лет Бетти видела столько фотографий этого дома и этой двери, что ей казалось, будто она бывала здесь уже не раз. Глядя прямо в объектив камеры наблюдения, она громко сказала:

– Меня зовут Бетти Дин. Я пришла на собеседование к мисс Эйми.

Замок пискнул, открываясь, и Бетти толкнула дверь. Просторная прихожая была оклеена обоями с орнаментом пейсли, причем преобладали черный и лимонный цвета. Резное кресло-шезлонг, покрытое позолотой и обтянутое черным бархатом, стояло под скульптурным изображением львиной головы с оскаленными зубами, отлитой из посеребренного металла. Пол, выложенный панелями из натурального дерева, имел приятный розовый цвет, а ведущая наверх лестница была застлана черной ковровой дорожкой, отчего у Бетти появилось стойкое ощущение, будто она оказалась не в доме, а в коробке с лакричным ассорти.

Эйми стояла посреди прихожей в туфлях на высоченном каблуке, облегающих джинсах и черной шифоновой блузке. Из боковой двери появился Донни, и Эйми досадливо прищелкнула языком, когда он наткнулся на нее сзади.

– Осторожней, дорогой, – сказала она.

Тут Донни заметил Бетти и, застенчиво улыбнувшись, спрятался за материнские ноги.

– Проходи, Бетти, – сказала Эйми, протягивая руку. – У нас тут черт знает что творится. Полный кавардак.

Тем временем в прихожую вышла Акация. Нетвердо ступая коротенькими ножками, она двинулась к матери, но налетела на Донни, а тот в свою очередь снова толкнул Эйми, которая резко обернулась и всплеснула руками.

– Господи, да прекратите же вы наконец! – крикнула она детям и, не выпуская руки Бетти, потащила ее за собой в кабинет – выкрашенную в черный цвет комнату, все стены в которой были увешаны вставленными в рамки черно-белыми снимками, сделанными во время выступлений Эйми и ее группы на сцене.

– Так-так-так… – Эйми без особого воодушевления порылась в груде каких-то бумаг на столе, потом села в кресло и, скрестив тонкие как спицы ноги, повернулась к Бетти.

– О’кей, расскажи немного о себе, – сказала она, занося карандаш над лежавшим у нее на коленях блокнотом, и Бетти подумала, что сейчас Эйми похожа на журналистку.

– Мне двадцать два года, – начала она. – Я родилась на острове Гернси и окончила местный колледж, где изучала искусство и дизайн.

– Вот как? – Эйми на мгновение подняла взгляд от своего блокнота, и Бетти заметила, что для записей она пользовалась стенографией. – Я тоже изучала дизайн, правда – не на Гернси. Ну, продолжай…

– Я хотела бы учиться в Лондоне, но… Мы жили в доме моей бабушки, и когда она заболела, мама и отчим не смогли с этим справиться… точнее, это бабушка не смогла выносить их присутствие. В конце концов они переехали, а я осталась и стала за ней ухаживать. Мы с бабушкой всегда были очень близки, так что тогда это казалось мне только естественным.

Эйми прищурилась.

– Понятно, – сказала она. – Я хотела бы уточнить, что подразумевается под словом «ухаживать»?

– Все, – просто ответила Бетти. – За исключением разве что специальных медицинских процедур – ими занималась профессиональная сиделка. Но все остальное делала я сама. Это продолжалось три года, пока…

– Пока твоя бабушка не умерла?

– Да. Она умерла в прошлом апреле. Бабушка оставила мне небольшую сумму, и я решила отправиться в Лондон, чтобы найти свою удачу… Но вместо этого мне пришлось поступить на работу в «Вендиз».

– Господи, вот так история! – воскликнула Эйми, озабоченно качая головой. – Работать в «Вендиз»!.. Там, откуда я родом, считается, что хуже этого и быть не может. «Вендиз» – это самое дно, но знаешь, что́ я тебе скажу?.. Со дна только один путь – наверх. О’кей? И я почему-то думаю, что тебе этот путь по силам. – В ее взгляде промелькнуло что-то похожее на сочувствие, однако столь резкая перемена ее настроения только заставила Бетти занервничать. Впрочем, лицо Эйми почти сразу снова приобрело сосредоточенное, деловое выражение, когда она стала просматривать ее резюме (очень короткое).

– То есть детьми ты, фактически, никогда не занималась? – уточнила она.

– Нет, – ответила Бетти. Она была уверена, что «собеседование» достигло критической точки, и сейчас самое время пустить в ход главный козырь. – Единственные дети, которыми я занималась, – это ваши.

Эйми бросила на нее еще один быстрый взгляд, и Бетти показалось, что в глубине ее глаз промелькнуло виноватое и грустное выражение.

– Да, верно, – сказала она сухо. – Дом сказал мне, что ты водила их гулять в парк. Тебе было не слишком трудно с троими?

– Труднее всего мне было сообразить, как собрать двойную складную коляску, – улыбнулась Бетти. – Все остальное оказалось сравнительно просто.

– Хорошо, расскажи мне, что еще ты умеешь. Вот, например, готовка… Ты, вероятно, уже знаешь – Дом и я хотим, чтобы наши дети питались нормальной, здоровой пищей. Что ты можешь сказать о своих навыках в этой области?

Бетти пожала плечами.

– Покуда в вашем холодильнике будут натуральные, качественные продукты, дети будут получать вкусную и здоровую пищу. Я не собираюсь тайком водить их в «Макдоналдс» и кормить полуфабрикатами. Скажите мне, что им давать и что не давать, и я все исполню в точности.

– Но готовить-то ты умеешь?

Она кивнула.

– С этим никаких проблем не будет. Я готовила для себя и для бабушки, и никто из нас не отравился.

– Ну, хорошо… – Эйми снова уткнулась взглядом в резюме, словно надеялась найти там что-то такое, что помогло бы ей придумать новый каверзный вопрос.

– Чем ты планируешь заниматься с детьми в течение дня? – снова спросила она. – Я довольно часто уезжаю рано утром и возвращаюсь очень поздно. Чем ты могла бы заполнить эти часы?

– Я пока об этом не думала, – честно призналась Бетти. – Мы могли бы рисовать или делать какие-то поделки из бумаги и природных материалов. Кроме того, у вас здесь рядом парк – в нем можно гулять или посещать игровые площадки.

– Гм-м… – Эйми ее ответ, похоже, не удовлетворил, и Бетти предприняла еще одну попытку.

– А чем вы обычно занимаетесь с детьми? – спросила она.

– Что-что?

– Чем вы занимаетесь с детьми, когда бываете дома весь день? Как вы их развлекаете, во что играете?

С точки зрения Бетти, это был очень простой вопрос, но он явно поверг Эйми в замешательство. Она даже заерзала в кресле, а потом сказала:

– Ну, примерно тем же, о чем ты только что говорила. Рисование, поделки, прогулки. Иногда я пью кофе с другими матерями, а дети в это время играют друг с другом. В общем…

– Вот и отлично, – просияла Бетти. – Я буду делать то же самое. Разве что не стану пить кофе с вашими знакомыми.

– Зато ты можешь общаться с нянями моих знакомых. Именно так поступали другие девушки – те, которые работали у меня раньше.

– Меня это вполне устроит, – кивнула Бетти. – Думаю, мне даже будет интересно…

– Наверное, – с сомнением сказала Эйми и снова обратилась к резюме. – Еще один важный вопрос: дисциплина. Я хотела бы знать, как ты намерена справляться с детьми, когда они тебя не слушаются?

– Тут все очень просто. – Бетти улыбнулась. – Хлыст, розга и деревянная ложка решат любую проблему. – Она сделал вид, будто бьет себя деревянной ложкой по ягодицам, и рассмеялась.

Эйми озадаченно моргнула, и Бетти снова улыбнулась. Поначалу она немного побаивалась Эйми, но уже через пять минут разговора сумела распознать за фасадом звезды такую же, как она сама, провинциальную девчонку, которая изо всех старается осуществить свои грандиозные планы и мечты.

– А-а, это ты шутишь…

– Да, конечно. Извините. Должна признаться откровенно, я не слишком сведуща в этой области, но… До десяти лет мама воспитывала меня одна, и сейчас я могу воспользоваться ее опытом. Она уделяла мне достаточно много внимания. Позитивного внимания, если вы понимаете, о чем я. В нашем доме было довольно много правил, но у меня никогда не было особенного желания выходить за границы дозволенного. И мама добилась этого с помощью поцелуев, объятий и просто ласковых слов. Я намерена попробовать тот же подход и думаю, у меня все получится. Это, в конце концов, не космические технологии.

Эйми прищурилась.

– Подобное может сказать только человек, у которого никогда не было детей, – отрезала она. – Ну да ладно, идем дальше. Рабочие часы…

Бетти вздохнула. Этот вопрос волновал ее, пожалуй, больше всего остального.

– Работа няни, естественно, предполагает гибкий график, – заявила Эйми. – Очень гибкий, поскольку ни один день не будет похож на другой. В идеале мне следовало бы нанять няню с проживанием, но меня очень нервирует, когда в доме постоянно находится посторонний человек. Твое примерное расписание будет включать одну-две ночевки в неделю – этого, я думаю, не избежать. Начинать будешь в восемь утра, иногда – раньше, если мне нужно, к примеру, успеть на самолет. Если я буду отсутствовать больше чем одну ночь, дети отправляются к Дому – и ты вместе с ними. Окончание рабочего дня – в шесть вечера. Здесь тоже могут быть варианты, но я надеюсь, что задерживаться тебе придется не слишком часто: когда дети принимают ванну и ложатся спать, я предпочитаю быть дома. Конечно, не исключены всякие непредвиденные обстоятельства, но я, к счастью, человек суперорганизованный, так что обо всех изменениях в планах я буду сообщать тебе заранее. Я отлично понимаю, что у тебя есть своя жизнь и что с моей стороны будет не слишком справедливо держать тебя под рукой просто на всякий случай и вынуждать тебя менять твои планы, так что я думаю – было бы разумно составлять расписание на каждую неделю, чтобы максимально исключить любые неожиданности и неприятные сюрпризы. Но, повторюсь, если произойдет что-то непредвиденное, я должна знать, что могу на тебя рассчитывать. Иными словами, возможны ситуации, когда тебе придется отказаться от своих планов, чтобы побыть с детьми. О’кей?

Бетти, сглотнув, кивнула.

– Разумеется, – продолжала Эйми, – в какие-то дни ты мне будешь не нужна. Например, ко мне могут приехать родственники или, наоборот, я могу поехать куда-то и взять детей с собой. Думаю, я справлюсь – я не из тех мамочек, которым постоянно нужна помощь. На самом деле мне даже нравится ухаживать за моими детьми, общаться с ними, гулять и заниматься… – Она улыбнулась немного просительно, словно Бетти могла ей не поверить. Но Бетти ей верила. В конце концов, Эйми была нормальной живой женщиной, а не роботом, как могло показаться на первый взгляд. – О твоей зарплате мы поговорим позже, если я приглашу тебя на второе собеседование, а сейчас я хотела бы обсудить еще один важный вопрос. Речь идет о конфиденциальности. Я должна быть на сто, нет – на тысячу процентов уверена, что ты не станешь болтать лишнее. Есть люди, которые готовы платить очень серьезные деньги за любую информацию о том, что происходит в моем доме. Речь идет о суммах с двумя или даже тремя нолями, которые в одночасье сделают тебя богатой. Нет, я вовсе не против того, чтобы ты стала состоятельным человеком, только, пожалуйста, – не за счет меня или моих детей. В общем, тебе придется кое-что подписать, о’кей? Я имею в виду договор о неразглашении сведений, касающихся частной жизни нанимателя.

Бетти слегка пожала плечами. Она больше не была уверена, что ей так уж хочется получить это место. Она не была уверена, что ей хочется работать у Эйми Метц. С другой стороны, что она теряла?..

– Никаких проблем, – сказала она.

Эйми немного помолчала, переводя дыхание.

– Еще одна вещь… – сказала она, шумно выдохнув воздух. – Это касается Дома…

– Дома?

– Да. Не вздумай поглядывать в ту сторону.

Бетти удивленно взглянула на нее.

– Я что-то не…

Эйми нетерпеливо вскинула брови.

– Когда Дом как следует выпьет, он готов трахнуть и свинью, если она окажется у него под рукой. А ты не похожа на свинью.

Бетти слегка отшатнулась.

– Я… нет… Никогда! Разумеется… – Ее реакция была совершенно искренней, но на всякий случай она все-таки опустила взгляд, боясь, как бы Эйми не увидела ее лица и не прочла по нему кое-какие сокровенные мысли, которые в последние пару недель нет-нет да и приходили к ней в голову.

Эйми, впрочем, улыбнулась – по-видимому, она была полностью удовлетворена ее ответом.

– Что ж, отлично. Сегодня я собираюсь побеседовать еще с парой девушек из агентства, и если мне захочется пригласить тебя снова, я тебе позвоню, о’кей? Скажем, завтра, примерно в это же время.

– О’кей. А вы не могли бы дать мне знать, если вам не захочется? Ну, чтобы я могла подыскивать себе что-то другое?

– Хорошо, позвоню тебе в любом случае.

– Когда?

Эйми поморщилась.

– Даже не знаю. Скорее всего, завтра, в конце дня. О’кей?

Бетти кивнула.

– Дело в том, что у меня нет домашнего телефона – только платный телефон-автомат на первом этаже. Вот почему мне нужно точно знать, во сколько вы позвоните.

Эйми улыбнулась.

– Ясно. Я все поняла. Когда-то у меня тоже… – Она хрипловато хохотнула. – Ладно, я позвоню тебе в… – Эйми посмотрела на свои наручные часы. – В два пополудни. Тебе это удобно?

– Вполне. Нет, это действительно очень удобное время!

Эйми черкнула что-то в своем блокноте.

– Если я тебя все-таки найму, первым делом придется снабдить тебя сотовым телефоном.

Бетти улыбнулась. Сотовый телефон… Она и представить не могла, что когда-нибудь у нее будет мобильник. Впрочем, Бетти не сомневалась, что привыкнет к нему очень быстро.

Стоя в дверях агентства Александры Любезноу, Бетти смотрела, как та упаковывала в пластиковые пакеты какие-то кульки, а потом долго разыскивала солнечные очки, которые были у нее на лбу.

– Сегодня такой чудесный день, – сказала Александра. – Вот я и решила устроить нам с тобой маленький пикничок.

Они отправились в залитый солнцем Сохо-сквер. Там Александра расстелила на траве винтажный коврик из сине-зеленой шотландки и разложила на нем сэндвичи, баночки с соусами, пластиковые стаканы и полбутылки вина.

– Иногда я совершенно забываю, что на дворе лето, – пожаловалась Александра. – Сижу, как сыч, в четырех стенах… Ну, давай… – Она вручила Бетти пластиковый стаканчик с вином и чокнулась с ней. – За лето и за твою замечательную бабушку.

Бетти сделала небольшой глоток вина и вопросительно взглянула на Александру.

– Вчера у меня был очень интересный разговор с Дэвидом, – сказала та, закусив сэндвичем с сыром. – Жаль, что ты его не слышала. Дэвид знает почти обо всех клубах, о которых упомянуто в твоих материалах. Они были первыми в Лондоне настоящими джаз-клубами. – Александра обмакнула хлебную палочку в гороховый паштет, но позабыла отправить в рот. Вместо этого она продолжала говорить, размахивая ею в воздухе. – Твоя бабушка была чем-то вроде американского пионера на Диком Западе – она шла первой, прокладывая путь для других. Арлетта де ла Мер была, так сказать, в самой гуще, когда джаз только начинался; она опередила и Блумсберийскую группу[25], и «Золотую молодежь»[26].

– «Золотую молодежь»?..

– Да, в двадцатых годах существовало такое течение среди молодых аристократов, которые не ставили перед собой никаких целей, кроме развлечений и роскоши. О них тогда писали во всех газетах. Их еще называли «бойкие молодые люди». Думаю, они были вроде нашей нынешней «Компании с Примроуз-Хилл»… Ну, ты наверняка слышала об этой тусовке знаменитостей, которые только и делают, что устраивают попойки и меняются партнерами, и при этом считают себя невероятно важными и значительными… Но вернемся к твоей бабушке. И Блумсберийская группа, и «Золотая молодежь» по-настоящему сформировались только к концу двадцатых. А в двадцатом году… – Александра достала из сумочки клубную программку, в которой анонсировалось выступление трио «Сэнди Бич и братья Лав». – В двадцатом мало кто в Лондоне знал, что такое джаз. Все это… – она жестом указала на спичечные коробочки с рекламой ночных клубов, – тоже было в новинку. Эти клубы были самыми-самыми первыми… Что интересно, – добавила Александра, – твоя бабушка, похоже, ни разу не бывала в клубах, которые появились позднее, когда джаз стал по-настоящему популярен. Ну, как будто она приехала в Лондон и почти сразу уехала…

– Обратно на Гернси?

– Возможно. Таким образом, пик популярности ночных джазовых клубов она уже не застала, но я думаю, что присутствовать при том, как все это зарождалось, наблюдать, как джаз завоевывает свой первый плацдарм на британском берегу, было гораздо интереснее.

– А тебе не удалось выяснить, кто эти чернокожие парни на снимках?

– Я думаю, что это – музыканты. После войны, – я имею в виду Первую мировую, – в Великобритании появилось много музыкантов из Нового Света. Это было настоящее нашествие – об этом написано во всех книгах по истории джаза. А этот парень… – Александра снова показала на программку, – играл в Южном синкопированном оркестре, который был популярнее многих других джазовых оркестров. Они выступали в крупнейших концертных залах, на их концерте даже побывал сам король, а это не фунт фиников. Но, повторяю, кроме них в стране было полно оркестров и оркестриков из Штатов, с Карибских островов и даже из Африки. Возможно, твоя бабушка была чем-то вроде современных рок-фанаток, которые ходят на все выступления любимой группы… – Александра продемонстрировала снимок, на котором Арлетта сидела на полу на фоне мужских ног в лаковых ботинках и чернокожей руки с зажатой между пальцами сигарой.

Бетти рассмеялась.

– Нет, этого не может быть! Только не Арлетта!

– Почему ты так в этом уверена? – вкрадчиво спросила Александра. – Вспомни: еще пару недель назад ты и представить не могла, что твоя бабушка была завсегдатаем лондонских джаз-клубов, а теперь…

– Тогда – да, не могла, но теперь я верю. Конечно, это кажется… удивительным, но это вполне в характере Арлетты. Но чтобы она была фанаткой?.. Ни за что!

Александра вытащила из сэндвича с тунцом несколько ломтиков огурца и отправила в рот.

– Не стану с тобой спорить. В конце концов, ты знала Арлетту лучше, чем кто бы то ни было. Быть может, мы никогда не узнаем правды, если только Дэвиду не удастся отыскать какие-то дополнительные сведения об этом оркестре. Когда мы получим более полную картину, мы сможем сделать какие-то достоверные выводы. – Она откусила кусок сэндвича и стала задумчиво жевать.

– Ну а как твои поиски? – спросила Александра немного погодя. – Как твой вчерашний поход: удалось что-нибудь узнать?

Бетти широко улыбнулась.

– Да! Много всего! – воскликнула она и рассказала о вырезанном на стволе дерева сердце, об инициалах «А.» и «Г.» внутри него, о двух косых крестах, которые могли означать год, о коттедже на набережной Челси и о мемориальной табличке с именем Гидеона Уорсли.

– Художник-портретист! – сверкая глазами, воскликнула Александра и, завернув недоеденный сэндвич в бумагу, спрятала его в пустую сумку. – Думаю, теперь нам прямая дорога в Национальную портретную галерею[27]. Идем!.. – И она решительно поднялась с травы.

– Что, сейчас?

– Почему бы нет? Доедай скорее, и пойдем. Я уверена, в Национальной галерее мы найдем все необходимые сведения об этом Уорсли. Быть может, там даже выставлены какие-то его работы.

– Но… разве тебе не нужно возвращаться в агентство? – спросила Бетти.

– Вообще-то да, нужно. Но мне не хочется… – Александра улыбнулась. – Тем более что сейчас у меня есть занятие поинтереснее.

36

1920

Арлетта, Лилиан и Мину стояли перед входом в Кингзуэй-Холл и оживленно переговаривались. Все трое были одеты в расшитые бисером шифоновые платья и бархатные туфли-лодочки. Их волосы в соответствии с последними требованиями моды были завиты и заколоты сверкающими заколками, глаза густо подведены, а губы накрашены карминно-красной помадой.

Лилиан, стоявшая между Арлеттой и Мину и державшая их под руки, то и дело принималась нетерпеливо подпрыгивать и переминаться с ноги на ногу.

– Как вы думаете, там будет кто-нибудь знаменитый? – спросила она в сотый раз.

– Там будем мы, – с улыбкой отозвалась Мину.

– Но мы не знамениты, – возразила Арлетта.

– Нет, – согласилась подруга. – Мы печально знамениты.

– Разве? По-моему, и до этого нам еще далеко.

– Скажем так, у нас есть все шансы стать печально знаменитыми.

– Что ж, с этим я, пожалуй, готова согласиться, – кивнула Арлетта.

– Как вам кажется, мы его узна́ем? – взволнованно спросила Лилиан. – Ведь мы видели его довольно давно, и… Интересно, а он нас узнает?

– Послушай, Лилиан… – сухо сказала Арлетта, которую лихорадочное возбуждение подруги, не ослабевавшее с тех самых пор, когда два дня назад посыльный доставил им обещанные билеты, изрядно утомило. – Мы приехали сюда, чтобы послушать джаз в исполнении знаменитого оркестра, а не для того, чтобы разглядывать знаменитостей или строить глазки мистеру Каперсу.

– Может быть, вы и пришли сюда только для того, чтобы слушать музыку, в чем я сильно сомневаюсь, – парировала Лилиан. – Что касается меня, то у меня более широкие интересы. Ой, ой, смотрите!.. Вон там!.. Это не Сара Бернар?..

Арлетта невольно обернулась, надеясь увидеть пожилую знаменитость, которую легко было узнать по пышной прическе.

– Да нет же, глупенькая, это вовсе не она! Посмотри сама, у этой леди обе ноги на месте[28].

Некоторое время все трое разглядывали пожилую женщину, пока не убедились, что ноги у нее действительно свои, а не протезы.

Наконец они вошли в фойе и остановились, обмахиваясь программками, так как вечер был по-июльски душный, да и зрителей в театре собралось намного больше, чем обычно. Лилиан вертела головой словно ласточка, высматривающая червячка, Лилиан и Арлетта тоже с любопытством оглядывались по сторонам, но проделывали это с куда бо́льшей сдержанностью.

На самом деле Арлетта волновалась куда сильнее, чем готова была показать. Дело было в приложенной к билетам карточке, на которой мелким, аккуратным почерком Годфри было написано:

«Загляните после концерта ко мне за кулисы. Буду ждать с нетерпением».

Арлетта не знала, означает ли это, что их пропустят за кулисы, где они смогут в полной мере насладиться сердечным вниманием Годфри, или им придется, словно свиньям у корыта, толпиться возле служебного входа вместе с остальными поклонниками в надежде увидеть его хоть издалека. И выяснять этот вопрос ей хотелось меньше всего. С каждой минутой Арлетте все сильнее казалось, что отправиться прямо домой сразу после концерта будет самым разумным и безопасным.

Прозвенел первый звонок, и они поднялись по полутемным лестницам в зал, чтобы занять свои места – отличные места в первом ряду партера. В зрительном зале стоял приглушенный гул множества голосов, шаркали ногами зрители, пробирающиеся к своим креслам, шуршали десятки, сотни вееров, бессильные разогнать духоту и витавшее в воздухе ожидание.

– Смотрите! Смотрите туда! – воскликнула Лилиан, довольно невежливо показывая пальцем куда-то в ложу. – Это же сам Айвор Новелло[29]!

– Тс-с! Тише! – прошипела Арлетта, виновато оглядываясь на сидящих слева и справа людей. Потом она бросила взгляд в том направлении, куда указывала Лилиан. Убедившись, что это и в самом деле был Новелло, Арлетта невольно подумала, что человек, занимающий в мире эстрадной музыки столь значительное положение, должен был бы сидеть рядом с ними в партере, чтобы иметь возможность в полной мере насладиться виртуозной игрой Годфри. У самой Арлетты от звука его кларнета по спине всегда бежали мурашки, но быть может, думала она, у музыкантов и композиторов другой подход.

Наконец свет в зале погас, взлетел к потолку занавес, и Арлетта напряженно выпрямилась в кресле. Словно маленькие солнца вспыхнули прожекторы, направленные на сцену, и в их сиянии она увидела музыкантов, одетых в черные фраки, белоснежные манишки и «бабочки» (некоторые были в котелках). Как ни странно, участники Южного синкопированного, похоже, не собирались настраивать инструменты, как бывает в классических оркестрах: не звучали нервные голоса скрипок, не раздавались глухие ноты фортепьяно, не бу́хал большой барабан. Вместо этого музыканты улыбнулись публике, улыбнулись друг другу – и заиграли свою первую вещь.

Арлетта напрягала зрение, стараясь рассмотреть Годфри среди музыкантов, стоявших на сцене почти вплотную один к другому. Ей это никак не удавалось, пока Лилиан не толкнула ее под ребра острым локтем.

– Вон он, смотри! Там, слева, без шляпы!

Мгновение спустя Арлетта увидела его и почувствовала, как ее сердце сначала сжалось, а потом забилось быстрее, а горло стиснула странная судорога. Столкнув руку Лилиан с подлокотника своего кресла, она произнесла сдавленным шепотом:

– Он неплохо выглядит.

– Что ты, он – самый красивый из них! – ответила Лилиан, едва не задохнувшись от восторга.

– Позвольте с вами не согласиться, – так же шепотом вмешалась Мину. – Взгляните лучше на джентльмена, который играет на контрабасе!

Все трое посмотрели на контрабасиста, и да – он действительно был очень хорош. Кожа у него была чуть более светлой, чем у Годфри, а черты лица – более правильными. Выглядел он совсем юным, однако, на взгляд Арлетты, в его облике не чувствовалось того выдающегося интеллекта, той гибкости ума, которые отличали Годфри. Но главное было не в этом. Правда, Арлетта никогда бы не осмелилась ни произнести подобную вещь вслух, ни даже признаться, что она думает о чем-то подобном, однако контрабасисту явно не хватало того дикого, почти животного магнетизма, который она чувствовала в Годфри.

Краем глаза она заметила, что Айвор Новелло в своей ложе вскочил на ноги. Глаза его сверкали, словно знаменитый композитор готов был пуститься в пляс.

И не только он. Казалось, вся публика едва сдерживает себя. Энергия доносящихся со сцены джазовых импровизаций наэлектризовала воздух до такой степени, что Арлетте показалось – еще немного, и она увидит летящие во все стороны голубые искры. А ведь большинство из этих людей, подумала она, слушают джаз впервые… Сама она уже давно раскачивалась в кресле и слегка кивала головой в такт музыке. А еще какое-то время спустя Арлетта словно растворилась в джазе, который уносил ее в другой мир – мир прогретых солнцем океанских лагун, крокодилов, тенистых веранд, ананасов, мятных джулепов и теплых, влажных ночей под крупными звездами юга.

Но когда концерт подошел к концу, Арлетта снова ощутила жгучее беспокойство. Еще немного, думала она, и все решится. Увидится ли она с Годфри или нет, проявит ли он к ней хоть какой-то интерес или просто равнодушно кивнет, как кивают случайному знакомому?

От этого зависело многое, если не все.

Ей казалось – от этого зависит вся ее жизнь.

– Мисс де ла Мер! – тепло приветствовал ее Годфри, вытирая со лба пот белым мохнатым полотенцем. – Мисс Миллер! Мадемуазель… – Он улыбнулся. – Я отлично помню ваше лицо, но вот ваше имя вылетело у меня из головы. Помнится, оно было довольно экзотическим…

– И это уже не в первый раз! – поддразнила его Мину. – Однажды вы уже меня забыли. Меня зовут Мину. Мину Макатир.

– Ну да, конечно! – Годфри широко улыбнулся. – Конечно. Обещаю, что уж теперь-то я его запомню.

Он обвел взглядом стоящих перед ним девушек и улыбнулся каждой из них в отдельности.

– Что за красота! – произнес он с искренним восхищением. – Ну и счастливец же я!..

И Годфри посмотрел на Арлетту. Он заглянул ей прямо в глаза, и она слегка покраснела, испугавшись, что музыкант прочтет ее мысли. Да и ей тоже вдруг показалось, что в его взгляде она различает нечто такое, что он не хотел показывать другим, но ведь ей могло и показаться, да и вся ситуация становилась немного неловкой. Пространство за кулисами было совсем небольшим, и его целиком заполнили разгоряченные оркестранты – уже без фраков, в расстегнутых белых рубашках, прилипших к их потным плечам. Кроме них за кулисы набилось немало восторженных девиц, которые, окружив музыкантов, хихикали и отчаянно толкались, стараясь пробиться поближе к кумирам. На взгляд Арлетты, вести себя подобным образом могли только полные идиотки, но она тут же подумала, что и они, наверное, выглядят не лучше – особенно если посмотреть на них со стороны. За кулисами было слишком жарко и душно, а острый запах свежего пота, казалось, пропитывал все вокруг.

– Мистер Каперс… – начала она.

– О, прошу вас, мисс де ла Мер!.. – перебил он. – Для вас я просто Годфри. В конце концов, мы с вами знакомы уже достаточно давно.

– Конечно, Годфри. – Она улыбнулась. – Я хотела только сказать, что концерт был замечательным. Правда… Я буквально не могла усидеть на месте. Кстати, в ложе мы видели самого́ мистера Новелло, так он тоже едва не затанцевал под вашу музыку.

Годфри улыбнулся и покачал головой.

– Мистер Новелло был на концерте? – проговорил он, не скрывая своего удовольствия. – Вот это новость так новость!

– В общем, спасибо огромное за билеты. Я получила огромное удовольствие. А теперь нам пора: мы должны доставить мисс Миллер домой в целости и сохранности.

При этих ее словах Мину и Лилиан посмотрели на Арлетту с негодованием и чуть ли не с ужасом.

– Лично я вовсе не собираюсь домой, – сказала Мину. – Собственно говоря, я хотела узнать, не согласятся ли мистер Каперс и его друзья присоединиться к нам сегодня вечером в «Лебеде»?

Арлетта ошеломленно уставилась на подругу. Она не сразу нашлась, что сказать, а когда сумела подобрать слова, было уже поздно: Годфри улыбнулся и кивнул.

– Должен признать – ваша идея мне по нраву. Музыка всегда придает мне сил, так что я вовсе не против завершить сегодняшний вечер в хорошем клубе… и в хорошей компании. Спасибо, мисс… спасибо, Мину. Ваше предложение очень кстати.

– А вы не согласились бы поговорить с вашим коллегой? С тем, который играет на контрабасе? – дерзко спросила Мину. – Быть может, он тоже будет не против к нам присоединиться?

Годфри рассмеялся

– Вы имеете в виду Хорейса? Я уверен, он не будет против. – Обернувшись, он подозвал контрабасиста и представил его трем девушкам. Когда очередь дошла до Арлетты, она вежливо кивнула и пожала протянутую руку, но в душе́ у нее происходила жестокая борьба. Ей очень не хотелось, чтобы Лилиан и Мину пошли в клуб без нее и до утра танцевали там с Годфри и Хорейсом, но утром ей нужно было вставать на работу. Кроме того, ей совершенно не нравилось, какой поворот приняли события. В том, чтобы болтаться за кулисами и глазеть на известных музыкантов, уже было что-то непристойное, но еще хуже было поведение Мину и Лилиан. На первый взгляд, они не нарушали никаких общепринятых правил, но она почему-то была уверена: за приглашением в клуб стои́т что-то помимо желания пообщаться с давними знакомыми или покрасоваться в обществе знаменитостей. И это что-то Арлетту тревожило и пугало. Почти два месяца она мечтала увидеть Годфри, но ей и в голову не приходило, что их встреча пройдет в подобной обстановке. Ей представлялось что-то вроде тех молчаливых часов, которые они проводили в студии Гидеона, сидя на задрапированной бархатом кушетке и легко касаясь друг друга плечами. В клубе, если они туда пойдут, обстановка будет, конечно, совсем другой, а Арлетте не хотелось шума и многолюдства, не хотелось чужих взглядов. Но и лишиться общества Годфри было выше ее сил.

Вздохнув, Арлетта сказала:

– Боюсь, как раз сегодня мне необходимо лечь не слишком поздно, так что если я и пойду с вами, то совсем ненадолго. Один коктейль и один танец, не больше!

Годфри улыбнулся.

– Если вы действительно решили ограничиться одним танцем, то я позволю себе настаивать, чтобы этот танец был со мной.

Теперь уже она посмотрела ему прямо в глаза и увидела там то, что ей так хотелось увидеть: потаенный огонь его желаний. И в тот же миг от этого огня что-то занялось и внутри нее – занялось и опалило ее всю, и Арлетта поняла, что одного танца ей будет мало. Она будет танцевать с ним всю ночь, пока не сотрет себе ноги до крови.

37

1995

Здание Национальной портретной галереи было залито бледно-золотым солнечным светом. Войдя в вестибюль, Бетти и Александра сразу направились к отделу справок в полной уверенности, что внутри этого величественного здания непременно найдется что-то, что прольет свет на историю Арлетты де ла Мер.

– Прошу прощения, – проговорила Александра своим низким хрипловатым голосом, обращаясь к смотрителю за столиком, – нам хотелось бы посмотреть работы художника-портретиста Гидеона Уорсли. Кажется, он творил в двадцатых годах нашего столетия. Вы когда-нибудь о нем слышали?

Прежде чем ответить, смотритель некоторое время разглядывал Александру с самым невозмутимым видом. Наконец он кивнул.

– Зал номер пять, – сказал он и величественным жестом указал направление, ухитрившись при этом простым движением запястья дать им понять, что по пути в пятый зал нужно будет свернуть налево.

Александра и Бетти переглянулись.

– Значит, у вас есть его работы? – удивленно спросила Александра. – Здесь?!

– Зал пять, мисс, – повторил смотритель. – Следите за указателями на стенах.

Улыбнувшись друг другу, девушки быстро зашагали к арке, ведущей к выставочным залам. Когда они уже шли по коридору, Бетти едва не рассмеялась. Подумать только, размышляла она, что крошечный клочок бумаги, который они случайно нашли в кармане Арлеттиной шубы, привел их сюда. Ей казалось, что подобное может случиться только в детских приключенческих книгах, но факт оставался фактом: Гидеон Уорсли существовал на самом деле и, похоже, он действительно был знаком с Арлеттой.

Они так торопились добраться до пятого зала, что даже немного запыхались, но это не испортило им настроения. Остановившись, чтобы перевести дух, Александра негромко усмехнулась, и Бетти улыбнулась в ответ.

Зал номер пять оказался довольно маленьким. Кроме них, в нем никого не было. Двигаясь вдоль стен, они довольно быстро обнаружили два средних размеров портрета кисти Гидеона Уорсли. На одном из них был изображен чернокожий мужчина в котелке с альтом в руках. Другой портрет принадлежал молодой женщине, в которой Бетти тотчас узнала юную Арлетту. Никакой ошибки быть не могло, и она, задыхаясь от волнения, схватила свою спутницу за руку.

– Это она? – шепотом спросила Александра.

Бетти кивнула и шагнула вперед, к картине.

На портрете Арлетта была запечатлена в кружевной шифоновой блузке и с тонкой лентой на шее. Склоненную голову она отвернула далеко в сторону, и художник запечатлел ее почти в профиль. Волосы Арлетты были зачесаны назад и собраны на затылке в небольшой пучок, и только несколько выбившихся из него мягких прядей падали на шею и на лицо, на котором застыла легкая улыбка. Название картины было совсем простым: «Арлетта».

Между портретами на стене висела информационная табличка. Бетти повернулась к ней и прочла:

«В начале 1920-х гг. Гидеон Уорсли был широко известен как художник-портретист. Жил и работал в Челси. На портретах Уорсли запечатлены образы его современников – музыкантов и популярных светских персонажей, с которыми он знакомился в джаз-клубах и модных ресторанах, во множестве появившихся в Лондоне вскоре после окончания Первой мировой войны. Об изображенных на портретах людях почти ничего неизвестно. По некоторым сведениям, на полотне с условным названием «Чернокожий альтист» запечатлен один из участников широко известного в 1920-х гг. Южного синкопированного оркестра, однако его имя установить не удалось. Что касается второго портрета, то запечатленная на нем девушка по имени Арлетта была, по всей вероятности, продавщицей одного из лондонских универмагов, с которой художника связывали близкие дружеские отношения.

К сожалению, к тридцати годам у Гидеона Уорсли развился кистевой тоннельный синдром, из-за которого он больше не мог писать. В результате художник был вынужден обратиться к фотографии, которой и занимался до конца жизни. Гидеон Уорсли скончался в возрасте тридцати четырех лет в результате падения с лошади. Трагедия произошла накануне его бракосочетания с троюродной сестрой Антуанеттой Уорсли».

* * *

Бетти поднесла к глазам наручные часы и вздохнула. Часы показывали два пятнадцать. Эйми так и не позвонила, и Бетти решила, что подождет до половины третьего, а потом плюнет. Скрутив сигарету, она вышла на улицу, оставив дверь подъезда открытой, чтобы услышать звонок.

Джон обслуживал покупателя; когда Бетти вышла из дома, он только что поставил для него на портативный проигрыватель пластинку «Пиксиз». Услышав звук открывающейся двери, он бросил на Бетти быстрый взгляд и по обыкновению коротко улыбнулся.

– Привет, непоседа.

– Привет, – откликнулась она и присела возле двери на корточки. Солнце только что вышло из-за облаков, и его лучи, протиснувшись между двумя близкими домами напротив, падали ей на лицо.

– Чем занимаешься? – спросил Джон, когда покупатель ушел.

– Жду телефонного звонка, – ответила Бетти, затягиваясь.

– Да? А от кого? – Джон тоже достал сигареты, закурил и присел рядом с ней, привалившись спиной к стене дома.

– От Эйми Метц. – Бетти самодовольно ухмыльнулась.

– От Эйми Метц? – переспросил он.

– Вчера я ходила к ней на собеседование, – объяснила Бетти. – Она хочет нанять меня в качестве няни для своих детей.

– Круто. – Подвижные брови Джона поползли вверх.

– Ты так считаешь?

– Да, а что?

Она пожала плечами.

– Ничего, наверное. Просто мне кажется, что работать на такого человека, как Эйми, – это кошмар наяву.

– Но ведь ты любишь детей?

Бетти кивнула.

– Дети просто отличные.

– В таком случае сосредоточься на них, – посоветовал Джон. – А на Эйми не обращай внимания. Вернее – обращай, но не больше, чем необходимо.

Бетти вздохнула.

– Боюсь, это будет нелегко. Что, если я соглашусь у нее работать и полюблю детей еще больше, а потом возненавижу саму Эйми настолько, что буду просто вынуждена уйти? По отношению к детям это будет несправедливо, как ты считаешь?

Джон рассмеялся.

– Несправедливо уже то, что их родители – Эйми Метц и Дом Джонс.

Бетти тоже улыбнулась, и тут в прихожей зазвонил телефон. Бросив на Джона исполненный отчаяния взгляд, она затушила самокрутку о мостовую.

– Пожелай мне удачи! – попросила она шепотом.

Он кивнул и вдруг протянул руку, коснувшись ладонью ее щеки.

– Тебе не нужна удача. Ты сама – удача! – Несколько мгновений Джон смотрел ей прямо в глаза, потом опустил голову и убрал ладонь. У него был такой сконфуженный вид, словно собственные слова застали его врасплох.

– Ну, вперед! – сказал он грубовато. – Навстречу судьбе.

Бетти вскарабкалась на ноги и, шагнув в прихожую, схватила трубку, чувствуя, как ее щека все еще горит после прикосновения Джона.

– Да? – отрывисто сказала она в микрофон, хотя и понимала, что это не лучший способ начать разговор с потенциальной работодательницей.

– Бетти?

– У аппарата.

– Добрый день. Это Эйми Метц.

– Добрый день, – коротко сказала она. Можно было подумать, что неожиданный порыв Джона заставил ее позабыть все слова, кроме самых необходимых.

– Я вот что хотела тебе сказать, Бетти… Очень хорошо, что мы с тобой вчера поговорили. Похоже, что ты лучше других кандидаток, причем намного… И все же кое-какие сомнения у меня еще остаются. Понимаешь, у всех этих девиц, с которыми я беседовала, дипломы и рекомендации просто из ушей вываливаются. У тебя ничего такого нет, если не считать хорошего впечатления, которое ты производишь, да еще этой истории с твоей парализованной бабкой, но… Вот что я решила, Бетти: я возьму тебя, но с испытательным сроком. Двух недель, мне кажется, будет вполне достаточно. Если тебе понравится работа и если у меня не будет к тебе никаких серьезных замечаний, мы обсудим, как перевести наши отношения на постоянную основу. Пока я буду платить тебе стандартную ставку – шесть фунтов в час. Если твой испытательный срок завершится успешно, мы обсудим размеры твоего оклада. Ну, что скажешь? Согласна?

Бетти кивнула в ответ – от волнения она начисто лишилась голоса. К счастью, способность говорить вернулась к ней спустя считаные мгновения.

– Да, – сказала она в трубку. – Пусть будет испытательный срок. Я согласна.

– Вот и отлично. Зайди сегодня ко мне, если ты не очень занята – мне нужно, чтобы ты подписала кое-какие документы. Ничего особенного, всего лишь трудовое соглашение и стандартное обязательство о соблюдении конфиденциальности. Тогда завтра в восемь утра ты уже сможешь начать. Договорились?

– Э-э-э… да.

– Ты сможешь подъехать ко мне в пять?

– Конечно.

– Тогда до встречи.

– До свидания. – Бетти повесила трубку на рычаг и опустилась на нижнюю ступеньку лестницы. Несколько глубоких вдохов помогли ей справиться с подкатившей к горлу паникой. Наконец она встала и, выйдя на улицу, улыбнулась Джону.

– Кажется, я получила эту работу, – проговорила она тихо, словно боясь сглазить.

– Я и не сомневался, – ответил он, и Бетти почувствовала, как приятны ей эти слова.

– Даже не знаю… – Не договорив, она задумчиво прикусила губу, потом достала зажигалку и принялась вновь раскуривать погасшую сигарету.

– Все отлично, Бетти, – уверил ее Джон. – По крайней мере, теперь тебе будет что писать в твоем резюме.

– Ты думаешь?

– Уверен. Кстати… – Джон посмотрел на часы. – Я еще не обедал. Может, составишь мне компанию? Дай я только найду кого-нибудь, кто приглядел бы за моим хозяйством. – Он показал на свой лоток. – Отпразднуем это дело как следует.

– Типа, праздничный сэндвич? Или пицца?

– И лимонад. Сколько хочешь лимонада.

Бетти внимательно посмотрела на него. Типичный горожанин, и все-таки… Она словно впитывала взглядом его черты: малоподвижное, ничего не выдающее лицо, гладкие, загорелые руки, волосы, которые ей так хотелось погладить, татуировка на запястье, удобная, ладная одежда в полувоенном стиле. Потом она подумала о том, что на самом деле Джон не такой уж твердокаменный: у него, как у всех людей, есть свои слабости и уязвимые места. Бетти знала, что от постоянной сырости и холода его длинные, музыкальные пальцы скоро могут распухнуть и перестать сгибаться, что у него уже побаливают суставы, что от его одежды порой попахивает плесенью. Даже то, что он носил шляпу, казалось ей признаком живого человека. Она, во всяком случае, очень живо представляла, как Джон примеряет ее перед зеркалом, как он поворачивается то в одну, то в другую сторону, как подкручивает поля, смотрит, как она сидит, как недовольно вздыхает, если ему что-то не нравится. А буквально десять минут назад он продемонстрировал ей еще одну сторону своей души, когда, легко коснувшись ладонью ее щеки, произнес слова дружеской поддержки и ободрения.

До пяти, когда Бетти нужно было быть на Примроуз-Хилл, оставалась еще куча времени, но сначала она должна была заглянуть в «Вендиз» и предупредить Родриго, что берет двухнедельный отпуск за свой счет (увольняться, пока она не получит постоянную работу у Эйми, Бетти не хотела). Кроме того, сегодня она планировала побывать в библиотеке и поискать какие-то дополнительные материалы о Гидеоне Уорсли и первых джазовых оркестрах в Великобритании, но сейчас Бетти решила, что, как ни важна была эта работа, она может и подождать.

– Лимонад – это неплохо, – сказала она. – Но я бы предпочла что-нибудь покрепче.

38

1920

– Арлетта! Сюда! – Гидеон поднялся из-за столика в глубине зала, где он разговаривал с каким-то мужчиной в странном розовом галстуке, и помахал ей рукой. – Я не знал, что ты сегодня собираешься в «Лебедь». Какой приятный сюрприз!

Арлетта неуверенно улыбнулась.

– Что ж, Гидеон, – проговорила она наконец, – я тоже не ожидала увидеть тебя здесь. – Она подставила щеку для поцелуя и увидела, как лицо Гидеона слегка вытянулось, когда он увидел ее спутников.

– Мистер Каперс? – пробормотал он. – Я не знал, что он…

– Мы только что побывали на концерте Южного синкопированного оркестра в Кингзуэй-Холле. – Арлетта произнесла эти слова преувеличенно небрежным тоном, словно пытаясь скрыть явную ложь. – Это было просто великолепно, – добавила она и слегка отступила в сторону, давая Гидеону возможность поздороваться с Мину и Лилиан и поприветствовать Годфри и Хорейса.

Пока мужчины обменивались рукопожатиями и приличествующими случаю любезностями, Арлетта ощущала странную неловкость. Несмотря на то, что большинство близких и дальних знакомых, вероятно, считали ее и Гидеона любовниками, на самом деле их отношения оставались весьма неопределенными, не заходя дальше дружеских поцелуев при встрече. Даже оставаясь наедине, они почти не прикасались друг к другу. Правда, Гидеон не раз давал ей понять, что ему хотелось бы поцеловать ее по-настоящему, однако Арлетта каждый раз вежливо, но твердо отвечала, что пока ни к чему подобному не готова. Она не могла отрицать, что Гидеон – красивый мужчина, но относилась к нему как к старшему брату или, лучше сказать, как к человеку, общество которого ей приятно и которому она могла доверять. Тем не менее ее хорошее к нему отношение не заходило настолько далеко, чтобы ей захотелось поцеловать Гидеона в губы. Вместе с тем Арлетта отлично понимала, что, проводя с ним долгие часы наедине (а он продолжал писать ее для нового портрета), поощряя его дружбу, долгие откровенные разговоры, братские поцелуи и легкие рукопожатия, она тем самым не дает ему «сорваться с крючка», как выражались молодые продавщицы в ее отделе (зачем она это делает, оставалось тайной за семью печатями и для нее самой). Неудивительно, что Гидеон довольно быстро убедил себя в «особом» характере их дружбы, в которой есть место только для них двоих.

И вот теперь Арлетта просто разрывалась между двумя мужчинами. С одним из них она чувствовала себя уверенно и безопасно, другой же заставлял ее сходить с ума от желания.

– Я слышал, – говорил тем временем Гидеон, голос которого почти не выдавал испытываемого им разочарования, – что ваше выступление было выше всяких похвал. Жаль, что я его пропустил.

– Это легко исправить, мистер Уорсли. Завтра я пришлю вам билеты на очередной концерт.

– Вам, должно быть, чрезвычайно лестно, – меланхолично продолжал художник, – что на ваше выступление пришли эти три очаровательные леди.

– Я действительно польщен. – Годфри улыбнулся. – Весьма польщен. А теперь прошу меня извинить. Мадемуазель Арлетте нужно торопиться домой, чтобы пораньше лечь, но она обещала мне один танец… Так что пока она не превратилась в тыкву, я, с вашего позволения, ее похищу. – Он добродушно улыбнулся Гидеону, и тот ответил отчаянно смелым взглядом.

– Разумеется. – Художник великодушно кивнул. – Разумеется, – повторил он, вопросительно покосившись на Арлетту, и, усадив Лилиан, Мину и Хорейса за свой столик, принялся энергично махать официанту, чтобы заказать для всех напитки и закуски.

– Мне кажется, наш друг Гидеон боится, как бы действительно вас не похитил, – заметил Годфри, когда они, лавируя между столиками, двинулись по направлению к танцполу.

– О нет, я уверена, он ничего такого не думает, – со смехом возразила Арлетта. – Кроме того, я ему вовсе не принадлежу.

На мгновение Годфри остановился и пристально посмотрел на нее, но Арлетта ухитрилась ничем себя не выдать.

– Разумеется, нет, – сказал он. – Такая женщина, как вы, не может принадлежать никому.

– Именно так, мистер Каперс.

– Годфри.

– Хорошо, Годфри… – И Арлетта внезапно улыбнулась так, как никогда не улыбалась прежде. Она даже не подозревала, что умеет так улыбаться. Это была улыбка женщины одновременно и невинной, и умудренной опытом, женщины, которая мало знает, но зато умеет чувствовать глубоко и тонко.

– Я очень уважаю вашего друга Гидеона, – сказал Годфри.

– Я тоже его уважаю.

– Он хороший человек, и у него добрая душа. Я желал бы ему всего только самого лучшего.

– И я.

– Должен признаться, что после нашей последней встречи у меня создалось впечатление, что он завладел вашим сердцем…

– Завладел, но не в этом смысле, Годфри.

Добравшись до танцпола, они встали лицом друг к другу, и оркестр заиграл грустную балладу о несчастной любви. Клуб в этот поздний час был освещен тусклым красным светом, который казался еще слабее из-за плотного табачного дыма, но она видела, что он улыбается.

– Ну что ж, начнем? Прошу… – Он протянул руку, и когда их пальцы встретились, Арлетта почувствовала, как ее тело словно пронзил удар электрического тока. Другую руку Годфри опустил ей на талию, и это прикосновение едва не прожгло ее плоть до кости. Женщина средних лет в узком бархатном платье пела с эстрады об одиночестве и разбитом сердце, и Годфри слегка наклонился вперед. На одно безумное мгновение Арлетте показалось, что он сейчас ее поцелует – поцелует прямо здесь, на глазах у ее друзей, на глазах у Гидеона, однако она и не подумала отстраниться. Она лишь опустила веки и подумала: наплевать. Пусть это случится, пусть это случится сейчас!.. Но вместо этого Годфри только прошептал ей на ухо:

– Вы позволите отвезти вас домой, мисс де ла Мер?

Арлетта ничего не сказала. Она только один раз кивнула и – прежде чем кто-либо сумел ее остановить, даже прежде, чем она сама сумела остановить себя, – схватила Годфри за руку и, под недоумевающими взглядами друзей и встревоженным – Гидеона, повела его через весь клуб к выходу на улицу. Там они сели в первый же попавшийся экипаж.

– Блумсбери, пожалуйста, – бросила Арлетта извозчику, с трудом сдерживая нетерпение. – И побыстрей, пожалуйста.

В прихожей дома в Блумсбери они сняли обувь и на цыпочках поднялись по лестнице. Из-за выходящих на площадку дверей гостиной доносилось неразборчивое бормотание Арлеттиной квартирной хозяйки, и они прокрались мимо них очень медленно. Лишь оказавшись в мезонине, они переглянулись и перевели дух.

Впустив Годфри в квартиру, Бетти сразу задвинула дверной засов и на мгновение замерла, прислонившись к двери спиной. Желание продолжало сжигать ее изнутри, и она чувствовала, как горячая кровь прилила к лицу и как вздымается и опускается грудь. Годфри смотрел на нее и улыбался.

– Как ты прекрасна! – проговорил он, осторожно коснувшись ее щеки. Арлетта с жадностью схватила его ладонь, прижала к губам и поцеловала. Почувствовав на языке слегка солоноватый вкус его кожи, она вдруг отчетливо поняла, что сегодня она станет женщиной.

Его ладонь скользнула по ее шее вниз и остановилась у ключицы. И снова Арлетта схватила его руку и опустила себе на грудь. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, и вдруг все, о чем Арлетта только догадывалась, но не знала наверняка, стало простым и ясным. Она чувствовала на своих губах его горячие и жадные губы, чувствовала на коже его прикосновения, ощущала его запах – тот хорошо ей знакомый экзотический аромат ванили и сандалового дерева, который за два с половиной месяца почти улетучился с маленького квадратика муслина, лежавшего в ящике ночного столика рядом с ее кроватью.

А еще через мгновение, – словно подхваченная какой-то силой, о которой она не подозревала, но которая незримо присутствовала в ней на протяжении всей жизни, – Арлетта расстегнула его брюки и позволила ему снять с себя платье. Еще миг – и вот они уже лежат на кровати, и Годфри, глядя на нее сверху вниз, спрашивает:

– Скажите, мисс де ла Мер, вам уже приходилось когда-нибудь этим заниматься?

Арлетта покачала головой.

Он ласково посмотрел на нее, улыбнулся и убрал с ее лица прядь растрепавшихся волос.

– Тогда я буду очень, очень осторожен.

«Не надо! Не надо быть осторожным!» – хотелось сказать ей, но все, что она смогла сделать, это пригнуть его голову к себе и снова найти его губы. Арлетта знала, что еще немного, и она навсегда распрощается со своей чистотой и невинностью, но сейчас ее это нисколько не волновало. Пусть делает все, что хочет, решила она – и будь что будет.

То, о чем Арлетта так страстно мечтала, заняло от силы пять минут, но это оказалась только преамбула к тому, что было дальше. Всю длинную, длинную ночь, – до самого рассвета, когда солнечные лучи несмело заглянули в узкое мансардное окошко, – они лежали на кровати и, крепко обняв друг друга, говорили, говорили, говорили без конца. Годфри рассказывал о своей семье – об отце, который был в их городке начальником полиции, о матери, которая была когда-то королевой красоты, о семейном доме у подножия Питон-Митан, о своем детстве, об в учебе в школе, о занятиях музыкой и пении в церковном хоре, о войне и о разных забавных случаях, которые происходили с ним во время поездок с оркестром, о друзьях, которых он находил и терял, о своих планах на будущее.

Было где-то начало третьего ночи, когда вернулась Мину.

– Арлетта? – услышали они за дверью ее тихий шепот. – Ты дома?..

Это показалось им настолько смешным, что сначала они тихонько захихикали, уткнувшись друг в друга, чтобы заглушить звук, а потом Годфри сказал громко:

– Разумеется, она дома. Где же ей еще быть, мисс Макатир?

Из-за двери послышался какой-то странный звук, словно Мину вдруг поперхнулась. Наконец она справилась с собой и проговорила почти естественным голосом:

– Э-э-э… гм-м… простите, что побеспокоила. Спокойной ночи, Арли. Спокойной ночи, мистер Каперс.

– Спокойной ночи, Мину, – хором ответили они.

Но о каком сне могла идти речь, если они никак не могли наговориться? Арлетта рассказывала о своем детстве, о продуваемом всеми ветрами доме на вершине утеса, о гибели на войне отца и о стойкости и мужестве своей матери, о том, как она сама долгими часами глядела из окна на свинцово-серые воды Ла-Манша и гадала, каково это будет – стать наконец взрослой. Она рассказала ему о семье Миллер, о несчастной Летиции, которая пила из чайных чашек то бренди, то джин, о постоянно отсутствующем мистере Миллере, об их избалованных, необузданных сыновьях и о бедной Лилиан, которой так хотелось поскорее упорхнуть из родительского дома, но которая была вынуждена оставаться с семьей ради младшего брата. И еще Арлетта рассказала ему о своей работе в «Либерти», об эксцентричных покупательницах с их невозможными и невыполнимыми требованиями, и даже о том, что недавно она стала самой молодой заведующей отделом за всю историю универмага.

Наконец они уснули, а уже через полчаса Арлетта проснулась – ей пора было вставать на работу. Увидев Годфри рядом с собой – длинные ресницы сомкнуты, широкая грудь мерно вздымается, тонкая жилистая рука лежит у нее на животе, – Арлетта почувствовала, как ее сердце вновь затрепетало от счастья. Повинуясь внезапному порыву, она наклонилась и поцеловала его в лоб, а он открыл глаза и, сонно глядя на нее, прижал к себе. Уткнувшись головой ему в шею, Арлетта снова подумала о той смешной и серьезной девчушке, которая часами смотрела в освинцованные окна дома на утесе, видя перед собой только туманную дымку, скрывавшую тот дальний берег, где сбываются обещания и мечты. Теперь она точно знала, что той девочки больше нет, что она превратилась в женщину – современную, уверенную, сильную… и очень, очень счастливую.

39

1995

– Вчера я встречалась с твоей сестрой, – сказала Бетти и, закончив размешивать сахар в чашке капучино, обеими руками поднесла ее к губам.

Надорвав свой пакетик с сахаром, Джон вопросительно посмотрел на нее.

– Значит, Александра тебе помогает? – спросил он. – Неужели она сумела что-то раскопать насчет джаз-клубов и прочего?

– Да. Она была очень полезна. Ради этого она даже ненадолго ушла с работы, чтобы сопровождать меня в разные места. Вчера мы вместе ходили в галерею, а потом устроили небольшой пикник.

– Постой-постой, ты уверена, что говоришь именно о моей сестре?

Бетти улыбнулась.

– Да. И знаешь, мне кажется, что иногда вам все-таки следует встречаться. Думаю, что вы друг другу понравитесь.

Джон сардонически ухмыльнулся.

– Ну тогда расскажи мне, что вам удалось узнать.

Прихлебывая кофе, Бетти рассказала ему о мемориальной табличке на коттедже Гидеона Уорсли, о вырезанном на дереве сердце, о Южном синкопированном оркестре и о портрете Арлетты, который висел в Национальной портретной галерее. Одновременно она наблюдала за Джоном, лицо которого выражало сначала вежливый интерес, потом – удивление, и наконец – изумленное восхищение.

– Вы неплохо потрудились! – проговорил он, когда она закончила. – Все это просто… поразительно. И очень, очень необычно.

– Я знаю, – сказала Бетти. – Боюсь только, что теперь, когда я буду работать у Эйми, у меня будет не так много возможностей заниматься историей моей бабушки. И библиотеки, и Сомерсет-Хаус[30] открыты только днем, а для меня это самое горячее время.

– Я мог бы тебе помочь, – неожиданно предложил Джон, и Бетти удивленно на него посмотрела.

– Как? Насколько я знаю, ты и так работаешь по четырнадцать часов в сутки. Откуда ты возьмешь столько свободного времени, чтобы рыться в архивах?

Он пожал плечами.

– Когда работаешь не на босса, а на самого себя, всегда можно выкроить часок-другой. Да и ездить далеко не надо – все главные архивы находятся здесь, в центре. Ты только скажи, что тебе нужно, и я попытаюсь это для тебя разыскать.

– Ты правда готов помочь? – Бетти все еще не верилось, что он говорит серьезно.

– Конечно. Почему бы нет?

– Потому что тебя зовут Джон Любезноу, и ты не человек, а остров.

Он рассмеялся, машинально помешивая свой кофе.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он, хотя Бетти было совершенно ясно: Джон все отлично понял, просто ему хочется, чтобы она сказала это вслух.

– Я имею в виду, – объяснила Бетти, – что ты живешь словно в каком-то пузыре, в котором существует твой лоток на рынке, клуб, твоя квартира с плесенью…

– Не забудь про аукционы пластинок, которые проходят каждые выходные.

– Да, и аукционы. Это все, что тебе нужно, поэтому за пределы этого своего пузыря ты почти никогда не выглядываешь, не так ли?

Он пожал плечами.

– У меня есть друзья.

– Да. То есть – это ты так говоришь. И часто ты с ними встречаешься, с этими своими друзьями?

– Встречаюсь время от времени. Но не слишком часто, тут ты права. Большинство моих друзей живут не в Лондоне, поэтому я вижусь с ними… когда могу.

Бетти улыбнулась.

– Меня не проведешь, – сказала она. – Тебе хорошо в этом твоем пузыре, поэтому ты и отгородился от всего остального мира. Остров по имени Джон Любезноу.

Он расхохотался и поднял ладони, словно сдаваясь.

– Хорошо, хорошо… Да, я – человек довольно нелюдимый. Всегда был таким. Но это не означает, что я не могу с кем-нибудь подружиться… По большому счету, я парень совсем не плохой.

– Я и не говорила, что ты плохой. Просто ты из тех, кто не любит вникать в чужие проблемы. В общем, спасибо тебе за предложение помочь, но… Нет, не думай, я действительно очень тебе благодарна!

Джон улыбнулся и кивнул.

– На самом деле я уверена… – Бетти наклонила голову, притворившись, будто ее очень заинтересовали остатки кофе в чашке, хотя на самом деле ей просто не хотелось, чтобы он видел ее лицо. – На самом деле я уверена, что ты очень хороший.

Джон пристально взглянул на нее.

– Скажи это еще раз, только смотри мне в глаза.

Бетти рассмеялась.

– Ладно. Ты мне нравишься, о’кей?.. Нет, я правда считаю, что ты очень славный.

Он снова улыбнулся.

– То есть ты наконец в этом убедилась? Не передумаешь?

Бетти тряхнула головой.

– Не передумаю. Я убедилась: Джон Любезноу – очень славный парень, и он мне нравится.

На этот они рассмеялись оба, и Джон сказал:

– Значит, у нас это взаимно.

Она взглянула на него с сомнением.

– То есть я тебе тоже нравлюсь?

– Да, нравишься. Ты довольно милая.

– Довольно милая или очень милая?

Джон сделал вид, будто задумался.

– Очень милая, – промолвил он наконец.

– Это хорошо. Просто прекрасно, – кивнула Бетти.

Они посмотрели друг на друга, и ей вдруг показалось, будто их окружает легкое золотистое сияние. Внезапно Джон сказал:

– Можешь обещать мне одну вещь?

Она кивнула.

– Конечно. А какую?

– Обещай мне, что не будешь спать с Домом Джонсом.

– Что-о-о?!

– Я серьезно. Ничего хорошего из этого не выйдет.

– Но… Да с чего ты вообще решил, что я собираюсь с ним спать?

Он не ответил – только приподнял бровь.

– Ты прямо как Эйми! – с досадой воскликнула Бетти. – Она говорила мне то же самое. Так вот – я не собираюсь с ним спать. Он мне даже не нравится!

– Я не говорил, что он тебе нравится. Я говорил, что рано или поздно ты можешь оказаться в его постели.

– Потому что он – звезда?

Джон пожал плечами.

– То есть ты считаешь, что я – легкомысленная искательница приключений?

– Я не думаю, что ты легкомысленная. Просто я знаю, как устроен этот мир.

Бетти прищурилась.

– Боюсь, мне все-таки придется подкорректировать мое мнение о вас, Джон Любезноу.

Он снова поднял ладони, на этот раз – в знак примирения.

– Извини. Беру свои слова обратно. Считай, что я ничего не говорил. Я уверен, что ты не станешь с ним спать. Ты не такая, как все. Ты – другая.

– Так-то лучше. – Бетти улыбнулась. – Гораздо лучше.

Она была рада, что между ними снова установился мир, но ей все равно казалось, что Джон просто не хотел с ней ссориться и что на самом деле он продолжает думать – она вполне способна переспать с Домом Джонсом, просто потому что он звезда. И в глубине души Бетти подозревала, что Джон, вероятно, прав.

Когда Бетти разбудил дверной звонок, ей как раз снились Арлетта, Джон Любезноу и Эйми Метц. Все еще ощущая себя в доме Эйми, где она должна была приготовить на всех огромный клубничный пирог в огромной розовой плите, Бетти потерла глаза кулаками и посмотрела на часы. Часы показывали начало первого. Это означало, что она проспала всего час или около того, и Бетти мысленно прокляла и дверной звонок, и звонившего. Стоило стараться лечь пораньше, чтобы через час тебя разбудил какой-то придурок?

– Кто?.. – пробормотала она, нажимая на кнопку переговорного устройства. В глубине души она была уверена, что это какой-то подгулявший прохожий, перепутавший ее дверь с дверью паба. Или с дверью, за которой живет молодая французская модель.

– Бетти, это я, Дом.

– Кто-о?..

– Дом Джонс.

Подскочив на постели, Бетти попыталась пригладить волосы. Она была в полной растерянности, а главное – никак не могла решить, где закончился сон и началась реальность. Быть может, подумалось ей, это наглядное свидетельство того, как события прошедшего дня проникают в сны, принимая совершенно фантастический оборот. В конце концов, они же говорили с Джоном о Доме – и вот теперь ей снится, будто поп-идол явился к ней домой.

– Бетти?.. – снова донеслось из переговорного устройства, и ей пришлось основательно себя ущипнуть. Убедившись таким образом, что она не спит, Бетти слегка откашлялась.

– Да-да, я здесь… Что-нибудь случилось?

– Нет, просто мне одиноко.

– Что-что? – переспросила она, не веря своим ушам.

– Мне очень одиноко, Бетти, – повторил Дом. – Я только что прилетел из Берлина. К сожалению, я совсем не устал, иначе бы я просто завалился спать, а так… Я очень соскучился по детям, и мне необходимо с кем-нибудь выпить.

– Но у меня нет никакого спиртного!

– Спиртное не проблема, Бетти. Главное, чтобы ты согласилась пойти со мной… Пожалуйста. Надевай свое лучшее платье – и идем.

Убрав палец с кнопки переговорного устройства, Бетти некоторое время тупо смотрела в пространство перед собой, пытаясь усилием воли избавиться от заполнявшего голову тумана и как следует обдумать неожиданное предложение Дома. Завтра начиналась ее работа – в восемь ей нужно было быть в доме Эйми. Именно поэтому, когда Джон пригласил ее в клуб, Бетти отказалась – она специально хотела лечь пораньше, чтобы утром быть бодрой и свежей. И вот теперь сам Дом Джонс стоит у дверей ее квартиры и приглашает в клуб или в ресторан.

Дом Джонс.

– Куда мы пойдем? – спросила она. – В «Ворчун»?

– Ты хочешь в «Ворчун»?

– Да.

– Значит, пойдем туда.

– Хорошо, только ненадолго, ладно? Завтра мой первый рабочий день у Эйми, и…

– А-а, значит, она тебя все-таки взяла. Я же говорил!..

– На испытательный срок.

– Ну, это мало что меняет. Ладно, давай спускайся как можно скорее. Я уже чувствую в воздухе запах шампанского.

Бетти была уверена: никогда в жизни она не забудет минуту, когда они с Домом вошли в «Ворчун». При его появлении лица всех, кто там был, повернулись в их сторону, словно цветки подсолнухов; на губах расцветали улыбки, двери распахивались словно сами собой, а напитки появлялись прежде, чем Дом успевал их заказать. Казалось, будто в холодной и темной пещере вдруг вспыхнуло маленькое солнце, согревшее своим светом все живое. Сама Бетти, впрочем, старалась держаться как можно незаметнее – по правде говоря, она бы предпочла стать невидимкой. Ее появление в клубе под руку с Домом выглядело по меньшей мере странно, и ей казалось, что все это отлично понимают. Сам Дом, впрочем, чувствовал себя здесь как рыба в воде. Он пожимал протянутые ему руки, хлопал кого-то по плечу и говорил что-то вроде: «Рад тебя видеть, приятель. Как дела? Ну, держись там».

Несмотря на испытываемые ею неловкость и смущение, Бетти не забывала оглядываться по сторонам. Однажды она уже побывала в «Ворчуне», но тогда дальше гардероба ее не пустили. Сейчас она с любопытством разглядывала и белый рояль у подножия лестницы, по которой они спустились в зал, и сидевшего за ним тапера в белом смокинге, и бармена за стойкой, который ловко жонглировал серебряным шейкером, смешивая мартини.

Тем временем Дом провел Бетти, которая никак не могла прийти в себя и решить, где же пролегает граница между сном и действительностью, в дальний угол зала и усадил на мягкий кожаный диван. Тут же принесли шампанское, и они, чокнувшись, сделали по несколько глотков. Люди за столиками продолжали исподтишка поглядывать в их сторону и перешептываться, и Бетти, все еще оглушенная и растерянная, в очередной раз попыталась расправить примятые со сна волосы и отскрести какое-то пятнышко от подола своего черного платья с лайкрой. Мысли ее снова вернулись к тому вечеру несколько недель назад (хотя сейчас ей казалось, что с тех пор прошло несколько месяцев), когда она зашла в «Ворчун» в поисках работы. Тогда ее вежливо, но быстро выставили на улицу, а сегодня она как ни в чем не бывало сидит в зале для избранных, и не одна, а со знаменитым Домом Джонсом. Похоже, подумала Бетти, за этот сравнительно небольшой промежуток времени она сумела кое-чего добиться!

Эта мысль ее странным образом подбодрила. Во всяком случае, Бетти почувствовала себя увереннее и даже перестала тереть пятно на платье.

– Что ж, – сказал Дом и, закинув руку на спинку дивана, повернулся к ней. – Как говорится, добро пожаловать в семью!

– Но ведь я пока только на испытательном сроке, – возразила Бетти.

– Да брось ты! Если ты не совершишь ничего по-настоящему ужасного, – например, не станешь таскать серебряные ложки из буфета, – Эйми и не подумает от тебя избавляться. Зачем ей это? Чтобы в срочном порядке подыскивать новую няню?..

Бетти с сомнением пожала плечами.

– Поживем – увидим.

– Хорошо, что ты согласилась пойти сегодня со мной, – сказал Дом. – Это просто прекрасно, Бетти. Я давно не чувствовал себя таким счастливым… Нет, я серьезно, – добавил он, глядя на нее.

Бетти улыбнулась и отпила еще несколько глотков шампанского, надеясь, что вино поможет ей не думать о том, что все происходящее – просто чья-то вычурная шутка. Молодая няня в грязном платье, которую пьяный Дом Джонс только что вытащил из постели, сидит рядом с ним в ночном клубе для знаменитостей и пьет шампанское. Сказать кому – не поверят, думала она, и тем не менее все это – ПРАВДА. Или, по крайней мере, очень похоже на правду.

– Честно говоря, я ненавижу жить один, – внезапно сказал Дом без всякой видимой связи со своими предыдущими словами.

Бетти сочувственно посмотрела на него.

– Да?

– Да. Это… это просто пытка какая-то. Днем еще ничего, а вот по ночам… – Он вздохнул и с силой потер лицо ладонями, и Бетти подумала, что, несмотря на свои недавние слова, Дом выглядит очень усталым и старым. Сейчас она дала бы ему лет пятьдесят или даже больше.

– Когда я жил на Примроуз-Хилл, – продолжал он, – я любил возвращаться домой, даже когда было очень поздно… даже когда все давно спали. Мне нравилось ходить по дому на цыпочках и видеть разбросанные повсюду детские игрушки, крошечную обувь, одежду… мне нравилось прокрадываться в спальню и смотреть, как они спят… ну, и всякое такое. – Дом снова вздохнул и вымученно улыбнулся.

– Но… – Бетти замешкалась, подбирая слова. – Может быть, вы с Эйми… снова…

Дом покачал головой и сухо рассмеялся.

– Нет, – решительно сказал он. – Этот пароход ушел навсегда. После того, как меня застукали с той лахудрой, Эйми ненавидит меня всеми фибрами души. Правда, мне некого винить, кроме самого себя и… и моего маленького дружка. – И он бросил взгляд на молнию своих джинсов.

Бетти проследила за его взглядом и поспешно отвела глаза.

– О-о-о!.. – произнесла она. – Я понимаю.

Дом кивнул.

– Иногда мне даже кажется, что я – какой-нибудь маньяк и мне нужен курс лечения. Или химическая кастрация. – Он хрипло рассмеялся. Бетти тоже улыбнулась, правда, несколько нервозно. Она никак не могла понять, почему Дом с ней так откровенен и почему он рассказывает ей о таких вещах, какие обычно не принято обсуждать. Немного поразмыслив, Бетти, однако, решила, что знает причину или, вернее, причины. Во-первых, Дом был сильно пьян. Он был пьян, уже когда звонил в ее дверь, просто спросонок она не сразу это поняла. Вторая же и, пожалуй, главная причина заключалась в том, что за несколько часов до его появления она ездила к Эйми, чтобы подписать договор о конфиденциальности. Дом наверняка об этом знал и, понимая, что теперь Бетти никому ничего не расскажет, использовал ее для бесплатной «разговорной терапии».

Это последнее соображение придало ей храбрости, и она сказала:

– Я думаю, если бы ты хотел вернуть прошлое и снова жить со своими детьми, ты бы что-нибудь предпринял.

Дом залпом допил свое шампанское, налил себе еще и долил в бокал Бетти.

– Да, большинство на твоем месте так бы и подумало. И, если смотреть со стороны, это действительно довольно просто, но… Как я только что сказал, у меня это что-то вроде болезни. Ну, например, если ты – пьяница, и кто-то предлагает тебе выпить, ты, конечно, согласишься. Просто не сможешь не согласиться. А есть люди, для которых секс – все равно что вино… Понятно, что большинству людей не каждый день предлагают заняться сексом, но если взять меня… таких, как я… Я же – гребаная знаменитость!..

Бетти кивнула.

– Отказаться очень трудно, – продолжал Дом, заглянув в свой опустевший бокал. – Почти невозможно. Так не должно быть, но так есть. Это невозможно, даже если девушка, гм-м… страшна, как ядерная война. – Он покачал головой и в три глотка осушил свой бокал. – Куда бы я ни пошел, они везде! Я тебе клянусь. Они осаждают меня со всех сторон, просят расписаться на сиськах, просят потрогать, чтобы, придя домой, рассказать своим бойфрендам или сожителям, что их лапал сам Дом Джонс. Я для них словно талисман какой: только прикоснись, и будет тебе счастье. Все это, конечно, полная чушь, потому что на самом деле я не могу дать им ни удачи, ни счастья, ни чего-либо другого. Я просто мужчина, который умеет петь, умеет писать хорошие песни, но я никому ничего не могу дать, – повторил Дом. – Разве что сделать женщине ребенка. – И он расхохотался так внезапно и громко, что Бетти даже слегка вздрогнула.

– Да, – кивнул Дом. – Это я умею, и умею неплохо. Делать детей – вот что у меня получается лучше всего.

Бетти затаила дыхание. В таблоидах давно циркулировали сведения о том, что где-то в северной части Лондона у Дома есть незаконный ребенок – мальчик всего на пару недель моложе Донни. Доказательств, однако, так и не было найдено. Мать ребенка, – худая как жердь скульпторша по имени Тиффани, которая воспитывала еще одного ребенка от другой рок-звезды, – так и не сказала ничего такого, что могло бы опровергнуть или подтвердить слухи. Но Дом только что сказал «делать детей»… Он мог, конечно, иметь в виду и своих трех малышей, но Бетти казалось – речь идет вовсе не об Акации, Астрид и Донни. Значит, у него есть еще какие-то дети на стороне?..

В поисках ответа Бетти заглянула Дому в глаза. Глаза музыканта были красными, а взгляд казался затуманенным и слегка расфокусированным. Похоже, за прошедший день он не раз прикладывался к бутылке и сейчас выглядел усталым, больным и несчастным, и Бетти не решилась задать вопрос, который вертелся у нее на языке. Вместо этого она улыбнулась и сказала:

– У тебя очень милые дети, Дом.

– Дети… Мои крошки… – Его лицо, бывшее только что угрюмым и мрачным, немного смягчилось, и в глазах загорелись огоньки. – Знала бы ты, как я по ним скучаю! Мне их… так… так не хватает… – Последние слова Дом произнес с какой-то странной интонацией, и Бетти, присмотревшись, с удивлением обнаружила, что он плачет. Вот он наклонил голову, потер глаза мясистой частью ладони и всхлипнул. – Я все просрал, Бетти. Все!.. Эх, если бы я только мог стать другим! Как было бы здорово, если бы я был нормальным парнем, который утром кладет в сумку свой обед, целует детей и уходит на работу, а вечером возвращается – купает и укладывает малышей, выпивает стакан вина и ложится в постель с женой. Но нет, я никогда не смог бы стать таким. Во мне всегда сидела эта гребаная креативность, желание творить, писать, играть на гитаре. Я очень рано почувствовал свою силу, свой талант, свое могущество… а потом меня уже было не остановить. Теперь-то понимаю, что не я управлял своими желаниями, а они вели меня за собой, но тогда… Это началось еще в школе. Я бегал за девчонками, сочинял музыку, дрался… Сейчас мне тридцать два, но я занимаюсь тем же самым – так, может, мне уже поздно меняться? Скорее всего – да, поздно. Все, что мне осталось, – это продолжать валять дурака. И иногда этого как будто достаточно… – Дом снова всхлипнул и вытер нос рукавом своей джинсовой куртки. – Но иногда мне кажется, что этого мало. Я имею в виду… Скажи честно, Бетти, что ты обо мне думаешь? Что ты можешь сказать обо мне настоящем – о человеке, которого ты знаешь, а не о Доме Джонсе, о котором ты читала в газетах?

Бетти отпила немного шампанского, стараясь выиграть время, чтобы обдумать его вопрос, а заодно – свой ответ.

– Даже не знаю, – проговорила она наконец. – Я действительно кое-что читала о тебе в газетах, и у меня сложилось определенное мнение, но… не думаю, что это мнение что-нибудь значит. – Она ненадолго замолчала. Дом напряженно смотрел на нее, ожидая ее ответа с таким беспокойством и тревогой, словно от него зависело все его будущее. Бетти перевела дыхание и продолжила:

– Одно время мне казалось, что ты…

Его глаза слегка расширились – он готов был выслушать приговор.

– …Что ты просто шалопай, – закончила она дипломатично. – Откровенно говоря, мне не очень нравится твоя «Стена», поэтому я не следила за всеми публикациями, но мне казалось, что ты относишься к тем людям, которых обычно называют избранными, хотя они совершают одинаковые поступки, ходят в одни и те же шикарные рестораны, много пьют, скандалят, спят с кем попало и так далее… к людям, которые считают себя солью земли и изо всех сил стараются привлечь к себе внимание, чтобы и окружающие сочли их таковыми.

Дом слегка поморщился, но тут же ободряюще улыбнулся.

– Ну а сейчас?.. – спросил он. – Что ты думаешь обо мне сейчас? Ведь ты видела меня в, так сказать, домашней обстановке, и… Неужели твое мнение обо мне совсем не изменилось?

Бетти снова взглянула на него и почувствовала легкий приступ раздражения. Сначала он использовал ее как психотерапевта, которому можно поплакаться в жилетку, а теперь решил с ее помощью поднять свою самооценку. Или, точнее, потешить самолюбие, которое у него и так о-го-го. При этом Дома совершенно не интересовало, что́ она думает о нем на самом деле, то есть – интересовало, но не слишком. Ему просто хотелось еще раз услышать, какой он классный парень.

Вздохнув, Бетти сказала:

– Знаешь, когда я вижу тебя с детьми, мне кажется, что ты совсем не такой, как пишут в газетах. Один раз я видела тебя в окне, когда ты только что вернулся в свой старый дом. Ты держал на руках Астрид: она плакала, а ты ее укачивал… вот тогда-то я впервые подумала о тебе не так, как думала раньше. Гляди-ка, сказала я себе, а ведь он, оказывается, живой человек.

Дом поощрительно кивнул, но глаза его слегка расширились.

– Но потом я увидела, как ты хлещешь шампанское и говоришь только о себе… Нет, даже не знаю… Это как возвращение назад, к самому началу.

Он прищурился и посмотрел на нее вопросительно.

– Что ты имеешь в виду?

И снова Бетти ответила не сразу, пытаясь подобрать слова, чтобы выразить свою мысль как можно тактичнее и не слишком его задеть. Она еще заглянула в его глаза – доверчивые, как у щенка, полные боли и надежды, вспомнила о размытых фотографиях, на которых девушка в кабинке туалета делала ему минет, и подумала: да он же просто ребенок – самый обыкновенный ребенок, пусть и избалованный, которого нужно не наказывать, а щадить и жалеть. И, покачав головой, Бетти сказала:

– Так, ничего… То есть ничего особенного. Просто сейчас ты выглядишь довольно, гм-м… потасканным, и это совпадает с тем, как тебя описывают в газетах. Но я уверена, что на самом деле ты неплохой парень. Честно!

Его лицо отразило такое глубокое облегчение, что Бетти тоже почувствовала себя лучше. А Дом уже схватил ее за руку и заговорил горячо:

– Спасибо, Бетти. Спасибо! То, что ты только что сказала… для меня это значит очень много. Я давно понял, что ты – отличная девчонка, и твое мнение для меня важно. Я… – На этот раз его улыбка показалась Бетти не слишком уверенной. Дом словно собирался сказать что-то еще, но передумал. Взяв в руки бокал, он допил остатки шампанского, потом потянулся за бутылкой, чтобы долить ей и себе. Когда из бутылки вылилось всего несколько капель, Дом посмотрел на нее с удивлением и зна́ком подозвал официанта.

– Еще б-бутылку того же самого, – проговорил он слегка заплетающимся языком.

– Нет проблем, Дом, – осклабился официант. – Одну секундочку!..

– Вообще-то, – вмешалась Бетти, – мне уже пора. Завтра мне нужно рано вставать, и…

– Да-да, конечно… – Дом сел прямее и провел ладонью по лицу. – Завтра тебе придется сидеть с моими детьми, и я, разумеется, не должен даже пытаться уговорить тебя остаться, чтобы пропустить еще по стаканчику. Как бы мне этого ни хотелось… – Он снова повернулся к официанту: – Шампанского не надо. Принеси виски. «Джек Дэниэльс», большую бутылку.

– Хорошо, Дом. – Официант улыбнулся и взял со стола ведерко со льдом и пустые бокалы.

– Я провожу тебя до двери, – предложил Дом, поднимаясь.

– Не нужно. Я найду дорогу.

Он несколько мгновений обдумывал эти слова. Лицо у него снова сделалось усталым и бледным, словно на то, чтобы подняться с дивана, ушли все оставшиеся у него силы.

– Точно не нужно? – спросил он.

Бетти кивнула.

– Все будет в порядке.

– А как ты доберешься до дома?

– Думаю, просто дойду. – Она улыбнулась. – А ты? Ты дойдешь домой?

– Да. – Он кривовато усмехнулся. – А нет, так закемарю прямо здесь. Не в первый раз.

– Прямо здесь? – Бетти показала на диван.

– Нет, наверху. Там есть несколько комнат специально для…

– Понятно. Но ведь твой дом совсем рядом.

– Посмотри, в каком я состоянии… – Дом стукнул себя кулаком в грудь. – Там, снаружи, наверняка дежурят эти вонючие шакалы – папарацци. Я не хочу, чтобы завтра в газетах появилась фотография потасканного Дома Джонса. Кроме того, утром я смогу здесь позавтракать. Бекон, тосты и всякое такое… – Он слабо улыбнулся, и Бетти подумала: а ведь Дом едва держится на ногах. Как бы он и впрямь не свалился!..

В этот момент к ним приблизился какой-то мужчина с крошечным, почти детским телом и огромной головой, которая казалась еще больше из-за целой копны густых курчавых волос.

– Все в порядке, приятель? – спросил он.

– Все отлично, – отозвался Дом. – Давненько я тебя не видел, приятель.

– Мы виделись только на прошлой неделе, – возразил обладатель большой головы.

– Конечно, конечно. Я помню… – Дом слегка покачнулся. – Я здесь часто бываю… и в других местах тоже. Бросай кости, я сейчас освобожусь, вот только провожу свою няню… То есть не свою, а моих детей…

Мужчина поглядел на Бетти снизу вверх. Прядь волос упала ему на лицо, и он прищурился.

– Няню твоих детей?.. – повторил он таким тоном, словно в самой идее платить кому-то, кто будет сидеть с твоими детьми, было что-то глубоко сексуальное. – Привет, няня!..

– Привет, – отозвалась Бетти. На мгновение она задумалась о том, чтобы представиться этому типу как положено или хотя бы просто назвать свое имя, но потом решила – перебьется. – …И до свидания, – добавила она. – До встречи, Дом.

Он шагнул вперед и одной рукой обнял ее за шею. От него пахло вином, аэропортовскими залами ожидания и несвежей одеждой.

– В следующий раз, – пьяно прошептал он ей на ухо, – мы сделаем все как положено. В следующий раз я отведу тебя в какое-нибудь более приличное место. О’кей?.. – Другую руку Дом положил ей чуть ниже талии и несильно ущипнул.

Бетти смущенно кивнула. Дом был пьян и, вероятно, не совсем хорошо понимал, что́ говорит, но у нее сложилось впечатление, что он предлагает ей что-то вроде свидания. Убрав руку Дома со своих ягодиц, она вывернулась из его чрезмерно крепких объятий и сухо улыбнулась.

– Спокойной ночи. Береги себя. – Она повернулась к его лохматому приятелю. – Будьте добры, присмотрите за ним.

Лохматый только улыбнулся – невыразительно и как-то очень похотливо.

Повернувшись, Бетти пошла прочь. На этот раз она двигалась не так быстро. Внимательно глядя по сторонам, она пыталась понять, что же это за штука – ночной клуб для знаменитостей? В чем его привлекательность? Загадочность? Увы, чем больше она приглядывалась к окружающему, тем меньше привлекательного и загадочного находила. В час ночи «Ворчун» был буквально пропитан угасающей суетой, ощущением бесцельности и пустоты, смутными воспоминаниями и забытыми обещаниями. Пожалуй, во всем зале только она чувствовала себя спокойной и счастливой, трезвой и бодрой. Сейчас она пойдет домой, ляжет в кровать и проспит часов пять. Утром она проснется в своей собственной постели, помня все до единой подробности прошедшего вечера. Вот только что́ ей делать с этими подробностями?

Этого Бетти не знала.

40

1920

Теперь Арлетта почти постоянно сопровождала Годфри в походах по лондонским ночным клубам. Это помогло ей избавиться от прежних привычек и правил и с головой окунуться в мир, в котором она нежданно-негаданно обрела себя. В ту первую ночь, когда Арлетта оказалась в объятиях Годфри, она словно родилась заново. Казалось, раньше она была деревянной куклой, которая только и ждет, чтобы какой-нибудь волшебник вдохнул в нее жизнь. Зато теперь, входя в клуб или ресторан, Арлетта держала себя словно египетская богиня – высокая и величественная, хотя ни особенно рослой, ни величественной она никогда не была. Пользуясь своим положением заведующей отделом в «Либерти», Арлетта безжалостно опустошала вешалки с самой модной одеждой, но если прежде она выбирала платья, которые подчеркивали ее фигуру и могли кое-что порассказать окружающим о ее безупречном вкусе и чувстве стиля, то теперь Арлетта предпочитала экстравагантные наряды, способные заставить ее друзей в клубах расточать ей преувеличенно щедрые комплименты. Правда, изредка ей все же приходило в голову, что она променяла одежду на костюмы, но она утешала себя тем, что создает свой собственный, неповторимый, свойственный только ей образ.

Лилиан называла это «Арлеттин стиль» и пыталась его копировать, но платья, которые носила Арлетта, выглядели на ее округлой, чуть широковатой фигуре на редкость нелепо, плохо сочетаясь с ее бледной кожей и все еще немного детским лицом.

– Я выгляжу как ребенок, который добрался до материнской шкатулки с драгоценностями, – жаловалась она, с театральным вздохом вынимая из волос причудливую серебряную заколку и падая навзничь на Арлеттин диван.

– Дорогая моя, – возражала ей Мину, – ты и есть ребенок, который добрался до материнских украшений. И ты должна этому радоваться.

– Чему тут радоваться, не понимаю? – пожимала плечами Лилиан. – На следующей неделе мне исполнится девятнадцать, а я одна… ну, практически одна веду все хозяйство, потому что от Летиции толку никакого. Из-за этого я чувствую себя так, словно мне – тридцать, но стоит мне посмотреть в зеркало, как я снова вижу перед собой ребенка. Знала бы ты, как это утомляет!

– Уверяю тебя, настанет день, – и произойдет это гораздо скорее, чем тебе кажется, – когда ты, глядя в зеркало, будешь вспоминать этого ребенка и мечтать, чтобы он вернулся.

Лилиан мрачно взглянула на Мину и хотела сказать что-то язвительное, но не сумела найти слов и снова откинулась на диванные подушки.

– Ты читала колонку Бэджера во вчерашнем «Иллюстрейтид Лондон ньюз»? – спросила Мину. – Он снова упомянул Арлетту.

– Нет! – вскричала Лилиан. – Я не читала. У тебя есть этот номер?

Арлетта протянула ей газету, лежавшую на ее туалетном столике. Открыв страницу с колонкой Бэджера, Лилиан принялась читать вслух срывающимся от восторга и волнения голосом:

«…Вскоре после полуночи я приехал в клуб «Молодой лебедь». Моя спутница, графиня N, таинственным образом исчезла, оставив меня в одиночестве, к тому же я изрядно промок, попав на Пиккадилли под внезапный ливень. Чувствуя себя крайне неуютно, я словно пиявка прицепился к блистательной и переменчивой Леди Клеопатре, которая в тот вечер затмила всех великолепным головным убором из страусовых перьев. Леди Клеопатра сообщила мне, что ее кавалер, известный чернокожий музыкант из популярного оркестра, которого я назову просто «Человек из Питон-Митана», не смог сегодня ее сопровождать, ибо как раз сейчас он играет на своем кларнете в Брайтоне. Что ж, не станем осуждать молодую и красивую женщину за то, что она не захотела отправиться вслед за своим приятелем на сырое и ветреное южное побережье нашего острова, если у нее есть возможность посидеть в тепле и уюте в Сохо – да еще с самим мистером Бэджером…».

– Скажи, от него сильно… пахло? – проговорила Лилиан, поднимая глаза от газеты.

– От него воняло как от старой лошади жарким летом, – ответила Арлетта, и все трое рассмеялись. – К тому же, – продолжала она, – Бэджер был настолько пьян, что я удивляюсь, как он вообще что-то запомнил.

– А почему он назвал тебя леди Клеопатрой? – снова спросила Лилиан.

– Понятия не имею, – ответила Арлетта.

– Я думаю, дело в глазах, – вставила Мину. – У тебя совершенно египетские глаза.

– Ничего подобного, – отрезала Арлетта. – У меня гернсийские глаза. Гернсийские – и точка!

– Ну, тебе виднее… – Мину покачала головой.

– У моей матери и у моей бабушки были точно такие же глаза. А они всю жизнь прожили на Гернси и никогда не были в Египте.

– Как бы там ни было, «Леди Клеопатра» – очень хороший псевдоним, – заметила Мину. – Я бы от такого не отказалась.

Лилиан растянулась на диване и теперь поглаживала живот медленными круговыми движениями.

– Пойду-ка я лучше домой и лягу в кровать, – проговорила она, глядя в потолок. – Каждый раз, когда я «жду кардинала», я ужасно себя чувствую.

– Лучше побудь здесь. Я налью тебе горячей воды в грелку, – предложила Арлетта. – Вряд ли ты захочешь провести сегодняшний вечер дома. Годфри выступает сегодня в Кингзуэй-Холле в последний раз. Это будет нечто совершенно исключительное.

– Я знаю. – Лилиан скорчила гримасу. – Но я действительно чувствую себя ужасно! А посмотрите на мою кожу! Я стала пятнистая, как гиена. Нет, ни на какой концерт я пойти не смогу.

– Сможешь, – возразила Мину. – Во всяком случае, ты должна постараться. Быть может, это действительно последний раз, когда оркестр выступает в Лондоне. Вот, возьми тональный крем… – Она протянула Лилиан баночку с кремом. – Намажь лицо и распусти волосы – никто ничего не заметит.

Арлетта тем временем повернулась к зеркалу и закончила наносить макияж. Ей с трудом верилось, что сегодня действительно последний день лондонских гастролей оркестра. Почти два с половиной месяца она проводила с Годфри все свое свободное время. Каждый вечер она ждала его после концерта, и они отправлялись в какой-нибудь клуб, чтобы выпить и потанцевать – иногда с его коллегами музыкантами, но чаще – только вдвоем. В час ночи или позднее, когда клубы закрывались, они отправлялись каждый к себе домой, но по пятницам и субботам Арлетта тайком от домашней хозяйки приводила Годфри к себе в Блумсбери, где они подолгу занимались любовью и разговаривали (Мину в эти дни приходилось ночевать у подруг). Они не виделись только по воскресеньям, когда оркестр вместо положенных по графику выходных отправлялся на незапланированные выступления в Брайтон или Истберн. Постепенно такой распорядок вошел у них в привычку, и Арлетта совсем не задумывалась о том, что рано или поздно это должно закончиться. И вот конец наступил. Согласно все тому же гастрольному расписанию, оркестр отправлялся в Манчестер и должен был вернуться в Лондон не раньше середины октября. Это означало, что Арлетта не увидит Годфри еще целый месяц, а он в свою очередь не попадет к ней на день рождения. Думать об этом ей было слишком грустно, но не думать она не могла.

С другой стороны, отъезд Годфри означал, что у нее будет возможность передохнуть. Она слишком устала ложиться далеко за полночь и вставать на работу ни свет ни заря. Каким наслаждением будет лечь в постель пораньше и выспаться всласть! Возможно, у нее даже появится время, чтобы написать матери подробное, обстоятельное письмо. Это тоже будет замечательно, поскольку с начала июля Арлетта писала домой очень редко и всего по несколько строчек, и ее совесть была неспокойна. Кроме того, она сделает и другие накопившиеся дела: починит кое-что из одежды, снова начнет вести дневник, который совсем забросила, и так далее… Нет, будет просто прекрасно, если ей удастся хотя бы на несколько недель вырваться из бешеного круговорота клубной жизни, которая не отпускала ее с тех пор, как Годфри вернулся в Лондон. Но все равно, она будет сильно по нему скучать. Сильнее, чем можно выразить словами.

Концерт действительно оказался превосходным. Несмотря на необходимость выступать дважды в день, регулярно мотаться на побережье и разъезжать по всей стране (а за прошедший год оркестр совершил не одно, а два таких турне), несмотря на шумные вечеринки после каждого концерта и бессонные ночи в переполненных меблированных комнатах в самых шумных районах южного Лондона, музыканты на сцене по-прежнему блистали виртуозными импровизациями, которые, как и раньше, заставляли слушателей качать головами, притопывать в такт и улыбаться с первой и до самой последней минуты, забывая о потрясениях и невзгодах военных лет. Но когда после нескольких номеров на бис шоу все же подошло к концу, Арлетта сглотнула застрявший в горле комок. Повсюду вокруг нее публика повскакала с мест и оглушительно хлопала, топала ногами, вопила и одобрительно свистела.

– Дорогой! – воскликнула Арлетта, бросаясь в объятия Годфри, когда после концерта она, как обычно, зашла к нему за кулисы. – Ты чудесно играл! И весь оркестр тоже. Честное слово, это был ваш лучший концерт!

Вместо ответа Годфри прижал Арлетту к себе и уткнулся лицом в ее волосы. Пожалуй, он обнимал ее даже крепче, чем обычно, ведь он тоже знал, что завтра в это же время он будет далеко и не сможет ни пойти в клуб, готовый с радостью принять его в свои бархатно-золотые объятия, ни прижать к себе эту прекрасную хрупкую женщину. Ему не будут улыбаться незнакомые люди, перед ним не будут заискивать разбитные лондонские журналисты и герои светских хроник с двойной фамилией[31]. Завтра он снова превратится в наемного музыканта, который развлекает публику за деньги, снова станет играть на своем кларнете перед людьми, которые знают о джазе только понаслышке, и сегодняшний вечер станет казаться ему просто сном.

– Идем со мной, Арлетта, – шепнул он ей на ухо. – Мы приедем в клуб попозже. Сегодня я хочу погулять с тобой по городу. Только ты и я.

Она посмотрела на него и кивнула.

– Это будет просто чудесно, – сказала она.

Извинившись перед друзьями, они выскользнули из концертного зала в темноту сентябрьской ночи. В воздухе еще чувствовалось тепло ушедшего лета, но Арлетта все равно взяла Годфри под руку и прижалась к нему покрепче.

– Пойдем к реке? – предложил он.

– Пойдем, – согласилась она.

Повернувшись, они двинулись прямо на юг – в сторону Олдвич-стрит. Легкий ветерок колыхал страусовые перья на голове Арлетты, а каблуки ее туфель цокали по брусчатке, словно крошечные копыта. На набережной они сели на каменную скамью, и Годфри обнял ее за плечи, не обращая внимания на любопытные взгляды проходивших мимо парочек.

– Эти два с половиной месяца были самыми счастливыми в моей жизни, – сказал он.

Она посмотрела на него и улыбнулась.

– Я могу сказать то же самое и о себе.

– Раньше мне и в голову не могло прийти, что я окажусь в самом сердце чужого города, что меня так тепло примут, что я полюблю прекрасную англичанку, увижу столько нового, побываю в самых разных местах и испытаю все то, что я испытал в этой стране. И что бы со мной ни случилось, Лондон навсегда останется для меня самым лучшим городом на свете. – Он улыбнулся и, наклонившись, поцеловал ее в губы.

– Для меня тоже, – согласилась Арлетта. – Я никогда не думала, что у меня будет такая жизнь, что в Лондоне меня примут и полюбят. Я не думала, что окажусь в самой гуще событий и познакомлюсь с таким мужчиной, как ты, – музыкантом-виртуозом, человеком с певучей душой.

И она тоже поцеловала его в губы.

– Знаешь, – сказал Годфри после паузы, – я бы хотел поселиться здесь навсегда.

Арлетта удивленно взглянула на него. Никогда прежде он не говорил с ней о будущем – только о следующем концерте, о следующей гастрольной поездке.

– Да, я бы очень этого хотел, – продолжал Годфри. – С самого начала я был уверен, что никогда не вернусь домой, но не знал, где, в каком месте я осяду, где мне будет так же хорошо, как дома. Но теперь я, кажется, знаю… Здесь. В Лондоне. – Он широко развел руки, словно хотел обнять и свинцово-серую Темзу, и изрыгающие клубы дыма трубы домов и коттеджей, и молчаливые газовые фонари на противоположном берегу, потом повернулся и точно таким же жестом охватил крутой изгиб Олдвич-стрит, театры, отели и множество красивых молодых леди, передвигавшихся в экипажах и такси. – Ты чувствуешь, какое это живое, отзывчивое место? – спросил он. – Оно живет, дышит, пульсирует энергией, оно открыто для всех и готово принять любого. И конечно, это место, где есть ты, Арлетта…

– Так когда же… – Она замолчала, не желая первой заговаривать о его планах на будущее, и тем не менее ей нужно было хоть что-то – хотя бы легкий намек, за который она могла ухватиться. Ей нужна была надежда. – Когда ты закончишь ездить с гастролями? Когда, как ты думаешь, ты сможешь остепениться и жить на одном месте?

Годфри рассмеялся.

– Это великая тайна, моя дорогая. Пока на нас есть спрос, мы будем выступать и выступать: гастроли приносят хорошие деньги. Наверное, когда зрители перестанут ходить на наши концерты, вот тогда каждому из нас придется выбирать, что делать дальше, но пока этого не случилось, все будет так, как сейчас.

– Но, Годфри, ты же такой искусный музыкант! Я даже думаю, что ты – лучший в мире кларнетист. Почему тебе обязательно нужно разъезжать с оркестром? Почему бы тебе не уйти из этого твоего Южного синкопированного? Я уверена, что любой лондонский клуб с удовольствием наймет тебя в качестве музыканта. Возможно, даже вместе с братьями Лав…

Годфри криво усмехнулся и сильнее прижал ее к себе.

– После Манчестера, – сказал он, – мы надолго вернемся в Лондон. Может быть, даже на несколько месяцев. Я обещал мистеру Ку́ку, что проработаю в оркестре еще год, ну а потом… Потом я, вероятно, найду в Лондоне клуб, где мы будем выступать с братьями Лав, куплю маленький домик и…

Арлетта почувствовала, как у нее дрогнуло сердце.

– …И заведу себе маленькую женушку.

Она слегка отстранилась и посмотрела на него почти сердито. Ей казалось – он не должен шутить такими вещами.

– …Маленькую женушку и маленькую собачку.

– Годфри! – с негодованием воскликнула она. – Это совершенно не смешно!

– Я и не собирался смеяться, Арлетта.

Она пристально посмотрела на него, перевела взгляд на реку и снова повернулась к Годфри.

– Послушайте, мистер Каперс, – сказала Арлетта сердито. – Я что-то не совсем вас понимаю…

– А тут и понимать нечего, мисс де ла Мер. – Он улыбнулся ей ласково и нежно. – К сожалению, сейчас мое положение в обществе недостаточно определенно, чтобы сделать вам официальное предложение, но уверяю вас: из всех женщин, которых я когда-либо встречал, вы – единственная, с кем я хотел бы жить вдвоем в маленьком домике. Другие женщины… они нередко вызывают у меня желание поскорее сесть на пароход и уплыть куда-нибудь подальше, но ты – другое дело. Ты вызываешь у меня желание поселиться в таком месте, где я мог бы каждый день видеть твое лицо, где я мог бы обнимать тебя и наблюдать, как ты меняешься, взрослеешь, становишься старше. С тобой мне хочется стать зрелым мужчиной, остепениться и зажить нормальной семейной жизнью.

Арлетта наморщила нос.

– О, мой несравненный Годфри!.. Твои слова меня просто… пугают.

Он удивленно посмотрел на нее.

– Пугают?.. Почему?

– Такие девушки, как я, не хотят, чтобы мужчины мечтали остепениться и жить тихой и скучной жизнью в маленьком домике. Я хочу, чтобы мой избранник мечтал о большом доме, о больших приключениях и о множестве поразительных и захватывающих вещей, которые мы могли бы делать вместе.

Годфри потешно выпучил глаза и рассмеялся.

– О, да! – согласился он. – Конечно. Большой дом. Большая собака. Большая семья. Ты можешь представить наших детей, Арлетта?..

Она с готовностью кивнула. Уже не раз, лежа без сна в своей кровати, она воображала себе детей, которые могли бы быть у них с Годфри.

– Я стараюсь, очень стараюсь объяснить тебе одну вещь, Арлетта. Ты мне нужна. Я хочу, чтобы ты была моей, а я – твоим. Навсегда, до самой смерти. В большом доме, в маленьком – какая разница?.. Для меня – никакой. Даже если мы с тобой убежим от всех, сядем на корабль, который уплывает в неведомые страны, для меня это не будет иметь значения, если ты будешь со мной. Ты понимаешь меня, Арлетта?..

Она закрыла глаза и почувствовала, как легкий сентябрьский ветерок проносится над ней, сквозь нее. Она тонула, растворялась в его словах, которые она понимала, чувствовала всем своим существом – каждым нервом, каждой жилкой, каждой косточкой.

– Я твоя, Годфри, – сказала Арлетта. – Навсегда.

Он крепко прижал ее к себе.

– Тогда пусть это «навсегда» начнется сегодня, сейчас.

41

1995

Когда на следующий день Бетти вернулась с работы, Джон Любезноу уже свернул свой лоток и уехал, и она почувствовала себя разочарованной. Она надеялась, что он все еще будет на рынке и она сможет поделиться с ним впечатлениями от своего первого рабочего дня. Но Джона не было, а ей очень хотелось с кем-нибудь поговорить. Может, позвонить Белле, подумала она. Или матери? Или даже Джо-Джо, хотя из собственного печального опыта ей было прекрасно известно: по телефону она была в состоянии понять не более трети того, что́ он говорил. Но, порывшись в кошельке в поисках двадцатипенсовиков, Бетти только вздохнула, сообразив, что для долгого, обстоятельного разговора у нее слишком мало монет.

И все же ей было совершенно необходимо с кем-нибудь поговорить!

Ведь сегодня случилось так много всего.

Сначала к Эйми зашла сама Изабель о’Делл, чтобы позаимствовать сервировочное блюдо.

Потом Бетти пила чай с няней знаменитых Тоддов и двумя их детьми – совершенно неуправляемыми, к слову сказать. Няня от них просто рыдала.

В ванной комнате она видела гипсовую отливку вагины Эйми.

В парке она играла в футбол с Донни и его маленьким приятелем Джексоном, который оказался сыном популярного киноактера Джонни Клайда.

И тут Бетти вспомнила о своем новом телефоне, который лежал у нее в сумочке. О новеньком сотовом телефоне, который Эйми вручила ей утром и даже разрешила совершать с него частные звонки – «в пределах разумного, моя дорогая». Взлетев по лестнице к дверям своей квартиры, Бетти ворвалась внутрь, молниеносно скрутила сигарету, налила себе чашку чая и устремилась на площадку пожарной лестницы. Здесь она закурила и некоторое время рассматривала черную коробочку телефона. Эйми вкратце объяснила ей, как пользоваться этим чудом современной техники, но сейчас Бетти никак не могла припомнить, какая кнопка для чего нужна. Наконец она разобралась, что к чему, и набрала номер Беллы.

– Угадай, откуда я тебе звоню! – сказала она, когда Белла взяла трубку.

– Из президентского номера в «Ритце»?

– Нет.

– Из «Нептуна»?

– Нет.

– Из чрева земли?

– Нет, я звоню тебе с улицы.

– Что?

– Да-да, я стою на пожарной лестнице и звоню тебе по своему новому мобильному телефону.

– Круто! – восхитилась подруга. – Только… Разве ты можешь позволить себе мобильник на те гроши, которые платят в «Вендиз»?

– Ах, Белла, здесь так много всего произошло! Ты мне не поверишь!..

К тому моменту, когда Бетти закончила свою повесть (начинавшуюся произнесенной небрежным тоном фразой: «Буквально на днях я разговорилась в одной местной забегаловке с самим Домом Джонсом…» и заканчивающуюся триумфальным: «…И завтра я поведу его детей в «Домик Белоснежки»!»), экран мобильника показывал больше тридцати минут разговора, оплачивать который предстояло Эйми Метц.

– Черт!.. – сказала Бетти. – Извини, но мне пора закругляться. Этот звонок обойдется мне фунтов в сто, не меньше!..

Что ответила Белла, она не услышала, потому что из окна дома напротив послышался громкий кашель. Бетти подняла голову и едва не подскочила от неожиданности, увидев Дома, который сидел на подоконнике и курил, с улыбкой наблюдая за ней.

– Говори-говори!.. – крикнул он ей, поднеся сложенные рупором ладони ко рту. – Я все оплачу́!

– А-а, это ты!.. – крикнула она в ответ. – И давно ты там сидишь?

– Давно.

– Но ведь я не сказала ничего, что запрещено договором!

– Так и быть, поверю, – поддразнил ее Дом и, выбросив окурок, засунул руки в карманы джинсов.

– С кем ты там разговариваешь? – спросила Белла.

– С ним!.. – прошипела Бетти. – С Домом.

– Ты разговариваешь с Домом Джонсом?! Прямо сейчас?!

– Ну да!..

– Потрясающе! А я – ты только представь! – сижу сейчас у себя на кухне, вычищаю из-под ногтей гусиное дерьмо и гадаю, не протух ли еще охотничий пирог, который я купила пять дней назад. Ты хорошо устроилась, Бет. Завидую.

– Тут нечему особо завидовать, – проговорила Бетти, но ее голосу недоставало убедительности. – Эта работа… в общем, в ней есть свои сложности.

– Че-пу-ха! И ты это прекрасно знаешь, дорогая моя Бетти.

– Ну, может быть, отчасти ты и права. – Она снова подняла голову и увидела, что Дом глядит на нее вопросительно. – Ладно, мне правда пора.

– О’кей, Бетти. Если тебя ждет сам Дом Джонс, то я, конечно, не должна тебя задерживать. Пока.

– Пока, Белл. Держись там.

Она выключила телефон и, облокотившись на ограждение, повернулась к Дому.

– Как дела?! – крикнула она.

– Башка трещит, – отозвался он. – Вчера слишком поздно лег.

– Я так и знала, что этим кончится.

– Слушай, кажется, вчера я вел себя как последняя свинья.

Бетти пожала плечами и слегка улыбнулась.

– Разве что совсем немножко.

– Слушай, не хочешь ко мне зайти? – предложил Дом. – У меня как раз цыпленок в духовке. И я совершенно трезв. – Он неуверенно улыбнулся, и Бетти почувствовала, как ее сердце тает. Сейчас Дом совершенно не напоминал того пьяного болвана, каким он был накануне вечером в «Ворчуне», да и есть ей хотелось, а жареный цыпленок по-домашнему выглядел очень соблазнительно. Ничего столь же вкусного и питательного она не ела уже месяца три.

– Хорошо, – кивнула Бетти. – Когда мне зайти?

– Сейчас, – ответил Дом. – Приходи прямо сейчас.

Когда Бетти вошла в прихожую, она сразу почувствовала дразнящий запах приготовленного по всем правилам цыпленка. А когда Дом наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку, она заметила, что от самого Дома тоже пахнет очень приятно. Кончики его длинных волос были слегка влажными, и Бетти подумала, что он недавно принял душ. В гостиной работал телевизор – показывали сериал «Главный подозреваемый». Несмотря на то, что стояла середина лета и солнце только-только начинало клониться к закату, в комнатах было по-осеннему сумрачно из-за задернутых занавесок и наклеенной на стекло защитной пленки, и на мгновение Бетти показалось, что она попала в какую-то далекую северную страну – аскетичную и холодную. Во всяком случае, мысль о том, что за этими плотными занавесками по-прежнему царят солнечный свет, суета и шумный праздник раннего вечера в Сохо, казалась ей невероятной.

– Что будешь пить? Вино? Пиво? Бузинный сироп?

– А что есть?

– Сегодня вечером я собирался приналечь на сироп… ну, после вчерашнего, но тебя это не должно останавливать.

– Отлично. Я тоже выпью сиропа.

– Уверена?

Она кивнула. На самом деле Бетти всей душой хотелось выпить чего-нибудь покрепче, но разум твердил, что, когда завтра в шесть утра зазвонит будильник, она будет рада, что не последовала зову души.

– Слушай, – сказал Дом. – Я хотел бы перед тобой извиниться.

– За что?

– Вчера я вел себя неподобающим образом, и…

– Все нормально, Дом. Честное слово!

– Нет, не нормально, – убежденно возразил он. Дело в том… – Он замолчал и принялся свинчивать пробку с бутылки сиропа. – Дело в том, что, когда я выпью лишнего, я как будто возвращаюсь в прошлое и снова превращаюсь в безмозглого подростка.

– Ничего страшного, – заметила Бетти. – Мы все становимся немного другими, когда выпьем.

Дом покачал головой.

– Не совсем так. Некоторые люди в пьяном виде становятся лучше или, во всяком случае, выглядят лучше, чем они есть на самом деле. Такие люди кажутся нам веселее, счастливее, дружелюбнее, честнее, чем в своем обычном состоянии. Но есть и другие. Стоит им перебрать, и они становятся сентиментальными, слезливыми, инфантильными, склонными к самолюбованию… Совсем как я вчера.

– Ты забыл сказать – похотливыми и развратными, – добавила Бетти.

Дом страдальчески сморщился.

– Я… я действительно вел себя не по-джентльменски? – спросил он.

– А кто при прощании ущипнул меня за зад?

– Какой кошмар! Прости меня, Бетти, я – идиот. Развратный кретин самой высшей пробы. – Он вздохнул и некоторое время смотрел в пол. – В общем, прости меня, пожалуйста. Надеюсь, после вчерашнего безобразия ты не откажешься общаться со мной трезвым? Кстати, ты любишь сладкий картофель? – Он поднял голову и посмотрел на нее почти умоляюще.

«Кстати?.. Почему – кстати?» – подумала Бетти, но кивнула.

– Да, я люблю сладкий картофель.

– Вот и славно, – обрадовался Дом. – За несколько лет жизни с этой моей шизанутой вегетарианкой из Калифорнии я приобрел только одну полезную привычку, и эта привычка – любовь к сладкому картофелю. Я его просто обожаю!

И он бросился накрывать на стол. Пока Бетти, сидя на удобном мягком стуле, потягивала разведенный водой бузинный сироп и ела из глубокой миски чипсы «Кеттл», Дом достал из буфета толстую свечу, поставил в центр стола и зажег.

– Что бы ты хотела послушать? – спросил он, подойдя к полке с компакт-дисками. – Только не надо мне говорить, что «Стену»… Быть может, я и не помню, как ущипнул тебя за зад, зато я не забыл, что моя «Стена» тебе не нравится.

Бетти рассмеялась.

– Извини, что я тебе об этом сказала, но ты… слишком напрашивался на комплименты твоему музыкальному таланту! Нужно было тебя немного остудить.

– Сказала – и молодец. Если бы ты только знала, как меня достали все эти подхалимы и льстецы! Получить честный ответ порой даже приятно. Как ты относишься к рэгги? – Вынув из вращающейся стойки компакт-диск, он помахал им в воздухе, и Бетти кивнула. Через минуту зазвучали первые аккорды знойной ямайской музыки, и Бетти почувствовала, как напряжение прошедшего дня понемногу отпускает.

– Ну, как прошел твой первый рабочий день? – поинтересовался Дом.

Она рассмеялась.

– Я думаю, после того, как ты подслушал мой телефонный разговор, основное ты знаешь.

Он рассмеялся.

– Я тебя просто подкалывал. На самом деле я не слышал ни слова из того, что́ ты говорила. Честно. – Он зажег газ под сковородкой с водой и достал из холодильника пакет зеленой фасоли.

– Неплохо прошел, – медленно ответила она. – Конечно, хлопот хватало, но в целом…

Дом кивнул.

– Ладно, подожду недельку и задам тебе тот же вопрос – посмотрим, что́ ты тогда запоешь. Имей в виду, ни одна няня не продержалась у нас дольше четырех месяцев.

– Почему же ты не предупредил меня раньше?! – возмущенно воскликнула Бетти. – Твои дети мне понравились с самого начала, но если ни одна няня не смогла…

– Дети тут ни при чем, – перебил Дом.

– Значит, дело в Эйми?

– Да. – Дом кивнул и добавил сквозь зубы: – Характер у нее не сахар…

Бетти задумчиво покачала головой.

– На мой взгляд, Эйми не такая уж и… не такая уж и строгая.

– Не такая стерва, ты хотела сказать, – поправил Дом. – Ничего, подожди немного, Эйми еще себя покажет. – И, вооружившись ножницами, он принялся срезать кончики фасолевых стручков, чем сразу напомнил ей Донни, который с таким же сосредоточенным видом резал на полоски газету.

– Да нет, мне она показалась совершенно нормальной! – рассмеялась Бетти.

– Я думаю, это только потому, что ты не настоящая няня.

– Почему это я не настоящая?

– Я имел в виду – раньше ты ничем подобным не занималась, и тебе не с чем сравнивать. Ты не видела других детей и других мамаш… В этом отношении ты – чистый лист. – Дом улыбнулся. – А уж Эйми постарается вести себя с тобой наилучшим образом… во всяком случае – в первое время.

Бетти пожала плечами.

– Быть может, ты и прав. В конце концов, я проработала у нее всего один день, так что мне трудно судить, какова она на самом деле. Я, конечно, буду стараться, но если через четыре месяца меня выгонят, я не особенно расстроюсь. В конце концов, я приехала сюда не для того, чтобы работать няней.

Дом бросил на нее быстрый взгляд.

– А для чего ты приехала в Лондон?

– Чтобы увидать живую королеву.

Он рассмеялся.

– Ну а если серьезно? Я знаю, что ты всегда мечтала жить в Сохо, что для тебя этот район – лучшее место на свете и все такое, но чем ты хотела бы заниматься?

Бетти заглянула в свой бокал с сиропом и пожала плечами.

– Понятия не имею. Вообще-то, я приехала в Лондон, чтобы найти одного человека…

– Вот как? – Дом поглядел на нее с новым интересом в глазах. – И кого же?..

– Это долгая история, – ответила она. – Да и дело, в общем-то, не в этом. Понимаешь, как я думала?.. Я думала – вот я, такая замечательная, приеду в Лондон, и все, кто здесь живет, сразу захотят со мной подружиться, сделать меня частью своих жизней… Взять на работу, на худой конец… Я думала, что я все смогу, все сумею, что я гожусь для любого дела, и все это сразу же увидят, поймут и оценят. Знаешь, когда я только приехала, я даже ходила в «Ворчун» – хотела поступить туда на работу…

– Да? – Дом улыбнулся. – И что тебе там сказали?

– Меня очень далеко послали… Правда, проделано это было очень вежливо, но и тем не менее…

Он рассмеялся.

– Я могу тебя туда устроить. Хоть завтра, если захочешь.

– Не хочу. Уже не хочу. Когда я искала работу, я заходила во многие места, и каждый раз мне казалось – вот оно! Это моя судьба. Это место создано для меня, и лучшего мне не найти. Но теперь я, кажется, поняла, что моя судьба – по-прежнему просто точка на далеком горизонте, и за все это время я не приблизилась к ней ни на шаг. – Бетти пожала плечами. – В колледже я изучала искусство и дизайн. Быть может, это мне еще понадобится, а может быть, и нет. Моя работа няней тоже может оказаться призванием, а может не оказаться… Случиться может все, что угодно, к тому же я еще молода.

– Так и есть, Бетти. Так и есть.

– Моя бабушка… – Она ненадолго замолчала, пытаясь ухватить промелькнувшую в голове новую мысль. – Я всегда думала, что она прожила на Гернси всю свою жизнь. Я была уверена, что все ее интересы ограничивались нашим крошечным островком. Ее дом, ее муж, ее сын, ее любимый яхт-клуб – все, что она знала и любила, – все это находилось на Гернси. Но когда моя бабушка умерла, выяснилось, что в молодости она бывала в Лондоне. Она приехала сюда, когда была примерно в моем возрасте, и встречалась с известными джазовыми музыкантами, художниками и прочими знаменитостями. Один из художников даже написал ее портрет, который выставлен в Национальной портретной галерее.

– Портрет твоей бабушки? Ты серьезно?..

– Честное слово. – Бетти кивнула. – Но дело не в этом. Я вот о чем подумала: ведь бабушка когда-то начинала свою взрослую жизнь почти так же, как я: у нее были и планы, и надежды, и представления о том, как должна сложиться ее судьба, но в итоге она снова оказалась на острове, где прошло ее детство, и даже родила сына, которого до конца жизни терпеть не могла. А раз так… Выходит, на самом деле нужно просто плыть по течению, потому что жизнь всегда может повернуться не так, как рассчитываешь… – Она снова пожала плечами. – А ты как думаешь?

Дом кивнул.

– Возможно, ты и права, – сказал он задумчиво. – Наверное – права. Я как-то об этом не задумывался. В моем случае все достаточно просто. Чуть не с самого детства я двигался к своей цели практически по прямой, никуда не сворачивая и не отклоняясь, и достиг почти всего, о чем мечтал.

– Да, конечно, – согласилась Бетти. – Но ведь ты еще достаточно молод.

– Говорят, это проходит.

– Пусть так. И все равно это не значит, что стать известным музыкантом с самого начала было твоим… твоим предназначением. Быть может, пройдет еще несколько лет, ты бросишь музыку и станешь… Ну, не знаю, может быть, даже фермером. Ты будешь разводить овец и свиней, а если кто-то спросит тебя о прошлом, ты только разведешь руками и скажешь: «Я нашел свое настоящее место в жизни. Для этого я появился на свет, и ничего другого мне не надо. Даже не знаю, какого черта я потратил столько времени на эту дурацкую поп-музыку!»

Дом задумчиво почесал подбородок.

– Гм-м… – проговорил он. – Фермер-свиновод?.. В этом что-то есть. А знаешь, я действительно мог бы им стать. Честное слово – мог бы! А ты была бы женой фермера-свиновода… – Дом рассмеялся, словно стараясь загладить неловкость своего последнего замечания, но Бетти никакой неловкости не заметила. Напротив, его слова показались ей почти пророческими, и сердце Бетти болезненно сжалось в груди. Будто наяву она увидела, как сидит вместе с Домом и его детьми за длинным деревянным столом и разливает из кувшина молоко в грубые глиняные кружки, а за окном виднеются акры зеленеющих полей и стада гладких, розовых свиней. Она даже ощутила запах простой и здоровой пищи из очага, в котором что-то поджаривалось на большой закопченной сковородке. Она, Бетти Дин, – жена фермера! Жена бывшей поп-звезды. Жена бывшего выпивохи, неудержимого бабника и любителя плотских удовольствий, который перевоспитался и вернулся к корням… Все это Бетти видела, чувствовала, обоняла несколько невероятно долгих мгновений, и лишь усилием воли ей удалось выкинуть эти соблазнительные картины из головы…

Ну вот, опять ты за свое, упрекнула себя Бетти. Интересно, до каких пор она будет провидеть свою судьбу в каждом вскользь оброненном замечании, в каждом туманном намеке? Уж конечно, ее будущее никоим образом не может быть связано с фантастическими планами Дома забросить музыку и, сделавшись фермером, разводить свиней. Ее будущее и ее судьба связаны только с настоящим: с остатками бузинного сиропа в бокале, с жарящимся в духовке цыпленком и со сладким картофелем, потому что каждый, кто строит великие планы, может очень легко снова оказаться на Гернси, чтобы год за годом изнывать от одиночества в старом, холодном доме на краю утеса.

– Тебе грудку или ножку? – спросил Дом, занося разделочный нож над золотистой, истекающей жиром тушкой цыпленка.

– И того, и другого, – ответила Бетти, возвращаясь от своих возвышенных мыслей к цыпленку насущному. – Спасибо.

Еда была по-настоящему вкусной – она даже удивилась, что Дом умеет так хорошо готовить. Цыпленка Бетти уписывала за обе щеки, не забывая, впрочем, делать перерывы, чтобы рассказать Дому об Арлетте, о ее таинственной наследнице, о Гидеоне Уорсли и Южном синкопированном оркестре, об Александре и ее полном замечательной винтажной одежды агентстве, а также о женщине по имени Клара Каперс.

Ее рассказ потряс Дома до глубины души.

– Поразительно! – воскликнул он, глодая цыплячье крылышко. – Ты могла бы написать об этом книгу.

– Наверное, могла бы, – согласилась Бетти. – К сожалению, пока мне не хватает самого главного – конца. Когда я буду хотя бы приблизительно знать, чем все закончилось, тогда, быть может, я и попробовала бы записать бабушкину историю.

– А как, собственно, ты собираешься это узнать? – поинтересовался Дом.

– Пока не знаю. Один приятель Александры, – он специалист по истории британского джаза, – обещал выяснить все, что можно, о гастролях Южного синкопированного оркестра в Лондоне. А Джон – ты его видел, он торгует на рынке старыми пластинками – обещал, что поищет информацию в старых газетах.

– Это его лоток стоит прямо напротив твоих дверей?

– Да.

– Похоже, он неплохой парень.

– Да, он очень славный.

– И влюблен в тебя по уши.

– Что-о?..

– Да-да. – Дом лукаво улыбнулся. – Каждый раз, когда я спрашиваю у него о тебе, он сразу ощетинивается. Выпускает иголки, словно еж какой-то…

– О нет, я уверена, что он в меня вовсе не влюблен. Мы с ним просто добрые знакомые.

Дом скептически улыбнулся.

– Ты смотрела «Когда Гарри встретил Салли»?

– Конечно! Много раз!

– Тогда ты должна знать, что мужчина и женщина не могут быть «просто друзьями». Особенно если женщина выглядит как ты. – И Дом буквально пригвоздил Бетти к стулу долгим взглядом из-под полуопущенных ресниц.

Бетти вспыхнула и потупилась.

– Нет, этого не может быть, – проговорила она. – Я точно знаю, что Джон в меня не влюблен. Быть может, я ему немножко нравлюсь… но не более того.

Дом снова улыбнулся и приподнял бровь.

– Гм-гм…

– Я знаю!

– Значит, ты знаешь, что ты ему нравишься, – пошутил он. – Немножко…

– Ну да… Я подозревала что-то в этом роде.

Дом откинулся на спинку стула и сложил руки на груди.

– А я подозреваю, что это между вами взаимно.

Бетти рассмеялась.

– Конечно, Джон мне нравится. Он действительно очень хороший.

Дом не ответил и только продолжал разглядывать ее с самодовольной ухмылкой.

– Ну?.. В чем дело?

– Да ни в чем, – ответил он и, выпрямившись, положил руки на стол. – Просто я пытаюсь решить один важный вопрос…

– Какой же?

– Должен ли я воспринимать твоего Джона как соперника.

– Господи! – воскликнула Бетти. – О чем ты? Я не понимаю!..

– Так, ни о чем, – ответил Дом.

Бетти пристально посмотрела на него и рассмеялась.

– Ни о чем, – твердо повторил он. – Просто я… Нет, не знаю, как сказать… Впрочем, ты, наверное, уже и сама догадалась.

– Догадалась? О чем?

– О том, что из-за тебя я совершенно потерял голову. Проще говоря – втрескался. – И он подмигнул.

Бетти заморгала в ответ.

– Когда я увидел тебя в первый раз, то подумал – вот хорошенькая блондиночка. Тогда, признаюсь честно, во мне ничто не шевельнулось. Но в то утро, когда мы встретились в кафе… По совести сказать, выглядела ты просто чудовищно. Эта твоя нелепая шляпа… размазанная по всему лицу помада… дырка на платье и… зеленые волосы! Ты была похожа на… даже не знаю, на что ты была похожа, но я подумал: вот самая красивая девушка из всех, кого я встречал в своей жизни.

– Ох… – только и сказала Бетти.

Дом кивнул.

– Вот тебе и «ох»…

Как реагировать на подобное заявление, Бетти понятия не имела. К счастью, Дом молчал, и эта установившаяся в кухне тишина казалась ей уютной и безопасной, словно она могла от чего-то ее защитить. Прошло несколько секунд, и Бетти неуверенно улыбнулась и вдруг почувствовала, как глубоко внутри нее закипает… смех. Она изо всех сил, чуть не до физической боли пыталась его сдержать, но точно так же, как не может остановиться человек, который внезапно расчихался, так и она не могла удержать в себе эту волну безудержного, странного веселья. Еще мгновение, и внутри нее как будто лопнул огромный пузырь: Бетти заливисто расхохоталась.

Поначалу Дом немного опешил и посмотрел на нее то ли с обидой, то ли с крайним изумлением. Казалось, он вот-вот спросит, над чем она, собственно, смеется, но тут до него дошел комизм ситуации, и Дом тоже расхохотался.

А Бетти даже прижала ладони к лицу, пытаясь остановиться, но смех продолжал изливаться из самых глубин ее существа – неостановимый, словно океанский прилив. Она раскачивалась на стуле, то едва не касаясь лбом столешницы, то откидываясь назад, но стоило ей бросить взгляд на Дома, и оба снова начинали хохотать. Приступ этого безудержного веселья продолжался минут пять; когда же смех наконец иссяк, голова у Бетти слегка кружилась, словно после бокала шампанского; впрочем, оба они чувствовали себя так, словно немного выпили или выкурили по косяку.

– Черт меня возьми, если я знаю, как у нас с тобой будет дальше, – проговорил Дом и, проведя ладонями по лицу, вздохнул.

Бетти улыбнулась.

– Может, сделаем вид, будто ничего не случилось?

Он взглянул на нее с подозрением и надеждой.

– Ты серьезно?

– Абсолютно. И по-моему, тебе бы тоже этого хотелось.

Несколько мгновений Дом смотрел на нее так, словно пытался решить какую-то невероятно сложную математическую задачу.

– Нет, – сказал он наконец, и его лицо стало серьезным. – Нет. Напротив, я бы не хотел, чтобы все это… все, что я только что сказал…

Бетти встретилась с ним взглядом и почувствовала, как у нее перехватило дыхание.

– Но тогда…

– Тогда это означает, что… – На мгновение у него сделалось такое лицо, словно он готов был ее поцеловать, но в последний момент его черты дрогнули, и Дом сказал: – Хочешь травки?

Бетти посмотрела на большие настенные часы. Они показывали без трех одиннадцать, и она подумала, как незаметно пролетело время. По-хорошему, ей давно пора было попрощаться, вернуться домой и лечь спать, чтобы постараться наверстать то, что́ она недобрала накануне, но Бетти знала, что все равно не уснет: ее живот раздулся от сладкого картофеля и жареного цыпленка, а в голове безостановочно крутились сказанные Домом слова.

«Втрескался» – так, кажется он выразился?..

Пожалуй, пара затяжек действительно могла бы помочь ей уснуть.

– Пожалуй, – сказала она. – Почему бы нет?

Дом вышел, но почти сразу вернулся, держа в руке небольшую коробочку с марихуаной. Косяк он свернул аккуратно и быстро, как человек с большим практическим опытом, после чего оба поднялись по лестнице к окну, выходящему на площадку второго этажа, чтобы не надымить в кухне.

Едва оказавшись на площадке, Бетти сразу вспомнила, что спальня Дома находится совсем рядом, и невольно обернулась через плечо. Как и в прошлый раз, ее дверь была закрыта не до конца, и в щель виднелась застеленная черным бельем кровать. Она очень старалась не думать о том, что они сидят очень близко, почти упираясь друг в друга коленями, что их пальцы то и дело соприкасаются, когда они передают друг другу косяк, что струящийся из окна теплый летний воздух овевает их разгоряченную кожу, а губы попеременно сжимают один и тот же влажный кончик сигареты. Вместо этого Бетти постаралась сосредоточиться на том, в какой момент и какими словами ей следует попрощаться и отправиться домой. Еще она думала о предупреждении Эйми, о недавнем разговоре с Джоном, о том, что так и не рассмотрела как следует фотографии Дома в газете, и о том, что ей все же может захотеться с ним переспать. Бетти думала обо всем этом и о многом другом – о чем угодно, кроме нарастающего глубоко внутри подспудного желания, которое становилось все сильнее по мере того, как воздух вокруг заполнялся сладковатым, пьянящим дымом наркотика. И все же каждый раз, когда она брала или возвращала Дому становившийся все короче окурок, ее охватывало чувство какой-то странной неизбежности – чувство, которое было пугающим и смешным одновременно.

– Как жаль, что я не встретил тебя раньше, – промолвил Дом, задумчиво глядя на нее.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Бетти, передавая ему ставший совсем крошечным косяк.

– Я имею в виду – до Черил. До Эйми. Если бы мы с тобой познакомились хотя бы десять лет назад, все могло бы быть по-другому… – Он повернул голову и, в последний раз затянувшись травой, долго смотрел в окно, а потом щелчком отправил рассыпающий искры окурок в сгустившийся мрак. А еще через мгновение Дом вдруг наклонился к ней и впился в ее губы таким жадным поцелуем, словно он долго страдал от жажды, а она была спелым, сочным фруктом, который он твердо решил высосать досуха.

И это было так неожиданно и приятно, что Бетти вовсе перестала думать.

Когда в семь часов утра Бетти бежала через площадь, держа курс на дверь своего дома, Джон, успевший установить свой лоток на обычном месте, поднял голову и окинул ее удивленным и любопытным взглядом.

– Доброе утро! – с фальшивым воодушевлением прощебетала Бетти, боясь, что от его внимательных глаз не ускользнет ни одна мелочь. Она не сомневалась, что Джон не преминет отметить и остатки косметики на ее лице, и замятые со сна волосы, и, возможно, даже скомканные трусики, которые, как назло, выпирали в боковом кармане ее сумочки.

Он молча кивнул и продолжал смотреть на нее. Как обычно, по его глазам нельзя было понять ровным счетом ничего.

– Я просто… – Бетти замолчала в надежде, что правдоподобные и убедительные доводы, объясняющие ее появление на площади в такой час и в таком виде, каким-нибудь чудесным образом найдутся сами, но этого не произошло, и она, наградив Джона еще одной неловкой полубезумной улыбкой, торопливо достала из сумочки ключи и юркнула в подъезд. Через три секунды Бетти была в своей квартире. С грохотом захлопнув за собой дверь, она привалилась к ней спиной, мысленно прикидывая и взвешивая возможные последствия того, что́ только что произошло.

Она стояла так почти минуту, сжигаемая раскаянием и стыдом. Наконец ей стало чуточку легче, и Бетти, вздохнув, стала быстро собираться на работу.

42

1920

Не успел Годфри сесть на поезд, идущий из Лондона в Манчестер, чтобы на целый месяц исчезнуть из круга повседневного общения Арлетты, как буквально в тот же день, словно вторая фигурка на старинных «погодных часах»[32], в ее жизни снова возник Гидеон – веселый, остроумный, очаровательный, исполненный романтических устремлений. Годфри уехал утром, а уже вечером художник поджидал Арлетту на тротуаре возле служебного входа «Либерти» с огромным букетом роз цвета стыдливого румянца. Увидев Арлетту, он снял свободной рукой шляпу и застенчиво улыбнулся.

– Добрый вечер, – сказал Гидеон, целуя ей руку. Губы у него были сухими и горячими. – Давненько я тебя не видел. Ты выглядишь просто потрясающе.

Арлетта взглянула на него с недоумением. Она-то знала, что выглядит совершенно ужасно.

– Очень сомневаюсь, – покачала головой Арлетта. – Я три ночи почти не спала, а это не способствует «потрясающему» виду. Как бы там ни было, спасибо за комплимент.

Несколько мгновений он мечтательно разглядывал ее лицо, потом, словно спохватившись, сказал:

– Да, чуть не забыл… Цветы. Это для тебя.

И, склонившись в почтительном поклоне, он вручил ей букет.

– Спасибо. – Арлетта улыбнулась. О том, что́ означает этот букет, она спрашивать не стала, не желая знать ответ, поэтому еще несколько мгновений оба неловко молчали. Арлетта считала – это он должен заговорить первым, но Гидеон не спешил объясниться. Наконец он сказал:

– Куда ты сейчас?

– Я иду домой, Гидеон, – терпеливо объяснила она. – Я устала и…

– …И не спала три ночи, – подхватил он. – Да-да, конечно, я понимаю… Могу я тебя проводить?

Арлетта улыбнулась.

– Это было бы очень мило с твоей стороны. Идем.

Гидеон посмотрел на нее со смесью благоговения и радости.

– Прекрасно! – воскликнул он. – Великолепно!

Даже самому последнему идиоту было бы ясно, что Гидеон влюблен, а Арлетта не была идиоткой. В течение последних нескольких недель, начиная с того вечера в «Лебеде», когда она увезла Годфри к себе, она держала художника на расстоянии. Арлетта намеренно не садилась рядом с ним в клубах и барах и только махала ему рукой в знак приветствия, если замечала его в зале.

«Бедный, бедный Гидеон! – говорил в таких случаях Годфри. – Я еще никогда не видел такого несчастного лица. Его сердце разбито на части».

Чтобы избежать порчи остальных жизненно важных органов художника, Арлетта прекратила с ним почти всякое общение, а теперь (и что это вдруг на нее нашло?) не только взяла у него цветы, но и разрешила проводить себя до дома. Если бы ее спросили – почему она так поступает, Арлетта ответила бы, что не имеет ни малейшего представления. Возможно, что после отъезда Годфри ей было одиноко. Возможно, в глубине души ей немного не хватало Гидеона и его цветистых комплиментов. В конце концов, их дружба, выросшая в тишине студии, когда в продолжение долгих сеансов глаза художника вбирали, запоминали каждую черточку ее лица и фигуры, всегда была очень близкой, почти интимной.

И пока они шли по темнеющим улицам вечернего Лондона, пока шагали по отливающим сентябрьским золотом мостовым, Арлетта вспомнила, как приятно ей было когда-то общаться с ним, чувствовать его рядом, слушать его шутки и комплименты, знать, что он каждую секунду готов выкинуть что-то смешное и неожиданное. Она вспомнила, как встретилась с ним в первый раз в прошлое Рождество – странная, высокая фигура в старомодном цилиндре, на котором шапкой лежал снег, дирижирующая хором молодых мужчин и женщин, во все горло распевающих рождественские гимны. Тогда ее поразил какой-то дикий огонь, горевший в его глазах; Гидеон выглядел как человек, готовый на любое безумство. Эта загадка не давала ей покоя, и однажды она, набравшись храбрости, спросила Гидеона, какая мысль или переживание заставили его вести себя столь эксцентрично. Она ожидала услышать какую-то романтическую, быть может, даже трагическую историю о потерянной любви, но в ответ он только рассмеялся и сказал, что причиной был абсент. По его словам, это было его первое и единственное знакомство с «зеленой феей», но и впоследствии Арлетте не раз казалось, что Гидеон вот-вот совершит нечто такое, на что ни один нормальный человек просто не способен. Художник, однако, все отрицал и даже признался, что после того, первого раза, его так долго и сильно тошнило, что он зарекся впредь даже прикасаться к этому коварному напитку. И все же Гидеон по-прежнему казался Арлетте натурой непредсказуемой, переменчивой, загадочной и буйной.

– Мы давно не виделись, правда? – сказала она сейчас.

– Я хотел встретиться с тобой раньше, – ответил он, – но мне не хотелось мешать. В последние несколько недель ты, кажется, была очень занята.

– Да, – кивнула Арлетта. – Я как будто побывала на другой планете. В другом мире.

Гидеон взглянул на нее с любопытством.

– И как тебе понравился этот другой мир? – спросил он.

Арлетта повернулась к нему, и глаза ее сияли.

– Ах, Гидеон, это был восхитительный и прекрасный мир. Волшебный. Я… – Она хотела добавить еще что-то, но ее горло перехватило словно внезапным спазмом.

Гидеон резко остановился, преградив ей дорогу. Они как раз были на Аргил-стрит напротив лондонского «Палладиума»[33], у входа в который стояла небольшая очередь желающих попасть на модное представление, и Арлетта, не желая, чтобы посторонние видели ее слезы, позволила Гидеону обнять себя и даже спрятала лицо у него на плече.

– Бедная, бедная Арлетта! – проговорил он с сочувствием. – Он увез с собой твое сердце, не так ли?..

Она кивнула, не отрывая лица от шершавой ткани его пальто.

Не выпуская ее из объятий, Гидеон развернулся и тронулся дальше в сторону Блумсбери.

– Когда он возвращается?

– Через месяц или около того.

– Через месяц? Всего-то?.. – Гидеон мягко рассмеялся. – Месяц пролетит быстро, ты и не заметишь.

Арлетта, всхлипнув, затрясла головой.

– Нет, – сказала она. – Не пролетит. Месяц – это очень, очень долго!

– Это всего четыре недели, – твердо сказал он, глядя на нее с наигранной строгостью. – Послушайте меня, мисс де ла Мер… Я ваш друг, и я уж постараюсь, чтобы этот месяц пролетел как можно быстрее. Я найду способ развлечь ваш ум и согреть ваше озябшее сердце. И если вы только позволите, я готов сделать все, чтобы вы больше не плакали.

Она улыбнулась ему сквозь слезы.

– И как ты собираешься этого добиться, Гидеон?

– Сначала скажи – ты разрешаешь? – Он снова прижал ее к себе.

Арлетта задумалась. Она намеревалась провести этот месяц, проливая слезы в священной тоске по уехавшему Годфри, и не раз воображала себе собственное изможденное лицо со впалыми щеками и покрасневшими глазами. Она отчетливо представляла себе, как будет часами ждать у парадной двери появления почтальона, надеясь получить весточку от любимого, но слова Гидеона заставили ее задуматься о других возможностях. И предложенная им альтернатива неожиданно показалась Арлетте куда более предпочтительной и заманчивой.

– Хорошо, – кивнула она. – Я разрешаю тебе попытаться меня отвлечь. Должна, однако, предупредить, что оставляю за собой право быть несчастной, если мне захочется. Договорились?

– Как скажешь. – Он улыбнулся. – Я согласен.

– Вот и отлично.

– Тогда, может быть, начнем?

– Что, прямо сейчас?

– А что нам мешает?

– Вообще-то, сегодня вечером я планировала написать несколько писем.

– Писем? – удивленно переспросил он. – Кому?

– Мне давно нужно было написать маме.

Он немного подумал, приставив кончик пальца к небольшой мушкетерской бородке, которую он отрастил за последние несколько недель.

– Конечно, тебе решать, что делать, – проговорил он наконец, – но лично я собирался прямо отсюда отправиться в поэтический салон на Рассел-сквер. Говорят, там подают прекрасное имбирное печенье домашнего изготовления, мороженое и отличный херес. Не исключено, что как раз сегодня там будет выступать сам Зигфрид Сассун[34].

Арлетта удивленно вскинула брови, и Гидеон, слегка откашлявшись, продолжал:

– Потом я бы поехал в Найтсбридж к моей старшей сестре Ребекке, которая устраивает небольшой прием по случаю своего возвращения из Голливуда. – Он мастерски выдержал паузу, давая своим словам дойти до ее сознания, и добавил самым небрежным тоном: – Между прочим, в Америке она не раз обедала с самим Лайонелом Бэрримором[35]… ну и со всеми остальными тоже.

У Арлетты перехватило дыхание. Она подумала о матери – о том, как она живет в огромном доме совершенно одна и каждый день ждет от дочери письма – нормального письма, а не второпях нацарапанной записки, но тут же вспомнила, как еще подростком подолгу вглядывалась в туманную морскую даль, гадая, как сложится ее судьба. Ей повезло – волею случая она оказалась в самой гуще увлекательной и веселой жизни. Так что же, теперь отказываться от свалившейся прямо в руки удачи? Да ни за что!

– Ладно, – сказала Арлетта. – Я поеду с тобой. Только имей в виду – я должна вернуться домой не позже полуночи.

Гидеон просиял.

– Разумеется! Я обещаю, нет – гарантирую, что ты будешь дома ровно в полночь, и ни минутой позже.

– Тогда поспешим, – деловито сказала Арлетта, беря его за руку. – Мне еще нужно переодеться и поставить в воду цветы.

Гидеон широко и беззаботно улыбнулся, и они рука об руку побежали по улице к ее квартире в Блумсбери. Услышав, как они с топотом поднимаются по лестнице, из своей гостиной выглянула квартирная хозяйка Арлетты. Миссис Читлинг была пятидесятилетней старой девой с туго завитыми седыми волосами и крошечными блестящими гла́зками, смотревшими пытливо и внимательно. Ей очень нравилось, что у нее в мансарде живут две очаровательные молодые девушки, с которыми можно поговорить об их жизни и увлечениях. Она не уставала восторгаться их модной одеждой и стильными прическами и постоянно брала у них самые последние модные журналы, чтобы вскоре вернуть со вздохом восхищения и зависти. Но главное достоинство миссис Читлинг заключалось в том, что она была глуховата, чем Арлетта и Мину с успехом пользовались, приглашая к себе знакомых мужчин и выпуская их обратно на улицу в любое время дня и ночи.

– Добрый вечер, мисс де ла Мер. Добрый вечер, молодой человек, – сказала миссис Читлинг, улыбаясь Гидеону.

– Добрый вечер, миссис Читлинг. Это мой друг мистер Уорсли.

– Приятно с вами познакомиться, мистер Хорсли.

Гидеон галантно приподнял шляпу.

– Взаимообразно, миссис Читлинг.

– А я вас слышала! – шепотом сообщила квартирная хозяйка и, взмахнув слуховой трубкой, заговорщически подмигнула.

– Прошу прощения, миссис Читлинг?.. – Гидеон вопросительно взглянул на нее.

– Я говорю – я слышала, как вы поднимались и спускались вот по этой самой лестнице! – Миссис Читлинг повысила голос, словно это он был глухим. – И вечером, и ночью… Я знаю, вы думали, будто шагаете тихо, как мышка, но это не так. Я вас слышала! – повторила она и визгливо рассмеялась, стыдливо прикрыв губы сухой ладошкой.

Гидеон неуверенно улыбнулся.

– Извините, но нам нужно спешить, – вмешалась Арлетта. – Нас ждут в десятке мест, и мы не хотим опаздывать.

– Нет! Ни в коем случае! – с воодушевлением заявила миссис Читлинг. – Конечно, вы не должны опаздывать. Ну, ступайте, ступайте!.. – Она похлопала Гидеона по руке и, снова понизив голос до шепота, добавила: – Нет, не подумайте, я вовсе не возражаю. В конце концов, они – современные молодые женщины! Мне очень приятно иметь таких жильцов, которые к тому же вовремя платят за квартиру.

Гидеон ласково посмотрел на нее.

– Конечно, миссис Читлинг, конечно!.. Рад был познакомиться, а сейчас нам действительно пора спешить, – сказал он, когда Арлетта потянула его за руку. Хохоча и прыгая через ступеньки, они поднялись в мансарду и остановились, чтобы отдышаться.

– Она думает, что я – это Годфри! – выдохнул Гидеон, убедившись, что дверь на площадку надежно закрыта.

– Похоже, что да.

– То есть с ним ты ее не познакомила?

Арлетта улыбнулась.

– Нет. Разумеется, нет!..

– Гм-м… – проговорил Гидеон, падая на кушетку.

Арлетта сердито посмотрела на него.

– И что означает это твое «гм-м»?

– Ничего не означает, – парировал он.

– По-моему, ты врешь. Ну-ка, признавайся, что ты имел в виду?

Гидеон прищурился.

– Я имел в виду, что это выглядит немного странно, – начал он. – Сама подумай: Годфри навещал тебя у тебя дома в течение двух с половиной месяцев, и за это время ни разу не попался на глаза твоей очаровательной квартирной хозяйке, тогда как я удостоился чести быть представленным ей в первый же свой визит.

Арлетта постаралась взять себя в руки.

– Ничего странного, – сказала она. – Просто Годфри приходил, гм-м… в несколько более поздний час, и мне не хотелось лишний раз беспокоить миссис Читлинг.

– Гм-м… – На этот раз в его мычании слышался отчетливый скептический оттенок, и Арлетта моментально бросилась в атаку.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что я не представила Годфри миссис Читлинг, потому что стыдилась его?

– Ничего такого я не говорил! – Казалось, Гидеон до глубины души возмущен подобным предположением. – Нет, нет и нет! Даже не знаю, с чего ты это взяла. Просто мне вдруг стало интересно, как подобные, э-э-э… встречи воспринимаются за пределами нашей уютной маленькой компании. Иными словами, как относятся к твоему увлечению джентльменом с другим цветом кожи в так называемом обществе.

С угрозой приподняв плечи, Арлетта смерила его мрачным взглядом.

– Что за чепуху ты несешь! – воскликнула она. – Это миссис Читлинг-то – общество? Да и Годфри вовсе не «джентльмен с другим цветом кожи». Он – всемирно известный музыкант, лучший кларнетист современности. Он прекрасно образован, начитан, и вообще он намного умнее меня!..

Гидеон поднял руку и терпеливо улыбнулся.

– Арлетта, – сказал он твердо, но ласково, – ты меня не слушаешь. Я не собираюсь оспаривать ни одного твоего слова. И можешь мне поверить – я восхищаюсь мастерством мистера Каперса ничуть не меньше, чем ты. Я не сомневаюсь, что он настоящий джентльмен, человек глубокий, умный и талантливый. Мне только хотелось узнать… – Он ненадолго замолчал, тщательно подбирая слова, чтобы не разозлить Арлетту еще больше. – Мне хотелось бы знать, – повторил Гидеон, – как ты представляешь ваше с Годфри будущее лет, скажем, через пять, когда всем нам придется выйти за пределы того либерального, яркого, свободомыслящего круга, в котором мы вращаемся сейчас. – Он обвел руками комнату, словно обозначая тот круг, о котором говорил, а потом повернулся к окну, за которым сгущались осенние сумерки, казавшиеся еще плотнее из-за плывущих в воздухе дыма и копоти. – Ведь существует и другой мир, Арлетта, – сказал он. – Серый, ограниченный, скованный традициями и опутанный предрассудками мир. Как, по-твоему, он воспримет ваш союз? И как отнесется к подобному решению твоя мать?

Обернувшись через плечо, Гидеон испытующе взглянул на нее, и Арлетта ощутила в груди, со стороны сердца, острую боль, словно ее ткнули меж ребер палкой. Машинально потирая больное место, она сказала:

– Моя мама всегда была человеком широких взглядов.

– О, прошу прощения… С моей стороны было невежливо предположить, что твоя мать хоть чем-то похожа на большинство представителей так называемого «света», – извинился Гидеон. – Она, безусловно, замечательная женщина, раз у нее такая дочь. Но, к сожалению, помимо твоей мамы существуют и другие…

Арлетта села рядом с ним, чувствуя, что у нее не осталось ни сил, ни желания спорить. Да, ее мать действительно была человеком широких взглядов, но с другой стороны, она никогда не покидала их маленького островка и не знала, что происходит в большом мире, о котором говорил Гидеон. Как она отнесется к Годфри? Как она будет относиться к их детям-мулатам? Да, на улицах Сент-Питерс-Порта можно было запросто встретить моряков любого цвета кожи, но местные жители старались не иметь с ними ничего общего. Для коренных обитателей Гернси они были пришельцами из других миров – чуждых, опасных, далеких, как луна. Разумеется, Арлетта понимала, что нельзя ставить на одну доску Годфри и матросов с иноземных кораблей, и все же… Она до сих пор помнила, какими глазами смотрели на него продавщицы, если ему случалось зайти к ней в «Либерти», и как они потом шептались за ее спиной. А та леди, которая, увидев Годфри в отделе парфюмерии, неодобрительно поджала губы и заявила, что впредь будет делать покупки только в «Лилли энд Скиннер»?.. Неужели именно от таких людей будет зависеть их счастье?

– Я понимаю, почему ты беспокоишься, – сказала она Гидеону. – Но мне кажется, что главное – любовь. Главное и единственное, что имеет значение.

Гидеон ласково, как старший брат, посмотрел на нее и слегка сжал ее плечо.

– Безусловно, Арлетта. Любовь превозмогает все.

И он покачал головой, но что́ это означает, Арлетта спрашивать не стала.

43

1995

Когда вечером Бетти вернулась домой, в проволочной корзине, висевшей с внутренней стороны двери под прорезью почтового ящика, белел листок бумаги. Узнав почерк Джона, она почувствовала, как ее сердце забилось быстрее, но почти сразу Бетти вспомнила, что накануне вечером она переспала с Домом и что он видел, как рано утром она, непричесанная и с трусиками в сумочке, возвращалась от него домой. Вздохнув, она достала записку и прочла:

«Бетти, позвони Александре. У нее есть для тебя новости. Дж. Л.».

Прочтя эти слова, Бетти почувствовала, как ее охватывает разочарование. Всего пять дней назад они с Джоном выпивали в его грязноватой «Мельнице» и разговаривали по душам. Всего два дня назад он коснулся ладонью ее щеки и сказал, что ей многое по плечу. Бетти даже начинало казаться, что она отыскала лазейку в частоколе, которым он себя окружил, и вот-вот сумеет проложить путь к его сердцу, но сейчас лазейка снова закрылась. Вместо теплых, дружеских слов – сухая, безличная записка в почтовом ящике. И самое обидное, что винить в этом ей некого, кроме себя.

Скомкав записку, Бетти сердито отшвырнула ее в угол.

Выйдя с сигаретой на площадку пожарной лестницы, она набрала на мобильнике номер Александры, но нарвалась на автоответчик. Она долго слушала записанное на пленке сообщение и уже готова была дать отбой, когда в самом конце Александра сказала: «А если это ты, Бетти, то в пятницу вечером приходи в бар «Джимми» на Фрит-стрит. Я буду там после восьми. Мне нужно многое тебе рассказать».

Бетти посмотрела на часы на экране мобильника. Часы показывали половину восьмого. Потом она посмотрела на окна Дома, но ни в одном из них не было света. Вздохнув, она подтянула колени к груди. Еще днем Дом прислал ей текстовое сообщение: «Уезжаю с группой на частный концерт. Вернусь в пятницу. Береги себя. Целую, Дом».

Как к этому относиться, Бетти не знала. Отчасти она была польщена тем, что Дом посвятил ее в свои планы, и в то же время ей было досадно, что он ни намеком не упомянул о том, что случилось вчера. С другой стороны, зачем лишний раз говорить о том, о чем они оба знали? То, что произошло, понравилось обоим, но… В конце концов, он был рок-звездой, а она – няней его детей, и как сложатся их отношения дальше, оставалось покрытым мраком неизвестности.

44

1920

– Арлетта! – Держа в руке бокал, Летиция бросилась к ней через всю гостиную и заключила в объятия. – С днем рождения, дорогая, с днем рождения! А вы, наверное, Гидеон?.. – И, заставив художника наклониться, она обняла и его. – Рада, очень рада познакомиться.

Летиция была с ног до головы одета в белые кружева, и даже волосы ее были перехвачены белой кружевной лентой, а на груди сверкало бриллиантовое колье.

– Глоток шампанского?.. – Остановив проходившую мимо официантку, она сняла с ее подноса бокалы для обоих.

– Благодарю, миссис Миллер, – кивнула Арлетта, беря в руки бокал. – И спасибо за эту очаровательную вечеринку, которую вы для меня устроили. Это было очень щедро с вашей стороны.

– Ах, пустяки! – ответила Летиция, продолжая улыбаться Гидеону. – Я всегда рада угодить дочери моей лучшей подруги. Бедняжка Долли, наверное, очень по тебе скучает. Да и Лилиан настояла, чтобы мы объединили твой и ее дни рождения. Она тебя просто обожает. Ей всегда хотелось иметь старшую сестру.

Арлетта улыбнулась.

– Какое совпадение! Мне тоже очень нравится ваша дочь, к тому же я всегда хотела, чтобы у меня появилась младшая сестра или брат. Теперь, когда я познакомилась с Лилиан, моя мечта сбылась.

Летиция просияла и вскоре отошла, чтобы приветствовать очередных гостей.

По случаю вечеринки гостиная была убрана в японском стиле. На столах стояли в вазах цветущие ветки вишни, с потолка свисали бамбуковые светильники, а официантки были наряжены в кимоно и причесаны как гейши. На приглашениях было написано: «Просьба надевать белое или желтое». Правда, большинство гостей все же предпочли более традиционный белый цвет, но отдельные смельчаки рискнули появиться в костюмах персонажей оперы «Микадо»[36]. Что касалось Арлетты, то она надела открытое платье из белого атласа с юбкой до лодыжек и серебристые сандалии. В салоне красоты «Либерти» ей завили волосы и уложили красивыми волнами, так что, по выражению Гидеона, она стала похожа на «королеву серебряного экрана».

– Арлетта! – крикнула из дальнего угла гостиной залы Лилиан. – Ты сегодня просто бесподобна!

Сама Лилиан была в костюме Пьеретты и выглядела совершенно очаровательно в свободном атласном комбинезоне с помпонами вместо пуговиц и густо подведенными черным глазами.

– С днем рождения, детка! – Арлетта поцеловала ее в щеку, пахнущую румянами и жирным театральными гримом.

– И тебя тоже. Просто не верится, что мы с тобой познакомились всего-то год назад. Ты помнишь?.. Мама сделала тебе один из своих ужасных коктейлей, от которого ты мигом окосела. А еще на тебе был кошмарный зеленый костюм! – Лилиан рассмеялась.

– Да, кажется, что это было очень, очень давно, – кивнула Арлетта. – И мой костюм действительно был жутким!

Они засмеялись, потом Лилиан привстала на цыпочки, чтобы поцеловать Гидеона, который, удерживая кончики ее пальцев в ладонях, поглядел на нее сверху вниз и сказал:

– Вы сегодня выглядите просто как картинка, мисс Лилиан.

– Какая картинка? – с подозрением осведомилась Лилиан.

– Картинка, на которой запечатлены свежесть и красота.

Лилиан хихикнула. Комплимент пришелся ей по душе.

– Скажите честно, – продолжал художник, – вы сегодня ожидаете вашего Пьеро?

Она снова улыбнулась.

– Это совершенно не исключено, Гидеон. Кстати, если вы случайно на него наткнетесь, пожалуйста, пошлите его прямо ко мне. Впрочем, не надо… вот он, сам меня нашел! – Ее лицо расцвело еще одной улыбкой, и она протянула руку навстречу удивительно красивому юноше со светло-золотистыми локонами и выбеленным лицом, одетому в костюм Пьеро. – Познакомьтесь, это Филипп… А это Арлетта и Гидеон.

Филипп, как сразу заметила Арлетта, выглядел невероятно юным и невинным и нисколько не напоминал тех искушенных мужчин, с которыми Лилиан регулярно общалась в джаз-клубах и барах Сохо.

– Так-так-так… – удивленно проговорила она, окидывая Филиппа еще одним внимательным взглядом. – Расскажите-ка нам, молодой человек, где вас отыскала наша Лилиан.

Филипп улыбнулся.

– Я живу по соседству.

Арлетта кивнула.

– Понятно. То есть Лилиан не пришлось далеко ходить?

Лилиан и Филипп переглянулись и кивнули, и Арлетта заметила, что они успели взяться за руки, крепко сплетя пальцы.

При виде этой картины Арлетта почувствовала, как у нее в груди что-то перевернулось. Лилиан и Филипп были очень похожи, и не только благодаря костюмам и гриму: у обоих были одинаковые светлые волосы и одинаковые, почти детские лица. Ничего удивительного, подумала Арлетта, что их жизни так легко и просто соединились; в конце концов, они – соседи, и им действительно не нужно было далеко ходить, чтобы найти друг друга. Другое дело – она. Казалось, их с Годфри чувство основано на одних противопоставлениях: белого и черного, британского и вест-индского, к тому же сейчас она была в Лондоне, а он – в Манчестере. Интересно, с кем бы она держалась за руки, если бы не уехала с Гернси? Там, на ее родном острове, не было никакого «по соседству» – лишь несколько каменных коттеджей в долине у подножья утеса, где жили лишь старики, пожилые пары и несколько погруженных в собственные дела молодых семей. И никаких тебе золотоволосых юношей, с которыми она могла бы соединить свою жизнь… Никаких Пьеро, ищущих свою Пьеретту в соседнем дворе. Да уж, останься она на Гернси, и ее, несомненно, потянуло бы к первому же попавшемуся мужчине, способному увезти ее с этого затерянного в море островка, пусть это даже был бы смуглый чужак, изъясняющийся по-английски с акцентом и чудовищными ошибками.

– Мама очень счастлива, – проговорила Лилиан, слегка задыхаясь от восторга. – Отец Фила – самый богатый человек во вселенной, к тому же Филипп – единственный ребенок в семье. – Она рассмеялась, и золотоволосый Пьеро поспешил к ней присоединиться.

– Не самый, – поправил он. – Пожалуй, папа только второй.

– Ну, если твой отец продаст еще один-два автомобиля, то станет самым богатым! – взвизгнула Лилиан, и оба захохотали.

Арлетта, взяв Гидеона под руку, поспешила отвести его в сторону.

– Давай посмотрим, кто здесь есть еще.

Вечеринка уже выплеснулась из залы и заняла не только соседнюю гостиную, но и открытую веранду, огражденную коваными металлическими перилами. Здесь было немного прохладнее, хотя в воздухе пахло старым костром и пряным горячим пуншем, который разливала из большой чаши одетая в зеленое кимоно официантка. Здесь Арлетта и Гидеон провели минут сорок, глотая пунш и шампанское, так что в конце концов у обоих изрядно зашумело в голове. Пробравшись в конец веранды, они наткнулись на двух братьев Лилиан, которые сидели на подлокотниках одного и того же кресла: один поставил ноги на сиденье, второй вытянул их перед собой, разбросав широко в стороны. Братья наблюдали за гостями и время от времени наклонялись один к другому, обмениваясь насмешливыми замечаниями. Увидев приближающуюся Арлетту, старший из братьев удивленно вскинул голову.

– А-а, это ты… – проговорил он. – Забыл, как тебя зовут…

Гидеон слегка сжал локоть Арлетты, словно хотел сказать: «Не волнуйся, я с тобой».

– Меня зовут Арлетта, – сказала она.

Парень щелкнул пальцами.

– Да-да, точно! Арлетта! Арлетта де ла что-то там…

– Здравствуй, Генри, – сказала она, внезапно ощутив ледяное спокойствие. – Ты ведь Генри?

Он кивнул.

– Это Гидеон, мой близкий друг, – представила Арлетта своего спутника. – Вы, кажется, не знакомы?

Генри покачал головой и небрежно пожал плечами.

– Познакомься, Гидеон, это Генри. Младший братишка нашей Лилиан. – Она слегка выделила голосом уменьшительное «братишка».

– Приятно познакомиться, Генри, – сказал художник.

Генри нехотя протянул руку и вяло пожал ладонь Гидеона.

– Взаимно, – протянул он насмешливо. Артур, второй брат, сидевший на соседнем подлокотнике, негромко фыркнул.

Арлетта и Гидеон переглянулись, и в глазах обоих вспыхнули озорные искорки.

– Ну что, Генри, – проговорила она, – я слышала, ты наконец-то закончил школу. Теперь ты, наверное, поедешь учиться в какой-нибудь известный университет? – Говоря это, Арлетта постаралась спрятать улыбку, ибо ей было прекрасно известно: Генри провалился на экзаменах и должен был начать работать в отцовской фирме учеником младшего клерка. Это означало, что юноше придется разбирать почту в отделе корреспонденции, причем совершенно бесплатно.

Генри с негодованием вскинул голову.

– Нет! Я передумал. Я буду работать в отцовской фирме. Им нужна свежая кровь.

Арлетта приподняла бровь, изображая искреннее восхищение.

– О-о, это замечательно! Ты, наверное, будешь много зарабатывать! Твоя мама очень обрадуется.

Под ее взглядом Генри заерзал и едва не свалился с подлокотника.

– Я слышал, тебя произвели в старшие продавщицы, Арлетта, – попытался он ответить уколом на укол. – Поздравляю.

– Да, теперь я – заведующая отделом, – спокойно сказала она. – Самая молодая заведующая за всю историю «Либерти».

Генри слегка пожал плечами, но ничего не сказал.

– И конечно, как заведующая, я получаю очень хорошие деньги, – как ни в чем не бывало продолжала Арлетта. – Конечно, их не сравнить с тем, сколько тебе будут платить в папиной фирме, но мне хватает и на оплату квартиры в Блумсбери, и на все те мелочи, которые так необходимы живущей в Лондоне девушке. Тебе, наверное, тоже хотелось бы иметь собственные деньги, чтобы тратить их на удовольствия?

Генри взглянул на нее исподлобья и буквально вонзил каблук в сиденье ни в чем не повинного кресла.

– Мне не нужны деньги, Арлетта… Сама посуди, ну зачем мне эти гроши?.. – И он с видом собственника показал на дом за своей спиной.

Арлетта дружелюбно улыбнулась.

– Ну да, конечно… Какая же я глупая! Твой отец зарабатывает столько, что может обеспечить и тебя, и твоих братьев… И все же я считаю, что человек должен сам пробивать себе дорогу в жизни. А как ты думаешь, Гидеон?

Гидеон с энтузиазмом кивнул.

– Не могу не согласиться. Как ты знаешь, мои родители владеют половиной Оксфордшира, и тем не менее я… Ну, ты знаешь, чего я сумел добиться.

Арлетта кивнула, награждая Генри убийственной улыбкой.

– Если бы я захотел, – продолжал Гидеон, – то бы мог до конца своих дней жить в родительском доме и абсолютно ни в чем не нуждаться. Но ведь я – мужчина! По молодости лет я не попал на войну, но я знаю, сколько мужчин, которые были моложе, чем я сейчас, отдали свои жизни на полях сражений, сколько мужчин заживо гнили в окопах, сколько мужчин потеряли руки и ноги… Нет, Гидеон Уорсли не таков, чтобы спокойно жить на отцовские средства. Нет, нет и еще раз нет!.. – Он медленно покачал головой. – Я обязательно должен сделать что-то такое, чтобы люди сказали: этот парень и сам по себе чего-то стоит!

Генри враждебно покосился на него. Несколько секунд все четверо молчали, потом Арлетта прощебетала:

– Ну ладно, мальчики, приятно было с вами поболтать. Развлекайтесь, а у нас есть еще кое-какие дела.

– Да, – подхватил Гидеон. – Желаю приятно провести время.

И, схватив Арлетту за руку, он потянул ее сквозь толпу к открытой дверце веранды. По дороге они, впрочем, опрокинули еще по бокалу пунша и на лужайку спустились уже с некоторым трудом. Отойдя от веранды на несколько шагов, они остановились и захохотали как безумные.

– Какие ужасные, ужасные дети! – воскликнул Гидеон и, изнемогая от смеха, опустился на траву.

– Кошмарные! – согласилась Арлетта, аккуратно присаживаясь рядом с ним. – Я бы отправила таких детей в работный дом!

Гидеон снова рассмеялся.

– Если бы это были мои дети, я бы привязал их к рельсам и дождался поезда!

Эти слова неприятно удивили Арлетту, но она только вздохнула. Теплый, душистый ветер пронесся над их головами, зашуршал засыпавшими газон сухими листьями. Луна скрылась из виду за деревьями на дальнем конце лужайки, а шум праздника, вновь отступившего в комнаты, доносился приглушенно и неясно.

Повернувшись к Арлетте, Гидеон улыбнулся, потом нашел ее руку и, поднеся ее к губам, принялся неторопливо целовать один палец за другим. В ответ Арлетта с признательностью сжала его ладонь и даже слегка приоткрыла рот, собираясь сказать, как приятно проводит она время в его обществе. До возвращения Годфри оставалось всего две недели; полмесяца уже прошло, но она, как и обещал Гидеон, почти не замечала, как летит время. Ей хотелось поблагодарить его за то, что он водил ее на поэтические вечера, приемы, суаре и клубные вечеринки, где она встречалась с актерами, поэтами, писателями и художниками. Правда, она так и не написала матери подробного, обстоятельного письма, как собиралась, но ее это уже не слишком волновало. Напишу завтра – говорила она себе и… продолжала каждый вечер проводить в клубе.

Сердце Арлетты все еще полнилось теплом и благодарностью, когда Гидеон, приподнявшись на локте, бросил на нее пристальный взгляд. Казалось, он собирается что-то сказать, и она вопросительно взглянула на него, но он совершенно неожиданно поцеловал ее прямо в губы. И поначалу Арлетте почему-то показалось, что это правильно, что так и должно быть, и что этот поцелуй – естественное продолжение доверительной, близкой дружбы, связавшей их двоих чуть не с того дня, когда они встретились в первый раз. Этот поцелуй ее почти не потряс и не застал врасплох, и поначалу Арлетта совершенно не сопротивлялась, однако когда Гидеон попытался раздвинуть ей губы и добраться до нее языком, она поняла, что этот поцелуй не так уж по-братски невинен, как ей показалось. И, упершись рукой в грудь художника, Арлетта довольно резко оттолкнула его от себя.

– Гидеон! – воскликнула она. – Что, ради всего святого, взбрело тебе в голову?

Он посмотрел на нее странным взглядом.

– Да брось, Арлетта! Можно подумать, тебя еще никто никогда не целовал!

– Дело не в этом…

– Если не в этом, тогда – в чем? – отозвался Гидеон и предпринял еще одну попытку ее поцеловать. Он действовал решительно и быстро, но она снова уперлась рукой ему в грудь и сумела его остановить.

– Дело в том, что я почти помолвлена, и я не могу…

– Ты действительно в это веришь? В свою помолвку, я имею в виду?.. Ах, Арлетта, Арлетта!.. Неужели ты думаешь, что, пока мы валяемся здесь на травке, твой дорогой Гидеон… Что он не делает ничего подобного?..

– Прошу прощения?.. – Арлетта удивленно моргнула.

– Моя дорогая, очаровательная, наивная девочка! Ты живешь в Лондоне уже год; разве ты до сих пор не поняла, как устроен этот мир? Ведь Годфри из Вест-Индии и к тому же чернокожий… Когда дело касается сердечных привязанностей, южанам нельзя доверять ни на грош.

Арлетта попыталась оттолкнуть Гидеона как можно дальше от себя, но, как ни сильно́ было ее негодование, сделать это ей не удалось.

– Ты пьян, Гидеон! – воскликнула она, пытаясь подняться на ноги. – Должно быть, поэтому ты несешь чепуху, полную чепуху! Быть может, Годфри и приехал из Вест-Индии, но он – джентльмен. Джентльмен во всех смыслах этого слова. А теперь, с твоего позволения…

Ей все же удалось встать. Она уже собиралась вернуться на веранду, где продолжала бушевать вечеринка, когда вдруг обнаружила, что ее тащат в совершенно противоположном направлении – прочь от дома и огней, к небольшой роще темнеющих деревьев, в которую упиралась лужайка. Арлетта попыталась вырваться, но Гидеон держал крепко.

– Гидеон! – выкрикнула она. – Отпусти меня немедленно!

– Нет, Арлетта, не отпущу. – Продолжая крепко удерживать ее запястья, художник развернул Арлетту лицом к себе. – Я не отпущу тебя, глупая ты женщина, потому что я полюбил тебя с первой встречи, с первого взгляда, и… и теперь с меня довольно. – Его глаза гневно сверкнули, и она почувствовала, как у нее внутри все переворачивается.

– Мне надоело, что меня водят за нос и держат за дурака. Ты мне нужна – и точка! – Гидеон поглядел на нее с таким жаром, что Арлетта невольно отшатнулась. Запястья, которые он продолжал сжимать изо всех сил, заныли, и она сделала еще одну слабую попытку освободиться. – Ты должна меня понять, Арлетта! – продолжал художник, и в его голосе помимо гнева зазвучало что-то похожее на отчаяние. – Мы оба должны понять друг друга и достичь какого-то соглашения…

Он продолжал тащить ее к деревьям, и Арлетта чувствовала, как каблуки ее сандалий взрывают мягкую почву. Запястья, зажатые в его руках словно в тисках, горели огнем и, казалось, готовы были вот-вот оторваться.

– Отпусти меня сейчас же, Гидеон! – яростно прошипела она.

– Ни за что! – отозвался он.

Еще несколько шагов – и они оказались в темноте рощи. Здесь Гидеон прижал ее к древесному стволу и оглядел с ног до головы с каким-то мрачным удовлетворением. По его губам скользнула улыбка, и на мгновение Арлетте показалось, что он вот-вот рассмеется и обратит все в шутку. Но он не засмеялся. Вместо этого Гидеон снова наклонился к ней и впился в ее губы грубым поцелуем, с силой разжав их языком. Арлетта несколько раз дернулась, но ничего поделать не могла: он прижал ее к дереву всем весом своего тела, и она отчетливо ощущала спиной сучки и неровности коры. Потом она почувствовала, как его колено вонзилось между ее бедрами, пытаясь раздвинуть их в стороны. Губы Гидеона спустились ей на шею, и Арлетта закричала, призывая на помощь, но он снова закрыл ей рот свирепым поцелуем. Продолжая прижимать ее к дереву, он неуклюже завозился, расстегивая брюки, потом задрал атласный подол ее платья и сдвинул в сторону трусики. Арлетта пыталась кричать, но ее голос глох в жаркой и темной пещере его рта, и тогда она крепко зажмурилась, пытаясь сосредоточиться на том моменте, когда все наконец закончится, и она сможет вернуться в особняк, вымыться, выплакаться, немного посидеть в одиночестве и уехать домой.

Ждать ей пришлось недолго. Довольно скоро напряженное тело Гидеона обмякло, и он опустился на кучу сухих листьев, увлекая ее за собой. Теперь Арлетта сидела, по-прежнему опираясь спиной на древесный ствол, а его голова лежала сначала у нее на плече, а потом сползла на колени. Гидеон тяжело дышал, а она смотрела на клочок ночного неба, видневшегося между обнажившимися ветвями у нее над головой, и старалась не думать о комке сырой, горячей слизи, оказавшемся у нее внутри.

Все произошедшее заняло от силы тридцать секунд.

Еще через пару минут Гидеон слегка приподнял голову и улыбнулся с каким-то детским изумлением, которое так не вязалось с его предыдущими словами и действиями.

– Дорогая моя! – проговорил он, нежно касаясь ладонью ее щеки. – Моя драгоценная! Спасибо.

Арлетта бросила на него презрительный взгляд.

– Что?

– Я очень благодарен тебе за то, что ты позволила… позволила мне продемонстрировать, что́ я к тебе на самом деле чувствую.

Арлетта хотела ответить, но у нее не было слов, поэтому она только коротко кивнула.

– Какой удивительный день! – воскликнул Гидеон. – Великолепный, чудесный, знаменательный день!

Она молча смотрела, как он натягивает брюки, застегивает пуговицы, стряхивает с одежды труху и поломанные листья.

– Ну?.. – Гидеон протянул ей руку, и Арлетта машинально уцепилась за нее. Он помог ей подняться и, нежно глядя в глаза, опустил задранную юбку и стряхнул с нее листья и траву.

– Ах, здесь тоже грязь… – пробормотал он. – Нет, давай я…

Она молча стояла и терпеливо ждала, пока он счищал с ткани приставшую землю.

– Такое красивое платье… – бормотал Гидеон заботливо. – Хорошо, что оно почти не испачкалось. Ну вот и все!.. – Он с торжеством улыбнулся. – Ты выглядишь замечательно. Никто ни о чем не догадается.

Она снова кивнула и поморщилась, чувствуя, как отвратительная, липкая жидкость стекает по внутренней стороне бедра между бельем и резинкой чулок.

– Мне нужно… помыться, – с трудом выдавила она.

– Конечно. Разумеется. Но сначала я хотел бы как-то отметить сегодняшний день. Оставить знак. – Он распахнул пиджак, достал из внутреннего кармана какой-то небольшой металлический предмет, тускло блестевший в полутьме, и Арлетта негромко ахнула, испугавшись, что ее испытания на сегодня не закончились.

– Сейчас, сейчас… – пробормотал Гидеон и, открыв одно из лезвий перочинного ножа, принялся срезать бугристую кору со ствола дерева, за которым они стояли. – На память… просто на память… Пусть это будет наш маленький секрет.

И пока Арлетта отстраненно молчала, Гидеон, сопя, принялся что-то вырезать ножом на обнажившейся белой древесине. Закончив, он достал коробок спичек и зажег одну.

– Вот, смотри! – сказал он, опустив ладонь на ее обнаженное плечо.

Арлетта повернулась к дереву.

На нем было вырезано довольно большое сердце с инициалами «А» и «Г» внутри. Под сердцем она разглядела римские цифры XX – двадцатый год.

Содрогнувшись, она поспешно отвела взгляд.

– Тебе не нравится?

– Я иду в дом, Гидеон. Мне нужно привести себя в порядок, – холодно отчеканила она. – Потом я поеду к себе.

– Но, Арлетта, как же вечеринка?! – возразил он почти умоляющим тоном. – Это же и твой день рождения!

– Мне наплевать на вечеринку. Я еду домой.

– Но что я скажу Летиции? Лилиан? Твоим подругам?..

– Меня это не касается. Придумай что-нибудь.

И, подобрав подол своего белоснежного платья, Арлетта решительно зашагала через лужайку к особняку, где горели огни и гремела музыка, хотя при каждом шаге ноги у нее подгибались, а руки тряслись. Войдя в дом через дверь для слуг, она спустилась в цокольный этаж, закрылась в первой же попавшейся ванной комнате и долго, с ожесточением терла себя вонючей и грубой мочалкой.

«Милая мамочка!

Прости, что так давно не писала тебе «настоящих», больших писем. Мне трудно даже передать, насколько я занята. Здесь в Лондоне не соскучишься. Я очень много работаю и так много развлекаюсь, что у меня почти не бывает свободных вечеров. Когда же – очень редко – такой вечер выдается, я обычно засыпаю, прежде чем успеваю добраться до стола и взять в руки перо. Все ли у тебя благополучно? Этим летом погода стояла просто замечательная, и я надеюсь, что ты достаточно часто ходила на пляж. Я все время вспоминаю о тебе и о тех долгих днях, которые мы проводили с тобой вдвоем. Сейчас мне кажется, что это было очень, очень давно, быть может – в какой-то другой жизни…

Мои новости вкратце таковы: этим летом я влюбилась в замечательного человека, а он, как мне кажется, полюбил меня. Он музыкант, и очень известный. К сожалению, я пока не могу рассказать тебе о нем больше, но можешь не сомневаться: он настоящий джентльмен, и я его очень люблю. Сейчас он со своим оркестром отправился на гастроли на север страны, но уже в ближайший понедельник он снова приедет в Лондон, и я буквально считаю минуты до его возвращения. Пока его не было, я чуть с ума не сошла. Всю прошедшую неделю я почти никуда не выходила из своей квартирки – только на работу. И всю эту неделю мне не хватало тебя даже больше, чем обычно. Пожалуй, за весь год, прошедший с того дня, когда мы расстались на пристани в Сент-Питерс-Порте, я еще никогда не скучала по тебе так сильно! Я не спала ночами и думала о тебе. Мне так хотелось снова оказаться в твоих объятиях, и чтобы ты гладила меня по голове, как ты часто делала, когда я была маленькая. Признаюсь честно – неделю назад со мной случилась ужасная вещь! Я не уверена даже, смогу ли я когда-нибудь описать тебе все подробно, потому что боюсь: стоит мне начать вспоминать, и я снова почувствую всю боль и ужас происшедшего. Может быть, я когда-нибудь и расскажу тебе все, а может, и нет, пока же могу сказать только одно: человек, которого я считала своим другом, которого я любила как брата и который казался мне лучшим на свете, самым бессердечным образом обманул мое доверие и осквернил мое тело. Он поступил со мной как животное. О том, как все произошло, я не в состоянии даже думать, да и тебе, наверное, не захочется выслушивать подробности – настолько все это отвратительно и мерзко. Я пока никому об этом не рассказывала – даже самым близким подругам, потому что не знаю, как они могут на это отреагировать. Наверное, они мне просто не поверят. Сама я постоянно пребываю на грани истерики. Я чувствую себя бесконечно грязной, не говоря уже о том, что вся радость жизни, все мои надежды на будущее и моя вера в людей – все это оказалось у меня отнято самым безжалостным образом. Отнято и растоптано.

Ах, мама, я в таком отчаянии, что мне трудно жить. Каждый раз, когда я закрываю глаза, я чувствую его губы на своих губах, чувствую запах его кожи, и тогда на меня обрушивается самый настоящий ужас, как будто меня положили в гроб и похоронили заживо. В такие минуты мое сердце бьется так часто, словно готово вырваться из груди: мне не хватает воздуха, я не могу есть, не могу спать, ничего не могу! Я чувствую себя грязной, грязной, грязной…»

Арлетта глубоко вздохнула, вырвала из блокнота исписанную страницу и, скомкав, швырнула ее в угол. Подавив подступившее к горлу рыдание, она открыла чистую страницу и начала сначала:

«Дорогая мама!

Вот опять я заработалась, закружилась, и опять пишу тебе коротко и второпях. Я понимаю, что тебе хотелось бы получить от меня более подробное письмо, но мне действительно не хватает времени, чтобы сесть и написать обо всем как следует. Я здорова и всем довольна, и только очень скучаю по тебе. Прошедшее лето было просто чудесным, а теперь настала осень, и это значит, что я прожила в Лондоне уже больше года. И куда только ушло, умчалось это время?.. Извини, но мне снова пора бежать: меня пригласили на вечеринку, и подруги уже звонят в мою дверь. Постараюсь написать тебе на будущей неделе.

Люблю. Крепко целую.

Арлетта».

Она осторожно вырвала страницу, перегнула ее пополам, положила в конверт, от которого исходил слабый запах лаванды, и написала адрес. Поднявшись из-за стола, Арлетта подобрала валявшийся у дальней стены бумажный комок и засунула на самое дно корзины для бумаг, но тут же снова вытащила, развернула и положила в тазик для умывания. Поднеся к нему горящую спичку, она молча смотрела, как корчится в огне бумага, постепенно превращаясь в почерневшее, искореженное нечто, отдаленно похожее на останки залетевшей в пламя свечи бабочки.

45

На пороге стоял Годфри – чемодан у ног, аккуратно сложенное пальто перекинуто через руку, в другой руке – шляпа. Мисс Читлинг в растерянности смотрела то на него, то на Арлетту, и на ее лице читалось выражение мучительной неуверенности.

– Мисс де ла Мер… – пролепетала она. – Этот джентльмен сказал… что он хочет вас видеть.

Арлетта посмотрела на Годфри. Он был ее любовью, ее радостью, ее будущим… нет, теперь уже прошлым. Она с трудом сглотнула.

– Годфри… что вы здесь делаете?

– Я беспокоился, – ответил он мягким баритоном. – Я надеялся, что вы встретите меня на вокзале. – Говорил он спокойно, но его улыбка была несколько напряженной, и Арлетта почувствовала, как ее сердце болезненно сжалось.

– Да, но… Разве вы не получили мою записку?

– Нет. – Его улыбка погасла, длинные тонкие пальцы музыканта нервно стиснули шляпу. Арлетта подавила рыдание.

– О господи! Я отправила ее еще утром в пятницу. Я думала, что…

– К сожалению, я ее не получил, – сказал Годфри. – Значит, ваши планы изменились?

– Планы?.. Да, кое-что изменилось. Я… – Она немного помолчала, потом обратилась к квартирной хозяйке: – Простите, миссис Читлинг, но я хотела бы поговорить с мистером Каперсом наедине. Вы нас не оставите?.. Еще раз простите.

Лицо у миссис Читлинг вытянулось, но она быстро взяла себя в руки.

– Разумеется, – сказала она. – Как вам будет угодно. Если вы уверены…

– Да, я уверена. Спасибо.

Квартирная хозяйка на цыпочках поднялась к себе в гостиную. Дождавшись, пока дверь за ней закроется, Арлетта повернулась к Годфри.

– Можно мне войти? – спросил он.

– Я… я не думаю, что это необходимо. Я просто… – Заломив руки, она смотрела на пол, на сверкающие лакированные туфли Годфри, на застрявшие между каменными плитками крыльца сухие листья и обрывки паутины. Казалось, все внутри нее сжалось, не давая дышать, не давая крови циркулировать по венам, а во рту было так сухо, что когда она заговорила, то испытала почти физическую боль.

– Дело в том, Годфри, что мои обстоятельства изменились. Я больше не… – Она сглотнула и слегка откашлялась, прочищая горло. – В общем, это не может продолжаться. Я думаю, мы должны с этим покончить.

– Покончить? – повторил он.

– Да. Вы и я. Я не могу. Больше не могу.

– Мне кажется, я не совсем понимаю..? – Годфри недоуменно заморгал. Он все еще улыбался, но совершенно машинально, словно по привычке.

– Прошу тебя, давай не будем делать друг другу больнее, чем необходимо! – воскликнула Арлетта. – Я больше не могу с тобой встречаться. Пока ты был в отъезде, кое-что изменилось, изменилось окончательно и бесповоротно. Мне очень жаль, но…

Его большие глаза сверкнули, и Арлетта увидела, что он борется с собой. Переложив шляпу в другую руку, Годфри сказал:

– Я, кажется, понимаю… Но почему?!

– Я встретила другого мужчину, – ответила она, чувствуя, как ее рот наполняется горечью.

– Вот как? – Он слегка изогнул бровь. – Будет ли мне позволено узнать его имя?

– Это Гидеон, – коротко ответила она.

Годфри запрокинул голову и некоторое время глядел в небо, словно ответ на его вопрос с самого начала был написан где-то среди облаков.

– Да, – проговорил он и кивнул. – Да, конечно…

– Почему – «конечно»? – спросила Арлетта.

Он невесело рассмеялся.

– О господи! Неужели тебе действительно нужно знать ответ?

– Разумеется, нужно. Иначе я не стала бы спрашивать.

Годфри вздохнул и посмотрел на нее со смесью нежности и легкого раздражения. Наконец он надел шляпу, взял в руку чемодан и, слегка поклонившись, повернулся и медленно пошел прочь.

Арлетта глядела ему вслед. Больше всего ей хотелось броситься следом, обнять его, поцеловать, прижаться к нему, отвести к себе в комнату и уложить в постель, чтобы вернуть его себе, но потом она вспомнила: она не может этого сделать. Эту возможность она потеряла месяц назад, на вечеринке в честь собственного дня рождения, когда семя Гидеона проникло в ее тело. И хотя ни один врач еще не подтвердил страшную истину, Арлетта знала. Ее «друзья в красной карете» запаздывали уже на две недели, груди набухли и стали очень чувствительными, а во рту появился неприятный привкус железа и земли.

И это не мог быть ребенок Годфри. Когда он уезжал в Манчестер, с ней все было в порядке, к тому же после ее последних «красных дней» у них и не было близости. Но и до них они были очень осторожны, воспользовавшись одним из самых надежных способов избежать зачатия. Как, впрочем, и всегда.

Это был ребенок Гидеона. Арлетта знала это твердо. Она чувствовала это. И ненавидела и ребенка, и его отца.

Арлетта провожала Годфри взглядом, пока он не превратился в крошечную фигурку, размером не больше оловянного солдатика. Наконец он свернул за угол и пропал из виду.

В тот же день, ближе к вечеру, Арлетта позвонила в дверь дома Гидеона в Челси. На этот раз она была одета гораздо проще, чем на памятной вечеринке, – на ней не было ни белого открытого платья, ни серебряных сандалий, да и распущенные волосы не сохранили никаких следов горячей завивки. Впервые она вошла сюда невинной и юной девушкой, которой требовалось сопровождение, чтобы не оставаться с молодым неженатым мужчиной наедине. Тогда этот дом очаровал ее отсутствием порядка, духом свободы и творчества, но сейчас он казался ей мрачным и отвратительным, несмотря на заливавший его золотой свет погожего октябрьского вечера. Арлетта даже почувствовала, как к горлу подступает тошнота, которая не имела никакого отношения к ее нынешнему состоянию. Все дело было в том, что здесь жил Гидеон. Смотреть на него, слышать его голос, видеть, как его губы изгибаются в улыбке, – все это казалось ей отвратительным.

Он сам открыл ей дверь и несколько раз моргнул от неожиданности, но уже через мгновение на его лице появилась по-детски искренняя и немного смущенная улыбка, которая когда-то ей очень нравилась.

– Боже мой, Арлетта! – воскликнул он. – Как я рад! Я думал, ты на меня сердишься.

При одном взгляде на него мысли Арлетты так перепутались, что она не смогла даже припомнить заранее заготовленные слова, которые собиралась произнести. Глубоко вздохнув, она сделала над собой усилие и, кое-как приведя мысли в порядок, выпалила:

– Я беременна, Гидеон. И я уверена, что это твой ребенок.

Гидеон казался потрясенным. В первый момент он ничего не сказал и только несколько раз провел рукой по волосам.

– Не может этого быть, – проговорил он наконец и хрипловато рассмеялся. – Я хочу сказать – мы ведь занимались любовью только один раз, и…

Арлетта закрыла глаза и еще раз вздохнула, пытаясь взять себя в руки и успокоиться. Ее буквально коробило и от слов «заниматься любовью», и от его невежества, касающегося отношений между полами.

– Одного раза вполне достаточно, чтобы… – Она замолчала, не в силах подобрать слова, чтобы закончить фразу и объяснить ему, что́ он с ней сделал, какое зло причинил. – В общем, одного раза достаточно, – повторила Арлетта после небольшой паузы.

Гидеон потер щетинистый подбородок и кивнул с таким видом, словно был благодарен ей за разъяснения.

– Понятно, – проговорил он. – Что ж…

– Завтра я иду к врачу, – сказала Арлетта, глядя мимо него. – Если он подтвердит мои подозрения, ты должен будешь на мне жениться. И как можно скорее.

– Жениться на тебе? – повторил Гидеон, и его глаза изумленно раскрылись. – Как можно скорее?!.

Она коротким кивком подтвердила его слова.

– Что ж, разумеется… Я готов. Ты прекрасно знаешь, как я тебя люблю, и…

– Все это не имеет отношения к любви, Гидеон. Никакого отношения, – сказала она с нажимом. – Но я ношу во чреве твоего ребенка, и…

– Ты уверена? – перебил он. – То есть – уверена, что ребенок от меня?

– Да, – отрезала она, не желая пускаться в объяснения.

Гидеон улыбнулся и снова потер подбородок. Как видно, нарисованная ею перспектива пришлась ему по душе.

– Так-так… – проговорил он.

– Я беременна, и этот ребенок – твой! – повторила Арлетта. – Мне придется бросить работу. С Годфри я уже рассталась. Ты женишься на мне и станешь добрым и щедрым мужем и отцом. Ты будешь заботиться о нас, чтобы мы оба ни в чем не нуждались, но, Гидеон, ты больше никогда и ни при каких обстоятельствах не прикоснешься ко мне даже пальцем! Ты слышишь? Если же ты все-таки попытаешься, я всем расскажу, что́ случилось со мной на моем дне рождения, расскажу во всех отвратительных подробностях. Я пойду в газеты и… и заберу ребенка, так что ты больше никогда его не увидишь. Ты меня понял?..

Гидеон молча кивнул. Он был настолько потрясен ее решительностью, что лишился способности говорить.

– Вот и отлично. – Арлетта тоже кивнула. – До свидания, Гидеон. Я сообщу тебе, что и как ты должен делать. И постарайся освободить ближайшую субботу…

– Для чего? – машинально спросил он.

– Для свадьбы, – пояснила она. – И помни – она должна быть незаметной и скромной, иначе у тебя будут неприятности.

46

1995

На ступеньках перед входной дверью кого-то стошнило. Стараясь не дышать, Бетти осторожно переступила через отвратительную ядовито-желтую лужу, от которой разило рыбой. Должно быть, какого-то пьянчугу вывернуло наизнанку уже после того, как по улице проехали мусорщики, то есть сравнительно недавно. Значит, пока Бетти вставала, принимала душ и одевалась, чтобы идти на работу, какие-то люди, которым больше нечем было заняться, слонялись по окрестностям и безнаказанно блевали на чужие ступеньки.

Ну и ну!..

Потом она подумала о том, что сегодня после обеда Эйми собиралась отвезти детей к своей подруге, которая жила за городом. Это означало, что вечер и завтрашнее утро у нее будут, скорее всего, свободны. Скорей бы!.. Правда, Бетти работала у Эйми всего-то со вторника, но казалось, что дольше – десятичасовой рабочий день, насыщенный самыми разными событиями, мог вымотать кого угодно.

– Очень мило, – заметил Джон, который как раз подошел к своему прилавку с большой картонной коробкой в руках. – Очень мило, – повторил он, кивком указывая на безобразную лужу.

При звуке его голоса Бетти бросило сначала в жар, потом – в холод. С тех пор как несколько дней назад Джон увидел, как она возвращается домой после проведенной с Домом ночи, они еще ни разу не разговаривали.

– Чертовски приятный сюрприз, – проговорила Бетти и с отвращением сморщила нос.

Джон поставил коробку на прилавок, размотал стягивавший ее скотч и, отвернувшись, начал доставать оттуда пластинки. Бетти молча созерцала его спину, пытаясь придумать какие-то слова, которые помогли бы ей восстановить с ним прежние дружеские отношения. Наконец она решилась.

– Ты на меня сердишься? – спросила Бетти жалобно.

Джон бросил на нее взгляд через плечо.

– Нет, – сказал он. – Не сержусь. А почему я должен на тебя сердиться?

Она пожала плечами.

– Не знаю. Просто ты выглядишь каким-то… отстраненным.

– Ну, ты же меня знаешь. Да, моя фамилия Любезноу, но это не значит, что я должен быть любезным всегда и со всеми. – Голос его, однако, звучал холодно и сдержанно.

– Значит, у нас по-прежнему все в порядке?

Он пожал плечами.

– Конечно. В полном. Ну ладно, удачного дня… – закончил Джон и, отвернувшись, сделал несколько шагов по направлению к соседнему прилавку. Бетти немного подождала, надеясь, что он снова обернется и наградит ее одной из своих редких улыбок – улыбок, которые он берег для нее и которые заставляли ее чувствовать себя так, словно она выиграла в лотерею. Но Джон не обернулся, и Бетти, вздохнув, поспешила к автобусной остановке.

– Значит, так… – сказала Эйми и, закинув руки назад, высвободила волосы, прижатые воротником потертой кожаной куртки. – Насчет завтрашнего вечера. Завтра я устраиваю вечеринку. Здесь. Точнее, не вечеринку, а гребаный прием, о’кей? Гости начнут собираться в восемь, но ты должна приехать раньше, – часам к шести, – чтобы успеть уложить детей. Как только они уснут, можешь выйти к гостям, только смотри не пей. Кто-то же должен быть в состоянии вести машину, если случится что-то непредвиденное. Потом ты должна будешь остаться на ночь, чтобы с утра заняться детьми, о’кей? С утра и примерно до обеда, а там посмотрим. – Она поддернула рукав куртки, чтобы посмотреть на часы. – Ну ладно, я – в салон. Вернусь к двенадцати. Да, пока меня не будет, должен заехать Дом… Он обещал быть к десяти, но я не знаю – и, наверное, никто не знает, – приедет ли он вообще.

– Дом?.. То есть мистер Джонс? – переспросила Бетти, чувствуя, как ее сердце забилось быстрее. – А зачем?.. Я хотела сказать – у него здесь какое-нибудь дело?

– Он утверждает, что хочет повидаться с детьми, но если тебе удастся выставить его до того, как я вернусь, я буду тебе хрен знает как благодарна. У меня еще масса дел, и мне не хочется видеть здесь его гнусную рожу. Я сказала Дому, что он может пробыть с детьми не больше часа, так что, когда время выйдет, можешь вышвырнуть его без колебаний. Только детям ничего не говори, о’кей?.. Мне очень не хочется, чтобы они питали какие-то надежды в отношении дорогого папочки, который может в любой момент бросить их ради очередной гребаной блондинки. Эй, дети!.. – заорала Эйми, оборачиваясь через плечо. – Мамочке нужно уйти на пару часиков. Побудьте пока с Бетти, ведите себя хорошо. Пока-пока!.. – И, не дожидаясь ответа, она перекинула через плечо ремень сумочки, схватила с тумбочки связку ключей и выбежала из дома.

Бетти глубоко вздохнула и направилась на кухню. Донни сидел за столом и нехотя ел из миски витаминный «Чириоз»[37]. Горничная, о которой Эйми отзывалась не как о наемной работнице, а как о приехавшей погостить родственнице, кормила Астрид из ложечки банановым пюре. Акация в незастегнутом детском боди бродила вокруг стола, держа в зубах бутылочку с молоком.

Увидев входящую Бетти, горничная с облегчением улыбнулась и, передав ей чашку с банановым пюре, подошла к кухонной раковине, чтобы сполоснуть руки.

– Доброе утро, малыши! – приветливо поздоровалась Бетти.

– Доброе утро, – проворчал Донни, который, как она успела заметить, явно не был «жаворонком».

– Доброе утро, Кася! – Бетти улыбнулась Акации. Та широко улыбнулась в ответ и немедленно выронила бутылку, которая упала на пол и покатилась под стол, разбрызгивая во все стороны молоко.

– Ай-яй-яй! – сказала Бетти и, оторвав от рулона несколько бумажных полотенец, присела на корточки, чтобы вытереть лужу.

– Кася глупая, – сказал Донни, широко ухмыляясь.

– Нет, она не глупая, – возразила Бетти. – Просто она совсем забыла про бутылочку. Правда, милая?.. Ты ведь просто хотела улыбнуться своей няне Бетти, да?

Девочка снова улыбнулась и тут же напи́сала на пол.

– Ах! – воскликнула Бетти. – А где же твой памперс? Наверное, мамочка забыла надеть тебе памперс – и посмотри, что у нас получилось! – Бетти схватила еще порцию полотенец. – Очень некрасиво!

Акация наморщила нос и снова улыбнулась.

– Плохая Кася! – провозгласил Донни, стуча ложкой по столу. – Плохая, плохая, плохая!..

Астрид, увидев, что делает брат, решила его поддержать и, схватив пластмассовую ложечку, заколотила по чашке с банановым пюре. Точнее, она попыталась это сделать, но попала кулачком по са́мому краю. Чашка полетела со стола, перевернувшись в полете вверх дном. Она была пластмассовой, и поэтому не разбилась, но липкое банановое пюре разлетелось по всему полу. Обнаружив, что ее завтрак исчез из виду, Астрид громко разревелась.

Бетти тяжело вздохнула. Каким же нужно быть идиотом, чтобы завести не одного ребенка, а троих, подумала она про себя. Каким нужно быть идиотом, чтобы наполнить свой дом младенцами, которые все разбрасывают, пачкают, опрокидывают?

Мысленно сосчитав от десяти до ноля и обратно, она выпрямилась во весь рост и, отправив в мусорный бак ворох промокших бумажных полотенец, улыбнулась своей самой лучезарной улыбкой.

– Ну вот и все, – громко сказала Бетти. – Сейчас я быстренько протру пол, и мы попробуем начать сначала. – С этими словами Бетти повернулась к раковине, чтобы как следует намочить тряпку, и едва не подскочила от неожиданности, увидев, что в дверях кухни стоит Дом.

– Всем доброе утро! – сказал он и, засунув руки в карманы, шагнул вперед.

– Папа! Папа приехал! – завопил Донни и, швырнув на стол полную ложку «Чириоз», соскочил со стула на пол и бросился к отцу. Дом подхватил его на руки и подбросил высоко в воздух, а потом посадил к себе на плечо. Донни торжествующе улыбнулся и обхватил его голову обеими руками.

Бетти улыбнулась.

– Мы не ждали тебя так рано.

– Я спрятался за углом, дожидаясь, пока эта ведьм… пока уйдет наша дорогая мамочка, – сказал Дом с подкупающей откровенностью. Выглядел он каким-то неухоженным и мятым, к тому же от него так сильно пахло перегаром, что Бетти почувствовала это даже через полкомнаты.

– Ты сегодня хоть сколько-нибудь спал? – спросила она.

Он сконфуженно улыбнулся.

– Не-а… – ответил Дом. – Разумеется, на обратном пути мы взяли билеты в спальный вагон, но у нас там началось что-то вроде вечеринки… или попойки. В общем, выспаться не удалось.

– Ага. – Бетти с пониманием кивнула. – И долго ты «прятался за углом»?

– Около часа. – Дом пожал плечами. – А может, и больше. Как раз за углом находится паб, которым владеет один мой приятель. Он предложил мне посидеть у него.

Она снова кивнула, и Дом посмотрел на нее с самым невинным выражением на лице.

– Все это время я пил только очень крепкий кофе. Несколько больших чашек крепкого кофе.

Бетти бросила на него взгляд, который, как ей казалось, должен был означать, что она ему не мать и не жена и ей совершенно безразлично, как он проводит время и что пьет. В ответ Дом состроил еще одну трогательно-невинную гримасу.

– В холодильнике есть яйца? – спросил он.

– Понятия не имею, – ответила она. – Я пришла всего десять минут назад и бо́льшую часть времени занималась тем, что вытирала с пола всякое… всякие продукты. Посмотри сам.

Дом ссадил Донни на пол и, шаркая ногами, подбрел к холодильнику, а Бетти опустилась на колени и тщательно вытерла тряпкой остатки бананового пюре, молока и размокших «Чириоз».

– Как все прошло? – спросила она, вставая. – Твой частный концерт, я имею в виду.

– А-а… – отмахнулся он. – Пустая трата времени. Гэв не приехал, Томми постоянно трепался по телефону со своей женой, а мы с Брайсом целыми днями резались в покер и хлестали шнапс.

– Ну и ну! – сказала Бетти.

– Вот именно. – Дом извлек из хлебницы нарезанный батон и взял два ломтика хлеба. – Ну и ну.

Хлеб он засунул в большой блестящий тостер, похожий на те, которые стоят в некоторых итальянских кафе, и начал с шумом выдвигать и задвигать ящики буфета.

– Где сковородка?

– Я не знаю. Ведь это ты когда-то жил здесь, а не я.

– Жил? Да. Но жить и готовить – совершенно разные вещи. А-а, вот она где!.. Нашел! – воскликнул он. Открыв дверцу большого розового холодильника, Дом задумчиво уставился внутрь.

– Ну а ты как поживала? – спросил он.

– Хорошо, – ответила она.

Дом достал из холодильника картонку с яйцами и отыскал на боку дату.

– Использовать до пятнадцатого июня, – прочитал он. – А сегодня какое?

– Семнадцатое, – сказала Бетти.

– Как думаешь, их еще можно есть?

– Конечно, – кивнула она, вытирая испачканный банановым пюре ротик Астрид.

– Круто! – Дом подкинул в воздух сразу два яйца и ловко поймал. – Донни, хочешь кокнуть яичко?

– Еще как! – Мальчик схватил стул и придвинул его как можно ближе к плите. – А можно я кокну два?

– Конечно, приятель. Два так два. А ты, Бетти? Хочешь яичницу?

– Нет, спасибо, – чопорно ответила она.

– Ну, не хочешь – как хочешь.

Бетти смотрела, как он мечется по кухне, перевозбужденный, точно ребенок. Дом то и дело налетал на Донни, никак не мог сообразить, как зажечь газ, сжег тосты, засы́пал крошками лежавший в масленке кусок масла и забрызгал всю плиту капельками горячего жира. Бетти ничего не сказала, но внутри нее нарастало какое-то странное раздражение. Казалось, будто каждый раз, когда она сталкивается с Домом, он пытается играть какую-то новую роль. Она хорошо помнила, каким он был три дня назад, когда она с ним переспала. Тогда Дом был спокойным, заботливым, уверенным в себе мужчиной, который приготовил жареного цыпленка и сладкий картофель с такой легкостью, словно это было самым простым и привычным делом, а потом столь же легко уговорил ее лечь с ним в постель. А всего лишь днем раньше, в «Ворчуне», он вел себя как самый обыкновенный пьяный подонок, который норовил схватить ее за задницу и называл «няней», пытаясь произвести впечатление на своего еще более пьяного друга. Она помнила, как, сидя на подоконнике своего дома, он жестко, агрессивно, напористо разговаривал по телефону, и это была еще одна его ипостась – ипостась знаменитости и дельца. А ведь были еще те отвратительные размытые снимки в «Миррор» – и всего несколько недель назад. Каков же он на самом деле – настоящий Дом Джонс? И совершенно неожиданно Бетти со всей отчетливостью поняла, что совершенно этого не знает. Сейчас Дом выглядел как типичный беспомощный отец троих детей, как рубаха-парень и весельчак, который внезапно появляется и так же внезапно исчезает, оставляя после себя хаос и разрушения, но это была только еще одна роль, которую он играл с большим вкусом.

Но Бетти эта роль совершенно не нравилась.

Наконец Дом сел к столу. Поставив перед собой тарелку с подгоревшими тостами и яйцами, которые подгорели не так сильно, он взял бутылку кетчупа и демонстративно, напоказ утопил свой завтрак в томатном соусе, словно желая показать всем и каждому, что он – самый обыкновенный, простой парень, что называется, соль земли.

– Ну вот, – проговорил он, с улыбкой потирая руки. – Нравится? Замечательное блюдо. Настоящий английский завтрак.

Бетти вынула Астрид из ее детского стульчика и усадила к себе на колени.

– Какие планы на сегодня? – поинтересовался Дом.

Судя по всему, он адресовал свой вопрос всем, находившимся в кухне.

– Футбол! Футбол! – закричал Донни и захлопал в ладоши.

– Отличная идея. – Дом кивнул.

– Послушай, – вмешалась Бетти, – Эйми сказала, что вернется к двенадцати и что ей не хотелось бы… В общем, будет лучше, если…

– Можешь не продолжать, я понял. Будет лучше, если к этому времени я уже свалю. Не переживай, я так и сделаю. Нет никакой охоты лишний раз встречаться с этой… матерью моих детей.

– Но, быть может, будет лучше, если дети останутся дома? – продолжала Бетти, теребя в пальцах подол фланелевого платьица Астрид. – Ведь до двенадцати осталось всего два часа. Так имеет ли смысл…

Дом посмотрел на нее долгим взглядом, который Бетти тоже не очень понравился.

– Что? – сказал он наконец. – Уж не думаешь ли ты, что я собираюсь их похитить?

Бетти поморщилась.

– Вовсе нет. Просто вы можете… заиграться, забыть о времени. А Эйми вполне определенно сказала, что как только она вернется из салона красоты, они с детьми сразу поедут к этой ее загородной подруге… И если в это время Донни все еще будет с тобой в парке, она наверняка разозлится.

– Разозлится – это еще слабо сказано! – Дом разразился гулким и каким-то искусственным смехом. – Не беспокойся, Бетти. Я не идиот и в состоянии следить за временем.

– Я не говорила, что ты идиот.

– Но ты это подразумевала.

– Ничего подобного. Я только подумала, что ты совсем не спал и к тому же накануне ты пил…

– Да что же это такое! – Дом с досадой стукнул кулаком по столу, и Бетти машинально поднесла палец к губам. Она и в самом деле боялась, как бы он не напугал детей.

Дом сложил руки на груди и нахмурился.

– Что, черт побери, происходит?! Кажется, у меня теперь две гребаные жены!

Бетти бросила быстрый взгляд в сторону детей, желая увериться, что они не слишком напуганы отцовской вспышкой и использованными им крепкими словечками. Никто из них, однако, и ухом не повел, и она с грустью подумала, что они, вероятно, привыкли к подобному.

– Ты меня не так понял, – проговорила Бетти как можно мягче. – Дело в Эйми. Я на нее работаю и должна исполнять ее требования.

– Ты работаешь не на Эйми, – мрачно заявил Дом. – Ты работаешь на меня. Как ты думаешь, кто оплачивает твои услуги на самом деле?

– Эйми?..

Дом закатил глаза.

– Ты действительно так считаешь? Тогда скажи мне, когда в последний раз ее «Всемогущие» продали миллион дисков? Когда в последний раз «Всемогущие» собирали полный стадион? Ты думаешь, Эйми заплатила за этот дом? – Он обвел рукой кухню. – Ты думаешь, это Эйми заплатит за новую прическу, которую ей делают, пока мы тут сидим? Ты думаешь, она вообще за что-нибудь платит?

Бетти пожала плечами и погладила льняную головку Астрид.

– Честно говоря, я об этом никогда не думала.

– То-то и оно, что не думала. – Он резко отодвинул от себя тарелку с недоеденными тостами (этот жест сразу напомнил ей Донни, который точно так же отодвигал от себя еду, если она ему не нравилась). – А ты подумай!.. Раз я плачу́ тебе деньги, значит, ты работаешь на меня.

Бетти сглотнула. Отчего-то ей захотелось заплакать, но она постаралась взять себя в руки.

Дом театрально вздохнул и положил ладонь на голову сына.

– Ладно, – проговорил он несколько другим тоном. – Раз мама не разрешает тебе играть с папой в футбол, значит, придется делать, как она сказала.

– Нет! – завопил Донни. – Я хочу в футбол!

– Извини, приятель, – покачал головой Дом, бросая на Бетти многозначительный взгляд. – Если женщины не хотят, чтобы мы что-то делали, нам, бедным мужчинам, приходится слушаться. Иначе они отрежут нам наши пи-пи.

Донни тотчас прекратил плакать и, пораженный, уставился на отца.

– Правда?

– Нет, неправда, – вмешалась Бетти. – Просто мама хочет как можно скорее поехать за город, поэтому футбол придется отложить до другого раза.

– Нет! Не хочу за город! Хочу футбол! – Донни заревел еще громче.

Дом поцеловал сына в макушку и бросил на Бетти еще один угрюмый взгляд.

– Ладно, я думаю, мне лучше уйти, – сказал он.

Бетти поморщилась.

– Почему? Разве вы не можете поиграть в футбол в саду? – И она посмотрела в сторону сдвижных стеклянных дверей, за которыми виднелась шестидесятифутовая лужайка и стоя́щие в ее дальнем конце футбольные ворота размером примерно вдвое меньше настоящих.

– Нет! – выкрикнул Донни. – Я хочу играть с папой в парке!

Дом слегка развел руками и поднялся.

– Извини, приятель. В другой раз. Ну, до встречи… – Он поцеловал мальчика в щеку. – И вы, девчата, не скучайте. – Дом поцеловал Акацию, потом наклонился, чтобы расцеловать Астрид, и Бетти с трудом удержалась, чтобы не отшатнуться – таким плотным был исходящий от него запах перегара, к которому примешивалась пропитавшая одежду застарелая табачная вонь. Кроме того, в уголке губ Дома виднелся кусочек яичного белка, что его тоже не украшало.

– Куда ты сейчас? – спросила она.

– У меня есть еще кое-какие дела. Надо найти Гэва и немного вздремнуть. Ладно, еще увидимся.

Она молча кивнула, прислушиваясь к всхлипываниям Донни у себя за спиной.

Не прибавив больше ни слова, Дом поднялся и вышел в коридор. В прихожей он отцепил Донни, обеими руками обхватившего его ногу, и плотно закрыл за собой входную дверь, едва не прищемив сыну пальцы.

Когда Дом ушел, Бетти оглянулась по сторонам. Разделочный стол был усыпан яичной скорлупой, жирная сковорода все еще стояла на конфорке, стол был усыпан крошками от тостов, а Акация, на которую она так и не надела памперс, как-то незаметно успела наложить на пол.

Донни с рыданиями ворвался в кухню. Слезы ручьями текли по его щекам, которые от ярости сделались пунцовыми.

– Почему ты не разрешила папе пойти со мной в парк? – выкрикнул он. – Я тебя ненавижу! – И, круто развернувшись, мальчуган взбежал по лестнице и с грохотом захлопнул за собой дверь своей комнаты.

Бетти наклонилась к Астрид и ласково поцеловала в лоб.

– Плохой папа! – прошептала она ей на ухо. – Очень, очень плохой папа!

Потом она посадила девочку обратно на стул, засучила рукава и принялась приводить в порядок разгромленную кухню.

47

1920

На свадьбу Арлетта оделась во все черное. Мину была подружкой невесты, шафером – брат Гидеона Тоби. С утра пошел сильный проливной дождь – затянувшееся «бабье лето» закончилось, и осень окончательно вступила в свои права. Брак они зарегистрировали в муниципалитете Челси, а потом отправились в ближайшее кафе. Праздничный обед вышел совсем не праздничным – все четверо сидели за столом, похожие на промокших крыс, едва не утонувших в сточной канаве. За молодоженов подняли бокал теплого виски, а на закуску было остывшее картофельное пюре и бараньи отбивные. Час спустя они покинули кафе. На улице Арлетту стошнило, и она поспешно села в экипаж.

Когда они прибыли к коттеджу Гидеона, он предложил перенести ее через порог на руках, но Арлетта велела ему не валять дурака. Сердито топая, она вошла в дом, выпила еще бокал виски и отправилась в постель.

Проснувшись на следующее утро, Арлетта пережила несколько блаженных секунд, в течение которых ей казалось, будто ничего не произошло и все осталось по-прежнему. Со дня своего злосчастного двадцатидвухлетия она испытывала что-то подобное чуть не каждое утро. В краткие мгновения полузабытья, пока сон еще властвовал над ее затуманенным сознанием, Арлетте казалось, что она все та же беззаботная и счастливая девчонка, только что поднявшаяся на первую ступень блестящей карьеры в области дамской моды, что она по-прежнему живет с лучшей подругой в уютной квартирке в Блумсбери, что она влюблена в человека по имени Годфри Каперс и когда-нибудь станет матерью его детей.

Но стоило открыть глаза, как память тотчас возвращалась, желудок конвульсивно сжимался, к горлу подкатывала тошнота, а с губ срывалось глухое, короткое рыдание, которое она пыталась заглушить, уткнувшись лицом в подушку. Ей стоило огромных усилий, чтобы не завыть в голос от отчаяния, безнадежности и ужаса.

Врач, который следил за ее состоянием, как-то предложил Арлетте услуги одного «надежного человека», живущего на Рассел-сквер, но она только покачала головой.

– Нет, – сказала Арлетта. – Я не могу. Это же ребенок! Я ему нужна.

Врач кивнул.

– Что ж, я вижу, что вы порядочная молодая женщина. Не сомневаюсь, что вы будете хорошей матерью вашему ребенку.

– Да, – коротко ответила Арлетта. – Буду.

Сейчас она слышала, как Гидеон возится и гремит чем-то на кухне, и, уставившись в стену, смахнула с переносицы одинокую слезу. Спустя какое-то время в дверь негромко постучали.

– Можешь войти, – крикнула она.

Дверь отворилась. На пороге стоял Гидеон. Он был аккуратно одет и причесан и держал в руках поднос.

– Я приготовил чай с имбирем, – сказал он. – Говорят, он хорошо действует против утреннего недомогания. И поджаренные хлебцы без масла. Ты пойдешь сегодня на работу?

Арлетта кивнула и села на кровати.

– Да. Я буду ходить на работу, пока могу.

– Хорошо. – Он кивнул и поставил поднос на столик рядом с кроватью. – Как спалось?

– Я спала хорошо, спасибо.

– Я рад, – проговорил он и, неловко переступив с ноги на ногу, сунул руки в карманы пиджака. Наступила тишина, потом Гидеон нерешительно откашлялся.

– Ладно, оставлю тебя, чтобы ты могла одеться. Я растопил внизу камин и согрел воду для мытья. Если я тебе понадоблюсь, я буду в студии.

– Спасибо. Думаю, что справлюсь сама.

Гидеон вымученно улыбнулся и шагнул к двери, но на полдороге обернулся.

– Я хотел спросить насчет перемены фамилии… – нерешительно начал он. – Ты будешь зваться миссис Уорсли или…

– Нет, – ответила она. – Я буду миссис де ла Мер. Я не хочу менять фамилию своего отца на фамилию другого мужчины, в особенности – на твою.

Лицо Гидеона побелело от обиды, но он справился с собой.

– А… ребенок? – спросил он.

– Ребенок будет носить твою фамилию.

Гидеон слегка улыбнулся и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

48

1995

Когда примерно без четверти час Бетти вернулась на Бервик-стрит, Джона Уорсли нигде не было видно. Его лоток, однако, оставался на обычном месте, а перед ним стоял какой-то мужчина, вертя в руках картинный диск[38] «Ультравокса»[39]. Заметив Бетти, которая остановилась, чтобы достать из сумочки ключ, он спросил:

– Простите, вы не здесь работаете?

Она улыбнулась.

– Нет, а что?

– Жаль… – Мужчина действительно выглядел разочарованным. – Просто я стою здесь уже минут десять – хочу купить этот диск, но продавца нет как нет.

– Странно… – проговорила Бетти. – Очень, очень странно. Я хорошо знаю человека, который торгует за этим прилавком. Обычно он не оставляет его без присмотра.

– На этикетке написано, что диск стоит пять фунтов, – рассеянно сказал мужчина. – Нельзя ли отдать деньги вам, а вы потом ему передадите? Ну, когда он вернется?

Бетти спрятала улыбку. Как видно, этому человеку очень хотелось купить диск «Ультравокса», хотя она не представляла, что он с ним будет делать. «Очередной трехнутый филофонист», – подумала она, а вслух сказала:

– Да, конечно. Я все передам.

– Отлично. – Он протянул ей мятую пятифунтовую бумажку, и Бетти, убрав диск в бумажный пакет, торжественно протянула ему. Мужчина бережно спрятал покупку в висевшую у него через плечо сумку с логотипом «Бритиш эйрлайнз» и быстрым шагом двинулся прочь.

Поднявшись к себе в квартиру, Бетти еще некоторое время приглядывала за лотком Джона в открытое окно. Приготовив обед, она перенесла тарелки на подоконник, чтобы не вскакивать каждые две минуты. Поев, она написала на клочке бумажки «Джон, я продала один из твоих дисков какому-то парню за пять фунтов. Когда вернешься, позвони в дверь, и я вынесу тебе деньги».

Сбежав вниз, она подсунула записку под ножку демонстрационного стенда, отдаленно похожего на проволочную сушку для тарелок, и вернулась к себе, чтобы выкурить сигаретку. Дверь на площадку пожарной лестницы она оставила открытой, чтобы наверняка услышать звонок.

Глубоко затягиваясь сигаретой, Бетти смотрела на окна Дома, но в комнатах не видно было никаких признаков жизни. Либо он действительно спал, либо сидел в очередном пабе, накачиваясь пивом или виски. Потом она вспомнила, как три дня тому назад они вместе курили возле этого окна и Дом говорил о том, как он жалеет, что не познакомился с ней раньше. Тогда она невольно замечталась, и когда он вдруг поцеловал ее (губы у него были на удивление нежными), это ее почти не удивило, став как бы продолжением мечты. Наверное, если бы не утренняя сцена в кухне Эйми, подумала Бетти сейчас, она бы до сих пор грезила о Доме – о том, как они вместе поселятся на ферме и станут разводить свиней.

Когда несколько минут спустя она снова выглянула из окна кухни, Джона по-прежнему нигде не было видно, и она, вздохнув, спустилась на улицу, чтобы поговорить с другим лоточником, торговавшим туалетными принадлежностями.

– Прошу прощения… – начала она, и торговец посмотрел на нее с явным раздражением на лице, которое, впрочем, тут же превратилось в похотливую улыбочку.

– Чем могу служить, красавица?

Бетти показала большим пальцем себе за спину, где стоял осиротевший прилавок с пластинками.

– Вы не знаете, куда мог подеваться Джон?

– Это который все время носит шляпу?

– Ну да. Обычно он целыми днями здесь, но сегодня его что-то…

– Я знаю, о ком ты. Кажется, он пошел вон в тот паб. Зов природы, знаешь ли…

И он показал на грязноватую забегаловку на дальнем конце площади.

Бетти, конечно, знала о существовании этого паба, но ни разу там не была; даже просто проходя мимо, она невольно опускала взгляд и старалась ускорить шаги. В пабе обычно собирались любители тяжелого рока, от которых можно было ждать чего угодно.

– Ага, спасибо, – сказала Бетти, решив про себя, что даст Джону еще пять минут, прежде чем отправится на поиски. Присев на складной стульчик за прилавком, она некоторое время перебирала старые пластинки в выгоревших конвертах. Когда пять минут истекли, а Джон так и не появился, она встала и, набрав в грудь побольше воздуха, решительным шагом двинулась к дверям паба.

Солнечным пятничным полднем паб был почти пуст, и Бетти храбро направилась прямо к бару, старательно игнорируя любопытные взгляды горстки бородатых парней в джинсовых жилетах, которые сидели, опираясь в стойку татуированными локтями. Улыбнувшись барменше, которая, несмотря на ранний час, выглядела так, словно еле держалась на ногах, Бетти вежливо сказала:

– Примерно полчаса назад сюда зашел один парень, который торгует на рынке пластинками. С тех пор его больше никто не видел. Не могли бы вы посмотреть в мужском туалете?..

Барменша приподняла нарисованную карандашом бровь.

– Смотри сама. Я не могу оставить бар без присмотра.

– Хорошо, – сказала Бетти. – Я посмотрю.

Следуя указателям на стенах, она быстро нашла ободранную дверь, расположенную в конце короткого коридорчика в глубине зала, и постучала – сначала совсем тихо, потом громче. Когда никто не отозвался, она распахнула дверь и сразу увидела Джона, который, разбросав руки, валялся лицом вниз перед распахнутой дверью единственной кабинки. По его виску стекал на пол темно-красный ручеек.

Громко зовя на помощь, Бетти опустилась на колени и попыталась перевернуть Джона на спину. Когда ей это удалось, она увидела, что его лицо покрыто блестящей испариной, да и сам он казался очень горячим, словно у него вдруг поднялась температура. Дышал он с явным трудом, и Бетти вдруг испугалась, что он может умереть.

– Боже мой, Джон! – воскликнула она и, повернувшись к двери, снова закричала изо всех сил: – Эй, кто-нибудь, пожалуйста!.. Вызовите «Скорую»! Человеку плохо!

Но все было бесполезно. В зале грохотал музыкальный автомат, изрыгавший какой-то винтажный хеви-метал. Только тогда Бетти вспомнила о своем мобильнике. Выхватив его из сумочки, она набрала три девятки и поднесла аппарат к уху, свободной рукой пытаясь нащупать у Джона пульс. Когда ее соединили, Бетти быстро ответила на вопросы оператора: да, пострадавший дышит; нет, он не посинел; да, у него рана на голове; нет, она не выглядит слишком глубокой. Минут через пять с улицы донесся далекий вой сирены.

– Все хорошо, Джон, они уже едут, – прошептала Бетти, нежно гладя его по волосам – по длинным, густым волосам, к которым ей всегда хотелось прикоснуться. – Все будет в порядке. Врачи уже здесь. Они отвезут тебя в больницу, и ты очень быстро поправишься. Не волнуйся, Джон, – я с тобой.

В дверях туалета появилась женщина-фельдшер.

– Это вы – Бетти?

– Да, я.

Она опустилась рядом с ней на колени.

– А это – Джон?

– Да, – подтвердила она. – Его зовут Джон Любезноу.

– Вы его друг? – Фельдшерица стала щупать пульс.

Бетти кивнула.

– А меня зовут Джеки, – сказала она, положив ладонь Джону на лоб. – У него жар. – Достав термометр, фельдшерица вставила его Джону в ухо. – Да, температура высокая, – пробормотала она, глядя на шкалу. – Скажите, как он чувствовал себя в последнее время?

Бетти пожала плечами.

– Я точно не знаю. Когда мы в последний раз разговаривали, он чувствовал себя нормально.

– И когда это было?

– В среду. Впрочем, я видела его и сегодня утром. Правда, мы всего лишь поздоровались, но мне не показалось, будто с ним что-то не так.

– Гм-м… – Джеки спрятала термометр в сумку и обратилась к появившемуся в дверях санитару: – Нам понадобятся носилки. У пациента черепно-мозговая травма и высокая температура – 42,2° по Цельсию. Приготовь жаропонижающее.

Санитар кивнул и исчез.

– Как вы думаете, что с ним? – спросила Бетти.

Фельдшерица села на пятки.

– Думаю, он потерял сознание и стукнулся головой о раковину.

– Но он поправится?

– Трудно сказать наверняка. Вы не знаете, сколько он пролежал здесь в таком состоянии?

– Примерно полчаса, я думаю, – с беспокойством сказала Бетти. – Может, чуть больше.

Джеки поморщилась.

– Это довольно долго. К счастью, он потерял совсем немного крови. – Она вздохнула. – Надо сделать анализы, тогда мы будем знать точнее.

Появились носилки. Пока двое санитаров укладывали на них Джона, Бетти вышла из туалета. Когда носилки вынесли в зал, она пошла рядом, держа его безжизненную горячую руку в своей.

– Можно мне поехать с вами? – спросила она.

– Разумеется, можно.

– А куда вы его повезете?

– В «Юниверсити-Колледж»[40].

В машине «Скорой» Джону еще раз измерили температуру и накрыли металлизированным одеялом. Он по-прежнему оставался без сознания, и Бетти мимолетно удивилась, как человек может быть таким горячим и при этом не подавать никаких признаков жизни. Снова взяв Джона за руку, она решила поговорить с ним в надежде, что ее голос дойдет до его сознания и поможет прийти в себя.

– Знаешь, – сказала она, – пока тебя не было, я продала одному типу диск «Ультравокса». Диск-картину, представляешь? Ну кому в наше время может понадобиться диск-картина? Я даже подумала – может быть, он хочет сделать из него настенные часы или тарелку для фруктов? Как бы там ни было, этот парень был очень доволен. Во всяком случае, пятерку он отвалил без всяких разговоров. Я отдам тебе эти деньги, как только ты проснешься. Постарайся проснуться поскорее, Джон, миленький!.. – Она улыбнулась и слегка пожала его горячую кисть. – За твоим лотком пока присмотрит парень, который торгует туалетными принадлежностями. Я его попросила, и он сказал – ладно, так что можешь не волноваться. И твоя шляпа тоже у меня. Видишь?.. – Бетти приоткрыла сумочку, чтобы продемонстрировать Джону его шляпу, которую она подобрала в туалете. – В общем, все в порядке, ты только очнись поскорее и что-нибудь скажи.

Машина «Скорой» круто повернула, и Бетти пришлось крепко вцепиться в сиденье. Еще через пару минут машина остановилась у приемного покоя больницы, санитары переложили Джона на каталку и повезли по длинным, извилистым коридорам. Бетти шла следом, пока его не вкатили в отгороженную занавесками палату. Оставшись в коридоре одна, она опустилась на пластмассовый стул и уставилась на плакат, посвященный необходимости делать уколы от столбняка.

Бетти просидела в коридоре не меньше четверти часа, когда из палаты вышел врач.

– Я его знакомая! – выпалила она, вскакивая на ноги. – Как он? Ну, мужчина, которого только что привезли? Он поправится?

Врач улыбнулся.

– Думаю, да.

– А можно мне его повидать? – спросила Бетти.

– Нет, – ответил он. – Пока нет. Ваш друг в сознании, но состояние пока тяжелое. Мы предполагаем, что у него «болезнь легионеров»[41]. Точнее можно будет сказать, когда будет готов анализ крови. Если мы не ошиблись, вашему другу придется остаться в больнице по крайней мере до завтра, чтобы мы могли ввести ему антибиотики. Кроме того, у него, похоже, легкое сотрясение мозга, которое также требует врачебного наблюдения.

– Но он хотя бы помнит, что с ним произошло?

– О да, сейчас ваш друг вполне compos mentis[42], но мы все равно должны за ним понаблюдать… просто на всякий случай.

– А что такое эта «болезнь легионеров»? И как он мог ее подцепить?

Врач пожал плечами.

– Это инфекционное заболевание, такое же, как грипп или пневмония. Передается, главным образом, воздушно-капельным путем.

– А мог он заболеть, потому что живет в сырой квартире?

Врач засунул руки в карманы халата.

– Да, – сказал он. – Определенно. В условиях повышенной влажности развиваются самые разные болезнетворные микроорганизмы, способные причинить вред здоровью.

Бетти кивнула.

– А он знает, что я здесь?

– Да, думаю, знает. Во всяком случае, он знает, что кто-то здесь есть. Когда его переведут в общую палату, вы сможете его повидать. Сейчас мы просто ждем, пока освободится койка. Думаю, это не займет много времени. – Врач ободряюще улыбнулся и собрался уходить, но снова остановился. – Кстати, меня зовут Ричард. А вас?

– Бетти.

Врач окинул ее взглядом, в котором смешивались восхищение и желание.

– У вас потрясное имя. Рад был познакомиться, Бетти, – сказал он и вернулся в палату.

Бетти проводила его недоуменным взглядом. Ей не очень понравилось, что Джона лечит врач, который говорит «потрясное» и пытается подбивать клинья к друзьям своего пациента.

Следующий час тянулся бесконечно. Бетти по-прежнему сидела в коридоре и от нечего делать возилась со своим мобильным телефоном. В какой-то момент она сообразила, как посылать сообщения. Быстро набрав текст эсэмэски, она отправила ее Джо-Джо – единственному из всех своих знакомых, у которого был мобильник.

«Я в больнице с Джоном, который торгует пластинками. Он ударился головой. А как ты?»

Через тридцать секунд пришел ответ:

«У меня все хор. А у тебя? Бедный Джон, поцелуй его за меня. Нам тебя очень не хватает».

Прочитав сообщение, Бетти ясно представила, как Джо-Джо в униформе «Вендиз» сидит в комнате для персонала и набирает текст одной рукой, потому что в другой у него большой стакан «пепси», а напротив него еще кто-то ест чипсы и читает «Сан». Другой мир, подумала она. Другая жизнь.

«Я тоже по вам скучаю», – ответила она и, подумав, прибавила три «х».

В телефоне отыскалась и какая-то простенькая игрушка. Бетти играла в нее, пока на экране не замигал значок разряженной батареи. Тогда она спрятала телефон в сумочку, прочла забытый кем-то в соседнем кресле номер журнала «Сделай перерыв»[43], купила в автомате пакет чипсов и выпила горячего чая из пластикового стакана. Прошло еще какое-то время, и в коридоре наконец появился Джон, которого везли на кресле-каталке. Он растерянно улыбался и выглядел глубоко потрясенным.

– Привет, непоседа, – хрипло сказал он.

– Сам такой! – отозвалась Бетти, широко улыбаясь.

Джон засмеялся.

– Ничего смешного, – сказала Бетти. – Сегодня мой первый за неделю выходной, и бо́льшую его часть я вынуждена торчать здесь. И все из-за тебя!

– Ну и глупо, – сказал он.

Бетти рассмеялась и, импульсивно шагнув вперед, взяла его за руки.

– Наверное, я действительно глупая, – сказала она. – Но мне было тебя очень жалко.

На виске Джона она увидела несколько хирургических швов, из вены на руке торчала капельница, которую санитар катил следом за креслом. Джона везли к лифтам, и Бетти пошла рядом.

– Ты неплохо выглядишь, – сказала она, когда двери лифта закрылись и кабина стала подниматься.

– Ну да, – проговорил он. – Могу себе представить!

– Нет, серьезно! Особенно по сравнению с тем, как ты выглядел два часа назад.

– Это когда я валялся в туалете и истекал кровью?

– Да. – Она несильно пожала ему руку. – Должна признаться, зрелище было душераздирающее.

– Как ты меня нашла? – спросил Джон.

– Парень, который торгует туалетными принадлежностями, сказал, что ты пошел в… в паб.

– А-а, Мики…

– Да, наверное. Он не представился.

– Старина Мики…

Двери лифта отворились, и санитар повез Джона по очередному коридору.

– Ну, теперь ты убедился, что я была права? Тебе просто необходимо переехать. Ты не должен оставаться в этой твоей сырой квартире, иначе твоя болезнь может повториться.

Джон пожал плечами.

– Но у меня по-прежнему совершенно нет времени что-то искать.

– Тогда можешь жить у меня. – Эти слова сорвались с ее языка так стремительно, что Бетти не успела даже обдумать свое предложение как следует. – Я теперь почти не бываю дома, ты тоже все время где-то бегаешь. Думаю, мы не будем особенно мешать друг другу.

– Но, Бетти, ты ведь живешь в квартире-студии…

– Да, но у меня есть антресоли.

– А ты знаешь, что во мне шесть футов и два дюйма?

– Тогда я позвоню твоей сестре, будешь жить у нее.

– Ни за что!

– Тогда переезжай ко мне, – повторила она. – На данный момент это единственный выход! Да, конечно, квартирка у меня маленькая, но уютная и теплая. И очень сухая. Кроме того, я могла бы иногда тебе готовить. Тебе сейчас был бы очень полезен горячий суп…

– Ты с ума сошла!

– Возможно, – согласилась Бетти. – Но это не мешает мне смотреть на вещи с практической точки зрения. И по-моему, мое предложение очень разумное. Самое разумное в данной ситуации…

Они остановились у сестринского поста, и санитар сказал что-то дежурной медсестре. Вскоре после этого Джона отвезли в палату, и Бетти с санитаром помогли ему улечься на кровать в углу.

– Хорошо, я подумаю, – проговорил наконец Джон и несколько покровительственно похлопал ее по руке. – Но пока я здесь… В общем, я должен попросить тебя об одном одолжении. Ты не могла бы убрать мой лоток? Мики тебе поможет. Ключи от моего фургона должны быть в кармане куртки.

– А где твоя куртка?

– Под прилавком.

– А фургон?

– На подземной стоянке на Брюэр-стрит. Извини, что я тебя напрягаю, но…

– Пустяки, – решительно сказала Бетти. – Я все сделаю. Сегодня я как раз свободна, и мне совершенно нечем заняться.

Джон внимательно посмотрел на нее и снова похлопал по руке, на этот раз – нежно и с благодарностью.

– Я могу сложить твои вещи у себя.

– И превратить твою крошечную квартиру в склад?

– На самом деле там достаточно места. Надо только все уложить как следует.

Джон немного помолчал, затем слабо улыбнулся.

– Не представляю, почему ты так добра ко мне?

– Почему бы и нет? – ответила она. – Кажется, мы с тобой уже выяснили, что мы друзья. Вот я и поступаю как друг.

Он посмотрел на нее так, словно она была головоломкой, ребусом, который необходимо разгадать. В конце концов Джон улыбнулся и кивнул.

– На самом деле ты это здорово придумала, – сказал он. – Просто отлично. Спасибо, непоседа. – Он несильно пожал ей руку, и Бетти вдруг почувствовала, как у нее все переворачивается внутри.

– Не за что, – выдавила она.

– Кстати, насчет того, что мы с тобой друзья… Я все-таки сходил в библиотеку и порылся в кое-каких древних бумажках. Я собирался рассказать тебе о том, что́ мне удалось обнаружить, но вместо этого предпочел потерять сознание в грязном туалете и разбить себе голову.

– О чем? О чем ты хотел мне рассказать?! – взволнованно спросила Бетти.

– Кажется, мне удалось отыскать племянника Гидеона Уорсли.

– В самом деле? Как?!

Джон пожал плечами.

– Никаких сверхчеловеческих усилий это не потребовало, хотя мне, конечно, было бы гораздо приятнее, если бы я мог сказать, будто проявил чудеса изобретательности и находчивости. Я посмотрел этого Гидеона в Британской энциклопедии и узнал, что у него был брат Тоби – генерал-майор, который командовал батальоном в битве при Сомме[44]. У Тоби был сын, которого звали Иеремия. Я подумал, что в Лондоне вряд ли найдется слишком много людей с именем Иеремия Уорсли, поэтому я просто заглянул в телефонный справочник. В общем, племянник Гидеона Уорсли, судя по всему, жив-здоров и владеет антикварным магазином в Кэмден-Тауне, неподалеку от паба «Край света».

Бетти уставилась на него, от изумления она была не в силах вымолвить ни слова.

Джон улыбнулся.

– Точный адрес и телефон лежат в кармане моей куртки.

– Под твоим прилавком?

– Под моим прилавком.

– Ты с ним разговаривал, с этим Иеремией?

– Нет, я решил предоставить это удовольствие тебе.

В палату вошла медсестра с градусником. Измерив ему температуру, она сверилась с карточкой, висевшей в изножье кровати, и улыбнулась.

– Ну вот, гораздо лучше. Температура почти нормальная.

– Ступай, – сказал Джон.

– Что?

– Отправляйся домой и разберись с моим барахлом. А потом съезди в Кэмден-Таун, пока этот Уорсли не закрылся.

Бетти с тревогой посмотрела на него, потом перевела взгляд на сестру.

– С ним все будет хорошо? – спросила она. – Ну, если я уеду?..

Медсестра кивнула.

– С вашим другом все будет в полном порядке. Ему дали сильный антибиотик. Пока он не подействует, мы подержим его здесь, а потом отпустим, но не раньше, чем температура окончательно нормализуется.

– Завтра? – спросила Бетти.

– Да, – кивнула сестра. – Может быть, и завтра.

Бетти снова пожала ладонь Джона.

– У тебя есть номер моего мобильника. Позвони мне, если я буду тебе нужна. Впрочем, я еще заеду к тебе сегодня, только попозже. В часы для посещения.

– Вот еще, глупости!

– И никакие не глупости. – Она твердо и почти по-матерински поцеловала его в лоб. – Увидимся позже.

И Бетти направилась к дверям палаты. Она уже вышла в коридор, когда услышала, как медсестра сказала Джону:

– Какая у вас симпатичная подружка.

– Она не моя подружка, – услышала Бетти слова Джона и на секунду замерла, ожидая, что он скажет дальше, но он больше ничего не прибавил, и она зашагала к лифтам.

Антикварный магазин Иеремии Уорсли произвел на Бетти совершенно ошеломляющее впечатление. Ничего более интересного она в жизни не видела. Начать с того, что магазин сохранил оригинальный викторианский фасад, украшенный вычурной лепниной. Внутри – в просторном полутемном зале – каждый квадратный фут был занят каким-нибудь старинным предметом или произведением искусства: кофейными столиками с позолоченными ножками и столешницами из малахита, огромными напольными канделябрами, подсвечниками из пьютера с основаниями в виде женской фигуры, горками и бюро в стиле маркетри, картинами, изображавшими благородных дам с огромными бюстами, позировавшими с фокстерьерами у ног или на руках. На какое-то мгновение Бетти даже показалось, что она вновь перенеслась в будуар Арлетты; сходство это подчеркивалось легким потрескиванием пластинки на 78 оборотов, которая крутилась на старинном патефоне, и негромким голосом забытого исполнителя, который на безукоризненно правильном английском пел лирическую песню о ласточках, стрижах и далеких возлюбленных.

В дальнем конце зала, за огромным столом из красного дерева и мрамора, который так и хотелось назвать «просторным», сидел пожилой мужчина, немного похожий не то на огромную жабу, не то на моржа. Он был невероятно толст; огромный живот туго натягивал его пиджак в едва заметную полоску, сальные седые кудри спутались, широкое лицо было пугающего багрового цвета. Мужчина негромко подпевал патефону и осторожно перелистывал страницы альбома, посвященного Эдит Пиаф.

Заметив Бетти, он поднял голову и произнес «Добр-рый вечер-р-р!» таким гулким басом и с такой сильной растяжкой, что последний слог прозвучал почти комично.

Бетти храбро шагнула к столу, и мужчина снова поглядел на нее поверх альбома. Чуть слышно вздохнув, он опустил его на столешницу.

– Что вам угодно, молодая леди? – проговорил он, слегка умерив свой бас. – Если вы насчет работы, скажу сразу: я не нанимаю помощников. И даже помощниц. Учитывая нынешнюю экономическую ситуацию, мне, скорее всего, придется распродать все по дешевке и прыгнуть с моста на какое-нибудь оживленное шоссе. Итак…?

Бетти слегка улыбнулась. Отчего-то ей было приятно, что ее появление не добавит этому смешному чудаку неприятностей.

– Нет, я не ищу работу, – сказала она. – Я ищу человека по имени Иеремия Уорсли.

– Вы его нашли. – Мужчина улыбнулся почти игриво.

– Это хорошо… и даже отлично. Меня зовут Бетти.

– Бетти? – переспросил Иеремия. – Давненько я не встречал никого с таким именем. Последняя Бетти, которую я знал, была моей домработницей в… словом, в те блаженные времена, когда еще я мог позволить себе домработницу. – Он слегка приподнял густые светлые брови. – Чем могу служить, многоуважаемая Бетти?

– Не могли бы помочь мне в одном расследовании? – начала она. – У меня недавно умерла бабушка. В своем завещании она оставила довольно значительную сумму некоей женщине, о которой никто из наших родственников ничего не знал. В поисках этой таинственной наследницы мне пришлось погрузиться в бабушкино прошлое. Недавно я узнала, что в начале двадцатых годов она была знакома со многими известными музыкантами, которые играли джаз в ночных клубах Сохо. Кроме того, моя бабушка, похоже, была близко знакома с вашим дядей Гидеоном Уорсли. Он даже написал ее портрет.

При этих ее словах Иеремия Уорсли резко выпрямился в своем вместительном кресле и, высоко подняв покатые плечи, с силой ударил ладонями по столу.

– Ар-рлетта! Вы говорите об Арлетте! – гаркнул он с такой силой, что в ближайшем шкафу зазвенели стекла.

Бетти так и ахнула.

– Да, но… Как вы догадались?!

– Зная кое-какие факты, я сделал единственно возможный вывод. О господи, значит – вы ее внучка?

– Не родная, – честно призналась Бетти. – Арлетта была матерью моего отчима, но мы с ней были очень близки.

– Боже мой, боже мой! Внучка Арлетты! За это надо выпить. Вы не против, надеюсь? – И он достал из тумбы стола небольшой хрустальный графин и два бокала.

– Не против. – Бетти понятия не имела, что ей предлагают, но возражать не стала. Обстоятельства действительно требовали выпить чего-нибудь покрепче. Наконец-то, подумала она. Наконец-то она отыщет неуловимую Клару Каперс.

Иеремия налил в бокал чего-то коричневого и ароматного и протянул Бетти, которая предположила, что это, вероятно, бренди. Они чокнулись, и она сделала крошечный глоток. Спиртное обжигало, но было удивительно приятным на вкус.

– Итак, – проговорил Иеремия Уорсли, обнажая в улыбке пожелтевшие от бренди зубы, – расскажите мне обо всем как можно подробнее. К примеру, что́ вам уже известно и что́ вы только хотите узнать?..

– Я хочу узнать все, – сказала Бетти, ощущая в желудке приятное тепло. – Абсолютно все.

– К сожалению, я могу рассказать вам только о нашем, так сказать, семейном предании. Оно гласит, что Арлетта была настоящей музой моего дяди. И, судя по портретам, которые он с нее писал, она была невероятно красивой молодой леди лет двадцати.

– Вы когда-нибудь с ней встречались?

– О, нет. Разумеется – нет. Она уехала из Лондона задолго до того, как я появился на свет.

– Куда уехала?

– Понятия не имею. Наверное, туда, где вы с ней познакомились. Наша семейная история гласит, что дядя Гидеон был безумно в нее влюблен; он довольно настойчиво добивался ее на протяжении почти целого года, но Арлетта любила другого мужчину. Вероятно, это был один из тех джазовых музыкантов, с которыми они оба были хорошо знакомы. Потом Арлетта совершенно неожиданно передумала, бросила своего музыканта и вышла за Гидеона… а еще какое-то время спустя она просто исчезла.

– Исчезла?

– Да. – Иеремия кивнул. – Она как будто растворилась в воздухе. Дядя Гидеон был, естественно, очень расстроен… Он, как сейчас говорят, просто слетел с катушек: бросил рисовать, начал сильно пить… Родные хотели женить его на одной из кузин, но он покончил с собой буквально накануне свадьбы.

– Я думала, он упал с лошади.

– Это, так сказать, официальная версия. Вероятно, вы узнали ее из таблички под портретом, который висит в Национальной галерее. На самом деле дядя Гидеон напился до чертиков, да еще принял какой-то сильный опийсодержащий наркотик, а потом вскочил на коня и понесся галопом через холмы… Он даже не воспользовался седлом, да и коня выбрал не до конца объезженного – такого, на которого нельзя было полагаться. Дядя Гидеон искал забвения… Вероятно, он считал, что если вино и наркотики его не прикончат, тогда это сделает бешеная лошадь.

– Значит, у вашего дяди не было детей?

– Нет, насколько мне известно, хотя семейное предание, конечно, может ошибаться. Я допускаю, что Арлетта могла забеременеть от дяди Гидеона. Возможно, именно поэтому она так неожиданно и необъяснимо исчезла, но это только мое предположение. Кстати, как фамилия женщины, упомянутой в завещании?

– Каперс.

Он фыркнул.

– Нет, в самом деле?!.

– В самом деле. Ее зовут Клара Каперс.

Иеремия перестал смеяться и слегка нахмурился.

– Нет, – проговорил он задумчиво, – в этом нет никакого смысла. Похоже, здесь ниточка обрывается. В нашей семье не было никого по фамилии Каперс, и я уверен, что никогда прежде не слышал этого имени. Вероятнее всего, в истории вашей бабушки были еще какие-то обстоятельства, которые не относятся к семье Уорсли. Увы… – Он вздохнул.

– Вы говорили, что ваш дядя написал несколько портретов Арлетты, – сказала Бетти. – А где их можно увидеть? В Национальной галерее висит только один.

– Другие портреты? – Иеремия пожал плечами. – Они находятся в поместье. Их, кстати, довольно много.

– В поместье?

– В бывшем доме нашей семьи в Оксфордшире. Теперь это местная туристическая достопримечательность, а заодно – популярное место проведения свадеб. Все портреты, которые написал мой дядя, – в том числе и несколько портретов Арлетты, – находятся там, в Зале Гидеона Уорсли. Если вы туда поедете, вам их, несомненно, покажут.

– Несколько – это сколько? – спросила Бетти.

– Пять или шесть. Один из них, кстати, довольно известен. Это… Подождите минутку, где-то у меня был… – Он повернулся вместе с креслом и снял со стеллажа какую-то книгу довольно большого формата в жестком переплете. – Вот, взгляните, – сказал Иеремия. – Это одна из лучших картин дяди Гидеона.

Отыскав нужную страницу, он развернул книгу так, чтобы Бетти было виднее. Постукивая толстым пальцем по иллюстрации, он добавил:

– Картина называется «Сэнди и Арлетта». Ее площадь – около шестидесяти квадратных дюймов. – Он начертил руками в воздухе довольно большой прямоугольник. – Репродукция, к сожалению, не передает всего очарования линий и красок… На самом деле картина великолепная, от нее просто невозможно оторваться.

Бетти наклонилась вперед, чтобы лучше видеть.

На картине, вернее, на репродукции она увидела Арлетту, изящную и юную, которая сидела на задрапированной красным бархатом кушетке. Ворот ее шифоновой блузки был расстегнут, откинутая голова покоилась на плече очень красивого чернокожего мужчины, одетого в белую сорочку и незастегнутый жилет. У него было довольно узкое лицо и прямой римский нос, а большие глаза смотрели, казалось, прямо на зрителя. Картина буквально дышала чувственностью: и Арлетта, и чернокожий мужчина выглядели так, словно художник застиг их в момент, когда они только-только начали раздевать друг друга, прежде чем слиться в объятиях.

– Сэнди… – проговорила Бетти, легко касаясь пальцем страницы, где была напечатана иллюстрация. – Хотела бы я знать, кто он такой?

– Понятия не имею, – прогудел Иеремия. – Один из джазменов, вероятно.

– Но… – Бетти немного помолчала. – Вам не кажется, что он и Арлетта были любовниками? Во всяком случае, на картине они выглядят именно так.

Иеремия развернул книгу к себе и в свою очередь долго вглядывался в репродукцию.

– Может быть, может быть… – Он пожал плечами. – Тогда, в двадцатых, не было таких ограничений и барьеров, как сейчас. Все влюблялись во всех.

– Но если Гидеон был влюблен в мою бабушку, и если он нарисовал этот двойной портрет, тогда, быть может, это тот самый музыкант, которого Арлетта любила до того, как выйти замуж за вашего дядю?

– Да, – согласился Иеремия. – Скорее всего, вы правы.

– Вот это да! – Бетти бросила еще один взгляд на исполненное благородства лицо чернокожего мужчины, которое внезапно показалось ей смутно знакомым. – А знаете что?.. – добавила она, вновь придвигая книгу к себе. – Я, кажется, уже где-то видела этого человека… Нет, я почти уверена, что видела! Это не его портрет выставлен в Национальной галерее?

– Нет, нет, на том портрете изображен совершенно другой мужчина. Правда, он тоже чернокожий, а все негры…

Иеремия усмехнулся, и Бетти бросила на него сердитый взгляд. Прежде чем он успел произнести то, что́, как ей казалось, было у него на уме, она воскликнула:

– Знаю! Я вспомнила, где я его видела! Среди вещей бабушки была старая программка джазового концерта, который должен был состояться в двадцатом году в одном из ночных клубов! Там были фотографии музыкантов… Сэнди Бич и братья Лав!.. Ну конечно! Это не кто иной, как Сэнди. Он еще играл на кларнете в Южном синкопированном оркестре.

– В каком оркестре?

– Во всемирно известном. Этот оркестр выступал даже перед нашим королем. В свое время Южный синкопированный был популярен не меньше, чем «Битлз».

Иеремия Уорсли недоверчиво взглянул на нее. Казалось, он очень сомневается в том, что она может знать о джазе что-то такое, чего не знает он.

– Одна моя подруга обещала собрать сведения о музыкантах этого оркестра. Сегодня вечером я с ней ужинаю… – Бетти почувствовала, как в ней закипает азарт. – Это именно то, что мы искали… Ключ ко всему. Еще немного, и мы соберем эту головоломку.

– Ну а Клара Каперс? Какое место она-то занимает в вашей головоломке?

Бетти поморщилась.

– Пока не знаю, но я уверена, что и для нее обязательно найдется место. Как-то она связана с ними обоими – и с Арлеттой, и с Сэнди. Я, кажется, поняла, каким должен быть наш следующий шаг. – Она бросила взгляд на часы. Было уже пять. Времени сделать то, что она задумала, до встречи с Александрой почти не оставалось. Правда, Бетти еще могла успеть, но это означало, что сегодня она уже не попадет в больницу к Джону… Она вздохнула. Ладно, в крайнем случае можно будет навестить его завтра утром.

– Огромное спасибо, что уделили мне время, – протараторила она. – Не дадите ли мне вашу визитку на случай, если у меня появятся еще какие-то вопросы?

– Да, конечно… – Иеремия наклонился к столу, достал из маленькой деревянной шкатулки небольшой картонный прямоугольничек и протянул ей. – Но и вы тоже позвоните мне или зайдите, если вам удастся отыскать вашу таинственную Клару. Иначе я буду плохо спать…

– Обязательно. – Бетти улыбнулась. – Непременно.

– Рад был побеседовать с вами, Бетти. До свидания.

Он сделал движение, словно собирался встать, и Бетти вдруг испугалась, что этот подвиг может оказаться ему не по силам.

– Пожалуйста, не беспокойтесь, я найду дорогу.

– Вот и славно. – И Иеремия Уорсли со вздохом облегчения вновь осел в кресло, жалобно скрипнувшее под его чудовищной тушей. – Вот и хорошо…

Ресторан «У Джимми» размещался в полуподвале и был большим, грязноватым и невероятно шумным местом, заставленным крытыми «формайкой» столами и пластиковыми стульями, между которыми сновали потные официантки, двигавшиеся с таким нарочитым старанием, словно их снимали на пленку. Остановившись на пороге, Бетти некоторое время оглядывала зал в поисках знакомого «платинового блонда», в который красилась Александра. Наконец она ее заметила и, лавируя между столиками и уворачиваясь от официанток, пробралась в дальний угол зала.

– Привет, – сказала она.

– А, это ты!.. – Положив сигарету в стеклянную пепельницу, Александра поднялась, чтобы расцеловать Бетти в обе щеки. – Значит, ты все-таки получила мою записку. Я рада.

– Я чуть не опоздала. Освободилась только в половине восьмого.

Александра извлекла из пепельницы недокуренную сигарету и глубоко затянулась.

– Ничего страшного. Я бываю здесь почти каждый вечер.

– Как так?

Александра улыбнулась.

– Я вечно забываю поесть и спохватываюсь только часов в семь, когда мой бедный желудок начинает подавать сигнал «SOS». И тогда я думаю: «кле́фтико»[45] спасет меня от голодной смерти! – Она улыбнулась и стряхнула пепел в пепельницу. – Откровенно говоря, я потратила, наверное, целое состояние, покупая в «Марксе и Спенсере» долбаные ингредиенты для долбаного кле́фтико, хотя гораздо дешевле заказать его здесь. Дешевле и удобнее. Во-первых, его буду готовить не я. Во-вторых, при некотором везении, его приготовит настоящий греческий повар. В-третьих, посуду после еды опять-таки буду мыть не я, а это весьма существенно. – Она ослепительно улыбнулась и протянула Бетти меню.

Бетти улыбнулась.

– Я думаю, можно не спрашивать, что бы ты мне порекомендовала…

Александра рассмеялась и, забрав у нее меню, подозвала официантку и заказала два клефтико и бутылку вина.

Через минуту официантка уже ставила на стол тарелки с запеченной бараниной, картофелем, маринованной морковью, оливками и большими, морщинистыми зелеными перцами, и обе молодые женщины принялись за еду.

– Ну, – спросила с полным ртом Александра, – как твоя новая работа?

Бетти пожала плечами.

– Ничего. Иногда даже забавно, – ответила она.

Александра напоказ содрогнулась.

– Три ребенка в возрасте до трех лет! – воскликнула она. – Не хотела бы я оказаться на твоем месте.

– К счастью, это не мои дети, – сказала Бетти, – поэтому время от времени я могу от них отдохнуть.

– Да, я понимаю… – Александра небрежно взмахнула рукой. – И все равно, я не думаю, что продержалась бы больше пяти минут. Я бы просто сошла с ума. Одна только ответственность… Вдруг с кем-то из детей что-нибудь случится – пусть даже не по моей вине? А ведь я даже не знаю, как оказывать первую помощь!

– В самый первый раз, когда я с ними осталась, – сказала Бетти, – старшая девочка едва не подавилась. Кусок моркови попал ей не в то горло.

– О господи! – Александра в непритворном ужасе прижала костлявую руку к груди. – А ты?..

– Я сделала ей прием Геймлиха.

– Кого?.. То есть что это за штука?

– Надо обхватить человека за грудь и сильно сжать.

Александра снова вздрогнула.

– Если бы на твоем месте была я, бедная девочка была бы уже мертва. А мне пришлось бы покончить с собой. – Она чиркнула себя ребром ладони по горлу. – Нет, дети – это не для меня. Мы несовместимы, – глубокомысленно закончила она и, налив себе и Бетти вина, с жадностью припала к своему бокалу.

– Ум-м!.. Видит Бог, мне это было необходимо! День был совершенно ужасный!

Бетти сдержанно улыбнулась. Насколько она могла судить, у Александры Любезноу других – не ужасных – дней просто не бывало.

– Я только что из больницы, – сказала она. – Я ездила навестить твоего брата.

– Что-о?.. Что с Джоном?!

– Болезнь легионеров.

Александра с отвращением поежилась.

– Как это на него похоже!

– Кроме того, у Джона легкое сотрясение мозга.

– Какой кошмар! – Она поморщилась. – Хотела бы я знать, что он такого делал, что заработал сотрясение и эту… болезнь?

– Ничего особенного. Просто слишком много работал и слишком долго жил в сырой квартире.

– Про квартиру я уже давно с ним даже не заговариваю, – сказала Александра. – Не понимаю, чего ради он продолжает жить в этой дыре? В Лондоне полно нормальных квартир, а Джон неплохо зарабатывает и мог бы… Но он уперся как осел! – Она вздохнула и, достав из лежавшей перед ней на столе пачки еще одну сигарету, чиркнула зажигалкой. Резко втянув дым, она медленно, с удовольствием выдохнула; при этом ее лицо заметно смягчилось.

– Ну и как он себя чувствует? – спросила она.

– Хорошо. Думаю, завтра его выпишут. Джон обещал, что поживет у меня хотя бы первое время.

– Что за ерунда! С тем же успехом он может жить и со мной! В конце концов, я его сестра и в какой-то степени обязана терпеть его капризы. Но тебе-то это зачем?..

Бетти смущенно улыбнулась.

– Извини, но мне кажется – Джон предпочел бы пожить у меня. И до работы ближе, и вообще… – Она замолчала, не желая глубже погружаться в мутноватые подробности взаимоотношений брата и сестры. – В общем, все нормально, – закончила она. – Пусть живет, я не против.

Александра прищурилась.

– Хотела бы я знать, что между вами происходит? – проговорила она.

– Ничего не происходит. Абсолютно, – небрежно ответила Бетти.

– Гм-м… Я чувствую, что вы не просто друзья, так?

– Не так, – сказала Бетти. – То есть… В общем, мы друзья. Честно. Иногда Джон меня выручает, иногда я – его. Как-то так…

– Он тебя выручает? – удивилась Александра.

– Да, – подтвердила Бетти. – А что тут такого? Например, как раз сегодня утром он сходил по моей просьбе в библиотеку и кое-что там откопал.

Александра пренебрежительно фыркнула.

– Что-то мне не верится, что от Джона может быть какая-то польза.

– Но он действительно мне помог! – воскликнула Бетти. – Он нашел для меня племянника Джона Уорсли. И сегодня я ездила к нему.

– Ты шутишь?

– Нисколько. Его зовут Иеремия Уорсли, и он владеет антикварным магазином в Кэмден-Тауне. Он рассказал мне очень много интересного об Арлетте и своем дяде – такого, о чем никто раньше не знал.

– Что же он рассказал? – Александра выглядела и ошеломленной, и заинтересованной.

– Он рассказал, что Арлетта, оказывается, вышла замуж за Гидеона, а потом неожиданно исчезла, что у Арлетты был роман с чернокожим музыкантом по имени Сэнди Бич – с тем самым, фото которого мы видели на клубной программке, что она бросила его ради Гидеона и что Гидеон покончил с собой, когда потерял Арлетту.

– Боже мой! Да у меня не брат, а чистое золото! – рассмеялась Александра и добавила: – Ну а если серьезно, Джонни действительно молодец. Но послушай, что я тебе расскажу… – Она отставила бокал и надела очки. – Я тоже кое-что узнала. – С этими словами Александра достала из большой кожаной сумки, висевшей на спинке ее кресла, какие-то бумаги и, разложив на столе, некоторое время задумчиво их перебирала. Наконец она подняла на Бетти глаза и грустно покачала головой.

– Надеюсь, я не очень тебя огорчу, но… Если все это значит именно то, что я думаю, тогда… тогда история твоей бабушки гораздо печальнее, чем нам до сих пор казалось…

49

1921

Арлетта так и не увидела своего ребенка. Его унесли, прежде чем она сумела бросить на него хотя бы взгляд. Горячка затуманивала ее сознание, а эфир и хлороформ, которые ей давали, путали мысли настолько, что она почти не соображала, где она и что с ней происходит. Единственное, о чем Арлетта помнила, несмотря ни на что, это о том, что роды наступили на три месяца раньше срока и что ее ребенок появился на свет мертвым.

– Какого он цвета?.. – прошептала она запекшимися губами, когда младенца вынесли из палаты словно какой-то мусор, но акушерка велела ей не разговаривать.

– Он белый?! – закричала она изо всех сил. – Белый?!

– Конечно, он белый, – ответила акушерка. – Какого же еще цвета он может быть? Маленький белый мальчик, упокой бедняжку Господь…

Она вышла, и Арлетта осталась одна, чувствуя, что ее душа так же пуста, как и ее утроба.

Маленький белый мальчик.

Белый мальчик.

Слава богу.

На протяжении последних месяцев она очень боялась, что инстинкт ее подвел. Какая-то часть ее души продолжала сомневаться в очевидном. А вдруг это все-таки ребенок Годфри, порой думала она, но теперь Арлетта знала. Ребенок был не от Годфри, а от Гидеона. Значит, не зря она так мучилась все эти месяцы.

Дрожащими руками Арлетта ощупала живот. Он все казался выпуклым и твердым, но это была всего лишь иллюзия, обман чувств. Никакого ребенка у нее нет. Давно нет. Она догадалась об этом почти сразу, как только перестала ощущать, как толкается и переворачивается крошечное существо внутри нее. Потом пришла боль, но Арлетта уже знала – знала, что ей никогда не держать своего ребенка на руках, никогда не кормить его грудью.

Маленького белого мальчика.

Фрэнсис Уорсли. Так его должны были бы звать.

Она с трудом села, но комната плыла у нее перед глазами. Бесшумно отворилась дверь, и она увидела на пороге высокого, красивого мужчину. Это был он, ее муж. Человек, который ее изнасиловал. Он плакал.

– Вот и все, – холодно проговорила Арлетта. – Все кончено, и мы должны положить конец этому фарсу. Наш брак будет аннулирован.

– Наш сын… – всхлипнул Гидеон. Из носа у него текло, но он не сделал попытки вытереться. – Наш сын…

– …Умер, – жестко закончила Арлетта. – Он с самого начала не должен был появиться на свет. Это наказание, – добавила она. – Наказание за то, что́ ты со мной сделал.

Гидеон молча смотрел на нее, засунув кулак в рот, чтобы сдержать рыдания.

– Бесчувственная дрянь, – проговорил он наконец. – Грязная, бесчувственная дрянь. Шлюха.

– Это ты сделал меня шлюхой, Гидеон. Во всем, что случилось, виноват только ты один.

– Не могу поверить, что когда-то любил тебя без памяти. У тебя сердце из камня!

Арлетта опустилась на подушки и, повернувшись к нему спиной, уставилась в стену.

– Уходи, – глухо сказала она. – Как только мне разрешат вставать, я заберу свои вещи и вернусь к Миллерам.

Арлетта слышала, как Гидеон глухо всхлипывает в дверях. Один или два раза он с силой ударил кулаком по стене, потом вышел в коридор. Дверь за ним закрылась, по коридору прошуршали удаляющиеся шаги.

Арлетта глубоко вдохнула и задержала воздух в груди, чтобы не зарыдать в голос.

Ее ребенок умер.

Но ее будущее родилось вновь.

Бо́льшая часть участников оркестра находилась в Лондоне – гастрольный тур прервался, когда один из его устроителей был объявлен банкротом. Сейчас его дело медленно двигалось через суды различных инстанций, но музыканты, к счастью, не голодали, зарабатывая концертами то в одном, то в другом популярном ночном клубе. О том, где выступал Годфри, Арлетта узнавала через Мину́, которая регулярно посещала модные рестораны и вечеринки. Ей было горько сознавать, что, пока узы безрадостного брака удерживали ее, словно в тюрьме, в особняке Гидеона в Челси, жизнь продолжала бурлить и пузыриться, как налитое в бокалы шампанское.

Годфри, как стало ей известно, по-прежнему жил в съемной квартире в южном Лондоне и чуть не каждый вечер выступал с братьями Лав в «Голубой бабочке» на Ковентри-стрит. Именно туда она и отправилась через месяц после рождения своего мертвого ребенка, чтобы посмотреть, можно ли еще как-то спасти их короткую, нескладную любовь.

Арлетта и Мину сидели в отдельной кабинке, пили розовый джин и яростно сплетничали, старательно делая вид, будто прошедших шести месяцев не было вовсе. Ни о ребенке, ни об обстоятельствах его зачатия подруга по-прежнему ничего не знала: вернувшись в Блумсбери после злосчастной вечеринки у Миллеров, Арлетта объяснила свое внезапное исчезновение тем, что выпила лишнего, и ее стало тошнить. Возможно, Мину о чем-то и догадывалась, однако до сих пор она ни разу не спросила Арлетту о том, почему она так неожиданно порвала с Годфри и выскочила замуж за Гидеона. Возможно, она что-то знала, но предпочитала держать язык за зубами, и Арлетту это вполне устраивало. По крайней мере, ничто не мешало обеим вести себя так, словно у них все прекрасно и ничто, абсолютно ничто их не заботит и не тревожит.

– Моя новая соседка по квартире тебе и в подметки не годится, – говорила Мину. – Если бы ты только знала, какая она скучная! Представляешь, каждое воскресенье она посещает службу в соборе Святого Георга и полчаса читает молитвы даже перед тем, как выпить стакан воды. Ума не приложу, с чего мне вообще вздумалось пригласить ее себе в компаньонки! Должно быть, все дело во внешности… Выглядит она просто потрясающе, вот уж чего у нее не отнимешь! Я-то думала, что красивая девушка обязательно должна быть веселой, но ошиблась. Большей зануды я не встречала.

Она весело расхохоталась, и Арлетта тоже несколько раз хихикнула, продолжая наблюдать поверх плеча Мину за эстрадой, с которой как раз уходили предыдущие исполнители. Они так долго раскланивались, улыбаясь аплодировавшей публике и посылая ей воздушные поцелуи, что Арлетте захотелось прогнать их пинками, потому что следующим в программе значился Годфри. Ее Годфри. Единственный человек, которого она любила.

Мину перехватила взгляд Арлетты и, нашарив под столом ее руку, слегка пожала. Арлетта ответила благодарной улыбкой. Когда-нибудь она расскажет ей все. Когда-нибудь, но не сейчас.

Тем временем на эстраду взобрался какой-то хлыщ с блестящими от помады черными волосами и нарциссом в петлице. Коверкая слова на американский манер, он объявил:

– А сейчас, уважаемые леди и джентльмены, сэры и пэры, герцоги и герцогини, позвольте представить вам наших специальных гостей – знаменитое трио исполнителей и солистов прославленного Южного синкопированного оркестра, прибывшего в наш город с солнечных Карибских островов. Встречайте! Звезды современного джаза – Сэнди Бич и братья Лав!

Публика вновь разразилась аплодисментами. Арлетта тоже хлопала вместе со всеми – хлопала так сильно, что у нее заболели ладони. Лучи юпитеров разом повернулись, устремившись на эстраду, взвился вверх занавес, и она увидела его – прекрасного и ясноглазого, со сверкающим кларнетом в длинных тонких пальцах, одетого в ярко-синий костюм и мягкую фетровую шляпу. На мгновение ее взгляд остановился на его ноге в блестящем лакированном ботинке, которым он отбивал ритм первых аккордов – его манера.

У Арлетты занялось дыхание, и дальше она просто смотрела, с жадностью впитывая каждую черточку знакомого лица, зная, что из-за бьющего в глаза света он вряд ли сможет разглядеть ее в кабинке и что после сегодняшнего концерта она тоже может его никогда больше не увидеть.

– Он прекрасно выглядит! – громко прошептала ей на ухо Мину.

– Да, – согласилась Арлетта. – Просто превосходно.

После выступления они с Мину пробрались за кулисы. Здесь Арлетте все было хорошо знакомо. Она побывала за кулисами почти десятка клубов и отлично помнила запахи, звуки, атмосферу всеобщей приподнятости и возбуждения.

И вдруг, еще не видя Годфри, она уловила его запах – до боли знакомый аромат ванили и сандалового дерева, который она помогала ему выбрать в «Либерти» почти год назад. А немного повернув голову, она его увидела. Он был без пиджака, насквозь промокшая от пота сорочка прилипла к стройному мускулистому телу. В одной руке Годфри держал полотенце, в другой – бутылку холодного пива. Он только что выслушал от кого-то очередную порцию поздравлений и похвал, и на губах его играла обаятельная, чуть самодовольная улыбка.

– Боже мой, кого я вижу! – проговорил он, и улыбка на его губах застыла.

– Здравствуй, – сказала Арлетта.

Прежде чем ответить, Годфри огляделся по сторонам, словно не веря, что она появилась здесь ради него.

– Привет, – отозвался он.

– Сегодня ты превзошел самого себя, – продолжала она храбро. – Это было что-то потрясающее.

– Благодарю, мисс де ла Мер. Или я должен был сказать – миссис Уор?..

– Нет, я мисс. Мисс де ла Мер. Для друзей – Арлетта.

– И ты пришла сюда… – Он снова огляделся. – …Одна?

Она кивнула.

– Мы с Гидеоном расстались. После того как я потеряла ребенка. Теперь наш брак будет аннулирован.

Брови Годфри подскочили так высоко, что почти затерялись в волосах.

– Ах ты боже мой!.. – пробормотал он и, опустив взгляд, потер подбородок. – Какой… неожиданный поворот событий. Наверное, мне не нужно говорить, как глубоко и искренне я тебе сочувствую.

– Спасибо, Годфри. Но на самом деле это было к лучшему.

Он вскинул голову. Эти слова застали его врасплох.

– Наш брак был чистой воды формальностью, – прошептала Арлетта многозначительно.

Годфри взглянул на нее с еще более глубоким недоумением.

– Но…

– Просто формальностью, – твердо повторила она и, еще больше понизив голос, пояснила: – Ребенок появился случайно… по вине Гидеона. Он… он просто воспользовался мною.

Арлетта поперхнулась и залилась краской. Это был первый раз, когда она рассказывала кому-то о том, что случилось с нею на самом деле, и каждое слово жгло ее как раскаленное железо.

Годфри несколько раз моргнул и покачал головой, как человек, который уверен, что ослышался.

– Ты хочешь сказать, что он… он тебя…

– Да, – прошептала она. – Это произошло на моем дне рождения.

Его лицо потемнело от гнева.

– Он… он… – Годфри переступил с ноги на ногу, словно не зная, что сделать, что сказать. – Господи, Арлетта, почему же ты ничего мне не сказала?!

– Потому что это было слишком ужасно и слишком… сложно, а мне хотелось, чтобы все было как можно проще. В общем, я уверена, что поступила правильно.

– Ты уверена? Но как это может быть правильным, если мы любили друг друга? Мы хотели быть вместе! Если бы ты мне сказала, я бы…

– Что, Годфри? Что бы ты сделал? Что ты мог сделать? Ударить его? Избить? А что потом? Я бы все равно осталась беременна, а вот ты мог оказаться в тюрьме.

– Я бы не стал его бить. За всю свою жизнь я ни разу никого не ударил. Но я мог бы… – Он стиснул пальцы, словно пытаясь найти решение проблемы, которая решилась без него. – Мне просто нужно было знать, Арлетта. Если бы я знал, я бы женился на тебе, заботился о тебе… А еще я не испытывал бы той непереносимой, неописуемой боли, которая терзала меня последние полгода. Мне казалось, будто мне в сердце вонзили стальной прут – вонзили и оставили его там.

Арлетта взяла его за руки.

– Все кончилось, Годфри. Страшное позади. А теперь, если хочешь, можно пойти потанцевать. Ну, хочешь?..

Он поднял на нее взгляд.

– Да, – сказал он. – Очень хочу. Я очень хочу потанцевать с тобой, Арлетта де ла Мер.

В клубе они оставались почти до трех утра. Арлетта не танцевала очень давно – со дня своего рождения, и сейчас она снова чувствовала себя юной и беззаботной. Иногда ей даже начинало казаться, будто этих мучительных и горьких шести месяцев действительно не было и что ее жизнь течет именно так, как ей хотелось – как она текла до того, как Годфри отправился на гастроли в Манчестер. И все же от сегодняшнего вечера Арлетта ждала куда большего, чем просто танцев и веселья. Глубоко внутри нее горело неутолимое, жгучее желание забыть прошлое, а если не получится забыть – закопать, спрятать его поглубже, затушевать какими-то новыми переживаниями. И она очень надеялась, что с Годфри она сможет перешагнуть то, что сделал с ней Гидеон. Сейчас Арлетта больше всего на свете хотела оказаться в одной постели с Годфри, и когда он предложил проводить ее домой к Миллерам, она ответила (очень твердо):

– Нет. Я хотела бы поехать к тебе.

Он с любопытством посмотрел на нее.

– Боюсь, что по условиям аренды мне нельзя приглашать к себе друзей женского пола, – сказал он, но в его голосе было что-то такое, что она поняла: Годфри готов рискнуть и навлечь на себя гнев квартирной хозяйки или хозяина.

– Я понимаю, – ответила Арлетта. – Но я не собираюсь у тебя оставаться. Я хотела просто зайти… ненадолго.

Он улыбнулся.

– Надеюсь, это «ненадолго» будет все же достаточно продолжительным.

– Давай не будем обсуждать это сейчас. Я… в общем, мне кажется, ни один из нас ничего не потеряет. Абсолютно ничего.

– Не могу не согласиться. Ну что, тогда – идем? – Он предложил ей согнутую в локте руку, и они вместе вышли из клуба. У дверей, как всегда, дежурило несколько экипажей. Они выбрали один и, сев внутрь, велели везти себя на дальнюю лондонскую окраину под названием Нью-Кросс.

Только когда в шесть утра в окно заглянули первые солнечные лучи, Арлетта разглядела, в какой убогой и сырой квартирке живет Годфри. Собственно говоря, это была даже не квартира, а комната, которая образовалась, когда другую, бо́льшую комнату разделили пополам тонкой фанерной перегородкой. В квартире едва помещались застеленная тонким комковатым матрасом колченогая кровать, треснувший умывальник, выглядевший так, словно готов был развалиться пополам при малейшем прикосновении, и одежная вешалка, которая стояла посреди комнаты – «подальше от стен, чтобы уберечь одежду от сырости», как объяснил Годфри. Небольшое окно, кое-как занавешенное рваным тюлем, выходило на склад строительных материалов; одно стекло в нем отсутствовало, и сквозь дыру внутрь врывался холодный утренний воздух.

От этой скудной обстановки веяло самой настоящей нищетой, и Арлетта почувствовала, как внутри нее просыпаются страх и неуверенность. Все тело у нее болело после ночи, проведенной на дешевой узкой кровати с разболтанными пружинами, к тому же, несмотря на близость горячего тела Годфри, она основательно замерзла под тонким одеялом, от которого противно пахло плесенью. Сама комната тоже насквозь протушилась запахами несвежей пищи, подгнивших овощей и вываренных костей. Пожалуй, единственным, что ей безоговорочно здесь нравилось, был сам Годфри, и она покрепче прижалась к нему, а он положил голову ей на плечо.

Да, крошечная комната на южной окраине Лондона была убогой и вонючей, но когда в последующие годы и десятилетия Арлетта вспоминала это бледное апрельское утро, она всякий раз испытывала острое ностальгическое чувство. В ее памяти убогая квартирка Годфри в Нью-Кроссе превратилась в прекрасный, сказочный дворец, по стенам которого вились живые розы, а за окнами реяли ласточки. И произошло это потому, что именно там Арлетта в последний раз ощущала близость его тела, именно там она в последний раз чувствовала на своей шее его теплое дыхание, в последний раз сжимала его пальцы, в последний раз в жизни испытывала настоящее, беспримесное счастье, хотя тогда, конечно, она не могла этого знать. Впоследствии Арлетта много раз сожалела о своем неведении, сожалела о том, что больше думала об отвратительном запахе вываренных костей, чем об ощущениях, которые дарило ей каждое прикосновение к его гладкой как атлас коже. Она сожалела, что ушла от него слишком рано, боясь, как бы их не застукала с поличным сварливая квартирная хозяйка. И еще она сожалела, что сказала ему так мало – всего несколько ничего не значащих слов, которые говорят обычно люди, когда думают, будто у них впереди вечность. Тогда ей было просто невдомек, что им не суждено жить долго и счастливо, что никакого «долго и счастливо» для них просто не будет, потому что во время монтажа кинофильма в ее жизни что-то уже давно пошло не так, и мотки шелестящей пленки, на которой ее фантазия запечатлела яркие, цветные счастливые картины, навсегда отправились в корзину. И, торопливо прощаясь с Годфри, чтобы поскорее вернуться в уют и тепло особняка Миллеров, Арлетта даже не подозревала, что вокруг уже происходят некие незаметные события, которые уже к исходу дня круто изменят их судьбы.

Растерянная и еще не до конца протрезвевшая Летиция в ужасе металась по саду своего великолепного особняка, держа на руках младшего сына. Ее дочь стояла у ворот с кошкой в руках и неотрывно смотрела, как огонь медленно, но неумолимо пожирает отделанное белоснежной штукатуркой здание. С десяток пожарных выбивались из сил, стараясь сбить пламя водой из брандспойтов, но сквозь зияющие провалы в стенах уже проглядывало выгоревшее нутро и обугленные кости обреченного дома.

– Это я, я виновата! – стенала Летиция. – Это все моя вина!

В ответ Лилиан только сердито усмехалась и машинально почесывала кошку за ушами.

– Что случилось? – Выскочив из экипажа, Арлетта бросилась к подруге.

– Сигарета! Горящая сигарета! Я обронила сигарету, и она упала прямо на кучу одежды, которую я только что сняла! Не знаю, может быть, я еще и опрокинула на нее бутылку… бутылку какой-нибудь горючей жидкости, – объяснила Летиция, сбиваясь и захлебываясь от возбуждения. Интонации у нее были как у человека, который, еще не до конца проснувшись, спешит пересказать окружающим приснившийся ему прекрасный сон. – А оно как вспыхнет!.. – И она, мечтательно улыбнувшись, крепче прижала к себе ребенка.

– Мама, как всегда, была пьяна, – жестко сказала Лилиан. – Дети спали, она тоже отрубилась. Тревогу подняла горничная. Слава богу, в доме нашелся хотя бы один ответственный взрослый человек, иначе кто знает, чем бы все закончилось!

Упомянутая горничная стояла чуть поодаль и, завернувшись в одеяло, подкреплялась чем-то из маленькой плоской фляжки. Небо окончательно посветлело, и в сияющей голубой лазури плыл густой, темный дым.

– Я пойду домой к Филиппу, – сказала Лилиан и поглядела на Арлетту. – Хочешь, пойдем вместе?

Арлетта оторвала взгляд от охваченных пламенем руин и посмотрела сначала на Летицию, потом на Лилиан.

– Да, – сказала она. – Если, конечно, они не будут возражать.

– Конечно, не будут. Родители Фила – воплощенное гостеприимство. Тебе, мама, тоже следовало бы пойти с нами, – добавила Лилиан. – Тебе нужно поесть, да и Джеймс, наверное, замерз, и ему не помешало бы выпить горячего чаю.

– Ты иди… – без всякого выражения отозвалась Летиция. – И возьми Джеймса. Я останусь здесь, пока… пока все не закончится.

В конце концов Арлетта, Лилиан, Джеймс и кошка отправились в дом по соседству, где родители Филиппа позаботились о том, чтобы каждый из них получил по тарелке горячей овсянки. Джеймсу и кошке предложили молоко, девушки пили крепкий кофе. Кроме того, мать Филиппа предложила всем остановиться у них.

– Огромное спасибо, вы очень добры, – сказала Лилиан. – Папе уже сообщили, и я уверена – он постарается вернуться как можно скорее. Он о нас позаботится. Думаю, мы не будем обременять вас дольше, чем одну или две ночи…

– Можете оставаться у нас, сколько потребуется, – ответила мать Филиппа. – Сколько потребуется, – повторила она и повернулась к Арлетте. – А вас, мисс…

– Арлетта. Арлетта де ла Мер.

– …Вас, мисс Арлетта, мы тоже приглашаем пожить у нас.

Арлетта машинально улыбнулась. Предложение прозвучало достаточно искренне, но она чувствовала, что за ним не стоит ничего, кроме формальной вежливости. Что ж, допустим, она останется в этом чужом доме, среди чужих людей и на эту ночь, и на следующую, но что она будет делать потом? Когда вернется мистер Миллер, он, скорее всего, перевезет родных в какой-нибудь шикарный отель или, может быть, снимет для них квартиру. Нет, она почти не сомневалась, что и в этом случае место для нее где-нибудь да найдется, но дальше-то… Что ей делать дальше? Ей было двадцать два года, и еще недавно она жила в квартире, которую снимала напополам с подругой, выплачивая свою долю из заработанных своим трудом денег. Еще недавно она управляла целым отделом в знаменитом лондонском универмаге, еще недавно она была замужем, жила в собственном доме и вынашивала ребенка, который родился мертвым, и тогда она аннулировала свой брак и, в довершение всего, провела ночь со своим чернокожим любовником в унылых меблирашках в Нью-Кроссе. Да, подумала Арлетта, похоже, деньки, когда она имела право рассчитывать на гостеприимство и щедрость подруг своей матери, окончательно для нее миновали. Теперь это было бы просто неуместно и неэтично – хотя бы потому, что она больше не могла сказать, будто «приехала провести некоторое время в Лондоне». Теперь она здесь жила, и значит, настала пора перестать быть вечной гостьей в чужих домах. Теперь ей нужно было встать на собственные ноги, пустить корни, завести собственный дом и попробовать начать жизнь сначала.

– Благодарю вас, – с достоинством ответила Арлетта. – Вы очень любезны.

Но в уме она уже строила планы на ближайшее будущее, и воображение рисовало ей картины одна прекраснее другой. Арлетта во всех подробностях представляла себе и скромную регистрацию в муниципалитете, и подходящее к случаю нарядное голубое платье, и небольшой букет синих гербер и цветов сандалового дерева, и праздничный ужин в «Голубой бабочке» или в «Лебеде». Быть может, на ужин она даже переоденется во что-нибудь особенное, оригинальное и экзотическое. Разумеется, на праздник будут приглашены все ее подруги и все музыканты из оркестра – кто захочет прийти. А потом будет маленький домик с террасой где-нибудь в южном Лондоне, где они будут жить с Годфри. Арлетта не имела ничего против южного Лондона, напротив, ей говорили, что некоторые его районы выглядят достаточно мило. У них будет маленькая уютная кухонька и две кошки, и соседи будут судачить о необычной паре, поселившейся на их улице в недавно отремонтированном доме: он – черный, она – белая, но оба ужасно приятные и вежливые. Еще Арлетта мечтала о вечеринках, гастролях и турне, на которые она отправится вместе с Годфри. Быть может, со временем она наберется храбрости и поедет с ним на Гернси. Там она приведет Годфри в дом матери и с гордостью скажет… нет, ничего она не будет говорить. Ей придется очень постараться, чтобы никто не заметил, что она не знает, что́ сказать, но она справится. Она справится, и все будет хорошо. Так хорошо, что можно будет подумать и о детях – о двух очаровательных светло-шоколадных крошках, которых они, быть может, когда-нибудь повезут к нему на родину, на Сент-Люсию, чтобы навестить его родителей. Все это и еще очень многое Арлетта видела точно наяву, видела яснее, чем даже те события своей жизни, которые произошли на самом деле.

Именно таким, безоблачным и счастливым, представлялось ей будущее, которое, конечно же, обязательно осуществится.

50

1995

Утром Бетти проснулась в половине седьмого, хотя накануне вечером нарочно отключила будильник, собираясь впервые за неделю поваляться в постели подольше. Поначалу она даже не вспомнила, что сегодня ей не нужно идти на работу, и готова была выпрыгнуть из постели, чтобы начать торопливо одеваться. Только потом Бетти сообразила, что Эйми и дети уехали в Котсволдз, следовательно, до шести вечера она совершенно свободна.

Она уже собиралась снова закутаться в одеяло и попробовать поспать еще немного, когда ей на память пришла еще одна вещь. Совершенно неожиданно Бетти задумалась о том, что́ вчера вечером сообщила ей Александра о человеке, по имени Сэнди Бич. Оказывается, это был сценический псевдоним. По-настоящему музыканта звали Годфри Каперс.

Да, Годфри Каперс существовал, хотя какую роль ему довелось сыграть в жизни Арлетты, оставалось загадкой. И он не просто существовал, но и ухитрился передать свою странную фамилию женщине по имени Клара, хотя никаких документов и записей о том, при каких обстоятельствах это произошло, по-видимому, не сохранилось. Клара могла быть, а могла и не быть дочерью Годфри и Арлетты, но она, несомненно, была достаточно дорога́ последней, иначе Арлетта не оставила бы ей столь значительную сумму.

Итак, что она имеет?.. Гидеон Уорсли и Годфри Каперс, несколько портретов Арлетты, дома́ на Абиндон Виллас и набережной Челси, фотографии, концертные программки, детская книжка, предназначавшаяся для «маленькой мисс Каперс». Это было гораздо больше, чем сумел разузнать Питер Лоулер, и все же этого было недостаточно, чтобы с уверенностью сказать: в далеком двадцатом году события развивались так и вот так, а не как-то иначе. А может, вдруг подумала Бетти, она как-то не так интерпретировала имевшиеся в ее распоряжении факты? Что, если она сложила их не в том порядке, как иногда складывают части впопыхах разорванного письма – складывают и не могут ничего понять, потому что фрагменты перепутаны? Как поступают в подобных случаях? Очень просто. Достаточно снова разложить все кусочки письма на столе и разобраться, что за чем следует, что к чему подходит.

Нет, этим утром она положительно не могла спать. Ее мозг бешено работал, анализируя и раскладывая по полочкам каждый известный ей фрагмент информации, так что в конце концов Бетти почувствовала, как от всего этого у нее голова кругом идет. Но и оставаться в постели было немыслимо, и она выскочила из постели, готовая тут же начать действовать (о том, что сначала нужно хотя бы причесаться, Бетти даже не подумала). Ей оставалось обследовать только одно место – Сент-Эннз-корт, последний адрес, по которому жила когда-то Клара Каперс. Правда, Арлетта уже пыталась это сделать, и Питер Лоули тоже, но Бетти была уверена, что ей удастся найти там новый ключ, новую подсказку, которую не заметили эти двое. И тогда у нее будет полная картина тех давнишних событий.

И, торопливо одевшись, она вышла из квартиры.

Дом на Сент-Эннз-корт был неряшливым, обшарпанным строением в стиле ар-деко. Много лет назад, когда Арлетта жила в Лондоне, он, несомненно, выглядел гораздо новее и привлекательнее, но сейчас серые стены были покрыты потеками зеленоватой плесени, а на оконных стеклах толстым слоем осела лондонская сажа. И все же, вне зависимости от внешнего вида, этот дом обладал одним важным качеством: он располагался на улице точно напротив адреса, указанного в завещании Арлетты, к тому же даже беглый взгляд не оставлял никаких сомнений – в доме по-прежнему живут.

Окинув заинтересовавший ее дом еще одним взглядом, Бетти посмотрела на часы. Часы показывали половину десятого – довольно рано для субботнего утра в Сохо, но ей было не до вежливости: слишком мало времени у нее оставалось, к тому же Бетти не могла бы сказать, когда в следующий раз у нее будет свободное утро. Или свободный день, если на то пошло. Значит, надо действовать сейчас, поняла она и решительно шагнула к подъезду здания, построенного на некотором расстоянии от красной линии улицы. Поднявшись на ступени перед входной дверью, Бетти расправила плечи и поспешно – чтобы не передумать – нажала кнопку квартиры номер 1. Мужской голос, ответивший ей буквально через секунду, звучал достаточно приветливо, и Бетти облегченно вздохнула.

– Доброе утро! – прокричала она в переговорное устройство. – Я разыскиваю одну женщину по вопросу, связанному с наследством, и мне необходимо переговорить с кем-нибудь, кто живет в вашем доме или в вашем квартале достаточно давно.

Последовала пауза, потом в переговорном устройстве зашуршало, и ее невидимый собеседник с сожалением сказал:

– Ничем не могу помочь, мисс. Я живу в этом доме всего полгода.

– Ох, извините! – сказала Бетти. – Но, быть может, вы знаете кого-то, кто живет в нем дольше?

– Насколько мне известно, – прошипел мужчина с неожиданным раздражением, – остальные жильцы в этом доме вообще ни с кем не разговаривают, в том числе и друг с другом. И с вами не станут – уж очень они гордятся тем, что они, видишь ли, коренные лондонцы!.. – (Только тут Бетти заметила, что ее собеседник говорит с легким северным акцентом.) – Впрочем, – добавил он, – тут есть одна очень старая леди, которая живет на последнем этаже. Быть может, она вам подойдет…

– Спасибо! – тут же сказала Бетти, не веря своей удаче. – А номер квартиры не подскажете?

– Я не знаю, но, думаю, вы без труда найдете ее по запаху мочи. Подождите секундочку, я вас сейчас впущу. Поднимайтесь на верхний этаж.

На мгновение Бетти заколебалась. Сырой дом производил гнетущее впечатление, к тому же ей не очень хотелось разговаривать с «очень старой» леди, от которой воняет мочой, но, с другой стороны, ответы на свои вопросы она, похоже, могла получить только здесь. И Бетти решилась.

– Хорошо, открывайте. Еще раз большое спасибо. – И когда замок щелкнул, Бетти отважно распахнула входную дверь.

Внутри дом выглядел так же непривлекательно, как и снаружи, и по грязной бетонной лестнице Бетти поднималась с большой осторожностью. На верхнем этаже оказалось всего две квартиры. Дверь одной была выкрашена в розовый цвет и украшена пластмассовыми цветами и садовыми гномами. Другая дверь когда-то была темно-синей. Перед ней лежал до дыр протертый половичок, и Бетти, немного подумав, решила, что «очень старая» леди живет, скорее всего, за старой синей дверью. Повернувшись к ней, она постучала костяшками пальцев по крышке почтового ящика и прислушалась. Спустя какое-то время за дверью раздался шорох, послышались шаркающие шаги, недовольное бормотание и кряхтение, и Бетти невольно затаила дыхание, не зная, что сулит ей встреча с незнакомым человеком. Защелкали замки, залязгали отодвигаемые засовы и защелки, дверь отворилась на ширину дверной цепочки, и Бетти увидела в щель миниатюрную старушку с крашеными черными волосами и густо подведенными черным бровями, которая смотрела на нее снизу вверх.

– Ошиблись адресом, – пробормотала она слабым голосом. – Вы ошиблись.

Говорила она с сильным иностранным акцентом – русским или, может быть, польским, так что Бетти не сразу ее поняла. Старушка уже начала закрывать дверь, когда Бетти, спохватившись, уперлась в нее ладонью.

– Скажите, давно вы живете в этом доме?

– Ошиблись адресом! – пропищала старушка гораздо громче.

– Пожалуйста, – не сдавалась Бетти, – не закрывайте дверь. Выслушайте меня. Я ищу одного человека, который жил в доме напротив вашего! По поводу наследства!

– Что? – Старушка перестала налегать на дверь и приложила ладонь к уху. Ее неправдоподобно длинные ногти были выкрашены в цвет старого французского вина.

– Я ищу одну женщину, чтобы сообщить ей о наследстве, – повторила Бетти, стараясь выговаривать каждое слово как можно четче.

– Нет, – сказала старушка, качая головой. – Я не та, кто вам нужен. У меня не осталось никого, кто мог бы оставить наследство.

Она снова попыталась закрыть дверь, и снова Бетти ей помешала.

– Послушайте! Я хотела только поговорить с кем-нибудь, кто живет в этом доме достаточно долго. Пожалуйста, позвольте мне задать вам всего пару вопросов.

Старая леди слегка прищурилась.

– Кто вы такая?

– Бетти Дин.

Она неожиданно улыбнулась, и Бетти с ужасом уставилась на разверзшийся перед ней зловонный провал, в котором сохранилось всего три почерневших зуба.

– Вы красивая, – сказала старушка, внимательно разглядывая ее. – Очень красивая. Проститутка?

– Нет!

– Значит, торгуете наркотиками?

– Нет, что вы! Я няня.

Она снова прищурилась и, сняв цепочку, распахнула дверь шире. Теперь Бетти увидела свою собеседницу, так сказать, целиком и слегка опешила. В старушке было не больше четырех футов и десяти дюймов, и она была страшно худа – казалось, в ее теле можно пересчитать все косточки. Одета она, однако, была в спортивный костюм из кремового велюра, на рукавах которого сверкал какой-то сложный узор из стразов. На шее старушки болталось несколько больших старинных медальонов, настолько тяжелых на вид, что казалось, будто они пригибают ее голову к земле. Во многих местах спортивный костюм был испещрен пятнами – следами засохшей еды и иных субстанций, о природе которых Бетти старалась не думать. Мужчина из первой квартиры был прав – от женщины сильно пахло мочой и давно не мытым старческим телом. Неестественно черного цвета волосы с трехдюймовыми седыми корнями были кое-как уложены на макушке в прическу, напоминающую воронье гнездо.

Несмотря на гостеприимно распахнутую дверь, Бетти осталась стоять на месте: заходить в квартиру ей не хотелось. Вместо этого она улыбнулась как можно приветливее и спросила:

– Скажите, в каком году вы поселились в этом доме?

Старая леди поморщилась, словно ответ на этот вопрос каким-то образом мог причинить ей физическую боль.

– Я живу здесь с одна тысяча девятьсот сорок третьего года. Я приехала сюда во время войны вместе с моим маленьким сыном.

Бетти чуть заметно кивнула, догадавшись, что за этими словами стоит какая-то трагедия.

– Мне семьдесят семь, хотя выгляжу я гораздо старше.

– Нет, что вы!.. – Бетти отрицательно качнула головой. – Вы вовсе не…

– Я знаю, что выгляжу на девяносто. И чувствую себя на девяносто. Скорей бы, что ли, умереть!

Бетти взглянула на старую леди с тревогой.

– В моем возрасте, мисс, только и остается, что думать о смерти. Это нормально. Когда ваша красота поблекнет, когда умрут ваш муж и ребенок и вы останетесь в этом кошмарном городе совершенно одна, вот тогда вам тоже захочется умереть поскорее.

От этих слов на Бетти повеяло таким ужасом, что она даже вздрогнула, но тут же изобразила на лице сочувственную улыбку. Она знала, что ведет себя немного непоследовательно, но ничего лучшего ей просто не пришло в голову.

– Не помните ли вы, – вернулась Бетти к теме разговора, – кто жил в доме напротив, когда вы здесь поселились? Я имею в виду – в квартирах над мексиканским рестораном?..

– Над каким рестораном? Мексиканским?!.

Бетти ткнула пальцем в сторону маленького пыльного окна, выходившего на площадку. За окном как раз виднелся кусок здания напротив.

– Вон там.

– А-а… – проговорила старушка. – Когда я ходила туда в последний раз, это был французский ресторан. Все меняется, детка, меняется слишком быстро…

– Так как насчет тех квартир? – Бетти снова попыталась навести собеседницу на интересовавшую ее тему. – Вы помните, кто жил там перед тем, как дом переоборудовали под офисы?

Заблокировав замок, чтобы дверь не захлопнулась, старушка прошаркала к окну, обдав Бетти такой духовитой волной, что ей пришлось задержать дыхание.

– Да, – сказала она. – Я помню.

Сердце Бетти отчаянно забилось.

– Помните?..

– Да. Как я могу забыть? Это был приют для одиноких матерей, – пояснила старушка. – В основном для иностранок и девушек легкого поведения… Он принадлежал церкви.

– Какой церкви?

– Приходской церкви Святой Анны. Вот уж нечего сказать, благодетели так благодетели!.. – Она покачала головой. – Я надеялась, что уж для детей-то там места не найдется, но дети там были, причем до сравнительно недавнего времени. Да… Я отсюда слышала, как они вопят. Один замолчит, второй начинает; второй замолчит, третий и четвертый подхватят. И так до самого утра. Но однажды… – Старушка повернулась к Бетти и снова улыбнулась ей своей жуткой улыбкой. – Однажды все дети исчезли. Их куда-то увезли, – уж не знаю, куда, – дом заколотили, и он так и простоял несколько лет, пока его не отремонтировали и не устроили там конторы. – Она снова посмотрела в окно. – Вот когда я пожалела, что детей увезли!..

– Как вы думаете, сколько времени существовал этот приют?

– Откуда мне знать? – Старушка так резко пожала плечами, что Бетти испугалась, как бы ее острые лопатки, натягивавшие велюр спортивного костюма, не выскочили из суставов. – Когда я приехала, он здесь уже был. Хотите узнать – спросите в церкви. Спросите у этих благотворителей! – Ее плечи расслабленно опустились, и она вздохнула. – А кто он?.. Кто тот счастливец, который получит ваше наследство?

– Я точно не знаю, – призналась Бетти. – Но полагаю, что это кто-то из тех вопящих младенцев, которые не давали вам спать. Мне известно только имя – Клара Каперс. Впоследствии – Клара Джонс.

– А год рождения?

– Неизвестен.

Старушка покачала головой.

– Ну и как вы собираетесь ее искать?

Прежде чем ответить, Бетти бросила еще один взгляд на здание напротив, в котором, быть может, началась таинственная жизнь Клары Каперс.

– Не знаю, – сказала она и вздохнула.

– Ничего-то вы не знаете, как я посмотрю! – Старушка с сомнением поглядела на нее. – Спросите в церкви, – повторила она и постучала себя по лбу узловатым скрюченным пальцем. – Может быть, там вы что-то наконец узнаете.

Выйдя из дома, Бетти некоторое время стояла у подъезда, с жадностью глотая чистый, прохладный воздух. Ей не хотелось думать о старой леди, чье имя она так и не узнала, не хотелось думать о ее унылой повседневной жизни и о том, каково это – быть таким старым, что сама жизнь больше не имеет для тебя никакого значения. Отдышавшись, она повернулась и направилась к церкви Святой Анны на Уордор-стрит, от души надеясь, что хоть там-то ей наконец повезет по-настоящему.

Англиканская церковь Святой Анны выглядела довольно странно в окружении ресторанов, баров, залов игровых автоматов и букмекерских контор. Казалось, она оказалась здесь по чистой случайности. Согласно висевшей у входа мемориальной доске, в самом начале Второй мировой войны церковь была уничтожена во время бомбежки и восстановлена из руин попечением принцессы Анны[46] только в 1990 году. Как бы там ни было, этим погожим субботним утром новенькая церковь так и сверкала на солнце, а расположенный рядом приходской досуговый центр был заполнен до отказа. Бетти сочла это обнадеживающим.

Когда в одном из коридоров Бетти разыскала викария, тот как раз беседовал с унылым, чумазым бродягой, который то и дело громко шмыгал носом и вытирал его рукавом драного пиджака. Присев на скамеечку, она стала терпеливо ждать. Через несколько минут разговор закончился, бродяга широко улыбнулся, обнял викария, подобрал с пола грязный рюкзак и, дружески кивнув Бетти, направился к выходу.

– Доброе утро, дочь моя, – прогудел викарий, поворачиваясь к ней. В его голосе Бетти уловила легкий шотландский акцент. – Чем могу служить?

Бетти поспешно поднялась на ноги.

– Не могли бы вы уделить мне несколько минут? – спросила она.

– С радостью. Сегодня как раз мой приемный день, следовательно, «уделять минуты» – моя прямая обязанность. – Он улыбнулся, и Бетти просияла в ответ.

– Скажите, вам что-нибудь известно о приюте для незамужних женщин на Сент-Эннз-корт, который когда-то находился в ведении вашего прихода?

Священник улыбнулся и протянул ей руку.

– Это нам лучше обсудить в моем кабинете. Идемте.

Бетти послушно двинулась за ним и вскоре уже входила в небольшой аккуратный офис, расположенный в дальнем крыле досугового центра.

– Мы перебрались в это здание всего несколько лет назад, – сказал викарий, придерживая для нее дверь, – но, к счастью, все архивы переехали вместе с нами. На протяжении почти полувека никакой церкви как таковой здесь просто не было – одни развалины, так что нам поневоле приходилось сохранять документы особенно тщательно. Насчет приюта для одиноких молодых матерей… что-то такое я действительно припоминаю. Садитесь.

– Благодарю.

Выглянув в соседнюю комнату, викарий попросил кого-то принести две чашки чая, потом снова повернулся к Бетти.

– Итак, расскажите мне, что именно вам хотелось бы узнать.

– Я разыскиваю женщину, которая по завещанию моей бабушки получила небольшое наследство. Ее зовут – или звали – Клара Каперс. Какое-то время назад она была зарегистрирована по адресу, где находился приют. Это, пожалуй, все, что мне известно.

– То есть даже даты рождения вы не знаете?

– Нет, к сожалению. Я, впрочем, предполагаю, что она могла быть смешанной расы, а ее мать могла носить имя Арлетта, но это не точно. Если ее мать звали по-другому, тогда… тогда я даже не представляю…

– А имя отца вам известно?

Бетти несколько раз сглотнула.

– Насчет отца… Да, я кое-что могу о нем рассказать. Правда, это тоже мои предположения, хотя я и уверена, что догадалась правильно. Его звали Годфри Каперс, в двадцатых годах он был очень известным джазовым музыкантом.

– Что ж, тогда давайте начнем с самого начала – с двадцатых… – Священник снял с полки довольно большой картотечный ящик с вложенными в него папками. – Наш приют открылся именно в девятьсот двадцатом. Будем последовательно просматривать год за годом и посмотрим, что нам это даст. Я буду называть вам имена, а вы скажите, как только услышите что-то знакомое.

Священнику понадобилось всего несколько минут, чтобы добраться до папки с именем Эстер Джонс.

– Джонс! – воскликнула Бетти. – Это было второе имя, упомянутое в завещании. Клара Каперс – Клара Джонс… Мы-то думали, что она стала Джонс, когда вступила в брак, а оказывается… А там написано, как звали ребенка этой Эстер?

Священник раскрыл тощую серую папку и почему-то вздохнул.

– Одну минуточку… Вот: Эстер Мильсон Джонс, поступила в приют 22 октября 1921 года. В ноябре 1921 года она родила девочку весом семь фунтов и пятнадцать унций, которую назвали Клара Татиана. Мать и новорожденная чувствуют себя хорошо… – процитировал он и посмотрел на Бетти, у которой по спине побежали мурашки.

– Да, это она! Скорее всего она! Но что случилось с ней дальше?

– Дальше?.. Гм-м… Здесь написано, что в январе двадцать второго Эстер и Клара покинули приют и… А-а, это интересно! Имя отца. К сожалению, это вовсе не мистер Каперс, о котором вы говорили. Это некий Эдвард Джон Минчин, проживающий по адресу… так… Лондон, Риппон-роуд, 24.

– Но… – Бетти нахмурилась. – Этого не может быть! Почему тогда моя бабушка завещала все свои деньги младенцу, который родился у двух людей, о которых я никогда не слышала?

Викарий слегка пожал плечами.

– Этого я не знаю, дорогая моя, – сказал он. – Но… То, что вы никогда не слышали об этих людях, вовсе не означает, что ваша бабушка о них не знала. Скорее наоборот… К тому же теперь у вас есть настоящее имя этой девочки.

Бетти удивленно взглянула на него.

– Да, моя дорогая. Вы разыскивали Клару Каперс или Клару Джонс, но теперь вам известно, что она носила имя Клара Минчин. Клара Минчин с Риппон-роуд… – Священник откинулся назад с видом человека, удачно решившего сложную задачу. – Мне кажется, мисс, что ваши поиски почти завершились…

51

1921

Сложив руки на коленях, Летиция печально наблюдала за тем, как Арлетта открывает большую картонную коробку.

– Кажется, твоя комната пострадала не так сильно, – проговорила она негромко. – Нет, я, конечно, не знаю, что́ у тебя там было, но многое уцелело. Например, твой платяной шкаф остался совершенно не тронут огнем, да и дверь была закрыта. Быть может, твои платья немного попахивают дымом, но… – Она нервно сплела и расплела пальцы. – Надеюсь, ты не будешь слишком огорчена.

В последние три дня Летиция только и делала, что без конца извинялась. Кроме того, она торжественно поклялась, что больше никогда в жизни не выпьет ни капли спиртного. А ее муж поклялся, что больше никогда не оставит ее одну. Лилиан поклялась, что теперь, когда о матери есть кому позаботиться, она перестанет нервничать и злиться, а Филипп поклялся увезти ее на все лето в Канны, где у его родителей была роскошная квартира на са́мом побережье, так что во многих отношениях пожар был благословением. Впрочем, во всех прочих отношениях он оставался трагедией. Семейное гнездо Миллеров превратилось в угли и пепел. Любимые платья сгорели или так провоняли дымом, что носить их все равно было нельзя. Сгорели все игрушки Джеймса. Пропали навсегда семейные фотографии. Но самой серьезной была потеря той атмосферы невинной радости и веселья, которая нисходила на каждого, кто ступал на порог этого дома. Арлетта, во всяком случае, ощутила ее очень отчетливо, когда девятнадцать месяцев назад приехала сюда с Гернси. Дом Летиции казался ей волшебным, зачарованным местом, но теперь он превратился в обугленные развалины, а семья, которая когда-то в нем жила, лишилась своего казавшегося неколебимым достоинства и уверенности. На данный момент, во всяком случае, могло показаться, будто Миллеры ничем не отличаются от абсолютного большинства.

Арлетта сунула руки в коробку и достала оттуда свою косметику, свои заколки и обручи для волос, шкатулку с украшениями, фотографии матери и отца в серебряных рамках, альбом с фотографиями, несколько открыток от Годфри, тонкое нижнее белье, чулки, клубные программки и коробку из-под сигар, в которой хранила самые дорогие ее сердцу фотоснимки. Со дна коробки Арлетта извлекла незаконченную вышивку, недовязанный берет, с десяток романов в мягких обложках и – из самого дальнего угла – небольшой квадратик белого муслина.

Несколько мгновений она просто разглядывала его. Арлетта помнила, где он лежал – в ящике ее ночного столика. Она сама положила его туда в тот день, когда Годфри впервые пришел к ней в «Либерти». Казалось, это было в другом мире. В другой жизни. Сейчас Арлетта поднесла ткань к носу и понюхала. Муслин пахнул в основном гарью, но она почувствовала – или это ей показалось – легкий запах сандалового дерева и корицы. Запах, который в ее сознании навсегда был связан с Годфри.

– Ну, ты довольна? – с беспокойством спросила Летиция. – Ничего важного не пропало?

– Нет, – ответила Арлетта совершенно искренне. – Все самое важное на месте. Спасибо.

Летиция тяжело опустилась на пеструю оттоманку и прижала кончики пальцев к груди.

– Слава Богу! – с облегчением выдохнула она. – Слава Богу! Наконец-то хорошие новости. Наконец-то!..

А Арлетта уже думала о том, что не видела Годфри целых три дня. Пожар спутал все ее планы. Она чувствовала, что должна оставаться с Летицией, Лилиан и прочими Миллерами, должна как-то им помочь, успокоить или хотя бы просто быть рядом. Совесть не давала ей бросить их и заниматься своими делами, хотя по большому счету Арлетта мало что могла сделать. Но завтра… Завтра вся семья должна была переселиться из дома родителей Филиппа в огромную квартиру рядом с лондонским офисом компании, в которой работал мистер Миллер. Больше того, крупная строительная фирма уже получила заказ на строительство нового особняка, и Арлетта чувствовала, что ничто больше не мешает ей заняться устройством своей жизни. И когда Летиция (трезвая, как стеклышко!) наконец ушла, она подсела к зеркалу, чтобы поскорее привести себя в порядок, потом надела чистое платье и, выйдя на улицу, поехала в Блумсбери на свою прежнюю квартиру, где по-прежнему жила Мину.

– Вчера вечером я видела Гидеона, – сообщила Мину, одной рукой удерживая зачесанные наверх волосы, а другой закрепляя их заколками.

При упоминании этого имени Арлетта почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица.

– Он выглядел совершенно ужасно, – продолжала подруга.

– По правде сказать, мне совершенно все равно, как он выглядит, – заметила Арлетта холодно, и Мину с любопытством посмотрела на ее отражение в зеркале.

– Хотела бы я знать, в чем тут дело, – невнятно проговорила она, держа во рту несколько шпилек. – Помнится, одно время вы были настоящими друзьями, ну просто водой не разольешь. Гидеон, несомненно, был по уши в тебя влюблен, а теперь… Не понимаю, что могло случиться? Может быть, вы поссорились, или?.. Иногда мне кажется, что ты его просто ненавидишь.

Мину снова взглянула на Арлетту и не отводила взгляд довольно долго, словно надеясь вызвать ее на откровенность, но Арлетта только улыбнулась и сказала:

– Любовь не знает правил, Мину. И… хватит о Гидеоне. Расскажи лучше о себе. Ты уже присмотрела подходящего молодого человека, который готов ради тебя на подвиг?

Мину делано рассмеялась.

– Боюсь, что нет. Определенно нет. Впрочем, поделом мне, если я так и останусь старой девой, ведь в моем романе рассказывается о прекрасной, но одинокой девушке, которая ищет любовь в большом городе. – Она улыбнулась и слегка поправила затейливую прическу. – Ну вот, теперь мы обе выглядим просто божественно. Давай поскорее отправимся в клуб, отыщем этого «подходящего молодого человека» и заставим его на мне жениться.

Приехав полчаса спустя в «Голубую бабочку», они попали в самый разгар шумной вечеринки по поводу чьего-то дня рождения. Судя по тому, что среди присутствующих было много журналистов, ведущих светскую хронику, да еще по атмосфере еле сдерживаемого нетерпения, день рождения праздновал человек известный и, возможно, влиятельный. Заметив в вестибюле распорядителя, занимавшегося приемом гостей, Арлетта и Мину ловко загнали его в угол с твердым намерением не выпускать, покуда он не расскажет им все новости.

– Ну, скажите же, скажите скорее, чей это день рождения! – заговорщически шептали они.

– Прошу прощения, леди, но, боюсь, я не могу…

– Конечно, можете! Скажите нам немедленно, иначе мы очень огорчимся!

– Ну ладно… Сегодня юбилей Берти Лэнгдона.

– Потрясающе! – Обе девушки готовы были завизжать от восторга. – Душка Берти!.. Тот самый, который буквально на днях расстался со своей очаровательной женой!

И, переглянувшись, подруги многозначительно заулыбались. Берти Лэнгдон был знаменитым актером и очень, очень красивым мужчиной. А еще он был просто сказочно богат. Мину была влюблена в него уже несколько месяцев, и теперь, когда Берти развелся с женой, с которой был знаком чуть ли не с детства, собственные перспективы представлялись ей весьма радужными. Да и Арлетта тоже чувствовала, что судьба подарила им по-настоящему счастливый случай. Не то чтобы она собиралась извлечь из развода актера какую-то корысть, просто сегодняшний вечер в «Голубой бабочке» обещал быть особенно веселым и, может быть, даже драматичным!

И, взявшись за руки, подруги устремились в зал. Глаза их сияли, сердца бурлили весельем, головы полнились озорными проделками, и ни та, ни другая не подозревали, как в действительности закончится сегодняшний вечер.

За кулисами, как всегда, царили шум и толчея, но среди знакомых лиц Арлетта сразу выделила девушку, которую никогда раньше не видела. Сначала она решила, что это просто уборщица или чья-то ассистентка, но, приглядевшись, поняла, что это не так. По переброшенному через руку легкому пыльнику, по шляпке в руке и блуждающему взгляду она догадалась, что девушка только что пришла и что она кого-то ищет. Ну а мне-то что за дело, подумала Арлетта и уже хотела отвернуться, когда услышала, как девушка спросила проходившего мимо мужчину, нельзя ли ей поговорить с Сэнди.

– Через пару секунд он будет здесь, детка, – ответил мужчина. – Вот только исполнит что-нибудь на «бис» и сразу вернется.

– О, благодарю вас.

Упоминание имени Сэнди заставило Арлетту присмотреться к девушке повнимательнее. Она была молода – ее ровесница или чуть моложе. Светло-русые волосы девушки были подстрижены в модном стиле боб, но одета она была слишком просто: в просторное серое платье-тунику и туфли без каблуков. Куда интереснее было лицо – вытянутое, с ввалившимися щеками и слегка покрасневшими глазами, словно накануне она плакала. На первый взгляд в этом не было ничего странного или подозрительного, и все же Арлетта вдруг почувствовала во рту острый горьковатый привкус. Девушка то перекладывала свое легкое пальто из руки в руку, то принималась нервно покашливать, неотрывно глядя в сторону узкого прохода, который вел со сцены за кулисы. Вот она в очередной раз закашлялась, и тут Арлетта заметила, как девушка характерным круговым движением погладила живот, а потом бережно прикрыла его ладонью. Все это было проделано так быстро, что Арлетта могла бы ничего не заметить, но она заметила – и почувствовала, как болезненно сжалось ее сердце. Подспудная тревога, которую она испытывала, превратилась в предчувствие, а оно в свою очередь заставило ее отступить на несколько шагов назад и укрыться в тени сваленных в кучу декораций. Из зала донесся последний взрыв рукоплесканий и хриплые крики полупьяной публики. Через несколько секунд Арлетта услышала быстрые, энергичные шаги музыкантов, которые, триумфально завершив выступление, шли по проходу, и постаралась забиться в свой темный угол как можно глубже. Прижав ладонь к груди и до боли закусив губу, она наблюдала за разворачивавшейся перед ней сценой.

Годфри вошел за кулисы одним из первых.

– Эстер! Привет! Какой приятный сюрприз! – воскликнул он, но на его лице читалось не удовольствие от встречи, а самый настоящий испуг, да и голос его звучал преувеличенно бодро.

– Я не смогла, – услышала она горячий шепот девушки по имени Эстер. – Вот, возьми… – Она неловко полезла рукой в сумочку и достала пригоршню смятых банкнот. – Забери свои деньги – все, до последнего пенни. Я не смогла это сделать, Сэнди… И не смогу.

Она начала плакать, и Годфри, обняв Эстер за плечи, отвел ее в сторону.

– Тише, тише! Не плачь! – нежно шепнул он девушке на ухо и привлек к себе. Это был очень интимный жест, но на лице музыканта по-прежнему читались страх и растерянность. Арлетта из своего укрытия хорошо видела, как он то и дело оглядывается по сторонам.

Она затаила дыхание.

– Ну, что случилось? – спросил Годфри. – Тебе не понравился доктор? Он тебя напугал?

Эстер тряхнула коротко остриженными волосами.

– Нет, не доктор. Он был очень вежлив и вел себя как джентльмен. Я… Дело в ребенке, Сэнди! Ребенок… Доктор сказал, что срок всего семь недель, может, чуть больше, но… Вот, смотри… – Она слегка натянула ткань своего свободного платья, так что стал заметен округлившийся животик. – Это уже видно. Я думаю, он ошибся, и срок намного больше. В общем, я не смогла, Сэнди. Просто не смогла. Прости меня, пожалуйста…

Годфри гладил ее по волосам и шептал что-то успокаивающее, но Арлетта не слышала ни слова. Впрочем, ей это было и не нужно. Будущее… В один миг она отчетливо увидела свое будущее, словно оно было начертано в воздухе огромными заглавными буквами. Эта девушка носит ребенка Годфри, и он, разумеется, останется с ней. Быть может, он даже на ней женится. Но даже если этого не произойдет, ребенок Эстер родится живым, он будет кричать и брыкаться, и его не унесут неизвестно куда, как унесли бездыханный зародыш, который она извергла. Ребенок Эстер будет жить, и, что бы ни случилось с его родителями, он до конца своих дней останется сыном или дочерью Годфри. Этого не изменить, а значит, ее мечтам о маленьком домике в южном Лондоне, о дружелюбных соседях, о поездке на Сент-Люсию с Годфри и двумя очаровательными мулатиками не суждено сбыться никогда. Хватило одного мгновения, чтобы жизнь, которую выдумала себе Арлетта, обратилась в золу и дым, словно особняк Миллеров.

Выбежав из задней двери клуба, она оказалась в прохладном, темном переулке. Ее острые каблучки с набойками громко цокали по брусчатке, и Арлетта, сняв туфли, взяла их в руки. Оставшись в одних чулках, она промчалась по переулку, выбежала на Пиккадилли и юркнула в стоящий у обочины таксомотор.

Слезы застилали ей глаза, но Арлетта все смотрела и смотрела на проплывающие за окном улицы, залитые розовато-желтым светом газовых фонарей, на переливающиеся огнями фасады ночных клубов и баров, на одетых в изысканные костюмы или в лохмотья прохожих, на широкие мостовые и ярко освещенные витрины, битком набитые вещами, которые на самом деле никому не были нужны. Все вокруг выглядело ярким и новым: после войны почти каждый магазин и каждая парадная дверь были отремонтированы и перекрашены, каждая электролампочка заменена на более мощную, каждый камень мостовой отмыт и отчищен чуть не добела. Ночной Лондон сиял и сверкал, но в душе Арлетты царил непроглядный мрак.

Она думала о своем двадцать втором дне рождения, о подлом предательстве Гидеона, о тех серых, однообразных, тоскливых месяцах, которые ей пришлось провести в его доме на набережной, о своем мертвом сыне, которого отправили в кремационную печь прежде, чем она успела бросить хотя бы взгляд на его маленькое лицо. Еще она думала о безупречном особняке Миллеров, напоминавшем идеальный лондонский дом с праздничной открытки, который за несколько минут превратился в груду обгорелых бревен и закопченных кирпичей. А потом она подумала об этой девочке – об Эстер, о ее обкусанных ногтях и округлившемся животе, и о выражении немого ужаса на лице Годфри.

Это уже слишком, думала Арлетта.

С нее хватит.

Оказавшись в особняке родителей Филиппа на Абиндон Виллас, Арлетта сразу поднялась к себе. Там она перевязала бечевкой коробку, которую принесла Летиция, и уложила ее в дорожный сундук. Выбрав одежду, которая, как ей казалось, лучше всего подходила для путешествий, она подсела к столу и набросала три письма, адресованных Лилиан, Мину и Годфри. Ранним утром, пока все в доме еще спали, Арлетта быстро оделась, вызвала слугу и велела ему снести ее дорожный сундук вниз и найти таксомотор. Письма в запечатанных конвертах она оставила на круглом столике в прихожей.

Такси доставило ее на вокзал, и Арлетта села на поезд до Портсмута. Спустя два часа она уже была на месте. В гавани она купила билет на паром, чтобы вернуться туда, откуда началось ее путешествие, – в большой, холодный и пустой дом на утесе, откуда в хорошую погоду можно было разглядеть далекие белые скалы Дувра.

52

1995

Пока Бетти беседовала с викарием церкви Святой Анны, ей кто-то звонил. Номер на экране мобильника был ей незнаком, поэтому она перезвонила по нему – и наткнулась на Джона Любезноу.

– Значит, этой ночью ты не скончался в конвульсиях? – жизнерадостно осведомилась она.

– К несчастью, нет. Скорее наоборот: «годен для службы в военном флоте» и все такое… Иными словами, нет никаких препятствий и дальше влачить свое бесполезное существование.

– Как бы там ни было, это отличные новости, Джон.

– Наверное… Но я звонил тебе по другому делу. Александра дала мне твой номер, когда приходила меня навестить. Она пыталась уговорить меня переехать к ней, но… – Он слегка запнулся. – В общем, если ты не передумала, я, пожалуй, пожил бы немного у тебя. Скажем, недельку или около того, пока я не подыщу себе подходящее жилье.

– Я совершенно не против! – Эти слова сорвались с ее языка и запрыгали, подобно мячикам из литой резины. – Я так рада! Это будет просто замечательно.

– Ты уверена?

– Асб… абсолютно. Приезжай. Сегодня меня как раз не будет – я остаюсь с детьми на ночь, так что можешь спать в моей постели.

– Ну, тебе это вряд ли понравится. После лекарств я потею как свинья.

– Ладно, что-нибудь придумаем. Я уже еду домой, так что постарайся тоже приехать поскорее, ладно? Я только что раскопала кое-что новенькое насчет Клары, и мне надо заскочить в библиотеку.

– Собственно говоря, меня уже выписали, – сообщил Джон. – Мне осталось только собрать вещи. Минут через двадцать буду у тебя.

– Ты выглядишь гораздо лучше, – сказала Бетти, увидев Джона на площадке у себя под дверью. – Как твоя голова?

Вместо ответа он снял шляпу и продемонстрировал свеженький хирургический шов.

– Болит?

– Нет, – ответил Джон и снова надел шляпу, хотя температура снаружи приближалась к плюс двадцати пяти.

– А как насчет осложнений?

Он пожал плечами.

– Время покажет. По крайней мере, на данный момент я чувствую себя прежним угрюмым ворчуном и асоциальным типом. – Джон продемонстрировал ей бумажный пакет. – Мне выписали столько антибиотиков, что хватит на борьбу с небольшой эпидемией. Увы, из-за них мне нельзя ни капли спиртного. И еще нужно каждый месяц являться в больницу на обследование – они хотят быть уверены, что все идет как надо. – Он пожал плечами и улыбнулся. – В общем, финита ля комедия.

– Комедия закончилась, зато мое расследование подошло к кульминационной точке, – сказала Бетти, отпирая замок и впуская его в квартиру. – Входи, располагайся, а мне нужно раскопать еще кое-какую информацию.

– Можно мне с тобой?

– Разве тебе не нужно продавать ультравоксовские картинные диски?

Джон потешно улыбнулся.

– Это был не типичный случай.

– Это было самое настоящее извращение.

– Согласен. Откровенно говоря, я не совсем понимаю, как этот диск ко мне попал. Ну а если серьезно, то лишний выходной мне не повредит. Как-никак, у меня была травма головы.

Бетти посмотрела на него и улыбнулась.

– Ладно, поехали, – решила она. – Это будет скучная работенка, и помощник мне не повредит.

– Вот, – сказала Бетти, с размаху бросая на стол перед Джоном два десятка лондонских телефонных справочников за разные годы. – Нам нужно найти женщину по имени Клара Минчин. Или К. Т. Минчин. Правда, она могла выйти замуж и сменить фамилию, но тут уж ничего не поделаешь. Будем искать всех, кто носит эту фамилию. Риппон-роуд находится где-то в Блэкхите, так что начнем, пожалуй, с тех, кто жил или живет на юго-востоке. Если нам не повезет – займемся остальными лондонскими районами. – Она посмотрела на часы. – Сейчас два. Я должна быть у Эйми к шести. Четырех часов нам должно хватить. Ну, за дело!..

Джон посмотрел на нее, на стопку пыльных справочников и улыбнулся несколько подавленно.

– Слушаюсь, мэм…

Бетти шутливо оскалилась.

– Хорошо, что мы оба понимаем нашу задачу, – сказала она.

В ответ Джон слегка приподнял бровь и открыл справочник. Бетти взяла себе другой и зашелестела страницами.

Работа была нудной, требовавшей терпения и внимания, но Бетти она казалась странно приятной и… сближающей. В этот солнечный июньский день библиотека была практически пуста, и их ничто не отвлекало. Было что-то гипнотическое в необходимости перелистывать одну страницу за другой, изредка отвлекаясь, чтобы записать телефон и адрес или сделать из пластикового стаканчика глоток кофе, который они принесли с собой в большом красном термосе.

– Есть что-нибудь? – спросила Бетти примерно через полчаса.

– Есть несколько Минчинов, но пока ничего определенного. Во всяком случае, никаких Клар или К.Т. А у тебя?

– То же самое.

И они продолжили листать страницы, откладывая в сторону уже просмотренные справочники. Неожиданно Джон хлопнул ладонью по открытой перед ним книге.

– Есть! Есть один Минчин на Риппон-роуд!

– Что?!

– Смотри сама! Дерек Минчин, Риппон-роуд, 24.

– Дай-ка мне!..

Бетти отобрала у него справочник и впилась взглядом в столбик фамилий. Да, Джон не ошибся. Вот он, черным по белому: Дерек Минчин. Бетти громко ахнула.

– Боже мой, мы нашли. Нашли это! Господи, даже не верится! – Она импульсивно прижала ладонь к губам и посмотрела на Джона. – Идем, – сказала Бетти. – Нужно как можно скорее ему позвонить!

Джон смотрел, как Бетти, стоя на улице у входа в библиотеку, набирает на мобильнике номер Дерека Минчина. Перехватив его взгляд, она неуверенно улыбнулась, потом слегка откашлялась и зачем-то пригладила волосы. На третьем гудке на ее звонок ответили, и Бетти резко выпрямилась.

– Алло?

– Здравствуйте. Это Дерек Минчин?

– У телефона.

– Здравствуйте, – снова сказала Бетти. – Я хотела бы задать вам один вопрос, если не возражаете… Я ищу одну женщину по имени… по имени… – От волнения у нее перехватило горло.

– Ну? – нетерпеливо перебил Дерек.

– …Клара Минчин, – закончила Бетти.

– Теперь ее фамилия Дэвис. Это моя сестра.

Бетти несколько раз моргнула и вдруг почувствовала прилив необычайной легкости и веселья. Ей захотелось смеяться, танцевать, петь! Наконец-то, думала она. Наконец-то!!!

– Это… это замечательно! – произнесла она наконец. – Это просто прекрасно, мистер Дерек.

– А в чем, собственно, дело? – с внезапной подозрительностью осведомился он.

– Я могу сказать это только ей. Не могли бы вы дать мне ее номер телефона?

– Знаете что… – В трубке было хорошо слышно, как Дерек со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы. – Я не могу давать номер сестры кому попало. Как минимум, мне хотелось бы знать, кто ее разыскивает и по какому делу. Надеюсь, вам понятно?

– Да, конечно. Разумеется. Вы совершенно правы, но… В таком случае, не могли бы вы попросить ее как можно скорее мне перезвонить?

– Боюсь, это будет не так просто. Клара сейчас в Бенидорме[47].

– В Бенидорме?

– Да. Она ездит туда каждый год с другими моими сестрами. Я с ними не езжу, у меня и без того хватает проблем, понятно?

– Понятно, – сказала Бетти, хотя ей было непонятно. – А когда она вернется?

– Кажется, завтра… Подождите немного, я уточню. – Бетти услышала, как он кричит, отвернувшись от трубки: – Папа! Папа! Когда прилетают девочки?..

Папа? – удивилась Бетти. Папа?!!

В трубке послышалось неразборчивое бормотание, потом снова зазвучал голос Дерека:

– Да, все правильно. Они вернутся завтра поздно вечером. Я передам Кларе ваш номер и скажу, что вы звонили, а вот перезванивать вам или нет – это пусть она сама решает. Ведь вы так мне и не сказали, в чем дело.

– Передайте ей, что речь идет о наследстве.

– О наследстве? – Дерек, похоже, и удивился, и заинтересовался. – Ну и везет же ей! В прошлом месяце она выиграла тысячу в лотерею, а теперь ей еще и наследство привалило!..

Бетти рассмеялась.

– Да, похоже, ей действительно везет.

– Ладно, я все передам, – пообещал Дерек. – Продиктуйте мне ваше имя и номер телефона… Нет, дайте я сначала возьму ручку… Черт, вечно в этом доме ни одна ручка не пишет! Ага, вот карандаш… Ну, диктуйте.

Бетти назвала себя, потом продиктовала номер мобильника. Когда Дерек уже хотел повесить трубку, она сказала:

– Простите, могу я спросить у вас еще одну вещь насчет Клары?

– Ну попробуйте.

– Не знаю, может быть, мой вопрос покажется вам странным или даже грубым, но… Какого цвета у Клары кожа?

– Это действительно странно. То есть – странно, что вы спросили. Клара, она… она действительно чернокожая. Мы все белые, она одна черная. Мулатка. За этим, кстати, стоит одна любопытная история… Но об этом вы лучше расспросите саму Клару, когда вы с ней увидитесь.

Бетти улыбнулась. Ей казалось, что эту историю она знает лучше самой Клары.

В конце концов Бетти увела детей в ближайшее кафе, чтобы они не путались под ногами у матери, которая как угорелая носилась по дому, давая указания то представителям фирмы, обслуживавшей предстоящий банкет, то расставлявшим музыкальную аппаратуру инженерам. В кафе они уселись за столик, и дети начали с удовольствием, а главное – молча – поглощать полдник. Кажется, они тоже были рады вырваться из шумного, суматошного места, в которое превратился их дом, и Бетти тихонько с облегчением вздохнула.

Она внимательно следила, чтобы никто из младших Джонсов не испачкался или, не дай бог, не подавился, но мысли ее были далеко. Бетти думала о том, что как раз сейчас Клара Каперс-Минчин-Джонс-Дэвис наслаждается последним вечером на испанском курорте: сидит в баре или на балконе гостиничного номера, не спеша потягивает сангрию[48] и мечтает о том, как было бы хорошо остаться здесь навсегда. Завтра примерно в это же время она будет на пути в аэропорт, а в понедельник утром ей станет известно о наследстве, которое оставила ей безумная старая леди с Гернси, когда-то давно любившая ее отца.

При мысли об этом Бетти почувствовала какую-то странную дрожь.

Разобраться, в чем причина, она не успела: Донни зацепил локтем большой кувшин свежевыжатого апельсинового сока, и Бетти стремительно вытянула руку, чтобы не дать ему опрокинуться. В то же самое мгновение рядом с ее рукой появилась еще одна рука, торчавшая из рукава черной кожанки и принадлежавшая Дому Джонсу.

– Надо быть осторожнее, сынок, – сказал Дом, и мальчуган тотчас вскочил и, обогнув стол, бросился в отцовские объятия.

– Папа! Папочка! – завопил он.

Бетти неуверенно улыбнулась, не представляя, как согласуется с планами Эйми неожиданное появление Дома. Кроме того, она не знала, как ей относиться к нему после легкой стычки, произошедшей вчера утром.

– Не беспокойся, – проговорил Дом, поглядев на Бетти поверх головы сына. – Я не собираюсь никуда их вести. И Эйми знает, что я здесь. Я только что был дома, и она сказала, что не возражает. – Он сел на стул Донни, а сына усадил на колени. – Слушай, я вот что еще хотел сказать… Я очень сожалею насчет вчерашнего. Правда сожалею!.. Вчера я совсем расклеился и… В общем, я вел себя как распоследний с-с… – Последние два слова прозвучали как негромкое шипение, но Бетти прекрасно его поняла.

– Да, немного. – Она нехотя улыбнулась.

– Ты поступила совершенно правильно, когда помешала мне пойти с Донни в парк.

– Нет! – тут же вмешался Донни. – Неправильно!

На этот раз улыбнулись и Дом, и Бетти, и только мальчик нахмурился и принялся нехотя ковырять вилкой тосты с яйцом.

– Ты действовала очень профессионально, Бетти. Это была твоя работа, и ты отлично ее выполнила, спасибо.

Улыбка Бетти сделалась менее принужденной. Пожав плечами, она потерла локти.

– Так, – сказал Дом, наклоняясь к сыну. – А где тост для папочки?

Медленно и очень серьезно Донни оторвал кусок хлеба с яйцом и протянул отцу. Тот проглотил его не жуя, облизал пальцы малыша и крепко прижал к своей кожаной куртке.

– Ух, вкуснотища! – воскликнул он, целуя Донни в шею чуть ниже уха. – Спасибо, приятель. Ну, теперь лопай сам. А как мои красавицы?

Акация посмотрела на отца через стол и послала ему воздушный поцелуй (этому трюку она выучилась, пока гостила с матерью за городом), после чего хладнокровно вернулась к шампиньонам и яйцам всмятку.

Дом сделал вид, будто поймал поцелуй на лету и прижал к сердцу. Акация снова взглянула на него сквозь длинные ресницы и вздохнула, словно ее отец был лучшим мужчиной на свете. Что касалось Астрид, то появление отца ее почти не взволновало, и она, сидя в своем высоком стульчике, продолжала есть мороженое – точнее, не есть, а размазывать его по тарелке обеими ладошками.

– У тебя здорово получается. Быть няней, я хочу сказать… – проговорил Дом, с удовольствием разглядывая своих умиротворенных детей. – Глядя на тебя, можно подумать, что это просто. Когда у тебя будут собственные дети…

– Надеюсь, это произойдет не скоро, – перебила Бетти.

– Пусть не скоро, – покладисто согласился Дом. – Но когда-то ведь это произойдет, верно? Им очень, очень повезло иметь такую мать! – Он улыбнулся и, опустив взгляд, уставился на макушку сына, который с увлечением гонял по тарелке последний кусок тоста, орудуя вилкой, словно хоккейной клюшкой.

Бетти тоже улыбнулась. Собственные дети пока что казались ей чем-то из области фантастики.

– Ты пойдешь на прием? – спросила она, решив сменить тему.

– За каким хе…?! То есть я хотел сказать – нет. Ни в коем случае. Я не выношу этих… этих людей. Можно сказать, что из-за них-то мы и… расстались, – последнее слово Дом произнес совершенно беззвучно, но все равно покосился на детей. – Кроме того, сегодня вечером у меня концерт. – Он посмотрел на часы. – Да, пора двигать, но я уйду не раньше, чем откушу большой-пребольшой кусок от этого волшебного пирога!

Услышав эти слова, Донни поспешно придвинул стоявший на столе десерт поближе к себе, а Дом принялся делать вид, будто хочет украсть кусочек.

Бетти наблюдала за его возней с сыном с большим интересом. Вот опять, подумала она, Дом ведет себя как нормальный отец. Настоящий человек-хамелеон! Сегодня он был трезвым и выглядел совершенно адекватным человеком, который играет по правилам, не сквернословит и старается не ранить детей собственными проблемами. Каким-то он предстанет завтра или хотя бы через час?

Дом перехватил ее взгляд и улыбнулся.

– Я хотел бы окончательно уладить наши отношения, Бетти, – сказал он. – Поговорить и все такое… Что ты делаешь завтра?

– То же, что и сегодня, – ответила она, жестом показывая на заканчивавших полдник детей.

– И… как долго?

– До тех пор, пока Эйми не сможет заняться ими сама.

Дом кривовато улыбнулся.

– Значит, до вечера, допоздна. Ладно, пошли мне эсэмэску, когда будешь возвращаться домой. Я приду и позвоню в твою дверь.

– Я… У меня сейчас гостит один человек.

– Тогда ты приходи ко мне.

– Я не знаю, Дом… честное слово.

– Просто поговорить, – с нажимом сказал он, пронзая ее взглядом. – Ничего больше!

Бетти пожала плечами.

– О’кей. Постараюсь зайти.

Дом улыбнулся, и Бетти вдруг почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. Это была искренняя и дружеская улыбка – очаровательная и бесхитростная улыбка настоящего Дома Джонса. Бетти даже захотелось крепко его обнять, но она только рассмеялась.

– Что?..

– Ничего, – ответила она. – Просто так…

Он снова улыбнулся, и Бетти улыбнулась в ответ. А пять минут спустя, после объятий, поцелуев и нескольких кусочков «волшебного» пирога, Дом уже растворился в светлых летних сумерках, чтобы где-то там, далеко, снова стать поп-звездой.

Прием Бетти разочаровал. Гости, – а в особняке их собралось огромное количество, – говорили только о школах, репетиторах, нянях и о том, сколько мишленовских звезд у того или иного ресторана в Сохо, так что, когда пробило одиннадцать, она извинилась и отправилась спать. Эйми приготовила для нее большую кладовую рядом с детскими спальнями, в которой было даже небольшое окно. Подойдя к нему, Бетти отодвинула штору, чтобы поглядеть на улицу внизу. Мостовую заливал желтый свет уличных фонарей, выдержанных в викторианском стиле, да и весь район словно купался в безмятежном жемчужном свечении, исходившем от расположенных неподалеку кварталов фешенебельного северного Лондона.

Папарацци, впрочем, были тут как тут. Словно жирные черные крысы, которых кто-то для смеха одел в жилеты с оттопыренными карманами, они заняли позиции в непосредственной близости от парадного входа и терпеливо ждали какого-нибудь чрезвычайного происшествия или скандала, о котором можно было бы во всех подробностях рассказать на передовицах завтрашних газет. На мгновение Бетти захотелось распахнуть окно и крикнуть им: «Уходите! Поищите сенсацию в другом месте, потому что более скучных типов, чем те, которые собрались здесь, я в жизни не видела!», но это было бы, пожалуй, чересчур, поэтому она переоделась в пижаму и юркнула в постель.

Она очень устала, но ей потребовалось довольно много времени, чтобы заснуть – Бетти не привыкла ночевать в чужих домах. Кроме того, мощные басы работавшей внизу музыкальной системы заставляли вибрировать каждую балку, каждый кирпич особняка, и ей казалось, что вместе с ними вибрируют и все ее внутренности. Впрочем, к полуночи усталость взяла свое, и она наконец заснула, но только для того, чтобы полтора часа спустя снова проснуться.

Поначалу она решила, что кто-то из детей заставил сработать «радиосторожа», но уже через секунду Бетти поняла, что в комнате есть еще кто-то. Резко сев на кровати, она зашарила рукой по стене, пытаясь найти выключатель.

– Тс-с! – сказал в темноте женский голос. – Это всего лишь я, Эйми.

– Что случилось? – спросила Бетти хриплым со сна голосом. – Дети?..

Эйми сделала несколько шагов по направлению к ее кровати.

– С детьми все в порядке. Я только что к ним заглядывала, они крепко спят.

– А-а-ах!.. – Бетти не сдержала зевоты, но тут же спохватилась и принялась приглаживать волосы и тереть глаза. – Это хорошо.

– Они такие миленькие, когда спят… – прошептала Эйми, осторожно присаживаясь на край ее кровати, и Бетти отодвинулась подальше к стене.

– Ну прям как ангелочки, – продолжала Эйми. – Когда я смотрела на них, мне казалось, что любить их сильнее просто невозможно! У меня чуть сердце не остановилось – такими они были красивыми, такими невинными. А ведь завтра утром, когда они проснутся, снова начнутся содом и гоморра. Тут уж хочешь не хочешь, а подумаешь, какого черта я их родила!

Она рассмеялась, но тут же вздохнула.

– Это я, конечно, не серьезно, – сказала Эйми. – Разумеется, нет. Дело в том, что… они еще такие маленькие, и я их совершенно не понимаю. Когда-нибудь, когда они станут постарше и превратятся в нормальных людей, тогда я, конечно, буду рада, что они у меня есть, но пока… – Она снова вздохнула. – Господи, я просто не знаю! Дети – это такой тяжелый труд!.. Даже несмотря на то, что у меня есть моя очаровательная Бетти.

Эйми нашарила под одеялом ее руку и, слегка сжав ей пальцы, мечтательно улыбнулась. К этому времени глаза Бетти привыкли к темноте, и она отчетливо видела, что ее работодательница здорово пьяна. Или под кайфом.

Под большим кайфом.

– Что бы я делала без тебя, моя замечательная Бетти?.. Мой муж – просто тупой член, но насчет тебя он не ошибся. Приходится отдать ему должное: он угадал правильно. Отличная догадка, Дом! – негромко воскликнула она, словно обращаясь к воображаемому мужу, потом снова повернулась к Бетти. – Спасибо, – сказала она.

Бетти неловко улыбнулась.

– Не за что, – ответила она. – Мне очень приятно иметь дело с вашими детьми. Они просто замечательные!

– Правда?.. – Эйми улыбнулась. – Впрочем, я и сама знаю, что они замечательные, – тут же поправилась она, – но… Черт!.. Я смотрю, как ты с ними возишься, и спрашиваю себя: почему я не могу так же? Почему я не могу быть с ними такой же доброй, терпеливой и ласковой, как ты? Наверное, ты особенная… Ты особенная, Бетти Дин, слышишь? – Она тряхнула головой. – Вот что я тебе скажу: к чертям собачьим испытательный срок, забудь об этом. Нет, серьезно!.. Я готова принять тебя на постоянную работу. С понедельника ты будешь на твердом окладе, о’кей?

Бетти кивнула.

– Спасибо.

Внезапно Эйми наклонилась вперед и нежно поцеловала Бетти в щеку.

Бетти напряглась, но продолжения не последовало. Эйми лишь убрала с ее лица упавшие на него волосы и погладила по голове.

– Спокойной ночи, милая Бетти, – сказала она. – Увидимся утром.

Еще несколько мгновений Эйми мечтательно вглядывалась в ее лицо, потом коротко потрепала по плечу и на цыпочках вышла из комнаты.

Утром Бетти проснулась с ощущением, что ночной визит Эйми ей просто приснился.

Сама Эйми спустилась вниз только после одиннадцати. Она только что приняла душ и была одета в винтажное летнее платье и шлепанцы. Золотисто-каштановые волосы Эйми были заплетены в две аккуратные косы, но покрасневшие глаза и дрожащие руки выдавали ее состояние: после вчерашнего она еще не пришла в себя. Увидев сквозь стеклянную кухонную дверь, что Бетти с детьми вышли в сад поиграть в песочнице, Эйми направилась к ним.

– Доброе утро, мои очаровательные крошки! – проговорила она, держа в одной руке чашку крепчайшего кофе, а в другой – флакончик таблеток от головной боли. – Доброе утро, Бетти!

Бетти жизнерадостно улыбнулась в ответ.

– Доброе утро!

– Как тебе спалось в незнакомом месте?

– Прекрасно. Дети меня почти не будили. Около трех Астрид проснулась, и я дала ей бутылочку. Акация проснулась в четыре – ей что-то приснилось, и она хотела, чтобы я немного с ней посидела. Ну а в четверть шестого меня разбудил Донни – ему приснилось, что пора вставать.

– Тебе не позавидуешь. – Эйми пожала плечами и, поморщившись, приняла сразу две таблетки, запив кофе.

– Ничего страшного. Честно говоря, я думала, что будет хуже.

– Ты просто чудо, Бетти, – заявила Эйми и покосилась на таблетки, словно раздумывая, не принять ли еще парочку. – Настоящее чудо!.. Я что, собственно, хотела сказать… Сегодня мы с детьми едем обедать к Кейт, – ты ее вчера видела, – так что в половине первого ты можешь пойти домой.

Бетти снова улыбнулась.

– О’кей, – сказала она.

– О’кей, – эхом отозвалась Эйми и вернулась в дом.

53

1921

«Дорогая Лилиан!

Я хотела бы написать, что мне тебя очень не хватает, но никакие слова не могут передать того, что́ я чувствую на самом деле. Каждый день и каждый час я отчаянно скучаю по всем вам, за исключением, быть может, твоих младших братьев. Еще я скучаю по Лондону, по автобусам, экипажам и таксомоторам, по блеску реклам и даже по лондонскому чаду и копоти. Я скучаю по Мину́, по нашим веселым вечеринкам и музыке. Особенно мне не хватает музыки. Как ты понимаешь, здесь у нас ничего такого нет и в помине.

Как вы все поживаете? Как строительство вашего нового дома? Боюсь, что пройдет много времени, прежде чем он будет готов и вы сможете туда вернуться. С другой стороны, ваша нынешняя квартира в Гайд-парке достаточно хороша, чтобы вы смогли прожить в ней столько, сколько нужно, не терпя никаких неудобств.

Простите меня за то, что я уехала так внезапно, ни с кем не попрощавшись. Зато теперь, когда я далеко, я могу рассказать тебе о причинах моего исчезновения. После концерта в клубе я случайно подслушала разговор Годфри с одной девушкой. Речь шла об их еще не родившемся ребенке. Девушка хотела вернуть деньги, которые Годфри дал ей, чтобы «решить этот вопрос», а когда он спросил, что случилось, она ответила: «я просто не могу». Я понимаю эту бедняжку лучше, чем кто бы то ни было, и ты знаешь – почему. Именно по этой причине я бросила Годфри без всяких объяснений: в конце концов, мне он ничего не должен, а эта бедная девушка всего лишь поступает так, как считает правильным. Я никого не обвиняю и ни на кого не сержусь, но я должна была сделать так, чтобы Годфри был свободен и мог обойтись с этой девушкой, как того требует простая порядочность. Если бы я не исчезла, он чувствовал бы себя связанным, а теперь… теперь ничто не мешает Годфри стать законным отцом своего ребенка.

Вот так я снова оказалась там, откуда начинала почти два года назад. Впрочем, мама, кажется, только рада, что я вернулась. С каждым днем лондонская жизнь становится все больше похожа на прекрасный сон. Мое паломничество в столицу было лишь небольшим дивертисментом, не способным нарушить мерный ритм того, что обычно зовут реальной жизнью. Всего лишь слабый всплеск на поверхности могучего потока, который скоро исчезнет без следа. Жизнь идет как предначертано, и ни один человек не в силах этого изменить. Ни один!..

Впрочем, Лилиан, у меня есть к тебе просьба. Если можешь, постарайся поддерживать связь с Годфри. Мне хочется знать, как у него дела, счастлив ли он, родился ли его ребенок без осложнений и все такое… Надеюсь, он выйдет из того сложного положения, в котором очутился, как минимум с достоинством. Напиши мне обо всем, что узна́ешь, ладно? Насколько мне известно, оркестр пробудет в Лондоне до конца лета, так что времени у тебя будет достаточно. Видишь ли, я все еще очень его люблю и, наверное, буду любить до конца моей жизни.

С любовью и наилучшими пожеланиями вам всем,

Преданная вам,

Арлетта».

* * *

«Милая Арлетта!

Как все это ужасно! Слава Богу, теперь я знаю, что заставило тебя так внезапно уехать, и хотя мне не хочется этого признавать, в глубине души я понимаю, что ты поступила совершенно правильно. Бедный Годфри! Бедная ты! Бедный ребенок! Я уверена, что все должно было бы быть совершенно иначе!

Что касается Годфри, то я действительно видела его на прошлой неделе, когда мы с Мину ходили на выступление братьев Лав в «Голубой бабочке». Годфри показался мне очень печальным – глаза у него были как у выброшенного на улицу спаниеля. Даже не передать, как мне его жалко!

После концерта я поговорила с ним. Я рассказала ему, что́ ты мне написала, и добавила, что у тебя все в порядке. О ребенке он ничего не говорил, но я, кажется, видела ту девушку, о которой ты говорила. Она сидела в уголке за кулисами и что-то вязала из белой шерсти. Я почти уверена, что это была именно она; впрочем, Годфри ее не представил.

Господи, Арлетта, как же это все печально! Ты только не отчаивайся – не зря же говорят, что печаль и радость рядом ходят. Будет и на твоей улице праздник!

У нас все хорошо. Боюсь, что наш новый дом еще долго не будет готов. Каждый раз, когда я навещаю Филиппа, я захожу на него взглянуть, но это очень тяжело.

Я ужасно тебя люблю, Арлетта.

Вечно твоя,

Лилиан».

* * *

«Дорогая Лилиан.

Спасибо за письмо. Извини, что не писала так долго – мама захворала, у нее ужасный бронхит, и в последние несколько недель я только и делала, что ездила к ней в санаторий и обратно. Слава Богу, что я была здесь, когда это у нее началось, иначе все могло бы закончиться гораздо плачевнее. С каждым днем я все больше убеждаюсь, что, вернувшись на остров, приняла правильное решение. Впрочем, должна тебе признаться: иногда, когда я вспоминаю Годфри, я очень злюсь на весь мир, на маму и на то, как несправедливо все устроено.

Пожалуйста, напиши мне о себе, о твоей семье, о Годфри. Напиши как можно скорее!

Твоя Арлетта».

* * *

«Дорогая Арлетта!

Начну, пожалуй, с хорошей новости. Филипп сделал мне предложение (наконец-то!), и я сказала – да! Теперь я совсем скоро стану миссис Люв. Мне ужасно нравится это мое имя, хотя оно и очень короткое. Но как это звучит – Лилиан Люв! В сентябре мне исполнится двадцать, и мы сразу поженимся. Возможно, мы даже совместим вечеринку по случаю моего дня рождения с приемом в честь нашего бракосочетания. В общем, если твоя мама к тому времени поправится, а идея снова посетить Лондон не будет вызывать у тебя слишком сильных отрицательных эмоций, – приезжай! Это будет просто замечательно, если ты приедешь. Я уверена, праздник будет просто великолепный, такой, что надолго запомнится всем нам. Именно такой праздник необходим всем нам после тех несчастий, которые мы перенесли.

Годфри я, к сожалению, не видела. Насколько мне удалось узнать, оркестр наконец-то возобновил гастроли, и он куда-то уехал. Мину разговаривала с ним пару недель назад, и он упомянул о своей новой девушке, которая ждет ребенка. По его словам, ребенок должен родиться в ноябре. К сожалению, Мину не стала его расспрашивать, так что никаких подробностей я не знаю. Годфри, впрочем, интересовался, как твои дела. Мину утверждает, что он по-прежнему выглядит очень печальным, зато его музыка звучит теперь еще проникновеннее, чем прежде.

Моя мама передает твоей маме привет и пожелания скорейшего выздоровления.

Твоя Лилиан».

* * *

«Милая Лилиан!

Когда я прочитала твое письмо, я буквально прыгала от радости! Филипп показался мне замечательным молодым человеком, а из тебя выйдет очаровательнейшая маленькая женушка! Должна сказать, что ему с тобой очень повезло: ты еще молода, но уже знаешь, как вести хозяйство. Только не давай ему тобой командовать, хорошо? Интересно было бы узнать, где вы будете жить. Я уверена, это будет просто божественное супружеское гнездышко – красивое и удобное. Вам обоим очень повезло, что вы нашли друг друга, и я очень за вас рада. Постараюсь приехать к вам на свадьбу, хотя обещать ничего не могу. Впрочем, можешь не сомневаться, что я очень, очень постараюсь приехать.

Тебя, наверное, интересуют мои дела. О, как бы мне хотелось написать, что рана в моем сердце заживает и что я меньше скучаю по Годфри, но увы!.. Это было бы неправдой. Мама и ее знакомые наперебой знакомят меня с самыми лучшими (и по местным меркам они действительно хороши) молодыми людьми, но стоит мне увидеть их унылые лица и представить, какой убогой, пустой, скучной жизнью они живут (большинство из них никогда не покидало остров), как мне хочется буквально визжать от злости. Порядочность, воспитание, кое-какой капиталец – все это у них есть, но мне этого мало. Мне хочется большего. Мне нужно больше! Иногда мне даже начинает казаться, что, сколько бы я ни прожила, в глубине души я всегда буду знать, что это «большее» прошло мимо меня, затерялось в суете и хаосе жизни, и я уже никогда не смогу вернуть те золотые деньки, которые я провела в Лондоне. Но тут уж ничего не поделаешь – придется смириться и доживать свою жизнь, не слишком сожалея об упущенном.

С наилучшими пожеланиями,

Арлетта».

54

1995

– Можно войти?..

Прижавшись ухом к двери своей квартиры, Бетти ожидала ответа.

– Входи, я одет! – крикнул изнутри Джон.

Она повернула в замке ключ и вошла. Джон, одетый в белую рубашку поло и джинсы, лежал на диване. Его недавно вымытые волосы были еще влажны и торчали во все стороны. Он смотрел телевизор, на экране которого известный телеведущий, которого Бетти только вчера видела на вечеринке у Эйми, с пристрастием допрашивал Луизу Уэнер из «Спящего»[49].

Бетти рассмеялась.

– Он вчера был у Эйми в гостях, – сказала она, показывая на экран. – Редкостный придурок.

Джон посмотрел на нее с легким интересом.

– А она там была? – спросил он, показывая на Луизу.

Бетти покачала головой, и Джон театрально вздохнул.

– Жаль.

Бетти снова улыбнулась и направилась в кухонный уголок.

– Как насчет чая?

– Давай я! – Джон вскочил.

– Нет, – сказала она. – Сиди. Ты еще нездоров.

– Я поправляюсь, – ответил он.

– Тем более нужно беречься, – возразил Бетти, наполняя чайник.

Джон со вздохом опустился обратно на диван.

– Слушай, – сказал он, – я тут подумал… На улице прекрасная погода, а я ужасно благодарен тебе за все, что ты для меня сделала. Мне бы хотелось тебя как-то отблагодарить, скажем – пригласить на ланч. Собственно говоря… – Он слегка покраснел. – Я взял на себя смелость кое-что купить. Давай устроим пикник? – Поднявшись, Джон открыл дверцу холодильника. – Ты любишь суси?..

Бетти пожала плечами.

– Не знаю. Никогда не пробовала.

– Думаю, тебе понравится. Еще я купил бутылку шампанского.

– Но ведь тебе же нельзя пить!

Джон презрительно осклабился.

– Шампанское – это не выпивка, – сказал он. – Во всяком случае, так считается в тех местах, откуда я родом. Ну и еще кое-что к шампанскому… копченая лососина, бублики с сыром и… – Джон достал из холодильника маленькую стеклянную баночку. – …И немного икры.

Бетти моргнула.

– Ничего себе! – только и сказала она.

– Я знаю, что немного перестарался, – ответил Джон, почесывая подбородок, – но с другой стороны, у меня почти не бывает выходных. За весь год это мое первое по-настоящему свободное воскресенье, и я подумал, что… – Он со смущенным видом закрыл холодильник. – В общем, ты понимаешь…

– Спасибо, – сказала Бетти серьезно. – Нет, это действительно замечательно. – «Мне еще никто никогда не покупал шампанское», – хотела она добавить, но вспомнила, что это не так. Дом угощал ее шампанским в «Ворчуне». Это было в тот ужасный вечер, когда он плакал крокодиловыми слезами, хватал ее за задницу и обзывал «своей няней». Слегка содрогнувшись при этом воспоминании, Бетти сказала:

– А куда мы пойдем?

– Я планировал сходить в Грин-парк, но если у тебя есть другие предложения…

– Отлично, – перебила она. – Дай я только приму душ и надену платье покрасивее.

– И еще одно… – сказал Джон, когда она уже готова была юркнуть в ванную. – Я не буду долго тебя затруднять. Я уже подобрал несколько квартир, завтра пойду смотреть. Думаю, что-нибудь мне подойдет, так что не волнуйся.

Бетти обернулась к нему.

– А я и не волнуюсь, – сказала она с улыбкой.

Другого такого прекрасного воскресенья Бетти не помнила. По небу цвета электрик плыли пушистые облачка, закрывавшие солнце с удивительной регулярностью – словно специально для того, чтобы не дать загорающим получить тепловой удар. В ветвях пели птицы, сочную зеленую траву лужаек чуть пригибал легкий, теплый ветерок.

Они расстелили на траве банное полотенце, разложили на нем продукты и выпили шампанского из больших кружек. Закусив, Бетти и Джон взяли напрокат по шезлонгу и установили их так, чтобы сидеть лицом к солнцу.

– Вот это жизнь! – проговорил Джон, с наслаждением вытягивая ноги и прищуриваясь от яркого света.

– Надеюсь, ты не жалеешь, что сейчас ты не на филофоническом аукционе?

– О, да!.. Я, конечно, предпочел бы оказаться сейчас в большом пыльном ангаре, в толпе угрюмых парней в несвежих футболках…

– …Яростно торгующихся за право купить картинный диск «Ультравокса»!

– Вот именно. Но и здесь тоже неплохо. Очень даже неплохо. – Джон достал из кармана портативный CD-плеер и наушники. – Хочешь, послушаем вместе? – предложил он.

– Смотря что слушать.

– Разумеется, «Ультравоксов».

Бетти улыбнулась.

Джон улыбнулся в ответ.

– А что бы ты хотела послушать? – С этими словами он протянул ей круглый кожаный футляр с компакт-дисками.

Бетти с любопытством посмотрела на него.

– Я вижу, ты обо всем подумал, – сказала она.

– А то!.. – отозвался Джон, глядя, как она перебирает диски.

– Может, вот это?.. – предложила она, доставая альбом «Химических братьев». Бетти выбрала его за название: «Покидая пыльную планету».

– Хороший выбор, – похвалил Джон, глядя на нее с уважением. – Это их первый альбом, он вышел буквально вчера.

Бетти важно кивнула, сделав вид, будто разбирается в музыке не хуже Джона.

Он поставил диск в плеер, протянул ей один наушник и отрегулировал громкость. В течение следующего часа оба просто сидели рядом и, свесив руки с подлокотников пляжных кресел, наслаждались ласковым солнцем и психоделической музыкой «Химических братьев» (кем бы они ни были), которая тщилась перенести обоих в какие-то иные, далекие миры.

Наконец альбом закончился. Бетти открыла глаза и увидела, что Джон с улыбкой за ней наблюдает.

– Чему ты улыбаешься? – спросила она. – Пожалуйста, не делай так больше, мне страшно. У тебя такие большие зубы!..

– Больше не буду. – Джон поспешно сомкнул губы. – Обещаю.

– Вот и хорошо. – Бетти сложила руки на груди.

– Ну, что скажешь?

– Потрясающе. Куда лучше «Ультравоксов».

– Вполне с тобой согласен. – Джон, похоже, был очень доволен совпадением их музыкальных вкусов. – Очень, очень перспективная группа. Кстати, давно хотел спросить, какую музыку ты обычно слушаешь? Откровенно говоря, я внимательно осмотрел твою квартиру, пока тебя не было, но не нашел ни одной пластинки или компакт-диска.

Бетти пожала плечами.

– Я все оставила дома. Думала – здесь мне это не понадобится.

– Господи, помилуй! – Джон был откровенно шокирован. – Да я бы… Если бы я собирался уехать из дома, я бы в первую очередь взял с собой свои любимые диски. Музыка для меня – это… В общем, если бы случился пожар, это было бы первое, что я бросился спасать. А что бы стала спасать ты?

Бетти некоторое время обдумывала вопрос.

– Если говорить о настоящем моменте, – ответила она наконец, – то первым делом я спасла бы то, что имеет отношение к Арлетте. Ее фотографии, книгу, программки из клубов… Что до остального, то… даже не знаю. Ведь это просто вещи, не так ли? Во всяком случае, ни одна из них не имеет для меня слишком большого значения.

Джон кивнул и некоторое время сидел молча. Наконец он снова улыбнулся.

– У меня для тебя еще один сюрприз. – Наклонившись, он достал из сумки для пикника небольшую картонную коробку, перевязанную голубой ленточкой. На крышке крупными буквами было напечатано: «Паттисьер Валери». Открыв коробку, Джон протянул ее Бетти. Внутри лежали пирожные с начинкой из взбитых сливок или заварного крема, украшенные засахаренными фруктами.

– Господи! – От изумления Бетти даже рот раскрыла. – Какая прелесть, Джон! Но я… Мне нельзя.

– Почему? – Он недоуменно посмотрел на нее.

– Потому что… потому что я очень растолстела, пока работала в «Вендиз», да и сейчас я тоже… Я постоянно ем вместе с детьми – четыре, иногда даже пять раз в день, и вот результат! – Она сжала пальцами валик кожи на животе и продемонстрировала Джону. – Видишь? Куда это годится?!

Он рассмеялся.

– Какая же ты странная, Бетти Дин!

– Я не странная.

– А я говорю – странная. Взять хотя бы эти твои идеи… Ты только посмотри на себя! Нет, посмотри, посмотри!.. С чего ты решила, будто у тебя есть какой-то лишний вес? Я бы сказал… – Он внезапно замолчал.

– Нет уж, продолжай.

– Когда я впервые увидел тебя в этой дурацкой шубе, ты показалась мне тощей, как креветка: глаза выпучены, кости выпирают. А теперь…

– И что теперь? – Бетти прищурилась.

– Теперь ты почти достигла идеала.

Она продолжала пристально смотреть на него.

– Я сказал – «почти», так что не очень-то воображай.

– Слишком поздно, дорогой мой Джон Любезноу. Слишком поздно!

Он улыбнулся и помахал коробкой с пирожными перед самым ее носом.

– Ну, возьми штучку, – предложил он. – Смотри, какие аппетитные. Я же знаю, что тебе хочется!

– Ничего подобного! – рассмеялась Бетти, осторожно отталкивая его руку. – Вовсе не хочется.

– Да брось ты, меня не обманешь. Ну?.. – По его лицу вдруг скользнула озорная улыбка. Бетти ее заметила, но отреагировать не успела: прежде чем она успела нажать рычаг, переводивший спинку шезлонга в вертикальное положение, Джон выхватил из коробки пирожное с кремом и… размазал по ее лицу.

Несколько мгновений Бетти потрясенно смотрела на него, не зная, то ли ей смеяться, то ли встать и уйти. Впрочем, уйти с кремом на лице было немного неудобно, поэтому она, как могла, счистила его пальцами, а пальцы – облизала.

– Ты прав, действительно вкусно, – сказала Бетти с улыбкой и, достав из коробки пирожное со взбитыми сливками, ловким движением расплющила деликатес о его щеку.

– Ну как?

– П-потрясающе! – Джон сложил руки перед собой. Глаза его сверкали каким-то хмельным весельем, и это настолько удивило Бетти, что она едва не пропустила момент, когда он потянулся за очередным пирожным. В последний момент она вскочила и бросилась наутек, Джон – за ней. Некоторое время он гонялся за Бетти вокруг дерева, потом настиг и, тяжело дыша, схватил за плечо, все еще держа в другой руке пирожное. Бетти с мольбой посмотрела на него и встретила торжествующий взгляд, но уже через мгновение выражение его лица изменилось. Казалось, Джон… Нет, Бетти никак не удавалось понять, что означает эта его улыбка – задумчивая, мечтательная, нежная. Привстав на цыпочки, она попыталась стереть остатки сливок с его щеки, но Джон перехватил ее руку.

– Бетти…

– Что?

Но он молчал и только беспомощно смотрел на нее, словно был не в силах выразить свои мысли в словах. На мгновение у нее перехватило дыхание, но Джон уже отвернулся.

– Нет, ничего… У тебя крем в ухе. – Он показал на ее правое ухо, и Бетти попыталась прочистить его мизинцем.

– Больше нет? – спросила она.

– Больше нет, – ответил Джон с непонятной грустью в голосе.

Бетти ласково взглянула на него.

– Как ты себя чувствуешь? Нормально?

– Да. – Озорной Джон исчез, и его место занял Джон Привычный – немногословный и немного угрюмый. – Я в порядке. – Он протянул ей слегка помятое пирожное. – Съешь его. За меня.

«За папу, за маму…» – пронеслось у нее в голове. Бетти взяла пирожное.

– Спасибо, Джон, – сказала она. – Спасибо за пикник, спасибо за шампанское. И… спасибо за музыку.

– За песни эти…

– Волшебных мелодий хор чудесный…

– Без песен мир бы был не мил…

– Без этих звуков как бы я прожил?..

– Смейся, танцуй и пой…

– Спасибо за музыку, друг мой…[50]

Джон улыбнулся.

– Верно. Как бы мы жили без музыки?..

В течение нескольких секунд они оба ощущали небывалое родство душ, но эти секунды пролетели, и все снова стало как прежде. Сегодня в парке чуть было не произошло что-то важное – такое, к чему Бетти была не совсем готова. И, как она подозревала, Джон тоже.

– Идем, – сказала она. – Пора домой.

Когда через полчаса они вернулись на Бервик-стрит, в корзинке под щелью почтового ящика лежала записка:

«Бетти, приходи. Я дома до шести. Д.Д.».

Бетти посмотрела на часы. Было самое начало шестого. Подняв голову, она увидела, что Джон за ней наблюдает. Что́ ему сказать, Бетти понятия не имела.

– Слушай, мне тут… гм-м… Мне нужно…

Он пробежал взглядом записку и кивнул.

– Увидимся вечером, – сказал Джон с некоторой отчужденностью в голосе.

– Но это просто…

– Иди. В конце концов, он – твой босс.

– Да, но…

Джон вымученно улыбнулся.

– Иди, – повторил он. – Со мной ничего не случится. Ну, давай же…

Бетти вздохнула. Ей не хотелось оставлять Джона, не хотелось идти к Дому, но ведь она обещала его выслушать. К тому же она пробудет у него даже меньше часа!

– Я вернусь в шесть, – сказала она. – Ты будешь дома?

Он пожал плечами.

– Не знаю.

– Ну ладно. Тогда до вечера.

– До вечера.

– Еще раз спасибо, Джон, – проговорила она. – Сегодняшний день был просто замечательным.

– Да, – согласился он. – Замечательным. И я рад, что провел его с тобой. – И он стал подниматься по лестнице. Бетти еще немного постояла у входной двери, потом глубоко вздохнула и, повернувшись, направилась к особняку на Питер-стрит.

Когда Дом открыл ей дверь, на нем были зеленые футбольные трусы и желто-красно-белая майка с эмблемой какого-то безвестного клуба. Увидев Бетти, он буквально просиял.

– Слава Богу, это ты! Я уж думал, мы с тобой разминемся.

Бетти с сомнением оглядела его с ног до головы.

– Что это ты так вырядился?

– А-а, это… Не обращай внимания. Я побывал на матче по мини-футболу. В благотворительных целях.

– И кто победил?

– Разумеется, желто-красно-белые. Они разнесли своих противников в пух и прах. А ты где была? Эйми сказала, ты ушла в половине первого!.. – В его голосе послышались собственнические интонации, которые Бетти совсем не понравились.

– В парке, – осторожно ответила она.

Дом кивнул, разглядывая ее сквозь густые, бархатистые ресницы.

– Как прошла вчерашняя вечеринка? – спросил он.

– Вполне в рамках, – ответила Бетти. – Я ожидала худшего. Или, наоборот, лучшего. Безумный секс, наркотики, обмен партнерами и все прочее, о чем любят писать в газетах… ничего этого не было.

– Это потому что Эйми разогнала всех наших прежних знакомых и завела новых. Респектабельных!.. Большинство из них ложится спать не позже десяти и пьет исключительно зеленый чай, – с презрением добавил Дом и, открыв холодильник, достал две бутылки пива. Он протянул одну Бетти, потом передал открывалку.

– Значит, рассказывать особенно нечего? – спросил он и, вытащив из-под кухонного стола стул, уселся на него верхом, словно это был мотоцикл.

– Не́чего, – ответила она, гадая, зачем она вообще сюда пришла. Уж лучше бы она осталась с Джоном.

– Ну вот и хорошо, вот и славно… – проговорил он, глядя в стол. – Слушай, Бетти!.. – Дом резко вскинул голову, словно собираясь сообщить что-то важное, но получилось это у него как-то слишком театрально. – Я не очень хорошо представляю, как нужно говорить такие вещи, поэтому скажу как умею. В последнее время я часто о тебе думаю… очень часто. Постоянно. И я думаю… – Он немного помолчал, задумчиво царапая ногтем этикетку на бутылке. – Я думаю, что ты – само совершенство. Ты красива. Умна. И сексуальна. Дьявольски сексуальна!

Бетти слушала его и, в свою очередь, ковыряла заусенец на пальце. Она чувствовала, что настал момент истины. Еще немного, и он скажет, что не может быть ее бойфрендом, ее парнем, ее любовником и так далее. Скажет и объяснит – почему. И Бетти была к этому готова. Не то чтобы она совсем не расстроилась, – кому приятно слышать подобное? – однако в глубине души Бетти сознавала, что и она не хочет быть его девушкой. Слишком уж большой багаж был у Дома, слишком богатое прошлое… Слишком много глупостей и чепухи. Кроме того, в этой желто-красно-белой футболке и зеленых трусах он выглядел довольно глупо. То, что произошло между ним и ею в этом доме некоторое время назад, было, скорее, из разряда исключений. Минутная слабость, приступ безумия – или одиночества. В общем, если бы сейчас Дом подвел черту под их так называемыми «отношениями», она бы это только приветствовала.

Хотя бы потому, что такое решение означало бы резкое уменьшение количества проблем.

– А еще я думал, – продолжал Дом, – о том, о чем мы с тобой говорили. О судьбе, о предназначении, о том, что даже если все, что с тобой происходит, выглядит логичным и закономерным, это вовсе не означает, что ход событий нельзя изменить. Если действительно хочешь, изменить можно все что угодно! Так вот, когда мы с группой в последний раз выступали за городом, я разговорился с парнем, который оказался агентом по недвижимости. Он показал мне несколько потрясающих домиков, по сравнению с которыми особняк в Примроуз-Хилл выглядит как самый настоящий хлев. И знаешь что… – Он наклонился вперед и накрыл пальцы Бетти ладонью. – Я согласен. Ты и я. Большой дом в деревне. Свиньи, утки, корова… Дети смогут приезжать к нам на выходные. Простая, здоровая пища. Простой физический труд на свежем воздухе…

Дом слегка сжал ее пальцы. Его блестящие карие глаза смотрели чуть ли не с мольбой, и Бетти на какое-то время лишилась способности говорить.

– Помнишь, я сказал, как мне жаль, что я не познакомился с тобой раньше? Что ж, если ты не стала первой женщиной в моей жизни, то, быть может, это потому, что тебе суждено стать последней. Понимаешь, что́ я имею в виду?..

Бетти кивнула, лихорадочно пытаясь придумать ответ.

– Так было предопределено с самого начала, предопределено для нас обоих, – продолжал Дом. – Ты станешь последней женщиной в моей жизни. Навсегда.

В его глазах вспыхнул упрямый огонь, и это испугало ее по-настоящему.

– Черт… – сказала Бетти. – То есть… Честно говоря, я просто не знаю, что сказать. То есть – совсем.

Дом мечтательно улыбнулся.

– Это будет просто замечательно, – сказал он. – Ты и я… вместе.

Бетти молча смотрела на него.

– А… а как насчет меня? – спросила она наконец. – Я-то что там буду делать?

Дом недоуменно посмотрел на нее.

– Делать? В каком смысле?

– В самом прямом. Чем я буду заниматься в этом большом деревенском доме, когда ты уедешь на гастроли? Или когда ты будешь неделями просиживать в какой-нибудь звукозаписывающей студии в Лондоне?

Он улыбнулся и погладил ее по руке.

– Это-то и есть самое замечательное, Бетти! Ты будешь делать все, что захочешь! Что захочешь – то и будешь делать. Захочешь, можешь рисовать. Или писать книги. А захочешь – можешь поехать на гастроли вместе со мной. Захочешь – можешь родить ребенка. В общем, будешь делать все, что твоя душа пожелает! – Он широко улыбнулся, но Бетти его улыбка показалась немного безумной, поэтому, – просто на всякий случай, – она тоже улыбнулась и кивнула.

– А как быть с Эйми? – спросила она.

– При чем тут Эйми?

– Ну, все это может ее немного, гм-м… расстроить.

Дом небрежно взмахнул полупустой бутылкой.

– Эйми не пропадет. К тому же она будет только рада, если по выходным дети будут гостить у нас. Она тебя знает и доверяет.

– Но Эйми предложила мне работу.

– Что?

– Вчера вечером или, точнее, уже ночью, Эйми пришла в комнату, где я спала. Она сказала, что я замечательно справляюсь с детьми и что она готова взять меня на постоянную работу, не дожидаясь окончания испытательного срока. Мне кажется, я ей понравилась и… Дом, я думаю, что я ей действительно очень нужна! Не могу же я ее просто так бросить…

Дом рассмеялся.

– А-а, вот в чем дело! Не обращай на нее внимания. Эйми всегда старалась сделать так, чтобы наши няни считали себя центром вселенной. Это ее обычный прием – заставить человека считать себя незаменимым, а потом выжать из него все соки.

– Мне почему-то кажется, что ко мне она относится совсем не так, – возразила Бетти. – Быть может, я ошибаюсь, но…

Дом снова засмеялся, и Бетти поморщилась. Этот разговор нравился ей все меньше, и она стала думать о своей квартирке по соседству и о Джоне, вытянувшемся перед телевизором на софе, которая была ему коротка, но уже через минуту ее мысли сами собой обратились к просторному деревенскому дому, к огню в каменном очаге, к заставленной мольбертами светелке, к собственному банковскому счету, где у нее всегда будет солидная сумма. А еще она подумала о пылающих страстью карих глазах Дома, которые она будет видеть каждое утро, как только проснется.

– Я знаю, – сказал Дом, снова откидываясь немного назад, – ты думаешь, что я слишком тороплю события. Мы действительно знакомы-то всего несколько недель, но… В тебе есть что-то особенное, Бетти. Что-то чистое и неиспорченное. Я почувствовал это еще при первой встрече, когда ты была в этой дурацкой ресторанной униформе. Конечно, я предпочел бы ухаживать за тобой как положено, водить в рестораны, на концерты, может быть, даже в театры… Если бы я так поступил, со временем мы бы, конечно, узнали друг друга как следует, но, к сожалению, тот образ жизни, который я веду, исключает подобную возможность. Моя жизнь – это бешеная гонка. Приходится все время спешить, торопиться как сумасшедший неведомо куда. Много лет я позволял этому безумию управлять собой, но с тобой я узнал, что такое душевный покой. Ты для меня как… как камертон.

– Камертон?

– Да. – Дом кивнул, пристально глядя на нее. – Я слушаю тебя, смотрю на тебя – и замедляю шаг, начинаю оглядываться по сторонам. Я вижу вокруг себя жизнь и понимаю, что она прекрасна.

Камертон?.. Бетти не очень хотелось быть его камертоном. И вообще ничьим.

Дом некоторое время разглядывал ее недоуменное лицо, потом его осенило.

– Нет, – сказал он. – Нет. Ты не просто камертон. Ну конечно!.. Собственно говоря, я вот что хотел сказать… Я без ума от тебя, Бетти, о’кей?

О’кей?.. Бетти удивилась еще больше. Это что – утверждение или вопрос?

Она пожала плечами, думая о том, как мало ее трогает, что суперзнаменитый Дом Джонс фактически признался ей в любви. Или его слова «Я без ума от тебя» следует понимать буквально, и он действительно немного спятил?

– Слушай, Дом… – начала Бетти неуверенно. – Даже не знаю… все это как-то… – Она задумчиво провела пальцем по горлышку своей бутылки. – Понимаешь, сейчас происходит столько всего, что я просто… Я только недавно нашла наконец женщину из завещания бабушки. И Эйми… я действительно ей нужна. Я не могу ее подвести.

Дом снова подался вперед и, схватив ее за обе руки, заговорил горячо и быстро.

– Сегодня вечером я лечу в Берлин, – сказал он. – Я вернусь в Лондон в среду, а ты… ты пока подумай. Это все, о чем я прошу. Просто подумай. Пожалуйста! – Наклонившись, он по очереди поцеловал костяшки ее пальцев. – Обещаешь?.. – Его глубокие карие глаза смотрели на нее с мольбой, и Бетти не смогла устоять.

– Обещаю, – кивнула она, чувствуя, как от прикосновения его губ все внутри нее переворачивается. – Конечно, я подумаю. Честное слово.

– Знаешь, – сказал Дом, выпуская ее руки, – мне кажется, это был первый мой взрослый поступок. За всю мою жизнь, представляешь?..

Она улыбнулась.

– Представляю, Дом.

Когда около шести Бетти вернулась, Джон был дома. Он не спросил, куда она ходила и что делала. Когда она вошла, он только подвинулся к краю дивана, на котором сидел, и сказал:

– Настоящая любовь?

– Что-что? – не поняла Бетти.

– «Настоящая любовь»[51], – повторил Джон, показывая чашкой с остатками чая на экран телевизора, к которому был подключен видеомагнитофон. – Фильм Тарантино. Ты его видела?

Бетти покачала головой.

– Нет, – сказала она. – У нас в «Малларде»[52] его почему-то не показывали. Я тогда очень расстроилась.

Сев рядом с ним на диван, Бетти со вздохом откинулась на подушки. События последнего часа взбаламутили, перевернули ее всю, и она была рада просто посидеть рядом с Джоном, который выглядел таким невозмутимым и совершенно нормальным.

– Зато теперь ты сможешь посмотреть его в спокойной обстановке. Я купил кассету у какого-то китайца, который торговал ими прямо на тротуаре.

– А ты уже много посмотрел?

– Я могу перемотать на начало.

– Но…

– Ничего страшного. – Джон остановил пленку, потом нажал кнопку на пульте.

Пока фильм с шуршанием перематывался в обратную сторону, он сказал:

– Слушай, хотел спросить у тебя одну вещь…

– Какую?

– А что случилось с отцом Клары? Я имею в виду – с настоящим отцом, с Годфри Каперсом? Ведь мы теперь знаем, что Клару воспитывал совсем другой человек. Куда же девался этот музыкант?

Бетти грустно улыбнулась.

– Разве я тебе не сказала?

– Нет. – Он покачал головой. – Не сказала.

– Я узнала об этом от твоей сестры, – пояснила Бетти. – Это довольно грустная история.

Пленка перемоталась, но Джон остановил воспроизведение и посмотрел на нее.

– Ну, рассказывай, – сказал он.

55

1921

Выйдя из экипажа, Арлетта некоторое время разглядывала внушительное многоквартирное здание, похожее на роскошный отель. В нем было не меньше десятка этажей, а фасадом оно было обращено в сторону Гайд-парка. Дверь ей открыл швейцар, одетый в ливрею с золотым галуном. Он принял у нее саквояж и провел к лифту, который должен был доставить Арлетту на четвертый этаж.

Для нее было настоящим блаженством вновь оказаться в Лондоне. Все внутри нее ликовало при одной мысли о том, что она вернулась, однако к ее радости примешивались и горькие нотки: на Гернси Арлетта работала в магазине готового платья в Сент-Питерс-Порте, и заведующая отпустила ее всего на три дня. Однако и это было лучше, чем ничего, и она чувствовала себя почти счастливой. Она побывает на свадьбе Лилиан и повидает всех своих знакомых.

Увидев входящую Арлетту, Лилиан с такой стремительностью бросилась к ней навстречу, что едва не сшибла с ног.

– Это ты, дорогая?! Как замечательно, что ты приехала. А какая ты стала красивая! Какое элегантное у тебя пальто!.. – Разжав объятия, Лилиан слегка отстранилась, чтобы осмотреть ее всю. – Не пальто, а просто блеск! Где ты его взяла?

– В магазине, в котором я теперь работаю.

– Ага, значит, современная мода наконец-то добралась и до ваших берегов?

– Разумеется, – кивнула Арлетта. – Правда, не без моей помощи, но все же… – Она рассмеялась.

– Господи, как же я без тебя скучала! Ну, проходи скорей. Я покажу тебе нашу замечательную квартиру.

Квартира действительно была великолепная – роскошно обставленная и с высокими потолками. Светло-золотой свет сентябрьского солнца свободно вливался в большие окна и играл на полированной мебели и начищенном до зеркального блеска паркете.

– Будешь спать здесь, со мной, – сказала Лилиан, распахивая перед Арлеттой дверь последней из бесчисленных комнат. – К сожалению, Генри и Артур уже дома. Они приехали ко мне на свадьбу, но здесь они тебя не побеспокоят. Да и мы сможем поболтать и посплетничать как следует! – Она хихикнула. – Мне нужно очень многое тебе рассказать.

Арлетта через силу улыбнулась. У нее не было никакого желания выслушивать секреты и тайны, которыми Лилиан собиралась с ней поделиться. Она хотела только поздравить подругу с бракосочетанием, порадоваться вместе с ней ее счастью и вернуться обратно.

Усадив Арлетту в гостиной, Лилиан позвонила в колокольчик и велела горничной подать чай и печенье.

– Итак, – начала она, – расписание у нас будет такое: в воскресенье вечером здесь, в квартире, состоится праздничный семейный банкет. Завтра – основной прием, так что сегодня мы можем сходить в клуб. Как насчет того, чтобы пригласить Мину?

– В клуб? – По спине Арлетты пробежала нервная дрожь.

– Да, ведь у вас, на Гернси, наверное, никаких клубов нет. То есть нет таких, как здесь, в Лондоне. Я думаю – можно сходить в «Голубую бабочку». – Лилиан чуть заметно улыбнулась. – Не бойся, Годфри нет в городе. Он с оркестром опять уехал на гастроли, кажется, в Шотландию.

– Ах вот как… – Арлетта почувствовала, как подспудное напряжение, не оставлявшее ее с того самого момента, когда она решила совершить эту поездку, понемногу ослабевает. Годфри в Шотландии. Значит, она его не увидит… При мысли об этом Арлетта испытала и облегчение, и легкое разочарование. – Пожалуй, идея неплохая, – сказала она.

– Еще бы! – Лилиан с воодушевлением кивнула.

– А эта девушка… Эстер? – спросила Арлетта. – Ты что-нибудь о ней знаешь?

– Да. – Лилиан заговорщически подмигнула. – Несколько дней назад Мину получила от Годфри письмо. Он пишет, что родители выгнали ее из дома.

– Вот бедняжка! – ахнула Арлетта.

– Да уж…

– И где она сейчас?

– Годфри сообщил Мину, что на время, пока его не будет, он устроил ее в приют для одиноких матерей где-то в Сохо.

– Как это печально, Лилиан!

– Но ведь это временная мера! Она должна родить в начале ноября, а к этому времени Годфри уже вернется. Он сказал, что женится на ней и снимет дом или квартиру.

При этих словах Арлетта ощутила болезненный укол в самое сердце. Она с самого начала знала, что так будет. Именно по этой причине она покинула Лондон, но услышать, что все случилось именно так, осознать, что кто-то другой будет жить с ее любимым мужчиной в уютном маленьком домике в окружении дружелюбных соседей, что кто-то другой повезет очаровательных шоколадных малюток на Сент-Люсию на великолепном круизном лайнере… нет, это было слишком больно. Рыдание готово было сорваться с ее губ, но Арлетта справилась с собой и даже сумела улыбнуться.

– Это хорошо… – проговорила она. – Я действительно… рада.

Из прихожей послышался какой-то грохот, и в гостиную ворвались Летиция и трое ее сыновей. Все четверо улыбались во весь рот, все четверо раскраснелись, словно после быстрого бега, – даже Летиция, которая, как помнила Арлетта, всегда была болезненно бледной.

– Милая, милая Арлетта! – вскричала Летиция, завидев гостью. – Как я рада тебя видеть! Добро пожаловать в наш дом. Мальчики, смотрите, кто приехал! Это Арлетта!

Мальчики поглядели в ее сторону без всякого интереса, и только Генри, скептически скривившись, пробормотал:

– Так-так-так! А я-то надеялся, мы вас больше не увидим.

– Генри! – с упреком воскликнула Летиция. – Ты опять грубишь!

В ответ Генри только скроил гримасу и исчез в коридоре.

– Генри! – крикнула ему вслед мать. – Немедленно вернись! Ты должен извиниться перед нашей гостьей.

– Ничего страшного, – сказала Арлетта. – Все в порядке.

– Нет, – возразила Летиция. – Не в порядке. А ну-ка вернись! – снова крикнула она. – Иначе мне придется поговорить с твоим отцом и потребовать, чтобы в этом месяце он лишил тебя карманных денег! Генри, ты слышишь? Живо сюда!

Последние слова она произнесла столь властно, что Арлетта едва не подскочила от неожиданности и удивленно покосилась на Лилиан.

Подруга улыбнулась и прошептала:

– Вот такие у нас перемены, Арли! Кто бы мог подумать?!

В дверях гостиной появился Генри, лицо у него было кислое.

– Прошу простить меня за мои слова, мисс де ла Мер. Я не подумал. А теперь, с вашего позволения, я должен удалиться – меня ждут кое-какие дела по дому.

Арлетта кивнула, и он снова исчез.

– Они по-прежнему ведут себя ужасно, – вздохнула Летиция. – Но я сумею их приструнить, вот увидишь. Когда ты приедешь в следующий раз, ты их просто не узнаешь. Они будут самыми хорошо воспитанными молодыми людьми во всем Лондоне.

– Не сомневаюсь, – кивнула Арлетта. – К тому же я надеюсь, что к следующему моему приезду все трое ваших сыновей уже станут дядями.

Летиция ахнула и прижала руку к сердцу.

– А я, значит, стану бабушкой? Ну и ну!.. Я – и вдруг бабушка! Звучит довольно нелепо, но с другой стороны… Ах, как это будет замечательно! А теперь, дорогие мои, я должна вас покинуть: мне нужно еще кое-что приготовить к завтрашнему дню – отдать последние распоряжения и так далее… Хорошо, что ты приехала, Арлетта, я действительно очень рада тебя видеть…

Она ушла, а Лилиан повернулась к Арлетте и пожала плечами.

– Видела, как она переменилась? – сказала она негромко. – Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.

Арлетта согласно кивнула, а сама подумала: «Интересно, какое несчастье могло бы помочь мне?»

На следующее утро Арлетта поехала с Летицией и Лилиан в Уэст-Энд. Там Лилиан должна была в последний раз примерить свадебное платье и купить какие-то особые заколки для волос. Пока шла примерка, Арлетта вышла из ателье на улицу, чтобы немного побродить по знакомым улицам, которые еще недавно были ее вторым домом. День был погожим и солнечным – совсем как в прошлом сентябре, когда они с Годфри гуляли у реки и он сказал, что хотел бы быть с ней всегда. Сказал – и уехал в Манчестер, оставив ее один на один с судьбой и с Гидеоном Уорсли.

Некоторое время Арлетта просто шла куда глаза глядят, однако какое-то время спустя с удивлением обнаружила, что довольно целеустремленно шагает в сторону Сохо. Вчера она спросила Мину, где находится приют для одиноких матерей, куда поступила Эстер, и та дала ей адрес: Сент-Эннз-корт, напротив нового жилого дома. Никакого плана у Арлетты не было – ей просто хотелось взглянуть на женщину, которая носит ребенка Годфри. Как она выглядит сейчас? Сильно ли она изменилась с тех пор, когда Арлетта впервые увидела ее за кулисами?

Раздумывая об этом, она пересекла Сохо-сквер, который при ярком утреннем свете выглядел грязным и замусоренным. Сидевшие под кустами и деревьями пьяницы и любители опия провожали ее остекленевшими взглядами, и она невольно отворачивалась и ускоряла шаг, делая вид, будто спешит куда-то по делу.

Сент-Эннз-корт оказалась довольно узкой и почти такой же грязной, как Сохо-сквер, но Арлетта сразу заметила новенький дом, о котором говорила Мину. Выстроенный в современном стиле, с фасадом из гранита и не успевшего покрыться копотью мрамора, он служил превосходным ориентиром. Остановившись возле его единственного подъезда, Арлетта повернулась, чтобы бросить взгляд на четырехэтажное здание напротив. На первом этаже разместилась небольшая продуктовая лавочка для инвалидов и ветеранов; три верхних этажа хмуро смотрели на нее грязными оконными стеклами. Кроме номера «12», высеченного на облицовке над входом в лавку, на здании не было никакой таблички, которая указывала бы на его назначение.

Пока Арлетта разглядывала здание, из боковой двери выскользнула какая-то девушка с бумажным пакетом, который она прижимала к себе, стараясь скрыть разбухший живот. Девушка нырнула в лавку, но спустя минут пять вновь появилась в поле зрения Арлетты. Теперь она шла медленнее, держа раздувшийся пакет у груди, и Арлетта решительно двинулась ей наперерез.

– Здравствуйте! – вежливо сказала она, но девушка уставилась на нее чуть ли не с ужасом.

– Извините, я не хотела вас пугать. Я просто… – Арлетта осеклась, вдруг осознав всю глупость своего поступка. – Здесь живет одна девушка, – продолжила она после паузы. – Ее зовут Эстер, и я хотела бы узнать…

– Эстер Джонс или Эстер Мюррей?

– Точно не знаю… – Арлетта даже слегка растерялась. – Мне нужна Эстер, которая помолвлена с темнокожим мужчиной.

– Это Эстер Джонс. – Девушка с понимающим видом кивнула. – И что вы хотели узнать?..

– Я знакомая ее жениха. Он просил меня проведать его невесту, пока его не будет. Ну, просто чтобы удостовериться, что у нее все в порядке.

– О-о, я понимаю! Но вас туда не пустят. Туда никого не пускают, но, если хотите, я могу сказать Эстер, что вы ее спрашивали.

Арлетта посмотрела на закопченное здание, потом перевела взгляд на девушку, которая выглядела так, словно на ее платье тоже осела толика лондонской сажи. За этими серыми каменными стенами, подумалось ей, лежит совершенно другой мир, вообразить который она не могла бы при всем желании.

– Нет, – сказала Арлетта и покачала головой. – Спасибо за предложение, но ничего ей не говорите. Я не должна вмешиваться, покуда с Эстер все в порядке. С ней ведь все в порядке, правда?

– Да, с ней все в порядке. Она в полном порядке, мисс. А врач сказал, что с ее ребенком тоже все будет хорошо.

– Это замечательные новости, – сказала Арлетта, чувствуя, как слезы застилают ей глаза. – Просто великолепные. Большое спасибо. Еще раз извините за беспокойство…

И, повернувшись, она быстро зашагала по грязным кривым улочкам Сохо, торопясь вернуться в фешенебельный Мэйфер, где в одном из самых дорогих лондонских ателье ее уже ждали Летиция и Лилиан.

56

арлетта тчк позвони немедленно тчк гайдпарк 2362 есть новости тчк позвони срочно тчк лилиан

Арлетта перечитала телеграмму дважды. Никакой тревоги она не испытывала – только любопытство. «Есть новости»?.. Это могло означать все что угодно. Мчаться на переговорный пункт, чтобы звонить в Лондон, она не собиралась – ей казалось, что никакой острой необходимости в этом нет. Сложив телеграфный бланк вдвое, Арлетта спрятала его в сумочку, думая о том, что, быть может, позвонит Лилиан на пути с работы.

Но о телеграмме она не забыла. Арлетта размышляла о ней почти все утро, задавая себе один и тот же вопрос: почему Лилиан послала именно телеграмму? Если бы речь шла о каких-то семейных делах, хватило бы и простого письма. Или нет?.. В конце концов ее беспокойство выросло настолько, что Арлетта попросила заведующую отпустить ее на обед пораньше. Получив разрешение, она тотчас вышла из магазина и поспешила на центральную телефонную станцию Сент-Питерс-Порта.

На ее вызов ответила телефонистка на коммутаторе в доме Лилиан.

– Здравствуйте, вы позвонили в «Гайд-парк мэншнз». С кем вас соединить?

Арлетта попросила соединить с квартирой Миллеров, и через несколько секунд уже разговаривала с горничной.

– Добрый день, это квартира Миллеров. Что вам угодно?

– Позовите пожалуйста мисс Лилиан Миллер.

– Кто ее спрашивает?

– Арлетта де ла Мер.

Чувствуя, как сердце у нее сжимается от страшного предчувствия, она ждала, пока Лилиан возьмет трубку. Наконец она услышала знакомый голос.

– Это ты, Арлетта? – всхлипнула Лилиан. – Наконец-то!..

– Что случилось?!

– Это было в новостях, но я подумала, что ты, наверное, еще не знаешь…

– Не знаю о чем? Да говори же ты!..

– О, это так ужасно, Арлетта! Так ужасно!.. Я даже не знаю, как тебе сказать… Оркестр…

– Оркестр?

– Да. Они все утонули.

Несколько мгновений Арлетта молчала, пытаясь осознать услышанное. Сбивчивая и не слишком связная речь Лилиан звучала почти комично. Как мог утонуть оркестр?

– Они плыли на «Роуэне»… Это такой пароход. Вчера вечером он затонул в Шотландии. Столкнулся в тумане с другим пароходом. Оркестр был на борту… Ах, Арлетта, они погибли! Почти все погибли!

Арлетта вскрикнула. Ноги не держали ее, и она сползла по стене на пол. Дежурная телефонистка с тревогой посмотрела на нее.

– Comment va, Mademoisell? Что с вами? – спросила она на характерной для Гернси смеси английского и французского, но Арлетта ее просто не услышала.

– Годфри?.. – прошептала она.

– Пока ничего не известно – газеты еще не публиковали списки погибших, но… Корабль пошел ко дну, Арлетта! Он буквально переломился пополам! Говорят, это произошло очень быстро.

Арлетта перевела дух и, цепляясь за стену, кое-как вскарабкалась на ноги. Нет, подумала она, этого просто не может быть. Годфри!.. Не может быть, чтобы он оказался на этом пароходе. Несомненно, он предпочел вернуться в Лондон поездом, чтобы жениться на Эстер Джонс и увидеть своего ребенка. Он не мог утонуть!..

Но, слушая, как Лилиан всхлипывает и сморкается в своей шикарной квартире на окраине Гайд-парка, Арлетта вдруг представила себе темно-синюю, как чернила, воду, в которую стремительно погружается тело человека: руки раскинуты, элегантный костюм колышется, как перья морской анемоны, глаза широко раскрыты, на мертвых губах играет умиротворенная, ласковая улыбка, которую она так хорошо знала. Это был он, Годфри… И следом за ним – словно для того, чтобы исключить возможность ошибки, – проваливался в пучину сверкающий золотой кларнет, который как будто спешил упокоиться на морском дне рядом с владельцем. Именно в этот миг Арлетта окончательно и бесповоротно поняла, что никакой надежды нет. Годфри мертв. Что это было, – интуиция, пресловутое шестое чувство или что-то еще, – Арлетта не знала, но никаких сомнений у нее не было.

Годфри умер.

Осознание его смерти пришло к ней одновременно и острой болью в сердце, и внезапным покоем, словно кто-то нежно баюкал ее и пел ей колыбельную.

Так и должно быть, подумала она мельком.

И, печально улыбнувшись своим мыслям, Арлетта сказала:

– Ничего, Лилиан, ничего. Все в порядке. Может быть, он еще и не… В общем, будем ждать новостей. Просто ждать новостей.

Но в глубине души она знала, что ждать и надеяться бесполезно. Годфри, ее единственная любовь, умер, а его ребенок остался без отца.

Через три дня в газетах появилось официальное сообщение, согласно которому во время крушения парохода «Роуэн» в Северном проливе[53] погибли восемь музыкантов Южного синкопированного оркестра, в том числе – «всемирно известный кларнетист мистер Годфри Каперс, также известный как Сэнди Бич». В этот день Арлетта не пошла на работу. Закрывшись в своей комнате, она проплакала несколько часов подряд, а потом заснула, опустошенная и несчастная.

57

1995

Этой ночью Бетти почти не спала.

У Кэнди Ли снова был гость или гостья, и она вопила во весь голос и стучала по стенам. Кроме того, по случаю теплой погоды в пабе через дорогу двери были распахнуты настежь, и воздух всю ночь оглашали вопли «Айрон мейден» и хриплые возгласы длинноволосых мужчин с подведенными лайнером глазами. К привычному шуму ночного Сохо примешивался и еще один звук, который мешал ей уснуть, пожалуй, больше других. Джон, которого Бетти уложила на диване (сама она устроилась на антресолях), то негромко стонал во сне, то вскрикивал, то бормотал какую-то тарабарщину.

Но хуже всего вместе взятого были ее собственные мысли.

Бетти думала о том, что, пока она пытается уснуть, Клара, возможно, уже едет в такси, возвращаясь из аэропорта домой. Она думала о том, что, пока она пытается и не может уснуть, самолет Дома Джонса заходит в Берлине на посадку. Что скажет ей Клара? Что она сама скажет Дому, когда он вернется?

Вчера вечером, когда она уходила, Дом дал ей рекламный проспект фермы в Глостершире, которая понравилась ему больше всего. «Возьми, – сказал он. – Смотри на нее, думай о ней, мечтай о ней».

Сейчас Бетти вытащила проспект из-под подушки и, чтобы не будить Джона, стала рассматривать его при свете фонарика. Фермерский дом, носивший название «Дом Святого Луки», объединял в себе черты георгианского и эдвардианского стилей. Листая страницы проспекта, Бетти убедилась, что он действительно был очень красив и внутри и снаружи. Белоснежный свежеоштукатуренный фасад, оранжерея с лианами и пальмами, длинный обеденный зал с геральдическим гербом на стене, поддерживаемые мощными стропилами потолки и просторные лужайки, уступами сбега́вшие к полям, где зрели кукуруза и рапс, были способны очаровать кого угодно.

Кэнди Ли издала особенно протяжный вопль, и Бетти в отчаянии накрыла голову подушкой. Минуты через полторы все стихло, и она снова вернулась к проспекту, однако какое-то время спустя шум повторился, и Бетти почувствовала, как в ней закипает первобытная ярость. Как-то внезапно ей пришло на ум, что за два с лишним месяца жизни в Сохо не было ночи, которую она бы проспала от начала и до конца. А если такая ночь и была, то она заканчивалась в пять утра, когда ее будили грузовики мусорщиков. Если же Бетти ухитрялась не услышать мусорщиков, то в шесть ее будили бодрые голоса торговцев, устанавливавших свои лотки у нее под окнами. Правда, против мусорщиков и торговцев Бетти ничего не имела, но завывания, стоны и стук Кэнди Ли бесили ее по-настоящему. Пора с этим заканчивать, неожиданно решила Бетти и, откинув одеяло, слезла с антресолей. Накинув кардиган поверх пижамы, она на цыпочках прокралась к входной двери и, спустившись по лестнице, забарабанила в дверь Кэнди.

Прежде чем ей открыли, прошло около минуты или чуть больше. Когда же дверь наконец отворилась, Бетти вдруг поняла, что не знает, куда девать глаза. Перед ней стояла Кэнди, одетая в обшитую перьями короткую курточку-болеро, ковбойские чапаррерас[54] и резиновые сапоги, а ее груди буквально вываливались из лифчика с открытой чашечкой. В одной руке Кэнди держала бокал шампанского, а в другой – и это поразило Бетти больше всего – дымящуюся сигарету.

– О, Бетти! – просияла Кэнди. – Ты пришла!

– Ты куришь! – возмущенно воскликнула Бетти.

– Да, а что?

– Я думала, у тебя астма! Я думала…

– Да, Бетти, да. Входи же! Наконец-то ты придти.

– Нет, я не пришла. То есть… – Бетти неожиданно смутилась. – Послушай, Кэнди… Уже очень поздно, завтра мне рано вставать, а прошедший день был очень, очень долгим. Не могла бы ты шуметь немножечко потише? Пожалуйста. ПОЖАЛУЙСТА!

Кэнди задумчиво нахмурилась.

– Шуметь? А кто шуметь?

Бетти почувствовала, что краснеет.

– Ты… и твой приятель. Или приятельница.

– Какая приятельница?

– Та, которая… – Бетти поморщилась. – …Которая сегодня у тебя гостит.

– Но у меня никто нет. Я совершенно одна!

– Кэнди…

– Что? – Кэнди обезоруживающе улыбнулась.

– Все эти… – Бетти немного помолчала, собираясь с мыслями. – Крики, стук, стоны… Ну, ты понимаешь…

– Никто нет, Бетти, – повторила Кэнди. – Это все я… Я просто развлекаться. Ты смотреть сама, если не веришь. Здесь никто нет. – Она распахнула дверь шире, и Бетти, заглянув внутрь, увидела, что квартирка Кэнди – такая же крошечная, как у нее – выкрашена в ярко-розовый цвет, напоминающий губную помаду.

– Да я верю, верю. Просто… Нет, ничего. Просто я очень устала, и мне хотелось бы, чтобы ты развлекалась, гм-м… не так громко.

– Знаешь что, Бетти… – Кэнди чуть пошевелилась, приняв оборонительно-агрессивную позу. – Ты перестать курить возле мое окно! Я тебе уже много раз говорить! – Она помахала в воздухе дымящейся сигаретой. – Ты не курить, я не шуметь! О’кей?..

Бетти вздохнула.

– Но ведь ты сама куришь! Я не понимаю!..

– Да, я курить. Но пассивное курение более вредный. Большая разница, о’кей? – И прежде чем Бетти успела найти какой-то разумный ответ, Кэнди захлопнула дверь перед самым ее носом.

Некоторое время Бетти стояла перед закрытой дверью, пытаясь собраться с мыслями. Она потерла лицо, покачала головой, потом повернулась и пошла к себе.

Джон по-прежнему крепко спал; по-видимому, стук и завывания Кэнди его не беспокоили. Лившийся в окно лунный свет падал ему на лицо, и Бетти показалось, что на нем застыло выражение страдания. Вот на щеке Джона задергался мускул, и она инстинктивно коснулась его кожи кончиками пальцев.

Его веки дрогнули, глаза открылись.

– Бетти? – Он сонно улыбнулся.

– Извини, я не хотела тебя будить, – сказала она. – Просто мне показалось, что тебе снится плохой сон. У тебя было такое обеспокоенное лицо…

Джон снова улыбнулся и широко зевнул.

– Разве ты еще не поняла, что это мое естественное состояние?

– Нет. – Бетти покачала головой. Отчего-то ей не хотелось продолжать эту игру. – Это не так, я знаю.

Он удивленно посмотрел на нее.

– Ты больше меня не обманешь, – сказала она. – Ведь я видела настоящего Джона Любезноу. Тогда, в парке… Беспечного, веселого, кидающегося пирожными.

– Черт!.. Похоже, я прокололся. – Он сел, и Бетти опустилась на диван рядом с ним. – А ты почему не спишь?

– Кэнди Ли снова шумела. – Бетти то ли вздохнула, то ли зевнула. – Нарядилась в сексуальное белье и довела себя до оргазма. Очень громкого оргазма. О господи!.. Кажется, с меня хватит, я сыта Сохо по горло. Мама была права – это место не для того, чтобы здесь жить. Все равно мой договор на квартиру скоро заканчивается, так что я, пожалуй, перееду куда-нибудь в другое место.

Джон обеспокоенно зашевелился.

– Вот как? – проговорил он.

Бетти улыбнулась.

– Ты, кажется, расстроился?

Он пожал плечами.

– Видишь ли, я уже привык, что ты все время вертишься под ногами. А куда ты собираешься переехать?

– Черт, не знаю! – Она с силой провела ладонями по лицу, думая о «Доме Святого Луки». – Понятия не имею! – Она шумно вздохнула и выпалила: – Дом Джонс предложил мне жить с ним.

– Что-о? – Джон озадаченно моргнул.

– Когда я заходила к нему вчера, Дом сказал, что он от меня без ума и хочет жить со мной где-нибудь в деревне и разводить свиней. Он сказал, что хочет стать новым человеком… – Совершенно неожиданно эти слова показались ей настолько нелепыми, что Бетти едва не расхохоталась. Новым человеком… Это Дом-то!..

– Ты шутишь?

– Нисколько. – Бетти все-таки не выдержала и рассмеялась. – Подожди-ка… – Она вскочила и, бросившись к антресолям, достала рекламный проспект. – Вот смотри, он уже и домик нам присмотрел. Дом хочет купить его для нас. Он сказал, мол, пора ему становиться взрослым.

Некоторое время оба рассматривали буклет с «Домом Святого Луки», и каждый пытался подобрать слова для ответа. Наконец Джон сказал:

– Значит, в то утро… Ну, когда ты шла домой…

– Да, я была у него. Ты правильно догадался. Я переспала с Домом Джонсом.

Джон опустил голову и негромко застонал.

– Ах, Бетти!..

– Я знаю, – быстро сказала она. – Я знаю – ты говорил, что мне этого захочется, а я ответила, что нет, но если честно… Дом умеет быть по-настоящему милым.

Джон недоверчиво приподнял бровь.

– Нет, правда умеет! И у него это получается очень естественно. Но через полчаса он с такой же легкостью превращается в… в самодовольное и грубое животное. В целом он мне, скорее, нравится, но я абсолютно уверена, что не влюблена в него. С другой стороны… – Она ткнула пальцем в буклет. – Ты только посмотри на этот дом! Правда, он чудесный? И мне больше никогда не придется работать. И беспокоиться о деньгах тоже…

– Все это, может быть, и верно, – проговорил Джон, – но… Ты хоть понимаешь, что не сможешь ему доверять? Никогда?..

Бетти вздохнула и посмотрела на свои ноги.

– Понимаю. Разумеется, я понимаю, но… Что ж, путь будет так. Ведь Дом – звезда. И он – гений.

Джон фыркнул.

– Не спорь. Многие считают его гением. Моя бабушка… Арлетта тоже могла связать свою жизнь с известным на весь мир музыкантом. У нее была такая возможность, но обстоятельства обернулись против нее… Теперь история повторяется. Точно такая же возможность представляется мне, и я… Уж я-то ее не упущу, разве что появится какая-то очень веская причина.

Последовала очень долгая пауза, в продолжение которой Бетти внимательно разглядывала ковер у себя под ногами. Джон первым нарушил молчание.

– Я знаю одну очень вескую причину, – сказал он.

– И что это за причина? – Бетти вскинула голову.

– Причина очень простая… – Его сильные, теплые руки легли ей на плечи. В следующее мгновение Джон привлек ее к себе и поцеловал в губы.

Бетти уставилась на него во все глаза. Моргнула. Потом еще раз.

– Ты меня поцеловал!

Он кивнул.

– Но почему? Почему ты меня поцеловал?

Джон издал досадливое восклицание и, поднявшись, отошел к окну. Раздвинув занавески, он стал смотреть на улицу внизу.

– Нет, правда – почему?

Джон порывисто обернулся.

– Не важно, – сказал он негромко. – Забудь.

Бетти не отвечала. В задумчивости она поднесла руку к губам и коснулась кончиками пальцев того места, где к ним прижимались губы Джона. Что это, думала она. Сначала Дом, потом Кэнди, и вот теперь – Джон… Какое-то странное оцепенение охватило ее. В голове не было ни одной связной мысли, и она так и не придумала, что можно сказать в такой ситуации.

– Извини, ладно? – проговорил Джон. – Я понимаю, что это не вовремя. Я просто подумал, что ты… что тебе…

– Что ты подумал?

– Я и сам не знаю. Наверное, я ошибся.

– Нет! – воскликнула Бетти. – Нет. Просто…

– Не думай об этом, – сказал Джон. – Лучше иди и ляг. Тебе нужно поспать хоть немного.

– Но я должна разобраться…

– Я серьезно, Бетти. Забудь обо всем и ложись спать. Пожалуйста.

Она некоторое время рассматривала его фигуру – темный силуэт на фоне окна. На мгновение ей показалось, что широкие плечи Джона разочарованно поникли, но она понятия не имела, что́ его так огорчило. А может быть, она ошиблась – очень уж неверным, обманчивым был серебристый лунный свет. Что произошло? Что все это означает?.. Бетти очень хотелось найти ответы на свои вопросы, но она вдруг поняла, что очень устала и что сил у нее осталось совсем немного. Пожалуй, сейчас ей действительно лучше лечь спать, иначе завтра она будет ползать, как сонная муха.

– Спокойной ночи, Джон, – сказала она, взбираясь на антресоли.

– Спокойной ночи, Бетти, – отозвался он, по-прежнему глядя в окно.

Проснувшись на следующее утро, Бетти обнаружила, что ни Джона, ни его немногочисленных пожитков в квартире нет. На площади не было и его лотка. Вздохнув, она стала собираться на работу.

По понедельникам Донни ходил в детский сад. Бетти отвезла его туда и сдала воспитательнице, а сама отправилась с девочками в «Тамбл-Тотс»[55] в Хэмпстеде. Держа Астрид на коленях, она смотрела, как Акация, взвизгивая от восторга, карабкается на гору разноцветных мягких кубиков, когда зазвонил ее мобильник. Номер был незнакомый, и она нажала кнопку приема.

– Алло, это Бетти? – услышала она женский голос, говоривший с отчетливым лондонским акцентом.

– Да, это я. Кто это?

– Это Клара. Клара Дэвис. Мой брат Дерек сказал, что вы звонили, и дал этот номер.

– Клара, это вы!.. – воскликнула Бетти. – Да, я вам звонила. – Схватив Астрид под мышку, она поспешила отойти в дальний угол зала, где было не так шумно.

– Дерек говорил что-то насчет наследства.

– Да, все верно, – подтвердила Бетти. – У меня действительно есть для вас приятные новости. Хорошо бы нам увидеться.

– Думаю, это можно устроить, но сначала скажите, кто вы такая и кто оставил мне наследство.

– Наследство оставила вам моя бабушка, – сказала Бетти. – Вы не могли ее знать, но когда-то давно она знала вашего отца.

– Моего отца?

– Я имею в виду вашего настоящего отца.

– Боже мой, как интересно! Значит, речь идет о моем настоящем отце?

– Да, – сказала Бетти. – Кстати, что вы о нем знаете?

Клара ответила не сразу, и Бетти успела пересадить Астрид на другое колено.

– Мне известно только, что он был моряком и что он был родом с одного из островов Карибского моря.

– Моряком?!. – удивилась Бетти.

– Да. Как говорил папа, он был отпетым мерзавцем. Одноглазым и цинготным. – Клара сухо рассмеялась.

– Это не совсем так… – Бетти немного растерялась, но сумела быстро взять себя в руки. – В общем, нам надо встретиться. Я должна очень многое вам рассказать и передать одну вещь. Моя бабушка хранила ее много лет, но, к сожалению, она так и не смогла вас разыскать.

Клара Дэвис вздохнула.

– Хорошо, – сказала она. – Правда, я только что вернулась из отпуска. Дел, знаете ли, по горло, а мне скоро выходить на работу…

– Я не отниму у вас много времени, – пообещала Бетти. – И приеду туда, куда вы скажете. Где вам было бы удобнее всего?..

Клара снова вздохнула.

– Ну, хорошо. Приезжайте ко мне домой. Завтра. Во сколько вас ждать?

– Я заканчиваю в семь.

– Тогда приезжайте в восемь. Я живу в Бэттерси. Вы знаете, где это?

– Да, – сказала Бетти, думая о том, что всего несколько недель назад она ездила на Бэттерси-парк-роуд, чтобы встретиться с вдовой Питера Лоулера. – Да, знаю.

Клара продиктовала ей подробный адрес и дала отбой. Пряча телефон в сумочку, Бетти нащупала в ней завернутую в бумагу старинную детскую книжку и улыбнулась. Похоже, подарок Арлетты все-таки попадет к тому, кому он предназначался с самого начала, подумала она. Попадет с опозданием почти на семьдесят пять лет.

58

1921

арлетта тчк ребенок родился вчера тчк девочка тчк назвали клара татиана тчк ребенок мать здоровы зпт чувствуют себя хорошо тчк больше мне ничего не сказали тчк мину

Арлетта сложила телеграмму и улыбнулась. Слава Богу, подумала она. Слава Богу! Словно лучик света пробился сквозь плотную тьму. Ребенок здоров. Мать здорова. Значит, в этом мире все-таки осталась крошечная частичка Годфри.

В течение нескольких дней Арлетта думала о ребенке почти постоянно. Она все пыталась представить, как выглядит дочь Годфри. Будут ли у нее черные курчавые волосы, как у отца, или темно-русые прямые локоны, как у матери? Насколько темная у нее кожа? Какого цвета у нее глаза? По дороге на работу ей нужно было идти мимо магазина детской одежды, и теперь она каждый раз останавливалась у витрины и подолгу разглядывала крошечные ботиночки, перчаточки, кружевные чепчики и панталончики. Да и просто проходя по улицам Сент-Питерс-Порта, Арлетта не могла удержаться, чтобы не заглянуть в коляску, которую катила какая-нибудь счастливая молодая мать или няня, а заглянув – умилялась младенцу, лежащему между одеял, словно драгоценная жемчужина в раковине. Она так много думала о дочери Годфри, что со временем эти мысли начали причинять ей боль. И Арлетта знала причину. Ни одной секунды она не сомневалась, что ее одержимость этой новорожденной девочкой, живущей в далеком и недосягаемом теперь Лондоне, тесно и неразрывно связана с ее собственным ребенком, которого она носила и которого потеряла девять месяцев назад. С ребенком, на которого ей не позволено было даже взглянуть. Когда-то Арлетта радовалась тому, что обстоятельства, какими бы трагичными они ни выглядели, избавили ее от тягостного безлюбовного брака с мужчиной, которого она ненавидела и презирала. Даже теперь она считала, что по большому счету ей повезло, но сердце и душа Арлетты томились и тосковали по так и неосуществившейся мечте о собственном ребенке, которого она могла бы любить.

Шло время, и ее одержимость становилась все сильнее, все глубже. Как-то в сумерках, возвращаясь с работы по одной из боковых улочек Сент-Питерс-Порта (она решила немного сократить путь, хотя всегда считала прилегающий к порту район небезопасным), Арлетта поймала устремленный на нее взгляд темнокожего моряка с серьгой в ухе и едва удержалась, чтобы не позвать его в какую-нибудь таверну или паб, где наверняка нашлась бы подходящая комната, в которой она могла бы зачать от него ребенка – такого же, как Клара Татиана, темнокожего и темноглазого малютку, который принадлежал бы ей одной. Мысль эта, впрочем, промелькнула у нее в голове с быстротой пули и исчезла, прежде чем она успела взвесить ее как следует. Страх, однако, остался; теперь Арлетта боялась, уж не сходит ли она с ума – слишком сильным оказалось ее стремление быть хоть как-то причастной даже не к самой Кларе Татиане, а просто к факту ее существования.

Спустя примерно неделю после рождения Клары Арлетта словно по наитию зашла в книжную лавку и спросила у стоявшего за прилавком пожилого мужчины в поношенном костюме и перемотанных ниткой сломанных очках, нет ли у него детской книги о маленькой чернокожей девочке.

Продавец удивленно взглянул на нее и даже снял очки.

– О ком, мадемуазель?

– О маленькой чернокожей девочке, – повторила Арлетта. – Я бы предпочла сборник коротких рассказов.

Продавец снова надел очки, запыхтел, засопел и наконец изрек:

– Довольно странная просьба! Нет, такой книги у нас точно нет. О девочке, во всяком случае… Впрочем, если вам безразлично, девочка или мальчик, могу предложить вот это… – Он снял с полки какую-то книгу и протянул Арлетте. Книга называлась «Маленький черный Самбо»[56]. На ее обложке был нарисован черный как уголь мальчишка с торчащими во все стороны вихрами и тонкими ножками-спичками. Мальчик улыбался во весь рот, демонстрируя ярко-желтые зубы, и держал в руках зеленый зонтик.

Арлетта не выдержала и поморщилась. Рисунок показался ей уродливым; какого-нибудь чересчур впечатлительного ребенка он, пожалуй, мог даже напугать.

– Нет, – сказала она решительно, – это не подходит. Совсем. Мне нужно что-нибудь менее… сказочное.

Засунув руки в карманы ветхого пиджака, продавец начал слегка покачиваться на каблуках.

– Что-то я вас не пойму, мадемуазель. Что вы имеете в виду?

– Я… – Арлетта замялась. Она и сама не знала, что́ имеет в виду. Пожалуй, ей подошла бы книжка, героиня которой была бы как две капли воды похожа на выдуманную ею чернокожую девочку, о которой она столько думала. – Н-нет, ничего особенного… – проговорила она наконец. – Ну а просто книга для маленькой девочки у вас найдется? Книга, которую она могла бы полюбить. Книга, которую она перечитывала бы снова и снова, книга, которую бы она хранила, а потом читала своим детям?

– А-а, это другое дело! – проговорил продавец с явным облегчением. – Такая книга есть. Думаю, вы не ошибетесь, если выберете именно ее. Эта книга очень хорошо продается уже много лет – настоящий бестселлер! Вот, взгляните… – И он положил на прилавок другую книгу.

Арлетта нерешительно взяла ее в руки. Название – «Поллианна» – ничего ей не говорило, но обложка понравилась ей с первого взгляда. На ней светлокожая, светловолосая девочка в шляпке и передничке шла через залитый солнцем луг с букетом цветов в руках. Картинка была красивой и яркой, и Арлетта подумала, что это именно то, что нужно ребенку, который появился на свет в грязном приюте в Сохо.

– О чем эта книга? – спросила она, перелистывая страницы.

– О девочке, которая всегда была веселой и счастливой.

Ничего больше не прибавив, Арлетта расплатилась, и продавец завернул покупку в бумагу и перевязал ленточкой. Дома она развернула книгу, написала на внутренней стороне обложки несколько слов и уже собиралась упаковать снова, когда ей в голову пришла еще одна мысль. Выдвинув ящик туалетного столика, Арлетта извлекла из самого дальнего угла крошечный квадратик белого муслина. Поднеся его к носу, она в последний раз вдохнула едва уловимый аромат Годфри, а потом вложила муслин между страницами и отнесла книгу на почту, чтобы отправить в приют на Сент-Эннз-корт.

«Уважаемая мисс де ла Мер!

Спасибо за падарок, но я не могу его пренять. Сэнди болше нет, и у его дочири будет другой отец. О Годфри мы в нашем доме болше ни говорим. Пожалуста не беспокойте нас болше. Это никчему.

Ваша Эстир Джонс».

59

1995

Клара Дэвис жила в крошечном коттедже на Бэттерси-хай-стрит. Когда дверь отворилась, Бетти увидела перед собой высокую и стройную темнокожую женщину с жесткими, как проволока, курчавыми седыми волосами, собранными на затылке в тугой пучок. Одета она была в элегантные черные брюки, черную футболку, бирюзовый кардиган с поясом и красные кожаные туфли с золотыми пряжками, которые сразу привлекли к себе внимание Бетти. Глядя на них, она невольно подумала о том, что Арлетте они, наверное, понравились бы.

– Бетти? – спросила Клара с грубым лондонским акцентом, который как-то не вязался с ее утонченным видом. – Рада с вами познакомиться. Входите.

Она отворила дверь шире, и Бетти вошла.

– Извините за опоздание, – сказала она, тщательно вытирая ноги о резиновый половичок. – Я работаю няней, и как раз сегодня моя хозяйка немного задержалась.

– Ничего страшного, главное, вы все-таки приехали. – Клара провела гостью в небольшую гостиную, где на столе стоял чайный поднос со всем необходимым и вазочка с печеньем. Гостиная выглядела безупречно – Бетти бросились в глаза цветастые занавески, антикварная сосновая мебель, камин со следами сажи, ваза с желтыми тюльпанами и многочисленные фотокарточки, запечатлевшие внуков и правнуков Клары на каникулах, на Рождество и в другие знаменательные моменты жизни.

Налив чай в тонкую фарфоровую чашку, Клара протянула ее гостье. Она похожа на Годфри, подумала Бетти. Или, во всяком случае, на портрет Годфри, который показывал ей племянник Гидеона Уорсли. У Клары был такой же, хотя и более аккуратный, прямой нос и такие же глаза под тяжелыми веками. Как подсчитала Бетти, ей было далеко за семьдесят, однако даже сейчас Клара была замечательно красива.

Потом Бетти попался на глаза студийный черно-белый фотопортрет Клары в молодости.

– Это вы? – спросила она, показывая на портрет.

– О, да, это я. Так я выглядела много, много лет назад. – Клара негромко, мелодично рассмеялась. – Я разместила его на моей зед-карте[57].

– На зед-карте?

– Ну да. Это что-то вроде небольшого портфолио, которым пользуются в модельном бизнесе.

– Вы были моделью?

– Что-то вроде того. В мое время девушки смешанной расы не пользовались особым спросом. Правда, я не только снималась в рекламе, но еще немного пела и играла на сцене. В общем, была почти артисткой. – Она снова рассмеялась и стала наливать чай себе.

Бетти улыбнулась.

– Вы были очень красивой. Если бы вы родились лет на тридцать позже…

– Да, тогда бы я наверняка попала на обложку «Вог». Но уж как есть… Время идет, все меняется. Мне не на что жаловаться, я прожила хорошую жизнь. Конечно, могло быть и лучше… Особенно если бы я зарабатывала хотя бы десятую часть от тех сумм, которые получают нынешние супермодели… – Клара снова рассмеялась.

При упоминании о деньгах Бетти взялась за свою сумочку.

– Давайте начнем с главного, – сказала она. – С наследства.

В глазах Клары блеснул огонек.

– Да уж, – сказала она. – Признаться, вы меня здорово заинтриговали. Когда Дерек сказал, что какая-то Бетти разыскивает меня насчет наследства, я не знала, что и думать. Прямо всю голову себе сломала – гадала, от кого бы это… Послушайте, а вы уверены, что я – та самая Клара Дэвис, которая вам нужна?

Бетти улыбнулась.

– Да, я уверена, – сказала она. – На все сто. Хотя в завещании вы были упомянуты как Клара Джонс или Клара Каперс.

– Каперс?! – Клара рассмеялась еще громче. – Ну и фамилия! Ведь каперсы – это, кажется, маринованные бутоны какого-то кустарника? Их иногда используют в качестве пряностей.

Бетти кивнула.

– Как бы там ни было, – сказала она как можно мягче, – именно такую фамилию вы носили бы, если бы ваш настоящий отец не умер.

Клара всплеснула руками и оглушительно расхохоталась.

– Боже мой! Клара Каперс! Могу себе представить! Карл у Клары украл кораллы… Карл у Клары украл каперсы!.. Похоже, мне все-таки повезло. Откровенно говоря, я никогда не была в особенном восторге от фамилии Минчин, но Каперс… Это уж через край.

– Годфри Каперс. Так звали вашего отца.

Клара перестала смеяться и, прищурившись, посмотрела на Бетти.

– Постойте, а вы-то откуда знаете? И вообще, кто вы такая?

– Как я уже говорила, моя бабушка когда-то знала вашего отца. Дружила с ним. Я даже думаю… – Бетти немного помедлила, нащупывая в сумочке завернутую в бумагу книгу. – Я предполагаю, что они, возможно, были любовниками. Впрочем, бабушка никогда об этом не рассказывала. Только после ее смерти, когда встал вопрос о наследстве, я узнала, что она обращалась к частному детективу. Она хотела найти вас, но детективу не удалось напасть на ваш след. – Бетти пожала плечами. – Как бы там ни было, бабушка внесла вас в свое завещание, а это значит, что, какими бы ни были их отношения на самом деле, Годфри Каперс играл в жизни бабушки важную роль.

Клара кивнула. К чашке с чаем, которую она вот уже несколько минут держала в руке, она так и не притронулась. Как, впрочем, и Бетти.

– Пока бабушка была жива и здорова, – в последние годы у нее началась болезнь Альцгеймера, и она вообще ничего не помнила и не понимала, – она отправила частному детективу кое-какие документы, относящиеся к тому времени, когда бабушка жила в Лондоне. Впрочем, документы – это, пожалуй, слишком громко сказано. На самом деле речь идет о старых фотографиях, программках из ночных клубов и тому подобных мелочах. Но, как я уже говорила, детектив то ли не смог, то ли просто не успел вас разыскать: он… он довольно рано умер. Бумаги, которые послала ему бабушка, в течение нескольких лет хранились у его вдовы, которая просто не знала, что с ними делать. К счастью, она их не выбросила.

– И тут появились вы?

– Да. – Бетти улыбнулась. – В завещании сказано, что душеприказчики бабушки должны разыскать вас в течение года. Если за это время ни вас, ни ваших прямых наследников обнаружить не удастся, тогда оставленная вам часть наследства должна отойти ко мне.

Клара изумленно вытаращила глаза.

– Господи! Да вы просто полоумная! И зачем, скажите на милость, вы меня искали?.. – Она снова рассмеялась, громко и с удовольствием. – Не проще ли было просто выждать год и вступить в права?

– Это была моя обязанность по закону, – пояснила Бетти. – Если бы вы случайно узнали о завещании и о том, что никто не пытался вас искать, вы имели бы право подать на меня в суд. Я приехала в Лондон в апреле, через неделю после похорон бабушки, и сразу же приступила к поискам. Как видите, мне понадобилось всего-то два месяца с небольшим.

Клара наконец опустила чашку на стол и улыбнулась.

– Может быть, вам стоило бы работать не няней, а частным детективом?

– Может быть. – Бетти улыбнулась. – Вот копия завещания. Взгляните… – Она достала из сумочки лист бумаги, протянула Кларе. – Как видите, я не мошенница и не полоумная.

Клара читала завещание долго, внимательно.

– Что это за адрес – Сент-Эннз-корт? – спросила она наконец. – Это, кажется, в Сохо?

– Когда-то по этому адресу находился приют для одиноких матерей, – пояснила Бетти. – Я предполагаю, что там вы появились на свет.

Клара непроизвольным движением прижала руку к груди. По-видимому, до нее начала понемногу доходить вся важность того, что́ сообщила ей Бетти.

– А кто остальные люди, о которых здесь говорится?

– Джолион – мой отчим, а Элисон – моя мать.

Клара дочитала завещание до конца, слегка улыбнувшись последней фразе насчет джаза и танцев.

– Я смотрю, ваша бабушка была веселым человеком. Веселым и жизнерадостным.

– Не сказала бы. – Бетти покачала головой. – Она была очень… правильной. И суровой. У меня сложилось впечатление, что она никого не любила по-настоящему, даже собственного сына.

– Но…

– Я, по-видимому, была исключением из общего правила. Да и то, наверное, только потому, что, когда мы познакомились, бабушке было уже восемьдесят четыре года. Она жила одна в огромном доме и, должно быть, по временам чувствовала себя довольно одиноко, – пояснила Бетти. – Как бы там ни было, меня она любила, хотя я и была ей не родная. Я даже думаю… – Она запнулась, когда ей в голову неожиданно пришла новая мысль. – Бабушка всегда говорила, что хотела бы иметь дочь, а не сына. И сейчас мне кажется – ей бы очень хотелось, чтобы вы были ее дочерью.

После этих ее слов наступило довольно продолжительное молчание, и Бетти воспользовалась им, чтобы сделать несколько глотков остывшего чая, так как в горле у нее основательно пересохло.

– Понимаю, – проговорила наконец Клара. – Еще я хотела бы спросить…

– Я догадываюсь, о чем. – Бетти отставила чашку и выпрямилась. Она была рада, что Клара отвлекла ее от мыслей об Арлетте. – Мой отчим говорит, что сумма на текущем счете бабушки составляет около десяти тысяч фунтов.

Клара ахнула.

– Кто бы мог подумать!

– Кроме этого, у бабушки было несколько сберегательных и пенсионных счетов, а также кое-какие ценные бумаги, но Джолион еще не совсем с ними разобрался. Итоговая сумма может оказаться еще больше. Намного больше.

Клара снова ахнула.

– И еще одно… – Бетти снова опустила руку в сумочку, где лежала «Поллианна». – Эту вещь я нашла в бабушкином шкафу. Там есть дарственная надпись… Когда я ее прочитала, то поняла, что эта вещь предназначалась тому же человеку, который упомянут в завещании. Вам… Поэтому сегодня я захватила ее с собой.

И она протянула Кларе книгу, которая взяла ее в руки с любопытством и трепетом.

– Взгляните на надпись, – подсказала Бетти.

Клара открыла книгу и прочла написанные Арлеттой слова. Глаза ее заблестели от слез.

– Прекрасная надпись! – сказала она. – И такая трогательная. И книга тоже очень хорошая… – Клара перевернула несколько страниц. – Правда, она очень старая. Я еще никогда не видела таких старых книг.

– Я показывала ее букинисту, – сказала Бетти. – Он оценил ее в сорок фунтов, но теперь, когда мы знаем, что за история стоит за дарственной надписью и при каких обстоятельствах она была сделана, книга может стоить дороже. А история эта длинная, Клара. И я думаю, вам она совершенно неизвестна, за исключением, быть может, каких-то фрагментов.

Клара порывисто встала.

– Я думаю, – заявила она, – нам обеим не помешало бы сделать по глоточку вина. Вы как?

– С удовольствием. – Бетти кивнула, и Клара достала из буфета бутылку и два небольших бокала. Разлив вино, она придвинула один из бокалов Бетти и поставила на стол вазочку с подсоленным миндалем.

– Ну что же, – сказала она, садясь, – расскажите мне эту длинную историю.

– Давайте сначала вы расскажете мне все, что известно вам, – предложила Бетти. – Мне бы не хотелось взять и вывалить на вас какие-то подробности, которые могут вас, гм-м… огорчить.

– По правде говоря, известно мне немного, – сказала Клара, машинально поглаживая переплет книги, которая лежала у нее на коленях. – Почти все, что я знала, я вам уже сообщила. Как однажды сказал нам отец, в юности маму изнасиловал чернокожий моряк – одноглазый, грубый дикарь, который приплыл в Лондон на одном из иностранных судов. Понимаете, когда мне было лет шесть, я стала расспрашивать папу, почему я черная, а мои братья и сестры – белые, и тогда он усадил всех нас за стол и рассказал нам… все это. Папа просил никогда не упоминать об этом при маме – он сказал, что она до сих пор не может говорить о том страшном случае. Еще он сказал, что ему было жалко маму, и он женился на ней, даже несмотря на то, что у нее уже был незаконнорожденный чернокожий ребенок… Надеюсь, Бетти, теперь вы понимаете, почему я не хотела говорить с вами об этом? Мы и между собой-то никогда об этом не говорим. – Клара замолчала, вопросительно глядя на Бетти. – Ну вот и все, – сказала она. – Теперь ваш черед.

Прежде чем заговорить, Бетти набрала в легкие как можно больше воздуха, словно ей предстояло нырять на глубину. Женщине, которая сидела перед ней, было семьдесят три года; у нее были дети и внуки, она прожила долгую, яркую, полную самыми разными событиями жизнь, и Бетти – совсем еще юной девчонке, которая нигде не была и ничего не совершила, – было очень неловко от того, что новости, которые она собиралась сообщить, могут перевернуть все представления Клары о себе, разрушить самый фундамент ее существования.

Наконец она решилась.

– Ваш отец, – сказала Бетти, – не был моряком. Он был музыкантом, талантливым кларнетистом, солистом Южного синкопированного оркестра, гастролировавшего в нашей стране в двадцатых годах. Как вы уже знаете, его звали Годфри Каперс, но он также был известен под сценическим именем Сэнди Бич. Он выступал почти во всех городах нашей Англии, Шотландии и Уэльса и играл на своем кларнете даже перед королем! Его игра покорила весь Лондон. Нет, Клара, ваш отец не был ни дикарем, ни насильником. Он был легендой…

Клара смотрела на нее во все глаза, и на ее лице было какое-то странное выражение. Казалось, она и верит, и не верит Бетти.

– Вот, – сказала Бетти, – ксерокопии кое-каких материалов, афиш и газетных статей тех лет, которые мне подобрали в Историческом обществе Сохо. А вот фотография оркестра. К сожалению, Годфри на ней нет – он попал в состав несколько позднее.

Клара осторожно перебирала ксерокопии, и на ее губах появилась улыбка.

– Вы только поглядите на них! – сказала она. – Какие красивые мужчины! А как элегантно одеты!.. Я и не знала, что в двадцатых годах в Лондоне выступали чернокожие музыканты. Я думала… – Она подняла голову от фотографии оркестра, которую разглядывала. – А у вас нет фотографии этого Годфри? Фотографии моего…

– Вашего отца? Да, есть… – сказал Бетти, прижимая к груди еще одну ксерокопию. – Вы готовы?

Клара сглотнула.

– Готова, – сказала она, и Бетти протянула ей увеличенную копию клубной программки – клочка бумаги, который семь десятилетий назад был увезен из Лондона на Гернси, а потом снова вернулся в Лондон и на долгие годы осел в документах Питера Лоулера, пока в конце концов не попал к ней. И вот теперь она передала его человеку, для которого этот лист бумаги значил больше других. Для которого он был самым важным клочком бумаги в мире.

Мурашки пробежали по спине Бетти, пока она внимательно наблюдала за реакцией Клары.

В течение нескольких секунд Клара сидела неподвижно, молча разглядывая клубную программку. Глаза ее вновь наполнились слезами, и на щеках заблестели мокрые дорожки. Наконец она подняла голову.

– Это он, в середине?

Бетти кивнула.

– Боже мой! – выдохнула Клара. – Боже мой! Он… – Она достала из кармана носовой платок и поднесла к глазам. – Какой же он красавец! О господи! Никогда бы не подумала…

И Клара снова замолчала, продолжая рассматривать снимок.

– Вы знаете, мне кажется, он похож на меня, – прошептала она немного погодя. – Или я на него… – Клара посмотрела на Бетти. – А вы как думаете?

– На мой взгляд, сходство просто бросается в глаза, – согласилась Бетти.

– Это единственная его фотография, которая у вас есть?

– К сожалению. – Бетти кивнула. – Хотя…

– Хотя – что?

– Видите ли, насколько мне удалось узнать, моя бабушка, похоже, была дружна с одним лондонским художником. Его звали Гидеон Уорсли. Два портрета его кисти вывешены в Национальной портретной галерее, в том числе и портрет моей бабушки…

– Потрясающе!

– В двадцатых годах этот Уорсли писал также портреты многих джазовых музыкантов. На прошлой неделе я встречалась с его племянником, и он показал мне репродукцию с написанной его дядей картины, на которой моя бабушка и ваш отец изображены вместе. Насколько я знаю, сейчас этот двойной портрет находится в усадьбе в Оксфордшире, где когда-то рос Гидеон Уорсли.

– Удивительно!

– Если хотите, можете туда съездить и взглянуть на портрет. Усадьба открыта для посетителей.

Клара рассмеялась, впрочем, несколько неуверенно.

– Да уж, пожалуй, съезжу… Обязательно съезжу. Вот только… – Ее лицо неожиданно омрачилось. – Не знаю только, как быть с папой. То есть… Как быть с моим отцом, с человеком, который меня вырастил и воспитал. Он очень стар, в этом году ему исполнилось девяносто пять, и я думаю – ему бы не нужно ничего об этом знать. Такие новости могут ему повредить. Все эти годы он делал для меня все, что мог, он был лучшим отцом, какого только можно пожелать. Папа всегда был моим героем, образцом, которому я стремилась подражать. Я очень хочу увидеть этот портрет, только, пожалуйста, ничего ему не говорите, хорошо?

– Конечно, не скажу. Никогда, – пообещала Бетти, и Клара улыбнулась с явным облегчением.

– Спасибо. Спасибо вам за все. И за это… – Она взмахнула копией программки. – И за это… – Клара показала на завещание. – Мне всегда казалось настоящим чудом, что я жила, в общем-то, счастливо, хотя появилась на свет в результате ужасного насилия. Мне казалось чудом, что в моих жилах течет кровь грубого дикаря, и тем не менее моя жизнь была похожа на волшебную сказку. Я встретила мужчину, которого полюбила всем сердцем и который полюбил меня, у меня была работа, о которой можно только мечтать, у меня родились две замечательные дочери, у меня две прекрасные сестры и брат, а еще у меня были добрые, заботливые, любящие родители. Я не знала боли, не знала печали – у меня было все, что я хотела. Это казалось мне настолько невероятным, что иногда… – Клара смущенно хихикнула. – Иногда я даже думала, вдруг у меня есть волшебная фея-крестная или ангел-хранитель, словом – кто-то, кто заботится обо мне там, наверху… И теперь я вижу, что это действительно так. Похоже, мой настоящий отец был особенным человеком… – Она ненадолго задумалась, потом бросила на Бетти острый взгляд. – Вы ничего не сказали, но он, вероятно, уже умер, не так ли? Годфри Каперс, я имею в виду…

Бетти кивнула.

– Он умер примерно за месяц до вашего рождения. Тогда ему было всего двадцать семь лет. Корабль, на котором Южный синкопированный оркестр возвращался с гастролей, столкнулся в тумане с другим кораблем и затонул. При этом погибли восемь музыкантов, в том числе ваш отец. Его тело так и не нашли.

Глаза Клары снова наполнились слезами.

– Значит, Годфри и моя мать были… Они любили друг друга?

– К сожалению, этого я не знаю, – покачала головой Бетти. – Существует только один человек, который мог бы рассказать вам правду.

– Вы имеете в виду… папу?

– Да.

Клара вздохнула.

– Что ж, похоже, всей истории я не узнаю никогда. – Сложив бумаги аккуратной стопкой на краю кофейного столика, она еще раз вздохнула.

– Никогда, – повторила она с легким оттенком горечи. – Впрочем, я и так узнала достаточно. Все время, пока вы рассказывали, я чувствовала себя словно на шоу «Сюрприз! Сюрприз!». Так и казалось, вот сейчас откроется дверь, войдет Силла Блэк[58] и запоет во все горло.

Она рассмеялась собственной шутке, потом взяла в руки «Поллианну», и тут из книги выпал небольшой, слегка пожелтевший от времени квадратик муслина. Клара поднесла его к носу и вдохнула.

– Ум-м! – проговорила она. – Пахнет какими-то духами. – Она протянула муслин Бетти. – Правда?..

Бетти понюхала тряпичный квадратик. От него пахло очень слабо, но этот запах вдруг всколыхнул ее память, пробудив острое чувство ностальгии. На несколько секунд она как будто вновь оказалась в будуаре Арлетты, за ее туалетным столиком, на котором выстроились причудливые флакончики в гравированных серебряных футлярах с притертыми пробками или крошечными капельницами. Внутри флаконов плескались желтоватые или коричневатые духи и одеколоны, и Бетти нюхала их все по очереди, пытаясь решить, какой запах ей нравится больше всего. Но когда она потянулась к большому флакону, в котором жидкость была зеленовато-прозрачной, Арлетта вдруг сказала:

«Это, Бетти, не женские духи. Это вообще не духи, а лосьон после бритья, и запах у него мужской. Понюхай и скажи, что ты о нем думаешь».

Бетти капнула немного одеколона на свое худое запястье.

«Замечательно пахнет! – воскликнула она. – Каникулами. Или праздником!»

Арлетта чуть заметно улыбнулась.

«Сандаловое дерево и ваниль. Ты права, это и был праздник. Я выписала этот аромат из универмага «Либерти». Он напоминает мне о другом месте и о другом времени. И о Годфри…»

«А кто такой этот Годфри?» – спросила тогда Бетти.

«Годфри… Когда-то он был моим близким другом. И от него всегда пахло именно так».

Тогда Бетти не стала подробно расспрашивать Арлетту о Годфри. Она вообще забыла этот разговор и вспомнила только сейчас, но вспомнила настолько отчетливо, словно он состоялся пять минут назад.

Возвращая муслиновый квадратик Кларе, Бетти сказала уверенно:

– Сандаловое дерево и ваниль. Этот лосьон после бритья продавался в универмаге «Либерти». Так пахло от вашего отца.

Клара не стала спрашивать, откуда она это знает. Вместо этого она снова поднесла ткань к лицу, глубоко вдохнула, а потом сложила пополам и спрятала в карман кардигана.

– Большое вам спасибо, Бетти, – проговорила она. – Спасибо, что нашли меня. И за все остальное тоже спасибо.

Самолет До́ма приземлился в Хитроу в среду, в десять утра. В десять часов и двадцать семь минут мобильник Бетти зазвонил. Звонок застал ее в кухне Эйми, где она как раз раскрашивала в яркие цвета картонные трубочки от туалетной бумаги.

– Я в Лондоне, – сообщил Дом. – Когда мы увидимся?

– Сейчас, – ответила Бетти, которой хотелось как можно скорее уладить вопрос с Домом. – Я у Эйми. Приезжай, если можешь.

– Хорошо. Буду примерно через час, – сказал Дом. – Я скучал по тебе.

Бетти не ответила.

– Ты снова стала блондинкой! – Это было первое, что сказал Дом, когда в половине двенадцатого вошел в прихожую.

Бетти машинально поправила рукой волосы и улыбнулась.

– Да, – сказала она. – Эйми отвела меня к своему парикмахеру и заплатила за все процедуры. Она сказала, что у няни ее детей не должно быть зеленых волос.

Дом закатил глаза.

– Я же тебя предупреждал! – напомнил он. – Эйми умеет умаслить тех, кто на нее работает.

Бетти улыбнулась и ничего не сказала. Его реакция на поступок Эйми только укрепила ее уверенность в правильности того решения, которое она приняла еще в воскресенье.

– Это было очень мило с ее стороны, – заметила она после небольшой паузы.

– Ну да, разумеется… Нет, ты действительно выглядишь потрясающе, но… не давай ей обвести себя вокруг пальца. У Эйми есть какая-то цель, точно тебе говорю.

Бетти слегка прищурилась.

– Я думаю, что ее единственная цель – это обеспечить своим детям нормальный уход, – сказала она. – А единственная причина того, что предыдущие няни продержались не слишком долго, заключается в том, что они не были достаточно хороши. В отличие от меня.

Дом вскинул брови и сделал примирительный жест.

– О’кей, о’кей, – проговорил он. – Я просто хочу, чтобы ты была в курсе ситуации.

– Я в курсе, – ответила Бетти. – Можешь мне поверить, я прекрасно представляю себе ситуацию. Скажу тебе откровенно, Дом: ты отличный музыкант, неплохой отец и щедрый наниматель, но как бывший муж ты никуда не годишься.

Дом взглянул на нее с комическим ужасом.

– Я говорю серьезно. Эйми родила тебе одного за другим троих детей, и после этого ты допустил, чтобы какая-то «лахудра», если воспользоваться твоим же выражением, затащила тебя в грязный туалет, поскольку – опять же по твоим собственным словам – ты не в состоянии контролировать своего «маленького дружка». – Она выразительно посмотрела на его промежность. – И после этого ты вот уже два месяца только тем и занимаешься, что пытаешься очернить свою жену, которая носится как угорелая, пытаясь обеспечить нормальную жизнь вашим общим детям. Больше того, ты каким-то образом сумел убедить себя, что со мной у тебя все будет по-другому, но это не так, Дом. Я – не тот ответ, который ты ищешь. И никакая другая женщина тебе тоже не подойдет, потому что в конце концов она окажется в том же положении, что и Эйми. Мне кажется, ты физически не в состоянии хранить кому-либо верность достаточно долго, а я… я не настолько повернута на том, чтобы жить в роскоши и ничего не делать, чтобы до конца жизни гадать, сколько ты пьешь и в чьей постели проводишь время. А кроме того… – Она ненадолго остановилась, чтобы перевести дух. – Кроме того, я тебя не люблю, Дом.

Он изумленно уставился на нее.

– Да, не люблю, – повторила Бетти. – Как говорится, спасибо за предложение, но я не собираюсь ловить тебя на слове. Я останусь в Лондоне и буду работать у Эйми… – Она улыбнулась. – Работать няней.

Радиосторож на кухонном столе зашипел, и из динамика послышалось недовольное кряхтенье Астрид.

– Донни и Акация в детской, – сказала Бетти. – Они будут рады тебя видеть. Ты не торопишься?

Он покачал головой.

– Нет, не тороплюсь.

– Вот и отлично, – сказала Бетти. – Чайник только что вскипел. Может, соберешь нам чай?..

И, повернувшись к нему спиной, она поднялась по лестнице и зашагала по коридору второго этажа. На ее губах играла улыбка.

60

Десять дней спустя

– О, мисс Бетти! Наконец-то вы приехали!.. – Хрустя башмаками по гравию подъездной дорожки, Иеремия Уорсли шел ей навстречу и, широко улыбаясь, протягивал большую красную ладонь. – Добро пожаловать в нашу скромную обитель.

«Обитель», о которой шла речь, выглядела отнюдь не «скромной». Это был огромный живописный особняк эпохи Якова I, который словно просился в путеводитель по архитектурным достопримечательностям. Бетти оценила изогнутые резные фронтоны, полукруглые арки, скульптурные медальоны, восьмиугольные трубы дымоходов и облицованные итальянской глазурованной плиткой наружные стены. Похоже, подумала она, раньше люди жили не так, как сейчас. Должно быть, поэтому они и были другими.

– Позвольте представить вас моему племяннику Джорджу Уорсли и его жене Китти, – продолжал ворковать Иеремия. – Они теперь управляют этим поместьем, бедняжки…

Бетти пожала руки Джорджу и Китти, которые выглядели так, словно только что сошли с обложки «Загородной жизни»: у них были обветренные, красноватые лица и светлые, выгоревшие волосы. Сходство довершала пара шоколадной масти лабрадоров, которые вертелись вокруг их ног в сапогах-веллингтонах.

– Здравствуйте, Бетти, здравствуйте! – сказали супруги чуть ли не хором. – Рады с вами познакомиться.

– Я тоже очень рада. – Бетти повернулась к микроавтобусу, остановившемуся на подъездной дорожке позади нее. – Я приехала не одна, – добавила она. – Надеюсь, вы не против?

– Нет, что вы! Совсем не против, – сказал Джордж. – Событие-то не простое!

Дверь микроавтобуса отворилась, и его пассажиры стали один за другим выбираться наружу. Бетти представила всех по очереди.

– Это Джолион, сын Арлетты. Это моя мама Элисон. Это моя хорошая знакомая Александра Любезноу, она очень помогла мне в моих поисках. А это Клара Дэвис… – Она протянула руку, чтобы помочь той спуститься на землю. – Дочь Годфри.

Иеремия, Джордж и Китти широко улыбались.

– Нам очень приятно познакомиться со всеми вами. Приятно и интересно. Как хорошо, что вы смогли приехать!

– Какой красивый дом! – заметила Клара, разглядывая особняк. – Никогда не видела ничего подобного. Он, наверное, очень старый, да? А как прекрасно сохранился!..

– Большое спасибо, – прощебетала Китти. – Конечно, это было нелегко, но мы старались. Не скрою, нам пришлось попотеть, но результатом мы довольны. Ну, проходите скорее в дом. Можете мне поверить, там еще красивее, чем снаружи.

Они вошли, и супруги провели их по анфиладе великолепных комнат, каждая из которых, казалось, была красивее другой. По пути то Джордж, то Китти давали короткие пояснения: это голубая зала, это красная, это – зеленая, это гостиная, это библиотека, это бильярдная, так что в конце концов Бетти стало казаться, будто все они попали внутрь гигантской «Клудо»[59]. Наконец они остановились перед высокими двойными дверями, на которых висела мемориальная табличка с надписью «Зал Гидеона Уорсли».

– Ну, вот мы и пришли, – сказала Китти, слегка потирая руки. – Как вы, вероятно, уже знаете, наш двоюродный дедушка Гидеон был известным художником-портретистом, который жил и творил в промежутке между двумя мировыми войнами. В семье его считали чем-то вроде паршивой овцы, поэтому сразу после Первой мировой он уехал в Лондон и, поселившись в небольшом коттедже в Челси, начал вести богемный образ жизни, проявляя особый интерес к разного рода экзотике. Именно в этот период Гидеон Уорсли написал несколько любопытных портретов, два из которых даже вывешены в Национальной портретной галерее. Еще пять его работ находятся здесь, в доме его предков. Остальные картины Гидеона разошлись по частным коллекциям во всех уголках мира. Вот, собственно, и все, что я хотела вам сообщить… – Она посмотрела на Джолиона и Клару. – А теперь, если вы готовы…

Клара и Джолион переглянулись и кивнули.

Китти толкнула беззвучно распахнувшиеся двери и, войдя в комнату, плавным движением сняла закрывавший картину темно-красный бархат.

– Вот они, – сказал Джордж. – «Сэнди и Арлетта».

Бетти шагнула вперед и почувствовала, как у нее захватило дыхание. Инстинктивно она поднесла руку к горлу и обернулась на отчима.

– Ну и ну! – пробормотал Джолион. – Кто бы мог подумать!

Бетти перевела взгляд на Клару. Она тоже прижала ладони к груди и смотрела на картину во все глаза. Даже рот у нее слегка приоткрылся.

– Бог ты мой! – воскликнула Александра.

– Невероятно! – ахнула Элисон.

– Феноменально, – подтвердил Джолион.

– Ну, что я говорил?.. – Иеремия с довольным видом подмигнул Бетти.

– Это что-то потрясающее! – выразила общее мнение Александра. – Мне нужна эта картина! Сколько вы за нее просите?..

Ее шутка помогла потрясенным зрителям немного прийти в себя. Элисон негромко рассмеялась, Клара вздохнула, а Джолион подошел поближе к картине и прищурился.

– Нет, это действительно замечательно, – изрек он. – Ну и талант был у этого Уорсли! Вы только посмотрите: мама как живая. – Джолион повернулся к жене и падчерице. – Здесь она выглядит очень… сексуально. – Поняв, что́ он сказал, Джолион покраснел и поспешил сменить тему: – Ты молодец, Бетти. Ты проделала отличную работу, и так быстро. Кто бы мог подумать! – Он с гордостью посмотрел на нее. – Раскопать такую историю! Нет, клянусь, чем хотите, обо всем этом стоило бы написать книгу. Просто страшно представить… – добавил он задумчиво, – что мы ничего бы не узнали, если бы с самого начала ограничились объявлением в газетах. Объявлением, на которое никто бы не откликнулся… – Джолион покачал головой. – Спасибо, Бетти. Спасибо тебе огромное.

Клара всхлипнула и промокнула глаза платком.

– Извините меня, – сказала она, когда Бетти обняла ее за плечи. – Я просто… слишком волнуюсь. Мой родной отец. Такой красивый, такой живой… Кажется, стоит протянуть руку, и можно будет до него дотронуться.

Джордж Уорсли достал из висевшего у него на шее футляра фотоаппарат.

– Вы не будете возражать, мистер Джолион и мисс Клара, если я сфотографирую вас на фоне портрета ваших уважаемых родителей? Мне бы очень хотелось иметь такой снимок, да и вам, я думаю, тоже…

Джолион и Клара переглянулись.

– Даже не знаю, – проговорила она неуверенно. – Вы ведь не собираетесь публиковать снимок или показывать его экскурсантам? Видите ли, мой отец – мой настоящий отец… Мне бы не хотелось, чтобы он когда-нибудь…

– Нет, что вы! Уверяю вас, мы не будем публиковать снимок. Он нужен нам исключительно для нашей семейной истории, для потомков.

Джолион и Клара, смущенно улыбаясь, встали по сторонам картины – сын Арлетты и дочь Годфри. Ни один из них не был тем ребенком, о котором мечтали двое с портрета, и все же они были их детьми… Джордж поднял фотоаппарат, а Бетти сделала несколько снимков фотоаппаратом Клары и своим. У Элисон тоже оказалась одноразовая «мыльница», и она несколько раз сняла обоих, не переставая время от времени вздыхать.

Эти несколько минут, до краев наполненные безмятежным спокойствием и внезапно наступившей гармонией, запомнились Бетти на всю жизнь. Казалось, весь мир остановил свое бешеное вращение и замер, словно задумавшись о чем-то невероятно важном. За древними стенами дышало покоем и негой жаркое лето, солнце вливалось в широкие витражные окна и ложилось разноцветными пятнами на лоснящийся паркет и на небольшую группу людей – очень разных, но объединенных общим прошлым. Каждый из них узнал правду о своем происхождении и обрел покой. Они были как члены одной семьи, как близкие родственники, которых судьба разбросала по свету, но которые сумели вновь найти друг друга. И пусть их связывали не кровные узы, а общая история, ощущение родства не было от этого нисколько слабее.

Отступив немного назад, Бетти окинула взглядом всех, кто, затаив дыхание, стоял сейчас перед портретом. Быть может, подумалось ей, Арлетта и Годфри тоже глядят на них откуда-то из поднебесья – из своего сияющего безмятежного рая, раскинувшегося чуть выше горячего летнего солнца. На мгновение она почти увидела обоих, и ей показалось – они улыбаются.

Увидев Бетти, идущую к его лотку, Джон Любезноу даже протер глаза.

– Не может быть! – воскликнул он. – Ты снова блондинка!

Бетти слегка взбила волосы кончиками пальцев и улыбнулась.

– Очень даже может, – сказала она.

Он кивнул.

– Мне нравится.

– Я рада, – рассмеялась Бетти, сдвигая солнечные очки на лоб.

– Я думал, ты переехала. – Джон взглядом указал на дверь за своей спиной.

– Переехала, – подтвердила Бетти. – Еще в пятницу. Я хотела попрощаться, но тебя не было на месте.

Он пожал плечами.

– Да. Я был… – Джон не договорил.

– И где ты был?

Он снова повел плечами.

– Мне нужно было время, чтобы, так сказать, перегруппироваться. Найти новую квартиру.

– Ну и как? Нашел?

– Да. Неплохое местечко – сухое, чистое. Тебе бы понравилось.

– И где?

– В Ноттинг-Хилле. В Северном Кенсингтоне, если точнее, зато метро всего в десяти минутах ходьбы. – Джон машинально переложил с места на место стопку пластинок. – А как твои дела? – спросил он после небольшого молчания. – Где ты теперь обитаешь?

– Я обитаю в Третьей зоне[60], – сообщила Бетти с мрачной улыбкой.

Джон сочувственно кивнул.

– Теперь моя станция – «Тутинг Бродвей». Я сняла квартиру напополам с девчонкой по имени Селия – нашла ее по объявлению в Интернете, как коренная лондонская жительница! Квартал очень симпатичный и тихий, и соседи тоже тихие. А главное, на нашем крыльце пока никого не стошнило. И до работы мне всего-то полчаса по Северной линии. – Она улыбнулась, слегка покачиваясь на каблуках.

– То есть ты решила, что маргинальный стиль жизни тебе не подходит?

Бетти фыркнула.

– Конечно!

– Гм-м…

– Что ты хочешь сказать этим малоприятным звуком?

– Ничего. – Джон покачал головой. – Просто… помнишь, мы с тобой разговаривали, и… Тогда мне показалось, что ты всерьез настроена прожить остаток жизни в Сохо. Так сказать, на острие…

– Тебе показалось. То есть я об этом действительно думала, но не очень долго. Секунд тридцать. Но потом кое-кто привел мне веское доказательство того, что подобное решение было бы серьезной ошибкой.

Джон удивленно взглянул на нее, но сразу же отвернулся к своему прилавку, словно считая разговор законченным.

– Сегодня мой день рождения, – сказала Бетти. – Мне исполнилось двадцать три.

– Вот как? – Он снова повернулся к ней. – Что ж… поздравляю.

Прежде чем произнести следующую фразу, Бетти некоторое время собиралась с духом.

– Тот поцелуй… Я могу рассчитывать получить еще один?

Джон удивленно воззрился на нее, потом его лицо смягчилось.

– Вот такой? – Он наклонился и поцеловал ее.

– Да. – Она нехотя отступила на полшага назад. – Именно такой.

Джон Любезноу улыбнулся ей своей редкой улыбкой счастливца, выигравшего в лотерею.

– Но только в честь твоего рождения, Бетти Дин!

А через мгновение они обняли друг друга и поцеловались снова – поцеловались так, словно вокруг не бурлила бешеная, безумная суета и ни один человек во всем Сохо не мог их видеть.

Благодарности

Я благодарна моему новому редактору Кэти Берк за потрясающий «мозговой штурм», который она устроила, чтобы помочь мне «оживить» историю Арлетты, а также за то, что она позволила мне поместить на обложке мою фотографию, как и полагается настоящему «большому» писателю. Особую признательность я должна выразить также Сьюзен, Джен, Наджме, Клер, Джорджине, Селине, Робу, Эндрю, Ричарду и другим сотрудникам «Рэндом хауз», которые много потрудились, чтобы эта книга увидела свет.

Благодарю всех моих друзей в «Борде», без которых моя жизнь была бы невыносимой. Спасибо также персоналу «Апострофа», которые позволили мне часами сидеть за столиком с ноутбуком и двойным макиато и даже ни разу не спросили меня, чем, черт возьми, я здесь занимаюсь.

Я благодарю моего замечательного агента Джонни Геллера, на которого я всегда могу положиться.

Я благодарю моего верного и надежного мужа Яшу.

Спасибо всем моим подписчикам в Твиттере и друзьям из Фейсбука. Надеюсь, с моей стороны будет не очень глупо сказать, что благодаря вам я стала считать себя членом огромной виртуальной семьи.

Персонаж по имени Мину Макатир появился благодаря моему знакомству с Мэгги Макатир – победительницей благотворительного аукциона, проводимого в пользу «Питер Боурон Кэтсхолл Стролл», который собирает средства для детского хосписа «Шутинг стар чейз» (). Спасибо, Мэгги, надеюсь, что когда твоя племянница научится читать, она будет рада увидеть в этой книге имя своей тезки.

От автора

Южный синкопированный оркестр действительно существовал. В своей книге я, насколько это было возможно, старалась придерживаться фактов, относящихся к нему и к его длительным гастролям, прошедшим в Великобритании в 1919–1921 гг. Все остальное – названия клубов, имена музыкантов, героев и журналистов – представляет собой чистой воды вымысел. Все исторические и фактические ошибки также остаются на моей совести.

1

Перспекс – один из видов органического стекла. (Здесь и далее – прим. переводчика.)

(обратно)

2

«Либерти» – один из старейших универсальных магазинов Лондона, открытый в 1875 г.

(обратно)

3

Сент-Люсия – островное государство Карибского бассейна, бывшая колония Великобритании. Ныне – член Содружества Наций. Номинальной главой Сент-Люсии считается королева Великобритании.

(обратно)

4

«Шестнадцать свечей» – подростковый фильм о взрослении.

(обратно)

5

Двухпенсовик – серебряная монета; не чеканится со 2-й половины XVII в.

(обратно)

6

«Нью эйдж» или религии «нового века» – общее название различных мистических течений и движений, в основном оккультного, эзотерического и синкретического характера.

(обратно)

7

Raison d'être (фр.) – смысл существования.

(обратно)

8

«Поллианна» – популярный роман для детей американской писательницы Элинор Портер, опубликованный в 1913 г.

(обратно)

9

«Реймонд ревю-бар» – театр и стрип-клуб в центре Сохо, закрыт в 2004 г.

(обратно)

10

Колин Ферт – британский актер театра, кино и телевидения.

(обратно)

11

Эмилия Фокс – британская актриса театра и кино.

(обратно)

12

Джон Отуэй – английский певец и автор песен.

(обратно)

13

Джулиан Клэри – английский комик, актер, ведущий и писатель.

(обратно)

14

Хипстеры – этот термин, появившийся в США в 1940-х гг., поначалу означал представителей особой субкультуры, сформировавшейся в среде поклонников джаза. В современном смысле хипстеры появились после 2008 г. Под хипстерами часто понимают молодых (приблизительно 16–25 лет) представителей среднего класса, увлекающихся инди-роком, артхаусным кино, современным искусством. Считается, что в среде хипстеров распространен культ всех винтажных вещей, гл. обр. – одежды и аксессуаров.

(обратно)

15

Дэмьен Стивен Херст – английский художник, предприниматель, коллекционер произведений искусства, а также самая знаменитая фигура группы «Молодые художники Британии», доминирующая на арт-сцене с 1990-х гг.

(обратно)

16

Плавающие полки – открытые полки, не имеющие видимых креплений. Иногда внутри таких полок размещаются дополнительные ящики.

(обратно)

17

Лоренс Альма-Тадема – британский художник голландского происхождения, писавший картины преимущественно на исторические сюжеты. Один из наиболее известных и высокооплачиваемых художников Викторианской эпохи.

(обратно)

18

Претцель – сухой кренделек, посыпанный солью; популярная закуска к пиву.

(обратно)

19

Лу Арчер – частный детектив, главный герой детективной серии американского писателя Росса Макдональда.

(обратно)

20

Enchanté! (фр.) – рад вас видеть.

(обратно)

21

Строка из стихотворения «Две любви» английского поэта Альфреда Дугласа – друга и любовника Оскара Уайльда. Пер. с английского А. В. Лукьянова.

(обратно)

22

Эпонж – разновидность толстого китайского шелка.

(обратно)

23

Joie de vivre (фр.) – радость жизни.

(обратно)

24

Пешеходный переход «пеликан» – переход, оснащенный светофором, останавливающим движение транспорта после того, как пешеход нажмет кнопку на блоке управления.

(обратно)

25

Блумсберийская группа – неформальное объединение буржуазной творческой интеллигенции, жившей и работавшей в Блумсбери с начала 20-х гг. до Второй мировой войны. В нее входили писатели, в т. ч. Вирджиния Вулф и другие. Членов группы отличало критическое отношение к отдельным сторонам жизни буржуазного общества.

(обратно)

26

Прозвище «Золотая молодежь» было дано желтой прессой группе богемных молодых аристократов и светских людей в 1920-х гг. в Лондоне; основой философии «золотой молодежи» был «убежденный гедонизм».

(обратно)

27

Национальная портретная галерея – находится в Лондоне. В галерее собрано более 7 тыс. портретов исторических лиц и видных деятелей Великобритании; портреты выставляются лишь посмертно.

(обратно)

28

Во время гастролей 1905 г. в Рио-де-Жанейро Сара Бернар повредила правую ногу, которую в 1915 г. пришлось ампутировать.

(обратно)

29

Айвор Новелло – валлийский композитор, певец и актер; один из популярнейших британских исполнителей первой половины XX в.

(обратно)

30

Сомерсет-Хаус – историческое здание на берегу Темзы в Лондоне, в котором размещается Управление налоговых сборов и некоторые государственные архивы.

(обратно)

31

В описываемый период времени в Великобритании двойная фамилия означала принадлежность к высшему классу.

(обратно)

32

«Погодные часы» – настенные часы в виде швейцарского или австрийского шале, которые помимо времени показывают и погоду. Типичной особенностью таких часов являются две дверцы, за которыми скрываются мужская и женская фигурки. Женская фигурка появляется из дверцы, когда стоит хорошая, солнечная погода, и исчезает к дождю или ненастью, уступая место мужской.

(обратно)

33

«Палладиум» – известный лондонский эстрадный театр.

(обратно)

34

Зигфрид Сассун – английский писатель и поэт, участник Первой мировой войны.

(обратно)

35

Лайонел Бэрримор – американский актер, представитель клана Бэрриморов. Современная американская актриса Дрю Бэрримор приходится ему внучатой племянницей.

(обратно)

36

«Микадо, или город Титипу» – комическая опера композитора Артура Салливана и либреттиста Уильяма Гилберта. Премьера прошла 14 марта 1885 г. в Лондоне. Опера переведена на многие языки и является одним и наиболее часто исполняемых театральных произведений в истории.

(обратно)

37

«Чириоз» – товарный знак сухого завтрака из цельной овсяной муки и пшеничного крахмала с минерально-витаминными добавками в форме колечек.

(обратно)

38

Картинный диск – грампластинка с изображением, нанесенным не на этикетку, а на игровую поверхность.

(обратно)

39

«Ультравокс» – британская рок/поп-группа, оказавшая серьезное влияние на новую волну.

(обратно)

40

«Юниверсити-Колледж» – крупная лондонская больница при медицинском колледже Лондонского университета.

(обратно)

41

«Болезнь легионеров» – одна из тяжелых разновидностей пневмонии.

(обратно)

42

Сompos mentis (лат.) – в здравом уме и твердой памяти; вменяемый.

(обратно)

43

«Сделай перерыв» – еженедельный журнал для женщин, который в настоящее время публикуется в Великобритании.

(обратно)

44

Битва на реке Сомме – наступательная операция англо-французских войск во время Первой мировой войны, продолжавшаяся с июля по ноябрь 1916 г.

(обратно)

45

Клефтико – традиционное кипрское мясное блюдо.

(обратно)

46

Принцесса Анна – член британской королевской семьи, единственная дочь королевы Елизаветы II.

(обратно)

47

Бенидорм – курортный город на восточном побережье Испании в автономном сообществе Валенсия, расположенный в знаменитом туристическом районе Коста-Бланка.

(обратно)

48

Сангрия – испанский среднеалкогольный напиток на основе вина (чаще – красного) с добавлением кусочков фруктов, ягод, сахара и пряностей, а также небольшого количества бренди и сухого ликера.

(обратно)

49

Луиза Джейн Уэнер – английская писательница, автор песен, солистка и гитаристка группы «Спящий».

(обратно)

50

Слова из песни ансамбля АББА «Спасибо за музыку».

(обратно)

51

«Настоящая любовь» – фильм Тони Скотта по сценарию Квентина Тарантино.

(обратно)

52

«Маллард» – единственный на Гернси кинотеатр, где демонстрируются широкоэкранные фильмы.

(обратно)

53

Северный пролив – пролив между островами Великобритания и Ирландия.

(обратно)

54

Чапаррерас – кожаные штаны для защиты ног от кустарников при верховой езде.

(обратно)

55

«Тамбл-Тотс» – сеть залов для детского фитнеса. Программы рассчитаны на детей от 6 месяцев до 7 лет.

(обратно)

56

«Маленький черный Самбо» – популярная детская книга шотландской писательницы Хелен Браннерман. Впервые опубликована в 1899 г. Любопытно, что главный герой книги мальчик Самбо был индийцем. Негроидные черты Самбо приобрел только после публикации книги в США.

(обратно)

57

Z-карта – сложенный особым образом лист бумаги с двумя твердыми обложками и прикрепленной к ним вкладкой. Используется в рекламных и презентационных целях. В Z-карту может помещаться несколько листов формата А4.

(обратно)

58

Силла Блэк – британская певица, актриса и телеведущая. С 1984 по 2001 г. была ведущей британского развлекательного телешоу «Сюрприз! Сюрприз!».

(обратно)

59

«Клудо» – настольная игра детективного содержания.

(обратно)

60

Третья транспортная зона – Лондон разделен на 9 транспортных зон, пронумерованных согласно отдаленности от центра города. Таким образом, 1-я зона – это зона исторического центра, где расположено большинство достопримечательностей, 2-я зона – все районы, окружающие первую зону, 3-я зона – кольцо вокруг второй зоны и т. д.

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

Благодарности

От автора Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg