«Предрассветная тьма»

Предрассветная тьма (fb2) - Предрассветная тьма 697K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Стиви Дж. Коул

Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления!

Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения.

Спасибо.

Стиви Дж. Коул

«Предрассветная тьма»

Серия: вне серии

Автор: Стиви Дж. Коул

Название на русском: Предрассветная тьма

Серия: вне серии

Перевод: betty_page (1-18 гл),

Morley54Bobic (с 19 гл)

Бета-коррект: Lisyono4ek

Редактор: Eva_Ber

Обложка:  Таня Медведева

Оформление:

Eva_Ber

Аннотация

Шестьдесят четыре дня в плену. Шестьдесят четыре дня, чтобы потерять или же найти себя.

Меня зовут Ава Доннован. Меня похитили в возрасте девятнадцати лет. Я говорила, что смогу выжить, но вся правда в том, что я спаслась, только потому что он спас меня. Каждый раз, когда он держал меня в запертой комнате, — он оберегал меня.

Постоянно задаваясь вопросами, когда и каким образом вы встретите свою смерть — меняет вас. Ваш разум. Но что вы будете делать, если это окажет влияние на ваше сердце? Что вы будете делать, если мужчина, который удерживает вас в заточении, такой же сломленный, как и вы, когда простое его присутствие обеспечивает вам комфорт, которого вы желаете всем сердцем — когда вы испытываете к нему любовь, даже не смотря на то, что вам не следует делать это?

Вы улыбаетесь и заверяете себя, что все в порядке, потому что любовь не знает морали.

Шестьдесят четыре дня заточения подарило мне любовь, которую большинство людей никогда не испытают, а долгожданная свобода безжалостно отняла ее.

«Я стою в тени твоей души, но я говорю тебе, что не боюсь твоей тьмы»

Андреа Гибсон

ПРОЛОГ

Макс

Лила плачет. Она захлёбывается рыданиями, когда мужчина затыкает её рот кляпом. Я наблюдаю за тем, как материал врезается в бледную кожу щёк моей младшей сестренки, и не могу сделать ни хрена. Мои руки связаны, а сам я привязан к кухонному стулу. Отец в бессознательном состоянии привязан к стулу, который стоит во главе стола. Мать, тоже связанная, находится на стуле рядом с моим отцом, её рот заткнут кляпом. Каким-то образом, эти четверо мужчин отключили систему безопасности, пробравшись внутрь без единого звука. Я проснулся от ощущения холодного дула пистолета у своего виска и руки, затянутой в перчатку, что была плотно прижата к моему рту.

— Приведи его в сознание, — отдает приказ один из мужчин.

Второй парень направляется к моему отцу, сильно ударяя его по лицу. Отец приходит в себя, его глаза широко распахиваются от страха. Он обводит взглядом комнату, когда, наконец, видит всю свою семью связанными. Слёзы скапливаются в его глазах. Я никогда не видел моего отца плачущим. Никогда.

— Ах, гляди-ка, Фрэнк, — говорит один из парней, — он собирается рыдать как маленькая сучка.

— В какое затруднительное положение мы попали, не так ли, Джейкоб? — главный среди этих парней, Фрэнк, обращается к моему отцу с нескрываемым отвращением в его голосе. — Я уверен, что тебе прекрасно известно, почему я здесь. Око за око и всё в этом роде.

Мой отец старается что-то сказать сквозь кляп, но всё, что у него получается произнести — приглушенные неразборчивые звуки.

— О, не волнуйся ты так, Джейкоб. Я не причиню вреда твоим драгоценным деткам. Ты же знаешь у меня к ним слабость. Как-никак, я сам отец.

Он поворачивается ко мне, и его губы растягиваются в улыбке, глубокие морщинки испещряют кожу в уголках его глаз. Его золотистых глаз.

— Развяжите мальчишку, — приказывает он одному из мужчин.

Моё сердце начинает неистово биться, когда я смотрю, как лысый здоровяк направляется в мою сторону.

— Не пытайся провернуть какое-нибудь хитрое дерьмо, мальчишка, — произносит он, сплёвывая комок жевательного табака на пол. Он быстро развязывает верёвку и рывком поднимает меня со стула за оба запястья. Я, может быть, хорошо сложен для шестнадцатилетнего подростка, но я выгляжу как промокшая крыса рядом с этим перекачанным стероидами чудовищем. У меня, мать вашу, просто нет шансов. Парень толкает меня в спину, и я спотыкаюсь, останавливаясь перед Фрэнком Доннованом.

Его усмешка становится шире. Белоснежные зубы блестят в приглушенном свете. Он вытаскивает пушку из-за пояса джинсов и прижимает ствол к моему виску. Холодный металл обжигает мою кожу, и мои глаза закрываются от страха. Смерть — это то, о чем я не так давно рассуждал, но внезапно, концовка слишком далека от реальности. Я могу слышать приглушенные всхлипы моей матери и сестры. Стоны моего отца доносятся из-под кляпа.

— А теперь, мальчишка. Я не застрелю тебя, если ты сделаешь, как я тебе скажу, — Фрэнк передает мне второй пистолет. Я беру его в свою руку, его вес ощущается тяжелее в моей руке, чем должен был быть. — Ты выберешь одного из родителей и застрелишь того, на кого падет твой выбор, потому что я не собираюсь марать свои руки, тебе понятно?

Я отчаянно качаю головой.

— Нет. Пожалуйста. Я... я не могу. Я не могу сделать этого.

— Если этого не сделаешь ты, то у меня есть Ральф, который застрелит их обоих. Выбор за тобой. Ты убиваешь одного или же, если ты противишься, из-за тебя все они умрут.

Я в ужасе, один удар не отличим от следующего, все они сливаются воедино. А теперь этот пистолет ощущается, будто он сделан из свинца в моих влажных от пота ладонях. Мой взгляд мечется от моей матери к моему отцу. Мама прикрывает свои глаза, и часть меня полагает, что она обращает свои молитвы к Господу, хотя она совершенно не верующая. Мой отец пристально смотрит на меня, пытаясь общаться со мной при помощи взгляда. Я всматриваюсь в его глаза, и он кивает.

— Выбирай, сынок, — Фрэнк шепчет мне на ухо, его горячее дыхание касается моей шеи.

Приглушенный плач Лилы кажется таким громким. Я в ужасе от того, что она задохнется из-за этого кляпа.

— Пожалуйста, — произношу я. — Вытащите из её рта кляп.

Фрэнк смеется и кивком показывает одному из парней сделать это. Как только материал убирают из её рта, она разражается неистовым криком.

— Зачем ты делаешь это? Макс. Не делай этого. Не делай.

Я прикрываю глаза и делаю глубокий вдох.

— Сделай это, или я убью всех вас до единого, — Фрэнк смеётся вновь. — А ты... — я открываю глаза, чтобы увидеть, что он указывает пальцем на Лилу. — ...закрой свой рот, сука.

Но она не слушает его, и Ральф стремительно пересекает комнату, ударяя её наотмашь рукояткой пистолета. Её голова откидывается в сторону, кровь тонкой струйкой стекает с виска.

— Она в порядке. Ей всего лишь преподали урок, как вести себя тихо, — говорит Фрэнк. — Теперь. Я дам тебе время, пока считаю до десяти, чтобы ты выбрал одного из них.

Он сжимает мои плечи в своих руках, его пистолет всё ещё прижимается к моему виску, затем он толкает меня с такой силой, что я пересекаю комнату и оказываюсь лицом к лицу с моими родителями.

— Выбирай.

«Как бы вы выбрали, чью жизнь отнять?» Меня переполняет отчаянное желание направить пистолет на себя и вышибить себе мозги.

— Помни, если ты не сделаешь этого, то вы все погибните. Четыре смерти взамен одной. Подумай об этом результате.

Во рту всё пересыхает, комната начинает кружиться. Мой отец пристально сверлит меня взглядом, его глаза распахнуты в отчаянной мольбе, забрать его жизнь.

— Один... два... три... — Фрэнк начинает считать.

Понадобились считанные секунды, чтобы я осознал, что происходит.

— Шесть... семь...

Я поднимаю пистолет, смотря, как он дрожит в моих неуверенных руках.

— Парень, моё терпение на исходе. Восемь... Девять…

Я взвожу курок. Слёзы льются из моих глаз, их солёный привкус ощущается на задней стенке моего горла.

— Мне так жаль, — шепчу я. — Я тебя люблю.

— Десять.

Выстрел...

Я стараюсь изо всех сил прикрыть свои глаза, но я не могу. Его голова откидывается назад, затем резко вперед. Я смотрю на небольшое пулевое отверстие, которое зияет посреди его лба, из которого струйкой льется непрекращающийся поток крови, что стекает вниз по его переносице. Мама бьётся в истерике рядом с ним на стуле, её выражение лица искаженно ужасными муками, кровь забрызгала всю её атласную ночную рубашку. Я опускаю пистолет. Он с грохотом падает на пол, и я могу поклясться, что Фрэнк смеется.

Я падаю на колени, всхлипывая. Я только что забрал жизнь моего собственного отца, который значил для меня больше, чем кто бы то ни было. И я убил его.

Бам...

Я подскакиваю от внезапного звука выстрела. Когда я поднимаю взгляд, моя мать тяжело оседает на своем стуле, половина её лица снесена выстрелом.

— Ты гребаный... — на мою голову обрушивается удар невероятной силы. Всё начинает кружиться и погружается во тьму.

И начиная с того момента, вся моя жизнь проходит во тьме...

Глава 1

Макс

Двенадцать лет спустя

Прошло пять месяцев с того момента, когда я в последний раз разговаривал с Лилой. И я чувствую себя ужасно по этому поводу, но я старался изо всех сил держаться от этого всего настолько далеко, насколько это было возможно.

Преступления — это то, что циркулирует в моей крови. Я был рождён для этого. Я воспитывался для этого. Я полностью очерствел к этому, а когда вы полностью равнодушны к кровопролитию, чтобы держать ваши руки в чистоте, вам необходимо полностью вывести себя из этого. Вы же не будете держать заядлого наркомана возле наркопритона — так же, вы не будете держать бывшего преступника рядом с преступлениями. Моя сестра, Лила, так же никогда не выходила из этого дерьма. Она дилер — проблемный дилер. И три года назад я был не лучше. Я был вором. Я воровал, я дрался, я навлекал проблемы на нашу голову, я был крепко связан с наркотиками. Плохое воспитание, скажете вы? И да, и нет. Моё воспитание несло в себе денежные привилегии, но на этом вся забота заканчивалась.

Наш отец работал на мафию — где мы и воспитывались, поэтому естественно, что в итоге из нас не могло получиться нормальных людей. Ты мог попытаться стать таковым, но, когда ты становишься свидетелем убийств в раннем возрасте, когда тебя избивают те, кто должен заботиться, когда ты убиваешь свою собственную семью... это что-то, да делает с твоим разумом. Тьму, что циркулирует в моих венах, не дано понять большинству людей, потому что, если говорить начистоту, чтобы понять кого-то вроде меня, вам необходимо иметь такую же тьму, которая будет непрерывно струиться по вашим венам, как у меня.

Я хотел быть нормальным человеком. Я пытался. Чёрт возьми, я даже подал документы в университет в попытке вести честную жизнь. Хотя я прекрасно знал, что жизнь, к которой я привык, я мог обеспечить себе только с помощью нелегальной деятельности. По сути дела, по документам, я совершенно нормальный человек. Но всё дело в том, что дерьмо по типу этого — это сродни неизлечимому вирусу, от которого вы не можете избавиться. Я чувствую, что упустил себя. Я чувствую, как моё нутро изнывает от нестерпимого желания погрузиться обратно в отвратительный небольшой мирок жадности и порока.

Зимний ветер со свистом гуляет в коридоре дома, обжигая моё лицо. Дверь квартиры номер 3C подрагивает, когда я с силой ударяю по ней кулаком раз за разом. Я пытался дозвониться до неё. Никакого ответа. И если и есть какая-то вещь, которую делает с неизменным постоянством дилер, так это всегда отвечает на звонки. Я растерянно качаю головой.

— Лила, это Макс, — кричу я. — Открой уже свою грёбаную дверь!

Дверь, расположенная напротив, открывается, и в дверном проеме появляется мужчина, он опрокидывает в себя бутылку джина, когда пристально смотрит на меня. Он выглядит чертовски тощим. Майка, которая вероятно принадлежит его жене, вся в грязных пятнах, а джинсы разодраны. На его хилом бицепсе изображена татуировка поросёнка Порки (прим. По́рки Пиг (Поросёнок Порки, англ. Porky Pig) — анимированный мультипликационный персонаж из серии «Looney Tunes«. Один из главных персонажей. Заикается. Считается самым первым персонажем мультфильмов Looney Tunes. Часто заканчивает мультфильмы Looney Tunes своей коронной фразой — «Вот и всё, ребята!» (англ. That's all, folks!)).

— Её не было дома уже пару дней, — говорит он, когда вытирает алкоголь со своих потрескавшихся губ.

Я разворачиваюсь к двери и располагаю руки с двух сторон от дверного проема. Мой пульс учащается. Если что-то произошло с ней, я буду винить себя. Я должен был приглядывать за ней. Я должен был чаще навещать ее. Бл*дь! Делая шаг назад, я пристально прожигаю дверь взглядом. Просто вызови полицию... Но рациональность никогда не была моей сильной чертой характера. Я подаюсь вперёд, наваливаюсь и ударяю плечом по двери. Она слетает с петель, и я влетаю в комнату. В квартире царит полнейший беспорядок. Бумажные тарелки покрывают столешницу. Шприцы беспорядочно разбросаны по журнальному столику наряду со сплющенными жестяными банками из-под диетической содовой. Я опускаю голову, ярость нарастает внутри меня, словно снежный ком, когда я достаю телефон из кармана, чтобы вызвать полицию. Моя сестра пропала.

***

— Ну что ж, мистер Картер, — говорит полицейский офицер, когда перебирает пальцами стопку бумаг на своём рабочем столе. — Как я и говорил вам, мы внесли её в список пропавших... — хмурый взгляд воцаряется на его лице, он вытаскивает лист из внушительной стопки бумаг. Откидываясь назад на своем стуле, он просматривает его и прочищает горло, откашливаясь. — Как вы говорите? Лила Картер?

— Да. Это она.

— Дата рождения 9 августа, 1988 года? — я киваю, наблюдая за тем, как он поднимается на ноги, подтягивая свои штаны под своим пивным животом, когда делает глубокий вдох. — Вы понимаете, что ваше сестра была... — он начинает говорить, но я не позволяю ему закончить.

— Преступницей? Да, да, я понимаю, но какое...

— В последний раз её задержали около храма за проституцию, а также при ней находились запрещённые законом наркотические вещества.

Моё сердцебиение замирает, прежде чем неистово зайтись, вызывая крошечный проблеск пота на моем лбу. Я знал, что она промышляла наркотиками, но проституция…

— Послушайте, мистер Картер, — говорит офицер, когда обходит вокруг стола и располагает свою пухлую руку с розоватой кожей на моем плече. — Мне жаль говорить это, но мы имеем дело с десятками таких случаев каждый день. Не хочу показаться вам бессердечным, но в большинстве случаев выясняется, что случилась передозировка, или же они просто сбегают, чтобы избежать ареста, поэтому вы понимаете, почему заявление о её пропаже находится в самом низу списка, который и так переполнен заявлениями о пропавших подстроках и детях?

Жар приливает к моему лицу, и мои пальцы сжимаются в кулаки.

— Но она моя сестра, — выплевываю я сквозь стиснутые зубы.

— Я вас прекрасно понимаю, но что вы должны понять, так это то, что у нас есть определенный порядок очередности в таких делах, и наркодилеры-проститутки не стоят во главе нашего списка на поиск.

Я хочу одним ударом выбить его зубы так, чтобы они провались к нему в горло. Моё дыхание прерывистое, моя кожа буквально горит от скопления адреналина. Офицер, смотря на меня, медленно располагает свою руку на кобуре пистолета, который пристегнут к его ремню, таким образом, безмолвно предупреждая меня «не дури, парень», и как бы мне не хотелось ударить его, я знаю, что не могу. Я делаю единственный шаг в его сторону, располагая свой палец в миллиметрах от его лица.

— Чертова жизнь, гребаная жизнь, что ты... — я заставляю себя заткнуться, пока не сказал что-то, за что меня могли бы упрятать за решетку, затем разворачиваюсь и покидаю комнату в то время, когда моё видение затуманено яростью.

Иногда вы понимаете, что компетентные органы не окажут вам никакой помощи, и что ваша единственная надежда на удачу — взять всё в свои руки, и, если говорить откровенно, я буду более расторопен в своих поисках, чем они. Полиция связана по рукам и ногам протоколами и порядками исполнения. Я же, напротив, ни от чего не завишу. Я убью грёбаного мудака ещё прежде, чем решу выяснить, что произошло.

Глава 2

Макс

У меня заняло всего неделю, чтобы найти ублюдка, который видел последним Лилу. Одна неделя — вот, сколько это заняло. А долбанная полиция не могла разобраться с этим. Им нужно обращать больше внимания на проституток. Им просто необходимо делать это. Три девушки, с которыми я разговаривал, описали мне одного и того же парня, сказав, что он появлялся каждый раз на разных машинах, с перерывом примерно в две недели. Он бывал с девушкой дважды, потом она пропадала.

Одна из них призналась мне, что он является её постоянным клиентом. Мне потребовалось всего двести баксов, чтобы она его подставила. Эти парни слишком доверяются этим женщинам. Если они сосут ваш член за деньги, то определенно, они кинут вас ради этих же денег.

Триша сидит на краю кровати в мотеле и курит сигарету. Она продолжает менять ноги местами, закидывая то одну, то другую на колено, нервно покачивая ей вверх-вниз. Она с тревогой посматривает в мою сторону.

— Тебе лучше бы не убивать меня, парень.

— Я и не собираюсь делать этого, — говорю я, прикуривая сигарету. Вообще-то я бросил курить пару лет назад, но пошло всё в задницу, всё равно что-то, да убьёт нас.

— Чем Трэвис так тебе насолил? — спрашивает она.

Я сердито смотрю на неё.

— Ты не находишь странным, что большинство женщин, которых он трахает пропадают?

— Я не задумывалась... — она пожимает плечами и делает ещё одну затяжку. — Дерьмо случается. Ты учишься не обращать внимания на такую хрень, в мире подобно этому, или это просто сведёт тебя с ума, ты понимаешь, о чём я? — она смеётся. — И, кроме того, я выяснила, если ты умеешь делать охрененный минет, то большинство парней не захочет тебя убивать. Это мой защитный механизм.

Она тушит сигарету в пепельнице как раз в тот момент, когда раздаётся стук в дверь. Я поднимаюсь на ноги и направляюсь в ванную, притворяя дверь за собой.

Я слышу, как открывается дверь, и Триша приветствует входящего. Ярость быстро нарастает в моей груди, образовывая практически невыносимое давление. Спустя пару минут, дверь в ванную немного приоткрывается, и Триша проскальзывает через приоткрытое пространство. Её лицо практически белое от страха, ужас стоит в её глазах. Я киваю и быстро прохожу мимо неё, доставая пушку, прежде чем войти в комнату. Парень стоит спиной к двери, стягивая левую штанину со своей ноги. Звук взведенного курка заставляет его замереть.

— Повернись, мать твою, кругом, — произношу я дрожащим от гнева голосом. — Двинешься в мою сторону, и я вышибу твои грёбаные мозги.

Делая глубокий вдох, он поднимает руки вверх, будто сдаётся на мою милость, в тот момент, когда неспешно разворачивается. Мой пульс стучит, когда мой взгляд останавливается на его лице. Он молод. В лучшем случае ему двадцать пять. Он сложен как полузащитник; он выглядит мужественно благодаря шраму, что пересекает его правую щёку.

— Ты её сутенер или парень?

— Нет, — моя челюсть сжимается. — Позволь задать вопрос. Тебе нравится жить? Ты наслаждаешься каждым вдохом, который ты делаешь? Потому что если так, то тогда тебе, мать твою, лучше бы ответить на те вопросы, что я задам, и без промедления, — я сокращаю между нами расстояние и прижимаю дуло пистолета к его подбородку. — Замешкаешься, и пуля прошьет заднюю часть твоего горла, — приподнимая бровь, я чуть склоняю голову. — Понял? Я не играю в грёбаные игры.

— Да.

Так обстоят дела в преступном мире, тут существует два типа людей: те, кто знают, как выжить, и те, у кого слишком много гордости. Чтобы выжить в этом мире, вам необходимо знать, когда принять удар и откинуть глупую гордость в сторону. Этот мудак, кажется, понимает это. Не может быть никакого сопротивления в ситуации подобной этой.

— Те женщины, которых ты забрал, что ты, ублюдок, сделал с ними? — моя рука чуть подрагивает, ствол пистолета упирается сильнее в его кожу. — Ты убил их? — спрашиваю я.

— Нет. Нет, я не делал этого. Я не убивал их.

Я приближаю своё лицо к его, мои ноздри трепещут.

— Тогда... — мой палец дергается на плавном изгибе спускового крючка, — ...что же ты, придурок, с ними сделал? — он сглатывает, и когда он делает это, дуло пистолета тоже неспешно движется. В попытке контролировать животное желание избить его до коматозного состояния, я пристально впиваюсь взглядом в его глаза. — Ты мешкаешь.

— Ты не поверишь мне, если я скажу тебе, — говорит он.

— Попробуй, — я использую пистолет, чтобы склонить его голову в бок.

— Мы продаём их.

Жар медленно заполняет мои вены.

— Сексуальные рабыни...

— Нет, — качает он головой, — мы учим их любить, — он смеётся. И это не снисходительный смех, это смех на грани безумия. Как будто он на самом деле верит в то, что говорит, даже несмотря на то, что он лопочет что-то невероятное. — Любовь. Мы продаем любовь.

— Ну что ж, ничтожный кусок дерьма. Мне необходимо, чтобы ты сказал мне, кому ты продал мою сестру.

Он предпринимает попытку опустить подборок к груди, но я вновь приподнимаю его дулом пистолета.

— Говори. Мне.

— Я не знаю. Я просто обучаю их. Я не отвечаю за сделку.

— Значит, ты мне скажешь, кто отвечает за это, — я смеюсь и качаю головой. — А хотя... Триша? — я пристально смотрю на этого придурка. — Триша!

Я слышу, как дверь ванной приоткрывается, и девушка всхлипывает, когда подходит к нам. Его глаза устремляются к ней на короткое мгновение.

— Я не собираюсь помогать тебе...

— Всё, что я хочу от тебя, — я перебиваю её, — это, чтобы ты взяла его телефон из кармана, — она делает так, как я сказал, передавая телефон мне. Я беру его и засовываю в свой карман джинсов. — Теперь можешь уходить, Триша.

Без лишних слов, она покидает комнату мотеля. Я даю ей фору в три минуты, чтобы она убралась отсюда, и затем я смотрю на этот бесполезный кусок дерьма всё остальное время, думая о том, как он трахал мою младшую сестру, а затем продал её какому-то больному ублюдку как грёбаную вещь.

— Пошел на хер, — говорю я и позволяю пальцу нажать на курок, глушитель издает лишь небольшой хлопок. Парень опускается на пол с коротким стоном. Его тело ударяется о пол, когда он падает замертво. Я покидаю мотель с его телефоном в кармане. И со стойкой уверенностью, что я проложу себе дорогу в этот небольшой круг людей и найду её.

Глава 3

Ава

Я убираю травинку из распущенного хвостика мягкой куклы «Cabbage Patch», едва замечая тень, которая падает на газон (прим. Cabbage Patch — большие пухлые куклы с мягким телом). Большая ладонь внезапно закрывает мне рот, и мои глаза широко распахиваются. Меня тянут к машине, которая припаркована на подъездной дорожке дома. Моё сердце барабанит в груди, я хочу к своему папочке обратно, поэтому пытаюсь кричать, но мои крики заглушают чьи-то пальцы, пропитанные никотином, которые плотно зажимают мне рот.

— Не кричи, и я не причиню тебе вреда, Ава, — говорит мне незнакомец. И всё, что я могу видеть, это его галстук в красно-зелёные диагональные полоски.

Я пинаюсь и изо всех сил выдираю волосы на его руке. Подошвы моих кед волочатся по тротуару, когда он тащит меня к белому седану.

Он собирается похитить меня. Я смотрю на свою мягкую куклу, которая лежит на краю газона, и стараюсь бороться, но я просто очень мала. Выстрел. Что-то тёплое начинает стекать по моему лицу, и хватка похитителя ослабевает. В моих ушах стоит звон, сердце неистово стучит.

— Посмотри на меня, — раздаётся голос моего отца слева от меня. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него, и вижу, как он бежит ко мне по подъездной дорожке с пистолетом в руке.

— Посмотри на меня, кнопка. Просто посмотри на меня. Хорошо?

Я киваю, когда вытираю липкую влагу со своей щеки. Спустя мгновение отец заключает меня в объятия, укачивая, как младенца. Когда я тянусь, чтобы обнять его за шею, то вижу кровь на своих руках. Я стараюсь повернуться, чтобы посмотреть на мужчину, который пытался меня похитить, но папочка качает головой.

— Не стоит, — говорит он невообразимо спокойно. — Просто смотри на меня.

Так я и делаю. Я пристально смотрю на своего отца, рассматривая серебристую щетину, которая покрывает его лицо. Наблюдаю за тем, как пульсирует жилка на его шее, пока он несёт меня по вымощенной камнем дорожке к входной двери и направляется прямиком в кухню.

Гранитная столешница под моими ногами ощущается прохладной, когда он усаживает меня туда. Я смотрю на свою футболку, на ней виднеются брызги крови. Папа включает кран, сыпля проклятьями себе под нос, когда тянется за полотенцем.

— Что за шум? — моя мама вылетает в коридор, с полотенцем, обёрнутым вокруг тела, её волосы покрывает пена. — Фрэнк, что за… — она замолкает, когда её взгляд находит меня. Слёзы заполняют её карие глаза, и она прикрывает свой рот ладонью, находясь в шоке от увиденного.

— Она в порядке. Просто… — он тяжело выдыхает, прежде чем протереть моё лицо тёплым полотенцем. — Просто, очисти её от всего этого. Мне нужно уйти, что избавиться от того ублюдка на нашей территории.

***

— Ава? — Бронсон машет своей рукой перед моим лицом. — Ты со мной?

Иисус. Он смеётся, и я возвращаюсь в реальность.

— Да-да, я просто…

Парковщик открывает мою дверь. И в тот же момент я сосредотачиваю своё внимание на его красно-зелёном галстуке в полоску. И теперь я точно понимаю, почему мой разум заставил меня окунуться в забытое воспоминание. Из-за его галстука. У него такой же узор, как у того галстука, который был на мужчине, собиравшемся похитить меня в тот день.

Забавно, как наш мозг делает это.

Люди отлично преуспели в том, чтобы забывать некоторые неприятные вещи и ситуации, но наш разум — даёт лишь иллюзию того, что мы что-то забыли. Поверьте мне. На мою долю выпало огромное количество ненормального дерьма, которое произошло со мной. И я старалась всеми силами стереть их из своей памяти, но достаточно всего-навсего одного крошечного звука, намёка на знакомый запах, и это незамедлительно заставляет всё дерьмо вновь всплыть на поверхность. А сон — это самое худшее место, потому что, когда я прикрываю глаза, все мои демоны выходят из глубин разума, чтобы поиграть со мной.

— Уверена? — спрашивает Бронсон, когда направляется к водительской стороне.

— Ага, просто на мгновение кое о чём задумалась, — я забираюсь в его грузовик, и парковщик закрывает дверь.

— Смотри, только без шуток, — он громко захлопывает дверь. — Всё равно к ВиДжей, на вечеринку?

— Звучит супер, детка, — я достаю свой телефон и быстро набираю обновление статуса на Фейсбук. «Иду к ВиДжей с Бронсоном Татумом ;)»

Я улыбаюсь, потому что это именно то, что я должна делать. Мне следует улыбаться, потому что Бронсон — парень, которого желает заполучить каждая девчонка. У него светлые волосы. Голубые глаза. Он военный. Идеальный американец с головы до ног. И он влюблён в меня. Я должна улыбаться и быть той самой девушкой — обычной, до ужаса надоедливо-счастливой девчонкой, которой каждый считает, я должна быть. Должна быть, но не являюсь. На самом деле, я чертовски хороша в том, чтобы скрыть, какая я катастрофа.

Он отъезжает от входа в ресторан и кладёт свою тёплую ладонь мне на бедро. Мне не нравится это прикосновение. Это неправильно. Это дёшево.

Это так и есть.

Я, вероятно, трахну его, и это совершенно ничего не будет значить. И скорее всего, завтра я буду чувствовать себя отвратительно по этому поводу, гадая, считает ли он, что я повела себя, как шлюха или нет. Но, даже зная это, я всё равно пересплю с ним, потому что это единственный способ, благодаря которому я могу чувствовать себя связанной с кем-то. Глубоко в душе я чувствую, что это, похоже, единственный способ, чтобы заставить парня ценить меня, даже, невзирая на то, что его внимание устремлено лишь к сексуальному подтексту. Я пытаюсь разобраться в психологическом аспекте этого, но на самом деле, мне и так всё известно. Я прекрасно знаю, что наш секс не поможет мне понравиться ему, но на пару мгновений, прежде чем его член проскользнёт в меня, он будет хотеть меня. Я буду для него что-то значить. Я буду той, о ком он будет грезить в тот момент. Но, даже несмотря на это, я бы так хотела не желать этого всего.

Большую часть пути до парка мы едем в тишине, слушая «Royal Blood» (прим. Royal Blood — британский рок-дуэт из Брайтона, сформированный в 2013 году. Звучание группы сочетает в себе блюз-рок и гаражный рок). Он подпевает, а я наблюдаю за ним. Он так уверен в себе. Искренне счастлив, потому что не знает ничего лучше. Песня заканчивается, и он бросает на меня взгляд, когда поворачивает на улицу.

— Ты такая красивая, — говорит он.

— Спасибо.

Это просто слова. Я смотрю в окно, наблюдая, как ряд домов сменяется лесным пейзажем. Мы едем через дальнюю часть этого района, выключив фары, когда начинаем спускаться с холма по дороге, которая ведёт к парку.

Грузовик неспешно останавливается, и Бронсон ставит его на ручник. И вот, наступает этот неловкий момент. Мы смотрим друг на друга. Он улыбается. Я прикусываю нижнюю губу, волнуясь из-за того, как я должна вести себя с ним в данный момент. Затем он берёт моё лицо в свои большие ладони, притягивая меня к себе, и в тоже мгновение накрывает мои губы своими губами. Его руки блуждают по моему телу.

— Бл*дь, — выдыхает он между поцелуями. И эти слова словно наркотик для меня. Я чувствую себя желанной и привлекательной.

— Господи, как же я хочу трахнуть тебя прямо сейчас, — Бронсон хватает меня за бёдра и подтягивает к себе через центральную консоль и усаживает к себе на колени. Я ударяюсь спиной о руль.

— Чёрт, — бормочу я себе под нос, когда парень начинает покусывать кожу на моей шее, неспешно спускаясь ниже. Его руки прикасаются ко всему моему телу: поднимают вверх мою футболку, расстёгивают лифчик, бесцеремонно прикасаясь ко мне ладонью между ног.

— Я такой чертовски твёрдый.

И следующее, что я понимаю, он расстёгивает молнии на наших джинсах. Окна грузовика запотели, в машине по радио играет «Little Monster», и в тот момент, когда он стягивает через голову свою футболку, я слышу оглушительный звук разбивающегося стекла. Крошечные, прозрачные кусочки разлетаются по всей кабине грузовика.

— Бл*дь…

Рука, облачённая в перчатку, проникает в кабину через разбитое окно, дёргает ручку на двери с внутренней стороны, и дверь открывается. Бронсон заводит свой кулак назад, готовясь нанести удар, но прежде, чем он успевает это сделать, мужчина, что стоит снаружи, прижимает дуло пистолета к его виску и спускает курок. БАМ. Я кричу и пытаюсь слезть с коленей Бронсона, чтобы перебраться на пассажирское сиденье. Если бы только у меня получилось добраться до двери с пассажирской стороны. Тогда я могла бы убежать через парк в лес, а потом добраться до дома. Но прежде чем я успеваю двинуться, мужчина сжимает руку вокруг моего горла, перетаскивая меня к себе, через обмякшее тело Бронсона, чтобы вытащить меня наружу через открытую дверь. Когда я падаю, моя задница резко ударяется об асфальт, посылая пронзительный укол боли вверх по позвоночнику.

— Пусти меня, — кричу я, чувствуя, как его пальцы с силой сжимаются на моей шее. Мои кости хрустят, он с силой сжимает моё горло, и я близка к тому, чтобы задохнуться.

— Заткнись, и мне не придётся тебя убивать, — его голос глубокий, грубый, с сильным, практически комичным деревенским выговором. Изо всех сил я стараюсь рассмотреть, как он выглядит, но на улице царит кромешная тьма. Всё, что я могу видеть, — это его тень.

Я хочу закричать вновь, но я знаю наперёд, что поблизости ни души, кто может услышать меня и прийти на помощь. Если я закричу, то только ещё больше разозлю его. Будучи дочерью киллера, мой папа всегда учил меня, как заботься о себе, как сопротивляться. Но я в более уязвимом положении.

Мужчина тащит меня по улице, чтобы усадить в свой потрёпанный грузовик, который стоит с включенным двигателем. И мой разум хочет вернуть меня в тот день, когда мне было семь лет и я была почти похищена. На этот раз я знаю, что моего папочки не будет рядом, чтобы спасти меня. У меня есть только я.

Оставив свои тщетные попытки бежать, я обращаю на всё своё пристальное внимание. Я принимаю к сведению номерной знак штата Джорджия. Погнутое правое крыло. Сколы краски. Дверь с пассажирской стороны открывается, и я вижу мигающие огни приборной панели. Другой мужчина внушительного телосложения выпрыгивает из машины и придерживает дверь. Меня запихивают внутрь, и здоровяк забирается в машину вслед за мной. Я сжимаю свои кулаки и начинаю колотить его со всей силы, но это вызывает у него лишь смех. Его лицо загорелое и обветренное, морщинки, словно лучики расходятся из уголков его тёмных глаз, губы тонкие, почти фиолетового оттенка. В кабине грузовика пахнет пивом и мочой. На резиновом коврике валяется пара пустых, раздавленных жестяных банок от Miller High Life (прим. Miller High Life — марка американского пива).

— А ты привлекательная, малышка, — выплёвывает мужчина, когда хватает меня за запястья и заводит мне их за спину. Спустя считанные секунды он связывает мне их настолько крепко, что я могу чувствовать, как верёвка уже впивается в кожу.

Дверь с водительской стороны распахивается и тот мужчина, что похитил меня и убил Бронсона усаживается за руль. Сейчас я могу его чётко рассмотреть, на вид ему не больше тридцати пяти. Он худой. У него кривой нос, скорее всего, от многочисленных драк в барах, но его челюсть в полном порядке. Парень, который сидит справа от меня пугает. Он выглядит так, что если бы я встретила его на улице, то непременно поспешила бы перейти на противоположную сторону дороги. А тот, что сидит слева от меня, выглядит совершенно безобидным в своей футболке, на которой изображена группа «Pearl Jam». (прим. пер. Pearl Jam - американская группа. Одна из четырёх ключевых групп музыкального движения гранж, пользовавшегося большой популярностью в первой половине 90-х годов XX века. Группа быстро стала известной, благодаря своему дебютному альбому, Ten, в 1991 году).

Он проводит ладонью по лицу, когда смотрит на меня.

— Послушай. Я не собираюсь с тобой ничего делать, — он начинает двигаться на первой скорости, и двигатель издаёт шум, почти заглохнув. — Просто не делай ничего такого, за что бы я хотел убить тебя, ладно? — я смотрю на свою серую футболку — она покрыта кровью Бронсона. Я отчаянно стараюсь сдержать слёзы, но спустя пару минут они вновь начинают скатываться по моим щекам. Всхлип вырывается из моего горла. Я стараюсь сдержать его, но он раздаётся вновь. Когда он вырывается в полную силу, водитель, поглядывая на меня, сжимает губы и закатывает глаза.

— О-о, а вот теперь, милая, прекращай рыдать. Дерьмо случается. Рано или поздно ты бы всё равно влипла в подобную хрень. По крайней мере, я хороший парень. На самом деле, хороший. Но естественно, пока ты будешь хорошо себя вести, делать то, что я говорю. Я не причиню тебе боли.

Он вытирает слёзы с моих щёк и улыбается, обнажая, покрытые желтоватым налётом никотина кривые зубы.

Я хочу сказать ему, чтобы он не смел ко мне прикасаться. Я хочу отчаянно разразиться криком и сказать ему, как его ненавижу, но я не говорю ни слова. Иногда молчание лучшая защита. И кажется, прямо сейчас единственный выход — держать свой рот на замке.

Глава 4

Ава

Мы едем уже несколько часов. Три часа, если быть точной. Мои чувства пребывают в боевой готовности, поскольку я обращаю внимание на каждый поворот, каждый изгиб дороги, каждый дорожный знак. Эти мелочи мне пригодятся, когда я сбегу. А я обязательно сбегу. Мы пересекли границу штата более часа назад, проехали выезд из города Бремен штата Джорджия, и теперь мы находимся, буквально в заднице мира, посреди бесконечных полей хлопка. На протяжении последних минут пятнадцати всё, что я вижу перед собой, это белые пушистые коробочки хлопка в свете фар. Парень, сидящий слева от меня, чьё имя Бубба — которое ему определённо подходит, вырубился час назад, после того, как влил в себя упаковку пива (прим. Бубба с английского — неотёсанный мужик, мужлан). От него воняет пивным перегаром и потом. Его пальцы перепачканы грязью. Он сам весь грязный, и его голова с сальными волосами, склонившись на бок, то и дело падает мне на плечо. Я отталкиваю его, и иногда он даже просыпается, издавая стон, прежде чем прижаться лбом к стеклу и начинает храпеть.

Водитель — которого Бубба называет Простак Эрл — пьёт только свою вторую банку из упаковки и петляет уже на протяжении всей дороги. То и дело наезжая на ухабы и кочки. Милю назад он снес на полной скорости почтовый ящик. Вы, наверное, полагаете, что я напугана — и, чёрт возьми, так и есть — но не его быстрой и беспечной ездой. Наоборот, я надеюсь, что он вырубится за рулём. И их старая развалина свернёт в сторону одного из полей, слетит в кювет и перевернётся пару раз. Затем я выберусь через разбитое лобовое стекло и сбегу. А эти пьяные задницы ни за что не смогут нормально прицелиться, чтобы попасть в меня, не говоря уже о том, чтобы погнаться и догнать меня. Пару раз мне в голову приходила мысль о том, чтобы выхватить руль и резко вывернуть его в сторону, но я не хотела злить Эрла. Что-то подсказывало мне, что когда он пьяный, то очень агрессивный, поэтому я могу схлопотать сильный удар по лицу. И заработать разбитую губу.

— Ах, чёрт побери, — стонет Эрл, ударяя по тормозам. Пыль клубами поднимается вокруг грузовика, когда он сдаёт назад.

— Какого хрена, Эрл? — фыркает Бубба и трясёт головой.

— Пропустил грёбаный поворот.

— Чёртов придурок.

Эрл продолжительное время сражается с рулевым колесом, прежде чем, наконец, сворачивает на гравийную подъездную дорожку. С двух сторон от дорожки возвышаются сосны. Когда развалюха переезжает сорняки и высокую траву, проросшую через камни, передние фары ярко освящают дорогу. Перед нами появляется старый фермерский дом, выглядящий так, словно был построен ещё до войны. Возможно давным-давно, я уверена, он выглядел красиво, но в данный момент краска на колоннах облупилась и подверглась всем атмосферным влияниям. Ставни на окнах открыты, пара штук отсутствует на месте. В доме, только в одной комнате, виднеется свет, который пробивается через грязное окно на веранде с подвального помещения. Всё, о чём я могу думать в данный момент, так это о том, что этот дом мне напоминает тот, что был в «Техасской резне бензопилой».

Грузовик шумно останавливается. Бубба выбирается из него и грубо хватает меня за плечи, чтобы вытащить из салона. Я падаю на колени, на холодную, влажную траву, влага ощущается через мои джинсы. Вдали я могу слышать стрекот сверчков и кваканье лягушек. Небо чистое. Я напугана. Но всё, о чём я могу думать, так это о том, что я никогда не видела на небе столько звёзд.

Забавно, что ваш разум может думать о таких вещах, в такой страшный момент.

Эрл обходит грузовик и хватает меня за связанные запястья, принуждая подняться на ноги.

— Так, мисс Ава, у нас имеются на вас планы, — Эрл подталкивает меня в спину.

Бубба всё ещё держит меня за плечи, пока ведёт к входной двери полуразрушенного дома.

Бубба шмыгает носом, втягивая сопли, затем откашливается сухим кашлем, за которым следует густой плевок.

— Твоё пребывание здесь продлится долгое время, — говорит Эрл, дёргая меня за запястья. — Ты должна заслужить право на жизнь, девочка.

Я ничего не отвечаю на его слова, просто глубоко выдыхаю. Носок моего ботинка ударяется о деревянную ступеньку, и внезапно мои ноги ощущаются, словно свинцовые гири. Мне кажется, что последние два часа я пребывала в состоянии шока. Какое-то чувство, связанное с тем, чтобы подняться по этим ступенькам, даёт мне ощущение того, словно я заключённый в камере смертников, тем самым, делая ситуацию ещё более реальной. Я нахожусь далеко от моего дома, от моего отца, матери и мёртвого парня, пригласившего меня на свидание. Я должна была прийти домой не раньше, чем час назад. А это значит, что на протяжении двух часов никто даже и не подозревает, что что-то произошло. Если, конечно, кто-то случайно не наткнулся на грузовик Бронсона, но не так уж много людей забредает в парк ночью. А если уж они и приходят туда, то они вряд ли обратят внимание на припаркованную машину. Эти мужчины, скорее всего, тщательно спланировали всё это. Эрл сказал, что у него есть планы на меня — и это не какая-то бестолковая болтовня, которая была спровоцирована страхом от того, что он совершил. Каждое их действие говорит о том, что они спланировали абсолютно всё.

Бубба открывает дверь, и мы входим в старый дом. Внутри стоит запах сигарет и гнили. Пятна от потёков воды, покрывают пожелтевшие стены, паутина располагается в каждом углу. Как только мы заходим на кухню, две облезлых собаки бегут в нашу сторону. Обе начинают обнюхивать мою ногу. Одна начинает приветственно вилять хвостом, другая скалит зубы и издаёт рычание.

Эрл пинает рычащую собаку.

— Заткни свою пасть, Медведь, — собака, поджав хвост, убегает, исчезая в тёмном коридоре.

Меня ведут по направлению к лестнице, которая, скорее всего, ведёт в винный погреб или подвал. Бубба дёргает за потёртый шнур и загорается лампочка, освещающая лестницу. Я хочу кричать. Хочу плакать. Моё сердце неистово бьётся в грудной клетке. Чем ниже мы спускаемся, тем сильнее становится запах влажной плесени. Как только мы оказываемся в самом низу, я, наконец, решаюсь поднять взгляд и вижу решётки и трубы. Меня толкают к деревянной двери. Эрл открывает её и толкает меня внутрь. Носок моей ноги цепляется за деревянный порог, что заставляет меня споткнуться. Я падаю на пол, и мои колени с силой ударяются о бетон.

— Теперь это будет твоей комнатой. Она подготовлена специально для тебя, — лампочка издаёт гудящий звук, освещая небольшую шлакобетонную комнату. У стены лежит матрас с грязным на вид одеялом, которое брошено поверх него. В углу располагаются туалет и раковина. — Ты остаёшься здесь. И даже не пытайся бежать. Дверь толстая, и я собираюсь закрыть её, затем дополнительно повесить на дверь висячий замок. Кроме того, если ты поднимешься по этой лестнице, то прямиком окажешься на кухне. Как только ты окажешься в дверном проёме, кто-нибудь сразу же всадит тебе пулю в твою симпатичную головку.

Эрл поворачивается ко мне спиной и выходит, усмехаясь. Бубба направляется за ним. Петли на старой двери издают скрип, когда она закрывается. Я слышу, как щёлкает замок, затем безошибочный щелчок навесного замка. На двери нет никакой ручки, только гладкая древесина. Я опускаюсь на матрас с всё ещё связанными руками, теперь я осталась одна. Одна. Я плачу так сильно, как никогда не плакала.

***

Я извиваюсь со связанными за спиной руками. Я рыдаю в то время, как он толкает меня лицом в подушку, и запах мягкой, приятной ткани постельного белья заполняет мой нос. Мне всегда нравилось, как оно пахло, потому что это напоминает мне о маме, но в тоже время я ненавижу этот запах всем своим существом, потому что он напоминает мне о нём…

— Ты плохая девочка, Ава. Это всё твоя вина, и если кому-нибудь об этом станет известно, то они будут считать, что ты тоже негодная, плохая девчонка, лгунья. Маленькая грязная развратная шлюха, а как тебе известно, никто не любит грязных маленьких шлюх. Давай же, дай мне то, что я хочу…

Его ладони такие грубые и большие. И я представляю, что не чувствую их. Я молюсь, чтобы мой папочка пришёл раньше и убил его.

***

Я практически подскакиваю на матрасе. Моё сердце неистово бьётся. Тело покрыто холодным потом, и я рыдаю. Вот почему я ненавижу спать. Из-за таких снов, которые настигают меня, когда мои глаза закрыты, когда я беспомощна. Во время бодрствования, я могу отрицать всё, что хочу, но когда я оказываюсь в обители сна, демоны уже поджидают меня там. И на протяжении бесчисленного количества дней именно эти сны посещают меня, поэтому я изо всех сил стараюсь не спать. Делая несколько глубоких вдохов, я начинаю ходить по небольшой комнатке.

Я отрицала всё, что произошло на самом деле. Я молила Господа. Я рыдала. Я кричала. Незнание — вот что является истинной пыткой. Что эти мужчины собирались делать со мной? Изнасиловать и убить? Или же оставить меня у себя? У меня не было ни малейшей мысли на этот счёт, но, несмотря на все сценарии, что я прокручивала у себя в голове, я чётко осознавала лишь одно. Что лучше пусть они отнимут у меня жизнь, чем я буду в плену у этих грязных мужчин, которые буду пользоваться моим телом, делая всё, что им заблагорассудится. Я бы не смогла пережить это! Но чего ещё я бы не смогла пережить, так это того, что у меня появится надежда выбраться отсюда. Мои руки всё ещё связаны, кожа на моих запястьях саднит, пальцы онемели, и с каждой проходящей секундой действительность того, что я никогда не покину этого места, становится всё более реальной.

Глава 5

Макс

Я могу видеть это в глазах Люси.

Интересно.

Она сломалась быстрее, чем все остальные. Неделя одиночного заключения и только восемь дней, проведённых со мной. Её зелёные глаза пристально смотрят на мои губы, а грудь приподнимается и опадает в нетерпеливом предвкушении. Девушка напряжённо сглатывает, когда я, едва касаясь, провожу кончиками пальцев по её щеке. Я улыбаюсь, когда вижу, как она льнёт к моему прикосновению.

— О чём ты думаешь, Люси? — спрашиваю я.

— Как всё это неправильно…

И вот оно… небольшое признание. И именно оно ощущается неправильно. Она не должна любить меня. Я, отчасти, являюсь её похитителем. Но всё дело в том, что я заставил её полюбить меня.

Эмоции. Вы можете их контролировать. Страх. Печаль. Радость. Любовь.

Любовь — это мощная эмоция, и знаете что? Её проще контролировать, чем вы думаете. Я провёл последние четыре месяца, изучая психологию человеческого разума. Поведение. Мотивы. И любовь — это один из адских мотивационных факторов. Я разыскал этих людей благодаря телефону этого Джона или Трэвиса, или как там, чёрт возьми, его звали. И потому, что я чертовски предприимчивый ублюдок, плюс ко всему сын покойного Джейкоба Картера, что дало мне определённого рода привилегию, мне удалось попасть сюда. С того момента я отчаянно пытаюсь разобраться, что заставляет людей влюбляться.

За любовью похитителя и пленной стоит психология — эволюция, если вам так угодно. Естественный отбор — выживание наиболее приспособленных. Потому что в какой-то момент истории, мужчины завладевали женщинами, применяя силу. Большинство женщин были пленены и были обязаны жить со своими похитителями. Вы боретесь — умираете. Приспосабливаетесь — выживаете. Согласно биологии, быть пленённым, чтобы полюбить, — это почти естественное состояние. Любовь сама по себе в каком-то роде тюрьма.

И основываясь на этом, контролировать кого-то проще, чем может показаться. В идеальной степени совмещая насилие и доброту, что создаёт более мощную связь, чем когда ты просто ведёшь себя мило по отношению к предмету своего обожания. Выдавать естественные действия за дар — это манипуляция чистой воды. Лишение полного контроля над личностью и мнением, благодаря изощрённым играм с его разумом. Притворяться, что ты любишь его в мире, где любви не существует. Всё это делает вас рыцарем в сияющих доспехах. Чтобы добиться такого результата, исказить реальность — вам необходимо сделать всё это. Отнять ощущение времени и чувство собственного «я». Отнимать всё до того момента, пока всё, что останется у человека, — это вы. И вот я стою вместе с Люси.

И всё, что у неё осталось… это я.

Я улыбаюсь.

— Что неправильно, милая?

— То, что я чувствую по отношению к тебе.

Прижимаясь ближе к её телу, я обхватываю её мягкую щёку своей ладонью. Я позволяю своим губам едва коснуться её губ, но не делаю попыток поцеловать.

— Расскажи мне, что ты чувствуешь, — выдыхаю я слова в её губы.

— Я… — её тёплое дыхание касается моего рта. Я слышу, как она напряжённо сглатывает. — Мне кажется, что я люблю тебя.

Уголок моих губ приподнимается в улыбке.

— Именно так ты и должна чувствовать, — её брови слегка хмурятся в замешательстве. — И я забочусь о тебе, — отвечаю я. — Но я не способен любить кого-то, — я убираю руку с её лица и разворачиваюсь, намереваясь покинуть комнату.

— Пожалуйста, не покидай меня, — умоляет она меня.

— Я вернусь. Обещаю, — я открываю дверь и аккуратно прикрываю её за собой, закрывая на два замка.

Когда я только начал заниматься этой работой, я чувствовал вину, но с течением времени привыкаешь ко всему. После первого месяца я понял, что любовь может заставлять людей делать сумасшедшие поступки. И все эти ужасные поступки я делаю из-за моей любви к Лилле. Причиняю ли я боль людям, в то время как пытаюсь спасти её? Да, но как я уже говорил, со временем привыкаешь ко всему.

В большинстве своём, все эти девушки — бездомные наркоманки или проститутки. Или же, и то, и другое вместе. У них нет ни семей, ни денег. У них нет ничего, и хотя бы таким способом я даю им хоть что-то. Возможно, их похитили против их воли, но за предстоящие месяцы, а может и годы, они увидят и поймут, что они получат намного больше, чем могла бы дать им улица — неизбежную передозировку, тюремное заключение, а возможно, печальную смерть, которая ожидала бы их за пределами этих стен. В каком-то смысле, я спасаю их.

Насвистывая, я направляюсь по коридору к той части подвала, куда ведёт лестница из кухни. Я слышу, как из кухни раздаётся скрипучий смех Эрла. Я смотрю на последнюю закрытую дверь слева от меня, прежде чем направиться к лестнице, задаваясь вопросом, что собой представляет эта девушка. Насколько просто будет сломать её? Но, что наиболее раздражает меня, так это то, что я нахожу весь этот эксперимент занимательным. И что это может говорить обо мне? Я вам скажу — что я не такой уж хороший человек, как я о себе думал.

Я открываю дверь, которая ведёт из подвала в кухню. Вся кухня заполнена сигаретным дымом. Эрл сидит за столом, перед ним стоит открытая банка Miller High Life вместе с открытым выпуском журнала Playboy 1989 года выпуска.

— Люси… номер 1/18, — начинаю я. — Ты можешь забрать её в любое время.

— Отлично, — отвечает он. Эрл не поднимает взгляда, облизывая пальцы, чтобы перевернуть страницу. — Не терпится заняться новой?

Я пересекаю кухню, открываю холодильник и достаю оттуда пиво.

— Ага, — бросаю я в ответ.

Жестяная пивная банка трещит, когда открываю её, и пиво пенится. Я прислоняюсь к кухонной столешнице и оглядываю грязную кухню. Я ненавижу это место. Оно отвратительно грязное. Кишащее грызунами и тараканами, но у меня нет выбора, кроме как оставаться здесь. Мне необходимо обучать этих девушек, но как бы то ни было, я не грёбаная сучка Эрла и не его горничная. Свою комнату я поддерживаю в чистоте. Я нашёл это место, и хотя я могу убедить себя в том, что некоторые нравственно-неправильные вещи могут быть правильными в каком-то роде. Но убедить себя в том, что жить в такой нищете — это нормально, я не могу.

По столу ползёт таракан, и Эрл щелчком пальца отправляет его в другую часть кухни. Наблюдая за тем, как насекомое переворачивается и встаёт на лапки, исчезая под дверью, ведущей в подвал, я делаю глоток холодного пива.

— Так, где ты говоришь, ты схватил эту девчонку?

— В каком-то парке.

— Занималась там проституцией, да?

Эрл медленно поворачивается в кресле, закидывает руку за голову, всё ещё держа в руке Playboy. Смущённая улыбка растягивается на его губах.

— Не то что бы.

Я сужаю глаза, смотря на него, и делаю шаг прочь от кухонной столешницы.

— Что ты имеешь в виду под своим «не то что бы»?

Он пожимает плечами.

— Мне отвалили деньжат, чтобы я её грохнул. Пораскинув мозгами, я решил сделать, как в той поговорке «убить одним выстрелом двух зайцев». Ну, ты меня понял?

— Нет… — моё сердце начинает неистово биться, заполняя всё тело адреналином. — Я не понял. Почему бы тебе, мать твою, не объяснить мне? — моя челюсть напрягается.

— Ай, чёрт возьми, Макс, — Эрл кладёт журнал на стол. — Ублюдок захотел, чтобы её убрали, кажется, дело в её страховом полисе. Он заплатил мне, чтобы я её грохнул, но я же не такой тупица, чтобы марать свои руки в крови. Я решил, что скажу ублюдку, что грохнул девчонку. А сам привёз её сюда, чтобы ты провернул с ней своё «я люблю тебя» дерьмо, а затем мы бы её продали, — он усмехается, словно сделал что-то невероятно умное, обнажая свои жёлтые зубы. — Двойная выгода.

Мне требуются все мои силы, чтобы сохранить спокойствие и не придушить его прямо здесь и сейчас. Я делаю быстрый глоток пива и гоняю жидкость во рту, прежде чем проглотить её. Прикрыв глаза, я провожу руками по лицу.

— Эрл, — делаю глубокий вдох. — Из-за дерьма, подобного этому, нас могут посадить, — а я не могу так рисковать, прежде чем найду свою сестру. — Ты что, пытаешься мне сейчас сказать, что у девчонки есть семья, которая, вероятно, будет её искать? Которая, скорее всего, уже ищет её?

Он пожимает плечами ещё раз, и теперь я вижу, как беспокойство отражается на его глупом лице.

— Он заплатил двадцать кусков.

Я качаю головой.

— Да мне насрать, Эрл. Неужели двадцать кусков стоят того, чтобы попасть в тюрьму?

Он склоняет свою голову, как ребёнок, который попал в беду. Грёбаный тупица! Я выпиваю своё пиво и кидаю банку в раковину.

— Теперь уже ничего нельзя изменить, — произношу я со стоном. — Бл*дь, она здесь… Ты хотя бы следы замёл?

— Да, — говорит он, когда я направляюсь в сторону подвальной двери, намереваясь спуститься вниз. — Использовал пушку с распродажи.

— Использовал… — я замираю на месте. — Ты использовал пушку?

Он рукой отталкивает от себя журнал и поднимается на ноги.

— Именно так, я нашёл её по статусу с Фейсбук. Думал она одна, но с ней был какой-то парень. Поэтому мне пришлось пристрелить этого придурка. Двадцать кусков, Макс. Это огромные деньги.

— Ты чёртов тупой ублюдок, — произношу я, показывая на него. — Если тебя схватят, я не дам тебе потопить меня. Собери в кучу своё грёбаное дерьмо, чёрт побери.

Я резко распахиваю дверь, ведущую в подвал, и стремительно сбегаю по ступенькам, слыша, как Эрл тяжело спускается позади меня. Как только мы оказываемся перед дверью, Эрл обходит меня, кладя ладонь мне на плечо и вставая перед дверью. Я ненавижу, когда этот урод прикасается ко мне. На самом деле ненавижу.

— Дай мне пройти первым, — говорит он, улыбаясь широкой улыбкой. И Эрл живёт именно ради этого. Этот парень отмороженный придурок. Он даже толком не понимает, какого хрена он творит. Всё, что доходит до его куриных мозгов, это то, что у него есть возможность заработать деньги, чтобы он мог и дальше накачиваться наркотиками и алкоголем всю ночь напролёт. Это всё, что имеет значение для Эрла.

— Она не ела на протяжении многих дней, — его улыбка становится шире. — Надеюсь, она в сознании.

Я толкаю грёбаного придурка в спину.

— Не будешь ли ты теперь так любезен, открыть эту дверь.

Он открывает два замка, дверь распахивается, и я вижу её сидящей на том самом матрасе, на котором сидело до этого множество девушек, на котором, вероятнее всего, сидела и моя сестра. Я уверен в этом. Первый контакт всегда является для меня самой сложной частью. Когда Эрл, наконец, проходит в комнату, я могу лучше рассмотреть её. Она напугана. Одинока. Её тёмные волосы спутаны и словно занавеска скрывают лицо. Её футболка покрыта брызгами крови. В то мгновение, когда она поднимает взгляд, я понимаю, что мне необходимо её сломить, как можно быстрее, потому что её лицо излучает выражение чистой красоты и невинности.

Она молода и не похожа на других, она не выглядит потерянной. Я с уверенностью могу сказать это. Страх плотно окутывает девушку с головы до ног. Все её потерянные мечты и надежды отчётливо видны на её лице. У неё была жизнь, которую отняли, и я не могу ничего сделать, чтобы спасти девушку, подобную ей. Всё, что я могу сделать с такой, как она, — это разрушить её быстрее, чем она разрушит меня.

Глава 6

Ава

Из-за двери доносится шум, и моё сердце заходится от страха. Замок издаёт щелчок, затем второй, и дверь открывается. Эрл кашляет, прочищая горло, когда заходит в комнату. В комнату, заполненную пылью, льётся поток света, и из-за этого создаётся впечатление, что помещение заполняет густой туман. И я вижу тень того, кто стоит позади Эрла, но этот парень не маленького роста и не полный, как Бубба.

— Не хочешь чего-нибудь пожевать? — спрашивает Эрл, а я упрямо качаю головой. — Да ладно тебе, ты должна что-то поесть, — он злобно усмехается, и его мрачная улыбка заставляет мой желудок скрутиться узлом. — Обещаю тебе, что это хорошая еда.

Я так голодна и слаба, что сама мысль о еде вызывает у меня тошноту, но я не желаю ничего брать у него.

— Нет, — отвечаю я.

Мужчина, который стоит позади него, входит в комнату. Он высокий. Белая футболка плотно обтягивает его широкие плечи и мускулистые руки. Материал футболки такой потёртый и тонкий, что я могу видеть просвечивающие сквозь него татуировки, покрывающие его грудь, а некоторые из них спускаются по его плечам и рукам. На его лице читается удивление, и на мгновение, я не могу не отметить, на сколько привлекательны его черты лица: оливковая кожа, резкий угол челюсти, прямой нос и такие глубокие и тёмные, практически чёрные, глаза. Но не смотря на то, какими бы они ни были тёмными, в них нет злости. Когда его взгляд встречается с моим, я вижу признак человеческой эмоции — печаль. Я вижу, что за его взглядом скрывается душа, и это сбивает меня с толку.

— Я говорил тебе, что она просто первоклассная красотка? — говорит Эрл через плечо, когда подходит ко мне. Он держится за свой ремень, и моё сердце замирает. Вот оно. Он собирается изнасиловать меня. Возможно, они собираются это сделать вдвоём. Чувство отчаяния переполняет меня, и я знаю, что совершенно беспомощна, но я ненавижу чувствовать себя такой. Я презираю их и желаю, чтобы они поскорее сделали то, что хотят, а затем убили меня.

— Пошёл на хрен, ублюдок! — выдавливаю я, сквозь стиснутые зубы, отползая назад к стене и пытаясь собрать в кулак остатки своих сил, чтобы сохранить достоинство.

Глаза Эрла расширяются, и он останавливается в полушаге от меня.

— Красивые маленькие девочки не должны говорить такие грязные слова, — он мерзко смеётся и делает ещё один шаг в моём направлении. — Теперь, девочка, ты поешь, потому что я не желаю, чтобы твоя грёбаная смерть была на моих руках, поняла меня?

— Тогда, что ты хочешь сделать со мной? — растерянно шепчу я. — Если ты не собираешься убивать меня, чего же ты хочешь?

— Оу, у меня на тебя есть особые планы, — он слегка постукивает указательным пальцем по виску и подмигивает мне. — Я умный парень.

Я впиваюсь в Эрла злым взглядом, думая о том, чтобы плюнуть в него.

— Ага. Особенно это видно по твоим рассуждениям, — в то мгновение, когда слова слетели с моего языка, я внутренне сжалась от страха. Это было так глупо. Очень, очень глупо.

На его губах растягивается улыбка, прежде чем он вскидывает руку, которая движется словно змея, готовая напасть на свою добычу. Эрл хватает меня за волосы и принуждает подняться на ноги, он тяжело дышит, и его прокуренное дыхание касается моего лица.

— Рассуждения не имеют никакого отношения к тому, что я собираюсь сделать с тобой. И впредь, я предлагаю тебе следить за своим дерзким ротиком, или же я разобью тебе его до крови.

— Эрл! — произносит мужчина, стоящий всё это время в углу, когда приближается к нам. Он хватает руку Эрла и аккуратно убирает его пальцы из моих волос, прежде чем оттолкнуть его на пару шагов назад. — Почему бы тебе, мать твою, немного не остыть?

Я опускаюсь на матрас и внезапно… чувствую себя в безопасности.

Эрл смотрит сначала на меня, затем переводит взгляд на парня.

— Ты же прекрасно знаешь, что меня бесят люди, которые осуждают меня за то, как я рассуждаю, Макс. Это злит меня на столько, что я могу сорваться.

— Я знаю, приятель, — Макс похлопывает его по плечу. — Мне это известно. Но ты же не хочешь причинить ей вред… — он переводит взгляд с Эрла на меня, прищуривая свои тёмные глаза. Он словно изучает, оценивает меня. Это заставляет меня ужасно нервничать, поскольку даёт мне толику надежды, что он хороший человек. Что он сможет спасти меня.

— Ава, — произносит он моё имя с такой нежностью в голосе, что моё тело, лишённое сна, подаётся непроизвольно ближе к нему. — Мне так жаль, что это произошло. Мне на самом деле жаль, — он прикусывает нижнюю губу, опуская свой взгляд вниз, и смотрит в пол. — Иногда жизнь такая несправедливая штука, понимаешь?

Теперь я ненавижу его. Мои эмоции пребывают в состоянии полного опустошения.

— Можно? — указывает он кивком на матрас. Я не двигаюсь и не издаю ни звука. Если честно, мне кажется, что я даже перестала дышать. Он садится рядом со мной, потрёпанный матрас прогибается под его весом. Он смотрит снизу-вверх на Эрла.

— Принеси ей еды. «Поп-тартс» или что-то подобное (прим. «Поп-Тартс» - название популярного печенья). Что-то в упаковке, чтобы она знала, что еда не отравлена.

Эрл выходит за дверь, закрывая на этот раз её лишь на один замок.

Внимание Макса вновь возвращается ко мне. И я стараюсь не смотреть на его рот, потому что он всё ещё продолжает прикусывать губу. И тут мой разум начинает работать в неправильном направлении в попытке отрицать опасную ситуацию, в которой я нахожусь. Прямо сейчас, вместо того, чтобы задаваться вопросом, как убьёт меня этот мужчина, я гадаю, как будут ощущаться его губы на моих губах. Я прекрасно понимаю, насколько глупо это звучит, но, когда вы находитесь в таком положении, как я: связанная и запертая в каком-то тёмном подвале, ваш разум пытается уцепиться за что-то, что может вернуть вас к обычной жизни. При других обстоятельствах я должна была быть на вечеринке у своих друзей. Возможно, пьяной. И я бы находилась с этим парнем — Максом наедине в этой комнате, потому как он бы хотел поцеловать или же трахнуть меня. И если не брать в расчёт данную ситуацию, заложниками которой мы стали, я бы позволила ему сделать со мной всё, чего бы он пожелал. Я бы отчаянно хотела, чтобы он испытывал ко мне желание. Я пристально смотрю ему в глаза, от него исходит что-то странное, что заставляет меня желать узнать его каждым возможным способом. В обычной жизни я бы позволила ему поцеловать себя, мы бы переспали. И кто знает, возможно, я приложила бы все усилия, чтобы он влюбился в меня…

— Ава? — его глубокий голос заставляет вернуться из моих размышлений и безопасного мира грёз, в реальность.

Макс лёгким касанием пальца убирает с моей щеки растрёпанный локон, и тепло от его руки посылает лёгкий электрический импульс, который пронзает моё тело. Возможно, это судьба. Мой разум отчаянно пытается найти смысл во всём происходящем, но я прекрасно понимаю, что он просто хватается за любую соломинку, пытаясь успокоить меня.

— Мне нужно, чтобы ты делала всё в точности так, как мы тебе говорим, — произнёс он голосом полным спокойствия, от чего моё сердце понемногу начинает успокаиваться. — Я не хочу, чтобы что-то плохое произошло с тобой. Я на самом деле не хочу этого, но если ты дальше будешь подобным образом разговаривать с Эрлом… — он разминает свою шею, наклоняя её из стороны в сторону. — Он не отличается терпением. Эрл убивает людей из-за такого дерьма, понятно?

Я киваю.

Затем поспешно ещё.

И ещё раз.

Потому что это всё, на что я способна.

— Пожалуйста… — я даже не представляю, о чём я говорю, и я стараюсь заткнуться, но не могу. — Пожалуйста, просто отпусти меня. Я обещаю, что никому ничего не скажу. Я никому не скажу ни слова. Не скажу моему отцу. Никому. Мне только девятнадцать. Пожалуйста, — и слёзы градом скатываются по моему лицу, всхлипы душат меня. Я так измотана и дезориентирована, что, когда немного прихожу в себя, обнаруживаю, что уткнулась в плечо Макса. Его футболка пропитана свежим ароматом Диор Саваж. Бронсон пользовался этим ароматом. И теперь я понимаю, что заливаюсь слезами ещё сильнее, безутешно рыдая у него на плече, в то время как он неподвижно и напряжённо сидит на месте.

Его большие ладони ложатся мне на плечи, и он медленно и аккуратно отталкивает меня от себя. Он скользит пальцами по моим рукам, а затем крепко хватает за связанные запястья, заставляя опуститься на колени.

— Чёрт бы побрал этого Эрла, — бормочет он себе под нос, когда берёт мои крепко связанные запястья в свои руки. Наклоняясь, мужчина тянется к штанине своих джинсов, а когда выпрямляется, то держит в руке охотничий нож. Страх всецело поглощает меня. От неистового прилива адреналина покалывание проходится волной по всему моему телу, голова идёт кругом. И прежде чем я успеваю хоть как-то отреагировать на его действия... он одним движением разрезает верёвку на моих запястьях. — Ты же не собираешься никуда бежать, ведь так? — спрашивает Макс.

Я поспешно опускаю руки на колени и пристально смотрю на багровые отметины на моих запястьях. В том месте, где верёвка особенно сильно впивалась в кожу, виднеется засохшая кровь. Мои пальцы выглядят отёкшими и синими. Спустя пару мгновений я чувствую покалывание в подушечках пальцев от того, что в пальцы вновь начала поступать кровь. И я обнаруживаю, что изо всех сил пытаюсь избавиться от этого неприятного ощущения, потирая и стряхивая руки.

— Что вы хотите со мной сделать? — спрашиваю я. — По крайней мере, просто скажи мне.

Его сочувствующая мягкая улыбка приподнимает уголки его губ.

— Поверь мне, ты бы не хотела знать этого, — произносит он, потирая затылок своей большой ладонью. — Я на самом деле всё это ненавижу, но ты же сама понимаешь, что это часть всего этого, ведь так?

— Нет, не понимаю. Почему бы тебе не объяснить мне? — и почему я вообще с ним разговариваю.

Лёгкая усмешка играет на его губах, когда он произносит:

— «От тех, которые оставляют стези прямые, чтобы ходить путями тьмы; от тех, которые радуются, делая зло, восхищаются злым развратом, которых пути кривы и которые блуждают на стезях своих…» Ну, понимаешь, всё такое и тому подобное дерьмо (прим. цитата из «Книги притчей Соломоновых». Притчи царя Соломона написаны, как обращение отца к сыну, обучающего сына мудрости жизни, какие поступки могут считаться угодными Богу, а какие — нет).

Я смотрю на него злым взглядом.

— Не смей цитировать Господа.

— Эти слова не принадлежат Господу. Вообще-то это Притчи.

Я смотрю на него потрясённым взглядом.

— Да?

— Плохие люди гораздо больше нуждаются в Господе, чем хорошие, тебе известно это? — говорит он, издавая тяжёлый вздох. — Мне жаль того, что случилось. Просто не зли больше Эрла. И если честно, то большую часть времени с тобой буду проводить я.

— Пожалуйста, — произношу я, вцепляясь в него своими свободными от верёвок руками. — Пожалуйста, просто отпусти меня. Я студентка Университета Алабамы и прохожу обучение на факультете микробиологии. Я хочу когда-нибудь выйти замуж и завести детей. Пожалуйста, не допускай, чтобы это была последняя вещь в моей жизни, которую я испытаю, — всхлип вырывается из моего горла. — Прошу тебя!

Он опускает подбородок и наклоняется, вставая на колени, освобождая свои руки из моей крепкой хватки.

— Просто делай всё, что они попросят, — говорит он.

Замок щёлкает, и дверные петли издают протяжный скрип, когда Эрл вновь проходит в комнату. В его руках разнообразные закуски, которые он высыпает на матрас.

— Вот. Вода, «Гаторейд», «Поп-тартс», злаковые батончики, «Твинки», пара упаковок овсяного печенья с кремом и ещё несколько протеиновых батончиков с орехами (прим. «Гаторейд» — общее название серии изотонических напитков, производимых компанией PepsiCo по заказу футбольной команды, с целью восстановления жидкости, теряемой организмом во время тренировок. «Твинки» — Американское пирожное с кремовым наполнителем).

— Какого хрена, Эрл? — Макс резким движением руки отталкивает сладкие батончики в сторону. — Ты что хочешь, чтобы она впала в диабетическую кому?

Эрл бросает сердитый взгляд на Макса.

— Ты сам сказал, умник, чтобы я принёс что-нибудь в упаковке. Ну, вот я и принёс.

Макс качает головой и поднимается на ноги. Он проходит мимо Эрла и ждёт его в дверном проёме. Взгляд Эрла мечется между мной и огромным количеством калорийных закусок.

— Эрл, давай же! — кричит Макс, заставляя Эрла подпрыгнуть от неожиданности. Не отводя своего взгляда, я пристально смотрю на край матраса. Наконец дверь закрывается, щёлкают замки. И я вновь остаюсь одна.

Одиночество. Я чувствую себя словно преступница, отбывающая пожизненный срок, потому что я уверена, что это будет именно так. Я буду находиться в этой комнате ровно до того момента, пока в конечном счёте у меня не отнимут мою жизнь.

Глава 7

Макс

Ава-грёбаная-Донован.

Я смотрю, раскрыв рот, на фотографию профиля в Фейсбуке, моя ладонь зависает над мышкой. Она дочь Фрэнка Донована. Гребаный ад, Эрл! Кто угодно в этом преступном мире узнал бы это имя. Он — грёбаный киллер! Этот мужчина безжалостный и жестокий. И он гениален в том, что делает. Даже ЦРУ не может до него добраться. А что касается остальных людей, кто никак не связан с преступным миром, для них Донован не больше, чем просто бизнесмен. У этого человека всё продумано, потому что он не кто иной, как хамелеон. Наиболее успешные безжалостные люди успешно примерят на себя маску обычного человека, и у него это отлично получается. Именно таких людей мы хотим видеть с нами за ужином, потому что они обладают головокружительным обаянием.

Фрэнк Донован.

Забавно, как судьба расставляет свою чертову извращённую паутину. Донован — я ненавижу всем сердцем его и всю его ублюдочную семью. Я барабаню пальцами по поверхности стола, капельки пота выступают на моём лбу, когда я вспоминаю то мгновение, в которое признал тёмную сторону, что живёт в каждом из нас. Я отчаянно противостою ей. Я стискиваю зубы, в попытке заставить мой разум остановиться, но словно мрачная пустота, заполненная тьмой, меня затягивает это воспоминание, увлекая в своё безмерное отчаяние. И в ту секунду, когда окончательно сдаюсь, я прикрываю глаза, растворяясь в боли прошлого.

Молоток кажется в моих руках более тяжелым, чем должен быть. Мои ладони влажные от пота, пульс в жилке на шее отчаянно бьётся. Каждый удар сердца отдаётся под моими прикрытыми веками, я распахиваю глаза, и моё видение практически заволакивает темнота. Я никогда не вёл себя, как сумасшедший, но теперь я понимаю людей, у которых случаются сердечные приступы от гнева и отчаяния, боли и ярости. Я стою в конце дивана, смотря на то, как этот ублюдок дышит. Грудь вздымается. Опускается. Вздымается. Опускается. Я желаю всем существом, чтобы эта чёртова грудь прекратила наполняться воздухом.

Этот мудак работает с моим отцом, и почти постоянно он напивается настолько сильно, что отрубается на нашем диване едва живой, как сейчас. Мне никогда он не нравился. Он заносчивый кусок дерьма, и у меня неоднократно возникало желание выбить ему грёбаные зубы, чтобы они застряли в его глотке и чтобы он от них задохнулся. Но то, что я услышал, о чём моя сестра рассказывала своей подруге ранее,… я убью его за это. Она захлёбывалась рыданиями. Джонни Донован — кусок дерьма, что сейчас лежит на нашем диване — изнасиловал её. Ей, мать вашу, всего четырнадцать. Я прикрываю глаза, стараясь заставить себя дышать спокойно. Он дёргается во сне и поворачивается на диване, сбивая несколько жестяных банок из-под пива, которые падают на пол.

Моя челюсть напрягается, и я делаю решительный шаг к нему. Затем ещё один, останавливаясь только тогда, когда моя тень нависает над ним. Я говорю себе, что это не неправильно. Затем я резко вскидываю молоток и обрушиваю его на затылок этого мерзавца. Звук, который он издает, — не совсем хруст, возможно больше треск или хлопок; как когда вы разбиваете грёбаную тыкву. Он издаёт нечеловеческий крик, хватаясь за свой затылок, и разворачивается на диване. Что плохо для него, потому что следующий удар приходиться на его лицо. Кровь брызжет из его носа.

— Ты изнасиловал мою сестру, ты, извращённый говнюк!

— Прекрати, — стонет он, сплёвывая кровь изо рта.

Затем удар молотка опускается на его рот, и его зубы мгновенно разбиваются.

— А ты остановился, когда она тебя просила сделать это? — неистово кричу я. Тем самым ещё сильнее разжигая свою ярость, а такую ярость не так просто остановить.

Маленький дьявол внутри меня требует, чтобы я продолжал бить его молотком, чтобы я заставил заплатить его за всё, что он причинил моей сестре. Он борется, крутится на месте, стараясь укрыться от ударов, но я продолжаю обрушивать безжалостные удары на его лицо, один за другим, до того мгновения, пока я не ощущаю, что мои мышцы слишком изнурены, чтобы поднять свое оружие вновь. Я бросаю его на пол и смотрю на весь этот беспорядок. Кровь и кусочки окровавленной плоти повсюду. На стенах, на люстре, на мне — и даже небольшие брызги крови виднеются на потолке. Я провожу ладонью по лицу, стирая кровь, прежде чем подняться на ноги и направиться на кухню. Затем я возвращаюсь в комнату. И вот я сижу, пью воду и смотрю на то, что осталось от Джонни Д. Ну и к черту его.

Я прихожу в себя от воспоминания со злой улыбкой на губах.

Я никогда не знал ни одного человека, который был бы настолько безжалостен к другим людям, как я. У всех у нас внутри есть безжалостный монстр, который скрывается за нашей личиной, стремясь отчаянно вырваться наружу. В тот момент, когда я убил мужчину, мне было всего шестнадцать, это было похоже на то, как если бы прямо передо мной открылся кровавый ящик Пандоры. В тот момент я даже не мог представить, к чему приведут мои действия в будущем.

Мой отец пришёл домой час спустя. Он задал мне лишь единственный вопрос: «ПОЧЕМУ?» Я честно рассказал ему всё. Он кивнул, и мы вычистили весь беспорядок, избившись от тела Джонни, бросив его в реку Куса (прим. Куса — приток реки Алабама, протекает в американских штатах Алабама и Джорджия. Длина реки около 450 км. Река Куса начинается в месте слияния рек Устанаула и Этова в районе города Ром, штат Джорджия, и заканчивается на северо-востоке от столицы штата Алабама, Монтгомери).

Две недели спустя… Фрэнк Донован ворвался в мой дом и убил мою семью из мести, и теперь, мать вашу, любимая дочка Фрэнка Донована находится в запертом подвале. Забавно, как жизнь, сделав полный круг, вернула меня в исходную точку.

«О Господи, Эрл!» Мой пульс отчаянно стучит в висках, и я спешно тянусь к пачке сигарет, которая лежит на краю стола. Я выуживаю одну сигарету из пачки и сразу же прикуриваю. Делая несколько затяжек, мой взгляд останавливается на семейном фото, которое находиться на странице Авы, как главная фотография её профиля. Я поднимаюсь со стула и хожу по комнате взад-вперёд, выкуривая сигарету до фильтра, прежде чем затушить её в пепельнице. Ситуация дерьмо. Серьёзное дерьмо.

Я распахиваю дверь, направляясь вниз по ступенькам в гостиную. Эрл спит в кресле. Из его рта торчит потухшая сигарета, а в руке, которая спокойно лежит на колене, находится жестяная банка пива.

— Эрл! — кричу я, и он издает громкий храп, подпрыгивая и роняя на пол банку.

— Какого хрена, Макс?

— Фрэнк Донован…

Он проводит грязной рукой по лицу.

— Ага, — издает он стон. — Что в нём такого?

— Эта девчонка, которая здесь… — я указываю пальцем вниз на комнату, в которой её держат, — …она его чёртова дочь.

Его глаза сужаются практически до размера щёлок, когда он проводит рукой по своей щетине на лице.

— Стой, не говори, не говори, догадаюсь сам. Получается, Брендон — это её брат?

Вскидывая руки вверх, я начинаю метаться по комнате.

— Мне откуда, мать твою, знать.

— Ну, он и есть тот мелкий говнюк, который заказал мне грохнуть её.

— Её брат?

— Ага, именно он. Видимо, захотел прикарманить бабки по её страховому полису. Подозреваю, что он намерен грохнуть своих стариков и прибрать денежки к рукам. Жадный мелкий говнюк, — смеётся Эрл.

Я качаю головой и сжимаю кулаки.

— Да мне насрать, какого хрена хочет этот маленький говнюк. Её отец Фрэнк-мать твою-Донован, и когда он узнает о её местонахождении, а он точно узнает о нём, то могу тебе гарантировать, что даже сам дьявол убил бы нас не так жестоко, как этот мужчина.

Эрл никак не реагирует на мои слова. Он только лишь откидывается назад в кресло и пренебрежительно отмахивается от меня.

— Он не найдет её. Мы решим это всё, продав её какому-нибудь наивному придурку, а он уже будет сам разгребать дерьмо с Донованом.

Злость вскипает во мне, и, прежде чем понимаю, что делаю, я пробиваю дыру в гипсокартонной стене рядом с дверным проёмом кухни. Я трясу рукой, стараясь облегчить боль, когда направляюсь прямиком к раковине. Единственное, о чём я могу думать в данный момент, — насколько это всё гребаная катастрофа. Я включаю воду и пока смотрю, как кровь и грязная пыль от гипсокартона исчезают в сливе, я чувствую, что вся эта ситуация не поддаётся контролю. Некоторые вещи не могут быть простым совпадением. Итог некоторых обстоятельств, как бы ты не пытался их изменить, уже заранее предрешен.

Глава 8

Ава

Я мерею шагами комнату. Я хожу на протяжении многих часов и размышляю, пребывая в оглушительной тишине.

Тишина.

Тишина.

Меня накрывает тишина.

Я понятия не имею, сколько я уже нахожусь здесь. Такое ощущение, что целую вечность, но без наличия окон и истязаемая ужасной бессонницей, я не могу точно сказать. Из трубы, которая расположена под потолком, капает вода, судя по всему, она протекает. Постоянно капает, капает, капает, это сводит меня с ума. Я так слаба и дезориентирована, а моё тело истощено.

Я останавливаюсь.

— Стоп! — истошно кричу я, глядя на трубу над моей головой. — Просто, чёрт возьми, прекрати!

И снова я возобновляю ходьбу кругами в этой чёртовой комнате.

Я откашливаюсь, прочищая горло, затем внезапно останавливаюсь, чтобы почесать голову. Я чешу её сквозь грязные спутанные волосы, до того момента пока мне это не причиняет боль, затем начинаю чесать свои руки и ноги. Я начинаю чесаться везде. Я не мылась с того момента, как попала сюда, на мне до сих пор одета всё та же одежда с засохшей кровью Бронсона. Походив ещё немного, я внезапно начинаю плакать. Плач переходит в рыдания и всхлипы, словно кто-то в один момент щёлкнул выключателем, и в следующее мгновение гнев завладевает моим телом. Я истошно визжу. Кричу. Я проклинаю ублюдков, которые удерживают меня здесь до того момента, пока моё горло не начинает саднить от криков и я не теряю голос. Только это немного успокаивает отчаянное состояние. Я опускаюсь на пол и сижу в тишине, задаваясь вопросом, существует ли мир за пределами этой бетонной коробки.

Даже не смотря на то, насколько я чувствую себя истощенной, моё тело всё ещё пребывает в состояние борьбы или же в долбанном состоянии невесомости, я больше уже не могу разделить эти два понятия.

Я до сих пор не знаю, чего хотят от меня эти ублюдки, но тот факт, что они не предпринимают ничего на мой счёт, пугает меня ещё больше. Каждый раз, когда Эрл заходит в мою комнату, он говорит мне всегда одно и то же: «Если ты попытаешься сбежать, попытаешься предпринять хоть что-то, то я без раздумий убью тебя. Затем я вырежу всю твою семью. А твою шлюху-мать я изнасилую до того, как убью». После этого Эрл проходит в угол комнаты, прислоняется к стене и просто пялится на меня, и то, как он смотрит на меня, переворачивает и ужасает всё внутри меня. Это всё его глаза. Его взгляд всегда настолько хладнокровный и лишенный эмоций, но когда он смотрит на меня, то, как он скользит своим взглядом по моему телу, то, как он поправляет свой член в штанах, каким блеском наполняются его глаза... Я знаю, что он хочет сделать со мной, я понимаю, что рано или поздно он сделает это. Просто я не знаю, когда именно это произойдет. Из всех вещей, что могут с вами случиться, поверьте мне на слово, изнасилование, покушение на ваше тело — это самое худшее.

А знаете почему? Потому что боль — это то, что вы можете пережить, с болью можно справиться. Раны могут затянуться, но отвратительное ощущение, что вы были использованы грязным отродьем никогда не сотрется из памяти. Память — наше худшее оружие, потому что неизвестно, когда и в какое время она нанесёт свой удар. Когда само действие, которое подразумевающее собой любовь и безмерную заботу, становится олицетворением ненависти, власти и контроля — это меняет вас настолько, что произошедшее непросто забыть. Насилие над телом и личностью полностью изменяет восприятие себя, заставляя вас выискивать в себе недостатки и постоянно испытывать неуверенность в том, как вас видят остальные. Это ощущение никчемности, я просто не смогу пережить его вновь. Я не смогу…

Я уже миллион раз пыталась придумать, что я могу предложить этим ублюдкам, чтобы они отпустили меня, но что ужаснее всего, что я разбираюсь в преступных делах, потому как я выросла в окружении всего этого. В одном я уверена наверняка, даже больше чем в смерти, что эти мрази не отпустят меня до тех пор, пока не получат желаемого. И даже тогда — шансы уйти живой и невредимой очень призрачны. Они так же никогда не пытались скрыть свои лица и изменить голоса, а всё потому, что они никогда не воспринимали меня, как возможного свидетеля. Знаете почему? Потому что мёртвые девушки не могут ничего сказать.

Щелчок. Тихий звук открывающегося замка, и меня накрывает осознание того, что смерть является чем-то очень реальным на данный момент. Когда ржавые петли замка издают скрип, моё сердце отчаянно заходится.

Я сосредоточенно смотрю на свои ладони, ожидая пока Эрл бросит пару бутылок воды на матрас и пройдет в центр камеры, чтобы посмотреть на меня, прежде чем уйти. «Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы он ушёл...»

— Ты принимала ванную? — раздаётся глубокий голос с нотками южного акцента, который принуждает меня отвести взгляд от моих ладоней, покорно лежащих на коленях.

Передо мной стоит Макс, его взгляд сосредоточен на моём лице. Дни полного одиночества и появления Эрла заставляют меня практически задохнуться от присутствия Макса. Его черты лица намного мягче, чем у Эрла. Моя голова идёт кругом только от одной мысли, насколько отчаянно я желаю прикоснуться к нему. Я хочу ощутить некоторое подобие человеческого контакта, даже несмотря на то, что я осознаю, насколько смехотворно может звучать желание о том, чтобы прикоснуться к тому, кто держит тебя в плену.

Макс подходит ближе, пока я не чувствую на своей коже жар, что волнами исходит от его мощного тела, и затем он присаживается на корточки, уперев локти в колени. Его взгляд сосредотачивается на мне. Его парфюм пахнет хорошо. Так свежо. Так знакомо. Я прикрываю глаза и глубоко вдыхаю аромат, представляя, что нахожусь не здесь.

— Ава, — раздается его голос вновь. Я открываю глаза. — Ты хотела бы принять ванну?

Я спешно киваю, и он поднимается на ноги, протягивая мне руку. Я принимаю её. Его ладонь гладкая, такая мягкая и тёплая. И ощущается такой человеческой. Это простое прикосновение практически ставит меня на колени. У меня наворачиваются слёзы и видение размывается. Горло сжимается. Что со мной не так?

— Сейчас… — он притягивает меня таким образом, чтобы я посмотрела ему в глаза, — ты должна мне пообещать, что ты не попытаешься сбежать.

Я киваю.

— Потому что если ты попытаешься сделать это, — говорит он, — я причиню тебе боль. А ты же не хочешь боли, ведь так? — я киваю еще раз. — Я должен связать твои руки, не потому что я не доверяю тебе, а потому что, когда ты окажешься снаружи этой комнаты, искушение сбежать может завладеть тобой даже против твоей воли, — я киваю ещё раз, потому как мне кажется, это всё, на что я способна. Макс тянется в свой задний карман и вытаскивает длинную верёвку. — Скрести руки перед собой, — я делаю в точности так, как он говорит, и он приступает к работе, связывая мои запястья. — Тебе же не больно, правда? — интересуется он, смотря на меня из-под бровей.

«Господи, его глаза...»

— Нет, — отвечаю я едва слышно.

— Ну и отлично, — захватывая мои связанные запястья, он ведёт меня по направлению к двери.

Мы проходим через подвал, затем поднимаемся вверх по деревянным ступенькам и входим в кухню. Полуденное солнце проникает сквозь окна, отбрасывая теплый свет на потертый и грязный линолеум. Я осматриваюсь вокруг в поисках Эрла или же Буббы, но никого нет.

— Они ушли, — говорит Макс так, как будто он прекрасно знает, о чем я думаю. От этой мысли мурашки пробегают по всему моему телу.

Я вижу дверь, но она закрыта на засов. Окно. Подставка для ножей на кухонной столешнице... Я запоминаю каждую мелочь, которую только могу, в попытке мысленно воссоздать расположение места на тот случай, если у меня появиться шанс сбежать отсюда. Хватка Макса на моих руках усиливается вновь, словно он знает все мысли, которые появляются у меня в голове.

Стены покрыты различными пятнами и грязью, мусор валятся в каждой комнате, через которую мы проходим. В то время, когда он меня ведёт через этот отвратительный дом, моё сердце неистово бьётся о рёбра, потому что у меня нет ни единого предположения, что может произойти со мной на самом деле. Всё, что я могу слышать, это мои поверхностные вздохи, и то, какой звук издают ботинки Макса, когда он проходит по деревянному полу в коридоре.

Он подводит меня к подножью изящно закручивающейся лестницы, которая располагается в коридоре.

— Смотри куда наступаешь, милая.

Я сосредоточенно смотрю на лестницу, кремовый ковёр отчаянно нуждается в чистке. Как только мы оказываемся на самом верху, Макс разворачивает меня вправо и ведёт по направлению к огромной, старинной ванне. Под зеркалом в золотистой раме располагается такой же старинный умывальник-стойка. Обои в ванной бежевого цвета с розами, располагающимися внутри геральдических лилий, кусками свисают со стен. У дальней стены расположена большая ванная на когтистых ножках с серой трещиной, тянущейся по всей её длине.

Макс закрывает ванную на ключ, поворачивая металлическую ручку, чтобы убедиться, что ванная закрыта. Его взгляд встречается с моим, когда он убирает ключ глубоко в карман джинсов, тем самым как бы безмолвно намекая, чтобы я даже не помышляла об этом.

— Иди и включи воду, — после этих слов его хватка на моих руках ослабевает.

Я неспешно подхожу к ванной, мой пульс сильно пульсирует, отдаваясь в висках с каждым следующим шагом. Я сглатываю. Верёвка, которая свободно болтается на моих запястьях, теперь впивается в мою израненную кожу, когда я поворачиваю фигурные золотистые ручки на кране ванной. Как только вода начинает течь по трубам, раздаётся громкий звук, полившись из крана, вода слегка окрашена в цвет ржавчины и ужасно воняет.

— Пусть вода немного сольётся. Трубы старые.

Через минуту или около того, вода становится чистой. Когда грязная вода полностью стекла, я затыкаю ванную пробкой и выпрямляюсь, но не поворачиваюсь.

— Ты что собираешься там стоять? — спрашиваю я.

— Да. Прости.

Разворачиваясь, я сердито смотрю на него. Часть меня хочет накричать на него, но сильная часть меня знает, что лучше молчать. Моя челюсть сжимается, и я отворачиваюсь от него, чтобы раздеться. Я пробую расстегнуть мои джинсы, но из-за связанных запястий у меня лишь получается расстегнуть на них пуговицу. Макс подходит ко мне, опускает свои ладони мне на плечи и резко разворачивает меня к себе лицом. Я не желаю смотреть ему в лицо, поэтому я сосредотачиваю свой взгляд на том, что располагается передо мной. На его покрытом щетиной горле.

— Я собираюсь раздеть тебя, — я наблюдаю за тем, как его горло дергается, когда он сглатывает. — Не потому что я хочу этого, ты меня понимаешь? — говорит он тихо. — А потому что ты просто не можешь раздеться сама.

Он тянется к краю моей футболки. Мои глаза скользят по его лицу. Он очень красивый, таких парней обычно не встретишь, прогуливаясь по улице. Его великолепное лицо заставит застыть на месте любую женщину. И знаете в чём ирония? Что именно поэтому он отличный хищник. Привлекательный. Такой мужчина с легкостью сможет заманить, и прежде чем ты даже сумеешь опомниться, он поглотит тебя без остатка.

Недовольное выражение искажает его прекрасные черты лица, когда он пялится на мои связанные руки.

— Футболка всё равно вся перепачкана кровью.

Быстрым движением рук он разрывает материал футболки, и она падает на пол. Затем, он расстёгивает молнию на моих джинсах. Макс нагибается, в то время пока стягивает их с моих ног, и как бы странно это не звучало, в его действиях есть что-то нежное.

В этой ситуации он может сорвать одежду с моего тела, схватить меня — он может сделать со мной всё, что ему заблагорассудиться, потому что я совершенно беспомощна, но в данный момент его взгляд устремлён в пол. И в первый раз в моей жизни, я на самом деле чувствую, что мужчина уважает меня. Мужчина, который на самом деле очень плохой, прогнивший до мозга костей. Мужчина, который удерживает меня против моего желания, уважает меня настолько, что предпочитает смотреть в пол, чтобы не смотреть на моё обнаженное тело. А эта ужасная, сломленная, извращённая часть меня говорит мне, что он делает это всё, потому что я недостаточно хороша для него. «И, правда, почему он должен хотеть смотреть на меня?» Я понимаю, что на самом деле хочу, чтобы он смотрел на меня. Я хочу, чтобы он не вёл себя уважительно по отношению ко мне, и за это, я презираю себя.

Я выступаю из джинсов, сначала одной ногой, затем другой. И эти тёмные глаза пробегаются по моему телу, прежде чем он поднимается на ноги, и на этот раз я тоже смотрю ему в глаза. Подушечки его пальцев касаются кожи на моём плече, затем скользят вниз и легким движением расстёгивают мой бюстгальтер, и, разорвав его, стягивают остатки с меня, позволяя ему упасть на пол. Часть меня хочет отчаянно прикрыть себя, но остальная часть жаждет его взгляда. Моя обнаженная грудь приподнимается от глубоких вздохов, мои соски практически касаются его футболки, но он не отводит взгляда с моего лица.

— Я не буду смотреть, — говорит он на выдохе.

— А если я хочу, чтобы ты смотрел? — спрашиваю я, и стыд заполняет меня с головы до ног.

Не обращая внимания на мои слова, его тёплые ладони касаются моих бёдер, пальцы подцепляют резинку моих трусиков и стягивают их вниз по моим ногам. С взглядом всё ещё прикованным к моему лицу, он делает быстрый шаг назад, а я в свою очередь спешно забираюсь в ванную. Вода обжигает, но мне плевать. Я погружаюсь под воду и закрываю глаза. Я слышу топот его ботинок и распахиваю глаза, как раз вовремя, чтобы увидеть, как он протягивает губку и мыло.

— Спасибо тебе, — шепчу я, смущённая тем, что всё, чего я хочу, чтобы он смотрел на меня.

Крошечная улыбка растягивается на его лице, прежде чем он поворачивается ко мне спиной. Он не должен привлекать меня, но он привлекает. В данный момент я желаю, чтобы Макс заметил меня, чтобы он посмотрел на меня так, будто отчаянно желает. Но ничего из этого неправильно.

Раздаётся скрип и шум. Я поднимаю взгляд и вижу, что открыто окно. Макс поворачивается в сторону, в то время как подносит к губам сигарету и прикуривает её. Его профиль такой резкий, но в то же время утонченный. Лучи солнца отбрасывают лёгкое свечение позади него, делая его похожим на святого, но в тот момент, когда он выдыхает густой дым через открытое окно, всё, о чём я могу думать, насколько он похож на дьявола. И я постепенно осознаю, всё, что касается этого мужчины, является противоречием. Он нежный, но в тоже время жесткий, уважительный, но в тоже время грубый, как порождение света и тьмы.

И чем дольше я смотрю, как он курит сигарету, тем сильнее начинает стучать моё сердце. Я теряю рассудок. Это место станет моей погибелью, морально или же физически, возможно, и то, и другое. Я не желаю, чтобы это произошло.

Он делает ещё одну медленную затяжку, затем потирает ладонью затылок и издаёт стон, я практически могу видеть, как перекатываются и напрягаются его мышцы. Затем ко мне на ум приходит единственная мысль — бежать. Насколько сложно будет выбраться из этой ванной и попытать удачу достать у него ключ? Но что потом? Я вся промокшая. Я бы поскользнулась и уронила ключ, прежде чем смогла бы добраться до двери. Затем он абсолютно точно пришел бы в ярость…

Я отвожу взгляд от него и стараюсь мыть себя так тщательно, как только это возможно. Макс стоит там же, спиной ко мне, его взгляд обращен на мир, который простирается за окном, выкуривая сигарету за сигаретой.

Я присаживаюсь в ванной и сижу там до того момента, пока вода не становится холодной, и даже тогда он не поворачивается ко мне. Я все так же продолжаю смотреть на его широкую спину, мои эмоции колеблются от злости до благодарности и останавливаются где-то между этими двумя эмоциями.

— Можно мне полотенце, пожалуйста? — спрашиваю я.

— Ты не хочешь, чтобы я потер тебе спину? — спрашивает Макс.

— Нет.

— Почему? — выдыхает он, его плечи опускаются. — Ты грязная, — он выбрасывает сигарету в окно и отталкивается от стены, но его ладони всё ещё прижаты к оконной раме. Он барабанит пальцами по дереву, в то время как его подборок опускается к груди. Тот факт, что он ещё не развернулся, заставляет меня по какой-то причине странно себя чувствовать. — Просто наклонись вперёд к своим коленям, — говорит он. — Я не буду смотреть, да даже если бы и посмотрел, то ничего не увижу. Не переживай.

— Мне без разницы, даже если ты что-то увидишь, — шепчу я.

Он разворачивается ко мне, а я всё еще сижу на месте, полностью обнаженная. Он облизывает свои губы, затем сглатывает, взгляд его глаз впивается в мои глаза. Моё сердце начинает сильно колотиться в груди, когда я ожидаю, что его взгляд скользнёт по моему телу. Пока ожидаю этого, я чувствую отчаяние и стыд, но его взгляд так и не опускается ниже, и мгновением позже, его тень нависает над ванной.

Я смотрю на круги на воде, которые искажают его отражение, когда Макс берёт губку и опускает её под воду, чтобы провести потом ей по моей спине. Прикрыв глаза, я прижимаюсь к своим коленям и кладу щеку на руку. Это не должно ощущаться таким интимным, но каким-то образом всё это спутывает мои мысли. Его огромная ладонь ложиться на моё плечо, а другая продолжает мыть меня нежными движениями. Он убирает мои волосы на одно плечо и затем придвигается ближе ко мне, каждый раз, когда он выдыхает, тепло его дыхания посылает покалывания вверх по моей спине. И на мгновение — напряжение, которое причиняло боль моим мышцам, исчезает.

— Теперь ты должна чувствовать себя намного лучше, говорит он, поднимаясь на ноги позади меня.

Когда я поднимаю взгляд, то вижу, что он стоит рядом с ванной, держа в руке полотенце. Я выхожу из ванной, и он оборачивает вокруг меня пушистое полотенце.

— Я привезу тебе какую-нибудь одежду, когда я поеду в город…

Он хватает меня за связанные запястья и ведёт по направлению к двери, выуживая из своего кармана ключ. Я смотрю на него сбитая с толку и смущенная.

— Почему? — спрашиваю я, когда мы выходим в коридор. Это всё, что я хочу знать. Просто почему. Почему я здесь, почему ему не наплевать на меня…

— Что почему? — он останавливается на самой верхней ступени лестницы, прежде чем начать спускаться. — Почему ты здесь? Скажу так, что для некоторых людей ничего нет важнее денег. Ни родственные связи, ни любовь, ни жизнь. Жадность. Один из смертных грехов. Именно поэтому ты здесь, дорогая. Всё сводится к жадности.

Иногда он говорит совершенно непонятные вещи, из-за которых я не могу разобрать, что к чему.

— Прекрати говорить загадками, будь добр, — говорю я.

Мы находимся в коридоре, и моё сердце начинает заходиться, потому что я не хочу возвращаться обратно в эту тёмную комнату.

— Жадность и ирония… — Макс издает смешок, когда заворачивает за угол.

— Ирония?

— Именно, потому что ты и я знаем друг друга гораздо больше, чем пару недель, которые ты здесь провела.

«Прошло пару недель…»

— Твой отец… — он делает глубокий вдох. — Он убил всю мою семью, — он не замедляет шаг, и тон его голоса остаётся неизменным.

Мой желудок скручивается узлами, и я сглатываю, не смотря на ком, который стоит в моем горле.

— Прости, — я пытаюсь изо всех сил выдохнуть это простое, но в тоже время такое сложное слово.

Мне прекрасно известно, чем занимается мой отец, но это никогда не казалось мне чем-то реальным… для меня это всегда было больше похоже на какой-то старый фильм про гангстеров или же какой-то любовный роман, потому что он всегда был таким добрым ко мне, к моей матери и к моему брату. Был таким нежным, но, не смотря ни что, он всё равно остаётся хладнокровным убийцей. Мне кажется, он просто привык разделять вещи подобные этим: семья и работа никогда не могут идти рука об руку при его работе. Иногда, чтобы любить кого-то, вам в первую очередь приходиться забывать вещи, которые вы презираете или не одобряете в любимых.

— Прости, — произношу я вновь, но уже более уверенно, словно эти пустые слова могут что-то изменить или вернуть членов его семьи.

Он открывает дверь, ведущую в подвал, не говоря ни слова.

— Ну да, дерьмо случается, — произносит он отстранённо и холодно.

Когда мы достигаем подножья лестницы, я чувствую, как мои ладони становятся влажными и моя голова начинает кружиться. Я смотрю на деревянную дверь. Несмотря на то, что мне предстоит сделать ещё примерно семь шагов, мне кажется это непреодолимой пропастью. Когда Макс открывает замок и деверь распахивается, я хочу отчаянно закричать. Я отчаянно нуждаюсь в чём угодно, кроме гребаного одиночества — тишина заставляет меня размышлять над вещами, о которых я совершенно не желаю задумываться: о смерти, о жизни, в которой мне не удалось попробовать всего. Эта комната является олицетворением слова одиночество. И неважно, насколько усердно меня ищут, шансы найти меня тают с каждой минутой.

— Сколько именно дней я уже нахожусь здесь? — спрашиваю я, в попытке немного замедлить необратимое.

— Тринадцать.

— А сколько я ещё я здесь пробуду?

Он нежно подталкивает меня в комнату.

— Я даже не знаю.

Капельки воды скатываются по моей спине, и я только сейчас понимаю, что на мне нет ничего, кроме полотенца. И он собирается оставить меня здесь в таком виде. Обнаженную. А в следующий раз, когда придёт Эрл… я даже не могу думать об этом. Я не могу!

— Мне холодно, — шепчу я, борясь с желанием расплакаться.

— Я принесу ещё одно одеяло, — я слышу звук закрывающегося замка, и Макс подходит ко мне. — Дай мне свои запястья, — говорит он, когда достает нож и перерезает верёвку, освобождая мои руки.

После того, как Макс убирает нож, он скрещивает руки, захватывая края футболки. Его мышцы бугрятся и напрягаются, когда он стягивает футболку через голову. Мой взгляд скользит по его загорелой коже, мощному телу, рельефному прессу и груди. Различные татуировки покрывают его руки, в большинстве своём это трайбл тату (прим. Трайбл означает “родовой”, “племенной”, “именной”. Зачастую трайбл тату — это остроконечные узоры черно-белого цвета), но одна татуировка отличается от остальных: ворон, сидящий на ветке, покрытой сучьями. Естественно, что-то стоит за этими татуировками, всегда есть какая-то история. Макс сжимает футболку и кивает мне, прежде чем бросить её в моем направлении.

— Это пока всё, что у меня есть, но я принесу тебе что-нибудь из одежды. Я не подумал об этом.

Я сужаю глаза.

— Что? О чём ты не подумал? — я же просто хочу, чтобы он задержался здесь подольше. Я так отчаянно не хочу находиться здесь одна.

— О ванне. Я просто… — он склоняет подбородок к груди, низко наклоняя голову, и проводит пальцами по своим тёмным волосам. — Мне жаль тебя, ты понимаешь? Ты была такой чертовски грязной, а я совершенно не доверяю Эрлу, чтобы он прикасался к тебе, поэтому идея с ванной пришла спонтанно… Чёрт, я просто не подумал об одежде для тебя, — он не смотрит на меня, но мне и не хотелось бы этого на данный момент. Потому что сейчас он слишком настоящий. Слишком нормальный. Слишком человечный для монстра, коим является.

— Спасибо.

— Не за что.

Я опускаю полотенце и натягиваю его футболку через голову, прежде чем усесться на матрас и натянуть одеяло на ноги.

— Ты не мог бы принести что-нибудь одеть на мою, эм… нижнюю часть, прежде чем вернется Эрл? — Макс смотрит на меня, затем вздыхает и направляется к двери. Он не произносит ни слова и просто уходит, а потом я слышу звук закрывающегося замка. — Пожалуйста, — произношу я вновь, настолько громко, чтобы он услышал.

Я сижу в тишине несколько мгновений, окруженная запахом его парфюма, который исходит от его футболки, когда дверь открывается, и Макс проходит в комнату. Он бросает в мою сторону серые спортивные штаны.

— Спасибо тебе, — выдавливаю я улыбку.

— Пожалуйста.

И затем он вновь уходит.

Я надеваю спортивные штаны, завязывая завязки на поясе так сильно, как только это возможно, и ложусь на матрас. Прикрыв глаза, я каким-то непостижимым образом засыпаю.

Глава 9

Макс

Эрл отключился на кресле с двумя собаками, мирно спящими у его ног. Бубба проходит через входную дверь, сжимая в руке бумажный пакет. Внезапный шум пугает Медведя, и он вскакивает на лапы рядом с креслом, с прижатыми назад ушами, оскаленными зубами, и рычит.

— Эй, ну-ка быстро заткнул пасть, Медведь, — говорит Бубба, указывая на собаку.

Эрл что-то невнятно бормочет с кресла. Бубба смотрит на меня.

— Мы должны привести девчонку, чтобы передать её ему. Я только что забрал бабки, — он бросает бумажный пакет на диван.

По-видимому, слова Буббы привлекают внимание Эрла. Он подскакивает на ноги, чуть ли не спотыкаясь о Медведя, когда неуклюже плетётся к дивану и хватает бумажный пакет. На его губах растягивается широкая усмешка, когда он открывает пакет и смотрит внутрь. Мужчина вдыхает.

— Ах, ничто не сравнится с запахом денег.

Я отталкиваюсь от стены и направляюсь в подвал. Когда я отрываю дверь в «комнату» Люси, она улыбается и поспешно подскакивает с матраса.

— Я скучала по тебе, — она тянется руками к моему лицу, но я отстраняюсь от её прикосновения.

— Пора уходить, — я беру её за руку, но, когда делаю шаг, она остается стоять на месте. Я бросаю взгляд через плечо и приподнимаю бровь. — Давай же, Люси. Пришло время уходить.

Её глаза наполняются слезами, а губа начинает дрожать.

— Ты собираешься меня убить, не так ли?

— Нет. Я собираюсь подарить тебе новую жизнь, лучшую жизнь, — я улыбаюсь и тяну её за руку, но она всё равно не двигается с места. Разворачиваясь, я нежно кладу свои ладони ей на плечи. — Люси, ты доверяешь мне?

Она встречается со мной взглядом и кивает.

— Значит, доверься мне, я делаю то, что будет для тебя лучше.

После этих слов она сдаётся, следуя за мной к выходу из комнаты, не задавая больше ни одного вопроса, потому что когда вы лишены всего, кроме искусственно созданной любви, вы легко покупаетесь на всё, что вам говорят. Она поверит во всё, что бы я ей ни сказал.

Бубба стоит у стола, когда мы заходим в кухню. Хватка Люси на моих руках становится крепче, и я ободряюще сжимаю её руку в ответ. Потому что всё будет хорошо. Она познает лучшую жизнь, и на самом деле её жизнь в качестве пленницы будет намного лучше, чем то жалкое существование, которое она влачила, когда мы познакомились.

***

Грузовик выезжает на пыльную дорогу, останавливаясь позади небольшой белой церквушки. Лунного света вполне достаточно, чтобы сказать, что деревянная крыша с боков совершенно прохудилась. Это самое старинное здание в городе, и оно выглядит так, словно скоро обрушится. Тяжелое покрывало из тёмных туч внезапно скрывает луну, и на мгновение становится темным-темно. Бубба глушит двигатель и выбирается из грузовика. Влажная ладонь Люси всё ещё находится в моей. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на неё. Она ужасно напугана, всё её тело сотрясает ужасная дрожь, а зубы терзают нижнюю губу.

— Люси, — говорю я уверенным голосом. — Я тебе обещаю, что всё, что произойдет, будет для тебя только к лучшему.

Она сглатывает, борясь со слезами, которые стоят в её глазах.

Я поглаживаю её щеку и улыбаюсь ей, прежде чем выбираюсь из грузовика, чтобы придержать для неё дверь. Она выбирается следом и ждёт моих действий, ждёт направления, в котором нам нужно идти. Но вместо того, чтобы приказывать, что ей делать дальше, я просто беру её за руку и веду её к чёрному BMW, которое припарковано на обочине у церкви. Мигающий фонарь, висящий сбоку церкви, немного освещает машину. И теперь я могу видеть мужчину, одетого в белую застегнутую на все пуговицы рубашку и черные брюки, когда он выходит из машины. Он одет с иголочки. В то время, как он улыбается Люси, меня он совершенно не удостаивает взглядом. Несмотря на его грубость, мой взгляд прикован к нему, пока мы подходим ближе. Во мне всё кипит от мысли, что этот мешок с деньгами считает, что женщины — это товар, который можно обучить и затем продать.

Это самая тяжелая часть, с которой мне приходиться мириться.

Я продаю человека. У женщины, что идёт рядом со мной есть цена. Она была похищена, подверглась манипуляциям с разумом и теперь продается по самой высокой цене. Большинство из таких мужчин желают приобрести сломленных женщин, которые были обучены не задавать никаких вопросов и любить того, кого, вопреки всему, должны ненавидеть. Некоторые из этих мужчин считают, что купить любовь — это реально, и это просто отвратительно. Любовь — это чистейшая человеческая эмоция, а то, что я предоставляю ему, является не совсем человеческой эмоцией. Это чувство, которое было привито, благодаря манипуляциям и игрой с разумом. Я превращаю их в легко подчиняющихся девушек, таких, которые будут нравиться этим мужчинам. И возможно, это делает меня мудаком, но я это признал ещё давно.

Люси останавливается, и я оборачиваюсь, смотря на неё через плечо.

— А ты… — произносит она едва слышно. — Я что, пойду с ним?

— Да. Я хочу, чтобы ты пошла с ним. Он хорошо позаботится о тебе и может дать множество вещей, которые ты не могла иметь до этого момента, ты не будешь ни в чем нуждаться, — я ободряюще сжимаю её руки и мягко улыбаюсь ей, делая следующий шаг, она вновь останавливается. — Давай же, Люси. Всё будет в порядке. Ты же знаешь, я не буду лгать тебе, ты можешь любить его.

— Но, — жалобно стонет она. — Я люблю тебя…

Я качаю головой, прикладывая палец к её губам.

— Но я не способен любить, а он способен.

Её взгляд мечется межу мной и мужчиной, который стоит буквально в паре шагов от нас. Я кладу ладонь на её поясницу и легко подталкиваю её вперед.

— Всё в порядке, — говорю я.

Мужчина протягивает свою руку и улыбается.

— Ты красивая, — он берет её за другую руку, поднося её к своим губам, и оставляет на ней поцелуй. — Ты никогда больше не захочешь никого, кроме меня.

Люси нервно смотрит в мою сторону, когда я медленно отпускаю её руку. Она делает несмелый шаг в сторону мужчины, и он резко хватает её за талию, притягивая ближе к своему телу. Отбрасывая волосы с её лица, он сжимает большим и указательным пальцем подбородок Люси и наклоняет её голову из стороны в сторону, тщательно рассматривая её. То, каким образом он смотрит на девушку, заставляет мой желудок скручиваться узлами. Никакой нормальный человек не будет делать нечто подобное. Нормальные люди не покупают других людей, чтобы делать с ними все, что заблагорассудится. А также нормальные люди не продают людей. Но что меня успокаивает, что у неё в любом случае будет лучшая жизнь, чем была до этого…

Глава 10

Ава

Петли замка издают скрип, и мои глаза широко распахиваются. Кто-то вваливается в комнату, затем захлопывает дверь и закрывает её. Я слышу сухой кашель и понимаю, что это Эрл. Я крепко зажмуриваю глаза. Моё сердце подскакивает до горла, кожа в одно мгновение становится влажной и липкой от холодного пота.

— Я понимаю, что не сказал тебе, почему ты находишься здесь, — невнятно произносит Эрл. Я распахиваю глаза в тот самый момент, когда он дёргает за шнур, что свисает с потолка. И внезапно всё погружается в хорошо знакомую тьму.

Эта тьма не только визуальная, её так же можно явственно ощущать.

Это тот вид тьмы, которая пробирается в каждый потаённый уголок души.

Старые пружины издают протяжный скрип, в тот момент, когда матрас прогибается под весом тела Эрла, когда он падает на его край.

— Так ты хочешь знать, почему ты здесь, сука? — я чувствую запах бурбона из его рта. Его вонючее, пропитанное алкоголем, дыхание касается моего лица. Я отчаянно хочу закричать, но я не делаю этого.

— Твой брат… — он икает, и затем я слышу, как жидкость переливается в бутылке, прежде чем раздается звук глотка. — Он хотел убить тебя.

Моё сердце заходится. «Он лжёт. Он…»

— Брендон, ведь так его имя? Он хотел, чтобы я прирезал тебя, как маленького поросёнка, — затем он хватает меня за ногу и кричит: — Хрю, хрю, хрю, — раздаётся ещё один звук икания… — Этот ублюдок заплатил мне, между прочим, хорошие бабки. Но я не смог сделать этого. Потому что ты слишком красивая, чтобы убивать тебя таким способом, понимаешь меня? Я спас тебя, сучка, — он мозолистой ладонью поглаживает моё бедро. — И как мне кажется, за это ты мне задолжала кое-что, — он хихикает, его ладонь движется выше, устремляясь к верхней части бедра, пока его пальцы не нащупывают резинку моих спортивных штанов. Я стараюсь отодвинуться от него подальше. Часть меня убеждает, что нужно противостоять ему, дать отпор этому вонючему ублюдку, но инстинкт самосохранения внутренне шепчет, что это сделает всё только хуже.

Все вы слышали истории о похищении. Вы думаете, вы знаете, что будете делать в конкретное время в конкретной ситуации, но на самом деле это далеко не так. Нет никакого способа донести до кого-то, кто не подвергался насилию, как это ощущается. Вы не можете примерно оценить, насколько будет сильным ваше желание выжить, если попадёте в такую ситуацию. Вещи, которые вам казались ужасными, на самом деле ещё более ужасные, чем есть на самом деле.

Но все эти вещи — ещё не смерть.

Вот я сижу, прижавшись к стене, с мужчиной, который лапает меня, обдавая дыханием, пропитанным алкоголем, из-за чего к моему горлу подступает ком, но это ещё не смерть… Если с вами не происходили ужасные, пугающие вещи, то могу сказать абсолютно точно, что вы не сможете отреагировать так, как вы себе это представляете. И, правда такова, что да, я могу сопротивляться, но я страдаю от недостатка сна, я запугана, а также на данный момент я закрыта в комнате. Никто не знает, что он закрылся тут со мной и для него будет раз плюнуть убить меня и сбросить моё тело в реку, если я стану ненужным балластом, с которого они ничего не могут поиметь. Это состояние беспомощности человеческий разум просто не в силах преодолеть. Вы только и можете, что чувствовать пустоту, никчемность и неспособность сделать хоть что-то в сложившийся ситуации. В конце концов, люди способны выжить в любых условиях.

Поэтому я замираю на месте, сжимая глаза, как можно сильнее. Но слёзы всё же проникают через ресницы. Моё горло сжимается, и я принуждаю себя спрятаться в тёмное, далёкое место в моей душе. Я судорожно представляю, что бы я делала, если бы была дома: слушала радио, танцевала в моей комнате с друзьями. Возможно, если бы ничего из этого не произошло, то я была бы в кино с моей подругой Мэг. И я отчаянно уповаю на то, что если у меня получится затеряться в этом воображаемом мире, то я не почувствую грубых рук Эрла на мне, его губ на моём горле.

Я начинаю сопротивляться, благодаря своим инстинктам, когда он задирает вверх мою футболку. Следующее, что могу чувствовать, что получаю удар в лицо. Кровь льётся из моего рта, а я сглатываю её. Эрл прижимает мои руки к матрасу, и я начинаю рыдать. Я сотрясаюсь в истерических рыданиях, потому что, не смотря на то, как бы я не старалась, я не могу игнорировать это. Это не по-настоящему. Это происходит не на самом деле. Я изо всех сил стараюсь сжать свои бёдра сильнее, но Эрлу всё же удаётся проскользнуть пальцами между моих ног.

— Ты можешь не облегчать для меня эту задачу, если тебе не хочется, — произносит он. — Мне нравится, когда ты сопротивляешься, — капли его слюны попадают на мою щёку. — Это заставляет мой член твердеть ещё сильнее. И мне нравятся громкие девушки, так что давай. Я позабочусь о том, чтобы ты кричала громко, — он усмехается про себя. — Я сделаю тебе больно, но боль это даже приятно, — говорит он, издавая садистский смешок, когда проталкивает колено между моих бёдер и раздвигает мои ноги в стороны.

«Пожалуйста, Господи. Пожалуйста…» Даже мой внутренний голос звучит напугано и отчаянно. Я не верю в божественное участие в наших жизнях, но Господь сейчас единственный на кого я могу уповать. «Господи, Господи, пожалуйста, пожалуйста, не позволь этому мужчине сделать этого. Пожалуйста, помоги мне забыть. Пожалуйста, помоги спасти меня. Или просто убей меня, если это единственная возможность спастись от этого, но, если моя смерть наступит от этого действия, пусть это будет быстро».

Внезапно замок издаёт щелчок. Дверь с шумом открывается.

— Эрл! — голос Макса наполнен яростью.

Я слышу, как Макс резко дёргает за шнур. Даже с закрытыми глазами, я могу сказать точно, что свет зажегся. Холодный воздух касается моей кожи, когда Макс отбрасывает Эрла прочь. Когда я понимаю, что Эрла больше нет на мне, я распахиваю глаза и неистово кричу. Футболка заправлена за мою голову, моя грудь полностью обнажена. Спортивные штаны стянуты до лодыжек.

— Бл*дь, Эрл, я же говорил тебе… — раздаётся звук удара кулака Макса о лицо Эрла. Он отшатывается, хватаясь за свой разбитый нос.

— Придурок, я надеру тебе задницу.

Макс вновь и вновь бросается на него, затем хватает его за плечи и с невероятной силой швыряет на шлакобетонную стену.

В этот момент я замечаю, что дверь широко открыта.

Я быстро хватаюсь за пояс штанов и натягиваю их вверх, прежде чем резко вскакиваю и бросаюсь к краю матраса. Я слышу, как Эрл стонет, затем раздаётся ещё один глухой звук.

— Ава, куда ты собралась, милая? — кричит Макс.

Я молю свои ноги, чтобы они двигались быстрее вверх по лестнице. Я спотыкаюсь пару раз, потом слышу Макса, который поднимается позади меня по лестнице. Я хватаю за ручку двери и тяну её, но она не открывается. Я вновь тяну, затем толкаю изо всех сил, и когда дверь всё-таки поддаётся моему натиску, я падаю на колени, оказываясь в кухне. Моё сердце колотится так, как ещё никогда в жизни не колотилось. Оно бьётся так сильно, что я даже не могу дышать. Появляются собаки, которые оскаленно смотрят на меня, с ушами, прижатыми назад к их головам. Я могу видеть проволочную дверь, которая ведёт прямиком на улицу, и я пытаюсь подняться на ноги, но затем чувствую, как пальцы Макса оборачиваются вокруг моей щиколотки. Макс с силой дёргает меня назад, и моё тело падает, скатываясь на пару ступенек вниз.

— Почему? Почему ты вынуждаешь меня делать это? — спрашивает он.

— Пожалуйста. Я не скажу никому ни… — я стараюсь восстановить дыхание. — Пожалуйста…

— Я не могу, — стонет он, когда нагибается и берёт меня на руки, закидывая меня к себе на плечо и разворачиваясь, направляется вниз по ступенькам. — Я не могу отпустить тебя. Прости.

Я наблюдаю за тем, как проволочная дверь исчезает из поля моего зрения, и я полностью расслабляюсь, потому что просто больше не могу бороться и сопротивляться. Его пальцы придерживают заднюю сторону моих ног, когда он заносит меня обратно в комнату, где сидит Эрл, привалившись спиной к стене в углу, кровь стекает по его лицу.

Макс бросает меня словно тряпичную куклу на матрас, затем указывает на меня пальцем, его жесткое и яростное выражение лица искажает его черты.

— Больше, бл*дь, не пытайся провернуть такое дерьмо, поняла меня?

Я киваю, и всё своё внимание он сосредотачивает на Эрле. Он хватает его за обе руки и тянет вверх, поднимая с пола. Приглушенный стон проскальзывает между разбитых губ Эрла, когда Макс неспешно ведёт его на выход из комнаты.

— Стой тут, кусок дерьма, — говорит он, прежде чем вернуться обратно в комнату и запереть дверь на ключ, который он убирает в свой карман. — Видела, что я сделал с ним, так?

— Ты же не убил его? — спрашиваю я, потому что это, кажется, всё, что я способна спросить. Этот мужчина спас меня от участи быть изнасилованной, но в тоже время не дал мне убежать. Я не понимаю ничего из того, что здесь произошло.

— Естественно, нет, — он вытирает рот ладонью и начинает ходить взад-вперёд по комнате. Он на взводе. Каждые пару секунд он останавливается и бросает злой взгляд на меня, затем вновь начинает ходить по комнате, проводя ладонью по волосам и бормоча что-то себе под нос.

— Так, хорошо, — говорит он. — Что тебе на самом деле необходимо понять и принять, это то, что тебе не выбраться отсюда. Чем раньше ты это поймёшь и примешь, тем будет лучше для тебя. Да, я только что спас тебя, я не позволил ему изнасиловать тебя, но я сделал это лишь потому, что это неправильно. У меня есть свои собственные принципы касательно произошедшего здесь. Единственная вещь, которую я терпеть не могу, — это насилие, — он делает шаг ко мне, присаживаясь на пятки передо мной. Я опускаю взгляд, пялясь в пол и стараясь изо всех сил избегать его пристального взгляда. — Не делай так. Ты слышишь меня, я сказал, не делай так, не смей смотреть в пол, когда я разговариваю с тобой, — он пальцами хватает мой подбородок. — Ты будешь смотреть мне в глаза, когда я разговариваю с тобой. Поняла меня? Всегда, когда я буду разговаривать с тобой, ты должна смотреть мне в глаза. Мне нужно видеть твои глаза, чтобы знать, что ты слышишь и понимаешь меня.

Его слова грубые и неприятные, обнажающие уродливую реальность происходящего, но его глаза, его лицо, его поведение совершенно не совпадают с его словами и заставляют чувствовать мой и без того сбитый с толку разум ещё более растерянным.

— Я спас тебя, не так ли? — говорит он.

— Да, — шепчу я.

Он кивает и выпускает из плена своих пальцев мой подбородок.

— Если бы ты просто… — он качает головой и выдыхает. — Просто оставайся здесь и… всё будет хорошо. Я знаю, что это ненормально говорить такие вещи, но ты должна мне доверять.

— Я слишком напугана, чтобы доверять тебе, — моё дыхание учащается, потому что я не понимаю, зачем сказала это вслух.

Он сужает глаза. Его челюсть сжимается, и он поднимается на ноги, начиная вновь ходить по комнате взад-вперёд.

— Ты доверяла мужчинам и ужаснее меня, Ава, — выплёвывает он, злость и ненависть горят в его взгляде. Я прекрасно понимаю, что он сейчас говорит о моём отце. Я чувствую это.

— Ты не знаешь его.

Он откидывает голову назад, громко смеясь.

— Я знаю достаточно, — он плотно сжимает губы и смотрит на меня напряженным взглядом. — Ты любишь его? — спрашивает он. Этот вопрос застаёт меня врасплох. Я не отвечаю ему, и его гнев только усиливается. — Ты любишь его, Ава? Это очень простой вопрос.

— Да, конечно.

Он направляется к двери.

— Тогда сделай мне одолжение, спроси себя, как ты можешь любить его, и, возможно, когда ты ответишь себе на этот вопрос, ты сможешь мне доверять.

Дверь захлопывается, и я остаюсь наедине с собой и тем фактом, что с того самого дня как я родилась, я находила утешение в объятиях убийцы.

Глава 11

Макс

Дверь захлопывается позади меня, и я поворачиваю замок на два оборота. Я прижимаю предплечья к деревянной двери и опускаю голову в ладони, смотря в пол. Это всё часть нашего плана для того, чтобы сломить её волю, но это так дерьмово. Больше всего меня бесит, что с ней я чувствую вину. Эта девушка заставляет меня чувствовать те вещи, что я не должен, но в жизни есть множество вещей, которые мы не должна делать или же чувствовать.

Бл*дь, всё только в самом начале, а у меня уже куча всяких проблем. Я делаю глубокий вдох и провожу пальцами по деревянной двери, в попытке собраться с мыслями. Я могу поклясться, что слышал всхлип… или, возможно, мне просто кажется так, но не смотря на её слёзы, она не должна оказывать на меня такое влияние, но, в конце концов… я, черт побери, мужчина. А она так красива, нет, она не просто красива, она восхитительная женщина, от которой буквально волнами исходит невинность и неповиновение, и я даже не могу быть уверен, как один человек может источать такие противоречивые ощущения. Я противостою им, как противостоял бы любой мужчина.

Ключ к выполнению успешной работы с этими девушками — воспринимать их, как чистый холст, а не конкретного человека. Но если быть предельно честным с самим собой, я не имею ни малейшего понятия как вообще можно воспринимать её не как человека.

Делая последний вдох, я отталкиваюсь от двери. Эрл издаёт стон на полу, когда делает неудачную попытку встать на колени. На самом деле у меня возникает сильное желание с размаху ударить его по голове и бить его до тех пор, пока его мозги не потекут у него из ушей за то, что он посмел сделать с ней. Между нами есть твёрдая договорённость, что ни при каких обстоятельствах мы не насилуем девушек, но все договоренности и правила вылетают в окно, когда этот ублюдок начинает пить. Его чувство самоконтроля совершенно не к чёрту.

— За что ты, мать твою, меня ударил, Макс? — стонет он, когда немного откашливается.

— Потому что ты чёртов мешок с дерьмом. Ты не должен был к ней прикасаться.

— О, но я же ничего не успел сделать. Просто хорошенько припугнул её.

Я подхожу к нему и хватаю его за грудки, поднимая его одним рывком на ноги, прежде чем притягиваю его ближе к своему лицу.

— Даже не смей делать что-то подобное.

Он начинает смеяться, когда старается устоять на своих ногах.

— Ведёшь себя так, будто сам не думал об этом, — затем он причмокивает губами, будто подзывает к себе щенка. — Она красивая. На самом деле красотка.

Я бросаю на него злой взгляд, прежде чем даю ему подзатыльник.

— Поднимайся наверх, черт тебя побери.

Я следую за Эрлом на кухню. Он подходит к кухонному шкафу и достает бутылку бурбона Maker.

— Не хочешь глотнуть? — спрашивает он, отрывая красную печать с горлышка бутылки.

— Нет, — я подхожу к холодильнику, открываю его и достаю жестяную банку пива Miller Lite. Звук пенящегося пива, когда я открываю его, обостряет мои ощущения, но ничего не может сравниться с облегчением, когда прохладная жидкость начинает стекать по моему горлу, расслабляя напряженные мышцы. Я выдвигаю стул из-под металлического стола и указываю Эрлу, чтобы он тоже присел. — Ты говорил с её братом? — интересуюсь я.

— Ага. Сказал ему, что сбросил её тело в реку Куса, — Эрл запрокидывает бутылку, и я наблюдаю, как большие пузыри алкоголя поднимаются по горлышку бутылки. — Нас не поймают. Ему важно одно, чтобы её не было на его пути. И ты знаешь, о чем я думаю?

Я бросаю раздраженный взгляд в его сторону.

— Что если он пойдёт дальше и прикончит своих стариков, то нам больше не нужно будет волноваться о Фрэнке Доноване.

Я делаю ещё один длинный глоток пива, прежде чем поставить банку на стол.

— Полагаю, не будет.

Я смотрю на банку, проводя пальцем по тёмно-синим буквам.

— Как думаешь, много времени займёт, чтобы она сломалась? — спрашивает он. — У меня есть парень, которому нужна новая девчонка. И она отлично подходит для него.

— Новая девчонка?

— Ага. Новая девчонка, — он делает ещё один глоток виски.

— А что случилось с прошлой? — подозрительно интересуюсь я.

Эрл пожимает плечами.

— Хрен его знает. Да мне наплевать, если честно. Он платёжеспособный клиент и мне, собственно, насрать, что он делает с этими девками, как только отдаёт мне за них бабки.

Медленно выдыхая, я запрокидываю голову назад. Я ненавижу это. Я ненавижу практически все, что касается этого. Но что-то насчёт этой конкретной девушки заставляет меня испытывать волнение внизу живота. Назовите это предчувствием, интуицией или паранойей. Но произойдет что-то очень плохое из-за её пребывания здесь. Я знаю это.

— Эй, — вздыхает Эрл. — Да ладно тебе, Макс. Разве у тебя нет какой-то там новомодной степени или подобного дерьма? По какой-то там психологической херне?

Я стискиваю зубы, из-за чёртова невежества этого парня.

— Степень по психологии. Я получил степень в области психологии, когда у меня ещё были какие-то долбаные цели.

— Ага, точно. Значит, тебе должно быть известно, что все люди — двинутые на голову засранцы. Люди, у которых всё в порядке с головой даже не додумаются до такого, чтобы покупать этих девочек. Это делают только сумасшедшие и такие извращены, как эти мудаки, — Эрл смеётся, блеск в его глазах можно сравнить с какой-то гребаной гордостью, потому что он причисляет себя к таким же ненормальным мудакам. — Люди, как они, люди, как мы… — он указывает на меня и на себя, — …заставляем людей ценить хорошее, потому что мы даём им чертовы причины сравнить это с чем-то плохим.

Я не желаю быть одним из таки людей, но вещи обстоят таким образом, что я играю в эти игры на протяжении всей моей жизни. Ещё до того, как я научился ходить, я видел столько дерьма, которое бы заставило многих людей выблевать свой обед. У меня отсутствует всякий намёк на сочувствие, я совершенно не способен на такое дерьмо. Для меня всё это по большому счёту нормально.

Раздаётся булькающий звук, когда Эрл вновь поднимает бутылку, чтобы отхлебнуть большую порцию бурбона, и по какой-то причине, я испытаю острое желание выхватить бутылку из его обветренных рук и разбить её о его челюсть, а затем смотреть на то, как он будет истекать кровью. Но я не делаю этого.

— Да, — произносит он, натягивая свои штаны на живот. — Люди — двинутые на голову засранцы.

А я так и продолжаю сидеть в тишине, потягивая своё пиво, пытаясь свыкнуться с тем фактом, что я такой же двинутый ублюдок, как и Эрл.

Глава 12

Макс

День 16

Будильник на прикроватной тумбочке начинает звенеть. Я издаю стон и ругаюсь себе под нос. Поворачиваюсь и кручусь, натягивая одеяло себе на лицо. И наконец, долбанная штуковина начинает звенеть так громко, что я практически могу чувствовать биение пульса, что отдается под закрытыми веками. Я поднимаюсь и выключаю будильник. Принимаю душ, чищу зубы, одеваюсь. Сегодня очень важный день. Сегодня я продемонстрирую ей свою доброту. Свою заботу. В мире, где существует только плохое, я заставлю её увидеть меня в хорошем свете. Я буду для неё Господом Богом. И её единственной гребаной надеждой на спасение.

Дом погружен в тишину. Никто ещё не проснулся, кроме собак, которые следуют за мной по пятам, словно чёртова тень. Я достаю продукты из кухонных шкафов, затем начинаю готовить, обе собаки послушно сидят около плиты, смотря на меня, виляя своими облезлыми хвостами. Тридцать минут спустя у меня готовы две тарелки полные омлета, бекона и кексов. Я разворачиваюсь, и кусочек бекона падает на пол. Руфус жадно кидается к нему, а Медведь едва ли не сбивает меня с ног, чтобы догнать его и отобрать бекон.

— Смотрите у меня, — предостерегаю я их, когда открываю дверь в подвал.

Когда я подхожу к двери с двумя тарелками в руках, я тупо пялюсь на замок. «Что ж, чёрт бы побрал это всё. Об этом-то я и не подумал, и что мне теперь делать?» Я располагаю тарелку на предплечье, стараясь сохранять равновесие, при этом едва ли не роняю её на пол, когда мне всё-таки удаётся открыть замки. Девушка всё ещё спит, когда я распахиваю дверь в комнату. Я стараюсь закрыть её как можно тише, но как только замок поворачивается, Ава подскакивает на матрасе, сонная и испуганная. На мгновение на её лице отражается замешательство. Её взгляд перемещается с моего лица на тарелки, затем на дверь, следом она обводит взглядом комнату. Она сбита с толку. И в ту секунду, когда она понимает, где находится, всё её тело расслабляется.

— Завтрак, — произношу я, когда присаживаюсь на край матраса. Я передаю ей тарелку, и она пристально смотрит на неё. — Еда не отравлена, — добавляю я.

— Мне нет до этого дела, если и так, то пусть. У меня нет контроля над происходящим здесь. Я прекрасно понимаю это. Давай будем честны, если вы захотите убить меня, то я ничего не смогу с этим сделать, — она берёт тарелку и располагает её у себя на коленях. Я набираю полную вилку еды и отравляю её к себе в рот. — Почему ты со мной ешь? — спрашивает она немного растерянно.

Я пожимаю плечами.

— А почему не должен?

Она пристально рассматривает меня, и у меня создается такое впечатление, что она пытается увидеть то, что я никому не показываю. В полной тишине мы внимательно изучаем друг друга, пока поглощаем завтрак. Как только Ава заканчивает, она ставит тарелку на пол и вздыхает. Я ставлю свою тарелку поверх её и забираюсь обратно на матрас, прислоняясь спиной к стене. Вверху расположена труба, которая течёт, и монотонное капанье воды чертовки раздражает.

Взгляд девушки следует за моим к трубе.

— Раздражает, правда? — спрашивает она.

— Ага. Не даёт тебе покоя, так?

— Естественно.

— Тогда я починю её, — говорю я.

На пару мгновений вновь воцаряется абсолютная тишина, и затем она опять вздыхает.

— Можешь, по крайней мере, предупредить меня, когда соберёшься сделать это? Или прежде чем кто-нибудь соберётся сделать это? Просто хочу знать заранее, чтобы иметь возможность помолиться или что-то типа того, понимаешь?

Я смотрю на Аву краем глаза.

— Я не собираюсь тебя убивать.

— Тебе не нужно лгать мне. Не похоже на то, что ты собираешься отпустить меня, даже если вы получите то, что хотите... что бы вы ни хотели, — бормочет она.

Прикрывая глаза, я сцепляю руки на затылке и устраиваюсь на своем месте поудобнее.

— Я не хочу тебя убивать.

— Но тебе в конечном итоге придётся, — в данный момент в её голосе слышится слегка ощутимая дрожь.

— Нет.

— Тебе известно, почему мой брат заказал меня?

— Нет, — кратко бросаю я. Долбанный Эрл, должно быть, сказал ей, но я не собираюсь вдаваться в дальнейшие объяснения, поэтому я просто меняю тему разговора. — Какой размер ты носишь?

— Что?

— Одежды. Какой размер одежды ты носишь? Я собираюсь прикупить тебе кое-что.

На протяжении минуты она сохраняет молчание.

— Шестой. Средний. Всё соответственно этому размеру. Не важно, будет ли она мне подходить или нет, тебе ведь известно это.

Я тянусь, располагая ладонь на её колене.

— Я хочу, чтобы тебе было как можно более комфортно тут. Я знаю, тебе может казаться, что это не так, но это не связано с тобой.

И в это мгновение выражение лица девушки становится нечитаемым. Она моргает. Её зрачки расширяются, и она переводит свой взгляд на мои губы. Ава поспешно сглатывает и отводит взгляд в сторону. Я вижу крошечную эмоцию, что проскальзывает в её взгляде. И как бы восхитительно это ни было — я задаюсь вопросом, как бы она выглядела в нежном льняном платье, с волосами, открывающими её лицо. Я задаюсь вопросом, какими на вкус были бы её губы, как бы звучал её смех... она слишком настоящая. Слишком невинная. Слишком живая. И я боюсь, что сломаюсь вместе с ней.

А мы не должны сломаться вместе. Это было бы полнейшей катастрофой, не произнося больше ни слова, я поднимаюсь на ноги и покидаю комнату. Мой разум начинает кружиться со скоростью света, когда я вбегаю вверх по лестнице, и старая древесина скрипит под моими ногами.

Я прохожу на кухню, хватаю ключи от грузовика с кухонной столешницы и мою кожаную куртку со спинки старого стула. Замок издает щелчок, и я слышу скрип кресла, в котором сидит Эрл; он, обернувшись, смотрит на дверь.

— Куда ты собрался? — кричит Эрл из гостиной.

— Купить ей вещи. Даже не пытайся что-нибудь сделать с ней. Я клянусь Господом, я убью тебя, если ты что-то сделаешь, — предупреждаю я. — И кроме того, она обязательно расскажет мне.

Он отмахивается от меня и переключает канал на какое-то ужасное кино 70-х годов.

— Я не собираюсь трогать твою красотку.

Качая головой, я открываю дверь.

— Ты долбанный придурок.

— Мальчишка, я когда-нибудь задушу тебя собственными руками во сне.

Дверь с громким звуком закрывается позади меня, и я забираюсь в машину, собираясь проехать 40 миль до города, чтобы купить моей, в скором времени, красавице какую-нибудь одежду.

***

Я чувствую себя взволнованным, думая, понравится ли ей то, что я купил.

Вдруг меня охватывает странное чувство. Это первый знак. Предостережение, которое я просто не могу игнорировать. Я потратил много времени в магазине, когда направляюсь домой, рассуждая о причинах, почему я не должен чувствовать себя виноватым: Лила… Ирония произошедшего в том, что именно отец Авы отнял у меня семью. И в каком-то роде, я должен воспринимать всю эту ситуацию, как судьбоносное возмездие, не так ли? Он уничтожил и убил членов моей семьи, взамен я сломаю его дочь, но по какой-то причине, я нахожу, что всё это тяжело принять.

Солнце почти скрылось за горизонтом, когда я подъезжаю к подъездной дорожке дома. Мазда 626, кусок дерьма, что принадлежит Барбаре, припаркована перед крыльцом.

— Долбанный Эрл, — бормочу я. — Черт! — я провожу ладонью по лбу.

В прошлом месяце у нас случилось небольшое недоразумение с одной из девушек, когда мы выводили её. После этого мы пришли к соглашению, что не будет никаких посетителей. «Ну, конечно, Эрл просто не мог придерживаться грёбаного плана. Ну, по крайней мере, это просто Барбара». Она постоянно пребывает в таком обдолбаном состоянии от мета, что у неё буквально едет крыша, даже если так случиться и она спустится в подвал, и попадёт в одну из комнат, то не сможет понять какого хрена происходит в течение часа или нескольких часов.

Я беру сумку с покупками и пакет с едой на вынос из Olive Garden и выбираюсь из машины. На улице сегодня вечером прохладно, и всё моё тело напрягается от холодного ветра, который гуляет между деревьев. Цепи на старом крыльце покачиваются и скрипят, когда налетает ещё один порыв ветра, завывая в уголках дома. Медведь и Руфус прижались друг к другу и мирно спят на крыльце. Я роняю ключи, когда достигаю верхней ступени, и Медведь лениво поднимает свою голову, смотря на меня, прежде чем решить, вернуться ли ему вновь ко сну или же повилять хвостом.

Я вставляю ключи в замок, и в тот же момент до меня доносятся звуки кантри музыки, которая гремит из динамиков, звук которой практически заглушает смех Барбары и Эрла.

— Давайте, — подзываю я собак, — тащите свои ленивые задницы в дом, — обе собаки вскакивают и забегают в гостиную, подталкивая друг друга. Весь коридор заполнен слабым облаком сигаретного дыма и едва уловимым запахом жжёной пластмассы. Низкокачественный мет. Когда я заворачиваю за угол, проходя на кухню, там сидит пять человек: Эрл, Барбара, Бубба, Джеб и Джуди — все смеются до слёз, с остекленевшими и красными глазами. В то мгновение, когда я смотрю на Джуди, она впивается в меня взглядом, и я издаю едва слышный стон, направляясь в сторону коридора.

— Приветик, Максвел, — ласково воркует Джуди, хлопая ресницами, когда неспешно отталкивается от стола и направляется ко мне.

Джуди — это то, что вы бы назвали дешёвым коктейлем. Она олицетворяет всё лучшее, что может предложить этот небольшой городок: смазливое личико, бары в городе и бесплатные минеты. Но соответствуя образу мудака, который я поддерживаю, у этой девушки больше шансов закрутить отношения с дьяволом, чем со мной. Её ладонь ложиться на моё плечо, но я сбрасываю её.

— Когда ты позволишь мне показать, как нужно веселиться, сладенький? Первый раз я дам тебе бесплатно, — она улыбается, её тонкие розовые губы растягиваются в улыбку, обнажая слишком белые зубы.

Я не произношу ни слова. Просто бросаю на большинство присутствующих неодобрительный взгляд, когда направляюсь в сторону коридора.

— Я буду ждать тебя, — кричит она вслед. Я слышу, как ножки стула издают скрежет по полу, и оборачиваюсь, смотря через плечо. Всё их внимание вновь приковано к бонгу, который передаётся по кругу, и у меня появляется возможность проскользнуть в подвал совершенно незамеченным (прим. Бонг — устройство для курения, особенно — марихуанны, мета. Основные отличия пользования бонга от курения сигарет и трубки: дым остужается перед попаданием в лёгкие курильщика, то есть, его легче вытягивать, и с бонгом легче вдыхать большие количества дыма). Ава сидит на том же месте, где и сидела, когда я ушёл. Она заплетает свои длинные, каштановые волосы и улыбается — едва заметно, но на её губах виднеется улыбка, когда я захожу внутрь.

— Принёс тебе немного настоящей еды, — говорю я, держа пакет еды на вынос. Чем засуживаю ещё одну широкую улыбку.

— Я обожаю Olive Garden. Пожалуйста, скажи мне, что это цыплёнок «пармезан»? — её лоб покрывается морщинками. Я могу сказать с уверенностью, что она сама была поражена своей реакции. Я заметил, что это происходит стремительно и не поддаётся её контролю в ситуациях как эта, когда она радуется чему-то такому простому, как еда. И вероятно, она сама уловила восторженные нотки в своём голосе и в данный момент внутренне задаётся вопросом. Но это просто часть происходящего, распланированного происходящего.

— Да, принёс тебе пару блюд, — говорю я. — Я не знал, что тебе нравится, — я располагаю еду рядом с ней на матрасе, прежде чем сам присаживаюсь. Она хватает пакет и вытаскивает первый пластиковый контейнер, а также достает вилку. Когда Ава открывает крышку, то визжит от восторга, достаёт вилку из пластиковой упаковки и отправляет еду в рот. Как только еда оказывается у неё во рту, её голова откидывается назад, на её лице отражается выражение удовлетворения, и она прикрывает глаза.

— М-м-м, — выдыхает она, когда проглатывает еду. — Я уже и забыла, какой на вкус может быть настоящая еда.

И это заставляет меня чувствовать себя отвратительно.

Она съедает еще пару кусочков, прежде чем посмотреть, наконец, на меня.

— Ты не будешь? — интересуется она, тыльной стороной ладони вытирая соус с губ.

— Я уже поел, — я опускаю сумку с одеждой на пол, откидываясь спиной на стенку, и наблюдаю за ней.

Она съедает практически всё содержимое двух пластиковых контейнеров с едой, совершенно не обращая на меня внимания, прежде чем, наконец, опускает пакет на пол, всё это время я пристально рассматриваю её. Форму её лица, изгиб губ. Её волосы. Её глаза. Её поведение. Она совершенно не похожа на других, у неё отняли лучшую жизнь, жизнь, которая должна была быть у неё. И я просто не могу убедить себя, что то, что сейчас происходит с ней, — это лучший выход для неё, поэтому я просто беспрестанно продолжаю напоминать себе, что её лучшая жизнь построена на крови, на крови невинных людей, что проливал её отец. Что она дочь убийцы, а всё происходящее с ней в данный момент случилось именно в силу её происхождения.

— Прости меня, — выдыхаю я, когда тянусь и заправляю прядь её волос ей за ухо. Такое простое прикосновение, но ощущение мягкости её кожи под моими пальцами не даёт мне удовлетворения, мне хочется прикоснуться к ней вновь. Я сглатываю. — Я бы хотел, чтобы ты не попадала в эту ситуацию.

— Тогда просто отпусти меня, — ей удается сморгнуть слёзы, которые наворачиваются на её глаза.

Возможно, Ава и сильная личность, но никто не может быть настолько сильным, чтобы справиться с такой ситуацией, как эта. Предположу, что единственная причина, по которой она в данный момент сдерживает свои слёзы, это потому что не хочет показать мне свою слабость. В этом мире слабых людей легко сломить.

— Прошу тебя, — говорит она едва слышно.

— Я… не могу.

— Он даст тебе всё, что угодно. Столько денег, сколько ты пожелаешь... мой отец даст тебе всё, что ты захочешь. Он богат. Он очень богат… — она втягивает судорожный вдох, шмыгая носом, и сглатывает рвущиеся рыдания, прежде чем её захлестывает гнев, отражаясь у неё на лице. — И ещё он очень опасный человек. Если он найдет меня, то убьёт тебя. Медленно. Жестоко. Без тени сожаления.

Я поднимаюсь на ноги и направлюсь к двери.

— Я надеюсь, тебе понравился твой ужин.

В её взгляде мгновенно вспыхивает выражение паники. Она стремительно подскакивает с матраса, преграждая мне выход.

— Ответь мне, скажи, почему я здесь?

— Не спрашивай меня больше об этом.

Паника, которая виднелась во взгляде девушки пару мгновений назад, превращается в ярость.

— Как много людей ты убил?

«Какого хрена она вообще задает этот вопрос?»

— Я убил только тех, кто заслужил, чтобы их убили.

— Ну да, — фыркает она. — Только плохих парней? Так?

Я пожимаю плечами.

— Ты что, считаешь себя гребаным спасителем? Героем?

— Никогда не говорил такого. Всё, что я сказал, это то, что я убиваю плохих людей.

Она сужает глаза. Её челюсть сжимается. Её крошечные ноздри трепещут от гнева.

— Я не верю тебе. Посмотри, что ты делаешь со мной, только посмотри, что, мать твою, ты творишь, — кричит она. — Ты плохой парень, ты очень-очень плохой человек, Макс.

Я практически чувствую себя так, словно меня только что отчитали, и инстинктивно я хочу чувствовать хоть намёк на чувство стыда, но я не чувствую этого.

— Ну, всё зависит от того, что в твоём понимании значит слова «плохой», — отвечаю я непринужденно.

— Посмотри в зеркало. И ты увидишь моё понимание плохого парня.

— Ого. Спасибо, — усмехаюсь я.

— И я ненавижу тебя.

— Ты и должна, — я сжимаю ладонями её плечи и отодвигаю прочь от двери.

— Пожалуйста, не оставляй меня… — и вновь её злость трансформируется в отчаянную нужду. Она выдыхает, — я просто… я только… Я не могу выносить тишину, не могу перенести одиночество. Просто останься. Хотя бы на мгновение. Позволь мне представить, что не происходит ничего плохого.

На краткий миг она прикрывает глаза, и всё, о чем я могу думать, как бы я хотел поцеловать её. Это мучительно. Прежде чем я понимаю, что вообще делаю, я накрываю ладонью её щеку. У неё перехватывает дыхание, и она замирает на месте, не сводя с меня глаз. Низкий стон вырывается из моего горла, когда я провожу подушечкой большого пальца по её пухлой нижней губе. Образы стремительно наполняют мой разум: в данный момент я не хочу ничего, кроме как жёстко схватить её за волосы и принудить откинуть голову назад, чтобы впиться поцелуем в её губы. Я хочу узнать, как ощущается её нежная кожа, когда она прижимается ко мне; я хочу узнать, как её тело будет ощущаться под моим, когда я буду брать её самым животным образом… Я прикрываю глаза, дрожь явственно пронзает моё тело, мои пальцы дрожат, когда я изо всех сил стараюсь восстановить контроль. Я продолжаю повторять себе раз за разом, что это неправильно, неправильно, что так не должно быть. Я не спаситель, я не герой.

Когда я распахиваю глаза, то делаю шаг назад и прижимаюсь спиной к двери.

— Я останусь. Хочешь знать почему? Потому что, веришь ты мне или нет, но я не такой плохой человек, каким ты меня считаешь.

Хотя на самом деле, в глубине души я понимаю, что ничем не отличаюсь от её отца.

А она любит его.

Глава 13

Ава

Поддерживая вес своего тела руками, он пускается на пол. После того, как Макс присаживается на пятки, он прислоняется спиной к двери, расположив локти на согнутых коленях, в то время как его пристальный взгляд прожигает меня.

— Я не плохой человек. Я не такой плохой, — произносит он приглушенным голосом, словно я обидела его, подумав про него таким образом.

Я не могу ничего ему ответить, потому что часть меня, самая уязвимая, наивная и желающая любви, эта часть меня верит ему, и это всё совершенно ненормально. Я больше ничего не понимаю. Я умоляла его остаться со мной. Это звучит совершенно бессмысленно, но я не могу вынести одиночества, и, даже несмотря на то, что я ненавижу его, компания Макса намного лучше, чем нахождение в полнейшем одиночестве.

И с другой стороны, я могу чувствовать, что он относится ко мне с заботой. Мой разум стремительно погружается в тёмное, ненормальное место. Место, в котором и должны находиться такие люди, как я и он — извращенные и сумасшедшие. И как бы смехотворно это не звучало: плохие люди могут быть на самом деле хорошими. Ведь это чистая случайность, родишься ли ты в богатой семье или в бедной. И если так происходит, то ты становишься принцем по праву рождения, а не потому, что ты желаешь быть таковым. Это распространяется так же и на преступников, точнее, на некоторых из них. Мы не выбираем своих родителей.

Я хочу верить всем своим существом, что Макс один из тех, кто не принадлежит к этому преступному миру, что это всё едва ли сказалось на его унаследованных качествах. Я хотела бы, чтобы оказалось, что Макс просто потерян, я боюсь признаться себе в том, что кто-то такой красивый, как он, может быть испорчен. Нет, я предельно точно осознаю, что желаю, чтобы он был потерянным, потому что если это не так, то он может быть частью той ужасающей тьмы, к которой принадлежу я, и тогда я просто не могу ничего поделать с тем, куда мы стремительно несёмся… «Боже, о чём вообще я думаю?»

— Ты в порядке? — тихий звук его голоса выдёргивает меня из моих мыслей.

Я присаживаюсь на край матраса, качая головой.

— Я просто не хочу, чтобы ты уходил.

— И по какой-то причине я тоже же не хочу этого, — он издает невесёлый смешок, и я обнаруживаю, что полностью теряюсь в его взгляде, который горит странным огнём, когда Макс говорит это. — Долбанутая ситуация, не так ли? — произносит он, и его улыбка сходит с лица. И мы просто продолжаем сидеть здесь в такой же странной тишине. Наши взгляды встречаются, и часть меня знает, что мне необходимо как можно скорее разорвать этот зрительный контакт, но большая часть меня желает и дальше жадно поглощать его взглядом, всматриваясь глубже в его суть, надеясь разглядеть то, что никто до меня не видел.

Он сжимает моё колено, и я отвожу от него свой взгляд, потому что я просто не могу смотреть на него, когда он прикасается ко мне таким образом. Нежное прикосновение его большого пальца, когда он поглаживает мою кожу, чувствуется слишком правильно для всего этого сумасшествия. Это должно чувствоваться как обман. Я отчаянно желаю, чтобы это ощущалась именно таким образом, потому что в противном случае это заставляет меня ощущать себя уязвимой и отрытой для него.

— Прости меня, Ава, — выдыхает он немного раздраженно, и я вновь смотрю на него. — Я… это просто одна из вещей, над которой я не властен, — он опускает взгляд. — Удерживать тебя таким образом — это неправильно, но ты же понимаешь, что в этой части извращенного, тёмного мира — это всего лишь бизнес. Но я тебе обещаю, что не допущу, чтобы с тобой произошло что-то плохое. Я защищу тебя.

И моё сердце испытывает небольшой трепет, потому что его слова звучат так искренне. Взгляд Макса проходится по комнате и останавливается на матрасе.

— Тебе нужно ещё одно одеяло?

— М-м-м, нет, — «Господи это все просто ненормально. Почему я вообще разговариваю с ним об этом? Он ужасен. Он удерживает меня здесь… но в тоже время то, как он прикасается ко мне. Он приятный. Он принёс мне вещи. Он заботиться обо мне. Ведь так? Это же и есть проявление заботы? Зачем бы ему ещё себя вести таким образом? Я чувствую себя так, словно мой разум больше не понимает, какого хрена происходить здесь на самом деле. Макс запутывает меня. Всё поменялось местами, плохое стало хорошим и наоборот. Бл*дь!»

Я настолько сильно погружаюсь в свои мысли, что, когда Макс тянется, чтобы прикоснуться ко мне, это внезапное движение пугает меня. Я испытываю панику и резко отодвигаюсь в сторону, а моя спина ударяется о холодную стену.

— Успокойся, Ава. Я просто хотел прикоснуться к тебе. Только… — он сужает глаза, когда осторожно тянется ко мне вновь и убирает пальцами локон с моего лица. — Чёрт побери, — его голова откидывается, ударяясь о стену. — Я ненавижу это.

В течение долгих минут он пристально смотрит в пол, пока я стараюсь понять, что именно мне следует сделать, чтобы убедить этого мужчину отпустить меня. И в тоже время, стараясь разобраться, какого хрена меня влечёт к нему. Почему, ради всего святого, мне хочется провести пальцами по его густым волосам. Почему меня накрывает желание скинуть одежду и дать ему возможность прикоснуться ко мне, заставить его посмотреть на меня так, словно он не может жить без меня. Почему я хочу получить это признание от него?

Крошечная улыбка растягивается на его губах, но быстро исчезает. Он сглатывает, я сглатываю.

— Мне необходимо… — его взгляд опускается к моим губам, и я прекрасно знаю этот взгляд. Он хочет поцеловать меня. И я тоже хочу, чтобы он сделал это, поэтому я делаю то, что сделала бы любая обычная девушка в моей ситуации, подаюсь вперёд и прикрываю глаза, ожидая.

— Мне нужно идти, — произносит он быстро и напряжённо. Мои глаза распахиваются, когда он резко поднимается на ноги. — Но я вернусь, обещаю тебе.

И с этими словами он разворачивается и открывает дверь, покидая комнату.

«Никчёмная…»

Полностью ошеломлённая произошедшим, я сижу на матрасе ещё пару минут. Биение сердца отдаётся в моём горле, стуча так отчаянно, что мне становится не по себе. Прикрывая глаза, я стараюсь вспомнить ощущение его ладони на моей щеке. Я жажду его прикосновения, и про себя я задаюсь вопросом: чувствую ли я это, потому что нахожусь здесь полностью лишенная всякой возможности на человеческое прикосновение. Нет, это не так, я так чувствую, потому что хочу его. Я желаю, чтобы он хотел меня. Я хочу, чтобы он трахнул меня. Я представляю, как будут ощущаться его ладони на моем теле, когда он будет сдёргивать с меня одежду и кинет меня на матрас. Каково это будет чувствовать его глубоко в своём теле, и в этот момент я понимаю, что совершенно лишилась своего долбанного рассудка. Я понимаю, насколько я ненормальна, потому что тот факт, что мы хотим друг друга, заставляет мою грудь болезненно сжаться. А также это заставляет меня ощущать злобу и огорчение.

Чем дольше я сижу и смотрю на дверь, желая, чтобы он вошел, тем больше это вызывает чувство паники во мне. Когда он покинул комнату, я стала вновь видеть грязную комнату и запертую дверь, которую я не смогу открыть. Смерть, которой в итоге я не смогу избежать. Вот что это: камера смертника.

Пот выступает на всём моем теле. Моё дыхание становится всё более прерывистым, и каждый сантиметр моей кожи гудит от ощущения страха умереть в этой комнате. Мне начало казаться, что стены постепенно сжимаются вокруг меня. Тишина настолько сильная, что я даже могу слышать её. Я на грани потери сознания.

Я не слышу ни звука.

Не чувствую прикосновения.

Мне не на что смотреть и нечего делать.

Я — ничто. Я пребываю в состоянии абсолютного небытия — меня больше не существует за пределами этих четырёх стен. И меня накрывает осознание, что в моменты нашего глубочайшего отчаяния мы находимся в состоянии одиночества. Даже когда мы окружены людьми, наше состояние не отличается от моего пребывания здесь. Наши тела — тюрьма. Наш разум заточен в эту тюрьму, и никто кроме нас не сможет понять наши ощущения и чаяния. «О, чёрт. Кажется, что я теряю рассудок».

Я не знаю, почему делаю это, но я резко поднимаюсь на ноги и бегу к двери. Я зову Макса, ударяю кулаками по деревянной двери, пока кожа на тыльной стороне ладоней не лопается и на ней не выступает кровь. Кровь начинает сочиться из ран, но я не могу остановиться, я вновь и вновь продолжаю ударять по двери. Каждый отчаянный удар моего кулака оставляет кровавый след. Я желаю чувствовать, что у меня есть хоть крупица контроля над этой ситуацией. Я просто хочу, чтобы он вернулся. Хочу видеть его лицо. Я не желаю находиться в одиночестве, даже если это означает находиться в одной комнате с настоящим дьяволом во плоти. Я ударяю в дверь снова и снова, крича, пока мой голос не садиться, пока я не чувствую себя утомленной и не падаю на колени, прижимаясь лбом к двери.

Задыхаясь, я, наконец, позволяю тому факту, что я никогда не покину это место, укорениться в своём сознании, и даже, если это случиться по какой-то счастливой случайности, мой разум к тому моменту будет безвозвратно утрачен.

Глава 14

Ава

День 17

Я не знаю сколько времени прошло с того момента, как Макс покинул комнату. Если говорить начистоту, то всё понятие времени для меня сейчас не имеет совершенно никакого значения. Мне не нужно время. Сейчас оно совершенно неважно.

Я лежу на матрасе, смотрю в потолок, наблюдая за тем, как капает вода с долбанной трубы. Шуршащий звук привлекает моё внимание. Крошечная мышка капается в сумке, что Макс оставил на полу. На мгновение она останавливается, поднимает свои крошечные лапки и касается головы, прежде чем стремительно пересечь комнату и скрыться за туалетом. Поднимаясь на четвереньки, я подползаю к боковой стороне комнаты и беру сумку, заглядывая внутрь. Джинсы, футболки, толстовки, трусики и бюстгальтера. И в самом низу находится расческа, а также зубная паста и зубная щётка.

Мой взгляд остается прикованным к этим вещам, и я пробегаюсь языком по сильному налёту на зубах. Я открываю тюбик и быстро выдавливаю пасту на щётку, когда спешно направляюсь к раковине. Включаю кран и чищу зубы так долго и тщательно, что, когда сплевываю пену, в ней полно крови.

Я подношу небольшое количество воды к своим губам и поласкаю рот, прежде чем сплюнуть её в раковину и выключить кран. Замок на двери щёлкает, и я стремительно разворачиваюсь, вытирая тыльной стороной ладони рот, когда пересекаю комнату. Петли издают скрип, и Макс входит в комнату, держа поднос с едой. С левого запястья свисает одетый на него пакет бежевого цвета с коричневыми надписями, на которых я сразу же узнаю название книжного магазина Barnes and Nobles.

— Уже успела проголодаться? — спрашивает он, располагая поднос рядом с матрасом.

Я пожимаю плечами, когда присаживаюсь на матрас.

— Прости, я не заходил к тебе весь день. А уже время ужина… и… — он снимает пластиковый пакет со своего запястья, подходит ближе ко мне и протягивает руку. — Вот принес кое-что, что поможет скоротать время, — его улыбка становится чуть шире, и на щеках появляются ямочки.

Неохотно, я беру пакет и заглядываю внутрь. Там книги.

«Четыре после полуночи», «Возрождение», «Франкенштейн»*, Полная коллекция рассказов Эдгара Аллана По. Я хмурю лоб. Это мои любимые книги. «Как, чёрт возьми, он узнал?»

*прим. «Четыре после полуночи» — Сборник повестей американского писателя Стивена Кинга, впервые опубликованный в 1990 году. «Возрождение» — пятьдесят восьмой роман Стивена Кинга, впервые опубликованный 11 ноября 2014 года. «Франкенштейн» — готический роман английской писательницы Мэри Шелли, один из первых образцов научной фантастики.

— Как… — я замолкаю, когда мой взгляд встречается с его.

— Я заглянул в твой профиль на Фейсбуке, — он присаживается на матрас, хлопает в ладони и располагает их на своих коленях. — Тебе на самом деле необходимо поставить ограниченный доступ на страницу. И не постить каждое своё действие там… «Рада, что поеду в Джефферсон парк с Бронсоном сегодня», — он поднимает голову, и его пронзительно чёрные глаза впиваются в меня. — Треплешься о том, где вы собираетесь зависнуть. Мне кажется таким странным, что все чувствуют себя так комфортно, рассказывая незнакомцам такие личные детали жизни, — он качает головой.

В моём горле образовывается ком. Я думаю о том посте. Я жалею о том, что опубликовала его. Если бы только я могла всё отмотать назад. Знать, что что-то настолько глупое могло стать причиной моего нахождения здесь, это… Я прекращаю самоедство и достаю из пакета «Франкенштейна», серебристая обложка становится размытой от слез, что застилают глаза. Тот факт, что Макс принёс мне что-то, что я люблю… Я поднимаю на него взгляд.

— Спасибо тебе, — едва слышно шепчу я, подавляя желание разреветься.

Он кивает.

— Я тебе говорил, что я не такой уж плохой парень, Ава.

И я начинаю верить ему. Когда ты не можешь сравнивать с чем-то хорошим, всё что угодно может показаться для вас хорошим. Видите, я не такая уж сумасшедшая.

Глава 15

Макс

День 18

Я лежу с открытыми глазами не в силах успокоить свой разум. Я смотрю на часы, и время на них показывает больше трёх часов ночи. Издавая стон, я провожу ладонью по лицу, прежде чем тянусь к лампе на ночном столике. Одно нажатие и яркий, свет затопляет комнату, практически ослепляя меня. Я беру книгу в потрепанной обложке с ночного столика. «24 закона обольщения» Роберта Грина. Я открываю 15 главу, которая называется: «Изолируй свою жертву». Мои глаза бегло следуют по первым двум предложениям, прежде чем я вновь кладу книгу к себе на колени.

К сожалению, за последние пару месяцев я совершенно сбился со счету, со сколькими женщинами я провернул это. Я должен был проворачивать всю эту хрень даже во сне. Ава не должна быть проблемой. Но дело в том, что сделать это с Авой намного сложнее — в ней есть что-то, что заставляет меня желать её.

Одним единственным взглядом она заставляет меня забыть всё, что я собирался сделать. Ранее сегодня я обнаружил, что рассматриваю её фотографии на странице Facebook, читаю её посты, потому что она мне интересна. Хотя должен признаться, что книг не было в моём плане, но это было отличным ходом. Скорее всего, она прямо сейчас лежит там и читает одну из книг, и глубоко внутри на задворках её хрупкого разума мысли обо мне связаны с чем-то хорошим, с добрыми делами, которые отождествляют раскаяние. Это прекрасный пример манипуляции другими людьми: вы забираете у человека всё, и внезапный акт небольшого проявления доброты будет ощущаться, словно вы сдвинули ради него горы. Отними у человека всё, и он начинает пересматривать своё отношение к жизни, особенно смотрит под другим углом на проявление любви и доброты. И внезапно, случается так, что он становится зависим от тебя во всём, когда ты — это всё, что он видит раз за разом, ты становишься наделённым властью менять их мировосприятие.

И вещи, которые когда-то казались хорошими, могут в одну минуту стать плохими. Вещи, которые когда-то радовали, могут больше не производить такого эффекта и начинают раздражать. Когда человек общается только с одним единственным человеком, то этот человек получает право на контроль мыслей и разума пленника. Так просто, но в тоже время так запутанно. И если вы являетесь настоящим мастером в том, что делаете, этот человек даже может не понимать, что все его морально-нравственные принципы были перенаправлены, так же он прекращает распознавать, где ложь, а где правда, но самое главное он больше не в силах вспомнить, кем же он был до вашего прихода.

Мысль об Аве, теряющей себя, заставляет меня испытывать печаль, потому что мне хочется знать какая она на самом деле, и если она утратит свою личность, то я никогда не смогу узнать её настоящую.

Я перелистываю страницы до раннего утра, пока солнечные лучи не начинают проникать через старое окно, что расположено рядом с кроватью. После того, как я убираю книгу на ночной столик, я выбираюсь из кровати. Я иду в туалет, чищу зубы, затем беру с собой моток верёвки из шкафа и спускаюсь в подвал. Ава спит, свернувшись в клубок на матрасе с книгой про Франкенштейна, что ещё находиться в её руках. Я спешно пересекаю комнату, наблюдая за ней спящей, и аккуратно присаживаюсь рядом.

Она выглядит такой умиротворенной, такой чертовски идеальной. Её фарфоровая кожа лишена каких-либо изъянов, а её густые, тёмные ресницы настолько сильно контрастируют с бледным цветом её кожи. Высокие идеальные скулы. Её верхняя губа дерзко выделяется, и если честно, то я чувствую себя словно Люцифер, тайно наблюдающий за своим ангелом с небесного пьедестала; но как бы то ни было, дьявол бы не стал испытывать вину, которую испытываю я. Склоняясь над ней, я ласково провожу пальцем по её щеке. «Бл*, как её кожа может ощущаться такой идеальной под моим прикосновением?»

— Ава, — шепчу я, — Эй, милая?

Её ресницы трепещут, и она немного двигается.

— Ава, пришло время вставать.

Она распахивает глаза, сонная и ошеломленная, прежде чем уставиться на меня.

Я кладу ладонь ей на бедро, поглаживая её.

— Всё в порядке. Я не причиню тебе вреда. Просто хотел сводить тебя принять душ, пока Эрла нет. И может ты бы могла позавтракать со мной за столом? Его не будет практически большую половину дня, поэтому я подумал… — я сужаю глаза. — …если бы я мог тебе доверять, то возможно ты бы хотела хоть ненадолго выбраться из этой чёртовой комнаты.

На мгновение её взгляд становится полностью нечитаемым, и я задаюсь вопросом, думает ли она как сбежать от меня, когда мы будем наверху. Но затем на её губах растягивается ошеломительная улыбка, и она делает тяжелый вдох.

— Это было бы просто потрясающе. Спасибо тебе.

Потому что она доверяет мне. Она не доверяет больше никому, кроме меня. И поэтому она протягивает свои руки, предоставляя доступ к своим запястьям, чтобы я их связал, прежде чем открою дверь.

***

Неяркое полуденное солнце проникает через одно из кухонных окон. Ава сидит за столом со связанными руками, естественно, смотря на свои колени. Она приняла ванную, одела новые джинсы и подходящую футболку с длинным рукавом, которую я купил для неё, и мы только что пообедали. Я убираю остатки еды с тарелок, составляя их в раковину, и включаю воду, чтобы ополоснуть их. Медведь дремлет под кухонным столом. Он скулит, отчаянно дергая лапами во сне. Крошечная улыбка появляется на губах Авы, когда она смотрит под стол на него.

— Моя собака постоянно так делает, ей снится, что она бежит во сне, — говорит спокойно она.

— Да что ты говоришь? — я выключаю кран, смотря на неё, когда вытираю руки. — Как её кличка?

— Сэди.

— Это имя не подходит для собаки, — она стреляет в меня игривым взглядом, и я не могу ничего поделать, когда смеюсь. Она такая милая.

— Ещё как подходит. Её порода называется «Шелти» — это карликовые колли. И кроме этого, она названа в честь моей любимой песни группы «Битлз».

Я приподнимаю бровь, кладу полотенце и отхожу от раковины, выдвигаю стул из-за стола и присаживаюсь напротив Авы.

— Группы «Битлз»? Так… — я тянусь рукой через весь стол, чтобы смахнуть с её лица упавший локон. — …хорошенькая девчонка слушает «Битлз» (прим. герой намекает на песню Битлз (Beatles) «Girl» в пер. «Девчонка»)?

— Да, я слушаю всё. Моя мама…

И упоминание о её матери заставляет слёзы катиться из её глаз. «Бл*дь. Я облажался. Я напомнил о том, о чём она должна не вспоминать». Я кашляю, прочищая горло.

— Эрл должен скоро вернуться, — я поднимаюсь на ноги, протягивая ей руку.

Она поднимает свои связанные руки и помещает их в мои ладони.

— Возможно, мы сможем делать это чаще. Было приятно провести с тобой весь день, — говорю я, когда отворяю дверь в подвал.

Слёзы катятся по её щекам, и я, не думая, стираю их подушечками больших пальцев. Я хочу обнять её и утешить.

— Это нормально, чувствовать себя расстроенной, Ава, но что ты должна помнить, что я защищу тебя. Я не позволю навредить тебе, Ава. Ты меня понимаешь? — я предпринимаю попытку вернуть власть в свои руки. Она отвечает мне нерешительным кивком, и я хватаю её подборок большим и указательным пальцами, принуждая её поднять взгляд. — Посмотри на меня, — произношу я, и когда она делает это, что-то внутри меня ломается.

Этот невинный взгляд — такой взгляд нечасто тут увидишь, потому что все девушки, которые находятся тут, уже извращённые и испорченные. Но Ава — это нечто иное. Надежда, любовь и семья всё ещё ощущаются для неё, как свежая рана. Она всё ещё довольно цельная личность — женщина, которой в реальной жизни я бы точно увлёкся, любил и жаждал.

Я провожу пальцем по её нежной коже, мой взгляд опускается к её пухлым губам. Я настолько растворился в своём влечении прямо сейчас, что совершенно не замечаю, что приближаюсь к ней всё ближе и ближе. Остались считанные сантиметры, которые отделяют мои губы от её, я останавливаю себя, стискивая челюсть в попытке взять под контроль часть себя, которая так отчаянно желает обладать ею.

— Я обещаю тебе, — я выдыхаю эти слова возле её губ, и она вздрагивает всем телом. — Я защищу тебя, — и на этих словах я разворачиваюсь и направляюсь к деревянным ступенькам, чтобы вновь покинуть её и закрыть в комнате.

— Я верю тебе, — шепчет она.

Прикрывая глаза, я втягиваю вдох.

В этом мире невинность — это верная погибель.

Глава 16

Макс

День 20

Я очень сильно старался найти Лилу. Но я не имел ни малейшего понятия, кем были эти мужчины или как они вышли на Эрла, чтобы забирать у него девочек. Прошлой ночью Эрл так надрался, что отрубился прямо за кухонным столом и обмочился. Я воспользовался возможностью, чтобы пробраться в его комнату вновь. Это был уже примерно двадцатый раз, когда я делаю это, но у меня не получалось ничего найти. В комнате не было совершенно ничего, кроме сигаретных окурков, банок из-под пива, порно и одежды.

Я беру две бутылки воды из холодильника и поворачиваюсь, чтобы направиться к себе в комнату в тот момент, когда в кухню входит Бубба с Руфусом, который следует за ним попятам.

— Эта девчонка разве не должна уже быть готова, м? — спрашивает он. — Сколько это обычно занимает, месяц или вроде того?

— Да, но эта девчонка упрямая.

— Ага, — он открывает дверь кухонного шкафа и начинает шуршать пакетами с едой. — Она вела себя по-боевому, когда мы привезли её сюда. Полагаю, что она ещё та заноза в заднице. Но всё равно, ты сделаешь всё как надо, да?

— Ну, что-то типа того, — я смотрю на него подозрительным взглядом. Он не из тех людей, кто часто становиться инициаторами разговора.

— Чёрт побери, она же может даже и не сломаться, — он открывает дверцу кухонного шкафа, доставая оттуда пачку овсяного печения с кремом, и кидает одно Медведю, который быстро поглощает его. — Но могу поклясться, что много парней заплатили бы приличные деньги за такую штучку, по крайней мере, я так считаю.

Он присаживается за стол, вытаскивая своей полной рукой печенье из пачки.

— Эй, Буб, — я присаживаюсь напротив него. — А откуда вообще берутся эти парни?

— У главного парня есть сайт. Это что-то типа того, как выбирать невест по интернету.

Я принуждаю себя не сжать челюсть от его слов. «Гребаный, мать его, сайт для продажи девушек?»

— Серьёзно?

— Ага, ну, я не совсем это имею в виду. Я полагаю, это больше сайт для парней, ну, ты понял.

— М… — я знаю, что он сказал немного. Бубба не из тех, кто много болтает, но, когда он начинает болтать, это похоже на словесный понос, что льётся из его рта.

Он запихивает в рот половину печенья с кремом.

— Ага, — прожевывает он еду. — Ну, так вот у этих парней есть сайт, где можно зарегистрироваться. Там они пишут о своих предпочтениях, ну, ты понимаешь: начиная от цвета волос и цвета глаз, тип фигуры и остального дерьма. Затем главный чувак собирает информацию и передает Джозефу, какую именно нужно похитить, раньше этим занимался Трэвис, но, когда мудак пропал и был убит, они подумали, что лучше, чтобы те, кто похищал и обрабатывал, были разными людьми. Думаю, что твоя роль в этом всём немного более значимая, чем наши, потому что ты знаешь, как запудрить им мозги.

Мой желудок скручивает тугими узлами. Я бы не сказал, что промывать кому-то мозги является таким уж ценным качеством, но опять же, полагаю, что в этом бизнесе это очень ценное умение.

— А кто управляет сайтом? — спрашиваю я, и Бубба отвечает, не мешкая.

— Том. Он управляется со всей деловой херней. В прошлом он был адвокатом или что-то вроде этой новомодной фигни. Так же знаю, что у него была жена… — произнёс он, облизывая крошки с пальцев, — а также то, что он трахался за её спиной, и когда она всё узнала, то заказала его. Потом он подсел на иглу и, в конце концов, потерял свою работу, и промотал все свои бабки, — сказал Бубба, поиграв бровями. — Думаю, нам это только пошло на руку, потому что-то из-за того, что с ним произошло, он и затеял всю эту хрень с девками, и теперь мы все при работе, которая отлично окупается, — он рассмеялся, прежде чем отодвинуться от стола. — Мы с Эрлом собираемся завалиться в бильярдную с Джуди, хочешь с нами?

— Бубба, ты же знаешь, что я не фанат людей, мне они не нравятся.

— Ну, да… — он выходит из кухни, отрыгивая.

«Том?! Долбанный, мать вашу, Том. Так это он затеял всё?» Я встречал его только пару раз, но он не показался мне человеком, который может заправлять чем-то. Он лысеющий мудак, среднего возраста. Лишившийся половины зубов из-за употребления мета, он показался мне чертовски дёрганным. Он даже не мог выдержать и трёх секунд зрительного контакта.

Я понятия не имею, где он живёт или как его фамилия, но согласитесь, хоть что-то лучше, чем ничего. Имя это уже что-то. Всё, что мне нужно сделать, — это подгадать время правильно разыграть мои карты, и в итоге, я просто уверен, что я и долбанный Том придём к пониманию. Улыбаясь, я поднимаюсь по ступенькам, вытаскиваю ключ из кармана, прежде чем останавливаюсь перед своей комнатой. Замок издаёт щелчок, и дверь распахивается, и вот она, находится там же, где я её и оставил сидеть на стуле в углу моей комнаты, неуклюже держа книгу.

— Вот, принёс воды, — говорю я, когда ставлю бутылку с водой на небольшую тумбочку, что стоит около её стула.

Она кивает, её глаза сосредоточенны на странице, которую она с жадностью читает.

Я пожимаю плечами и плюхаюсь на кровать, прежде чем беру блокнот в твёрдом переплете с ночного столика. Открывая на странице, на которой был загнут уголок в виде закладки, я украдкой посматриваю на Аву.

Она находиться здесь уже на протяжении двадцати дней. И каждый день происходит одно и то же — мне приходится бороться с собой, чтобы не забыть, что от меня требуется. Временами, мне кажется, что я специально тяну время и не ломаю её личность, потому что мне нравится её компания, и когда она рядом со мной, я не чувствую себя таким безнадежно одиноким.

Ава старается перевернуть страницу, но у неё ничего не получается. Связанные запястья не предполагают много свободы, и мне кажется это практически милым, то, как она старается сделать это, пролистывая нужную страницу и ругаясь себе под нос, потому что перелистнула слишком много страниц. Девушка откидывает голову, закатывая глаза, когда опускает книгу на колени.

— Просто, черт бы это всё побрал, — говорит она, издавая стон.

Я приподнимаю бровь.

— Такой грязный ротик для такой милой девушки, — я улыбаюсь, а она стреляет в меня гневным взглядом, словно хочет придушить. Я поднимаюсь на ноги, смеясь. — Как насчет того, чтобы я развязал тебя?

Её пристальный взгляд сужается, когда она осуждающе смотрит на меня.

— Я говорю серьезно, я доверяю тебе, но если ты подведёшь моё доверие… — я качаю головой, когда тянусь руками к её связанным запястьям. — Это не пройдет для тебя бесследно, моя дорогая.

— Я не подведу тебя, — её слова звучат отчаянно, а голос близок к рыданию. — Я обещаю тебе. Я просто хочу переворачивать страницы.

— Тогда хорошо, — я убираю книгу на пол, развязываю связанную веревку, поворачиваясь к ней спиной, ожидая, как она поведёт себя. Я присаживаюсь на кровать, откидываюсь спиной на спинку кровати и вновь беру в руку свой блокнот.

— Спасибо тебе, — произносит она, когда поднимает с пола свою книгу.

— Пожалуйста.

И так мы и сидим, читая: она на стуле, я — на кровати, она ведёт себя так, будто приняла своё нахождение здесь. В каком-то роде, своим нежеланием сбежать она подтверждает это, своё принятие. Я быстро пролистываю к самому началу блокнота, запись которая датируется июлем 2016, субъект №130.

День заключения 8: Неделя изоляции и ограниченное количество пищи. Сегодня произошла наша первая встреча. Эта девушка необычная, дёргается и подпрыгивает каждый раз, когда я подхожу к ней ближе, чем на три шага. Плачет, если я сощуриваю свой взгляд. А также она никогда не отвечает, если я спрашиваю её. Эрл сказал, что она может быть немой, потому что девчонка не произнесла ни слова.

День 10: Я не заходил к ней вчера. Сегодня, когда я вошел, она не двигалась. На мгновение я испугался, что она может быть мертва, потому что она лежала тихо и не подвижно, но затем я услышал её тихое сопение. Она плакала. Затем я сказал ей, что мне на самом деле жаль, что она оказалась здесь. Никакой реакции. Я сказал ей, что я не причиню ей вреда. Опять же никакой реакции. Я принёс ей таз с водой и губку, а также мыло, сказав, чтобы она помылась. Она не отреагировала. Я ушёл.

День 11: Я сидел с ней на протяжении 2 часов и за это время не произнёс ни слова. Я изучал, рассматривал её, в то время как она рассматривала меня. Было определенно ясно, что она подвергалась насилию. На ногах, руках и лице виднелись шрамы. Прямо перед тем, как я сказал, что она красивая, девчонка неистово разрыдалась. Иногда мне кажется, что все тяжелые испытания, что выпали на долю этих женщин, были в своём роде благословением для них, потому как единственное, что я понял, что они отчаянно нуждались в любви, потому что ни одна из них не видела и толики этого чувства за всю свою жизнь.

— Что ты читаешь? — мягкий голос Авы отвлекает моё внимание от написанного на странице.

— Конспекты, — это именно то, что есть, я не лгу. Я делал заметки во время тренировки девочек. Как бы ужасно и отвратительно это не звучало, я не могу ничего поделать, потому что мне это кажется захватывающим.

Её лоб хмурится в замешательстве.

— Как в школе?

— Что-то типа того. Мне нравится учиться, — я неспешно закрываю тетрадь и кладу её на тумбочку.

— Ты в шко… — теперь я вижу явное замешательство на лице девушки.

— У меня есть степень в психологии, — говорю я, улыбаясь.

— Понятно…

— Ты что, считала, что я необразованный преступник?

— Я… эм, нет, я имею в виду, просто… — она прочищает горло, откашливаясь. — Что побудило тебя к изучению психологии?

Ухмылка растягивается на моих губах.

— Ты, правда, хочешь услышать правду?

Она кивает, откидывая длинный локон за плечи. Я же внутренне продолжаю размышлять, говорить ей или нет, так как до этого момента я не говорил об этом еще никому. Но что-то заставляет меня желать рассказать ей только для того, чтобы посмотреть, как она отреагирует.

— Это ужасное чувство, когда ты чувствуешь страх перед собственным разумом, Ава. И я хочу понять, почему я настолько ненормальный.

— Все в каком-то роде ненормальные, — бормочет она. Я могу почти слышать презрение в её голосе.

Почти.

— Да, но уровень сдвинутости…

— Это не то слово.

— Действительно, оно не относится к психиатрии, — я рассмеялся.

— Полагаешь, что твой уровень сдвинутости шокирует обыкновенных людей?

Слабая улыбка появляется на её губах, когда мой взгляд встречается с её, и немедля ни секунды, я выкладываю всё как на духу.

— Я убил человека в первый раз, когда мне было шестнадцать, и знаешь, мне понравилось. Я мечтал об этом снова и снова, потому что хотел сделать это ещё раз.

Улыбка испаряется, и её мягкие губы приоткрываются. «Господи, я не могу ничего поделать с тем, что представляю, как скользну своим членом между её губ, оберну её длинные волосы вокруг своего запястья в то время, когда она будет стоять на коленях, послушно принимая мой член». Стыд затопляет меня.

— Шокирована? — спрашиваю я, слегка прищуривая глаза.

— Мне не следовало бы… — она потупляет взгляд, пялясь на свои колени и затем начинает теребить руки. «Так мило. Так, мать его, чертовски невинно, и это то, чего я так отчаянно желаю».

— Я убиваю только плохих людей, запомни это. Я хочу убить только самых отвратительных людей.

Она кивает, но не поднимает на меня взгляд.

— У нас у всех есть свои секреты, не так ли?

— Полагаю, что так.

— Так… — я присаживаюсь и подвигаюсь к краю кровати, сжимая ладони вместе, и подаюсь всем телом вперёд. — Ты знаешь мой секрет, так расскажи мне свой, Ава.

Я наблюдаю за тем, как она судорожно сглатывает. Она пожимает плечами.

— Я хочу знать о тебе всё, — я поднимаюсь на ноги и пересекаю комнату, присаживаюсь на колени перед ней. Меня переполняет отчаянная нужда прикоснуться к ней, что я и делаю. Я нежно провожу кончиками пальцев по её теплой щеке, скользя ими ниже по её челюсти. Моё сердце начинает биться сильнее, когда мои пальцы прокладывают себе путь по её горлу и ключице. Захватывая двумя пальцами её подбородок, я откидываю её голову назад и принуждаю девушку посмотреть на меня. — Скажи мне что-нибудь о себе, чего никто не знает, — я удерживаю её взгляд. Я ощущаю что-то знакомое в её взгляде, и на мгновение я чувствую себя так, словно я утратил связь с реальностью. — Ты сказала, каждый двинут по-своему, что значит, ты считаешь себя тоже извращенной, ненормальной, и я хочу знать почему, что за этим скрывается.

— Внутри меня таиться тьма, которая не отпускает меня, — шепчет Ава. — И это пугает меня.

— Тьма? — я придвигаюсь ближе к ней, мои пальцы всё ещё удерживают её подбородок. Мои губы находятся на расстоянии считанных миллиметров от неё, и я вынужден на краткий миг прикрыть глаза, потому что искушение слишком велико. Её дыхание становится более прерывистым, и чтобы не приникнуть своими губами к её, мне приходиться провести большим пальцем по её пухлой нижней губе, отчаянно сопротивляясь стону, который буквально рвётся из моего горла от того, насколько идеально она ощущается. — Почему ты так боишься тьмы, моя дорогая? Известно ли тебе, что только в этом мрачном месте мы можем предаться мечтаниям?

— А также там нас настигают кошмары, — произносит она, когда слеза соскальзывает с её ресниц, а её губы начинают дрожать.

Я отодвигаюсь от неё, пребывая в растерянности. Я заинтригован, потому что образ может таить в себе множество секретов. Снаружи она выглядит до невозможного невинно, поэтому я полагал, что у этого ангела нет изъянов, но вероятно она была сломлена изнутри, полностью разрушившись внутренне в прошлом. И меня пугает понимание, что меня влечёт к ней, меня уже давно влечёт к ней. Она запятнана, и причина случившегося мне неизвестна, но только люди, которые по-настоящему извращены, могут понимать, что значит настоящая тьма, и я отчаянно хочу узнать, что же отбросило тень на её идеальную душу. Страх накрывает меня, как медленная дымка, что образуется постепенно над озером. Единственное, во что я верю в этом мире, что необходима вторая запятнанная тьмой душа, чтобы понять сломленного человека, и теперь мне становится понятно, что я иду по тонкому льду. Два сломленных человека вместе могут привести только к одному — или же произойдет что-то невероятное и разбитые кусочки наших личностей соединятся воедино, исцеляя себя, или же мы уничтожим друг друга ещё сильнее, пока от нас не останется совершенно ничего.

А когда что-то сломленное разбивается, ничего на свете не может сравниться с набирающей обороты катастрофой.

Глава 17

Ава

Я устала от чтения. Я устала от хождения туда-сюда. И всё, что меня окружает, это эти долбаные четыре стены и чёртова дверь. Которая, мать вашу, заперта на замок. Поэтому, я просто сижу, ничего не делая.

Раздается щелчок замка, и как собака Павлова я практически истекаю слюной. Я обнаружила, что это меня воодушевляет — слышать звук открывающегося замка, потому как я знаю, что через считанные секунды порог переступит Макс. И он так и делает, не заставляя себя ждать. Он в обтягивающей мышцы серой футболке и джинсах, с легкой щетиной, что покрывает его челюсть. И я практически таю — я не должна, но весь его вид, стоящего у моего матраса, смотрящего на меня таким напряженным тёмным взглядом, делает своё дело.

Он улыбается, и я чувствую, как мои щеки краснеют. Я как тринадцатилетняя девчонка, влюбленная в своего преподавателя, я ненавижу чувствовать себя таким образом.

— Кое-что принёс для тебя сегодня, — говорит он, протягивая мне кожаный ежедневник. Я беру ежедневник из его рук. Это тёмно-серый Молескин, поэтому я прекрасно понимаю, что он обошелся ему не дешево (прим. Молескин - торговая марка итальянской компании Modo & Modo, производящей канцелярские товары, преимущественно записные книжки). — Я подумал, если тебе нравится читать, то вероятнее всего понравится и писать. Поэтому вот.

И я таю вновь.

Он присаживается на край матраса, его ладонь ложится на мою ногу.

— Нравится? — спрашивает он

— Нравится что? — я провожу ладонью по коже, воодушевленная чувством чего-то совершенно нового.

— Тебе нравится писать?

— Я говорила серьезно, когда сказала, что постоянно писала стихи…

Он ложится на матрас, его пальцы легко скользят по моей голени.

— На самом деле? И какие именно?

— Готические. Ну, ты знаешь, нечто тёмное.

— Хм, понимаю. Это связано с комментарием про тьму внутри тебя и тем остальным, что ты говорила, — он издаёт крошечный смешок. — Сколько тебе было, когда ты начала писать?

— Пишу с пятого класса.

— Ты была юной.

— Ну да, — я сглатываю. — Иногда просто нужен способ, который поможет выплеснуть всё, что накопилось внутри, понимаешь?

— Понимаю. Ох, ещё как понимаю, Ава.

И воцаряется тишина. Напряженная тишина, которая говорит нам, что у нас больше общего, чем мы готовы признать. И если говорить начистоту, то я знаю это абсолютно точно, потому что просто так вы не станете испытывать влечение к случайному незнакомцу, если вы не разделяете что-то глубокое, извращённое и уродливое. Тьма похожа на маяк, безмолвный, бесцветный маяк, который притягивает схожих людей.

— А ты пишешь? — задаю я вопрос.

Одна из его бровей изгибается, и уголок его губ приподнимается вверх.

— Конечно. Как часть терапии.

— Точно.

— Тогда мы понимаем друг друга? — он смеется и кладет ладонь на мою ногу, прежде чем встать, и затем направляется к двери. — Может я смог бы организовать для тебя другую комнату, если ты хочешь. Настоящую комнату, с кроватью и шкафом.

И всё, что я могу ответить на его слова это: «Спасибо тебе», потому что я застряла тут. Навсегда. Потому что я боюсь, что больше не в силах сопротивляться или же бороться.

Замок издаёт щелчок, и я открываю ежедневник на первой странице. Лист совершенно чистый. Нет никакой нумерации страницы. Я просто пялюсь на лист, и знаете, что забавно, что впервые с того момента, как я нахожусь здесь, я ощущаю неограниченную свободу. Я могу писать всё, что мне заблагорассудиться. Я могу свободно затеряться в мире своих фантазий. Теперь я могу не лишиться рассудка, потому что смогу убегать от реальности таким способом. Возможно, именно это чувствовал Сервантес, когда был в заточении, возможно, похожие мысли натолкнули его на написание первых строк о Дон Кихоте (прим. Мигель де Сервантес — Всемирно известный испанский писатель. Известен как автор одного из величайших произведений мировой литературы — романа «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанский». Сервантес 5 лет провёл в алжирском плену, четырежды пытался бежать и лишь чудом не был казнён. В плену часто подвергался различным мучениям). Взяв ручку в руки, я даже не думаю. Я просто отпускаю себя и пишу.

Когда я разговариваю сама с собой, то всегда боюсь того, что могу сойти с ума, но когда я пишу для себя — во мне тлеет надежда, что возможно, кто-нибудь прочтёт эти безмолвные слова.

«Я — Ава Донован: пленница, заложница. Такой меня могут вспомнить, потому что для остального мира меня больше не существует. Я существую только здесь. С ним, и иногда я чувствую, когда он смотрит на меня, что ему под силу любить меня так, как никто и никогда не мог. И меня это устраивает. Возможно, вы можете подумать, что я сумасшедшая, но мне кажется, я просто нашла место, которому всецело принадлежу».

Я прекращаю писать, мурашки покрывают мои руки, когда я перечитываю написанное. Писательское мастерство — это искусство, настоящее искусство, которое приходит к нам с вдохновением, что заставляет меня задумываться насколько сумасшедшую и извращенную жизнь вели мои любимые писатели. Естественно, в каждом ужасном рассказе виднеются частички их самих. Возможно, пишет само подсознание, вообще являются ли люди писателями? Больше похоже, что за них говорит их страх, ярость и боль, я жажду верить, что именно эмоции заставляют изливать авторов слова на бумагу.

Потому что определенно точно, я не могла зайти так далеко.

Я не могу быть влюблена в него. Так?

Глава 18

Макс

День 59. Пять с половиной недель спустя

Я разравниваю одеяло на кровати и оглядываю комнату, мои нервы словно охвачены долбанным пламенем. Сейчас начинается вторая стадия: обеспечение комфорта и налаживание дружеских отношений, хотя на самом деле это совершенно не так. Фактически, это настоящая спальня — если не брать в расчёт двойной засов, открываемый ключом с наружной стороны двери.

Всё готово, кроме меня. Я не готов к этому.

Ава стоит в углу комнаты, с огромной, ослепительной улыбкой, которая сияет на её лице, когда она проводит ладонью по книгам на полке. Я перенёс все её книги сюда, кроме этой мелочи, всё остальное делалось и для всех других девушек, которые попадали сюда на второй стадии. Каждая девушка наивно верила, что всё в комнате было приготовлено специально для неё, они принимали это за демонстрацию моей настоящей любви к ним. Они полагали, что таким образом я проявляю по отношению к ним заботу, потому что зачем мне ещё идти на такие жертвы? Начиная от изысканной мебели и заканчивая новыми простынями?

— Ты это сделал для меня? — улыбается она.

Меня никогда не тревожило, что они думают таким образом. Но с Авой это ощущение заставляет мой желудок скрутиться тугим узлом. Я не могу ответить ей на этот вопрос, поэтому я просто киваю.

— Почему?

— Почему? — я опускаю свой взгляд. — Ты для меня особенная, — и это не ложь. Она бросается ко мне, оборачивая свои руки вокруг моей талии, и сжимает меня крепко в объятиях.

— Спасибо тебе огромное, Макс.

Я не могу больше сдерживаться, всё внутри меня кипит, поэтому я просто прощаюсь и спешно выхожу из комнаты, запирая за собой дверь на два засова. Когда я поворачиваюсь, то вижу Эрла, который стоит, прислонившись к стене, его ноги вытянуты и скрещены в щиколотках, таким образом он загораживает мне проход.

— Она пробудет здесь какое-то время, так? — спрашивает он, на его губах появляется извращенная улыбочка.

— Ну… — я предпринимаю попытку протиснуться мимо него, — она не долбаная шлюха, поэтому это занимает немного больше времени. Какого хрена ты ещё ожидал?!

— Ну, даже и не знаю, может, ты поведаешь мне что-нибудь ещё, — он следует за мной на кухню.

Я подхожу спешно к холодильнику и достаю бутылку пива, открываю её и мгновенно выпиваю больше половины. Он не сводит с меня своих крошечных глаз-бусинок, и чем пристальнее он вглядывается в мои глаза, тем сильнее мне хочется вырубить этого мудака.

— Какого хрена ты пялишься на меня, придурок? — требую я.

Он смеётся. Когда надо мной смеется Эрл, моему терпению приходит конец.

— Ты чертовски сильно вляпался, парень, — раздается ещё один смешок. — Чертовски, чертовски сильно.

— О чем ты вообще толкуешь, долба*б?

Он поднимает руки в знаке капитуляции и пожимает плечами.

— Я, несомненно, уверен, что ты понимаешь, что это значит, — он пересекает комнату, открывает холодильник и замирает, поворачиваясь, смотрит на меня поверх дверцы холодильника. — Она не принадлежит тебе парень, она была похищена. И чем бы ты ни забивал себе голову, лучше избавься от этих мыслей, парень. Ты не сможешь сохранить её, — в его глазах появляется едва уловимая грусть.

Я допиваю пиво и сминаю пивную банку в своей ладони.

— А не пойти бы тебе в задницу, Эрл?

— Ой, только не нужно психовать.

Я даже не смотрю на него, когда выхожу прочь из кухни и поднимаюсь в свою комнату, захлопывая дверь. Я хожу по комнате. Я разминаю шею из стороны в сторону. И когда ничего из выше перечисленного уже не помогает снять напряжение, я со всей силы ударяю кулаком в стену, словно долбаный подросток. Это, черт побери, просто нечестно. Это неправильно. Если говорить начистоту, то мне кажется, что я не смогу отпустить её. Как вообще я должен сломать её, затем вынудить сказать, что она меня любит, и затем отдать её другому человеку, когда я могу рассматривать её только, как свою собственность.

Я присаживаюсь за стол и включаю свой Macbook. Это уже стало в некотором роде привычкой, читать новости каждую ночь, проверять обновления на её странице в «Facebook», чтобы быть в курсе того, что пишут люди. Все ищут её. Ну а что можно было ожидать, она не какая-то проститутка или же уголовница; её так просто не забудут, как остальных девочек, которые проходили через это. И последствия этого всего могут быть серьёзными.

Поверьте мне, я уже думал обо всех возможных вариантах — забрать её отсюда и сбежать, под покровом ночи, но если, чёрт побери, я высунусь отсюда вместе с ней, то меня в тот же момент упекут в тюрьму, или же просто пристрелят, как паршивого пса, в считанные часы после нашего побега.

Я читаю статью за статьей. То, что у них нет никаких зацепок, это немного успокаивает мои нервы, и когда я уже решаю, что мог бы попробовать освободить её, я читаю грёбаное интервью её брата, который не что иное, как мешок с дерьмом.

«Моя сестра, Ава, была самым значимым человеком в моей жизни. Она была такой счастливой и весёлой, оживляла всё вокруг своим присутствием. Кто бы ни совершил это, он просто не представляет, какой вред причинил нашей семье. Всё, что могу просить, так это, чтобы они вернули её обратно. Потому как всё, что мы хотим, найти её в целости и сохранности».

Лживый мудак! Я отталкиваюсь от стола, сжимая его край ладонями. Мой взгляд останавливаются на ночном столике, я практически откидываю стул, когда резко понимаюсь на ноги и направляюсь к нему. Я открываю верхний ящик и хватаю оттуда пистолет. Оттягивая назад кожух-затвор, я убеждаюсь, что там есть патроны, засовывая его под пояс джинсов, я спешно покидаю дом. Я забираюсь в машину и уезжаю, проезжая два с половиной часа до города Бирмингем, Алабама.

Некоторые люди просто не заслуживают жить, чтобы, бл*дь, дышать долбаным воздухом рядом с нами. И Брэндон Донован — ублюдок, которого я с большим удовольствием убью.

Глава 19

Ава

День 59 — дата неизвестна

Каждый раз, когда Макс заходит ко мне, он говорит, какой сегодня день. Сегодня 59-й день. Дни и ночи сливаются вместе… На самом деле я даже не знаю, давно ли это длится. Я сплю, когда устаю. Я хожу, когда бодрствую и одинока. Но когда Эрла нет, Макс поднимает меня наверх. Он берёт меня на прогулку по полям, правда, только если это ночь. И мы разговариваем. Мы вроде как в отношениях — запутанных, странных отношениях, но он обо мне заботится. Я знаю, что это так, и в таком мире, как наш, ярлыков не существует. Друг или враг? Ничего из этого не существует, потому что он всё, что у меня есть, и когда всё, что у тебя есть, — это один человек, что ж, определения не нужны.

Чаще всего я ловлю себя на том, что фантазирую, как однажды он переспит со мной. Звучит как бред, но он из кожи вон лезет, чтобы мне было удобно, чтобы провести со мной время. Когда он смотрит на меня, в его глазах есть что-то, что заставляет меня поверить — я даже не уверена — возможно, это любовь… Такая же ненормальная, как то, что есть между нами что-то глубокое и волнующее, как влечение. Это так глупо звучит, не так ли? Убийство. Вот, что нас связывает, — наши отцы. И что это за связь, основанная на ненависти…

Я лежу здесь часами в одиночестве и думаю, что, может быть, это судьба. Возможно, он мой человек, и единственный способ, благодаря которому мы найдем друг друга, — пройдя этот кошмар. Потому что тогда всё это стоит того, ведь так? Любовь. Что-то, что стоит любых затрат, любой жертвы?

Я проигрываю сценарии, как я могу спасти его, как. Возможно, я та девушка, которая пробуждает сознание, которое, я знаю, скрыто где-то глубоко внутри него, и тогда он спасёт меня. И хотя он плохой человек, хотя он поступает неправильно, держа меня здесь… это, в конце концов, всего лишь его работа. Он следовал правилам, и если я единственная, кто заставляет его нарушать эти правила — что ж, разве не на таких вещах основаны романтические истории? Разве не об этом мечтает каждая женщина? Чтобы любовь к ней была настолько особенной и чистой, что она превратит зверя в человека?

Я закрываю книгу и бросаю её на пол, прежде чем плюхнуться на кровать. Здесь настоящая кровать с красивым сиреневым одеялом и пуховыми подушками. Здесь есть потолочный вентилятор и шкаф, комод с зеркалом, книжный шкаф. Каждую неделю он приносит мне больше книг. Последняя книга, которую я прочла, была «Тёмные тайны» Джиллиан Флинн. Он сказал, что это одна из его любимых книг, поэтому, конечно, я проглотила её. Так много можно рассказать о человеке по книгам, которые он читает. Интересно, почему эта книга так сильно ему нравится, об убийстве, дерьмовом воспитании, жестоком обращении? Я отчаянно хочу знать, что такого случилось, что привело его туда, где он находится сейчас в этой жизни — что заставило его убивать. Люди, которые так же холодны, каким должен быть и он, это можно увидеть в их глазах, там пустота, которая говорит тебе, что они в один миг отнимут твою жизнь. Но глаза Макса, хотя они и холодные, и чёрные, и притворно пустые, я верю, что в них есть проблеск чего-то, что могу видеть только я. Краткая вспышка жизни, потери и любви, которые, как мне кажется, быстро исчезают.

И я хочу быть единственной, кто его понимает.

Я хочу любить его, потому что думаю, что это всё, что ему действительно нужно. Хочу быть кем-то, кто по-настоящему, искренне понимает и любит его.

Несколько дней назад он дал мне старые радио-часы, поэтому мне больше не приходится сидеть в тишине. Мне не нужно беспокоить его и спрашивать время. Честно говоря, я бы предпочла придерживаться той концепции времени, как одной из тех вещей, о которых я на самом деле не имею понятия. Не знаю почему, но имея возможность следить за течением времени, — думаю, что это доведёт меня до грани. Какая-то песня в стиле поп-рок, играет довольно громко, так что я едва слышу стук в дверь.

Я улыбаюсь, когда вижу, как Макс входит в комнату.

— Купил тебе кое-что, — говорит он, поднимая книгу, написанную двумя писателями, о которых я никогда не слышала. Я хлопаю в ладоши, а потом протягиваю их. Он кладёт книгу в мягком переплёте мне в руки, и я сразу же пролистываю её, читая краткое содержание «Злых маленьких слов».

— Спасибо, — говорю я, захлёбываясь от восторга, листая страницы и вдыхая запах свежих чернил.

— Ага, прозвучало так, как будто это то, что ты и хотела. Абсолютно глупо и болезненно, — говорит он, смеясь, и садится на край кровати.

— Зачем ты здесь? — спрашиваю я.

— Потому что я забочусь о тебе.

— Нет, Макс. Почему ты здесь на этом этапе своей жизни? Что заставило тебя это сделать — Эрл, Бубба… почему ты им помогаешь? — он не смотрит на меня, поэтому я мягко беру его за подбородок, точно как он делал со мной снова и снова, и я поднимаю его лицо. — Посмотри на меня, — шепчу я. — Я хочу знать, кто ты, почему ты такой, какой есть. Я хочу тебя понять.

На короткую секунду он хмурит брови, его глаза сужаются.

— Я больше ничего не знаю.

Я чувствую, как лёгкая улыбка появляется на моих губах.

— Твои глаза говорят другое.

Он смотрит на меня, и я не уверена, гнев это или замешательство, или вообще что-то другое, но он думает.

— Когда ты снова и снова теряешь тех, кого любишь, — говорит он, переводя дух. — Когда дерьмо типа этого бежит в твоей крови, как долбаный вирус, у тебя нет выбора. Иногда добрые намерения пронизаны чистым злом.

— Ты и твои загадки.

— У меня на то свои причины, Ава. Но даже при всём этом, даже без Эрла и всего этого дерьма, я был обречён задолго до этого. Я уже рассказал тебе правду, мне нравится убивать, а какому нормальному человеку нравится это дерьмо?

Моя рука покрывается гусиной кожей, как будто её колют иголки. Этот человек — убийца. Он дважды признался, что ему нравится забирать человеческие жизни, что должно вызывать у меня к нему ненависть, но нет.

— Но ты убиваешь плохих людей, правильно?

— Да.

— Людей, которые вредят другим людям?

— Да, — он не отрывает взгляда от моих глаз, и я беру его руку, подношу её к своим губам и нежно целую её.

— Тогда твоё сердце на верном пути, — я знаю, как запутанно это звучит, но я в это верю. У всех нас разные убеждения, и кто я такая, чтобы судить его? В таком мире, как этот сознание человека меняется. Что правильно и что неправильно не оценивается общепринятыми мерками. — Тебе просто нужен кто-то, кто поймет это, — шепчу я.

— Ты… — Макс начинает тянуться ко мне, но останавливается, опираясь на колени и запуская пальцы в свои густые волосы.

— В чём дело? — я бросаюсь к нему и нежно провожу ногтями по его широкой спине.

— Ни в чём, — он резко отстраняется от моего прикосновения. — Ни в чём, — повторяет он, его тон становится взволнованным, когда он встаёт и шагами меряет комнату, останавливаясь, чтобы опереться о дальнюю стену.

— Макс… — мою грудь пронзает страх. Что если Эрл сказал ему, что он должен меня убить, что если я больше не представляю для них ценности? Сердце стучит в висках, адреналин сотрясает тело.

Он смотрит на меня, нахмурив брови.

— Что ты чувствуешь… Мне нужно знать, что ты чувствуешь ко… — покачав головой, он осекается. Я замечаю, что он сглатывает.

Радостная песня по радио затихает, и начинает играть песня «Непостоянный». На фоне играет оркестр. Ритмичный звук струн и голос того человека меняет настроение на что-то мрачное, печальное, потрясённое горем. Атмосфера становится напряжённой. Макс закусывает губу, ещё раз качает головой, затем пересекает комнату решительными шагами. Его пристальный взгляд пригвоздил меня к месту. От напряжённости, горящей в его взгляде, моя кожа покрывается мурашками, а сердце подскакивает к горлу. Проведя одной рукой по своим густым волосам, Макс изгибает бровь в мучительном выражении, когда он медленно приближается ко мне.

Вот и всё. Он собирается меня убить. Под эту песню. В этой комнате голыми руками. А я думала, что люблю его…

Я забираюсь на кровать и отступаю назад, пока спиной не ударяюсь о стену, и сглатываю. Макс останавливается передо мной, не отрывая взгляда от моих глаз. Его взгляд падает на мой рот, и он закрывает глаза со стоном. Он хватает моё лицо. Его пальцы впиваются мне в волосы, ладонь покоится на моей щеке. Медленно он притягивает моё лицо к своему, пока его рот не оказывается всего лишь в нескольких дюймах от моего.

Никто не произносит ни слова, в них нет необходимости.

Это неправильно. В нём есть что-то, что, я знаю, не должно быть по-человечески возможным, но всё же это есть. Этот взгляд его тёмных глаз прыгает от моих глаз к моему рту, и когда он так медленно наклоняется, сердце бьётся о рёбра. Хор в той песне ревёт по радио и это один из тех моментов, когда ты знаешь, что будешь вспоминать это на своём смертном одре. Поворотный момент, когда каждый вдох твоей жизни висит на волоске.

— Я не должен хотеть тебя так, — шепчет Макс у моих губ, от его горячего дыхания кожа покрывается мурашками. Я резко закрываю глаза, когда очередной его долгий выдох переходит от его рта к моему. — Скажи мне нет, — говорит он, его губы едва касаются моих.

Я сглатываю как раз тогда, когда его тёплые губы накрывают мои. Он забирается на кровать, его руки всё ещё обхватывают моё лицо, когда его поцелуй становится настойчивее. И этот поцелуй, хотя он и нежный, всё равно каким-то образом животный, грубый и жесткий. Серьезность ситуации очевидна с каждым прикосновением, каждым вздохом, но внутри неё такая глубокая красота, слова никогда бы не оценили её по достоинству. Сделав паузу, Макс стонет. Пальцами он накручивает мои волосы, тогда как языком он дразнит мои губы. Я наслаждаюсь мягким ощущением его рта, как кусочком пищи, брошенным крестьянину. Я получаю удовольствие от этого, потому что это то, чего мне до смерти хотелось, не важно, насколько это неправильно или порочно. Я так долго хотела этого от него. Этот поцелуй предоставляет мне подтверждение всех моих желаний. Каким-то образом, в тёмных глубинах этого кошмара я нашла какую-то испорченную версию любви — и я верю, что это единственный язык любви, который я когда-либо пойму. Я отдала себя дьяволу, а Бог помог мне, все несчастья стоили того, ради этого самого момента.

Макс прижимается лбом к моему лбу, большим пальцем он гладит меня по подбородку.

— Я ничего не могу поделать, — его дыхание обдаёт теплом мой рот. — Ни один не смог бы…

И наши губы снова соединяются. Я чувствую, как каждая частичка меня начинает таять, и внутренне я кричу себе взять себя в руки, но Макс — всё в нём, те части, которые он считает, разрушены, испорчены, как он прикасается ко мне, как будто в этот момент я всё — ну, я просто не могу это остановить. Он прав. Мы правы, и иногда, да, иногда, возможно, судьба должна испортить каждую последнюю вещь в твоей жизни, чтобы поставить тебя на место, потому что именно здесь я и должна быть. Я чувствую это всем сердцем, хотя разум хочет это опровергнуть.

Руки Макса скользят по моей шее, плечам, бокам. Он хватает меня за талию, его губы всё ещё крепко прижимаются к моим. Его пальцы вздрагивают на моих боках, и он стонет, прежде чем отстраняется от меня.

— Не останавливайся, — шепчу я, обвивая его шею руками.

Ещё один поцелуй, и мы исследуем друг друга руками, но как только я касаюсь пальцами пояса его джинсов, он отстраняется от меня, чтобы встать, и отступает, склонив голову. Я встаю с кровати и пристально смотрю на него.

— Я не могу, — он останавливается и смотрит на меня долгим взглядом. — Ава, я не могу… — говорит он, хватая меня и швыряя к стене, целуя меня, как будто я его тот самый чёртов вдох.

Воздух, окружающий нас, тяжёлый от первобытной энергии — жесткого желания и страсти. Его руки путешествуют по мне. Мои пальцы впиваются в его огромные бицепсы. Он владеет частичками меня, которыми ему не следует владеть, и я в некоторой степени уверена, что он знает.

Рыча, Макс собирает мои волосы в кулак, прежде чем снова от меня отстраниться.

— Чего ты от меня хочешь?

Мне хочется крикнуть: «Чтобы ты любил меня», но я не могу этого сказать. Я прекрасно понимаю, что влюблена в очень плохого человека, что я предала саму себя, а когда ты предаешь себя, ты по-настоящему потерян. Поэтому, взамен, я шепчу:

— Ничего.

— Окажи мне услугу, Ава, — он прижимает палец к моим губам и напряжённость в его глазах превращается в беспокойство. — Если я когда-нибудь спрошу тебя, что ты ко мне чувствуешь, просто не говори мне. Никогда мне не говори.

И после этого он поворачивается и выходит из комнаты, оставив меня растерянной и испуганной, что единственный человек, к которому моё сердце способно на такие чувства, — это сам Бог смерти. И хотя я в полной мере осознаю, что стремлюсь к тому, что, я знаю, однажды может забрать мою жизнь, я ничего не могу с этим поделать. Всё, что моё сердце постоянно твердит мне, что некоторые вещи стоят того, чтобы рисковать, потому что без определенных вещей тебе всё равно лучше быть мертвой.

Глава 20

Макс

У меня голова идёт кругом. Я потерял с ней всякий чёртов контроль, и мне требуется каждая капля человечности во мне, чтобы не повернуть, чёрт возьми, назад и не пригвоздить её к той грёбаной стене. Я хочу пометить её, оставить на ней свой след. Я хочу заявить на неё свои права — но это, чёрт побери, ни к чему не приведет.

Эрл сидит за столом, как обычно курит. Он поднимает глаза от газеты, которую читает.

— Она уже готова? — спрашивает он, зажимая в зубах сигарету, когда его губы двигаются, пепел падает на пол.

— Нет, — я прохожу мимо него. Меня уже тошнит от этих ублюдков, задающих один и тот же вопрос. — Она будет готова, когда я, блин, скажу, что она готова.

— Почему она не готова, Макс? — спрашивает Эрл. Я останавливаюсь и, медленно повернувшись, смотрю на него. Гнев пульсирует по моим венам при мысли, что на самом деле придется её отпустить.

— Потому что она не готова, — я делаю к нему шаг. — У неё была жизнь, и потребуется гораздо больше треклятого времени, чем грёбаное отчаяние, чтобы разбить надежду, — ещё один шаг. — Вот почему.

— Что ж, если она не будет готова ещё через одну неделю или около того, можно будет просто убить её, — он ухмыляется, показывая свои грязные, кривые зубы. Эрл тянется к пиву, и я выбиваю его у него из рук. Банка ударяется об пол, пена разбрызгивается. Он оглядывает меня с ног до головы, скорее всего обдумывая то, как сильно я надеру ему задницу, если он попытается мне что-нибудь сделать.

— Как я и сказал, — говорю я, собираясь выйти из комнаты, — она будет готова тогда, когда я скажу, что она, чёрт побери, готова. И её мы убивать не будем. Я скорее убью тебя, сукин ты сын.

— Можно подумать, — кричит он из кухни, — что ты к ней неровно дышишь.

Игнорируя его замечание, я быстро поднимаюсь по винтовой лестнице и запираюсь у себя в комнате. Я меряю комнату шагами, потирая ладонями лицо. Долго пялюсь на пачку сигарет в углу комода, потом хватаю её и зажигаю одну сигарету, дымя как чёртов паровоз по пути к окну. Зажимаю сигарету между губами, пока пытаюсь открыть старую деревянную раму. Наконец она с грохотом широко распахивается, скрипя, кода я поднимаю её. Холодный декабрьский ветер врывается внутрь, и у меня напрягаются мышцы. Вот, что мне нужно, — охладиться. Что-то, что вернёт меня в реальный мир, что-то, что встряхнёт меня и вернёт к тому, что я должен сделать, но потом ветер вздымается вверх, и я чувствую женственный запах Авы, исходящий от моей кожи. Я зажмуриваю глаза и со стоном вдыхаю, снова поднося к губам сигарету. Никотин проникает глубоко внутрь моих лёгких густым облаком.

Ей придётся уйти отсюда. В конце концов — живой или мёртвой, и прямо сейчас, я пытаюсь решить, какой путь лучше. Что хуже для неё: быть проданной какому-то придурку или быть убитой мной? Я мог бы сделать это, и она даже не узнает. Пока она спит. Я мог бы открыть дверь и пустить пулю ей в голову, и она даже не выйдет из царства сна. Но от этой мысли у меня к горлу подступает желчь. Я бы этого не сделал. Нет необходимости. И я не позволю продать её. Вот, что мне нужно решить на самом деле: собираюсь ли я оставить Аву, или я собираюсь её освободить.

Два часа. Я провел два часа, погруженный в свои противоречивые желания. Я выкурил пол пачки сигарет, прежде чем вышел из комнаты и направился в подвал. Когда я открыл дверь, Ава лежала на кровати, одетая в футболку и шорты, волосы собраны в небрежный пучок, и она уже прочитала четвёртую часть книги, что я ей только что принёс. Девушка не поднимает глаз, когда я пересекаю комнату, она просто продолжает читать.

— С тех пор, как я тебя увидел, — я останавливаюсь у кровати, забираю книгу из её рук и бросаю на пол. — Послушай меня, с тех пор, как я увидел тебя, всё, о чём я могу думать, — какой вкус у твоих губ.

Ава бросает на меня взгляд, и чёрт меня побери, эти её глаза… Для меня нет пути назад.

Я хватаю Аву за затылок, приблизив её рот к своему. Мои руки путешествуют по её шее, плечам, потом грубо спускаются по груди и животу, всё это время я жестко её целую.

Пальцы скользят под футболкой. Её кожа такая чертовски теплая и мягкая, что вызывает во мне дикую похоть. Мы срываем наши футболки через головы, потребность чувствовать друг друга — единственное, что заставляет наши чертовски жадные рты отстраниться. В мгновение небольшой паузы мы смотрим друг на друга, оба в противоречии, потому что всё в этой ситуации безнравственно, но боюсь, никто из нас не силён настолько, чтобы это остановить. По правде говоря, ни один из нас и не хочет быть сильным.

Полуобнажённый, я притягиваю Аву ближе. Её бледная кожа, совершенные груди и соски. Мой член увеличивается от примитивного желания взять эту девушку, обладать ею, в то время как моё сознание ведёт со мной моральную войну.

— Пожалуйста… — шепчет она, и последняя тонкая нить сдержанности во мне рвётся.

Хватая Аву за пояс шорт, я спускаю их по ногам, отбросив на пол, потом ложусь на неё сверху, прижимая обнажённое тело девушки к матрасу и устраиваясь между её бёдер. Она пытается расстегнуть молнию, ногтями царапая меня, когда стягивает мои штаны. Я пытаюсь снять их с ног, в это же время посасывая её сосок. Руками я прикасаюсь к бокам Авы, сосредоточившись на изгибах — изгибе талии, выступе бедра, на её, блин, заднице. Я шлёпаю по её до смешного сексуальной части тела, и она тяжело дышит, громкий звук эхом отражается от стен. Мы сплошное месиво из ног и рук, в отчаянном желании касаться каждого грёбаного дюйма наших тел.

Я целую Аву в шею, слегка касаясь нежной плоти, потом кусаю её. Девушка изгибается подо мной, её ноги бесстыдно раздвигаются, ногти впиваются мне в спину. Моя рука скользит вниз по её ноге к изгибу бедра. Я провожу пальцем под краем её белья и в ту секунду, когда я касаюсь её, то перестаю сдерживаться. Запускаю пальцы глубоко в неё, и она стонет.

— Пожалуйста, — снова говорит она, хватая меня за волосы и резко наклоняя мою голову на бок.

Мужчина не может терпеть это дерьмо.

— Макс, я просто…

— Чёрт возьми, умоляй меня, — шепчу я у её уха, сильнее сжимая её рукой. — Попроси меня, Ава, — ещё один грубый нажим рукой, и она запрокидывает голову назад на подушку, её красивые полные губы приоткрываются, чтобы сделать глубокий, тяжёлый вдох. Ее пальцы сжимают простыни. И когда я вхожу в неё сильнее, она стонет.

— Чёрт возьми, женщина, — произношу я со стоном. Мой грёбаный член настолько, блин, твёрдый, что я едва могу ясно мыслить. Ещё один нажим, и я вынимаю из неё руку, засунув пальцы в рот, чтобы попробовать Аву на вкус. Чёрт, какая она на вкус… Всё, что я могу, — это стонать.

Ава хватает мой член и приближает его к своему входу. Вот он этот момент, чёртово мимолетное мгновение, когда я просто чувствую её. Когда я наслаждаюсь тем фактом, что мне ещё предстоит взять её, получить удовольствие от искушения, и затем, настолько медленно, насколько я вообще могу вытерпеть, я вхожу в неё. От тепла и напряжённости я со стоном закрываю глаза. Я обвиваю Аву руками, положив их ей на плечи, пока полностью погружаюсь в неё. — Чёрт, твоя киска такая совершенная, — говорю я ей.

И всё, что происходит с этого момента, возникает на уровне инстинкта. Неукротимая, несдерживаемая, гребаная страсть. Я трахаю её до тех пор, пока она не начинает кричать, царапая мою скользкую от пота спину, и затем, когда Ава говорит мне, что больше не выдержит, я переворачиваюсь на спину, и она оказывается сверху.

Тяжело дыша, не отводя от меня взгляда, Ава медленно посмеивается надо мной. Так чертовски невинно. Я хватаю руками девушку за бёдра, сжимая так, что ей приходится оседлать меня сильнее, безжалостно. Ава запрокидывает голову назад, тёмные волосы падают за плечи, когда она хватается за мои бёдра, чтобы не потерять равновесие. Видеть, как она овладевает мной так — это в принципе искусство, что-то такое необузданное и прекрасное. Я ни за что и никогда не смогу позволить кому-либо ещё обладать ею. Она моя. Эта чертовка была рождена для меня. Она, её демоны, её невинность — всё. Это всё моё. Честно говоря, если бы я мог, я бы овладел Авой, потому что эта девушка — первое в этой жизни, что я когда-либо находил до совершенства безупречным.

Все моё тело напрягается, и Ава замедляется.

— Чёрт возьми, не останавливайся, — говорю я, хватая её за бёдра и прижимая к себе как можно сильнее.

Секунды спустя, моё тело заполняет неистовый жар, каждая клеточка меня ослабевает. Двигая своими бёдрами против её бёдер, я издаю низкий стон. Запрокинув голову на подушку, я рычу и скриплю зубами. Кончиками пальцев я впиваюсь в бока Авы, погружаясь в нежную плоть в попытке замедлить её движения, пока кончаю.

— Остановись… остановись… — шепчу я, не в силах больше выносить это ощущение.

Ава обессиленно падает на меня. Её щека покоится на моей груди. И вот так мы оба лежим, затаив дыхание, обнимая друг друга, я глажу её по спутанным волосам, а она обводит пальцем рисунок моих татуировок.

Всё изменилось. И это очевидно.

Лёжа с ней здесь вот так, я никогда не смогу отпустить её. Я буду держаться за это любой ценой. Любовь — из всех существующих эмоций, — единственное, что может вызывать серьёзные потрясения человеческой души, и единственная эмоция, которая обещает дать тебе что-нибудь взамен.

Даже когда эта эмоция не что иное, как ложь…

Глава 21

Ава

Пребывая в состоянии блаженства после оргазма, я смотрю, как лопасти вентилятора размывают краски мира вокруг, когда я провожу пальцами по плечам Макса. Есть какое-то ощущение, чувство, что я наполовину нашла себя в его объятиях — и далее следует момент ясности. Это не жизнь. Это неправильно. Я пленница. И этому мужчине, лежащему обнаженным подо мной, которому как бы я ни научилась доверять, мне доверять не следует. Как бы я ни чувствовала, что моё место здесь, это не так. Вероятнее всего, он убьёт меня. А моё исковерканное и сбитое с толку сердце запало на него.

Макс двигается в кровати, и, взяв меня за руки и подвинув к себе, приникает ухом к моему сердцу. Мой пульс врубает максимальную скорость, пальцы прекращают свой путь по широким мужским плечам.

— О чём ты думаешь? — спрашивает он.

— Я не знаю, о чём ещё думать, — выдыхаю я. — Я стараюсь не думать ни о чём.

Макс проводит рукой по моему боку.

— Как ты относишься к тому, что ты здесь?

Я сглатываю.

— Я ненавижу это.

Он кивает.

— Ты ожидал, что мне это понравится?

— Совсем нет, — он целует меня в лоб. — Если бы я мог, я бы отпустил тебя.

Он впервые сказал что-то подобное. Я слышу противоречие, вину, и это приводит меня в ужас. Часть меня хочет спросить, почему он не может, но с другой стороны, некоторые вещи лучше не знать.

Мои пальцы вновь проходятся по его мускулам.

— Были и другие? — спрашиваю я. Я просто чувствую, что были, почти как приведения, гуляющие по коридорам этого старого дома, но потом я понимаю, что мне лучше не знать. — Не отвечай. Я не хочу знать.

— Не хочешь? — он садится, посылая мне любопытный взгляд.

— Нет, — я перевожу дыхание. — Если были другие, то я лишь число. Статистика — ну, я уже статистика, я думаю, да? Но ты знаешь, я так или иначе начинаю это понимать. А иногда, когда ты задумываешься о вещах, они начинают обретать смысл. Что-то типа… — я говорю сбивчиво, но не могу остановиться и чем больше говорю, тем заинтересованнее становится выражение его лица. — Это просто, если я единственная, тогда, то думаю, в каком-то смысле это делает меня особенной, да? То есть, во мне было что-то такое, что кто-то довольно сильно захотел меня украсть. А если ты думаешь об этом, ну, то есть, на самом деле об этом думаешь, ты отбрасываешь все моральные принципы, и ты крадёшь только то, что чего-то стоит, — в его взгляде что-то мелькает, и это заставляет меня чувствовать себя уязвимой, поэтому я опускаю взгляд на колено. — Я просто не хочу думать, что был кто-то ещё… — и я имею в виду Макса. Я не хочу думать, что была другая девушка, на которую он смотрел так же, как смотрит на меня.

— И здесь есть твои демоны, да? Они не дают тебе увидеть, чего ты стоишь, — он гладит меня по голове, проводит рукой по шее и целует меня в щёку. — Никого другого никогда не было. Если честно, я думаю, что всегда была только ты.

И я знаю, что он говори не о других пленницах. Он говорит обо мне и о себе. О своих чувствах, возникших между нами, как электрический ток. Слёзы вот-вот навернутся на глаза, и я борюсь с ними, потому что плакать сейчас не имеет смысла. Это красивая трагедия. Что-то, что в любом другом мире и при других обстоятельствах, стало бы эпической историей любви, но здесь, в глубине этого подвала, запертой в комнате, о существовании которой никто не знает, жить долго и счастливо невозможно. Эта история здесь и заканчивается. В этой комнате. Со мной и с ним.

Глава 22

Макс

День 61

Запоздавшее вечернее солнце садится за деревья, но нет ярких цветов. Лишь тускло-желтый свет озаряет серые облака. Ветер завывает из-за угла веранды, вокруг сухих, голых ветвей, создавая шум издалека. Я пялюсь на сигарету у меня в руке, наблюдая, как дым поднимается от кончика и растворяется на легком ветерке, пока Бэр и Руфус борются на куче земли.

Прошел день, с тех пор как я видел Аву. Почему? Я не могу заставить себя сделать это. Я пришел и встал перед дверью, не в силах открыть её. Мой разум работает без остановки. Снедаемый виной. Эта девушка — как грёбаная болезнь, покалечившая меня. Она — всё, о чем я думаю.

Я потратил много часов, пытаясь определить, как заставить это работать. В процессе всего этого я как-то забыл о Лиле. И на этом этапе я понимаю, что оказался на распутье. Я намеревался спасти свою сестру, но найду ли я её когда-нибудь? Я могу спасти Аву. В этот самый момент я мог спасти её, но потом я потерпел неудачу с моей сестрой. Как эгоистично было бы отказаться от Лилы, чтобы сохранить что-то, что на самом деле в основе своей мне не принадлежит. Я могу видеть это в глазах Авы. Она любит меня, она меня хочет, и так замечательно видеть это. Но это обман. Это искусственное. И как я могу жить с такой ложью? Женщина, которой я одержим, любит меня только потому, что я заставил её поверить в ложь.

Я слышу рёв грузовика Эрла, съезжающего по дороге, но не удосуживаюсь поднять глаза. Гудит гудок, и несколько секунд спустя Бэр и Руфус, тяжело дыша, бегут по лестнице. Дверца машины с грохотом закрывается. По пути к крыльцу Эрл свистит. Его грязные рабочие ботинки появляются в поле моего зрения, и я подношу сигарету к губам, вдыхаю, затем выпускаю облако дыма.

— Том умер, — говорит Эрл.

Сделав ещё одну затяжку, я поднимаю на него глаза.

— Какой-то придурок застрелил его. Думаю, нам нужно получить документы и вещи из его дома. Найди кого-нибудь ещё, чтобы разобраться со всем этим, потому что я чертовски уверен, что я этого делать не буду.

Я изо всех сил стараюсь согнать безумную ухмылку с своего лица.

— Охренеть. Они знают, кто его застрелил?

— Нее, вероятно, какая-то сделка сорвалась. Он запускал руки почти во всё, что только в голову придёт, — Эрл хихикает. — Не говоря уже о том, что он трахал старуху грёбаного Берта (прим. старуха — имеется в виду его женщина). Берт — сумасшедший ублюдок, вероятно, узнал и убил его, — он пожимает плечами. — Нельзя винить его.

— Да, думаю, что нельзя, — я делаю ещё одну затяжку, потом выкидываю окурок во двор. — Он управлял сделками, верно?

Эрл смотрит на меня, прищурив глаза, и на секунду в них мелькает паранойя. С его губ слетает скрипучий смешок.

— Том управлял большинством вещей. Чёрт, по сути, это был его бизнес, — он хмурит брови от беспокойства. Эрл не блещет умом.

— Значит… — пожимаю я плечами. — Дело переходит к нам, правильно?

Он смотрит на меня так, будто эта проклятая мысль никогда не приходила ему в голову, а когда идея, как ни странно, возникает, по его лицу расплывается огромная ухмылка.

— Чёрт, да, думаю, мы сможем. Щенок, — он щёлкает пальцами и танцует джигу. — Теперь мы будем сукины дети при деньгах, парень.

Я киваю.

— Скажи, где он жил, я схожу и посмотрю, что нам нужно. Я уверен, у него есть документы и всё остальное, а нам ведь не нужно, чтобы кто-то ещё прибрал их к рукам, да? — пот медленно стекает по моей брови.

— Да, — уставившись куда-то вдаль, Эрл кивает, его взгляд стекленеет. — Хотя подожди пару дней. Пусть всё это дерьмо уляжется. Нам не нужны никакие любопытные, сующие везде свой нос, которые вызовут копов, когда ты подъедешь к дому. Может быть во вторник? — собаки начинают драться, и Эрл пинает их по дороге к двери. — Долбаные собаки… о, и эта девчонка уже готова?

Я не отрываю взгляда от пола.

— Не-а.

— Ха, ну, тем хуже для тебя. Я продал её. Её заберут через три дня, — петли на дверях скрипят, когда он её открывает. От грохота захлопывающейся двери я вздрагиваю.

Три долбаных дня? Это всё, что у меня есть. Меня охватывает гнев, я стискиваю челюсти, мышцы напрягаются. Я пялюсь на горизонт, щёлкая костяшками пальцев в дерьмовой попытке избавиться от беспокойства. Я высиживаю здесь, один, погруженный в свои мысли, размышляя, какого чёрта мне делать теперь? И когда солнце село, я так и не пришел ни к какому решению. Я встаю с крыльца и направляюсь в комнату Авы, не совсем уверенный, что я собираюсь делать, но уверен, что не отпущу её.

Я останавливаюсь у двери комнаты девушки и опускаю голову. У неё был день, чтобы обдумать, что мы сделали. Подвергнуть всё это сомнению, у себя в голове нарисовать меня монстром. Я никогда не намеревался трогать её. Никогда. Но некоторые вещи не поддаются человеческому контролю.

Дверь распахивается, и она предстаёт передо мной на кровати, волосы в беспорядке. Читает.

— Ава? — говорю я. Она игнорирует меня и перелистывает страницу своей книги. — Ава, — всё ещё ничего. Я осторожно беру книгу из рук девушки, положив закладку, прежде чем закрыть её и оставить у подножья кровати. Подбородок Авы опускается к груди. Несколько слезинок падают на её колено, оставив пятно на простыне, обернутой вокруг её бёдер. Я запускаю пальцы Аве в волосы у виска, и она тянется навстречу моему прикосновению. Я чувствую себя таким куском дерьма. Таким куском дерьма.

— Ты бросил меня… — шепчет она.

— Я…

— Ты сделал это со мной, а потом бросил меня!

— Прости, мне не следовало… Мне не следовало так поступать с тобой, — говорю я.

Она качает головой, затем поднимает на меня глаза и вытирает слёзы.

— Тебе не следовало делать многое, Макс, — я стискиваю зубы. — Я просто, я просто сбита с толку и… я даже больше не знаю, кто я. Это… — она гневно ходит по комнате. — Это моя жизнь. Сидеть здесь, взаперти, и для чего? Для чего? — кричит она. — Так ты можешь трахать меня? Значит, ты можешь иметь меня, когда захочешь, значит, ты можешь торговаться со мной, убить меня? Какого чёрта ты хочешь? Зачем ты меня здесь держишь? — Ава поднимает на меня взгляд. В них так много эмоций, как чёртов океан во время шторма, разбивающий хрупкий корабль. Гнев, ненависть, страх и грусть. И она знает, что она тонет.

Ава закрывает лицо руками, её плечи дрожат от рыданий, и я притягиваю девушку к себе, обнимая и крепко сжимая в объятиях.

Я вижу, как она ломается. Я чувствую, как девушка разбивается вдребезги.

Я вижу, как надежда медленно ускользает из её рук. Ава осознаёт, что сходит с ума. Она теряет голову. Ни одна из них никогда так не сходила с ума, с другой стороны, ни одна из них никогда не действовала на меня так — до сих пор.

Начиная с кончиков пальцев, во мне начинает закипать ярость и бежит вверх по рукам, вниз по груди к ногам, пока каждый последний дюйм моей кожи не гудит от неё.

— Дело не в том, что я держу тебя здесь, и это важно, дело в том, что я не отпускаю тебя, — шепчу я ей в волосы, а потом целую Аву в щёку.

Она хватает меня за руки, пальцами впиваясь мне в кожу. Как будто держится в попытке остаться на земле, но человеку вроде меня якорем не быть.

Я сделал это с ней.

Я сделал это с самим собой.

И теперь я в ловушке вместе с Авой, а она даже не осознаёт этого.

Глава 23

Ава

День 64

Забавно, как быстро забываются вещи.

Лица, голоса... даже самые яркие воспоминания кажутся неправильными. Я начала сомневаться, было ли что-нибудь из того, что я помню, вообще настоящим. Возможно, ничего из моего прошлого не является реальным. Существовало ли что-нибудь из той жизни до этого ада? Потому что теперь всё это кажется таким чужим: и мечты, и реальность, всё смешалось, как рисунок акварелью, оставленный высыхать под дождём — все цвета слились вместе, и я больше не могу различить когда-то совершенные линии.

Я едва слышу негромкий грохот грома, и оказывается, мне жаль, что я не могу понаблюдать за бурей. Такие мелочи, как например, посмотреть на дождь, — вещи, по которым, казалось бы, никогда не будешь скучать, вещи, которые никогда не научишься ценить. Возможно, мне следует быть благодарной, что всё это суровое испытание научило меня ничего не принимать как само собой разумеющееся. Это показало мне, сколько в жизни есть вещей, которые можно любить, ценить и впитывать.

Щёлкает замок, дверные петли скрипят, когда Макс открывает дверь. Он входит, запирает дверь и встаёт у подножия моей кровати. Его взгляд направлен в пол, рукой он потирает затылок. С некоторых пор я пытаюсь заставить себя ненавидеть его. Теоретически это должно быть легко. И на долю секунды я так и чувствую. Я чувствую этот гнев, закипающий у меня в груди, когда я, уставившись, смотрю на него.

Это его вина, что я до сих пор здесь. Ему ведь так хочется трахать меня. Но я тоже хочу его… и затем он поднимает голову. На его лице написано беспокойство, глаза полны сожаления. И самая маленькая часть меня верит, что он любит меня. Та грёбаная часть меня, которая верит в судьбу, верит, что он любит меня и я люблю его и что где-то в тёмном месте, куда он привёл меня, мы могли бы быть счастливы. В тот самый момент, когда наши взгляды встречаются, всё, что я хочу сделать, это прикоснуться к нему. В груди становится тесно. Мои пальцы крепко сжимаются в кулаки.

Макс делает шаг ко мне, закрывая свет своим телом и бросая тени на своё лицо. Всё, о чём я могу думать, это что я не хочу его ненавидеть, нет, я хочу любить его и хочу, чтобы он любил меня, потому что мы оба являемся частью этой темноты и потому что люди, такие как мы, должны быть любимыми — здесь не может быть света.

— Сегодня вечером я не приду сюда, — говорит он.

— Почему?

— Мне нужно кое о чём позаботиться.

— Ладно, — в воздухе повисает напряжение, и я принимаю его: лицо Макса, его мускулы, его запах. Сердце колотится в груди, лицо горит, и поскольку я больше ничего не контролирую, я сажусь, хватаю Макса за руку и тяну вниз на кровать рядом с собой.

Он изучает меня, его взгляд быстро перескакивает с моих глаз на губы.

— Всё не должно быть так, — говорит он так тихо, что я не уверена, что он намеревался сказать эти слова вслух.

У меня учащается пульс, в моей голове бардак, и прежде чем я понимаю, что говорю, я произношу:

— Но что если это так?

Макс обхватывает мое лицо, притягивая мои губы к своим для грубого поцелуя. Его пальцы путаются в моих волосах, мягкий язык скользит по моему языку, затем зубами он кусает мою губу и внезапно отстраняется. Большим пальцем он нежно потирает мою щёку и смотрит на меня со страстью, которая вселяет первобытный страх глубоко внутри меня. Этот мужчина — ходячее противоречие. Никогда ещё грубость не казалось такой доброй, такой нежной. Никогда ещё я не хотела принадлежать мужчине так, как я принадлежу ему.

Глубоко в его глазах появляется вспышка. Они сужаются, и Макс наклоняется ко мне, вынуждая меня лечь на спину так, чтобы он оказался сверху. Он хватает меня за запястья, прижимая мои руки у меня над головой. Моё сердце пускается вскачь. Я закрываю глаза, и потом я чувствую, как он нежно, спускаясь вниз, целует меня в шею. Как только я отодвигаю голову в сторону, нежные поцелуи прекращаются, и Макс кусает мне горло. От внезапной перемены ощущений я начинаю извиваться под его массивным телом. Со стоном он садится, оседлав мои бёдра, и снимает через голову футболку. То, как тени танцуют на его мышцах, когда он отбрасывает футболку в угол комнаты, ничто иное, как грех. Мужские руки грубо скользят по изгибу моей талии, и он всё ещё прямо там, сидя на мне верхом, обозначенный торс Макса поднимается неровными выпуклостями, пока он, не отрываясь, смотрит на меня — сквозь меня — в самые тёмные уголки меня, куда я никому не даю доступ.

Он хватает бретельки моего топа одной рукой и стягивает его до середины моей грудной клетки, обнажив грудь. На минуту Макс дотрагивается до меня, сжимая и щипая кожу, затем наклоняется и втягивает своими мягкими губами сосок. Всё в том, как он прикасается ко мне, настолько нежно и благоговейно, а потом его зубы смыкаются вокруг соска. Я с трудом дышу, спина резко отрывается от кровати. Схватив меня за подбородок, он дарит мне ещё один грубый поцелуй, затем отстраняется.

В глазах Макса мелькает вспышка, его лицо пересекает неясное выражение, когда он проводит кончиками пальцев по моему подбородку, потом по шее. С его губ срываются тяжелые вздохи, а взгляд не отрывается от моих глаз, и мужчина медленно прижимает широкие предплечья к моему горлу — достаточно слабо, чтобы не убить меня, но достаточно сильно, чтобы я подумала, что он может это сделать. И, возможно, поэтому он выглядит таким измотанным… возможно, он знает, что ему придётся убить меня. Мы долго смотрим друг на друга, давление от его руки становится слегка сильнее. Ноздри Макса раздуваются, зубы впиваются в его нижнюю губу.

— Чёрт, — стонет он. Ещё немного давления и затем мужчина отстраняется, держа в руках обе бретельки от моего топика и тянет за них, пока тонкая ткань не врезается мне в кожу, затем рвётся.

А потом… Я в недоумении.

Руки Макса бродят по моему телу, хватая и сжимая. Я закрываю глаза и извиваюсь, когда его жадный рот путешествует по моей груди, по изгибу моего бедра и вверх по нему. Подушечки его грубых пальцев впиваются в мою плоть, когда Макс с низким рычанием заставляет мои ноги раздвинуться.

Мои руки всё ещё над моей головой, куда минуту назад он пригвоздил их, потому что я просто не могу ими пошевелить. Я слишком занята тем, что делает Макс, чтобы двигаться, — слишком занята абсолютным чувством обладания, которое он создает; уязвимость. Мужчина вытаскивает мою ногу из шорт и отводит её в сторону, и в ту минуту, когда я чувствую его тёплый рот над моим клитором, глубокий вздох вырывается из легких. Я сжимаю в кулак простыни, запрокидывая голову назад, и стону. Его язык быстро двигается по мне, сначала мягкий, дразнящий, затем твердый, грубый и животный. Макс хватает меня за пояс моих шорт, резким движением срывает их с другой ноги. И вот он сидит, руками потирая мои бёдра, взгляд прикован к месту между моих ног, пока он медленно наклоняется вниз.

— Чёрт, женщина, — говорит Макс низким голосом, его горячее дыхание касается моей промежности, затем его тёплый рот накрывает её.

Я хватаюсь за его густые волосы и тяну их, пока язык Макса работает надо мной. Несколько минут спустя его пальцы оказываются внутри меня, сгибаясь и поворачиваясь так, что я начинаю извиваться сильнее. Мускулы на его руках напрягаются и сбиваются в бугры под татуировками, а эти его тёмные глаза остаются прикованными к моим в хищном взгляде. Каждый толчок его руки становится ещё грубее, чем предыдущий, почти неистовый, пока я не сажусь — рука Макса всё ещё находится между моими бёдрами, когда я неумышленно пытаюсь убежать от него. Но он следует за мной, сильнее имея меня своей рукой. Спиной я прижимаюсь к деревянной спинке кровати, и я не могу отползти дальше. Я здесь в его власти. И в самом деле, и нет другого такого места, где я предпочла бы быть.

Его пальцы проникают глубже внутрь меня, Макс хватает моё лицо и безжалостно целует меня, мой вкус покрывает его язык. Всё моё тело поднимается от матраца, бёдра подпрыгивают.

— Боже… Чёрт, — я останавливаюсь, чтобы перевести дыхание. — Твою мать, — я издаю стон, а он продолжает сильнее, пока я не начинаю кричать и кончать.

Я всё ещё пытаюсь отойти от волн эндорфина, пронзающих моё тело, когда Макс оттаскивает меня от спинки кровати. Хватает меня за ноги и толкает мои колени назад к моей голове, склоняясь надо мной.

— Я ещё не закончил с тобой, — говорит он, затем снова припадает ко мне ртом, заставляя всё моё тело биться в конвульсиях от этого ощущения.

Всего несколько минут, пока его язык гуляет по мне, мои мышцы снова сжимаются. Я медленно падаю в другое забвение, проклиная Бога и Макса за то, как чертовски хорошо мне сейчас. В этот момент я больше ничего не контролирую. Макс контролирует всё, вплоть до моего собственного тела.

Я лежу здесь, часто и тяжело дыша, хватая простыни и крича, пока он продолжает лизать меня. Когда я, наконец, перевожу дух, я сажусь, толкая его в грудь, пока он не падает назад на матрац с легкой ухмылкой. Я хватаюсь за его боксёры и рывком стягиваю их, его большой член шлёпает по его животу. Медленно я провожу языком по нему, двигаясь вокруг набухшей головки. Я останавливаюсь, поднимаю глаза и смотрю на Макса, затем с улыбкой слегка касаюсь языком кончика.

— Дерьмо, — говорит Макс, наматывая на запястье мои волосы и дергая мою голову назад на себя. Я беру его в рот, прижавшись языком, пока двигаю рукой вверх и вниз по его стволу. Через несколько секунд Макс хватает меня за бёдра, поднимает и резко швыряет обратно на кровать. Он хватает меня за одно бедро, впиваясь в мою кожу, когда переворачивает меня на бок и просовывает ногу к груди, затем устраивается между моими бёдрами. Я пытаюсь пошевелиться, а его глаза вспыхивают. — Не дёргайся, чёрт возьми, — говорит он, прижимая предплечье к моему горлу.

И с этим предупреждением он резко входит в меня. Снова и снова.

Макс двигает рукой, обхватывая толстыми пальцами моё горло и зажимает мой рот, пока трахает меня. Он прижимает меня к матрацу и переворачивает на живот, резким движением подняв мои бёдра и надавливая на поясницу, затем снова входит в меня. Два толчка, он хватает меня за волосы и дёргает мою голову, отчего в середине спины образовывается глубокая дуга. Макс так сильно трахает меня, что у меня начинает болеть спина, и в какое-то мгновение мне страшно, что он собирается разломить мой позвоночник пополам. Я стону. Я толкаю его. Я борюсь с диким желанием, которое у меня возникает время от времени, держаться от него подальше.

Макс снова хватает меня за горло, рывком приблизив к себе так, чтобы он смог поцеловать меня в шею. Его тяжелое дыхание касается моей кожи, моего уха с каждым жестким толчком, и это чувство вызывает мурашки, расползающиеся по моей коже. Его пальцы скользят вокруг моего горла, пока он не обхватывает руками мой подбородок, и со стоном он притягивает меня для следующего грубого, разгневанного поцелуя. Макс трахает меня так, как будто хочет убить меня, хотя целует, будто хочет любить меня. В ту секунду, когда он отпускает моё горло, его руки шлёпают по моей заднице, и он глубже входит в меня, затем хватает меня за бёдра так сильно, что я знаю, что завтра у меня будут синяки. Как будто он не может иметь меня достаточно сильно. Макс танцует на этой тонкой, хрупкой грани между удовольствием и болью. Я стараюсь не отстраняться от него, потому что пока больно, чувствуешь себя невероятно.

Это офигенно. Просто и ясно.

Макс глубже впивается пальцами мне в бёдра, когда его темп нарастает. На моей пояснице появляется испарина, и я не могу остановить стоны, которые продолжают слетать с моих губ, моё тело сжимается. Ещё один звучный шлепок по моему заду, и он снова наматывает мои волосы на своё запястье и тянет голову назад прямо перед тем, как застывает позади меня, издавая стоны и изрыгая проклятия.

Я оседаю на кровать, отчаянно пытаясь перевести дух. Моё сердце стучит, тело невесомо. Макс ложится рядом со мной, не отводя взгляда от моих глаз. И так мы лежим в тишине, спрятавшись в тёмном укромном месте в этом доме, как будто всё так и должно быть. А в голове я цитирую строчку из произведения Пабло Неруды: «Я люблю тебя так, как определённые тёмные вещи заслуживают быть любимыми, тайно, между тенью и душой».

Макс притягивает меня к своей груди. Я лежу, слушая ритмичные удары его сердцебиения, и провожу пальцами по его руке, по его татуировкам. Я влюблена в человека, которого мне следует ненавидеть, и я верю, что он влюблён в того, кого должен убить.

Повседневные вещи вокруг становятся темнее. Я не уверена, насколько темнее это может стать. Всё, сделанное в тени, в конечном счёте, выйдет на свет, и вместе с этой полосой света появится какое-то подобие свободы для меня. Будет ли эта свобода смертью или побегом.

По правде говоря, часть меня хочет смерти, потому что, хотя я и могу сбежать отсюда, я никогда не сбегу от той власти, которую Макс имеет надо мной. И в одном я уверена, пока я лежу в его объятиях, что скоро что-то изменится, потому что перед рассветом ночь всегда темнее всего.

Глава 24

Макс

Дом Тома — это чёртов бардак. Повсюду бумаги, пустые банки из-под пива, разбросанные по всему полу. Мошки роятся над переполненным мусорным ведром, а в углу куча собачьего дерьма, с жужжащими над ней мухами. Месяцы этого дерьма и, наконец, в моём распоряжении есть имена.

Я тщательно просматриваю бумаги, исписанные корявым почерком. Ведение отчетности важно на этой стадии работы по одной причине: прикрыть свою задницу. Ты ничего не вносишь в компьютер и не оставляешь слишком много информации на одном листе бумаги.

Под одной из куч — покрытая плесенью бумажная тарелка. Я стучу ею об пол и продолжаю копаться, наконец, нахожу один из трёх блокнотов, который я ищу. Я бегло просматриваю список имён и рядом с каждым именем человека — число. Мои ладони липкие от пота. Я засовываю блокнот под руку и продолжаю сбрасывать хлам на пол. Ещё один блокнот лежит на самом дне. В этом просто числа с именами в стороне. У меня дрожит рука, когда я перелистываю вторую страницу, третью, четвертую. Сто сорок пять имен. Сто сорок пять женщин. Похищенных. Сломленных. Проданных. Напротив числа 145 — имя Авы. Я переворачиваю страницу и быстро пробегаю глазами вниз, пока не нахожу имя сестры. Лила — под номером 118. Я беру другой блокнот из-под руки, проводя пальцем вниз, пульс стучит по вискам, когда я читаю имя человека, купившего мою сестру: Эндрю Биддл.

Мой рот наполняется слюной, и я сглатываю. По моим венам медленным жаром растекается ярость.

Имя.

Теперь всё кажется таким простым, но месяцами никому не было дела. Никто её не искал, потому что для общества она была никчёмной. Проститутка, наркоманка, но для меня она была родной кровью. Моей сестрой. Моей единственной, чёрт побери, семьёй, и для меня, неважно, насколько она облажалась, она что-то значила. А этот ублюдок заплатил мизерную сумму, чтобы иметь её и ещё Бог знает, что с ней делать.

Я кладу блокноты на стол и достаю телефон из заднего кармана. С помощью быстрого поиска, который у меня под рукой, и я нахожу адрес Эндрю Биддла, и что самое противное, он живёт всего в двадцати милях от этого самого места. В груди всё сжимается. Кровь бросается по ярёмной вене. Схватив блокноты, я поворачиваюсь и в гневе вылетаю из дома. Злой, что её забрали, в ярости, что всё это время она была так близко. Дверь с шумом закрывается за мной. Я ускоряю шаг, когда подскакиваю к машине и к тому времени, как оказываюсь за рулём, я буквально могу видеть, как стучит мой пульс. С каждым ударом сердца сознание затуманивается.

Спустя несколько секунд его адрес вбит в мой GPS-навигатор. Я закрываю глаза и ударяюсь затылком о кожаное сиденье, сделав несколько глубоких вздохов, что несколько успокаивает мои нервы. Шины скрипят по подъездной дороге, покрытой гравием, когда я отъезжаю от дерьмового дома Тома. Я наблюдаю за маленькой голубой стрелкой на экране навигатора, которая перемещается всё ближе и ближе к тому месту, где находится Лила. Вот моя единственная цель. Найти Лилу — вот как я оправдывал каждый грёбаный проступок, который я совершил, изо дня в день последние полгода. И вот тебе, мое решение. Я найду человека, который её купил. Я найду её, и я сдам этих сукиных сынов полиции, а Аву… Аву… В панике у меня сжимается горло, что я буду с ней делать?

Я заберу её с собой. Разве это неправильно? Будет ли неправильно с моей стороны взять её с собой? У меня к ней чувства — мне с ней комфортно, чего я не никогда не испытывал, что-то настолько правильное и естественное. И я боюсь, что, если я на самом деле позволю себе увидеть это, окажется, что я влюблён в неё или что я чертовски абсолютно сошел с ума.

Нажав педаль газа до упора, я еду с открытыми окнами по старой сельской дороге. И десять минут спустя я въезжаю на длинную, извилистую подъездную дорожку. Дом большой, в викторианском стиле с Астон Мартин, припаркованным перед впечатляющей ландшафтной архитектурой. В доме, должно быть, по крайней мере, сорок окон и только в одном горит свет.

Я хватаю револьвер из бардачка и выхожу из машины, осторожно и тихо закрыв дверь. Сердце колотится о грудную клетку, когда я борюсь с мыслью, что я собираюсь сделать. Я не собираюсь никого убивать. Эта мысль, что я собираюсь её спасти, заставляет меня нервничать, а что если я облажаюсь? У меня нет плана и, хотя поэтому мне следует быть осторожным, я не осторожничаю. Иногда гнев и месть работают лучше, чем любой рациональный план, который, если надеяться, когда-либо сработает.

Я стою близко к подстриженным кустам, расположенным в линию перед домом, затем тихо на цыпочках поднимаюсь по каменным ступенькам к витражной стеклянной двери. Дверь не двигается с места, когда я тяну за ручку. Выдохнув, я запускаю руку в волосы, и ищу что-нибудь, чем можно разбить стеклянную дверь. Рядом с входом стоит большая цементная кадка с увядающим лавровым деревом. Вокруг ствола разбросана галька, и там торчит как больной большой палец пластиковый камень, под которым прячут ключи. Я не могу сдержать ухмылку, когда беру из-под него ключ и бросаю его назад в кадку. Тихий щелчок замка — и дверь тихо распахивается в большой мраморный холл с огромным пианино у основания винтовой лестницы.

Здесь жутко тихо, и хотя я стараюсь быть осторожным, стук каблуков ботинок эхом разносится по наклонному потолку. Я взвожу курок. Щелчок раздается в комнате, звук вызывает жалкую ухмылку, которая кривит мои губы. Было много людей, чьи жизни я мечтал забрать, но этот безликий человек — я мечтал отнять у него жизнь, затем жизнь Эрла в течение слишком многих ночей. Я хочу этого. Мне нужно это, как нужен грёбаный воздух, которым я дышу. Возмездие.

Как только я взобрался по лестнице, я направляюсь к боковой стороне дома, где я видел свет в окне. Я поворачиваю направо и очень медленно двигаюсь по длинному коридору мимо одной комнаты за другой, и в самом конце я вижу потрескавшуюся дверь, из которой в коридор льётся свет. В коридоре слышится глубокое всхлипывание, сопровождаемое взывающим к Богу мужским голосом. Я останавливаюсь прямо у двери и прижимаюсь спиной к стене, с поднятым пистолетом.

— Почему? — кричит он. — Я любил тебя. Я любил тебя!

Я делаю шаг в сторону немного ближе к дверному проёму. Сквозь щель в двери я могу различить только большую кровать с балдахином, покрытую толстыми покрывалами, и там, у кровати на коленях стоит тот ублюдок, который имел мою сестру последние семь месяцев. У меня дрожат руки, палец дергает спусковой крючок. Я смотрю, как он протягивает руку и берёт чью-то руку в свою, нежно целуя её тыльную сторону.

— Я любил тебя… — снова говорит он, качая головой и плача.

Пот каплями течёт по линии брови, и я изо всех сил стараюсь выровнять дыхание. Я хочу жестоко убить его. Я хочу распять его.

Он снова водит носом по её руке, и именно тогда я замечаю, что что-то не так. Вдруг ярость, нарастающая в моей груди, исчезает, её быстро сменяют страх и мрачное предчувствие. Я пинком открываю дверь, и мужчина подскакивает, его налитые кровью глаза бросают взгляд на меня и на поднятый пистолет. Он выглядит разбитым, в отчаянии, и вместо того, чтобы среагировать, он просто снова обращает своё внимание к кровати, поднимая бледную руку к своему лицу и потирая щеку пальцами. Мой взгляд перемещается к кровати. Колени вот-вот подогнуться. Сердце пропускает несколько ударов, прежде чем пуститься во все тяжкие.

Лила лежит посредине кровати. Половина её черепа снесена, кровь и мозги разбрызганы по белым льняным простыням и деревянной спинке кровати. Всё это время она была так близко, а я пришел слишком поздно, возможно, опоздав лишь на какой-то грёбаный час. Один долбаный час.

Я хочу развалиться на куски, упасть на колени и закричать, но нет. Вместо этого я продолжаю, уставившись смотреть на безжизненное тело моей маленькой сестры, слёзы застилают глаза, когда я поднимаю пистолет и прижимаю его к виску мужчины. Он не двигается и не издаёт ни звука, а я ничего не говорю, просто нажимаю на курок. Громкий выстрел нарушает тишину, затем следует чёткий тяжёлый удар, когда его тело ударяется о твёрдый деревянный пол. Закрыв глаза и сделав вдох, я резко опускаю подбородок к груди.

— Прости, Лила, — я едва могу подобрать слова, когда открываю глаза и перешагиваю через его тело к краю кровати. Я хватаю её за руку. И понимаю, что она всё ещё тёплая, от этого в животе всё переворачивается, и я сдерживаю рыдание. В другой её руке всё ещё зажат пистолет сорок пятого калибра.

Лилу забрали, да. Её забрали с улицы и лишили её той немногой сущности, которая у неё была. Продали этому человеку, который, как кажется, действительно любил её. Пальцы девушки украшают кольца с большими бриллиантами, на её шее в крови висит ожерелье от Тиффани. Эта жизнь — похожа на ту, которую любая девушка с радостью приняла бы, особенно та, которая потеряла всё, которую вынудили прийти к чёртовым мужикам, чтобы купить дозу. Все же, Лила выбрала самоубийство. Она была узником наркотиков и улиц и всё равно у неё оставалась воля к жизни, но здесь, окруженная всем этим, она выбрала покончить с жизнью.

И почему?

Потому что любовь — это не то, что можно подделать. Это не то, чем следует манипулировать. И заставлять верить, что ты любишь кого-то, кого не любишь, я думаю, этого достаточно, чтобы любого свести с ума. Не знаю, как долго я стою здесь, держа её руку и плача, пытаясь понять, что я подвел её. Но, в конце концов, я отпускаю руку Лилы, которая падает на кровать, и ухожу, молча возвращаясь на машине домой.

Я не подведу Аву.

Глава 25

Ава

Я не могу уснуть. Разум бродит по тёмным уголкам, желая знать, сегодня ли я умру. Мои кутикулы кровоточат там, где я их грызла. Я вслушиваюсь в шум наверху. Кажется, будто там наверху есть кто-то ещё, кроме Эрла и Макса. Слишком много шагов, и я слышу приглушённые звуки музыки. Я слушаю, как ходят по полу, уставившись в потолок, и пытаюсь представить, где именно надо мной они находятся. Они исчезают, и я сглатываю. Они больше не в комнате надо мной, это значит, что, возможно, они спускаются по…

Голоса в другой комнате заставляют моё сердце биться быстрее. Все они глубокие. Мужские. Ожидание — на самом деле жуткое ощущение. Снова и снова прокручиваю в голове ужасные мысли. Клянусь, я продолжаю думать, что вижу тени, но здесь нет окон. Поэтому я знаю, здесь что-то не так.

Временами мне кажется, что я не могу дышать.

Иногда я кричу без причины, чтобы хоть как-то нарушить молчание. Вы бы удивились, что у тишины на самом деле есть звук. И я думаю, что это самый громкий, самый невыносимый звук, который мне когда-либо приходилось терпеть.

Спустя некоторое время ты начинаешь всерьёз думать, что слышишь, как думаешь, шум своего собственного дыхания вызывает желание закричать. И тогда я понимаю… это радио. Забавно, насколько условно я стала думать, что существует только тишина, когда со мной нет Макса. Я протягиваю руку, чтобы включить радио, когда затвор соскальзывает со своего места, и адреналин разливается по моему телу.

Входит Эрл, за ним Бубба и ещё какой-то мужчина среднего возраста с всклокоченными рыжими волосами, зачесанными на его лысеющей голове. Эрл поднимает на меня палец и указывает на меня.

— Вот она. Она красотка.

Бубба грубо смеётся, а другой мужчина вразвалочку входит в комнату, с шумом захлопывая дверь.

— И у грёбаного Макса стоит на неё, — хохочет Бубба.

— Чёрт, — говорит рыжеволосый, сплюнув на пол. — У меня встаёт прямо сейчас, а я только взглянул на неё.

— Трахни её, если хочешь, — говорит Эрл. — Просто дай мне немного, и можно считать, что мы квиты.

Нет. Нет. Нет! — кричу про себя. Внешне же я остаюсь твёрдой, молясь Богу, что, если я не буду бороться, если не покажу ему страх, грозящий волнами пролиться через край, возможно, он потеряет ко мне интерес.

— Лады, — говорит безымянный деревенщина, копаясь в своём кармане и доставая мешочек с белыми камнями. Эрл и Бубба тихо ржут и открывают дверь.

— Я тебя закрою, — говорит Эрл. — Я буду неподалёку, когда ты закончишь. Только не убей её — самое главное, чтобы она осталась жива. Можешь трахать её, сколько хочешь.

Дверь за ними захлопывается. Затвор скользит на место. И этот отвратительный мужик уже стягивает штаны.

Я ненавижу его. Ненавижу всех до единого.

Мне драться? Зачем делать ещё хуже самой себе?

Я снова ложусь на кровать, недовольная собой за то, что я такая слабая, но слабость ли это или это желание выжить несмотря ни на что? Слабость ли с моей стороны принять это или это сила согласиться с тем, что, что бы я ни сделала, это не остановит их? Он лишь сказал не убивать меня, так что на это я надеяться не могу. Нет, если я буду бороться, он причинит мне боль, но не прикончит меня. Я сделаю только хуже, поэтому я смирюсь с тем фактом, что любовь — это ложь, что все люди жестокие и ужасные, и что я — в точности как мне говорил человек, который уничтожил меня, засунув в эту тьму, когда мне было девять лет, — недостойна любви.

В ту секунду, когда он хватает меня за бёдра и насильно раздвигает их, я закрываю глаза и отворачиваю лицо в сторону, чтобы постараться избежать тошнотворного запаха из его рта. Точно так, как я делала все те годы назад, я притворяюсь, что это не я. Снова и снова, я как обычно пою про себя песни, иногда громко выкрикиваю их, чтобы заглушить мои крики. Но сейчас это не сработает, потому что когда ты ребёнок, ты не способен по-настоящему понять, что происходит, по крайней мере, первые несколько раз. Тебя защищает резервный запас невинности, когда ты думаешь, не сомневаясь, что не может быть того, что происходит, потому что люди не такие злые. Но каждый раз, когда ты вынужденно оказываешься в этой позиции, эта невинность сорвана.

Я была раздета — и когда всё это, наконец, было сорвано, вот тогда я поняла, насколько ужасно на самом деле всё это было. Здесь не было невинности, которая защитила бы меня, поэтому я делаю вид, что это какой-то ужасный фильм, где всё, что ты можешь сделать, — это видеть бедную девочку в тёмной комнате, слышать её сдавленные крики и мерзкое хрюканье куска дерьма, делающего своё дело сверху на ней.

На протяжении всей жизни я научилась тому, что, если говоришь себе что-то достаточное количество раз, ты начинаешь в это верить, поэтому я говорю себе, что в аду. В аду. Потому что тогда я могла бы понять, почему всё это со мной происходит. Всё становится чёрным, и я хочу, чтобы мой разум всё забыл. Но я знаю, этого не будет…

Он взбирается на меня. Моё сердце стучит очень сильно, уровень адреналина зашкаливает. И оказывается, старые привычки сложно сломать, поэтому я пою. Я пою про себя песню «Неустойчивый», потому что она заставляет меня думать о Максе, и я кричу как слабая жертва, какой я и являюсь, желая знать, что, чёрт возьми, со мной не так. Что со мной не так, что со мной происходят такие вещи?

Я не обращаю на всё это внимание. Каким-то образом, я всё это игнорирую. И когда он заканчивает, он встаёт с меня, его отвратительный пот капает на моё обнаженное тело. Он снова натягивает свои штаны на талию, затем с силой ударяет меня по лицу.

— Я в тебя кончил, — хохочет он.

А меня засасывает прямо в этот ужасный кошмар. Всё внутри меня дрожит, живот выворачивает наизнанку, выворачивается сам по себе, потом я сажусь, и меня тошнит на пол. Живот продолжает крутить, и меня снова рвёт. Я не могу избавиться от ощущения его во мне — вытравить его из меня. Я снова и снова пытаюсь чесать кожу, и мне требуется минута, чтобы осознать, что я кричу. Я ненавижу себя. Я ненавижу его. Я ненавижу всех, чёрт возьми. Я просто хочу умереть.

Этот мужик стучит в дверь.

— Выпустите меня. Я закончил с ней… — он бросает на меня взгляд через плечо. — По крайней мере, пока. Я ещё вернусь к ней. Мизерная плата — дерьмо за такую киску, — он улыбается, и от вида его гнилых зубов живот снова выворачивает. Он снова долбит в дверь. — Эрл? Бубба? Выпустите меня сейчас же, парни. Я же сказал, я закончил.

Ни звука.

— А-а, чёрт, — он снова и снова долбит кулаком по двери. И я ловлю себя на том, что осматриваю комнату в поисках чего-нибудь, чем я могла бы его убить. Я просто хочу убить его. Я хочу наблюдать, как он истекает кровью. Я хочу, чтобы он кричал. Но ничего нет. Ни одно грёбаной вещи.

Затвор отпирается, и я резко дергаю покрывало на колени в жалкой попытке прикрыться. Он содрал с меня одежду, так что теперь она бесполезна. Но дверь не просто медленно приоткрывается, она распахивается, с громким стуком ударяясь о стену.

Влетает Макс, его лицо красное и кулаки сжаты. Он бросает на меня быстрый взгляд, затем хватает мужика за горло, поднимает его и прижимает к стене. Он наклоняется к его лицу.

— Я убью тебя, нахрен, ты, бесполезный гребаный кусок дерьма.

Мужик без толку скребёт по руке Макса. Макс свободной рукой наносит удар ему по лицу, затем отпускает его. Тело рыжего обрушивается на пол, и Макс пинает его. Мужик, вздрагивая, закрывает лицо рукой, когда Макс садится перед ним на корточки.

— Скажи ей, что тебе жаль, — рыча, говорит Макс.

— Мне жаль, жаль, — от страха он говорит неразборчиво, и это заставляет меня улыбнуться.

Не говоря больше ни слова, Макс запускает руку в карман. Я едва вижу блеск лезвия, потом он вонзает его в дряблую шею мужика. Кровь бьет струей, забрызгивая Макса и стену за ним алыми каплями. Мужик хватается за шею, у него расширяются глаза, когда он падает на бок, хватая ртом воздух. Воздух заполняет булькающий шум, и хотя мне хочется отвести взгляд, я не могу. Я наблюдаю, как он истекает кровью. Я смотрю, как кровь льется из его шеи с каждым ударом его сердца. Я смотрю, как под ним на полу образуется лужа, и я счастлива. Я счастлива, что он мёртв, потому что он плохой человек.

Макс встаёт и поворачивается ко мне, его лицо и грудь покрыты брызгами крови. Хмурясь от беспокойства, он быстро подходит к кровати, где, съёжившись у стены, сижу я.

— Чёрт, — кричит он, запуская руку в волосы. — Чёрт. Чёрт. Чёрт! — с секунду он ходит с зажатым в руке окровавленным ножом. — Он грёбаный… — Макс бросает нож через комнату и падает на колени, хватая и притягивая меня к груди. Он так крепко держит меня, что я не могу не почувствовать, как удобно мне в его объятиях. Пока обвиваю его плечи руками, я замечаю, что вцепилась в кожу так, что выступает кровь. Я просто хотела, чтобы ощущение прикосновений того мужика исчезло. Я просто хочу, чтобы оно исчезло. Я закрываю глаза и качаю головой.

— Этого не должно было произойти, — говорит он низким голосом. Он прижимает меня ближе и потирает мою голую спину рукой. — Чёрт.

Открыв глаза, я пристально смотрю через его плечо, мой взгляд останавливается на безжизненном теле мужика, грудой, лежащей на полу. Мой мозг пытается во всём этом найти смысл. Он хочет забыть ощущение этого мужика на мне. Мозг кричит мне убираться от того, кто держит меня. Макс злится и испытывает угрызения совести. Он плохой, но он хороший. Я знаю, что это не имеет смысла, и мой разум продолжает повторять, чтобы я отпустила его. Бежала от него. Ненавидела его, потому что так будет правильно. Но моё сердце… моё сердце говорит мне вцепиться в него всем, что у меня есть, потому что когда я в аду, единственный человек, который может передать ключи от выхода, — это дьявол.

Глава 26

Макс

Медленно периферическое зрение рассеивается. Моё сердце всё ещё стучит в груди, будто вот-вот вырвется. Я не могу перевести дух как следует. Я прихожу в себя после слепой ярости. Когда я зашел в дом, Эрл и Бубба курили крэк у задней двери, и я запаниковал, потому что Джеба с ними не было. Его грузовик с ржавым кузовом был припаркован на улице, но он сам отсутствовал. В ту секунду, когда я добрался до лестницы, ведущей в подвал, я услышал его, и у меня чуть не случился прямо там сердечный приступ. Именно от этой мысли мой пульс снова невыносимо учащается.

Ава прячет лицо у меня на плече, и я глажу её по спине. Я сглатываю. Я изо всех сил пытаюсь успокоиться, прежде чем сказать ей что-нибудь. Чёрт, я пытаюсь понять, что теперь делать, потому что правила этой игры изменились. Лила мертва. У меня здесь больше нет цели, кроме Авы. Она мне нравится, я не могу этого отрицать. И всё, о чём я могу думать, это о том, чтобы прямо сейчас пустить пулю в головы Эрла и Буббы за то, что они допустили здесь это дерьмо. Закрыв глаза, я упираюсь подбородком в макушку её головы. С ней я ощущаю какой-то комфорт, от её запаха, и всё это я принимаю в попытке успокоиться ради неё.

— Давай, милая, — говорю я, просунув руки под её колени. Я поднимаю Аву на руки и прижимаю к груди.

Я замечаю, что внутренняя сторона её бёдер вся в крови, и у меня сжимаются челюсти, зубы скрипят. Я хватаю с кровати одеяло и укрываю девушку, выдыхая, чтобы не выйти из себя, пока иду к двери. Когда я бросаю взгляд на тело Джеба в углу, меня снова охватывает неистовая ярость.

— Куда ты меня несёшь? — спрашивает она тихо. Страх в её голосе отрывает меня от гнева, бросая меня прямо в волну вины.

— Нужно тебя помыть, — я рывком открываю дверь и поднимаюсь по лестнице.

Всю дорогу Ава смотрит на меня, не отрывая глаз. Я пинком открываю дверь в кухню, и та хлопает по стене. Эрл и Бубба всё еще стоят у открытой двери-ширмы и курят трубку. Взгляд Эрла перемещается с меня на Аву, затем он смотрит назад на лестницу, ведущую в подвал. Девушка прячет лицо у меня на плече. Я не могу посмотреть на него, потому что если я это сделаю, я убью его. А при ней я не буду этого делать. Только не снова.

Я не произношу ни слова, пока иду в переднюю и поднимаюсь по лестнице в ванную. К тому времени, как я добираюсь до лестничного проёма, моя рубашка насквозь мокрая от её слез. У меня сжимается горло, и по коже бежит волна жара. Ничто и никогда этого не изменит. Ничто никогда не прогонит монстров, которые будут жить в уголках её разума, когда всё это кончится, но единственное, что я могу сделать, это изменить путь, по которому идет этот шторм. Я усаживаю Аву на край ванны и поворачиваю кран, настраивая теплую воду, прежде чем заткнуть слив. Она дрожит, всё ещё всхлипывая. Я поворачиваюсь к ней и глажу девушку по рукам.

— Посмотри на меня, дорогая, — спокойно говорю я.

Она не двигается с места.

— Ава. Пожалуйста. Посмотри на меня.

Она поднимает подбородок, и безысходное отчаяние в её глазах почти разрывает меня на части. Это уже слишком. Лила. Это… Я делаю глубокий вдох и закусываю внутреннюю сторону щеки.

— Сейчас мы тебя отмоем, а потом… — я сглатываю, потому что пока ещё ничего точно не выяснил. — Мы уйдём.

Её глаза расширяются, затем девушка прищуривается от замешательства.

— Ты… отпустишь меня… — внезапно её грудь быстро начинает подниматься и опускаться. — Ты меня оставляешь? Макс, пожалуйста. Я не хочу…

Качая головой, я беру её за лицо обеими руками.

— Нет, мы уйдём. Ты и я. Вместе. Тебе здесь не место, — я ничего не могу с собой поделать, не могу бороться с влечением, которое к ней испытываю, поэтому я целую её губы — нежно, сконфуженно, невинно — потому что даже после всего этого где-то глубоко внутри неё всё ещё есть толика невинности. — Твоё место со мной, — говорю я, прежде чем даже осознаю это.

Я снимаю с неё разорванную футболку через голову, распускаю запутанный хвост и помогаю ей забраться в ванну. Когда вода касается избитого тела девушки, она морщится.

Я хожу перед ванной, запуская руки в волосы, и пытаюсь выровнять дыхание, но не могу. Чем больше я думаю о Лиле, об Аве, обо всех девушках, которых я помогал похищать, я теряю способность рационально мыслить. Кровь по ярёмной вене с силой пульсирует. Голова идёт кругом от ненависти и гнева, кожа буквально горит огнём и покрыта потом.

— Я вернусь, — говорю я сквозь стиснутые зубы.

Ава поднимает на меня взгляд. Она качает головой, её губы дрожат.

— Пожалуйста, не оставляй меня. Они… — она сглатывает, давясь словами.

— Нет, ничего они не сделают, я обещаю, — я сурово на неё смотрю. — Не сделают, понимаешь?

Она быстро кивает, закусывая зубами нижнюю губу, когда возвращается к мытью.

— Я достану тебе одежду, — я хватаюсь за ручку двери и останавливаюсь, но не поворачиваюсь, чтобы посмотреть на неё. — И что бы ты ни услышала, не выходи из этой комнаты. Я вернусь, — с этими словами я открываю дверь, выхожу и запираю её на ключ.

Из кухни доносится песня «Раскаты грома» Гарта Брукса. Я достаю пистолет из заднего кармана джинсов, взводя его, чёткий щелчок теряется в звоне гитары.

Смерть придёт за всеми нами, но некоторые не заслуживают тихо ускользнуть в ночи. Такие как Джонни Донован и Эндрю Биддл, Эрл, Бубба и Джеб, их нужно прикончить. И поэтому прямо сейчас во мне барабанной дробью стучит волнение. Убийство кому-то может показаться жестоким, но я могу сказать, что сила, которая волной разливается по тебе, когда ты наблюдаешь, как какой-то жалкий ублюдок испускает последний вздох, когда ты знаешь, что ты последнее, что он когда-либо увидит, — это ни с чем не сравнить.

Мой пульс остаётся ровным, пока я спокойно спускаюсь по лестнице, пальцы покоятся на гладком изгибе спускового крючка, когда я приближаюсь к двери. Поющий под радио Эрл, перетасовывающий колоду карт, сидит с сигаретой, свисающей с его губ. Я вхожу в комнату, и он едва успевает на меня взглянуть.

— Тебе нужно успокоиться, парень. Эта девка не… — бам. Бэр выскакивает из-под стола, когда Эрл оседает на стуле. Кровь разливается на столе из дырки в его голове, и в течение нескольких секунд она льётся через край и забрызгивает покрытый линолеумом пол. Бэр осторожно и медленно ползёт, поджав хвост. Он нюхает лужу и поднимает на меня глаза, затем слизывает немного крови.

Дверь подвала с грохотом распахивается, ударяясь о стену, и я поворачиваюсь.

— Мать твою, — бормочет Бубба. Я навожу на него пистолет, и он поднимает обе руки вверх, его лицо белеет. — Теперь, — нервный смешок срывается с его рта. — Макс, опусти пушку. Ты же не хочешь… — звук капающей крови, падающей на пол кухни, привлекает его взгляд к Эрлу, и он с трудом сглатывает. — Ты же не хочешь сделать больше того, что ты уже наделал. Джеб и Эрл… Я ни слова не скажу. Я помогу тебе замести следы, только не убивай меня.

— Ты забрал мою сестру.

Он хмурит бровь, качая головой.

— Не знаю, о чём это ты, чёрт возьми, Макс.

— Заткнись, твою мать, — я чувствую, как ярость бьёт меня изнутри. Моя грудь вздымается, пульс стучит в висках. Я делаю шаг к мужчине и приставляю пистолет к его лицу. Он пятится, и я иду за ним до тех пор, пока пятки Буббы не оказываются на пороге в подвал. — Ты позволил Джебу сделать это с Авой, ты, больной урод.

Он сжимает челюсти и сверкает глазами. Бубба тянется ко мне, чтобы схватить у меня пистолет, но я нажимаю на курок, пуля летит сквозь его ярёмную вену. Плоть разрывается, кровь брызгами хлещет из артерии, и мужчина падает назад, его тело с грохотом летит вниз по старым ступеням, пока он не становится лишь безжизненной грудой, лежащей внизу.

— Она не была твоей, — говорю я. — Она моя, всегда была моей, ублюдок.

Я поднимаю пистолет и нажимаю на курок ещё три раза. Каждый раз пуля исчезает в его теле. Улыбаясь, я засовываю пистолет за пояс моих джинсов, затем спускаюсь по лестнице, осторожно обходя тело Буббы по пути в комнату Авы.

Я быстро собираю несколько предметов одежды и хватаю её журнал с края кровати, затем спешу через кухню наверх в ванную.

— Это всего лишь я, — кричу я через дверь, пока достаю ключ из кармана и вставляю его в замок. Когда я поворачиваюсь, то обнаруживаю, что Ава уже выбралась из ванны, завернута в полотенце, и у нее на лице пустой взгляд. Она не задаёт мне вопросов, когда я передаю девушке её одежду, а вместо этого быстро одевается.

Я протягиваю ей руку, и Ава берёт меня за неё.

— Нам надо выбираться отсюда, милая.

Она едва заметно кивает. Мы выходим из ванной и быстро спускаемся по лестнице. Пробегая мимо кухни, я вижу Эрла, лежащего лицом вниз в луже крови. У Авы перехватывает дыхание, и она останавливается, у неё расширяются глаза, она, не отрываясь, смотрит на кровавое месиво.

— Не смотри на него, — говорю я и веду её в фойе прямо к входной двери.

Холодный ночной воздух почти лишает меня дыхания. Ава тяжело дышит, и я притягиваю её ближе к себе, влажные волосы девушки прилипают к моей шее. Только когда я открываю дверь своей машины, она по-настоящему смотрит на меня.

— Спасибо, — шепчет она. — Спасибо, что спас меня.

И эти слова ранят меня. Я не спасал её. Я сломил её, а она даже ещё не знает об этом. Усадив её внутрь, я закрываю дверь, затем подбегаю к водительскому сиденью и сажусь. Я немедленно запускаю двигатель и, не дожидаясь, пока он разогреется, переключаю рычаг и, дав задний ход, выезжаю из гаража.

Мы едем молча. Моя рука лежит на её бедре, большим пальцем я нежно вожу круги по джинсам Авы. Примерно через милю пути девушка кладёт свою руку на мою, и наши пальцы переплетаются.

— Не останавливайся, пока не взойдёт солнце, — говорит она. — Я просто хочу увидеть свет. Я хочу увидеть восход.

И я веду машину, не зная, куда, чёрт возьми, я еду. Мы продолжаем ехать по шоссе, пока не начинает светать, и когда солнце встаёт над горизонтом, окрашивая небо в светло голубой цвет, который быстро превращается в ярко оранжевый и розовый, с её губ срывается тихий крик.

Я больше не хочу, чтобы Ава ломалась, и я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на неё, и удивляюсь, обнаружив, что она широко улыбается.

— Я никогда не думала, что снова увижу солнце, — её улыбка становится шире. — Не думаю, что когда-нибудь буду ценить другой восход больше, чем ценю этот.

Я сворачиваю на пустую парковку у продуктового магазина, паркуюсь и выбираюсь из машины. Мы просто стоим, она и я, наблюдая, как вся темнота исчезает. Иногда в жизни есть едва уловимые вещи, которые символизируют значительные события, дело в том, что мы так редко их замечаем. В этот раз мы оба это замечаем.

Глава 27

Ава

Розовый и жёлтый цвета кажутся такими яркими, немного облаков сереют на фоне восходящего солнца. Всё ощущается таким большим. Открытые пространства кажутся бесконечными. Я начала верить, что мир на самом деле был ничто иное, как четыре стены, удивляясь: неужели я всё это выдумала, но нет. Я глубоко вдыхаю морозный утренний воздух, как будто я человек, умирающий от жажды, а этот воздух — и есть вода.

Через несколько минут мы снова садимся в машину и едем полтора часа, пока не подъезжаем к полуразваленному мотелю, в довершении ко всему с вывеской, мерцающей флуоресцентным светом на обочине шоссе. Макс поворачивает на усыпанную гравием подъездную дорожку и паркуется.

— Подожди здесь, — говорит он.

Макс с беспокойством оглядывается, когда идёт к офису, бросив быстрый взгляд на меня, когда кладёт руку на ручку двери, собираясь войти внутрь. Дверь за ним закрывается, и я ничего не могу увидеть в тонированном окне. Всего за долю секунды что-то внутри меня велит мне открыть дверь и бежать. Сердце медленно ускоряет темп. Я тянусь к ручке, но… он спас меня.

Когда Макс выходит из офиса, я все ещё держусь за ручку двери. Я быстро её отпускаю, когда меня накрывает вина. Ключ ещё в замке зажигания, что вызывает звенящее чувство тревоги, когда Макс открывает для меня дверь.

— Пойдём, — говорит он, нежно взяв меня за руку, чтобы помочь мне выйти из грузовика.

Моя рука остаётся в его руке, пока мы идём по тротуару, остановившись перед ржавой дверью в конце пути. Это кажется таким необычным — мы здесь, идём в номер гостиницы. И я не думаю, что так и должно быть, но странно, когда твои руки не связаны и что ты не в том доме.

Макс открывает дверь, и запах хлорки ударяет мне прямо в лицо. Я морщу нос.

— Чёрт, это отвратительно, — стонет Макс, помахав рукой перед лицом. Он закрывает за собой дверь, и я сажусь на край одной из двуспальных кроватей.

— Чёрт, — произносит он опять. — Я не взял пакеты. Сейчас вернусь.

И с этими словами он оставляет меня одну.

Наедине с дверью, которую я с лёгкостью могла бы открыть. Я легко могла бы уйти. Сбежать в офис. Я могла бы быть свободной, но мои ноги не хотят нести меня к двери. И с чего бы? Потому что я не хочу уходить от него.

И совсем одна я паникую. Начинается головокружение. Пот проступает из каждой поры. Макс нужен мне. Я хватаюсь за край кровати в попытке почувствовать уверенность, перестать думать, что я вот-вот провалюсь прямо сквозь этот грязный пол гостиницы. Я считаю про себя до ста двадцати, прежде чем щелкает замок в двери. Дверь открывается, и в ту минуту, когда я вижу лицо Макса, мне кажется, я снова могу дышать.

Он хмурит брови.

— Ты в порядке? — Макс бросает ключи на тумбочку и ставит пакеты у подножия кровати.

— Да, я в порядке.

Он бросает на меня взгляд, полный любопытства, слегка ухмыляясь.

— Ты выглядишь встревоженной.

— Вовсе нет.

— Хорошо, — он чуть не падает, пока сбрасывает ботинки. — Тебе и не следует беспокоиться.

Макс хватает края своей белой футболки и снимает её через голову. Я наблюдаю, как напрягаются и расслабляются мышцы на его животе, я бегло осматриваю его обнажённую плоть. Он ловит мой взгляд на себе и улыбается, затем стягивает с себя джинсы и ползком ложится на кровать рядом со мной.

— Дерьмовый мотель, но это именно то, что ты получаешь в центре обдолбанного Египта.

Я смеюсь.

— Что смешного? — спрашивает он, ложась на живот и хватая одну из подушек. Макс сминает её под своими массивными руками, затем опирается на неё подбородком. — А? — говорит он. — Что смешного?

— Мне нравится эта фраза — обдолбанный Египет, я всё время её использую.

— О, да?

— Ага… — он хватает меня за колено и игриво сжимает, но вместо того, чтобы убрать руку, он оставляет её там, нежно потирая пальцами мою ногу.

— Это знак.

— Знак? — спрашиваю я.

— Да, знак того, что ты тоже сказала бы подобную ерунду, — он снова улыбается. И эта его улыбка — что она со мной делает! Несколько минут мы смотрим друг на друга, и всё, что я хочу, чтобы он сделал, — поцеловал меня. Держал меня. Любил меня…

— Теперь всё будет в порядке, — Макс убирает выбившуюся прядь волос мне за ухо. — Я обещаю.

— Я знаю, — у меня голова идёт кругом. Я беспокоюсь, что он собирается бросить меня. Он не может меня бросить. Никогда. Мой пульс снова врубает максимальную скорость.

— Что? — спрашивает он, проводя пальцами по линии моего подбородка. — О чём ты думаешь?

— Не оставляй меня, — выпаливаю я, понимая, как отчаянно это звучит.

Дело не только в том, что без него я чувствую себя потерянной или что я люблю его, но и в том, что есть в нём что-то такое, что я знаю, я вряд ли найду где-то ещё, потому что это то, что я уже должна усвоить. Эта связь — она глубже, чем любая другая, которая когда-либо была в моей жизни.

Он хмурит брови и садится.

— Нет. Я не брошу тебя… — пауза, и он прищуривает глаза. Его взгляд становится напряжённым, будто он без слов пытается что-то вытащить из меня. — Я хочу знать, что с тобой случилось. Не в том доме, Ава. Что с тобой произошло? Задолго до того, как я встретил тебя, что-то тебя сломало.

На секунду мои лёгкие перестают принимать кислород, и мысли уносятся в те места, где они не должны быть, места, которые я заблокировала и научилась забывать.

Темнота.

Шаги за дверью моей комнаты.

От него несло виски, как в прачечной воняло стиральным порошком.

В ту секунду, когда я закрываю глаза, меня засасывает извилистый туннель страха и стыда. Все эти годы спустя я всё ещё могу чувствовать грубую руку, зажимающую мне рот, чтобы заглушить мои крики, с запахом сигарет на его пальцах. До сих пор кажется, будто его руки повсюду на мне — хотя я молю Бога, чтобы это было не так. Как ни странно, я до сих пор слышу, как он говорит мне, как я ужасна, что, расскажи я об этом, никто мне не поверит, и что важнее всего, что никто меня не полюбит. Я не заслуживаю любви. Такой стыд и смятение, страх и подорванное доверие топят тебя, неважно насколько хорошо ты думаешь, что ты выздоровел. Это всегда будет мучить тебя. И дело в том, что если ты никогда никому не рассказывал об этом демоне, этом аде, который ты снова проживаешь в мире снов и иногда в своих мыслях, ну, ты одинок. Совершенно и чрезвычайно одинок в самом грязном месте, которое только можно себе представить.

И я должна уже кому-нибудь рассказать об этом, потому что от одной мысли об этом я чувствую себя грязной.

Я не хочу, чтобы кто-нибудь видел меня такой, какая я есть.

Я роняю голову на грудь, но Макс сразу же берёт меня за подбородок и нежно поднимает его, но я закрываю глаза. Я не хочу на него смотреть, потому что, если я посмотрю, он узнает. Он узнает, а он никогда не смог бы меня полюбить, если бы узнал. Люди могут сказать, чего они хотят, но никто не хочет что-то грязное.

И поэтому я возвожу стены. Вот почему отталкиваю людей, потому что тогда они не могут причинить мне боль… но с Максом стены рушатся, и это приводит меня в ужас.

— Ава, посмотри на меня, — шепчет он, нежно проводя большим пальцем по моему подбородку. — Я хочу узнать тебя. Я хочу знать те части, которые ты считаешь сломанными и уродливыми, потому что кто-нибудь может полюбить свет. Я хочу любить темноту внутри тебя.

Неужели он и правда меня любит? Я сажусь, в моём животе порхают бабочки и всё трепещет. Смог ли бы он на самом деле полюбить уродливого человека, которого я прячу глубоко внутри? Макс хватает меня, притягивая к своей груди. И я понимаю, что всхлипываю, потому что это самая прекрасная вещь, которую мне когда-либо говорили — он хочет любить частички меня, которые я ненавижу.

Сломанные кусок за куском — та преграда, за возведением которой я провела целую жизнь, исчезает, и я позволяю себе разваливаться на части в его руках — в объятиях человека, который, по мнению любого другого, хочет меня сломать. И я чувствую себя в безопасности. Я чувствую, что никто меня не осуждает. Я чувствую себя целой.

Я всегда была пленницей воспоминаний чего-то настолько неправильного, настолько испорченного… И я лучше буду в плену у человека, который будет любить частички меня, которые нуждаются в любви, у человека, который будет жить в тени и прятаться во тьме вместе со мной.

— Я не могу… — шёпотом произношу я.

— Всё хорошо, но я хочу, чтобы ты чувствовала себя свободной от этого, — говорит он. — Не важно, насколько ужасно это по твоему мнению, я хочу ту часть тебя больше, чем что-либо ещё, — Макс целует мои губы с благоговением, и я окунаюсь в счастье, которое создаёт только он… но я боюсь быть свободной.

Глава 28

Макс

От телевизора доносится едва слышное успокаивающее гудение, мрачный голубой свет от экрана тенью ложится на стену. Ава спит у меня на груди, а я расчёсываю пальцами её длинные волосы, размышляя, что, чёрт возьми, на самом деле, я делаю.

Лицо Авы было во всех центральных газетах. Её семья давала интервью по телевидению — за её безопасное возвращение назначено огромное вознаграждение. И вот я лежу в третьесортном мотеле с ней, спящей на мне, делая вид, что она со мной, потому что она просто должна. «А она должна».

В ней есть что-то настолько чертовски глубокое, что может вызвать только травма, отчаяние и головная боль. Когда ты доходишь до этого, в мире есть два типа людей: те, кто боролся, и те, кто не боролся. И под «боролся» я не имею в виду финансово или физически, я имею в виду психологически, эмоционально. Люди, которые прошли через вещи, настолько извращенные и запутанные, что время от времени они очень хотят покой в смерти. Испытывая то, что нам не следовало бы, узнавая, как отделять всё это полное дерьмо, зло и гнев, это вызывает рваные трещины в душе человека, создавая тёмный уровень глубины, который человеческий разум на самом деле не может знать.

И я могу видеть в ней эту глубину, в искаженном болью блеске её глаз. Это засасывает меня, и я хочу знать, что с ней происходит, я хочу любить эту девушку. Я мог бы любить Аву… я верю, что мне нужно её любить, и возможно, это и есть вина — возможно, всё это достигает своего апогея, и я просто отчаянно хочу знать, что представляет собой настоящая любовь.

«Нет, к чёрту любовь».

К чёрту эти эмоции. Любовь — это как грёбаный Святой Грааль. Это то, за чем мы бежим и бежим, а потом, когда она почти у нас в руках, мы понимаем, что это ничто, лишь мираж. Она распадается в наших руках и все обещания, все эти страстные и жаркие слова превращаются в ложь и пыль, которая исчезает и забывается с песками времени.

Любовь вещь не настоящая. Она надуманная, кем-то вроде меня или самими людьми. Мы верим в то, что хотим, потому что правда в том, что когда ты понимаешь, что что-то такое же чистое как любовь — не больше чем грёбаная сказка в мире дерьма, ну… этого богоявления достаточно, чтобы уничтожить самого сильного из людей.

«Я хочу любить её». И это всё пугает меня до чёртиков, поэтому я сам себе вру: «Ты слишком испорчен, чтобы на самом деле понять саму идею любви». Глаза Авы закрыты, губы слегка приоткрыты во сне, и я легко касаюсь пальцами её щеки. «Я хочу желать эту женщину и делать вид, что мог бы любить её так, как никто другой никогда не любил бы».

Она просто обман — всё, чего я хочу и никогда не смогу иметь. Ава рождена, чтобы видеть во мне любовь. И не любовь — я, ибо имею демонов таких серьезных, таких чертовски неистовых — что даже что-то такое же чистое как любовь не может этого очистить.

Пошевелившись немного во сне, Ава перекатывается на бок и глубоко вздыхает. И чёрт меня побери, если она в данный момент не прекрасна. Чистая красота, совершенно непреднамеренная.

И я хочу этого.

Я хочу её.

— Пожалуйста, нет… — хнычет она во сне. — Хватит… — её руки взлетают в воздух, ноги судорожно вздрагивают. — Остановись! — как только я дотягиваюсь до Авы, чтобы разбудить её, она задыхается и вскакивает на кровати.

Я сажусь и хватаю её, и девушка резко отстраняется, тяжело дыша, как будто только что пробежала марафон. Ава мечется взглядом по комнате, потом останавливает его на мне. Она держится рукой за грудь, выдыхая, закрыв глаза и положив голову мне на грудь.

Я нежно беру её лицо ладонями и слегка наклоняю её голову назад, смахивая слёзы под глазами.

— Это всего лишь сон…

— Нет, это был не сон, — она сдерживает рыдания, и я целую её в лоб.

Я хочу спасти её, защитить, и я не могу не посмеяться над всем этим, потому что, незаметно для неё, я разрушил её так, что она никогда не будет прежней.

— Со мной ты в безопасности, — шепчу я ей в волосы, пока её пальцы хватают меня за руки. Я беру с прикроватного столика пульт и выключаю телевизор, но Ава сразу же забирает пульт у меня из рук.

— Не делай так, — говорит она, отчаянно нажимая на кнопки, чтобы снова включить телевизор. — Не выключай его. Я не люблю тишину, когда сплю. Шум заглушает другие вещи.

— Что с тобой случилось? — спрашиваю я.

Она сглатывает и беспокойно ёрзает.

— Когда я была маленькая… — Ава делает вдох, затем выдыхает, качая головой. — Я была всего лишь ребёнком, а он… он…

Я знаю, что с ней случилось, потому что только что почувствовал это. Некоторые вещи не нужно говорить.

— Я не могу, — шепчет она. Ава прижимается ко мне, зарывшись лицом мне в плечо, и я провожу руками по её волосам. — Я просто… я ненавижу его за это. Я не знаю, почему никогда ничего не говорила, понимаешь? Я просто не могла, потому что это было неправильно, но я думала, что сама была виновата, потому что, зачем кому-то делать такое с тобой? Зачем кому-то, кому ты доверял, делать это и говорить эти вещи… делать тебе больно, если ты этого не заслужил? Что со мной было не так, что он должен был делать те вещи? Это было все, что я видела, пока росла. А я лишь хотела быть как все остальные, но я никогда не могла, я никогда не могла… — её слова теряются в рыданиях.

— Но, если бы ты была как все остальные, ты не смогла бы ценить красоту во тьме, чудо света. Как бы ужасно они себя ни чувствовали, то, что ты видишь, как недостатки, — я прижимаю ее к груди, — это то, что делает тебя красивой. Это позволяет понять тех людей, которых никто не понимает. И нам всем нужен кто-то, кто может показать нам, что мы не должны бояться наших демонов, — она опускает руки с моей спины, её тело становится безвольным, и всё, что я могу сделать, — держать её.

Ава — ангел, чьи крылья были отрезаны и отняты, прежде чем её бросили на землю. И как бы это ни было душераздирающе, это самый драгоценный вид, потому что падшие ангелы — единственные существа, которые знают, что представляют собой как небеса, так и ад.

Мы встретились с тёмной стороной человечества, нечестными, полными сурового реализма, ужасными лицами, которые большинство людей видят только в ночных кошмарах. Она и я — мы оба знаем правду: понятие любви — самая большая видимость, которую человек когда-то придумал.

И поэтому она сломлена.

Поэтому сломлен я.

Глава 29

Ава

Он целует меня в спину и утыкается лицом мне в плечо.

— Я никогда не позволю снова сделать тебе так больно.

— Я знаю.

И я это знаю. Пока он со мной, я всегда буду в безопасности. Макс снова ложится, увлекая меня за собой. Он обнимает меня огромной рукой, и все страхи рассеиваются, будто они никогда и не существовали. Я вдыхаю его запах и провожу пальцем по неровной поверхности его живота.

— Ты веришь в судьбу? — спрашиваю я.

Его грудь поднимается от глубокого вдоха.

— Иногда.

— Вера — не временная вещь, Макс.

— Придётся поверить, что это так, — он смеётся. — Потому что я отказываюсь верить, что некоторым вещам суждено быть.

Я обдумываю, что собираюсь сказать, почти отговаривая себя от этого из страха, насколько бредово это будет звучать. Но некоторые вещи, неважно, как глупо они могут звучать, сведут с ума, если о них не сказать.

— Я верю, что встреча с тобой была судьбой.

Я чувствую, как его рука на моём теле напрягается.

— Не говори так, — произносит он с резкой ноткой в голосе, и по какой-то причине это немного разбивает мне сердце.

— Макс…

— Ничего в том, что ты встретила меня, не было судьбоносным, Ава. Это было неправильно, — он делает вдох и проводит рукой по моей спине, шее, волосам. — Возможно, в том, что я встретил тебя, — шепчет он, потом целует меня в лоб, — но не в том, что ты встретила меня.

У меня в груди всё сжимается, и я закусываю губу. Я борюсь с этим, но в данный момент мне больше нет дела. Я хотела, чтобы он согласился. Улыбнулся. Поцеловал меня. Крепче обнял. Но Макс ведёт себя так, будто само понятие «мы» — трагедия.

— Это была судьба, неважно, насколько ужасна была эта случайная встреча — это была судьба.

Секунду спустя прикосновения его руки к моим волосам прекращаются, его тело становится напряжённым. Полный сочувствия человек, который держал меня, говорил мне о моих прекрасных недостатках, он исчез, спрятался за стеной, которую он быстро воздвиг. Кирпичик за кирпичиком. Потому что мы зашли слишком далеко, мы позволили вещам быть слишком реальными, а когда ты чувствуешь вещи — тебе неизбежно причинят боль.

— Ты даже не знаешь меня, Ава, — говорит Макс с горечью в голосе. — Совсем. Даже моей фамилии, — и эта правда причиняет острую боль, но лишь на мгновение.

— Я знаю, что люблю тебя, и это всё, что мне нужно знать, потому что твоё имя не имеет значения, ничто другое не имеет значения… Я люблю тебя.

Он ёрзает в кровати, обхватив меня за щёки руками, притягивая моё лицо к своему. Он прижимает губы к моим губам в настойчивом поцелуе, его язык погружается в мой рот. Я таю. Я теряю голову. Я хочу этого. Боже, я хочу этого, не важно, насколько это неправильно, потому что любовь — ну, любовь не знает границ. Любви не важно, как это получилось, её волнует лишь, что она существует, и это — Макс — он и есть любовь.

Совершенные вещи не требуют улучшения. Нет места в чём-то без изъяна для чего-то, что соответствует, не нужен ещё один мазок кистью, не требуется перезапись. Не совершенство хочет… а обиженные люди, мы хотим так много, вещи, которые только люди, вроде нас, могут понять. И мы оба опустошены — по-разному — но когда что-то сломано, имеет ли на самом деле значение, как оно было разрушено?

И вот так он отрывается от меня. Низкий стон вырывается из его груди, а глаза встречаются с моими. Я вижу, как работает его разум, вижу его борьбу с самим собой из-за того, насколько это неправильно. Ещё один стон, и его взгляд падает на кровать, руками он потирает лицо.

— Макс, — шепчу я. — Это судьба, — и я чувствую такое отчаяние, пытаясь заставить его понять это, потому что я в это верю, и я боюсь, что он только знает об этом. Точно как кто-то, возможно, знает, что есть Бог, но они не верят в это, поэтому они бродят бесцельно, безнадёжно проживая жизнь в поисках чего-то, что, как они чувствуют, должно стать доказательством веры… Макс не может прожить мою жизнь. Он должен поверить в это. Я не зря проходила через ад, чтобы потерять единственное спасение, даже если кто-то когда-либо увидит его рога, а не его крылья.

— Я люблю тебя, — наклонившись, я поднимаю его голову и целую его губы, и он нежно целует меня в ответ. Макс обхватывает мой подбородок руками, затем зарывается ими в волосы и сжимает меня за затылок. И в этом поцелуе я узнаю всё, что мне нужно знать. Говорят, действия звучат громче слов, и мой Бог — настоящий, потому что этот поцелуй — это всё; такой и должна быть любовь: нежной и страстной, отчаянной и пугающей.

Если бы нас когда-нибудь поймали, Макса посадили бы в тюрьму, и я не знаю, смогу ли я вообще защитить его. Но любовь… всегда права, так что же нам делать? Что вы делаете, когда человек, которого вы рождены любить, дан вам под всеми неверными предлогами?

Вы лежите рядом с ними и наслаждаетесь каждым мгновением, которое у вас есть, потому что уверенности нет ни в чём. Абсолютно ни в чём, чёрт возьми.

Глава 30

Макс

Хватило всего пары звонков, чтобы достать поддельные документы для нас обоих. Я откладываю документы в сторону и продолжаю упаковывать наши вещи. Я еще не решил, куда мы поедем, но это должно быть далеко отсюда, это уж точно, чёрт возьми.

Ава выходит из ванной, её волосы всё ещё влажные после душа. Она останавливается перед зеркалом и проводит пальцами по своим теперь длинной до подбородка золотисто-каштановым волосам.

— Я не могу к этому привыкнуть, — говорит она, пристально рассматривая своё отражение в зеркале. — Я на себя не похожа.

— Ты и не должна быть похожа, — смеюсь я и подхожу к ней сзади, положив руки ей на плечи, затем наклоняюсь и целую её в бледную щеку. — Но ты красива с любым цветом волос, — я слегка касаюсь волос девушки, потом возвращаюсь к кровати и внимательно рассматриваю поддельные документы. Когда я открываю паспорт, я читаю вымышленное имя, которое она выбрала: Гвиневра Стивенс.

— Почему ты выбрала имя Гвиневра? — спрашиваю я с улыбкой.

— Она была королевой Камелота, — Ава отворачивается от зеркала и заползает на кровать, ложась на живот и подперев руками подбородок. — Согласно некоторым историям она была похищена. Подумала, что это уместно, — она улыбается. — А Стивенс, потому что, ну, Стивен Кинг.

— Ты и твои книги.

— Они были способом убежать. Способом, при помощи которого я выбрасывала всё дерьмо из своей головы. Это красота историй, которые позволяют тебе быть, кем хочешь. Ты можешь погрузиться в миры и людей и истории любви, ты можешь чувствовать эмоции и забыть, кто ты. Эти истории помогли мне не сойти с ума.

— Погрузившись во что угодно, кроме реальности, да?

— Ага.

Я закрываю её паспорт и незаметно опускаю его в передний карман моего чемодана.

— Раз уж мы говорим о твоём погружении… — я останавливаюсь, а она смотрит на меня, сузив глаза.

— Что, Макс?

Часть меня не хочет спрашивать её, но я должен, чтобы очистить свою совесть:

— Ты уверена, что не хочешь, чтобы я отвез тебя домой? Я могу.

Она переводит взгляд на одеяло, тянет за свободную нитку и вздыхает.

— Нет, я хочу остаться с тобой.

И я киваю, в животе всё переворачивается, потому что я боюсь, что она даже не поняла бы этого, если бы захотела уйти от меня.

— Итак, — шепчет Ава. — Куда поедем?

Я пожимаю плечами.

— Куда захочешь.

— В Италию. К подножию Везувия.

Я внимательно смотрю на неё, улыбаясь.

— Это необычно.

— Помпеи, — она изгибает бровь дугой.

— А, я понимаю. Ты хочешь жить у подножия трагедии.

Улыбаясь, она быстро меня целует.

— Конечно, именно там я тебя и нашла.

И я хочу взять её. Я хочу спать с ней, но не буду. Я не уверен, готова ли она после всего того, через что она прошла с Джебом, и на данный момент этого достаточно.

Ава хватает свой журнал с прикроватного столика и листает страницы, потом кладёт его передо мной. Я ложусь рядом с девушкой, обняв её за тонкую талию, положив подбородок ей на плечо, внимательно читая слова:

Крылья ангела и язык змеи —

Соблазн зла для молодых.

Бледная кожа и спокойные глаза

Утаивают создание, что находится в нем.

Она видит движение, быстрое и лёгкое,

Блеск зубов и кривую улыбку.

Едкий смех, и он шипит её имя.

Поток затхлого воздуха и прикосновение его клыков:

— Дитя моё, любовь моя, тебе не следует бояться моей распутной руки,

Просто прими эту тьму, не борись с моими коварными планами.

Моя чешуйчатая кожа и изощренная ложь, разве они не прельщают твои бархатные губы?

Мои острые когти вызывают боль, когда я крепко сжимаю твои хрупкие бёдра?

Пойми же ты, что ты слишком быстро веришь, тебя слишком легко обмануть словами, которые впускают меня.

Маска зла, о дитя, о любовь, ты нашла свой приют, скрытый в моем грехе.

Её слова так таинственно мрачны и полны боли, и я бы солгал, если бы сказал, что не был заинтригован — восхищён, влюблен в эту её сторону.

— И в этом твоя тьма, идущая к свету, да? — спрашиваю я, убирая прядь волос с лица Авы.

— Я могу писать только об этом. Единственный способ, при котором это не поглощает меня, — это выбросить это из головы, и слова — невысказанные слова — это единственный способ, когда я могу сделать это так, чтобы меня это не убивало.

Я притягиваю лицо Авы к своему и целую её. В тот момент, когда я отстраняюсь, я всё вижу на её лице. Она мыслями ушла туда. Она перенеслась и упала в ту глубокую бездну, где живут все её воспоминания, постоянно пытаясь взобраться вверх по скользким стенам.

— Ава? — зову ее я.

— Что заставляет людей делать такое?

— Я не знаю.

— Что заставляет людей причинять такую боль ребёнку? Как кто-то может сделать такое с ними? Это ненормально и извращённо, и я ненавижу его. Я ненавижу его так, что время от времени меня это почти изматывает.

И я чертовски хочу убить этого человека, кем бы он ни был, за то, что лишил её невинности. Если бы я мог найти его, я бы нашёл и, чёрт возьми, получил бы от этого удовольствие. Я бы умылся его грёбаной кровью. Взяв Аву за плечи, я притягиваю её к себе и держу.

— Скажи мне его имя. Пожалуйста, скажи мне его имя.

— Это был мой дядя… — длинная пауза. Я вижу, как она борется с этим. — Его звали Джонни, — шепчет она мне в шею, и всё моё тело застывает от шока.

Кажется, что время замедляется, возможно, чёрт возьми, останавливается, когда мысли возвращаются к тому моменту, когда я проломил тому человеку череп молотком. Кровь — всё, что я мог видеть у себя в голове, и всё в мире только что стало ясно. Судьба. Она моя судьба, и я никогда не смогу, чёрт возьми, отвергнуть это, пока я живу.

— Он мёртв. Кто-то его убил, — говорит она. — И знаешь, что? Когда я узнала, что он мёртв, я часами танцевала. Я плакала как ребёнок, потому что кто-то, кого я даже не знала, спас меня, когда я сама не смогла спасти себя, и потом, когда мне удалось перестать плакать, я улыбнулась. Я благодарила Бога, потому что это означало, что я была в безопасности.

Я сглатываю. Моё сердце бьётся о рёбра, как запертый в клетку зверь, пытающийся освободиться из тюрьмы.

— Джонни Донован? — мой тон пропитан ненавистью.

Она кивает. Скажу ли я ей? Скажу ли я ей, как на самом деле мы связаны друг с другом?

— Теперь я верю в судьбу, — говорю я. — Я верю, что нам суждено быть вместе.

Она отстраняется от меня, с любопытством сузив глаза.

— Почему?

— Тот человек изнасиловал мою сестру, и я убил его. Когда мне было шестнадцать, чёрт возьми, я убил его.

Её лицо становится бледным, губы дрожат. Кажется, проходит около часа, прежде чем её рот готов воспроизвести слова, но даже тогда не произносится ни одного звука. Для неё это трудно усвоить, я думаю. Человек, которого, как она думает, любит, только что признался в убийстве её дяди-насильника, того, кто погубил её… но как ей себя чувствовать?

— Значит, ещё до того, как ты узнал меня, ты спас меня, — и губы Авы прижимаются к моим, слёзы льются по её лицу, когда она вцепляется в меня так крепко, что этого было бы достаточно, чтобы вырвать грёбаного дьявола с его трона и заставить его умолять на коленях. — Ты всегда спасал меня.

Я нашёл в ней кое-что, несравнимое больше ни с чем. Наши демоны одинаковы, и хотя в глубине души я знаю, что по отношению к ней это несправедливо, я эгоист. Я очень эгоистичен, и как плохо должно быть для людей жить во лжи, о которой они даже не знают?

***

Я не могу спать. Я ворочаюсь с боку на бок, снедаемый угрызениями совести. Как только завтра мы уедем, назад пути не будет. И то, что я делаю, в самом деле, лучше для неё? Чёрт меня побери. Это для неё лучше?

Мои мысли возвращаются к Лиле, к её безжизненному взгляду, прикованному к потолку того особняка. В конечном счёте, я понимаю тех людей, хотя хотелось бы, чтобы не понимал. Пока Ава спит у меня на руках, совершенно ранимая, абсолютно моя, я понимаю, что это за чувство — ну, я думаю, очень мало людей когда-либо испытают его.

В природе человека быть сильным, ставить всё на кон… Люди хотят быть теми, кем они не являются. Они стараются произвести впечатление, превзойти, защитить свои сердца и гордость. Женщины, покинувшие тот дом, — у них не было тех вещей. Они были обнажённые. Они были открыты и свободны от ожиданий. В некотором смысле, совершенно чистом, хотя они были самыми грязными из грязных. Лишённые всей этой социальной ерунды, они были вынуждены любить.

И кроме всего прочего, любовь чиста… она не осуждается, и она открыта, и все эти особенности редки. Так редки из-за того, как уполномочены мы стали, как всемогущи и горды. Те женщины, они были созданы не знать ничего, кроме любви, и, к сожалению, это стоит больше того, что можно купить за деньги. Теперь я это понимаю, потому что именно «это» сейчас отдыхает у меня на груди.

Я не лучше. Я не сильнее, потому что я хочу её взять. Я хочу убежать с ней и никогда её не отпускать. Я бы принял эту ложь в одно грёбаное мгновение, но дело в том, что она любит меня, потому что она не знает лучшего, она любит меня, потому что я ею манипулировал — я люблю её, потому что это мне предназначено. И какая это извращённая реальность? Знать, что женщина, которую ты должен любить, любит тебя из-за сломленной воли.

И я решаю, что спасу её. Я спасу её, хотя жаль, что я был слишком эгоистичным, чтобы сделать это.

***

Мы уезжаем около шести вечера, чтобы избежать рабочего движения и спрятаться с помощью темноты. Сейчас почти одиннадцать, и она ещё не заметила, что мы едем не в том направлении, или если и заметила, не сказала мне об этом. Но Ава чрезвычайно спокойна.

— Как долго мы будем лететь? — спрашивает она.

— Десять часов, — я чувствую себя дерьмово из-за лжи.

Я сворачиваю с шоссе на старую сельскую дорогу и замечаю, что Ава выпрямляется на сидении.

— Макс?

— А?

— Это не… — она делает вдох. — Это...

Я хватаю её за колено и слегка сжимаю его, давя на газ немного сильнее. Из-за кустов на обочине дороги выскакивает олень, застыв посреди дороги. Я ударяю по тормозам и жму на гудок. Наконец, олень выходит из оцепенения и удирает в поле.

— Чёртов олень, — раздражённо говорю я.

— Почему ты делаешь это со мной? — я слышу по голосу, что её горло сжимается, и это чертовски убивает меня.

— Потому что я не плохой человек.

— Нет, если ты делаешь это со мной, то плохой, — в её голосе слышатся истерические нотки. — Ты слышишь меня? Если ты отвезешь меня назад, ты ужасный человек!

Я слишком резко поворачиваю машину, и нас заносит на обочину, пыль поднимается в воздух.

— Макс! — Ава хватается за меня, отдергивает мою руку от руля, и машина летит через густые кусты, ветки царапают бока грузовика.

— Ава! — я убираю её руку и снова беру руль. — Прекрати.

— Я всем расскажу, что ты сделал. Ты сядешь в тюрьму…

— По крайней мере, если я и сяду, то с чистой совестью.

Я выключаю передние фары и останавливаюсь у обочины, сжав руль так сильно, что боюсь, что он на самом деле может сломаться. Я не знаю, смогу ли я взглянуть на неё.

— Уходи, — говорю я.

Она сидит молча, вцепившись в ручки сидения.

— Иди. Ты слышишь меня? Убирайся из грузовика!

— Пожалуйста, не заставляй меня… — шепчет девушка.

— Ава. Убирайся, — моё сердце сильно стучит.

— Макс...

— Чёрт возьми, уходи, — я делаю вдох. — Тебе не место со мной. Тебе не место среди всего этого дерьма.

Она хватает моё лицо своими холодными руками, повернув мою голову к себе. Девушка прижимается губами к моим, и её солёные слёзы капают мне в рот, когда своими нежными пальцами она проводит по моему подбородку. Я открываю глаза и, уставившись, смотрю на неё. Я хочу умолять её не оставлять меня, но я не могу, потому что в этом нет ничего правильного. Возможно, я не выбирал этот путь разрушения и кровопролития, но я здесь, и выхода нет. Никакого. И я отказываюсь и дальше тащить Аву вниз, в эту адскую бездну. Я сделал для неё достаточно.

— Но я люблю тебя, — шепчет она, её заявление вынуждает меня закрыть глаза. У меня сжимается грудь, челюсть напрягается, и моё грёбаное сердце вот-вот разобьётся. Я хочу сказать ей, что люблю её, потому что, чёрт, так и есть, но вместо этого я тянусь через её колено и открываю дверь.

— Дело в том, Ава, — я сглатываю, потому что то, что я собираюсь сказать, возможно, очень даже способно убить меня, — что я заставил тебя любить меня. Всё это чёртова ложь.

Она хмурит брови.

— Ты не заставлял меня…

— Были и другие. Много других, и я всех их я тоже заставлял любить меня, — и это замечание разрушает всё, что я построил в ней, на корню. — Уходи! — кричу я, указывая на дверь. — Уходи, чёрт побери!

Она опускает подбородок на грудь, медленно выбираясь из внедорожника. В ту секунду, когда её ноги встают на землю, я включаю двигатель и до упора жму педаль газа, с силой захлопнув дверь. Я смотрю в зеркало заднего вида. Ава неподвижно стоит у опушки леса, которая ведёт к её дому, и в первый раз, с тех пор как я потерял Лилу, мне хочется потерять самообладание и заплакать.

Возможно, именно эта девушка сведёт меня в могилу. Я сделал бы что угодно, чтобы спасти её, удержать её, забрать всё, что я с ней сделал. Если бы мне пришлось, я бы отдал свою собственную поганую жизнь и именно это заставляет меня верить, что любовь — на самом деле настоящая вещь. Когда эгоист становится самоотверженным — это и есть любовь. Чистая и чертовски простая.

И я просто отпускаю её.

Глава 31

Ава

Сердце неистово колотится о грудную клетку. Так сильно, что я уверена, оно вот-вот замедлится и навсегда остановится.

Я смотрю вслед красному свету задних фар, когда Макс уезжает, и прежде чем я вообще понимаю, что делаю, я бегу за ним, крича ему, чтобы он вернулся. Мои ноги стучат по тротуару с такой силой, будто в них впиваются кинжалы.

И вот я здесь, свободна, перед домом моих родителей, но вместо того, чтобы побежать в безопасность этого дома — всё, что я хочу, — безопасность, которую я нашла в нём. Свет его задних фар исчезает, а я остаюсь, тяжело дыша, посреди этой тёмной дороги. Лёгкие горят от холодного воздуха, который я втягиваю, щёки жжёт, а моё сердце разбито вдребезги. Плача, я поворачиваюсь и направляюсь к въезду, и на мгновение я думаю, что, может быть, мне лучше просто лечь на этой дороге, и пусть всё идёт к чёрту. В этот момент смерть — именно то, от чего я хотела убежать — ну, для моего разбитого сердца и израненной души смерть кажется мирной.

Фары освещают шоссе, когда машина сворачивает с моей подъездной дороги. Из-за яркого света я зажмуриваюсь. Тормоза скрипят, и машина останавливается, дверь с водительской стороны распахивается, моя мать вскрикивает, закрыв рот рукой. Она обходит машину спереди и останавливается, наклонившись и опираясь руками о капот, пока слёзы ручьём стекают по её лицу.

— Ава… — всхлипывает она. — Пожалуйста, Господи. Я ведь не схожу с ума, — она прищуривает глаза, а я бегу к ней, ноги слабеют от страха того, что я потеряла, того, кем я теперь стала. — Ава! — кричит мама, её крик эхом уносится в холодную ночь.

Встретившись друг с другом, мы обнимаем друг друга. Она хватает меня, так крепко сжав, что я не могу вздохнуть полной грудью. Она целует меня в лоб, щёки, благодаря Бога, потому что она не может даже поверить в то, что он привёл меня домой, так как она теряет самообладание. Я кладу голову ей на плечо и, уставившись, смотрю на фары остановившейся машины. Меня освободили, но в чём польза свободы для птицы, у которой нет крыльев?

Глава 32

Ава

День седьмой — дома

«Мой брат хотел, чтобы я умерла». Я даю этому улечься в голове и глубже ныряю под покрывало.

А вместо меня мёртв он. Они ждали до утра, чтобы рассказать мне, а если бы я не спросила, где он, я не знаю, как долго они ждали бы. Его убили. На нём было достаточно наркотиков, чтобы его посчитали наркодилером, поэтому расследование дальше не пошло. Полиция списала это на неудачную сделку. Но мне лучше знать.

Я знаю, что это сделал Макс, и это доказывает, что он любил меня. Брэндон собирался их убить и забрать страховые деньги. Макс защищал не только меня, но и мою семью — моего отца, который убил его семью — он спас от смерти даже моего отца, а что может быть более бескорыстно, чем защищать своего врага? Думаю, Макс знал, что он отпустит меня, и он не хотел, чтобы я страдала от потери так же, как и он.

Это и есть любовь.

И она ушла, навсегда.

В дверь моей спальни стучат прежде, чем я слышу, как поворачивается ручка, дверные петли скрипят.

— Ава, милая? — от глубокого южного акцента отца меня охватывает чувство комфорта. Он входит с улыбкой, полной сочувствия, на морщинистом лице. — Ты же знаешь, что я люблю тебя.

— Конечно.

— Но… — почесав свою седую бороду, он пересекает комнату и садится на край моей кровати. — Я пытаюсь проявить понимание, правда, но мне нужно знать, кто был тот человек.

— Я не знаю, кто это был.

И это не ложь. Я не знаю, кем он был за пределами той комнаты. Папа делает глубокий вдох и закрывает глаза. Я вижу, как он сглатывает и выдыхает.

— Ава. Ты не помогаешь мне, отказываясь говорить. Я найду его.

Я качаю головой.

— Ты не сможешь найти призрака, пап.

Он смотрит на меня, сощурившись, на лбу появляются глубокие морщины.

— У меня кончается терпение, Ава.

— Он не сделал мне ничего плохого. Люди, которые сделали, — он убил их. Он меня спас, — я чувствую, как стягивает грудь, горло сжимается. — Он спас меня, папа.

Отец со стоном запрокидывает голову назад и некоторое время смотрит в потолок.

— Пап? — он опускает голову и смотрит на меня. — Что важнее для тебя? Я или месть?

Он хватает меня за ногу и сжимает её.

— Всегда ты. Ты и твоя мама — мой мир.

— Тогда оставь его в покое. Если ты убьёшь его, это сломает меня. Пожалуйста, папа.

Закрыв глаза, он тяжело вздыхает, хватает меня и притягивает к своей груди.

— Ты просишь у меня чертовски много.

— Я знаю.

Он держит меня ещё несколько минут. Я слышу, как у него в груди сердито колотится сердце, потому что я только что попросила человека, который живёт ради крови и возмездия, простить — отпустить. Не говоря ни слова, он встаёт и идёт к двери.

— Только ради тебя, Ава… — папа открывает дверь, тихо закрывает её за собой, и вот я лежу одна со своими мыслями. Я пытаюсь мечтать, я пытаюсь читать, я пытаюсь заняться хоть чем-нибудь, лишь бы не думать о Максе, и терплю поражение. Наконец, я решаю принять ванну и, спотыкаясь, иду в ванную, включаю воду и наблюдаю, как вода течет из крана.

Я сижу на ступеньках у мраморной ванны. Опустив руку в теплую воду, я слушаю эхо заполняющей глубокую ванну воды. Эта ванная больше, чем гостиные большинства людей. Она открытая и роскошная — это то, что я когда-то принимала как само собой разумеющееся. В динамиках под потолком играет музыка. Я смотрю на своё отражение в зеркалах, окружающих ванну. Мой взгляд задерживается на хрустальной люстре, висящей в центре над массивной с льющейся через край водой ванной, и я смеюсь. Такое расточительство, такие ненужные вещи. И все они куплены на кровавые деньги.

Сто шестьдесят восемь часов. Семь дней. Вот сколько я уже дома. Столько я в «безопасности».

Я поворачиваю кран и скидываю халат, затем вхожу в обжигающую воду. Шипя на небольшое жжение, я погружаюсь в неё. Хорошо, что я чувствую боль, потому что без Макса я онемела. Я наклоняюсь назад на край ванны и смотрю перед собой на отражение пола на потолке. Я должна была бы узнать ту девушку в отражении, но я не знаю, и правда в том, что я никогда её не знала. Так же, как и всё в этой семье, я провела свою жизнь как хамелеон.

Любой, кто смотрел на меня, должно быть думал, что я счастлива; как они могли думать иначе? Я была черлидером. Популярной. Красивой. Я улыбалась, но я вела себя так — я была таким человеком, потому что от меня этого ждали, а когда внутри у тебя хаос, ты просто хочешь, чтобы снаружи всё выглядело в порядке. Ты улыбаешься, и никто не спрашивает у тебя, в чём дело, но когда ты плачешь — о, когда ты плачешь, люди не оставляют тебя в покое.

Та девушка, которая прямо сейчас смотрит на меня, она не улыбается, потому что не умеет. Она устала. Она разрушена изнутри. Та девушка, которой я была долгое время, и так больно, наконец, её видеть. Она заставляет меня чувствовать стыд, чувствовать себя глупой и потерянной. Что со мной было не так? Почему из всех людей в мире это случилось со мной — нет, не имеет значения, что это случилось со мной, почему это, чёрт возьми, вообще произошло с кем-то? И почему мы позволяем этому разрушать нас? Зачем мы скрываем свои шрамы? Я скажу, почему: потому что шрамы уродливы, вот чему нас учат. О, притворяйся, что ты счастлив, делай вид, что ты совершенен, потому что никому не нужен хаос. Но шрамы — история нашей жизни. Хорошее, плохое — вот что нас определяет, как бы то ни было, и Макс учил меня, что если бы только мы были более открытыми, мы нашли бы людей, которые по-настоящему любили бы нас, и нас не беспокоили бы так те, кто не может понять, что истинная красота — в недостатках. А если бы мы все были идеальны, красоты не существовало бы вовсе.

Я глубже погружаюсь в воду, пока вода не достаёт до носа. Закрыв глаза, я вижу Макса. Его улыбку. Его слишком тёмные глаза, которые знали меня до того, как я сама узнала себя. Грудь сжимается, и эта темнота накрывает меня. Она пробирается сквозь мои мысли как паук, опутывая мои чувства шелковыми нитями печали. И я плачу. Я всхлипываю. Моё сердце снова и снова разбивается, потому что он бросил меня. Он спас меня, только чтобы убить своим уходом. Он стал призраком, а любить призрака — жалкий способ, которое находит сердце.

И некоторые вещи, ну, теперь я в это верю, что некоторые вещи хуже смерти.

По воде идёт рябь, свет от люстры отражается от поверхности, маня меня. «Что было бы с мамой, если бы она нашла меня утонувшей в этой ванне?» Я отгоняю эту мысль и заставляю себя подняться, потому что я себе не доверяю. Но несколько минут спустя я ловлю себя на том, что глубже и глубже погружаюсь, опускаюсь всё ближе и ближе к воде. Я хочу этого. Я жажду этого, потому что любить его — это тюрьма, а я верю, что свою свободу я найду только в холодных объятиях смерти.

Моё тело скользит вниз под воду, и я лежу на дне ванны, глаза открыты, я смотрю на искаженный вид поверхности. Я всё контролирую. В конце концов, я могу контролировать свою жизнь, и в этом я нахожу мир. Всё, что мне нужно сделать, — это сделать вдох.

Один. Глубокий. Вдох.

Интересно, каково это будет… и затем, я просто всё отпускаю. Мои руки цепляются за скользкий край ванны, потому что разум хочет, чтобы я боролась, чтобы я выжила. Но сердце — зверь гораздо сильнее, и я использую руки, чтобы удержаться под водой.

Интересно, существует ли рай или ад, и я думаю о том, попаду ли я в ад, боясь, что я уже была там. Я снова набираю полный рот воды. Чувствую, как жжёт и щиплет. Такое чувство, будто грудь в огне, сердце дрожит с каждым быстрым ударом. Зрение ослабевает. Меня охватывает слабость, и следующее, что я знаю… Я падаю во тьму, которая звала меня всё это время.

И в этой тьме будет мир. Мир, небытие и…

Глава 33

Макс

Полоска прилипает к резиновым перчаткам, и я пытаюсь оторвать её. Я запечатываю конверт скотчем, потому что чёрта с два я оставлю свой грёбаный ДНК. Я распечатал письмо в почтовом отделении на окраине городка Лафайет. Я описал всё, рассказав им, какие листы бумаги лежат внутри. Я дал знать им обо всех девушках, которых забрали и продали, что все те люди, у которых они находятся, — преступники, покупающие других людей. Я заплатил какому-то пацану на автобусной остановке пятьдесят баксов, чтобы он написал адрес отделения полиции на конверте. Пульс бешено колотится, когда я опускаю окно своего грузовика. Я останавливаюсь на парковке у потового отделения Нового Орлеана, рядом с почтовым ящиком — всё ещё в перчатках — и опускаю конверт в ящик, затем уезжаю.

Я несколько часов еду наобум, наконец, остановившись в каком-то маленьком кафе в Билокси.

— Ещё кофе, сэр?

Я поднимаю взгляд от пустой чашки на молодую официантку. Её тёмные волосы забраны в хвост, вокруг глаз слишком много теней. Она улыбается, держа дымящийся чайник с кофе. Я двигаю кружку по столу и киваю.

Она не уходит, когда наполняет ее, поэтому я снова поднимаю на неё взгляд.

— Ваши тату. Они горячие, — она кокетливо перебрасывает кончик хвоста на бок и улыбается.

— Спасибо, — моё внимание снова возвращается к кружке, и официантка наконец-то уходит.

Что, чёрт возьми, мне теперь делать со своей жизнью? У меня её нет. Возможно, я замёл следы, но всё же, я параноик. Все те женщины знают, как я выгляжу, но часть меня верит, что они всё ещё меня любят, всё ещё чувствуют глубокую преданность и защитят меня. Но на самом деле, какая разница?

Я закрываю глаза и всё, что я вижу, — Ава. Это чёртова боль, и я не понимаю её. Два месяца с ней — и это всё. Она просочилась в моё существование как неизлечимая болезнь. Все звуки вокруг меня стали еле слышны: стук посуды о столы, приглушенные разговоры, плач ребёнка. «Внутри меня тьма…» Я слышу, как она говорит это. Буквально слышу, как она говорит эти слова, как будто я слушаю запись этих слов. Разум загадочная и стрёмная штука. И мне интересно, как ты собираешься отпустить вещи, когда они занимают твой разум, когда ты этого не ждёшь. Её лицо, её запах, её кожа под моими ладонями — я хочу, чтобы эти воспоминания, мать твою, свалили, прежде чем они сведут меня с ума.

Официантка снова подходит ко мне, чтобы проверить, не надо ли мне чего, и я ловлю себя на том, что я смотрю на неё, думая, что её волосы того же цвета, что и у Авы, и интересно, как легко она сломается, размышляя, как сложно было бы раздеть её. И я понимаю, как я облажался.

Глава 34

Ава

День 68 — дома

— Стокгольмский синдром, — говорит доктор Барнес. — Ты уже прочла книгу по этой проблеме, которую я тебе дала?

— Я прочла первую главу, а это не то же самое.

Она вздыхает и качает головой.

— Те чувства, я не буду говорить, что их у тебя не было, но они были искажены. Это был способ для твоего разума справиться с травмой после плена. Он просто манипулировал тобой, — она наклоняется через стол из красного дерева, пристально смотря мне в глаза. — Манипулировал.

Я отвожу взгляд от её глаз. Я ненавижу это слово. Макс говорил мне, что в этом всё и дело, и никогда слова не были настолько близко к сути. Стокгольмский синдром — думаю, что для других в это легче поверить, потому что тогда появляется причина, по которой что-то настолько порочное казалось таким правильным.

— Всё было не так, — шепчу я.

— Хорошо, прочитай, пожалуйста, книгу. Я понимаю, что для тебя это сложно, Ава, правда, понимаю, но ты должна оставить это в прошлом. Думаю, что если ты позволишь органам делать их работу, возможно, тогда ты увидишь, какой он на самом деле, — доктор делает паузу, ожидая моего ответа, но мне нечего ей сказать. Я просто наблюдаю за секундной стрелкой на часах, ожидая, когда закончится этот долбаный час.

— Ава… — я поднимаю на неё свой взгляд. Она смотрит на меня с пониманием, и это заставляет меня ненавидеть её. Не должно, но так и есть.

У неё не может быть ко мне сочувствия, может быть, жалость, а не чёртово сочувствие.

— Дорогая, — говорит она. — Ты же понимаешь, что не помогаешь, не давая полиции никакой информации, верно?

Я смотрю на неё в упор. Я надеюсь, что она почувствует отвращение, которое выражает мой взгляд.

— Мне нечего им сказать. Я знаю только его имя. Я больше ничего не знаю.

— Но ты не скажешь им даже его имени.

— Я и вам его не скажу, так что хватит уже, ладно? — я встаю со стула и шагаю к окну, остановившись, чтобы сорвать несколько коричневых листьев с увядающего растения на подоконнике.

— Ава?

Я продолжаю обрывать цветок.

— Ава?

— Что? — я стону от раздражения.

— Я знаю, ты думаешь, что защищаешь его, но он преступник, он удерживал тебя в той комнате, он заставил тебя думать, что ты любила его…

— Он не заставлял меня любить его. Вы не поймёте.

Она вздыхает. Я всё ещё стою к ней спиной и слышу, как она стучит своей долбаной ручкой по столу. Так я понимаю, что она взволнована.

— Я слушаю тебя уже дважды в неделю в течение восьми недель. Шестнадцать сеансов, а мы ни на шаг не приблизились к решению этого с первого дня.

— Здесь нечего решать.

— Есть, но у тебя должно быть желание попытаться.

Я поворачиваюсь, у меня раздуваются ноздри. Я в гневе. Кровь пульсирует по венам, и всё, о чём я могу думать, — это как бы схватить её пенал и швырнуть его через комнату. И я знаю, что это неразумно, потому что внезапно я чувствую, как слёзы наворачиваются на глаза. Как будто кто-то щёлкнул выключателем, и я разваливаюсь на части.

— Я пыталась. Правда, но вы не слушаете, что я говорю.

— Я слушаю…

— Хватит слушать меня своей степенью и послушайте сердцем. Я. Его. Любила. Я чувствовала это, и я ничем не могу доказать, что это существует. Не важно, насколько неправильным вы и любой, чёрт возьми, другой это считаете, или насколько, по вашему мнению, я ненормальная, это правда, — я пересекаю комнату по направлению к двери.

— Ава… вернись в реальность ко мне.

— Реальность? — фыркаю я. — Доктор Барнес, реальность охватывает всё, что существует, даже если эти вещи непонятны. И это чувство существует, — я открываю дверь и с шумом захлопываю её за собой, уходя из её офиса.

Когда я прихожу домой, мама сидит за столом в столовой, в очках, просматривая почту.

Она улыбается, когда я прохожу по прихожей.

— Кто-то звонил тебе насчёт… — говорит она.

— Дай угадаю, — я останавливаюсь у края стола. — Издательство, кинокомпания, и они хотят три интервью, — все хотят узнать эту историю, а я не хочу рассказывать её, чёрт возьми.

Мама морщится.

— Ты сделаешь это, только если захочешь, милая.

— Ну, я не хочу.

Она качает головой.

— Я тебя не виню. Пережить этот ад один раз было достаточно для всех нас. Как прошёл сеанс психотерапии?

— Дерьмово.

Мама вздыхает и сдвигает очки с переносицы вниз.

— Я не знаю, что сделать, чтобы помочь тебе. Я в растерянности, Ава. Скажи, что мне сделать.

— Ничего, — я обхожу вокруг стола.

— Милая…

— Я просто хочу пойти спать, мам. Я просто устала. Я не хочу говорить об этом. Я хочу спать.

— Ава, ты пыталась убить себя. Я потеряла твоего брата, я не смогу вынести, если потеряю и тебя, снова.

И вот, снова, слова, которые она бросает мне в лицо всякий раз, когда она не понимает.

— Дерьмо случается, — мямлю я.

— Ава!

— Я не знаю, чего ты хочешь! Я пытаюсь! Пытаюсь…

— Я хочу, чтобы вернулась моя маленькая девочка, — мама встаёт из-за стола, и я направляюсь в прихожую. Я не хочу обсуждать это прямо сейчас. — Ава!

— В том-то и проблема, я не маленькая девочка. Ты не можешь вылечить меня грёбаным лейкопластырем, мам.

— Следи за языком, молодая леди!

Я никогда и слова грубого ей не сказала. Я закусываю губу, меня терзает вина.

— Прости. Мне не следовало… я просто… мне просто нужно побыть одной.

Я взбегаю по лестнице, шаги эхом раздаются под высоким потолком. Она всё ещё стоит у подножия лестницы, смотря на меня, когда я исчезаю в своей спальне и закрываю дверь. Я достаю телефон из кармана джинсов, ложусь на кровать и просматриваю страницу в «Фейсбуке», читая все светские посты. И затем телефон звонит: пришло сообщение. Заголовок гласит: «Я верю, что ты его любишь».

Я быстро открываю его и читаю:

Я верю, ты его любишь.

Дорогая Ава,

Я знаю, должно быть, у вас тысячи предложений, и, возможно, вы просто не готовы рассказать свою историю, но могу пообещать, что история, которую я хочу рассказать, на самом деле ваша. Я хочу жестокую правду из первых рук. Я хочу знать, почему вы любите его, поэтому можете называть меня романтиком, но я верю, что иногда любовь находят в самых необычных местах. Я прилагаю ссылки на другие детективные рассказы, которые я пересказала, поскольку думаю, что вы увидите, что я не люблю изображать общепринятую сторону вещей. Если вы заинтересованы обсудить это, я буду очень рада поговорить с вами.

С наилучшими пожеланиями,

Табита Стронг

Самый продаваемый автор детективов по версии Нью-Йорк Таймс

Пэддингтон Пресс

Я закрываю почту, неуверенная, свяжусь я с ней или нет, и погружаюсь в сон в середине дня, моля, чтобы мне приснилось, что я снова в той комнате жду его.

Глава 35

Ава

День 71 — дома

Спокойные ноты фортепьяно исчезают в темной комнате. Я убираю пальцы от клавиш и жду, когда тишина безмолвного дома окутает меня подобно шерстяному одеялу. Я перевожу взгляд к окну. Тьма кромешная. Сейчас два часа ночи, за окном темно, и это означает, что я не могу спать. С тех пор, как я вернулась, я сплю только днём. Ночи я провожу, думая, размышляя, скучая по нему, хотя мне и сказали, что не следует этого делать. Я боюсь, что настанет день, когда я забуду его лицо. У меня нет ни одной его фотографии, которая напоминала бы мне о нём, и иногда я думаю, что просто выдумала его. Что, возможно, я в буквальном смысле выжила из ума и все жалеют меня, поэтому они просто не мешают мне быть ненормальной, погруженной в мой собственный маленький мир тьмы и боли.

Мои пальцы скользят по гладким клавишам, и низкие ноты снова заполняют воздух. Я дома. Я должна быть счастливой. Все должно быть нормально, но, кажется, всё не так. Я не перестаю ждать, что услышу его голос. Увижу, как он входит в комнату. По правде говоря, без него я чувствую себя потерянной. Я перестаю играть «К Элизе» Бетховена и выдыхаю, прежде чем закрыть глаза. Лицо Макса — эти глаза — немедленно возникают в моей голове. И мной овладевает успокоение. Я сглатываю. В груди всё сжимается, и я едва сдерживаю рыдание.

— Я по тебе скучаю, — говорю я пустоте, потому что она не станет со мной об этом спорить.

Любовь…

Если вы думаете об этом, любовь — это сила, которая движет всем этим миром. Почти всё в жизни крутится вокруг любви. Большинство людей ищут её как наркоман, отчаянно ищет дозу. И теперь я знаю почему. Если вы когда-нибудь найдёте настоящую любовь, вы её ни с чем не спутаете. В тот момент, когда вы найдёте кого-то, чьё простое присутствие может успокоить вас, кто может заставить даже самые ужасные ситуации казаться обнадёживающими, терпимыми, ваша душа скажет: «И вот ты здесь». И когда это происходит, ничто — правильное или неправильное — не сможет заставить вас поверить, что вы им не принадлежите. В мире, где ничто не имеет смысла, где время от времени всё меняется, обладание чем-то, что вы знаете, останется неизменным в вашей жизни, пока вы не испустите последний вздох, ну, это то, что делает существование реальной жизнью.

Но мне сказали: этот человек мне не подходит.

Этот человек ужасен для меня.

Этот человек для меня плохой.

Если всё дело в этом, я бы лучше просто существовала. Для того чтобы знать ту любовь, которую даже Шекспир не мог описать, и неспособность владеть этой любовью, то есть смертью. Я могу уйти из этой комнаты, но всё равно буду пленницей, потому что с Максом осталась часть меня, которой никто никогда не будет обладать. И пока она с ним, я могу сидеть взаперти в подвале, потому что жизнь без него всё равно лишь существование. Это дымовая завеса свободы. И нет ничего более трагичного, чем быть вынужденным притворяться, что ты живёшь, когда едва можешь дышать.

Раздается громкий звук нот, когда я стучу по клавишам, и я закрываю лицо руками. Я хочу кричать, но вместо этого я провожу пальцами по своим волосам и плачу. Мне говорили, что это мучительное чувство потери всего лишь реакция на травму от всего этого. Что со временем я увижу его таким, какой он есть: преступником, манипулятором, ужасным человеком, который использовал меня.

Но я знаю, что это ложь.

Он убил ради меня.

Он меня любил.

Мои рыдания эхом отражаются от высокого потолка. Я пытаюсь контролировать себя, я пытаюсь успокоиться, потому что в жизни случаются вещи похуже. Так и есть… но эти вещи просто приходящие. Ужасные части вашей жизни — даже то дерьмо, которое я пережила в детстве, — были мимолётным моментом времени, но никогда больше не увидеть Макса, ну, это пожизненное заключение, так что, может быть, нет ничего хуже. Он живой человек, заключённый в фальшивую смерть. И я ненавижу это.

Над головой мигает свет. Я быстро вытираю слёзы со своих щёк и смотрю на дверь. Мама пробирается через большую комнату, завязывая пояс на халате. Она всё ещё в полусонном состоянии, её глаза на самом деле ещё закрыты.

— Дорогая, ты почему не спишь?

Я качаю головой и плачу ещё сильнее, мои плечи дрожат при каждом тяжёлом вдохе.

— Я не могу спать, — говорю я.

Её руки обнимают меня, и я придвигаюсь к ней. Это чувство комфорта, неугасающей любви можно найти только в объятиях матери, и я впитываю это чувство, слишком хорошо зная, что однажды не смогу больше этого сделать.

Кажется, это единственное, о чём я могу думать в последнее время — что однажды я потеряю всех, кого люблю. Макс уже потерял всех, кого любит…

— Милая… — она сжимает меня, и я вдыхаю её знакомый запах, от которого плачу ещё сильнее. — О, Ава, — шепчет она. — Я знаю, что всё это трудно понять. Я знаю, что это, должно быть, трудно. Мне тяжело, но… — она делает шаг назад и вытирает слёзы с моего лица. — Я много думала об этом, и дело в том… — на лице мамы появляется понимающая улыбка. — Ну, если ты любишь его, что ж, ты любишь его. Не так ли? И с этим ничего нельзя поделать.

Я киваю, зарываюсь лицом в её плечо. Мне девятнадцать лет, а я рыдаю на плече своей матери как семилетний ребенок со сломанной ногой, но ведь это то, в чём матери лучше всех, не так ли? Утешает тебя, когда никто другой не может. Понимает то, что никто не смог бы понять.

— И ты чувствуешь вину? — спрашивает она.

— Боже, да, — я сдерживаю слёзы, которые, кажется, никогда не прекратятся. — Потому что я не должна любить его, но ты права, я ничего не могу поделать. Я не хочу ничего с этим делать.

Она потирает мои плечи рукой и кивает, снова прижимая меня к своей груди и крепко обнимая меня.

— Нет, ты не можешь помочь тому, кого любишь. Любовь — это не то, что мы контролируем. Я верю в это каждой частичкой моей души. И ты не должна чувствовать себя виноватой за то, что не можешь контролировать.

— Он плохой человек.

— Может быть, но твой отец тоже, — шепчет она. — И сейчас мы обе любим его, не так ли? — я смотрю на стену, моя голова на её груди, её рука скользит по моей спине. — Ава, всё, что имеет значение, это если он плохой для тебя. Это может звучать эгоистично и неправильно во всех отношениях, но это действительно всё, что имеет значение в любви. Он плохой человек для тебя? Потому что единственное, что я поняла за сорок восемь лет своей жизни, это то, что у любви нет принципов, поэтому ты не можешь надеяться, что когда-нибудь тебе удастся объяснить это.

У любви нет принципов… Никогда не слышала более правдивого утверждения, потому что любви всё равно, обещан ли ты кому-то другому, молод ты или стар, проповедник ты или пленник, когда она вонзает свои изогнутые когти в твою плоть, что ж, это навсегда.

Глава 36

Макс

Свежий весенний утренний ветерок заставляет мурашки бегать по моей голой коже. Я потягиваюсь перед тем, как сесть на причал, опустив ноги в холодную воду, затем достаю последнюю сигарету из пачки и зажигаю её. Я сильно затягиваюсь и смотрю на безмятежное озеро, перекатывая тлеющую сигарету между пальцами. Скорее всего, она читает… или, быть может, она делала это только потому, что ей больше нечего было делать.

Я даже не знал её. На самом деле, не знал. Я знал оболочку человека, но это не меняет того факта, что меня тянуло к ней. Какие-то частички неё глубоко отражали мою собственную душу… но ничего из этого не имеет значения. Я разрушил её.

Ещё одна глубокая затяжка, никотин обволакивает мои лёгкие. Я смотрю, как дым поднимается от моих губ. В последнее время всё, что я могу делать, это размышлять о своей жизни. О том, кем я стал. О Лиле, обо всех девушках, которых я раздевал, о людях, которых я убил, но в основном об Аве. Я часто задавался вопросом, почему я? Но вскоре я понял, что ненависть к самому себе не поможет изменить ситуацию.

Я докуриваю сигарету, бросаю её в воду и наблюдаю, как рыба срывает ее с поверхности. Я неторопливо иду обратно к дому, наступаю на ветки и слышу, как они ломаются под моим весом. Когда я провожу рукой по изношенным деревянным перилам, ведущим к крыльцу, щепка вонзается мне в кожу, и я резко отдёргиваю руку, ругаясь про себя. Я беру кусок дерева из-под моей ладони и открываю входную дверь.

Свет здесь не горит. Тёплое летнее солнце льётся из окон, и я вижу пыль, кружащуюся в воздухе. Я делаю глубокий вдох и кашляю. Воздух здесь ещё спёртый и затхлый. Я пробыл здесь всего неделю, и у меня не было достаточно времени, чтобы убрать вонь из этого дома. Я пересекаю зал, иду в столовую и замираю в дверях. Мой взгляд останавливается на коврике под обеденным столом. Если бы я положил его назад, то дерево под ним всё равно осталось бы немного обесцвеченным, в том месте, где была смыта кровь.

Это дом, в котором были убиты мои отец и мать, и, хотя я уже много лет думаю его продать, я просто не могу этого сделать. Часть меня, наверное, суеверна, обеспокоена тем, что их души всё ещё блуждают где-то в этом доме. Возможно, именно поэтому я оставил его, или, может быть, есть какая-то болезненная часть меня, которая чувствует связь с этим местом. Возможно, мне нравится жить там, где играют скелеты и демоны. Честно говоря, на данный момент я сомневаюсь почти во всём в моей жизни.

Покачав головой, я исчезаю на кухне и беру шесть упаковок пива из холодильника, прежде чем отправиться в кабинет и развалиться на диване. Я открываю первую банку и с жадностью пью сразу половину. Со стоном я откидываю голову на подушку. Самое ужасное, это то, что я хотел бы быть на самом деле куском дерьма, потому что тогда я бы удержал Аву, и она была бы здесь со мной, её голова лежала бы у меня на коленях, а мои пальцы расчёсывали её густые волосы. Я бы сказал ей, что люблю её, но слова, которые она сказала бы мне в ответ, были бы бессмысленны.

Именно это я и делаю.

Каждый день.

Я сижу здесь и думаю обо всём, что я потерял в жизни, и с каждым прошедшим днём я осознаю, что из всего того, что я потерял, потерять Аву, на самом деле, труднее всего.

Глава 37

Ава

День 96 — дома

Влажный августовский воздух прилипает к моей коже, и я приветствую ветер, дующий по открытой лужайке. Я выбираю место на траве и плюхаюсь вниз. Между моими занятиями целый час перерыва, и это стало ритуалом — приходить сюда и сидеть, думать, писать.

Я расстёгиваю молнию на рюкзаке и вынимаю блокнот, который дал мне Макс. Ветер переворачивает несколько первых страниц. И как будто какой-то маленький Бог проводит пальцем по моим словам, листы перестают трепетать. Я смотрю на страницу, улыбаясь, и читаю слова:

День 24

Тьма и тишина прокрались в мои вены.

Где-то глубоко внутри я чувствую, что что-то меняется,

Я превращаюсь в создание мрака, в одного из мерзких вещей и грехов.

Я полюбила жить в логове дьявола,

Мерцание света, вспышка почерневшей чешуи.

Сказала бы всем, что ад прямо здесь,

Но когда ты входишь, в твоих глазах глубина.

И я знаю, что ты не тот человек, который позволил бы умереть падшему ангелу

Глубоко, глубоко в этом аду.

Хотя я зла и, возможно, слишком слаба,

Я всё ещё достаточно умна, чтобы осознать свою судьбу, когда она входит,

Даже если он окружен черной пеленой греха.

Некоторым существам место во мраке и холоде,

Я просто втайне жду, пока еще одна разбитая душа удержится.

Да, я пленница этой ночи, этого страха и этой комнаты,

Но больше всего, дорогой дьявол, я готова быть взятой в плен тобой.

Он зацепил меня ещё раньше, даже когда я думала, что он убьёт меня, глубоко внутри я знала, что он спасёт меня. Они могут говорить, что хотят, но то, что я чувствую к Максу, это правда. Это не результат манипулирования — и на самом деле, даже если это так, скажите мне, чем это отличается от любви? Любовь — это манипулирование сердцем и душой. И то, что каждый сделает для любви, — разве это не признак безумия? Нет разумного объяснения этой эмоции. Никакого. Эта одна эмоция сама по себе является манипулятором.

— Ава? — звук моего имени отвлекает меня от моих мыслей.

Я оборачиваюсь и обнаруживаю Меган, единственного друга, которого мне удалось сохранить после всего, идущую ко мне с двумя чашками Starbucks в руке. Она опускает свой рюкзак, а затем протягивает мне одну из прозрачных пластиковых чашек и убирает свои светлые платиновые волосы со своего лица. — Ванильный латте со льдом, — улыбается она.

— Спасибо, — говорю я, закрывая книгу.

— Так странно видеть тебя с этой штукой, — её глаза поворачиваются к книге, и моё сердце подпрыгивает в груди. Я быстро расстегиваю сумку и запихиваю блокнот внутрь.

— Да, просто записанные мысли.

— Агаааа, — её взгляд сужается. — Ава, я беспокоюсь за тебя, — говорит девушка.

Вздохнув, я хватаю рюкзак за ремни, встаю с газона и направляюсь к гуманитарному зданию.

— Я в порядке, Мег. В самом деле. Просто отлично, — я не хочу это обсуждать. Мне надоело это обсуждать.

Она изо всех сил пытается догнать меня, прежде чем я уйду.

— Ава, подожди!

Я останавливаюсь на краю тротуара, люди чуть не сталкиваются со мной.

— У меня занятия, — говорю я, прикусывая язык.

— Через сорок пять минут.

Я продолжаю идти, проталкиваясь мимо людей.

— Ава?

Я злюсь. Я не должна, но я злюсь. Это происходит, то, что не должно беспокоить меня, раздражает меня до такой степени, что у меня повышается давление. Она волнуется — и хотя не должно, но меня это бесит. Почему? Потому что она должна беспокоиться? Я единственная, кто пережил какой-то испорченный фильм. Я единственная, кого все считают ненормальной из-за любви к мужчине, который держал её в плену. И она беспокоится. Беспокойство — это состояние тревоги… почему, чёрт возьми, другие люди беспокоятся о том, через что я прошла?

— Ава…

Я останавливаюсь и оборачиваюсь, стиснув челюсть.

— Что? — рычу я сквозь стиснутые зубы.

— Я просто подумала… — она примерзает к месту, нахмурив брови от замешательства.

— Ну, перестань думать! Я в порядке. Не о чем беспокоиться, — и моя ярость стихает ни с того, ни с сего. Мой пульс медленно возвращается в норму, и волна смущения накрывает меня. Я слишком остро отреагировала. — Извини, Мег. Прости, — говорю я, качая головой. — Я просто... Я не люблю говорить или думать об этом. Мне не нравится… я просто не хочу… я просто хочу забыть, — но я не могу. Я никогда его не забуду.

— Всё в порядке, — она кладёт руку мне на плечо и улыбается. — В абсолютном порядке.

И мы идём обратно к траве, чтобы сесть. Она читает помощника по анатомии, и я слышу только половину этого, потому что, как всегда, мой разум возвращается в ту комнату. Шестьдесят четыре дня — это даже не полпроцента моей жизни, но он сформировал меня больше, чем что-либо ещё. Я считала дни, когда была там, и теперь, ну, теперь я всё ещё считаю дни. Я считаю дни с тех пор, как в последний раз видела Макса. Сегодня девяносто шестой день.

Мне каким-то образом удаётся выбросить его из своих мыслей, и моё внимание возвращается к Мег.

— …ты должна увидеть, как он смотрит на меня, Ава. Я гарантирую, что смогу уложить его. Может быть, это то, что тебе нужно.

— А?

— Я о сексе, — смеётся она.

— О, да, нет. Я в порядке.

Она пожимает плечами и потягивает кофе.

— Дело твоё.

Девяносто шесть.

— Думаешь, что я сумасшедшая? — спрашиваю я Мег. Она морщит лоб, я думаю, из-за внезапности этого вопроса.

— Ну, то есть, нет… не то чтобы сумасшедшая или что-нибудь в этом духе.

— Из-за любви к нему.

— О, — обе её тонкие брови изгибаются. — Нет, я понимаю, — но она отводит от меня взгляд, потому что не понимает, просто не хочет этого признавать.

И я устала от людей, которые думают, что я безумна из-за любви к нему. Чёрное и белое. Мне нужно это в чёрно-белом цвете, всё вместе. Эмоции, правда. Итак, я достаю свой телефон из переднего кармана рюкзака, пролистываю все электронные письма и отвечаю на электронное письмо Табиты Стронг, которое она прислала несколько месяцев назад:

«Я хотела бы, чтобы вы рассказали мою историю».

Глава 38

Макс

Свет отражается от гладкой обложки книги. Она простая, правда. Чёрная, освещённая замочная скважина не по центру, «Любовь во тьме: история Авы Донован», белые буквы курсивом. Я поднимаю книгу, провожу пальцами по её имени и со стуком кладу её задней обложкой вниз.

«Ава Донован была похищена после того, как двое мужчин хладнокровно застрелили её парня.

Шестьдесят четыре дня в плену. Шестьдесят четыре дня на то, чтобы потерять себя или найти себя.

Постоянно гадая, когда и как ты умрёшь, это сказывается на тебе. На твоём взгляде. Но что ты делаешь, когда это влияет на твоё сердце? Что, чёрт возьми, ты делаешь, когда человек, держащий тебя в плену, кажется таким же сломленным, как и ты, когда его простое присутствие становится утешением, которого ты жаждешь — когда любишь его, хотя не должен бы? Ты улыбаешься и говоришь себе, что всё в порядке, потому что у любви нет принципов.

Это её история, рассказанная Табитой Стронг, признанным автором книг о настоящих преступлениях «Жена другого человека» и «Умереть, чтобы победить». Предупреждение: для тех, кто страдает от травматических событий, это может послужить спусковым крючком».

Я сглатываю. Жар охватывает мою грудь, шею и щёки. Я ловлю себя на том, что нервно поглядываю вокруг, боюсь, что выгляжу подозрительно — боюсь, что кто-то узнает, что я был этим человеком. Я тот самый человек, который держал её в плену. Я заставил её полюбить меня, и спустя полгода она всё ещё верит в это.

Я переворачиваю на первую страницу.

«В девятнадцать вы беспокоитесь о подготовке к экзаменам и о том, на какую вечеринку вы пойдёте вечером в пятницу. Но что до меня, мне следовало бы волноваться о том, что я оторвана от моей прекрасной жизни и заперта в подвале…»

Её жизнь не была идеальной.

«…но это было бы наименьшим из моих беспокойств, потому что то, что я пережила с тех пор, как меня отпустили, ну, это гораздо более жестоко, чем вы можете себе представить. Любить призрака, о котором все вам твердят, что он не что иное, как дьявол, это медленная форма пытки».

Когда я резко закрываю книгу, раздаётся громкий хлопок, поэтому женщина рядом со мной бросает на меня раздражённый взгляд. Я испытываю желание показать ей средний палец, но воздерживаюсь и, засунув книгу под мышку, иду к кассе.

Мои ладони блестят от пота, когда я жду, пока кассир пробьёт покупку. Она сканирует штрих-код, затем щёлкает жвачкой. Её взгляд сужается, и она смотрит на меня. Улыбается. Сканирует книгу снова, и сканер издаёт звуковые сигналы. Когда я оплачиваю книгу и забираю сумку у кассира, я чувствую, как пот стекает по моим вискам. Часть этой реакции — вина, паранойя, но часть — нечто совершенно иное. Это мысль о ней. Мысль о том, что она думает обо мне, любит меня, маленькая доля надежды, что наша связь — это правда.

***

Уже полночь, и вот я сижу и читаю историю, которую я слишком хорошо знаю. Вина поглощает меня с каждым грёбаным словом.

«Как бы странно это ни звучало, хотя я должна была быть напугана — даже в ужасе — в нём было что-то, что успокаивало меня. Что-то, что говорило моей душе, что я буду спасена, потому что, хотя он был плохим человеком, что-то говорило мне, что он никогда не будет плохим для меня. И разве это не то, что имеет значение? Любовь — это личное, и если он сделает меня своей королевой, независимо от того, будет это рай или ад, это всё, что имеет значение».

Как это ужасно любить того, кто думает, что любит тебя.

«В тот момент, когда я впервые увидела его — там уже что-то было. Мой терапевт сказал мне, что это видимость. Это потому, что я находилась в ситуации, продиктованной страхом, постоянным всплеском адреналина, этой постоянной лихорадкой — вот что дало мне ложное чувство любви. Очевидно, что порыв, который вы получаете от страха, может имитировать физиологические реакции любви. Поэтому я была вынуждена любить его. Мне говорили об этом снова и снова. То, что он был мастером-манипулятором, сначала изолируя меня, а затем, медленно заставляя меня доверять ему, делая вид, что он заботился, давая мне что-то, проводя время со мной.

— Манипулятор делает так, что вы не можете отделить правду ото лжи. И, Ава, это именно то, что этот человек сделал с тобой. Он заставил тебя поверить, что ты любила его, когда правда в том, что ты его ненавидишь.

Но я не ненавижу его.

— Ты его даже не знаешь. Ты знаешь только то, что он хотел, чтобы ты знала.

Иногда всё, что вам нужно знать, можно найти в одном взгляде, в одном прикосновении. Иногда есть люди, с которыми связаны наши души ещё до того, как мы их встретили, и поэтому я знаю, что я действительно люблю его. Не я решила любить его. Мой извращённый разум не хотел любить его. Моё сердце — оно не имеет к этому никакого отношения.

Нам не суждено понять все эти «почему» или «как». Нет, иногда мы должны просто понимать, что есть что. Иногда, каким бы злым и извращённым это ни казалось, мы просто должны верить в судьбу. Жизнь — это не сказка, и я бы не хотела, чтобы она была сказкой, потому что мы должны знать ненависть и боль, чтобы действительно знать, что такое любовь. Мне сказали, что он монстр, но это только потому, что большинство людей не знают, как любить то, чего не понимают. И никто никогда не поймёт этого.

Может быть, я жива. Возможно, я свободна, но я всё ещё заложница, способная дышать только сердцем призрака. Человек, фамилию которого я даже не знаю… а любовь — самый жестокий похититель. Я знаю, потому что я пережила один вид плена, но скажите мне, кто сможет жить, когда их сердце в плену?»

Ещё одна страница. И осмелюсь ли я перевернуть её, потому что это красиво, а я не хочу ничего испортить. Медленно, неохотно, я переворачиваю последнюю страницу.

«Моему похитителю:

Я мертва. Любовь убила меня, но самое смешное в этом виде смерти — это единственная смерть, которую ты проживаешь, чтобы чувствовать. Любовь — это то, что делает нас людьми, поэтому без тебя я ничто, лишь пустой сосуд. Я люблю тебя. И если ты любишь меня, ты найдешь меня.

Это правильно?

Может, и нет, но дело в том, что у любви нет принципов, но я верю, что есть.

Пожалуйста, спаси меня».

Я закрываю глаза и глубоко вздыхаю. Меня никогда не заставляли видеть разрушение, которое остаётся, когда мёртвый человек ходит в живом теле. Я чувствовал это только потому, что много лет это было моё существование.

И вдруг, в животе всё сжимается и скручивается от осознания, такого, которое вселяет страх так глубоко, что моя кровь стынет, и я покрываюсь гусиной кожей. Мысль о том, что Лила покончила с собой, не потому, что была несчастна с человеком, который её купил, а что она была несчастна, потому что всё ещё была влюблена в человека, который манипулировал ею. Что она так относилась к нему и поэтому убила себя. Потому что она уже была мертва.

Я бросаю книгу на пол с глухим стуком. Я шагаю, проводя руками вниз по лицу. Я курю сигарету. Я сижу. Я стою. Я курю. Я иду. Я курю.

Мой разум не может остановиться. Мои мышцы напряглись, а дыхание стало прерывистым. Гнев кровоточит от кончиков моих пальцев на руках, до груди, сжимая моё горло. Не раздумывая, я поднимаю лампу с края стола и бросаю её через всю комнату, наблюдая, как она разбивается вдребезги. Но этого недостаточно, чтобы подавить гнев, пылающий в моей груди — в моём грёбаном сердце. Я беру вазу с камина и разбиваю её о стену. Мой взгляд скользит по комнате в поисках чего-то, что могло бы отпустить накопившийся гнев, и, в конце концов, он падает на кочергу, свисающую с камина. Я хватаю её, крепко сжимаю, расхаживая по комнате, разбивая и ломая всё, что могу, пока пот не скатывается с моего лба, и всё моё тело не становится мокрым, а мышцы не начинают болеть.

И когда всё это сказано и сделано, когда я уверен, что нахожусь на грани сердечного приступа, я останавливаюсь, стоя в середине кабинета, окидывая взглядом всё разрушенное, что лежит вокруг меня. Так вот как это выглядит. Это то, что я сделал с ней, и это разбивает моё проклятое сердце. Имеет ли это смысл? Нет, но ни одна чёртова вещь в моей жизни никогда не имела смысла, так зачем начинать сейчас? Бросив кочергу, я падаю на пол, разбитое стекло хрустит у меня под спиной. Потолочный вентилятор шумит надо мной, и я наблюдаю, как пыль оседает вокруг меня.

Сквозь туман в голове я думаю об Аве, о том, как впервые увидел её. То, как страх в её глазах, казалось, исчез, когда её взгляд упал на меня. Все остальные женщины были уже уничтожены, когда их бросили в этот подвал. Всё, что я сделал, это разбил их, чтобы они могли быть восстановлены из обломков, которые были их жизнью. Ава не была полностью разрушена, она была сломана. Она всё ещё знала, что значит иметь надежду. Я провожу руками по лицу, позволяя разуму анализировать вещи. Пока я ищу признак того, что, возможно, я потерпел неудачу. Может быть, я не манипулировал ею, может быть, это делала судьба с нами обоими.

Любовь…

Возможно, чёртова любовь манипулирует нами, и если это так, то я подпрыгиваю, почти спотыкаясь о собственные ноги. Дело в том, что я никогда не любил этих женщин. Не было ничего даже близко, похожего на чувства к ним — жалость — да; чувства — нет. Я сделал то, что сделал для Авы, потому что хотел, потому что я должен был. В том, что я сделал для неё, описанном в этой книге, не было ни грамма лжи, и, как она утверждает, это и заставило её влюбиться в меня. Так что же плохого в том, что она любит меня? Это неправильно только потому, что она была в какой-то земной форме ада? Наверняка даже в глубинах ада существует любовь.

«Какого чёрта я сделал?»

Глава 39

Макс

День за днём. В одиночестве. В этом доме. В этих чёртовых лесах. Одиночество — это действительно ужасная вещь. Я не могу никуда пойти, потому что они узнают, что я сделал это с ней. И, кроме того, мне нужно остаться здесь и подумать о том, что я сделал. Прочитать её слова снова и снова и попытаться убедить себя, что я неправ. Может быть, я схожу с ума, потому что чувствую необходимость сделать это, уединиться, чтобы испытать то, что сделала Ава в течение той первой недели. В полном одиночестве.

В своей книге она сказала, что ты начинаешь говорить с собой, и знаешь что? Ты начинаешь говорить с собой — с вещами, которые не являются живыми. Забавно, что человеческий разум работает так. Да, и насчёт фантазий, если честно, я столько раз мечтал о ней, что даже больше не уверен, что такое реальность. Я прокручивал в голове, как бы всё могло закончиться иначе. Я воображал, что никогда не отпущу её, и иногда я лежу здесь и разговариваю с ней, позволяя своему разуму воображать, как сладкий звук её голоса отвечает мне. Я не могу выбросить её из головы, это как навязчивая идея. И я думаю, может, если я просто притворюсь, что могу вернуть её, может, это поможет мне выбросить её из головы.

«Ты можешь вернуть её. Просто возьми её».

Вскочив с дивана, я качаю головой:

— Нет, это смешно.

«Почему это смешно? Она попросила тебя спасти её. Черным по белому…»

— Она ещё недостаточно оправилась, чтобы знать, чего она хочет.

«Это ты не в своём уме, Максвелл. Кто ты такой, чтобы так говорить за неё? Никогда не узнаешь, пока не попробуешь. Хочешь, чтобы она чувствовала себя бесполезной?»

— Конечно, нет, — я шагаю перед камином, проводя руками по волосам.

«Ты спас её ещё до того, как узнал. Судьба. Ты испытывал судьбу, Макс. Она была твоей судьбой. Ты был её судьбой, и ты бросил её».

— Нет, это не так! — я кричу, мой голос эхом разносится по пустой комнате. — Я поступил правильно.

«Некоторым людям неправильные вещи кажутся правильными, а правильные вещи кажутся неправильными. Она не может жить на свету. Это убьёт её. Вытащи её со света, пока она не умерла».

Мой взгляд падает на дверь в подвал, и я останавливаюсь, мой пульс стучит в висках. Тёмные вещи живут в темноте…

***

Я чешу свою густую бороду, затем вытираю пот со лба, прежде чем спуститься с лестницы. Люстра, которую я только что повесил, качается, лампочки цепляются за хрустальные капельки, свисающие с неё. Бо́льшую часть месяца я провёл, разрушая подвал этого старого дома. Комната, которая когда-то была офисом моего отца, была идеальной. Без окон. В дальнем углу дома, полностью под землёй. Это было просто ужасно. Деревянная обшивка от пола до потолка пахла сигарами. Достаточно легко было снести стены и поставить гипсокартон. Я покрасил стены в приятный лавандовый цвет. Кровать — это антиквариат, который я купил на распродаже. Чёрная кровать с балдахином из кованого железа. Я нашел немного хорошей паутинки, которой обернул рамы. Кровать застелена белым пуховым одеялом, потому что здесь внизу холодно, и мне бы не хотелось, чтобы ей было неудобно. Шкаф — я превратил его в милую гардеробную для неё и наполнил её изящными платьями и туфлями. Книжный шкаф я построил сам. Я заставлю это сегодня днём ​​после того, как немного отдохну. Я хочу, чтобы всё было идеально.

Всё должно быть идеально.

Я много думал о прошедшем месяце. Я зачитал её книгу до такой степени, что некоторые страницы оторвались от переплёта. Вы бы видели заметки, которые я сделал. Это я не потеряю. Я сохраню это. Я сделаю это правильно, потому что я не буду манипулировать ею. Мне и не придётся, потому что она будет любить меня по собственной воле. Она будет.

Глава 40

Ава

День 263 — дома

Я швыряю помаду на комод и смотрюсь в зеркало. Конечно, я хорошо выгляжу. Нет, не выгляжу.

Мой телефон гудит: пришло сообщение. Я игнорирую его. Скорее всего, это Мег сообщает, что она уже едет. Я не хочу никуда ехать, но я сказала ей, что поеду, и теперь искренне сожалею об этом решении. Я плюхаюсь на диван и жду её, пытаясь понять, как мне выбраться из этого дерьма.

Люди не понимают этого; они не в состоянии понять. Я устала слушать людей, которые говорят мне оставить всё как есть, что я сильный человек, что со временем всё станет лучше. Честно говоря, я думаю, что со временем стало только хуже. Мы все притворяемся, что одиночество излечивается, когда мы окружаем себя другими. Это красивая долбаная ложь, потому что правда — уродлива.

Мы всегда одиноки.

Никто не может пробраться в ваш разум, никто не должен носить вашу душу, носить ваши шрамы. А когда тебе грустно, все хмурятся, потому что это вежливо, даже если их души способны улыбаться, если они сами себе это позволили. Для всех остальных мы должны притворяться чем-то, что напоминает идеал о том, какой должна быть жизнь, а когда мы этого не делаем, на нас вешают ярлык: подавленный.

Иногда я в порядке, а иногда всё моё существо источает страх и беспокойство. Иногда я просыпаюсь в поту, моё сердце вырывается из груди, и я отчаянно ищу тело Макса рядом с моим. Затем меня поглощает страх, потому что его там нет. Когда незнакомцы подходят слишком близко ко мне, я чувствую, что вот-вот выпрыгну из своей кожи. Парень смотрит на меня не так, — или, в зависимости от дня, вообще смотрит на меня, — и моя первая реакция — пуститься бежать в противоположном направлении.

Жизнь лепит и формирует человека, и как только что-то откололось от вашей души, вы не можете вернуть это обратно. И, возможно, именно поэтому я люблю его так сильно, он был там, когда я сломалась, он понимает, потому что у него есть монстры, с которыми могут играть мои демоны. И дело в том, что личность, которая находится у меня внутри — она не может играть с ангелами, потому что рай и ад не сочетаются.

Громкий стук в дверь пугает меня, всем телом я вздрагиваю тревожной судорогой. Моё сердце учащается, и адреналин от внезапного шока вызывает головокружение. Ещё один громкий стук. Я неохотно сползаю с дивана и смотрю в дверной глазок. Снаружи стоит Мег с улыбкой, приклеенной на наштукатуренном лице. На ней короткая чёрная юбка, которая означает студенческую вечеринку. Я закатываю глаза, прежде чем открыть дверь.

— О, ты выглядишь симпатично, — говорит она, окинув меня быстрым взглядом. — Готова? Я сказала Таре, что заскочу и заберу её.

— Ага, — я хватаю сумку с края стола у двери, и мы направляемся к переулку.

— Ава, ты в порядке? — спрашивает Мег, когда мы выходим на парковку.

— Да, — она смотрит на меня понимающим взглядом, когда чёрный внедорожник останавливается по другую сторону её Мустанга. Я на мгновение замираю, но она продолжает идти.

— Что? — девушка смотрит через плечо, когда доходит до задней части своей машины. — Почему ты остановилась посреди улицы?

— Я… э-э… — я снова иду, решив не объяснять, что я не хочу подходить так близко к машине, потому что я в ужасе, что меня затащат внутрь. — Я просто думала, что забыла свои ключи, — я поднимаю их. — Вот они, — я улыбаюсь и протягиваю руку к пассажирской двери, когда она садится на водительское сиденье.

И только я пристёгиваю ремень безопасности, звонит телефон Мег.

— Алло? Вот дерьмо. Да… о, да, звучит хорошо, подожди секунду, — Мег смотрит на меня, поворачивая машину задним ходом. — Полицейские кампуса закрыли вечеринку. Забрали пиво. Девон сказала, что вместо этого мы могли бы посмотреть фильм. Ты как?

— Конечно, — я предпочту пойти в кино, посидеть в темноте, и мне не придётся ни с кем разговаривать, так что мне это абсолютно подходит.

Моё сердце сходит с ума. Меня трясёт. Пот градом. Я продолжаю смотреть на людей в кинотеатре. Жду.

Чего?

Чего-то.

Кого-то.

Я уговорила всех сесть в заднем ряду, потому что, по крайней мере, так не будет никого позади нас. Фильм идёт, но я не могу сказать вам, о чём он, чёрт возьми, потому что всё, что я могу сделать, это попытаться дышать, попытаться сказать себе, что всё в порядке. Я в порядке. Я в безопасности…

Человек, сидящий передо мной, резко встаёт, подушка сиденья откидывается назад, и я подпрыгиваю. Мег смотрит на меня.

Сглатывая, я не свожу глаз с киноэкрана. Я хочу, чтобы этот проклятый фильм закончился. Я хочу выйти из этого грёбаного кинотеатра. Экран темнеет, и всё, что вы можете услышать, — это тяжёлое дыхание актрисы из фильма, её шаги, когда она бежит по тёмному дому, затем дверь распахивается, и экран становится ярким. Раздаётся крик, и это всё, что я могу понять. Я выскакиваю из кресла, бегу вниз по лестнице и выбегаю из театра с комом в горле. Через несколько секунд дверь в зрительный зал распахивается, и торопливо выходит Мег, осматриваясь в поисках меня.

— Какого чёрта, Ава? — спрашивает она с вытянутым от беспокойства лицом.

Я сразу же опускаю глаза в пол, потому что мне стыдно. Я ничего не контролирую. Беспокойство. Страх. Тот факт, что я хотела бы быть кем-то другим, кроме себя.

— Я просто, мм, я просто… это было слишком, я думаю. Фильм, ну, знаешь? Он мрачный, и все эти люди, и парень перед нами просто вскочил, и меня это напугало, и я не знаю, я просто. Я просто. Я не могу… — я не могу отдышаться. В груди так сильно сжалось, что кажется, что мои лёгкие в любой момент перестанут работать.

Мег обвивает меня своими маленькими руками.

— О, Ава. Прости. Мне так жаль, — шепчет она мне на волосы. — Мне бы хотелось понять. Жаль, что я ничего не могу для тебя исправить.

Но ты не можешь исправить что-то вроде этого. Нечего исправлять. Я не сломанная кукла. Части меня, которые пропали и изуродованы, нельзя осторожно пришить. Никто не понимает этого. И зная это, я чувствую себя ещё более одинокой, чем когда я была в том подвале.

Так что, кажется, что бы я ни пережила, на самом деле, свобода — вот мой ад.

Глава 41

Макс

Я слушаю «Неустойчивый», когда намыливаю лицо и подношу к нему бритву с прямым лезвием, медленно скользя по горлу. После каждого движения бритвой я стряхиваю грязь в раковину. Месячная щетина исчезает, и я выгляжу другим человеком. Я чувствую себя другим человеком.

Я ловлю себя на том, что напеваю под нос, натягивая чёрную футболку с V-образным вырезом через голову. Последний взгляд в зеркало, и я провожу пальцами по волосам, прежде чем схватить ключи с комода и направиться к входной двери. Я выхожу на крыльцо, делая глубокий вдох и спускаясь по старым ступеням. Ветер приносит отчетливый аромат горящих дров из соседнего дома. Этот запах вроде как успокаивает мои нервы, когда я заворачиваю за угол дома. Листья хрустят под моими ботинками. Ветки трещат. Я открываю ржавую дверь сарая, беру верёвку и перчатки, затем быстро закрываю её.

Я кладу эти предметы на пассажирское сиденье, рядом с её книгой. Её библией, если хотите. Я включаю зажигание, двигатель заводится. Полный бак. Я улыбаюсь, потому что в следующий раз, когда я вернусь сюда, она будет со мной. И я никогда, никогда не отпущу её. Некоторые вещи можно любить только в темноте. Ава и я, мы не знаем другого пути, я просто должен был это понять.

Я еду пять часов, прежде чем въезжаю в крошечный город Таскалуса, штат Алабама. Место заставлено автомобилями и внедорожниками. Чёртов футбол. Дети из колледжа разбили палаточный лагерь, собрались вокруг кегов, все с красными лицами, пьяные и кричащие. Движение передо мной по бульвару Макфарланд очень медленное, и костяшки моих пальцев белеют от того, как сильно я сжимаю руль.

— Грёбаные идиоты, — бормочу я, когда пикап врезается в седан сзади.

Справа есть боковая улица, куда я сворачиваю. По этому маршруту только несколько машин, и через пятнадцать минут я уже за пределами кампуса, в странном маленьком квартале, который напоминает что-то из «Проделок Бивера» (прим. «Проделки Бивера» — семейный, комедийный фильм 1997 года). И, учитывая, что это студенческий город, где футбол важнее Бога, район полностью пустой. Я прохожу дома под номерами 547, 545, 543 по улице Элдер и, к счастью, нахожу место для парковки прямо под старым дубом перед 541. Вы могли бы подумать, что было бы не так легко найти девушку, которую уже однажды похитили, но университетские указатели — ну, они явно не принимают это во внимание. На крыльце горит свет, и в одном окне в задней части дома тоже. На дороге стоит одна машина. Я хватаю перчатки и куртку с пассажирского сиденья. Накинув свою куртку, я сматываю верёвку и засовываю её в передний карман.

Там нет движения. Ни одной машины. Ни души. Ни одной долбаной птицы не видно, когда я тороплюсь к тротуару и еду вдоль стены дома, к счастью, между двумя небольшими домами достаточно темно, и я сливаюсь с тенями. Когда я подъезжаю к задней части дома, я рад, что задняя дверь открыта, только внутренняя дверь отделяет меня. Моё дыхание становится прерывистым, слышимым, когда я засовываю пальцы в кожаные перчатки и вынимаю нож из заднего кармана. Это так легко сделать отверстие в проволочной сетке, проникнуть внутрь и щёлкнуть замком. И достаточно легко отодвинуть сетку назад, чтобы не было заметно, если только вы не смотрите, что кто-то вторгся. Несмотря на то, что я осторожен, открывая дверь как можно медленнее, алюминиевые петли стонут. Я съёживаюсь, у меня морщится лоб, но не раздаётся ни звука, не видно движения внутри.

Я осторожно закрываю за собой дверь и тихо пробираюсь вдоль стены к коридору прямо у крошечной кухни. Мой пульс стучит в висках, моя кожа горит от предвкушения, словно медленный огонь в груди. Это шанс, которым я воспользуюсь. Я не собираюсь лгать, потому что я не знаю, кто здесь. Я настороже, когда подхожу к гостиной, и ещё более осторожен, когда я поворачиваю во второй зал, ведущий в единственную комнату в доме с включенным светом. Комната, где, надеюсь, пока живёт моё тёмное создание.

Мягкий звук музыки разносится по коридору — «Неустойчивый» — конечно. Песня заканчивается, как только я достигаю дверного проёма, но начинается снова, потому что стоит на повторе. И я клянусь, моё сердце никогда раньше так не билось. Остановившись рядом с дверью, я пытаюсь взять себя в руки, но когда вхожу в дверной проём, я обнаруживаю, что комната пуста. Покрывало на её кровати скомкано и лежит у изножья. Одежда разбросана по всей комнате. Дверь её шкафа широко открыта, бельё вываливается из корзины и выглядывает из дверного проема. И на долю секунды я паникую. Мой план летит ко всем чертям… мой взгляд падает на фото в рамке на её тумбочке. Это фотография Авы и её родителей, и тот факт, что я могу смотреть на неё, заставляет всё остальное отойти на задний план.

Я перешагиваю беспорядок на полу и поднимаю фото в рамке, уставившись на неё, злясь, что почему-то совсем забыл, насколько она красива, но опять же, я никогда не видел её такой — с макияжем и завитыми волосами — пытаясь скрыть, кто она на самом деле. Как только я провожу пальцем по её изображению, свет фар прыгает по комнате. Гул машины, въезжающей на дорогу, едва слышен через окно её спальни.

Она здесь.

Эта мысль заставляет мой пульс биться сильнее, когда на моём лице появляется широкая улыбка. Не раздумывая, я забираюсь в её шкаф, прижимаясь спиной к стене и делая последний, глубокий вдох. Мои глаза закрываются от её запаха, аромата, который когда-то обволакивал меня, оставляя демонов глубоко внутри. И если этого недостаточно, чтобы сказать мне, что это судьба — что так и должно быть — ну, я не знаю, что будет.

Я слышу, как открывается входная дверь. До меня доносятся голоса. Шаги по коридору. И с каждым звуком, с каждым движением, с которым она становится ближе ко мне, моё сердце, чёрт возьми, почти выпрыгивает из моей груди.

— Ава, — раздаётся голос девушки в коридоре. Она кажется взволнованной. — Я пытаюсь понять, но я даже не чувствую, что ты пытаешься. Я понимаю, это было дерьмово. Это искалечило тебя, но…

— Нет! Ты не понимаешь, — кричит Ава. — Не пытайся, Мег. Просто… просто перестань пытаться заставить меня заниматься всем этим дерьмом. Это не поможет.

— Ава, — другая девушка вздыхает. — Извини, я просто хочу, чтобы ты снова была счастлива. Я просто хочу, чтобы ты научилась справляться со всей этой чушью.

— Да, я справлюсь с этим, — циничный смех наполняет комнату, когда я слышу, как дверь скрипит. — Почему бы тебе просто не вернуться на вечеринку?

— Ну, я совершенно точно не останусь здесь, чтобы хандрить с тобой. Мне надоело развозить всё это дерьмо, Ава.

— Я никогда не просила тебя что-то развозить.

Стена дрожит, когда дверь захлопывается. Я слышу, как она пересекает комнату со стоном. Музыка обрывается. Она шагает и бормочет себе под нос. Через несколько секунд задняя дверь захлопывается, и через несколько секунд я слышу слабый звук машины, отъезжающей от дома. Вот и всё. Я просто должен забрать её — просто заявить на неё права. Я достаю верёвку из кармана и готовлюсь войти в её комнату, но слышу, как скрипят петли её двери, и вдруг она исчезает. Я осторожно выглядываю и слышу, как из коридора доносится шум льющейся воды.

Вылезая из шкафа, я на цыпочках пересекаю комнату и осторожно заглядываю за дверь. Мой взгляд устремляется на приоткрытую дверь в конце коридора. Я крадусь по коридору и стараюсь изо всех сил, чтобы не скрипели половицы — хотя вряд ли она услышит это из душа. Если честно, я ненавижу, как всё оборачивается. Я совсем не хотел забирать её из ванной, обнаженную. Я не хотел, чтобы что-то в этом казалось извращённым или избитым. Потому что это наша история любви. Тёмная, неприукрашенная и грубая, такая глубокая, что мы оба оказались на грани безумия.

Я прикусываю губу, крадусь вдоль стены, руками провожу по скользкой рейке для защиты от повреждений стульями. Когда мои пальцы обвиваются вокруг дверной ручки, я сомневаюсь. Может быть, это не так нужно сделать, но, как сказала Ава, украденные вещи представляют гораздо бо́льшую ценность, а украденные вещи, в свою очередь, знают, что они имеют большу́ю ценность, потому что люди крадут только те вещи, без которых они не могут жить.

А я не могу жить без неё.

Глава 42

Ава

День 265 — дома

Горячая вода течёт по моему телу, но это никак не помогает ослабить напряжение, стянувшее мои мышцы. Я чувствую себя сукой за то, что накричала на Мег, но я больше не могу контролировать свои эмоции. Гнев охватывает меня без предупреждения, и я огрызаюсь. Меня заливает печаль, и я рыдаю. Эти эмоции похожи на диких зверей, приручить которых я не надеюсь.

Я откидываю голову назад, опираясь на холодную плитку. Потерявшись в собственной коже, я чертовски ненавижу это. Я ненавижу всё это, и иногда мне хочется вернуться к той ночи, когда меня забрали, и чтобы та пуля прошла через мой череп, а не Бронсона. Или, может быть, к той ночи, когда я утопилась, потому что на этот раз я бы дождалась, когда мама ляжет спать.

Вина накрывает меня из-за этой мысли. Но для меня смерть кажется таким лёгким выходом, потому что как только она пожирает тебя, больше ничего нет. Темнота. Пустота. Небытие. Мёртвый больше не борется с демонами.

Слёзы падают с моего лица, теряясь в струях воды из душа. И вот так, на меня нападает усталость. Я едва могу держать глаза открытыми, и всё, что я хочу, это спать в течение нескольких дней. Я хочу спать подальше от всего этого. И я не могу не думать, что сон — это форма смерти для живых.

Я быстро ополаскиваюсь, поворачиваю краны и вылезаю из душа, хватая полотенце с туалетного столика и вытираясь. Когда стираю пар с зеркала, я замечаю, что дверь широко открыта. Я оставила её открытой? Мой пульс сразу учащается, но каким-то образом мне удаётся успокоиться. Может быть, частично потому, что, учитывая, где я нахожусь сегодня вечером, мне было бы всё равно, если бы кто-нибудь вломился, чтобы меня убить.

Фыркнув, я дотягиваюсь до вершины зеркала, как если бы кто-то другой контролировал мои конечности. «Ты пугаешь меня…» — я пишу эти слова на запотевшем стекле, прежде чем идти в свою комнату.

Называйте меня садисткой, но именно сейчас, когда эта депрессия гремит у меня внутри, я просто хочу погрязнуть в ней. Я хочу, чтобы она поглотила меня, поэтому я просматриваю плейлист на своём ноутбуке и выбираю «11:11» «В этот момент», нажимая кнопку воспроизведения, прежде чем взять нижнее бельё и футболку из комода. После того, как я их натягиваю, я падаю на кровать.

Дождь начинает падать на крышу, и я улыбаюсь, потому что, кажется, остальной мир чувствует себя так же, как и я. Порыв ветра дует на окно каплями дождя. Ветви от дерева снаружи царапают по оконному стеклу. И я погружаюсь в мысли о нём. О той комнате…

Скрипит половая доска, и я чувствую энергию другого человека. У меня покалывает кожу. Я улавливаю тень на стене как раз перед тем, как рука закрывает мой рот, а другая хватает меня за макушку.

— Ш-ш-ш, — шепчет он, жар его дыхания обвевает мою шею. Рыдания сотрясают моё тело. Мои мышцы ослабевают. — Не кричи, поняла?

Я киваю, сдерживая слёзы, потому что он пришел за мной.

Он убирает руку с моего рта, и я чувствую грубую верёвку, царапающую мою руку, когда он хватает обе мои руки и скрещивает их друг с другом. Он быстро обматывает верёвку вокруг моих запястий и сажает меня, повернув лицом к себе. Я прикусываю губу, слёзы текут по моим щекам. Я так сильно хочу прикоснуться к нему, но я не могу со связанными руками.

— Я тебя люблю, — шепчет он, затем нежно прижимается своими губами к моим. — И это почти свело меня с ума, но так и должно быть. Я и ты, вот так.

Наступает пауза, когда мы смотрим друг на друга, и мне требуется всего лишь мгновение, чтобы составить слова.

— Я тоже тебя люблю, — шепчу я.

На его лице появляется сочувствующая улыбка.

— Так и будет… на этот раз по правильным причинам, — Макс встаёт и хватает меня за связанные запястья. — А сейчас пойдём.

И я встаю, следую за ним, не сопротивляясь, улыбаясь. Сияя. Потому что он любит меня до безумия — так неистово, что забирает меня. Воруя меня. Люди тратят на поиски целую жизнь, желая принадлежать и быть узником чувства, настолько сильного, что ничто не может разрушить его. Вот что это такое.

Я не издаю ни звука, когда он ведёт меня через заднюю дверь вдоль стены дома к машине, припаркованной через улицу. Он открывает мне дверь, и когда я сажусь, я обнаруживаю свою книгу на сиденье. Сердце трепещет у меня в груди. В желудке всё переворачивается. В ладонях проступает пот, а щёки вспыхивают. Это любовь. Именно это чувство даёт мне знать, что я не сумасшедшая.

Внутреннее освещение снова включается, когда он открывает дверь с водительской стороны. Его тёмные глаза встречаются с моими глазами. Макс кажется даже красивее, чем я помню. И, может быть, это потому, что теперь я знаю, что он мой. Я принадлежу ему. И я в безопасности с ним.

Он забирается внутрь и включает зажигание, проверяя зеркало заднего вида, прежде чем отъехать от обочины. К тому времени, как мы доезжаем до конца дороги, его рука уже лежит на моей, а большой палец нежно поглаживает мои пальцы.

— Веревка не слишком тугая, нет?

Я бросаю на него взгляд.

— Нет.

Свет уличных фонарей скользит по его лицу, тени подчёркивают его резкую линию челюсти. На мгновение я боюсь, что, в конечном счёте, заработала неминуемое нервное расстройство, с которым боролся мой разум, и я паникую, плотно закрыв глаза. Он всё ещё будет здесь. Он будет… Потому что я столько раз мечтала, чтобы он пришёл за мной и вернул меня к реальности, где я свободна, которая чуть не убила меня.

— Макс, — шепчу я. Я не могу открыть глаза. Я не смогу вынести. — Макс?

— Да, дорогая?

— Какая у тебя фамилия?

— Картер.

Но этого недостаточно, чтобы убедить меня, что он настоящий.

— Почему тебя так долго не было? — спрашиваю я, затем открываю глаза, и он всё ещё здесь.

— Мне нужно было всё приготовить, — он сжимает мою руку, смотрит на меня и улыбается. — Потому что я должен обеспечить тебе безопасность со мной.

Я откидываюсь на сиденье, меня накрывает блаженство, как дымка.

— Ты знаешь, что не нужно держать меня связанной.

— Я знаю, — он ухмыляется.

— Я бы никогда не бросила тебя.

— Я бы никогда и не позволил тебе.

И мы едем всю ночь. Я то и дело засыпаю и просыпаюсь, моя рука всё время в его руке. Я просыпаюсь как раз тогда, когда чернота неба сменяется темно-синей ночью и поглощает звёзды в свете. Макс съезжает с главной дороги, свернув на грунтовую дорогу и припарковывается перед летним домиком. Он выключает зажигание, выходит и открывает мою дверь. Затем он ведёт меня по изношенным деревянным ступенькам через входную дверь.

Внутренняя часть дома выглядит так, как будто она не обновлялась более тридцати лет. Над камином — семейный портрет, и я предполагаю, что этот маленький мальчик, стоящий рядом с малышкой с косичками и перед сияющими родителями, был Макс. Мы идём через кабинет, по коридору, и подходим к двери.

К двери в подвал.

Макс открывает её, сразу же спускаясь по лестнице. Когда он достигает дна, он поворачивается и протягивает мне руку. Я поднимаю свои связанные руки и беру его за руку.

— Почти пришли, — говорит он. Мы пробираемся через комнату отдыха и спускаемся в другой коридор, и в самом конце — дверь, с замком снаружи.

Я жду, когда он откроет замок, уронив его на пол. Дверь распахивается, и он позволяет мне войти первой.

Стены недавно покрашены. Всё здесь мило и идеально. Мой взгляд падает на книжную полку на дальней стене, заполненную книгами. Моя грудь вздымается, и я улыбаюсь.

— Идеально. Мне нравится.

Над кроватью из кованого железа висит простое чёрное полотно с фразой Пабло Неруды: «Я люблю тебя, потому что некоторые тёмные вещи нужно любить, тайно, между тенью и душой, написанные тонкими белыми буквами». Это наша фраза.

Макс развязывает верёвку, бросая её на пол, затем поворачивает меня лицом к себе. Сжимая верхнюю часть моих рук, он наклоняет голову и прижимается лбом к моему лбу.

— Я думал, что если я дам тебе свободу, то этим покажу, что я люблю тебя, но я просто не понимал.

Я сглатываю. Я так много хочу сказать ему, но с чего мне начать?

— Я умоляла тебя не бросать меня, я умоляла тебя…

— Я знаю, что умоляла, но я хотел только то, что было лучше для тебя. Никогда… никогда я и представить не мог, что, освобождая тебя, я тебя убивал, — он делает паузу, проводя пальцами по моей шее. — И если это то, что тебе нужно, чтобы знать свою ценность, если ты хочешь быть похищенной и желанной, я сделаю это, но этот замок, эти верёвки, мы оба знаем, что в них нет необходимости. Это просто символы. Ты же это понимаешь, верно?

— Символы чего? — я хмурю брови, и на его губах играет лёгкая ухмылка.

— Любви. Потому что это само по себе тюрьма, — Макс осторожно заправляет мои волосы за ухо.

— Тюрьма, из которой мне никогда не захочется сбежать.

— Именно. Я должен был понять, что такие люди, как ты и я — совсем другие, люди слишком закрыты, чтобы понять нас, они слишком просты, — говорит он. — И нам не нужно, чтобы кто-то понимал это, пока это делаем мы, — он целует меня с таким благоговением, что я клянусь, что наши души кровоточат вместе с этим поцелуем. Это поцелуй, когда сама суть того, кем вы являетесь, становится запутанной.

Макс прижимает меня к стене. Его руки яростно накрывают меня, как будто он не может коснуться меня полностью. Он целует меня в шею, одной рукой гладит меня по горлу.

— Ты, — он дышит мне в кожу. — Ничто другое не могло бы заставить меня чувствовать то, что чувствуешь ты.

Одежда сорвана, и он бросает меня на кровать, намотав мои волосы вокруг своего запястья и взяв меня так, как может только он. Он трахает меня своими движениями и занимается любовью со мной своими словами. Он относится ко мне так, как будто я не хрупкая, но шепчет мне, будто я самая хрупкая вещь из когда-либо существовавших. Пот покрывает мою спину, и он хватает меня за бёдра, швыряя меня на кровать, прежде чем устроиться у меня между бёдер. Лёгкая ухмылка играет на его губах, когда его пальцы обвивают моё горло.

— Так чертовски невинна, так чертовски красива, — он кусает нижнюю губу, прежде чем снова скользнуть внутрь меня. Я откидываю голову со стоном, его руки всё ещё обвивают моё горло. Наклонившись к моему уху, он целует меня, спускаясь, в подбородок, слегка касаясь зубами моей кожи. — Скажи мне, что ты чувствуешь, Ава, — шепчет Макс.

Я, уставившись, смотрю на него. Я влюблена. Безумно влюблена.

— Я люблю тебя.

— Так и должно быть, — он снова резко входит в меня, затем обхватывает моё лицо и притягивает мои губы к своим губам в безжалостном поцелуе. — И, чёрт возьми, я люблю тебя.

И я верю, что любит. Как никто другой никогда не смог бы.

Никто бы этого не понял. Большинство людей называют нас безумцами, но дело в том, что у всех нас внутри есть немного тьмы. И слишком часто люди видят эту почерневшую часть наших душ как нечто злое, что-то искаженное и неправильное, потому что что-то говорит нам, что все должны жить в свете. Но для некоторых свет жизни просто слишком яркий. Во всём должен быть баланс, а это значит, что должна быть тьма, потому что без этой пропасти свет не может существовать. И этот наш тёмный маленький мир — эта совершенная любовь — это ночное небо, которое позволяет вам видеть звёзды. Видите ли, во тьме есть красота, нужно только научиться её находить.

Шестьдесят четыре дня в плену. Двести шестьдесят пять дней без него. Остальная часть моей жизни будет в плену у человека, который всегда будет владеть моим сердцем — свободным или нет. Потому что, если честно, в смысле любви каждый хочет быть в плену.

И там, где кончается тьма, начинается рассвет…

Конец

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg