«Столкновение»

Столкновение (epub) - Столкновение 215K (книга удалена из библиотеки) (скачать epub) - Александра Салиева

СТОЛКНОВЕНИЕ

 

Глава 1

 

Свет фар на встречной бьёт, подобно пощечине наотмашь. Зажмуриваюсь. Всего лишь за секунду до того, как меня прикладывает лицом о сработавшую подушку безопасности.

 

Тупая боль, грохот железа, звон стекла — всё перемешивается в сознании, пока ремень безопасности впечатывает меня обратно в сиденье. Шум в ушах кажется нестерпимым. Но проходит секунда, другая, и жгучая агония в моей голове постепенно стихает, превращаясь в едва различимый монотонный гул, смешивающийся со стуком ливня снаружи. Ещё немного, и я различаю удары собственного сердца. Руки, ноги — тоже целы, так что первым делом дёргаю дверную ручку, после чего вываливаюсь прямиком в лужу.

 

Разум постепенно заполняет туман…

 

По-хорошему, стоило бы добраться до другой машины — той, в которую врезалась. Но сил хватает лишь ровно на то, чтобы опереться спиной о кусок раскуроченного железа и прикрыть глаза, пытаясь вспомнить, где мой мобильник.

 

— Надеюсь, ты там живой, — шепчу едва ли разборчиво.

 

Обращаюсь скорее в никуда. Тем удивительнее:

 

— Я бы на твоём месте надеялся как раз на обратное, — вынуждает вздрогнуть мужской голос с оттенком стали.

 

Успеваю заметить высокие кожаные берцы, да тёмные брюки из плотной материи, прикрытые кашемировым пальто, прежде чем незнакомец бесцеремонно хватает меня за плечи, довольно жёстко встряхивает и ставит на ноги. Дальше он деликатностью тоже не отличается. Обхватывает пальцами за подбородок, запрокидывая мою голову, придирчиво разглядывая.

 

— Жить надоело? — практически рычит, заново встряхивая.

 

С учётом, что это я выехала на встречную полосу, врезавшись в его автомобиль, вопрос вполне актуальный. И наверное, стоило бы на него ответить, но вместо этого слишком уж любопытно становится…

 

— А вам?

 

В глазах цвета хвои поселяется замешательство. Всего на мгновение. А уже в следующее — мужчина гневно прищуривается, усиливая хватку на моём лице. И злится ещё больше прежнего, когда…

 

— Это же не я, а вы совсем недавно пожелали самому себе смерти вместо спасения, — замечаю справедливо.

 

Ответом мне становится хруст чужих суставов сжимающейся в кулак руки. Спасибо, не той, которая до сих пор касается моего лица. Довольно симпатичные, хоть и хмурые, черты лица брюнета искажает очередная гримаса злости, и я начинаю закономерно беспокоиться о собственной безопасности, однако…

 

— У тебя сотрясение, — выдаёт негромко и неожиданно спокойно он.

 

Не спорю. И вполне допускаю подобную возможность.

 

Неспроста ж я тут стою и полнейший бред несу?

 

Впрочем, скорее всего дело в тумане в моей голове.

 

И двух выпитых бутылках вермута…

 

Не спорю с ним и тогда, когда незнакомец перехватывает меня под руку и вместе со мной направляется вдоль обочины. Как выясняется позже, к своей машине.

 

Серебристый “Aston Martin” повреждён куда меньше, нежели здоровенный пикап, за рулём которого я находилась. Задумавшись над этой странностью, пропускаю момент, когда мужчина открывает дверцу с пассажирской стороны. И после того, как он начинает запихивать меня в салон транспортного средства, запоздало протестую на такое самоуправство. Вот только куда мне против того, кто на две головы выше и в разы сильнее? Окончательно охамевший грубиян не только внутрь автомобиля меня заталкивает, дверь тоже без особых усилий закрывает. А вот открыть её самой у меня уже не получается. Несколько моих тщетных попыток подтверждают это как нельзя красноречивее.

 

— Отвезёте в больницу? — настороженно интересуюсь по итогу, как только водитель, немного погодя, оказывается за рулём.

 

Иначе зачем ему меня вообще с собой брать куда-то?

 

Прикопать меня за порчу своего имущества он и тут мог бы. Так даже менее хлопотно. На загородной трассе всё равно ни души, кроме нас самих — никаких свидетелей.

 

— Нет. К себе отвезу.

 

По позвоночнику пробегает липкий холодок.

 

— З-зачем?

 

Отодвигаюсь от него, как можно дальше, насколько это возможно в силу окружающего пространства.

 

— Ты мне тачку испортила. Пока не расплатишься, не отпущу.

 

Вот теперь мне действительно становится дурно…

 

— А если не расплачусь? Если мне нечем с вами расплачиваться?

 

На губах незнакомца расцветает подозрительно ласковая улыбка.

 

— Уверен, это не такая уж и проблема.

 

На этот раз я молчу. Разглядываю его профиль, пытаясь прикинуть, сколько же ему лет, чем он может заниматься, кто такой вообще по-жизни, и совершенно не думаю о том, что именно кроется за сказанным им.

 

Я спятила? Меня действительно приложило головой настолько хорошо, что мозги набекрень сдвинулись? Вряд ли. Просто не вижу никакого смысла впадать в истерику, поддавшись панике. Пусть она душит так, что впору хвататься за горло. Чем мне это поможет? А вот разузнать, с кем имею дело — уже хоть что-то.

 

С виду ему не больше тридцати пяти. Тёмные волосы коротко острижены. Суровые черты лица пронизывает мрачность. Он изредка, едва уловимо ухмыляется каким-то своим мыслям, глядя исключительно на освещённую фарами трассу. На меня совсем не смотрит. Но даже при всём при этом меня никак не покидает стойкое ощущение того, что если даже слегка пошевелюсь, всё равно заметит. Есть в нём нечто такое… Будто вся власть мира сосредоточена в его волевых руках. И дело даже не в том, что он меня похитил и удерживает около себя против воли. Слишком много проницательности и непоколебимой решимости различаю в тёмно-зелёных глазах. Осанка так и вовсе нереально прямая. Широкие плечи со стороны кажутся стальными. Как и его хватка. Последнее я помню весьма отчётливо. Отпечаток его силы остаётся не только в моей памяти. Не удивлюсь, если синяки тоже остаются. До сих пор чувствую, где именно прикасался. Такой мужчина знает, чего хочет от жизни. И, как правило, всегда получает это.

 

— Как ваше имя? — срывается с моих уст тихое.

 

На секунду думается, что не ответит, ведь едва уловимая ухмылка на его губах преображается в очень даже отчётливую. Но нет. Я ошибаюсь.

 

— Тимур, — произносит брюнет. — Смоленский, — добавляет через небольшую паузу в полнейшем снисхождении.

 

Ни его имя, ни его фамилия мне ни о чём не говорят. Но воодушевляет то, что мужчина идёт на контакт, а не выплёвывает что-нибудь по типу: “Закрой рот и сиди молча, тупая шлюха, пока я тебя не прикончил!”, как в каком-нибудь триллере с похищением.

 

— А я… — договорить не успеваю.

 

— Зотова Анастасия Станиславовна, — перебивает Тимур. — Тебе девятнадцать, ты учишься на экономическом, живёшь с отчимом и двумя младшими братьями, в Черниговке, — припоминает название территории, где располагается наше фамильное гнездо.

 

Что я там говорила по поводу впадения в истерику?

 

Самое время начинать!

 

Красноречие вмиг испаряется. Я открываю рот, но ни звука не могу выдавить. Паника захлёстывает, подобно штормовой волне. А сознание само собой рисует варианты один другого хуже.

 

Он знает кто я!

 

Откуда?

 

Разве мы знакомы?!

 

Такой экземпляр мужской разновидности я бы совершенно точно запомнила. А значит, если и знакомы, то определённо в одностороннем порядке. Это пугает только сильнее.

 

Как какой-нибудь сталкер, ей-богу!

 

Маньяк.

 

Или же…

 

— Я подобрал твой кошелёк, — спустя небольшую паузу, любезно поясняет брюнет, вытаскивая из кармана своего пальто обозначенное.

 

Вещицу он кидает мне в руки.

 

Едва ловлю!

 

Пусть сигнализация о надвигающейся опасности в моей голове вопит на порядок тише, но дрожь в пальцах никуда не девается.

 

Звон выпавших монет не имеет значение.

 

Замок открыт, внутренности мини-клатча расположены совсем не так, как должно и привычно моему восприятию. А значит, Тимур успел всё пересмотреть. Очевидно, после того, как запер меня в салоне своей машины, и до того, как сам уселся за руль.

 

Водительское удостоверение, паспорт, студенческий, банковские карты, остальные документы и дорогие сердцу безделушки… всё вернул. Это же объясняет, откуда мужчина знает моё имя, возраст, адрес проживания, место учёбы, наличие двух братьев. Но не объясняет остальное.

 

— Как понял, что живу с отчимом? — прищуриваюсь подозрительно, разворачиваясь к водителю всем корпусом.

 

— Фотографии, — безразлично пожимает плечами Смоленский.

 

Он продолжая уделять внимание тому, что находится за ветровым стеклом, в то время, как скорость движения постепенно увеличивается.

 

— Они не подписаны, — парирую в ответ.

 

— Но не безлики.

 

Тянусь к предмету обсуждения. Я и так помню каждый образ, запечатлённый на них. Но всё равно упрямо рассматриваю заново, будто впервые вижу.

 

— На той, что сделана раньше всех, тебе около девяти, и ты очень похожа и на женщину и на мужчину, которые рядом с тобой, — заговаривает снова Тимур. — На другой фотографии другой мужчина. И близнецы, — упоминает моих братьев. — Так полагаю, второй брак и разные отцы, — “угадывает” и это.

 

Мне было десять, когда папы не стало. Спустя два года мама снова вышла замуж. За полнейшего мудака, из-за которого я сегодня оказалась на ночной трассе в далеком от вменяемости состоянии. Давно бы избавилась от него, если честно. Например, свалила бы куда-подальше без всяческого прощания, как сделала год назад та, кто меня родила. Но в глазах младших братьев этот мудак — самый лучший отец в мире. С учётом того, что другого родителя у них теперь нет, я ни за что на свете не могу лишить их этого.

 

При мысли о последнем настроение окончательно катится к уровню преисподней. Ничего не говорю больше. Отворачиваюсь от мужчины, уставившись в боковое окно. Он тоже не спешит продолжать болтовню. Вплоть до самого окончания нашего пути.

 

Сама дорога занимает примерно час. Почти рассвело, а признаков цивилизации совсем не наблюдается. Я считаю каждый поворот, каждый изгиб дороги, стараюсь запомнить каждый дорожный знак. Эти мелочи мне обязательно пригодятся, когда я сбегу. А я обязательно сбегу. В этом я практически профессионал. Даже если мне придётся выбираться из самой задницы мира, а судя по тому, что я наблюдаю, примерно там мы и находимся, ведь всё, что я вижу — густые кроны сосен по обеим сторонам узкой извилистой дороги.

 

В конечном итоге асфальтовое покрытие переходит в грунтовое, постепенно сужающееся, а один вид хвойных сменяется другим.

 

Дом в конце подъездной аллеи, окружённый елями, выглядит так, словно построен ещё до войны. Возможно, когда-то в далёком прошлом он выглядел шикарно, но в данной момент, глядя на строение, хочется его спалить. Чисто из жалости. Деревянная трёхэтажная конструкция непонятной расцветки едва ли не колышется от порывов ветра. По крайней мере, складывается такое впечатление, будто вот-вот рухнет, подобно карточному домику. А вот сама территория оказывается вполне ухоженной. Кроме елей, правда, не растёт ничего. Зато никакого мусора. Однако искусственное освещение отсутствует.

 

“Aston Martin” останавливается прямиком у обветшалого крыльца. Я невольно вжимаюсь в спинку сиденья, шумно сглатывая. Да, снова поддаюсь приступу паники. Хотя и понимаю, что наоборот, стоит оставаться как можно более хладнокровной.

 

Тумир выходит из машины первым. На этот раз не спешит снова лапать меня. Открывает дверцу с моей стороны и неправильно галантно подаёт мне руку, негласно предлагая помочь выбраться наружу.

 

Первая мысль — послать его ко всем чертям.

 

Вторая: разозлится ведь тогда.

 

Изображать покорность тоже не хочется.

 

Вдруг войдёт во вкус?

 

Потом же…

 

— Будешь послушной девочкой, обижать не стану, — вкрадчиво проговаривает мужчина, показательно уставившись на свою руку.

 

Жест приходится принять.

 

— Они будут искать меня, — произношу тихо.

 

И практически молюсь, чтобы мой голос звучал без откровенной жалости к самой себе. Тем более, что…

 

— Я знаю, — безразлично кидает Тимур, утягивая меня за собой к дому.

 

Пока я поднимаюсь по деревянным ступеням, воображение рисует картинку пропитанного плесенью и затхлостью подвала с грязным дырявым матрасом, на котором меня оставят. Цепи и кандалы на этой картинке тоже присутствуют, кстати. Преимущественно ржавые. Но крепкие. В них меня обязательно закуют. Будут морить голодом. Да и вообще всячески издеваться. Только бы я согласилась на всевозможные извращенческие игры в качестве безропотной рабы. А ещё немного погодя, это самое моё воображение позорно пасует перед тем, что кроется за внушительной двустворчатой дверью.

 

Дом…

 

Идеальный.

 

Запах ещё пока необработанного дерева пронизывает лёгкие, стоит переступить порог. Я успеваю оценить сдержанный шик двухсветной гостиной с массивным камином, изучить часть изящно вырезанных из светлого дерева перил на лестнице, ведущей наверх, пока мужчина ведёт меня мимо всего этого в… кухню-столовую, не какой-нибудь грязный жуткий подвал.

 

— Голодна? — интересуется он.

 

Да с такой беззаботностью, словно это не он меня украл и привёз невесть куда!

 

Но всё равно киваю. А ещё…

 

— Мне нужно в туалет, — признаюсь честно.

 

Нужное направление указано кивком головы. Пока хозяин остаётся таким внезапно добреньким и не меняет точку зрения, быстренько сваливаю туда. И только после того, как оказываюсь среди царства сизого мрамора, выдыхаю с превеликим облегчением, облокотившись спиной на запертую изнутри дверь.

 

Никакого подвала. Накормят. А ещё… мой телефон со мной, во внутреннем кармане куртки. И Тимур об этом не знает.

 

ГЛАВА 2 Глава 2

 

Воспарившая в сознании надежда тает очень быстро. Связь здесь не ловит. Выясняю это, как только достаю гаджет.

 

Впрочем, на дурака мой похититель совсем не похож, так что неудивительно. Самое печальное — заряд батареи едва ли продержится долго, семь процентов осталось.

 

Аппарат я бережливо выключаю. Заново озираюсь по сторонам. Помещение небольшое. Сантехника новая. Часть потолка идёт под углом в сорок пять градусов, как если бы я находилась на уровне чердака, а не первого этажа. И там есть окно. Небольшое. Стены тоже не высокие. Стула, табурета, или хотя бы тумбы нет, но если встать ногами на раковину и немного подтянуться… С губ срывается нервный смешок, едва представляю, как мой обтянутый джинсами зад застрянет в прямоугольном проёме.

 

Зачем я вообще позволила ему увести себя от пикапа?

 

Почему пошла с ним?

 

Дурная.

 

В окно не лезу. Предпочитаю иной вариант.

 

Сперва критически разглядываю себя в зеркало, потом умываюсь, привожу в относительный порядок волосы, заплетая их в косу. Воду включаю ледяную, так что в голове немного проясняется. Выхожу я из уборной через дверь. Дальше не иду. Замираю в коридоре, прислушиваясь к доносящимся с кухни звукам. Судя по тому, что различаю, кое-кто в самом деле собирается приготовить поесть. Кофе уже сварил. Терпкий запах напитка плывёт от кухни по коридору, так и маня пойти навстречу. Аж желудок сводит, стоит вдохнуть глубже. Правда ведь голодна. Но пытаюсь сосредоточиться на более насущном. Например на том, что не помню, запирал ли за собой мужчина замок на входе. Автомобиль — точно нет. Даже ключ оставил внутри. И если я прямо сейчас очень-очень тихо и аккуратно пройду всего лишь каких-то сорок шагов, умудрившись достаточно бесшумно открыть дверь, то…

 

Сейчас, или не факт, что ещё когда-либо!

 

Срываюсь с места максимально быстро. Входной замок оказывается не заперт. Как и машина. Я трачу всего несколько секунд на то, чтобы оказаться за рулём чужой машины.

 

Что ж, за последние сутки мне не впервой такое исполнять!

 

Единственное, что не учитываю, это…

 

— Секретка, — выдыхаю сквозь зубы разочарованно, когда понимаю, что машина не заводится, несмотря на наличие ключа зажигания.

 

Сперва слышится тихий щелчок, а после электроника на панели окончательно тухнет, знаменуя блокировку всех систем и моё позорное фиаско. Впрочем, настоящая беда приходит не в этот момент. Чуть позже, когда…

 

— Далеко собралась? — сухо отчеканивает мужчина, вытаскивая меня наружу, схватив обеими руками за ворот куртки, как какого-нибудь нашкодившего котёнка.

 

Инстинктивно дёргаюсь в сторону. Но и эта попытка избавиться от навязанной участи обречена на провал. Куртка трещит по швам. Тимур не просто встряхивает, буквально впечатывает в себя, прижимает спиной к холодному металлу, склонившись опасно близко. А затем… происходит что-то совершенно неправильное.

 

Хватает всего одного-единственного вдоха. Терпкий аромат его парфюма проникает в лёгкие, кружит голову. Сочетание цитрусового привкуса с чем-то пряно-мускусным и древесным — как удар кувалдой по моей голове. Запах впитывается в лёгкие, проникает в кровь, травит мои вены, словно ядовитый эфир. И вместе с тем опутывает разум, подобно самому мягкому пуховому одеялу.

 

Замираю от столь разнополярных ощущений, в полнейшем замешательстве уставившись в глаза цвета хвои. Брюнет тоже не отводит своего взора. Смотрит пристально, неотрывно. Дышит всё медленнее, тяжелее. А я пропускаю тот момент, когда его широкие, чуть шершавые ладони отпускают мою куртку. И вздрагиваю от тепла их прикосновения на своей шее. На мгновение кажется, сейчас схватит за горло крепче, перекроет доступ к кислороду. Но нет. Ошибаюсь. Его пальцы надавливают совсем чуть-чуть, плавно соскальзывают на затылок, притягивая меня ещё ближе. Другая рука всё ещё покоится на моей шее, аккуратно поглаживая большим пальцем, посылая мельчайшие разряды тока по коже, обостряя чувство неправильности происходящего.

 

Хуже всего то, что мне это даже почти… нравится. Настолько, что я позволяю дурману в моей голове и дальше затмевать рассудок. Поддаюсь ему. Временно проигрываю. С такой легкостью, будто бы делаю это не впервые. И не сопротивляюсь, когда чужие губы касаются моих.

 

Не поцелуй. Обещание. Едва осязаемое. Искушающее. Соблазняющее. Настолько ничтожно короткое, что всё внутри буквально вопит и предательски требует о большем. Просто для того, чтобы понять, каково это будет — по-настоящему. С ним… Это и возвращает в реальность.

 

— Так что там с расплатой? За вашу недобитую тачку, — произношу вслух, вновь взглянув в зелёные глаза.

 

Прямо. С вызовом. Без капли стеснения. Столь же нагло и демонстративно, как и расцветающая ухмылка Тимура.

 

— Именно это я и собирался с тобой обсудить. До того, как ты попыталась свалить, — отзывается он.

 

Больше ничего не говорит. Берёт за руку и тянет за собой обратно в дом. А цитрусовый аромат с древесными нотами по-прежнему ощущается настолько явно, как если бы мужчина до сих пор прижимал меня собой к своей машине. Легче не становится и тогда, когда мы оба оказываемся на кухне. На столе стоит две чашки с кофе, на плите — готовый омлет с беконом в сковороде, а на кухонном островке распечатанная бутылка арманьяка. Судя по отсутствию стакана поблизости, употребляли её прямо из горла.

 

На последнем я и акцентирую своё внимание.

 

Делаю лишь глоток. Янтарный алкоголь обжигает горло, оставляет горький привкус на губах. Зато теперь я почти готова приступить к обещанному Тимуром обсуждению. Меня даже не смущает тот факт, что он до сих пор не отпускает мою руку. Наоборот. Как только я разворачиваюсь к нему лицом, придвигается ещё ближе. Я вновь оказываюсь в своеобразном капкане. В спину упирается каменная столешница. Сам брюнет — настолько близко, что я слышу, как сильно колотится сердце в его груди.

 

Тук-тук-тук…

 

Или это моё сердце вновь заходится, как заполошное?

 

Неважно…

 

Его ладонь всё ещё сомкнута на моём запястье, а другая рука касается щеки, убирает мои выбившиеся из косы локоны подальше от глаз, заботливо заправляет за ухо, прочерчивает невидимую линию по чувствительному участку кожи. Я с шумом сглатываю. В горле снова пересыхает. Мне нужно отвернуться, отвести взгляд, перестать тонуть в этих искушающих ощущениях. Но я не могу. Я в ловушке его пристального взгляда. Тону в бездонном зелёном омуте. Вязну в этом болоте. И пропадаю в исходящем от сильного мужского тела тепле. Слишком уютно оно обволакивает и поглощает. Настолько, что хочется прижаться к мужчине щекой, почувствовать его жар отчётливее, впитать в себя. Разумеется, ничего из этого я не делаю. Просто стою и смотрю на него, постепенно всё больше уверяясь в собственном сумасшествии.

 

Ведь мне всё это уже совершенно точно нравится…

 

Его пальцы всё ещё гладят, соскальзывают к затылку, слегка сжимают, массируют, а затем снова двигаются вверх. Успокаивающе, и в то же время возбуждающе. Пробуждая мириады мурашек по всему моему телу. Он собирает мои волосы в кулак, сжимая их у самых корней, и запрокидывает мою голову назад, нависая надо мной, вынуждая смотреть на него снизу-вверх.

 

Пауза длится всего секунду…

 

И мою личную вечность.

 

Жест довольно грубый. Но и нежный. Мне совсем не больно. И я не могу вырваться, даже если бы захотела. А я не хочу. Прямо здесь и сейчас я желаю многого. Но точно не того, чтобы Тимур останавливался. Есть в этом что-то унизительно-восхитительное, возбуждающее даже больше, чем прикосновения. Сводящее с ума. Будоражащее настолько, что кровь в моих венах почти закипает, пылая, смешиваясь с неистовым биением сердца… Всё. Больше нет ничего иного. Только бушующий пожар неутолимой жажды вспыхнувшего желания. Самой меня тоже нет. Будто уже и не я — какая-то дикая, слетевшая с катушек часть меня теперь властвует и распоряжается моим телом. А всё разумное во мне просто теряется под властью зелёного взора. И я сама тянусь мужчине навстречу.

 

Мои руки исследуют крепкие плечи, широкую спину, горячую кожу, кончики пальцев скользят по тёмным волосам. Я безумно хочу, чтобы он меня целовал, с жадностью прижимаюсь губами к его губам, совсем не сдерживая вырывающийся из груди стон. Тимур поглощает его. Забирает мой кислород. Крадёт последнюю возможность свободно дышать. Снова гладит мой затылок, выводит незримые узоры вдоль позвоночника, спускаясь к пояснице. Ох… ещё ниже. Пальцы впиваются в ягодицы. Подхватывают и приподнимают, вжимая в себя сильнее. Чувствую его эрекцию. Обвиваю ногами за талию. Ещё секунда, я усажена на столешницу. Новый мой стон куда громче предыдущего. И я уже не думаю о том, насколько это всё неправильно и дико. Даже когда слышу тихое, чуть хриплое:

 

— Хочу тебя. Прямо здесь.

 

Не могу сказать, что наши желания не совпадают. Но и вслух ничего не произношу. Мои пальцы слегка подрагивают, когда я тяну вверх его футболку, обнажая торс. Сильный. Накачанный. Каждая мышца, будто сталь. Тимур ровно такой, как я себе могла бы представить. И совсем не это поражает моё воображение. Грудь и левое предплечье пересекают тонкие белесые линии. Шрамы переплетаются с искусной вязью неразборчивому моему восприятию шрифта в перекрестье лиан. Похоже на иврит, арабский и что-то ещё, о чём я никак не могу вспомнить. Мои ладони буквально покалывает в желании провести по каждой черточке, разобрать, разглядеть, расшифровать десятки мельчайших фраз, узнать их историю… Да только Тимур не оставляет такой возможности.

 

Его футболка на полу. Я судорожно хватают ртом воздух, когда его ладонь знакомо смыкается на моём горле, в то время, как другая его рука одним рывком избавляется от застёжки на моих джинсах. Заклёпка банально отрывается, отлетает, с глухим звоном ударившись о паркет. Забываю о ней в то же мгновение. В глазах цвета хвои я вижу чистейший голод, граничащий с животной похотью. И эта самая потребность отражается во мне болезненной пульсацией внизу живота. Никто и никогда не смотрел на меня так. Будто кроме меня не существует других женщин. Мои ноги дрожат, бёдра сводит судорогой. Я прикрываю глаза, откровенно наслаждаясь тем, как его пальцы скользят поверх хлопковой майки, обхватывают грудь, снова возвращаются к шее. От прикосновения под джинсовой тканью слегка вздрагиваю. И вздрагиваю снова, когда джинсы соскальзывают с моих бедёр вместе с бельём.

 

Больше никаких прелюдий. Проникновение — резкое, грубое, не оставляющее ни шанса на то, чтобы опомниться, остановиться. Одна рука до сих пор покоится на моём горле, другая между моих ног. Одна — сдавливает полусогнутыми пальцами снизу, другая — сжимает сверху. Одна давит достаточно, чтобы заставить меня трепетать от острых ощущений, другая гладит изнутри столь правильно и необходимо, что всё окружающее меркнет, будто наступает кромешная ночь. Кажется, я начинаю понимать, как можно увидеть звёзды, даже если их нет… волна оргазма ошеломляет, ослепляет, словно весь мир взрывается и осыпается мириадами мельчайших искр перед моими глазами.

 

Едва ли я способна пошевелиться. Но Тимура мало волнует моё состояние. Он сдёргивает меня со столешницы, ставит на ноги и разворачивает к себе спиной, чтобы уложить грудью на мраморную поверхность. Я слышу звук расстёгиваемой молнии на брюках и чувствую горячее дыхание около своего виска, тяжесть его тела. Хриплый выдох, и брюнет вторгается снова.

 

Господи, какой же он огромный…

 

От ощущения наполненности хочется вопить в голос. Меня буквально разрывает изнутри. На глаза наворачиваются слёзы, и я до крови раскусываю нижнюю губу, дёрнувшись в сторону в инстинктивной попытке избавиться от боли. Тщетно. Мужчина замирает всего на пару секунд, очевидно, давая возможность привыкнуть. Удерживает за бёдра всё так же неумолимо крепко. Срывается в бешеный темп… Толчок, другой, ещё один, и ещё, ещё… Я вновь стону, дрожу и хнычу, снова и снова прикусывая нижнюю губу. Жестокие движения причиняют боль. И… блаженство.

 

Время растягивается в бесконечность.

 

Едва ли я соображаю достаточно адекватно, чтобы вести ему подсчёт. Но всё равно улавливаю тот самый нужный момент, когда вместе с подступающей дрожью моего второго в жизни оргазма близок к пику наслаждения и мой партнёр. Я приподнимаюсь совсем немного, замечая, как отчётливее проступают вены на его сильных руках. Последний толчок внутри меня и ощущение наполненности исчезает. Горячее липкое семя проливается мне на поясницу, и чужое рваное, хриплое дыхание застывает у моего виска.

 

Лучшей возможности мне вряд ли представится. И я пользуюсь ей без малейшего зазрения совести.

 

Приподнимаюсь снова, совсем чуть-чуть. И только для того, чтобы дотянуться до той самой злосчастной бутылки арманьяка, о которой думала ещё в момент появления здесь.

 

Грохот обрушившегося стекла отражается в сознании чем-то далёким. Удар настолько сильный, насколько только меня хватает. И молитва… Да, теперь я и про господа бога вспоминаю вот уже дважды за последний час, и даже молюсь. На что не пойдёшь, лишь бы здоровенное тело позади меня рухнуло на пол.

 

— Сказала же, всё равно сбегу, — хмыкаю негромко, пройдясь оценивающим взором по содеянному и бессознательному брюнету у своих ног.

 

Глава 3

 

Звуки проносящихся мимо автомобилей отзываются внутри монотонным эхо. Едва ли оно совпадает с гулкими ударами сжимающегося в груди сердца. А я сама, как конченная неврастеничка, то и дело оборачиваюсь назад, высматривая на дороге серебристый “Aston Martin”. Всё время кажется, что вот-вот вывернет из-за какой-нибудь машины, догонит в пару манёвров, обгонит в считанные секунды, перекроет дальнейший путь, и тогда наступит та самая расплата, при мысли о которой заранее жутко до чёрных точек перед глазами. Но, конечно же, ничего такого не происходит. Да и тачку Смоленского я оставляю на задворках первой попавшейся заправки, сменив средство передвижения на такси. Мужику определённо придётся потрудиться, чтобы сперва найти своё железо. По-хорошему, надо было вообще бросить её в каких-нибудь неприметных кустах. Но жалко стало. Угонят ещё. А так — под камерами, и место более-менее цивильное. Вроде как точно в сохранности.

 

Вот теперь и приходится ёрзать…

 

Ох уж это моё воображение!

 

Впрочем, сейчас оно ещё поутихло. Вот тогда, когда я стояла посреди кухни и представляла себе, что мне придётся обыскивать пребывающую в отключке груду стальных мышц, дабы отыскать треклятую секретку, а брюнет может очнуться в самый неподходящий момент… Хорошо, додумалась сперва обшарить его пальто! И просто замечательно, что искомое оказалось в виде дополнительной кнопки, валяющейся во внутреннем кармане верхней одежды, а не какой-нибудь заумный тумблер в скрытом месте самой машины! Хоть в чём-то мне повезло. Остальное… Даже думать об этом не хотелось. Жаль, не стереть из памяти: ни жаркие объятия и поцелуи, ни ту боль, что казалось, въелась в меня на уровне подсознания, подобно выжженному клейму. Всё же не на такой свой “первый раз”, как правило, рассчитывает каждая из нас. С другой стороны, будучи затащенной в глухомань, где и труп, в случае чего, не найдут, я ещё легко отделалась. Да, на этом сосредоточусь! А ноющая боль, сковывающая нутро… Заживёт. Пройдёт. Всегда всё проходит, рано или поздно.

 

    — Так куда едем-то, девушка? — вырывает из пелены тяжёлых раздумий голос водителя.

 

Когда я примерно пятьдесят минут назад села на заднее сиденье жёлтой машины с шашечками, называла только населённый пункт, конкретного адреса не давала.

 

— Я покажу, — отзываюсь тихо.

 

Не вижу никакого смысла озвучивать наименование улицы и номер дома. Всё равно это ему ни о чём не скажет, раз уж не местный. К тому же, от продолжения разговора отвлекает вид сбоку. Нет, в рассчитанной на двухполосное движение дороге нет ничего странного. Наоборот, выглядит обычно. При всём при том, что именно здесь я накануне выехала на встречку. Но, спустя всего каких-то три или четыре часа, нет и следа от аварии.

 

Да и хрен с ним!

 

Не остаётся никаких сил на размышление об этой странности.

 

Мне бы в душ…

 

Смыться с себя всё. Наконец, избавиться.

 

— Поворот направо, — возвращаюсь к реальности.

 

Водитель понятливо кивает. А ещё спустя пятнадцать минут я пользуюсь функцией “плати смартфоном” и оказываюсь перед четырёхэтажной усадьбой, увитой плющом. Судя по количеству чужих автомобилей у парадного входа, в доме гости. С одной стороны мне глубоко плевать, чем очередным субботним утром развлекает себя отчим, с другой — небольшая часть меня радуется тому, что его внимание сконцентрировано на чём-то и это не я.

 

В дом я захожу с бокового входа, которым пользуются преимущественно служащие, понадеявшись, что таким образом останусь незамеченной как можно дольше. С учётом, что сегодня — выходной, ожидания оправдываются, в той стороне действительно никого нет. И всё бы ничего, но обзор на первые ступени лестницы на верхние этажи граничит с холлом и переходом в общую гостевую, из которой доносится далеко не первый трезвости гогот мужских голосов.

 

— …видел бы ты его рожу в тот момент! — фыркает в полнейшем презрении один из них.

 

— Да зачем мне его рожа? Мне обзора на голую задницу его секретарши вполне хватило! — отзывается с надменным цинизмом хозяин дома.

 

Он же Фролов Анатолий Леонидович, мой отчим, и самый главный мудак среди всех собравшихся — любитель пристроить свой “прибор” в “любую дырку”, а потом со смаком порассуждать на эту тему в обществе своих подхалимов. Вот и сейчас его высказывание сопровождает громкий хохот остальных. И я почти уже готова воспользоваться подвернувшейся возможностью, под шумок проскользнув мимо, пока не заметили, но последующее вынуждает замереть на месте.

 

— Видимо, эта задница была очень шикарная, раз ты променял её на такой выгодный контракт, — отпускает замечанием третий участник разговора. — Вряд ли теперь “Атлас” захочет пользоваться твоими услугами.

 

Упомянутую компанию отчим “окучивал” не одну неделю. Ибо когда то и дело спускаешь деньги на бухло и развлечения, попутно теряя других клиентов, финансы имеют свойство заканчиваться.

 

Кажется, кое-кто на грани разорения…

 

И его это не особо волнует.

 

— Да и пошёл он на х*р, этот “Атлас” в таком случае! — подтверждает мою последнюю мысль отчим. — Секретарша, кстати, тоже оказалась так себе!

 

Снова слышится одобрительный гогот. И я также не задерживаюсь, стараясь пройти максимально быстро мимо, но…

 

— О! Смотрите-ка кто явился! — слышится от Фролова, едва я попадаю в зону видимости со стороны гостинной. — На-астё-ёна-а моя вернулась! — растягивает и коверкает моё имя.

 

Вынужденно останавливаюсь и оборачиваюсь, ведь мужчина поднимается с кресла и направляется в мою сторону.

 

От него несёт табаком и двухдневным перегаром. Я едва удерживаю на лице маску спокойствия, внутренне скривившись от брезгливости.

 

— Где была? — нависает надо мной, нагло лапая пальцами за подбородок.

 

Отшатываюсь. Правда, расстояние между нами всё равно остаётся ничтожным. За спиной — лестничное ограждение, обойти его я не успела.

 

— У… Лены, — лгу с небольшой запинкой.

 

По-хорошему, свалить бы без всяческих объяснений. Но не хотелось бы, чтоб он за мной последовал. Едва мы остаёмся один на один, ничего хорошего из этого не выходит. Например, как совсем недавно, когда мужчина, предварительно накачавшись вермутом и напоив им же меня, решил продемонстрировать всё своё “природное обаяние”, а заодно узнать, не желаю ли я “стать взрослее”. Разумеется, с его помощью.

 

Мудак!

 

— А машину мою куда дела? — хмурится между тем отчим, разглядывая через окна в холле подъездную территорию усадьбы.

 

Хороший вопрос, однако!

 

На который у меня нет ответа.

 

— Оставила. У Лены, — лгу снова.

 

На этот раз без запинки. И очень жду его реакции. Ведь если он знает, что я его обманываю, долго терпеть не станет, взорвётся сразу. А если нет… Значит, машину забрал кто-то ещё. Может быть, дорожно-постовая? Но тогда почему до сих пор не оповестили?

 

— Зачем? — хмурится больше прежнего отчим.

 

Судя по видимым потугам на его физиономии, реально пытается сообразить. Я, кстати, тоже.

 

— Не хотела, чтоб гаишники права забрали за вождение в нетрезвом виде, — выдаю первое, что приходит на ум.

 

И неважно, что это за уши притянуто.

 

— Ааа… — понятливо кивает мужчина. — Больше не смей брать мою тачку без разрешения, — добавляет строгим тоном, пригрозив пальцем.

 

Пошатывающейся походкой он возвращается в гостиную. Я же выдыхаю с облегчением и направляюсь вверх по лестнице, на четвёртый этаж. Там сперва закрываю на замок дверь в своей спальне, а затем запираюсь в ванной, после чего скидываю на холодный керамогранит и ботинки, и одежду.

 

“Сжечь бы всё”, — проносится в голове, пока смотрю на вещи.

 

Однако наличие добрых шмоток и так в дефиците.

 

В душевой провожу не меньше часа. Горячие струи обжигают плечи и лицо, смешиваются со стекающими по щекам слезами. А я снова и снова гоню прочь образы недавнего прошлого, с завидным мазохизмом выползающие из памяти.

 

Нет, я не буду сожалеть. Раскисать тоже не буду. Прошло ведь уже. И тянущая боль внизу живота почти не ощущается. Крови тоже нет. Разве что синяки на моих бёдрах остаются слишком отчётливыми. Но ничего. Это тоже скоро исчезнет. К тому же, я подписалась на это почти добровольно, по собственной инициативе. Теперь бы ещё сделать так, чтобы последствий никаких не возникло… С мыслью о последнем я возвращаюсь к себе в спальню. Завернувшись в плотное пушистое полотенце, первым делом ставлю свой потрёпанный жизнью айфон на зарядку. А немного погодя набираю по видеосвязи единственной в этой жизни, кому могу довериться. Школьная подруга берёт трубку почти сразу.

 

На экране появляется кучерявая блондинка, позади которой высится изголовье кованой кровати с кучей привязанных алых бантиков.

 

— Привет, Лен, — улыбаюсь ей.

 

Она улыбается в ответ. Не так фальшиво, как я, вполне жизнерадостно. Ровно секунду. А уже в следующую, быстренько оценив моё состояние, хмурится.

 

— Этот козёл снова пристаёт? — интересуется тоном дознавателя.

 

Отрицательно машу головой.

 

— Я в ДТП попала. Тачку его разбила.

 

— Оу… Рвёт и мечет?

 

— Если бы, — хмыкаю обречённо. — Он не знает.

 

На губах блондинки расцветает понимающая усмешка.

 

— Скажу Косте, он с ребятами в сервисе договорится. В рассрочку. Всё быстро и красиво сделают. Жлоб не поймёт даже, — предлагает Лена.

 

Попадает прямо в точку. Почти.

 

— Супер! — отзываюсь. — Но только тачку сперва найти надо. Она пропала, — вздыхаю уныло.

 

— В смысле пропала? — округляет глаза собеседница.

 

— Я её на дороге оставила. То ли угнали, то ли забрал кто—то, не знаю. Сомневаюсь, что она вообще на ходу, — говорю, как есть, пожимая плечами. — Можешь попросить Костю поискать её?

 

Старший брат школьной подруги и не такое может. Не зря же в уголовном розыске трудится.

 

— Ага, ты мне только данные перешли, — кивает Лена. — Он, правда, на стрельбище уехал, но как вернётся, займётся.

 

— Перешлю, — киваю согласно, колеблюсь ещё пару мгновений, а после всё же дополняю: — Ещё номера другой тачки скину, в которую врезалась. Пусть тоже посмотрит, ладно? Хозяин… Странный. Немного.

 

— Что, не оформляли аварию что ли?

 

— Нет. Мы… Договорились.

 

“О, да! Теперь это так называется?” — тут же ехидничает собственное подсознание, посылая ментальный подзатыльник за столь сильно обобщённую версию событий.

 

Но и сказать правду язык не поворачивается.

 

— Ага, ладно, — слышу ответ на свой вопрос, а через небольшую паузу: — И насколько он странный? — подозрительно прищуривается девушка. — По шкале от Джека Воробья до Джокера? — понижает тон до заговорщицкого шёпота.

 

Раздумываю я недолго.

 

— Ганнибал Лектор!

 

— Ооо… — протягивает Лена.

 

Она определённо добавила бы что-нибудь ещё, но в дверь моей спальни колотятся, будто настаёт конец света.

 

Хотя ничего такого, конечно же не происходит. Это отчим, к сожалению, снова вспоминает о моём существовании.

 

— Я переодеваюсь после ванны! — кричу в ответ на малопонятные вопли опекуна с той стороны двери.

 

Пока накидываю халат и завязываю вязки плотнее, колотить в дверь он не перестаёт, к слову. Да и вообще выглядит не особо адекватно (впрочем, это его обыкновенное состояние, но сейчас ещё хуже, чем обычно), как только я открываю. Глаза лихорадочно горят и светятся таким уровнем счастья, будто только что сорвал джек пот. Хотя, если б это действительно было так, то я — последняя, к кому бы он явился “поделиться”.

 

— Приоденься посимпатичнее, сегодня вечером мы с тобой идём в “Darvin”! — заявляет он сходу, упоминая один из самых дорогих городских ресторанов.

 

— В честь чего это?

 

К тому же, в подобное место столики бронируются минимум за неделю. Так сразу туда вообще не попасть, если только не хозяин.

 

— Подписываю договор с “Атласом”!

 

Ах, вон оно что…

 

Неожиданно.

 

— А я думала, переговоры сорвались, — усмехаюсь невольно, вспомнив недавно услышанное в гостиной.

 

Как ещё одна странность, отчим не дерзит в ответ, не отпускает свои фирменные сальные шуточки, только рассеянно проводит рукой по волосам… смутившись.

 

У меня галлюцинации?

 

По всей видимости, да, потому что…

 

— На вот, купи себе платьице какое-нибудь приличное, — продолжает удивлять меня Фролов, протягивая несколько купюр крупного номинала. — И причёску себе сделай. Макияж там, все дела. В общем, чтоб не стыдно показаться на людях было.

 

Честно говоря, стыдно показываться на людях мне будет как раз в его компании. Даже если я сама буду в бигудях и неглиже. Но это я оставляю при себе. И деньги беру без зазрения совести.

 

— А туфли? — натягиваю невинную улыбочку, нагло пользуясь моментом. — Хорошие туфли стоят больше, чем платье.

 

Отчим заметно хмурится. Идея расстаться с большим количеством наличных ему явно не по душе. Но и минуты не проходит, как я получаю ещё столько же.

 

— На распродажу какую-нибудь сходишь… — ворчит, разворачиваясь на выход. — Будь готова к шести.

 

И даже дверь за собой закрывает!

 

В общем, я в глубоком шоке…

 

Как и Лена.

 

Так и не выключила же я видеозвонок.

 

— Слушай, ты в аварию когда попала, его случаем в багажнике не было? Может тоже стукнулся? Головой… — задумчиво проговаривает подруга. — Сколько дал? — хмыкает в дополнение.

 

— Тридцатку, — подсчитываю своё временное “богатство”.

 

— Ого, какая щедрость, — удивляется блондинка, а через короткую паузу. — Куда за шмотками пойдём? — подмигивает задорно.

 

С учётом, что деньги мне совершенно точно пригодятся на ремонт разбитого пикапа…

 

— Как это куда? Сказано же, на распродажу! — улыбаюсь хитро.

 

С экрана гаджета слышится звонкий заливистый смех. Впрочем, дальнейшую болтовню приходится прервать, чтобы собраться на выход за покупками. Как бы мне ни хотелось просто упасть и как минимум выспаться, закидываюсь парой таблеток обезболивающего, беру с собой про запас ещё несколько и направляюсь готовиться к сегодняшнему вечеру. Как бы я ни относилась к отчиму и его обществу, если моё присутствие необходимо для того, чтобы мои младшие братья были сыты и обуты, перетерплю…

 

Глава 4

 

Что вы знаете о боли? Лично я этим утром думала, что узнала многое. Но я ошиблась. Столкновение на встречке, психованный мужик, затащивший в лесную глушь, и акт животного соития, забравший мою девственность — ничто в сравнении с тем, чтобы этим же вечером нацепить семнадцатисантиментровые шпильки, а потом истошно-радушно улыбаться, когда больше всего на свете хочется зарядить этими замшевыми, расшитыми пайетками колодками кому-нибудь в лоб! Адские муки не смягчает даже пятисантиметровая платформа, которая компенсирует высоту подъёма. Однако туфли винного оттенка выглядят крышесносно шикарно и дорого — именно поэтому я на них позарилась этим днём. Распродажный ценник с указанием семидесятипроцентной скидки… Не зря говорят, жадность губительна!

 

— Добрый вечер, — вежливо здоровается с отчимом администратор, как только мы появляемся на входе в “Darvin”.

 

Мой спутник тоже одет более чем достойно. Идеально выглаженный дизайнерский костюм и обилие парфюма умело маскируют облик заядлого пропойцы. Уж не знаю, сколько льда он приложил к своей физиономии за прошедшие часы, но на ней не остаётся и следа от затяжной пьянки. Вместо наименования брони отчим обозначает цель нашего визита, упоминая хозяина “Атласа”, владеющего в том числе и этим заведением. Лицо стоящей у стойки блондинки в чёрно-белой униформе моментально становится ещё более счастливым, словно перед нами уже не просто служащая, а мамочка родная, которая только нас и ждала.

 

Она ведёт нас сквозь зал в шоколадной гамме с античными колоннами, вычурными арками и роскошной мебелью. Судя по тому, что я вижу под своими ногами, тут даже в паркет втёрта золотая пыль. Заметив последнее, мысленно усмехаюсь своему выбору обуви. Судя по окружающему интерьеру, тут все и вся со встроенной функцией “выпендрёж восьмидесятого левела”, так что не зря я сама вырядилась по полной программе, потратив не только треть выданных мне денег, но и убив почти два часа на макияж в дымчатом стиле и плетение французской косы, в данный момент изящно заколотой шпильками чуть правее затылка.

 

— Неплохо, правда? — озирается по сторонам Фролов.

 

Администратор идёт чуть впереди нас, и он говорит тихо, так что она не слышит, ведь посетителей в ресторане полно, нет ни одного свободного столика.

 

— Да уж, — не вижу смысла отрицать.

 

— Говорят, чистая суточная выручка этого местечка превышает полтора ляма. Прикинь тогда какие у них обороты. А у “Атласа” таких ресторанов не меньше тридцати по всей стране, — продолжает восхищаться отчим. — Если всё пройдёт хорошо и мы подпишем договор долгосрочной поставки, это обеспечит всех нас до конца дней наших. Возможно, даже удастся тебя отправить доучиваться в Лондон, как ты мечтала, Настёна.

 

На последних его словах мой рот непроизвольно открывается. Не потому что я собираюсь что-либо сказать. Если бы сейчас вместо отчима передо мной выплясывали румбу стадо северных оленей, я бы удивилась меньше, чем подобному проявлению такой потенциальной щедрости.

 

— Так что будь умницей и веди себя хорошо, — снисходительно ухмыляется, заметив мою реакцию, мужчина. — Много не болтай. Смоленский не любит болтливых женщин.

 

Что я там вещала про удивление и северных оленей?!

 

— Смоленский? — спотыкаюсь на ровном месте.

 

Не падаю. Отчим вовремя подхватывает под локоть. Он же тащит меня дальше за администратором, так что попытка затормозить и переосмыслить оказывается безуспешной.

 

— Смоленский, — кивает в подтверждение Фролов, сворачивая из основного зала к террасе. — Тимур Андреевич.

 

В этот момент мы покидаем помещение, оказываясь среди царства белоснежных кресел с высокими спинками, небольших круглых столиков и прозрачных стеклянных стен, открывающих вид на панораму ночного города с высоты здания. Здесь, в отличие от основного зала, посетителей практически нет. Занят один-единственный столик в самом конце террасы. И если присутствие облачённой в кремовое платье с открытой спиной девушки остаётся где-то на краю сознания, то направленный на меня взор цвета хвои моментально пробирает до дрожи, заставляя сердце заколотиться, как в последний раз.

 

Твою ж…

 

Да как так вообще?!

 

Подстава…

 

Ощущение оного, к слову, лишь усиливается, как только мы приближаемся к столику, где располагается хозяин ресторана. Свалить бы отсюда, по-хорошему, да только отчим вцепился, словно клещ. Ни в какую возможность выгодного контракта мне уже не верится. Слишком оценивающе и пристально разглядывает исключительно мою персону Смоленский. Того и гляди уже ментально разложил по косточкам. И прикопал где-нибудь заодно.

 

— Вечер добрый, — расплывается в разлюбезной улыбочке мой спутник, бесцеремонно пихнув мне под задницу ближайший стул.

 

Падаю на него скорее от неожиданности, нежели по собственному желанию.

 

— Добрый-добрый, — приторно ласково отзывается брюнетка в кремовом наряде со слащавой улыбочкой. — Пелагея, — представляется следом, протянув правую руку Фролову.

 

Тот галантно прижимается к тыльной стороне ладони губами и обозначает своё полное имя, прежде чем расположиться напротив Смоленского, по левую сторону от девушки, а затем представляет и меня. Смоленский между тем упорно молчит. Не менее упорно прожигает меня полным странно-предвкушающего обещания взглядом. Я же… Да, тоже бессовестно пялюсь на него. Точнее, на две небольшие полосочки из пластыря, приклееные чуть выше виска, скрывающие наложенные швы.

 

Интересно, существует ли хоть одна миллиардная доля вероятности, что всё происходящее — жуткое стечение обстоятельств? Не менее интересно, кому ж я настолько сильно нагадила в прошлой жизни, что теперь приходится так отхватывать. А ещё…

 

— Ушиблись где-то? — срывается с моих уст в напускной вежливости, адресованное Тимуру.

 

Должна же я знать, будет ли он молчать о нашем с ним знакомстве, или же вывалит всё в самый неподходящий момент.

 

— Да, — отзывается он, спустя небольшую паузу. — Можно сказать, проиграл в неравной схватке, — дополняет, слегка прищурившись.

 

Замечаю в зелёных глазах насмешку. И всё то же невысказанное обещание, от которого у меня колени начинают дрожать.

 

— Надеюсь, не очень больно, — откровенно вру.

 

Ибо всё с точностью наоборот.

 

Пусть мучается, зараза!

 

Не всё мне одной страдать…

 

Смоленский не отвечает. Дарит мне неопределённую ухмылку. А возникшая пауза грозит в скором времени превратиться в неловкую. Благо, отчим своевременно реагирует.

 

— Пелагея… — протягивает он. — Такое редкое и прекрасное имя. Хотя его обладательница ещё прекраснее, надо заметить, — отвешивает комплимент.

 

Честно говоря, меня бы на её месте перекосило от столь дешёвого подката. Но брюнетка ничего подобного не испытывает. Наоборот. С завидным энтузиазмом улыбается шире, наклоняясь к мужчине, пока тот прилипает взглядом к объёмам груди пятого размера, почти вываливающимся из тесной ткани с глубоким вырезом. И смотрит на него с таким восхищением, будто ей вообще прежде никто никогда в жизни комплиментов не делал. Последующие полчаса она и вовсе сладко вещает о всякой чепухе, беспрестанно кокетливо хлопая своими накладными ресничками, не забывая то и дело заботливо подливать вина в его бокал.

 

В чём тут подвох — догадаться не сложно!

 

Отвлекает она его, в общем.

 

А если вспомнить услышанное мною этим утром от него же самого, никакой контракт с “Атласом” моему отчиму не светил, после того, как…

 

— Что за история с секретарём? — продолжаю мысль уже вслух.

 

Улавливаю осуждающий взгляд от Фролова, заинтересованный от брюнетки и всё такой же невозмутимо оценивающий мою персону от Смоленского.

 

Ага, значит Пелагея — не та секретарь, а отчим на самом деле провинился. В чём убеждаюсь уже вскоре.

 

— Вчера, на благотворительном вечере, я немного перебрал, а Лиза… она… неправильно меня поняла, — оправдывается отчим, ссутулившись.

 

Лично я в столь лайтовую версию не верю. Смоленский, судя по тому, как заметно напрягаются его плечи, тоже. И даже больше.

 

— После того, как уважаемый Анатолий Леонидович прикончил двенадцать порций джина с тоником, он затащил мою ассистентку в подсобку, а потом отымел её с таким усердием, что это слышало минимум семнадцать человек, — сухим тоном проговаривает Тимур, делает демонстративную паузу, а после дополняет неестественно заинтересованно: — Вы точно не родные?

 

Хорошо, я ничего не ела и не пила. Точно бы подавилась. Как давится отчим. Кашляет он, к слову долго. За это время я успеваю не только переварить всю степень подкола со стороны Смоленского и выдать мысленно минимум десять вариантов того, что бы ему эдакого противопоставить, но и проклясть до седьмого колена… А вот вслух произношу вполне безобидное и спокойное:

 

— А вы с какой целью интересуетесь, Тимур Андреевич? — цепляю милейшую улыбочку, чуть склонив голову в бок в подобии заинтересованности. — Тоже скучаете по подсобкам?

 

Последнее — определённо лишнее. Но я не жалею. И не обращаю внимание на вытянутое от шока лицо отчима. Как и на округлившиеся в недоумении глаза сидящей рядом с ним. Продолжаю смотреть исключительно на Смоленского, лицо которого заметно каменеет, а руки сжимаются в кулак. Жаль, не успеваю вдоволь насладиться картиной его гнева. Слишком быстро он берёт себя в руки. Его плечи расслабляются, мужчина откидывается на спинку кресла, после чего лениво подбирает свою порцию алкоголя. Смоленский пьёт не вино. Арманьяк. Не разбавленный, без льда.

 

— Нет, — произносит тихо. — Не люблю доступное.

 

На его губах расцветает небрежная ухмылка. Именно в этот момент моя улыбка меркнет. Нет, не потому, что меня только что фактически оскорбили. Хотя, скорее всего брюнет именно так и считает, слишком уж прёт от него ощущение высокомерного превосходства. Я швыряю на стол салфетку, которую последние пять минут комкала в руках, дабы унять нервозность, а затем, в очередной раз проклиная свои “дивные” туфли, просто-напросто направляюсь на выход из террасы. И плевать, что они подумают.

 

Ухожу не далеко. Да и что уж там, добраться до уборной — и то подвиг. Низ живота скручивает острой судорогой, будто кто-то вяжет из моих внутренностей морские узлы, и я вынужденно цепляюсь за край одного из умывальников, чтоб не упасть, а то ноги подкашиваются.

 

Как некстати заканчивается действие обезболивающих!

 

Проглатываю две таблетки. Потом, немного погодя, прикинув минимальное количество времени, которое в любом случае придётся потратить на некоторых мудаков, и то, что лимит суточной дозы я превышаю ещё днём… глотаю дополнительную парочку. Скорее всего, не напрасно, потому что от новой волны боли у меня не только ноги подкашиваются — пузырёк с таблетками предательски вываливается из рук, и содержимое вываливается в раковину.

 

По-хорошему, всё это было бы неплохо запить стаканом молока, но и вода из-под крана тоже сойдёт, я не привередливая. С удовольствием бы умылась, но макияж потечёт, поэтому просто прикладываю холодные мокрые ладони к шее, мысленно отсчитывая уходящие секунды и свои вдохи-выдохи в ожидании, когда станет чуть легче… Легче не становится. Наоборот. Дверь в женскую уборную хлопает, а я замечаю в зеркалах массивную мужскую фигуру.

 

Ну да, только его “не хватает” в данный момент для всей полноты спектра моего “счастья”!

 

— А я всё стою и думаю, когда же ты придёшь? — комментирую чужое появление в откровенной язвительности.

 

Да, несу полнейший бред. Лишь бы брюнет не обратил внимания, как я цепляюсь за край умывальника с новой силой, стараясь не кривиться от боли. Он и не обращает. Смоленский останавливается за моей спиной, хмуро оглядывает устроенный мною беспорядок.

 

— Ты что, под кайфом? — интересуется мрачно.

 

— Ага, мало того, что шлюха, так ещё и наркоманка, — огрызаюсь, с сожалением разглядывая скатывающиеся вместе с водой в слив таблетки. — Всё ещё хочешь подписать контракт с моим отчимом? — добавляю, снова концентрируюсь на отражении в зеркале. — А то, мы, пусть и не родственники, но среда обитания-то одна. Вдруг это ещё похуже, чем совпадение по генам? — ухмыляюсь ядовито.

 

Мои слова Тимур пропускает мимо ушей. Подбирает пустой пузырёк, вчитываясь в этикетку. Едва заметно, но в зелёном взоре проскальзывает облегчение, после чего мужчина критически оглядывает меня с головы до ног и обратно.

 

— Тебе плохо?

 

Хочется сообщить о “гениальности” его дедукции, а также посоветовать, куда ему с этим несомненным “талантом” деваться по-жизни, но на деле я молчу. Прислушиваюсь к внутренним ощущениям и пытаюсь определить, смогу ли выйти из туалета, вернувшись за столик, или же позорно свалюсь где-нибудь по пути, переломав себе ноги с высоты собственных каблуков.

 

— И я не называл тебя шлюхой, — дополняет подозрительно мягко Смоленский, так и не дождавшись моего ответа.

 

Вот оно…

 

Последняя капля. То, от чего я моментально закипаю.

 

— Да ладно? — резко разворачиваюсь. — А ночью тогда что это было? Или скажешь, не ты затащил меня в несусветную глушь, а потом поимел на кухонном столе так, будто это последний трах в твоей в жизни? — вскидываю голову, глядя на него с вызовом, попутно вспоминая все сопутствующие обстоятельства. — Ты ведь уже тогда знал, кто я такая, когда увидел документы, да? — задаю вопрос, но не жду ответа, продолжая уже на повышенных тонах: — Знал! И вовсе не в фотографиях дело… Что, отчим поимел твою любимую секретаршу, и ты решил вернуть ему должок, отымев меня? Это извращённая форма мести такая, да? — выдаю следом все нехитрые выводы. — Всё, сполна насладился? Ты ведь нас сюда за этим пригласил? Почувствовал удовлетворение? Доволен? Теперь я свободна? Больше нет необходимости наблюдать твою самодовольную рожу? — разворачиваюсь на выход.

 

Но уйти не удаётся. Мужчина крепко обхватывает за плечи, удерживая около себя. Дёргаюсь вбок, однако попытка избавления заканчивается тем, что Тимур подаётся вперёд, прижимая собой к умывальнику, и склоняется ближе, позволяя ощущать его дыхание на моём виске.

 

— Да, я знал кто ты. И да, именно поэтому забрал с собой. Но в остальном ты не права, золотко. Если забыла, напомню, ещё во дворе я тебе сказал, что собираюсь лишь поговорить с тобой. А потом дождаться, когда твой отчим за тобой приедет. Я тебя ни к чему не принуждал. Ты сама этого захотела, — проговаривает убийственно спокойно, почти миролюбиво.

 

А я замираю. Дышу — и то через раз. Просто потому, что терпкий аромат его парфюма снова творит со мной что-то невообразимо неправильное. И мне почти уже никуда не хочется. Только бы дышать им снова и снова, позволяя себе мысленно проваливаться в дьявольски уютную пустоту.

 

Разве так бывает?

 

Будто я не об его голову бутылку разбила, а об свою.

 

С ума схожу…

 

Надо срочно возвращаться в реальность!

 

— Да я решила, что ты конченный психопат и всё равно меня изнасилуешь, а потом прикопаешь где-нибудь! — возмущаюсь уже вслух.

 

— Ммм… — протягивает ответно Смоленский, немного отстраняется. — Так вот почему… — не договаривает, только двумя пальцами прикасается к пластырю на своей голове. — И, кстати, на будущее… — вновь склоняется надо мной, прижимаясь губами к моему виску. — Про “последний раз” ты совершенно точно погорячилась. Я всегда так трахаюсь, золотко.

 

Хорошо, он распрямляется не сразу. А то мои глаза округляются, подобно десятирублевым монетам.

 

— В любом случае, теперь ты мне должна не только за разбитый “Aston Martin”, — дополняет Тимур.

 

— А иначе?..

 

В хвойном взоре вспыхивает то самое непонятное предвкушение, которое я уже замечала этим вечером.

 

— Где твои братья?

 

— Эмм… — теряюсь от внезапности смены темы разговора. — В гостях. До понедельника. А что?

 

Не отвечает. Зато, наконец, отстраняется. Впрочем, от его близкого присутствия это не особо спасает. Ничуть не интересуясь моим мнением, он ловит мою руку, а затем подталкивает прочь из уборной. Пока иду через весь зал обратно на террасу, идёт следом.

 

— Контракт, — ничего не выражающим тоном произносит глава “Атласа”, как только мы оказываемся рядом с моим отчимом и Пелагеей. — Все детали уже прописаны. Изменений не будет, — передвигает красную папку с одного края стола к другому, ближе к Фролову. — Требуется лишь подпись и заверение печатью. Жду их к утру, не позже десяти.

 

То есть, всё-таки будет мстить…

 

Долго. И со вкусом.

 

Неспроста ж на его физиономии снова блуждает эта довольная непонятно чем по-жизни улыбочка, когда он усаживается на своё место, после чего вновь разглядывает меня, будто под микроскопом.

 

— Ты ведь на экономическом учишься, верно? — слегка прищуривается Смоленский.

 

Я тоже прищуриваюсь. И вкладываю во встречный взгляд: “Тебе-то какое дело, мудак ты этакий?!”. Особенно если учесть, что мужчина и без всяческих уточнений прекрасно знает не только мою специальность, но и номер курса — видел же студенческий. Явно ведёт к чему-то конкретному, не просто так интересуется.

 

— Верно, — отзывается за меня отчим. — Настёна второй курс заканчивает. Скоро у неё практика начнётся. Собирался взять её себе под крыло. Но она против. Считает, что лучше добиваться всего самой, и самостоятельность пойдёт ей на пользу.

 

На пользу мне пойдёт отсутствие регулярного общения с самим отчимом, а то он и на работе частенько напивается до чёртиков, а потом все его работнички жмутся по углам — совершенно не хочется стать одной из них. Но об этом я, конечно же, молчу.

 

— Я бы на твоём месте тоже в отцовскую контору не пошёл. Трудно с родственниками работать, — поддерживает на свой лад Тимур. — Может быть пойдёшь ко мне?

 

Да я лучше удавлюсь! Прям здесь и сейчас!

 

Или к отчиму работать пойду.

 

Жаль, не успеваю все эти предпочтения выразить вслух.

 

— А что? — широко улыбается Фролов. — Очень хорошая идея!

 

Тоскливо вздыхаю, мысленно запихивая эту “хорошую идею” ему в… пусть будет, обратно в голову.

 

— Позвоню своему юристу, пусть заберёт документы, чтобы к утру всё успеть подписать, — не замечает моих мысленных стенаний отчим.

 

Он хватается за папку и собирается подняться на ноги.

 

— К чему такая спешка? — не позволяет ему завершить начатое Пелагея. — Вечер ещё только-только начинается, — мягко перехватывает его руку и “ненавязчиво” возвращая папку с контрактом обратно на стол.

 

Должно быть, она его споила недостаточно, раз он не ведётся сразу. Сперва хмурится, потом призадумывается, со скепсисом скосившись на экран своего телефона, который успевает достать из кармана пиджака.

 

— К тому же, вы мне ещё обещали “Лунную сонату”, — томно улыбается обольстительница, невинно хлопая ресничками.

 

При этом строит настолько щенячье-просительное выражение лица, что у отчима не остаётся никакого выбора, как согласиться.

 

— Хорошо. Обещания нужно сдерживать, — сдаётся ей на милость Фролов. — Сперва соната, потом дела.

 

На самом деле я всегда поражалась этому его качеству. Нет, не вестись на первую попавшуюся юбку. Будучи конченным мудаком по отношении к женскому полу, заядлым пьяницей и всё в этом роде, у него существует дар настолько феерично подчинять клавиши фортепиано, что не заслушаться просто невозможно.

 

Неудивительно, что в скором времени, как только парочка перемещается с террасы в основной зал, который, помимо всего прочего, украшает шикарный чёрный рояль, даже гул посетителей становится тише. Звуки тихо льющейся мелодии мягко обволакивают не только моё сознание. И это, кстати, очень даже зря. Расслабляюсь я, в смысле. Едва ли проходит две минуты, соната ещё не приближается к середине исполнения, а Смоленский поднимается со стула. И меня тоже на ноги поднимает. Затем и вовсе… меня саму подхватывает! Да с такой лёгкостью, словно я не вешу свои сорок семь килограмм, а как та тоненькая красная папка.

 

— Ты что делаешь? — вскрикиваю от неожиданности, повиснув на мужском плече.

 

— Догадайся, — в полнейшем безразличии отзывается Тимур, усиливая хватку.

 

И да, направляется прочь с террасы. Но не через зал. Оказывается, покинуть это место возможно с помощью отдельной лестницы, ведущей на другую сторону здания, где располагается ресторан. А я, сколько ни возмущаюсь, ни колочу по его спине, пинаюсь, извиваясь в отчаянных попытках освободиться, так и не добиваюсь ничего толкового. Смоленского мои жалкие попытки сопротивления абсолютно не волнуют. Будто и не замечает их, продолжая невозмутимо шагать в задуманном направлении. Его не задевает и тот факт, что я не успеваю даже столовые приборы на столе оставить, так и сжимаю в руке позолоченные вилку и нож. Разве что зарабатываю шлепок по своему многострадальному заду. Ровно в тот момент, когда начинаю задумываться о том, чтобы если не нож, так хотя бы вилку в него воткнуть.

 

— Не усложняй, — ровным тоном сообщает Тимур. — Всё равно не отпущу.

 

Вот тут я притихаю. Но совсем не потому, что на меня действуют его слова. Брюнет начинает спускаться по ступенькам. Не хочется навернуться и расшибить себе голову или сломать шею из-за собственной дурости. Сперва я терпеливо дожидаюсь, когда под ногами Смоленского оказывается ровная горизонтальная поверхность. На этой самой асфальтированной поверхности, к слову, нас дожидается припаркованный по диагонали “McLaren” кофейного цвета. Не трудно догадаться — чей именно.

 

— Да ты, оказывается, ценитель, — язвлю, прикидывая примерную стоимость очередного шедевра автопрома во владении хозяина “Атласа”.

 

— Иногда, — на свой лад соглашается со мной мужчина.

 

Помимо машины, неподалёку обнаруживается двое высоких мужчин в строгих костюмах. Судя по одежде — охрана ресторана. Чуть подальше от них: садовник, который наше появление вовсе не замечает. Пританцовывает с наушниками в ушах, занимаясь местной растительностью под одним из фонарей, так что действительно не слышит. В отличие от охранников. Но на их счёт я тоже не обольщаюсь. Те дружно отворачиваются, старательно разглядывая кованый забор вдалеке.

 

Новую попытку к сопротивлению предпринимать нет никакой необходимости. Тимур ставит меня на ноги. Потом и вовсе на полшага назад отступает, любуясь… непонятно чем. То есть, понятное дело — не ровно подстриженными кустами, растущими вдоль фасада здания и периметра довольно крутой лестницы. Мною. Только непонятно, чего он там до сих пор не разглядел.

 

— Если решил, что удастся повторить ночной междуусобчик, то, уверяю… — начинаю, но не договариваю.

 

— Не зарекайся, — перебивает Смоленской.

 

У меня аж рот заново приоткрывается. И от такой наглости, и от возмущения. Слишком уж чётко проскальзывает в его словах непоколебимая уверенность, будто иначе быть не может.

 

Закипаю в считанные мгновения! Однако, вопреки эмоциям, отзываюсь вполне себе дружелюбно:

 

— Ладно. Как скажешь.

 

И даже заставляю себя улыбнуться. С теплом. Ласково. Почти нежно. В меня будто какой-нибудь дъяволёнок вселяется — все мои видимые эмоции обманчивы. Мужчина тоже улыбается в ответ, но с хитринкой, переключив внимание от моей персоны к столовым приборам, которые я всё ещё сжимаю до побеления пальцев.

 

Он вопросительно выгибает бровь, явно, как и я совсем недавно, начиная задумываться о том, что я могла бы пусть их в ход. Но я поступаю иначе. Вручаю нож и вилку ему. С самым торжественным выражением лица, на который только способна. А потом, пока он пытается сообразить, что тут происходит, делаю большой шаг в сторону. К садовым инструментам. В конце концов, столовый нож — он же не острый, да и вилка — довольно слабое орудие… Садовые ножницы куда острее и прочнее. Одного замаха хватает, чтоб они вонзились в переднюю шину по самую рукоять.

 

— Попробуй увезти меня куда-нибудь теперь, — всё с той же милой и ласковой улыбочкой проговариваю я вслух.

 

И, пока Тимур ошарашенно смотрит то на меня, то на ножницы в колесе “McLaren”, то на столовые приборы в своих руках, — я, подобрав подол платья и скинув ненавистные туфли, со всех ног мчусь обратно к лестнице… Мне бы хотя бы до отчима добраться!

 

Жаль, выигранной форы не хватает даже до середины первого пролёта. Ночную тишину оглашает мой пронзительный вскрик, когда Смоленский догоняет и ловит, утаскивая обратно.

 

— И так… — протягивает он зловеще, довольно грубо усадив меня на капот собственного автомобиля.

 

Не отпускает. Его хватка на моей талии крепкая — почти болезненная. Но не это будоражит мой рассудок. Теперь, когда адреналин от собственной выходки утихает, а я несколько раз переосмысливаю содеянное… расплата будет жестокой.

 

— Рано или поздно отчим меня всё равно хватится!

 

— Рано — точно нет. Поздно — возможно. Но мне отпущенного времени хватит с лихвой, так что не вижу в этом никакой проблемы.

 

С учётом того, в чьём обществе покидает меня мой недородственник, к своему прискорбию, должна признать, что всё вполне так и может обстоять. При мысли об этом в горле словно ком застревает, поэтому гулко сглатываю. В голове даже мелькает грешный порыв попросить прощения у мужчины. И за первую его испорченную машину, и за вторую, и даже за разбитую об его дурную голову бутылку. А также пообещать компенсацию. Денежную, разумеется. Без разницы в каком эквиваленте. Лишь бы только отвязался. Может быть даже слезу пустить… Вдруг проникнется? Некоторые мужчины легко ведутся на эту нашу слабость. А те, что не ведутся, терпеть их не могут, и готовы на многое, лишь бы больше их не наблюдать. Так что при любом раскладе я не особо проигрываю. Наверное.

 

Хорошо, ничего такого исполнить не успеваю!

 

— А теперь давай договоримся, золотко, — вновь заговаривает брюнет. — Ты перестаешь меня бояться, портить моё имущество, не покушаешься на состояние моего здоровья и моей вменяемости, больше не сбегаешь от меня. А я в свою очередь обещаю не прикасаться к тебе ровно до тех пор, пока ты сама не захочешь обратного.

 

Если бы это было анатомически реально, моя челюсть отвалилась бы до самых колен от удивления.

 

— Совсем-совсем не прикасаешься? — уточняю недоверчиво.

 

С чего бы мне ему верить?!

 

Тем более, как только я задаю вопрос, мужчина склоняется непозволительно близко, а я вновь чувствую аромат его с-ног-сшибательного-и-мозго-увольнительного парфюма.

 

— Совсем-совсем не прикасаюсь, — подозрительно мягко улыбается брюнет. — Пока ты сама не захочешь обратного, — напоминает об условии воплощения сделки.

 

Надо признать, звучит довольно заманчиво. И разом решает некоторые проблемы. Даже не столько те, что я успеваю себе создать за последние сутки. Раз уж мой отчим теперь будет плотно сотрудничать с “Атласом”, вполне возможно, что и сегодняшняя наша встреча со Смоленским — не последняя.

 

— И с какой стати мне тебе верить?

 

— Я всегда держу данное слово.

 

Медлю ещё секунду, обдумывая…

 

В конце концов, если со мной случится что-нибудь совсем уж плохое, полно свидетелей того, в чьёй компании я была накануне.

 

Если что, уголовный розыск разберётся, в общем!

 

— Хорошо. Договорились, — подвожу итог собственным сомнениям и домыслам.

 

Во взоре цвета хвои вспыхивает триумф. Словно он не девушку только что уговорил, а целое сражение выиграл.

 

— Договорились, — кивает напоказ серьёзно Тимур.

 

Отстраняется и жестом приглашает следовать к передней дверце с пассажирской стороны. А прежде, чем я усаживаюсь в салон машины, ненадолго останавливается около проколой мной шины и склоняется, вытащив ножницы. Их же вручает мне. Потом — ранее брошенные мною туфли. Ничего не говорит. Но взгляд цвета хвои весьма красноречивый. Как и колесо, которое совсем не спущено, несмотря на боковой прокол.

 

Обидно, однако!

 

— Как видишь, это не такая уж и проблема, — будто читает мои мысли Смоленский.

 

Больше не медлит. Усаживается за руль и трогает автомобиль с места, выводя транспорт с территории ресторана на дорогу.

 

— Куда мы едем? — интересуюсь запоздало.

 

Не отвечает. А мне ничего особо не остаётся, нежели вспоминать о том, что ресурса противоспусковых шин для возможности передвижения хватает максимум на сто пятьдесят километров. То есть, вариантов может быть очень-очень много…

 

Глава 5

 

Вот уже минут десять, как я наблюдаю за панорамой ночного города. “McLaren” покидает район центра, а мне так и не удаётся определить, куда же именно мы едем. Повторно расспрашивать Смоленского на эту тему не вижу смысла. Раз уж сразу не сказал, вряд ли сознается. Но пробую зайти с другой стороны.

 

— Зачем тебе это всё? — разворачиваюсь к нему.

 

Мужчина лишь приподнимает бровь в ожидании продолжения. Как и прежде, сосредоточен на дороге.

 

— Зачем тебе возиться со мной? Ладно, я выехала на встречку, виновна в аварии, испортила твою машину, потом и вовсе тебе по голове заехала, после чего сбежала, но… Мог бы просто предъявить моему отчиму, он бы тебе всё возместил. Возможно, даже выбил бы из меня прилюдное раскаяние и всё такое.

 

При моих последних словах Тимур заметно мрачнеет. Честно говоря, его реакция мне не совсем понятна, однако выяснить подробности никакой возможности он мне не оставляет.

 

— Почему ты выехала на встречку? — интересуется хмуро.

 

— Я сделала это ненамеренно, — тоже хмурюсь.

 

Слишком уж тон у него требовательный.

 

— Что, заливала какой-нибудь пост в инстаграм, красила губы, писала сообщение и не заметила, как сменила полосу?

 

— Нет, — возмущаюсь в ответ. — Вообще-то шёл дождь!

 

— То есть, исключительно из-за погодных условий? — скептически хмыкает Смоленский.

 

— И из-за вермута, — сознаюсь зачем-то.

 

— М-м… ещё и пьяная за рулём, — “понятливо” кивает мужчина.

 

— Ты тоже пил сегодня, — бросаю встречно.

 

— Но я не пьян. И у меня нет проблемы с ориентированием, всё под контролем, — противопоставляет брюнет.

 

При упоминании о том, что у него “всё под контролем”, невольно морщусь.

 

— Обычно я так не делаю, — вздыхаю, отворачиваясь обратно к боковому окну со своей стороны.

 

Почему-то становится стыдно.

 

И было бы ещё перед кем!

 

— И что же такого необычного тогда произошло вчерашней ночью, что ты изменила своим привычкам? — продолжает допрос мужчина.

 

Кусаю губы, продолжая упрямо смотреть в окно. И молчу.

 

— Нужно было срочно застукать своего парня с любовницей, принять чьи-нибудь роды, перевезти контрабанду героина через границу, кто-то умер, у подружки закончились тампоны? — протягивает собеседник, делая собственные выводы.

 

Такие же неадекватные, как и он сам, похоже…

 

— Нет у меня никакого парня, героин я не вожу и роды не принимаю, а тампоны можно и онлайн заказать! — резко оборачиваюсь к нему в полнейшем негодовании.

 

Только потом понимаю, что он не просто издевается. Ещё и забавляется. Вон как довольно улыбается. Впрочем, на меня всё ещё не смотрит, лишь прямо перед собой.

 

— Ну, если самые очевидные варианты отпадают, — вздыхает он напоказ удручённо. — В чём тогда твоя проблема?

 

Вот же…

 

Приставучий!

 

— С отчимом поссорилась. Психанула, — бурчу, повторно отворачиваясь.

 

Ну его!

 

Впрочем…

 

— Где пикап? — вспоминаю о машине.

 

Сегодняшним днём на автомобиль уже разослали ориентировки, благодаря старшему брату школьной подруги. Но пока никакого результата это не принесло. К тому же, статистика по удачному поиску машин — довольно печальна в нашей стране. Да и хотелось бы найти машину не только побыстрее, но и наверняка. Пока отчим не просёк. Не то меня ждут громадные проблемы. Тот же Смоленский — покажется лишь лёгким недоразумением. И, кстати, о нём…

 

— У меня, — сообщает он с самым беззаботным видом.

 

Честно?

 

Ни разу не удивлена!

 

— Что, за его возвращение я тебе тоже что-то должна? — вздыхаю понуро.

 

Ответ ведь и сама знаю. То и подтверждается в следующую секунду.

 

— Не то, чтобы должна, но… верну, как придёт время. И если посчитаю, что оно того стоит, — оправдывает все мои ожидания Тимур.

 

Гад, в общем!

 

Самый настоящий.

 

— Это называется хищением. И попахивает шантажом, — проговариваю уже вслух, не скрывая мрачности.

 

— Ага, — не отрицает бессовестный. — А то, что сделала ты — порчей чужого имущества и попыткой убийства. Но я же не жалуюсь, — отзывается флегматично брюнет.

 

И как с ним после этого разговаривать?

 

А никак…

 

Вот и не разговариваю.

 

Умолкаю вплоть до момента, пока “McLaren” ни сворачивает в один из узеньких, скудно освещённых переулков. В конце дороги — тупик. И проржавелый забор из металлического профлиста. На воротах нет замка, только цепью перемотано, так что, когда Тимур выходит из машины и открывает их, они расходятся в стороны с жутким скрежетом. Двор невысокого двухэтажного здания тоже не освещён. Но в свете фар удаётся различить две здоровенные кучи песка и повсюду валяющуюся битую плитку. Не единой души вокруг.

 

Автомобиль так и остаётся у ворот, на территорию сомнительного предназначения не въезжает. Сам Смоленский возвращается обратно к машине и “галантно” открывает мне дверь, жестом приглашая выйти наружу. Не отказываюсь.

 

— Слушай, а у тебя хоть раз девушка была? — срывается с моих уст в полнейшем сомнении, пока я оглядываюсь.

 

Зарабатываю довольно красноречивый взгляд.

 

— Я имею в виду отношения, — поясняю поспешно. — Настоящие. Ну, знаешь там, цветочки, конфетки, прогулки за ручку, пожелания спокойной ночи, кофе по утрам в постель и совместные пикники на выходных…

 

Мужчина слегка прищуривается, призадумавшись. И явно о чём-то своём.

 

— Нет, а что? — выдаёт в итоге.

 

Что-что…

 

— Оно и заметно. Романтика — точно не твоё, — усмехаюсь, прежде чем направиться вперёд.

 

И самой интересно становится, что за глушь, в которую он меня снова привёз… Свет вспыхнувших прожекторов — слишком неожиданный и яркий, ослепляет. Я зажмуриваюсь, прежде чем оглядеться вновь. Нет, снаружи всё выглядит точно так, как определяю поначалу. А вот внутри, как только передо мной открывается дверь из пластика и стекла… Огромное единое пространство похоже на какой-нибудь старый цех. Несущие опоры из бетонных столбов определённо нуждаются в ремонте, хотя цементная стяжка под ногами явно довольно свежая. Почти идеально ровная даже. Противоположная от входа стена завешана матовой плёнкой, поэтому едва ли удаётся в достаточной степени различить, что за ней находится. Но, кажется, окна. Витражные, высокие, от пола, почти до самого потолка.

 

— И что мы здесь делаем? — возвращаю внимание к своему сопровождающему. — Учти, в ремесле штукатура я не сильна, — предупреждаю с очередной усмешкой.

 

Смоленский на мою реплику понимающе улыбается.

 

— Я тоже ни черта не смыслю в штукатурке, так что пусть лучше этим займутся профессионалы.

 

Больше ничего не говорит, жестом приглашает следовать за ним. Я успеваю насчитать чуть больше трёх сотен шагов в длину помещения, прежде чем Тимур открывает передо мной очередную дверь, тоже из пластика.

 

— Ого, — срывается с уст само собой, едва в новом помещении зажигается освещение.

 

Со всех сторон — не иначе, как царство стали и гранита. Поделённое на несколько условных зон, с множеством как вполне обыденной, так и не совсем понятной мне техники, это… профессиональная кухня. Как в каком-нибудь элитном ресторане.

 

— Что это? — заинтересовываюсь первым “приглянувшимся” неизвестным.

 

— Пароконвектомат. Вполне заменяет плиту, фритюрницу, жарочную поверхность, духовой шкаф и аппарат для расстойки. В случае необходимости, — отвечает Смоленский, проходя дальше, к здоровенной холодильной камере.

 

— А это? — тыкаю в другой аппарат из металла.

 

— Мармит. Сохраняет заданную температуру пищи, — отзывается брюнет, попутно вытаскивая какие-то пластиковые контейнеры, оставляя те на разделочном столе. — А это ледогенератор. Обладает функцией замораживания льда: отдельными глыбами, кубиками, гранулами, шариками, цилиндрами и даже лепестками, — дополняет, стоит мне перевести взгляд на другое.

 

— Хм… А что, в твоём “Darvin” всего это нет? — хмыкаю следом. — Обязательно надо было половину города проехать? — демонстративно выгибаю бровь.

 

— Есть. Но на той кухне уже есть шеф-повар.

 

— А на этой?

 

— А на этой я, — делает паузу и закрывает холодильник, — приготовлю тебе ужин.

 

Что сказать…

 

Этот мужчина определённо умеет удивлять!

 

— Ты? Мне? Ужин? — не верю собственным ушам.

 

— Почему нет? — прищуривается Смоленский. — Вдруг ты станешь добрее? — ухмыляется в довершение.

 

И вот вроде бы — очередная наглость с его стороны. Но всё равно улыбаюсь в ответ, сколь бы нахально ни звучало его заявление.

 

— Может быть, — не вижу смысла отрицать, усаживаясь на один из близ находящихся высоких табуретов.

 

Да для меня в жизни никто и никогда не готовил!

 

Как минимум, занятно на это посмотреть.

 

— И что ты будешь готовить? — спрашиваю, придирчиво оценивая содержимое герметично упакованных коробочек.

 

В основном, там овощи: разные, каждый вид в отдельном контейнере. Но в одном есть мясо, в виде крупных кусочков филе.

 

— Что-нибудь попроще, на скорую руку, — пожимает плечами Тимур.

 

Один за другим он вскрывает контейнеры, вытаскивая наружу их содержимое, а затем тянется к ножам, прикреплённым на специальную магнитную панель встроенную в стену, после чего достаёт оставшуюся необходимую утварь.

 

Как оказывает немного позже, “что-нибудь попроще” в понимании владельца “Атласа” — паста с индейкой в сливочной паприкане в качестве основного блюда. Узнав об этом, я с самым благоразумным видом никак не комментирую озвученный выбор, про себя отметив, что тот же “Доширак” — это реально попроще. А тут…

 

— Смотришь на меня так, будто я не индейку, а тебя собрался приготовить и съесть, — ухмыляется брюнет, ополаскивая под проточной водой морковь и лук.

 

Честно говоря, я бы ни разу не удивилась, если бы всё вышло именно так! Но то про себя. А вот вслух:

 

— Просто ты меня удивил, — сознаюсь неохотно, наблюдая за быстрыми выверенными движениями ножа в мужской руке.

 

— И чем же я тебя удивил? — протягивает с насмешкой брюнет. — Было бы странно, если бы хозяин сети довольно крупных ресторанов был знаком с кухней только в теории.

 

Вполне логично. Но уровень моего шока всё ещё не убавляется. Особенно, когда я понимаю, что за несколько ничего особо не значащих реплик, овощи оказываются идеально ровно пошинкованы, а затем брошены на раскалённую сковороду. Минуты через две к ним же отправляется индейка. Вместе с тем начинает закипать вода в отдельной кастрюльке.

 

— И часто ты это делаешь? — срывается с уст само собой, пока я наблюдаю за тем, как в кипящую воду, наряду с солью, добавлено спагетти.

 

— Готовлю? — уточняет Смоленский.

 

— И это тоже, — хмыкаю ответно.

 

— Не каждый день, но бывает…

 

— На рассвете или посреди ночи, в компании кого—нибудь, кого предварительно затащил в несусветную глушь, — вношу немаловажное дополнение.

 

И если о первом упомянутом мною пункте мужчина невозмутимо молчит, то про оставшееся:

 

— Не такая уж это и глушь вообще-то. Там, — взмахом указывает направлению по левый бок от себя, — довольно оживлённая улица. Просто мы с тобой заехали с другой стороны. Территорию ещё обустраивают. Через месяца два здесь будет вполне прилично и в чём-то похоже на “Darvin”. Со всех сторон, — берётся за зелень, которую, как и чеснок, он мелко рубит.

 

— А-а… А то я уж было решила, что ты просто маньяк, и тебе нравится обитать там, где удобно расчленять и закапывать трупы, — бросаю встречно с “разочарованием”. — Иначе зачем тебе такая шикарная, обустроенная кухня посреди стройки, если это не отвлекающий манёвр?

 

Уголки его губ дёргаются в подобии улыбки.

 

— На протяжении последней недели тут проходит отбор для новых поваров, поэтому и кухня обустроена, и продукты есть, — в очередной раз пожимает плечами Тимур.

 

После зелени и чеснока он режет другие овощи: редис, томаты, свежие огурцы и сельдерей. Смешивает всё это между собой, скидывает в высокую стеклянную миску, а после сдабривает какой-то заправкой из стеклянной бутылочки. Как только салат готов, мой персональный шеф-повар возвращает внимание к индейке, сперва добавив к ней перец и паприку, а затем вливает сливки, в которых мясо тушится ещё примерно минутки две. Спагетти тоже уже готово. Остаётся совсем немного, и ароматная паста выложена на две чёрные плоские тарелки и посыпанная сверху пармезаном. В общей сложности готовка занимает меньше двадцати минут. Если прибавить к этому времени проделанный нами путь по городу, а также мою беготню по лестнице, то в общем сложности — примерно час. Однако мой телефон до сих пор молчит. Я даже проверяю, не разрядился ли случайно. Но нет. С ним всё в порядке. Просто отчим…

 

— Он занят. И будет занят ещё часа два — точно, — словно читает мои мысли Смоленский, ставя рядом с тарелками для нас два бокала.

 

Пока пустых. Но один из них вскоре наполнен вином. Мой бокал, притом. А вот сам мужчина предпочитает воду. Самую обычную, негазированную.

 

— Так уверен в этом? — ехидничаю в ответ. — В этой своей Пелагее? — прищуриваюсь, смерив его оценивающим взором.

 

И да, нагло меняю бокалы местами.

 

Пусть сам своё вино пьёт.

 

А я… И так неадекватная всё чаще и чаще.

 

— Она не моя, — звучит безразличным тоном. — Я с ней знаком минут на пять дольше, чем ты. Но она из эскорт-агентства. Мужской досуг — это её хлеб. Так что с твоим отчимом точно справится.

 

Почему—то становится неприятно. Будто горсть пепла проглатываю, который остаётся в желудке тяжёлым осадком, а не глоток воды делаю.

 

— То есть, ты всё заранее продумал и спланировал? — задаю вопрос.

 

Но звучит скорее утверждением.

 

— Многое. Не всё, — поправляет меня собеседник, а через небольшую паузу дополняет снисходительно: — Например, садовые ножницы в колесе своей машины я не учёл.

 

— Можно подумать, это тебе как-то помешало, — ехидничаю встречно.

 

Неприятное ощущение до сих пор не покидает. Хотя, проблема не только в сказанном мужчиной. Обезболивающее самым прискорбным образом снова перестаёт действовать, и давящий ком в моём желудке плавно сползает к низу живота, становясь отчётливо болезненным, внутренности вновь стягивает в узлы. Моя сумка лежит чуть поодаль, поэтому невольно морщусь и поднимаюсь с места, собираясь достать себе новую дозу того, что могло бы облегчить существование. И только после того, как останавливаюсь около своего клатча, вспоминаю, что никаких таблеток там нет. Я же их рассыпала, находясь в уборной “Darvin”, они давно в городской канализации.

 

Гадство!

 

И ещё большее — когда я осознаю, что Смоленский тоже не остаётся на месте. Не просто поднимается следом. Останавливается аккурат за моей спиной. Нет, не прикасается. Но его близость настолько отчётлива, как если бы и впрямь дотронулся. Да и разве считанные миллиметры между нами могут сойти за достаточное расстояние? Они не скрывают аромат его парфюма, что планомерно обволакивает мой разум тончайшей вуалью дурмана, не прячут от ощущения его дыхания на моих волосах, от которого сердце начинает биться всё чаще и чаще, не помогают скрыть пронзивший меня озноб, стоит развернуться и в очередной раз пропасть во взоре цвета хвои.

 

— Ты так и не сказал, зачем тебе это всё, со мной, — произношу едва ли достаточно громко, вжимаясь поясницей в холодную бездушную поверхность кухонного стола.

 

Стараюсь возвести хотя бы чуточку больше дистанции, наивно полагая, что если кислорода станет больше, то и мне полегчает. Но собственный жест совсем не помогает. Наоборот. Воспоминания играют со мной злую шутку. Сознание заполоняют отголоски прошлого. Когда он и я… Почти вот так же… Он — прижимает. Я — тщетно пытаюсь не поддаваться. А потом пройдёт всего ничего, Тимур пленит мои губы и заберёт мой воздух, подхватит за бёдра, приподнимет, усадит выше, вклинится между моих ног, заставит увязнуть в совершенно новой реальности, где уже ничто не имеет значения, кроме горького привкуса самого сладкого наваждения из всех испытанных… И если меня бросает в жар только об одной мысли о чём-то подобном, то что же будет, если он и впрямь захочет всё повторить? Смогу ли я остановить его? Нас обоих.

 

Ведь это же всё совершенно неправильно!

 

И…

 

— Обязательно должна быть какая-то веская причина? — произносит Смоленский, по-прежнему пристально глядя в мои глаза. — Может быть сперва, сразу после аварии, она и была, не отрицаю. И я тебе о ней уже говорил. Но потом… — умолкает, заносит руку, явно собираясь убрать выбившуюся из причёски прядь с моего лица, но так и не дотрагивается, замирает ненадолго, и продолжает совсем тихо: — Может быть мне просто это очень надо? И я нуждаюсь. Побыть. Рядом. С тобой. Ещё. Хотя бы раз.

 

То ли в его словах совсем нет никакой логики, то ли у меня с рассудительностью полный побег… Не понимаю, что происходит. Он всё ещё не прикасается. Смотрит на меня так, будто ждёт чего-то ответного. А у меня всё внутри буквально вопит: “Да прикоснись ты уже!”. Но то, конечно же, остаётся глубоко-глубоко в закромах моего разума. На деле же я просто-напросто улыбаюсь. Настолько язвительно, насколько хватает моей выдержки.

 

— Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой, - комментирую услышанное. — А я не настолько наивна.

 

Мне бы воды. Желательно, максимально холодной. А то очень жарко. Пить не обязательно. Несколько литров, со льдом, сверху на голову — вот, что действительно помогло бы. Глядишь, тогда бы не столь напряжённо чувствовалось… всё.

 

— В таком случае, просто ешь свой ужин, золотко, — спустя небольшую паузу, отзывается Тимур. — И не провоцируй меня больше.

 

Да кто ж его провоцирует?!

 

Сам… Ненормальный!

 

— Я просто собиралась выпить ещё одну таблетку, — ворчу уже вслух, вновь сосредоточившись на сумке.

 

Никакого волшебства, конечно же, не происходит. Обезболивающего внутри клатча, как не было, так и не появляется.

 

Нет в этой жизни счастья, однозначно!

 

С мыслью о последнем, грустно вздыхаю.

 

— Голова болит, — произношу, заметив мрачность на лице Смоленского. — Последние сутки выдались бессонными.

 

Явно ведь снова меня в наркоманских пристрастиях подозревать начал.

 

— Могу предложить аспирин, ничего другого в здешней аптечке нет. Но вряд ли он тебе поможет, учитывая, что ты пила до этого, — отзывается брюнет. — Впрочем, уровень окситоцина в твоём организме можно поднять и другим способом, — задумывается о чём-то своём.

 

О чём именно он там размышляет, поинтересоваться не успеваю. Мужчина придвигает одну из тарелок ближе к нам, после чего подцепляет порцию пасты на вилку и нагло запихивает мне в рот. А на мой возмущённый взгляд снисходительно поясняет:

 

— Если так и будешь болтать, мы и до утра отсюда не выйдем.

 

В чём-то он прав. Но я не поэтому молчу. Жую я до сих пор. И даже не особо упираюсь, когда окончательно обнаглевший Смоленский продолжает кормить меня дальше, не забывая и о себе. Ведь начать сопротивляться — значит, добровольно прикоснуться к нему. А у нас же вроде как договорённость о дистанции. Хотя, скорее всего, это я собственную совесть таким образом успокаиваю. Тем более, что…

 

— Я и сама в состоянии поесть.

 

— Ешь, кто тебе мешает?

 

В общем, настоятельно успокаиваю свою совесть дальше. Снова жую. И очень стараюсь не думать, как всё это выглядит со стороны. А также, насколько сильными и одновременно с тем нежными могут быть эти руки, что кормят меня, насколько умело они могут дарить ласку или же боль.

 

Ужин превращается в настоящую пытку!

 

Неудивительно, что я стараюсь съесть всё, как можно скорее. И вполне искренне радуюсь тому моменту, когда тарелки, наконец, пустеют.

 

— Ну, а теперь, когда ужин окончен, мы можем уже вернуться? - не сдерживаю вздоха облегчения, как только Смоленский чуть отодвигается.

 

Пользуясь подвернувшейся возможностью, подхватываю тарелки и несу их к посудомойке. Она выглядит совсем иначе, нежели я привыкла, поэтому не сразу удаётся разобраться с принципом её работы. Однако в целом ничего сложного нет. Вот только даже по истечении пары минут, которые я трачу на возню с профессиональным агрегатом, Тимур не считает нужным подтверждать мой вопрос, граничащий с надеждой. Наоборот.

 

— Ужин не окончен. Ты забыла про десерт, — шепчет он мне на ухо, в который раз за этот вечер оказываясь за моей спиной.

 

Но и это ещё не всё!

 

Я и с ответом не успеваю найтись, а на мои глаза ложится плотная, по ощущениям, шёлковая повязка. Возможно, его галстук.

 

Закономерно вздрагиваю. И тут же замираю, когда слышу тихое с вкрадчивыми нотами:

 

— Не паникуй, золотко. Наш договор всё ещё в силе. Я помню о нём. И я не сделаю ничего из того, чего бы ни захотела ты сама.

 

Глава 6

 

На моём затылке затягивается узел. Плотно. Лишая света. Зрения. До предела раскаляя ощущение собственной уязвимости. Рядом с этим мужчиной я снова чувствую себя абсолютно беззащитной, фактически голой. Наличие одежды здесь совершенно не причём. Никто и никогда не распоряжался мною с такой непоколебимой уверенностью, будто знал меня намного лучше меня самой. Всю меня. Эмоции. Страхи. Желания. Умело манипулируя. С лёгкостью превращая одно в другое. Так, как нужно ему самому. И этот его взгляд… Даже сейчас, пребывая в кромешной темноте, всё равно чувствую, как он смотрит. Жадно. Голодно. Будто в самом деле собирается съесть. Подавляюще. И вместе с тем… настолько будоражаще, что голова идёт кругом, а по венам разливается тепло только от одной мысли об этом.

 

— Если хочешь, возьму тебя за руку, чтобы ты не споткнулась, пока мы идём, — заговаривает вновь Смоленский.

 

Попросить — равнозначно сдаться. А грань накрывающего меня безумия ещё не достигла того предела, где я могла бы признать собственную слабость. Вот и отказываюсь, отрицательно покачав головой, попутно поражаясь собственной храбрости. Я ж точно голову себе расшибу или шею сломаю, если запнуть хотя бы раз на этих здоровенных каблуках.

 

Хорошо, о последнем задумываюсь не я одна.

 

Не улавливаю его перемещение. Аромат терпкого парфюма до сих пор пропитывает мои лёгкие, словно мужчина всё ещё находится в непосредственной близости. Но…

 

— Правую ножку приподними, — звучит не иначе как приказом.

 

Наверное, я чересчур заинтригована. А быть может мне начинает нравиться эта странная игра, где каждое последующее мгновение - полнейшая неизвестность. Потому что я подчиняюсь. И не особо скрываю заигравшей на губах улыбки, когда понимаю, что с меня предусмотрительно стянули туфлю.

 

— Теперь левую, золотко.

 

Избавиться от второй туфли самостоятельно, в принципе, не такая уж и проблема. Я же уже в рекордные сроки скидывали обе, когда возникала такая необходимость. Но я не делаю этого. Терпеливо жду, пока сам Смоленский не освободит меня от неё. Нет, ко мне он всё ещё не прикасается. Только к обуви.

 

— А теперь аккуратно разворачиваешься по часовой на девяносто градусов и идёшь вперёд, пока не остановлю.

 

Разворачиваюсь. И иду. Ровно до того момента, пока мне не велят остановиться. Насколько я помню, где-то здесь, передо мной должна быть дверь. Не та, через которую мы вошли. Другая. Я не знаю, что за ней находится. И я не ошибаюсь. Слышу, как щёлкает замок, едва уловимо скрипят петли, после чего я переступаю порог и двигаюсь дальше. Плитка под ногами на кухне — холодная. А вот в другом помещении пол заметно теплее. Уже не бездушный гранит — сдобренный лаком паркет. Определяю это с лёгкостью, потому что кажется, будто иду босиком по собственной комнате, а не неизвестно где. Впрочем, ощущение недолговечно. Ещё одна остановка. Поворот. Очередная дверь, порог которой мне необходимо переступить. И снова паркет. Но не такой. Этот — особенно тёплый.

 

— Пришли, — сообщает Тимур. — Слева — кресло. Сядь в него.

 

И в этот раз не возражаю. Само кресло оказывается мягким, тоже тёплым, хотя и кожаным, с удобным изголовьем. Более того, срабатывает какой-то механизм, меня откидывает назад. Моё вертикальное положение становится относительно горизонтальным. А сердце начинает биться всё чаще и чаще.

 

Господи, что же он задумал?!

 

Как выясняется вскоре, это намного безумнее даже того, что я успеваю себе представить. А представить себе, между прочим, я успеваю многое. Но только не…

 

— Сними бельё.

 

Далеко не просьба. Очередной приказ с его стороны. Вот только на этот раз я не спешу подчиняться. Более того, внутри всё закипает от негодования, а я тянусь к повязке. Жаль, это не особо помогает. Смоленский перехватывает моё запястье ещё до того момента, как я успеваю прикоснуться к галстуку на своих глазах. Сжимает слегка. Но всё же сжимает!

 

— Забыла? Ты перестаешь меня бояться, не сбегаешь и не провоцируешь меня. И только в этом случае я держу своё слово, и не прикасаюсь к тебе.

 

Моё негодование рассыпается в прах. В нём же хочется прикопать этого… который излишне умный и изворотливый.

 

— Какая удобная формулировка, — язвлю в расстройстве.

 

Учитывая обстоятельства, и если ещё немного подумать, Смоленский так и рабыню из меня сделает! Буду выполнять всё, что угодно, лишь бы избежать его прикосновений. Хотя, уже не уверена в том, что эти самые прикосновения - самое худшее из всего, что может быть.

 

С другой стороны, с чего это он взял, что я его боюсь?!

 

А вот ни капли!

 

Наверное.

 

По крайней мере, даже если и так, выдавать свою беззащитность перед ним не собираюсь. Обойдётся.

 

— Да пожалуйста, - отдёргиваю свою руку, избавляясь от чужого прикосновения и стягиваю с себя бельё, бросив то… куда-то.

 

Думает, мне страшно?

 

Как бы не так!

 

— Что теперь? — бросаю уже с вызовом.

 

— Согни ноги в коленях. Разведи их пошире. Хочу видеть тебя.

 

Если для того, чтобы снять с себя кружевные шорты, много смелости не надо, особенно в порыве эмоций, то вот эта часть даётся сложнее. Я шумно сглатываю, пытаясь представить себе, как же это всё будет выглядеть со стороны. Не столько саму себя, сколько мужчину, пока он наблюдает за тем, как подол моего платья задирается выше, оголяя бёдра, которые я медленно развожу в стороны, сгибая колени. Воцарившаяся следом тишина так и вовсе нервирует. А я всё больше и мучительнее теряюсь в догадках, размышляя об его реакции на содеянное мною. Впрочем, это становится не особо важным в тот момент, когда я чувствую его дыхание… между моих ног.

 

— Ты очень красивая, знаешь? — шепчет Смоленский.

 

Вроде бы вопрос. Но слышится скорее утверждением. Тихий вкрадчивый тон вызывает дрожь по коже. И непроизвольное желание прикрыться, свести, уже, наконец, ноги вместе, спрятаться от него.

 

Понятное дело, это он сейчас не про мою причёску и макияж говорит!

 

А спрятаться от него, ожидаемо, не выходит.

 

— Нет, — отчеканивает властным тоном брюнет, едва мои колени дёргают друг другу навстречу. — Этого недостаточно, — дополняет уже мягче, как только я замираю. — Хочу увидеть больше. Тебя. То, как ты кончишь для меня снова.

 

Должно быть, я определённо погорячилась, когда решила, что он просто псих или маньяк. Нет. Тут всё гораздо хуже! Но данное высказывание оставляю при себе. Сердце колотится всё быстрее и быстрее. И от непристойного распоряжения. И от осознания того, каким именно образом мне придётся его выполнить, раз уж сам мужчина ко мне не прикасается. И… я правда сделаю это? Буду ласкать себя, пока он будет смотреть? Так близко. Бесстыдно. Упиваясь осознанием своего превосходства. Наслаждаясь моей капитуляцией.

 

А я…

 

Я тоже буду. И даже больше, чем сам Смоленский. Глупо отрицать, что мне всё это противно, чуждо и мерзко. Сколь бы грязной и ненормальной я себя не ощущала. Происходящее… возбуждает. И он, и я — прекрасно осведомлены об этом. Иначе между моих ног не было бы сейчас настолько влажно. Мои пальцы слегка подрагивают, пока я веду по внутренней стороне бёдер. По стопам проносится лёгкая покалывающая судорога. Совсем не боль. По венам разливается приятное тепло. И я уже не думаю о том, на какой адово-минусовой отметке по шкале вселенского грехопадения я застреваю. Потом я буду анализировать, сожалеть, стыдиться. Сейчас… я просто наслаждаюсь. Не только собственными прикосновениями. Чужим горячим дыханием на моей коже. Каждым хрипловатым выдохом мужчины. Один за другим, я слышу их, как свои собственные.

 

Хотел увидеть?

 

Пускай смотрит…

 

Ведь если отбросить все предрассудки, мне это тоже нравится.

 

Настолько, что моя смелость быстро набирает обороты. И я уже не сдерживаю рвущиеся наружу стоны, гораздо откровеннее лаская саму себя, изредка подаваясь мужчине навстречу в древнем элементарном инстинкте. Да, прекрасно осознаю, тем самым я дразню опасного хищника. Голодного. Жадного. Не ведающего пощады. Но именно это мне и нужно. Чтобы он сорвался. Не я сама просила его подарить освобождение, которое никак не настаёт. Хотя я уже совсем близко.

 

— Тимур…

 

Очень-очень близко.

 

— Тимур…

 

Я выгибаю спину, свожу колени вместе, меня почти выворачивает от переполняющих чувств. Кажется, ещё немного, и весь мир разорвёт на звёздные осколки. Совсем как тогда, в его доме. И я сожму собой его пальцы… Не его… На этот раз свои… Или же…

 

— Не так, золотко, — звучит грубо, резко, недовольно. — Не закрывайся.

 

Я киваю. Потому что какая-то часть меня ещё помнит об этом. Но она слишком мала и далека, чтобы, помимо согласия, во мне остались хоть какие-то силы, дабы выполнить обещанное.

 

— Я… Я… Не… Могу… Больше… — срывается с моих уст тихим капризным хныканьем.

 

Правда ведь не получается. Никак не перешагну ту грань, за которой наступит долгожданное освобождение. Балансирую у самого края. И мне бы упасть с него в пропасть. Рухнуть и пропасть в той манящей тьме без дна и возможности вернуться. Но нет. Меня бьёт дрожью, почти трясёт от этой невыносимой безумного-болезненной агонии.

 

И я сдаюсь.

 

— Тимур, — зову его снова. — Пожалуйста…

 

Да, умоляю.

 

Уже не важно, насколько слабой и нуждающейся я выгляжу. Да и вообще вся реальность больше не имеет никакого смысла. Весь мир, который я знаю, перестаёт существовать, едва мужчина обхватывает за лодыжки, приподнимает, укладывая их на свои плечи, дёргает на себя. И целует. Хотя вряд ли то, что он творит, можно действительно считать заурядным поцелуем. Облизывает, ласкает языком так алчно и ненасытно, что мой рассудок окончательно испаряется. Я снова умоляю, хнычу, задыхаюсь и пропадаю, уже ничего не помня, кроме одного-единственного — его имени, которое раз за разом повторяю, словно в бреду. Нахлынувший оргазм пробирает новой степенью безумия, сокрушает. Едва ли я отдаю себе отчёт в том, насколько сильно меня всю выгибает от этого чувства. Я почти падаю с кресла. И только властный жест его ладони, опустившейся мне на живот, придавившей обратно, не позволяет оказаться на полу.

 

— Думаю, проблему с твоей головной болью мы решили, — звучит снисходительное над моим ухом, наряду с ощущением обжигающего дыхания у виска. — Но, чтоб уж наверняка… — не договаривает.

 

Эйфория, блуждающая по моему телу, ещё не испаряется до конца, а Тимур резко вторгается двумя пальцами.

 

— Ох…

 

Он поглощает мой жалкий протест, пленяя губы, вместе с тем сгибая пальцы внутри меня, растягивая, слегка надавливая ровно так, чтобы мой разум снова распрощался со мной. Обхватив ладонью моё лицо, придерживая подбородок, большим пальцем поглаживая по щеке, Тимур целует неторопливо, словно изучает, пробует на вкус, постепенно углубляя поцелуй, одновременно медленно проталкивая в меня свои пальцы. Снова и снова. Очень долго. И я понятия не имею, почему эти довольно простые прикосновения кажутся настолько чертовски эротичными, побуждающими раз за разом тянуться к нему навстречу. Едва успокоившийся ритм моего сердца вновь стучит всё чаще и чаще. Не помню, когда я умудряюсь растерять остатки своей гордости, обняв его обеими ногами за торс, цепляясь за широкие сильные плечи, прижимаясь к мужчине всем телом так максимально близко, как только удаётся.

 

Но он не спешит воспользоваться этим.

 

Всё ещё целует, удерживая моё лицо, лаская меня пальцами. Секунды превращаются в сладостно-томительную вечность. Она… Опьяняет. Обжигает. Опаляет. Разрушает. Нет меня больше. По крайней мере — той меня, какой я себя знаю. И уже я сама целую мужчину, вкладывая всю ту страсть, что губит меня. Делюсь ею с ним — делюсь всем, что только могу дать. Открыто. Бесстыдно. Забираю не меньше. Как и он сам, жадно, голодно, требовательно. Вдыхаю его выдохи, глажу массивные плечи, шею, грубую щетину, зарываюсь пальцами в его волосы, сжимаю наверняка грубо, совсем не нежно и ласково. Но ему и не нужна моя нежность или ласка. Тимур тихо рычит сквозь зубы, едва моя ладонь протискивается между нашими телами, сдавливая поверх брюк его твёрдый член.

 

— Не смей, — дёргается чуть назад, избавляясь от моего прикосновения, а я ещё и осмыслить не успеваю, почему он так делает, а брюнет дополняет уже мягче: — Ты слишком отзывчивая и соблазнительная, золотко. Едва ли я смогу быть таким же терпеливым.

 

Да кому оно нужно, это терпение?!

 

Не мне. Не сейчас.

 

Но сказать об этом вслух я не успеваю.

 

Мужчина опять всё берёт под свой контроль.

 

— Ущипни себя за соски. Сильно. До боли.

 

Сдавленная узким платьем и бюстье грудь давно болезненно ноет. Зачем мне усиливать эту боль? Не понимаю. Но всё равно подчиняюсь, обхватываю их пальцами, позволяя сознанию тонуть в новой волне тепла, разливающегося по моим венам.

 

— Сильнее, — следует новым приказом. — Я сказал: до боли.

 

Ничего уже не соображаю. Просто сдаюсь ему. Позволяю забрать мой новый стон. Отобрать весь мой кислород. Вместе с новым поцелуем. На этот раз неумолимо-властным. Вместе с движением его пальцев внутри меня. Тимур больше не медлит. Вторгается жёстко, глубоко. Надолго меня не хватает. Боль в груди от собственного захвата прошивает насквозь, превращается в нечто иное. Охватившее тело напряжение рассыпается мириадами искр перед моими глазами. И пусть на них всё ещё повязка, я не могу ничего видеть. Не считается. Меня буквально вышвыривает в иную реальность. Там я тону в ошеломляющей волне наслаждения, вот уже во второй раз за этот вечер пропадая в судорогах чистейшего удовольствия.

 

— Да, вот так, золотко. Теперь уже наверняка… — слышу далёкий голос.

 

Всё ещё не хочу возвращаться к реальности. И пропускаю тот момент, когда я оказываюсь на боку, а узел на моём затылке оказывается развязан. Кресло — огромное, внушительное, и нам двоим на нём совсем не тесно. А может быть всё дело в том, что я сама занимаю не так уж и много места. Тимур обнимает обеими руками, крепко прижимая к себе со спины. Я поясницей чувствую его эрекцию, слышу стук его сердца, вдыхаю аромат его умопомрачительного парфюма, и… засыпаю.

 

Определённо, на сегодня с меня впечатлений достаточно.

 

Глава 7

 

Воскресное утро начинается шумно. Просыпаюсь от жуткого грохота. Дверь в мою спальню со всего размаху ударяется об стену, а я вздрагиваю, резко усаживаясь на постели. И только потом понимаю, что утро - уже давно вечер, притом поздний, судя по закатным краскам за окном. Каким образом я вообще оказываюсь в своей кровати, если засыпаю в компании Смоленского… Я бы обязательно подумала на эту тему, да. Но тут меня оглушает пронзительными воплями:

 

— А-аська-а! Аська-а! Хватит спа-а-ать!!!

 

Пока я торможу и пытаюсь понять, что происходит, два маленьких ураганчика проносятся по всей комнате, а затем, ничуть не притормаживая, на полном ходу прыгают на меня. Я, конечно, знаю, что мои младшие братья всё это не со зла — просто соскучились и так радуются, но моё терпение заканчивается где между групповыми удушающими обнимашками и ударом по голове тяжёлым ворохом веток, замотанных в алую бумагу с белым бантом.

 

— Савелий! Тимофей! — перехожу на строгий воспитательский тон и шестилетки мгновенно притихают.

 

Не отстраняются далеко, но настороженно смотрят в ответ исподлобья. Я же, вздохнув, обнимаю обоих мальчишек, попутно разглядывая потрёпанную жизнью живность в подарочной обёртке. Судя по опавшим красным лепесткам в закромах бумаги, а также на моей постели, полу комнаты, и части коридора, что виден сквозь открытую дверь, это были розы. Много роз. Возможно, букет когда-то был вполне шикарный. И однозначно жутко дорогой.

 

— Это откуда взялось?

 

Мальчишки дружно вжимают головы в плечи.

 

— А это тебе. Дяденька курьер привёз. Днём ещё. Мы его себе забрали, чтобы папа не видел, — сознаётся первым Тимофей.

 

Савелий в это время обиженно пыхтит.

 

— Не мы, а ты! — выдаёт он не менее обиженно, ткнув пальцем в близнеца. — Потому что собирался вытащить оттуда три штуки и отдать этой дурочке Градовой!

 

Ага, и, судя по тому, что я наблюдаю теперь, Савелий пытался этого не допустить. Неспроста у одного кареглазого сорванца шишка на лбу, а у другого ссадины на локте и у обоих джинсы в траве перепачканы. Точно подрались из-за этих цветов. Хотя, чего уж там, не совсем из-за цветов. Маша Градова - одноклассница близнецов. Мальчишки уже учатся в первом классе, несмотря на свои года. Одноклассница, которую оба, несмотря на все свои восклицания, дружно обожают… дёргать за волосы, например, толкать в лужу, подсовывать кнопки на стул перед тем, как девочка сядет. В общем, выражают свою суровую мальчишескую любовь, как получается.

 

— И ничего я не собирался! Сам ты дурак! — вопит между тем Тимофей, пихнув брата.

 

Тот не падает лишь потому, что я до сих пор держу их.

 

— А ну, не драться! — утихомириваю обоих сразу. — Я вам что говорила? Вы должны друг друга защищать, а не обижать, — заканчиваю назидательным тоном.

 

Знаю я их, ещё немного и снова друг другу по шеям надают.

 

Теперь обиженно пыхтят оба. Обидевшись уже на меня. Но я нарочно не обращаю на это внимания.

 

— А вы чего тут, вообще делаете, а? Бабушка же должна была вас в школу завтра утром везти, — прищуриваюсь, окидывая обоих демонстративно придирчивым взглядом. — Натворили чего-то?

 

Близнецы дружно вздыхают, опустив головы.

 

— Мы хотели Тосю искупать. А она от нас сбежала… — виновато бурчит Савелий, упоминая таксу своей родственницы.

 

— Мы её пока ловили, бабуля из магазина вернулась… — добавляет Тимофей.

 

Что там дальше — представить не трудно. Фролова Валентина Николаевна в свои шестьдесят пять (она произвела на свет своё “дражайшее единственное чадо” аж в пятнадцать!) на постоянной основе страдает повышенным давлением. И всё от нервов. Нервничает она, кстати, часто. По любому поводу. Как ей что не по нраву, так сразу заламывает руки, картинно прикладывая их ко лбу, а потом требует одиночество и жасминовый чай — единственное “верное” по её авторитетному мнению средство от своего недуга.

 

— На такси нас посадила и домой отправила, — дополняет Савелий.

 

Вот же…

 

Могла бы позвонить, я бы сама их забрала!

 

Но нет же…

 

Не впервые уже отправляет их одних с незнакомым водителем.

 

— Всё с вами понятно, — вздыхаю теперь уже я, потрепав мальчишек по волосам.

 

А сама запоздало оглядываюсь по сторонам в поисках средства связи. Нахожу его не сразу. Сперва сумку, скромненько лежащую на краю прикроватной тумбы. Уже потом, когда дотягиваюсь до клатча, вытаскиваю гаджет. Уровень заряда — двадцать четыре процента. Пропущенных — ноль. Только несколько сообщений в “WhatsApp”. Да и те от Лены.

 

— Отец где? — завожу новую тему.

 

— В кабинете у себя. Сказал, чтоб не мешали ему работать, — отзывается тоскливо Тимофей. — У него совещание важное.

 

— А мы есть хотим, — не менее тоскливо проговаривает Савелий. — Бабуля нас только утром оладьями покормила. А Анны Викторовны нету…

 

Сегодня же воскресенье, конечно, персонал отсутствует.

 

— А чего меня пораньше не разбудили тогда? — хмыкаю, отпуская мальчишек, поднимаясь на ноги.

 

Оба всё ещё в печали. Да в такой глубокой, что аж совестно становится, когда они неопределённо пожимают плечами и заново вздыхают, уставившись вниз.

 

— Я сейчас умоюсь, а потом приготовлю вам что-нибудь, ладно? — улыбаюсь братьям, прежде чем направиться в уборную.

 

Из-за спины доносится какая-то возня, а затем синхронное:

 

— Мы тебя тогда на кухне подождём!

 

Побег на кухню сопровождается дружным топотом. Я же трачу минут пять на то, чтобы умыться, избавившись от остатков вчерашнего макияжа, напоминающего ныне стиль “панда”, и переодеться из помятого платья в удобные домашние штаны с майкой. Оставленный мальчишками букет-он-же-теперь-просто-грустный-веник я тоже подбираю. Пока спускаюсь вниз, размышляю, выкинуть ли остатки былой роскоши, или же сохранить, а то ведь мне всё таки не каждый день букеты присылают. Тем более, я точно знаю, от кого эти розы, пусть нет нигде ни одной подписи об этом. Если карточка с посланием и прилагалась, то найди её теперь. А ещё…

 

— Да я тебе говорю, это грабёж, а не сделка! Я так уже через неделю банкротом стану! — истошный крик отчима слышен даже с лестничного пролёта второго этажа.

 

Хотя его кабинет расположен чуть дальше по коридору.

 

— Да мне пох*й как ты это сделаешь! Этот ублюдок должен поднять мой процент! Ты меня понял?! Хоть землю жри! Накопай на этого Смоленского что-нибудь, чтоб тот согласился, если по-хорошему не хочет!

 

Услышав знакомую фамилию, я невольно притормаживаю на ступенях.

 

А пауза в речи отчима длится недолго.

 

— Да я, бл*дь, чтобы его ублажить, даже Настёну свою не пожалел! Подарил её ему, а этот козёл…

 

Дальше я не слушаю. Вернее не слышу. Лишь стук собственного сердца, отражающийся в голове, как если бы не в грудной клетке оно билось — молотом по наковальне долбили. И на этой самой наковальне — я сама.

 

Раздавило…

 

Спускаюсь по лестнице дальше. Букет отправляется в мусорку. Меня саму будто надвое раскраивает. Одна часть, подобно маленькой девчонке, собирается рыдать в тёмном уголке, спрятавшись в него как можно глубже, чтобы никто не нашёл, не обидел снова. А вот другая… Ей банально всё равно. Пустая. Ведь именно чего-то подобного стоило ожидать. Знала, что так и будет. Иначе с чего бы это отчиму становиться таким добреньким накануне? Он мне денег по собственной инициативе, просто так — уже и не помню когда давал. А тут всё закономерно. Такой, как он, всегда пользуется окружающими. И я - никакое не исключение. Смоленский… С этим тоже всё понятно. Захотел, получил. Удобным способом. А я… просто повелась. Глупая. И нет, не потому, что поддалась. Потому что поверила. Во что? В то, что ему не удастся меня задеть. Настолько сильно. Обидно. Глубоко.

 

Да, я иду дальше, на кухню, как и обещала братьям. Не требую объяснений у отчима, не закатываю истерику, не ставлю ультиматумы и не предъявляю за принесённый моральный ущерб. Просто давлю всю ту горечь, что пропитывает рассудок, и цепляю самую беззаботную улыбку, на которую только хватает сил:

 

— Что будем готовить? — интересуюсь у мальчишек, оказавшись в нужном помещении.

 

Ответом становится громогласное:

 

— Макароны!!!

 

Концентрируюсь на этом. На ужине, который нужно приготовить. На двоих, самых дорогих и близких — единственных, кто искренне любит меня и кого могу любить я сама, зная, что не получу за это удар под дых в самый неподходящий момент. А немного позже, после того, как укладываю мальчишек спать, перечитываю отправленные Леной сообщения. Не перезваниваю. Только пишу ей о том, что узнала, где находится пикап, поэтому необходимость в поисках отпадает. Правда, это не особо спасает, и задумка просто-напросто забыть всё, как страшный сон, с треском проваливается. Как только школьная подруга получает моё сообщение, тут же перезванивает сама. Теперь не отвертишься парочкой обобщённых фраз. Иногда кажется, что её старший брат не просто в уголовном розыске работает. Ещё и сестрёнку свою младшую успевает поднатаскать по техникам допроса и дознавания.

 

Зато, если быть честной с самой собой, после “чистосердечного” и “явки с повинной” становится чуточку легче. Я даже умудряюсь снова уснуть. А когда просыпаюсь, собравшись к новому дню, лишь утверждаюсь в том, что… Да пошло оно всё! Главное, держаться от Тимура Смоленского как можно дальше.

 

Новый букет, на этот раз белых роз, присланный вместе с курьером ранним утром, тоже отправляется в мусорку…

 

Глава 8

 

Говорят, понедельник — день тяжёлый. Ничего подобного! Первый день недели лично для меня — куда легче тех же выходных. Проводив близнецов в школу, я отправляюсь на свои пары. Они у меня заканчиваются немного раньше, чем их продлёнка, поэтому добросовестно отсиживаю последнюю, прежде чем направиться в небольшой скверик перед начальной школой, где собираюсь дождаться окончания учебного дня младших братьев. Там же меня дожидается Лена. Ещё в первом классе мы уселись с ней за одной партой, да так и провели большую часть своей жизни, вплоть до самого выпускного. После школы мы поступаем с ней в разные университеты, однако это не особо мешает нам и дальше проводить почти каждый вечер вместе. Встречает она меня не с пустыми руками. Два больших миндальных латте и коробка пончиков, с которыми мы устраиваемся на деревянной лавочке, значительно приподнимают настроение.

 

— Ты — лучше всех! — с улыбкой обнимаю девушку и целую в щёку, прежде чем взять один из бумажных стаканов, накрытых пластмассовой крышкой.

 

Вместе с тем раздаётся сигнал входящего на моём айфоне.

 

Отчим.

 

Невольно морщусь, борясь с желанием скинуть звонок или же ещё лучше — послать абонента… пусть будет, туда, где сеть не ловит. Но вызов принимаю.

 

— Слушаю, — выдавливаю из себя максимально равнодушно.

 

В трубке слышен уличный гул. Скорее всего, Фролов за рулём.

 

— Как дела? Утром не виделись, вы рано ушли, — произносит недородственник.

 

Вышли из дома мы с братьями как обычно. А он, тоже как обычно, спит до обеда. Так что ничего нового. Всё сходится.

 

— Занятия начинаются в восемь, — обозначаю практически то же самое.

 

— Ну да, ну да, — откровенно фальшивит Фролов. — Уроки уже закончились? Я заеду за вами, если ты уже забрала мальчишек. Вы где?

 

Мысленно изображаю жест “рукалицо”.

 

— Не закончились. Они будут в школе до трёх. Я их через сорок минут только забирать буду. Пока в парке, через дорогу от школы.

 

— А-а… — слышится, полное разочарования. — Тогда я уже не успеваю вас подкинуть.

 

Можно подумать, больно-то и хотелось.

 

— Ничего, мы на автобусе, как обычно, — выдаю уже вслух.

 

— Как будете дома, набери тогда, — быстренько закругляет разговор Фролов.

 

Вешает трубку ещё до того, как я задаюсь вопросом, с чего бы это вдруг он мне такое выдаёт. Обычно его мало интересует, где я и когда дома буду.

 

Впрочем, вскоре всё становится вполне очевидно…

 

— Слушай, получается, отчим не в курсе о том, что ты всё знаешь, да? — задумчиво проговаривает Лена.

 

— А зачем мне ему говорить? Сама знаю, и на том спасибо. Раскаиваться он точно не станет, — пожимаю плечами. — Не удивлюсь, если ещё и скажет, чтоб я усерднее старалась, чтоб этот долбанный процент Смоленский ему поднял.

 

— Это да, — соглашается со мной подруга. — И что теперь делать будешь? — улыбается сочувствующе.

 

— Не знаю, — снова пожимаю плечами, делаю паузу, размышляя об этом же. — Как вариант, перееду на Аляску.

 

— М-м… А денег на переезд где возьмёшь? — скептически хмыкает Лена.

 

— Как это где? — возмущаюсь встречно и разворачиваюсь в сторону проезжей части. — Видишь, вон там, на углу? — указываю на невзрачное четырёх-этажное здание времён советской постройки, на первом этаже которого располагается банк. — Дождёмся окончания рабочего дня. Потом все разойдутся… — выдерживаю театральную паузу, а после добавляю уже заговорщицким шёпотом: — Поможешь мешки с деньгами вынести?

 

Блондинка страдальчески закатывает глаза.

 

— Ага, а потом попросим Костю подтереть все отпечатки и записи на камерах! — задорно смеётся.

 

— Ну, нет! — не соглашаюсь я. — Тогда с ним же делиться придётся!

 

— А ты как хотела? За всё надо платить! — противопоставляет Лена. — Хотя-я… — в очередной раз призадумывается. — Не, давай не на Аляску. В Мексику поедем! Прям сразу из банка и в аэропорт. Мальчишки как раз с нами будут. А то, что это за побег такой? В снега и холод? Нет уж, я потом на солнышке понежиться хочу после таких подвигов! — снова хохочет.

 

Я бы тоже посмеялась вместе с ней. Да только разом не до смеха становится. Потому что на том самом углу, который мы с ней обсуждаем, появляется знакомый “McLaren” кофейного оттенка. У водителя, как будто встроенный радар на моё местоположение. Автомобиль останавливается аккурат у обочины, рядом со входом в сквер. Смоленский выходит из машины не сразу — спустя секунд двадцать, по сторонам не смотрит, сосредоточен на разговоре по телефону, попутно поправляет манжет чёрной рубашки, застёгивая непонятно по какой причине расстегнувшуюся запонку. А у меня, глядя на него с расстояния примерно в пятьсот шагов, в голове вспыхивает каждая грёбаная секунда нашего совместного прошлого. Возможное ближайшее будущее тоже быстренько вырисовывается. И оно мало чем отличается от того, что со мной уже произошло. Именно поэтому я оказываюсь позади лавочки ещё до того, как осознаю, насколько по-детски выглядит собственный порыв банально спрятаться. Вот и Лена…

 

— Э-э… Ась, ты чего? — оборачивается и заглядывает за лавочку она.

 

Сама лавочка, к слову, добротная, из широких толстых досок, посаженных на железную основу, стоит аккурат втиснутая в асфальтированный карман среди газона, куда я и юркнула. Жаль, конечно, недавно высаженные цветы, но об этом я потом покаюсь, когда минует опасность.

 

— А это не я. Это он! Смоленский приехал! — шиплю в откровенной досаде. — Да отвернись ты! — слегка подталкиваю блондинку под локоть, осторожно высунувшись из-под лавочки, чтобы было не особо приметно. — Меня нет! — пригибаюсь обратно.

 

Щёлки между досок предмета моего укрытия не особо крупные, издалека почти незаметные, но в моём положении дают неплохой обзор, особенно, если наклониться пониже. Прекрасно вижу, как владелец “Атласа” входит в сквер и неспешно движется по пешеходной дорожке, продолжая разговаривать по телефону.

 

— Слушай, а ничего такой, этот Тимур Смоленский, — оценивает школьная подруга приближающегося к нам мужчину. — Высокий, стройный…

 

— Верблюд тоже высокий. И стройный, — отзываюсь я мрачно из-под лавки. — А ещё выносливый, — добавляю зачем-то.

 

В памяти сами собой всплывают картинки. Тоже о выносливости. Разве что не совсем той же природы и назначения.

 

— М-м… Выносливый, говоришь, — моментально заинтересовывается Лена.

 

— Даже не думай! — возмущаюсь, как только до меня доходит, к чему она ведёт.

 

Зарабатываю обиженный взгляд.

 

— Ты же сама сказала, что он тебе не нужен!

 

“Мало ли, чего я там сказала…” — проносится ворчливой мыслью.

 

И снова я девушку слегка толкаю — на этот раз по ногам, чтоб не поворачивалась ко мне лицом и не портила всю созданную конспирацию.

 

— Если забыла, он псих. И маньяк. И полный придурок. И…

 

— Да поняла я, поняла! Держу дистанцию! — поднимает ладони вверх в жесте капитуляции девушка. — Твой, так твой… — хмыкает напоказ понимающе.

 

Издевается надо мной, в общем!

 

— Ой, молчи уже! — в очередной раз шиплю на неё. — И не поворачивайся больше!

 

Быть может со стороны, за лавкой, будучи в газоне, меня трудно заметить, если не искать намеренно, однако саму с собой болтающую и машущую руками девицу — не заметить проблемно. О том я и думаю, нервно кусая губы, зажмурившись, мучительно долго дожидаясь “момента икс”, когда станет понятно, замечает ли странность Тимур, или же…

 

— Всё. Ушёл, — радует меня Лена.

 

Ушёл — не совсем верное понятие. Он мимо прошёл, дальше вглубь сквера. Зато у меня появляется ещё одна небольшая фора.

 

Надо бы убраться отсюда поскорее, пока не вернулся этот псих-маньяк-и-полный-придурок-а-ещё-слегка-верблюд!

 

Хотя покидать своё персональное укрытие я не спешу. Сперва аккуратненько выглядываю, озираясь по сторонам. И только после того, как убеждаюсь в сказанном подругой, выползаю обратно на асфальт.

 

— Слушай, он — псих, ты — тоже неадекватная, — комментирует мои действия блондинка. — Смотрю, вы подходите друг другу! — нагло хохочет надо мной.

 

— Ага, — ворчу ответно. — Запиши нас на совместный курс к психиатру, мы там поженимся и в одной палате жить будем, — кривлюсь, стоит представить себе нечто хотя бы отдалённо схожее, и отряхиваю ладони. — Пошли уже, забрём мальчишек и свалим отсюда, — подхватываю девушку под руку, увлекая за собой в сторону школы.

 

Пока иду, то и дело оглядываюсь. Никак не покидает ощущение, будто Смоленский вот-вот догонит. И, очевидно, все мои опасения прекрасно отражаются на моём лице, потому как в конечном итоге Лена не выдерживает:

 

— Слушай, если ты реально его так боишься, давай я с Костей поговорю, он что-нибудь придумает. Не будешь же ты всю жизнь от него бегать?

 

Не буду, конечно…

 

Только до тех пор, пока ему не надоест со мной в “кошки-мышки” играть.

 

Да и…

 

— Я его не боюсь, — продолжаю уже вслух. — Он меня нервирует. И рожу его видеть не хочу. Не в ближайшие дни…

 

Судя по скептическому хмыку, она не поверила. Спасибо, издеваться дальше не стала. До поры до времени.

 

— Но ты же в курсе, что тем самым только усложняешь и усугубляешь? — снисходительно проговаривает Лена, немного погодя вернувшись к прежнему. — Своими поступками ты сама разжигаешь в нём азарт. Он догоняет, пока ты убегаешь.

 

Мы успеваем дойти до парадного крыльца начальной школы. Двор пока пуст. Стены здания тоже хранят относительную тишину. До окончания продлёнки ещё десять минут.

 

— Предлагаешь вышибать клин клином? — усмехаюсь в ответ. — Думаешь, если сама к нему с завидным энтузиазмом приставать начну, тогда он прифигеет, открестится и сам свалит от греха подальше? — и сама задумываюсь о подобной перспективе.

 

Воображение рисует отчаявшуюся гримасу убегающего от меня Смоленского, почему-то обязательно всего в следах от красной губной помады и со связанными руками. Картинка настолько забавная, что невольно улыбаюсь, попутно пытаясь вспомнить, где завалялась купленная мною в прошлом году “Bourjois Rouge Edition Velvet” в оттенке #08 “Grand Cru”.

 

— Только не забудь ему сходу напомнить о том, что, раз он тебя девственности лишил, то теперь обязательно ещё и жениться должен! — поддерживает школьная подруга мою шутку. — А на свадьбу ты непременно хоч…

 

Мало, того, что резко обрывает себя на полуслове, так ещё и начинает улыбаться. Виновато. Не мне! Кому-то, кто в данный момент находится позади меня, и чьё присутствие она замечает гораздо раньше, чем я.

 

Чтоб этого Смоленского…

 

— Он за моей спиной, да? — озвучиваю угрюмо собственную мысль.

 

Виноватая улыбка Лены преобразовывается в сочувствующую, уже для меня. Я же, вдохнув поглубже, призываю всю свою выдержку, цепляю на лицо полнейшую невозмутимость, только потом разворачиваюсь.

 

— А мы тут как раз обсуждаем, как бы от тебя избавиться, — выдаю флегматично. — Что скажешь? Сработает такой вариант?

 

Замечаю в глазах цвета хвои рассеянную задумчивость, прежде чем на губах Тимура расцветает понимающая ухмылка. В один шаг он сокращает разделяющее нас расстояние, поравнявшись вплотную.

 

— Ты попробуй. И узнаешь, — сообщает мужчина.

 

В его голосе слышится снисхождение. Но лично мною воспринимается скорее угрозой. Не удивлюсь, если он действительно на все мои теоретические приставания согласится, вместо того, чтобы удрать без оглядки. Чисто, чтоб надо мной снова поиздеваться. Не столь давно подпорченное настроение скатывается до отметки “хуже некуда, умрите все”, и я окончательно наглею.

 

— Зачем пришёл? — демонстративно выгибаю бровь.

 

Его ухмылка становится только шире. Брюнет склоняется ближе, вынуждая замереть и чувствовать себя, подобно кролику перед удавом, который его совсем скоро проглотит.

 

— И я тоже рад тебя видеть, золотко, — произносит тихо Тимур, запустив ладонь в карман брюк, вытащив оттуда… мои кружевные шорты. — Пришёл вернуть, — приподнимает руку, напоказ оценивающе разглядывая вещицу.

 

И это посреди школьного двора…

 

Так бы и придушила!

 

— С-с… пасибо! — хватаю бельё, норовя поскорее спрятать.

 

Да только Смоленский не отпускает. Я — держу снизу. Он — сверху.

 

— Мог бы и с курьером отправить. Как раз чудно вписалось бы в композицию первого букета, — язвлю в расстройстве, в очередной раз попытавшись отвоевать ажурную тряпку интимного назначения.

 

Если выбирать между демонстрацией своего белья незнакомому мужику, которого увижу первый и последний раз в жизни и кучкой детишек, а также их преподавателей, которые вот-вот здесь появятся, то, конечно же, я предпочту первый вариант.

 

— Но тогда бы я не услышал, насколько ты благодарна за все мои старания, — меланхолично отзывается этот… который точно-псих-маньяк-и-верблюд-а-ещё-похоже-фетишист.

 

— Мог бы просто позвонить!

 

Разум тем временем воспроизводит все те “благодарности”, которые я могла бы ему сказать. И обязательно выскажу! Как только шорты свои заберу.

 

— Это уже не смешно, — ворчу, спустя ещё одну тщетную попытку забрать свою вещицу.

 

— А кто тут смеётся? — с саркастическим хмыком отзывается Тимур.

 

Мысленно душу его. Потом топлю. В луже. А потом сажусь в его “McLaren” и переезжаю бездыханное тело. Немного наслаждаюсь, сдаю заднюю и снова переезжаю гада его же машиной.

 

— Если сказал: пришёл вернуть, так возвращай, — гневно прищуриваюсь, подаваясь вперёд, приподнимаясь на носочках, чтобы казаться хоть чуточку выше. — Или отваливай, — добавляю сквозь зубы.

 

Я сейчас настолько зла, что не замечаю, насколько двусмысленно выглядят собственные действия. Как и не обращаю внимания на его парфюм, что планомерно пропитывает воздух вокруг меня, забирается в лёгкие, оседает чем-то знакомо-томительным в душе. Думаю обо всём этом позже. Ровно через секунду после того, как Смоленский пользуется подвернувшейся возможностью, бессовестно приобняв за талию, буквально впечатывая в себя.

 

— Обязательно верну, золотко, — проговаривает вкрадчиво, выдохнув мне в губы. — Сразу, как только ты объяснишь мне ещё раз, что именно ты с твоей подружкой перед моим появлением обсуждала. А то я как-то не очень поверил твоей предыдущей версии.

 

Вот же…

 

Сознаться — равнозначно тому, чтобы в очередной раз признать свою слабость. Не просто сдаться ему. Проиграть. Возможно, окончательно. Позволить себя снова раздавить. Не только принять и обозначить, какую боль этот мужчина может мне причинить. Уже причинил.

 

Не буду я ни в чём сознаваться, в общем!

 

— Молчишь… — в мнимом прискорбии вздыхает Смоленский. — Сходу не придумывается, да, золотко? — интересуется участливо, с самым благопристойным видом заправляя одну из прядок мне за ухо.

 

Не бью ему по руке. Хотя очень хочется. Но лишь потому, что, прежде чем тронуть мои волосы, он отпускает мои злосчастные шорты. Прячу их в карман жакета и застёгиваю карман на молнию, пока брюнет по-прежнему прижимает к себе. Почти готова оттолкнуть его от себя, но в этот момент распахивается главная дверь школы, а на крыльцо вываливает орущая детвора. Проходит всего-ничего, и мы оказываемся в центре столпотворения, среди которой инициатива закатывать истерику и поднимать крик выглядит весьма сомнительной. Класс — знакомый. Мои братья учатся в нём. Появление самих мальчишек тоже не заставляет себя ждать.

 

— Савелий, — хмуро оглядывая находящегося рядом со мной, произносит первоклашка не по-детски серьёзным тоном. — Фролов, — добавляет, протягивая брюнету ладонь для рукопожатия.

 

Тот, понятное дело, вынужден перестать меня лапать и ответить на жест.

 

— Тимур, — с такой же серьёзной интонацией проговаривает он. — Смоленский, — пожимает детскую ладошку.

 

— А я — Тимофей, — подхватывает второй брат, хотя, в отличие от первого, не спешит здороваться с “новым знакомым”. — Папин партнёр, да? — задаёт вопрос, придирчиво разглядывая стоящего напротив, выдерживает паузу, склонив голову, после чего дополняет заинтересованно: — Дашь сто баксов?

 

И если физиономия Смоленского вытягивается в лёгком недоумении, то лично я нервно хихикаю. Потому что знаю, что будет дальше.

 

Господи, как же я люблю своих братьев!

 

— Сто баксов? — переспрашивает владелец “Атласа”.

 

— Ага, — охотливо кивает Тимофей. — Ты мне — сто баксов. А я… Буду с тобой дружить! — выдаёт торжественно.

 

Степень недоумения Смоленского становится явнее.

 

— А не продешевил? — ухмыляется он. — С ценой дружбы?

 

Первоклассник призадумывается. Серьёзно так. И заново оценивает стоящего перед ним мужчину, придирчиво разглядывая с головы до ног, явно намереваясь поднять “ставку”, раз уж такое дело. Правда, озвучить младший брат ничего не успевает. Хватаю за руку сперва его, потом его близнеца, а затем тяну за собой обоих прочь со школьного двора.

 

— Нам пора. Мы и так уже опаздываем, — нахожусь с первым попавшимся оправданием своему бегству.

 

Хорошо, Лена идёт вместе с нами. Плохо, Тимур — тоже.

 

— Довезу вас, — невозмутимо сообщает брюнет.

 

— Спасибо, мы на такси! — отказываюсь от столь “лестного” предложения.

 

На самом деле, пользоваться услугами наёмной машины я не собиралась, предпочтя более дешёвый вариант — общественный транспорт. Однако, стоит представить себе, как Смоленский перегородит своей тачкой автобусную остановку, в очередной раз поставив меня перед фактом, как вариант потратиться выглядит не таким уж и прискорбным. Тем более, что подходящее транспортное средство находится уже вскоре. Жёлтая машина с соответствующими шашечками на борту припаркована у обочины. Водитель на мой запрос охотно кивает и расторопно помогает пристегнуть ремни безопасности мальчишек с помощью специального удерживающего устройства. Лена устраивается не переднем пассажирском, я — рядом с братьями.

 

Жаль, даже когда такси выворачивает на дорогу, а я, наконец, избавляюсь от общества Смоленского, это не особо помогает унять одолевающую рассудок нервозность. Даже после того, как “McLaren” обгоняет используемое нами транспортное средство и на высокой скорости маневрирует между едущими впереди машинами, вовсе пропав из зоны видимости.

 

Судя по манере вождения, кое-кто очень-очень зол…

 

— Тебе хана, — задумчиво протягивает подруга, как отражение моих мыслей. — Если бы ты влепила ему пощёчину, и то выглядело бы не столь унизительно.

 

Тяжело вздыхаю, признавая её правоту. Молчу. Близнецы и так подозрительно косятся. Не хватало ещё, чтоб и они поняли, что тут происходит.

 

Глава 9

 

Поездка на такси из города в пригород обходится почти в десять раз дороже, нежели билет на автобус. Расплачиваясь с водителем, я проклинаю свою инфантильность, местные тарифы, заодно и Смоленского. А по выходу из машины проклинаю последнего больше прежнего. Ведь кофейного цвета “McLaren” оказывается у ворот нашего дома ещё до того, как наёмный водитель успевает вернуть мне сдачу с пятитысячной банкноты.

 

— Мля, да он издевается, — срывается с моих уст в досадном стоне.

 

Братья уже вылезли из машины и теперь с нескрываемым интересом разглядывают шикарную тачку, наперебой обсуждая её цену и возможную скорость на максимальном пределе. Не забывают и меня попрекнуть тем, что я лишила их возможности на ней прокатиться. Лена на это только страдальчески закатывает глаза. У неё звонит телефон. Ей приходится отвлечься на разговор. Я же, с мысленной мрачностью проглатываю высказывание близнецов, и даже умудряюсь доброжелательно поблагодарить водителя за поездку. Правда, на этом он с нами не прощается. Перекинувшись со своим родственником парой фраз, школьная подруга отключает вызов и просит водителя не уезжать.

 

— Костя зовёт, — вздыхает виновато она в оправдании. — Если что, присылай сигнал “SOS”! — косится в сторону остановившегося “McLaren”.

 

Я киваю, а она усаживается обратно в такси. Их семья тоже живёт в коттеджном посёлке, но не в Черниговке, а в трёх километрах отсюда. На прощание девушка машет рукой и посылает воздушный поцелуйчик через боковое окно, прежде чем такси уезжает. Только после этого Смоленский выбирается из салона своего автомобиля, неспешно направившись ко мне. Мои младшие братья по-прежнему сосредоточены на восторгах, посвящённых элитному автопрому, и моё существование ими окончательно позабыто. Наверное, именно поэтому в глазах цвета хвои я вижу очередное многозначительное обещание, пока на губах их обладателя расцветает нехорошая ухмылка.

 

Как и сказала недавно Лена, мне определённо хана…

 

— Что, снова закинешь на плечо и увезёшь, куда вздумается? — шиплю тихонько, едва Тимур оказывается рядом.

 

— Вообще-то я предпочитаю разнообразие, — пожимает плечами мужчина.

 

Да с таким беспечным видом, будто из нас двоих, это я одна тут на всю голову тронутая, а он вообще не причём.

 

Бесит, в общем!

 

— Даже знать не хочу, что ты под этим разнообразием подразумеваешь, — кривлюсь, разворачиваясь к воротам, открывая их. — Мальчики, не задерживайтесь тут надолго! — напоминаю им о себе, прежде чем войти во двор.

 

Смоленского с собой, разумеется, я не приглашаю. Хотя ему моё приглашение нахрен не сдаётся. Он и так чувствует себя, как дома, судя по тому, что тоже не остаётся снаружи. Отстаёт от меня всего на пару шагов, пока я пересекаю выложенную брусчаткой территорию, направляясь к крыльцу увитой плющом усадьбы. Там, перед ступенями, чуть сбоку расположена урна. В ней до сих пор покоится та сотня белых роз, что принёс этим утром курьер.

 

— Интересная ваза, — замечает Тимур флористику, украшающую двор.

 

Ничего не говорю, захожу в дом, только в последний момент поборов желание захлопнуть перед его носом дверь, а потом закрыть её на все замки. Минуя холл, сворачиваю в гостиную. Следы недавней попойки отчима уже прибраны. Комната радует аккуратно разложенными подушками на мягких креслах с высокими спинками, тщательно вычищенным ковром нежно-персикового оттенка и тем, что помещение совсем недавно проветривали. Я останавливаюсь около одного из кресел у окна, развернувшись лицом к своему не особо желанному гостю.

 

— Предложила бы тебе кофе или ещё чего-нибудь выпить, но ты же здесь явно ненадолго, — обозначаю сходу, сложив руки на груди. — И давай ты просто уже, наконец, скажешь, чего тебе от меня надо, а потом каждый пойдёт по своим делам.

 

Да, грубо. Но, если не решу эту проблему, точно с ума сходить начну. Вот и то, что едва удерживаю себя на месте, стоит мужчине шагнуть навстречу, демонстрирует то же самое. Как какая-нибудь испуганная лань, ей-богу!

 

— Даже так… — мрачно отзывается Смоленский.

 

Ещё один его шаг ко мне ближе. А я вовсе цепляюсь за спинку кресла, ненароком обдумывая, что бегство — это не так уж и плохо. Особенно, когда мужчина вновь оказывается опасно близко. Остаюсь на месте только лишь потому, что хватит уже этого цирка. Поговорим. Выясним всё. И разойдёмся каждый своей дорогой. Надеюсь. Очень-очень сильно надеюсь.

 

— Да. Так, — произношу твёрдым голосом, решительно, даже почти гордо взглянув в его глаза.

 

Ну и пусть снизу-вверх. Ну и пусть он снова нависает надо мной, как незыблемая скала, круша всю мою уверенность одним своим существованием.

 

— Хорошо, — неожиданно мягко отзывается Тимур, сгибом указательного пальца приподнимая мой подбородок. — Как скажешь, золотко.

 

Я не обманываюсь вкрадчивым шёлком его голоса. Во взоре цвета хвои лишь колючий холод. Едва осязаемым жестом, веющим какой-то неправильной извращённой нежностью, меня тоже не обманешь. Этот мужчина мягко стелет только до поры до времени.

 

— Напомни-ка мне, о чём мы с тобой вчера разговаривали? — оправдывает мои ожидания Смоленский. — Да и… — склоняется ближе, вместе с тем запрокидывая мою голову ещё выше, почти касаясь моих губ своими. — Разве не ты совсем недавно так сладко и призывно стонала подо мной?

 

Указательный палец соскальзывает с моего подбородка к шее, медленно ведёт по горлу к ключицам. Я же, даже не видя себя в зеркале, отчётливо осознаю, как краснею при упоминании о том, что было между нами. Дышу, и то через раз, с широко распахнутым взором глядя в его глаза, с усилием сглатывая подкатывающий к горлу ком. Но Тимуру этого явно недостаточно.

 

— Разве не ты сама широко-широко разводила свои стройные красивые ножки, снова и снова упрашивая не останавливаться? — продолжает он всё также тихо, поглаживая вдоль линии ключиц уже двумя пальцами. — Не ты обнимала меня, раз за разом умоляя войти в тебя глубже? — его ладонь замирает всего на секунду, а затем опускается ниже, к груди, очерчивая сбоку, обхватывая всей ладонью, резко сдавливая, обнимая другой рукой за талию, прижимая меня к себе всем телом. — Я сделал, как ты сама захотела, красавица моя. И да, мне это тоже понравилось. Даже больше, чем тебе самой. Потому и цветы отправил. Хотел ещё немного порадовать тебя. Но, раз они тебе не нравятся, окей, не буду больше присылать.

 

Что сказать…

 

Шах и мат.

 

Мне.

 

В чём сознаваться я, конечно же, не собираюсь.

 

— Да. Я. Просила. И всё остальное — тоже. Тут ты прав. Не отрицаю, — соглашаюсь на свой лад. — Но это не значит, что я сделаю это снова. Что хочу всё повторить. Что вообще хочу. С тобой.

 

Я очень стараюсь, чтобы мой голос звучал убедительно. Дыхание также пытаюсь выровнять. Словно меня не волнуют его прикосновения и не пробивает дрожью от одной только мысли об его близости.

 

— Да что ты? — отзывается насмешливо Тимур.

 

Так и не отпускает. Наоборот, теперь объятия причиняют боль.

 

— Да, — в который раз говорю одно и то же. — Видишь ли, я, может, и страдаю время от времени склонностями конченной шлюхи, но случается это чисто на добровольной основе, исключительно по собственной инициативе. Я не продаюсь. И уж тем более не занимаюсь ничем подобным в качестве благотворительности, — замолкаю, улавливаю в зелёных глазах непонимание и дополняю снисходительно: — Не думай, будто я не знаю о том, каким именно образом мой отчим получил контракт с «Атласом».

 

В голове проносится чужим истошным криком: «Да я, бл*дь, чтобы его ублажить, даже Настёну свою не пожалел! Подарил её ему…», а я сама мысленно кривлюсь.

 

— Думаешь, если я один раз ноги перед тобой раздвинула, то теперь постоянно можешь приходить, когда вздумается? А я буду восторженно в рот тебе смотреть, на всё согласная, раз уж мой отчим решил, что это ему на руку? Нет уж, так не пойдёт. Не хочу! — заявляю в довершение.

 

И это уже явный перебор. Терпение Смоленского испаряется в один момент. Моя смелость, к слову, тоже. Её банально сметает резким грубым толчком. Вместе с которым я оказываюсь опрокинута спиной через правый подлокотник кресла. За шею. Только и успеваю охнуть от неожиданности, прежде чем окончательно обнаглевший мужчина умещает ладонь между моих ног, задрав подол сарафана почти до самой талии.

 

— Врёшь, — отчеканивает он ледяным тоном, вопреки всему проводя пальцами поверх хлопковых трусиков предельно осторожно, почти нежно. — Ещё как хочешь, — заключает с видом победителя.

 

А всему виной эти его прикосновения и поглаживания!

 

Как бы я ни относилась к мужчине, тело всё равно реагирует вполне однозначно в самом элементарном желании.

 

На этот раз я не переубеждаю его в обратном. Да и вообще ничего не говорю. Перехватываю его руку, закрываю глаза и пытаюсь определить, есть ли кто-либо поблизости, и вернулись ли с улицы мальчишки. Ведь от этого зависит то, насколько далеко я могу позволить себе дальше. Моё физическое сопротивление мужчину только больше распаляет. Начну кричать, сбегутся раньше, чем его проймёт. Именно поэтому банально… прошу.

 

— Хватит. Не надо. Пожалуйста, — произношу тихонько.

 

В успешности подобного внушения я не особо верю. Тем сильней моё удивление, когда чужая хватка исчезает, а затем меня и вовсе аккуратно приподнимают и помогают встать на ноги.

 

На какое-то время в гостиной воцаряется тишина. И в этой самой тишине моё удивление превращается в настоящую растерянность.

 

Оказывается, надо-то было всего лишь попросить!

 

Впрочем, в дальнейшем мне это не особо помогает…

 

— Кто ещё в доме есть? — интересуется Тимур, зачем-то расстёгивая манжеты на своей рубашке.

 

Поскольку ход его логики непостижим для меня ещё с первых секунд нашего знакомства, то не особо задумываюсь об его действиях.

 

— Анна Викторовна, наша экономка. Должно быть, она на кухне. В это время обычно начинает готовить ужин. Ещё Дмитрий Сергеевич есть, — упоминаю разнорабочего, который присматривает за придомовой территорией и делает всю физическую работу, с которой не может справиться Анна Викторовна, — тоже где-то поблизости. — А что?

 

— То есть, за твоими двумя сорванцами есть кому присмотреть, пока тебя не будет? — уточняет брюнет.

 

Позади меня — кресло. Передо мной — Смоленский. Если что, бежать фактически особо некуда. Вот и я отодвигаюсь аккуратно вбок, прежде чем ответить:

 

— Это ты к чему?

 

Отодвигаться от мужчины маленькими шажочками не перестаю.

 

— Помнишь что ты сказала, прежде чем мы вошли в дом?

 

Говорила я тогда не так уж и много. Всего одну-единственное предложение: “Что, снова закинешь на плечо и увезёшь, куда вздумается?” вспыхивает в памяти, пока я напряжённо наблюдаю за тем, как мужчина с самым благопристойным выражением лица закатывает левый рукав своей рубашки.

 

— Может быть, — отзываюсь осторожно.

 

Успеваю отойти от него аж на два полноценных шага.

 

— Может? Или всё же помнишь? — хитро прищуривается брюнет.

 

Да с такой добродушностью, что я мигом начинаю подозревать неладное.

 

Иначе чего это он настолько сомнительно быстро добреет?

 

— Допустим, — отвечаю тихонько.

 

Скорость своего стратегического отступления также прибавляю. Совсем немного. Будто таким образом моё очередное бегство не особо заметно.

 

— И что? — дополняю неохотно.

 

Ведь самостоятельно просвещать меня Тимур не собирается. Правый рукав закатывает.

 

— А то, что, если помнишь, значит уже знаешь, что будет дальше, — улыбается мне мягко с самым беззаботным видом, опуская руки.

 

Если помню…

 

То уже знаю…

 

А значит…

 

— Ну, не-е-ет! — выдыхаю я возмущённо. — Опять?!

 

На пути попадается ещё одно кресло. Самым прискорбным образом спотыкаюсь об него, позорно позабыв об его существовании и не заметив. Ударяюсь коленом. Однако в скорости прибавляю! А всё потому, что…

 

— Я и к школе за тобой приехал, чтобы тебя с собой забрать. Но, добровольно же ты со мной всё равно никуда не поедешь, — сообщает Тимур, прежде чем растерять весь свой лениво-благодушный настрой.

 

Один его шаг — как два моих, поэтому неудивительно, что созданную мною дистанцию он сокращает очень быстро. Зато я моментально забываю про свой ушиб. Вылетаю из гостинной, как ошпаренная.

 

— Смоленский, ты псих! — выкрикиваю, преодолев первые ступени лестницы, ведущей на верхние этажи. — И маньяк!

 

— Это ты меня с ума сводишь, так что все претензии к тебе самой!

 

Его голос звучит издевательски. И очень близко. Но бежать ещё быстрее не получается. Едва не подскальзываюсь на повороте между пролётами ступеней. Спасает лишь то, что успеваю схватиться за перила. Жаль, из-за заминки, оставшееся между мной и ним расстояние окончательно потеряно. Сильные руки ловко перехватывают поперёк живота, властно дёргают назад, крепко прижимают к мужчине со спины.

 

— Попалась, — подводит нехитрый итог Тимур.

 

Уныло вздыхаю, чувствуя жар его ладоней, что просачивается к моей коже даже сквозь плотную ткань сарафана. А он… отпускает. Конечно же, не потому, что намерен позволить мне сбежать снова. Перехватывает иначе, поднимая на руки, и спускается по лестнице обратно на первый этаж.

 

— Спасибо, не как мешок картошки на плече, — ворчу едва слышно себе под нос, снова пребывая в чужих объятиях.

 

Но брюнет всё равно слышит.

 

— Подумал, так тебе будет комфортнее, — с пониманием ухмыляется он. — Пожалуйста, золотко, — добавляет снисходительно.

 

Можно подумать, я его реально поблагодарила, чтоб такое говорить!

 

— Ты точно псих, — обречённо вздыхаю, для удобства обнимая мужчину за шею, подумывая не придушить ли его заодно. — Смоленский, отпусти, а? По-хорошему! — предпринимаю новую попытку договориться.

 

А то сил на удушение всё равно не хватит. К тому же, мы спускаемся по последним ступенькам. До холла остаётся всего ничего, и оттуда доносится перестук каблуков нашей экономки. Всегда удивлялась этой её женской стойкости — носить исключительно туфли.

 

— Отпусти, кому говорю! — ёрзаю и цепляюсь за его плечи в очередной тщетной попытке избавления.

 

На мою первую просьбу он никак не реагирует. На требование — тоже никакого внимания не обращает. Разве что улыбается в полнейшем снисхождении. Да и то, когда замечает экономку. Та, как нас двоих видит, застывает посреди холла с приоткрытым ртом в полнейшей растерянности.

 

— Здравствуйте, Анна Викторовна, — невозмутимо здоровается с ней мой бесстыжий похититель.

 

Женщина средних лет по-прежнему в шоке. Хотя это нисколько не мешает ей выдать ответное:

 

— Здравствуйте, Тимур Андреевич.

 

“Какое ещё нафиг “Здравствуйте, Тимур Андреевич?! — проносится в моей голове отчаянное, на грани истерики, пока меня снова переполняет возмущение. — Полицию вызывать надо, а не здороваться не пойми с кем, и…”

 

Они что, знакомы?!

 

Должно быть последнее прекрасно отражается на моём лице, так как, едва мы оказываемся перед дверью на выход из дома…

 

— Я заезжал пару часов назад, к твоему отчиму, тогда и познакомились, — сообщает Смоленский.

 

— Примерно так и подумала, — бурчу с отчётливой злостью.

 

Просто через его плечо прекрасно вижу, как вся растерянность на лице экономки испаряется, и теперь она смущённо улыбается, провожая нас задумчивым взглядом, комкая жёлтую салфетку в своих руках.

 

А меня тут нагло похищают, между прочим!

 

Кстати, об этом…

 

— Смоленский, ты же понимаешь, что я тебе потом отомщу? — возвращаюсь к увещеванию своего похитителя, едва мы оказываемся на крыльце. — Да отпусти ты меня уже! Не то…

 

Затыкаюсь. Просто во дворе, помимо близнецов, ещё и наш разнорабочий оказывается. Дмитрий Сергеевич, в данный момент орудующий метлой — мужчина пожилой, у него сердце слабое, поэтому решаю, что дальнейшие свои угрозы я попридержу при себе до поры до времени. Лучше найду себе спасение где-нибудь ещё, попозже, когда это на его нервной и сердечно-сосудистой системе никак отражаться не будет.

 

Впрочем, необходимость в поисках этого самого спасения быстро отпадает…

 

Тимур сам открывает автомобильную дверцу с пассажирской стороны. Сам усаживает меня на сиденье. Ещё и заботливо ремень безопасности пристёгивает. А я уже почти мирюсь с мыслью о том, чтобы провести в его обществе какое-то дополнительное время, как, усевшись за руль, брюнет сдаёт назад и… Бах! Глухой хлопок снаружи смешивается со срывающимся с уст водителя ругательством. “McLaren” резко останавливается.

 

Владелец “Атласа” выбирается наружу быстрее меня. Обходит машину сзади. Мрачнеет заметней прежнего, разглядывая последствия “Баха”. И мне нет никакой необходимости подходить к нему ближе, чтобы понять, в чём дело. Задние колёса… хана им, в общем. Основательная такая. Бесповоротная. Уже ничем не помочь.

 

Но это ладно!

 

— Во-о-от, — комментирует случившееся вышедший за ворота Тимофей. — А если бы мы с тобой дружили, я бы тебе сразу сказал, чтобы ты в ту сторону не разворачивался.

 

Появившийся вслед за одним близнецом — другой на отпущенное братом замечание довольно улыбается, прислонившись плечом к распахнутой двери. Наслаждается, в общем.

 

Понятное дело, не экономка и разнорабочий с порчей колёс подсобили…

 

Невольно чувствую себя дилетантом, вспомнив как я садовые ножницы в переднюю шину этой же машины всадила, а особого ущерба не возникло. Но это всего на секунду. Уже в следующую — чувствую тяжёлый давящий взгляд Смоленского, от которого по позвоночнику липкий холодок проскальзывает. И ладно бы, если б на меня так жутко смотрел! Мне не привыкать. Да и за себя не так страшно. Мне терять особо нечего. Но ведь не на меня смотрит с такой тёмной яростью. На мальчишек. Очевидно, догадался уже тоже, кто тут самый провинившийся и зачинщик.

 

— Я всё возмещу! — бросаюсь наперез между шагнувшим навстречу Савелию мужчиной и самими близнецами. — Тимур, честно, я всё исправлю. Это не специально. Просто так получилось. Случайно, — выдаю на виновато чуть ли не скороговоркой. — Не злись, пожалуйста! Я сейчас позвоню в шиномонтажку, они тебе новые колёса привезут и всё быстренько переставят, — вместе с тем судорожно шарю по карманам в поисках своего айфона. — Тебе даже ехать никуда не придётся. Я всё сама сделаю, — заверяю поспешно. — Хорошо? Ты только не злись… — заканчиваю совсем уж жалобно.

 

Как назло, телефон не нахожу. А Смоленский на всю мою пламенную тираду совершенно не реагирует. Словно и не слышит меня. Да и не смотрит. Отодвигает в сторону, как какую-нибудь нелепую помеху. Идёт дальше. В моей голове в этот момент гремит второй “Бах”. Теперь, по-настоящему страшно. Но я не сдаюсь.

 

— Тимур! — сокращаю расстояние между нами, уцепившись за его за плечо.

 

Неважно, как я выгляжу в этот момент. Не имеет значения, что он подумает обо мне. На всё плевать. Лишь бы не…

 

— Что? — наконец, обращает на меня внимание мужчина, запустив руку в карман брюк, доставая оттуда бумажник.

 

Из него он извлекает… сто долларовую купюру. Её же вкладывает в руку Тимофею.

 

— В следующий раз, дружище, будь уж так добр — сразу скажи, — покровительственно хлопает ему по плечу.

 

Младший брат давно не улыбается. И, как и я сама, настороженно косится то на полученную наличку, то на самого Смоленского.

 

— Ага, — слабо кивает на его слова Тимофей.

 

— Вот и договорились, — на удивление мягко отзывается Тимур.

 

Я уже вот-вот готова выдохнуть с облегчением после миновавшей угрозы, но, как говорится, беда не приходит одна.

 

— И что я тут пропускаю? — доносится за моей спиной… от отчима.

 

Недовольное. Угрюмое. Явно не сулящее ничего хорошего. Всей нашей троице. Неспроста поочерёдно одаривает каждого из нас строгим взглядом, после чего показательно рассматривает спущенные колёса “McLaren”. Гулко сглатываю под его проницательным взглядом. И никак не соображу, с чего бы начать оправдываться. Внутренности сворачивает в тугой узел. А потуги собственного воображения не выдают ровным счётом ничего более-менее адекватного и хотя бы приблизительно существенного. Всё же наличие битого стекла, колючей проволоки и кучи саморезов, застрявших в шинах — явно не…

 

— Небольшое происшествие, ничего особенного, — нарушает затянувшуюся паузу Смоленский.

 

Физиономию Фролова-старшего моментально перекашивает в недоумении.

 

— И кто же устроил это “небольшое происшествие”? — переспрашивает он, вновь уставившись на меня.

 

А я что? Я молчу. Сказать-то до сих пор нечего!

 

Тем более, что во взгляде отчима читается столько обвинения, что совершенно чётко и ясно осознаю — даже самое виртуозное враньё меня не спасёт. Следствие по “делу” в его мозгах уже проведено, выводы сделаны, приговор тоже вынесен.

 

— В дом, — бескомпромиссным тоном указывает он.

 

Мальчишки сбегают первыми. Я тоже не задерживаюсь. А потом, осторожненько выглядывая из окна третьего этажа своей спальни, ещё долгое время нервно кусаю губы, наблюдая за тем, как отчим и Смоленский о чём-то напряжённо и далеко не беззаботно разговаривают между собой, пока ждут эвакуатор, который забирает “McLaren”. Сам владелец “Атласа” уезжает на другой машине. За ним приезжает тёмно-синий тонированный внедорожник. Появление в моей комнате недородственника также не заставляет себя ждать.

 

— Какого х*ра это бл*дь было?! — сходу вопит он, со всей дури хлопнув дверью. — Нах*ра я тебя тут держу, если ты даже за пацанами присмотреть нормально не можешь?! — в несколько размашистых шагов оказывается рядом, схватив за плечо, тут же встряхнув.

 

Вдыхаю глубже.

 

Главное, оставаться спокойной.

 

— Откуда у них вообще такие мысли в головах появились? Ты чем с ними целыми днями занимаешься? — продолжает орать отчим. — Я бл*дь, и так еле-еле с ним договорился дела с моей фирмой вести. Ты вообще соображаешь хоть немного, кто он такой, сколько бабла и связей имеет? Так ты мне помогаешь нашу семью обеспечивать, да?! — встряхивает снова, сдавливая хватку на моём плече сильнее. — Если ещё раз хоть напортачишь, учти, снова глотать не буду, никого из вас не пожалею: и тебя, и пацанов высеку. Уяснила? — прищуривается злобно, отталкивая меня от себя.

 

Мне есть что ему сказать в ответ, кроме кроткого и послушного “Да”. Например, прежде чем снова мне что-либо предъявлять, сперва в зеркало пусть поглядит и вспомнит, какие грешки водятся лично за ним самим. В голове и вовсе рождается длиннющий список вариантов о том, каким именно образом он может засунуть своё безразмерное эго в собственный зад. Особенно в тот момент, когда я, не удержавшись на ногах от его толчка, ударяюсь о край письменного стола, налетев на мебель. Вместе с грохотом слетевших со столешницы письменных принадлежностей, поясницу простреливает жгучей болью. Но на деле я молчу. Просто киваю. Не собираюсь накалять степень его бешенства ещё сильней.

 

— Хорошо бы, чтобы реально уяснила, — выплёвывает ядовито Фролов, смерив меня брезгливым взглядом с головы до ног, после чего разворачивается на выход.

 

Жаль, так и не уходит. Останавливается перед порогом у открытой двери. Разворачивается обратно.

 

— Пикап почему всё ещё не привезла? — выгибает бровь в требовательном ожидании.

 

Гадство! Гадство! Гадство!

 

Но то про себя.

 

А вот вслух:

 

— Не успела. Занята была.

 

— До вечера чтоб вернула.

 

Делаю повторный глубокий вдох.

 

— У меня экзамен завтра. Надо готовиться. Потом заберу.

 

Про экзамен - не вру. Остальное…

 

Чёрт его знает.

 

Но ведь надо же что-то сказать!

 

— Я послезавтра собираюсь в Северку с утра, туда дорога паршивая, так что пикап мне нужен. Чтобы тачка была дома крайний срок завтра к вечеру.

 

Вот теперь уходит. Снова хлопнув дверью. Удар деревянного полотна отражается в моей голове, подобно ещё одному приговору. Ведь при таком раскладе мне придётся самой идти к Смоленскому. С нижайшим поклоном упрашивать его вернуть машину. Возможно, согласиться на какие-нибудь очередные безумные условия. А потом ещё каким-то непостижимым образом успеть отремонтировать повреждения пикапа после аварии.

 

И на всё это у меня есть максимум часов тридцать…

 

Глава 10

 

Ночь выдаётся бессонной. Ворочаюсь с бока на бок. Бесцельно разглядываю тёмные углы своей спальни. И размышляю, размышляю… Представляю себе завтрашний день. В основном, грядущую встречу со Смоленским. Как назло, после того, как его забрал тот тёмно-синий внедорожник, больше не видела и не слышала Тимура. Хотя обычно сам появляется, особенно, когда не ждёшь. Наверное, потому и не появлялся. Ведь ждала. И даже почти молилась, лишь бы он снова заявился без приглашения, облегчив мне тем самым предстоящее. Но когда ж с этими мужчинами бывает легко? Вот и тут… Гадство! У меня же даже номера телефона его нет.

 

Как я его найду?

 

Молодец, Настя!

 

О самом элементарном начинаешь соображать лишь в половину второго ночи. А предыдущие пятьсот с лишним минут уделены преимущественно воспоминаниям о мрачной насмешке во взоре цвета хвои, обволакивающим рассудок оттенкам мужского парфюма, сильным рукам, жарким объятиям, и… Не о том думать стоит, в общем.

 

Впрочем, не так всё и плохо.

 

Рано или поздно, но подумала ведь!

 

У отчима контакты владельца «Атласа» определённо должны быть. Надо лишь раздобыть его телефон. А это не так уж и сложно, если учесть, что Фролов успевает и этим вечером напиться. Сама не видела. Но слышала его несвязную речь в адрес нашей экономки, когда вечером спускалась на кухню, чтобы раздобыть себе еды. Поесть, кстати, так и не удаётся. Как только понимаю, кто именно занимает святилище пропитания, от греха подальше разворачиваюсь в обратную сторону.

 

Ну его…

 

Тем более, что мальчишки к тому времени успевают слопать целую пиццу на двоих и явно не голодны.

 

Да, ничего сложного, справлюсь!

 

Коридор третьего этажа, лестница и коридор второго – хранят тишину и полумрак. Не всё освещение в доме выключено. Отчим терпеть не может темноту. Я аккуратно прокрадываюсь мимо распахнутой настежь двери его кабинета, мимо спальни близнецов и комнаты, в которой когда-то жила наша мать, прежде чем бросить нас и свалить в гордом одиночестве. Остаётся дойти до последней – самая дальней двери. К ней подбираюсь предельно осторожно, прислушиваясь к каждому шороху. И это хорошо, что я предусмотрительно не спешу. До деревянного резного полотна остаётся примерно четыре шага, когда слух улавливает ворчливое, с нотками злобности:

 

— Ой, да понятное дело, девка ломается, потому что хочет больше денег. Савин, ты чо, как в первый раз?

 

Понятия не имею, о ком идёт речь. Да и, если честно, понимать тоже не хочу. С той интенсивностью, с которой отчим таскается то за одной юбкой, то за другой, все гигабайты памяти будут заняты, если концентрироваться на этом списке. А вот то, что они обсуждают дальше, очень даже заинтересовывает.

 

— Не знаю, Смоленский сказал, не раньше обеда. Насколько я слышал, с утра он собирается в свой новый ресторан, — умолкает ненадолго, а через небольшую паузу: — Да я понятия не имею, меня никто не просвещал. И вообще, кто у нас тут мальчик на побегушках, а? Это твоя проблема, не моя.

 

Дальнейшее течение их беседы для меня стирается из восприятия. Во-первых, окончательно теряю логическую составляющую темы разговора, а во-вторых, пусть раздобыть номер телефона владельца “Атласа” у меня не вышло и вряд ли получится в ближайший час, моя главная проблема всё равно решена. А то, где именно находится упомянутый “новый ресторан”, мне прекрасно известно.

 

Приободрительно улыбнувшись самой себе, я отправляюсь спать… Хотя ухожу не столь уж далеко. Дверь в спальню близнецов приоткрывается, едва я приближаюсь к ней, а в коридоре появляется сонный Тимофей. Заметив меня, младший брат хмурится и открывает рот… rоторый я тут же поспешно закрываю ему своей ладонью.

 

— Т-ш-ш… — шиплю я максимально тихо.

 

Вместо дальнейших пояснений, указываю на дверь в комнату отчима. И только дождавшись утвердительного кивка от мальчишки, убираю руку от его лица. Дальше по коридору мы идём уже вместе.

 

— Чего проснулся? — заговариваю я снова, как только мы оказываемся на лестнице.

 

Брат снова хмурится.

 

— Есть хочу, — выдаёт насупленно.

 

Вздыхаю, мягко улыбаюсь и меняю направление с третьего этажа на первый, ведя своего спутника за руку. Оказавшись на кухне, достаю упаковку печенья из шкафчика, а также молоко из холодильника, которое подогреваю в микроволновке, после чего добавляю туда пару ложек растворимого какао. Съестное я ставлю на стол перед Тимофеем, а сама устраиваюсь на стуле рядышком.

 

— А ты чего там делала? — не спешит приступать к ночному перекусу брат, подозрительно прищурившись.

 

Мой взгляд сам собой воровато косится на вход в кухню. Никого там, разумеется нет. Хотя я всё равно во всех своих грехах не сознаюсь. Склоняюсь ближе к младшему брату и тихим шёпотом оповещаю:

 

— А это мой огромный личный секрет, — изображаю полнейшую серьёзность. — И никто о нём не должен знать, понятно?

 

После недолгих раздумий Тимофей понятливо кивает. Больше ничего не спрашивает, жуёт печенье и пьёт какао. Впрочем, тишина между нами тоже длится недолго.

 

— Расскажи-ка лучше мне, как вы догадались испортить колёса Тимуру Андреевичу. И зачем вы это сделали, — произношу повелительным тоном.

 

Я по-прежнему изображаю тотальную серьёзность, и мальчишка заметно вжимает голову в плечи, а в его глазах появляется раскаяние.

 

— Сева сказал, ты бы именно так и сделала, — вздыхает он виновато. — Прости, Ась. Мы не хотели, чтобы у тебя были неприятности из-за нас.

 

Кушать он перестаёт. Поджимает губы и смотрит на меня. Да с таким сочувствием, что невольно задумываюсь… в последнее время мне всё чаще и чаще начинает казаться: мои братья взрослеют не по годам.

 

— Да нормально всё. Никаких неприятностей не было. Ты же сам видел, Тимур Андреевич не сильно разозлился, — умолкаю ненадолго, а после хмыкаю, аккуратно толкнув брата в плечо указательным пальцем, дополняя снисходительно: — Повезло вам. Даже сотня баксов перепала. Так что можно сказать, на пользу пошло. Заработали вот…

 

Раскаяние в карих глазах моментально пропадает.

 

— Но больше чтоб так не делали! — предупреждаю на всякий случай.

 

— Угу, — не спорит со мной брат, вновь принявшись жевать.

 

А я, перекрутив на повторе в памяти наш с ним разговор, задаюсь новым вопросом:

 

— А с чего Сева решил, что я именно так бы и сделала?

 

— Он слышал, как ты с Ленкой по телефону болтала, — беззаботно пожимает плечами Тимофей. — Рассказывала ей, как Тимур тебя из ресторана увёз, пока папа на рояле играл.

 

Ох ты ж… ёптыть.

 

Не хорошо.

 

Совсем-совсем нехорошо!

 

И…

 

— Подслушивать — нехорошо, — выдаю уже вслух.

 

На этот раз никаких зачатков совести у младшего Фролова не просыпается. Он снова пожимает плечами.

 

— Ему и скажи. Я-то тут причём? Это не я.

 

Вот… Рукалицо!

 

— Доедай уже, и спать пойдём. Завтра рано вставать, — всё, на что меня хватает.

 

Про то, что вставать нам рано, это я не просто так говорю. И сама начинаю собираться к новому дню аж на два часа раньше обычного. В пять утра. Нет, я не спятила. Во-первых, всё равно не спится. Во-вторых, раз уж Смоленский должен быть с утра в своём новом ресторане, решаю прогулять первую пару и вместо учёбы съездить туда. Чтоб уж наверняка его застать. И чтоб отчим об этом не узнал.

 

Что, собственно, я и делаю, предварительно проводив близнецов в школу…

 

Стрелки часов едва переваливают к началу девятого, когда я добираюсь до узенького переулка, заканчивающегося тупиком. «McLaren» кофейного цвета припаркован чуть правее того места, где Смоленский оставлял его в прошлый раз, в моём присутствии.

 

Ворота распахнуты настежь. Вокруг самого двухэтажного здания полно народа. Несколько десятков мужчин в синих комбинезонах старательно раскидывают по всей территории песок. С двух грузовиков разгружают гранитную брусчатку. Ещё одна группа строителей в оранжевых касках собирает леса по периметру здания. Ни один из них не обращает на меня никакого внимания, когда я прохожу мимо.

 

Внутри людей не меньше. Но здесь мне не удаётся остаться незамеченной. Едва ли с десяток шагов преодолеваю, прежде чем на пути возникает высокий сутулый мужчина в точно таком же комбинезоне, как на остальных, но каска на нём белого цвета.

 

— Девушка, а вы… — хмуро начинает он.

 

Дальше договорить не успевает.

 

— Я к Смоленскому, — перебиваю его бодро. — Тимуру. Андреевичу, — добавляю на всякий случай.

 

Стоящий напротив хмурится заметней прежнего. И я машинально начинаю нервничать, заранее мысленно стонать в досаде, а также придумывать сто и один довод, почему меня обязаны пропустить. Но ничего подобного не требуется.

 

— Туда, — смерив меня неодобрительным взглядом, машет он рукой в довольно знакомом направлении, за своим плечом.

 

Сам с дороги так и не отходит.

 

Ну, да ладно. Я не особо гордая.

 

Обхожу мужчину и иду в указанном направлении, в самый конец огромного зала, где располагается кухня. И очень стараюсь не обращать внимания на то, какими многозначительными заинтересованными взглядами провожают заметившие мою персону остальные строители. В конце конце, мне и без них есть о чем переживать. Например, о том, что именно я скажу упрямому своенравному владельцу «Атласа» и каким образом заставлю его вернуть мне пикап. Хотя, кто кого и по какому поводу ещё заставлять будет в итоге — большой вопрос. У меня аж горле пересыхает, как только представляю себе хотя бы один из возможных вариантов ответа на него. Потому и медлю, прежде чем войти в помещение, напичканное профессиональной техникой. Останавливаюсь перед дверью и, как последняя дурочка, трусливо прислушиваюсь к тому, что может происходить за ней. Зажмуриваюсь даже. Замираю. Не дышу вовсе. Хотя это не особо помогает. Ничего не разбираю. Впрочем это и неудивительно. Ведь на кухне, как оказывается, никого нет.

 

Разочарование — оно такое…

 

В первые секунды я просто-напросто в полнейшей растерянности оглядываюсь по сторонам, совершенно не понимая, что делать дальше. И только по истечении некоторого времени взгляд фокусируется на двери в противоположном конце помещения. За ней оказывается длинный коридор со светлыми стенами, устланный паркетом. А если закрыть глаза, окунувшись в темноту, воззвав к своей памяти, тогда можно с лёгкостью определить, какая же из дверей дальше по коридору – именно та, что мне нужна. И я не ошибаюсь.

 

Резное полотно из красного дерева украшено позолоченной ручкой на старинный манер. Я останавливаюсь в полушаге от него. Но не открываю. Вот уже в который раз я замираю, перестаю дышать. На этот раз не прислушиваюсь. Нет никакой необходимости в этом. И без того прекрасно слышу, что именно происходит за дверью.

 

Женский протяжный стон…

 

Вполне однозначный. Громкий. Не перепутаешь ни с чем иным.

 

Воображение против воли рисует ту, кому он принадлежит.

 

И мужчину…

 

Под которым она стонет.

 

Чёрт…

 

Гадство…

 

Я должна это увидеть!

 

Удостовериться, что это он.

 

Именно он.

 

Не кто-нибудь ещё…

 

Ведь всё то же подлое воображение продолжает рисовать всё новые и новые варианты. И попутно зачем-то оправдывать Смоленского.

 

Вдруг не он?

 

Мало ли тут ещё кто может быть…

 

Не меньше сотни мужчин уже видела в этом месте.

 

А на самом деле…

 

Я цепляюсь за дверную ручку с такой осторожностью, как если бы существовала вероятность того, будто она под электричеством, и всего лишь одно прикосновение меня убьёт.

 

— Молчи, — доносится неумолимым приказом, вместе с едва уловимым щелчком сработавшей механизма дверной ручки.

 

Тембр мужского голоса — тот самый, что неоднократно заставлял моё сердце биться чаще, на этот раз останавливает ритм сердцебиения. Возможно ли это на самом деле — понятия не имею. Но прямо здесь и сейчас кажется: именно это со мной происходит. Не только моё сердце. Весь мир буквально останавливается. Застывает на одном-единственном…

 

Миниатюрная брюнетка, распластанная на грузном антикварном столе лицом вниз, кажется особенно хрупкой на фоне мощного мужчины в белой футболке и приспущенных серых джинсах. Её платье задрано до самой талии. Он крепко удерживает за обнаженные бёдра, вколачиваясь сзади с такой силой и интенсивностью, что каждое проникновение сопровождается звучным шлепком. Его глаза закрыты. Хмурый. Плечи напряжены. Даже с расстояния в целую комнату я могу различить каждую вену, что обвивает его руки.

 

— Сказал же: молчи, — произносит он снова, едва девушка издаёт новый стон.

 

Та послушно затихает. Пространство вновь наполняют лишь характерные шлепки его бёдер об её задницу.

 

И на этом моменте впечатлений мне уже совершенно точно достаточно. Я увидела всё, что собиралась. Пора сваливать. Но я не ухожу.

 

Не могу пошевелиться. Моё остановившееся сердце вновь колотится, как сумасшедшее. Ведь Тимур открывает глаза. А меня словно приковывает взглядом цвета хвои. Голодным. Хищным. Настолько беспощадным, что едва ли возможно найти в себе хоть толику смелости воспротивиться и отвернуться. Не тогда, когда он желает иного. А то, что именно так и есть, я не сомневаюсь. Если можно трахнуть человека одним взглядом, именно это сейчас со мной и происходит. Смоленский смотрит с такой лютой жадностью, что чувствую, будто меня сейчас разорвёт на тысячи кусочков и сожрёт.

 

«Млять…» — проносится в голове.

 

Температура моего кровотока вот-вот приблизится к пределу закипания.

 

Должно быть сумасшествие — это заразно.

 

Вот и я заражаюсь.

 

От него.

 

Невыносимо жарко…

 

Словно это не та, другая — я сама на том столе.

 

Я не помню, когда он перестаёт в неё вторгаться. Может быть в тот момент, когда он замечает меня. Может быть на секунду позже. Плевать. Но в разуме с абсолютной точностью фиксируется два новых, особо ожесточённых толчка, спустя длящуюся мою личную вечность паузу. Я знаю, в этот момент его накрывает оргазм. Он кончает. В неё. Глядя на меня.

 

«Млять…» — проносится в голове снова.

 

И это последнее, что остаётся в моих мыслях, прежде чем я разворачиваюсь, так и не закрыв за собой дверь.

 

Преодолеваю коридор в считанные мгновения. Лишь каким-то грёбанным чудом не падаю, запнувшись о небольшой выступ в проёме, ведущем на кухню. В общий зал вылетаю, как если бы за мной гнался сам дьявол. В какой-то мере всё так и есть. Я бегу. В первую очередь — от воспоминаний. Во вторую — от мужчины, который вот уже дважды… что? Какое мне дело до того, кого он имеет, когда вздумается? С учётом его темперамента, образа жизни, социального положения — вполне ожидаемо. Вот только… Нет, о том, что мне всё равно почему-то больно, я думать не буду. Я сюда зачем явилась? Мне нужен пикап. И ничего больше.

 

Пресвятое дерьмо…

 

Придётся вернуться.

 

И пусть в моём разуме царит почти апокалипсис…

 

Сперва останавливаюсь. Прямо посреди толпы глазеющих на меня с неподдельным любопытством рабочих. Резко выдыхаю. Прикрываю глаза. Вдыхаю медленно, глубоко. Взвешиваю все за и против.

 

Стоит ли мне действительно вернуться и завершить то, зачем явилась? Или же сперва хорошенько успокоиться? А может просто-напросто послать всё к чертям? Смоленского. Отчима. Пикап этот треклятый. Пусть сами между собой разбираются. В конце концов, к усадьбе Фролова меня не наручниками приковало. Могу банально уйти. В любой момент. Хоть прямо сейчас. Вот только не просто так столько уже стерпела. В первую очередь этого мудака, по какому-то недоразумению ставшему отцом моим младшим братьям. Уйду — вряд ли смогу даже просто увидеть их. В один из былых дней отчим очень чётко и ясно дал мне это понять. Отсудить у него опеку… Без шансов. Часы его адвоката — и те стоят больше, чем я заработала за всю свою жизнь. Это, конечно же, не значит, что я не собираюсь прикладывать никаких усилий в принципе, чтобы всё исправить. Но сперва необходимо завершить обучение, найти достойную работу, заработать эти чёртовы деньги, встать на ноги и быть действительно независимой, сильной — в том числе и финансово. Уже потом… А пока приходится терпеть, как бы паршиво это ни выглядело.

 

Но ничего. Я — не моя мать.

 

Я не сдамся.

 

Не сбегу, как последняя трусиха.

 

С мыслью о последнем решительно разворачиваюсь обратно в сторону кухни, цепляя самое бесстрастное выражение лица, на которое только способна. Меня не особо волнует даже тот факт, что сперва придётся дождаться, когда та девица уберётся из кабинета, прежде чем я смогу вновь войти в него. Впрочем, ждать и не требуется. Стройная брюнетка в платье-футляр выходит через кухню как раз в тот момент, когда я иду обратно. Очевидно, она так и не поняла, в какой позе я её видела совсем недавно, потому что не улавливаю ни малейшей реакции, когда мы пересекаемся.

 

До самого кабинета, к слову, я тоже не дохожу. Со Смоленским сталкиваюсь в дверном проёме. Возможно, ничего подобного не случилось бы, если бы я не стала смотреть вслед той брюнетке. Но я смотрю. Зачем? Понятия не имею, для чего мне запоминать её внешность. Кажется, с сеансами мазохизма я зачастила… И если несколько минут назад мне было больно, но боль была ненастоящей, незначащей, то теперь действительно больно… Врезаюсь в него. Не оказываюсь на бетонном полу лишь благодаря тому, что он ловит меня за плечи. Как раз именно это и становится источником моей боли. Не только терпкий аромат парфюма, злой усмешкой судьбы, ставший слишком знакомым.

 

— Отпусти, — шиплю, поморщившись от ощущений, дёрнувшись назад.

 

Выходит слишком резко, порывисто. Быть может то и привлекает внимание мужчины к моему плечу, за которое он держит. Точнее, к съехавшему вбок вырезу футболки, обнажившему кожу.

 

— Откуда у тебя это? — мрачнеет Тимур, уставившись на сине-багровый след.

 

Отчим, как обычно, силу свою не рассчитывает — вот откуда. И этот синяк не единственный. Ещё один, побольше, красуется на той части тела, которой я вчера приложилась о край столешницы. Но делиться такими подробностями со стоящим напротив я, конечно же, не собираюсь.

 

— С момента нашего с тобой знакомства у меня их полно, — отзываюсь сухо в повторной попытке отстраниться.

 

На этот раз освобождение не заставляет себя ждать. Я слышу шумный выдох, предположительно, сквозь стиснутые зубы. Ощущаю напряжение, исходящее от Смоленского. Его тяжёлый требовательный взгляд, что пронизывает насквозь. Но это всё — мои догадки. Ему в лицо не смотрю. Не хочу. Упорно изучаю белый хлопок, обтягивающий мускулистый торс. И очень стараюсь гасить каждое мучительное воспоминание, связанное со всем этим.

 

— Я пришла за пикапом. Верни мне его, — продолжаю говорить.

 

Только бы не испытывать больше никаких неловких пауз.

 

Впрочем, этого не избежать. Владелец “Атласа” не спешит отвечать.

 

— Я уже подала машину в розыск, — заговариваю снова. — Не вынуждай меня ещё и “помогать” полиции в конкретных поисках.

 

Должно быть мои слова звучат угрозой. Мне всё равно. Пусть сколько угодно бесится на подобный речевой выверт. Захочет предъявить что-нибудь встречно — пусть предъявляет. Только машину сперва вернёт.

 

Ещё одна пауза…

 

— Знаю, что подала. И знаю, что уже отозвала, — улавливаю в его голосе снисходительную ухмылку.

 

Так бы и размазала её вместе с его физиономией в том бетонном растворе, что замешивают позади нас…

 

— Как отозвала, так и обратно в разработку попрошу вернуть, — выдаю мрачно.

 

О кучке строителей задумываюсь не я одна.

 

— Идём, — мягко отзывается Тимур. — Поговорим наедине.

 

Он собирается повторно тронуть моё плечо. Но я не позволяю. Отшатываюсь от него, как от прокажённого.

 

— Пикап. И я никуда с тобой не пойду. Тем более, если предполагаемое направление — тот кабинет.

 

Воцаряется очередная напряжённая пауза.

 

— Настя… — шумно выдыхает Смоленский.

 

Снова оказывается рядом. Слишком близко. А мне снова больно. Хотя по-прежнему не прикасается. Самым непостижимым образом ненастоящая боль в моей голове моментально становится физически ощутимой. В груди жжёт настолько тяжёлым мёртвым холодом, как если бы армированной плитой придавило. Но это ещё ничего. Дальше всё гораздо хуже.

 

— Настя! — слышу я в очередной раз.

 

Вот только уже не от Смоленского. Голос позади — тоже знакомый. Мужской. И я понятия не имею, откуда здесь появляется…

 

— Костя? — оборачиваюсь в удивлении к быстро приближающемуся к нам оперуполномоченному уголовного розыска.

 

На нём спецформа, а встрявшему на его пути прорабу в небрежной форме подсунуто под нос удостоверение с озвучиванием капитанского звания и полного имени, так что не остаётся ни одного человека, который не понял бы, кем именно является старший брат моей школьной подруги — он же Константин Александрович Наумов.

 

— Извини, малая, задержался на планёрке, поэтому опоздал, — выдаёт он будничным тоном, покровительственно приобняв меня за плечи, придвинув к себе.

 

А я…

 

Всё ещё в шоке.

 

Но очень стараюсь держать лицо.

 

— И тебе привет, — улыбаюсь ответно.

 

Да с такой показной радостью, аж скулы сводит.

 

Впрочем, “радуюсь” тут лишь я одна. Костя переключает внимание с меня на Смоленского, сверля его хмурым взглядом, а Тимур — мрачнее грозовой тучи.

 

— Наумов… — начинает представляться для владельца “Атласа” Костя.

 

Но тот его перебивает.

 

— Константин. Александрович. Опер. И всё такое. Я уже слышал, — отчеканивает ледяным тоном брюнет. — Рассказывать о том, кто я такой, думаю, тоже нет никакого смысла.

 

Больше ничего не говорит. Разворачивается, а затем идёт туда, откуда пришёл, жестом указывая нам следовать за собой. И если несколько минут назад я категорически не собиралась туда тащиться, то теперь у меня банально не остаётся возможности отказаться. Костя по-прежнему приобнимает меня за плечи, первым перешагнув порог кухни, увлекая следом и мою тушку. В кабинет Смоленского он тоже заходит первым. Останавливается аккурат напротив грузного стола, на который я стараюсь не смотреть. Последнее, к слову, удаётся откровенно паршиво. А всё потому, что изначально, отвернувшись от него, натыкаюсь взглядом на кресло. Из чёрной кожи, роскошное, удобное… то, насколько оно действительно удобное, я однажды уже испытала на себе. Вместе с двумя умопомрачительными оргазмами. И теперь не знаю, что хуже, думать об этом, или вспоминать про стол. А может быть, и то и другое вместе. Именно потому, что вместе… Изучение оставшейся обстановки тоже не особо помогает обретению морального равновесия. Её не так уж и много: самая обыкновенная деревянная полка, вмонтированная в стену, ещё одно кресло, придвинутое к столу, на которое усаживается Смоленский, да плетённая корзина для мусора. В ней, на самом дне валяется парочка скомканных белых листов, прижатых тремя пустыми бутылками из-под арманьяка, и я, страдая очередным приступом мазохизма, задумываюсь о том… почему там нет использованного презерватива, а заодно о том, что ничем подобным Тимур и со мной не пользовался.

 

Господи, я точно схожу с ума!

 

Кто-нибудь, вправьте мне мозги.

 

Срочно!

 

А ещё к венерологу отправьте.

 

— Вот, — грохот упавшего на столешницу ключа от пикапа вытесняет все мои бестолковые мысли. — Держи, — дополняет в полнейшем снисхождении Тимур. — Ты ведь за этим пришла? — задаёт вопрос, на который не ждёт ответа. — Вы, — выделяет. — Пришли, — бросает насмешливый взор на моего сопровождающего, попутно задвигая ящик стола, из которого достал ключ.

 

Тимур слегка прищуривается, вновь сосредоточившись на мне, и вальяжно откидывается на спинку кресла, пока я решаюсь подойти и забрать то, зачем являюсь. Пальцы словно прошивает разрядом тока, едва я касаюсь пластиковой облицовки. Хотя дело вовсе не в ключе. Смоленский одним порывистым жестом перехватывает мою ладонь, потянув на себя, вынуждая склониться к нему через стол ещё ближе.

 

— Заводская, сорок семь, корпус три, — произносит он вкрадчиво, пристально глядя в мои глаза, пока я по какому-то недоразумению собственного развития замираю, подобно загнанной в капкан зверушке.

 

Осмыслить озвученное им тоже удаётся далеко не сразу.

 

— Адрес, где стоит пикап твоего отчима, — услужливо подсказывает Тимур. — Заводская, сорок семь, корпус три, — повторяет, как для слабоумной.

 

Хотя, почему — как?

 

Примерно так и есть, похоже!

 

Иначе почему я до сих пор не разгибаюсь и не отдёргиваю руку?

 

— Хор…рошо, — проговариваю с небольшой запинкой.

 

Кто знает, каких усилий мне стоит перестать смотреть в глаза цвета хвои. В них бушует такой столько невысказанного и такой силы эмоциональный шторм, что легче просто утонуть в нём. Самое паршивое, не разбираю никакой вины или же раскаяния. Скорее, скрытая ярость и… ненависть? Если бы всё это не было приправлено отголосками боли, то решила бы, что Смоленский взбесился из-за того, что я в компании Кости. Но нет. Кажется, что нет. Вполне возможно, я всё это себе снова просто-напросто придумываю, и на самом деле всё совсем иначе.

 

Чтоб его!

 

— Спасибо, — добавляю, заполняя наступившую тишину.

 

Прежде чем разогнуться, замечаю ещё несколько бутылок арманьяка, валяющиеся на полу, за столом. Две — пустые. Одна — нераспечатанная. Ещё в одной — алкоголя чуть на донышке. Получается…

 

— Ты — что, пил? — озадачиваюсь уже вслух, вновь взглянув на Смоленского.

 

Он отпускает мою руку и откидывается на спинку кресла, поэтому не остаётся никакой возможности по новой, более тщательно разобрать исходящий от него запах. На мой вопрос не отвечает. На его губах расцветает небрежная ухмылка.

 

— Если забрала, что хотела, не буду никого задерживать, — деланно официальным тоном отзывается Тимур.

 

Тут он абсолютно прав.

 

Да и что мне с того, как он проводит время?

 

С кем…

 

— Да. Забрала, — отвечаю отстранённо.

 

Развернувшись, почти врезаюсь в Костю. Прежде он был не настолько близко.

 

— Если всё, идём? — интересуется он у меня.

 

На этот раз лишь киваю. И из кабинета выхожу первой. Как и из самого ресторана. Хватает силы воли даже не обернуться ни разу. Хотя безумно хочется обратного. И только когда я оказываюсь на переднем пассажирском “Ford Focus” третьей серии, принадлежащего старшему брату школьной подруги, наконец, выдыхаю. Свободно. Почти спокойно. В конце концов, я получила то, чего желала. Остальное…

 

Главное, и дальше не оборачиваться.

 

Глава 11

 

Боковое стекло полностью опущено, скорость автомобиля около шестидесяти, ветер треплет мои распущенные волосы. Перед глазами мелькают дома, другие машины, перекрёстки, светофоры. Всё это ненадолго задерживается в моём сознании. Сжимая ключ от пикапа до побеления пальцев, я снова и снова задаюсь вопросом, с какой такой радости Смоленский вот так фактически легко и просто отдал мне автомобиль. Во избежание давления со стороны Кости, как капитана уголовного розыска? Так ведь он по сути, вообще молчал, не начинал даже. А Тимур — точно не из тех, кто прячет голову в песок. Может быть я и не понимаю его поступки, как и не знаю, чего ждать, но то, что этот мужчина тщательно планирует содеянное и всегда добивается своих целей — не подлежит никакому сомнению. Но тогда зачем?

 

Сколько ни думаю, вывод получается один единственный…

 

Он наигрался.

 

Надоела я ему.

 

Вот и та девица на столе…

 

Нет!

 

Я же собиралась “не оборачиваться”.

 

И не буду!

 

— Откуда ты взялся вообще? — переключаю собственное внимание на сидящего рядом.

 

Светловолосый мужчина за рулём беззаботно пожимает плечами.

 

— Мелкая сказала: ты собираешься сюда, за тачкой. Вот я и решил убедиться, что всё получится.

 

Если я для него — малая, то мелкая — его младшая сестра.

 

— Ааа… — протягиваю ответно.

 

Мы проезжаем уже несколько кварталов, и до моего вопроса Костя всю дорогу молчал. Далее — тоже не спешит заводить новый разговор. Он в принципе всегда, сколько я его знаю, отличается немногословностью, так что ничего особенного для меня не происходит. Ровно до момента, пока мы не останавливаемся перед промышленным зданием с табличкой “Заводская, 47/3”. Припарковавшись и заглушив машину, старший брат школьной подруги разворачивается ко мне всем корпусом, смеривает задумчивым взором оттенка небесной синевы, а после довольно жёстким тоном интересуется:

 

— Ты с ним спала?

 

Хорошо, в данный момент тут муха не пролетает, а то у меня рот от удивления, как открылся, так и не закрывается.

 

— Эмм… — выдавливаю из себя невнятное. — Это тебе Лена сказала?

 

А то вдруг реально сказала, или же сам услышал, а я тут отмазываться собираюсь. Почему именно отмазываться, а не сознаваться? Как-то разом стыдно становится.

 

— Нет. Не Лена. Сам догадался, — хмыкает встречно Костя.

 

Недобро так хмыкает.

 

— Это как? — уточняю осторожно.

 

Ни у меня, ни у Смоленского на лбу не висит никакого соответствующего клейма, ни о чём таком мы с ним не разговаривали. Сегодня. И поэтому Наумов не может знать наверняка.

 

— Он тебе нравится. И сильно, — будто не слышит мой вопрос блондин.

 

Мой рот снова самопроизвольно открывается. На этот раз от чистейшего возмущения. Но выразить всё своё негодование вслух не успеваю.

 

— Я тебя помню ещё сопливой девчушкой, которая частенько падала с велосипеда. Ты мне тогда едва до пояса в росте доставала. И ни на одного мужчину в жизни ты прежде не смотрела… Так. До талого, — поясняет с усмешкой Костя. — Влюбилась?

 

Предел моего возмущения моментально взлетает до небывалых высот.

 

— Я не настолько долбанулась, чтобы сохнуть по первому встречному мужику, который только и делает, что имеет всё, что движется!

 

Тут я, вероятно, преувеличиваю. Но да ладно.

 

Зарабатываю ещё один задумчивый взгляд от Кости.

 

— То есть, реально влюбилась, — интерпретирует на свой лад моё высказывание, заметно нахмурившись.

 

Всё, я сдаюсь!

 

— Ну, конечно, как нет-то, — фыркаю наигранно радостно. — Именно поэтому у него не только одна машина от столкновения по встречке разбита. Голова тоже разбита. Бутылкой. И колесо на другой тачке проткнуто, — перечисляю все свои былые подвиги. — Три колеса, — поправляю саму себя, вспомнив близнецов. — Это я ему свою любовь таким образом выражаю, ага. Чтоб навсегда запомнил, какая я вся внезапная и неподражаемая, — фыркаю повторно, отвернувшись от водителя.

 

Оглядываю стоянку. Она просторная, но автомобилей на ней не так уж и много. Пикапа нет. А ещё почему-то из всего перечисленного мною Костя заинтересовывается одним-единственным.

 

— Почему три колеса? — переспрашивает он. — Четвёртое не успела что ли? — дополняет насмешливо.

 

Мои губы тоже трогает насмешка.

 

— Одно — это я сама, садовыми ножницами. Ещё два… Он к нам в усадьбу приехал. А там… Близнецы взяли с меня пример. Неудачный, — вздыхаю уже в раскаянии.

 

— Похоже, Смоленскому можно поставить памятник за терпение, — расценивает по-своему Костя, и тут же переключается на то, с чего начали. — Так что там с моим первым вопросом, малая? Ты так и не ответила.

 

И не отвечу!

 

— Наумов, ты меня начинаешь пугать глубиной участия в моей личной жизни! — перевожу тему, округляя глаза в притворном ужасе.

 

Очередное разглядывание стоянки в поисках машины отчима ничем не помогает, поэтому я хватаюсь за дверную ручку, выбираясь наружу.

 

— Пошли уже, найдём этот грёбанный пикап.

 

Костя не отвечает, но оказывается на улице без всяческого промедления. Как и я, некоторое время он изучает окружающее. Само здание, напротив которого мы находимся, вмещает в себя автомойку на несколько постов, шиномонтаж и довольно крупный автосервис. Оценив обстановку, блондин направляется к началу стоянки, где располагается будка охраны. Я иду следом, но слегка отстаю, поэтому не разбираю содержание короткого разговора капитана полиции с невысоким мужчиной в чёрной униформе, по итогу которого последний указывает рукой в направлении автосервиса.

 

“Неужели?..” — закрадывается переполненное сомнениями.

 

А вот Наумов хмурится, бросает в мою сторону нечитабельный взгляд, после чего мы оба идём к четвёртому боксу.

 

— Сколько? — ворчливым тоном озвучивает Костя.

 

— Сколько — что? — тоже хмурюсь, не понимая о чём речь.

 

— Сколько раз ты с ним спала? — сухо поясняет собеседник.

 

Голос звучит сурово. Как если бы я провинилась. Учитывая тот факт, что подобное ощущение меня посещает не впервые от вопросов старшего брата школьной подруги, то и вовсе… паршиво.

 

— Какая разница, спала я с ним или нет и сколько раз? — отзываюсь намного резче, нежели планирую изначально, останавливаясь, требовательно уставившись на блондина.

 

Не нравится мне эта его внезапная настойчивость.

 

— Разница в том, что, если я прав, тогда на возвращении пикапа всё не закончится, — тоже останавливается Костя.

 

Он складывает руки на груди, глядя на меня сверху-вниз в каком-то нездравом превосходстве с ноткой осуждения. Будто насквозь видит. Да и ответ давно знает. Последнее он мне уже не раз продемонстрировал. Вот и не вижу больше никакого смысла отрицать.

 

— Пару раз.

 

Собственная память тут же подсовывает каждое из воспоминаний, связанное с этой самой “парой раз”. И если изначально я имею ввиду обозначение по местоположению “Кухня” и “Кабинет”, то потом мозг услужливо напоминает о том, что технически та же кухня в домике, расположенном в лесу, уже сама по себе включала “два захода”, а значит…

 

— Может быть три, — поправляю саму себя. — Или…

 

— Понятно, — перебивает Костя.

 

Становится ещё более хмурым. На меня больше не смотрит. Сосредотачивается на нумерации, выведенной на приоткрытых воротах бокса.

 

— И ты не прав. На возвращении пикапа всё как раз и закончится, — выдаю порывистое.

 

Зачем оправдываюсь?

 

Или уговариваю…

 

Кого из нас двоих больше — тоже вопрос.

 

— Уже закончилось. Ещё этим утром, — бурчу себе под нос, отворачиваюсь от Наумова и иду дальше.

 

Приходится немного пригнуться, чтобы оказаться внутри. Если снаружи светит яркое солнце, то внутри царит полумрак. Само помещение — просторное, выложенное блекло-серой плиткой. По центру пространства высится платформа на четырёх колоннах с подъёмным механизмом. Именно на нём красуется то злосчастие, с которого начались все мои нынешние приключения. Пикап выглядит… как новенький. А я почему-то не удивлена даже. Хотя должна ведь! С чего это Смоленскому так расщедриться?! Если только для того, чтобы предъявить мне ещё более высокий счёт.

 

При мысли о последнем становится особо тошно.

 

Может быть игра в кошки-мышки с владельцем “Атласа” и заканчивается, но это не отменяет шестизначную сумму, которую я ему задолжала за всё.

 

И лучше бы мне приготовить её до того момента, как мужику взбредёт в голову начать справлять с меня данный долг. Если не прямо сейчас. Как минимум за ремонт тачки отчима.

 

— Добрый день, — как отражение моих далеко не радужных мыслей, доносится незнакомый голос из глубины бокса.

 

Его обладатель появляется спустя несколько секунд, вынырнув из-за стеллажа с инструментами у восточной стены. Сутулый седой мужчина восточной наружности разглядывает меня с неподдельным любопытством, пока идёт мне навстречу.

 

— За пикапом, да? — интересуется, приблизившись. — Зафар, — представляется следом.

 

Его руки испачканы, он вытирает их тряпкой, которую приносит с собой, после чего протягивает мне руку. Жест я принимаю.

 

— Настя, — отзываюсь, цепляя дружелюбную улыбку, пожимая чужую ладонь. — Да, я за пикапом, — отвечаю запоздало на его вопрос.

 

Костя тоже находится рядом. Но на него механик не обращает никакого внимания. Пускается в длительный рассказ о том, какая работа проведена.

 

— …бампер, крыло, радиатор и передние стойки заменили, лонжероны и капот выправили, из-за смещения капота лобовое стекло тоже пришлось заменить, там пошла трещина…

 

Ко всему обозначенному плюсуется множество мелочей, название которых я как услышала, так благополучно и забыла. Ещё была произведена покраска и полировка, замена фильтров и масла. А по мере того, как список проделанной работы множится и растёт, сумма за оказанные услуги в моей разболевшейся голове тоже вырастает. Ровно до момента, пока…

 

— Хорошо. Я расплачусь, — удивляет меня старший брат школьной подруги.

 

Вряд ли молодой капитан полиции располагает при себе подобными суммами. Если только не подготавливается к подобному заранее.

 

Но это ещё ничего…

 

— Так ведь уже оплачено всё, — удивляется встречно механик.

 

А вот я уже не удивляюсь. И кстати, зря.

 

— Угу. А сумма ремонта-то какая? — уточняю.

 

На лице Зафара расплывается загадочная улыбка, а сам мужчина с самым невозмутимым видом пожимает плечами.

 

— Я вас, между прочим, со вчерашнего утра жду, — нагло переводит тему, нажимая кнопку подъёмника, опуская пикап. — Хорошо, что до обеда успели. У меня очередь расписана, а оставлять машину на улице сами не захотели…

 

Он говорит что-то ещё. Его голос сопровождает натужный скрежет опускающегося подъёмника. Вместе с тем и в моей голове с ментальным скрипом работают шестерёнки, в свете новой информации посылая очередную догадку.

 

Получается, вчера Тимур собирался забрать меня и привезти… сюда?

 

За пикапом.

 

Но потом всё пошло наперекосяк.

 

Впрочем, всё то, что случалось с нами прежде, нормальным тоже не назовёшь.

 

— Всё, хозяйка, забирай! — вырывает из пелены раздумий голос механика.

 

Подъёмник опущен. Остаётся только сесть за руль и выехать из ремонтного бокса. Что я и делаю, выруливая на стоянку перед автосервисом. Далее приходится выйти из машины и дождаться Костю.

 

— Дальше я сама. Спасибо, — благодарю его за помощь и сопровождение.

 

— Было бы за что, — добродушно улыбается в ответ Наумов и через небольшую паузу добавляет уже сухо: — Если за машину всё же придётся заплатить, ты знаешь мой номер.

 

В его словах сквозит вполне прозрачный намёк. Но я не ведусь.

 

— Спасибо ещё раз, — повторяюсь, замолкаю ненадолго, а затем понятия не имею зачем, но добавляю: — Я с утра даже чай не пила. Позавтракаешь со мной?

 

На лице оперуполномоченного уголовного розыска отражается такая обширная гамма эмоций, начиная от удивления, заканчивая растерянностью, что я моментально жалею о своём внезапном порыве. Но забрать своё предложение назад не успеваю. У Кости звонит телефон. Он отвлекается на входящий. А по итогу недолгого разговора, судя по всему, с начальством…

 

— Я бы с удовольствием составил тебе компанию, сам не ел ничего, но мне уже пора ехать, — с сожалением проговаривает мужчина, махнув телефоном в своей руке.

 

Какая-то внутренняя часть меня выдыхает с явным облегчением. На кой чёрт я его с собой позвала? Это совершенно точно самая дебильная затея из всех, что я устраивала когда-либо в своей жизни. А вот другая часть моего сознания — тоже сожалеет. О том, что меня только что, похоже, вежливо отшили.

 

— Увидимся ещё, — бросаю скомкано, забираясь обратно в пикап.

 

Убраться бы отсюда побыстрее!

 

Жаль, не выходит…

 

— Может быть завтра? — интересуется ответно блондин за секунду до того, как я собираюсь захлопнуть дверцу пикапа.

 

— Завтра? — зависаю встречно.

 

И на его словах. И на автомобильной дверце, за которую держусь в полунаклоне.

 

— Завтра, — на его губах расцветает очередная добродушная улыбка. — Увидимся. Позавтракаем, — дополняет с лёгким прищуром, внимательно меня разглядывая.

 

— Хорошо, договорились, — тоже улыбаюсь ему.

 

Его улыбка становится шире. Костя машет мне рукой и разворачивается в сторону своего “Ford Focus”. Хотя так и не уходит.

 

— Если что-нибудь ещё случится или потребуется…

 

— Я наберу Лене.

 

— У тебя есть мой номер, — поправляет он. — Которым ты совсем не пользуешься, — добавляет уже с укоризненными нотками.

 

А я что?

 

Снова улыбаюсь.

 

— Ладно, я тебя поняла! — произношу в обещании, прежде чем, наконец, захлопнуть автомобильную дверцу.

 

Двигатель всё ещё заведён, так что, как и блондин совсем недавно, просто-напросто машу рукой на прощание, прежде чем сосредоточиться на управлении транспортным средством.

 

Правда ведь не ела ничего. Желудок в узел скоро свернётся. Надо где-нибудь перекусить. И заново переосмыслить всё, что успеваю натворить за это утро…

 

Глава 12

 

В качестве позднего завтрака я перехватываю ореховую булочку с двойной порцией эспрессо по пути в университет. Едва успеваю на экзамен, о котором чуть не забываю. Сдаю… как-то. Отвечаю скорее на автомате, нежели осознанно. То ли вид у меня слишком жалкий, и от того препод не докапывается, как обычно, то ли сказывается своевременное усвоение материала — довольно быстро получаю четвёрку. Оставшаяся часть дня у меня свободна, поэтому, пока жду, когда закончится продлёнка у близнецов, просто-напросто брожу по парку, бесцельно разглядывая газоны с недавно высаженными тюльпанами.

 

В голове то и дело всплывает самая эпичная сцена сегодняшних суток, с участием Смоленского и незнакомки, но каждый раз я задвигаю эти мысли куда-подальше. В скором времени ко мне присоединяется Лена, так что справляться с последним становится намного легче. Ей об этом не рассказываю. Только о том, что пикап теперь при мне. Откровенничать по поводу собственного приглашения в адрес её старшего брата тоже не спешу. Отчего-то кажется, ей это совсем не понравится. Впрочем, рано или поздно, поведать всё равно придётся. Вот и…

 

— Зря Костю побеспокоили, — начинаю издалека. — У него полно куда более важных дел, чем возня с моими неприятностями.

 

— Ну, мы ж его не просили помогать, — философским тоном отзывается блондинка, устроившись рядом со мной на лавочке. — Сам вызвался, — пожимает плечами, жмурясь от ярких солнечных лучей с довольным видом.

 

Я колеблюсь ещё мгновение.

 

— Я его за эту помощь завтраком угостить пообещала, — выдаю на одном дыхании.

 

Внутри всё замирает, словно в ожидании приговора. Но, вопреки опасениям, девушка продолжает довольно жмуриться.

 

— Ты не злишься? — уточняю на всякий случай.

 

— С чего бы мне злиться? — хмыкает Лена. — Давно пора… — добавляет неопределённо.

 

— Давно пора — что? — прищуриваюсь, недоверчиво уставившись на неё.

 

Подруга улыбается шире прежнего, разворачиваясь ко мне всем корпусом. Какое-то время просто молчит. А потом вдруг… смеётся. Да так громко и задорно, что я аж теряюсь в первые секунды.

 

— Пообщаться поближе давно вам пора, — поясняет она, продолжая смеяться… надо мной, и обнимает, смеривая показательно-снисходительным взглядом. — Сам-то он ещё лет десять как минимум не решился бы… — хохочет громче прежнего.

 

От такого откровения я снова теряюсь.

 

— И ты точно не против? — интересуюсь заново.

 

— С чего бы мне быть против? — дарит очередной снисходительный взгляд в мой адрес. — Если только ты не решила таким образом отшить Смоленского, — добавляет уже серьёзным тоном. — Ну, чтоб отстал наверняка.

 

От былого веселья в её глазах не остаётся ни следа. Теперь она пытливо разглядывает меня, улавливая малейшую реакцию на сказанное ею.

 

— Я спрашиваю, потому что не хочу, чтобы это испортило наши с тобой отношения, — тяжело вздыхаю, тоже обнимая девушку. — Дерьмовая эта идея: отдельно общаться со старшим братом единственной подруги и всё такое. Мало ли чем обернётся. Не хочу, чтоб отразилось, — повторяюсь. — А Смоленский… — перехожу к следующему пункту. — Это просто завтрак! — возмущаюсь, осмысливая всю полноту того, что кроется за её словами. — Причём тут Смоленский? К тому же, не думаю, что он и дальше будет… настаивать, — заканчиваю уже тихим шёпотом, уставившись на собственные ладони.

 

Память в очередной раз услужливо подсовывает образы прошлого — те, что совершенно не хочется помнить. Разряд тока по пальцам от чужого прикосновения, пока я держу ключ от пикапа, — ощущается, словно всё происходит прямо здесь и сейчас. И всё то, что было ещё на той столешнице…

 

— Эй, ты чего? — моментально улавливает смену моего настроения Лена. — Всё налаживается же, — успокаивающе хлопает по плечу. — Тачку забрали, отчим твой так и не просёк ничего, даже ремонт впопыхах делать не пришлось. А деньги… найдём. Летом всё равно собирались с тобой подрабатывать. Заработаем и расплатишься с ним.

 

— Угу, — киваю согласно.

 

Далее разговор приходится прервать. Отвлекаюсь на входящий.

 

— Не поминай всуе… — ворчу, рассматривая надпись на экране своего гаджета. — Да, — обозначаю уже для отчима.

 

— Ты пикап забрала? — слышу ответное, без всяких вступлений.

 

Судя по фоновому гулу, тот за рулём.

 

— Ага, — отзываюсь, тоже не обременяя себя лишним.

 

— Хорошо. А то Смоленский сдвинул сроки по поставкам, и мне придётся уехать сегодня, в самое ближайшее время, чтобы всё успеть. Сама где?

 

Последнее обычно каждый раз вызывает во мне глухое раздражение. Знает же прекрасно во сколько заканчивается учёба близнецов, до чего остаётся всего ничего, соответственно я точно не на какой-нибудь Аляске, а во вполне конкретном месте, как и всегда. Но известие о том, что он сваливает совсем скоро, и нам с мальчишками посчастливится как минимум сутки не наблюдать его физиономию, перекрывает весь возможный негатив.

 

— В парке, у школы.

 

— Сейчас подъеду, поменяемся машинами.

 

Вот тут я выпадаю в осадок.

 

— Поменяемся? — не верю услышанному.

 

Просто он со своего белоснежного “Mercedes-Benz”, на котором передвигается исключительно по городу, пылинки готов сдувать, ни мне, ни мальчишкам не дозволяется обычно даже рядом ходить с ним без особой необходимости, вдруг испортим или поцарапаем, а тут…

 

— Пока вы там соберётесь, а я в усадьбу заезжать буду, минимум часа полтора потеряю по пробкам. Сама мерина в гараж поставишь, — проговаривает отчим. — Всё, будь там, скоро приеду, — заканчивает нетерпеливо и тут же отключается.

 

— Офигеть… — протягивает, как и я, в откровенном шоке Лена, которая прекрасно расслышала всё содержание разговора. — Вот это он расщедрился! — театрально закатывает глаза, выдерживает небольшую паузу, после чего придвигается ближе и заговорщицки подмигивает: — Езда с открытым верхом, бухло и вечеринка?

 

Раздумываю я недолго.

 

— А то!

 

На самом деле всё обозначенное происходит не столь феерично, как может показаться поначалу. Мальчишки пищат от восторга, с выражением полнейшего счастья подставляя лица ветру, пока мы едем до посёлка, но удерживающие устройства на их ремнях безопасности не оставляют особого простора для дебоширства. В качестве “бухла” мы с Леной запасаемся в ближайшем супермаркете скромненькой бутылкой белого полусухого, которой нам на двоих хватит за глаза. Драгоценность отчима в виде “Mercedes-Benz” благополучно доезжает до гаража и остаётся в нём. А вечеринка… Тут всё куда запущеннее.

 

Перед тем, как уехать, отчим поручает подготовиться к грядущему празднованию в честь двадцатилетия его фирмы. Оно будет в пятницу. На территории усадьбы. С учётом, что сегодня — вторник, у меня остаётся в запасе чуть больше суток, чтобы организовать всё необходимое. Куда проще — банально заказать банкет на подходящее количество персон, но барбекю на заднем дворе, по его мнению, куда моднее… или же, что вернее, бюджетнее.

 

— И чем только его секретарша занимается? — отпускает ленивым замечанием Лена, наблюдая за всеми моими манипуляциями.

 

Анна Викторовна и Дмитрий Сергеевич уже уходят, мы с подругой удобно располагаемся на полу в гостиной перед камином. Близнецы заняты игровой приставкой, бутылка “Инкерман” только-только распакована, из бокалов отпито по паре глотков.

 

— Лучше спроси, нашёл ли он её себе, — хмыкаю встречно.

 

Подходит вторая неделя, после того, как последняя из его помощниц сбегает с рабочего места, громко хлопнув дверью. Давно сбиваюсь со счёта, которая из… Кандидаток на новую должность — также не фонтан. Впрочем, оно и не удивительно. С его-то известно-поганым характерам и склонностью к пагубным привычкам, независимо от времени и местоположения.

 

— Опять? — понятливо хихикает Лена, как отражение моих мыслей.

 

— Ага, — киваю согласно.

 

Девушка качает головой.

 

— Когда-нибудь он всё-таки нарвётся…

 

Не спорю. Хотя не раз убеждаюсь в том, что ему регулярно всё сходит с рук. Полезные близкие знакомства спасают. Например, с начальником городского отдела уголовного розыска. Совместные попойки сближают. К сожалению.

 

— Лучше расскажи, как сама. Сдала зачёт? — перевожу я тему.

 

Школьная подруга страдальчески закатывает глаза.

 

— Новый препод — настоящий зверюга! — переключается и она. — Вот скажи, каким задротом надо быть по-жизни, чтоб знать весь УК наизусть? — начинает жаловаться.

 

Говорит она долго. Не забывая в жестах детально описывать самого препода, который зверюга. Притом, что учится она на юридическом, и тот самый препод по совместительству является новым заместителем главного прокурора нашего округа, а в её истории всё больше и больше всплывают подробности о самом мужчине, нежели об учебном процессе… Занятную историю намечающегося противостояния студентки и молодого преподавателя уголовного права прерывает неожиданный звонок в дверь. Поскольку я никого не жду, то невольно хмурюсь, поднимаясь на ноги. Близнецы продолжают увлечённо играть в видеоигру, Лена остаётся в гостиной, занимаясь доливанием в наши бокалы ещё по порции вина. И в скором времени я начинаю сожалею о том, что открываю дверь сама, не удосужившись предварительно посмотреть, кого же там нелёгкая приносит. Ведь на пороге усадьбы… владелец “Атласа”. А меня моментально посещает нехороший домысел о том, что не просто так Смоленский сдвинул сроки поставок по контракту и тем самым спровадил моего отчима из города.

 

— Ну, нет уж! — выдаю уже вслух, наряду с громким хлопком.

 

Секунда, другая. Стою, бездумно уставившись на собственноручно закрытую перед чужим носом дверь. И самой не верится, что удаётся с такой лёгкостью избавиться от непрошенного гостя.

 

— Псих, — добавляю в никуда.

 

Это же надо, ещё и сюда заявился!

 

После всего…

 

Ни грана совести!

 

А тишина снаружи начинает настораживать.

 

Ушёл? Вот так просто?

 

Осторожно подкрадываюсь ближе, намереваясь заглянуть в дверной глазок, чтобы удостовериться наверняка. И вздрагиваю от повторного звонка в дверь. Чуть сердце не прихватывает! Бьётся, как заполошное.

 

— Вали, откуда явился! — выкрикиваю в то же мгновение.

 

Не уверена, слышит ли он меня. Но в очередной раз раздавшийся звонок довольно ярко демонстрирует намерения Смоленского. Уходить не собирается.

 

Ну, ничего…

 

Я тоже открывать не собираюсь!

 

Пусть хоть до утра там стоит.

 

В качестве доказательства собственному решению, разворачиваюсь в сторону гостиной. Правда, никуда не ухожу. Сложив руки к груди, прислоняюсь спиной к двери. Мало ли, отойду, он снова трезвонить начнёт, и ему или Лена, или близнецы откроют?

 

О да, Настя, оправдывай себя этим дальше!

 

— Псих, — повторяю сказанное ранее.

 

И меня такой же делает…

 

Зачем только явился?

 

Впрочем, когда это ему нужен был особый повод для чего либо? Захотел, пришёл. Захотел, с собой забрал. Захотел, на столе разложил. Меня. И не только. Бесит, в общем!

 

Ещё один звонок в дверь только подтверждает последнюю мысль. На этот раз — особо долгий, громкий… последний. Последующая пара минут тишины кажется особо затяжной. За это время я успеваю выстроить десятки предположений о том, по какому же всё-таки поводу заявляется Тимур на порог усадьбы. И почти уверяюсь в том, что он, наконец, уходит. Сквозь дверной глазок крыльцо выглядит пустым. Но ведь не слышу ни удаляющихся шагов мужчины, ни шума отъезжающей машины. Хотя прислушиваюсь. Очень тщательно. Вот и… Да, открываю дверь.

 

Не буду же я, в конце концов, тут всю ночь стоять и мучиться?

 

А Смоленский, гад этакий, правда уходит. Но недалеко. На качельку с правой стороны лужайки во дворе усаживается, с самым невозмутимым видом заложив руки за голову, вытянув ноги вперёд. Удобненько устраивается, ничего не скажешь. И, кажется… спит. Глаза-то закрыты.

 

Первый мой порыв, после того, как оцениваю эту картину, по новой захлопнуть дверь. Я даже тяну за ручку. Но останавливаюсь на полпути. Проклиная себя за такую нерешительность, выхожу на крыльцо.

 

— Зачем пришёл? — интересуюсь с обречённым вздохом.

 

Тот, к кому обращаюсь, никак не реагирует. Я почти убеждаю себя в том, что он действительно спит. Даже набираюсь смелости спуститься с крыльца и подойти к нему ближе, дабы убедиться в этом. А то до всей полноты моего дурного “счастья” не хватает ещё, чтоб он действительно тут до утра оставался!

 

— Смоленский, — зову его.

 

Он едва уловимо хмурится. Но больше ничего особенного не происходит. Да и первое вполне может мне просто показаться.

 

— Тимур, — склоняюсь над ним.

 

И замираю, когда он открывает глаза. А это, кстати, зря. Промедление обходится дорого. Не успеваю вовремя отстраниться. Реакция мужчины быстрее. Он перехватывает одной рукой за запястье, другой — обхватывает за талию, толкает на себя. Я банально сваливаюсь на его колени. Опять замираю. Нет, не в растерянности. И не потому, что прекрасно помню — сопротивление бесполезно, как правило, несёт в себе гораздо худшие последствия. Улавливаю слишком отчётливый запах алкоголя. Вспоминаю количество пустых бутылок в его кабинете. Становится вполне очевидно, они за сегодняшний день — не последние. Опыта по этой части, прожив столько лет с отчимом, у меня предостаточно. К тому же…

 

— Не смотри на меня так, — звучит от него вкрадчивое, на грани угрозы.

 

Хватка на моей талии становится практически болезненной. Взор цвета хвои — тяжёлый, давящий. От него всё внутри стягивает в тугой узел. Ни вдохнуть. Ни выдохнуть.

 

— Как? — выдавливаю из себя едва слышно.

 

Учащающиеся удары моего сердца слышатся куда громче.

 

— Так, как смотришь на него, — произносит, брезгливо поморщившись, Смоленский. — Словно я — худшее, что происходит в твоей жизни.

 

Мне не надо уточнять, о ком именно он говорит. Знаю, речь про отчима. И не то чтоб я со всем этим не согласна, но…

 

— Не льсти себе. Ты для меня не настолько значим.

 

Собственные слова отражаются в сознании добротной порцией отвращения с горьким привкусом фальши. Кто знает, каких усилий мне стоит сохранить на лице маску полнейшего безразличия и не скривиться.

 

— Неужели? — не верит моим словам брюнет, подозрительно прищурившись. — А этим утром мне так не показалось.

 

Если можно было бы одной фразой вспороть вены словами, что безжалостно глубоко режут мой разум, я прямо здесь и сейчас скончалась бы от кровопотери. Однако мужчине и этого недостаточно.

 

— Я сейчас имею ввиду то, как ты… — продолжает он.

 

Дальше я не собираюсь выслушивать совершенно точно!

 

— Мне плевать. И на тебя. И на то, чем ты занимаешься по утрам, — перебиваю его грубо. — В своём кабинете. Машине. На кухне. Да где угодно, Смоленский. Хоть весь мир трахни, если у тебя хватит здоровья. Мне плевать, — заканчиваю тем, с чего начинаю.

 

Да, повторяюсь. Но я слишком зла, и большая часть моей концентрации уходит на то, чтобы окончательно не сорваться, так что на глобальный полёт фантазии сил уже не хватает. Позабыв об осторожности, отталкиваю мужчину в тщетной попытке обрести свободу. Он не отпускает. Наоборот. Прижимает ещё ближе к себе. Теперь чувствую не только исходящий от него запах. Стояк, упирающийся мне в бедро, я тоже прекрасно ощущаю. Как и вкус чужих губ, почти касающихся моих.

 

— Врёшь, — шепчет Тимур. — Бездарно. И совсем неубедительно.

 

Его голос — не просто опровержение. Моё проклятье. Мой приговор. Самый безотказный яд, что парализует свою жертву, оставляя умирать в полнейшей беспомощности и отчаянии. А всё потому, что… Правда. Горькая. Неприглядная. Как и все мои чувства, которые я каким-то недоразумением судьбы позволила себе испытывать.

 

— Ты снова себе льстишь, Смоленский, — вопреки всему, отзываюсь сухо. — Мне нужен был пикап. Я за ним к тебе пришла. Больше мне от тебя ничего не надо, — замолкаю ненадолго, после чего заставляю себя небрежно усмехнуться. — Запомни это хорошенько, Смоленский. А то мне надоело одно и то же по несколько раз тебе повторять.

 

В стороне ворот раздаётся шум подъезжающей машины, я отвлекаюсь на него, собираясь посмотреть, кого тут ещё принесло в столь поздний час. Но полностью обернуться не удаётся. Мой подбородок перехвачен властным жестом за долю секунды до того, как удаётся увидеть, что творится за моей спиной. Тимур не просто разворачивает меня обратно, вынуждая смотреть лишь на него одного. Скользит губами по моим губам. Не поцелуй. Нет. На моей щеке остаётся едва осязаемый влажный след, пока он скользит по ней губами, а затем склоняется ближе к уху.

 

— Но в одном ты всё-таки права, золотце, — проговаривает тихо-тихо, словно и не слышал всего того, что я говорила ему прежде. — Я могу трахать всё, что захочу. Могу. И буду. За одним исключением. Я не трахаю чужих женщин.

 

Во мне будто ядерный реактор взрывается. Разум раскалывает пополам. Одна часть меня рвётся спросить, к чему Тимур говорит последнее. Другой части меня — жизненно необходимо обернуться и узнать, наконец, кто же въезжает во двор. Впрочем, война в моей голове длится не так уж и долго. Если уж выбирать между личными желаниями и реальностью, которая зачастую с ними не совпадает, я предпочту насущное — не бесполезные фантазии.

 

Заново отталкиваю от себя мужчину. Едва не сваливаюсь с его колен, столько сил прикладываю. Но зато удаётся стоять на своих двоих. В этот момент аккурат посреди двора останавливается… серый “Ford Focus”. Невольно выдыхаю в облегчении. Хотя водитель не спешит покидать салон автомобиля. Хмурится. Смотрит на нас.

 

Даже представлять не хочу, что Костя там рассмотрел и надумал!

 

— Всё сказал? А то мне идти надо, — обращаюсь к Смоленскому.

 

Жаль, вполне прозрачный намёк на то, что кое-кому здесь ни разу не рады и ему пора валить отсюда, — абсолютно проигнорирован. На губах Тимура растягивается небрежная ухмылка.

 

— Документы, золотце.

 

Теперь и я хмурюсь.

 

— Какие ещё документы?

 

Ухмылка Тимура становится лишь шире. А сам брюнет окидывает меня демонстративно-снисходительным взглядом с головы до ног.

 

— Которые на пикап, — поясняет с таким видом, будто говорит маленькому ребёнку не совать пальцы в розетку.

 

Млять!

 

— Документы на пикап? — напрягаюсь я моментально.

 

Со всей этой своей эмоциональной неразберихой, я про них банально не вспоминаю. Они ж всегда по-умолчанию в бардачке валяются. А тут…

 

— Забыл тебе их утром отдать, когда ты ключ забирала, — по-прежнему самым бессовестным образом ухмыляется брюнет, вытаскивая из внутреннего кармана куртки страховку и свидетельство о регистрации транспортного средства. — Или они тебе не нужны? — вопросительно выгибает бровь.

 

Не знаю, кого в этот момент я мечтаю придушить больше. Его, за все эти издёвки и игру на публику. Или же себя. За то, что я — такая бестолочь и регулярно ведусь.

 

— Догадайся, ты же такой умный, — кривлюсь больше от собственных мыслей, нежели от услышанного, и слегка склоняюсь, чтобы забрать документы.

 

На удивление, регистрационные бумаги оказываются у меня буквально сразу. Однако разогнуться обратно уже не удаётся. Пока я порывистым жестом перехватываю документы, Тимур — моё запястье.

 

— Что, даже спасибо не скажешь? — тянет на себя.

 

А я… Я определяюсь, да!

 

Однозначно из нас двоих придушить надо не меня!

 

— Ну, почему же? — усмехаюсь ответно. — Скажу… — прищуриваюсь со злостью. — Спасибо, — выдаю через небольшую паузу, снова замолкаю, а после, на едином выдохе, цепляя нарочито ласковую улыбку, дополняю елейным тоном: — И катись ты ко всем чертям, Смоленский.

 

В глазах цвета хвои вспыхивает такая необъятная ярость, что будь во мне хоть чуточку немного больше адекватности, я бы точно взяла все свои слова назад, попросила прощения и может быть даже сама себя бы наказала за проявленную дерзость — всё не настолько жутко. Но ничего подобного я, конечно же, не делаю. С самым благопристойным видом отцепляю его пальцы от своего запястья, пока мужчина продолжает сверлить меня взглядом с такой маниакальной враждебностью, что скоро в моей голове ментальная дырка появится. И дальше тоже делаю вид, будто меня не трогают его эмоции. Сжав документы крепче, разворачиваюсь и направляюсь к Косте, который успевает выйти из своей машины и идёт мне навстречу.

 

— Привет, — выдаю с фальшивой радостью, махнув ему рукой. — Не знала, что ты приедешь.

 

— И сам не собирался. Но проезжал мимо, вот и… — разводит руками старший брат школьной подруги. — Я за Леной, — поясняет цель своего появления.

 

В его глазах светится неодобрение, когда он косится за мою спину, подозреваю, на Смоленского. Но никак не комментирует. К тому же, владелец “Атласа” ненадолго задерживается во дворе. Как только я отхожу от него, Тимур поднимается с качели и возвращается к своей машине, припаркованной перед воротами усадьбы. Оборачивается лишь раз, прежде чем усесться за руль “McLaren”. На этот раз я не улавливаю в глазах цвета хвои ни единого намёка на былую ярость. Скорее… полнейшее равнодушие. Ледяное. Колючее. Самым странным образом задевающее что-то глубоко внутри меня куда глубже и острее всего остального.

 

С чего бы?!

 

— Ты с работы, да? — отвлекаю саму себя, сосредоточившись на своём новом госте. — Голодный, наверное.

 

Больше не смотрю в сторону ворот. Но и так знаю, что “McLaren” отъезжает. Шум вылетающего из-под колёс гравия только глухой не услышит.

 

— А что, здесь ещё и кормят? — улыбается мне в ответ Костя.

 

— А ты как думал? — округляю глаза в театральном возмущении.

 

А ещё очень стараюсь не думать о том, что один невыносимый мужчина только что уехал, будучи под градусом. Тревожные мысли о том, как бы с ним ничего не случилось в итоге на дороге, я тоже задвигаю куда-поглубже. Как и то, с чего бы мне вообще о нём беспокоиться. После всего-то.

 

Всё уже…

 

И не болит почти.

 

Глава 13

 

Завершение рабочей недели не радует окончанием моих трудовых подвигов. Наоборот. Вечер пятницы требует ещё больших усилий. Заодно и немалого терпения. Мало того, что Анна Викторовна в одиночку откровенно не справляется с готовкой такого большого объёма блюд, и мне приходится помогать ей на кухне с раннего утра, попутно пытаясь уследить за двумя сорванцами, так ещё и почтившая своим присутствием Фролова-старшая, вместо того, чтобы подсобить, то и дело… бесит!

 

— Асенька, золотце, всё же, думаю, стоит сдвинуть тот стол немного правее. Как считаешь? — величественно отклонившись на стуле посреди заднего двора, снисходительно указывает пальцем на обозначенное. — А то со стороны террасы смотрится слишком ассиметрично, — вздыхает с величайшим прискорбием.

 

Поскольку она эту самую пресловутую симметрию определяет вот уже второй час: то относительно входа, которым будут пользоваться гости, то относительно живой изгороди, то относительно того места, где сама сидит, а то ведь данный стул — то самое место, откуда её любимый сын будет произносить торжественную речь…

 

— Хорошо, Валентина Николаевна, как скажете, — согласно кивает Дмитрий Сергеевич, пока я мысленно закатываю глаза.

 

Разнорабочий двигает стол. Раз в двенадцатый. Вместе со всем, что на нём находится. Звук сбрякавших тарелок отзывается в моей голове не менее противным скрежетом. Приходится стиснуть зубы крепче, дабы не опускаться до соответствующих комментариев.

 

— Хм… — задумывается женщина, тщательно оглядывая результат. — Скатерть съехала, — смотрит уже на меня.

 

Скатерть я поправляю. Тоже в двенадцатый раз. Как и съехавшую с центра стола вазу с цветами. Как и салфетки, которые “будут лучше смотреться, если их поставить чуточку дальше”. Как и стопки тарелок, что “теперь заслоняют обзор на мангал”.

 

Неудивительно, что прибывших официантов, которые будут обслуживать гостей на период мероприятия, я встречаю, словно они — самые родные и долгожданные люди на всей планете. А в свою спальню я поднимаюсь, мечтая скорее грохнуться на постель от усталости, закрыть глаза и позабыть весь этот юбилей, как страшный сон, нежели готовиться ко встрече первых прибывших.

 

Мечты-мечты!

 

В моём шкафу не так много вещей, чтобы предаваться длительным мукам в стиле: “Что же мне надеть?”. Платье тёмно-фиолетового оттенка с V-образным вырезом, длиной до колен, сдобренное по низу кружевом, куплено ещё года три назад, но до сих пор сидит, как влитое, так что выбираю его. Волосы выпрямляю до зеркального блеска. Стрелки при помощи чёрной подводки, тушь и персиковая матовая помада довершают образ. Остаётся лишь вдохнуть глубже, морально подготавливая себя к грядущему, прежде чем отвернуться от зеркала и направиться вниз. Приглашённых — больше сотни. Но что-то глубоко внутри всё равно навязчиво нашёптывает, что это не особо поможет избежать встречи с Тимуром Смоленским, которого я не видела со вторника… Так и выходит. Правда, не совсем тем образом, который представляется.

 

Первыми из гостей оказывается семья Наумовых. Пётр Александрович и Вера Николаевна — родители Кости и Лены, тесно и давно дружат с бабушкой моих братьев, так что тоже в числе приглашённых. Их сын, знаю наверняка, терпеть не может подобные сборища, но сегодня по какой-то причине делает исключение своим привычкам. Школьная подруга, понятное дело, приходит из-за меня. Впрочем, толком пообщаться с ней не удаётся. Вера Николаевна решает, что приходит пора выдать дочь замуж, желательно, как можно выгоднее, и весь вечер таскает её за собой под ручку, знакомя то с одними, то с другими. Я же, подгадав наиболее удачный момент, как только народа становится больше, а территорию наполняет гул чужих разговоров, направляюсь ко въезду в усадьбу, предварительно прихватив с собой один заветный автомобильный ключ. Нет, я не собираюсь сваливать отсюда, ровно, как и встречать опаздывающих. Просто именно там припаркован пикап отчима, на котором он приехал около получаса назад. С момента возвращения Фролова из Северки, мне так ведь и не представляется другой удобный случай незаметно вернуть регистрационные документы в бардачок.

 

В ту ночь, когда я их получаю, первый мой порыв — банально сознаться. Точнее, позвонить главе семейства и рассказать, что забыла положить их обратно в тачку, при необходимости придумав какой-нибудь повод для того, зачем я их вообще оттуда доставала. Но, стоило только представить себе, как сильно взбесится второй муж моей матери, узнав, что по моей вине отправляется в командировку без документов, всю охоту в покаянии моментально отбивает. А потом я ещё двое суток грызу ногти, портя себе маникюр, как только задумываюсь о том, что его на дороге остановит дорожно-постовая. Да и мало ли чего может случиться на протяжении восьмисот километров пути в обе стороны? Хорошо, моя полоса тотального невезения берёт паузу, всё обходится, он не замечает никаких проблем. Теперь остаётся сделать так, чтобы подобным образом оставалось и дальше.

 

— …ну ты скажешь тоже, — доносится от ворот в снисходительной усмешке, когда я приближаюсь к одной из припаркованных во дворе машин. — Смоленский не из тех, кто позволит кому бы то ни было диктовать условия, особенно если те ему не выгодны. Тем более из-за девчонки. Пусть и такой сладкой.

 

Голос мне вполне знаком. Да и лысую макушку владельца местного автобусного предприятия я легко узнаю. Георгий Станиславович Воронин стоит рядом со своим “Land Cruiser Prado”, покручивая на пальцах брелок автомобильной сигнализации. Рядом с ним находятся ещё двое. И если одного из них я действительно не знаю, то последний мужчина, он же Куликов Геннадий Дмитриевич — самый верный сподручный моего отчима, является его заместителем в компании, а также тем человеком, который всегда в курсе обо всём дерьме, в котором обитает Фролов. Собственно, он же за ним зачастую это самое дерьмо подчищает.

 

— Из-за какой-то там, может и не станет, — скептически хмыкает между тем Куликов. — Но изначально, если помнишь, Смоленский вообще отказался с нами работать после инцидента с секретаршей. Уж не знаю, когда ему наша Настёна успела так приглянуться, но факт остаётся фактом — договор с “Атласом” заключён как раз благодаря Настёне, так что… — явно не договаривает, вместо этого желчно ухмыляется.

 

Во мне будто вулкан пробуждается. Эмоции вскипают в одно мгновение.

 

Мало того, что отчим пользуется мной, “подарив” меня Смоленскому для своей выгоды, так теперь ещё и все подряд это обсуждать будут?!

 

Вот и…

 

— Добрый вечер, — выдаю сухо и громко задолго до того, как подхожу к троице.

 

Не рассчитываю на то, что они смутятся или же их посетит раскаяние за свою склонность к сплетням. Откуда в них столько совести? От того прямее моя осанка и увереннее, твёрже шаг.

 

Не позволю себя никому унижать. Ещё и в этом.

 

— Добрый, — отзывается Воронин с приторной улыбкой.

 

Он показательно оценивающе разглядывает мою персону с головы до ног, от чего меня ощутимо передёргивает. Остальные молчат. Явно думают о том, что я всё слышала, судя по их кислым физиономиям.

 

А в довершение ко всему дорогу освещает биксеноновый свет фар. Серебристый “Aston Martin” я видела прежде всего один раз в жизни, но не перепутаю эту машину ни с одной другой. Образец элитного автопрома выглядит идеально. Впрочем, если уж пикап отремонтирован, понятное дело, о своей тачке Смоленский точно позаботился.

 

— О, Тимур приехал, — комментирует происходящее всё тот же Воронин.

 

Его улыбка превращается в оскал гиены, почуявшей добычу. Все мои внутренности позорно сжимаются, пока тот, о ком упоминали, паркуется вдоль обочины напротив ворот. Он не один. Вместе с ним невысокая брюнетка в бледно-сером приталенном платье. Копна мелких кудряшек рассыпается по её обнажённым плечам, доставая до самой поясницы, а у меня в голове словно красная лампочка загорается, предупреждая: “Не смотри!”. Я и не смотрю. Решительно отворачиваюсь, как долбанную мантру повторяя про себя то, что меня не должно и не будет волновать абсолютно ничего, связанное с этим мужчиной. Однако по спине всё равно пробегает холодок, когда он проходит мимо, поочерёдно поздоровавшись со всеми… кроме меня.

 

Вместе с его уходом легче не становится. Воронин многозначительно переглядывается с замом Фролова. Я практически слышу написанное на его лице: “Я же говорил!”, посвящённое недавнему разговору обо мне и сделке отчима.

 

А пауза между тем затягивается.

 

— Толя уже здесь? — находится со словами Куликов.

 

С учётом, что заместитель отчима проводит с ним почти целый день и прекрасно знает, каким транспортом тот пользуется сегодня, то вопрос, как минимум не очень актуальный.

 

— Да, — удостаиваю его насмешливым взглядом, кивнув в сторону пикапа. — Вернулся. Там, со всеми, — указываю рукой себе за спину, в направлении другой стороны усадьбы. — И про вас уже спрашивал, кстати.

 

В последнем я слегка привираю. Ничего он о Куликове не спрашивал. Сегодня. Но мне же надо, чтоб они свалили и под ногами не путались, так что никаких угрызений совести за своё лицемерие я точно не испытываю. Наоборот, с нетерпением дожидаюсь, когда все трое свалят, делая вид, что занята изучением сообщений в своём гаджете.

 

Притворяться приходится долго. Вслед за владельцем “Атласа” подъезжает ещё несколько машин. Но в конечном итоге я всё же остаюсь одна. Ещё раз, на всякий случай оглянувшись по сторонам, чтоб точно не обзавестись свидетелями будущему подвигу, я быстрым шагом иду ближе к пикапу, открываю тот, вытаскиваю припрятанные под резинкой чулка документы (зря я всё-таки выбираю на этот вечер наряд без карманов!), запихиваю их в бардачок, после чего ставлю машину обратно на сигнализацию. И почти готова выдохнуть в облегчении, ведь с основной частью покончено, но на плечи ложатся чужие ладони, а над моим правым ухом раздаётся тихое и насмешливое:

 

— Попалась.

 

Чуть сердце не останавливается!

 

— Разве можно так пугать? — оборачиваюсь к тому, кто стоит за моей спиной.

 

На губах Наумова всё ещё сохраняется насмешка, она становится лишь шире, как только я задаю свой вопрос. Его пальцы на моих плечах чуть сжимаются.

 

— Не припоминаю, чтоб ты у нас была настолько пугливая, — оправдывает содеянное. — Что делаешь тут, одна? — прищуривается подозрительно, пытливо рассматривая меня.

 

— Ничего, — пожимаю плечами.

 

Реально ведь уже ничего не делаю. Так что правда. Но Костя считает иначе.

 

— А выглядишь так, будто тебя на месте преступления с поличным застукали, — хмыкает, продолжая меня препарировать своим взглядом.

 

Устало вздыхаю, закатывая глаза от такой прозорливости.

 

— Сам-то чего тут делаешь? — нагло перевожу тему.

 

Мужчина тоже вздыхает.

 

— Мать уже с десяток женихов для мелкой нашла и теперь решила помянуть старое — за сына снова взяться, — разворачивает меня лицом к усадьбе и аккуратно подталкивает в сторону дома. — Так что если не спасёшь меня от этой участи, я туда не вернусь.

 

Сжимаю ключ от пикапа в кулаке крепче и улыбаюсь Косте в ответ, шагая рядом, пока он продолжает приобнимать за плечи.

 

— Ладно, так и быть, я тебя спасу, — успокаиваю его. — Но будешь должен! — предупреждаю в шутливой манере.

 

Оперуполномоченный снова подозрительно прищуривается.

 

— От штрафов больше отмазывать не буду. Ни тебя, ни мелкую, — заявляет он встречно важным тоном, пряча за ним очередную насмешку. — Гоняете, как безголовые, расплачивайтесь за превышения, — дополняет поучительно. — Или ты так решила сравнять счёт за обещанный завтрак?

 

Его последний вопрос заставляет чувствовать себя некомфортно. Я ведь Наумова на этот завтрак сперва сама приглашаю, а после произошедшего в вечер вторника иду на попятную, оправдываясь тем, что мне надо готовиться к юбилею и ничего не успеваю, поэтому лучше бы перенести нашу встречу на другое время. На самом деле все эти дни мне просто-напросто слишком паршиво, я как на иголках жду возможного момента, когда отчим поймёт, что я натворила с документами к пикапу. Да и монотонность проведённой подготовки, честно говоря, оказывается спасительной от этого депрессивного настроя, вот я и ухожу в неё с головой, стараясь не думать больше ни о чём ином.

 

— Если уж на то пошло, тебе-то точно грех жаловаться, я тебя ужином накормила, — размышляю уже вслух.

 

Дом, как и остальные гости, мы обходим сбоку. На заднем дворе вовсю кипит веселье, музыка звучит громче.

 

— Ужин, да. Но я ждал и завтрак, — невозмутимо проговаривает Костя.

 

Вместо того, чтобы заново оправдываться, одариваю его осуждающим взглядом. Как говорится, лучшая защита — нападение.

 

— Не всегда всем нашим ожиданиям суждено сбыться, — произношу, сложив руки на груди, отходя от мужчины на полшага. — Жизнь — боль! — добавляю с пафосом.

 

Наумов качает головой с выражением вселенской тоски на лице.

 

— Но хотя бы в одном танце ты мне не откажешь, жестокая женщина? — подаёт руку в приглашающем жесте.

 

Мы будем не первой парочкой, которая кружит под музыку. Но я всё равно задумываюсь над тем, насколько это уместно. Брелок сигнализации от пикапа тоже продолжаю крепко сжимать. Мне ж его вернуть обратно надо, пока отчим не хватился. Но с осуществлением последнего приходится повременить. Пока я медлю, Костя сам хватает меня за руку, притягивая к себе, обнимает за талию и тянет в сторону, подстраиваясь под незатейливый ритм мелодии.

 

— Ты обещала меня спасти, — поясняет собственную выходку тихим шёпотом мне на ухо, скосившись в сторону своей матери.

 

Та в компании Валентины Николаевны как раз нацеливается на нас, обходя других танцующих. Лены с ним нет. Умудрилась сбежать, видимо.

 

Делаем вид, что мы их не замечаем. Несмотря на то, что женщины останавливаются в паре шагов. И если Вера Николаевна лишь поглядывает на нас, не собираясь мешать, то мать отчима излучает сплошь недовольство, то и дело кривя губы, нетерпеливо притопывая ногой. В какой-то момент лимит её выдержки и вовсе заканчивается. Она сокращает оставшуюся между нами дистанцию и открывает рот, явно собираясь что-то сообщить. Но в итоге у неё ничего не выходит. Встревает отец Кости. Уводит обеих от нас подальше, напоследок приободрительно улыбнувшись своему сыну.

 

— Медаль твоему отцу надо выдать за выдержку, — роняю вслед ушедшим.

 

Костя ничего не говорит. Лишь прижимает меня к себе ближе. Его ладонь, прежде покоящаяся на моей талии, соскальзывает к пояснице, а затем вдоль позвоночника, едва касаясь кончиками пальцев, ведя выше, к затылку, зарываясь в мои волосы. Сам он склоняется, позволяя ощущать на скуле его медленное равномерное дыхание.

 

— Не ему одному, — шепчет совсем тихо Наумов.

 

Не понимаю, к чему это сказано. Не отвечаю. Вовсе замираю. Но не отстраняюсь. Нет, не потому, что мне нравится или я жду того, что может быть дальше. Именно в этот момент, будто сам дьявол подталкивает посмотреть чуть правее, и я натыкаюсь на… встречный взор цвета хвои. Столь же мрачный, как и в большинстве своём. Такой же давящий, поглощающий, моментально смешивающий последние здравые мысли в моей бедовой голове.

 

Кажется, ещё немного, и он ментальную дырку мне во лбу просверлит, с такой лютой яростью смотрит, застыв со стаканом какого-то горячительного. При всём при этом вокруг него крутится та самая брюнетка. Она что-то торопливо щебечет ему, активно жестикулируя, изредка заглядывая в свой смартфон. Наверное, если б она была менее поглощена собственной болтовнёй и гаджетом, то заметила бы, что Тимур её давно не слушает. Но она не замечает. А он не перестаёт гипнотизировать меня, источая совсем не жизнерадостные эмоции. Словно я виновата во всех грехах смертных.

 

Хуже всего то, что примерно так я себя и ощущаю.

 

Что виновата…

 

В чём-то.

 

Впрочем, тот факт, что начинаю задумываться всё больше и больше о его спутнице — обстоятельство тоже весьма прискорбное.

 

Сама себя же убеждала совсем недавно, будто нет мне никакой разницы кто с ним рядом. Хоть эта, хоть та, которую я видела тогда, в его кабинете. Они, кстати, в чём-то похожи. И я даже на секунду не могу определиться, что во всём этом больнее: увидеть её снова, или же то, что он пришёл не с той, с кем я его застаю, ведь получается, у него опять другая компания.

 

Сколько их у него вообще?

 

Реально каждый день новая?

 

Чёрт.

 

И зачем я опять за старое?

 

Давай, Настя, соберись!

 

Не растекайся депрессивной лужицей…

 

— Если будешь так на него пялиться, — помогает вернуться к реальности голос Кости. — Лучше сразу пойди, на колени перед ним встань и умоляй жениться, — усмехается невесело, заглядывая мне в глаза, заслоняя собой обзор на Смоленского.

 

— Я… М-м… — так сразу не нахожусь со словами. — Просто задумалась, — выдумываю первый пришедший разуму предлог.

 

— Ну да, конечно, — совсем не верит старший брат школьной подруги.

 

Настроение окончательно испорчено. И мне стоит больших усилий оставаться на месте, не свалить ото всех куда-подальше. На Смоленского я больше не смотрю. Как и в лицо Косте. Стыдно за саму себя.

 

— Пойду, посмотрю, как там Анна Викторовна справляется, — нахожу ещё один предлог, дабы остаться в одиночестве и привести мысли в относительный порядок.

 

Не жду ответа. Банально сбегаю. Действительно на кухню. Сперва туда, удостоверившись, что у экономки всё под контролем, затем — на второй этаж, в кабинет отчима, где возвращаю на место тайно взятый ключ от пикапа.

 

А дальше всё снова идёт наперекосяк…

 

Наверное, небо упадёт на землю, если я хоть разочек сделаю всё, как надо. Но нет. И на этот раз меня застают с поличным. Хорошо, это всего-навсего мой младший брат, с которым я сталкиваюсь в дверях.

 

— Ой, — округляет глаза от неожиданности Тимофей.

 

Он явно собирался пробраться туда же, куда и я сама залезла, в кабинет отчима. По крайней мере, точно собирался до моего появления.

 

— И чего ты тут забыл? — упираю руку в бок в командной позе. — Ты же помнишь, что отец запрещает вам туда заходить, когда его там нет? — добавляю весомо.

 

Мальчишка опускает глаза, чем только подтверждает мою догадку.

 

— Хотел взять свои награды по плаванию, — бормочет виновато. — Машке показать…

 

Покрытые золотой краской статуэтки в самом деле хранятся на одной из полок в шкафу, в кабинете Фролова. Он их с гордостью показывает всем своим приятелям при каждом удобном случае. И прикасаться к ним всем нам запрещает. А то они ж не из настоящего золота, если их постоянно трогать, быстренько сотрутся. Ну, по его мнению.

 

— Я их только на пять минуточек возьму, покажу и обратно принесу! Папа не заметит даже, они там с дядей Геной в гольф играют, — продолжает Тимофей уже в откровенно мольбе, сложив ладони вместе в соответствующей позе. — Ну пожалуйста-пожалуйста, Ася, ну разреши-и… — скатывается с заурядному нытью.

 

Что сказать…

 

Ох уж эта Маша Градова!

 

— А Савелий где? — не ведусь на его бессовестные манипуляции. — И остальные? — требовательно приподнимаю бровь.

 

Младший брат устало вздыхает.

 

— Сева с Лёшкой Макаровым, — упоминает ещё одного ребёнка из числа чад приглашённых на юбилей, — и Дмитрием Сергеевичем пошли гриль-доги делать на всех. А Машка и остальные девчонки у нас в комнате, в приставку играют. Мы никуда не ходим, как ты и велела, честно! Я только за наградами своими пришёл, всего на пять минут… — хмурится Тимофей, а затем замолкает, но ненадолго. — А ты сама чего тут? — кивает на только закрытую мною дверь Тимофей. — А не там, — машет рукой в сторону внутреннего двора.

 

Вздыхаю и опускаюсь перед ним на корточки.

 

— Всё-то тебе надо знать, да? — мягко улыбаюсь ребёнку, потрепав по щеке. — Секрет это. Никому знать нельзя. Понятно? — прибегаю к самому простому и коварному способу из всех возможных.

 

Вряд ли я сейчас способна на более глобальные и развёрнутые объяснения. Убраться бы лучше отсюда поскорее, пока не заметил хозяин дома.

 

— Секрет? — переспрашивает младший брат. — Это как тогда, когда ты ночью из папиной спальни выходила, да? — вспоминает события начала этой недели.

 

Поскольку от той двери я тогда и шла, а подробностей я ему и в прошлый раз не рассказывала, то не вижу смысла отрицать.

 

— Ага, — киваю согласно.

 

Будто дежавю, собственный взгляд, снова как магнитом тянет в сторону. А дежавю - оно такое… Смоленский, оперевшись плечом об арку на входе в крыло, сложив руки на груди, внимательно рассматривает меня и моего брата, на его губах постепенно расцветает очень уж нехорошая ухмылка. Уверена, она посвящена как раз тому, что Тимур слышит.

 

Вот же…

 

Гадство!

 

Впрочем, распинаться перед владельцем “Атласа” я не намерена в любом случае. Было бы перед кем. Возвращаю внимание к брату, заново потрепав его по щеке.

 

— Я обещала Лене сделать кое-что. Сделаю, а потом к вам приду, ладно? — произношу с новой улыбкой. — Все вместе на награды твои полюбуемся, хорошо, мой чемпион?

 

— И Машке тоже можно с нами посмотреть? — оживает Тимофей, чуть ли не подпрыгивая на радостях.

 

— Конечно, — поднимаюсь на ноги. — А теперь марш к себе, — подталкиваю его прочь из коридора.

 

Мальчишку долго уговаривать не надо. Он вприпрыжку бежит в свою комнату, где оставил друзей. Я же, помедлив совсем чуть-чуть, спускаюсь вниз. Пауза нужна для того, чтобы набраться смелости пройти мимо Смоленского. И мне удаётся этот несомненный подвиг. Я в самом деле горжусь собой за то, что хватает выдержки не только не остановиться рядом с ним, но и не обернуться ни разу назад, пока шагаю по ступеням. Хотя всё равно спиной чувствую его присутствие, от него не избавишься никак. Даже после того, как я вновь оказываюсь посреди шумной толпы.

 

Среди гостей праздника мне нужна одна-единственная персона. Лена Наумова. Однако, сколько бы я ни осматривалась по сторонам, не могу её найти. Вера Николаевна на мой вопрос о том, где дочь, лишь неопределённо машет рукой в сторону боковых пристроек усадьбы, но девушки там нет. Костя занят беседой со своим начальником, пребывающим в компании моего отчима, так что к ним не подхожу вовсе. На звонки подруга тоже не отвечает. И я начинаю действительно беспокоиться, решив обойти всю территорию по кругу.

 

Результат — тот же. Никакой.

 

— Куда ж ты делась-то? — вздыхаю, остановившись у въезда во двор.

 

В этот момент находящийся поблизости “Land Cruiser Prado” заводится на автозапуске. От неожиданности я вздрагиваю, ведь думала, что поблизости никого нет. И вздрагиваю снова, когда, развернувшись, чтобы пойти обратно ко всем и заново расспросить о Лене, сталкиваюсь к хозяином заведённого джипа.

 

— О-о, Настёна! А вот и ты! — восклицает успевший за какой-то час хорошенько подвыпить Воронин.

 

За неестественно счастливым воплем мужчины следуют и не совсем уместные объятия. Я почти задыхаюсь в кольце его рук, придавивших к жилистой туше, пахнущей водкой.

 

— Ага, я… — ворчу, попутно пытаясь аккуратно отлипнуть от него.

 

Моя попытка заполучить освобождение мирным путём терпит позорный крах.

 

— А ты где была? — округляет глаза Воронин. — Со Смоленским что ли куда-то ходила? — заканчивает уже недовольно.

 

И если прежде я пытаюсь смягчить ситуацию (всё же грубить владельцу большого предприятия без особой на то необходимости не стоит), то при упоминании Тимура мне становится всё равно, что он там обо мне подумает. Ясное дело, у него в голове и без того ничего хорошо не крутится в отношении моей персоны.

 

— Ходила. И что? — срывается с моего языка грубо.

 

Я почти готова принять то, что будет после, сколь бы оскорбительным то ни звучало, но всё выходит иначе.

 

— Зря ходила, Настёна, — сдавливает в удушающих объятиях с новой силой. — Вот зачем он тебе, а? — протягивает Воронин. — Козёл же он. Бабник. И тебя ни во что ставить не будет. Нах*ра тебе такой мужик, вот скажи мне? Нашла бы себе кого получше. Ты ж такая красавица и умница у нас.

 

Я…

 

В шоке.

 

И в ещё большем, как только…

 

— На Костика тоже не смотри, — наставительным голосом продолжает Воронин. — Он вообще не по бабам, — скатывается на шёпот, заговорщицки подмигнув. — Его батя ему столько девиц подогнал уже, а он ни с одной, представляешь? Не может, видимо, — переходит на философский тон.

 

Из меня вырывается короткий смешок.

 

Если мужчина не пользуются легкодоступными вариантами, обязательно не той ориентации что ли? Кто угодно, но не Костя Наумов.

 

— И на кого ж мне тогда смотреть? — хмыкаю нервно.

 

Мужчина размышляет над ответом недолго.

 

— Да хоть меня возьми! — выдаёт гордо.

 

Что сказать…

 

Без комментариев!

 

— Что, не нравлюсь что ли? — быстренько расценивает по-своему моё молчание собеседник. — Деньги у меня есть. Хата тоже есть, — начинает перечислять все свои “достоинства”. — Три хаты, — поправляет сам себя. — И ухаживать я умею. Цветы тебе дарить буду, колечки-цепочки там всякие, в рестораны водить буду, тряпки будешь покупать любые, какие хочешь. Тачку тебе подарю, если надо. Деньги у меня есть, — повторяется.

 

— Жена тоже есть, ага, — вставляю с самым любезным выражением лица, на которое только способна. — Три жены, — добавляю, слегка передразнивая его самого.

 

Он ведь реально три раза женился. А вот развёлся только дважды при всём при этом. И с третьей своей женой, к слову, живёт до сих пор. Что не мешает ему иметь кучу любовниц, о чём мне тоже прекрасно известно.

 

— Да ладно тебе, Настёна, чего ты привередничаешь? — не сдаётся Воронин. — Если сложится всё у нас с тобой хорошо, я Светку выгоню, пусть к мамаше своей полоумной обратно в глухомань едет.

 

Потная ладонь, до сих пор сдавливающая моё плечо, спускается ниже. Гладит, то есть. Медленно, почти нежно. Но меня всё равно переполняет исключительным отвращением.

 

— Вот вы, Георгий Станиславович, Светку свою сперва к мамаше её отправьте, потом к другим подкатывайте! — выдаю на повышенном тоне, уже нисколько не стесняясь банально отпихивая от себя мужика.

 

Энтузиазма мне не занимать. Воронин отшатывается, врезаясь спиной в свою тачку. Вместе с тем мой айфон вибрирует от входящего.

 

— А ко мне вообще ни до, ни после не подкатывайте! — заканчиваю свою речь и с самым гордым видом направляюсь прочь, нажимая на принятие вызова.

 

Нет, на этот раз я иду не в сторону усадьбы. Нужно больше кислорода. И меньше этих пьяных физиономий. Хотя бы минут на десять. К тому же, звонит Лена.

 

— Ты куда подевалась? Я тебя всюду ищу, — начинаю сходу, без лишних распинаний.

 

В трубке слышится подозрительная тишина. Благо, совсем ненадолго.

 

— Ась, я… — тихим неожиданно робким голосом отзывается Лена, чем изрядно удивляет. — Я уехала уже от вас. С… Алексеем Михайловичем.

 

В моей голове с некоторых пор творится такой бардак, что приходится приложить немало усилий, дабы сообразить, о ком она говорит.

 

— С преподом своим что ли? — наконец, озаряет меня.

 

Она же о нём рассказывала мне недавно.

 

— С ним, да, — виновато отвечает девушка, снова замолкает, а после добавляет совсем тихо: — Ты только Косте не говори ничего, ладно?

 

Мысленно улыбаюсь.

 

— С тобой всё нормально? — уточняю на всякий случай. — Может мне забрать тебя? Куда ты там подевалась. Потом. Если хочешь.

 

— Нет, не надо! — заверяет, как по мне, чересчур поспешно Лена. — Всё хорошо, Ась. Просто… Потом тебе расскажу! Всё, пока!

 

Трубку она банально бросает, не дожидаясь моей реакции.

 

— Вот тебе и “бесячий задрот”, — тихо фигею я, в небольшой растерянности глядя на потухший экран своего гаджета.

 

К моменту окончания разговора я успеваю пройти половину переулка. Всего минуту назад он выглядел совершенно пустым, так что меня опутывает глухое раздражение, когда, подняв взгляд от аппарата связи, натыкаюсь на ещё одного явно не первой трезвости представителя мужского пола. Тот выскакивает из старенькой “Peugeot”, криво пристроенной к обочине. Чуть не падает носом в асфальт, запнувшись о самый обычный булыжник. Подозреваю, его ноги в принципе плохо держат, не зря ж так качает из стороны в сторону. Он, как и Воронин, оказывается слишком близко, совсем не думая о том, как я к этому отношусь.

 

— Слушай, а я тебя знаю, — бесцеремонно тыкает в меня пальцем.

 

Не помню, чтобы встречала его где-либо.

 

— А я вас — точно нет, — откликаюсь, собираясь на этом закончить наше далёкое от приятности знакомство и вернуться в усадьбу.

 

Но мужчина считает иначе. И не он один. Снова хлопает дверь машины. На этот раз на улицу выбираются сразу двое. Первый при этом успевает поймать меня за руку, так что не удаётся своевременно свалить до того, как они приближаются.

 

— Ты дочь Фролова, да? — резко подаётся вперёд мужчина, обдавая меня своим перегаром.

 

От мерзкого запаха я брезгливо морщусь.

 

— Если и так, то что? — выдаю следом.

 

Я почти сразу жалею об этом своём порыве. Он сжимает моё запястье с такой силой, что ещё немного — у меня будет перелом. Те двое, что подоспевают к нам, окружают меня по бокам, чуть позади, тем самым не оставляя ни шанса на побег. От болезненного ощущения в руке на глазах наворачиваются слёзы. А может быть я просто-напросто откровенно задолбалась каждый раз сталкиваться лицом к лицу с одним и тем же. Не жизнь, а замкнутый круг какой-то. Так что я нисколько не удивлена тому, что происходит после.

 

— Что-что? — доносится от того, что слева. — Сейчас узнаешь!

 

Ещё какая-то жалкая секунда, и в сознании не остаётся ничего, кроме глухого треска рвущейся ткани моего платья…

 

Глава 14

 

Меня встряхивают с такой силой, что перед глазами пляшут чёрные точки. Зажмуриваюсь. Боль в руке — адская. Не проходит, даже после того, как хватка на моём запястье исчезает. Поблизости раздаётся ещё один глухой треск. Нет, на этот раз причина не в моём наряде. Хруст ломающихся костей остаётся в моей памяти отпечатком колючего холода, леденящим кровь.

 

Происходящее занимает жалкие секунды.

 

Первый из незнакомцев отлетает под колёса “Peugeot”, а его вой разносится на всю округу. Второго сгибает пополам от удара в живот, прежде чем он заваливается на бок. Третий — скулит громче первого, падая на колени, схватившись за сломанный нос. На моём платье остаются капли чужой крови. И я смотрю на них… То на них, то на… Тимура.

 

Смотрю и самой себе не верю.

 

Всё? Обошлось?

 

Моё сердце всё ещё бьётся, как в последний раз. Грохочет с такой силой, словно вот-вот пробьёт грудную клетку. Застывшие прежде слёзы постепенно одна за другой позорно скатываются по щекам. И не важно уже, как я выгляжу в глазах мужчины, когда в порыве своей слабости крепко обнимаю его, уткнувшись лбом в мощное плечо. Только бы убедиться, что всё действительно заканчивается.

 

— Ты как? — тихим вкрадчивым тоном интересуется брюнет.

 

Он проводит ладонью по моим волосам в успокаивающем жесте. Гладит по голове неспешно, едва касаясь, оставляя мне возможность прийти в себя. На его вопрос я киваю. Медлю ещё секунду-другую, прислушиваюсь к его мерным вдохам-выдохам, дышу вместе с ними, подстраиваясь, утихомиривая своё собственное дыхание. Рука до сих пор болит, но, кажется, не повреждена, разве что синяки останутся, а к этому мне не привыкать. Хотя Смоленский считает иначе.

 

— Дай посмотрю, — всё также негромко произносит он.

 

Дотрагивается до запястья аккуратно, будто опасается, что оно хрустальное и разобьётся. Заметно хмурится, разглядывая оставшиеся на моей коже следы от чужой грубости. Но суровые черты лица смягчаются, когда он вновь смотрит в мои глаза.

 

— Надо бы показать врачу, — улыбается краешком губ.

 

Я почему-то тоже улыбаюсь. Несмотря на то, что воображение уже рисует весь тот кипишь, который начнётся, если я поеду в больницу. Реакцию отчима тоже себе ярко представляю. Никакого волнения за моё здоровье там точно нет. Ещё влетит за то, что умудряюсь попасть в такую ситуацию.

 

— Нет. Не надо, — отзываюсь негромко и только потом понимаю, что до сих пор продолжаю обнимать мужчину.

 

Тепло с ним. Уютно. Спокойно. Безопасно. Невзирая ни на что.

 

Глупая-Я…

 

— Обязательно быть такой упрямой, да? — качает головой Смоленский.

 

— Не обязательно, — не спорю. — Но я такая.

 

Наконец, отстраняюсь. И вместе с его теплом будто какую-то часть себя теряю. Такое вот несуразное ощущение. Слишком острое, поэтому не удаётся игнорировать. Но отодвигаюсь от мужчины ещё дальше.

 

— Подожди, — останавливает он, как только я разворачиваюсь, намереваясь в кои то веке вернуться в усадьбу.

 

На мои плечи ложится тёмно-синий пиджак. Не отказываюсь. Наоборот, укутываюсь в него тщательнее, скрывая тем самым порванную часть платья.

 

— Переоденусь и верну, — отзываюсь вместо благодарности, умолкаю, а потом всё же добавляю: — Спасибо. За то, что успел. И за пиджак тоже.

 

Во взоре цвета хвои вспыхивает такое буйство эмоций, что я моментально жалею о своих словах. И жалею ещё больше, когда слышу:

 

— Я бы сдох, если бы не успел. Они — тоже.

 

Звучит, как признание. И наверное я сама слишком рьяно желаю различить в нём куда больше откровенности, нежели существует на самом деле, потому что моё сердце вновь начинает биться сильнее, а где-то глубоко в закромах моей души расцветает идиотская надежда на… что-то.

 

— Хорошо, что успел, — отзываюсь с очередной бестолковой улыбкой.

 

Тимур не отвечает. Достаёт телефон из кармана брюк и набирает кому-то, после чего диктует номер ближайшего дома с просьбой забрать “пострадавших”, а также обозначает регистрационные знаки “Peugeot”. Так и не понимаю, с кем именно он общается, но судя по тому, что я слышу, пока тихонько бреду по переулку, на том конце связи лишних вопросов не задают. А Смоленский довольно скоро догоняет меня. Идёт рядом молча, погрузившись в какие-то свои мысли. Улавливаю его состояние, потому что не могу отказать себе в том, чтоб нет-нет, да взглянуть на него.

 

— Кому ты звонил? — не выдерживаю затянувшейся паузы.

 

— Главе моей службы безопасности. Он уладит оставшееся.

 

Киваю, принимая его слова.

 

— И что с ними будет? — задаюсь новым вопросом.

 

На этот раз Тимур не отвечает. Лишь неопределённо пожимает плечами. Я тоже не настаиваю на подробностях. Достаточно того, что всё уже решено. Зная этого мужчину, иначе и быть не может.

 

На въезде в усадьбу в этот раз не встречается ни единой живой души. И это хорошо, никто из посторонних не замечает моего внешнего вида, пока я добираюсь до крыльца дома.

 

— Я поднимусь, переоденусь и вернусь обратно, верну тебе твой пиджак, — проговариваю, заодно обозначая тот факт, что дальше пойду одна.

 

На секунду кажется, будто он не согласится. Выдаст мне что-нибудь… в своём стиле. Однако мои ожидания не оправдываются.

 

— Ладно, — заново пожимает плечами Смоленский.

 

Наверное, я удивлена. А может мне просто-напросто жизненно необходимо ещё хотя бы разочек посмотреть на него. Именно сейчас, пока он не ставит никаких условий, не угрожает, не язвит, не обижает, когда есть только он и я, ничего и никого больше. Вот и зависаю, глядя в глаза цвета хвои.

 

Какие же они нереально зелёные, как болотный омут, что утягивает на самое дно. Так бы и смотрела в них всю свою отпущенную вечность, утопая, пропадая, не зная ничего другого в этой жизни.

 

Очередная моя глупость, ага.

 

— Я быстро, — говорю скорее самой себе, нежели обращаюсь к нему, тем самым напоминая о том, что пора двигаться дальше.

 

Отвернувшись, преодолеваю аж целую ступень. Он ловит мою ладонь раньше, чем успеваю взобраться на вторую. Я останавливаюсь, пока мысли переполняет очередное чувство дежавю. А Смоленский задаёт довольно странный вопрос:

 

— Где ваша мать?

 

Чего-чего, а уж подобного я от него точно не ожидаю, поэтому разворачиваюсь к нему, не скрывая своего недоумения.

 

— Ушла. Нас с отчимом оставила.

 

Собеседника такой ответ явно не устраивает.

 

— Куда ушла?

 

Знала бы я сама!

 

— Понятия не имею. Сообщить нам она не удосужилась.

 

— Почему? — хмурится Тимур.

 

— Скажем так, мой отчим — совсем не образец идеального мужа, — заменяю в более мягкой форме обозначение беспробудного пьянства и регулярных интрижек с кем попало, наряду с постоянным рукоприкладством. — Да ты и сам в курсе о всех его “достоинствах”. Вот она и не выдержала.

 

Пальцы, сжимающие мои, сдавливают чуть крепче. И на лице стоящего напротив читается открытое сочувствие. Оно-то меня и ломает всего за какой-то треклятый миг, добавляя в душу новую порцию горечи ко всему тому, что там давно скапливается.

 

— А почему ты спрашиваешь? — прищуриваюсь подозрительно.

 

В самом деле, ну какое ему дело?

 

Да ещё и до моей матери, не только до моей жизни.

 

— Просто интересно стало, — отзывается неопределённо.

 

Если честно, то совсем не верится, что причина кроется в простейшем любопытстве. Всё же владелец “Атласа” — не из тех, кто в принципе делает что-нибудь просто так. Но развивать полемику на эту тему мне тоже не хочется. Высвобождаю свою руку, продолжая подъём по лестнице. И лишь по истечению пары секунд меня вдруг озаряет самая элементарная догадка.

 

— Тогда, в коридоре, когда Тимофей говорил о том, как я выходила из спальни отчима ночью, — снова сосредотачиваюсь на мужчине, — ты никак не отреагировал: не удивился, не спросил, как так вышло или что-нибудь в этом роде. И потом… тоже не спросил.

 

На его лице не остаётся ни единой эмоции. Сам Тимур будто в камень превращается. Кажется, дышать тоже перестаёт. И это куда красноречивее любой другой реакции.

 

— Всякое бывает. Я уже ничему не удивляюсь, — отчеканивает он ледяным тоном.

 

А я…

 

— Серьёзно? — протягиваю в полнейшем шоке. — Серьёзно считаешь, что я с ним, — и сама не верю, что произношу нечто подобное вслух, — сплю?!

 

В горле образуется ком. Я шумно сглатываю, наблюдая за тем, как стирается каменное выражение лица Смоленского, а в его глазах зарождается сомнение… в чьей из нас двоих адекватности, правда, пока непонятно.

 

— Я и мой отчим? — срывается с моих уст наряду с кривой усмешкой. — Да я лучше пойду обратно к тем троим, чем с ним буду! — указываю в сторону ворот.

 

Должно быть, после всего произошедшего моя истерика всё же выбирается наружу, так как ничем иным озвученное не объяснишь.

 

Пора, наконец, сваливать, пока ещё чего похуже не выдала!

 

Ан нет…

 

Свобода моего выбора заканчивается примерно на этом моменте.

 

— То есть, это неправда? — в один шаг Смоленский пересекает сразу три ступени, оказываясь рядом, угрожающе нависнув сверху.

 

— Разумеется, неправда!

 

Шумный выдох становится мне ответом. И боль, растекающаяся во встречном взоре. Она отражается во мне чем-то далёким, недосягаемым, запретным, скребёт и царапает, заставляя мой измученный разум снова и снова переваривать узнанное, делать всё новые и новые выводы. Те мне совсем не нравятся. Один другого хуже. Например:

 

— То есть, я мало того, что с отчимом сплю, так он меня ещё время от времени под других подкладывает? Под тебя, например, — вопросительно выгибаю бровь, сложив руки на груди. — Это ты сейчас по себе меряешь, да, Смоленский? — добавляю язвительно. — Если сам каждый день с разными развлекаешься и даже дверь при этом не запираешь, ничуть не стесняясь посторонних, а потом в их сторону вовсе не смотришь, понятное дело, ничему уже не удивляешьс… — не договариваю.

 

Широкая ладонь обхватывает за горло, притягивая к мужчине ближе.

 

— Осторожно, золотце, — доносится вкрадчивым предупреждающим шёпотом. — А то очень похоже на ревность.

 

И самой так кажется, если уж на то пошло.

 

Но не сознаваться же ему в этом?

 

— Чтоб ревновать кого-то, он, как минимум, должен что-нибудь значить, — бросаю горделиво, почти с вызовом.

 

— Вот именно, золотце, вот именно, — на свой лад интерпретирует Смоленский с самодовольным видом.

 

— Да ты что? — удивляюсь фальшиво. — Из нас двоих это тебя больше на мне клинит, чем меня на тебе. Не я тебя к себе в логово затаскивала, — бросаю в обвинении. — И уж точно не я подписала контракт с Фроловым за чужие красивые глаза! Так кому из нас действительно не всё равно тогда, а? — повышаю голос. — Я уже почти вижу тот день, когда тебе опять станет скучно и ты повысишь тот грёбанный процент в вашем с отчимом договоре, лишь бы только снова поразвлечься за мой счёт!

 

Мне абсолютно точно стоит притормозить в своей смелости ещё тогда, когда я начинаю задавать ему вопросы. Теперь… Поздно.

 

Его ладонь на моём горле сжимается крепче. Всего на мгновение. А в следующее — соскальзывает к затылку, запрокидывая, фиксируя голову. Тимур утыкается лбом в мой лоб, не позволяя избавиться от столь тесного контакта.

 

— Если не умолкнешь, это день наступит прямо сейчас, — выдаёт он хрипло и настолько тихо, что начинаю задумываться, не показалось ли.

 

Но нет. Это не плод моей фантазии. Так и не отпускает ведь. Смотрит на меня с таким знакомым голодом, скользит взглядом по моим губам настолько жадно, что не остаётся ни капли сомнения. Сделает.

 

Последнее скорее всего слишком отчётливо отпечатывается на моём лице вместе с осознанием всей мерзости исполнения чего-то подобного, потому что, едва задумываюсь об этом, хватка на моём затылке усиливается, а Тимур придвигает к себе ещё ближе, обнимая свободной рукой за талию, не оставляя ни шанса избавиться от него, словно опасается, что я сейчас сбегу.

 

Не сказать, что такая мысль не возникает!

 

— Я знаю, я не должен был прикасаться к тебе. Ни тогда, в моём доме, ни тогда, в моём ресторане. Сейчас тоже не должен. Принуждать тебя не должен. Отчимом твоим пользоваться тоже не должен был, слишком запутывается всё в итоге, — рвано выдыхает мужчина, сдавливая в объятиях на грани с болью. — Но не получается, понимаешь? Не получается, — шепчет совсем тихо, шумно втягивая в себя воздух. — Ты — как дурман. Один раз вдохнёшь и уже не дышишь другим воздухом. Я пробовал. Не выходит, — отпускает мою талию, но лишь для того, чтобы перехватить за руку. — Решил, ещё хотя бы один раз согреюсь, — укладывает обе наши ладони чуть западнее солнечного сплетения, — и всё, отпустит. Но в итоге сам себя сжёг.

 

Мой черёд испытывать недостаток кислорода. Сколько ни хватаю его ртом, всё недостаточно. В лёгких печёт, будто в груди бушует настоящее пламя. Ещё немного — лишь пепел от меня останется. И даже не потому, что невыносимо жарко. Просто-напросто я… отчаянно хочу ему верить. Настолько сильно, что готова обманываться чем угодно.

 

— Сжёг. И себя. И меня, — выдыхаю едва слышно.

 

Знает ли он, с какой болью мне даётся это признание?

 

Не уверена.

 

Но разве это имеет значение?

 

Если всего одно-единственное его прикосновение может стереть всё былое. Если удары его сердца, которые чувствую под своими пальцами, звучат громче собственных мыслей. Если…

 

— Одно твоё слово, золотце, — сдавливает мою ладонь крепче, отнимая от своей груди, прижимается к ней губами.

 

Целует мои пальцы один за другим столь томительно нежно, что у меня внутри всё плавится. Хотя…

 

— Ты и сюда с другой пришёл, — напоминаю о действительности больше себе, чем ему.

 

А то в моём личном мире слишком много розового и тающего разводится.

 

— Ты отказала мне хреналион раз, золотце, — привычно бессовестно ухмыляется брюнет. — И даже послала меня разочек.

 

— Просто ты меня пугаешь до чёртиков, — не остаюсь в долгу. — И если сейчас снова тему про процент в договоре с отчимом начнёшь, я тебе ещё раз об голову что-нибудь разобью, — добавляю в напускной суровости.

 

Его ухмылка становится лишь шире.

 

— Алиса — мой новый ассистент, — возвращается к былому Смоленский. — Я не смешиваю работу с личным. На её счёт можешь не беспокоиться, — отпускает мою руку, немного отстраняется и опускается ниже.

 

Даже моргнуть не успеваю, а мужчина подхватывает за бёдра, приподнимая меня выше, шагнув дальше по крыльцу.

 

— Иначе ты отсюда так никогда и не уйдёшь, — снисходительно поясняет свою выходку, открывая дверь.

 

С самым невозмутимым видом Тимур заходит в дом, затаскивая и меня. Со стороны кухни слышатся голоса, сквозь распахнутые створы балкона, ведущего на террасу, слышны голоса других гостей вечера. Я вполне закономерно напрягаюсь, инстинктивно уперев руки в широкие плечи, пытаясь оставить между нами как можно больше дистанции. Но Смоленскому плевать. Он с самым невозмутимым видом поднимается по лестнице на третий этаж.

 

— Ещё в прошлый раз собирался добраться до твоей спальни.

 

Страдальчески закатываю глаза.

 

— Сумасшедший!

 

— Упрямая коза, — беззаботно пожимает плечами… этот, который попросту псих.

 

— Чего-о? — возмущаюсь встречно.

 

— Мне повторить? — нисколько не смущается он.

 

Снова закатываю глаза. И вспоминаю то, от чего он меня отвлёк.

 

— Как ты там сказал? Не смешиваешь работу с личным, значит? — скептически хмыкаю.

 

— Если только это не касается тебя, золотце. С тобой… всё иначе.

 

— Хм…

 

Больше я ничего не говорю. Вплоть до момента, пока не оказываюсь за дверями своей комнаты. Тимур ставит меня на ноги. Освещение тут не включено, и я тянусь к включателю. Но мой сопровождающий не позволяет разогнать окружающую нас темноту. Ещё и дверь за нами закрывает. А всего через пару слышится звук сработавшего замка на дверной ручке.

 

— Если только ты правда хочешь, чтоб каждый из тех, кто внизу, заметил нас обоих тут… — поясняет негромко брюнет, отпуская мою руку.

 

С учётом, что часть окон выходит аккурат на середину заднего двора, а я не уверена, задёрнуты ли на стёклах портьеры, свет так и не зажигаю. Снимаю с себя чужую одежду, вручая ту владельцу, намереваясь отправиться в ванную, ведь там-то я точно останусь предоставлена самой себе. Но Тимур не обращает на мой жест никакого внимания. Пиджак с тихим шлепком падает к нашим ногам. А я оказываюсь плотно прижата к мужскому телу. Тяжёлые ладони плавно скользят по моей талии, скулу опаляет жаркое дыхание.

 

— Если снова собираешься сказать мне “Нет”, сейчас самое время, золотце, — доносится тихим вкрадчивым шёпотом, наряду с едва осязаемым прикосновением к моим губам. — Останови меня. Разрешаю даже в самом деле снова что-нибудь мне об голову разбить. Да посильнее. Чтоб уже вышибло, наконец.

 

Озвученное предложение — вероятно, лучшая перспектива из всех возможных. Это если б в моей голове оставалась хоть капля здравомыслия. Но ничего подобного во мне нет. Лишь дикая потребность… Сдаться. Даже не ему. Самой себе. И всему тому, что переполняет рассудок, планомерно и безвозвратно сводя с ума. Впрочем, я уже давно умом тронулась. Иначе бы не наслаждалась сейчас теплом его прикосновений.

 

— Не скажу. Не сегодня, — отзываюсь неуверенно.

 

Его пальцы, прежде ласково поглаживающие чуть выше поясницы, с силой впиваются сквозь ткань платья. Смоленский совершенно точно злится.

 

— В таком случае, не только сегодня, золотце, — проговаривает со скрытой яростью, разворачивается обратно к двери вместе со мной, приподнимая, впечатывая меня в деревянное полотно спиной.

 

Не целует. Грубо сминает мои губы. Отбирает мой кислород. Словно наказывает. Властвует. Обладает. Подчиняет. Лишает последней возможности прекратить это безумие. Вынуждает обнять его обеими ногами за торс. Придавливает собой, позволяя ощущать внутренней стороной бедра твёрдость его члена. Поддерживает одной рукой под ягодицы. Ногой отшвыривает мешающий пиджак, который умудряется зацепить ботинком при нашем перемещении. Нетерпеливо стягивает сперва одну лямку моего платья, затем другую вместе с бретелями бюстье. От самого белья не избавляется. Отгибает кружевную ткань, высвобождая грудь. Ласкает тоже грубо, изредка пощипывая, посылая микроразряды тока по моему телу.

 

С моих уст срывается тихий стон. Тимур поглощает его столь же безжалостно, всё ещё не отрывается от моих губ, терзает голодно, ненасытно. Я зарываюсь пальцами в тёмные волосы, глажу по широким плечам, затылку, ничуть не стесняясь своей алчной потребности прикасаться. Каждый раз втягиваю в себя воздух как можно глубже, пока лёгкие пропитывает терпкий запах древесно-цитрусового парфюма. Выдыхаю рвано, с новыми стонами. Их он также неумолимо присваивает, снова и снова одаривая своей жестокой лаской. И я принимаю всё, что он даёт. Да что уж там. Желаю всего этого ничуть не меньше, нежели он сам. Может быть даже гораздо больше. Потому что именно так, в эти моменты я чувствую себя, как никогда нужной, желанной, действительно живой.

 

Меня бьёт дрожью. Во рту пересыхает. Я не в силах перестать смотреть в глаза цвета хвои. Не желаю даже попробовать. Ведь знаю, пытаться бесполезно. Я окончательно тону и пропадаю. Вязну в пронзающем насквозь ощущении жёсткого толчка, растягивающей изнутри плоти. Вскрикиваю намного громче, чем прежде. А Тимур вдруг замирает. И я кусаю губы, откровенно не понимая, почему он медлит, почему не двигается, унимая и вместе с тем распаляя нашу общую агонию до предела освобождения. Должно быть, оставляет мне возможность привыкнуть. Хотя…

 

— Тебе не обязательно сдерживаться, — шепчу хрипло.

 

Член во мне, правда, чувствуется так, будто разорвёт изнутри, если протолкнётся ещё хотя бы на миллиметр. Но я не собираюсь его разочаровывать. А он…

 

— Не хочу, чтобы тебе было больно. Из-за меня. Снова.

 

Новый поцелуй — неспешный, тягучий, столь томительно-сладкий и нежный, что я почти готова хныкать от недостаточности остроты этих ощущений. Впиваюсь ногтями в мужские плечи, веду по мускулистой груди. Капризно хнычу уже вслух, слегка раскачиваясь ему навстречу.

 

— Ты, кажется, не имеешь ни малейшего представления, как действуешь на меня, да, упрямица моя? — с хриплым рычанием проговаривает Тимур, фиксируя мои бёдра, не позволяя продолжить начатое.

 

— Вообще-то я думаю, что хотя бы немного, но представляю, — усмехаюсь ответно, вновь обнимая брюнета за шею.

 

Его встречная ухмылка наполнена снисхождением.

 

— Нет, ты в самом деле не представляешь, — тяжело выдыхает он.

 

Ладони, сжимающие мои бёдра, знакомо сдавливают на грани с болью. Смоленскому определённо требуется немало усилий, чтобы продолжать наш диалог. И я точно знаю, брошу ему вызов снова — вытащу наружу зверя, который не станет останавливаться. Даже если действительно буду в этом нуждаться или умолять. Впрочем, именно на это я и рассчитываю сейчас.

 

— Тогда покажи мне, — бросаю встречно в открытом требовании.

 

Хватка на моих бёдрах исчезает. Тимур отодвигается, оставляя ощущение опустошённости. Обхватывает левой рукой за плечо, смотрит пристально, неотрывно. Ничего не делает больше, просто смотрит. А потом… срабатывает включатель. За всё то время, что мы проводим в спальне, зрение хорошенько привыкает к темноте, поэтому свет ламп с потолка ослепляет.

 

Я зажмуриваюсь, отмечая, что портьеры на окнах всё же задёрнуты. И в тот миг, когда снова открываю глаза, готова задохнуться… от того множества эмоций, что пылают в хвойном взоре, от того, насколько явно сдвигаются его желваки, с какой силой сжаты челюсти. Я вижу миллион невысказанных слов, они горят вместе с его взглядом. Но всё это испаряется в одночасье, как только Тимур сдвигается в сторону, увлекая за собой и меня. Буквально вытряхивает меня из платья, оставляя в чулках и туфлях. Швыряет на середину кровати, сам останавливается у изножья.

 

Пиджак давно валяется в углу комнаты. К нему отправляется и футболка. Мужчина по-прежнему смотрит мне в глаза. Не прерывает зрительный контакт и после того, как расстёгивает ремень, скидывает свою обувь, наручные часы, вышагивает из своих брюк, оставляя их на полу вместе с боксерами. В считанные секунды на нём не остаётся ровным счётом ничего.

 

А я…

 

Я бессовестно любуюсь его массивной фигурой, крепким телосложением, переплетением шрамов и татуировок, стальными мышцами.

 

Долбанный. Мой. Идеал.

 

Если бы у меня кто-нибудь спросил, каким должен быть мужчина, то я бы однозначно указала на Тимура Смоленского. И его огромный, гордо стоящий член, перевитый проступающими венами.

 

Больше никакого промедления. Тимур обхватывает за лодыжки, тянет ближе к краю постели, закидывает мои ноги себе на плечи, оставляя меня в провокационной позе.

 

Толчок.

 

Я вскрикиваю, прогибаюсь в спине.

 

Боли нет.

 

Но я вздрагиваю, дрожу, задыхаюсь.

 

В чистейшем наслаждении.

 

Мужчина склоняется ниже, углубляя проникновение, заставляя меня ещё отчётливее чувствовать его внутри себя, упирается кулаком о постель совсем рядом с моим лицом.

 

Второй толчок.

 

Столь же резкий.

 

Третий.

 

Четвёртый.

 

Частый, почти безжалостный темп быстро стирает восприятие реальности. Я и не стремлюсь остаться в ней. Закрыв глаза, я комкаю пальцами покрывало, стараясь сдерживать свою громкость. Получается откровенно плохо. Совсем скоро волны тёплых судорог сковывают каждую клеточку моего тела и выворачивают наизнанку в нахлынувшем оргазме…

 

Глава 15

 

В голове царит пустота. Тёплая. Уютная. Почти родная. Как и объятия, в которых я лежу, бессовестно распластавшись на мужчине. Отодвинуться бы, но никаких сил не остаётся даже на то, чтобы просто пошевелиться. Глаза и вовсе сами собой слипаются, меня клонит в сон.

 

С удовольствием бы и дальше поддавалась всему этому, слушая мерный стук чужого сердца, согреваясь мужским магнитизмом, но раздавшийся в коридоре детский крик напоминает о том, что подобная роскошь не позволительна, так что решительно отстраняюсь. Ненадолго.

 

— Куда? — притягивает обратно к себе Тимур.

 

Не сопротивляюсь, вновь прижимаюсь щекой к его груди.

 

— К братьям. Я же обещала Тимофею показать награды по плаванию его друзьям, — вздыхаю тоскливо.

 

Никуда идти действительно не хочется. Лишь продлить момент этой неги как можно дольше. По всей видимости, не мне одной.

 

— Позже покажешь, — отзывается мужчина.

 

Он ласково поглаживает пальцами вдоль линии позвоночника, соблазняя в очередной раз расслабиться. И я почти мирюсь с этим обстоятельством. Но пауза длится недолго.

 

— Сперва соберёшь свои вещи.

 

Вся моя сонливость пропадает в одночасье.

 

— Вещи? — переспрашиваю, приподнимаясь, удивлённо уставившись в глаза цвета хвои.

 

Не удаётся различить в них ровным счетом ничегошеньки, что могло бы мне подсказать необходимое. Смоленский по-прежнему лениво разглядывает потолок, заложив одну руку за голову, второй гладя мою обнажённую спину.

 

— Зачем мне собирать вещи? — добавляю настороженно.

 

— Ты не останешься в этом доме. Ко мне переедешь.

 

Вот так просто. Словно самой собой разумеющееся. Конечно же, абсолютно не поинтересовавшись моим мнением на этот счёт.

 

— Это тебе прямо сейчас пришла в голову это «несомненно» гениальная идея? — резко отстраняюсь от брюнета, усаживаясь на постели. — А ты точно всё учёл? Ничего не забыл, нет?

 

Да, я закономерно начинаю злиться.

 

Я. Но не Тимур. Его, похоже, всё действительно устраивает.

 

— Уверен, если и забыл, ты меня сейчас по этому поводу обязательно просветишь, — ухмыляется он с довольным видом.

 

Моя злость только растёт и крепнет.

 

— То есть, моё мнение не учитывается? — выдаю сквозь зубы, подтянув простынь, прикрываясь.

 

А вот Смоленский до сих пор обнажён и его это нисколько не смущает. Как и не особо волнует то, что я злюсь. Наоборот. Кажется, даже странным образом забавляет.

 

— Почему не учитывается? — фальшиво удивляется Тимур с мягкой улыбкой. — Я учёл тот факт, что с твоим мудаком-отчимом тебе живётся менее комфортно, чем отдельно от него.

 

Что сказать…

 

Весомое обстоятельство.

 

Но оттого менее возмутительным оно не становится!

 

Хотя все желание ругаться и дальше подозрительным образом исчезает.

 

— Я не могу уйти, — качаю головой. — Не могу оставить близнецов.

 

Уж не знаю что такого забавного я говорю, но улыбка Тимура становится шире.

 

— Чему ты улыбаешься? — напрягаюсь снова.

 

— Знал, что ты так скажешь, — пожимает плечами Смоленский.

 

— И? — не сдаюсь я.

 

— И? — отзеркаливает мою тональность собеседник, явно наслаждаясь моими мучениями. — Ничего, — вновь пожимает плечами. — Их вещи тоже соберёшь. Возьмём их с собой.

 

Я ослышалась?

 

Или у меня галлюцинации?

 

Моргаю пару раз, чтоб уж наверняка…

 

Но исходящая от Тимура уверенность никуда не девается.

 

— Если бы я могла вот так просто собрать вещи и уйти вместе с близнецами, поверь, я бы давно это сделала, — вздыхаю вяло.

 

В голове до сих пор не укладывается, что Смоленский в принципе предлагает подобное.

 

Ну, как предлагает…

 

Ставит перед фактом.

 

— Раньше не могла. Теперь можешь. Я всё улажу. И с опекой, и с отчимом твоим. Не вижу в этом нерешаемой проблемы.

 

Хотелось бы верить…

 

— Не понимаю, почему твой милашка-капитан не сделал этого прежде, — добавляет Тимур как бы между прочим с ноткой колкости.

 

— Может быть потому что он не мой? — язвлю в сердцах.

 

А ещё там есть фактор его родителей, тесно общающихся с Валентиной Николаевной, которая считает своего сына чуть ли не святым, несмотря на все его косяки, и дружба с начальником Кости, который очень легко и быстро закрывает глаза, когда это им всем удобно, и наоборот, вспоминает о своём служебном положении, если потребуется “кого-нибудь приструнить, чтоб неповадно было”.

 

— Уверена? — звучит между тем сухо.

 

Почти враждебно. А во взоре цвета хвои мелькает что-то опасное. Моментально становится не по себе.

 

— Осторожно, золотце. А то очень похоже на ревность, — кривлюсь, возвращая когда-то сказанное им самим.

 

Витающее в воздухе напряжение хоть ножом режь. По коже расползаются предательские мурашки. Укутываюсь в простынь тщательнее, инстинктивно отодвигаясь от брюнета. Но возвести достаточную дистанцию между нами не удаётся. Смоленский ловит уголок моего временно одеяния и одним резким рывком укладывает меня обратно на себя.

 

— Я и не отрицаю, — проговаривает бесцветно. — Если ты — моя, значит только моя. И ни один больше не прикоснётся.

 

Не вижу его лица, поскольку уткнулась лбом в его плечо, но посмотреть очень хочется. Слишком уж громкие заявления он выдаёт.

 

— В таком случае, могу предъявить тебе то же самое, — соглашаюсь на свой лад и поднимаю голову.

 

Тимур… улыбается, вновь выглядит расслабленным.

 

— Вот и договорились, золотце, — приподнимается на подушках вместе со мной и на удивление нежно целует в правый висок.

 

Жалкие остатки моего разума окончательно плавятся. Я обнимаю мужчину, целую его в ответ. А после устраиваюсь удобнее, пытаясь всё же собрать утекающие мозги в кучу.

 

— Ты ведь знаешь, насколько это для меня важно, да? — спрашиваю тихонько.

 

В настоящий момент я, кажется, чувствую себя по-настоящему счастливой. Но какая-то часть меня всё же откровенно… опасается.

 

Слишком похоже на сказку.

 

Правда поможет мне забрать близнецов?

 

С его-то возможностями, вполне вероятно.

 

Но и отчим - тоже далеко не слабак.

 

Вот и тревога в моей душе не унимается даже после того, как он отвечает:

 

— Знаю, золотце, — снова гладит меня по спине.

 

На этот раз ничего не говорю. Молчу. Борюсь сама с собой.

 

Это же настоящее безумие!

 

Вот так, всего за какой-то час перевернуть всю свою жизнь. И ладно, если бы только свою. А если не получится? Не столько у самого Тимура, сколько у нас с ним. Что тогда будет? Плохо будет. Очень-очень плохо. Фролов — не из тех, кто умеет прощать. И наверное, всё это слишком явно отражается на моём лице, так как первым наступившую тишину нарушает Тимур.

 

— Я знаю, я не самый лучший вариант, который ты могла бы встретить в своей жизни. Я знаю, тебе страшно, ты сомневаешься, — обхватывает моё лицо обеими ладонями, вынуждая смотреть ему в глаза. — Но я никогда тебе не солгу. Ты меня поняла? — делает паузу, оставляя мне возможность переварить. — Ты можешь мне доверять, красавица моя. Я давно не подросток, чтобы совершать необдуманные поступки и бегать за каждой юбкой. Если я говорю тебе что-то, значит так и будет, — удерживает мой взгляд ещё с несколько секунд, пристально разглядывая в ответ, словно пытается удостовериться в правильности моей реакции на сказанное, после чего отпускает. — Вещи, кстати, собирать не обязательно. Можем и другие купить, — переходит на беззаботный тон. — Но сейчас одеться тебе точно стоит. Мой пиджак, кажется, тебе вполне подошёл, его хотя бы накинь, я не против.

 

Обречённо закатываю глаза.

 

Медлю ещё секунду-другую…

 

Но в итоге поднимаюсь с постели, направившись к шкафу.

 

Надеюсь, я не совершаю самую ужасную ошибку в своей жизни!

 

— Не нужен мне твой пиджак, у меня свой есть, — ворчу, открывая дверцу шкафа.

 

— Ага, — доносится в ответ отстранённое.

 

— Вещей у меня не так уж и много, так что… - замолкаю, прокрутив памяти интонацию его предыдущего ответа.

 

Звучит так, словно Смоленский просто соглашается, не особо меня слушая, так что оборачиваюсь, в полнейшем удивлении уставившись на мужчину, который… нагло просматривает содержимое моего телефона! Тот, к слову, мой жест прекрасно замечает, но продолжает увлечённо и бессовестно пялиться в экран.

 

— Там графический пароль был, — хмурюсь.

 

— Он и сейчас там есть, — не менее бессовестно отзывается Смоленский, а на моё непонимание добавляет охотливо: — Ты бы экран почаще протирала, а то отпечатки остаются, нетрудно его вычислить.

 

Вот же…

 

— И что интересного ты там нашёл? — ехидничаю, уперев руку в бок.

 

Безумно хочется подойти и самой посмотреть. Но я стойко остаюсь на месте. Даже нахожу в себе силы развернуться обратно к шкафу, пытаясь сосредоточиться на его содержимом. Вещей у меня, правда, не столь уж много, скорее всего всё в один чемодан влезет. И оставлять их тут я не хочу. Как минимум потому, что не собираюсь злоупотреблять щедростью Смоленского. Одежду я себе ещё с шестнадцати лет сама покупаю, так и останется дальше.

 

— Пока ничего. Просто свой номер забил… — слышу задумчивое.

 

Даже слишком задумчивое!

 

А кто-то говорил, что не будет лгать, ага.

 

На этот раз не выдерживаю, в несколько размашистых шагов возвращаюсь к кровати. Не прошу вернуть мне гаджет. Забираю его сама.

 

А там… Самое настоящее, что ни на есть… Гадство! Которое я несколько дней назад просматривала в своём браузере.

 

Анатомическая особенность женского организма, называемая аплазией, благодаря которой “первый раз” не сопровождается разрывом плевы, кровотечением и болью (хотя боль в моём случае всё же была, но иного рода) — явление не частое, но всё же имеет место быть.

 

Что сказать…

 

Повезло мне!

 

Но не тогда, когда Смоленский этим заинтересовывается.

 

— Я не успел дочитать, — всё так же нагло и бессовестно проговаривает он.

 

Не менее нагло отбирает мой телефон обратно!

 

Однако ничего не читает. Откладывает аппарат связи на прикроватную тумбу. Сам поднимается на ноги. Приближается ко мне вплотную, ухватив за плечи, склонившись ниже. Замирает на пару секунд, а затем перемещается мне за спину, уткнувшись носом в макушку, ласково поглаживая мою обнажённую кожу большими пальцами. Я слышу, как он шумно втягивает в себя воздух, вбирая аромат моих волос. Больше ничего особенного не делает. Просто дышит. Глубоко. Медленно. Мною.

 

— Если ты собираешься мне что-нибудь рассказать, сейчас самое время, золотце, — шепчет тихонько на ухо, спустя целую вечность.

 

Не отстраняется. Его дыхание согревает меня, пока сердце начинает колотиться быстрее, чаще, разгоняя пульс до немыслимых пределов.

 

Признаться?

 

Попадаюсь же всё равно.

 

С другой стороны, мало ли, зачем я это изучала?

 

Да и…

 

Почему-то жутко неудобно.

 

— Угу, — обозначаю уже вслух. — Я — в душ! — срываюсь с места и банально сбегаю, чуть не потеряв по пути простынь.

 

Дверь за моей спиной захлопывается с таким шумом, что его наверное на весь дом слышно. Как назло, ещё и кусок ткани, в которую я укутана, застревает в проёме. Вытащить, не открывая дверь, не получается. В итоге забиваю на неё. Оставляю валяться на полу. Щёки горят, руки почему-то дрожат. Ритм сердцебиения до сих пор напоминает чечётку. Даже холодная вода из-под крана не спасает. Так что включаю душ. Под ним я провожу чуть ли не полчаса. Совсем не потому, что так становится легче. Банально оттягиваю момент, когда мне придётся вернуться. Глупо? Вполне. Но… Не люблю, когда начинают копаться в моей душе столь глубоко. А Тимур — как раз из таких. Вроде бы и не делает ничего особенного, а всё равно умудряется задеть даже то, что запрятано глубже некуда. С другой стороны, если я правда собираюсь покинуть дом отчима и ввязаться во всю эту авантюру, доверившись владельцу “Атласа”, то честной однозначно быть придётся. Странно ждать от человека того, чего не можешь дать ему сама. И начинать, похоже, стоит именно с этого признания.

 

— Чтоб тебя, Смоленский, — ворчу тихонько себе под нос, вышагивая из душевой кабины на холодный мраморный пол.

 

Ещё пару минут требуется для того, чтобы подсушить волосы полотенцем, разобрать их по прядкам и привести в более-менее приличный вид. Чистая одежда, которую я не столь давно выбирала в шкафу, так в нём и остаётся, поэтому возвращаюсь в спальню, завернувшись в ещё одно полотенце. Прежде чем открыть дверь, набираю побольше кислорода в лёгкие, обманываю себя тем, что всё не так уж и страшно. К слову, в этом я самым прискорбным образом ошибаюсь. И щекотливая тема потери моей девственности с мужчиной, который об этом только сейчас начинает догадываться, тут совершенно не причём.

 

— …не сдержался, когда увидел, что ей причиняют вред, — разговаривает с кем-то по телефону Тимур. — Что у него там ещё, помимо сломанных рёбер? — замолкает, выслушивая ответ.

 

Он полностью одет. Стоит рядом с окном, ко мне полубоком и заметно хмурится, глядя вниз, на улицу, двумя пальцами чуть отодвинув в сторону портьеру, поэтому не замечает моего появления.

 

— В любой случае, сам виноват. Не стоило переходить границы и прикасаться к моей женщине, — произносит мрачно. — Передай, пусть отдыхает пока, а я к нему завтра, ближе к вечеру загляну. И к сестре его тоже потом заеду, пусть не беспокоится, что одна осталась, — отключает вызов и только потом замечает моё присутствие.

 

Да и то потому, что я снова хлопаю дверью.

 

А дальше не иду.

 

Стою, смотрю на мужчину, раз за разом прокручивая услышанное.

 

Выводы складываются не самые радужные.

 

Как минимум потому, что…

 

— Ты с ним знаком, — не спрашиваю, констатирую факт. — С тем, который там, первый из них, — вместо подробностей, машу рукой в сторону улицы, — в переулке, ко мне подошёл.

 

Горло сдавливает так, будто душит кто-то. Каждое слово даётся в большим трудом. А воображение между тем рисует всё новые и новые возможные подробности того, о чём прежде я совсем не подумала. К тому же, Тимур ничего не отрицает.

 

— Да. Знаком. Немного, — отзывается он напряжённо.

 

На его лице не остаётся ни единой эмоции, лишь бесстрастная маска. И это куда паршивее, нежели если бы он реагировал иначе.

 

— А я всё себе совсем не так представляла. И ты не говорил, что знаком с ним, — произношу дрогнувшим голосом. — Почему?

 

Не знаю, на что я надеюсь, когда спрашиваю.

 

Жду новых оправданий?

 

Чего-то невероятного, что успокоит мои вмиг расшатавшиеся нервы?

 

Да хоть что-нибудь!

 

Но нет. Смоленский молчит. Секунд пять — так точно.

 

Явно подбирает слова.

 

— Его зовут Сергей. Маслов. Он работает на той стройке, куда я тебя привозил, — наконец, выдаёт “признанием”, вместе с тем шагнув мне навстречу.

 

— Он собирался меня изнасиловать! — инстинктивно отшатываюсь обратно к двери ванной. — И ты с ним знаком. И мне об этом не сказал.

 

— Нет. Не собирался. Ты всё не совсем правильно поняла, — подозрительно мягко отзывается мужчина, делая ещё шаг мне навстречу. — Он бы никогда не сделал тебе такое. Просто…

 

Что?

 

И сама уже догадываюсь.

 

— Неправильно поняла? — переспрашиваю, так и не дождавшись от него продолжения. — А чего тут понимать? Тут же всё не так уж и сложно, — усмехаюсь с горечью. — Твой знакомый в компании своих дружков напали на меня. Я жутко перепугалась. А ты — молодец, браво тебе. Спас девушку. Девушка тебе сразу на шею кинулась. Беспроигрышный вариант, не так ли?

 

А если ей потом исполнение её мечты пообещать, так и вовсе…

 

Идиотка!

 

— Уходи, — выдыхаю обречённо.

 

Вот уже в третий раз хлопает дверь. Но это не Тимур уходит. Я снова сбегаю. Опять в ванную. Просто потому, что не могу больше на него смотреть. И не хочу, чтобы он видел, как мои глаза застилают слёзы, пока я задыхаюсь, утопая в разочаровании и обиде.

 

Слишком больно.

 

— Настя, открой дверь. Нормально поговорим, — слышится тихое и усталое, когда я прислоняюсь спиной к запертой двери.

 

— Уходи! — единственное, на что хватает меня.

 

Откликом становится глухой удар, подозреваю, кулаком. Всё в ту же несчастную дверь. Вздрагиваю. Скатываюсь на пол. И уже не сдерживаясь, даю волю своей истерике, глотая беззвучные слёзы, в то время, как собственный разум продолжает рисовать самые незавидные картины.

 

Интересно, это отчим Смоленскому такой вариант подкидывает?

 

Или тот сам настолько догадливый.

 

— Либо ты откроешь сама, либо я разнесу её нах*р! — следует уже гневное, наряду с ещё одним ударом с той стороны деревянного полотна.

 

Плакать я перестаю. Начинаю злиться.

 

— Да разноси, мне похрен! — выкрикиваю встречно. — И давай, ори ещё погромче! Пусть все узнают, какая ты сволочь!

 

Третий удар о дверь. За ним почти сразу — ещё один.

 

— В таком случае, твои младшие братья будут первыми, кто сюда прибежит!

 

Вот же…

 

Злость быстренько сменяется уязвлённостью.

 

Только подобного позора мне ещё не хватает, ко всему прочему!

 

Решительно поднимаюсь на ноги.

 

— У тебя будет минута. Потом ты уйдёшь, — заявляю сухо.

 

Дверь всё ещё не открываю. Жду ответа.

 

— Хорошо, — спустя небольшую паузу произносит Тимур.

 

Верится с трудом.

 

— Точно уйдёшь?

 

— Обещаю.

 

— И с чего бы мне тебе верить? — ворчу себе под.

 

“А зачем тогда спрашиваешь?” — услужливо добавляет собственный разум, и я поднимаюсь на ноги, посылая его ко всем чертям.

 

Всё равно в последнее время постоянно подводит.

 

— У тебя ровно минута, — напоминаю мужчине, довольно резко распахивая дверь.

 

Хорошо, он не совсем рядом с ней стоит, а то точно бы по лбу ему съездила. Впрочем, такая перспектива меня очень даже порадовала бы.

 

— Да я и за меньшее время справлюсь, — подозрительно спокойно отзывается Тимур.

 

Он складывает руки на груди, скользя по мне придирчиво-оценивающим взглядом, и я понятия не имею, что же такого за этот период возможно сказать, чтобы меня образумить. Но становится интересно. Вот и выгибаю бровь, ожидая продолжения. А оно всё никак не наступает. Даже по истечении двадцати секунд. Стою, считаю их, ага.

 

— Ты мне дверь испортил, — обращаю внимание на вмятину.

 

Несколько вмятин, если уж быть точнее.

 

— Ты меня разозлила, — безразлично бросает на это Смоленский.

 

И снимает с себя пиджак!

 

— Ты что делаешь? — закономерно начинаю подозревать неладное.

 

И начинаю подозревать неладное ещё больше прежнего, когда на его губах расцветает снисходительно-предвкушающая ухмылка.

 

— Давно стемнело. На улице прохладно и ветренно. А ты совсем недавно из душа. Волосы твои ещё не просохли. Не хочу, чтобы ты простыла, — поясняет издевательски-заботливо.

 

Да только всё равно лично мне ни черта непонятно.

 

До поры до времени…

 

Я только и успеваю взвизгнуть, прежде чем он в один шаг оказывается рядом. А вот обратно за спасительную дверь ванны юркнуть я уже не успеваю. Мир переворачивается в считанные доли секунды. Меня банально перекидывают через плечо, заботливо прикрыв задницу тем самым злосчастным пиджаком.

 

— Отпусти меня сейчас же! — воплю истошно, заколотив мужскую спину.

 

Бесполезно.

 

— Совсем сдурел?! Ты куда собрался?! — возмущаюсь, когда владелец “Атласа” с самым преспокойным видом вместе со мной направляется на выход из комнаты.

 

Я извиваюсь, пытаюсь вывернуться и самостоятельно спуститься с его плеча. За что и получаю шлепок по заднице.

 

— Как это куда? Ты же сама сказала, что у меня минута, потом я должен уйти. Вот. Ухожу, — беспечно хмыкает Тимур.

 

И реально ведь уходит!

 

Переступает порог моей, подозреваю, уже бывшей спальни, ориентировочно как раз тогда, когда обозначенная минута заканчивается…

 

Глава 16

 

— Смоленский, хватит! Прекрати! — увещеваю мужчину, пока он несёт меня вниз по лестнице. — Да отпусти ты меня, наконец! — срываюсь на повышенной тон, в очередной раз заколотив бесчувственную спину.

 

Давно плевать, сколько народа нас услышит. Всё равно остаётся ещё немного и позора не избежать. На мне же кроме полотенца и его пиджака ничего не надето. Хотя, судя по всему, только одну меня данный факт реально беспокоит.

 

— Дай, я хотя бы оденусь нормально! — озвучиваю насущное вслух.

 

— Если я тебя отпущу, мне потом по всей усадьбе за тобой носиться, ты ж у нас чемпионка по стометровкам, — скептически хмыкает Тимур, завершая спуск по ступеням. — Нет уж, золотце. У нас нет столько времени. Нам же ещё обратно возвращаться, чтоб близнецов забрать.

 

Вот теперь я притихаю. Во-первых, потому что со стороны кухни доносится голос экономки, обращающейся к отчиму. Во-вторых…

 

— Мы вернёмся? — цепляюсь за услышанное. — Когда? — пытаюсь в очередной раз извернуться, дабы взглянуть в его лицо. — И откуда? В смысле, куда ты меня вообще тащишь? — задаю ещё один немаловажный вопрос.

 

Мои настойчивые попытки изменить собственное положение, наконец, оправдываются. Хотя не совсем благодаря исключительно моим усилиям.

 

— Вернёмся. Часа через два, — перехватывает меня иначе мужчина.

 

Теперь я прекрасно вижу его лицо, перевернувшись в горизонтальное положение. А ещё за шею обнимаю. И даже умудряюсь поправить съехавший пиджак. Всё же вид у меня… Тот ещё.

 

— Ты самый ненормальный мужик из всех, кого я когда-либо встречала, — ворчу, мысленно начиная молиться, чтобы мы успели выйти из дома до того момента, как отчиму стукнет в голову выйти из кухни.

 

Моя молитва услышана. И не только она.

 

— Всегда знал, что ты от меня в восторге, золотце, — невозмутимо отзывается Тимур.

 

Не менее невозмутимо он пересекает территорию двора. Сохраняет маску полнейшей непроницаемости даже в тот момент, когда нам навстречу попадается Валентина Николаевна, судя по отъезжающей от ворот машине, прежде провожающая семью Наумовых.

 

— Ааа… — выпучивает она глаза в явном шоке.

 

Я тоже не в восторге от того, что она видит. Но, в отличие от неё, даже один-единственный звук из себя выдавить не могу.

 

Если возможно действительно сгореть от стыда, самое время!

 

— Мы ненадолго. Скоро вернёмся, — бесстрастным тоном проговаривает Смоленский.

 

Мать отчима свой рот всё ещё не закрывает. Да так и стоит, пребывая в полнейшей растерянности, пока владелец “Атласа” сперва снимает свою машину с сигнализации, затем включает автозапуск, а после усаживает меня на переднее пассажирское. Пока он обходит транспортное средство со стороны капота, у меня остаётся возможность выбраться обратно на улицу, послать его ко всем чертям и вернуться в усадьбу. Но я ничего из этого не делаю. Сижу смирно, вжавшись спиной в кожаное сиденье, подтянув под себя ноги, и тихонько радуюсь включённому обогреву. На улице, правда, становится прохладно.

 

— Ты ведь специально, да? — заговариваю только тогда, когда “Aston Martin” выворачивает с обочины, набирая скорость. — И ты так и не сказал, куда мы едем, — напоминаю о былом.

 

Как и в прошлый раз, мой вопрос самым бесстыжим образом проигнорирован.

 

— Специально — что? — делает вид, будто не понимает Смоленский.

 

Что ж, уточнить мне не трудно!

 

Гораздо сложнее сохранять остатки спокойствия.

 

Так бы и врезала по этой самодовольной физиономии!

 

— Вытащил меня на всеобщее обозрение в таком виде, — проговариваю сквозь зубы, разворачиваясь к мужчине всем корпусом, нервно поправляя сползающее с груди полотенце.

 

— Там было не так уж и много народа, так что с “всеобщим” ты явно преувеличиваешь, золотце, — беспечно пожимает плечами водитель, демонстративно пялясь исключительно на дорогу.

 

Тут он, конечно, прав. В какой-то мере. Вот только, уверена, не пройдёт и получаса, как благодаря всё той же Валентине Николаевне каждый из оставшихся на вечере будет прекрасно осведомлён о том, какая её внучка распутница, притом в таких “ненароком” добавленных красках и деталях, что уж лучше бы они все своими глазами увидели, нежели услышали от неё.

 

— Ты так и не ответил на мой вопрос, — произношу мрачно. — Зачем? Это что, такой вид наказания, чтоб впредь вела себя пай-девочкой и больше не злила большого злого дяденьку? — ехидничаю в довершение.

 

Ну, а чего он не отвечает?

 

Я же сейчас всё сама додумаю!

 

Как и в прошлый раз.

 

Фантазия у меня ого-го-го какая!

 

Тем более, что Смоленский снова включает режим пофигизма, не считая нужным вносить какие-либо разъяснения. Только скрип руля под его пальцами даёт знать о том, что заданный мной вопрос ему не нравится.

 

“Aston Martin” тем временем выезжает с просёлочной дороги на трассу, в сторону города. Я же планомерно злюсь всё больше и больше, убеждаясь в том, что мужчина действительно нарочно меня в таком виде на улицу вытаскивает. Теперь же все точно будут знать, что я с ним спуталась. И пути назад у меня уже не остаётся… А воцарившаяся между нами тишина всё длится и длится. Ровно до тех пор, пока Смоленский ни останавливается перед самым заурядным торговым центром, работающим в круглосуточном режиме.

 

— Какой у тебя размер? — разворачивается ко мне Тимур, окидывая оценивающим взглядом с головы до ног.

 

— Не настолько большой, как твоё эго, — язвлю в сердцах, сложив руки на груди, уставившись в ветровое стекло.

 

Если собирался отвлечь меня от мутной истории с теми тремя пьянчугами в переулке и его знакомством как минимум с одним из них — у него это прекрасно получилось. Я, правда, о них подзабыла, утопая в океане стыда за собственный внешний вид. Позабыла и о том, насколько я разочарована. Позабыла, то позабыла… Теперь вот снова вспоминаю. И опять злюсь.

 

— Понятно, возьму самый маленький, — по-своему расценивает мой ответ мужчина.

 

Не дожидаясь встречной реакции, он банально уходит. Возвращается с картонным пакетом, в котором обнаруживаются лимонного цвета сарафан, босоножки и бюстгальтер в тон к наряду. Подозреваю, последнее — потому что лиф у сарафана — тончайший шифон. А вот почему при всём при этом нет трусов… Не спрашиваю. Поджав губы, храня демонстративное молчание, я одеваюсь. Полотенце не менее демонстративно швыряю ему на колени. Оно же без лишних замечаний отправляется на заднее сиденье автомобиля. Платье летнего фасона, кстати, приходится мне по размеру. Как и босоножки. Впрочем, бельё тоже в аккурат.

 

— Даже спрашивать не буду, где ты научился столь грамотно размер женской груди определять, — ехидничаю, не удержавшись.

 

То ли я ему в этот момент пыхтящего ёжика напоминаю (себе — так точно!), то ли ему просто нравится доводить меня до грани нервного срыва, но на мои слова Смоленский добродушно улыбается.

 

— Нигде не учился, но твои размеры, золотце, забыть просто невозможно, — совершенно точно вновь издевается надо мной Тимур.

 

Обречённо закатываю глаза. Никак не комментирую. О том, что пока владельца “Атласа” не было, успеваю себе ещё с десяток теорий выстроить по поводу его умалчивания и тех пьянчуг, я тоже ничего не говорю.

 

Я умею быть терпеливой и ждать, если очень надо.

 

Так что он у меня, определённо, тоже дождётся…

 

Злопамятная-Я.

 

— Теперь мы можем вернуться в усадьбу? — интересуюсь, как только заканчиваю со сборами.

 

Зарабатываю в ответ ещё одну снисходительную ухмылку.

 

— Нет, конечно.

 

И всё. Больше никаких пояснений. Тимур заводит двигатель машины, направляет её прочь с парковки торгового центра.

 

— Когда ела в последний раз? — заговаривает снова, едва мы проезжаем пару кварталов.

 

Честно говоря и сама не помню. Со всеми приготовлениями к юбилею за весь сегодняшний день у меня просто-напросто не оставалось на это времени. А потом и вовсе не до того стало.

 

— Я не голодна.

 

Он кивает, принимая мой ответ. Однако в ближайшие пять минут мы оказываемся около “Darvin”. Уж не знаю, когда именно Тимур успевает сделать заказ, но у центрального входа нас дожидается официантка, которая передаёт довольно внушительный пакет. А следующей нашей остановкой становится подземная парковка на минус первом этаже самой заурядной многоэтажки недавней постройки.

 

— Пиджак накинь, — предупреждает Тимур, прежде чем первым покинуть салон автомобиля.

 

— Если мне где и надует, так это под юбку, — отпускаю ядовитым замечанием, как только сама тоже выбираюсь наружу.

 

Пиджак всё же беру.

 

— В самое ближайшее время тебе и так и так туда “надует”, так что поздно об этом беспокоиться, — флегматично отзывается Смоленский, прихватывая с собой забранный в “Darvin” пакет.

 

По правую сторону от нас виднеются лифты. Именно к ним ведёт меня мужчина, предварительно взяв за руку. Я же в это время самым безуспешным образом пытаюсь переварить услышанное.

 

Надеюсь, это у него шутка такая неудачная!

 

Впрочем, в скором времени меня это абсолютно не волнует. Как только мы поднимаемся на четырнадцатый этаж, останавливаемся перед дверью с табличкой “418”. Ключей от двери у моего сопровождающего, по всей видимости, нет. Он нажимает на звонок.

 

— Это не твоя квартира? — озвучиваю вполне закономерный вывод.

 

— Нет. Мы в гости.

 

Моё лицо вытягивается в удивлении.

 

Что за гости такие, да ещё и в столь поздний час?!

 

— Не переживай, я ей позвонил, она нас ждёт, — замечает мою реакцию Тимур.

 

Но меня это совсем не успокаивает.

 

Она…

 

Кто?!

 

Неизвестность длится не так уж и долго. Смоленский как раз тянется к звонку, чтобы нажать на него снова, когда слышится щелчок срабатывающего затвора, после чего дверь распахивается, а перед нами, в мягкой, по-детски милой пижамке с розовыми слониками появляется молодая невысокая девушка. Тонкое, довольно бледное лицо усыпано веснушками, ни грамма косметики, но слишком заметны синяки вокруг карих глаз. Её тёмно-каштановые локоны, довольно давненько собранные в пучок на макушке, топорщатся в полнейшем беспорядке. Но собственный вид её мало заботит. Она застенчиво улыбается, увидев Смоленского, и отодвигается с прохода назад.

 

— Добрый вечер, Тимур Андреевич, — здоровается первой.

 

— Здравствуй, Лиза, — вручает ей пакет из “Darvin”, за который она торопливо благодарит мужчину минимум раз пять.

 

Внутрь жилья меня затаскивают всё также держа за руку. И это приходится весьма кстати, потому что сперва я начинаю задумываться о том, что имя какое-то подозрительно знакомое, хотя прежде эту девушку я точно нигде не встречала, а потом, как только мой сопровождающий представляет меня, хозяйка квартиры, выронив из рук пакет с едой, моментально меняется в лице. И ничего хорошего на нём не написано.

 

Кажется, “дочь Фролова” — это уже как приговор.

 

По крайней мере, смотрит девушка на меня теперь так, будто я её, как минимум — оскорбила, как максимум — придушить собираюсь. Даже назад пятится, наткнувшись на стоящий в прихожей комод, попутно смахнув рукой покоящуюся там кружку. Керамика не разбивается, но со звоном падает на светло-серый ламинат, а её содержимое расплёскивается по полу. Сама Лиза не обращает никакого внимания на случившийся бедлам. До сих пор на меня во все глаза, полные чистого ужаса, смотрит. И руки у неё заметно дрожат. Бледнее прежнего становится.

 

А я-то думала, что уже не придётся испытывать ещё больший стыд, нежели случилось в присутствии Фроловой-старшей совсем недавно.

 

— Вы с ним знакомы? — интересуюсь тихонько. — С моим… отчимом?

 

Ну, а как ещё расценить её реакцию?

 

Тем более, что собственная память, наряду со всем происходящим, всё ещё судорожно пытается определить, откуда же я её могу знать.

 

Точно знаю! Просто вспомнить никак не могу.

 

— Настя, это Лиза — мой бывший ассистент, секретарь, воспринимай как тебе удобнее. Лиза Маслова. С её братом ты сегодня уже познакомилась.

 

Вот же…

 

Точно приговор. После которого и я сама смотрю на девушку, испытывая самые разные, преимущественно сумбурные чувства.

 

— Брат, — повторяю за Тимуром. — Это который… — горло сдавливает от воспоминаний и дальнейшее я договариваю уже с трудом, жалким полушёпотом: — В переулке? Сегодня.

 

— Да. Он самый. Сергей, — отзывается мой сопровождающий, а его рука, сжимающая мою ладонь, сдавливает чуть сильней. — Лиза. Ты присядь, нам нужно кое-что обсудить, — обращается он уже к девушке.

 

Та до сих пор бледна, как моль, но, после того, как слышит упоминание о своём брате, из ступора выходит. Суетливо поднимает валяющуюся кружку, пакет из “Darvin”, извиняется за устроенный бардак и указывает в сторону гостиной, совмещённой с кухней.

 

Там включён свет, из обстановки: широкий мягкий диван песочного цвета и кухонный гарнитур с приставленным к нему холодильником. В дальнем углу, у двери балкона составлена куча коробок с вещами. Видимо, Лиза сюда недавно переехала. Или же наоборот, собирается уезжать.

 

Разлитое пятно она так и не вытирает. Прихрамывая на правую ногу, следует за нами. И если мы с Тимуром усаживаемся на диван, то девушка останавливается около кухонной столешницы, там же оставляя недавно поднятую кружку.

 

— Лиза, ты присядь, — мягко напоминает Смоленский.

 

В карих глазах моментально поселяется напряжённость.

 

— Вы сказали, что они, — кивает в мою сторону, — сегодня познакомились, — бросает на меня тревожный взгляд. — Всё-таки Серёжа пошёл к ним… — вздыхает и болезненно морщится, опускаясь на табурет поблизости.

 

— Да. Пошёл. И напал на Настю, — сухо произносит Тимур.

 

Мою руку так и не отпускает. И это не остаётся незамеченным девушкой. Лиза косится сперва на меня, потом на мужскую ладонь, удерживающую мою.

 

— Напал? — переспрашивает дрогнувшим голосом.

 

— Напал. В безлюдном переулке, когда уже стемнело, — кивает Смоленский. — Испортил её платье. Оставил здоровенный синяк, схватив за руку. Очень сильно напугал. Был не один. Вместе с двумя своими друзьями. Все пьяны в стельку, — делает паузу, а затем добавляет уже сурово: — Настя решила, что они её изнасилуют. По крайней мере, выглядело всё очень даже похоже на нечто подобное. И я понятия не имею, к чему бы всё пришло в итоге, если бы я не оказался поблизости.

 

Вот тут, при упоминании об изнасиловании мне становится жутко неудобно. Теперь, когда нахожусь посреди светлой комнаты, а напротив стоит Лиза, слова Тимура о том, что её брат никогда бы не поступил таким образом, начинают обретать вес. Особенно после того, как…

 

— Нет-нет-нет, — с выражением полнейшего отчаяния на лице машет головой в отрицании Лиза. — Серёжа совсем не такой! — восклицает, всплеснув руками, подскочив с табурета, и тут же сникает, усаживаясь обратно. — Он не такой… Как… Он… — сжимает кулаки, опустив голову.

 

Ещё немного, и разрыдается.

 

И не она одна, между прочим.

 

— Как он?

 

У самой руки начинают дрожать. А в голове то и дело всплывает:

 

“Видимо, эта задница была очень шикарная, раз ты променял её на такой выгодный контракт! Вряд ли теперь “Атлас” захочет пользоваться твоими услугами…” — нагло ухмыляется заместитель отчима, получив в ответ нахальное: “ Да и пошёл он на х*р, этот “Атлас” в таком случае! Секретарша, кстати, тоже оказалась так себе!”.

 

И…

 

“После того, как уважаемый Анатолий Леонидович прикончил двенадцать порций джина с тоником, он затащил мою ассистентку в подсобку, а потом отымел её с таким усердием, что это слышало минимум семнадцать человек”.

 

— Как мой отчим, ты хотела сказать? — добавляю, поскольку девушка на мой предыдущий вопрос никак особо не реагирует.

 

Но её плечи заметно подрагивают. А я не выдерживаю. Срываюсь с места, в пару секунд оказываясь рядом с ней.

 

— Лиза, — зову её. — Ты имеешь ввиду Фролова? — спрашиваю снова.

 

Да, она действительно плачет. Роняет беззвучные слёзы, уставившись на сжатые в кулаки ладони невидящим взором. И, наверное, мне не помешает больше такта. Сперва стоит её хотя бы немного успокоить. Но я задумаюсь об этом позже. Поначалу…

 

— Он называл меня твоим именем, — доносится от Лизы едва слышно. — Снова и снова повторял. Никак не останавливался. Не затыкался. Сколько бы я ни умоляла его прекратить.

 

И всё. Ступор. Полнейший.

 

Я не верю тому, что слышу. Но и сказать об этом не могу. Новые вопросы задать также не получается. Разобраться во всём этом. Осмыслить. Убедиться в том, что вообще верно воспринимаю ею сказанное. В разуме царит полнейший хаос. И вместе с тем будто пустота сплошная. Как какая-нибудь космическая чёрная дыра в моей голове: бессчётное количество всего, что только может существовать, и вместе с тем ничего, исчезнувшее… Потому и не сопротивляюсь, когда ладони Тимура ложатся на мои плечи, а мужчина увлекает в сторону выхода из квартиры. Кажется, перед этим он что-то говорит, обращаясь к Лизе. И она ему даже отвечает. Слишком громко колотится моё сердце. Только этот стук ощущаю. Легче становится лишь немного позже, когда Смоленский заботливо усаживает на переднее пассажирское своей машины.

 

Дверцу он не закрывает. Мои ноги до сих пор касаются бетонного пола в подземном гараже. Хозяин “Aston Martin” опускается передо мной на корточки, подавая неизвестно откуда раздобытую бутылку с водой, предусмотрительно открутив крышку.

 

— Пей, — командует бескомпромиссно.

 

Я пью.

 

— А теперь глубокий вдох.

 

Я хватаю ртом как можно больше кислорода.

 

— На меня посмотри.

 

Концентрируюсь на мужском лице. Сожаление, сочувствие, раскаяние, вина… То, что я вижу в глазах цвета хвои, причиняет боль.

 

— Не смотри на меня так, — шепчу совсем тихо.

 

— Как?

 

— Так, словно он сделал это со мной.

 

Моя просьба исполнена. Отчасти. Тимур шумно выдыхает, прикрывая глаза. Его пальцы, касающиеся моих колен, сжимают их сильней.

 

— Я не допущу. Он никогда к тебе не прикоснётся, — произносит глухо.

 

В груди противно сдавливает. Зато прежде заполонившая разум пустота рассеивается.

 

— Мы должны вернуться! — восклицаю, перехватывая мужские ладони. — Мои братья не останутся с этим монстром! Ты обещал мне… — заканчиваю уже не столь уверенно.

 

Ведь если прежде просто собрать вещи и уйти, пока Фролов веселится в компании своих дружков — идея пусть и сомнительная, но вполне осуществимая, то теперь, когда все вокруг наверняка знают, что я уехала с Тимуром, да ещё и в полураздетом виде… Вдруг там уже все разошлись? И нет никого, кроме братьев и самого отчима? А он ждёт меня. Совершенно точно не в лучшем расположении духа, с учётом количества выпитого им спиртного.

 

— Да. Обещал, — сосредотачивается на мне мужчина, вновь обхватывая мои колени, на этот раз, чтобы переставить мои ноги внутрь салона автомобиля. — А ты снова во мне сомневаешься, да, красавица моя? — добавляет с ухмылкой и распрямляется.

 

Ответить не успеваю. Он захлопывает дверцу с моей стороны.

 

— Не сомневаюсь, — стараюсь улыбнуться, едва он усаживается за руль. — Просто… — замолкаю, не в силах подобрать правильные слова, выразив все те сомнения, что витают в моих мыслях.

 

— Сомневаешься, — меланхолично делает вывод брюнет. — Ещё как сомневаешься, — качает головой, одаривая укоризненным взглядом и заводит двигатель “Aston Martin”.

 

В скором времени машина выезжает на дорогу. Водитель привычно сосредотачивается на вождении. А я разворачиваюсь к нему всем корпусом, смотрю на хмурые черты лица и улыбаюсь теперь уже по-настоящему.

 

Чёрт его знает почему.

 

— Не сомневаюсь, — произношу тихо, кончиками пальцев тронув его правую ладонь. — И вообще больше никогда не буду в тебе сомневаться.

 

Мои пальцы он перехватывает. Поднимает руку и подносит к своим губам, прижимаясь в подобии поцелуя. От этого вроде как простого жеста у меня мурашки по коже моментально проносятся. Становится действительно легче. И какое-то время мы просто едем в тёплой уютной тишине. Но на этом все откровения сегодняшней ночи не заканчиваются.

 

— Когда это произошло, меня не было рядом. Я собирался приехать позже, мы с ним должны были заключить контракт. На тот момент я только-только вернулся из Катара. И я понятия не имел, кто он такой на самом деле. Я проверяю всех, с кем веду дела. Но официально Фролов чист, — заговаривает Тимур, как только мы оказываемся на загородной трассе. — В тот вечер семнадцать человек слышало крики моей ассистентки, пока охрана взламывала запертую дверь в подсобку. Лизу увезли в больницу. У неё множественные внутренние травмы, не все синяки снаружи зажили до сих пор.

 

Мужчина замолкает и молчит примерно с минуту. Но я не тороплю его с продолжением. Левая рука Тимура сжимает руль до побеления пальцев. Челюсти плотно сжаты. На шее заметно пульсирует жилка.

 

— Он в самом деле называл её твоим именем. Множество раз. И позже, при допросе службой безопасности, оправдывал себя тем, что было темно и он перепутал её. С тобой. А ты просто любишь пожёстче. Потом приехали полицейские, забрали его, и… отпустили, — следует от него тихое и злое. — Так что в ночь нашего с тобой столкновения я ехал к Фролову. Собирался выбить из него как можно больше дерьма, раз уж законным способом ничего не вышло. Когда встретил тебя и понял, кто ты такая… На тот момент я был очень зол. Даже не представляешь насколько. А забрать у Фролова то, чем он так дорожит — идеальный подвернувшийся вариант, чтобы он пришёл ко мне сам. Но потом, сама помнишь, всё пошло “не по плану”, — уголки его губ приподнимаются в кривой усмешке. — Твой отчим без всяческих раздумий согласился на условия, при которых он всё же получит контракт, если я получу тебя. Его доля от общего объёма стоимости импортируемой продукции на начальном этапе наших договорённостей составляла двадцать процентов. После — десять. Часть из недополученных им процентов теперь причитается Лизе. Паршивая компенсация за испорченную жизнь, но всё же компенсация. Оставшаяся часть его денег тоже пойдёт кому-нибудь на благо, тут я ещё не определился. Но, раз уж занимается всяким дерьмом, пусть отрабатывает и расплачивается, — новая усмешка Тимура приобретает оттенок горечи. — Сама понимаешь, при таком раскладе никакое повышение процента по заключённым условиям ему не светит. Как бы не изворачивался, — делает очередную паузу, на этот раз недолгую. — А ты, — переключается к повествованию, касающемуся моей персоны. — Невероятная.

 

И…

 

Всё.

 

Хотя нет.

 

Ещё я удостаиваюсь ласковой улыбки и бережного поцелуя в запястье.

 

Но этого мне определённо недостаточно!

 

— А я… невероятная? — переспрашиваю, заинтересованно склонив голову набок. — И только? — позволяю себе снисходительную ухмылку.

 

— Тебе мало? — ухмыляется встречно Тимур. — Прости, золотце, на более развёрнутые признания всех твоих достоинств я пока не готов. Ты ещё даже в любви мне не призналась и жениться на себе не умоляла.

 

Вот же…

 

Наглый!

 

— Вообще-то я не об этом, — укоряю его с обречённым вздохом.

 

— Тогда понятия не имею, о чём вообще речь, — напоказ беззаботно пожимает плечами мужчина.

 

Так я ему и поверила!

 

— То есть, не будем вспоминать плохое, да? — захожу с другой стороны.

 

И снова получаю ласковую улыбку, наряду с новым поцелуем в запястье.

 

— Не будем, — утвердительно кивает Тимур.

 

Что ж, не будем, так не будем.

 

У меня и без того на сегодня “плохого” — полнейший передоз. И в ближайшем будущем тоже немало предстоит. Тем более, до усадьбы остаётся всего-ничего…

 

Глава 17

 

Огни вокруг усадьбы видны задолго до того, как мы к ней подъезжаем. Вечеринка до сих пор не заканчивается. Музыка разносится на всю округу, шум гуляющей толпы — намного громче, нежели прежде, несмотря на то, что машин перед воротами в разы меньше, чем к началу празднования. Среди них появляется и три новых… незнакомых и вместе с тем наоборот. Тёмно-синие тонированные внедорожники очень напоминают один из тех, что когда-то приезжал за Смоленским к нашей усадьбе, когда колёса на его “McLaren” испортились, даже буквы на регистрационных знаках одинаковые.

 

— У твоего отчима новые гости, — замечает мой интерес к джипам Тимур.

 

Выйти наружу он мне не позволяет. Перехватывает за руку, стоит потянуться к ручке автомобильной дверцы. Вместе с тем достаёт свой телефон и отправляет кому-то сообщение. Ответ приходит спустя минуты две. Прочитав послание, брюнет отпускает мою руку, негласно позволяя, наконец, выйти из “Aston Martin”. Впрочем, на улице я остаюсь одна совсем ненадолго. В дом я захожу вместе со Смоленским, который остаётся за моей спиной. На этот раз из кухни не доносится никаких голосов. Хотя освещение там всё ещё горит. Сквозь распахнутые двери балкона доносится раскатистый мужской смех, которому вторят приторно-ласковые женские восклицания. Последние — кажутся знакомыми. Но я не поддаюсь приступу любопытства, чтобы убедиться в том, кому именно они принадлежат. Направляюсь на второй этаж, в спальню близнецов.

 

— Если тебе нужны какие-либо личные вещи, я поднимусь и возьму их, пока ты собираешь мальчишек, — предлагает Тимур.

 

Раздумываю я недолго.

 

— Телефон. Куртка. Или жакет, — оборачиваюсь к нему, останавливаясь перед дверью в нужную комнату.

 

На самом деле я без зазрения совести могла бы взять куда больше, всё равно не отчимом куплено — действительно моё, личное. Но после того, что я узнаю о втором муже своей матери, нет ни малейшего желания оставаться в этом доме даже на секунду дольше необходимого.

 

Вещи…

 

Они всего лишь вещи.

 

— От твоего телефона в любом случае придётся избавиться, поэтому мы его и не взяли изначально. А жакет… — делает вид, что размышляет над моим словами, окидывая меня снисходительным взглядом с головы до ног. — Чем тебе мой пиджак не нравится? — ухмыляется напоказ довольно.

 

Закатываю глаза на такое заявление. Но не спорю. Только головой качаю с усталым вздохом, прежде чем открыть заветную дверь.

 

На часах половина второго. Однако мальчишки не спят, сидят на кровати, до сих пор не раздетые, увлечены какой-то стрелялкой в непонятно откуда взявшемся планшете. Более того, они не одни. Анна Викторовна наблюдает за ними, сидя в кресле, в дальнем углу. А рядом с её ногами, на полу покоится небольшая спортивная сумка, забитая до отказа. Оборачиваюсь в удивлении, глядя на Тимура. Как минимум потому, что среди всех присутствующих тут одна я удивляюсь происходящему.

 

Но Смоленский… такой… Смоленский!

 

Полнейшая невозмутимость.

 

— Аська пришла! — спохватывается первым Савелий, позабыв про игру.

 

Ещё секунда, и мальчишка со всех ног несётся ко мне. Его брат тоже особой медлительностью не отличается. Близнецы облипают меня с обеих сторон. Жду того, что Тимофей напомнит о моём невыполненном обещании, но тот начинает взахлёб рассказывать о том, какая “тётя Алиса добрая и самая лучшая, а ещё подарила ему тот самый iPad Pro”. Я же вспоминаю о том, где я этот пресловутый планшет видела прежде. А именно — в руках девушки, которая прибыла сегодня в усадьбу вместе с Тимуром.

 

— Я их покормила час назад. Алиса Сергеевна уехала на такси, — бодро отчитывается при этом экономка.

 

Экономка-то наша, а вот отчитывается она почему-то перед Смоленским. Но и это ещё не всё. Подойдя к окну, сквозь которое открывается обзор на веселящуюся публику, замечаю не только отчима, но и… Пелагею. Ту самую, что “занимала” Фролова, когда мы с ним в “Darvin” по приглашению Тимура приходили. Она сидит на подлокотнике стула, в котором довольно жмурится отчим. Он что-то рассказывает ей, а она понятливо кивает, то и дело смеясь. Вокруг них собирается немалая компания. Не только друзья отчима. Ещё полно незнакомых мне девушек. Подозреваю, “подруг” Пелагеи. Если это вообще её настоящее имя, что тоже весьма сомнительно.

 

— С тобой лучше не связываться, — адресую Смоленскому, отходя от окна.

 

Но тот по-прежнему делает вид, будто не причём.

 

— Одежду мы не возьмём, — кивает он на сумку, которую подаёт ему экономка.

 

Та возмущённо смотрит на него в ответ, но не спорит. С улыбкой, полной сожаления, переключается на мальчишек.

 

— Ведите себя хорошо, не мучайте сестру, — наказывает им, распахнув объятия.

 

Младшие братья, не долго раздумывая, несутся к ней. Я замечаю скатившуюся с её щеки слезу, когда она обнимает их крепче и расцеловывает в обе щёки. Впрочем, прощание длится недолго. Единственное, что я всё-таки беру из усадьбы — документы. Анна Викторовна спускается на первый этаж вместе с нами. Но усадьбу не покидает. Со стороны заднего двора сквозь распахнутую дверь балкона слышится требовательное: “Куда, мать вашу, делась закуска?!” и женщина торопливо направляется на кухню. Спустя ещё минуты полторы ворота усадьбы остаются за моей спиной.

 

— Когда ты успел с ней договориться? — прищуриваюсь, после того, как усаживаю мальчишек на заднее сиденье “Aston Martin”.

 

Младшие братья снова поглощены планшетом, и не обращают на нас никакого внимания.

 

— Пока ходил за покупками, — безразлично бросает Тимур. — Моя ассистентка заплатила ей.

 

Как только он выводит автомобиль на дорогу, один из тёмно-синих внедорожников пристраивается позади, следуя за нами. Я снова оборачиваюсь в сторону заднего сиденья. И в какой-то мере почти завидую близнецам. Так и не поняли ведь ещё, что происходит на самом деле. С тем, что скажу им, когда они осознают… потом подумаю. По сути, и сама ещё не знаю, что будет дальше.

 

Вырулив с просёлочной дороги, “Aston Martin” поворачивает не в сторону города. Но дорога знакомая. Воспоминания о домике в лесу у меня слишком яркие, чтобы я могла подзабыть её. До заветного места добираться примерно час, а малышня отправляется в царство сновидений на полпути.

 

— Пелагея займёт твоего отчима до утра, уложит спать и позаботится о том, чтобы он проспал как можно дольше, — заговаривает вновь Тимур, как и я, удостоверившись, что мальчишки засыпают. — Дом ещё не переоформлен на моё имя, так что искать нас там они не станут. Тебе нужно выспаться. Хорошенько поесть, — переходит на бескомпромиссный тон. — Завтра утром возьмём тебе другую машину и ты уедешь из области, вместе с братьями. Нужный адрес я забью в навигатор. Если захочешь, можно будет вернуться обратно, как только я всё улажу.

 

— А если не захочу?

 

— Я уже говорил тебе, недавно я вернулся из Катара. И до встречи с тобой планировал в следующем месяце, как только закончу здесь все свои дела, отправиться в Бурсу. Месяца на два — три минимум. Там очень красиво. Тебе понравится. Можем осесть там насовсем, если опять же, захочешь. Вряд ли твоим братьям пойдут на пользу частые переезды.

 

И вот тут впервые за последние часы мне становится по-настоящему страшно. Снова руки начинают дрожать. Я сжимаю их в кулаки, стараясь не поддаваться охватывающей панике. Но разум снова и снова твердит, как заезженной пластинкой, что я полнейшая идиотка и всё это сплошное безумие.

 

Сколько я его знаю?

 

Неделю?

 

Чуть больше?

 

— Турция? — озвучиваю уже вслух.

 

— Проблемы с турецким? — интересуется встречно Смоленский.

 

По непроницаемому выражению лица и не поймёшь, то ли шутит, то ли просто издевается, как обычно.

 

— Какие у меня могут быть проблемы с турецким, если я с ним вообще не знакома? — ворчу себе под нос.

 

Водитель понимающе ухмыляется.

 

— Да, турецкий — это не такая уж проблема. А вот то, что там не жалуют одиноких девушек, ведущих вольный образ жизни, к тому же с двумя детьми, это да… Придётся тебе сперва замуж выйти.

 

Ничего не говорю. Отворачиваюсь к боковому окну. Улыбаюсь. Да так и молчу весь оставшийся путь. Тимур тоже не продлевает задетую тему, не заводит новых разговоров. Лишь мерный, едва уловимый гул двигателя сопровождает оставшуюся часть пути. А по приезду первым делом мужчина вытаскивает близнецов из машины. Притом берёт на руки сразу обоих. Открывать дом приходится мне.

 

— Ключи в бардачке, — командует хозяин территории. — Тот, что крестообразный.

 

Ступени обветшалого крыльца тихо скрипят, когда я поднимаюсь по ним. Но дверь открывается легко — всего один поворот нужного из общей связки ключа. Близнецов Смоленский относит на второй этаж. Судя по спартанской обстановке, в свою спальню. Двери в остальные комнаты, расположенные прямо по коридору, судя по всему совсем недавно отремонтированы. И пусты.

 

— Внизу есть диван, — проговаривает Тимур, уложив детей на просторную двуспальную кровать.

 

— Не думаю, что он достаточно широкий для нас двоих, — хмыкаю напоказ беспечно. — Мне и тут места вполне хватит, — машу рукой в сторону постели, половина из которой уже занята.

 

Мужчина прищуривается, но не отвечает. Стойко ждёт, пока я снимаю с мальчишек обувь и укрываю их покрывалом. Вожусь не так уж и долго, однако, едва я отодвигаюсь от Савелия, как меня подхватывают на руки и утаскивают на первый этаж. Не сопротивляюсь. Не хочу своими воплями разбудить шестилеток. Хотя это совсем не мешает самую малость повозмущаться:

 

— Что за привычка такая? — бурчу намеренно недовольно, сложив руки на груди, пока Тимур спускается по лестнице. — Чуть что, сразу хватать и тащить, куда вздумается?

 

В глазах цвета хвои вспыхивает лукавый блеск.

 

— Если я хочу что-либо, то просто беру это.

 

Вот… не удивлена ни разу даже!

 

— Это я уже заметила.

 

Диван в гостиной, между тем, выглядит не таким уж и тесным. Смоленский усаживает меня аккурат по центру, после чего отходит к камину, чтобы развести огонь. Я же в это время самым бессовестным образом предаюсь разглядыванию проступающих сквозь белую футболку мышц на его плечах, задумываясь о том, чтобы и вовсе от неё избавиться в скором времени. Впрочем, ничего такого делать самой не приходится. Как только камин растоплен, брюнет сам стаскивает с себя верхнюю часть одежды.

 

— Схожу в душ, потом что-нибудь приготовим, — сообщает, прежде чем направиться прочь из гостиной.

 

Правда, так и не покидает её. В несколько быстрых размашистых шагов возвращается ко мне, склоняется, обхватив пальцами подбородок, приподнимая моё лицо, и целует… так, что у меня голова кругом, в животе всё узлом стягивает, а я тянусь ему навстречу, забывая, что надо дышать.

 

Жаль, всё прекращается также внезапно.

 

— Я быстро, — шепчет Тимур, прежде чем отстраниться.

 

Но всё ещё не уходит. Успеваю поймать его руку.

 

— Я могу и сама приготовить. Пока ты будешь в душе, — улыбаюсь мягко. — Я, конечно, не шеф-повар, но ещё никто не отравился, — замолкаю, а через короткую паузу, чуть поколебавшись, добавляю неуверенно: — Или ты можешь взять меня с собой.

 

Кто бы знал, каких усилий стоит не переставать смотреть на него. Куда легче уставиться в пол после сказанного, невзирая на то, что прежде между нами уже много чего происходило, вроде бы стесняться особо нечего. Но я ещё ни разу никому не предлагала себя, да ещё столь открыто. Прежде… он брал сам.

 

И это хорошо, что я на него смотрю. Если бы отвернулась, то не заметила бы, как на его губах расцветает предвкушающая ухмылка, а в глазах вспыхивает тот самый по-хищному дикий голод, от которого я чувствую себя совершенно обнажённой, даже если полностью одета. Если бы не смотрела, не поняла бы тогда, что именно Смоленский имеет в виду, когда говорит:

 

— Не думаю, что это хорошая идея.

 

Его слова — это одно. То, что я вижу — совершенно противоположное.

 

— Почему? — гулко сглатываю.

 

Руку его отпускаю. Не хочу выглядеть слишком нуждающейся.

 

— Если я возьму тебя с собой, то обратно сюда мы вернёмся совсем не скоро, золотце, — шумно выдыхает Тимур. — А тебе нужно отдохнуть. Силы тебе завтра очень пригодятся. Дорога будет долгой.

 

— И без тебя, — соглашаюсь с ним на свой лад, снова медлю, прежде чем решиться на последующее: — А это обязательно? Уезжать?

 

Его взгляд блуждает по моему лицу, словно пытается запомнить. Он вновь обхватывает пальцами за подбородок, приподнимает чуть вверх, подушечкой большого пальца скользит по моим губам.

 

— Обязательно, красавица моя, — отзывается с сожалением.

 

А я снова ловлю его ладонь.

 

— Тогда я буду по тебе скучать, — произношу совсем тихо.

 

Да, этой ночью я на удивление себе самой очень смелая. Ведь другой такой возможности может не представиться. К тому же, мои слова, как самый верный катализатор. Они — последнее, что я произношу, будучи в относительной адекватности.

 

Дальше говорить в принципе затруднительно.

 

Новый поцелуй кружит голову и путает мысли похлеще предыдущего. Неумолимый. Властный. Вместе с тем столь сладкий, томильный и искушающий, что моё сердце бьётся так, будто готово выпрыгнуть из груди, в лёгких печёт от недостатка кислорода, а руки сами собой тянутся к широким сильным плечам.

 

— Я тоже, золотце. Даже не представляешь, как сильно.

 

До сих пор цепляюсь за его плечи. Прижимаюсь к нему, насколько это максимально возможно. Поцелуй прекращён. Но наши губы продолжают касаться. Эта тишина между нами дышит истиной. Глаза открыты. Взгляды направлены друг на друга. Мы так близко, что черты лиц невозможно чётко рассмотреть. Да мне и не надо. Уже давным давно каждая чёрточка отпечатывается в моей памяти, подобно невыводимому клейму. Никогда не забуду. Своего единственного. Любимого.

 

— Тимур…

 

Моё дыхание — рваное, частое. Его — тяжёлое, медленное. Я — вся дрожу. Он — как незыблемая скала. Настолько твёрдым и огромным чувствуется в сравнении со мной. Его руки соскальзывают мне на талию, гладят, ласкают, собирают под пальцами тонкий шифон. Подо мной больше нет опоры, пол уходит из-под ног, и я обхватывают мужской торс ногами.

 

— Безумно хочу тебя…

 

Чьи слова, не разобрать. Если и он говорит, всё равно, как отражение моего желания. Мужчина разворачивается и направляется вместе со мной, поддерживая под ягодицы, в сторону душевой. Мои губы вновь пленены жадным, глубоким поцелуем. Дыхание, сила воли, рассудок — ничего во мне не остаётся, всё отдаю ему без остатка. Его кожа под моими пальцами ощущается настолько обжигающе горячей, что я невольно вздрагиваю, едва на нас сверху льются струи прохладной воды. Моё платье остаётся где-то там, ещё по пути, в коридоре, вместе с мужскими брюками. Не помню, где именно, да и не хочу вспоминать. Бюстье промокает, но я не жалею, отшвыриваю кружево в сторону. Запрокидываю голову, когда он собирает мои волосы в кулак.

 

Сколько времени проходит? Секунды? Минуты?

 

Время остаётся где-то там, где нас нет…

 

Со мной лишь бесчисленное множество моментов. И безмерное чувство того, что я снова по-настоящему жива. Только с ним одним.

 

Тимур всё ещё целует. Алчно. Ненасытно. Изредка покусывает, оставляет следы. Целует не только в губы: шею, ключицы, плечи, чуть ниже… Каждое прикосновение — мой личный наркотик, самый будоражащий афродизиак и безотказный дурман. Я не могу отказать себе в том, чтобы узнать его лучше, веду пальцами по чёрным витиеватым линиям на груди, глажу, царапаю, целую сама. Я зависима. Пьяна им. Им самим. И тем, что он делает со мной.

 

— Откуда они? — раз за разом обвожу тонкие белесые линии, что теряются под рисунком тату.

 

— Ножевые, — неохотно, но отзывается Тимур. — У меня не было родителей. Я вырос в детдоме. А дети там иногда бывают жестоки.

 

Мои глаза сами собой распахиваются от шока.

 

— Всё не настолько плохо, как выглядит. В основном, задело мышцы и кости, — перехватывает мои пальцы и сам ведёт вниз так, что теперь я касаюсь самой нижней раны, под грудной клеткой. — Эта — хуже всех. Почти убила меня, — уголки его губ приподнимаются в небрежной ухмылке. — Но всё давно решено, так что проще просто забыть. Не стоит беспокоиться о том, чего уже нет, золотце, — усиливает хватку на моих волосах, оттягивая их чуть вниз.

 

Я не спрашиваю новых подробностей. Целую каждый шрам. Не знаю почему. Но мне нравится ощущение того, как мужчина едва уловимо вздрагивает при контакте моих губ с его кожей. Не останавливаюсь. Целую снова и снова. Постепенно спускаясь к уровню пресса, низу живота. Опускаюсь перед Тимуром на колени. Смотрю снизу-вверх.

 

С этим мужчиной во мне нет никаких границ.

 

— Я никогда не делала чего-то подобного прежде, — признаюсь едва слышно.

 

Мне нравится противоречивое ощущение шёлка и стальной твёрдости, когда я обхватываю у самого основания, а потом веду по члену вверх-вниз. Хриплый выдох мужчины становится моей наградой. Наряду с ласковой улыбкой, он вновь касается моих губ, ведёт по ним подушечкой большого пальца, как тогда, когда мы были в гостиной. И чёрт меня побери, но теперь я, кажется, знаю, о чём владелец “Атласа” думал в тот момент. Это придаёт смелости. Я больше не медлю. Обхватываю возбуждённую плоть губами, ласкаю языком, втягиваю в рот как можно глубже, помогаю себе обеими руками. Не уверена, насколько верны мои попытки, но захват на моих волосах постепенно слабеет, рука Тимура смещается на затылок, и дальше он двигается уже сам. Толчок, другой, третий, ещё один… Он отстраняется внезапно, порывисто, с какой-то затаённой злостью вздёргивая меня с колен.

 

— Я кончу, только когда буду глубоко в тебе, красавица моя, — шепчет всё также хрипло, разворачивает меня спиной к стене.

 

Я жду, когда он приподнимет меня выше, жду нового грубого толчка, который наполнит изнутри до предела. Но Смоленский не торопится. Снова улыбается, с невероятной нежностью бережно убирая налипшие к моему лицу прядки давно промокших волос. Заводит одну за другой мне за ухо, подхватывает меня с лёгкостью, одной рукой. Прижимает собой, всё ещё поддерживая. Я чувствую, как его член упирается мне между ног. Совсем рядом ложатся его пальцы. Не проникают, гладят медленно, едва касаясь, вновь и вновь искушая и соблазняя.

 

— Я первый у тебя, да? Других не было в твоей жизни, — спрашивает, опять целует, на это раз в уголок губ, в подбородок, в висок.

 

Это всё совершенно точно какая-то немыслимая пытка. Не остаётся никаких сил на то, чтобы ей противостоять.

 

— Первый. Других… не будет, — выдыхаю с невольным стоном, прикрывая глаза, подставляя лицо его поцелуям.

 

Внутри давно всё горит. Низ живота скручивает болезненной потребностью заполучить куда больше, чем с ума сводящая ласка. И я сдаюсь.

 

— Да просто трахни меня уже, наконец, — бросаю в откровенной бесстыдной мольбе.

 

Глаза цвета хвои темнеют. Голод в них почти сулит погибель.

 

— Верно, золотце, других не будет.

 

Его голос — резкий, скрипучий, грубый. Как и вторжение в моё тело. Вот только облегчение длится лишь жалкий миг. Тимур замирает. Я чувствую его внутри себя, выгибаюсь, пытаюсь двигаться навстречу, каждая мышца мужчины напряжена. Знаю, ему, как и мне, катастрофически мало. Но он снова не спешит. Покидает моё тело мучительно медленно. Вторгается вновь. И так раз за разом, растягивая эти драгоценные моменты в нашу личную целую вечность, пока она ни взрывается мириадами звёзд перед моими глазами вместе с нахлынувшим оргазмом, в котором я с превеликим наслаждением захлёбываюсь, тону, гибну и возрождаюсь… для него одного.

 

Единственного.

 

Моего.

 

Того самого, что…

 

— Люблю.

 

Глава 18

 

Аромат свежесваренного кофе проникает в лёгкие, побуждая проснуться. Открыв глаза, я улыбаюсь, потому что замечаю вырезанную из дерева подставку с двумя чашками горячего напитка и стеклянным стаканом, который украшает пышный бутон белой розы.

 

— Доброе утро, — шепчу едва слышно охрипшим со сна голосом и всё ещё улыбаюсь, сосредоточившись на мужчине передо мной.

 

Тимур сидит на полу, согнув одно колено, совсем рядом с краем дивана, на котором я совершенно не помню, как оказалась. Подперев кулаком подбородок, он тоже улыбается, глядя на меня. Судя по всему, уже не первую минуту.

 

— Доброе утро, соня, — отзывается Смоленский.

 

На часах, что красуются на его руке, едва доходит половина седьмого, так что вопрос спорный. Но я не возражаю. Приподнимаюсь, подтянув выше простынь, которая сползает с груди, ведь помимо постельной принадлежности на мне ничего нет.

 

— Это весь наш завтрак? — задаю вопрос, хотя ответ мне не нужен.

 

Не хочу есть. Несмотря на то, что ужин накануне ни один из нас так и не приготовил. Наш вечер закончился на “совместном принятии душа”, после чего я банально вырубилась без сил.

 

Тянусь к цветку, аромат которого глубоко вдыхаю, поднеся ближе к лицу.

 

— Не так давно ты собиралась продемонстрировать свои навыки в готовке, поэтому подумал, что завтрак мы приготовим вместе, — хмыкает беззаботно Тимур.

 

Всё ещё смотрит на меня. Пристально. Почти изучающе. И, кажется, любуется. Отчего я невольно смущаюсь.

 

— Хорошо, — мямлю, укутываясь в простынь поплотнее.

 

Окончательно усевшись, делаю пару глотков кофе. Как и Смоленский. Вот только, в отличие от меня, жидкость в кружке его не особо отвлекает. Он даже кружку берёт, не глядя на неё. Только на меня.

 

— Что? — не выдерживаю его пытливого взгляда.

 

На его губах расцветает привычная ухмылка. А мой вопрос остаётся без ответа. Брюнет поднимается на ноги, отставив кружку в сторону. Ещё секунда, и я оказываюсь поднята на руки. Вместе со мной он направляется на кухню. Там Тимур усаживает меня на столешницу. С ней у меня связаны особые воспоминания, так что некоторое время я банально пялюсь на кусок высеченной из мрамора поверхности, не спеша заводить новый разговор, допивая свой кофе, в то время, как мужчина достаёт из холодильника продукты и кухонную утварь.

 

— Ты так и не сказала ничего определённого про Бурсу, — первым нарушает он обоюдное молчание.

 

На меня больше не смотрит, достаёт нож и разделочную доску.

 

— Ты сам сказал, мы можем остаться там, если я захочу. А как я захочу, если ещё не поняла, понравится ли мне там? — интересуюсь встречно.

 

Поблизости лежат болгарские перцы и я слегка наклоняюсь в сторону, чтобы их достать. Сперва — их, потом — нож, который оставил Тимур. Наверное, было бы более удобно встать на ноги, уже после помочь с нарезкой, но я не делаю этого, оказавшись в кольце жарких объятий, лишающих особой свободы передвижения.

 

— То есть, согласна поехать туда со мной? — доносится вкрадчиво, наряду с прикосновением его губ к моему виску.

 

Его пальцы медленно ведут по моему левому плечу к ключицам и ниже, вдоль края простыни, в которую я завёрнута. Где-то в закромах сознания мелькает мысль о том, что стоит одеться более подобающим образом к тому моменту, как проснутся близнецы. Но она быстро тает, едва меня награждают новым поцелуем.

 

— А что, у меня есть другая альтернатива? — хмыкаю запоздало на его вопрос и сама же тянусь к нему навстречу, целуя в уголок губ. — Помнится, кое-кто просто берёт, что хочет, если оно ему действительно необходимо.

 

Я не собираюсь язвить или возражать, лишь напоминаю о былом, однако на мою реплику Смоленский моментально мрачнеет.

 

— Я не буду заставлять тебя жить со мной, если ты этого не желаешь, — проговаривает всё также мрачно.

 

Его плечи напряжены, ощущаю это слишком отчётливо, едва касаюсь их, обнимая мужчину свободной рукой за шею.

 

— Я думала, мы уже всё выяснили по поводу моих желаний, — произношу тихо, развожу колени в стороны и прижимаюсь к Тимуру ещё ближе всем телом, подвинувшись на самый край столешницы.

 

Исходящее от него тепло опутывает куда надёжнее любых объятий, и я откровенно наслаждаюсь этим чувством, слегка прикрыв глаза, заново целуя Тимура в уголок губ.

 

— Продолжай в том же духе, и превратившийся в завтрак ужин снова обернётся ужином, красавица моя, — бормочет мало-разборчиво он, целуя в ответ жадно, глубоко, обхватывая за затылок, буквально впечатывая в себя.

 

Кислород быстро заканчивается и я с шумом втягиваю в себя воздух, едва представляется такая возможность.

 

— А говорил, что уезжать обязательно, — усмехаюсь, заставляя себя сосредоточиться не на его стояке, который упирается мне во внутреннюю сторону бедра, а на злосчастном завтраке. — Передумал? — прищуриваюсь хитро.

 

— Всегда найдётся какой-нибудь вариант, чтобы найти выход из той или иной ситуации, — понимающе ухмыляется Смоленский.

 

Какой такой вариант он может найти в подобном случае, мне даже представить не удаётся. Как и возможности озвучить соответствующий вопрос. Сквозь приоткрытое окно доносится шум подъезжающей к дому машины. Сперва одна, затем другая. Два чёрных “Dodge Challenger” паркуются неподалёку от того автомобиля, на котором мы сами приехали сюда, и если первая из наглухо тонированных тачек остаётся неподвижна, то из-за руля второй выбирается высокий седовласый мужчина. Несмотря на оттенок шевелюры, он едва ли старше Смоленского, а вот в развороте плеч слегка пошире, одет в самые обычные джинсы и серый джемпер. К дому незнакомец не подходит. Остаётся снаружи, сложив руки на груди. И, кажется, просто ждёт.

 

— Это Никита Самойлов. Глава моей службы безопасности, — поясняет для меня Тимур, с неохотой отстраняясь. — Скоро вернусь, — оставляет напоследок ещё один поцелуй на моей щеке, после чего покидает кухню.

 

Не слышу, о чём они разговаривают, всё там же, на улице. Но по мере продолжения беседы отчётливо замечаю хмурость, проявившуюся на лице Тимура. В отличие от него, Самойлов остаётся с виду полностью безразличным. Вот только его пристальный взгляд в сторону окна, через которое я за ними наблюдаю, — слишком уж веет… осуждением. Моментально не по себе становится. Так что со столешницы я всё же сползаю. Иду в сторону гостиной, подбирая до сих пор валяющиеся в коридоре вещи. Одеваюсь в спешке. Но, по всей видимости, всё равно не достаточно быстро, потому что замираю, так и не застегнув до конца молнию на сарафане, когда на плечи ложатся горячие мужские ладони.

 

— Могу расценить это, как побег, — доносится тихим шёпотом мне на ухо.

 

Тимур сжимает в своеобразных объятиях крепче и притягивает спиной к себе.

 

— В этот раз, видимо, неудачный, — отшучиваюсь, отклоняя голову, позволяя поцеловать себя в шею.

 

— Я учусь на своих ошибках, — хмыкает Смоленский, после чего резко разворачивает к себе лицом.

 

Так и не отпускает. Не говорит ничего. Но я вижу в глазах цвета хвои столько всего невысказанного, что не могу не спросить:

 

— Что-то случилось? — медлю лишь секунду. — Фролов обо всём догадался, да?

 

Ответом мне становится мягкая улыбка. А всё то, что бушевало в его взоре, разом исчезает, как не было.

 

— Ты мне обещала завтрак, — продолжает улыбаться Тимур.

 

Смотрю на него с осуждением. Я, может, не обладаю таким жизненным опытом, как стоящий передо мной, но это же не значит, что меня надо за маленькую девочку принимать.

 

— Нет ничего такого, чего я не ожидал. Всё идёт, как я и рассчитывал, золотце, — вздыхает в покаянии Смоленский, а затем лукаво прищуривается: — Ты кормить меня сегодня будешь, или нет, женщина?

 

Только и успеваю охнуть, когда он без предупреждения подхватывает на руки. Повторяется всё то же самое, что и примерно пятнадцать минут назад. Я снова донесена до кухни и по-хозяйски усажена на столешницу. Вот только возможности заново дотянуться до ножа меня лишают. Мужчина сам готовит завтрак. Ещё пятнадцать минут и на столе красуется ароматный омлет с курицей и овощами, три шоколадно-ореховых кекса в чашках, а также пара новых порций кофе и апельсинового сока. Последнее — не для меня или Тимура. Младшие братья, как по команде, несутся по лестнице со второго этажа на первый, едва всё готово и выставлено.

 

Сам завтрак длится куда дольше, нежели время его приготовления. А я снова то и дело улыбаюсь, глядя на трёх, самых дорогих сердцу мужчин, что наперебой обсуждают… даже и не запоминаю, чего они там говорят. Просто снова и снова смотрю на них всех, стараясь, как можно тщательнее запечатлеть в своей памяти каждый миг. И уже намного позже, когда с кратковременными сборами в дорогу покончено, выныриваю из своего внутреннего мира в реальность.

 

Близнецы усажены на заднее сиденье в тот самый “Dodge Challenger”, что привёз Самойлов, уехав обратно на второй машине со своим сопровождающим. Вещей у нас не так уж и много — большая часть багажника свободна, Савелий и Тимофей опять заняты планшетом (надо бы урезать им подобное времяпровождение в будущем), а я всё мнусь перед открытой с водительской стороны дверцей, не решаясь усесться внутрь.

 

— …и я очень прошу тебя, не отклоняйся от заданного маршрута, — проговаривает наставительным тоном вместо прощания Тимур.

 

— Иначе? — спрашиваю не потому, что собираюсь, а лишь для того, чтобы ещё хотя бы на чуть-чуть продлить оставшиеся рядом с ним секунды.

 

— Я жутко ревнивый, — пожимает плечами брюнет.

 

Улыбаюсь раз в тысячный за всю первую половину сегодняшнего дня. Сокращаю оставшуюся между нами дистанцию, приподнимаюсь, целую его, куда дотягиваюсь — в подбородок, а после разворачиваюсь, намереваясь, наконец, разместиться у руля. Правда, и на этот раз остаюсь на улице. Теперь уже не по своей воле. Смоленский выставляет передо мной руку, уперев конечность в край железной крыши, тем самым перекрывая мне свободу передвижения.

 

— Ещё кое-что забыл, — шепчет на ухо настолько тихо, чтобы слышала лишь я одна.

 

Замираю, но не оборачиваюсь к нему лицом. Жду того, что будет дальше. Сердце и вовсе бьётся, как шальное. Неспроста.

 

— Возьмёшь мою фамилию?

 

Вот так просто. Словно это всего лишь очередной пункт из списка запланированных дел на сегодня. Впрочем, ничего другого и не ожидаю от него. Улыбаюсь снова. Тимур Смоленский — не из тех, кто будет распинаться и ходить вокруг, да около. И что уж там, именно эта бескомпромиссная решительность в нём мне безумно нравится. Соответственно:

 

— Возьму, — отзываюсь, наконец, посмотрев на него. Не сомневаюсь ни секунды. Ведь этот мужчина не оставляет сомнений. — Мне же не нужны проблемы с турками, если вдруг я надумаю переехать в Бурсу, — усмехаюсь нагло, подмигнув ему.

 

Тот понимающе ухмыляется в ответ. Целует коротко, слишком быстро, сам же запихивает меня в салон машины, пристёгивает ремень безопасности, закрывает дверцу. Да так и остаётся перед крыльцом дома, глядя на то, как я выруливаю на грунтовую дорогу. Последнее я выполняю скорее на автопилоте, нежели осознанно. Совершенно не хочется никуда уезжать. Скорее — навсегда остаться в этом домике в лесу, где нет никого, кроме нас.

 

Надеюсь, рано или поздно я всё же сюда вернусь.

 

А пока…

 

Грунтовка постепенно сменяется асфальтовым покрытием, дорога петляет множеством поворотов, за окнами мелькают деревья, и я мысленно погружаюсь в это мнимое ощущение свободы, стараясь сосредоточиться на окружающем, лишь бы не думать о том, что оставляю позади себя. Успешно справляюсь с последним примерно полчаса. Но потом по встречной попадается несколько несущихся на повышенной скорости автомобилей, и моё сердце само собой ускоряет ритм, нога соскальзывает с педали газа, правая рука поворачивает руль так, что “Dodge Challenger” съезжает на обочину, после чего и вовсе останавливается. Слишком уж знакомы те, кто несколько секунд назад проносится мимо. И пусть на служебных машинах оперативников отдела уголовного розыска нет особых отличительный знаков — с виду, как обычные, гражданские, но я видела их не раз, точно с другими не перепутаю, тем более, что одна из них принадлежит Косте Наумову. К тому же, вариантов, куда бы они могли направляться — не так уж и много, к этому моменту я не успеваю проехать ни одного населённого пункта. Да и в совпадения не верю.

 

Они совершенно точно отправляются к Смоленскому…

 

Глава 19

 

Шальной ветер забирается в распущенные волосы, пронизывает ощущением прохлады, и я невольно прикрываю глаза, опираясь на край капота “Dodge Challenger”, всё размышляя-размышляя… Должна ли я перестать сомневаться и ехать дальше? Как сказал Тимур. Или же лучше вернуться? Не оставлять Смоленского наедине с теми проблемами, что по сути возникают исключительно из-за моей персоны. Неспроста туда оперативники поехали. Но если тем самым, желая помочь, только усугублю? Явлюсь, так сказать, с поличным. Подставлю его. Сделаю ещё хуже, нежели есть сейчас. Всё же этот мужчина прекрасно знает, что делает. Раз уж сказал, что всё идёт, как он ожидал, то… Смоленский слов на ветер не бросает.

 

Возвращаюсь в машину, за руль.

 

Воспользовавшись новым телефоном, который для меня привёз Самойлов, звоню своему мужчине. Связь в лесном домике отсутствует — это я выяснила ещё в свой первый визит туда, так что вполне ожидаемо абонент недоступен. Но и не позвонить не могу, нервно надеясь на «А вдруг?».

 

Выдыхаю.

 

Шумно.

 

Тяжело.

 

Отпуская последние сомнения.

 

Вдыхаю снова.

 

Глубоко.

 

Еду дальше.

 

Заданное в навигаторе расстояние превышает полторы тысячи километров, так что сосредотачиваюсь на предстоящем пути и расстоянии. Запланированных остановок до конечной точки всего четыре: три из них — бензозаправки, ещё одна — ночёвка в отеле, она является предпоследней по счёту. Именно там, устроившись в заранее забронированном номере, я звоню Тимуру снова. Как и условлено. Абонент до сих пор недоступен. И это, в отличие от предыдущего раза, начинает знатно напрягать. Особенно сильно — когда по истечению ночи связь у владельца “Атласа” так и не появляется.

 

К утру я не выдерживаю. Сперва долго мучаюсь тем фактом, у кого я могу узнать, что там без меня происходит, а потом звоню единственной, кому более-менее могу доверять. И это, к слову, моя ошибка. Но я узнаю об этом потом. Сперва…

 

— Алло? — доносится с того конца связи настороженное.

 

Номер, с которого я ей набираю, оператором просто так не определяется. Хотя я на этот счёт не особо обольщаюсь, при желании для старшего брата школьной подруги — плёвое дело.

 

— Привет, Лен, — произношу в тон ей, негромко.

 

Секундная пауза, и выдох, полный облегчения, становится мне ответом.

 

— Господи, ты нас всех жутко напугала! Исчезла, не сказав никому ни слова! — обвинительно выплёскивает на меня девушка. — Ты где? С тобой всё нормально? Что случилось? — один за другим сыплет вопросами.

 

— Всё нормально, Лен, — улыбаюсь я виновато, глядя на своё отражение в зеркало душевой.

 

Мальчишки ещё не проснулись, апартаменты у нас состоят из одной комнаты и мне бы не хотелось разбудить их своёй болтовнёй. Да и ни к чему им это всё слышать.

 

— Да? — переспрашивает уже деловито подруга. — Хм… — делает демонстративную паузу. — А близнецы?

 

То, есть уже в курсе.

 

А значит, кипиш всё-таки случился.

 

— Со мной они, — сознаюсь, не видя смысла в обратном. — С ними тоже всё в порядке. Мы… уехали просто. Ненадолго, — почти не вру.

 

В трубке слышится усталый вздох.

 

— Фролов весь город на уши поднял. Смоленского в твоём похищении обвинил. Тебя ищут везде! Ориентировки разослали по всей области.

 

Где-то здесь я радуюсь, что нахожусь давно за её пределами. Но всего на мгновение. Потому что уже в следующее я осознаю: все мои опасения подтверждаются. И даже хуже.

 

— В моём похищении? — переспрашиваю шокировано.

 

Абсурд же чистой воды!

 

— Да, Ась, в твоём, — подтверждает Лена. — Так что лучше бы тебе вернуться. Иначе… — замолкает с очередным тяжёлым вздохом. — Всё плохо, понимаешь? — звучит уже приглушённо с обречённостью.

 

С учётом, что во всём этом замешан Константин Наумов (сама лично видела же его!), то неудивительно, что она в курсе, хотя и не положено… Удивительно другое! И до меня только сейчас, поздним зажиганием, доходит этот факт. Наряду со словами, звучащими в ушах голосом Тимура, подобно приговору: “Дом ещё не переоформлен на моё имя, так что искать нас там они не станут…”.

 

И если только не глава службы его безопасности, который был там и видел нас, тогда кто ещё мог сдать тот факт, где находится сам Смоленский? Сядь я за руль минут на семь позже, как раз бы застали всех четверых.

 

— Лен, — произношу, хотя не уверена, хочу ли в действительности знать правду, потому что мне заранее больно. — Его ведь забрали, да? Прямо оттуда, из лесного домика?

 

Воцарившаяся за моими вопросами тишина — самый безжалостный вердикт. Резануло, как скальпелем по грудной клетке. Потому что если бы она могла отрицать, я бы давно это услышала. Но школьная подруга не отрицает. Прекрасно понимает, обо всём я догадалась. Никому ведь я про тот домик не рассказывала. Кроме неё. А от этого вдвойне больно. Ведь выходит, виновата — я. Со всех сторон.

 

— Забрали, — спустя длительную паузу доносится тихое, исполненное вины. — Закрыли. Не отпустят.

 

Должно быть, мой шок всё ещё не проходит. Никак иначе и не объяснишь, по какой причине с моих губ слетает нервный смешок.

 

— А доказательства откуда у них взялись? Они что, мой труп нашли? Или требование о выкупе? — выдаю всё с тем же нервным смешком. — С каких пор истерика Фролова становится истиной в последней инстанции?

 

Всё же, выдвинутое обвинение — слишком серьёзное, чтобы вот так сразу уверенно судить обо всём. Да и когда только дело состряпать успели?

 

— У них есть свидетель.

 

Вот же…

 

Дерьмо!

 

Дерьмо!

 

Тысячу раз дерьмо!

 

Впрочем, сколько ни ругайся, делу не поможет.

 

Продолжающая развиваться истерика — тем более.

 

— Свидетель? — озвучиваю дрогнувшим голосом.

 

Сама мысленно уже начинаю проклинать ту девицу, которая типа Пелагея. Ну, а кто же ещё там была в теме? Если не она… Не она.

 

— Да, — вздыхает Лена. — Ваша экономка. Она не раз видела, как он применял к тебе насилие. И как увёз тебя в последний раз, тоже видела.

 

Теперь пауза требуется уже мне самой. Девушка терпеливо ждёт, когда я осмыслю, переварю и приду в относительную норму. Ни в какую норму я, конечно же, не прихожу. Довольное паршивое это обстоятельство — когда все и вся враз против тебя. Как будто в клетку загнали. Со всех сторон окружили.

 

Да, мой отчим умеет подсуетиться, когда ему это очень-очень надо…

 

— А что адвокат? Ведь у Смоленского же есть адвокат? — сама не знаю, зачем спрашиваю.

 

Безусловно у него есть адвокат. Скорее всего, не один. У такого, как владелец “Атласа” должна быть целая армия юристов, если уж собственный отдел безопасности имеется.

 

— Не думаю, что адвокат ему действительно поможет, если ты не вернёшься и не дашь показания в его пользу… — отзывается Лена.

 

В принципе, следующая моя мысль примерно такая же, так что банально соглашаюсь с девушкой. Прощаюсь коротко. Тему её предательства не задеваю. К чему лишний раз снова причинять боль? В первую очередь себе самой? Мне даже спрашивать не надо, почему она это сделала. Наумовы-старшие всегда умели быть убедительными и знали как правильно надавить на своих детей. Видимо, и в этот раз случается то же самое. Неспроста я никогда не заикалась о том, что бы Костя или Лена помогли мне по ситуации с мальчишками.

 

Но это всё лирика…

 

Теперь нужно решить, как быть дальше.

 

И желательно таким образом, чтобы не сделать ещё хуже, чем уже есть.

 

Ох уж эти варианты…

 

Новый звонок ничем особо не помогает. Телефон Анны Викторовны недоступен. Дмитрий Сергеевич тоже трубку не берёт. Позвонить мне больше откровенно некому. И я начинаю злиться.

 

На саму себя. За то, что втянула Смоленского во всю эту авантюру. На что только рассчитывала? На чудесное “И жили они долго и счастливо”? Да у кого такое случается? Не встречала таких. Глупая. Наивная. Бестолочь.

 

На Тимура тоже злюсь. Обещал ведь, что всё учёл. Всё, да видимо, не всё. Или это план у него такой? Сомнительный. Если так, хоть бы предупредил! И вообще… как он там теперь? Вряд ли там шикарные условия для существования. Даже для мальчика, выросшего в детдоме.

 

Сердце противно сдавливает, стоит только представить себе хотя бы один из возможных вариантов того, как всё может обстоять. Правда, окончательно я всё же не раскисаю. В дверь уборной раздаётся тихий стук и Савелий зовёт меня по имени. Оказывается, оба проснулись, в туалет надо. Это отвлекает. Как и то, что близнецам необходимо сообразить завтрак. И ещё при всём при этом добродушно улыбаться. С последним я справляюсь довольно успешно. Всё-таки, невзирая ни на что, братья — моя отрада. А ещё через полчаса мы покидаем номер отеля. И едем дальше. Каких-то четыре с лишним сотни километров, и мы наконец, добираемся до нужного места.

 

Дом — шикарный. Отдалённо напоминает тот самый домик, который я не столь давно покинула, оставив в нём Тимура. Разве что этот деревянный коттедж находится в черте города, близко к цивилизации, пусть и окружён высокими тополями, скрывающими территорию от стороннего взгляда.

 

Холодильник полон. Да и с наличкой проблем нет. По этой части мой мужчина обо всём позаботился выше всяческих похвал, так что мы с братьями ни в чём не нуждаемся.

 

В новом доме я провожу целых три дня…

 

И ни один из них не могу дозвониться до Смоленского. Ни глава службы его безопасности, ни кто-либо иной на горизонте тоже не показываются. Грешным делом начинаю подумывать о том, что про меня вовсе забывают. В отличие от той же меня, которая думает обо всех и всём, да так, что пора в дурку записываться, потому что ни днями, ни особенно ночами уснуть уже не получается, и я сгрызаю жалкие остатки маникюра, изредка стирая со щёк молчаливые слёзы, когда становится совсем невмоготу. Неизвестность почти убивает. Мучительно медленно. Как самый верный яд, проникающий под кожу вместе с кислородом.

 

Дыши — не дыши, всё равно погибнешь.

 

А на четвёртый день я не выдерживаю…

 

— Собирайтесь, мальчики, мы снова едем кататься! — бросаю с утра пораньше, прежде чем отправиться собирать свою сумку с вещами.

 

Не уверена, что это хорошая идея — привозить близнецов обратно в город, где есть отчим, но и оставить мне их не с кем. Мы отъезжаем примерно те же четыре сотни километров, прежде чем я снова берусь за телефон, дабы позвонить тому, с кем по идее разговаривать совсем не следует. А на том конце связи трубку берут очень быстро.

 

— Фролов, — доносится хмурый знакомый голос.

 

Колеблюсь ещё пару секунд, прежде чем набираюсь смелости обозначить, что это не кто-нибудь там, а именно я. И очень удивляюсь, когда слышу в ответ наполненное затаённой тоской одновременно с радостью:

 

— Ты в порядке?!

 

Ожидала вот чего угодно, но совсем не этого, если честно. Потому и молчу, не зная что сказать. Впрочем, отчим и не ждёт, когда я начну болтать. Сам сыплет вопросами, притом куда расторопнее и взволнованнее, нежели та же моя школьная подруга, а она та ещё болтушка, надо заметить.

 

— Настенька, золотце, ты правда, в порядке? А мальчишки где? Как они? Голодные? Где ночевали? Не замерзли? Скажи, куда приехать, я приеду! Если надо вышлю денег, документы у тебя есть с собой? Счёт без паспорта не открыть. Ох, подожди, может смогу кого-нибудь, кто поближе, к тебе послать, чтоб поскорее добрались…

 

Он говорит ещё и ещё, практически без остановки, у меня голова за минуту начинает страдать мигренью, я едва успеваю отвечать, преимущественно односложно, попутно тихо фигея и фигея с новой силой. А в конечном итоге…

 

— Подожди, — произношу тихо, но весомо. — Ты не понимаешь. Я сама ушла. Никто меня не принуждал. Сама. Потому что так захотела. Смоленский тут совсем не причём. И братьев я сама с собой забрала. Понимаешь?

 

На том конце связи воцаряется тишина.

 

Правда, длится она недолго.

 

— Сама? — вяло отзывается Фролов.

 

— Сама.

 

Снова умолкает. Надолго.

 

— Забери заявление. Пусть его отпустят. Это не он. Это я. Если хочешь, меня наказывай, — произношу ровным нейтральным тоном.

 

Не хочу, чтобы он различил, насколько это важно для меня. Ведь тогда поймёт, что я готова на многое ради достижения своей цели. И цену поднимет до небывалых высот. А платить всё равно придётся. К тому же, если прежде отчим, вероятно, из-за той неизвестности, что изводила всё это время меня саму, и проявил несвойственную ему либеральность, то скорее всего, после того, что я ему говорю последним, от мимолётного приступа доброты даже жалких ошмёток в нём не останется. В принципе, примерно так и выходит:

 

— Заберу, — не сразу, с явной неохотой, но соглашается Фролов. — Если ты так хочешь, — добавляет спустя короткую паузу. — Но только ты сперва вернёшься. Со мной останешься. Пообещаешь мне, что больше не уйдёшь. Тем более, вместе с мальчишками, — замолкает, а последующее звучит уже откровенным ультиматумом: — И с ним ты больше никогда не увидишься. Ни под каким предлогом.

 

На моих губах сама собой расплывается горькая усмешка. Я медлю лишь ещё одно жалкое мгновение.

 

— Нет. Так не пойдёт. Или ты сам заберёшь своё заявление, и Смоленского отпустят, или я позабочусь об этом сама, — выдаю сухо.

 

Больше ничего не говорю. Отключаю вызов. Возобновляю дальнейший путь. Ехать мне ещё много. К тому же, на заданном маршруте прибавляется ещё одна, ранее внеплановая, остановка…

 

Глава 20

 

Меня останавливают на первом же посту, стоит пересечь границу нашей области. Я помню про разосланную ориентировку, о которой сообщает Лена, поэтому спокойно воспринимаю тот факт, что меня просят выйти из машины и пройти с сотрудником ДПС внутрь небольшого двухэтажного здания. Далее для меня сочиняют милую длинную сказочку про подозрение на угон и наркотическое опьянение, а также занимают моё внимание полным набором процедур, который им только позволяют служебные полномочия. Я и тут делаю вид, будто всё проглатываю. И ни разу не удивляюсь тому, что спустя примерно час дорогу моему “Dodge Challenger” перекрывают две невзрачные серые легковушки, а в кабинет, где меня оставляют ждать “результаты проверки”, является один из сотрудников уголовного розыска. Конечно, я его знаю. Собственно, так и предполагала, что это будет именно он — не кто-либо иной.

 

— Вы бы хоть разочек для разнообразия методы сменили, — роняю напоказ лениво и деланно спокойно.

 

Ничего подобного во мне на самом деле нет. Всё же это довольно отчаянный шаг — пойти против всех. Особенно, если прекрасно осведомлена о том, на что они могут быть способны.

 

— В этот раз тоже сработало, — безразлично пожимает плечами Наумов и подходит ближе.

 

Я сижу на мягком диванчике. А он берёт стул, ставит его напротив, после чего на нём и располагается.

 

— Ну и кашу же ты заварила, малая, — и на этот раз тоже опускает всяческие приветствия, умолкает ненадолго, а после дополняет негромко: — Что делать с ней теперь будем?

 

— Разгребать? — хмыкаю встречно.

 

Мужчина болезненно морщится, явно не наделён никаким оптимизмом по этому поводу. Впрочем, я тоже особо распинаться не собираюсь.

 

— Что у вас на Смоленского?

 

Костя снова морщится.

 

— Ты же сама его видеть не хотела, — отзывается неохотно.

 

— Некоторые вещи меняются, — говорю, как есть, и заново повторяю свой вопрос: — Что у вас на Смоленского?

 

Если уж идут четвертые сутки, как его забирают, значит что-то, да есть. Веское.

 

— Помимо свидетеля, — добавляю на всякий случай.

 

Чтоб уж не отвертелся.

 

— На методы наши пеняешь, а тайну следствия кто уважать будет? — усмехается в ответ Костя.

 

Он всё ещё сомневается, замечаю это по небесно-голубому взору, что то и дело плавно скользит по мне, изучая, пытаясь найти что-то конкретное, одному ему известное. Но в тот момент, когда я собираюсь в третий раз задать один и тот же вопрос, Наумов резко подаётся вперёд, склоняется ко мне ближе и произносит мрачно:

 

— Ты же умненькая девочка и примерно представляешь, как это происходит. Ему чистого неба в любом случае на ближайшие годы не видать. Даже если ты заявишь, что никакого похищения на самом деле не было. Поздно. Никто тебя слушать не станет. Ты права. У нас есть не только свидетель. Ещё есть подписанная явка с повинной. А у тебя — только один вариант: договориться с твоим отчимом. Желательно сегодня. Потому что завтра мы передаём дело дальше. Сама понимаешь, заднюю потом уже не включить. Пусть его адвокаты хоть землю жрут. Бесполезно.

 

Кислород вышибает из лёгких, будто не слова — удар в солнечное сплетение прилетает. Хорошо, что я сижу, а то земля из-под ног уходит.

 

— Явка с повинной? — переспрашиваю бестолково.

 

На какой, мать вашу, х*р Тимур подписал явку с повинной?!

 

— Там было два варианта: или Смоленский увёз тебя силой, или же ты увезла близнецов, — правильно расценивает моё недоумение Наумов, оставляет мне совсем немного времени осмыслить услышанное, а после добавляет сурово: — Где твои братья?

 

Несмотря на то, что в груди противно давит, теперь настаёт моя очередь чувствовать своё превосходство. Я, может, порой и совершаю бестолковые поступки — например, как сейчас, когда собираюсь сунуться в логово зверя, но иногда моя логика всё же немного срабатывает. Близнецов со мной нет. Как и нет их в машине. В области я появляюсь уже без “поличного”. Пусть у меня не так много друзей, но зато есть университетские знакомые, которые непрочь хорошенько подзаработать, а благодаря Тимуру с деньгами у меня пока всё в порядке. Да и ни к чему им это всё видеть и слышать.

 

— А причём тут мои братья? — интересуюсь, заставляя себя непринуждённо улыбнуться. — Или, может тоже мне явку с повинной подсунешь, чтоб я в их похищении созналась, раз уж других доказательств нет?

 

Скрежет чужих зубов настолько отчётливый, что слышу его даже с расстояния в два шага.

 

— А может и на меня свидетели найдутся? — дополняю деланно заинтересованно. — Что такого вы сделали Анне Викторовне, что она согласилась дать удобные Фролову показания? — вопросительно выгибаю бровь. — Ни за что в жизни не поверю, будто она добровольно-сознательно к вам пришла. Тем более, что всё совсем не так было, и она прекрасно это знает, а значит все её показания, обвиняющие Смоленского — ложь. И ты, и я прекрасно знаем это, Костя. Как знаем и то, что мой отчим на протяжении последних лет вообще своими сыновьями не интересовался. Только если в бутылке спиртное заканчивалось, а принести кроме детей больше некому. А теперь что? Вспомнил про них? Тогда, когда выгодно стало, да? И ты сам… Как будто ты не знаешь его. Не знаешь, какой он. Не знаешь, как он с нами обращается. Про ту девушку — Лизу, тоже не знаешь, скажи! — фактически требую, не предъявляю. — А сколько их таких, как Лиза, у него было? Я вот подробности про неё только совсем недавно узнала. Быстро и гладко вы всё замяли. А она, между прочим, до сих пор ровно ходить не может, — замолкаю, но ненадолго. — И после всего этого, думаешь, я правда соглашусь на какие-то там его условия? На ваши, — подчёркиваю, — условия. Правда, думаешь, я вернусь? Чтоб и дальше жить дерьмовой собачьей жизнью? Вздрагивать от каждого громкого хлопка дверью в доме и каждый раз гадать, какой же сегодня градус настроения у моего отчима, когда он приходит домой, а то не дай бог не так посмотришь или скажешь не то, и потом замазывай свои синяки тональником, чтоб не так стрёмно на улицу выходить было… — снова делаю паузу, сглатываю подкатывающий к горлу ком горечи. — Нет, Костя, — продолжаю уже тихо. — Я не вернусь. И если понадобится, приложу все усилия, чтоб Фролов сам за всё ответил. Так понравилось идти “законным” путём? Тогда пусть расскажет потом на суде, откуда на мне, — рваным жестом стягиваю с себя часть футболки, что прикрывает плечо, — вот это взялось, — указываю на синяк. — И вот это, — дополняю, ткнув пальцем на мелкий шрам, оставшийся в районе локтя, когда я по чужой воле однажды слетела с главного крыльца усадьбы. — Мне продолжать? Или ты всё-таки понял, что я имею ввиду? — заканчиваю в откровенном раздражении.

 

Небесно-голубой взгляд застывает, по-прежнему в моём направлении. Но на меня Костя больше не смотрит — куда-то дальше и явно не в эту реальность. Сам с собой в данный момент борется, взвешивает “за” и “против”, оценивая сказанное мною. А секунды всё утекают и утекают.

 

— Мой отчим может сколько угодно говорить, что он всё осознал и больше такого не повторится. Он матери то же самое говорил. А потом руки ей переломал. Только за то, что она коньяк его десятилетний разбила по неосторожности, — давлю и высказываю дальше. — Я ещё тогда поняла, что договориться с ним не получится. Никогда. Ни при каких обстоятельствах.

 

Осмысленности в голубых глазах особо больше не становится. Но спустя ещё несколько секунд молчания Наумов всё же заговаривает:

 

— Ты знаешь про Маслову?

 

И всё. Ничего больше. Вроде бы вопрос. Но на самом деле утверждение. То самое, за которым кроется чувство вины. А значит, ему известно намного больше, нежели сам факт произошедшего изнасилования. Известно то, что касается конкретно меня. Наверное, именно это и перешивает все витающие в его разуме сомнения.

 

— Хорошо, — тяжело выдыхает Костя, поднимаясь на ноги. — Не собираешься с ним договариваться, заставлять не буду. Как и силком тащить обратно тоже не стану, — едва уловимо морщится. — Но если хочешь вытащить своего Смоленского, в отдел приехать всё равно придётся. Как минимум факт отсутствия состава преступления подтвердить. Сама понимаешь, не в моих полномочиях такое решать. Придётся с начальством общаться, — протягивает мне руку. — Если что, я рядом буду, — заканчивает решительно.

 

— Когда настанет моя очередь явку с повинной подписывать? — улыбаюсь криво, тоже выпрямляясь.

 

Жест я принимаю.

 

— Ага, ручку тебе подам, чтоб чернила не потекли и переписывать заново не пришлось, — качает головой Костя и подталкивает меня на выход.

 

    О результатах мнимой экспертизы на наркотики и проверки моей машины сотрудники дорожно-постовой мне так и не сообщают. Я вообще ни одного из них не встречаю, пока мы выходим наружу, а потом отъезжаем от поста. Я возвращаюсь за руль, еду одна, Наумов — на своей машине, которая мчится впереди “Dodge Challenger”. Скоростной режим он позволяет себе высокий, а за мной движется ещё один автомобиль отдела уголовного розыска, не позволяя отставать, так что до места назначения мы добираемся довольно скоро. Коридоры нужного нам крыла хранят тишину. Костя провожает меня до заветной двери и стучится туда сам, после чего, дождавшись разрешения войти, пропускает меня первой.

 

А там…

 

— Наконец-то ты приехала! — восклицает приторно-радостно Фролов, подскакивая с кресла для посетителей, в котором прежде сидел.

 

Не сказать, что я удивлена. И даже не разочарована. Хотя в мои планы встречаться с отчимом “вот прям щас” точно не входит. Невольно оборачиваюсь к Наумову, вопросительно приподняв бровь. Он хмурится.

 

— Дмитрий Сергеевич… — обращается к своему начальнику.

 

Грузный седовласый мужчина в погонах, восседающий на широком кожаном кресле в это время изучает какой-то документ, покоящийся на столе. Услышав своё имя, он лениво приподнимает ладонь в останавливающем жесте.

 

— С той стороны двери подожди, — бросает безоговорочным тоном своему подчинённому, по-прежнему глядя только на бумагу.

 

— Но… — Наумов опять умолкает, не договорив.

 

Одного взгляда от руководства хватает.

 

Хотя, надо отдать должное, одну меня он всё же не оставляет. Продолжает хмуриться, сверля неодобрительным взглядом сперва того, к кому мы пришли, потом нежданного для нас двоих гостя. Фролов в это время выглядит особенно притихшим. Разве что на меня жалобно-укоризненные взгляды бросает, будто его действительно вся эта ситуация огорчает.

 

— Анастасия Станиславовна, — вздыхает устало начальник уголовного розыска. — Вы ведь ситуацию прояснить пришли, верно? — уточняет, но ответа не дожидается. — Так давайте будем её выяснять, а не вести себя, как дети малые, которые в песочнице копаются. У меня и без вас дел по горло, — завершает ворчливо.

 

Что сказать…

 

— Хорошо, — произношу одновременно и для Кости, и для находящихся на другом конце кабинета. — Как скажете, — оборачиваюсь к своему сопровождающему, приободрительно улыбнувшись.

 

— Я в коридоре побуду, — тихо проговаривает старший брат школьной подруги, прежде чем выйти из помещения.

 

Дверь за его спиной закрывается с тихим щелчком. Однако он отражается в моём разуме, подобно звуку громыхнувшего гонга. Я прохожу дальше, усаживаюсь в кресло напротив Фролова. Отчим пока ещё молчит. Но смотрит на меня теперь уже в откровенном осуждении. Разглядывает довольно долго. Местное начальство тем временем откладывает документы, что прежде просматривал, в сторону. Придвигает к себе ближе другую папку, достаёт оттуда новые бумаги. Их и протягивает мне. Я ещё не знаю, что именно там написано. Хотя начинаю догадываться, как только слышу:

 

— Да. Я сорвался. В тот вечер, с той девчонкой, его секретаршей. Но она и сама далеко не такая уж и паинька, как ты думаешь, Настёна, — кается Фролов. — Честно говоря, я вообще мало что соображал в тот момент. Она меня какой-то дрянью напоила, воспользовавшись моей слабостью к алкоголю. Решила, спровоцирует меня, а потом я её до конца дней обеспечивать за это буду. Понимаешь? — замолкает, но лишь на жалкие мгновения. — Мир не бывает только чёрным или белым. А Смоленский — тоже далеко не ангел. Зря ты его защищаешь. Он ведь использует тебя, чтобы меня достать, — качает головой с усталым вздохом. — Не удивлюсь, если он и ситуацию с секретаршей сам спланировал. Выставил меня монстром. Да, я не идеал. Но и не монстр. Ты ведь именно им меня считаешь, да, Настёна? Кто знает, что он там тебе про всё это наговорил, — как в воду глядит, пока меня внутренне передёргивает от воспоминаний. — Она же девочка совсем. Твоего возраста. Разве я сделал бы такое просто-напросто по своей прихоти той, кто мне в дочери годится? — задаёт вопрос, но ответа не ждёт. — Реально веришь, будто Смоленский своё состояние с нуля честным долголетним трудом сколотил? Ты сама подумай, ещё лет десять назад он никто и никем был. А потом быстро поднялся. На таких, как я. За счёт таких, как я. И с помощью таких, как ты, — добивает меня.

 

Даёт время осмыслить. Совсем немного.

 

— Едва ты уехала, условия нашего с ним контракта снова поменялись, — продолжает Фролов, а каждое его слово, как новый удар гонга, бьющий по моим натянутым нервам. — Он ударил меня по самому больному. Забрал тебя. Мальчиков. Как ты не понимаешь? Ты же собственноручно душишь меня, вставая на его сторону. Я же что угодно подпишу и что угодно отдам, лишь бы с вами троими всё в порядке было, — тяжело вздыхает.

 

И если первая часть его речи не находит во мне особого отклика, то вот вторая…

 

— Что за условия? — цепляюсь я за упоминание о контракте.

 

Как минимум потому, что ни о чём таком понятия не имею. А это немного напрягает.

 

— Кхм… я вас одних оставлю, — встревает в разговор Дмитрий Сергеевич. — Вы поговорите тут пока, а я через полчасика вернусь. Скажете, к чему пришли, — поднимается на ноги и неспешно удаляется.

 

Не обращаю на него никакого внимания. Всё ещё жду ответа от отчима.

 

— А такие условия, — разводит руками мужчина. — Если я подпишусь на них, не то, что банкротом буду, без крыши над головой останемся.

 

— И зачем это ему? — хмурюсь встречно.

 

На губах отчима появляется тоскливая усмешка.

 

— Наказывает он меня. За тебя.

 

Непонимания во мне становится лишь больше. А отчим в очередной раз качает головой.

 

— Он когда мне сказал, что готов обсудить условия нашей сделки, если я ему взамен подарю один вечер с тобой, я, конечно, удивился, но потом подумал, что ты у меня всё равно девочка рассудительная, на мужчин не падкая, знаешь себе цену, так что ничего жуткого не случится, если ты с ним один вечер проведёшь. Я тогда и не предполагал, что у вас настолько далеко зайдёт. А когда понял, насколько всё запущено, запретил ему к тебе приближаться. Ну, ты помнишь ведь, когда мы с ним на улице эвакуатор ждали? — уточняет и тут же продолжает дальше: — Да только не понравилось ему это. Предложил мне условия выгоднее сделать, если я тебя ему снова отдам. Насовсем. Но я же не монстр какой-нибудь собственную дочь продавать за пару миллионов? — ухмыляется ядовито. — Хотя многие как раз так и решили, чего только не болтают теперь, твари продажные.

 

Где-то здесь на смену моему непониманию приходит растерянность. И нет, не потому, что прекрасно помню, что именно те «твари продажные» болтают обо мне. Я самым банальным образом тихо фигею от того, с какой изощрённостью всё выворачивает сидящий передо мной. По сути, я ведь действительно ни черта не знаю о владельце “Атласа”. Только то, что слышала от него самого. Плюс — мои личные догадки, приправленные жгучим желанием верить. В него. В лучшее. В ту жизнь, которая у меня может быть. Вместе с ним. В нас.

 

Наивно?

 

Вполне.

 

Глупо?

 

Ещё как!

 

Поверить первому встречному мужчине…

 

Может ли он меня обмануть?

 

Мало ли, чего наобещал.

 

Кто даст гарантию, что Тимур Смоленский сдержит своё слово?

 

Да никто…

 

Вот только, даже если оно и так, сидящему передо мной я точно верить не стану. Ни за что. Его-то я слишком хорошо знаю.

 

Уж лучше в пропасть шагнуть, чем с ним остаться.

 

Пусть пропаду и погибну.

 

Соответственно…

 

— Серьёзно? — вопросительно выгибаю бровь. — Ты серьёзно веришь, что я всё это проглочу? Я, по-твоему, совсем умственно отсталая что ли? — не скрываю своего удивления по этому поводу. — Нет, я головой, конечно, в этой жизни не раз прикладывалась, но не настолько же всё плохо, — всё ещё фигею, хотя уже вслух. — Наверное, — дополняю с ядовитой усмешкой.

 

Звучит довольно резко и грубо. Прежде я себе никогда ничего подобного в его адрес не позволяла. Неудивительно, что Фролов в первые секунды с видимыми усилиями переваривает услышанное. А вот дальше… Дальше я удостоверяюсь в том, что делаю правильный выбор. Хотя не факт, что это меня спасёт.

 

Воцарившаяся пауза разбавляется его неверящим взглядом. Он сканирует меня с ног до головы в дотошной попытке определить степень моей серьёзности и непреклонности. Но длится промедление не так уж и долго. В чужих глазах вспыхивает самая настоящая ярость. Мужчина резко подаётся вперёд, вытянув руку. Вполне ожидаемо, поэтому я успеваю отпрянуть от него подальше. Фролов ловит не меня — лишь воздух. Хотя это меня всё равно не спасает. Кресло подо мной переворачивается с жутким грохотом, рухнув на выстланный деревом пол, когда я срываюсь с места, а отчим налетает на предмет мебели, запнувшись.

 

Не смотрю на них.

 

Не оборачиваюсь.

 

Со всех ног мчусь к двери.

 

И уже через грёбанные три секунды осознаю, что… треклятая дверь заперта! Нет выхода. Не выбраться. Попалась. Вот она — моя пропасть, в которую я провалюсь… вместе с ударом, которым меня прикладывает Фролов об ту самую злополучную запертую дверь.

 

— Не хочешь по-хорошему, — шипит он гневно, встряхивая, дёргая на себя. — Сама виновата, — разворачивает лицом к себе, но лишь для того, чтобы снова долбануть меня об дверь.

 

Второй удар — сильнее предыдущего. Наряду с пронзившей глухой болью, перед глазами моментально темнеет. Я зажмуриваюсь, мысленно уговаривая себя оставаться в сознании. Но ничуть не жалею о том, что провоцирую прежде притихшего монстра. Как и прогибаться на этот раз не собираюсь.

 

— Я — виновата? — бросаю встречно, перехватывая его руку. — Потому что у меня есть своё мнение? В этом моя вина?

 

Ногти вонзаются в его кожу с такой силой, что у него наверняка останутся следы. Но мне плевать. Пусть не мне одной будет больно. На самом деле, мало полезная попытка сопротивления. Но она выигрывает мне целый полноценный вдох. А в данный момент он дорогого стоит. К тому же…

 

— Да у тебя сколько угодно мнений может быть, мне на них откровенно пох*р! — продолжает злиться отчим, хватая на этот раз за плечо. — Ты всё равно сделаешь так, как я сказал, поняла меня?! — переходит на крик.

 

Мы наделали уже много шума, но никто так и не отреагировал. Возможно, потому что кабинет оснащён звукоизоляцией. А возможно потому, что…

 

Да всегда так было.

 

Каждый раз я остаюсь с ним один на один. Помощи ждать откровенно неоткуда, каким бы образом меня предварительно ни заверяли окружающие в обратном, так что я даже не вспоминаю о том, насколько я разочарована.

 

— А если до твоего куриного мозга ещё не дошло, — только сильнее бесится Фролов, опять встряхивая меня, швыряя на этот раз в противоположную от двери сторону, — то я тебе охотно поясню…

 

Я налетаю на то же самое кресло, о которое совсем недавно запинается он. И также, как и он, прикладываю все усилия для того, чтобы поскорее подняться на ноги. Совсем не обольщаюсь тем, будто бы «лежачих не бьют». Это мы с ним тоже уже проходили. Итог известен нам обоим. Вот и оказываюсь с другой стороны стола, беглым взглядом ища первое подвернувшееся более-менее сподручное средство. Как назло, кроме бумаг и канцелярщины ни черта толкового нет.

 

Что за государственный начальник такой, который не держит в своём кабинете ни одной даже самой замшелой награды?

 

Тяжёлая статуэтка очень бы пригодилась. Впрочем, за неимением лучшего варианта, резак для бумаги тоже сойдёт.

 

— Да, давай, поясни. А то до меня и правда никак не дойдёт, чего ты хочешь! — отзываюсь, заставляя себя улыбнуться.

 

Пусть не поймёт, насколько мне страшно, пока я до побеления пальцев цепляюсь в хрупкое лезвие, заточённое в синий пластик.

 

Мужчина останавливается в двух шагах от противоположной стороны стола. Брезгливо ухмыляется, показательно-снисходительно уставившись сперва на канцелярский нож, а после, не менее демонстративно — на меня. И в один момент подозрительно легко и быстро расслабляется. Улыбается мне в ответ. Настолько беззаботно и даже как-то извращённо по-доброму, что мне становится ещё более жутко.

 

— Я обещал Дмитрию Сергеевичу, что я всё решу, как только мы с тобой поговорим. Наедине, — подчёркивает Фролов. — И, как видишь, мы с тобой сейчас и впрямь наедине, — разводит руками, улыбаясь ещё шире прежнего, да с таким довольством, словно джек-пот только что выиграл. — Так что ты, Настёна не выйдешь отсюда, пока я не получу то, что мне нужно. А именно… — переходит на деловитый тон, шагнув в сторону.

 

Я закономерно напрягаюсь. Но он делает вид, будто бы не замечает. Проходит к угловому шкафу в дальнем углу помещения, по-хозяйски заглядывает в него. Окинув критическим взглядом содержимое полок, вытаскивает оттуда… бутылку коньяка. Стакан для себя тоже достаёт. Наливает до самых краёв. Бутылку на место не возвращает. Вместе с ней и стаканом подходит к упавшему креслу, умудряется поднять его, после чего вольготно располагается в нём. Молчит. Полстакана сперва выпивает.

 

— Так вот, — наконец, изволит объясниться. — Сейчас ты сядешь рядышком, — кивает в сторону другого кресла. — Возьмёшь лист бумаги и как миленькая напишешь про то, как Тимур Смоленский похитил тебя и твоих братьев. Про экономку нашу упомянуть не забудь. Она у нас главный свидетель, кстати, — хмыкает и залпом допивает оставшееся содержимое стакана.

 

А до меня только сейчас, поздней реакцией доходит…

 

— Не во мне вовсе дело. И не в близнецах, — протягиваю ошарашено, осознавая всю широту подставы. — Ты его или посадишь, или он твои условия примет. Ведь так?

 

Подтверждение не требуется. Но я всё равно задаю вопрос. То ли время тяну, то ли просто не знаю, что ещё сказать.

 

— О! Соображаешь, когда сильно надо, — на свой лад восхищается моей проницательностью Фролов. — Ты же мне такую возможность предоставила, как ею не воспользоваться? — заговорщицки подмигивает. — Так что, Настёна? — наливает себе вторую порцию коньяка. — Ещё выпендриваться будешь, испытывая моё терпение, или уже образумишься, наконец?

 

Он умолкает. Но совсем не потому, что оставляет мне возможность каким бы то ни было образом отреагировать. Я и моргнуть не успеваю, а стакан со спиртным летит в мою сторону. Звон разбивающейся об стену посудины, брызги коньяка, разлетающиеся осколки стекла — всё перемешивается в моём сознании. Отвлекающий манёвр прекрасно срабатывает. Очередная порция боли пронзает мою ладонь за секунду до того, как нож для бумаги выбивает из неё.

 

Отчим и дальше не церемонится. Мой жалкий вскрик застревает в горле, когда его ладонь смыкается на моей шее, после чего новый виток боли достаётся уже спине, приложенной о покрытую лаком столешницу. Брыкаться, пинаться — бесполезно. Как о бетонную плиту самовольно стучаться. Да и на этом он не останавливается. Взбирается сверху, одновременно придавливает собой и дёргает на себя снова, ударяя об стол повторно.

 

В ушах противно звенит, перед глазами опять плывёт. Сердце колотится, как заполошное. Но я не слышу его ритм. Реальность ускользает. Правда, лишь до той поры, пока в разум не врезается треск моей хлопковой футболки. Это как укол двойной дозой адреналина. Нет, не помогает ожить, не добавляет силы. Наоборот. Передоз. В горле пересыхает. Ни единого звука из себя выдавить не получается. Кислород в лёгких тоже заканчивается. Фролов всё ещё душит, а у меня не остаётся сил продолжать упорно цепляться за его руку, чтобы хоть как-то оттянуть момент, когда меня всё же вырубит.

 

— Всё, что от тебя, бл*дь, требовалось, это отшить его, — доносится злое, сочащееся ядом. — Как ты всех других отшивала. Из года в год, — звучит почти упрёком, наряду с новым ударом, на этот раз другой его рукой, по моей щеке, отчего на лице остаётся жгучий след. — А ты что, бл*дь, сделала?! Грёбаная шлюха! — ещё один рывок и моя футболка окончательно разорвана. — Понравилось трахаться с ним, да?! — орёт уже с визгливыми нотками, пока я беспомощно хриплю и задыхаюсь, тщетно пытаясь спихнуть с себя тушу весом в полтора центнера. — Понравилось, да, маленькая грязная шлюха?! — повторяет он одно и то же, будто переклинило, а вслед за испорченной футболкой слышится шлёпок по плечу от оттянутой лямки бюстгалтера. — Думаю, тогда мне тоже понравится…

 

Рывок, и металлическая пуговица на моих джинсах отлетает куда-то в сторону. Время замедляется. Различаю и отчётливо запоминаю каждое мгновение, что врезается в мою память фоновым звоном упавшей на пол застёжки. Молния расстёгнута, верхняя часть моего тела едва ли прикрыта хоть чем-нибудь. А я… Я думаю не о том, насколько мне паршиво. Совсем нет. Я сожалею о том, что не дотянусь до лезвия, заключённого в синий пластик. Оно где-то там, на полу, вполне возможно, рядом с оторванной пуговицей… И единственное, что удаётся подцепить пальцами, пока я наощупь шарю по бумагам и гладкой поверхности рядом со мной, это — самая заурядная перьевая ручка. Металлический корпус: холодный, гладкий, с заострённым концом. Не уверена, что этого окажется достаточно, но всё же сжимаю канцелярский предмет, заношу и вонзаю, всё также, не глядя. Не промазываю. Попадаю. Даже не смотря больше на мужчину, жадно хватая ртом воздух, как только появляется такая возможность, я слышу истошный вопль Фролова, раз за разом втягивая в себя как можно больше кислорода.

 

Со стола не сползаю, сваливаюсь. Вместе с полуторацентнеровой тушей, которая всё ещё вопит, с неподдельном ужасом уставившись на перо в своём плече. Снова ударяюсь спиной. Однако боли уже не чувствую. От мужчины отодвигаюсь как можно дальше, попутно поднимая на груди стянутый бюстгальтер. До сих пор не верю. Ни в то, что собирался сделать он. Ни в то, что сделала я. Хотя моя порванная одежда и расползающееся багровое пятно на его рубашке — самые прямые доказательства.

 

— Сука, я тебя рядом с ним упрячу! — заново вопит отчим.

 

Должно быть, это всё шоковое состояние. Потому что, если у меня и была пауза, то теперь она заканчивается. Ручку он из себя так и не вытаскивает. Но снова бросается на меня. Уклоняюсь. Мужчина врезается в стену. А я подхватываю тот самый канцелярский нож.

 

— Я же тебя им же и прирежу, маленькая шлюха!

 

— В любом случае, это не будет так легко! — не остаюсь в долгу, рывком перекатившись от него ещё подальше.

 

Меня колотит. Руки дрожат. И моя последняя возможность защиты тоже не особо крепко держится в зажатом кулаке. Но, как я и сказала, легко ему точно не будет. Не в этот раз. Я — не Лиза Маслова. Не моя мать. Я так просто не сдамся.

 

— Я лучше реально сдохну, чем подпишусь под всем этим твоим дерьмом и подставлю его, — добавляю тихо, но весомо. — Хоть что делай, я такой как ты ни за что не стану, — усмехаюсь, не скрывая пропитывающей меня горечи.

 

Слишком громкое заявление. Но сказанного не вернёшь. К тому же…

 

— Тварь безмозглая!

 

Ещё один его рывок в мою сторону, на этот раз неуклюжий. Но и я в скорости не особо сильна после всего произошедшего. Фролов запинается об мою ногу, падает, вместе с тем ловит меня, дёргая на себя, не позволяя удрать. На мой скудный протест не обращает никакого внимания. В считанную секунду снова оказываюсь под ним. В голове давно шумит, поэтому сопровождающий всё это безумие грохот распахнувшейся двери я различаю не сразу. Как и не сразу осознаю, по какой такой причине вес чужого тела больше не давит на грудь, мешая дышать. Лишь короткий глухой удар непонятно кого и обо что, после которого пространство опять наполняет скулёж отчима, окончательно возвращает меня в реальность. В ту, где я уже не одна. Хотя, признаться, глазам своим я не сразу верю. Фролов же меня сбиваюсь со счёта сколько раз головой обо всё подряд прикладывал. Вдруг это всего лишь плод моего воображения? А не…

 

— Тимур, — выдыхаю рвано, едва слышно.

 

Я вижу в глазах цвета хвои столько отчаяния, пока Смоленский осматривает меня с ног до головы, что враз становится стыдно. Видок у меня, по всей видимости, тот ещё. Последнее подтверждается уже вскоре. Сразу, как только отчим, продолжающий скулить и держаться за сломанный нос, сгибается от удара в солнечное сплетение.

 

— Где болит? — отчеканивает со скрытой яростью Смоленский, оказавшись поблизости и обхватывает моё лицо обеими ладонями.

 

Я едва успеваю сесть ровнее, но всё равно тянусь ему навстречу.

 

Жизненно необходимо не только ощущать его прикосновения. Надо самой обнять. Вцепиться в него. Почувствовать. Что реальный. Что правда со мной. Что заканчивается всё. И не будет больше боли. Только не с ним.

 

— Где болит? — повторяет свой вопрос владелец “Атласа”, безжалостно отстраняя от себя, вынуждая снова смотреть ему в глаза.

 

— Нигде, — безбожно лицемерю.

 

Наплевать уже. То, что он пришёл — куда важнее. Пусть сам мужчина определённо другого мнения. Отчаяние в его взоре сменяется досадой, сожалением, сочувствием… виной? Злостью.

 

— Я тебе что сказал? Уехать. Не возвращаться, пока не скажу. Зачем вернулась? — прищуривается гневно, впиваясь пальцами в мои щёки сильней. — Мальчишки где? — вспоминает и об этом.

 

Ответная улыбка на моих губах — вялая, усталая. Но всё же улыбка. Не могу не улыбаться, даже если он зол. Всё равно благодаря нему моё сердце бьётся ровнее, тише, спокойней. Тепло с ним. Безопасно.

 

— Мальчишек оставила с няней, — оправдываюсь, как могу.

 

Улавливаю его облегчённый вздох. Едва заметный. Плечи всё равно напряжены. И этому есть причина.

 

— Вот! Вот! Она созналась! — сиплым надрывом горланит отчим. — Они сообщники! Сговорились против меня, моих детей похитили вместе! И на меня она первой напала! Заберите её тоже!

 

Не ко мне, конечно же, обращается. И не к Тимуру. А я только сейчас сосредотачиваюсь на том, что нас в помещении далеко не трое.

 

Хозяин кабинета, подозреваю, уже бывший, стоит чуть поодаль ото всех, на пороге. Руки за спиной, за его плечом сопровождение в офицерских погонах. Плохо разбираюсь в чинах, но капитанские — самые знакомые, узнаю сразу. В небесно-голубом взгляде Кости Наумова светится не меньше сожаления, нежели в зелёном, самом родном. А вот на лице ещё одного — незнакомого мне мужчины, лишь маска отстранённости. Его я выделяю больше остальных. Как минимум потому, что за его спиной жмётся… Лена. Понятия не имею, как её вообще сюда пустили и что она здесь делает. Но смотрит она на этого мужчину с большой надеждой. Как оказывается впоследствии, неспроста.

 

— А он… кто? — шепчу тихонько Тимуру.

 

Тот пожимает плечами.

 

— Препод её, — хмыкает неожиданно добродушно.

 

А в моей голове ко всему прочему, ещё один пазл, образующий общую картину, добавляется. Ведь я быстренько соображаю, что за препод такой. Лена рассказывала о нём. Не просто препод. По уголовному праву. Он же — новый заместитель главного прокурора нашего округа, который по-прежнему выглядит, как самый исключительный мистер невозмутимость. Даже после прозвучавших обвинений в наш со Смоленским адрес, он самым банальным образом представляется. И уже потом…

 

— Фролов Анатолий Леонидович, — обращается он к отчиму беспристрастным тоном, упоминая дату его рождения и другие регистрационные данные, устанавливающие личность гражданина. — В соответствии со статьёй… — далее следует длиннющий перечень, содержащий статьи и выдержки сразу из нескольких кодексов Российской Федерации.

 

Наряду со звучанием ровного твёрдого голоса, так понимаю, дотошно придерживающегося установленной процедуры задержания, в кабинете прибавляются новые действующие лица. Двое мужчин останавливаются около отчима, поднимая его, утаскивая на выход. Всё напоминает какой-то фантастический сон, я снова не верю глазам своим. Задержан не только сам Фролов. Тот, благодаря кому отчиму всё с рук сходило, отправляется вместе с ним в одном направлении, тоже под стражей.

 

— Но ты же явку с повинной написал? — обозначаю уже вслух, вернув внимание к Тимуру. — Как тогда?… — не договариваю.

 

Тёмная бровь вопросительно выгибается.

 

— Я? — удивляется встречно Смоленский, перебивая меня. — Не я, золотко, — отрицательно качает головой. — Экономка ваша написала. Потому что ей сперва обвинение в пособничестве предъявили, а потом запугали до чёртиков, закрыв в изоляторе, — устало вздыхает и крепко обнимает, наконец, прижимая к себе. — Так и не сказала мне, где болит, врача надо бы… — вздыхает повторно, но уже не для меня.

 

И на этот раз я его ворчание бессовестно игнорирую. Всё равно никакой медицинской помощи на горизонте не наблюдается. Ну, до поры, до времени.

 

— Я сообщил, скоро будет, — кивает на слова владельца “Атласа” прокурор. — Поправляйтесь, Анастасия Станиславовна, — коротко кивает непосредственно для меня, после чего неожиданно нагло подхватывает Наумову-младшую под руку и не менее нагло утаскивает за собой.

 

Она только и успевает рот открыть, бросив мне беззвучное с соответствующим жестом:

 

— Позвони!

 

Две секунды, и я её больше не вижу. Кабинет вообще подозрительно быстро пустеет. Хотя вопросы в моей голове лишь множатся и множатся. Например…

 

— А как же показания Анны Викторовны? Прокурор просто взял и поверил тебе? Не им, — откровенно не понимаю.

 

Согревающие объятия становятся на миг крепче. И вместе с тем:

 

— Не мне одному. Ей тоже.

 

Слишком мало, чтобы объяснить и донести всё то, что произошло на самом деле.

 

— Ей? — непонимающе пялюсь на Тимура.

 

— Ей, золотко, — кивает утвердительно брюнет.

 

Я всё ещё не понимаю. Даже после того, как вслед за его голосом раздаётся ещё один. Робкий. Тихий. Знакомый, как тысяча болей.

 

— Мне. Прокурор поверил мне…

 

Если бы реальность раскололась на миллионы кусочков прямо здесь и сейчас, или же Везувий разверзся посреди кабинета, я бы и то поразилась куда меньше. Да что угодно в этой жизни может произойти. Всё легче принять, чем тот факт, что миниатюрная шатенка, появившаяся в дверном проёме — моя…

 

— Мама?

 

Всё такая же бледная. Как я помню. Вены проступают на запястьях, будто синяки. Она стоит, переминаясь с ноги на ногу, явно нервничает, кусает нижнюю губу. И смотрит затравленным серым взором, совсем как тогда, виновато, беспомощно, подло пробуждая в моей душе мириады противоречий.

 

— Ты вернулась.

 

Вроде бы констатация факта с моей стороны. Но скорее вопрос. И ещё множество невысказанных, что вспыхивают в моей голове. Она ведь ушла. Оставила. И меня. И сыновей своих. Сдалась. А теперь…

 

— Вернулась, — подтверждает женщина.

 

Должно быть, это последняя капля в веренице событий, что планомерно добивают мой мозг. Я не хочу больше думать. Не хочу анализировать. Могу лишь глотать беззвучные слёзы, крепче прежнего цепляясь за того, в ком по-настоящему вижу и чувствую опору. Он-то и подводит итог.

 

— Ну, не думала же ты, что мы вечно в бегах и прятаться с твоими братьями будем? — мягко улыбается мне мужчина, ласково проводя ладонью по моим волосам. — Маргарита Васильевна, после того, как мы с ней связались, любезно согласилась посодействовать в вопросе опеки над близнецами, раз уж сама не в состоянии о них позаботиться. Бракоразводный процесс и лишение отцовских прав твоего отчима уже запущен, так что… — замолкает, снова улыбается, глядя на меня с какой-то особой нежностью, от которой всё в душе переворачивается. — Всё будет хорошо, золотце. Обещаю.

 

Смятение в моей душе не тает в одночасье, нет. Но вместе с тем, раз уж сказал: “Всё будет хорошо”, значит, так и будет. Вот и не сомневаюсь. Тимур Смоленский на ветер слов не бросает.

 

Эпилог

 

Бурса. Восемь месяцев спустя

 

Первая столица Османской империи утопает в малиновых лучах заходящего солнца, а шум прибрежных волн убаюкивает сознание. Я почти засыпаю, сидя в плетёном кресле на веранде нашего нового дома, когда слышу рычание двигателя приближающегося с той стороны территории “Aston Martin”. Невольно улыбаюсь, но не поднимаюсь на ноги. Просто жду. А вскоре на мои плечи ложатся тёплые ладони, висок обжигает горячее дыхание любимого.

 

— Привет, — раздаётся над ухом вкрадчивый шёпот Смоленского.

 

Он отводит мои волосы в сторону, перекидывает через плечо и целует в шею. Множество раз. Столь томительно-нежно и неспешно, посылая микроразряды тока по моему телу, что я невольно выгибаюсь с тихим стоном, тем самым требуя большего, завожу руки назад, зарываюсь пальцами в его волосы, обнимаю за затылок в попытке ощутить как можно больше даримого тепла. Новый мой стон куда громче предыдущего, едва его широкие ладони соскальзывают ниже, обхватывают грудь, сжимают, ласкают, спускаются ещё ниже… Я прогибаюсь в спине глубже, развожу бёдра в стороны, навстречу его руке. И, черт возьми, Тимуру требуется совсем немного времени, чтобы предел моего возбуждения достиг того самого пика, когда я уже ничего не соображаю, способная лишь раз за разом бездумно твердить его имя до тех пор, пока не потону в бездне чистейшего наслаждения.

 

Только потом я в силах внятно говорить…

 

— Привет, — улыбаюсь той же самой улыбкой, что расцветает в тот момент, когда я осознаю, что мой мужчина возвращается домой.

 

Тимур шумно выдыхает мне в затылок.

 

— Как мои девочки? — наконец, обходит кресло.

 

Он останавливается передо мной всего на пару секунд, бегло осматривая с ног до головы, после чего склоняется и нежно целует меня в щёку, опускается прямо передо мной на корточки, переводя взгляд с моего лица на заметно округлившийся живот. Во взоре цвета хвои лучится новая порция тепла, а на губах мужчины запечатлена ласковая улыбка.

 

— Хорошо, — отзываюсь я тихонько.

 

На самом деле жутко болит поясница, постоянно тошнит и вообще в последнее время я ненавижу весь мир, чуть ли не каждую минуту молясь о том, чтобы срок родов приблизился как можно скорее… Но то, конечно же, по большей части остаётся только в моих мыслях. Ведь в моей жизни есть абсолютно всё, чего бы я только могла пожелать, и даже чуточку больше, поэтому грех жаловаться на прилагающееся обязательное неотделимое дополнение. Да и жутко паршиво мне бывает волею судьбы в основном лишь в ту пору, пока мой супруг пропадает на работе. Вечером, по его возвращению куда легче. Особенно, после того, как каждое возвращение Смоленского превращается в своеобразный ритуал, часть которого на сегодня уже пройдена.

 

— Устала? — интересуется мужчина, лукаво прищурившись.

 

Солнце на горизонте почти садится, а закатные лучи озаряют горизонт алыми красками, раскрашивая Мраморное море в ста шагах от нас причудливыми красками. Я провожу на улице большую половину дня, бессовестно предаваясь безделью, пока мои младшие братья носятся по пляжу, развлекая себя игрой в мяч и возведением песчаных окопов, так что вопрос в принципе не уместен, поэтому отрицательно машу головой, едва сдерживая ехидную насмешку.

 

— Не настолько, чтобы не вернуть свой супружеский долг, — произношу, потянувшись вперёд.

 

Он берёт меня за руки и помогает подняться. А вот дальше идти необходимости нет. Меня подхватывают и заключают в крепкие объятия. Видимо, чтоб уж точно не устала, ага.

 

— Голодная?

 

Вместо ответа прижимаюсь к нему настолько близко, насколько позволяет моё положение, и пробую на вкус настолько же чужие, насколько и самые родные губы. Поцелуй пьянит так, будто бы и не проводим мы каждый вечер вместе. Словно целая вечность проходит, прежде чем я получаю столь желаемое и необходимое мне прикосновение супруга.

 

— Значит, голодная, — по-своему расценивает мою реакцию Смоленский и несёт в дом.

 

Построенный из клееного бруса специально для нас, двухэтажный коттедж очень просторный благодаря свободной планировке, но идти совсем недалеко. Стоит только пересечь светлую гостиную, соединённую со смежным помещением широким арочным порталом, как всего-ничего, а я оказываюсь сидящей на кухонном островке.

 

Ещё одна вошедшая в нашу с ним личную реальность привычка…

 

— Мальчишки? — переходит на деловитый тон мужчина, направившись к внушительному бумажному пакету, находящемуся недалеко от меня.

 

Он привёз его с собой. Внутри находится несколько контейнеров, составляющих наш ужин. Для меня — уже второй.

 

— Часа два назад уснули.

 

Собеседник просто кивает, принимая мои слова, попутно распечатывая и расставляя на столе съестное. Я не любитель запечённых овощей, но кое-кто свято уверен в том, что я обязана правильно питаться, так что врученную мне тарелку принимаю без лишних нареканий. Хотя всё равно кривлю нос, когда слышу:

 

— Подумала над именем?

 

Он терроризирует меня этим вопросом уже которую неделю. И ответ у меня один и тот же.

 

— Она ещё не родилась, — вздыхаю обречённо, уставившись на свой живот.

 

— Но родится уже скоро, — противопоставляет Смоленский.

 

— Но ещё не родилась, — выдаю встречно с наглой усмешкой.

 

Зарабатываю прищуренный цепкий взгляд. Мужчина усаживается на высокий стул рядом со мной и ставит мои ступни себе на колени. Уже потом придвигает к себе ближе свою порцию еды.

 

— Значит, будет Настей, — отзывается запоздало с не меньшей наглостью.

 

Мой черёд окидывать его внимательным оценивающим взглядом.

 

— Ты и так все свои рестораны уже переименовал в мою честь. Если мы ещё и дочь этим же именем назовём, окружающие решат, что ты умом двинулся на почве своей любви к такой распрекрасной мне! — выдаю пафосно.

 

Впрочем, супруга этим не проймёшь.

 

— Пусть, — пожимает он плечами беспечно. — А будешь и дальше спорить со мной, вернёмся к теме того, когда ты согласишься снова увидеться со своей матерью, — добавляет в явной угрозе.

 

С тех пор, как моего отчима посадили после произошедшего в кабинете начальника отдела уголовного розыска, я так и не видела её больше. Да, она вернулась, чтобы помочь мне и братьям. Подписала документы, в которых будучи законным опекуном, наравне с отчимом, имеет право и возможность дать нам возможность жить с близнецами, даже выехать за пределы страны, так что никаких проблем с законом на этой почве у нас не стало. Но ведь это всё лишь потому, что Никита Самойлов — глава службы безопасности Смоленского её нашёл и уговорил. Не потому, что в ней совесть проснулась и она во всех своих грехах перед своими детьми покаялась. Потом каялась. Вернее, попыталась. Однако… Нет, не могу. И всё тут. Даже слушать не хочу. Понимать и принимать — тем более. Быть может я слишком категорична. А может мне просто требуется больше времени, чтобы осмыслить это всё, по крайней мере, именно так считает сам Тимур.

 

— Что, сразу стало страшно? — шутливо добавляет между тем мужчина.

 

— Угу, прям сразу прониклась и согласна не только дочку, если потом ещё сын родится, тоже Настей назовём, так и быть, я согласна, — отставляю свою тарелку в сторону и обнимаю мужчину обеими руками, уткнувшись носом в его плечо.

 

Вдыхаю глубоко-глубоко, впитывая терпкий аромат его парфюма, привычно наслаждаясь сочетанием цитрусовых нот с древесным привкусом.

 

— Люблю тебя… — шепчу ему тихо-тихо.

 

Обнимаю его ещё крепче. Обманываю себя тем, что отпускать не придётся никогда. Ни на секунду. Потому что именно так правильно, необходимо, уютно… и чувствую себя самой счастливой на Земле, когда Тимур проводит сгибом указательного пальца по моей щеке, а на его губах расцветает очередная тёплая, исполненная нежности улыбка.

 

— Не настолько, как сильно люблю тебя я, золотце…

 

Конец

 

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

 

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

 

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

 

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

 

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

 

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

 

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

 

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

 

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

 

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

 

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

 

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

 

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

 

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

 

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

 

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

 

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

 

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

 

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg