Я возвращаю долг Катерина Шварц
Аннотация Страшно ли умирать? Нет. Теперь я знаю это точно. Страшно жить и осознавать, что каждая минута для тебя может стать последней. Буквально через пять минут ты упадешь на пол и больше никогда не услышишь смех своих детей, не увидишь голубого неба, не вдохнешь полной грудью запах полевых цветов... Вера Вейнова серьезно больна. Ей необходимо дорогостоящее лечение, на которое у нее совершенно нет денег. Женщина давно смирилась и готовится умереть... Но у нее остается трое детишек... Муж, не выдержавший трудностей, уходит из семьи... Вера в отчаяние... Но говорят: «Долг, платежом красен». И один человек твердо намерен вернуть прошлый долг Вере... Вот только успеет ли она его принять...
Пролог Я стояла в коридоре и ломала пальцы на руках. Слез не было. Был только жуткий страх, который бил в каждую нервную клетку мощным ударом тока, от чего все мое тело трясло, как в лихорадке. Почему? Почему это все происходит со мной? Чем я так прогневила Бога? Муж, между тем, закончил собирать вещи и прошел мимо меня к входной двери. Он словно не заметил меня, стоящую в паре шагов от него. Я давно стала для него пустым местом... — Олег, — обреченность в моем голосе пугает даже меня, что говорить о других, — Олег, одумайся, не уходи... прошу тебя. Я, было, протягиваю к нему свои руки, но он отбрасывает их резким движением. — Вера, это ты одумайся! — кричит он. — Я не могу так больше, мне нужно уйти. — Олег, если ты уйдешь, как мы будем жить? — не унимаюсь я. — Я не знаю, как вы, — делает сознательно акцент на последнем слове, — будете жить, но такая жизнь не для меня! — Какая? — отказываюсь понимать я. — Такая, Вера: я только и делаю, что работаю тебе на лекарства. Я сутки пропадаю на работе, нормально не ем, не сплю. Друзей не видел уже тысячу лет. Из молодого мужчины превратился в дряхлого старика, у которого начали вылезать свои болячки. И для чего это все? Вера, для чего? Почему ты не посмотришь правде в глаза и не смиришься? Мне нечего ему сказать, потому что от его слов в горле ком встал. Его слова режут меня по живому. А Олег продолжает, словно не может остановиться: — Ты сама гибнешь и всех за собой тянешь! Я взрослый мужчина, мне женщина нужна, а не умирающее тело, живой труп – пока еще живой! Вера, смирись, ты не сможешь вылечиться. Ничего уже не сделать. Отпусти и дай всем жить спокойно. Труп... он уже похоронил меня, еще живую... Как так можно? — А дети? — я боюсь у него спрашивать об этом. — Дети... – замешкавшись на секунду, он продолжает, — отвези их пока к своим родителям, я потом их заберу. Им не нужно видеть, как ты умираешь. Он произносит последние слова и быстро выскакивает из квартиры, забыв закрыть дверь. Так торопился покинуть наш дом, словно боялся заразиться от меня... Я смотрю на незакрытую дверь и только теперь даю волю слезам. Вот и все. Олег ушел. Я осталась одна. Даже он не выдержал, хотя терпел до последнего. Мои родители сдались еще год назад. Они уже давно меня «похоронили». Со мной рядом не осталось никого, кто помог бы мне прожить хоть последние дни счастливо... Реву во весь голос. Кричу так, что горло уже болит от напряжения... Люди, да что же вы такое делаете! Да, я умираю, но еще жива! Я жива! Почему вы меня в могилу уже положили?.. Я осталась одна, совсем одна! Никому не нужная, позабытая... брошенная... Чья-та теплая ладошка касается щеки. Маленькая детская ручка вытирает слезы с моего лица. — Мамочка, не плачь, — просит меня мой самый младший сын Коля, — ты не одна, мы с тобой. Поднимаю зареванные глаза и вижу своих мальчишек. Да, я не одна, у меня трое прекрасных сыновей и мне есть, ради кого еще жить!
Глава 1. Вера Что на свете может быть страшнее войны, голода, смерти, убийства? Любовь... Это прекрасное, величественное чувство имеет обратную сторону — люди настолько безумно погружаются в него, что не ведают, что творят. Они забывают обо всем, отказываются от человечности и гуманности во имя любви. И не обязательно это — любовь к человеку, власть тоже можно любить... Сколько горя принесло это чувство... Но мы все равно любим. Ибо и радости любовь принесла не мало. А сколько счастья она подарила людям! Я тоже любила... раньше. Первые шестнадцать лет была влюблена в Олега. В садик ходила, а уже о нем думала. А как не думать? Первый парень во дворе, заводила и балагур. Олег был старше меня на семь лет. И когда я только делала свои первые шаги, он уже был явным лидером среди своих сверстников. Олег от природы имел талант привлекать к себе людей: кого-то характером, кого-то словами, но больше внешностью, блондин с голубыми глазами и ямочками на щеках. Надо ли говорить, что уже ребенком он имел колоссальный успех у женщин. Повзрослев, Олег не растерял свое обаяние, а только приумножал его снова и снова. Но одного женского внимания Олегу было мало. Он хотел уважения и восхваления от всех окружающих. Ради этого начал ходить в качалку, заниматься спортом. Теперь и среди ребят Олега уважали и любили: за умение постоять за себя, решительность и хладнокровие. Но я, маленькая, худая девочка с волосами цвета соломы и огромными голубыми глазами (как прозаично), не думала об этом. Я грезила о парне, который толком меня и не замечал. Так, здоровался иногда, потому что жили в одном подъезде, и все. А я мечтала... рисовала сердечки с именем Олега, прятала его фото под подушкой и писала в дневнике, что скоро вскрою себе вены из-за его очередной девушки. На что я была готова пойти ради внимания прекрасного принца? На все! И я пошла. Мы никогда не жили богато. Я поздний ребенок в семье, пятый по счету. Мои братья и сестры давно выросли и жили отдельно, кроме старшей сестры Вики. Побывав два раза замужем, разведясь, она твердо решила больше не связывать свою жизнь узами Гименея. Теперь она жила с родителями, имела богатого любовника и учила жизни меня. — Женщина должна жить только для себя, — вещала сестра, — мужчины — это способ достижения желаемого. Но никогда, запомни, Вера, никогда не давай им возможность управлять тобой, иначе превратишься в бесправную вещь. Я слушала ее, но не запоминала, а зря... Через год я должна была окончить школу, а пока спокойно готовилась к экзаменам. Весна в том году выдалась очень теплой. Об учебе думать совершенно не хотелось... Хотелось любви и внимания. К шестнадцати годам я сильно изменилась: на смену худенькой, неприметной девчонке стала приходить стройная, красивая девушка. Все чаще я ловила на себе восторженные взгляды проходящих парней. А кое-кто из класса даже предлагал мне встречаться. Но я упорно гнала от себя всех и все. Для меня существовал только один мужчина — Олег. В тот вечер я возвращалась от подруги. Шла через парк. Огни уже зажглись, на улице был полумрак. Мне не было страшно, потому что от подруги до меня было идти всего три минуты. Но именно эти три минуты перевернули мою жизнь. Олег выскочил из-за дерева неожиданно, я даже вскрикнула: — Испугалась? — спросил он и улыбнулся. — Да... нет... немного, — я растерялась. — Извини, — попросил он и добавил, — хочешь домой провожу? Хочу ли я? Да, конечно! С огромной радостью. Он взял меня за руку и повел. Не было слов, чтобы передать мои чувства. Я летела, а не шла, от счастья. Олег! Сам Олег ведет меня за руку, говорит со мной, улыбается мне! Внутри бил фонтан безумного восторга. Шла и ничего не замечала: как он изучает меня с жадным блеском в глазах, как немного шатается, как сильно пахнет от него алкоголем... — Ну так что — ты согласна? — его вопрос ввел меня в ступор, потому что я витала в облаках и ничего не слушала. — Не поняла, — промямлила я. — Я пригласил тебя на чай, пойдешь? У меня родителей нет дома, не стесняйся, — и в довесок к своим словам положил свои ладони мне на щеки, — какая ты маленькая. Проговорил и коснулся губ... И кто осудит меня после того, как самый желанный для меня мужчина поцеловал меня. Конечно, я согласилась! Как согласилась потом выпить не только чаю, но и немного вина, хотя пробовала его всего пару раз и быстро хмелела. И «немного» раздеть себя я тоже разрешила. Бросьте голодному, не евшему несколько дней, отравленную еду, и он кинется на нее, даже понимая, что умрет. Так же и я: краем сознания понимала, что нужно срочно убегать, Олег заходит слишком далеко. Но я всю свою жизнь ждала момента, когда он обратит на меня внимание, когда посмотрит на меня, как на женщину, а не как на девочку из своего подъезда... Мне было ужасно страшно и больно, но я терпела, потому что очень боялась, что Олег прогонит меня, а ведь я жить без него не могу. Читая любовные романы, доходя до постельных сцен, я всегда представляла себя на месте главной героини, ну а мужчиной, конечно, был Олег. Но в книгах все красиво и романтично, а в жизни оказалось неприятно и печально. Мой первый раз прошел на узкой кровати с полупьяным «идеалом». Удовольствие? Я даже и не подумала о нем, только губы до крови кусала, чтобы от боли не закричать. Когда Олег уснул, я, сгорбившись, поднялась с кровати и, отыскав свою одежду, быстро собралась домой. Голова немного кружилась от спиртного, а ноги дрожали. Все тело ужасно болело, как будто по мне проехали катком. Дома быстро прошмыгнула в свою комнату и закрылась. На расспросы мамы отвечала, что плохо себя чувствую. Казалось бы, вот новый виток в наших отношениях с Олегом, но утром, когда мы столкнулись с ним в подъезде, он виновато посмотрел на меня и проговорил: — Привет, ты извини меня, пожалуйста, я вчера перебрал и не заметил, как уснул. — Привет, — смогла пролепетать я, — ничего страшного. — Правда? — он улыбнулся. — Вот и хорошо... Ну, пока? — Пока. Но Олег уже не слышал моего «пока», он быстро выходил из подъезда дома. А я и шагу сделать не могла, меня скрутило от отчаяния: он действительно не помнит о нашем сексе или притворяется? На постели же остались следы... Нет, нет, нет, он просто с утра не обратил внимания, потому что вчера напился и сегодня плохо соображал! Да, точно! Вот только это все была ложь, придуманная мной для себя же. А реальность рубила наотмашь — Олег воспользовался мной, как одноразовым стаканчиком. По щекам заскользили слезы. В школу я не пошла: прогуляла. Бродила весь день по заброшенному дому на пустыре и мечтала покончить с собой. Но жить хотелось сильнее. В тот день начала умирать моя любовь к Олегу... Нет, во мне не родилась ненависть или злость. Я просто перестала что-либо чувствовать. Словно у меня все рецепторы нервные отключились. Как я попала домой, помнила плохо. Дошла на ощупь, наверно. Проспала до позднего утра, благо, был выходной. Голова ужасно болела. Вставать совершенно не хотелось. Я себя заставила. Следующие два месяца я напоминала себе механическую куклу, которая просто выполняет заложенную в нее программу. Ела, пила, спала, училась... Мы пару раз еще виделись с Олегом, но все общение сводилось к обмену приветствиями. Ничто так не убивает человека, как разочарование в любви, а когда это еще и первая любовь... С каждым новым днем, с каждой минутой я понимала, что мое сердце медленно умирает, забирая с собой часть меня. Не знаю, сколько бы это продолжалось, пока в один момент я не поняла — что-то не так. В нашем доме мама следила за покупками, и средства женской гигиены она всегда покупала мне сама, так как личных денег у меня почти не было. Когда спустя два месяца после нашей с Олегом ночи, я полезла в ящик своего письменного стола и обнаружила там нераспечатанную пачку прокладок, то сначала не поняла ничего, а потом пришла страшная мысль — неужели я беременна? Но как узнать? Что делать? Быстро спрятала пачку у себя под кроватью, а сама начала лихорадочно соображать, как поступить. Это взрослому легко рассуждать, у него за плечами опыт прожитых лет, а я была подростком, по сути, больше всего боявшимся, что его осудят, и родители будут ругаться. Я не могла представить, что будет, не понимала, как поступить. В голове родилась только одна мысль — поговорить с Олегом, он сможет найти выход. Я весь вечер просидела на лавочке около дома. Олег показался, когда было уже темно и довольно поздно. Он явно был удивлен, увидев меня. — Привет, — сказал Олег, — ты чего тут одна сидишь? — Привет, — меня потряхивало от волнения, — тебя жду. — Меня? — да, я его удивила. — Да, нам надо поговорить... о той ночи... когда я у тебя в гостях была. Ты сказал, что не помнишь ничего, — как мне трудно все это произносить, — мы переспали... а сейчас я, кажется, беременна. — Что? — Олег взвыл. — Ты чего за бред несешь? Этого не может быть! Он орал, а я смотрела в землю, глотая слезы. До последнего верила в него, но надежда умерла — нет в нем ничего хорошего и быть не может. Олег, видимо заметив мое состояние, успокоился и проговорил. — Вера, ты … это, иди домой — завтра поговорим. И я послушалась его — пошла домой. Не спала всю ночь, думая, как сказать об этом родителям, но судьба все сама решила за меня... Родители и сестра утром ушли на работу, а я осталась одна, прогуляв в очередной раз школу. Но мое одиночество было недолгим. Около обеда в дверь позвонили. Автоматически подошла к двери и открыла ее. На пороге стоял Олег с букетом тюльпанов. — Я повел себя, как последняя сволочь. Наши отношения должны были начаться по-другому... Простишь ли ты меня когда-нибудь, не знаю... но давай ради ребенка попробуем начать все с нуля? Почему я его тогда не выгнала? Потому что боялась быть один на один с проблемой, потому что страх пожирал меня изнутри, а попросить помощи, кроме него, мне было не у кого. И мы попробовали начать сначала... но ничего не вышло... Олег просидел у нас до самого прихода моих родителей с работы. Он закрылся с отцом на кухне и долго о чем-то говорил, а, когда они вышли, от отца сильно пахло корвалолом. Мама в ту ночь до утра просидела у моей кровати, плача. Но родители не сказали мне ничего, лишь отец спросил: — Это твой выбор? — Да, — со стыдом проговорила я. Сестра, правда, посмотрела на меня испепеляющим взглядом и прошипела: — Ну, сестрица, все-таки надумала выйти замуж? Правильно, такой мужик хороший пропадает, только ненадолго все это. Он от тебя сбежит. А потом была свадьба... Громкая, шумная, с выкупом, орущими гостями, плачущими мамами, чуть пьяным женихом и грустной невестой... Правоохранительные органы, было, начали разбираться в сложившейся ситуации, но потом спустили все на тормозах: у меня претензий к Олегу не имелось, был заключен официальный брак, все довольны. Это, может, в крупных городах заводят уголовные дела по такой статье, а у нас все друг друга знали и не стали принимать кардинальных мер... После свадьбы мы сразу уехали с Олегом в областной центр. Он устроился на завод помощником мастера. Мы сняли квартиру. Начали потихоньку жить. Много ли умеет женщина, которая, по сути, еще подросток? Да, я могла приготовить ужин, убрать в квартире, но я не знала, как это — быть беременной... Меня никто не учил этому. Телефонные разговоры с мамой не приносили облегчения, а только нагнетали обстановку. Я на расстоянии чувствовала, как она переживает, поэтому старалась звонить реже... Отчаяние, страх перед реальностью, непонимание все больше толкали меня к единственному человеку, который был рядом — Олегу. Так, незаметно он стал для меня всем: мужем, подругой, советником, другом... только никогда не любовником... Я полностью стала зависеть от его мнений и решений, потому что просто не знала, что делать. Олег учил меня, как жить, думая только о себе, но никогда не спрашивая, чего хочу я? А мне хотелось отучиться, получить хоть какую-то профессию. Начать зарабатывать пусть копейки, но свои, чтобы купить детям игрушки, чтобы порадовать себя плиткой шоколада, а не просить у мужа и потом отчитываться за каждый рубль... Я была сломанной куклой, которая не успела научиться жить, но очень хотела. И Олег, ставший моим кукловодом, пытался меня починить, но не для меня самой, а в угоду себе... Интимных отношений у нас не было долго... До родов я не подпускала к себе мужа. Было противно. А после — около года мне было просто не до него: Петя рос капризным и крикливым, все мои силы уходили на ребенка... Но рано или поздно это должно было произойти. К тому же Олег очень хотел второго малыша. Спустя два года после рождения Пети, на свет появился Вовка. Мама Олега помогла нам купить квартиру. Мы переехали в новую двушку. Я была домохозяйкой, а Олега повысили до начальника цеха. Жизнь текла тихой рекой. Пока одним утром я не поняла, что беременна снова, хотя мы и предохранялись. Поход к врачу подтвердил мою догадку. Вечером я рассказала обо всем мужу. Олег воспринял эту новость спокойно: — Понятно, — проговорил он, ужиная, — завтра пойдешь и запишешься на аборт. От его слов стало плохо. Как так непринужденно можно решить — жить дальше или нет? Руки автоматически легли на живот. — Я оставлю этого ребенка, — ответила я решительно. — Уверена? — Олег посмотрел на меня со злостью в глазах. — А о последствиях подумала? У нас двое детей, которых еще поднимать нужно, а ты хочешь третьего родить. Я сказал — нет. Я молча вышла из комнаты. Даже сейчас, борясь со страшной болезнью, я не жалею, что оставила ребенка, что пошла против мужа тогда. Малыш — это самый бесценный дар, который только можно получить в этой жизни. Я самая счастливая женщина на свете, потому что у меня есть три прекрасных сына. Вот только жаль, что я не смогу увидеть, как они вырастут... Опухоль в головном мозге, которая начала развиваться во время моей последней беременности, навсегда лишила меня счастливого будущего...
Глава 2. Вера Что нужно человеку для того, чтобы он сломался? Треснул, как спичка, так и не сумевшая загореться хоть и недолгим, но ярким огнем... Казалось, я должна была уже давно не просто сломаться — я под гнетом своих жизненных испытаний уже давно в лужицу превратилась бы... Но не тут-то было. Моя изломанная, загубленная жизнь только закаляла меня, делала сильнее. Вот только для чего? Зачем мне все это нужно? Почему детские мечты, первая любовь превратились в горькие слезы и безумный страх перед людьми? Как мне хватило сил и терпения прожить тринадцать лет в браке с нелюбимым человеком? Задаю себе сейчас эти глупые вопросы, на которые, прекрасно знаю, ни за что не найду ответ. Диагноз — рак мне поставили год назад. До этого упорно твердили, что у меня обычные мигрени, которые вызваны сильными нервными нагрузками и послеродовой депрессией. Я верила. Как это у нас заведено: просто слушала врачей и доверяла каждому их слову. Целых два года лечилась от одного, но больна была совершенно другим... Только после того, как у меня начало падать зрение, нарушилась координация движений, и, самое главное, в нашей поликлинике поменялся врач, меня, наконец, решили отправить на полное обследование, которое и подтвердило онкологию. Рак появился у меня во время последней беременности, но опухоль не прогрессировала почему-то, а вот год назад начала активно расти. Началась борьба за жизнь. Олег начал пропадать на работе, аргументируя это подработкой ради моего лечения, а я пыталась не впасть в нервное оцепенение. И если мне еще как-то удавалось держаться, то муж не смог, хотя целый год исправно поддерживал меня. Чего не скажешь о моих родителях. После сообщения им новости о моей болезни, папа и мама перестали со мной общаться — они банально не отвечали на мои звонки. Мне было больно. Очень... Осознавать, что самые родные для тебя люди просто отвернулись от тебя, морально тяжело. Но я все же пыталась оправдать их — они сразу вычеркнули меня из своей жизни, чтобы не мучиться потом... Братья и сестры со мной не общались с момента моего замужества.... Взгляд падает на моих мальчишек: трое ребят спят на диване. Говорила им, чтобы не смотрели мультики допоздна, но кто будет слушать мать в таком возрасте — вот и уснули у телевизора. А мне не жалко! Пусть! Ну смотрели они телевизор до глубокой ночи, но у них должно быть детство, нельзя их лишать этого. Большинство родителей сейчас стремится максимально загрузить свободное время детей: кружки, секции, репетиторы. В погоне за призрачным «идеальным будущем» своих детей родители забывают о них самих, о том, что им необходимо просто отдыхать: гонять мяч во дворе, разбрасывать игрушки, смотреть мультики... Хотя в современном мире, полностью погруженном в различные гаджеты, говорить о таких вещах, как уличные игры, совершенно не уместно. Я до сих пор в воспитании ребят стараюсь не применять главенство своего мнения и решения. Для меня их интересы и желания играют важнейшую роль. Но если их решения противоречат нормам и правилам, не ругаюсь, а просто стараюсь доступно объяснить им, что хорошо, а что — плохо. Как в знаменитом стихотворении Маяковского, только с ремаркой — мои мальчишки с этим вопросом никогда не подходят к отцу, а идут ко мне. Так уж у нас сложилось. Может потому, что я им больше друг и товарищ, чем мама. А может потому, что отец принимал мало участия в их воспитании. Олег никогда не поднимал на ребят руку, но все его слова, все поступки были направлены на одно — показать, что в этом доме только один мужчина — он, и все должны беспрекословно подчиняться его мнению. Муж стремился показать детям, что мужчина всегда прав, его поступки и слова не оспоримы. Но я старалась научить своих мальчиков жить по-другому: объясняла, что хоть мужчина и глава семьи, но, не прислушиваясь к остальным членам семьи, он не сможет жить спокойно. Учила их любить, сострадать, добиваться всего в жизни... Абсурдно, сама в жизни ничего не добилась, да и жизнь почти потеряла... Обидные слезы катятся из глаз, в горле встает ком, зажимаю рот рукой. Я не буду плакать, не буду! Я дала себе слово, что больше не заплачу. Ровно месяц назад, когда за Олегом закрылась дверь, а я сидела на полу, рыдая от отчаяния, и мои дети обнимали меня, тогда я поклялась — сколько бы мне не отпустил Бог времени, проживу и не заплачу больше. Но как не плакать, как не выть волчицей на Луну? Как вытерпеть скручивающую тебя в дугу ужасную боль от отчаяния оставить своих детей сиротами? Как не сойти с ума от бессилия? Если каждую ночь я засыпаю с мыслью, что утром не проснусь. Просто не открою глаза, не увижу новый день, не услышу перепалку старших сыновей, не почувствую, как младший сын обнимает мое лицо, заглядывает мне в глаза и тихо говорит: — Моя мама... Как сдержать рвущийся наружу из самого сердца крик? Только постоянно говоря себе — нужно жить ради детей! И я живу ради них! Встаю каждый день, превозмогая сильные головные боли, постоянную слабость и усталость, и живу... живу, пока могу. Но что будет дальше? Я не знаю... Сегодня выходной, суббота, но мне нужно уйти. Ребят я предупредила еще с вечера, что утром уйду на работу, точнее, на ее поиски. Те небольшие сбережения, что у меня есть, тают с каждым днем. Я и так не покупаю последние две недели никакие лекарства, забросила все лечение... Понимаю, что этим подписала себе смертный приговор, но по-другому нельзя. Еще раз бросаю взгляд на сыновей. Коля спит, прижавшись к Пете слева, а Вовка справа. Мои богатыри... Знаю, что бы не случилось, Петька не даст братьев в обиду. Мальчики не знали, что я больна. Но в день ухода отца, после всего ими услышанного, я рассказала об всем... Было тяжело. Даже тяжелее, чем самой узнать, что больна. Я смотрела в глаза самых дорогих для меня людей на земле и говорила, что скоро уйду от них, просто возьму и исчезну из их жизни. Такое сложно пережить взрослому, а каково ребенку? Каково ему знать, что его мама скоро умрет? Тот день изменил нас всех. Сыновья повзрослели моментально. Петя теперь всегда серьезен, Вовка под стать ему. Даже Коленька, и тот хорохориться начал. Ребята стараются помочь мне по дому. Я вырастила настоящих мужчин. Снова хочется плакать, но на этот раз от счастья. Пару слезинок можно пустить. С улыбкой на лице выхожу из квартиры. Что бы не случилось, надо жить дальше, мне ли не знать? Сегодня очень сложно найти работу, можно сказать, нереально, а если у тебя нет при этом образования, то все — сиди дома или работай за копейки. Но мне нужны и эти копейки! Только, помимо отсутствия образования, есть и еще одна проблема — моя болезнь. Мне не устроиться на мало-мальски хорошую должность, потому что я в любой момент просто могу упасть в обморок, либо перестану видеть окружающий мир: слепота — одно из побочных явлений онкологии. Но мне немного посчастливилось: моя соседка работает в нашей местной гостинице администратором. Зина, зная о моем бедственном положении, предложила мне подработать у них уборщицей, не официально и на полставки, но я согласилась. Правда, потом задумалась, с чего это соседка вдруг сделала мне такое предложение? За все годы, прожитые рядом, мы толком и не общались, а тут она сама пришла ко мне и позвала на работу. Я быстро прогнала нехорошие мысли из головы. Видимо человек просто решил помочь, ведь об уходе моего мужа знал весь дом, но о болезни не знал никто, это удалось оставить в тайне. Вот сегодня и должен пройти мой первый рабочий день. До места работы я добралась на трамвае. Под шум колес сидела и наслаждалась пейзажами за окном. Осень медленно завоевывала территорию за территорией. Деревья еще зеленые, но их макушки наливаются золотом. Совсем скоро все запестреет ярким костром осеннего листопада. Люблю осень. Она прекрасна. «Унылая пора, очей очарование», — как прекрасно ее описывал мой любимый Пушкин. — Остановка — «Гостиница Первомайская», следующая остановка — «Парк отдыха», — проговаривает кондуктор. Я быстренько покидаю вагон. Советский Союз давно ушел в историю, а его следы остались везде. Гостиница, которая когда-то была единственной в городе и носила название в честь праздника мира, труда и мая, давно была перестроена и потеряла свои прежние черты, но название осталось, хотя последний владелец и пытался изменить его. Однако народ упорно называл здание по старинке. Зашла в холл. Все вокруг «упаковано» в стекло. Ощущение, что ты в аквариуме. Зина замечает меня сама и подходит первая. — Пришла? Хорошо. Сейчас пройдем в помещение для обслуживающего персонала, и я тебе все объясню. — говорит она тоном, не терпящим возражений. — У нас здесь строго, так что веди себя аккуратно, с постояльцами не разговаривай, без разрешения никуда не ходи, ко мне обращайся на «Вы» и зови «Зинаида Петровна». Поняла? — Да. А что я ей еще отвечу? Мне работа нужна. Зина быстро идет по коридорам гостиницы, а я спешу за ней. И тут из очередного поворота на нас вылетает молодой парень в одном полотенце. Он бросает разгневанный взгляд сначала на Зину, потом на меня, затем снова на нее и начинает возмущаться: — Я же просил прислать уборщицу в мой номер, мать твою, что непонятного? Вам мало платят, вы не дорожите работой, поэтому проигнорировали меня? — Нет, что Вы, — былой запал быстро спадает с Зинки, она начинает мямлить, — господин Ньюман, мы приносим глубочайшие извинения. Понимаете, у нас новая горничная. Она пока не все знает, но все исправит. Зина поворачивается ко мне и говорит строго: — Вера, у Вас час, чтобы навести порядок в номере, иначе Вас уволят. Что, горничная, порядок, уволят? Я же простой уборщицей шла работать, да и то не официально... Мне становится плохо. Чувствую, как по телу бежит дрожь, а виски начинают сдавливать тиски боли — все это нехорошо, нужно взять себя в руки. Мой страх перед людьми только усугубляет мою болезнь. Стараюсь успокоиться, как учил доктор: представляю сыновей. Немного помогает, но это не панацея — мне срочно нужно лечение. Немного успокоившись, наконец, понимаю, что, пока я приходила в себя, Зина и постоялец наблюдали за мной: одна с раздражением, другой с интересом. Становится не по себе, сконфуженно проговариваю: — Извините, я сегодня первый день работаю, — но договорить не успеваю — меня перебивает Зина. — Вера, ну хватит стоять, идем уже быстрее за мной. Еще раз простите, мистер Ньюман, сейчас в Вашем номере наведут порядок. Она хватает меня за руку и тащит дальше. Мы быстро оказываемся у подсобного помещения. Моя «начальница» шипит: — Это надо было так опозориться. Ты зачем рот вообще открыла? — спрашивает она и, не дав ответить, продолжает. — Так, с сегодняшнего дня на испытательном сроке, продержишься неделю, принята на полную ставку. Считай, я сегодня добрая. Сейчас быстро переодевайся и иди к нему в номер. Делай все, что он скажет, это очень-очень влиятельный американец, от него зависит будущее нашей гостиницы. Американец? Вот это номер. А выглядит вполне русским, хотя и есть небольшой акцент. Будущее гостиницы, как-то все ее слова звучат странно, как будто Зина что-то скрывает. Но это не мое дело. Я пришла сюда заработать и ничего больше. У меня есть шанс заполучить не полставки уборщицы, а целую должность горничной. Переодеваюсь в форму, которую мне выдает Зина, одновременно слушая ее указания, беру тележку с инвентарем и направляюсь к номеру. Но по мере приближения к комнате мне становится нехорошо, мои страхи снова возвращаются. Что я здесь делаю? Мне нужно срочно домой, нужно под защиту. Я напоминаю себе моллюска, которого вынули из раковины, и теперь он отчаянно ищет защиты для себя. Господи, ну почему я такая трусиха? До побеления костяшек пальцев сжимаю ручку тележки, глубоко вздыхаю и стучу в дверь номера. Не знаю, нужно ли что-то говорить после этого, но, вспомнив голливудские фильмы, проговариваю: — Уборка номера. — Входите, — слышится из-за двери. Открываю дверь и захожу внутрь. Мама дорогая, тут что, стадо слонов вечеринку устраивало? Пол номера усыпан конфетти, мишурой и пустыми бутылками. Часть мебели перевернута. И это — только первая комната. Когда-то она была полноценным номером, но после владелец решил сделать из нее «люкс» и сломал стену между двумя соседними номера, превратив их в «подобие» элитного ночлега. Во второй комнате картина терпимей, но далека от идеала: те же мишура и конфетти, но только пара бутылок от шампанского и то — на прикроватной тумбочке. И женское нижнее белье на полу. Взгляд почему-то останавливается на кружевных красных стрингах, повешенных, видимо, хозяйкой на дверную ручку, за которую я держусь, — никогда бы такие не надела. — Нравится? — голос с нотками иронии заставляет меня поднять глаза и встретиться взглядом с их обладателем. Взгляд темно-карих глаз будто обжигает, мне вдруг становится неуютно, а сознание пронзает мысль — я уже видела эти глаза и знаю этот взгляд, вот только не помню, откуда. Глава 3. Вэл Ньюман От моего вопроса она краснеет — смущена. — Нет, — отвечает чуть дрожащим голосом, — мне работать надо. Быстро разворачивается и уходит в соседнюю комнату. Я не преследую ее, только долго смотрю ей в след. Узнал ли я ее? Да, сразу. Изменилась ли она? Внешне не очень: та же стройная фигура, те же глаза пронзительной голубизны неба, даже волосы той же длины и цвета соломы, которая зрела на полях моей новой родины. Но ее осанка не была уже такой ровной и прямой, казалось, что внутренний стержень внутри Веры надломился, а может, уже и совсем сломался. Не мудрено! Стоит только вспомнить, как орал на Веру ее «муженек», так сразу хочется найти этого придурка и треснуть ему по физиономии. Словно почувствовав мою слабость, вызванную появлением Веры, прошлое потихоньку начинает скрестись о плинтус, пытаясь выбраться, но это у него не получится — я надежно запрятал его, не просто забив деревом — зацементировав бетоном. Беру куртку и покидаю номер, не смотря на Веру. У меня еще будет время расспросить ее обо всем. Но прежде — работа. Выхожу на улицу и тихо бреду по аллее, усыпанной листьями. Смотрю по сторонам, но мыслями нахожусь где-то далеко. Я, в принципе, не хотел возвращаться в Россию, но отец решил развивать свой гостиничный бизнес дальше и выйти за пределы Америки. Питер, мой приемный отец, с детства безумно влюблен во все русское, поэтому выбор страны для расширения был очевиден. На семейном совете мы решили начать с моего, некогда родного города. Поэтому сейчас я нахожусь в России и играю роль избалованного иностранца, который готов приобрести гостиницу в небольшом городке по нереально завышенной цене. Но это фикция. Я внимательно присматриваюсь к персоналу, тайно изучаю работу самого директора. Зачем это? За годы, проведенные с приемным отцом, я очень хорошо начал разбираться в гостиничном бизнесе и сразу чувствую, где воруют. Вот и сейчас я просто уверен, что здесь давно и нагло тащат все и всё. Я просто выведу их на чистую воду и куплю здание за копейки, а потом раскручу его и получу хорошие деньги. Но это потом, а пока продолжаю играть свою роль. Да, вчерашнее представление получилось знатным. Еще раз убеждаюсь — деньги в жизни делают все. Две горничные, которые так «любезно» проводили меня до номера, а при виде моего кошелька и остались в нем, напились и в постель мою запрыгнули. И что самое главное, много чего наговорили о своем руководстве. Жаль, что девушек утром тут же уволили. Могли мне еще помочь. Нет, спать с ними я совершенно не хотел, хотя от добровольно предложенного хорошего женского тела никогда не отказывался. Все же одного раза достаточно. Но они могли пригодиться мне для добычи информации. Придется искать другие каналы. И тут я вспоминаю про Веру, а ведь она теперь работает в гостинице, значит поможет мне добыть информацию, а главное — возможно, я получу доступ к бумагам заведения. Неожиданно взгляд цепляет что-то голубое в витрине магазина — это летнее женское платье. Его фасон и цвет снова заставляют меня окунуться в прошлое, помогают моим воспоминаниям пустить трещины по сдерживающему их бетону. Точно такое платье было на Вере в день нашего знакомства. С тех пор я просто влюблен в голубой цвет, потому что он изменил мою жизнь — девушка в платье цвета неба показала маленькому мальчику, что в этом мире есть добро и любовь. Не раздумывая, быстро захожу в магазин. — Девушка, — обращаюсь я к продавцу, — я хотел бы приобрести у вас платье, которое выставлено на витрине. — Конечно, это эксклюзивная модель, — быстро начинает тараторить продавец. Я не слушаю ее болтовню о достоинствах платья, меня совершенно не интересует его уникальность и стоимость — я просто хочу его купить и покупаю. Выхожу из бутика, оставив за дверями довольную от продажи дорогущего платья девушку-консультанта, и только сейчас задумываюсь: для чего я его купил? Может, чтобы подарить Вере? Нет, это просто был порыв, прорыв моего прошлого наружу. Начинает накрапывать дождь. Погода словно чувствует мое портящееся настроение. Поднимаю ворот куртки и быстрым шагом возвращаюсь в гостиницу. В холле здания ко мне услужливо бросается сам директор. Небольшого роста, с темными волосами и темными, почти черными глазами он напоминает мне злого карлика, который сидит и охраняет золото. Оно, в принципе, так и есть: он выжимает все соки из этого заведения, обирая постояльцев выдуманными штрафами за порчу имущества и лишая премий сотрудников. — Господин Ньюман, — с напущенной любезностью в голосе обращается он ко мне, — простите, что отвлекаю Вас, но мне бы хотелось обсудить с Вами рабочие моменты. — Рабочие моменты? — вместо согласия я задаю ему вопрос, чем вгоняю его в ступор. — А какие у нас с Вами могут быть рабочие моменты? Я что, Ваш сотрудник? — Нет, что Вы, — сконфуженно отвечает мне Альберт Игоревич (так его зовут), — я не так выразился. Я хотел бы обсудить с Вами условия нашей сделки. Он снова улыбается, словно надеясь, что от его улыбки я расцвету, но глаза просто сияют от предвкушения наживы. — О какой сделке Вы говорите? — мне просто нравится издеваться над ним. — Я всего лишь озвучил Вам, что, заметьте, возможно могу приобрести данную гостиницу, но это не означает, что я ее точно куплю. Пока я думаю, стоит ли вкладывать деньги в столь убыточное заведение. — Вы не будете покупать? Как убыточное? — Альберт Игоревич определенно растерян, он смотрит на меня глазами, полными удивления, и машет руками. — Этот бизнес не убыточен, — берет он себя, наконец, в руки, — и приносит хороший доход. — Возможно, — соглашаюсь я с ним и тут же парирую, — но ваш персонал распущен и не выполняет своих обязанностей, тому пример ваши горничные. — Но Вы же сами пригласили их вчера к себе, — со злостью говорит директор. — А они с радостью согласились, — усмехаюсь я, — хотя должны были категорически отказаться. О чем это говорит? О распущенности в коллективе, о Вашем личном невнимании и бесконтрольности. Я считаю, что мне не нужна гостиница, в которой работает такой персонал. — Мы заменим сотрудников, — с нотками шипения в голосе бубнит директор, которого определенно вывели из себя мои слова. — Ну вот тогда и поговорим, а сейчас извините, я бы хотел отдохнуть. — Хорошо, — Альберт Игоревич снова улыбается, — только я бы попросил Вас больше не устраивать «вечеринки», как вчера. Знаете ли, Вы у нас не единственный постоялец, есть и другие люди, которые хотят покоя, а еще Вы обязаны придерживаться правил, у нас нет НИ ДЛЯ КОГО исключений. Мне смешно. Хочется рассмеяться в голос. Альберт Игоревич, наконец, решил показать, что он директор. Он шел ко мне, уже мысленно подсчитывая свою прибыль, а я его обломал. Вот он и хочет указать мне мое место. Но у него это не выйдет. — Хорошо, — отвечаю с улыбкой и ухожу, последнее слово все равно останется за мной. Слышу, как Альберт Игоревич пыхтит, а потом зовет управляющую: — Зина! Так, эта Зина весьма интересная особа. Горничные проговорились, что она сильно ворует, не гнушаясь тащить с работы все, что плохо лежит. Нужно о ней узнать побольше. Подхожу к двери номера и на мгновенье замираю, крутя в руках пакет с платьем. Как мальчишка, ей Богу. Мне двадцать четыре года, у меня два образования, я бегло говорю на трех языках, а не могу зайти в простой гостиничный номер. Открываю решительно дверь и замираю на пороге. Пока меня не было, Вера успела все убрать: не просто отмыть, а наполнить этот уголок каким-то внутренним теплом. По сути ничего не изменилось, только энергетика в помещении поменялась — мне хочется войти внутрь, вдохнуть всей грудью запах чистоты и осенней свежести, которая льется из приоткрытого окна. Вера оборачивается, и мы встречаемся взглядами. За столько лет я не смог забыть этой синевы. Меня озаряет вспышка — я подсознательно встречался чаще всего именно с голубоглазыми девушками. Совпадение? Нет, вряд ли. Лицо Веры раскраснелось от работы, а волосы растрепались. Мне приходится взять себя в руки, чтобы не подойти и не убрать выбившиеся пряди ей за ухо. Просто продолжаю на нее смотреть. Она мило краснеет, отводит взгляд... А потом начинает оседать на пол. Спасибо отцу и его настойчивому желанию отдать меня в секцию борьбы — мгновенная реакция позволяет мне поймать Веру почти у самого пола. Ее лицо побелело, губы чуть синие... Что с ней? Разрываюсь между желанием вызвать скорую и самому как-то ей помочь. Бросаюсь с Верой на руках к раскрытому окну и распахиваю его на всю. Аккуратно кладу ее на широкий и длинный подоконник. А сам бросаюсь к кулеру с водой. Наливаю стакан и быстро обратно к Вере — она уже приходит в себя. Я бережно беру ее на руки и несу к кровати. По пути Вера открывает глаза. Ее взгляд расфокусирован, но недолго, как только она осознает произошедшее, в ее взгляде вспыхивает страх. Она, и без того маленькая, еще больше сжимается на моих руках и произносит одними губами мольбу: — Отпустите меня, пожалуйста, мне идти надо. — Вам сейчас лучше полежать, Вы плохо выглядите, — говорю я. — Нет, не надо. Я просто немного устала, вот и все. Говорит, а сама уже дрожать начинает, и явно от страха. Неужели меня боится? Быть такого не может! Вера, все еще бледная, упирается руками мне в грудь. — Отпустите же, прошу. — Хорошо, хорошо, — я аккуратно опускаю ее на пол. Странная она какая-то. Ей помочь хотят, а она от страха трясется. — Пожалуйста, — молит снова, — не говорите начальству, что мне плохо стало — мне эта работа необходима. — Да я и не собирался говорить, — почему-то оправдываюсь, — Вы уверены, что с Вами все в порядке? Может Вас проводить? — Нет, — она отрицательно качает головой. — Спасибо, я пойду. Быстро обходит меня и торопливо собирает рабочий инвентарь. А потом так же быстро покидает комнату, словно ей неуютно в одной со мной комнате. Пару минут еще стою в замешательстве от ее поведения. Взгляд падает на пакет — платье осталась у меня. Да и как бы я его подарил? Непонятно. Ладно, подождем удобного случая. Чтобы как-то убить время я нахожу для себя занятие: проверяю почту, отвечаю на некоторые послания, что-то читаю, но в голове ничего толком не оседает — мои мысли заняты Верой. Они возвращаются к ней снова и снова. Группируясь, перестраиваясь, они, наконец, приобретают четкое очертание и становятся единым целым — я все эти годы хотел встретиться с ней, узнать, как изменилась ее жизнь, что произошло с ней за это время. Я ей никто — мальчишка, которого она не выдала тринадцать лет назад, которому сказала, что надо верить и не бояться изменить жизнь, но сама она изменила свою? Она же хотела этого? И вот мы встретились: она меня не помнит — это очевидно, но я хорошо помню ее. Я все это время жил ее заветом: «Как бы не было страшно, как бы не было больно, перебори себя, у тебя все получится, не повторяй ошибок других, ты лучше». Вера поверила в маленького пацана, который обманул ее. Меня заполняет неприятное чувство горечи и разочарования в себе. Похоже сегодня мое прошлое, все-таки, взломает бетонные заграждения и вырвется наружу. Этого нельзя допускать! Снова одеваюсь и выхожу на улицу. Нужно развеяться. Клуб, веселая компания мне помогут. Но этому не суждено сбыться. В нескольких метрах от себя я замечаю знакомую хрупкую фигуру, которая торопится к остановке. Совершая очередную глупость за день, я следую за ней. Хорошо, что Вера не смотрит по сторонам, иначе она бы сразу меня заметила. На остановке она садится в трамвай, а я чудом успеваю попасть в соседний вагон. Внимательно слежу в окно, не выходит ли она. И когда замечаю ее уже на улице, со всех ног бросаюсь к выходу. Господи, что я творю? Зачем преследую ее? Что такое со мной? Задаю я вопросы невидимому создателю, пока иду дальше за Верой. Через пару минут мы оказываемся во дворе многоквартирного дома. На детской площадке много детей. Вера подходит к небольшой группе из трех ребят. Это ее дети. Не надо быть экстрасенсом, чтобы понять очевидное: все трое очень похожи на мать. Ласково треплет двух старших мальчиков за волосы, улыбаясь при этом им, а самого младшего, совсем малыша, берет на руки. — Ну и как прошел ваш день? — спрашивает она ребят. – Надеюсь, все в доме цело? — Хорошо, мам, — отвечает один из них. — Ты как? — Нормально, родной. Пойдемте домой. — Да, — вопит ребенок на руках Веры. — Мам, а что это за дядя? И тут я понимаю, что стою буквально в паре шагов от Веры и ее детей и тупо таращусь на них. Вот я идиот! — Какой дядя? — спрашивает Вера и оборачивается. Мы в очередной раз за этот день встречаемся с ней взглядами, и, если она удивлена и встревожена одновременно, то я сконфужен и растерян. И что мне ей сейчас сказать в оправдание?
Глава 4. Вера Думала, что этот день не закончится никогда. И зачем я только согласилась на эту карусель — эти нелегкие мысли приходили ко мне все время, пока я работала. Но к концу дня они начали потихоньку покидать меня. И все уже не казалось таким страшным и непонятным. Хорошо, что постоялец покинул номер. Признаться, мне было бы нелегко работать, находясь с ним в одном помещении. Нет, не из-за того, что я боялась его или осуждения с его стороны, просто чувствовала, что он будто следит за мной. Это чувство не покидало меня всю дорогу до дома. В целом, мой первый рабочий день прошел очень хорошо, если не считать обморока... Зина почему-то не пошла проверять выполненную мной работу, вместо этого велела убраться еще в одном пустом номере и отпустила домой, наказав завтра прийти раньше и принести с собой документы для оформления. Лицо у женщины было очень недовольным, поэтому расспрашивать о чем-то я не решилась. Хотя мне было любопытно, в чем причина. Мне не терпелось узнать — не проговорился ли американец о моем обмороке. Но либо он промолчал, либо Зина не придала этому значения. Может, это и к лучшему? Может, мне, наконец-то, повезло, и теперь я смогу начать работать? Не знаю, да и это — не главное. Главное, чтобы мое здоровье мне позволило еще пожить... По дороге домой я постоянно чувствую какое-то беспокойство, но отмахиваюсь от него — это все от нервов. Сегодня же радостный для меня день — я работала! Я впервые была принята на работу! Для меня это знаковое событие. Просидеть столько лет дома очень тяжело, но теперь моему затворничеству конец. Сегодня я, словно почувствовала глоток свежего воздуха, словно начала проклевывать свою скорлупу — как я жила все эти годы? Мне вдруг захотелось изменить себя и окружающий меня мир. Нужно порадовать сегодня ребят. В холодильнике есть курица и грибы — приготовлю им сегодня жульен, они его любят. Сыновья, ожидаемо, гуляют на улице. Какие же они у меня молодцы! Мои мужчины. Подхожу и треплю старших за волосы: не противятся, как могли бы. Просто им это нравится. На мгновение прижимаю сыновей к себе и ощущаю всем сердцем – они меня любят, а для матери больше ничего не нужно. Вот мое счастье, вот мой мир! Никто нам не помешает. Я уверена в этом, может быть, потому и теряюсь от вопроса Коли. Увидев позади нас американца, я удивлена и встревожена. Зачем он здесь? Он что, шел за мной всю дорогу? Вот откуда мое чувство беспокойства! — Что Вам нужно? — мой вопрос звучит грубо, но во мне начинает говорить материнский инстинкт – защитить своих детей от опасности! — Извините, — в его голосе, как и в выражении лица, растерянность и виноватость, — я просто хотел проверить, нормально ли Вы себя чувствуете. — Вы следили за мной, — я не спрашиваю, а констатирую факт. — Да, я просто... волновался за Вас, — во взгляде нет ни намека на ложь, может, он не врет? — Я же еще на работе сказала Вам, что со мной все хорошо, просто переутомилась. — Ясно, извините, я не хотел Вас пугать, — в голосе раскаяние. — Ничего, как видите, со мной все хорошо, поэтому не стоит терять свое время, до свидания. Я хочу, чтобы он ушел, потому что мои сыновья точно устроят мне допрос, а говорить им о своем обмороке я не хочу. Оборачиваюсь, чтобы уйти домой, но господин Ньюман определенно настроен не дать мне пропасть сегодня из его поля зрения. — Вера, простите, что отвлекаю Вас, — говорит он мне в спину, и мне из вежливости приходится обернуться, — я хотел бы предложить Вам работу. Да сегодня прямо сказочный день у меня! — Работу? — переспрашиваю я. — Но я уже работаю. — Знаю, — он начинает улыбаться, — но мое предложение можно рассматривать как подработку, к тому же я готов заплатить. Вас устроит сумма с несколькими нулями, в долларах, конечно. Мои глаза расширяются от удивления. Это прикол такой? Добрый американец помогает несчастной русской женщине? — Простите, но должна отказаться, — проговариваю я, — боюсь, что у меня не получится совмещать две работы одновременно: как видите, у меня дети и им необходимо уделять время. — Поверьте, Вы сможете все успевать, у Вас даже появится больше свободного времени, — американец начинает уговаривать меня, буквально только за руки не хватает. — Пожалуйста, не отказывайтесь и просто дослушайте меня до конца. Смотрит на меня, не отрывая глаз, а я, вместо того, чтобы думать о его словах, в памяти своей копаюсь: ну где я видела эти глаза? Господи, нужно что-то ему сказать, а для начала выслушать. Но точно не здесь. — Хорошо, — сдаюсь я, — я Вас выслушаю, но пойдемте в квартиру. На лице американца расцветает улыбка, такая довольная, задорная, что я невольно чувствую, как тянутся вверх уголки моих губ. Поворачиваюсь, чтобы пойти домой, и только тут замечаю недовольные взгляды моих сыновей. Ничего, я им потом все расскажу, они поймут. Старший сын берет младшего на руки и говорит: — Мам, мы еще немного погуляем, ты иди, — и во взгляде столько укора, что мне сразу плохо становится. — Нет, мы никуда не пойдем, — резко меняю я решение, — говорите, что за работа, или уходите прочь. Он, конечно, удивлен моей резкой переменой, но вида не подает. — Видите ли, — начинает американец, — я здесь для того, чтобы приобрести гостиницу, в которой Вы теперь работаете. Но ее владелец хочет продать мне втридорога здание, которое не стоит такой суммы, к тому же персонал обворовывает клиентов. Я бы хотел, чтобы Вы помогли мне доказать некомпетентность руководства и нарушения персонала. — Вы хотите, чтобы я шпионила? — и как я смогла спокойно проговорить эту фразу? — Скажем так, да... — Вон! — я не даю ему договорить. — Вера, простите, если я... — Уйдите вон с моих глаз. Я никогда не опущусь до такого уровня, — меня начинает трясти от бушующей внутри злости, — как Вы могли мне такое предложить? Думали, помашете зеленной бумажкой и все — перед Вами на колени упадут и землю будут целовать. Уходите и больше не смейте приходить сюда. Разворачиваюсь, чтобы уйти с площадки. Эмоции зашкаливают! Даа…, давно я так не злилась. Даже не помню, когда. Детям хватает одного моего взгляда, чтобы понять — нужно срочно идти домой. — Вера, подождите, — он бросается мне в след, — я не хотел Вас обидеть. Но я даже не оборачиваюсь. Не хочу! Быстро захожу в подъезд вместе с детьми и закрываю дверь. По лестнице на второй этаж мы вбегаем, как будто за нами несется хищник. Только оказавшись в квартире и закрыв дверь на ключ, я, наконец, позволяю себе вздохнуть спокойно, но сил унять воющий внутри пожар нет. Сыновья сразу уходят в комнату, а я иду на кухню, чтобы приготовить ужин. Эмоции и не думают затихать во мне. Нет, ну надо же такое предложить! Каков мерзавец! Я остервенело режу мясо, грибы, лук, а сама полностью погружена в мысли. Прокручиваю и прокручиваю разговор с американцем. Хитрец! Шел за мной, чтобы о здоровье спросить! Переживал! Да он просто сразу понял, что со мной что-то не так, вот и решил поманить деньгами, думая, что я куплюсь и буду выполнять его команды. Нет! И еще раз нет! Я не такая! Палец пронзает острая боль — порез. И эта боль отрезвляет мое сознание. Боже, я сейчас, впервые за тринадцать лет спорила и пререкалась с человеком! Мое амебное состояние прервано! Безразличие и апатия, которые все эти годы держали меня в тисках, отступили... И мне страшно, страшно от себя такой... Но я не хочу обратно в эти тиски, я хочу жить.
Глава 5. Вэл Ньюман Вот я придурок! Только сейчас, когда уже прошло добрых полчаса, а я еще продолжаю стоять в их дворе, наконец, понимаю, какую ерунду сморозил. Бл*дь, да это не ерунда — это настоящая тупость! Да, изначально я хотел попросить ее помочь мне, но, увидев Веру с детьми, понял сразу — она ни за что не согласится: в ней слишком много добра. Она светится им изнутри, а я ее в грязь хочу окунуть. На улице уже полумрак. Присаживаюсь на лавочку около подъезда и задумываюсь. Эх. Я бы сейчас закурил, а лучше бы выпил чего-нибудь покрепче... Живя в Америке, я постоянно думал о Вере: как сложилась ее жизнь? Благодаря ей, я, будучи ребенком, решился на отчаянный шаг, отвернулся от отца, сдал его милиции. Знаю, что это грех, но спустя годы, не жалею о нем. Не из-за того, что у меня сытая и обеспеченная жизнь, а из-за того, что познал любовь, нежность, сострадание и терпение. Я уже подростком пережил все то, что многие дети переживают в раннем детстве. «Никогда не поздно все изменить, надо только найти в себе силы», — сказала мне Вера. Ее слова, идущие из самого сердца, изменили меня всего. Разве мог человек, подаривший веру в хорошее, теперь стать черствым? Нет, а я «затупил» и поддался мнению толпы о том, что в этом мире все имеет цену. Сижу и понимаю: я ее попросил шпионить для меня не только потому, что мне это нужно, я просто хочу видеть ее чаще! Да, точно! Начинаю смеяться. Ну как я раньше этого не осознал: Вера живет в моем сердце... просто я пока не знаю, в роли кого... Я просто обязан попросить у нее прощение. Нужно извиниться! Встаю с лавочки и решительным шагом направляюсь к двери подъезда, которую, на мое счастье, еще не закрыли. Но не успеваю сделать и пары шагов, как на меня буквально вылетает какой-то пацан. Приглядываюсь — это старший сын Веры. Он смотрит на меня недолго, а потом спрашивает: — А если я буду шпионить для Вас, сколько Вы мне заплатите? Вот это поворот... — Ты бы шел домой, пацан, — говорю я ему, не удосуживаясь ответить на вопрос. — Думаете, — начинает он с вызовом в голосе, — если я ребенок, то ничего не могу? Ошибаетесь, я многое умею. — Это дело для взрослого человека, а не для тебя, — объясняю я ему. — Иди лучше домой. — Ну и не надо! — кричит мне. — Вы ничего не понимаете! Я маме просто помочь хочу! Пацан выкрикивает и бежит в подъезд, а я бросаюсь за ним. Но не успеваю, только вижу, как захлопывается дверь квартиры на втором этаже. Теперь я, по крайней мере, знаю, где живет Вера, вот только запал мой пропадает, и я не решаюсь подойти к двери. Бреду обратно в гостиницу. Ноги, вспомнив былое, упорно хотят отвести меня в другое место — не позволяю им. Тринадцать лет назад я вычеркнул тот дом, тот подъезд из своей памяти, расстался с ужасным прошлым раз и навсегда. У меня прекрасное настоящее и светлое будущее впереди — старому нет места в моей жизни. И все же я захожу во двор, в котором прошло мое детство... На месте пятиэтажки, в которой находилась квартира моих родителей, стоит новый детский сад. Как это хорошо! Я бы ни за что не смог посмотреть на то серое, ужасное здание с огромными окнами, которое давало мне крышу. Я его даже домом называю с трудом... потому что до сих пор ненавижу, потому что даже сейчас по ночам просыпаюсь от давно забытого страха, который был во мне все детство... Кажется, сейчас на весь двор раздастся пьяный крик отца, потом недолгое затишье, а дальше его крики, но уже в квартире... Мои приемные родители наняли лучших психологов для работы со мной — меня вылечили, но в глубине сознания остались следы пережитого ужаса. До хруста сжимаю кулаки, разворачиваюсь и быстро ухожу — мне нельзя сюда приходить, прошлое и так сильно напоминает о себе в последнее время. И вообще — мне в этот город нельзя было возвращаться... Но я хотел, ради Веры. Увидеть ее, узнать, как она здесь, только вот все испортил. Ничего, завтра поговорю с ней, все объясню, и будет лучше. Погруженный в свои мысли я быстро дохожу до гостиницы, поднимаюсь к себе в номер. Душ, проверка почты и спать. Но в голове еще блуждают разные мысли. Итак, что насчет покупки? Мы с отцом знаем, что цена завышена, стоит посильнее надавить на директора, сказать о его махинациях, и тот быстро скинет цену. Куплю здание, назначу Веру администратором, будем с ней чаще видеться... Эти наивные, почти детские мечты уносят меня в мир снов... Но спать мне сегодня не суждено. Даже сквозь сон я чувствую еле уловимый запах гари. Его я не спутаю ни с чем — родной отец частенько поджигал мебель в квартире непогашенными окурками. Вскакиваю молниеносно и бросаюсь одеваться, а по коридору уже кричат: — Пожар! Срочно покинуть помещение! Господи, а сигнализация у них есть? Похоже, директор и здесь умудрился сэкономить, придурок! Хватаю сумку с ноутбуком: у меня дурацкая привычка с института — документы хранить с компьютером, так что, все мое быстро при мне, и пакет с платьем. Выбегаю в коридор, который уже достаточно заполнен дымом, и бегу к выходу вслед за другими людьми, не оглядываясь. Только на улице позволяю себе осмотреться по сторонам. Дыма много, но открытых очагов возгорания не видно — это хорошо. — Все покинули здание? — кричит пожарник мужчине, одетому в форму служащего. — Я не.. не знаю... мы всем кричали... — дрожащим голосом отвечает тот. — Мать твою, поубивать надо вас всех! — ругается пожарник. Я и еще несколько человек стоим в стороне и по просьбе того самого спасателя ждем полиции. Кто-то из постояльцев причитает, что забыл в номере вещи, кто-то ругается, что успел одеть только штаны... Я же анализирую ситуацию: пожар явно случился не просто так. Здесь что-то нечисто, нужно обязательно обо всем узнать, но это потом, а сейчас необходимо подумать о ночлеге. Приезжают сотрудники правоохранительных органов. Нас переписывают, уточняя паспортные данные и ругаясь в полголоса при виде моих иностранных документов. Но мой хороший русский и адекватное поведение их успокаивает (хорошо, не пришлось уверять их в том, что я не буду подавать жалобу в Страсбургский суд). Нам предлагают разместиться в отеле на окраине города, но я отказываюсь. — Мне есть, где переночевать, — заверяю я полицейского, — у меня тут друзья живут. — Хорошо, гражданин Ньюман, — меня внимательно осматривают, — не забудьте в ближайшее время явиться в отделение полиции. — Я все понял. Вообще-то, эта мысль появилась у меня совсем недавно, и она безумная — я ночую у Веры. Ловлю такси и называю адрес. Весь путь до ее дома раздумываю над тем, что сказать и не придумываю ничего подходящего. В итоге решаю сказать правду, так будет лучше. Оказавшись перед домом Веры, понимаю, что я видел дверь, но не знаю, какой номер у квартиры. Как мне попасть в подъезд, ведь я не знаю код. Но удача улыбается мне. Неожиданно дверь открывается, а потом раздается женский голос: — Кис-кис-кис-кис, иди ко мне, моя милая. Из кустов, которые растут по периметру дома, вальяжной походкой выходит кошка и направляется к обладательнице голоса. — Извините, — бросаюсь я следом, пугая четвероногую, — пожалуйста, впустите меня внутрь. — А ты кто такой? — на меня смотрит бабушка — божий одуванчик неопределенного возраста. — Из сто седьмой? — Да, — соглашаюсь я на свой страх и риск, — ключи потерял. — Эх, говорила я Маринке — не сдавай квартиру посуточно, пожалуюсь участковому, не понимает! — бубнит старушка. — Проходи, окаянный, кошку мою напугал. Бабуля пропускает меня, за что я ее усердно благодарю, и теряет ко мне весь интерес. Я нарочно поднимаюсь на третий этаж, а когда старушка с кошкой оказываются в квартире, спускаюсь ниже и звоню в дверь квартиры Веры. Тишина... а меня немного от страха трясет. А если она не откроет или — вообще, меня прогонит? Решит, что я ее преследую? Но дверь открывается. На пороге стоит Вера, в тонком халате — невольно любуюсь ей: какая она красивая! — Вы? — бормочет она сонно. — Что Вам нужно? — Вера, — начинаю я полушепотом, — Бога ради, простите. В гостинице пожар, мне удалось выбежать, но вещи и документы сгорели в огне. Можно я у вас поживу некоторое время, пока не восстановлю документы? Глава 6. Вера Я тихонько бреду из больницы домой. Меня, как кислота, разъедает тоска по утраченной жизни... по ускользающей от меня жизни. Заранее понимала, что поход к врачу не принесет ничего хорошего — так и вышло. Изучив мои анализы, доктор сказал только одно — если в ближайшее время я не начну серьезное медикаментозное лечение, то умру. А умирать не хочется, совсем... За последнюю неделю я по-настоящему почувствовала вкус жизни, захотела измениться и начать жить по-новому. А всему виной американец. Вэл... даже спустя семь дней, мне непривычно называть его по имени, но, кажется, мне начинает это нравиться. Проснувшись в ту ночь от назойливого звонка в дверь, я и представить себе не могла, что за ней окажется он. На мгновенье даже дар речи потеряла. Мне до сих пор не понятно, почему он пришел просить помощь у меня, а ни у кого-то другого. И, тем не менее, я впустила его в квартиру... поместила Вэла в свою комнату, хотя он очень противился, а сама ушла к детям. Если младшие утром, увидев постояльца, были удивлены, то Петька встретил гостя в штыки. Он демонстративно избегал разговоров с Вэлом, огрызался ему, мне пришлось даже поругать сына. Но я понимаю его поведение: после предательского ухода отца Петя стал главным в нашем доме, не смотря на столь юный возраст. Он моя опора, моя помощь, без него я не смогу. Я тайно замечаю, как сын наблюдает за мной, как в его глазах стоят слезы. Он у меня самый старший и все прекрасно понимает — я умираю... В такие моменты мне становится совсем плохо, хочется обнять мальчишку, прижать к себе и закричать во весь голос: — Родной мой, я никогда и никуда от тебя не уйду, я всегда буду с тобой!.. Но у меня нет на это права! У меня нет возможности лгать, потому что я не могу обманывать близких... Знаю, что Петя пытается зарабатывать. Мне это не сердобольные соседки рассказали, а я сама видела сына с листовками в руках. Совсем юный, но уже мужчина, мой сынок... Я надеюсь, что из него вырастет прекрасный отец и муж. Не хочу, чтобы Петя был похож на своего отца... Про Олега старалась не думать... Утром, после ночного появления Вэла, пошла на работу, но мне, само собой, делать там было нечего. Побрела домой, но, не дойдя немного, остановилась и села в парке на скамью. Получалось, что я осталась без работы, а семье нужны средства для проживания. Не хотела этого делать, но набрала номер мужа. Унижаться, так унижаться. Он ответил не сразу, но как только заговорил, я сразу поняла, что мне не рады. — Что тебе? — начал он без приветствия. — Здравствуй, Олег, — я проговорила вежливо и спокойно, — мне нужна твоя помощь. — Вера, что ты хочешь от меня, конкретно скажи, — он, будто, выслушал от меня не пару слов, а целую тираду. — У нас заканчиваются деньги, ты можешь выслать немного? — мне было так стыдно это говорить. — Сколько? — Пару тысяч хотя бы... — Переведу на карту. И дальше гудки... Как можно быть такой скотиной?! Он тринадцать лет со мной прожил! Я от него троих детей родила! Пусть ему не нужна я, но дети? Как же мы будем жить дальше? Постоянно просить подачек от мужа? Злые слезы обожгли глаза и щеки — Боже, Вера, какая же ты дура! Ты больная, слепая дура! Ты столько лет пряталась в своем мирке, страшась осуждения толпы, что просто перестала существовать! Меня затрясло, но не от рыданий и боли, а от смеха, такого жуткого, пробирающего до мурашек, как в фильмах ужасов. Человеку, чтобы переродиться, надо просто упасть на дно. Вот и я раздавлена: морально, физически, душевно. У меня не пелена с глаз спала, нет! Я мумией была раньше, укутанной в толстые слои плотных бинтов. А сейчас с меня эти бинты не просто сняли, а содрали, ломая кости. Страх осуждения со стороны родителей, соседей, вообще – людей; боязнь протекания беременности; полное непонимание будущей жизни — все это превратило меня в тихое, затюканное существо, без способности говорить. И только сейчас я поняла, что хочу другой жизни — стоя на пороге перед незримым концом, хочу вернуться назад и прожить достойно. Я так и сидела, смеясь и плача, пока телефон не запищал, оповещая о поступлении средств. Олег перевел ровно две тысячи, сволочь! Возбужденная эмоционально, движимая порывами, рванула в ближайший магазин и купила себе платье! Муж никогда не покупал мне сам что-то из вещей, как и мне самой не разрешал ничего приобретать: только с ним, только под его «чутким» руководством. Я, привычно боясь показаться неуклюжей и глупой, слушала мужа, поэтому вещи мои были серыми и безликими. К черту все! Отдавшись порыву, купила себе красивое платье, персикового цвета. Осознала я всю степень своего проступка в тот же день, когда вернулась домой. Но переживания быстро ушли на второй план, стоило мне зайти в дом и увидеть, чем занят мой постоялец и младший сын — они играли в машинки! Неугомонный Коля быстро полз на меня, а Вэл, управляя игрушкой одной рукой, на четвереньках, стремительно догонял сорванца. Сын визжал от радости. А я, так и стоящая в дверном проеме, не знала, что мне делать — радоваться за сына или ругать его. Радость переборола. — Вам не обязательно играть с ним, — проговорила я Вэлу, — Коля вполне самостоятельный мальчик, несмотря на маленький возраст, и может поиграть сам. — Мне не сложно, — ответил Вэл с его неизменной улыбкой, — да и вдвоем веселее. У меня в детстве таких машинок не было. Его последние слова несли в себе столько грусти и боли, что у меня возникло желание обнять … мужчину??? Какой странный порыв! Что это со мной? И тут неожиданная мысль: — Коля, сынок, а ты почему не в садике? — А мне Вэл разрешил не ходить, — отвечает малыш и, Бог мой, пытается скопировать улыбку чужого для него человека. Внутри становится неуютно и страшно одновременно: неизвестный мне человек, который находится в моем доме меньше суток, уже руководит моим сыном. Решила поговорить с Вэлом наедине, но разговор, который я начала вечером, когда ребята занялись просмотром мультфильмов, пошел не по моему сценарию. Мы были одни на кухне: я убирала вымытую посуду, а он пил чай и что-то писал в телефоне. Интересно, а у него есть девушка — родилась в моей голове мысль? Наверное, есть — Вэл очень симпатичный парень. Господи, какая чушь лезла в мою голову сегодня! Мое внутреннее «я» определенно решило освободиться от пут и заставить меня чувствовать себя женщиной. За годы брака с Олегом мысли о других мужчинах даже не посещали мою голову, а тут я думаю о ком-то, кто, скорее всего, младше меня, если судить по внешнему виду. — Я хотела бы поговорить с Вами, — начала я, — извините, если отвлекаю. — Нет, я не занят, — он быстро отложил телефон, — только, прежде чем мы начнем говорить, давай перейдем на «ты»? — Давай, — вырвалось у меня быстрее, чем я успела подумать. — Вот и хорошо, — улыбнулся, — спасибо, что разрешила пожить пока у вас. Естественно, я не останусь в долгу и заплачу за проживание, а еще, если ты не против, буду покупать продукты. — В этом нет нужды, — от его слов я растерялась. — Если тебя не устраивает наша простая пища... — Вера, — перебил меня Вэл, — ты очень вкусно готовишь. Я вполне состоятельный человек, хорошо зарабатываю и не хочу вас стеснять. — Ну, хорошо, — согласилась я, — но покупать продукты ты будешь по списку. — Как прикажете, — проговорил он и начал еще сильнее улыбаться, а потом неожиданно добавил, — ты совсем не умеешь быть злой. Его слова заставили кровь прильнуть к моим щекам — я смутилась. — Умею, — нарочно грубо сказала я, — я бы хотела поговорить с тобой о детях. Мне бы хотелось, чтобы ты не решал за меня, что им можно, а что нельзя. Я их мать и мне виднее, как их воспитывать. — Понимаю, — спокойно ответил он, — я ни в коем случае не хочу обидеть тебя. Если я сделал что-то не так, ты просто скажи. И опять улыбка. Моя грубость испарилась моментально, а уголки губ сами собой поползли вверх. Вэл поднялся и подошел ко мне, встал всего в паре сантиметров от меня, и начал гипнотизировать своим взглядом. Я утонула в нем, погрузилась настолько, что даже вздрогнула, когда он заговорил: — Вера, позволь мне помочь тебе, я не причиню тебе вреда. Поверь, я лучше всех знаю, какое доброе у тебя сердце. Сказал и ушел, а я полночи не спала после его слов. Неужели он, и правда, меня знает? Получается, мне не просто так показался знакомым его взгляд. Но откуда?... На следующий день я устроилась на работу. Просто пошла в магазин, а там висело объявление о наборе персонала. Подошла к администратору, тот сообщил, что им нужны рабочие для выкладки товара в торговом зале. Через пару дней я уже работала. Моя самооценка медленно, но верно ползла вверх, и этому способствовал, кто бы мог подумать, американец. Нет, мы больше не оставались наедине, и он ничего себе не позволял, но его похвала за ужин, обед, простой комплимент по поводу моего внешнего вида — будили во мне женщину. Сама, не осознавая этого, я менялась каждый день все больше и больше: начала делать ежедневный макияж, готовить каждый день что-то вкусное, впервые за долгое время, надела платье — мое возвращение к жизни шло, не спеша. Но все эти события испортил сегодняшний поход в больницу. Зачем мне работа, зачем внешняя красота, если я скоро умру? В таком невеселом настроении я добрела до дома. Квартира встретила меня тишиной — дети в школе и садике. Разделась и прошла на кухню. Есть совсем не хочу, поэтому сделала себе чай, черный с одной долькой лимона. Взяла кружку в руки и подошла к окну. Двор уже засыпан листвой, совсем скоро деревья сбросят свои разноцветные наряды. Все живое засыпает... — Вера, — от неожиданности я вздрагиваю и оборачиваюсь, чтобы встретиться взглядом с Вэлом, — как давно тебе поставили диагноз «рак»? Глава 7. Вэл Ньюман Я уже неделю живу у Веры... Что я испытываю? Не знаю, но то теплое, какое-то щенячье чувство, живущее в моей груди, совершенно не позволяет мне нарушить окружающую действительность. Я дома! Вот просто всем своим естеством ощущаю, что я дома. Ни в прокуренной, заваленной квартире, которая была моим жилищем одиннадцать лет, ни в благоустроенном, красивом доме, в котором я живу с родителями сейчас, у меня не возникало этого чувства. А сейчас небольшая двухкомнатная квартира кажется мне раем. Мне здесь хорошо, я душой и телом отдыхаю. Мне до сих пор не верится, что Вера впустила меня в дом. Но она приняла меня. Только спустя пару дней я понял, что совершенно не подумал о ее муже, стуча в дверь их квартиры. Как бы развивались события, если ее муж оказался бы дома? Но, видимо, судьба решила иначе — супруг ушел от Веры. Что же послужило разрывом их отношений? Съедающее меня любопытство подталкивало расспросить об том детей, но я категорически отказался от этой идеи — нечего травмировать их еще больше. То, что дети страдают, я понял сразу. На лицах всех трех мальчишек читалась тоска. Мне это чувство знакомо — сколько раз видел его в отражении зеркала после смерти мамы... Видимо, муж Веры бросил семью... Туда ему и дорога! От воспоминаний об этом мерзавце у меня до сих пор кулаки сжимаются в потребности врезать ему. Когда вспоминаю, как он орал на всю улицу, ругая Веру... это не мужик, а эгоист, который утверждается за счет унижения тех, кто слабее. Всегда считал — если ты мужик, значит, должен нести ответственность не только за себя, но и за всех своих родных. Мужчина – это не просто тупая сила, а ответственность, понимание, доброта и компромисс. Я не сразу к этому пришел, только спустя годы, благодаря своим приемным родителям, но заучил на всю жизнь. Своих детей обязательно буду воспитывать с четким пониманием этих слов. Хочу, чтобы они были похожи на сыновей Веры. У нее хорошие ребята. Ответственные, самостоятельные, но они еще дети. Старший явно видит во мне врага. Еще бы — пришел чужой дядя с улицы и командует в доме, но те двое, что помладше, общаются со мной хорошо. Петр обижен на меня еще, видимо, потому что я отказался ему помогать. Он хотел заработать деньги, а я не стал поддерживать его порыв. Ничего, его мальчишеский максимализм пройдет, он со временем все поймет. Вовка малоразговорчивый парнишка, целиком погружен в науку. Много спрашивает меня про систему обучения в Америке — он может далеко пойти, если помочь ему с образованием. Коля... маленький шебутной проныра и безобразник. Он покорил меня, взрослого человека, в первый же день и всю неделю нагло пользуется моим вниманием: я участвую почти во всех его играх, читаю ему сказки, смотрю с ним мультики. Я не верю, что это происходит со мной, но мне все нравится. Теперь совершенно не жалею, что соврал Вере про документы — на следующий же день, пока дома никого не было, а Коля спал, я спрятал их подальше на антресолях. Хочу пожить здесь еще немного, потому что мне хорошо, потому что я счастлив, потому что здесь она... Вера очень красивая женщина... смотрю на нее каждый день и понимаю — вот мой идеал. Я его неосознанно вложил в свою память много лет назад, к нему шел долгие годы... Женщин подбирал, похожих на нее. Как она смеется, как улыбается одними глазами, как полностью отдается заботе о других — это завораживает меня все больше и больше. В первый день, когда состоялся наш разговор, был момент — я хотел ее поцеловать, но не позволил этого себе. Нельзя. Чем я буду отличаться от ее мужа — беру все, что нравится? Нет, я должен ее добиться. Хочу показать Вере, что такое настоящий мужчина. И я добьюсь своей цели.
Сегодня я вызвался отвести Колю в сад. Вера рано утром ушла в больницу. Спрашивать, зачем ей это, не стал. Может, проходит медицинский осмотр? Она теперь работает, и, судя по ее лицу, ей это очень нравится. Наблюдаю за Верой каждый день и понимаю — ее муж не сволочью был, а расчетливым козлом, который просто методично гнобил свою жену. Встречу — убью его. Петя психанул на мое решение и быстро ушел, а Вовка пошел с нами. Школа и садик находятся близко. На перекрестке мы разошлись с Владимиром и зашагали с мальцом дальше. Но уже у самых ворот он неожиданно остановился и спросил у меня: — Дядя Вэл, а ты с нами теперь живешь, потому что нашу маму скоро заберут, а папке мы не нужны? Мне словно под дых дали этим вопросом. Что за бред? Я присел на корточки и заглянул в глаза Коли. — Эй, малой, ты чего такое говоришь? — Моя мама скоро умрет, она так сказала, и папа так сказал, когда уходил от нас... А мы с тобой останемся? Можно? Ты хороший. Теперь из меня точно выбили весь воздух. Вера умирает? — Твоя мама не умрет, — сказал я твердо, — это глупости. Ты с ней ко мне в гости поедешь, но сначала надо пойти в садик. Хорошо? — Да, — ответил мальчишка и улыбнулся. Быстро довел его до сада. На вопросительный взгляд воспитательницы сказал, что я племянник Веры (узнал от Вовки, что у Веры много родственников) и бросился домой. Перекопал в квартире все! Но нашел бумаги, которые Вера, очевидно, забыла взять с собой... У нее опухоль головного мозга... Онкология развивалась давно, но прогрессировать начала в последние месяцы. Коля прав, его мама может скоро умереть. Почему судьба так несправедлива? Почему на плечи одних она взваливает непосильную ношу, а другим дарует все блага? Чем Вера провинилась? Эти вопросы мучают меня, пока я сижу и жду ее возвращения. Теперь понятно, почему ушел ее муж. Даже не раздумывая и не зная правды, очевидно, что этот слизняк не выдержал жизненных трудностей и свалил. Козлина! Сто пудов — к очередной бабе убежал. После встречи с Верой, до моего усыновления, я следил за их семьей, но ее я почти не видел, а этого козла встречал — он частенько приходил в мой двор к одной «разведенке». Такие уроды, как муж Веры, не меняются — уверен. Закономерно ли все в нашей жизни? Да! Ожидая Веру из больницы, я каждую минуту понимаю: наша с ней встреча была неспроста. Когда-то она помогла мне, теперь мой черед. И я все сделаю, и обязательно помогу! Не только из-за того, что она мне дорога, а просто потому, что нужно делать добро и дарить людям веру в лучшее... Мои размышления прерывает звук открывающейся двери — Вера вернулась домой. Слышны ее тихие шаги, звук наливающейся в бокал воды... очевидно, делает чай... черный, с одной долькой лимона... я тоже такой люблю. Захожу в кухню. Она стоит у окна, смотрит куда-то вдаль и пьет чай медленными глотками. Мне совершенно не хочется пугать ее, отрывать от созерцания чего-то важного для нее и совсем нет желания начинать этот неприятный разговор, но надо. — Вера, — от неожиданности она вздрагивает и поворачивается, чтобы встретиться со мной взглядом, — как давно тебе поставили диагноз «рак»? Я вижу в ее глазах шок, удивление, растерянность и боль. Она опускает вниз глаза, ставит бокал в мойку. — Это не твое дело, — отвечает мне, наконец, грубовато. — Почему? — глупый для меня вопрос. — Потому что ты совершенно чужой человек, — она не смотрит на меня, говоря это, — и я не обязана рассказывать тебе все о своей жизни. Скоро ты сделаешь документы и уедешь. — Вера, — начинаю, было, я. — Как ты узнал? — быстро спрашивает она, перебивая меня. — Мне Коля сказал, — не вижу смысла врать. — Что? — она снова смотрит на меня — удивлена. — Он решил, что я заберу его и братьев к себе... после твоей смерти. Боль в ее глазах становится невыносимой. Мне хватает всего одного взгляда, чтобы почувствовать, как все мышцы скручивает от неприятных спазмов. Я не могу видеть эту ее боль! Она не должна так страдать! Как же хочется обнять ее, пожалеть, прижать к себе, сказать, что она не одна. Словно почувствовав мои мысли, Вера быстро закрывает рот рукой и выбегает из кухни. Но я успеваю заметить слезы, бегущие по ее щекам. Не раздумывая ни минуты, бросаюсь за ней. Догоняю Веру у двери в комнату детей. Обнимаю и прижимаю к себе — она не сопротивляется, просто опускает голову мне на грудь и плачет. Ее слезы уже пропитали мою футболку, но мне плевать. Я мечтаю сейчас только об одном — чтобы вместе со слезами из нее вышла та ужасная боль, разъедающая Веру изнутри. Когда первая волна слез и всхлипов чуть затихает, она шепчет: — Я не могу... с каждым днем все тяжелее... у меня почти не осталось сил, чтобы смотреть им в глаза и улыбаться... они все понимают, все видят... как я их оставлю? Кому нужны мои дети? Я впервые не знаю, что ответить... Что сказать этой хрупкой, красивой женщине? Поэтому молчу. А она продолжает дальше, но уже со злостью в голосе: — Ладно, на меня все махнули рукой, я смирилась уже с этим, пережила предательство мужа и родителей. Привыкла, что меня уже похоронили заживо. Но в чем виноваты мои дети? Что они сделали такого, чтобы от них отворачиваться? Вера злится — ее можно понять: копившаяся внутри обида, наконец, решила вырваться наружу. Но не это удивляет меня: про мужа понятно, но родители? Как они могли отказаться от своей дочери, как оставили ее — больную, одну с тремя детьми, без помощи? Это мне непонятно... Злость, пробудившаяся в Вере, придает ей сил и толкает на отчаянные поступки. Она неожиданно вырывается их моих объятий и сверлит пылающим взглядом: — Что тебе нужно? — почти шипит Вера, неотрывно смотря на меня. — Я хочу помочь, — произношу спокойно, чувствую — впереди меня ждет буря. — Я спрашиваю, — она просто буравит меня взглядом, — что тебе нужно? Откуда ты взялся такой хороший? С чего вдруг такая щедрость? Хочешь квартиру мою к рукам прибрать? Останавливается на миг, прищуривается и продолжает: — А может, ты извращенец? От последней фразы мне становится не по себе. Кажется, ее банально несет, и у Веры просто истерика. Дальнейшие ее действия подтверждают мою догадку. Она бросается на меня с кулаками и орет: — Ненавижу, вас всех ненавижу! Для чего Бог создал мужской род? Чтобы мы из-за вас страдали? Все беды из-за вас! Ненавижу... Вы лжецы! Я не борюсь с ней, просто хватаю за руки и к себе прижимаю. Она какое-то время еще бьется в моих руках, а потом затихает, но снова начинает рыдать, тихо скуля: — Я просто хочу жить... мне страшно умирать... я хочу видеть, как вырастут мои сыновья... Отпускаю ее руки и обнимаю. Вера не противится, в ответ она обнимает меня. И этот ее жест откровеннее любых слов — ей нужно тепло, доброта, ласка, а главное — поддержка. Чуть отстраняюсь и ладонями дотрагиваюсь до ее лица. Смотрю в заплаканные глаза и произношу, как можно ласковее. — Позволь мне просто помочь тебе. Это не ложь или умысел, это — от всего сердца. Вера шмыгает носом. Она долго смотрит на меня, а потом кивает. Ее согласие вызывает в моем сердце такую огромную волну счастья, что, кажется, она затопит меня полностью. Я улыбаюсь, она тоже, но робко, словно опасаясь чего-то. Мой взгляд неожиданно падает на ее губы, красные и немного припухшие, они манят меня. Нервно сглатываю, но не могу отвести взгляда. Она видит это, и сама опускает взгляд. Воздух вокруг нас словно электризуется. И тишина, которая устанавливается в комнате, позволяет ощутить треск напряжения, бегущего по незримым нитям, которые будто притягивают меня и Веру друг к другу. Не сопротивляюсь этой сокрушительной силе, а полностью ей подчиняюсь — наклоняюсь и чуть касаюсь ее губ... — Мама! Ты с ним! Как ты могла! — резкий мальчишеский крик разрывает тишину, обрывая волшебные нити. Вера отскакивает от меня и, буквально, летит в коридор, но оттуда уже доносится громкий стук закрываемой двери. Я бросаюсь следом. Вера сидит на полу и снова плачет. — Это был Петя, — говорит она безжизненно, — он сбежал. Присаживаюсь рядом и обнимаю ее, она не сопротивляется. — Я найду его, обещаю, Вера. Она ничего не говорит, плачет. Жду, пока немного успокоиться, а потом произношу: — Тебе лучше пойти, прилечь. — Нет, — противится Вера, — я не могу, нужно найти Петю, поговорить с ним. Я должна вернуть сына. — Это я должен с ним поговорить. Мужчины лучше поймут друг друга. Доверься мне, прошу, — снова взываю к ней. — Хорошо. Позволяю себе вольность и целую ее в щеку, затем хватаю пальто и быстро покидаю квартиру. Куда бы я пошел, затаив обиду на весь мир? Очень странный вопрос, но ответ я знаю. Может, потому что сотни раз сам сбегал из родительского дома? Когда ты ребенок, то видишь все либо хорошим, либо плохим. Осознание того, что вокруг тебя нет четких границ между белым и черным, а есть обыденная серость, приходит потом. Убегая из дома, я часто прятался на пустыре или в заброшенном здании копировальной фабрики. Забивался в самый дальний угол и мечтал, что жизнь изменится: сначала думал, что отец станет лучше; потом, что мы с мамой уйдем от него; ну а в конце, что я просто вырасту и уеду из этого города... Уехал, но сбежать от прошлого не смог. Теперь, зная о болезни Веры, я начинаю понимать поведение ее сына: он боится! Я сам пережил подобное. Петя боится потерять маму: он же останется один, никому не нужный — отец уже отвернулся от него и братьев; боится стать главным в семье — он сам еще ребенок. И этому ребенку нужна мама с ее любовью и теплотой. Петя, не смотря на подростковый возраст, с детской наивностью считает, что сможет найти деньги маме на лечение. Я тоже так считал... мечтал, что моя мама справится... надо только купить ей нужные таблетки... но все было намного сложнее... Успокаивая Веру, что не просто найду Петю, а поговорю с ним, я уже тогда знал, что скажу ему. Нет ничего убедительнее правды — голой, без прикрас, с острыми бритвами боли. Но только она способна помочь людям прийти к взаимопониманию. Моя правда — это мое прошлое, которое я так хочу забыть.
Мои догадки подтверждаются — после часового поиска я нахожу Петю на чердаке аварийного дома. Он сидит в углу так, что только после того, как мои глаза привыкают к темноте, я его замечаю. — Уходите! — рычит Петька озлобленным зверьком. — Я-то уйду, — говорю спокойно, — но ты уверен, что не хочешь пойти со мной? — Нет! — А о маме подумал? — А зачем я ей! — фыркает он. — У нее теперь Вы есть! Мы ей больше не нужны. — Хорошо подумал, Петр? — я по-прежнему спокоен. — Да! Я подхожу к небольшому запылившемуся от времени окну. Из него почти ничего не видно по причине маленьких размеров и грязи, но можно разглядеть очертания серых зданий и города. Осевшая на стекле пыль сгладила резкие черты, оставив смутную картину окружающего мира. Жаль, что время не сделало то же самое с моей памятью — хотел бы я, чтобы прошлое потеряло краски в моей голове, но воспоминания чисты и живы до сих пор... — Знаешь, — говорю я, не отворачиваясь от окна, — я тоже часто убегал из дома, но в то время я был младше тебя. — А зачем Вам убегать? У Вас же все есть в Америке! — продолжает злиться мальчик. — Это сейчас есть... Тебе не интересно, почему я так хорошо говорю по-русски? — спрашиваю я и продолжаю, не дожидаясь ответа. — Я не всегда жил в Америке... Когда-то меня звали Валентин Лавин, и жил я недалеко от вашего двора... Глава 8. Валентин Лавин — Ты любишь сказки, Петь? А я люблю. Может, потому что мне не рассказывали их в детстве? Только пойдя в школу, я узнал, кто такой Колобок, из-за чего поругались Лиса с Зайцем, кто такие богатыри... Скажешь — не может быть? Может! Поверь мне, даже в наше время такое бывает. Представление детей о плохом и хорошем, о добре и зле формируется именно на сказках — не зря человечество придумывало их столетиями. Сказки — это добро и тепло, это любящая мама, которая, прижав тебя к себе, читает о приключениях героев; это отец, который, коверкая слова, рассказывает о Золушке... У меня была очень красивая мама, высокая, с ярко-зелеными глазами и густыми черными волосами. Мама обладала таким мягким и нежным голосом, что мне казалось — я кутаюсь в него, как в самое теплое одеяло на свете. Это все, что я помню о ней... Нет, есть еще воспоминания, но их я стараюсь прогнать из памяти навсегда, потому что хочу, чтобы мама осталась для меня именно такой — красивой, а не исхудалой, с бледной кожей, с синяками под глазами... с исколотыми венами. Моя мать пристрастилась к наркотикам быстро, сразу после моего рождения. Ее хватило на четыре года, потом она просто умерла от какой-то гадости, которую вколола себе... Я до сих пор задаю себе вопрос — почему она сделала именно такой выбор в жизни, почему не пошла другим путем? Она же могла просто уйти от моего отца, и все было бы иначе. Это проклятая частица «бы»... Проклятый отец... Если можно ненавидеть что-то или кого-то всем сердцем, то я ненавижу — я бы поднял его сейчас из могилы и закопал бы вновь, но сначала применил к нему самые изощренные пытки на свете... Видишь, Петь, и я не без греха. Мой отец был конченым уголовником. К моменту знакомства с мамой у родителя был приличный срок за плечами. Сидел он по одной и той же статье — «Кража». Проще говоря, мой отец был вором. Его внутренняя развращенность прикрывалась красивой внешностью. Вот на эту красоту и купилась моя мать. Грустная сказка о злом роке, тяжелой жизни, рассказанная отцом, какие-то банальные ухаживая очаровали глупую доверчивую девчонку. И мама вышла за него замуж... Я не знаю, как они жили до моего рождения, но помню, как после... Когда мне исполнилось где-то полгода (мать не кормила меня к тому времени — у нее не было молока), отец впервые принес домой какую-то дурь. Он к этой гадости еще на зоне пристрастился, а теперь решил и жену приучить... Спросишь, откуда я это знаю? Соседка рассказала. Тетя Лена жила этажом ниже, у них с мужем было своих двое, но она часто меня подкармливала, а иногда и ночевать пускала. Вот она и рассказала мне о моем «раннем» детстве. Этой чужой женщине было жаль меня. Представляешь — у другого человека для меня нашлось больше любви, чем у родной матери! Но знаешь, как бы не презирали, не ненавидели, но мы все равно тянемся к тем, кто являются нашими родителями... И я тянулся к своей маме — я же ребенком был, маленьким пацаном, которому просто тепла хотелось. Мне не нужны были игрушки и сладости, мне хотелось одного — чтобы мама выгнала это плохого папу и взяла меня за руку, а потом пошла со мной гулять... Она это делала, иногда, но с каждым годом все больше теряла себя ... Не мне ее судить, Господь Бог сам вершит свой суд... Когда мне было три, маму забрали на лечение. Она вернулась, спустя полгода... лежала и тихо стонала... Ее не вылечили — организм уже был полностью разрушен всякой дрянью, которую она себе колола. Проще говоря, маму отправили домой умирать, чтобы не портила статистику больнице. Отец даже пальцем не пошевелил, для него главным было — пожрать, поспать, выпить и уколоться... Я тогда уже знал, что людей лечат от такой зависимости, нужно только найти маме лекарство... Но что может маленький ребенок? Я пошел в больницу, хотел найти доброго врача, который спасет мою маму... Отец забрал меня оттуда вечером — санитарка, которая знала моих родителей, позвонила домой. В тот вечер он меня избил, больно... Я кричал и звал маму, но она не пришла, потому что уже лежала мертвая, а мой пьяный папашка даже не знал этого. Знаешь, а я не помню, как хоронили маму... совсем... Может, моя память все же позволила мне хоть что-то забыть? Зато помню, как началась моя жизнь «с отцом», потому что родитель сразу решил сделать из меня мужика, по своему образу и подобию! Тварь! Жаль, что его не убили сразу после смерти мамы или раньше — я бы лучше в детдоме жил, чем с ним. Знаешь, какая разница между зверем и человеком? Зверь рождается таким от природы — это его сущность, заложенная Создателем, а вот человек зверем становится сам. И я таким зверем стал, но не матерым — куда мне! Маленьким, озлобленным волчонком стал жить. За годы так привыкаешь к звериной шкуре, что избавиться от нее очень сложно. А я не просто к ней привык, я в нее врос. Она стала моей броней, защитой от всех ужасов мира. Отец каждый день кулаками вдалбливал в меня «великое» правило жизни: или ты, или тебя. Так я и жил, потому что не знал другой веры, мне никто не говорил, что существует другая правда. В первый класс я пошел в вещах, которые мне отдала тетя Лена от своего старшего сына. Первое время надо мной смеялись, но, получив несколько синяков и оплеух, отстали. Учителя пытались со мной говорить, но я всегда молчал. Они пожимали плечами, а за моей спиной жалели. Спросишь, куда смотрели органы опеки? Ха! Тут все было предельно просто. За неблагополучными семьями в нашем районе присматривала потрепанная жизнью женщина. Почему потрепанная? А вид она такой имела: сорок лет, ни мужа, ни детей, только багаж неразделенной любви и лишнего веса за плечами, и должность хорошая. Вот эта разукрашенная дама и стала моей новой «мамой». Я тебе уже говорил, что отец мой был красавцем, пока пьянство и наркота его не съели совсем. Он эту тетку охмурил давно, еще при живой маме. Отец ей — «любовь неземную», она ему — денежки и чистую постель. Когда отец стал вдовцом, он с этой бабой в открытую начал жить... По гостям любил с ней ходить. А у этой дуры знакомые все богатые были, вот папенька и приглядывал, у кого что стащить. Откуда знаю? А он меня стал «на дело» брать. Я в форточку влезу, окно ему открою, и все. Сперва мы у этой, из опеки, жили. Но родитель долго не выдержал — не выпить шибко, не погулять. Вернулись в свою квартиру. Отец пил, приводил домой таких же алкашей и наркоманов. Я все реже там бывал, пропадал на заброшенном заводе, чердаках домов... Бродяжничал и воровал еду в магазинах... С каждым днем отец все больше падал на дно, теряя человеческий облик. А я торжествовал! У меня внутри жил монстр, который ждал его агонии и смерти... Не знаю, кем бы я стал, может, таким же моральным уродом, как отец... но однажды я встретил твою маму, Петя... Стыдно признаться, но, помимо ненависти к отцу, я не любил мамочек с детьми. Эта неприязнь пришла ко мне не сразу, но засела глубоко внутри меня. Каждый раз, видя очередную женщину с коляской, либо за руку с малышом, я приходил в бешенство. Отчего? У меня же такого не было в детстве, а очень хотелось.. На дворе стояла весна. Снег уже местами растаял и превратился в большие грязные лужи. В тот день мне исполнилось одиннадцать лет, но никто не отмечал мой день рождения. Сейчас даже не понимаю, как я, ребенок, жил с такой ненавистью внутри, потому что праздники я тоже ненавидел. В такие дни вся семья должна собираться за праздничным столом, который с любовью накрывает мама; в доме царит веселье…У меня этого не могло быть априори. Утром я проснулся от тяжело подзатыльника: отцу нужна была новая доза, вот он и отправил меня за деньгами. Его не волновало, где их возьмет маленький ребенок, как и не волновал сам ребенок. Желудок сводило от голода, в глазах стояли злые слезы. Я не понимал, куда бреду. Пока в парке не встретил молодую девушку с коляской. Она тихонько шла по аллее. Девушка была одета в белую куртку и голубые джинсы. Худенькая, стройная, с огромной косой... и глазами... как чистое голубое небо... тогда я подумал, что, наверно, феи в сказках такие же. Девушка наклонилась над коляской и заулыбалась, а во мне мгновенно вспыхнул инстинкт зверя, чуть от злости не оскалился — ребенку своему улыбнулась. Злость, обида на весь мир, разрушенное детство подталкивали меня совершить какую-нибудь гадость. Я стоял рядом со скамейкой, около которой на земле лежал кем-то забытый мяч. Схватил его и ударил ногой, направляя в сторону девушки, но промазал. А она, словно не заметив, остановилась около соседней скамейки и присела. Я снова запустил мяч в нее, но она увернулась и засмеялась, показала мне язык и весело сказала: — Мазила! Потом неожиданно вскочила с лавочки и мастерски пнула мяч в меня. На этот раз еле спасся я. Она продолжала смеяться. — У меня четверо племянников, скорее всего, твои ровесники — они меня всем премудростям футбола научили давно, — продолжая улыбаться, проговорила она и добавила, — подавай! И я бросил ей мяч... Это сейчас, имея какой-то жизненный опыт за плечами, я понимаю, что та картина казалась, наверно, глупой, но тогда, в тот весенний день, она перевернула мне жизнь. Чужая, молодая девушка, мать ребенка, без злобы и издевок просто играла в мяч с оборванным пацаном. Она не испугалась моей агрессии, не побоялась испачкаться, а весело гоняла мяч со мной по весенним лужам. Добро всегда находит ответ в сердце, даже озлобленном и не знающем любви. Моя злость мгновенно испарилась, растаяла, как снег весной. Я снова стал ребенком, которого учили, как бить мяч... Реальность отступила, ушла куда-то в небытие, остался парк и эта девушка, которая подарила мне лучик своего тепла. — А хочешь пирог с картошкой? — проговорила она неожиданно. Хотел ли я? Да я умирал от голода, но боялся ей это сказать. Мне вдруг стало так стыдно за свой потрепанный вид, за голодный взгляд... — Не бойся, не отравлю, — засмеялась она. — Правда, муж категорически отказывается их есть, но мне они нравятся. Валентин, пойдем. Валентин... меня никто не называл полным именем: Валек, Валян, Валюха, последнее, самое противное — так меня отец звал. Гоняя мяч, она сказала, что ее зовут Верой, я в ответ назвал свое имя. А есть хотелось, и я пошел. Она развернула небольшой сверток и протянула мне пирожок. Куцый, бледный на вкус, он был божественен. Я не заметил, как съел все. А Вера смотрела на меня и улыбалась. — Вкусно? — спросила она. — Очень, — только и смог пролепетать я. — Это хорошо, значит, буду лепить их дальше. Может, Петька вырастет и тоже станет их есть с таким хорошим аппетитом, как у тебя. Она ничего плохого не сказала, а я снова начал загораться злостью — голодный я, да, ну и что тут такого! — А ты чего не в школе? — спросила она. — Не хочу, только дураки учатся, — огрызнулся я. — Зря ты так говоришь, — вздохнула Вера, — я бы сейчас с удовольствием поучилась. — А зачем тогда рожала? — все сильнее распалялся я. — Родите и бросаете детей, все вы такие! Вера некоторое время смотрела на меня, пронзая насквозь синевой своего взгляда, а потом проговорила тихо: — Я никогда на свете не пожалею, что родила. Откажусь от всего, но не от своего ребенка. Пусть я только недавно стала матерью, пусть до конца не понимаю всю степень ответственности, но ради своего малыша, я пойду на все... А учеба — это так, мечты... Она замолчала. Мы долго сидели в тишине. Ее слова что-то сломали внутри меня, разрушили что-то... Я не знаю, как сейчас тебе объяснить это, Петя, но после слов твоей мамы, мне захотелось, чтобы она стала и моей мамой. От Веры шло тепло, такое чистое и настоящее, что оно отогрело душу и сердце маленькому ребенку. А Вера заговорила вновь: — У тебя, наверно, не все хорошо, но очень тебя прошу, запомни: как бы ни было страшно, как бы ни было больно, перебори себя, у тебя все получится, не повторяй ошибок других, ты лучше. Никогда не поздно все изменить, надо только найти в себе силы. И я эти слова на всю жизнь запомнил! Вера закончила говорить, а потом заплакал ты. Она потянулась к тебе... из кармана ее куртки торчали деньги... я до последнего не хотел брать, но мысли об отце, который меня точно убьет, если не найду ему денег на дозу, взяли свое — я вытащил деньги. — Я пойду, — сказал я и встал с лавочки, — меня дома ждут. — Конечно, — Вера одарила меня самой теплой улыбкой на свете, — приходи еще, мы тут часто гуляем. Удачи. Она продолжала улыбаться, а я почти бежал от нее. У меня впервые в жизни начало появляться чувство отвращения к самому себе: я слабый, никому ненужный ребенок — в тягость даже своим родителям, но которому чужая женщина подарила частичку тепла, а он ее за это обокрал. Я не стал уходить далеко — затаился за углом. Зачем это сделал, не знаю. Через некоторое время к Вере подошел мужчина, как я понял, ее муж. Посмотрел на коляску и что-то спросил. Вера полезла в карман, но там, ожидаемо для меня, ничего не было. Муж начал орать на Веру. До меня долетали обрывки его ругани: — Ты никчемная, Вера... как ты могла... это деньги на подарок моей маме... мне придется работать дополнительно... — Олег, Петю разбудишь, — пыталась вразумить его Вера, но мужик не унимался. — Ну почему, почему ты такая дура! — Я просто потеряла их где-то, сейчас пойдем домой, и поищем их по пути. Они собрались и пошли, но напоследок Вера обернулась — в ее взгляде была боль... она поняла, куда делись ее деньги. Мне стало гадко на душе... До этого случая чувство стыда редко приходило ко мне, но сегодня оно полностью заполнило мое детское сознание. Я заплакал. Хотел броситься за Верой следом и сказать, что нашел деньги у лавочки! … Не побежал, победило чувство самосохранения. Если я не принесу деньги отцу, он убьет меня. Пока шел домой, все думал и думал о случившемся: слова Веры пробудили внутри меня какую-то неведомую до этого момента силу... Дорог ли мне отец? Хочу ли я дальше такой жизни? Однозначно — нет! Я в силах все изменить, и сделаю это! Квартира встретила меня криками и хохотом пьяных мужиков. Зная о повадках отца, тихонько прошмыгнул в свою комнату и замер, прислушиваясь. Родитель, который еще недавно загибался от ломки, теперь сидел и гордо рассказывал, как буквально за час обнес квартиру в соседнем подъезде. Быстренько сбагрил барахло своему знакомому, правда, кое-что оставил про запас, а теперь не только поправил свое здоровье, но и друзей решил напоить. Страшная... дикая мысль родилась в моей голове, но поможет ли она мне? Не раздумывая ни минуты, я бросился в отделение полиции. Дорогу туда я знал хорошо — отца постоянно вызывали на допрос, пытаясь поймать его на кражах, но улик против него не было. Полицейские догадывались, что я могу помогать отцу, расспрашивали меня, но я, конечно, молчал. Теперь я готов говорить! На входе меня встретил дежурный. — Ты чего тут забыл, малец? — спросил он меня строго. — Мне следователь нужен! — Тебе? — дежурный, явно, был удивлен. — Шел бы ты домой, а то родителям позвоним. Осознание того, что меня сейчас выгонят, а что еще хуже — позвонят отцу, придало мне сил. — Дяденька — полицейский, — взмолился я, — пожалуйста, не надо. Я знаю, кто сегодня квартиру ограбил, знаю, где все украденное, но я боюсь говорить. — Ты что такое говоришь? Погоди, сейчас позову кое-кого. Знаешь, Петя... вот до сих пор страшно становится от мысли, что сотрудник мог меня просто прогнать тогда, но он не сделал этого... Видно, после встречи с Верой, там, на небе, все же заметили меня... Дежурный позвал следователя, меня отвели в кабинет, позвали женщину из отдела по работе с несовершеннолетними, мне даже чаю налили горячего и дали булку... я все рассказал. Все, что знал: как воровал с отцом, как он сбывал награбленное, как бил меня и маму... Следователь, крупный мужчина, меня не перебивал, только с каждым моим словом, все суровей становился. — Ты понимаешь, что, если ты соврал, тебя накажут? — спросил он строго. — Да, но я не вру! — крикнул я, боясь, что мне не поверят. — Мы все проверим, — продолжил он. — Почему ты «сдаешь» нам своего отца? — А отец ли он мне? — спросил я его. — Я не хочу так больше жить, вы меня лучше в интернат отправьте, только от него заберите! Следователь посуровел еще больше и ничего мне не сказал... а потом... потом начались сильные перемены в моей жизни: отца взяли дома с частью награбленного. Я при этом присутствовал. Как только он понял, что это я его сдал — набросился на меня. Не знаю, откуда, но в его руках оказалась заточка... она чудом не задела печени, прошла по касательной — теперь у меня на всю жизнь печать предателя и отцеубийцы... Почему? Отец умер в изоляторе — организм не выдержал ломки... Скажешь, что не я его убил, а наркота... Ты прав, но предал его... нарушил Божью заповедь... После больницы меня сразу перевели в интернат. Казалось, что наступил рай, но не тут-то было: там царили свои правила и свои законы. Первое время там мне приходилось тяжело, но я освоился. Однажды по интернату прошел слух — приедут американцы, чтобы усыновить кого-нибудь. Что тут началось! Всем хотелось богатых заграничных родителей... и мне хотелось. Многие стремились понравиться: начали хорошо учиться, готовили творческие номера, старались прилично выглядеть... Они приехали весенним днем: мужчина и женщина, в обычной одежде, на такси, без украшений и дорогого авто — многие ребята сразу потеряли к ним интерес. А я внимательно следил за женщиной, и как только встретился с ней взглядом, сразу понял — хочу, чтобы она стала моей мамой. В ее голубых глазах таилась такая печаль... а еще она мне напомнила твою маму… А она для меня стала символом счастья, добра... Я сорвал на клумбе незабудки и подарил их американке. Она удивленно приняла эти цветы и... заплакала — выбор пары был очевиден. Спустя определенное время, Валентина Лавина не стало, теперь на свете жил Вэл Ньюман. Приемные родители дали мне очень многое, но самое главное — они научили меня просто жить. Первое время им приходилось со мной нелегко, но потом все наладилось. Сейчас я очень люблю Питера и Амелию, они мои настоящие родители, живущие в моем сердце... Но все эти годы в моем сердце живет еще один человек. Та девушка, которая играла в мяч с незнакомым ребенком, кормила его пирожками и не рассказала о краже... Я никогда не забывал о твоей маме, Петь, потому что она для меня добрый ангел. Встреча с ней перевернула мою жизнь кардинально, сделала ее лучше... Вера мне, как бы, дала в долг свое счастье, а теперь я должен ей его вернуть. Она, может, и не помнит своего добра, но тот маленький мальчик его не забыл! Мужчина должен нести ответственность за свои поступки, идти до конца! Я спасу твою маму, Петя, сегодня же позвоню отцу и договорюсь о лечении. Она не умрет! Какое-то время на чердаке стоит тишина. Петька больше не сопит злобно, а я... я выговорился. С каждым словом с души не камень падал, а скатывался с грохотом целый валун. Воспоминания прошлого, если они плохие, как гнойные нарывы — и вскрывать больно, и лечить надо. Вот я и полечил, и мне стало легче, намного. — Вы, правда, поможете маме? — нарушает тишину голос Пети. — Правда, — отвечаю я. — А зачем Вы ее целовали? — его вопрос ставит меня в ступор. И, правда, зачем? Я еще не понимаю, что ответ лежит на поверхности, поэтому лезу вглубь: — Твоя мама очень красивая... она мне нравится... и я очень хочу быть с ней рядом. За моей спиной раздается треск. Оборачиваюсь и вижу ту – самую красивую, с огромными заплаканными голубыми глазами... — Я помню того мальчишку, — шепчет она, и слезы бегут по ее щекам. Вера слышала мою исповедь... Глава 9. Вера Как только за Вэлом закрывается дверь, я перестаю плакать. Господи, что я натворила? Внутри меня нарастает паника. Я знаю своего Петьку — он импульсивный и взрывной малый, точно что-нибудь выкинет... но чем я лучше? То, что Вэл хотел меня поцеловать, было очевидным фактом, вот только и я хотела того же самого... Чувство стыда заставляет щеки пылать... Как я могла так поступить? Знаю этого человека всего ничего, но так ему доверилась. Почему? Потому что впервые за свою жизнь я чувствую опору и тепло от мужчины... я хочу быть с ним... Только позволить я себе этого не могу! Не потому, что больна. А потому, что я мать и у меня трое сыновей, которых мне надо вырастить! Не о себе я сейчас должна думать, а о том, как вернуть сына! Словно услышав мой порыв, входная дверь открывается и впускает в дом Вовку и Колю. — Вова, — бросаюсь я к сыну, — ты знаешь, где Петя чаще всего проводит время? — С ребятами во дворе... — оторопело отвечает сын. — Еще, Вова... мы поругались с ним — Петя убежал. Я должна его найти! — Не знаю, — Вовка немного жмется, но он не умеет врать. — Говори, — приказываю я, хотя раньше так с сыном не разговаривала, поэтому сразу добавляю мягче, — пожалуйста, родной. — Он на чердаке может быть, в заброшенном доме. — Ясно. Хватаю с вешалки куртку и быстро выбегаю в коридор, крича при этом: — Покушай сам и накорми младшего. Холодный ветер пронзает мое тело, сковывая его и заставляя мои зубы пуститься в пляс. Что я сейчас скажу сыну, какие оправдания придумаю? Не знаю... Интуитивно я чувствую, как страдает мой ребенок: Петька уже большой, он все понимает. Знает, что отцу не нужны его сыновья, и, стало быть, их ждет интернат... Конечно, мой мальчик этого не хочет, и не столько для себя, сколько для своих братьев... Как же я хочу пообещать ему, что это не произойдет, что все будет хорошо... может, правда, Вэл поможет? Но я боюсь верить — настолько сильно укоренилось во мне чувство обмана и безнадеги, что любая правда воспринимается в штыки. Мне страшно вложить свою ладонь в протянутую мне другим человеком руку помощи. Я трусиха... Хотя... может, попытаться? Вот только думать об этом мне некогда: я уже у заброшенного дома. Осторожно поднимаюсь по разрушенной лестнице — кажется, здесь сломано все. Тихо, не спеша, мне все же удается добраться до самого верха, не получив травм. Я оказываюсь как раз перед входом на чердак, когда до меня доносится голос Вэла: — Это сейчас есть... Тебе неинтересно, почему я так хорошо говорю по-русски? – и, помолчав, продолжает, — Я не всегда жил в Америке... Когда-то меня звали Валентин Лавин, и жил я недалеко от ... Я не знаю, как долго простояла около косяка, у входа... казалось, что меня поразил летаргический сон — мое сознание жило, а тело уснуло. Мне раньше постоянно казалось, что моя жизнь — это серое пятно, которое художник-судьба просто капнул на белый фон, не размазывая и не добавляя других красок. Сколько раз я обещала себе, что уйду от Олега, начну новую жизнь, изменю все... но постоянно вылезало очередное «но»... дети, быт — затягивали все сильнее. Чувства, которые сначала еще жили внутри меня, постепенно ушли, превратившись в привычку. Теперь я понимаю, что не страх перед окружающим миром двигал мной, нет! Все намного банальнее, — это нежелание нарушать устоявшийся уклад жизни. Мне было хорошо и спокойно, зачем что-то менять, зачем вносить хаос и неразбериху, когда можно просто себя жалеть и оплакивать свою тяжелую судьбу... А совсем рядом, буквально в соседнем дворе, жил мальчик, которому никто даже сказок в детстве не читал... Валентин говорил, говорил, а я плакала все сильнее, казалось, что сейчас в моем организме закончится жидкость, и из глаз потечет кровь... потому что больно... потому что тяжело... Любая мать меня сейчас поймет — пропуская через сердце его рассказ, я захлебывалась от боли за разрушенную детскую жизнь. Ни приведи Бог никому пережить такое! Одновременно с этой болью внутри меня разгоралась лютая злость, такая жуткая, страшная, животная. Мне, как одичавшей волчице, хотелось кинуться на родителей Валентина и разорвать их на части. Каждая женщина хоть раз в жизни испытывала это чувство — нечеловеческая злость разрушает мозг и хочется только одного: защищать своих детей. Вот и мне хотелось защитить чужую детскую судьбу. А потом злость утихла, боль притупилась... Валентин продолжал рассказывать о детстве, о своем дне рождения, о встрече со мной... и тут я поняла, откуда мне так знакомы эти глаза, почему они смотрят прямо мне в душу... Когда я увидела его в тот день, первое, что мне захотелось сделать — это просто обнять мальчика. Он напоминал мне воробышка, растрепанного, пугливого, с затаившейся обидой в глазах. Так хотелось, чтобы это детское лицо озарила улыбка... сама не знаю, зачем тогда начала дурачиться, но он повеселел. Мяч, пироги, разговоры — ему этого не хватало... а мне было не жалко, я бы больше отдала... То, что это он украл деньги, я поняла сразу... но не это огорчило меня. Попроси он их у меня просто, я бы отдала, потому что не в деньгах счастье. Если моя доброта помогла ему стать другим, значит, я не безнадежна. Внутри зажглась радость: встреча со мной изменила жизнь Вэла в лучшую сторону, он, наконец, стал счастливым... Но тут заговорил мой сын, и я вернулась в реальность: — Вы, правда, поможете маме? — Правда, — отвечает ему Валентин. — А зачем Вы ее целовали? — не унимается Петя. Почему-то я вся напрягаюсь в ожидании ответа: — Твоя мама очень красивая ... она мне нравится... и я очень хочу быть с ней рядом. Я ожидала чего-то подобного, но все равно от его слов теряю концентрацию, невольно пячусь назад и наступаю на какую-то палку. Раздается треск. Валентин оборачивается и встречается со мной взглядом. Не знаю, что ему сказать, поэтому проговариваю просто: — Я помню того мальчишку. В его глазах загорается... надежда. И именно она придает мне сил! Иду к нему, но не подхожу ближе, останавливаюсь в паре метров от него. — Валентин, — начинаю говорить, но он перебивает меня взмахом руки. — Нет, Вера, Валентина больше нет, есть Вэл Ньюман, и я им останусь до конца. Даже и не знаю, что ему ответить, просто, молча, киваю, а потом поворачиваюсь в сторону Пети. Сын сидит и внимательно за нами наблюдает, в его взгляде еще плещется обида, но есть там и сочувствие, и тоска... Подхожу к нему, присаживаюсь на корточки и обнимаю, глаза снова заволакивает пелена слез: — Прости меня, родной... я знаю — тебе очень больно, но ты справишься. Ты же у меня самый лучший, самый сильный, ты настоящий мужчина, я очень тобой горжусь. Мой кажущийся взрослым ребенок обнимает меня в ответ. Сопит в плечо, как делал раньше, когда был маленьким... а потом его тело начинает сотрясать дрожь — он плачет. Я ничего не говорю Пете — эти слезы необходимы ему. Кто сказал, что мужчины не плачут? Плачут, но только очень редко, и видят эти слезы самые дорогие люди — мамы, потому что только мы знаем, как тяжело приходится нашим детям: малыш ли или совсем взрослый, наши дети для нас — всегда одного возраста — самого любимого. Для матери нет ограничения, для нее ее дитя всегда маленькое создание, которое нужно оберегать, а уж тем более, когда ребенку плохо и он страдает. Потихоньку мой сын успокаивается. Его тело еще трясет дрожь, но уже не слышно всхлипов. Глажу сына по голове и чуть качаю наши тела — убаюкиваю его, это помогает. Слезы — вода, а она имеет прекрасное свойство: очищать все от грязи. Петька поднимает на меня заплаканные глаза и говорит: — Я боюсь, мам, — шепчет он. — Я не хочу, чтобы ты умирала. От его слов меня скручивает в тугой комок путами боли. Мне и до этого момента приходилось терпеть мучения, видя застывшую тоску в глазах детей, но ни один из них еще не говорил со мной о моей участи, а здесь... Закусываю губу до крови, ее соленый вкус наполняет рот — я должна это выдержать, но как? — Петь, — голос Вэла словно режет мои путы, — я тебе уже сказал — твоя мама не умрет... но она не хочет принимать мою поддержку, поможешь мне ее уговорить? — Конечно! — быстро отвечает Петька. Что? Загруженный тяжелыми мыслями мой мозг не быстро справляется с услышанным, но только до меня доходит смысл сказанного, как я мгновенно все осознаю — этот хитрец, не сумев уговорить меня до конца, решил действовать обходным путем, через детей. Ну, уж нет! Мы сами справимся. Отпускаю сына, выпрямляю спину и, не глядя, на Вэла говорю четко: — Спасибо Вам за поддержку, но мы справимся сами. Я надеюсь, что Ваши документы скоро будут готовы, и Вы съедете от нас, так как мы в ближайшее время продадим это жилье. Про квартиру я лгу сознательно, а про переезд... он должен съехать. Так будет лучше. Вот только моя решительность, загоревшаяся так неожиданно, моментально гаснет, стоит сыну взять меня за руку и тихонько проговорить: — Мам, прими его помощь, как мы без тебя будем... Я ему, конечно, еще не совсем верю, но, кажется, он хороший... Ну, вот опять горло сдавливает тяжелая рука немощи и мне трудно дышать. Как? Как оставаться спокойной, если от одной фразы сына выть хочется. — Хорошо, — произношу я хрипло. — Спасибо! Петька бросается и обнимает меня. Я отвечаю на его объятия, но при этом встречаюсь взглядом с Вэлом, на его лице привычная улыбка, а в глазах счастье. Сама невольно улыбаюсь в ответ. Петя отпускает меня и заглядывает мне в глаза. Отрываю взгляд от Вэла и смотрю с улыбкой на сына. — Я согласна на помощь, но сначала мы пойдем домой, там все и обсудим. И, кстати, Вы, молодой человек, наказаны за посещение столь опасных мест. — Ну, мам! Сын возмущается, но это он, скорее, для вида, на его лице видна радость. Мы осторожно спускаемся с чердака, а потом быстро покидаем заброшенный дом. Там, в его темных комнатах один человек навсегда похоронил свое прошлое, дав надежду двум другим на настоящее. И когда это здание снесут, мрачные события жизни навсегда будут разрушены. Они не забудутся, но навечно станут прахом, уже неспособным причинить боль. По дороге домой мы с Петей обсуждаем его учебу, мою работу. Сын держит меня за руку. Детский жест, но она нам нужен. Наши соединенные руки — это крепкая нить, говорящая о многом: любви матери и ребенка, добре, взаимоуважении, страхе потерять друг друга, надежде на будущее... Когда мы только вышли из дома, я видела, что Вэл тоже хотел взять меня за руку, но быстро отдернул свою... Этот порыв заставил меня улыбнуться, правда, не знаю, чему. Но я рада, что он не стал нарушать нашего с сыном единения, даже шел позади нас. — Вэл, — Петя неожиданно оборачивается к нему, — а ты маму сразу узнал, как увидел? — Да, — слышится в ответ. — И сразу решил помочь? Ты поэтому ей работу предложил? — снова выспрашивает мой сын. — Нет... я тогда не знал еще... просто хотел узнать, как у нее дела, как сложилась ее жизнь... хотел прощения попросить за украденные деньги. Я слушаю Вэла и понимаю — он что-то не договаривает, но зачем это ему? Мы идем дальше. Во дворе Петю окликают ребята, он с виноватым взглядом убегает к ним. Я и Вэл остаемся наедине. Никто не произносит и полслова. Наконец, он нарушает молчание: — Спасибо, Вера, что позволила помочь тебе. — Пожалуйста, но я до сих пор считаю, что ты не обязан это делать, прошлое осталось в прошлом, — я стараюсь не встречаться с ним взглядом. — Благодаря этому прошлому, у меня прекрасное настоящее, Вера, — говорит он и берет меня за руку. От его прикосновения по моему телу разливается такое приятное, успокаивающее тепло, что мне не хочется, чтобы он убирал руку. Наши пальцы переплетаются, и я решаюсь взглянуть ему в глаза. Лучше бы я этого не делала. Карие глаза Вэла смотрят на меня с таким обожанием, восхищением и... желанием. Я уже давно забыла, что это такое... С каждой секундой меня все больше затягивал магнетизм его глаз, казалось, я теряю связь с реальностью... Но такой знакомый, когда-то привычный, а теперь совершенно чужой мужской голос возвращает меня к реальности: — Вера, кто это? Я не хочу оборачиваться, не хочу отвечать, но придется — Олег не любит ждать... Глава 10. Вэл Ньюман Я буквально кожей чувствую, что Вера натягивается вся, как струна. Появление мужа определенно выбивает ее из колеи — пальцы рук Веры мгновенно становятся холодными и начинают дрожать. До меня доносится ее прерывистое дыхание. Господи, этот урод одним своим появлением вызывает в ней панику. Ну почему она с ним вообще жила? Зачем так морально истязать себя каждый день? Ради детей? Но сколько сейчас семей распадаются, и бывшие супруги спокойно живут вдали друг от друга, а дети, при этом, вырастают нормальными людьми. Внутри меня закипает злость. Она, перемешенная с кровью, стремительно бежит по кровеносным сосудам и поражает все органы — если этот козел-муж сейчас обидит Веру, я его уничтожу, хватит с нее мучений. Оборачиваюсь, чтобы посмотреть на этого «недомужика». А он почти не изменился: та же смазливая внешность, как и раньше. Одет хорошо, я бы сказал даже — богато. На нем качественные вещи, а вот Вера и дети одеваются скромнее. Мужик точно не привык экономить на себе. Смотрит на нас злым взглядом, явно собираясь напомнить, что вернулся «хозяин». — Вера, — напоминает он о себе, — почему ты молчишь, я задал вопрос! Вера, которая после первого к ней обращения, опустила взгляд на наши сплетенные пальцы и смотрела на них, поднимает голову и оборачивается... но не отпускает мою руку! — Это... — начинает она чуть нерешительно, а потом смело добавляет, — это мой хороший друг. — Что? — Олег явно удивлен. — У тебя нет друзей, как и подруг. Вера отворачивается от него, крепче сжимает мою руку и говорит: — Так было раньше, потому что ты за меня все решал, а теперь — я сама себе хозяйка! У меня есть друг, и будет еще много хороших людей в моей жизни! Минуту стоит тишина, а потом этот придурок начинает смеяться... Моя свободная рука сжимается в кулак. Вера, словно чувствуя смену моего настроения, еще крепче сжимает мою руку и чуть подвигается в мою сторону — это отрезвляет меня. Внутри начинает разливаться какое-то приятное тепло — она не бросилась к мужу, а ищет защиты у меня: значит, приняла и готова опереться на мое плечо? Мы, молча, ждем, когда муж Веры насмеется вдоволь. Мне неважно, как он себя ведет, главное, что она рядом. Каждая секунда, каждая минута рядом с ней бесценна, и я упиваюсь этим временем. Но Олег, наконец, насмеявшись, выплевывает со злостью: — Ты не хозяйка, ты — никто! Ты скоро сдохнешь! А этот «друг» выкинет твоих детей на улицу, а сам заберет себе квартиру! Он уже напел тебе жалостливую песню про потерю документов и крыши над головой? Как земля только носит таких гандонов, как этот? Злость внутри меня начинает сменяться ненавистью — еще пару секунд, и я брошусь на него, размажу его физиономию об асфальт и заставлю землю жрать! — Да у него нет документов и крыши над головой, — отвечает Вера мужу, — но как это произошло, я видела собственными глазами. Не пытайся перекрасить белое в черное! Я больше не верю тебе! Я интуитивно чувствую, как тяжело ей дается каждое слово, как тяжело ей ломать себя, но она не сдается. У Веры сейчас час икс — либо она сможет дать отпор мужу, либо и дальше будет жить в мучениях. — Ты ушел, Олег. Ладно — я, — голос Веры постепенно становится все смелее, — но ты отказался от собственных детей! Ты бросил их, не задумываясь ни о чем! — Я оставил тебе денег и еще переводил! — парирует Олег. — Две тысячи? Что на эти деньги я должна купить трем твоим сыновьям? Трем! — Вера уже кричит. — Я не просил тебя столько рожать! — злобно выкрикивал он. — Я вообще не просил тебя рожать! Сделала бы аборт, и никто не мучился. Мы бы разбежались в разные стороны! Ты сама ко мне в койку прыгнула! Я до сих пор сомневаюсь, мой ли сын Петя! Вера чуть пятится назад. Его слова для нее, видимо, как удар по самому больному... сколько же я буду еще стоять и молча смотреть, как это чмо унижает дорогого мне человека? Мне кажется, что на нас кто-то смотрит, но это не старушки, сидящие у подъезда и ждущие развития «мыльной» оперы, это кто-то другой. Быстро обвожу двор взглядом — так и есть, в нескольких метрах от нас, за большим деревом, виден силуэт Пети: он все слышит. — Какой же ты козел, Олег! Ты прекрасно знаешь, что был моим первым и единственным мужчиной всю жизнь, — с холодом в голосе говорит Вера. — Да, ты прав — я сама виновата в своих ошибках, но в них не виноваты мои дети! И ради них я пойду на все! — Иди, мне плевать, — отвечает Олег с безразличием в голосе. — Тебе осталось недолго. Я почти срываюсь с места — он ее уже давно похоронил, тварь! Но Вера тянет меня назад, и я останавливаюсь. Олег замечает мое движение и переключает свое внимание на меня: — И откуда ты такой взялся? Решил пожалеть умирающую женщину и нажиться на этом? У него в голове есть хоть какие-то другие мысли кроме наживы? — Мне не о чем разговаривать с таким уродом, как ты, — бросаю я ему сквозь зубы. — Ты кого уродом назвал, мразь? — рычит он, но подойти не решается. Ну, давай же! — хочется крикнуть ему, — подойди, или привык только над женщинами и детьми властвовать? Покажи, какой ты мужик! Спасибо Питеру, что заставлял меня посещать спортивные секции — я набью сейчас этому козлу морду и даже не вспотею: хватит пары ударов. Олег, видимо, чувствует это, поэтому продолжает злобно буравить нас взглядом и стоять недалеко. Пусть только рыпнется — Вера меня уже не удержит! Мне хватило пары минут, чтобы понять, каким моральным ничтожеством является муж Веры. Я ее вытащу из этого ада, пусть она будет счастлива и забудет этого гада раз и навсегда! — Зачем ты вернулся? — спрашивает Вера мужа. — Я пришел в свой дом, который купил на свои деньги, имею право, — шипит мужик. — Ты ушел от нас, значит, здесь больше не твой дом, — спокойно говорит Вера, но видно, что она напряжена. — Это не тебе решать! Квартира моя, я могу делать с ней все, что захочу. К тому же, тебя скоро станет все равно — сколько тебе осталось? День, два, месяц? Помрешь, жилье продам. — А дети? — Вера произносит этот вопрос шепотом. — Детей отвезу к родителям. — Ненавижу тебя! — Петя пулей вылетает из-за дерева и кидается в отца. — Из-за тебя мама болеет, это ты во всем виноват! Лучше бы ты умер, а мама жила дальше! Ты мне не отец! Сын пытается драться с отцом, но что может ребенок против взрослого мужика? Олег откидывает Петьку одним рывком. Подбегает к упавшему пацану и замахивается на него кулаком, выкрикивая при этом: — Ах, ты, выродок! На отца руку поднимать! Убью! Все, больше я не намерен терпеть! Слишком знакома мне эта картина — слова Олега моментально заставили мое тело воскресить тактильную память: я до сих пор чувствую удары своего отца. Бросаюсь на Олега и наношу ему правой рукой сильный удар в челюсть. Он отлетает от меня на пару метров. Но меня не останавливает расстояние — перед глазами не он, а мой родной отец, только я стал сильнее и могу дать отпор. Кидаюсь на мужа Веры со звериной ненавистью. Наношу удары в лицо, живот... Олег сопротивляется, даже пару раз ударяет меня, рассекает мне бровь, но это не важно — я моложе и злее! Я бы убил его, если бы не она... Не знаю, каким чудом, но Вере удается вклиниться между мной и мужем. Она обхватывает меня за шею, прижимается ко мне и, чуть касаясь губами кожи, шепчет мне: — Пожалуйста... пожалуйста, отпусти его, пусть он уходит... ему больше нет места рядом со мной и детьми. И ее голос, как ледяная вода, отрезвляет затуманенный агрессией мозг — я прихожу в себя. Олег скулит, стоя на четвереньках. Петька — недалеко от нас, буравит отца взглядом, полным ненависти. А Вера... она рядом. Вера отпускает успокоившегося меня, поворачивается к мужу и говорит четко, выделяя каждое слово: — Ты больше никогда не причинишь нам боль, ты умер для нас сегодня. Я завтра же подам документы на развод. Только посмей еще раз появиться рядом с нами. — Ты об этом пожалеешь, сука, — шипит Олег. Вера даже не смотрит на него, она идет к Пете, обнимает его и ведет домой. Я собираюсь пойти следом, но меня останавливают слова Олега: — Думаешь — победил, урод? Как бы не так! Скоро ты за все ответишь! Да, ничему его жизнь не учит. Даже не собираюсь что-то отвечать этому козлу, просто разворачиваюсь и иду следом за Верой и Петей. Около подъезда собралась приличная толпа людей — такая драма во дворе разыгралась! Не удивлюсь, что все действие и на телефон кто-то успел записать! В наше время — это обыденная реальность: люди гибнут, а другие, вместо того, чтобы оказать помощь, скорее начинают снимать. «Жестокий век! Жестокие сердца!». Захожу в квартиру — Петька кричит на кухне, Вера пытается его успокоить: — Петя, не надо, успокойся. — Ненавижу его! Я убью его! Он мне не отец! — Сынок, так нельзя, — ох уж, эта Верина доброта, — все будет хорошо. — Он отказался от нас, он тебя уже похоронил, мама, — кричит Петя, — почему ты его защищаешь? — Я не защищаю его, — оправдывается Вера. — Просто хочу, чтобы ты не опускался до его уровня, Петя. Ты лучше во много раз. Он выскакивает из кухни и убегает к себе в комнату. Я, было, хочу зайти к Вере, но слышу, как она плачет — пока не время. Ей нужно все осмыслить, поэтому иду в другую комнату, которую сейчас занимаю. Там сидят Вовка и Колька. Вова листает какую-то книжку, а Коля возит машину по полу. Видно — заняты ребята своими делами без особого энтузиазма. Вовка поднимает голову, услышав, как я вхожу, потом снова утыкается в книгу. Недолгое молчание, и мальчик нарушает тишину: — Мы видели папу... и слышали, что он говорил... Я теряюсь. Петька пусть и подросток, но ему легче объяснить реалии жизни. И до Вовки я могу еще что-то донести, но как все объяснить младшему? И тот ли я человек, который должен объяснять все ребятам? Еще пару минут назад я избивал их родного отца. Пусть я бил его за дело, но это не оправдывает меня. Для ребят Олег — отец, а я никто. — Папа плохо поступил с мамой и Петю побил, — говорит Колька, продолжая возиться с машиной, — а ты нас будешь бить? Он договаривает слова и поднимает на меня взгляд. И мне еще тяжелее становится. Бить детей? Никогда! Ни за что! Можно отругать, наказать, шлепнуть по попе за непослушание, но бить — это не просто грех, это — смертельный приговор, за такое надо сразу руки отрубать! Присаживаюсь на пол рядом с Колей и отвечаю ему спокойно: — Нет, я никогда никого из вас не ударю, мужчина должен выбирать себе равного по силе соперника, а не обижать тех, кто слабее и младше него. — А маму ты будешь обижать? — не унимается малыш. — Нет, вашу маму нельзя обижать, ее можно только любить. Я веду свой разговор с Колей, но чувствую, как за мной наблюдает Вовка и анализирует каждое мое слово. Ребенок с острым и не по годам развитым интеллектом… С ним еще сложнее найти общий язык, чем с проходящим ломку характера подростком Петькой. — Вэл, — Вера заглядывает в комнату, — ты здесь... давай я рану обработаю. И только сейчас я вспоминаю, что у меня рассечена бровь и сбиты в кровь костяшки пальцев. Встаю и иду за ней следом. Мы приходим на кухню. На столе уже стоит аптечка, а бинт, перекись и пластырь лежат рядом. Вера аккуратно обрабатывает мою рану, пока я сижу и наслаждаюсь ароматом, исходящим от нее. Так пахнет счастье... Нотками апельсина и чего-то восточно-пряного... естественным женским ароматом и свежестью осенней природы... так пахнет Вера... — Не больно? — спрашивает она натянуто. — Нет, — хотя жжет и ноет, но я не признаюсь. Вера старательно избегает возможности встретиться взглядами, прячет от меня свои глаза и чуть прикусывает нижнюю губу. — Значит, ты с самого начала знал, кто я такая? — спрашивает она неожиданно. — Да, — отвечаю я. — Почему не рассказал? — очередной вопрос от Веры. — Боялся, — честно признаюсь, — не знал, как ты отреагируешь. Она больше ничего не говорит. Заканчивает обрабатывать мне бровь и принимается за мои руки. — Твое предложение о помощи, — начинает она, но я перебиваю ее. — Оно искреннее, Вера, от всего сердца, прими его, пожалуйста. Мне не нужно ничего взамен, просто я хочу, чтобы ты была счастлива. — Я приму его, — не вижу ее глаз, но улыбка на лице Веры мне прекрасно видна, — спасибо тебе за него... и за то, что заступился за Петю во дворе. — Я не только за него заступился... за тебя тоже. Произношу эти слова и касаюсь пальцами ее щеки — Вера поднимает голову. В ее небесных глазах стоят слезы, они готовы пролиться в любой момент. Вера быстро моргает и одна слезинка успевает сбежать по ее щеке. Я ловлю ее пальцем. А потом наклоняюсь и целую... Чуть касаюсь ее дрожащих губ своими — меня самого немного трясет от волнения. Не спеша, очень осторожно целую Веру, а она робко отвечает мне. Мне мало этих поцелуев, я хочу страстный, сносящий голову, одурманивающий поцелуй, но до этого еще далеко... Вера замирает, а потом отворачивается и отходит от меня. Хочется броситься за ней, повернуть к себе и поцеловать, наконец, ее нормально! Но пока нельзя, нужно контролировать свои действия. — Вера, — мой голос чуть хрипит от бурлящего в крови возбуждения, — я сейчас свяжусь с отцом и поговорю с ним насчет лечения. — Спасибо, — говорит она глухо. — Пока не за что. Поднимаюсь, подхожу к ней сзади и обнимаю. — Я приложу все усилия, чтобы помочь тебе, — шепчу я ей в макушку, — потому что ты мне дорога... не как друг, а как любимая ... От моих последних слов она напрягается... Сам не знаю, как проговорил это... Любимая ... да, Вера для меня именно любимая... все эти годы я думал о ней, потому что любил. Нет, не так. Думал и думаю, потому что люблю... Я люблю Веру... Смысл этих слов доходит до меня не сразу, он словно воск медленно растекается по моему телу, заполняя каждую клеточку, обволакивая все внутри меня. Люблю... да, давно и навсегда. Грязный, голодный мальчишка много лет назад полюбил фею — прошли годы, и теперь молодой мужчина любит красивую женщину и готов бороться за нее. Это обо мне... Я уже не представляю своей жизни без Веры, она стала частью меня. Внутри зреет четкое решение — за свое нужно бороться, и я готов к этому.
Глава 11. Вера Я не знаю, что написано на моей странице Книги судеб, но четко понимаю — кто-то решил переписать мою жизнь заново, и я счастлива! Пусть этот незримый вершитель перечеркнет былое, пусть зальет его чернилами, пусть вырвет страницы с прошлым — у меня есть настоящее, и появилась надежда на будущее. Теперь я знаю это точно! Чувствую, живу этим пониманием. И оно, как адреналин для умирающего, заставляет мою кровь бежать по венам все сильнее и сильнее. Хотя, нет! Не надо уничтожать все прошлое! Эй, там, наверху, оставьте пару моментов: мое детство, рождение моих мальчишек, встречу с Вэлом... моим спасителем. Он меня спас, не от Олега, а от самой себя — моей дурости, страхов, рабской покорности и безучастности к миру. Все это напоминает бред — не может жизнь измениться буквально за пару дней. Но оказывается, может. И не надо от этого бежать, не надо пытаться вернуть все на круги своя — все, что не делает Бог, — все к лучшему! От этих мыслей мои губы растягиваются в улыбке. Счастье есть, его не может не быть! Вчера, когда появился Олег, когда он стоял и оскорблял меня, я думала, что умру прямо там во дворе от стыда, от унижения, от горя и боли, но я выжила. Вэл мне помог. Если бы его не было рядом, не знаю, что стало бы со мной. Я всегда чувствовала ненависть мужа к себе, только он ее умело прятал, либо переводил в другое русло, вуалируя иными эмоциями и поступками. Но вчера, видимо, отвращение ко мне достигло своего апогея — он больше не смог себя сдерживать и попытался уничтожить меня раз и навсегда. Каждое его слово, каждая фраза напоминали разрывные пули: они входили в мое тело, как нож в растаявшее масло, и рвали его на сотни ошметков, причиняя нестерпимые мучения. Я должна была сломаться после первых же признаний Олега, а я выдержала все до конца. Муж планомерно обрубал ветви моего дерева, оставляя голый ствол… Ничего — я выращу новые! Страшно вчера было только один раз — когда Олег бросился на Петю. Но Вэл не позволил совершить несправедливость. Дико признаваться, но мне ужасно хотелось, чтобы Вэл избил Олега посильнее. Внутри меня в тот момент проснулась какая-то дикая злость, хотелось с пеной у рта кричать: — Бей! Бей его сильнее! Воспитание и страх за Вэла не позволили мне так себя вести. Мне совершенно не жаль Олега — он заслужил. Ночью, когда все уже спали, а ко мне сон не шел совершенно, и я сидела на кухне, ко мне пришел Петя. Сын сел рядом, крепко обнял меня и уткнулся носом в плечо, а потом... заплакал. В детстве он всегда так делал: когда ему было больно, когда его ругал отец, Петя приходил ко мне, прятал свое лицо у меня на плече и плакал, а я тихонько гладила его по голове и обещала, что все наладится. Но если тогда обиды и проблемы сына были маленькими и незначительными, то теперь ему пришлось намного тяжелее. В один день он обрел надежду и потерял веру — это невыносимо больно и жестоко. Взрослый не всегда с этим справляется, а как справиться ребенку, как ему понять, что родной отец просто предал его, отказался, как от ненужной вещи, которая, как выяснилось к тому же, тяготила его вообще своим наличием. Я плакала вместе с сыном, а Петю сотрясало от рыданий. Мальчишка, который стремился казаться сильным и мужественным, снова стал моим маленьким мальчиком. Успокаивая и уговаривая его, как в детстве, я рассказала сыну всю свою жизнь: как выросла, как встретила его отца, как мы поженились... Я никогда не говорила детям про то, как мы с Олегом стали семьей — не хотела ворошить прошлое. А сегодняшний «день откровений» помог мне открыть правду. — Мама, — проговорил мой сын, когда я закончила рассказ, — зачем ты вышла за него замуж? Ты же могла вырастить меня одна? — Могла, — ответила я сыну, улыбаясь, — но тогда у тебя не было бы братьев, а у меня таких прекрасных сыновей! — Но ты бы не заболела, и мы жили бы с тобой хорошо. — Да, Петя, — мне было понятно, куда клонит сын, — ты прав, но запомни: я совершенно ни о чем не жалею. Все произошло так, как должно быть. У меня замечательные дети, ради которых я готова на все. — Ты точно примешь помощь Вэла? — Приму, он обещал позвонить отцу и договориться о моем лечении. — Он тебе нравится? Вэл? Вопрос Пети с подвохом. Как правильно на него ответить? Сыну еще больно из-за отца, ему нужны моя поддержка и любовь. Если я сейчас отвлекусь на чужого мужчину, если отвернусь от детей, чем я буду лучше Олега? — Нравится, — призналась я Пете, — но как друг, как близкий и родной человек, на которого можно опереться, которому можно довериться. Мне это очень нужно, Петя. — Мы поможем тебе! Я и братья! Сыну страшно. Предательство отца заставило Петю разувериться в людях — он не готов впускать в свою жизнь кого-то нового, пусть и после откровенного признания Вэла. Потрепав Петьку за волосы на макушке, с улыбкой проговорила: — Знаю, мой хороший, но так нужно. Поверь мне, пожалуйста. Он просто хочет помочь, а нам одним не справиться. Вэл поможет и уедет, а мы с вами будем жить дальше. — Правда? — спросил сын с надеждой в голосе. — Правда, иди спать. Петька ушел, а я осталась, раздумывая обо всем. Появление Олега, признание Вэла, кардинальное изменение моих жизненных ориентиров — очень много в один день и слишком тяжело для восприятия, но нужно все «переварить» и жить дальше!
Господи, какие же мы люди дураки! Чтобы понять свои ошибки, нам нужно попасть в самое горнило страданий. Я бы никогда и ни за что не изменила свою жизнь, и если бы не болезнь и встреча с Вэлом — так бы и «влачила жалкое существование» рядом с мужем. А теперь у меня есть силы жить дальше, есть силы бороться даже со своим смертельным недугом, потому что есть ради кого — дети... Вэл. Раздумывая все утро над разговором с Петей, я не могу до конца правдиво признаться — уедет ли Вэл? ... Скорее даже не так — смогу ли я отпустить его от себя? Он нравится мне... и уже не как друг, а как мужчина. За годы жизни с Олегом я перестала чувствовать себя женщиной. До женитьбы не умела, а после нее и подавно — принимать комплименты, слышать признания и получать подарки. Олег такого почти не делал, а если и случались «озарения», то они казались снисхождением с его стороны. А Вэл... он будит во мне женщину одной своей улыбкой, нежным словом... это очень приятно... это заставляет радоваться, поднимает настроение. Я не знаю, что он чувствует ко мне... могу только догадываться: по фразам, поведению, взглядам... Вчера он назвал меня «любимой» ... А можно ли полюбить меня? Зачем ему — молодому, красивому, успешному — нужна старая, больная, да еще с тремя детьми? Что я могу ему дать? Даже если случится сказочное чудо, и мы будем вместе, как мы будем жить? Эти печальные мысли все больше пускают корни в моей голове — у меня и Вэла нет будущего, не только потому, что я с детьми для него обуза, а больше даже из-за того, что он достоин лучшей жизни. Да и дети мои вряд ли его примут, например, Петя. От былого чудесного настроения, с которым я проснулась утром, не осталось и следа. Уже ничего не радует — внутри меня снова готова поселиться хандра. Яркое солнце за окном, веселые крики детей, воюющих с Вэлом, приготовление любимого пирога, даже новое платье, которая я надела с утра — все кажется лишенным красок. И у меня никак не получается взять себя в руки. Раздается звонок в дверь — неужели Олег? Набрался наглости и решил прийти снова. Ох, сегодня воскресенье. Дождусь вторника и — в ЗАГС. Хватит, нужно развестись с ним. Но за дверью не Олег, а Тамара Николаевна, староста нашего дома. — Верочка, здравствуй, — говорит женщина немного натянуто. — Здравствуйте, Тамара Николаевна, — если честно, я удивлена: соседи меня редко навещают. — Ты не можешь выйти ко мне? — интересуется она. — Конечно, — мое удивление растет в геометрической прогрессии. Беру куртку и выхожу на лестничную площадку. Тамара Николаевна ждет меня молча. Но когда за мной закрывается дверь, начинает говорить с волнением в голосе: — Вера, ты уж прости меня, но после вчерашних событий... Так уж вышло, что свидетелями произошедшего были многие жильцы нашего дома. Понимаю, что это не мое дело, но может, тебе помощь нужна? Я слышала, что ты больна. Тамара Николаевна в прошлом педагог с большим стажем, а сейчас — ярый сторонник справедливости и порядка, выглядит немного растерянно. Приди она ко мне с такими словами пару дней назад, я бы просто ее прогнала, сказав, что это все ложь. Но все изменилось и мне больше не страшно говорить о своей болезни или о предательстве Олега. — Да, я больна, — спокойно отвечаю, — онкология. Вижу, как бледнеет Тамара Николаевна, но педагогическая выдержка берет свое, и она быстро приходит в себя, только голос немного дрожит: — Какие прогнозы от врачей? — интересуется она. — Пока хорошие, но требуется дорогостоящее лечение. — Вера, — обращается ко мне тоном, не требующим возражений. — Мы хотим помочь тебе. Будет объявлен сбор, кто сколько сможет. Надеюсь, пусть немного, но мы соберем тебе на лечение. Внутри меня словно бомба взрывается. Малознакомые мне люди хотят помочь, просто взять и протянуть руку помощи. Возможно ли это? Реальность ли? — Тамара Николаевна, — проговариваю я, дрожащим голосом, — пожалуйста, не надо, не обременяйте людей. — Вера, Вера, — она вздыхает, — у тебя такое прекрасное имя, а веры внутри нет. Это — не моя инициатива, так многие жильцы решили, просто я пришла «узнать правду». Ты уж прости, но мне никогда не нравился твой муж — выработанная с годами привычка дает о себе знать. Я с первого взгляда поняла, что он плохой человек, а ты хорошая, от тебя тепло исходит. Прими помощь, девочка. — Спасибо Вам, — только и могу я проговорить. По моим щекам бегут потоки слез, я обнимаю ее. Вот оно добро — в людях и их сердцах. Тамара Николаевна уходит, обещая зайти вечером. Я на ватных ногах, в слезах и с дикой улыбкой на устах, захожу в дом. На пороге меня встречает семья: Петька, Вовка и Вэл с Колей на руках... Улыбаюсь еще сильнее. Я буду жить! Я хочу жить! Вот они те, ради кого я хочу идти дальше!... В дверь снова звонят. — Тамара Николаевна, Вы что-то забыли? … Но слова застревают у меня в горле. На пороге стоит полицейский. — Здравствуйте, — говорит он. — Здравствуйте, — чуть заикаясь, произношу я. — Могу я увидеть молодого человека, который проживает в Вашей квартире? Олег Вейнов написал на него заявление об избиении. Мое сердце с силой бьется о ребра и ухает вниз.
Глава 12. Вэл Ньюман Да, если человек ничтожество, этого уже не изменить. Я ожидал чего-то подобного от мужа Веры: «низкие» люди и мстят низко. Значит, заявление на меня накатал? Прекрасно! Я в долгу не останусь — теперь точно его уничтожу. Сделаю все, что в моих силах, но этот гад получит по полной программе. Я вижу спину Веры, вижу, как задрожали ее плечи, как она вся сразу поникла, хотя еще минуту назад смеялась и радовалась всему окружающему. Моя маленькая Вера... — Конечно, Вы можете со мной побеседовать, — произношу четко и уверенно. — Где будем беседовать: здесь или в отделение поедем? — Если можно, я бы поговорил с Вами здесь, — отвечает мне сотрудник. — Вера, ты не против? — спрашиваю я. — Нет, — еле слышно произносит она. Пока Вера провожает сотрудника полиции на кухню, я успеваю достать документы. На входе мы сталкиваемся с ней. В глазах Веры проскальзывает страх, но, как только она замечает у меня в руках паспорт, страх сменяется удивлением, а затем обидой. Ну прости, родная, так и хочется закричать мне в ответ на ее немой вопрос, только сейчас не до этого, я просто тихо шепчу: — Потом все объясню. Она опускает голову и уходит в комнату с детьми. Полицейский ждет меня уже во всеоружии: достал протокол для дачи показаний — приготовился записывать. — Что ж, приступим, — говорит сотрудник полици. – Я — местный участковый, Когнин Иван Афанасьевич. В отделение полиции с заявлением о причинении легкого вреда здоровью обратился гражданин Вейнов. Мне поручено опросить Вас по инциденту, произошедшему между Вами и пострадавшим. — Опрашивайте, — мне скрывать от участкового нечего. — Я так понимаю, Вам это нужно? Я протягиваю ему документы. Он берет мой паспорт и начинает его внимательно изучать, периодически всматриваясь в меня. Наверно, эта привычка вырабатывается у всех сотрудников, связанных с буквой закона. Этот пронизывающий до мозга костей взгляд, который способен, как рентген, мгновенно найти в тебе изъяны, приобретают все, кто надевает погоны. Специфика профессии обязывает. — Значит, Вы американец, господин Ньюман? — спрашивает, а сам внимательно на меня смотрит. — Как видите, — немного хамовато отвечаю я. — Но Вы прекрасно говорите по-русски, — уточнение-подвох от полицейского. — Да, когда-то меня звали Валентин Лавин, я жил в детском доме. Тринадцать лет назад меня усыновили и увезли в Америку. Если Вы позвоните в детдом, Вам подтвердят мою информацию, — мое объяснение звучит таким тоном, как будто, я объясняю все школьнику. — Цель Вашего приезда в нашу страну? — участковый задает вопрос, а сам начинает записывать мои ответы на листе бумаги. — Развитие гостиничного бизнеса моей семьи. — Давно Вы знакомы с гражданкой Вейновой? — Давно, более тринадцати лет. Участковый поднимает голову и с любопытством смотрит на меня, а потом бросает беглый взгляд в паспорт. — Значит, Вы познакомились с Вейновой, когда еще были ребенком? — интересуется он. — Да, а какое это имеет значение? Мы, кажется, хотели поговорить с Вами о вчерашнем инциденте, а не о моем знакомстве с Верой, — меня начинает немного напрягать его дотошность. — Верой? — чуть насмешливо произносит полицейский. — Очень интересно... Я задаю вопросы для выяснения, что послужило причиной конфликта между Вами и гражданином Вейновым. Если Вы не против, то продолжим. Почему Вы проживаете в данной квартире, а не снимаете, например, номер в гостинице? — Гостиница, в которой я остановился изначально — сгорела, — чуть спокойнее говорю я, — Вера любезно согласилась приютить меня на время. Я оплачиваю свое проживание здесь. — Хорошо, — участковый аккуратно записывает все, что я сказал. — Вас с хозяйкой связывают только дружеские отношения, либо у Вас что-то другое? — Поясните, — мне не нужно пояснение, я отлично понимаю, куда он клонит, но специально прошу разъяснить мне его вопрос. — Состоите ли Вы в сексуальных или других связях с гражданкой Вейновой? — спрашивает, а сам меня взглядом буравит. Внутри закипает злость. Участковый явно к чему-то меня ведет? Хочет доказать, что я Олега избил из ревности? — Да, я состою с Верой в отношениях, — на лице представителя закона появляется довольная улыбка, которая мгновенно гаснет после моих следующих слов. — Я бы сказал, что мы состоим с Верой в очень дружеских отношениях. Видите ли, у Веры онкология, и мы договорились с ней, что она позволит мне пожить у нее, пока я не улажу все вопросы с покупкой недвижимости для бизнеса. А я помогу ей с поиском клиники и оплатой лечения. — Какой щедрый поступок с Вашей стороны, — говорит полицейский с подвохом. — Друзья познаются в беде. Когда-то Вера мне очень помогла, теперь я помогаю ей. Ничего удивительного. — Возможно, господин Ньюман, но, несмотря на Ваши благие намерения, Вы разрушаете семью, ячейку общества. Вы унизили и избили главу семейства на глазах его ребенка. Живете в чужой квартире, разрушая авторитет главы семейства еще больше. Ваша добродетель не оправдывает Ваше поведение. Он собрался меня жизни учить? У меня такое ощущение внутри, что этот участковый — друг Олега, и действуют они заодно. Не люблю зарвавшихся, любящих раздавать пустые нравоучения людей. — Вы считаете, что я разрушаю семью? А Вы не спросили у главы семейства, почему он не живет в своем доме? Где он пропадает последний месяц? Почему его больная жена вынуждена экономить на всем, не покупая для себя жизненно важные лекарства? Как ей одной содержать и воспитывать троих сыновей? — Нет, я не спросил, но это и не Ваша головная боль, — парирует он. — Да, не моя, но стоять в стороне и смотреть, как мужик унижает женщину, которая прожила с ним долгое время, которая родила ему детей, я не могу. Как и то, что отец кинулся бить своего сына только за то, что тот вступился за мать, — чуть не кричу я, заведенный «правотой» полицейского. — Вейнов утверждает, что Вы спровоцировали его сами — отзывались о нем грубыми словами. Есть свидетели. — Он никого не провоцировал! — Петька быстро заходит в кухню. — Вэл защищал меня и маму. У меня есть доказательство. Он достает телефон из кармана и кладет на стол перед участковым. — Вчера народу во дворе было много, — говорит Петя, — ребята сняли на видео, как... отец ругается. Вот, смотрите. Из динамика начинают доносится крики Олега, голос Веры... Я не смотрю туда — и так помню все хорошо. Участковый внимательно смотрит видео. Как только оно заканчивается, он отдает телефон Пете, парнишка оставляет нас одних. После просмотра проходит некоторое время, пока сотрудник начинает говорить снова: — В связи с открывшимися подробностями, нужно изучить все более детально. Я сегодня опрошу всех жильцов. — А почему Вы не сделали этого раньше? — теперь моя очередь задавать вопросы. — Понимаете, — чуть замявшись, начинает говорить полицейский, — в последнее время в нашей области участились случаи квартирного мошенничества: мужчина или женщина втирается в доверие к тяжелобольным людям, которые переписывают на них свое имущество. Мошенники быстро выписывают прежних жильцов из квартиры, а потом продают жилье и испаряются... Эти люди меняют внешность, паспортные данные, поэтому у нас нет конкретных ориентиров на этих злоумышленников. Гражданин Вейнов сказал, что Вы силой выгнали его из дома и хотите завладеть чужим жильем. Вот мы и подумали, что Вы и есть подозреваемый, извините. Обалдеть! Я криминальный авторитет! Супер! Такого в моей жизни еще не было. От услышанного хочется смеяться, но я позволяю себе только улыбку. — Вы можете проверить мои паспортные данные, визу... или позвоним моим родителям, друзьям... хотя... у Вас в отделе еще работает следователь Чагин? Он вел дело моего отца — Чагин? Валентин Петрович? — участковый удивлен. — На пенсии уже. — Вот ему можете позвонить, он Вам про меня много, чего расскажет. Я все прошлое свое пытался забыть, а оно мне, оказывается, еще и помочь может! — Проверим, — стремление найти во мне виновного у сотрудника, видимо, уже пропало. — Я сейчас объяснение напишу, расскажите мне, что вчера было. Спокойно пересказываю события вчерашнего вечера. Он все записывает, дает мне прочитать и поставить подпись на документах. — Извините, еще раз, — говорит он уже в дверях, — сами понимаете — информацию мы проверим. — Понимаю, — такая у них работа, что сделаешь. — Запись мы тоже приобщим к делу... Господин Ньюман, я обязан спросить: Вы будите подавать ответное заявление о причинении вреда здоровью? А действительно, буду ли я подавать заявление?
Глава 13. Вера Подслушивать нехорошо, это слишком по-детски! Но я поддалась этому порыву. Стою и вслушиваюсь в каждое слово, сказанное Вэлом и сотрудником полиции — мне страшно: за себя, детей, Олега, Вэла... слишком непредсказуемо идет развитие событий. Наша жизнь — это звенья, которые судьба собирает в одну цепочку. И, не дай Бог, попадется слишком много бракованных колец — распадется цепь жизни, а в моей жизни, что ни кольцо, то брак. И как мне смастерить более-менее нормальные звенья? Не знаю, запутываюсь с каждым днем все сильней и сильней... Психологи утверждают: для того, чтобы выбрать верное решение, нужно проанализировать свои поступки, разделив их на две категории: «могу» и «хочу». Чего же я хочу? Хочу, чтобы мои дети оставались всегда здоровыми и счастливыми, чтобы им не довелось познать горе и беды. Хочу победить болезнь и жить дальше... Хочу любить и быть любимой... нужной... желанной... чтобы при виде меня в глазах любимого мужчины загорался огонь. А что я могу? Могу начать верить людям — принять помощь Вэла и соседей; изменить себя — перестать прятаться в раковину, как моллюск. Научиться смотреть в глаза всем неприятностям и встречать их, твердо стоя на ногах, а не забившись в угол. Мне просто нужно понять, что я сильная, ведь выдержала я столько лет рядом с Олегом, детей от него родила. Я смогу, смогу, смогу! Просто нужно это теперь чаще повторять! Мою минуту психологического самоанализа обрывает звонок в дверь. Господи! Что сегодня за нашествие? За дверью снова Тамара Николаевна. На мой удивленный взгляд она отвечает: — Вера, я видела, что к Вам пришел полицейский. Это из-за вчерашней драки? — Да, — говорю я и объясняю, — Олег написал заявление на Вэла. — Вот же козел! — восклицает она в сердцах. Я невольно начинаю улыбаться. Женщина, которая навечно останется учителем внутри, так эмоционально реагирует. Тамара Николаевна, видя мою улыбку, тоже улыбается и продолжает: — Прости, Верочка, но не могу себя сдержать. Вот как тебя угораздило выбрать его в мужья? Правду народ говорит — любовь зла, наверно, эту фразу и придумали такие... парнокопытные! Смеюсь, потому что сдержаться уже нет сил. Мне вот совершенно не обидно от ее слов, а наоборот, становится легче. Олег, действительно, мерзавец, и хорошо, что я, наконец, это поняла. — Можно я тоже побеседую с участковым? Я этого шалопая учила. Думаю, он меня послушает. Разве могу я ей отказать? Молча пропускаю Тамару Николаевну в квартиру. Она спокойно раздевается и идет на кухню. Наша квартира — это типовое строение, такие квартиры у всех жильцов дома, планировка одинаковая. На подходе к кухне до нас доносится вопрос участкового: — Господин Ньюман, я обязан спросить: Вы будите подавать ответное заявление о причинение вреда здоровью? Я застываю на месте... Руки холодеют, меня прошибает пот. Что скажет Вэл? Согласится ли писать заявление? Олега привлекут, это точно. Как отреагируют дети? — Нет, я не буду писать заявление, — твердо отвечает Вэл. — Разбирательство займет время, а у меня его нет. В ближайшее время мы с Верой вылетаем в Америку для лечения. — Я Вас понял, — говорит сотрудник полиции, — еще несколько вопросов, и мы закончим. У гражданки Вейновой оформлены все необходимые документы для выезда за границу? — Нет, мы планировали заняться этим в ближайшие дни. Приглашение из клиники придет буквально на днях. Что-то еще? — Да, дети, на время лечения, будут находиться с отцом? — После того, что Вы сейчас увидели на записи, думаете, это разумно? — в голосе Вэла скользит злость. — Он все же их отец, — не унимается участковый. — С каких это пор, Ваня, ты так строго стал следить за соблюдением порядка? — Тамара Николаевна важно входит на кухню и принимается отчитывать человека в форме. — Я тебя сколько прошу разобраться с хулиганами, топчущими клумбы около нашего дома? А? Времени у него свободного нет! Парень хочет жизнь девочке спасти, а ты его тут мучаешь! Нужно видеть, как изменился участковый с появлением Тамары Николаевны — статный мужчина мигом поник, побледнел и опустил голову. Он словно превратился в школьника, которого ругали в классе. — Тамара Николаевна, — жалобно говорит, подняв голову, — ну зачем Вы так! Я при исполнении! — Я тебе дам «при исполнении»! — не унимается она. — Во всем виноват Олег, этот молодой человек тут ни при чем! Ты все понял? Или мне более доступно объяснить? — Все понял! — быстро отвечает полицейский и стремительно начинает собирать свои документы. — Я пойду, позже еще с Вами поговорю. — Конечно, — успевает ответить Вэл. — И я с тобой еще поговорю, — грозит наша заступница практически убегающему сотруднику полиции. Я еле успеваю проводить его и закрыть за ним дверь. Возвращаюсь назад и застаю смеющихся Вэла и Тамару Николаевну. — Вы настоящий педагог, — делает он комплимент бывшей учительнице, — от Вашего профессионального тона даже мне стало страшно. — Я его годы вырабатывала, молодой человек, — гордо произносит Тамара Николаевна и строго продолжает, — но Вы же понимаете, что не только с Иваном я сейчас провела «воспитательную» беседу — с Вами мне тоже очень хочется поговорить. — Конечно, я полностью в Вашем распоряжении, — говорит Вэл, одаривая ее при этом своей фирменной улыбкой. Весь следующий час Вэл и Тамара Николаевна беседуют, мне остается только приготовить им чай и молча слушать, в надежде почерпнуть для себя что-то новое. Тамаре Николаевне позавидует любой следователь: она так дотошно, так скрупулезно расспрашивает обо всем, что я понимаю — Вэл мне многое не говорил о себе, да и я не спрашивала. Меня совершенно не интересовало, чем занят или увлекается чужой человек, который так рьяно хочет мне помочь... Зачем? Окутав себя своими горестями и проблемами, погрузив свое сознание в анабиоз, я полностью отгородилась от внешнего мира: не слежу ни за чем — новости, погода, нововведения. Реальность утратила для меня любой смысл, осталась только я и болезнь. Правильно ли это? Верно ли я поступаю? А как с тяжелыми заболеваниями живут другие люди? У меня есть вероятность спастись, но ведь есть безнадежно больные? Как живется им? Для любого действия, реакции нужна сила, катализатор. Для меня такой силой стало появление Вэла, человека, перевернувшего мой мир. Но я ни разу не поинтересовалась, а зачем ему помочь именно мне? Он что-то говорил про долг, ответную руку помощи... но так ли это? Принимая помощь, понимая, что человек мне нравится, я совсем ничего не спрашиваю о его жизни... Боже, я даже не знаю, кто он по профессии... Помимо того, что он уже рассказал о себе, теперь я знаю о нем кое-что еще: Вэл, оказывается, собирается получить специальность юриста и работать прокурором — для него важно наказывать всех, кто преступил букву закона. Он любит плавание и спорт, много читает, увлекается скалолазанием. Приехал в Россию на пару недель, но нисколько не жалеет, что задержится здесь надолго. Благодарен своим приемным родителям и хочет семью, подобную их. Он не бабник, хотя от невнимания женского пола не страдает, сейчас один — девушки нет. От последней информации на душе становится немного теплее. — Значит, вы с Верой поедете в Москву? — спрашивает у него Тамара Николаевна. — Да, получение визы для прохождения лечения займет пару дней. Если все получится, то через две недели мы уже будем в Америке и начнем лечение. А вот это мы совершенно не обсуждали с ним. Когда он успел все решить? Когда успел договориться обо всем?... Виза, документы.... меня словно прошибает током. Как я могла упустить! Приход полицейского совершенно дезориентировал меня — у Вэла в руках были его документы, целые и невредимые, он не мог получить их так быстро! Он соврал мне! С самого начала врал! Во мне поднимается волна обиды — сегодня он ответит на все мои вопросы! — А ребята где будут жить? С собой возьмете? — снова интересуется женщина. — Нет, это пока сложно. — Но не отцу же вы их отдадите? — Ни в коем случае! Я подумал, что Вера пока отвезет ребят к своим родителям. — Как хорошо, я очень рада, — Тамара Николаевна и правда выглядит довольной. — Ох, мне пора. Удачи вам, еще зайду. Вэл уходит проводить гостью, с которой я быстро прощаюсь. Меня просто разрывает от негодования: ложь, решения, принятые без меня — чем он лучше Олега? Почему всем в моей жизни необходимо принимать решения, даже не спросив, что я об этом думаю? Чувствую себя овцой, которую приготовили для жертвоприношения: блеять могу, но какой от этого толк, если мои мольбы не слышат. Убираю со стола посуду. От нервотрепки, все тело трясет — блюдце выпадает из рук и падает на пол, разлетаясь на осколки. Присаживаюсь и начинаю собирать их. — Говорят, посуда бьется к счастью, — голос Вэла заставляет меня поднять голову — он выглядит довольным. — Вряд ли порча имущества может принести счастья, — огрызаюсь я. — Вера, — Вэл присаживается рядом и начинает мне помогать, — что-то случилось? Ты чем-то недовольна? — Ничего не случилось, — продолжаю грубить я, — просто поменяла шило на мыло. Избавилась от одного мужика, появился другой, который так же решает все за меня. И когда ты хотел мне рассказать про Америку, оформление визы? Мои слова заставляют Вэла напрячься. Он перестает мне помогать. Немного молчит, а потом начинает отвечать: — Все произошло слишком быстро, я хотел поговорить с тобой днем, но появился участковый и... — Ты мог поговорить утром! — чуть не кричу я. — Это не та тема, о которой можно поговорить потом, это вопрос моей жизни! Я не хочу, чтобы все решали без меня или за меня! Мне не нужно мнение чужого человека по поводу моих проблем. От моей последней фразы Вэл дергается, как от пощечины. Я задела его, причинила боль, но и мне сейчас не легче: внутри перемешаны злость и страх: злость от его самоуправства, страх, что он просто обманывает меня, и Олег прав. — Я знаю, что являюсь для тебя чужим человеком, — чуть холодно говорит Вэл, не смотря на меня, — но помочь я тебе хочу по-настоящему, от всего сердца. — Тогда зачем начинать наши отношения со лжи! — в сердцах выкрикиваю я. И только потом понимаю, что сказала... Прикрываю рот рукой и смотрю на ошарашенного Вэла... неужели я сказала это в слух?... наши отношения... Боже, что он сейчас подумает? Нужно, как-то исправить сказанное, но как? — Это не то, о чем ты подумал! Я имела ввиду наше общение... дружбу. Мое оправдание выглядит жалкой отмазкой, я, как ребенок, несу какой-то бред, чтобы оправдаться за разбитое у соседей стекло. Вэл уже все прекрасно понял. — Вера, — в его голосе уже нет холода, но там есть растерянность, — ты уж определись, кто я тебе: чужой или нет. Когда ты, наконец, начнешь мне доверять? Говорит, а сам смотрит на меня своими карими глазами, словно внутри меня ищет ответ, в самое сердце хочет заглянуть. И мне страшно! Боюсь, что он правду поймет, что не безразличен мне, что хочу видеть его не в качестве друга... — Мне страшно, — шепчу я, — так много всего случилось в последние дни... Я боюсь, что все происходящее вокруг меня — фикция, сон... Боюсь проснуться и увидеть страшную реальность... Я даже не замечаю, как начинаю плакать. Рыданий нет, я просто стою и плачу. Вэл, не разрывая зрительного контакта, медленно подходит ко мне и обнимает меня. — Вера, — шепчет он мне на ухо, — моя маленькая Вера, я же тебе обещал, что все будет хорошо, просто нужно успокоиться. Не бойся, я никому больше не позволю причинить тебе боль... Я убью за тебя любого... Страшные слова вылетают из его уст, а меня они успокаивают. Мне впервые становится хорошо, потому что я всем своим женским началом чувствую — вот тот, кто на самом деле меня никогда не предаст и будет всегда мне предан. Счастье тихими волнами заливает меня изнутри и снова хочется плакать, но теперь уже от удовольствия... — Ты прости меня за самоуправство, — говорит Вэл, — но надо действовать, как можно, быстрее. — Понимаю, просто принять тяжело, — бубню я , уткнувшись ему в грудь. — Почему соврал про документы? — Хотел... — чуть мнется он, — хотел быть с тобой рядом, ты мне очень дорога... Волны счастья внутри накатывают все сильнее. Простые слова, а сколько в них скрыто, неужели я это слышу? — Вера, нужно будет послезавтра отвезти детей к твоим родителям или оставить у кого-то из друзей. Нам необходимо быстрее оформить тебе визу. Все — волн больше нет, внутри меня полный штиль, который не сулит ничего, кроме боли и разочарования... У меня нет друзей, а родители не хотят меня видеть... Для них я уже давно умерла.
Глава 14. Вера После моего замужества я мало общалась с родителями, мне нет за это прощения... При каждой встрече с мамой и папой я постоянно видела в их глазах вину, это было больно. Мои родители страдали из-за меня, и чтобы причинять им меньше страданий, я стала реже к ним приезжать, все общение свелось к телефонным звонкам... Только сейчас понимаю, как глупо и эгоистично я поступила — сама вычеркнула из жизни своих родителей, сама дала им понять, что они мне не нужны... Вот и они отвернулись от меня, как и мои братья и сестры. Общалась я только с Викой, старшей сестрой. Наверно, Господь наказал меня болезнью за мои проступки... Я отвернулась от своих родителей. По сути, сломала жизнь Олегу и себе... утратила веру в лучшее. Моя болезнь — это испытание, которое я либо преодолею и смогу жить счастливо дальше, либо сломаюсь и умру. Мне не ведомо мое будущее, мне не выпросить у Всевышнего подсказки, как действовать дальше, остается только просто идти вперед... Завтра я должна буду ехать в Москву с Вэлом, а сегодня мне предстоит встреча с родителями... Сколько я их уже не видела: год, два? Я плохой ребенок, потому что и не помню, когда была последний раз в родительском доме. Даже известие о своей болезни, я передала им через сестру, а она в ответ рассказала все, что они обо мне думают... Вэл с детьми приедет чуть позже, я уговорила его так сделать, хоть он и хотел поехать со мной и поддержать меня. Нет, это мое испытание, мне его нужно пройти самой. Нужно сейчас думать не только о себе и своих страхах, но и детях, а их мне действительно не с кем оставить. Родители — это единственный выход. В родной город я отправилась на автобусе рано, хотя ехать недолго, около двух часов. И всю дрогу до дома думала, что же скажу родителям, как буду себя вести, как отреагируют родители на мое появление... Погода за окном, словно чувствуя мое внутреннее состояние, сделала сегодняшний день пасмурным и холодным. Около родительского дома я замерла — смелости у меня отродясь не было. Страшно, опять страшно! Страх — убийца разума. Мне просто нужно перестать бояться... Не знаю, сколько бы простояла, но резкий холодный дождь заставил меня вбежать в подъезд. А потом я решилась — дошла до квартиры родителей и нажала звонок... Ожидание — это маленькая смерть, за небольшой промежуток времени вся жизнь проносится перед глазами. Раздается звук открывающегося замка — на пороге стоит мама... Я обещала себе не плакать, просто говорила, что от страха не пророню ни одной слезы, но как сдержать эмоции, когда перед тобой самый родной, самый близкий тебе человек. — Верочка? — тихо шепчет мамочка и хватается за сердце. Я бросаюсь к ней, она обнимает меня и крепко прижимает к себе. — Доченька моя... — Мама... Мы так и стоим с ней на пороге, обнявшись и плача. Нам не нужно слов, действий, никто не поймет друг друга лучше, чем мать и ее дитя. Между ними всегда существует невидимая, но таинственная связь. — Как я тебя давно не видела, моя Верочка... Мама гладит мое заплаканное лицо своими морщинистыми руками и улыбается, а у меня сердце кровью обливается, душа на части рвется, я сама себя готова бросить зверям диким на растерзание — как я могла отказаться от своих родителей, какой же неблагодарной дочерью я выросла... — Ой, что это мы, — начинает суетиться мама, — стоим на пороге. Ты, наверно, устала, проходи скорее. Я раздеваюсь и прохожу в квартиру. Здесь почти ничего не изменилось: ну обои новые, шкаф в прихожей... а дух прежний, родной, любимый... Как вор, украдкой касаюсь стен, мебели, узоров на зеркале — словно через прикосновение я заряжусь энергией, которую впитывала в детстве. — Доченька, иди скорее сюда, — зовет меня мама с кухни, — мы с папой тут. Папа... мне снова страшно, но я иду. Он сидит ко мне спиной, смотрит в окно... Со спины почти не видно изменений, произошедших в отце с годами... — Здравствуй, папа. Никогда не думала, что сказать два слова так тяжело. Мне невыносимо больно произносить их, каждый звук режет горло острыми лезвиями. Отец не оборачивается долго, и когда он все же поворачивает ко мне голову, я, наконец, могу видеть, как изменился папа — передо мной глубоко старый человек, которой сильно страдает. Боже, неужели это все из-за меня?! — Здравствуй, дочь, с возвращением. Нет, мне не дожить до Божьего суда, я уже сегодня получила свое наказание — полные боли глаза моих родителей, этого простить себе я не смогу никогда... Мама начинает накрывать на стол, смеется и шутит, папа молчит, а я сижу на краешке стула и не знаю, что делать. — Верочка, а ты одна? — интересуется мама. — А где Олег и дети? — С Олегом мы разводимся, а дети приедут чуть позже. Я хотела бы вас попросить, взять детей к себе. Добрый человек решил помочь мне в лечении, скоро я лечу в Америку на операцию. Ребят не с кем оставить. Да я и не знаю, вернусь ли обратно... Опухоль удалят, но реабилитация может занять долгое время... Вы приглядите за мальчиками? Меня оглушает звон разбитых тарелок, которые мама держала в руке, и ее крик. — Ты больна? — каким-то скрипучим голосом спрашивает у меня отец. Его вопрос поражает меня. Я еще год назад сообщила, что у меня рак... Вика им разве не передала этого? Видимо, нет.... В моей голове даже не возникает ни одной здравой мысли, ни одного подходящего слова, чтобы объяснить все родителям... Наверно, впервые я поступаю так, как должна была поступить — я просто им все рассказываю. Это неправильно, это грубо и жестоко с моей стороны, вываливать на пожилых людей такую ужасную информацию, но это мои родители, это те люди, которые примут меня любой, потому что я не просто их плоть и кровь, я для них маленький, глупый ребенок, который просто заблудился в этом огромном мире и не знает, как жить... Каждое слово из моего рассказа — это колотая рана, вроде и жить можно, но болит и ноет ужасно... Я говорю, говорю, стараясь не смотреть на родителей, потому что знаю: стоит мне увидеть их боль и все — сломаюсь и упаду. Просто осяду на пол и забьюсь в истерике... Самое страшное — понимать, что каждая морщинка, каждая пролитая слеза твоими родителями — из-за тебя... твоей глупости, недоверия, отчуждения... Только ты виноват в том, что родители быстро стареют, их годы уходят из-за твоей бесчувственности и эгоизма... Папа слушает молча, только чуть бледнеет и сильнее сжимает руки в кулаки... Мама... она плачет. Тихо, почти не слышно, но поток ее слез бесконечен. Я плачу вместе с ними. Даже не так — плачет моя душа, исковерканная, изуродованная. — Почему Вика вам ничего не сказала? – спрашиваю я родителей в конце своего нелегкого рассказа. На кухне зловещая тишина. Мои папа и мама молчат. И только спустя какое-то время, отец произносит: — Она не живет больше с нами. Год назад я выгнал эту шлюху из своего дома и больше не пущу ее даже на порог. Потом он встает и уходит, а я с открытым ртом смотрю на маму — за всю свою жизнь я ни разу не слышала, чтобы отец хоть раз обозвал кого-то из своих детей плохим словом, а тут такое! Мама ничего не говорит, только смотрит на отца испуганными глазами. Она сама в шоке от услышанного! Оставшись с мамой наедине, мы не которое время молчим, не зная, что сказать друг другу. — Верочка, — нарушает тишину мама и присаживается со мной рядом, — этот Вэл... ты уверена, что он хороший? Уверена ли я? Вот и момент, когда нужно точно решить сомневаюсь ли я в Вэле, или нет. — Да, мама, я в нем уверена... Понимаешь, он хороший, от него тепло идет, он словно укрывает меня собой, оберегая от всего. Мне с ним хорошо, мне с ним спокойно, он единственный, кому я готова довериться... он хороший. Веришь? — Верю. На лице мамы возникает счастливая улыбка, отчего я невольно спрашиваю ее: — Правда? — Да, — мама берет мои ладони в свои, — ты говоришь о нем и светишься. Он, действительно, тот, кто тебе нужен. — Спасибо, мам. Ты поможешь с ребятами? У них каникулы... — Вера, я стольких детей вырастила, неужели не справлюсь с тремя сорванцами? Да и отцу нужна встряска. Вспомнив папу, мама замолкает, а потом резко встает. — Пойду посмотрю, как он там. Мне становится дико страшно от ее слов. Только сейчас я, наконец, осознаю весь ужас произошедшего: мои старенькие родители буквально пару минут назад узнали, что жизнь их ребенка была ужасной, что их младшая дочь умирает, а старшая обманывает их. Такое здоровый человек спокойно вынести с трудом сможет, а пожилой? Липкий, словно паутина, страх ползет по моей коже, и я бросаюсь следом за мамой. Застаю ее обнимающей отца, сидящего в кресле в их комнате. — Родной мой, — шепчет мама тихонько, — мы с тобой столько всего пережили, справимся и в этот раз... Нам рано умирать — троих внуков еще нужно поднять. Ты крепись, мой старичок, все наладится. Я, как вор, наблюдаю и вслушиваюсь в каждое слово мамы. Вот она — истина семьи: мужчина — глава, но женщина — это разум и сердце одновременно. Когда надо, утешит; когда необходимо, проявит твердость. Все решения в нашем роду всегда принимал отец, но его верным помощником во всем была мама... — Как мы могли вырастить таких детей? — с болью произносит отец. — Мы не этому их учили. — На то они и дети, — тихо отвечает мама, — чтобы нарушать наши заветы. Но наша цель — помогать им вернуться на истинный путь. Родители обнимают друг друга... Пройдя огромный жизненный путь, испытав столько всего, папа и мама остались верны самому главному — вере друг в друга. Как я хочу того же самого! Мне не место здесь, нельзя нарушать их уединение своим присутствием... Помощь приходит неожиданно — раздается звонок в дверь, и я быстро иду открывать. На пороге Вэл и дети.
Глава 15. Вэл Ньюман Я нанял такси, чтобы нормально отвезти ребят к дедушке и бабушке. Оказывается, дети их почти не знают. Вот это номер! У мальчишек есть бабушка и дедушка, которых они видели всего пару раз. Как такое возможно? Если бы у меня в свое время был хоть кто-то из родственников, я бы сбежал от отца сразу... Еще вечером между Верой, мной и ребятами состоялся серьезный разговор, в котором мы все им объяснили. — Вчера я договорился со своим отцом о лечении вашей мамы в Америке. У моего приемного отца есть школьный друг, который работает в больнице, он готов взяться за лечение вашей мамы. — Значит, мама уедет? — задал вопрос Вовка. — Да, мама уедет, — ответил я ему. — Надолго? — снова спросил он. — Не знаю, — честно признался я. — Как будет проходить лечение. Но точно месяц или два ее не будет. Ребята сразу поникли после моей фразы. Было видно, что такого они точно не ожидали — понимали, что маму будут лечить, но так долго... — А мы с мамой поедем? — у Коли в глазах застыли слезы. — Я не хочу оставаться без мамы. Малыш захныкал. Вера бережно взяла его на руки и принялась успокаивать. — Маленький мой, я поеду с дядей Вэлом, а вот вам нельзя. — Я с тобой хочууу, — Колька разревелся. — Сыночек, — в глазах Веры появились слезы, — дядя доктор не разрешает, он на меня будет сильно ругаться. Ты же не хочешь, чтобы маму ругали? — Нет, — лопочет малыш. — Молодец, мой хороший. Я обязательно поправлюсь и вернусь к тебе. Ты будешь меня ждать? — Да! — Вот и хорошо, а пока вы поживете у бабушки и дедушки. — А какие они? Невинный вопрос Коли определенно застал Веру врасплох. Она сконфуженно принялась рассказывать ребенку о его дедушке и бабушке. Ее рассказ успокоил малыша, он загорелся новой идеей — посетить бабушку и дедушку. — Что будет с нами, — тихо проговорил Петя, — если ты не вернешься... мам? Обстановка, которая чуть успокоилась в комнате, снова начала накаляться. В воздухе появился страх. — Я вернусь! — твердо проговорила Вера. — Я обязана! Уверенность, с которой Вера произнесла эти слова зажгла даже меня, но не Петю. — А если нет? — снова спросил он. — А если нет, — резко вмешался я, — то я всеми правдами и неправдами оформлю над вами опеку и помогу достичь всего, что вы захотите. — Ясно. Петя ушел в комнату. Вовка последовал за ним. Коля еще немного поспрашивал у мамы о бабушке и дедушке, а потом убежал за братьями, мы остались с Верой одни. Я совершенно не задумывался, а что будет, если Вера не вылечится, если ее не спасут врачи. Почему-то в моей голове твердо засела мысль, что Вере удастся справиться и победить недуг. До слов Пети мне даже в голову не приходила мысль, а как я стану жить дальше, если Вера умрет... Как продолжить свое существование в этом бренном мире, если единственный человек, который тебе дорог, уйдет навсегда за грань небытия? Как жить, работать, если в сердце образуется огромная дыра, которую ничем и никем не заполнить? Вера для меня стала всем: она не просто любимая женщина, она мой стимул жизни, катализатор, который запустил цепную реакцию моего счастья и радости. Как жить дальше, если ее не будет? Я не просто не знал, я не задумывался над этим, отказывался принять жестокую реальность. Может, именно поэтому я так упорно уговаривал своего приемного отца подключить все свои возможные и невозможные связи, чтобы в кратчайшие сроки решить вопрос о лечении Веры. Питер долго слушал мою пламенную речь, а потом спросил только одно: — Ты уверен, что тебе это нужно, сын? — Да, папа, уверен! Мне это не просто нужно — я жил все это время только ради нее. Ему больше не нужно было слов, он понял меня сразу. Вот так, наверно, и должно происходить между детьми и родителями — какими бы безумными ни были наши поступки, родители должны понимать нас и помогать, если это идет во благо. Смотря на Веру, которая после ухода детей вся поникла и тихо плакала, рассматривая что-то в окне, я снова осознавал главное — мы все находимся в нужном месте и в нужное время. Я здесь не только для того, чтобы спасти Веру от жуткой болезни, но и для того, чтобы вытащить ее из мрака былой жизни, вернуть ей уверенность в себе, научить жить по-новому. Я хочу, чтобы эта прекрасная женщина познала любовь. Именно поэтому я просто подошел к ней, повернул к себе лицом и поцеловал. Она не сопротивлялась, а доверилась мне и ответила... Этим поцелуем Вера позволила мне стать частью ее жизни, на большее я даже и не мечтал надеяться. Но это пока, а в будущем я обязательно докажу ей, что она для меня является смыслом жизни... Рано утром, перед отъездом Веры, мы еще раз все обговорили. Было решено, что ребята в ближайшее время побудут у родителей — мы отправляемся в Москву для получения визы и оформления всех документов. После возвращения решаем вопрос с учебой мальчишек, и, если родители Веры согласятся, ребята переедут к ним. Я прекрасно видел все сомнения и метания Веры — они заставляли ее лицо то бледнеть, то хмуриться. Но по-другому сейчас никак. На предложение вызвать такси, она ответила отказом. — Я сама доберусь, так надо, — проговорила она с усилием в голосе, — мне это нужно сделать самой. Я потом все объясню. Ее слова не просто насторожили меня, они заставили серьезно задуматься — а все ли хорошо у Веры в отношениях с родителями. Теперь я понял — нет. Видимо, даже с самыми близкими людьми моя Верочка разорвала общение, и все это, скорее всего, по вине урода-мужа. Скотина! Да он ей всю жизнь испоганил. Эх, мне бы найти способ отомстить этому козлу... Я обязательно это сделаю! Но сейчас важнее спасение моей любимой! Родители Веры — удивительные люди: убеленные сединами, они словно и не чувствуют своих лет, по крайней мере, мама. Милая, приятная женщина, которая мгновенно покоряет тебя и располагает к себе своей улыбкой, веселыми причитаниями о худобе и заросших макушках своих внуков, она нисколько не унижает свою дочь, якобы, неправильно воспитывающую мальчиков. Мать Веры укутывает всех невидимой пеленой из добра и радости, от ее замечаний не куксишься, а улыбаешься в полный рот. Я о такой бабушке мог только мечтать: веселая, задорная, с постоянным желанием «накормить бедное дитятко» — вот моя мечта. Отец Веры немного другой. Некогда высокого, статного мужчину переживания и груз прожитых лет попытались сломать, но, к счастью, не вышло — пожилой человек все так же исправно держит марку. В нем сразу чувствуется глава семьи, который выносит твердые и справедливые решения. Но стоит ему оказаться рядом со своей женой, и он меняется, его взгляд наполняется теплом и любовью. Родители Веры прошли большой жизненный путь, не потеряв главного — своей любви. Я тоже так хочу! Я мечтаю о такой семье! Ребят, поздоровавшихся с дедом, бабушка быстро уводит на кухню, в прихожей остаемся я, Вера и ее отец. — Папа, — голос Верочки дрожит, — это Вэл... Вэл Ньюман. — Здравствуйте, рад познакомиться. Проговариваю я четко и протягиваю руку для рукопожатия. — Здравствуй, — отвечает мне он и протягивает в ответ свою. Мы пожимаем руки, но сами внимательно смотрим друг на друга. Главное не то, как сильно я или он сожмет руку, главное здесь, в глазах. Отец Веры проверяет меня на прочность, заглядывая мне в душу, словно сканируя меня. Я готов к этому. Пусть видит, что я настроен серьезно, что не отступлюсь и дойду до конца. Пусть знает — я люблю Веру. Видимо, увидев то, что хотел, он остается доволен, потому что его губы растягиваются в приветливую улыбку, которая оповещает меня: «Парень, ты прошел фейс-контроль». Мне, если честно, хочется громко выдохнуть от облегчения, но это за меня делает Вера, до этого наблюдавшая за нами с сжатыми в замок руками. Мы с ее отцом синхронно поворачиваем головы. Верочка краснеет и сконфужено опускает глаза. Ее папа начинает смеяться и обращается к ней: — Испугалась? — Вера кивает головой в знак согласия. — Правильно! Но ему можно верить, у него душа чистая, хотя поломанная, страдал он много. А вот теперь мой черед выдыхать! Как за пару секунд этот человек догадался о моем нелегком жизненном пути? Словно услышав мой немой вопрос, старик поворачивает голову ко мне и говорит: — Глаза — зеркало души. У человека, который пережил страдания, боль навсегда застынет в них, как не старайся, по себе знаю. У меня нелегкое детство было, и свою боль я каждый день в зеркале вижу. — объясняет он. — Вера, ты не поможешь матери на кухне? Верочка бледнеет от просьбы отца, но быстро уходит, оставляя нас наедине. — Ну что, поговорим? — с деловой ноткой в голосе произносит он. — Поговорим, — соглашаюсь я.
Глава 16. Вера За последние сутки Вэл не дает мне и минуты покоя, он постоянно подгоняет меня, приговаривая со смехом, что я ужасная копуша. От родителей мы уехали в тот же день, потому что, как выяснилось, у нас уже были куплены билеты на ночной поезд до Москвы. Для меня это был настоящий шок! Я на рыбу снулую стала похожа от услышанного. А еще внутри зашевелилась злость — ну он просто издевается надо мной! Все опять решил один, ведь только недавно говорили об этом! Но меня не столько это волновало, сколько разговор Вэла с отцом. О чем они беседовали в комнате родителей, для меня остается загадкой. На мой немой вопрос глазами Вэл так же молча ответил: — Потом. Я запаслась терпением. Появление на кухне улыбающихся папы и Вэла очень сильно убавило градус накала: и я, и мама внутренне переживали, что же там скажут друг другу мужчины. Я уже себе напридумывала невесть что, а, вроде бы, все прошло нормально. Пока их не было, мы с мамой все успели обсудить: ребята сейчас на каникулах, поэтому проблем со школой и садом не будет. Наша с Вэлом поездка займет пару недель, а после возвращения я займусь переводом ребят в другую школу. — Вера, — тихо шепнула мама, пока мы стояли у плиты, а ребята за столом уплетали бабушкины блинчики, которые, по их словам, оказались намного вкуснее моих, — ты после операции... возвращайся домой, к нам. Мы и с мальчиками тебе поможем, и после лечения прийти в себя... Вера, твой дом здесь. От маминых слов в груди все сжалось, запершило в горле, а глаза защипало от слез, только это все не от боли, а от счастья — что меня ждут, что я нужна своим родителям. Дура, вот почему я раньше с ними не поговорила? Господи, спасибо, что родители спокойно пережили сообщение о моей болезни, они же могли просто не выдержать такого известия... Собравшись все вместе, мы пообедали. Как же приятно было снова насладиться едой, приготовленной мамой. Я будто в детство вернулась! Каждое блюдо рождало внутри приятное тепло и будило воспоминания. Вот вернусь с лечения, буду каждый день есть мамину стряпню огромными ложками! Вэл, понимая, что расставание с детьми дастся мне нелегко, постарался украсть меня из родительского дома, как можно быстрее, но свою порцию слез я все же успела пролить. Я никогда не разлучалась со своими детьми больше, чем на пару дней, а тут почти неделю не смогу их увидеть — как пережить такое? Пока такси везло нас обратно в город, я и пары слов сказать не могла, либо плакала, либо молча смотрела в окно. Душа у меня болела за моих мальчиков. Одно радует — они остались с моими родителями, а те их в обиду не дадут. Отец так увлеченно рассказывал ребятам о предстоящем походе в лес, что они почти не заметили моего отъезда, даже взрослый Петя увлекся разговорами с дедом, что уж говорить про младших. Попав в квартиру, я быстро собрала чемодан, ругая себя за то, что не подумала об этом раньше — могла заранее приготовиться. Вэла моя спешка только веселила, а я пыхтела, обижалась и не разговаривала с ним. Сборы отогнали мои тревожные мысли, но они снова вернулись, как только мы оказались в поезде. Вэл, этот хитрец, купил нам билеты в купе, и, оказавшись в нем, быстро лег на койку и уснул, я же проворочалась до самого утра, забывшись на рассвете тревожным сном. Только мне так показалось, а на самом деле — я спала, как суслик, почти до вечера, не обращая внимания на стук колес. Мне, почему-то, сестра приснилась, Вика. Будто стоим мы с ней на кухне родительской квартиры напротив друг друга. Рядом со мной родители, дети, Вэл, Олег... Вика тянет свои руки в нашу сторону, и они у нее все длиннее становятся. Вика хрипит каким-то злым голосом: — Мое! Хватает Олега и тянет к себе... потом родителей... мальчишек... Вэла... а я стою на месте, словно вросшая в пол, кричать пытаюсь, но даже рот открыть не могу, только мычу. А сестра прячет их за своей спиной и хохочет страшно: — Не отдам!... Проснулась я, трясясь от страха. Какой же сон страшный, дурной... — Мы подъезжаем, — отвлек меня Вэл от размышлений об увиденном во сне. — Хорошо, — только и смогла проговорить я. Мне почему-то до сих пор не хотелось говорить с ним, словно я боялась чего-то. Быстро привела себя в порядок. Хорошо, что сделала это вовремя, потому что дальше была бесконечная суета: выход из вагона, толкание в вокзале, поиск такси и дорога до гостиницы, которую (так его!) предусмотрительный Вэл уже забронировал. — Когда ты все успеваешь? — не выдержала я и воскликнула прямо в машине. — Вера, мы живем в мир гаджетов и интернета. Пару кликов по экрану — и все готово! — с усмешкой проговорил Вэл. А я от его слов почему-то себя древней старухой почувствовала... Нужно активнее приобщаться к современным устройствам. Такси доставило нас к красивому зданию, закованному в стекло и металл и поражающему высотой. Ну, Верочка, могла ты себе представить, что будешь ночевать в таких апартаментах? Конечно, нет. За стойкой регистрации нас словно ждет симпатичная девушка, буквально сошедшая с обложки. Ее внешний ухоженный вид определенно сразит многих мужчин наповал. Мне становится неловко — моя внешность обыденная... — Здравствуйте, — приветливо говорит служащая. — Здравствуйте, — отвечает ей Вэл со своей несравненной улыбкой, — я заказывал номер для двоих. Мое имя Вэл Ньюман. — Конечно, господин Ньюман... Девушка что-то говорит еще, но я не слушаю. Меня больше интересует другое — номер на двоих... У меня дома мы жили в одной квартире, но нас разделяли стены, а здесь... Погруженная в свои мысли, я совершаю все действия на автомате. И только оказавшись в номере, неожиданно понимаю — Вэл сделал это специально, но зачем? Неужели он так хочет оказаться со мной в одной постели? К лицу мгновенно приливает кровь, и я чувствую, как вспыхивают мои щеки. Мне ужасно стыдно, потому что я, вместо того, чтобы разозлиться на него, представила на миг себе запретную картину — обнаженные мужчина и женщина на белоснежных простынях... Нет! Резко качаю головой, это не допустимо, это греховно... — Как тебе номер? — голос Вэла возвращает меня в реальность. — Э.. хорошо, — с заминкой отвечаю я и тут же спрашиваю, — ты специально снял один на двоих номер? — Нет, что ты, — он тут же оправдывается, — я это сделал для безопасности. Вдруг тебе станет плохо, и ты не сможешь позвать на помощь? Я хорошо вижу, что он врет, но принимаю эту ложь. Почему? Потому что в душе мне нравится его тревога за меня, потому что хочется, чтобы кто-то был рядом... с трудом, но я все же признаюсь самой себе — я хочу Вэла, как мужчину. — Вера, ты располагайся, а я пойду сделаю пару звонков. Есть хочешь? — Да. — Приглашаю тебя в ресторан. Мне совершенно не хочется идти в ресторан — ужасно боюсь показаться глупой деревенщиной, но его очаровательная улыбка не позволяет мне отказаться. Вэл уходит, и я, наконец, могу оглядеть номер. В нашем городе таких номеров и не могло быть. Огромная комната. В которой запросто могла уместиться вся моя квартира, заполнена минимумом вещей, но это не делает ее убогой и пустой. Наоборот, здесь чувствуется рука хорошего дизайнера. Когда мы с Олегом только переехали в нашу квартиру, я прочитала много книг по дизайну интерьера — мне хотелось самой устроить все в своем доме. Сейчас я понимаю — не зря, потому что вижу, что небольшой, кожаный черно-бежевый диван идеально разделяет зоны отдыха и сна в помещении. Маленький журнальный столик служит прекрасным дополнением интерьера. Кровать, отделанная кремовым балдахином, ничуть не портит картину, а только ее украшает. Элементы из разных стилей прекрасно уживаются рядом друг с другом. Присаживаюсь на кровать, заправленную (как ни странно) черным покрывалом с белыми подушками – да это рай! Неужели я на ней спать буду? Стоп! Я опять замечталась! Спать на ней я не буду, вполне умещусь на диване, а кровать для Вэла. Ох! Да он же хотел пойти в ресторан. У меня начинается паника. Нет, мне уже не страшно показать себя другим людям, моя паника другого рода и знакома она любой женщине — что надеть? Я не взяла с собой ничего приличного, только несколько свитеров и пару джинс. Можно же было положить в чемодан хотя бы то персиковое платье. Почему я не подумала о нем? Потому что, Вера, (ругаю я сама себя) тебя никогда толком никуда не водили. Ты по гостям и то выходила в большие праздники! Ты зашуганная, зажатая мышка, которая всего боится! Или забыла уже? Это кричит мой рассудок, который в последнее время стал увереннее. Он с каждым днем набирает силу и указывает мне на никчемность моей жизни, призывает меняться, перестать всего бояться и научиться совершать глупости. Рассудок ведь не может быть глупым? Выбрав, по моему мнению, нормальный свитер и джинсы, я бросаюсь в ванну. О, нет! Я точно в раю! Ванна просто не может быть такой огромной! Щипаю кожу, но это не помогает. Передо мной не сон, а реальность — огромная ванна и душ за стеклянными дверьми. Я в своем детстве всегда мечтала об отдельном доме, пусть небольшом, но своем. Главное, чтобы там были две большие вещи — кровать и ванна, остальное неважно. В собственном жилище этого получить мне не удалось, поэтому я решила послушать свой рассудок и совершить глупость — я сполна нанежусь в этом чуде, но только потом, а сейчас быстрый душ! Когда ты мама, да еще троих детей, времени на себя порой не остается, приходится учиться делать все быстро. Личная гигиена занимает у меня немного времени, но чуть побаловать себя я успеваю — стою и пару минут кайфую от контрастного душа. Вещи я оставила в комнате, нужно взять их и надеть сразу здесь. Не хочу, чтобы Вэл видел меня в халате, который мне ужасно велик. Я открываю дверь из ванной комнаты и замираю, потому что прямо передо мной стоит Вэл с занесенной для стука рукой. Мы ошарашенно смотрим друг на друга. Я с влажными волосами, одетая в огромный халат, и он, обнаженный до пояса. В голову просто ударяют картины разврата, и я не могу им сопротивляться. Я отрываю взгляд от лица Вэла и невольно опускаю глаза вниз — идеальное тело молодого мужчины, который занимается спортом. Ммм… мой муж проигрывает по всем фронтам... И тут мое тело пронзает нечто, о чем я и предположить не могла — внизу живота начинает скручиваться тугой комок желания! Этого не может быть! Только не со мной! За годы брака с Олегом я ни разу не испытывала оргазм. Да, было приятно, уходило напряжение, но ни о каких бабочках и речи не шло. Я не хотела мужа и как мужчину. Секс у нас имелся, но инициативы с моей стороны не было никогда. А тут! Мне даже стоять стало неудобно. Грудь заныла... — Вера, извини. Я возвращаю свой взгляд к его лицу, в голосе Вэла слышны хриплые нотки, а после обращения ко мне, он нервно сглатывает. — Прости, что заранее не предупредил, что мы куда-то пойдем, — ему неловко, скорее всего. — В качестве извинения – там, на кровати небольшой подарок... для тебя. Он чуть отходит в сторону, пропуская меня. Я заинтригованная его предложением бреду к кровати. Но уж если по-честному, пытаюсь сбежать от него, потому что боюсь своих внезапных порывов. — Тебе больше не надо в ванную комнату? — спрашивает меня Вэл все тем же хриплым голосом. — Нет, — отвечаю я машинально и слышу звук закрывающейся двери. Мне интересно, что там на кровати. Платье... красивое, голубое платье, под цвет моих глаз. Оно прекрасно! Чувствуется, что его выбирали со вкусом. Это — мне? Беру платье в руки и подношу к лицу, тонкий шелк просто скользит по коже. Я никогда бы раньше не приняла такого подарка. Сейчас совершу очередную глупость — я хочу надеть это платье, но сначала прическа и макияж. Вот только фен остался в ванной. Понимаю, что этого делать нельзя, но дожидаться, пока Вэл покинет ванну, нет времени. Нужно просто быстро зайти, взять и выйти, что я и делаю, правда, умирая от страха быть застуканной. Тихо открываю дверь и сразу слышу шум льющейся воды — Вэл, как и я, принимает душ. Беру фен и уже собираюсь уйти из ванной, у самой двери оборачиваюсь... Он стоит, полностью обнаженный, вода мощным потоком падает на него сверху. Вода горячая, потому что часть стекла уже запотела, но Вэла я вижу отчетливо, как и его взгляд, устремленный на меня... Глава 17. Вэл Ньюман У меня от гормонов уже крышу сносило. Да я осознанно и специально снял номер для двоих, я хочу Веру постоянно. В конце концов, я взрослый, нормальный мужик, которому противопоказано воздержание, тем более, когда рядом такая красивая и любимая женщина. Я чуть не набросился на нее, когда она из ванной выходила, хрупкая, нежная, естественная. Меня всего скрутило от вожделения. Но не это послужило толчком, не от этого мозг отказался работать — ее взгляд, Вера меня хотела не меньше. Я не первый год живу, у меня было много женщин, и я знаю, как они смотрят, когда хотят мужчину. Вера сейчас на меня так же смотрела, когда из ванной выходила. И когда вошла вновь... Я видел безумное желание, которое плясало в ее взгляде. Она стояла в нескольких метрах от меня, зажав в руках фен, а сама глаз отвести не могла. В ней проснулась женская сущность, настоящая, требующая любви и ласки, желающая познать все грани удовольствия. А я смотрел на нее и пытался хоть немного контролировать себя, но выдержка летела к чертям — я умираю от голода, мне нужна моя женщина. Лишь холодные доводы рассудка твердят, что так нельзя поступать. Отец Веры мне многое рассказал: теперь я знаю, как она стала женой Олега. Поэтому еще больше уверен, что этого козла надо проучить, а еще забрать Веру и ребят и показать им лучшую жизнь. Только из-за этого я сдержал себя, я просто обязан открыть ей другой мир, другую реальность. В ванной специально задержался чуть больше, чем надо, давая ей время немного успокоиться. Нельзя пугать ее, нужно показать, что я не давлю на нее, не принуждаю ни к чему, а хочу, чтобы она сама решилась. Это важно, это нужно, иначе наши отношения превратятся в очередную пытку для Веры, а я этого не желаю. Когда я выхожу, Вера уже готова. Боже, спасибо, что толкнул меня тогда купить это платье! Оно просто идеально сидит на Вере, подчеркивая ее хрупкую фигуру. В этом простом платье Вера напоминает мне Эльзу (прим.авт. героиня мультфильма «Холодное сердце») — прекрасная, завораживающе красивая, но с холодным сердцем, которое я обязательно отогрею. — Вэл, — Вера обращается ко мне, но ее лица я не вижу, потому что она стоит у окна, — а нам обязательно идти в ресторан? — Я забронировал нам столик, да и поесть нужно, — объясняю ей, не понимая, что она хочет. — А может... — Вера поворачивается ко мне и заглядывает в глаза, — в «Макдональдс» и кино? Я больше семи лет там не была. Меня сворачивает в дугу от ее невинной просьбы. Нет! Я вернусь из Москвы и найду этого ублюдка хотя бы для того, чтобы размазать его морду по асфальту. Ничтожество, он жену даже в кино сводить не мог. — Пойдем, но фильм выбираешь ты, — говорю ей и подмигиваю. Лицо Веры озаряет такая улыбка, что мне хочется зажмурить глаза от ее блеска. Вера срывается с места и по-детски подбегает ко мне, чтобы обнять. Через пару секунд она осознает, что сделала. Поднимает голову и смотрит на меня, но ее взгляд устремлен не в мои глаза — Вера смотрит на мои губы. Ее радость, тепло, идущее от ее тела, немой призыв ломают мою выдержку, я набрасываюсь на губы Веры, совершенно забыв об обещании, данном ранее. Меня трясет от желания, поэтому я не контролирую свою страсть и буквально сминаю губы любимой женщины. А Вера... она отвечает мне с такой же страстью, и внутри у меня демоны пляшут ламбаду от радости, что я смог сломать мой контроль! Вот только не время, не время... Не знаю, как, но я отрываюсь от ее губ, правда, выпустить из своих объятий не могу, на это пока не способен. С закрытыми глазами прижимаюсь лбом к ее лбу и тяжело дышу, пытаясь унять грохочущее внутри сердце. — Так мы пойдем в кино? – бл**ь, я все готов отдать, лишь бы она сказала «нет». — Я... не знаю, — голос Веры дрожит. — А ты не хочешь? Распахиваю глаза и встречаюсь с затуманенной голубизной ее глаз. В них застыла тревога, почему она переживает? — Хочу, — отвечаю ей почти в губы, потому что жажду поцеловать ее вновь. — Тогда... пошли. Вера чуть отстраняется от меня. И я почти рычу от досады, не надо было останавливаться... Нет, Вэл, ты все сделал правильно, — убеждаю я себя. Не торопись, потерпи. Отворачиваюсь от Веры и быстро собираюсь. Мне хватает нескольких минут, чтобы привести себя в божеский вид. Пока я одеваюсь, она стоит у окна и смотрит на вечернюю Москву. Ее лицо светится от счастья и радости. Она мне ребенка напоминает, у которого исполнилась заветная мечта. Моя Вера, я подарю тебе сотни таких поездок, только борись, не сдавайся! Что нужно человеку для счастья? Самое малое — мгновенье, но рядом с любимым человеком. А когда это мгновенье растягивается на часы, понимаешь — ты навсегда запишешь этот день в дневник своей памяти, потому что такое не забывается, а проживается вновь и вновь, напоминая о прекрасном. С каждой новой минутой, с каждым новым действием моя Вера расцветает все больше и больше: она уже не мать троих детей, не женщина, прожившая тринадцать лет в браке с ужасным мужем, не человек, борющийся с серьезной болезнью — это молодая, полная энергии и сил женщина, жаждущая жить и любить вопреки всему. Вера все больше раскрывается для меня с другой стороны, напоминает мне ту девушку, которая играла с пацаном в мяч. Она кривляется, строит рожицы и подшучивает надо мной, словно выпустила из себя девчонку, которая слишком быстро стала взрослой, не успев дожить свое время в теле Веры. Она до последнего не верит, что мы действительно едем в кино. Лишь у здания кинотеатра она понимает, что это реальность. И снова радуется, бросается на меня, но целует на этот раз в щеку. Я хочу большего, но для меня не это сейчас главное, а то, как раскрывается Вера, как уходят ее страхи, как она тянется к жизни. Только это важно сейчас. Меня не волнуют мои чувства, я живу эмоциями Веры, впитываю их, чтобы понять любимую. У афиши мы стоим не больше полминуты. Вера почти мгновенно указывает на нашумевший мультфильм. — Давай сходим на него? — просит она с мольбой во взгляде. Мне от этого взгляда не отвечать хочется, а схватить ее в охапку и закрыть от всего мира, хочу стереть ее прошлое и написать новое. — Конечно, — отвечаю, — я давно мультики не смотрел. — А вот и нет, — в ее глазах зажигаются озорные огоньки, — кто вчера с ребятами Скуби Ду смотрел? — Ну, это я краем глаза, — оправдываюсь, — и по телевизору! — Но смотрел! И смеется. А мне от ее улыбки на душе тепло становится — вот так, Вера, давай, сбрасывай свою раковину, возвращайся к жизни! Быстро покупаю билеты, выбрав лучшие места. Мы запасаемся попкорном и колой и отправляемся в зал. Да, теперь понимаю, что в любом взрослом сидит ребенок — я так давно не смеялся над простым детским мультфильмом. Браво создателям, они нарисовали отличный фильм для детей! Но не только фильм заставляет меня улыбаться — Вера тоже прикладывает к этому руку. Проснувшийся в ней ребенок не собирается уходить: мы дурачимся, воруя друг у друга попкорн, якобы случайно пьем колу из стаканов друг друга, — мы на время становимся детьми. Совершенно не жалею, что поддержал ее желание. Смеясь и повторяя шутки героев, мы выходим из кинозала, чтобы отправиться в Макдональдс. За заказом отправляюсь сам и нарочно заказываю для Веры самую большую порцию — нужно ее хоть немного откормить! При виде своего подноса она широко раскрывает глаза. — Ты издеваешься? Да всей этой едой можно пол-Африки накормить! — Не преувеличивай! — чуть грозно говорю я. — Если не съешь все, оставлю тебя здесь, а сам уеду один в гостиницу. — Ты серьезно? — она настораживается. — Конечно! — но проклятая улыбка выдает, и Вера быстро раскусывает меня. — Врун! — кричит она с улыбкой. — Если ты не поможешь мне все это съесть, я не прочту тебе сказку на ночь! Я мгновенно рисую в своей голове горячие картины той сказки, которую хочу «услышать». До Веры тоже быстро доходит смысл сказанного ею, и она заливается румянцем, но в ее глазах горит тот огонек, который сигналит мне — она пробудилась, она все понимает и... хочет этого. Мы говорим о своих увлечениях и интересах, избегая разговоров о личном и болезни. Здесь, сейчас для нас нет окружающего мира, существуем только мы, познающие, изучающие друг друга. И это тоже важно — необходимо открыться, довериться, чтобы полностью принадлежать любимому человеку, стать с ним одним целым. — Нам ведь недолго идти до гостиницы? — спрашивает Вера, когда мы заканчиваем есть и собираемся уходить. — Нет, — отвечаю я. — Давай погуляем, — в ее голосе скользит грусть, — я... может, больше никогда не увижу столицу, поэтому хочу пройтись по ночной Москве. Последние слова Веры понижают уровень радости и веселья, достигнутый нами ранее, поэтому некоторое время мы бредем по городу, молча, взявшись за руки. — Вэл, а у тебя есть девушка? Я очень ждал этого вопроса. Даже не так — я хотел, чтобы она сама спросила. Это значит, что у нее есть хоть мимолетные чувства ко мне. — Нет, сейчас я один. Встречался, но недолго, пару раз. — Понятно. Вера говорит тихо, но мне слышны еле уловимые нотки радости, и это заставляет меня действовать. Останавливаюсь и разворачиваю ее к себе. Смотрю в ее голубые глаза и говорю то, что так давно хотел сказать. — Вера, ты нужна мне, ты смысл моей жизни, я все эти годы ждал тебя. И по жизни я шел с тобой, моя Вера. Я не хочу быть твоим другом, я хочу стать для тебя всем. В ее глазах появляются слезы. — Зачем я тебе? — дрожащим голосом спрашивает она. — Я старше тебя, у меня трое детей... и я не знаю... доживу ли до Нового года даже... — Доживешь! — обнимаю ее лицо своими ладонями. — Я не позволю тебе умереть. Ты самая прекрасная, и детей твоих я просто обожаю, всегда мечтал о таких сыновьях. — Вэл, я сломаю твою жизнь, я обуза... — Не смей так говорить! — почти кричу я. — Ты не обуза, ты женщина, о которой я мечтаю, из-за которой я не сплю ночами... Вера, ты женщина, которую я люблю. Ее глаза распахиваются от удивления, а я накрываю ее губы. Вкладываю всю нежность и любовь, на какие только способен, в этот поцелуй. Вера робко, нерешительно, будто в первый раз, отвечает мне. Мы стоим посередине улицы и целуемся, наплевав на прохожих. — Вэл, — шепчет она мне в губы, — кажется... я тоже тебя люблю. — Да! Мой крик распугивает идущих мимо людей. Я просто чувствую, как каждая клетка моего тела наполняется какой-то божественной амброзией и погружает меня в состояние полнейшего счастья. Вот ради такого стоит жить! Пройти через ужасное, чтобы в итоге получить награду, превышающую всю боль. Моя Вера меня любит, что может быть прекраснее! Наши головы склонены друг к другу, руки переплетены, мы просто стоим и молчим, стараясь не спугнуть наше счастье... а с неба медленно падают огромные хлопья снега, первого снега в этом году... Утром ранее, родной город Веры По комнате разносились женские стоны, дополняемые мужскими. Неожиданно они прекратились. — Опять? — раздался возмущенный женский крик. — Ты что, импотентом становишься? Я кончу уже или нет. — Прости, дорогая, — мужчина ответил без явного сожаления в голосе, — но я все, выдохся. — Ты достал меня, кобель конченный. — Ты полегче, дура! Оба замолкают. Он уже почти засыпает, когда до него доносится вопрос. — Ты решил вопрос с женой? — Да, почти, — пробормотал он сонно. — Почти — это не ответ. Это значит, что совсем не решил. Придется, как обычно, все делать самой. Пора навестить родных, давно не виделись. Заодно с племянниками пообщаюсь. Глава 18. Вера Никогда раньше не думала, что счастье может быть таким простым и, в тоже время, таким огромным. Три слова... и у тебя словно вырастают крылья, мир навсегда наполняется яркими красками, а из горла рвется крик радости — меня любят! Я люблю! Теперь я знаю — не надо бояться, просто нужно изгнать свои страхи и идти по жизни вперед. Пусть будут преграды и испытания, но, если рядом любимый человек, все можно преодолеть. А со мной теперь такой мужчина — любящий меня со всеми моими недостатками и тараканами. Наши признания — это пробившиеся ключи родниковой воды, прошедшей многослойные фильтры и ставшей кристально чистыми. Сердцем, душой, разумом понимаю, что Вэл именно тот, кого я искала всю жизнь. И пусть судьба послала мне столько лет ожидания и мук, теперь она вознаградила меня за терпение — он рядом. Он не отпускает меня из своих объятий всю дорогу до дома. Останавливается почти каждые десять метров и страстно целует мои губы. Вэл все время шепчет мне, что любит и никогда не отпустит. Мой мужчина не реагирует на окружающий мир, и даже отчаянно строящая ему глазки девушка за ресепшеном не может его заставить оторвать взгляд от меня. Так, наверно, и должно быть, я не знаю. Но, ныряя с головой в его наполненные любовью глаза, ни о чем не думаю, только о нем. Молодом, красивом мужчине, который столько лет любил меня и мечтал встретиться вновь. Спасибо, Боже, что свел нас тогда! Рядом с Вэлом мне ничего не страшно, я готова быть сумасбродной, творить такое, на что раньше никогда бы не решилась. Мой мужчина сломал стены, возведенные мной для сдерживания настоящей себя. Истинная суть вырвалась и теперь во всю наверстывает упущенное время: я сама то и дело тянусь к Вэлу с поцелуями, обнимаю его сзади. Как только мы оказываемся в кабине лифта, Вэл набрасывается на меня, как голодный. Сколько раз я видела подобные сцены в фильмах? И вот сейчас проживаю ее сама. Каково же это? Страстно... интригующе... завораживающе приятно. Я не успеваю распробовать, потому что двери лифта разъезжаются в разные стороны, и мы оказываемся на нашем этаже. Только сейчас понимаю, что нас могли увидеть другие люди, становится стыдно. Как быстро я стала распущенной! Вэл ведет меня в наш номер. Открывает дверь и пропускает вперед. Я делаю пару шагов, а потом его руки обнимают меня сзади. Горячий шепот обжигает шею: — Ты доверяешь мне? — Да. Внутри меня все вытягивается в тонкую тетиву, которая просто звенит от каждого движения. Я хочу! Да! Я ужасно хочу не просто секса, я хочу с головой погрузиться в мир чувств и удовольствия. Хочу почувствовать себя женщиной, которая будет стонать от ласк любимого мужчины. Греховные мысли опаляют щеки румянцем, но мне уже плевать. Мне нужно получить желаемое. — Разденься для меня, — хрипит он мне на ухо. И я подчиняюсь его приказу беспрекословно, потому что его хрип запускает внутри меня какую-то химическую реакцию. От нее по всему телу бегут мурашки, учащается пульс, а внизу живота начинает скручиваться тугой клубок непонятной природы. Я никогда раньше не раздевалась для мужчины — Олег такого не просил, да и я бы не смогла. А сейчас хочу. Вэл, будто по волшебству, оказывается на постели. Он уже раздет: на нем только серые боксеры. Его тело напряжено, видно, как натянуты мышцы на руках, как вздуты вены. Медленно снимаю пальто, сапоги... спускаю бретельку платья на одном плече... втором. Прохладный шелк оседает к моим ногам, оставляя меня в одном белье и чулках. Взгляд Вэла пылает таким безумием и желанием, что я автоматически тяну руки и закрываю грудь. — Нет, — его рык заставляет меня вздрогнуть, он это видит и уже спокойнее говорит, — пожалуйста, не надо закрываться от меня, я хочу видеть тебя всю. И в глазах мольба. Я опускаю руки, чуть замирая в нерешительности, но потом продолжаю. Мне не понятно, откуда во мне эта смелость, почему я вдруг стала такой раскованной, но останавливаться совершенно не хочется. В голове всплывает картинка из одного зарубежного фильма. Подхожу к кровати, ставлю одну ногу на нее и начинаю медленно снимать чулок, бросая ненароком взгляды на Вэла. Он не просто напряжен, его грудь вздымается от тяжелого дыхания, на лбу заметны капельки пота. Не торопясь освобождаю сначала одну ногу, потом вторую. Поднимаю взгляд, встречаюсь с факелами его глаз и расстегиваю бюстгальтер. Кадык Вэла нервно дергается, он закрывает глаза, а потом набрасывается на меня. Я в мгновение ока оказываюсь под ним. Только теперь он открывает глаза. В них не безумие — там бушует буря, которая вот-вот поглотит меня и забросит в самый центр стихии. Хочу этого! Мы не целуемся, мы пьем энергию друг друга, смешивая ее внутри и возвращая обратно божественную амброзию. У меня нет сил остановить этот ураган! Я и не хочу это делать, потому что сама добровольно прыгнула в центр безумной страсти. Вэл отрывается от моих губ, срывая при этом стон такой силы, что я и не могла представить себя, способной на такое. Его губы прокладывают влажную дорожку по шее, ключице и останавливаются на правом соске. Вэл чуть облизывает его, а потом дует на него. Нет! Это – за гранью! С губ снова и снова слетает музыка стонов, а Вэл не останавливается и терзает мою ноющую от ласк грудь. Комок внизу живота пульсирует от наслаждения, но тело знает — это только начало, впереди все самое волшебное. Словно поняв язык моего тела, Вэл оставляет в покое мою грудь и начинает прокладывать влажную дорожку из поцелуев вниз по моему животу. Как только его губы достигают кружева моего белья, я напрягаюсь. Мои руки обхватывает его голову и пытаются оторвать от моей кожи. — Не надо, — в моем голосе страх и мольба. Вэл замирает. Отрывается от меня и тяжело вздыхает. Потом приподнимается выше, находит мои губы и шепчет мне прямо в них. — Любимая, я хочу тебя всю, но еще больше я хочу, чтобы ты получила настоящее удовольствие. Ты обещала мне довериться. — Мне страшно, — честно признаюсь я. — Не бойся, моя Вера. И захватывает мои губы в плен. Вэл ложится рядом, не разрывая нашего поцелуя. Его рука снимает с меня последний предмет одежды, ему неудобно это делать, поэтому я помогаю ему. Как только я остаюсь совершенно головой, Вэл разводит мои ноги и касается пальцами моей возбужденной плоти. Мои страхи сгорают, стоит только ему начать ласкать меня там, где сосредоточенно сейчас все мое желание. Каждое прикосновение его пальцев, каждое поглаживание вырывает из моей груди стоны, все более частые и протяжные. Мне кажется, что я теряю рассудок, отрываюсь от земли и поднимаюсь вверх... Вспышка, пронзившая мозг, подобна яркой молнии! Меня всю трясет, но не от электрического разряда, ударившего в тело, а от удовольствия, накрывшего меня с головой. Теперь я знаю правду: оргазм — это маленькая смерть. Можно я умру еще раз сто — минимум? По всему телу приятная истома, с моих плеч будто вся тяжесть проблем свалилась, так хорошо... Вэл отрывисто дышит рядом. Он тоже хочет получить удовольствие. Моя рука тянется к его трусам, но Вэл быстро понимает меня и перехватывает руку. — Вера, — хрипит он и зажмуривает глаза, — не надо. Я не выдержу долго, я не железный... я на пределе. — Ты просил доверять тебе, — шепчу я, — доверься и ты мне. Он отпускает мою руку. Я приподнимаюсь на кровати и раздеваю Вэла до конца. Мой мужчина смотрит на меня, не мигая. А я изучаю его тело, торс... какой же он красивый! И мой... Хочу его коснуться. Глажу его грудь, живот, касаюсь возбужденной плоти. Вэл зажмуривает глаза и откидывает голову назад, издавая при этом стон. Я продолжаю изучать его тело. Только долго мне это делать не удается. Вэл резко садится, обнимает меня, а потом опрокидывает на спину и ложится сверху. Еще пара секунд и его член оказывается внутри меня... а еще через мгновение Вэл начинает двигаться, погружаясь все глубже и глубже... Все то, что я переживала до этого момента никогда не было сексом, это даже не напоминало его. Вот настоящий секс! Вот настоящее удовольствие просто от того, что ты заполнена своим мужчиной! Я чувствую, что он контролирует себя, терпит. — Не сдерживайся! — почти кричу ему в губы, — я больше не боюсь! И это правда! Нет больше страха и отчаяния — растаяли, ушли! Теперь есть новая я, живая, страстная, настоящая. Вэл слышит мой призыв и мгновенно отпускает своих демонов на волю. Теперь он не просто берет меня, а врывается в мое лоно жадно и беспощадно, словно оголодал, словно никогда не знал женского тела. А мне не больно, я схожу от этого с ума, потому что пылаю от наслаждения. Он проникает внутрь и рычит: — Моя... моя... только моя... Да! Я его! Теперь, сейчас, навсегда! Разряд… Вспышка! ВЗРЫВ!!! Мы летим высоко-высоко. Руки касаются самых далеких звезд. Я не чувствую тела, не слышу никаких звуков... только один... стук его сердца... моя путеводная нить до конца жизни... Глава 19. Вера Что такое счастье? Можно ли его потрогать, ощутить? Какое оно? Для каждого свое, единственное, неповторимое. И для меня мое счастье стало особенным. У него запах поздней осени, вкус первого снега, тающего на губах, тепло родного и любимого человека. Мое счастье слишком долго было от меня далеко. Я не искала его, не стремилась к нему, я, по сути, вообще не знала ничего о его существовании. Оно само пришло ко мне. Ворвалось в мою тихую, никчемную жизнь вихрем огненного танца осенней листвы, но вместо холода, принесло жару. Если бы мое счастье не появилось на пороге дома, кто знает, как сложилась бы тогда моя жизнь. Наверно, я бы уже умерла, так и не узнав, что израненная душа способна вылечиться, а застывшее сердце способно ожить от настоящей любви. Этой любви не нужны великие поступки и красивые слова, ей достаточно букета ромашек, кружки теплого чая с утра, ласкового мужского объятия и взгляда, который переполнен нежными чувствами. Я часами смотрю в любимые карие глаза и не могу насмотреться. Мне постоянно кажется, что это сон, параллельная реальность, в которую меня забросило неведомой силой. Но стоит моему мужчине подойти ближе, поцеловать меня, прошептать, как сильно он меня любит, и я понимаю — это не сон. Это правда. Теперь это — моя настоящая жизнь, в которой нет места боли и самоуничтожению. За пять дней в Москве я многое поняла и осознала: никто, по сути, даже Олег, так не виноваты в никчемности моего существования, как я сама. Именно я запустила много лет назад цепную реакцию разрушения своей жизни, потому что банально испугалась. Но если бы я тогда не вышла замуж за Олега, сейчас бы Вэл не сидел со мной рядом... или сидел? Изменяя прошлое, мы изменяем и наше возможное будущее. Да, моя жизнь проходила по неровной и ухабистой дороге, а теперь все иначе — я вышла на ровный, прямой путь и не уйду с него. А мне и не дадут! Мой ангел-хранитель теперь постоянно рядом: я в любую минуту могу опереться на его крепкое плечо, он всегда подаст руку, если я оступлюсь. Вэл для меня не просто любимый человек, он — моя половинка, неотделимая от меня ничем, даже смертью, о которой я уже почти не думаю. Моя ладонь соприкасается с его ладонью, и по ним бегут сотни маленьких разрядов, посылающих нашу любовь друг к другу. Колеса поезда отбивают размеренный стук, за окном мелькают разные пейзажи, а мы сидим, прижавшись друг к другу, и молчим. Нам не нужны слова, наше счастье любит тишину. Мы просто понимаем друг друга без слов. — Не переживай так, уже через час их увидишь. Вот он мой мужчина, понимает меня без слов — я еще никогда так надолго не разлучалась с мальчишками, а тут отсутствовала больше пяти дней. Места себе не нахожу от волнения, так хочу их увидеть, обнять... — Не могу, — объясняю я Вэлу, — соскучилась ужасно. — А я думал, что все эти дни мне удавалось отогнать от тебя скуку, — в его голосе слышится смех, — но не вышло. — Прекрати, ты знаешь, что эти дни были самыми прекрасными, просто... детей матери никто не заменит. — Как и мать детям, — серьезно произносит он. — Я все понимаю, любимая, все будет хорошо. И я верю ему, потому что он прав — все будет хорошо. А как иначе? Разве можно усомниться в его словах, когда столько уже произошло: загранпаспорт у меня был (Олег как-то все хотел за границей отдохнуть, да денег пожалел), благодаря отцу Вэла, удалось быстро получить приглашение на лечение в ведущей клинике в Филадельфии и сопутствующие документы, без них я бы не получила визу так быстро. Вэл забронировал билеты на наши имена для перелета в Америку. Теперь я должна решить, что будет с моими детьми. Эта больная тема не давала мне покоя. И с каждой минутой, приближающей меня к дому, все сильнее грызла меня изнутри. Как я оставлю ребят? А если я не вернусь? — Ну все, все, маленькая, — Вэл разворачивает меня к себе и прижимает, — не реветь. Он снова чувствует мое состояние, понимает меня. — Я боюсь, что не вернусь к ним, — выдаю я свой страх. — Вернешься, ты не можешь иначе, Вера, — убеждает он меня. — Ради них ты обязана все преодолеть, слышишь? — Да. Вэл прав — я обязана. И когда, спустя пару часов, мы оказываемся в доме родителей, я уже точно знаю — пройду все круги ада, но к своим детям я вернусь здоровой и полной сил. На пороге нас встречает мама, радостно улыбается нам и начинает целовать. Но я чувствую, как она вся напряжена, что-то терзает ее. Причина появляется сама — из кухни выходит моя родная сестра Вика и нагло разглядывает нас с Вэлом. — Ну здравствуй, сестренка, — она нарочно выделяет последнее слово, словно выплевывает его. Только, когда Вика здоровается со мной, на меня она не смотрит, а взглядом опытной самки пожирает моего мужчину. Зря она это делает, ох, зря. Если в Москву уезжала еще наивная дурочка, то оттуда вернулась женщина, которая знает, чего хочет от жизни. Я никому больше не позволю рушить мою судьбу. Я хозяйка своей жизни! — Решила навестить родителей, Викуля? — я даже не пытаюсь скрыть ненависти, которая разгорается во мне. Грех ненавидеть родного человека, свою единокровную сестру, но мне совершенно за это не стыдно, ибо сейчас Вика хочет посягнуть на то, что принадлежит мне. А еще она подло врала мне и родителям. Подумать только, мои папа и мама могли так и не узнать о моей болезни. Интересно, а сестра рассказала бы им, что я умерла? Я больше, чем уверена, что не добрыми помыслами руководствовалась моя сестричка, нарочно скрывая от родителей правду. Зная Вику, я убеждена, что она преследовала какую-то свою цель! Но какую? — Конечно, — только услышав ненависть в моем голосе, сестра, наконец, отлепляет свой жадный взгляд от Вэла и смотрит на меня, — тебе же некогда навестить старичков, с молодым любовником отдыхаешь. Всего пара слов, а из меня будто весь кислород выбили, будто разом вогнали десятки острых ножей в спину и прокручивают медленно, наслаждаясь моей агонией. Мне дико слышать такое от сестры. Вика каждое слово произнесла с такой злостью, что весь воздух в небольшом помещении мгновенно наэлектризовался. Почему она меня так ненавидит? За что обвиняет в том, в чем я не виновна. Боже, как больно в груди... — Что за бред ты несешь? — хриплым от боли голосом спрашиваю я. — Это не бред, а чистая правда, — выплевывает Вика. — Это родителям можешь всякую чушь нести про болезнь, я-то правду знаю — нашла себе молодого альфонса и решила с ним укатить «за границу»! Ложь! Но я не могу произнести эти слова, потому что язык к небу прилип и нет сил оторвать его. Я испуганными глазами оглядываю всех, кто собрался в маленькой прихожей: дети, родители, Вэл... А что, если они сейчас поверят сестре, а не мне? Вдруг ей снова удастся обмануть всех... Вика, словно почувствовав, что мой запал упал, кидается грызть меня дальше. — Ты думаешь, что этот симпатичный парнишка будет с тобой всегда? Дура ты, Вера! Таким, как он нужно только одно — деньги, а где ты их возьмешь? Он скоро бросит тебя! — Ты ничего о нем не знаешь! Шиплю я ей в ответ. Если пару секунд назад я боялась, то сейчас страх ушел. Мне ведома правда, я знаю о Вэле все, и он не такой, каким его описывает Вика. Мой мужчина честен, справедлив и любит меня такой, какая я есть. Он всегда меня поддержит. Вэл, слыша мой немой призыв, обнимает меня сзади. Заметив его жест, лицо сестры кривится в ухмылке. А я бросаюсь в атаку. — Я не собираюсь слушать ту ложь, которой ты тут нас пытаешься накормить! Не понимаю, за что ты меня так ненавидишь, но мне нечего скрывать, я никогда не лгала, в отличии от тебя. — А разве я лгу? — Вика задает вопрос все с той же кривой ухмылкой. — Я просто хочу показать всем, что наша Верочка не такая белая и чистая, какой ее все видят. Ты придумала мнимую болезнь, чтобы выкачивать деньги из мужа на содержание этого молодчика! А потом, когда Олег устал пахать, как раб, выгнала его на улицу. Чтобы спокойно жить с любовником, решила сбагрить своих деток на стариков-родителей. Что? Ездила продавать свою квартиру? Мне звонил твой муж — все рассказал! Изо рта сестры не слова выходят, а клубки ядовитых змей вылетают, которые наползают на меня и отвратительно шипят, готовые в любую минуту броситься и вонзить свои отравленные жала в мое тело. — Я никогда не бил женщин, видимо, придется сделать это в первый раз, — Вэл отодвигает меня в сторону и угрожающе начинает двигаться в сторону сестры. — Давай, покажи, какой ты мужик! Изобьешь меня, как Олега? Вика выпячивает вперед свою немаленькую грудь, и вся изгибается, словно Вэл ее не бить хочет, а сексом заняться с ней собирается. — Хватит! — грозный крик отца заставляет всех замереть на месте и не двигаться. Папа смотрит на меня, потом на Вэла, затем поворачивается к сестре и говорит грозно: — Пошла вон! Чтобы ноги твоей здесь больше не было! Увижу еще раз в своем доме — прокляну! Вика мгновенно вспыхивает. Ее красивое лицо искажает гримаса ярости. Она хватает с вешалки свою шубу и, почти толкнув меня, выбегает из квартиры, но на пороге бросает: — Вы еще пожалеете об этом! Ненавижу вас! Лучше бы я в детдоме выросла! Вы сломали мне жизнь! Громкий хлопок двери оповещает о ее уходе. Мама тихо плачет, а папа... бледнеет и начинает оседать на пол. Упасть ему не дает Вэл. Он оборачивается ко мне и кричит: — Вера! «Скорую»! Быстро! А я от растерянности даже не понимаю, что делать... Глава 20. Вера Ты понимаешь истинное отношение людей к тебе только тогда, когда оказываешься в беде. Столкнувшись с тяжелыми жизненными испытаниями, осознаешь, кто тебе друг, а кто — враг. И главное, ты понимаешь, насколько важно иметь семью. Ничто так не придает сил, ничто так не заставляет бороться, как поддержка родных. За эти два дня я не просто это поняла, я приняла это как незримую истину и теперь ни за что не отрекусь от нее. С трудом, но мне удалось вызвать «Скорую», которая приехала очень быстро. Папу отвезли в районную больницу, с ним, что еще более дико для меня, поехал Вэл. Пока отца укладывали на носилки, он успел сказать маме: — Собери своих и все расскажи, хватит молчать, они обязаны знать правду. Мы с мамой провели несколько ужасных часов в ожидании звонка от Вэла. И когда он, наконец, позвонил, чуть не закричали от разрывающих нас эмоций. — Вера, все хорошо, — проговорил он, как только я нажала кнопку приема вызова на телефоне. Врачи до сих пор в шоке, но с твоим папой все нормально — давление подскочило. Все обследования провели, никакого инфаркта, но доктор посоветовал пару дней провести под наблюдением. Успокойтесь, я скоро буду. Договорив, он отключился, а я, плача от радости и облегчения, все пересказала маме, которая, казалось, последние минуты не дышала. Ожидаемо, она заплакала. — Старичок мой — молодец, до последнего не сдается, — только и проговорила мама, плача, но на ее лице, тем не менее, появилась улыбка. В тот же вечер в родительской квартире собрались два моих брата и сестра. Вот их я не видела, кажется, с момента моей свадьбы с Олегом. Боже, как же стыдно! Когда же это противное, омерзительное чувство самобичевания покинет меня. Когда при виде своих родных я перестану ощущать, какой эгоисткой была раньше, думая только о себе. Не знаю, наверное, никогда. Несмотря на то, что мы давно не виделись, и Костя, и Кирилл, и Аня встретили меня с теплотой и улыбками. Вот она реальность жизни: твоя семья всегда будет рядом, всегда примет тебя таким, какой ты есть на самом деле, со всеми твоими тараканами в голове. Ибо нет ничего главнее и дороже, чем человек, в котором течет родная тебе кровь. Наверно, именно поэтому до сих пор в некоторых странах существует понятие «кровной мести» — за смерть родных врагам мстят смертью. Братья быстро успокоили маму — им это всегда удавалось делать лучше. Практика, наработанная еще в детстве: сколько шалостей простила мама своим сыновьям, благодаря их дипломатическому дару переговоров. Этот дар пригодился им и сейчас: Костя работает психологом. С виду его работа несложная, только нужно знать, что успокаивает он не домохозяек от депрессии, а людей, которые оказались в экстренных чрезвычайных ситуациях. Да, мой брат работает в МЧС, и его то и дело отправляют в командировки — беда приходит оттуда, где мы ее не ждем. Кирилл свой дар применяет в другой сфере — он преподаватель философии. Я знаю точно, на его лекции студенты ходят все и всегда, потому что он не просто рассказывает о мировосприятии, он их учит мыслить и духовно развиваться. Аня обнимала меня долго и крепко. В глазах сестры боль — и ее причина точно во мне. — Прости меня, родная, — прошептала она мне на ухо, а потом добавила, уже смотря на меня, — за своими проблемами мы совсем упустили тебя и твою жизнь. Сколько раз я порывалась помочь тебе... но Вика постоянно твердила, что у тебя все хорошо, что помощь тебе не нужна. Она же к тебе каждый месяц ездила, а потом совсем переехала к вам жить. Говорила, тебе с детьми помогает... Твердила, что ты изменилась, что зазналась, что не хочешь нас видеть... и мы верили. Не потому, что обижались, а потому, что думали — тебе так хочется, а для нас твое счастье превыше всего. А мне и сказать нечего — мои родные приняли мой отказ от них и не выступили против, потому что просто любили, а я ... — Пойдемте на кухню, мне вам нужно кое-что рассказать, — позвала нас всех мама. Детей я сразу, после отъезда «Скорой» отправила в комнату. Какие же у меня прекрасные сыновья, все поняли без слов, только младший спросил: — Мам, а деда скоро приедет обратно? Он обещал меня в зоопарк сводить. — Скоро, мой родной, скоро, — ответила я ему, хорошо, что это правда. Я шла последней, поэтому, когда в дверь позвонили, пошла открывать первая. На пороге стоял Вэл. Стоило мне его увидеть, заметить радость и счастье в его глазах, как я бросилась в его объятия — теперь мне ничего не страшно, любимый рядом. На кухню мы зашли, взявшись за руки. Братья и сестра были очень удивлены, но старались этого не показывать. Аня, правда, заметив наши руки, улыбнулась, тепло и с радостью. А я, словно прочитав ее мысли, тоже начала улыбаться. — Верочка, Вэл, присаживайтесь, — попросила нас мама. Мы выполнили ее просьбу. Костя, профессионально следивший за нами, начал разговор: — Вэл, значит? — Да, — он встретил взгляд брата открыто, не прячась. — Вэл Ньюман. По национальности русский, но уже тринадцать лет живу в Америке, меня усыновили. Не курю, пью в меру, не анархист, не садист. Что-то еще? Ах, да! Не беден, имею долю в компании отца. — Пока достаточно, — засмеялся Костя. — Мы его потом на вшивость проверим, Вера, — вклинился Кирилл. — Проверяйте! — мои слова прозвучали немного дерзко, но не от страха. Я не боюсь, потому что знаю — Вэл пройдет любую проверку, а если не пройдет... я, все равно, буду с ним до конца. Люблю и точка! — Дети, то что я сейчас расскажу, — голос мамы звучал глухо, — вы простите нас с отцом, мы добра хотели... Жили-были Вася и Нина, простые парень и девушка, которые учились в одном классе, потом вместе поступили в профучилище: она — учиться на повара, он — на столяра. Отучились, женились... Жизнь молодых людей напоминала жизнь сотен тысяч других жителей необъятного союза, пока Нина не забеременела. Ребенка пара ждала и очень радовалась этому событию. Василий, строгий от природы, с любимой жены пылинки сдувал, на руках носил, сам работу по дому выполнял. Беременность у Нины протекала спокойно, но перед самыми родами девушку положили в роддом — плод был крупным. В палате Нина лежала одна, правда недолго, в один из вечеров к ней привезли женщину, у которой уже отошли воды. Роженица, как оказалось, была полупьяна, но это не мешало ей интенсивно вопить и ругаться. Недолго ее продержали с Ниной — увезли рожать, но девушке хватило и этого — у нее самой начались роды. К утру на свет появились крепкий, здоровый мальчик и маленькая, почти синяя девочка, которую врачи всеми силами пытались спасти. Пьяная роженица почти сразу написала отказ от дочери, а спустя два дня, и вообще сбежала из больницы. А Ниночка с головой ушла в роль матери, познавая первые азы этого нелегкого, но самого прекрасного труда на свете... только болело сердце за маленькую девочку, которую врачам удалось спасти. Молодая мамочка часто ходила и смотрела на малявку, которая кричала, лежа в боксе... Нина даже молоко сцеживала, чтобы крошке давали. Надо ли говорить, что, как только молодая мамочка покинула роддом, она бросилась уговаривать мужа забрать девочку. Василий долго не соглашался, но ради любимой решился. Тогда усыновить ребенка было проще, поэтому, спустя пару месяцев, у Нины и Васи появилась дочь Вика — победа. Соседям молодые соврали, что девочка родилась очень слабой, поэтому долго находилась в больнице. А со временем об этом все забыли, так как за Викой и Костей, на свет появились Кирилл, Аня и Вера. Семья росла. И никто бы не узнал ничего об удочерении, если бы однажды Вика не залезла в документы родителей. Зачем она это сделала, до сих пор непонятно, но, узнав правду, девочка почему-то решила, что Нина и Вася отняли ее у родной мамы. И она затаила на них обиду. Шли годы, Вика росла, как и ее обида. Она стала постоянно искать подвох в поступках приемных родителей, видеть в их решениях негатив, хотя ее никто не осуждал, принимал ее отвратительное поведение, свадьбы и разводы, бесконечных мужчин... Нина и Василий старались всех своих детей воспитывать одинаково, но не все выходит так, как задумывается: становясь старше, люди по-другому подходят к решению разных вопросов. Когда в семье появилась Вера, Василий и Нина были уже не молоды. Младшей дочери они не осознанно дарили больше любви, чем старшим детям, которые уже и не жили с ними. Это не просто разозлило Вику, это привело ее в бешенство. Она решила разрушить жизнь младшей сестры. Родители узнали, что именно старшая сестра заставила Олега практически изнасиловать Веру. Правда открылась только два года назад — пьяная Вика после очередного нравоучения отца выложила им всю правду: про удочерение, обиду, ненависть и сломанную жизни младшей дочери. Василий тогда выгнал Вику, но это ее не остановило. Она решила, видимо, уничтожить их всех. Теперь все знают, что она не жила с Верой, все это ложь, только поздно семья глаза раскрыла. — Вот вы и знаете правду, — проговорила мама. Никто не нарушил молчание. Услышанное просто не укладывалось в голове, мне казалось, что на меня сейчас вылили ведро грязной воды, в которой было полно головастиков. И теперь, они холодные и скользкие, копошились у меня в волосах, барахтались за пазухой, сползали по телу. Сестра, пусть не родная, но человек, которого я любила всю жизнь, оказалась жестокой, озлобленной стервой.... Олег... здесь у меня даже слов не находилось, только вопрос почему? — Простите нас... Дрожащий голос мамы вырвал меня из болота отчаяния. — Мы хотели... мы старались... — Мама, не надо, — я первая бросаюсь к ней. Почему первая? Наверное, мои братья и сестры находятся в таком же шоке, как и я, но меня вся эта история затронула сильнее. Месть Вики обрушилась именно на меня, в первую очередь. — Верочка, моя Вера... Трясущиеся руки мамы гладят мое лицо, она плачет, целуя мои руки. — Мама, ты ни в чем не виновата, как и папа, — прошу я ее, хотя самой хочется выть от бессилия, — вы все делали правильно. — Вера, — не унимается мама, — если бы мы тогда... если бы знали, то прогнали бы Олега... все было бы иначе... ты бы сейчас не умирала, дочка... — Мама... Я прижимаю ее к себе, пряча ее лицо на своей груди. Будто она мой ребенок, а я ее родитель. Мне ее нужно успокоить, нужно показать, что я не умерла, что я живу и буду жить, нужно только поверить в это! В свои прикосновения, в свои объятия я вкладываю все тепло и любовь, которую способен подарить ребенок. — Так, я тут один, что ли, ничего не знаю? Брат, Ань, а вы поняли? Вер, ты чего, правда… умираешь? Ох... теперь моя очередь рассказывать свою историю. Для Вэла и мамы в ней нет ничего нового, если, только то, что Вика никогда не жила у меня и не помогала моей семье. Но для братьев и сестры мой рассказ — открытие, они ничего этого не знали. Когда я делилась историей своей жизни с мамой и папой, мне было тяжело морально, а сейчас легче. Просто потому, что сейчас мое прошлое не угнетает меня так, как раньше. Не давит на меня тяжелыми свинцовыми тучами, не капает кислотным дождем — я научилась жить, отпустив былое. Я говорю, говорю: жизнь с Олегом умещается в пару предложений, о детях рассказываю долго, потом болезнь... появление Вэла. Стоит мне начать говорить о нем, как его рука чуть сжимает мою — поддерживает, переживает... любимый... В глазах Ани стоят слезы, которые она упорно пытается сдержать, только сил у нее не хватает, потому что я уже подхожу в своем рассказе к этапу прогноза лечения — сестра начинает плакать. Братья более сдержаны, но по их посеревшим лицам, по вздутым на руках венам видно, что обоих обуревают нехилые эмоции. — Когда ты должна лететь в Америку? — серьезным голосом спрашивает меня Костя, когда я заканчиваю свое повествование. — Чем быстрее, тем лучше, — отвечаю ему я. — Справки, вызов из клиники, виза? — этот вопрос он адресует уже не мне, а Вэлу, к которому поворачивается лицом. — Все уже оформлено, Вере осталось решить, что делать с детьми, затем мы вылетим ближайшим рейсом. — Какие прогнозы делают врачи? — Пока никаких. Вере необходимо пройти весь курс обследования, но, судя по тем результатам анализов, которые я отправил лечащему врачу, шансы есть и весьма большие. — Ясно, — кажется, сейчас говорит не Костя, а профессиональный врач, — если нужна какая-то помощь, говорите, я помогу. — Спасибо, — лепечу я. Меня начинает медленно трясти от нахлынувших эмоций — моя семья не отказывалась от меня, это я пыталась отрезать себя от нее, но не учла главного — побег без корня не вырастет, не примется, зачахнет мгновенно, а у меня не то, чтобы корня не было, даже ствол был укороченный, но сейчас все иначе! — Эх, Верка, всыпать бы тебе как следует, — говорит Кирилл, — ну ничего, сестра, дождусь момента, когда из заграницы вернешься, и налуплю тебе — неделю на попе сидеть не сможешь. И хоть говорит Кирилл грозным голосом, но я от его слов начинаю смеяться, а следом за мной и все остальные. — Хорошо, — соглашаюсь я. — Но только после меня! — вступает Аня. — Нет меня, я старший! — вклинивается Костя. — Если я разрешу. Все мгновенно переводят взгляд на Вэла, который только что высказался. — Защитник? — теперь очередь Кирилла сканировать Вэла. — Будущий муж, — твердо отвечает он. — А если она не захочет? — не унимается мой брат. — Значит, исчезну из ее жизни, но только после того, как спасу Вере жизнь. Кирилл и Вэл некоторое время смотрят друг другу в глаза, а потом брат улыбается и говорит: — Посмотрим. — Посмотрим, — а вот теперь Вэл дерзит, не скрывая этого. — Ну, раз этот вопрос мы обсудили, — теперь очередь Кости говорить, — нужно решить стоящие перед нами вопросы. Первое, это чисто мое мнение, но думаю, вы меня поддержите — Вика больше нам не сестра. Да, это грубо, да, цинично, но произошедшего я ей никогда не прощу. А вы сами решайте. — Я полностью с тобой согласна, — поддерживает Костю Аня. — Как и я, — присоединяется Кирилл. — Я тоже, — вторю им я. Мы все оборачиваемся к маме. Не нам говорить ей, что делать. Она сама должна принять решение. — Мама, ты не торопись, мы это для себя решили, — говорит Костя, а мама ему благодарно кивает, — теперь следующее: ребят я заберу к себе. Мои дети уже подросли, учатся, мы с Диной сейчас вдвоем живем, да и школа рядом с домом. Младший пусть пока дома посидит, Дина у меня домохозяйка. — Мы можем оставить ребят у себя, — вступает мама. — Нет, мать, — решительно чеканит Костя. — Отец из больницы вернется, ему отдых нужен. Приедете ко мне в любой день и побудете с внуками. — Я ребят на выходные могу на дачу в деревню отвезти, — предлагает Кирилл. — Мы с Лизой хотели съездить, а наши ребята точно не поедут. Пацанам понравится. — У меня через пару недель класс в цирк едет, захвачу племянников с собой, повеселятся, — с жаром вступает в обсуждение Аня. Родные решают, как лучше обустроить моих детей, много ли нужно вещей, стоит ли перевозить компьютер, или пойдет техника детей Кости. Они говорят, обсуждают, а я медленно выпадаю в астрал. Словно мое тело осталось здесь, а душа отделилась — не верится, что все это происходит со мной. Неужели это правда? Неужели спустя годы мои родные готовы так просто принять меня в семью, оказать помощь моим детям? И тут я не выдерживаю... начинаю реветь, сильно, громко. Меня трясет от рыданий, пытаюсь сказать хоть слово, но нет сил: — Спасибо... спасибо за все... простите меня, пожалуйста... простите, что отвернулась от вас... я не заслуживаю этого... — Вера, ты прекращай реветь, тебе вредно много нервничать, — серьезно говорит Костя. — Мы твоя семья, мы никогда от тебя не отвернемся. В произошедшем есть и наша вина — нужно было раньше тебе помогать, а не пускать все на самотек. Обвожу зареванными глазами окружающих меня людей — сколько в их глазах тепла, доброты, не передать. Эти чувства тянутся от них ко мне теплыми лучами. Они отогревают меня, успокаивают. Как же прекрасно, что у меня такая замечательная семья! На следующий день Кирилл, Вэл и я едем на машине брата за вещами детей. Вчера, после разговора на кухне, братья почти час о чем-то беседовали с Вэлом на балконе. Я не знаю сути их разговора, хотя понимаю, что он касается меня и моей семьи, но вернулись мужчины с балкона веселые и довольные — значит, и братьям Вэл понравился. Это не просто меня радовало, это поднимало меня духовно. Аня немного посидела еще со мной и мамой, а потом, когда я пошла ее проводить, спросила у дверей: — Он надежный, от него тепло идет. А в его глазах... — Что? — нетерпеливо спросила я. — В них ты, Вер, он с тебя весь вечер глаз не сводил. Стоило тебе нахмуриться, и он серьезным становился сразу. А когда ты заплакала, он весь посерел — переживает он очень за тебя, волнуется, любит. — Спасибо. Сестра поцеловала меня и ушла. А я к детям пошла, нужно рассказать им обо всем. Младший уже спал, прижав к себе небольшого серого зайца — с этим зайцем когда-то спала я. Старшие играли в приставку, но было видно, что делают они это без особого энтузиазма. — Мальчики, — шепотом начала я, — мне нужно с вами серьезно поговорить. Завтра вы переедете жить к дяде Косте. — К спасателю? — на мой удивленный взгляд Вовка объяснил. — Бабушка про них с дядей Кириллом рассказывала. — Ясно, да к нему. У него дети уже большие, места много, поживете у него. — А почему мы не может остаться здесь? — задал вопрос Петя, но на меня не посмотрел. — Дедушку выпишут из больницы скоро, но ему нужен покой, да и бабушка с вами тремя не управится. — Получается ты нас бросаешь какому-то дядьке, а сама уезжаешь? — только после этих слов Петя, наконец, посмотрел на меня. В глазах старшего сына боль, обида, тоска. Брошенные Викой слова зародили в его душе сомнение. Мне тяжело видеть своего ребенка в таком состоянии. Наплевав на все, я обнимаю крепко Петю, прижимаю к себе и дрожащим от слез голосом говорю: — Я никогда вас не брошу, вы вся моя жизнь, вы мое сердце. Но я больна, сынок, очень больна... Судьба дает мне шанс спастись, и я должна воспользоваться им, не ради себя, а ради вас. Чтобы видеть, как вы вырастете, чтобы смотреть, как ты получишь аттестат, как Вовка поступит в институт, как Коля будет учиться играть в хоккей. Я ради вас должна выстоять, не сломаться. Я готова, но мне нужна ваша поддержка, милый. Пожалуйста, помогите мне, мои сильные мужчины. Под конец я плачу... Петька тоже плачет, уткнувшись мне в плечо. Плачет и Вовка, который прижимается ко мне. Мужчина способен плакать, а мои мужчины — еще дети. Мальчишек я уговорила, теперь нужно забрать все необходимое. Вэл и Кирилл быстро разбираются с вещами, загружая ими вместительное авто брата. Пока мы заняты переездом, приходит мастер, которого вызвали для смены дверных замков. На мой немой вопрос Кирилл поясняет: — Чтобы твой муженек не заявился. Господи, а я и думать забыла об Олеге. А если он заявится и потребует отдать ему детей? Он же их отец, имеет право. Кирилл видит волнение на моем лице, поэтому спрашивает: — Ты чего, Вер? — А вдруг Олег явится и заберет детей? — Не явится, мы этого не допустим. А придет, поговорю с ним по-мужски. Брат характерно стучит рукой о руку. — Для меня его оставь, мне ему еще пару ласковых надо сказать, — кричит Вэл из комнаты. — Если получится, — так же кричит Кирилл. Оставив мужчин разбираться с последними вещами, я отправляюсь к Тамаре Николаевне. Увидев меня на пороге, она облегченно вздыхает и хватается за грудь. — Верочка, слава Богу! — начинает причитать. — Живая, а я уж тут столько себе напридумывала! Уехала, ребят нет, парня этого нет. И все, никаких известий. Я уж, грешным делом, подумала, что ты умерла, милая. Прости меня, старую. Она впускает меня в свою квартиру, предлагает выпить чай, но я отказываюсь. Разъясняю ей всю ситуацию: — Тамара Николаевна, я уезжаю на лечение заграницу, все документы оформлены, билеты куплены. Дети пока поживут у моих родителей. Присмотрите за квартирой? — Конечно! — Спасибо. Отдаю ей ключи и собираюсь уже уходить, как он вскрикивает. — Ох, совсем забыла, — бежит куда-то в комнату и возвращается с конвертом, — вот, это деньги, которые мы собрали для тебя. Немного, но хоть что-то. Она отдает мне конверт, а мне неловко. — Ты бери, — настаивает она, — это от чистого сердца. Тебе не потребуется, на ребят потратишь. — Я даже не знаю, как вас отблагодарить, — говорю я ей. — Никак, ты лучше поправляйся... и звони, если сможешь. — Хорошо. Возвращаюсь к себе. Мужчин уже нет, наверно, ждут в машине. Последний раз обхожу всю квартиру... как будто и не было жизни... все былое превратилось в какую-то дымку, размытое пятно. Нет, я ничего не забыла, просто стала меньше думать о прошлом — стараюсь жить настоящим, даже думать о будущем. Нашу с Олегом комнату покидаю быстро, нужные мне вещи уже в машине. В комнате мальчишек задерживаюсь... Двухъярусная кровать старших заправлена, на кроватке младшего сидят игрушки... Полка с книгами, так любимыми Вовкой, немного опустела — сын просил привести ему часть книг. На столе в рамке стоит фотография мальчишек, которую я сделала летом... подхожу и забираю ее... это единственное, не считая вещей, что я хочу забрать с собой из этого дома, то, что поедет со мной в Америку... возможно, я уже никогда не окажусь здесь... возможно, мне больше ничего этого не увидеть. Так пусть, умирая, я буду смотреть на своих сыновей... Стремительно бросаюсь к выходу. Закрываю двери и бегу прочь, на улицу. Воздух, мне нужен воздух! Мне нечем дышать! Прихожу в себя уже в машине. Я сижу на заднем сидении, Вэл рядом. Обнимает меня и крепко прижимает к себе. — Мы справимся, маленькая моя... — тихо шепчет он. — Мы все преодолеем, только не сдавайся, прошу... я без тебя не смогу... умру... Закрываю глаза и стараюсь ни о чем не думать. Просто сижу и дышу запахом моего любимого мужчины, запоминаю его. Мне сейчас ничего не нужно, просто знать, что я важна для кого-то, что я обязана бороться... что смерть можно задержать... Мы почти подъезжаем к дому родителей, как мне на глаза попадается вывеска парикмахерской. — Кость, останови, пожалуйста, здесь, — обращаюсь я к брату. — Хорошо. — Вера, что ты задумала? — Вэл пристально смотрит на меня. — Ничего, — успокаиваю я его и улыбаюсь, — просто хочу немного волосы подрезать, давно ничего с ними не делала. Справитесь с вещами без меня? — Справимся, — говорит Вэл, но чувствуется, что моим словам он верит. — Не задерживайся, прошу, и не делай глупостей. — Хорошо. Быстро целую его в губы и покидаю салон автомобиля. Волосы всегда были моей гордостью. За всю свою жизнь я никогда их не красила, подстригала не больше, чем на пару сантиметров раз в месяц. Но ведь скоро от них ничего не останется... химиотерапия съест их полностью... но это в будущем, а сейчас... — Здравствуйте, — обращаюсь я к приятному молодому человеку, которого встречаю за стойкой в салоне, — у вас объявление висит о приеме натуральных волос. — Здравствуйте, — отвечает он мне, — да, вы правы. — Такой длины вам подходят? — показываю я на свою косу. — Да... — парикмахер видно удивлен моим предложением. — Вы что? Хотите ее отрезать? — Хочу и отрежу, — уверяю я его. — Так возьмете? — Конечно! Через час на моей голове красуется вполне приятная стрижка. Моя мама сказала бы про нее «стрижка под мальчика», но меня это устраивает, как и та сумма, которую я получила за свою косу. Мне не важны эти деньги, я хочу, чтобы они пригодились моим ребятам. Несмотря на добровольное расставание с шевелюрой, я иду домой в приподнятом настроении. Мысли о скорой смерти уже так не пугают. Быстро поднимаюсь в родительскую квартиру, открываю дверь. Меня почему-то никто не встречает... Но тут из кухни выскакивает мама, за ней Вэл. На нем нет лица, а мама плача произносит: — Вера... Олег приходил... он забрал детей... оставил тебе записку... прости, я ничего не могла сделать... Дрожащими руками она протягивает мне смятый листок бумаги. «Нужны дети — плати деньги...» Боль... ужасная, нечеловеческая боль атомной бомбой взрывается в моей голове... пространство вокруг меня превращается в какую-то густую, липкую массу... шум крови в ушах перекрывает все звуки — я не слышу, что кричит мне подбежавший Вэл... темнота поглощает мое сознание... дети... мои дети...
Эпилог Олег Женщины любили Олега с самого раннего детства, а он любил их. Купаясь с младенчества в женском внимании и заботе, он должен был вырасти инфантильной и нарциссической личностью, но вышло немного по-другому. Себя Олежек любил и баловал, но вот к девушкам относился, как к вещам. Поиграл, «поимел» и выбросил. Зачем беречь старое, если новое само лезет в руки. Женщины становились жертвами внешней красоты Олега, а если к этому добавить его способности очаровать любую, то отбоя от поклонниц у парня не было. Олег постоянно усовершенствовал свои способности к очарованию — поддерживал тело в форме, читал, играл на гитаре, в общем, «не щадил живота своего». Для чего же ему нужны были все эти победы, столько женщин? Все крайне банально — деньги. Чуть ли не с пеленок он понял одно: работа категорически ему противопоказана, да и зачем ему работать, если родная маменька сделает для сына все, лишь бы любимый Олежечка ни в чем не нуждался. — Сынок, — причитала мать постоянно, — еще успеешь наработаться, не переживай, я все за тебя сделаю. Олег и не переживал. Он все запоминал и учился. И, хотя мать баловала сына без меры, не рос лентяем. Олег понимал, что, если он хочет прекрасное богатое будущее, нужно немного потрудиться, только к любой работе надо подходить с умом. Выгода должна быть всегда и везде! Таков был жизненный девиз Олега. Вейнов мечтал, что женится на богатенькой дуре, будет петь ей дифирамбы о любви, ублажать в сексе — это все можно вытерпеть, ведь у него появятся большие деньги, и не надо будет работать. Только не везло доморощенному мачо никак — женщины постарше попадались в его ловко расставленные сети, но зацепиться ни за одну не удавалось. А жить красиво хотелось с каждым днем все сильнее! И тут в его жизни появилась Вика. Любви между ними не возникло ни тогда, ни спустя годы, но крепкие, товарно-денежные отношения связали их так сильно, что они срослись между собой навеки. Красивая, пользующаяся популярностью, не грезящая о вечной любви, Виктория стала прекрасной любовницей, а затем и компаньоном в махинациях с деньгами. Началось общение пары примитивно: Вика предложила Олегу приличную сумму за... совращение своей младшей сестры. Сначала Олег категорически отказался, но она умела убеждать, да и сумма, предложенная Викой, звучала заманчиво — спустя пару дней согласие на аферу было дано. Олег быстро уговорил Веру пойти к нему, подпоил девушку, а потом совершил задуманное. Кто знает, как сложилось бы произошедшее дальше, если бы Вера не забеременела. Вот тут Олежек по-настоящему струхнул. После признания девушки бросился сразу к Вике, выяснять отношения, но та ответила просто: — Я заплатила за одно дело. То, что Верка беременна, не моя проблема. Надо было головой, а не членом думать. Сам решай, как быть. Только хочу предупредить заранее — если мои родители узнают, что ты совратил сеструху за деньги — сидеть тебе долго-долго. А сидеть Олежка не хотел, потому что знал — на зоне таких смазливых, как он очень сильно «любят». Выкрутился он из этой ситуации с горем пополам: женился на Вере. Одну проблему решил, но появилась другая — гулять, как раньше, Олег не мог: в их маленьком городке любой донесет жене и тестю, что муж не верен, а тесть предупредил на свадьбе: — Пожалуется Вера на тебя, ничего не побоюсь — пристрелю, как пса безродного. Понял тогда Вейнов — не врет тесть, поэтому сразу после свадьбы решил переехать в другой город. Первое время вел жизнь примерного семьянина, даже на работу устроился, но надолго его не хватило. Душа требовала праздника, а где его взять, если дома зашуганная жена, которая и рта без его разрешения боится открыть. Веру Олег никогда не любил, он просто самоутверждался за ее счет, это доставляло ему удовольствие. Олег понял, как ему повезло: женившись на еще совсем молодой девушке, он смог сделать из нее ту жену, которая идеально ему подходила. Тихая, покорная, верная, послушная она верила мужу всегда. Она не задавала лишних вопросов и во всем с ним советовалась. Чтобы жена не вышла из-под контроля, Олежка иногда баловал ее, но старался лишнего не давать. Вейнов устроился прекрасно: дома примерная жена ждет его, а все остальное время он «в поисках счастья» с новыми пассиями. Так бы и текла его жизнь, пока на горизонте жизни снова не появилась Вика и не предложила начать зарабатывать быстро и легко. Олег, было, прогнал ее, помня прошлую подставу, но потом согласился на ее предложение. А предложение Вики напоминало мечту Олега, правда, только отчасти, — богатенькие женщины готовы платить хорошие деньги за секс с молодым самцом. — Ты предлагаешь мне спать за деньги со старыми коровами? – взбрыкнул, было, Олег. — Ой, умоляю тебя, не строй из себя невинность! — резанула грубо Вика. — Я вот сплю со старыми хрычами — и ничего, зато всегда при денежках. Да, стоило только бросить взгляд на Вику, чтобы понять — она не врет. Приличная одежда, шуба, дорогие украшения, крутая машина — Вика ни в чем себе не отказывала. Олег согласился. У него появились деньги, но тратить их она пока не спешил, копил на лучшую жизнь за границей. Правда, часть приносил домой, «семью кормил» — нужно же было держать марку «примерного семьянина». Вере Олег врал, что продолжает работать на заводе, что его повысили... Но, чем больше денег, тем больше их не хватает... Аппетиты Олега росли — он начал приворовывать у богатеньких дур. Вот только и этого было мало. И тут находчивая Вика придумала новый способ добычи денег: обман тяжелобольных людей, продажа их имущества. У Виктории имелись необходимые связи, которые помогли проворачивать парочке нужные комбинации. Работа закипела! Совесть Олега не грызла совсем! Он ни о чем не жалел, а спокойно творил свои злодеяния дальше. Но тут выяснилось, что Вера больна... Он, было, начал помогать жене... да только прочно укоренившийся в нем демон корысти грыз Олега нещадно — и он решил бросить все и, наконец, сбежать за границу. Даже из дома ушел. Вот только не понял сразу Олежка, что он теперь винтик хорошо отлаженного механизма, приносящего неплохие доходы, просто так ему никто не даст уйти. Это мужику объяснила Вика, а потом и два больших амбала. Олег засуетился, понял, что его самого могут скоро порешить и метнулся домой, но там уже жил какой-то мужик. Такое происшествие не просто удивило Вейнова, а привело в бешенство. А тут еще и Вера показала другое лицо, и этот молодчик ему навалял... Олег бросился к единственному человеку, который ему мог помочь — Вике. Вика нисколько не удивилась, даже предложила, как напакостить Вере и ее американцу. Увезти детей оказалось простым делом — покричал, поорал, мамашка Веры испугалась. А стоило пригрозить, что он вызовет полицию, так детишек ему отдали сразу. Только эти гаденыши идти не хотели, пришлось им немного накостылять. Больше всех бузил старший. Олег привез детей на квартиру к одной «знакомой», напоил их водой со снотворным и ушел — «договариваться на счет выкупа». Воду заранее передала ему Вика, предусмотрительная баба. Все сейчас возьмет последние денежки с Веры и уедет. Хватит с него, и так «заработался». Олег и не рассчитывал, что столько продержится, все думал: «Сегодня, завтра... и свалю, на хер, отсюда. Отдых, мне нужен отдых». Вейнов арендовал небольшой гараж на подставное имя, где и хранил заработанные деньги – ну, не доверял он банкам. Олега нашли спустя полторы недели после похищения детей. Он задохнулся выхлопными газами. В его крови эксперты найдут лошадиную дозу снотворного. Наконец-то, обрел долгожданный отдых...
Петя Подросток — это не возрастное обозначение человека, это особый период жизни, культура, жизненные принципы и ценности. Хорошо, когда в это время рядом находятся люди, которые могут помочь и поддержать ребенка. Плохо, когда именно в это период ребенок переживает сильный психологический стресс, рано взрослеет. Петька никогда, по сути, не любил отца. Он практически с самого детства понимал, что единственным человеком, который его любит, является мама. В ней мальчик души не чаял. И это не пресловутый эдипов комплекс, который так упорно мусолят психологи, просто ребенок интуитивно тянулся к источнику доброты и тепла. Становясь старше, Петя понимал, что не все мужчины такие, как его отец, есть настоящие мужики, которые способны и на героические поступки, и на простые человеческие радости. Петя мечтал о таком отце, но мечтать – это одно, а реальность — это другое. И все же парнишка стремился во чтобы-то не стало вырасти другим: у него было два брата, которые ровнялись на Петю, для которых он являлся примером. А еще у мальчика была прекрасная мама, которая так редко улыбалась и смеялась, что Петька старался радовать маму, как можно чаще. Когда в их дом пришла страшная весть о болезни матери, старший из детей долго не мог поверить в происходящее. По ночам, когда братья уже засыпали, Петя до крови кусал губы, чтобы сдержать рыдания. Злые, как осы, слезы, жгли его щеки. Он кусал одеяло и сдерживал рыдания. Именно в тот момент ломалось его детство с жутким скрежетом искореженного металла, и наступала суровая взрослая жизнь. А взрослым становится больно. Но мальчик терпел, ради мамы, ради братьев. Появление Вэла в жизни их семьи сильно ударило по Пете — место главного в семье попробовал занять более взрослый и успешный. Конечно, для мальчика это был не просто удар, он рассматривал происходящее, как предательство со стороны матери. Хорошо, что разум взял верх над эмоциями, хотя это не свойственно подростку. Не последнюю роль сыграло и поведение Вэла, поступок отца, слова матери. Петька понял, что если он хочет, чтобы мама осталась жива, то должен уступить место главного в семье, должен позволить помочь маме. Вот только оставался на свете человек, который не желал, чтобы мать мальчиков жила — их родной отец. Он появился на пороге дома дедушки и бабушки неожиданно, как гром среди ясного неба, и сразу же начал вести себя агрессивно. — Где мои дети? Я пришел забрать своих сыновей! — орал Олег, стоя на пороге квартиры. — Олег, успокойся, — пыталась вразумить его бабушка, — ты испугаешь мальчишек. Они в комнате, с ними все хорошо. Скоро приедет Вера, и вы с ней все обсудите. — Обсудим? — не унимался отец. — Да она со мной разговаривать не хочет! Натравила своего любовника, который избил меня на глазах у всех людей. Квартиру отняла, детей тоже. Я знаю, что она хочет сдать моих сыновей в интернат, а сама укатит в Америку со своим прыщем. Отдайте мне ребят! — Все не так, Олег, Вера едет лечится. — Ложь! Отец не унимался, а орал все сильнее и сильнее. — Не хотите по-хорошему, решим вопрос другим путем: сейчас я вызову полицию и напишу заявление, что Вера украла детей. Посмотрим, как ваша доченька будет лечиться! Я ее по судам затаскаю, хрен она, в какую Америку свалит! — Олег! — Хватит! — Петя вышел из комнаты. — Бабушка, мы едем с отцом. Так будет лучше. Больше всего на свете Петька боялся, что мамы не станет, и ему и братьям придется жить с отцом. То, что родитель может свои угрозы осуществить, он не сомневался. А допустить этого нельзя — для мамы каждый день дорог. Петя понимал, что это плохая идея — идти с отцом, но у него была четкая мысль: папа не причинит им вреда, не такой уж он козел. А еще Петя планировал сбежать, как только получится. Мальчик помог братьям одеться побыстрее. Бабушка громко причитала и даже хотела сама вызвать полицию или позвонить родным, но предупреждение Олега остановило ее: — Давайте, давайте, ма-ма, выройте своей дочери могилу сами. Старушка еле держалась. Уходя, Петька успел ей шепнуть: — Все будет хорошо. Не переживай. — Петя... — Бабуль, я позвоню. Отец усадил их в машину, постоянно ругаясь и чертыхаясь. Он не повез детей в родной город. Спустя час, привез их к какой-то пятиэтажке в небольшой деревне за городом, в котором жили дед и бабушка. Петя отчаянно пытался запомнить дорогу. Подъезжая к деревне, молчавший до этого Коля попросил пить. Мальчики весь путь ничего не говорили, даже малыш вел себя тихо — боялись отца. А он пытался пару раз с ними заговорить, но, видя недовольные и злые лица детей, матерился и перестал вообще обращать на них внимание. — Хоть бы воды дал! Колька пить хочет! — не выдержал Петя. — Сейчас напьетесь! — рыкнул отец. Олег привел детей в двухкомнатную квартиру, на пороге которой их встретила намалеванная девица, бросившаяся на отца со страстными поцелуями. Петя отвернулся от отвращения. Он быстро закрыл рукой глаза младшему брату. Вовка опустил глаза в пол. Ребята поняли все сразу — они родителю не нужны, их мать он давно променял на другую женщину. — Олежек, — заканючила девица, — ну, может, отвезешь их в другое место? Я не хочу, чтобы они тут находились. — Заткнись и делай, что велели. А вы, щенки, пошли в комнату, — заорал отец. — Воды дай! — крикнул с силой Петя и повел мальчиков в комнату. Он явился через пару минут, принес бутылку воды и яблок. — Жрите! Потом быстро вышел и закрыл дверь на замок. Петя напоил Колю, дал Вовке, потом выпил сам. — Мне страшно, — заплакал младший и прижался к брату. — Мне тоже, но мы должны держаться, — ответил Петя. В квартире было тепло. Мальчишки уселись на диван, стоящий в комнате. — Мама нас скоро найдет, я ей SMS отправлю сейчас с адресом. Но мобильник не ловил сеть. Петьке стало страшно по-настоящему. Только теперь он понял, какую страшную ошибку совершил. Он сам попал в западню и братьев утащил, что же делать? Подумать он не успел, как уснул вслед за спящими уже братьями. Сколько Петр проспал, он не знал, но, придя в себя, услышал шаги в соседней комнате. Петька насторожился и притворился спящим. Вовремя! Дверь в комнату с ребятами открылась. К ним кто-то подошел, а потом раздался ядовитый шепот: — Вот и все, Верочка, твои детишки скоро отправятся следом за своим отцом! Чьи-то руки начали шарить по его карманам, искали телефон. Нашли быстро. Потом послышался звук ставящегося на стол предмета и удаляющиеся шаги. А через пару минут послышалось, как закрывается на ключ входная дверь. Петя для верности подождал еще некоторое время, а затем открыл глаза. В комнате никого не было, только чувствовался запах дорогих женских духов. Аромат что-то напоминал... такие духи были у его тетки, Вики... Петя посмотрел на стол. Там стояла большая коробка яблочного сока, отчаянно захотелось пить! Но смутные сомнения не дали совершить очевидное... Отец принес им воды, мальчики практически сразу уснули, и эти слова тетки... Петя тихо встал и крадучись вышел из комнаты, которая теперь не была закрыта. В квартире стояла тишина. Он тихо дошел до кухни и замер... Девица, которая встретила их, сидела за столом со стеклянными глазами, раскрытым ртом, из которого вытекала кровавая пена. Весь трясясь, Петька бросился будить братьев. — Быстро, уходим отсюда, — чуть не кричал он. Но как открыть дверь квартиры? Боясь, что братья могут зайти на кухню, Петя бросился туда сам. На столе он заметил ключи. Схватил их. Квартиру покинули быстро. Помня путь, Петька повел братьев в сторону автомобильной дороги. На счастье, им встретилась машина ДПС. После недолгого разбирательства мальчиков доставили домой к родственникам, но мамы там уже не было...
Вика Возможно ли, чтобы одно, самое заветное желание в корне изменило жизнь человека и его самого? Способна ли простая детская мечта превратить маленького человечка в бездушного монстра? Как бы прискорбно это ни звучало, но да. Такое, к сожалению, возможно. Вика с детства росла беспокойным ребенком, она вечно требовала к себе максимального внимания — есть только она, а остальные дети не в счет. Строгий отец особо не потакал капризам девочки, но мама, помня, как ребенок чуть не погиб в младенчестве, потихоньку баловала дочку. К хорошему это не привело. Виктория выросла капризной девочкой, с детства понимающей, что достойна лучшего — максимум внимания, игрушек, нарядов... Кто знает, что было бы с девочкой дальше, если бы в десять лет она не нашла документы на удочерение... Только один Господь Бог знает, что в тот момент произошло в детской голове и стало переломом в жизни девочки. Но Вика почему-то твердо решила — приемные родители насильно отняли ее у мамы, которая просто не смогла им сопротивляться. Совсем похожие события ребенок видел в прошедшем на днях фильме: там у женщины отнимают грудного ребенка, ее саму ссылают на каторгу, спустя годы ей удается разыскать дочь и вернуть себе. Виктория вбила в свою голову четкое осознание — мама ищет ее, она нужна ей, как можно не искать такую красивую девочку! Но есть помеха — приемные родители, которые всеми силами пытаются помешать родной маме девочки. Их нужно наказать! Можно долго размышлять, способен ли ребенок прийти к таким выводам, может ли в его сознании родиться такая мысль, но факт остается фактом: Вика возненавидела свою семью и принялась ей мстить. Вечные истерики, капризы, побеги из дома... Вика росла, росла и ее ненависть. Приемные отец и мать ругали, но в итоге прощали Вику, думая, что делают для нее лучше, а выходило только еще хуже. «Они прощают меня из-за того, что чувствуют свою вину», — так рассуждала девушка и злилась еще сильнее. Два замужества, два развода, любовники — семья терпела, а Вика зеленела от злости. Как они держатся, почему, из-за чего? Она не понимала. Став старше, Вика пыталась найти свою родную мать, но ей ничего не удалось. Казалось, что взрослый, разумный человек может переосмыслить происходящее, понять, что семья ее просто любит, а не испытывает чувство вины. Догадаться, наконец, что ее горе-мамашка, действительно, просто отказалась от нее. Увы, Вика на это была не способна. Она уже настолько извратила свое сознание, настолько погрузила себя в грязь и ненависть, что жить по-другому не могла. А накопившийся внутри нее яд требовал выхода. И Вика нашла жертву, которая подходила ей идеально — Верочка, наивная, ранимая дурочка, этакая современная тургеневская девушка. Если уничтожить Веру, родители, наконец, получат по заслугам, а Вика будет наслаждаться, видя их агонию. И первое время Виктория наслаждалась, только ей это наскучило. Адреналин, который она получала от жизненных передряг Веры быстро приелся и стал неинтересным, захотелось новой порции. Очередной любовник подкинул идею, как можно заработать быстро и без проблем. Викусе идея понравилась, она помогала ей решить несколько вопросов: первый, конечно, деньги, их постоянно было мало, хотелось больше, а еще... в ней все сильнее росла жажда видеть человеческие страдания. Вика ловила от этого кайф, получала моральное и физическое удовольствие. В ней все меньше оставалось человечности, она все сильнее походила на бездушного монстра. Узнав, что Вера серьезно больна, Вика поняла, что настало время отмщения, время финальной агонии. Она обманула наивную Верочку, старых родителей и дожидалась кульминационного финала трагедии, в котором все ненавистные ей люди умрут — одна от болезни, другие от горя. Но тут вмешалась судьба — появился этот американец и решил спасти Верку. Этого допустить было нельзя! Все стало складываться не в пользу Вики: приезд Веры к родителям, открытие правды, предстоящий отъезд на лечение... Казалось, что родные смогут побороть козни Виктории, но они не учли, что у той уже развился маниакальный синдром, а проще говоря, Вика сошла с ума, и ей нечего терять. Уговорить малодушного Олега было простым делом. После того, как он спрятал детей, Виктория встретилась с ним в гараже и предложила распить вина за будущую победу. Уснул он мгновенно, Вике оставалось только перетащить его тело в машину и завести ее. Все, один готов. Вика вернулась обратно, угостила вином подружку Олега, предварительно добавив в алкоголь яд, а затем оставила отравленный сок для детишек. Теперь осталось вернуться домой и праздновать триумф, наслаждаться желанной победой! Виктория все организовала хорошо, ее имя нигде не должно было всплыть, все свидетели убраны, однако конспирация ей не помешала бы. До деревни, в которой Олег спрятал детей, Виктория добиралась на попутке, уезжать планировала так же. Попасть на трассу можно было обычным путем, тогда ее могут увидеть. Либо пойти в обход, но тогда — через кладбище. Это ее не пугало, сюда она попала так же. Виктория быстрым шагом спешила к дороге, но, вот незадача, на кладбище в тот день было немного людно — родительская суббота у православных. Ей пришлось углубиться в сторону полузаброшенных могил. Там народу почти не было, но и тропинки тоже. Приходилось выбирать дорогу между заросшими надгробиями и поржавевшими оградами... Неожиданно взгляд Виктории выхватил на одной надгробной плите знакомую фотографию. Вика подошла ближе... С почти выцветшей черно-белой фотографии на нее смотрела... она сама, но намного моложе, чем есть сейчас. «Октяброва Виолетта Константиновна... дата рождения... дата смерти...» Виктория прикоснулась к могильному камню. Внутри нее что-то оборвалось, окружающий мир исчез... Мама Виктории умерла спустя год, после рождения дочери, от которой отказалась сразу. Вика загубила свою жизнь ради человека, которого давно уже не было на белом свете... И детская, наивная мечта, что рано или поздно мама найдется, сбылась... только не так, как представляла себе давным-давно маленькая девочка Вика... Она присела на корточки, приложила ладонь к фотографии: — Мама... Это было последнее слово, которое Вика успела произнести на этом белом свете... Ее окоченелое тело с пробитой головой вечером найдет кладбищенский сторож. Убийцу Виктории, конченого наркомана, тоже найдут, спустя пару дней. Он объяснит, что хотел сдать металл ради дозы, но, заметив прилично одетую женщину, решил ее ограбить. Только силы не рассчитал и убил... Для Вики это уже будет неважно, ее мечта исполнилась — она нашла свою родную маму...
Вэл пять лет спустя Наверно, вся наша жизнь состоит из приобретений и потерь... Как в той песне: «Кто-то теряет, кто-то находит». Порой, все это столь незначительно, либо обыденно, что мы и не замечаем изменений в жизни, относимся к этому, как к привычному явлению. Но есть вещи, события, люди, которые становятся главными в твоей жизни. Их появление, порой, напоминает разряд молнии — яркая вспышка, озаряющая твой мир, а следующий за молнией гром сотрясает все твое естество, меняя его полностью. А иногда это напоминает прекрасный восход солнца: на голубом, безграничном небе разворачивается фееричное шоу огня и красок. Потери — это другое действие... это — разрушение. Они подобны гигантской волне-убийце, не сбежать, не спрятаться. Осознание неизбежности ломает тебя сильнее, чем понимание, что ты скоро умрешь. Гибель твоего мысленного «я» наступает быстрее, чем гибнет физическое тело. Вот только мы не понимаем всего этого, не осознаем важность изменений в нашей жизни, пока сами себя не загоняем в угол, пока не теряем любимых... Это состояние не передать словами, не описать эмоциями, не пожелать даже врагу... Ты словно превращаешься в живой труп, зомби из нашумевших фильмов — только с одним «но»: у тебя нет ни единого желания, ты пустая оболочка, живая машина с перегоревшим процессором. Ходишь, дышишь, живешь, но без сердца внутри. И белое для тебя не белое уже, и черное — не черное, цветов нет вообще. Нет вкусов, запахов, звуков... Страшное состояние, потому что даже страха нет, как и боли... Я пережил его один раз в жизни и не хочу больше испытывать вновь, потому что банально не смогу, не выдержу, хоть я и мужчина. Просто сломаюсь, как ветка дерева. У меня не осталось сил для новой потери, они лежат все там, на холодном кафельном полу медицинского центра для онкобольных. Невидимыми нитями они проникли в стены, пол, и, наверно, пригодились кому-то, поддержали кого-то, я их отдавал, не жалея. Зато теперь я знаю, сколько нужно раз ударить кулаком о бетонную стену, чтобы разбить костяшки пальцев в кровь, что нужно сказать взрослому человеку, чтобы он разревелся, как ребенок, о чем нужно просить Господа Бога, стоя на коленях и размазывая слезы кулаками, только бы родной тебе человек выжил. Я прошел все круги ада, чистилища, чтобы достичь своего рая, выстраданного, вымученного, но своего!... — Милый, посмотри, что у меня получается! Ее голос для меня – все. Но главное — это мой незримый маяк, ведущий меня по жизни. Подхожу к ней медленно и обнимаю сзади, вдыхаю полной грудью запах своей женщины — никогда не смогу им надышаться! — Мне кажется, что здесь слишком много голубого, — подвожу я итог. — Как и во всем нашем доме, — заливается она смехом, — но это же небо и море, две великие стихии. Да, небо и море... голубой цвет — наш цвет. На картине Веры голубизна небес плавно переходит в насыщенную тьму моря, разбавленного пеной волн. — Я еще немного порисую, ты не против? — спрашивает она меня. — Нет, я разбужу детей. Оставляю ее одну, целуя перед уходом. Пусть работает, пусть пишет картины, занимается разработкой дизайнов для нашего гостиничного бизнеса, пусть погружается с головой в проблемы детей, только ЖИВЕТ! Мне большего не надо, я буду любить ее всегда, до последнего вздоха! О большем я не смею мечтать, ибо уже выпросил у Всевышнего самое главное для себя — жизнь Веры. События из прошлого снова проносятся в моей голове. Они никогда меня не отпустят, всегда будут жить внутри меня, потому что я их сам не отпущу — не могу, я должен помнить, как чуть не потерял самое главное в своей жизни — любимую женщину. Узнав, что Олег фактически украл детей, Вера впала в состояние оцепенения. Это жутко… Ты смотришь на родного человека, но видишь пустой, остекленевший взгляд, застывший на лице, лишенном хоть какой-то эмоции. Ты кричишь, зовешь, просишь, умоляешь, но ни один мускул не дергается у любимого человека — его нет, он ушел глубоко в себя. Перед тобой кукла, напоминающая живого человека. Именно в тот момент я многое понял, осознал: семья — это не слово, это действие. Не знаю, как (до сих пор не спрашивал даже), но брат Веры в мгновение ока помог организовать срочный вылет сестры на лечение, тут и дураку было понятно — она долго не протянет. Как мы добирались с ней до клиники, я стараюсь не вспоминать, иначе сойду с ума. Никогда не хочу больше видеть свою женщину в таком состоянии. Я помогал Вере есть, пить, одеваться. Постоянно смешил ее и веселил, но это был театр одного актера... увы, трагичное действие. Вера не подавала никаких признаков эмоций, только шептала иногда: — Мальчики... мои дети... дети... Для меня эти часы стали не ужасом, а медленной гибелью. Это жуткая пытка, ты вроде и живешь, но петля на твоей шее все затягивается, и, самое невыносимое — ты уже просишь, чтобы ее затянули быстрее, но палачи медлят. В аэропорту Америки нас встретил мой отец, который помог добраться до клиники. Я видел боль в его глазах, видел, как он переживает за меня, но мне все это было не важно, я мечтал только о спасении для Веры. Если бы она ушла, умер бы и я. И она почти ушла... Экстренное обследование, проведенное сразу, показало, что Вере нужно в ближайшие часы сделать операцию... только врач не обещал положительного исхода — организм Веры просто прекращал работать, как будто ее тело умирало, следом за мозгом. Я до последнего не отходил от нее, словно прирос, как паразит, только не забирал от нее соки, а пытался отдать ей свою энергию. — Ты только живи... — шептал, кусая губы в кровь, — умоляю — живи... ради ребят... они уже дома, твой брат звонил. Я разговаривал с ними, они очень хотят услышать твой голос... живи, любимая... борись, ты очень сильная... ты же Вера... людям без веры нельзя... Меня оторвали от нее у дверей операционного блока... Тринадцать часов двадцать семь минут и пятнадцать секунд стали для меня адом... Я словно в газовой камере сидел, ожидая, когда пустят «спасительный» для меня газ. На восьмом часу этого кошмара в операционную вызвали еще одного хирурга, вот тут я и понял, что теряю ее... просто сердце в какой-то момент стало пропускать удары — ритм сбился... Сначала я метался по комнате ожидания, не обращая внимания на отца и мать, которая тоже приехала к нам... потом бил от безысходности кулаками по стене. Санитарка долго ругалась после, отмывая стены от моей крови... а затем... затем я упал на колени и стал молиться. Так всегда — когда беда загоняет нас в угол, прижимает к стене, хватая за горло костлявыми пальцами, мы вспоминаем о Боге. И тут наши обращения к Всевышнему — самые искренние, а слезы — самые настоящие. Я никогда не учил слов какой-либо молитвы. Что греха таить, я и в Бога толком не верил. Ну есть какая-то великая сила, но мне от нее помощи ждать не стоило точно — не спасла же она маленького ребенка. Но именно в такие тяжелые моменты в нас открывается что-то невозможное. Я вспомнил слова, которые тихо-тихо по ночам шептал мой сосед по комнате в интернате. Он был старше меня, от этого понимал больше. В нем жила надежда и вера... «Верую во единого Бога Отца, Вседержителя...» Всех слов я так и не вспомнил, поэтому просто начал просить: — Боже, если ты есть... прошу, молю... спаси ее, мне больше на этом свете ничего не нужно... мою жизнь забери, но ее спаси... Теперь я знаю — Бог есть, он меня услышал. Вышедший врач сообщил, что опухоль удалили, не повредив головной мозг. Операция прошла успешно. — Правда, — произнес замешкавшийся врач, — был момент, когда мы ее чуть не потеряли. Все шло хорошо, а потом сердце вдруг перестало биться... а через двадцать секунд заработало вновь. Это произошло на восьмом часу операции. Именно в тот момент я стал молиться... Судьба? Нет, воля Божья. У Него все давно было расписано, просто мы этого не знали: людям неведомо их будущее, и это к лучшему. Родители еле утащили меня домой, переодеться и помыться. Меня к Вере в палату не тянуло — я лететь туда хотел, но врач пока не разрешал. Только по дороге домой понял, что все мои страдания прошли на глазах у родителей. Пусть они мне не родные, пусть приемные, но они меня поддерживали всегда, помогали и любили. Если бы не они, не было бы меня сейчас, не спасли бы Веру. Когда мы вошли в дом, я обнял маму и папу: — Спасибо, спасибо Вам... за то, что тринадцать лет назад приняли меня в семью. Спасибо за Веру... я очень вас люблю... Отец не ответил ничего, но этого и не требовалось — все читалось в его взгляде: тревога и гордость за меня. — Я рад, что ты мой сын, что ты — человек, — сказал он мне. — И мы тебя любим, ты наш сын, и это главное, — проговорила мама. До сих пор благодарю их за то, что они у меня есть. Их помощь безгранична. Дети спят крепко, вчера мы до глубокой ночи просидели у моря. Но будить их нужно — вечером вылет домой, в Россию. Я думаю о перелете, а самого прошлое вновь накрывает. Не смотря на удачную операцию, Вере предстояла долгая реабилитация. Ее мы проходили уже вместе — я больше не собирался ее отпускать. Лечение препаратами, боли и судороги, полная потеря волос, тошнота, рвота... Не описать того, что пришлось испытать моей любимой, но она не сдалась. Она стремилась жить. Спустя три месяца, удалось привезти мальчиков к ней. Я очень боялся, что Вере может стать плохо, но врач заверил меня, что это даст только новый стимул. Так и произошло — Вера словно заново родилась, лечение дало свои плоды — болезнь отступила. Мы вернулись в Россию. Я знал, что Вера готова быть со мной до конца жизни, но она не пойдет против мнения детей... это неприятно, но перечить любимой я не стал — главное, что она жива. Только отпускать Веру мне не пришлось. На большом семейном ужине Петя вдруг сказал: — Вы со свадьбой не затягивайте, лучше летом играйте, пока у нас каникулы. Все были в шоке, но под дружный смех решение приняли единогласно. Правда, потом я все же сделал Вере предложение руки и сердца. В Москве, гуляя по Арбату, я встал на одно колено посередине улицы и попросил ее стать моей женой. Под гомон веселой толпы она сказала мне заветное «да»... Теперь мы живем на две страны: основной дом в России, в областном центре, там учатся дети, развивается наш гостиничный бизнес. А еще у нас небольшой дом в Америке, на берегу океана, рядом с моими родителями. Здесь мы проводим наши каникулы, выходные. Мои родители сразу полюбили детей Веры, как и ее саму. Родители Веры живы и здоровы, души не чают во внуках. Моя жена работает дизайнером — оформляет интерьеры гостиниц, домов, весьма, кстати, успешно. А еще она рисует. Картины Веры просты, но поражают своей красотой... — Так и думала, что ты не поднимешь этих сорванцов, — ее руки закрывают мои глаза, а уха касаются губы, — пошли, пусть спят пока. Вера ведет меня за руку обратно на веранду, где работала все раннее утро. — Я закончила, посмотри. Мой взгляд падает на картину. Теперь на ней не только небо и море, там кусочек берега и люди: мужчина, рядом женщина, трое ребят, бегающих рядом, и маленький ребенок у нее на руках ... — Когда-то ты сказал, что возвращаешь мне долг... Только твоя плата стала дороже моей, теперь моя очередь отдавать. Я люблю тебя. Я возвращаю долг тебе. Вера Вэл стоит в недоумении после моих слов. Мы оба знаем, что я не могу быть беременной из-за последствий лечения. И только одной мне ведомо, что это значит для женщины: боль — не иметь возможности подарить ребенка любимому человеку. Если бы не безграничная любовь Вэла, я бы не выдержала, я бы умерла... Хотя я почти это сделала... осознание пришло глубоко после... там, на операционном столе, я видела, как врачи спасают меня, слышала, как пикают приборы... а еще я слышала, как отчаянно за стеной молится мужчина, прося Бога спасти меня... До сих пор не знаю, сон это был или явь, но именно в тот момент я поняла — я буду жить! И живу, радуясь каждому дню. У меня больше нет длинной косы, но моя короткая стрижка скрывает шрам на голове. Я не сижу целыми днями дома, но постоянная работа приносит огромное удовольствие. Детей вижу вечерами, но минуты рядом с ними бесценны. У меня молодой, успешный муж, но для него не существует ни одной женщины, кроме меня. Теперь я знаю точно — испытания должны быть в нашей жизни, пусть суровые, пусть ломающие судьбы, но обязаны. Они нас закаляют, делают сильнее, снимают всю ту шелуху, которую мы на себя нацепляем, и оставляют только чистое зерно. Трудности делают нас сильнее, помогают понять, кто твой друг, а кто враг, что на самом деле главное для тебя. Моя болезнь не просто открыла мне глаза, она заставила меня переродиться, стать другой — настоящей, живой, сильной. Полюбить всем сердцем, подарить тепло другим людям. Теперь мне не страшно ничего, теперь я преодолею все преграды, потому что рядом не просто надежное плечо, рядом человек, чье сердце бьется в унисон с моим. — Я не могу родить тебе ребенка, — как не стараюсь, голос дрожит, — но у нас так много тепла, а на свете столько детей, которым его не хватает, может... — Я согласен, — говорит он, перебивая меня, и вздыхает с облегчением. — Как ты меня напугала... я подумал... тебе же нельзя, врач говорил о возможном рецидиве при новой беременности... Знаешь, я сам вырос в приемной семье и получил столько любви, сколько не познал в своей. Ты не права, Вера, это не ты отдаешь долг — это мы оба должны вернуть долг за наше счастье. Я люблю тебя...
Бонус (Немного от автора: события бонуса некоторым могут показаться «притянутыми за уши», НО — автор может немного пофантазировать и подарить нашим героям счастье, которое они заслужили!!!)
много лет спустя — Алекс, веди осторожнее,это тебе не Австралия! — ругаю мужа и тут же заливаюсь смехом, видя его до невозможности сосредоточенное лицо. — Не говори мне ничего под руку! — сердито бубнит муж. — Хорошо, — соглашаюсь с ним, но никак не могу угомониться, давно не видела его таким серьезным. — Ты словно за рулем автомобиля лет десять не сидел. Алекс бросает на меня очередной сердитый взгляд, потом снова сосредотачивается на дороге. Вот говорила ему — давай отправимся на поезде или автобусе с Москвы. Категоричное «нет». — Поедем на машине, — только и ответил мне муж. И вот теперь мы преодолеваем московские пробки, чтобы выехать на трассу и добраться, наконец, до места назначения. Нам никак нельзя опаздывать, ведь сегодня наш взрослый сын станет студентом военного училища. Честно признаюсь, я противилась этому решению до последнего. Битва дома стояла жуткая: Алекс встал на сторону сына, они вдвоем сломили мое сопротивление, хотя я до сих пор «партизаню», и уговорили меня дать добро. Отпускать Сашку за сотни километров, пусть и в родную страну мне, совершенно, не хотелось — решилась. У сына, как оказалось, была мечта — стать военным, но нигде нибудь, а именно в России, ведь русская армия самая лучшая. И вот сегодня мечта осуществиться в полной мере: сегодня сын принимает присягу. — Мам, смотри, подъезжаем, — раздается голос дочери с заднего сидения. И правда, статуя, изображающая герб города, оповещает нас о прибытии в конечный пункт. — Хорошо, — произношу я и вся напрягаюсь. Сына не видела два месяца. Так надолго мы не расставались с ним никогда. Как он здесь? Конечно Сашка звонил, рассказывал, как проходят вступительные экзамены, как он живет, но что это для матери, если ее ребенок не рядом. Все время, пока сын был не дома, Алекс поддерживал меня сильнее обычного. Он, вообще, очень сильно изменился за эти годы. Мне порой даже не вериться, что передо мной тот самый мужчина, от которого я сбежала на край света. Алекс стал чутким, нежным, любящим мужем и отцом. Да, иногда в нем проскальзывает та суровость, которая была в нем раньше, но на меня и детей она не распространяется. Каждый взгляд мужа, адресованный мне, просто лучится теплом и любовью, хотя, иногда, в нем проскальзывает страх и боль — он до сих пор боится потерять нас. И я всеми силами стараюсь, чтобы эти чувства как можно реже посещали мужа — Алекс изменился и полностью искупил вину за прошлые ошибки. — Как же много машин, — удивляется Даша. Как будто у нас в Австралии их мало! Но пусть дочь радуется, ведь последнее время она так сильно загружена. Дашенька только прошла преддипломную практику, осталось совсем немного, и в нашей семье появится высококвалифицированный врач-онколог. Выбор профессии дочерью меня очень удивил, но папа (вот же хитрец!) одобрил. Скоро моя девочка будет спасать жизнь другим детишкам, ведь она сама, не понаслышке знает, что это такое — больные дети. — Эфхаристо те Цсео1! — восклицает Алекс. Мы на месте. Даша быстро покидает автомобиль, а я медлю... боюсь. Алекс берет меня за руку, прижимается лбом к моему и тихо произносит: — Ну ты чего? Все позади, наш парень стал большим и сильным мужчиной. Он не повторит моих ошибок. — Знаю, просто переживаю за него, — шепчу я. — Я тоже переживаю, но он волнуется сильнее нас. Наша поддержка для Сашки сейчас самая важная. — Ты прав, идем. *** — Я до последнего не верю, что мы согласились на это, — смотрю на Максима и ищу сомнение в его глазах. Но муж даже не думает сомневаться, наоборот, он весел и заражен позитивом — меня же просто трясет от предстоящих событий. Пока такси везет нас от вокзала к месту сбора, прокручиваю события последних лет. Сколько лет прошло, сколько воды утекло, а мне кажется, что все словно вчера было, словно не пролетело мимо столько времени. Хотя как пролетело? Оно нас с головой накрыло, позволило, наконец, почувствовать, что такое жить, любить, растить своих детей. Мы с Максимом в тридцать лет пережили то, что многие сейчас в семнадцать переживают, но нисколько не жалеем! Главное верить, главное любить, а остальное решаемые проблемы. Только решать их нужно всегда вместе, никогда не утаивая друг от друга ничего — этот урок для нас самый главный. Мы и детей вырастили, уча на своих ошибках. И дети их учли, идя по своим жизненным дорогам! Матвей, солидный и важный полковник, еще студентом привел к нам в дом девушку, которая жила в его интернате. Теперь мы с мужем носим гордое звание «деда и бабушки» и по выходным встречаем тройняшек (!) старшего сына. Ванька — молодой преподаватель в институте, пишет кандидатскую, но (хоть это делает в тайне от меня, поганец) в ближайшее время хочет познакомить нас со своей девушкой. Только не мальчишки моя головная боль, а дочери... Это все влияние старшего брата! — Долг! Родина! Отчизна! Две эти засранки решили поступать в военное училище! Да и некуда-нибудь, а именно в то, которое не всех парней принимает, что о женском поле говорить. Но, ведь, поступили! Хотя слез пролили не мало — девчонки! — Приехали, — говорит водитель. Максим расплачивается, и мы покидаем транспорт. Сыновья уже на месте — успели отзвониться. А я вот и шага сделать не могу — волнуюсь. Муж обнимает меня и прижимает к себе. — Они выросли, Лиза, это их путь, — говорит он тихо. — Знаю, но это же мои девочки, — говорю и чуть всхлипываю. — Да, именно поэтому у них такой сильный характер и такая жизненная позиция. Они — это ты. — Нет, они — это только они. У моих дочерей своя судьба, намного лучше моей. *** — Папа, мы скоро приедем? — А там братики будут? — А я хочу пить! Переглядываемся с Вэлом и дружно начинаем хохотать. Ох уж эти дети! Тогда, много лет назад, на мое предложение усыновить ребенка, Вэл ответил полным согласием, так в нашем доме появился сначала Женя, потом Дима. Детей мы забрали из дома малютки, им было меньше месяца от роду, от обоих отказались матери. Мои мальчики появлению братьев были удивлены, сначала, правда, ревновали, но потом быстро привыкли и полюбили их. Особенно к мальчишкам был привязан старшим мой сын, Петя. Сын помогает отцу, Вэлу, в бизнесе, женился и растит красавицу-дочку, но младшим внимания уделяет много, особенно Лене. Лена появилась у нас четыре года назад... я жутко боялась рожать... но решилась, теперь у нас Вэлом есть маленькая принцесса, которая пользуется тем, что единственная девочка в семье среди стольких мальчишек. Младшие живут с нами. У Пети свой дом, строил он его на свою зарплату, даже кредит брал ради этого. А вот Вовку мы видим редко — он у нас молодой ученый. Разрабатывает какую-то передовую установку для лечения онкозаболеваний. В Америку сын ехать учиться не захотел, но на стажировку согласился, вернувшись оттуда, и занялся научной работой. Горжусь им! Мои сыновья сами выбрали свою дорогу по жизни, я не спорила с ними. Когда Коля сказал, что настроен поступать в военное училище мне стало немного страшно, но в разговор вмешался мой отец. — Твердо решил? — спросил он внука. — Да, — отчеканил Коля. — Хорошо, но запомни — назад пути не будет. — А я назад не хочу, только вперед. После этого Колька принялся активно готовиться к поступление: отбор серьезный при поступлении, внимание уделяется и физической подготовке, и успеваемости в школе, и психическому состоянию абитуриентов. Готовились всей семьей и сын поступил. Сегодня у него присяга. — Вовка написал, что ждет нас на месте, — говорит довольный Женя. На десятилетие мы подарили детям телефоны, теперь они гордо показывают их всем, а еще заваливают родню сообщения в мессенджерах. Даже моим престарелым родителям пришлось освоить умный гаджет. — Это хорошо, мы тоже на месте, — сообщает Вэл. Мы паркуемся. Дети быстро покидают салон автомобиля — мы в дороге провели почти восемь часов. Я тоже выхожу из машины, но идти дальше немного боюсь. Вэл берет меня за руку. — Вера, ты опять теряешь веру в себя? — смотрит и улыбается. — Да, — шепчу я. — Ну и зря. Ладно, моей веры в нас и детей должно в этот раз хватить, — смеется. — Как и всегда, — и я сама начинаю улыбаться. *** На плацу, в большой толпе людей рядом оказываются три семьи: они не знают друг друга, не знакомы, но их всех объединяет одно — сейчас их дети в торжественной обстановке принесут клятву верности Родине. А еще все эти три семьи прошли такой долгий и нелегкий путь ради любви и счастья. *** В голубом небе резвятся стрижи, им словно и нет дела до того, что происходит на земле. А там все готовятся к торжественному событию — принятию присяги студентами Рязанского гвардейского высшего воздушно-десантного ордена Суворова дважды Краснознамённого командного училища имени генерала армии В. Ф. Маргелова. «Никто, кроме нас», — гласит фраза с натянутого стяга. Голубые береты будущих офицеров напоминают небо, раскинувшееся над их головами. Помимо студентов, преподавателей, почетных гостей много родственников ребят, переживающих за вчерашних мальчишек и девчонок. Поступить в училище не просто: строгий отбор, казалось, не отпугивает ребят и девчонок, а только усиливает их жажду защищать Отчизну — конкурс весьма приличный. Тем важнее тем, кто преодолел весь путь, сегодня получить гордое звание студент-десантник. Это гордость, это честь, это колоссальная ответственность. Но она не пугает ребят, а только делает сильнее. Многие за время поступления уже успели подружиться, стать друзьями. «Боевое братство на век», — так гласит одна из заповедей крылатой пехоты. Спустя годы, сегодняшние пацаны будут с гордостью вспоминать учебу, друзей, с которыми будут дружить долгую жизнь. Начинается торжественная часть. Высокие, стройные, в новой форме и гордостью в глазах студенты пополняют ряды защитников Родины. С дрожью от волнения и переполняющих эмоций зачитывают слова присяги: «Я... торжественно присягаю на верность своему Отечеству -Российской Федерации. Клянусь свято соблюдать...» И захватывает дух у самих ребят от важности произносимых ими слов, и льются слезы у матерей, волнующихся за своих детей, и загорается гордость в глазах отцов. Спустя час, когда все мероприятия окончены и у ребят осталась совсем немного времени, чтобы повидаться с родителями. Пройдут годы и стены училища выпустят не просто офицеров, они выпустят две семьи, которые будут писать новую жизненную сагу... но это уже совершенно другие истории!!! 1 Эфхаристо те цсео ( греч. ευχαριστώ τον Θεό) — слава Богу.
Конец Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Я возвращаю долг», Катерина Шварц
Всего 0 комментариев