«Любимое блюдо»

Любимое блюдо (fb2) - Любимое блюдо 602K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Китти Томас

Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления! Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения. Спасибо.

Китти Томас

«Любимое блюдо»

Оригинальное название: Comfort Food by Kitty Thomas, 2014

Китти Томас «Любимое блюдо», 2019

Переводчик: Юлия Монкевич

Редакция и оформление: Евгения Ким

Вычитка: Юлия Монкевич

Обложка: Алёна Дьяченко

Переведено для группы:

Любое копирование без ссылки

на переводчика и группу ЗАПРЕЩЕНО!

Пожалуйста, уважайте чужой труд!

Аннотация

Эмили оказалась в плену. Ее похититель пытается выработать у нее условный рефлекс, используя для этого собственные методы. Отказ в человеческом общении — один из них, несмотря на то, что ему известно, как сильно его жертва нуждается в этом. Он слишком красив, чтобы быть монстром, что, в сочетании с отсутствием насилия по отношению к ней с его стороны, доводит ее до крайности, балансирующей на тонкой грани с благоразумием.

Эмили от первого лица расскажет о том, что такое «Любимое блюдо», и что происходит, когда все ощущения от боли и удовольствия переворачиваются с ног на голову, отчего кнут начинает приносить комфорт, в то время, как куриный суп превращается в сущее наказание.

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: Это история о БДСМ без взаимного согласия. Это новелла о реальном рабстве. Если вам некомфортно читать эротический рассказ без «стоп-слова», то данная книга не для вас. Это художественное произведение, где автор не одобряет и не оправдывает любые действия, совершаемые с человеком против его воли.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Эпилог

Молчание.

Не всегда становится врагом общения.

Глава 1

Первый день моего плена был похож на рождение... или смерть. Они оба выглядели одинаково ― длинный тоннель и яркий свет в конце. Возможно, на самом деле все было иначе. Возможно, мои воспоминания оказались неверны, потому что все, что существовало для меня в тот день, было темнотой.

На моих глазах была повязка. Я сидела на твердом металлическом стуле с привязанными к его ножкам ногами и связанными за спиной руками. Острее всего ощущалась тишина. Словно удушающее одеяло, от которого не было спасения. Если бы я не начала говорить, чтобы услышать свой собственный голос, отчаяние, которое я игнорировала, в первые же пять минут поглотило бы мое сознание.

Я помню, что мысли об этом были похожи на шпионские фильмы, которые часто начинались с сенсорной депривации (прим. пер.: сенсорная депривация ― ограничение внешних раздражителей): шаг первый заключался в том, чтобы заставить пленника выдать свои тайны. Но у меня не было секретов. Я была словно открытая книга, и, возможно, в этом и заключалась моя проблема. Местная знаменитость, которую транслировали по национальному каналу, уверенная, что в состоянии четко сформулировать свои мысли. Девушка с плаката, которой завидовали те, кто не мог оказаться на ее месте. В действительности ни для кого не представляющая опасности.

Я написала несколько книг, так что у меня имелись преданные фанаты. Кто-то должен был заметить, что я пропала, по крайней мере, к моменту моего следующего выступления, которое должно было состояться через несколько недель.

День начинался с одного из таких выступлений. Замечательный фуршет в очень хорошем ресторане в центре Атланты был заказан для этого события. Обычно я начинала и заканчивала свои книжные туры в Атланте, потому что город находился недалеко от моего дома в пригороде.

Моими поклонниками были преимущественно женщины ― моя основная аудитория, хотя я никогда не планировала становиться чем-то вроде их голоса. Также там присутствовало несколько мужчин, но я не обращала на них внимания.

Женщина проживает свою жизнь немного иначе, чем мужчина. Мы всегда осторожничаем. Не то чтобы мы живем в страхе двадцать четыре часа в сутки, представляя, как какой-то случайный человек придет, изнасилует или убьет нас. Только самые трусливые из нас думают именно так.

Все-таки никогда не знаешь, какой из психов зациклится на тебе. И несмотря на все мудреные речи и женские движения, по большому счету... женщины остаются добычей.

Это место, в котором я находилась, заставляло меня отрицать, что подобное могло произойти со мной. С девушкой, которая всегда осторожна. С той, кто запирается на все замки, не гуляет и не бегает в наушниках, не берет конфеты у незнакомцев из фургонов. Если вы понимаете, о чем я.

Я вслушивалась в тишину и задавалась вопросом, как, черт возьми, это могло произойти. У меня были и другие мысли. Мысли, которые заставляли меня надеяться, что, возможно, я знала какую-нибудь государственную тайну, и как только поделюсь ею, смогу пойти своей дорогой.

Изнасилование. Смерть. Расчленение. Возможно, это произойдет в таком порядке, а может, и нет. Хотя такой сценарий будет предпочтительнее расчленения. Изнасилование. Смерть. Или Изнасилование. Расчленение. Смерть. Вы всегда мечтаете, чтобы ваше расчленение произошло после смерти.

Если сначала наступит смерть, то это будет, вероятно, лучшим сценарием. Мне довелось посмотреть достаточно фильмов о женщинах, которые находились в опасности и я не была Макгайвером (прим. пер.: имеется в виду главный герой сериала «Секретный агент Макгайвер»). У меня на самом деле не было никаких шариковых ручек, которые я могла бы как-то вытащить из кармана и превратить их в баллистическую ракету.

Я совершила банальную ошибку. Оставила свой напиток без присмотра. Мужчинам никогда не приходится беспокоиться о подобном дерьме. Думаю, это потому, что по статистике женщин-психопаток намного меньше, чем мужчин сталкеров, и большинство стычек между мужчинами довольно банальны.

Как и всех женщин, воспитанных в нынешней обстановке страха и ненависти к мужчинам, меня учили никогда не оставлять свой напиток без присмотра. Все женщины это знают. Мы так и делаем. Даже если нам не говорят об этом прямо, эти правила вероятнее всего идут в комплекте с женским телом и остальными атрибутами. Просто здравый смысл в эпоху наркотиков для изнасилования на свидании. Даже самый обворожительный мужчина может оказаться волком в овечьей шкуре, который знает, как подловить момент.

Более того. Мы думаем, что бывают исключения. Как мой фуршет.

Не бывает никаких исключений. Иначе я бы не сидела здесь привязанной к стулу и не слушала бы сомнительно успокаивающий звук собственного дыхания.

Я не могла перестать думать о том, как на все это отреагируют мои родители. Моя сестра, Кэти, умерла несколько лет назад в результате несчастного случая. Она была глухой и не услышала автомобиль, водитель которого потерял управление. Мужчина оказался не готов к тому, что дорога будет покрыта льдом. Никто на юге не был готов к подобному. Мои родители не говорили о ней годами, потому что не смогли справиться с горем. Я же была не в силах даже представить, как они отреагируют на мое исчезновение, и задавалась вопросом, будут ли они проклинать Бога за то, что он проделал это дерьмо с ними дважды.

Дверь открылась с точно таким же скрипом, как это бывало в фильмах ужасов. По крайней мере, теперь я знала, в какой ситуации оказалась, и не собиралась заниматься самообманом. Стук его ботинок громким эхом отскакивал от бетонного пола, пока он шел ко мне. Мужчина остановился, возможно, в нескольких шагах от меня, и тишина затянулась настолько, что показалась мне маленькой вечностью. В конце концов, я была вынуждена заговорить.

― Зачем вы это делаете?

Мой голос дрожал, когда я задала этот вопрос, и мне это не понравилось. Я выглядела слабой. Еще никогда в своей жизни я не была слабой.

Это был такой банальный вопрос. Даже если эти слова были последними в моей жизни, и ощущались глупыми и неважными, я должна была узнать ответ. Почему он выбрал меня? Я распространяла какие-то флюиды, или он был просто одержимым? Было ли что-то во мне, что так и кричало: жертва?

Я всегда старалась создавать впечатление, что не была легкой добычей. Я обманывала себя. Ему было до смешного просто похитить меня.

Опять же, возможно, я с самого начала ошибалась в своем предположении, что моим похитителем был мужчина. Теоретически, им также легко могла оказаться и женщина.

Кто-то завидующий моему профессиональному успеху. Кто-то, кто ненавидел меня по какой-то мнимой причине вроде той, что ее муж думал, будто я была привлекательной или что-то на подобие этого. Как будто я могла контролировать мысли тех, кто считал меня привлекательной. Всегда найдется одна из миллиона причин, по которой какая-нибудь женщина решит на вас сорваться.

И я не ненавижу мужчин. Есть очень маленький процент людей, которые предпочитают совершать насилие в отношении женщин, несмотря на легкость, с которой они могли бы завоевать ее. Большинство женщин также не испытывают по отношению к мужчинам ненависти. Те же, кто их ненавидит, наверняка делают это, не потому что большинство мужчин оказываются жестоки с женщинами, а потому что они могли бы такими быть, если бы захотели. Это знание вызывает некую беспомощную ярость у определенного количества женщин. Однако, до этого момента, я никогда им не уподоблялась.

Он все еще молчал. Я продолжала этот внутренний монолог в своей голове, страшась того, что могла сказать нечто такое, из-за чего меня убьют. Или того хуже. Это было наивно, но я хотела верить, что могла каким-то образом изменить ход событий, происходивших здесь, сказав нечто правильное. Мои слова, именно те, что делали меня настолько неотразимой в глазах людей, были более бесполезными, чем я была в состоянии признать. У моего единственного оружия была эффективность водяного пистолета.

Я ощутила, как к горлу подступил тяжелый ком, когда он подошел ближе. Я не могла его видеть из-за повязки на глазах, но знала, что похититель наблюдал за мной, скорее всего, с изумлением изучая мою реакцию. Меня бесило, что он держал мою жизнь в своих руках и все еще мог решить поразвлечься со мной.

Я продолжала ждать, пока он ответит на вопрос, зачем он это делал, но ответа так и не последовало.

Существует стандартный протокол жертва/обидчик; своего рода этикет, если хотите. Зачем ты это делаешь? Это вводный вопрос, за которым обычно следуют крики или плачь. Но я не кричала и не плакала. Я хотела сохранить всю энергию для своего возможно единственного шанса сбежать. В конце концов, он сделает что-то опрометчивое. Он должен совершить ошибку.

После того, как жертва идет на контакт, мучитель, как правило, говорит что-то настолько жуткое, что жертва желает повернуть время вспять и никогда не открывать рот. Этот человек, однако, казалось, решил спекулировать на страхе неопределенности.

В конце концов, если бы он заговорил со мной, возможно, в нем нашлась бы крупица человечности, к которой я могла бы воззвать, и появилась бы крошечная, хрупкая надежда, что я смогу договориться с ним. Большая, холодная рука мягко прижалась к моей щеке.

Не было никакого насилия или угрозы в том, как он ко мне прикоснулся. Это была всего лишь моя щека, так что, разумеется, в этом прикосновении не было ничего сексуального. Однако, это было предупреждением. Он будто говорил мне: у меня нет проблем с тем, чтобы влезть в твое личное пространство и прикоснуться к тебе в любое время.

Его рука оставалась прижатой к одной стороне моего лица на протяжении, по крайней мере, нескольких минут, в то время как мое сердце продолжало молотить в груди. Это была огромная, сильная рука. Он мог легко забить меня ей до смерти, или проявить нежность. Хотя в этом случае, даже нежность расценивалась бы как акт насилия. Я не знала, что из двух вариантов было предпочтительней.

Из-за насилия я могла бы получить соответствующий социально одобренный статус жертвы. Но я знала из личного опыта, что все остальное могло привести к совершенно другим физическим реакциям.

***

В семнадцать лет у меня появился первый настоящий парень. Он был милым и имел ту грань опасности, которая так нравится девчонкам в этом возрасте. Он распространял вокруг себя ауру чего-то дикого и пугающего, к чему я отчаянно хотела приобщиться.

Мы часто дурачились. Мое строгое религиозное воспитание не позволяло мне заниматься сексом, не опасаясь гнева Божьего, который обрушился бы на меня, так что я не считала, что оргазмы стоили вечности в аду. Хотя, если вдуматься, сама мысль о том, что какие-то божества могли быть обеспокоены тем, чтобы наказать определенного человека за то, что он решил снять с себя одежду, в лучшем случае, казалась мне глупой.

Он прижал меня к кровати, с края которой свисали мои ноги. Мы были у него в спальне, пока его родители находились внизу. До нас долетали звуки ночных новостей. Я лежала там, пока мои штаны валялись забытыми на полу, хотя я все еще была одета в рубашку.

Парень собирался зарыться лицом между моих бедер. Это было тем, к чему я на тот момент оказалась не готова. К тому же я была настоящим параноиком на счет любых венерических заболеваний, которые передаются половым путем. Да, именно отсутствие знаний в этом вопросе заставляло меня воздерживаться от близости. Тем не менее, я сказала «нет». Я этого не хотела.

Он проигнорировал меня, широко расставив мои ноги, чтобы ему было удобнее разместиться между ними, и крепко сжал мои запястья, прижав их к бедрам, когда обездвижил.

― Тебе понравится, я обещаю, ― сказал он.

Я боролась, но парень был слишком силен, а у меня не было ничего, обо что я могла бы опереться, чтобы оттолкнуть его подальше. Он опустил голову между моих ног, а потом медленно заскользил языком по клитору. Я хотела закричать, но не могла опозориться перед его родителями, которые примчались бы в комнату и обнаружили бы меня полуголой на кровати.

Почему-то хуже всего оказалось осознание того, что я могла остановить его. Так или иначе, позор. Либо терпеть его язык на своем клиторе, либо позволить его родителям узнать, чем мы занимались, чтобы они сочли меня шлюхой.

― Пожалуйста, пожалуйста, не надо, ― умоляла я его, но он не остановился.

Это было просто невероятно, как мало времени понадобилось на то, чтобы растаяла моя решимость. «Пожалуйста, нет», превратилось в «О Боже, не останавливайся!»

Когда он закончил, я так и осталась лежать на кровати, пока мои ноги все еще дрожали после сильнейшего оргазма. Они превратились в желе, и я ощущала себя слабой, словно окутанной дымкой от эйфории. Оргазм, из-за которого я не хотела попасть в ад. Парень посмотрел мне в глаза, с самодовольной ухмылкой на лице и с усмешкой произнес:

― Я же говорил, что тебе понравится. Что ты скажешь теперь?

― Благодарю тебя, ― это была шутка, о которой знали только мы. Раньше в ней никогда не проскальзывало сексуального подтекста. Эти слова сорвались с моих губ прежде, чем я смогла остановить их, и отчасти оказались правдой.

Мы никогда не обсуждали с ним этот инцидент после случившегося, и он никогда не принуждал меня к этому снова. Ему не пришлось. Я не предоставила ему такую возможность, потому что все стало слишком запутанным. Я уверена, что глубоко внутри, он действительно считал, что не сделал ничего плохого, так как лихо заставил мое тело обернуться против меня. В конце концов, мне это понравилось. Все это отвратительное действие, от начала до конца.

Сочетание страха и беспомощности, включающие в себя нереальное удовольствие, и в конечном счете капитуляцию. После этого, я месяцами мастурбировала вспоминая это событие. Прошло несколько лет, прежде чем я смогла рассказать об этом подруге.

Она настаивала, что это ни чем не отличается от изнасилования. Мне кажется, что она была права, но я никогда не рассматривала случившееся в таком ключе. По каким-то причинам, у меня никогда не было такого ощущения. Я справилась с этим. Было что-то особенное в том, что я оказалась беспомощной и, пожалуй, это была единственная вещь, которая меня оправдывала. Со временем ко мне пришло чувство стыда, но не потому что я была изнасилована, а потому что не ощущала себя травмированной из-за того, что со мной сделали. Ведь иногда, я все еще ласкала себя, думая о нем.

***

Я думала, что он оставил меня в покое, но потом услышала, как по полу заскрежетал еще один металлический стул. Его тяжелый вес приземлился на сидение, и похититель что-то положил на стол. Мое дыхание сбилось.

Спустя несколько мгновений моих губ коснулась ложка. Я открыла рот, и теплый куриный суп с лапшой скользнул мне в горло. Любимое блюдо. Ох, какая сладкая ирония. Я не волновалась, что он отравит меня. Зачем ему это?

Накачать меня наркотиками было удобно для транспортировки. Он держал меня там, где ему хотелось, и это место без сомнения являлось каким-то жутким подвалом со звукоизоляцией. Я услышала, как мой похититель закинул в суп сухари, прежде чем запихнул мне в рот очередную порцию еды. Я даже не осознавала, насколько голодной была. Примитивный страх, как правило, отбивает чувство голода.

После второй ложки, его рука начала мягко поглаживать мою грудь через одежду. Я напряглась и отстранилась. Он не накричал на меня и не ударил. Похититель просто поставил тарелку на стол и поднялся на ноги. А потом, его шаги начали отдаляться в том направлении, откуда он пришел.

Так это была та самая игра, в которую он играл? Либо я соглашусь на его прикосновения, либо он заморит меня голодом до смерти? Я где-то слышала, что это весьма жестокий способ убийства, хуже него только утопление или удушье. И эти вещи все еще могут оказаться в меню. Чуть позже.

― Прошу... вернись.

Я ненавидела себя за эти слова. Ненавидела себя настолько, что если бы мои руки были свободны, а рядом лежала бритва, я прижала бы лезвие к своей коже и истекла бы кровью прямо у него на глазах.

И все же я торговалась, в надежде попытаться умаслить похитителя, чтобы он не причинил мне боли больше, чем мог бы. Он в свою очередь, проявит ко мне немного заботы, сделает полностью зависимой от себя и вуаля... у меня мгновенно разовьется Стокгольмский синдром.

Я перестала слышать звук его шагов, но он по-прежнему был молчалив, впрочем, ничего нового. Через мгновение, мужчина вернулся и сел на стул.

Я постаралась не забиться в приступе удушья. Вероятно, он не позволил бы мне воспользоваться бумажным пакетом, чтобы остановить гипервентиляцию легких. Но наше перемирие началось именно с этого. Он не сказал ни слова, и не произнес ни одной словесные угрозы. Ему и не нужно было.

Наше негласное соглашение вступило в силу. Я собиралась дать ему то, чего он хотел, и даже больше. Сейчас разменной монетой на столе оказалась еда. Я все еще спорила с самой собой из-за этого и корила себя за то, что была слабой и не продержалась дольше. Он даже еще не попытался меня трахнуть. То, что он ласкал мою грудь, было весьма незначительной ценой за возможность поесть.

Ложка снова прижалась к моим губам, и я открыла рот, приветствуя теплую жидкость. Он добавил хорошие сухарики. «Таунхаус» овальной формы. Марка, которая мне нравилась. Возник момент, когда у меня едва не случилась истерика, пока я размышляла над тем, как долго он за мной следил, и как много обо мне знал. Был ли мой похититель в курсе, что эта с виду обычная еда, заставляла меня чувствовать себя в безопасности?

Я напряглась, когда услышала, как ложка снова заскрежетала по миске. Я знала, что это означало. Каждая клетка моего тела ощущала себя на пороге, на каком-то вымышленном краю, и пыталась отодвинуться, когда его рука снова легла на мою грудь. Он не делал попыток снять с меня одежду. Казалось, что мой похититель хотел, чтобы я соглашалась с каждым его действием, которым он осквернял мое тело.

Я не хотела реагировать, но своим большим пальцем он поглаживал мой сосок сквозь слои одежды так нежно и соблазнительно, что я сама не поняла, как потянулась за очередной лаской. И хотя единственное, о чем я мечтала ― это отодвинуться, я четко осознавала, что если сделаю это, то он уйдет, и заберет с собой еду. На этот раз мои мольбы не смогут вернуть его.

Все повторялось снова и снова. Ложка супа, а потом прикосновение, и так до тех пор, пока не опустела тарелка. Он хотел убедиться, что я четко понимала правила ― ни что не будет доставаться мне за просто так. Мне придется платить буквально за все.

Я продолжала прокручивать в голове день похищения. Что если бы я сделала что-то иначе? Что если бы я так и не вышла из-за стола? Если бы к концу дня мне не понадобилось бы подкрасить губы? Неужели катализатором для моего похищения стал оттенок помады для женщин от Сасси Виксен, который я использовала?

Я знала, что даже обдумывать такой вариант было сумасшествием. Рано или поздно он бы все равно похитил меня, если был решительно на это настроен. Тот самый момент не был решающим. Я могла повести себя неосторожно и после и заплатила бы за это.

Мы прошли испытание миской супа, а затем возникла неловкость. Казалось, будто мой похититель лишь планировал это и не знал, каким должен быть его следующий шаг. Возможно, он ждал действий от меня.

Ладно.

― Пожалуйста, скажи мне, зачем ты это делаешь.

Теперь мой голос звучал увереннее. Возможно, наш тандем ― похититель/жертва, уже устоялся. Он не казался кем-то, кто мог бы неожиданно наброситься. Наоборот, он был похож на того, кто будет ждать целую вечность, лишь бы получить желаемое.

Ответа не последовало.

Он прижал пальцы к моим губам, мягко заставив меня замолчать. Похититель не собирался отвечать на вопрос, а у меня не было сил, чтобы заставить его это сделать. Он опустился на пол рядом со мной, и я почувствовала, как нож начал разрезать веревку, которой мои ноги были привязаны к стулу.

У меня было желание пнуть его в лицо, но я не стала этого делать. Если бы я ударила его, то перевела бы ситуацию в стадию реального физического насилия, и он, без сомнения, дал бы мне сдачи. Этот мужчина не был кем-то вроде совестливого джентльмена. Прежде чем я твердо решила не пинать его, шанс был упущен, а он переместился ко мне за спину.

Похититель перерезал веревки на моих запястьях. Я и не догадывалась, как сильно они впивались в кожу, но ощутила жжение сейчас, когда рук коснулся воздух. Мой захватчик вернулся, чтобы встать передо мной, чинно разместив мои же руки у меня на коленях, как будто я была марионеткой. Я едва могла сделать вдох.

У меня имелась сильная и устойчивая фобия к ножам. Честно говоря, я знала не многих людей, которые не боятся ножей. Для большинства нож страшнее, чем пушка. Если кто-то захочет убить тебя из пистолета, то это будет быстро и безболезненно. Ножи не могут предложить такой ​​роскоши. Они более интимные и острые, каким пистолет даже не может надеяться стать.

Несмотря на то, что мои руки и ноги оказались свободны, я по-прежнему не сопротивлялась. У него был нож, а у меня завязаны глаза. Не нужно быть математиком, чтобы подсчитать шансы на победу. Прежде чем я успела добраться до повязки, чтобы снять ее, руки похитителя обхватили мои запястья, и начали растирать их так, будто его действительно беспокоило то, что он причинил мне боль.

Но я знала, что это не так. Любой, кто накачивает тебя наркотиками, похищает и закрывает в подвале, не будет заботиться о том, причинил ли он тебе боль. Возможно, что это просто не было его основным намерением. Одним резким движением похититель сорвал с моих глаз повязку.

Хотя снятие темной ткани не было приятным, но она действовала как своеобразный фильтр безопасности. Теперь же нас ничего не разделяло. Я заглянула в самые холодные, самые черные глаза, которые когда-либо видела; бездонные бассейны, в которых не было ничего человеческого. В нем притаилось нечто такое, что отличало его от любого другого мужчины, с которым я когда-либо общалась прежде.

Я думала, что мой похититель тут же приступит к словесным угрозам, когда тайна того, кем он является, будет раскрыта, но мужчина этого не сделал. Он просто впился в меня взглядом. И все потому, что я была его научным проектом.

В иной ситуации я бы сочла этого мужчину привлекательным. Он был мускулистым, с твердой челюстью и отличными волосами, на теле которого не было ни грамма жира. Я ощущала себя словно жертва Теда Банди (прим. пер.: Теодор Банди ― американский серийный убийца, насильник, похититель людей и некрофил, действовавший в 1970-е годы), которая до определенного момента, не могла поверить, что он собирается обидеть ее, будучи при этом таким красивым. Невероятный шок от того, что кто-то настолько привлекательный, может оказаться хищником.

Зачем ему это было нужно? Разве женщины не падали к его ногам буквально автоматически? Меня охватил леденящий душу ужас, что этот мужчина хотел того, что не мог получить на свидании; возможно, мое разрубленное тело, куски которого будут аккуратно завернуты в белую бумагу и уложены в морозилку. Я содрогнулась от подобной мысли, и быстро попыталась заблокировать ее.

Монстры не должны быть красивыми. Это правило. Горбун из Нотр-Дама был уродлив. Монстр Франкенштейна был уродлив. Носферату... уродлив. Уродство было в своде правил. И все же мужчина, спокойно стоящий передо мной на коленях, уродливым не был. Не внешне. Осмотрев его с ног до головы, а затем заглянув ему в глаза, я осознала, что он был именно тем типом мужчин, о которых фантазировали женщины, как только достигали возраста полового созревания.

Он встал и отступил назад, пригвоздив меня взглядом к стулу. Мой похититель не угрожал мне ножом, но все еще держал его в руке. Он направился к двери, а потом очевидно передумал, развернулся и вернулся ко мне, стащив меня со стула. Я едва не начала умолять его не трогать меня, но он оказался заинтересован не во мне.

Мужчина поставил мой стул поверх того, на котором сидел сам, забрал ложку и тарелку, а затем сложил раскладной столик.

Я, возможно, потратила бы часы или даже дни, ругая себя за то, что не попыталась пробежать мимо него к двери, но была рада, когда не сделала этого. На стене располагался электронный замок с клавиатурой. Чтобы его открыть требовалось сканирование сетчатки и отпечатка пальца. Тот, кто похитил меня, имел техническое оснащение. Возможно, я была частью тайного правительственного эксперимента.

Дверь за моим похитителем закрылась с громким хлопком, а я осталась одна в пустой комнате, где не было ничего, кроме одетой на меня одежды. Бетонный пол, бетонные стены, неизвестного состава потолок ― все серого цвета. Унитаз без крышки располагался в дальнем углу помещения, а в нескольких футах от него, прямо в полу, находился странного вида слив. Это было похоже на тюремную камеру, только без решеток, окон или кровати.

Я не понимала, сколько прошло времени или почему это имело для меня значение, но было что-то смущающее в том, что я не знала день сейчас или ночь. Когда мне ложиться спать? И дело не в том, что это на самом деле волновало меня. Просто кроме сна, здесь было нечем заняться.

В фильмах, всегда есть выход. Неважно, где плохой парень вас удерживает, выход есть. Вы можете взломать замок, или использовать керосин, спички и какой-нибудь предохранитель, чтобы сделать бомбу, а потом взорвать дверь. Вы можете выбраться через потолочную плитку, разбить окно, или найти слабое место в стене и начать ее постепенное уничтожение с помощью острого предмета, который, так уж вышло, случайно оказался у вас в кармане.

Моя камера была крепостью. Это заставило казаться фильмы весьма неправдоподобными. На самом деле, выходило, что не так уж и сложно было создать крепость, из которой невозможно сбежать, если вы действительно зададитесь целью это сделать. Все, что вам для этого необходимо ― это твердые пол, стены, и потолок, а также единственный выход, оборудованный замком с датчиком сканирования сетчатки и отпечатков пальцев.

Глава 2

Однажды, я где-то читала о том, что преступники проводят что-то вроде интервью со своими потенциальными жертвами, чтобы они могли понять, стоит ли рисковать ради предполагаемой добычи. Конечно, они не называют это интервью, это скорее психолого-психиатрический анализ портрета личности.

Я задавалась вопросом, допрашивал ли он меня. Всем известно, что каждый месяц я выступала на нескольких встречах. Был ли он на одной из них? Отводил ли меня в сторонку? Задавал ли мне очаровательные, обезоруживающие вопросы? Сравнивала ли я себя с ягненком? Или с Красной Шапочкой?

Я не знала. Но я наверняка бы запомнила эти глаза. И даже если бы я не видела в нем хищника, коим он и являлся, я бы все равно обратила на него внимание благодаря его внешности. Я бы пошла на ужин с этим мужчиной? Если бы в его взгляде было чуть меньше холода?

Я задавалась вопросами, как долго он наблюдал за мной, и насколько легким я сделала это для него. Проявила ли я небрежность, не закрыв дверной замок, пока думала, что за мной никто не следит, чем облегчила ему задачу? Проникал ли он ко мне домой, рылся ли в моем нижнем белье? Составил ли он, в конце концов, список всех моих вещей в шкафах?

У меня было много времени подумать обо всем этом, но не той первой ночью. После того, как я осталась одна в камере, я перенеслась в царство Морфея. Я чувствовала, что наркотики все еще циркулировали в моей крови, поэтому, несмотря на обстоятельства, это оказалось не так уж и сложно.

Мне снился ланч, на котором были я и он. Мы смотрели друг на друга, и он флиртовал со мной. Я не запомнила, кокетничала ли с ним в ответ.

Когда я проснулась, мне потребовалось несколько минут, чтобы отделить фантазии от реальности. Очнуться в камере оказалось настоящим кошмаром. Сон был таким правдоподобным. Цвета, звуки и запахи, настолько реальные и яркие, что я не смогла припомнить, встречалось ли мне подобное наяву. Я впитывала их, чтобы запомнить, потому что догадывалась, что это будут единственные ощущения, которые останутся доступными в ближайшее время.

В камере поддерживалась стабильная температура; никогда не было слишком жарко или слишком холодно. На потолке имелся вентиляционный люк, но он располагался слишком высоко, чтобы дотянуться до него даже стоя на пальцах ног или подпрыгивая. Я простояла под ним несколько дней подряд, ожидая каких-то температурных изменений или чего-то подобного.

Здесь все было слишком постоянным. Вентиляционное отверстие существовало только лишь для того, чтобы посмеяться надо мной и указать на то, чего я больше не смогу ощутить ― поток свежего воздуха, окутывающий мое лицо.

Второй день представлял из себя то, что можно было бы назвать рутиной. Я бодрствовала и расхаживала туда-сюда. Отчасти это было из-за того, что я понятия не имела, что меня ждет. От этого мужчины зависело, умру ли я от его рук или буду жить, а он даже не выразил свою угрозу в словах, чтобы я смогла ее проанализировать.

Я пришла к выводу, что так и было задумано. Если он какое-то время следил за мной, то точно знал, как я жажду социального взаимодействия. Поговорить со мной означало дать мне то, в чем он хотел меня ограничить. С какой целью, я не понимала. Если его намерением было свести меня с ума, то этот план выглядел беспроигрышным.

Так что уже на второй день, я обратила внимание на свет. Он не был ярким или очень тусклым; это было равномерное приглушенное освещение, которое тянулось по всему потолку комнаты. Оно напоминало флуоресцентное, но не дотягивало до него по яркости. Возможно, это были люминисцентные лампы, которые слегка потускнели. Я ничего не знала о психических заболеваниях людей, которые могли бы купить такие лампы и использовать их до тех пор, пока они не потускнеют до нужной степени, чтобы начать кого-то нервировать. Возможно, это было лишь плодом моего воображения, и я уже начала сходить с ума.

Наконец, я выдохлась настолько, что уселась в углу комнаты, подальше от выхода. Я подтянула ноги к груди, прижалась к ним подбородком и уставилась на дверь, будто ждала от нее подвох. Так и было. В итоге, она все равно откроется. Какая-то часть меня хотела этого, потому что тогда, независимо от того, что могло произойти, и что приготовила мне судьба, все могло закончиться.

Когда дверь открылась, я передумала, молча умоляя дать мне еще немного времени. Мое сердце так сильно билось о ребра, что я была уверена, оно вырвется наружу. Я дышала медленно и размеренно, пока пыталась удержать голову на одном уровне. Мне даже пришла в голову мысль со всех ног броситься к двери, но у меня не было ни единого шанса добраться до нее достаточно быстро.

Дверь за спиной мужчины плотно закрылась. Вот и все. Игра окончена. Шанс упущен. Не то чтобы у меня была реальная возможность выбраться отсюда, но когда вы находитесь в заведомо проигрышной ситуации, вы должны проигрывать в своем воображении варианты, в которых вы побеждаете плохого парня, и вам удается сбежать.

Плохой парень стоял и наблюдал за мной с металлическим подносом в руках. На мгновение я представила, как забиваю его им до смерти. После чего вернулась к вопросу, как смогу использовать его глазное яблоко и отпечаток пальца для разблокировки клавиатуры на двери. К тому же требовалось еще ввести код. Я не планировала умереть от голода, пока буду подбирать комбинацию.

Он одарил меня весьма недружелюбной улыбкой, будто точно знал, о чем я думала. Возможно, так и было. У меня всегда было невероятно выразительное лицо; даже при лучших обстоятельствах мне не удавалось скрыть собственные эмоции. Если у меня появлялась хорошая идея, то я растягивала губы в улыбке. И если я сделала это снова, то он однозначно понял, что я обдумывала различные сценарии его жестокого убийства, которые точно не вязались с моей ролью жертвы.

Он пересек комнату и сел напротив меня в позе лотоса, вторгаясь в мое личное пространство. Куриный суп с лапшой. Снова. Я взглянула на пиалу, и задалась вопросом, какую игру он затеял. Если пришло время завтракать, то разве он не должен был накормить меня тем, что полагалось есть на завтрак? Или это была очередная попытка сбить меня с толку, какое сейчас время суток?

Он и правда рассчитывал, что тарелка супа заставит меня забыть о том, что я заперта в ограниченном пространстве? Или это был просто способ притупить чувство голода, чтобы оно стало таким же безликим, как и все мои ощущения?

Мужчина насыпал сухарей и поднес ложку с супом к моим губам. Я так и не поняла, откуда набралась храбрости, чтобы заговорить. Мне было очень страшно, хотя помимо страха, я злилась на себя из-за того, что сидела рядом с ним и ничего не предпринимала.

― Я в состоянии поесть сама! ― как только я это произнесла, то тут же вздрогнула.

Наверное, я ожидала, что он меня ударит. Ни один психопат не был известен своей сдержанностью. Я прикрыла лицо рукой, будто это помогло бы укрыться от удара, если бы он решил его нанести.

Ничего не произошло.

С осторожностью, я медленно опустила руку. Он спокойно сидел и ждал моих дальнейших действий с ложкой, зажатой в руке. Попыталась отыскать в его взгляде гнев, но все что я увидела ― спокойствие с нотками веселья. Я его забавляла. Это разозлило меня настолько, что я снова утратила чувство страха.

Я хотела наброситься на него и поколотить. В тот момент, мне стало все равно, убьет ли он меня. Я твердо осознала, не важно, что он для меня уготовил; дальше будет только хуже, и нет никакого способа избежать этого. Если он убьет меня быстро, то это даже к лучшему.

К тому же, мой мозг работал намного лучше, чем накануне. Действие наркотиков почти закончилось, и я не была настолько голодной, чтобы делать что угодно. Я поежилась, когда вспомнила, что позволила ему прикасаться к себе через одежду ради еды. Если бы я продолжила бездействовать, то ситуация бы только ухудшилась.

Я выбила ложку из руки мужчины и запустила тарелку через всю комнату. Пиала разбилась о стену, нарушив тишину. Я последовала ее примеру:

― Я не хочу гребаный куриный суп с лапшой! Я хочу, чтобы ты меня отпустил, мудак!

Я была уверена, что это подействует. Кто-то настолько одержимый, каким он и являлся, должен был выйти из себя из-за моей выходки. Но как оказалось, я была наивной. Он поднялся с подносом в одной руке, подобрал ложку и вышел из комнаты.

Вот тогда-то я и поняла, насколько глупыми были все мои трепыхания. Да, он был одержимым, и да, мой маленький протест, скорее всего, разозлил его. Но то количество сдержанности, которое он проявлял до сих пор, заставило меня понять, что он вряд ли позволит мне умереть быстро, независимо от того, сколько неповиновения я ему продемонстрирую. Он потратил на этот план слишком много времени.

Его не было всего несколько минут, но за это время я рассмотрела, по крайней мере, двадцать вариантов того, что он мог бы предпринять в дальнейшем. Он мог использовать голодание как один из способов воздействия. Мне удалось проявить некоторую храбрость лишь потому, что сегодня я не была такой голодной, как в тот момент, когда впервые здесь проснулась, но это не означало, что я бы хотела для себя подобной участи. Об этом факте мне напомнило то, что только вчера я позволяла ему ласкать себя за каждую ложку супа.

Он мог убить меня. И часть меня этого хотела. Это было бы проще, чем пережить то, что без сомнения мне предстояло, если этот мужчина собирался придерживаться своего плана. Похититель мог уйти, чтобы достать какие-нибудь жуткие орудия пыток или нож, который использовал накануне, чтобы разрезать удерживающие меня веревки. Я задрожала от последней мысли и отползла обратно в угол комнаты, будто могла просочиться сквозь стену наружу и очутиться на свободе. Скорее всего, он должен был вернуться обратно с минуты на минуту.

Заскрипев, дверь снова распахнулась, и я встретилась взглядом со своим мучителем, опасаясь увидеть в нем гнев. Конечно, я страшилась еще и того, что не знала своей дальнейшей судьбы. Но мужчина выглядел спокойным. Он покачал головой и ухмыльнулся. Если бы он не был социопатом, то я сочла бы его привлекательным. У него была одна из тех мальчишеских кривоватых улыбок, которая слегка приподнимала уголки губ, и заставляла его выглядеть безопасным. Что не соответствовало цвету его глаз.

Вместо ножей, пистолетов или миллиона других опасных вещей у него оказались метла, швабра и урна. Он вкатил за собой в комнату небольшое ведро для мытья пола и дверь снова захлопнулась. Я проследила, как он собрал в кучку гущу от супа и разбитую тарелку, а затем отправил все это в мусорную корзину. После чего протер пол, и, не сказав ни слова, снова забрал все, что принес в мою камеру.

Спустя пару минут, он снова вернулся, но на этот раз с пустыми руками. Мужчина буквально бросился в мою сторону, заставив меня вжаться в угол, словно раненое животное. Он не дотронулся до меня, а просто скрестил руки на груди. Его поведение напомнило мне реакцию родителя, который был недоволен собственным ребенком. Словно у меня не было ни единой причины реагировать подобным образом.

Его осуждающий взгляд заставил меня заговорить:

― Мне жаль, ― голос дрогнул и даже для моих ушей он показался чуждым.

Неужели, этим слабым беспомощным существом была я? Последние пять лет, я проводила семинары о самосовершенствовании и возможности взять под контроль свою собственную жизнь, которых я была лишена здесь. В мгновение ока.

Я взглянула на мужчину, который смотрел на меня с некой долей интереса. Я практически ощущала, как в нем закручивалась спираль жестокости, которая словно гадюка выжидала момент для нападения, но этого так и не произошло. Вместо этого, он уставился на меня так, будто ждал, когда я продолжу свою речь. Я так и сделала.

― Пожалуйста, поговори со мной. Почему ты отказываешься со мной разговаривать? Ты собираешься причинить мне боль? Планируешь убить меня? Прошу...

Мужчина улыбнулся. Не знаю, зачем я спросила, почему он не разговаривает со мной. Я знала почему. Это становилось все более очевидным. Я не была уверена, почему он выбрал именно меня, но у меня имелась хорошая теория на счет его безмолвия.

Он изучал меня, преследовал... Знал обо мне все. Круг общения, какие лекцию я читаю, что говорю, какую музыку слушаю. Я нуждалась во всем этом. Но он лишил меня всего. Я была уверена, что он пытался сломить меня, и, учитывая, что у меня не было ни единого шанса сбежать, пришла к выводу, что он добьется успеха.

Люди постоянно думают, будто их ни за что не сломить. Будто они ни за что не сдадутся. Скорее расколется оперативник ЦРУ, только не они. Мы живем в эпоху, где все так много смотрят телевизор, что воображают себя супергероями. Я была сильной, но сломить можно любого. Я это знала. Это был лишь вопрос возможностей, воли и настойчивости.

Это не происходило чаще лишь потому, что у большинства реальных социопатов весьма редко встречался самоконтроль или имелось терпение для того, чтобы должным образом сломить кого-то или попробовать перевоспитать. Те, кто мог себя контролировать, скорее всего, не были достаточно социопатичны. Вот почему я так боялась этого мужчину; не потому что я была его пленницей, а потому что видела в нем коктейль из всех этих качеств, которые могли привести к тому, что мой плен будет длиться вечность.

Он продолжал на меня пялиться, пока черты его лица не превратились в гримасу, словно это доставляло ему ни с чем несравнимое удовольствие, вспоминая которое, он будет дрочить, коротая долгие ночи. А потом мужчина развернулся и вышел. В комнате без него стало ощущаться значительно тише, будто одно его присутствие воспринималось мной как речь.

Следующие несколько часов, я порхала по комнате и танцевала. Я знаю, как безумно это могло прозвучать. Это и было безумием. Но на второй день я порхала по камере, как прима-балерина. Вам просто не понять, как отчаянно я нуждалась почувствовать хоть что-нибудь, кроме пустоты.

Когда я была ребенком, то занималась балетом. Я оказалась настолько талантливой, что меня пригласили в крупную танцевальную студию в Нью-Йорке. Но, хорошенько поразмыслив, я отклонила их предложение. Карьера балерины, как правило, заканчивается к двадцати пяти годам. К тому времени как меня заперли в клетке, она была бы уже завершена пять лет назад.

Я была рада, что не сделала балет своей профессией. Она бы уничтожила мои ноги. Хотя я не смогла не подумать о том, что покалеченные ноги ― это лучше, чем быть узницей социопата.

Так что, я танцевала. Чтобы отвлечься и перенестись в ту реальность, где я была свободной. Камера оказалась идеальной сценой с достаточным местом для прыжков с поворотом и пируэтов.

Несмотря на то, что в ней поддерживалась стабильная температура около двадцати одного градуса, я чувствовала, как по моему лицу скользили потоки воздуха, пока я подпрыгивала и кружилась. Я ощущала, как мои ноги касались пола с профессиональной точностью, которую я так и не утратила, когда отреклась от балета. В моем сознании музыка звучала так же, как и воспоминания о старых уроках в танцевальном классе.

Я верила, что выиграла этот раунд. Нарушила систему, которую он так тщательно выстраивал. Когда я больше не могла танцевать, то села на пол. Я проголодалась и хотела пить, но не позвала его, чтобы он накормил меня.

Я знала, что позвать его было бы нормальной реакцией. Но я уже видела, какое безразличие он проявил, когда я разбила тарелку. В его расписании все будет идти по тому плану, который он наметил, а все мои действия лишь затянут процесс. Теперь я была в этом уверена. К тому же в моем горле настолько пересохло, что закричать я просто не могла.

Я не знала, когда он вернется, чтобы накормить или напоить меня, так что пыталась сберечь силы. После того, как я несколько минут просидела на полу в углу камеры, дверь открылась, и рядом с ней поставили несколько бутылок воды.

Она оказалась холодной, словно ее достали из холодильника, и за это я была очень благодарна. Хотя у меня оставались кое-какие подозрения. Сидел ли он за дверью и подслушивал, что я делаю? Или камера была напичкана жучками? А может еще чем-нибудь? Пока я пила воду, то сканировала верхнюю часть стен.

Это была та область, которой я не уделяла особого внимания. В конце концов, я не могла достать до потолка, так что какой смысл был в том, чтобы лежать на спине целый день и глазеть на него? Но все же они там были. В потолке, в разных углах, маленькие черные точки. На первый взгляд, издалека, они выглядели как случайные отметины. Скрытые камеры.

Сукин сын наблюдал за мной. Насколько я поняла, он мог меня слышать. Он видел, как я танцевала, а затем принес мне воду. Что, черт возьми, это означало? Ясно было только одно. Он трижды входил в комнату с тех пор, как я пришла в сознание. Каждый раз, когда я сидела в дальнем углу. И это наверняка не было совпадением.

Если я была права, то он не вошел бы в комнату, пока я не оказалась бы на том самом месте. Как я могла использовать эту информацию в своих интересах? Очевидно, что для того, чтобы поесть, мне нужно было некоторое время просидеть в углу, но я была в состоянии предотвратить дополнительные нежелательные визиты, если бы оставалась поближе к двери, когда не голодна. Спать около двери, вероятно, было хорошей идеей.

Теперь мне предстояло разобраться, как быть с водой. У меня имелось достаточно четкое представление о том, что происходило, спасибо книге «Психология 101». Характеристика обусловленного поведения и изучение Стокгольмского синдрома не прошли даром. Я даже понимала, что мои рассуждения на тему его действий, не остановят этого мужчину, и, в конце концов, он победит. И случится это скорее рано, чем поздно, потому что ему известны все мои слабости.

Я должна была научиться находиться в изоляции, в тишине, без компании или внешних раздражителей. Мне предстояло научиться медитации, начать заниматься йогой или попрактиковаться в упражнениях с дыханием.

Чуть раньше, я подумывала заняться мастурбацией. Я понимаю, как дико и неуместно это звучит. Когда вы находитесь в подобной ситуации, вы не желаете делать ничего, что даже отдаленно имеет сексуальный подтекст, потому что это может быть расценено, как приглашение. Но для меня в этом не было ничего сексуального. Это могло бы послужить просто утешением, возможностью снять стресс, чтобы избежать приступа панической атаки.

Но здесь были камеры, и теперь я об этом знала. Так что, независимо от того, как сильно мне хотелось выпустить пар, делать этого я не собиралась. Это могло послужить ему оружием в дополнение к тем коварным планам, которые уже были направлены против меня, а рисковать я не хотела.

После того, как я допила воду, я снова поставила бутылку около двери и отошла назад, чтобы сесть в углу комнаты. Я хотела проверить, достаточно ли внимательно он следил за мной, чтобы сразу забрать бутылку или мужчина захочет выждать какое-то время. Он изучал меня, а я в свою очередь изучала его.

Я задавалась вопросом, свяжет ли он меня, чтобы я не смогла танцевать, заниматься йогой или вообще двигаться как-то иначе, кроме как бессмысленно вышагивать по комнате. Мое очередное связывание заставило бы его применить ко мне силу ― то, что он пока не был готов привнести в уравнение. Разумеется, он мог бы снова накачать меня наркотиками.

Посмотрев на пустую бутылку, я в ужасе распахнула глаза. Я не смогла вспомнить, была ли она герметична или нет. Я просто открутила крышку и начала пить, потому что слишком сильно хотела утолить жажду, чтобы задумываться о чем-то подобном. Большинство обычных вопросов, касающихся безопасности, сейчас не имели для меня никакого значения.

Спустя несколько минут паранойи, я так и не почувствовала себя сонной. Я наконец-то расслабилась и прислонилась к стене. Я не помнила, как заснула, но я знала, что спала, когда меня разбудил скрип двери. Сон был ярким и красочным, так что он наполнил меня эмоциями, которые должны были помочь мне оставаться в здравом уме на протяжении всего времени, пока я буду бодрствовать.

На секунду я запаниковала, подумав, что он все же накачал меня наркотиками, а затем связал, но мои руки были свободны. Я продолжила оставаться настороже и наблюдать за ним, пока он входил в комнату. От тарелки, которую нес мой похититель, доносился аромат куриного супа с лапшой, и я обнаружила, что проголодалась даже сильнее, чем предполагала.

Мужчина поставил металлический поднос на пол и сел напротив меня так же, как и в прошлый раз. Он выгнул бровь, будто усомнился, усвоила ли я свой урок. Еще раз выбросить тарелку супа, чтобы лечь спать без ужина?

Мой рот оставался закрытым, но взглядом я показала ему, что все поняла. Бросаться тарелками смысла не имело. Мой похититель на это не реагировал; это приводило лишь к тому, что мой следующий прием пищи откладывался на неопределенный срок.

Он насыпал в тарелку сухарей и поднес ложку к моим губам. Это блюдо все еще действовало на меня успокаивающе, и несмотря ни на что, хоть на секунду позволяло ощутить на себе тепло и безопасность как в детстве, когда я болела, а обо мне заботилась мама. Я попыталась отгородиться от подобных воспоминаний.

Он приносил суп не для того, чтобы я ощущала комфорт. Мужчина делал это, чтобы ему было проще сломить мое сопротивление. То же самое можно было сказать и о воде. Подачка. Чтобы я начала доверять и зависеть от него. Но я не собиралась забывать о том, кем он был, и что я не являлась его гостьей.

Я боялась, что он снова начнет ласкать мою грудь, но мужчина поступил иначе. Вместо этого, после каждой ложки супа, он пальцем поглаживал меня по щеке. Я изо всех сил боролась с дрожью и желанием уклониться от его прикосновений. Старалась быть безучастной. Просто сидела и позволяла ему это делать, а когда он заканчивал, то опять возвращался к тому, чтобы накормить меня.

Каждый раз, после нескольких ложек, мужчина повторял этот успокаивающий жест, словно я была дикой кошкой, которую он хотел приручить. Будто он пытался меня спасти. Иногда, он поглаживал рукой меня по волосам, а однажды, в момент слабости, я даже откликнулась на эту ласку. Это была стимуляция, связь, общение. Это было хоть что-то. Но каждый раз, когда я отвечала ему, то ненавидела себя чуточку сильнее.

После того, как тарелка опустела, мужчина вышел из комнаты. Я вздохнула и прислонилась к стене, стараясь оттолкнуть от себя воспоминания о его руке, которая ощущалась так приятно. Через несколько минут он вернулся, и я снова напряглась. Это должно было произойти сейчас?

Он держал в одной руке полоску черной ткани и медленно шел ко мне. Я использовала все силы, чтобы подняться на ноги и отступить в другую часть комнаты. Но он двинулся следом. В итоге, мужчина загнал меня в угол, из которого бежать было некуда.

Взглядом, я молила его не делать этого, но сопротивляться не стала. Говорить, я просто не видела смысла. Он не планировал со мной дискутировать. Когда похититель набросил мне на глаза повязку, я задрожала.

Но позволила ему это. Позволила, потому что знала, что он все равно сделает то, что запланировал, и у меня даже возникло некое чувство благодарности из-за того, что он все еще не причинил мне физического вреда. Он не ударил меня, не порезал и не сделал ничего из миллиона тех вещей, которые мог бы. Мужчина все еще не изнасиловал меня. И не выглядел склонным делать эти вещи, по крайней мере, традиционным способом.

Когда повязка была на месте, он осторожно взял меня за руку и вывел из камеры. Мы пересекли то, что, я подразумевала, было холлом и зашли в другую комнату, после чего мужчина запер дверь и снял повязку.

Мы оказались в большой, но просторной ванной. Все украшения и картины со стен были сняты, если они когда-либо там вообще были. Как и зеркало, слабый след от которого виднелся на стене.

На раковине лежал тюбик зубной пасты и белая зубная щетка, а душ скрывался за простой белой занавеской. На сиденье унитаза меня ожидала одежда моего размера: серые тренировочные штаны, белый топ и рубашка, застегивающаяся на пуговицы как халат. Никаких трусиков или лифчика.

В ванной стоял стул, на который сел мой похититель и принялся меня разглядывать.

― Отвернись, пожалуйста, ― попросила я.

Мне с трудом верилось в то, что он послушается, но мужчина отвернулся лицом к двери, как истинный джентльмен. На мгновение, я задумалась о том, чтобы обернуть руки вокруг его шеи и сжать ее, но я знала, что не смогу убить его раньше, чем он переломает мне руки.

Я включила воду, быстро стянула с себя одежду и шагнула под струи воды. Я упивалась каждым ощущением: горячей водой, которая скользила по моему телу, запахом мыла и даже шампунем. Сразу после того, как я закончила принимать душ, я уперлась лбом в прохладную плитку и позволила остаткам воды стекать по моей коже. Каждую секунду, я боялась того, что мой надзиратель окажется рядом и вытащит меня из ванны, но он этого не сделал.

Когда я вышла, то заметила, что он забрал мою старую одежду. Разумеется, похититель бы мне ее не оставил. Та одежда продолжала олицетворять меня как личность. Я быстро натянула топ и рубашку, пуговицы на которой застегнула, а потом подняла полотенце.

Оно было теплым, словно его только что достали из сушилки, и источало аромат весеннего луга. Ну, не в прямом смысле. Запах был именно таким, каким его представляли себе производители кондиционера для белья, которые верили, что весенний луг пахнет именно так. И в этот момент я была с ними согласна. Я сопротивлялась желанию прижать ткань к лицу и сделать глубокий вдох.

― Порядок, я закончила.

Он встал и повернулся, взглянув на меня лишь раз, прежде чем опять надел повязку. На этот раз я боялась чуть меньше, потому что это воспринималось мной, как часть установленного распорядка дня и естественным продолжением его действий. Мужчина отвел меня обратно в камеру, а затем ушел. Это было во второй день.

Подобная рутина продолжалась неделю. Я знала, сколько прошло времени, потому что каждый день, используя свой ноготь, оставляла насечку на бетонной стене за туалетом. Трехразовое питание и посещение душа приравнивались к одному дню.

Он никогда не предпринимал попыток помешать моим танцам. Должно быть, мужчина был уверен, что я сломаюсь и так. Я пыталась извлечь максимум удовольствия из любимого дела, которое все еще было мне доступным.

На седьмой день, после принятия душа, он снова привел меня в камеру. Мужчина снял с меня повязку и уставился так, будто пытался прочесть мои мысли или хотел оценить прогресс в своей работе. Он протянул руку и начал расстегивать на мне рубашку.

Я оттолкнула его ладонь, но он не предпринял еще одну попытку. Он не накричал на меня, а лишь пожал плечами и развернулся к двери. Я запаниковала. Я больше не могла оставаться одна в этой бесконечной рутине из ничего.

― Подожди. Пожалуйста, не уходи.

Прошла уже неделя. Он не проявил никаких признаков того, что мог бы отпустить меня. В первый день я была готова обменять тактильный контакт на еду. Сейчас же, я буквально нуждалась в прикосновениях.

Танцы и горячий душ больше не приносили должного удовлетворения. Я начала скучать по нежным ласкам, которые сопровождали прием пищи. Я знала, как плохо и извращенно это выглядело, но мне был нужен контакт, чтобы почувствовать с ним хоть какую-то связь.

Мужчина остановился у двери и повернулся ко мне. На его лице промелькнула эмоция, так похожая на жалость. Эта эмоция выглядела самой настоящей из тех, что я когда-либо видела в его черных глазах, и мне вдруг стало жаль, что я не умела читать мысли, чтобы узнать, как вести себя дальше. Похититель прижал большой палец к сканеру отпечатков пальцев.

― Пожалуйста! Пожалуйста, не оставляй меня здесь. Я сделаю все, что ты захочешь.

Я бросилась к мужчине, протянула руку и впервые по собственной воле к нему прикоснулась. Сжимая его руку в своей, я умоляла его не оставлять меня здесь в одиночестве. Я не могла вечно следовать этому безумному шаблону. Это нужно было остановить, мне нужно было что-то, чтобы остановить его.

Мой разум следовал в том направлении, которое мне не нравилось. Душа моего тюремщика была уродливой, но физически он был прекрасен. Я могла бы признать его. Могла бы позволить ему дотрагиваться до своего тела без желания заблевать все вокруг. И никто бы не обвинил меня. Здесь я была жертвой.

Мужчина аккуратно вызволил свою руку из моего захвата и проводил меня в дальний угол комнаты. Он покачал головой с серьезным выражением лица.

Мой мучитель снова развернулся к выходу, и на этот раз я за ним не последовала. Когда я осталась в камере одна, то сползла вниз по стене и заплакала.

Глава 3

Еще неделя. Вот чего мне стоило то, что я оттолкнула его. Он не ударил меня, не бросил на пол и не изнасиловал; он просто дал мне еще неделю. Стало только хуже, потому что теперь он отрицал физическую близость и прикосновения.

Следующие семь дней мужчина без перебоев кормил меня три раза в день куриным супом с лапшой. Я хотела настоящую еду и была готова на все, чтобы ее получить. Суп это конечно здорово, но если есть его три раза в день, то он приедается, и ты начинаешь чувствовать себя сытым, но в то же время голодным одновременно.

Он больше не входил в камеру, вообще. Просто регулярно открывал дверь и оставлял на полу поднос. Мужчина не прикасался ко мне и не кормил с ложки. Я чувствовала себя полностью разбитой. Я не могла представить, что так привыкла к присутствию своего похитителя, пока не испытала его отсутствие.

Горячий душ стал далеким воспоминанием. Вместо него раз в день он приносил большое ведро прохладной воды, губку, мыло и шампунь. И, конечно, чистое полотенце, и новый комплект такой же скучной одежды, в которую он наряжал меня всю прошлую неделю. А также расческу, зубную щетку и пасту.

Теперь слив возле туалета приобрел смысл. Пока я тащила тяжелое ведро к углу, чтобы помыться, я осознала, что мне придется полностью раздеться. Если бы он захотел, то смог бы понаблюдать за тем, как я приводила себя в порядок, и вероятно, этим он и занимался. Я с осторожностью расходовала воду, поэтому мне хватило ее, чтобы искупаться, а также вымыть и прополоскать волосы.

Я перестала танцевать. Я больше не хотела оттягивать неизбежное. Я не желала хвататься за соломинку, потому что знала, что он все равно достигнет цели и сломает меня. Танцы просто заставляли его потратить на это больше времени. Я хотела покончить с этим, чтобы получить возможность перейти к следующему этапу того, что мне предстояло вытерпеть на его попечении.

Только в своих снах я все еще кое-что чувствовала. Я начала мечтать о нем, о его руке на своем лице, пока он меня кормит. Даже мое подсознание обернулось против меня. Вместо того чтобы мечтать о сочных ярких красках, громких звуках и насыщенных вкусах, я начала думать о клетке с ним внутри.

Мои мечты перешли от желания оказаться на свободе к тому, чтобы он вернулся в мою камеру, и мое наказание закончилось. Я хотела доказать ему, что могу быть лучше. Что могу быть послушной и сделаю все, что он захочет.

Наконец, на седьмой день он зашел внутрь. Он сел напротив меня, будто ничего не случилось, будто у нас не было периода отсутствия связи в течение нескольких дней, и начал кормить меня. Когда мужчина коснулся моего лица, я в отчаянии прижалась к его руке. Я хотела, чтобы он был доволен мной, знал, что теперь он может мне доверять.

Когда весь суп был съеден, он забрал поднос. Я испытала приступ паники, опасаясь, что сделала что-то, что его расстроило, и что он бросит меня еще на неделю, но незнакомец вернулся через пару минут. Он подошел ко мне и начал расстегивать пуговицы на моей рубашке. На этот раз я не стала отстраняться.

***

...она не сопротивлялась, когда он снял с нее рубашку, а потом и штаны. Девушка стояла голая, дрожащая, застенчивая. Она хотела прикрыться, но побоялась, что если сделает это, то мужчина снова ее накажет. Поэтому, она замерла, уставившись в пол, пока он изучал ее. Она знала, что он, должно быть, уже видел ее голой на экранах своих мониторов, когда девушка мылась, и, вероятно, мастурбировал при этом. И все же, быть к ней так близко, ощущалось для него по-другому.

Он приподнял ее подбородок, чтобы встретиться с ней взглядом и улыбнулся. Мужчина выглядел довольным, и она не смогла сдержать крошечный поток удовольствия, который разлился по ее телу от этой мысли. А затем он поцеловал ее, и в его поцелуе отразилось все, чем это было с самого начала... нежностью. Как будто все, что он делал, было только для ее же блага. Будто он наставлял ее.

Она ответила, с жадностью принимая прикосновения его губ. Руками мужчина коснулся груди девушки, лаская ее. Она не думала отстраняться. Вместо этого она задумалась о том, как прижаться еще ближе и выпятила грудь вперед, прямо в его ладони, пока ее тело умоляло о большем контакте.

Мужчина завязал ей глаза и направился к двери. Она была в ужасе от того, что он куда-то ее повел. Был ли в доме кто-нибудь еще? Она обнаружила, что ей не о чем беспокоиться, когда он привел ее в соседнюю комнату. Кодовая клавиатура сработала серией невзрачных звуковых сигналов, а затем он уложил ее на кровать.

Она уже и забыла, что такое кровать или как ощущались прикосновения к коже подушек или мягких матрасов. На ней все еще была повязка, когда он раздвинул ее ноги и протолкнул пальцы во влажный жар внутри нее. Она была мокрой, такой мокрой для него, что могла слышать хлюпающие звуки, в то время как его пальцы погружались внутрь и выскальзывали наружу в хаотичном ритме. А затем девушка почувствовала на своей киске его рот, которым он ласкал ее, пока она не закричала.

― Да, прошу, прошу, не прекращай ко мне прикасаться.

Ее дыхание стало поверхностным, когда она уплыла на волне оргазма. Освобождение, ощущение наслаждения после столь долгого небытия. Лишь после этого он вошел в нее, все еще нежный, толкаясь в устойчивом успокаивающем ритме, как океанские волны, бьющиеся о берег. Она почувствовала его освобождение, а потом мужчина из нее вышел...

***

Я лежала на кровати и пыталась отдышаться, когда услышала, как закрылась дверь. Повязка, которую он использовал, чтобы привести меня сюда, все еще была на мне. Я не решилась ее снять. Боялась, что если сделаю это, он стащит меня с этой мягкой теплой постели и отведет обратно в камеру. Я не хотела находиться там. Если бы мне пришлось стать его шлюхой, чтобы туда не возвращаться, я бы это сделала.

Внезапно, у меня зародилось желание прикрыться, но я отказалась ему следовать. Я не планировала сдвигаться даже на дюйм с того места, где он меня оставил. Я буду передвигаться только тогда, когда он позволит мне это сделать, но не раньше. Он был мне слишком сильно нужен, чтобы разозлить его прямо сейчас.

Возможно, прошло полчаса, прежде чем дверь открылась вновь, но я сразу почувствовала запах еды. Не куриного супа с лапшой. Настоящей еды. Он снял повязку с моих глаз.

И у меня произошла полная сенсорная перезагрузка.

Передо мной оказался поднос с жареной индейкой, соусом, запеканкой из сладкого картофеля, кукурузой и какими-то большими пышными домашними рулетами. Я накинулась на один из них так, будто была с голодного мыса, и в некотором смысле так и было. Все казалось таким вкусным, намного лучше, чем обычно, когда я ела эти блюда на День Благодарения. Рядом стоял стакан со сладким чаем, а чуть в стороне маленькая тарелочка, на которой лежал теплый кусок тыквенного пирога. Баллон со взбитыми сливками стоял по стойке смирно в ожидании, когда его содержимым покроют пирог.

Вероятно, я ела как свинья. Но мужчине, кажется, было все равно, так что и мне тоже. Не думаю, что он стал бы обучать меня правильному поведению за столом. Когда он преследовал меня, то десятки раз видел, как я ела на фуршетах, и это выглядело не так, как сейчас ― лопата в деле.

Как только я убедила себя, что еда никуда не денется, то замедлилась и начала осматривать комнату. Первым, что я заметила, оказался солнечный свет. У меня было окно! В нем стояло пуленепробиваемое и небьющееся стекло (кое-что, что я выяснила позже), а с уличной стороны располагалась решетка. Тем не менее, это было окно. Его обрамляли легкие, прозрачные занавески, чтобы скрыть решетки. Светило солнце, небо было голубым, и я могла это видеть. Наконец-то я поняла, какое сейчас время суток.

Комната выглядела воздушной с яркими, насыщенными цветами, как те, что мне снились. Стены драпировали ткани, начиная от самого потолка. Это все напоминало мне бутылку Джина, только гораздо просторнее. Еще в ней находились несколько торшеров и удобных кресел, в которых можно было уснуть, а затем не захотеть просыпаться.

Рядом с окном висел календарь с обведенной датой. 3 июня. Это произошло в середине мая, когда у меня была последняя лекция. Комната смотрелась намного больше, чем моя камера пыток, и в ней находилось почти все, о чем только можно мечтать. Тут был CD-плеер и сотни компакт-дисков. Имелся богато украшенный стол и удобное, выглядящее вращающимся, кресло. Красивый красный кожаный альбом лежал на столе рядом с большим количеством ручек, чем я могла бы сосчитать. На столе стояли часы, которые подсказали мне, что была половина четвертого вечера.

Вдоль одной из стен располагалось больше книг, чем я могла бы прочитать за год. Изучая корешки, я заметила, что некоторые из них были моими старыми фаворитами, а другие ― книгами, которые я хотела прочитать, но все никак не могла найти для этого времени. Некоторые книги были теми произведениями, о которых я ничего не слышала, но оказались близкими к остальным по жанру.

Он наблюдал за мной, пока я ела, и забрал поднос, когда я закончила. Мужчина поставил его на маленький журнальный столик, зажег лампадку и вставил компакт-диск в проигрыватель. Богатая классическая музыка заполнила помещение.

Кровать, на которой я сидела, была завалена подушками, и поверх нее лежало золотистое атласное покрывало, которое почему-то не выглядело безвкусным.

Слегка передохнув, я осторожно поднялась. Я знала, что голая и стеснялась этого, но предпринимала попытки скрыть страх того, что он снова все заберет. Мои ноги погрузились в самый мягкий, толстый ковер, который я когда-либо чувствовала, и мне пришлось останавливать себя физически, чтобы не завалиться на пол и не начать кататься по нему как щенок.

В дальнем конце комнаты расположилась гардеробная, настолько большая, что ее могли бы использовать как еще одну комнату. Она оказалась заполнена великолепной одеждой, которая была именно моего размера.

― Могу я…? ― спросила я, когда потянулась за парой дизайнерских джинсов и топом на бретельках сливового цвета.

Он кивнул и пересек комнату, чтобы открыть ящик комода, указывая на комплекты нижнего белья, которые также оказались дизайнерскими. Я одевалась быстро, стараясь не расстраиваться из-за того, что он следил за каждым моим движением. Я переспала с ним. Он касался и видел каждый дюйм моего тела. Сейчас скромничать было глупо.

Когда я оделась, то вернулась к гардеробной, чтобы посмотреть на туфли. Там их, должно быть, было пар сто. Я хотела запрыгнуть в них и примерить все, но решила, что займусь этим, когда снова останусь одна. Вместо этого, я изучила несколько коробок, и обнаружила серебристые босоножки на танкетке, которые и обула.

Мужчина наблюдал за мной некоторое время, пока я перемещалась по комнате и копалась в вещах, тихо охая и ахая, на мгновение позабыв, что еще недавно была пленницей в отвратительной камере. А затем он встал, взял поднос и молча направился к двери.

― Подожди, ― попросила я.

Он остановился в дверях, повернулся и вопросительно посмотрел на меня.

― Разве ты не поговоришь со мной сейчас? Пожалуйста? Я сделала то, что ты хотел.

Я съежилась, как только произнесла это вслух. Он хотел сломить меня так сильно, чтобы я сама умоляла его изнасиловать меня, и сама же в совершенстве следовала его плану.

Мужчина поставил поднос на пол и подошел ко мне. А потом подхватил на руки как возлюбленную, поцеловал еще раз в губы и ушел. Не знаю, чего я ожидала. Если бы он заговорил со мной, я бы поверила, что могу начать торговаться. Я смогла бы лучше изучить его, понять.

Если бы я могла с ним взаимодействовать еще каким-то способом, помимо секса, позволила бы я ему также охотно использовать свое тело, чтобы он делал с ним все, что пожелает?

После того, как похититель оставил меня в одиночестве, я отправилась исследовать оставшуюся часть комнаты. Там оказалось еще две двери, и на обеих из них не было клавиатуры. Я попыталась открыть первую, и она отворилась.

В этом действии ощущалось столько власти, что у меня перехватило дыхание. Положив руку на дверную ручку, я повернула ее до упора и поддалась желанию войти внутрь. Там оказалось кое-что более захватывающее, чем то, что находилось у меня за спиной.

Балетная студия.

Стены облицовывали зеркала, но я так и не смогла заставить себя пристально посмотреть на собственное отражение. Шкаф же оказался заполнен лосинами и пуантами моего размера. В углу зала, рядом с дверью, стоял старомодный проигрыватель, лежали стопки пластинок, многие из которых я узнала благодаря своим прошлым занятиям танцами.

Очень много Чайковского. Изучив названия пластинок, я выбрала одну, чтобы включить ее. Я сделала шаг с прыжком на разворот и батман. В углу зала располагался вентилятор и репродукции Эдгара Дега, которые идеально помогали отсчитывать, сколько оборотов вокруг себя я совершила. Я бы с удовольствием начала использовать студию, но мне было интересно, что скрывалось за дверью номер два.

Я волновалась точно так же, как и в прошлый раз, когда положила руку на дверную ручку. На секунду, я испугалась, что она может быть заперта, но щелчок и поворот ручки доказали обратное.

Там оказался не просто туалет. Это была скорее ванная комната, которую можно было увидеть в «Архитектурном Дайджесте». Разумеется, там имелись унитаз, раковина и зеркало. Я практически бросилась к зеркалу, о чем тут же пожалела. Взгляд моих глаз казался каким-то загнанным, чуждым.

Куда делась моя душа? Я ее больше не видела. В комоде лежала груда косметики, всех марок и расцветок. И, разумеется, я могла ей воспользоваться, чтобы скрыть то, какими безжизненными были мои глаза.

В центре комнаты находилась ванна королевских размеров. Гигантская ванна, которая могла бы сравниться с джакузи или небольшим бассейном. Рядом с ней стояла тележка, заваленная до краев мочалками, гелями для душа, скрабами для тела и пеной для ванн. Незажженные ванильные свечи покрывали широкие края ванны, а коробок со спичками лежал на тележке в крошечном подносе. С трудом верилось, что мне будет разрешено принимать ванну, когда я этого захочу. Ванна. Я могла жечь свечи, делать себе пену и читать столько, сколько влезет.

В углу располагалась большая душевая кабина, а рядом с ней стоял шкаф набитый стопками махровых полотенец, на вид настолько большими, что казалось, будто ими можно было обернуть слона. И все они пахли свежестью и кондиционером, будто их только что достали из сушилки. С настенных крючков свисала пара белых махровых халатов.

Я вернулась в спальню и изучила книжные полки, после чего взяла книгу с классической литературой, а затем наполнила ванну. Добавила туда немного пены и зажгла свечи. Мне хотелось сделать все сразу. Чтобы со мной не происходило, мне даже в голову не приходило, что я несчастлива.

Я не сидела и не размышляла о том, что должна желать себе лучшей жизни. Я все еще была пленницей, полностью находилась во власти странного незнакомца и зависела от его прихотей. Он в любую минуту мог забрать у меня все, что дал, и посадить обратно в ту камеру пыток, оставив в подвешенном состоянии. Но сейчас я не собиралась об этом думать. Вместо этого я опустилась в ванну, включила гидромассаж и открыла книгу.

Когда он вошел в ванную, я была на середине третьей главы. Я не слышала, как открылась дверь; я была слишком поглощена тем другим волшебным местом, которое можно найти только в книгах. Я загнула уголок страницы и закрыла книгу, позволив ей упасть на пол, после чего взглянула на мужчину.

Потоки воды, что бурлили в ванне, создали огромное количество пены, потворствуя моей ложной скромности, которую я утратила чуть более часа назад в своей новой камере. Он стоял в дверях голый и более красивый, чем должен был быть в подобных обстоятельствах. И так как мы находились в ванной, а не в спальне, где на двери имелся кодовый замок, а на окнах решетки, я могла притвориться, что все было нормально.

Что я была его женой или девушкой. А он был богачом (хоть что-то реально правдивое из той вымышленной жизни, которую я себе придумала); он платил за все, пока я занималась тем, что делали жены и подруги богатых мужчин, ― баловала себя. Я могла притвориться, что у нас были отношения по доброй воле.

Я не была уверена, выключился ли в другой комнате компакт-диск сам по себе или это сделал он, но, вдруг, единственными звуками в ванной оказался шум яростно бурлящей вокруг меня воды и мое собственное прерывистое дыхание, отчасти из-за возбуждения, а отчасти от страха.

Мужчина приблизился к ванне и выключил гидромассаж, после чего помещение погрузилось в тишину. Я с осторожностью наблюдала за тем, как он залезает ко мне в ванную, нарушая то личное пространство, которое у меня было среди вещей, что принадлежали ему. В моей голове даже промелькнула мысль, что в каком-то извращенном смысле, я тоже принадлежала ему. Я продала себя за красивые вещи, хотя всегда думала, что желала только одного, ― чтобы меня оставили в покое. Все, у кого только возникнет желание ко мне приблизиться. Любым способом.

***

…он опустил руку под воду, чтобы приласкать ее, и она ему это позволила. Девушка понимала, что будет либо его пленницей в той пустой камере, либо здесь ― в этих трех комнатах, где она может притворяться, что все в порядке.

Он впился в нее взглядом своих темных глаз, когда вытащил из ванны пробку. На то, чтобы стекла вода, должно было уйти несколько минут, и пока шло время, он поглаживал ее под толщей воды. Мужчина скользнул пальцами внутрь ее тела, и она ощутила, что выгибается навстречу его руке, умоляя о том, чтобы он позволил ей кончить.

Вода закружилась, оставляя после себя пенную массу. Он продолжил потирать ее клитор легкими круговыми движениями, из-за чего она захныкала и обхватила мужчину за плечи.

― Пожалуйста, ― взмолилась девушка.

Она была уверена, что умоляла его остановиться, не делать этого с ней, позволить ей сохранить свою душу. Но ее тело двигалось навстречу его прикосновениям, и какая-то темная часть нее боялась, что она попросит его никогда не останавливаться. Между ног стало еще более влажно, когда исчезла последняя капля воды, а его рука начала сильнее скользить по ее плоти, пока она задыхалась.

Этот мужчина был красив, и от него хорошо пахло. Он заставлял ее тело дрожать от удовольствия… он давал ей все. Ей не нужно было беспокоиться о том, о чем беспокоились остальные: счета, работа, социальное давление. Все, о чем ей нужно было беспокоиться, ― это как угодить ему.

Девушка не могла решить, хочет ли она, чтобы он поговорил с ней. С одной стороны, если бы он решил заговорить, то его слова могли оказаться жестокими и требовательными, и ее фантазия была бы разрушена. Хотя под шум ее мягких вздохов и всхлипываний притворяться было бы куда проще.

Он провел языком по ее животу и между грудями, прежде чем взять один из сосков в рот. Одной рукой мужчина почти болезненно впился в девичье бедро, пока исступленно трахал ее пальцами другой. Он не позволил ей кончить. Вместо этого он подвел ее к краю, к тому безумному состоянию, когда ты не в состоянии здраво рассуждать и готов сделать все, что угодно, лишь бы получить освобождение.

Мужчина вытащил ее из ванны и понес в другую комнату, пока она цеплялась за него, обдавая своим горячим дыханием мягкую впадинку между его шеей и плечом. Он поставил девушку на ноги и стер с ее тела пену полотенцем. А затем, в то время пока она была еще наполовину обезумевшей от желания, которое он в ней разжег, мужчина мягким, но уверенным движением поставил ее на колени.

Комната будто сжалась. Она внезапно стала слишком маленькой, тесной и вызывающей клаустрофобию. Девушке отчаянно захотелось сбежать куда подальше, но он сжал ее запястья, словно высмеивая мысли об отношениях, удерживая на месте в терпеливом ожидании.

Он мог в любой момент разрушить ее иллюзии. Все, что ему нужно было сделать, это накричать на нее или причинить физический вред ― толкнуть или изнасиловать, не обращая внимания на то, что ранит ее до крови. Но мужчина этого не сделал.

― Пожалуйста... не надо... ― взмолилась она.

Девушка продолжала смотреть на мужчину, желая найти в его глазах хоть крупицу человечности; хоть что-то, что объясняло, почему он вел себя с ней так не по-человечески. Но он просто наблюдал за ней и ждал. Потому что прекрасно знал, что молчание лишило ее всего.

Девушка не могла торговаться с ним, и поэтому торговалась сама с собой. Если она сделает то, чего он хочет, ей будет проще.

Она сомкнула губы вокруг его члена и начала сосать. Он отпустил ее руки, чтобы нежно провести ладонями по волосам своей пленницы. Лаская, успокаивая и даря утешение.

Пару лет назад у нее был парень, который научил ее делать «глубокую глотку». Время было потрачено не зря, потому что его дыхание становилось все тяжелее и громче. А затем он кончил. Он использовал одну из рук, чтобы помассировать девушке горло и помочь ей сглотнуть.

Она собиралась умереть, но он ей не позволил. Мужчина поднял ее с пола и уложил на кровать. А потом прижал ее запястья к бедрам и отплатил тем же.

Девушка закрыла глаза и притворилась, что это тот же парень, который был у нее в юности, который удерживал ее, чтобы довести до оргазма. Она вспомнила все последующие ночи, когда мастурбировала, прокручивая в голове то, что случилось. И задрожала под воздействием языка своего похитителя, кончая еще раз...

***

Он отпустил мои руки и подошел к гардеробной. Я все еще дрожала лежа на кровати, не решаясь сдвинуть ноги. Мужчина выбрал для меня другую пару дизайнерских джинсов и черный топ с капюшоном, а затем положил их на кровать, после чего оставил меня в одиночестве.

У меня тряслись руки, пока я одевалась. Я не парилась на счет лифчика или трусиков, я просто хотела побыстрее одеться, и мне показалось, что, скорее всего, он бы предпочел, чтобы на мне не было нижнего белья. Я возненавидела себя за то, что даже на мгновение задумалась об этом.

Меня мучила жажда, но он все предусмотрел. Я не заметила этого, когда он принес меня в спальню, но мужчина оставил для меня большую миску с фруктами: виноград, черника, клубника, мандарины и ананасы. Рядом с ней на тумбочке стояла бутылка с водой.

Он выставил все так, будто не причинял мне вреда; я делала это сама. Словно, я сама напрашивалась на неприятности своим неповиновением. Все, что от меня требовалось ― сдаться, подчиниться ему разумом и телом, чтобы больше никогда не испытывать боль. Он следил за каждой моей потребностью и давал мне все самое лучшее. Мой похититель оказался намного более хорошим любовником, чем большинство мужчин, которым женщины отдавались добровольно. Он доказывал это каждым своим действием, прикосновением, лаской, оргазмом, которые дарил мне. Мужчина давал мне все, чего я хотела. Он посвятил мне свою жизнь.

И в этот момент, я поняла. Мне придется его убить.

Глава 4

Я все сильнее погружалась в размышления, теряя остатки своего благоразумия. Я знала, что если не сбегу в ближайшее время, то другого шанса у меня просто не будет. Из другой камеры выбраться было невозможно, там не имелось никакого оружия. Здесь же я обнаружила, что буквально окружена им. Разумеется, не в классическом понятии, как пистолеты и ножи, но тут было много того, что я смогла бы использовать.

Внезапно все, что попадалось мне на глаза, приобретало ужасающие очертания. Занавеска в душе? Ей можно задушить. Ручка? Воткнуть ему в горло вместо ножа. Лампа? Вырубить его. Я нашла как минимум пятнадцать различных способов, как его обезвредить, и еще больше творческих вариантов того, как добить.

Я не могла оставить его в живых. Он слишком много обо мне знал. Мог навредить моей семье или друзьям, или использовать их, чтобы заманить меня обратно. Нет, он собственноручно подписал себе смертный приговор, когда решил меня похитить. И сделал все намного проще, вложив мне в руки оружие, чтобы я его прикончила. Он был не так умен, как думал. Если бы он был таковым, никогда бы не перевел меня в хорошую камеру так скоро, пока внутри меня все еще была маленькая частичка, которая делала меня мной.

Я всегда была брезгливым человеком. Меня пугала даже малейшая капля крови. Именно это было тем, что удерживало меня от агрессии. Кроме страха облажаться и получить ранение или оказаться замученной до смерти за свое преступление, я была чересчур брезгливой.

Раньше, когда я обдумывала план его убийства, то понимала, что должна буду узнать комбинацию цифр и вырезать его глазное яблоко, чтобы миновать охранную систему. Но меня останавливал страх умереть голодной смертью в одной камере с трупом.

Здесь же, в потолке камер не было. Вероятно, он решил, что я больше не представляла опасности. Должно быть, мужчина подумал, что то, что я прекратила танцевать, означало, что он полностью сломил меня, и так отчаянно нуждалась в его прикосновениях, что готова была сидеть в своей красивой клетке как послушный пес.

Он ошибался. Я выжидала, прикидывала варианты и планировала. Я не хотела, чтобы мужчина что-то заподозрил, так что на несколько дней затаилась, выполняя все его прихоти. Я ела фантастическую еду, которую он приносил мне; раздвигала для него ноги и позволяла ему делать все, чего он хотел. Я читала, принимала ванну с пеной, красила ногти и примеряла наряды.

Я притворялась, что все хорошо. Была послушной, покорной, доброжелательной. Мой взгляд пылал, когда он входил в комнату, и я с энтузиазмом выполняла все, что он велел мне делать. К счастью, его вкусы не были слишком экзотическими. Я переживала лишь в первый раз, но все неизменно шло по плану. Мне не составляло труда дожидаться того момента, когда я смогу сделать свой ход.

Дошло до того, что моя игра стала слишком похожей на правду. Я слишком жадно наклонялась за его поцелуями и слишком глубоко вздыхала, когда он доводил меня до края своими пальцами или ртом. Я влюбилась в свое собственное соблазнение. Но... время пришло, сейчас или никогда, пока я все еще хотела оказаться на свободе, и она все еще хоть что-то для меня значила.

Я все еще помнила, что прикосновения и красивые вещи, которые он дарил мне, не были единственными, что таил в себе этот мир. За пределами этой комнаты меня ждала настоящая жизнь. Так что, на четвертый день моего прибывания в своей новой комнате; в первый день, когда за окном небо заволокло тучами и все потемнело, я замерла около двери, в ожидании, когда же смогу убить его.

Я планировала убить его и сбежать, даже если за замками были другие замки. В моем кармане покоились ручка и носок, пока в руках я мертвой хваткой сжимала самую тяжелую настольную лампу в комнате.

Обычно она стояла на столе рядом с окном, так что заметить ее отсутствие, чтобы успеть остановить меня, было практически невозможно. Я замерла в напряжении и ожидании. Мне казалось, что его главная ошибка заключалась в том, что он слишком сильно любил размеренность. Завтрак в девять утра... если верить часам. Так что для меня не стало проблемой притаиться около двери в 8:55.

Я знала, что у меня есть только одна попытка. Мой план состоял из того, чтобы оглушить его сразу, как только откроется дверь. И если он завалится внутрь комнаты, то использовать носок, чтобы не позволить двери захлопнуться, после чего воткнуть ему в горло ручку и броситься бежать.

По ту сторону двери сработал кодовый замок. Иногда в жизни людей происходят значимые события, которые заставляют их ощутить, будто время остановилось или невероятно сильно замедлилось. Но для меня все происходило очень быстро. Настолько быстро, что я едва не упустила момент. Дверь распахнулась, и я бросилась вперед.

Времени прицеливаться у меня не было. Той доли секунды, которую я бы на это потратила, ему бы хватило, чтобы остановить меня. И я не стала растрачивать на это энергию, а просто замахнулась. Он перехватил мою руку и сжал ее с такой силой, что я поняла, если он ее чуть-чуть вывернет, сможет сломать.

Вот и все. Мой великий план побега. И все закончилось еще до того, как успело начаться. Я отчаянно искала хоть что-нибудь, что можно было бы использовать в качестве оружия. Мне не хотелось сдаваться так быстро.

Должен был быть способ перехитрить его. Он не мог просчитать все мои действия наперед. Преступники всегда где-то совершали ошибки. Не так ли? Была вероятность, что ни один из моих планов не сработает. И моим единственным источником помощи станет какой-нибудь парень, который заметит странное поведение этого мужчины и проследит за ним.

В итоге, я отпустила лампу, и она разбилась об пол. Я встретилась с ним взглядом, но вместо гнева, который я ожидала увидеть, в его глазах плескалось разочарование.

Что-то внутри меня умерло.

Если я не выберусь отсюда прямо сейчас, то полностью покорюсь прекрасному монстру передо мной. Я запустила руку в карман штанов и вытащила ручку. Он все еще стоял в дверном проеме. Если я смогу пройти мимо него до того, как он войдет в комнату, то у меня все еще будет возможность сбежать.

План с ручкой оказался еще более провальным, чем с торшером. Я просто не была достаточно быстрой и достаточно сильной. В какой-то момент, мне стало очень жаль, что я не супергерой или одна их тех красоток из телевизора, которым каким-то образом удавалось одолеть кого-то в три раза сильнее их самих. Киноиндустрия втюхивала потребителям милейшую ложь, которая на самом деле ничем не могла им помочь.

Он вошел внутрь комнаты, и захлопнул дверь. Я знала, что у меня больше нет шансов. Он у меня был, и я его упустила. Мужчина отпустил мою руку, и я инстинктивно попятилась. Разочарование в его взгляде сменилось на какую-то непонятную мне решимость.

Она не была похожа на гнев. Мой похититель не был настолько человечным или раздражительным, чтобы испытывать его. У него всегда и все было под контролем.

― Мне жаль. Пожалуйся, прости меня. Прошу, не причиняй мне боль, ― я отступала назад до тех пор, пока пятками своих теннисных туфель не уперлась в стену.

Он спокойно протянул мне руку, и я приняла ее. А какой у меня был выбор? Мужчина подвел меня к двери, а затем достал из кармана повязку. Я не пыталась с ним бороться; я смирилась.

Что бы он для меня не уготовил, будет только хуже, если я продолжу сопротивляться. После того, как повязка оказалась на моем лице, я услышала цифровые сигналы кодового замка, а затем то, как он открылся. Мужчина осторожно взял меня за руку и вывел из комнаты. Моя рука все еще горела в том месте, где он сжал ее, когда я попыталась вырубить его при помощи лампы.

Я плакала, пока мы шли по коридору. Я знала, что он сдерживал себя, чтобы не навредить мне. Это сбивало с толку до такой степени, что я не могла с этим справиться. Благодарность, которую я испытывала к своему похитителю ощущалась глупой и неуместной, но я понимала, что он именно этого и добивался.

Мы прошли не очень большое расстояние, так что я понимала, что мы не вернулись в ту кошмарную камеру. На самом деле, я была уверена, что мы где-то поблизости. Мужчина захлопнул дверь и снял с меня повязку. Это была обычная комната, окрашенная в серый цвет, похожая на мою камеру, только тут повсюду были мониторы. Половина из них показывала комнату, в которой он держал меня изначально. Другая половина показывала мою новую обитель. Я так и не поняла, где конкретно находились скрытые камеры, но они там были.

Он знал, что я поджидала его с лампой в руках. У меня не было ни единого шанса. Удовлетворившись тем, что я осознала всю серьезность ситуации, мужчина снова надел мне на глаза повязку.

Когда открылась следующая дверь, я услышала щебетание птиц и почувствовала на своем лице теплый ветерок. Он снял с моих глаз кусок ткани, и я поняла, что мы на улице. Сквозь облака слегка проглядывало солнце.

Я не должна была быть шокированной от увиденного. Подобную картину я уже созерцала через окно своей спальни, но я просто не догадывалась, что она будет одинаковой со всех четырех сторон. Мужчина переплел свои пальцы с моими и повел меня вокруг дома, будто мы были с ним любовниками или друзьями, ни разу угрожающе не сжав мою руку.

Я в любой момент могла вырваться и побежать, но куда? Сейчас я воочию смогла удостовериться в том, что мои предположения о его богатстве не были пустым звуком. Деньги у него водились, и вероятно не малые. Его дом не был похож на дом, скорее он напоминал особняк или даже крепость. Более современную, с особой архитектурой, но крепость.

На переднем дворе возвышались деревья, которых было так много, что я не видела им ни конца, ни края. Лес простирался настолько далеко, что мне показалось, словно это мираж. Вокруг его дома было столько же травы, сколько песка в пустыне и которая покрывала землю во всех направлениях.

Мы реально могли находиться где угодно. Подъездная дорожка выглядела так, будто была длинной в несколько миль. Что же находилось в конце нее? Мужчина подвел меня к гаражу, где стояли его многочисленные машины. Меня не удивила кодовая сигнализация на двери.

Он отпустил мою руку и уселся на траву, уставившись на меня с нотками веселья на лице, как бы спрашивая: «И что теперь?» И это был правильный вопрос. Я медленно обернулась вокруг себя, пытаясь понять, как далеко мы находились в этой громадной «пустыне» из ничего.

Если бы здесь не было столько деревьев, я могла бы предположить, что мы где-то рядом с автомагистралью, на которую можно выйти, но ее не было. Я хотела сбежать... должна была сбежать, но не верила, что эта выходка не ухудшит мое положение.

Мне негде было спрятаться, а без машины я бы отсюда не выбралась. Мой похититель не стал бы так основательно подготавливаться, если бы в конечном счете планировал меня отпустить. Я боролась сама с собой, соображая, что делать дальше. Сегодня утром я собиралась убить его, но теперь, увидев столь сложный путь, была ли я готова сдаться?

Я обнаружила, что иду по дороге, не зная куда, в надежде, что в итоге куда-нибудь выйду. Я чувствовала на себе его холодный пронизывающий взгляд. Он играл со мной в кошки-мышки, и я понимала, что шла у него на поводу, но больше не могла стоять на месте и не хотела снова возвращаться в свою камеру.

Он предвидел каждый мой шаг. Знал, что я попытаюсь убить его, и был к этому готов. Он знал, что я попытаюсь от него сбежать, и сейчас просто насмехался надо мной. Но я не могла поступить иначе, для меня это было противоестественно. Я должна была сдаться. Ведь он собирался победить в любом случае. Это была игра, в которой все было против меня.

Я шла до тех пор, пока не оказалась достаточно далеко от дома, если эту громадину вообще можно было назвать домом. Назад я не оглядывалась. Я боялась, что мужчина преследовал меня на безопасном расстоянии. В конце концов, я повернула назад, потому что была не в состоянии выдержать напряжение, а мой желудок сжимался лишь от одной мысли, что он находился рядом, играл со мной и выжидал момент, чтобы на меня наброситься.

Он все еще расслаблено сидел на траве. Я была слишком далеко, чтобы рассмотреть выражение его лица, но отчетливо видела мужской силуэт. А затем он поднялся на ноги, и у меня сердце ушло в пятки. Я представила, как он улыбнулся, словно был охотником, который собирается догнать свою добычу, несмотря на то, что находилась слишком далеко, чтобы увидеть его губы и подтвердить свое предположение. Мужчина двинулся в мою сторону.

Я развернулась и бросилась наутек. Я всегда была в хорошей физической форме, но я не смогла бы преодолеть достаточное расстояние, чтобы избавиться от этого дерьма. У меня просто никогда не было такой выносливости. У меня заняло не так уж и много времени, чтобы полностью выдохнуться, а ему приблизиться настолько, что я смогла услышать, как он бежит за мной.

Я знала, что не смогу от него оторваться. Это было понятно мне с самого начала, но если бы я не предприняла хоть малейшую попытку, то жалела бы об этом до тех пор, пока он позволял мне оставаться в живых. Передвигаясь по лесу, я могла бы петлять среди деревьев или прятаться. Но здесь была слишком открытая местность.

Топот его ног по твердой и сухой земле из-за отсутствия дождя раздавался все ближе и ближе. Прежде чем он успел меня догнать, я остановилась и обернулась, подняв вверх свои ладони. Мужчина замер в нескольких футах от меня и улыбнулся мне весьма недружелюбной улыбкой, а затем кивнул. После этого, он развернулся и направился обратно к дому.

Какое-то время, я просто стояла и таращилась на его спину. Я хотела, чтобы он накричал на меня и притащил обратно силой, но он этого не сделал. Мой похититель был уверен, что я пойду за ним добровольно. К черту это! Он издевался надо мной почти три недели. И я еще не настолько низко пала.

Я выпрямилась, демонстративно скрестив руки на груди. Мужчина обернулся, но когда не увидел меня позади себя, то перестал улыбаться и прищурился. Он целенаправленно зашагал в мою сторону, и я поняла, что ноги против моей воли понесли меня ему навстречу, по направлению к дому.

Несмотря на всю жестокость, которая заполняла мои мысли, я не хотела, чтобы он причинил мне боль. Я была законченной трусихой и прекрасно об этом знала. Во мне не было ни капельки авантюризма. Я была именно такой жертвой, о которой он мечтал. Такой, которая так сильно боялась боли, что не могла дать достойный отпор.

Я перестала бежать, потому что испугалась, что он собьет меня с ног и повалит на землю. Боялась, что если он это сделает, то почувствует вкус крови и уже не остановится. Мы были в глуши, и этот мужчина был моей единственной надеждой. Единственное, что имело значение ― это не позволить ему отвернуться от меня.

Он замедлил шаг, чтобы подстроиться под меня, когда мы направились к особняку. Если бы ситуация была другой, то наше молчание можно было бы назвать дружеским. Я даже предположить не могла, сколько ему потребовалось усилий, чтобы не устроить мне выволочку. Но у него определенно имелась невероятная сила воли, чтобы продолжать заниматься тем, что он делал. Так, почему бы и нет?

Он был самым ужасающим человеком, которого я когда-либо встречала; как дикое, но все же умеющее мыслить логически животное. Хищники такие страшные, потому что ты не можешь с ними поговорить или понять их язык. Ты не можешь их переубедить.

Когда мы приблизились к дому, я все еще думала о масштабах последствий. Предполагалось, что в такой большой дом, иногда должны приходить слуги. Он не мог делать все сам. Так что здесь появлялись люди, и если это было так, то у меня был шанс. Если я закричу, кто-нибудь меня услышит.

Когда мы приблизились к месту назначения, он снова вытащил повязку, и я позволила ему надеть ее на себя. Когда ткань была снята, и я снова смогла видеть, страх, который так отчаянно прятала, вырвался наружу. Он привел меня в ту кошмарную камеру.

― Прошу, отведи меня в другую комнату. Мне жаль. Я больше не буду ничего предпринимать и не попытаюсь сбежать.

Он легонько провел пальцами по моему лицу, а затем ухватил меня за подбородок и нежно коснулся моих губ своими губами. Я прижалась ближе, потому что знала, что это мой последний поцелуй. Я ненавидела себя за то, что хотела насладиться им. Я должна была быть счастлива, что он не будет ко мне прикасаться, что у меня наступит гребаный перерыв от постоянного услужения ему, но все, о чем я могла думать ― мне снова придется танцевать, лишь бы почувствовать хоть что-нибудь.

Не имело значения, чем я буду заниматься в той камере. Я останусь там до тех пор, пока он не решит, что я усвоила свой урок. Мужчина развернулся и оставил меня в одиночестве под громкий щелчок замка, который определил мою судьбу. Сколько это могло занять по времени? Неделю? Две? Разумеется, покушение на убийство, каким бы отстойным оно ни было, требовало больше недели для раскаяния.

Я стучала в дверь до тех пор, пока костяшки на моих пальцах не начали кровоточить, крича и умоляя его выпустить меня, чтобы он не бросал меня снова. В эту минуту, мне казалось, что я не вынесу одиночества. Сейчас, пребывание в камере ощущалось даже хуже, чем когда я очнулась здесь впервые. Особенно, если сравнить то, насколько приемлемым могло быть мое заточение с ним, и что я получала взамен.

Я подавила стыд, который испытывала от того, что расстроила своего похитителя, вынудив его наказать меня. Какая-то часть меня все еще верила, что в этом нет ничего правильного, или я хотела, чтобы в этом не было ничего правильного. Я больше не верила самой себе, но начала чувствовать, что заслужила оказаться в этой клетке.

Он дал мне все, а я попыталась убить его. Я, наконец, отползла в свой угол, покачивая травмированную руку. Наслаждаясь жгучим стыдом, я впервые за это время, почувствовала, что я ― это все еще я. А спустя некоторое время открылась дверь.

В комнате появился мой привычный набор для того, чтобы очиститься, а также поднос с бинтами и мазью для руки.

― Спасибо, ― не сдержалась я.

И почему-то, пришла к выводу, что все мои попытки спастись, были лишь для того, чтобы продолжить отрицать действительность.

Я перетащила ведро с водой, мыло и бинты к сливу, и первым делом обработала руки. Я рыдала, когда заканчивала их перевязывать. Это было из-за того, что я наконец-то поняла, что умру и уже поздно что-то менять. Я просто почувствовала это, будто вот-вот случится непоправимое.

Я знала, что это произойдет, и я не смогу остановить это. Я больше не собиралась звать на помощь, просто не могла. Уже нет. Я не собиралась кричать, ведь он так хорошо обо мне заботился. Он даже принес мне бинты.

Весь оставшийся день я сидела тихо. Делала то, что должна была. Ела свой куриный суп и спала в углу. Я нацарапала на бетоне за унитазом еще одну полоску, при помощи которых отсчитывала дни проведенные в заключении и прошлась по тем, что уже провела здесь.

Не знаю, почему я все еще оставляла эти метки. Я знала, что он наблюдал за мной, и вероятно в какой-то момент застукал меня за этим занятием. Но он это проигнорировал. Казалось, что его не заботил мой самодельный календарь. Я мысленно отсчитывала дни снова и снова, потому что для меня было важно, какой день сегодня.

Той ночью, пока я спала, мне снилась хорошая спальня ― ванная с пеной и музыка, стопки книг и компакт-дисков, розовый лак для ногтей и пушистые тапочки. И мне снился он. Его глаза, изучающие меня и видящие все мои тайны, его руки на моем теле и его голос, которым он шептал мне на ушко.

Когда я проснулась, то поняла, что у меня начались месячные.

Глава 5

В просторной ванной, комнату которой я привыкла называть хорошей камерой, в шкафчике имелись тампоны и прокладки. И то, и другое. В то время, когда я пыталась сбежать, я об этом даже не задумывалась. Если я собиралась взбунтоваться, и у меня был хоть малейший шанс на провал, я должна была об этом подумать и выбрать другой день.

Теперь же я застряла в пустой камере, истекая кровью словно поросенок. Это было отвратительно. Тем не менее, мой похититель не собирался менять свой распорядок дня. Когда он открыл дверь, я умоляла его дать мне хоть что-нибудь. Все, что от него требовалось, это спуститься по коридору и зайти в ванную, в которой он мог взять гигиенические средства, но мужчина проигнорировал мои мольбы. Вместо этого он разрешил мне мыться дважды в день.

В конечном счете, я разделась и начала разгуливать по камере голышом. Я знала, что он делал это, чтобы наказать меня. Женская гигиена в его понимании была роскошью, а не необходимостью.

Я провела в углу много времени, размышляя и пытаясь проанализировать своего похитителя. Мне было интересно, какое у него прошлое. Конечно, он должен был быть знаком с психологией, по крайней мере, с ее основами, чтобы иметь возможность реализовать свой план. Возможно, он был в буквальном смысле безумным ученым, который использовал меня как объект обусловленного поведения.

Речь об определенных условиях. Тебе известно, что может произойти что угодно, но это не изменит результат. В конце концов, ты ломаешься и уже едва ли напоминаешь человека. Я ощущала себя животным, которое металось по клетке, пока на его ногах засыхала кровь. Я чувствовала себя дикой.

Я даже реагировала как животное, пока прислушивалась к каждому звуку и следила за каждым его движением. Я считывала язык тела мужчины и, посредством прикосновений, общалась с ним больше, чем с кем бы то ни было. В основном я обращалась к нему только тогда, когда мне было страшно или что-то нужно. Но за три недели я не задала ему ни единого вопроса по существу.

Мужчина в очередной раз открыл дверь и принес мне еду. Это была первая трапеза с тех пор, как я решила отказаться от одежды. Я задавалась вопросом, оттолкнет ли его мой естественный женский цикл, если он был из тех мужчин, которых это напрягало. Но он проявил безразличие.

Так что я заговорила, ничего не вымаливая и не выпрашивая, в надежде узнать у него нечто более важное. Теперь я не хотела бороться с деградацией личности ради того, чтобы не забыть человеческую речь.

― Может ты ученый? ― мой голос прозвучал странно, когда приобрел нормальную интонацию и громкость, и был совершенно не похож на тот, в котором сквозили паника и слезы.

Мужчина уже почти вышел за дверь, но резко обернулся ко мне с удивленным выражением лица. Мне показалось, словно его расстроило то, что я завела будничный разговор в такое неудачное время.

Это придало мне смелости. За время своего плена я ни разу, даже на чуточку, не вывела его из равновесия. Он был готов ко всем моим выходкам, считая их забавными и предсказуемыми, а теперь я сделала кое-что, что его удивило. Часть меня боялась, что я лишь глубже выкапываю себе могилу, но другая, гораздо более смелая часть меня, надеялась, что я отсрочу свое наказание, если стану ему интересной. Так что я продолжила говорить.

― Ничто из того, что я делаю, не кажется для тебя неожиданным. Так что я подумала, может, ты изучаешь психологию. Я изучала ее в колледже. Изначально, я планировала стать психологом, специализирующимся именно на таких исследованиях... более гуманным способом.

Мужчина слегка вздрогнул и растянул губы в улыбке, которую я никогда прежде у него не видела. Но со мной он не заговорил. И он не оставил меня в одиночестве. А уселся в нескольких футах от меня, наблюдая и выжидая, когда я продолжу.

Я поморщилась от запаха супа и сухарей, которые мой похититель сунул мне под нос. Боже, я снова хотела получать нормальную еду. Я была готова на все ради стейка и печеной картошки. Но все же высыпала сухари в миску и принялась есть. Я хотела прикоснуться к нему, желала, чтобы он прикоснулся ко мне, но знала, что если сдвинусь хоть на дюйм, то он уйдет снова.

― Вместо этого я получила степень и начала писать книги о том, как повысить самооценку. Но ты, вероятно, уже знаешь об этом, ― пауза. ― Почему ты похитил именно меня?

Ответа нет.

― Ты ненавидишь женщин?

Ответа нет.

Я съела еще одну ложку.

― Если ты поговоришь со мной, я сделаю все, что ты захочешь. Я позволю тебе прикоснуться ко мне.

Его взгляд потемнел ― я переступила черту. Мужчина поднялся и направился к двери.

― Подожди. Пожалуйста. Мне жаль. Я больше не буду тебя шантажировать. Я знаю, что у тебя на все есть причины, ладно?

Он повернулся и кивнул мне, а затем уселся у двери. От меня не ускользнуло то, что он увеличил между нами расстояние. Я глубоко вдохнула, а потом съела еще пару ложек супа и запила их водой. Мужчина не ушел, и поэтому я ощутила себя достаточно храброй, чтобы задать те вопросы, которые уже некоторое время крутились у меня в голове. Начавшиеся месячные напомнили мне о биологических факторах, а не только о базовых навыках выживания.

― Ты убьешь меня, если я забеременею?

Ответа не последовало.

Пока я задавала этот вопрос, мой голос слегка дрогнул. Я не плакала, но была к этому близка, сдерживая вот-вот готовые прорваться шлюзы.

― ... я ведь понимаю, что ты не сможешь вот так запросто отвезти меня в больницу. И я не знаю, есть ли у тебя кто-то, кого ты сможешь пригласить сюда... или захочешь ли ты это делать. Пожалуйста, я не хочу умирать. Раньше я принимала таблетки. В моей сумочке есть рецепт. Ты мог бы воспользоваться им...

Он отрицательно покачал головой.

Я съела еще пару ложек и запила их еще большим количеством воды, чтобы попытаться успокоиться и продолжить говорить, не впадая в истерику.

― Нет? Ты хочешь, чтобы я забеременела?

Он снова покачал головой.

― Ты бесплоден?

Боже, я надеялась на это. Это были не те гены, которым хотелось давать продолжение. Мне не нужен был еще один социопат.

Мужчина одарил меня холодным взглядом. Сегодня он больше не собирался отвечать на такие важные вопросы. Но в его глазах, я увидела правдивый ответ и почувствовала облегчение. Одной проблемой меньше.

Я доедала молча, пока он продолжал на меня таращиться. У меня больше не было актуальных вопросов. Я не знала, что еще он мог отнять у меня, но догадывалась, что этот мужчина обязательно что-нибудь придумает, если я надавлю на него слишком сильно. Как бы то не было, я и так не была уверена, что наш разговор не продлит время моего прибывания в этой камере.

Когда я закончила есть, он забрал поднос и пальцами убрал с моего лица волосы. Я наклонилась к нему. Я была готова сделать все, что угодно, лишь бы он вытащил меня отсюда.

Камера была плоха, потому что в ней не было никаких развлечений, но хуже всего казалось осознание того, что плохой была я. Для меня начало иметь значение, что я расстроила своего похитителя. Я отчаянно боролась с желанием угодить ему, но ничего не могла с собой поделать. Понимание того, что он вытворял со мной, не смогло изменить моих чувств, или того, что я хотела, чтобы мужчина ко мне прикоснулся.

― Прошу, уведи меня отсюда, ― прошептал я, когда он провел пальцами по моим волосам, ― пожалуйста.

Я замолчала, и он поцеловал меня. Но когда я попыталась обнять его за шею, мужчина аккуратно сжал мои запястья и, опустив руки вниз, прижал их к моим бокам. Оборвав поцелуй, он снова направился к двери. Я запаниковала.

Я не достигла никакого прогресса. Мой отвлекающий маневр не сработал. Что если он никогда не простит меня за попытку убить его? Что если он никогда не выпустит меня из камеры?

― Нет... прошу, не оставляй меня одну. Я буду твоей шлюхой. Я буду для тебя кем угодно, пожалуйста.

Я услышала, как он ввел код, а затем двинулся к свободе, которой у меня не было. Мужчина обернулся и одарил меня победоносной улыбкой. После чего позволил двери тихо за собой закрыться.

Несколько дней спустя, кровотечение остановилось, но я все еще находилась в камере, отмечая дни. Он снова снабдил меня одеждой и принадлежностями для душа, но я решила оставаться голой. Я не была уверена, считалось ли это непослушанием, но рассчитывала, что в какой-то момент, пока он смотрит на мое голое тело, его самоконтроль даст трещину.

Но даже если это и возбудило мужчину, он взял себя в руки еще до того, как вошел в мою камеру. Он принес мне еду и банные принадлежности, осмотрел меня, но так больше ничего и не сделал.

На седьмой день я ждала того, что все закончится. Я отсидела свой срок, и, разумеется, мне казалось, что мужчина снова ко мне прикоснется. Я бы позволила ему это, после чего была бы вознаграждена и вернулась бы в хорошую комнату. В комнату для хороших девочек. Но наступил седьмой день, а он не приблизился ко мне до самого его окончания.

У меня больше не нашлось смелости заговорить с ним еще раз после того раза. Я слишком боялась нарушить привычный распорядок, ведь не была уверена, что именно для меня считалось проступком. Возможно, разговоры входили в их число.

Я жаждала прикосновений, утешения... ну хоть чего-то. Я сходила с ума, теряла связь с реальностью. Все ощущалось таким далеким, что иногда я не понимала, проснулась ли или все еще сплю. Я молилась, чтобы это оказалось дурным сном, и мечтала проснуться в хорошей комнате. Я перестала думать о побеге, потому что каждая часть меня знала, что это невозможно. Мое подсознание предпочло избавить меня от мучений дотянуться до свисающей морковки, которую я не смогу съесть.

Вместо этого, я просто мечтала о хорошей комнате, на возвращение в которую у меня все еще теплилась надежда. Но шли дни, и я начала сомневаться, что когда-нибудь смогу в нее вернуться. Возможно, то, что я сделала, было настолько ужасным, что он никогда уже не простит мне этого.

Я надеялась, что моя нагота заставит его вернуться ко мне в камеру, потому что похититель не сможет отказаться от того, что считает своим. Но само по себе мое голое тело не бросалось в глаза. В приступе полного отчаяния, я улеглась на спину по центру камеры, чтобы меня было видно с любого ракурса. А потом раздвинула ноги и прикоснулась к себе. Я не знала, были ли камеры со звуком, и не была уверена, стонала ли для него или потому, что ничего не могла с собой поделать.

Прошло больше недели с тех пор, как я последний раз кончила. За то короткое время, что я была в хорошей камере, он столько раз доводил меня до оргазма, что у меня голова шла кругом. И только сейчас, когда я начала себя ласкать, я поняла, насколько сильно скучала по удовольствию, которое он мне доставлял.

Я была на грани своего, возможно, третьего оргазма, когда дверь распахнулась. Все внутри меня буквально требовало, чтобы я остановилась. Чтобы я бежала. И хотя я понятия не имела куда, но инстинкт самосохранения приказывал мне спасаться бегством.

Вместо этого, я смело посмотрела ему в глаза, пока своими пальцами продолжила скользить по киске, вынуждая мужчину хоть как-то отреагировать. Меня не волновало, что это будет. Он мог бы трахнуть меня или избить. Подошло бы любое прикосновение, любое. Но он стоял без движения, впиваясь в меня взглядом своих черных глаз, отказывая мне даже в физическом проявлении гнева.

Мужчина захлопнул дверь с обратной стороны, после чего я остановилась и отползла в угол. Мое сердце забилось, практически выскакивая из груди, а меня окутала легкая дымка страха. Я хотела добиться от него реакции, но теперь испугалась, когда ее получила. Мне не стоило пытаться его контролировать или злить.

Отчаяние сделало меня глупой. Минуты будто перетекали в месяцы, а потом дверь, наконец-то, открылась снова. Он принес мне принадлежности для ванны и одежду. Когда мужчина ушел, это был первый раз за очень долгое время, когда я оказалась рада тому, что он не прикоснулся ко мне.

Я быстро помылась и принялась натягивать на себя шмотки. Но подняв рубашку, я заметила, как из нее выпала книга. Я попятилась, будто та была ядовитой. Было ли это уловкой? Я знала, что в этой камере не могло быть ничего хорошего. Или она была чем-то вроде бинтов? Я разрывалась между желанием прочесть ее и отбросить в сторону.

Натянув спортивные штаны и застегнув белый топ, я снова взглянула на новый предмет. Ткань, соприкасавшаяся с моей кожей, после стольких дней расхаживания голышом, ощущалась странно. Одежда заставляла меня чувствовать себя человеком, и как человек, я не могла смириться с тем, кем я стала. Если бы я продолжила оставаться голой как животное, все было бы намного, намного проще. Но он больше не собирался облегчать мне жизнь.

Посмотрев на книгу еще несколько раз, я подняла ее с пола и вернулась в свой угол. Угол был единственным местом, где мне было комфортно, потому что я знала: если я буду там, то есть шанс, что он откроет дверь и придет за мной.

Я покраснела, узнав название книги, которую когда-то уже читала, правда в другом месте и в другое время. Тогда, у меня был перелом позвоночника, и я знала, что содержание этого произведения расшевелит меня, как знала и сейчас, что если не начну читать, то никогда не смогу добиться отпущения грехов у своего похитителя.

У меня не заняло много времени, чтобы обнаружить, что над текстом поработали маркером. Желтым цветом оказалось выделено слово «Хозяин». В следующей главе оно тоже было выделено. Я пролистала книгу и обнаружила сотни ярко-желтых прямоугольников. Он, наверное, не спал всю ночь. Или работал над этим проектом днями, зачеркивая по нескольку слов за раз.

Это была самая реалистичная история, которую я когда-либо читала, и теперь она стала правдой. Правдой моей жизни. Читая которую, я снова ощутила боль, но не позволила себе показать этого. Я знала, что он, вероятно, наблюдал за мной, и не хотела, чтобы меня снова за это наказали. Я провела в плохой камере две недели. Или даже больше, так что я не собиралась держаться за какие-то свои прежние принципы.

Издание казалось настолько тонким, что его содержание можно было прочитать за пару часов, если не выделять слова и не отвлекаться на мастурбацию. Через несколько минут после ее прочтения, я услышала, что с обратной стороны двери был введен код, а потом на пороге появился он. Мой похититель пришел без еды, хотя я была голодной, и у меня на протяжении минуты зашкаливал пульс от одной лишь мысли, что он пришел, чтобы забрать меня в другую комнату.

Мужчина подошел ко мне и остановился в нескольких шагах от моего угла. Я протянула руки к пуговицам на своей белой рубашке. Он покачал головой, и я опустила руки вниз.

Он начал выходить из камеры. Какого черта ему еще было нужно?

― Пожалуйста... не оставляй меня здесь.

Обычно он поворачивался, по крайней мере, чтобы посмотреть на меня, но на этот раз мужчина меня просто проигнорировал. Вместо этого, он начал набирать комбинацию на клавиатуре. Мне никогда отсюда не выбраться.

И вот тогда я поняла, чего он от меня хотел. Это было очевидно любому разумному человеку.

Было время, когда мне было бы трудно, едва ли не невозможно произнести эти слова, но я была в отчаянии и не лгала, когда говорила, что стану тем, кем он только захочет меня видеть.

― Хозяин, пожалуйста.

Он уже открывал дверь, когда замер и позволил ей снова закрыться. А затем обернулся ко мне и лениво улыбнулся. Да. Это было именно тем, чего он хотел. Я выберусь отсюда.

Адреналин заполнил мои вены. Чего бы это ни стоило, я выберусь отсюда.

Мужчина медленно пересек помещение и расстегнул на мне рубашку.

***

...она наклонилась к нему, когда он снял с нее топ и обхватил груди, болезненно сжимая соски. Раньше она бы закричала от подобной грубости. Теперь же девушка была просто рада тому, что к ней прикоснулись, даже если это приносило ей боль. Мужчина обхватил сосок губами, успокаивая, закружив языком вокруг плоти, которой только что причинил боль, и у нее перехватило дыхание.

Девушка обхватила своего мучителя за плечи, когда он начал стягивать с ее тела спортивные штаны. Она больше никогда не захочет носить подобную одежду. Он толкнул ее на колени, и она на ощупь нашла ширинку. А затем принялась сосать, отчаянно желая ему угодить, чтобы он простил ей ее прошлые прегрешения.

Мужчина пропустил сквозь пальцы пряди ее волос, толкнулся глубже, а потом отстранился.

― Я сделала что-то не так?

В место ответа, он заставил ее встать на четвереньки на бетонный пол, после чего вынудил девушку раздвинуть ноги. Она слышала, как мужчина отбросил в сторону свою одежду, а потом опустился на колени позади нее.

Пальцами он нащупал ее клитор и помассировал его. Девушка качнулась назад, в попытке прижаться к нему сильнее. Прошло столько времени с тех пор, как он прикасался к ней вот так. Она была готова на все, чтобы убедиться, что он больше не покинет ее на такой долгий срок. Девушка захныкала, и из ее горла вырвался стон.

― Прошу... да... ― застонала она.

Он продолжал свои действия, пока она не кончила и не закричала, рыдая от облегчения, что он, наконец, снова прикоснулся к ней. А затем она обернулась и увидела, что он чем-то поливает ее из тюбика.

Смазка.

Девушка начала отползать от него обратно в свой угол.

― Нет, Хозяин, пожалуйста.

Похититель пожал плечами, а потом поднялся на ноги и просто направился к двери. Он всегда отстранялся, и никогда ничего не делал без ее согласия, даже если это выглядело, как жестокая шутка. Пленница запаниковала.

― Не оставляй меня здесь. Я этого больше не вынесу. Не смогу. Я здесь уже две недели, умоляю.

Мужчина развернулся к ней и поднял тюбик со смазкой, вопросительно глядя на нее.

Девушка кивнула и вернулась в то положение, в которое он ее поставил. Она все еще не была уверена, что это подарит ей спасительный билет из камеры, тем более что она продолжала ему сопротивляться.

Ей было тяжело расслабиться, когда мужчина подошел вплотную. Но он поглаживал ее по спине снова и снова, пока кончики его пальцев скользили по нежной коже.

― Ш-ш-ш-ш, ― уговаривал он. ― Ш-ш-ш-ш.

Она начала успокаиваться. Он неделями отказывался говорить с ней, и хотя это была не совсем речь, это было общение. Это был звук. Девушка начала плакать из-за той маленькой крошки, которую он ей дал, и расслабилась еще сильнее.

Похититель протолкнул в ее запретный проход один смазанный палец, а другой рукой продолжил поглаживать девушку по пояснице. Она не сопротивлялась, но закричала, когда он вошел в нее, из-за чего мужчина решил действовать медленнее, менее напористо.

Девушка даже за это ощущала к нему благодарность. Этого было мало, но было уже хоть что-то. Он продолжил скользить в ней одним пальцем, пока ее тело не привыкло к вторжению, и не утихла жгучая боль. А затем он повторил процесс уже двумя пальцами, в то время как ее страх поднялся на новый уровень.

― Ш-ш-ш-ш, ― снова начал успокаивать ее мужчина, когда девушка в очередной раз заплакала, свободной рукой поглаживая ее по спине.

После того, как ее тело привыкло к его пальцам, он вытащил их и медленно вошел в нее членом. Она зашипела, но вскоре боль утихла, и он побудил ее начать двигаться. Медленно, девушка насаживалась на него сама, пока мужчина хрипел позади нее. А потом он снова прижал пальцы к ее клитору, чтобы довести девушку до второго оргазма.

Она кончила, и это было похоже на разряд электричества, который прошел сквозь ее позвоночник. Мужчина вышел из нее и прижал к себе, поглаживая пальцами по волосам и целуя в макушку, пока девушка плакала. Больше от облегчения, чем от чего-либо еще...

Глава 6

Он не отвел меня в хорошую комнату. Вместо этого, он привел меня в другую камеру, в которой я никогда раньше не была. Когда мужчина снял с моих глаз повязку, то у меня отвисла челюсть.

Там оказалось слишком много вещей, на которые можно было поглазеть. Со стены свисали цепи, а с металлического стола манжеты. Повсюду лежали хлысты, трости и другие различные орудия пыток, названия которых я даже не знала. У стены располагалась гигантская круглая кровать с красным бархатным одеялом, рядом с которой висела еще одна пара цепей. В центре комнаты стоял черный кожаный диван, а рядом с ним находилась коробка, переполненная большим количеством секс-игрушек, чем я когда-либо видела за пределами секс-шопа.

Я понимала, что уже слишком поздно. Я согласилась. Назвала его Хозяином и приняла то, что теперь он несет за меня ответственность, а не я сама. Была ли до этого момента у меня свобода? Я не уверена.

Вероятно, похититель мог запереть меня в той камере навсегда. Но что было хуже? Камера? Или пытки, которые ожидали меня в новой комнате?

Осознание того, что та пустая камера была хуже, лишь доказывали то, насколько сильно он сломал меня. В этой комнате он не оставил бы меня одну. Здесь, он должен был находиться вместе со мной. Меня должно было тошнить от этой мысли. Это должно было заставить меня кричать от ужаса, но все, что я чувствовала, было облегчением.

Я не была уверена, увижу ли когда-нибудь хорошую спальню снова, но это было лучше, чем последние две недели состоящие из ничего. Я обернулась, чтобы посмотреть, как он оценил мою реакцию. Дверь в эту новую камеру, оборудованную по той же технологии, что и остальные, была открыта.

Он всегда предоставлял мне выбор. Или, возможно, то, что он давал мне, было принуждением, завернутым в красивую упаковку, которую он преподносил мне как нечто, что я делала по собственной воле. Я провела много времени, анализируя его, и хотя знала, что он, очевидно, в некотором смысле сумасшедший, в его действиях всегда была логика. Он верил в то, что предоставляя мне выбор своим извращенным способом, не был плохим парнем.

Либо он не осознавал, что это шантаж, либо ему было просто все равно. Он не применял физического насилия. До сих пор. Хотя кнуты ассоциировались у меня с чем-то очень жестоким. Но теперь я знала его лучше, чем он думал.

Он верил, что сможет скрыть от меня свою душу, если будет все время молчать, но его действия рассказали мне все, что мне нужно было знать. Он хотел, чтобы я умоляла его о хлысте. И я обязательно это сделаю. Я сделаю все, что он захочет. Распахнув дверь шире, он отошел в сторону, и мы начали наше маленькое представление.

Сбежать? Или остаться и подчиниться ему? Выбор был очевиден. Бежать было некуда. Он никогда не принудил бы меня остаться в этой комнате. Он просто вернул бы меня в ту пустую камеру, и начал бы игнорировать как запертого в клетке щенка.

В его взгляде сквозил вызов, но я постаралась задушить внутри себя отвращение, чтобы в очередной раз не столкнуться с позором и унижением, которые поджидали меня в той дерьмовой камере. Последнее заключение продлилось две недели, без перерыва за хорошее поведение, без ответа на мои требования или хитроумные уловки. В следующий раз недель будет три?

Или он устанет от моего постоянного неповиновения и закроет меня там навсегда?

Я не приблизилась к двери. Я выдержала его взгляд и произнесла:

― Я сделаю все, что ты захочешь.

Сквозь джинсы, которые были на нем, я видела признак его возбуждения. Он был настолько красив без рубашки, что я едва могла это выносить.

Тем не менее, он не сдвинулся с места. Я подошла к двери и закрыла ее, а затем запаниковала, потому что собственноручно заперла себя в садистской камере пыток со своим похитителем. Со своим похитителем, которому я доверяла, и который еще ни разу не причинил мне вреда, во всяком случае, физически.

Выбор сделан. Я повернулась и двинулась к нему все еще голая. Он не заставил меня одеться, и я была этому рада. Лучше я буду голой, чем буду носить одежду, которая ассоциируется у меня с наказанием.

Я наблюдала за ним, ожидая его следующего шага. Он изучал меня в течение нескольких минут, будто его мозг создавал каталог всех моих действий и реакций на каком-то жестком диске.

Он протянул мне руку, и я шагнула вперед, ухватившись за нее, в попытке перестать дрожать. Мужчина улыбнулся той бездушной улыбкой, от которой мне одновременно было и тепло, и казалось, будто я умираю. По моему телу распространился румянец от хищного блеска в его глазах.

***

…он усадил ее на кровать и заставил опуститься на колени спиной к себе. Мягкий теплый бархат, ласкал ее кожу. Девушка услышала его отдаляющиеся шаги по бетонному полу и закрыла глаза, не желая видеть, за чем он пошел. Она не знала, что окажется хуже: инструменты для пыток или удовольствия.

Когда он вернулся, то нежно коснулся рукой ее подбородка, поворачивая лицом к себе, от чего девушка открыла глаза. Она заметила что-то мягкое и почти человеческое в его взгляде и решила за это ухватиться. Мужчина наклонил ее голову, чтобы она смогла увидеть, что в его руке свободно лежит плеть.

Ее взгляд снова переместился к его лицу, и все страхи о холодной камере вернулись назад. В его глазах сквозил вопрос. Он ударил бы ее, только если бы она согласилась. Пытка «по доброй воле» разозлила девушку, но ее гнев почти полностью затмило ощущение его руки на лице.

В другой комнате он был нежен. Он представлял собой нечто невероятно ужасное, доброе и обнадеживающее. Она все еще пыталась игнорировать те нежные чувства, которые испытывала от его прикосновений, и того, как он с беспокойством смотрел на нее, пока натягивал на себя джинсы.

Ее взгляд снова переместился к плетке, и девушка кивнула. После чего мужчина встал у нее за спиной. Она напряглась, услышав, как тишину комнаты рассек полет плети. Звук был оглушительным. А потом наступила резкая, жгучая боль. У нее перехватило дыхание, и глаза застелили слезы.

― Пожалуйста...

Он остановился.

― Нет, не останавливайся.

Ей бы и хотелось забрать свои слова обратно, но все дальнейшие мольбы застряли у нее в горле, когда она расслабилась и позволила плетке снова опуститься на свою плоть.

Как могла она позволить ему сделать из себя кого-то настолько мерзкого? Кого-то, кто жаждал любых ощущений, даже если это была боль. Прошло всего несколько мгновений, а она уже дала ему возможность нанести серию ударов. Когда она достигла порога полной капитуляции, а боль превратилась во что-то терпимое и почти... приятное?

Тело предало девушку, принимая эти новые ощущения и отреагировав на них возбуждением.

А затем мужчина остановился, и у нее появилось время перевести дыхание, прежде чем он вернулся с хлыстом. Она думала, что все закончено, но он только разогревал ее для большего. Девушка прочитала достаточно, чтобы понимать, что ничего приятного в этом не будет.

Кнут хлестанул в нескольких футах от нее, и она подпрыгнула, обнаружив, что больше не может стоять на коленях. Мужчина позволил девушке лечь на живот и провел рукой по спине и округлостям ее попки. А потом коса из кожи опустилась на ее плоть, оставив после себя настолько жалящую боль, что на глазах выступили слезы.

Когда мужчина ударил ее еще раз, она закричала, но больше не решилась о чем-то просить. Она позволила ему делать с собой все, что он хотел, лишь бы не возвращаться в пустую камеру.

Мужчина продолжил, и девушка обнаружила, что ее затапливает эндорфинами, унося все дальше и дальше по волнам удовольствия. По щекам пленницы покатились слезы, но это было не от боли.

Это стало освобождением, отпущением грехов. Окончательная капитуляция перед своим врагом. Полное принятие того мира, который он создал, и что теперь она его творение, а уже не та личность, которой была.

В конце концов, девушка ощутила на спине что-то теплое и густое. Он заставил ее истекать кровью. А потом на своих открытых ранах она ощутила его язык. Мужчина отстранился, и девушка забеспокоилась, что он еще не закончил. Она подумала о том, что он решил провести ее через все круги ада, дабы красотка доказала ему свою преданность.

Когда он вернулся, у него были небольшой тазик с водой, тряпки, бинты и мазь. Мужчина обработал ее раны, а потом перевернул к себе и нежно поцеловал в губы.

Он снова вытащил повязку для глаз, и девушка дернулась назад.

Ее голос дрогнул:

― Ты отведешь меня обратно в камеру?

Если бы он отвел ее туда после этого и оставил там гнить...

Мужчина отрицательно покачал головой. Так что она подползла к нему, чтобы он смог завязать ей глаза полоской ткани...

***

Когда повязка была снята, я снова оказалась в хорошей комнате.

― Спасибо, спасибо, спасибо.

Я не могла перестать это повторять. Но теперь это было бессмысленное унылое нытье. Я развернулась в его объятиях и прижалась поцелуем к впадинке у его горла.

После чего мужчина меня покинул. Когда он вернулся, я расположилась на кровати на подушках в ожидании, когда откроется дверь. Он вкатил тележку, на которой были жареная курица, початки кукурузы со свежей зеленой фасолью, салат из капусты, рулеты, зелень и холодный чай.

Он сел напротив и принялся меня кормить. Впервые за долгое время. Я позволяла ему каждый раз поглаживать себя по груди, когда он наклонялся вперед. Я больше не рассматривала это как возможность получить еду. Теперь его действия были наградой.

Все, что не приводило к одиночной камере, было наградой. Менее чем за шесть недель, он превратил меня в это. Я ненавидела ту часть себя, которая была настолько слаба, что не могла продержаться до того момента, когда начинала желать продать свою душу, лишь бы он прикоснулся ко мне или не оставил в одиночестве.

Разве нормальная женщина не была бы рада, если бы ее оставили в покое? Что со мной было не так, если я думала, что пребывание в камере без него ― хуже, чем то, что он мог со мной сделать? Даже гораздо хуже, чем стать его игрушкой для траха.

Я убедила бы себя в обратном, если бы он был таким же уродливым снаружи, каким был внутри, но это было не так. Он выглядел невероятно красивым... скульптурой, Богом, от которого я не могла оторвать глаз. Я видела, как смягчилось выражение его лица, пока он продолжал сжимать в руке хлыст. Я сделала бы все на свете, лишь бы он посмотрел на меня так еще раз, насколько бы безумно это не звучало.

Но больше ничего не имело значение, так как теперь мы оба были сумасшедшими. Как один сумасшедший может судить другого сумасшедшего? Он был садистом, который сделал из меня идеального мазохиста. Или, возможно, это уже было внутри меня, ожидая момента, когда появится возможность продемонстрировать себя в деле.

Я снова мысленно вернулась к своему первому парню и тому, как отреагировала на вынужденный оргазм, и как сильно я отличалась от окружающих.

Он прекратил меня кормить.

― Ты выбрал меня, потому что знал, что я буду реагировать именно так?

Он просто улыбнулся.

― У тебя есть деньги, внешние данные, и мне очевидно, что ты умен, ― продолжила я. Я опустила часть про безумие, потому что пообещала себе, что останусь в хорошей комнате. Но у меня не было уверенности в том, что этот разговор не приведет к более длительной изоляции. Тем не менее, я продолжила на него давить. ― Ты можешь заполучить кого угодно. Ты мог бы соблазнить меня, и я бы охотно играла в твои игры.

Мужчина нахмурился, и я сразу поняла, как глупо это прозвучало. В какой-то мере, он уже соблазнил меня. Ему не нужна была иллюзия контроля, он хотел его по факту. А это было чем-то совершенно другим. Независимо от того, как смотрели на него женщины, то в чем нуждался этот мужчина, он мог получить только таким образом.

Он опрокинул меня на спину, и я замерла в этом положении. Тонкие ранки от хлыста полыхнули огнем, но я не сдвинулась с места. Мой похититель еще не закончил со мной, а просто сделал перерыв, чтобы меня накормить. Теперь же он нуждался в чистом холсте без отметин.

Мужчина выкатил из комнаты тележку. Я знала, что он вернется за мной, и что бы он ни принес с собой, я подчинюсь этому, потому что не готова вернуться в ту пустую камеру. Мне нужно было быть в окружении вещей, которые развлекали меня или хотя бы отвлекали мое внимание.

Я хотела забыться, танцуя в студии, читая книги или принимая горячие ванны с пеной. Хотела запомнить каждое возможное ощущение, если была вероятность, что у меня это отнимут. Все это было продолжением его, и поэтому ощущалось так, словно это он прикасался ко мне.

Через несколько мгновений мужчина появился с длинной красной свечой, спичками, вибратором и двумя чашами. Он наполнил одну из них водой, а потом подошел, чтобы аккуратно разложить все на столе.

***

...он пододвинул один из стульев к подножью кровати и подтянул девушку к краю так, чтобы ее ноги свисали с постели. Она затаила дыхание, когда похититель поджег свечу и наклонил над ее животом. Изо рта жертвы вырывались шипящие звуки до тех пор, пока воск по капле падал на нежную кожу. Жжение прекращалось лишь после того, как парафин остывал и принимал твердую форму.

Она дернулась, будто смещение могло помочь избежать боли, пока первые несколько капель воска превращались в длинные полоски. Мужчина покачал головой и соскреб воск с ее тела, стряхнув его в пиалу. После чего надавил девушке рукой на живот.

Ее голос прозвучал чуть громче шепота:

― Ты хочешь, чтобы я лежала спокойно?

Кивок.

Он убрал руку и позволил еще одной капле воска скатиться по свече. Мужчина держал ее настолько близко к коже девушке, что та могла ощутить жар от пламени еще до того, как капля приземлилась на кожу. По щеке жертвы скатилась слеза, но пленница не пошевелилась. Из нее лишь вырвался прерывистый вздох, когда похититель принялся повторять свои действия.

Снова и снова. Она закрыла глаза, сосредоточившись на дыхании, плача, но не издавая ни звука, потому что это могло заставить ее дернуться. Маленькие капли горячего воска приземлялись рядом друг с другом, будто создавали рисунок на ее коже, но это происходило так медленно, что она не могла его себе представить. Когда мужчина задул пламя свечи, девушка выдохнула.

Она услышала жужжание, а потом он впихнул в нее вибратор. Ее внутренние мышцы сжались, когда игрушка начала пульсировать внутри. Девушка продолжила оставаться неподвижной, боясь ослушаться своего мучителя, пока тот не схватил ее за бедра и не вынудил начать двигаться, чтобы подстроиться под колебания.

Боль была забыта, а потом он зажег еще одну спичку и принялся капать воском на соски девушки, пока продолжал заставлять ее двигаться. Он довел пленницу до такого исступления, что она едва не перестала мыслить рационально, но все же поняла, чего добивался этот мужчина.

Он хотел, чтобы она кончила в то время, когда причиняет ей боль. Эта идея, как отталкивала, так и возбуждала, пока ее тело толкалось и впитывало боль от горячего воска. Девушка закричала, широко раскрыв глаза, когда ее накрыл оргазм. Незнакомец потушил свечу и положил ее на маленький столик, а затем протолкнул вибратор поглубже внутрь, удерживая его на месте, заставив свою жертву кончить еще раз.

Он указал на ее живот, и она посмотрела вниз. Там, где он хотел, чтобы она оставалась неподвижной, девушка увидела написанное воском слово: «Моя».

Она кивнула:

― Да, Хозяин. Я твоя.

Признание вслух, что она сдалась, было лишь еще одним шагом к тому, что пленница принадлежала своему Хозяину. Мужчина осторожно собрал с ее тела кусочки воска и окунул мочалку в миску с водой. Вода показалась ей прохладной, когда он принялся осторожно протирать ее кожу.

Он убрал ткань с ее живота, а затем прошелся языком по дорожкам оставленным водой. Девушка увидела, как мужчина встал и снова направился в ванную. Она все еще оставалась в той позе с широко разведенными в стороны ногами, как он ее оставил, пока вибратор доводил ее до очередного оргазма.

А потом мужчина вернулся и вытащил из нее игрушку.

― Пожалуйста... нет... Мне нужно... ― начала бормотать девушка.

Она была так близко. Поленница закрыла рот и отвернулась от своего похитителя. Он уже заставил ее кончить несколько раз за этот день. Что с ней было не так, если она нуждалась в большем? Ей было все равно, насколько сильно она в этом нуждалась, потому что умолять об удовольствии девушка не собиралась.

Ее тело дернулось от новых ощущений, после чего она посмотрела вниз и увидела мужчину, который уселся в кресло с бритвенным станком в одной руке и с миской воды в другой, начав брить ее. Ее плоть ощущалась такой чувствительной. Девушка едва сдерживалась, пока лезвие мягко скользило по ее коже так близко от клитора.

Когда ее киска лишилась всех волос, мужчина провел клочком ткани по чувствительной плоти. Она приподнялась, чтобы осмотреть себя, но с ее губ сорвался лишь стон. Мучитель снова отжал ткань, заставив капли прохладной воды стекать по ее щели.

После чего незнакомец принялся настойчиво слизывать капли воды, погружаясь языком внутрь и кружа по клитору. Мужчина удерживал ее за ягодицы руками, прижимая к себе, будто она была изысканным угощением, которым он не мог насытиться.

Девушка в очередной раз кончила, простонав:

― Хозяин, ― потому что это было единственное его имя, которое она знала.

Он навалился на нее сверху, вдавив в матрас.

Девушка закричала.

― Пожалуйста, ― она не хотела возвращаться в камеру, но то, как он собирался ее трахнуть, пока ее спина все еще болела и кровоточила, было за гранью. ― Прошу, позволь мне быть сверху, ― ей было страшно отказывать ему.

Мужчина замер с обеспокоенным выражением лица, будто его поймали на том, что он забыл о ее спине.

― Ш-ш-ш-ш, ― выдохнул он и перевернулся, чтобы она оказалась сверху.

― Спасибо, ― прошептала девушка и уселась на него, после чего он смог войти в нее...

***

Мужчина подошел к шкафу, а затем бросил мне черные джинсы и футболку с надписью «Укуси меня» написанную ярко-красными буквами. В этот момент я пожалела, что он этого не сделал. Я оделась и уселась на постель, не уверенная в том, что мне делать или что сказать.

― Хозяин?

Он обернулся.

― Когда ты порол меня по заду... это было... наказанием?

Он медленно покачал головой, пока с вожделением смотрел на меня. Я с трудом сглотнула. Так я и думала. Наказанием была камера, когда порка в открытую заявляла о том, что ему действительно нравилось. Что доставляло ему удовольствие.

― Прости меня за то, что я сделала в тот день, ― тихо произнесла я. И мне не нужно было что-то уточнять.

Как можно извиниться за покушение на убийство? Или это была самооборона? У меня больше не было никакой уверенности. Я помнила лишь о том, что попыталась убить его; что попыталась провернуть это с ним, а он пощадил меня.

Единственное физическое насилие, которое я испытала от его рук, я одобрила сама. Это была сделка, обмен, чтобы не возвращаться в камеру и заслужить его хорошее отношение. Я начала чувствовать себя в безопасности рядом с ним. Он перешел из разряда моего мучителя, в разряд мучителя и защитника, хотя защита мне была нужна только от него самого.

Мужчина едва заметно кивнул в ответ на мои извинения.

― Ты все еще сердишься на меня?

Мой мучитель выглядел сконфуженным, и мне пришло в голову, что он не злился. Вероятно, мужчина ожидал, что я в какой-то момент наброшусь на него. И это было естественным развитием событий между похитителем и жертвой, где я идеально сыграла свою роль.

Скорее всего, он с нетерпением ждал момента, когда сможет доказать мне тщетность моих попыток сбежать. Чтобы сломать меня еще сильнее. Нет, у него не было причин злиться. Это был еще один шанс продемонстрировать мне свое превосходство. Камера была наказанием за неповиновение, просто и понятно. Остальное же все я воспринимала неправильно.

Он взял расческу с туалетного столика, и я вздрогнула, на мгновение подумав, что мужчина может избить меня ей не из-за гнева, а из-за какой-то садистской необходимости, которую он позволил мне увидеть. Но вместо этого он сел позади меня, прижав свои бедра к моим, и принялся расчесывать мои волосы. Медленными, нежными движениями. Я закрыла глаза и расслабилась.

Когда мужчина закончил, то поцеловал меня и вышел из комнаты. А через несколько минут вернулся, протянул мне блокнот и снова ушел.

Глава 7

Я не стала его тут же открывать. Учитывая то, что последняя книга, которую он оставил специально для меня, имела некие указания, я не была уверена, что хотела знать содержание. Так что я оставила его на столе и пошла в балетную студию, чтобы посмотреться в зеркало.

Стащив футболку через голову, я осторожно отклеила пластырь. Я не могла не проверить, насколько ужасными были раны от кнута. Хотя какое это имело значение? Даже если они были не глубокими, он мог добавить новых. Я не знала, успеют ли они зажить до того, как он сделает это снова.

Я дождалась, пока все бинты будут сняты, прежде чем осмелилась взглянуть на свои повреждения. Приподняв волосы, я посмотрела через плечо на собственное отражение. Все выглядело не так уж и плохо. На бинтах оказалось совсем немного крови, что тоже было хорошим знаком.

Похоже, он остановился, как только повредил кожу. К тому же мужчина проявил осторожность, нанося удары только по верхней части спины и плеч, чтобы не оставить шрамов.

Я посмотрела туда, где, как знала, находились камеры, и задалась вопросом, не возникнут ли у меня проблемы из-за того, что сняла бинты, на которые он потратил столько времени. Но если мой похититель собирался проделать это снова, я решила, что ранам нужен воздух, чтобы они затянулись побыстрее. Так что я выбросила бинты в мусорную корзину в углу помещения.

В очередной раз посмотрев в зеркало, я уставилась на свой живот и на красные следы от воска. Я провела пальцами по временной метке, которая гласила «моя», желая, чтобы она осталась навсегда. После чего отбросила подальше эту мысль и скривилась, когда к ней прикоснулась.

Я смирилась с тем, что он никогда меня не отпустит. Он потратил слишком много времени и денег на все это. Я даже не могла себе представить, сколько месяцев он преследовал меня, чтобы узнать, что мне нравится, а что нет. Если бы этот мужчина не забрал меня именно таким способом, как он это сделал, то я бы пришла к выводу, что он ― обычный парень, который пытается впечатлить меня своими подарками. Но я знала, как смешно это звучит.

Он был хищником, а я была его добычей. Независимо от того, как сильно я стала зависеть от него и жаждать его, я не забуду этого. То, что он делал и продолжал делать со мной, было неправильно, но постоянная борьба с этим, основанная на моральной стойкости, была слишком эмоционально изнурительной для меня. Смирение казалось более простым выходом.

Если я хотела сохранить хоть какую-то часть своего разума нетронутой, я должна была повиноваться. Сколько еще раз я смогу вынести заточение в плохой камере и пережить это, прежде чем окончательно сойду с ума и стану лишь оболочкой вместо человека? Хорошая комната рассказала мне все, что я должна была знать. Мне посчастливилось получить подарок, который он мне преподносил. Похититель предлагал мне сохранить чувство собственного достоинства, чтобы не впасть в безумие.

Он не должен был предоставлять мне хорошую спальню, студию, ванную и всю ту роскошь, которая находилась в этой комнате. Здесь не должно было быть окна, и он не должен был кормить меня лучшими блюдами, которые я только пробовала. Он не должен был доставлять мне никакого удовольствия. Я пыталась держаться за реальность, в которой все его действия оставались за гранью нормального, но мне становилось все сложнее видеть их в подобном свете, потому что вся моя нынешняя жизнь была сужена до него и тех вещей, которые он мог заставить меня почувствовать.

В прошлый раз я не успела изучить все книги или компакт-диски. За то короткое время, что я находилась в этой комнате и до того, как попыталась убить его, большую часть своего времени я проводила в студии, принимала ванны с пеной или примеряла одежду. Я просмотрела компакт-диски, обнаружив широкий спектр композиций, которые мне нравились: классика, рок, джаз, кое-какая национальная музыка.

Я не была поклонником зарубежных исполнителей, так что задалась вопросом, нравились ли они ему. И мне стало настолько любопытно, что я запихнула компакт-диск с восточной музыкой в CD-плейер. Она оказалась ритмичной, зажигательной и такой непохожей на то, что я слышала раньше. Ее пульсирующие ритмичные барабанные дроби, казалось, будто проходили сквозь меня.

В этой комнате не было ни телевизора, ни DVD-плеера, ни компьютера. Не было ни фильмов, ни новостей, ни рекламы, ни Интернета. У меня не было никакой связи с внешним миром. Никаких лиц, кроме его, даже на экране. Никаких голосов, кроме звука моего голоса в звенящей тишине.

Я присмотрелась к книгам. Я уже была знакома с полками, которые находились на уровне моих глаз. Они содержали много моих любимых книг, но теперь я решила изучить их более внимательно. В нижнем левом ряду, ближе всего к комоду, почти как бы скрываясь, расположился большой раздел эротики. Около пятидесяти изданий. Все они были одной тематики. Сексуальные извращения. Большинство из них об отношениях Хозяин/раб. Некоторые из них оказались мне знакомы.

«История O», например, была классикой, которую я бы просто не стала перечитывать, учитывая мои текущие обстоятельства. Я даже представить себе не могла, как много из книжных сцен мы собирались воплотить в жизнь. И не была уверена, что хотела бы об этом узнать.

Одно дело, когда это написано на бумаге и представляет собой вымысел, и совсем другое, когда происходит в реальности. Тем не менее, книги все еще стояли на полках, взывая ко мне и соблазняя прочитать, чтобы узнать их эротические тайны.

Я больше не была подростком, хихикающим с фонариком в руках и читающим что-то грязное и запретное. Я была взрослой женщиной, которая жила этим кошмаром, пока какая-то темная часть меня желала оказаться на свободе, но какой у меня был выбор, кроме как погрузиться еще глубже?

Мой взгляд вернулся к столу, к обыкновенному черному блокноту на кольцах, который мог бы использовать студент колледжа. Я знала, что он не был пуст. Он не был простым ежедневником, в который я могла бы записать то, что со мной произошло.

Нет, в блокноте находилась информация. Она была первым откровенным посланием мне, и я боялась узнать его содержание. После нескольких недель прибывания в состоянии, когда мне приходилось считывать невидимые простому глазу сигналы, я боялась убедиться в том, чего он хотел на самом деле.

Боялась увидеть подтверждение тому, как много я уже узнала о нем и как много мне еще предстояло. Но я больше не могла игнорировать ситуацию. Что бы ни было внутри, мне нужно было прочитать это, чтобы подготовиться к тому, что будет дальше.

Я схватила блокнот и достала бутылку воды из мини-холодильника, прежде чем улеглась животом на кровать.

Внутри не оказалось упоминаний о том, почему он похитил меня или как долго планировал удерживать. Хотя, ответ на второй вопрос я знала и так: вечно, или пока я ему не наскучу. Я боялась того, что случится, когда я надоем своему похитителю. Но, несмотря ни на что, я была уверена, что это произойдет весьма не скоро, судя по его маниакальному и дотошному поведению до сих пор. Человек, который планировал в течение нескольких месяцев заполучить рабыню, не мог так быстро наиграться с ней.

Вместо объяснений, в блокноте были прописаны правила и наказания. Некоторые из них, я уже испытала на собственной шкуре, но увидеть их написанными черным по белому, только подтвердило мои подозрения, что у меня больше не будет возможности оправдать себя тем, что я ослушалась его, потому что не знала о последствиях.

Теперь я знала точно, что повиновение позволит мне заполучить его благосклонность и остаться в хорошей комнате, которую я сейчас занимала. Именно это я и планировала делать... и все же, всегда присутствовал страх, что он может отправить меня в плохую камеру просто из прихоти. Но на белоснежных страницах было написано, что он не сделает этого, пока я пытаюсь подчиняться и верю в то, что он сдержит свое слово.

Если я чему и научилась за недели своего плена, так это тому, что за повиновением следовала награда, а за непослушанием ― наказание. Он никогда не набрасывался на меня в гневе. Он всегда все контролировал: и меня, и себя самого. Это заставило меня поверить ему, и что, в конце концов, если я буду следовать правилам, то он не навредит и не убьет меня.

Мастурбация оказалась первым пунктом из его списка. Кончать мне теперь разрешалось только с его помощью и никак иначе. Следующей шла эротика. Мой похититель хотел, чтобы я читала ее, по крайней мере, по одной книге в неделю, но прикасаться к себе мне категорически запрещалось. Если бы я это сделала, то была бы наказана.

Единственный взгляд, брошенный на слова, подтвердил, что наказание осталось прежним. Отправление в плохую камеру за любое нарушение. Где за каждый проступок моя изоляция будет становиться все дольше. И тут не было никакой таблицы, которая соизмеряла бы степень наказания с тяжестью преступления.

Я ожидала, что за попытку убийства, он посадит меня в камеру на более долгий срок, чем если бы я попыталась сбежать. Или того, что попытка побега предполагает под собой более длительное наказание, чем если бы я отказалась выполнять какую-нибудь незначительную его прихоть. Но все они приравнивались к одному.

За отказ следовало такое же наказание, как и за попытку лишить его жизни. В следующий раз это будут три недели, а потом четыре. В конце концов, я могу просто сгинуть в той камере, если не буду ему повиноваться.

В некотором смысле иногда он даровал мне свободу, когда я этого хотела. Все, что мне нужно было для этого сделать ― это отказать ему, и больше бы он меня не тронул. У меня не было бы ничего, кроме безвкусной еды, но я бы избежала прикосновений своего похитителя.

Я знала, что никогда не приму это предложение, потому что свобода, которую он мне предлагал, была именно тем, что я всегда ненавидела. Мой разум был слишком живым и нуждался в стимуляции, чтобы оказаться запертым в клетке навечно.

Крайняя степень наказаний гарантировала то, что я не буду бунтовать. Я уже решила, что сделаю все, что он захочет без лишних вопросов, потому что не желала возвращаться в камеру и больше никогда не хотела снова видеть куриный суп с лапшой и сухари.

У меня не было сомнений, что он претворит свои правила в жизнь. И даже если ожидание покажется ему слишком долгим, он не сократит мое наказание. Он просто убьет меня или возьмет другую рабыню еще до того, как нарушит собственные правила.

У него уже могли быть другие рабы, а я об этом даже не знала. Это объяснило бы ту легкость, с которой он сопротивлялся мне, игнорируя свои такие завышенные сексуальные аппетиты, пока я отбывала наказание.

Весь его дом, похожий на крепость, мог бы быть лагерем для рабов. Эта мысль пробудила во мне раскаленную добела ревность.

Я знала, что подобная реакция была неуместной. Я не должна была ревновать, что кто-то другой назовет его Хозяином и раздвинет для него ноги. Мне должно было быть жаль тех, кого он мог похитить.

Двадцать страниц рукописного текста ― это все, что потребовалось, чтобы рассказать мне о моей дальнейшей жизни. И их нельзя было истолковать неверно. Если он заставит меня кончить, это будет наградой. Если он меня выпорет, это тоже будет наградой.

Любое внимание или физический контакт были наградой, независимо от того, при каких обстоятельствах они могли произойти. Отчасти, видеть, что эти слова написаны так просто и безэмоционально, было жутко. Но я уже все это знала. Я тянулась к нему, когда хлыст жалил мою кожу, и испытывала благодарность, что у меня было хоть что-то, вместо пустоты. Я текла от его нежных прикосновений, когда он промывал и перевязывал раны, которые нанес мне.

Теперь я была перед ним беззащитна. Больше не было разделения на правильное и неправильное.

Так что я обнаружила, что оставшаяся часть записной книжки содержала описание ежедневных ритуалов и слов, которые он хотел, чтобы я произносила. Мужчина собирался всерьез взяться за мое обучение.

В тот вечер он в очередной раз принес мне ужин, а затем слегка прикоснулся кончиками пальцев к моей щеке. Мужчина задрал на мне рубашку, чтобы осмотреть мою кожу.

Я напряглась, задаваясь вопросом, считалось ли снятие бинтов непослушанием, и заработаю ли я три недели в карцере за что-то настолько простое и незначительное. Меня затрясло от ужаса, что я упущу возможность доказать ему, что могу быть покорной.

― Ш-ш-ш, ― мужчина оставил поцелуй на моей спине, а затем вышел из спальни. Я заплакала от облегчения.

Следующим утром к семи тридцати все мои тревоги испарились. Он планировал объявиться в девять. Я просмотрела список, который он оставил для меня в блокноте и начала подготовку. Я не пропустила ни одного пункта, потому что знала, что он будет наблюдать за мной через мониторы, сидя в своей темной комнате.

Приняв ванну с маслами, которые выбрал мой похититель, я воспользовалась косметикой, которую подобрал он, и уложила волосы так, как нравилось ему. В девять часов я была на месте, как он и велел, пахнущая жасмином и ожиданием.

***

...дверь открылась, и мужчина вошел в комнату уже полностью обнаженным, из-за чего его эрекция свободно покачивалась, пока он двигался. Девушка без одежды стояла на коленях с широко расставленными ногами, прижав ладони тыльной стороной к своим бедрам в жесте покорности.

Черта была проведена, и теперь все стало реальным. Раньше, она находила небольшое утешение в том, что отстранялась. Хваталась за какой-то крошечный кусочек своего внутреннего «я», за надежду на побег или спасение.

Неделями красотка думала лишь о том, как бы пустить ему пыль в глаза, чтобы он позволил ей жить, пока она придумывает план побега. Теперь же она принадлежала своему похитителю. Улыбка на его лице подсказала ей, что он тоже это понял. Его терпение окупилось.

Мужчина остановился напротив нее. Она подняла руки, чтобы сжать его зад и потянуть на себя так, будто все, чего девушка хотела, чтобы он заполнил ее любым способом. Она обхватила его член губами и жадно принялась сосать, пока он поглаживал ее по волосам.

Внезапно, мужчина отстранился и она захныкала.

― Я сделала что-то не так?

В ответ похититель достал повязку. На мгновение она забыла, как дышать. Все, о чем девушка могла думать, так это о том, что она что-то упустила. Сказала или сделала что-то не так. Неужели она его чем-то расстроила?

― Нет... пожалуйста...

Пленница отползала от своего мучителя до тех пор, пока не уперлась спиной в кровать. Ее действия заставили его выгнуть бровь, но мужчина, как греческая статуя замер на месте с черным куском ткани в руке. Она неохотно двинулась обратно, пока из ее глаз лились слезы. А потом все потемнело, и он, завязав ей глаза, вывел девушку из комнаты.

Она чуть не упала в обморок, когда ее босые ступни коснулись твердого бетонного пола. Похититель снял повязку, и пленница рухнула вниз. Это была не плохая камера. Это была та самая комната, в которой он ее порол ― темница.

― Благодарю тебя, Хозяин, ― прошептала она.

Он прошел через всю комнату к мини-холодильнику и вернулся с бутылкой прохладной воды. Мужчина открутил крышку и протянул бутылку пленнице. Она пила и не могла остановиться до тех пор, пока не осушила ее почти наполовину. После чего мужчина сел на пол и забрал бутылку обратно.

Девушка была не уверена, привиделось ли ей беспокойство, промелькнувшее в его взгляде. Возможно, она видела то, что ей хотелось видеть. Она признала, что принадлежала ему, но это не означало, что она не знала, каким он был монстром. Он ничего не чувствовал. Все выглядело так, будто похититель просто ждал объяснений.

Она была в курсе, что он умен и в состоянии проявить великодушие. В какой-то степени так и было. И все же девушка не представляла себе, что могла бы бояться его еще сильнее, даже если бы он ежедневно ее избивал или отрезал от нее по кусочку. Он должен был узнать, как сильно он ее сломал.

― Я испугалась, что сделала что-то не так, и ты отведешь меня обратно в плохую камеру, ― тихо призналась она.

Его взгляд ожесточился, и она снова увидела ту же пустоту, которая забрала с собой всю нежность, что и в их первый день. Он не собирался отводить ее обратно, а она открыла свой глупый рот и, возможно, дала ему повод сделать это сейчас. Все о чем могла думать пленница ― три недели.

Девушка чуть не сошла с ума через неделю и думала, что умрет через две. Она не смогла бы застрять в той камере еще на три. Она нашла бы способ покончить с собой, если бы он отвел ее туда.

― Нет, Хозяин, пожалуйста. Прости меня. Если я тебя чем-то расстроила... пожалуйста-пожалуйста, не отводи меня туда, ― она погладила его член... в попытке умаслить.

Пленница наклонилась, чтобы заменить руку ртом, но он оттолкнул ее от себя и вышел из комнаты, захлопнув за собой дверь.

Через несколько минут мужчина вернулся и бросил перед ней на пол блокнот, тыча пальцем в страницу. Он указывал на абзац, который был написан с явным остервенением. В нем говорилось о наказании:

«Ты будешь наказана только тогда, когда умышленно ослушаешься меня. Пока ты пытаешься подчиняться моим желаниям, ты будешь в безопасности».

Слова «умышленно ослушаешься» и «пытаешься» были жирно подчеркнуты. Она смахнула со щек слезы и увидела перед собой его протянутую руку. Девушка приняла ее и последовала за ним к кровати. Мужчина поставил ее на колени лицом к стене, толкая вниз так, чтобы ее предплечья уперлись в темный бархат, а задница приподнялась кверху.

Она напряглась, когда увидела смазку. В последний раз он был терпеливым и добился своей цели ― доставил ей изысканное удовольствие. Однако, на этот раз, мужчина не собирался начинать с малого. Он смазал свой член, а затем, будто могли быть какие-либо сомнения, вымыл руки в небольшой раковине, рядом с которой находился шкаф с орудиями для порки.

Похититель навалился на жертву, и она постаралась расслабиться. Он заполнял ее медленно, дюйм за дюймом, но она все равно закричала от боли. Мужчина замер и позволил ей приспособиться к размеру, прежде чем начал совершать толчки.

Он приподнял верхнюю часть тела пленницы, чтобы она максимально откинулась назад, и одной рукой обхватил ее за грудь, в то время как другую руку разместил между девичьих ног, проталкивая пальцы в ее киску в том же ритме, с каким таранил ее задницу.

Когда его пальцы покрыло соками от ее возбуждения, мужчина вытащил их из влагалища и запихнул девушке в рот. Она облизала их так, словно сама этого хотела, и приняла все, что он предлагал, но мужчина снова протолкнул их в ее киску, а затем погрузил обратно в ее рот. Он снова и снова повторял это действие, будто кормил девушку, пока она стонала с его пальцами во рту.

Он навалился на нее, когда кончил, а затем позволил ей распластаться на кровати, потому что ее ноги тряслись как желе. Девушка дрожала, но лежала в ожидании, потому что знала, что он с ней еще не закончил.

Его пальцы, которыми мужчина продолжал толкаться в нее, в сочетании с членом, что все еще находился у нее в попке, почти довели ее до оргазма. Но она так и не кончила.

Он вышел из нее, схватил за лодыжки и перевернул на спину. Когда девушка посмотрела на своего похитителя, он указал на что-то позади нее. Со стены свисали цепи. Она закусила губу и кивнула. Ей никогда не нравилось быть ограниченной, но он не спрашивал ее разрешения. Он спрашивал, знала ли она свое место и готова ли была добровольно согласиться на то, что он закует ее в цепи, или ему придется снова посадить ее в камеру на некоторое время, чтобы у нее была возможность об этом подумать.

Металл обхватил ее запястья, а затем и лодыжки. До этого момента, она даже не догадывалась, что для ног тоже имелись оковы. Они располагались под кроватью, и были вмонтированы в пол, чтобы не мозолить глаза. Натяжение цепей выставило все ее прелести напоказ.

Похититель протолкнул в ее киску длинный толстый вибратор и установил на нем самый медленный режим; достаточно, чтобы заставить ее пульсировать и хныкать, но недостаточно, чтобы она кончила. Мужчина пересек комнату и принялся рыться в маленьком шкафу до тех пор, пока не нашел то, что искал ― профессиональную фотокамеру.

Он кружил вокруг кровати, пока фотографировал ее, но ей было все равно. Ее это не волновало. Она зашла слишком далеко и просто хотела кончить. И хотя в глубине души девушка боялась, что он разошлет фото ее знакомым или сольет их в интернет, она продолжала инстинктивно подставлять ему свою киску в попытке подстроиться под вибратор, будто это могло бы ей позволить испытать оргазм быстрее или сделало бы его более мощным.

Он истратил все кадры, а затем положил камеру на пол. Рукой мужчина сжал конец вибратора и начал трахать ее им так сильно, что у девушки перехватило дыхание. Свободной рукой он схватил ее за горло, равнодушно взглянув на свою жертву.

― Хозяин... ― ее голос звучал, как мольба, но она молила не о свободе. Она молила об освобождении.

Он перестал сжимать ее шею, и на мгновение ей показалось, будто он и правда решил, что она просила его остановиться.

― Пожалуйста, не останавливайся. Я хочу кончить... умоляю.

Ее крики были бессмысленными; похититель не планировал освобождать свою жертву или оставлять ее в покое. Вместо этого, мужчина установил на вибраторе максимальную скорость и развязал ей одну руку, которую положил на пышную грудь, побуждая приласкать себя. После того, как он вставил в фотоаппарат новую пленку, в комнате опять начал раздаваться звук срабатывающего затвора.

Вскрикнув, она кончила и расплылась как засвеченный кадр. Мужчина приблизился и поцеловал девушку в лоб, а затем оставил ее одну в комнате. Он даже не потрудился вытащить вибратор, который все еще пульсировал внутри нее, приближая к очередному оргазму.

К тому моменту, когда похититель вернулся, жертва кончила еще пять раз и была настолько мокрой, что вибратор мог бы выскользнуть из нее сам, если бы она не удерживала его на месте свободной рукой.

Мужчина вытащил игрушку и отключил ее. С нее стекали соки девушки. Он поднес вибратор к ее губам и толкнулся им между ними, заставив жертву облизывать его, пока тот не станет идеально чистым...

***

Когда он привел меня обратно в хорошую комнату, я поняла, почему его так долго не было. Он оставил меня там, таращиться на стены, пока отправился готовить сюрприз. Разумеется, у него имелась личная фотостудия, потому что теперь комната была увешана фотографиями. Которые сделал он.

Я старалась не смотреть, но почему-то оказалась не в состоянии отвернуться. Приблизившись к одной из стен, я провела пальцами по фото. На ней мои ноги были широко разведены, будто я сопротивлялась натяжению цепей, в то время, пока из меня торчал вибратор, а блестящая влага скатывалась по моим бедрам, хотя выражение моего лица являло собой нечто между удовольствием и болью.

Глава 8

Дни перетекали в недели, а затем в месяцы. Наступила осень. С деревьев начали опадать листья, приближая нас к зиме, пока я все продолжала отмечать дни в календаре.

Пять месяцев.

Первый день, когда я ждала его на коленях, и который стал точкой отсчета, казалось, был целую вечность назад. После этого для меня все изменилось. Я до сих пор могла связно мыслить, но все мои мысли кружились вокруг того, как угодить ему. Как заставить его улыбнуться мне. Как добиться того, чтобы он смотрел на меня с нежностью.

Фотографии, висящие на стенах, будто насмехались надо мной. На протяжении прошедших месяцев было добавлено еще несколько новых, а в моей студии они даже заменили картины Дега (прим. пер.: Эдга́р Дега́ ― французский живописец, один из виднейших и оригинальнейших представителей импрессионистского движения). Что-то изменилось во мне на этих фотографиях. Первая фотосессия, которую он сделал, все еще иногда меня расстраивала, потому что в ней проскальзывала какая-то смесь удовольствия и боли.

Он не позволял мне забыть, кем я была и кем стала в его руках. Мой мучитель хотел, чтобы я видела все так, как это видел он.

К июлю фотографии изменились, словно на них была больше не я. На них удовольствие затмевало боль, даже когда на моей спине проявлялись следы от ударов плетью, и в тех случаях, когда они начинали кровоточить. Что бы он ни делал, это больше не имело значения. Я сама хотела всего этого.

Мне стоило отвергнуть все то, что он мне предлагал. Головой я понимала, что это было бы правильно. Именно так вели себя жертвы. Это было тем, что я смогла бы поведать миру и доказать, что меня не сломали, хотя, выбрав этот путь, я испытала бы куда больше боли. Но его милосердие меня разрушило, заставив стать его до такой степени, что я сама желала принадлежать ему.

Если бы я не изменилась и не превратилась в маленькое послушное домашнее животное, которым он и хотел меня видеть, то попыталась бы сбежать от него, спрятаться, накричать или заплакать. Иногда я все равно кричала и плакала, но только тогда, когда меня настигал сильнейший оргазм, и я не могла сделать ничего, кроме как открыть перед ним свою душу.

В плохой камере, я не была уже несколько месяцев. Больше я туда не возвращалась. Несколько раз я была достаточно близка к этому, когда мужчина собирался сделать со мной что-то новое и пугающее, но, в конечном счете, я выполняла все, чего он хотел.

Спустя некоторое время меня перестала пугать та камера, и я больше не воспринимала ее, как наказание. Вместо этого, я начала бояться того, что разочарую его. Меня волновало только то, как он смотрел на меня.

В хорошей комнате теплая пульсация между моих ног была почти постоянной. Не имело значения, чем я занималась. Танцевала, мылась, красила ногти. Потому что, что бы я ни делала, мои мысли никогда не переставали крутиться вокруг него и того, как он прикасался ко мне в последний раз. Если я была его навязчивой идеей, то он стал точно такой же для меня.

Иногда, мне казалось, что когда он заканчивал играть со мной и запирал меня в спальне на оставшуюся часть дня, то отправлялся к друзьям, чтобы посмеяться и поговорить. Возможно, он не думал обо мне вообще. Или просто смотрел телевизор и не запаривался на мой счет, пока о моем исчезновении не начинали крутить ролик, что, без сомнения, происходило все реже и реже.

Я воспринимала его, как кого-то вроде Патрика Бэйтмана из «Американского психопата». Который вел двойную жизнь. С одной стороны все привилегии и кремово-белые визитки с идеальными шрифтами, с другой ― кровь и темнота. Монстр и человек.

Я обнаружила, что хотела монстра, потому что он был честным настолько, что большинство с такими людьми даже не сталкивались, всегда довольствуясь теми, кто прятался за своими социальными масками и визитными карточками.

Наступил октябрь. В настоящий момент я думала лишь о своем похитителе, а не о том, что пропущу Хэллоуин. Костюмы, вечеринки, прогулки с друзьями. Друзья, о которых я забыла, будто они умерли. Я больше не помнила их лица, когда закрывала глаза… теперь я видела только его. Его темную красоту, на которую было почти больно смотреть.

Мои страхи настолько переплелись с возбуждением, что теперь я жаждала всего, что он делал. Я даже могла бы остаться здесь навсегда. Я этого хотела. Моя семья и друзья, моя карьера и коллеги, все они стали для меня просто тенью.

У меня имелось четкое представление о том, как проходило полицейское расследование: поиски по горячим следам и паника скорбящих по поводу моего исчезновения. Обо мне крутили ролики по национальным новостям ― трагическая судьба молодой женщины, у которой было светлое будущее и преданные поклонники. Они выдвигали предположения, что меня похитил сумасшедший фанатик или кто-то, кто меня ненавидел.

Так к какой категории относился мой Хозяин? К первой? Или ко второй? Теперь я наверняка этого не узнаю. Я уже давно потеряла всякую надежду, что он когда-нибудь заговорит со мной.

Но ему и не нужно было использовать речь. Ее заменяли каждое прикосновение, ласка, удар хлыста, розги или трости. Все они были общением, приватным разговором, в который никто не мог вмешаться. Раньше в моей жизни были только слова, пустые, бессмысленные слова, которые бездумно вылетали из моего рта. Слова просто ради слов, чтобы я чувствовала себя менее одинокой в этом мире. Но я была одна.

Абсолютно одна.

А потом он взял и похитил меня, заполнив мой мир так, что даже без слов я не чувствовала себя одинокой. Мы были настолько крепко связаны, что потерять его означало лишиться самой жизни. Он стал для меня всем. Мы общались на первобытном уровне осязания. Доминирование и подчинение. Хозяин и рабыня. Больше ничего и не требовалось.

Я проснулась утром на Хэллоуин со странным ощущением потери. Я подумала, что это из-за того, как много мне предстояло пропустить в этом году. Или потому что мы приблизились к праздникам, и, внезапно, время приобрело более четкую форму, пока я впервые должна была пропустить Хэллоуин, День Благодарения, Рождество и Новый год, но это было не так.

Мой будильник, как и всегда, сработал в семь тридцать утра. Я случайно оглянулась и увидела широко распахнутую дверь.

Даже описать невозможно ту панику, которая меня накрыла. Что, черт возьми, это означало? Я не испытывала ничего подобного со дня, когда очнулась после похищения в тишине с завязанными глазами и до того момента, как увидела его лицо или почувствовала его руки на своем теле.

Обычно он оставлял мне инструкции на следующий день вместе с ужином. Я должна была догадаться, что что-то не так, когда он этого не сделал. Конечно, должна была. Но возможно, мне помешало то грызущее чувство, которое во мне поселилось.

Я приняла ванну с жасминовым маслом и приготовилась. В девять часов я стояла на коленях в нескольких футах от двери в ожидании его. А затем я подняла взгляд и заметила ключи. На столике рядом с дверью лежала связка с ключами от машины.

Если я их возьму, откроется ли дверь гаража? Смогу ли я нажать на маленькую кнопку и услышу ли я звуковой сигнал, который укажет мне на определенный автомобиль? Смогу ли я уехать?

Вот так я должна была думать. Но вместо этого, в моей голове крутились другие вопросы: Это проверка? Он больше меня не хочет? Он что, бросает меня? Как он может меня бросить? Я же сделала все, что он хотел. Как я могу ничего для него не значить после того, как он потратил столько времени на мое обучение?

Я не любила его, а он не любил меня. Но я была его. Принадлежала только ему. Это должно было что-то значить. Я была зависима от того, как он прикасался ко мне, от того контраста удовольствия и боли, которыми он меня одаривал. Насилие и нежность. Я не могла этим насытиться.

Мне было все равно, как я до этого докатилась. Единственное, что имело значение, что я все еще была здесь и никуда не хотела уезжать. Я стала его добровольной рабыней, о чем свидетельствовал тот факт, что я лишь на мгновение взглянула на ключи, прежде чем снова уставилась в пол и продолжила ждать.

Девять тридцать, десять. Десять тридцать, но я так и не сдвинулась с места. Я проголодалась. В мини-холодильнике имелись вода и закуски, но я не двигалась. Не хотела. Не желала, чтобы он обнаружил меня не там, где я должна была быть.

Наконец, незадолго до полудня, в комнату вошел он. Я не рискнула заглянуть ему в глаза, продолжив таращиться на пол, как он и обучал меня, несмотря на свое отчаянное желание посмотреть на лицо мужчины, чтобы понять в каком он настроении.

Мой похититель остановился прямо передо мной так, чтобы я могла видеть только его ноги. Мне захотелось прикоснуться к нему, но я сдержалась. У меня возникло отчаянное желание извиниться за все свои действия, которые могли бы его расстроить, но я этого не сделала. Я просто оставалась там, где была, в ожидании его прикосновения, любого прикосновения, пока в помещении были слышны только лишь мои прерывистые вдохи.

Долго ждать мне не пришлось. Мужчина схватил меня за подбородок и заставил заглянуть ему в глаза. Он был зол, и я не знала, почему. В конце концов, я не выдержала.

― Хозяин, умоляю, если я сделала что-то, что тебя расстроило, ты должен знать ― я не хотела.

Видела ли я когда-нибудь его сердитым? По-настоящему злым? Нет, я не смогла припомнить ни одного подобного случая за все то время, что провела здесь. Он всегда был сдержанным. Таким спокойным и организованным. Все и всегда шло по его плану, несмотря на мое неповиновение.

Теперь же, заметив, как сильно мужчина разозлился на меня, заставило все мои старые страхи вернуться. Не те страхи, которые смешивались с возбуждением, пока я задыхалась и выгибалась под ним. Эти были чем-то более примитивным.

Он слетел с катушек? Сломался так же, как и я? Что, черт возьми, произошло? Мужчина отвернулся от меня и замер, начав делать глубокие вдохи.

На нем были только джинсы, так что я заметила, как напряглись мышцы на его спине, пока он пытался себя сдержать. От чего? Чтобы не убить меня? Или, чтобы не покалечить?

Он много раз хлестал меня кнутом. У меня даже имелось несколько отметин, которые, я знала, останутся со мной навсегда или до тех пор, пока он позволит мне жить, но он никогда не прикасался ко мне в гневе. Только в моменты сильного возбуждения.

В конце концов, он взял себя в руки. Мужчина подошел к шкафу и через несколько мгновений вернулся, бросив мне пару синих джинсов и бледно-розовую футболку... а также босоножки на серебряной танкетке с застежками, которые крепились вокруг лодыжек.

Я обулась. Был ли хоть один день, когда он опоздал бы ко мне на встречу? Действительно ли я наскучила ему сейчас? Раньше я боялась того, что этот день однажды наступит, просыпаясь от подобных снов в холодном поту. Я боялась того дня, когда надоем ему. Боялась того дня, когда он убьет меня. Теперь же, я не могла справиться с собственными эмоциями. Я просто не хотела, чтобы все закончилось.

Как могло произойти, учитывая наши обстоятельства, что он устал от меня раньше, чем от него устала я? Мужчина бросил мне ключи от машины и вышел из комнаты. Он выглядел настроенным серьезно. Тысяча мыслей круговоротом проносились у меня в голове, но я не могла отличить одну от другой.

Я продолжила сидеть молча, лелея крошечную надежду на то, что это очередная уловка, тест, который я все еще могу пройти. Мой мозг отказывался признавать, что уйти отсюда, означало расстаться с ним навсегда.

Несколько мгновений спустя он снова появился в дверях с раздраженным выражением на лице. Мужчина вошел в комнату, схватил меня за руку и вывел за дверь, таща меня через весь дом.

Повязка больше не закрывала мои глаза и не делила комнаты на бездушные части чего-то большого и целого. Теперь, увидев все это сразу, дом изнутри показался мне еще более впечатляющим, чем я когда-либо себе представляла. И все же... здесь находился только он.

Никаких слуг. Он дал им выходной, чтобы иметь возможность избавиться от меня? Или они приходили через день? На мгновение мне пришла в голову безумная мысль, что мы единственные выжившие на планете.

Вероятно, слуги держались в тени. Знали ли они, чем он занимался? Было ли им не все равно? Я отчаянно цеплялась за надежду, что он не захочет меня убивать. Более того, я надеялась, что все дело было в том, что один из его слуг что-то заподозрил, и он заставит меня уехать, чтобы меня не нашли. Но это не имело никакого смысла. Зачем ему отпускать меня на волю? Чтобы скрыть улики, не должен ли он сначала убить меня?

Я слегка споткнулась и подвернула лодыжку. Дурацкие босоножки на платформе. Эта обувь была не предназначена для женщин с худыми лодыжками. Я вскрикнула, и мужчина обернулся. По его лицу проскользнула легкая тень беспокойства, но он быстро ее замаскировал и вернулся к своему занятию ― выдворению меня из своего дома.

Мы были в холле, в нескольких шагах от парадной двери. Казалось, у него имелось четкое намерение выбросить меня на газон и отставить под дождем на произвол судьбы, если я окажусь достаточно глупой и не воспользуюсь ключами от машины, чтобы уехать. Ключи уже находились у меня в руке. А я не могла вспомнить, как они там оказались.

Когда мы подошли к двери, я запаниковала и сильно ударила его локтем по ребрам. Уверена, это было больно, но не боль заставила мужчину отпустить меня. Его потрясло то, что во мне все еще имелось достаточно огня, чтобы даже в такой ситуации противиться его желаниям.

Я отступила от него, но он схватил меня за руку. Я не колебалась ни секунды. Сжав ключи свободной рукой, я замахнулась и воткнула их мужчине в предплечье. Я ожидала, что он закричит, но он этого не сделал. Вместо этого он отпустил меня и прижал руку к телу как раненое животное.

Я почувствовала, как внутри меня начала подниматься волна жалости и почти навязчивое желание оказать ему первую помощь даже при том, что я не переносила вида крови.

Он посмотрел на меня так, словно был шокирован моим предательством, будто после всего произошедшего у него имелось на это право. Я была единственной кого предали. Это меня вышвыривали на улицу без объяснения причины. Я развернулась и побежала по коридору.

Дом напоминал замок. Каменная кладка, шикарные украшения, тканные гобелены на стенах. Я бежала к концу коридора, пока не добралась до открытой двери. Называть помещение обычной комнатой или каморкой стало бы большим преуменьшением. Это был скорее домашний кинотеатр. Где на гигантском экране в конце комнаты транслировали канал CNN.

Я остановись, чтобы минутку посмотреть, задаваясь вопросом, была ли я старой новостью или они все еще упоминали обо мне. Мне было интересно, покажут ли мою фотографию на экране, в то время как я стала совершенно другим человеком. Я изменилась. Мое секундное отвлечение позволило мужчине догнать меня.

Сильные руки сжали меня как тиски, и на одну безумную секунду я откинулась назад, чтобы впитать ощущение от его объятий, даже если на самом деле они таковыми не были. Я почувствовала его горячее дыхание, когда он наклонился ко мне.

― Пожалуйста, не заставляй меня уходить. Какую бы ошибку я не совершила, этого больше не повторится. Только не прогоняй меня.

Я знала, как жалко это прозвучало, но не смогла удержать свой рот закрытым. Казалось, что внутри меня все еще была какая-то частичка, которая знала, что все это неправильно, и что я должна использовать возможность, которую он мне предоставил, и вырваться на свободу, но я больше не хотела делать выбор.

Он продолжил меня удерживать, и все вокруг замерло, планета прекратила свое вращение, пока он решал оставить меня или заставить уйти.

― Пожалуйста, ― прошептала я.

Мужчина развернул меня лицом к себе, а затем наши взгляды встретились. И я не смогла понять, что в них отражалось. После стольких месяцев, когда его глаза и тело были моими единственными ориентирами, я не смогла ничего в них прочесть. Мой похититель толкнул меня на диван и вышел из комнаты.

Я оцепенев сидела на диване с ключами от своей свободы в руках. Я снова начала его бояться. На самом деле бояться. Я не боялась его на протяжении нескольких месяцев. За покорностью всегда следовала награда. Этому меня научила плохая камера, и я больше не совершала подобных ошибок.

Казалось бы, что данная ситуация сама по себе должна была держать меня в постоянном страхе, но это было не так. После того дня, когда он совершенно ясно дал мне понять, что все, чего он от меня ожидает ― это усердие, он доказывал мне это снова и снова несколько месяцев подряд. И я начала доверять ему больше, чем когда-либо и кому-либо. Потому что даже если он и был чудовищем, то придерживался собственных правил. И он был моим чудовищем.

Он был по-своему стабилен, надежен, предсказуем и полностью контролировал ситуацию. Но сейчас, сидя на диване на грани панической атаки, я знала, что все изменилось. Он наконец-то повел себя так, как должен был вести себя психопат, и от этого было действительно страшно.

В этом состоянии ему не нужно было прикладывать усилия, чтобы убить меня, и я не собиралась бежать, а скорее предпочла бы умереть, нежели оказаться на свободе. Представляете?

Я звонко расхохоталась, почти складываясь пополам рядом с продолжающейся программой по CNN. Какой клинический случай должен был случиться в психиатрии, чтобы кто-то предпочел смерть вместо свободы? Смерть вместо рабства? Да, это вполне логично. Смерть вместо того, чтобы стать свободным ― нет.

Тем не менее, я все еще сидела здесь. Я задалась вопросом, была ли я в шоке. Будто я только что осознала, в какой опасности находилась.

Но это не было правдой.

Я знала об этом и раньше, но он заставил меня позабыть обо всем. Я забыла, потому что попала под воздействие взгляда его бездонных глаз и того, как мощно все ощущалось рядом с ним.

Мужчина вернулся через несколько минут, и я напряглась. Он остановился в дверях, держа в руках красный кожаный блокнот. Мой дневник. Я не хотела читать его сейчас. Я просто делала в нем записи, но никогда их не перечитывала.

В начале, после похищения, это был способ оставаться в здравом уме, и задокументировать все то, что он со мной делал, чтобы однажды, когда я окажусь на свободе, у меня была возможность все вспомнить и заставить его заплатить. Теперь же я не желала к этому возвращаться и все перечитывать. Я хотела продолжать двигаться вперед, писать новые записи в дневнике, и никогда не оглядываться на то, что было раньше.

Мой надзиратель смотрел прямо на меня. Он был в таком раздрае, что я буквально могла ощущать исходящие от него волны. Будто мужчина не хотел отпускать меня, но по какой-то причине был едва ли не вынужден это сделать. Он сожалел?

Нет, не сожалел.

Почему он не мог просто поговорить со мной сейчас? Если он все равно собирался меня отпустить, то к чему было продолжать эти игры разума?

В конце концов, мой похититель швырнул мне дневник и сел в соседнее кресло. Из-за него он меня выгонял? Неужели я написала на этих страницах что-то настолько непростительное, что вместо того, чтобы запереть меня в плохой камере, он решил избавиться от меня окончательно? Я сжала в руках толстый переплет блокнота из мягкой кожи и открыла его.

Но это был не мой дневник. Этот принадлежал ему.

Глава 9

Август 26-ое:

Сегодня я нашел кое-что красивое и решил сломать это. Я хочу увидеть, как она разлетится на части в моих руках и падет к моим ногам. Ее имя ― Эмили Варгас. Она яркая, образованная и потрясающая. Красноречивая. Ей обязательно захочется поговорить со мной.

Я был на съезде в Нэшвилле, на одном из тех скучных собраний, где все рассуждали о благе компании и всех ее акционеров — сук и нытиков. Я действительно уже не мог во второй раз слушать это дерьмо о бизнесе, но он достался мне от отца. У меня его гребаная фамилия, но то, что никто не знает меня в лицо, меня вполне устраивает. Я предпочитаю уединение.

Даже прислуга приходит ко мне домой только раз в неделю. Они уже давно в курсе, что я — особенный. Отшельник, так что, как только у меня сформировался план, я понял, что смогу воплотить его в жизнь. Мне ненавистны большие скопления людей, потому что на них мне приходится брать с собой переводчика, словно я какой-то иностранец. Обычно я просто сижу на подобных сборищах как статуя в ожидании, когда все закончится.

За меня всегда говорит Уолтер. На самом деле, многие считают, что именно он владеет компанией, потому что всегда говорит только он. Большинство из них не знают о моем недостатке. Мне кажется, некоторые люди на этих собраниях думают, что я его телохранитель. Если бы я был каким-то бледным тощим ребенком, то я не уверен, как именно мы бы объясняли им мое присутствие.

Но, чтобы не пришлось объяснять, это будет делать Уолтер. Он единственный человек, кому я доверяю, кто никогда не подставит меня и сохранит все мои секреты; хотя свою новую тайну я не доверю даже ему.

После того, как встреча закончилась, я побродил по отелю и сел в баре. Ко мне подошла женщина и заговорила со мной. В каком-то смысле она выглядела привлекательно: ноги, длинной в целую милю, и ложбинка между грудей, в которую хотелось зарыться лицом. Незнакомка подарила мне улыбку. Я улыбнулся в ответ. Все выглядело примерно так, как и должно было происходить у обычных людей.

— Привет, как тебя зовут? Я — Вероника.

Боже, даже ее имя источало секс. Вот и настал тот самый момент. Я всего на всего улыбка. Так что я отвернулся обратно к бару.

Бармен знал меня, и что мне нравится, поэтому прямо передо мной появился бокал с виски. Я опрокинул напиток и ударил бокалом по стойке, чтобы бармен налил еще. Он знал, что я буду доволен, если он просто продолжит наливать мне.

— Боже, ты такой осел! — произнесла красотка, а затем поднялась с места.

Ее задница восхитительно покачивалась, пока она уходила все дальше. Именно тогда у меня в голове всплыла фантазия, о которой я всегда грезил. Я хотел пойти за ней, прижать к стене и банально оттрахать. Я хотел забыть все это социальное дерьмо. И ту чушь, почему ты не можешь этого сделать.

А потом я увидела ее — Эмили. К барной стойке подошла она.

— Сэм, можно мне Мартини?

Бармен улыбнулся и налил ей выпить. Она положила стопку брошюр рядом с собой, и когда на мгновение отвернулась, я стащил одну из них и сунул в карман пиджака. В брошюре содержался график ее выступлений. Она выпила напиток, но так и не попыталась заговорить со мной.

Я не знал, радоваться этому или нет. С чего я вообще решил, что она захочет со мной разговаривать? Я ведь мог оказаться кем-то вроде фанатичного сталкера, а она, очевидно, нуждалась в личном пространстве.

В течение следующих двадцати минут я слушал ее мелодичный голос, пока она флиртовала с барменом, а он подшучивал в ответ. Это был сексуальный танец, который считался социально приемлемым для исполнения на людях, и слегка напоминал упрощенную версию оргии Древнего Рима.

Когда она ушла, я изучил брошюру. Казалось, будто я слетел с катушек, потому что принял решение похитить ее. Я так чертовски устал быть один, платить проституткам или искать женщин, которые знают язык жестов. В конце концов, они все жалеют меня, даже шлюхи. У меня куча денег, но это ни черта не значит, потому что я не могу поддерживать отношения с кем бы то ни было без того, чтобы ко мне не относились, как к умственно отсталому из-за моей неспособности говорить.

Уж лучше страх, чем жалость.

***

Я почувствовала онемение. Я весьма смутно помнила тот бар и самого бармена. Я и правда считала, что мужчина рядом со мной мог оказаться фанатиком или тем, кого бросила жена и, по какой-то причине, он винил в этом меня.

Иногда женщины, чьи отношения были далеки от идеальных, чем-то вдохновлялись в одной из моих книг, поднимали свою самооценку и бросали своих парней, мужей или кого-то еще. Меня часто в этом обвиняли.

Я уставилась на мужчину, желая хоть что-нибудь ему «сказать». Возможно, он знал обо мне меньше, чем думал, иначе он бы уже давно мог бы поговорить со мной. Ведь я знала язык жестов благодаря своей сестре.

Разумеется, я могла понять, почему он не знал об этом. Когда Кэти умерла, родители были так огорчены, что через несколько месяцев, буквально стерли о ней все воспоминания. Словно ее никогда и не существовало. Им было слишком тяжело.

В то время, мне казалось это жестоким, но вспоминать о ней было слишком больно. Я уже собиралась рассказать ему о сестре, когда мужчина снова указал на дневник и на страницы с загнутыми уголками. Те, которые содержали все объяснения, которых я ждала месяцами, и, наконец, перестала верить, что когда-либо получу.

Теперь я не была уверена, что язык жестов смог бы помочь, потому что мне тоже стало его жаль. Возможно, из-за этого он даже мог бы убить меня. Он так долго был главным, что теперь, когда мужчина признался в своей уязвимости, его самоконтроль затрещал по швам. Края уже были надорванными. Все пошло наперекосяк. Поэтому, я обратила все свое внимание на дневник с загнутыми уголками страниц.

Январь 30-ое:

Я знаю, что окончательно рехнулся. Я назначил Уолтера временно исполняющим мои обязанности. Я почти не появляюсь дома. Я следую за ней, в соответствии с ее рабочим графиком.

Я понимаю, что это неправильно. И я знаю, что именно неправильно в том, чем я занимаюсь, но меня это не волнует.

Когда ты являешься частью общества, в котором положено вести себя определенным образом, ты не можешь выйти за рамки. А если ты это сделал и при этом ничего не почувствовал, то все еще хуже, чем ты думал. Так что я пытаюсь определить, был ли я вообще когда-нибудь частью этого общества.

Еще до того, как у меня появился дом, построенный на краю «вселенной», даже тогда я не был частью общества. Я всегда был за бортом. У меня есть лишь небольшая группа людей, с которыми я могу говорить на языке жестов, а не просто тупо таращиться на них.

И сейчас, черт меня возьми, я занимаюсь самобичеванием. Или, возможно, оправдываю себя. Нет, головой я понимаю, что это неправильно. Я не идиот, я получил лучшее образование из всех возможных, но мне на это плевать. И знаю, что мне все сойдет с рук.

Во время своего пребывания дома, я переделал несколько комнат, которые смог бы использовать после похищения. Я сделал в них звукоизоляцию, потому что не знал, как долго она будет звать на помощь, и хотя слуги приходят ко мне крайне редко, я должен был себя обезопасить. Все эти комнаты выглядят как лаборатории, за исключением комнаты с мониторами. Все прошло нормально. На каждой двери теперь имеется соответствующая табличка.

Персонал знает, что раньше я работал над анализом потребительских товаров, и они думают, что это хороший знак того, что я вернулся к этому занятию. Я слышал, как они разговаривали между собой. Иногда я улавливал фразы о том, что я перестал выходить из дома и прекратил работать. А чем в их представлении я должен был заниматься?

Как только электрики установят в комнатах систему безопасности, я избавлюсь от всего лабораторного дерьма и перенесу туда все, что нужно. Будет только одна комната, которую я оставлю пустой.

Вероятно, это лучшее, что я смог придумать. Я подумывал о том, чтобы использовать наркотики для того, чтобы заставить ее подчиняться, но это оставило бы некий бумажный след. И что-то могло пойти не так, какой-то непредвиденный побочный эффект или аллергическая реакция, и тогда я либо позволил бы ей умереть, либо рискнул бы и попался. К тому же, иметь на руках наркоманку, весьма сомнительное удовольствие.

И хотя у меня нет никаких моральных терзаний по поводу того пути, который я выбрал, я не считаю себя человеком настолько склонным к насилию, чтобы забрать чью-то жизнь. Мне не свойственна жестокость, если не брать в расчет парочку сексуальных фантазий. Я не хочу причинять ей физический вред, а просто хочу ее.

Я думаю, что никогда не поздно сделать одну их тех жалких попыток опять завести отношения. Но в итоге мы придем к тому же самому — жалости. На этот раз я хочу, чтобы гребаная женщина знала, что я не беспомощен только потому, что я не могу с ней поговорить. На самом деле, я даже пришел к выводу, что мне не придется причинять ей боль. Я узнал ее слабое место.

Я еще никогда не встречал человека, который бы так упивался социальным взаимодействием, как это делает она. Если лишить ее всего, то она подчинится.

Я наблюдал за ней на тех конференциях, на которых она выступала, стараясь держаться в тени, чтобы девушка не заметила меня и не поняла, что в толпе постоянно меняющихся лиц всегда мелькает одно и то же. Она порхала вокруг, и теперь я понимаю, откуда произошел термин «Социальная бабочка» (прим. пер.: «Социальная бабочка» — это очень коммуникабельный человек, который имеет множество знакомых в разных кругах и пытается дружить со всеми). У нее оказался самый мелодичный смех, который я только слышал, и несколько раз я почти почувствовал себя виноватым.

Но потом я закрываю глаза и представляю под собой ее обнаженное тело, осознавая, что хоть раз в моей гребаной жизни у меня будет абсолютная власть над женщиной. Над кем-то, кто не сможет отвергнуть меня и не станет меня жалеть, после чего чувство вины испаряется.

***

Я не могла остановить слезы, которые стекали по моему лицу от того, насколько легкомысленно он относился ко всему этому. Как запросто он рассказывал о том, что планировал сломать меня, будто кто-то упомянул, что они ели на ужин. Крайнее высокомерие и полное отсутствие раскаяния.

Я снова взглянула на мужчину, желая посмотреть, почувствовал ли он хоть что-нибудь вообще после того, как его тайна была раскрыта. Но все, что я увидела — равнодушие и возникшую сегодня нетерпеливость. Это был день, когда он отпускал меня. Я знала, что он не разрешит мне остаться, потому что он позволил мне взглянуть на свой мир, и я зашла слишком далеко.

Я до сих пор не понимала, зачем он это сделал, но если этот мужчина позволил мне увидеть человека за занавесом, то лишь потому, что покончил со мной навсегда.

Май 3-е:

Всего пара недель, и она снова будет в Атланте. Я не могу поверить, что действительно собираюсь это сделать. Несколько месяцев я думал, что так и не решусь на этот шаг. Это была обыкновенная фантазия, как и множество других. Я просто сделал эту более реальной.

Но, потратив на нее возмутительную сумму, я клянусь Богом, что украду ее. Мне известно, что там, откуда она родом, люди чрезвычайно горделивые, так что я должен как можно скорее довезти ее до дома. Чем короче будет расстояние, которое мне придется ее перевозить, тем лучше.

Я исследовал различные наркотики и нашел один, который продержит ее в отключке около четырех часов. Поездка домой, если исключить какие-либо проблемы, займет только два. Если повезет, я не попаду в пробку. Не хочу, чтобы она проснулась связанной в машине. Это полностью разрушит эффект и подарит ей пусть и небольшой, но шанс на побег.

Я же хочу, чтобы она с самого начала поняла, что шансов на спасение нет. Хотя, как только я переведу ее в роскошный люкс, то буду ждать того, что в какой-то момент она на меня набросится. Мне кажется, что будет лучше как можно быстрее погасить ее мятежный дух и позволить ей увидеть бессмысленность своих поступков.

Я не видел ее с марта. Вместо этого, я изучал ее прошлое, узнавал все, что мог. Я хочу, чтобы в ее комнате было все, что ей нравится.

С одной стороны, я хочу сломать ее настолько сильно, чтобы она исполняла все мои желания без единого вопроса. Но с другой стороны, я хочу, чтобы она меня выбрала. Я жажду, чтобы она была благодарной и готовой. Я жажду контроля, но не хочу, чтобы она вопила от ужаса, пока я ее трахаю.

Я знаю, что мир классифицировал бы меня как монстра, но меня возбуждает контроль, а не женщина, кричащая или умоляющая меня не насиловать ее. Я не против легкого испуга, просто хочу, чтобы это был ее выбор. Если она не выберет меня, я просто оставлю ее в камере до тех пор, пока она не передумает. Я чертовски долго ждал этого момента. Если Эмили думает, что сможет пересилить мое терпение, то она сошла с ума.

Май 15-ое:

Все прошло не так гладко, как я планировал. Когда ей стало нехорошо, я помог девушке выйти на улицу. Не думаю, что она вообще меня видела. А потом она упала в обморок прямо мне в руки. Жертва оказалась у меня в машине еще до того, как кто-то заметил ее отсутствие. Я не останавливался, чтобы обездвижить ее на протяжении тридцати минут, пока не миновал шоссе.

А затем я вырулил на безлюдную дорогу. Там, я связал ей руки и ноги, завязал глаза, а потом уложил на заднее сиденье и накрыл одеялом. Я знал, что безопаснее положить ее в багажник, но возможность того, что она умрет от отравления угарным газом, особенно вперемешку с наркотиками, которые уже циркулировали в ее крови, меня не прельщала.

Я посадил ее в камеру до того, как она пришла в себя, и решил сначала понаблюдать за ней через монитор. Когда действие наркотика закончилось, а она не проснулась, я слегка забеспокоился. Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что она все-таки очнулась. Она просто не кричала и не двигалась.

Она была умна, экономя свои силы, в ожидании, возможно, единственного шанса на побег, попутно прокручивая в памяти свои действия и то, что привело ее ко мне. Я принес ей поесть. Я не планировал прикасаться к ней в первый же день, и я знал, что должен был быть более сдержанным, чтобы не навредить ей.

Я не хотел причинять ей боль. Я желал сделать все как можно лучше. Но лучше должен был стать я сам. И я об этом не пожалел. Я сел на пол рядом с ней, протянул руку и погладил ее по гладкой щеке. Еще никогда я не ощущал столь нежной кожи.

Я знал, что она была напугана. Она, вероятно, подумала, что я причиню ей вред, но неожиданно, мне захотелось о ней позаботиться, ведь она была живым человеком. Я думал о ней месяцами, как о некой собственности, которую приобрел, но не мог отрицать ее горячее рваное дыхание или ее нежные щеки, или то, как она тянулась ко мне, даже если сама этого не понимала.

В конце концов, мне удалось прекратить к ней прикасаться и начать кормить супом. Я был удивлен, что она все еще не начала оказывать сопротивление. Я обнаружил, что моя рука соприкоснулась с ее грудью и жертва дернулась. Это заставило меня разозлиться. Дело не в том, что красотка отстранилась, но я ожидал чего-то другого. Я уже собирался уходить, когда меня остановил ее голос. Мягкая, отчаянная мольба, которая заставила мои штаны натянуться.

Я вернулся и решил протестировать ее, чтобы посмотреть, как далеко она сможет зайти ради еды. Я понимал, что она все еще была слегка под кайфом, голодная, уставшая и напуганная. Я собирался устроить ей проверку сейчас, а потом подождать неделю, как и планировал.

Доедая суп, она тянулась за моим прикосновением, издавая мягкие стоны, которые, я уверен, она даже не замечала. У меня возникла мысль переселить ее в люкс немедленно. Плюнуть на план и просто отвести ее в хорошую комнату с душем и другими удобствами. Но это не привело бы к тому, чего я добивался.

Обладать ей, такой напуганной, пытающейся угодить мне, ради пищи... Я не могу отрицать того, как это на меня подействовало. Эта неделя будет тяжелой. Но я готов признаться в своих желаниях. Она не просто мне нужна. Я даже не хочу, чтобы она просто меня не жалела. Я хочу ее страха, отчаяния, полного и абсолютного подчинения. И я готов дождаться этого момента.

Она спросила меня, почему я делаю это с ней, и на этот раз я был рад, что не могу говорить. Мое молчание поможет ей сформироваться, мои руки станут моим голосом, и, в конце концов, она перестанет чувствовать разницу, ей станет все равно. Сломить ее будет лучшим, что я когда-либо делал.

Май 18-ое:

Она действовала так, как я и ожидал, когда запустила свой суп в стену, словно обиженный ребенок. Мне кажется, что она все еще думает, что я собираюсь убить ее, и хочет, чтобы я потерял контроль и делал это по-быстрому. Это единственное объяснение, которое я могу придумать в оправдание ее выходке.

Я изучил все книги по психологии поведения человека, которые смог достать за эти долгие месяцы. Хотя я совершенно уверен, что их авторы не хотели бы, чтобы эти знания использовались бы подобным образом.

Сначала я изучал их, чтобы попытаться лучше понять свою жертву, так как она получила степень по психологии. Затем я решил использовать их, чтобы подготовить ее, потому что нет ничего более коварного, чем пытать кого-то таким образом, чтобы он точно знал, что ты делаешь, но понимал, что он не может избежать этого.

И хотя, я не приветствую физическое насилие, мне все равно показалось, что я повел себя, как садист. Я убрал весь беспорядок, который она сотворила, а потом оставил ее в одиночестве. Она испортила свою еду, значит, она ее больше не получит. Как только она узнает, что истерики бесполезны и никак на меня не влияют, она перестанет это делать.

***

Было странно и тревожно, видеть эти события его глазами. Еще более странно было увидеть подтверждение того, что мы поняли друг друга с самого начала. Конечно, я не подозревала, что он немой. Вероятно, я должна была об этом догадаться, но он был так расчетлив во всем остальном, что делал, что с чего бы мне думать о том, что у него есть какой-то недостаток? Особенно такой редкий?

К тому же немота чаще всего идет в комплекте с глухотой, как у моей сестры. А он определенно глухим не был. Мужчина много раз поворачивался на звук моего голоса. Он не просто читал по моим губам.

Кроме того, я оказалась права во всем насчет него, а он был прав насчет меня. Общение без слов привело нас обоих туда, где мы должны были просто инстинктивно понимать друг друга. Я стерла еще одну слезу, когда она скользнула по моей щеке и посмотрела на него.

— Пожалуйста, не заставляй меня уходить, — заговорила я и отложила дневник в сторону, чтобы одновременно повторять свои слова на языке жестов.

Он широко распахнул глаза. Мой похититель действительно не догадывался о том, что я знала язык глухонемых. Каковы на это были шансы, верно? Жизнь странная штука, но на то она и жизнь. Я должна была догадаться, что он немой, особенно, учитываю историю своей семьи.

Почему этот вопрос не был одним из тех, которые я задавала в те дни, когда была достаточно храброй, чтобы о чем-то спрашивать? Оглядываясь назад, я понимаю, что это даже к лучшему, что я этого не сделала.

Мы оба жили в мире, где люди умели говорить руками, и все же, мы даже об этом не догадывались.

Я привыкла видеть его всемогущим и всезнающим. Мне казалось, что он знает каждую деталь моей жизни, но на практике все было не так. Я поняла, что большую часть информации, он, вероятно, получил от посещения моих семинаров. Я много говорила о своей личной жизни на конференциях. Вероятно, даже больше, чем следовало бы. Но я никогда не говорила о своей сестре.

Он долго смотрел на меня, прежде чем показал: «Читай».

Я перешла к следующей странице с загнутым уголком. Я думала, что если сделаю то, что он сказал, не оказывая сопротивления, то мужчина поймет, что я чего-то стою.

Эта мысль меня расстроила. Единственное, что удерживало меня от полного краха, это догадка, что он решил отпустить меня потому, что пытался поступить правильно. Поэтому я продолжила читать.

Июнь 16-ое:

Насколько бы волнительно не было видеть, как она повинуется и преподносит мне свое тело словно подарок, я знал, что это неправда. Пока еще нет. Она все еще хотела сбежать. Увидев комнаты, которые я для нее подготовил, девушка поняла, кем она была.

Когда ты отдаешь кому-то свое тело в обмен на какие-то смешные вещи, вроде материальных благ, то становишься шлюхой, и пути назад уже нет. Прошлой ночью, наблюдая за ней по монитору, я видел, как в ее голове крутились колесики, пока она планировала напасть на меня, и изучала все предметы в комнате, на которые до этого не обращала внимания.

Попытка была провальной. И дело не в том, что она плохо старалась, у нее просто не было шансов, так как еще до того, как я вошел в комнату, я уже знал, что девушка поджидала меня у двери со своим оружием. В тот момент, когда все обернулось против нее, она снова стала испуганным маленьким кроликом, которого я похитил в тот первый день, и который пытался от меня спрятаться.

Я не уверен, что на моем лице удержалась привычная маска, поскольку это так сильно меня тронуло. Мне понравилась ее покорность, но в то же время, мне бы хотелось увидеть ее страхи. Я протянул ей руку и удивился, как быстро она за нее ухватилась. В ее взгляде сквозили смирение и покорность. Но я уже знал, что мне придется снова посадить девушку в камеру, и лишь после этого она станет моей навсегда.

Я вывел жертву на улицу и показал ей окрестности, а затем решил, что позволю ей попытаться сбежать. Я знал, что если бы был обычным, слегка обиженным мужчиной, то к этому моменту ее слезы повлияли бы на меня так, что я бы сдался. Ее беспрекословное послушание скрутило бы мои кишки или заставило бы меня ощутить чувство вины, но ничего подобного не было. У меня был лишь отголосок тех чувств и то лишь потому, что еще с детства мне пытались внушить, что такое хорошо, а что такое плохо.

Я уверен, что даже если бы у меня был голос, я все равно бы это сделал. Я не понимал этого, пока не увидел, как она уходит от меня, осознавая, что не сможет далеко уйти. Она была моей добычей, и это пробудило во мне инстинкт хищника, который я слишком долго в себе подавлял.

Когда она отошла достаточно далеко, я поднялся на ноги и начал ее преследовать. Мы будто были связаны какой-то невидимой нитью, потому что я заметил, что она почувствовала меня у себя за спиной задолго до того, как услышала мои шаги. Она перешла на бег, и это напомнило мне игру в догонялки. Для нее это был шанс на побег и выживание, но для меня это было просто развлечение.

После того, как я удостоверился, что она меня услышала, девушка напряглась и, за несколько мгновений до того, как я смог дотянуться до нее и повалить на землю, остановилась и повернулась ко мне, подняв руки в жесте капитуляции. Если во мне была эта темная потребность получить над ней абсолютную власть, то у нее была почти такая же патологическая потребность мне это дать.

Я никогда не предполагал, что она будет такой внушаемой. Ужас перед возможностью испытать боль, довел ее до такой крайности, что она перестала бороться. В каком-то смысле, ее страх перед неизбежной болью, пересилил ужас перед смертью. Потому что еще ни разу не навредив ей, я заставил девушку поверить, что если она будет мне повиноваться, то я не стану этого делать. И я не собирался разубеждать ее в этом.

Я работал над тем, чтобы девушка поняла это с самого начала. Что она в безопасности, если будет покорной. Я просто не ожидал такого фанатичного подчинения в тот момент, когда свобода оказалась настолько реальной и доступной, лишь потому, что она очутилась за стенами дома на свежем воздухе.

Мне захотелось повалить ее на траву и тут же трахнуть, но я учил ее воспринимать секс в качестве награды, и поэтому понимал, что подобное действие испортит все, чего я успел достигнуть до этого момента. Стиснув зубы, я повернулся, чтобы отвести ее обратно в дом. Я уже решил, что на этот раз это будут две недели, и я не был уверен, как мне удастся сдерживать себя, чтобы не прикоснуться к ней.

Июнь 30-ое:

Я подумал заставить ее дождаться 4-го июля, прежде чем вернуть в хорошую комнату. Такое искушение. Вероятно, все дело в иронии ситуации. Вернуть ее туда в День Независимости. Я уверен, что после этого она приравняет эту спальню к свободе.

В прошлый раз, когда я запер ее в камере, я понял, что хочу причинить ей боль. Но я не хочу делать это в гневе. Мне нужно, чтобы она сама нуждалась в том, чтобы ей причинили боль. У меня было много времени все это обдумать, пока я выжидал время. Все закончилось тем, что я оборудовал еще одну комнату под игровую.

Я не думал, что все выйдет именно так, но чем больше я мечтал о ней, тем глубже погружался в фантазии, где смогу ее выпороть. И на самом деле, чем еще я должен был заниматься в мучительные недели ожидания? Задумка с темницей казалась именно тем, что нужно.

Думаю, все заключалось в желании проучить ее. Я не принес ей тампонов или прокладок, так что в итоге, ей пришлось ходить голой, и кто бы мог винить ее в этом? Полагаю, истекать кровью голой было лучше, учитывая, что я не собирался давать ей ничего, чтобы устранить этот беспорядок. Но я продолжал наблюдать за ней через монитор, желая наказать за то, что мне приходится ждать. Я не мог взять ее, не испортив весь свой прогресс.

В какой-то момент она заговорила со мной. Пленница запаниковала из-за того, что может забеременеть, и я убью ее за это. Я понятия не имею, почему она так подумала, но Эмили — умная девочка, так что по выражению моего лица, сразу поняла, что я не могу иметь детей. Я просто никогда их не хотел, и вазэктомия помогла избавиться от проблемы. Все, что ей нужно было знать, что я — бесплоден, и ей не стоит об этом беспокоиться.

Она снова попросила меня поговорить с ней, пообещав, что сделает все, что я захочу. Это вывело меня из себя. Я знал, что это правда. Но мне было нужно, чтобы она подчинилась, зная, что я могу никогда не заговорить с ней. Потому что я не могу. Я здесь не для того, чтобы угодить ей, это она здесь, чтобы угодить мне. Даже если бы я мог говорить, не думаю, что стал бы. Здесь нет никаких компромиссов.

Она подчинится или будет наказана. Если достаточно настойчиво применять депривацию, то страх заставит ее угождать мне, и в дальнейшем, мне не придется ее перевоспитывать или травмировать сильнее, чем это необходимо.

В тот день, когда я направился к выходу, пленница умоляла меня не оставлять ее в одиночестве и отвести в хорошую комнату. Всю следующую неделю, я дрочил, вспоминая отчаяние в ее голосе и то, как дрожали ее губы, пока она говорила со мной.

После того, как у нее закончились месячные, она все еще продолжила ходить обнаженной. К этому моменту, она решила соблазнить меня, так что я был рад, что у нее в запасе имелась еще одна неделя изоляции. Я хотел избавиться от всех возможных проявлений своеволия, которые в ней были.

В какой-то момент она настолько обнаглела, что улеглась на пол и принялась мастурбировать, зная, что я могу это видеть. Я дрочил, наблюдая за ней через монитор, и даже успел кончить прежде, чем это сделала она, чтобы получить возможность поймать ее с поличным и все еще контролировать себя. Потому что она произвела на меня неизгладимое впечатление, но это не имеет значения. Она не будет держать меня за яйца, как другие женщины. Она моя. Девушка научится этому и хорошенько это усвоит.

Я сверлил ее взглядом до тех пор, пока она не остановилась, а затем вышел из комнаты. Настало время для книги. Я хотел, чтобы она поняла, что я — ее хозяин, но я не знал, как лучше донести до нее эту информацию. Если бы я оставил ей записку, то она бы догадалась о моем недостатке или, по крайней мере, задумалась об этом. Так что я решил донести до нее эту правду настолько жутким способом, насколько это было возможно.

Пока пленница отбывала свое наказание, а я обустраивал темницу, я начал выделять слово «хозяин» каждый раз, когда оно появлялось в эротическом романе из ее комнаты. Я зачарованно наблюдал, как она несколько раз прошла мимо книги, прежде чем, наконец, взяла ее в руки. Она думала, что это какая-то уловка. Я видел через мониторы, как страшно ей было сделать неправильный выбор, потому что она не знала, чего я от нее хочу.

Она действительно оказалась чем-то большим, чем я когда-либо мог надеяться заполучить. Изначально, решение похитить ее было основано на том, что девушка показалась мне чертовски привлекательной. И только теперь я смог узнать, насколько совершенной и удивительной она была на самом деле.

Даже изучив все методы психологического воздействия, я не думал, что смогу воспитать такую послушную рабыню. Войдя в ее камеру, я в ожидании уставился на девушку. В первую очередь, я был слегка разочарован тем, что она не обратилась ко мне подобающим образом. Но когда я развернулся, чтобы уйти, она произнесла заветные слова:

— Хозяин, пожалуйста.

Правильные слова все же сорвались с ее губ. Она почти заработала билет на свободу. Урок усвоен. Я решил трахнуть ее в попку, и если бы она согласилась на это без возражений, то я бы отвел ее в хорошую комнату.

Я был предельно осторожен. Я не хотел навредить ей. Вероятно, это должно было стать самым травмирующим событием из тех, что я планировал сделать, и я прекрасно это понимал. Но если бы она мне это позволила, то стала бы полностью моей.

Все оказалось даже лучше, чем я себе представлял, так что, когда мы закончили, я так и остался лежать рядом с девушкой. Я остался на месте, чтобы она поняла ― если она будет подчиняться мне, то я продолжу прикасаться к ней, позволю кончать и буду дарить ей свои объятия. Девушке просто нужно отдать мне всю себя и принять свою участь. Спасения нет, и ей придется с этим смириться. Она либо сгниет в пустой камере, либо все же подчинится мне.

***

Я прекратила читать. Там было еще много чего написано, но я больше не хотела читать, по крайней мере, не о том дне.

Я не смогла бы вынести его реакцию на порку или его возбуждение от моего страха и беспомощности. Я просмотрела остальные страницы с загнутыми уголками в поисках одной вещи — почему он решил меня отпустить.

Но этого там не было. Даже в последней записи говорилось только о нашем последнем совместно проведенном времени. Не было никаких признаков, что он устал от меня, и не было никакого намека, что он сожалел. И вот тогда я посмотрела на него. Я ожидала, что он будет настаивать, чтобы я продолжила читать, но я не хотела больше это видеть. Я видела достаточно.

— Ты сожалеешь, что сделал это со мной?

Он пожал плечами.

— Почему ты меня отпускаешь? Ты реально позволишь мне уйти?

«Да. Ты свободна. Я отпускаю тебя, потому что закончил с тобой».

Так просто. Он закончил со мной. Мужчина похитил меня, сделал своей игрушкой, своей собственностью, и, как и любую игрушку, которая надоела своему хозяину, решил выкинуть меня на помойку.

Мне хотелось упасть на колени и начать умолять его не делать этого, но скучающее выражение на лице мужчины подсказало мне, что это бесполезно. Он снова вложил мне в руку ключи.

«Дверь гаража открыта, и, если ты нажмешь на кнопку, то сможешь понять, какая это машина. Моргнут фары. Тебе не составит труда найти дорогу домой».

— Это бессмысленно. Да, возможно ты со мной закончил, но почему ты так легко отпускаешь меня с чем-то, что может привести к тебе? Тебя не волнует, что я могу обратиться в полицию?

Возможно, мне не стоило этого говорить. В конце концов, упоминание о полиции, могло обеспечить меня ямой в земле вместо свободы.

Мужчина снова пожал плечами.

«В любом случае, меня это не волнует. Верни себе свою жизнь обратно, Эмили».

Чтобы произнести мое имя, ему потребовалось больше времени, чем я думала. Имя, которое теперь казалось мне таким далеким. Я не могла поверить в то, что не хотела уходить. Мне казалось, что в дневнике будет объяснение тому, что сейчас происходило, но там этого не было.

— Разве я тебе не понравилась? Я сделала что-то не так?

Я знала, даже когда произносила эти слова, что нормальный человек ухватится бы за свою свободу и не стал бы задавать вопросов, но я находилась с ним так долго, что стала от него зависимой. Он даровал мне такую безопасность, какую я никогда не ощущала ранее, и мне было не важно, что та проявлялась в извращенной форме.

«Ты была покорной. И ты не сделала ничего плохого. Ты превзошла все мои ожидания. Но сейчас, ты должна уйти».

— Могу я забрать с собой несколько вещей?

Сувениры. Насколько все было хреново, если мне требовались напоминания о моем заключении?

Он кивнул головой.

Я взяла не много. Несколько CD-дисков с восточной музыкой — меня успокаивали звуки барабанов ― пару свечей, несколько любимых нарядов и дневник, страницы которого уже были исписаны. Полностью. И это была весьма странная поэзия.

Я всегда думала, что когда испишу последнюю страницу дневника, то он купит мне новый, а не отпустит меня на свободу.

Я не думала, что эти два события были чем-то большим, нежели совпадением. Но все это напоминало мне о том, будто я дописала последнюю страницу своей книги, и у меня закончились листы, так что я решила освободиться от литературного плена. Я отнесла вещи в гараж и загрузила их в машину.

Не знаю, почему я перестала умолять своего похитителя не прогонять меня. Думаю, какая-то часть меня просто знала, что я не смогу остаться. Он возвращал мне мою жизнь, и отказываться от подобного подарка было просто немыслимым.

Я повиновалась ему настолько долго, что сейчас, получив приказ, у меня сработал инстинкт его выполнить, независимо от того, как сильно я этого не хотела. Не из-за страха наказания, а из-за желания угодить ему, завоевать и сохранить его благосклонность.

Из всех вещей, что он заставлял меня делать, эту выполнить оказалось сложнее всего. Я действительно сошла с ума. Ни один нормальный человек не испугался бы возможности обрести свободу. Но я смогу это пережить, когда снова увижусь со своей семьей и друзьями.

Глава 10

Ему не нужно было выводить меня из дома силой, потому что я и так знала, что он это сделает, и никакая истерика тут не поможет. Я принадлежала ему полностью, и теперь он показывал мне это, избавляясь от меня, как и от любой другой своей собственности, которая стала ему неинтересной.

Машина, которую он мне подарил, оказалась серебристым «Мерседесом», и это на самом деле было подарком, потому что какова была вероятность того, что я верну ее? Я закинула почти все, кроме дисков и дневника, в багажник, поверх запаски. Маленькая лопата звякнула, когда на нее приземлился журнал.

Мне потребовалась почти целая вечность, чтобы выбраться с подъездной дорожки. Казалось, она действительно была бесконечной. Часть меня задавалась вопросом, было ли все это очередной хитроумной уловкой, чтобы заставить меня вернуться, но, в конечном счете, я увидела насколько решительно он был настроен, и у него не было ни единой причины в очередной раз указывать мне на мою беспомощность. Я знала это; чувствовала это нутром и принимала. Мне не требовалось дополнительных подтверждений.

В машине не было системы спутниковой навигации, что показалось мне весьма странным. Я вырвала страницу из красного кожаного дневника, и начала записывать направление своего движения, оставляя себе дорожку из хлебных крошек, чтобы не заблудиться.

После нескольких удачно выбранных наугад поворотов, я выехала на более оживленную дорогу. По крайней мере, я снова оказалась среди цивилизации и могла попросить о помощи, если бы мне это было нужно. Хотя я не была уверена, что хотела бы быть узнанной, как «тот самый эксперт по вопросам личностного роста, который пропал без вести». Так что я продолжила ехать, пока не добралась до шоссе.

Когда я, наконец, оставила позади грунтовую дорогу, то обнаружила, что была всего в тридцати милях от своей квартиры. Не где-то на границе другого штата, а на обычной пригородной автомагистрали. Все это время мне казалось, что я находилась за тысячи миль от дома в каком-то отдаленном месте. Осознание того, что я была всего в тридцати милях все это гребаное время, заставило меня снова возжелать свободу, от которой, как я думала, уже отказалась.

Я включила один из дисков с восточной музыкой. Она совершенно не успокоила меня, а лишь подогрела желание развернуть машину, но я этого не сделала. Внутри меня все еще оставалась крошечная частичка, которая вопила, что хочет быть свободной. В какой-то момент, я поняла, что больше не могу выносить звуки барабанов.

Я вытащила диск из магнитолы, но воспротивилась желанию сломать его, ведь частично была убеждена, что возможно, однажды, захочу послушать его снова, когда раны не будут настолько свежи. Я включила радио и вспомнила, что сегодня Хэллоуин.

Я ожидала, что этот праздник заставит меня почувствовать себя свободной. Вместо этого, проезжая через пригород, я оказалась сбита с толку тем, что увидела. Декорации. Дети, бегающие в костюмах по освещенным улочкам. Я поняла, что до ужаса боюсь тех ночных существ, которых они будут изображать в течение еще нескольких часов.

Я не могла отправиться прямиком к себе в дом. Я его снимала, так что очень сомневалась, что кто-то оплачивал аренду почти шесть месяцев, которые я отсутствовала. Когда я въехала на Магнолию-стрит, радио перестало быть для меня фоновым шумом.

«Вчера состоялась панихида по эксперту личностного роста ― Эмили Варгас, поскольку у полиции до сих пор нет никакой информации о таинственном исчезновении девушки. Когда за комментариями обратились к ее семье, они заявили о том, что необходимо закрыть дело и больше ничего не предпринимать...»

Я едва не съехала с дороги. Они меня вычеркнули. Так же, как мою сестру. Какая нормальная семья уже через полгода поисков закопает пустой гроб, лишь бы получить успокоение?

Наверняка, большинство выждало бы год или даже два. Я понимала, как тяжело им далась потеря Кэти, но сама я воспринимала все так, будто от меня отказались и выкинули на улицу.

Я проехала мимо родительского дома и направилась на кладбище. Я осматривала семейные захоронения до тех пор, пока не нашла свою могилу. Все это выглядело почти нереально, но расстроило меня даже больше, чем я предполагала. Я ощущала себя преданной собственной семьей, которая повела себя слишком эгоистично, когда не подумала, как себя буду чувствовать я после всего, что испытала. Как они собирались объяснить мне это, если бы я однажды вернулась?

На могиле все еще лежали свежие цветы, поверх огромной кучи земли. Какая-то сумасшедшая часть меня потребовала откопать гроб, если он вообще там был. Но если его не было, то мне стало даже страшно представить, что именно они там закопали.

Я попыталась представить своих родственников и друзей в черном, пока они оплакивали мою предполагаемую смерть, думая, что родители больше не могли выносить неизвестность.

А затем, я увидела надпись на надгробии:

«Эмили Варгас ― преданная подруга, любимая дочь, вдохновляющий лидер».

Моя смерть наступила за день до моих похорон.

Черт возьми!

Я пинком снесла верхушку насыпи. Кто, черт возьми, дал им право так запросто похоронить меня? Их что, напрягало мое исчезновение?

Я не понимала, почему они это сделали. Возможно, они не смогли выдержать затянувшуюся неизвестность, но это заставило переключиться мой внутренний тумблер, отвечающий за ярость. Это было что-то, о чем я уже позабыла. Я даже не догадывалась, что могу так сильно разозлиться, ведь я не ощущала ничего подобного очень долго.

Я отпихнула венки с цветами как можно дальше и упала на колени, вонзившись пальцами в землю и зарываясь в нее так, будто это могло помочь мне попасть внутрь. Так стоило делать тем, кто похоронен заживо. Возможно, я должна была лежать внутри, а не находиться здесь, под открытым небом со щебечущими птичками и всем таким в каком-то смысле невинным и ярким.

Однажды, я видела фильм о человеке, которого похоронили заживо, каким-то невероятным образом вылезший из гроба и выбравшийся на поверхность. Тот ящик был из сосны, а если учесть еще и то, сколько весила земля, задача казалась абсолютно невозможной. Даже выкопать гроб было весьма тяжелой работой, что уж говорить о том, чтобы из него выбраться.

Несмотря на то, что мой прогресс выглядел незначительным, я продолжала копать. Мне было все равно, насколько бесполезной выглядела моя затея, я просто должна была туда попасть. Я вспомнила о походном наборе и достала из багажника автомобиля лопатку, мысленно поблагодарив Хозяина, который был вынужден подготовиться на все случаи жизни.

Пока я копала походной лопаткой, я волновалась, что объявится полиция. Наверняка, в Хэллоуин они следили за кладбищем более пристально. Но сейчас было двенадцать часов дня, а вандалы не выходят до тех пор, пока не стемнеет. Я подумала о маленьких хулиганах, которые наткнутся на мою разрытую могилу и начнут рассказывать истории о призраках.

Я, наконец-то, добралась до гроба. У меня был сиюминутный страх, что я открою его и увижу там свое тело, будто я и правда умерла и по какой-то причине еще не знала об этом. Но когда я открыла крышку, там не было тела, только мои вещи. Старые пуанты, журналы, фотографии. Вещи, которые стали мной из-за отсутствия тела, которое можно было положить в землю.

Теперь, оказавшись на свободе, и глядя на то, что подразумевалось как доказательство моей смерти, я не могла позволить себе думать о Хозяине. Я даже не могла позвонить тому монстру, который меня похитил. В конце концов, самое чудовищное, что он сделал, ― это отпустил меня. Особенно в свете того, что все остальные меня тоже отпустили.

Я хотела сесть в машину и вернуться к нему, отдать себя на его милость в надежде, что хотя бы один человек в мире все еще меня хотел. Но я знала, что не стану этого делать. Он сломал меня, но сделал это настолько аккуратно, что каким-то образом я все еще оставалась собой.

Я не была пустой оболочкой, или запрограммированным зомби вместо человека, хотя в этот момент, с кладбищенской землей, покрывающей меня практически с ног до головы, я выглядела именно так. По какой-то причине он хотел, чтобы я была свободна и умела повиноваться. Я могла бы жить так и дальше, если бы думала об этом как о послушании.

Я забрала свои вещи из гроба и отнесла их в машину. В кармане я нашла двадцатидолларовую купюру, так что остановилась, чтобы перекусить. Мой Хозяин, должно быть, еще утром засунул деньги в джинсы, прежде чем бросил их мне.

Мысли о том, как хорошо он обо мне заботился, разрывали меня изнутри, так что мне пришлось сдерживать слезы, ведь я была на публике. Девушка возле дороги, с интересом смотрела на меня, пока я рассчитывалась за чизбургер.

― Я ― зомби, ― тупо пробормотала я и едва не рассмеялась над собственной шуткой.

Лампочка над ее головой погасла, когда она осмотрела свою одежду и вспомнила, что сегодня Хэллоуин. На вид ей было лет семнадцать ― светлые волосы с розовыми прядями и развязный наряд, как из телешоу «Панки Брюстер». Вероятно, она выдавала его за костюм, потому что у нее не хватало смелости надеть его в другой день.

― Оу, точно. Умно, ― произнесла она. ― Макияж реально похож на грязь.

Я улыбнулась, подавляя желание сказать, что грязь была настоящей. Поев на парковке, я снова завела мотор. Мне нужно было привести себя в порядок, но я понимала, что у меня больше не было своего дома, а ехать в дом родителей и встретиться с ними, я была еще не готова.

Я не была дома с тех пор, как меня похитили, но у меня все еще имелся контейнер для хранения вещей. Я держала их там, пока не перевезла в собственный дом и оплатила аренду склада на год вперед, потому что никогда не знаешь, в какой момент он может пригодиться.

Я была уверена, что он все еще принадлежал мне. И винила в этом свою мать, которая научила меня быть такой дотошной. Других оправданий собственным действиям у меня не было.

Мой склад находился в ультрасовременном здании, которое было оснащено сенсорными клавиатурами, и я была единственной, кто знал пароль.

Я набрала его дрожащими пальцами, а затем заехала внутрь и выключила зажигание. С того самого момента, как я вышла за дверь, я знала, что не буду звонить в полицию. Я бы никогда не рассказала им ничего из того, что произошло, и не привела бы их по извилистым дорогам к дому, который был моей тюрьмой.

Сидя в машине, я рассматривала вещи, которые находилось в гробу. Я перечитывала журналы, вспоминала, кем была, и тех, кто от меня отказался, запихнув меня в коробку, и поражалась тому, насколько мало они обо мне вообще знали. Независимо от того, были ли это мои собственные упущения или отсутствие у них наблюдательности, узнать меня, им было не суждено.

Мой дом был в пятнадцати милях от дома родителей и располагался на другом конце города, куда добраться пешком было весьма проблематично. Склад же находился всего в пяти милях от их дома, что значительно упрощало мою задачу.

Как только я позаботилась о машине, то вышла на улицу и двинулась через жилой район, поражаясь чудовищности своей ситуации.

Вокруг меня бегали дети, одетые в костюмы тыквы, пиратов и призраков. Они визжали и смеялись, размахивая ведрами с конфетами, пока уставшие родители пытались их догнать.

Их было слишком много. Они звучали слишком громко. Даже поездка на авто показалась мне невыносимо трудной. Но заговоривший со мной человек, и обращенные на меня взгляды, которые принадлежали не ему... нервировали и нарушали мое личное пространство. Я чувствовала себя обнаженной и беззащитной.

За месяцы, проведенные со своим похитителем, моя тюрьма стала моим убежищем, а теперь, когда я оказалась на свободе, заключением мне представлялся остальной мир. Бежать было некуда.

Никто не обращал на меня внимания, пока я шла. Я была уверена, что частично это происходило из-за того, что солнце скрылось за деревьями, и яркий дневной свет уже несколько часов как стал более приглушенным. Никто не узнал меня как Эмили. Любой, кто меня видел, не казался мне испуганным или потрясенным. Я просто была очередной девушкой в костюме, как и все остальные.

Уже стемнело, когда я добралась до дома своих родителей. Их крыльцо освещали типичные символы Хэллоуина ― гигантская тыква со свечой внутри, летучие мыши, свисающие с крыльца и окровавленное пугало, которое лежало на тюке сена во дворе.

Они действительно вычеркнули меня из своей жизни, словно у них произошел какой-то психологический сбой, который позволил им закрыть одну дверь и тут же открыть другую. Мои родители похоронили меня и уже на следующий же день начали раздавать местным детишкам конфеты на Хэллоун вместо того, чтобы уделить должное внимание моим поминкам.

Я видела, как они восприняли гибель Кэти. И знала, что для них это был единственный способ пережить такое горе. Они продолжили жить обычной жизнью. Не скорбели и не горевали открыто, вместо этого мама и папа спрятались, похоронили дочь и стерли ее из памяти. Это не было похоже на то, как себя вели нормальные люди по отношению к тем, кого они должны были любить. Даже если они остались лишь воспоминанием.

Когда я постучала, из-за двери раздался голос мамы:

― Тед, держи!

Я услышала, как что-то упало и разбилось, после чего последовал поток проклятий, а затем дверь открылась. Раздражение моей матери переросло в шок.

― Тед! ― закричала она, будто крик мог защитить ее от дочери, которая не умерла и которая исчезнет навсегда как хорошая маленькая девочка.

В дверном проеме позади мамы показался мой отец.

― Донна, что случилось?

Его лицо побледнело, когда он увидел мой болезненный вид, будто я только что вылезла из могилы.

Мне хотелось сказать ему, что они проделали отличную работу, похоронив того, кто не был мертв на самом деле, но в этом был виноват не только мой отец. Он просто всегда соглашался со всем, что говорила делать моя мать.

Я наконец-то снова обрела голос:

― Мам...

― Ты не настоящая, ― сказала она.

Это не было произнесено так, как сказал бы человек, который действительно скучал по своей дочери и был в восторге, что она вернулась домой. Это прозвучало так, будто своим появлением на ее пороге, я испортила ей всю программу двенадцати шагов по отрицанию того, что я когда-либо существовала. Таким принципом руководствовался клан Варгас.

Возможно, мне следовало пойти в другое место. Но это была извращенная месть, и я не хотела подвергать этой нездоровой сцене кого-то, кто этого не заслуживал.

― Я настоящая, мам.

― Но мы тебя похоронили. Тебя закопали в землю.

Мой отец стоял позади моей мамы, положив руки ей на плечи и успокаивая ее, будто он хоть что-то контролировал в этом доме.

― Нет, ты похоронила не меня. Ты не подумала, что, возможно, я не умерла, или это доставило бы тебе неудобства?

Я понимала, что они, должно быть, страдали, пока думали, что потеряли меня. Бессонные ночи, страх за мою безопасность. Но это не отменяло того факта, что они похоронили меня, чтобы облегчить себе жизнь, чтобы иметь возможность жить дальше, в то время, как я была лишена такой роскоши.

А потом начались слезы. Не мои. Я была уверена, что у меня их не осталось. Я израсходовала свой запас на всю жизнь, и с этого момента все мои слезы будут превращаться в слова, а не в соленую воду. Так что нет, это рыдала моя мать. Я ранила ее чувства.

― Как ты могла сказать мне такую мерзость? Мы жутко волновались. Где ты была? Что с тобой произошло?

Наступило время обвинить во всем меня. А ведь меня даже не пригласили войти в дом. Я все еще стояла на крыльце рядом с гигантским пластмассовым фонарем злобно ухмыляющейся тыквы. Мне не позволили заговорить подоспевшие попрошайки.

― Кошелек или жизнь! ― хором прокричали они и вытянули вперед свои мешки для угощений, как профессиональные нищие.

Одна из девочек была одета в костюм ведьмы. Часть ее зеленого грима уже размазалась по лицу, а бородавка на носу собиралась вот-вот отвалиться.

Вместо того чтобы раздать детям конфеты и отправить их дальше, мама схватила меня за руку и втащила в дом. Она захлопнула дверь и повернулась ко мне.

В своем розовом халате и тапках, мама выглядела нелепо, но Хэллоуин это единственный день в году, когда ей сходило с рук то, что она была неряхой. Она так крепко сжимала в руках миску, что я подумала, будто та вот-вот лопнет, и все конфеты полетят на пол как сосновые шишки. Ее руки побелели от напряжения, и цвет лица им соответствовал. Но все же... она была сердита, а не напугана.

― Где ты пропадала? ― она спросила так, будто я сбежала или что-то в этом роде.

Как будто я исчезла на несколько месяцев, не сказав ни слова, а потом вернусь в таком виде, только лишь для того, чтобы позлить ее.

Я открыла рот, а затем опять его закрыла. Теперь, когда я вернулась, все захотят узнать ответ на этот вопрос. Полиция попросит меня сделать заявление перед СМИ для всех моих друзей и родных. Они убеждены, что имеют право знать правду. Я исчезла, перевернув их жизни с ног на голову, и теперь я обязана рассказать им, по крайней мере, хоть что-то. Хотя бы самую маленькую частичку правды, которая станет новостью недели.

Но я не могла заставить себя это сделать. Вынужденно рассказывать о том, что произошло, было похоже на изнасилование ― еще одно посягательство и еще один выбор, который будет сделан против моей воли. Я жертвовала каждый дюйм своего тела и души одному человеку на протяжении нескольких месяцев, пока принуждение не стало добровольным. Я не желала проходить через это снова, пусть и в другой форме.

К тому же, я подумала, что будет логично, если люди, похоронившие меня заживо, окажутся лишены возможности узнать мою историю. Я не собиралась так запросто их прощать.

― Я не могу об этом говорить, ― ответила я.

Мой голос дрогнул. Уверена, они подумали, что это из-за травмы, но меня просто распирало от злости.

Мама понимающе кивнула головой, а отец так и не сказал мне ни слова. Он любил меня по-своему. Просто не был хорош в проявлении чувств.

― Мне нужно привести себя в порядок, ― произнесла я.

После нескольких часов прибывания в грязи, я ощущала себя все менее и менее привлекательной.

― Ты можешь воспользоваться ванной в комнате для гостей и надеть кое-что из моей одежды. А я пока приготовлю тебе что-нибудь поесть, ― сказала мама.

Я бы хотела забрать свою одежду из «Мерседеса», но мне не нужны были лишние улики, которые могли бы помочь найти моего похитителя. И это было противоестественно. Я должна была хотеть, чтобы его упекли навсегда за то, что он со мной сделал. Но мысль о нем, запертом в какой-то клетке, скручивала мои внутренности.

Я остановилась у шкафа и достала футболку и джинсы своего размера, которые носила мама, когда была на 6 размеров меньше. Как и большинство женщин, она хранила старую одежду в надежде, что когда-нибудь снова сможет влезть в узкие джинсы.

Комната для гостей когда-то была моей спальней. Я задалась вопросом, сколько потребовалось времени после моего исчезновения, чтобы начать стирать меня из их жизней? Собрать вещи и сделать в комнате ремонт.

Последний раз я была в ней чуть больше года назад. В то время она все еще была нетронутой со времен моего детства, словно мои родители надеялись, что однажды я вернусь назад, и она опять мне понадобится.

В ней находились куклы Барби и другие игрушки, а еще лаки для ногтей и плакаты рок-звезд того времени, мебель, которую я использовала с самого детства и до подросткового возраста. Эта комната была для меня своеобразным храмом, к которому я была привязана, даже после того, как вылетела из родительского гнезда и поступила в колледж, а после него отправилась во взрослую жизнь.

Теперь все это исчезло. Я задалась вопросом, устроили ли они большую гаражную распродажу, или все это хранилось где-то на складе или на чердаке, подальше от глаз. Сейчас комната больше напоминала номер загородного мини-отеля в стиле «Кровать и завтрак». Белая плетеная мебель и мягкий бледно-лавандовый ковер.

На постели лежало тонкое белое вязаное покрывало с каемкой по краю бледно-лилового оттенка. На тумбочке стояли старинная лампа и старомодный будильник. Не было ни одной вещи, которая доказывала бы, что я когда-то тут жила, словно мои родители пытались скрыть какое-то преступление.

Я разулась у двери, чтобы не наследить в комнате. Даже в ванной мне продолжало казаться, что я тут гостья. Как и в комнате, здесь было тепло и уютно, но все выглядело так, будто сошло со страниц журнала по интерьеру, а не так, будто кто-то мог здесь действительно жить. Если я не смогу найти друга, у которого можно будет остаться, пока я не верну свои вещи и не выясню, что делать дальше, то застряну здесь в этой теплой стерильности.

В ванной не было никаких следов моего детства. Сейчас это был зеленый уголок с множеством комнатных растений и обоями с плющом, который будто случайно расползся по стенам. Линолеум убрали, и его заменила кафельная плитка. Занавеска в душе была прозрачной.

После первого раза, когда Хозяин побрил меня, он написал, что любая растительность на теле отправит меня обратно в плохую комнату. Обещание трех недель изоляции нависало надо мной так же угрожающе, как приговор о смертной казни.

Однажды ночью он обнаружил на мне пропущенный клочок волос. Мужчина почти отвел меня в камеру, но я умоляла его взглянуть на видеозапись, которая доказывала то, что я ему подчинялась. Должно быть, он сделал это, потому что, когда мой похититель вернулся, то кивнул, подтвердив, что все в порядке.

Стоя сейчас в душе, с водой, льющейся на меня, я могла почувствовать волосы. Было бы нормально, даже ожидалось, что я оставлю их в покое и позволю им расти, как какое-то тайное и скрытое доказательство моей свободы, но я не могла этого сделать. Вместо этого, я схватила бритву и побрилась, зная, что никогда не позволю, чтобы волосы выросли снова, даже если никто никогда не узнает об этом, или почему я это делала.

После того, как я помылась, побрилась, и мои волосы запахли шампунем с ароматом манго, я прислонилась лбом к стене и заплакала. Да, я все еще могла плакать. В прихожей я сдерживалась.

Мне пришлось взять себя в руки, чтобы не вздрогнуть, когда я услышала голос своей матери, который был похож на скрежет мела по доске. И на этот раз молчание моего отца было оценено по достоинству.

Мне было интересно, смогу ли я когда-нибудь привыкнуть слышать человеческую речь, кроме своей собственной. Я слышала человеческие голоса на дисках, которые мне давали, но там они пели. Пение всегда казалось мне чем-то далеким от реальности, так как, помимо мюзиклов, люди не начинали петь песни без причины.

Я вышла из душа, оделась, а потом села на чужую кровать. Вероятно, матрас был все тот же, что и раньше, но кто его знал? Несмотря на голод, я оставалась на месте до тех пор, пока в дверь не постучала мама.

― Милая, я приготовила тебе поесть. Приходи на кухню.

В ней щелкнул переключатель, и теперь она снова была готова мириться с моим существованием. Когда я дошла до кухни, то едва сдержала рвавшийся наружу крик. Мама подумала, что будет логично приготовить для меня что-то, что меня успокоит. Она не могла знать, что это больше не приносило мне утешения.

― Эмми? ― мое детское прозвище. ― Дорогая, я приготовила тебе куриный суп с лапшой. Раньше тебе от него всегда становилось лучше.

Раньше. Не сейчас. И никогда больше. Как именно объяснить непереносимый ужас по отношению к тарелке супа?

― Прости, я не смогу это съесть, ― произнесла я.

Его наказание будто последовало за мной, и я задалась вопросом, что я сделала, чтобы рассердить Хозяина.

Умом я понимала, моя мать сделала так, как делала всегда, и что имело для нее смысл. Единственный продуктовый пластырь, который раньше всегда срабатывал. К сожалению, теперь эта еда была ножом, а не повязкой, и новые раны не могли заставить меня почувствовать себя лучше.

― Почему нет?

Я знала, что мама пыталась поверить в то, что мне трудно. Она все еще держалась за крошечную надежду на то, что я не подвергалась чудовищным пыткам, а просто проявила безответственность и сбежала, или испытывала кризис двадцати пяти лет.

― Я не могу об этом говорить, ― ответила я. ― И я действительно не смогу это съесть.

Она снова начала открывать рот, но ее перебил отец ― один из тех редких и чудесных случаев, когда он не позволил ей настоять на своем.

― Донна, я думаю, если Эмили не хочет куриный суп с лапшой, то она может поесть что-нибудь другое. У нас осталось немного спагетти.

― Это было бы прекрасно, пап, ― я почувствовала облегчение.

Последнее, в чем я нуждалась ― это громкая ругань с собственной матерью из-за того, что я не могу соответствовать образу кого-то очень благодарного за тарелку супа, и вместо этого веду себя как мятежный подросток. Мама прикурила сигарету и села напротив телевизора.

Суп был полностью в ее репертуаре. Вероятно, находясь в камере, я слишком ее идеализировала. Когда ты чей-то пленник, мама воспринимается как идеал. Все скандалы и ссоры уходят на второй план в свете того, что ты просто хочешь снова оказаться в безопасности.

Я последовала за отцом на кухню, не желая с ней связываться. Я не собиралась ничего объяснять им на счет супа. Во-первых, я понятия не имела, как отредактировать ту версию событий, которая подошла бы для родителей. А во-вторых, даже если бы я смогла это сделать, они бы начали подозревать, что на самом деле произошло между мной и моим Хозяином. Даже мысль о подобном казалось невыносимой. Это было слишком личное.

Отец занял себя работой на кухне, достав для меня из холодильника порцию спагетти и поставив ее разогреваться.

― Будешь чесночный хлеб?

― Ага.

Я налила себе холодного чая.

― Ты в порядке? ― спросил он, даже не взглянув на меня.

Я слышала, как сорвался его голос. Если бы отец заплакал, то ни для одного из нас не было бы никакого спасения.

― Я в порядке, ― ответила я.

Это была неправда, но я не могла в открытую сказать ему, что самой большой ложью являлась моя свобода. Я не была уверена, что он сможет правильно меня понять.

Папа лишь кивнул.

― Твоя мама волновалась. Мы оба волновались. Она может вести себя слегка странно, но она просто не знает, как справиться с некоторыми вещами.

― Я знаю.

И я действительно знала. Трагедия обоих моих родителей заключалась в том, что ни один из них не был плохим человеком. Они всегда любили меня и мою сестру. Просто не всегда могли справиться с ситуацией. Хотя я подозревала, что чаще всего слабым звеном оказывалась моя мать.

Когда микроволновка издала звуковой сигнал, я вытащила тарелку и набросилась на еду как оголодавшая. Это была моя первая нормальная еда за день. Я не завтракала, а порция из фаст-фуда просто не считалась.

Папа еще несколько минут молча простоял на кухне, глядя на меня. Было очевидно, что ему хотелось спросить о чем-то еще, и я знала, о чем именно. Он хотел узнать, какая версия событий была правдивой. Была ли я чей-то пленницей, чтобы он мог обезуметь от горя? Или я просто сбежала, чтобы он мог разозлиться? Но отец, как всегда промолчал.

С грязью, которая меня покрывала, можно было предположить что-то, по крайней мере, близкое к правде. Но если бы у меня случился какой-то срыв, и я куда-нибудь сбежала, то вернувшись назад и обнаружив могилу со своим именем, результат был бы идентичным. Для них лучше было ничего не знать. Пусть лучше сердятся на меня.

В дверь снова позвонили. Очередная группа детей. Я поставила пустую тарелку в раковину и направилась к двери. Я хотела сделать что-то нормальное. Даже если мое сердце в этом не участвовало, я хотела вновь стать частью общества, например, раздав конфеты соседским детям в маскарадных костюмах.

Мама была на половине пути к входу, когда я остановила ее, забрав из рук миску с конфетами, и открыла дверь. Но передо мной оказались не маленькие принцессы с херувимами и миниатюрные гоблины. Я верила, что была осторожной, и меня никто не узнал, но ошибалась.

Стеклянная миска разбилась о крыльцо, и все конфеты рассыпались по полу.

На лужайке выстроилась толпа журналистов с яркими софитами, камерами и микрофонами. Некоторые из них держали в руках блокноты, в которые они яростно записывали свои заметки. Возможно, отмечая, во что я одета, выражение моего лица, выглядела ли я оскорбленной, похудевшей или нет.

Я прищурилась, уставившись на море нетерпеливых лиц людей, для которых моя травма равнялась их зарплате. Я слышала, как щелкали затворы камер, видела, как на мне фокусировались их объективы, и думала: будет ли он следить за новостями из своей крепости. Еще один способ контролировать меня. Очередная возможность за мной наблюдать.

― Мисс Варгас, ― это был не один голос, их было много. И все они жаждали крови, затягивая на моей шее петлю.

― Почему вы не обратились в полицию?

― Вас похитили? Преступник все еще на свободе?

― Эмили...

― Мисс Варгас, вас удерживали против вашей воли?

― Что произошло?

― Вы можете сделать заявление?

― Мисс Варгас...

Я закрыла дверь и заперла ее на замок. Кошмар начался.

Глава 11

Я оставила свою семью, чтобы встретиться с представителями СМИ и теми людьми, которые продолжали появляться, настаивая на том, что мы были лучшими друзьями, и им нужно было узнать, как я, хотя в действительности большинство из них имели самое косвенное и незначительное отношение к моей жизни.

Они были обычными зеваками. Эти люди создали целую организацию, чтобы у них была возможность с нездоровым любопытством следить за крахом некой Эмили Варгас.

У меня не было иного выхода, кроме как поговорить с полицией. Я заранее решила, что не стану сдавать его. Мысль о том, что человек, которого я называла Хозяином, окажется заперт, беспокоила меня больше всего на свете.

Я с удовольствием продолжала бы молчать, но тогда это было бы расценено как препятствие правосудию. Правосудие. Как будто у кого-то кроме меня имелось на него право. Это было преступление против меня, а не против полиции, штата или страны. То, что меня заставляли подчиняться правилам общества, было еще одним видом порабощения. Поэтому я сделала то, что должна была. Я солгала.

Я сказала им, что никогда точно не знала, где находилась, но однажды он связал меня, завязал мне глаза и усадил в машину, после чего несколько часов вез в неизвестном направлении, а затем высадил на обочине дороги. К тому времени, когда я избавилась от веревки и сняла с глаз повязку, он уже уехал. Я рассказала им, что пара человек, которых я остановила на шоссе, объяснили мне, что я в Небраске, после чего они помогли мне добраться до дома.

Конечно же, об этом сообщили в вечерних новостях, обратившись к тем, кто подобрал кого-то, похожего на меня в том месте, которое я описала, с убедительной просьбой позвонить в полицию и сообщить любую имеющуюся информацию. Несколько человек позвонили.

Были ли они чудиками, пытающимися заполучить свои пятнадцать минут славы, или людьми, которые действительно подобрали автостопщика и подумали, что это я, но они так и не помогли продвинуться в расследовании. Полиция не получила никаких зацепок.

Я сожгла одежду и обувь, которые были на мне надеты, продолжая изображать из себя наивную жертву и утверждая, что мне слишком тяжело вспоминать о проведенном в неволе времени. Никто так и не узнал о складе.

Договор годовой аренды заканчивался, и в ближайшее время мне предстояло либо внести оплату за следующий год, либо начать оплачивать его по месяцам. Меня мучил вопрос, как долго я буду продолжать оплачивать хранилище, чтобы защищать своего мучителя от наказания, а может это был просто еще один из способов заставить страдать саму себя.

Как только с дачей показаний было покончено, я впала в режим ленивого просмотра телевизора. Несколько раз ко мне приезжали друзья, но у меня не было ни сил, ни желания, попросить их остаться. Это было слишком похоже на то, что я двигалась дальше. Хотя вся моя прежняя жизнь закончилась рядом с ним.

Все здесь казалось мне слишком громким. Вокруг было слишком много внешних раздражителей. Я тосковала по той милой тихой комнате, в которой звучала музыка с восточной барабанной дробью, что насквозь пронзала мое тело, пока опускался хлыст. Я скучала по ощущению его тела поверх моего и по губам, которыми он прижимался к моим.

Я забыла, как безумен был этот мир, как быстро все менялось, и как отчаянно все стремились повернуть время вспять. Я позволила себе отрешиться от этого, наплевав на свой внешний вид.

Я понимала, что с моей карьерой покончено навсегда. Как теперь я могла мотивировать или вдохновлять кого-то? И что еще мне оставалось делать?

Удивительно, ведь чаще всего я не заботилась о своей прическе или макияже, одеваясь в поношенные майки и шорты, но продолжала одержимо брить свою киску каждый раз, когда принимала душ. Это было последней ниточкой связывающей меня с Хозяином.

Ночами, я скользила рукой между ног, чтобы приласкать себя. Я не знала, пыталась ли стать к нему ближе или использовала проверенный метод удовольствия от бессонницы.

Пока я спала, он всегда был рядом. Даже кошмары о плохой камере в своем большинстве приносили какое-то странное ощущение комфорта, потому что я знала, что он близко и постоянно за мной наблюдает. Он всегда за мной возвращался.

Теперь же я просыпалась около девяти часов утра, а затем заставляла себя снова заснуть, чтобы отлежаться в кровати до двух или трех часов дня, оставаясь в бессознательном состоянии как можно дольше, чтобы не сталкиваться с холодной реальностью, которой на самом деле и была свобода. Так продолжалось три недели, а потом моя мать взяла все в свои руки.

― Я записала тебя на прием к доктору Блейк, ― как-то утром сообщила мне она. ― Ты же знаешь, как хорошо она помогла мне после смерти твоей сестры.

Я таращилась в телевизор, пересматривая послеобеденный повтор дерьмового ток-шоу. Я не отрывала взгляда, потому что знала, что не смогу скрыть свое презрение.

Конечно, доктор Блейк ей помогла, потому что с тех пор, как умерла моя сестра, мама ни разу о ней не упомянула. До этого момента.

― Ты меня слушаешь?

― Да, я тебя слушаю, ― ответила я.

― Хорошо, так ты пойдешь?

― О, сейчас тебя интересует мое мнение?

Она громко вздохнула и принялась постукивать ногой по полу. Я закатила глаза. Я не нуждалась в очередной драме.

Мне хотелось свернуться калачиком и умереть, но так как этого не произошло, то я должна была продолжать жить. Если доктор Блейк не сможет мне помочь, то сможет просто вырубить меня. Еще один плюс.

― Конечно, мам. Я пойду.

***

Офис психиатра был именно таким, каким я его запомнила. Он находился в центре города в высотке на пятом этаже. В фойе безостановочно играла музыка из пятидесятых, несколько песен, которые повторялись снова и снова.

Это напоминало изощренную психологическую пытку. Если входя в приемную вы еще не были сумасшедшим, то, покидая ее, вы наверняка должны были им стать. Я уселась в одно из темно-синих кожаных кресел и принялась листать журнал.

Мне пришлось уговаривать маму, чтобы она позволила мне сесть за руль. Она не понимала, что если бы я хотела покончить с собой, то уже давно бы это сделала. У меня не было навязчивой идеи вылететь на встречную полосу. Тем более, я не была уверена, как себя убить, если ты уже мертва.

Я наткнулась на «откровенную» статью о секретах секса, которая встречалась в каждом модном женском журнале. Возможно, я чувствовала себя отставшей от жизни, но каждая из этих статей содержала одни и те же пункты, только в разном порядке. И в них не было ничего нового, они выглядели банальными и являлись продуктом вялой сексуальной жизни, а не тем, что могла написать сексуально раскрепощенная, свободная женщина.

В фойе находился еще один человек ― лысеющий мужчина средних лет, ожидающий возможности встретиться с другим врачом в его кабинете. Он бормотал себе под нос, и, когда я прислушалась, то поняла, что он считал. Я понятия не имела, что именно он подсчитывал, но я понимала, что у него будет срыв, если он не поправит ковер. Мужчина не отрывая глаз пялился на него с того самого момента, как я сюда вошла.

Иногда он протягивал к нему руку, будто хотел его поправить. А затем он быстро возвращал ее на место. Мне начало казаться, что на нем надет электронный ошейник для дрессировки.

Но прежде чем я смогла увидеть, как мужчина слетит с катушек, назвали мое имя, и я покинула адский музыкальный холл, чтобы встретиться с доктором Блейк в ее кабинете.

Когда умерла моя сестра, мне не казалось, что она была такой старой. Полагаю, эта женщина не планировала выходить на пенсию. Она собиралась сидеть в этом кабинете до тех пор, пока ее не вынесут отсюда вперед ногами и Господь не упокоит ее грешную душу, которая явно стремилась к другому.

― Рада снова видеть тебя, Эмили, ― произнесла она, явно не подумав о том, что сказала. Наша встреча практически гарантировала то, что у меня в каком-то смысле поехала крыша.

Меня поразило, как такой опытный специалист не смог распознать собственную ошибку. Но я вежливо улыбнулась и села. Улыбка отняла у меня больше сил, чем я рассчитывала, так что я с благодарностью рухнула на кушетку, которая стояла рядом.

― Насколько я понимаю, ты пытаешься справиться с тем, что с тобой произошло.

Я подозрительно покосилась на доктора Блейк. Это была та часть, в которой я изливаю ей свою душу? Просто потому что от меня этого ожидают?

― Хочешь об этом поговорить? ― спросила она и вытащила из ящика стола диктофон.

― Я бы предпочла, чтобы вы не записывали наши сеансы.

Это беспокоило меня по нескольким причинам. Во-первых, мой статус полу-знаменитости. Записи были более весомыми уликами, не то что заметки. А во-вторых, они делали всю ситуацию слишком реалистичной.

На лице доктора Блейк проскользнуло выражения недовольства, после чего она поджала губы и кивнула, убрав записывающее устройство обратно в стол и достав желтую записную книжку.

― Что ж, ладно.

Женщина нахмурилась, указав взглядом на свой блокнот, неуверенная в том, буду ли я возражать против записей.

Я планировала сесть на кушетку, но вместо этого улеглась на нее, вытянув ноги. Уверена, со стороны мое поведение указывало на готовность сотрудничать, начать терапию, но в действительности, это был обман. Лежа на спине, я могла таращиться в потолок, а не смотреть ей в глаза.

― Мы можем начать? ― спросила доктор Блейк.

― Вообще-то, я надеялась, что вы выпишите мне какой-нибудь рецепт; «Валиум», «Золофт», «Прозак», что угодно, ― мне было необходимо выпасть из реальности, но я не собиралась произносить этого вслух.

― Эмили, ты должна понять, я так не поступаю.

Тогда мне придется найти того, кто поступает. В суровых условиях борьбы с теми, кто раздает наркотические рецепты направо и налево, разумеется, я смогу найти того, кто поможет мне прийти в норму.

Она сидела вся во внимании, с ручкой наготове, терпеливо ожидая, когда же я заговорю. Тишина между нами затягивалась, пока я продолжала лежать. Я все ждала, когда она прервет молчание. А она ждала, когда начну говорить я. Это была битва характеров. Изредка, я поглядывала на часы, так как сейчас время как будто замедлилось даже сильнее, чем тогда, когда я находилась в плохой камере.

Я подумала, что смогла бы провести так весь свой сеанс. Целый час в тишине. Было время, когда подобная перспектива меня пугала, и я не могла устоять перед желанием заполнить ее словами.

В конце концов, я заговорила, но не из-за того, что меня начала напрягать тишина. Трудно сказать, в чем именно было дело. В ее офисе, в терпении, которое доктор Блейк ко мне проявила, в удобной кушетке или в убаюкивающем звуке настенных часов. Я будто впала в транс, желая с патологической одержимостью пусть и не раскрыть ей все свои секреты, но рассказать о том, что чувствовала в данный момент.

― Я уже не та, ― призналась я. ― Я не знаю, куда мне теперь идти. Моя жизнь разделилась на «до» и «после». И между ними нет связующего звена. Я не смогу снова стать такой, какой была раньше.

― Что на счет твоей жизни, пока ты была там, где была? ― она избегала таких слов как «плен» и «заточение».

Я уставилась в потолок. На ответ ушло еще минут пять.

― Я не могу вам об этом рассказать. Это личное.

― Ты можешь рассказать мне хоть что-нибудь?

Я пожала плечами.

Она решила перейти от наводящих вопросов и ответов к более прямым, потому что они были проще и не требовали от меня каких-либо объяснений.

― Сколько их было?

― Один.

― Мужчина или женщина?

― Мужчина.

― И ты хочешь к нему вернуться.

Это не было временным помутнением. Я поднялась с кушетки и уставилась на мозгоправа. Несмотря на то, что она понимала связь между похитителем и жертвой, доктор Блейк была одной из тех, кто отрицал добровольное желание вернуться в клетку, когда ты уже оказался на свободе.

― Да, ― подтвердила я.

― Эмили, у тебя степень магистра в области психологии. Ты знаешь, что это. Это все не по-настоящему.

Серьезно? Одно дело рассуждать о безликих незнакомцах и совсем другое испытать это на собственной шкуре. Трудно представить, но окажись доктор Блейк на моем месте, она бы говорила совершенно по-другому.

С какой стати, я должна была изо всех сил бороться, чтобы стать прежней? Люди имеют свойство меняться. Есть ли разница, по какой причине? Я снова пожала плечами.

― Можешь ли ты рассказать мне что-нибудь о том, что происходило, пока ты была с ним?

Я отрицательно покачала головой. Нет, я не могла об этом говорить. Это было похоже на предательство. И я ненавидела то, что она знала, почему я не могла все рассказать. Я ощущала ее жалость через весь кабинет.

Бедная запутавшаяся Эмили.

― Мне действительно нужны антидепрессанты, ― произнесла я, проигнорировав ее вопрос.

Время сеанса заканчивалось, но мы так и не достигли прогресса. На одно мгновение я представила себя лежащей в горячей ванне, пока сильный поток крови окрашивает воду в розовый цвет, словно в «Дне Святого Валентина» (прим. пер.: имеется в виду американский фильм ужасов). Голос доктора Блейк заставил меня вернуться в реальность.

― У меня есть предложение. Я дам тебе небольшое домашнее задание. Я хочу, чтобы ты целую неделю вела дневник, в который бы записывала то, что чувствуешь, и обсудила со мной это на следующем приеме. Если ты сможешь для меня это сделать, тогда мы обсудим назначение медикаментов.

Шантаж.

Это был социально-одобренный способ сказать «отсоси мне, и я достану для тебя кое-что стоящее». Но я лишь кивнула.

Она яростно что-то строчила в своем желтом блокноте, когда я поднялась, чтобы покинуть кабинет. Я понятия не имела, к каким гениальным выводам касательно моей травмы она пришла за такой короткий период времени. Я даже не была уверена, что хотела об этом знать.

Поскольку у меня была машина, я доехала до книжного магазина и купила новый дневник. Какого черта? Прежний я оставила в «Мерседесе», хотя все еще помнила основные моменты и события. Я была уверена, что на его написание ушло немало эмоций, и повлияла ни одна психологическая травма.

Именно из-за этого, я сразу же отвергла идею отдать оригинальный дневник врачу. Помимо того, что информация была слишком личной, доктор Блейк могла передать его полиции в качестве доказательств. Это стало бы даже большим надругательством, чем то, через что я прошла. Я не нуждалась в еще большем количестве незнакомцев, пытающихся заглянуть в самые потаенные уголки моей души.

К тому времени как я добралась до склада, солнце начало садиться. Я рыдала пока сидела в «Мерседесе» и переписывала записи из дневника под музыку, которую не слышала уже несколько недель.

Я потерялась во времени. Независимо от того, что помещение располагалось не на центральной улице, находиться на складе с открытыми воротами и включенной магнитолой оставалось рискованно.

Я переписала несколько абзацев из старого дневника в новый, который только что купила. Они были сильно отредактированы, но в сравнении с сегодняшним приемом, отражали мое душевное состояние. Этого было достаточно, чтобы меня начали лечить, и чтобы позже я могла сменить врача.

Я не нуждалась в том, чтобы кто-то копался в моей голове, разбирал меня на части, а затем пытался собрать заново, желая вернуть меня в первоначальное состояние.

Вернувшись домой, я запихала отредактированный дневник под матрас в комнате для гостей. Ужин уже стоял на столе, и моя мать не сказала ни слова, пока накладывала мне еду на тарелку.

Никаких вопросов в стиле: Где ты пропадала? Почему не позвонила? Я думала, ты утонула в озере или что-то вроде этого. Она молчала, стиснув зубы.

― Какого черта ты не позвонила? Твой сеанс был назначен на час дня. Ты не подумала, что мне может понадобиться машина?

Или нет.

Я не стала отвечать. Вместо этого, я схватила свою тарелку, отнесла ее в гостевую комнату и закрыла за собой дверь. Включив телевизор, я прижалась спиной к плетеному изголовью кровати.

Я понимала, что веду себя как двенадцатилетка, но мой личный опыт подсказывал, что лучше держаться от мамы подальше, когда она в таком настроении.

Я снова вытащила дневник из-под матраса. Это был светло-коричневый ежедневник с кельтским узором. Одной рукой я провела по изящному рисунку, а другой рассеянно запихала в рот кусочек запеченной курицы. Я исписала около тридцати страниц ― вполне достаточно, чтобы домашнее задание было засчитано, и мне выписали лекарства.

Сериал «Я люблю Люси» звучал на заднем плане. Консервативный смех едва достигал моих ушей.

На мгновение, я задумалась о том, чтобы сдать своего мучителя полиции. Что произошло бы, если бы я это сделала? Ведь я все еще злилась на него за то, что он меня выгнал. Разве он не должен был быть наказан за это? Даже если наказание оказалось бы за совсем другое деяние? Он бы понял истинную его причину.

Я попыталась представить себе выражение его лица, когда к его дому подъехали бы патрульные машины. Раскаялся бы он в содеянном? Был бы шокирован? Вел бы себя смирно? Приспособился бы к тюремному заключению, как это сделала я?

Я снова задалась вопросом, что для него означало мое освобождение. Было ли это актом жестокости или доброты, думал ли он, что совершил ошибку, забрав меня. Я не знала, сожалел ли он о том, что позволил мне уйти, и мечтал ли или вспоминал обо мне хоть изредка, как я о нем. Разумеется, моя им одержимость была даже сильнее, чем его по отношению ко мне.

Я переживала, возникнут ли у меня проблемы из-за того, что я солгала и помешала свершиться правосудию? Запрут ли меня в камеру, пусть даже ненадолго, ведь мне не привыкать, из-за того, что я не рассказала правду всемогущему полицейскому департаменту?

Или я смогу и дальше прикидываться жертвой? «Он слишком сильно запугал меня, чтобы говорить. Я боялась, что он за мной вернется». Я не знала.

И хотя на мгновение, мысль о мести показалась мне слишком привлекательной, она испарилась, а на ее смену пришло чувство тревоги, которое я всегда испытывала, когда думала о нем.

На следующий день все изменилось. Не знаю, случилось ли это из-за сеанса с доктором Блейк или до меня, наконец, дошло, что я на свободе, но я начала по кусочкам восстанавливать свою прежнюю жизнь. Я нашла себе крохотную квартирку. На моем счету все еще было достаточно денег, чтобы продержаться примерно год, пока я не определюсь, как жить дальше.

Я приспособлюсь и буду в порядке. Я снова найду свое место в этом мире, чтобы мое прошлое оказалось лишь тем, через что мне пришлось пройти и что не изменило мою суть. Меня можно было вылечить. Я собиралась преодолеть все стандартные фазы жертвы и дойти до той, в которой почувствую себя выжившей.

Я могла находиться под гипнозом. Чтобы выяснить это, мне требовался узкий специалист, но сама ситуация все еще не казалась мне безвыходной. Я собиралась освободиться от своего мучителя как умственно, так и физически.

Не моя история похищения обеспечила меня деньгами, чтобы я смогла позаботиться о себе сейчас, а колоссальная бережливость. Я всегда была экономным человеком, а не транжирой. И это стало частью того, почему этот шаг так сильно меня пугал.

В любом случае, я должна была начать действовать. Иначе бы я затухла и покрылась мхом в родительском доме, в той жуткой комнате с белой плетеной мебелью и изображением спускающейся с потолка лианы на обоях.

Я была слишком трусливой, чтобы убить себя, хотя меня посещали подобные мысли. Хозяин отказался от меня и моя жизнь рядом с ним закончилась. Теперь мне предстояло научиться жить самостоятельно.

Для любого, кто видел эту трагедию, я была стойким оловянным солдатиком. Эмили Варгас ― вдохновитель для каждой жертвы похищения. Такая сильная, что тут же начала собирать кусочки своей прежней жизни после всех тех ужасов, которые она, должно быть, перенесла, проведя месяцы в лапах сумасшедшего.

Меня уже пригласили на несколько ток-шоу, чтобы поделиться своей историей, но я отказалась. Никто не получит эксклюзив. Никто не получит правдивую историю.

На первый взгляд, я выглядела нормально. Но никто не слышал, как я просыпалась посреди ночи и рыдала, в попытке найти утешение в объятиях мужчины, которого не было рядом. Я грезила только о нем. И ни о ком другом. Мне начало казаться, что ничто не поможет вытравить его из самых укромных уголков моего разума.

Наступил, День благодарения. Прошло почти четыре недели с момента нашего расставания, а я все еще хотела своего насильника. Родители устроили традиционный обед с индейкой. Это всегда было большим событием. На нем присутствовали все: мои кузены, дяди, тети, родители, мои бабушки и дедушки по отцовской линии, и, конечно же, друзья, включая Бобби Уайта ― парня, который вырос в двух домах от моего и всегда был в меня влюблен.

Перед тем, как меня похитили, я наконец-то согласилась на одно свидание. Просто проверить, как он утверждал. Бобби посадили в центре стола напротив меня, прямо рядом с большой блестящей индейкой, которая выглядела так, будто сошла со страниц кулинарного журнала.

Я уставилась в свою тарелку. Мне не хотелось видеть в его глазах коктейль из жалости и чисто мужского разочарования, что наше единственное свидание, вероятно, уже никогда не состоится.

Как обычно, благодарственную речь произносила мама. И хотя главой семьи являлся дедушка, но он, как и мой отец был немногословен, что для моей матери никогда не было проблемой. Для меня тоже. Или так было раньше. Я таращилась на свою тарелку с филигранным узором, лишь бы не слушать, как она благодарна за мое благополучное возвращение.

Пока члены моей семьи и друзья кивали в знак согласия, я как никогда ощущала себя далекой от них. Кем были все эти люди? Среди них, я выглядела чужаком. Мы были одной крови, но этого казалось недостаточно, так что я задавалась вопросом, почему мы продолжали собираться вместе каждый год. Какое-то извращенное издевательство над семейными традициями.

Обед прошел быстро, а потом наступило время тыквенного пирога. Я забрала одноразовую тарелку со своим куском и направилась в гостиную, чтобы посидеть на диване. Несколько родственников вежливо попытались заговорить со мной, деликатно опуская тему моего отсутствия. Как будто я просто побывала в летнем лагере.

Четыре недели назад все эти люди были одеты в черное и присутствовали на моих похоронах, а теперь мы находились здесь, как будто ничего и не было. Отрицание, казалось, распространялось на всю мою семью, и на все, что я знала. Или думала, что знала.

Я сидела с бумажной тарелкой на коленях, пока их голоса превращались в монотонный белый шум. Почувствовав, как рядом со мной прогнулся диван, я еще усерднее сосредоточилась на пироге. Если я не буду реагировать, то кто бы это ни был, скорее всего, от меня просто отстанет.

Или хотя бы заткнется.

― У тебя больше взбитых сливок, чем пирога, ― произнес Бобби.

Я повернула голову и увидела его сидящим рядом со мной с точно такой же тарелкой на коленях, за исключением того, что на пироге парня было лишь немного взбитых сливок, как будто большее их количество приравнивалось бы к смертному греху.

― Ага, ― подтвердила я и снова отвернулась.

Я пыталась уговорить маму отменить обед в честь Дня благодарения, говорила ей, что для меня это слишком, что еще рано. И отчасти, я не лгала. Но мою мать не волновало мое мнение, когда дело касалось привычного ей уклада вещей. Для меня же и через пять лет это будет чем-то, к чему я не готова. Я изменилась безвозвратно, и никто не был готов признать это, даже я сама.

Они все хотели верить, что при должном количестве терапии и времени, мой мир снова окрасится в яркие цвета и я опять стану их золотой девочкой, но, даже несмотря на мои краткие вылазки из страны фантазий, я знала, что это неправда.

На моем присутствии на праздничном обеде настояла мама.

― Все будут чувствовать себя плохо, если ты не придешь. А нам бы этого не хотелось. Ты избегала их всех неделями. Они скучали по тебе... ― и так далее и тому подобное.

Я уступила, как делала это всегда, потому что знала, что так будет лучше. Она бы не отстала, пока не получила бы тот ответ, который ее устроит. Сейчас я об этом жалела.

Большая часть семьи столпилась в другой комнате вокруг нового огромного плазменного телевизора, по которому показывали футбольный матч. Никто из них не был футбольным фанатом, и большинство моих родственников ничего не знали об этом виде спорта. Они сидели и смотрели игру, потому что это было то, что делали или должны были делать семьи на День Благодарения.

Мы все делали то, что должны были делать, и мне стало интересно, делал ли хоть один из нас то, что хотел. Я оторвала взгляд от тарелки и ощутила на себе пристальный взгляд Бобби. Ну, хоть один человек частично потакал своим желаниям.

Везунчик-Бобби.

― С тобой все будет в порядке? ― спросил он.

― Ага, ― солгала я.

Какая-то часть меня в этот момент его возненавидела. Или он был слишком глуп, чтобы понять, что суть моего плена весьма сильно отличалась от привычных рамок, или еще хуже, он надеялся заработать дополнительные баллы, прикидываясь благородным рыцарем, который меня утешил. Прямо сейчас я не собиралась думать о том, что творилось в его воображении.

Бобби протянул руку и положил ее на мою. Я дернулась и отпрыгнула на другой конец дивана. Я не выносила прикосновений. Или, если быть точнее, я не переносила ничьих прикосновения, кроме одного человека.

― Прости, ― пробормотал он. ― Господи, Эмми, этот гребаный ублюдок хорошенько над тобой поработал.

― Не смей так говорить! ― я сама удивилась ярости, которая прозвучала в моем голосе.

― Вот, черт. Ты же знаешь, я ничего не имею против тебя. Я просто хочу, чтобы его заперли в одиночной камере, понимаешь?

Я не могла встретиться с ним взглядом, потому что знала, что он увидит, как на поверхность пробивается ослепляющая ярость. Был шанс, что он подумает, что гнев направлен на моего похитителя. Но была вероятность и того, что он догадается, в чем дело.

― Эмми?

― Да, ― ответила я, проигнорировав его пустую угрозу моему Хозяину.

Я не понимала, почему разозлилась. У Бобби не было бы ни единого шанса останься он с ним наедине. Я знала это не просто потому, что придумала себе, будто мой похититель физически сильнее, чем это было на самом деле, и не из-за того, насколько беспомощной он сделал меня.

Я много раз видела его мускулистое тело, ощущала на себе его вес и силу. Я знала. Он разорвал бы Бобби на куски, так что задалась вопросом, расстроило бы меня это или нет. Вероятно да, но намного меньше, чем мысль о том, что Бобби мог бы причинить боль ему.

― Ладно, хорошо, эм... Мне действительно нужно идти. Но если тебе когда-нибудь понадобится с кем-то поговорить, ты же знаешь, где я, да? ― парень направился к двери.

― Ага.

Он еще долго смотрел на меня, прежде чем развернулся и вышел со своей пустой одноразовой тарелкой. Его плечи поникли. Я оказалась совершенно права. В своем воображении, Бобби уже нарисовал себе картину, где меня исцелит его любовь или что-то в этом роде. Он планировал стать моим спасителем. Но что, если я больше не хотела, чтобы меня спасали?

Один за другим члены семьи и друзья просачивались в комнату, чтобы поговорить со мной и сказать, как сильно они скучали по мне, или как они рады, что я в безопасности. И что если мне что-нибудь понадобится... К тому времени, как все разошлись, я захлебывалась от рыданий. Я дождалась, пока они уедут, села в машину и направилась домой.

Казалось, что заметив, как я расстроилась, мама пожалела о том, что уговорила меня прийти. Было ли это потому, что я разрушила ее идеальный День благодарения или она на самом деле чувствовала себя виноватой, потому что не понимала масштабов трагедии. Об этом мы так и не поговорили.

На этой неделе, я разместила свое резюме на нескольких сайтах. Мне позвонил мой издатель, но я не собиралась продолжать писать книги, по крайней мере, на тему саморазвития.

― Может, мемуары? ― спросил он.

Я ответила:

― Возможно, ― но это было ложью. Я уже все решила. Пришло время двигаться дальше.

В день, когда мне в очередной раз предстояло встретиться с доктором Блейк, я сидела в своей квартире и перебирала вещи: книжные стеллажи с книгами и несколько мешков с письмами от фанатов, которые накопились, пока меня не было. Вот так выглядела свобода. Это было именно тем, чего я хотела и чего жаждала месяцами. Или, по крайней мере, до тех пор, пока не поняла, что это невозможно, и не перестала надеяться.

Я не представляла, как снова буду выступать на публике. Я даже не была уверена, что смогу написать книгу, пусть и не такую, которая изменит жизни людей к лучшему, и заставит их стремиться к большему, поверив в себя. Все это теперь казалось мне заведомо провальной задумкой и дешевым подобием психологии. Как вышло, что все мои знания свелись к такому простому, как черное и белое?

Вероятно, мне следовало переключиться на исследования, которыми я когда-то хотела заниматься. Без халата, но все же в тени. Пока я поднималась на лифте на пятый этаж, я надеялась, что для меня еще не слишком поздно.

― На этой неделе ты выглядишь намного лучше. Я так понимаю, дневник сделал свое дело? Тебе полегчало?

Я кивнула ― бессловесная ложь. Я выглядела лучше, потому что продолжала притворяться, будто так и есть, тщетно надеясь, что однажды это станет правдой.

Я протянула дневник доктору Блейк и растянулась на кушетке, пока она его листала.

― Здесь даже больше, чем я предполагала. Очень хорошо, ― произнесла она так, будто я собака, которая выпрашивает лакомство.

В любом случае, мне было наплевать на ее одобрение, но я все равно улыбнулась. Это просто позволит мне оказаться ближе к цели.

Если я буду сотрудничать и дальше, к концу сеанса она выпишет мне рецепт, а я надеялась, что комбинация из терапии и препаратов поможет мне освободиться от Хозяина. Поможет стать счастливой.

Я дождалась, когда она дочитает, и вдруг ощутила неловкость. Хотя я не написала в нем о главном или о самых ярких моментах своего пленения, изложенного было вполне достаточно. Описание тех дней содержало в себе настолько интимные моменты, что я бы ни за что и ни с кем не поделилась бы ими, кроме человека, который мог обеспечить меня седативными препаратами, которые могли бы мне помочь отгородиться от действительности.

Наконец она закрыла дневник и посмотрела на меня.

― Спасибо, что поделились этим со мной. Не хочешь рассказать, почему все написано от третьего лица?

Не знаю, почему я так сказала, но я выпалила первое, что пришло мне в голову:

― Это не про меня. Это просто история.

Я была менее потрясена тем, что произнесла это вслух, чем фактом того, что действительно так считала.

Я отгораживалась. Каждый сексуальный контакт я описывала так, будто это происходило с кем-то другим.

Я закрыла глаза и погрузилась в воспоминание, в котором он смотрел на меня и прикасался руками к моему телу, а не к чьему-то другому. Я ожидала, что почувствую отвращение, страх, панику, раздражение, но то, что я ощутила, было куда более пугающим. Между ног стало тепло, трусики намокли, а я сама оказалась возбуждена до предела.

До конца сеанса я прибывала на автопилоте, реагируя, как и ожидала доктор Блейк, пока мы не закончили, и не пришло время выписать рецепт. Она что-то нацарапала в своем блокноте и вернула мне дневник, сказав, чтобы я продолжила усердно работать, и что она сможет встретиться со мной на следующей неделе.

Перед выходом, я зашла в туалет, стыдясь своей физической реакции в кабинете врача и того, что собиралась сделать, но я должна была получить разрядку. Я захлопнула дверь позади себя и расстегнула молнию на брюках, позволив им с шелестом соскользнуть на пол. Наклонившись вперед, я прижала одну руку к холодному металлу двери, запираясь изнутри, чтобы другой рукой довести себя до оргазма.

У меня перед глазами стояло лицо моего похитителя, пока я кончала, подавляя стон. Натянув брюки обратно, я застегнула их трясущимися пальцами, после чего вымыла руки в раковине. Средство пахло точно так же, как мыло, которое было в моей средней школе. Я проигнорировала висящее перед собой зеркало, потому что просто не хотела себя видеть.

Забрав свои лекарства, я отправилась бродить по улицам. Моя машина стояла в гараже, поэтому я поймала такси. Но еще до того, как я поняла, куда попросила водителя отвезти меня, я уже оказалась перед входом в зоопарк Атланты.

Я расплатилась с таксистом и запихнула пластиковый контейнер с таблетками в сумку. В кабинете доктора Блейк, чаще всего мы обсуждали не мою депрессию или состояние беспокойства, а испуг и нервозность из-за громких звуков, рядом с большим скоплением людей и социальную адаптацию.

Вся правда заключалась в том, что я старалась как можно чаще оставаться дома перед телевизором, потому что прогулки по улице меня нервировали. Около недели у меня ушло на то, чтобы набраться смелости и выйти из родительского дома, но надолго меня не хватило.

Итак, сейчас у меня имелся двухнедельный запас «Ксанакса». Не «Валиум» конечно, но кто станет жаловаться? Сжав в руке пузырек с таблетками спрятанный в сумочке, я приблизилась к воротам зоопарка.

Я зашла в одно из маленьких кафе и пообедала, заказав себе жирную жареную пищу: курицу, картофельный салат, печеные бобы. Это была кухня южных районов США. Привычная для меня еда. А затем, направилась к клеткам с животными.

Я не посещала зоопарк будучи взрослой. Наблюдение за животными в клетках, всегда воспринималось мной, как получение какого-то реально извращенного удовольствия от созерцания тех, кто прибывает в неволе. Но сейчас, я могла прочувствовать на собственной шкуре их бедственное положение, и не ощутила того ужаса от условий их содержания, как это было раньше.

Никто из них не выглядел несчастным. Я не могла поверить в то, что они не понимали, что происходит, но в то же время с ними все было в порядке. Они были в безопасности. В безопасности. О них заботились, им не нужно было сталкиваться с большим плохим миром и участвовать в жестоком танце на выживание, как это делали другие.

Кто-то просто лежал, но были и те, кто играл и дурачился перед собравшимися толпами, в попытке заполучить как можно больше внимания. Чаще всего этим занимались медведи и обезьяны.

Толпа школьников, которых привезли сюда на экскурсию, рванула к клетке с обезьянами, за которыми я наблюдала. Я дернулась и отпрыгнула в сторону, не в силах справиться с шумом и всплеском активности. У каждого из детей на запястье был привязан яркий воздушный шарик. Женщина примерно моего возраста, выкрикнула им, чтобы они успокоились.

― Синие шары должны пойти с мисс Пэтти в кафе «Дикая планета» на обед. Красные и желтые остаются на своих местах.

Некоторое время спустя на смену к измученной мисс Пэтти подбежало еще больше детей, только на этот раз с зелеными шариками. Я проскользнула в искусственную пещеру поблизости, которая оказалась комнатой безопасности и была оснащена кондиционером. Мой пульс участился, когда беспокойство стало сильнее. Они были всего лишь детьми, но мне казалось, что я вот-вот умру.

Сосредоточившись на одном из мониторов, чтобы отвлечься, я нащупала кнопку и увеличила громкость звука. На экране была толпа разгневанных зоозащитников я яркими плакатами и разгневанными лицами, которые выступали против жестокого обращения с животными и их содержания в клетках зоопарка.

Из-за кадра послышался голос корреспондента:

― В нашем современном мире все еще есть люди, которых волнует практика содержания животных в клетках. И хотя, их беспокойство весьма обоснованно, к сожалению, когда животные так долго содержатся в неволе, еще большей жестокостью является попытка вернуть их в условия дикой природы. У таких животных больше нет навыков выживания. Это касается, как животных рожденных в неволе, так и тех, кто не всегда жил в подобных условиях.

Я взглянула на вольер с обезьянами, и один из шимпанзе будто показал мне зубы. Это было похоже на улыбку, но я не была уверена, пыталась ли я придать ему человеческие черты, и действительно ли это являлось выражением счастья. Спустя некоторое время он издал несколько громких звуков и отправился играть со своими сородичами.

Я дождалась, пока группа детей перейдет к следующей клетке, и, когда путь оказался свободен, перешла туда, где менее людно. Я остановилась на мосту рядом с дюжиной автоматов с кормом для уток, которую можно было приобрести за четвертак. Я схватилась за перила и уставилась на темную воду, делая медленные, размеренные вдохи.

Неужели так будет всегда? Тревога и волнение во время прогулок по улице? Добавится ли агорафобия к этому постоянно растущему списку? Я принялась рыться в сумочке в поисках бутылька с таблетками. Меня затрясло, когда я сжала одну из них в ладони. Я уже собиралась закинуть ее в рот, когда остановилась и взглянула на нее.

А потом, без всякой на то причины, я скинула маленький овал лжи в озеро. За ним нырнула утка, но тут же всплыла на поверхность. Я медленно потрясла рукой, пока не вывалилась остальная ложь, потонув в воде, как крошечные камешки. Толпа уток устремилась вглубь, желая получить свое угощение, но то слишком быстро ушло ко дну. Они завопили от расстройства, что их обманули. Мне было знакомо это чувство.

Я выудила из кармана четвертак и повернулась к автомату с кормом для уток. Они заслуживали того, чего хотели, и я тоже. Для меня больше не имело значения, чего ожидали от меня другие. Как и мой Хозяин, я отгородилась от общества.

Я уже не была его частью, и старые правила тут не работали. Могли бы, но только в том случае, если бы я этого хотела, а я понимала, что это не так. Какой смысл жить, цепляясь за то, чего давно уже нет? Я больше не была той женщиной, которая грезила о свободе.

Я пожалела, что месяц назад выкопала собственный гроб. Эмили Варгас должна была оставаться похороненной. Я скинула в воду корм для уток и направилась к «Мерседесу».

Глава 12

Теперь я поняла, зачем нарисовала обратную дорогу. Я никогда не думала о том, что заблужусь. Я изначально знала, что захочу вернуться. Мне просто было нужно в последний раз ощутить свободу по ту сторону жизни, как невесте, которая решила гульнуть напоследок перед свадьбой.

Я написала и отправила родителям письмо, зная, что они никогда не смогут меня понять, но желая, чтобы они хотя бы попытались это сделать.

Я ощущала самодовольство, потому что федералы начали бы мои поиски с Небраски, даже если бы попытались меня найти. Оставалось только надеяться, что письмо, написанное мной в момент безумия или в его отсутствие, будет воспринято как настойчивое требование, чтобы они просто позволили мне жить дальше. Мне не стоило возвращаться и дарить им ложную надежду.

В свою защиту оставалось только добавить, что я сделала это не нарочно. В какой-то момент, я сама поверила в то, что все еще можно исправить. Но единственное, чего я действительно желала, ― снова оказаться в его объятиях, и я знала, что это никогда не изменится.

Возможно, доктор Блейк меня бы вылечила. Она накачала бы меня антидепрессантами и повторяла бы снова и снова на своих сеансах психотерапии, что это не моя вина. На самом деле, хотя я была достаточно глупой, чтобы оставить свой напиток без присмотра, я никогда не верила, что заслуживала этого. Я знала, что угодила в плен не по своей вине.

Я не думала, что я плохая. Возможно, из-за того, что он не мог говорить со мной и сломить меня таким образом. Вероятно, если бы он повторял мне раз за разом, что это моя вина, я бы поверила. Но этого не произошло. Я просто жаждала его молчаливой силы и власти. И ничего не могла с собой поделать.

Меня не волновало, как я к этому пришла, важно было только то, где я была сейчас. Он был единственным человеком в моей жизни, кто имел для меня значение, а ведь я даже не знала, как его зовут. Я была уверена, что даже если он примет меня обратно, я никогда не узнаю его имени. Он так и останется Хозяином.

Я подъехала к дому и выключила зажигание. На мне была одежда, которую он мне когда-то дал, а в руках плотно обосновались дневник и компакт-диск. Постучав в дверь, я принялась ждать.

Был ли он вообще дома? Я упорно верила в то, что мой похититель все время сидел перед монитором и наблюдал за мной, будто я была нужна ему ничуть не меньше, чем он мне.

Это был прекрасный день, один из тех редких не по сезону теплых дней, которые иногда бывают на юге в декабре.

Светило солнце, птицы щебетали, дул теплый легкий ветер, и все же, я задыхалась. Слишком свободная. Не в безопасности. Наконец-то, дверь открылась.

Мне почему-то казалось, что без меня он развалится. Что пожалеет о том, что отпустил меня, и будет рад моему возвращению. Но в его внешности не было ничего растрепанного или неопрятного. Стрижка и одежда мужчины были в порядке.

Он посмотрел на меня с тем холодным высокомерием, которое почему-то не казалось мне таким пугающим, когда я находилась по ту сторону двери. И вдруг, моя вера в то, что мое место здесь, пошатнулась.

― Хозяин, прошу...

Он закрыл дверь и запер ее на замок. Я стучала в дверь, как минимум минут двадцать, но ничего не произошло. Я уселась на массивное крыльцо из темного дерева и прислонилась к перилам. Неужели я ему наскучила?

Он так легко со мной покончил? Все закончилось, потому что он так сказал? Я знала, что должна была вернуться в машину и уехать домой. Я могла бы перехватить письмо, когда его принесут в родительский дом, и сжечь его. Никто ничего бы не узнал. Я могла бы продолжить посещать своего психотерапевта и следовать намеченному плану лечения. Поправиться. Стать прежней. Жить.

Я разозлилась, когда он вот так от меня отвернулся. Мне стоило бы сдать его, из-за того, что он не принял меня обратно, но я все равно не могла так поступить.

Костяшки пальцев кровоточили. В последний раз, когда я сбила их в кровь, я молила своего похитителя о свободе. Из меня вырвался истерический смех. Пару минут спустя, дверь открылась, образовав щель в несколько дюймов. Прежде чем я успела подняться на ноги, она снова захлопнулась. Я посмотрела вниз. Бутылка воды, мягкая губка, мазь и бинты для моих рук.

Теперь я поняла правила игры. Я не видела ни одной причины, по которой этот мужчина помог бы мне, если бы действительно потерял ко мне интерес. Он никогда не был настолько жестоким. Как и раньше, выбор оставался за мной.

Какой бы больной, извращенный или неправильный он ни был, впервые в жизни, все зависело только от меня. Я прибывала в полнейшей безопасности. Никаким образом я не зависела от своего Хозяина, и все же месяц спустя, оказалась здесь, на пороге его дома, умоляя о возвращении, как какая-то бродяжка.

Я прожила почти месяц в реальном мире, но все, что мне довелось увидеть ― куча бессмысленных телешоу и несколько визитов в кабинет мозгоправа. Осторожно смочив губку водой, я израсходовала половину содержимого бутылки. Я стиснула зубы, промывая поврежденную кожу на костяшках пальцев, а затем нанесла успокаивающий гель из алоэ и бинтовала руки. Оставшуюся воду, я выпила, и снова замерла в ожидании.

Я перечитала свой оригинальный дневник. Другая, отредактированная его версия, все еще лежала у меня в машине. В нем было описано все: что Хозяин со мной вытворял, как я подчинялась ему, лишь бы не оказаться снова запертой в плохой камере. Эмоции, чувства, унизительные половые акты.

Я понимала, что должна была чувствовать, но ничего подобного не испытывала. Перечитав каждую сцену, описанную в ярких деталях словно эротику, я ощутила прилив влаги между ног.

Прошло несколько часов. Я подумывала о том, чтобы постучать еще раз, но у меня слишком сильно болели руки. Кроме того, я не сомневалась, что он и так знал, что я все еще была здесь. И если бы я продолжила тарабанить в дверь, то у него появилась бы веская причина запереть меня на более длительный срок.

Я продолжала упорно верить, что он откроет дверь и примет меня назад. Мне просто нужно было доказать ему свою пригодность.

Наконец дверь открылась, и он выставил для меня тарелку куриного супа с лапшой, сухари и новую бутылку воды, прежде чем закрыть дверь и снова отгородиться от меня. Я не смогла сдержать улыбку, которая расплылась по моему лицу. Боже, я окончательно рехнулась. Высыпав сухари в суп, я поела. Все опять перевернулась с ног на голову. Суп снова успокаивал, потому что дарил мне надежду. Хозяин обратил на меня внимание.

В ту ночь сгустились тучи, и пошел дождь. В небе вспыхивали молнии и звучали раскаты грома. Поднявшийся ветер начал задувать на крыльцо дождевую воду.

Ночь и дождь спровоцировали понижение температуры; стало не то чтобы холодно, просто некомфортно. Я задрожала и забилась в угол крыльца, подальше от потока проливного дождя.

Я с тоской уставилась на открытый «Мерседес», стоявший в нескольких футах от меня. Я могла залезть в него, включить печку и, свернувшись калачиком, лежать на заднем сиденье, пока в баке не закончится бензин. Но я не хотела быть так далеко от своего Хозяина, на случай, если он решит меня впустить.

Около полуночи дверь снова открылась, и мне бросили несколько тяжелых подушек и одеял.

Я вернулась в уголок крыльца и куталась в одеяла, пока не заснула. Когда наступило утро, в воздухе витала свежесть, а погода куда более соответствовала декабрю. Я поглубже зарылась в шерстяную ткань, размышляя, позволит ли он мне замерзнуть на его крыльце.

Вскоре сильные руки подхватили меня и понесли в дом. Мужчина усадил меня на диван в комнате, в которой мы находились в последнюю нашу встречу, а затем ушел. Он вернулся через несколько минут с сухой одеждой, которая лежала в шкафу хорошей камеры.

Я неуверенно ее приняла.

Хозяин скрестил руки на груди и выгнул бровь. Я заколебалась лишь на мгновение. Неделями я была свободна, но мое желание остаться с ним, чего бы это ни стоило, проломило фальшивую стену, которую я возвела вокруг себя.

Я сняла с себя старую, все еще слегка мокрую одежду. Я знала, что он оценивающе разглядывал меня, будто пытался понять, стоило ли меня оставить себе, словно я рабыня, которую выставили на аукционе. Если он решится, то это станет весьма долгосрочной инвестицией.

Странно, но я гордилась тем, что продолжала бриться, будто это даже на расстоянии доказывало ему мою преданность. Я переоделась и уселась на диван, выжидающе глядя на мужчину.

В конце концов, он заговорил при помощи жестов:

«Почему ты опять здесь? Я приказал тебе уйти. Я тебя отпустил».

― Я не хотела, чтобы меня отпускали. Я хотела остаться.

«Удерживать тебя здесь было ошибкой».

― Еще большей ошибкой оказалось мое освобождение! Разве ты не видишь, что ты со мной сделал?

Он покачал головой и пересек комнату, чтобы взять меня за руку. Его хватка оказалась грубой, с гораздо большим применением силы, чем он обычно использовал при обращении со мной, если мы не были в темнице, и он не хлестал меня ради своего сексуального удовлетворения.

Мой похититель подвел меня к выходу, и я поняла, что он решил избавиться от меня навсегда. Если ему удастся вытолкать меня за дверь, то это будет конец всему. Я умру на его крыльце от холода и голода еще до того, как он снова откроет эту дверь.

Обливаясь слезами, я попыталась отстраниться от мужчины.

― Хозяин, пожалуйста, не делай этого.

Но он продолжил тащить меня по коридору, игнорируя мои мольбы. Наконец, я разозлилась. Ярость, которую я испытала на кладбище, пока рыла землю, словно помогла мне вернуть давно забытые чувства.

― НЕТ!

Я вырвала свою руку из его ладони. И дело было вовсе не в том, что я стала сильнее или у меня внезапно развились сверхспособности. Это случилось из-за того, что мои ярость и решимость удивили его настолько, что он ослабил хватку.

Я попятилась вглубь дома, схватив подсвечник, который стоял на столе в прихожей. Антикварный подсвечник, который, вероятно, стоил больше, чем я зарабатывала месяц назад, когда все еще была Эмили Варгас ― гуру по вопросам саморазвития.

Мой похититель улыбнулся мне, а его глаза загорелись от неподдельного веселья. Мы оба знали, что я не смогу одолеть его, даже с оружием в руках. Он мог легко разоружить меня и вышвырнуть за дверь. Так что мужчина продолжил стоять со скрещенными на груди руками в ожидании моих дальнейших действий. Я снова его заинтересовала.

Что было мне весьма на руку.

― Просто, бл*ть, выслушай меня! ― мой голос прозвучал громче, чем он привык. Ведь мне больше нечего было терять.

Теперь я не его боялась. Теперь я боялась остаться без него.

Я замахнулась, сжимая в руках подсвечник.

― Разве ты, бл*ть, не понимаешь, насколько все испортил? Ты решил, что удерживать меня было неправильно? Ты должен был подумать об этом дерьме прежде, чем решился меня похитить! Теперь я ― твоя ответственность. Ты меня создал. Ты сделал меня такой. Этот гребаный беспорядок твой. И если ты внезапно вспомнил о морали, то не заставляй меня уходить. Позволь мне остаться. Я буду твоей рабыней. Я буду твоей шлюхой. Я никогда не буду сопротивляться. Я буду послушной. Что угодно, только не заставляй меня возвращаться туда. Пожалуйста. Я больше не могу жить в том мире. Ты же знаешь, что это правда. Я просто хочу быть твоей.

«Закончила?»

Я устало кивнула. Он оставил меня стоять в прихожей, а когда вернулся, то держал самый пугающий меня предмет. Нож. Мужчина шагнул вперед, но я не отступила.

Он схватил меня за горло и прижал к стене, готовый ударить ножом. Холодное лезвие коснулось моего подбородка. Его взгляд был жестоким и безжалостными.

― Мне все равно. Сделай это. Убей меня или оставь, но не смей снова меня выбрасывать, ― сказала я, а затем добавила: ― пожалуйста.

Я не вздрогнула и не отвела взгляда от его глаз. Наконец он отшвырнул нож и поцеловал меня. Руками мужчина крепко сжал мои запястья, когда прижал их к стене. Он глубоко проник языком между моих губ, но я подчинилась и ответила ему тем же.

А затем он оторвался от меня и расстегнул штаны, после чего толкнул вниз, чтобы я оказалась перед ним на коленях. Я без колебаний взяла его член в рот и сосала до тех пор, пока он не кончил, а я не проглотила все.

Адреналин струился во мне, как живое существо. Я стояла на коленях у его ног и смотрела на него в ожидании следующего приказа.

«Ты будешь наказана».

― За что?

За то, что бросила его, когда он заставил меня это сделать? За то, что так долго была вдалеке? За то, что вернулась и заставила его увидеть истину? Монстра, которым он являлся, и то жалкое существо, в которое он превратил меня?

«За то, как неуважительно ты со мной разговаривала. Если ты останешься, правила не изменятся».

Я кивнула, хотя в горле у меня образовался ком.

― Три недели? ― спросила я. Мой голос снова стал очень тихим.

Это было почти столько же, сколько я пробыла на свободе. Три недели ― это немыслимое количество времени для плохой камеры.

«Ты можешь уйти».

Я покачала головой. Это были всего лишь три недели в рамках целой жизни. Я смогу это сделать.

― Ты все еще хочешь меня?

«Если бы не хотел, ты бы не вошла в эту дверь».

Я приняла протянутую руку и последовала за ним.

Когда мы добрались до камеры, между нами что-то изменилось. Вероятно, все дело было в той тесной связи, которую мы создали за те нескольких месяцев, и которая развернулась в полную силу, только вот теперь она стала похожа на телепатию, потому что когда я посмотрела ему в глаза, то увидела в них правду.

Он никогда не жалел о том, что похитил меня. Он не жалел об этом и сейчас. Он не сожалел ни об одной из тех вещей, которой подверг меня. Он заставлял меня выбирать только ради своего извращенного удовольствия.

Так же, как он заставил меня выбрать: позволить ему изнасиловать меня или остаться в камере навсегда. Точно так же, как он заставил меня согласиться на хлыст, кнут, трость и все остальное, что он когда-либо себе представлял.

Я только что повернулась спиной к любой возможности оказаться на свободе, потому что теперь, он ни за что не позволит мне уйти. Мужчина улыбнулся, когда увидел на моем лице осознание происходящего, и вышел за дверь, захлопнув ее с оглушительным грохотом.

Я была свободна, но вернулась в свою клетку. Я умоляла и боролась, чтобы меня впустили, хотя все это время играла в его игру именно так, как он того и желал. Не я убедила его принять меня обратно. Он всегда хотел, чтобы я к нему вернулась. Еще один проклятый выбор.

Что, черт возьми, я наделала? Неужели я окончательно сошла с ума? Ни один учебник не мог подготовить меня к тому, что я испытала сейчас.

Я сидела в пустой камере и пыталась понять, имела ли правда для меня хоть какое-то значение. Вернулась бы я обратно, если бы заранее знала, что именно этого он и добивался?

Ответ оставался прежним. Да. Как бы отчаянно я этого ни хотела, я не могла заставить себя его возненавидеть.

Но это не было любовью. То, что мы разделяли, было чем-то более глубоким. Это была безумная и непоколебимая взаимная одержимость, пламя которой, вероятно, когда-нибудь уничтожило бы одного из нас. И скорее всего, этим кем-то стану я. Но я не могла заставить себя переживать по этому поводу. Я бы предпочла такую интенсивность с ним, чем сто лет посредственности с другим.

Я отошла в свой угол и стала ждать. Через несколько минут дверь открылась, как я и предполагала, будто я мысленно позвала его и сказала, что сижу там, где и должна быть. Но я знала правду. Скорее всего, его взгляд был прикован к монитору с того самого момента, как он запер меня здесь. Мой тюремщик принес мне принадлежности для ванны и свежую одежду.

― У меня начались месячные.

Я подумала, что он мог бы дать мне кое-что вместо того, чтобы заставлять меня ходить голой, но он просто улыбнулся и забрал ненавистную мне простого кроя одежду.

Было время, когда я бы усомнилась в причине его улыбки, но теперь наши умы работали синхронно, понимая друг друга лучше, чем кого-либо другого. И не было ничего странного в том, что мне опять предстояло вернуться к животным инстинктам. Я слишком долго находилась на свободе, имея возможность приходить и уходить, когда мне заблагорассудится, чтобы получить уединение, потому что мне неловко.

Сейчас же, я лишилась этого в одно мгновение. И вряд ли он полностью осознавал ситуацию. Вероятно, мужчина верил в то, что отлично изучил меня, но он даже не догадывался, что выпустил меня на волю. Я была свободна только с ним. Он оказался первым, кто увидел меня во всех мыслимых состояниях и все еще хотел меня. Я никогда и ни с кем не была так откровенна.

Я помылась, сложила одежду у двери и легла спать в своем углу. Я знала, что еще светло, на самом деле было даже рано, но мне нужно было вздремнуть.

Пока я засыпала, то старалась не думать о том, что все это время буду истекать кровью и теряться в догадках какой сегодня день, который час, светит ли сейчас солнце или на улице уже непроглядная тьма.

Я мечтала о хорошей комнате и ароматических свечах, студии и старых балетных пластинках, благовониях и рядах книг. Мне снилось его лицо, его руки на моей коже, его член глубоко внутри меня, в то время как мое тело принимало каждый его дюйм.

Когда у меня закончились месячные, он снова принес мне чистую одежду. Я не пыталась бороться или провоцировать его. Я просто надела ее и принялась дожидаться своего часа. Я не хотела, чтобы три недели превратились в четыре.

Время текло медленно. Трижды в день, мужчина приносил мне куриный суп с лапшой, вид которого я уже не могла выносить, потому что он снова стал мерзким наказанием, как и было задумано.

Наконец три недели истекли, и он вошел в мою камеру. Мое сердце забилось от нетерпения. Я поклялась себе, что никогда не дам ему повода запереть меня в камере на три недели, и нарушила эту клятву. Теперь я поклялась, что никогда не окажусь запертой в ней на четыре. Я никогда не ослушаюсь его и не проявлю неуважение.

Даже когда я подумала об этом, то поняла, что это неправда. Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем я сделаю что-нибудь, что отправит меня обратно? Интересно, пробуду ли я в камере так долго, что сойду с ума или забуду, как выглядит его лицо? И второе предположение, показалось мне куда более худшим наказанием. Я бы справилась с безумием, если бы все еще могла смотреть на него.

Мужчина протянул мне повязку, и я шагнула вперед, позволяя ему прикрыть мои глаза мягкой черной тканью. Мне было интересно, разрешит ли он мне когда-нибудь свободно передвигаться по дому и смогу ли я как-нибудь заработать это право. Однажды, я наберусь смелости спросить его об этом, но не сейчас.

Сегодня я позволю ему освободить меня из камеры. Мое сердце забилось быстрее, когда я услышала, как он ввел код, сначала от плохой камеры, а потом у двери, к которой он меня привел. Когда он снял повязку, я уже знала, что сегодня окажусь здесь.

В темнице.

Он подошел ко мне, но потом отступил. Обычно мой похититель делал то, что хотел ― просто молча касался меня. Но сегодня, он посмотрел мне в глаза, а затем заговорил при помощи жестов:

«Раздевайся, медленно».

Я была его добровольной игрушкой в течение долгих месяцев, позволяя ему играть со мной так, как он считал нужным. До сих пор, когда наш мир наконец-то объединила речь, я не видела себя в роли активного участника наших отношений.

У меня затряслись руки, когда я потянулась к пуговицам на рубашке и начала их расстегивать, медленно покачиваясь под музыку, которую слышала только у себя в голове. Музыку, которую подарил мне он, и которую я никогда не слышала раньше. Оставшись голой, я замерла в ожидании следующей команды своего Хозяина.

«Ты хочешь, чтобы тебя выпороли?»

Пульсация между ног усилилась, будто он нажал на кнопку.

― Да, Хозяин.

Я уставилась в пол, вдруг почувствовав себя застенчивой и неуверенной. Твою мать, я действительно хотела, чтобы он меня выпорол. Я хотела, чтобы он сделал со мной все, что ему заблагорассудится.

Мужчина преодолел расстояние между нами двумя быстрыми шагами. Он больно схватил меня за подбородок и заставил посмотреть ему в глаза. В них было столько эмоций, что я не смогла их разобрать. На этот раз я почувствовала, что общение, которое всегда протекало между нами в тишине, было прервано... нарушено более ленивой формой речи.

«Ты же знаешь, что я не могу с тобой говорить, если ты на меня не смотришь».

― Извини. Это просто так... непривычно. Мне жаль. Это больше не повторится.

Должно быть, мужчина увидел в моих глазах испуг, что я окажусь наказана плохой камерой за такой незначительный проступок.

«Я не посажу тебя обратно в камеру, пока ты пытаешься повиноваться. Ты это знаешь. Я понимаю, что ты сделала это не специально. Ты просто еще не привыкла».

Я улыбнулась, и он улыбнулся в ответ. Это была улыбка, которая меня не пугала, а наоборот заставляла чувствовать себя в необъяснимой безопасности, несмотря ни на что. Мужчина подвел меня к застеленной бархатом кровати и поставил на колени, обмотав цепями мои лодыжки. В животе что-то сжалось, пока он осматривал ряд кнутов и флоггеров, после чего остановил свой выбор на одном из них.

Когда он замер позади меня, все снова стало нормальным особенно без слов. Кнут опустился на мою спину, и боль от удара показалась мне сильнее, чем я помнила, но это было хоть что-то, намного лучше, чем ничего, которое я ощущала, пока была на свободе или в плохой камере.

Он остановился, когда выступила кровь, а затем толкнулся в меня членом, врезаясь с такой силой, что я едва смогла сделать вдох. Я почувствовала, как мои мышцы сжались вокруг него, после чего неконтролируемые волны удовольствия накрывали меня одна за одной, пока я позволяла слезам свободно стекать по лицу.

Мужчина заскользил руками по моему телу, обхватил меня за грудь, и начал поглаживать по спине медленно размазывая кровь. Его прикосновения ощущались, как героин, бегущий по венам, и я была благодарной наркоманкой.

Эпилог

Доктор Блейк сидела в своем кабинете, крепко сжимая в стареющей руке потрепанное и прочитанное письмо. Донна Варгас сидела напротив нее, блаженно спокойная в наркотической дымке. Письмо пришло этим утром. У миссис Варгас закончился старый рецепт, и она планировала получить новый.

Если бы не убойный эффект от сильнодействующих лекарств, Миссис Варгас, без сомнения, обвинила бы во всем доктора Блейк, и это было бы вполне заслуженно. Блейк знала, в каком состоянии находилась дочь Донны ― Эмили, и насколько это состояние было опасным.

Она уставилась на слова, нацарапанные на бумаге, на самом деле не видя их. Очевидно, Эмили писала в спешке, в те последние минуты, прежде чем стала еще одной из тех, кто пропал без вести или что-то вроде этого.

Как и многие врачи, доктор Блейк винила себя. Она знала большую часть истории, почему же она просто не нарушила свое гребаное правило и не назначила бедной девочке антидепрессанты в первую неделю, когда та их попросила? Все, что сделало бы ее достаточно стабильной, чтобы не наделать глупостей. Если бы у нее было больше времени, они же только начали терапию.

Она еще раз прочла письмо. Вероятно, доктор Блейк делала это уже в пятый раз, но женщина прекрасно понимала, что прочитай она его хоть сто раз, миссис Варгас перечитает его больше.

***

Я знаю, это письмо будет шоком, но, пожалуйста, постарайся понять. Я должна была остаться погребенной. Как только я увидела свое имя на надгробии, мне стоило понять, что это правда.

Для тебя я умерла, и ты оказалась права, похоронив меня. Сначала я из-за этого разозлилась, но теперь я все понимаю. Я понимаю необходимость вычеркнуть меня из своей жизни, и это нормально.

Я сожалею только о том, что вернулась домой. Не думаю, что есть какой-то способ объяснить это, чтобы тебе стало легче, но я постараюсь. Видишь ли, я никогда не была свободной. Ни одного дня в своей жизни. Я всегда шла на поводу желаний и потребностей тех, кто меня окружает. Моя уверенность в себе всегда была маской, которую я демонстрировала обществу. А успех, которого я добилась как тренер по вопросам саморазвития, стал результатом того, как убедительно я всех обманывала. Временами, даже саму себя.

Но я никогда не следовала своим собственным желаниям. Я никогда не делала того, чего хотела. Это всегда было тем, чего хотели вы. Или чего хотело общество. Или чего хотел колледж. Или тем, чего хотел любой, кто не был мной и вошел в мою жизнь. Я едва не попалась на эту удочку снова. Я едва не сделала то, чего хотели все вы.

Я почти начала принимать свои таблетки, как хорошая маленькая девочка, переживающая посттравматический синдром и собирающая кусочки своего мира, чтобы все могли сказать, какая я храбрая и хорошая. Почти. Но я не смогла.

Сейчас, когда я пишу это письмо, мне трудно понять, делаю ли я это из-за того, что стала сильной или наоборот, потому что я такая слабая... Единственное, что я могу сказать точно ― я впервые действую добровольно. Да, я знаю, что это трудно принять. Если бы этот монстр не забрал меня, то я бы так не считала, верно?

Вероятно, ты веришь в то, что он сломал меня и заставил проникнуться к нему симпатией, и теперь я не могу от нее избавиться. Возможно. Но я свободна уже месяц, и это точно не похоже на свободу, просто клетка побольше.

Не понимаю, как притворство, что я свободна, должно было помочь что-то решить. Я не хотела оставлять его. Я знаю. Стокгольмский синдром. Бла, бла, бла. Я знаю. Я знаю, что это правда, но я не была готова к тому, что это будет значить для меня. Видишь ли, я не чувствую себя сумасшедшей. Поэтому мне интересно, кто придумал эти дурацкие ярлыки. Кто?

Должна ли я быть вменяемой, но несчастной в мире, который кто-то придумал или я должна считаться сумасшедшей, чтобы стать по-своему свободной?

Он заставил меня его покинуть. Я плакала и умоляла не отсылать меня, но, в конце концов, уехала, потому что этого хотел он. И это единственный приказ, с которым я не смогла смириться.

Полагаю, сейчас я в состоянии сделать то, что должна была, ― вернуться и ждать, сколько бы времени это не заняло, пока он не примет меня обратно. Пока не утихнет его, вероятно, проснувшаяся совесть. Или до тех пор, пока я не пройду тест, который он придумал.

Я проявила слабость, когда вернулась домой попрощаться. Я знаю, что, вероятно, мое желание проститься не было искренним. Какое-то время я это отрицала. И я уверена, что еще раз увидеть призрак своей дочери было не так приятно, как все подумали. Но это все, что осталось. Только призрак.

Даже если ты каким-то чудом найдешь меня, все, что тебе достанется ― это пустая оболочка. Я больше не могу быть той девушкой. Тем не менее, я не хочу, чтобы ты волновалась, и в то же время знаю, как глупо ожидать, что ты не будешь этого делать.

Что касается мужчины, у которого я находилась, он никогда не причинял мне физического вреда. За все месяцы, что я была с ним, он никогда не делал ничего такого, что заставило бы меня почувствовать, что моя жизнь вот-вот закончится или что мне понадобится медицинская помощь. Между нами никогда такого не было.

Я знаю, что это невозможно понять или поверить в подобное, но я чувствовала себя с ним в безопасности. К концу второго месяца, мне стало казаться, что я даже счастлива. Я знаю, что это не любовь, и так считает та часть меня, которая слишком много знает и отказывается считать себя сумасшедшей.

Но я уверена, что он мне нужен. И я надеюсь, что он также нуждается во мне. То, что у нас есть, испорчено и извращено, но нам это необходимо. Я всегда знала, что со мной что-то не так. Он просто вытащил на поверхность то, что уже и так во мне было.

Я не говорю, что рада тому, что все вышло именно так, или считаю, что это хоть в какой-то степени нормально. Но он никогда не был со мной жесток, как ты могла себе представить, и никогда не терял при мне контроль за все то время, что мы были вместе.

Прости, что я не смогла сыграть ту роль, которую ты хотела. Мне жаль, что я не смогла пойти на терапию и получить одобренный статус жертвы и восстановиться. Я знаю, ты никогда не поймешь, что это мой выбор. Я знаю, что все будут верить в то, что я сошла с ума и именно поэтому так поступила, что ни один человек в здравом уме не сделал бы того, что сделала я. Вероятно, ты окажешься права.

Или, возможно, я просто сильнее тебя.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg