«Лезвие»

Лезвие (fb2) - Лезвие [фейк] 2398K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ульяна Соболева

ЧЕРНЫЕ ВОРОНЫ 6. ЛЕЗВИЕ (жестокий СЛР)

Ульяна Соболева

ЖЕСТОКИЙ СЛР

Слово от автора и очееень много предупреждений.

!!ВНИМАНИЕ ЧИТАТЬ ВНИМАТЕЛЬНО ВСЕМ!!!

!!!!ВАЖНОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: Все события в книге и организации, как и их действия, вымышлены автором. Автор ни в коем случае не призывает к терроризму и является ярым противником любых радикальных организаций, экстремизма и терроризма!!!!!!

Данная книга является продолжением серии Черные вороны, начиная с этой части серия пишется не в соавторстве. Ульяна Лысак больше не будет принимать участие в этом проекте, но она является автором некоторых идей в данной книге и, возможно, в последующих.

Писать о героях не стану, вы с ними со всеми прекрасно знакомы.

Перейду к предупреждениям, и первое самое важное из них.

!!!СЕРИЯ ЧЕРНЫЕ ВОРОНЫ – РЕМЕЙК ЛЮБВИ ЗА ГРАНЬЮ!!!

Это значит, что все, кто читал серию ЛЗГ, найдут для себя не только знакомый сюжет, но и знакомые куски текста! Поэтому всех, кто жаждет полнейшей новизны – вам не сюда, хотя в романе будет много нового, начиная со второй половины книги, но! Вся составляющая сюжета все равно будет напоминать ЛЗГ «Осколки безумия». Я не хочу видеть жалоб по этому поводу. Так как я все же предупредила. Комментарии, где кто-то этим сильно недоволен, будут игнорироваться или удаляться в зависимости от корректности автора отзыва.

!!!Возврата средств с аргументом «я это уже встречала в лзг, я это читала!» не будет!!!!!

!!!Второе предупреждение не менее важное – ЭТО ОЧЕНЬ ЖЕСТОКАЯ ЧАСТЬ. Здесь будет очень много насилия, как в целом, так и между героями. Кто ждет насладиться счастьем героев, желает прочесть море розового секса и мирных поцелуев, второй брачный сезон, беременность и еще пять деток – вам не сюда. Кто думает, что Макс Воронов вдруг стал милым семейным подкаблучником, исправился, оброс нежностью, готов петь серенады – вы ошиблись адресом, вам не сюда. Кто думает, что у Воронов настали сказочные времена, и Даша с Лексой будут качать коляски – не сюда.

ЗДЕСЬ БУДЕТ ПЕРЕБОР! МНОГО-МНОГО ПЕРЕБОРА. Я предупредила. Комментарии, где кто-то этим сильно недоволен, будут игнорироваться или удалятся в зависимости от корректности автора отзыва. Не надо мучать кактус. Я вас прошу!

Что, да, вас ждет?

Море боли, страданий, ошибок, слез, жестокости, насилия, откровенного секса, нецензурной лексики, неожиданных поворотов сюжета, мучений главных героев, садизма и мазохизма автора и т.д. Короче, куча того, что так не любят последнее время в моих книгах некоторые читатели – ссори, автор неисправим. Поэтому, либо вы со мной во всех этих пакостях-мерзостях, либо давайте мирно – вы к другим авторам или книгам, а мы тут как-нибудь сами пострадаем.

В остальном, конечно же, приветствуются любые дискуссии и возмущение поведением героев, поступками, любые ваши эмоции и т.д. Любые замечания, критика и просто диалоги с автором.

Предупреждение относится лишь к тем, кто жалуется автору на жестокость в сюжете, на жестокость к героям и требует поменять сюжет хотя бы немного )))))). Притом в грубых формах! Вы ведь не идете на фильм ужасов, а потом, выйдя из кинотеатра, не ругаете режиссера, что было страшно – здесь тоже самое. Вы выбрали жанр – книга ему соответствует.

ОБЯЗАТЕЛЬНО БУДЕТ ХЭ

Итак, кто со мной – погнали, пристегиваемся, привязываемся, обматываемся веревками, берем валерианку, водочку, коньяк и… юхууу погнали.

АННОТАЦИЯ:

Дарина приходит в себя после длительной комы и понимает, что совершенно не помнит последние годы своей жизни. Вначале ей кажется, что все, что с ней происходит – это сюрреалистическая изнанка реальности. Но с каждым днем этот сон не заканчивается, а затягивает ее все глубже и глубже на самое дно безумия и дикой страсти к порочному и опасному маньяку, который назвался ее мужем… Пока однажды, открыв глаза, она не обнаруживает себя посреди самого жуткого кошмара. У лезвия всегда есть две стороны, и обе невыносимо острые и опасные. Ей придется пройти по каждой из них… босиком.

Пролог

Я крутил между пальцев лезвие. Такие уже не продают почти. Времена бритв, куда вставлялась опасная штукенция, которой суицидники вскрывали себе глотки и запястья, канули в далекое прошлое. Крутил, ударяя подушкой пальца по самому краешку, слегка разрезая кожу. А хочется не слегка. Хочется так, чтоб до мяса и кровью этот столик залить. Но я держу себя в руках. Не могу ни черта сделать. Даже психовать не могу. Пулю в висок и то не могу. Прижали меня, как гребаного мотылька к дощечке, и булавками пристегнули. На каждой ноге по несколько гирь. У каждой имеется свое имя, каждая мне дороже жизни. И я ни черта не могу сделать.

И почему-то именно сейчас все мысли только о ней. Хотя зачем «почему-то», все мысли о ней, потому что я знаю – это наш конец. И воспоминания взрывают мне вены, рвут в лохмотья нервы. Все с самого начала. С самой первой встречи. Помню, увидел ее мелкую совсем, спряталась от меня, готова была сражаться или удрать. Глазищи в пол-лица. Смешная, забавная и маленькая такая. Вором меня назвала. Нет, малыш, это ты была воровкой. Ты у меня все украла. Нагло из-под носа выдрала вместе с сердцем, душой, мозгами. Вместе со всем, что было моей сущностью. Изменила меня до неузнаваемости и всего как через мясорубку пропустила. Я-то простил уже, а ты… предпочел бы, чтоб никогда не узнала, на что я согласился. Лучше твоя ненависть.

«– Даша, значит? – спросил я и снова музыку включил.

Она кивнула с полным ртом. Забавная такая.

– Да-ви-на.

– Как? – я засмеялся, надкусывая сэндвич и выруливая на дорогу.

Она проглотила последний кусок бутерброда, запила какао и повторила:

– Дарина. А тебя как звать? Вор тебе не очень подходит.

– Ты назвала меня Вором?

Щеки вспыхнули, глаза прикрыла, и ресницы длинные на щеки тени бросают.

– Да. Как еще? Ты не представился.

– Тебе кличку или имя?

– Ну я же тебе имя сказала.

– Макс.

Мне показалось, что она произнесла мое имя беззвучно и откинулась на сиденье, с наслаждением сунув шоколадную конфету в рот. Откусила половинку и, завернув в бумажку, хотела спрятать в карман. Внезапно резко повернула голову – я очень внимательно на нее смотрел, периодически бросая взгляды на дорогу.

– Ешь, мелкая, не жалей. Я еще куплю.

И она несколько конфет жадно сразу засунула, с трудом жует, уголки рта в шоколаде, а у меня щемящая нежность по всему телу патокой растекается».

Тогда ты меня и сделала. Не через несколько лет, когда я уже на грудь твою голодным зверем слюни ронял, а вот именно когда ты совсем девочкой была. Нежной и хрупкой с забавной физиономией. Перепачканная шоколадом. Я себе еще коньяка подлил. Расфокусированным взглядом посмотрел на сцену, где отплясывала стайка голых девиц. Настолько одинаковых, что казалось их отксерили. Копипейсты одного роста с сиськами десятого размера и утиными губами. Такими одинаковыми рожами сейчас пестреют соцсети. Иногда мне кажется, что их матерей оплодотворил какой-то серийный осеменитель, похожий на Зверева и Памелу Андерсон вместе с Кардашьян в одном флаконе. Адский коктейль. Аж самого передернуло. Я был мертвецки пьян, настолько пьян, что не сразу попал в бокал янтарной жидкостью и разлил коньяк на стол. Последний раз я так нажирался, когда… и вспоминать не хотелось. Вдоль позвоночника прошел разряд болезненно острого электричества. Я осушил бокал до дна и посмотрел на дисплей своего сотового телефона – они обе там. Такие родные и красивые. Мои девочки. Как напоминание, что я никогда больше не вернусь к ним и не верну свою прошлую жизнь. Напоминание о том, что счастье для таких, как я, скоротечно.

«– Я не кукла Барби. Нечего на меня цеплять юбочки и платьица.

Ты красивее всяких кукол в тысячу раз, ты настоящая, ты настолько прекрасна в чистоте своей, как же ты этого не видишь?

– Да, ты – бомж Даша с кучей вшей, грязная, ободранная и похожая на девчонку, только если сильно присмотреться.

– Присмотрелся? Значит, все же похожа. Я не буду носить все это дерьмо.

Я усмехнулся. Будет, еще как будет. Я же видел, как заблестели ее глаза. Иногда этот блеск с ума меня сводил, потому что понимал, не как на друга или брата смотрит. Она уже тогда соблазняла… тогда знала, как действует на меня.

– Либо ты одеваешься, как человек, либо ходишь голая. Выбирай.

Осмотрел ее с ног до головы и снова усмехнулся, а она разве что искры не метала из глаз.

– Это не выбор, а идиотский ультиматум.

– Смотря как воспринимать. Ультиматум тоже в какой-то мере выбор. Иногда не бывает даже этого. Цени – я предоставил тебе альтернативу. Так что решай, мелкая. Можешь ходить голой, заодно рассмотрю, на хрена тебе все эти лифчики с черными кружевами, которые ты себе накупила.

Сказал и сам охренел… потому что понял – я смотрел на ее маленькую грудь, идиот. И не раз. Смотрел и понимал, что притронуться хочу. Ласкать хочу, вырастить ее для себя и прикасаться к нежному телу.

– Я могу и так показать, – фыркнула, глядя исподлобья.

– Боже упаси! Давай оставим это специфическое зрелище на «лет через пять», вырастут и покажешь, – заржал, пряча собственное смущение. Да, бл*дь, она меня смущала! И вышел из её комнаты, а она отправила мне вслед горшок с цветами. Сумасшедшая дурочка»

А ведь у меня в жизни никогда не было вот этих самых простых моментов, чтоб смеяться, чтоб не думать о том, как свернуть кому-то шею или сделать ответный ход да так, чтоб руки по локоть в крови. Любовь не начинается со взгляда в вырез платья, с желания раздвинуть ноги… она начинается вот так обыденно и совершенно предсказуемо. С улыбки, с каких-то фраз, с морщинок на носу, с нескольких веснушек, с запаха волос. Когда и зверски оттрахать хочется, и в тоже время косички плести, на руках качать и телек вместе смотреть с чипсами и кучей вредной дряни. И я смотрел. Садился с ней на пол по вечерам вместо каких-то клубов и смотрел, ржал с мультфильмов, исподтишка дергал ее за ухо, чтоб подпрыгнула, обливал колой и надевал на голову ведёрко с попкорном. Соответственно, получая сдачи. Иногда так и сидели с ведрами на голове и пытались отобрать друг у друга пульт. Я был счастлив, я был так неописуемо с ней счастлив, что потом… когда впервые вкусил ее тела, меня прошибло ею, как в тысячу двести двадцать вольт, пронизало неоновыми молниями, и все, и я прирос мясом к ее мясу. И никогда меня от нее не отодрать. Разве что от меня одни кости останутся…

«– А мне нравится твоё имя. Я хочу произносить его вслух. Максим, – сжал горло крепче, и её глаза распахнулись шире. Испугалась, маленькая? Мне самому страшно, веришь? Я боюсь себя намного больше, чем ты, а ты злишь, намеренно или случайно, но злишь. Не мешай кирпичи складывать, не мешааай, маленькая, они обвалятся, и обоих, на хрен, задавит. Подалась вперед, но я удержал на месте.

– Что еще нравится? – голос как чужой, вниз по её шее к груди, и судорожно сглотнуть, увидев, как соски натянули материю топа.

– Всё. В тебе всё нравится, – задыхается и тоже на мои губы смотрит.

– Ты меня не знаешь, – а ладонь уже сжала её затылок, удерживая, чтоб в глаза смотрела, а другой рукой костяшками пальцев по скуле вниз к груди, каждым цепляя сосок. Инстинктивно… потому что уже соблазнила. Потому что хочу трогать.

– Это ты себя… – выдохнула от ласки, слегка прогибаясь в спине, а меня током прострелило, – не знаешь.

Усмехнулся почти зло и склонился к её губам:

– И какой я? Какой? – хрипло, глядя в полупьяные глаза с моим отражением.

– Целуй меня, пожалуйста, не останавливайся, целуй меня, – так естественно, что крышу снесло снова, к её рту, а ладони уже накрыли грудь, натирая твердые соски через материю топа большими пальцами. Такие тугие и чувствительные, каждое касание с её всхлипом. Стонет мне в рот, а я понимаю, что еще один стон, и я сам кончу в штаны, представляя, как бы она стонала, когда брал бы её».

Я достал из кармана кожаной куртки конверт, свернутый пополам, и вытряхнул из него содержимое на стол. Разложил бумаги в ряд и осушил бокал до самого дна. Не глядя поставил сбоку на стол. Вы когда-нибудь подписывали бумаги с собственным смертным приговором? Так, чтоб четко осознавать, что после поставленной вами подписи вас уведут в камеру пыток и начнут вырывать вам ногти. Жечь волосы, резать тело и заливать в него кислоту, выкалывать вам глаза и отрубать без наркоза части тела. Ваша смерть не будет гуманной – она будет одной из самых мучительных в мире. И вы видите все пункты этого ада у себя перед носом и понимаете, что, если не подпишете, возможно, они будут намного страшнее, потому что пытать уже будут не вас, а тех, кто вам намного дороже собственной жизни. Я снял обручальное кольцо, покрутил его в пальцах и положил на середину одной из бумаг.

Мой сотовый уже в который раз дергался в припадке от беззвучного звонка. И я знал, кто это. Меня поторапливали, а я хотел растянуть эти минуты зависания между двумя смертями. Минуты, когда выбор еще не сделан, когда она еще не свободна, когда я по-прежнему дышу ее дыханием даже на расстоянии. Несколько минут до агонии. Несколько минут размышлений, и размашисто ставлю свою роспись на бумаге. Расхохотался, не выдержал. Оглушительно громко так, что на меня начали оборачиваться. Но это мое заведение, и мне по хрен. Захочу – все они уберутся к такой-то матери, и я останусь один. Продолжая хохотать, сунул кольцо в конверт вместе с бумагами и ответил на звонок:

– Да! Я согласен! Через неделю вылетаю. Кто меня встретит?

Отключил звонок и вышел из заведения на душный июльский воздух, насыщенный едким запахом бензина и городским смогом, с примесью сладковатого аромата духов и пота. Поднял голову и посмотрел на небо – усыпано звездами. Россыпью, как драгоценными камнями.

« – Ты понимаешь, что теперь я не отпущу тебя никогда, маленькая.

– Никогда-никогда?

– Никогда-никогда.

– А если разлюбишь?

– Видишь там, на небе, звезды?

– Вижу… а ты, оказывается, романтик, Зверь.

– Когда все они погаснут …

– Ты меня разлюбишь?

– Нет. Когда все они погаснут – это значит, что небо затянуто тучами. Ты не будешь их видеть день, два, неделю… Но это не говорит о том, что их там нет, верно? Они вечные, малыш. Понимаешь, о чем я?

– Нет… но сказал красиво.

– Все ты поняла. Довольная, да?

– Да-а-а-а-а».

И все же отпустил. Все гребаные звезды на своем месте. А я ее отпустил. От одной мысли об этом сердце переставало биться. Оно замирало в судороге безысходного отчаяния и слепой ярости, а потом снова медленно начинало набирать обороты. Просто орган для перекачки крови. Дырявый, покрытый рубцами, поношенный, обросший льдом с буквами ее имени под тонкой стягивающей плоть коркой крови.

У меня не было выбора. Да и меня уже нет на этом свете… точнее, есть где-то там в прошлом и каком-то необозримом будущем. Но не в настоящем. Я сел в машину и надавил на педаль газа. Поправил зеркало дальнего обзора и поймал в нем свое отражение – густая борода в пол-лица, мутный взгляд исподлобья и челка, падающая на лоб. Достал из кармана паспорт, открыл и выцепил взглядом свое новое имя. Произнес его про себя, но от каждого слога тошнота подступала к горлу. Ересь басурманская.

Снова достал сотовый.

– Здаров, Саня. Подзаработать хочешь? Конечно, хочешь. Не ссы. Ничего криминального. Заедешь ко мне – я передам тебе конверт. Отвезешь его моей же… Отвезешь его Дарине Вороновой. Когда? Через десять-пятнадцать минут. И еще… телку мне найди. Брюнетку со светлыми глазами. Высокую и худую. Молчаливую и сговорчивую… Не бойся – не покалечу. Я разве просил цену? Все. Жду.

Вытащил симку и выкинул в окно. Вставил новую. Зашел в альбомы и стер все фотографии. Долго не мог стереть ту, что стояла на экране, поглаживал лица обеих, стиснув челюсти, а потом решительно стер. Очистил корзину и бросил сотовый на соседнее сиденье.

Повернул резко руль и выехал на трассу.

ГЛАВА 1. Максим

Мне позвонили ночью. Часа в три. Я не спал. Сидел в нашей спальне на полу, облокотившись о стену и запрокинув голову. Нет, я не пил. Не мог себе позволить подобной роскоши, я хотел оставаться отцом для Таи, а не приходящим дядей с вечным запахом перегара изо рта. Время, которое я последнее время проводил с ней, помогало мне справиться с отчаянием из-за этого изнуряющего ожидания, когда же моя девочка придет в себя. Да, я терял надежду, зачем лгать… я ведь не идиот и понимал, что с каждым днем шансов на то, что Даша откроет глаза, становилось все меньше. Фаина не говорила мне это в глаза, она была слишком деликатной для таких жестоких прогнозов, но круглосуточное дежурство из палаты Дарины убрали уже пару месяцев назад. А я проводил там по нескольку часов в день. Обычно утром. Приезжал с ее любимыми ромашками. Ставил в вазу, садился рядом и брал ее за руку. Мне казалось, что, если я пропущу хотя бы один день, она почувствует, что я не держу ее, и «уйдет» от меня. И от этой мысли мне становилось жутко… потому что без нее я стану живым мертвецом, я уже им стал. В зеркало почти не смотрелся, но точно знал, что оттуда на меня взглянет заросший, осунувшийся человек с очень больными глазами.

Я гладил ее руку и наслаждался каждым прикосновением – какие же у нее тонкие и прозрачные пальчики. Такие нежные. Я сам срезал с них ногти. Я боялся, что ее поранят или причинят боль. Приезжал, чтобы вместе с сиделкой вымыть ее, переодеть в чистое и расчесать волосы, чтобы потом вдыхать запах на шее у самого уха и, закрыв глаза, представлять, как по утрам точно так же зарывался лицом в ее локоны. Вот оно счастье, какое же оно простое и невесомое. В незначительной ерунде, которая вдруг обретает совсем иной смысл, когда мы ее теряем.

«Маленькая моя девочка, я так соскучился по тебе. Я рассыпаюсь без тебя на молекулы и атомы. И жду тебя. Слышишь? Я жду тебя, малыш. Надо будет – десятилетиями ждать буду. Ты только пытайся вернуться обратно. Не сдавайся. Борись там. А я буду бороться за тебя здесь».

Я знал, о чем думает персонал, знал так же то, чего никогда не скажет вслух Фаина – они все считали, что ее уже можно отключить. Что надежды уже не осталось. А они знали, что за это я сверну каждому из них шею, и эти приборы будут пиликать и сотню лет, пока я сам не решу иначе.

Целовал ладошку, прижимаясь к ней заросшей щекой. Потом укрывал ее. Гладил по волосам, целовал в губы и уходил. Мой телефон никогда больше не был выключен. Я следил за этим настолько маниакально, что едва видел, что зарядки осталось меньше пятидесяти процентов, у меня начиналась паника. Мне казалось, что это наша с ней связь. Пока я каждую секунду жду ее, она не посмеет нас бросить.

«Слышишь, малыш, даже не думай. Не смей от меня уходить. Я же найду тебя на том свете и вытрясу из тебя душу, поняла? Ты моя! Ты себе не принадлежишь!».

Больше года сплошной череды бесполезных дней… если бы не Таис, я бы свихнулся. Но она была моим утешением. Я погрузился всецело в нее. Она везде сопровождала меня, и мне было плевать, что по этому поводу думают наши деловые партнеры. Если кого-то вводило в заблуждение присутствие ребенка у меня впереди в детской перевязи, то едва я приступал к переговорам, эти заблуждения были развеяны мгновенно. Но иногда именно она помогала мне заключать сделки там, где, казалось, это было невозможно. Женщины любят детишек, и голубоглазое блондинистое существо с двумя передними зубами уламывало кого угодно. Она имела безграничную власть над каждым, кто к ней приближался.

Сотовый взорвался жужжанием на прикроватной тумбочке, и я потянулся за ним – едва увидел номер Фаины, сердце зашлось от панического ужаса. Мне вдруг стало страшно ей ответить. За все это время она ни разу не звонила ночью. Я держал сотовый в руках и смотрел на монитор. От напряжения по лбу стекал пот, и капля упала на экран. Нажал, отвечая, и стиснул челюсти так, что сам услышал скрежет собственных зубов. И я молился. Верите? Я в эту секунду вспомнил «Отче наш»!

– Макс, она пришла в себя! Слышишь? Живая. Открыла глаза!

Выронил телефон, тяжело дыша, и снова поднял.

– Я сейчас приеду…. Я… приеду… Да… приеду. Черт!

Меня заклинило, и не могу сказать ни слова. Сердце дико бьется в висках, разрывается. Черт! Чем я заслужил? Как же я заслужил это чудо?

– Приезжай, но я не уверена, что смогу сразу впустить тебя к ней. Нужно провести много анализов и понять, в каком она состоянии. Не только физическом, но и психологическом.

– Да хоть вечность… вечность, Фая.

И солгал… на вечность меня не хватило. Не хватило и на день. Уже к вечеру мне рвало крышу – я хотел видеть ее. Я хотел посмотреть ей в глаза. Дьявол, я не просто соскучился, я осатанел от тоски по ней. Голос… мне бы голос ее услышать. Но меня держали в вестибюле и не впускали в отделение. Фаина не отвечала на звонки и не выходила ко мне. Я убил две пачки сигарет, и мне казалось, мои волосы стоят дыбом, и меня трясло, как наркомана при страшной болезненной ломке. Днем в больницу приехал Андрей с Александрой и Каринкой. После обеда и Славик уже был с нами. Рядом с ними ждать было легче. Андрей стискивал мои пальцы, а Карина не разжимала объятий. Славик угрюмо молчал. Этот тип вообще был ужасно загадочным. Его эмоции прочитать невозможно. Словно он выкован из железа, и мимика в его модели не была предусмотрена. Терминатор чертов. Но я его уважал и привык к нему за это время.

Когда увидели тонкую фигурку Фаины с папкой в руках, вскочили все, а меня пошатнуло. Она не спеша шла к нам, поцокивая тонкими каблуками по мраморному полу. И мне каждый ее шаг в голове набатом. Андрей сжал мое плечо, и я понял, что он сам ужасно нервничает.

– Ну что… она пришла в себя, и она в прекрасной физической форме. Насколько это вообще возможно в ее состоянии, – Фаина вроде как и говорила задорно, но я видел, что между ее фраз прячется пресловутое «но». И мне вдруг стало страшно его услышать.

– Но, – и внутри все оборвалось, – но после сильной черепно-мозговой травмы всегда есть осложнения.

Что-то осторожно покалывает и постукивает в затылке, как предчувствие.

– Мы можем ее увидеть?

– Нет… пока вы не можете ее увидеть. Никто из вас. Придется обождать где-то с часик.

– Черт! Я ждал все эти месяцы… не могу. Фая, чего ты не договариваешь? Скажи нам, что с ней? Это ведь не все.

– Ее физическое состояние совершенно не вызывает опасений. Все органы функционируют отлично, она полностью оправилась. А вот ее психологическое состояние… Дарина не помнит несколько лет из своей жизни. Словно стерся большой кусок из ее жизни. Я пока точно не знаю, насколько это необратимо и сколько лет она «потеряла». Но для нее не существует никого из вас. Она все еще живёт в детдоме. То есть появление каждого из вас может вызвать сильнейший стресс, и мне нужно ее подготовить. Вначале рассказать ей о семье и о самых близких родственниках, потом мы перейдем к тебе, Максим, и к ребенку. Вы все должны набраться терпения. Будет сложно.

Я слушал Фаину и не мог поверить в то, что это происходит на самом деле. Как дурацкий сериал. Бред, да и только. И еще у меня было ощущение, что произойдёт нечто паршивое, нечто, что вывернет нашу с ней жизнь наизнанку.

Мне казалось, меня пнули под ребра, и я не могу отдышаться. К триумфу примешивалась горечь, настолько едкая, что мне хотелось сглотнуть, но я не мог.

– Мы все должны быть очень терпеливыми, Максим. Возможно, память к ней вернется, а может быть, и нет, и нам нельзя на нее давить. Нужно вводить информацию постепенно по маленьким крупицам.

Фаина вернулась через полтора часа и повела за собой всех… всех, кроме меня. «Вначале родственники», – сказала она, и я молча покорился. Сверлил взглядом стеклянные двери отделения и чувствовал, как от отчаяния дергается сердце. Дьявол, мне пекло глаза. Да, бл*дь, мне, как гребаной девочке, хотелось разораться от разочарования. Не помнит! Мать вашу! Не помнит меня!

Они вернулись через час, за это время я протер дыру в полу вестибюля и зверски хотел курить. Увидел их лица, и на какое-то мгновение радость затопила все внутри – они улыбаются. Они расслаблены – значит, с моей девочкой все хорошо. И это самое главное сейчас.

– Ну что? Как она? – посмотрел на Фаину, переминаясь с ноги на ногу от нетерпения.

– Она в порядке, Зверь, – усмехнулся Андрей, – она сильная, наша девочка. Выкарабкалась. Даже шутила и улыбалась. Познакомились заново.

Дух захватило на какие-то мгновения. Моя малышка улыбалась. Черт, я б сдох сейчас за возможность увидеть ее улыбку и услышать голос.

– Вспомнила кого-то?

– Нет, брат. Никого. Разволновалась, когда рассказали о смерти ее отца и о том, что забрали ее к себе уже давно.

– А… а обо мне рассказали?

Фаина отвела взгляд, а Андрей положил руку мне на плечо.

– Рассказали, что ее нашли мои люди. Потерпи. Макс. Так надо. Это для ее блага. Расскажем. Обещаю, мы обязательно ей все расскажем.

Я усмехнулся криво, чувствуя, как радость уступает место какому-то серому, тоскливому разочарованию.

– Она уже знает, что ты существуешь. Пока не знает, как выглядишь и кем ей приходишься, но всему свое время. Нам нужно будет с тобой поговорить о стратегии поведения и о том, что можно говорить, а с чем нужно повременить.

Фаина старалась говорить со мной спокойно, как с больным ребенком, чем раздражала меня еще больше.

– Ничего страшного, дома даже стены помогут ей все вспомнить. Когда ее можно будет забрать домой?

Я сам не понимал, что говорю. Меня просто скручивало от ядовитой потребности увидеть Дарину. И мне вдруг захотелось всех их расшвырять в стороны и выбить дверь в ее палате, сгрести в охапку мою малышку и никому из них не давать.

– Макс, Даша поедет ко мне пока. Так лучше для нее, – тихо сказал Андрей, глядя мне в глаза, – это то, что советует ее психолог.

– Что? Повтори еще раз. Что именно сказал ее психолог?

– Психолог сказала, – пока Фаина говорила, Карина обняла меня и склонила голову мне на плечо, ощущая видимо, что я близок к срыву, – она сказала, что на данном этапе Даше не стоит раскрывать все прошлое и все страшные события, которые в нем произошли. Это может ухудшить ее состояние. МРТ показало некоторые повреждения головного мозга, они обратимы со временем, но стрессы могут привести к последствиям, даже к приступам эпилепсии, а возможно, и убить ее. Давай наберёмся терпения, Макс.

У меня покалывало затылок и кончики пальцев. Я впал в какое-то оцепенение. Одна часть меня до безумия желала увидеть ее немедленно, а другая… другая настолько дико любила мою девочку, что я готов был терпеть годами.

Но мне вдруг показалось, что меня отшвырнуло назад в прошлое, где я был никем в этой семье, где меня вечно оставляли за бортом, а нахмуренное лицо Андрея напоминало лицо отца в минуты, когда он приказывал мне не лезть и отойти в сторону. Они ведь все решили там в отделении и вышли ко мне, уже все обсудив и приняв решение. Они ограждают ее от меня и в тоже время не забыли рассказать ей о себе.

– Даша все еще моя жена и мать нашей дочери. Я не считаю, что жизнь рядом с нами может ей чем-либо навредить. Мы поможем ей вспомнить так же, как и вы. Я не вижу разницы. Разве обязательно рассказывать о каких-то спорных моментах? Мы вместе все преодолеем у нас дома, где все напоминает о нас, и где она выбирала каждую картину и занавеску.

– Она моя сестра, Макс. А если она вспомнит то самое… и это навредит? Ты не думаешь об этом? Неужели ты сейчас настолько эгоистичен? – голос брата запульсировал в висках, напоминая отцовский.

– Значит, рядом с вами воспоминания будут хорошими и позитивными. А со мной кроме ужаса и вспомнить нечего?

– Не психуй раньше времени, Макс. Успокойся. Никто не отбирает твою женщину. Мы все ее любим. Мы все хотим ей только добра и пытаемся вернуть ее к нашей реальности по шагам.

Вроде и успокаивает, и все верно говорит, а меня трясет от ярости и от бессилия. И я понимал, что они правы. Все я понимал. А держать себя в руках не мог. Меня просто трясло, как и тогда, когда приехал сюда после аварии.

– А Таис? Как быть с ней? Неужели мы будем врать о ребенке?

– Но можно ведь пока оставлять Таю с няней, Карина будет приезжать и Александра. Постепенно расскажем. Немного времени, Макс.

А ведь они уже все решили. Меня просто оставалось поставить перед фактом, и звучит все так, что они заботятся, а я, тварь эгоистичная, только одного хочу и о себе думаю. И они на моем фоне само благородство и благие намерения. Мое мнение ни черта не значит. Оно заведомо неверное и ненужное. Привет, долбаное прошлое, где ублюдок с подворотни был годен лишь для того, чтобы подтирать дерьмо за их величествами.

– Круто, вы все уже обдумали, а главное, как быстро. Это все за те несколько минут, пока из палаты ко мне шли? Или вы закрылись где-то, чтоб стратегию разработать? Аааа, может, вы вообще давно приняли свои решения?

Фаина взяла меня за обе руки.

– Макс, ты не злись сейчас. Не надо. Я знаю, что ты чувствуешь. Я понимаю, как долго ты ждал этого момента. Мы все тебя понимаем. Мы не враги тебе. Неужели ты мне не веришь? Я врач!

Я держал ее за руки, чувствуя, как волны ярости плещутся все тише, но все еще бьют меня изнутри отчаянием.

– Я помню, как ты хотела, чтоб она никогда меня не знала… помню, как все вы этого хотели.

– Но ведь она приняла решение. С тех пор ничего не изменилось, и мы никогда не отберем у нее право выбора. Просто она слабая. Нужно постепенно начать знакомить ее со всеми нами. Ты самая важная часть ее жизни. Но и замужество, и ребенок – это очень серьезно. Нужно принять себя сначала и осознать – кто она, где живет, сколько ей лет. Чем занималась все это время. Это тоже непросто и не за один день. Неужели ты не дашь ей этого времени? Ведь что значат какие-то месяцы в сравнении со всей жизнью, что вы проведете вместе. Даша любила тебя так, как никто на этом свете. Я никогда не видела такой любви… и она вспомнит тебя обязательно. Вот увидишь.

– А если ни черта не вспомнит? Что тогда?

Я уже не мог скрывать своего состояния. Мне казалось, я с ума сойду сейчас.

– Просто время. Это все, что нам нужно. Возможно, все образуется намного быстрее, чем мы себе представляли.

– Я хочу ее увидеть…. ужасно хочу, Фая. Меня трясет. Мне кажется, я сейчас сдохну.

Она вдруг улыбнулась и обхватила мое лицо руками.

– Идем, я дам тебе посмотреть. И совсем скоро ты увидишь ее своими глазами. Я знаю, как тебе тяжело сейчас, знаю, какой ты у нас нетерпеливый, но ведь ради нее можно все вытерпеть, да? Ты сам так говорил мне когда-то.

– Ради нее? Ради нее можно вырезать себе сердце наживую и отдать ей.

– Ну вот… а я прошу у тебя всего лишь время.

– Ты точно хирург? Ты не психолог?

– Когда лечишь тело, невозможно не уметь лечить душу. Идем, посмотришь, какая она красивая даже вот такая растерянная и испуганная.

Она привела меня в ординаторскую, где велось наблюдение за особо тяжелыми больными в коме. Увеличила экран, показывая мне палату Даши, и я застонал вслух, увидев ее сидящей на постели. Невольно тронул монитор и даже не заметил, как Фаина вышла и прикрыла за собой дверь. Какая же она хрупкая, прозрачная и невероятно растерянная. Сидит на постели, так похожая на себя в первые дни тогда у меня дома. И я вдруг понимаю, что ведь ее все еще мучают те самые детские страхи, и она не будет спать ночью. Без меня она никогда не могла уснуть. Увеличил изображение и вздрогнул, увидев ее лицо вблизи. Наконец-то с открытыми глазами, подвижное, живое. Не ту восковую маску, которую наблюдал все последние месяцы. Я провел пальцами по острой скуле, по приоткрытым губам. Как же я хотел ощутить ее кожу под своими пальцами, жадно пожирая ее реакцию.

Маленькая моя, как же тебя вымотали эти месяцы. Сердце болезненно сжимается при взгляде на шрам на лбу и тонкие провода, торчащие из запястья.

Встала с постели и, едва ступая, пошла к зеркалу, подтягивая за собой капельницу. Долго себя рассматривала, трогая свое лицо и шрамы, и мне до дикой боли в груди захотелось прижать ее к себе. Так, что пальцы судорогой свело. Один раз зарыться в них, ощутить их мягкость и шелковистость.

Вспомнил, как когда-то, вернувшись с очередного дела, подошел к ее комнате и распахнул дверь. Она спала в углу комнаты. Такая маленькая, скрутилась в клубок, голову на колени положила. Я тогда подошёл, осторожно наклонился, намереваясь поднять на руки, чтоб перенести в кровать, и вдруг почувствовал, как в грудь уперлось лезвие.

«– Не тронь.

Расхохотался и вдавил ее руку с кухонным ножом сильнее. В крови все еще играл адреналин после разборки. А смерти я давно не боялся. Мы с костлявой старые добрые приятели. Нам пока нравятся многоуровневые игры.

– Малыш, никогда не бери в руки оружие, если не намерена им воспользоваться. А хотел бы тронуть – давно бы тронул, и ты об этом знаешь.

Она знала, нож сама отдала, позволила себя на кровать перенести и укрыть одеялом, а когда свет потушил и уйти захотел, попросила посидеть с ней, пока не уснет… И что вы думаете я сделал? Нет… я не ушел. Я, бл*дь, остался. Просидел с ней до утра, глядя, как сопит, обняв подушку тонкими пальцами, как ресницы бросают тени на бледные щеки, и не заметил, как сам уснул в кресле».

Вот и сейчас до боли хотелось остаться. Сидеть рядом пока спит. Ловить каждый вздох, надышаться ею за месяцы эти. Воскреснуть хотел. Но даже подумать не мог, что стою уже одной ногой в могиле.

ГЛАВА 2. Дарина

Я не чувствовала, что это мой дом. Ничего здесь ни о чем мне не напоминало и казалось чужим. Словно меня позвали ненадолго в гости, и я вот-вот должна буду уйти в другое место. Я даже поглядывала на часы в моей комнате, считая какие-то эфемерные минуты до момента, когда надо будет домой. Они назвали эту комнату моей, но роскошь и вот этот изысканный вкус разве могли быть моими? Хотя я точно знаю, что мой любимый цвет – синий, и в комнате этот цвет сочетался с белоснежным. Мне нравилось это сочетание. На полке игрушки – медведи. Ничего лишнего. Как будто я ни к чему этому не прикасалась годами, и внутри поднималась паника – а вдруг они все мне лгут? Вдруг это не моя жизнь и не мое все? Но в таком случае – зачем? Что я могла дать такому человеку, как Андрей? Ведь моего брата, и правда, звали именно так, как и второго Славиком. И если снова и снова смотреть на старые фотографии, то я узнавала знакомые черты – это они. Мои братья. Так похожи на маму. Особенно Андрей. Господи, столько лет я потеряла из своей жизни. Уже месяц живу в этом доме. Месяц полной прострации, полной рефлексии. Я стою на месте, ничего не вспоминая, ничего не чувствуя. Мои воспоминания обрываются кошмаром, в котором я прячусь под кроватью в приюте, и чьи-то ноги в лакированных туфлях прохаживаются между постелями девочек. Он выбирает, и я молюсь, чтоб не заглянул вниз. Чтоб не выбрал меня. Первое время я и здесь пряталась под кровать. Идиотка… если верить им всем, мне уже за двадцать, а у меня в голове я еще в школе учусь. И когда пытаюсь что-то вспомнить, виски разламывает на части. От боли хочется орать.

Со мной работает психолог и Фаина. Только чем чаще я хожу по врачам, тем больше понимаю, что это бесполезно, я ни черта не помню и, возможно, не вспомню уже никогда.

Но несмотря на то что дом не казался мне родным, в нем царила приятная атмосфера. Жена Андрея ворковала с малышом, и когда я смотрела на него, мое сердце сжималось такой щемящей нежностью, мне казалось, что будь у меня мой малыш, я б до безумия его любила. Так же, как и Александра. Очень юная, почти одного возраста со мной. Красиваяяя. Как с обложки журнала. О боже, неужели я живу и общаюсь с такими людьми? Я? Дашка – облезлая мышь с изгрызанными ногтями, вшами в голове и вечно грязным телом. В это верилось с трудом, но день ото дня я убеждалась, что все именно так, как все они говорят. Почти так. Потому что все же интуиция подсказывала – они говорят мне далеко не все. Чего-то я не знаю. Есть какой-то пробел во всех рассказах об этих годах. Я попыталась разговорить слуг, но они словно языки попроглатывали. Но я думаю, это Андрей их так «воспитал», они все ходили как тени, почти незаметно. Предпочитали отвечать коротко «да» или «нет». Андрей иногда бывал очень властным и серьезным, но не со мной, не с Каринкой и не со своей женой. Ближе всех ко мне оказалась именно Карина. Она в первую же ночь пришла ко мне спать. Мы вместе валялись под кроватью, и она рассказывала мне страшные истории, чтобы отвлечь меня от тех… от настоящих страшных.

Меня все еще мучили приступы головной боли, но Фаина дала мне таблетки, и, благодаря им, я справлялась с мигренью, или что там еще бывает после трепанации черепа. Иногда мне казалось, что меня вскрыли, перемешали там все в голове, перебили и собрали заново, сшили белыми нитками, типа так и было, а на самом деле что-то сильно перепутали. Андрей и Карина говорили, что за эти годы ничего примечательного не произошло. Наверное, даже неудивительно. У меня никогда ничего особенного не происходило. Вряд ли я перестала быть серостью и со мной произошло что-то необыкновенное. Чудес много не бывает – чудо уже то, что мой брат нашел меня и забрал у отца. И я не могла поверить, что со мной это происходит на самом деле. Что у девочки, которая часто засыпала от голода и мучилась головокружениями, теперь есть своя комната, свой гардероб, своя машина и, о боги, свой смартфон, ноутбук и кредитная карточка.

Первое время я с опаской подходила к зеркалу. Мне казалось, там вообще не меня показывают. Я не могу быть ею, а она определенно не может быть мной. Но фотографии говорили об обратном – это именно я.

Вот эта девушка с короткими волнистыми волосами, аккуратным макияжем и… нет, вот это точно не про меня – С МАНИКЮРОМ! Вот нонсенс, и я понятия не имею, как и кому удалось заставить меня перестать их грызть. Конечно же, я все исправила – сгрызла их до мяса в первые же дни. А еще меня преследовал навязчивый запах больницы. Я постоянно его ощущала, он забивался в ноздри и мешал мне дышать. Казалось, он въелся в каждую пору на моем теле. Я очень тщательно вымылась под душем несколько раз, не переставая удивляться окружающей меня роскоши.

Мои вещи аккуратно висели в шкафу на вешалках. Все это мало походило на гардероб Дашки из приюта, убегающей к отцу алкоголику, но меня заставили поверить, что это мое. И я подносила их к лицу, трогая материал, рассматривая, принюхиваясь к запаху собственных духов. Да, у меня была французская парфюмерия и косметика, к которой было страшно подойти, не то что прикоснуться. Но определенно это все могло бы мне нравиться. Ничего не заставило меня решить, что это не было моим. Но на некоторых вещах держался еще один запах… мужской. Очень свежий и в то же время терпкий из невероятно дорогих. Такое чувствуется инстинктивно. Он неуловимо исходил от воротника пальто, от рукавов жакета, на вырезе вечернего платья, от перчаток и шалей. Я перенюхала все свои духи – этого среди них не было. Но он почему-то казался мне моим… словно человек, который пользовался этим парфюмом был очень близок со мной, но это не Андрей. От него пахло совсем иначе. Более тяжелыми ароматами.

Дольше всего я пребывала первые дни перед зеркалом, рассматривая себя с ног до головы. Изучая свое тело… потому что оно сильно изменилось. И дело не только в сильно остриженных волосах, которые немного отросли, но все равно смущали меня своей длиной. На улицу я выходила в шарфике. Александра научила меня красиво завязывать его на голове и обматывать шею. Но без него первое время я выйти не решалась. Потом жена брата отвела меня к стилисту, и я обзавелась модной прической, чуть прикрывающей уши. Меня постоянно не покидало ощущение, что я какая-то чужая. Странная. Непонятная я и не на своем месте. Мне чего-то страшно не хватало, и это повергало меня в панику.

Когда первый раз разделась наголо и рассматривала свое тело, мне казалось, что оно и не мое вовсе. Я стала женственной. И грудь… у меня никогда не было такой груди. Я прикрыла ее руками. Как сильно время меняет человека. И я искала на себе все отпечатки времени, которые можно было заметить. Дырочки от серег в ушах, цепочку с диковинным цветком или белую полоску на безымянном пальце правой руки. Я рассматривала ее постоянно – на этом месте точно было кольцо. Такие следы остаются, если долго носить какую-то вещь, не снимая. Почему именно на этом пальце? Внятного ответа никто не дал. Пожали плечами, сказали, что у меня было много колец, и это могло быть любое из них. И они были правы – у меня, и правда, было много колец. Я перемеряла все, но ни одно из них не было такого размера, как след. Может быть, его сняли в больнице и забыли отдать? Я спрошу у Фаины. Любая мелочь важна для меня. Может быть, я увижу это кольцо и что-то вспомню.

Сегодня был день рождения Карины, и к вечеру должны были съехаться гости. Точнее, как я поняла, из-за меня приедут только самые близкие родственники. Андрей не хотел, чтоб меня мучили вопросами. Я и сама была не готова к вечеринкам и огромному количеству гостей. Я с детства ужасно не любила большие скопления людей. Я впадала в ступор, и мне панически хотелось сбежать и забиться в угол. Ближе к вечеру я все же решилась пересмотреть свой гардероб снова.

Ничего себе, сколько вещей! Не помню такого гардероба у себя. Я это ношу? Вот это? И вот это тоже? Одно платье короче другого, все какое-то прозрачное, обтягивающее, вызывающее или наоборот – костюмы и жакеты, юбки до колен и узкие платья. Я все это сама выбирала? Будь это шкаф Александры, я бы не удивилась, но чтоб я вот это носила?! Но ничего другого там не нашлось, кроме моих новых джинсовых штанов и пары блузок, которые мы купили с Кариной. Все вещи, скорее, напоминали сценические костюмы, ну или по крайней мере мне так казалось. На глаза попалось красное платье с мелкими блестками, полупрозрачное, без излишеств, до колен. Более или менее скромное из всего, что здесь было. Правда, когда надела, обнаружила разрез сбоку. Невольно восхищенно потрогала материал и вдруг почувствовала снова тот неуловимый мужской запах, который держался на многих других вещах. Я поднесла платье к лицу и закрыла глаза. Нет... никаких воспоминаний. Возможно, я ходила в этом платье на свидание..., наверное, у меня был парень. Если это вообще возможно. В приюте я с мальчишками обычно дралась, и никаких романтических чувств они во мне не вызывали… никто, кроме старшеклассника Димки Плетнева. Редкого бандита. Когда видела его, сердце начинало тревожно дергаться, и ужасно хотелось, чтоб заговорил со мной или заметил. Но он ни разу не взглянул даже, кроме того раза, когда меня ударил его одноклассник, и мы познакомились с Димой – он набил ублюдку морду. Больше мы не общались. Я ходила и вздыхала, а он встречался с самой красивой девочкой на районе – домашней. Дочкой полковника милиции.

Я порылась в ящиках в поисках колготок, но кроме чулок ничего не нашла.

Черт. Нет, я не могла этого носить. Это не про меня и не обо мне вообще. Я пока надену, я их порву своими огрызками. Завтра же поеду за новым гардеробом. Какого черта я все это на себя натягивала? Как будто кого-то соблазняла. Но ведь, может, так оно и было? Может быть, у меня был роман с каким-то очень серьезным человеком, и я даже любила его… Но тогда почему его не было в больнице, и никто мне о нем не рассказал? А потому что он тебя бросил. Вот и все.

Почему? Почему я ни черта не помню?! Ведь хотя бы своего мужчину можно было запомнить? Я девственница или нет? Даже об этом ни одной мысли в голове… желательно, чтоб уже нет, а то стыдно как-то. Мне ужасно хотелось знать или хотя бы представить себе первого мужчину, и каким он был. Любила ли я его? А он меня? У нас был с ним дикий секс или очень все нежно, цветы и свечи? Божеее, о чем я вообще думаю? Но если порыться в ящиках получше после вечеринки, когда все уснут. Не может быть, чтобы это было все. Они что-то скрывают от меня. Притом все.

К дому подъехала еще одна машина. Я каждый раз с любопытством выглядывала в окно, чтобы попытаться угадать – кто есть кто. Всех их я видела на фотографиях или должна была видеть. Подошла к окну и чуть отодвинула шторку в сторону. Из джипа вышел мужчина во всем черном, и у меня что-то тревожно дернулось внутри. Я прильнула к стеклу – казалось, я его уже где-то видела, потому что сердце забилось чуть быстрее. О таких обычно говорят – дьявольски красив. Даже издалека. Высокий, с широким разворотом плеч и короткими черными волосами он напоминал мне хищника, выбравшегося из клетки.

В каждом движении какая-то мощь и опасная грация. Он вдруг резко поднял голову, а я продолжила смотреть, и сама не поняла, как невольно прижала руки к груди. Мужчина остановился, глядя на меня, а я ощутила мощную волну магнитного притяжения и покалывание вдоль позвоночника. От неестественного волнения пересохло в горле. Слишком долго смотрит, и я не могу оторваться. Он едва заметно кивнул и вошел в дом. А я отвернулась от окна, все еще прижимая ладонь к груди и стараясь дышать ровнее.

За мной пришла сама Карина. Такая воздушная в белоснежном платье с модной прической и блестящими от счастья глазами – Андрей подарил ей музыкальную студию. А Александра обещала, что они запишут вместе много песен. Я долго не решалась что-то купить. Я боялась тратить деньги с карточки. Мне все казалось безумно дорогим. Но мы вместе с Александрой и Фаиной поехали в город и заказали для Карины подарочную карточку в ювелирном магазине… Меня там все знали. Вежливо здоровались, обхаживали со всех сторон, а мне хотелось скорчить рожу и спрятаться где-нибудь в туалете. Помогало лишь напоминание самой себе, что мне не шестнадцать.

Я так и не решалась спуститься к гостям, и она, взяв меня за руку, повела вниз по ступеням. Едва я увидела, что за столом, и правда, всего лишь наша семья, и всех я знаю… всех, кроме мужчины, который только что приехал.

Все повернули головы в мою сторону, и я ужасно смутилась. Невольно отыскала взглядом того самого незнакомца, который только что вошел в дом, и вздрогнула, когда встретилась, он поднял на меня тяжелый взгляд темно-синих глаз. Кислород застрял где-то в горле, и я нервно стиснула пальцы в кулак. Если на свете существует идеально-ослепительная мужская красота, то сейчас я созерцала ее во всей красе. Незабываемая внешность. Притягивающая и заставляющая оцепенеть от восхищения. И этот взгляд. Тяжелый, глубокий, как самое пронзительное синее небо. В сочетании с черными волосами и смуглой кожей этот цвет выглядел как ненастоящим, и я невольно тряхнула головой и тут же спрятала упавшую на глаза челку за ухо. Это ужасно, так пялиться на человека. Кто он? Почему я смотрю на него, и меня накрывает какой-то волной, я начинаю ужасно нервничать, и сердце бьется на несколько ударов быстрее.

А он подмигнул мне и, осмотрев с ног до головы, вздернул бровь с легкой усмешкой, скривившей чувственные губы. Неуютно и как-то не по себе стало – на меня так никогда не смотрели. Я слегка повела плечами, избавляясь от наваждения. Гости, если так можно было назвать моего среднего брата и Фаину с Глебом, особо меня не смутили. Никто меня не смущал, кроме этого мужчины. Карина провела меня к столу и усадила рядом с собой и напротив того самого незнакомца. Если он не наша семья, то кто он и что делает здесь?

– Не стесняйся. Здесь все свои, и мы сотни раз сидели за этим столом. И ты прекрасно выглядишь. И не волнуйся, все мы знаем, что тебе сейчас очень тяжело, и мы тебя очень любим, Дашуль.

Мне вдруг стало как-то неловко, что этот ребенок успокаивает меня – взрослую девушку.

– Ты просто думай о том, что мы все тебя знаем и очень любим. И позволь тебе представить твоего дядю Макса.

Тот резко отставил бокал на стол и хищно мне улыбнулся.

– Да, милая, я твой дядюшка Максим. Родной братец твоего брата Андрея по батюшкиной линии.

Я чуть нахмурилась, потому что прозвучало как-то вызывающе странно. Может, поэтому я его и помню. Хотя странно, остальных все же нет, а его да? И его взгляды на меня, они явно неродственные, или мне так кажется, или я просто хотела бы, чтоб так было, потому что он неестественно красив. Он отвратительно и неправильно красив, и я не хочу, чтоб он был моим дядей.

– Простите… прости… я не помню тебя. Никого не помню. Но я рада новому знакомству с тобой, дядя Макс.

Его передернуло, и он болезненно поморщился. Но прежде чем я успела что-то сказать, вдруг протянул руку через стол и взял меня за запястье, сжимая мои пальцы в горячей ладони. Это было как удар током, и меня пронизало острым уколом под ребрами и в виски. Я высвободила пальцы и тут же обхватила ими бокал с шампанским.

– Звучит ужасно. Называй меня просто Макс, малыш. Без дядей и тому подобной хрени.

И еще один прострел… это мягкое, но в то же время властное «малыш». Очень уверенно. Как будто называл меня так всегда.

– Ты расслабься. Здесь все свои. Поверь. Память – это далеко не самое страшное, что можно в этой жизни потерять.

Продолжает смотреть на меня чуть исподлобья, и меня давит этим взглядом, но в то же время я бы хотела, чтоб он смотрел бесконечно долго. Мне вдруг ужасно захотелось сбежать. Вот просто взять и смыться с этого ужина куда подальше. Меня напрягал мой неожиданный родственник, напрягали его взгляды. Казалось, эти синие глаза прожгут меня насквозь, сделают во мне дыру. Он меня пугал. Я чувствовала исходящую от него животную силу, некую ауру опасности. Когда каждая клеточка тела вопит: "беги без оглядки". Постепенно мною овладевала паника. Незаметно подкрадывалась, как издалека. Почему он смотрит на меня, как... черт, как на женщину? Или мне кажется?

Я снова бросила взгляд на Карину, словно моля о помощи, но она настолько увлеклась обсуждением подарка Андрея с Александрой и предстоящей записью альбома вместе с ней, что просто не обращала на меня внимание. Брат беседовал со Славиком. И мне казалось, что нас как нарочно оставили с Максом наедине. Макс… Ему оно подходит, это имя. И снова про себя несколько раз. И по телу разливается тепло. Наверное, я покраснела и вообще веду себя как полная идиотка.

Он то и дело наливал мне напиток, подсыпал новых деликатесов, и, самое интересное, в моей тарелке оказывалось именно то, что я люблю. Значит, мы были с ним не просто знакомы, а очень тесно общались, иначе откуда ему знать все мои вкусовые предпочтения.

– Тебе нравится в этом доме? – у него низковатый голос, вкрадчивый, осторожный. И опять на ум приходит сравнение с хищником, с опасным зверем.

– Не знаю. У меня нет ощущения, что это мой дом. Мне пока все кажется здесь чужим.

Глаза Максима странно вспыхнули и тут же погасли.

– Мне кажется, что я должна была жить совсем в другом месте.

– Думаешь?

– Не знаю. Наверное.

– А где ты могла жить?

Очень живой интерес, он даже слегка подался вперед.

– Скорее всего, с подругами или со своим парнем. Но не здесь. Мне кажется, я могла приезжать сюда в гости, но не жить. А ты знаешь – у меня был парень?

В глазах Макса мелькнула насмешка, он скептически приподнял бровь.

– Насколько мне известно, именно парня у тебя не было.

Я улыбнулась:

– Конечно, наверное, я ужасно привередливая и ожидала принца на белом коне.

Вспомнился Димка в милицейской форме, и я улыбнулась.

А Максим отпил виски из бокала и откинулся на спинку кресла. Мне показалось, что он напрягся.

– Да? Непременно на белом? Тебе этот цвет никогда не нравился. Может быть, еще какие-то приметы, цвет волос, глаза. Каким бы он был, твой парень, м?

В длинных пальцах Максима появилась сигарета, и я с огромным удивлением увидела на его безымянном обручальное кольцо – он женат. И где она? Женщина, которая умудрилась заполучить этого красавца? В сердце кольнуло легкой завистью.

– Ну так как? Поделишься с… ДЯДЕЙ? Раньше ты была со мной очень откровенна.

Неужели? Верилось с трудом. Но я все же мечтательно прикрыла глаза.

– Так что насчет принца? – настойчиво переспросил Максим и затянулся сигаретой.

– Темноволосый, очень высокий, красивый.

Макс едва заметно подался вперед, и в его руке дрогнул бокал.

– Военный в красивой форме или полицейский. Зеленоглазый. И чтоб обязательно спортом занимался. Борьбой какой-то.

Взгляд Максима сильно потяжелел, и я физически почувствовала эту тяжесть, словно на меня повеяло ледяным холодом и приплюснуло меня к земле. Он прищурился и пристально посмотрел мне в глаза.

– Живой прототип или сама придумала?

Я отхлебнула шампанское и мечтательно закатила глаза.

– Конечно живой. Мы учились вместе… он потом поступил в юридический и стал работать в полиции.

Макс поставил бокал на стол и пристально смотрел мне в глаза все тем же ужасно тяжелым взглядом. Он резко затушил сигарету в пепельнице и очень неожиданно спросил.

– Что еще между вами было настоящим?

Конечно, ничего не было и даже быть не могло, но мне почему-то ужасно захотелось сказать, что было, что я, да, нравилась мужчинам.

– Мы встречались, и он мне ужасно нравился. И я не помню – расстались мы или нет.

Макс раздавил бокал в руке так неожиданно, что я вздрогнула, а он сдавил осколки, продолжая смотреть на меня и капая кровью на скатерть. На нас тут же все обернулись, и Фаина подскочила к нам, она что-то сказала ему на ухо и быстро увела из залы, а я так и осталась сидеть в полном оцепенении, а потом подскочила, чтобы побежать за ними, но Андрей велел мне остаться.

– Фаина – врач, и ей не нужны помощники. Давайте лучше разрежем торт. Такого торта ты точно никогда не ела!

Пока к столу несли торт с громким напеванием знаменитого «С Днем Рождения тебя!», я постоянно оборачивалась, ожидая, что они вот-вот вернутся, но вернулась только Фая.

– Макс извинился, ему срочно позвонили, и он был вынужден уехать…

И в эту секунду у меня появилось стойкое ощущение, что я сказала и сделала, что-то не то.

ГЛАВА 3. Макс

– Фаина, Фаинаааа, я не хочу это терпеть, ясно? Не хочу и не могу! Это бред. Это какая-то ваша долбаная игра, которая меня бесит. Где этот врач, я перекручу его мозги на фарш и заставлю сожрать его купленный диплом!

– Тссс! Тихо! Они услышат тебя! Что с тобой? Тебя никто не просил от нее отказываться или разводиться. Всего лишь время и осторожность. Ну нельзя все вывалить на нее, понимаешь? НЕЛЬЗЯ! Потерпи, черт возьми.

– А Тая? Ребенок с няньками, а не с матерью, это можно? Это нормально?

– Все ненормально, Максим. Вся эта ситуация ненормальна. Но так получилось. В этом никто не виноват, и меньше всего в этом виновата Дарина. Неужели тебе не хватает терпения и деликатности? Она откровенна с тобой…

Я расхохотался, выдергивая руку, которую Фая щедро поливала перекисью.

– Откровенна? На хрен мне ее откровенность? Мне неинтересно, какого ублюдка она там любила в своем интернате. А если завтра она решит себе нового хахаля завести и тоже со мной поделится… Это плохо кончится, Фая. Очень плохо. Или ты меня не знаешь. Сворачивайте все эти декорации, как можно быстрее. Надолго меня не хватит.

Я выдернул руку из ее тонкой руки и отошел к окну. Яростно распахнул его настежь, чтобы втянуть в себя холодный воздух и протрезветь от той злости, что меня разрывала на части. Фаина подошла ко мне сзади и положила мне руки на плечи, успокаивая. Черт, эта маленькая женщина определённо умела вправлять мозги на место и вовсе не хирургическим вмешательством.

– Я понимаю, что ты чувствуешь, Макс. Ты ждал. Очень долго ждал. С ума сходил. Я все это видела, все это было на моих глазах, и кто знает, если бы не твое упорство, была бы она с нами сейчас или нет. Но именно поэтому – зачем торопиться? Она твоя женщина. Настолько твоя, что она снова начнет тебя чувствовать. Проводи с ней больше времени. Общайся. Ухаживай за ней. Все вернется…

– Но может и не вернуться, никто этого не знает, и каким бы хорошим врачом ты не была – ты не прорицательница, Фая, – глухо сказал я, сжимая челюсти и пытаясь успокоиться, – а если она больше никогда не станет моей, полюбит кого-то другого? Она знает, что свободна. Ты предлагаешь мне закрыть на все глаза и смотреть, как она живет без меня и без своей дочери? Ты, правда, считаешь, что я способен на это лоховское благородство? – усмехнулся, глядя в ее светлые глаза и чувствуя все то же раздражение, – так вот, ты ошибаешься, я никогда не отличался особым тактом. И мое будет принадлежать мне. Я потерплю. Но ровно столько, сколько сам сочту нужным.

– А ты предлагаешь насильно привезти ее к себе и заставить быть с тобой, когда…

– Когда что? Когда она ко мне совершенно равнодушна?

– Именно так. Или ты хочешь ее заставить, Макс? Надавить в твоей привычной манере. Взять то, что хочешь ты?

Я смотрел на нее исподлобья и чувствовал, как кровь закипает в венах. О да, я бы заставил. Я бы уложил ее на нашу постель и заставлял вспоминать двадцать четыре часа в сутки – кто я и как меня зовут, и как сладко она умеет кричать подо мной. Но я пожалею практически девственные ушки Фаины и не стану говорить ей об этом.

– Ты не посмеешь так с ней поступить. Это подло!

– Ооо. А вы уже успели забыть, что я подлец? Или мне удалось реабилитироваться? Не диктуй мне, как вести себя со своей женой.

– Значит, будь постоянно рядом. Завоюй ее заново!

– Серенады не спеть под окном?

– Я сказала – не напугать, а ухаживать.

Я зло хохотнул. Это было бы весело, если бы меня не распирало от злости.

– Ищи выходы, Фая. Ищи. У тебя нет много времени.

Развернулся и вышел из дома. Проклятье. Мне все это казалось идиотским фарсом, который больше похож на какую-то американскую дешевую комедию. Пока ехал в машине, ужасно хотелось свернуть к какому-то бару и выпить, а еще больше хотелось заехать туда, куда сто лет не заезжал. Особенно когда вспоминал ее в этом проклятом красном платье. Что я с ней вытворял, когда она была в нем, а потом без него. Сегодня впервые увидел ее после больницы, и меня повело. От голода адского по телу ее, по запаху. Обычного мужского голода, когда долгие месяцы никого. И даже сама мысль об этом была отвратительна. Потому что она там с трубками из вен и дышит хрипло и жутко. А сейчас словно взорвало меня, воскрес вместе с ней и понял, что подыхаю от жажды. И от красоты ее. От этих волос коротких с завитками на тонкой шее и ключиц острых. От груди под шелком платья и ноги в разрезе. Притянуть к себе, жадно вдыхая запах шеи, положить ее руку на вздыбленный член и спустить ей в ладонь, рыча и закатывая глаза. А потом трахать до потери пульса так, чтоб ее грудь тряслась в такт бешеным толчкам и чтоб голову запрокидывала, кончая и выкрикивая мое имя. Твою ж мааааать. Тормознул на обочине и переносицу сжал двумя пальцами, стараясь прийти в себя. Ни хрена я ей не дам никакого времени. Мы начнем вспоминать уже завтра. И у нее просто не останется выбора. Она будет со мной, и мне плевать, хочет она этого сейчас или нет. Захочет. Я любую мог соблазнить всегда, и она не устоит. В конце концов, я каждую точку на ее теле знаю и не только на теле, а и в голове.

Я снова вдавил педаль газа и приехал домой. Поднялся к себе не переодеваясь, на ходу достал бутылку виски из шкафчика. Давно не пил. Не позволял себе увязнуть в пьяном угаре. А сейчас скрутило всего, и я вытащил зубами пробку и потянул из горла обжигающую жидкость. Носом втянул шумно воздух, а ртом резко выдохнул, поднося к лицу руку, согнутую в локте. Пробрало мгновенно, и алкоголь расплескался по венам, поджигая кровь. Я разморозился после спячки, воскрес вместе с ней и теперь горел. А еще я видел ее блестящие глаза и дерзко вздернутый подбородок, когда рассказывала об этом своем хахале, мне хотелось придавить ее к стене где-нибудь на лестнице и войти в нее. Бл*, я хотел секса. Я до трясучки хотел секса с ней быстрого, голодного и дикого, и мне было плевать где. Лишь бы войти в нее. Все тело прострелило возбуждением, и я сделал еще один глоток виски. Пусть она меня не помнит, но помнит каждая клетка ее тела. Оно отзовется. Я заласкаю ее до полусмерти, до хрипоты. Я видел, как она на меня смотрит, и я прекрасно знаю этот взгляд. Интерес. Реакция на внешность безотказная. Томная поволока, так легко узнаваемая с опытом. И если с другими она меня, скорее, раздражала, то с Дашей я воспламенился от одного ее заинтересованного взгляда. Эти глаза… с ума сойти можно, как же я соскучился по ним и по своему отражению в них. Ничего, госпожа Воронова, мы познакомимся с вами заново. И у вас не останется ни единого шанса уйти от Зверя.

Отбросил крышку ноутбука и удовлетворенно прищелкнул языком.

– Да, малыш, я подонок и гребаный вуайерист. И, да, я слежу за тобой. За каждым твоим движением.

Грузно завалился в кресло, сунул сигарету в рот и двинул мышкой. Вбил пароль и подался вперед, отпивая из бутылки.

На экране, разбитом на шесть одинаковых квадратов, была видна спальня Дарины во всех ракурсах и даже душевая. Да, я эгоистичная скотина. Я хотел быть рядом с ней всегда. Пусть даже таким образом. Сегодня утром у нее в комнате установили маленькие камеры. Да, брат об этом не знал. Да, мне это обошлось в круглую сумму два раза. Подкупить его человека, чтоб испортил проводку, а потом сам же починил и установил для меня прослушку и онлайн трансляцию.

Даша зашла к себе и заперла дверь, прислонилась к ней спиной. С ее лица исчезла улыбка и то самое выражение, с каким она вышла к гостям. Сняла маску, моя девочка. Хреново тебе, я знаю. Сам маски ненавижу. Я приблизил изображение и присмотрелся к ее лицу – глаза распахнуты и в них полное недоумение и усталость. За виски берется. Трет их. Не говорит, наверное, Фае, что голова болит. Всегда ненавидела лекарства. Я заставлял пить витамины во время беременности притом самыми разными способами. Бл*дь! Как же мне этого не хватает. Вот этого простого времени рядом с ней. Когда это так привычно – взять ее за руку или тупо смотреть телевизор, перебирая ее волосы, чувствуя, что засыпает. Потом относить в спальню и начинать работать. Чтобы среди ночи она пришла и забралась мне на колени. Отгораживая от ноутбука и обволакивая своим сонным запахом и теплотой тела.

На экране Дарина сбросила туфли на каблуках и растерла пятки, а я усмехнулся, она всегда так делала. Приподняла подол, и я судорожно сглотнул, когда стянула по очереди чулки. Прошлась босиком по ковру, на ходу расстегивая змейку на платье. Долбаный шерстяной подонок, надо его сжечь за то, что касался ее ног, а я нет. Вздрогнул от непреодолимого желания сжать в ладонях ее ступни и облизывать пальцы, глядя в ее темнеющие глаза и на приоткрытый рот. Сбросила платье, и я судорожно выдохнул, увидев ее в одних трусиках и лифчике. Твою ж мать! А она подошла к огромному зеркалу на стене и очень пристально смотрела на свое отражение, так же пристально, как и я на округлую попку с тонкой полоской кружева посередине… полоской, впившейся между соблазнительными ягодицами, переходящими в тонкую талию. Я смотрел, как она трогает свои волосы, скулы, губы… и грудь.

– Маленькая, ты красивая до безумия. Ты ходячий секс. Бл***дь, если бы ты смотрела на этот долбаный экран моими глазами, ты бы знала, как дико я хочу тебя трахать и как я сдерживаюсь, чтобы не кончить просто от того, что смотрю на твое тело в нижнем белье.

Я зарычал, когда она завела руки за спину и щелкнула замком кружевного лифчика. Потянулся, чтобы захлопнуть ноут, и не смог. Меня трясло от жадного желания смотреть, как она разденется догола. Смотреть на ее обнаженное тело и дуреть от похоти. Конченый мазохист. Я увеличил изображение еще больше и облизал пересохшие губы. Мгновенная болезненная эрекция заставила заскрежетать зубами. Я вцепился в столешницу, жадно всматриваясь в экран, пожирая голодным взглядом ее грудь с увеличившимися после родов сосками, и меня начало трясти от возбуждения. Во рту выделилась слюна, когда я вспомнил, как они твердеют под моими губами, как вкусно их прикусывать и слышать ее всхлипы. Сжимать и выкручивать, растирать ладонью. С рыком потянул змейку на ширинке и сдавленно застонал, когда обхватил ладонью возбужденный до предела член. Когда она стянула трусики, я громко выругался матом и сжал плоть у основания, тяжело дыша и глядя, как она идет в ванну. Алчно по экрану безумным взглядом, переключаясь между квадратами и нажимая увеличение. Когда Даша стала под душ, я стиснул челюсти до хруста, глядя на капли воды, стекающие по ее телу. Бл***дь, я бы сейчас трижды сдох только за одну возможность рухнуть на колени, стиснуть ее ягодицы, вдавливая в кафель и закидывая ее ногу себе на плечо, дико вылизывая складки, раздвигая их пальцами и втягивая в рот клитор. Вбиваясь языком в сокращающуюся мякоть, собирая губами спазмы оргазма в предвкушении, как войду туда членом, и она взвоет от первого толчка, царапая мою спину. Треклятая мочалка цепляет ее сосок, а меня простреливает разрядом в тысячу вольт, и я невольно двигаю ладонью вверх уже не в силах сдерживаться, опираясь другой рукой на столешницу, впившись взглядом в тело своей жены и двигая рукой все быстрее и быстрее по стволу члена. Судорожно вздрагивая каждый раз, когда она терла свою грудь мочалкой или наклонялась вниз. Твою ж мааать. Я обожал вот так приходить к ней и жадно брать в душе. Скользкую, мокрую. Распаренную и горячую. Скользить пальцами в ее дырочках, ловить губами стоны и всхлипы, растирать твердый узелок между складками, сжимать его, пока извивается, скользя грудью по кафелю, и прогибается, принимая мои пальцы глубже. Какая же она отзывчивая, чувствительная. Я мог довести ее до оргазма в считанные секунды, и я любил это делать в самых неожиданных местах. Я любил мучить ее, дразнить и изводить так, чтоб она краснела и опускала взгляд, когда моя рука шарила у нее между ног под столом. И сатанел, ощущая какими мокрыми стали трусики, отодвигать их в сторону и смотреть на нее, отпивая виски, сдерживая рык и проталкивая палец глубже под ее румянец и дрожащие веки, смотреть, как расплёскивается сок или шампанское и как судорожно она делает глотки, сжимая столешницу тонкими пальцами. И убрать руку в тот момент, когда почувствую первые легкие спазмы перед точкой невозврата под ее затуманенный взгляд. Щелкнув языком «рано, маленькая, не сейчас». Слегка мотнув отрицательно головой, усмехаясь уголком рта и наслаждаясь тем, как тяжело она дышит. А потом вытащить ее на лестницу или веранду и, затолкав трусики в рот, яростно трахать, намотав на кулак шелковистые пряди.

«Вот теперь кончай, малыш… но не кричи. Молча, девочка. Кончай молча».

А потом возвращаться за стол и демонстративно подносить к лицу пальцы, втягивая аромат ее соков.

Я громко застонал, вспоминая, как сладко она сжимала меня тугим и мокрым лоном, извиваясь подо мной, пока я долбился в нее, как одержимый, каменным перед взрывом членом.

Откинулся назад, сильнее сжимая член и двигая рукой все быстрее под воспоминания и под ее стоны у меня в голове, под шлепки мокрых от пота тел. В такт своим толчкам, закатив глаза и чувствуя, как пульсирует плоть и щекочет головку приближающееся торнадо. Я кончал, глядя остекленевшим взглядом на ее грудь, на торчащие под струями воды соски… мысленно я кусал их и жадно сосал, пока извергался внутри ее тела бурно и с громким криком, заливая спермой столешницу и содрогаясь от адского невыносимого наслаждения, пачкая свой живот, выгибаясь назад, не прекращая двигать рукой по каменному, пульсирующему и дергающемуся члену. Бл*дь… все эти гребаные месяцы я даже не думал об этом. А стоило ей вернуться, и все… конченый, повёрнутый на ней озабот возродился из пепла и тут же возжелал получить ее тело. Я успел забыть, насколько повернут на моей девочке с глазами цвета осеннего неба.

Я смотрел, как она вытирается, выходит из душа, и все еще сжимал себя дрожащей рукой. Твою мать! Как пацан. Как голодный прыщавый старшеклассник.

В следующий раз я кончу в нее, на нее и с ней. Или я, бл*дь, не Макс Воронов. Я вытер себя своей же рубашкой и швырнул ее в мусорку.

Ошпарил пересохшее горло виски, сунул в рот сигарету и прикурил, не спуская с нее пьяного взгляда.

Когда зазвонил сотовый, я потянулся к нему не глядя и прохрипел:

– Да.

– Ты какого хрена не отвечал? Спишь, что ли?

– Здороваться учили, Граф?

– Меня много чему учили, Зверь. Дело есть. Не по телефону.

***

Мы остановились на мосту и вышли из своих машин, стали у парапета, глядя на черную воду, по которой кругами плавали сухие листья. Я закурил и протянул сигарету брату – тот прикурил от моей сигареты и шумно затянулся. А я смотрел на его профиль и чувствовал его напряжение в затяжном молчании. Словно он все еще что-то обдумывает.

– Я с Зарецким сегодня встречался на нейтральной территории.

– Твою ж… с тем самым?

– С тем самым. Предложил мне стволы, взрывчатые вещества и боеприпасы переправлять на Ближний Восток. Типа списанные, которые подлежали уничтожению. Бабки большие предлагал. Место в парламенте и свою крышу.

– И?

– Отказался я.

Я прищурился, сильнее сжимая фильтр сигареты. Только мы с Андреем знали, что это означает. И у меня мгновенно вздымился мозг, я видел по взгляду брата, что и у него тоже.

– А каким боком он там? Или легально?

– Ни хрена не легально. Они нашими задницами свои прикрыть хотят. И рыбку съесть и на хрен сесть. Канал, у них все есть, а вот тех, кто на себя сам процесс возьмет – нету. Официально они не при делах и, если всплывет где-то, виноваты мы будем, Зверь.

– И что? Как твой отказ воспринял?

– Он, сука, видать, себя кардиналом Ришелье возомнил, в шахматы меня играть посадил. А в конце, гнида старая, сказал, что, несмотря на то что я выиграл, я только что очень многое потерял. В том числе, возможно, и жизнь.

Я хищно ухмыльнулся.

– Ну, знаешь, от шальной пули и генералы дохнут. Все мы смертные.

– Проблема в другом – у него кроме нас не на кого рассчитывать. Он попытается надавить. Осторожными надо быть. Это не просто бабки, Зверь. Это политика. И они по трупам пойдут, чтоб своего добиться.

– Думаешь, боевикам продают?

– Не думаю – уверен. Новые враги! Чтоб не скучно жилось!

Андрей задумчиво выпустил дым и отшвырнул окурок вниз с моста. А я развернулся спиной к парапету и затянулся последней затяжкой, обжигая пальцы:

– Новые враги – это хорошо замаскированные старые. Ахмед сдох, и на нас вышли напрямую.

ГЛАВА 4. Башира

Ей вдруг стало страшно. Очень-очень страшно. Именно тогда, когда проходила мимо кровати своей младшей сестренки, вдруг подумалось о том, что никогда больше не увидит ни ее, ни маму с папой, и грудь сжало тоской, будто наполнились водой легкие. Когда-то в детстве Зарема упала в колодец.

Она наклонилась вниз, чтоб рассмотреть, куда упала резинка с ее толстой черной косы, и, не удержав равновесие, полетела вниз. Как ее вытащили, она не помнила, а вот как вода ледяная в горло затекала и наполняла болью, разрывающей грудную клетку, помнила хорошо. И сейчас ей казалось, что вода затекает ей в самое сердце ледяным ужасом. Только поздно уже назад, нельзя никак, ее брат ждет, и нельзя его там оставить, она должна его домой привезти. Так та женщина сказала. Обещала ее к Анвару отвезти. Давно он из дома ушел. Уже полгода как прошло. Мать с отцом и со старшим братом везде искали его, и полиция искала, но Анвар уехал в город и не вернулся больше. Его мотоцикл нашли у дороги с пробитым колесом. Мать не хотела верить, что сына в живых нет. Порог отделения обивала, отец звонил везде, даже портрет сына в интернете по всем сайтам раскидали. Зарема об Анваре каждый день у Аллаха просила, чтоб нашли его и домой к матери привезли. Совсем извелась она. В старшего Абдула уже не верила совсем. Не смог тот найти ее сына младшего, не смог вернуть кровиночку домой. Следов даже не отыскал, а ведь мог. Связей сколько у него с людьми нехорошими из города и из земли неверных. Никто не спрашивал, зачем к их дому машины поздно ночью приезжают. Молчали все. Ведь дом весь на нем держался. В достатке они жили, в отличие от соседей, Абдул Анвару обучение в городе оплатил… но кто знает, не поедь парень в город, может, и не пропал бы.

Зарема слышала, как мать своему сыну старшему кричала, что он виноват, он послал его неизвестно зачем в место чужое. Ведь мог и к себе взять.

– Куда к себе, мама? Ты знаешь – кто я и чем дышу? Не нужно это женщине знать. Я брату жизни лучшей хочу. Чтоб уважаемым человеком стал, чтоб не оглядывался, когда по улице идет. Переехать из этой деревни, мама.

– Зло там, сынок. Зло. Мы всегда здесь жили, и хлеб у нас был, и молоко. Зачем нам что-то другое?

Зарема в разговоры взрослых не лезла, пряталась, чтоб не видели, как подслушивает, а потом к матери шла и обнимала ее, по волосам гладила по седым.

– Где мой Анвар, где он, мой сынок? Не голодно ли ему? Не холодно?

– Добрые люди, мама, везде есть. Накормят и Анвара нашего.

Только самой ей в это плохо верилось. Дурочкой Зарема никогда не была. Понимала, что если нет брата так долго, их кроткого зеленоглазого Анвара, то что-то нехорошее с ним случилось. А потом в их дом весть дурную принесли – парня мертвого нашли в ущелье, по всем приметам на Анвара похож. Мать тогда сознание потеряла, а отец лекарства глотал из коробочки прозрачной. На опознание Абдул ездил… не брат это оказался, а друг его Ильяс. Стало еще страшнее, теперь уже точно все понимали, что в беде их Анвар.

С Баширой Зарему Айшат познакомила. Случайно это случилось или нет, Зарема теперь и не знает. Только один раз, когда к подруге в гости пришла, увидела, как та в спешке ноутбук захлопнула и резко к девушке обернулась. Но та успела заметить, что Айшат парня какого-то фото рассматривала.

– Секреты у тебя от меня появились? – обиженно спросила и руки на груди сложила. А Айшат по сторонам осмотрелась.

– Тише ты! Нельзя, чтоб дома слышали.

И уже на улице рассказала девушке, что познакомила ее с парнем Башира. Очень хорошая женщина-вдова. Многим женихов нашла хороших и богатых, уехать помогла из дыры этой, и Айшат уехать хочет. Не хочет, чтоб за троюродного брата замуж ее выдали.

– А давай и тебя познакомим? Вместе уедем, а, Зарема? Давай?

И как-то эта мысль, поначалу казавшаяся девушке кощунственной, начала становиться все привлекательней. Айшат привела подругу на автобусную остановку, где они встретились с молоденькой девушкой в хиджабе. Оказывается, именно так подружка Заремы встречается с Баширой – ее к ней приводят. Все это показалось Зареме странным. Если женщина знакомит и сводит девушек с хорошими парнями, то почему не в открытую? Почему вот так? Тогда у нее еще возникали вопросы, тогда она еще могла о чем-то думать.

Башира ей не понравилась. Несмотря на то, что умела она к себе расположить, сладостями угостила, о муже своем и сыновьях рассказывала – как погибли во имя Всевышнего и радостно смотрят на нее из самого рая. Своих дочерей она всех за воинов Аллаха отдаст. Каждая мусульманка должна быть готова пожертвовать собой ради великого дела – уничтожить больше неверных, порабощающих и унижающих мусульман. Странно все это звучало для Заремы. Совсем не этому ее мать учила и отец. Но Айшат преданно смотрела в глаза своей наставнице, восхищенно. Все ждала, как та скайп включит и даст ей с женихом поговорить.

Ушла тогда Зарема, для себя решила, что больше не пойдет туда. А потом Айшат сказала, что Башира может брата отыскать, что знает, где он может быть. И все. И с того момента Зарема сама начала с Баширой видеться. Но Анвара женщина ей так и не показывала, говорила, ищут его братья верные, помогают ей и найдут обязательно. Ведь все они большая семья. Но между тем много других вещей говорила о том, что не все правильно Коран изучают, не все между строк свои цели видят. Сказала в другую мечеть ходить не меньше пяти раз в день и голову прикрыть. Иначе не сможет Башира ей помочь, она лишь безупречным и избранным помогает. Рассказывала, как гуманитарную помощь сама через границу возит, а проклятые русские не пропускают еду для несчастных и голодных детей. А вот если бы Зарема свой паспорт ингушский ненадолго Башире дала, то вместо нее б поехала ее дочь старшая и привезла б все сама. Конечно, это незаконно, ну а что делать? Если другого выхода помочь несчастным просто нет. Да и Зарема всегда может сказать, что паспорт у нее украли.

А взамен те люди, которые за великое дело стоят, обязательно сведения об Анваре сообщат. Зарема согласилась. Отдала паспорт. Только о брате ей так ничего и не рассказали, а мать в больницу попала с сердечным приступом. Тогда девушка потребовала у Баширы свои документы обратно. Заявила, что не верит ей больше и чтоб та ей голову не морочила.

– Никто и не морочит, милая. Все это время только этим и занималась. Поисками. Думаешь, это так просто. Я женщина бедная, у меня нет денег взятки давать. Все добрые люди узнавали. Нашли мы брата твоего!

От радости у Заремы сердце в горле забилось, так сильно, что, казалось, с ума сойдет от радости. Представила, как радостную новость матери принесет.

– Покажи мне его, добрая женщина, в ногах у тебя валятся буду, все сделаю.

Башира отвела ее в дальнюю комнату и включила старенький ноутбук. Позвонила куда-то по скайпу. Ей ответил человек с длинной бородой и страшными маленькими глазами под нависшими косматыми лохмами бровей.

– Ну что? Есть новости?

– Пока нет, но мне обещают в ближайшее время.

– Передай, что времени у меня никакого нет. Мне «вчера» надо. Ахмеда слили, пусть теперь ищут, кто мне новый путь проложит!

– Не кипятись. Все будет. Люди серьезные.

– Ты людям передай, чтоб не заставляли меня давить, а то я могу – и люди серьезные быстро места своего лишатся.

– Передам. Терпения набраться надо.

– Твоя все это вина – ты девку Графскую упустила! Ты нам все испортила, уже давно они у нас в кулаке бы были!

– Я упустила – я свои ошибки и исправляю. Там девок много. Есть на что давить.

– Ты побыстрей давай. Мне своим что говорить? Что сестра моя облажалась? Хочешь, чтоб я дочерьми твоими расплатился?

– Зафар там кое с кем переписывается… я знаю, куда давить. Я тебе Графа на ладони преподнесу. Поверь Башире, сестре своей. Если сказала, все будет – значит, будет.

– Давай. Джамаль ждать устал. Товар простаивает. А это большие деньги!

В этот момент Зарема случайно толкнула горшок с цветком, и мужчина резко перевел взгляд на нее, и девушка вытянулась по струнке, прикусив язык и сцепив пальцы за спиной.

– В чем дело? Зачем при ней?

– Она ничего не скажет никому, да и что она там поняла? Это Зарема Саад, Джабар, она брата своего ищет.

– И что? Сказала, что брат ее жив?

– Конечно сказала, но она увидеть его просит.

Башира бросила на Зарему предупреждающий взгляд и на дверь кивнула, чтоб вышла та пока. Но девушка осталась у дверей, прислушиваясь к тому, о чем будут говорить эта женщина с тем, кого Джабаром назвала. Кажется, ее старший брат тоже с Джабаром дела имел. Она слышала, как они по телефону говорили.

– Ты что делаешь, идиоткам старая? Ты зачем ее привела? А если она брату расскажет? Мне еще с ним дела вертеть! Что ты портишь все?!

– Не расскажет. Мне доверься. Я знаю, что делаю. Она паспорт свой требует, если не отдам, тогда точно брату расскажет. Надо дать ей что-то. Пусть увидит его и тогда молчать будет. Ты с ним говорил?

– Зачем ты втянула ее в это?

– У нее паспорт все дороги открывает! Так говорил ты с Анваром? Джамаль позволил?

– Говорил. Не хочет он никого из них видеть. Все. Готов он уже. Не нужно ему ни с кем.

– Пусть захочет. Надо, скажи. Попрощаться и объясниться.

Зарема даже думать не хотела, что они о брате ее говорят. Что это он видеть ее не хочет. Анвар, с которым с пеленок вместе, с которым год разница и неразлучны были всегда. Не мог он не хотеть ее видеть, никак не мог. Это же ее Анварчик, она в глаза ему посмотрит, расплачется, и он все для нее сделает.

– Зови ее через пару минут. Я перезвоню. И смотри – ты головой отвечаешь, чтоб она не проболталась!

Когда девушка брата увидала, обо всем забыла, только понять не могла, почему одежда на нем такая и автомат в руках, почему пояс ножами и гранатами увешан, а на лице черная маска. Ей казалось, она фильм какой-то смотрит американский из тех самых, что ей нельзя было смотреть, а она обошла фильтр в компьютере.

– Анвар, милый мой брат, мама вся извелась, плачет по тебе каждый день! Где ты? Почему не звонишь нам? Хоть бы пару слов маме сказал!

Парень только брови ровные красивые насупил, глядя на сестру исподлобья:

– У меня теперь иное предназначение, сестра. Не мог я. Не положено мне. Матери скажи, пусть забудет обо мне и молится о своем сыне. Скажи, что мы с ней в раю обязательно встретимся. Я ей почести принесу и почет. Гордится она мною будет.

А Зареме показалось, что похудел он и осунулся, а еще, что в глазах у него огонь пропал. Не похож он на ее веселого Анвара больше.

– Что ты говоришь такое, Анвар? Возвращайся домой, мы примем тебя любым. Уезжааай оттуда! Уезжай!

В этот момент связь прервалась, и Башира закрыла ноутбук.

– Жив-здоров твой брат. Убедилась?

Но Зарема из-за слез ничего теперь не видела. Ничего понять не могла. Как это Анвар сам выбрал расстаться ними?

– Куда вы его втянули? Что это там?

– Не втянули – он сам решил. Твой брат настоящий воин и мужчина. Он избранный и особенный, гордись им.

– Верните мой паспорт. – решительно сказала девушка, размазывая слезы. – Верните, вы обещали.

– Вернем. Вот еще гуманитарную помощь привезем и вернем. А если брату расскажешь – больше никогда своего брата не увидишь, поняла?

Зарема поняла, что Башира ее обманывает и документы она ей не вернет. Все она прекрасно поняла, как и то, что ввязался брат в большие неприятности. Что не вернет его теперь никто… но ведь раньше он всегда делал, как она хочет. Всегда. А если увидит ее, может, и передумает, и вместе они сбегут. Наверное, держат они его там насильно. Ведь иначе уже давно вернулся бы брат домой.

– А меня с женихом познакомите? – застенчиво спросила вдруг Зарема. – Хочу с Айшат уехать и с братом встретиться. Может, у меня тоже иное предназначение.

В тот день Башира ей ответа не дала, встретилась с девушкой через неделю только и сообщила, что все не так просто, и ей для этого нужно будет доказать, что она не обманывает и намерения у нее чистые, искренние. И поручила самой Зареме гуманитарную помощь привезти из соседней деревни, без документов. Пусть придумает – как, и тогда Башира поговорит про нее с Джабаром.

Зарема привезла… правда, посмотрела, что ей под дно сумки положили, и побледнела. В разноцветные тряпки были завернуты несколько пистолетов и спрятаны под консервами и фруктами. На пропускном пункте девушку не обыскивали только потому, что знали, чья она сестра.

К отъезду они с Айшат готовились несколько недель. Все это время Башира им рассказывала о предназначении жен воинов, и какая прекрасная жизнь их ждет рядом со своими великими мужьями.

А как настал день отъезда, страшно стало вдруг, и появилось чувство, что не встретятся они больше никогда. Зарема даже записки не оставила. Только сестренку в воздухе поцеловала в лобик и к матери заглянула. К отцу не решилась. Но попросила Аллаха, чтоб он ее сильно не проклинал и простил ей ее решение. Ведь она им Анвара вернет домой.

С Айшат они встретились все на той же остановке у рынка в четыре утра. Когда на улицах еще темно было и честные люди спали давно. В этот раз за ними никто не пришел – машина приехала с затемненными стеклами. Всю дорогу девушки молча ехали, даже взглянуть друг на друга боялись и за руки держались. Через какое-то время им завязали глаза и пересадили в минибус. В нем уже девушек было около десяти. И среди них не все оказались мусульманками – были и две русские. Они всю дорогу плакали и говорили, что совсем не об этом они договаривались с Баширой, что им работу обещали в Турции. Но их никто не слушал, и даже несколько раз ударили, чтоб замолчали. Зарема русский язык понимала, говорила плохо, но понимала. Раньше к бабушке часто ездила в гости, а та по-русски общалась чаще, чем на аварском. Она слышала, как одна из девушек говорила другой, что с ней в интернете парень познакомился, обещал на работу устроить. А вторая с женихом встретиться ехала.

Их везли долго, не кормили и пить не дали. Привезли в какой-то дом. Где заставили переодеться в черные хиджабы. В доме оказалось много мужчин и девушек, заставили готовить им есть, а вечером русских и двух дагестанок отвели в комнаты к мужчинам. Башира сказала, что это религиозная обязанность мусульманок быть временными женами тем, кто пожертвовал своей жизнью во имя Аллаха. Утром, когда они уезжали, русских Зарема не видела…. но ночью слышала, как кто-то страшно кричал, и она всю ночь зажимала уши ладонями. Их наставница сказала, что неверных сучек вернули домой, они недостойны такой великой миссии. Только когда выезжали из дома, Зареме показалось, что псы в вольере таскают что-то белое, очень похожее на руку манекена.

Спустя несколько дней измученных дорогой, обессиленных девушек завезли в лес, где их ожидал отряд боевиков, военные палатки и никаких условий для проживания. И когда Зарема бросилась к Башире спросить, где же ее брат, то получила ответ, что тот выполнил свою миссию, и теперь ее очередь отдавать долги Всевышнему.

В это же время арестовали всю ее семью – Анвар Саад взорвал себя в автобусе и унес жизни десяти человек.

ГЛАВА 5. Дарина

С каждым днем у меня внутри нарастало ощущение, что я знаю далеко не все. Что есть нечто, что никто мне не говорит. Нечто важное. Поначалу меня распирало от ощущения полнейшей нереальности происходящего в самом лучше смысле этого слова. Из своего обшарпанного детского дома, где каждую ночь я с ужасом ожидала, что вот-вот настанет моя очередь «идти в кабинет к хорошему дяде», я попала во дворец, в сказку. В сон, который мог прерваться каждую секунду горестным пробуждением и не прерывался. Я вдруг получила то, о чем мечтала. Точнее, нет, не так – я никогда не смела даже мечтать о таком. И дело совсем не в деньгах или дорогих побрякушках (хотя я покривлю душой, если скажу, что не пришла в восторг от всего, что у меня есть). У МЕНЯ ПОЯВИЛАСЬ СЕМЬЯ! Не отец-алкаш и смутные воспоминания о братьях, а самая настоящая семья. Где забота и любовь хлещет фонтаном из каждого слова и взгляда, и где ощущаешь ее каждой порой на теле. Мне было так странно получать утром смску от брата или слышать, как поет что-то внизу Карина вместе с Лексой. Мне были странными все эти семейные ужины и завтраки, странными казались и мои два брата. Но я была переполнена любовью и их отношением настолько, что первое время не задавала никаких вопросов. Наслаждалась и жадно впитывала информацию… отрезвление пришло чуть позже. Когда жизнь вошла в привычную колею, и в ней начали появляться дырки. Маленькие. Средние и большие. Пугающие пробелы вместе с вопросами, на которые никто не торопился отвечать. Их становилось все больше, они возникали из ниоткуда и мешали жить, спать по ночам. Я собирала информацию о себе каждый день и в конце дня вечером вдруг понимала, что на самом деле все те пазлы, что я нашла, и отдаленно не складываются в общую картину. Я складываю и складываю, а они не подходят. Они словно вообще из каких-то других картинок. Начало появляться ощущение, что все это какая-то мишура. Кто-то придумал мне вот этот кусок жизни и пытается прикрыть декорациями нечто очень важное. Я начала постепенно, как воровка (о дааа, это я помнила прекрасно, как незаметно просочиться в любую комнату и взять что угодно так, чтоб никто не заметил), осматривать и обыскивать дом. Но чем больше я искала, тем больше убеждалась – я ни черта тут не найду. Декорации выбирал профи, и он постарался скрыть любые несоответствия с придуманным им сюжетом. Здесь все изъяли, вычистили и убрали все, что было связано с годами, которые забыла. Фотографии, но их словно тщательно выбрали, видео мне сбросили на комп… почему-то мой ноутбук оказался безнадежно сломан, а сотовый разбился при аварии. И много вот таких вот мелких вещей, которые наводили на мысль, что все это подстроено.

Мне сказали, что я работала в клинике вместе с Фаиной, но… но потом уволилась, и позже там произошел пожар, и пока что я не устроилась в новое отделение. Я поискала в интернете, но никакой информации о пожаре в частной клинике Фаины я не нашла. А та отшучивалась. Отнекивалась, переводила разговор на другие темы, интересовалась тем, что я помню или не помню. Анализы, всякие тесты, проверки, психиатр и невролог. Вот о чем она вела со мной беседы. А насчет моего прошлого лишь пространственные какие-то рассказы. Неважные и несущественные. Словно моя жизнь не представляла из себя ничего примечательного или наоборот… может быть, я совершила нечто ужасное или нечто ужасное случилось со мной. Я спросила об этом в лоб, и мне сказали, что, конечно, произошло нечто ужасное – они все чуть не потеряли меня. Отчасти правда, и именно поэтому такая явная ложь. Есть нечто, что заставляет всех их молчать. И я начала злиться. Накручивать себя. Думать о том, что именно я могла натворить, до диких головных болей. Никто и не думал мне помочь. Они все отсутствовали до позднего вечера. А моя племянница тщательно меня избегала. Нет, это не было неприязнью. Я ощущала, что она хорошо ко мне относится, как и то, что не хочет много со мной общаться. Я ходила и ходила по этому огромному дому, который перестал казаться мне дворцом, и не находила сама себя. Меня здесь не было, словно я тут не жила. А если и жила, то очень мало.

Хорошо, я сама все узнаю. Я думала, что найму частного детектива и заплачу ему денег, если мои родные не хотят мне ничего говорить. Но я ошибалась, решив, что могу что-то узнать сама – мне отказывали. Все, кого я нанимала и называла свое имя, или сразу сообщали мне, что сейчас не могут взяться за расследование, или говорили, что перезвонят, и не перезванивали, а потом на мои звонки отвечали их секретари. Круговая порука.

До меня дошло постепенно, когда мне отказали совершенно все. Я вдруг прозрела – они получили приказ. Они все знакомы с нашей семьей и пальцем не пошевелят, пока Воронов им не прикажет. Мое первое понимание – кто такой мой брат… кто такие мы все. Потом это понимание ослепит и шваркнет головой о стекло, да так, чтоб осколками всю изрезало, а пока я лишь только начала знакомиться с правдой. Сдирать тщательно пришитые декорации с мясом.

Я ринулась в интернет. Найду частника, фрилансера, не агента. Нашла молодого парня студента, который за определенную сумму согласился нарыть для меня все, что я пожелаю. Он озвучил сумму аванса, и мы договорились с ним встретиться в кафе на окраине города. Больше я о нем ничего не слышала. Он не приехал. Его сотовый тут же стал заблокированным, а страничка с сайта фриланса пропала. Пока я не обманула одного из них, назвавшись ненастоящим именем, и не договорилась о встрече. Приехал мужчина лет сорока, но едва увидел меня, поспешил ретироваться в машину. Я нагло схватила его за руку.

– Пожалуйста! Я прошу вас! Вы должны мне помочь, слышите? Вы же бывший полицейский, я все о вас прочла. Ну помогите мне!

Он посмотрел на меня из-под больших очков в прозрачной оправе.

– Если я вам помогу, то моей семье уже не поможет никто.

От его слов по коже поползли мурашки ужаса, и я почувствовала, как грудь сжало словно в тиски.

– Тогда скажите… может, кто-то другой? Не вы. Я заплачу сколько угодно.

Он усмехнулся.

– Вы такая молоденькая и такая наивная… Странно. Ведь вы из их семьи.

Чуть подался вперед и тихо сказал.

– Нам всем уже заплатили. Всем, кто мог бы вам помочь… еще задолго до того, как вы позвонили или написали. Никто не захочет с вами связываться. Ищите ответы у себя дома, в своей семье.

Сел в машину и уехал. А я смотрела ему вслед, и тиски на груди все не разжимались… а вот и пробуждение ото сна. Ведь все не могло быть так хорошо. Да, дурочка? А ты расслабилась. Вспомнила постоянно припаркованный у дороги джип с затонированными стеклами, как и «мерс», вечно мелькающий где-то рядом, как и того парня в джинсовой куртке с планшетом в руках, который сейчас прохаживался неподалеку от меня.

Вот тогда мне стало по-настоящему страшно. От меня не просто все скрывают. За мной следят, мой телефон прослушивают, и это наверняка далеко не все. Кто приказал им следить? Брат? Зачем?

Я выскочила из кафе и села за руль, на ходу набирая его номер. Меня охватила ярость, неконтролируемая, клокочущая злость.

– Здравствуй, милая. Что-то срочное у моей сестренки, или я могу перезвонить?

Красивый голос. Глубокий. Бархатный. Всегда на меня действовал успокаивающе. Но сейчас лишь разозлил еще больше.

– Не можешь. Я хочу мои ответы сейчас. Какого черта происходит вокруг меня? ТЫ следишь за мной? Зачем?

– Я? – он засмеялся. – Конечно, нет. Я в офисе и физически не могу за тобой следить.

– Не делай из меня дуру, Андрей. За мной следят твои люди? Ты прослушиваешь мои разговоры?

На секунду воцарилась тишина.

– Я просто пытаюсь тебя уберечь.

– Бред. Ты пытаешься от меня что-то скрыть. Вы все пытаетесь от меня что-то скрыть. И это не мои выдумки. Я чувствую!

– Даша!

– Не надо. Не хочу, чтоб ты снова говорил со мной, как с больным ребенком. Я не твоя дочь. Я взрослый человек, и у меня стойкое ощущение, что со мной играют в какую-то игру.

– Все что ни делается – делается ради тебя и на благо нашей семьи.

– Это ответ робота, а не человека.

Я вышвырнула сотовый в окно и надавила на педаль газа. В этот момент меня занесло. Машину вышвырнуло на обочину. Прочесав все кусты вдоль трассы, она вылетела между деревьями и стала на месте. Я не успела испугаться. Просто оцепенела. Смотрела на потрескавшееся стекло и разбитое зеркало и видела свое расколотое на куски отражение. Кое-где этих самых кусков не хватало. Вот так и со мной. Моя жизнь выглядит именно так – куски зеркала с чужим отражением.

В этот момент раздался треск. Кто-то разбил стекло сбоку, и послышался мужской голос:

– Вы целы?

Я резко обернулась и так и застыла с расширенными от удивления глазами. Я его узнала… а он меня нет.

– Я… цела. Машина… машина, не знаю.

Продолжая рассматривать. Мир тесен, либо все в этой жизни происходит не случайно. Я совсем недавно только думала о нем, и вот он здесь собственной персоной. Димка Плетнев. Мое первое детское увлечение. И на бандита он совсем не похож.

– Дайте руку, я помогу вам выбраться.

Божеее, а он сильно изменился. Вообще на себя не похож. Из худощавого паренька стал здоровенным мужиком с залысинами и опрятным чисто выбритым лицом. Тот его шарм, от которого кружилась голова и подгибались коленки, куда-то подевался.

– Дим! Ты меня не узнал?

Он все еще держал меня за руку и свел темные брови на переносице. Глаза зеленые все такие же яркие.

– Мы… мы разве с вами знакомы?

И тут я рассмеялась, потянулась вперед, и когда стала на ногу, ощутила боль в лодыжке и ухватилась за его плечо.

– О. МОЙ. БОГ! – его глаза округлились. – ОХРЕНЕТЬ! Дашкаааа!

Я киваю и смеюсь, понимая, что подвернула ногу.

– Охренеть, ну ты даешь. Никогда б не узнал… Твою ж.

***

Мы сидели в кафе неподалеку от места аварии, и Димка не спускал с меня восторженного взгляда, а мне и Димкой его теперь странно называть. Он уже совсем не мальчик. А сам без пяти минут полковник. Женился на Наташке, но пару лет назад они развелись. Тесть давно умер. А он вот уже дослужился до подполковника, начальник отдела в одном из крутых районов столицы.

Оказывается, ехал на встречу с сокурсниками за город и ехал следом за моей машиной. Когда увидел, как я вылетела в кусты, бросился на помощь.

– Твою машину отвезут эвакуатором сразу в мастерскую. Сегодня же все исправят. Ни в какие протоколы это не занесут.

– Спасибоооо, – я отпила апельсинового сока и посмотрела на мужчину, – значит, уже нет песен под гитару, районных драк и пива из взломанных киосков?

Он усмехнулся.

– Ну почему, гитара очень даже есть. Вот сегодня думали оторваться и под шашлычки зажечь, как раньше. А вот с драками теперь проблемы – не положено по статусу. Как же ты изменилась. Всегда симпатичной была, а сейчас… блин. Смотрю и слов нет. Замужем, наверное, и дети? Таких красивых свободными никогда не оставляют.

– А вот и нет. Я совершенно свободна. Ну, по крайней мере, я так помню.

– Что значит, ты так помнишь?

В этот момент к кафе подъехал тот самый черный джип, и заметил его скорее Дима, чем я. Потому что его брови опять сошлись на переносице, и он даже весь как-то вытянулся. Я проследила за его взглядом и резко обернулась. Тут же вздрогнула – из машины вылез Макс. Снял очки и швырнул на сиденье, внимательно глядя сначала на меня, потом на Диму. Внутри резко взметнулась волна ярости – так значит, это он на джипе за мной повсюду таскался?!

Максим, не торопясь, тяжёлой поступью поднялся по ступеням, не сводя с Плетнева давящего и мрачного взгляда. Тот весь подобрался и убрал руки со стола. Макс отодвинул стул и, не спрашивая разрешения, уселся между мной и Димой. Сбоку. Так, что теперь каждый из нас был по правую и левую сторону от него.

– Что произошло? – спросил именно у Плетнева, на меня даже не посмотрел, словно разговор не обо мне, и я совершенно пустое место. Я опять отметила про себя эту дикую и давящую энергию, которую он излучал и подавлял собеседника. Я видела, что Плетнев занервничал. У него на лбу выступили очень маленькие блестки пота. Словно он знает, с кем говорит, и боится. На фоне Максима Димка казался каким-то хилым, полноватым и… и жалким. Вдруг исчез весь пафос, с каким он сообщал мне о своих достижениях по службе.

– Эй, крошка, мне эспрессо двойной и без сахара. И… и рюмку коньяка, – повернулся к Диме, – ну, я весь во внимании. Что случилось, где машина?

– Я не на службе, Максим Савельевич, я проезжал мимо, увидел авто в кустах. Решил помочь.

– Какая нынче полиция – само благородство. Как в кино. А ты по номеркам пробил – надо помогать или нет? Или, и правда, бескорыстно?

Я переводила взгляд с одного на другого.

– Не надо так, Максим. Он мне помог и…

– Молчать!

Нет, не крикнул. Совсем нет. Проговорил отчетливо и вкрадчиво. С угрозой. Так и не взглянув на меня. Продолжая смотреть именно на Диму, и я не понимала, что сейчас происходит, только напряжение в воздухе не просто потрескивало, а уже воняло гарью. Я невольно замолчала.

– Протокол не завели, машину увезли в мастерскую. Готова будет сегодня… и нет, номера я не пробивал. Можете считать это благородством.

– Да ну. Я сейчас чуть не прослезился. А потом ты решил напоить и накормить потерпевшую?

– Максим, мы…

– Молчать!

Теперь уже прикрикнул, и я сорвалась.

– Да ты что о себе возомнил? Ты кто такой?

Очень медленно повернулся ко мне, и я судорожно сглотнула раскаленный воздух.

– Мог бы сначала спросить – не пострадала ли я? И поблагодарить Диму… он…

– Диму? – теперь Макс смотрел уже исподлобья, и на губах появилась ухмылка, похожая на оскал, – всего лишь апельсиновый сок заказал и подполковник полиции теперь просто Дима?

– Мы… эээ… мы были знакомы. Учились вместе когда-то.

Резко повернулся к Плетневу.

– Неужели? Как мир тесен.

Потянулся к карману куртки, и я увидела, как резко побледнел Дима. Я потом пойму почему. Пока что я все еще была дурочкой, которая ничего не знала. Максим вытащил бумажник, отлистал несколько долларовых купюр и положил перед Димой.

– Спасибо за беспокойство о моей… о моей родственнице. Можешь идти. В мастерскую позвони и скажи, что за машиной мой человек приедет. Иди, Дима. Работать пора. Бандитов сажать.

Просвистел всем известную мелодию из старого фильма о милиции.

– Не зря ж мы тебе налоги платим. Иди-иди.

Плетнев поднялся со стула, оглянулся на официантку.

– Не переживай – я оплачу. Иди.

– Приятно было тебя увидеть, Даша.

– И мне, Дим. Я позвоню.

Взгляд на руку Максима на столе, на сжавшиеся в этот момент в кулак пальцы. Мне вдруг стало тесно и неуютно. На улице. Не в помещении. Просто тесно и душно. Я подняла взгляд на Макса и снова поразилась насколько яркая у него внешность. И я видела. А точнее, чувствовала, что он зол. Очень сильно зол. И я понять не могла, какое право он имел на эту злость.

– Зачем отключила звонки?

– Я просто вышвырнула телефон, чтоб вы не следили за мной.

Нагло посмотрела в его невыносимо синие глаза, и сердце опять бешено заколотилось где-то в горле. Какие же красивые у него глаза. Безумные, дикие, совершенно невыносимые глаза. Но на мои слова его чувственные, порочные губы изогнулись по краям в самоуверенной усмешке.

– Мы совершенно не простые люди, малыш. Мы можем найти кого угодно и когда угодно. Из-под земли достать, если надо. Ты в следующий раз просто скажи – где ты, и все. Облегчи себе жизнь и нам.

– Вы следили за мной, вы прослушивали мои звонки, вы наверняка взломали мои переписки. Это… это отвратительно. Зачем Андрей так поступил со мной?

– Это не твой брат, – Максим пристально смотрел мне в глаза.

– И кто же это тогда? Тайные спецслужбы?

– Ну почти спецслужбы. Не льсти им. Они, конечно, могут взять у меня уроки... Это сделал я. Я приказал следить за тобой. Ради твоей же безопасности.

Теперь усмехнулась я.

– Я еще раз спрашиваю – кто ты такой, чтоб следить за мной, лезть в мою жизнь и вообще считать, что ты имеешь на это право? Я вообще тебя никогда не видела. Ты мне никто. Родственник со стороны брата. Вот и держи дистанцию. Если я захочу с тобой пообщаться, я тебе об этом сообщу.

Я думала, что удар достигнет цели, что сейчас он психанет и уйдет. Оставит в меня в покое. Я ошиблась. Лицо Макса оставалось совершенно бесстрастным. Только глаза потемнели на несколько тонов, и взгляд снова сделался тяжелым, как свинцовая гиря. Напряжение опять начало нарастать, и я впилась пальцами в стакан с соком.

– Запомни, малыш, только я решаю с кем, когда и почему мне держать дистанцию, и на каком расстоянии. И если я захочу сократить ее до миллиметра, никто мне не сможет помешать…, – вкрадчиво, так вкрадчиво, что теперь я начала покрываться мурашками. А ведь он не говорил ничего такого, ничего особенного, – как и наоборот, увеличить его до сотни тысяч километров.

– Последнее меня бы устроило намного больше. Это никак нельзя устроить прямо сейчас?

Все, что он говорил, звучало одновременно зловеще и как-то… черт. Возбуждающе. Именно это слово приходило на ум. Я боялась его. Где-то на подсознательном уровне. И это был очень странный страх. Я словно знала, что он может причинить мне зло… но не в том смысле, в котором все его воспринимают. Мне казалось, он может вытащить мою душу и сжечь ее на костре. Он походил мне на дьявола. Вот с кем я могла сравнить этого человека.

– Прямо сейчас я могу тебе устроить лишь поездку домой в моей машине.

– Я сама доберусь домой.

– Т-ц-ц-ц, мы, кажется, уже определились, что меня твое мнение не волнует. Да, я подонок, который просто перекинет тебя через плечо и увезет насильно. Мы ведь не станем устраивать здесь спектакль… наша родная полиция тебе не поможет. В этом ты уже тоже убедилась.

Прищелкнул языком. А меня прострелило током. Охренительно красивый мерзавец. Каждое слово выворачивает по-своему. Невозможно с ним разговаривать. Он обескураживает, мгновенно загоняя в угол.

– Ты когда-нибудь слышал о том, что в семье обычно царит доверие? Или я все же наивная дура?

– Я бы с удовольствием тебя огорчил, признав, что ты права в последнем, – и мне захотелось его ударить, – но, да, в семье принято друг другу доверять. Это у меня проблемы. Я не доверяю никому, малыш. Даже себе. Поехали.

– Я никуда с тобой не поеду!

– Та ладно… только не говори мне, что это милая уловка, чтоб тебя подняли на ручки?

Он закурил, пропуская меня впереди себя, сопровождая к своей машине. Я снова припала на левую ногу, хватаясь невольно за его руку, и тихо застонала от боли. В этот момент он отшвырнул сигарету и подхватил меня на руки.

– Могла просто попросить.

– Ты мерзавец!

– Это самый милый комплимент.

В этот момент я почувствовала запах… тот самый, который оставался на моей одежде. Почти на всей моей одежде. Запах, будоражащий во мне каждую эмоцию, каждый нерв. Сейчас настолько сконцентрированный он заставил с наслаждением втянуть его и прикрыть глаза от удовольствия. Сердце забилось намного быстрее, и я невольно сжала его шею сильнее.

– Не бойся, я тебя не уроню, маленькая.

Встретилась с ним взглядом, все еще потрясенная вдыхала этот сумасшедший аромат, не могла даже думать о том, что он принадлежал именно Максу, и легко, неуловимо был везде в моих вещах. Словно… я пропахла этим мужчиной, как пахнут тем, кто мог быть настолько близок ко мне… чтобы…

– Ты так смотришь на меня… как дьявола увидела.

И мне показалось, что он точно знал, о чем я думаю – на его губах… невозможно красивых губах, опять появилась эта улыбка. Он и есть дьявол. Потому что от этого порочного изгиба и такой невероятной близости к моим губам я вдруг забыла, что надо сделать вдох, и получился всхлип. Рука на моей талии дрогнула, и я попыталась отстраниться, а Макс продолжал смотреть на меня так, словно он знает обо мне такое… что мне ужасно не понравится. Но больше всего меня напрягала реакция на этого мужчину. Он до смерти меня пугал своим странным и эксцентричным поведением и одновременно с этим вызывал восхищение своей наглой мощью. Даже когда вот так говорил с Димой… и это неправильно! И эта красота, от которой больно дышать. Жестокая, вызывающе яркая. И рядом с ним наэлектризовываешься до предела, до точки невозврата, когда кажется, сейчас все взлетит на воздух от одного его слова или прикосновения. Самое отвратительное – а ведь он знал об этом. Самоуверенный мерзавец, опасный хищник, прекрасно осведомленный о каждом из своих достоинств и возможностях, совершенно не сомневающийся в том, как на него реагируют женщины. Я вдруг подумала, что мне нужно держаться от него как можно дальше самой. Макс очень опасный тип. Мне ведь совсем не показалось – он не смотрел на меня, как на родственницу. Ни разу.

Мне вдруг стало не по себе: «А что, если между нами что-то было?»

И тут же с каким-то едким разочарованием: «Может, у меня к нему… но не у него к мне. Такие, как он, по таким, как я, могут лишь пройтись грязной подошвой и растереть… а может, так и произошло?».

В этот момент Максим усадил меня на переднее пассажирское сиденье и сам захлопнул дверцу машины. Грубость и галантность – противоречивое сочетание. В этом странном человеке слишком много противоречий.

ГЛАВА 6. Дарина

– Куда мы едем? Это не дорога домой!

Стараясь не поднимать на него взгляд. Я вообще не могла видеть его лицо. Оно мне слишком нравилось, чтоб на него смотреть. Мне сразу казалось, что он видит это у меня на лбу. Увидит, что едва я только поднимаю на него взгляд, то начинаю пялиться, как идиотка. И я упорно смотрела в окно, пока не поняла, что в сторону города мы не свернули.

– Куда мы едем?

– Мы катаемся, – невозмутимо ответил и включил музыку. Конечно, я ее слышала. Даже больше – у меня возникло впечатление, что я ее слышала в этой машине.

– И зачем мы катаемся? Я, может быть, совершенно не планировала какие-то прогулки. Мне надо домой.

– Разве ты куда-то торопишься?

– Да.

– Спешишь закрыться в своей унылой клетке и отгородиться от мира и от прошлого, жалея себя?

Я резко повернулась, и, если б можно было, я бы прожгла в этом засранце дыру насквозь. Хам. Да что он знает обо мне. Возомнил невесть что о своей персоне.

– Это не твое дело. Я вообще не понимаю, почему именно ты так упорно вмешиваешься в мою жизнь. Так назойливо и тошнотворно.

Теперь я посмотрела на его профиль, и у меня заболело в груди. Чееерт! Ну почему он настолько красив, что рядом с ним я начинаю ужасно нервничать и не могу разговаривать спокойно. Я думала, Макс разозлится или вспылит, но он чуть прищурился, вглядываясь в дорогу, и сильнее сжал руль.

– Всегда любил твою прямолинейность и честность, но никогда не думал, что мне захочется, чтобы ты хотя бы один раз солгала или смолчала.

Прозвучало очень грустно, и мне вдруг перехотелось язвить и снова стало не по себе. Захотелось сбежать.

– А катаемся мы, потому что я хочу помочь тебе все вспомнить… малыш.

Слово «малыш» от произнес по слогам и протянул последнюю букву.

Меня ни на секунду не обрадовало его желание помочь. Наоборот, мне меньше всего хотелось получить помощь от этого хищника, который совершенно не похож на кого-то, кто хоть что-то в этой жизни делает бескорыстно. У него здесь свой интерес. Какой? Я не уверена, что хочу об этом знать.

– Я и так справлюсь. Без посторонней помощи.

Едва уловимо вздрогнул, и мне показалось, что я слышу, как хрустят его суставы на пальцах, впившихся в руль.

– Вези меня домой, Максим. Мне не хочется прогулок, я устала.

– Я всего лишь хотел отвезти тебя в то место, где ты бывала последнее время почти каждый день. Наши воспоминания ведут себя весьма непредсказуемо и иногда появляются от незначительного щелчка: запах, звук, прикосновение… Я могу открыть для тебя завесу твоего прошлого. Никто кроме меня и не думает с тобой возиться, малыш. Они уповают на докторов и на время. А я люблю уповать только на себя. Я дам твоей памяти столько мелких деталей, что, возможно, она прогнется под моей настойчивостью и сдастся, как любая капризная особа женского пола. И ей…, – он окатил меня взглядом, от которого внутри все затрепыхалось и стало тяжело дышать, – ей это понравится, я клянусь.

Страстно говорит, заразительно, увлекая словами и тембром, заставляя видеть все сказанное кадрами… и вместо капризной и сдающейся памяти я вдруг увидела сдающуюся себя в его объятиях. Тело пронизало словно током, и я даже вздрогнула.

А внутри поднималась непреодолимая волна любопытства и пугающее осознание того, что он, и правда, много обо мне знает. И это «клянусь»… словно он пообещал мне совсем иное.

– Значит так, мелкая, либо ты соглашаешься, либо я к такой-то матери разворачиваю машину и сиди дома с книжкой. Может, когда-нибудь антидепрессанты, или чем там тебя пихает твой врач, сделают из тебя овоща или наркоманку. А я уеду, и на хер бы мне оно было надо тебя уламывать.

Я резко обернулась и увидела в его синих глазах искорку триумфа. Подлец даже не сомневался, что я соглашусь. Потому что он прав, черт его раздери.

– Как ты красиво говоришь, Максим. Допустим…

– Повтори, – он вдруг резко оборвал меня.

– Что повторить? – не поняла я.

– Имя мое повтори.

– Максииииим. Так?

– Да, именно так, – отвернулся и вдавил педаль газа сильнее. С ним определенно что-то не так. Как будто под его кожей тротил, и фитиль давно подожжен, но что-то сдерживает его от взрыва.

– Допустим, ты решил поиграть в родственника, побыть милым и помочь мне. Я только не пойму. А какая разница? Какая в этом выгода лично тебе?

Ухмыльнулся. Да, именно ухмыльнулся. Как-то зло и цинично.

– Ты совершенно не считаешь меня милым и правильно делаешь. Тебя совершенно не подводит твоя великолепная интуиция, малыш. Я именно такой, каким ты меня чувствуешь.

Чувствую? А ведь я, и правда, его чувствую. Каким? До боли красивым, наглым, сексуальным зверем. Опасным зверем. И я по-прежнему старалась лишний раз не смотреть в его мрачно-синие глаза, настолько насыщенные, что, казалось, нет такого цвета в природе. И в то же время на нем отпечаток цинизма, порока и разврата, в которые тянет и в то же время становится страшно, что может утопить с камнем на шее.

– Знаешь, Даша. Я действительно мало кому помогаю в этой жизни. Таких людей можно пересчитать на пальцах. И это именно тот случай, когда я действительно хочу помочь… Скорее, не тебе, а себе.

Резко повернулся ко мне, и я увидела собственное отражение в его зрачках. Себя с растерянным взглядом и нервно сжатыми «замочком» пальцами обеих рук. Какая же мрачная у него красота и энергия, подавляющая волю, завораживающая и пугающая своей глубиной бездна порока.

И я внезапно спросила, сама не веря в то, что это возможно:

– Ты хочешь сказать, что я дорога тебе, потому что мы дружили?

В этот момент он захохотал, я даже вздрогнула от неожиданности. Его смех звучал оскорбительно, потому что он смеялся надо мной. Смеялся заливисто, запрокинув голову, и мне захотелось его ударить.

– О неееет, – перестал смеяться очень резко и пристально посмотрел мне в глаза, словно гипнотизируя и заставляя отодвинуться назад к окну, – мы никогда с тобой не дружили.

Каждое его слово имело проклятый тройной подтекст, я не могла понять, что он имеет в виду. Мне с ним рядом неуютно и очень страшно, и в тот же момент как-то притягательно и по-темному завораживающе хорошо. Потому что такие мужчины, как Макс, никогда бы не обратили внимание на такую, как я. Я и не смела бы мечтать приблизиться… а он… он заставлял меня чувствовать это глубокое томление, и никто и никогда на меня вот так не смотрел из мужчин.

Мне ужасно хотелось сказать, что я передумала, и пусть везет меня домой. Но я боялась, что тогда мне никто не захочет помочь.

– Хорошо. Не имеет значения, кем мы были в прошлом. Сейчас ты хочешь помочь, и, знаешь, я думаю, я приму твою помощь. Но у меня есть одна просьба. Личная. Очень важная для меня.

Его аккуратная широкая бровь взлетела вверх:

– И какая же?

– Прекрати называть меня малышом и разговаривать со мной, как с больным ребенком.

– Это уже две просьбы, а не одна. Так что из этого тебе не нравится больше?

– Не говори мне «малыш»

Его улыбка, от которой у меня дрожало все внутри, исчезла, и лицо стало каменным. Словно я не попросила его, а взяла и ударила. Чертов псих. Я всего лишь попросила не называть меня так фамильярно. Хотя мне нравилась его мрачность намного больше, чем когда он надо мной насмехался.

– Просьба отклоняется, ма-лыыы-шш!

Мерзавец! Я задохнулась, а он снова расхохотался и сделал музыку громче.

– Ну и черт с тобой, называй, как хочешь.

– Зачем мне черт, когда я сам дьявол?

– Да, наверное, ты прав.

– Я всегда прав.

Перекрикивая музыку и открывая окно на ходу. В его машине было уютно. Мне нравился запах сигарет и его парфюма, нравился цвет сидений и деревянный домовенок на витой веревке с моей стороны. Я тронула его, и он покачнулся – забавный. Я бы повесила такого и в своей машине. Мама говорила мне, что домовые – хранители очага. И мне вдруг показалось, что я уже не один раз сидела в этой машине, слушала вот эту самую музыку и трогала этого домового. Так странно. Максим отрицал, что мы дружили. Это, кстати, вполне себе похоже на правду. Я могла его ненавидеть. Наверное. Странно только одно – почему лишь он хочет, чтоб я все вспомнила? Может, я знаю какую-то важную для него тайну? Украдкой бросила на него взгляд. Макс как раз прикурил сигарету, и я только сейчас заметила на правой руке обручальное кольцо. Хм. Он женат? Так странно, никто мне ничего о нем не рассказывал, ни Фаина, ни Карина, ни Андрей. О нем словно избегали говорить, как о паршивой овце в стаде. Может, он и есть паршивая овца. Я бы не удивилась. Точнее, опасный волчара. И какой может быть его жена? Почему-то мысль о том, что у него есть женщина, вызвала дискомфорт и раздражение.

– Так куда мы едем, Максим?

Он не ответил, резко склонился ко мне, и снова почувствовала этот запах, головокружительный, сводящий с ума, я не удержалась и сделала глубокий вдох. Макс пристегнул меня ремнем безопасности и откинулся обратно на сиденье, вдавил педаль газа сильнее, и машина рванула вперед.

Черт, он действительно чокнутый псих и машину водит, как самый реальный маньяк-самоубийца. Я невольно схватилась за поручень и вжалась спиной в сиденье.

– А раньше ты любила скорость, – крикнул он и высунул руку в окно со своей стороны, словно пытаясь поймать воздух. И мне вдруг подумалось, что такой, как он, и правда, может это сделать. Сжать его в кулаке и держать столько, сколько ему вздумается. А ведь он не врет – мне действительно, оказывается, нравится скорость.

– Ощущение свободы и адреналин.

Он открыл окно с моей стороны, и я также высунула кисть, хватая воздушный поток.

– Далеко не высовывай, – скорее, на автомате и взял губами сигарету из пачки.

Да, мне безумно нравилась скорость и музыка… Вот эта музыка.

Давай навсегда…

Хочешь попробовать это время в кредит.

Давай один раз навсегда.

Ведь, знаешь, время быстро пролетит.

Условные рефлексы, нам в метре с тобой не тесно.

Контрасты в условном месте, пустяк, лишь бы все честно.

Давай оставим навсегда внутри

То, что не своими силами мы в чувства привели.

Пускай останутся все шансы на ошибки.

От начала до конца все прошито самой крепкой ниткой.

Быть с тобой до конца.

Меньше слов, взгляд в глаза.

Мы хотим получить ответ,

Но его между нами нет.

Быть с тобой до конца.

Меньше слов, взгляд в глаза,

Чтоб из них ни одна слеза…

(с) T-Killah – Давай навсегда (& Мари Краймбрери)

Он подпевал некоторым словам, а я не удержалась и жадно рассматривала его, пока он вдруг потерял ко мне интерес. Наверное, вот так смотрят на какое-то невероятно опасное животное, затаив дыхание и понимая, что такая красота убивает, и она задумана природой, чтобы манить жертву. Он безупречен. Его черты лица. И вместе с тем все равно мужественные. Мой взгляд скользил по его профилю, скулам, сильной шее, мочке уха, по линии полных и четко очерченных порочных губ. Маленькая горбинка на носу – был сломан. Но даже это не портило идеальности, и этот подбородок со щетиной, по которой до боли в пальцах захотелось провести тыльной стороной ладони, и дыхание перехватило. Я чуть не всхлипнула, ведь рука сама потянулась… как будто… как будто я уже это делала – трогала его лицо. В вороте черной рубашки, небрежно расстегнутой на груди, было видно его смуглую кожу, выпуклые мышцы и золотую цепочку… на мой взгляд, слишком тонкую для мужчины. Под тканью обрисовывался силуэт кулона… и это не крест. Как зачарованная не могла отвести взгляд, понимая, что такая красота… она отталкивает и притягивает с дьявольской силой. Мне кажется, каждая из его женщин сходила по нему с ума. А он мог заполучить любую. Это такой тип мужчин. Пожиратель душ. Он вряд ли довольствовался только телами. Настоящий дьявол.

И он прекрасно об этом знает, чем раздражает до потери пульса и в то же время сводит с ума… потому что хочется понять, каково это – нравиться такому мужчине. И этот его умопомрачительный, хрипловатый голос… не хуже, чем у того, кто поет эту песню… Мурашки по коже.

Давай, чтоб между нами свет не мог перегорать.

Давай нас под прицел, чтоб не смогли с тобою выбирать.

Там, где я – будешь ты, слова на фото посты.

Тобой так сильно простыл, давай залатаем мосты.

Нет ничего постоянней, чем время.

Моим уставшим глазам ты не зря же поверила.

Все контакты проверены, между нами есть связь.

Давай один раз навсегда, чтобы связь не оборвалась.

Быть с тобой до конца,

Меньше слов, взгляд в глаза,

Мы хотим получить ответ,

Но его между нами нет,

Быть с тобой до конца,

Меньше слов, взгляд в глаза,

Чтоб из них не одна слеза…

Давай навсегда (давай навсегда), ну а вдруг повезет в этот раз.

Буду твоя звезда (моя звезда), и всю жизнь буду верная, как сейчас.

Давай навсегда (давай навсегда), ну а вдруг повезет в этот раз.

И всегда буду верная, верная.

(с) T-Killah – Давай навсегда (& Мари Краймбрери)

– Давай навсегда… давай навсегда, ну а вдруг повезет в этот раз. И всегда буду верная, верная… – и резко повернулся ко мне, а я судорожно сглотнула, потому что его глаза блестели неестественным лихорадочным блеском, и словно мне это спел… и вдруг опять противоречиво усмехнулся, – ты решила просверлить во мне отверстия, малыш?

Свернул на проселочную дорогу. А я отвела взгляд и вдруг поняла, что меня держало, как магнитом, а сейчас отпустило, и осталась легкая дрожь в теле.

– Я пыталась хоть что-то вспомнить. Извини.

– Ты не умеешь лгать. Признайся, что рассматривала меня.

– Еще чего! Тоже мне. Ты самоуверенный нахал.

– Оооо, это нежнейший комплимент. Да ладно, расслабься. Меня всегда рассматривают женщины. Я привык.

Какой же он мерзавец. Поразительный мерзавец, сексуальный мерзавец, умопомрачительный мерзавец. О божеееее. Я, правда, это думаю?

Он закурил, и я откинулась на спинку сиденья.

– Дашь и мне сигарету.

– Да щазззз. Мелкая. Когда-то много лет назад мы с тобой договорились, что ты при мне не куришь.

– Да ладно… и я послушалась?

– Конечно.

– Чего это? Тоже мне, большой и страшный серый волк.

– О, дааа. Все верно. Ты меня боялась, маленькая Красная Шапочка.

Он снова смеялся, но уже иначе и очень заразительно. В его синих глазах плясал миллион сумасшедших чертей, и это настроение передалось и мне. Я вдруг подумала, что остро реагирую на малейшую смену его настроения и вторю ему совершенно невольно. И эта проклятая улыбочка. Ее нужно запретить законом. На нее нужно наложить штраф.

– Запрещал мне курить, а сам куришь. При мне. Быть пассивным курильщиком – это также опасно.

Продолжает смеяться, но сигарету выкинул в окно.

– Рядом со мной, Даша, тебя ждет намного больше опасностей, чем сигаретный дым.

Выпустил кольца дыма в другую сторону, а я во все глаза смотрела на его губы и думала о том, что это непередаваемо эротично… невыносимо эротично. Эти губы и дым… И тут же отвернулась. А ведь у меня был парень. И кто это был? Почему он не звонит и не приезжает? Почему мне никто о нем не рассказывает? Кто взял мою девственность? Я кого-то любила?

– Мы приехали, – сказал Максим и затормозил у небольшого здания, обнесенного забором, из-за которого слышался собачий лай, а над воротами было написано «Подари Жизнь». Частный приют для домашних животных.

– Вот куда ты ездила почти каждый день.

И вышел из машины.

ГЛАВА 7. Дарина

Я трепала между ушей то огромную черную немецкую овчарку, то рыжую. Они счастливо виляли хвостами и прыгали на меня, облизывая мне лицо, повизгивая, как раненые поросята. Они меня узнали, а я нет. И вначале, когда открыли вольер и на меня понёсся этот огромный медведь с бархатной черной шерстью, а за ним выскочила вторая овчарка, вывалив язык и поскуливая, я оторопела.

– Это Демон и Молли. Их нашли в канализационном люке. Ты ездила с бригадой спасателей, и их доставали оттуда при тебе.

Я гладила лоснящуюся черную голову, а второй рукой – рыжую и жмурилась, когда Дем вылизывал мое лицо и покусывал мне скулу от счастья.

– Им было месяца три или четыре. Перебитые лапы, сломанная челюсть у него и перебитый хребет у нее, не стоячие уши у обоих. Ты хотела забрать их к… к себе домой после карантина и прививок. Но… попала в аварию. Они тебя обожают. Вот что значит собачья преданность. Не забыли… тебя.

И выдохнул, я подняла голову и посмотрела на Макса. Совсем не похожие на него грустные нотки в голосе.

– Они прелесть. Великолепный пес. Да, ты красавец. Ты просто красавец. А ты лисааа, ты, Молька, лисааа. Самая настоящая рыжая лисичка. Неее, ненене, не надо меня вылизывать.

Макс рассказывал мне о животных, которые содержались в приюте, а я шла следом за ним, скармливая Демону и Молли кусочки несладкого печенья, и думала о том, откуда он все это знает. Каким-то дьявольским образом этот человек словно постоянно находился рядом со мной. Пока я с тяжелым сердцем проходила мимо клеток и вольеров, у Макса зазвонил сотовый, и он отошел в сторону. Но я все равно краем уха его слышала.

– Послушай! Мне плевать, каким способом ты получишь правдивые ответы. Как по мне, так порежь на лоскуты его маму, бабушку и даже его собаку. Мне надо знать всего две вещи – где и когда! Где и когда! И я хочу знать это сегодня, иначе на ленточки я порежу тебя и скормлю твои яйца уличным псам.

Мне стало не по себе от этой беседы. Совсем не по себе. Я поняла, о чем в ней говорилось, и мне захотелось побыстрее избавиться от общества этого человека.

– Ты приезжал сюда со мной? – вернулась к своему вопросу, когда Макс спрятал сотовый в карман.

– Прости. Проблемы возникли. Пошли, я покажу тебе еще одно место, где ты любила бывать. Демона можешь взять с собой. Он тебя слушается.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– А это так важно? – парировал он со своей невозможной мальчишеской улыбкой, от которой хотелось зажмуриться.

– Нет, – ответила я и с какой-то садистской радостью увидела, как улыбка пропала с его лица, – но мне было интересно.

Не знаю почему, но мне хотелось его уколоть… оттолкнуть как можно дальше, чтоб не приближался, потому что я понять не могла, что именно чувствую рядом с ним. Почему меня бросает в дрожь лишь от одного его взгляда.

– Ну так что? Прогуляемся?

Предложил мне свой локоть, но я пошла вперед. Не хочет говорить о том, что приезжал сюда со мной. А ведь приезжал. Животные его узнали, и Демон ему очень сильно обрадовался, как и рыжая Молли, которая прыгала вокруг него и вертелась волчком, и бросилась ко мне, чтобы облизать меня вместе с Демоном.

Они вели нас. Собаки. Они точно знали, куда мы с ними ходили гулять. Вертелись вокруг Макса, подпрыгивали. Похоже, что он бывал здесь и без меня.

У него в кармане оказался мячик, и следующие полчаса выбили меня совершенно из реальности, в которой я ни черта не помнила, копалась в себе и старалась держать дистанцию с Максимом.

Я впервые за эти месяцы почувствовала себя счастливой. Удивительно, но мы с Демоном чувствовали друг друга, как единое целое. Видно, я проводила с ним много времени раньше. Он выполнял команды. Бегал по берегу озера за Молли и приносил мне мяч. Тогда как она отнимала его и несла Максу. И я прыгаю, швыряю мяч. Кричу какие-то команды… и я понимаю, что откуда-то их знаю.

Если мое тело столько всего помнит, почему моя голова отказывает мне в этом, мое сердце молчит, моя душа, словно в колючей клетке, и я боюсь себя саму и окружающий мир? Макс больше молчал, он следовал рядом, давал мне мое пространство и возможность думать. Собаки сами вывели нас к берегу озера и остановились. Эта дорога была им прекрасно знакома. Обоим. Но кто сопровождал меня к этому озеру настолько часто, что животные сразу пришли сюда?

Боже, чем больше я узнаю, тем больше вопросов появляется. Я вдруг оступилась на кочке, и Макс тут же подхватил меня.

Когда он крепко сжал мою талию, у меня все поплыло перед глазами. Секундная реакция на прикосновение, но мощная, как удар током в двести двадцать. По венам, по нервам. Невероятное ощущение. Я замерла. Не знаю, сколько это длилось, потому что он замер вместе со мной. Что-то происходило. Я не знаю, что именно, но этот момент имел какое-то странное значение. И я почувствовала это кожей. Как и его взгляд. Он изменился, словно вдруг передо мной появился совсем другой человек. Я невольно посмотрела на его губы, и в животе заныло, пересохло в горле. Дикая реакция плоти. Неконтролируемая. Мне захотелось его поцеловать, это было естественным, как дышать, и как то, что я находилась здесь именно с ним. Как то, что он вот так меня сдавил, скорее, автоматически, потому что это уже было… когда-то. Я испугалась. Дернулась в сторону.

– Я хочу уехать домой. Потом заберу собак. Приеду с Андреем и заберу.

– Почему? Тебе не нравится здесь?

Мне не нравится, что ты слишком рядом… слишком меня волнуешь… меня это пугает.

– Даша, чего ты испугалась? Что ты вспомнила, а?

– Ничего. Совсем. Я ничего не вспомнила. Отвези меня отсюда домой.

– Ты лжешь!

В эту секунду его глаза потемнели, и он двинулся в мою сторону.

– Ты что-то почувствовала в эту минуту.

Да, я почувствовала, и мне это не нравилось, я пришла от этого в ужас.

– Не подходи ко мне, я хочу уехать. Сейчас.

Макс остановился в нескольких шагах, он внимательно смотрел на меня.

– Ты боишься меня? Ты ведь именно это чувствуешь рядом со мной? Страх?

Да, я его боялась. Почему? Я не могла этого объяснить. Я внезапно подумала, что, если подпущу его ближе, моя жизнь превратится в хаос. В ад. В апокалипсис. И самое страшное, я почувствовала, что так и было… в прошлом. Этот человек… он что-то сделал со мной. Я его боялась… каждой клеточкой своего тела. Но к страху примешивалось и возбуждение. Меня влекло к нему непреодолимо и требовательно и в тот же момент отбрасывало, как можно дальше.

– Послушай. Я просто тебя не помню, и меня пугает любое давление на меня. Вот и все. У меня просто на воздухе разболелась голова.

– Ты знаешь, ты очень забавно лжешь. Когда ты пытаешься где-то схитрить или съехать с разговора, ты перестаешь смотреть в глаза и смотришь куда угодно, но не в лицо собеседнику.

– Ты слишком много знаешь обо мне! Почему?

– А ты начала задавать много вопросов.

– Ты обещал рассказать.

– О тебе, а не о себе, верно?

– Я думала, ты хочешь мне помочь вспомнить.

– Я помогаю. Именно этим я и занимаюсь.

Меня злила та ловкость, с которой он увиливал от разговора и перепрыгивал с ответа на вопрос. Он вел эту беседу так, как хотелось ему.

– Знаешь, мне не нужна твоя помощь, и я все вспомню сама.

Развернулась и пошла в сторону здания. К черту, я позвоню Андрею, пусть пришлет водителя и заберет меня отсюда. Но Макс догнал меня ровно через несколько шагов.

– Решила убежать? От меня? Настолько я ужасен для тебя?

Я пошла быстрее, стараясь держать дистанцию и не смотреть на него, не смотреть ему в глаза.

– Не думал, что после амнезии люди настолько меняются и начинают лгать.

Я резко к нему обернулась.

– Я знаю, кто ты. Я чувствую, что между нами было что-то нехорошее. Много нехорошего, плохого было. Мы, наверное, ненавидели друг друга. Я точно тебя ненавидела. Иначе я не знаю, как объяснить, почему меня трясет от твоей близости и хочется побыстрее оказаться подальше. Я не считаю, что могу тебе доверять.

По мере того, как я говорила, он бледнел. Или это так падало освещение.

– Ты не ненавидела меня…

Вот не надо. Не сейчас. Я не хочу ничего слышать. Не хочу ответов, мне страшно.

– Да, я сопровождал тебя сюда, как и во многие другие места. Да, я часто был рядом. Да, я ухаживал за псами, пока ты лежала в коме, и мы с тобой… не были врагами.

– Стоп! – я подняла руку вверх. – Молчи! Я не хочу ничего знать, и я не верю тебе.

Я побежала от Макса прочь, очень быстро, так что в ушах звенело. Собаки мчались за мной. Они видимо решили, что я играюсь. В этот момент я споткнулась и упала навзничь на спину, и ту же замерла. Шурша между травой ко мне ползла черная тонкая змея. Послышалось рычание Демона где-то совсем рядом, он кинулся ко мне, и в этот момент раздался выстрел. Змея дернулась и уползла в кусты, а стоящий надо мной Демон смотрел мне в глаза огромными карими глазами и вдруг начал заваливаться на бок.

Он был ранен… всего секунду назад его сердце билось, а сейчас его карие глаза смотрели мне прямо в сердце с любовью и немым укором. Ни он, ни я так и не поняли, что произошло. Тишину прорезал жалобный скулёж, и у меня душа выворачивалась наизнанку.

Я повернула голову и увидела, как Макс опустил пистолет.

– Зачем? – я в ярости, задыхаясь от слез, бросилась к убийце, но он схватил меня за руки, прежде чем я успела его ударить.

– Зачем ты стрелял в него??? Зачем!!! – закричала я, глядя в его непроницаемые глаза. И вдруг поняла… затем, чтобы причинить мне боль. За то, что я сбежала. За то, что я его не помню. Во мне всколыхнулась ненависть, она растекалась по венам, как яд.

– Он бросился на тебя ни с того ни с сего! – ответил Макс и выпустил мои руки. Я смотрела на него и с ужасом понимала, что он не сожалеет. Ни капли. Он только что застрелил на моих глазах несчастное животное… и ему наплевать.

– Не на меня! На змею! На змеюююю! Господи, что ты за чудовище? – мой голос сорвался на рыдание.

Макс сунул пистолет за пояс.

– Я отвезу тебя домой.

А я упала на колени возле задыхающегося Демона.

– Никуда я сейчас не поеду! А если и поеду, то не с тобой!

– Поедешь! – сказал отрывисто, хлестко, как удар плетью, мне не верилось, что я это слышу. – Я привез тебя. Я и увезу.

Я склонилась к Демону, нежно поглаживая его между ушами, глядя в его человеческие глаза, они разрывали мне душу. Мое сердце останавливалось от жалости, я задыхалась. А Молли скулила рядом в траве, спрятав морду в лапы.

– Не домой! Он живой! Я хочу вытащить пулю и попытаться его спасти. Неси в здание. Как ты мог нажать на курок! Как? Ты…

– Убийца, – закончил он. – Да, я убийца. Я решил, что он бросился на тебя. Что он вгрызётся тебе в горло! Это было бы дело секунды!

– Он спасал меня! Спасал!

– Это уже не имеет значения, – ответил Макс и рывком поднял меня с земли, – я отнесу его в здание и поеду в аптеку. Скажи, что надо купить.

– Я не знаю… не знаю. Все, что берут людям. Я найду врача. Наверняка. Мы лечили животных, и у нас есть свой врач.

Когда Максим поднял пса и тот снова застонал от боли, я не выдержала.

– Ты чудовище. Ты просто отвратительное чудовище. Возомнившее себя богом! Тебе плевать на людей, которые с тобой рядом… тебе так же плевать и на животных. Зачем бы ты не приезжал сюда со мной – точно не для того, чтобы помогать. Но я все узнаю!

– Узнай. Сделай милость, потрудись хоть что-то узнать.

Я с ненавистью посмотрела в его красивое лицо. Что бы там между нами не было в прошлом, я не позволю, чтобы это повторилось.

– Не прикасайся ко мне, Максим. Никогда ко мне не прикасайся! Держись от меня подальше.

ГЛАВА 8. Лекса

И весь мир перестал существовать. Меня больше не радуют гастроли, мнимые друзья, которых вроде бы и сотни, а никому не нужна. Я не нужна. Лекса нужна, а Александру они даже не знают. Да и мне ничего не нужно – ничего, кроме Андрея. Я была приклеена к своему планшету, ноутбуку, сотовому. Не важно, к чему, лишь бы оттуда был выход в соцсеть. Когда Андрей впервые написал мне – это был мой личный фейерверк. У меня внутри все взорвалось разноцветными брызгами радости. Настолько ослепительными, что мне казалось, меня просто разнесет на части. От понимания, что нашел, КАК. От понимания, что связь есть. Теперь он писал мне постоянно. Где бы я ни находилась, он слал мне SMSки, заставляя снова дышать и радоваться жизни, заставляя меня верить, что скоро все изменится. Я удаляла переписку, опасаясь взлома аккаунта, но как же мне хотелось сохранить каждое написанное им слово. Сохранить где-то, чтобы снова и снова перечитывать, смакуя каждую букву, анализируя, погружаясь в свое безумие снова и снова. И я не могла. Мне приходилось все уничтожать – Андрей сказал, что это ради нашей же безопасности. Что даже если и взломают меня, не узнают о переписке. А у меня сердце болело, когда я чистила наш чат. Мне казалось, я выдираю себе куски сердца и памяти, выбрасываю что-то ценное.

«- Я напишу тебе тысячи SMSок. Миллионы. Не жалей их.

- Я так соскучилась. Я не могу больше. Мне кажется, я умираю в этих четырёх стенах.

- Потерпи. Я что-нибудь придумаю. Я работаю над этим.

- Видеть тебя хочу, прикасаться, запах твой чувствовать. Мне кажется, у меня от мысли о тебе кожа дымится.

- Молчи! Не своди с ума, Александра-а-а-а.

Тянет букву моего имени, а меня током простреливает, я словно слышу свое имя его голосом.

- Не могу молчать. Я так долго молчала… так долго. Трогать волосы твои хочу и губы. Слышать тебя! Как же я хочу тебя слышать, Андрей!

- Тронешь. Очень скоро. Я обещаю. Я сам тебя затрогаю так, что все тело болеть будет.

- Молчи! Это месть?

- Это месть, чтобы с ума не сводила и не дразнила. Я голодный. Безумно голодный по тебе. Я сожрать тебя хочу всю.

- Иногда я представляю, как ты меня всю…

- Часто представляешь?

И уносит в игру… без правил, прелюдий, предупреждений. Во что-то запретно- сладкое, швыряя в воспоминания о его ласках, заставляя сильно сжимать колени и до слез жаждать, хотя бы один раз почувствовать его губы на своих губах. Мне кажется, я бы взорвалась только от поцелуя.

- Почти каждую ночь.

- И?

Наглое, пошлое «и», от которого бросает то в жар, то в холод, и я представляю себе его лицо в этот момент, как темнеет взгляд, как проводит кончиком языка по чувственным губам, и тихо стону, потому что почти ощутила этот язык там, внизу, где все горит до изнеможения

- И иногда.

Пауза… видя в воображении, как подался вперед с сотовым в руках, и я «смотрю» на его пальцы, а меня ведет от грязных мыслей о них.

- Что иногда?

- Иногда я дохожу до самого конца.

- Твою мать, маленькая. Не делай этого со мной сейчас. Хочешь, чтоб я зарычал на весь дом?».

В дверь постучали, и я тут же выключила планшет и перевернула экраном вниз. Сердце забилось где-то в горле, отдавая резонансом в виски – отец зашел. Я так увлеклась перепиской, что даже не услышала, как подъехала его машина. И мне казалось, у меня сейчас на лбу написано, с кем я общалась. Когда-то я не знала, что отец следит за каждым моим шагом и мне казалось, что он читает мои мысли и видит сквозь стены. Сейчас у меня возникло то же самое ощущение.

- Испугалась?

- Нет, - выдавила улыбку и бросилась ему на шею, - просто неожиданно вернулся.

- Скучала по мне, дочь? – внимательно посмотрел мне в глаза, удерживая за подбородок.

- Конечно. Я всегда скучаю по тебе, папа.

- Хм. А говоришь об этом впервые.

Прищурившись, осмотрел комнату очень пристально.

- Может, хочешь чего?

Отрицательно качнула головой.

- Нет, ничего не хочу… Ну разве что поужинать чем-то вкусным вместе с тобой.

Он усмехнулся, но продолжил сканировать комнату, а я молилась, чтоб не увидел планшет на постели. Тем более, я не вышла из соцсети и не стерла сообщения. Отстранил меня и прошелся по спальне, а я, тяжело дыша, смотрела только на него, стараясь не выдать себя взглядом.

- Я решил подарить тебе квартиру, Лекса.

Повернулся ко мне, и я с облегчением выдохнула, быстро переведя взгляд с планшета на него.

- Квартиру?

- Да. Я решил, что у такой невесты, как моя дочь, должно быть шикарное приданое в виде квартиры в центре столицы.

- Ну мне рано думать о приданом, - я снова старалась улыбаться, а сердце продолжало тревожно биться, - я с тобой пожить хочу. Мне пока не хочется уходить от тебя, папа.

- А придется. Я же говорил, что жениха тебе нашел. Сегодня он приезжает к нам на ужин вместе со своим отцом и матерью – вы познакомитесь, и мы официально объявим о вашей помолвке с Ихсаном.

Я судорожно сглотнула и почувствовала, как вся кровь отхлынула от лица, меня даже слегка покачнуло.

- С кем?

- С Ихсаном Масхадовым, дочка. Сыном друга моего отца покойного. Он всегда хотел, чтобы семьи наши породнились, но Аллах не дал ему дочь. Только сыновей. Исполню волю отца хотя бы так.

Смешно это звучало – даже я знала, что дед выгнал своего среднего сына, потому что тот не то что волю его не исполнял, а всегда поступал только по-своему. Мне рассказывали, что дед его проклял и велел даже на похороны свои не пускать.

- А если… если он мне не понравится?

Отец нахмурил брови и продолжал смотреть мне в глаза.

- Я долго терпел все то, что тебе нравилось, Лекса. Так долго, что пора положить этому конец. Ты вела себя, как не подобает в нашей семье, и я спускал тебе с рук, ты едва не опозорила мое имя. Теперь ты будешь делать то, что я тебе скажу. Ты выйдешь замуж за Исхана и вы будете жить в твоей квартире, если он этого захочет, а не захочет - поедешь к нему и будешь жить в доме его отца.

У меня задрожал подбородок? и мне казалось, я сейчас упаду от нахлынувшей панической слабости во всем теле. Хотелось за что-то ухватиться, но только не за отца, если коснусь его, то меня вывернет от ненависти.

- А как же моя карьера… как же я?

Отец пожал плечами. Совершенно равнодушно, будто сейчас не судьбу мою решал, а выбирал, что съесть на ужин. Хотя даже к ужину Ахмед Нармузинов никогда не относился равнодушно.

- Я всегда говорил, что это блажь. Если муж позволит – продолжишь петь, а не позволит – на все его воля. Больше это не будет моей проблемой.

- Ты меня наказываешь? Ты решил меня уничтожить, да?

Тяжело дыша, сжала руки в кулаки. И мне на секунду показалось, что глаза отца злорадно блеснули – ему нравилось причинять мне боль, ломать меня и видеть, как я покрываюсь трещинами.

- Нет, я хочу взять тебя под контроль? и когда ты будешь замужем за хорошим и надежным человеком, мне это удастся намного лучше.

- Хорошим? Таким, как ты? – выпалила и тут же прикусила язык.

- Такие, как я, не женятся. Поэтому считай, что тебе повезло. Такой, как я, спустил бы с тебя три шкуры, Лекса, и был бы прав.

- Я не выйду ни за кого! У меня карьера. У меня другая жизнь! Ты не можешь так со мной поступить! Не можешь решить за меня!

Он склонил голову к плечу, уже не скрывая своего удовольствия от моего отчаяния.

- Но ты же могла поступить со мной так, как ты поступила, а, дочка?

Стиснул мои плечи до боли.

- Я ничего и никогда не забываю. Хватит петь. Отпелась уже и отпрыгалась.

Пора и семью строить и внуков мне рожать. Исхан – человек нужный мне и моему бизнесу, как и его отец - Айдамир. Ты должна помнить дядю Айдамира – он в гости к нам приезжал очень часто.

- У меня скоро турне должно быть... – обреченно сказала и тяжело выдохнула. – Я так долго его ждала.

Я и правда его ждала – я теперь ждала каждого раза, когда из дома уехать могу, чтобы стены эти проклятые не видеть, чтобы голос отца не слышать и в ненависти не тонуть. Чтобы с Андреем разговаривать, чтобы над душой псы нармузиновские не стояли.

- Ну вот, съездишь в свое турне последнее и потом замуж. Пусть муж решает, что тебе дальше делать. Не моя будет забота.

- Избавиться от меня хочешь?

- Не говори глупостей, - отвернулся от меня и снова обвел комнату взглядом, – я счастья тебе хочу. И мужа тебе искал хорошего. Саид согласен, что это лучшая партия. Все. Разговор окончен. Переоденься. Чтоб в тряпках своих вульгарных к гостям не выходила. Смотри мне, Лекса. Не зли меня – высеку. В турне свое не поедешь, поняла?

Кивнула и челюсти стиснула, чтоб смолчать, а саму трясет опять, словно в лихорадке, потому что точно знаю – он так и сделает. Он уже все решил. Едва отец вышел из комнаты, бросилась к планшету. Андрей не прислал ни одного сообщения, словно почувствовал, но точка онлайн продолжала светиться. Мне до сумасшествия хотелось написать ему о том, что отец сказал, и не могла. Как будто останавливало что-то, я боялась, что он глупостей наделает. Знаю, что отца не боится. И напрасно не боится, потому что я боюсь, потому что я просто горло себе перережу, если отец из-за меня Андрею навредит или Карине.

- Отец приехал и ко мне поднялся.

- Я так и понял.

- Как же я устала от всего этого. Я не могу больше. Как в тюрьме, как в клетке какой-то.

- Я знаю.

Коротко ответил. Будто холодно даже. И мне захотелось пальцы прикусить, потому что как упрек ему прозвучало. Несколько секунд тишины, а потом смотрю – ответ пишет.

- Я все знаю. Даже больше, чем ты можешь себе вообразить. Я рядом, Лекса. Ты меня не видишь, но поверь, я настолько рядом, что ты даже не можешь этого представить.

- Я верю… я тебя чувствую. Мне не нужно представлять. Я так люблю тебя, Андрей. Я так сильно тебя люблю, что мне становится страшно.

Снова пауза, а у меня пальцы слегка подрагивают в ожидании ответа.

- Еще раз напиши.

- Я безумно люблю тебя, мой Андроид.

- Всю романтику испаршивела, ведьма мелкая.

Я почувствовала, что улыбаюсь, а в глаза все равно слезы застыли. Я чувствую, что не быть нам вместе. Я прям ощущаю, как эта тревога давит на меня. Как неизвестность душит ледяным щупальцами за горло. Если отец замуж выдаст, увезут меня из столицы, скорее всего, и запрут где-то в деревне. Я отлично помнила дядю Айдамира и ту дыру, из которой они к нам приезжали, тоже – в гостях несколько раз у них были.

- Твоя ведьма?

- Конечно моя! Только моя, поняла?

Киваю, как дура, знаю, что не видит, и все равно киваю. Пальцы свело от желания по скулам его колючим в этот момент провести.

- Мне пора по делам, маленькая. Тебе задание домашнее…

- Эй! Я не твоя дочь и школу давно закончила!

- И тем не менее тебе придется его выполнить. Хочу знать, что за мужики у тебя в друзьях висят. Отчет по каждому, и подробный.

- Ты шутишь?

- Нисколько.

- Это поклонники.

- Значит, отправь их в подписчики.

- Ты серьезно?

- Вполне. Я, оказывается, ужасно ревнивый. Даже сам не думал. Вернусь из поездки и проверю.

- Ты уезжаешь?

- Да, дочке обещал за город выбраться. Не знаю, как там со связью будет, но я что-то придумаю.

- Надолго уезжаешь?

- На выходные.

- Понятно.

И тут же тоска взяла дикая, настолько сильная, что в груди, как когтями провели, сильно, до крови. А потом еще и еще.

- Я найду, как выйти на связь. Надо будет – мне там свою антенну поставят. Раньше не нужно было просто.

- Хорошо… поставь. Я без тебя за два дня с ума сойду.

- Ты не будешь без меня, потому что я сам сойду с ума.

Заставил меня улыбаться. Я сама не поняла, как провожу большим пальцем по монитору.

- Все, Александра. Пора мне.

- Иди.

Зеленый кружочек перестал мигать, а я все еще смотрела на нашу переписку. Как всегда, перечитала от начала и до конца. Где-то возле сердца кольнуло, что он мне так и не сказал, что любит. Ни разу. Ни в переписке, ни когда вместе были. Но ведь это не обязательно, правда? Ведь я чувствую его отношение к себе? Да, чувствую. Настолько чувствую, что больно становится от этой связи. Мне кажется, что я прирастаю к нему кожей, проникаю в него невидимой паутинкой, и я интуитивно знаю, что потом все это будет рваться вместе с мясом. Только отступать уже некуда. Позади меня ни одного моста, только пламя бушует, и впереди пламя. Если бросит меня – я сгорю живьем. Лучше пусть сразу прикончит сам. Я уже не умею жить без него. И самое ужасное – я это поняла именно сейчас, когда писать мне начал, когда приучал к себе день за днем. Когда просыпаться стала с его «доброе утро, сладкая» и спать ложиться с его «спокойной ночи, Александра». Я жила этими SMSками. Я жила надеждой, что мы скоро встретимся. Что он обязательно придумает, как это сделать.

Зазвонил мой сотовый и, взглянув на дисплей, увидела имя своего импресарио. Ответила на автомате, просматривая новости на планшете, листая сайты.

- Лекса! Твое турне через два дня! Слышишь? Я получил расписание и его утвердили по всем городам! Я уже гостиницы забронировал на твое имя. Жить будешь, как королева. М-м-м-м-м-м, моя птичка, как же я доволен!

– И я довольна, – а у самой по всему телу волна дрожи прошла – турне. Свобода и наказание одновременно. Вдали от Андрея. Без надежды на встречу. Опять под охраной. Птичку увезут прямо в клетке.

Замерла, увидев Андрея на каком-то очередном политическом мероприятии с женщиной. Я ее узнала – Настя. Вздрогнула и впилась пальцами в планшет.

Какое-то заседание суда и дата еще до нашей встречи. Какой-то журналист пишет о том, что известному политику Воронову постоянно удается уходить от ответственности, к которой его пытаются привлечь власти.

– Значит так, я сейчас с шоу-группой договорюсь, и …

Он что-то щебетал мне в ухо, а я смотрела на их фото вместе и вспоминала слова Карины… на душе опять становилось паршиво и сердце сжимало клещами от мысли, что вдруг и правда жениться на ней хотел. Я ведь ни разу у него об этом не спрашивала.

***

Гости приехали вечером. Я увидела, как подъехали два джипа и припарковались у нас во дворе, как суетливо выбежал слуга, чтобы встречать. Смотрела, как они из машины выходят, и меня опять от злости начинало трясти – я их вспомнила. И Айнура, друга деда моего, и жену его Фатиму, ворону сварливую с сыночком, которого я с детства ненавидела – он нашим голубям головы откручивал и псам скармливал. Я мечтала ему пальцы поотрубать. И этой твари меня собрался отдать отец? Я помнила эту тошнотворную физиономию с красными гнойными точками, как лыбился, когда я в отчаянии пыталась отобрать у нашего пса несчастного еще живого голубя. Смотрела на него, и внутри снова волна ярости поднималась – меня же от отвращения вывернет наизнанку. Лучше вены вскрыть, чем за него. Прищурившись, смотрела, как они в дом входят.

- Сделаю так, что сам на мне жениться не захочет.

Нарядилась в самый вызывающий наряд с юбкой выше колен и губы накрасила красной помадой. Когда спустилась вниз к ужину, увидела, как округлились маленькие глаза Фатимы и как вытянулось худое желтоватое лицо Айдамира. Что такое? Невестка больно красивая? Вздернула подбородок, глядя на сузившиеся глаза отца. Продефилировала, подходя к столу.

- Добрый вечер. Очень рада вас видеть.

Я превратила этот ужин в фарс и видела, как отец нервно крутит в руках вилку и бледнеет все сильнее и сильнее, когда я вызывающе смеялась и перечила Исхану. Он оказался до безобразия тупым. Не мог нормально поддержать ни один разговор и мои вопросы вводили его в ступор, особенно насчет политики и его познаний в музыке и литературе. Конечно, мразь, это тебе не голубям головы откручивать – тут мозгами шевелить надо. Когда отец заговорил о помолвке, старая ведьма Фатима, с пробивающимися над верхней губой усиками, сказала, что они подумают. Но ее сын вдруг заявил, что хочет нашей помолвки, чем заставил ее чуть ли не подпрыгнуть от неожиданности. Когда он это произнес, у меня вилка с грохотом упала на тарелку.

– Ну, Исхан, мой мальчик, нам еще надо подумать Все взвесить... – добавил Айдамир, нервно поглаживая бороду.

– Нравится она мне. Хочу на ней жениться.

Чтоб ты сдох, жениться он хочет. Посмотрела на отца – он улыбается, а глазами во мне дыру сверлит, и я уже знаю, что будет после того, как они уйдут. А мне не страшно – пусть знает, что я не бесхребетная овца. Что меня не нужно дарить и продавать. Я сопротивляться до последнего буду. И замуж за этого урода не выйду никогда!

– Лекса не только красивая невеста, но еще и богатая, – сказал молчавший все время Саид, – я к ее приданому добавлю земли мои и долю в компании брата.

Айдамир и Фатима переглянулись, и я почувствовала, как от злости перед глазами темнеет.

– Пусть подумают, брат, а мы пока других претендентов поищем, – сказал отец и поставил бокал на стол, - надеюсь, вы не задержитесь с ответом.

Встал из-за стола, всем своим видом показывая, что разговор окончен.

Когда они уехали, а я поднялась к себе – отец зашел ко мне и закрыл за собой дверь. Долго смотрел мне в глаза, а потом по щеке ударил и процедил сквозь зубы:

– Если они откажутся – я на тебе места живого не оставлю. Вышлю, нахрен, отсюда и сгною в деревне у тетки, ясно?

Но они согласились. Утром отец за завтраком поздравил меня с помолвкой и сказал, что через неделю мы устроим по этому поводу праздник. Он был ужасно доволен и даже обрадовался моей поездке в турне. Сказал, что это будет моим прощанием со сценой.

Он слишком плохо меня знает – я не брошу сцену и не выйду за Исхана.

О поездке я написала Андрею, едва оказалась вчера у себя в комнате. Написала, что сама не знаю, будет ли у меня связь там, что теперь я точно без него подыхать начну. И это уже не два дня – это почти неделя.

Ждала его ответа, каждый раз проверяя сообщения и электронную почту – но он не появлялся онлайн. В поезде у меня пропала сеть, и я от отчаяния швырнула планшет в сумку, смотрела в окно и думала о том, что, когда вернусь из поездки, всем объявят о нашей помолвке и начнут готовится к свадьбе. Отец уже не отступится – ему зачем-то нужен Басманов-старший. Он просто так никогда и ничего не делает.

Альберт, мой импресарио, пытался меня развлечь всю дорогу, но я легла на полку и отвернулась к стене. Мне не хотелось ни с кем разговаривать… мне вдруг показалось, что Андрей специально не отвечает мне. Что он придумал эту поездку за город, чтобы отдохнуть от моего нытья, чтобы при Карине не сидеть в интернете… или чтобы встретиться с Настей? От мысли о Насте стало тяжело дышать и на глаза навернулись слезы.

Я бы, наверное, многое отдала, чтобы иметь право вот так просто общаться с ним или приехать к нему домой, чтобы встретиться, когда угодно… как он встречался с ней. Может, и продолжает встречаться. Я этого никогда не узнаю. Что я вообще о нем знаю? Он ведь ничего мне не рассказывал никогда.

В город мы приехали ближе к вечеру, интернет то ловил, то нет, но Андрей так и не ответил на мое сообщение. И каждый раз, когда я заглядывала на пустую страничку и обновляла приложение, мне становилось еще хуже. Когда мы подъехали к гостинице, мне уже казалось, что я не смогу петь. Не смогу завтра выйти к людям, потому что мне без него не поется, не дышится и не живется дальше. Я только им живу. Им пою и им дышу. У меня отняли мой воздух, и я не могу без него даже моргать - моим векам больно. Все мое тело превращается в болевую точку. И душу так сжимает тисками отчаяния, что я жить не хочу, не то что петь. Он – мое вдохновение. Мои мысли все там, с ним. В проклятом планшете и в наших сообщениях, в ожидании, что напишет. В жажде этого облегчения, когда приходит уведомление о его SMSке. Но они не приходили… и мною овладевало отчаяние.

Поднялась в номер вместе с портье, несущим мои чемоданы. Когда осталась одна, сбросила туфли и легла на просторную постель, хватая снова планшет и пытаясь подключиться к сети отеля.

Когда увидела, что Андрей все еще не ответил, швырнула в ярости гаджет… и расплакалась. Навзрыд. Так громко, что казалось, меня услышит вся гостиница, а мне было плевать – пусть слышат. Я дома не могу плакать, так хотя бы здесь смогу.

Воспаленный мозг рисовал Андрея с этой дрянью – Настей, и мне выть хотелось от отчаяния. В номер принесли шампанское и я, схватив его за горлышко и раздевшись догола, пошла в ванную. Захотелось напиться и плевать, что завтра концерт. Не выйду ни к кому. К дьяволу турне. Пусть все горит синим пламенем – я к нему хочу. Я медленно пересыхаю и у меня пропадает голос.

Набрала полную ванну горячей воды и со стоном залезла в воздушную пену. Смывая слезы, и запивая шампанским горечь, оставшуюся осадком во рту после собственных фантазий насчет Андрея и Насти его. Глотаю сладко-терпкую жидкость в гробовой тишине, глядя в одну точку. Внезапно услышала щелчок замка и насторожилась. Но тут же успокоилась – наверное, горничная зашла. Отхлебнула шампанское снова, прямо из горлышка, и закрыла глаза… вспоминая, как вот так же лежала в ванной в Вене. И знала, что ОН скоро вернется ко мне. Ждала его с этим предвкушением, похожим на едкий, ядовитый, наркотический кайф. Как же я тогда была счастлива. За всю свою жизнь впервые по-настоящему счастлива.

В комнате заиграла музыка – моя музыка. Та самая. Написанная мною для него. Я рывком встала в ванне в полный рост – в ту же секунду кто-то распахнул дверь, и я всхлипнула, мне показалось, что мгновенно полетела в космос на такой скорости, что дух захватило. Я услышала собственные рваные вдохи и выдохи под аккорды фортепиано, несмолкающие в номере.

ПРИЕХАЛ! КАК? С УМА СОЙТИ! ОН ПРИЕХАЛ! НАШЕЛ СНОВА! Андрей стоит в дверях, полностью одетый, и смотрит на меня. А меня трясет от неверия. От удивления и от того, что стою перед ним мокрая и голая. И прикрыться нет никакого желания. Чувствую, как по воспаленной коже катятся капли воды… бешеная радость резко сменилась адским возбуждением, потому что я увидела, как почернел его взгляд. Осматривает с головы до ног, а я у меня кожа мурашками покрывается.

- Я тоже дико соскучился.

Рывком сдернул пиджак, отшвырнул на пол и шагнул ко мне в воду. Прямо в одежде.

ГЛАВА 9. Андрей

- П-а-ап, я так рада, что ты согласился сюда приехать. Вот правда! Я уже не помню, когда мы куда-то выбирались… - дочь прислонилась ко мне и оплела руками за шею, замерев не несколько секунд.

Она права. Это было давно. Очень… Чтоб сели вот так, спокойно, не думая о том, что бежать куда-то надо. Хотя я думал… постоянно думал. Только не о своем побеге. А о том, как выдрать наконец-то Лексу из когтей этой твари. Хоть и знал, что пока притих Ахмед, что девочка моя со всех сил старалась не выдать себя, едва справляясь с волнением и скрывая радостную улыбку… Я знал это точно, что улыбается. Смотрит на экран, на дурацкую картинку зеленого человечка и видит за ней мое лицо. И не может сдержать при этом счастливую дрожь, которая время от времени сменяется мандражом. Я эти перемены ее настроение через экран чувствовал. В паузах, которые хоть и длились совсем недолго, но были слишком красноречивыми. Не все слова нужно озвучивать. Некоторые из них кричат своим немым молчанием, застревают где-то в горле, и мы заставляем себя не произносить их вслух. Так, будто дав им выйти наружу, мы вдохнем в них жизнь, позволяя своим самым большим страхам стать явью. Она боялась. Волновалась. Возможно, в редкие моменты к ней даже приходили сомнения, терзая и мучая, протыкая нежное и горячее сердце острыми иглами. Что у нее было сейчас? Ожидание очередного сигнала от полученного сообщения. Слова, в которые нужно верить, иначе сойдешь с ума. Вера в то, что все это скоро закончится, потому что время неумолимо бежало, и я чувствовал, что оно заканчивается. Словно передо мной огромные песочные часы, и каждая крупица, опадавшая на их дно, приближала нас к чему-то неизвестному. Не мог объяснить свою тревогу, но она раздирала порой на части, заставляя срываться с места, садиться в машину, ехать куда глаза глядят, рассекая дороги ночного города и не обращая внимания на сигналы взбешенных водителей, когда я вдруг выезжал на встречную или чуть ли не врезался в кого-то на огромной скорости. Все внутри орало, что надо спешить, торопиться, ехать прямо сейчас, и плевать – хоть под пули… Только с трудом собирая остатки трезвого рассудка, на собственную шею аркан благоразумия набрасывая, я тормозил и, вытаскивая из бардачка пачку сигарет, курил… одну за одной, пока не чувствовал, как выравнивается дыхание. Только ненадолго… до очередного сигнала на смартфоне.

Вот как сейчас. Сидел рядом с дочерью, вдыхая аромат ее волос и гладя по голове, а сам прислушиваюсь, не вибрирует ли во внутреннем кармане пиджака телефон. В последние недели это стало уже неотъемлемой привычкой. Как глоток воздуха. Кусок пластика с микросхемой - а сейчас в нем словно вся наша жизнь заключалась.

- Я тоже очень рад, Карина. Просто…

- Не надо ничего говорить, я и так все знаю, пап. Просто я рада и все. Не будем сегодня о грустном, хорошо?

- Не будем, моя хорошая. Не будем…

Улыбается, сияет, и мне самому на душе радостнее стало. Я все же счастливчик. Хоть и не заслужил. Всегда так считал. Не заслужил, но получил. Моя родная. Кровь и плоть. Искренняя и любящая. Подумал вдруг о том, что она непременно примет Александру. Рано или поздно. Не может не принять. Ведь не зря она к ней так потянулась. Как я вообще мог сомневаться в том, что Карина не поймет. Ведь это МОЯ дочь. Та, что приняла меня после всей боли, которая других ломает на части и крошит, превращая в пыль. А она… другая. Настоящая Воронова. Упертая, знающая себе цену, но Воронова. Мы здесь все заодно. Вот о чем думать нужно было, а не глаза от родной дочери прятать. Вот прямо сейчас и поговорю с ней.

Разомкнул объятия, смотря дочери прямо в глаза. Долго, не моргая, так, словно она по одному взгляду могла прочитать все. Она смотрит в ответ, все так же пристально, боясь нарушить молчание, и я чувствую, как дыхание затаила.

- Карина… Я хотел тебе кое о чем рассказать…

Черт, а это оказалось не так просто, как я думал. Когда она вот так вот смотрит, глазами этими, полными доверия… Хотелось выпалить все, как есть, не церемонясь, но словно дар речи потерял. Что сказать? Что я тут, между прочим, полюбил дочь ублюдка, который виновен в смерти твоей матери и… Сглотнул, преодолевая давление, сковавшее горло.

- Добрый вечер… - я не оглянулся пока, только уже понял, что голос слишком знакомый. Взгляд в сторону перевел и своим глазам не поверил.

- Настя? Ты что здесь делаешь? – только мне не нужно было и спрашивать, за секунду дважды два сложил. Сейчас мне будут рассказывать сказки о том, как «я оказалась здесь совершенно случайно», и «ничего себе, папа, ты представляешь, какой сюрприз!».

Детский сад! Ей Богу! Разозлили они меня сильно! Обе! Потому что теперь этот приступ нежности под названием «Пап, я та-а-ак соскучилась» совсем другими красками для меня заиграл. Знаю, конечно, что дочь скучает, но сейчас почувствовал себя идиотом, которого обвели вокруг пальца. Видимо, мою ярость они обе на расстоянии почувствовали, потому что Карина вдруг поникла и, заикаясь, начала что-то рассказывать о том, что отойдет на пару минут.

Настя, элегантным жестом снимая с плеча свою сумочку, присела напротив и положила руки на стол ладонями вниз.

- Андрей?

Не хотелось отвечать. Просто встать и уйти, к чертям, отсюда. Вот так просто и без объяснений.

- Давай поговорим, пока она не вернулась.

- Есть о чем, Анастасия? – и от холода собственного голоса самого по ушам резануло.

- Не нервничай, Андрей. Я прекрасно знаю, как все это для тебя выглядит. Не маленькие уже. Она тепла хочет. Семью. Скучает по всему этому, вот и действует, как умеет. Наивно. И в то же время отчаянно. Не злись…

И хотя внутри ярость клокотала, но ее слова возымели эффект. Даже в какой-то момент совестно стало, что так сильно на дочь разозлился. А то, что Настя сейчас не корчила из себя дуру, хлопая ресницами и подыгрывая моей дочери, заставило немного успокоиться. Что говорить – за трезвомыслие я всегда относился к ней с уважением. Да и права она сейчас была.

– Ты из-за нее сюда приехала? - уже спокойнее спросил я, доставая телефон, и положил его на стол.

– Нет, Андрей… приехала тебя соблазнять и тащить в ЗАГС, - улыбаясь ответила Настя. - Андрей, ну ты как будто первый день меня знаешь?

– Это вас обеих сейчас и спасло, - пытаясь поддержать шутку, подозвал официанта, чтобы сделать заказ.

Она вдруг протянула свою правую руку и положила на мою, а меня словно током ударило и поверхность кожи запекло. Одернуть резко захотелось, только в этом жесте не было ничего соблазняющего, он был, скорее, дружеским.

– Андрей, это просто ужин. Не будем сейчас ничего усложнять. Тем более, что твоя дочь уже идет сюда...

Высвободил руку плавным движением и улыбнулся дочери, которая смотрела на меня с настороженностью, как будто проверяя, не попадет ли ей сейчас.

– Что сегодня предпочитают дамы? - листая меню, спросил я.

– Я не отказалась бы от шампанского… за радостную встречу грех не выпить, правда, Андрей?

– Значит, шампанское.

– А я тоже хочу… чуть-чуть... - В ответ на мой взгляд дочь хитро улыбнулась… - Па-а-ап, мне, между прочим, уже давно есть шестнадцать, и даже паспорт имеется…

Я хотел было категорически возразить, но меня отвлек наконец-то сигнал телефона. Молниеносно прочитал сообщение и спрятал обратно. Все мои мысли были уже далеки отсюда.

- Так что, пап, мммм?

- Хорошо… считай, что сегодня я выполняю любой твой каприз, - а сердце в груди уже выстукивает знакомый ритм… Пара часов. Вот тот максимум, на который я тут задержусь.

- Что-то ты слишком быстро согласился… - прищурившись и изображая крайнюю подозрительность, промолвила Карина. - Настя, это, наверное, ты на моего папу так хорошо влияешь. Надо встречаться почаще...

Единственное, что сейчас удерживало меня от того, чтобы прекратить этот фарс, была мысль о том, что уже скоро я отсюда уеду. Настя права. Всего один ужин. А потом я найду способ… как поговорить с дочерью и объяснить ей все. А сейчас… просто пара часов беседы ради приличия и попыток следить за нитью пустой болтовни. Пустой, потому что значение имело совсем другое. То, от чего все внутренности огнем горели. То, от чего дышать трудно становилось и от одной мысли дух перехватывало. Я предвкушал встречу. Я уже ею жил. У меня в голове картинки одна непристойнее другой, и от голода скулы сводит. Я озверел за эти месяцы настолько, что сейчас меня трясло от нетерпения. Не думал, что этот вечер станет для меня самой настоящей пыткой. Минуты тянулись словно резиновые, я то и дело поглядывал на часы, как будто гипнотизируя секундную стрелку, которая, как назло, ползла медленнее улитки. Не знаю, возможно, если бы я был здесь один с дочерью, все было бы иначе, но с иной стороны - присутствие Насти оказалось весьма кстати. Карина ей доверяет, обожает ее компанию, и если она захочет остаться здесь, мне будет спокойнее. Все же не просто в окружении охраны… а Фаина сейчас занята строительством еще одного центра совсем в другом городе.

Карина ужасно расстроилась, когда я сказал, что мне срочно в город нужно выезжать. И опять это гадкое чувство на душе, только сделать с собой ничего не мог, да и терять ни минуты не хотелось. Увидеть побыстрее… рассказать, как с ума сходил, как одержимым стал, каким даже в свои восемнадцать не был. Не-е-е! Не рассказать. Показать. Ошалело и долго показывать, да так, чтоб кричала подо мной, билась, извивалась, чтоб охрипла. Слышать хочу ее стоны и голос надорванный. Как одержимый хочу. Показывать, как приворожила меня, ведьма кареглазая, что без нее, бл…, жизни нет больше. И как не отпущу уже. В охапку заберу. Не вернется уже в отцовский дом. В этот раз нет. Осталось не так много. Всего несколько шагов…

Мчу по трассе, и в голове все эти слова вертятся. Раз, два, десятки раз… представляя, как млеет от каждого из них, как смотрит восхищенно, руками своими тонкими обнимает, целует жадно, как только она умеет в искреннем безумии… А мне ее восторг пить хочется, впитывать в себя ее эмоции, упиваться блеском горящих глаз, на руках носить и слушать, как поет… тихо-тихо.

Мысли будоражат так, что потряхивает всего, руками сильнее в руль впиваюсь… Я должен успеть приехать до Лексы. Все спланировано. Про ее турне раньше нее знал. Ждал, расскажет ли. Язык себе прикусил, чтобы раньше времени не проболтаться, услышать ее голосом, читая строчки. Да, я дико хотел слышать ее голос. Знал, куда, во сколько, весь график и даже гостиницы, в которых останавливаться будут. Знал, сколько человек в команде едет и кого уже на местах нанимать будут. Ее продюсер был вне себя от радости, поражаясь, как быстро им удалось договориться о турне, ведь на протяжении последних трех месяцев пробиться в эти концертные залы никак не удавалось. А сейчас все вдруг как один согласились. Не зная просто, что этот вопрос решили вместо них. Пусть напыщенный индюк верит в свою гениальность и удачу, не подозревая, что она оказалась лишь результатом моего плана.

Собирались в суматохе, два дня всего выделено было… и это тоже было частью замысла. Чтобы организацию нельзя было продумать настолько тщательно.

Я прибыл в гостиницу на пару часов раньше. Номер рядом с ее.

Я, наверное, его миллион раз шагами измерил. Подходя время от времени к окну, чтобы увидеть наконец-то. Знал, что вся ночь впереди, но ни одного мгновения пропустить не хотел… видеть. Даже как издалека машина подъезжать будет. Чтобы трястись от нетерпения и от отчаянного желания касаться. Наконец-то, мать вашу, касаться. Гладить, ласкать, брать. Увидел и челюсти стиснул. Ну вот и все, маленькая. Час – и я буду с тобой до самого утра. Даже не представлял, как она посмотрит на меня. Как расширятся от удивления ее глаза. Не хотел, потому что сорвался бы и сразу вошел бы в номер… Но нельзя. Нельзя, бл**ь. Вначале нужно охрану ее убрать. Козла, который от нее ни на шаг не отходит.

Дальше все дело техники… Коньяк в комнате продюсера, от которого он никогда не отказывался, уже был обработан. До утра гражданин точно не проснется.

А мне пяти секунд будет достаточно, чтобы выйти из одной двери и войти в другую… ту, где меня ждет она…

ГЛАВА 10. Лекса

Я сама впилась в его губы, сжимая обеими руками сильный затылок и выстанывая его имя вместе с судорожными выдохами, вдыхая взамен его дыхание, захлебываясь им и прижимаясь к нему мокрым телом, ощущая, как дрожит, стискивая меня голодными руками, скользит ими, сминая, по спине. Сильными пальцами по позвоночнику, вверх, к моему затылку, погружаясь в мои мокрые волосы и целуя в ответ с запредельной страстью, от которой меня лихорадит так сильно, что кажется, я задыхаюсь. Возбуждение дикое зашкаливает вперемешку с триумфом – приехал! Нашел меня! Приехал КО МНЕ! Дергаю пуговицы уже промокшей рубашки, но он отрывает от нее мои руки и резко разворачивает меня спиной к себе, сжимая грудь горячими ладонями. Сильно. На грани с болью. Без нежности и прелюдий.

- Соскучился, как сумасшедший. Слышишь, Александра? Меня трясет от голода по тебе.

Какой же у него голос. Невероятно низкий, чуть хрипловатый, и мне кажется, он им меня ласкает так же умело, как и руками. По всему телу вибрация мощных аккордов, от которых пульс бьется в висках и от изнеможения дрожат колени. Оглушительно обрушивается шквал жесткого хард-рока, и я, кажется, слышу, как рвутся струны на бас-гитарах, а ударные взрывают барабанные перепонки зашкаливающей дозой адреналина.

- Не слышу, - шепчу нагло, поворачивая голову и, отыскивая его губы губами, чувствуя, как его язык тут же врывается ко мне в рот, сплетаясь с моим языком в дикой пляске, как кусает в исступлении мои губы. Уже весь мокрый, как и я, и ладони жадно сминают мою грудь, я чувствую голыми ягодицами как трется о них каменным членом, и я снова разворачиваюсь лицом к нему, чтобы дерзко вцепиться в ремень, дергая и расстегивая, не отрываясь от его рта, со стонами, в унисон его тихому рычанию. Но Андрей опять разворачивает спиной к себе и толкает вперед к бортику просторного джакузи, вниз, на колени.

- Ты почувствуешь, - собирая капли языком вдоль позвоночника, – я клянусь, ты это почувствуешь… но сначала я хочу почувствовать тебя. Всю тебя. Везде. Я мечтал об этом… Бл***ь, маленькая, я, как малолетний идиот, мечтал о твоем теле.

Иногда слова возбуждают сильнее, чем прикосновения, сильнее, чем самая откровенная эротика. Все тело прострелило током, и я задрожала, представляя, КАК почувствую его. И захотелось это испытать немедленно. Так сильно захотелось, что я прогнулась назад с тихим призывным стоном. Ладонь Андрея, сильно вдавливая кожу, натягивая ее жадной лаской, скользнула вниз по животу, туда, где все жгло от сумасшедшего возбуждения. Раздвигая складки плоти пальцами, коснулся клитора, и я взвилась, впиваясь ногтями в его запястье.

- Скользкая, горячая, - дышит хрипло в ухо и трется членом о мои ягодицы, в унисон движениям пальца по пульсирующей в ожидании плоти. Вцепилась в бортик ванной, запрокидывая голову и кусая губы. Как же я изголодалась по его рукам и губам. До какого-то дикого исступления и отчаянной жажды, когда только об одной мысли о прикосновениях и запахе его кожи швыряет в кипяток и покрывается мурашками все тело.

Мягко скользит, лаская и дразня, отрывисто дышит мне в шею, гладя другой рукой спину и опускаясь вниз к ягодицам.

- Каждый гребаный день, - растирает горящий клитор, и я сдавленно стону под каждое сильное нажатие, пока не чувствую, как берет меня сзади пальцами другой руки, заставляя громко вскрикнуть. - Каждый гребаный день я представлял, как ласкаю тебя, как беру тебя снова и снова. Как ты кричишь для меня вот так, как сейчас.

У меня безумно кружилась голова, и казалось, все мое существо сосредоточилось там, на его пальцах, терзающих мою плоть, и на этом голосе, сводящем с ума вместе с глубокими толчками. Он понимает, насколько сводит с ума этими словами? Понимает, КАК потрясающе пошло и красиво звучат они его умопомрачительным голосом?

- Скучала? Скажи… мне это. Скажи-и-и, Александра. Хочу слышать… скажи мне это.

- Безу-у-у-мно, - срываясь на всхлип и закатывая глаза от каждого толчка пальцев, - невыно-о-о-ос-и-и-имо, Андре-е-е-ей.

Зарычал в ответ на мои слова, зажимая мочку моего уха зубами и сильнее двигая пальцами, заставляя меня уже не просто стонать, а вскрикивать, чувствуя, как от напряжения и невероятного наслаждения дрожит все тело и там, где его палец кругами скользит по клитору тонко и невыносимо покалывает в преддверии взрыва. Еще несколько движений – и меня разорвет на части.

- Че-е-е-ерт, я тебя растерзаю. Я сожру тебя, разорву на кусочки и мне будет адски мало. Я, как маньяк, думал только об этом. Как помешанный на тебе маньяк, Александра-а-а-а.

Боже! Пусть говорит. Пусть не замолкает и говорит мне это своим невероятным голосом, от которого покалывание между ног усиливается, и я сама трусь о его пальцы, ощущая сильные толчки и это нескончаемое трение… еще и еще. Одинаково ритмично. Одинаково безумно.

Я извивалась и стонала, как наркоман, как одержимая в припадке безумия. Остановился, заставив меня закричать от разочарования.

- Говори… скажи, что скучала по мне. Говори со мной, девочка. Не молчи. Пой для меня. Кричи. Хочу тебя слышать.

- Я схожу с ума от тебя, Андре-е-ей, с ума схожу, – шептать, задыхаясь и впиваясь в его запястье ногтями. - Ты знаешь, как я схожу от тебя с ума?

- Покажи, - резкий толчок внутрь, и я рвано стону, запрокидывая голову назад, ему на грудь, сжимая его руку сильнее и двигая бедрами, чтобы тереться о пальцы его другой руки, застывшие на болезненно возбужденной плоти. – Давай, покажи мне, как ты сходила с ума, маленькая ведьма, - его голос отрывистый, грубый, и мне до боли хочется видеть его лицо в этот момент, видеть, как почернели глаза, как расширены зрачки, поглощая радужку, а вместо этого я, закатив глаза, умоляла его не останавливаться, закончить со мной.

- Все, что ты хочешь… Я скажу тебе все, что ты хочешь, Андре-е-ей.

- Все?

- О боже-е, все, - нашла его губы, и когда впился в мой рот, застонала так громко, что он вздрогнул. Я не представляла, что вообще человек может испытывать такой отчаянно безумный накал эмоций, от которого все тело превращается в оголенный нерв и вибрирует с каждым прикосновением к нему другого человека. Вот она – музыка. Самая примитивная и настоящая. Мои гортанные стоны и движения его пальцев и языка у меня во рту. Как распятая на нем, атакованная двумя руками, не прекращающими двигаться на и в моей плоти. Толкаясь языком мне в рот, Андрей сжалился и ускорил толчки и трение настолько стремительно, что я зашлась в крике, пытаясь освободиться от поцелуя, чтобы зайтись в воплях наслаждения, но он не дал, вгрызся зубами в мои губы, удерживая и набрасываясь на них зверем. От оргазма свело судорогой все тело, словно мгновенно сгорела кожа и обнажился каждый нерв. Содрогаясь в экстазе, я понимала, что в моей жизни ни с кем и никогда так не будет. Никогда. Он единственный. Он мой. Я создана для его рук, губ, для всего него. Ради этого стоило ждать сколько угодно. Ради этого можно пройти все круги ада.

Все еще сокращаясь, ощутила, как вошел одним резким толчком и заполнил всю до упора. Прижимаясь ко мне сзади, стискивая сильно под ребрами и поднимая мою ногу на бортик ванной. Застонал мне в ухо, ударяясь о меня низом живота с первым глубоким толчком раскаленного члена внутри моего тела, от которого искры из глаз посыпались. С открытым ртом и широко распахнутыми глазами я принимала его в себя, цепляясь за его шею. Заводя руки назад, к его сильному затылку, пока вбивается в меня на бешеной скорости, накрывая грудь обеими руками, сильно сжимая соски, то растирая их большими пальцами и снова сжимая. Дикое возбуждение накатывает новыми волнами безумия. Чувствую, как поднимает руку и обхватывает мою шею, погружая палец мне в рот, зарываясь другой рукой в мои волосы на затылке и притягивая к себе назад.

- Да-а-а! Вот так. Глубоко в тебе. Так глубоко. Че-е-е-рт. Чувствуешь меня?

- Чувствую тебя. Оче-е-ень. Я та-а-ак сильно чувствую тебя, - до слез, их я тоже чувствую на своих щеках.

Все эти дни наших переписок я до боли во всем теле хотела его чувствовать, до ломоты, до исступления. Чувствовать именно так, как сейчас. Сильно, мощно, так порочно и пошло. С этими словами на ухо и срывающимся дыханием. Чувствовать себя его. Его женщиной.

- Хочу тебя видеть, - простонала жалобно под очередной дикий толчок, и он остановился, – я так хочу тебя видеть. Пожалуйста-а-а.

Вышел и рывком развернул к себе. Глаза в глаза. И меня повело от его взгляда. Повело так, словно я пьяная и не могу стоять на ногах.

Наклонился ко мне. Напряженный и такой большой, такой высокий, выше меня на две головы в расстегнутой мокрой рубашке, с растрепанными волосами и припухшими от наших бешеных поцелуев губами. Красивый… какой же он красивый. Взгляд опустился ниже, по плоскому животу, к пупку и темной полоске волос, ведущей к вздыбленной, блестящей от моей влаги, плоти, и я со свистом втянула воздух… красивый везде.

- Нравится?

- Да… нравится.

Притянул к себе за руки, сжимая мои ягодицы, прислоняясь лбом к моему лбу и глядя в глаза так близко, что я ничего не вижу, кроме его зрачков с лихорадочным блеском. Вскрикнула, когда приподнял вверх, подхватывая под колени и заставляя вцепиться в его плечи.

- А так? Нравится?

И сильно насадил на себя. От мощного толчка распахнула глаза и застонала, запрокидывая голову назад. В его руках я сама себе казалась такой маленькой, такой беспомощной, такой хрупкой, а он таким сильным и огромным, как скала, и под моими ладонями та самая ртуть раскаленная перекатывается. Опускается со мной вместе на борт джакузи, усаживая меня сверху и ускоряет темп, насаживая на себя все быстрее и быстрее. И меня начинает трясти с новой силой от возбуждения.

- Не закрывай глаза. Смотри. Ты хотела смотреть. Я хочу, чтоб смотрела. Хочу видеть, КАК ты голодала по мне, Александра… Взгляд твой хочу.

И я смотрю. Не могу отвести взгляд. Смотрю, какой он красивый в этот самый сокровенный момент, когда мы оба обнажены до костей и когда похоть рвется из горла стонами и бешеным дыханием. Когда так развратно ловит широко открытым ртом мои соски и с оглушительно громкими шлепками насаживает на себя так быстро, что мне кажется, мои волосы хлещут меня по голому телу словно плети, а кончики груди трутся о колючую щетину на его лице, когда он жадно целует мое тело, поднимаясь вверх к ключицам, стискивая ягодицы, впиваясь в них пальцами до синяков и сипло выдыхает мне в горло, покусывая кожу, а я впиваюсь в его волосы и ощущаю толчки все яростней и глубже, пока меня не накрывает еще одной волной сумасшествия и я не сжимаюсь вокруг его члена в припадке наслаждения, граничащего с агонией. И он следом за мной, пронизывая сильнее, отрывистей, обхватывая за талию двумя руками и вжимая меня в себя с такой силой, что кажется, я срастаюсь с ним кожей, мясом и костями. Он стонет громко, рвано, и я в унисон ему – протяжно и жалобно, отголосками сокрушительного экстаза.

***

А потом мы лежим на огромной кровати в полумраке, и я вожу кончиками пальцев по волосам на груди, потираясь носом о его колючую щеку, глядя на идеально ровный профиль и на полную верхнюю губу со следами ссадин после наших сумасшедших поцелуев.

- Как нашел? – едва слышным шепотом, потому что от стонов саднит и першит горло.

- Кто ищет – тот всегда находит! – не открывая глаз, перехватывает мой палец и подносит мою руку к губам, целуя ладонь мелкими короткими поцелуями, и мне от нежности рыдать хочется. Какой же он другой для меня… Вот этот сильный и жуткий человек, которого боится даже мой отец… со мной он совсем другой. Со мной он такой мягкий и в тоже время властный.

- Ты всегда будешь искать меня, Андрей? Что бы ни случилось?

Усмехнулся уголком рта, и я опять невольно залюбовалась его чувственными губами, вспоминая, как жадно они смыкались на моей груди.

Боже! Я озабоченное животное. Я просто развратная дурная женщина.

- Я больше не собираюсь искать тебя, Александра.

Замерла и почувствовала, как внутри что-то сжалось.

- Я уже придумал, как избавить нас обоих от этих вечных поисков и забрать тебя у него. Осталось совсем немного, и ты будешь со мной. Всего лишь пару дней, и из этого турне ты никуда не вернешься, кроме как в мою жизнь и в мой дом. Тебя там чертовски не хватает.

Сердце радостно заколотилось под ребрами, так сильно заколотилось, что даже дыхание участилось, и я обняла Андрея за шею, опуская голову к нему на грудь. С каким-то исступлённым наслаждением, втягивая запах его кожи и невольно закрывая от удовольствия глаза.

- Я только об этом и думаю. Только о том, чтобы быть с тобой каждый день. Чтобы любить тебя открыто.

Вздрогнул и, взяв меня за подбородок, заставил посмотреть себе в глаза – какие же они светлые сейчас. Золотисто-карие. Расплавленная раскаленная магма в шоколаде. Горьком, черном шоколаде. Тягучем и вязком. Изысканно и до безобразия шикарно. Как и все в этом мужчине. Словно кто-то кончиком кисти прорисовал в его глазах тонкие нити огня. Для меня… мой огонь, и я трогаю его кончиками пальцев, обжигаясь и наслаждаясь каждым ожогом. Когда он разобьет мне сердце, наверное, это будет огонь. То, что я почувствую. Я буду живьем гореть в этом самом огне на дне его дьявольских глаз. Добровольно.

- Скажи мне еще раз, о чем ты думаешь.

- Хочу любить тебя…

- Хочешь или любишь?

Я улыбаюсь, а он нет, и тонкие нити становятся ярче, извиваются молниями. Или мне так кажется… потому что я могу, не моргая, разглядывать его глаза часами. Они настолько завораживают… как самый настоящий огонь.

- Люблю, - выдохнула и прижалась губами к ресницам, повела по ним, едва касаясь и заставляя его прикрыть веки, – люблю тебя всего. Взгляд твой… голос… руки твои… губы. Люблю тебя со мной, на мне, во мне…

- Чертовка, - прижал к себе сильнее, - дразнишь.

- Люблю тебя… дразнить.

Перевернул на спину, нависая сверху, опираясь на сильные руки, а я, как заворожённая, смотрю на шрамы, на кожу темную, на мышцы, бугрящиеся под ней.

- О да-а-а, ты ужасно любишь дразнить... - усмехнулся и раздвинул мне ноги коленом. – Скоро ты будешь делать это каждый день и каждую ночь. Это станет твоей прямой обязанностью – дразнить меня… и иногда петь. Для разнообразия.

Он улыбается, а теперь сложно улыбнуться становится мне. Ведь это не может быть правдой? Наверное, мне снится какой-то удивительный сон. Ведь это умопомрачительный мужчина не может любить меня вот так… не может желать меня с такой силой.

- А если я надоем тебе… что будет со мной?

Пожал плечами.

- А что делали с надоевшими женами графы? Я заведу себе любовницу.

Не знаю, смеяться или ударить… или задохнуться от его слов. Впилась в плечи ногтями, намеренно причиняя боль и видя, как он поморщился, но даже не сбросил мои руки.

- Ревнивая ведьма, - стиснул мое тело, просунув руку под спину и прижимая к себе.

- Я и есть твоя любовница, Андрей. Как графы поступают с надоевшими любовницами?

- Трахают их, чтобы выбить из их маленьких головок такую дурь.

- Тогда трахни меня, пожалуйста. Сейчас.

Улыбка исчезла и глаза сверкнули жаждой, а меня в ответ на этот взгляд прострелило током.

Приподнял под поясницей и сдвинул ниже, пристраиваясь между моих ног.

Медленно, безумно медленно вошел в меня, заставляя закрыть глаза и жалобно застонать, принимая его в себе.

ГЛАВА 11. Андрей

Наверное, я никогда не смогу рядом с ней оставаться спокойным. Вот так вот уснуть безмятежным сном, как она сейчас. Лежала на моем плече, обняв за шею и улыбаясь во сне… А у меня от этого внутри тепло разлилось, только ненадолго. На мгновение. Словно сам себе расслабляться не позволял. Потому что иногда мне казалось, что за каждую минуту счастья сам Бог или дьявол наказывал нас. Все изощреннее. Раскладывал свой адский пасьянс, разыгрывал шахматную партию или примерял на себя роль проклятого кукловода, смеясь над нашими попытками его обыграть.

Наверное, я всегда буду бояться… да, черт возьми, бояться того, что у меня опять ее кто-то отнимет. Что стоит лишь на секунду глаза закрыть - и все. Исчезнет. Растворится, как остатки темени в предрассветных лучах. Очередной срыв всех планов и новый виток испытаний, поисков, нервов, очередной бег по кругу. Наша любовь раз за разом оказывалась ненасытной тварью, которой была нужна еще одна порция страданий и боли. Она не просила их, даже не требовала, а просто брала. Жадно. Алчно. Бескомпромиссно. Словно приучая нас обоих к мысли, что вот такой и будет наша жизнь.

Терять всегда больно. Только обычно мы понимаем это, уже потеряв. Бьемся головой о стену, впиваемся зубами в сжатые кулаки, чтобы не заорать во все горло, о чем-то сожалеем, сжираем себя изнутри, понимая, что все нужно было сделать не так. И самое сложное - понимание, что ты не можешь уже ничего изменить. Потому что поздно. Не вернешь. Не исправишь. Не перемотаешь назад, как фильм, чтобы вырезать ненужный кадр и развернуть сюжет на сто восемьдесят градусов. И только тот, кто терял однажды, сделает все, чтобы не пережить эту боль опять. Потому что слишком хорошо ее помнит. К ней не привыкают, с ней просто учатся жить.

И именно эта память усиливает наши страхи, раздувает пламя, которое, казалось, уже давно превратилось в истлевшие угли. Но это самообман. Одна искра - и вот оно пылает, потрескивая, разрастается, готово выжечь внутри тебя все живое.

Только в то же время рядом зажигается другое. Это протест. Злость. Решительность. Что черта с два я позволю опять пережить все это вновь. Страх может быть как нашим врагом, так и союзником. Все зависит от того, какую часть себя мы готовы отдать ему. Одним он ломает волю, других побуждает бороться. И чем сильнее страх - тем тверже и непримиримее стремление победить.

Лежал, не шевелясь, чтобы не разбудить. Руку в кулак сжимал до судорог в мышцах, чтобы не зарыться в ее волосы и не наброситься на ее губы, терзая в очередном голодном поцелуе. Каждую секунду, которая нас к рассвету приближала, жалел, но, сжимая зубы до скрежета, останавливался. Пусть хоть немного отдохнет. От тревог и волнений, которые как ушат холодной воды опять накатят, стоит ей только проснуться. Потому что наша реальность была настолько же уродливой, насколько и прекрасной. Пройдет несколько часов, и она проснется. Откроет глаза и осторожно, не дыша, станет рассматривать меня, словно самой себе не веря, что это не сон. А потом с облегчением улыбнется и целовать начнет, как будто благодаря, что я не мираж. Господи, меня с ума сводила эта ее искренность. Ее желание показать, что нужен ей как воздух. Без жеманства, скрытых смыслов и наигранного кокетства. Каждым жестом говорит «Я твоя», каждым взглядом кричит «не смогу без тебя», и я впитываю в себя их все, и насытиться не могу. Дурманит… до головокружения и чувства потери реальности. Самого себя не узнавал. Потому что это давно не похоть. И воспоминания о том, как использовать ее для мести хотел, кажутся какими-то нереальными. Я много раз момент нашей первой встречи в голове прокручивал. В подвале. Обнаженная, испуганная, но в то же время гордая. Это сейчас я уже понимаю, что еще тогда сам для себя решил, что не ломать ее буду, а защищать.

Зазвонил телефон, и Александра дернулась, а у меня от вида на дисплей перед глазами потемнело. Ахмед, сука. Фото во весь экран… глаза прищуренные и ухмылка подлая.

–       О, Боже, Андрей… он хочет, чтобы я приняла видеозвонок… - ее руки задрожали, и вся она сжалась, глядя на меня испуганным взглядом.

–       Тихо, спокойно, - ее успокаиваю, а сам от ярости еле слово каждое произношу. Хотелось самому ответить и послать чертового ублюдка на хрен. Только нельзя сейчас, бл… - В ванную иди, халат накинь и волосы в полотенце заверни. Еще зубную щетку можешь в рот засунуть для правдоподобности. И не дрожи. Соберись.

–       Х-х-хорошо…

Побежала в сторону ванной, а я тем временем бокалы и бутылку из-под шампанского убрал. Ублюдок запросто мог сказать, чтобы в комнату вошла. Проверяет, гнида. Шакалам своим не доверяет, хоть и снуют по коридорам круглосуточно. Как же я его презирал. С черной и лютой ненавистью. Липкой и кровавой. Когда хочется не просто убить, а казнить. Изощренно. Пытая, продлить его агонию. Срезать куски кожи, кровь выпускать по капле, и при этом заставляя в глаза смотреть, иначе выколю, нахрен. Слушать истошные вопли и наслаждаться ими, как самой изысканной классикой.

–       Андрей, что это! - встрепенулся от ее крика, смотря на красные капли на ковре. Это бокал в руке моей треснул и осколки в кожу впились.

–       Да ерунда… мелочи.

Смотрит на меня и в глазах слезы каплями дрожат.

–       Что он тебе сказал?

–       Нет.. .ничего такого… просто… - и вот уже одна слеза катится по щеке, а я вытираю ее большим пальцем. Ярость клокочет, только сейчас не время.

–       Что просто?

–       Я боюсь…

Обнял рывком, к себе прижимая. Конечно боится. И я себя ненавидел сейчас за это.

–       Я знаю, моя девочка. Только это временно. Ты же знаешь, что уже никуда от меня не денешься. Что мне твой отец? Я тебя у самого дьявола отберу… ты же меня знаешь…

–       Знаю… - попыталась улыбнуться, только горечь в глазах ничем не скрыть. - Но я не его боюсь…

Посмотрел на нее внимательно, ни о чем не спрашивая… Ждал, когда продолжит, видел, что мучит ее что-то…

–       Я себя боюсь… того, что чувствую…

–       Что ты чувствуешь, девочка…

–       Я… Хочу, чтобы он умер, - всхлипнула и опять ко мне прижалась. - Понимаешь? По-настоящему… и это ужасно.

У меня от ее слов мороз по коже пробежал и дышать вдруг трудно стало. Потому что я слишком хорошо понимал, о чем она говорит. Так, словно самого себя увидел много лет назад. Ненависть к тому, кого считал родным. Не просто злость, а искреннее желание смерти. В такие моменты мы перестаем быть собой. Теми, кем привыкли себя считать, словно отказываясь от того, что делает нас человеком. Выпуская на поверхность неизвестную часть себя. И она испугалась этого. Добрая, хорошая девочка хочет убить того, кому обязана жизнью. С этим сложно смириться даже несмотря на все страдания, которые он принес ей. Гуманность, чувство долга, желание быть на стороне добра… а второй конец каната тянет на себя готовность устранить любого, кто стоит на твоем пути.

–       Это нормально. Поверь, я знаю, что говорю. Ты ошибаешься лишь в одном. Ты намного лучше, чем сейчас могла о себе подумать…

–       Да уж… а ведь не зря говорят про яблоко и яблоню… - отшутиться пытается. Ирония с примесью отчаяния.

–       В твоем случае действует другая поговорка, Александра…

–       И какая же?

–       С кем поведешься…

Улыбнулась наконец-то. Хоть такая, но передышка. И на душе одновременно и камень, и облегчение. С ней всегда вот так. Швыряет из стороны в сторону и никогда не знаешь, когда в очередной раз на повороте занесет.

–       Так вот, кто виноват в моей…

–       М-м-м? - смотрю вопросительно и чувствую, как заводиться начинаю от ее хитрой ухмылки.

–       В чем, в твоей?

–       В моей испорченности…

Подхватил за ягодицы, а она ногами меня оплела и, не отрывая взгляда, продолжает, каждое слово немного растягивая. - А-я-яй, Ваше Графство… а как же моральные устои, кодексы и прочие эти Ваши замашки?

–       Нахрен все! - поддерживая ее одной рукой, а второй стаскивая с головы полотенце и пояс от халата. - Тут еще разобраться надо, кто кого испортил.

–       Рада стараться, - и, обхватив мое лицо руками, провела кончиком языка по губам, - и требую продолжения...

***

Мы виделись каждый день. Они колесили из города в город, и каждый раз нужно было придумывать новые способы, как проникнуть к ней в номер. То через персонал, подкупая или запугивая. То в «маски-шоу» участвовать, играя МЧСника, который кота истеричной бабушки с дерева стаскивает, как раз у той стены, где окна номера Александры. Рисковали. Каждый раз - как прыжок в пропасть. Убеждал себя, что было бы разумнее дождаться последнего пункта маршрута и сделать все по моему плану, только от желания видеть ее все мое благоразумие отправлялось по известному дальнему маршруту. У нас слишком много «нет» и «нельзя», и я готов был выдирать у судьбы каждое «да». Потому что завтра может и не быть. Это не пессимизм, это то, что я и подобные мне давно приняли, как должное.

После концертов она мчалась в отель, потому что знала, что я буду ее ждать. Хоть и признавалась потом, что каждый раз тряслась перед тем, как дверь открыть. Руки ватными становились и не слушались, чтобы ручку повернуть. От страха, что в этот раз меня там не окажется. Радость и предвкушение вперемешку с ужасом, что надежда может разбиться вдребезги. Дикий коктейль эмоций… вот что было нашим миром.

И каждый раз я, затаив дыхание, смотрел на открывающуюся дверь, улавливая ее волнение и слыша, как замирает ее сердце. И наслаждался этим. Как извращенный садист. Потому что мне нравился ее страх. Значит, любит еще сильнее. Боится потерять. А от ее облегченного вздоха, радости в глазах и бешеного стука сердца, которому наконец-то разрешили биться с огромной скоростью, бурлит все внутри, словно магма расплавленная. Мне иногда казалось, что я могу задушить ее в объятиях, силы не рассчитав. Разбудила во мне что-то настолько сильное, что порой пугало… своей неизвестностью и тем, что превращало меня в одержимого безумца.

Холодный, трезвомыслящий и непоколебимый Граф. Таким себя знал я и все вокруг. Вспышки эмоций остались там, в далекой юности, во временах юношеского максимализма. А потом барьеры вокруг себя выстроил. Ошибки не исправить, из них только выводы извлекать можно. С каждым годом, смотря на себя, отца все четче видел. Даже привычки некоторые его появились. Понял его во многом, возможно, поэтому и простил, успел старика на тот свет со спокойной душой отпустить. То, за что презирал когда-то, стало потом моим же нутром. Не думал никогда, это те самые гены, или же просто «пост принял», одновременно в кожу его врастая.

А вот сейчас казалось, что эта плотина, выстраиваемая мною годами, дала трещины. Незаметные, мелкие, только причудливый узор на ее поверхности становился все разветвленнее. Контролировать себя становилось все тяжелее, а делать то, что должен, наплевав на доводы разума, тем более.

Чувство появилось, что я спешу жить. Раньше время коротал, каждый день на предыдущий похож, не ожидая ничего, просто четко, по плану, по наперед определенным пунктам. Смыслом жизни заботу о близких считал. Дочь, сестра, братья, дело отца… Все понятно, логично, по расписанию. Не приходило в голову, да и желания не было в себе копаться. Проблема - решение. Вопрос - ответ. Оправились после очередных встрясок и хорошо. Научились держать удар, предусматривать ходы, расширили влияние, впереди - политическая карьера. Я всегда уверен был, что моя жизнь до последнего вздоха расписана. А теперь… внутри словно цунами пронеслось. Личное. Ни для кого практически незаметное. Внешне все оставалось таким же. Разве что самые близкие могли уловить какую-то перемену. Я же чувствовал, как разваливаются эти стены, как мне самому вдруг невыносимо захотелось выйти за их пределы. Вспомнить, что есть еще и иная жизнь. Для других, для тех, кто имеет на нее право, кто может позволить себе быть свободнее. И аж скулы свело от желания вкусить ее. Урвать для себя хоть кусок. Думать не о завтра, а о сейчас.

–       Андрей! - подбежала и обняла крепко, повиснув на шее. Так, словно не видела меня всего лишь недавно. - Ты пришел!

–       Разве я мог не прийти?

–       Если в какой-то из дней не придешь - я умру…

–       Александра… это что за глупости?

–       Ну, - сжала губы, - я просто хочу, чтобы ты знал об этом.

–       Хорошо, уровень ответственности понятен. И больше чтоб я этого не слышал. Договорились?

–       Боже, какой же ты вредный. Опять включил своего андроида! - Вздернув подбородок, с напускным возмущением сказала она. - Нет, чтобы что-то романтическое сказать. Эххх!

–       Что-то раньше я не слышал, чтобы ты на моего андроида жаловалась…

–       Андрей, - засмеялась, - ты ужасный. Пошляк!

–       Я? Это я пошляк? Уверена? Я всего лишь об андроиде, а у тебя, видимо, мысли в другом направлении побежали. Но мне нравится.

–       Я тебя обожаю. Знаешь это?

–       Доверяй, но проверяй…

–       Я согласна на проверку… А еще я хотела рассказать тебе. Я написала новую песню.

–       Я тебя вдохновляю?

–       О, да…

–       И о чем она…

–       Будет сюрприз. Я тебе ее лично спою. Могу пока только название раскрыть…

–       И?

–       Мистификация…

–       Как интересно… - хотел спросить, что подтолкнуло, но тут телефон зазвонил. Изгой. Я знал, почему беспокоил. По поводу вечера. Последние детали уточнить. Разговор не занял много времени, пару минут всего, после чего я сообщал Александре, что наконец час Х настал. Мы уже говорили с ней об этом много раз, и в каждый из них я просил ее повторить, что она должна сделать и где я буду ее ждать. Я знал, что моя девочка жутко нервничает и смертельно боится. Гладил ее лицо ладонями.

–       Это последний рывок, а за ним свобода, понимаешь? Наша свобода с тобой.

–       Мне страшно! Мне та-а-ак страшно, Андрей.

- Чего ты боишься? Посмотри мне в глаза – все будет хорошо, слышишь? Иди ко мне.

Прижал к себе, и она всхлипнула, пряча лицо у меня на груди. Такая маленькая, беззащитная. Бл***ь, я в эту минуту почувствовал, что убивать за нее могу. Рвать на ошметки голыми руками. Моя она. Кожей чувствую, что она моя. Никого так, как ее, не чувствовал. Она мне жизнь новую подарила, я дышать с ней начал. Пусть урывками и рвано, но дышать.

***

Осталось всего полчаса. Смотрел на часы каждую минуту. Так, словно от этого время могло лететь быстрее. Не знаю, сколько сигарет выкурил, пока в машине сидел, постоянно посматривая в зеркало заднего вида. По минутам просчитали, во сколько она с охраной выехать должна и за сколько доедут до этой заправки. От нее одно требовалось – заставить их остановиться и попасть в туалет. И причина должна быть железобетонной. Именно здесь и немедленно. Она писала мне уже, что выехали. Что не постесняется и разыграет жесткое отравление со всеми вытекающими прямо в салоне. Никуда не денутся - придется выпустить. В кабинке спортивные штаны, толстовка с капюшоном и бейсболка. Из туалета черный ход на другую сторону заправки - это все подготовили заранее. У нее две минуты на все, и мы уезжаем по окружной дороге в противоположную сторону, на расстоянии нескольких километров нас ведут мои люди для подстраховки.

Пять минут… Стучу пальцами по рулю и взгляд от зеркала не отрываю. Дьявол… Да что же это время, как резиновое. И дежавю у меня гребаное. Когда-то уже ждал вот так. По спине пробежал мороз и пальцы начали мелко подрагивать. Дернул ворот рубашки, чувствую, как задыхаюсь от внезапно нахлынувших воспоминаний. Паника какая-то идиотская. Ведь понимаю, что дочери родной ничего не сделает… и все равно боюсь. Ахмед – психопат, и я не знаю, на что еще он способен. Урод хренов.

Из машины хотел выйти, невозможно уже было в этом замкнутом пространстве сидеть, да остановился. Дыши глубже, Граф. Совсем уже с катушек съезжаешь. Пот тыльной стороной ладони смахнул, запрещая себе вспоминать. Ситуация другая. Я другой. Все просчитано. Нигде промахов быть не должно. Притом моя девочка уже написала мне, что едет. Значит, все хорошо. Что же трясет так, а? Совсем с ней помешанным стал. Мозги напрочь отключаются, когда о ней думаю.

Прошли эти несчастные пять минут, только на горизонте я так никого и не увидел. Ладно, может, задержались, авария по дороге, да что угодно. Пара минут ничего не решит. Только прошло уже десять, пятнадцать, двадцать… Звонить не стал, чтобы не испортить ничего - вдруг засекут. Только каждая минута, как пытка. В горле пересохло и в висках стучит, адреналин зашкаливает. Бл… Куда они пропали? Может, другим путем поехали? В голове мысли одна за другой, и секундная стрелка бежит, показывая, что прошла еще минута, вторая, третья, горло в спазме сжимается… Черт! Схватил все же телефон, набрал. Отключен! Дьявол! Изгоя набрал:

–       Слава… не едут пока.

–       Я знаю, Андрей…

–       Откуда?

–       Наши из отеля сообщили, что они вообще никуда не выехали?

–       Что за нахрен?

–       Не знаю. Ждем пока.

–       Хорошо. На связи!

И все эти гребаные страхи сейчас мощной волной накрыли. Ведь не зря оставлять боялся. Хожу, как по минному полю, на котором еще и капканы расставлены. Только голову поднимешь, на секунду отвлечешься - и в твою кость уже железные зубья впиваются.

Как же с ней связаться? Александра, что там происходит, а? Ты ведь писала, что выехали. Зачем солгала? Не хочу в это верить! Не могла она солгать! После всего, что было за эти дни, не могла. А где-то мерзким голосом внутри.

«Могла… в этом долбаном мире все могут врать и предавать. Абсолютно ВСЕ».

Открыл браузер, чтобы написать сообщение, и чуть телефон из рук не выронил.

СТРАНИЦА УДАЛЕНА…

Звонок. Ответил в лихорадке, не глядя, кто звонит. А потом контрольный. В голову!

–       Да, Макс. Что? Когда? Твою ма-а-а-ать! Как Даша и Тая? Они живы? – и сердце биться перестало, в холодный пот бросило, – Держись! Слышишь, бл***ь? Держись там! Я выезжаю!

ГЛАВА 12. Макс

У меня пульсировало в затылке. Монотонно, с отдачей во все части тела, онемением в такт попискиваниям электронных приборов в отделении интенсивной терапии. Я не помню, как сюда приехал. Я вообще ничего не помню с момента, как лично услышал крик Даши о том, что в их машину стреляют. Услышал и окаменел. Я так же слышал, как визжат покрышки автомобиля, как она что-то говорит дочери, как громко плачет навзрыд, и эти звуки выстрелов, а я просто впал в состояние шока, сжимая сотовый все сильнее и сильнее, пока не услышал оглушительный треск, как от удара, и не заорал сам.

Когда я уже мчался на своей машине к трассе, мне позвонили наши и сообщили, что машину Даши обстреляли, и она в тяжелом состоянии вместе с ребенком доставлена в больницу. С этой секунды у меня начало пульсировать в затылке оглушительно-монотонной болью. Я словно погрузился в вакуум, из меня вытянуло весь воздух и продолжало тянуть с такой силой, что глаза налились кровью и я слышал треск собственных сосудов в ушах. Как будто я глубоко под водой, и от силы давления меня разрывает на части. Почему не поехал с ней?! Почему, бл**ь, не остался дома в гребаную субботу?! Почему, мать вашу?! Почему мои девочки?! Не знаю, с кем я говорил и кому рычал проклятия. То ли Богу, то ли дьяволу, то ли самой смерти.

- Если заберешь их у меня, я устрою здесь апокалипсис. Слышишь? Я взорву этот гребаный земной шар. Только посмей их тронуть!

Влетел в приемную, толкая, к дьяволу, каждого, кто попадался на дороге. Но по пути наверх к операционным меня схватили несколько охранников, я яростно пытался растолкать их и ломануться наверх. Я, кажется, что-то орал, но не помню, что именно. Точно знаю, что требовал, чтобы мне дали увидеть жену и дочь. Орал их фамилии и имена. Требовал, чтобы позвали Фаину. Мне сказали, что ко мне сейчас выйдет врач, его вызвал по рации один из верзил, когда я заехал ему в челюсть и выхватил ствол из-за пояса. Он выставил руки вперед.

- Максим Савельевич, вам нельзя наверх. Там операционные. Понимаете? Успокойтесь!

- Насрать! Я хочу их видеть, мать твою, или я сейчас вынесу тебе мозги, и ты сам ляжешь на операционный стол. А-а-а-а-а. Бл**ь! Кто-то пусть скажет, что происходит, или камня на камне здесь не оставлю.

Это была дичайшая паническая истерика. Со мной творилось что-то немыслимое. Я даже думать не мог, что моим девочкам сейчас больно и кто-то из них пострадал. Не мог. Меня всего скручивало, и внутри – там, где сердце, болело так, что я хотел орать от этой дикой боли. И страх. Отвратительно вязкий, неконтролируемый. Настолько оглушительный, что я от него начал задыхаться. Даже думать боялся, что они там… что их режут скальпелем, что их тела утыканы трубками и иглами. Меня всего трясло, как в лихорадке.

Когда из недр коридора, в который меня так и не пустили, вышел один из врачей в заляпанном кровью хирургическом костюме, меня затошнило. Да, я испугался крови. Потому что знал, чья она.

И еще я его узнал. Имя такое лошадиное – Мирон. Они вместе с Фаиной приезжали ко мне в офис несколько раз за чеками на новое оборудование, и как раз вот этот дрыщ, на котором халат болтался, как на вешалке, рассказывал всякую абракадабру о новых технологиях и каких-то позитронных камерах для исследования мозга. Едва он приблизился ко мне, я тут же схватил его за шиворот и впечатал в стену так, что маленькие круглые очки повисли на кончике его длинного веснушчатого носа.

- Я хочу информацию! Всего лишь информацию! У вас в приемной ни одна сука не знает, что с моей женой и ребенком? На что идут деньги? На тупых куриц, сидящих в телефонах?

- Не кричите, Максим Савельевич! Что за бардак вы здесь устроили? Это больница. Не нужно здесь закатывать скандалов и разборок. Это недоразумение, что в приемной не дали вам точной информации. Но вы пациенты иного уровня, и им приказано не разглашать, понимаете? Возможно, вас не узнали и…

- Недоразумение – это ваш персонал. Но об этом точно не сейчас. Что с моими девочками? Где они? Какого хрена меня не пускали сюда?

Врач скинул мои руки с таким невыносимым спокойствием, что мне захотелось его размазать по стене, да так, чтоб от него осталось мокрое пятно и очки со звоном упали на пол. Словно в ответ на мои мысли, он поправил их на переносице и одернул костюм. Ниже меня на полторы головы и смотрит снизу-вверх, как будто он Бог, а я странное и опасное насекомое. Проклятье. И он прав… Он – Бог, а я насекомое, которое зависит от его знаний и опыта. Даже от одного его слова – ведь он мог меня сейчас убить, сказав что-то необратимое, и меня снова прошибло ледяным потом.

- Там, наверху, сейчас по кускам собирают вашу жену и оперируют вашу дочь. А вы орете здесь, как ненормальный. Куда вы собрались? В операционную? Вы можете им помочь вашей бабской паникой? Или тем, что напугаете персонал?

Словно водой ледяной облил или пощечин надавал. Я знал, что он прав. Знал, мать вашу, я успокоиться не мог, дыхание не выравнивалось.

- Что с ними? Я хочу знать, насколько… - я отвел взгляд и с шумом втянул воздух, давясь им, стараясь отдышаться.

- У нас не было времени даже разбираться, что и насколько. Их привезли в тяжелом состоянии и тут же отправили в операционную. Все, что я могу вам сказать – это то, что жизнь ребенка уже вне опасности, и ее скоро переведут в послеоперационную палату. Я принимал участие в операции, и у нее нет серьезных повреждений. Операция прошла успешно.

- Почему операция?

- Потому что вправляли открытый перелом и зашивали рваную рану на бедре.

Я со свистом втянул отравленный воздух и стиснул кулаки до хруста в суставах.

- Все поправимо и, возможно, даже без последствий. Но мы еще боремся за жизнь вашей жены. Она пострадала намного сильнее.

Я со стоном облокотился о стену и откинул голову назад, ударяясь затылком и стискивая челюсти, чтобы не завыть.

- Что с ней?

- У нее серьезная травма головы, два огнестрельных ранения в спину. За ее жизнь сражаются лучшие специалисты клиники вместе с Фаиной уже больше часа. Пока что мы не знаем, каков будет исход операции. А вы устроили здесь…

Я все же заскулил, как подстреленная собака, кусая костяшки пальцев.

- А ребенок? – мой голос походил на треск. Я сам его не узнавал.

- Девочка отделалась переломами и ушибами. Ваша жена, судя по всему, выкинула ее из машины на ходу перед тем, как та сошла с трассы. Это спасло малышке жизнь.

Мне казалось, что у меня у самого огнестрелы по всему телу. Я весь кровоточу, и из меня сочится дикое отчаяние.

- Вас проведут в комнату, где вы сможете ожидать дочь. Лен, - он позвал медсестру, которая как раз вышла из-за одной из дверей в длинном коридоре, по которому раскатами прокатилось эхо его голоса.

- Да, Мирон Маркович.

- Проведи Максима Савельевича в комнату ожидания и вколи что-то успокоительное.

- Лучше спирта дайте... – глухо сказал я и позволил медсестре отвести себя в одно из помещений, оснащенных диванами, телевизором и автоматом с кофе и фастфудом. С того момента я не слышал никого и ничего. Я вообще боялся о чем-либо думать. Мне казалось, что при каждой мысли о моих девочках я агонизирую с такой едкой болью, что вот-вот начну харкать кровью. Я даже не помнил, как позвонил Андрею. Но я точно знал, что сделал это, а после сполз на пол и сидел в этой проклятой комнате, зажав уши руками, потому что в них отдавала та самая пульсация и трещали от напряжения нервные окончания. Спирт не помог. Только ошпарил вены и горло.

Спустя неизвестное количество времени ко мне опять пришел тот же врач. А мне стало так страшно, что я чуть не закричал, когда его увидел. Я начал часто дышать, глядя на него, пытаясь справиться с паникой. Да. Я никогда и никого не боялся в своей жизни, а сейчас меня подбрасывало от ужаса, и я ни черта не мог с этим сделать. Потому что от меня события не зависели, я не знал, что именно происходит и не мог взять ситуацию под свой контроль. Я погрузился в хаос, из которого был только один выход – пустить себе пулю между глаз.

- Вашу дочь сейчас перевезут в послеоперационную палату. Ее состояние стабильное, она отходит от наркоза. О последствиях с вами позже поговорит оперировавший девочку специалист. В любом случае опасность осталась позади.

И я судорожно глотнул воздух, боясь спросить насчет Даши. Я все еще задыхался.

- Ничего не могу сказать насчет вашей жены. Операция длится уже более трех часов. У нас до сих пор нет никаких прогнозов. Травмы очень тяжелые. Но она молодая, здоровая женщина, и мы надеемся на удачный исход операции.

Если скажет, что все в руках божьих, то пулю в лоб получит именно он.

Потом меня отведут к Тае, и я впервые в жизни почувствую себя беспомощным куском мяса… виноватым во всем куском мяса. Она такая крошечная под всеми этими бинтами, обмотанная трубками, катетерами. Такая бледная и ужасно крошечная. Ее врач пришел спустя полчаса и рассказывал мне о том, что жизни Таи ничего не угрожает и что ее переломы быстро срастутся. Нет никаких серьезных повреждений. Ей очень повезло, что жена успела выбросить ее из машины. Он говорил, а я видел это перед своими глазами, как Даша закрывает собой Таю, как не смотрит на дорогу и открывает дверь и выталкивает нашу дочь. Именно в этот момент ей стреляют в спину. Я даже дернулся два раза и услышал свист пуль.

Потом я ждал. Очень долго ждал у постели Таи. Обливался холодным потом, грыз собственные пальцы и со сдавленными стонами смотрел на бледное лицо ребенка. Мне возле нее было как-то спокойнее, чем за дверью. Я гладил указательным пальцем маленькие пальчики, выглядывающие из-под гипса и смотрел, как подрагивают ее длинные ресницы, бросая тень на бледные щеки.

« - Смотри, у нее ресницы, как у тебя. Такие длиннющие-е-е... – голос Даши ласкает изнутри и разливается теплом по всему телу, - она так похожа на тебя, Макс. Это ужасно несправедливо.

- Нет – это как раз-таки очень справедливо. Дети должны быть похожи на меня, потому что я красивый. И умный.

- Фу, ты самовлюбленный, напыщенный…

- Только скажи– и я тебя накажу.

- Засранец!

- Ну все, мелкая, пошли мыть рот с мылом».

По телу прошла волна дрожи и ужаса. Я не хотел думать о том, что они там не справятся. Я не хотел думать о том, что этот доктор может сообщить мне ужасную новость, от которой я больше никогда не смогу оправиться. Но сообщила Фаина. Пусть не такую жуткую, но все равно не оставляющую место никакой радости…только надежде. Слабой и призрачной, как тончайшее стекло, уже покрытое трещинами. Фая пришла ко мне сама, в окровавленном костюме и с безумной тоской и усталостью в глазах, а когда увидела, как я схватил воздух широко открытым ртом, шепотом крикнула:

- Жива! – я сгреб ее в объятия, дрожа всем телом. А она гладила меня по спине и приговаривала – жива… тс-с-с… она жива.

Я вскинул голову, всматриваясь с едва вспыхнувшей радостью в глаза Фаины, но там было все так же отчаянно пусто.

- Но я не знаю, как долго… и не знаю, можно ли это назвать жизнью.

Я не мог ничего спросить, я лишь сжал маленькие ручки женщины, стиснув челюсти до хруста, который услышала даже она.

- Даша перенесла очень сильную травму головы с повреждением черепа, а также потеряла много крови. Она в коме, Максим. Ее состояние мы характеризуем, как крайне тяжелое.

- Что… что можно сделать?

- Ничего. Только ждать. Мы сделали все возможное и даже больше. И… Максим… ребёнка мы спасти уже не могли. Она потеряла его еще в машине от удара. Срок совсем маленький был, только это и радует. Мне очень-очень жаль.

Я сдавленно застонал, и Фаина рывком обняла меня снова… и сжала с удивительной для такой хрупкой женщины силой.

«- Макс… а у меня для тебя сюрприз.

- Ты купила новое нижнее белье или едешь ко мне в офис без трусиков?

- Боже-е-е, какой же ты озабот. Не-е-ет. Просто сюрприз. Я расскажу, когда ты приедешь домой.

- Скажи мне сейчас. Я ужасно люблю сюрпризы.

- Не-ет. Не скажу. Мучься. Мы сейчас с Таис едем в торговый центр, а потом заедем к Карине. Вечером встретимся.

- Ты в машине?

- Угу.

- Едешь и болтаешь?

- Я на громкой связи. Не ворчи.

- Па-па-па-па.

Детский голос смешно и настойчиво повторяет одно и тоже слово, от которого я всегда млею и покрываюсь мурашками, а Даша смеется. Но потом вдруг резко замолкает и через несколько секунд я слышу ее встревоженный голос.

- Макс.

- Что, малыш?

- За нами кто-то едет или мне кажется… я не вижу охрану. Я…

- Тш-ш, маленькая. Тебе кажется. Сейчас Витек появится на горизонте. Может, отстал.

- Не кажется. Ма-а-акс, по машине стреляют. Ма-а-а-а-а-акси-и-и-им….»

- Макс.

Посмотрел на Фаину и все еще не мог нормально вздохнуть. Меня словно ударили в солнечное сплетение, и я так и не разогнулся.

- Главное сейчас, чтоб она выкарабкалась, а дети у вас еще будут. Ну и Таечка… с ней все хорошо, слава Богу.

Она еще рассказывала про огнестрельные ранения, и что пули не задели жизненно важные органы и в этом Даше сильно повезло. Я даже не кивал. Смотрел куда-то сквозь нее и ничего не слышал. Как так? Как я не уберег ее? Как я позволил, чтобы кто-то причинил им вред? Где я был в это время? Я никогда в жизни не чувствовал такой растерянности, такого ужасающего и неподконтрольного страха ее потерять. Состояние Даши повергло меня в какой-то вязкий черный апокалипсис. Когда я встречал костлявую лицом к лицу, хоронил близких, то впадал в состояние шока, а потом готов был крушить и уничтожать все живое вокруг, давая выход боли через ярость. Но сейчас эта самая смерть пряталась где-то в коридорах этой больницы совсем рядом со мной. Она словно играла в прятки и пыталась у меня забрать самое дорогое. И я не видел для себя смысла существования без моей девочки. Я уже и не жил с той минуты, как услышал, что по их машине стреляют. Когда увидел Дашу после операции, я опустился на колени возле ее постели и мне казалось, я больше не умею дышать и мое сердце бьется как-то иначе. Нет, не бьется, просто гоняет кровь по венам, чтобы я не сдох прямо здесь. Я не смог долго находиться в той палате с приборами. В тот день не смог. Мне стало страшно, что она при мне уйдет туда, далеко… туда, где я ее никогда не найду. Потом я боялся, что она умрет, когда меня не будет рядом и ночевал под дверью этой палаты месяцами… Потом самым жутким наваждением для меня стал страх обнаружить, что она мертва, а меня не было рядом. Тронуть ее тонкую и прозрачную до синевы руку, а та окажется холодной. Ее аппараты пищали в такт биению моего сердца, и я с ужасом думал о том, что это попискивание может оборваться, и я никогда не смогу с этим смириться. У меня нет иного смысла в жизни. Я без нее бессмысленно лишний этом мире. Я не справлюсь никогда, и меня это даже не пугало… меня пугало, что этот момент может настать слишком быстро… и я покрывался холодным липким потом.

Но это пришло лишь тогда, когда осознал, а сейчас я отрицал реальность. Я не хотел с ней мириться.

Андрей приехал ближе к вечеру. Я знал, что дорога заняла у него больше пяти часов, и то, он наверняка гнал на полной скорости. Брата я встретил на улице на заднем дворе больницы. Судя по всему, он уже все знал и про исход операции, и про неутешительные прогнозы, потому что, едва увидев меня, тут же сжал в крепких объятиях, как и я его.

- Уроем мразь… Уроем суку… – рычал он, а я ощущал, как у самого внутри вскипает ярость бешеная. Невероятная. Он принес ее мне оттуда. Снаружи. Оттуда, где тварь, которая посмела тронуть самое дорогое для нас, все еще ходила по земле и дышала с нами одним воздухом, отравляя его и заставляя нас с Андреем задыхаться.

- Кто? – прохрипел я.

- Ахмед-мразь. Они даже не скрывали своего участия.

Я взял у Андрея сигарету и, сильно затянувшись дымом, сжал пальцы в кулаки.

- Освежую падлу!

Ударил кулаком по стене и даже не почувствовал боли, когда кожа лопнула.

- Это из-за меня, Макс.

Резко обернулся к брату и только сейчас заметил, как сильно осунулось его лицо и как лихорадочно блестят черные глаза.

- Не говори ерунду. Сука давно метил в нашу семью.

- Он узнал про меня и Лексу. Это была месть. Способ заставить меня отступить. Моя вина.

Андрей смотрел мне в глаза с какой-то выжидательной тоской и отчаянной решимостью. Он словно был готов, что я сейчас ударю. Так обычно смотрят, когда вынесли приговор себе лично и точно знают, что его нужно привести в исполнение. Он весь внутренне сжался, а я… я подошел к нему и сильно сжал его плечо.

- Ты понимаешь, что у него могла быть любая причина? Падаль нашел бы ее сам рано или поздно, и сейчас… сейчас он хотел одним ударом разрушить нас изнутри. Он выбрал Дашу и Таю, чтоб не только причинить боль – он рассчитывает, что это нас отшвырнет друг от друга, а поодиночке Вороновых будет очень легко перебить. Но у него кишка тонка нас расшвырять в разные стороны. Мы заживо похороним тварь вместе.

Андрей кивнул и стиснул мою дрожащую руку у себя на плече, продолжая смотреть мне в глаза.

- Похороним. Клянусь, мы его похороним.

Потом лбом к моему лбу прислонился.

- Ты как?

- Сдохну сейчас, Граф. Живьем разлагаюсь.

- Держись. Мы прорвемся. Лучших специалистов со всего мира найдем.

А у меня лицо дергается и челюсти трещат от сжатия. Киваю и в глаза ему смотрю, где мое отражение дрожит в пламени ненависти и ярости.

- Главное, что жива она… все остальное поправимо, - прохрипел я, - поправимо, Граф. Она выкарабкается. Выкарабкается, - а голос срывается, и меня трясти опять начинает.

- Выкарабкается. Мы ее за шиворот оттуда достанем. Вот увидишь.

За затылок меня схватил, и я зарычал от боли и бессилия, чувствуя, как брат опять рывком обнял меня, стискивая в объятиях так сильно, что кости затрещали.

ГЛАВА 13. Лекса

Он позвонил мне, когда я была уже готова выйти из здания. Позвонил и велел посмотреть ролик, который только что отправил. Позвонил, когда я уже стояла у двери и отправила сообщение Андрею, что мы выезжаем. Ослушаться отца я не могла. Едва услышала его голос – все тело покрылось мурашками ужаса, а сердце забилось с такой силой, так что дух захватило от паники. Я даже не подозревала до этого момента, что боюсь его до дикой лихорадки, до полного оцепенения и что начну бояться еще больше всего лишь через какие-то несколько минут. Бояться и смертельно его ненавидеть. Именно в этот день я перестала считать его своим отцом, да и человеком вообще. Он для меня умер. И я даже не собиралась его оплакивать. Скорее, я начала желать ему самой мучительной, настоящей смерти, без всяких угрызений совести по этому поводу. Таких, как он, не должно быть в этом мире. Он страшный. Он - чудовище.

Я включила ролик, снятый на сотовый телефон. Вначале я не понимала, что именно вижу. Одна машина преследовала другую – красную тойоту. Кто-то стрелял по ней из окон, и когда камера поравнялась с теми, кого преследовали те, кто снимали видео, в перепуганной женщине за рулем я узнала сестру Андрея - Дашу. Она кричала, закрывая собой маленького ребенка, а потом, когда выкинула крошечную девочку из машины и та покатилась с откоса вниз, закричала я. Громко. Так оглушительно, что почувствовала, как рвутся голосовые связки. Мне не верилось, что это происходит на самом деле, и я вижу эту невообразимую жестокость, и слышу, как смеются те, кто снимают весь этот кошмар. Как кидают отвратительные шутки насчет несчастной девушки за рулем и ее ребенка, которого, возможно, уже нет в живых. Я никогда в своей жизни не сталкивалась с подобным зверством… и если раньше я все же надеялась, что Карина ошибается и в жутких издевательствах над ней мой отец не принимал никакого участия, то теперь я точно знала – принимал и отдавал приказы. У него нет ничего святого за душой. Нелюдь он.

Монстр перезвонил, как только закончился ролик, и я дрожащими руками поднесла сотовый к уху.

- Да, папа. – «Сдохни, папа! Захлебнись своим ядом, папа! Выпусти себе в голову обойму, папа!». Уже не скрывая эту ненависть от себя самой и переставая ее страшиться. Я переступила за эту черту, где во мне оставались еще остатки уважения к нему.

- А теперь слушай меня внимательно, Лекса, – даже его голос омерзителен до дрожи. - Ты никуда оттуда не выйдешь. Ты сейчас удалишь все свои страницы и будешь ждать, когда я за тобой приеду. Если ты еще раз с ним созвонишься, спишешься, увидишься – я пришлю тебе его голову в подарочной упаковке. Поняла?

- Д-д-да.

- Не слышу!

- Поняла.

- Я больше предупреждать не стану, ясно? Я разрежу его на куски и эти куски пришлю тебе. Смерть его сестры покажется тебе сказкой по сравнению с тем, что я сделаю с ним и с его дочерью. А потом… потом я займусь тобой. Неблагодарная тварь!

Пока он говорил, я включила телевизор с экстренным выпуском новостей об аварии на шоссе. Я надеялась, что все не так ужасно, как показалось мне при просмотре ролика. Что, может быть, это какая-то мистификация, спектакль для меня, монтаж. Но, к сожалению, это произошло на самом деле. Я видела, как полицейский на руках вынес девочку к машине скорой помощи. Мне показалось, что она мертвая… племянница Андрея. Маленькая Таис с синими глазами. Я видела ее на фотографиях, которые показывала мне Карина. Она обожала малышку и была сильно привязана к Даше. Я даже думать не могла, что в семье Андрея опять будет страшное горе. Теперь уже из-за меня. Лучше пусть так. Лучше пусть считает меня лгуньей и презирает… а мне останутся лишь воспоминания, отдающие легким эхом мелодии в голове. Нашей личной музыкой из дьявольских аккордов и переливчатых проигрышей с привкусом несбыточного счастья на кончиках пальцев. Пусть так… пусть все закончится сейчас. Я бы не смогла слышать иную мелодию… мой персональный реквием отзвучал в этом самом номере, когда я была нереально счастлива в его объятиях. У меня хотя бы было это счастье. Я смогла его выдрать для себя и теперь ревностно хранить внутри, и слышать его снова и снова, его голосом мне на ухо, когда давил на меня весом своего тела и шептал о том, что любит. По-своему шептал, по-особенному.

Отключила звонок и опустилась на пол.

Я сделала, как он велел. Стерла все страницы, отключила сотовый. Мне было страшно. Я с ужасом думала о том, что произошло с Дашей и ребенком… и что может произойти еще. Это не конец. Мой отец - зло. Он – чудовище, которое не пощадит никого, даже меня. Я знала, что когда он приедет, то на мне живого места не останется.

И он бил. Бил так, что мне казалось, я от боли ныряю в ледяную тьму. Бил ремнем, ногами, швырял по номеру, разбивая мною стекла шкафов. Убивая во мне все, что я чувствовала к нему когда-то, отматывая нашу историю назад к моменту моего осознания себя и его, как моего отца. Все стерлось. Осталась тварь, которая не была никогда человеком.

- На, шлюха! Получай, гребаная подстилка! Тварь!

И на каждом слове удар за ударом. Так, что я дышать не могу, кричать не могу, потому что бьет по лицу и по ребрам ногами.

- Ори, сука, ори. Спасибо скажи, что сам с тобой один на один. Была бы ты в доме моего отца, камнями б тебя, шлюху, закидали. Тварь проклятая. Я же верил тебе! А ты-ы-ы-ы-ы! У-у-у-убью суку! Такая же, как и мать твоя, бл***дь продажная. Ее уничтожил и тебя, тварь, уничтожу. Бля***кое отродье вырастил. Трахал суку ту продажную, надо было убить ее раньше – до того, как родила подобную потаскуху.

Он сказал, и я вдруг почувствовала облегчение. Даже удары ощущать перестала, в потолок смотрела, пока ремнем по рукам и ногам хлестал, и думала о том, что смерти его хочу. Что это и был он. Он убил мою маму. Он лишил меня детства. Он содержал меня, как своих собак и как свою игрушку, чтобы показывать диковинку друзьям и родственникам и, хотя бы как-то походить на своих. Мне стало все равно, что с ним произойдет… я поняла, что сама его убить хочу. Что рано или поздно я именно так и сделаю. Он ремень бросил и вышел из номера, а ко мне врачей прислали. Я слышала, как они говорят, что меня в больницу надо, что ребра сломаны и много гематом, ушибов, и голос отца, что не будет никаких больниц, чтоб сами справлялись – нам вылетать через пару часов надо. Ему некогда. Меня обкололи обезболивающим и повезли в частный аэропорт. Если б у меня были силы отобрать у охранников оружие, я бы пустила себе пулю в голову. Но я руку поднять не могла, а охранники боялись на меня даже смотреть.

Когда домой приехали, Саид впервые подрался с отцом при мне. Он съездил ему по лицу и забрал меня к себе. За мной ухаживали врачи уже на его квартире. Ахмеда он ко мне не пускал. Но я не думаю, что тот вообще собирался ко мне наведываться. И слава Богу. И не надо. Я не могла его видеть. Я бы наложила на себя руки. Лучше Саид… к нему я испытывала совсем иные чувства… хотя в моей семье все были похожи, и я не была уверена, что дядя относится к своей жене лучше, чем Ахмед относился к моей матери. Но он был намного сдержанней отца и никогда не смотрел на меня с ненавистью и презрением. Иногда мне казалось, что он любит меня намного больше, чем Ахмед. Иногда я кричала от отчаянного бессилия очень долго, не впуская к себе в комнату никого, кричала, словно не могла замолчать. Не могла перестать дрожать и хрипеть. Мне казалось, что я в аду. Что меня со всех сторон давит стенами из огня. И мне хотелось сгореть в этом пекле, хотелось обуглиться до костей, чтобы ничего от меня не осталось. Я вдруг поняла, что у Андрея не выйдет. Никогда не выйдет. Отец не отдаст меня ему. Это дело принципа. Он убьет нас всех, но не уступит. Мы не будем счастливы никогда, нам не дадут. Я должна смириться и прекратить эту волну насилия. Так не может продолжаться и из-за меня не должны страдать люди. Его семья. Они достаточно натерпелись. И я не смогу пережить, если отец что-то сделает с Андреем или Кариной. Я просто не смогу с этим смириться.

Потом отец распорядился, чтобы меня отвезли на родину. К его тетке Асаме, учиться покорности и смирению перед свадьбой. Потому что тварь я строптивая, и прав был Бакит, когда говорил, что неправильно отец меня воспитывает. Подальше от глаз людских меня надо и от позора держать до самой свадьбы. А на самом деле, чтоб не видел никто. Потому что живого места на мне не оставил. Но я была рада и к Асаме. Куда угодно, лишь бы подальше от него. Чтоб не видеть и не слышать, чтобы не трогал никто. Я тогда пару недель в зеркало смотреть не могла – страшно было… на лицо это черное… но фотографии сделала. Не знаю, зачем. Наверное, чтобы помнить, что он со мной сделал. С родной дочерью. Да я и не забыла бы. Я его лицо перекошенное по ночам в кошмарах видела. Подскакивала на постели и забивалась в угол, еще долго приходя в себя и понимая, что я не у него дома. Сделала фото, и сама себе на электронную почту отправила.

Асама со мной не разговаривала. Она называла меня русской тварью, как и мою мать, и не признавала во мне члена семьи Нармузиновых. Каморку выделила мне. А на самом деле чулан какой-то. Там раньше муку держали и зерно. Дом у тетки был большой, похожий на особняк бабки покойной, и в нем ее два сына жили с невестками многочисленными и оравой детей. Мужа я ее не видела ни разу. Мне не позволяли есть с ними,выходить во двор или появляться в доме. Я нечистая и прокаженная. Должна жить, как неверные твари, в чулане. Где мне самое место. Я слышала, как Асама давала распоряжение обо мне своим двум младшим невесткам, видимо, думая, что я на чеченском не говорю. А я знала его, как родной. Бабка Зухра меня учила в свое время, только на чеченском со мной и разговаривала, хотя сама и была узбечкой. Дед ее в свое время получил в уплату долгов от ее родителей, а она умудрилась от всех соперниц избавиться и остаться единственной женой. Асаму, сестру дедову на двадцать лет младше его самого, выдали за троюродного брата, чтоб связь между семьей укрепить. К ней меня отец и отправил. А я ее только в детстве видела, когда они приезжали к нам со своим выводком. Я их всех поколачивала. Особенно сыновей ее жирных, неповоротливых, которые обзывались и за волосы меня таскали. Асама говорила, что я отродье дьявольское и меня надо сечь так, чтоб на мне каждый шрам напоминал о неповиновении. Бабка меня никогда не била. Я думала, что отец не позволял, а на самом деле Саид запретил. Я как-то слышала, как он ругался с матерью своей, когда та заперла меня в подвале. Он говорил, что не позволит бить ребенка. Единственного ребенка в нашей семье. И это было правдой. Сыновья Зухры так и не обзавелись наследниками. Эдакое проклятье Нармузиновых. Только я одна. Конечно, меня баловали. Но только не Асама, которая считала, что я вообще не член их семьи. Мне было наплевать. Лишь бы не трогал никто. Ухаживала за мной Заза, тихая женщина с очень живыми глазами. Молчаливая, с совершенно неслышной поступью. Она приносила отвары в глиняном кувшинчике, мазала мое тело, синяки, ссадины, и она же меня кормила и поила странным чаем, от которого у меня все плыло перед глазами. Не знаю, что там у нее были за отвары, но боль они снимали и раны от пряжки ремня заживали очень быстро, даже шрамов не осталось. Наверное, благодаря ее странным зельям меня тогда не сожрало полное отчаяние. Я не могла ни о чем думать, я находилась в состоянии наркотического дурмана, и боль физическая притуплялась от этого состояния.

Три недели я прожила у тетки, а потом за мной отец приехал.

Я когда звук подъезжающих машин услышала, то от страха в стену чулана вжалась. Меня буквально трясло от ужаса, а от звука его голоса захотелось заорать. Как оказалось, это он приказал меня в чулане держать и относиться как к отребью. Но, как и всегда, момент ярости у него прошел, и он приехал в прекраснейшем настроении, как я поняла, с подарками для тетки и ее детей и внуков. Когда Заза привела меня в дом к накрытому столу, он развел руки в стороны. Приглашая меня в свои объятия, а я метнула взгляд на нож, и мне непреодолимо захотелось всадить его ему в грудь и несколько раз прокрутить.

- Иди, поздоровайся с отцом, дочка. Не смотри волком. Сюда иди, я сказал.

Улыбка на его губах все еще играла. Но глаза оставались по-змеиному холодными. Такими же раскосыми, как у Зухры. Я медленно подошла и наклонилась, подставляя лоб для поцелуя. Он коснулся губами, а меня передернуло от отвращения.

- Выглядишь очень хорошо. И тебе к лицу такая одежда и смирение. Надеюсь, у тебя было время осознать свои ошибки и принять правильное решение, Александра. Только больше я так тебя звать не буду с сегодняшнего будешь носить свое настоящее мусульманское имя - Севда. Помнишь его?

Я вздрогнула, но промолчала. Пусть говорит, что хочет. Мне все равно. Имя я это ненавидела. Пробабку мою так звали. Я ее никогда не видела. Только на старых фотографиях пожелтевших у бабушки. Помню только, что глаза у нее были страшные, черные и цепко, даже со старой бумаги, в душу врезались взглядом едким. Мне казалось, что если меня так звать будут, то она у меня за спиной стоять начнет и сверлить этим взглядом прямо в затылок.

- А кого в мужья выбрали, племянник? Ты мне так и не сказал. Угощайся долмнаш, дорогой. Назира и Заза специально к твоему приезду готовили. Свежее все. Барана на рассвете зарезали.

Лучше б его самого кто-то на рассвете зарезал. Чтоб лица его не видеть и взгляда этого пристального, с презрением и ненавистью ко мне. Он их за улыбкой ехидной прячет, мстительной. Потому что по его все вышло. Как он хотел.

- За Исхана пойдет. Сына Фатимы и Айдамира Масхадовых.

- А-а-а. – усмехнулась уголком рта, - так и не нашли ему невесту, значит?

- Лексу, а-а-а... не-е-ет, Севду-у-у за живодера Ису отдадут. Он ей перья ощипает, как курице.

Асама подзатыльник старшему внуку дала, и тот уронил кусок лепешки на пол. Тут же подбежал тощий кот и утянул выпавшую из нее начинку.

- Как видишь, нашли. Я как раз приглашение привез, тетя. Уже и день свадьбы выбрали.

- Иншаллах*1 – сказала тетка и грозно посмотрела на среднего внука, который бросил коту кусок своей лепешки.

- Вначале в столице распишутся, а мах бар*2 здесь уже пройдет. На помощь твою надеюсь, Асама. Мать схоронили недавно, сама знаешь. Гостей много будет. Из столицы приедут. Партнеры мои из заграницы.

Сам с ней говорит и на меня смотрит, а мне кусок в рот не лезет. Лучше б я в том чулане сидела и похлебку Зазы хлебала, чем с ними за одним столом.

- Что молчишь, дочь? Где радость твоя и благодарность отцу?

- А чего мне радоваться? Я замуж идти не хотела.

- Встала и вон вышла. Я с тобой потом поговорю. За дверью меня жди.

Я даже не спорила. Тарелку отодвинула и вышла из гостиной.

- Нелюдимая она у тебя, своенравная. Сразу чужую кровь видно. Если б мне на воспитание отдал, а не Зухре, я б ее научила.

- Мать моя любила ее. Единственная внучка как-никак.

- Да, что-то ни Саид не торопится. Ни Бакит с Камраном покойные не порадовали. Как будто кто проклял семью нашу.

- Не говори ерунды. В проклятия пусть неверные верят. У Бакита свои проблемы имелись. А жена Камрана выносить не могла. Ну, а Саид… у него еще время есть. Я ему давно говорил жену себе еще одну взять.

- А что ты сам, Ахмед, не женишься никак? Сына б тебе, а то и нескольких.

- Пока не до этого мне. Ты лучше скажи, когда Шамиля сватать будешь и нашла ли невесту?

Отец вышел ко мне где-то через час. Все это время я стояла у стены и смотрела в одну точку, слушая их разговоры и чувствуя, как все еще болит сломанное ребро. Не будет свадьбы этой. Я лучше себе вены перережу. Пусть договаривается, пусть гостей созывает. Ахмед напротив меня остановился и голову мою за подбородок поднял.

- Ну что? Спесь еще не поутихла?

Я дернулась, уворачиваясь от его пальцев.

- Молчишь? Нет, значит, не поутихла. Ты, Лекса, лучше б думала, как угодить мне и мужу будущему, чтоб жизнь твоя в кошмар не превратилась.

- Ты меня за живодера душевнобольного отдаешь. Тебе плевать, что он сумасшедший.

- Это ты сумасшедшая! Ты! – заорал мне в лицо, и я зажмурилась. - Ты спуталась с врагом моим, ты меня вынудила на такие меры. Я к тебе по-хорошему относился. Я все твои капризы выполнял. Я гордился тобой. А теперь мне стыдно, что ты моя дочь.

- А мне уже давно стыдно, что ты мой отец… и не только стыдно, но и страшно.

Ударил по щеке. А я даже не моргнула.

- Вот и бойся, Лекса. Бойся. Не зря боишься. Только один неверный шаг сделаешь, и я покажу тебе, что значит живодер.

- Ты уже показал.

Он нервно ухмыльнулся.

- Еще покажу. Ты плохо рассмотрела. Собирайся иди. Домой поедешь.

*1 - Если на то есть воля Божья (Это молитвенное ритуальное высказывание, или междометное восклицание, которое арабы и жители других мусульманских стран используют в знак смирения перед волей Всевышнего. Обычно это высказывание мусульманин употребляет, говоря о своих планах или о событиях, которые должны произойти в будущем). Источник сайт «Ислам сегодня».

*2 – Религиозный обряд бракосочетания у чеченцев.

ГЛАВА 14. Карина

Мне рассказали обо всем, когда главная опасность была позади. Я поняла это по обрывкам разговоров, которые были насквозь пропитаны болью, едва скрываемой паникой и осторожностью. Обычно именно этой ширмой прикрывают самые плохие новости. Так, словно это может сделать их не настолько тяжелыми. «Опасность миновала», «состояние стабильное», «мы наблюдаем», «держитесь, мы сделаем все возможное». Сначала за каждую такую фразу хочется послать к черту и вытрясти из того, кто произносит их что-то не настолько шаблонное. Но врачи каким-то непостижимым образом умеют вводить нас в легкий ступор, словно окутывая дымкой мнимого спокойствия, потому что это то, что мы хотим слышать, цепляясь за каждую фразу, иначе можно сойти с ума.

Когда мне разрешили всего на несколько минут войти в палату к Тае, казалось, что из-под ног земля ушла. Как будто идешь по зыбучему песку и в любую секунду свалиться можешь, и проклятые песчинки поглотят тебя, забиваясь в ноздри, уши, рот, скрипя на зубах, пока не сожрут полностью, похоронив заживо. И каждый шаг труднее предыдущего дается, потому что ноги не слушают, как каменные, и руки с такой силой дрожат, что приходиться сжимать их сильно-сильно, ведь от взгляда на них паника еще сильнее становится. Та самая, когда кажется, что тебя душит кто-то, схватил за горло и не отпускает, пока ты дергаешься, трепыхаешься, пытаясь разжать захват, но он лишь сильнее становится, и вот у тебя уже перед глазами темнеть начинает, а из глаз слезы катятся то ли от боли, то ли от страха, то ли от отчаяния… А ведь я и правда плачу. Тихо, без истерик и всхлипываний, будто боясь разбудить маленькую девочку, которая сейчас сражается за свою жизнь. За что же ты ее наказываешь, Господи? Почему отправил ее невинную душу именно в эту проклятую семью, в которой никогда не будет ни покоя, ни радости. Чем она провинилась? Такая же игрушка, как я, как Дарина, как мать моя, которой, наверное, лучше сейчас, чем всем нам… Жалкие марионетки в мужских руках. Да что вы можете, кроме как убивать и приносить боль тем, кто вас любит? Тем, кто вытерпит ради вас все, что угодно…Потому что выбора нет. Что можете, кроме как устроить очередную разборку, чтобы доказать, что вы сильнее. И кому? Кому доказать и какой ценой? Черта с два, вы сильнее. Вы даже защитить нас не можете.

-       Держись, моя малышка. Таечка. Мое солнышко. Все будет хорошо… Мама скоро придет к тебе. Очень-очень скоро. Вот увидишь. Ее сердце чувствует, что ты нужна ей больше всех на свете… – шепчу еле слышно, протягиваю руку к ее маленьким пальчикам, просто чтобы прикоснуться и почувствовать, что они теплые. Такие крошечные. Маленькие. А когда все же дотронулась, стон из груди вырвался. Тяжелый такой, от того, что нельзя громко. Нельзя выплеснуть сейчас все, что так мучит, от чего сердце больно сжимается и кажется, что разорвется сейчас… Потому что я не должна была стоять сейчас здесь. Не должна. А если и, не дай Бог, что-то случилось, то стоять, только обнявшись с Дариной. Поддерживать ее и успокаивать. Она меня, а я нее. А не вот так. И от мысли о Дарине рыдать начала, за губы себя кусая, чтобы не слышал никто. Иначе успокаивать начнут, руки свои протягивать, а я не желала никого видеть. Наоборот. Пусть не подходят и не приближаются. Не осталось тут никого, кому в жилетку поплакать могла бы. Поэтому плачу и мычу в ладонь, которой рот прикрыла.

Не знаю, чего во мне было больше сейчас – боли или ненависти. Не знаю. А слезы катятся дальше, не вижу ничего, перед глазами мутная пелена и мир расплывается в уродливых потеках. И хорошо. Отлично. Потому что я не хочу его видеть. Он не должен быть таким. Не хочу видеть нашу малышку на этой больничной койке, не хочу видеть ни одного из них – ни отца, ни Максима. Видела, что Макс на тень свою стал похож, а отец осунулся и постарел словно лет на десять, но мне ни капли не было жаль. Пусть считают меня самой законченной эгоисткой, но во всем их вина. Во всем, что происходит с нами. Нас калечат, насилуют, пытаются убить... только наша жизнь ничего не стоит для тех, кто нас же ломает. Так, расходный материал, чтобы ударить побольнее таких же мерзавцев, как мой отец.

Сколько еще он позволит себе терять? Кого еще бросит в эту кровавую мясорубку? Неужели мало? И ради чего? Рад суки этой малолетней? Ради подлой твари, которая вскружила ему голову? Из-за нее мы все сейчас здесь. Из-за нее он о мести забыл и о том, кто его враг. Кто его же дочь с дерьмом смешал. Боже, да что же она сделала с ним. Напоила каким-то зельем? Пришила к себе ржавой иглой с уродливой нитью. Наспех. Мгновенно. Да так, что не оторвешь уже. Откуда взялась на нашу голову? Мне только начало казаться, что пережили все. Хоть как-то. Перестала по ночам орать и шарахаться собственной тени. Думала, вот она – нормальная жизнь. Человеческая. Мелочам опять научилась радоваться, на шею отцу бросаться и парить от чувства, что наконец-то могу без угрызений совести тепло свое дарить. А что взамен? Очередная пощечина? Плевок? Это тварь эта белобрысая должна была сейчас валяться, как кукла бездыханная, подо всеми этими трубками, а не Тая с Дариной. Это возле нее должен был стоять и трястись ее ублюдочный отец и сдохнуть от инсульта или сердечного приступа, валяясь у кровати, как кусок дерма! Да, вот так. Я злая. И мне не стыдно себе в этом признаться. Пусть мне никто не рассказывает, что нельзя копить обиды и всякую ересь о правой и левой щеке.

В палату тихонечко Фаина вошла и обняла меня сзади за плечи. Я дернулась в резком движении, чтобы чужие руки сбросить, не видела, что это она. Думала, опять папаша мой пришел. А играть перед ним любящую дочь сейчас не смогла бы. Только не сегодня. Даже смотреть в его сторону не хочу.

-       Милая, Таечке покой нужен, да и тебе… - вытирая слезу со щеки, - он нужен не меньше. Пойдем. Ты не поможешь ей сейчас тем, что сидишь тут и плачешь.

Не выдержала – бросилась в объятия. Прижалась к ее груди и всхлипнула. Боже, как же это все же тяжело – чувствовать, что ты одна осталась. Вот, что пугало меня больше всего. Что пришел он, день, когда ты теряешь абсолютно все. Что могут уйти те, кому ты пока еще нужен.

-       Скажи, что они выкарабкаются… просто скажи мне это, Фай… – а сама дрожу в ожидании ее ответа. Только не “мы все сделаем все возможное” или “состояние стабильное”. Не надо этого! Не надо осторожничать, страхуя себя от случая, когда слова могут оказаться ложью. Пусть лучше солжет сейчас. Только уверенно. Сама веря в свои слова.

-       Конечно, выкарабкаются…

-       Да все вы так говорите… этому вас тоже в меде учили?

-       Нет, солнышко. В меде нас учили другому. Тут… то, что наукой не объяснить.

-       Веришь в чудеса? Быть этого не может…

-       Верим мы в них или нет, но они происходят. Пойдем, Кариш, чай заварю. Не сиди здесь и не истязай себя. А еще я тебе так скажу: то, что ты сейчас видишь - не настолько страшно, как ты думаешь. Это я тебе как врач говорю. Я столько горя перевидала, столько человеческих слез и упреков, и даже проклятий. Никто не любит попадать к нам. За каждым случаем – чья-то боль и страх потерять. И именно он заставляет людей видеть все в мрачном свете. Не надо сидеть здесь. Малышка сильная… все хорошо будет.

Не знаю, как ей это удавалось. То ли слова правильные говорила, то ли тембр голоса у нее какой-то особенный, но я чувствовала, как начинаю успокаиваться, незаметно погружаясь в состояние транса. Мне просто чертовски хотелось ей верить. Что да, все будет хорошо. Ведь они живы. А это главное. Пока мы дышим, у нас есть шанс. Мы же Вороновы… будь они прокляты! Но нам не привыкать держать удар. Сейчас вот такой. Сильный и беспощадный, но если живем, значит выстоим.

***

-       Карина, ты в машину садись, я пока в магазин за водой схожу…

Настя ждала меня возле больницы. Она не поднималась, отец просто к ней вниз спустился, и они перекинулись парой слов. Я сказала, что с ней поеду. Видела, что вроде как возразить хотел вначале, но… согласился. Понятно, что охрану приставил и все такое, какие-то там указания дал, сказал, что круглосуточно сторожить нас будут и чтобы никаких возражений, потому что все равно будет так, как он сказал. Они в больнице этой сутками сидели, Фаина тоже… а мне в наш дом возвращаться не хотелось. Пустой. Чужой какой-то. С мертвенной тишиной. Да еще и каждая мелочь насквозь воспоминаниями пропитана. Не хотела я туда. Обычно родные стены помогают, а для меня они стали клеткой. Давили, душили, выталкивали, выгоняли наружу, подальше, туда, где хотя бы дышать можно свободнее, где кислород, а не затхлый воздух и запах гари. Пропитывающий твою одежду и кожу, оседающий на дне души грязным и горьким осадком разочарования. От вспыхнувших и сгоревших синим пламенем надежд…

Услышала вдруг, как вибрирует телефон. Свой проверила – нет, молчит. Видимо, Настя свой забыла. Выпал из сумки и сейчас, мигая голубым цветом, гудел на коврике. Потянулась, чтобы поднять, и обратила внимание на фото. Это был мужчина. Четко очерченные скулы, грубые черты лица и при этом тонкие губы. Я почему-то подумала, что они выглядят на его широком лице как-то некстати. И глаза… очень темные, настолько темные, что не видно, где проходит линия зрачка. Не знаю, почему я так пристально его рассматривала, но не могла оторвать взгляда, как будто запомнить хотела. И имя. Эдуард. Может, работают вместе? Увидела, что Настя уже из магазина вышла и направляется к машине, и бросила телефон обратно на пол. Инстинктивно. Сама не понимая, почему, но мне не хотелось, чтобы она знала, что я увидела этого Эдуарда.

-       Ну, ты как, дорогая? – открыла бутылку воды без газа и мне протянула. Я потянулась, хотя пить совершенно не хотелось, но вот пауза для ответа мне явно была нужна. Какая-то тревога вдруг возникла. И от того, что я не понимала ее причины, становилось еще более неуютно. Необъяснимое волнение, которое хотелось унять. Сделала несколько глотков и отдала Насте обратно.

-       Да ничего… нормально. Поехали?

-       С отцом говорила? Он бледный, как полотно…

-       Ну если три фразы можно считать разговором, то будем считать, что да, говорила…

-       Карин…

-       Насть, не надо. Вот только морализаторства сейчас не хватало… Заводи машину.

-       Злишься? Знаю, что да.

- Да, злюсь. Потому что… - остановила сама себя. Не хотела продолжать. Заведусь только еще больше и расстроюсь, проговаривая все, что на душе грузом лежит. - Не важно…

- Но рано или поздно налаживать отношения придется. Ты же это понимаешь?

- Понимаю. Вот как вышвырнет из своей жизни сучку эту, тогда и поговорим.

- Ты настолько хочешь от нее избавиться, Карина? - осторожно спросила Настя, и мы обе замолчали. Внезапно. Как будто она сама испугалась того, что спросила, а я,в свою очередь, ответа, который мог слететь с моих губ. И эта пауза показалась мне какой-то зловещей. Что она имеет в виду сейчас?

- Я просто хочу, чтобы она исчезла из нашей жизни…

- Навсегда? - и опять этот вкрадчивый голос, от которого мне почему-то захотелось поежится.

- Да, навсегда. Мир большой. Неужели нужно было оказаться именно здесь? Надеюсь, ее придурок-папаша увезет ее на край света…

- Ну все, не нервничай, - Настя поспешно перевела тему, - все будет. У них нет ни единого шанса.

- Его и не могло быть. Но да, ты права. Поехали отсюда…

Воткнула в уши наушники. Разговаривать не хотелось, да и так безопаснее - а то мне покоя почему-то этот звонок от Эдуарда не давал и язык чесался спросить, кто он такой. Но что-то подсказывало мне, что не стоит. Пытаясь отогнать от себя эти мысли, врубила музыку на полную громкость, чтобы остаток пути провести без раздражающих и тревожных диалогов.

А когда домой к Насте приехали, она отправилась на кухню, а я по дороге в гостиную краем глаза заметила огромный букет в Настиной спальне. Если бы дверь не была приоткрыта, я бы его и не заметила. Он стоял на дубовом комоде. На первый взгляд, ничего особенного и оригинального. Просто розы. Но… какого черта? Что за поклонники, Настя? Если ты отца так сильно любишь, что это за игры? А потом записку увидела, к букету прикрепленную, и поняла, что я буду не я, если не прочту ее. С кухни вдруг раздался голос Насти:

–       Карин, я салат приготовлю. Может, заказать еще что-то? Ты как?

–       Да потом закажем, если что. Помощь моя нужна?

–       Не-е-ет, ты что. Иди отдыхай. Там, в гостиной приляг, пульт на тумбочке рядом.

–       Спасибо, Насть… я и правда устала. А это будет не очень нагло, если я попрошу еще чай заварить?

–       Конечно нет… сейчас сделаю.

Итак, свободная пара минут у меня точно есть.

Прошмыгнула в спальню и, быстро открыв открытку, сфотографировала текст, сразу же выскочила, на ходу перечитывая его несколько раз.

“Не скажу, что удивлен твоему позитивному ответу, ведь не сомневался, что имею дело с умной женщиной. Ждать осталось недолго. Нет такой птицы, которую нельзя поймать… и твой случай - не исключение”

Что за ересь? Перечитывала много раз и пыталась понять,что значат эти слова. Какие птицы? Какие клетки? Что за странные послания? И главное - от кого? Опять это чувство тревоги возникло, зазвучало, как фальшивый аккорд на расстроенном инструменте. Хочется уши закрыть, потому что слушать его невыносимо. Только оно еще громче в ушах гремит, заглушая твои собственные просьбы и доводы. Так бывает, когда понимание пока не пришло, и ты начинаешь накручивать себя от того, что объяснить природу этого чувства невозможно.

Когда Настя с подносом вошла, я аж подскочила на месте. Черт! Как же она тихо ходит, или это я настолько в мысли свои углубилась, что не услышала? Хорошо, хоть я сидела не спиной к двери, а то и рассмотреть можно было, что у меня на экране.

Настя что-то мило болтала, пыталась угодить, раскладывая на стол приборы, мне казалось, что я смотрю на нас обеих со стороны. Странное ощущение. Словно пытаешься отстраниться и увидеть привычные вещи другими глазами. Казалось бы, ну что такого? Ну цветы, ну намек какой-то, мало ли кто там за ней увязался. Но сердце в груди стучало настолько сильно, что я приложила ладонь к груди - не от боли, нет, а потому что дурацкая паранойя вдруг нахлынула, что его громкий стук услышать кто-то может. Рассказать, что я шпионила и записку эту прочитала. Так бывает, когда тебя застают врасплох и ты, испугавшись и заикаясь, несешь какую-то чушь, чтобы в конце концов выдать самого себя. Тихо, Карина, спокойно. Ты просто листала картинки на своем телефоне, не за руку же она тебя поймала. Дыши глубже и улыбку нарисуй.

Опять послышался знакомый гул, и Настя, выхватив из кармана свой сотовый, смотрела на него несколько секунд, а потом решительно сбросила звонок. Я видела, как изменилось ее лицо. Она испугалась, даже на мгновение растерялась. Звонок был явно ожидаем, но отвечать она не стала. А это значило лишь одно - разговор был не предназначен для моих ушей.

–       Что, поклонники достают?

–       Да глупости. Какие поклонники? С работы, как всегда, если ответила бы, то вызвали бы немедленно. А у меня на сегодня другие планы.

–       Ага, я вижу… Ты тут прям банкет решила устроить и закормить меня до полуобморочного состояния...

–       Да какой банкет, скажешь тоже. Я так редко что-то готовлю. Мне даже приятно…

- Это правильно. К семейной жизни готовиться надо, - подмигнув, ответила я. Мне показалось, или она вдруг покраснела и даже слегка улыбнулась? Видно, что эта глупая фраза ей явно по душе. - А за такой тост не грех и вина пригубить. Побалуешь гостью?

–       Вина? Но…

–       Что но?

- Нет, ничего… Почему бы и нет? У меня, кстати, отличное полусухое есть. Сейчас принесу...

Я выпила залпом один бокал, несмотря на удивленный взгляд Насти, и попросила еще. Нет, мне совершенно не хотелось сейчас напиться, забыться, и, утирая сопли и слезы, рассказывать ей о своей безутешной жизни. Совсем нет. Мне это нужно было для того, чтобы спустя полчаса сказать, как жутко клонит в сон и, с ее разрешения, поспать несколько часиков прямо на этом диване. Театрально зевать, тереть глаза, чтобы уже через несколько минут сладко потягиваться под пледом, которым меня с особым трепетом укрывала Настя. Я кожей чувствовала, как она присматривается ко мне, и несколько раз она даже роняла на кухне ложку или вилку, которые, ударяясь о плитку на полу, издавали громкие звуки. Проверила, крепко ли сплю. Конечно же, я и виду не подала. Ничего странного. Стресс, больница, а тут еще и два бокала полусухого. Как тут не спать-то…

Чувствовала, как затекла шея и начинает неметь поясница. Жутко хотелось перевернуться на другую сторону, только я терпела. Не знала, почему и зачем, только оказалась все же права. Настя, еще раз подойдя ко мне и наклонившись над моим лицом, вдруг вышла на цыпочках из комнаты и, судя по всему, перезвонила на тот самый номер.

- Да, это я. Не могла ответить… да потому что у меня его дочь... Да, именно. И тут все намного проще, чем я думала. Она своими же руками все сделает… И давай теперь аккуратнее, в следующий раз я лучше сама наберу, чтобы не светиться лишний раз.

Я за две секунды уже была на кровати, укрывшись пледом с головой и пытаясь выровнять дыхание. Что происходит? Чувство, что я попала в какую-то чудовищную ловушку, не отпускало ни на минуту, и опять всем телом завладела та самая дрожь. С кем она говорила? Кто это? Они говорили про меня и отца… Что делать? Что я должна сейчас сделать? Понятно, что она не посадит меня под замок… они явно задумали что-то посерьезнее. Тем более под подъездом люди отца… один сигнал от меня - и они снесут тут все, к чертям, и мозги ей вышибут. В руки себя взять надо. Ведь она понятия не имеет, что я теперь знаю. А значит, и вести себя нужно так, чтобы ей эта догадка даже в голову не пришла. Сиди и не рыпайся, Карина… и думай. Почувствовала, как успокаиваться начинаю, сосредотачивая все свои мысли на том, чтобы придумать план действий. И это помогало. Страх и волнение отступали… уступая место выстроенной цепочке мыслей. Почему-то вдруг подумала о том, что наверное сейчас я похожа на отца. Он всегда так делал. Даже когда что-то страшное случалось или проблемы очередные в бизнесе, он просто замолкал и долго смотрел в одну точку. До того момента, как глубокая складка между бровями не начинала разглаживаться…

Руки сами к телефону потянулись и, войдя в мессенджер, я нашла нужный контакт и написала:

–       Глеб, мне тут нужно кое-что провернуть. Выручишь?

ГЛАВА 15. Андрей

Спустя месяц…

-       Андрей, это ведь не просто ребенок, которого ты вдруг решил спасти. Ведь я права?

Фаина смотрела мне прямо в глаза и ждала, что я отвечу. Когда я позвонил ей пару недель назад и сказал, что мне срочно нужна помощь врача, но за пределами ее клиники, она, ничего не спрашивая, просто назвала мне адрес и сказала, что к моменту, когда я буду там, нас уже будут ждать. Все именно так и было. Никаких расспросов, хотя это бы было бы малоэффективно – подробностей о здоровье мальчика я практически не знал. Его просто увезли врачи, которых направила по вызову Фая, сказав, что сообщат, как только что-то станет известно о состоянии ребенка. Не знаю, какого дьявола я вообще решил помогать Ефиму. Этому гребаному предателю. Но я все еще помнил наш с ним последний разговор… и вспомнил снова, едва увидел его под моим домом с ребенком на руках.

-       Я не уверен пока, Фаина… - нельзя было игнорировать ее вопрос. Как минимум это неуважительно, а к ней все мы относились, как к родной. – Придет время, и я проверю. Как мальчик?

-       Стабильно сейчас. Насколько это возможно при острой форме менингита. Выжидаем, когда подействуют лекарства и антибиотики. Что тебя связывает с ним, Андрей? И что это за мужчина, который сидит сутками под окнами клиники? Настолько убитого горем человека я давно не видела. И это странно признавать даже мне – той, которая каждый день со смертью лицом к лицу сталкивается.

-       Ты зря его жалеешь, Фаина. Сердобольность твоя тут явно неуместна. Мальчика спасти надо, а этот пусть подыхает. Не знаю, от горя или от ломки. Не важно. Я завтра людей своих пришлю – чтоб не шатался там. Больше не увидишь его…

Она вздохнула. Тяжело так, как будто с сожалением. Это не обида была, что правду ей не рассказываю, а, скорее, переживание, что покоя нет и не будет.

-       Я один раз подошла к нему, Андрей. Он за руку меня схватил и умолял ради всего святого хотя бы одним глазком на мальчика глянуть. Я его взгляд никогда не забуду. Взгляд человека, которому терять уже нечего. А когда я сказала, что нельзя к нему, то проклинал и страшные слова говорил. И они были о тебе, Андрей. Понимаешь? Господи, - она вдруг на миг взгляд отвела, - я ведь знаю, как обычно вы с обидчиками поступаете. Не маленькая. А тут? За что он расплачивается?

-       Для некоторых тварей, Фаина, - самому себе свой голос сейчас чужим показался, настолько от него холодом веяло, – быстрая смерть – это подарок. Один он уже от меня получил – мальчика спасут, на этом лимит моей доброты исчерпан.

-       Хорошо, Андрей. Как знаешь… Я, честно говоря, и не рассчитывала, что ты расскажешь. Смотрю на тебя – ты с каждым годом все больше на отца похож… Он таким же был. Отговорки, шуточки, мог даже часами что-то рассказывать, но при этом понятнее не становилось… - улыбнулась даже при этом. Ее воспоминания о Савелии всегда были особой теплотой наполнены, она порой рассказывала о нем очень долго, вспоминая какие-то, вроде бы, мелочи, а мне в эти моменты казалось, что я родного отца по-новому узнаю. При жизни не удалось, пришлось вот так… - Так что да, политика, в которую ты собрался – явно твое, Андрей…

Фаина была из тех людей, которых без тени сомнения называешь «своими». От и до. Полностью. Люди преувеличивают кровные связи – зачастую они же делают из людей уродов и монстров. Когда своего же бьют больнее всего. Когда глотку друг другу грызут ради паршивого наследства или всю жизнь превращают в бег с препятствиями, чтобы доказать, что ты лучше старшего брата или сестры. Не все, конечно, но… А «свой» человек – это тот, кто способен принять. Не важно, кем он нам приходится – любимым или другом. Это на интуитивном уровне чувствуется. Что без опаски спиной повернуться можешь, и какая бы дрянь не происходила, у тебя уверенность железобетонная, что не предаст.

-       Я обещаю тебе, Фаина. Расскажу все, когда сам уверен буду. Сейчас и без этого… - запнулся… не хотелось говорить о том, что у нас же под носом происходит, а она и так все поняла.

-       Нормально все будет. Тут лучшие врачи и аппаратура. Макса увези с клиники хоть на пару часов – он тут делу не поможет, только на врачей бросается… на грани уже…

-       Сама веришь, что его увезти отсюда можно?

-       Конская доза успокоительного в помощь… - пыталась шутить, только в этом разговоре каждая наша улыбка была, скорее, вопреки. «Чтоб не плакать, мы смеялись…»

-       Я поговорю с ним…

-       Держитесь… Иначе нельзя сейчас, – обняла меня, едва касаясь, так осторожно, будто боясь сильнее руки сжать, и мы стояли так несколько минут. А я прямо кожей чувствовал, что вот эта вот железная женщина тоже начала терять силы и нуждаться в поддержке. Так бывает, когда бежишь долго, без остановки, не давая себе даже выровнять дыхание, потому что надо, необходимо, важно, а потом вдруг останавливаешься. В такие моменты кажется, что силы куда-то уходят. Вот так вот, по щелчку пальцев, предательски тебя покидают… потому что нужна передышка.

-       И ты, Фая. И спасибо тебе.

-       Какое красноречие, - взяв себя в руки и словно встряхнувшись, промолвила Фаина. – Точно весь в отца…

Когда дверь за собой закрыла, я в кресло уселся и глаза сильно зажмурил – казалось, голова взорвется сейчас. От болезненной пульсации и чувства, что в моих мозгах кто-то ложкой ковыряется. Виноватым себя чувствовал. Перед всеми. Все в этом здании провоняло болью моих родных, и я жадно впитывал ее в себя. А еще сильнее болело от мыслей о Лексе… Пока в больницу ехал, думал, рехнусь.. «Почему она не приехала? Не верю, что предала. Что сделали с ней?» Сердце на две части разрывалось. Как поступить? В отель этот гребаный возвращаться и камня на камне не оставить, или к Максу мчать. И опять мысли атакуют, каждая больнее предыдущей. «Что с Дариной? Где Макс? Бл****дь, что происходит, вашу мать? Захлебнусь скоро в дерьме этом…» Сдохнуть хотелось. От гребаного бессилия сделать хоть что-то и чувства, что ничего от тебя не зависит. Что какой бы выбор сейчас ни сделал, куда бы ни уехал - а все равно потеряю что-то. Хотелось раздвоиться, как в дурацкой голливудской фантастике, и успеть везде. Девочку свою забрать, и время обратно перемотать, чтобы взорвать, нахрен, каждую суку, которая в сторону Дарины пулю выпустила. Только жизнь - это не долбаный блокбастер, а я не чертов супермен, который по щелчку пальцев всех порвет, защитит и выпустит кишки главному злодею. В такие моменты настолько остро осознаешь свою ничтожность, что хочется выть раненым зверем. Потому что ты просто человек. Слабый, беззащитный в своем страхе за тех, кто тебе дорог, готовый на все, только чтобы им не причинили вреда. Потому что вся твоя власть и влияние оказываются гребаной иллюзией. Потому что, мать твою, беззащитный и тебя трясет от одной мысли о том, что происходит с теми, кого любишь. Что тебе приходится чуть ли не молиться на чужого человека в белом халате, который, словно судья, может вынести тебе приговор. Когда гипнотизируешь взглядом каждый долбаный датчик, чтобы в какую-то секунду он вдруг не начал пищать как-то по другому… Когда видишь, как родные тебе люди чернеют от горя. Как плачет украдкой дочь, пока еще сдерживая ненависть и упреки в мой адрес. Как мутится рассудок от версий, где сейчас Лекса и что вообще с ней происходит. Потому что будто сквозь землю провалилась. Когда каждый взгляд на брата словно удар под дых, потому что видишь, как он осунулся. Тот самый Зверь, внушающий ужас любому, кто его знал. Я ждал от него обвинений, ярости, злости, что по челюсти заедет, не сдерживаясь, и скажет, что я охреневший урод, который семью под удар подставил. А он… Мне каждое слово до сих пор эхом в голове звучит…

«…он рассчитывает, что это нас отшвырнет друг от друга, а поодиночке Вороновых будет очень легко перебить. Но у него кишка тонка нас расшвырять в разные стороны. Мы заживо похороним тварь вместе…»

Только от этого лишь хуже. Потому что лучше бы ударил. Сильно и с ненавистью. Человек - эгоистичная тварь, он готов понести наказание хотя бы для того, чтобы хоть немного сбросить груз своей же вины. А когда не получает его, она становится вдвое тяжелее.

Я знал, что Макс не уедет никуда. Понимал, что надо его как-то увезти, потому что вот это вот напряженное ожидание… от него не становится легче, а наоборот, человек потихоньку начинает сходить с ума. Вздрагивает от каждого шороха и боится отойти хотя бы на шаг – так, словно пока ты здесь, все под контролем. Наивная уверенность, граничащая с одержимостью. Но больше всего здесь страха… что случится непоправимое, а тебя не будет рядом… вот что точило больше всего. Самая изощренная пытка – ждать и не знать, сколько еще продлится это испытание. Час… день… месяц, или оно затянется на годы. Не знать, сколько еще нужно продержаться, не свихнувшись от паники и волнения, которые по куску сжирают тебя изнутри, гадко чавкая и скалясь в довольных и окровавленных улыбках.

Я уехал тогда без него, нужно было привезти хоть какие-то вещи, да и жизнь за стенами больницы, как бы это ни было больно, продолжалась, а шакалы, ожидающие, что мы станем слабее, с предвкушением чистили затворы своих винтовок и точили лезвия клинков. Закон джунглей никто не отменял. И как бы ни хотелось послать все это дерьмо нахрен, нужно было собраться и, стиснув зубы, идти дальше.

Иногда кажется, что все потеряло свое значение, что это какая-то конечная точка на пути, а на самом деле – это только начало. Новый виток кровавой спирали, на которую тебя забрасывает против воли, и у тебя остается единственный выбор – карабкаться, увертываться, хитрить, убивать, устранять… или сдаться.

Домой приехал, и каждое движение на автомате. Душ, кофе, автоответчик, звонок в офис, кратки разговоры с партнерами. Тошно на душе, во рту горчит от этого долбаного слова «надо», только это единственное, что позволяет держаться. У нас начали гореть сделки, и с этим нужно было что-то делать. МЫ не могли себе позволить горевать слишком долго. И даже Максу, который хоть миллион раз пошлет меня нахрен, придется выбраться и делать то, что он должен.

Пока перебирал корреспонденцию, половина из которой сразу же отправлялась в мусор, обрати внимание на приглашение. Благотворительный вечер. Ничего интересного, только нам пора было приучать людей к себе. Нашим лицам. Тем более организатором выступал Алексей Савицкий. Слишком большая шишка в нужных нам кругах, чтобы проигнорировать. Тем более, что мы уже начали присматриваться, какое место под политическим солнцем собираемся занять. Через Русого пробил список приглашенных, и когда имя Нармузинова услышал, первым порывом было выбросить, нахрен, это приглашение… только остановился. Вот оно… вот то, что нам нужно. Телефон схватил и Макса сразу же набрал.

-       Макс… приезжай ко мне. Срочно!

-       Граф, бл***. Не заставляй меня послать тебя сейчас сам знаешь куда. Даже шага не сделаю.

-       Сделаешь!

-       Хочешь пари? Не выноси мне мозг, брат. Я все сказал…

-       И долго еще ты собираешься сидеть и разлагаться там вместо того, чтобы выпотрошить суку-Нармузинова?

-       О чем ты?

Наконец-то! Наконец-то я услышал вот эту ноту в голосе. Заинтересованности, которая пробилась сквозь толстый слой равнодушия ко всему вокруг.

-       Не по телефону. Не мне тебе объяснять. Звоню Изгою и жду вас. Времени в обрез. Мы этот шанс не пропустим!

***

На благотворительный прием съехались все те, кто с гордостью называл себя сливками общества. Политики, олигархи, медиамагнаты хлестали элитные напитки, хвастались любовницами и все время мечтали о том, когда можно будет сбросить маски добропорядочных благодетелей после окончания официальной части и брифинга с журналистами, на котором они расскажут, как любят сирот, больных детей и собачек. Вот тогда начнется настоящий праздник. Вакханалия порока. Они будут уничтожать кокаиновые дорожки, трахать все что движется и в перерывах между очередной груповухой договариваться о каких-то сделках. Но это все потом. А пока все чинно и благородно. Натянутые улыбки, вежливые светские разговоры и позирование на камеру.

Я пришел туда один. Максим с Изгоем оставались снаружи, под прикрытием. Их не должны были заметить, особенно Ахмед. Он точно приедет с полком своих мордоворотов, только хочет он этого или нет, но ключи от его белоснежного лимузина, хоть и на пару минут, придется отдать парковщику. А нам этого времени более чем достаточно. Тварь даже не догадывается, что уже через несколько часов он вместе со своим Роллс-Ройсом взлетит в воздух. Нам для этого достаточно будет сделать один телефонный звонок. GSM-бомба сработает мгновенно.

-       Андрей Савельевич. Все же уважил… Знаю, что в семье не гладко сейчас…

-       У нас все под контролем, спасибо, Алексей Викторович. – Ко мне подошел тот самый Новицкий, который был нам нужен. – А в уважении, не менее, чем в любви, важна взаимность…

-       Хорошо сказал, мне прям понравилось… Ораторские способности в нашей сфере – уже половина успеха, - протягивая мне бокал с виски, подмигнул Савицкий…

-       Теперь дело за второй… - протягивая в ответ свой стакан, - половиной дела.

-       За это стоит выпить, не так ли?

Выпили… каждый до дна. Это было хорошее начало. Правда, сегодня меня интересовало совсем другое. С каждой минутой напряжение нарастало все больше. Я искал глазами Ахмеда, но этот сукин сын до сих пор не приехал. Неужели я мог так ошибиться? Неужели опять все сорвется, бл***? Где же ты, сука? Где? Давай, гнида… мы тебя встретим, тварь… Мы тебе такой прием устроим... и проводы заодно. Давно пора кровью твоей, вонючей и черной, землю окропить. И взгляда от входной двери не отвожу, сканирую каждого, кто входит, и матерюсь сквозь зубы, потому что его нет, твою ж мать! Секунда... десять... тридцать... В ушах гул нарастает, сливаясь с тревожными нотами, и эта музыка все громче звучит, раздражая натянутые до предела нервы. Мгновение - и они начнут лопаться. Одна за другой, жалобно издавая последние предсмертные звуки. Рассыпается стена, за которой черная ненависть. Океан ненависти. Он ревет, бьется волнами о последнюю преграду, чтобы сожрать меня и все вокруг. Дышать все труднее становится… кровь вот-вот вскипит, и от напряжения скулы сводит от боли. А потом словно затихло все… остановилось... и каждая секунда растянулась до размера бесконечности. Каждое движение, жест, взгляд… словно просматриваешь видео на замедленной скорости.

Открывающаяся дверь… колкий взгляд… прищур раскосых глаз… медленный поворот головы… белый костюм… кивнул кому-то… прямо перед собой смотрит… как стервятник в поисках падали… в такт каждому шагу на золотой цепочке толщиной в палец колышется кулон в виде полумесяца…

А потом я чувствую, как перед глазами темнеть начинает и ухватиться за край стеклянного стола пришлось, который вот-вот покроется трещинами, настолько сильно я впился в него пальцами. Потому что вслед за ним шла Лекса. Сердце с такой силой забилось, что стало больно. С ней все в порядке. Этот урод не тронул ее. Не тронул, мать его, иначе я его зубами грызть буду, до костей обгладывать за мою девочку. Не смог пошевелиться, когда увидел ее. Рвануть хотелось к ней, обнять и задушить в объятиях. Ребра ей ломать силой сжатия, до синяков сминать, чтоб убедиться, что настоящая, что здесь она… Я про суку-Ахмеда сразу забыл. Меня просто заклинило на ней. Растолкать хотелось всех этих уродов и мозги вышибать каждому, кто на пути встанет. Каждый раз это сумасшедшее желание любить ее и ненавидеть всех, кто мешает. Одной рукой обнимать, а второй отстреливать тех, кто тянет к нам свои загребущие руки. Бешеный коктейль, от которого я моментально становился одержимым. На лицо ее смотрю... Боже, как тосковал… места себе не находил, но только сейчас всю силу этой потребности ощутил. Сдохну без нее. Живым трупом ходить буду. Никогда как прежде не будет. И уже мысли об ублюдке затуманиваются от того, как жадно ее рассматриваю. Впитывая каждый шаг, поворот головы, взмах длинными волосами, волнами падающими на плечи. Родная, моя, и в то же время словно чужая. Другая. Будто маску нацепила. Отстраненности. А мне орать ее имя хочется, только каждый звук в горле душит, кромсает словно лезвием. И пока до меня доходит, почему… Глаза увидели уже, а осознание пока не наступило. Она пришла НЕ ОДНА! С мужиком, твою мать. С каким-то чучелом коренастым и невысоким, скорее похожим на обезьяну, взглянув на которого, тут же отвернуться захотелось. Но она не шарахалась, держалась ровно, только руку его, которой он хотел по-хозяйски обвить ее за талию, резко сбросила, а он снова настойчиво приобнял и улыбнулся. К ярости молниеносно примешалась едкими брызгами ревность. Потому что для мужчины внешность значения не имеет. Конечно смазливая рожа довольно приятный бонус от фортуны, но не более того. Я достаточно в этой жизни повидал, чтобы понимать – соперником может стать самая уродливая обезьяна мужского пола, ровно как и смазливый мачо. Шансы пятьдесят на пятьдесят у обоих. Притом чаще выигрывают орангутанги, если у них подвешен язык, развита мускулатура и есть чем приятно удивить под ширинкой, а если вдобавок к этому имеется увесистый кошелек, то орангутанг мгновенно взлетает в рейтинге. Нет, я не считал, что Александра из таких женщин, но от этого легче не становилось. Сукин сын терся рядом.

Оказывается, я ревновал ее даже к воздуху. Я сейчас это понял. В эту самую секунду. Потому что ублюдок может вот так идти рядом и прикасаться.

Не видит пока меня, на лице ни одной эмоции, а я чувствую, как стакан на пол летит и разбивается вдребезги. Вокруг официанты сразу засуетились, только я не слышал ничего и, взгляда не отрывая, к ним приближаюсь, глядя в ее глаза. Она, как меня увидела, распахнула их широко, и я ее вдох судорожный услышал на ментальном уровне. Меня от него взрывной волной накрыло.

И вот она - победоносная улыбка Нармузинова. Сука! Его личный триумф. Его личный кайф. Упиваться той болью, которая захлестнула сейчас с головой. Наблюдать сейчас за нами обоими. За тем, как посреди этой толпы увидели друг друга, оторопели, и как исказились от отчаяния и неожиданной встречи наши лица. Знает, мразь, что душу на куски рвет, и скалится. Трусливый сукин сын, никогда один на один не выйдет. В толпу привел, с несколькими сотнями людей, парой десятков камер и прямой трансляцией на всю страну. Лучшего прикрытия не найти. А я себя в гребаной ловушке чувствую, и руки в кулаки сжимаю, чтобы ствол не схватить и не выпустить в ублюдка всю обойму, раскрасив кипельно белую ткань брызгами крови.

–       Ну здравствуй, дорогой, - стоит в несколько шагах от меня, в глаза смотрит и улыбается с издевкой. А когда мимо Савицкий проходил, то остановился, чтобы Нармузинова поприветствовать. Ему, по большому счету, было все равно, с кем чокаться, главное, чтобы кругленькую сумму выложил на очередном аукционе. - Алексей, приветствую. Ох, постарался, смотрю, блестящий прием.

–       Все для… очень дорогих гостей, Ахмед. Для очень дорогих. Кстати, а ты знаком с Андреем Савельевичем Вороновым?

Я горел изнутри. Заживо. Поджаривался на медленном огне и проклинал этот день. Это же адская пытка, стоять вот так рядом с этой гнидой, на расстоянии вытянутой руки и собирать в кулак все свое бл***кое терпение, чтобы не перерезать ему горло. Чтобы не превратить эту сходку рафинированного истеблишмента в бойню. Опять это долбанное “Не сейчас!”, которое сводило меня с ума. Опять все на грани срыва. Опять считаю минуты, а внутри бомба с часовым механизмом тикает. Секунды бегут на убывание, сменяются на электронном табло неоновые цифры, и ты вместе с ними ведешь своей отсчет.

Не дожидаясь ответа, Савицкий подозвал одного из официантов, которые шастали между гостей, разнося спиртные напитки.

–       Ну кто же не знает Андрея Воронова. Знакомы конечно. Даже дела некоторые вместе вели. Партнеры почти… Все на уровне, дорогой, как всегда. Знакомься, это дочь моя…Севд..

–       Александра, - Лекса, несмотря на злостные искры, посыпавшиеся из глаз Ахмеда, перебила ублюдка. Так, словно ей важно было сделать это именно сейчас, и схватила хрустальный бокал. Уродец, который стоял, как истукан, протянул руку, видимо, отнять шампанское хотел, только она демонстративно сжала ножку бокала еще крепче и сделала несколько глотков. Повисла неловкая пауза. Нармузинов смерил Лексу взглядом, а мне вдруг до ломоты в пальцах захотелось выбить этот бокал и к стене прижать, ткань платья рвануть и в губы со злостью отчеканить: ”Какого дьявола, Лекса? Я убью тебя когда-нибудь, поняла? За игры эти долбаные! За то, что душу мне выкручиваешь, ведьма мелкая!”

Савицкий окинул Лексу пристальным взглядом, а потом перевел его на Ахмеда:

–       Вот что значит кровь - не вода…

–       Главное, что ее горячий нрав будущему мужу нравится…

Она поперхнулась, а мне словно по затылку арматурой заехали. Ублюдок что, совсем с катушек съехал? Вот этот горилла, вот это существо, которое напоминало скорее не человека, а ошибку природы ее будущий муж? Он не выйдет отсюда на своих ногах! В унитазе утоплю или осколком горло перережу.

–       Ну, что тут скажешь. Молодому человеку явно повезло. У него будет чертовски красивая жена, - сказал Савицкий.

–       Жизнь полна сюрпризов, Алексей Викторович. До свадьбы еще дожить нужно, не так ли? - обращался Савицкому, только в глаза Ахмеду смотрю.

–       Доживет, никуда она не денется. Я свою дочь как зеницу ока берегу, - резко ответил Ахмед.

–       А кто сказал, что я имел в виду невесту, Ахмед?

Посмотрел на Александру, и та явно задержала дыхание. Терпи, девочка. Терпи. Уже совсем скоро. Как же я устал от этого гребаного терпения. От срывов, от неизвестности. Сегодня! Я хочу смерти этой мрази СЕГОДНЯ!

***

– Граф, ты какого черта не отвечал? Мы же договаривались о точном времени...

–Потому что не мог, Макс. Что у вас?

–У нас все готово. Осталось уроду дать вызов с ложной тревогой, чтобы он свою задницу в машину усадил и уехал отсюда нахрен. Второй аппарат за бампером спрятан. Через пять минут будет фейерверк… правда, конфетти хрен кто дождется…

–Я понял. Я сообщу, как только за ворота выедет. Поджарим, суку...

Подошел к окну, чтобы своими глазами увидеть, как мразь в машину садится и в эту же секунду настежь рванул окно, задыхаясь, чувствуя, как сердце рвется к такой-то матери от панического ужаса – в машину вместе с гребаным ублюдком Нармузиновым садилась Лекса и ее жених.

Судорожно пальцами в сотовый, вызывая Макса, срываясь на хриплый шепот.

- Отбой, бл****ь! Мать вашу-у-у отбой! В машине Лекса!

ГЛАВА 16. Лекса

Все разбилось вдребезги и весь мир исчез, рассыпался на какие-то бессмысленные брызги голосов, запахов, оттенков, я же видела только ЕГО глаза. Вся ненависть растворилась в этом дьявольском триумфе, в этой радости, невероятно сумасшедшей, и мурашки рассыпались по коже крошечным раскаленным бисером. Я каждую из них ощутила сердцем, которое захлебнулось от наслаждения снова смотреть в его горящие дьявольским огнем страсти карие глаза. Увидеть снова! ДА! Вот так! Неожиданно! Назло всему. Назло отцу, обстоятельствам, свадьбе проклятой. И мне не нужны были в этот момент прикосновения… только его взгляд. Он меня не просто обнимал - он меня обволакивал, ласкал, рвал на части. Ни у кого нет такого взгляда, как у Андрея. Ни у кого для меня. Говорящего. Орущего и рычащего взгляда. Он умел это делать со мной. Сводить с ума нереальным взглядом бархатных глаз цвета моего персонального безумия. Обжигающими глотками пью кипяток нашего электричества на двоих. Не моргая, сжимаю ножку бокала дрожащими пальцами, тяжело дыша и разбивая секунды на вечность вместе с ним. Пусть время остановится. Пусть оно замрет. Сжалится над нами и зависнет на какие-то секунды, когда я могу вот так сходить с ума и радостно кричать в ответ таким же горящим взглядом. Мне кажется, я даже вижу огненные нити между нами, и из них сыплются мелкие оранжевые искры, испепеляя кислород вокруг нас.

Я не скрываясь смотрела ему в глаза, и мне было плевать, что отец и Исхан это видят. Пусть хоть взорвутся от злости - никто не отнимет у меня право смотреть. Потому что я не знала, когда увижу Андрея еще раз… потому что я так же знала, что этой свадьбы не будет. Я залью собственной кровью белоснежные хоромы моего отца. Он получит мой труп в свадебном платье. Никогда ему меня не сломать. «По его» не будет в этот раз. Лучше сдохнуть, чем лечь под этого урода, которого он нашел мне в мужья… да и все равно меня бы убили после первой же брачной ночи, потому что я не девственница. Но и до этого не дойдет. Я не дам ему себя даже пальцем тронуть. И поэтому я смотрела на Андрея так жадно, как могла, вкладывая в этот взгляд боль и отчаяние, тоску и злость на проклятые обстоятельства, вкладывая всю свою любовь адскую к нему. Невозможную и безумную. Больную до такой степени, что я вынесла и ей, и себе приговор.

Пусть почувствует, как я люблю его, пусть увидит в моих глазах и поймет, что я не бросала… что у меня выбора не было. Это так важно, чтобы верил, важно, чтобы знал, что я не тварь… А сама понимала, что не поверит, если я еще раз откажусь уйти с ним. Мне придется говорить страшные вещи, чтобы Андрей отступился… и я их скажу. Если успею. Скажу, чтобы потом опровергнуть своей смертью.

И он смотрел так же в ответ… я только Бога молила, чтобы не выкинул ничего, чтобы не попытался здесь. Отец приехал с охраной, они все до зубов вооружены, даже в туалет меня с конвоем ведут. Я ни на секунду не остаюсь одна. Отец ожидает подвоха и готов к нему. Мне лишь удалось написать на салфетке четыре слова: «Я не могла. Прости». И передать Андрею с официанткой, сунув ей несколько купюр, чтобы молчала.

Когда ему отдали записку, он поднял на меня тяжелый взгляд, заставляя дыхание участиться, и тут же перевел его на Савицкого, который в этот момент захлебывался очередными дифирамбами, теперь уже Андрею. Господи, люди либо тупы, либо наивны, либо считают, что все вокруг идиоты. Неужели он не знал о вражде отца и Андрея?

Через четверть часа Граф передал мне ответ, но уже с другим официантом.

«Увидеть хочу. Когда и где?».

Отец вернулся за стол, и я тут же спрятала ручку под тарелкой, нервно улыбаясь.

- Господин Савицкий интересуется датой свадьбы. Хочет поздравить тебя лично, дочка. Будет нашим гостем. Согласился даже почтить нас своим присутствием на нашей Родине.

- Непременно. Это важное событие для меня, ввиду нашей новой сделки с вашим отцом, Александра. Для меня большая честь так близко познакомиться с вашей семьей и войти в круг его друзей.

Я еле сдержалась, чтобы не сказать, что у Ахмеда Нармузинова нет друзей и никогда не было, и что те, кто считали себя его друзьями, уже давно кормят червей, потому что не угодили ему, либо слишком много знали.

- Да-да, милая, - вмешалась супруга Савицкого, Маргарита, которая как раз подошла к нашему столу в экстравагантном малиновом платье с вычурным бантом на плече. – Я владелица трех салонов вечерних и свадебных платьев. У нас самые изысканные и великолепные наряды от непревзойденных мастеров Европы.

Она протянула мне малиновую визитку, тряхнув длинным волосами и расплываясь сладкой улыбке, от которой казалось, что все вокруг вдруг стало омерзительно липким.

- Это будет наш свадебный подарок. Приезжайте на примерку. Я предупрежу девочек, и из вас сделают самую красивую невесту во Вселенной. В моем салоне одеваются только женщины из семей высокопоставленных политиков, олигархов и богемы со всего мира. И для нас будет честью одеть дочь Ахмеда Айдыновича к такому знаменательному дню.

Льстивая разукрашенная сучка. Сколько пафоса. Так и источает мед, и на отца моего плотоядно смотрит. Не-е-ет, трахать он тебя не будет. От него любовницы целыми не уходят, это я уже знаю. А ты ему нужна для других целей, как и твой идиот-муж. Я перевела взгляд на отца, помнила, что он хотел, чтобы портнихи приехали к нам домой и шили платье по каталогам. Но сможет ли он сейчас показать себя тираном и деспотом при важных для него людях и отказать Савицким?

Перевела взгляд на визитку «Королева Марго» с девушкой в невероятном свадебном платье, усеянном стразами. И меня вдруг как током ударило… Вот он - шанс выйти из дома и увидеться с Андреем.

- Боже, как красиво! С ума сойти! – нарочито громко воскликнула я и прикрыла рот ладонью.

- Мы планировали шить платье дома, - попытался возразить отец. – Но ваши намерения меня растрогали.

Чертов лицемер. Его могла растрогать только музыка в моем исполнении, и то, когда я играла что-то из его любимых мелодий. Он всегда любил только классику или восточные мотивы.

- Папочка! – воскликнула я. - Я ужасно хочу такое платье, оно невероятное… я мечтала о таком с самого детства, ну, пожалуйста-а-а-а.

От удивления нахмурился… Да я и сама не помнила, когда последний раз называла его папочкой. Секунду спустя что-то словно разгладилось на его лице, когда я повторила снова, уловив, что нашла нужный тон и нужные слова. Я уже и забыла, как им можно управлять… потому что ненависть не давала мне не то что папочкой называть, а и отцом.

- Хорошо, раз моя дочь просит… все-таки не каждый день единственный ребенок выходит замуж.

- Вот и отлично. Приезжайте во вторник. Вас будет ждать целый штат специально обученного персонала. Выша фигурка и кукольное личико созданы для самых великолепных нарядов.

Когда отец снова отошел с Савицким на веранду, я быстро написала на салфетке:

«Свадебный салон «Королева Марго». Вторник. Во сколько, не знаю».

И ко мне вернулся ответ спустя несколько минут.

«Не важно, во сколько. Жди меня там».

Сердце ухнуло вниз, и дух захватило, мне стало невыносимо жарко от этого «жди меня там», так невыносимо, что казалось, я сейчас задохнусь, даже голова закружилась. Последнее время мне все чаще и чаще становилось не по себе. Словно паническая атака захлестывала с головой, и меня тошнило до холодного пота, градом катившегося по спине. Я закрывалась в туалете и меня рвало, пока кроме слюны ничего не оставалось, и, задыхаясь, плескала себе в лицо ледяную воду из-под крана, чтобы унять дрожь и смыть пот с лица. Это все от нервного напряжения. От мыслей жутких, которые с ума сводили, и ужаса от того, что проклятый день икс приближается. Страх, что я не смогу со всем покончить, и мне придется выйти замуж за Исхана.

Весь вечер только на Андрея и смотрела… а он на меня. Я до боли в груди надеялась, что у нас получится встретиться. Что я скажу ему, чтобы он простил меня, чтобы забыл обо мне и отпустил. Скажу, чтоб Андрей больше не пытался меня похитить и что я выхожу замуж по доброй воле. Это будет наша последняя встреча. По-настоящему последняя. Иначе не получится… иначе нам с ним не суждено.

И я мечтала о ней. Все эти дни потом, после банкета у Савицкого, я мечтала, как увижу Андрея, как прикоснусь к нему, как почувствую его запах.

Когда уезжали из гостей, у меня чуть истерика не случилась от ужаса, что не увижу больше. Я идти не могла. Оборачивалась. Тряслась вся. Сдерживалась, чтобы не зарыдать здесь при всех. Если не получится выехать в салон или он не сможет туда пробраться, я никогда его уже не увижу, а он меня. В машину сели, и Исхан спросил, как я себя чувствую. Ему показалось, что я слишком нервная и бледная. Внимательный какой выискался. Отвернулась к окну, не отвечая. Много чести для этого ублюдка. Я до сих пор помнила, как он птенцам головы отрывал. Никогда этого не прощу. Садист конченый.

- Отвечай, когда я спрашиваю тебя, Севда. Ты слишком строптивая. Я научу тебя покорности.

Проигнорировала его приказ, не отводя взгляда от окна, и резко посмотрела вверх. Увидела, как Андрей смотрит на меня, распахнув окно, каким-то напряженно сумасшедшим взглядом и шумно выдохнула, опуская веки, борясь с дрожью во всем теле. В ту же секунду Исхан дернул меня к себе, сильно сжимая за талию и пытаясь поцеловать. Я сама не поняла, как вытащила маникюрные ножницы из сумочки и приставила к его яйцам, сильно надавливая.

Подняла к нему лицо и очень тихо сказала.

- А я научу тебя к себе не приближаться. Запомни – никогда не смей ко мне прикасаться. Никогда. Понял?

Его пальцы на моей талии медленно разжались, и он отпрянул от меня назад, выругался на нашем и поправил воротник белоснежной рубашки.

- Когда станешь моей, я тебя накажу, сучка. Я тебя так накажу, что ты пожалеешь, что на свет родилась.

Усмехнулась зло и спрятала ножницы в сумочку. Не стану я его. Никогда не стану. Никто ко мне, кроме моего мужчины, не прикоснется. Я так решила. Или любимый, или смерть. И это не будет, как в кино или в книжках… это и сейчас не как в кино и книжках. Это безумно страшно. Это настолько жутко, что от одной мысли об этом я дрожала всем телом и тихо про себя молилась. Но еще страшнее сломаться и позволить себя растоптать. Никогда.

Слава Богу, к нам в гости Исхан больше не приезжал. Нельзя было нам видеться перед свадьбой, но меня все равно стерегли, я теперь даже по ночам спала не одна. Когда вернулась от тетки Асамы, отец приставил ко мне молчаливую женщину лет пятидесяти в черном хиджабе и с яростной ненавистью в темных глазах ко всему, что ее окружало. Казалось, она ненавидит даже собственное отражение в зеркале. Башира практически не разговаривала со мной, видимо, ей было приказано вести себя именно так. Впрочем, мне и не нужно было с ней говорить. Ничего, кроме презрения, я к ней не испытывала. Она пыталась заставлять меня молиться и читать Коран, но я и не думала выполнять ее указания, а точнее, в ее лице указания отца. Я давно уже определила для себя, к какой религии отношусь. Это случилось еще в детстве, когда нашла у бабушки Зухры в кладовке ящик со своими вещами. Там лежали детские кофточки, штанишки, платья и кукла с растрепанными, спутанными синтетическими волосами. Из самых дешевых. С глазами, которые закрываются, если наклонить куклу назад и с пластмассовыми колючими ресницами. Самое странное, что я даже не пошла спрашивать, чье это. Я сразу поняла, что мое. Каким-то шестым чувством, какой-то дикой интуицией. На вещах на бирках с изнанки было написано «Саша». А у куклы вышито на груди, на вязанном от руки синем свитере, красное сердечко и имя Александра. Я знала, что это связала и вышила моя мама. Знала каким-то подсознанием, о котором так много пишут. Нет, я не помнила… точнее, все же помнила. Очень-очень смутно. Как и силуэт матери, который видела во сне. Но я не была уверена, придумала ли я это себе, или на самом деле помнила ее. Ведь когда она умерла, мне было всего четыре года. Помню, отец увидел у меня куклу и ужасно разозлился, хотел выкинуть, но я закатила истерику и куклу оставили мне. С того момента я называла себя Лексой. Отец считал это детской забавой, а потом все как-то свыклись, притом я переехала в столицу. С именем Александра и со светлыми волосами жить было намного удобнее, чем с именем Севда, да и отцу было совершенно все равно на тот момент. А потом, когда оно стало моим сценическим псевдонимом, так начали меня называть все. И только Андрей… только он называл меня Александра, как моя мама в моих снах. Я никогда не ощущала себя мусульманкой. Мне были ближе совсем иные праздники, иные заповеди. Я стыдилась этого и пряталась, чтоб отец не узнал. Но если бы у меня был выбор, то я бы не выбрала ислам. Человек должен сам выбирать себе религию. То, что ближе ему к душе. А вообще я всегда считала, что бог на небе один и что не важно, на каком языке ему молиться и каким образом в него верить. Главное - просто верить, и все. И ненавидеть людей за то, что они взывают к Всевышнему на разных языках и с разной интонацией просто омерзительно. Ведь верующий человек сам по себе должен олицетворять добро и нести его в этот мир. Лучше уже ни во что не верить, чем с верой на устах нести боль и смерть.

Наверное, это неправильно… что я отреклась от религии, и именно за это Бог или Аллах меня так жестоко покарал, сделав мое счастье совершенно невозможным. Тогда где же оно - добро? Всепрощение?

Башира следила за каждым моим действием и при мне доносила отцу, если ей казалось, что я подозрительно себя веду. Ненавижу жалких плебеев, которые готовы выполнить любой приказ своего хозяина. Стыдно называть людьми таких существ. Страх делает из них насекомых, готовых предать даже родную мать или ребенка ради своей шкуры. Отец специально окружал себя такими. Я знаю. Он любил ощущение беспрекословной власти. Считал, что он сильный и могущественный… не понимая, что на самом деле это слабость и подлость, нарочито самоутверждаться за счет несчастных запуганных людей, которые боялись его тени и дрожали от звука его голоса. Я слышала, что почти все преданные отцу слуги были ему что-то должны. Прекрасный способ получить бесплатного раба, готового исполнить любой извращенный каприз. И они исполняли с таким рвением, от которого мерзко становилось. Прикажи он им отрезать себе части тела – они бы так и поступили.

Одна из таких вот рабынь и присматривала за мной. Следила, чтобы я ела, спала, чтобы никому не звонила и стояла за дверью, когда я принимала ванну, отбирая у меня перед этим телефон. Иногда мне хотелось ее придушить или утопить в этой самой ванне. Притом последнее время меня вообще воротило от еды. Зачем есть, если скоро и так... Я не могла произнести это слово даже про себя… я пока не думала об этом. Знала, как, но не думала. Страшно было. Очень и очень страшно. Но надежды не осталось уже, да и на что надеяться? Даже если Андрей меня заберет, отец нас все равно достанет, и тогда он просто убьет нас всех. Лучше я умру. Только я.

Кто я вообще? Меня и нет вовсе. Жалкое существо, которое бьет и отдает кому попало собственный отец словно свою вещь. Он распустил отвратительную сплетню, что певица Лекса бросила эстраду из-за великой любви и ударилась в религию. Замаливает грехи и готовится к свадьбе. Вы не знали, что Лекса на самом деле Севда и она мусульманка? Чеченка? Неужели? Ну вот знайте.

И посыпались гнусные комментарии, полные ненависти и расовой нетерпимости, какие-то обвинения и оскорбления. Где-то я читала высказывание, что публика, которая рукоплещет твоей коронации, будет так же рукоплескать на твоей казни. И это оказалось правдой – они рукоплескали. Они орали дикие лозунги. Все те, кто пели мне дифирамбы, готовы были лично сжечь «черномазую сучку» живьем. Предательница, террористка… чего я только там не читала. Вот так и закончилась моя карьера певицы. А была ли она? Скорее всего, нет. Отец просто позволил мне так думать. А потом жестоко разломал всю мою жизнь.

На примерку свадебного платья Башира со мной не поехала. Я подстроила ей расстройство желудка. Меня сопровождали охранники, которые не посмеют мешать мне и, если я прикажу ждать за дверью салона, они так и сделают.

Я не знала, когда Андрей приедет и приедет ли вообще. Пока вокруг меня суетились продавщицы, примеряя платья, лифы, фату, корсеты. Я стояла напротив зеркала и только кивала головой, чувствуя, как меня снова накрывает волной дикого отчаяния. Заходила в примерочную, смотрела на свое отражение в белоснежном наряде и начинала задыхаться. Оказывается, я до безумия ненавидела белый цвет.

- Вам подойдет более закрытое декольте, - кудахтала продавщица, а я усмехнулась – конечно, закрытое, потому что возле ключиц все еще остались следы от побоев. Заметив их, женщины многозначительно переглядывались, а мне было наплевать. Честно говоря, я бы и это платье надела. Они ведь не знают, что я себе не свадебный наряд выбираю. Мрачно улыбнулась своему отражению, а одна из дизайнеров поправила на мне фату, прикрывая лицо вуалью и расправляя воланы на подоле платья.

- Примерьте вот этот верх. – Протянула мне другой лиф, усеянный белыми розами. - Вы наденьте, а Светочка поможет вам зашнуровать. Вас даже в корсет затягивать не надо. Какая же точеная у вас фигурка. Такая стройная. Хрупкая. Пока вы примеряете, я пошлю девочек еще несколько платьев принести на примерку. Вижу, вам пока ничего особо не понравилось.

Я кивнула и зашла в примерочную, чувствуя, как от духоты кружится голова, и в отчаянии спрашивала себя уже сотый раз, когда он приедет и приедет ли. Я уже здесь несколько часов. Этот кошмар нескончаемый. Я скоро не выдержу, меня и так трясет от всего этого фарса с примеркой и выбором. Так и хочется им сказать, что мне наплевать, в каком платье подыхать.

Смотрю на отражение свое застывшим взглядом, на вышитые белые цветы со сверкающими стразами, и глаза слезами наполняются, а потом вздрогнула, когда дверь в просторное помещение с зеркальными стенами приоткрылась и тут же беззвучно всхлипнула, глядя через зеркало на того, кто вошел в примерочную и прикрыл за собой дверь на ключ. Стоит за спиной и смотрит на меня. Ни слова не говорит. Потом руку на горло мне положил и к затылку губами прижался.

- Красивая… какая же ты красивая, Александра. Ты вообще представляешь, насколько ты красивая? – и кончиками пальцев по шее водит, по ключицам, лаская каждую выступившую бисеринку мурашек и вызывая новые щекочущим затылок дыханием.

И все… исчез весь мир к дьяволу. Как и всегда, когда Андрей рядом. По всему телу прошла дрожь от этого шепота и от ощущения его ладони на своем горле. Не сжимает, а ласкает подбородок и часто дышит сзади. А потом к себе рывком развернул и с яростью дернул вниз корсаж платья, обнажая меня до пояса, глядя в глаза и тяжело дыша, опустил взгляд к моей нервно вздымающейся груди, и соски под его взглядом мгновенно затвердели до боли. Рванул к себе за затылок и жадно впился в мой рот поцелуем, не говоря ни слова, задирая подол свадебного платья, сдвигая в бок полоску трусиков, лихорадочно проводя по мокрой плоти дрожащими пальцами, подхватил под колени и, приподняв, резко вошел в меня одним быстрым движением, мы оба глухо застонали, и мне показалось, что меня разрывает на части от болезненной наполненности им изнутри. Такой внезапной и жадной. Я запрокинула голову, впиваясь в его волосы негнущимися пальцами и сходя с ума от какого–то отчаянного приступа страсти, от того, что оба здесь, в этой примерочной, со страхом быть пойманными. Оба одетые, и я в платье этом стону, зажав зубами костяшки пальцев, пока он долбится в меня, кусая за шею и сжимая руками мои ягодицы, вбиваясь раскаленным членом все быстрее и быстрее, с каким-то остервенением и шепотом: «Моя… ты моя, слышишь? Моя-я-я, мать твою-ю-ю, моя».

И я шепчу в унисон его тихому рыку: «Твоя… только твоя».

Под каждый бешеный глубокий толчок и треск материи, со сбившейся набок фатой, щекочущей напряженный сосок и грубо сминаемой на затылке его голодными пальцами вместе с моими волосами. Пока не накрыло. Не скрутило все внутренности жгучим и острым наслаждением, запрокинула голову, ударяясь затылком о стену, и он тут же накрыл мне рот ладонью, зная, что я могу закричать, двигаясь быстрее и быстрее, глядя в мои закатывающиеся от оргазма глаза, и я впиваюсь зубами ему в ладонь, чтобы не выть, когда все тело простреливает острейшими волнами наслаждения, и он выходит из меня, чтобы, молча взяв за затылок, опустить на колени, продолжая сжимать фату пальцами и толкаясь блестящей головкой мне в губы. Почувствовала его вкус во рту, и скулы свело от бешеного фейерверка запретного и адского удовольствия. Вакханалия страсти посреди рек крови и необратимой невозможности нас обоих, как единого целого. В этом платье, которое мы с ним оба пачкаем самой прекрасной грязью на свете. И я морально кончаю от понимания, насколько это невероятно красиво ублажать его ртом в примерочной, в чужом свадебном платье, стоя на коленях и цепляясь руками в кружевных перчатках за его бедра, и проводить ими по каменному члену, заставляя его сдавлено стонать. Смотреть, как запрокинул голову и скалится в самом примитивном удовольствии, наполняя мое горло собой, судорожно толкаясь мне в рот с последними спазмами.

А потом, тяжело дыша, смотреть ему в глаза. Оба пьяные, дрожащие. Осатаневшие от разлуки и проклятых препятствий, впивающиеся в друг друга, как умирающие с голода. Закрывает в изнеможении глаза и трется колючей щекой о мою щеку.

- Девочка-а-а, моя маленькая девочка, как же я тосковал по тебе... – а мне рыдать хочется, потому что знаю, что скажу ему… знаю, что это конец. Только не хочется. Хочется еще пару минут счастья. Совсем немножко. Вот так побыть в его объятиях со вкусом нашего сумасшествия на губах, с саднящей болью между ног. А Андрей вдруг в глаза мне пристально посмотрел и снова к себе привлек, сминая мою голую спину горячими ладонями.

- Переодевайся. Мы уходим отсюда. Никакой свадьбы не будет. – Хрипло прошептал мне на ухо. - Все. Хватит. Я забираю тебя отсюда прямо сейчас.

Где-то в моей сумке вибрирует мой сотовый, и я чувствую, как волны паники ползут вдоль позвоночника липкой ледяной паутиной. Вот и настал день моей смерти. Ведь умирают не тогда, когда врачи констатируют конец, а когда дышать не имеет больше никакого смысла, и палец дрожит на рукояти ножа, чтобы полоснуть поглубже.

ГЛАВА 17. Лекса. Андрей

- Нет… – сказала и забыла вдох сделать, перед глазами точки заплясали черные.

Вот он – первый порез. Еще не выступила кровь. Он пробный, очень слабый, и рука только начала предательски дрожать. Я знаю, что взмахну ею еще множество раз, нанося себе раны снова и снова. Себе и ему… но пусть лучше такие, чем настоящие. Я должна вытерпеть. Я же сильная.

- Я не поеду с тобой, Андрей… – каждое слово тяжелое, как камень, падает вниз, скатываясь с губ, и разбивает между нами пропасть, раня осколками обоих.

Смотрит на меня непонимающе, а потом затыкает рот поцелуем, а я вырываюсь и отталкиваю его от себя, лихорадочно натягивая корсаж белого платья обратно на грудь, застегивая крючки дрожащими пальцами.

- Не поеду, Андрей, понимаешь? Не выйдет у нас ничего. Да и нет нас вообще, и ты это знаешь. Так… страсть, адреналин от запрета. Но я больше не могу играть в эти игры.

- Игры? Это ты что играми назвала?

И от этих вопросов еще больнее становится, я даже чувствую, как они меня режут по венам, полосуют.

- Игра – это вид культурной человеческой деятельности, направленный на то, чтобы себя или кого-то развлечь, - сказала очень тихо, потому что собственные слова были слишком болезненными.

В его же глазах неверие… сомнение. Чуть прищурился и сам рубашку застегивает, только его руки не дрожат, как мои.

- Почему ты мне это говоришь? – отчеканивая каждый слог и заправляя рубашку в штаны, а мне не верится уже, что несколько минут назад я извивалась в его руках, пока он жадно брал меня у вот этого зеркала. Сейчас мне казалось, что это было где-то в прошлой жизни. Очень давно. Так давно, что от тоски по его ласкам и нежному шепоту мне на ухо свело скулы и засаднило в груди.

- Потому что нет у нас будущего. Нет его. Ты до сих пор не понял? Не дадут нам вместе быть.

- Кто не даст? Отец твой? Или кто?

- Никто. И твоя семья, и моя. Разные мы.

Усмехается, а в глазах еще до сих пор всполохи огня беснуются. Он пока не понимает, что я серьезно, что я приняла решение, и ему меня не убедить. Когда поймет, я уже с ума сойду от отчаяния.

- Конечно, разные. Ты женщина, а я мужчина. Что за бред, Александра? Какого дьявола мы вообще говорим об этом? К чему эти слова? Да, разные, да, все не просто. Но разве это имеет значение, если мы верим друг в друга? Если хотим быть вместе? С каких пор это стало проблемой?

С каких? С тех самых, когда я начала бояться, что убьют тебя, что боль причинят, что это я во всем виновата буду.

- Не верю я в нас. Ненастоящее все.

Отступая назад и срывая фату, чтобы волосы обратно в хвост заколоть. Мне хочется истерически закричать, чтобы просто ушел, не заставлял меня резать себя и его словами, не заставлял боль невыносимую причинять. Просто пусть уйдет… но это не про него. Андрей никогда не отступится просто так. Он слишком сильный, пойдет до самого конца и не свернет с пути из-за препятствий.

- Свадьба у меня. Решено все. Дата уже назначена и гостей созвали. Нет пути назад. Кончено все между нами. Я увидеть тебя хотела, чтобы сказать об этом, чтоб не искал больше и забыл про нас.

- Свадьба? С этим вот? Отец заставил. Я знаю. Разве это препятствие, девочка? Это так – незначительное недоразумение.

- Не отец. Я сама. Я так захотела. Я Исхана со школы знаю. Он всегда мне нравился. Нас сосватали еще когда я маленькая была.

Андрей рывком меня к себе привлек, сжимая мои руки чуть выше локтей. Сильно сжимая, так, чтобы вырваться не могла.

- Ты что сейчас несешь? Какая, нахрен, свадьба? Стонала только что подо мной и кончала, а теперь свадьба? Это ты играешь в какие-то игры, а у меня нет на них времени, понимаешь? Я не играться сюда пришел, а за тобой.

Попыталась вырваться, продолжая смотреть в глаза его горящие и чувствуя, как решимость трещину за трещиной дает. А что, если… что, если получилось бы все? Забрал бы меня от отца. Увез далеко, спрятал… И что? Всю жизнь так прятаться? Бояться собственной тени? Я не хочу нам жизни такой.

- Говорить можно что угодно. Да и какое отношение имеет свадьба к моим стонам под тобой? Не вижу связи. Отпусти меня. Мне больше нечего сказать тебе, Андрей. Прости. Прости меня, пожалуйста, не смогу я уйти с тобой.

- Какое отношение? Не смогу? Не хочу, верно? Это ведь именно не хочу, или я ошибаюсь?

- Да! Не хочу. Ты не ошибаешься. Не хочу уходить с тобой. Уже не хочу.

Сильнее сдавил руки и даже чуть приподнял, а я поморщилась, потому что кости все еще болели после ударов отца.

- Зачем лжешь мне? Зачем вот эта игра сейчас долбаная? Спектакль. Ты для меня его три дня эти репетировала? Думаешь, я синяков на тебе не видел и страх в глазах не читаю? Сколько лет тебе, девочка, а сколько мне? Я в такие игры играл, когда тебя еще в проекте не было. Правду говори мне. Не изворачивайся.

Смотрит мне в лицо, и я вижу, как на его скулах широких желваки играют и в глазах появляется тот самый холодный блеск, который я видела в них раньше. И уже успела забыть, как сильно и больно он может резать азотом по нервам.

- Ты же просто боишься. Думаешь, я не смогу тебя защитить? Не веришь мне? А, Александра? Не веришь? Отвечай!

Тряхнул сильно, так что в голове зашумело.

- Да! Да! Я боюсь! Ясно? Боюсь! Нихрена ты меня не защитишь. Никого не защитишь! Ты ни дочь, ни жену не смог! Сестру и племянницу не смог! А меня сможешь, думаешь? Уходи! Не трогай меня. Я жить хочу. Ясно? А не прятаться и вечно бояться. Вот она – правда. Несерьезно все у меня к тебе. Я это поняла и не хочу уходить с тобой. Можешь не верить, но это и есть правда, которую ты хотел услышать.

Я видела, как искажается его лицо по мере того, как я говорила и разжимаются пальцы на моих руках, а в глазах еще больше льда, он сковывает радужку, делая ее почти черной. Как же мне хотелось в этот момент кричать, что ложь… что я вру, что ни одно слово здесь не настоящее, что да, я боюсь, но не за себя. Я бы умерла ради того, чтобы он жил, улыбался, был счастлив. Я каждый день Бога молю, чтоб уберег его… только с ним во что-то верить начала. Никого ближе и роднее нет у меня и никогда не будет.

- Сильнее мой отец! Тебя и всех твоих… сильнее. Ты за все это время убить его так и не смог! А он… он всю семью твою. Как ты защитишь меня? Себя защити!

Несколько секунд смотрел мне в глаза, а я чувствовала, как рыдание поднимается изнутри, вверх, к горлу, и душит, давит горло, и я вот-вот взвою, заору, не смогу сдержаться. Вцеплюсь в воротник его рубашки и жалко проиграю сама себе, а потом никогда не прощу себя за это.

- Уходи. Не пытайся больше. Дай мне жить своей жизнью. Услышь меня. Ты ведь сам всегда говорил, что право выбора – это самое важное, что есть у человека. Оставь мне мое право выбора. Я выбрала не тебя. Знаю, что в это трудно поверить… и что ты не умеешь проигрывать…

А он вдруг снова к себе привлек, не давая отвернуться, не давая отвести взгляд.

- Я не играл! Мать твою, я не играл с тобой! – я зажмурилась, тяжело дыша, чтобы не видеть вблизи этой едкой боли в его глазах. - Зачем? О любви зачем… все это зачем? Нахрена сегодня со мной?

- На память. Сегодня на память.

Усмехнулся, даже расхохотался. Истерически, громко и ударом кулака зеркало за моей спиной разбил, а я вскрикнула и глаза широко распахнула.

- Ну, смотри, не забудь, когда под орангутанга своего ляжешь. Кстати, ты не боишься, что подпорченная уже? Что муженьку своему скажешь, а? Оправдание придумала?

- А я операцию сделаю, не узнает никто. А тебе спасибо за опыт, Андрей. Буду мужа ублажать. Все, как ты научил…

Не успела договорить – ударил. Вроде по щеке, а болит в груди. Во рту появился привкус крови, но я даже ладонь к лицу не прижала. Смотрим друг другу в глаза, и я понимаю, что вот теперь это конец. Глаза закрыла сильно, до боли в веках, и не хочу открывать, не хочу видеть, иначе не сдержусь. Уходи-и-и, пожалуйста, Андрей, уходи.

- Платье это идет тебе. Надеюсь, мы его не запачкали. Веселой свадьбы тебе, Лекса. С меня свадебный подарок. Счастлива будь. И да, ты права, я всегда уважаю чей-то выбор.

Развернулся и вышел из примерочной, а я, тяжело дыша, смотрела на свое отражение, а потом беззвучно заплакала, сжимая руки в кулаки с такой силой, что ногти впились в кожу до крови. Несколько секунд, чтобы отдышаться и прийти в себя, чтобы связать себя железной проволокой изнутри и не броситься за ним. Только сейчас я вдруг поняла, что в салоне магазина стоит гробовая тишина. Потом кто-то громко всхлипнул, и я почувствовала резкий приступ тошноты и головокружения, вышла, пошатываясь, и посмотрела на дизайнерш, которых под дулами пушек все еще держали люди Андрея. Женщины дрожали от ужаса и по их щекам катились слезы. Едва я появилась, люди Андрея опустили руки со стволами и вышли из помещения. Женщины бросали взгляды на витрины магазина и всхлипывали от страха. А я смотрела, как люди в черных костюмах садятся в машины, и у меня в голове играет реквием Моцарта. Сильными аккордами, от которых разрывает барабанные перепонки. Вот и все. Я ведь этого хотела. У меня получилось. Да, это было правильное решение. Теперь ему ничего не угрожает. Сама перевела взгляд на витрины магазина и с трудом сдержала спазм в желудке, хватаясь за горло - на стёклах, с обратной стороны, остались кровавые отпечатки и смазанные пятна. Светочка зарыдала в голос и осела на пол, вторая женщина начала лихорадочно рыться в сумочке – наверняка, чтоб сотовый достать. Слышались крики на улице. Видимо, люди наткнулись на трупы моих охранников. И опять смерть. Везде смерть. Вокруг меня все умирают. Как в каком-то боевике… только это не кино, а моя жизнь, и люди гибнут настоящие.

Я повернулась к Антонине – директору магазина – и почему-то тихо сказала.

- Я выбрала. Я возьму именно это платье.

Пошатнулась, и одна из женщин подхватила меня под руку. Вдалеке слышался вой сирен полицейских машин и скорых. Меня увезли из салона еще до того, как приехала первая машина. Вывели через черных ход и посадили в джип с тонированными стеклами. Пока мы ехали домой, меня тошнило прямо на пол салона автомобиля и жуткими спазмами скручивало напополам. Когда приехали, я выскочила из машины и бросилась к себе в комнату, заперлась на ключ и упала на пол, чтобы рыдать там в голос от бессилия и отчаянного страха, что теперь не будет пути назад. Это на самом деле конец. Андрей отступился от меня, как я и хотела, больше никого рядом нет. Я совсем одна… Словно в ответ на эти мысли в дверь комнаты постучались. Я приподняла голову, не видя ничего затуманенными от слез глазами.

- Лекса, открой. Это я. Саид. Впусти меня, девочка. Поговорить хочу.

АНДРЕЙ

Кожа до сих пор ладонь горела после пощечины. Так, словно только что ударил. Еще несколько часов назад я поклялся бы чем угодно, что никогда не сделаю ей больно. Никогда руку не подниму. Каким бы злым ни был. Что бы ни делала или ни говорила. И перед глазами все эти месяцы пролетели, как краткометражка. На перемотке. А мозг лишь отдельные кадры выхватывает и выдает в виде стоп-кадров. Взгляды с вызовом, слова едкие и ядом пропитанные, которыми друг друга хлестали. Выходки ее, разбитая ваза, запах гари, когда дом гореть начал. Как сломать ее пытался, только на самом деле жалел каждый раз, сам тогда еще не понимая, почему. Миллион раз по стенке размазать хотел, и останавливало что-то. И нежность эта… долбаная нежность, которая пробилась словно росток из-под асфальта. Такая нереальная, нелогичная, у которой не было ни одного шанса, но… Я самого себя за нее ненавидел. За то, что она менять меня начала. Потому что сам не понял, как подпустил ее настолько близко, как никого и никогда. Что дошло все до того, что готов был убивать любого, кто к Александре притронется, кромсать на части, не раздумывая. Десятки людей в расход пустить, на горло самому себе наступить, только чтобы вырвать у судьбы еще один шанс.

А сейчас сам же и ударил! Смог… Да, бл***, смог. Наотмашь. Никогда на женщину руку не поднимал, а тут не выдержал. Не потому что больно было. Невыносимо. Настолько больно, что сдохнуть в тот момент хотелось, только чтобы не слушать. Разорвать грудную клетку и выдрать сердце это долбаное, которое не хотело прекращаться биться и трепыхаться от звука ее голоса. Того самого, которым раньше сводила меня с ума от страсти, а сейчас распинала. Хотел, чтобы замолчала наконец-то. Чтобы заткнулась, мать ее, и не говорила все это, не вела себя, как лживая сука. Чтобы не опускалась в моих глазах еще больше. Не летела вниз на бешеной скорости, разбиваясь на дне пропасти, из которой мы только-только начали выбираться. Вот почему ударил. За то, что посмела замарать то единственное, что оставалось незапятнанным.

Я ни одному ее слову не верил. Ни одному лживому слову. Да и лгать можно по-разному. Даже больше - каждый из нас имеет право на ложь. И я знал, что она лжет. Не настолько наивен. И ушел я не потому, что поверил. А потому, что отказалась. От меня… себя… от нас. И плевать я хотел на ее какие-то намерения и страхи. Это все второстепенно, если действительно хочешь чего-то. А девочка испугалась. Поиграла и поняла, что все зашло слишком далеко. Слишком страшной сказка получалась. Это не игры в экстрим, это адреналин в чистом виде. Это запах крови с ее металлическим привкусом. Это могила тех, кто с тобой бок о бок был и понимание, что это кладбище лишь расти будет. Это та уродливая реальность, с которой не каждый сумеет жить, и она испугалась. Дьявол! Даже это я мог понять. Мог понять, бл***. Но только не то, что она оступилась. Чувствовал себя полным идиотом. Вспоминая каждый день, что был с ней, и понимал, как все это выглядело. Долбанные гонки. С самого начала. Бегал за ней, как идиот, поймать пытался. Для себя, чтоб навсегда, а она любой шанс использовала, чтобы сбежать. Наплевав на все! На то, что каждый раз за ней мосты горят, которые я по камню опять выстраивал. Придумывала потом миллион оправданий, в глаза смотрела и сладкие слова говорила, а я , дурак, и рад был слушать. Потому что чертовски хотелось верить. В эту искренность, чистоту, и пить жадными глотками ее наивность и свежесть, а наивным оказался я. Поверив девчонке, которая просо наигралась в любовь. О чем думал только? Какая, нахрен, любовь? Какие чувства? Ей еще по клубам бегать да со сверстниками на вечеринках гудеть… Попробовала что-то новое на вкус, только груз слишком тяжелым оказался. Вот и решила все для себя. Как умела… Наговорив всякой дряни, чтоб побольнее ударить. Я ее насквозь видел, и с каждым произнесенным словом она для меня словно в размерах уменьшалась. По красивому, такому родному и до боли любимому лицу поползли уродливые трещины разочарования. Тонкие, едва заметные, только разветвлялись с такой скорости, что покрыли кожу безобразным кружевом лицемерия. Зачем, Александра? Зачем, мать твою, ты сделала это с нами? И ловлю себя вдруг на мысли, что в душе нет ярости. Нет ненависти или злости. Мне не хочется выжать на полную педаль газа и врезаться в ближайший столб. Не хочется вернуться и убить ее, нахрен. Не было этого. Была лишь мертвенная пустота. Настолько тихая, что я на мгновение даже прислушался, продолжает ли биться сердце. Потому что там, внутри, все покрылось толстой коркой льда. Нет вьюги, нет метели или ярких переливов инея на солнце, только заставший холод.

Наверное, это похоже на состояние шока. Или когда тебе сообщают о смерти близкого человека, только ни одно слово не дошло до сердца. Ты слышишь, даже смотришь на лицо собеседника, который прячет от тебя глаза, чтобы не выдать своей жалости, а ты НЕ ПОНИМАЕШЬ, что это конец.

Я даже остановился, схватив в руки телефон, чтобы на фото ее посмотреть… ждал, что сейчас взорвусь, но… все та же тишина и пустота. Так забирает нашу душу разочарование. Когда тебе не хочется уже биться головой о стену, когда каждый момент из прошлого словно в другом свете виден, или это просто ты к каждому из них с иной стороны подходишь. Когда каждое произнесенное слово звучит иначе, превращаясь из вдохновляющей музыки в отвратительные фальшивые аккорды.

“- Сильнее мой отец! Тебя и всех твоих… сильнее. Ты за все это время убить его так и не смог! А он… он всю семью твою. Как ты защитишь меня? Себя защити!”

И словно жестокая насмешка - телефон зазвонил. Карина… Улыбается на фото во весь экран, и вот наконец-то что-то там, где сердце, зашевелилось. Острая боль обрушилась вперемешку с чувством с вины. И дальше мозг продолжает выхватывать кадры из прошлого. Тот самый злосчастный кабинет и гипноз. Моя дочь… глаза ее закрытые, дрожащие руки, и я, такой же, бл***, беспомощный…

“Чувствую запах алкоголя... Сильный… Меня тошнит от него… Они теперь смеются… громко… говорят, что уже скоро начнется веселье. А я не понимаю, почему они схватили меня. Может, они ошиблись. Я же не сделала ничего плохого. Не ругалась ни с кем. Почему они ворвались к нам? Я хотела приподняться, в окно посмотреть, наверное, папа уже едет следом. Сейчас он заберет меня. Нужно потерпеть…”

А папы не было. Папа не защитил тебя тогда. Как и не защитил Дарину с Таей. Понимаешь, Карина, он другой дочерью занят был. Не своей, а того ублюдка, который сломал тебя. Вот чем твой папа занимался.

А его дочь оказалась намного смышленее тебя, моя девочка. Себя сберечь смогла, да еще и защитника нашла в лице того, что должен был разорвать ее на части. А Александра правду сказала. Не жалея. Отрезвляя. Показывая, чего стоит весь этот фарс, в который я, как дурак, поверил. Бегал, как подросток желторотый, догоняя и назад возвращая. А ведь правда, я не оставлял ей выбора. Свято верил, что это НАШЕ решение. И действовал соответствующе. Не спрашивая, не давая отдышаться, не слушая. И ее шаги в обратную сторону одним только страхом объяснил. Только страх - это так ничтожно мало, если любишь. Если любишь… вот ключевое слово. Не играют, не подпускают, чтобы потом оттолкнуть, не приближаются, чтобы потом сбежать еще дальше. Это так… поиск острых ощущений. Она всегда оставляла для себя пути к отступлению, только я, полный идиот, не желал это замечать.

Да, моя хорошая.

Па-а-ап, а ты где?

Я в дороге, дела кое-какие решал…

А ты скоро в городе будешь?

А что случилось? - каждый телефонный звонок из дома заставлял меня напрягаться, ожидая плохих новостей. Особенно в последнее время. - Не молчи, Карина!

Да ничего, ты что… со мной все в порядке. Я просто думала, ты меня заберешь…

Это непременно. Откуда? И какого… - остановился, сделав несколько глубоких вдохов. УЖ кто-то , а она меньше всех заслуживает того, чтобы вымещать на ней свою злость. Несколько секунд назад от чувства вины с ума сходил, а сейчас ощущение, что опять из-под моего контроля вышла, моментально собраться заставило и вернуться к себе прежнему. - Где ты находишься, Карина? Я сейчас же приеду…

Я, эм-м-м, я у Насти. Когда будешь?

Ты опять за свое? - моя дочь неисправима. Иногда мне хотелось ее за это придушить.

Ну, как хочешь. Я могу и сама, не маленькая уже

Стоять! Жди меня, я буду максимум минут через пятнадцать.

Я был через десять. Не знаю, почему, но на душе становилось все более тревожно. Или это уже паранойя. Не знаю. Ощущение, что все из рук валится. Что я отсутствовал очень долго и сейчас, вернувшись в свой дом или на свою Родину, понимаю, что все необратимо изменилось. Люди, который ты знал и ценил, места, в которые любил ходить, даже лавочка возле подъезда хоть и свежепокрашенная, но какая-то неродная. Чувствовал, что упускаю что-то очень важное, только понять и объяснить самому себе, что именно, все сложнее. Как среди развалин своего мира, в котором узнаешь лишь отдельные очертания. Я не хотел, чтобы моя дочь была там. Она должна быть дома. Как и сестра… и племянница. И каждый раз, когда я буду переступать порог собственного дома, от него не должно веять могильным холодом, это все неправильно черт возьми.

Вытащил из внутреннего кармана телефон и быстро набрал дочери.

Карина, я внизу. Спускайся, давай. Мы спешим. Учти это, пожалуйста…

И куда мы так сильно спешим, - дверца машины вдруг отворилась, и я увидел перед собой Настю. Не спрашивая моего разрешения, она грациозно опустилась на соседнее кресло. Что за нахрен? Клянусь, я когда-нибудь их обеих закрою на месяц в подвале. Пока не откажутся от своих бредовых идей, сообщницы чертовы.

Что ты здесь делаешь, Настя?

С каких таких пор, Андрей, ты стал так сильно не рад моему присутствию? - расстегнула пуговицу на плаще, потом еще одну… а я смотрю ей прямо в глаза, взгляд не опускаю, всем своим видом давая понять, что для меня там ничего интересного нет. И так же, не моргая, включил кондиционер на полную мощность. - Тебе жарко, я смотрю…

Конечно, жарко. Что тебя так удивляет? Неужели забыл, как на меня действуешь… - и приближается к моему лицу, томно прикрывая веки и проводя по губам кончиком языка. А я чувствую, как вскипать начинаю. Да что это за дрянь, дьявол? Она что, совсем дура? Положила руку мне на колено, и я, схватив ее за запястье, сжал ее со всей силы,

Ты что делаешь? Мне же больно, Андрей…

Показываю, как на языке жестов звучит слово “нет”, Анастасия! Никогда не подозревал, что у тебя проблемы со слухом и ты не поняла все еще тогда…

Чего я не поняла? - со злостью прошипела Настя?

Что я больше не буду тебя трахать. Так понятнее?

Да ты что? Нашел помоложе да посвежее? Козел ты, Андрей… Она же о тебя ноги вытрет и переступит, не оглядываясь.

Все сказала? Угомонись, давай, и застегнись. Я не собираюсь реагировать на твои психи. Сама завтра жалеть будешь. Сделаю вид, что этого разговора не было.

Да пошел ты, Андрей! Ненавижу тебя! Ты гребаный неудачник. Ничего тебе не светит, ясно? И ничего хорошего тебя не ждет, уж можешь мне поверить! Ты и сам это видишь. Ты по уши в дерьме, Воронов… и останешься ни с чем!

Договорились. Можешь быть свободна!

Выскочила из машины и со всей силы дверью хлопнула. Будь я проклят, но она, пока бежала, утирала слезы и завязывала на ходу пояс плаща.

А мне слова ее эхом в голове звучат: “Ты по уши в дерьме, Воронов, останешься ни с чем”. И в этот момент я уже знал наверняка, что Ахмед больше не жилец… Я убью его собственными руками… а Александра. Она сегодня сама себя наказала, сделав выбор. И с ним ей придется жить…

ГЛАВА 18. Карина

Когда я подъехала к кафе, в котором мы с Глебом договорились встретиться, он уже был на месте. Пунктуальный. Сидел за столиком возле окна в светло-голубых джинсах и белой футболке, плотно прилегающей к накачанному телу. А ему, кстати, очень идет белый цвет. Сама не заметила, что стою уже несколько минут и рассматриваю его. Четко очерченная линия скул, крепкая шея, мускулистые руки, легкий загар, от которого кожа казалась слегка золотистой, короткий ежик темно-русых волос. Обожаю, когда у парней такая стрижка и терпеть не могу патлатых. Бр-р-р. Так и хочется ножницы в руки схватить и обрезать, к черту, их дурацкие пряди.

Я опаздывала уже минут на десять. Нет, приехала-то я вовремя. Но почему-то мне хотелось понаблюдать за тем, как он будет себя вести и отреагирует на мою «непунктуальность». Я была совершенно уверена, что он меня не видит. Сидит спокойно, никаких поглядываний на часы или звонков. Заказал минералку и, вытащив из кармана телефон, ковыряется в нем… Не удивлюсь, если он свои программы прямо на ходу пишет. Интересно, а чем еще он интересуется? Симпатичный же… умный. Девки должны по нему сохнуть, хотя кто знает, может, зануда-занудой и не нужно ему ничего, кроме кодов, утилитов и прочей лабуды. Ладно, Карина, пора и совесть иметь, беги, давай… а то упустишь свой шанс. Развлекаться в другой раз будешь. Ускорила шаг и, войдя в кафе, пару секунд замешкалась, делая вид, что ищу глазами нужный столик, и только после этого направилась в сторону Глеба.

- Глеб, привет. Прости, что опоздала, в пробку попала…

- Привет, Карина, - ответил, не суетясь, и смотрит прямо в глаза. Какие же они у него голубые. Никогда таких не видела. – А ты опоздала? Правда? Я, честно говоря, не смотрел на часы. Ничего страшного…

Офигеть! Он не смотрел на часы. Я, как дура, топталась там, выжидала, понимаешь ли, когда он нервничать начнет, а он со своим смартфоном вообще во времени потерялся. Прям задело меня, честно. Я, конечно, понимала, что это не свидание и все такое, но, черт возьми!

- И давно ты влюблен? – заметила, как слегка распахнулись его глаза.– Ну, говорят, влюбленные часов не наблюдают…

– Тут не тот случай. Так что там у тебя? Ты говорила, дело срочное, да еще и папе просила не говорить.

- А ты что, уже успел?

- Нет… пока что.

- А что значит пока что?

- Все зависит от исходных данных…

Мне кажется, я сейчас закатила глаза. Господи, исходных данных… Он что, и правда так всегда разговаривает?

- Позволь расшифровать. Ты хочешь знать, не влипла ли я в какую-то историю, да? Вернее, ты уверен, что я в нее влипла, и хочешь узнать подробности…

- Ну, как-то так, – подозвал официанта и, спросив, что я буду пить и не голодна ли, заказал капучино. ­– Итак… я слушаю.

А начать свой рассказ и объяснить, что мне от него нужно, не так просто, как казалось. Не могу же я открытым текстом сказать, что вздумала шпионить за бывшей любовницей отца. Даже минуты не пройдет, как тот будет в курсе. Я почему-то думала, что найти сообщника в этом деле мне будет проще, но явно ошиблась. Поэтому единственное, что мне сейчас оставалось – включить блондинку, чтобы не вызвать его подозрений.

- Глеб, мне нужно установить прослушку на телефон одной стервы. И еще следить за ее перепиской. Я не знаю, как это правильно делается. В общем, я должна быть в курсе, с кем она общается, что говорит и что пишет.

- А ты в курсе, что это уголовно наказуемо?

- Пф-ф-ф, Глеб, ты серьезно решил поговорить о правосудии с дочерью Воронова?

- Ок. Это аргумент…

Улыбнулся впервые. Наконец-то. Мне уже это нравится, не такой уж он и деревянный, как я думала. Просто слишком осторожный. Ну, еще бы! Столько времени быть рядом с нашей кровожадной семейкой и при этом остаться в милости – там ого-го какие мозги нужны.

- Второй вопрос – кто она и зачем тебе это нужно? Она украла у тебя помаду? Увела парня? И теперь ты хочешь изощренной мести?

Уф-ф-ф, мне хотелось сейчас заехать ему вилкой в глаз, но я сдержалась. Сама хотела блондинкой прикинуться. Вот и получай.

- Ну, новая помада для меня не проблема, как и парень – этого добра валом. Слишком несерьезно… А вот сплетни терпеть не могу. Как и закулисные игры. Наигралась уже. Так что все очень просто – нужно вывести ее на чистую воду. Никакого криминала.

- Ну, допустим. Почему ты попросила не говорить отцу?

Вот же жук. Подозрительный до ужаса. Хотя вопрос очень правильный. Если просишь не говорить – значит, есть что скрывать.

- А ты считаешь, что моему отцу сейчас есть дело до дурацких склок старшеклассниц? Нет, реально, если хочешь – позвони ему прямо сейчас. Номер набрать? Представляю, этот ваш диалог…

- Не нужно…

Выдохнула. Поверил, хоть и смотрит на меня с легким прищуром, как будто говоря мне «в этот раз тебе повезло. Но я за тобой буду наблюдать».

- Так что? Поможешь?

- Чем бы дитя не тешилось… - и опять улыбнулся. А на щеках появились маленькие ямочки. Не красавец он в стандартном понимании этого слова, но было в нем что-то очень привлекательное. Особенно, когда сбрасывал с себя этот налет крайней осторожности.

- Как это можно провернуть? Что для этого нужно?

- Все, что тебе будет нужно – это телефон этой девушки и несколько минут времени.

- И это все?

- А ты считаешь, этого мало? Получить в свое распоряжение телефон человека, с которым ты «воюешь». Подойдешь и попросишь позвонить?

- Уж не сомневайся, я придумаю, как его заполучить.

- Лучше всего передать через мессенджер, чтобы без взлома мейлов и прочего. Ты должна будешь принять файл, открыть его, предварительно отключив антивирус, запустить программу-шпион и потом удалить диалог…

- Хорошо! Отлично!

- Точно все запомнила? - и смотрит выжидающе, слегка приподняв правую бровь.

- Глеб, ты сейчас начинаешь нарываться… Угу?

- Я просто уточнил…

Ему явно было весело. Ну да, представляю, что он сейчас думал. Девочке просто нечем заняться, придумывает себе развлечения и всякие глупости.

- Телефон. Отключить антивирус. Вайбер. Принять файл. Запустить. Удалить диалог… Никогда не жаловалась на память, Глеб.

- Это сейчас была угроза, Карина?

- Нет, это была ремарка для тех, кто меня плохо знает…

***

Ох, теперь осталось самое сложное – заполучить телефон Насти. Тот подслушанный мной разговор не давал мне покоя. Я ничего не поняла тогда толком, но интуиции кричала мне, что она эта женщина явно что-то задумала и много чего скрывает. Я чувствовала опасность на каком-то необъяснимом уровне. Чувствовала, что она исходит именно от нее, только сам источник этой опасности где-то за кулисами. В голове возник образ злобного и подлого кукловода с перекошенной улыбкой, а в ушах звучал голос, от которого мурашки бегут по телу.

Я долго думала, как мне провернуть все это. Когда я была у Насти, она глаз с меня не сводила. Не знаю, намеренно или просто опасалась. Ведь ей и правда было что скрывать. Она периодически возвращалась к разговору о Лексе. Выспрашивала, что я о ней думаю и на что готова, чтобы разлучить их с отцом. Проговорилась даже, что ее люди следят за дочерью Ахмеда и она знала наверняка, что с ней происходит. Я тогда удержалась от того, чтобы не спросить, что это за люди и зачем ей все это вообще, сделав вид, что пропустила эту фразу мимо ушей. Я четко для себя уяснила, что сейчас все, что я должна делать – это слушать. Очень внимательно. Улавливая каждое слово. И лишь изредка говорить то, что она хочет от меня услышать. Чтобы спровоцировать на очередную порцию откровений. Я поддакивала ей во всем, восхищалась ее умом, сладко пела о том, как хочу видеть ее рядом с отцом и как хочу избавиться от подлой сучки Лексы. Говорила все это на автомате, словно повторяя наперед заученные фразы, потому что вдруг начала замечать, что не ненавижу ее, как думала. Не знаю, почему… Может, успокоилась немного, или это открытие о непонятных играх Насти заставило посмотреть на все с другой стороны. Как будто внутри какая-то струна оборвалась. Веревка, которая удерживала темного цвета занавес, за которым находились те, кого я люблю. Семья наша. И я вдруг настолько остро ощутила себя ее частью, родные лица увидела, улыбки, теплые взгляды, что внутри волна протеста мгновенно поднялась. Что я своими же руками помогаю все это разрушить. А ведь должна защищать. Собой прикрыть, как каждый из нас сделал бы. А еще я очень много думала о Лексе в последнее время. О ней. И о папе. Проматывала в голове все дни и часы, когда общалась с ней, и не могла поверить, что все это было неискренним. Что она настолько подлая. Я даже поняла, что хотела так думать, мне самой так было удобнее. Все же я не готова была еще к тому, что мой папа может полюбить кого-то. Что кто-то может занять в его сердце то место, которое принадлежало маме. Мне было очень больно за нее. Обидно и больно. Так, словно я сама же вбиваю в ее гроб последний гвоздь, и теперь мы вместе с ним закапываем ее в землю. Как прошедший этап. Признать то, что жизнь продолжается, оказалось не так просто. А чтобы себя оправдать нам всегда нужен тот, кого можно во всем обвинить. Человеческая натура. Вот и я нашла. Сбросив на нее всю свою злость и глодающие меня угрызения совести. Это ведь она пришла и соблазнила. Очаровала или околдовала. Это она стерва и змея подколодная. Опутала отца своей липкой паутиной и не отпускает. А на самом деле так проявлялась моя беспомощность. Словно внутри два человека живут, и каждый из них тянет мою душу в свою сторону, и она вот-вот разорвется…

Когда поняла, что нашей семье опасность угрожает, сердце вдруг таким холодом оплело и глаза словно открылись, а я как будто ото сна ужасного проснулась. Лежала тогда на Настином диване, слушая ее разговор, и вдруг будто со стороны на себя посмотрела. Карина, что ты творишь? Тогда и решила во что бы то ни стало к Насте в доверие втереться. Так, словно это мой долг. Я отдать его должна. Искупить вину за то, что на святое плюнуть хотела.

И тогда у меня возникла идея вызвать отца, предварительно подговорив Настю попробовать еще раз его соблазнить. Пока она спустится к нему, пока чары свои включит, пока папа поворчит - а я уверена, что он пошлет ее куда подальше, я смогу хоть десять раз вирус этот внедрить. Единственное, нужно, чтобы она телефон дома оставила. Ну ничего, если что – я незаметно из кармана вытащу.

У меня все получилось тогда. Руки дрожали, на дверь все время оглядывалась и к каждому шороху прислушивалась, не приехал ли лифт обратно на этаж, не послышится ли лязг замка… Сердце колотилось так, что я вначале сосредоточиться не могла… Господи… хоть бы я все сделала правильно. Так, как Глеб говорил. Я даже на линии с ним висела со своего телефона, его уравновешенный и спокойный голос мне самой помог успокоиться.

Настя вернулась тогда мрачнее тучи, на мой вопросительный взгляд рявкнула только, что отец меня внизу ждет, а себе виски налила и одним залпом выпила. А мне и не хотелось больше ни о чем спрашивать – понятно же, что отшили ее только что. А я знала, каким может быть мой отец. Голосом своим ледяным как скажет что-то – то и жить не захочется, не то что о любви какой-то думать. Только мне не было ее жаль сейчас. Я вообще словно другими глазами на нее посмотрела, хотелось побыстрее уйти отсюда, скрыв даже следы моего пребывания.

Когда домой приехала, телефон ни на секунду из рук не выпускала. Никаких уведомлений. Неужели я сделала что-то не так? Неужели прошляпила шанс? Ну не может быть, чтобы она не писала никому, не может!!! Хотела Глебу позвонить, чтобы миллион вопросов задать, но потом вдруг стыдно стало. Подумает, что я полная идиотка. Не смогла справиться с такой элементарной задачей. Локти себе кусала, вертела этот телефон в руках и вздрагивала от звуков SMS. Черт! Все не то! Спам, уведомления о пропущенных, ссылки на скачку рингтонов и прочий мусор! Так и провела всю ночь, глаз не сомкнув и ругая саму себя за то, что все запорола.

В колледж поехала с опухшими глазами и разбитая полностью. С такой досадой и разочарованием, что даже разговаривать ни с кем не хотелось. Да и на уроке я ни одного слова не слышала… словно нет никого и ничего вокруг. Пока вдруг телефон не завибрировал, и в скрытый чат стали поступать сообщения…

Аноним: *Ну что, Анастасия, ты так и будешь продолжать стоять на своем? Не передумала?*

Я почувствовала, как в горле вдруг пересохло. Я все же все сделала как надо… Смотрю лихорадочно по сторонам, чтобы никто не видел, что я в телефоне сижу. Под книгу его запрятала и замерла в ожидании ответа.

Трек-номер: *Передумала*

Трек-номер: *Убирайте его*

Аноним: *Я знал, что рано или поздно ты согласишься на это*

Трек-номер: *Он мне больше не нужен*

Аноним: *А я всегда говорил, что отвергая женщину, мы приобретаем самого лютого врага*

Трек-номер: *Когда вы сделаете это?*

Аноним: *Очень скоро, Настя. Я даже пришлю тебе фото после работы снайпера*

Боже мой!!! Боже-е-е… Я выронила телефон, и на меня оглянулся весь класс, а учитель, злобно посмотрев, хотел было сделать замечание. Только мне плевать на них всех, прикрывая ладонью рот, я схватила телефон и выскочила из класса со словами, что мне очень плохо и срочно нужно в туалет.

Бежала по школьным коридорам, чувствуя, что не могу дышать. Дрожу вся как в лихорадке и отцу попутно набираю. Нет связи! Черт! Да как же так! Ну же, да включи этот долбаный телефон. Папа! Куда ты подевался… черт ,где же ты??? Ты жив вообще? Боже, а что, если я опоздала? Нет… нет… Он жив! Прекрати думать так, Карина! С ним все хорошо! Они ведь только сейчас говорили об этом! Не паникуй! Тебе просто нужно найти его. Ну же, думай… Набирая номер в десятый раз трясущимися пальцами, только в ответ все тот же голос. «Абонент вне зоны действия сети». Господи, да заткнись же ты!

Максим! Да, я должна дозвониться хотя бы кому-то! Ищу в телефонной книжке его номер, а пальцы не слушаются, дрожат, проклятые, и я постоянно не туда нажимаю. Пять раз чужие номера набрала. Черт! Да что же это такое! Нашла наконец-то… набираю… и опять эта дрянь со своим «Абонент вне зоны действия сети». Куда вы все пропали, чтоб вас! Куда? А если бы со мной случилось сейчас что-то?

На улицу выбежала, телефон отшвырнула и на траву присела. Боже, ну почему все так? Что же мне сейчас делать? Где они все? Смотрела на машину, на которой меня всегда водитель привозит, и понимала, что боюсь шагнуть за территорию школы. Потому что я теперь в каждом врага вижу. Это так страшно… жить и понимать, что ты никому не можешь верить. И опять это чувство одиночества нахлынуло. Моментально. Словно проливным дождем облило, и я чувствую, как мне сейчас холодно.

Сидела в оцепенении, обхватив себя руками, и смотрела в одну точку. Нужно заставить себя успокоиться. Я пока что в безопасности. Белый день на дворе, это частный колледж, сотни подростков рядом и камеры на каждом углу. Я буду ждать, когда отец или Макс на связь выйдут, и меня заберут. И тут опять паника накрывает «А если не выйдут? Что, если пока ты сидишь тут, на них уже устроили охоту? Ты, чертова трусиха, действу. Делай хоть что–нибудь! Соберись, в конце концов!»

Поднялась наконец-то и в сторону машины направилась. Через дорогу только осталось перейти… первый шаг сделала и вдруг почувствовала, как сзади кто-то за шею схватил, и я начинаю оседать на землю, а перед глазами все поплыло.

***

- Сунь ей нашатырь под нос, не буду же я тащить ее из машины, как мешок…

Я слышала голос Насти, но не могла пока понять, что происходит.

- Да она уже и так оклемалась…

Я резко дернулась, пытаясь пошевелиться, но мои руки были связаны за спиной. Так, тихо… Орать не имеет смысла. Только хуже будет. Веди себя спокойно и соображай, Карина. Она собралась меня куда-то тащить и не хочет привлекать ненужного внимания. Значит, меня везут явно не в лес закапывать, что уже хорошо. Просто успокойся и дыши глубже.

- Настя… что происходит?

- Ничего, Карина. Игра закончилась, и доброй тетей Насте надоело с тобой возиться. Теперь это будет не моей заботой…

В голове мысль одна скорее другой. Поняла ли она, что ее телефон на прослушке? Наверное, пока нет. Свидетелей не оставляют в живых.

- Зачем ты делаешь это? Что я тебе сделала?

- Ты ничего не сделала. В этом и дело. И ты мне не нужна. Раньше была нужна, пока твой папаша входил в мои планы. А сейчас… Единственное, чего я хочу – чтобы он сдох, только перед этим помучился и пережил один из самых жутких своих кошмаров. И ты – идеальный объект…

Чувствую, что теряю самообладание. От одной мысли о том, что они могут со мной сделать, я начала задыхаться. А вновь появившееся давно забытое ощущение, что я не могу двигаться, что я вообще не смогу ничего сделать, чтобы сопротивляться, захлестнуло горечью и страхом. Животным. Каким-то первобытным. Вот уже к горлу подкатывает то самое знакомое чувство… у меня начиналась паника. Я не хочу! Я не выдержу больше! Я опять еду на заднем сидении машины и опять понимаю, что никто не едет вслед. Что и в этот раз меня никто не спасет.

Мне хотелось кричать во все горло, орать так, чтобы в этой машине лопнули все стекла, хотелось схватить осколок и загнать его в горло этой суке и того, кто держит меня. Дернулась опять и почувствовала острую боль – меня со всей силы потянули за волосы.

- Не рыпайся, иначе скальп сдеру, нахрен. Поняла, мелкая?

Понимала я все. Только справляться с собой все сложнее было. Я не хочу! Боже, за что ты опять наказываешь меня! За что? Чем провинилась? Зубы сжимаю до боли в скулах, кажется, сейчас раскрошу их, но только чтобы не заплакать.

- Приехали уже… - Настя повернула направо, и я узнала этот двор. Это же ее дом. Она что, привезла меня к себе? Я не знала, мне радоваться или уже начинать молиться. Что ждет меня там, за дверью ее квартиры? – Карина, сейчас без глупостей. Я развязываю руки, ты спокойно выходишь из машины. Пойдешь под руку с… - видимо, хотела назвать имя, но передумала… -С этим мужчиной. Начнешь дергаться или кричать - он тебя за две секунды утихомирит. Так же как возле школы. Поняла?

Я молча кивнула, пытаясь унять дрожь. Какая-то призрачная надежда появилась, что еще не все потеряно. Я так отчаянно цеплялась за нее. Потому что это единственное, что помогало сейчас держаться.

Мы вышли из машины, я сделала все, как они говорили, даже с бабушкой, выходящей из подъезда, поздоровалась. Каждая ступенька как шаг к краю пропасти. Дышу все глубже, глаза закрываю, потому что страшно. Господи, как же мне страшно сейчас. Тебя могут вот так вот выкрасть посреди белого дня, на глазах у сотен людей, которые будут проходить мимо и даже не догадываться, что тебя сейчас ждет. А ты… ты хочешь кричать, звать на помощь, смотришь на каждого встречного, пытаясь взглядом показать, что ты в смертельной опасности, только никто не видит. Каждый встречный взгляд, как новая надежда, которая рассыпается вдребезги…

Когда к двери Настиной квартиры подошли, я вдруг разрыдалась. Не выдержала. Это неправильно! Не должно быть вот так! За что? Почему они решили, что могут делать со мной, что им хочется! Кто им дал такое право?

- Отпусти меня! Отпусти! Отпусти!

Настя дернулась ко мне и влепила мне пощечину. Со всей силы. Даже эхо по коридору пошло.

- Заткнись, дура! Дрянь такая! - и потом за шею сжала, сквозь зубы процедив. – Еще раз пикнешь – в участок отвезу и в СИЗО к отморозкам брошу. На трое суток. Живого места на тебе не останется. Поняла?

Быстро ключи нашла и замок воткнула, провернула несколько раз, а когда дверь отворилась и мы вошли, на нас направили оружие. Шесть дул… Я не поняла, что происходит. Это что все? Вот это и есть конец? Я просто умру здесь непонятно за что, просто по чужой прихоти? Замерла, а потом металлический голос услышала, от которого поежилась и подскочила:

- Всем оставаться на своих местах!

Настю повалили на пол, замыкая наручники на запястьях, человека, который держал меня и пытался прикрываться мной, убили сразу же метким выстрелом в голову. Он не успел сориентироваться, упал мертвым грузом, еще и меня за собой потащил. И тут я глазам своим не поверила. Меня на руки Глеб подхватил… Боже… Что он здесь делает? Как оказался? Это он сейчас спас меня… Господи. Смотрю в эти голубые глаза и мужественное лицо, и обнимаю за шею со всей силы. Господи, спасибо тебе. Спасибо, что все обошлось. А потом опять в глаза, рассматривая голубую радужку и не веря, что все и правда позади.

- Это что ты… все ты? Но как ты догадался?

- Ты думаешь, я поверил в историю со стервой-одноклассницей?

- Не поверил? Почему?

- Доверяй, но проверяй…

- И как ты проверил?

- Настройки поменял, все уведомления получал, как и ты. Ну и…

- Что и? Ты что, следил за мной?

- Не следил, а присматривал.

- Спасибо тебе, Глеб…

- За то, что присматривал?

- Нет. За то, что не поверил…

ГЛАВА 19. Андрей

-       Андрей Савельевич, здравствуйте. Прежде чем вы войдете в палату, мне нужно сказать вам несколько слов…

Доктор говорил настолько тихо, что иногда мне приходилось прислушиваться, чтобы разобрать какие-то слова. Уравновешенный и настолько спокойный, что казалось, он лечит душевнобольных одним своим присутствием. От него веяло какой-то умиротворенностью. Есть такие люди, которые даже самые плохие новости произносят так, что кажется, у них все под контролем.

- Да, конечно…

- Дело в том, что она начала вспоминать кое-какие эпизоды из своего прошлого. Есть определенный прогресс. Если раньше это были внезапные припадки, непонятные фразы и отсутствие связи между предложениями, то сейчас ее ум намного яснее. Только в определенный момент ее мысли опять начинают путаться. Я хочу предупредить вас, что даже несмотря на улучшение ее состояния, разобрать, что из тех картинок, которые она описывает – правда, а что вымысел, практически невозможно.

- А что конкретно она вспомнила?

- Она постоянно говорит о ребенке. О Саше… Мы были уверены, что это мальчик, но оказалось…

- Это я знаю… Вернее, были такие предположения.

- Вот как?

- Да, именно. А больше она ни о ком не рассказывала?

- По моим наблюдениям, она помнит не только ребенка. Есть какие-то мужчины…

- Мужчины? Вы уверены, что говорите не об одном?

- Нет… это разные люди. Только эти воспоминания причиняют ей настолько сильную боль, что она сразу же замыкается и блокирует их.

- Каковы ваши прогнозы, доктор?

- В таких случаях не может быть никаких прогнозов, понимаете? Я не могу вам вообще ничего обещать. Она может в один момент все вспомнить, такое тоже бывает. Но сказать, что это случится завтра, через месяц и случится ли вообще, я не возьмусь.

- Я понимаю, я все понимаю. Так я могу сейчас пройти к ней?

- Да, конечно. Только прошу вас – очень осторожно. Обдумывайте каждое свое слово. Во-первых, она вас не знает, во-вторых, любая фраза может спровоцировать очередной приступ…

Пока шел по длинному коридору, вдоль которого размещались палаты, думал об Александре… Да и не только сейчас. Выбросить все вот так, по одному щелчку пальцев, не удавалось. Хотя я и так знал, что это невозможно. Где бы она ни была, я ее присутствие всегда чувствовал. Потому что въелась под кожу и держала сердце цепким маленьким кулачком. Все эти месяцы я каждую неделю с доктором созванивался, спрашивал, есть ли какие-то улучшения, нужны ли какие-то дополнительные лекарства, что угодно достал бы, только чтобы Ирина поправилась. Я так хотел вернуть своей девочке радость. Ту самую, неподдельную и незапятнанную - чистую в своей искренности. Нет ничего более святого, чем любовь матери и ребенка. Свою я помнил очень смутно, и всю жизнь чувствовал, что эта рваная рана в душе никогда не затянется. Помнил только, как валялась у ногах в отца, пока он забирал меня от нее, но сразу же заставлял себя останавливаться. Потому что чувствовал, как опять ненавидеть его начинаю. Лютой ненавистью, черной и липкой, когда в один миг стирается все хорошее и боль становится пульсирующим сгустком, который разрастается по всему телу и оголяет затаенные упреки и обиды. Сдирает с них засохшую корку одним движением, и ты понимаешь, что рана все так же кровоточит… И моя Александра…. Черт, я ведь все равно говорю «моя». Не привык, наверное, что все иначе уже, что выдрать надо ее с мясом, не смирился… Потому что все о ней напоминает. За такое короткое время заполнила собой все, что меня окружает. И я хотел, чтобы она опять улыбалась. Чтобы в этой улыбке не было и тени грусти, хотя и понимал в то же время, что это утопия. Но я верил, что мама сможет залечить все ее раны, тем, что жива осталась, перечеркнуть все те ужасы, которые Александре пришлось пережить. Как символ новой жизни… возрождения… живого подтверждения, что все и правда можно начать сначала. Что ублюдкам из их семьи не удалось воплотить свой черный план, что, казалось бы, такие беззащитные и бесправные женщины оказались сильнее. Потому что это правильно…

Подошли к двери и я на несколько секунд задержался. Глядя на невозмутимого как всегда доктора, его на удивление добрые глаза и мягкий кивок головы, решительно протянул руку к дверной ручке.

- Здравствуйте, Ирина. Позволите?

Подняла на меня взгляд, и в нем на миг блеснуло любопытство, которое сразу же и потухло. Она смотрела в окно, и мне не оставалось ничего, как принять ее молчание за бессловесное согласие.

- Доктор рассказывал, что вы хотите найти свою дочь. Я хочу помочь вам в этом.

- Вы не сможете, но спасибо, – даже головы не повернула. Что это? Смирение или отчаяние стало настолько глубоким, что похоронило под собой надежду?

- Вы зря так думаете, Ирина. В этой жизни нет ничего невозможного, просто иногда мы не можем рассмотреть тот шанс, который нам подсовывает судьба. Расскажите мне о ней…

- Ее забрали у меня. Она совсем малышкой была. И я очень надеюсь, что она не помнит, как все это было…

Сгребла пальцами простынь и сжала ее со всей силы. А мне хочется ей миллион вопросов задать, только слова доктора в голове вертятся, что нужно осторожно, что сорваться может в любой момент.

- Для ребенка не важно, что случилось… Ему важно, чтобы мама просто была…

- А нужна ли ребенку мама, которая не смогла уберечь. Которую на глазах у этого самого ребенка превратили в грязь и показали ему, какое она ничтожество… Нужна ли ребенку мать, которая, спасая свою жизнь, все же смогла его оставить… - ее голос дрогнул…

Это потом я узнаю о том, какую казнь ей устроил ублюдок Ахмед. Как нашел ее с маленькой Александрой после того, как они сбежали. Как раздел ее до гола, привязал к кровати и насиловал долго и жестоко на глазах у испуганного до ужаса ребенка. Как материл русскую шлюху, обзывая последними словами, и избивал, превращая в кусок мяса, пользуясь тем, что она связана. А когда маленькая девочка подбежала к нему и укусила его за руку, отшвырнул ее к стене, как щенка, и приказал залезть в шкаф и не высовываться, иначе убьет их обеих. Как Ирина, умоляя его остановиться, получала в ответ лишь очередные удары по лицу, выплевывая свои зубы, а потом, собрав все свои силы просто перестала плакать и рыдать, потому что смертельно боялась за дочь. Что она выбежит опять, и в этот раз он не пожалеет. А потом… потом он позвал своих головорезов и поставил условие – или она сбежит отсюда, он даст ей полчаса фору, потом они отправятся вслед за ней, или же дочь будет смотреть еще и на то, как ее мать дерут на части уже шестеро.

Едва удерживая рвотные позывы, воя в кулак, который она зажала губами и мысленно умоляя дочь простить ее, выбежала в лес. Голая, избитая, с кровоподтеками, ссадинами и кровью, которая струилась по ногам… Бежала что есть силы, надеясь, что сможет скрыться и когда-нибудь вернуться за своей малышкой. Бежала, ступая босыми ступнями по обледеневшей земле, не обращая внимания на мороз, спотыкаясь о корни деревьев, пока не упала без сознания. Они очень быстро догнали ее. Ахмед пнул ее в живот носком своего сапога и плюнул, сказав, что пусть так и лежит здесь. Сгниет, как собака, не заслужила даже того, чтобы хоронить ее. Это ее и спасло. Что времени тратить не хотел, чтобы в земле мерзлой ковыряться и яму выкопать. И ее нашли… Одному Богу известно, как она выжила тогда. Как не умерла от обморожения…

-       Девочку зовут Александра, верно?

Я не знал, как она отреагирует, но не хотел, чтобы она проваливалась в эти воспоминания. Действовал по интуиции. Посчитал, что нужна встряска.

– О, Боже! Вы что, нашли ее?

– Для того чтобы убедиться в этом, мне нужна информация… Что вы помните, Ирина? Что помните, кроме ее имени?

– У нее очень красивый голос и идеальный слух. Когда я пела ей колыбельную, она с первого раза улавливала мелодию и сразу же повторить могла… Иногда она лежала со мной и гладила меня по волосам, и мы как будто местами менялись – я слушала, а она пела. Слов половину не знала, что-то свое придумывала, а я улыбалась и говорила, что когда она вырастет, то обязательно станет певицей и даже песни себе сама писать будет

- Ее отца зовут Ахмед?

- Не говорите так больше никогда, слышите, эта тварь – не ее отец! Не ее! Отец так не поступает! Он просто наказал меня… за то, что ослушалась… Боже, что он сделает с МОЕЙ девочкой. Она не его! Не его! Заберите ее у него… умоля-я-я-ю.

У нее началась истерика, и сразу же прибежал медперсонал, чтобы уколоть ей успокоительное, а у меня ее слова непрекращающимся эхом… Он не ее отец… Не ее… Понимал, что в виду она имеет. Что такая тварь не заслуживает называться отцом, только червь сомнения внутри подтачивал. Нет, этого не может быть! Это невозможно! И тут же навязчивое «Андрей, в этой жизни возможно абсолютно все…»

Внизу меня ждали Макс с Изгоем. Сидели оба на диване возле ресепшн, такие тихие и смирные, шипя сквозь зубы, что их заставили бахилы надеть. Когда меня увидели, вздохнули с облегчением, встали рывком и пошагали в сторону выхода.

– Ненавижу эти долбаные больницы, давайте убираться отсюда! - чертыхнулся Макс. В его словах было намного больше, чем обычное недовольство или возмущение, и все мы понимали, о чем он.

– Да уж. Приятного тут мало, хотя… - Изгой сделал многозначительную паузу. – Персонал ничего так…

– Ты это о чем? – в недоумении спросил я.

– Не о чем, а о ком, - ответил Макс. – Наш Изгой уже себе тут жертву присмотрел. Брюнетку с третьим размером груди.

– Ну, я рад, что вы не скучали и все успели.

– Слушай, Слава, как она от тебя не сбежала-то? Ты же страшный, как моя судьба.

– Кто это тут обзывается? Мистер смазливая рожа?

– Завидуй молча, жертва пластических хирургов.

– Лучше так, чем лицо женской косметологии.

– Заткнитесь вы, оба! Или это у вас нервное?

– Это особенности нашего общения, брат. Ничего ты не понимаешь. Сигарету дать?

Остановились возле машины, чтобы покурить. Молча… каждый в своих мыслях. Пока вдруг я не нарушил тишину.

- Дело, похоже, приобретает неожиданный поворот...

- И не только это, Граф! – откашлявшись, сказал Максим.

– Ты о чем?

– Глеб звонил. Мы же все не на связи были… Наверное, тебе стоит выкурить еще одну, - и протянул мне пачку сигарет.

После того, как выслушал, оторопел и молчал долго, всю злость и страх внутри удерживая, а потом сказал:

– Макс, Слава, нам пора наведаться к нашим друзьям из ФСБ. Без их помощи нам тут не справиться…

- Что ты задумал, Граф?

– Садитесь в машину. Расскажу по дороге.

ГЛАВА 20. Лекса

Я сама не понимала, что делаю. Смотрела на пластмассовую куклу Сашу, сидящую на тумбочке, и пальцы медленно, аккуратно вскрывали фольгу на упаковках снотворного и антидепрессантов, выкладывая их в ряд на матовом белом умывальнике.

Одна за другой, красиво и ровненько. «Колеса», которые мне прописали после пребывания в психушке и которые я так ни разу и не принимала с тех пор. Умирать всегда страшно, наверное. Мне тоже было сейчас очень страшно. Только жить намного страшнее и невыносимее. Я не смогу. И дело даже не в пресловутом смысле, о котором столько всего сказано. Скорее, я понимала, что смерть не настолько утопична, как моя жизнь. Ненависть к отцу и панический ежесекундный страх за жизнь Андрея и его членов его семьи разрушили меня до основания. Я каждую секунду боялась, что отец сообщит мне еще о чьей-то смерти. По ночам я видела окровавленные тела детей или ко мне тянули руки мертвецы и хватали за ноги, пытаясь утянуть под землю и разорвать на части. Они открывали рты и шипели, что это мой отец их всех убил. Говорят, человек не может жить под грузом своих преступлений, но Ахмед Нармузинов чувствовал себя превосходно, а сломалась именно я. Меня раздавило осознанием, что я его плоть и кровь. Никто и ничто это не изменит. Я себя презирала за это так же сильно, как и его.

Ведь он и свою дочь убил, чудовище проклятое. Я думаю что, когда меня не станет, это не причинит ему боли, а вызовет искренний приступ ярости, потому что я нарушила его планы. Но мне хотелось уйти из жизни не поэтому. Здесь не было ни малейшего желания сделать кому-то назло. Я просто боялась жить дальше. Боялась, что из-за меня будут умирать другие люди. Что эта кровавая бойня никогда не закончится, а я не хочу нести на себе этот страшный крест – быть виновной, быть дочерью твари и психопата.

В дверь комнаты постучались. Я приподняла голову, не видя ничего затуманенными от слез глазами.

- Лекса, открой. Это я. Саид. Впусти меня, девочка. Поговорить хочу.

Я смотрела на таблетки и убеждала себя, что ничего не почувствую, просто усну и не проснусь. А может быть, я там увижу свою маму. Должен же быть где-нибудь хотя бы кто-то, кто любит меня по-настоящему только потому, что я есть, и я – это я. Как же часто я придумывала себе образ мамы и любовь ко мне. Рисовала ее в голове с такими же светлыми волосами, как у меня, и с нежными глазами. У нее были красивые руки с аккуратными ногтями, и они гладили мои волосы, они держали тонкую иголку и вышивали буквы, они прикасались ко мне в моих снах. Мамины руки. Если бы она была жива… я бы нашла ее, и мы бы убежали далеко-далеко. Только я и она. Но он убил ее, а меня отобрал… Хотя я была уверена, что отец сделал наоборот. Сначала отобрал, а потом… потом он долго и мучительно убивал ее, наслаждаясь агонией от ее расставания со мной.

Я знала, что она любила меня… я это чувствовала и видела в каждом стежке вышитых на кукле букв моего имени.

Саид продолжал стучаться в дверь, но мне не хотелось с ним говорить, как и ни с кем из моей семьи. Я набрала в стакан воды из-под крана и поставила его рядом с таблетками и куклой. Потом подумала о том, что надо все же открыть Саиду и поговорить с ним, иначе он может помешать мне, например, выломать дверь и спасти меня, а я бы этого не хотела.

Пощипала бледные щеки и вышла из ванной, плотно прикрыв за собой дверь, открыла дяде и встретилась с его блестящими и расширенными в тревоге темными глазами.

- Почему так долго не открывала?

- Если это ОН тебя послал, можешь сказать ему, что у меня все хорошо.

- Нет. Не посылал. Я пришел поговорить с тобой.

- О чем?

Я все еще не пускала его к себе. Не дай Бог, в ванную зайдет.

- Например, о твоей свадьбе.

- А что о ней говорить? – пожала плечами. – И так все ясно.

Он пристально смотрел мне в глаза, а я ему, стараясь выглядеть совершенно бесстрастно и спокойной, хотя пальцы слегка подрагивали.

- Ну раз не хочешь впускать меня, может, выйдешь ко мне? Посидим, как когда-то? Чаю попьем и поговорим, а?

Нет, он не уйдет, я слишком хорошо его знала. Саид похож с отцом, но все же они разные. Только я не знала, кто из них страшнее. Иногда я боялась и дядю тоже. Он хоть и казался мягче и спокойнее, но иногда внушал мне странное ощущение, что я вижу лишь то, что мне хотят показать. И у меня были все основания думать именно так. Когда-то, перед тем, как все мы узнали о гибели дяди Камрана, Саид гостил у нас как обычно, и я уснула в гостиной у включенного телевизора, а ему позвонили, он вышел на веранду, чтобы не разбудить меня. Не знаю, почему, но я проснулась и пошла следом за ним. Я уже подростком была. Все понимала и запоминала.

«- Я знаю. Нет. Я не стану мешать. Я предупреждал, что эта затея с перевозками дури закончатся резней. Значит, на то воля Аллаха. Я похоронил брата уже давно. Когда он отраву к нам в дом принес и Ахмеду дал попробовать. Камран семью за бабки неверных продал. Не брат он мне. Будем считать, что это правосудие. Пусть Царев приводит приговор в исполнение».

Я видела, как Саид обернулся и заметил меня через стекло веранды с куклой Сашей в руках. Я с ней не расставалась никогда, даже на своих гастролях. Он ласково улыбнулся и прикрыл дверь. Я тогда все поняла после того, как про смерть дяди Камрана узнали и на похороны вся семья съехалась... Я только одного понять не могла, почему Саид так поступил.

В день похорон Камрана, когда гости разъехались, Саид пришел ко мне в комнату и сел у моей постели. Он часто это делал, в отличие от моего отца, который вообще редко вспоминал, что у него есть ребенок, пока я была маленькая.

- Пришел рассказать мне сказку, Саид, как когда-то?

Он отрицательно качнул головой и прикрыл меня одеялом

- Сегодня был скорбный день, сказки остались в прошлом... Я расскажу тебе притчу, хочешь?

- Про кого?

Раньше я любила его слушать и засыпать под красивый спокойный голос, который меня всегда успокаивал.

- Про волков. Ты ведь их любишь, Лекса?

- Люблю. Расскажи.

Саид улыбнулся. У него была очень открытая улыбка, невероятно похожая на улыбку отца, но у Саида улыбались не только губы, но и глаза. Хотя тоже не всегда.

- Когда-то в степях жила целая стая волков. Они были дружными, смелыми, любили друг друга. Их вожак Асад долгие годы выбирал для своих собратьев лучшие места для охоты. Но пришла зима, очень голодная и холодная. Лютая. Намного страшнее всех других зим, и волки начали голодать. Однажды самый старший сын вожака стаи – Джамаль - сказал, что знает, где добыть вкусную еду и стая больше не будет тратить время и силы на охоту за мелкой дичью, которую было так трудно найти и которой никто не наедался. Он предложил пробраться в деревню к людям и красть еду прямо из загонов и из курятников. Но между людьми и волками было заключено перемирие, да и люди испокон веков были сильнее волков. Объявлять им войну на их территории было сущим безумием. На совете стаи Джамаля высмеяли. А тот разозлился и заявил отцу, что сможет сам охотиться и кормить своих собратьев не хуже, чем вожак стаи.

Асад был мудрым правителем, он позволил старшему сыну показать свою силу и отпустил охотиться самого. Джамаль вернулся из деревни с подпаленной шерстью и перебитой лапой. Вернулся ни с чем, и над ним посмеялись. Ведь его обманул человек. Вожак стаи пристыдил старшего сына и послал на охоту своих младших детей во главе с Рахманом – вторым сыном. Они вернулись с несколькими утками в зубах. Отец похвалил сына и сказал, что он достоин занять его место, когда вожак умрет или погибнет. Все забыли о происшествии с Джамалем, а спустя время один из братьев заболел, а за ним и второй. Никто не мог понять, что с волчатами-подростками. Они теряли след, возвращались с охоты без добычи, а потом двое из них вообще слегли и больше не вставали, не пили и не ели.

- Они умерли?

- Дослушай притчу, Лекса, разве тебе интересно узнать все прямо сейчас?

- Мне жалко волчат.

- Я понимаю. Ведь ты у меня очень ласковая и добрая девочка. Конечно, тебе их жалко. За младшими волчатами присматривал Джамаль. Он приносил для них цыплят из деревни, когда вся стая уходила на охоту. Им становилось все хуже и хуже, а отец хвалил Джамаля и говорил, что теперь у него умный только старший сын, второй неумеха, а младшие и вовсе скоро умрут. И однажды Рахман проследил, откуда тот достает еду для малышей. Оказалось, что он пробирался в деревню, кормил дичь ядовитыми ягодами, и когда люди выкидывали мертвые туши, он нес их в стаю и скармливал волчатам. Рахман не выдал Джамаля отцу, просто однажды, когда тот снова понес в деревню ядовитые ягоды, на него напали люди, они загоняли Джамаля собаками и поймали его в капкан. Рахман мог привести помощь, но не стал этого делать, и люди убили старшего брата. Волчата перестали болеть, Асад оплакал и с почестями похоронил любимого сына.

- Джамаль – это Камран, а Рахман – это ты?

Саид рассмеялся.

- Конечно же нет. Это всего лишь притча, милая. И в ней говорится, что даже в самой дружной семье может найтись предатель, готовый ее разрушить. Камрана убил наш враг, и он поплатится за смерть моего брата и твоего дяди собственной жизнью. А теперь спи, милая.

Но спустя время мне начало казаться, что Саид тогда говорил именно о том, о чем я подумала, и никак иначе. И именно он не спас тогда Камрана от некоего Царева, потому что Кам предал нашу семью. И в этот момент мне и было страшно – как они поступят, если семью предам я?

Когда мы сели за маленький стол на веранде и нам принесли чай, я спросила у Саида:

- Какую притчу ты расскажешь мне на этот раз, дядя? Ты ведь за этим меня позвал? Наверное, притчу о том, как волчицу хотели выдать замуж за обезьяну?

Саид расхохотался. Он смеялся долго и взахлеб, а потом так же резко перестал смеяться и внимательно посмотрел мне в глаза:

- Скорее о том, как волчица вообразила, что сможет стать птицей. Спать, как птица. Есть, жить и даже летать, как птица. Она забралась на дерево в воронье гнездо, а пока она спала, вороны выклевали ей глаза и сбросили ее вниз, и волчица, сломав себе хребет, умерла.

По мере того, как он говорил, я выпрямляла спину, и когда замолчал, резко отодвинула от себя чашку с чаем, расплескав ее содержимое на стол.

- А что, если ты ошибаешься, и никто из них никогда меня не тронет? Ты допускал такую мысль?

- Тебе бы очень хотелось так думать. Но на самом деле ты все же осталась без глаз. Ослепла. Именно поэтому ты сейчас в такой ситуации.

Я сильнее сжала ручку чашки.

- Если бы вы не мешали…

- Если бы мы не мешали, тебе бы не только выклевали глаза, а еще и сожрали твое мясо и сердце.

- Вы решили отдать меня этому ублюдку, чтобы потешить свое эго и не уступить врагам? И не говори мне, что вы решили меня спасти! Может, лучше быть с выклеванными глазами и вырванным сердцем, чем погребенной заживо в вашей могиле со всеми мертвецами, которые на вашей совести.

- А ты считаешь, что на совести Андрея Воронова нет мертвецов? Они убили нашу мать, Лекса. Твоих дядей. Это враги!

- А вы убили женщину и приказали насиловать ребенка. Вы убили их отца. Вы стреляли в невинную девушку и младенца. Я все знаю. Не считай меня идиоткой.

В этот момент зазвонил сотовый Саида, и он, бросив взгляд на экран, встал из-за стола и отошел к окну, а я посмотрела на включенный телевизор и увеличила звук, чтобы успокоится. После слов Саида о бабушке и о дядях меня начало морозить. Вспыхнуло понимание, насколько мы с ним враги. Кровные и лютые. И никогда этот гордиев узел не разрубить.

Медленно выдохнула и посмотрела на экран телевизора снова - там показывали рекламу. Я равнодушно смотрела на молодую девушку в легком цветном платье, танцующую с парнем под летним дождем, потом стоящую на коленях в туалете в приступе тошноты и бегущую в аптеку, где аптекарь протягивает ей какую-то коробочку, а через время на экране девушка с округлившимся животом улыбается, и ее парень обнимает ее со счастливой улыбкой. И рекламная надпись о надежности экспресс-теста на беременность какой-то новой немецкой компании. Я сама не поняла, что со мной произошло в этот момент, и я выпрямилась в кресле, глядя застывшим взглядом на экран. Я почувствовала, как усиливается мое сердцебиение и начинает зашкаливать пульс. Перед глазами девушка из рекламы, листающая календарь и стоящая на коленях у унитаза, а потом я сама в такой же позе почти каждое утро. Я вскочила с кресла как раз, когда вернулся Саид.

- Что такое?

- Мне надо в аптеку или в магазин.

- Тебе плохо?

- Да. У меня болит живот. Это наше, женское. Отвези меня, пожалуйста. Сейчас!

Саид вопросов больше не задавал. Есть темы-табу, и это одна из них для мужчин из нашей семьи. Отвез в аптеку, где я набрала вот этих экспресс-тестов из рекламы. Пока дядя что-то говорил мне в машине, я его не слышала. Я снова и снова прокручивала в голове, как и давно меня начало вот так тошнить и лихорадочно вспоминала, когда в последний раз пользовалась средствами женской гигиены. Мне показалось, что это было очень и очень давно. Еще до больницы и до поездки в турне. Но ведь этого не могло быть, и мы… И мы не всегда. Совсем не всегда. Андрей не спрашивал у меня, а я… я почему-то даже не думала об этом.

- Ты меня слышишь?

Вскинула голову, глядя на дядю непонимающим взглядом.

- Прости. Нет, я не слышала.

- Я сказал, что мне не нравится, как ты выглядишь. Ты слишком бледная и испуганная. Что-то случилось, пока я вышел ответить на звонок? Тебе кто-то что-то сказал?

- Нет. Я просто… просто живот разболелся.

- Когда ты была маленькой, ты никогда мне не врала.

Я усмехнулась.

- Но вы все врали мне. И ты, и отец. У меня нет ни одной причины доверять вам. Глядя на отца, я вообще сомневаюсь, что вы волки, скорее шакалы. Вы ничем не лучше Андрея.

- Лучше, Лекса. Мы лучше тем, что мы – твоя семья.

- Даже в самой дружной семье может найтись предатель, готовый ее разрушить.

Дядя демонстративно включил приемник и сделал громче новости. А я отвернулась к окну. Я мечтала только об одном – скорее оказаться дома.

«Сегодня утром было обнаружено тело Анастасии Гриневой, полковника юстиции, заместителя руководителя Главного следственного управления Ее нашли повешенной в собственной квартире. По предварительному заключению следствия, женщина покончила жизнь самоубийством после того, как ее уволили из органов из-за обвинений в коррупции…»

Настя… Настя… а ведь они говорят про любовницу Андрея. Я не верила, что она покончила собой. Кто-то убрал важную помощницу и приближенную Графа. А значит, этот кто-то мог так же поступить и с самим Вороновым. Опять стало тяжело дышать и затошнило. Я глотала кисло-соленую слюну и молила Бога, чтобы мы скорее приехали домой, потому что у меня начался приступ недомогания, и комок из желудка поднимался все выше и выше, а перед глазами плясали разноцветные точки.

Когда Саид остановил машину, я выскочила из нее и бросилась к себе в комнату, заперла дверь и опять закрылась в ванной. Лихорадочно перечитала инструкции теста несколько раз… а потом, застыв и покрываясь мурашками, всматривалась в окошко результата. Я зажмурилась и открыла глаза снова, а потом опять зажмурилась. Но вторая красная полоска никуда не исчезла. Она была такая же жирная, как и первая. Я сделала еще один, и еще. Потом снова перечитала инструкцию. Вместе с паническим ужасом меня наполняло какое-то странное чувство… оно было непередаваемо сумасшедшим, и от него дух захватывало и заполняло абсурдной и неуместной радостью. Я смела все таблетки в мусорку и внимательно смотрела на свое отражение. Задрала майку вверх и прижала ладони к животу. Плоский, как и всегда. На секунду прошибло холодным потом – я ведь могла сегодня убить нас обоих… себя и его ребенка. И что мне теперь делать? Рука потянулась к сотовому, и я тут же ее одернула – нельзя со своего. И взгляд поплыл, как калейдоскопом перед глазами его руки на моем теле, его губы на моих губах и его плоть в моей плоти… бешеная страсть в примерочной… одержимый секс в номерах гостиниц, в машине и везде, где можно было незаметно уединиться во время моего турне, и снова захватило дух. Боже-е-е, во мне ребенок Андрея. Это какое-то сумасшествие. Если отец узнает...

В дверь опять постучали, и я быстро дрожащими руками спрятала коробки экспресс-теста и фольгу от таблеток в ящик под ванной. Когда открыла, то увидела Баширу с неизменным ледяным взглядом с застывшей в зрачках ненавистью, которую ей было довольно трудно скрыть после того, как я подсыпала ей слабительного в чай, и она несколько часов сидела в туалете, когда я уезжала на примерку платья. Я слышала, что после этого отец наорал на нее и пригрозил уволить. Теперь сука будет стараться выслужиться по полной.

- Мне велено ночевать у вас в комнате.

- Ночуй под дверью. Я тебя к себе не пущу. Ты мешаешь мне спать.

- Ваш отец уже вернулся из поездки, ему не понравится, что вы мешаете мне выполнять свою работу, - она продолжала стоять за дверью, а я со стоном зарылась пальцами в волосы. Как вернулся? Разве он не должен был отсутствовать несколько дней?

- Мне плевать. Я не пущу тебя в свою комнату. Убирайся.

Прислонилась спиной к двери и закрыла глаза, лихорадочно думая о том, как мне быть теперь, стараясь унять паническую дрожь во всем теле. Еще боясь думать о том, что узнала. Иначе можно сойти с ума окончательно. Вернулась в ванную и заметила несколько таблеток на полу. Машинально подобрала их все и бросила в унитаз.

А что я обрадовалась? Что меняет моя беременность? Кто даст мне родить? Отец? Да он если узнает, вырежет из меня этого ребенка лично или похоронит меня вместе с ним живьем. А Андрей? Разве он обрадуется? Зачем ему еще один ребенок, тем более от дочери врага и после того, что я ему наговорила. Как же я ненавидела этот момент, когда плевала ему в лицо самую отвратительную и грязную ложь в свой жизни, а он… он поверил. Наверное, и я бы поверила в такое. Щеку начало покалывать, и я дотронулась до нее кончиками пальцев, вспоминая, как Андрей ударил перед тем, как уйти из той примерочной от меня навсегда. Из глаз невольно покатились слезы. Бить словами того, кого любишь, намного больнее, чем принять от него физическую боль. А я била туда, где не было защиты, в то место, которое он открыл для меня… доверяя мне. Я била прямо в сердце, а мое собственное истекало кровью.

Снова приложила руки к низу живота. Может, лучше было сделать то, что я хотела? И сейчас это еще логичнее… и… А потом оглушительное «нет», и кулаками по зеркалу. НЕТ! Я так легко не сдамся. Отец не уничтожит меня так же быстро, как и всех остальных, кто пошел против него. Меня и… о, Господи, и моего ребенка. У меня в голове словно что-то переключилось. Желание умереть вдруг сменилось на маниакальное – жить. Назло. Всем и всему. Я должна что-то придумать. Бежать от них от всех. И тут же расхохоталась, глядя на свое отражение в зеркале – бежать куда? Да меня найдут через две секунды, у меня даже денег нет и документов.

А потом ослепительной молнией в голове – я должна обо всем сказать Андрею. Он что-то придумает. Он заберет меня. Да, заберет. Я ведь должна ему сказать… должна. Это НАШ ребенок. Я все скажу ему, скажу, что лгала, скажу, что люблю его. Только как мне ему позвонить? Мой сотовый отслеживают, мой компьютер тоже. А если… если взять сотовый Саида? У него два смартфона. Один по работе и второй личный. Вряд ли кто-то отслеживает его звонки, даже отец не посмел бы. Если они сейчас в кабинете, то сотовый дяди остался в его комнате. Я могу стащить его ненадолго и позвонить Андрею.

Я тихо открыла дверь своей комнаты, стараясь не шуметь, выглянула в коридор – на диване напротив спальни спала Башира. Черная змея. Свернулась ядовитой тварью, чтобы укусить, едва я выйду отсюда. Неслышно ступая, я спустилась по лестнице вниз к кабинету. Проскочила мимо неплотно прикрытой двери, направляясь в правое крыло дома, где находились комнаты для гостей. Оглянулась несколько раз назад, прислушиваясь, не идет ли кто-то за мной.

Спальня Саида была незапертой. В этом доме никто и никогда не запирал дверь. Такова была традиция и в доме Зухры, где я провела почти все свое детство. Если запирать двери в своем собственном доме, тогда можно вообще пустить пулю себе в лоб. Дом – это наша крепость. Так она говорила… и все же погибла в собственном доме. Сотовый дяди лежал на самом видном месте – на столе. Я нажала на кнопку внизу и наткнулась на блокировку экрана. Наверное, это странно, но я, не задумываясь, ввела дату своего рождения, и блокировка снялась. Да… все же не зря мне казалось, что Саид любит меня больше, чем собственный отец. Сотовый Ахмеда Нармузинова я открыть не смогла. Что за слово или цифры он прятал в блокировке, я так и не узнала. Но ни ко мне, ни к нашей семье они не имели никакого отношения. Я бы не удивилась, если бы это была дата производства его любимого авто или коньяка.

По памяти набрала номер Андрея… и затаилась, тяжело дыша и оглядываясь по сторонам. Сработал автоответчик. Я набирала снова и снова. А потом все же решилась и оставила сообщение на автоответчике.

- Мне нужно срочно поговорить. Найди, как это сделать… мне больше некого просить. Забери меня, Андрей, иначе я умру здесь. Он убьет, если узнает… если узнает, что я ношу твоего ребенка.

Отключила звонок. Стерла в исходящих и вернула сотовый дяди на место. Руки так дрожали, что я несколько раз чуть не выронила аппарат. Вышла из комнаты, так же тихо пошла мимо кабинета обратно и вдруг остановилась, услышав слова отца:

- Сегодня! Этот ублюдок сдохнет сегодня!

Застыла на месте, чувствуя, как перестает биться сердце и немеют кончики пальцев.

- Или он или я, Саид. Все. Хватит. Я все продумал.

- Это не должен быть ты, Ахмед. Не сейчас, когда ты и так засветился. Поутихни немного. Особенно перед свадьбой Лексы. Хватит крови!

- А это и не буду я. У нашего Графа, оказывается, есть враги пострашнее меня. Он нарвался со своими идиотскими принципами. Перешел дорогу серьезным людям. Так что я всего лишь буду наблюдателем…ну и я кое-что сделал сам знаешь для кого, чтобы он помог мне избавиться от зарвавшегося ублюдка именно сейчас!

- И что ты сделал?

- Обещал ему компанию Царева отдать, когда начнется большая дележка после смерти Графа. А его ущербного брата мы подвинем следом за ним.

- Зверь страшен в гневе, Ахмед. Он будет мстить. Он невменяемый. Их нужно одним выстрелом убирать, сразу. Чтоб не было времени отдышаться...

- Зверь уже и не зверь вовсе, а так - одно название, я ему нанес такие раны, от которых он не скоро оправится. У меня все под контролем, Саид.

- Когда-то я то же самое слышал от Камрана.

- Камран дурак. Цареву поверил. А я не дурак, брат. Я никому не верю.

- И когда он его уберет?

- Включай новости, Саид, скоро мы все услышим и увидим. Это будет охренительный подарок на свадьбу моей дочери. Сегодня Андрея Воронова снимет снайпер прямо в здании, где находится его офис. Пошел обратный отсчет.

Я бы, наверное, закричала, если бы не онемела и не застыла всем телом, превратившимся в глыбу льда, который мгновенно потек по венам. Не вдохнуть и не выдохнуть. Сама не знаю, как вернулась к себе в комнату, как схватила ножницы и, приставив к горлу Баширы, втянула ее в свою спальню. Через несколько минут я выходила из здания в ее хиджабе поверх одежды и садилась в ее машину. Меня никто не остановил. Мужчины шарахались от этой женщины. Я слышала, как кто-то из слуг рассказывал, что она раньше жила на закрытом полигоне, где готовили террористок-смертниц. Она за ними присматривала. Я не знаю, правда это или вымысел, но я могла поверить, что, скорее всего, правда. Трусливая сука только выглядела устрашающе, но, когда я замахнулась на не ножницами, как миленькая разделась и сама связала себе ноги, а потом дала связать руки и заткнуть рот кляпом.

Я гнала машину на полной скорости. После того, что сказал отец, меня накрыло паническим ужасом. Диким страхом, что он сказал правду. Я должна предупредить Андрея. Я ведь успею. Иначе и быть не может. Я должна успеть. Ни одной мысли в голове - какая-то дикая пустота и отчаянное желание его увидеть. Просто броситься к нему в объятия, и пусть весь мир взорвется к дьяволу. Я так устала бояться. Да и смысла уже нет… отец будет пытаться убить Андрея вне зависимости от того, рядом я или нет. Не знаю, как я раньше этого не понимала.

Уже подъезжая к зданию, я попала в страшную пробку. Несколько раз попыталась набрать номер Андрея, но у него постоянно срабатывал автоответчик. По радио играла раздражающая нервы попса. Я сигналила машинам впереди и оглядывалась назад. До здания, в котором находился офис Андрея, оставался всего лишь один квартал. Я хотела выключить радио, и в этот момент музыка смолкла послышался голос ведущей канала:

- Мы вынуждены прервать вечернюю программу для экстренного выпуска новостей. Только что возле здания бизнес-центра в самом центре нашего города был слышен выстрел. По предварительным данным, это было покушение на известного политика и олигарха Воронова Андрея Савельевича. Наш внештатный сотрудник сообщил, что Воронов убит выстрелом в голову и…

Я ее уже не слышала, я выскочила из машины и помчалась вдоль улицы к зданию, чувствуя, как задыхаюсь, как бешено бьется мое сердце, разрывая грудную клетку. Я еще не поняла… я еще не разобрала ни одного слова. Они даже не звучали в моей голове, потому что я не хотела их слышать. Я бежала вперед, и в голове играла музыка, она набирала силы, и звук становился все громче и громче, пока не разорвал мне мозг на осколки, когда я увидела несколько машин со знакомыми номерами и оцепление полиции…

- Он выходил из здания… Кошмар какой. Я видел, как у него дырка между глаз появилась. – послышался мужской голос.

- О, Боже!

- Вот так эти богатые… сами не знают, откуда прилетит. Все это кара небесная.

- Воронов был хорошим человеком.

- Все они хорошие в кавычках. В хороших из снайперских винтовок не стреляют.

Нет! Не-е-е-ет! Они не о нем говорят. Этого не может быть. Не може-е-е-ет. Я бы почувствовала. Я бы вот здесь… вот здесь – поднесла руку к груди и сжала ворот блузы, ощутила, что его нет. Сжимаю пальцы, а внутри боль зверская растекается такая, что вдохнуть не могу. Я лихорадочно оглядывалась по сторонам, шумно пытаясь втянуть воздух, со свистом и всхлипами, стараясь пробиться сквозь толпу к выходу из здания, пока не увидела носилки, накрытые белой простыней, пропитавшиеся кровью, чувствуя, как медленно открывается рот для крика… и я не знаю, кричу или нет… наверное, да, потому что на меня оборачиваются люди, полицейские пытаются удержать, а я вырываюсь и кричу его имя… громко… так громко, что мне кажется, у меня в горле лопаются связки. И все так медленно. Так ужасно медленно. Кроме крика моего тишина везде. Или я вдруг оглохла.

Люди смотрят на меня… а меня уже нет среди них. Среди этой толпы. Я застывшим взглядом смотрю, как носилки с телом Андрея погружают в карету скорой помощи, и она быстро уезжает, а я оседаю на асфальт.

ГЛАВА 21. Дарина

С каждым днем я все больше времени проводила с Максимом. Настолько много, что порой даже забывала о том, как сильно боялась его всего лишь несколько недель назад. Он делал все, чтобы я забыла, он словно нарочно выворачивал мой мир наизнанку и заставлял смотреть на него с другой стороны.

Уже месяц, как я живу рядом с ним в нашем доме. И за этот месяц очень многое изменилось. Мы общались беспрерывно, а когда не общались, то я просто присутствовала при его встречах, на званых ужинах, на каких-то их внутренних собраниях. Мы выезжали вместе в свет, и я уже не пряталась от назойливых вспышек фотокамер. Мне не было скучно. Максим заполнял собой все свободное пространство. Он заполнил собой каждую свободную минуту моей жизни, он просто стал ее неотъемлемой частью. Нет, в этом не было назойливой навязчивости. Ему удавалось даже все вывернуть так, словно это я ищу с ним встречи. Иногда это ужасно злило, а иногда… я действительно искала этих встреч, потому что он умел раскрасить мою жизнь самыми разными красками, в том числе и отвратительно черными, но серой она с ним ни разу не была..

И уже когда он отсутствовал дома, мне становилось тоскливо. Словно без него дом казался просто огромным и совершенно пустым. В нем тут же исчезали все краски и прекращалась жизнь. Потому что сердцем этого дома был Максим… и я уже не сомневалась, что он был когда-то и моим сердцем. В той прошлой жизни. Ведь так легко сойти с ума от его взгляда, улыбки, поворота головы, эмоциональной жестикуляции, в которой скрывалась какая-то животная мощь и харизма. Он кипел, обжигал, дышал каждой порой и заставлял меня снова жить. Выхлестывая на самые разные эмоции.

Бывало я алчно рассматривала его в те минуты, когда он с кем-то говорил по телефону или стоял на веранде, работал за ноутбуком, отбивая длинными пальцами по клавиатуре и всматриваясь в экран, а я любовалась его пушистыми ресницами, профилем, влажной нижней губой. Иногда я подолгу заворожено смотрела на его руки... вспоминала контраст его смуглой кожи на моей белой груди, вспоминала движение большого пальца по кончику соска и то, как напрягались вены на сильном запястье. Только от одной мысли об этом мне становилось трудно дышать, и тело мгновенно реагировало на мысленный и визуальный раздражитель.

И ужасно завораживала его власть, его дикие возможности, и то, как он манипулировал людьми в своих интересах. Он мог все. Действительно все, либо профессионально водил меня за нос, и я искренне считала, что мой муж действительно может все. И это все так же принадлежит и мне. Он готов им делиться поровну. Максим выполнял мои любые капризы и пожелания, не было чего-то, что я могла попросить или даже просто взглянуть с интересом и не получить (свобода не в счет). Я смотрела на него и искренне недоумевала, как всего лишь несколько недель назад могла считать его жутким монстром и чудовищем? Кааак я могла настолько заблуждаться в нем? Любая женщина готова душу дьяволу продать за такого мужчину… но у меня было стойкое ощущение, что он и есть тот самый дьявол и он жаждет мою душу. Он затягивал меня в свои сети, оплетал ядом самых откровенно-пошлых и изысканных комплиментов, с ним рядом я чувствовала себя самой красивой и сексуальной женщиной во Вселенной. И я уже понимала, что точка невозврата пройдена, и останавливаться поздно. Меня уже несет мощным течением навстречу обрыву, в котором я, скорее всего, сломаю себе все кости.

***

Страх… липкий, панический, он щекотал кожу ледяным острием ножа, вспарывая плоть. Я видела каменные стены и стекающую по ним ржавую, вонючую влагу. Пахло смертью, слезами и кровью. И я знала, что я скоро умру.

– Кричи, сука! Кричи, я сказал! Ждала моего разрешения?

Камеры потрескивают отснятыми кадрами, а я не кричу, и он бьет сильнее, так, чтоб меня прорвало. Я извиваюсь на веревках, покрытая каплями пота, и молчу назло той мрази, что стоит передо мной… А его это еще больше подхлестывает и заводит. Бьет уже сильнее, со спины мой пот и капли крови слизывает. Я от отвращения и боли кусаю губы до мяса.

– Кричи, шлюха! Давай!

Развернул к себе, прокрутив на веревке, как на карусели, вглядываясь в мне в глаза, наполненные ненавистью к ублюдку.

– Кричи… я сказал. Я хочу, чтоб ты кричала.

– И тогда у тебя встанет?

Он прищурился. Отвесил мне пощечину, потом другую и снова склонился к моему лицу.

– Кричи, я сказал, не то кожу с тебя сниму. Живьем.

– Да пошел ты!

Ударил снова, еще и еще, я чувствую, как моя кровь течет по подбородку. Ублюдок с бородой и черными глазами дергает свой член и хрипит от удовольствия, глядя на меня, подвешенную за выкрученные руки к потолку.

И я вдруг расхохоталась громко, истерично. Взгляд на его руку бросила и начала хохотать. Захлебываться слезами и смеяться ему в лицо.

Жуткое лицо здоровенного подонка исказилось от злобы, он вытащил из кармана «бабочку» и покрутил несколько раз в руке.

– Заткнись! Заткнись, падаль такая! Прекрати смеяться! Я же убью тебя сейчас. Я тебя этим ножом трахать буду.

А я хохотала, не унимаясь, смотрела на него, слезы по щекам текут, а я хохочу.

– Заткнись! – его голос сорвался на визг. Стиснул мои челюсти, не давая смеяться.

– Да пошел ты на хер! Меня найдут, и ты… ты сдохнешь! – процедила я, – Максим придет за мной и разорвет тебя на куски! Максиииииииимммммм!

***

Я резко открыла глаза и услышала собственный крик и всхлипывания. Я все еще плачу и кричу. Слезы градом текут по щекам.

– Эй… маленькая, это я. Тшшшш, тихо родная, просто сон. Плохой сон, кошмар. Я рядом, слышишь? Посмотри на меня.

Его голос пробивался сквозь мрачный злой хохот ублюдка с плеткой в руках. Я яростно отбивалась от его цепких рук, извивалась и кричала.

– Малыш, это я! Смотри на меня. На меня. Вот так. Дааа. Ты дома, и я рядом с тобой.

Я приоткрыла глаза и, когда увидела Максима, с облегчением застонала, захлебываясь. Он держал мое лицо горячими ладонями и вытирал слезы.

– Глубоко вдохни и медленно выдохни. Очень медленно. Еще. Умница.

Я делала, как он говорил, не отрывая взгляда от его встревоженных глаз, чувствуя невыносимое облегчение до дрожи в руках. Неожиданно сама для себя крепко обняла его за шею и зарылась лицом ему в плечо. Рядом с ним не страшно… рядом с ним сон кажется таким смешным, таким идиотским. Он бы не позволил такому случиться. Но меня все равно продолжало трясти от пережитого страха. Максим гладил мою спину и волосы.

– Что тебе приснилось, малыш? Расскажи мне…

– Какой-то страшный человек в подвале, я висела на цепях, и он бил меня.

Руки стиснули меня еще сильнее.

– Это просто сон. С тобой никогда такого больше не случится…

Я резко отшатнулась и вцепилась в плечи мужа:

– Больше? Значит, это уже было?

– Было…

Я видела, чего ему стоило сказать мне это, и как задрожал он всем телом.

– Ты… ты забрал меня оттуда?

Он кивнул.

– Забрал и убил того ублюдка.

Снова кивнул, только на лице гримаса адской боли, и я не знаю почему, у меня все еще сильно колотится сердце.

Я смотрела на Максима и вдруг поняла, что выражение его лица изменилось, он сжал челюсти, и его дыхание участилось. Прошли секунды, прежде чем я осознала, что моя сорочка прозрачная, свет луны из окна подсвечивает тело. И его взгляд задержался на моей груди, спущенная бретелька обнажила ее больше, чем на половину, еще немного и соскользнет вниз, цепляясь за напряженные кончики сосков. Как завороженная я смотрела на его побледневшее лицо, на раздувающиеся ноздри, на бурно вздымающуюся грудь.

Господи, какой же он красивый до умопомрачения, до дрожи во всем теле. Сдавил мои руки чуть выше локтей, потянул к себе, и я не могла противиться, смотрела на его рот, на приоткрытые губы. Я хотела узнать, какие они на вкус. Посмотрел мне в глаза, и я судорожно втянула воздух. Этот голод сводил с ума, он выворачивал все внутренности от первобытного желания вкусить все то, что обещали его глаза, отдаться пытке, позволить ему. Стало трудно дышать, я приблизила лицо к его лицу, переводя взгляд то на губы, то в его глаза. Так близко, мы почти соприкасаемся губами, и его дыхание рвется в мой рот, а мое вырывается кипятком в его губы.

– Попроси поцеловать тебя, – едва слышно, шепотом.

Если он меня поцелует, я сломаюсь и позволю ему все… абсолютно все.

– Нет! – резко оттолкнула от себя и забралась в самый угол кровати, натягивая на себя одеяло.

– Твою ж мать!

Вскочил с кровати и, несколько раз ударив по стене, выскочил из моей спальни, стукнув дверью.

А я еще долго сидела на постели с бешено бьющимся сердцем, стараясь начать снова ровно дышать. Я медленно легла на подушку и натянула одеяло. Я уснула почти с рассветом. Думала о том, что если бы он прикоснулся ко мне, то я не смогла бы оттолкнуть. Даже хуже, я до боли хотела, чтобы это случилось. Я хотела своего мужа. Я хотела, чтобы он взял меня так, как обещал тогда, грубо и жадно, вот так, как блестели его глаза. Если бы я не сказала «нет», что бы этот дьявол-искуситель заставил меня почувствовать?

ЭПИЛОГ

Поздно утром, когда проснулась, под дверью лежал конверт. Развернув тонкий лист бумаги, я прочитала: «Позвони мне. Срочно. Найди, как это сделать. Дима»

Я распахнула дверь и осмотрелась по сторонам. Никого. Но ведь кто-то подбросил. Значит, в доме есть их человек? Но кто это?

Как мне найти, откуда позвонить? Это только выкрасть свой сотовый из спальни Максима. Он у него или… или попросить его отдать мне. Но как? О, я прекрасно знала, как. И даже была более чем уверена, что у меня получится. Эта записка заставила вспомнить, почему я боялась Максима… и что они заставили меня узнать о моей семье. Во рту снова загорчило привкусом тревоги. И я вдруг поняла, что предпочла бы забыть об этом… предпочла бы жить, спрятав голову в песок, но ведь мне сказали, что есть люди, которых надо спасти, и я… я обещала помочь. И снова этот адский диссонанс, в котором мой муж разделился на две копии – одна была заботливой, нежной, сводящей с ума, а другая хладнокровно выкалывала глаза целым семьям и закапывала трупы в лесу или на свалке. Перед глазами снова всплыли фотографии мертвецов, и я дернулась всем телом.

Кто же ты такой, Максим? Ты человек или бесчувственное и жестокое чудовище?

Но помочь у меня не получалось, и все вдруг снова совершенно изменилось.

Я поняла, что Максим меня избегает, хуже, он настолько старается не встретиться со мной даже случайно, что как только я просыпалась, то минут через пятнадцать его машина отъезжала от дома, а возвращался он только под утро, когда я засыпала. Я мерила шагами комнату и ждала, когда, наконец, он сам скажет мне, что происходит, но он и не думал. Максим просто делал все, чтобы не видеть меня.

Я звонила, а мне отвечал секретарь, обещал, что мне перезвонят, но никто не перезванивал, я приходила в его кабинет, но дверь всегда была закрыта. Я даже набралась наглости и уже во второй раз приказала начальнику охраны передать требование поговорить с собственным мужем, но тот ответил, что уже передал. Мною овладевало отчаянье, и уже не только потому, что мое обещание становилось невыполнимым, а от того, что я поняла – меня игнорируют, мое слово не просто ничего не значит, а оно не громче шуршания муравья под листиками или жалобного писка выброшенного из гнезда птенца. Смешно, но я не могу встретиться с собственным мужем, с которым живу под одной крышей. Точнее, с тем, кто упорно называется моим мужем.

Нет, мы поговорим. Я хочу знать, за что меня наказывают. Что я, черт возьми, сделала, почему не заслуживаю даже объяснений? Я выпила больше дюжины чашек черного кофе и упрямо ждала, пока наконец-то среди ночи не услышала шелест покрышек по гравию подъездной дорожки. Бросила взгляд на часы – полчетвертого.

Прильнув к окну, я увидела, что Максим приехал домой совсем на другой машине. Когда он вышел из шикарного белого кабриолета, то обошел капот и склонился к окошку, оттуда показалась женская рука, и я увидела, как мой муж галантно поцеловал запястье той, которая так любезно привезла его домой. Я прилипла к стеклу, стараясь разглядеть ту женщину, но мой муж заслонял ее собой. Они несколько минут разговаривали, и я продала бы душу дьяволу, лишь бы понять, о чем. Я просто видела, как он облокотился о крышу кабриолета – черный элегантный костюм, белая рубашка, аккуратно зачесанные назад волосы. Женская рука изящно стряхивала пепел с дамской сигареты, и я различила ярко-красный маникюр и кольца на тонких пальцах. Мною овладело странное чувство, оно поднималось из глубины, как темная волна, словно туча, которая неожиданно заслоняет солнце. Женщины. Другие женщины в жизни этого самца, он совращает каждую, к которой приближается. Как я могла не думать об этом раньше. Ведь если я нахожу его неотразимым соблазнителем, что мешает ему быть таким же с другими? Сколько их у него? Ответ напрашивался сам собой. У моего мужа появилась любовница, вот почему я стала ему безразлична. Не знаю, что со мной произошло в этот момент, но все остальные чувства заглушила ярость, очень болезненная, она тисками сдавила грудную клетку.

Белый кабриолет уехал, закрылись ворота, и Максим пошел в дом. Я спрыгнула с подоконника и решительно выскочила за дверь. Он наверняка уже успел зайти к себе в спальню, а внутри меня клокотал гнев. Я еще не могла дать ему определение, но меня разрывало от злости. Я громко постучала в дверь, и та резко распахнулась. Максим стоял на пороге в расстегнутой рубашке с бутылкой коньяка в руках. Осмотрел меня с ног до головы, даже возникло чувство, что он сейчас нагло присвистнет. Конечно, полчетвертого утра, а я причесана, пахну духами и при полном параде, включая туфли на каблуках. На лбу написано, что я его ждала.

– Неужели у меня такие драгоценные гости. Вау! И чем я обязан такой чести? Что в этот раз? Пропала служанка? Ее собака или кошка? Оооо, а может, ты хочешь посмотреть альбомы с фотографиями?

В каждом его слове плескался такой концентрат яда, что я невольно отшатнулась назад. К запаху коньяка примешивался отвратительный запах женских духов. Резкий и слишком сладкий. От дикой ревности захотелось вцепиться в его наглые синие глаза и выдрать их к чертям.

– А что такое? Я помешала? Наслаждаешься воспоминаниями о прекрасно проведенном вечере? – казала и тут же чуть язык не прикусила, но уже было совершенно поздно.

– О дааа, сегодня было что вспомнить! Заходи, я расскажу. Выпить налить? Сигаретку?

– Я не пью и не курю, в отличие от твоих шлюх.

– Ох ты ж! Ничего себе! Это ревность, малыш? Давай заходи. Мне тоже скучно и не спится.

– Не зайду. Ты пьяный!

Притом очень сильно пьян, с ней пил, с ней провел всю ночь и вернулся только под утро. Подонок! Меня посадил под замок и под охрану, а сам… сам развлекается со всякими вонючими шалавами. Трахает их.

– А чего ты к нам свою девку не пригласил? Или она была против?

Максим рассмеялся и отхлебнул коньяк из горлышка, протянул мне, но я оттолкнула его руку, чувствуя, что сейчас сорвусь и не знаю, что будет. Мой муж все же присвистнул, посмотрев на мою короткую юбку и ноги, затянутые в черные чулки.

– А ты куда-то собралась или меня ждала?

– Так что насчет твоей девки?

– Зачем тащить домой еду из ресторана, когда меня, по идее, ожидает роскошный ужин? Ты ведь за этим меня ждала, верно, малыш?

– Я тебя не ждала и не собиралась ждать. Не льсти себе.

– Ну да, ты случайно уснула в юбке и чулках после примерки у зеркала, и твой будильник поднял тебя в четыре утра, проверить – вернулся ли неверный муж домой? Я угадал?

– Нет!

Я развернулась, чтобы выйти, но он вдруг схватил меня за затылок. Развернул к себе и с силой впечатал в стену, шваркнув со всей дури дверью, схватил меня за горло, приблизив лицо вплотную к моему, нагло глядя мне в декольте, вдруг дернул рукав блузки с плеча вниз, затем с другого, обнажая их, цинично рассматривая мою грудь без лифчика с острыми от прохлады сосками, которые так четко прорисовались под шелковой материей. От удара о стену у меня рябило в глазах, но возбуждение и адреналин заглушали все:

– Бл*дь! Как меня достало твое гребаное «нет»!

И тут же набросился на мой рот без предисловий, вопросов раскачки. Просто вгрызся в него, как ошалелый. Сдавливая мою шею ладонью и не давая пошевелиться, проталкивая язык глубоко мне в рот и кусая за губы, разбивая их своими зубами. Я отбивалась, я как-то жалобно скулила ему в рот, дергалась и млела… меня вело, меня просто подбрасывало от едкого наслаждения этим поцелуем именно таким диким, как я и представляла.

И в этот момент я поняла, что не в силах сопротивляться этому урагану, его губы дарили боль и наслаждение, именно так, как я и представляла себе. Необузданно, остро, и уже через секунду я вцепилась в его волосы, не давая оторваться от себя. Казалось, я дышала этим поцелуем, ждала его целую вечность. Он на секунду оторвался от моих губ, и увидев его взгляд, окончательно сошла с ума. Бездна. Синий омут без дна. Я схватилась за ворот его рубашки и притянула к себе в жадном безумном желании терзать эти губы, о которых я так долго грезила. О, они не просто сладкие на вкус, они умопомрачительные, я должна была почувствовать их вкус… я была просто обязана узнать, какое горячее у него дыхание, и как алчно он целуется. Но внезапно Максим оторвался от моего рта. Задыхаясь, как после пробежки, смотрел мне в глаза и вдруг насмешливо сказал.

– Увы, но я поужинал вне дома. Я сегодня не голодный… но завтра ты можешь мне предложить то же самое меню.

И рассмеялся мне в лицо. Сама не поняла, как влепила ему звонкую пощечину. Подонок! Какой же он… сукин сын. Сволочь.

Я распахнула дверь и, размазывая слезы по щекам, побежала к себе в комнату…

КОНЕЦ 6 ЧАСТИ

Продолжение в 7 части «В отрыве»

06.06.18

Украина

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg