«Плата за любовь»

Плата за любовь (fb2) - Плата за любовь 1621K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Лидия Лукьяненко

Лидия Лукьяненко Плата за любовь

Слово к читателю

Сколько помню себя — я всегда любила писать: на уроках в школе, на лекциях в институте, в метро, на собраниях, на работе и дома. Писала на клочках бумаги, на квитанциях, в тетрадках и ежедневниках. Писала стихи, рассказы, повести, сказки в стихах, потом теряла или дарила (если стихи), потом — забывала.

Я окончила филологический факультет педагогического института, однако никогда не преподавала в школе. Зато перепробовала много других профессий: я работала экскурсоводом и воспитателем, журналистом и продавцом, секретарем, менеджером и риэлтором. Все эти профессии предполагают постоянное общение с окружающими. Это безумно интересно и дает такую богатую пищу для размышлений, что, пожалуй, уже ради одного этого стоит время от времени менять род занятий.

Когда меня спрашивают, о чем я пишу, я отвечаю: «Конечно, о любви. А о чем еще может писать женщина?» Правда, в наше время женщины пишут о чем угодно — от политических детективов до романов в стиле фэнтези. Но, по-моему, все равно они пишут о любви.

Жизнь в нашем мире дает женщина. Женщина любящая. Поэтому это — неисчерпаемая и благодатная тема. Я отнюдь не претендую на ее особое видение или изложение — я просто пишу о том, что мне близко и интересно, и, если это будет так же близко и интересно моим читателям — я буду безмерно счастлива.

По-моему, книга тогда хороша, когда, читая ее, смеешься и плачешь, а прочитав — загрустишь о том, что она закончилась. И тебя посещают светлые и возвышенные мысли. Ведь литература и призвана будить в нас именно такие чувства.

Свою первую книгу я посвящаю маме — прекрасному учителю и необыкновенной женщине

Плата за проезд роман

В метро подрастеряны встречи,

В трамваях — разбитые судьбы,

В троллейбусах — непониманье,

В автобусах — теснота.

Тревожат ненужные речи,

В невырванной боли губы.

И мучат тоской расставанья,

А в сердце — опять пустота.

Глава первая

Она шла по улице. Одна, как всегда. Вечер был холодный, бесснежный и тусклый. Обычный февральский вечер. В липком тумане растекались желтые круги уличных фонарей и суетливые силуэты прохожих, таких же, наверное, озябших и голодных, как она.

Подъезд ее дома терялся в темноте. Снова выкрутили лампочку! Она шагнула, напряженно вслушиваясь в вязкую тишину. Извечный запах всегда открытых парадных — не запах, а просто вонь — преследовал ее и в лифте. Обычно она его не замечала, как привыкла не замечать многих неприятных вещей. Но сегодня и погода, и темнота, и лифт — все было таким унылым и давящим, что ей было не просто грустно, а невыносимо тоскливо. Она устала, замерзла и чувствовала себя такой одинокой и несчастной, что просто жить не хотелось. Она стояла, безвольно прислонившись к стенке лифта, и думала, как это ужасно — всегда возвращаться одной в свою пустую холодную квартиру, где ее никто не ждет. Так же неприятно, как просыпаться ранним утром в холодной комнате, когда за окном дождь или снег, на душе — тоска, а тебе нужно вставать и делать привычные и надоевшие дела. И до того много в жизни досадных мелочей и ненужных обязанностей, что все чаще думаешь: и зачем она нужна — такая жизнь? Но откуда-то из глубины, затюканная безрадостными мыслями, иногда прорывалась мечта о чем-то необыкновенном и прекрасном: «Вот если бы!..» Но она знала, что никакого «если бы» не случится, — просто она едет домой, где ее никто не ждет.

Но оказывается — ее ждали! Когда она в такой же темноте сделала несколько шагов от лифта («Черт бы их побрал — кто ворует все лампочки?»), торопливо вынимая из сумки ключ, то прямо перед своей дверью наткнулась на что-то. Она замерла и попробовала ногой что-то мягкое, человеческое, которое зашевелилось и издало непонятный звук. «Пьяный», — решила она и отступила назад в растерянности. «Пьяный» зашевелился, и в темноте вспыхнул огонек зажигалки, высветив силуэт сидящего на корточках мужчины. Неудивительно, что она не могла пройти — он привалился спиной прямо к ее двери.

— Не пугайтесь, — негромко сказал мужчина, — я не сделаю вам ничего плохого.

Она увидела, что он не пьян. Его лицо было разбито, кровь из рассеченной скулы стекала на белый воротник рубашки, выглядывавшей из-под куртки. Покачиваясь, мужчина встал, и она снова отступила к лестнице — таким показался он ей крупным и высоким.

— Мне нужна ваша помощь. — Он старался быть вежливым, но явно нервничал. Огонек зажигалки вспыхивал все короче и слабее, а мужчина не переставая щелкал, и руки его дрожали. Внизу на лестнице послышался шум — топот, ругань и крики. Мужчина быстро шагнул к ней и, схватив за локоть, подтащил к двери. Она торопливо и послушно открыла дверь, и они юркнули в спасительную тишину квартиры. Несколько минут они стояли в темноте, прислушиваясь к возне на лестничной площадке. Было понятно, что разыскивают ее незваного гостя и явно не с лучшими намерениями.

Когда все стихло, она включила свет, и оба невольно зажмурились.

— Спасибо вам, — тихо сказал мужчина и попытался улыбнуться разбитыми губами.

Она растерянно молчала, не зная, что делать. Прошла, не раздеваясь, в комнату, включила телевизор. Так она делала всегда. Тишина пустой квартиры пугала ее своей неприветливостью. Но и такие нежданные визитеры ее, понятно, тоже не радовали. Мужчина по-прежнему стоял в коридоре с видом побитой собаки и с немым вопросом в глазах. В конце концов, надо на что-то решиться. Она вздохнула и кивнула головой в сторону ванной.

— Пройдите, умойтесь. Я сейчас посмотрю, что у меня есть в аптечке.

Она осторожно обрабатывала раны, украдкой рассматривая незнакомца. Он был молод, наверное, ее ровесник. И, несмотря на разбитое лицо, пожалуй, даже красив.

— Как вас зовут?

— Маша.

— А меня Андрей.

— Ну вот, Андрей, все, что могла, я сделала, — улыбнулась Маша и убрала окровавленные тампоны со стола.

— Не знаю, как благодарить тебя, — перешел он на «ты». — Боюсь показаться назойливым, но, раз ты меня уже выручила, выручай до конца. Можно, я пересижу немного у тебя?

Маша пожала плечами. Он выключил свет и встал у окна, вглядываясь в темноту. Его тревога передалась и ей. Она подошла и тоже посмотрела во двор.

— Ну что? — шепотом, словно ее могли услышать внизу, спросила она.

— Мне лучше пока не выходить.

…Через два часа они уже знали друг о друге так много, как могут знать только случайные попутчики. Испуг и стресс прорвались многословием, нервным смехом и зверским аппетитом — они съели все, что было в холодильнике и что сумели быстро приготовить. Запив жареную картошку, огурцы и колбасу пивом, они сидели на кухне и пили кофе.

Андрей рассматривал сидящую напротив девушку и думал, что в другой ситуации он никогда не обратил бы на нее внимания. Тоненькая, невысокая, бледное лицо, темные глаза. Живет одна. Квартира тесная и бедная, хотя и чистая. Да и дом так называемого гостиничного типа — с обшарпанным парадным и грязными лестницами.

Маша все это прекрасно понимала. Да, с таким парнем она вряд ли смогла бы познакомиться на улице или у своих знакомых. И не только дорогая одежда, но и сама манера поведения выдавала в нем то, что Маша назвала бы породой. Он действительно был красив той редкой аристократической красотой, которая сразу в глаза не бросается, но которую нельзя не заметить. И Маша с невольным сожалением подумала, что его появление в ее жизни не более чем случайность. Как подарок судьбы. И самое приятное, что он смотрит на нее именно так, как ей всегда мечталось, чтобы на нее смотрели мужчины. От его взгляда она просто расцветала и чувствовала себя юной, желанной и красивой. Смешно подумать, что совсем недавно ей жизнь была не в радость.

Они так много и долго говорили, что теперь хотелось помолчать, но молчание не было тягостным, казалось, оно еще больше их сближает.

— Где тут можно покурить? — спросил Андрей.

— Можно на балконе, но, — бросила она опасливый взгляд за окно, — лучше здесь, на кухне.

Они стояли в темноте у окна, мерцали два огонька, дым уходил в открытую форточку, и они улыбались друг другу.

— Сколько тебе лет? — сказала Маша.

— Двадцать семь.

— Сначала ты показался мне гораздо старше, а сейчас ты совсем как мальчик.

Он выбросил окурок и повернулся к ней. Маша была ниже почти на голову и смотрела на него снизу вверх, затягиваясь сигаретой, и глаза ее улыбались. Он нежно взял в ладони ее лицо, и в свете уличных фонарей она увидела, какие у него необыкновенно синие глаза.

— Почему ты носишь кольцо? — тихо, почти касаясь губами ее лица, спросил он. — Ты ведь живешь одна.

— Я в разводе, а ты?

— А я женат, — просто ответил он и поцеловал ее. Их поцелуй был бесконечно нежен и бесконечно долог, или ей так показалось. Его пальцы, утонув в волосах, ласкали ее затылок, нежно перебирали пряди, и ей было так хорошо, что казалось — ах, вот оно — счастье.

Глава вторая

Лена открыла глаза и порадовалась солнечному дню. Может, и сегодня день пройдет без приступа. Вот уже год как астма мучила ее приступами удушья. Она росла здоровым ребенком и даже представить не могла, что в двадцать пять лет будет чувствовать себя настолько беспомощной.

Старинные настенные часы пробили девять. В комнате стало светлее. Лена жила в прекрасной, но мрачной старой квартире, где родились и выросли ее дед, мать и она сама. Ее дед был потомственным врачом, профессором, человеком известным и вечно занятым. Дом вела бабушка.

Лена встала и, укутавшись в теплый стеганый халат, приготовила легкий завтрак и в одиночестве съела его в тишине просторной столовой. Квартира находилась в центре города, в одном из престижных «правительственных» домов. В ней было пять комнат и большая кухня. Высокие потолки украшала ажурная лепка, эта мода давно прошла, но ремонт в квартире не делали много лет. Дом был построен еще до революции, и многие квартиры перепланировали, но дед не соглашался ни на какие реконструкции и усовершенствования. Из-за высоких потолков комнаты казались полупустыми, несмотря на массивную мебель. Тех, кто приходил в дом впервые, поражали величественная кровать ручной работы, гостиный гарнитур красного дерева, резные буфет и комод, тяжелые кресла, прекрасные старинные люстры с подвесками и камин с узорчатой решеткой. Для Лены все это было свое, привычное. В юности она стеснялась приглашать подруг в этот музей — слишком старомодным казался ей собственный дом по сравнению с новыми типовыми квартирами. Тогда он угнетал ее своей чопорностью и вечной тишиной — шуметь в квартире строжайше запрещалось, дед много работал дома. И если Лена включала телевизор или слушала музыку, она должна была очень плотно закрыть дверь, благо стены старых домов достаточно толстые. Сколько она себя помнила, здесь всегда царил полумрак и стояла тишина, каждый час нарушаемая глухим боем настенных часов.

Лена прошлась по комнатам, неторопливо смахнув пыль с картин и рояля. Она недавно оставила работу и никак не могла привыкнуть к тому, что нужно целый день проводить одной в ожидании мужа. Так уж случилось, что через год после окончания института она осталась совсем одна: все ее близкие — и дед, и мама, и бабушка — умерли в один год.

Ее мать — Наталья, была единственной дочерью знаменитого профессора отоларинголога Аристарха Львовича Бакшенева, которому удалось сделать ряд научных открытий, создать свою школу, учредить клинику и даже избежать сталинских репрессий. Были у него в то время какие-то неприятности, но в семье старались не говорить о прошлом, и если бы не случайные слова бабушки, то Лена никогда об этом даже не узнала. Бабушка — Полина Григорьевна, была дамой строгой и сдержанной, а ее дочь — сумасбродной и неуправляемой с детства. После получения аттестата зрелости Наталья наотрез отказалась от предложения родителей продолжить династию и поступить в медицинский институт и подала документы в театральный. Попытка оказалась неудачной, и через год безделья она согласилась на уговоры матери получить образование искусствоведа. Наталью устроили в институт, но занималась она так неохотно, что только знаменитая фамилия удерживала ее в рядах студентов. После окончания института она познакомилась с Николаем. Он был учеником Аристарха Львовича, а впоследствии стал его ассистентом. Профессор очень уважал Николая за старательность и прилежность, но превыше всего ценил его порядочность. Николай и Наталья понравились друг другу — как ни странно, в этот раз вкусы профессора и его дочери совпали. Может, Аристарх Львович слишком поспешно благословил этот брак, а Николай посчитал неудобным тянуть с женитьбой, но все произошло очень быстро.

Родительский эгоизм профессорской четы нетрудно понять: Наталья вела себя все более эксцентрично, появились сомнительные знакомые, она могла не прийти ночевать или пропасть на несколько дней, являлась домой навеселе, начала курить. Поэтому, когда родители увидели взаимную симпатию молодых людей, то вздохнули с облегчением и скоропалительно выдали свою непутевую дочь замуж. Николай, по их мнению, был именно тем человеком, который мог стать опорой Наталье на всю жизнь. То, что он был простым парнем из рабочей семьи, не смущало их. Они очень надеялись, что замужество изменит и исправит Наталью и она будет хорошей женой и матерью. Но они ошиблись.

Когда новизна супружеских отношений потеряла для Натальи свою прелесть, все вернулось на круги своя. Маленькая Леночка была оставлена на попечение бабушки, которая, боясь повторить свои ошибки в воспитании дочери, с детства держала внучку в строгости и послушании. Николай работал в клинике, писал диссертацию, а редкие свободные часы проводил с дочерью. Еще до ее рождения ему стало ясно, что он поспешил с женитьбой — побоялся обидеть своего учителя. И вскоре понял, что первоначальная симпатия не только не переросла в более глубокое чувство, но и, наоборот, потихоньку исчезла. Они с женой были совершенно чужими людьми, однако занятый интересной работой и искренне привязанный к этому дому и к дочери, Николай старался не замечать пренебрежительного отношения Натальи, ее странных друзей, звонков и вечного отсутствия по вечерам. Но вскоре терпеть такое положение стало невозможно. Жена не ночевала дома, объясняя это подготовкой нового модного вернисажа, приносила домой непонятные картины, как она утверждала, «новое слово в живописи». Дед решительно воспротивился их появлению в доме, и Наталья, которая все же не решалась конфликтовать с отцом, вообще перестала жить дома. Ходили слухи о ее романе с каким-то молодым художником, мужа она игнорировала.

Непонятное положение Николая в доме родителей бросившей его жены угнетало, и, если бы не дочь, он ушел бы сразу. Но Леночка была еще такой маленькой и так нуждалась в родителях, что лишать ее еще и отца он не осмелился. Профессор и его жена терпеливо ждали возвращения дочери и уговаривали зятя: ничего, мол, перебесится — вернется, не в первый раз. Потерпи, говорили они, все наладится, главное — семья, ребенок, Наташа еще очень молода, со временем образумится. Но Николай понимал, что здесь уже ничего не сложится, и все медлил, не решаясь что-либо предпринять.

Наталья вскоре действительно вернулась, но все стало еще хуже. Полине Григорьевне пришлось наконец взглянуть правде в лицо — ее дочь нуждалась в помощи психиатра. Николай с тещей неоднократно обсуждали этот вопрос, так и не придя к чему-то определенному. Они боялись огласки, боялись за состояние Аристарха Львовича, перенесшего инфаркт. Наталья напивалась, много курила, принимала таблетки, от которых то беспробудно спала, то приходила в неистовое веселье. Боясь отца, она грубила матери, а срывалась на Николае. В отсутствие профессора в доме случались невообразимые скандалы, истерики, от которых все же старались оградить ребенка. Психиатра она не слушалась и все делала назло.

Однажды вечером, вернувшись из клиники, Николай оказался в пошлой и банальной ситуации, застав жену с любовником в постели. Это стало последней каплей. Родители с ребенком были на даче, поэтому Николай просто забрал свои вещи и ушел. Вскоре он уволился из клиники и уехал работать врачом в провинцию. Наталья ничего не стала объяснять родителям, однако Полина Григорьевна поняла, что случилось что-то такое, о чем лучше не спрашивать. Она тепло попрощалась с зятем, а профессор не захотел даже увидеть своего ассистента перед отъездом и заперся в кабинете.

Так в три года, при живых родителях, Лена фактически стала круглой сиротой. Отца она видела очень редко, мать жила своей жизнью и, казалось, старалась не замечать дочери, которую воспринимала как досадную помеху. Наталья лечилась в наркологической клинике, на некоторое время это дало результат. Неизвестно, что произошло бы с ней дальше, если бы не Константин. Дядя Костя, как всю жизнь называла его Лена, был психиатром. Он полюбил ее непутевую мать. Сначала она была его пациенткой, потом они поженились. Дядя Костя оказался хорошим мужем и отчимом. С мужьями Наталье везло. Двенадцать лет, прожитых с ним, были относительно спокойными в жизни их семьи. Константину удавалось удерживать жену в рамках нормальных семейных отношений. Только он умел общаться с ней, не раздражая ее. Был снисходителен к ее выходкам, и Наталья прислушивалась к его мнению. То, что у бывшего мужа вызывало отчаяние и брезгливость, Костя воспринимал с пониманием. Он не считал свою жену больной, скорее в силу своей профессии, он вообще не встречал абсолютно здоровых людей. Посторонний человек назвал бы Наталью истеричкой и психопаткой, а для дяди Кости она была эксцентричной и нервной. Лене всегда казалось, что он относился к ее матери как отец — все же он был старше Натальи на двадцать лет. А для Лены он был то же, что и дедушка, только не такой занятой и гораздо более ласковый. Он читал ей книжки, водил в зоопарк — в общем, делал то, чего никогда не делала ее мать.

Но, наверное, любому терпению приходит конец, и дядя Костя тоже ушел от них. Лена была уже большой, она понимала — человек хотел спокойной старости. Потом мать еще дважды выходила замуж, но ни один из ее мужей не задержался на длительное время. Наталья часто меняла работу, но нигде не задерживалась, подолгу сидела дома, ходила по квартире вечно злая, постоянно курила и придиралась к дочери и матери.

Лена окончила школу с медалью, поступила в мединститут. Ее не слишком прельщала карьера врача, но она хотела порадовать стариков. Она росла серьезной, сдержанной девочкой, много читала, на вечеринки не ходила и привыкла все свое время проводить в одиночестве или в обществе бабушки. С матерью она старалась общаться поменьше и со временем стала испытывать к ней смешанное чувство брезгливости и жалости.

Несчастье случилось внезапно, и, хотя в семье давно жили с предчувствием беды, такого никто не мог предвидеть. Аристарх Львович воочию убедился, что Наталья — законченная наркоманка. Он нашел шприцы и приличный запас наркотиков в собственном доме. С ним случился второй инфаркт, которого старик уже не пережил. Через сутки отравилась Наталья. Занятые печальными хлопотами, они с бабушкой не обратили внимания на то, что дверь ее комнаты долгое время оставалась закрытой. Скорую помощь вызвали слишком поздно.

Лена с ужасом наблюдала, как рушится вокруг нее, возможно, не слишком счастливая, но привычная и налаженная жизнь. Первым тяжелым ударом была смерть деда, уход матери потряс ее меньше, подсознательно она была готова к такому концу. Но она никогда не думала, что бабушка, которая была ей ближе всех, оставит ее совершенно одну. За месяц из пожилой леди она превратилась в старуху, истаяв, как свечка. Эту потерю Лена пережила очень тяжело. С ней случился нервный срыв. Врачи опасались проявления болезни ее матери, но с этим обошлось, однако после всех потрясений у Лены обнаружилась тяжелая форма бронхиальной астмы. Так в двадцать четыре года Елена стала богатой наследницей и самой одинокой и несчастной девушкой в мире. Но ей повезло, она встретила человека, которого полюбила, и жизнь приобрела новый смысл…

Лена вздохнула. До чего же тоскливо сидеть праздно дома и ждать конца дня. Она не находила себе места. Хозяйка из нее была никудышная, бабушка не приучала ее к домашней работе. Убирать квартиру обычно нанимали кого-нибудь через фирму обслуживания. Текущую уборку бабушка делала сама, всегда чистила столовое серебро и отлично готовила. Но Лена и этого делать не умела.

Ее мужа это нисколько не огорчало. Он тоже нанял приходящую прислугу для уборки, завтрак готовил сам, обедал на работе, а вечером, если они не уходили в гости или в ресторан, заказывали на дом пиццу или перебивались яичницей и бутербродами. Так что у Лены было много свободного времени, а у мужа не было его совсем. Она сожалела о том, что оставила работу.

После окончания института ее распределили в кардиологический центр. Работа ей нравилась. И ушла она оттуда, не успев даже хорошенько обдумать свое решение. Просто новый заведующий отделением, грубый и несдержанный человек, в первый же день набросился на Елену. Это было настолько неожиданно и несправедливо, что, возмущенная, она начала оправдываться и тут, как на грех, стала задыхаться. Приступ был настолько сильным, что ей потребовалась срочная помощь коллег. А заведующий только сказал, поморщившись, что лишние пациенты из числа врачей отделению не нужны. На следующий день, не посоветовавшись даже с мужем, она подала заявление об уходе. Коллеги пытались ее удержать, уговаривали не обращать внимания на грубияна, но Елена не желала ничего слушать. Если бы дед был жив, этот наглец не посмел бы с ней так разговаривать, значит, сама она ничего не стоит. Елена могла обратиться к старым друзьям деда, и они поставили бы ее начальника на место, но делать этого она не хотела.

Лена тряхнула головой, отгоняя грустные мысли. Ей хотелось думать о приятном, она стала думать о муже. Бесспорно, это самый красивый, самый умный, самый добрый человек на свете. Казалось, судьба сжалилась над ней и после стольких потерь послала в утешение Андрея. Познакомились они случайно, и как-то сразу она доверилась ему и рассказала о себе все, хотя была по натуре сдержанной, даже замкнутой. Она видела его искреннее сочувствие, понимание и инстинктивно потянулась к этому мужчине. Выходя замуж, она не была уверена в своих чувствах, но со временем поняла, что очень любит этого человека…

Зазвонил телефон, Лена сняла трубку.

— Здравствуй, Аленка. — Так называл ее только Андрей. — Как дела?

— Скучаю.

— В морозилке — мороженое, твое любимое, а в нижнем отделении — бананы. Я утром купил.

— Спасибо, Андрюша.

— Целую, пока, не скучай.

Улыбаясь, Елена пошла на кухню за мороженым. Это был вафельный рожок, наполненный ванильным мороженым с орехами и залитый сверху шоколадом. Она развернула блестящую обертку и с наслаждением откусила. Какой он милый и внимательный, ее Андрюша. Лишь бы у него всегда все было хорошо.

Совсем недавно у Андрея были большие неприятности. Сначала он не пришел ночевать и не позвонил, чего никогда не случалось. Елена не спала всю ночь, обзвонила всех знакомых и уже не знала, что и думать. Утром муж вернулся, невозмутимый, как всегда, но со следами побоев на лице. Жене он ничего толком не объяснил, сказал — неприятности, мол, не волнуйся, все улажу. Последующие дни были очень напряженными, Андрей постоянно отсутствовал, приходил очень поздно, расстроенный и подавленный. Как-то вечером он разговаривал по телефону, а Лена случайно сняла трубку параллельного аппарата и поняла по разговору, что мужу срочно нужна довольно крупная сумма денег и что он пока не может ее достать.

Лена стала лихорадочно думать, что можно продать. В доме было много ценных вещей, картины, прекрасная библиотека. Кроме того, она унаследовала просторную благоустроенную дачу, гараж и дедовскую «Волгу». Не долго думая, Елена прямо предложила мужу что-нибудь продать, все равно что, лишь бы поскорее уладить дело. В другой ситуации она со стыда бы сгорела, если бы он узнал, что она подслушала разговор, но сейчас было не до сантиментов.

Андрей наотрез отказался воспользоваться богатым приданым своей жены, казалось, он и раньше не замечал его. Квартира его устраивала, он ничего не хотел в ней менять. На даче они почти не бывали, машина у него была. Свой «мерседес» он держал в их гараже, который вмещал две машины. «Волгой» пользовалась Лена, да и то крайне редко. Никакие аргументы и уговоры жены на Андрея не подействовали. «Не смей ничего продавать, — сказал он, — как ты будешь жить, если со мной что-нибудь случится?» Лене стало страшно, потерять Андрея для нее означало потерять все. Она решила раздобыть деньги тайком от мужа. Ее семья была богата, и, хотя инфляция съела деньги на сберкнижках, денег в доме всегда хватало. Дед работал до последнего дня, получал большую пенсию и баснословные гонорары. Но почти все ушло на похороны, поминки и на ее лечение… Можно было продать что-нибудь из картин или столовое серебро, у деда была уникальная коллекция марок, но Елена не знала подлинной стоимости этих вещей, да и не имела времени на поиски приличного покупателя.

Поразмыслив, она решила продать то, в чем немного разбиралась, — золотые украшения. Лена боялась, как бы это дело не получило огласки, поэтому не рискнула обратиться к друзьям. Из фамильных драгоценностей она выбрала массивные серьги с бриллиантами и старинный перстень с гранатом и пошла в частный магазин, который посоветовала ей случайная знакомая. Ювелир показался ей компетентным и надежным. Он сразу же определил подлинную стоимость украшений, но порекомендовал не продавать семейные реликвии, а заложить, с тем чтобы позже выкупить. Лена решила, что в этом есть смысл. Она взяла еще несколько весьма дорогих вещей и все заложила, получив нужную сумму. Вечером она отдала деньги мужу, который стал ругать ее за необдуманный шаг.

— Я ничего не продавала, — оправдывалась она, отвечая на его упреки. — Я заложила, а это совсем другое дело. Это же временные трудности, потом деньги появятся — вот адрес, — и ты выкупишь. А я хочу спать спокойно.

Но позже, когда Андрей попытался выкупить ее украшения, «надежного» ювелира и след простыл. Они искали его, наводили справки, но безрезультатно. Большая часть фамильных драгоценностей семьи Бакшеневых была безвозвратно утеряна. В шкатулке остались бабушкин платиновый крестик, покрытый бриллиантовой россыпью, серьги и перстень с изумрудами, полученный Еленой в день совершеннолетия. Много драгоценностей пропало еще при жизни ее матери, очевидно, они были проданы или обменены Натальей на наркотики. Пытаясь утешить Елену, муж купил ей бриллиантовый перстень, но она тосковала по любимым с детства вещам, они всегда казались ей сказочными, ведь их носили еще родители деда. Елена помнила, как девочкой часто сидела на кухне, бабушка готовила и рассказывала маленькой внучке о собственном детстве, о родителях, о званых вечерах и детских праздниках, о том, как одевались в то время, какие носили украшения. Леночка примеряла на свои крошечные пальчики сверкающие кольца, надевала браслеты и колье и представляла себя на балу. Как она завидовала бабушке, что той пришлось жить в таком прекрасном мире, не понимая, что бабушка рассказывает ей лишь о своих детских впечатлениях, ведь ей было всего семь лет, когда произошла революция. Еще тогда своим детским умом Леночка начала понимать, что их семье революция не только не принесла пользы, но и основательно навредила.

Так что она не просто потеряла очень дорогие и красивые вещи, она лишилась частицы своего мира воспоминаний. Но Андрей все же был для нее несравненно дороже, и, если бы снова что-то угрожало его жизни, она отдала бы все, лишь бы он остался жив.

Глава третья

Маша никогда не была так невероятно счастлива. Эти несколько месяцев наполнили ее жизнь смыслом. Все, что было раньше, казалось, происходило не с ней: ненужный брак, неожиданный ребенок, длительный развод.

На последнем курсе института она вышла замуж за Виктора, хорошего и веселого парня, родила сына. Они стали жить в этой квартире, принадлежащей ее отцу, и все вроде должно было бы быть хорошо. Но за пару лет веселый парень превратился в запойного пьяницу. Он пил неделями, часто валялся в подъезде, не в состоянии добраться до дверей собственной квартиры. Маша сгорала со стыда. Протрезвев, муж клялся «завязать», но через несколько дней все повторялось. Сначала Маша думала, что сумеет справиться сама, но скоро поняла, что нужно обратиться к врачу. В ответ на уговоры жены Виктор выходил из себя:

— Что я, псих, что меня надо лечить? Захочу — сам брошу.

— Ну так брось, — просила Маша.

— А, может, я не хочу, — заводился он и снова напивался уже «назло» жене.

Отца своего Маша не знала, мать ее была тихая, добрая женщина. Она очень страдала, оттого что ее ребенок растет без папы, стеснялась этого и, наверное, поэтому у нее всегда был виноватый вид. Они жили в небольшом поселке, мама работала медсестрой. Когда Маша пошла в первый класс, мама вышла замуж за нового главного врача их больницы. Он стал девочке настоящим отцом. В семью пришло счастье, и мама стала молодой и веселой. Отчим никогда не кричал, не напивался, и Маша понятия не имела, каково это жить с пьяницей. Возможно, она и дальше терпела бы, но в один из «запойных» дней приехали родители и увидели зятя, в скотском виде лежащего на лестнице. Дочь они нашли похудевшей и измученной. Маленький Павлик рос очень болезненным, денег вечно не хватало, муж не только пропивал свою зарплату, но и таскал деньги у жены. Маша до сих пор помнила испуганные, полные слез глаза матери. Она, судорожно обнимая дочь, поцеловала спящего внука и сразу же принялась хозяйничать на кухне — достала привезенные продукты и стала готовить сытный ужин. Отец с пониманием смотрел на Машу, покусывая нижнюю губу, что было признаком крайнего волнения.

— И давно это?

— Давно. — Маша заплакала. — Я не знаю, просто не знаю, что делать.

— К врачу не обращалась?

— Он не хочет, прямо из себя выходит, когда я только говорю об этом.

— А сам бросить может?

— Да не хочет он, по-моему, ему нравится такая жизнь.

Утром отец поговорил с Виктором. Маша и мама сидели в комнате и нервничали, прислушиваясь к раздраженным мужским голосам, доносящимся из кухни. Вошел Виктор, его лицо было красным и злым. Не говоря ни слова, он снял со шкафа чемодан и стал складывать в него вещи. Вошедший вслед за ним отец был, как всегда, спокоен и сдержан.

— Собирайся, дочь, поедешь с нами. Ребенку полезен деревенский воздух, подлечить его надо. Да и тебе отдохнуть не мешает, скоро на работу нужно выходить.

— Витя едет с нами?

— Нет. Витя навестит своих родителей, а заодно решит, как дальше жить.

Расставшись с Витей, неожиданно для себя Маша испытала чувство облегчения. До сих пор ей даже не приходило в голову, что она вовсе не любит мужа. Будучи по натуре неуверенной, она даже обрадовалась, что отец решил эту проблему за нее.

Виктора она больше не видела. Павлик остался жить с бабушкой и дедушкой, и, хотя Маша скучала по сыну, она не могла не признать, что там ребенку намного лучше, чем в городе. Так и устроилась ее жизнь: привычная работа, пустая квартира и частые поездки к родителям. Со временем Маша совсем скисла, стала чувствовать себя старухой, у которой все уже в жизни было и впереди лишь безрадостные дни.

Но вскоре все изменилось. Сначала Маша познакомилась с Олей и поняла, что нашла себе настоящую подругу. Ольга перешла к ним из другого отдела, она была жизнерадостной, заводной, могла утешить, как никто, ничего не боялась и умела во всем видеть светлую сторону.

Жизнь рядом с ней казалась веселой, яркой и даже забавной. У них обнаружилось много общего. Ольга была ее ровесницей, тоже разведена, жила с мамой и маленькой дочкой. Мама ее, красивая высокомерная женщина, не нравилась Маше, в ее присутствии она робела, а маленькую Лизу просто обожала. Своего сына Маша видела редко, и возня с дочкой подруги была ей в радость. Ольга, в свою очередь, благотворно влияла на Машу, которая часто хандрила.

Когда появился Андрей, так внезапно, как принц из сказки, он стал вечной темой их разговоров. Честно говоря, Оля не очень-то поверила рассказу подруги. Ей казалось, что Маша слишком романтизирует эту историю. Если он такой красивый и богатый, тогда что он забыл в жалком Машином доме? Ну, допустим, нужда заставила, но потом ведь он стал постоянно приезжать. У таких мужиков девушки — модели с ногами от ушей. Что-то здесь не то.

— Слушай, он подозрителен. А вдруг он преступник и скрывается у тебя? Или замешан в каком-то грязном бизнесе и его ищет мафия? Машка! Они же тебя тогда кокнут!

Маша недоверчиво смотрела на Олю.

— Ну что ты. Он не может. Он такой… благородный.

— Очень ты разбираешься! Благородный! Вот подставит тебя!

— Олька, не пугай. Он так мне нравится! Ты ведь знаешь, у меня никого не было после развода. А вдруг это моя судьба?

— Может, и так. Только не забывай, что он женат.

Маша вздохнула. Было решено, что Ольке обязательно надо познакомиться с Андреем, посмотреть на него, так сказать, со стороны.

Вскоре такой случай представился. Андрей приехал к Маше вечером и остался ночевать. Это было впервые за месяц их знакомства. Обычно он уезжал домой к жене. Маша была так рада, что не стала спрашивать о причинах, побудивших его остаться. Она влюбилась в него, как говорится, по уши. Оттого что он находился рядом, Маша никак не могла уснуть. Андрей спал, а она с любовью смотрела на его красивое лицо, и такая волна нежности переполняла ее сердце, что оно готово было разорваться от любви и боли.

На следующий день Оля, приехавшая к Маше с самого утра, с ним и познакомилась. Она разбудила их внезапным звонком и за это была отправлена на кухню — варить кофе. Пока она занималась этим ответственным делом, то есть варила кофе, она думала о том, что Маша ничуть не приукрасила, описывая Андрея. Он действительно красив, и притом весьма. Не смазлив, как мальчик, а красив мужской красотой, как древний римлянин — все правильное: нос, брови, подбородок. Высокий рост и фигура хорошая. Не такая, конечно, спортивная, как у ее бывшего мужа, тот с детства «качался» (наращивал мышечную массу, как он выражался), но тоже неплохая.

За кофе они разговорились. Маша была довольна и горда. Она уже видела, что ее избранник произвел впечатление на подругу. Вот так, может, она и не красавица, а какого парня отхватила! Ольга же, со своей яркой внешностью и бойким нравом, — одна! Та понимала невысказанные мысли Маши, но они ее совершенно не обижали. Сказать по правде, Оля, несмотря на дружеское расположение и привязанность к подруге, все же в душе считала ее не очень умной и подумала, что, скорее всего, Андрей быстро потеряет интерес к Маше. Она милая и добрая девочка, но этого недостаточно, чтобы удержать такого парня. Из собственных наблюдений Олька давно сделала вывод, что мужчины, как правило, страстно любят женщин, которые не стоят этого: вредных, вздорных и даже подлых. А хороших и добрых обманывают и используют. О своих заключениях, мило улыбаясь змеиной улыбкой, Оля и поведала этому красавчику, как она назвала Андрея.

— В отношениях между мужчиной и женщиной большое значение имеет эффект неожиданности, — мудрено ответил тот. — Чем больше таких ситуаций, как приятных, так и не очень, но волнующих, тем сильнее эмоции. Ничто, по-моему, так не убивает чувства, как однообразие. А создавать такие ситуации под силу женщинам со сложным и неуправляемым характером, так что в твоих словах есть доля истины, хотя это вопрос спорный.

«Да-да, — подумала Оля, — спорный, то-то ты при своей Маше исподтишка на мои коленки поглядываешь. Бабник, он и есть бабник, да к тому же еще не очень уверен в себе».

Такие разговоры были Маше не интересны, и она не очень-то в них и вникала. Она просто наслаждалась присутствием своего возлюбленного. Только теперь она подумала о его жене, о той неведомой ей женщине, которая могла на законных основаниях находиться рядом с ним всегда. Как было бы хорошо жить вместе, вдвоем. Принимать гостей, разговаривать. Андрей казался ей таким умным! Не вдумываясь в смысл разговора (он был для нее слишком отвлеченным), Маша не понимала, что речь, собственно, идет о ней. Она молча пила кофе и любовалась своим Андреем. Ольга же выполняла возложенную на нее задачу вывести его на чистую воду и с невинным видом любознательного ребенка продолжала расспрашивать его. Он отвечал кратко, но без видимого раздражения.

— Андрей, а чем ты занимаешься?

— У нас частное предприятие.

— У кого это — у вас?

— У меня и у моего партнера.

— У вас легальный бизнес?

— Вполне.

— И чем вы занимаетесь?

— Комплектующими к автомобилям.

— А родители твои кто?

— Папа — бывший военный, мама давно не работает.

— Ты один в семье?

— У меня есть брат.

— Это здорово.

— Ты думаешь? — рассеянно проговорил Андрей.

— Конечно. Вот я — одна в семье, и Машка — тоже. Что хорошего? И кто же он?

— А Бог его знает. Бандит, наверное. — Он натянуто рассмеялся. — Мы не виделись уже несколько лет.

— Ну, вы даете! А еще братья! Ты, наверное, забыл, как он выглядит?

— Как он выглядит, я довольно хорошо представляю, — неохотно ответил он, давая понять, что этот разговор ему наскучил. — Знаете что, девчонки, хватит допросов. Поехали лучше погуляем за город. Я знаю такое местечко! А потом можно пообедать. Я только вчера обещал Маше повести ее в шикарный новый ресторан.

Глава четвертая

Сидя в кресле напротив матери, Оля увлеченно рассказывала о прошедшем дне:

— Ресторан потрясающий, в итальянском стиле. С виду обычный старый дом, а внутри просто класс. Название я забыла, что-то вроде «Сан-Ремо», тоже через черточку. Вы там с Антоном не были? — Антон Иванович был маминым поклонником.

— Ты же знаешь Антона? Он предпочитает старые рестораны. — Мать выпустила дым через тонкие, изящно вырезанные ноздри красивого носа. Она всегда курила и, хотя утверждала, что собирается бросить, но вот так по вечерам, за доверительным разговором с дочерью, не могла удержаться от сигареты и кофе. Ольга же придерживалась правил курящих женщин: никогда не курила натощак, рано утром или поздним вечером, не пила алкоголя во время курения и оставляла недокуренной последнюю треть сигареты. Но сейчас она тоже держала длинными и изящными, как у матери, пальцами дымящую сигарету.

— Ты прекрасно сегодня выглядишь. Удачный макияж и прическа…

— Как только мы решили ехать в ресторан, я все сделала прямо у Машки. Надела ее платье, помнишь, такое: цвета морской волны с вышивкой на плече? Она была в нем у нас в день рождения Лизы?

— Ах да, помню, премиленькое. Но ей не идет, не ее стиль.

— А мне — отлично. И волосы, видишь, как уложила. — Ольга повернула голову. — В платье вырез на спине, так что нужно было показать красивую шею. — Мать одобрительно кивнула. Шея у дочки и вправду была красивая.

— Ну и как? Отреагировали окружающие мужчины?

— Пока мы шли к столику, чуть шеи себе не свернули, — самодовольно ответила Ольга. — А какие блюда! Я все-все попробовала.

— Как тебе Машин избранник?

— Очень и очень, — многозначительно протянула Оля, — видный парень, ты бы видела, породист, гад!

— Понравился?

— Еще бы! Но там Маша. У них роман в самом разгаре.

— После пика отношений они неизбежно идут на убыль, — со знанием дела заявила мать. — Если он действительно так хорош, то не думаю, что ты отказалась бы от такого парня. — Отношения матери с дочкой скорее напоминали общение двух подруг, с той лишь разницей, что они не собирались никогда стать соперницами.

— Не знаю. Может, и нет, но не в этой же ситуации? Во-первых, что-то в нем мне не понравилось, а во-вторых, мне не хочется делать больно Маше.

— Маше будет больно, если сделать это у нее на глазах.

— Мама, ты становишься циничной.

— Вероятно. Но я знаю жизнь и знаю мужчин. Судя по твоим словам, Маша ему быстро наскучит. Так что все может получиться вполне естественно.

— Мама, ну что ты говоришь! Чему ты меня учишь? Уводить мужиков у подруг?

— Я просто думаю о тебе. Ты молода, красива — и одна.

— Одна я по твоей милости. Если бы я меньше тебя слушала, у меня был бы сейчас муж, а у Лизы — отец.

— Ой, не надо только говорить мне об этом мужлане. Я всегда утверждала, что он тебе не пара. Ты умна, образованна, я не представляю, о чем можно было вообще с ним разговаривать!

— Представь, можно было, и не только разговаривать.

— Фу, Оля, это уже вульгарно! Но хватит о твоем бывшем. Я только потому и завела этот разговор, что вижу: тебе впервые за последнее время кто-то всерьез понравился.

Ольга уклонилась от дальнейшей беседы и ушла в спальню. Она легла, но в голове было столько мыслей, что спать не хотелось. Рядом посапывала в своей кроватке четырехлетняя Лиза. Комната слабо освещалась через матовое стекло двери — мать еще не ложилась. По вечерам она любила, сидя у телевизора, накладывать маски или делать маникюр.

Для своих пятидесяти лет мама прекрасно выглядела. Ее и сейчас можно было без преувеличения назвать красивой женщиной. За собой она всегда тщательно следила: волосы, лицо, руки и фигура были объектом ее неусыпной заботы. Это, естественно, не оставалось незамеченным — мать всегда имела поклонников, с мужем она развелась пятнадцать лет назад. Антон Иванович был «другом семьи» уже четыре года (мама являлась сторонницей длительных отношений). Он был моложе на восемь лет, вдов и хорошо обеспечен, и если бы мать хотела, то давно бы вышла замуж. Но подобная перспектива ее совершенно не привлекала.

Антон Иванович хорошо относился к Оле, очень любил Лизу, своих детей и внуков у него не было. Лизу он баловал всевозможными игрушками и сладостями, часто приглашал вместе с бабушкой к себе на дачу или отдохнуть летом в дом отдыха. Ольга с ними никогда не ездила, а Лизу с удовольствием отпускала. К личной жизни матери она относилась спокойно. Мама всегда была такой: красивой, ухоженной, умной, ироничной.

По паспорту маму звали Варварой, но еще смолоду она представлялась всем более утонченным именем — Виолетта и была так упорна в этом, что со временем так стали звать ее даже те, кто знал ее подлинное имя. Сейчас Виолетта Сергеевна работала преподавателем в институте иностранных языков, а в молодости была переводчицей.

В юности Виолетта была очень красивой: стройной, высокой натуральной блондинкой с прекрасными удлиненными изумрудными глазами. Она всегда была окружена толпой обожателей и относилась к этому, как к само собой разумеющемуся. Замуж она вышла на третьем курсе за молодого преподавателя их института. Он был хорош собой, интеллигентен и скромен. Но, прожив с мужем несколько лет, Виолетта обнаружила, что быть просто женой очень скучно. Ведь если теряешь интерес к мужчинам, то нет и стимула одеваться красиво, ухаживать за собой, да и вообще пропадает вкус к жизни. А Виолетте хотелось по-прежнему сводить мужчин с ума. И она стала жить своей жизнью, в которой мужу отводилось очень скромное место. Она так никогда и не выяснила, знал ли он что-то о ее любовных похождениях, но после десяти лет брака муж вдруг ушел к другой женщине.

Виолетта видела ее, нарочно пошла посмотреть на избранницу мужа, и была разочарована. Его новая супруга была более чем обыкновенной, отнюдь не красивой, не слишком образованной и толстой. Виолетта Сергеевна пришла в недоумение, что нашел муж в этой курице, но совсем не сожалела о его уходе. Развод был на редкость приличным и интеллигентным. Они с Дмитрием остались друзьями и даже изредка семьями ходили в гости друг к другу. Вторая жена родила ему троих детей и сейчас, в тяжелые времена инфляции, у них были серьезные материальные проблемы.

Оля многим напоминала мать — такая же умная, язвительная, а иногда эксцентричная. Внешне она больше походила на отца и не была так красива, как Виолетта. Но уверенная манера держаться, прекрасный вкус и хорошая фигура при небольших усилиях превращали ее в эффектную женщину. Светло-русые слегка вьющиеся волосы, небольшие, но очень выразительные серо-зеленые глаза, прямой тонкий нос с изящно вырезанными, как у матери, ноздрями и чуть великоватый рот не нарушали общей гармонии, а придавали лицу определенную прелесть. В ранней юности она безумно страдала, когда ее не приглашали на школьных вечерах. (Оля была худым и нескладным подростком.) А потом, когда ее уже начали замечать и приглашать, она по необъяснимой детской вредности могла так высмеять отважившегося мальчишку, что тот просто не знал куда деваться. И ее снова стали обходить, выбирая девочек попроще.

Близкой подруги у Оли никогда не было. Она пыталась подружиться с несколькими девочками во дворе и в классе, но общаться с мальчиками ей нравилось больше. Они не жеманничали, не сплетничали и не выдавали ее секретов. Одноклассницы в один голос утверждали, что с мальчиками совершенно невозможно дружить, они непременно начинают объясняться в любви или лезут целоваться. На собственном опыте Оля этого не заметила и пришла к выводу, что девчонки сами напрашиваются на это, и стала презирать их кокетливые ужимки. К ее маме в гости приходили очень галантные мужчины, но мама не закатывала глазки и не хихикала. Таким образом, Оля сделала еще один вывод, что на дурацкие уловки девчонок попадаются только неумные мальчики. Потом она поступила в институт, стала посещать вечеринки и встречаться с мальчиками. Не потому, что ей очень нравилось ходить с ними в обнимку и целоваться в кафе или в кино, а потому, что так было принято в студенческой среде, а ей хотелось быть такой, как все. Ни один из ее знакомых не был, по ее мнению, человеком, в которого можно было влюбиться. У каждого чего-нибудь да не хватало: юмора, живости, роста или просто ума. Ее имидж бойкой и умной девчонки привлекал, как правило, мальчиков интеллигентных и скромных, которыми она могла вертеть, как хотела. И ей было скучно…

Потом она встретила Олега и влюбилась… за полчаса, да так, что ей казалось — это навсегда. Познакомились они на дне рождения ее двоюродного брата. Алик посадил ее рядом с Олегом и поручил заботам товарища. Олег пришел один, без девушки, потому что был женат. Его жена жила и училась в другом городе, куда и ему предстояло вскоре вернуться. Понемногу они разговорились. Оле он показался необыкновенным — умным, тактичным, острым на язык. Наверное, это была любовь с первого взгляда. Не любовь, а сразу же — одно мучение, ведь он был женат, а значит, у них не было будущего. Олег галантно ухаживал за ней, игриво бросая брату:

— Вот когда встречаешь такую девушку, начинаешь сожалеть о том, что ты уже не свободен.

Оле был приятен его комплимент. Потом, думая о нем, она каждый раз вспоминала эти слова, и буйная фантазия рисовала ей заманчивые картины их страстного романа. В действительности никакого романа не было. Они виделись изредка, в одной компании встречали праздники. Олег был ее постоянным кавалером и партнером по танцам, да и только. Иногда, во время танца, глядя в золотые лучики его зрачков, она с мучительной грустью говорила себе, что дальше ничего не будет, никогда, просто не может ничего быть. Обида захлестывала ее, но она улыбалась. Он ласково заглядывал ей в глаза и, прощаясь, целовал в щеку, как сестру друга. Оля ненавидела брата и себя: если бы не их родство, отношения между ней и Олегом могли бы сложиться иначе. Ведь она знала, что Олег не был верным мужем. Но предложить ему себя она не могла, ведь ей было всего восемнадцать и больше всего она боялась потерять его уважение.

— Ты мне очень нравишься, — как-то сказал он, — как человек.

— Только как человек? — постаралась лукаво спросить Оля, хотя почувствовала себя разочарованной.

— Ну, если бы ты мне нравилась как женщина, мы не говорили бы об этом, — почему-то ответил он.

Эти слова были ей непонятны, тем более что она знала: это неправда, она нравилась ему, нравилась именно как женщина. И только когда он уехал, Оля поняла, что, будь она посмелее…

Целый год она тосковала о нем, но потом жизнь пошла своим чередом.

На последнем курсе института Оля вышла замуж за простого мальчишку-шофера. Это шокировало ее мать, родных, знакомых, да и, если честно, удивило ее саму. Саша не был похож на ее интеллигентных друзей и казался взрослым в свои двадцать лет. Иссиня-черные волосы, карие глаза, смуглая кожа и отличная фигура атлета. Ее муж был похож на грека, еврея и итальянца одновременно. Он слушал Олину болтовню со снисходительной улыбкой взрослого, хотя был моложе на два года. Он всегда был немногословен и уверен в себе. Саша не сделал ей официального предложения, а просто потащил в ЗАГС, и их сразу расписали. Оля была поражена — так никто и никогда не смел вести себя с ней. Но, к ее удивлению, ей это нравилось. Они стали жить с Олиной матерью, а вскоре молодого супруга забрали в армию. Отслужив, он вернулся, когда Лизе уже было больше года. Прожив с Сашей какое-то время, Оля нашла его неинтересным и даже глупым. Скорее всего, здесь сказалось отношение Виолетты Сергеевны к браку дочери. Мать привыкла жить без мужчин в доме, присутствие зятя ее страшно раздражало. Она вообще поражалась выбору дочери. Саша тоже не жаловал тещу и относился к ней со скрытой неприязнью. Ему не нравились ни ее образ жизни, ни вечное курение, ни ее мужчины.

Виолетта Сергеевна старалась прямо не говорить плохого о Саше, но незаметно внушала дочери, что он ей не пара. Однако отделаться от Саши было не так-то просто, он был непробиваем. На заявление Оли о том, что она его, наверное, не любит, он с удивлением уставился на жену:

— Как это? В постели ведь нам с тобой хорошо? Какая тебе еще любовь нужна?

Оля закусывала губу. Это правда, близость с Сашей всегда была желанна и нравилась ей, ее покоряли его мужская сила, уверенность в себе. В такие минуты она забывала, что он плохо образован, не читает книг и не умеет правильно выражаться. Так что разводиться он не собирался, а вывести его из себя было очень трудно. Так они и жили и, наверное, жили бы до сих пор, если бы не объявился Олег. О его приезде Олю по телефону уведомил Алик:

— Приходи, Олег очень хочет тебя увидеть.

За столом их было четверо, хозяйничала жена Алика, Настя. Они посидели, выпили, вспоминая старые времена, обсудили насущные проблемы. Олег почти не изменился за эти восемь лет. Он рассказывал о своей семье: сын его был уже большим мальчиком, с женой они жили хорошо. Он преуспел в бизнесе, открыл собственный магазин теле- и радиоаппаратуры. Недавно купил новую квартиру. Купил жене машину, сын учится в престижной школе, отдыхать ездят за границу. Алик с увлечением расспрашивал Олега, но тому было явно не по себе. Рассказывая о своей жизни, он чувствовал себя неловко, ведь семья Алика жила очень скромно. Рассматривая Олега краешком глаза, Оля испытывала смешанное чувство. Она столько раз представляла их встречу, а теперь просто не знала, что сказать. У нее появилось смутное чувство нереальности, усиленное алкоголем.

Да, она любила и, наверное, до сих пор любит его. А он? Ведь столько лет он жил без нее, а сейчас случайно на день заехал, позвал ее, и она, как девчонка, примчалась к нему. От таких мыслей Оля вдруг разозлилась. Зачем он позвал ее? Рассказывать о своей жене? Хвастаться благополучием своей семьи? Зачем она пришла? Сумасшествие какое-то — стоило брату сказать: «Олег приехал», — и она помчалась сама не своя. А он сидит — чужой, самодовольный, но все равно такой родной, желанный.

После ужина, когда Алик и Настя стали купать и укладывать своего трехмесячного Мишеньку, Оля с Олегом наконец остались одни.

— Как ты живешь, Оля? Я слышал — замужем. Надеюсь, счастлива?

Оля испытующе посмотрела на него: издевается или просто не в курсе? Алик, как и все ее родственники, считал Сашу неотесанным мужланом и жалел Олю. Интересно, Алик уже успел что-то рассказать о ее жизни? Наверное. Вот почему Олег так смотрит на нее, видимо, тоже жалеет.

— Спасибо, все хорошо, — сдержанно ответила она, стараясь быть приветливой, но вредный чертенок внутри уже проснулся и протер глазки.

— У тебя дочка?

— Ага.

— Наверное, хорошенькая?

— Нет, вредная, — зло ответила Оля и достала сигарету, — вся в меня. — Олег облокотился на стол, уткнулся подбородком в ладони и смотрел, как Оля закурила и, откинув голову, выпустила тонкую струйку дыма через сжатые губы. Дым просочился через ноздри, и они нервно вздрогнули, как у норовистой лошадки. Взгляд Олега был непроницаем, и Оле показалось, что он ее осуждает, ведь сам он никогда не курил. А Олег думал о том, что она стала еще красивее, в лице осталось что-то детское ранимо-растерзанное, а в глазах — боль и злость.

— Что-то не так, Оля?

— Все так, — отрезала она, — не стоило мне приходить.

— Я думал, мы по-другому поговорим при встрече…

Глаза Ольги сузились:

— Ты думал, что я умру от счастья и брошусь тебе на шею, оттого что ты вспомнил обо мне через столько лет?

— Зачем так, Оля? Мы ведь были друзьями.

— Друзьями? Ты думаешь, я хотела, чтобы мы были друзьями? — ляпнула Ольга и тут же пожалела о сказанном. Может быть, Олег действительно относился к ней только по-дружески, а ее чувства — это ее проблема, но теперь она выдала себя с головой. Олег вдруг заговорил тихо и страстно, но она плохо понимала его, отвлеченная собственными мыслями.

— Оля, ты мне очень, очень нравилась, даже больше чем нравилась. Но ты была такая юная, такая доверчивая, что я не мог, не смел обидеть тебя. Я не был уверен, что стоит решать все самому, за тебя, за себя, за мою жену.

— А сейчас? — Оля посмотрела ему в глаза. — Сейчас ты уверен?

— Нет, не уверен.

— И зачем только ты приехал…

Она встала и ушла, заплакав уже в лифте. Во дворе она села на скамейку, закурила и стала успокаиваться. Что это на нее нашло? Она ведь хотела его увидеть, просто увидеть, поговорить. Он же до сих пор снится ей. Наверное, это и есть любовь. Завтра он уедет, и у нее ничего не останется, даже воспоминаний. Все-таки он позвонил, позвал — значит, не забыл за столько лет.

Он вышел через полчаса и направился к своей машине. Оля вспорхнула со скамейки и подошла к нему.

— Подвезешь?

— Садись, — явно обрадовался он. — Хорошо, что ты не ушла. Прости меня, я, наверное, что-то не так…

— Все так, расслабься, Олег. — Она села рядом с ним на переднее сиденье, порылась в сумочке и достала сигареты. — Ничего, если я закурю?

— Если ты думаешь, что сигареты могут изменить мое отношение к тебе, то напрасно.

— Твое отношение? — Она подняла брови, выпустила струйку дыма.

— Если честно, я приехал к Алику, чтобы повидаться с тобой.

Оля молчала.

— Ты не рада?

Она не ответила, отвернулась к открытому окну, выдохнула дым.

Олег взял ее руку и стал целовать. Она попыталась высвободиться.

— Оля, Оля, — шептал он. — Не отталкивай меня. Ты ведь меня любишь. Я знаю.

— И что ты можешь мне предложить? Ужин в ресторане и номер в гостинице?

— Все будет, как ты решишь.

И она решила. Провела с ним весь день и ночь. И было это действительно в гостинице.

…Оля расчесывала волосы перед зеркалом, невольно всматриваясь в собственное лицо. Она не знала, что будет дальше, и знать не хотела, главное, что сейчас она счастлива. В душе шумела вода — там с утра освежался Олег. Оля уже приняла душ, выпила чашку кофе и решила позвонить домой. В это время дома только мама. Вечером она предупредила ее по телефону о том, что не придет ночевать, и просила придумать что-нибудь для Саши.

Но трубку взял муж, и его голос не предвещал ничего хорошего:

— Оля? Ты откуда звонишь?

К этому она не была готова и потому замычала что-то маловразумительное:

— Как дела, Саша? Ты почему дома?

— Лиза заболела.

— Что с ней?!

— Высокая температура. Где ты находишься?

— Я сейчас приеду!

Не предупредив Олега, Оля помчалась домой. Она проклинала себя. Это все из-за нее. Это Бог ее наказывает. Ее доченька заболела, мечется в жару, а она, мать, развлекается с любовником! Оля влетела в квартиру и сразу же наткнулась на Сашу. Тот смотрел каким-то чужим и отрешенным взглядом.

— Где она? — задыхаясь от бега, прошептала Оля.

— В садике. — Саша отвернулся и ушел в кухню. Не веря своим ушам, Оля побежала в комнату. Лизы действительно не было дома, и матери тоже. Оля швырнула сумку и пошла в кухню. Саша сидел за столом, перед ним стояла бутылка водки. Не глядя на жену, он плеснул себе полстакана и выпил. Вообще Саша не пил и не курил, он занимался спортом. Из-за сигарет, например, они вечно ссорились, а тут с утра — водка.

— Как ты мог? Как ты мог? — Оля не знала, что сказать. Она была растерянна, смущена, возмущена. — Как можно говорить такое?

— А как можно делать такое? — не поворачиваясь, ответил он. — Где ты была?

— Я просила маму предупредить…

— Она предупредила, — перебил он, — так где ты была?

— Если мама тебе говорила, то ты и так знаешь.

— Я хочу услышать, знаешь ли это ты!

Оля не знала, что делать. Еще полчаса назад она была готова гордо бросить ему в лицо всю правду. Но сейчас она инстинктивно пыталась уберечь свой брак. И ей было дико и странно видеть Сашу, с утра пьющего водку. В его спокойствии было что-то угрожающее.

— Не успели сговориться, — усмехнулся муж, видя ее смятение. — Варвара сказала мне, что ты не придешь ночевать. Решила, что у тебя встреча.

Она действительно так сказала матери, но почему та не придумала что-нибудь убедительное для Саши, как она ее просила? Ну как она могла так подвести ее!

— Да, встреча, — схватилась Оля за соломинку. — Собирались мои одногруппники по институту.

— Где?

— За городом, на даче. Там не было телефона, и я не могла тебе перезвонить позже.

Саша встал, медленно подошел к окну и присел на подоконник.

— Это ты сейчас придумала?

— Твое дело верить или нет. — Она устало села у стола, вдруг почувствовав страшную усталость. — Так получилось, я сама не ожидала…

— Может быть, — протянул он, скрестив руки на груди. — Но очень уж мне не понравилось, как твоя мать сообщила мне об этом. Она радовалась! Она же спит и видит, как ты разводишься со мной и вроде нее таскаешься по мужикам!

— Оставь в покое мою мать. Ее жизнь тебя не касается.

— Зато меня касается твоя жизнь!

Неожиданно зазвонил телефон. Оля сняла трубку.

— Оля, — услышала она взволнованный голос Олега, — Оля, что случилось? Ты так внезапно ушла.

— Я думала, что у меня заболела дочь…

— Думала?

— Да. Но ничего не случилось. Это мой муж так шутит.

— У тебя неприятности?

— Да.

— Я могу помочь?

— Нет. Прости, я не могу сейчас разговаривать.

— Это ты меня прости…

Она положила трубку и, подняв глаза, встретила вопрошающий взгляд Саши.

— Это он?

— Кто он?

— Мужик, у которого ты была ночью.

Ольга промолчала. Сашино лицо окаменело, губы стали белыми, на скулах заходили желваки.

— С кем ты была, сука?

Ольга задрожала от сдерживаемого гнева.

— С человеком, которого люблю.

В ту же секунду резкий удар по лицу сбил ее с ног. Она неловко упала, прямо с табуреткой, и ударилась головой о дверь кухни. Боль и страх она еще не успела ощутить, только крайнее удивление — как он посмел? Оля лежала на полу и удивленно смотрела на Сашу. Он казался таким большим, сильным. Быстрым движением он запрокинул бутылку, отпил водку прямо из горлышка и шагнул к ней. «Сейчас он меня убьет», — отстраненно, как будто констатируя факт, подумала она. Но он не ударил. Он нагнулся и взял ее на руки, прижал к себе так крепко, что ей стало больно. Оля и не пыталась сопротивляться. Саша бросил ее на кровать в спальне, сорвал одежду, разорвав на куски ее новое платье и красивое белье. Затрещала рубашка, посыпались пуговицы. Он отшвырнул брюки и стал жестко, жадно целовать ее лицо. Она чувствовала водочный запах, силу, с которой он сжимал ее. Эти неистовые, грубые ласки пугали не меньше, чем побои. Казалось, он хочет раздавить, задушить своими объятьями. Его большое тело навалилось так, что трудно было дышать… Она тихо всхлипнула сквозь сжатые губы. Саша сразу же оставил ее, лег рядом, обнял. Она ощущала его колючую щеку и то, как неистово бьется его сердце. И Оля тихо заплакала, чувствуя себя несчастной и униженной. Она поняла, что Саша вовсе не хотел ее унизить. Он пытался доказать, как любит ее. От этого Оля заплакала еще сильнее. Ей было так жаль и Сашу, и Олега, и себя, что она еще долго всхлипывала, уткнувшись в плечо мужа.

Вскоре они развелись. Виолетта Сергеевна не могла простить зятю синяка на лице дочери. Она стала его открыто игнорировать, взывать к Олиной гордости и к чувству собственного достоинства. Но Оля была не в состоянии что-то решить, она пребывала в каком-то оцепенении. Думала об Олеге, о Саше и то любила их обоих, то во всем винила. Саша стал болезненно ревнив, постоянно подозревал ее в неверности. Даже близость перестала быть для них такой желанной. Саша видел перемену в ней, и это злило его.

Но на развод подала она. Три раза их вызывали в суд, где Оля уверенно, подбадриваемая матерью, требовала развода, а Саша его не давал. На последнем слушании он просто заявил от злости, что его жена — потаскуха и, если разведется, будет вести аморальный образ жизни на глазах у малолетней дочери. Так что лучше он будет ее удерживать в рамках семейной жизни. Теща, естественно, все отрицала и указывала на факт пьянства и избиения.

В общем, после неоднократного полоскания грязного белья на глазах у всех и взаимных оскорблений, их развели. Виолетта Сергеевна облегченно вздохнула. Они остались одни в доме, без мужчин. Оле тоже стало легче, хотя иногда ночами ей не хватало Саши, его пылких и надежных объятий. Скучала и Лиза, но она была слишком маленькой, чтобы долго помнить…

Глава пятая

Инфляция, которая началась двукратным повышением цен в начале девяностых, за пять лет привела к полному обнищанию Олиной семьи и всех ее родственников. Они с мамой пребывали в постоянном недоумении: сначала растущая дороговизна удивляла, потом стала возмущать и, наконец, пугать. Но, как и большинство знакомых, они терпеливо ждали конца «этого безобразия». Но годы шли, а «безобразие» не прекращалось, наоборот — оно становилось нормой. В представлении Оли семья, имевшая в восьмидесятые годы на сберкнижке пять-десять тысяч, была зажиточной. Несмотря на рост цен, люди не стали снимать свои сбережения. Только очень немногие сообразили вложить их в дело. Большинство же ждало стабилизации в стране, а следовательно, и возмещения государством убытков, не понимая, что той страны, в которой они жили, уже нет, а новый строй меньше всего заинтересован во всеобщем равенстве. Оля утешала себя тем, что является свидетелем подлинно исторического события: перерастания социализма в капитализм. А вследствие этого происходило расслоение общества. Случалось так, что бывшие друзья прекращали общаться друг с другом только потому, что один стеснялся своей бедности, а другой испытывал в обществе обедневшего друга неловкость из-за своей состоятельности.

Люди, которые, как ее родители, проработали всю жизнь на государственных предприятиях и привыкли жить на получаемый заработок, лишились и работы, и зарплаты. Заводы, фабрики, исследовательские институты становились убыточными, простаивали месяцами и наконец закрывались. Жизнь день ото дня дорожала. Появилось много нищих, они бродили в поездах метро и электричек, сидели под магазинами и в подземных переходах. Для кого-то это был бизнес, кто-то умирал с голоду.

Особенно трудно стало жить скромным, честным, непрактичным людям, тем, кто не сумел быстро приспособиться к новым обстоятельствам. Такие могли заработать лишь тяжелым физическим трудом, и именно они чаще всего оказывались обманутыми. Фирмы, нанявшие их, долго не платили, а затем исчезали, так и не рассчитавшись с работниками. В тех государственных учреждениях, которые еще не закрылись, зарплату не выдавали иногда по полгода. В городах стали свирепствовать эпидемии гепатита, дифтерии, гриппа. Папа рассказывал Оле, что у него на работе с людьми иногда случаются голодные обмороки. Во многих семьях почти не ели мяса, дети не видели молока — как тут не заболеть? Двух зарплат, ее и мамы, не хватало даже на питание, и если бы не Антон и Саша, который регулярно передавал деньги для Лизы, то непонятно, как бы они жили.

Из окна своей комнаты Оля частенько видела двух худеньких интеллигентных старичков в приличных костюмах, при бабочках, которые по утрам разгребали тросточками содержимое мусорных баков возле нового красивого дома. Мысленно она назвала их «скрипачами». Ей представлялось, как они несут свой «улов» домой к маленьким старушкам-«балеринам», и к горлу подкатывал комок. Довели страну, сволочи. Кто эти сволочи, она точно не знала, знала только, что это те, кто там, наверху. Те, у кого есть возможность решать судьбу страны. Родители этих людей на помойках не роются. Их дети не считают, как ее Лиза, что самое вкусное на свете — сникерс.

В магазинах прилавки ломились от продуктов, здесь были и свинина, и куриные окорочка, и колбасы с сырами, и шоколад, и нарезанные тончайшими ломтиками, в симпатичных упаковках рыбные деликатесы. Дети из бедных семей завороженно рассматривали горы экзотических фруктов, которые не в состоянии были купить им родители.

А рядом проезжали «мерседесы» и BMW. Новые богачи покупали машины, дома и предприятия. Рестораны, кинотеатры, заводы, магазины, оздоровительные комплексы ждали своих хозяев — тех, кто сможет их купить. Появилось много новых бистро, кафе, ресторанов, казино и ночных клубов. И посетителей там хватало. Тут и там создавались фирмы, малые и совместные предприятия, которые испарялись так же внезапно, как и возникали. Инженеры, учителя, врачи стремились устроиться в частные клиники, гимназии, фирмы. Удавалось это далеко не каждому, а семью нужно было кормить. Вот и соглашались люди на любую работу, приносящую реальный доход. Некоторые ее знакомые стали «челноками» — ездили в Москву или в Турцию за товаром и продавали его потом у себя в городе. Кто-то просто работал на рынке на хозяина. Так или иначе, но в стране, где почти ничего не производили, почти все что-то продавали. Как грибы, облепили улицы коммерческие магазины. Под каждым большим магазином стояли толпы бабушек с сигаретами, женщин-лоточниц с бананами и апельсинами и еще много разного народу, торговавшего всем подряд: мясом и овощами, одеждой и аппаратурой, сантехникой и мебелью.

Вот так год за годом страна вечных очередей превращалась в страну продавцов. Оля отсиживала в своем исследовательском институте день за днем и, как все, ждала, что вот-вот повысят зарплату, вот-вот ее выплатят за позапрошлый месяц, вот пойдет она в отпуск… В общем, жила, как все, — надеждой, что жизнь сама собой наладится. А между тем стало страшно ходить по вечерам. У соседки убили сына прямо на остановке, когда тот возвращался домой после работы. Забрали пятьдесят долларов. Такова была нынче цена человеческой жизни. Люди начали уезжать за границу, но удавалось это далеко не всем. Кто-то едва не умирал с голоду, кто-то сходил с ума, а кто-то делал деньги. В стране стало невозможно жить, страшно рожать и неудобно умирать (похороны обходились родственникам в огромную сумму).

Оля, как это часто бывает, не слишком задумывалась над происходящим, пока окружающая жизнь не затронула ее непосредственно. Институт, где они с Машей работали, закрыли. Подругам пришлось искать работу. Однако это оказалось совсем непростым делом. Прежде всего потому, что устроиться по специальности было невозможно. И потом, Оля вдруг поняла, что не любит свою работу. Если бы все оставалось по-старому, она так и просидела бы до старости в этом институте: что-то делала, получала зарплату и не искала ничего нового. Однако теперь ей хотелось найти интересную и перспективную работу. Но где? Требовались люди определенных специальностей, да еще и с опытом работы: экономисты, бухгалтеры, менеджеры по продаже и рекламе, переводчики и т. п. Ничего из этого им не подходило, вернее, они не подходили. Идти работать официанткой, барменшей или продавцом Оле не хотелось. Оставалось предлагать себя в качестве секретаря-референта, хотя и здесь предпочтение отдавалось людям, имеющим соответствующую подготовку и опыт. Посовещавшись с Машей, Оля дала объявление в газету, и теперь их дни были расписаны по встречам. Они ездили на собеседования, звонили по объявлениям «Предлагаю работу» и ждали ответных звонков дома. Каждая из них была по крайней мере уже в трех фирмах, они оставили свои координаты, но предложений пока не последовало.

Первой получила приглашение Ольга. Сначала откликнулись на ее объявление, позвонив по телефону. Потом предложили встретиться около станции метро, потому что работодатель был из другого города и пока не имел здесь рабочего помещения. Это не насторожило Ольгу. Она никогда не сталкивалась с частными, негосударственными организациями и понятия не имела, какие там порядки. Поэтому она согласилась встретиться. Ее будущий начальник оказался невысоким тщедушным мужчиной. Молодой, лет тридцати пяти, прилично одетый и на дорогой машине. Ее немного удивило предложение сесть в машину, покататься. Зачем кататься, если нужно поговорить? Но, может быть, у богатых такие порядки? Он покатал ее по городу, рассказал о предстоящей работе. Все получалось как нельзя лучше — ей предлагали самой подыскать помещение для офиса, сделать ремонт и вскоре приступать непосредственно к делу. Место было как раз таким, о котором она мечтала, — интересное, с возможностью карьерного роста и с перспективой дальнейшего обучения языку и бухгалтерскому делу.

Она не могла поверить такой удаче. Немного смущало, что Роман Петрович, или как он просил называть ее — Рома, почти не расспрашивал ни о полученном образовании, ни о знаниях в той или иной области. Казалось, его вполне удовлетворил рассказ Оли о себе. Помня, о чем ее спрашивали на предыдущих встречах, она постаралась заранее ответить на всевозможные вопросы. Но, похоже, это ему не требовалось. Он в общих чертах объяснил, в чем будет заключаться ее работа, согласился выплачивать ей желаемую зарплату и заявил, что Оля ему подходит. На прощание они договорились, что Роман Петрович заедет за ней завтра и отвезет познакомиться с необходимыми документами. Оля, вполне довольная, сообщила Маше о своей удаче:

— Если не сорвется, это будет просто класс! А что у тебя?

— Мне предложили должность офис-менеджера в новой фирме, занимающейся оптовой продажей мебели. Компьютер и оргтехника, даже знание языка необязательно.

— Отлично, Машка!

— Пока испытательный срок, если еще подойду…

— Обязательно подойдешь. Ты же такая исполнительная!

— А чем будешь заниматься ты?

— Фирма будет оформлять документы людям, уезжающим за рубеж на ПМЖ.

— Не поняла, — засмеялась Маша, — куда?

— На постоянное место жительства. Вот я и буду заниматься конкретно этим. Меня, естественно, подучат, ознакомят с нужными документами. Поэтому я завтра поеду, а ты уж посиди с Лизой, а то мама с Антоном на даче.

На следующий день утром Маша уже была у нее. Олька готовилась к встрече. Оставалось всего двадцать минут. Она скромно накрасилась и оделась так, как, по ее мнению, должна была одеваться приличная секретарша: строгая черная юбка чуть выше колен, белая, безупречно отутюженная блуза, туфли на не очень высоком каблуке — красиво и удобно.

— Ты зачем волосы так прилизываешь? — удивилась Маша, увидев, как Оля собирает гладко зачесанные волосы в маленький узел. — Тебе так хуже, лицо кажется худым и нос выдается вперед.

— А он должен быть назад, — засмеялась Олька. — Так у меня деловой вид и я не выгляжу легкомысленной, — объяснила она.

Маша внимательно посмотрела на нее:

— Ты боишься?

— Скажем так, опасаюсь. Мне какой-то сон нехороший снился.

— Тогда не ходи.

— Вот еще, из-за сна потерять работу!

— Ну хотя бы адрес оставь. Куда едешь?

— Не знаю еще.

— Молодец, сама меня учила: куда ни идешь — оставляй координаты.

— Какие там координаты! Он же из другого города. Вот есть только визитка, я написала на ней номер его машины. — Оля чмокнула Лизу, махнула Маше и убежала.

Роман Петрович опоздал на пятнадцать минут. Оля уже решила, что над ней подшутили. Место, где они договорились встретиться, было открытым — ни деревца. Она стояла под палящим солнцем, вся мокрая от пота в синтетической блузке. Внезапно длинная сверкающая машина вынырнула из потока транспорта и притормозила рядом. Дверца распахнулась.

— Здравствуйте, Оля. Извините. Непредвиденные обстоятельства — позвонил замминистра, пришлось срочно с ним встретиться. Давно меня ждете?

— Не очень.

— Вот. — Он сунул ей визитку, где под фамилией было указано: «Заместитель министра по…», дальше читать Оля не стала.

— Я понимаю, — ответила она, подумав: «Странно, он словно оправдывается. Извинился, и ладно».

Какое это облегчение — после такой жары оказаться в удобном кресле автомобиля, плавно скользящего по ровному шоссе, чувствовать, как твое разгоряченное тело остывает под легкими прохладными волнами из кондиционера, а негромкая музыка создает приятное ощущение, будто ты отправляешься в другой, лучший мир. Когда она разбогатеет — обязательно купит себе такую же шикарную машину.

Они поговорили о предстоящей работе, о перспективе подобного агентства. Роман сказал, что присмотрел помещение для офиса, и в ближайшие дни они туда съездят. Оля была разочарована. Почему не сегодня? Ей хотелось приступить к работе немедленно.

— Сейчас мне нужно срочно связаться со своим городом — важный разговор, а потом поедем, заберем документы. Несколько дней тебе хватит, чтобы разобраться с ними?

— Вполне.

Вот оно — начало новой жизни. Это ее шеф. Он вполне респектабельный, сдержанный. Он совсем не рассматривал ее, как это делали мужчины во время предыдущих собеседований. И в первую встречу, когда она была в длинном обтягивающем платье, и сегодня, когда мелькнули ее голые коленки, пока она садилась в машину, он, казалось, не обратил на это никакого внимания. Это успокаивало и вместе с тем задевало ее женское самолюбие. Конечно, она сделала прическу, которая ее немного старит, но юбка все-таки достаточно короткая, чтобы он мог заметить, какие у нее потрясающие ноги.

«О, эти женщины! — воскликнет читатель-мужчина. — Они сами не знают, чего хотят». А женщины считают, что мужчина должен восторгаться женщиной, но не настолько, чтобы она боялась сесть в его машину.

Так что Олю немного огорчило, но и успокоило поведение Романа. Владельцы подобных машин, решила она, наверняка имеют возможность выбрать девушек и с более совершенными ногами.

Горячий влажный воздух улицы затрепетал под первыми крупными каплями внезапно хлынувшего летнего ливня. Они едва успели скрыться в парадном и войти в квартиру на втором этаже, как бурные потоки воды полились с такой силой, что, казалось, через час весь город утонет в пенящемся теплом водовороте. Оля стояла у окна, наблюдая за разгулявшейся стихией. Такой ливень! Этого следовало ожидать после подобной жары. Она слышала, как в коридоре набирал номер, пытаясь дозвониться, Роман, и смотрела во двор, заросший такой густой и высокой травой, словно ее год не косили. Из-за этого земля казалась неправдоподобно близко, хотя она стояла на балконе второго этажа старого, с высокими потолками дома.

— Налить тебе колы? — Роман зашел в комнату с бутылкой кока-колы и плиткой шоколада.

— Давай. Дозвонился?

— Нет. Линия занята. — Он налил в стакан кока-колы и подал Оле. — Ты не торопишься?

— Нет. — Лучше бы она этого не говорила.

Роман присел рядом и стал что-то рассказывать о составлении контракта. Внезапно он остановился и внимательно поглядел на нее:

— Оля, ты очень щепетильная?

Она моментально все поняла и внутренне напряглась:

— Да.

Роман вдруг опустил голову ей на колени, и она увидела, какие редкие волосы у него на голове. Его жест был предельно понятным. Ей стало противно. Она всегда была разборчивой в связях и не собиралась спать с первым встречным. Оля отодвинулась и встала:

— Ты поэтому меня сюда привез?

— Ну что ты, мне действительно будут звонить сюда.

Но она уже не верила ему. Случилось так, как все рассказывали. И зачем она зашла в эту квартиру? Еще оставалась надежда достойно ретироваться. Она сделала шаг к двери, но внезапно оказалась в его объятиях. Попыталась отстраниться, но Роман держал ее очень крепко. Оля стояла, отклонившись, стараясь не класть руки ему на плечи, чтобы сама поза объяснила ее нежелание.

— Отпустите, Роман Петрович, мне неприятно ваше поведение. Отпустите! — уже всерьез закричала она, почувствовав, что он с силой опускает ее на диван. Его рука полезла ей под юбку, неприятно заскользила по голой ноге. Собрав все свое отчаяние, она так оттолкнула его, что он даже опешил.

— Не делай больше этого, — сказал он со скрытой угрозой.

Задыхаясь от бессилия и пытаясь увернуться от его рук, она стала говорить, все еще надеясь на его благоразумие:

— Я… была… о вас… такого мнения… Неужели это все… работа эта… документы. Этого ничего нет! Все только для того, чтобы заманить меня сюда!

— Ну, почему, — бормотал он, снова обнимая ее и пытаясь раздеть.

— Но как же мы сможем после этого работать! Дали бы время хотя бы привыкнуть к вам! Я не могу так сразу, — кричала она, не зная, какие аргументы могут на него подействовать. Но он уже перешагнул грань понимания, его сознание сузилось до одной мысли. Они яростно боролись. Роман так прижал ее к дивану, что она не могла освободить руки, а он тем временем пытался раздеть ее, поцеловать. Оля стала отбиваться ногами — раздался треск рвущейся юбки, и ей удалось оттолкнуть его. Он был устрашающе спокоен:

— Я ведь тебе сказал…

Олина рука упала на утюг, стоящий рядом с диваном. За несколько секунд она сделала два поразивших ее открытия. Первое: оказывается, любой мужчина, даже невысокий и тщедушный, как этот, все равно сильнее ее. Второе: ударить утюгом по голове живого человека она не может. И мужчина, поняв это, отобрал утюг. Ольга расплакалась:

— Не надо, пожалуйста, не надо!

Это на него тоже не подействовало, он по-прежнему пытался раздеть ее. Оля вырывалась, руки болели, слезы текли по щекам.

— Отпусти! Дай мне успокоиться! Я сама разденусь.

Он отступил, тяжело дыша:

— Раздевайся.

— Сейчас. — Она пробовала потянуть время. — Дай мне попить. — Он налил стакан, протянул ей. Прикрыв глаза ресницами, она медленно пила. До двери не добежать, а добежит — не успеет открыть. Не отбиться, не упросить. Значит, остается окно. Она вспомнила, какая высокая за окном трава. Но она ведь так боится высоты! «Господи! — мысленно взмолилась она, — дай мне сил!» Оля поставила стакан на стол, и он тут же шагнул к ней.

— Не надо. Я сама. — Теперь, когда решение было принято и выход найден, главное — набраться смелости осуществить задуманное.

— Раздевайся. — Он сказал это спокойно, но властно, он не просил, он приказывал. Это было то, что нужно. Сам того не сознавая, он помог ей решиться. Страх захлестнула злость — да кто ты такой, чтобы мне приказывать!

— Сейчас, — сдержанно проговорила она и подняла узкую юбку так, чтобы та не сковывала движений ног. Снова взяла стакан и поднесла к губам. Дальше все произошло так, словно это не она, а кто-то другой внезапно сделал стремительный шаг к балкону. Оля прыгнула, повисла на одной руке, чтобы смягчить падение, и приземлилась на поросший травой склон. Она не почувствовала боли и помчалась под ливнем по незнакомой улице.

Глава шестая

Ольга не могла поверить в то, что это произошло с ней — такой умной, такой осторожной. Когда она наконец добралась домой, в грязной, разорванной по шву юбке, насквозь промокшая, со спутанными волосами, у нее началась истерика. Маша достала початую бутылку коньяка, плеснула в два бокала. Они выпили, и, закурив, Оля стала успокаиваться.

— Господи, ну какая же я дура, Машка, — причитала она.

— Дура, — спокойно согласилась Маша, — ты видела, какая у тебя рука?

Оля подняла левую руку — с внутренней стороны кожа была содрана до синевы, очевидно, сообразила она, о доски балкона.

— И туфли так разбила — выкинуть, — продолжала Маша. — Но главное, неужели ты не понимаешь, что могла разбиться! Или покалечиться! Хорошо, если бы ногу только сломала, а если позвоночник?

Оля нервно затянулась:

— Ты хочешь сказать, что у меня был другой выход?

— Да.

— Какой?

— А ты не догадываешься?

Ольга покачала головой.

— Я бы не смогла. А ты?

— Да уж не прыгала бы…

Теплая ванна и коньяк приятно расслабили тело. Ольга лежала, погрузившись по шею в воду, и сама не верила тому, что такое могло произойти с ней. Может, Маша и права — прыгнув, она рисковала больше. Но стоило ей вспомнить его глаза и «раздевайся», как она переставала о чем-то жалеть. Реакция Маши понятна, она всегда подчинялась обстоятельствам, но Оля так не могла. Вечером, когда Маша ушла, а Лиза уже лежала в постели, приехал ее бывший муж. Саша появился на пороге, такой большой, сильный и надежный, что Оля не раздумывая бросилась в его объятия.

…Она лежала, глядя в темноту и прислушивалась к ровному дыханию Саши. Это случилось впервые за два года их развода. Просто в сложившейся ситуации ей необходимы были поддержка и понимание. Маша считала, что таков мир бизнеса и, раз решила войти в него, нечего разыгрывать из себя недотрогу. Раньше Олька с ней соглашалась. Но когда дошло до дела, поняла, что не может, просто не может. Это гадко, думала она, гадко и унизительно. Вот Саша ее понял. Она расплакалась у него на груди и все ему рассказала.

— Зачем ты бродишь на приманку мужикам? — спросил он. — Что, денег не хватает?

— Я не работаю уже два месяца, и маме давно не платят…

— А так не скажешь. — Саша оглядел комнату, в которой они сидели. — Ремонт сделали?

— Это все Антон. — Оля пожала плечами. — Он маму одевает, ну и продукты, и всякое такое.

— Все тот же Антон?

— Все тот же…

— Не женятся?

— Ты ведь знаешь маму.

— Знаю… — Саша помолчал, что-то обдумывая. — Я теперь буду работать в городе, так что смогу чаще привозить деньги. И больше.

Ольга молчала, не зная, что ответить. Ведь это она его выставила. Она и мать. После развода он уехал к родителям, в другой город. Приезжал редко, привозил Лизе подарки и деньги. На алименты Оля не подавала, а Саша никогда не присылал денег — всегда привозил сам. Вот и сейчас он положил на стол деньги и куклу Барби. У Оли заныло сердце, когда она увидела, как обрадовалась дочка папе. Все время, пока они разговаривали, она вертелась на руках у Саши, щупала заклепки на его кожаной куртке, заглядывала в глаза, задавала кучу вопросов. Карманы ее пижамки были полны ее любимыми сникерсами, но она забыла об этом.

Они так похожи, подумала Оля. Лиза действительно была очень похожа на отца. Такая же смугляночка, с шелковистыми каштановыми волосами и круглыми карими глазами. Впервые Оля подумала о том, что девочка и характером не в нее. И возможно, она никогда не простит матери того, что та так бездумно лишила ее отца.

— Нет, — махнула головой Оля, продолжая прерванный разговор, — мне все равно нужно искать работу. Не можешь ведь ты всю жизнь содержать нас.

— Здесь мой ребенок, — только и ответил он.

Наверное, потому что мамы не было, создавалось впечатление, будто Саша никогда никуда не уходил, всегда жил с ними. Он немного повозился с Лизой, потом всей семьей поужинали и, когда девочка уснула, а они сидели у мерцающего телевизора, Саша обнял ее. Ольга снова заговорила, стараясь словами выплеснуть свой испуг и обиду. Он слушал ее, не перебивая, и она чувствовала, что он одобряет и поддерживает ее. Его объятия успокаивали, утешали. Как ей не хватало их все это время! Зачем только она настаивала на разводе? Саша казался ей повзрослевшим и немного уставшим. Он был аккуратно пострижен и чисто выбрит, в модной светлой рубашке, выгодно оттеняющей его смуглую кожу и подчеркивающей красивую мускулатуру плеч. Всем телом она ощущала глухие удары его сердца. Ей было так хорошо и спокойно рядом с ним. Она подняла голову, всматриваясь в глубину его темных зрачков, и, движимая нахлынувшим желанием, нерешительно поцеловала его. Он ответил таким страстным и умелым, пожалуй даже слишком умелым, поцелуем (раньше он так не целовался, ревниво подумала она), что у нее закружилась голова.

Потом она лежала счастливая, умиротворенная. Мамина спальня утопала в сумерках, только окно слегка светилось мягким серым светом. Она видела силуэт Саши, полулежащего рядом. Он молча курил в темноте. «Мама будет в шоке», — подумала Оля и улыбнулась. Ненавистный зять спал в ее постели, да еще и курил там, где даже она не смела. Ольга придвинулась и села рядом с Сашей. Его рука скользнула по ее обнаженному плечу.

— Тебе хорошо? — спросил он.

— Да, — ответила она и, не выдержав, спросила: — У тебя после меня много было женщин?

— А у тебя?

Оля смолчала. После Саши у нее никого не было, но говорить об этом не хотелось. Однако он и так все понял. Потушил окурок и повернулся к ней:

— Ну, и чего ты добилась своим разводом? Я еще понимаю, если бы мы развелись, потому что у тебя кто-то был. Или если бы я пил или бил тебя. А так — бестолковый развод. Только чтобы порадовать твою мамочку.

…Сейчас он спал, а Ольга лежала и думала о том, что совершила ошибку. Пусть она и не знала толком, любит ли его, но ведь никого другого у нее нет. Олег больше не приезжал, не писал, не звонил, да она и не хотела этого. Действительно, она просто послушалась мать и разбила собственную семью. А теперь оказалось, что, когда ей плохо, ей нужен именно Саша и никто другой.

Когда она проснулась, рядом никого не было и ничто не напоминало о его визите. Ни на кухне, ни в ванной. Никаких следов: ни забытой зажигалки, ни немытой чашки. Он встал, оделся и ушел. Так уходят из чужого дома, от случайной женщины. Никакие, даже самые безжалостные слова не сказали бы ей об этом так явственно, как внезапно опустевшая квартира. Оля неприкаянно слонялась по комнатам, нечесаная, неумытая.

Она покормила дочь, погуляла с ней в сквере, зашла в магазин, но тягостное настроение не проходило. Ей было тоскливо и одиноко. Позвонила Маша, обещала забежать завтра. Потом — мама, сообщив, что задержится еще на день. Оля была даже рада — никого не хотелось видеть. Полдня она провалялась у телевизора, стараясь заполнить голову чужими судьбами, но нескончаемые сериалы раздражали псевдостраданиями и однообразностью сюжетов.

Вечером, уложив Лизу, она с тоски накурилась до одури и решила никогда больше так не распускать себя, не давать воли чувствам. Мама права, с мужчиной нельзя слиться духовно надолго. Как бы ни было хорошо, придет время, когда он непременно оттолкнет тебя, всегда найдется что-то важнее: работа, увлечения, друзья или другая женщина. И последнее, как ни парадоксально, — наименее опасно. Женщина — всего лишь женщина, как и ты, она так же надоест, как и ты, тогда как все другое для мужчин гораздо важнее. Но «все другое» женщины терпят, и только измена задевает их, как будто каждодневное пренебрежение лучше. Все это мама часто говорила ей, но Ольга особенно не задумывалась, ей казалось, что это не касается ее ни в какой мере. А теперь она вспоминала мамины слова. Нельзя быть до конца откровенной с мужчиной, откровенной и преданной. Рано или поздно привязанность он назовет назойливостью, забота будет раздражать, внимание — утомлять. Женщине нельзя быть слабой, во всяком случае долго, все слабое вызывает презрение, а вот силу всегда уважают, неважно какую.

Ольга сидела на кухне в клубах дыма, отблеск уличных фонарей тускло освещал небольшую комнату, тени от кухонной мебели казались причудливыми призраками, которые оживали при свете фар проезжающих машин. Она считала себя умнее, выше мужа, а теперь сходит с ума только потому, что он ушел по-английски. Она прекрасно обходилась без Саши почти два года и вдруг из-за одной ночи решила, что не может жить без него. Ольга вспомнила прошедшую ночь, но уже не почувствовала прежнего волнения, настолько утомили ее собственные грустные мысли.

И когда на следующий день зашел Саша, Оля была ровной, спокойной, обыденной, такой же, как всегда, когда он заезжал повидать Лизу. Она лишь недоуменно подняла брови, когда он предложил ей еще денег.

— Это за что? Ты уже дал больше, чем обычно. Я смогу одеть Лизу на год вперед. И вообще я вполне способна сама о нас позаботиться.

Если он и был раздосадован или удивлен, то не подал виду. Он оставался тем же непробиваемым Сашей, которого она знала.

— Как хочешь, но учти: теперь я буду бывать у вас чаще, так что предупреди Варвару (так он за глаза называл тещу). Не хочу, чтобы Лиза в чем-нибудь нуждалась из-за ваших амбиций.

Господи! Амбиций! С ума сойти можно! Да раньше Саша даже такого слова не знал. Оля с трудом сдержала улыбку.

— Надеюсь, ты не против, чтобы я чаще видел дочь?

— Нет, конечно.

К Оле снова вернулось хорошее настроение. Пусть говорит что хочет, но ему не убедить ее, что он будет приезжать исключительно ради Лизы. В сущности, он спрашивал, не против ли она видеть его чаще.

— Приходи, когда хочешь, маме я все объясню.

Вот так Саша стал бывать у них почти каждую неделю, а иногда и чаще. По выходным он часто возил их за город, на озеро. Оле нравилось проводить время с ним и Лизой. Близости между ними она больше не допускала, как будто провела невидимую черту, за которую их отношения не должны были заходить. И он, казалось, принимал установленные правила. Оля открывала в нем все новые качества. Она наконец разглядела человека, с которым прожила несколько лет бок о бок, и теперь оценила его ум, щедрость, такт и выдержку. Как прежде, он был немногословен, но иногда довольно толково рассказывал ей о разных интересных вещах, в которых она вообще не разбиралась. И хотя Ольга уверяла, что содержать ее Саше не придется, получалось, что живет она за его счет. Работу она так и не нашла, правда, ей предложили место секретаря за восемьдесят долларов в месяц в одной маленькой фирме рядом с домом, но только с сентября. Так что оставшийся месяц она решила отдохнуть и побыть с дочкой и… с Сашей.

Новый этап в их отношениях приятно волновал ее. Мама, удивленная частыми визитами бывшего зятя, собиралась, очевидно, сказать что-то нелестное, но Оля так выразительно на нее глянула, что Виолетте Сергеевне оставалось лишь недоуменно поджать губы. А вообще-то матери было не до нее, она порвала с Антоном. У нее появился новый воздыхатель, роман был в самом разгаре, они даже собирались уехать на море, так что разбираться в жизни дочери было некогда, чему Ольга была только рада. Сейчас она не снесла бы категоричных маминых суждений. Единственным человеком, с которым она могла поговорить, была Маша. Она не давала советов, да Оля в них и не нуждалась. Более благодарного слушателя, чем Маша, у нее не было. Та действительно умела слушать, тогда как Оля никак не могла научиться этому нехитрому искусству и всегда стремилась вставить свое.

Как всякий невнимательный собеседник, она помнила свои вопросы, но забывала, что на них отвечали.

— Ты просто любишь его, — высказала свое предположение Маша.

— Я не знаю. Лиза любит, это точно. Но теперь я боюсь завязнуть в нем. Мне было так плохо после той ночи.

— Он как-то объяснил свой внезапный уход?

— Сказал, что проспал, опаздывал на работу и пожалел меня будить.

— Так это ведь здорово, что пожалел!

— Значит, я просто мнительная дура.

Лето проходило с невероятной быстротой. А Олина жизнь была размеренной и спокойной. Мама уехала на море со своим новым другом. Маша вышла на работу, и виделись они теперь редко. Впервые у нее появилось много времени для дочери и дома. Поначалу она с удовольствием окунулась в домашние дела. Но когда все было выстирано, выглажено, начищено и убрано, ее энтузиазм несколько угас и она стала заниматься с Лизой: учить буквы и цифры, рисовать, лепить. Ее предположения подтвердились — Лиза была родной дочерью своего отца: спокойной, малоразговорчивой и как будто обо всем имела собственное мнение, хотя и не торопилась его высказывать.

Ее круглые темные глаза хранили непроницаемое и неопределенное выражение, она не была похожа на нее, и Ольга начала бояться, что никогда не будет понимать своего ребенка. Зато с Сашей у дочери было полное взаимопонимание, и иногда, когда они смотрели вместе картинки в книжке или дурачились, Оля испытывала легкие уколы ревности. И когда только Саша успел завоевать упрямое и гордое сердечко дочери? Тем не менее она была рада его визитам. Он никогда не навязывался, целовал при встрече или прощании, обнимал за талию, когда они гуляли с Лизой в парке, но все равно всегда держался несколько отчужденно. Ольга вела себя так же, но часто ощущала невольный трепет, как будто его обманчиво-мягкое спокойствие таило в себе нечто большее.

Глава седьмая

Маша шла на работу. Теплое летнее утро обещало знойный день. Хорошо, что у нее в офисе всегда приятная прохлада, работает кондиционер. Ей нужно быть на работе к девяти, но Маша вышла раньше, чтобы спокойно дойти до метро, не садясь в душный автобус. Она работала уже вторую неделю, и ей очень нравилось ее место. Прежде всего потому, что оно вынуждало все время следить за собой. Теперь она не могла позволить себе сломанный ноготь или синяки под глазами из-за плохо проведенной ночи. Это пока не надоело ей, и работа еще казалась постоянным праздником. Она всегда была нарядная, ухоженная, приветливо-улыбчивая. Поначалу, после приключения с Олькой, Маша с опаской относилась к своим коллегам, особенно к шефу, ведь она была единственной женщиной в коллективе, если не считать приходящей пожилой бухгалтерши. Но со временем она привыкла и совершенно успокоилась. У нее был очень хороший коллектив, ребята-менеджеры помогли ей освоиться с компьютером. Один из них, Миша, поначалу редактировал ее переводы, пока она восстановила забытые знания английского. Все опекали ее, угощали то конфеткой, то яблоком. Ее непосредственный начальник был немного суховат, но тоже нормальный дядька. В общем, все складывалось хорошо — работать было интересно, приятно, и главное, появились какие-то деньги. Первый месяц ей платили каждую неделю по двадцать долларов. После постоянного безденежья это казалось Маше настоящим богатством. Ее родители, конечно, помогали, как могли, в основном — продуктами, но за последние месяцы даже квартплата стала серьезной проблемой.

Иногда Маша думала, что мог бы помочь Андрей. Но он то ли действительно не замечал ее бедственного материального положения, то ли просто не желал его замечать. Последнее время они виделись редко, и ей не хотелось омрачать эти встречи разговорами о своих проблемах. Хотя, глядя иной раз на дорогую коробку конфет или на роскошный букет роз, она с досадой прикидывала, сколько необходимых вещей можно было бы приобрести на такие, в сущности зря потраченные, деньги. Изредка он привозил и продукты, но это, как правило, были деликатесы: икра, креветки, салями. Их отношения не были все же настолько близкими, чтобы Маша могла пожаловаться ему на материальные трудности. Она любила его, но так, как белошвейка может любить графа, — преданно, нежно, боясь потерять из-за неосторожного слова или действия. Андрей оставался для нее человеком из высшего общества и относился к ней совершенно так же, как в самом начале: внимательно и чуточку отчужденно. Ему нравилась Маша такой, какой он ее знал, — ненавязчивая, ласковая, живая и легкая, ничего не требующая, всем довольная. Как только он замечал, что появляются какие-то сложности в их отношениях, то просто исчезал, иногда на несколько недель. А когда вновь появлялся — Маша была так рада, что не приходилось ничего объяснять.

Маше, как любой женщине, конечно, хотелось спросить, где он пропадал, но она почему-то не смела. Иногда во время таких вот его отлучек она приходила в отчаяние, думая со злостью, что она ему ведь даже не любовница, а так, девушка на ночь. Любовницу по крайней мере обеспечивают и предупреждают об исчезновении. Но ей не оставалось ничего другого, как терпеть и есть целый день хлеб с оставшейся после его визита икрой, потому что не было денег на что-то другое. Пока у Маши не было работы, она могла бы принять от него денежную помощь, хотя в глубине души и поеживалась от мысли, что ей могут платить за любовь. Вот почему новая работа так вдохновляла и радовала. Теперь она могла просто любить и быть любимой, не думая о бытовых сложностях. День сегодня у Маши выдался легкий. Александр Николаевич (так звали ее шефа) отправился в банк. Менеджеры разошлись по своим делам. Бухгалтер тоже уехала с шефом, так что Маша осталась одна, не считая охранника. Она быстро сделала необходимые дела и сейчас просто сидела у телефона и играла в пасьянс на компьютере. Ей почему-то вспомнилось прошедшее воскресенье, которое она провела с Ольгой и ее семьей.

Они ездили на озеро со смешным названием Свин, из-за чего его окрестили Свинкой. Но Свинка не оправдывала своего названия — озеро было чистым, с ровной линией песка у воды и свежей травой под раскидистыми ивами. Маша давно так не отдыхала. Весь день они жарились на солнце, плавали, пили пиво и болтали с Ольгой. Саша участвовал в их разговорах мало, в основном играл с дочкой. Маша раньше его никогда не видела и теперь была удивлена.

По рассказам Ольги и ее мамы она представляла его другим. Вопреки их нелестным отзывам, она нашла его очень симпатичным. «Непонятно, что Ольке нужно?» — недоумевала она. Маша ей просто завидовала. Такой парень! Молодой, красивый, не пьет. А как любит Лизу!

Ее бывший муж никогда даже не подходил к ребенку. Павлик был тогда совсем маленький. И после развода ни разу не приехал его повидать. Наверное, и забыл, что у него сын есть. Маша горько усмехнулась. Будь у нее такой муж, как Саша, она никогда бы не развелась, хотя бы ради ребенка. Олька просто с жиру бесится! Это все воспитание. Машина мама нажилась одна, матерью-одиночкой. А что это значит в маленьком поселке! Чего только Маша не наслушалась в детстве: и «байстрючка», и «нагулянная». Как она гордилась и гордится своим отчимом, как любит его. Да он лучше любого отца! Мама научила ее ценить семью. Вот почему она столько терпела своего мужа пьяницу, и если бы не папа, то и сейчас терпела бы.

А Виолетта Сергеевна своей богемной жизнью не могла внушить дочери уважение к прочному браку. Маша недолюбливала мать своей подруги, хотя та как будто относилась к ней хорошо. Любила посидеть с ними, поговорить за кофе, коньячком, сигаретами. Маше казалось, что мать взрослой дочери не должна так себя вести. Чтобы ее мама курила или обсуждала с ней мужчин! Так что в этом она полностью поддерживала Сашу. Мама должна быть примером во всем. Маша никогда не курила при сыне, не говорила плохих слов — нельзя показывать детям плохой пример. Саша прекрасный муж — Олька просто дура. Как сейчас, она видела его выходящим из озера. Темный загар делал его похожим на жителя какой-нибудь солнечной страны — грека или итальянца. Широкие, с красивой мускулатурой плечи, живот с квадратиками мышц, узкие бедра, стройные ноги. Когда Саша выходил, отфыркиваясь, из воды, на него засматривались все женщины на пляже. А он, казалось, этого не замечал, потягивался с ленивой грацией крупного красивого зверя и зарывался вместе с Лизой в горячий песок. На всем свете для него сейчас существовала только одна женщина — эта маленькая загорелая девочка. Но от Маши не укрылись и взгляды, которые он иногда бросал на Ольгу. Странно, но они волновали ее больше, чем ту, которой предназначались.

…Олька выскочила из воды и помчалась по песку, убегая от смеющейся Лизы. Она легла на полотенце рядом с Сашей, и оба рассмеялись, глядя на дочь, неловко шлепнувшуюся носом в песок. Оля показалась ему сейчас такой близкой, доступной, что он, все еще, смеясь, склонился к ее лицу, и глаза их встретились. Смех замер у нее на губах, когда она увидела так близко его лицо. Неожиданно испугавшись того, что сейчас может произойти, она тихо сказала:

— Не надо, Саша…

Он отвернулся, и она не увидела боли и досады, промелькнувших в его лице. Но Маша, ставшая невольной свидетельницей этой сцены, заметила это, когда глаза Саши натолкнулись на ее полный сочувствия взгляд. Ночью Маше приснился выходящий из воды Андрей. Он подошел близко, наклонился ее поцеловать, и она увидела смуглое лицо Саши.

…Маша помешивала ложечкой чай, поглядывая из-под опущенных ресниц на Ольгу. Сказать или нет? Можно считать, что это касается только ее, но все-таки Олька ее подруга. Оля готовила у плиты, в комнате возились дети — Маша привезла Павлика на выходные. Сегодня они сходили с малышами в зоопарк и покатали их на карусели. И Маша весь день мучилась: сказать или нет?

— Знаешь, Оля, я думаю, тебе следует знать, — неуверенно начала она.

— Знать что?

— Помнишь, когда мы последний раз ездили на природу, Саша отвез вас, а потом — меня…

Ольга промолчала, но сердце неожиданно тревожно застучало. Она не повернулась к Маше, помешивая в кастрюльке.

— Помнишь? — снова протянула Маша.

— Ну?

Маша нервничала. Она не видела Олькиного лица. Оказалось, что сказать это так, как она собиралась, — легко, с юмором, не просто. В темном стекле окна она видела силуэт подруги. Внезапно Олька показалась ей очень красивой — тонкий профиль на фоне ночного неба, изящная линия подбородка, переходящая в очертания шеи. Что-то было в этой красоте надменное, бросающее вызов Машиной простоте. И у Маши возникло непреодолимое желание стереть это уверенное отражение. Она продолжала смущенным тоном, притворно скромно опустив глаза, чтобы скрыть их победный блеск.

— В общем, он напросился на чашечку кофе. Мне неудобно было отказать. Мы посидели у меня, поговорили о жизни. В частности, о ваших отношениях…

Оля молчала и продолжала помешивать, только поза стала чуть напряженнее.

— Потом он стал говорить всякое. Ну, что я ему нравлюсь и все такое. Полез с поцелуями. — Маша покраснела, она чувствовала себя все неуютнее.

Ольга наконец выключила плиту и повернулась к подруге:

— Каша готова, зови детей.

Глаза Маши округлились:

— Но… Я думала… ты что-то скажешь… по этому поводу.

Оля со спокойной улыбкой подняла брови:

— Маша, это твое дело. Зачем ты все это мне говоришь?

— Пойми, я не могла не сказать тебе. Ведь ты моя подруга. А Саша твой муж, хоть и бывший.

— Что же ты не вспомнила об этом раньше, до того, как целоваться с ним?

— Мне стало жалко его, он к тебе так… а ты… Я бы никогда не бросила такого мужа. А ты и «сама не гам, и другому не дам».

— Ладно, бери, если я «не гам», а тебе приспичило. Конечно, я совсем не в восторге от того, что мой бывший муж и лучшая подруга улеглись в одну постель, но мешать этому я не собираюсь…

— Я не спала с ним! — запальчиво перебила ее Маша. — Я не смогла бы этого сделать именно из-за тебя! Понимаешь?

Ольга пожала плечами и пошла за детьми. В их присутствии разговор не возобновлялся, и хотя Маша несколько раз пыталась продолжить его, Ольга каждый раз устало, но твердо останавливала ее. Только когда дверь за подругой захлопнулась, она дала выход своему отчаянию.

Ну почему они все такие? И Машка не исключение. Нет, мама права: лучшие подруги — первые предательницы. Жалко ей стало! А меня не жалко? Хоть бы не рассказывала. Мало ей Андрея! Сашка, может, специально так сделал, чтобы заставить меня ревновать. А Машка, видно, решила поразить мое воображение: вот, мол, какая я неотразимая штучка, все к моим ногам падают. Оле стало противно. Сама она и не думала уводить у подруги Андрея, хотя это было легче легкого. Он давно уже недвусмысленно давал понять, что она ему нравится. Но ведь он был парнем Маши! Оля чуть не заплакала, но не из-за Саши. Ей было жаль глупую Машку и их внезапно разрушившуюся дружбу. Они больше не подруги, и Сашу Машка не получит, а вдобавок и Андрея потеряет. За все в этой жизни надо платить.

При следующей встрече она с деланной доброжелательностью сказала Саше, что одобряет его выбор, что Маша — прекрасный человек и симпатичная девочка, она, несомненно, заслуживает лучшего, чем ее бывший муж пьяница и женатый любовник. Но провести Сашу ей не удалось. Он подошел сзади и обнял ее так, что она задохнулась от волнения.

— Не ревнуй, Олька, — прошептал он, — я люблю только тебя.

— А целуешь моих подружек, — не удержалась она.

— Больше не буду, — засмеялся он и поцеловал ее.

С Машей они продолжали общаться, звонили, заходили друг к Другу, но Ольга уже вычеркнула ее из списка друзей. Прежде она принимала ее со всеми недостатками и, несмотря на них, Маша все равно ей нравилась, теперь же она не воспринимала ее и со всеми своими достоинствами Маша ей не нравилась. А Маша мучилась из-за своей недавней оплошности и всячески пыталась ее исправить. Хорошо подумав, она поняла, что поддалась низким чувствам. Она ничего не должна была позволять Саше и тем более рассказывать об этом подруге. Поэтому она была благодарна Оле за то, что та не стала явно относиться к ней хуже и не понимала, что Ольга не простила ее, потому что вообще не умела прощать.

Вскоре Саша увез Лизу к своим родителям. Он предложил поехать всем вместе, но Оля отказалась. Она не знала пока, как ей следует вести себя с его родителями. Их отношения с Сашей снова стали близкими, но все же не вполне определенными. И, поскольку на несколько дней она была предоставлена самой себе, то Маша решила пригласить подругу в гости. И тут уж Оле ничего специально не пришлось делать, все было ясно и так. Маша, судя по всему, уже надоела Андрею. Это было видно по его рассеянно-скучающему виду, он сидел так, будто отбывал повинность, и все время поглядывал на часы. И тем не менее старался быть вежливым и предупредительным с Машей.

В общем, вечер был ужасным: Олька отмалчивалась, Андрей скучал, и только Маша пыталась быть веселой и предупредительной хозяйкой, чтобы развеселить любимого и загладить вину перед подругой. Олька не понимала, зачем она пришла сюда. Как она раньше могла общаться с этими людьми, каждое слово которых отдает ложью, а от их «любви» за версту несет фальшью! Наконец она поднялась, сказав, что устала и хочет домой. Лицо Маши выразило искреннее огорчение:

— А торт с чаем? — Она беспомощно оглянулась на Андрея. — Могла бы еще посидеть…

— Вы и сидите, а мне пора.

— Мне, к сожалению, тоже. — Андрей ободряюще улыбнулся Маше. — Я тебе позвоню…

Ольга метнула быстрый взгляд на Машу, но увидела в ее глазах лишь простодушное выражение. Невольно ей стало жаль бывшую подругу, потому что она поняла: Андрей больше не позвонит.

Вечер пахнул на них неожиданно теплой свежестью. У Ольги сразу поднялось настроение. Захотелось вдохнуть полной грудью. Удержать щекой нежное дыхание ветра. Засмеяться. Просто так. Как можно было сидеть два часа взаперти, когда на улице такая благодать! Она посмотрела на Андрея и увидела в его глазах немое подтверждение собственным мыслям.

Они отправились вместе в открытое летнее кафе и продолжили вечер там. Выпили бутылку вина, потанцевали. Андрей понравился ей, а о том, что сейчас расстроенная Маша одна дома моет посуду, она старалась не думать. С Андреем было приятно, он был неглуп и ненавязчив. Проводил ее домой, поцеловал, но на продолжении не настаивал. Так, совсем неожиданно, у Оли начался роман.

Глава восьмая

Лена чувствовала себя несчастной. Ей было плохо. Сначала ей казалось, что из-за вечного сидения дома и вынужденного безделья она просто копается во всяких мелочах, которых, возможно, не замечала бы, если бы работала. Отсюда и плохое настроение, и чувство неуверенности, и страхи за мужа. Поэтому, как только ей стало лучше, она решила выйти на работу. Старый друг деда взял ее к себе в платную клинику лечащим врачом-кардиологом. Лена не отказалась и от ночных дежурств. Лучше работать ночью, чем ворочаться всю ночь без сна одной в постели и трястись за Андрея. Последнее время он редко бывал дома, приходил очень поздно, а уходил, когда она еще спала. Стал часто уезжать в командировки. В этой занятости и озабоченности делами она видела только одно: он тяготится ею, избегает ее. Когда она пыталась сказать об этом, он с негодованием возражал. Как она могла подумать такое! Просто очень много работы! Как она может не доверять ему! Разве он давал повод? Вот разгребет завал, и они поедут отдыхать. Лене оставалось только ждать. Выручала работа.

Ровный, кроткий нрав Елены привлекал к ней людей: и сотрудников, и пациентов. Все наперебой хотели лечиться у нового врача или хотя бы получить консультацию. И Елена Николаевна никому не отказывала, старалась помочь не только как кардиолог, но и психологически — выслушать, поддержать, утешить. И делала она это настолько деликатно, что ничуть не раздражала своих коллег. Наоборот, они были признательны ей, поскольку Елена умела как бы мимоходом предложить обратиться к тому или иному специалисту, ссылаясь на их компетентность и большую практику. Держала она себя скромно, как и подобает врачу-интерну, была исполнительной и добросовестной. И главное — теперь она чувствовала, что люди ценили ее за личные качества, а не за то, что она внучка Бакшенева. Так что у нее были все основания чувствовать себя довольной жизнью, если бы только…

Она так любила Андрея, а он стал отдаляться от нее. Лена чувствовала это. Муж всегда был вежлив, сдержан, немногословен — прекрасные качества, на ее взгляд, для мужчины. Но раньше она ощущала идущее от него тепло. Теперь же ей было холодно рядом с ним. И Лена была несчастна. Видеться они стали еще меньше: если он был дома — она находилась на дежурстве, когда она могла провести вечер с ним — у него обнаруживались срочные дела до поздней ночи. Андрей стал рассеянным, выглядел уставшим, как будто испытывал единственное желание, чтобы его оставили в покое и не трогали. На обеспокоенные вопросы жены о здоровье, делах он только морщился, отделываясь безликим «нормально». И Лена не хотела ему надоедать. Она была внимательна и предупредительна. Стараясь доставить ему удовольствие, понемногу научилась готовить, советуясь со знакомыми хозяйками. Однако, несмотря на похвалы мужа, она видела, как мало это его интересует. Он поглощал настоящий украинский борщ — результат ее невероятных усилий — так же равнодушно, как прежде дежурную яичницу с бутербродами. Прежде он по несколько раз в день звонил ей, теперь это случалось крайне редко. Раньше он по поводу и без повода дарил ей цветы, приносил сладости и фрукты. Сейчас же, убедившись, что она может сама делать необходимые покупки, муж больше не проявлял инициативы. Когда Лена мягко поинтересовалась, почему он перестал хоть иногда что-то покупать, Андрей с удивлением ответил, что она не просила его об этом. В общем, это были такие мелкие неурядицы, которые неизбежно возникают в семейной жизни, но они становились главными в их отношениях, поскольку ничего другого, кроме этого, у них просто не было.

Лена не могла избавиться от ощущения, что даже их близость превратилась в исполнение супружеского долга. А они оба были слишком хорошо воспитанны и довольно закомплексованны, чтобы попытаться вместе разобраться в этом, поэтому упорно старались делать вид, что все обстоит благополучно.

Лена решила положиться на время и, стиснув зубы, перетерпеть. Она с головой ушла в работу. Возвращалась домой невероятно усталая и иногда засыпала, так и не поужинав. Готовить стало некогда, они снова перешли на сухомятку. Андрей так же много работал и мало бывал дома. В огромной квартире они могли даже не видеться. Вечерами Лена уходила почитать в спальню, Андрей — в бывшую комнату ее матери. Вообще-то Лена предложила мужу обосноваться в кабинете деда. В ее представлении это была чисто мужская комната — с большим письменным столом, удобным кожаным креслом и обширной библиотекой. Но на Андрея она действовала удручающе, и он предпочитал более современную обстановку бывшей маминой комнаты, которую Лена не любила и куда почти не заходила — слишком невеселые воспоминания пробуждала она. Сегодня муж сразу после легкого ужина, состоявшего из яичницы и гренок, ушел туда смотреть телевизор.

Лена с книгой лежала в постели, но никак не могла сосредоточиться, ее мысли были далеко от проблем героев. Она думала о том, что почти не знает Андрея, не знает, какой он на самом деле. Она никогда не видела его родственников, даже родителей. Те не приехали к их свадьбе, впрочем, очень скромной по случаю траура. Они зарегистрировались и провели вечер вчетвером со своими свидетелями в ресторане. Она не видела его семейных фотографий, не знает, каким он был в детстве, что любил, с кем дружил. Лена даже привстала в постели от охватившего ее волнения. Ей не известно о нем НИЧЕГО! Всегда такая осмотрительная в выборе друзей и знакомых, недоверчивая и пугливая, она вручила свою судьбу совершенно незнакомому человеку только потому, что тот выслушал ее и посочувствовал. Она сидела как прибитая, с трудом приходя в себя. Сейчас она видела все так ясно. Ведь она даже не уверена, любит ли он ее. Он был милым, ласковым, внимательным — но разве это любовь? Разве это страсть? А она? Разве она сама уверена в своих чувствах? Да, он был первым человеком, который ей так понравился, и он стал ее мужем. И уже это убеждало ее: она любит его, конечно же, любит. Но… если это ошибка? Глупая, банальная, досадная ошибка — ее супружество!

Повинуясь внезапному порыву, она вскочила на ноги и, как была в пеньюаре, бегом бросилась к мужу. Он лежал на софе и спал. В спортивных брюках, с голой грудью, покрытой золотистым пушком, спокойный и расслабленный. Газета лежала рядом. Телевизор работал. Он был такой милый, что Лена невольно залюбовалась им. Что еще за фантазии? Бедный муж так устает, что засыпает на ходу, а она — со своими необоснованными претензиями и глупыми домыслами. Он ни разу не спросил ее, если она задерживалась, никогда не обидел ни словом, ни взглядом. Как она может сомневаться в нем! Если любит — должна безоговорочно ему доверять. Если нет — расстаться, но не опускаться до пошлого выяснения отношений. Она вспомнила, какие скандалы закатывала дяде Косте ее мать, и ей стало стыдно даже за свои неосуществленные намерения.

Она выключила телевизор, убрала газету и, укрыв мужа теплым пледом, погасила свет.

Глава девятая

Приближалась осень. Стало больше дождливых дней, желтых листьев и грустных дум. Оля вообще не любила это время года, когда все, казалось, начинало умирать. Даже суровый февраль лучше. Знаешь, что еще немножко, еще чуть-чуть — и все придет в движение. Это как рождение новой жизни, как начало всего. Тогда как первый упавший лист — напоминание о смерти, «memento mori».

Лиза с Сашей еще не вернулись. С Машей они теперь только болтали по телефону, а какое это секретничание? Маша с головой ушла в работу: новый коллектив, новые отношения, поездки к родителям, парикмахерская, маникюр. Да Олька и не нуждалась в ней. Она стала встречаться с Андреем. Сначала — из любопытства, к которому примешивалось дурное чувство мести, потом ей действительно стало с ним интересно, но совсем не в том смысле, как Маше. Самое главное, что с ним она могла оставаться самой собой, говорить о чем угодно, делать, что хочется, и он понимал и принимал ее такой, какой она была. И поэтому с ним ей было легко.

— Послушай, а почему с Машей ты совсем другой — ненастоящий какой-то? — однажды спросила она его, когда он провожал ее после очередной встречи.

— Потому что настоящий я Маше не нужен. Ей нужен романтический герой. У нее слишком скучная жизнь, вот и тянет на романтику. Знаешь, это забавно, но мне самому иногда нравится. Меня любят, ждут. А что принимают не совсем за того?.. Меня довольно часто принимают не за того, но не о том речь. Принимают не таким, каков ты на самом деле, а каким тебя хотят видеть. Может, подсознательно Маша, как это пишут в книгах, много лет ждала своего героя, именно такого, каким считает меня. Ну, а то, что я похож на него только внешне, разве важно? С тобой вот я могу быть самим собой.

— И я тоже. Мне кажется, что ты меня понимаешь и не осуждаешь. — Оля улыбнулась. — А еще я думаю, что ты никому обо мне не расскажешь, какой бы глупой и откровенной я ни была.

Андрей улыбнулся и взял ее за руку.

— Еще мне нравится, — продолжала она, — что можно быть просто друзьями и ни о чем таком не думать.

— А почему, собственно, не думать ни о чем таком? — Он остановился и обнял ее. Его поцелуй не был ей неприятен, но и не взволновал. Она легко отстранилась, и они пошли дальше, все так же держась за руки. У своего подъезда Оля повернулась к Андрею.

— Ну, все? Будем прощаться?

Она сказала это просто так, но, очевидно, он неправильно понял, потому что снова неуверенно обнял и прикоснулся к ее губам. Оля уже готова была грубо оттолкнуть его (все это было ни к чему), но почувствовала, что он дрожит — дрожит, как юноша перед первым объятием. От этого она почему-то растерялась и позволила себя целовать. Как очарованная школьница на первом свидании, со смехом подумалось ей. Они простояли полчаса в подъезде, замерев в долгих поцелуях. Наконец Оля высвободилась и удивленно посмотрела на Андрея:

— Ты что это?

— Тебе не понравилось?

Она неопределенно пожала плечами, кивнула на прощание и вошла в лифт.

Квартира встретила ее привычной тишиной. Она соскучилась по Лизе. Сначала наслаждалась необычной свободой, но теперь, через десять дней, просто места себе не находила. Хорошо, что они скоро возвращаются, да и мама приедет. Она никогда раньше не оставалась одна так надолго и теперь чувствовала себя немного тоскливо. Мельком взглянула на часы. Только десять тридцать! Спать не хотелось совсем — долго спала утром. Нужно было погулять еще, но Андрей стал назойливым. Впрочем, сама виновата. Придется поскучать. Ольга достала из бара начатую бутылку вина и плеснула себе с полстакана. Потом включила телевизор и устроилась поудобнее на диване. Она не успела отпить и пару глотков, как раздался звонок телефона.

— Оля?

— Да. — Голос был смутно знакомый.

— Я тебя не разбудил?

— Нет.

— Мы можем поговорить?

— Конечно.

— Узнала меня?

— Нет.

— Это Олег…

— Здравствуй, Олег, — помолчав, ответила она.

— Здравствуй. — Его речь лилась, как всегда, медленно и нежно. — Как живешь?

«Ишь, как вкрадчиво мурлыкает, как кот перед мышью», — с внезапной неприязнью подумала она. Но ответила сдержанно:

— Хорошо, спасибо.

— После нашей… последней встречи, — он говорил, тщательно подбирая слова, — у тебя были неприятности. Надеюсь, все устроилось?

Ну, если развод — неприятности, то… Сказать ему — пусть мучится, что разбил чужую семью? Хотя… еще решит, что он для нее единственный свет в окошке.

Честно говоря, после их первой и последней ночи она его почему-то сразу забыла, и если бы не его невольная причастность к ее семейному конфликту, то никогда и не вспоминала бы. Тогда она стала заложницей своих юношеских фантазий. Ей казалось, что именно в этом чуть ли не смысл ее жизни. А сейчас более бессмысленного поступка она не могла себе вообразить. Поставить на карту собственную семью! Ради чего? Ради ночи со старой любовью? Испортить жизнь себе, Саше, лишить Лизу отца. Нет, она положительно была не в своем уме!

— Все в порядке, — ответила Оля, — как ты, жена, сын?

— У меня теперь и дочь, — заметно оживился он.

— Поздравляю!

Самодовольный эгоист. Из-за него у нее распалась семья, а он считает возможным хвастаться своим благополучием.

— Я сейчас в вашем городе, решил позвонить.

— Я тронута. Алика видел?

— Да.

«Паршивый лицемер. Алик наверняка сказал о разводе. Понятно теперь, почему он звонит».

— У меня осталось еще два дня, — продолжал Олег, — может, встретимся? Если ты, конечно, сможешь?

«Понятно: неделя — бизнесу, два дня — мне. Гуманно».

— Встретиться, конечно, можно, но зачем?

— После той ночи я не могу тебя забыть.

— Допустим. И что ты можешь мне предложить? Еще одну ночь?

— Ты не хочешь?

— Нет, не хочу, Олег. Пока. — Она положила трубку. Выпила залпом вино. — Вот козел! — сказала она, обращаясь в пустоту, и, приняв решение, распахнула дверь на балкон. Так и есть. Внизу у подъезда темнел силуэт.

— Эй! — негромко окликнула она.

Андрей поднял голову. Огонек сигареты, описав дугу, погас в темноте. Ольга вытащила ключи из кармана джинсов и бросила вниз, махнув головой, как Верещагин в фильме «Белое солнце пустыни», и его же тоном произнесла:

— Заходи…

Следующим днем была суббота. Против обыкновения, Маша не поехала к родителям, а с утра созвонилась с Олей, и они отправились на большой вещевой рынок на окраине города. Маша получила зарплату и решила обновить свой гардероб. Оля составила ей компанию, делать все равно было нечего. Они проходили полдня, но Маша так ничего себе и не подобрала. А Оля неожиданно купила платье. Оно было довольно экстравагантное, но именно этим и привлекло ее внимание. Черное, плотно облегающее фигуру, едва прикрывающее верхнюю часть бедер, а на спине — большой вырез в виде сердечка. Стоило Ольге надеть его, как она сразу привлекла внимание всех окружающих.

— Девушка, это вещь именно для вас, — ахали рыночные торговки.

— Ну и ножки, — заигрывали мужчины.

— Куда ты его будешь носить? — недоумевала Маша. — Оно такое вызывающее.

Оля почти всегда одевалась просто и удобно: джинсы, прямые юбки, футболки. Подобных вещей у нее еще не было. Но именно поэтому ей ужасно захотелось купить это платье. И она без зазрения совести отдала семьдесят долларов из полученных от Саши денег.

— В нем только на панель, — шепнула Маша.

— Туда и отправлюсь, — засмеялась Оля, пряча покупку в пакет. Удивительно, как приобретение какой-нибудь новой тряпки способно поднять настроение женщины! Едва успев вернуться, Оля приняла душ и стала наряжаться. Она нашла достойные нового платья туфли — открытые, на высоченной шпильке. Их она почти не носила, предпочитая обувь на низких каблуках. Надела лучшее белье: низко вырезанный кружевной черный бюстгальтер и такого же цвета крошечные бикини. Она недавно сделала модельную стрижку, но волосы уже немного отросли, выгорели и казались совсем светлыми по сравнению с загорелой кожей лица и шеи. Легкими прядями спадая на лоб, они придавали ее лицу задорное и загадочное выражение. Из косметики понадобились только светло-коричневый карандаш и помада цвета лесной ягоды. Карандашом Оля подчеркнула контур бровей, глаз и губ, покрыла лицо легким слоем пудры и осталась очень довольна своим видом. Все еще любуясь своим отражением, она сняла трубку зазвонившего телефона и услышала голос Андрея. Он приглашал ее встретиться. «Как нельзя более кстати», — подумала Ольга, внимательно разглядывая собственные ноги. Хорошо, что она позагорала. Ноги у нее действительно стоящие — ровные, стройные, не очень худые, как у этих дылд — манекенщиц, но и ни грамма лишнего. Бедра, может, чуть широковаты для нынешней моды, но они так соблазнительно переходят в тонкую талию! Грудь у нее небольшая, но красивой формы. Шея длинная и гибкая, как у лани, сделала себе комплимент Ольга. Изящная посадка головы, пышные волосы. Класс! Сегодня Оля положительно себе нравилась. Она все еще слушала Андрея — он очень хочет поскорее встретиться, но пока не может уйти с работы. Что, если через пару часов он за ней заедет? Ого! Да она не высидит пары часов дома!

— Я поеду в город сейчас. Погуляю, подышу воздухом. А встретимся, где и в прошлый раз, у метро. Через два часа… Значит, без четверти десять. Короче, к десяти у метро. Успеешь?

— Постараюсь.

— Смотри, я ждать не буду.

К девяти часам она была на центральной улице города. На выходные дни проезд транспорта перекрывали, и по проезжей части, как по тротуарам, гуляли толпы народа: группки беззаботных студентов пили пиво, на ходу заедая чипсами. Осторожно поддерживая друг друга, семенили пары интеллигентных старичков. Лениво прогуливались респектабельные семьи с детьми, собаками и угрюмого вида охранниками. Недвусмысленно покачивая бедрами, проплывали представители древнейшей профессии. Не замечая никого, проходили пары влюбленных. Оля шла неторопливо, но все же не настолько медленно, чтобы ее приняли за искательницу приключений. Ей нравилось идти вот так — легкой походкой, красивая, свободная. У многих девушек были не менее откровенные наряды, но Оля все равно чувствовала себя несколько неуверенно. Лучше было бы пойти гулять с Машей, но это было невозможно, поскольку ей предстояло встретиться с Андреем. При воспоминании об этом она почувствовала легкие угрызения совести. Маша не поехала к родителям и сидит сейчас дома — ждет Андрея, который торопится на встречу к ней, Оле. Судя по тому, что сегодня говорила Маша, она еще не поняла, что Андрей ее бросил, он не появлялся уже вторую неделю, но такое и раньше случалось, сказала она. Олька, естественно, промолчала в ответ.

Она посмотрела на часы — осталось десять минут. Чтобы успеть вовремя, нужно было идти быстрее, и Оля прибавила шаг. Внезапно бретелька бюстгальтера соскочила с петли. Оля почувствовала, как она сползает назад, где полспины открыто, и наверняка уже выглядывает из выреза. Она быстро шагнула в тень каштанов, которыми была обсажена улица, и остановилась. Пристегнуть бретельку на виду у всех, не привлекая внимания, просто невозможно. Она мысленно выругала изобретателей лифчиков с отстегивающимися бретельками. Впереди платье застегивалось под горло, рукава длинные.

Быстро оглядевшись, она заметила рядом арочный проход во двор старого дома и направилась туда. Она укрылась от взглядов прохожих в темноте арки и быстренько исправила погрешность в своем туалете, поправила платье и уже сделала шаг к улице, как вдруг прямо перед ней появились четыре фигуры.

— Привет, красотка, — подвыпившим голосом прохрипел один из них и обнял ее за талию. Мгновенно отпрянув, она отступила в глубину двора, освещенного светом из окон.

— Гляди, какие ножки! — заорал другой, подбегая к Оле и хватая ее за руку. — Берем с собой!

— Спасибо. Не надо, — насколько могла сурово сказала Оля, освободив кисть.

— Кто-то будет тебя спрашивать! — прорычал третий, огромный верзила, и буквально кинулся на нее. Ольга взвизгнула и, не разбирая дороги, помчалась как заяц. К счастью, двор оказался проходным, и она очутилась на какой-то узкой, плохо освещенной улочке.

Прохожих почти не было, не считая нескольких подвыпивших мужчин у пивного бара. Не раздумывая, Ольга побежала по улочке. Сзади слышался топот преследовавших ее парней из подворотни. «Может, они просто забавляются, хотят попугать», — мелькнула у нее мысль, но перспектива попасть в руки четырем нетрезвым мужикам на ночной улице ее не прельщала, и она бежала так быстро, как только могла. Впереди показались огни площади. Только бы успеть! Облегающее мини-платье и высокие каблуки сослужили ей плохую службу. Однако остановиться, чтобы снять обувь, у нее просто не было времени. И сбросить с ноги на ходу невозможно — туфли застегивались на кожаный ремешок. Она всегда хорошо бегала, но сейчас стала сдавать: задыхалась, кололо в боку, болела лодыжка — неловко подвернула на бегу левую ногу. Топот слышался все ближе! Парни ругались и, кажется, решили догнать ее уже просто из спортивного интереса. Главное — добежать до площади. Там много людей, милиция — не посмеют. Но вот один уже настиг ее и, схватив за руку, потащил в сторону. Оля споткнулась и отчаянно закричала. В этот же миг взвизгнули тормоза и рядом оказалась распахнутая дверца машины. Из нее появилась рука и, крепко взяв Олю за локоть, потянула внутрь. Она больно пнула парня каблуком по ноге (хоть раз туфли пригодились!) и, освободив руку, нырнула в автомобиль, с силой захлопнув дверь. Машина с бешеной скоростью помчалась к площади.

— Спасибо, — еле выдохнула Ольга, всматриваясь в полутьме машины в лицо своего спасителя. Радостное изумление отразилось на ее лице:

— Андрей!

Глава десятая

— Господи, до чего же ты вовремя!

— Проблемы? — как-то странно насмешливо спросил Андрей. И хотя Ольге сейчас было не до нюансов тона, этот ей явно не понравился.

— Сам видишь, — уже более сухо и сдержанно ответила она, — дай сигарету. — Он протянул пачку «Кэмела». Это ее несколько удивило, до сих пор он почти всегда курил «Ротманс». — Как ты здесь оказался? Ты ведь должен был ждать меня у метро?

Андрей не ответил и, резко свернув вправо, стремительно повел машину вверх по нарядно освещенной улице.

— Куда мы едем? — так и не дождавшись ответа, уже более спокойным тоном спросила Оля.

Он уверенно вел автомобиль и не отвечал, словно не слышал ее вопроса. Ольку это начало раздражать.

— Ты что, оглох?

— По-моему, тебе не мешает выпить. Тебя всю трясет.

Оля посмотрела на свою руку, державшую сигарету. Она действительно мелко дрожала.

— Да, наверное, — вздохнув, согласилась она, — так куда мы едем?

— Я знаю тут поблизости неплохой бар. — Он еще раз круто свернул и наконец остановил машину.

Ольга знала этот район. Здесь было много ночных клубов, казино, немыслимо дорогих ресторанов, бистро и баров, доступных только очень богатым людям. Они вошли в небольшой полутемный, но достаточно уютный бар. Андрей помог ей взобраться на высокий табурет у стойки и кивнул бармену, полноватому мужчине средних лет. Тот расплылся в довольной улыбке:

— Привет! Как всегда? — Получив утвердительный ответ, он стал готовить коктейль, непрерывно болтая. Андрей же, наоборот, был непривычно молчалив.

— Как ты? В порядке? Давно не показывался. Дела идут? Ну и нормально. Тут тобой интересовались, но я как всегда. Ты же меня знаешь.

Бармен сам спрашивал, сам и отвечал. Андрей только усмехался, но какой-то чужой, неприятной улыбкой. Маленькие черные глазки бармена перебежали на Ольгу.

— О, — восхищенно произнес он, — что желает дама?

— Коньяк, — отрезала Оля.

— Что-нибудь еще? — угодливо осведомился бармен, настолько угодливо, что это было похоже на издевку. Что-то во всем этом было не так. Это «что-то» витало в воздухе, сжимая сердце предчувствием беды. Она в смятении посмотрела на Андрея. Он бесцеремонно разглядывал ее, как будто видел впервые. И Ольга вдруг отчетливо увидела себя со стороны: свои бесстыдно выставленные напоказ ноги, кокетливую прическу. Наверняка в таком виде она напоминает одну из «ночных бабочек». Этим, пожалуй, и объясняется игривый тон бармена. Но что такое сегодня с Андреем? Не мог же ее новый наряд так изменить его отношение к ней?

— Ничего. Благодарю. — Она залпом выпила коньяк. Сразу стало теплее и вроде легче. Краем глаза она заметила, как бармен, показав глазами на нее, шепнул что-то Андрею, а тот, отрицательно мотнув головой, что-то ответил. Она разозлилась.

— Андрей, пойдем за тот столик.

У бармена открылся рот, и он стал похож на удивленную лягушку, которая вот-вот квакнет. Но он перевел взгляд на Андрея и ничего не сказал. Провел их к дальнему столику в углу, поставил перед ними напитки и повернулся к другим посетителям. Оля с досадой посмотрела на Андрея. В его глазах плескались насмешливые огоньки.

— Тебе не составит труда объяснить, почему вы с этим барменом на меня так пялились? — раздувая ноздри, зло зашептала она. — Что, первый раз меня увидел?

Андрей сразу убрал свою наглую улыбку.

— Просто ты сегодня такая необычная.

— Все дело в этом проклятом платье, — пожаловалась она. — Черт меня дернул купить его. Говорила ведь Машка: «Только на панель». Так и вышло. У меня сегодня из-за него одни неприятности.

— Платье довольно смелое, — согласился он, — но тебе идет.

— Проститутке оно идет, — буркнула Ольга.

Андрей расхохотался. Это ей тоже не понравилось. «Ржет, как конь», — с неприязнью подумала она.

— Ты какой-то странный сегодня.

Андрей вопросительно поднял бровь.

— Стрижка другая, что ли? И эти джинсы. Не твой стиль. В классике тебе лучше.

Он действительно выглядел иным: темно-синие облегающие джинсы, ярко-голубая с пестрыми разводами тенниска и белые кроссовки. Нельзя сказать, чтобы все это не шло ему, просто до сих пор гардероб Андрея был более солидным и в пастельных тонах.

— Значит, мы с тобой сегодня удивили друг друга. Выпьем еще.

— Давай, но ты же за рулем!

— Не боись, — подмигнул он, отпивая из бокала.

— Между прочим, тебя сегодня Маша ждет, — решила сказать она гадость, но на него это не произвело никакого впечатления. Он молчал и пил, изучая ее лицо. Эта его новая неприятная манера не отвечать на вопросы стала бесить Ольгу.

— Нет, ты мне сегодня определенно не нравишься.

— А ты мне определенно нравишься, — серьезно проговорил он, но глаза его смеялись и буквально раздевали ее.

…Машина плавно скользила по шоссе. Ольга удобно устроилась в кресле. От выпитого немного шумело в голове, но, в общем, ей было хорошо. Вечер, конечно, слишком богат событиями, да и Андрей временами просто несносный. Но все хорошо, что хорошо кончается.

— Куда теперь? — Андрей закурил.

— Отвези меня домой.

Он протянул ей пачку сигарет, дал прикурить.

— Адрес напомни.

— Забыл со вчерашнего вечера?

— Я плохо ориентируюсь, — засмеялся он, — и вообще, может, это был не я.

— Ага. И я не я, и хата не моя, — в тон ему хохотнула она.

Он провел ее до дверей квартиры.

— Меня приглашаешь?

Оля озабоченно наморщила лоб. Можно, конечно, еще выпить кофе, поговорить, как вчера. Впрочем, вчера он явно рассчитывал на большее, но Оля решила не торопиться. А сегодня после коньяка и сигарет на голодный желудок она совсем захмелела.

— Даже не знаю. Наверное, самое лучшее, что сейчас я могу сделать, это лечь спать.

— Ну, это никогда не поздно. — И прежде чем она успела что-то возразить, он вошел за ней в квартиру и закрыл дверь. Теперь они стояли рядом, Ольга ощущала его запах. Волнующий и новый для нее. Запах сигарет, туалетной воды и мужского тела. Его плечи казались ей более широкими и мускулистыми, чем раньше, а голос ниже тембром. Скорее всего, это от коньяка, решила она. Он провел ладонью по ее щеке, скользнул по шее, задержался на плече. И неожиданно для себя самой Оля прильнула к нему.

…Эта ночь стала для нее откровением: она поняла, что такое страсть, страсть в чистом виде. Этот неудержимый, ненасытный мужчина — разве таким она знала его? Они не сказали за ночь друг другу ни слова. Слова были не нужны. Они понимали друг друга первобытными чувствами Адама и Евы. Они вместе поднимались на вершину наслаждения, разжигая и растрачивая друг друга, вместе плыли по облакам и возвращались на землю счастливые и обессиленные. Она узнала, какими то твердыми и грубыми, то мягкими и неслышными могут быть его губы, ощутила гулкие удары его сердца в своей груди и поняла, какое это счастье слиться с любимым в одно целое, приобрести законченность и гармонию.

Утро показалось ей ярким и радостным, а мужчина, лежащий рядом, родным и близким. Его лоб пересекала морщинка, уголки рта были насмешливо опущены вниз, веки подрагивали, как у впечатлительного ребенка, а глаза были серо-голубые с крошечными зелеными лучиками, когда в них отразился свет утреннего солнца.

— Привет, — сказал он охрипшим голосом, едва открыв глаза. — Как ты?

— Прекрасно, — улыбаясь, ответила Оля, — а ты?

— Ну, я ведь не пил коньяк, — засмеялся он.

— А что ты пил? Что-то прозрачное с минеральной водой.

— Джин с тоником.

— Вкусный?

— Типично женский вопрос. — Андрей убрал ей волосы со лба. — Своеобразный. — Он посмотрел на часы. — Ого, уже семь. — Он быстро встал. Потянулся, пару раз сделал круговые движения руками. Под кожей плавно перекатывались мышцы. Оля ощутила внезапный озноб. Высокая фигура на фоне освещенного окна, конечно же, была красива. Но ей вдруг показалось, что это чужой, незнакомый человек. Она с ожесточением прогнала эту ужасную мысль. С ним она была счастлива. Этот человек просто создан для нее. Андрей оделся, пятерней пригладил волосы и присел возле нее на кровать:

— Мне пора. Пока, крошка. Мне с тобой было очень хорошо.

Если она и ждала чего-то, то не этих небрежных слов. Гримаска неудовольствия поползла по ее лицу.

— Что еще за «крошка»? Называй меня по имени.

— Идет. Как тебя зовут?

— Андрей…

Он резко поднялся.

— Знаешь, мне надоел этот цирк!

— Какой цирк? — растерялась Ольга.

— Ну, театр! Знаешь, есть такой — театр призраков!

— Андрей, я не понимаю…

— Действительно? Или прикидываешься? — Он пристально посмотрел ей в лицо. — Ты что? Совсем дура?

Ольга оцепенела. Вчерашнее неприятное предчувствие стало настолько ощутимым, что она даже не обиделась на его слова. Обрывки фраз, чужой издевательский смех, недомолвки — все, как кусочки сложной мозаики, крутилось в голове, угрожая сложиться в пугающую картинку.

— Сколько мы знакомы?

— Сам знаешь…

— Не знаю, — раздраженно мотнул он головой и, увидев, как ее глаза расширяются от ужаса, быстро, но с невольным сожалением, добавил: — Надо быть внимательней, крошка. Я — не Андрей!

…Все стало настолько явным, что она даже поразилась, как не поняла этого сразу. Кусочки мозаики сложились и замерли. И теперь отмахнуться от этого просто нельзя. Очевидно главное: она провела ночь с незнакомцем. То, что он, наверное, брат Андрея (Оля была не настолько глупа, чтобы не понять этого), не имело значения. Все равно — это совершенно чужой ей человек. Она всегда считала себя наблюдательной, разборчивой, умной. И столько глупостей натворила! Зачем ей был нужен Андрей? Отомстить Маше? Ну, и кому она сделала хуже? Она перепутала их, потому что и Андрея-то толком не знала. Нет, все равно должна была догадаться! Этот издевательский тон, неприятный голос, Андрей так никогда не разговаривал. А «Кэмел» вместо «Ротманса»! А машина! У Андрея (она точно знала) белый «мерседес», а они ведь ехали в серой машине! И, хотя Олька не разбиралась в марках автомобилей, она готова поклясться, что это был не «мерседес». А одежда!

— Я должна была догадаться, — прошептала она, сжав голову руками. Она замерзла, плечи холодил утренний ветерок, распахнувший балконную дверь. А она все сидела, не шевелясь, в постели. — Я должна была догадаться!

Тишину разрезал звонок телефона.

— Оля? Доброе утро. Это Андрей. У тебя вчера не сложилось что-то?

— Да. Именно. Не сложилось.

— Я тебя не разбудил?

— Нет…

— Я звонил вчера, но тебя не было, а совсем поздно уже не решился.

— Очень жаль, тебе нужно было позвонить вчера.

— Что-то случилось?

— Да нет, ничего особенного… Послушай, ты вроде говорил, что у тебя есть брат?

— Да. А почему ты спрашиваешь?

— Да так… Просто… Мне кажется, я вчера его видела.

— Да? — Андрей помолчал. — Ну, и как он тебе?

— Ты не говорил мне, что вы настолько похожи.

Он ответил так, словно ему было неприятно подтверждать это:

— Да, мы близнецы.

Ольга рассеянно опустила трубку на рычаг. Близнецы! Анекдот, да и только! Индийское кино! Рассказать кому — обхохочутся. Забавный случай, и ничего больше. Так и нужно это воспринимать. Когда-то она будет смеяться, вспоминая сегодняшний день. И, подумав так, Оля заплакала.

Глава одиннадцатая

Обиднее всего было сознавать, что ее просто использовали. Так же, как когда-то Олег. Она уже забыла, что тогда сама желала этого, помнила только, что пострадала именно она, а он вышел сухим из воды. Вот и сейчас, для него это забавное приключеньице, а она снова осталась в дураках. Ольга вспомнила свое счастливое утреннее пробуждение, и слезы навернулись на глазах. Она решила было, что наконец-то нашла свою половину, а он бросил ей небрежное «крошка», потому что даже не знал, как ее зовут. И ведь она тоже не знает его имени. Вот это разборчивость! Оля не вспоминала о том, что он спас ее от пьяных мужиков. Сейчас для нее главным было то, что он обманул ее и использовал, как вещь, а она была счастлива этим! Да он просто подонок! Подлец и негодяй! Не зря даже родной брат говорит о нем с неприязнью.

Наверное, она долго еще переживала бы и мучилась, прокручивала ситуацию так и эдак, истязала бы себя, досадуя на свою слепоту. В другое время ей хватило бы информации для размышлений на неделю, но сейчас жизнь ставила свои проблемы, и они шли одна за другой нескончаемой чередой.

Вернулся Саша, привез Лизу и сообщение, что он уезжает с родителями в Израиль. Отчим Саши — еврей, и они едут по приглашению его матери. Саша сказал, что будет отсутствовать месяц-полтора, оставил немного денег и на следующий день улетел. И снова Оля не успела оценить ситуацию и оскорбиться его небрежностью и той поспешностью, с какой он уехал. Не успела, потому что пришла телеграмма, сообщавшая о смерти мамы…

Все последующие дни слились в один долгий и мучительно тягучий сон. Хлопоты, связанные с перевозкой тела, похороны и все, что им пришлось пережить, — ей и папе. Потому что именно он подставил свои плечи под эту непосильную для нее одной ношу. Никто из маминых «друзей», кроме Антона, на похороны не пришел, да и тот ограничился венком. Она даже не представляла, насколько это сложно и дорого: заказать машину, венки, гроб и место на кладбище. Как она сожалела о том, что Саши нет рядом и он не может по-мужски взять на себя эти печальные обязанности. Увы, он был уже вне пределов досягаемости. Папа, узнав о происшедшем, даже слег от горя и плакал, как ребенок. Оля поразилась, что он, оказывается, так любил маму. Он делал все, что мог, а мог, увы, немного. Главное, что было нужно, — деньги, а их у него не было. Зарплату папе не платили уже несколько месяцев, жена получала очень мало, а надо ведь растить троих детей. Они с папой влезли в долги, чтобы достойно отдать последний долг ее матери.

Эти недели прошли как в чаду, в бреду. И в зазвеневшей пустоте своей квартиры она остро ощутила, что осталась одна. Без работы, без средств, без мужа. Одна, с маленькой дочкой на руках. Есть, конечно, папа, двоюродный брат Алик. Но у них свои проблемы, сами едва концы с концами сводят. А Саша вернется только через месяц-полтора, если вообще вернется. Почему она не удержала его? Ведь могла бы! Один ее жест, одно слово — и он бы остался. Ольге стало страшно. Она боялась всего, всей этой жестокой жизни, перед которой она теперь оказалась беззащитной. Сейчас она понимала, что никогда не была по-настоящему самостоятельной. Между ней и этим безжалостным миром всегда стояла мама. Ее красивая, чуть легкомысленная, шокирующе-ироничная мама, которая, несмотря на кажущуюся беззаботность, все-таки всю жизнь стояла на собственных ногах. И почему судьбе угодно было, чтобы ее мать, совсем еще не старая женщина, умерла от сердечного приступа прямо на пляже курортного города. Ольга подумала о том, как мало она на нее похожа. Она, как и папа, нуждается в семье, в заботе, а одиночество ее пугает, так же как и его. Именно поэтому отец ушел к другой женщине, хотя и любил маму. Ему было неуютно рядом с такой неугомонной и независимой женой. И он жил с одной, а любил другую. Именно такая парадоксальная ситуация, очевидно, вносила гармонию в его жизнь. И Оля осознала, что не будет чувствовать себя спокойно и уверенно, пока не дождется Сашу. Он позаботится о них, он просто обязан это сделать. Главное — успокоиться. А когда он приедет, уж она найдет возможность вернуть его. Он не хотел разводиться, он любит ее и Лизу, и теперь, когда нет мамы, он — ее семья. Скорее бы прошел этот месяц!

Но прошел месяц, за ним — второй и третий, а от Саши не было никаких вестей. Фирма, обещавшая место Оле, взяла на работу другого человека. Деньги, которые дал Саша, ушли на похороны. Некоторое время ей удавалось подрабатывать, делая курсовые и дипломные проекты заочникам. Эту работу ей предложил отец, но, как она вскоре поняла, он делился с ней своим заработком. Поэтому пришлось снова искать работу, притом срочно. И Оля пошла работать в агентство недвижимости. Ее старая знакомая, Вика, которая давно была брокером, как она себя называла, утверждала, что это реальный шанс прилично зарабатывать. Однако то ли не годилась Оля для такой работы, то ли ей просто не везло, но за целый месяц не удалось продать ни одной квартиры. А ведь зарплату в агентстве не платили — только процент от комиссионных.

Закончилась осень, стало холодно, снежно, ветрено. Бегать по городу было тяжело. Ольге надоело мерзнуть, ожидая опаздывающих клиентов, улыбаться, когда не хочется, вежливо выслушивать длинные речи о чужих проблемах, о том, как трудно сейчас продать и не менее трудно купить нужную квартиру. Потом возвращаться домой настолько продрогшей, что даже ванна не помогала согреться, и засыпать, свернувшись калачиком, рядом с Лизой. Она не водила дочку в детский сад, платить за него стало не по карману. Чаще всего она отвозила ее к своему отцу. Его жена, тетя Валя, и их сыновья, Антон и Коля, с удовольствием нянчились с ней. Да и Лиза любила у них бывать. Жили они скромно, но дружно. Старший сын, Алексей, служил в армии. Антону было четырнадцать лет, Коле — десять. Тетя Валя работала воспитательницей в детском саду. Поэтому с Лизой всегда мог кто-то побыть. Если Оля уезжала на просмотр квартир вечером и возвращалась поздно, Антон укладывал Лизу спать и оставался ночевать у них. Семья отца жила в двухкомнатной квартире, и им, конечно же, было тесновато. А у Оли была трехкомнатная. И хотя ей совсем не хотелось уезжать из своей квартиры, она все же предложила отцу обменяться. В сущности, это ведь и его квартира.

— Спасибо, Оля, — ответил папа, — но сейчас не время. На обмен нужны время и деньги, у нас нет ни того, ни другого. Пусть пока все остается как есть. Мало ли… Может, вернется Саша, появится у вас еще ребенок…

— Ой, па, ну о чем ты!

— Нам совсем не тесно. Мальчики отдельно, мы — отдельно. Вот отслужит Антон, там видно будет.

Так что Оля была даже рада, когда один из ее братьев ночевал с ними. Маша почти не бывала у Оли. Она помогала ей готовить во время поминок, но просто так уже не заходила. По вечерам они иногда созванивались. Маша рассказывала о своей работе — теперь это составляло ее жизнь. Уходила рано, приходила поздно. Если получалось, посещала концерты, театры с одним из своих сотрудников, Павлом. Это имя все чаще звучало в рассказах Маши. Оля поинтересовалась, что с Андреем. После похорон он несколько раз заходил, но Оля сначала отказалась с ним поужинать, потом ссылалась на занятость, пока он не стал звонить все реже и реже. Оля решила, что он вернулся к Маше. Оказалось — нет. Маша не виделась с ним давно. Но Оле показалось, что Машу это не особенно огорчает. Может, она и не любила его?

— Что у тебя с этим Павлом, что-то серьезное?

— Честно? Не знаю. Пока нам и так хорошо. И работаем вместе, и отдыхаем. Зачем загадывать?

Маша, похоже, была настроена оптимистически. Ее тон стал уверенным, голос звучал спокойно. Ольга даже позавидовала ей. Пусть Маша работает много и устает, но она довольна своей жизнью. Саша, наверное, уже не вернется. Возможно, он остался жить в Израиле, нашел работу, жену… Он не знает и не хочет знать, что Оля уже три месяца не платила за квартиру, что их с Лизой обычная еда — вермишель и суп из пакетика. Что пять яблок, которые принесла Маша, Оля разделила дочке на десять дней, что колбаса стала немыслимой роскошью, что она должна всем вокруг крупные и мелкие суммы и не знает, как отдать деньги. Она задолжала Маше, отцу, соседке, Алику и даже Андрею. И хотя все согласились подождать, это тревожило ее невыносимо. Ко всему прочему добавилось ее нездоровье. Она все время чувствовала себя уставшей. Проспав полдня, Оля все равно не ощущала себя отдохнувшей. Ночью ей снились то мама, то Саша, и нередко она просыпалась вся в слезах. У нее постоянно было плохое, подавленное настроение, которое она не могла с себя сбросить, как липкую паутину. Оля считала, что ее слабость — от скудного питания и приближающейся зимы. Но она не придавала этому значения, пока внезапно закравшееся подозрение, не заставило ее задуматься.

…Она опаздывала на просмотр. Поэтому вместо того, чтобы, как обычно, пройтись до метро, она вскочила в переполненный автобус. Стоял гололед, и автобус заносило то вправо, то влево. Вдруг Оле стало так плохо, что она была вынуждена немедленно сойти, и ее стошнило прямо на тротуар. Автобусная остановка с сосульками на крыше крутилась перед глазами, спазмами сжимало желудок. Когда приступ прошел, она умылась снегом и замерла, испуганная неожиданным открытием. Такое с ней было, только когда она носила Лизу!

Неужели? Нет-нет, этого не может быть! Но ведь у нее еще и какая-то неразбериха с месячными. Она вообще перестала за ними следить. После смерти мамы Ольга жила как пришибленная, ничего не соображала, да и не помнит, когда были они. Два последних месяца — точно ничего, но она списывала все на нервы, плохое питание.

На следующее утро Оля отправилась в женскую консультацию. В приемной к ее участковому врачу сидели только две беременные, и приняли ее довольно быстро. Гинеколог, пожилой седовласый мужчина, подтвердил ее догадку.

— Ну что же, мамочка, вы не предупреждаете? — укоризненно посмотрел он поверх очков. — Вставайте с кресла. Поздно вам туда ложиться! Давайте сюда, на кушетку. — Он пощупал живот, измерил таз, продиктовал данные медсестре.

Ольга села, с трудом приходя в себя. Значит, так и есть. Ей вспомнились та летняя ночь и ощущение полноты счастья, гармонии тела и души. Так что если она действительно беременна, то отец ее ребенка именно он, человек, даже имени которого она не знает. Тот, кто воспользовался внешним сходством с Андреем, чтобы влезть к ней в постель! Он наверняка и не вспоминал ее после той ночи. Да и она почти забыла, не до того было. Но теперь не думать об этом она уже не могла. И Ольга вспомнила все до мелочей: их ночь, пробуждение, мгновение счастья, потом досада и обида…

— Почему так поздно пришли? Раньше нужно становиться на учет. Любочка, выпишите направления на анализы. — Доктор присел к столу и стал делать запись в ее карточке. — Одевайтесь, мамочка, и садитесь к столу. Я измерю вам давление. Что-то мне ваш вид не нравится… Девяносто на пятьдесят. Да, неважно. У вас всегда такое низкое давление?

Ольга пожала плечами:

— Не знаю. Я давно не была у врача.

— Беременность какая?

— Вторая.

— Сколько старшему ребенку?

— Пять лет.

— Ну что ж, прекрасная разница. У вас девочка? Мальчик?

— Девочка.

— Совсем хорошо. Здесь у вас явный мальчик. Я в таких вещах редко ошибаюсь. Обрадуйте мужа.

— Нет, доктор. Дело в том, что мы не можем себе позволить второго ребенка. У нас тяжелое материальное положение…

— Ну, теперь уже ничего не поделаешь, придется позволить. — Он все писал, не поднимая головы. Ольге показалось, что она ослышалась.

— Как «ничего не поделаешь»? А аборт?

— Поздно, моя милая. У вас пятнадцать-шестнадцать недель, не меньше. Да у вас шевеления вот-вот начнутся.

— Но, доктор, мне никак нельзя рожать. — Оля почти плакала. — У меня мама умерла, я и дочку не могу толком прокормить.

— А что отец ребенка? — Голос врача стал суше. — Он не в состоянии позаботиться о нем?

— Мы развелись три месяца назад, — соврала Оля.

— Напишите ему. Не отчаивайтесь, девочка, — потрепал он ее по руке, — и не плачьте, вам вредно волноваться. Вон вы какая худенькая. Становитесь-ка на весы. Ваш обычный вес?

— Пятьдесят шесть.

— Ну вот, похудели на три килограмма. Немедленно сообщайте своему мужу и ближайшим родственникам. Мама, говорите, умерла. Отец жив?

— Жив.

— Он может помочь вам?

— Да, наверное.

— Прекрасно. Вам следует хорошо питаться, не нервничать, не уставать. Я вам выпишу из гуманитарной помощи бесплатно витамины и сухое молоко, как материально нуждающейся. Подойдите в комнату сто тридцать, там вам скажут, какие нужны справки и когда получать помощь.

— Спасибо, доктор. Но поймите, я не могу этого себе позволить! Может, все-таки в виде исключения…

— …На тот свет! В виде исключения на тот свет не хотите? Так сказать, по блату. — Он гневно вытаращил на нее глаза, увеличенные толстыми линзами очков, и даже его аккуратная седая бородка вздернулась от возмущения. — Да вы что, смеетесь! Аборт делается при сроке не более двенадцати недель, а вы ко мне пришли на три, а то и на все четыре недели позже! Да ни я, ни любой другой врач не может уже ничего сделать.

— И что теперь? — прошептала Оля.

— Теперь — только рожать. Через пару месяцев, вероятно, можно сделать искусственные роды, но я надеюсь, что вы на это не пойдете. Вы — молодая, здоровая женщина! В стране скоро все наладится. И отец вам поможет. И мужу сообщите. Принимайте витамины, хорошо питайтесь, больше отдыхайте — и все будет в порядке. Всего доброго! Следующий?

Глава двенадцатая

Дома она в отчаянии бросилась на кровать и проплакала до вечера. Ну, как можно натворить столько глупостей за такое короткое время! Она вспомнила сумасшедшее лето. Приезд Саши, Андрей, его брат. Все это казалось таким забавным. Вспомнила, как в шутку решила отбить Андрея у Маши, за то что та осмелилась строить глазки ее бывшему мужу. Какой неотразимой она себе казалась! Искала, чем бы себя развлечь от нечего делать. Сорила деньгами. Купила такое дорогое и совершенно ненужное платье. Она снова, как тогда, увидела себя в большом зеркале: красивая, наглая, полуголая. Ольга всхлипнула. Где-то она читала, что за все в жизни нужно платить. В то утро она чувствовала себя такой счастливой, как будто воспарила на небеса. И тем больнее было спустя несколько минут шлепнуться о землю. Ей казалось, что уже тогда она заплатила за все. Выходит, еще нет. Она будет расплачиваться за свой поступок всю жизнь. Что дальше? Избавиться от ребенка. Рожать? А если он родится больным? Она пила коньяк. Да и здоров ли этот парень? Она словно снова увидела высокую мускулистую фигуру на фоне рассветного окна. Здоров. И красив. Все остальное — Бог весть. Но действительно — здоров и красив. Она вытерла слезы и подошла к зеркалу. Господи, неужели это жалкое, растрепанное создание — она?! Ольга машинально потянулась за расческой, причесала отросшие почти до плеч волосы. Что пользы плакать! Сама виновата, и сама должна найти выход. Она ничего не станет пока говорить отцу, ему и без того не сладко, и вообще — никому не скажет. И она не будет убивать собственного ребенка. Впервые она подумала о нем как о своем, и ей стало тепло при мысли о малыше. У нее будет прекрасный ребенок. Она ощутила что-то от прежнего своего чувства — волнение, желание. Что ни говори, а это была ночь любви. Пусть одна и короткая, но любви. Она просто испугалась, это все от неожиданности. А теперь она хотела, очень хотела ребенка, потому что помнила: только желанные дети бывают удачными. Ольга снова посмотрела на свое отражение. И увидела спокойное и уверенное лицо. Она подмигнула ему. И худенькое бледное лицо в зеркале тоже усмехнулось и подмигнуло ей. Оля прошла в кухню, вскипятила чайник и села пить горячий чай, обдумывая, что теперь ей следует делать. Положение серьезное, но не безнадежное. Положительное: у нее есть квартира, при случае отец поможет, но лучше обойтись без его помощи. Она — молодая, здоровая женщина (незаметно для себя Оля повторила слова врача), Лиза уже большая девочка. Отрицательное: у нее нет работы, денег, мужа, мамы и ей через пять месяцев рожать.

Поразительное везение! Но теперь, когда решение принято, ей стало, пожалуй, даже весело. Словно сама судьба бросала ей вызов — завоешь, Олька, или нет? Не дождетесь, усмехнулась она. Итак: первое — надо заработать денег, и побыстрей! Нужно хорошо питаться — ребенок должен родиться здоровым. После смерти мамы она практически не пила спиртного, не курила, и пару месяцев у них еще хватало на необходимые продукты. Плохо, что в тот вечер она пила коньяк и даже, помнится, порядком опьянела. Но не выпила же она столько, что это скажется на ребенке! Не может же Бог еще и этим ее наказать. Она наспех прочла молитву и неумело перекрестилась. Бабушка говорила, что отчаянную молитву Всевышний всегда услышит. А у нее сейчас все отчаянное: и положение, и мысли, и молитвы.

Нужно немедленно раздобыть денег, чтобы хватило на первое время. Сидеть на вермишели больше нельзя. Все зубы выпадут. Где взять? Снова занимать? Оля поморщилась. Продать что-то… Что у нее самое дорогое? Перстенек? Обручальное кольцо? Серьги? За это в скупке дадут копейки, как за лом. Да и вообще, золото нужно приберечь на самый крайний случай, за него всегда хоть сколько-то возьмешь. Значит, что-то из вещей. Может, мамин кожаный плащ? Он не новый, дорого не продашь, а ей он впору. И мама обиделась бы. Оля поймала себя на мысли, что думает о матери, как о временно отсутствующей. Ей до сих пор трудно примириться с мыслью, что это отсутствие — навсегда. Как было бы хорошо, будь она сейчас рядом! Оля с трудом сдержала слезы и тряхнула головой. Не надо сейчас об этом. Так что же продать?

Платье! Решение оказалось таким простым, что она даже поразилась. Ну, конечно же, то самое платье. Раз она его купила, так, может, еще какая дура позарится! Оля вытащила платье из шкафа. Она так и не надевала его больше после того вечера. Пожалуй, сейчас это самая новая и самая дорогая вещь у нее. Она заплатила семьдесят долларов, в крайнем случае можно согласиться и на пятьдесят. Оля подняла платье на вытянутых руках и внимательно оглядела его. Как будто все в порядке. Боже, какая она была беспечная: отдать за эту тряпку такие деньги! Ведь если бы не платье… Она не была, конечно, настолько суеверной, чтобы всерьез обвинять во всех своих неприятностях платье, но ей очень захотелось избавиться от него. И она загадала: если продаст платье — все у нее будет хорошо и этот нежданный ребенок принесет ей счастье. Сказав себе это, Ольга решила поскорее осуществить задуманное.

…На следующий день она стояла на ступеньках подземного перехода, ведущего к станции метро. Это было очень людное место, рядом находился большой вещевой рынок, и здесь, в переходе, с утра до вечера торговали абсолютно всем. Сначала Оле было стыдно стоять с этим платьем, которое она для придания товарного вида повесила на плечики. Но потом она увидела, что на нее никто не обращает внимания, а через час уже так устала, что сама пыталась привлечь внимание прохожих к своему товару. Но люди озабоченно спешили мимо. И никому не было дела до легкомысленного, экстравагантного наряда. К тому же следовало быть внимательной и убирать свой товар при появлении «стражей порядка». Одну-то вещь спрятать в пакет нетрудно, а вот ее соседки при слове «менты» хватали в охапку весь товар и перебегали переждать в укромное место. Прошло три часа. Ноги и руки у Ольги замерзли, и она пробралась поближе ко входу в метро. Здесь было теплее. Слева от нее старушка торговала полиэтиленовыми пакетами. Справа пожилая женщина продавала шерстяные свитера. У старушки торговля шла бойко. Свитерами тоже интересовались, но пока не покупали. Оля устала, ее охватило отчаяние — так можно и месяц простоять и не продать!

— Свое, что ли, продаешь? — жалостливо спросила женщина со свитерами. Оля кивнула.

— Оно новое… Как думаете, не продам?

Женщина оценивающе осмотрела платье.

— Повезет — продашь.

— Да у кого щас деньги на такое есть, — проворчала старушка, — щас людям и хлеба не за что купить.

— Щас люди разные, — отрезала женщина со свитерами, — кому хлеба не за что купить, а кому и денег некуда девать. Ты стой, дочка, — ободрила она Олю, — повезет — продашь. Деньги, небось, нужны.

— Ты не заболела, часом? Бледная какая, — покачала головой женщина, — и синяки под глазами.

— Я беременна. — Оказывается, так просто сказать это чужим людям и так странно слышать это о себе самой.

— Ох ты, бедная, — сразу подобрела старушка, — голодная, наверное?

И, не слушая Олиных протестов, она всучила ей щедрый ломоть свежего хлеба:

— Ешь, сердешная.

Хлеб оказался удивительно вкусным. Ольга с наслаждением вгрызлась в горбушку и стала с удовольствием жевать. Платье она повесила рядом со свитерами, спрятав озябшую руку в карман.

— Почем?

Оля увидела высокую красивую блондинку в модной голубой дубленке. Светлые волосы спадали на плечи, голубые глаза наивно распахнуты, губы в капризной улыбке — такая купит! Девушка обращалась к женщине со свитерами.

— Это вот женщина продает, — указала та на Ольгу.

Она уже подалась вперед, боясь упустить покупательницу, как вдруг ее внимание привлек спутник девушки. Он держался позади блондинки. Равнодушно посмотрел на платье, которое та уже приложила к себе, примеряя. Он был под стать ей — высокий, хорошо сложенный, в красивой дорогой куртке. Взгляд его холодных глаз, безразлично скользнув по Оле, вдруг задержался, стал острее, и она с ужасом узнала в нем брата Андрея. Теперь ее не могло обмануть их сходство. Вот он! Виновник ее несчастья! Отец ее ребенка! По тому, как он смотрел на нее, Оля поняла, что он тоже узнал ее. Внезапно ей стало стыдно, стыдно за свой жалкий вид с куском хлеба в руках в этом грязном подземном переходе. Кровь прихлынула к лицу, но она не отвела глаз и смотрела на него со всей ненавистью и презрением, на которые только была способна. Блондинка что-то спрашивала Олю, но та ее не слышала.

— Странная какая, — обиженно обратилась блондинка к своему спутнику, — спрашиваю «сколько?», а она молчит.

— Тебе нравится? — спросил он девушку.

— Да, Игорь. Мне пойдет такое, как думаешь?

Вместо ответа он снова посмотрел на Олю.

— Так сколько? — спросил он.

Ольга ненавидела себя в эту минуту не меньше, чем его. Боже, она стоит голодная, мерзнет! А он сытый, модный, довольный! Снял себе новую дурочку на ночь! И она носит его ребенка!

— Сто, — ответила она, больше всего на свете желая, чтобы они поскорее ушли.

— Долларов?

Оля кивнула. Игорь полез во внутренний карман куртки, извлек оттуда пачку денег и, выбрав, протянул ей сто долларов.

Они ушли, а Оля, оцепенев, стояла, сжимая в руке новую зеленую купюру…

…Возможно, права старая поговорка, утверждающая, что деньги всегда идут к деньгам, — через неделю Оле удалось заключить свою первую сделку. И к этим ста долларам прибавились еще сто. Она погасила задолженность по квартплате, отдала долги соседке и отцу, купила немного продуктов. У нее еще осталось восемьдесят долларов, и это поддерживало. По ее подсчетам, если тратить в неделю десять долларов, им с Лизой хватит почти на два месяца. За это время нужно постараться заключить еще хоть одну сделку. Десять долларов в неделю — это, конечно же, мало, но это значит, что каждый день у них будет на завтрак каша с молоком, два раза в неделю она и Лиза могут съесть по яйцу и по сто граммов творога на ужин, а один раз — и по кусочку рыбы. Оля вспоминала, как носила Лизу. Мама и Саша выполняли все ее желания, любые деликатесы тут же появлялись, а она все равно находила, на что обидеться и поплакать. Сейчас было не до того. Она нашла книгу о питании будущих матерей и поняла, что даже теперь в состоянии более или менее правильно питаться. Ребенок возьмет из ее организма все, что ему нужно. Она купила два килограмма моркови и стала есть ее каждый день. В женской консультации Ольге выдали витамины и сухое молоко. Если бы полгода назад кто-то сказал ей, что она, как Плюшкин, будет учитывать каждый кусок, который съедают они с Лизой, — она рассмеялась бы ему в лицо. Но сейчас было не до смеха. Каждое утро, поднимаясь, чтобы отвести Лизу (она снова отдала ее в детский сад, чему та была очень рада), Оля говорила себе: «У меня все хорошо, у меня все правильно, у меня все получится», — и отправлялась на работу. Это стало ее «Отче наш», это помогало, придавало сил и уверенности. И плакать не хотелось, на это не было времени, а если и случались какие-то неприятные стычки с сотрудниками или с клиентами, она просто сжимала губы, и крылья ее тонкого носа трепетали, как у норовистой лошадки. Ей не хотелось плакать — ей хотелось драться, драться за свой заработок, за свою дочь, за будущего ребенка. Она оставила все мысли о другой работе — в агентстве недвижимости, как она успела убедиться, можно заработать и большие деньги, нужно только не сидеть сложа руки. И когда в очередной раз она мчалась на просмотр квартиры и чувствовала, как горят от усталости ноги, она шептала себе: «Ничего, ничего — волка ноги кормят».

На работе никто не знал о ее беременности. По ее фигуре ничего не было заметно. У нее и с Лизой был маленький живот. Коллеги видели ее вечно спешащей, деловой и нервной. Она ни минуты не тратила на пустые разговоры и чаепития. Очень выручал домашний телефон. Она могла появляться в офисе, только когда ей требовалась информация. Ее старания увенчались успехом, и вскоре она продала большую и дорогую квартиру. Ольга почувствовала себя уверенней, но не позволяла себе расслабиться, так же спешила на встречи, не обращая внимания на усталость и головную боль. Стала покупать больше фруктов, соки, мясо. И откладывать деньги. Спала крепко, едва успев лечь. Но даже во сне ощущала легкие толчки новой жизни внутри своего тела. Безумно уставала, однако была довольна и горда собой. Пусть она натворила много глупостей, но теперь стоит на собственных ногах и сможет позаботиться о своих детях.

Глава тринадцатая

…У Лизы поднялась температура, и Оля осталась с ней дома, намеченный просмотр казался ей бесперспективным, и она с легкой душой отменила его. Тем более что должен был приехать Андрей, как он выразился по телефону, «для важного разговора». Он приехал с целой сумкой продуктов. Когда он стал ее распаковывать, Ольга удивленно поглядела на него.

— Что это? Ты решил отметить у меня свой день рождения?

— Пожалуй, — засмеялся он и достал из пакета бутылку белого вина. — Ты не против?

— Да ради бога, — пожала она плечами и поставила на стол фужеры.

— Так о чем таком важном ты хотел со мной поговорить? — спросила она, пригубив вино.

Андрей изучающе посмотрел на нее.

— Понимаешь, приезжал мой брат.

— Игорь?

— Игорь, — подтвердил он. — Но ты мне не сказала, что вы хорошо знакомы.

Оля промолчала.

— Так вот. Он приехал и спросил меня, почему это одна моя близкая подруга продает свои вещи у метро, и хорошо еще, что пока только вещи. Я не сразу понял, что речь о тебе, но он так подробно описал тебя. — Андрей налил еще вина и, подняв бокал, пристально посмотрел на Ольгу, склонив голову, как попугай, набок. — Ему показалось, что ты находишься за чертой бедности.

Ольга вспыхнула.

— Вот дурак.

— Я поспешил к тебе — спасать вас от голода.

— Ха! Позаботься лучше о себе. Или о своем братце. У меня все прекрасно. Я даже верну тебе долг. — Она поспешно достала из сумочки кошелек и протянула ему пятьдесят долларов. — Вот! — Видя, что он не берет, она всунула ему деньги в нагрудный карман пиджака. — Так что, как видишь, у меня все отлично, так и передай своему заботливому брату.

— Непременно, — сощурил в улыбке глаза Андрей. — А теперь перестань ершиться и сядь. Нам нужно поговорить. Я думаю, мы друзья, и мне было бы интересно кое о чем спросить у тебя.

— Игорь просил?

— Нет. Кофе угостишь?

— У меня нет.

— А покурить можно?

— Не надо.

— Нет, ты определенно изменилась. Ну ладно. — Он спрятал сигареты обратно в карман. — Что у вас произошло с Игорем?

— У него спроси, — разозлилась Ольга.

— Оля. — Он придвинулся к ней. — Поверь, я спрашиваю не из праздного любопытства. Ты ведь считала меня другом. Почему же ты ко мне не обратилась, когда стало туго? Я звонил — ты отделывалась от меня. Это из-за Игоря? Я знаю. Он тебя обидел?

Оля молчала. Андрей вздохнул:

— Наверняка обидел. Иначе не приехал бы ко мне.

— А что, просто так, как брат, он к тебе не может приехать?

— Нет. У нас сложные отношения.

— Почему?

— Потому что больше всего на свете его злит мысль, что у него есть брат, который как две капли воды похож на него. А вообще, Оля, Игорь — парень жестокий. И мой тебе совет — держись от него подальше.

— А что, если твой совет сильно опоздал?

Андрей снова внимательно глянул на Олю.

— Я расскажу тебе одну историю… Мы с братом всегда были разные, хотя внешне, как ты убедилась, очень похожи. Тем не менее, близкие друзья и родители нас никогда не путали, если, конечно, только мы не хотели их обмануть. Обычно мастером на такие штуки был Игорь. В школе я хорошо учился, занимался в художественной студии, Игорь же учился средненько и занимался практически всеми доступными видами спорта. В раннем детстве мы росли порознь, нас разослали по бабушкам, а потом, когда мы стали жить вместе, между нами установилась не то чтобы вражда, но… некая неприязнь, потому что, несмотря на сходство, мы выросли разными, но вынуждены были постоянно находиться рядом. Мы делили одну комнату, ходили в одинаковой одежде. Но у нас были разные друзья и интересы. Я всегда склонен был относиться к брату терпимо. А он иной раз как будто меня просто ненавидел. Этого я не мог понять. А потом он сделал такое, что я тоже стал ненавидеть его.

Знаешь, я всегда хорошо относился к людям — и к ребятам, и к девчонкам. А Игорь — человек настроения, он мог быть грубым, мог выругаться, ударить, обидеть кого угодно, даже девушку, и его побаивались. Я вообще никогда не дрался, а чтобы ударить девушку!

В десятом классе к нам пришла новенькая. Ее звали Марина. Не то чтобы красавица, но очень интересная — черненькая, зеленоглазая, прямо Скарлетт О’Хара. И характер под стать — норовистая, как козочка. В общем, я влюбился. Но дружить она стала с Игорем. Они сошлись на почве волейбола. Но я-то видел, что она ему не нужна. И поначалу он дружил с ней назло мне. А для меня она была первой любовью, я посвящал ей стихи, рисовал ее портреты. Однажды Игорь нашел в столе мой набросок. Как он смеялся надо мной!

Затем они поссорились и, не знаю почему, она начала дружить со мной. Я, конечно, был рад, но инициатива была ее. Игоря, казалось, это не трогало, он ходил, посмеиваясь.

Однажды прихожу я в школу — все на меня поглядывают и перешептываются. Я сразу не обратил на это внимания. Потом ко мне подошли ребята, в основном из числа друзей моего брата, отъявленные хулиганы, которые всегда считали меня маменькиным сынком, потому что я не матерился, не курил, не пил с ними по вечерам в подъезде. Они хлопали меня по плечу и говорили, что я «молоток» и «парень что надо». В ответ на мое удивление, парни понимающе улыбались. Класс гудел, как улей. А я ничего не понимал. На перемене я вызвал Игоря в коридор и попросил объяснить, что происходит. Он засмеялся и сказал, чтобы я спросил у Марины. Когда я подошел к Марине, все затихли и смотрели только на нас. Я не успел ничего спросить. Она дала мне пощечину, а потом, наверное, решив, что этого мало, плюнула мне в лицо, заплакала и убежала с уроков. У меня перед глазами все поплыло. Я знал, что ни в чем не виноват, но все смотрели на меня с презрением — все, кроме злобных дружков моего брата.

А сам он стоял и ухмылялся. Не соображая, что делаю, я вытащил его в коридор. Я чувствовал, что за всем этим стоит он. Когда я снова спросил, что происходит, он рассмеялся мне в лицо. Тогда я ударил его. Мне не стоило этого делать — драчун я никудышный. Но я был очень зол. Ударил я его сильно, у него сразу пошла носом кровь. На большее меня бы не хватило. Я не смог бы поднять на него руку второй раз. Но у меня и не было возможности сделать это, потому что потом он ударил меня. Игорь — очень сильный, он занимался штангой, борьбой, боксом — всем подряд. В ярости он не соизмеряет свою силу. Мне хватило бы удара и послабее. Он ударил меня так, что я отлетел метров на пять и при падении ударился головой о батарею.

Когда я очнулся, первым, кого я увидел, был Игорь. Оказалось, что у меня сотрясение мозга. Родители были в отчаянии, особенно мама. Позже мне рассказали, что брат на руках отнес меня в больницу и не уходил, пока я не пришел в себя. Игорь являлся ко мне каждый день, но я не хотел его видеть. Я с ним не разговаривал. Однако он все равно приходил, сидел и молчал. Ты не хочешь спросить, что он сделал? — Андрей замолчал и выжидающе посмотрел на Олю. — Он переспал с ней, выдав себя за меня, и сказал своим друзьям, будто я ему хвастался, а те разнесли по школе. Маринка была крутая девчонка, могла отбрить любого, с кем-то из них поцапалась, — они и рады были ее ославить.

— Зачем ему это было нужно?! — поразилась Оля.

— По-моему, он ей мстил. Игорь рассказывал потом, что хотел просто ее проверить, с ним она всегда вела себя как недотрога. Так вот, он оделся, как я, и разговаривал, как я, а затем показал Марине ее портреты и объяснился в любви. У нас до этого дело не дошло. Они стали целоваться. Не знаю, как именно это было, но только она сказала ему, что тоже любит его, то есть меня. Игорь говорил, что хотел уже признаться ей, но, когда она призналась, что любит меня, он разозлился и решил ее наказать. Расстались они очень хорошо, поклявшись в вечной любви и дружбе. И вот! На следующий день вся школа оказывается в курсе, Игорь встречает ее презрительным взглядом и грязным словом. А я хожу с невозмутимым видом, но меня поздравляют наши бандюги с первой победой. Что ей надо было думать?

— Но ты ведь мог рассказать ей правду.

— Я так и сделал, но она не поверила мне. Сказала, что я мерзавец. И чтобы я и мой брат не смели подходить к ней больше. Так закончилась моя первая любовь.

— А у них с Игорем?

— И у них — тоже. Игорь отомстил ей за то, что она его бросила. Хотя любила его, не меня. Марина перешла в другую школу, потом вышла замуж, позже — развелась. В общем, жизнь не удалась. Встречая нашу маму, всегда расспрашивает об Игоре, не обо мне. Игорь тоже ее любил. Я слышал, как он плакал по ночам, когда думал, что я сплю.

— А ты не плакал?

— Знаешь, нет. Понимаешь, я никого в жизни не ударил первым. А из-за нее в кровь разбил лицо своему брату, пусть он это и заслужил. Да и он меня чуть не убил. Я думаю, Игорь одним ударом вышиб из меня всю любовь к ней.

— Почему же они не нашли общий язык, раз так любили друг друга?

— Не могли простить один другого. Я же тебе говорю — они друг друга стоили…

Оля помолчала, глядя, как Андрей наливает в бокалы вино. Она понимала эту Марину. Если выбирать между двумя братьями, она тоже выбрала бы Игоря.

— Зачем ты рассказал мне об этом?

— Потому что мне кажется, что с тобой произошло нечто подобное. Я прав?

— Прав, — не стала отпираться она.

— Я так и понял, когда ты вдруг прекратила общаться со мной. Еще сердишься на меня?

— Да ты-то здесь причем? Сама виновата. У меня тогда был паршивый день, все на нервах… потом, я же не подозревала, что такое может быть. Если бы ты меня предупредил, что у тебя брат — близнец.

— Он приходит в бешенство, когда слышит это слово, — усмехнулся Андрей. — Но, по-моему, он на тебя запал. Да и ты, видимо, тоже, — добавил он ревнивым тоном.

— Тут другое. — Она засмеялась, но, подумав, что шила в мешке все равно не утаишь, решительно тряхнула головой. — У меня будет ребенок.

— От него? Ну, ты даешь, — присвистнул он. — То-то гляжу, ты какая-то замученная.

Странно, но Ольку это задело сильнее всего. Она даже встала и обеспокоенно посмотрелась в зеркало.

— Неужели такая страшная?

— Да нет, — поспешил успокоить ее Андрей, — просто похудела. Что теперь будешь делать?

— Что теперь делать? Рожать буду.

— Ему скажешь?

— Зачем? — вздохнула Оля. — Я его совсем не знаю. Да и что я скажу? Давай познакомимся, а то у нас тут ребеночек намечается. Вот он обрадуется! Да и, судя по твоему рассказу, он тот еще подарок. На меня сейчас столько всего навалилось, что только этих разборок и не хватает для полного счастья. Ты не говори ему, ладно?

— Ладно. Да мы с ним практически не общаемся. Вот я и удивился, когда он нашел меня. Говорит: помоги ей, от меня она помощи не примет.

Глава четырнадцатая

Отец Андрея был офицером. На последнем курсе училища он женился. Его избранница заканчивала пединститут. После завершения учебы они отправились на первое место службы, в военный гарнизон в маленьком городке Подмосковья. Через год у них родились близнецы, а еще через год отец получил назначение в Германию. В те времена служба за границей, считалась редкой удачей. За каких-нибудь пять лет можно было заработать и на машину, и на мебель, и на бытовую технику. Знакомые по гарнизону рассказывали, что и где можно купить, только работать должны оба, на одну зарплату не разживешься. У Люси с Сергеем в то время не было еще ничего, как говорится, ни кола ни двора, — они с двумя детьми жили в одной комнате офицерского общежития. Правда, общежитие было новое, чистое, с душевой, туалетом и кухней на четыре семьи. Да и квартиру скоро должны были дать. Но после Германии их ждала трехкомнатная квартира, повышение по службе, и главное — молодая семья получала шанс быстро встать на ноги. Только что делать с малышами? Двое годовалых детей — тут уж не до работы. После долгих обсуждений решили оставить их у бабушки — Люсиной мамы. Она работала учительницей и практически полдня могла посвящать внукам. С ней еще проживала Люсина сестра Вера, студентка.

— Почему к твоим? — возмутился Сергей. — Давай на Урал, к моим старикам. Там лес, речка, свой дом, огород.

— Хозяйство, не забывай, — в тон ему ответила Люся, — корова, свиньи… Да твоя мать света белого не видит. Работает от зари до зари. А отец в лесу пропадает. Кто же с детьми будет?

— Вот отец и будет. Написал: ребят — только к нам. Я их всему научу.

— Представляю, чему он их научит, — фыркнула жена, которая недолюбливала своего шумного и грубоватого свекра. — Своей маме я больше доверяю. Она учитель словесности. Научит мальчиков читать, писать. Мы вернемся, и через каких-то полгода детям в школу. Кроме того, она живет в городе, в квартире с удобствами, у них есть и ясли, и детский сад.

— Я тоже доверяю Марии Антоновне, — миролюбиво ответил Сергей, тем более что теща находилась в соседней комнате. Они с Верой приехали на выходные дни погостить и решить вопрос с детьми. — Но там большой дом, а здесь двухкомнатная «хрущевка». Тут спит Вера, там — мама, я даже не представляю, куда можно втиснуть две детские кроватки. И тяжело будет работать ей с внуками на руках, пойми ты, а у меня родители — пенсионеры. Я все равно уже попросил десять дней в счет отпуска, чтобы отвезти ребят.

— То есть ты все решил без меня, — оскорбилась Люся, — так что же мы обсуждаем?

— Люсенька, ничего я не решил, — поморщился Сергей. Он был очень покладистый человек и не выносил семейных ссор. Жену он любил и слушался. Но если считал собственное мнение верным, всегда настаивал на своем.

— Я так или иначе поеду повидаться с родителями перед отъездом. Ну что ты расстраиваешься? Иди ко мне. — И он обнял свою молодую жену, которая уже надула губы, собираясь заплакать. Отношения молодоженов еще не потеряли первоначальной свежести. Из-за службы мужа они мало бывали вместе, и их любовь пока еще носила романтическую окраску. Вот почему Сергей не мог вынести слезинок, сверкнувших в глазах своей любимой, но вспыльчивой юной жены.

— Мария Антоновна, — громко позвал он, — скажите свое веское слово. — К теще Сергей относился с подчеркнутым почтением, и она это очень ценила. В душе он почти не сомневался, что Мария Антоновна его поддержит. Она была так преданна своей профессии, своим ученикам, что на собственных детей оставалось мало времени. Конечно, она не могла открыто отказаться нянчить внуков, но и восторга по этому поводу наверняка не испытывала. Если оставить детей у нее, то заниматься ими будет, конечно же, Вера. Она их обожает. Но ей ведь только восемнадцать лет. И учиться надо, и погулять хочется.

— Мама, ты слышала, что он говорит? — всхлипнула Люся. — На Урал! Это сколько же туда ехать из Германии! А к тебе я бы каждый год приезжала. Я ведь там без них с ума сойду.

— Ничего ты не сойдешь, — строго сказала мама. — Надо так надо. Вы молодые, все нужно: и в дом, и детям. А у вас их двое! Я вам помогать не могу. Одна работаю, да Веру еще выучить надо. Сережа прав — квартира мала, на пенсию я пока не собираюсь. С одним ребенком мы с Верой еще бы управились, а с двумя, — развела она руками. — Не представляю!

— Что ты, мама, — вмешалась подошедшая Вера с маленьким племянником на руках. — Все, держи, — передала она ребенка сестре, — все съел, молодец, не то что Андрюшка.

Люся посадила сына в манеж, где уже сидел его братик и играл кубиками, не обращая ни малейшего внимания на споры взрослых.

— Никуда я их не отдам — таких крох, — заявила Вера. — Что ты еще придумал? — Это она Сергею.

Тот беспомощно посмотрел на тещу.

— Ну, безвыходных ситуаций не бывает, — авторитетно изрекла Мария Антоновна. — Раз так, то вот что: одного вы оставляете у нас, другого везете к деду. Никому не обидно и справиться легче…

Андрей остался с Верой и бабушкой. Его водили в детский сад, потом — в кружок рисования. Вера читала ему сказки, бабушка учила читать, считать. Он очень любил ходить с Верой в театр, заучивать стихи, рисовать и петь в детском хоре.

А Игоря растили родители Сергея в далеком уральском поселке. Дед, Иван Данилович, был властным и суровым человеком. В молодости он несколько лет отсидел в тюрьме за драку и вынес оттуда законы, которыми руководствовался и в жизни — не верь, не бойся, не проси. Всю жизнь он прожил здесь, на окраине поселка, почти в лесу, со своей молчаливой и покорной женой. Он забирал внука с собой в лес, сначала — за грибами, ягодами, потом — на охоту и рыбалку. Дед был малоприятным и грубым человеком, признавал только силу и любил крепкое словцо, вот и жил отшельником, так что маленькому Игорю не с кем было играть в детские игры. Единственным его другом был дворовый пес Валдай. Поначалу Валдай сидел на цепи и отличался злобным нравом. Он искусал трехлетнего малыша так сильно, что у Игоря на всю жизнь остались на ноге шрамы. А потом они подружились, и Игорь часто спускал пса с цепи, особенно когда хотел прогуляться по поселку. Никто не ограничивал его свободы — он ходил, куда хотел, делал, что ему нравилось. Сначала за ним по пятам бегала бабка, но, как только мальчик подрос настолько, что мог ходить с дедом в лес, Иван Данилович прикрикнул на жену, чтобы та «оставила парня в покое и не привязывала к юбке». Мужа Марфа Петровна побаивалась и слушалась, вот и молчала, хотя сердце кровью обливалось, оттого что «дурак старый в мороз дитя потащил». Но чистый воздух, дальние походы и простая сытная пища пошли мальчику на пользу. Игорь рос крепким, сильным, ничего и никого не боялся и подражал деду в повадках и выражениях. Бабушку он любил. Любил ее большие натруженные руки, пахнущие свежеиспеченным хлебом, ее тихие песни перед сном, страшные уральские сказы. Деда он тоже любил, но не боялся, как все вокруг, детским нутром чуя слабость к нему старика.

— Ты чего, так тебя перетак, — мог закричать он баском, — черт старый, бабку хулишь? Я те Валдая-то спущу. Он тебе, хрычу, уж портки-то порвет!

Дед заходился хохотом, а бабка ловила постреленыша и целовала в светлую макушку — заступник мой!

И вот в один день все закончилось — и походы на рассвете в тайгу, и купание в быстрой речке, и драки с поселковыми ребятами, и бабкины сказки. Приехал отец и забрал сына в далекий большой город, где в новой просторной квартире его ждал брат. Игорь, конечно же, знал о нем, но никогда не представлял, что, войдя в детскую комнату, пахнущую свежими обоями, он увидит… себя. Себя, но такого, каким он должен был стать: с аккуратной стрижкой, в выглаженной рубашечке и новеньких штанишках. Родители переглянулись и тихо прикрыли дверь: пусть ребята познакомятся поближе. Спустя несколько минут они прибежали на крик и возню — Игорь дубасил брата с недетской силой и злостью.

— Вот, вот — школа твоего отца! Полюбуйся! — кричала мама, успокаивая плачущего Андрея.

На протяжении нескольких лет родителям удалось примирить и подружить братьев путем постоянных увещеваний и наставлений. Но первая стычка принесла свои плоды — Андрей не любил брата, а тот платил ему презрением, за то что Андрей — чистюля и слюнтяй, и к этому примешивалось злобное возмущение — да как он смеет быть так похож на него!

А природа делала свое. Ребята росли и по-прежнему походили друг на друга как две капли воды. Желая исправить свою ошибку, родители всячески подчеркивали равенство братьев: если Игорь начал заниматься спортом — то и Андрея записывали в секцию, если один рисовал, то и другой должен был посещать занятия в художественной школе. У них были одинаковые стрижки, одежда, обувь. Игорю казалось, если он будет больше заниматься спортом, то вырастет выше. Он и вырос выше брата — на целых два сантиметра, но этой разницы никто не замечал. Потом они стали старше и умнее. Родители перестали заставлять их делать то, что было им не по нраву. А они нашли общий язык и даже стали использовать свое сходство в выгодных для себя случаях. Например, Андрей сдавал за брата алгебру, а тот за него — нормативы ГТО.

А потом к ним пришла первая любовь в образе зеленоглазой красавицы Марины. И как была у них — одна мама, так и любовь пришла — одна на двоих.

Глава пятнадцатая

Маша выходила замуж. Два месяца назад они с Павлом подали заявление, и вот сегодня — ее свадьба. Все произошло как-то быстро и довольно буднично.

Павел работал менеджером по продажам у них на фирме. Это был невысокий худощавый юноша, очень вежливый, очень спокойный и застенчивый. Все началось с того, что он робко пригласил Машу на какой-то очень модный спектакль гастролировавшего в городе известного театра. Спектакль Маше понравился. Места были отличные — в бельэтаже, по пригласительным билетам.

— Это презент моей маме. Она у меня доцент, — улыбнулся Павел.

После театра они посидели в кафе и потом стали встречаться. Ухаживания Павла немного удивляли Машу. Он был симпатичным, из хорошей семьи и почти на пять лет моложе ее. Она сразу поставила его в известность о своем бывшем замужестве и ребенке, но его это не смущало. Правда, и не интересовало. Он никогда не спрашивал ее о прошлом. Павел был немного флегматичным и словно не от мира сего. Но что было для нее очевидным — он нуждался в Маше и относился к ней совершенно серьезно. Роман с этим мальчиком она не воспринимала всерьез до того момента, пока он не сделал ей предложения.

— Я старше тебя, Паша, — сказала она, — и у меня сын. Не думаю, что твои родители будут в восторге.

— Мои родители здесь ни при чем, — покраснел он, — я уже взрослый и могу сам решать. Разве тебе плохо со мной?

— Нет, конечно. Но мы мало знакомы.

— Ну и что. Я тебя люблю. И хочу, чтобы мы были вместе.

Машу это озадачило. Павел ей, безусловно, нравился. Он был неглупый, начитанный. С ним было интересно, но ведь она его почти не знает. И она ничего не ответила. Но проходили дни, и он снова и снова возвращался к этому. А Маша устала жить одна и… согласилась. Потом познакомилась с его родителями.

Если честно, она ждала, что родители отговорят Павла, и пошла к ним на ужин, ни на что не рассчитывая. Но его мама, еще молодая и очень представительная дама, сразу заявила, что сын вполне самостоятельный и если таков его выбор, то они ему вполне доверяют, так как он никогда не поступает неосмотрительно. Маша была в шоке: совсем молодой человек без определенных средств (а Павел работал без оклада, только получал проценты от сделок, и Маша хорошо знала, как неважно идут у него дела), без жизненного опыта женится на женщине старше себя и с ребенком — разве это осмотрительно? Но она, естественно, смолчала. А вообще мама Павла ей не понравилась. Она была уж слишком любезной и какой-то фальшивой. Будущая свекровь два часа мучила Машу какими-то тестами на определение уровня эрудиции с вопросами типа: «По сколько зверей брал Ной в свой ковчег?» Маша, которая знала об этом Ное только понаслышке, тушевалась, отвечала невпопад и в результате получилась бы «круглой идиоткой», если бы не помощь Павла, который, как оказалось, был очень эрудированным. Потом их кормили чем-то изысканным, красивым и непонятным, но Маша осталась голодной. Папа Павла ей понравился больше — он был проще и доброжелательнее, галантно ухаживал за Машей. После этого визита у нее появилось странное ощущение недоумения и недосказанности. «А может, так и должно быть», — подумала она тогда.

И вот сегодня — ее свадьба! Маша в новом голубом костюме — подарок свекрови, цветочек в волосах, танцует со своим мужем. В маленьком зале ресторана, кроме родителей Павла, коллеги Маши. Директор — Сергей Иванович, бухгалтер — маленькая пухленькая женщина и вся молодежь: высокий Миша, усатый Саша, Гена, Рома и единственная девушка в фирме — новая секретарша Наташа (Машу повысили до должности офис-менеджера). Наташа ведет себя ужасно — откровенно кокетничает со всеми подряд, демонстрируя и без того донельзя оголенные ноги и грудь. Естественно, все ее понимают недвусмысленно и норовят пощупать. Тут она округляет и без того круглые глаза в обрамлении абсолютно синих ресниц, как будто говоря: «За кого вы меня принимаете?», — но через минуту все повторяется. Машин свекор уже почти пьян и раздевает Наташу глазами, а та наклоняется к нему с хохотом, и его взгляд устремляется в глубину ее декольте. Свекровь отводит Павла в сторону. А Машу приглашает Миша. Он такой высокий, что она видит только его шею. Вообще он хороший, этот Миша. Всегда помогает ей на работе, и с компьютером, и с документацией. И продавец отличный, Сергей Иванович очень его ценит.

— Зачем ты это сделала, Маша? — спрашивает он.

Она закидывает голову и недоуменно смотрит на него.

— Ты же его не любишь. И не знаешь. — Он глядит на нее сверху вниз с явным сожалением. — Никто из нас его не знает, — кивает он в сторону Павла. — Вроде бы ничего парень, но уж больно зажат. Не замечала?

Теперь она понимает, что именно ее все время настораживало — действительно, зажат. Но обсуждать мужа сразу после свадьбы, пусть даже с Мишей, она не хочет.

— Нет, — качает она головой. Краешком глаза она замечает, что Павел с матерью что-то уж очень увлеченно обсуждают на балконе. Похоже, он необычайно взволнован, она таким его никогда не видела. Наверное, до матери дошло, и теперь она упрекает его за то, что тот испортил себе жизнь. Чего же раньше молчала? Она оставляет Мишу и спешит к Павлу. С ее приходом все изменяется. Свекровь — сама любезность, а муж мрачен.

— Что случилось, Паша? — заглядывает она ему в глаза. — Ты расстроен? Что тебе говорила мама? Обо мне?

— Да нет, — обнимает он ее. — Учила меня жить… Маша, — поднимает он на нее виноватые глаза, — я должен тебе кое в чем признаться, только обещай, что не будешь смеяться.

У него такой несчастный вид, что Маша поспешно кивает, а сердце сжимается в дурном предчувствии.

— Понимаешь, я… В общем, у меня еще никогда… Это будет моя первая ночь.

До Маши не сразу доходит. Потом она облегченно вздыхает и ласково улыбается.

— Это должно быть красиво, — бормочет он, — а мама какие-то глупости говорит. Лезет, куда ее не просят. Вечно она так. Я ведь уже взрослый.

Маше его жалко и как-то все странно. У нее были взрослые опытные мужчины, которые брали инициативу на себя, и вот теперь ей придется лишить этого мальчика невинности. Ей становится не по себе. У них ничего пока не было, кроме поцелуев. Но она думала, что он так воспитан, а он, оказывается, просто ребенок. Вместо мужа она приобрела еще одного сына.

А впереди ее ждало еще много открытий.

Павел переехал к ней. Но к ее родителям они никак не могли вырваться. Ей хотелось познакомить их с мужем, но тот все время отказывался от поездки под разными предлогами. И она ездила сама. Папа с мамой расспрашивали ее, однако она рассказывала все только хорошее и не делилась своими тревогами. Ссылалась на занятость мужа и приглашала родителей в город. Но шла зима, время было гриппозное, и папа, как главврач, никак не мог вырваться, а мама не могла оставить хозяйство и Павлика. Сына Маша пока не хотела тащить в их непонятную семью. Вроде все было хорошо — Павел был добрым и ласковым, помогал ей готовить и ходил по магазинам. Денег, правда, не зарабатывал. Не получалось у него пока со сделками. Но Маша, которая теперь прилично получала, не корила его этим. Ее больше беспокоила какая-то несамостоятельность Павла. К ее родителям он не ездил, а его родителей они навещали каждую неделю. Эти визиты всегда проходили по одному сценарию — умные разговоры на интеллектуальные темы, классическая музыка за скучным церемонным обедом. Нечто трудно различимое глазом на большой красивой тарелке, зеленый чай и — привет! Конец обеда. «Интересно, они всегда так едят или передо мной выделываются?» — думала Маша. После этих встреч она уезжала голодная и сбитая с толку. А главное — свекровь всегда незаметно уводила Павла на некоторое время в другую комнату и плотно закрывала дверь. А свекор старательно развлекал Машу и не оставлял ее ни на минуту одну. Сначала Маша не обращала на это внимания. Потом попробовала прорваться за мужем, но свекровь ее мягко остановила:

— Мы с Пашей всегда были очень близки, и у нас есть свои секреты.

Маше это не понравилось. Она попыталась выяснить у Павла, но не получила никакого вразумительного объяснения.

— Она просто боится за меня, — как-то бросил он, отбиваясь от ее настырных вопросов.

— Почему? Я что, съем тебя? Она допрашивает тебя о нашей личной жизни? — поразилась Маша.

Павел замкнулся тогда и весь вечер молчал. После этих разговоров с матерью он всегда был немного напряжен, но дома вел себя как обычно.

— Давай перестанем к ним ездить, — предложила она. — Раз она тебя так достает.

— Нет, что ты, — испугался он.

Маша не знала, что делать, и решила положиться на время. Все будет хорошо, говорила она себе. Он просто очень молод и закомплексован. Но он любит ее, слушается. Родители его, хотя и непонятные, но приличные люди. Папа лоялен по отношению к своей церемонной жене, зарабатывает прилично, заботится о доме. И Паша будет такой. Дай только срок.

Глава шестнадцатая

Зима выдалась холодная и снежная. Талия Оли округлилась, и теперь она стеснялась снимать куртку в офисе и при сделках. Но коллеги и так все понимали и помогали ей. Директор подбрасывал ей хороших клиентов, и она стала прилично зарабатывать. Тратила очень экономно, понимая, что скоро не сможет работать. К Маше на свадьбу Оля не ходила, да и вообще почти прекратила с ней отношения. У той была своя жизнь, у нее — своя. Они перезванивались, но не делились, как прежде, своими личными проблемами. Андрей тоже больше не объявлялся. Оле хватало общения — с коллегами, клиентами, с семьей отца. Не было даже времени нормально заниматься дочерью. Если выдавались свободные часы — убирала, стирала и спала. Постоянно хотелось спать. Частенько вечером она включала телевизор, Лиза устраивалась на коврике с игрушками, а Оля спала-дремала на диване, чутко прислушиваясь к тихой возне Лизы.

Сегодня она решила порадовать дочку и с утра повезла ее на санках в парк. За ночь намело свежего снега, и парк буквально утопал в первозданной белизне. Лиза накаталась на горке, ее щечки раскраснелись, черные глазки сверкали радостью, и Оля невольно улыбалась, поглядывая на нее.

— Мам, я хочу еще, — требовала дочь.

— Нет, зайчик, пора обедать. Пойдем, солнышко, мама устала.

Лиза, вздохнув, великодушно согласилась.

— А в следующее воскресенье пойдем на горку? — спрашивала девочка, пока Оля везла ее на санках к дому.

— Посмотрим, какая будет погода.

Оля с усилием тащила санки. По глубокому снегу в парке они шли легко, а вот по обледенелому асфальту, кое-где посыпанному песком, — туговато. Оля даже вспотела, а сказать дочке, чтобы та пошла ножками, не сообразила. Так и тянула, как бурлак на Волге, задыхаясь от усилий. Внезапно санки пошли легко. Оля посмотрела через плечо и увидела, что какой-то мужчина подталкивает санки. Она улыбнулась. Вот глупая, надрывается, как будто Лиза десять шагов до подъезда не дойдет. Она уже собралась поблагодарить мужчину, но тут он выпрямился, и слова замерли у нее на губах. Это был Игорь. Она узнала его сразу. Как можно перепутать его с братом? Они даже смотрят по-разному!

Она остановилась. Игорь окинул ее заинтересованным взглядом. Бежевая куртка, вельветовые брюки заправлены в короткие сапожки, беленькая вязаная шапочка и такие же варежки очень шли ей. Похоже, она понравилась ему в таком виде. Он тоже выглядел неплохо. Даже вполне респектабельно, подумала Оля. Игорь был без головного убора, и его короткие светлые волосы красиво оттеняли синие глаза. Он был в черной кожаной куртке, явно дорогой и очень модной, и поигрывал ключами. Его машину она увидела под своим парадным. Игорь чуть задержал взгляд на ее располневшей талии, скрытой пуховой курткой, и по его лицу поползла та неприятная улыбка, которая так озадачила ее тогда, в ресторане. Она внутренне ощетинилась. Вскинула голову, сжала губы и сузила глаза. Он увидел ее враждебность и убрал улыбку.

— Узнала?

— Узнала.

— Поговорим?

Она помолчала, а Лиза нетерпеливо заерзала в санках, поглядывая на взрослых.

— Мама? — требовательно заныла она.

— Лиза, пойди поиграй на детской площадке. Мне с дядей поговорить надо.

— А обедать?

— Сейчас, пять минут.

Лиза недоверчиво оглядела незнакомого дядю и пошла на площадку.

— Твоя? — непонятно зачем уточнил Игорь. — Красивая девочка. Можем подняться к тебе. Зачем ребенка морозить?

— Не стоит, — отрезала Оля. — Я тебя слушаю.

— Это я тебя слушаю.

— Мне нечего сказать.

— Точно? А мне кажется, что есть нечто, о чем стоить сказать мне, а не моему брату.

Ольга разозлилась:

— Да вам, тебе и твоему брату, вообще ничего нельзя говорить! Для вас других людей не существует! Только ваши желания! Разве вы что-то понимаете? Я же его просила! Ты что думаешь, мне приятно тебя видеть? Да я вас знать не хочу! — уже кричала она.

Испуганная Лиза подбежала к ней и схватила за руку:

— Мама! Мамочка!

Глаза Игоря сузились, на скулах заходили желваки.

— Ладно, — бросил он, — поговорим, когда ты успокоишься.

Ольга сама не понимала, отчего она так психанула. Ведь в глубине души она хотела, надеялась его увидеть, а стоило ему появиться — и вся обида, вся горечь, казалось, забытая, вырвалась наружу. Она покормила Лизу и уселась в раздумье в кресло. Интересно, почему он приходил? Андрей прислал? Зачем? После рассказа Андрея она не знала, что и подумать об этом человеке, хотя, несомненно, он ее интересовал. Она вспомнила их ночь, и ее снова, как тогда, обдало жаром. Да, любовник он великолепный, а что до остального… Внезапно раздался звонок и, еще до того как открыть, она уже поняла, что это он.

Игорь снял куртку и сел на табурет у кухонного окна. Оля присела у стола.

— Угостишь кофе? — миролюбиво поинтересовался он, чтобы чем-то заполнить неловкое молчание.

Его спокойствие передалось ей. Действительно, почему она нервничает? Все равно он не оставит ее в покое, пока не скажет то, зачем пришел.

— У меня нет. Мне нельзя, я и не держу, чтобы не соблазниться. Могу чай сделать.

— Не нужно. — Он помолчал, раздумывая, и окинул ее холодным взглядом. — Значит, у тебя будет ребенок. И ты сказала Андрею, что от меня. Хотелось бы знать, почему ты так решила? Насколько я понимаю — у тебя и с ним что-то было, да и муж тут у тебя появлялся, а может, еще кто-то? Так почему ты уверена, что ребенок от меня?

— Я ни в чем никого не уверяю! — Ольга даже задрожала от негодования и обиды. Так вот за кого он ее принимает! — Я не знаю, что наплел тебе брат. Ты его слушаешь, вот с ним и выясняй. Чего ты ко мне приехал? У меня и без тебя проблем хватает.

— Я жду ответа. — Голос его был спокойным, но напряженным, словно от сдерживаемого гнева.

— Ах, ты ждешь ответа! — завелась Ольга. — Ну, так ты, безусловно, прав: я спала с бывшим мужем, и с Андреем, и вообще у меня куча мужиков. Так что тут ты абсолютно ни при чем. Доволен? Вали отсюда.

Он посмотрел на нее с такой злостью, что она внутренне поежилась.

— Если это действительно мой ребенок…

— Я же сказала…

— Если это действительно мой ребенок, — угрожающе повторил он, — и ты это скроешь, ты очень пожалеешь об этом.

Он не шутил. Ольге стало неуютно. Андрей ведь предупреждал, что его брат — человек опасный. Только почему тогда он все рассказал ему?

— Ну…

— Не «нукай», я тебе все сказала, — вспылила она.

— Я слышал твой бред насчет «кучи мужиков», — усмехнулся он, — не надо из меня дурака-то делать. Я на своем веку на баб насмотрелся, вижу — кто чем дышит. Сначала я думал, ты хочешь Андрея на себе женить. Но у него есть жена. Со мной этот номер не пройдет — я тоже женат. А вообще — мне тебя жалко. Мать умерла, муж смылся, беременная, жить не на что — вещи продаешь.

Оля вспыхнула:

— Это было один раз! А сейчас я работаю. Так что жалеть меня не надо, пожалей лучше себя!

— Господи, что ты заводишься с пол-оборота, прямо, как я! — пробормотал он, усмехаясь. — Но ребенок будет? И от меня?

Ольга молчала. Он вдруг заговорил тихо и мечтательно, что как-то не шло ему, делало похожим на Андрея.

— Ты знаешь, я часто вспоминаю нашу встречу. У нас была потрясающая ночь, после таких ночей родятся прекрасные дети. — Он испытующе смотрел на Олю, но она не поднимала глаз. — Но вот что важно: ты не избавилась от ребенка, значит — ты его хотела.

— Да прошляпила я! — не подумав, брякнула Оля. — Понимаешь, прошляпила. Поздно было делать аборт.

— Так, — вдруг оживился он. — Значит, ты признаешь, что ребенок мой и что он — нежеланный?

Олька нехотя кивнула.

— Тогда у меня к тебе деловое предложение. Я обеспечиваю тебя до родов и после, до полной реабилитации, так сказать. А ты… отдаешь мне ребенка.

Ольга даже не нашлась, что ответить от возмущения. Как он может! Обманул ее, посмеялся, а теперь смеет делать ей гнусное предложение — продать собственного ребенка.

— Ты… Да ты…

— Ты ведь сама сказала — тебе он не нужен, а мне — нужен.

— Вот пусть тебе жена и родит. А я своими детьми не торгую! Все! Закончили! Теперь оставь меня в покое. Я знаю, что у тебя хобби такое — обманывать женщин.

— Тебя я не обманывал. Если мне не изменяет память, я даже выручил тебя в неприятной ситуации. Разве я говорил тебе, что я — Андрей? Может, я только и ждал, что ты прозреешь?

Ольгино лицо смягчилось, и, заметив это, он придвинулся к столу. Теперь они сидели совсем рядом и смотрели друг другу в глаза.

— А с Мариной? — вдруг вспомнила она. — Ты тоже ждал, пока она прозреет?

От такого вопроса Игорь опешил, но быстро нашелся.

— Не говори о том, чего не знаешь!

— Знаю. Мне все рассказал Андрей. Ты поступил с ней точно так же, как со мной.

— Нет.

— Да. Она тоже думала, что это Андрей.

— Нет, — вдруг улыбнулся он и стал очень красивым. — Нет, — снова покачал он головой. — Марина знала, что это я.

— А почему тогда она ударила Андрея?

— Я смотрю, Андрюха наболтал тебе тут! — Недовольно поморщился он. — Какая разница, что было тогда?

— Ситуация похожая.

— Ничуть. Ну, да ладно. Удовлетворю твое нездоровое любопытство к моему темному прошлому, — насмешливо продолжал он. — Она ударила Андрея, потому что не посмела ударить меня. А может, считала его виноватым в наших сложностях.

— А ты ударил Андрея, потому что не посмел ударить ее, — в тон ему ответила Оля. — Бедный Андрей! От всех ни за что досталось.

— Ну, на мой кулак он сам напросился, но в какой-то мере я даже оказал ему услугу. Во всяком случае, он сразу излечился от своих фантазий. Не мешало бы, чтобы и меня тогда так двинули. — Он снова улыбнулся. — Хотя не думаю, что мне бы помогло — я не так чувствителен к боли.

— Тебя что, много били?

— Было дело.

— Родители?

— Нет, что ты? А тебя что, били родители?

— Нет.

— Оно и видно, — съязвил он. — Один мой знакомый утверждает, что людей, которых в детстве родители не пороли, сразу видать. Нет у них, говорит, реального взгляда на жизнь и тормозов нет. Вот и вытворяют, что хотят. Короче: за одного битого двух небитых дают.

— Глупости какие. Меня поражает, какие воспоминания остались у вас с Андреем о первой любви.

— А у тебя какие?

Ольга вспомнила Олега и промолчала.

— Отчего тебя так интересует история с Мариной? Ревнуешь?

— Очень надо!

— Не ревнуй. Зато моего первого ребенка родишь ты. — Ему определенно доставляло удовольствие поддевать ее.

— Ну, ты и наглец. — Она попыталась встать, но он удержал ее за руки. Ольга нахмурилась, возмущенно поджав губы. Игорь непонятно посмотрел на нее и поднес ее ладони к своему лицу, прижал к щекам.

— Сейчас ты так похож на Андрея.

Его лицо стало холодным. Он отпустил ее руки и отодвинулся.

— Неужели ты еще не поняла, что подобное сравнение мне неприятно?

— Почему? Это как быть похожим на отца или на мать.

— На отца или на мать — пожалуйста, а на этого…

— Что ты, собственно, против него имеешь? Завидуешь?

— Я? Чему?

— Ну, не знаю. Тому, что он лучше, чем ты… Или его успеху у женщин.

— Это он тебе наплел про свои успехи у женщин? — насмешливо протянул Игорь. — Да он их боится!

— Зато ты со всеми смелый! — съязвила Оля.

Он снова придвинулся, взяв ее за руку, и его темно-синие, почти черные глаза ласкали ее.

— Не со всеми, а только с такими норовистыми.

— Что ты говоришь! — Ольга с удивлением отметила, что она откровенно флиртует с ним и это доставляет ей удовольствие.

На его лице появилась знакомая наглая ухмылка.

— Не дразни меня, детка, — прошептал он, — мне всегда было интересно: как это — заниматься любовью с беременной женщиной.

— Да пошел ты со своей любовью! — вырвала она руку.

— Жаль, что ты в положении, а то я всыпал бы тебе за твое «пошел».

— А, так ты еще и бьешь женщин?

— Только некоторых, кому это на пользу. — Он встал, порылся в карманах и положил на стол деньги.

— Убери, — прошипела Ольга.

— Питайся нормально, — жестко сказал он. — Ребенка береги.

И все. Вроде, кроме его драгоценного ребенка, никого больше не существует.

Глава семнадцатая

Маша была теперь рада, что вовремя порвала с Андреем. И совсем не из-за Павла.

Однако все по порядку. Папа все-таки приехал к ним. Привез вкусной домашней снеди, соленья, варенья и большую фотографию Павлика.

— Ух ты, — обрадовалась Маша. — Паша, посмотри какой у меня сын. Нравится?

— Очень, — ответил муж, рассматривая фото. — Приколоть к стенке?

— Да. Сделай, пожалуйста.

Павел пошел за кнопками, а Маша стала распаковывать сумки. Папа, сидя за столом, пил чай с наскоро сделанными бутербродами.

— Ты извини за угощение. Мы только с работы. Что же ты не предупредил?

— Да, понимаешь, вызвали по работе. Вчера позвонили, я сегодня утром и выехал. Мать всю ночь пироги пекла. Через день уже назад. Работы много — больных. Вот весной выберем недельку и нагрянем. — Папа улыбался Маше, а она с жалостью смотрела, как он постарел. Седины прибавилось и выглядит усталым.

— Как мама, Павлик?

— Все хорошо. Павлик стал так по-взрослому рисовать. С ним занимается наш художник-оформитель из Дома культуры. Говорит, у мальчика талант.

— Да что ты!

— Да. Я вот должен кое-что купить, тут у меня записано: краски, кисти. Серьезное дело. И знаешь, что еще? Мы купили пианино.

— Господи, за какие деньги?

— Ну, недорогое, конечно, старенькое, но играет.

— Павлику?

— А кому же еще. С ним Лидия Арсеньевна — помнишь ее? — занимается.

— Она ведь уже на пенсии.

— Да. У нас с ней бартер. Она с внуком занимается, а я провожу ей сеансы иглоукалывания.

— Боже, как я соскучилась по Павлику, не могу! Все, через неделю приеду.

— Пока не торопись. У нас такой грипп свирепствует! В автобусе можешь подхватить. Знаешь, у нас школьник умер. Родители сами дома лечили. Сгорел мальчишечка от высокой температуры. Пока меня вызвали… Прихожу — а уже все. Вот такие дела. Я наших из дома не выпускаю. Даже учителям сказал — не надо пока. Так что у нас каникулы. Сейчас Павлик книжки читает.

— Паша уже читает?

— А ты думала? Как-никак осенью в школу.

У Маши сжалось сердце. Она все пропустила. Ее единственный сын растет без нее. Вот уже и читает, и рисует, и на пианино играет, а где же она, мать? Чем занималась все это время? Мужа искала? Работу? Она сидела, рассматривая портрет сына, который Павел прикрепил над письменным столом, и сердце щемило. Нужно было растить его самой. Забрать сюда, отдать в детский сад. «Да? — возражала первая ее рациональная часть. — А ты забыла, как он болел маленьким? Папа его вытащил, он ведь врач. И закалил. А ты смогла бы водить его в художественную или музыкальную школу? У тебя нормальная работа появилась не так давно». — «Но ведь живут же другие с детьми, и работают при этом, и воспитывают», — говорила вторая половина. Получается, что когда она рассталась с мужем, то автоматически потеряла и ребенка. Но что вздыхать, все случилось, как случилось. Ему там лучше. Вот если бы она нашла такого мужа, как ее отец, тогда можно было бы забрать сына. А сейчас, пока Павел не зарабатывает, об этом не может быть и речи.

Папа с Павлом поговорили в кухне. Потом она их уложила спать. А сама еще долго думала о сыне и плакала.

На следующий вечер папа предложил ей съездить вместе с ним к его дочери от первого брака. Хотя ее папа приходился ей отчимом, Маша никогда о нем так не думала, она его очень любила. И, конечно, согласилась поехать с ним, тем более что помнила его дочку. Они виделись, когда Маше было лет десять. Ей запомнилась рослая русая девочка, которая была выше ее, хотя и младше.

Они позвонили в массивную дверь, на которой была табличка с полуистертой надписью, и им открыл дверь… Андрей. Увидев Машу, он опешил, но потом выбежала красивая светловолосая девушка и обняла сначала папу, потом ее. Затем они раздевались, снова обнимались. Удивленные возгласы, вопросы. За всем этим растерянность Андрея осталась незамеченной. А Маша чувствовала себя так неловко, что ее напряженность бросалась в глаза, хотя отец с дочкой были заняты исключительно друг другом. Сначала все ужинали, пили вино, ели пиццу. Потом папа с Леной разговорились в другой комнате, а они с Андреем остались за столом. Повисло неловкое молчание.

— У тебя красивая жена, — заметила Маша, не зная, что еще сказать.

— Да, — согласился Андрей. — А как твой муж?

— Не такой красивый, — натянуто улыбнулась она, но напряжение не ослабло.

Андрей тоже понимающе улыбнулся и потянулся за бутылкой.

— Давай выпьем еще вина.

— Давай.

— За тебя, — поднял он бокал.

Папа остался ночевать у них, а Машу проводил до метро Андрей. Она ехала в полупустом вагоне и понимала, что некоторые поступки просто невозможно исправить. Сколько бы ни прошло времени, она всегда будет помнить, что спала с мужем своей сестры. Пусть не родной, пусть Маша не знала ничего о сестре. Но факт остается фактом. А если бы узнал папа? Она в ужасе зажмурилась. Вот оно — самое страшное. Самое глупое и неисправимое — наши собственные ошибки.

На следующий день она провожала отца. У них так и не нашлось времени спокойно поговорить.

— Папа, ну как тебе мой муж, понравился?

Папа задумчиво на нее посмотрел, словно взвешивая слова.

— Да парень как парень. Вежливый, не глупый. Но что-то в нем меня настораживает. Ты не замечала за ним ничего странного?

— Вроде нет.

— Не знаешь, не было ли у него нервных срывов?

— Ну, папа, что ты во всем клинику ищешь!

— Да? Ну, ладно, не бери в голову. Пока, дочь. Приезжайте к нам через месяц, и к Лене заходи. Пока.

И он уехал.

А Маше стало так невмоготу и так захотелось с кем-то поговорить, что она поехала к Ольге. Та встретила ее довольно радушно, так, словно они вчера виделись. Она была в теплом махровом халате, с отросшими до плеч и собранными в пучок волосами, отчего лицо казалось худым и бледным. Маша, возбужденная, не обратила сразу на это внимания, а выпалила свою новость.

— Ты представляешь, она — моя сестра! Я чуть не умерла, когда его там увидела!

— Ну, не умерла же, — успокоила ее Оля. — И как она тебе?

— Очень красивая, похожа на папу в молодости. Высокая, светловолосая, глаза большие. Они так подходят друг другу — она и Андрей. Даже похожи, как брат и сестра. Боже, какая я дрянь! — поднесла она руки к щекам.

— Есть дряни и похуже, — усмехнулась Оля. — Прямо все вокруг родственники — куда ни кинь.

— Слушай, почему ты такая бледная? Болеешь, что ли?

— Почти. — Она встала и потянулась за чайником. — Будешь чай или кофе? Я сегодня только купила, а то гости тут всякие ходят, а кофе нет.

Маша присмотрелась и ахнула:

— Ты что — беременна?

— Как видишь.

— От кого?

— Не поверишь.

— Расскажи.

— Сейчас, попьем чаю, уложу Лизу, потом и поговорим. Ты не торопишься?

— Да чего уж, сто лет не виделись.

На кухню прибежала Лиза в теплом байковом платьице, с косичками. Маша кинулась ее тискать.

— Какая ты большая стала, просто невеста. Стой, у меня же шоколадка есть! — И она бросилась рыться в сумке.

— На, ешь на здоровье. Погоди, что это? — Маша достала вслед за шоколадкой фотографию.

— А! Вот, Оль, посмотри. Это мне сестра подарила.

Оля взяла фотографию и внимательно рассмотрела ее.

— И это — жена Андрея?

— Да, а что?

— Это моя одноклассница — Ленка Щетинина. Ты, что же, тоже Щетинина?

— Была. До замужества. Папа меня удочерил.

— Точно — тесен мир, — покачала головой Оля. — Ну что, Лиза, ты поела? Тогда в ванную и спать. Я тебе уже постелила.

— И ты хорошо ее знаешь?

— Да. Мы даже дружили одно время, классе в восьмом. У нее дед — известный профессор.

— И как она тебе?

— Ты знаешь, неплохая девчонка. Андрею повезло.

— А тебе это с кем так повезло? — кивнула на ее живот подруга, переводя разговор в другое русло.

— А меня, Машенька, Бог наказал.

— За что это?

— Может, за тебя…

Глава восемнадцатая

Надо было бросать работу. Февраль выдался такой гололедный, а она все бегала по просмотрам. Но ведь столько возилась с этими клиентами, жалко отдавать свой заработок в чужие руки! И вот на тебе, на ровном месте поскользнулась и так грохнулась, что домой вернулась ни живая ни мертвая. С трудом доползла до дивана, легла. Болел ушибленный бок и как-то нехорошо тянуло внизу живота. Сначала ее бил озноб, потом она согрелась, и глаза стали слипаться.

— Лиза, доченька, сделай себе чай и бутерброд с сыром. Я сегодня так шлепнулась, что у меня внутри все переворачивается.

Сквозь сон она слышала, как дочь, сопя, возилась в кухне. Засвистел чайник. Потом зазвонил телефон.

— Алло, — ответила Лиза. — Она не может подойти. Лежит. Ей плохо. Она упала, ударилась, и у нее в животе все перевернулось. Да. Пока.

— Лиза, — улыбаясь, позвала Оля. — Кто звонил?

— Я думала: дедушка, а это какой-то чужой дядя, — виновато сказала Лиза.

— Нужно спрашивать.

— Я же не знала.

Лиза принесла чай с неумело сделанными бутербродами, но Оля не смогла проглотить ни кусочка. Выпила чаю и снова уснула.

Проснулась она от звонка, теперь уже в дверь. Видно, не будет ей сегодня покоя.

— Лиза, спроси кто.

— Мама, это дядя Игорь.

— Открой.

Он был такой красивый и цветущий, как с картинки журнала мод «Лыжная пора». В волосах — тающий снег, бело-голубой свитер, оттеняющий цвет глаз, румянец во всю щеку, ни дать ни взять — рождественская открытка.

Игорь по-хозяйски разделся в коридоре и присел на диван, где лежала укрытая пледом Олька. С той же непринужденностью он поцеловал ее в щеку и положил руку ей на живот. От такой наглости она настолько опешила, что даже не стала убирать ее. Под его ладонью живот ожил, и эти легкие толчки успокоили Олю. В комнате был полумрак, и она не видела, а скорее почувствовала тот восторг, который отразился на его лице, когда он сказал шепотом:

— Привет. Ну, как ты?

— Нормально.

— У меня машина внизу. Хочешь, съездим в больницу?

— Не надо.

— Я звонил знакомому врачу, он сказал, что это может быть опасно.

— Ерунда. Полежу, и все пройдет.

— Но он ведь знает…

— Это я знаю. Не забывай, что я уже рожала, в отличие от твоего доктора. Чем меньше к ним ходишь, тем лучше.

— Ты точно себя хорошо чувствуешь?

— Точно, только есть хочется.

— Сейчас придумаем. — Он быстро пошел в кухню.

Это же надо — приехал, волнуется. За ребенка, конечно. Она снова закрыла глаза и сразу провалилась в короткий, но бодрящий сон. Когда она проснулась, в приоткрытую дверь вливался поток света, в котором возникла смеющаяся мордашка Лизы.

— Игорь, мама проснулась.

Уже и Игорь! Быстро.

Он зажег настольную лампу и притащил поднос с едой. Хорошо, что свет не яркий, она сейчас, наверное, выглядит ужасно. Лиза сразу же включила телевизор и уселась в кресло смотреть «Санта Барбару». На подносе Оля увидела тарелку с жареной картошкой, стакан сока, хлеб и банку красной икры — невиданная роскошь.

— А Лиза…

— Не волнуйся, мы с ней уже поужинали, не стали тебя будить. Ты ешь. Картошка еще теплая, я ее укутал.

— Как укутал? — спросила она с полным ртом. Картошка была вкусная. И сок — вкусный, а икра! Просто потрясающая!

— Полотенцем. Так делает моя мама, — ответил он, и Ольга с удовольствием отметила, что, оказывается, он может обходиться без своего наглого тона. Икра была такая вкусная, сочная и соленая, что не было сил оторваться, и она чуть не съела всю банку, но вовремя остановилась, вспомнив о Лизе. Запила соком и снова улеглась.

— Спасибо.

Игорь унес поднос в кухню, и, услышав шум воды, Оля поняла, что он моет посуду. Это было так приятно: и то, что он приготовил ей ужин, и то, что моет посуду, — право, ради этого стоило упасть. Женским чутьем Оля понимала, что, пока она лежит вот так — беспомощная, слабая, он будет заботиться о ней. Поэтому, хотя она чувствовала себя уже хорошо, и не подумала вставать. Ей так хотелось, чтобы он еще немного поухаживал за ней.

Он действительно пришел, сел рядом и взял ее за руку.

— Как это тебя угораздило?

— Возвращалась с просмотра.

— Тебе не нужно больше работать.

— А кто за меня будет работать, может быть, ты? — Ей приятно было чувствовать себя слабой и милой, но это уже слишком. Она забрала руку.

— Тебе сейчас нужно думать о ребенке, я ведь сказал, что дам денег сколько нужно.

— А я тебе ответила, что я детьми не торгую. Ты не получишь его, так что не надо зря тратиться. Я не трогала твоих денег. Можешь забрать.

— Я буду давать деньги в любом случае, — процедил он, и Ольга поняла, что переборщила.

«Санта Барбара» закончилась, и Лиза пересела к ним.

— Мама, тебе понравилась картошка? Мы с Игорем готовили, — гордо похвасталась она.

— Очень, а чем ты помогала? — Оля любовно убрала дочке выбившуюся прядь за ушко.

— Я перемешивала и солила, а Игорь чистил и резал.

— Молодец. Только надо говорить: дядя Игорь.

— Не надо. Я так и говорила. А он сказал — просто Игорь. Вот!

Игорь улыбнулся Лизе, и маленькая кокетка засмущалась.

— Ты, кажется, говорила мне, что умеешь чай делать? — Игорь явно хотел отослать девочку.

— Умею. Сделать? — Он кивнул, и Лизу как ветром сдуло.

— Ловко ты с ней, — удивилась Оля. — Она вообще-то чужих сторонится.

— Значит, я не чужой. Умею я обращаться с женщинами, что ж поделать, — всех возрастов и сословий.

— От скромности ты не умрешь.

— Не дождешься. Слушай, у меня к тебе дело. Я хочу снять у тебя комнату.

— Зачем?

— Как зачем? Жить негде.

— Что, жена выгнала?

— Да я с ней и не жил. Снимал жилье. А сейчас мне отказали. Вот я и подумал: у вас три комнаты, места много. Я буду платить, и тебе не придется работать.

— Как это я чужого человека в дом впущу… — начала она и растерялась. В постель, значит, можно, а в дом нельзя.

Эти же слова, видимо, вертелись у него на языке, и он так многозначительно покивал головой, что она смешалась.

— Не знаю, зачем ты это придумал, — пробормотала она…

— Не волнуйся, меня днем никогда не будет, я буду только приходить ночевать. Могу спать хоть на этом диване.

Значит, каждую ночь он будет в соседней комнате.

— Ты что, боишься меня?

— Вот еще. Да живи на здоровье. — Вообще-то она не думала соглашаться, а вот брякнула такое.

— Тогда договорились.

Игорь стал жить у нее. Хотя жить, это сильно сказано. Действительно — приходил ночевать. И чаще всего очень поздно, когда они уже спали. Вернее, спала Лиза, а Олька всегда с невольным трепетом ждала его возвращения. Он входил очень тихо (Оля дала ему ключ) и почти всегда сразу ложился. Если она и ждала от него каких-то действий, то напрасно — он никогда не тревожил ее.

Наступил март, еще более холодный, чем февраль, казалось, зима напоследок решила наморозить всех по полной программе. Оля иногда по несколько дней не выходила из дому. Игорь приносил продукты, баловал их всякими вкусностями. А сам ел редко. Только завтракал — кофе, бутерброд. Она перестала работать и от постоянного сидения дома набрала вес, живот заметно округлился, ноги стали отекать, а характер портиться. Она раздражалась по пустякам и скучала от вынужденного безделья. В те редкие вечера, когда Игорь приходил пораньше, они иногда подолгу сидели, пили чай и разговаривали. В принципе, он был довольно уживчив, легок и только временами напускал на себя язвительность. Да и Олька частенько сама была в этом виновата. Он хорошо ладил с Лизой, и девочка, похоже, привязалась к нему.

Посмотреть со стороны — ни дать ни взять обычная семья. Игорь приносил деньги, продукты, она готовила, убирала, но в их отношениях всегда присутствовала неопределенность, даже напряженность.

Он не навязывал ей своего общества, не приставал с нежностями, а ей этого, стыдно признаться, ой, как хотелось. Но Игорь держался на расстоянии и без умысла, а может, намеренно дразнил ее этим. Иногда по утрам, когда она видела его, обнаженного до пояса, в ванной за бритьем или умыванием, ей невольно хотелось оказаться в его объятиях. Несколько раз она едва сдержалась от желания прикоснуться к нему, хотя и стеснялась своей раздавшейся фигуры и распухших лодыжек. Олька твердила себе, что он не может интересовать ее, что он ей не нужен, но вопреки всему ее влекло к Игорю все больше и больше. Теперь она не могла себе позволить ходить в старом халате, нечесаной до обеда. Вдруг он вернется раньше? Оля стала носить спортивные шерстяные брюки и длинный широкий свитер, отчасти скрывавший фигуру, и даже сделала стрижку.

Она, конечно, слышала расхожее мнение, что беременным нельзя стричься. Хотя, собственно говоря, почему? С Лизой она не только стриглась, но даже делала химическую завивку. Стрижка получилась симпатичная, пышный затылок и коротенькая челка делали лицо круглее и моложе.

Когда Игорь увидел ее впервые с новой прической, в его лице промелькнул живой интерес, и он не поскупился на комплименты. Но Олька ждала от него не просто слов, а воскрешения былого огня в глазах. Однако ничего такого не увидела. Она расстроилась и даже поплакала тайком. «Стоило росным ладаном мыться». Она не понимала причины изменения его отношения к ней. Ведь она нравилась ему, действительно нравилась, не зря же он захотел жить у нее.

Впрочем, чему удивляться, решила она, он никогда не скрывал, что больше всего его интересует ребенок, а вовсе не она. Принять такое объяснение его безразличия было нелегко, но Оля устала ждать знаков его внимания. Она твердо решила выбросить из головы все свои нелепые надежды — и ей сразу стало легче.

Она начала больше заниматься Лизой, возобновила прогулки, делала гимнастику для беременных и читала все подряд. Боже, как давно она не читала! Готовила в основном для Лизы. Сама чуть клюнет — и все (вес и так большой), ела много фруктов, овощей. К Игорю стала относиться как он того и заслуживал — без лишних эмоций. Живет у нее квартирант, подумаешь, большое дело. Все-таки деньги, да еще и охрана. Перестала ждать его возвращения, даже стала избегать: пораньше ложилась или делала вид, что спит, если слышала звук поворачиваемого в замке ключа; не вставала с постели, пока он не уходил. Собственно говоря, Оля обиделась, чисто по-женски обиделась. Влюбленная женщина все может простить — грубость, вспыльчивость, ревность, но только не равнодушие. Не сразу, но Игорь заметил перемену в ее поведении. Однажды он пришел пораньше, присел в кухне, где Олька читала, и, улыбаясь, стал испытующе наблюдать за ней. Она сделала вид, что увлечена чтением, и нарочно не сразу отреагировала на его присутствие.

— Может, поужинаем? — отвлек он ее вопросом.

— Я не хочу, — оторвалась она от книги, — а ты посмотри, что есть в холодильнике.

— А горячего ничего нет?

Это было впервые за все время его пребывания в квартире. Олька подняла на него удивленные глаза.

— Ну, обычно ты не ешь, когда я готовлю.

— Обычно не ем, а сегодня хотелось бы.

— Приготовь сам. — Она снова уткнулась в книгу.

Игорь негромко рассмеялся.

— Ты чего?

— Да нет, ничего. Давно не видел тебя.

— А зачем тебе меня видеть?

— Ты стала меня избегать.

— Тебе показалось.

— Не думаю. Поначалу ты смотрела на меня ТАКИМИ глазами! А потом сникла. Обиделась?

— С чего бы?

— Обиделась, обиделась. Я ведь вижу.

— И что ты видишь?

— Что ты снова стала прежней. Той независимой сексуальной девчонкой, которая не боялась разгуливать в откровенном платье, а не плаксивой беременной дамой.

— Может, ты скажешь, по чьей вине эта дама беременна? — сузила она глаза, и крылья ее тонкого носа знакомо затрепетали.

— Все, брейк, — примиряющее поднял он руку. — Я действительно что-то приготовлю.

Ольга взяла книгу и ушла в спальню. На ее губах играла затаенная улыбка. Все ясно, мальчик. Нам нравится только недоступное, независимое и не наше. То, что можно взять голыми руками, — зачем оно нам? Без труда добытое — не ценится. Но в одном он прав — она отупела от своей влюбленности и забыла, что мужчину нужно держать в постоянном напряжении, а не разочаровывать однообразием.

Постучав (он всегда стучал), Игорь заглянул в комнату.

— Ужин готов. Составишь мне компанию?

— Я не хочу есть. Может, Лиза.

— Я заглянул к ней. Она уснула одетая.

— Пойду раздену.

— Уже.

Они заглянули в комнату к Лизе. Девочка спала в своей постели. Ее вещи аккуратно висели на стульчике. Оля тихо прикрыла дверь. Игорь взял ее за руку и повел в кухню. На столе стояли два прибора, салат, сыр, ветчина и фрукты. И все это было освещено светом двух больших красных свечей, которые Ольга держала на полке в комнате и не зажигала уже сто лет.

— Очень красиво, — честно сказала она. — Романтический ужин?

Игорь молча достал бутылку вина и налил в два бокала.

— Это «Сангрия», очень легкое вино. Думаю, немножко тебе не повредит.

Оля отпила ароматное, больше похожее на морс вино, а Игорь тем временем положил немного салата на ее тарелку.

— Оцени.

— Вкусно, — сказала она, попробовав. Салат и вправду оказался вкусный, в нем были и овощи, и мясо, и еще что-то, что именно, она даже не поняла.

— Давай выпьем за тебя, Оля, за твое возвращение.

— Возвращение куда?

— Возвращение в себя. Я рад снова видеть тебя прежней.

— Ты не знал меня прежнюю.

— Но то, что я успел узнать, нравилось мне больше, чем уныние, в котором ты пребывала последнее время. Я знаю, — жестом остановил он слова возражения, готовые сорваться с ее губ, — знаю, что тебе пришлось пережить. Тебе здорово досталось, и в этом я тоже отчасти виноват. Если можно считать виной то, что мужчину и женщину потянуло друг к другу так, что они даже не успели познакомиться. Хотя я считаю, мы познакомились и узнали друг о друге больше, чем просто имена.

Ольга молчала. На нее вдруг снизошло умиротворение. Ей было хорошо, спокойно и легко на душе.

— Я не хочу, чтобы ты страдала от этого. И помогу тебе, чем только смогу.

Ясно. Он хочет расставить все по местам, объяснить, что ничего не может предложить ей, кроме помощи.

— Спасибо, — честно ответила она. — Я не вправе ничего от тебя ожидать. Большинство мужчин в такой ситуации вообще не появились бы. Я ни в чем тебя не виню. Ну, был бы на твоем месте Андрей, что изменилось бы? За все в жизни надо платить. И я рада, что за свои ошибки расплачиваюсь я, а не мои дети.

— А может, это не ошибка?

— Что именно?

— Все. Может, наш сын будет на редкость талантлив? А наша встреча предопределена свыше?

— Возможно, — с деланным равнодушием согласилась Оля, не понимая, к чему он клонит.

— Ты так не считаешь?

— Я знаю, что, когда садишься в трамвай без билета и думаешь, что едешь бесплатно, ты платишь самую высокую цену. Ты не можешь просто ехать, мечтать, читать, тебе не придет в голову никакая гениальная мысль, потому что ты все время опасаешься, не придет ли контролер. Ты постоянно начеку, ты нервничаешь, решаешь, что сказать, если поймают, через какую дверь удобнее удрать. Я говорю это со знанием дела: одно время у меня было хобби ездить без билета, потом — просто не было денег. И я точно знаю, что плата за проезд есть всегда. То, что произошло со мной, — это моя плата за проезд. И ты тоже платишь за свой билет, иначе не был бы здесь.

— Не нравится мне эта троллейбусно-кондукторная тема, — нахмурился он.

— А я и не обязана говорить только то, что нравится тебе, — парировала Ольга.

Они замолчали. Игорь доел салат. Потом достал из дипломата сверток и передал ей. Оля развернула. Это было ее платье. То самое.

— Ты же купил его своей девушке.

— Это не моя девушка, — улыбнулся он, — я купил его тебе.

— Зачем?

— Оно тебе идет. Скоро ты сможешь его надеть. Сколько осталось?

— Семь недель. Торопишься одеть меня на панель? Спасибо за подарок.

Да что это с ней? Он впервые пытается с ней поговорить, а она все портит.

Где-то у соседей заиграла музыка — новая лирическая песня, очень модная, самый свежий хит.

— Потанцуем? Я тебя приглашаю.

Ольга пожала плечами, но встала. Игорь бережно обнимал ее за плечи, из-за выпирающего живота они танцевали на некотором отдалении друг от друга. Это был их первый танец. Но малышу внутри нее не понравилось столь тесное прикосновение, и он взбрыкнул.

— Ого, какой сильный, — засмеялся Игорь, и голос его был таким счастливым, что Оля подняла к нему лицо, вглядываясь. А он поцеловал ее, так поцеловал, как ей раньше мечталось, — нежно, страстно, бережно. Музыка закончилась, а они все стояли, обнявшись.

Это был самый лучший, самый романтический вечер. Однако назавтра почему-то все стало по-прежнему. Он так же приходил поздно, не ужинал и сразу шел спать. А потом вообще не пришел ночевать. Эту ночь Оля спала плохо. Все прислушивалась, не заскрипит ли входная дверь. На следующий день он тоже не явился и не позвонил. Оля и нервничала, и злилась. Ведь можно хотя бы предупредить! А вдруг действительно что-то случилось? Сейчас и убить запросто могут!

Он появился на четвертый день — живой и здоровый. Оля стирала в ванной. Она повернулась в его сторону, когда он вошел, но ничего не сказала, а, поджав губы, продолжала стирать.

— Пошли чай пить, — через минуту позвал он, — я торт принес.

Ольга никак не отреагировала.

— Мама, пошли есть торт, — скомандовала Лиза и потащила Ольгу в кухню. Там она получила от Игоря самый красивый кусок с розочкой.

— Ой, там «Санта Барбара» началась, — через минуту всполошилась Лиза и умчалась с тортом в комнату.

— Я не буду, — отодвинула Оля свой кусок, — и так, боюсь, раскормила его как слона. Не разродишься потом.

— Разродишься, куда ты денешься, — улыбнулся Игорь.

Но Ольга не склонна была шутить.

— Ты мог хотя бы позвонить?

— Так получилось, что не смог.

— Если ты ездил к жене, то разве там не было телефона?

— Я ездил не к жене, но и ты мне не жена, так что оставь свой тон, — недовольно поморщился он.

— Ты живешь в моем доме, — начала заводиться она, — это элементарная вежливость. А то сиди и думай, не зарезали ли тебя в парадном.

— Я сам кого хочешь зарежу, — усмехнулся он.

— Откровенное заявление. Вот что значит — пускать незнакомого человека в дом…

— Или в постель… — Теперь он был тем неприятным Игорем, который изводил ее насмешками. — Но мне приятно, что ты волновалась обо мне.

— Да пошел ты…

— Жаль, что ты почти на сносях, а то получила бы за свое «пошел», — жестко сказал он, но Ольгу это не остановило.

— Слушай, не умеешь себя вести, так выметайся отсюда. Устроил себе ночлежку!

— Отчего ты бесишься? Ревнуешь, что ли? — Он откровенно издевался.

— Да нужен ты мне! Я не понимаю, почему ты сюда таскаешься? Это мой ребенок, мой и только мой! Я могу записать его на свою фамилию, и ты вообще не будешь иметь на него прав. Так что не надейся.

— И все из-за того, что я не ночевал три ночи, — вздохнул с улыбкой Игорь. — Представляю, каково жилось твоему мужу. Не зря он сбежал!

— Догнать не хочешь?

— Если ты еще раз скажешь это, я уйду и больше не приду.

— Ну и уходи! Мне вообще непонятно, зачем ты здесь живешь, раз…

— Раз не пристаю к тебе? Это ты хотела сказать?

— Нет.

— Это. Так вот, я, по твоему выражению, таскаюсь сюда не из-за безумной любви к тебе, как ты решила. А из жалости.

— Что?

— А ты как думала? Что ты единственная и неповторимая? Я катаюсь сюда через весь город и сплю на твоем горбатом диванчике из жалости. Чтобы вы с дочкой с голоду не умерли, чтобы ты не родила на улице, когда упадешь еще раз, чтобы не наделала глупостей от отчаяния!

— Все ясно. — Ольга поднялась, и голос ее зазвенел. — Я не нуждаюсь в твоей жалости. Это я тебя пожалела, думала, тебе правда негде жить.

— Неужели я похож на мужчину, которому негде ночевать? Или у которого нет женщин?

— Убирайся, и чтобы я тебя не видела! Я ненавижу тебя и никогда не позволю даже подойти к моим детям.

— Оля! — Его лицо стало серьезным, он попытался взять ее за руку.

— Выметайся! — одернула она руку. — Немедленно! Я сошла с ума, если после всего терплю тебя в своем доме!

— Ты пожалеешь.

— Ты что, оглох? — И она швырнула торт со стола. — Убирайся!

Торт разлетелся на куски, хлопья крема испачкали стены и занавески.

— Ну, ты и стерва, — только и сказал он. Хлопнула дверь, и она поняла, что он больше не придет.

Глава девятнадцатая

Маша поехала к родителям одна. Павел сослался на какие-то срочные дела и отказался ехать. А она его и не уговаривала. Слава Богу, хоть перестал таскать ее к своим, она уже не могла выносить слащавой наигранности Веры Васильевны, своей свекрови. Та все время пыталась чем-нибудь занять их, как детей: играми, шарадами, тестами. Иногда это было даже забавно — но постоянно! Они же взрослые люди. Неужели нельзя просто поговорить? Маша неизменно проигрывала в играх и набирала меньше всех баллов в тестах.

— Это нормально, — успокаивала ее свекровь. — Для женщины главное — душа. От нее зависит мир в доме. А мужчине интеллект просто необходим, ведь он должен содержать семью.

Маша негодовала про себя. Вере Васильевне прекрасно было известно, что именно Маша содержала семью. Платила за коммунальные услуги, покупала продукты. А Павлу деньги давали родители, в основном — на одежду. Если они куда-нибудь выходили: в кино, кафе, тогда мог заплатить и он. Однако случалось это все реже и реже.

Маша погостила дома целых три дня. Она так по всем соскучилась! Павлик вытянулся, стал такой взрослый и умный. Как она мечтала забрать его! Нет, совсем не таким видела она свое замужество. Рядом должен быть мужчина — сильный, заботливый. Мужчина, который любит ее и ее ребенка, которому нужна семья и слабая женщина рядом. А Павел сам был инфантилен и слаб. Она, конечно, не стала жаловаться родителям, но постоянно думала об этом. Глупости, что она сама не может растить сына. Она заберет его к себе. И пианино перевезет. Найдет хорошую пожилую женщину, чтобы та водила сына в школу и присматривала за ним хотя бы первое время, пока мальчик не привыкнет. Городские дети быстро адаптируются. Решено, она так и сделает. Места у нее хватит, и зарабатывает она нормально, а понадобится — ей поможет фирма, подбросит еще работу. Маша так воодушевилась, что у нее даже поднялось настроение, и уезжала она с легким сердцем.

— Тебе полезно чаще приезжать, — сказал отец. — Видишь, как расцвела за пару дней под родительской крышей.

Маша расцеловала всех и уехала, мечтая поскорее осуществить свои планы. Она ясно понимала одно: она не будет жить с Павлом, и нужно поспешить с решением. Но дома Павла не оказалось. Она позвонила его родителям. Трубку взял отец и сообщил, что Павел в больнице.

— А что с ним?

— Я не знаю, что-то с легкими, он ведь кашлял.

Павел действительно немного кашлял в последнее время.

— В какой он больнице?

— Я не знаю, где-то здесь рядом, — замялся тот, — скоро придет Вера Васильевна, она скажет.

Может, лучше сначала поговорить с ней? Нет, это их дело. Нужно съездить к Павлу. Маша быстро собрала передачу — мамино малиновое варенье, пироги, и поехала к свекрови. Раз больница рядом, лучше не терять времени, завтра начинается рабочая неделя, будет не до поездок.

В их квартиру звонила пожилая рыхлая женщина. Маша увидела ее, как только вышла из лифта.

— Что, никого нет дома?

— Ага. — Она повернулась и окинула Машу придирчивым взглядом. — Ты тоже к ним? Кто ж такая будешь? Уж не жена ли Пашки?

— Да, — подтвердила Маша. — А вы тоже родственница?

— Ага, — шумно выдохнула толстуха, — я Витькина сестра, а Пашке, стало быть, тетка. Так можешь и называть — тетка Клава.

— А я Маша. Вы не знаете, Виктор Павлович скоро придет? Я звонила ему час назад, он был дома.

— Да должен быть, может, куда вышел. Давай подождем немного. — Тетя Клава, пыхтя, спустилась по ступенькам к окну и поставила сумку на подоконник.

— Пашка у тебя живет?

Маша утвердительно кивнула.

— Ну, и как он?

— В больнице, сказали. Я к родителям уезжала. Сегодня позвонила Виктору Павловичу, он говорит: где-то здесь, рядом…

— А-а-а, в «дурке» опять.

— Что значит — «в дурке»?

— А то и значит, что в «дурке». Он там часто лежит.

Маша онемела.

— А ты что, не знала? Ох, хитра, ох, хитра Верка-то. Да у них весь род такой. И отец ее больной был, художник, говорили. Да какой там художник — псих, он псих и есть, и брат ее с придурью. Как я нашего Витьку отговаривала! Подругу свою ему сватала — хорошая такая девка была: веселая, работящая. А он, как баран, уперся — люблю да люблю. Вот теперь у Нинки две дочки красавицы — студентки, а у Витьки — один Пашка, и тот… — Она покрутила пальцем у виска и шумно высморкалась в большой клетчатый носовой платок.

Тетка Клава не выдержала, сослалась на больные ноги: «Не могу долго стоять», — сказала она и ушла. А Маша стояла и переваривала услышанное. Очнулась она от звука поворачиваемого в двери ключа. Вера Васильевна недоуменно посмотрела на Машу.

— Вы к нам?

— Да, именно к вам, Вера Васильевна. Мне нужно с вами поговорить.

— Проходите. А почему вы не позвонили? Виктор Павлович дома.

— Я звонила. Никто не открывал.

— Витя, ты что, не слышал звонка? — крикнула она в комнату.

Из комнаты показался Виктор Павлович с мятым лицом и заспанными глазами.

— Я спал. Что-нибудь случилось?

— Ничего не случилось, а вот Машенька под дверью замерзла. Раздевайтесь, деточка, — слащаво проворковала она. Здесь ее всегда называли на «вы» и ласково-уменьшительными именами.

— Вера Васильевна, — сразу приступила к делу Маша, опасаясь, что потом не хватит смелости, — это правда, что Павел болен?

— Конечно, он на обследовании. У него такой кашель! Нужно исключить плеврит или пневмонию. Но бронхит, скорее всего, есть.

— Я не о том. Мне стало известно, что он… не совсем нормален… — Ей было стыдно и неприятно произносить это, но она уже знала, что с этой женщиной лучше говорить на чистоту, иначе она опять выкрутится — заморочит ее словами.

— Кто вам сказал такую чушь! — с негодованием воскликнула она, и Маша поняла, что это правда.

— Тетя Клава.

— Так я и знала. — Вера Васильевна перестала изображать из себя королеву-мать и в волнении заметалась по комнате. — Так я и знала! Вот она — твоя сестра во всей красе! — закричала она через коридор мужу. — Эта плебейка! Ни такта! Ни понимания! Я же сказала, чтобы ее ноги в нашем доме не было!

— Давно надо было все сказать Маше, — ответил вошедший Виктор Павлович и встал спиной к ним у окна.

— Да, Вера Васильевна. Нужно было предупредить меня.

— Извините, Маша, — отчеканила свекровь и поджала губы. — Я вам нашего сына не навязывала. Вы захотели выйти замуж. Вы, извините, много старше Паши, у вас — ребенок. Вам просто захотелось устроить свою судьбу! Нашли молодого человека из хорошей, небедной семьи. Мы вас приняли и никогда ни в чем не упрекнули. А теперь вы смеете винить в своих ошибках нас?

— Я ни в чем вас не виню. Но лучше, если бы я знала.

Вера Васильевна переменила тактику. Она села возле Маши, обняла ее за плечи и заговорила проникновенным голосом:

— Я понимаю, Машенька. И все вам объясню. Паша — очень ранимый, тонкий, как все талантливые люди.

Маше захотелось спросить, в чем именно состоит его талантливость, но она не стала делать этого.

— В нашем роду есть и музыканты, и художники, а это люди неординарные.

Маша вспомнила про дедушку художника, того самого, который «псих психом», и только вздохнула.

— Таким людям трудно бывает примириться с жестокой действительностью, им нужны понимание и любовь, и тогда они будут здоровы и счастливы. Паша полюбил в десятом классе. Первый раз в жизни. А девочка эта оказалась грубой и жестокой. Она отвергла его, высмеяла при всех, оскорбила. И он решил покончить с собой. Его едва спасли. — У нее на глазах выступили слезы. — Вы сами мать и, надеюсь, поймете меня. Потом он привязался к вам. Ну, как я могла разрушить счастье единственного сына! И потом, если вы любите его, то любите и в болезни, и в здравии.

— Я поняла, — сказала Маша. Ей было жаль эту женщину. И она все говорила правильно. Вот только Маша не любила ее сына и, будь он даже абсолютно здоров, все равно оставила бы его. Видно, личное счастье не для нее, единственное, чего она сейчас хочет, — это жить вместе со своим ребенком. — Дайте мне адрес больницы. Где он лежит?

— Он в дурдоме, — грубо, как и его сестра, произнес Виктор Павлович, не поворачиваясь от окна.

Вера Васильевна посмотрела на него с ненавистью.

— У него — нервный срыв. Вы уехали и оставили его. Он боится, что вы его бросите. Машенька! — в отчаянии взмолилась она. — Не бросайте Павлика, он вас любит! — И она заплакала.

У Маши сердце разрывалось от жалости, но она сознавала, что если сейчас уступит, то станет сиделкой для их больного сына. В конце концов, это их ребенок, а ей нужно думать о своем. Она встала и сказала тихо, но твердо:

— Простите меня, но я не буду с ним жить.

— Вы такая же, как все, — черствая, жестокая, вы думаете только о себе!

— Поймите, у меня тоже есть сын. Я хочу, чтобы он жил со мной.

— Паша будет ему прекрасным отцом!

— Я не хочу, чтобы у моего сына был такой отец.

От былой деликатности Веры Васильевны не осталось и следа. Она вытерла слезы и тоже встала.

— Хорошо. Я обещаю избавить вас от нашего сына. Но, — она предостерегающе подняла палец, — никаких свиданий с ним, никаких объяснений. Я все сделаю сама.

Закрыв за собой дверь этого дома, Маша вздохнула с облегчением. Она и не собиралась ничего выяснять с Павлом. Но почему ей так не везет! Первый муж был алкоголиком, второй — сумасшедшим. У нее есть единственная любовь в этом мире — ее Павлик. Она будет жить для него. Маша ехала в полупустом метро и вспоминала Андрея. Он тоже не для нее. Он — муж сестры. А ведь, если бы не проделки Ольки, она могла вляпаться в эти отношения по самые уши. Да и Олька хороша! Ничего себе подруга. Правду говорит, Бог ее за это уже наказал. А у нее не осталось никаких обид или претензий ни к ней, ни к Андрею. Одна пустота, и именно эта пустота толкнула ее в объятия больного человека. Она и сама в какой-то мере больная — вышла замуж за первого встречного!

Неделя выдалась тяжелой. Маша приходила поздно, уставшая — ужинала, смотрела телевизор и крепко засыпала. Вечером, в субботу, в дверь позвонили. На пороге стоял Павел. Он был мокрым от дождя, дрожал, глаза его возбужденно горели. Таким Маша его еще не видела.

— Она не пускала, — прошептал он, чуть не плача, — она не пускала меня к тебе. Сказала, что ты такая, как Люся…

— Кто?

— Мама! Она сказала, что ты не любишь меня! Маша, скажи, что это неправда! — Он плакал. — Ты ведь не бросишь меня?

— Нет, конечно нет, — поспешила успокоить его Маша. Не хватало только, чтобы он сейчас выпрыгнул у нее из окна. — Успокойся, Паша.

Павел обнял ее, весь дрожа. А Маша ничего не чувствовала к нему, кроме жалости и брезгливости. Раздался звонок телефона.

— Да, здравствуйте, Вера Васильевна. Да, у меня.

— Маша, тут такой ливень, но я сейчас обязательно за ним приеду.

— Я не хочу к ней! — взвизгнул Павел. — Скажи, чтобы не приходила!

— Все хорошо, Вера Васильевна, вы не волнуйтесь. Мы завтра к вам приедем.

— Маша, вы уверены? — Она была не на шутку встревожена.

— Да-да. Все хорошо. До свидания.

Ей удалось успокоить Павла. Она напоила его горячим чаем, рассказала о том, как она съездила к сыну и ни о чем другом даже не заикнулась. Сейчас главное, чтобы он спокойно уснул, а завтра она с помощью родителей Павла как-то с этим справится.

…Маше иногда снился один и тот же сон. Она стоит на танцах и ждет, чтобы ОН ее пригласил. Он — самый лучший мальчик в школе, ее первая любовь. Но он никогда не замечал ее и проходил мимо, а она продолжала смотреть в ту же сторону, где только что стоял он, чтобы никто не догадался, кого она ждала. Он дружил с ее одноклассницей, девочкой ничем не примечательной, кроме одного — она нравилась ЕМУ. Маша тоже стала дружить с ней: раз эта девочка ему нравится, она не может быть обыкновенной. Маша часами вглядывалась в свое отражение в зеркале — что у нее не так? И фигура стройнее, и глаза больше, и волосы пышнее тусклых кос подруги. Но он, ее любимый мальчик, не замечал этого. Тогда Маша еще не знала, что любят не самых красивых и не самых умных. Любят потому, что любят.

Она читала где-то, что человек всю жизнь изживает свою первую любовь, даже когда счастлив, а Маша не была счастлива, и ей время от времени снился этот сон. Играет музыка, звучит песня ее юности, лирическая, о любви. Звучит так проникновенно, что хочется плакать. И она снова надеется, что произойдет чудо — он пригласит ее, но даже во сне это никогда не сбывалось, он проходил мимо. И снова тоска и разочарование захлестывали сердце…

Павел проснулся от тревожного предчувствия. Рядом он слышал тихое дыхание Маши. Она хорошая, она никогда не достает его дурацкими нравоучениями, как мать. Не относится к нему, как к больному… Стоп! Он понял, что его насторожило. Сегодня она вела себя точно так же, как мать. Не расспросила, не выслушала. Закрыла рот словами: «Ты устал. Успокойся. Отдохни». Они в сговоре! А потом она оттолкнет его, как тогда Люся. Скажет: «Ты — шизик». Они сговорились упрятать его снова в психушку!

Но почему? «Маша, Маша! Как ты могла! Я хотел всегда быть с тобой. Я тебя ничем не обидел!» Если она его бросит, он не выдержит. Не сможет без нее. Снова в больницу? Там сумасшедшие! Санитары грубые, матерятся! Маша, Маша. Он тихо плакал, но лежал неподвижно. Потом привстал и, прислушиваясь к ровному дыханию жены, пошел на кухню. На его губах играла довольная улыбка. Он нашел выход! Теперь Маша всегда будет с ним…

А Маше снился сон. Снова музыка и танцы, и снова знакомая тоска — ОН не пригласит ее. Но происходит чудо — ОН идет прямо к ней, приглашает ее, и они танцуют! Его глаза глядят на нее с такой любовью! Он целует ее, и Маша видит себя со стороны — на ней белое платье. Это — ее свадьба! А все вокруг хлопают и бросают цветы. И она так счастлива, так счастлива, что трудно дышать…

Глава двадцатая

Схватки у нее начались за три недели до предполагаемого срока. Это произошло ночью. Оля встала и начала собираться. Пока она дождалась отца, которого вызвала к Лизе, схватки участились, и она была едва в состоянии дойти до машины скорой помощи.

— От Саши ничего? — спросил папа и удрученно покачал головой. Он был уверен, что это ребенок Саши и что тот об этом знает.

Ольгу привезли в роддом, и здесь ей предстояло узнать все прелести совковых больниц в послеперестроечные годы. Не было ничего — никаких медицинских средств. Не хватало персонала. Она долго сидела в приемной, пока медсестра, старая неопрятная женщина, не приняла ее. Она стоически прошла все процедуры, с которыми сталкивается женщина, попадая в роддом. И сделаны он были наспех, грубо и неприятно. Ольга рожала второй раз и знала, как себя подготовить. Но сколько им ни говори, что ты сделала себе очищение, они все равно норовят выполнить свои обязанности и ставят клизму с холодной водой, хотя в ней нет никакой надобности. Медсестра забрала у Оли одежду и выдала ей рубашку и халат. Халат отобрали при входе в родильное отделение. Показали кровать с серым бельем и велели ложиться. Лежать она не могла и стала ходить из угла в угол, сцепив зубы, чтобы не кричать. Боли все усиливались, а в родильный зал ее не брали. Она подошла к врачу, который ее осматривал, и сказала, что у нее начинаются потуги. Он даже головы не поднял.

— Я знаю. Я вас смотрел. Вы рожаете, но медленно. Идите и ложитесь. Через час я вас посмотрю. — Вид у него был усталый и недовольный.

Ольга промучилась до утра. Она уже обессилила, но стоило ей прилечь на край кровати и закрыть глаза, как новая волна боли захлестывала ее и гнала прочь с постели. Рубашка была рваная, прямо на груди вырвано два лоскута, и ее налившиеся груди бесстыдно торчали в разные стороны из дырок. Пока у нее еще доставало сил смотреть на все это с юмором, она чуть посмеивалась, представляя, как выглядит со стороны. Интересно, это специально приспособили для кормления или кто-то в отчаянии рвал рубаху на груди?

Но через пару часов ей уже было не до смеха. Она обезумела от боли. Женщины, которые были с ней в палате, уже все родили. А ее час назад равнодушно посмотрели на кресле и снова отослали в палату.

— Господи, ну почему меня не ведут рожать? Остальные все родили, — сказала она новенькой женщине, которая только поступила и, судя по реакции, чувствовала себя неплохо.

— Так заплатили за них, наверное. Тут без денег ты никому не нужна. Все с собой нужно брать — и шприцы, и ампулы.

— Какие шприцы и ампулы? — не поняла Ольга.

— Ну, обезболивающее, стимулирующее. Тебе уже кололи?

— Нет.

— А ты что, не взяла с собой?

— Нет.

— Ну, ты даешь. Сейчас просто так уже не рожают. Ты здесь давно?

— С двух часов ночи.

— И воды отошли?

— Вроде да.

— Так что же ты ждешь, ребенка загубишь! Иди, скажи, пусть стимулируют, и на стол просись.

Ольга, постанывая, переждала схватку и вышла в коридор. За столом сидела толстая краснощекая медсестра.

— Позовите, пожалуйста, доктора, — попросила Оля, — мне пора рожать.

— Еще не пора, — равнодушно ответила медсестра, едва взглянув на нее. — А врачи все на пятиминутке. Потом — пересменка. Придет другая смена — вот и родишь.

— Но я не могу ждать! У меня давно воды отошли. Позовите кого-нибудь! — закричала она, скорчившись от боли.

— Чего кричишь, как дура! — Медсестра встала и пошла в глубь коридора, ворча про себя: — Грамотные все стали! Вот и рожали бы дома!

…Ольга сама не понимала, как ей удалось родить и не умереть. Но после всего этого — боли, криков, оскорблений, коновального акушерства, когда она уже знала, что родила мальчика, Оля заснула быстро и крепко.

Больница была такая бедная, что, если у женщины никого не было, она могла просто умереть с голоду. Здесь почти не кормили: жидкий молочный суп утром, овощной — в обед, каша на комбижире, вечером — вермишель или перловка. Врачи и остальной медперсонал, все как на подбор — хмурые, недовольные и какие-то недокормленные. Что за время настало? Да и как тут работать, если после шести-семи лет учебы в таком сложном институте, как медицинский, врач не в состоянии содержать семью. Все это Ольга понимала и не возмущалась равнодушием, а иной раз и грубостью санитарок и медсестер. Если ты не в состоянии заплатить за уход, то и будешь рожать, как скотина — сама по себе. Главное, что все необходимое после родов ей сделали. Рожала она плохо — ручная ревизия, разрывы. Пять дней, пока не сняли наружных швов, она еще потерпела, а потом сразу поспешила выписаться. Лечащий врач предупредил ее, что надо еще полежать, чтобы избежать осложнений, организм очень ослаблен, но Ольга настаивала, и никто ее особенно не удерживал. Не хочешь, пиши расписку и — пожалуйста, хоть на второй день после родов чеши домой. А Оле было жалко папу, который катался через весь город с кастрюльками, неудобно перед тетей Валей — Лиза теперь жила у них, а самое главное — она боялась за малыша, которому настолько редко меняли пеленки, что у ребенка уже пошли опрелости. И как только присох у него пупок, она вышла из больницы, невзирая на собственное состояние. Хуже, чем здесь, уже не будет.

За дни, проведенные в роддоме, она успела отдохнуть и спокойно обо всем подумать. Казалось, она не только освободила свое тело от бремени, но и свое сознание очистила от глупых мыслей. Сейчас она не могла понять, зачем выгнала Игоря. Он заботился о них, кормил, беспокоился. Разве будет мужчина так вести себя с женщиной, которая ему безразлична? И она нуждалась в нем, а вот прицепилась к какой-то ерунде и выгнала.

Будучи по натуре отходчивой, она не могла даже вспомнить, что же ее так разозлило. Наверное, беременность действует на мозги. Как ей не хватало его сейчас! Она простила ему долгое отсутствие и хотела только одного: чтобы он пришел с цветами, поздравил ее, кричал, запрокинув голову, как все мужья, радовался, вглядываясь в маленький сверточек за мутным стеклом. Теперь она ясно понимала, что именно этого подсознательно ждала всю свою долгую беременность. Ольга хотела и любила их ребенка, потому что любила его. И она была уверена, что он придет. Она ждала его каждую минуту. На второй день после родов стала вставать и, несмотря на слабость и боли, заставляла себя вышагивать взад-вперед по коридору, выпрямившись и заложив руки за голову. Она делала наклоны и приседания, ведь скоро он придет, и она должна быть такой, какой нравилась ему. Она уже видела себя — в джинсах, нарядном джемпере, который приготовила специально для такого случая, красивую и стройную. Вот она выходит на крыльцо, подъезжает синий «БМВ», и Игорь с большим букетом роз идет к ней. Он целует ее, берет на руки сына, они садятся в машину и едут в новую счастливую жизнь. Дальше этого момента ее мечты не простирались. Но было ясно, что все закончится очень хорошо.

Однако проходили дни, а Игоря все не было. Мальчика зарегистрировал папа — ему передали справку для ЗАГСа, и он решил сделать это поскорее, хотя Оля и не просила.

— Как ты хочешь назвать сына? — кричал он снизу на третий этаж роддома.

— Не знаю, скорее всего так же, как его отца! — Она решила рассказать все папе, когда выпишется. Не орать же эту историю на всю больницу.

А папа понял ее по-своему и записал мальчика Сашей. Так и стал ее сын Александром Александровичем Мартаковым. Оля узнала об этом в день выписки, когда принесли свидетельство о рождении. Может, она возмутилась бы и переделала его, но ведь Игорь так и не явился. Ольга покидала роддом в джинсах и джемпере, красивая и почти стройная, но забирал ее папа.

Глава двадцать первая

О том, что муж Маши снова пытался покончить с собой — отравиться газом, и этим убил свою жену, она узнала спустя месяц, когда гуляла с коляской в парке и встретила их общую знакомую. Нина жила в том же доме, что и Маша.

— Самое смешное, — с горькой улыбкой закончила Нина, — что идиота этого, ее мужа, снова откачали, а Машу — не смогли… Его теперь надолго в психушку засадили, а что толку-то… — Она смахнула слезы и поспешила уйти.

А у Ольги не было ни слезинки. Машка! Ее единственная подруга за последние годы. Она вспомнила их вечера, прогулки, долгие разговоры до утра, когда они оставались ночевать друг у друга. И расстались из-за чего? Из-за мужиков! Как будто они того стоят. Будь Оля рядом, этого не случилось бы. Она бы увидела то, что Машка просмотрела, — скрытую ненормальность ее мужа. Какая же она была эгоистка — думала только о себе, носилась со своими, самой же и устроенными проблемами! Ведь Машино замужество — только от полного одиночества. Оля бросила ее и увела Андрея. Кто знает, может, у них и сложилось бы, не вмешайся она.

Ей стало страшно. Сколько, ну сколько еще ей платить по счетам?

Тянулись дни, такие длинные — шесть кормлений в день. Ольга не высыпалась. После родов ей нельзя было сидеть из-за швов — или стоять, или лежать. Малыш кричал день и ночь. Она уже не понимала, что ему надо? Покормила, перепеленала, подержала, чтобы газы отошли, укачала, и только сама приляжет — он снова в крик. И так все дни напролет. Ольга вымоталась, похудела и совершенно отупела от всего — какой там режим! Давала грудь каждый раз, когда ребенок начинал кричать, как молодая бестолковая мамаша. Это не замедлило сказаться на количестве молока, и кормить вскоре стало совсем нечем. Пришлось покупать молочные смеси и прикармливать. Деньги таяли с каждым днем, и она не представляла себе, на что вскоре будет жить. Новый день приносил новые заботы. Постирать подгузники, пеленки, убрать в кухне, придумать из ничего ужин Лизе. Сама она, как только перестала кормить, перестала и есть, тем более что и есть-то было нечего. Папа с семьей пришел проведать их, когда Саше исполнилось три месяца. Они просто испугались, увидев Олю — кожа да кости. Привезли продукты — мешок картошки, овощи, консервацию, крупы. Лиза тоже вытянулась, стала худенькая, высокая. Нужно было купить кое-что из одежды и обуви. За детский сад она пока платила — надо ведь, чтобы с дочкой занимались, да и кормили.

В глубине души Оля еще надеялась на возвращение Игоря. Поначалу она вообще недоумевала. Он так заботился о ребенке! Сейчас его помощь была бы как никогда более кстати. Он прекрасно знает, что по всем срокам она уже родила. Но вскоре Ольга поняла, что Игорь бросил их. Предположим, она виновата, но ведь речь сейчас не о ней! Все-таки подлец он, подлец и последняя сволочь. Признав и приняв это, она перестала надеяться на его возвращение.

Ей требовалась работа и немедленно. И Ольга стала охранять подъезд: сутки — трое. Сначала страшновато было оставаться на ночь в маленькой комнатке, где, кроме стола и стула, ничего не помещалось, и всю ночь шатались то пьяные, то подростки обкуренные. Потом — ничего, привыкла. Днем целый день сидела с Сашей на скамеечке у подъезда, здесь и кормила, и пеленала, пока было тепло. Здесь укачивала в колясочке и оставляла спать в тени деревьев. Лиза бегала в квартиру — то подогреть молоко, то сварить кашку. Она научилась многим вещам, которые Оля и в десять лет не делала. У них появились деньги, пусть небольшие, на памперсы в новых магазинах не хватит, но жить как-то можно. Хотя разве они живут, с грустью думала Ольга, они выживают. Вчера заплатила за квартиру, так сегодня хлеб пекла, хорошо что муки еще много.

Каким многим полезным вещам научилась она: и носки штопать, и шапочки вязать из старых ниток, и вещи перешивать. За месяц работы она перезнакомилась с жильцами своего подъезда, в котором прожила всю жизнь. А раньше знала лишь соседей по площадке, да и то так: здравствуйте — до свидания. Теперь же она узнала не только как кого зовут, но и где кто работает, в котором часу домой приходит, любит ли выпить, кто с кем дружит. Ольга не представляла, что ее окружают такие добрые люди. Многие сердобольные бабушки предлагали посидеть с Сашей, пока она пойдет домой поесть. Молодые мамаши, у кого дети были чуть старше, дарили еще хорошую одежду, делились разными детскими принадлежностями — сосками, бутылочками. Слесарь ЖЭКа, починив кран, отказался взять у нее денег. Все, оказывается, знали ее маму, считали ее красавицей и модницей, помнили мужа Сашу и жалели ее, Ольгу. Подумать только, что раньше на всех этих Семеновичей, Петровных, Тань и Наташ она просто не обращала внимания. А теперь она чувствовала себя как в большой дружной семье.

Пенсионерка со второго этажа, Любовь Петровна, или баба Люба, как она сама велела себя называть, особенно привязалась к Сашеньке и вызвалась нянчить его, «запросто так», как сказала сама. Оля смогла выйти на работу. Дежурства она тоже не бросила, старалась успевать везде.

Она не собиралась использовать добрую старушку и решила, что обязательно будет платить ей. Многие из ее соседей жили не лучше — времена наступили трудные. Но Оля не падала духом, наоборот, к ней вернулось чувство юмора, она как будто даже находила удовольствие в умении преодолевать трудности. Вернись Игорь чуть раньше — и она бросилась бы ему на шею. А сейчас, когда она иной раз думала об этом, ее лицо кривила насмешливая гримаса. Вот и хорошо, что папа записал Сашу на ее бывшего мужа, а то она из-за своей сентиментальности еще дала бы сыну фамилию Игоря, а теперь раскаивалась бы. Как она могла любить того, к кому сегодня ничего, кроме ненависти и презрения, не испытывала? А ведь, стыдно признаться, тогда, выйдя из роддома, она пыталась его отыскать. Перерыла все старые блокноты и нашла телефон Лены Щетининой. Она позвонила и попросила к телефону Андрея.

— Вы родственница? — спросили на том конце провода тихим голосом, но это не был голос Лены, а, скорее всего, женщины постарше, может быть, ее бабушки. Хотя могла ли бабушка не знать их родственников?

— Нет. Я так, старая знакомая, — ответила она.

— Тогда перезвоните попозже.

— Когда?

— Через месяц, два. Тут у людей горе.

Какое может быть горе? Потом она поняла — Маша! Она ведь им родственница. Так что им не до нее. А потом Ольге уже не захотелось звонить.

Глава двадцать вторая

Проснулась она поздно и долго лежала, нежась в постели. Хорошо, когда можно иногда как следует выспаться. Вчера был день рождения мужа — собралось много гостей. Конечно, легче было сходить в ресторан, но Саша любил домашние праздники, и ей хотелось сделать ему приятное. Но зато сегодня утром он сам поднял детей и отвез их в школу, дав ей хорошенько выспаться.

За эти годы их жизнь постепенно стабилизировалась. Были трудности и неудачи, но они их преодолели. И теперь можно было немного передохнуть.

Она вспомнила, как восемь лет назад пришла с работы усталая, голодная, в самом мрачном расположении духа и увидела его. Саша вернулся. Он сидел на диване, держа на руках детей: с одной стороны — маленького Сашу, с другой — сияющую Лизу. Так и решилась ее жизнь. Саша принял все как должное — моя жена, мои дети. Вскоре они снова расписались. Саша заработал в Израиле денег и начал собственное дело. Сначала это была торговая точка, потом — палатка, две. А теперь он был владельцем сети небольших магазинов питания. Это не пришло легко и просто. Он работал как каторжный. Оля помогала ему. Пришлось стать и бухгалтером, и товароведом, и снабженцем. Они пережили поджог, кражу, разборки с местными авторитетами, «наезды» налоговой. Но сейчас у них был легальный бизнес, который приносил стабильный доход, так что Оля могла не работать. Саша сам предложил ей заниматься детьми и вести хозяйство. Поначалу ей это очень нравилось. Они сменили квартиру на новую, просторную в элитном, только что построенном доме, сделали отличный ремонт, купили мебель. Пока Ольга занималась всем этим, было интересно. Но когда был завершен интерьер комнат, все вещи заняли свои места и перестали радовать новизной, ей стало скучно. В ее жизни образовалась пустота, и она не знала, чем ее заполнить.

Оля приняла душ, сделала маску и уселась с чашкой кофе в свое любимое кресло в лоджии. Отсюда открывался потрясающий вид, квартира находилась на пятнадцатом этаже, и вдали в дымке виднелись купола Лавры и соборов, причудливое разнообразие архитектуры города и манящая зелень парков. Она и выбрала эту квартиру в основном из-за красивого вида. Терпеть не может, когда из окна виден только двор, как каменный мешок, без ощущения простора, воздуха. Саша согласился, он вообще мало вникал в бытовые проблемы, полностью поглощенный собственным бизнесом. Пожалуй, только две привязанности были у него, кроме дела, — спорт и сын. Большую часть свободного времени они проводили вдвоем в бассейне, на теннисном корте, на стадионе. Маленький Саша, которого для отличия стали называть Алексом, был рослый, спортивного телосложения мальчик, лицом очень похожий на Олю — светло-русый, с зелеными глазами. Почему Алекс? Вскоре после возвращения Саши они с Лизой стали путаться с именами, и дочка предложила называть одного из двух Саш иначе. Оля решила звать малыша Саней или Шурой, но Лизе это не понравилось, вот она и придумала — Алекс, как в американских сериалах.

— Такое взрослое имя для годовалого ребенка? Ты что, Лиза? Давай тогда уж папу будем так называть.

Но Саша заявил, что ему уже поздно переименовываться, а Лиза так упорно звала брата Алексом, что имя прижилось, и теперь никто не называл мальчика иначе. Иногда, когда Оля смотрела, как Саша с сыном играют в футбол или в теннис, у нее мелькала мысль, что, несмотря ни на что, они похожи в повадках и прекрасно ладят друг с другом, пожалуй лучше, чем она с сыном. Возможно, когда вырастет Алекс, он будет в чем-то похож на Игоря, но пока он внешне мамин мальчик, так же как Лиза — копия отца. Ольга вспомнила, как тогда ждала Игоря. А может, не его. Она ждала отца своего сына, просила об этом Господа Бога, и он услышал ее.

Они хорошо прожили эти годы. Помогали друг другу, поддерживали. Саша поставил памятник на могиле мамы. Взял к себе на работу ее отца. Теперь и у сводных братьев дела идут неплохо благодаря Саше. И никто из Олиной родни не чурается больше ее мужа, не говорит, что он ей не пара, наоборот — уважают и наперебой зовут в гости. Оля отодвинула чашку и закурила.

Саша не любил, когда она курила. Она делала это иногда, тайком, чтобы никто не видел. Просто сейчас ее захлестнули воспоминания.

…Три года назад она с детьми поехала на море. Саша не мог с ними вырваться. В санатории Ольга познакомилась с женщиной, которая тоже приехала без мужа, с дочкой примерно одного с Лизой возраста. Они подружились. Вместе купались и загорали, завтракали и обедали, а вечерами, уложив детей, гуляли по нарядной ночной набережной и сидели в ресторанах. Света, ее новая знакомая, жаждала любовных курортных приключений и таскала ее по разным барам, рыбным ресторанам и ночным клубам. Иногда это было забавно, иногда утомляло Ольгу.

— Ну, ты что, расслабься, получай удовольствие от жизни, — подначивала ее Света. — Время детское, давай еще потанцуем. Дома выспишься.

Ольга улыбалась и соглашалась, не могла же она оставить Свету одну. Они сидели в маленьком симпатичном ресторанчике на самом берегу. Тихий плеск моря, звездное южное небо и лунная дорожка на темной воде. Оля любовалась этой картиной, слушая мелодичную песню в исполнении местных музыкантов, когда кто-то рядом произнес:

— Разрешите пригласить.

Света уже танцевала, томно прильнув к худому долговязому юноше — тоже нашла себе ровню! Ольга не глядя подала руку высокому мужчине в светлой футболке и пошла с ним танцевать. Танцевал он хорошо, уверенно обнимая за плечи. Прямо перед собой она видела только его гладко выбритый подбородок и мощную загорелую шею. Когда же она подняла глаза — мир остановился и замер, потому что это был Игорь.

— Здравствуй, — сказал он и сжал ее в объятиях. Они долго танцевали — музыканты не останавливались и музыка звучала как-то бесконечно. Она даже подумала, что это — его проделки. Сначала она опешила, потом обрадовалась, затем разозлилась и даже попыталась вырваться, но он крепко держал ее. И она постепенно успокоилась. За минуты, пока длился танец, Ольга пережила все вновь — радость, боль, унижение, давнюю обиду, и, когда эти чувства уравновесили друг друга, он, словно почувствовав улегшуюся в ней бурю, остановился и предложил:

— Пойдем пройдемся.

Она позволила взять себя за руку и вывести из ресторана, краем глаза заметив восхищенное выражение лица Светы: ничего себе, мужика отхватила, тихоня.

Они прошлись по набережной и спустились на берег, усыпанный мелкой галькой. Подошли к самой воде, и Игорь повернулся к ней.

— Ну, здравствуй.

Их губы соединились, и снова, как в первый раз, восторг, нежность, страсть — все смешалось. Только его объятия, его губы и гулкие удары его сердца у нее в груди. Она не знала, долго ли это длилось. Ей было то страшно, то весело, то жарко, то холодно. И хотелось только одного, чтобы он не отпускал ее. Игорь оторвался от ее губ, но они продолжали стоять, обнявшись, и она чувствовала себя абсолютно счастливой. Так было всегда, когда он обнимал ее. Они могли ссориться, говорить друг другу обидные вещи, но, когда находились в объятиях друг друга, — жизнь замирала, а ее охватывало ощущение покоя и умиротворенности. И за все эти годы, оказывается, ничего не изменилось. Этот мужчина создан для нее. Она сразу это поняла, с первой встречи. Ничего не изменилось.

Потом они вернулись в ресторан. Он был почти пуст. Музыканты уже ушли. Играла тихая музыка. Они сели за столик у самого моря и долго смотрели друг другу в глаза, и каждый видел отражение собственных чувств. Игорь изменился. Лицо его немного осунулось, хотя на вид он стал еще более мускулистым и крепким. Южный загар красиво оттенял светлые волосы, но в них она увидела легкую проседь.

— Ты стала еще красивее.

Ольга молча улыбнулась.

— Ты здесь одна?

— С детьми.

— Как они?

— Хорошо.

Он заказал вина подошедшему официанту. А Оля вдруг почувствовала себя совершенно свободной. Она поняла, что теперь может говорить ему все, даже то, что не решалась сказать, когда боялась его насмешек, колких фраз.

— Куда ты тогда пропал? Я тебя так ждала!

— Я сидел в тюрьме.

— Господи! За что?

— За убийство.

— Этого не может быть!

— Почему? Я действительно убил.

— Кого?

— Да гада одного. Он зарезал моего брата.

— Андрея!

Игорь молча отпил вино.

— Это случилось…

— За неделю до того, как ты родила.

— И когда я вышла из роддома…

— Я уже был в камере.

— Когда же ты освободился?

— Больше полугода назад.

— Отчего же не позвонил?

— Я не позвонил, я сразу приехал к тебе!

— Ты приезжал?

— Да. И увидел вас всех во дворе… Вы садились в машину — ты, он, Лиза, сын. Вы собирались куда-то, шутили, смеялись. И было ясно, что у вас счастливая семья. Я понял, что опоздал. — Он помолчал. — Как ты назвала сына?

— Алекс.

— Алексей?

— Александр.

— А почему Алекс?

— Мужа зовут Саша.

— Но ты же вышла замуж позже.

— Долго объяснять, — улыбнулась Оля, — мой нынешний муж, он же и бывший. Это отец Лизы.

— Он знает про нас?

Она покачала головой:

— Он считает Сашу своим сыном.

Он молчал и пил вино, глядя куда-то мимо нее, и его глаза, как это бывало прежде, хранили непроницаемое выражение.

— Я звонила жене Андрея. Мне сказали, что у них несчастье, но я не предполагала такого.

— Ты решила, что я вас бросил? — медленно проговорил он, по-прежнему не глядя на нее.

Ольга кивнула.

— Ругала?

Снова кивок. У нее на глазах навернулись слезы.

— За что Андрея…

— Из-за меня.

— В смысле?

— Ну, ты-то могла бы догадаться. Его приняли за меня. — Игорь закурил и посмотрел на нее с какой-то непонятной жалостью. — Если чего-то боишься, оно обязательно произойдет. Он погиб за меня. Я — живу за него.

— Живи за себя.

— Не могу. С тех пор как его убили вместо меня, я уже не я. Я возрождаю его дело, живу в его доме, сплю с его женой.

— Зачем?

— Так получилось. Она единственная поддерживала меня. Теперь я нужен ей.

— Но если бы я знала! Почему ты не подал мне весточки, хотя бы через нее?

— Я не был уверен, что ты хотела этого. Решил — выйду, тогда и разберемся. Но, видно, не судьба. Ну, а узнала бы ты? Что, замуж бы не вышла?

«Не вышла бы», — подумала Ольга, но ничего не ответила.

— Ты здесь один?

— Да.

— Надолго?

— Завтра уезжаю.

Оля встала. Игорь расплатился, и они ушли вместе. В его номер…

На рассвете они расстались, и больше она его не видела. Их ночь была ночью приговоренных перед казней. Они любили друг друга исступленно, ненасытно и отчаянно, без надежды на будущее. Ей хотелось, чтобы он решил все за нее, чтобы он не отпускал ее. Никогда. Но он простился с ней. Простился с болью, но без колебаний. Для него все уже было решено. Потом Оля долго сожалела о том, что не попыталась изменить все. Возможно, будь она настойчивее, сейчас они были бы вместе.

Где-то в старом блокноте был телефон Лены, но она ни разу не воспользовалась им.

Глава двадцать третья

Лена никогда не думала, что в ней столько выдержки. Она не знала, откуда брались силы вынести все. Она видела, как отдаляется Андрей, но верила, что сделает все, чтобы не потерять его. И все-таки потеряла. И снова — похороны, потом — следствие, когда, абсолютно не считаясь с ее чувствами, толстый наглый следователь с поросячьими глазками, совершенно неприлично интересовался ее отношениями с покойным мужем и его братом. Игоря она почти не знала. Он никогда не бывал у них. Из скупых замечаний Андрея она поняла, что тот не жаловал Игоря, и поэтому никогда даже не пыталась разузнать о нем. Слава Богу, приехал папа. Бедный папа! Он только что потерял одну дочь, жена слегла от горя, а ему пришлось поддерживать Лену и заниматься похоронами…

Что ей потом оставалось? Работа, только работа. Постоянная связь с папой по телефону, его редкие визиты, иногда вместе с внуком. Их походы по магазинам, чтобы купить одежду для мальчика, в музеи и театры, куда тянулся этот одаренный ребенок. Ну почему Бог не дал ей сына или дочь? Было бы ради кого жить. Она отправляла посылки Игорю, писала письма, так как поддержать его больше было некому. Их мама умерла сразу после убийства Андрея, а отец — после того как Игоря посадили. Но Лена выжила. И астма отпустила ее. То ли помогло лечение, то ли новое потрясение так повлияло, но приступов больше не было. Она защитила диссертацию (папа был безмерно горд) и продолжала работать в клинике.

Появился Игорь неожиданно, и, хотя она знала срок его освобождения, это почему-то застигло ее врасплох. Он зашел просто повидаться, но, переночевав, уже не смог встать с постели — у него оказалось двустороннее воспаление легких. Лена ухаживала за ним, взяла отгулы на работе, делала уколы, варила бульоны и вскоре поставила его на ноги. Но Игорь был еще слаб. И она предложила ему пока пожить у нее, тем более что квартира и так большую часть времени пустовала. У Лены накопилось много дел на работе, она приходила домой очень поздно и часто сутками дежурила в отделении. Игорь вскоре тоже нашел себе занятие, но продолжал жить у нее. Лена была рада этому. Огромная квартира переставала казаться ей склепом, когда вечерами она заставала его дома. И он был так похож на Андрея, что иногда ей казалось, будто муж ее снова рядом, живой и здоровый. Она понимала, что это самообман, но этот самообман был таким приятным! Игорь, казалось, понимал все и пытался соответствовать этому романтическому образу. Он вскоре оставил свой резкий, насмешливый тон и разговаривал так, как обычно Андрей, — ровно и ласково. Иногда он несколько дней отсутствовал, но всегда предупреждал ее заранее. И Лена каждый раз ловила себя на мысли, что с нетерпением ждет его возвращения.

…В этот вечер она пригласила домой своих коллег. Вернее, они сами пригласились — решили устроить у нее девичник. Заведующая отделением, Ирина Яковлевна, и врачи-кардиологи — Людочка и Наташа. Ирина была высокой статной женщиной тридцати пяти лет, с роскошной каштановой шевелюрой, симпатичной, но уже немного увядшей. Она была разведена и сама воспитывала дочь-старшеклассницу. У Наташи муж был, но уже давно не работал, сидел у нее на шее и всю свою желчь из-за неудавшейся жизни выливал на замордованную работой жену. Людочка, самая молоденькая и хорошенькая, находилась в вечном поиске, но мужчины ей попадались все никудышные. И наконец, Лена, тридцатилетняя вдова. Так или иначе, почти все они были одинокими, все много работали, и все надеялись на лучшее.

Такие девичники случались у них нередко, но преимущественно в больнице, когда все собирались вместе. Сегодня они решили посидеть у Лены. В просторной кухне всем хватало места — Ирина жарила картошку, Наташа делала салат, Людочка чистила селедку, а Лена накрывала на стол. Такой большой компанией они быстро приготовили ужин и, дружно чокнувшись, налегли на еду. Утолив первый голод, заговорили так, как умеют только женщины, — все сразу.

— Ой, девчонки, какая я голодная!

— Кстати, селедка — обалденная!

— Хорошо пошел коньяк. Может, еще по одной?

Все выпили, и разговор пошел уже более связный.

— Люд, ну, что твой Дима? — поинтересовалась Наташа.

— Такой же козел, как и все. Представляете, час рассказывал по телефону, как он меня любит. Прямо жить не может. И вторую неделю не показывается.

— Может, случилось что?

— Как же! Просто боится. Он мне так и сказал: мол, я недавно развелся и пока не хочу никаких серьезных связей.

— Ну и на фиг тебе такой?

— Так вот же.

Людочка возмущенно вздернула курносый носик.

— А твой нашел наконец работу?

— Ага! Ему предложили грузчиком в наш гастроном. Так он мне: «Это мне грузчиком? С университетским дипломом?»

— А сидеть на твоей шее второй год ему диплом позволяет?

— Да пусть сидит. Лишь бы не пилил. Я уже привыкла, дома почти не бываю, сами знаете — у меня дежурств больше всех. Сына совсем задолбал. И так мальчишка старается: и школа, и тренировки, и мне по дому помогает. А тот лежит целыми днями на диване и зудит.

— Ну и гони его в шею.

— Куда гони? Это ведь и его квартира.

— Ой, девки, куда это все мужики подевались? — вздохнула Ирина. — Пусть уж я. Все-таки постарше вас. А Ленка, Людочка! И красавицы, и с хорошей работой, и с жильем! И что только этим мужикам надо? Да и ты, Наташа, выглядишь моложе своих лет. За что же нам судьба такая? У нас-то хоть дети есть. А девчонкам еще родить надо.

— От кого? — воскликнула Людочка. — От этого дебила Димы? Если от такого, то вообще не нужно.

— А Славик твой? — спросила Лена.

— Славик, — пробурчала Людочка. — Славик и не думал от жены уходить. Поматросил да и бросил.

Такие разговоры происходили всегда, стоило им собраться вместе. Сначала обсуждали последние новости в личной жизни, потом шли сетования на жизнь вообще, а дальше разговор переходил на профессиональную тему и уже не менялся. Но сегодня они не успели перейти к решению врачебных вопросов, потому что хлопнула входная дверь и в кухне появился Игорь. Он был в черных джинсах и белой футболке, подчеркивающей загорелую кожу его мускулистых рук.

— Здравствуйте, — вежливо поздоровался он. — Приятного аппетита. Я не помешал?

— Ну что вы, — мгновенно загорелась Людочка. — Пожалуйста, присоединяйтесь к нам.

— Спасибо, — ответил он, улыбнувшись. Казалось, этой улыбкой он сразу оценил и Людочку, и ее старания.

— Кто это? — возбужденно зашептала она, когда Игорь ушел в ванную.

— Брат моего покойного мужа, я же вам говорила, он пока живет у меня.

— Это тот, который в тюрьме сидел? — удивилась Наташа.

— С ума сойти, какие мужики по тюрьмам сидят! — Людочка не могла прийти в себя от восторга. — Вот, Ира, а ты говоришь, где они, настоящие мужики!

— Да, мужик фактурный, — согласилась Ирина. — А вот, что сидел, это плохо. Зачем нашей Леночке уголовник?

— Ты ведь знаешь, за что он сидел! — вступилась Наташа, на которую Игорь тоже произвел сильное впечатление. — Это даже благородно.

— Все так, но тюрьма никого еще не сделала лучше, — не сдавалась Ирина.

— Зачем тогда в нее сажают? — У Людочки глаза горели в предвкушении битвы. — Лена, ты не против, если я… Или у тебя что-то с ним?..

— Да что ты? Ради бога.

— Правда, что ли? — Наташа явно не поверила ей. — Такой парень, молодой, красивый, здоровый, живет у тебя, и у вас ничего не было? Не поверю.

Лена пожала плечами, но не успела ничего ответить — Игорь присоединился к ним, и общий разговор возобновился. Однако теперь никому не хотелось обсуждать дела, всех гораздо больше интересовал мужчина за столом. Людочка кокетничала напропалую: надувала губки, заливалась звонким смехом и словно случайно иногда прикасалась к его руке. Наташа сидела с томным видом, загадочно поглядывая на Игоря большими выразительными глазами. Ирина выпила лишнюю рюмку и, опьянев, устало улыбалась всем, почти не поддерживая беседу. Лена испытала незнакомое доселе чувство ревности. Ей не понравилось, как заигрывала с Игорем Людочка и как тот смотрел на нее. Наконец все стали собираться. Люда громко посетовала на позднее время, дальнюю дорогу и темные улицы. Подруги расцеловали Лену и ушли. Игорь пошел их провожать. Лена, совершенно уставшая, поплелась в ванную — умылась, приготовилась ко сну.

Чего она хотела? Молодой здоровый мужчина, женщин сто лет не видел, тут не то что на Людочку, на любую бросишься. Хотя на нее-то он не бросился. Она для него — только вдова брата. Сейчас ведь не Средневековье, чтобы жениться на ней. Вдова! Это слово ассоциировалось с чем-то старым, черным и унылым. Она посмотрела в зеркало на свое отражение. Красивое лицо, чистая кожа, никаких морщин. Какая же она вдова! Просто не нравится ему. Но такого рода успокоение не принесло ей облегчения, наоборот, она почувствовала себя обманутой. Лена услышала шум воды и направилась в кухню. Игорь мыл посуду.

— Я думала, ты не придешь, — сказала она честно.

Он не ответил. Не расслышал или не захотел услышать. Выключил воду и повернулся к ней. «Боже, до чего они похожи», — пронеслось у нее в голове.

— Понравились тебе мои подруги?

— Понравились.

— А Людочка?

— И Людочка.

— Почему же тогда ты не поехал к ней? Ты ей тоже понравился.

— Потому что, думаю, тебе это было бы неприятно.

— Ну что ты! Люда — моя подруга. Она хорошая и очень симпатичная, правда?

— Правда. Но не в моем вкусе, — сказал он и так посмотрел на Лену, что она смутилась. Что это с ней? Она, всегда такая деликатная, лезет к человеку в душу! Как неловко! Лена покраснела. А Игорь смотрел на нее понимающе, ласково и чуть насмешливо. Лена пробормотала какое-то извинение, пожелала спокойной ночи и отправилась спать.

Этой ночью Игорь пришел к ней, и она не прогнала его…

Эпилог

Оля спала плохо. В последнее время ее мучила бессонница. Вроде бы начинают слипаться глаза, а только приляжет, в голове тысяча мыслей крутятся — и сна как не бывало. Полночи лежит без сна, только задремлет на рассвете — и уже пора вставать. Раньше, когда было много работы — по дому, в фирме мужа, с детьми, засыпала чуть ли не стоя, как боевая лошадь. Проваливалась в сон, словно в черную дыру, но и просыпалась мгновенно — бодрая, отдохнувшая. А теперь и днем, и ночью ходит как сомнамбула. Саша если что-то и замечал, виду не подавал. Не из тех он мужчин, которые потакают женским капризам. Он все делал правильно: и в бизнесе, и в семье. Как говорится — человек с правилами. Он по-прежнему не пил, не курил, занимался спортом, на детей не давил, но держал в строгости, особенно Лизу, которая, несмотря на внешнее сходство с отцом, характером пошла в бабушку Виолетту. Дочь иногда выдавала такое, что Оля прыскала, вспоминая остроты покойной матери. С мамой Лиза общалась точно так же, как некогда ее бабушка, то есть совершенно свободно, на правах подружки.

— Мам, ты что, курила сегодня? — говорила она, заметив пепел на подоконнике. — Погоди, папа тебе задаст. Он у нас этого не любит. Хотя это прямое ущемление твоей свободы. Как ты такое терпишь?

— Но ведь и ты терпишь.

— Я — существо подневольное, поскольку — малолетнее. Вот стану совершеннолетней — захочу, тоже стану курить.

— Я тебе захочу!

— Да не волнуйся ты, мне не понравилось.

— Ты что — курила?

— А ты думала? Мне как-никак уже тринадцать.

Вот такая Лиза. Алекс другой — молчит и улыбается, эдакий маленький мужчина. Читать любит, игры компьютерные, футбол, теннис. В общем, нормальный современный ребенок. С папой они — лучшие друзья.

Саша завел свой распорядок для всех: для детей, для взрослых. Обедать любил дома, и чтобы не полуфабрикаты, а настоящий обед, полностью приготовленный ее руками. Если предстояла встреча с партнерами по бизнесу или презентация — жена должна идти с ним. А вот если она отправляется к своим друзьям или родственникам — это, пожалуйста, без него, у него всегда находились дела. Конечно, ей не трудно было сопровождать его, а иногда даже хотелось выйти с ним в люди, да и к папе она могла съездить сама, но ее возмущала сама постановка вопроса. Да, она прекрасно осознавала, сколько Саша сделал для них. Ведь если бы не он — не было бы нынешней стабильной, обеспеченной жизни ни у нее, ни у детей. И, конечно, она ему благодарна. Если бы не он…

А как, действительно, все сложилось бы, если бы он не вернулся? Что, они умерли бы с голоду? Покатились по наклонной плоскости? Она пошла бы на панель? Да ничего подобного — выжили бы, как многие другие. Ведь работала она и продавцом поначалу, и бухгалтером, так нашла бы и другую работу. Ну не было бы у них магазинов, «мерседеса» и новой квартиры. Но разве в этом счастье?

Ведь если бы они жили без Саши, Игорь вернулся бы к ним и, возможно, они были бы счастливы, иногда думала Ольга.

В последнее время ей снились кошмарные сны: то Маша, то мама, и все словно предупредить хотят. О чем предупредить? Сегодня приснился Игорь — такой молодой и красивый, что сердце сжалось. Проснулась, тупо глядя в потолок. Она любит его. Все эти годы любит. А живет с Сашей. Противно.

Но разве может она что-нибудь сделать? Что-то изменить? И что именно? Второй раз развестись с мужем без видимой причины, из-за призраков прошлого? Снова лишить детей отца? Только потому, что где-то есть Он? Но он живет своей жизнью и, наверное, думать забыл о ней. Но нет, Ольга чувствовала, что не забыл, она знала это!

И поговорить не с кем. С новыми подругами — женами Сашиных друзей, не поймут, со старыми приятелями — скажут: с жиру бесишься. Как объяснить, что ты словно в тюрьме сидишь или в клетке, пусть и золоченой. Из-за таких мыслей образ Игоря преследовал ее. Хотелось хотя бы увидеть его. А когда чего-то очень хочешь, оно обязательно сбывается…

Утром в воскресенье она пошла с Сашей и детьми на стадион ближайшего спорткомплекса. Лиза отправилась в бассейн и тренажерный зал (придумала себе занятие!), муж с сыном — на теннисный корт, и Оля решила пойти с ними — немного побегать. Она сделала первый круг, заметив краем глаза мужчину, который выполнял упражнения на брусьях, пробежала второй и остановилась. Это был он. Оля так часто рисовала себе их встречу, и такой нереальной она казалась, что она сразу, не раздумывая, пошла к нему. Игорь спрыгнул с брусьев и увидел ее.

— Привет.

— Привет.

— Занимаешься?

— Ты, смотрю, тоже.

Ольга обрадовалась, что сегодня она такая хорошенькая: в новом спортивном бело-красном костюме, беленьких кроссовках и футболке, со стильной стрижкой. И фигура у нее до сих пор стройная, как у девочки. Взгляд, которым он окинул ее, подтверждал — да, она действительно прекрасно выглядит.

— Я здесь с семьей. Во-о-он они на корте.

— Знаю. Я их часто тут вижу.

— И как тебе Алекс?

— Хороший мальчишка.

— Твой сын!

— Нет, — покачал головой Игорь, — не мой. Его.

Ей стало обидно, что он так легко отказывается от сына.

— Знаешь, когда ты жил у меня, — почему-то вдруг вспомнила она, — ты приходил и уходил всегда так тихо-тихо. И ничего после себя не оставлял — никаких личных вещей, даже грязных носков.

Игорь усмехнулся, и лицо его приняло насмешливо-нагловатое выражение, которое ее раньше так бесило.

— А ты горела желанием их постирать!

Но теперь ее не задевал подобный тон, она чувствовала себя старой и мудрой и, как ей казалось, понимала истинный смысл его слов.

— Да, — с бесстрашной улыбкой сказала она, подняв голову и глядя ему прямо в глаза. — Можешь смеяться, но я хотела стирать тебе носки. И готовить обед, и рожать тебе.

Он не засмеялся. А если и удивился, то не подал виду.

Еще мгновение, и Ольга обвила бы его шею руками и прижалась бы щекой к его груди. Но она не сделала этого. Просто стояла и смотрела, всматривалась в его такое любимое лицо. Что она видела? Сострадание, печаль, муку, жалость? Все это вместе, может, и есть любовь? Игорь молчал, и она снова заговорила.

— Я люблю тебя. Я никогда не говорила тебе этого. Но любила тебя всегда. И знаю, что ты тоже меня любишь… — Он прижал ладонь к ее губам, заставив умолкнуть.

— Не надо. Забудь, что ты только что сказала.

— Я сказала правду. И не хочу больше врать. Не хочу, чтобы все оставалось так, как сейчас…

— Чего ты не хочешь? Чтобы твоя семья была счастлива? Чтобы твоим детям было хорошо?

— Им будет хорошо.

— Не думаю, — покачал он головой. — Я сам виноват, не нужно было мне тогда, на море подходить к тебе.

— Когда-то ты сам говорил, что наша встреча была предопределена свыше…

— Я не о том. У вас (он подчеркнул это слово) вырос прекрасный сын. Но он вырос без меня, и этого уже не изменить.

— Все можно исправить.

— Все можно испортить. Сказать ему, что его отец вовсе и не отец? И что, он перестанет его любить и полюбит меня?

— Ну… — Ольга замялась, не успев подумать о возможной реакции сына.

— Я не позволю тебе ломать ему жизнь, Оля, — тихо сказал он. — И твою тоже не стану. Поэтому — забудь. Все это — в прошлом, а то, что сейчас — это и есть жизнь, твоя жизнь. Не спеши ее усложнять.

— Хорошо, пусть сейчас это сложно, — покорно согласилась она, — но потом, когда он вырастет…

— И потом — тоже. Это ведь жизнь, а не мексиканский сериал. Какая, в сущности, разница, кто его биологический отец? У него есть настоящий, понимаешь.

— Ты его не любишь. — У Ольги в глазах стояли слезы.

— Поезд ушел, Оля. Что толку с криком бежать за ним?

Ольга проглотила ком обиды, тряхнула головой и дерзко улыбнулась ему сквозь слезы.

— Как твоя жена?

— Ждет ребенка. Она осталась совсем одна после смерти Андрея. Сейчас у нее есть только я. И наш будущий ребенок.

— Так бы и говорил. Плетешь что-то про заботу о сыне. А думаешь о ней.

— Конечно, думаю. Это ведь моя семья. Семья — это то, что нужно ценить.

Он окинул ее взглядом, выражение которого она не смогла уловить, потом повернулся и ушел. Это было так неожиданно, обидно до слез, несправедливо и неправильно, что Ольга растерялась.

Игорь шел быстро, боясь обернуться, боясь увидеть ее, такую близкую и родную, несмотря на все эти годы. Он стиснул зубы и сжал кулаки, усилием воли заставляя себя уйти, навсегда убежать из ее жизни. Как это трудно — отпустить любимую и желанную женщину, когда она вот так смотрит в глаза и говорит «люблю». Никогда раньше Игорь не был уверен в ее чувствах. Он знал, что не безразличен ей, но и только. Ему казалось, за прошедшие годы он излечился от этой любви. Но сегодняшнее откровение Ольги смутило, сбило, испугало его. Он не знал, что с ним делать. И просто сбежал.

Что он может предложить ей? Редкие встречи на чужих квартирах? Ворованную любовь? Внести сумятицу и хаос в их семьи, чтобы страдали все — их супруги, дети, да и они сами?

Да, если слушать свое сердце, он должен сделать так, чтобы они были вместе, а их близкие не страдали. Но он пока не знает такого способа любить двух женщин, да так, чтобы всем было хорошо. Знает только одно — больше им нельзя видеться! Они как два реактива, которые, смешиваясь, превращаются во взрывчатку. Стоит еще раз встретиться — и произойдет непредсказуемая и непоправимая реакция.

Она ведь женщина. Слабая влюбленная женщина. И раз при всей своей гордости говорит такое — значит, не может больше вынести разлуки. А он обязан вынести и решить это придется ему за них двоих.

Игорь чуть замедлил шаг, очень хотелось повернуться и еще раз на прощание взглянуть на Ольгу. Но он боялся увидеть ее плачущей, боялся своей жалости и того, что может за этим последовать.

Но она не плакала. Она просто стояла и смотрела, как он навсегда уходил из ее жизни, и старалась запомнить его на прощание. Он прав. Во всем прав. Это просто затмение. Она не может оставить мужа. Несмотря ни на что, она любит их всех — Сашу, Лизу, Алекса. Всех! С Сашей столько связано — вся жизнь!

А с Игорем только эпизод. Эпизод на фоне многосерийного фильма под названием жизнь.

Стая летучих обезьян повесть

Я всегда знала, что не такая, как все. Знала — и все. Еще в раннем детстве я поняла, что никто из моих сверстников не испытывает столь сильных эмоций и не имеет таких сумасбродных желаний, как я. И это меня не пугало, наоборот, радовало. Это говорило о моей избранности. Еще тогда я понимала, что быть не такой, как все, лучше, чем одной из тысячи. Эту смелую в своей восхитительной наглости мысль я высказала маме, когда мне было лет семь и я уже точно знала, что не ошибаюсь в своих представлениях о себе любимой. Моей маме, учительнице младших классов, явно не понравилось заявление дочери о своей уникальности. (По правде говоря, мне казалось, что мама такая же, и поэтому чувствует так же, как я. Более того, я подозревала, что, возможно, все люди знают о собственной самобытности и так же остро ее ощущают, просто не говорят об этом, как не любят говорить о том, откуда берутся дети.) На мое сбивчивое: «Понимаешь, мама, я знаю, что я, вот такая, как я… Я чувствую, что я совсем не такая, как Саша или Люда. Я знаю, что я такая одна…» — и тому подобное мама холодно посмотрела на меня и прочла лекцию о поведении младших школьников.

— Почему это ты решила, что лучше других? — строго спрашивала она.

А я не решила, что лучше, может, и хуже, но другая. Я только увидела, что мама меня не понимает, и перестала донимать ее. Моя мама была учительницей до мозга костей, то есть учительницей правильной. Бывает ли что-либо более скучное! Она жила в своем маленьком мире, который состоял из уроков, детских утренников, педсоветов и учительских вечеринок. Мой папа был врач, и его жизнь проходила среди больных и болезней. Я думаю, они по-своему были счастливы, каждый в своем узком кругу. По вечерам, за ужином, они вяло, без лишних эмоций делились новостями. Все эмоции расходовались на работе, так что домой они доносили свои усталые тела и были уже не способны к интересной семейной жизни. Поэтому дома было скучно. Мои родители работали на износ. Мне кажется, они просто очень зависели от общественного мнения, хотели быть хорошими для всех. Не знаю, зачем им это было нужно. Я, например, никогда не стремилась к этому.

В том, что я не такая, как все, я продолжала убеждаться и дальше. Стоило мне откровенно высказать некоторые свои мысли, как все окружающие начинали смотреть на меня во все глаза, хотя, по-моему, ничего особенного я не говорила. Сначала меня это немного пугало (может, я больная?), потом льстило, а потом я просто привыкла. Мои родители относились ко мне с некоторой долей нежности — все-таки я была их единственным ребенком, — но строго, боялись избаловать. Они всегда были заняты, поэтому главное было вести себя прилично, а то, чем я занята, когда одна дома, или что у меня в голове — их мало занимало. Мама, к примеру, могла часами просиживать с отстающими учениками, как будто самое важное — сделать из отпетого двоечника троечника, но ни разу не занималась со мной. Я должна была во всем разобраться сама. Она никогда не читала мне сказок. В раннем детстве читал папа, а потом меня быстро заставили выучить буквы, и уже с четырех лет я умела читать. Но уметь мало, нужно еще и хотеть. А я не хотела. Меня называли лентяйкой и отказывались читать мне. Но когда я читала сама, то не получала удовольствия — картинки о прочитанном не складывались в моей голове. К концу предложения я забывала начало. Наверное, я слишком сосредотачивалась на самом процессе чтения, чтобы получать еще и эстетическое удовольствие. То ли дело, когда читал папа! Я представляла все в малейших деталях. Перед глазами, как в кино, пробегали картинки. Я и теперь, читая книгу, в своем воображении вижу кино о ней. А тогда, в детстве, это был настоящий праздник! Потом приходила мама с работы и говорила:

— Опять ты ее балуешь. Пусть сама читает.

У нас была одна очень красивая книжка с яркими картинками — «Волшебник Изумрудного города». Совсем маленькой мне не разрешали брать ее — боялись, что порву. Я очень любила ее рассматривать. Там были такие красивые картинки! Одна мне нравилась больше всего — на ней были нарисованы летящие обезьяны. Они были как настоящие, только с крыльями. Я представляла себе, как здорово, наверное, иметь такие крылья и летать, куда хочешь. Позже, когда родители сочли, что я уже смогу ее понять, мне читал эту книгу по вечерам папа. Немного, по главе, — но это было волшебно! И даже когда я узнала, что обезьяны, оказывается, плохие и помогают злой колдунье, я не разлюбила их и продолжала частенько любоваться моей стаей летучих обезьян. Для меня эта книга была наградой. Если мне не разрешали ее брать, то только в наказание. Но читать эту книгу сама я еще не могла, хотя, в принципе, читать умела, — там был мелкий шрифт и очень много страниц. Я мечтала, что подрасту и буду читать ее сколько угодно. Но я не успела вырасти. Мама подарила книгу своей приятельнице, на день рождения ее дочери. Не знаю, почему она подарила именно эту книгу. Хотя нет, знаю — это была самая прекрасная книга. А мама, наверное, и не подозревала, как я ее любила. Ей некогда было интересоваться моими маленькими радостями.

Если я болела, меня тоже лечили как-то между прочим, на бегу. Папа давал мне таблетку, микстуру и бежал к своим больным. Вот так, по принципу «сапожник без сапог», меня и растили. Я уже сказала, что с детства мою голову посещали странные мысли, настолько странные, что, если бы я все их высказывала, меня сочли бы сумасшедшей.

У нас в школе была завуч, мегера жуткая, я боялась ее до полусмерти, несмотря на то что она была в очень хороших отношениях с моей мамой и, естественно, мне ничего не угрожало. Даже не могу объяснить, почему я так ее боялась. Ее боялись все, и, по-моему, она получала от этого кайф. Потом, когда я уже выросла, я прочитала, что так ведут себя люди ущербные, с комплексом собственной неполноценности. Но тогда я этого не знала и боялась — до столбняка. Но вот что странно: на ее уроке, где все сидели, как мыши, стараясь не шелохнуться, мне до ужаса хотелось сделать что-нибудь эдакое: залезть с ногами на стол, или заорать какое-нибудь «у-гу-гу», или назвать ее дурой — громко, на весь класс. Я ничего не понимала на ее уроках, потому что во мне шла внутренняя борьба, мне страшно хотелось вскочить и заорать, но я сдерживала себя. И сдерживала отнюдь не от страха, а руководствуясь тем, что называется у всех здравым смыслом. Ведь сделай я так — я, дочь учительницы, которая не может быть злобной хулиганкой, — значит, я с придурью. А слыть идиоткой мне не хотелось, в общем, выходило, что и я тоже уже зависела от общественного мнения.

Но это так, мелочи, были у меня мысли и более крамольные — об окружающей жизни, о правительстве, которое с утра до вечера показывали по центральному телевидению, о нашей пионервожатой, которая изъяснялась матом, когда думала, что мы не слышим, а потом распекала Сашку, за то что он назвал Людку Людкой, а не Людой. Мои родители дома говорили одно, а при посторонних другое. И я рано научилась врать. Я тоже стала делать одно, а говорить другое. Поначалу у меня не получалось — я ведь буквально поняла наставления мамы и учителей о том, что ребенок должен всегда говорить правду. А потом получалось, что своей правдой я ставила родителей в неудобное положение, да и себе наживала врагов. По гороскопу я обезьяна, и, естественно, в моем классе почти все были обезьяны. Класс и вправду был как на подбор — шумный и неугомонный. Наш противный физик называл нас Бандар-Логами, а мне Бандар-Логи из «Маугли» не нравились, и наш класс представлялся мне стаей летучих обезьян из моей любимой книжки. Оттого что я задавала много неприятных вопросов, мама утверждала, что я несносная, а из моего упрямства делала вывод, что у меня отвратительный характер. Так и говорила: от-вра-ти-те-льный. Что это значит, я до сих пор не понимаю, характер или есть, или его нет, но когда нет — это хуже. Однако она все время твердила об этом, так что плотно въевшиеся в меня комплексы по поводу моего характера доставили мне немало неприятных минут, особенно в отрочестве. Я вообще склонна к самоедству и не так давно освободилась от этого чувства, просто изжила его. Почитала книги типа «Полюби себя» — и полюбила. Я вообще много чему научилась.

Сначала научилась помалкивать, потом притворяться, а когда надо, то и лгать. И жить стало легче. Все люди предсказуемы. И учителя в школе, и мама с папой. Если знаешь возможную реакцию, зачем же нарываться — идти буром? Есть же и окольные пути. В школе меня считали умной и способной, но я никогда не учила уроков. Одному учителю хватало текста из учебника, а сколько надо времени, чтобы прочитать страницу из учебника истории? Тех двух минут, когда учитель входит в класс, мне всегда хватало. Другой даме нужно было сделать умное лицо во время прослушивания английского текста в лингафонном кабинете, и она млела от моего мнимого интеллекта. Математику, правда, иногда учить приходилось, а литературу я просто читала в опережающем темпе. В общем, при таком подходе к учебе к окончанию школы мои познания были довольно хаотичными и бессистемными. Меня это почти не волновало. Почти — потому что мои родители всерьез решили обременить меня высшим образованием, и не каким-то там, а таким, какое выберут они. Этого уже я не могла выдержать. Мне дали выбрать — «мед» или «пед», то есть пойти по стопам матери или по стопам отца. «Удивительно, — думала я, — как рабы дорожат своими цепями!» Мы всегда жили очень скромно, в маленькой двухкомнатной квартире, без всякой перспективы. Их жизнь — это вечный каторжный труд, они и вместе-то почти никогда не отдыхали, а тут на тебе — иди, доченька, и будешь всю жизнь, как мы.

Быть как они я как раз и не хотела, но под таким напором затаилась и схитрила. Я выбрала «мед», то есть медицинский институт. Понятно почему? Туда же срезаться — раз плюнуть. Я мирно просидела в своей комнате две недели якобы за учебниками и пошла на первый экзамен. На сочинении я оторвалась по полной. Большей чуши, думаю, преподаватели в жизни не читали. Надо сказать, сочинения — единственное, что мне всегда удавалось. Я много читала, и у меня — врожденная грамотность. Правда, мама говорит, что так не бывает, но я точно знаю, что этому не научишь. Представьте, какого труда стоило мне написать его плохо. Я писала что попало, на свободную тему, без плана. Прочитала, а получается-то хорошо. Вот и налепила побольше грамматических ошибок и, естественно, провалилась.

Это был самый радостный день в моей жизни. Наконец-то я была свободна. Без школы, без ненавистного института и совершеннолетняя. Но мне это так только казалось. Мама была полна решимости привить мне навыки учителя и прочила меня на место старой пионервожатой, той самой, которая материлась, а теперь, закончив заочно институт, стала учителем. Надо сказать, к тому времени ни пионерской, ни комсомольской организации в школе уже не было — шли годы перестройки. Но должность была — что-то вроде массовика-организатора. Тут уж я встала на дыбы и высказала все, что так долго думала об учителях вообще и о нашей жизни в частности. Не хотела я, ох, не хотела себе такой судьбы.

Родители попытались меня убедить, но я была непреклонна. Мама поджала губы, и первый раз в жизни мне разрешили принять решение самостоятельно.

Я работала сначала курьером, потом рекламным агентом, потом оператором. Сменила много мест работы, пока стала работать в нашей фирме. Я говорю «нашей», потому что имею на это право, я здесь с момента ее основания. Более того, именно я подала идею нашему директору Геннадию основать собственное дело. Мы начинали втроем — я, он и его жена Наташа. Мы и сейчас работаем все вместе, но в нашем штате уже более двадцати человек. Наташа — главбух, а я выполняю обязанности замдиректора, так сказать, по общим вопросам (все, кроме финансов).

Сначала я зарабатывала мало — копейки. Сколько платят курьеру? А рекламным агентам вообще платили только проценты. Почти все деньги я отдавала маме, оставляла только на проезд, но все равно была счастлива. Мне очень нравилось работать в свободном режиме, встречаться с разными людьми, не иметь плотного графика и давления сверху. Вообще после школы я поняла: возможность жить радостно и интересно доступна всем без исключения, просто люди это не всегда понимают и потому не используют своих возможностей. Маму не радовали мои заработки. Мне кажется, она втайне желала, чтобы у меня ничего не получилось и я бы сказала: «Ты была права, без образования — никуда. Буду поступать в институт». А я не говорила и делала карьеру. Когда у меня появились нормальные заработки, маму это даже обидело. Как же, тут с высшим образованием, работаешь много лет с утра до вечера и получаешь гроши, а эта пигалица — на работу к десяти, что-то там делает играючи, а приносит в пять раз больше. Я действительно все делала с удовольствием и уверенностью, и все получалось. Правда, порой это отнимало массу сил и энергии, но я была юной оптимисткой и очень хотела жить радостно каждый день, каждую минуту.

Но все мы когда-нибудь вырастаем из пеленок. Мне исполнилось двадцать лет. Я стала приходить поздно, а иногда не приходить совсем. У меня появились новые друзья и поклонники. И возникли проблемы. Папа с мамой хотели, чтобы я по-прежнему прислушивалась к их мнению: что мне носить, с кем дружить, куда ходить. Если я собиралась на пару недель на море, мне с укоризной говорили, что вот папе нужно новое пальто, в ванную — кафель, а я эгоистка, думающая только о себе. Меня всю жизнь растили-кормили-поили, и вот — никакой благодарности. Собственно, мои родители — хорошие люди и делали это не из жадности, просто боялись отпустить меня с короткого поводка, поэтому искали разные причины. Мои ночные отсутствия доводили маму до предынфарктного состояния, и папа смотрел на меня с немым укором. Сколько бы я ни объясняла, что там, где я ночевала, к примеру у Ленки, мне ничего не угрожает, — все было бесполезно.

— Пойми, доченька, мы за тебя в ответе. Если с тобой что-то случится, я не переживу, — причитала мама.

— Пока ты не вышла замуж, мы не можем спать спокойно, если тебя поздно нет, — вторил ей папа.

Выход оставался один — выйти замуж, что я и сделала.

Андрей был другом Ленкиного парня — Лешки. С моей Ленкой мы дружим много лет, еще со школы. Семья ее всегда была обеспеченной — с машиной, дачей. Ленка училась в университете, там же и познакомилась с Лешкой. И мы частенько зависали на даче с их институтской компанией, где меня все знали.

Вообще у меня много друзей. Осталась целая куча знакомых в старых местах работы. Как наступает Новый год, просто не знаешь, куда идти — и те тянут, и другие. Бывает, сядешь в одиннадцать за стол с родителями, в двенадцать — ты у соседки Людки, тоже одноклассницы. Потом отправляешься на дачу к Ленке, а утро встречаешь уже черт знает где, в новой компании. День рождения — это вообще мрак, они у меня проходят сумбурно, по-сумасшедшему. Так, в случайной компании, мы и познакомились с Андреем. Он сразу на меня запал. Я, конечно, на внешность не жалуюсь, но Ленка, по-моему, в сто раз привлекательнее. Не красивее, а именно привлекательнее. У меня что есть? Ну, стройная фигура, длинные ноги, выразительные глаза, хорошие зубы и средний нос, совсем не идеальный, чуть толстоватый, но пристойный. А у Ленки при небольшом росте, фигуре подростка, остром носике и небольших раскосых глазах — такое море обаяния и остроумия, что не заметить ее просто нельзя. Лешка два года глаз с нее не сводил, а ведь он парень красивый, бывший спортсмен, подрабатывает моделью и красивых девчонок видел — хоть отбавляй, а поди ты, никого, кроме Ленки, и знать не хочет. Андрей, конечно, не спортсмен, но за собой следит — по утрам бегает, и еще он жутко целеустремленный, я была уверена, что у него блестящее будущее, и не ошиблась. Он во всем стремился быть лучшим, всего достичь своим трудом. Андрей всегда знал, чего хочет, и, когда он сделал мне предложение, я не раздумывая согласилась. Не знаю, любила ли я его. Но мне было уже двадцать два, да и пора было освобождаться от родительской опеки.

Семейная жизнь мне понравилась. Я, наверное, совсем дурочка, но жизнь меня постоянно радует и все происходящие со мной события неизменно доставляют удовольствие. А может, я просто так отношусь к жизни — по-доброму, не жду от нее гадостей, вот они мне и не встречаются. На работе, конечно, бывают неприятности, но я на них не зацикливаюсь. Даже ненавистные проверяющие из налоговой мне кажутся симпатичными. Наташа говорит, что у меня атрофировано чувство здорового возмущения, а я думаю, что нет людей плохих вообще, как и вообще хороших. Гена считает меня легкомысленной, в ответ я только отшучиваюсь, говоря, что «легкомыслие — это легкость мысли». Если честно, то в отрочестве я так много размышляла о собственных пороках и переживала, что этого мне хватит на всю жизнь. Теперь я просто хочу жить и радоваться. Не думайте, что я не вижу грязи и подлости, но я не приближаюсь к ним и стараюсь не замечать. Поверьте, так проще быть счастливой.

Мы снимали квартиру. Я работала, Андрей учился. Потом и он начал работать, а я стала учиться, заочно. Муж меня убедил, что диплом необходим. Он вообще все знал и всегда все планировал: сколько времени отводится на работу, а сколько — на отдых. В выходные утром мы обязательно ходили в бассейн, вечером была развлекательная программа — кино, театр или ресторан. Будни оставались для работы, напряженной работы. Андрей очень не любил, когда заведенный порядок нарушался внезапным приходом гостей, приездом родителей, моей болезнью или еще чем-то. Это выводило его из себя. Конечно, его прагматизм дал прекрасные результаты — Андрей создал свое дело и сейчас управляет крупной и солидной организацией. Но это качество имеет и другую сторону медали. Через несколько лет я возненавидела его предсказуемость, его правильность, ибо уже наизусть знала, какой подарок он подарит мне и к какому празднику. У него имелся четкий график встреч с друзьями и даже занятий со мной любовью. И это ужасно. У нас были кое-какие деньги, квартира, маленькая, но своя, подержанная машина и главное — перспектива, а радости не было. Андрей заменял ее весельем, а это «две большие разницы».

Мы прожили четыре года, и однажды я сообщила мужу, что беременна. Андрей этого не планировал. Я тоже, поскольку все чаще задумывалась о своем браке. Но ведь это первый ребенок! И мы уже могли себе его позволить. Я сообщила ему новость, в глубине души надеясь, что он обрадуется. Моя беременность, конечно, внесет коррективы в его планы, но ведь он такой честолюбивый, а это так приятно — стать отцом…

Он не обрадовался, он испугался и посмотрел на меня с брезгливостью, как будто сам не имел к этому никакого отношения. Вскочил и заметался, забегал как ошпаренный.

— Это не ко времени. Я открываю свое дело. Я на тебя рассчитывал. Думал, будешь вести бухгалтерию, тут ведь ни на кого нельзя положиться. Ребенок свяжет нас по рукам и ногам.

— А если потом у меня не будет детей? Никогда. Что ты тогда скажешь? Вот дело будет, а детей — нет.

— Да что с тобой случится, — поморщился он. — Наши девчонки в институте по пять абортов за время учебы сделали, и все родили.

Я посмотрела на него и, как тогда, после того как провалилась при поступлении в институт, почувствовала себя свободной. Я не стала продолжать разговор, а на следующий день собрала вещи и ушла. Конечно, красивее было бы при нем взять сумочку и уйти гордой, голой и босой, как в кино. Но, если честно, свой побег я планировала давно (было у кого научиться). Поэтому, пока Андрей отсутствовал, я основательно загрузила вызванное такси своими нарядами, любимыми книгами, посудой, бельем и всеми вещами, которые я покупала сама или получала в подарок. На квартиру, которую купили его родители, я, естественно, не претендовала. Да и на его машину. А на прочее мы тратили мои деньги. Уже с полгода я тайком от мужа откладывала на случай побега. Раньше, сразу после свадьбы, я сделала такую глупость, как сообщила ему размер своей зарплаты. С тех пор все деньги я отдавала ему, а он решал, что мне следует покупать. Как когда-то мои родители. Со временем я стала давать им определенную сумму в семейный бюджет, остальное тратила, как считала нужным, хотя, конечно, некоторые мои покупки вызывали ненужные разговоры. Зачем, к примеру, мне золотое кольцо? Лучше бы книги покупала или что-то в этом духе. Но то ведь были мои родители!

А тут чужой и уже не близкий мне человек решает, как мне жить и что делать, а я должна отдавать ему свой заработок за право носить его фамилию! Да на фиг она мне нужна, решила я и к тому времени уже нашла себе квартиру и скопила достаточную сумму денег для начала новой жизни. Мой брак был желанием избавиться от влияния родителей, а развод давал право на истинную свободу. Никакой беременности у меня и в помине не было. Я ее придумала, чтобы проверить Андрея. Эту проверку он не выдержал.

Не стану рассказывать, как Андрей долго преследовал меня и уговаривал, это неинтересно и неприятно, а неприятных вещей я стараюсь по-прежнему не замечать.

После развода моя жизнь вернулась в нормальное русло — любимая работа, хороший коллектив, отличные друзья. У Ленки с Лешкой родилась дочка Юлечка, и я стала крестной мамой. Это была немножко моя семья. Все важные решения обязательно принимались только после обсуждения со мной. Лешка даже немного ревновал жену ко мне. Я часто навещала родителей, обычно приезжала на обед в выходные. Они все еще трудились, каждый на своем месте, но, как мне казалось, уже без былого фанатизма. Стали больше отдыхать. Мама полюбила читать женские романы, а папа увлекся рыбалкой. Я старалась к каждому приезду привозить маме книги, а папе подарила какой-то навороченный спиннинг, он обрадовался, как мальчишка. У нас сложились хорошие теплые отношения старых друзей, без назиданий одной стороны и молчаливого протеста другой. Мои родители наконец признали мое право быть самостоятельной и жить по своему разумению. Единственное, что немного беспокоило их, это то, что я не замужем. Про Андрея они не вспоминали, по-моему, он и раньше им был не по нраву.

Что я могла сделать? Конечно, как всякая женщина, я ждала любви, не искала, но ждала, и была уверена, что, когда она появится, я не смогу ее не заметить. А метаться в поисках или соглашаться на то, что само плывет в руки, мне не хотелось. Хотя нечто подобное я уже сделала.

Володя работал в фирме по перевозкам, она находилась на одном этаже с нами, и мы с ним часто сталкивались. То кофе пили внизу в нашей кафешке, то болтали на балконе, который находился в конце общего коридора и служил нам курилкой, то забегали друг к другу, когда, скажем, ломался ксерокс. Володя был, что называется, душа-человек: добродушный, веселый, толковый и интеллигент до мозга костей. Да и внешностью его Бог не обидел, так что все наши девчонки сохли по нему, правда, безрезультатно. Он был мил, вежлив, но ни на кого не западал. Наша секретарша Наташа даже подозревала его в нетрадиционной ориентации. Как же, он ведь оставался равнодушен к ее кокетству и к явным женским прелестям. Конечно, это была чушь. И я вскоре в этом убедилась. Внезапные активные ухаживания Володи за мной совпали с периодом, когда мне срочно потребовалось жилье — моя хозяйка продала квартиру. У меня был как раз завал на работе, я просто не могла вырваться, чтобы найти себе что-то пристойное, и уже подумывала на время переехать к родителям. Делать этого не хотелось, потом же так просто не вырвешься: мама постоянно донимала меня просьбами жить с ними. А мне уже понравилось быть самой себе хозяйкой.

— Переезжай ко мне, — предложил Володя.

Мы сидели на улице под зонтиками маленького ресторана напротив нашего офисного центра и поглощали сытный бизнес-ланч. Я вскинула на него удивленные глаза и уронила капустный салат с вилки.

— Я неправильно выразился, — поспешил с объяснениями Володя, видя мое замешательство. — Понимаешь, я живу один в трехкомнатной квартире за символическую плату. Мои друзья уехали на некоторое время за границу и попросили пожить у них и присмотреть за квартирой. Я оплачиваю только коммунальные услуги. Там две спальни. Правда, от работы далековато. Но так ты быстрее соберешь на собственное жилье. Кстати, они мне сказали: захочешь — живи не один.

— Ясно, — улыбнулась я, — но, думаю, они имели в виду твою девушку.

— Какая разница. Скажем, что ты моя девушка, если случайно нагрянут. До будущего года они даже в отпуск не приедут.

От квартиры я просто обалдела — как в кино. Огромная, две спальни, кухня-студио, современный ремонт, стильная мебель, две не только спальни, но и ванные комнаты — одна с джакузи, другая — с душевой кабиной, отличная бытовая и видеотехника. Отделка выполнена со вкусом, дорого, но сдержанно. Каждая мелочь на своем месте. Чувствовалось, что любой элемент интерьера выбран не случайно, а тщательно подобран.

— Слушай, ты классно устроился, — честно сказала я. Володя остался доволен произведенным эффектом. — Но это же убирать нужно день напролет. Здесь метров сто, не меньше.

— Сто десять, — уточнил Володя. — Ну так как — подходит?

— Здесь так чисто, — вместо ответа продолжила я, чувствуя, как мое первоначальное упорство начинает растворяться в желании пожить в таком великолепии. — Ты сам убираешь?

— Ну что ты. Убирать приходит одна женщина, а я ей щедро плачу. Я, знаешь ли, большой неряха. Ребята так просили. Могли бы сдать и дорого. Но говорят — не хотим чужих пускать.

Это я как раз могла понять. Может, Володя и неряха, но, как я неоднократно убеждалась, он на редкость порядочный человек.

— И правильно сделали. Во что бы эту красоту квартиранты превратили, а ты — молодец. Везде идеальный порядок!

В общем, я переехала. В квартире, как я уже отметила, было две спальни. Одна для пары, а другая — на одного, наверное, детская. Хотя утверждать не берусь — в ней не было ничего, обязательного для детской. Там я и поселилась. Перевезла свой компьютер и маленький телевизор, заполнила комнату мелочами, и у нее появился свой, вернее — мой характер.

Отношения с Володей развивались по вполне предсказуемому сценарию. Мы знакомились, открывали друг друга и, естественно, привязались. Вскоре мы стали жить вместе. Сказать, что это была любовь, я не могу. Слишком легко, мягко, без страстей и взрывов все происходило. Может, это и правильно, думала я. Может, семейная жизнь — это прежде всего дружба?

Потом я убедилась, что это не так. Наш роман закончился сам собой, так же легко, как и начался. Мы поняли, что можем быть только друзьями. Некоторое время мы продолжали жить в одной квартире, но в разных спальнях, и у каждого была своя личная жизнь. Сначала это выглядело даже забавно, особенно когда к нам одновременно являлись гости и приходилось завтракать вчетвером на нашей шикарной кухне. Потом это стало не совсем удобно — Володя решил жениться, а его невесте наши свободные отношения казались верхом неприличия. Она ревновала его ко мне даже в присутствии моего бой-френда и подозревала во всех смертных грехах. Мне пришлось съехать. Но ни куда-нибудь, а в собственную квартиру! К тому времени я уже смогла скопить на приличную однокомнатную. С тогдашним своим другом я рассталась и поняла, что пора бы уже всерьез задуматься о нормальной семейной жизни. Диплом я защитила, жилье и работа у меня есть — самое время заняться личными делами.

Для начала я решила отдохнуть, ну и мир посмотреть. Иначе говоря — поехать за границу. На работе в это время начались всякие волнения, Гена с Наташей что-то тайком обсуждали, сотрудники шушукались, но мне было не до того. Куча работы, дома — ремонт, оформление загранпаспорта, выбор тура. Я так забегалась, что особенно не вникала. Как-то в коридоре, когда я уже собиралась уходить, Геннадий остановил меня и хотел поговорить, но я очень торопилась и только бросила: «Если это не горит, то давай все потом, когда приеду», — и умчалась. Эх, знала бы я! Ни за что бы не ушла, да что теперь говорить!..

Я выбрала Египет. Во-первых, цены приемлемые, во-вторых, другой континент, в-третьих, красивое море. Я не пожалела. В самом деле, море оказалось изумительное — теплое, прозрачное. А разноцветные кораллы! А пестрые диковинные рыбки! Десять дней пролетели, как одно мгновение. Я уплетала за обе щеки все вкусности местной кухни и все равно похудела от постоянного плавания. Да еще умудрилась закрутить роман с москвичом. Как его звали, не имеет значения, для меня он был Москвич, как машина. Он был очень мил, вежлив и, как все москвичи, говорил, растягивая слова. Роман был скоропалительный. Моему Москвичу исполнилось уже тридцать, он был хорошо оплачиваемым специалистом, с квартирой, машиной и очень хотел жениться. Поэтому он сделал мне предложение на третий день нашего знакомства. Мне стало весело, и я сказала, что очень может быть (хотя ни о чем таком даже не думала). Но он воодушевился, и обратно мы полетели вместе в Москву. Это было авантюрой чистой воды, с моей стороны разумеется. Впрочем, я такие фортели иногда выкидываю — душа радуется, но ведь этот бедняга не знал меня!

Что у него самые серьезные намерения, я поняла, когда нас посетили его родители и сразу чуть ли не благословили. Они немного расспросили меня: о родителях, о работе, об увлечениях, и, кажется, остались совершенно довольны. Его мама сказала, умильно на меня глядя, что знает, как вкусно готовят украинки. Вот у нее есть подруга, ее сын тоже женился на киевлянке («Почему тоже, — подумала тогда я, — ее-то еще пока не женился»), так его жена варит такой борщ! На следующий день я сварила им борщ и налепила вареников. Честно говоря, я не люблю готовить, но умею и иногда, под настроение, балую себя. Но тут пришлось отстаивать честь родины! И я постаралась. Вообще-то это приятно, когда твою стряпню поглощают с таким восторгом и зверским аппетитом. На второй день я сделала голубцы и «оливье», на третий — испекла торт. На четвертый у меня сложилось впечатление, что москвичи только и мечтают, как бы вкусно пожрать, но сами готовить не хотят. Когда мы пошли в гости к его маме, нас ожидали ветчина, сыр и икра к чаю. Она выложила нам нарезочки и магазинные пирожные, а потом поинтересовалась, чем я их завтра побалую.

— А сами приготовить не хотите? — нахально осведомилась я. — Я вас научу.

— Нет, что ты, деточка, у меня в жизни так не получится. У вас это национальное. Это — талант!

«Ах ты хитрая бестия, — подумала я, — а в чем твой талант? Находить бесплатную кухарку?» Самое смешное, что и ее сыночка, по-моему, больше всего восхищали мои кулинарные способности.

Короче, я поняла, что мой отпуск безобразно затянулся, и вернулась домой. Квартира моя блестела новеньким ремонтом, и я без сожаления отвалила кучу денег за такую красоту, приобрела новую кухонную мебель с мягким уголком. Правда, не хватило на занавески и люстру, но я живу высоко, напротив дома нет, так что перебьюсь до следующей зарплаты, решила я и наконец-то включила телефон. Отпуск закончился.

В офисе я появилась в прекрасном настроении и в короткой белой юбке (очень уж хотелось похвастаться египетским загаром!). Но тут меня поджидал сюрприз. Теперь я поняла, о чем шептались сотрудники и что, по всей видимости, хотел сообщить мне Геннадий до отъезда. А я ведь не только домашний, я даже мобильный отключила — решила расслабиться по полной. Вот и расслабилась!

Гена с Наташей уехали в Штаты на ПМЖ (кто не в курсе — на постоянное место жительства). То, что они давно хотели свалить отсюда, я знала. Но то у них что-то не складывалось, то их отговаривали, и я никогда серьезно к этим разговорам не относилась, а тут…

У меня было такое чувство, что меня предали. Мы ведь вместе начинали, сколько всего пережили! И на тебе, они продали фирму, продали нас всех вместе с потрохами! Они продали меня! Меня словно оглушили. Наташа звонила мне, объясняла, извинялась — я бросала трубку. Потом звонил Гена, снова что-то втолковывал, говорил, что для меня ничего не изменилось, вернее, изменилось к лучшему. Что-то плел о новом владельце, отличном мужике, и о том, что у меня исключительное положение и прекрасные перспективы. Я его послала.

В таком отчаянии я не пребывала давно. Никогда еще с такой ясностью я не понимала, насколько важна для меня работа. Моя фирма — это и была моя жизнь. А все остальное — так, игрушки. Вроде моих московских каникул. Первым побуждением было никогда больше не переступать порога теперь уже не нашей, а значит, и не моей фирмы. Но тут вмешались жесткие жизненные обстоятельства — у меня ведь закончились деньги. Вернее, их оставалось ровно столько, чтобы не умереть с голоду до следующей зарплаты. Так что выбора у меня не было.

К моему удивлению, в офисе не наблюдалось ничего, что могло бы вызвать отчаяние. Люди работали в прежнем режиме, а не шептались, как можно было ожидать, растерянно по углам. Меня приветствовали кто с искренней радостью, а кто и с явным злорадством: я ведь была из компании прежнего руководства, а начальство, как известно, не всегда по головке гладит. Наша секретарь Танечка строчила, как Анка-пулеметчица, едва голову подняла для приветствия, а мы все-таки были с ней дружны, и я хотела хоть что-то у нее разведать о новом владельце. Я даже обиделась на такое невнимание и, поскольку не оставалось ничего другого, прошла в кабинет и села за стол. Пачка бумаг на моем столе была довольно толстой, и вскоре я полностью погрузилась в текущие и, как всегда, неотложные дела. Пара документов требовала дополнительных разъяснений, и я вызвала Танечку, оторвав ее от ее срочных дел. Она, правда, моментально отвлеклась, деловито и коротко ответила на мои вопросы и уже хотела бежать, но я удержала ее, буквально схватив за руку.

— Тань, ты чего? Строчишь как сумасшедшая. Хоть пару слов скажи. Как теперь у нас?

— У нас? — недоуменно подняла они тонюсенькие выщипанные брови и вытаращила на меня и без того огромные голубые глаза. — У нас сегодня подписание сделки! Все документы полностью переделываю под новые реквизиты. Да ты же должна быть в курсе! Через час приедет новый за тобой! Ты ведь ее вела?

— Какая сделка?

— Ты что, подруга? Совсем заотдыхалась?

— С «Нибелунгами»?

— А то!

— Так они же упирались.

— Упираться-то они упирались, но ты их утоптала. Как только ты укатила, они связались с Геннадием и согласились. А новому Гена суть дела объяснил и сказал, что это в твоей компетенции и ты все сделаешь, когда выйдешь из отпуска. Так что сегодня вы едете к ним с документами, их надо додавить по всем вопросам. Бумаги у тебя на столе. Вот тут лежат. Ты их смотрела?

— Еще нет. Начала с другой стопки.

— Так бегом просмотри. Подготовься. Ты успеешь, это ведь твои материалы, но там есть некоторые изменения, это они уже с Геной обсуждали, так что вникай. Ой! Ты ведь не одета!

И правда. Я совсем забыла, что я с утра вырядилась в облегающую светло-лазурную безрукавку с глубоким декольте и в мини-юбку. Как же, хотела коллегам загар продемонстрировать! Что теперь делать? Если ехать переодеваться, то документы придется смотреть по дороге, а это чревато тем, что можно упустить на первый взгляд мелочь, но с серьезными последствиями. На встречу я всегда ездила в деловом костюме — пиджак, строгая юбка, колготки в любую погоду, имидж есть имидж.

— А новый наш как? В курсе?

— Ой, нет. Он еще и в дела толком не вник, а с этой сделкой вообще на тебя полагается.

Понятно. Переодеться мне не удастся. Ну что ж, придется заключать сделку в столь легкомысленном виде. Хотя они уже видели меня в деловом костюме, и не раз. Я их полгода уламываю, и упустить такой шанс! Мне лучше, чем другим, известно, какие они капризные. И если сегодняшнюю встречу отложить, они еще могут передумать. Как ни крути, нам эта сделка выгоднее, чем им. Хотя и они не в обиде, но о нашем раскладе, вернее, о моем, они пока не в курсе. На то я и зам по вопросам развития, чтобы просчитывать на десять ходов вперед.

Об их президенте просто легенды ходят, и ни разу на предварительных переговорах его не было, так что я его и в глаза не видела. Может, не увижу и сегодня. Он птица более высокого полета. А Гену я на такие встречи брала только на подписание, он мило улыбался и подписывал подготовленные мною документы. На предварительные встречи брать его — себе дороже. Гена такой мягкотелый, что из него партнеры веревки могут вить, но в организации и ведении бизнеса — выше всяких похвал. Вот и занимался у нас каждый своим делом: на подобные встречи чаще ездила я — эдакая дамочка, молоденькая интеллигентная дурочка в приличном костюме, мужики и расслабятся, а на деле их — «хвать!» деловая стерва с железной логикой, но с кокетливой улыбкой.

— А как он тебе? — поинтересовалась я у Танечки.

Она пожала плечиками и наклонилась ко мне поближе:

— Пока никак. Орангутанг.

— Почему Орангутанг?

— Сама увидишь. — И упорхнула к своим делам.

Орангутанг! Надо же!

Я быстро пробежала документы. Так и есть! Гена в своем репертуаре! Умудрился уступить даже в тех вопросах, по которым я уже получила предварительное согласие! Да, сделка предстоит не из простых. Придется все начинать сначала.

Собрав все необходимые документы в папку, я причесалась, подкрасила губы и критично осмотрела себя в большое зеркало. Да, прикид, как выражается наша Танечка, явно не тот. На интеллигентную дурочку я точно не тяну, вот разве на путану. Кожа, как у мулатки, волосы выгорели. Длинные ноги в туфлях на высоких каблуках и набедренная повязка в виде белой юбочки. Подготовилась к встрече, нечего сказать!

В этот момент дверь без стука распахнулась, и на пороге появился незнакомый мужчина. Минуту мы молча изучали друг друга. Я поняла, почему Танечка обозвала его орангутангом. Высокий, широкоплечий, руки длинные и не висят, а как-то торчат вдоль туловища — так бывает, когда плечевые мышцы очень развиты и руки трудно прижать к бокам. И все это увенчано лохматой головой с то ли давно не стриженными, то ли просто очень густыми и непослушными волосами. Мой вид тоже не вызвал у него восторга.

— Александра Сергеевна? — подозрительно осведомился он.

Я кивнула.

— Вы считаете возможным ехать на важную деловую встречу в подобном виде?

— Представьтесь, пожалуйста, — резко парировала я.

— Ваш новый начальник (так и сказал — «начальник», словно я работала в канцелярии), — возмущенно произнес он. — Смирнов Вадим Андреевич.

— Очень приятно, Вадим Андреевич, — спокойно, как ни в чем не бывало, продолжала я. — Я только что вышла после отпуска, и поскольку меня никто не предупредил, то я ничего не знала о предстоящей встрече. — Об отключенных телефонах, я, понятно, упоминать не стала. — Но вас это не должно волновать — на качестве работы мой вид никак не отразится.

Мой ровный тон и самообладание сбили его. Он посопел, потоптался, не нашел что ответить и буркнул:

— На работу так тоже приходить не нужно.

— Слушаюсь, Вадим Андреевич! — бодро пропела я. — Этого больше не повторится. Ну что? Поехали?

Он пропустил меня вперед, и мы вышли из офиса. По дороге на встречу, в машине, я поняла, что новый шеф знает о сделке только в общих чертах.

— У меня не было времени вникнуть во все, а Геннадий Петрович заверил, что сделка очень выгодна, — мрачно басил он, и по его виду можно было заключить, что Гена его здорово надул. — Кроме того, он уверял, что в деловом отношении вы безупречны. — И он недовольно окинул взглядом мои голые коленки.

— Не торопитесь с выводами, Вадим Андреевич, — только и ответила я, уже начиная нервничать. Все-таки я порядком расслабилась. А тут сразу — с корабля на бал. Будь рядом Гена, я бы не психовала, мы и не такие сделки вытягивали. Но от этого гориллы просто не знаешь, чего ожидать. Какая уж тут поддержка, не помешал бы. Нужно было, конечно, отложить встречу, и вовсе не из-за одежды. Надо было бы потолковать с новым шефом, выработать стратегию. А так это — чистая авантюра, в бизнесе я такого не люблю. Запорем сделку, как пить дать — запорем!

Пока подобные мысли витали у меня в голове, мы приехали на место и поднялись в зал переговоров.

Президент «Нибелунгов» оказался красивым, импозантным мужчиной лет тридцати. Его заместитель — Виктор Викторович, с которым мы уже были знакомы, вопреки моим ожиданиям, был не с Сережей — въедливым юристом их фирмы, а с незнакомой молодой женщиной по имени Тамара. Вид Тамары резко контрастировал с моим: безупречный деловой костюм, очки в тонкой оправе и такие же тонкие губы. Она окинула меня ничего не выражающим взглядом и перевела его на президента. Лицо ее осталось непроницаемым, но глаза, казалось, говорили: «И с ней мне вести переговоры?» От этого мое настроение улучшилось. Во-первых, Сережа был редким занудой и вечно запутывал меня своей юридической казуистикой, в которой я была не сильна, а во-вторых, все указывало на то, что Тамара меня явно недооценивает, я же знала, как опасно недооценивать противника. И хотя я не любила вести переговоры с женщинами (психология-то у нас одна, и никогда наперед не знаешь, кто кого переиграет), все же — немного успокоилась.

Переговоры начались. Я старалась говорить как можно более кратко и лаконично и, конечно же, не выкладывать сразу всех козырей. Виктор Викторович, зная меня, придерживался такой же линии поведения. Шефы помалкивали, но внимательно слушали. А Тамара шпарила вовсю. Я слушала ее изложение нашей договоренности, и, естественно, в нем была учтена только их выгода. Я не возражала пока против какого-либо пункта, но часто просила разъяснений по тому или иному вопросу. Мне нужно было время, чтобы правильно и безошибочно выбрать момент для решающего броска, и хотелось, чтобы наш Орангутанг смог во всем разобраться. Тамара поддалась на мои уловки, она была многословна, излишне эмоциональна и начинала раздражаться от моих, как ей казалось, наивных вопросов. Несколько раз она просто опешила от моей очередной просьбы уточнить конкретный пункт и вопросительно посмотрела на Виктора Викторовича. Тот еле заметным кивком подтвердил необходимость сделать это, и она была вынуждена продолжать, а я слушала и доброжелательно улыбалась, мило распахнув глаза. У меня было прекрасное настроение, это мое дурацкое состояние счастья и уверенности, что все вокруг очень хорошие люди. В таком состоянии я знала, что мне все по плечу. Я почти любила ее, эту Тамару, а она меня уже почти ненавидела. А я все равно ее любила и жалела, потому что знала: с ней я справлюсь. Я представила себя со стороны — хорошенькая, загорелая, кокетливо одетая девочка сидит рядом с респектабельными серьезными людьми и хочет их переиграть. Мой шеф вел себя умно, не вмешивался, но весь обратился в слух. А вот их президент меня немного беспокоил. Он не сводил с меня глаз, даже когда Тамара говорила очень важные вещи, даже когда обеспокоенно ерзал Виктор Викторович. Своей ухоженной рукой он подпирал не менее холеное лицо и слегка улыбался заинтересованной и всепонимающей улыбкой. Мне это не нравилось. То ли он так играл со мной (я не была столь самонадеянной, чтобы предположить, будто такой красавец меня клеит), то ли у него такая манера поведения, но мне пришло в голову, что он смотрит на меня не как шеф на сотрудницу, а как мужчина на женщину. «Прекрати паниковать, — сказала я себе, — именно этого он и добивается», — и перестала обращать на него внимание.

Тамара исчерпала свой запас красноречия и стала похожа на выжатый лимон, на нее было жалко смотреть, особенно когда я пустила в ход «тяжелую артиллерию». Я сбросила с себя томный вид, быстро и сжато изложила суть дела с наших позиций. Тон я выбрала безупречный. Меньше чем за десять минут я разложила все по полочкам, копнув в каждом глубоком месте и затормозив на каждом скользком. Я словно недоумевала, как можно таким умным людям не видеть своей явной выгоды, и подчеркивала, что нам это тоже выгодно, но получалось так, будто бы мы их чуть ли не облагодетельствовали, да и то только из личной симпатии к их прекрасной фирме и к каждому из них лично. Я делала то, что очень любила, — превращала минусы в плюсы. Все наши недостатки перешли в достоинства: и то, что договоренность о сделке была достигнута с прежним руководством, и то, что я отсутствовала, и то, что новый шеф не успел разобраться, и мой откровенный наряд. Все, все перешло в плюс. Я играла ва-банк. То, что предлагала я, превосходило все наши самые смелые пожелания. На трех наших предварительных встречах было принципиальное несогласие как минимум по пяти пунктам. Но у меня было предчувствие, что я делаю все как надо. Не зря же они созрели для сделки так быстро, у них было время просчитать тоже на десять, а может, и на двадцать ходов вперед.

В заключение я мило улыбнулась и сказала, что подписание может состояться только в случае принятия всех наших условий. Виктор Викторович, который уже изложил свои доводы, снова заерзал. Тамара молча паниковала и спросила разрешения у присутствующих закурить. Мне тоже ужасно хотелось курить, но я не стала обнаруживать свое волнение. Шеф «Нибелунгов» (я так и не запомнила его имени и отчества, хотя в начале встречи он представился) переменил позу и наконец заговорил. У него был приятный тембр голоса и хорошая грамотная речь. Я так устала, что невольно заслушалась мелодикой его интонаций и перестала слышать, что он говорит.

Такое со мной случается! Важный разговор, вникаешь, вникаешь и — раз, ступор, перестаешь соображать. Слушаешь, но не слышишь. Наверное, защитная реакция организма — защита от перегрева. Внешне это незаметно, люди потом обижаются — дескать, я же тебе говорил, ты ведь так внимательно слушала! Опасное состояние. Я опустила глаза и усилием воли заставила себя сосредоточиться. А когда подняла их, то увидела, что все ожидающе смотрят на меня. Я напустила на себя невозмутимый вид, хотя душа в пятки ушла — неужели я все испортила?

— Так как, Александра Сергеевна, правильно я понял наши взаимные выгоды? — Шеф «Нибелунгов» смотрел на меня с улыбкой.

Хороший вопрос! Знать бы, что на него ответить.

Я лучезарно улыбнулась и проговорила:

— Надеюсь. Думаю, ваша подпись на этом договоре убедит меня. — И я протянула ему бумаги. Это был второй вариант, дополненный. Я заставила Танечку сделать несколько экземпляров с внесенными туда изменениями, теми, о которых шла речь еще полгода назад, когда я предложила «Нибелунгам» сотрудничество.

«Этого они точно не подпишут», — сказала мне Таня. «Внеси эти пункты и распечатай на всякий случай, чем черт не шутит», — ответила я. Вот эти самые договоры я сейчас нагло предлагала на рассмотрение. В конце концов, раз они так долго меня слушали, значит — мы им нужны, да и второй, вернее, первый вариант у меня в папке, отвергнут этот — пойдет тот. Нибелунговский президент и Виктор Викторович удалились, а нам принесли кофе, и я наконец с удовольствием закурила. Орангутанг пил кофе и по-прежнему молчал. Тамара тоже курила, но, по-видимому, уже успокаивалась.

— У вас замечательный маникюр, — заметила я. Вообще мне доставляет удовольствие говорить людям комплименты, и я стараюсь, чтобы они были искренними. У бедняжки Тамары трудно было найти достоинства, и поэтому она не вызывала у меня симпатию. А вот кисти рук и маникюр у нее действительно были красивые.

От моего комплимента она покраснела и показалась мне даже симпатичной.

— Правда, — подтвердила я, — у меня такой не получается.

— Спасибо, — пробормотала она, и рука, в которой она держала кофейную чашку, задрожала.

— Вадим Андреевич, — прошептала я шефу, — напомните мне имя президента.

— Алексей Васильевич, — так же тихо ответил тот, и я смогла близко рассмотреть его лицо. Пожалуй, он был даже привлекателен. Лицо чистое, чуть смуглое, глубоко посаженные темно-серые глаза, сильно развитые надбровные дуги с широкой линией бровей, четко очерченные губы, прямой нос и хорошие зубы. О возрасте сказать было трудно, ему можно было дать и двадцать восемь, и все сорок. Я ожидала, что он еще что-нибудь скажет, но он продолжал молчать.

…Договор был подписан с двумя незначительными поправками.

Когда я приехала домой, то чувствовала себя так, словно на мне горох молотили. Час я откисала в теплой ванне, а потом уснула крепким сном.

На следующей день, утром, Орангутанг вызвал меня к себе.

Он был не в духе. Я зашла в кабинет в деловом костюме, с аккуратной прической, но он едва глянул на меня и даже не предложил сесть. Я была так возмущена, что намеренно не спросила разрешения присесть, а продолжала стоять, слушая его распоряжения. Казалось, он страшно недоволен. Но чем? Я прилично выгляжу, вчерашний договор подписан на выгодных условиях, и только благодаря мне. И никакого «спасибо»! Сидит, как барин, и рассказывает, что и как мы должны делать. И, словно нарочно, не смотрит на меня. Он стал перечислять, какие изменения следует внести в работу фирмы, и наконец поднял на меня глаза.

— А почему вы не записываете? У вас феноменальная память?

— Нет, у меня просто нет ручки и блокнота, да к тому же я не умею писать стоя.

Он покраснел, но не стал более любезен.

— Ну, так сядьте и возьмите ручку.

— Зачем? Эти распоряжения вы должны продиктовать своему секретарю, она приготовит приказы, вы их подпишите, и на еженедельном собрании в понедельник наш администратор их зачитает.

— Почему же тогда вы сюда пришли?

— Потому, что вы меня вызвали. Но раз я сюда пришла, то хочу вам сказать вот что: от психологического климата в офисе зависит очень многое, если не все. И еще, не спешите менять и переделывать то, что было сделано и работало до вас. Я — зам по общим вопросам, или по вопросам развития, как мы это называли. Я была заместителем Геннадия Петровича, и он со мной так не разговаривал. Если хотите, чтобы я здесь работала в прежнем качестве, относитесь ко мне с должным уважением. — И, не став слушать его ответ, я пулей вылетела из кабинета.

Бирюк! Дундук! Орангутанг! Я не могла успокоиться до конца дня! Какая там работа — перекладывала бумаги с места на место. Доработаю до конца месяца и швырну в его противную рожу заявление об уходе! Пусть сам управляется! Идиот!

Не припомню, когда еще я так злилась. Одна радость, что никто в эти дни меня не трогал, даже он. Что требовалось, передавала Танечкой, а так — из кабинета даже не выходила. Она-то, конечно, была в курсе, на то она и секретарь. На мое заявление, что в конце месяца уйду, Танечка стала горячо возражать.

— Ты что, Саша? А мы что делать будем? Все ведь завалится! Ты же здесь с самого основания! Начальники приходят и уходят, а толковых работников днем с огнем не сыщешь! Он, видно, по натуре такой, ничего с этим не поделаешь, привыкнуть надо.

— Да не хочу я привыкать к его хамству!

— Значит, он к тебе привыкнет. Я же слышала, как ты ему высказывала и дверью хлопнула, а он ничего, проглотил и даже в этот же день приказом тебе премиальные выписал за подписание сделки.

— Мне бы и Гена выписал, но не хамил бы.

— Ну, Гена уже далеко, а мы здесь. И, кстати, у тебя что? Есть куда уходить? — Танечка смотрела обиженно и обеспокоенно.

— Нет пока, не волнуйся. Было бы куда, давно не сидела бы здесь.

А ведь действительно. Прежде чем уходить, хорошо бы найти себе место, причем не хуже этого. Я размышляла всю дорогу домой, решала — дать объявление в газету или обратиться к знакомым, благо знакомых у меня — весь город, а врагов вроде бы не нажила, хотя один человек уже попал в этот список.

Вечером раздался телефонный звонок.

— Александра Сергеевна?

— Слушаю вас.

— Алексей Васильевич беспокоит.

Мне редко звонили домой по рабочим вопросам, и голос не показался мне знакомым.

— Слушаю вас, — повторила я.

На том конце провода рассмеялись.

— Вы не узнали меня. Мы встречались с вами в понедельник, на переговорах.

Ах да! Президент «Нибелунгов»!

— Здравствуйте, Алексей Васильевич. Вы правы, не узнала, богатым будете.

— Несомненно. Александра Сергеевна, у меня к вам деловой разговор. Мы могли бы завтра встретиться?

— Какие-то уточнения к договору?

— Нет-нет, это по другому вопросу. Так можем?

— Разумеется. Я весь день завтра буду в офисе.

— Знаете, в офисе мне бы не хотелось. Что вы скажете, если я приглашу вас на ужин, в ресторан? Нет-нет, ничего такого не думайте! Просто деловая встреча в нерабочей обстановке.

Это было странно, но заинтриговывало, и я согласилась.

Мы договорились встретиться после работы недалеко от офиса, и приготовиться к этой встрече мне пришлось с утра. Все-таки ужин в ресторане, хоть и деловой. Я выбрала светлый брючный костюм, взяла на работу арсенал косметики для вечернего макияжа и прихватила туфли на шпильках. День был напряженный, и у меня не было времени гадать, с чего бы президенту такой солидной компании приглашать меня на ужин. Хотя чего гадать, вариантов не больше трех: первый — ухаживание (тогда я просто супер — закадрить такого мужика), второй — хочет предложить мне работу (на сегодняшний день для меня это особенно актуально), третий — какой-то свой расклад, вплоть до шпионажа в пользу его фирмы (правда, с трудом могу себе представить, чтобы наши внутренние секреты могли кого-нибудь так заинтересовать).

Ресторан был из новых. Я в нем еще не была, а когда открыла карту вин, то поняла, что пока и не буду, он мне не по карману. Мы ужинали в отдельном кабинете. Две свечи, холодный «брют», вкусные блюда. Ни дать ни взять — романтический ужин. Президент одет был элегантно, чуть небрежно. Он провел меня к столику, предложил выбрать еду и напитки, а потом мы стали ужинать и обмениваться ничего не значащими фразами. Порции здесь были огромными. При всем старании я не смогла съесть больше половины и с сожалением смотрела, как официант уносит на выброс такую вкусную еду. Алексей Васильевич ел красиво, как, наверное, делал все, и, судя по чистой тарелке, на аппетит не жаловался. Подали десерт и кофе. Он поднял бокал с шампанским и улыбнулся.

— Расслабьтесь, Александра Сергеевна. Вы так напряжены. Получайте удовольствие, а о делах мы всегда успеем поговорить. Давайте выпьем за вас!

Мы чокнулись.

— Александра Сергеевна, вас в детстве Пушкиной не дразнили?

— Было дело, а откуда вы знаете?

— Догадался.

— А вас как дразнили?

— Делон!

— Что это значит?

— Вы что, не знаете Алена Делона?

— А! А почему?

— Я всегда был красивым мальчиком.

— Не огорчайтесь, бывает и хуже, — усмехнулась я.

— Сашенька, вы прелесть! — засмеялся он. — Кстати, можно вас так называть — Сашенька?

— Да ради бога. Только мне придется тогда звать вас Лешей.

— Как вам угодно. Саша, сколько вам лет?

— На этот вопрос женщина может не отвечать.

— Может, но все же очень интересно. В начале нашей первой встречи я решил, что вам не больше двадцати, а к концу ее дал бы все тридцать.

— Видите, как длительные переговоры старят женщин!

— Я имел в виду вашу хватку! Не ожидал! И был приятно поражен. Даже расстроен.

— Чем?

— Тем, что вы никак не отреагировали на мой комплимент.

«Какой комплимент?» — чуть не сорвалось у меня, но я вовремя вспомнила, что не слышала, о чем он говорил в конце встречи, и загадочно улыбнулась.

— Сашенька, расскажите мне о себе.

— Вы собираете на меня досье?

— Ну, досье собирают объективно и совсем другие люди.

— Что вам рассказать?

— Ну, хотя бы кто ваши родители?

— Представители интеллигенции — врач, учитель. А ваши?

— С вами трудно разговаривать. Мой папа всегда был большим начальником, еще при советской власти, да и после. Мама сначала работала с ним, а потом вообще не работала.

— А вам сколько лет, Алексей?

— В ответ я бы тоже мог напустить туману, но не буду. Мне двадцать девять. Саша, у меня предложение. Выпьем на брудершафт и перейдем на «ты».

— Встречное предложение — перейдем сразу, без брудершафтов. Давай?

— Как скажешь.

И все в таком духе. Он отвез меня к дому, открыл дверцу, поцеловал руку, но даже не пытался зайти в парадное. Короче, в чем заключалась цель нашей встречи, я так и не поняла.

Несколько дней прошло без особых событий. Текущие дела отнимали все время. Новый меня не трогал, и то хорошо. Я уже почти забыла о его выходке. Но в обеденный перерыв он подсел за мой столик в нашем кафе.

— Можно? — спросил он, нависнув надо мной своей медвежьей тушей.

Я пожала плечами. Он присел и поставил на стол чашечку «эспрессо» и салат. Для такого крупного мужчины это поистине смехотворная еда. Он посопел, помолчал и наконец выдал:

— Александра… Сергеевна.

— Да бросьте вы, — поморщилась я, — можете называть меня по имени.

— Александрой? Или Сашей? — почему-то растерялся он.

— Да как хотите, только давайте разговаривать вежливо.

Он покраснел и замолчал. Выпил кофе и, медленно пережевывая, съел салат. Потом посмотрел на меня мрачно, исподлобья и стал подниматься.

— Вы же как будто хотели поговорить со мной? — удивилась я.

— Перехотел, — грубо бросил он и ушел.

Вот такое чудо-юдо. Что его обидело? Нет, нужно искать работу. После его визита мне тоже перехотелось есть. Я сидела до конца обеденного перерыва, ковырялась в тарелке, курила и думала о своем. Зачем Алексей со мной встречался? Не для того же, чтобы поговорить о моих родителях. Что-то ему от меня нужно. Причем настолько, что ему не жаль времени для предварительной встречи и установления контакта в непринужденной обстановке. А мне это нужно? Может, он хочет предложить мне место? Это было бы как нельзя более кстати. Я по опыту знала, что скоро он еще раз позвонит и на следующей встрече все более или менее прояснится. Так и произошло.

Через день он пригласил меня в боулинг-клуб. В клубе была вечеринка по поводу годовщины открытия, и народу набралось — ужас! Мы потолкались у стола с закусками (встретили массу знакомых, нас все время дергали, то его, то меня) и наконец уселись в темном углу в баре. Алексей выглядел совсем иначе в джинсах и футболке. Совсем не как директор крупной компании, скорее, как студент. Мы наговорились и нахохотались вволю. Вдобавок еще и напились. Он действительно был очень красивый и просто не мог не нравиться. Когда мы танцевали, я чувствовала себя в его объятиях почти счастливой. Сногсшибательные девицы окидывали нас взглядами, его — заинтересованным, меня — уничтожающим. Их зависть меня смешила. Да, я знаю, что вовсе не обладаю их великолепными данными, но я интересная и умная, а этих качеств для жены президента компании вполне достаточно.

Господи! Для какой жены? О чем я? Впрочем, почему нет? Он тоже, по-моему, влюблен. Как только я об этом подумала, Алексей повернул голову и мы поцеловались. Это был наш первый поцелуй. Прямо во время танца. А потом мы просто не могли остановиться — все целовались и целовались. И у барной стойки, на глазах у всех этих девиц (хотя стоял полумрак и визг, все уже порядком надрались, и вряд ли мы кого-то интересовали). Потом — в такси, потом — в лифте, потом — он остался у меня… Алеша оказался милым и нежным, и я совсем потеряла голову. Утро было прекрасным продолжением вечера, правда, у меня немного болела голова от выпитого накануне. Алеша сварил кофе, сделал бутерброды и принес все это мне в постель. Я позвонила на работу и сообщила о том, что сегодня не выйду. Весь день мы не вылезали из постели, а вечером он ушел, я же осталась совершенно обалдевшая от свалившегося на меня счастья.

На следующий день наш Орангутанг сам почтил меня своим присутствием. К моему удивлению, он постучал и зашел только после приглашения. Его вид, как всегда, подействовал на меня устрашающе. От его большого тела комната стала казаться меньше, да и я сама чувствовала себя при нем пигалицей.

— Александра Сергеевна, — сказал он, потупившись. — У нас как-то все началось с недоразумений…

— Да вы присядьте, Вадим Андреевич. — Мне было неловко сидеть, когда он так нависал надо мной.

— Не стоит, — ответил он. — Я просто хочу сказать, что у меня нет к вам никаких претензий по работе. Более того, мне нужна ваша помощь. Но если вы решили уйти и вчера этим занимались…

— Что вы, Вадим Андреевич. Вчера я занималась совсем другими, сугубо личными делами. — И я очень выразительно на него посмотрела, чтобы до него дошло, что своими дурацкими словами он лезет не в свое дело. — Я, конечно же, с удовольствием вам помогу. — И я с готовностью уставилась на него.

— Спасибо, — пробормотал он и ретировался.

Я чуть не умерла со смеху. Ну и увалень. Мне даже стало жаль его. Он напоминал большую неловкую обезьяну, которая чувствует себя неуверенно среди людей. Зачем он купил нашу фирму? Что он будет с ней делать? Хотя ему самое главное — не делать ничего. Я свою работу знаю, вместо Наташи бухгалтерию ведет Инна, ее правая рука, она в курсе всех дел. Наш администратор Игорь — большая умница и тоже не нуждается в учителях. Фактически новый шеф получил хорошо отлаженное, приносящее реальный доход дело, вот только как быть с новыми проектами? Мы разрабатывали их с Геной, а при нынешнем руководстве об этом пока рано думать. Да и потом, может, все это мне уже не нужно. Может, завтра Алексей сделает мне предложение. Двадцать восемь скоро, пора и о наследнике подумать. Я размечталась, расслабилась и отодвинула от себя бумаги. А нашего Орангутанга и впрямь жаль, он такой неуверенный и так боится это показать, что держится грубо. Наверное, у него властная жена, какая-нибудь красивая стерва, он у нее под каблуком, вот и отрывается на работе. Я была склонна всех оправдывать и всех любила, ведь я сама была влюблена.

Алексей позвонил вечером и пригласил провести вместе уикенд, и знаете где? На Кипре!

— Я еду туда на деловую встречу, это каких-нибудь пару часов, — небрежно сказал он. — Хочешь со мной? В сентябре там рай.

Я немедленно согласилась. Это было как в сказке. Огромный самолет, места в бизнес-классе, услужливые стюардессы. А потом — чудный отель и бесконечная гладь сверкающей и прозрачной голубой воды… Мой египетский загар еще не сошел, и я отлично смотрелась в светлой одежде. Мы сразу поплавали, привели себя в порядок, а после обеда Алексей стал одеваться на встречу.

— Ты надолго? — спросила я, полулежа на огромной кровати в белоснежном махровом халате после душа, и игриво выставила обнаженную ногу.

— Сашка! — погрозил мне Алеша. — Не расслабляй меня перед важной встречей.

— Ну, почему? — Я оголила и вторую ногу. — Еще два часа, мы вполне успеем…

Алешка метнул на меня красноречивый взгляд и стал расстегивать рубашку…

Через час он красивый и важный в дорогом костюме красовался перед зеркалом, а я сидела у туалетного столика и укладывала феном волосы.

— Саша! А ты не хочешь пойти со мной? — Мне показалось, что голос его напряжен.

— На деловую встречу?

— Да.

— А разве это уместно?

— Более чем. Красивая и умная женщина — большой козырь на такой встрече. Если честно, раньше я планировал взять с собой на эти переговоры кого-то из моей фирмы, причем женщину. Например, свою секретаршу или Тамару.

— Ну, секретаршу твою я не знаю, возможно, у нее и много достоинств…

— Только одно — она красива и может отвлечь серьезных людей от важных мыслей.

— Ну, тогда лучше Тамару, — улыбнулась я. — Действительно серьезные люди на такие штуки не клюют. Так почему ты никого не взял?

— А ты не догадываешься? Хотел с тобой побыть.

— Одно другому не мешает.

— И ты чувствовала бы себя точно так же, будь за стенкой Тамара?

— Нет, конечно.

— Ну вот.

— А что, встреча действительно очень важная?

— Очень.

— Тогда это неправильно, — серьезно сказала я, имея в виду свое присутствие. — Нельзя смешивать чувства и бизнес.

— Может быть, — склонился он надо мной, — но я тебя люблю. И ты стоишь того, чтобы ради тебя серьезные мужчины делали глупости.

Это было впервые. До сих пор он не говорил мне никаких обязывающих слов. И эти слова, конечно, возымели немедленное действие. Я ответила на его поцелуй, но сразу отстранилась и стала доставать свое лучшее платье.

— Ты что?

— Я иду с тобой.

— Правда? — обрадовался он и попытался снова меня обнять.

— Спокойно, — остановила я его и взглянула на часы. — У нас сорок пять минут. Пока я одеваюсь, изложи мне суть дела и поподробней. Не могу же я допустить, чтобы ты из-за меня провалил встречу. Раз ты не взял Тамару — я должна ее заменить. И поверь, я тебе помогу.

…Спустя четыре часа все было кончено, мы сидели в маленьком ресторане на побережье. Перед нами расстилалась все та же безбрежная гладь, отражающая звезды. Ночь стояла теплая и безветренная. Я смотрела на лунную дорожку на воде, чувствуя себя бесконечно усталой. Переговоры прошли успешно, но так напряженно, что сейчас я была как выжатый лимон. Алексей, напротив, находился в приподнятом и радостном настроении.

— Спасибо, спасибо тебе, — без конца повторял он, — ты меня спасла. Без тебя меня просто послали бы куда подальше. Несколько раз я уже думал — все! Но ты умеешь побороться. Ты — супер! Ты — фантастическая женщина!

Его похвалы были и приятны, и несколько раздражали. Дело в том, что я никогда еще не выходила на серьезный разговор, имея столь мало информации и такого слабого партнера. Как выяснилось на встрече, Алексей был полный профан в делах собственной фирмы, вдобавок слишком самонадеян и, как ни прискорбно мне это признавать, немного глуп. Пару раз своими неосторожными словами он чуть было не испортил все дело. Как с такими данными можно быть президентом крупной компании, не понимаю! Впрочем, что там понимать? В нашей стране вечного кумовства можно все! Его отец — большая шишка, вот и сделал сыночка начальником, но тогда хотя бы научил его чему-нибудь!

Но все же лестно сознавать, что и такую трудную сделку я смогла вытянуть. Как этот швейцарец на меня посмотрел! И руку поцеловал, и кучу комплиментов заставил переводчика мне перевести, хотя его английский я прекрасно понимала и без перевода. Где там его визитка? Мало ли что, вдруг пригодится. Я улыбнулась своим мыслям и мягко отстранилась от объятий Алексея.

— Я устала, хочу спать.

В понедельник я, как всегда, была на работе. Мы с Игорем провели еженедельное собрание. Они у нас проходят весело: сначала о новостях в нашей области, потом о текущих делах, немного о политике фирмы и замечания-пожелания руководства сотрудникам и сотрудников руководству. В этот раз весело не получилось. Наш Орангутанг опоздал на собрание, а когда появился, его присутствие сковало языки наших остряков, и закончили мы сухо и формально. Обычно после наших сборищ мы часок шумно пили чай-кофе, общались и по делу, и просто так, а потом расходились с хорошим запасом положительной энергии. Но сейчас, естественно, все было по-другому. Шеф наш тяжело поднялся и прошел в кабинет, прихватив меня с собой.

— Александра… — начал он и запнулся.

— Просто Александра.

— Хорошо, Александра.

— Я вас слушаю, Вадим Андреевич.

— Мне нужно уехать на пару недель. Я назначаю вас исполняющим обязанности директора.

— В этом нет необходимости. Я и так ваш зам. А финансовые документы имеет право подписывать Инна, как главбух.

— Я уже продиктовал приказ, — упрямо заявил он. — И надеюсь на вас.

— Как скажете, Вадим Андреевич.

— Спасибо.

На том разговор и закончился, а назавтра он укатил.

Я была даже рада. Он вроде и неплохой мужик, но меня напрягал. Теперь я могу работать в удобном для себя режиме, а не сидеть от звонка до звонка, как школьница. Кроме того, у меня роман. Неплохо и для себя время выкроить. Пора уже маникюр сделать. А может, мелирование. Алексей такие мелочи замечает. Ну и что, что он на встрече был не на высоте, хотя это, конечно, сразу уронило его в моих глазах. А потом я подумала: молод еще, неопытен. Наш Гена в таких случаях тоже терялся.

За неделю я сделала стрижку, мелирование, маникюр. Алексей позвонил один раз и пропал. Я набирала номер его мобильного, но он оказывался то недоступен, то просто не брал трубку. На работу я звонить не решалась, а домашнего телефона не знала. Честно говоря, я обиделась. Мог бы и предупредить. Я понимаю и допускаю, что у него может не хватить времени на себя, но на меня мог бы найти.

В общем, две мои свободные недели, которые я надеялась провести в любви и неге, растаяли как дым. Наш шеф появился загорелый, отдохнувший и в хорошем расположении духа, а я, напротив, ходила смурная. Пусть только появится, думала я об Алексее, уж я его помучаю! Что я не так сделала? Я начинала кстати и некстати вспоминать нашу поездку, то, как мы пили шампанское в самолете или как бесились в бассейне, или… и у меня бежали мурашки по коже. Сейчас, когда он забыл меня, я его любила, и любила гораздо сильнее, чем прежде. Потом вспоминала переговоры и убеждала себя, что такого и любить не за что…

— Что-то случилось в мое отсутствие? — спросил подсевший ко мне шеф. Он взял моду хоть пару раз в неделю, но обязательно обедать со мной за одним столиком. В этот раз у него был полный бизнес-ланч: борщ, салат и отбивная с картофелем. Ну и правильно — такой крупный мужчина должен много есть. Я же, напротив, взяла салат, сок и кофе. Настроение было препаршивое и есть не хотелось вообще. Мы сидели за столиком на летней площадке, и я выкурила уже две сигареты. Окурки лежали в пепельнице, я поковыряла салат, выпила сок и вытащила третью сигарету к кофе.

— Вы много курите, Александра, — осуждающе проговорил шеф, словно не замечая моего желания не поддерживать разговор.

— А вы не курите?

— Нет. В молодости попробовал — не понравилось. — Вадим Андреевич, похоже, был настроен поговорить. Он быстро и аккуратно разделался с супом и отбивной и с улыбкой поглядывал на мое недовольное лицо.

— Нет, с вами определенно что-то произошло. — Его лицо стало обеспокоенным. — Вас кто-то обидел?

— А вы, судя по всему, хорошо отдохнули, — вместо ответа сказала я. — С семьей?

— С дочерью.

— Прекрасно, — произнесла я, желая только одного — чтобы он оставил меня в покое.

— Вы обещали мне помочь, Саша, — вдруг назвал он меня по имени, и я невольно вскинула на него глаза. — Сегодня я приглашен на прием, и хотел бы предложить вам пойти со мной.

Я пожала плечами:

— На приемы обычно ходят с женами.

— Я не женат.

Я снова посмотрела ему в глаза и увидела там боль. Не знаю почему, но там была боль. Я почувствовала это и на минуту забыла о собственных переживаниях.

— Я пойду, Вадим Андреевич.

Он на секунду накрыл мою ладонь своей.

— Вадим, Саша. Просто — Вадим.

Не знаю почему, но после нашего разговора, мне стало легче. И я с настоящим удовольствием собиралась на прием. Надела длинное черное платье на тоненьких бретельках, с разрезом до самого бедра и черные лакированные туфли. Светлые пряди в волосах хорошо гармонировали с таким нарядом и с моим загаром. А макияж в этот вечер мне так удался, что я понравилась сама себе, а это бывает не часто. Обычно у меня куча претензий к собственной внешности. Но сегодня я чувствовала себя королевой. И король мой выглядел сегодня элегантнее, чем обычно. Его непокорные волосы были аккуратно подстрижены и тщательно уложены, лицо гладко выбрито, и вообще в новом, хорошо подогнанном по фигуре костюме он совсем не напоминал орангутанга. Взяв его под руку, я ощутила рельефность его бицепсов и прониклась к нему невольным уважением — надо же, бизнесмен, а в такой великолепной физической форме.

Прием проходил в дорогом ночном клубе. Там собрались представители многих компаний. Нам пришлось много общаться по делу, так что это была полезная тусовка, и я не пожалела, что пришла. Вадима оттеснил с разговором какой-то банкир, а я присела чуть поодаль с бокалом шампанского.

— Александра Сергеевна! — услышала я и, повернувшись, увидела Виктора Викторовича с бокалом. Он присел, улыбаясь, рядом и стал расспрашивать о делах. Я отвечала расплывчато, мне не хотелось говорить больше ни о чем серьезном. Раз он здесь, пронеслось у меня в голове, то, наверное, и другие сотрудники «Нибелунгов» тут, и я старалась улучить момент, чтобы спросить его об этом как бы между прочим.

— …вы просто молодец! — продолжал он говорить, а я, как это со мной бывает, совершенно не слушала его, хотя всем своим видом выражала полнейшее внимание. — По правде говоря, мы не рассчитывали на успех в этих переговорах…

— Что вы имеете в виду? — не поняла я.

— Переговоры на Кипре! Знаете, — доверительно понизил он голос, придвинувшись ближе, — наш почетный президент, ну, наш бывший… Он ведь отец нынешнего президента, в сущности, это его фирма… Так вот, они повздорили. Я сам слышал, как он кричал, что Алексею ни за что не подписать такого контракта без его помощи. Алексею же нужно было состояться, доказать и отцу, и себе. У него много завистников. Я предлагал ему свою помощь, но он отказался. А потом я узнал, что он попросил вас и вы ему помогли.

— Откуда вы узнали? — прошептала я помертвевшими губами.

— Алексей сказал. Все же он молодец. И сделку вытянул, и вам заработать дал. Я давно советовал ему переманить вас. Но он считает, что вы слишком умная женщина, а потому — опасная. Предпочитает дам с более скромными умственными способностями. Таких, как его невеста.

Я посмотрела туда, куда кивком указал Виктор, и увидела Алексея. Я задохнулась — ощущение было такое, будто меня сильно толкнули в грудь. Он стоял в обнимку с роскошной высокой блондинкой в декольтированном синем платье и разговаривал с каким-то важным толстым мужчиной.

Меня бросило в жар, потом — в холод, потом я собралась, как на важных переговорах, когда отметаешь все эмоции, и повернулась к Виктору:

— Это его невеста?

— Да, эффектная барышня. И из известной семьи.

— Виктор, раз вы так осведомлены о переговорах на Кипре, то, может, вам известна и сумма моих комиссионных?

— Алексей Васильевич сказал, что вы согласились на полпроцента от суммы сделки.

Я хорошо помнила сумму, и такие комиссионные были более чем щедрыми. Алексей, конечно, и не собирался их мне давать. Зачем он сказал это Виктору, тоже было понятно, и я была ему даже благодарна. Не хватало еще, чтобы люди, которые со мной работали, узнали, как подло меня обманули и использовали. Я мило улыбнулась и продолжала:

— Странно, что он рассказал вам об этом. Меня он попросил молчать.

— Он не говорил сначала, но я понимал, что без посторонней помощи он бы не справился. Я хорошо знаю его возможности.

— По-ня-тно, — протянула я, раздумывая, и решение быстро созрело в моей голове. — Знаете, Виктор Викторович, я забыла передать ему реквизиты. Вот номер моего счета, — быстро написала я на листке, — а вот название банка. И напомните Алексею Васильевичу, что деньги нужно перевести уже завтра.

— Конечно, конечно, — засуетился Виктор. — Я думал, он уже это сделал.

— Ну, видно, Алексей Васильевич так был занят, что совершенно забыл о моем маленьком одолжении.

— Ну что вы, как можно. Это неоценимая услуга.

— Как видите, вполне оценимая, — мягко остановила я его и встала, — я на вас рассчитываю.

— Лично прослежу, чтобы ни малейшей задержки, вы ведь знаете, как я вас уважаю. — Он тоже поднялся и поцеловал мне руку.

Не оглядываясь, я пошла к выходу. Мне было тошно, противно, словно меня вываляли в грязи и словно я этого стоила. Что я только что сделала? Я сама назначила цену за свои услуги! За какие только? За мою любовь? За мое тело? Вот еще! Это пусть остается — что было, то было. А использовать мои мозги и нервы даром никто не будет! Ну, как еще мне было реагировать на такой беспредел? «Я люблю тебя, Саша»! Как же, любит! Ему нужна была эта сделка! Я слишком умная? Какая же я, к черту, умная! Так попасться. Ведь видно было: ему что-то нужно от меня, принюхивался, приглядывался. Неужели трудно было честно сказать? Да я и так бы ему помогла, попроси он. Или за комиссионные, тем более что сейчас я так нуждаюсь в деньгах. Нет, надо было влезть ко мне в постель, разорвать мое сердце на части. И ради чего, ради какой-то вонючей сделки, пропади она пропадом! Мерзавец!

Нет, правильно я сделала. Теперь пусть платит или объясняет все Виктору. А я буду готова к предстоящему разговору.

Однако никакого разговора не последовало. Через два дня деньги поступили на мой счет, но Алексей не позвонил. Мне пришлось познакомиться с тем, что народ называет депрессией. Три дня гостила у меня эта отвратительная гостья. Ровно три дня, на большее меня не хватило. Все же я — оптимистка. Три дня я плакала по вечерам у себя на балконе, много курила и почти ничего не ела. На работу, конечно, ходила и даже вроде что-то делала. На четвертый день я так устала думать об одном и том же, что отупела от своих горестей и перестала мыслить вообще. Слава богу, это была суббота, выходной, и два дня я много ела и спала. Вечером в воскресенье я поехала в гости к своей Ленке выговориться. Ленка на то и Ленка, и после разговора с ней я почувствовала себя выздоравливающей. Прибежала Юлечка, уселась ко мне на колени и обняла своими мягкими детскими ручонками. Такая прелесть! Мне вспомнились мои мечты по поводу семьи и детей. Наивная дурочка! Размечталась! Жена президента! Как же! «Умная и опасная», такая ему и в сотрудницы-то не нужна, сказал Виктор. Зачем ему рядом женщина, которая умнее, да он из самолюбия на это не пойдет, даже в ущерб делу.

— Вот такие дела, Ленка, — вздохнула я, — нет мне в жизни счастья.

— Ой да! — усмехнулась Ленка. — Это ты-то у нас несчастливая? Брось! А «Нибелунг» этот — тупой, сама говорила. Ну, и долго бы ты с таким прожила? Убеждала бы себя на первых порах, а потом стала бы презирать, я тебя знаю! Ты мужику отсутствие ума не прощаешь.

— Ленка, да не такая уж я умная, как они думают! Понимаешь? Я сама иногда теряюсь от того, что от меня так много ждут. Внутренне, конечно. А на всяких таких переговорах я просто хорошо чувствую ситуацию и настроение партнеров, особенно если это мужчины. Думаю, просто у меня лучше, чем у многих, развита интуиция. Вот и все!

— Интуиция на мужскую реакцию. Ты ее можешь предугадать и использовать. Вот в чем твой талант! А это уже много.

— Ленка, какая ты у меня умная, все умеешь сформулировать, — расхохоталась я.

Подруга тоже рассмеялась, и мы продолжили наше прерванное распитие сухого вина.

— У родителей давно была? — спросила Ленка.

— Давно! То Кипр, то любовь, то депрессия. В следующие выходные обязательно съезжу.

— На какие выходные? Ты что, совсем рехнулась со своей любовью? Забыла, что у твоей мамы в среду день рождения?

— Ах! Точно! Умница ты, Ленка. Кстати, что это так поздно Лешки твоего нет? Загулял где?

Ленка опустила глаза, но не смогла скрыть от меня смущения.

— Так, колись подруга. Что произошло? Поссорились?

Четырехлетняя Юлька заинтересованно уставилась на маму.

— Юля, поела? — сняла ее с моих колен Ленка. — Можешь посмотреть полчаса мультик и спать. — Она отвела дочь в комнату и включила там видик.

Я выжидающе посмотрела на погрустневшую подругу. Она не поднимала глаз, пряча, как мне казалось, подступившие слезы. Я присела перед ней на корточки и сжала ее ладони, заглядывая в глаза:

— Лен, ну что ты?

Ленка подняла на меня полные слез и муки глаза:

— Сашка, он мне изменяет, — прошептала она.

— Ты уверена?

— Я точно знаю.

— Откуда?

— Знакомые его видели с ней и не однажды…

— Ты пробовала говорить с ним?

— Я не могу. Это так унизительно!

— А жить так не унизительно? Вместе спите?

— Нет.

— Почему?

— Я не могу. Сказала, что болею.

— Ну и дура! Вот ему и оправдание: гуляю, дескать, потому что жена больна, и потому же бросить не могу — благороден!

— А что делать?

— Поговорить с ним. Да-да, нет-нет. Тогда пусть чешет!

— А Юлька?

— Да, Юлька — это аргумент, — призадумалась я. — Но ты-то его любишь?

— Не знаю. Мне больно и противно…

— Тогда поговори и прости. Сможешь?

— Не знаю, ничего не знаю. — Ленка расплакалась. Я крепко обняла ее, а она продолжала плакать, негромко всхлипывая. Какая я эгоистка, приехала и все о своем, у подруги семья рушится, а я даже не заметила. Я убаюкивала Ленку, гладила по волосам, и в таком виде нас застал Лешка, внезапно появившись в дверях кухни.

— О! Че это у вас? — Он был явно обескуражен, даже испуган. Один взгляд на него, и я уже знала, что делать.

— Лен, ты чего? — Он попытался обнять жену, но она отстранилась и вышла из кухни. Я слышала, как она включила воду в ванной и закрыла дверь.

— Сашка, привет! Что происходит? — Лешка выглядел растерянным. — Что с Леной? Я давно вижу, что-то не так. Может, она больна чем-то очень серьезным и боится, что я ее брошу. Так я ее в жизни не брошу. Ты же знаешь, как я ее люблю!

— Любишь? — прищурилась я. — Тогда хорошо. — Я присела за стол и внимательно на него посмотрела. — Значит так, Леша. План действий таков. Сейчас я ухожу. Ты укладываешь Юльку. Ведешь сюда Лену, подробно и уверенно рассказываешь, как ты ее любишь. И, главное, объясняешь, что та девушка, в обществе которой тебя видели ваши друзья, не имеет к тебе никакого отношения. Убедительно объясняешь! А потом решаешь все проблемы с ней. Тебе ясно? — Я смотрела на Лешку холодным пронизывающим взглядом, под которым он померк и совсем не казался красивым. — Лена сейчас действительно больна, и ее болезнь называется просто: «неверность мужа». Но пока ее можно вылечить — любовью, нежностью и верностью. Попробуй, если ты ее действительно любишь. Или вали отсюда сейчас же на все четыре стороны! — Мой голос звенел от сдерживаемого гнева, сейчас я уже говорила не с ним, а с другим Лешкой, который с такой же легкостью делает больно женщине, только из собственного эгоизма. — Подробности и честность сейчас не обязательны. Я имею в виду то, что уже было. Этого не исправить. Но искренность сейчас и в дальнейшем — это обязательно! Я понятно объяснила?

Лешка кивнул, не поднимая головы.

— Хорошо. Пока, Леша. Надеюсь, я смогу по-прежнему тебя уважать.

…Я ехала в пустом вагоне метро, и мне было невыразимо грустно.

Дни проходили, время шло, и я постепенно успокаивалась. В выходные я отправлялась к родителям, либо к друзьям или шила дома себе занавески. Оказалось, это целое искусство. И то, что так мило и изящно на макете, требует массу усилий и уйму времени. Можно было бы заказать все это в ателье, но после покупки люстры, бра и прочих осветительных штук, мне хватило только на ткань. Зато покупала я все очень красивое и потому дорогое. А премию всадила в новый огромный холодильник. Конечно, на счету у меня были деньги. Те деньги, о которых я не хотела вспоминать и пока не собиралась трогать. Да и шить мне понравилось, я даже отказалась от нескольких приглашений, так хотелось закончить наконец свое творение. Могу поделиться собственным опытом: шитье прекрасно успокаивает расстроенные нервы. Вскоре моя квартира выглядела так нарядно и уютно, что я сидела и просто любовалась ею. В комнате окно было задрапировано светло-зелеными шелковыми гардинами с небрежно ниспадающими складками, и только я знала, сколько труда уходит на такую небрежность, а из-под гардин шли мягкие волны золотистой с тиснением тюли. Оливкового цвета диван и кресла я украсила маленькими желтыми подушечками с золотистыми оборками, сделанными из обрезков тюли. А простая, но изысканная классическая люстра и сливочного цвета матовые бра дополняли этот ансамбль. В кухне все было сине-белым: кружевные занавески с белым воздушным тюлем, голубые светильники и в светло-серую полоску обои.

Налюбовавшись, я решила устроить новоселье. У меня никогда еще не было новоселья. Это, конечно, прикончит мой бюджет, но уж больно хотелось похвастаться перед друзьями. Только всех позвать я не смогу — такая толпа снесет не только мою квартиру, но и весь дом. Можно частями. Но тогда придется сначала пригласить сослуживцев, и то тех, с кем мы уже сдружились за долгие годы. Значит: Игоря, Инну, Танечку, Сереж (всех троих), Веру с Катей и Орангутанга. Директора у нас принято всегда приглашать, хотя, может быть, он еще не придет?

Я пригласила всех на ближайшую пятницу и договорилась с Ленкой, что та мне поможет. У них с Лешкой все наладилось, они пообещали явиться все вместе, даже с Юлькой. Поэтому после работы я обдумывала меню, решала, где занять стулья и у кого разжиться новыми аудиодисками. От работы я немного отвлеклась, разумеется, делала все, но без обычного рвения. И упустила одно важное обстоятельство. Дело в том, что на этой неделе нам предстояло решить некоторые вопросы, касающиеся проекта с «Нибелунгами». Фактически этим занимались Сережа Валентинов и Паша. А я знала, что они разберутся и без нас с шефом. Но в четверг, после обеда, директор вызвал меня через Танечку в кабинет. Я сразу пошла к нему, по дороге раздумывая, крошить «оливье» сегодня поздно вечером или уже лучше завтра.

Мои гастрономические размышления были грубо прерваны тем, что в кабинете, кроме Сережи, Паши, Виктора и шефа, еще находился и Алексей. Наверное, я побледнела, потому что Вадим вскочил и пододвинул мне стул.

— Вы хорошо себя чувствуете, Александра Сергеевна?

— Вполне. — Как трудно, оказывается, видеть Алексея и оставаться спокойной.

Решались вопросы сугубо технические, и мои замечания вовсе не были необходимы. Несмотря на мое состояние, я не могла не почувствовать гордости за наших сотрудников. То, что Сережа Валентинов — большая умница, я знала давно, но что Паша, который у него в подмастерьях ходит и работает у нас без году неделя, такой молодец, это для меня новость. Надо включить его в список приглашенных.

— Ваши замечания? — обратился ко мне Виктор.

Я покачала головой. За время нашей встречи я ни разу не встретилась с Алексеем глазами, он тоже не смотрел в мою сторону. Но напряжение, тяжелой волной исходившее от нас, казалось, должны были почувствовать все присутствующие.

Когда встреча закончилась и все стали выходить, Алексей не торопясь подошел к двери и прикрыл ее. В кабинете оставались я и Вадим.

— Вадим Андреевич! Я хотел бы поговорить с Александрой и, если можно, в вашем кабинете.

Шеф так мрачно поглядел на него, словно обдумывал, дать тому по роже или нет. Потом посмотрел на меня, недовольно, но все же вопросительно. Я кивнула. Он вышел.

Алексей сел. Я опустилась на стул напротив. Нас разделяли стол и целый месяц молчания.

— Извини, что я так… и здесь… Но нам надо поговорить. — Он на минуту умолк, раздумывая, и медленно проговорил: — Ты считаешь меня негодяем, но все не так, как ты думаешь.

— А как? — Я впервые посмотрела ему в глаза.

— Ты же считаешь, что я только из-за переговоров…

— А что, разве нет? Ты ведь, как известно, женишься. Это решено давно, еще до нашей встречи. И после нее тоже ничего не изменилось.

Алексей потупился, а я смотрела на его красивое, холеное лицо и ничего не чувствовала, кроме неприязни.

— Таков выбор моей семьи, — сказал он гордо, но прозвучало это напыщенно и глупо, так мог сказать избалованный маленький мальчик.

— Ах да! Особа королевской крови! — съехидничала я. — Вам же нельзя жениться на ком попало, порода будет не та! Верно?

Он побагровел и поднял на меня злые глаза:

— Надеюсь, Александра Сергеевна, сумма за услуги вас устроила, — громко процедил он, словно давал мне пощечину.

Но больнее, чем тогда, на приеме, когда я увидела его с невестой, мне уже было не сделать. Я печально усмехнулась и закинула ногу на ногу. Как этот человек мог волновать меня!

— Ну, как вам сказать, — протянула я, — более или менее. Однако, хочу вам заметить, Алексей Васильевич, что если бы вы потрудились сразу сделать мне ваше деловое предложение, я выполнила бы его с не меньшим старанием. И не запросила бы больше. Поверьте, в таком случае и вы, и я получили бы еще и моральное удовлетворение от нашего сотрудничества. А вам не пришлось бы тратить лишнее время, деньги и эмоции. Мое глубокое убеждение: любые вопросы следует решать с позиции деловой этики. — Я встала, намереваясь уйти.

Алексей перехватил меня у самой двери. Он обнял и прижал меня к ней.

— Сашка, Сашка, — жарко зашептал он мне в ухо. — Я так и хотел. Я хотел предложить тебе это сразу, в ресторане.

— Что же тебе помешало? — Я тоже перешла на шепот из предосторожности, все же за дверью Танечка, а может, и шеф.

— Я влюбился… Да, я влюбился, — продолжал он, поскольку я молчала. — А потом… так получилось. Если бы я сказал тебе перед Кипром, ты бы не полетела, да и там я не смог… Сашка, прости меня. Ты лучшая. Я все время вспоминаю, как мы… — Он на минуту замолчал. — Но я все равно женюсь на ней. Это не от меня зависит, и это решено.

— Поздравляю. — Я отстранилась и вышла из кабинета.

Теперь снова было больно. Лучше бы он этого не говорил.

Мне расхотелось отмечать новоселье и вообще захотелось побыть одной, хотя бы несколько дней, но как теперь все это отменить?

Я не сдержалась и чуть всплакнула, закрывшись в своем кабинете. Потом все же собралась и пошла к шефу, отпрашиваться на завтра.

— Вадим Андреевич, — начала я, глядя в пол. — Можно мне завтра не выходить? В связи с моим новосельем. — Я подняла глаза и невольно поежилась.

Никогда еще я не видела директора в таком гневе. Его глаза, как пишут в книгах, метали молнии.

— Можете вообще не выходить! — заявил он, вскочил и отошел к окну. Даже так, спиной ко мне, он выглядел угрожающе.

— В смысле? — не поняла я.

— В смысле — делайте, что хотите! — Он едва сдерживался. — Геннадий рекомендовал вас как умного и порядочного сотрудника. Я даже думал о вашем повышении! А вы ведете себя, как дешевая…

Я онемела он возмущения:

— Да как вы смеете?

— А как вы смеете устраивать здесь шашни! — Он ревел, как бык. — Что это за свидания в моем кабинете! Что это за деньги за услуги? Вы каким бизнесом занимаетесь?

Я выбежала вон.

Через час я была дома. Я бегала по своей квартире, как раненый зверь. Господи! Что происходит! Как он узнал? Подслушивал? Гадость! Какая гадость! Теперь все будут говорить об этом. Танечка все слышала, он так орал. Никому ничего не объяснишь! Все станут пальцем показывать! Вот тебе и новоселье! Еще, чего доброго, решат, что на свою квартиру я на панели заработала.

Зазвонил телефон. Я схватила трубку.

— Саша, ты как? — Это была Танечка.

— Ничего. — Я старалась справиться с дрожащими губами.

— Не переживай. Я все понимаю. Знаешь, я только что набрала объявление, что новоселье переносится на следующую пятницу. Распечатать? А то хочешь — совсем отмени.

— Не знаю, делай, как хочешь.

— Тогда лучше первое. Саш, не психуй.

— Ты же все слышала… И, наверное, другие тоже.

— Никого не было рядом. Был обеденный перерыв. Я — могила, ты же знаешь. Мне очень не хочется, чтобы ты ушла. Ты ведь меня всегда защищаешь.

Это правда, а вот держать язык за зубами ни одна секретарша не умеет.

— Да и кто в такое поверит, — продолжала она, — все наши знают твою щепетильность. Не бери в голову.

— Почему же он поверил?

— Он тебя не знает, как мы. И потом, — понизила она голос до шепота, — по-моему, он к тебе неровно дышит… Все, пока. — Она так быстро положила трубку, словно кто-то помешал нашему разговору.

Целую неделю Орангутанг делал вид, что не замечает меня. Танечка, похоже, сдержала слово, потому что никаких косых взглядов я не приметила.

Приближалась пятница, и нужно было как-то разрулить ситуацию. Я решила смирить гордость и подойти к Вадиму. Во время обеда, когда все наши, проглотив свои бизнес-ланчи, удалились из кафе и в зале оставалось только несколько человек из других офисов, а я уже допивала кофе, появился шеф. Он набрал целый поднос и уселся в дальнем углу. Выждав момент между вторым и кофе, я подошла к столику.

— Можно присесть, Вадим Андреевич?

Он молча кивнул с невозмутимым видом. Я начала злиться. Да кто он такой, чтобы перед ним оправдываться! Даже если он мой начальник, это не значит, что ему можно совать нос в мои дела! И я сказала совсем не то, что собиралась.

— Завтра я жду своих коллег на новоселье. Мне казалось, что будет правильно, если и директор будет присутствовать. Неформальные дружеские отношения с подчиненными, до разумного предела конечно, обычно идут на пользу общему делу. Но в силу сложившихся обстоятельств, думаю, вы вправе не посещать дом сотрудницы, если уверены в аморальности ее поведения. Более того, в понедельник я могу сдать дела и написать заявление об уходе.

— Вам так много заплатили? — глухо спросил Вадим, не поднимая на меня глаз.

Я едва сдержалась, чтобы не обозвать его.

— Не в этом дело. Просто я не могу работать с человеком, который неуважительно относится ко мне, даже если происходит это по его… неосведомленности.

На том разговор и закончился. И если бы не злосчастная микроволновка, которую ребята уже купили мне в подарок (Танечка проболталась), я снова отменила бы новоселье.

Я не крошила «оливье» и не отпрашивалась в пятницу с работы. В четверг мы Ленкой и Лешкой купили продукты, я отдала им ключи и знала, что с обеда Ленка уже хозяйничала у меня дома. Я ушла раньше на час, и к семи все было готово. Несмотря на мое не совсем праздничное настроение, новоселье удалось на славу. После работы все были голодные как волки, первые три рюмки сделали свое дело, народ был хмельной и веселый. Моя просторная комната оказалась тесной для такой компании. В полумраке новых светильников пары танцующих выглядели романтично, а новая песня Земфиры располагала к философской грусти. Я сидела за полупустым столом и пила кофе, когда прозвенел входной звонок.

— Я открою, — крикнул мне Игорь, как раз вышедший из кухни, — там, на балконе, мужчины курили.

— Здравствуйте! — услышала я его громкий и слегка удивленный голос. — Сейчас, сейчас. Хозяйка! Встречай гостя!

Мне пришлось вылезти, протискиваясь, из-за стола, гадая, кто это пришел. В коридоре с красивым букетом роз стоял… мне бы хотелось сказать — Алексей, но, увы, это был Орангутанг. В спортивном свитере и джинсах, со своими всклокоченными волосами. Он протянул мне букет и красивую коробку.

— Поздравляю, — произнес он.

Естественно, все сразу уселись за стол, приглушили музыку и налили штрафной опоздавшему. (Мальчики были уже здорово поддатые, а в таком состоянии шеф не шеф — никаких поблажек, опоздал — штрафной.) Но мне показалось, что это непринужденное отношение было по душе Вадиму. Он с улыбкой принял бокал, провозгласил подобающий тост и выпил до дна. Все последовали его примеру, и танцы возобновились с новой силой. С Вадимом, кроме меня, остались за столом Игорь и Сережа, которые даже в таком состоянии ухитрялись обсуждать рабочие вопросы. Они горячо доказывали каждый свою точку зрения, Вадим рассеяно слушал их, потихоньку поглощая то, что я подкладывала ему на тарелку.

— Очень вкусно, — попробовав очередное блюдо, говорил он. — Правда, очень вкусно. Вы прекрасно готовите.

Я благодарила взглядом и улыбалась. Готовила ведь не я, а давно отбывшие домой Ленка с мужем, но ему это знать было не обязательно. Накричавшись под громкую музыку, ребята снова отправились курить, а Вадим пригласил меня на танец. Он осторожно обнял меня и прижал к себе, и, как тогда, когда я в первый раз взяла его под руку, я снова ощутила твердые мускулы его тела. Я тоже была уже порядком под хмельком и, наверное, поэтому подумала, что мой муж обязательно будет иметь хорошую спортивную форму, это так приятно, когда мужчина подтянут и мускулист.

— Саша, — сказал он мне на ухо, потому что музыка просто разрывалась (как только мои соседи это терпели, шел уже первый час ночи), — я, наверное, был не прав, и, возможно, мне следует извиниться, но тогда вы должны кое-что объяснить.

Я остановилась и посмотрела на него снизу вверх. В темноте мы не могли рассмотреть друг друга и тем более не могли объясниться. Пришлось вывести его на балкон, вытурив оттуда всех остальных.

— Я готова ответить на ваши вопросы, Вадим. — Я закурила, и откинулась на спинку кресла (я купила потрясающие плетеные кресла на балкон и такой же столик). Вадим молчал и снова надулся как индюк. Что за манера! Сам закрутит, а потом сидит с таким видом, словно это я его допрашиваю. Будь я трезвая и в офисе, я вела бы себя иначе. Но я была у себя дома и навеселе, поэтому, как обычная женщина, только улыбалась украдкой и молчала.

— Кофе будете? — приоткрыл балконную дверь Игорь. — Я сварил!

— Будем, — ответила я и приняла две чашечки.

— Вадим, очнитесь! — заставила я его поднять на меня глаза. — Кофе!

Он взял чашку и поднес к губам. Отпил кофе и только потом заговорил:

— Понимаете, я решил вернуться в кабинет и уже стал открывать дверь, как вдруг услышал голос Борисова (это фамилия Алексея) о вашем вознаграждении за какие-то там услуги. Я, конечно, дверь прикрыл, но, честно скажу, мне очень не понравился его тон. Таким тоном не говорят о достойных услугах…

— Понимаю, — вздохнула я. — А вы не допускаете мысли, что он намеренно говорил со мной так?

— Подобным тоном говорят с женщиной, которую хотят уязвить.

— Все правильно.

— Чем же вы ему так насолили?

Я поняла, что этот задушевный разговор пора кончать, уж очень настырно мой новый шеф лезет не в свое дело.

— Вадим Андреевич, — подумав, начала я. — Я действительно помогла Борисову заключить одну важную сделку и действительно получила за это вознаграждение. Все остальное, в том числе наш с ним неприятный разговор, невольным свидетелем которого вы стали, не имеет к моей работе на вашей фирме никакого отношения. Я не сделала ничего порочащего честь вашего зама. Вы мне верите?

Он поднял на меня глаза, и я увидела, что он абсолютно серьезен и совершенно не пьян.

— Мне бы очень этого хотелось, Саша. Только непонятно, почему Борисов так с вами разговаривал? Он должен был быть вам благодарным за услугу… По-моему, вы что-то не договариваете. Здесь что-то личное?

Я промолчала. Больше разговор на эту тему не возобновлялся.

Потом мы пили с ним коньяк и танцевали в полупустой комнате, а гостей становилось все меньше и меньше. Он ушел одним из последних, и когда я наконец плюхнулась на кровать, то подумала, что не такой уж он несносный и танцевать с ним приятно, даже волнующе.

Я проснулась от звона посуды в кухне. Потянулась и, зевнув, улыбнулась. Не открывая глаз, я знала, кто хозяйничает в моей квартире. Ленка и Лешка в благодарность за свою вновь спаянную семью клятвенно обещали избавить меня от бытовых проблем, связанных с новосельем. Я согласилась, поставив условие, что их помощь и будет мне подарком (у ребят сейчас были финансовые трудности). На том и порешили. Вот почему я сонно улыбалась и не торопилась вставать. Зачем мешать людям? Я нагло провалялась еще с полчаса, а потом в комнату бочком протиснулся Леха с пылесосом и давай жужжать. Пришлось отправиться под душ и привести себя в порядок. Когда я во всей красе появилась на кухне, там была идеальная чистота и стоял умопомрачительный запах свежего кофе. Леша с женой сидели любовно рядышком и ждали меня, чтобы начать завтрак.

— А где Юлька? Почему не взяли?

— У бабушки, — коротко ответил Алешка, поглаживая Ленку по плечу. — Мы с мамочкой решили отвлечься. Да и потом, мы ведь у тебя в рабстве на все выходные.

— Да, Саша, надо бы прикупить сока и воды. Все остальное есть. Нет, еще хлеба и можно курицу гриль на горячее. Картошку Леша уже почистил, а выпивки ты столько купила, что на взвод солдат хватит!

— На какой взвод, Лен? Мы вроде как отстрелялись!

— Здрасте! — Ленка вытаращила на меня глаза. — Ты что, забыла? Сегодня все наши придут. Так что к пяти все должно быть готово.

Действительно, я совсем запамятовала, что вся наша многочисленная компания из бывших одноклассников, одногруппников и сослуживцев обещала в полном или в неполном составе, но ввалиться сегодня ко мне в гости.

— Ленка, — заныла я, — я же сопьюсь. А завтра родители обещали приехать. Ну и выходные! Отдыхать мне придется только на работе.

За пару рабочих дней мне удалось прийти в себя, настроиться на рабочий лад и получать от этого удовольствие. С Вадимом я начинала находить общий язык. Он уже хорошо разбирался в текущих делах и практически не нуждался в моих советах. Поэтому я так удивилась, когда он пригласил меня поужинать. Он подчеркнул, что ужин деловой и ему нужен мой совет. Деловой так деловой. После работы я не поехала домой, поработала до восьми и на такси отправилась в указанный ресторан.

Вадим переоделся в выходной костюм, а я пришла как была: в джинсах и джемпере. Если он и был разочарован моим внешним видом, то виду не подал. Ресторан был изящным, очень уютным и явно не для деловых встреч. Нас посадили за маленький французский столик перед затемненным окном, откуда открывался красивый вид на ночной город. Вадим заказал бутылку французского вина, салат, сыр, рыбу. Держался галантно и непринужденно. И ни слова о делах. Все это со мной уже было, и, естественно, я не смогла промолчать.

— Вадим, — мягко сказала я, боясь, что резкостью испорчу всю прелесть этого вечера. — Спасибо за отличный ужин и приятную компанию, но, насколько я поняла, вы хотели со мной поговорить о делах.

— Не совсем, — замялся он. — Я думал с вами посоветоваться. А потом решил, зачем портить серьезными разговорами приятный вечер? О делах мы всегда можем поговорить и в офисе.

— Я тоже так думаю. Поэтому, признаюсь, меня несколько насторожило ваше приглашение.

— Насторожило? Чем же?

— Когда раньше серьезный деловой человек приглашал женщину вечером в ресторан, это означало только одно — он за ней ухаживает. Современные мужчины продвинулись дальше. Сейчас они иногда приглашают женщин в ресторан и не говорят с ними о делах, но на самом деле ищут именно делового партнерства, однако почему-то под видом ухаживания.

Орангутанг посмотрел на меня с недоуменным видом лохматой обезьяны и спросил:

— Саша, вы о чем?

— Вадим Андреевич, давайте начистоту. Не надо устраивать вокруг меня эти манцы! А то я женщина мнительная и черт знает что подумаю. Говорите, что мне нужно сделать? Если это не противозаконно, то, как бы ни было трудно, я выполню. Только не ходите вокруг да около. Я деловая женщина и не люблю все этих мужских уловок.

Вадим смотрел на меня, задумчиво подперев ладонью голову, смотрел так, словно впервые увидел или только что понял что-то важное обо мне.

— Сашенька, — тихо сказал он, — кто вас так обидел? Он?

Я не была готова к такому простому и точному заключению. Он попал в точку. У меня на глазах навернулись слезы, и я поспешила отвернуться. Я молчала, и он молчал. Я старалась совладать с собой и чувствовала на своем лице его взгляд. От этого мне было плохо, и я не могла справиться с внезапно нахлынувшей жалостью к самой себе.

Вадим налил мне вина. Не поднимая на него глаз, я выпила и перевела дух.

— Успокойтесь, Саша. — Его голос был спокоен, но я чувствовала его внутреннее волнение. Мне пришла в голову мысль, что, возможно, так же хорошо, как я на переговорах чувствую настроение мужчин, Вадим понимает мои тайные мысли. Когда любимый человек так понимает тебя — это прекрасно, но когда твой начальник видит тебя насквозь — это уже не дело.

— Я пригласил вас не для того, чтобы обольстить и использовать, — продолжил он, усмехнувшись. — Я действительно хотел посоветоваться с вами… Но совсем не по рабочему вопросу. А потом подумал: такой хороший вечер, ужин, беседа, не будем о грустном.

— О грустном? У вас что-то случилось? — впервые подняла я на него глаза.

— Не то чтобы случилось… Понимаете, у меня есть дочь. Ей одиннадцать лет. В последнее время с ней что-то происходит. Я пытался с ней поговорить — она уходит от разговора.

— А с ней есть рядом кто-то… какая-то женщина? — Я осторожно подбирала слова, так как вспомнила о том, что он не женат. Еще тогда я поняла, что это больная тема.

— У нее есть няня. Гувернантка, как теперь говорят. Но, мне кажется, они не очень ладят. Прежняя няня была при ней с двух лет, а год назад вышла замуж, потом родила. Я нанял другую женщину, вроде очень компетентную, но отношения у них совсем не такие, как с той. Понимаете, я с дочерью и так, и эдак. Как будто подменили ребенка! Раньше она мне все рассказывала — теперь молчит. Я подумал: что, если вы мне поможете? Валентинов говорит, что у вас потрясающая интуиция. Утверждает, что вы хорошо разбираетесь в людях.

Как же! Разбираюсь! Может, и разбираюсь, когда чувства глаза не застят. Грош цена моей интуиции, если главный «Нибелунг» смог обвести меня вокруг пальца всего лишь обычным мужским обаянием.

— Вы хотите, чтобы я с ней поговорила?

— Не обязательно. Я хочу, чтобы вы просто с ней познакомились. Вероятно, вы сразу увидите, в чем дело. Возможно, это нормально для ее возраста и я зря волнуюсь. Психология подростка — вещь загадочная, а она растет без матери.

Вадим тоже подвез меня к дому, но руку не целовал и томно не смотрел, и то ладно. Я только сейчас вспомнила, как невежливо бросила его на приеме одного. Ничего не объяснила, и он ничего не спросил, а ведь наверняка обиделся. Вообще он какой-то неухоженный и глаза, как у брошенной собаки. Вот и кидается на людей время от времени — «Собака бывает кусачей только от жизни собачьей». Где же его жена? Бросила или погибла? Главное, он о ней никак! Ни слова, ни полслова.

В воскресенье Вадим привез меня к себе — на дачу, как он выразился. Хотя это скорее был загородный дом — настоящий дворец, правда, не слишком громоздкий, но довольно оригинальный. И место хорошее, с одной стороны лес, с другой — озеро. Территория ухоженная, с японскими садиками, фонтанчиками, беседками и прочими атрибутами.

Разглядывая все это великолепие, я даже забыла, по какому поводу приехала сюда. Ах да, бедный богатый ребенок страдает. «Богатые тоже плачут», но во дворцах. Честно говоря, в душе я считаю, что чаще всего их страдания — от избытка разных благ, с жиру бесятся. Не знаю, кого я ожидала встретить, но вид его дочки меня удивил. Надо же, быть настолько непохожей на собственного отца и в то же время так походить на него. Непонятно? Постараюсь объяснить. Настя оказалась очень маленькой девочкой для такого крупного отца, как наш Орангутанг, но тоже напоминала обезьяну, маленькую такую обезьянку, вроде макаки. Этакое вертлявое, кривляющееся существо. Волосы такие же, как у отца, торчат во все стороны. Никаких следов страдания я у нее не разглядела. Она вела себя непринужденно и нельзя сказать, что приветливо, скорее — никак. Так, наверное, богатые девочки относятся к прислуге. Вадим, напротив, был со мной особенно радушен и предупредителен, словно извиняясь за безразличие дочери. Мы сидели в уютной беседке, в удобных шезлонгах, покрытых мягкими полосатыми матрасиками. Такие матрасики были на нашем пляже в Египте, вспомнилось мне. Мы стали говорить об отдыхе. Оказалось, Вадим дочку очень балует. Она побывала уже более чем в десяти странах. Узнав, что я нигде, кроме Египта, не была, Настя смерила меня презрительным взглядом. Это побудило меня к действию.

— Да, пока только в Египте, — подтвердила я. — И квартира у меня всего лишь однокомнатная, хотя в новом красивом доме. Но я приобрела все это на собственные деньги.

Настя пренебрежительно фыркнула.

Вадим колдовал над мангалом, откуда тянулся восхитительный аромат жареного мяса, и, улыбаясь, прислушивался к нашему разговору.

— Ты считаешь, что заработать на собственную квартиру легко? — спросила я, чтобы как-то поддержать разговор.

— А что, у ваших родителей квартиры нет? — вопросом на вопрос ответила Настя.

— Почему же? Есть. Но это их квартира, а не моя.

— Отчего же они вам не купили?

— Оттого, что у них нет таких средств. Моя мама — учительница, а папа — врач.

— У нас тоже есть врач. Семейный. И очень дорогой.

— Видишь ли, Настя, мой папа лечит бедных людей, и ему платит государство. И совсем не много.

— Значит, он — плохой врач! — самоуверенно заявила эта малолетняя макака, и у меня появилось желание дать ей по заднице.

— Да нет, хороший, — процедила я.

— Хорошим хорошо платят, — резонно заметила Настя. Да, в логике ей не откажешь.

— В жизни бывают ситуации, когда очень достойные люди чего-то не получают: или достойного вознаграждения, или достойного признания, или достойной любви. Ты с этим еще столкнешься. — Я стала остывать. Зачем злиться на маленькую глупую девочку?

Я молча потягивала вино из бокала и смотрела, как ловко орудует Вадим решеткой с мясом. Он выложил первую порцию румяных стейков на блюдо, полил их соусом и подал нам.

— Налетайте.

— А вы?

— Я закончу с мясом и присоединюсь к вам, — пообещал он.

Мясо было восхитительным, особенно с соевым соусом и черным хлебом. Мы с Настей молча поглощали еду, не глядя друг на друга.

— Знаете, я с вами согласна, — медленно пережевывая, вдруг подала голос Настя. — Насчет того, что достойные люди не всегда получают достойное. Я бы на вашем месте обиделась, если бы кто-то так — о моем папе.

Я промолчала, но про себя отметила, что девочка, оказывается, совсем не глупа.

— Вы делаете вид, что не обиделись, потому что считаете меня ребенком, — заявила она и со звоном положила вилку на стол. — А я — не ребенок, так что обижайтесь.

— Значит, ты сознательно хотела меня обидеть? Почему?

На это маленькая негодница не нашла что ответить и встала из-за стола.

— Папа, спасибо, я сыта! — звонко крикнула она и ушла в дом.

Да, неважно получилось. У меня пропал аппетит. Я снова пила вино и смотрела на Вадима. Вот так, как сейчас, в спортивных брюках и футболке, он смотрелся естественней, чем в другой одежде. Он выглядел как профессиональный спортсмен, и даже его руки не казались слишком длинными.

— Вадим, а каким спортом вы занимались? У вас такая спортивная фигура!

За моей спиной прозвучало знакомое фырканье. Я повернулась. Обезьянка Настя стояла за моей спиной и кривлялась.

— Мой папа — мастер спорта международного класса, — презрительно протянула она. Но я не подняла брошенную перчатку.

— Ух ты! — восхитилась я. — А по какому виду?

— По многоборью, — ответила Настя. Она подошла и обняла отца. — Знаешь, какой он у меня сильный?

— «Зна-е-те», Настена, — поправил ее Вадим. — Обращайся к Саше на «вы». Она старше тебя, и она — мой заместитель.

— Хорошо, папочка, — покорно согласилась она и посмотрела на отца влюбленным взглядом.

— Вот и молодец, — потрепал Вадим ее по жестким волосам.

После обеда Настя ушла в свою комнату, а мы с Вадимом отправились кататься на лодке.

— Не сердитесь на Настю, — виновато улыбнулся он. — Мне кажется, она такая, оттого что растет без матери.

— Зато вас она очень любит. А почему вы ушли из спорта? — сознательно изменила я тему разговора.

— Постарел.

— Я серьезно.

— И я. В спорте стареют быстро.

— Вы в прекрасной форме.

— Для большого спорта этого мало. — Он улыбнулся. — Не ходите вокруг да около, Сашенька. Вам ведь хочется спросить, как я стал бизнесменом и почему купил вашу фирму?

— Не мою, а вашу, — поправила я, — впрочем, да, очень интересно. Неплохая карьера для бывшего спортсмена.

— Первые большие деньги я заработал за границей, когда еще был спортсменом. Вложил их в развивающийся бизнес — мой друг предложил стать его деловым партнером. У него пошло. Потом он выкупил мою часть, а я вложил деньги в новое предприятие, потом еще в одно и так далее. С вашим бывшим директором меня свел старый приятель, и я подумал — почему бы нет, готовый бизнес, все отлажено, приносит неплохой доход. — Он испытующе посмотрел на меня. — В принципе, я могу только контролировать ситуацию, а директора назначить, у меня и кандидатура подходящая есть.

— И кто же? — спросила я, хотя уже знала ответ.

— Да хоть бы вы. Что, не справитесь?

— Я этого не сказала, но должность директора меня не прельщает.

— Почему? Вы молодой, ответственный, инициативный работник с задатками лидера.

— Я не умею быть начальником. Начальник не может быть добрым, он должен быть всегда строг и требователен. И еще, у него не может быть друзей в коллективе.

— Вы меня удивляете, Саша. — Вадим активно греб, и лодка быстро и плавно скользила по воде. Казалось, для него это пустяковые усилия — грести и разговаривать одновременно. Он даже не запыхался. — Отказаться от столь выгодного предложения! Это же карьерный рост! Где ваше самолюбие?

Я не ответила и наклонилась, опустив ладонь в воду. Прохладная и свежая вода бежала между пальцев, а я думала: ну почему все считают, что я эдакая акула бизнеса и мне только и требуется, что делать карьеру. Меня устраивала сейчас моя должность, а если что-то и хотелось изменить в жизни, то скорее в личной. Неужели так трудно представить, что молодая преуспевающая женщина желает любви, семьи и детей? Не для своего же карьерного роста я сшила занавески с оборочками.

Но я улыбалась и молчала. Не станешь ведь говорить своему шефу, что он слишком хорошо о тебе думает. Если честно, то на должность директора я не тяну. Одно дело просчитать и провести сделку и совсем другое — отвечать за работу всего коллектива. Тут нужен другой человек и с совсем иными данными. Но сказала я совершенно другое:

— Вы пока сами с этой должностью хорошо справляетесь. И для дочери находите время.

Его лицо омрачилось.

— Я рассчитывал, что вы подружитесь с Настей.

— Что ж, может, еще и подружимся, — соврала я. У меня не было ни малейшего желания общаться с этой макакой. — Вадим, вероятно, это не мое дело, но если вы ко мне обратились по поводу дочери… Что случилось с ее мамой?

— Надеюсь, ничего, — бесцветно ответил он. — Мы давно расстались.

— А к Насте она не приезжает?

— Нет. И я вас прошу, не говорите о ней с дочкой, это запретная тема.

Причалили мы в молчании. Вадим замкнулся и был немногословен, но так, чтобы не казаться невежливым. Мы зашли в дом. Он оставил меня в столовой и поднялся наверх, в свою комнату, переодеться, перед тем как отвезти меня домой.

Я присела на мягкий красивый диван, обтянутый натуральной рыжей кожей, и осмотрела внутреннее убранство комнаты. Все дорого, красиво и богато: камин, часы над ним (прямо стихи получаются). И мебель, и отделка — все супер! А люди несчастны. Знала ведь, знала! Не надо было про его бывшую спрашивать! Видно, любит ее до сих пор. Вот и не женился. Давно бы мог. Жених-то завидный: и богатый, и здоровый, и без вредных привычек. Нужно было все-таки найти ключик к этой девчонке, а то, чувствуется, Вадим расстроился.

Говорят, чтобы найти подход к ребенку, нужно вспомнить, каким ты был в детстве. Я задумалась. В детстве я очень не любила, когда меня обманывали, и не терпела, когда со мной разговаривали свысока. Да что там в детстве, я и сейчас этого не люблю. И быстро, пока не спустился Вадим, я поднялась на второй этаж в комнату Насти.

— Можно? — Я постучала и чуть приоткрыла дверь.

— Входите. — Девочка лежала на кровати поверх покрывала одетая, так же, как сидела со мной в беседке. Рядом лежала раскрытая книга.

Я повернула книгу к себе и улыбнулась. «Волшебник Изумрудного города».

— Ты знаешь, в детстве это была моя любимая книга. Там еще про стаю летучих обезьян есть.

— Знаю. Они злые.

— А мне, наоборот, всегда казалось, что они хорошие. Я думала: вот все считают, что они злые, они и стали злыми, но в душе — они хорошие. Они просто служат шапке. Вернее, тому, у кого она. Ты прочла только половину. Это будет дальше.

Настя задумчиво посмотрела на меня.

— Я вот зачем пришла, — поспешила я объясниться. — Если честно, мне нужна твоя помощь.

Девочка молчала, но молчала заинтересованно.

— Понимаешь, твой папа очень за тебя переживает. Он надеялся, что я помогу ему понять, что с тобой происходит. А я, откровенно говоря, педагог никакой, детей у меня нет… Не знаю, что ему сказать… — развела я руками.

— Скажите, что это подростковое, — по-взрослому спокойно ответила Настя. — Что у меня месячные — период полового созревания.

— Это правда?

— Что, правда?

— Про месячные.

— Да.

— Тебе же только одиннадцать! Вроде как рано.

— Врач сказала — нормально, — сухо ответила Настя и отвернулась.

С внезапным порывом я обняла ее за узкие плечики и повернула к себе:

— Но ведь дело не в этом, правда, Настя?

Она подняла на меня глаза, они были точно такого же серого цвета, как у Вадима, и в них была та же боль, которую я подметила однажды в глазах ее отца.

— Саша? — послышалось снизу.

— Мне пора, — с сожалением сказала я. Мне и вправду было жаль, что не осталось времени поговорить с ней. — Я твоему папе все так и скажу, — уверила я. — Пока, Настя. Не грусти. В жизни всякое бывает, на то она и жизнь, но хорошего все равно больше, поверь мне.

Вадиму я по дороге прочла маленькую лекцию о гормональной перестройке женского организма в период полового созревания. А девчонку мне было жаль.

Долго раздумывать мне об этой необычной семье не пришлось, так как я встретилась со своей старинной подружкой Светкой, и это в некоторой степени изменило ход моих мыслей. Светка и я начинали когда-то вместе в одной фирме рекламными агентами. Я уже говорила, что работала в разных местах, и в каждом приобретала себе хотя бы одного друга на долгие годы. Из того далекого памятного и голодного времени осталась Светка, и, хотя дороги наши вскоре разошлись, мы старались не терять друг друга из виду. Я, как известно, работала, училась и снова работала — делала карьеру. А Светка помыкалась по работам, заочно кое-как дотянула и вышла замуж. И вышла, как говорят, удачно. Муж ее был крупный бизнесмен, упакован по самые уши. Светка родила сына, сидела дома и получала удовольствие от сытой и праздной жизни. Она ворвалась ко мне после внезапного звонка тогда же вечером и обрушила на меня ворох новостей. Она знала все про наших бывших коллег, как приятных, так и не очень. Долго и обстоятельно рассказывала мне о разных сторонах своего налаженного домашнего быта: домработница, няня сына, чудная дача и главное — новая машина.

— Слушай, почему это ты безлошадная? — удивилась Светка, и рука ее с крекером, на котором красовалась горка икры, застыла по дороге к ярко накрашенному рту.

Светка притащила кучу деликатесов: икру, семгу, швейцарский сыр, шоколад и бутылку «Хенесси», наглядно, так сказать, продемонстрировав преимущества удачного замужества.

— Ты же бизнес-леди! Тебе обязательно нужна машина! Квартиру купила? Теперь давай дальше! Или денег нет? Так я подкину.

— Спасибо, — засмеялась я, — деньги есть.

Деньги действительно были, они лежали на моем счету в банке. Те самые деньги, которые я не хотела брать и не знала, на что потратить.

— Можно и машину, только я ездить не умею.

— Так я тебя научу, — загорелась Светка. Видно, совсем ей, бедной, заняться нечем, если на ходу придумывает себе дело.

— Ты! — хмыкнула я. — Ты научишь! В автошколу надо или к частному тренеру, как Игорь наш ходил.

— Между прочим, я пять лет за рулем, — обиделась Светка. — И вожу классно, хоть у мужа спроси. В школу надо месяца три ходить, а у частного тренера плотный график, и не он под тебя, а ты под него подстраиваться будешь. К тренеру надо, когда уже хоть какая-то практика есть, — так, мастерство оттачивать. Да ну тебя! Я ее уговариваю, а она ломается. Вот и иди в школу.

Я посмотрела на Светкино раскрасневшееся от коньяка и праведного гнева лицо и прыснула со смеху. Подруга состроила оскорбленную мину, но не выдержала и тоже расхохоталась.

— Уговорила, — заплетающимся языком сказала я и подняла рюмку, — учи!

— За учебу! — резво подхватила Светка.

Водить машину мне понравилось. И Светка, несмотря на мое недоверие, оказалась отличным инструктором. Когда я наконец напросилась на первое занятие к опытному тренеру, он сказал, что учить меня нечему, подсказал кое-какие тонкости и поинтересовался, кто был моим учителем. Узнав, что это моя подруга, он похвалил ее и уверил, что из нее выйдет классный инструктор. Я с удовольствием передала это зардевшейся от похвалы Светке. На права я сдала сразу и как-то неправдоподобно легко. И вскоре купила себе машину. Светкина подруга продавала отличную дамскую модель золотистого цвета. Как только я увидела эту златовласку, то сразу же влюбилась в нее без памяти. Машина была дорогая и почти новая, поэтому Светке пришлось изрядно поторговаться с подругой, да еще и одолжить мне денег. Моей покупке она радовалась, как своей, и я ей была искренне благодарна. Здорово все-таки иметь друзей!

В конце недели я «выставилась», как принято у нас выражаться, по поводу покупки. На вечеринку заглянул и Вадим, которого я последнее время редко видела, он постоянно мотался по командировкам. Выглядел он довольным и неожиданно легко вписался в нашу компанию, хотя раньше его присутствие вносило некоторое напряжение. Мы пили шампанское, меня заставили влить в себя целый бокал, на дно которого положили ключ от машины. Мне пришлось все выпить и поймать ключ зубами. После этого окружающее стало каким-то размытым и зыбким. Мне все подливали в бокал, а я все пила, пока не очнулась на балконе от ощущения поцелуя. Это был пьяный поцелуй, но мне было, насколько я помню, приятно. Тот, кто меня целовал, умел это делать, а объятия его были такими успокаивающе надежными, что совсем не хотелось их лишаться. Но все же поцелуй отрезвил мою пьяную голову, я отстранилась, открыла глаза и увидела Вадима. Его склоненное лицо было так близко, что я хорошо видела глубоко посаженные глаза, немного широкий в переносице нос и ровную линию зубов между полураскрытыми губами. Я понимала, что этого делать нельзя (хотя все равно это уже случилось, что тут поделаешь), тем не менее мы снова поцеловались, и в этот раз я уже не была в забытьи и соображала, что целуюсь с собственным шефом, целуюсь с Орангутангом, который вызывал у меня столь неприятные чувства. Но это было раньше, а сейчас я отвечала на его поцелуй, и у меня дрожали ноги и кружилась голова. Наконец он оторвался от моих губ, и я спрятала лицо у него на груди. Минуту я постояла в его объятиях, слушая, как постепенно выравнивается ритм его сердца.

— Где все? — наконец спросила я.

— Разошлись.

— А я?

— Я отвезу тебя домой.

— А машина?

— Машина останется здесь на стоянке.

— Нет, я не оставлю златовласку, — пробормотала я.

В ответ Вадим крепче обнял меня и рассмеялся. Такого смеха я не слышала у него никогда. Он смеялся негромко, но так легко и радостно, как смеется только счастливый человек. И поскольку в пьяном состоянии я прямолинейна, как столб, то так и сказала ему об этом.

— Да, я счастлив, — подтвердил он.

— Как мало надо человеку для счастья. Поцеловал сотрудницу — и все!

— Я поцеловал тебя. — Он подчеркнул последнее слово.

Тон, которым он сказал это, заставил меня сладко замереть, но привел в чувство.

— Разве мы уже на «ты»? — удивилась я.

— А ты как хочешь? — тихо спросил он и попытался привлечь меня к себе.

— Я хочу домой, — заявила я.

Не знаю, что на меня нашло, но я разозлилась. Почему это все норовят меня использовать, каждый на свой манер?

Вадим отвез меня на моей машине. По дороге я боялась, что она развалится от его веса, но златовласка ничего, выдержала.

Мы поставили машину на стоянку. Вадим довел меня до парадного и остановился.

— На кофе я не приглашаю, — проворчала я неблагодарно: все-таки человек отвез меня, проводил. Но я ничего не могла с собой поделать.

— Да я и не рассчитывал, — грустно и как-то смиренно ответил он, и от этих простых и искренних слов мне захотелось броситься назад в его объятия.

Боясь этого, я малодушно поспешила скрыться за дверью парадного.

Что это было? Пьяный бред или нет? Досадные воспоминания об Алексее отступили. Я больше не думала о нем. Я думала об Орангутанге. И все время вспоминала наш поцелуй, вкус его губ, тепло рук, волнуясь, как школьница. Я проснулась на рассвете от тупой головной боли, выпила таблетку цитрамона, стакан минеральной воды и лежала пластом, вспоминая прошедший вечер. И почему-то больше всего боялась увидеть его в понедельник на работе. Как я посмотрю ему в глаза? Ужас!

Хорошо, что была суббота. Я отоспалась, пришла в себя, потом занялась уборкой, но мысли о вчерашнем нахально лезли в голову, а моя ненормальная фантазия раскручивала наши отношения с невероятной скоростью.

В понедельник я появилась в своем кабинете и каждую минуту с трепетом ждала визита Вадима. Но в этот день я его не видела. Не видела и в последующие. Собственно, на работе-то он появлялся, но встречи со мной не искал. Я была ему благодарна… Но только три дня.

Потом его игнорирование моей персоны стало казаться мне просто оскорбительным. А что, если он поцеловал меня тоже по пьяни, а сейчас стыдится даже вспоминать? Такие соображения отодвинули мои сумбурные чувства в сторону, и я выбралась на обед в кафе.

Он уже был там. Сидел и как ни в чем не бывало лопал бифштекс. Я тут с ума схожу, а он спокоен, и аппетит отменный. Раздумывая об этом, я гребла на поднос все подряд, машинально расплатилась и уселась за ближайший столик.

— Ого, Саша! — Услышала я рядом голос Игоря. — А как же фигура?

Я посмотрела на стол и не поверила своим глазам: салат из капусты, «оливье», борщ, отбивная, стакан сметаны (которую я не ем!), серого цвета творожная масса, чай и пирожное. Все это победно глядело на меня с синего подноса и, как мне казалось, издевалось надо мной. Я почувствовала, что краснею.

— Это я девочкам, — быстро проговорила я и, схватив несчастный поднос, со всех ног бросилась к офису.

«Зря я, ох, зря я вышла!» — пронеслось у меня в голове. Руки у меня тряслись, и мне никак не удавалось одной рукой открыть тяжелую входную дверь, а другой при этом ровно удерживать поднос. Стакан со сметаной улегся набок, и густая белая масса полилась прямо на отбивную, горячий чай пролился на воздушное пирожное, оно сникло, как снежная баба в оттепель, борщ расплескался на весь поднос, а мне захотелось плакать. Внезапно дверь поддалась, а поднос перестал трястись, потому что мне помогали его руки. Я поняла это, еще не видя его. Я, как животное, учуяла его по запаху. Меня затрясло, и поднос упал бы, не удержи его Вадим.

— Давай я, — сказал он. — Чего ты так рванула? Меня испугалась?

Я не ответила и не повернулась к нему. Мне казалось, что весь офис смотрит на нас из окон кафе, и я не могла совладать со своим лицом.

— Верните все это в кафе, — прошептала я и юркнула за дверь.

Боже мой! Так глупо я себя еще никогда не вела! Я заперлась на ключ в кабинете и расплакалась. Где моя стая летучих обезьян? Улететь бы с ними далеко-далеко, от стыда подальше!

В этот день мне было не до работы. Я просидела весь день в запертом кабинете и покинула его поздно вечером, когда все уже ушли. Я тихо прошла по темному коридору, слушая шарканье швабры нашей уборщицы, миновала директорский кабинет и уже взялась за дверную ручку, как дверь у меня за спиной распахнулась и голос Вадима четко произнес:

— Александра Сергеевна, зайдите ко мне.

Я никогда не воровала, но в этот миг почувствовала себя, как вор, уличенный в похищении пирожков из столовой. Я внутренне съежилась, сжалась. Мне захотелось, как страусу, спрятать свою глупую голову в песок. Никогда еще мое хваленое самообладание не ставило мне такой подножки. Повернувшись, я поплелась в его кабинет. Не поднимая глаз, уселась за стол и положила руки перед собой.

— Александра Сергеевна! — Голос его звучал ровно и серьезно. — Что с вами происходит?

Я подняла глаза и увидела не мужчину моих грез, а своего начальника: спокойного и уверенного в себе. Мне стало легче.

— Мне очень неловко, оттого что вам пришлось увидеть меня в таком состоянии, — ляпнула я первое, что пришло на ум.

Он чуть усмехнулся и посмотрел на свои руки.

— Это ведь вечеринка, чего не бывает. Вы меня опять удивляете, Саша! Такая здравомыслящая деловая женщина, а расстраиваетесь по пустякам! Мало ли, что происходит во время пьянки!

Он говорил гадости. Получалось, что двое пьяных сдуру целовались. Но я знала, что он так не думает и знает, что я знаю, что он так не думает.

— У меня к вам дело, — сменил он тему и стал говорить о предстоящих планах, в которые входил еще один контракт с зарубежными партнерами, что было для нас новостью. Вернее, мы с Геной планировали это, но я не знала, что Вадим в курсе дела и даже успел подготовить почву. Разговаривая о делах, я отвлеклась и успокоилась. Теперь я могла смотреть Вадиму в глаза и не ощущала прежней скованности.

— Я рад, что мы все обсудили и пришли к единому мнению, — в завершение сказал Вадим и улыбнулся. — Завтра поработаем над окончательным вариантом, и через два дня надо лететь в Лондон. Принесите завтра свой загранпаспорт. Нужно заказать билеты и гостиницу.

Услышав про гостиницу, я занервничала, и мои мысли понеслись совсем в ином направлении.

— На первую встречу вы можете полететь и без меня. Вы прекрасно подготовились и, я уверена, справитесь сами. Нечего зря тратить деньги фирмы…

— Здесь я решаю, на что стоит тратить деньги, а на что — нет, — отрезал он, нахмурившись. — Саша, — вздохнул он. — Перестаньте меня бояться. Это чисто деловая поездка. Хотите, я вам расписку дам, что не буду грязно вас домогаться, даже когда выпью, — с улыбкой закончил он. — Поймите, мне действительно необходима ваша помощь. Вы же согласились помочь нашим партнерам, а поддержать собственного директора не хотите. — Он усмехнулся и пристально посмотрел на меня. — Ну что, договорились?

Что мне оставалось делать? Эх, знал бы он, что не его я боялась…

В Лондоне все прошло отлично. Погода стояла великолепная, лучше, чем у нас, — теплый мягкий сентябрь без сюрпризов. Никакого пресловутого смога над Лондоном я не заметила, вот тебе и туманный Альбион. Встреча прошла гладко, мы хорошо подготовились и достигли предварительной договоренности по основным вопросам. Сейчас это было главное. В Лондоне мы пробыли всего три дня, но подышать его воздухом и прогуляться по известным всему миру местам успели. Вернее, я успела, так как Вадим был здесь не впервые. Когда нам удавалось выкроить немного времени, он спрашивал меня, что бы я хотела посмотреть, и мы немедленно отправлялись туда. Чего я могла желать посмотреть? В своих познаниях о достопримечательностях Лондона я руководствовалась учебной темой по английскому языку «Лондон — столица Великобритании», поэтому помнила только Тауэр, Вестминстерское аббатство, Биг Бен и Трафальгарскую площадь. Темза меня не впечатлила, а Гайд-парк оказался большим зеленым газоном с одинокими, кое-где стоящими деревьями. Но мне все равно понравилось. Я так редко выезжаю даже просто из города, что любое путешествие для меня — уже событие. Тем более — Лондон!

Вадим хорошо ориентировался и прекрасно говорил по-английски. Я вспомнила, он рассказывал, что несколько лет жил за границей. Я тоже неплохо владею языком, все же закончила спецшколу, правда, не особенно усердствовала, но этот предмет мне всегда давался легко. Оказалось, что он говорит и по-немецки, и по-польски. Вот тебе и Орангутанг! Вообще это была приятная поездка. То, что Вадим все время был рядом, не напрягало, как я боялась, а наоборот — успокаивало. Я чувствовала себя уютно и защищенно, как за каменной стеной. Интересно, почему от него ушла жена? Этот вопрос вертелся у меня на языке, но ответ на него я получила не спрашивая.

Мы сидели в уютном пабе. Вадим пил пиво, а я — аперитив. Рядом на столике лежал журнал, забытый кем-то из посетителей. Я взяла его посмотреть. Это был немецкий журнал мод. Мы разговаривали, я листала страницы, как вдруг Вадим заинтересованно повернул его к себе. На странице высокая и худая, как все манекенщицы, девушка демонстрировала белый деловой костюм.

— Нравится? — улыбнулась я. — Вы предпочитаете брюнеток? (Модель была черноволосой и кареглазой.)

— Это моя жена, — сказал Вадим.

Так и сказал: «моя жена», а не «моя бывшая жена». Я почувствовала укол ревности. Конечно, такую женщину трудно забыть. Я внимательно всмотрелась в фото. Красивая, самоуверенная, но все же холодная, успокаивала я себя.

Вадим молча пил пиво и смотрел в окно, где лондонская ночь сверкала городскими огнями.

— Очень красивая, — наконец решилась я прервать молчание. — Она — манекенщица?

— Сейчас — да.

— А раньше?

— Раньше была спортсменкой. Мы познакомились на сборах. Потом в составе нашей делегации выступали на Олимпийских играх.

— Вы призер Олимпийских игр?

— Да, бронзовый. А Лариса (он впервые назвал жену по имени) метила на серебро, но заняла только пятое место. Расстроилась тогда — ужас! — Он умолк на минуту, и взгляд его блуждал далеко, в той жизни, где были Лариса и их любовь. Его словно прорвало, он говорил и не мог остановиться. Мне пришло в голову, что, наверное, он рассказывает об этом впервые за много лет. Он смотрел на меня, но меня не видел. А я слушала, и его боль была моей болью.

Лариса занималась художественной гимнастикой и сразу покорила сердце Вадима своей красотой. Высокая, стройная, с точеной фигурой и выразительными глазами, она не могла остаться незамеченной. Мальчишки ей прохода не давали, Вадим молча страдал. Прошло полгода, прежде чем она заметила его немое обожание и обратила на него внимание. После неудачи на Олимпийских играх она решила бросить родной спорт и поработать в Германии. Вадим уехал с ней. Они стали жить вместе, потом поженились. Это было самое счастливое время для Вадима. Он любил! А то, что любимая женщина не отвечала ему такими же пылкими чувствами, он первое время даже не замечал. Гроза разразилась, когда Лариса забеременела. Рожать никак не входило в ее планы, и ему стоило невероятных усилий и ухищрений удержать ее от аборта. Они вернулись домой, где и родилась Настя, а через месяц Лариса уехала в Германию. Ей предложили работу модели в престижном журнале. Он не смог ее удержать. Да и не хотел. Этот месяц был сущим адом. Мало того, что она категорически отказалась кормить малышку и занималась исключительно своей фигурой и внешностью, она не хотела даже подходить к ребенку. «Это была твоя грандиозная идея! Ты мне что твердил: «Только роди»? Вот я тебе и родила. А теперь, будь добр, оставь меня в покое», — говорила она.

Девочка была такая маленькая, беспомощная, она плохо прибавляла в весе. Вадим находился с ней и днем и ночью: кормил, гулял с ней, пеленал. Ему было так бесконечно жаль ее, свою маленькую дочку, которой так откровенно пренебрегает мать, что любовь к Ларисе стала медленно проникаться отвращением. Он даже испытал облегчение, когда она уехала.

В модельном бизнесе у нее все наладилось. Она изредка звонила им, спрашивала о дочке, но больше для приличия, чем из интереса. Вадим растил дочь сам. Деньги у него были вложены в фирму друга и приносили хороший доход, но бизнес требует серьезного отношения, и, когда Насте исполнилось пять месяцев, он поручил ее няне. После работы он мчался домой к дочке и каждый день находил что-то новое: слово, движение, улыбку. Это было так интересно — наблюдать, как растет это маленькое, родное тебе существо. Как Лариса не понимает этого счастья? А Лариса появилась всего два раза. Первый раз проездом, на один день, Насте уже исполнился год. А второй — на две недели, когда дочери было полтора года.

Вадим готовился к ее приезду. Он так хотел дать своей дочке маму, что забыл обо всех обидах. Сначала все шло хорошо. Лариса была весела, довольна, она соскучилась, была нежна и ласкова и с Вадимом, и с дочкой. Он чувствовал себя на седьмом небе от счастья. Наконец-то он видел Настю на руках у матери. Наконец-то ребенок понял, что такое живая мама, а не на картинке. Неделю он провел дома, отпустив няню, чтобы никто не мешал им. Они вместе гуляли, ездили за город, ходили в гости к родственникам и знакомым. Вадиму уже казалось, что все восстановилось, возродилась семья. И хотя Ларису ребенок явно немного тяготил, он понимал, что это из-за долгой разлуки. Дети требуют много терпения и сил, Лариса же просто еще не привыкла. Через неделю он вышел на работу, решив, что непременно уговорит жену оставить Германию. Хочет быть моделью — пусть будет здесь, ее с руками оторвут, он узнавал!

На третий день работы Вадим вернулся пораньше и, открывая дверь, услышал плач Насти. Он влетел в комнату. Девочка сидела посреди комнаты на полу, возле нее валялся опрокинутый стаканчик с йогуртом. Настя вся перемазалась и, держа в руке ложечку, кричала.

Лариса лежала на диване и курила.

Вадим подхватил плачущего ребенка и накинулся на жену.

— Ты что, с ума сошла! Куришь! А Настю на пол бросила!

— Достала она меня. Есть не хочет, орет, как белуга, — зло бросила Лариса.

— У нее коренные зубки режутся, ты ведь слышала, что доктор сказал. Дети тогда капризничают. Нужно же иметь терпение!

— Вот именно! — вскочила она с дивана и швырнула окурок на ковер. — А у меня его нет. Понимаешь, нет! — кричала она. — Как вы меня достали! Видеть вас не могу!

— Зачем же тогда приехала?

— Да мать донимала: «Такой муж, ребенок! Ты хоть бы посмотрела». Ну вот, я посмотрела! И что? Не мое все это! Не могу я так жить!

— Как «так»? — попробовал утихомирить ее Вадим. — Лариса, очнись. Ты моя жена, я тебя люблю, у нас дочка.

— Да не люблю я тебя! Никогда не любила! И она мне не нужна.

— Что ты говоришь? А как же наши письма, встречи, наши ночи, планы?

Жена смерила его презрительным взглядом:

— Ты на себя в зеркало смотрел? Что там любить? Обезьяна лохматая! И этот обезьяныш только твой, моя дочь не может быть такой уродливой.

После этих его слов мне стало стыдно, будто я своими мыслями так же обидела их. А Вадим замолчал, словно внутри лопнула пружина. Это был наш второй вечер в Лондоне. Мы шли пешком в гостиницу, каждый думал о своем, и мне было так жаль его, что я сделала бы все, только бы утешить его. Но он был спокоен, даже строг. Пожелал мне спокойной ночи и ушел в свой номер.

Вадим выдал мне сумасшедшие командировочные. Я не стала возражать — хочет человек бросаться деньгами — пожалуйста! Если бы у нас что-то было, как с Алексеем, тогда это было бы оскорбление, а так… Я накупила кучу разных вещей, хотя цены в Лондоне просто запредельные. Но настоящий английский деловой костюм я приобрела и, разумеется, сувениры для родных и друзей. Последним я купила брелок себе на счастье — маленькая черная кожаная обезьянка мне так понравилась, что я не смогла устоять. Весь перелет я украдкой открывала сумочку и поглядывала на нее, стараясь, чтобы Вадим не заметил. После нашего разговора он был угрюм, и я боялась, что вид моего брелка может вызвать неадекватную реакцию, не объяснять же ему, что я тоже обезьяна. Что такое я говорю! Я хотела сказать: только я и есть обезьяна, по гороскопу, конечно. И это мой талисман.

Неделю ко мне ходили гости и расспрашивали о поездке. Вот что значит сказать одной-единственной подруге! Подарки все разошлись, шотландское виски, «Мартель» и «Шеридан», купленные в Дьюти Фри, выпиты, и я смогла передохнуть.

Вадим снова уехал в командировку, оставив дела на меня, так что хочешь не хочешь, а приходилось быть директором. Хорошо еще, что меня всерьез никто не воспринимал, считали, что я выполняю распоряжения шефа, поэтому не спорили, и даже если чем-то были недовольны, не возражали. Пользуясь этим, я внесла некоторые изменения в рабочий распорядок. К примеру, теперь все начальники отделов составляли письменный отчет к совещанию, а не докладывали устно, что позволяло некоторым работать в расслабленном режиме. Я дала больше полномочий людям инициативным и творческим, несмотря на то что иные работали у нас меньше года, и прижала тех, кто полагал, что длительное пребывание в фирме дает им явные преимущества. Это давно следовало бы сделать, но Гена ушел, а Вадим не знал всего. И теперь я проводила свои решения как распоряжения вышестоящего начальства, ничуть не смущаясь тем обстоятельством, что директор пока о них не знал. Я была уверена, что смогу убедить его. Пожалуй, Танечка была права, он точно ко мне неравнодушен. О любви речь не шла, но он мне симпатизирует и моему мнению доверяет. Сложный и противоречивый человек, но я чувствовала, что мы сработаемся. А на инцидент на вечеринке не стоит обращать внимания, просто в последнее время я стала впечатлительной. То Алексей, то Вадим. Наверное, это предчувствие любви. Как там, у Блока, кажется:

Предчувствую тебя. Года проходят мимо. Но в облике одном предчувствую тебя…

Вадим позвонил три дня спустя и сказал, что Настя заболела, а дела вынуждают его задержаться, и попросил меня навестить ее.

«Какая в этом необходимость?» — думала я по дороге. Машина плавно неслась по шоссе, из динамиков на весь салон заливалась Уитни Хьюстон, обещая по-английски всегда кого-то там любить. Рядом с девочкой няня или домработница, а скорее, и та и другая, врач семейный каждый день, наверное, приезжает, чего еще и мне туда тащиться! Но Вадим облек меня своим непонятным доверием, не могла же я его разочаровать, даже если я и устала после рабочего дня и мне хотелось только полежать дома перед телевизором.

Итак, я купила торт и поехала к Насте. Медовые сентябрьские лучи солнца едва просачивались сквозь листву высоких деревьев, когда я подъехала к дому. Охранник, он же садовник, высокий хромой мужчина в военной форме (наверное, бывший афганец), открыл мне ворота. Кроме него, к моему удивлению, с Настей находилась только медсестра. Домработница и гувернантка сегодня ночевали в городе.

— Домработница здесь никогда не ночует, — шепотом объясняла мне Олечка, молоденькая и хорошенькая медсестричка, ухаживавшая за девочкой. — А Светлану Павловну отпустили на время болезни, она же вроде как учитель, а как тут учить.

Настя спала, разметав слипшиеся от пота волосы, дыхание ее было чуть учащенным, но температура уже спадала.

— Это плохо, — ответила я тоже шепотом. — Дом большой, а девочка одна, ей лучше было бы в городе.

— Вадим Андреевич не любит оставлять дочку в городе, когда его нет. Тут и охрана, и доктор живет по соседству.

— А вы с ним работаете?

— Да, в его больнице. У него частная клиника.

Чтобы не разбудить Настю, мы вышли в соседнюю комнату, которая, видимо, задумывалась как небольшой кабинет с библиотекой. То, что комната была смежной с Настиной спальней, указывало на то, что именно здесь она занималась.

Оля, беленькая, хлопотливая, в беленьком же халатике, принесла мне чаю с бутербродами и тихонько поведала историю Настиной болезни, постоянно прислушиваясь к шумам из соседней комнаты.

— Светлана Павловна обычно всегда рядом с Настей, только Настя ее не любит, я заметила, — делилась она со мной своими наблюдениями. — А когда она заболела, Светлана Павловна позвонила Вадиму Андреевичу и говорит: мне домой надо и иммунитет у меня ослабленный, мне инфекцию подцепить нельзя. А какая тут инфекция? Простуда обычная — и все. У меня грудной, и то не боюсь.

— У тебя ребенок? — удивилась я.

— Да, мальчик, полгода.

— И ты такого кроху одного оставила!

— Зачем одного? С дедом. А что делать? У меня родители — пенсионеры, мать почти не встает. Лекарства — купи, памперсы — купи, а работаю я одна.

— А муж?

— Был да сплыл, — невесело усмехнулась Оля. — Мне еще повезло, что в частную клинику взяли — зарплата неплохая, но на такую ораву все равно не хватает. Илья Петрович, наш врач, знает, что мне деньги нужны, вот и предлагает меня в сиделки. Если с Настей что-то случается, уколы нужны, уход, — я всегда здесь. Вадим Андреевич хорошо платит.

— Сына давно не видела? — спросила я, уже придумав себе головную боль.

— Как только Настя заболела. — Оля сидела на краешке кресла, готовая подняться по первому звуку, такая маленькая, чистенькая, как фарфоровая куколка.

Какая же должна быть у тебя жизнь, девочка, если ты бросаешь своего малыша, в надежде заработать лишнюю копейку!

— Вот что, Оля. Отправляйся-ка ты к ребенку…

— Нет, что вы, — запротестовала та, — я не могу.

— Очень даже можешь. Я тебя подменю. Покажи, где лекарства, что нужно давать и когда. И оставь телефон врача. Ты говоришь, он живет рядом?

— Да, в этом поселке, в конце улицы. Вы проезжали его дом — под красной черепицей, с башенками. Только я не могу. Спасибо, конечно. Но у меня почасовая оплата.

— Ты все получишь. Я тебя не выдам, — улыбнулась я. — И Настя, надеюсь, тоже.

— Нет, Настя, не выдаст, — несмело улыбнулась Оля. — Но это так неудобно.

— Неудобно бросать своих детей ради денег. — И желая смягчить резкость своих слов, я погладила ее по плечу. — Езжай, Оля. Утром жду тебя.

— Спасибо, — прошептала со слезами Олечка, — я побегу, скоро будет маршрутка.

Я еще налила себе чаю, но не успела сделать и пару глотков, как в соседней комнате раздался шорох. Я открыла дверь. Настя в пижаме сидела на кровати. Бледно-голубой светильник в виде аквариума с золотыми рыбками красиво и мягко освещал комнату.

— Привет. Как ты? — улыбнувшись, спросила я.

— Хорошо, — немного хрипло ответила Настя.

— Чаю хочешь?

— Хочу.

— А торт?

— И торт.

Я заставила Настю вернуться в постель, установила на кровати маленький столик, предназначенный именно для еды в полулежачем положении. Такие столики я видела только в кино. Почему-то ни у кого из моих знакомых не было постельного столика, хотя, в общем-то, обычная вещь и сделать проще простого. Я решила, что теперь непременно закажу себе такой.

Я налила чай в две большие чашки и отрезала нам по внушительному куску торта. Настя пригласила меня сесть к ней на кровать. Мы стали пить чай и разговаривать. Кровать у Насти была большая, двуспальная, и я подумала, что ей, наверное, неуютно одной на этом огромном ложе. Такой небольшой девочке и постель нужна соответствующая, по размеру, мягкая и уютная, а тут такой жесткий матрац.

Мы говорили о всяких пустяках, но Настя смотрела на меня с одобрением и даже с уважением.

— Я слышала, как ты отправляла Олю, — наконец не выдержала она. — Ты молодец, а я даже ни разу не спросила ее о ребенке. Я скажу папе, чтобы он не заставлял ее у нас работать.

— Оле нужны деньги. И если твой папа перестанет ее приглашать, когда ты болеешь, у нее не будет на что кормить своего сына.

Настя подумала и кивнула.

— Правильно. Я лучше попрошу больше платить ей! — Она снова на минуту замолчала и добавила: — Еще я слышала, как ты сказала, что нельзя бросать детей ради денег.

— Настя, подслушивать нехорошо, — погрозила я пальцем. — Все так, но у этой бедной Оли просто нет выбора. Она одна растит сына.

— Меня мама бросила тоже из-за денег, — вдруг жестко сказала Настя. — Только деньги были нужны ей.

Я ничего не спросила, лишь украдкой посмотрела не ее лицо, слабо освещенное светом ночника, — глаза ее были полны недетской боли.

— Она нас бросила. Меня и папу, — глухо продолжала она, словно не замечая моего присутствия. Так говорил Вадим о жене, там в Лондоне. — Мой папа — очень хороший, очень добрый, может, я плохая, но ведь я была маленькая и ничего не помню. Бабушка мне рассказывала по секрету от папы, что мама ушла потому, что мы ей не подходим. Она очень красивая, моя мама, ее для журналов снимают, а мы с папой — некрасивые. Бабушка говорит, она назвала папу гориллой! — Губы девочки задрожали от сдерживаемой обиды. — Как ты думаешь, почему она так сказала?

— Так называют крупных мужчин, — попыталась найти я ответ. — Горилла — это самая большая и красивая обезьяна.

— Но ведь обезьяна!

— Ну и что? Я тоже — обезьяна! Я родилась в год обезьяны! И все мои одноклассники — обезьяны! Знаешь, как меня папа в детстве называл? Макакашенок!

— Он называл тебя так из любви, а она папу — из нелюбви, — возразила Настя. — Пусть я страшная, но папа мой — красивый!

— Конечно, красивый, — подтвердила я. — Он очень привлекательный мужчина.

Настя испытующе посмотрела на меня:

— Он тебе нравится?

— Нравится…

Настя поставила пустую чашку и вытянулась под одеялом.

— Это хорошо. Ты ему тоже нравишься…

Я убрала посуду, померила Насте температуру и уселась в большое мягкое кресло у кровати.

— Оля здесь несет вахту?

— Да, а иногда спит на софе в той комнате, — указала она на маленький кабинет.

— Знаешь, я приму душ и, пожалуй, тоже лягу. Устала. Я ведь с работы. Температура у тебя нормальная, думаю, ночь пройдет спокойно, — сказала я. — Вот только, во что бы мне переодеться?

— Сейчас. — Настя схватилась и побежала босиком в соседнюю спальню, да так быстро, что я даже не успела ее остановить. — Вот. — Она протянула мне мужскую рубашку. — Она чистая.

— Так, для больной ты что-то больно резвая, а ну давай в постель!

— А я еще чаю хочу!

Я сделала Насте еще чашку чая и ушла в душ. Свой светло-серый брючный костюм я повесила на спинку стула, высушила феном волосы и появилась в детской во фланелевой рубашке Вадима. Девочка лежала, открыв глаза, и улыбнулась моему появлению. Я нашла чистое постельное белье и постелила себе на софе. Потом погасила свет, оставив одну дежурную лампочку в коридоре, с наслаждением вытянулась и лежала, глядя в потолок. Сон не шел. Я вообще плохо сплю в чужих домах. А тут еще рубашка Вадима. Она была чистой, но хранила его запах. Я вспомнила наш поцелуй на балконе в офисе, думать об этом было приятно и волнующе. И я лежала и думала.

— Саша? Ты спишь? — негромко позвала Настя.

Я оставила дверь между нами открытой. Сначала я решила притвориться спящей, но потом ответила:

— Нет.

— Я тоже не могу уснуть. Полежи со мной.

Это было так по-детски. Маленькой я часто просила папу полежать со мной рядом и отодвигалась на край своей узкой кровати. Я чуть помедлила и перебралась к Насте. Она так же услужливо, как я тогда, уступила мне большую часть огромной постели. Я стала ей рассказывать, как любила в детстве, когда папа читал мне сказки или пересказывал их в темноте. Как я сама любила их сочинять, особенно всякие истории про стаю летучих обезьян. Эти истории были бесконечные, в них моя стая спасала детей из огня, зайцев от наводнения и летала на Луну. Она не имела ничего общего со стаей злой Гимгены, хотя и была родом оттуда. Я рассказывала Насте эти полузабытые истории полночи, а некоторые сочиняла заново, щупая ее влажный лобик. Девочка прильнула ко мне. И следа не осталась от той вертлявой мартышки, с которой я познакомилась в первую нашу встречу, как не осталось в моей стае летучих обезьян слуг старой колдуньи…

Когда я проснулась, было уже позднее утро. Яркое и теплое осеннее солнце заливало всю комнату. Настя спала, доверчиво положив голову мне на плечо. Губами я потрогала ее лоб. Он был немного влажен, но не горяч, и я потихоньку высвободилась из ее объятий.

Услышав звуки голосов, я спустилась по лестнице на первый этаж. На кухне гремели посудой, значит, домработница уже здесь. Оля в белом халате сидела в столовой и разбирала сумку.

— Оля?

— Доброе утро, Саша, — повернулась она ко мне с приветливой улыбкой. — Я принесла травы. Сделаю Насте отвар.

— Который час?

— Половина десятого.

— Ты только приехала?

— Нет, что вы! Я в восемь была здесь.

— Ну что же ты не разбудила меня? — укоризненно покачала я головой. — Я ведь на работу опоздала.

— Вадим Андреевич не велел.

— Как Вадим Андреевич? Он же за границей!

— Он ночью прилетел. Я прихожу, а он уже здесь. Сидит, пьет кофе. Я рассказала, как все было. Что вы меня отпустили. И что вас надо разбудить на работу. А он говорит: «Не буди. Я сам на работу поеду, а Саше передай, что сегодня у нее выходной».

Никакого выходного, понятное дело, я себе не устраивала. Мы позавтракали все вместе, с Олей и Настей, которая выглядела совершенно выздоровевшей и наотрез отказалась есть в постели.

На работе я Вадима не застала, он уехал в банк, а когда вернулся, я отправилась на встречу, оттуда сразу домой. В этот вечер я легла спать пораньше, и во сне мне казалось, что лохматая голова Насти лежит на моем плече…

На этой неделе мне пришлось только пару раз столкнуться с Вадимом. Он все время уезжал куда-то, и застать его на месте было просто невозможно. Первый раз я увидела его во время обеда. Он уже убегал, когда я зашла в наше кафе. Подошел, поздоровался, поблагодарил за Настю и ретировался. Нет, все правильно, вежливо, но как-то на бегу. Неужели трудно было выкроить для меня хотя бы минут десять? Не знаю почему, но настроение у меня упало. Конечно, ни на что особенное я не претендовала, но все-таки привыкла к его вниманию и воспринимала это внимание как ухаживание. Ну и дура! Все они одинаковые. У одного — сделка, у другого — дочка. А я только средство для достижения цели. Я расстроилась, но надеялась в глубине души, что Вадим избегает меня намеренно, значит — все не так просто.

Однако главный сюрприз ждал меня в конце недели. После обеда должно было состояться совещание начальников отделов. Такие совещания проходили обычно раз в месяц и на них, кроме руководителей отделов, присутствовали я, главбух и Танечка. Накануне собрания Вадим зашел ко мне в кабинет и попросил секретаря принести кофе. Я поняла, что разговор предстоит серьезный.

— Саша, — начал Вадим, как только дверь за Танечкой закрылась. — Хочу с вами посоветоваться.

Я всем видом продемонстрировала готовность, то есть склонила голову набок и подняла брови (я ведь говорила, что я обезьяна и для всякой ситуации у меня своя мина).

Он чуть улыбнулся и продолжил:

— Дело в том, что мне придется передать управление компанией в другие руки.

У меня упало сердце.

— Но вы же не хотите снова нас продать? — с надеждой спросила я.

— В данном случае я хочу поставить управляющего. Директора.

— А чем вызвана такая необходимость?

— Вы, Сашенька, наверное, заметили, что последнее время меня практически нет на рабочем месте, а это не дело. Нельзя управлять предприятием, приезжая на час в неделю и бесконечно требовать, чтобы вы работали за меня.

— У вас нет времени для нашей фирмы?

— В общем, да. Появилась одна тема, очень интересная для меня, и я хочу заниматься ею. Отсюда вопрос, как говаривал Жиглов… Сашенька, чья кандидатура лучше: Игоря или Валентинова?

Я на минуту задумалась. Понятно, что мне было неприятно, но ответ-то нужно дать по существу.

— Думаю, Валентинова, — ответила я. — Однако нужен срок, чтобы в этом убедиться.

— Ну, это ясно, — согласился Вадим и встал. — Спасибо, Саша. Вы всегда можете дать дельный совет. И вообще — на вас можно положиться. — Он пожал мне руку своими лапищами и ушел.

А через час на совещании объявил о назначении Валентинова директором.

После совещания я ушла в свой кабинет. Настроение было подавленное. С другой стороны, чего я хотела? Он предлагал мне это место — я отказалась и свой отказ обосновала. Еще и кандидатуру Сергея ему подкинула — расхваливала во время новоселья! Вот и получила! Хотя мог бы опять предложить. Сейчас бы я не отказалась. И директором была бы не хуже Валентинова! Пусть бы и сидела в офисе от зари до зари!

Как он мог меня так обидеть! А я еще, балда, считала, что нравлюсь ему! А он — раз!

«— По-вашему, маркиз приятней, чем мой кузен?

— Приятней, да.

— Его и выберу. Ступайте его поздравить от меня».

Да, теперь мне, как Теодоро, нужно только смириться с существующим положением.

В мой кабинет ворвались Инна и Танечка. Таня захватила три чашки кофе, наверное, для маскировки.

— Саша, что происходит? — округлила глаза Инна.

Инна — пышная блондинка средних лет, обремененная двумя детьми и мужем, но всегда энергичная и толковая. Пришла к нам без образования, потом окончила курсы бухгалтеров, поднаторела в помощниках у Наташи, а теперь — главбух и экономист с дипломом.

— Ничего не понимаю! — подхватила Танечка. — Я думала, назначат тебя!

— При чем здесь Валентинов? — Инна пожала плечами. — Ты же все время выполняла обязанности директора? Не пойму я Вадима Андреевича.

— Я тоже. — Таня была просто возмущена. — С этими мужчинами всегда так. То он ухаживает за тобой так, что все уже шепчутся… То назначает Валентинова…

— Кто шепчется? — обеспокоилась я.

— Ну, есть слухи, — сказала Инна, — что у вас роман. Кто-то там где-то в ресторане вас видел, кто-то что-то слышал. Сплетни, одним словом.

— А теперь получается, поматросил, да и бросил. — Танечка явно была обижена за весь женский род. — Я так надеялась, что он тебя поставит. Был бы у нас женский руководящий состав. А теперь? Какой еще директор получится из Валентинова!

— Нормальный. Это я посоветовала Вадиму поставить его.

— Ты что?

— А что? Сергей справится.

— А тебе он не предлагал?

— Предлагал. Давно уже. Я отказалась. Ну что ты так смотришь на меня, Инна? Да, отказалась. Директором должен быть мужчина, чтобы в строгости народ держать. А меня и мое место вполне устраивает, да и разница в деньгах небольшая.

— Разница в деньгах как раз очень приличная, — поджала губы Инна. — Но, если ты сама отказалась…

— А ты хотела, чтобы все сейчас зашептались с удвоенной силой: вот, мол, назначил свою любовницу!

— Ну, если ты хотела закрыть всем рты, то, считай, тебе это удалось.

Девчонки ушли от меня обиженные, словно я не оправдала их надежд. А что мне было сказать? Что, когда я отказывалась от этого места, Вадим для меня был не директором, а влюбленным мужчиной, а от влюбленного мужчины ждут совсем других предложений?

Потом прибежал Валентинов с благодарностями и заверениями в вечной дружбе и преданности — Вадим сказал ему, что назначение его — с моей подачи. Если Сергей и был удивлен моим поступком, то виду не подал. Обещал важных решений не принимать, не посоветовавшись со мной, но, думаю, это он поначалу.

На выходные я уехала к подруге на дачу, чтобы отвлечься от всего связанного с работой…

Работать с Валентиновым в качестве директора оказалось гораздо интереснее, чем я предполагала. Он был неистощим на всякие новые идеи, а мне такая страсть к новшествам была близка. Теперь мы до поздней ночи обсуждали разные проекты и изменения в работе фирмы, бегали друг к другу в кабинет по сто раз на дню и даже за обедом устраивали совещания. Обычно к нам подсаживался еще и Паша, а иногда — Инна. Фонтан созидательной энергии, бьющий из Сергея, захватывал всех. Вот что значит облечь человека доверием! Я уже не жалела, что отказалась от должности в его пользу, но на Вадима обиду затаила. Хотя, что ему мои обиды! Пропал совсем, ни слуху ни духу.

А Настя звонила. Я оставила ей свой телефон, и теперь она время от времени названивала. Так что, в общем, я знала, что Вадим много работает, приходит поздно, что Светлана Павловна раздражает Настю, хотя по английскому, благодаря их занятиям, Настя стала лучшей в классе. Что в саду все листики стали желто-красные, что Настя берет уроки верховой езды и ее коня зовут Фунтик, он добрый, но гордый.

Сентябрь уступил место октябрю, но такому же теплому и солнечному. На работе было интересно и ново, но в душе образовалась небольшая воронка, пустота, на дне которой были воспоминания о Вадиме. Наверное, поэтому мне нравилось болтать с Настей по телефону, и когда она попросила меня поездить с ней по магазинам в выходной, я согласилась. Она заехала за мной на машине. За рулем большого черного джипа сидел шофер, рядом с ним — охранник, а мы с Настей устроились на заднем сиденье.

— Что ты хочешь купить? — спросила я.

— Не знаю, Саша. Я хочу изменить свой имидж, — по-взрослому ответила она. — Может, прическу сделать другую?

Я посмотрела на лохматую голову Насти и согласилась.

— Давай начнем с прически.

В этот день я ощущала себя немножко Пигмалионом. На моих глазах происходило волшебное превращение лягушки в царевну. Каштановые волосы Насти прекрасно смотрелись в модной, не очень короткой стрижке. Она открывала тонкую и нежную шею и делала лицо круглее и миловиднее. Вместо широких джинсов и мешковатых платьев я выбрала для нее облегающие брючки, яркий в полоску джемпер, пару модных футболок, две юбки: джинсовую мини и розовую в складочках, и, естественно, два нарядных платья на выход, летнее и поплотнее. Весь этот гардероб стоил целое состояние, думаю, я не смогла бы столько оставить за один раз в магазине. Но у Насти ограничений не было. Охранник расплачивался кредитной картой Вадима, и мы оторвались по полной! Накупили кучу обуви, от тапочек до сапог, на все случаи жизни и под каждый наряд, и завершили наш шоп-тур в ресторане.

Настя чинно сидела за столиком, торжественная, нарядная, и аккуратно ела. Я обратила внимание на то, что ест она точно так же, как и Вадим — быстро, но красиво.

Мы расправились со вторым и с удовольствием поглощали мороженое, болтая обо всем подряд, когда Настя вдруг остановилась и с сожалением посмотрела на меня.

— И почему папа никогда не приводил такую?

— Какую «такую»?

— Такую, как ты.

— А что, многих приводил? — улыбнулась я, хотя сердце предательски заныло.

— Ну, он несколько раз хотел жениться. Приводил их знакомиться со мной…

— И ты, конечно же, всех отвергла?

— Видела бы ты их! Врушки, сюсюкающие куклы! У каждой на лбу написано: «Хочу замуж за богатого».

— А может, они любили твоего папу?

— Любили-любили! Он ведь богат!

— Ты несправедлива, Настя. Получается, кого бы папа ни привел, ты любую обвинишь в корысти.

— Тебя бы не обвинила.

— Ты невозможна! Не может же твой папа жениться на мне, только чтобы тебе угодить!

— Очень даже может!

— Глупая ты, Настя. Выходит, все эти «куклы» лишь потому не подошли, что начали не с того боку. Им надо было для начала с тобой подружиться — и папа у них в кармане. Так что ли?

Настя не нашлась, что возразить, и недовольно засопела.

— Ты уже большая девочка, — назидательно сказала я, — и должна понимать: то, что хорошо тебе, не обязательно хорошо для папы. Ну, женится он по твоему выбору, а будет ли он счастлив? И будет ли счастлива его жена, понимая, что женился он, только чтобы порадовать дочку? А сам станет по вечерам встречаться с какой-нибудь «куклой», которую он любит.

— Папа не станет, — угрюмо пробормотала девочка нехотя, но, видимо, соглашаясь с моими словами.

— Давай договоримся, Настя, — приподняла я за подбородок ее надутое личико, — что ты не будешь давить на папу и требовать, чтобы он делал так, как хочется тебе. Мне будет очень неприятно, если он вдруг внезапно захочет на мне жениться, тем более что я ему откажу и уже тем обижу.

— Почему откажешь? — жалко заглянула мне в глаза Настя, и губы ее уже задрожали в преувеличенно обиженной гримаске.

— Настя, не кривляйся, как обезьяна!

— Ты тоже кривляешься!

— Знаю! Вот и не бери дурного примера! Не будь эгоисткой, детка, — сбавила я тон, видя, что Настя и вправду сейчас заплачет. — Через каких-нибудь пять-шесть лет ты станешь взрослой, всерьез полюбишь и тебе будет очень неприятно, если кто-нибудь начнет вмешиваться в твои чувства. Обещай мне, что не станешь мешать папе жить своей жизнью.

— А ты будешь со мной дружить по-прежнему, если он женится? — начала сдаваться Настя.

— Конечно, буду. Что за вопросы, подружка?

Настя шмыгнула носом и, потянувшись через стол, поцеловала меня в щеку.

Для нашей фирмы наступила полоса обновления. Мы даже название изменили. Ну что такое «Олимп»? Пошло и избито. Теперь мы назывались «Олимп бизнес-групп», не Бог весть что, но все же осталось и старое имя, под которым мы себя уже зарекомендовали, и новое звучало более солидно. Мы начали сразу несколько новых проектов, и теперь все вечера я проводила на работе. Так было и в этот вечер.

Все уже разошлись. Оставались только я и Валентинов да еще охранник при входе. Мы рассматривали бумаги в директорском кабинете, для удобства встав коленями на стулья. Наклонившись над столом, так что наши головы почти соприкасались, мы разбирали проект по косточкам, горячо споря по некоторым вопросам. Оценивали все за и против, хохмили и подтрунивали друг над другом. Работать с Сергеем было одно удовольствие! Мы так шумели, что не сразу увидели вошедшего Вадима.

Заметив его, Сергей сразу подобрался и после рукопожатия стал вводить владельца нашей фирмы в курс дела. Я время от времени вносила уточнения или высказывала свою точку зрения, если была не согласна с формулировкой Сергея. Но по ходу нашего эмоционального повествования выражение лица Вадима становилось почему-то все более мрачным. Последние слова нашего бедного нового директора просто повисли в воздухе.

— Конечно, это пока только проект, и он нуждается в дальнейшей доработке…

Вадим сухо кивнул, взглядом дав понять, что разговор закончен. Валентинов неловко потоптался, собрал портфель и ушел. Я уже поняла, что Вадим хочет поговорить со мной, но тоже попрощалась и ушла к себе. Я убирала бумаги в стол, когда Вадим без стука зашел в мой кабинет и сел. Коротко глянув на него, я продолжала заниматься своими делами. Зачем он так с людьми! Сергей душу на работе выкладывает, а он пришел и одним взглядом пригвоздил человека к стенке.

— Ты поэтому предложила кандидатуру Валентинова? — спросил он, не глядя на меня.

— Что значит «поэтому»? — поджав губы, осведомилась я.

— Из личной симпатии.

Я подняла на него удивленные глаза. Что это? Первобытная вспышка ревности? Этого только не хватало! Я сдержала улыбку и мягко, как ребенку, объяснила:

— Естественно. Зачем бы я стала предлагать человека, мне не симпатичного?

— Дома тебя нельзя застать. На телефонные звонки не отвечаешь. Все в кабинете директора. Воркуете, как голубки, — проговорил он, по-прежнему глядя в стол.

Мне начинало все это надоедать.

— С чего это вдруг такие замечания и по какому праву?

Он не ответил. Я тоже молчала и держала паузу, насколько меня хватило. Наконец я взяла портфель и жакет и молча направилась к двери.

— Я могу тебя подвезти, — пронеслось вслед мне.

— Спасибо, я на машине…

Я поставила машину на стоянку, зашла в круглосуточный супермаркет за продуктами и, когда в темноте подходила к слабо освещенному парадному своего дома, меня окликнули:

— Саша!

Вадим стоял под моим домом и курил. Я никогда раньше не видела, чтобы он курил, и невольно замедлила шаг. Он выбросил окурок, подошел ко мне и взял мои сумки.

— Я хотел сказать тебе спасибо, за Настю.

— Не стоит. Что ты набросился на Сергея? Ты же сам его назначил! И работает он, между прочим, очень хорошо.

— Ты справилась бы лучше.

— Но ты меня не назначил.

— А хочешь, я подарю тебе фирму?

— Как это — подарю?

— Обыкновенно. Будешь сама владелицей. — Он явно подтрунивал надо мной. — И Валентинов твой разлюбезный будет рядом.

— Ты ревнуешь?

— А ты как думаешь?

— Что у тебя за манера отвечать вопросом на вопрос? — Я попыталась забрать свои сумки, но Вадим увернулся.

— Отдай! Я устала.

Вадим стоял совсем близко, такой большой, надежный. За ним как за каменной стеной. Лицо его оставалось в темноте, и я не видела выражения его глаз, когда он тихо заговорил.

— Знаешь, когда я прилетел тогда ночью, я зашел к Насте… Вы спали обнявшись. Эта картина до сих пор стоит у меня перед глазами. Ничего лучшего я в жизни не видел. Единственное, чего не хватало на этой картине, это меня с вами рядом… — Он приблизился, и его дыхание шевелило волосы на моей голове, а его могучая шея, которую так и хотелось обвить руками, была совсем рядом.

— Можно я поднимусь к тебе?

Не знаю почему, но я вдруг поняла, что, если он зайдет сейчас в мою квартиру, это будет все! Все, как хочет эта малая обезьяна Настя и как, вполне возможно, хочу я сама, боясь признаться себе в этом. Я промычала что-то невразумительное, что-то вроде поздно-устала-пора спать.

— Я хочу только поговорить, — тихо сказал он, но я уже забрала сумки и быстро юркнула в подъезд.

В квартире я отдышалась, распаковала сумки, машинально выкладывая все в холодильник, а мыслями была там, внизу, с ним. Он стоял такой печальный, такой смирный и ждал меня. Я ведь знаю, что он хочет сказать. И он знает, что я знаю. И я хочу услышать это. Хочу и боюсь. А вдруг он поступит со мной, как Алексей? Опять тогда умирай от обиды и комплекса неполноценности. Вчера я прочла в журнале слова, принадлежащие какому-то старому актеру, о том, что комплекс неполноценности — очень хорошее качество, ибо способствует духовному росту человека. Я с этим совершенно не согласна. Что может произрастать из комплекса неполноценности, кроме дурных наклонностей? Я считаю, что двигателем может быть, скорее, ощущение собственного несовершенства, а это совсем не одно и то же.

Размышляя таким образом, я приняла душ, соорудила себе нехитрый ужин и, проглотив его, вышла на балкон покурить. Я глянула вниз и чуть не упала — Вадим был там. По-прежнему стоял, опираясь на бампер своей машины, и курил. Его массивную фигуру освещал свет из окон. Он сразу увидел меня. Мы стояли и смотрели друг на друга. Я сверху, а он — снизу, стояли и смотрели. Я не видела выражения его лица, и он не мог видеть моего, но для меня это был самый откровенный поединок взглядов. Что-то сродни задушевному разговору. Думаю, все, о чем мы молчали, было сказано в эти минуты без слов. И когда молчание стало уже невыносимым, а мое бездействие просто неприличным, Вадим сел в машину и уехал. Звук мотора заставил меня вздрогнуть.

— Вадим! — крикнула я, но было уже поздно.

Машина выехала со двора. А я чуть не заплакала.

Я почти не спала в ту ночь. Мысли, как надоедливая стая птиц, кружились и кружились, заставляя меня думать об одном и том же. Они бегали по кругу, я не могла задержаться ни на одной из них и так никакого вывода для себя не сделала. Я по-прежнему не знала, чего хочу, и не могла определиться, как мне вести себя с Вадимом. Были какие-то мелкие чувства: удовлетворенного самолюбия (как же, хозяин моей фирмы стоял у меня под окнами целый час, ожидая моего решения, разве что только серенаду не спел), жалости (все-таки я женщина и гораздо естественнее было бы пригласить его подняться), предчувствие интриги (что же дальше?). Я измучилась, ворочаясь в постели и ожидая сна, который все не шел. В результате уснула под утро и проспала на работу.

Это никого не удивило. Все знали, что мы работаем по вечерам. Думаю, если бы я вообще не пришла, и это восприняли бы спокойно. Действительно, лучше бы я вовсе не пришла. Все равно ничего путного за день не сделала. Слонялась от Сергея к Танечке, попила с Инной кофе, покурила с Пашей, — готова была заниматься чем угодно, только бы не оставаться одной. Но домой же я их не захвачу. И меня ожидала еще одна бессонная ночь. Вначале я вроде уснула, но через час проснулась и поперлась на балкон. Не знаю, что уж там мне приснилось, но никакого Вадима внизу, конечно же, не было. И я уже не легла — сидела полночи перед телевизором, периодически выходя покурить, хотя и курить-то особенно не хотелось. Я стояла и смотрела туда, где вчера находился Вадим, и вела с ним разговор, которого не было. Это было так увлекательно! (Я ведь говорила, что я не такая, как все, то есть ненормальная!) Разговор этот происходил в трех вариантах: когда все хорошо, когда все плохо и когда есть некая неопределенность, но все же — надежда. Третий вариант мне нравился больше всего — трагедий я не люблю, хеппи-энд — примитивно, а так есть и интрига, и побуждение к дальнейшему действию. Если бы я писала романы, то делала конец именно таким, со знаком вопроса в конце, а вы — думайте, как кому хочется.

Вот такие мысли обуревали меня всю ночь. Я совсем не спала, и под утро мое отражение в зеркале показалось мне истаявшим, а я — удивительно красивой. Это, наверное, от любви, подумала я. За эту длинную и необычайно романтичную ночь я убедила себя, что это и есть любовь. Я никогда еще не бодрствовала целую ночь, думая об одном человеке. Еще мне было приятно думать, что Вадим тоже не спал всю ночь (хотя, скорее всего, он сладко похрапывал все это время, но так мне хотелось думать). Удивительное дело, размышляла я, попивая утренний кофе, а мне, оказывается, никто не нужен! Разогнала всех и радуюсь собственным мыслям. Да. Да. Я совершенно не страдала. После моих ночных разговоров с воображаемым Вадимом мне уже нечего было сказать ему настоящему. Я все уже сказала и все услышала.

Такое странное, но приятное, в общем-то, состояние не покидало меня несколько дней. Я работала, но уже без прежнего энтузиазма, все, что окружало меня, не было теперь таким значимым. Более ценным и несравненно более интересным был мир внутри меня. Вот и скажите после этого, что я нормальная! Разве может нормальный человек столько времени радоваться собственным мыслям, да так, что реальные люди отступают на второй план, а вымышленные занимают все воображение. Но такая уж я фантазерка, и подобное настроение, которое иногда находит на меня, грубо говоря — тихой придури, очень мне нравится. Я по-прежнему мечтала и разговаривала с Вадимом. Теперь я не искала общества, наоборот, я уединялась при всяком удобном случае и чаще всего проводила время в собственном кабинете. Очевидно, это признак явного интроверта, когда все внутри тебя, хотя на самом деле я — истинный экстраверт: столько знакомых, сколько у меня, просто не может быть у человека закрытого. Вот и разберись тут в других людях, когда даже сам для себя — загадка. Тон моих бесед с Вадимом тоже зависел от сиюминутного настроения: то я разговаривала с ним нежным голоском Констанции, то властным тоном Дианы, а то с ужимками мадам Помпадур. Наверное, хорошо, что все это происходит внутри меня. Представьте, если подобный бред действительно должен был выслушать симпатизирующий мне мужчина! Вот почему подобные разговоры я веду сама с собой. Но и эта игра надоедает.

В понедельник Вадим созвал собрание, выслушали доклад Валентинова о текущих делах и новых проектах. Он был в приподнятом настроении, чего нельзя сказать обо мне. Я похудела и замкнулась в своих переживаниях. Когда у меня такое состояние, я совершенно не хочу есть и страшно худею. А потом, когда подхожу к зеркалу, — бр-р-р, это же ходячая тень! Вадим похвалил нового директора и меня. Я слабо улыбнулась и кивнула. Настоящий Вадим был бледной копией вымышленного и (как я себя убеждала) почти не волновал меня. Почти. Но ведь он был настоящий! Я наблюдала за ним, наблюдала напряженно и настороженно, пытаясь уловить в его глазах проблеск чувства, но мой острый взгляд остался без ответа. Вадим был приветлив, дружелюбен и безлик.

После собрания, когда все стали расходиться, я ждала, что он все же задержит меня. «Штирлиц, а вас я попрошу остаться!» Но ничего такого не произошло. Я просто поплелась в свой кабинет.

В конце рабочего дня я выбралась на свет Божий, то есть вышла во двор, где прямо напротив двери красовался джип Вадима, тот самый, на бампер которого он опирался тем вечером. Не знаю, почему меня потянуло обезьянничать? Но я закурила и приняла такую же позу, как он тогда. И, когда появился Вадим, первое, что он увидел, была моя физиономия.

— Привет, — сказала я.

— Привет, — удивился он.

— Вот, решила извиниться. Очень хотелось тогда спать.

— Ага. Я заметил, как ты сразу уснула, — усмехнулся Вадим.

— Если желаешь, можем сейчас поговорить, — предложила я.

— Сейчас я не могу…

— Ладно. — Я выбросила окурок и оторвала свой зад от бампера. — Пока…

— Саша! — остановил он меня. — У Насти в субботу день рождения. Приезжай к нам за город.

— Холодно уже на природе, — ответила я, хотя октябрь стоял сухой и довольно теплый.

— Оденься потеплее. Настя очень просила.

Насте я купила платье. Очень красивое нарядное платье. Я не собиралась его покупать. Просто зашла в хороший магазин детских товаров, надеясь приобрести что-то подходящее к такому случаю — большого мягкого мишку или куклу Барби, и наткнулась на манекен в этом платье. Сначала я решила, что это настоящая девочка, он стоял в такой непринужденной позе. И тогда же подумала: какое красивое платье! Вот и купила. Размер оказался вполне подходящим (я хорошо запомнила Настин размер после нашей беготни по магазинам). Платье упаковали в красивую коробку с пластиковым окошком посередине.

И вот так, с коробкой в руках, я появилась в дверях их загородного дома. Мне казалось, что я увижу кучу детей, накрытые столы для барбекю, скучающих дам и подвыпивших мужчин, а еще массу воздушных шаров и китайских фонариков. По моим представлениям, почерпнутым из светских журналов и нескончаемых сериалов, именно так богатые дети отмечают свои праздники. Но ничего такого не было.

Настя бросилась мне на шею, потом нарядилась в новое платье, и мы втроем уселись за праздничный стол. Вадим, с новой короткой стрижкой, в простой домашней одежде — джинсы, футболка, ухаживал за нами, накладывал на тарелки, подливал сок и вино, но, несмотря на радушие, был скован. Его напряжение передалось мне, я стала нервничать, уронила вилку, пролила вино на стол. В конце концов мы оба замолчали, щебетала только Настя. Постепенно собрались гости.

Это только я такая пунктуальная — явилась минута в минуту. Все прочие гости опоздали минимум на полтора часа. Приехали две семейные пары, одна — молодая, другая — постарше, потом еще два старых друга Вадима, без жен, но с детьми, и детская компания стала большой и разнообразной. От малыша двух лет, который неловко ковылял по травке и частенько шлепался навзничь, до скромной высокой пятнадцатилетней девочки в очках. Она страшно стеснялась и не знала, куда себя деть после обеда, послонялась по саду и уселась где-то в уголке с книжкой.

Остальная ватага была приблизительно одного возраста и под предводительством Насти с гиканьем носилась по двору. Я стала уже всерьез опасаться за новое платье именинницы. Среди приглашенных все знали друг друга. Одна я была новичком, но Вадим так представлял меня, что наверняка у всех сложилось мнение, будто я не случайная гостья, а почти невеста. Это мнение поддерживала и Настя, время от времени подбегая к нашему столу обнять меня и пошептать что-то на ухо. Знакомо мне было одно-единственное лицо.

Олечка, милая медсестра Олечка, в джинсах и курточке. Она появилась, когда подъехали гости, и занимала детей после обеда. В этом она была неистощима на выдумки. Когда дети уже наигрались в подвижные игры, поели сладкое и стали скучать, не зная, чем еще заняться, в ход пошли старые нехитрые игры нашего детства: «Краски», «Я садовником родился…» Странно, но современные дети ничего такого не знают. Я стала помогать Оле, и мы так разыгрались, что заразили даже взрослых. Они тоже один по одному стали подтягиваться к нашей беседке, включаясь в игру.

— Ой!

— Что с тобой?

— Влюблен!

— В кого?

— В розу! — заявлял Вадим.

Розой была я, и мне следовало вступать:

— Ой!

— Что с тобой?

— Влюблена.

— В кого?

— В ландыш!

Ландышем была Настя.

И все в таком духе.

Когда совсем стемнело, все перешли в дом, дети — в игровую к Насте, взрослые — в столовую, где их ждали десерт и домашний кинотеатр. Я вышла во двор, набросив на плечи куртку Вадима. Небо было низким, огромным, а яркие звезды и ясная луна предвещали и завтра такой же погожий день, как сегодня. Я медленно прошла по влажной от росы траве вокруг дома, с наслаждением вдыхая свежий ночной воздух. Мне нравилось, что Вадим не держал собак. Честно говоря, я их боюсь. У охранника, правда, есть овчарка, но он держит ее перед воротами и не пускает во двор.

Мне было так хорошо и спокойно, словно это и было мое место на земле. Нигде больше, даже в своей квартире, на меня не снисходило такое умиротворение.

— Не замерзла? — услышала я голос Вадима.

Он подошел и обнял меня за плечи, обнял так, словно это было привычным жестом, как будто он обнимал меня так всегда, много раз, приезжая домой по вечерам.

— Тебе понравился наш скромный праздник?

— Очень, — улыбаясь своим мыслям, тихо ответила я.

— А мои друзья?

— Тоже. — На моем лице блуждала счастливая улыбка, но он не мог ее видеть в темноте.

— А Настя тебе нравится?

— Очень.

— А я?

Это он прошептал уже губы в губы, и так же, не отстраняясь, я выдохнула:

— Тоже…

От его поцелуя мне захотелось плакать. Я думаю, это было от переполнявших меня чувств, но получалось, что все же от поцелуя. Он, наверное, почувствовал это, потому что целовал меня снова и снова, и от его поцелуев, как тогда на балконе, кружилась голова и немели ноги. Потом мы сидели на скамейке. Вадим обнимал меня за плечи, и мне было хорошо и спокойно с ним. Нас никто не искал. Мы просто сидели и молчали, и это были самые прекрасные минуты в моей жизни.

— Ты останешься? — спросил Вадим.

Я не успела ответить, потому что из кустов рядом с домом вылезла Настя.

— Саша, оставайся, пожалуйста! — заныла она и, присев с другой стороны, положила голову мне на колени. — Будем спать вместе, как тогда!

— Это неудобно, Настя, — ответила я, поглаживая ее густые волосы.

— Пап, ну что ты молчишь! — снова стала ныть моя мартышка.

— Настя, ты мне обещала! — напомнила я, сердито пригрозив ей.

— Оставайся, Саша, — глухо проговорил Вадим, — ты нужна нам.

— Папа тебя любит, — подала голос с моих колен Настя.

— Настя!

— Я тебя люблю, — сказал Вадим и, как она, склонил голову мне на грудь.

Я была так взволнованна, что не могла ничего сказать, только гладила эти две лохматые головы, склоненные ко мне в поисках счастья.

А потом подумала: а может быть, это и есть она — моя стая летучих обезьян…

Голос рассказ

Так пел ее голос, летящий в купол.

И луч сиял на белом плече,

И каждый из мрака смотрел и слушал,

Как белое платье пело в луче.

А. Блок

Вера училась в детдоме. Нет, она попала туда не брошенная нерадивыми родителями и не по причине полного сиротства. Определила ее туда бабка в восемь лет. До этого времени она исправно исполняла материнские обязанности, так как Верина мама умерла, когда девочке было меньше года. Отца у Веры не было. Просто не было — и все. Мама в юности уехала на молодежную стройку, за романтикой. Там родила, а замуж не вышла. Вернулась к матери с ребенком на руках, потому что заболела — дали инвалидность. Какая уж тут стройка! Но и дома долго не протянула. Вот и осталась Вера на руках у бабушки.

Бабушке было за шестьдесят, мама была ее вторым и поздним ребенком. Старший сын жил в далеком Владивостоке и никогда не приезжал. Пока Вера не пошла в школу, бабушка справлялась. А потом деньги, каторжным трудом заработанные мамой на стройке, кончились, пенсия была маленькая, а тут еще всякие старческие недуги стали одолевать. Жили они в большой комнате, в коммуналке, с соседями. Но комната находилась выше остальных, как бы на чердаке. Из длинного коридора, куда выходили двери комнат соседей, а также в кухню и в туалет с ванной, нужно было подняться по лестнице — и вот тебе комната: большая, светлая. Потолки — высоченные, три окна во всю стену и потолок скруглен, как купол. Келья — не келья, дворец — не дворец.

Вере очень нравилось находиться в ней. Мебели мало: диван, стол, кровать, пара стульев, пестрый коврик да картина с мишками «Утро в лесу». Люстра под самым потолком, вечно пыльная, ну-ка достань ее на четырехметровой высоте!

Но все равно комната всегда казалась чистой — светлые, чуть желтоватые стены, арочные окна полураскрыты, за ними кудрявая зелень деревьев и косые лучи солнца. А звук какой! Стоит запеть — и голос летит чистым звуком по сводам, разливается немолкнущим эхом и не ломается, а растекается нежным и долгим звоном. Может, потому Вера и стала петь. Крикнула что-то и влюбилась в это эхо. Стала петь все подряд, да так звонко и чисто, что бабуля только диву давалась.

— Художники у нас в роду водились, но певцы?

А Вера пела все подряд. Даже чаще не пела, а так — стихи нараспев читала. Возьмет, к примеру, томик русских поэтов — и читает-распевает на любой мотив, а эхо вторит ей, и голос летит-летит и не останавливается, не пропадает, а растет, музыкой наливается. Никому ее песни не мешали. Дом старый, стены толстые, третий этаж почти под крышей. А если окна закрыть, ни звука не просачивается. Полетает голос, полетает под сводами от стены к стене и медленно умолкнет.

Вот поэтому бабушка ее в музыкальную школу и определила. Пианино старое купила. Немецкое. Деньги, почитай, подчистую с книжки сняла, все, что были на смерть отложены, — внучке на музыку. Потом уж болеть сильно стала — и ноги беспокоили, и диабет замучил. Решила Веру в детдом определить, благо рядом, на соседней улице. Оформила документы, сама в детдом сходила, перезнакомилась со всеми — от директора до уборщицы. Я, дескать, сдаю внучку, чтоб учеба да еда с одежкой были. Но я пока здесь, рядом, и живая, так что не дай Бог кто обидит! А бабка ее, хоть и старая, но дамой внушительной была, так что Вере в детдоме было хорошо. Домой каждый день бегала, когда — ночевать, когда — заниматься музыкой. В детдоме рояль-то был, но такой расстроенный! Да и разве сравниться он со звуком в бабушкиной комнате! Здесь он летел-летел и не прерывался, а раздавался по-новому, обогащаясь эхом. Даже в музыкальной школе, в их большом зале, где стоял новый рояль, не было такого эха. Вера уже в этом разбиралась. А потом она пела, и, казалось, сама летала под куполом, и голос летал, а бабушка улыбалась.

Потом она умерла (Вере уже пятнадцать исполнилось). Последние полгода бабушка почти не вставала. Вера бегала туда-сюда, из детдома — домой. После уроков, после ужина, на перемене. Музыкальную школу она уже закончила, но играла мало. Больше пела. Бабушка часто перед смертью просила:

— Спой, внучка. Когда ты поешь, мне кажется, будто это хор ангелов встречает меня.

И Вера пела сквозь слезы. Вскоре бабушки не стало…

Вера закончила школу. Последний год вела хор в младших классах. Ей даже платили зарплату, мало, но платили. Когда она пела вместе с детьми, это были лучшие минуты в ее жизни, хотя звук был и не таким, как в бабушкиной комнате, но все же чистым и прозрачным, какими, наверное, только и могут быть детские голоса.

После школы Вера решила поступать в консерваторию. Ее игра на фортепиано не произвела впечатления на комиссию, а голос привел в недоумение. Голос есть, сказали, но не совсем оперный и совсем не эстрадный, камерный, скорее. Что это — камерный голос? Песнопения петь? К храмам она относилась настороженно, ей там душно было, уныло, да и неверующая она, чтобы в церкви петь. Специально к консерватории Вера не готовилась, педагога по вокалу не искала, решила — и так хорошо. Ан нет! Не произвела должного впечатления.

Надо сказать, ей и самой не понравился ее голос в стенах аудитории. Вроде летит-летит, а ломается в углах стен, тонко так ломается, как стекло, и рассыпается, а эхом не разливается. Голос как голос — обыкновенный. Может, нужно было позаниматься с годик да на будущий год опять поступать, но Вера обиделась не на шутку и решила: в консерваторию — ни ногой. Пошла поступать в театральное училище.

И поступила! Там спела — понравилось, хотя голос тоже не летал, как надо, но взяли.

Занималась с интересом, однако без особого старания. Стала играть в массовых сценах: в театре, в кино. Как еще студенты могут подработать? Стипендия маленькая, хорошо еще, жилье есть, но за него платить надо. И одеться, и питаться — вот и перебивались. Как узнают — нужна молодежная массовка для фильма, так всей группой и валят. И в дождь, и в снег. Если сцена на балу — это праздник, тепло, и платья красивые, хотя и старые, нафталином отдают, парики пылью пропахли. Но весело, интересно! А сцена, когда каторжников этапом ведут по снегу! Вот это, прямо сказать, не для слабонервных — тут и заболеть запросто. Как-то даже гусаром одели, усы приклеили, на лошадь посадили — мальчишек для съемок не хватало, взяли из девчонок, кто повыше…

В учебных спектаклях она, конечно, играла, но амплуа ее никак не могли определить: не героиня, не субретка, не злодейка, не королева. Так, во втором составе, на подхвате всегда. Пробивным характером она не отличалась, таланта особого не проявляла. Лишь те роли у нее получались, где петь надо было. Только такие ей и нравились. На третьем курсе ей дали главную роль: Ларисы в «Бесприданнице». Вера пела два романса. Когда она пела — зал затихал. Это было ее — голос летел, звенел и не ломался, все прочее было лишь дополнением. Некоторые сцены удавались, иные реплики были вялы и глухи. В общем, к концу учебы стало ясно, что яркого драматического таланта у нее, к сожалению, нет. Характерная актриса из нее — никакая, а комедийная — и подавно. Одна только роль ей удавалась — роль Офелии в «Гамлете». Ее сумасшедшая Офелия в венке, с распущенными волосами и ее голос. Это было нечто!

В этой роли на выпускном спектакле ее увидел режиссер одного из городских театров и пригласил к себе. В роли Офелии она и выступала несколько лет подряд, пока не стало ясно: все, что она может играть в театре, это — Офелия, только Офелия. В других ролях она не смотрелась вовсе. Режиссер рвал и метал: вроде и роль подходящая, и петь надо, отрепетируют все как надо, а выпустят на сцену — два-три спектакля, и все идет на убыль. Заменят Веру другой актрисой — выходит пьеса, полные залы собирает. Так и стала она закулисной, подменной актрисой. Песня ли в отдалении звучит, романс на балу — героиня рот открывает, а Вера в глубине сцены, спиной к зрителям, поет. Ну, а что делать, если только и есть что голос, да и тот не во всех спектаклях нужен?

И Офелию, конечно, играла, когда снова ставили в репертуар «Гамлета». Но это ее не особенно трогало. Вернее, потом уже не трогало. Поначалу старалась, слушала, выжимала из себя что-то. Потом — рукой махнула. Зачем? Работа есть. Деньги платят. А в своей комнате петь она может сколько душе угодно! Или нараспев читать, а голос летает, летает и не ломается…

Ей тогда исполнилось двадцать пять. Был у нее и парень — Борис. Он был боксером. Большой, мускулистый, стриженный ежиком, нос с горбинкой, переломанный. Всегда битый — то синяк, то кровоподтек на скуле, то бровь рассечена. Борис хотел быть первым.

— Зачем тебе это? — с жалостью говорила Вера, обрабатывая в очередной раз его раны.

— Я должен выиграть.

— Зачем?

— Я должен быть лучшим.

— Зачем?

— Чтобы поехать на соревнования.

— Зачем?

— Чтобы победить.

— Зачем?

Вера не понимала его одержимости. В ее тихом мире не было места таким страстям. Что значит признание других? Кто они такие — эти другие? Ее голос существовал только здесь — в бабушкиной келье, да еще под купольным сводом театра, а в консерватории его ни услышать, ни оценить не смогли. Но Вера любила своего боксера. А Борису нравилось, когда она пела. Он приходил к ней после тренировки — усталый, потный, голодный. Мылся под их общим для всей квартиры душем, ел, а потом лежал, уставившись в потолок, и слушал, как летал ее голос. Это были самые счастливые для нее вечера, когда она лежала рядом с ним и пела в потолок, а голос летал, звенел и не ломался о стены, а разливался тихой музыкой. Ей казалось потом, что она никогда больше так не пела, как в те вечера, наверное, так поет сама любовь.

Потом они расстались. Он уехал на какие-то соревнования, там победил и продолжал побеждать дальше. Сначала — звонил часто, потом все реже и реже, а потом и вовсе перестал. А она жила, играла Офелию и пела. Затем вышла замуж, за инженера. Он не разбирался в искусстве и очень гордился тем, что его жена — актриса. Его не смущало, что играет она очень маленькие роли, кроме, конечно, роли Офелии. Поначалу он часто ходил в театр, особенно на «Гамлета», но вскоре перестал. У них родилась дочь. Стали жить с его мамой. Все-таки трехкомнатная квартира, и ему к работе ближе, и ей — к театру, а главное — девочка с бабушкой. Работу Вера не бросала, хотя и не продвигалась как актриса. К ней давно привыкли, и никто не стремился из нее что-то слепить. Нужна актриса на роль некоей дамы, которая весь спектакль на заднем плане маячит, — это для Веры. Выполнит все безукоризненно — никаких капризов, никаких срывов, но и… никакого таланта. Так, наверное, выступает дрессированная обезьянка, иногда думала она. Ну что же, и такие актрисы театру нужны.

Так и жила — дочь, театр, семья, а как невмоготу станет — пойдет петь в бабушкину комнату, где голос летает-летает под сводами, растекается знакомой мелодией, и жизнь кажется ярче и радостнее.

Борис появился как раз, когда она была там и пела. Почти такой же, да не совсем. Тот же нос сломанный, тот же ежик, только усталость появилась и безысходность. Сказали ему — стар для спорта, уходить надо. А что он умеет, кроме бокса?

— Ты вышла замуж, — сказал он и спросил, как она когда-то: — Зачем?

Она пожала плечами. Зачем выходят замуж?

— Поешь?

Она кивнула утвердительно.

— Офелию играешь?

Опять кивок.

Он обнял ее за талию, сидя на том самом стуле, на котором сидел раньше, и она увидела проседь в его поредевшем ежике.

— А за меня вышла бы, если б я раньше?..

— Вышла…

Они лежали, как прежде, на старой бабушкиной кровати, и она пела в потолок, а он слушал…

Потом он женился, стал работать тренером и по-прежнему самозабвенно тренировался, а время от времени приходил к ней в бабушкину келью. Она прибегала пораньше, готовила ужин. Он появлялся голодный и усталый, мылся в душе и лежал, уставившись в потолок, где летал ее голос.

Вера иногда раздумывала: почему ее обошла большая любовь? Ни Борис-боксер, ни ее муж не вызывали в ее душе той бури ощущений, которую, если верить классикам, рождает великое чувство. Но с инженером была семья, а с боксером была страсть, и над ними летал ее голос так, как нигде он больше не летал.

Вскоре она перестала играть Офелию. Пришел новый режиссер. Он поставил «Гамлета» в своей трактовке, куда прежняя Офелия никак не вписывалась. Ей остались роли только в массовых сценах, а она и этим была довольна. Она вообще была не актриса и знала это лучше других.

Все как-то сошлось вместе: в театре, где у нее не стало единственной любимой роли, дома, где ни муж, ни свекровь, ни дочь не понимали ее, голос, который теперь не к чему было приткнуть, — все это вынудило ее иначе посмотреть на свою жизнь. И такой серой и убогой она ей показалась! Одно только светлое пятно — лицо Бориса и ее голос над ними.

Вера ушла из дому. Мужу ничего толком не объяснила. Сказала, что хочет пожить одна, тем более, что есть где. Он не отговаривал, ведь она — актриса, а актрисы — тонкие, нервные создания, не из плоти и крови, не такие, как все.

Переселилась в бабушкину комнату. Решила снова петь и ждать Бориса. Странно, но петь совсем не хотелось. Она вымыла окна и выбелила высоченные потолки, отскребла полы и подоконники, привела в порядок старую люстру, а ей не пелось. Она ждала Бориса, не решаясь без него нарушить тишину. Ей казалось, что, как только он придет, все будет как раньше. Ждала-ждала, а он не приходил. Не выдержала, позвонила, позвала сама.

И вот, когда он снова сидел у стола, такой знакомый и незнакомый, Вера сказала, что ушла от мужа, ушла к нему, и теперь только и осталось, чтобы и он поступил так же, пришел к ней навсегда. Он вдруг испугался. Стал прятать глаза, заикаться. И все говорил-говорил: что дочка маленькая еще и часто болеет, а жена хорошая и слабая. Как их оставить? Вера слушала его, и сердце наливалось тоской — неужели ничего нельзя вернуть, сберечь, создать?

Он ушел — старый, сгорбленный, жалкий. Нет, такой он ей не нужен. И работа ей такая не нужна!

Она ушла из театра — решительно бросив все, что столько лет составляло смысл ее жизни. Устроилась в музыкальную школу хормейстером. Ее там не забыли, помнили ее голос, а петь с листа она еще с музыкальной школы умела. Только это и умела…

Детишки, их ясные чистые глаза наполнили жизнь Веры новым смыслом. Она занималась с каждым учеником в отдельности, хотя в том не было необходимости, но это доставляло ей такую радость! Она отбирала лучших, самых талантливых, самых голосистых для другого, своего хора. (Учить-то всех надо по школьной программе, а этих, лучших — не для программы, для души…) Она проводила с ними много времени, да к дочке и мужу наведывалась. Он по-прежнему ждал ее возвращения, ждал, пока закончится, как он выражался, кризис творчества.

А Вере требовалось время, чтобы успокоиться и все осмыслить. Она так ждала Бориса, так надеялась на него, как на что-то незыблемое в своей жизни. А разве так бывает?..

Тогда, после его ухода, она запела, оставшись одна в бабушкиной комнате. Запела и онемела от ужаса! Что это? Куда подевался голос, ее голос, тот самый, который разлетался под куполами свода чистым звуком? Голос был, но он перестал летать. Он ломался в углах стен и падал осколками, так что получалось не эхо, а воронье карканье. Она так испугалась, что замолчала до вечера, а назавтра, когда уже вернулась с документами из театра, подумала — все, я свободна, попробовала запеть — но повторилось то же самое, не летал голос, ломался карканьем. Чем старательнее и выше она пела, тем хуже получалось.

Вера оставила все попытки петь. Пусто было на душе. На работе еще ничего, ведь работа была в радость, а в келье бабушкиной стало невмоготу.

Она продала комнату и в один прекрасный день вернулась к мужу. День был действительно прекрасный: ясный и солнечный октябрьский день. Она принесла деньги и подарки родным: теплый шарф для свекрови, нарядное платье с бантами — дочери, свитер — мужу. За праздничным обедом в честь ее возвращения она, сияя, сообщила семье, что теперь у них есть деньги, не такие уж большие, но на ремонт квартиры и на поездку к морю им обязательно хватит. Все оживились, радостно зашумели. Свекровь прослезилась и назвала ее «дорогой дочерью». Муж гордо улыбался, он всегда доверял жене и знал: раз она ушла, значит, так надо. И вот, поди ж ты! Какой сюрприз всем приготовила! Дочка сидела нарядная, послушная, радуясь общему оживлению.

А Вера была взволнованна и счастлива, но совсем по другому, только ей одной известному поводу. Она снова пела — и голос летал, он вернулся, окреп и стал сильнее прежнего. Это произошло в тот день, когда она получила для своего хора новое помещение — недавно отремонтированную аудиторию на последнем этаже их старой школы. Голос там летал не хуже, чем в бабушкиной келье, а лучше, чище и нежнее становился.

Летал-летал и не ломался, а разливался музыкой, обогащаясь долгим эхом, кружился под высокими сводами чистым звуком…

Когда меня спрашивают, о чем я пишу, отвечаю: «Конечно, о любви. А о чем еще может писать женщина?» Хотя в наше время, о чем бы ни писали женщины, — по-моему, все равно они пишут о любви.

Жизнь дает женщина. Женщина, которая любит. Это вечная и благодатная тема. Я отнюдь не претендую на ее особое видение или изложение, я просто пишу о том, что мне близко и интересно, и если это так же близко и интересно моим читателям — я буду просто счастлива.

Мне кажется, книга тогда хороша, когда, читая, смеешься и плачешь, а прочитав — загрустишь о том, что она закончилась.

Лидия Лукьяненко

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

Слово к читателю

Плата за проезд роман

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

  Глава двадцать вторая

  Глава двадцать третья

  Эпилог

Стая летучих обезьян повесть

Голос рассказ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg