«Венецианские каникулы»

Венецианские каникулы (fb2) - Венецианские каникулы 609K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Мария Гарзийо

Венецианские каникулы Maria Maria

Часть первая

— Et voila![1] – заканчивает свое получасовое повествование мой собеседник и впервые с начала разговора переводит взгляд на меня – А ты?

— А я.. ммм.. училась… поступила, закончила, поработала, переехала, поучилась, работаю.., – машинально перечисляю я, консультируясь с виртуальным СиВи.

Бокал вина, ласково поглаживая мою ладонь круглым золотистым бочком, напоминает об истинной цели сей встречи. Я на свидании, а не на собеседовании! И сидящий напротив ухоженный брюнет в элегантных очках и узком галстуке не потенциальный начальник, а возможный претендент на руку и сердце. Мда, мое сердце ему бы не помешало, своего, похоже, Бог бедняге не дал. Смотрит он на меня как-то без интереса, очевидно, посчитав мой послужной список недостойным. Зато молодой человек за соседним столиком глаз с меня не сводит. И надо заметить, что он даже симпатичнее этого выуженного из интернетных просторов робота. Я мягко улыбаюсь через голову утомившего меня самодура, пока последний делится со мной какими-то дополнительными деталями своей рабочей деятельности.

— Ну, что поедем ко мне? – неожиданно прерывает он складный ход своего рассказа.

— Да, мне и у себя неплохо, – откровенно отвечаю я, допивая вино, – А тебе что одному скучно отчет о продажах составлять?

Углядев за моим язвительным высказыванием утонченный эвфемизм брюнет поглаживает свою аккуратную бороду и расплывается в улыбке.

— А ты не хочешь мне помочь составить отчет о продажах?

При этом его рука опускается на мое колено и сжимает его.

— Поищи другого специалиста, – скидываю руку я.

Какие же они все одинаковые эти французы с сайта meetic! Как будто конвейером их производят. Заливают одинаковые формы, ставят печать интеллектуальности на лице, через одного клеят бороды и поголовно затягивают поверх белых рубашек модные в сезоне узкие галстуки. Микросхема этим марионеткам тоже достается стандартная, на ней незамысловатыми линиями начертаны два слова «работа» и «секс».

Моя сегодняшняя добыча выкладывает на тарелочку со счетом монетки за свой кофе, открыто проигнорировав мой бокал вина. Если бы я дала согласие на совместное составление отчета, будущий любовник галантно оплатил бы мой заказ. А на нет и плати за себя сама! Равенство полов, будь оно неладно. Ну, и черт с тобой, очередной Кристоф. Или Стефан. Или Жиль. Или Жмот.

Упомянутый персонаж ничуть не задетый моим отказом поднимается из-за стола, махает мне на прощание своим айфоном и, бросив краткое «ну, звони, если что» исчезает из виду. Если что? Пожалуй, подразумевается – если удастся избавиться от комплексов, которые мешают мне, с виду прогрессивной девушке, заниматься сексом на первом свидании с первым попавшимся зацикленном на работе занудой. Я выхожу в дождливый парижский август.

— Excusez moi![2] – раздается у меня за спиной.

Не люблю я этот отклик. Как правило, за ним кроется банальный попрошайка или примитивный аферист. Ну, или на худой конец несимпатичный приставала. Нехотя поворачиваюсь, нацепив постную маску «Desolée[3] денег нема». Передо мной переминается с ноги на ногу симпатяга из кафе. Тот, что сверлил меня глазами на протяжении всей деловой беседы. Хм, может, вечер перестанет-таки быть томным. Моя правая бровь и левый уголок рта медленно ползут вверх.

— Я не знаю, как вам сказать…

Лучше словами. Например, теми, коими Ален Делон потчевал уши Далиды в песне «Paroles». Она, помнится, не верила. А моя завышенная самооценка слопала бы и не подавилась.

— Ваш спутник… молодой мужчина…

— Это просто знакомый, – успокаиваю я взволнованного красавчика, прибавляя к словам располагающую улыбку.

— Ах, правда! – явно радуется он, – Тогда, может быть, вы дадите мне его номер. Он мне, честно говоря, очень понравился.

Улыбка извивается змеей, в которую вцепился зубами мангуст, и исчезает, махнув хвостом. М-да, третий год живу в Париже и так никак и не научусь разбираться qui est qui[4]. Сверлил он меня взглядом… хе, и думал при этом наверно: «Эх, такой мужчина и не мне достался! Ну, чем она лучше!» Я ничем не лучше. Думаю, что за разговорами о работе Кристоф не заметит разницы.

— Да, конечно, – охотно соглашаюсь я, протолкнув таки в горло нежелающий заглатываться шок.

Мангуст тщательно записывает цифры, перепроверяет, улыбается мне двумя рядами безупречно отбеленных зубов и желает приятного вечера. Ага, и вам с Кристофом того же. Он распахивает свой зонтик Виттон и, повиливая попкой и грациозно перепрыгивая через лужи, удаляется со сцены. Я остаюсь одна под дождем. Без мужчины и без зонта. А кто говорил, что будет просто? Мама мне в свое время всю печень проела до дыр, живописуя все предстоящие мне, студентке по обмену, злоключения в чужой стране. «Ты никому там не нужна!» буйствовала она, усадив меня на кухне и сунув мне под нос дымящуюся тарелку борща, «Тебя никто там не ждет!» За маму говорила обида. Эта щедро вскормленная, взращиваемая годами склизкая горечь натянула на свое склизкое фиолетовое тело мамину маску и вещала ее голосом. Много лет назад Франция забрала у мамы мужа. Папа встретил француженку украинского происхождения, которая приехала к ним на предприятие внедрять какие-то новые технологии. В результате внедрился папа. Да на столько, что оставил жену с маленьким ребенком и потянулся за новой технологией в новую заморскую жизнь. Мама ему этого дезертирства простить не смогла. Порвала на клочки семейные фото, наложила табу на его имя и возненавидела Францию. Франция отомстила ей спустя многие годы, опустив свою длинную вездесущую лапу на плечи единственному оставшемуся маминому оплоту. Я понимала ее чувства, я впитывала всеми клеточками ее боль, но остаться и позволить лиловой желчи медленно сжирать и мою жизнь не могла. Мне хотелось стряхнуть с плеч гнет вечного надзора, вдохнуть всеми легкими воздух свободы и стать, наконец, по-настоящему взрослой. Это мне, пожалуй, удалось. Но ступая по мокрому тротуару, я не могу не вспомнить мамины горькие слова. Я ведь и правда никому не нужна и дома, куда я спешу, меня никто не ждет. Дом это громкое слово. Я снимаю угол на улице Пасси. Именно угол, потому как в двухкомнатной квартирке нет ни одного традиционно квадратного помещения. Куда не ткнешь, непременно упираешься в очередной угол. Хозяйка расхваливала мне местонахождение этой угловатой жилплощади, упирая на то, что до Эйфелевой башни рукой подать. Кроме жвачкоподобного героя фильма «Фантастическая четверка» мне неизвестен ни один индивидуум, способный так далеко «подавать» руки. Дополняет впечатление ржавая водосточная труба, которую я созерцаю каждый раз, когда мне приходит в голову распахнуть окно. Апартаментами де люкс это жилище назвать трудно, зато шестая линия метро совсем близко и квартплата терпимая. А главное, что это Париж. Его величество блистательный и чарующий. Впрочем, городам-легендам присущи те же хамелеоновые свойства, что и мифическим принцам на белых конях. Во время первых робких свиданий этот мужчина-мечта кажется нам идеальным, словно журнальная картинка. А стоит гладкому изображению шагнуть в логово семейного быта, как его безупречность мгновенно претерпевает заметные изменения. Выясняется, что принц имеет привычку оставлять грязные носки на столе в кухне и безудержно храпит по ночам. А его белый конь оглушительно портит воздух и оставляет по всей квартире огромные кучи навоза. Париж за пределами Елисейских полей оказался таким же нечистоплотным, пыльным и порой агрессивным. Но я сжилась с ним, смирилась и слюбилась. Простила ему серые толпы утреннего метро, навязчивых попрошаек, мелкий несвоевременный дождик и водосточную трубу в окне. И с трепетной гордостью окрестила себя парижанкой. Этот официально неподтвержденный статус позволяет мне бросать презрительные взгляды на кучки стандартно экипированных шортами и рюкзаками туристов и испытывать теплую радость каждый раз, когда требуется указать где-либо свой адрес.

В сумочке трещит телефон, отрывая меня от размышлений о том, каким образом добраться до дома с наименьшим ущербом для одежды и прически.

— Salut. Ca va[5]? Ты где? О, я как раз мимо еду. Хочешь, подхвачу тебя, посидим где-нибудь поболтаем?

Небеса посылают решение моей дилеммы в лице Дельфин, моей можно сказать подруги. Если задуматься, что можно добавить, что скорее все-таки не подруги. И вовсе не моей. Дельфин была приятельницей Фредерика, моего экс-бойфренда. С последним я рассталась полгода назад, первая осталась мне на помять об этих ярких, но мучительных отношениях. Хвататься за эти обломки моста в прошлое я не стремилась, но вот сами обломки явно не хотят выпускать меня из своих цепких бетонных объятий. Я соглашаюсь на посидеть-поболтать исключительно во имя сохранения уютной сухости своего гардероба.

Серое Пежо Дельфин тормозит у кафе спустя десять минут. Стоит мне оказаться в салоне, как водительница аппетитно причмокивая поочередно касается своими напудренными щеками моих мокрых.

— Сейчас я дослушаю этот отрывок, – останавливает она жестом мой подкатившийся к губам вопрос «Как дела?»

Радио «Rire et Chançons» потчует слушателей аудио-куском очередного шедевра французской кулинарии юмора. Чужой юмор понять непросто, особенно если он сконцентрирован в тонкой перемычке между туалетом и спальней. Я до сих пор удивляюсь, что в любое время дня и суток из радиоприемника на какое-нибудь невинное создание нежного возраста может невзначай обрушиться грязный ворох взрослого вульгарного лексикона. «Папа, о чем это дядя? Что такое «трахаться»?» спросит любознательный карапуз. Отец в ответ покраснеет и переключит станцию. Или, может, так поступил бы воспитанный советским пуританским строем гражданин? А свободолюбивый певец Марсельезы объяснил бы мальчугану, что это за слово и как оно делается. Впрочем, зря я поливаю грязью французский юмор. На сей раз, станция передает что-то вполне приличное. Вопрос только – что. Я напрягаю уши, но смысл виляет хвостом и прячется от меня за взрывами смеха Дельфин и за неразборчивым акцентом комика.

— Ха, ха, как смешно, – стонет ценительница современного юмора.

Я кисло ухмыляюсь, чувствуя себя в высшей степени глупо.

— Тебе наверно непонятно. Но это очень смешно, – пыхтит она в коротком перерыве между двумя взрывами хохота.

Как пошел день погано, так и не думает со скользкой дорожки сворачивать. Я демонстративно отворачиваюсь к окну.

Дельфин тормозит у входа в какое-то незнакомое мне кафе и, продолжая похрюкивать от смеха, выкатывается из машины. Мы устраиваемся за неудобно низким столиком, официант выкладывает перед нами меню исписанные какой-то японской тарабарщиной. Дельфин, уняв, наконец разыгравшегося не на шутку хохотунчика, погружается в изучения экзотических названий.

— Что бы выбрать, моши или ятсухаши, – задается философским вопросом знаток японских дессертов.

Второй раз за короткие пятнадцать минут нашего общения Дельфин мастерски удается спустить мои метр восемьдесят ниже своих метра шестидесяти. Однако я белым флагом открыто размахивать не собираюсь, а тихонько скручиваю его и прячу в карман, заказав без лишних размышлений многообещающий кузукири. Этот выбор объяснить просто; название созвучно единственному известному мне японскому слову «харакири». Дельфин еще некоторое время колеблется между всякими каками-макаками и шашами-машашами, потом выбирает все-таки что-то по звучанию малоаппетитное и поворачивается ко мне с широкой накладной улыбкой.

— Чай закажем «мача», это самый лучший зеленый чай. Самый аутентичный.

Еще бы ему не быть аутентичным с таким названьицем. Буду хвастаться русскоговорящим знакомым, что ела кузукири и запивала мачой. Вот обзавидуются простые обыватели.

— Ну как ты? – интересуется-таки полученная по наследству подруга, – работаешь все там же?

На работу меня в свое время устроил Фредерик. Благодаря его в меру волосатой руке мне досталась супер должность менеджера маленького мебельного магазина, торговавшего английскими столами, стульями и диванами. В мои обязанности входил письменный контакт с производителем, устный с клиентами и немного хилой бухгалтерии в придачу. Эта была не та работа, которая пробуждает в человеке дремавшие годами таланты, будоражит воображение, отбивает сон и осыпает золотом. Она напоминала скорее горшок с полузасохшим цветком, который, впечатавшись намертво в интерьер, торчит в углу, раскинув свои кривые ветки. Ты видишь, что лиственный уже не жилец, но выбросить жалко, да и некогда.

Я без энтузиазма отвечаю, что да, там же, и опасливо отпиваю глоток зеленой мешанины. Какое точное название! Мача, мача и есть. Коровья. Наполненная пережеванной травой.

— А я тут недавно Фреда встретила, – осторожно начинает Дельфин, отковырнув ложечкой белое месиво своего десерта.

Мне сразу становится ясно, зачем мы здесь сегодня собрались. Могла бы раньше догадаться, оловянная башка. Придется теперь слушать.

— У него новая девушка. Лили, француженка. Знаешь, они оба выглядят очень счастливыми.

— Страшно рада, – бубню я.

Утихшие за последние месяцы фантомные боли снова дают о себе знать. Той весной, когда мы сказали друг другу последние «больше никогда» я чувствовала примерно то же, что наверно испытывали герои мультиков, когда их переезжал каток. Они впечатывались плоским блинчиком в асфальт, но уже через мгновение, уцепившись пальцами за шкирку, вытягивали себя в привычный трехмерный формат. Вот и я вытянула. Внешне. А внутри остались раздробленные кости и сплющенное сердце. На него Дельфин сейчас и наступает. Нацелено. Я и раньше подозревала, что маленькая француженка меня недолюбливает. Но чтобы на только ненавидеть… Я вроде у нее мужа не уводила, собаку ее не травила, в куклу Вуду с ее физиономией иголки не втыкала и даже ни разу не ухватывала у нее перед носом во время распродажи последнее платье Валентино с семидесятипроцентной скидкой. Раньше бы я объяснила такую яростную неприязнь разделяющими нас двадцати сантиметрами роста в мою пользу и десяти килограммами в ее. А так же цветом волос и тем фактом, что красота жительниц романтического города превратилась в книжный миф в то время как славянский лик заполнил обложки журналов и мировые подиумы. Но нет, как выяснилось за время моего проживания в Париже, француженки не любят нас, русских, не потому что мы своей ослепительностью лишаем зрения их мужчин. Мы просто раздражаем их наравне с замотанными в платки арабками, шумными негритянками, вездесущими японками и разбитными американками одним лишь тем, что «понаехали». При этом стоит заметить, что на уроженок Эльзаса или марселя смотрят не с меньшим презрением. В общем, коренные парижанки не любят никого. Примем как аксиому и не будем искать подводные течения.

Дельфин продолжает живописать великое счастье Фредерика и его грандиозные планы на будущее, восхваляя попутно красоту и душевные качества его новой подруги. Если бы тогда полгода назад жирную точку в нашей истории поставила бы я, если бы вытолкала его рыдающего из квартиры и выкинула бы из окна чемодан с его вещами, если бы хохотала ему несчастному в лицо, признаваясь, что не любила, не уважала, оргазмы имитировала и не была верна… тогда поведение этого вражеского засланца было бы легко истолковать как месть обиженного мужчины. Но ручку взял он, и он поставил эту ненавистную точку. А я терла ее резинкой и поливала слезами.

Надо доедать по-быстрому свое кузукири и заканчивать эту изощренную пытку.

— Пусть будет счастлив, – безынициативно мычу я.

Пусть лопнет от счастья.

— А у тебя комочки на ресницах! – Дельфин, не удовлетворившись муками поверженного на землю врага, прижимает к моему лбу дуло пистолета для контрольного выстрела, – Тушь плохая наверно. Купи Диор, она комочков не оставляет.

— Знаешь, Дельфин, мне пора. Меня мой любимый дома ждет. Ты меня подвезешь?

— У тебя кто-то появился? Почему же ты не рассказывала? – явно огорчается «подруга».

— В другой раз.

Когда мы выходим на улицу, выясняется, что Дельфин срочно куда-то надо, и отвести меня она никак не может. «Tant pis[6]», бросаю я безразлично и не выражаю энтузиазма по поводу ее «à bientôt[7]». Заниматься подобным мазохизмом я больше не собираюсь. Как пелось в песне, дельфин и русалка, они как не поверни, не пара, не пара, не пара. М-да, а русалке придется домой добираться вплавь, ибо подлый дождь не присмирел, а наоборот удвоил свои мокрые силы.

Я прижимаюсь щекой к холодному стеклу. Мимо летят темные туннели и островки станций. От развалившегося рядом негра исходит крепкий запах застаревшего пота. Мои глаза надуваются влагой и выжимают каждый по крупной соленой слезе. Все-таки мама была права. Я совсем одна, никому ненужная. С комочками на ресницах.

Оказавшись в тепле своих крошечных апартаментов, а стаскиваю с себя мокрую одежду. С отвращением развешиваю ее в ванной, как будто белый хлопок и темный джинс виноваты в моих сегодняшних злоключениях. Стоит мне выложить на тарелку немудреный ужин – разогретый кускус из пакета – как телефон заводится вибрацией, требуя моего внимания.

— Тань, привет. Как ты? У меня утюг сгорел, – выдает одним предложением мой друг Артур.

Мы познакомились год назад на каких-то малоэффективных курсах по повышению квалификации. У Артура русская мама, а папа какой-то французский граф или герцог, (я в этом не очень разбираюсь). Они проживают в семейном поместье в ста километрах от Парижа. Артур – очаровательный двадцатипятилетний блондин с внешностью представляющей удачную помесь юного ангела и маленького Ленина. По паспорту нас разделяют два года (мне двадцать семь), а в реальности все двадцать. Дело в том, что Артур страшно несамостоятелен. Он не в состоянии погладить собственную рубашку, сходить во время к врачу, застраховать подаренную родителями машину, а грязная посуда до спасительного появления посудомоечной машины копилась у него на кухне месяцами. На мои возмущенные «ты же мужчина» мой друг хлопает длинными ресницами, очаровательно улыбается ямочками на персиковых щеках и повинно вздыхает. Подобную инфантильную беспомощность можно было бы простить девушке, но никак не мужчине. Его романтические подруги и не прощают, сменяя с поразительной скоростью одна другую. А мой статус бесполого дружбана таких кардинальных мер не предусматривает, я ворчу, пыхчу, в меру занудствую, а потом собираюсь и подобно популярным в моем детстве бурундукам спешу на помощь.

— Приноси, – вздыхаю я.

— Утюг?

— Рубашку. Или что ты там собирался гладить.

— Тут вообще-то много всего накопилось.

Вот ведь иждивенец бессовестный! Я брюзжу, не желая менять трагичное амплуа вечера и переносить торжественный траур по потерянному на другой день, но мы оба знаем, что это ворчание являет собой завуалированное согласие. Через двадцать минут одиночество моей клетухи разметает в стороны ураган по имени Артур. Пока я вожу утюгом по складкам клетчатого хлопка, его обладатель забирается на диван с чашкой чая.

— И чем я тебе не нравлюсь? – задается вопросом паразит, разглядывая свою физиономию в зеркале, расположенном в отведенном под коридор углу гостиной, – Вроде не урод.

— Не урод, – соглашаюсь я.

— А чего замуж не берешь?

— Ну, на роль мужа ты никак не годишься, – усмехаюсь я, сворачивая отглаженную сорочку, – Я могла бы разве что тебя усыновить. Но стать матерью я еще как-то не готова.

— Почему не гожусь? – обиженно надувает губы недоросль-симпотяга, – А кто годится тогда? Эти твои из Интернета?

«Эти из Интернета» – обширное понятие. В мохнатых трущобах проводов чего только не встретишь. Есть подобные сегодняшней находке сыроежки-работоголики, есть совсем несъедобные мухоморы, есть напыщенные дубовики, маскирующиеся под белые, но при ближайшем рассмотрении мгновенно выдающие свою плебейскую сущность. Есть наверно где-то и сам благородный царь грибов, только спрятался он уж больно хорошо, мне при всех моих грибниковских навыках никак не попадается. Хотя… появился в моей корзинке недавно один экземплярчик немного на это мифическое сокровище похожий. Его зовут Марко. Он итальянец, живет и Венеции. За то недолгое время, что длится наше виртуальное общение Марко произвел впечатление умного, обаятельного, интересного мужчины. Если точнее – интересующегося. Он в отличие от 99% питомцев виртуальных сетей не выпячивает из монитора свое непомерное Я. В его письмах больше вопросительных предложений чем повествовательных. Он хочет знать, почему расстались мои родители, часто ли меня навещает отец, много ли у меня друзей, какую кухню я предпочитаю. Мне приятно беседовать с ним, потому что он являет собой зеркало, через которое я вижу свое улучшенное отражение. Однако определенные выводы делать еще рано, пока что Марко в моей жизни исполняет роль (пардон за сравнение, почему-то напросилось именно такое) одного из множества сперматозоидов, которые, расталкивая друг друга, на перегонки спешат к своей заветной цели. А достигнет ли ее именно этот головастик, и удастся ли ему положить начало зародышу новых отношений покажет как всегда время.

— Эти из Интернета тоже не годятся, – выпутавшись из раздумий, отвечаю я.

— Останешься старой девой, – выносит утешительный вердикт юнец, – А я женюсь на молоденькой.

— Ага, не забудь в брачный контракт включить ежедневную глажку и уборку. Молоденькая такого вахлака как ты не потянет. Лучше найди себе пожилую энергичную вдову.

— Нет, не смогу, – морщится Артур, – Слишком сильна во мне любовь к прекрасному.

Я доглаживаю его пожитки и насильно выпроваживаю за дверь. На часах полдвенадцатого. Завтра мне рано вставать, меня ждет страшно важный для будущего всего человечества пересчет кушеток и табуреток. Из-за вероломного вмешательства этого друга человека мне не удается отдать должного тоске по Фредерику. А мне так хотелось завернуться в ее холодные объятия, выжать пару-тройку слезинок за перечитыванием старых писем, посетовать на несправедливость мадам Судьбы. Ан-нет ушла тоска, не дождавшись достойного приема, забрала с собой хилый запас слез и конвертик с упреками, адресованный Всевышнему. Зато одиночество пробралось в закрывающуюся за Артуром дверь, скинуло одежку и вытянулось на кровати, зазывно преоткинув край одеяла. Перед тем как присоединится к нему, я просматриваю почту. Послание от Марко мгновенно выделяется из общей массы. Он пишет, что все время думает обо мне и очень хочет, чтобы я приехала в Венецию. Удовлетворенно хихикая, я забираюсь на кровать. Почему бы, собственно говоря, и нет? Возьму несколько дней за свой счет, прицеплю к выходным, получится целая неделя в наиромантичнейшем городе Европы. С нормальным мужчиной. Не зацикленном на работе роботом. К тому же, говорят, итальянцы – лучшие в мире любовники. Вот и будет случай проверить. «Ага, а потом потрать остаток жизни на сравнение с остальными 247 национальностями», шипит одиночество, самовольно останавливая пульт на канале для взрослых. Я послушно просматриваю короткий порнофильм с незамысловатым сюжетом и, слившись воедино с верным одиночеством, постепенно засыпаю.

Парижскую рутину точно описывает известная фраза «métro, boulot, dodo[8]», позаимствованная когда-то из поэзии Пьера Беарна. В полной версии к этой звездной тройке присоединялись еще бистро, окурки и зеро. Очевидно, с ускорением ритма жизни у современных парижан времени на выпивку и перекуры не осталось. А зеро пугало духом безысходности, за счет чего тоже было скинуто с воза повседневности. Остались три верных коня, которые и тянут этот воз день за днем. Я являю собой одного из многотысячных его пассажиров. Серое, шелестящее эскалаторами клокочущее недовольством тащащихся спозаранку на службу толп, доставляет меня к месту назначения. И начинается день, который в календаре моей жизни подобно череде предыдущих собратьев будет отмечен тонким неприметным курсивом.

Директриса шпыняет меня за то, что я якобы заказала трехногие стулья вместо четвероногих. «Трехногих у нас и так навалом. Их плохо покупают» гундит она, махаю у меня перед носом одним из маловостребованных обладателей трех конечностей. На самом деле заказ оформляла не я, а несовершеннолетняя стажерка Хабиба, габаритная арабка, получившая это теплое местечко за какие-то выдающиеся заслуги своего отца перед хозяином магазина. Обязанности стажерки формально составляют целый список, а на практике ограничиваются не на шутку раздражающей меня болтовней по телефону. Пока я кроплю над переводами мебельной тематики, рыхлое дитя щебечет на ухо скрывающемуся за телефонной трубкой обожателю весомых достоинств всякие милые непристойности. Вчера на груду камешком моего терпения свалился последний булыжник в виде смущенного хихиканья «Да, что ты такое говоришь! Я не готова». Груда рассыпалась, я решила, что неготовая к нетрадиционному сексу Хабиба вполне готова самостоятельно оформить бланк заказа. Выходит, я ошиблась. Отвечать за лишних трехногих приходится мне, потому как мой родной отец даже если и находится в Париже (хотя достоверной информации на этот счет у меня нет), с хозяином мебельной лавки все равно никаким боком не знаком. А заменивший его в свое время Фредерик счастлив до поросячьего визга с какой-то Лили или Лулу, и на проблемы бывшей пассии с комочками на ресницах ему глубоко плевать. Ну, ничего. Неприятность эту мы переживем. Дабы компенсировать мне незаслуженный моральный ущерб Бог побуждает Марко позвонить мне в обеденный перерыв. Я рассеянно вожу вилкой по тарелке, посчитав разговор более занимательным чем предложенный поваром ближайшей брассери plat du jour[9]. Какой же у него приятный бархатистый голос с твердой стрункой раскатистого «R»! Мне ласкает душу этот первый неуверенный, но многообещающий флирт. Я принадлежу к тому малому счастливому проценту женщин, что умеет получать удовольствие от отношений с мужчиной с самой первой ступеньки, не ожидая увидеть, что находится там на самом верху этой шаткой лестницы. Я способна влюбиться вмиг и без оглядки. Я не восседаю подобно большинству подруг на вершине стеклянной горы, созерцая как претендент на общую постель и частичку сердца карабкается по скользкому крутому склону. Ведь частенько вскарабкавшись таки наверх, этот бедняга исчерпывает запас физических и моральных сил на столько, что до распахнутых дверей спальни уже не доползает. Я не смотрю на возможность романтической встречи через бинокль былых обид и предательств. Хотя имеется в моем арсенале упомянутый бинокль, как и у любой из нас, современных девушек Космо. Я выкраиваю короткий промежуток между вопросом «Что ты ешь» и «Ценят ли тебя на работе» и интересуюсь у Марко, чем он, собственно говоря, занимается. А то он прячется за плотным заслоном вопросов, скрывая как полагается литературному герою эпохи романтизма, от читателя свое происхождение. Марко, вытянув эффектную паузу, за которую я успеваю перемерить на него сотни масок, поясняет, что родом он из очень состоятельной венецианской семьи и работать ему в принципе необязательно. Но дабы напичканный кучей высших образований мозг не простаивал без дела он нашел себе полу развлечение, полу заработок – Марко организует для богатых эксцентричных туристов частные экскурсии по Венеции и окрестностям. Свое дело он окрестил «Venise Expériences[10]».

— И что много желающих? – любопытствую я, отправляя в рот кусок остывшей рыбы.

— Очень много, – улыбается голос Марко, – Для тебя я проведу экскурсию бесплатно.

Я мысленно добавляю к списку достоинств Марко «богатый» и рядом в скобочках с вопросительным знаком «не жадный?» А мое небедное воображение уже малюет живописные картины. Мы бредем вдоль укутанного в вечернюю дымку канала, в мягком тумане исчезает одинокая гондола, из маленькой траттории доносится звон посуды, мою ладонь греет тепло его пальцев, его голос переносит меня в далеко прошлое, по времена дворцовых интриг и разгульных карнавалов. «Мадам будет кофе?» вероломно вламывается в мои красочные мечты официант. Мадам будет кофе! Мадам будет Венецию, каналы и гондолы. А в качестве десерта мадам, пожалуй, не откажется от аппетитного секса с итальянцем Марко. Я выпиваю залпом скупердяйскую ложку концентрированного напитка, обещаю соблазнительному гиду поразмышлять над его предложением и возвращаюсь в свою конторку. Остаток дня проходит без эксцессов. Приподнятое Марко настроение не спускается с постамента даже, когда объемная Хабиба, дефилируя мимо, намеренно задевает этот постамент своими выдающимися округлостями. И метро меня не плющит как обычно. В смысле в переносном значении слова не плющит. А в прямом, мое тело под напором стремящейся побыстрее попасть в домашнее гнездо толпы приобретает таки двухмерную форму вместо положенной трехмерной.

Стоит мне устроиться поудобнее у телевизора с тарелкой купленного по дороге в ближайшей кулинарии шукрута[11], как мою самодельную идиллию по сложившейся недавно традиции прерывает звонок Артура. Добрый молодец просит посоветовать, что ему надеть на свидание.

— Белую рубашку и узкий черный галстук, – хихикаю я, подавившись кислой капустой, – И очки нацепи для пущей серьезности.

— А ты не боишься, что мне девушка понравится? – гнет свою линию юнец.

— Я даже обрадуюсь. Передам ей руководство по использованию и смогу, наконец, спокойно поужинать.

Проявления ревностного мужского интереса со стороны Артура не щекочет мое пухленькое тщеславие по одной простой причине – я вижу насквозь их происхождение и предназначение. Этот хитрый жук специально изображает из себя влюбленного страдальца комедийного жанра. Польщенная вниманием и гонимая раскаянием, что не в состояние ответить на пламенные чувства, я по его мнению должна молча гладить рубашки, записывать его на прием к стоматологу, проверять составленный на скорую руку отчет, в общем взять на себя роль надежной мамаши-кенругу. Вот надоест мне когда-нибудь этот кукушонок, вытащу его из кармана и отправлю восвояси метким пинком под зад. Ноги-то у кенгуру мощные. Артур делает вид, что обиделся и, пожелав мне приятного аппетита, отключается.

Я дожевываю не слишком удачно приготовленное эльзасское блюдо и переползаю за компьютер. Билеты Париж-Венеция оказываются на удивление дешевыми. Марко говорил, что на следующей неделе у него много свободного времени. А у меня как раз накопились выходные, которые я заслужила по праву за все сверхурочные мытарства со столами и табуретками. Была ни была, решаю я и уверенно жму на кнопку «procéder au paiement[12]». «Лучше бы не была» ворчит мой ангел-хранитель, складывает за спиной крылышки, перекидывает через плечо походный рюкзачок и машет мне рукой на прощание. Марко воспринимает смс-новость о моем приезде с итальянским пылом. «Ottimo[13]. Я счастлив!» орет он в трубку, мгновенно перезвонив. Он обещает встретить меня в аэропорту-тезке[14] и сулит незабываемые впечатления. Я ложусь спать взбудораженная предстоящей встречей, мысли о которой долгое время не желают отпускать мой мозг в мир грез.

В конце концов, они таки передают пальму первенства снам, которые представляют мне следующую картину: Я в Венеции, вокруг плещутся воды каналов, о чем-то сплетничают хорошо откормленные чайки, где-то звучит музыка. Я иду по мосту в шикарном длинном платье, мое лицо закрывает серебристая маска. Мне навстречу шагает красавец мужчина с громадной надписью «МАРКО» на животе. Он галантно кланяется, целует мою руку. Я улыбаюсь и снимаю маску. Радость на лице Марко уступает место неподдельному ужасу, он кашляет, хватается за горло, тычет в меня дрожащим пальцем. «У тебя же… у тебя… комочки на ресницах» выдавливает он перед тем, как окончательно сползти на землю и забиться в конвульсиях. Пробудившись утром, я решаю непременно купить новую тушь.

Новость о моем предстоящем отсутствие на рабочем месте не вызывает у директрисы энтузиазма. «Назаказывала трехногих стульев и в кусты» читается упрек на ее усталом лице. Однако ущемлять мои права работника она не решается, ограничившись сдвинутыми бровями и сжавшимися в тонкую ниточку губами. Надо заметить, что толку от лягушки-путешественницы на рабочем месте сегодня чуть. Собравшись в хоровод, все стулья от четырех- до одноногих выплясывают вокруг меня завораживающий танец страсти. «Les gondoles à Venise» выводит басом дубовый стол. На заднем плане Хабиба прыгает с разбега в пышно разукрашенную гондолу. Разлетевшиеся во все стороны брызги, попав мне в лицо, возвращают из импровизированного мюзикла в реальность.

Вечером я перебираю свой гардероб в поисках достойной поездки в Венецию одежды. Таковой оказывается немного. От стирки и глажки последней меня отрывает Артур. На сей раз я удостаиваюсь заманчивого предложения провести вечер вчетвером: я, он, пицца XXL и гениальный фильм «Железный человек». Была бы я помоложе и понеразборчивее подобная перспектива возможно, привела бы меня в восторг. Но сейчас моя голова забита до краев открытками Венеции, меню дорогих ресторанов и фотографиями Марко. Потому я отказываюсь, сославшись на усталость. Артур, ничуть не расстроившись, мгновенно видоизменяет программу, перекроив пиццу у телевизора в выходные в Диснейленде.

— Я на выходные уезжаю, – неохотно признаюсь я.

— Куда это? – бесцеремонно допытывается молодежь.

— Пока секрет. Приеду, расскажу.

Вчера во время обсуждения предстоящей поездки, Марко заметил, что наверно не стоит ставить в известность моих близких, будут только переживать понапрасну. Лучше он потом сам приедет меня навестить и со всеми познакомится. Я согласилась с ним, посчитав такой вариант наилучшим. Достаточно только представить волну вопросов, которая захлестнет меня с головой, стоит мне заикнуться, что я еду в гости к итальянцу, которого видела исключительно на фото, и мне уже становится нехорошо. Да, Марко конечно прав. Чем объяснять каждому встречному и поперечному, из каких интернетных глубин я выудила Марко, лучше просто загадочно исчезнуть на пару дней, а потом вернуться красивой, отдохнувшей и благоухающей счастьем.

Артур пытается вытянуть из меня хоть горстку информации, но я молчу как мальчиш-кибальчиш. В конце концов, он отчаивается, обиженно бурчит что-то про мою неспособность дружить и грозится больше не звонить. Подобные угрозы я слышу не впервые, и они меня не пугают. Остаток вечера я провожу в ожидании звонка Марко, но последний так и не тревожит тишину моей квартиры. А нахожу миллион оправданий этому молчанию от безобидного «слишком занят», до более пугающего «похищен инопланетянами». Так или иначе, клятву ежедневной связи Марко мне не давал, и требовать от него какой либо отчетности вследствие настоящей эфемерности наших отношений я не могу. В общем, волноваться мне не о чем. И все-таки когда я ложусь спать, у меня под боком сворачивается комочком тревога.

Следующие дни пробегают, мелькая наклеенными на спину номерами, как бегуны по дорожке. Марко звонит с утешительной периодичностью, Артур, как и обещал, выдерживает паузу, работа варится в своем неизменном котле однородной суповой массой. Оглянувшись спустя многие годы назад, на этот сгусток невзрачных на первых взгляд соединений секунд, минут и часов, я поставлю в упрек себе и отлучившемуся ангелу нашу тогдашнюю безответственность. Мы не разглядели за серой поверхностью дней силуэт спасительной двери, открыв которую, я уберегла бы свою шевелюру от преждевременного появления седых волосков. К сожалению, будущее развитие событий может предугадать только зритель, прочитавший синопсис, но никак не участник спектакля под названием Жизнь. А потому вместо того, чтобы остановиться и задуматься, я спешу вперед к тому неизведанному, что рисуется мне пресловутым прекрасным далеко. А попросить его, повторяя слова детской песенки, не быть ко мне жестоким, мне в голову не приходит.

И вот неминуемо настает le jour J[15]. Я отправляюсь на автобусе navette в аэропорт Шарль де Голь. У меня между ребрами клокочет горячая смесь волнения и возбуждения. Голову распирает от наплыва вопросов, вожак которых, расталкивая собратьев, трубит: «Понравится ли мне Марко?» Самолет, урча мотором, поднимает мое тщательно выскобленное скрабом, побритое и спрыснутое духами тело над землей. Рассматривая в окне серо-зеленую палитру Парижа, я невольно испытываю внутреннее удовлетворение. Мне хочется обратиться к маме через разделяющие нас километры, горы и города, мне хочется, глядя в ее потухшие глаза, воскликнуть «Видишь, мама, я летаю! Ты считала, что я обречена ползать, но я посмела ослушаться».

С самого детства мама была для меня тормозящим фактором. Все мои восторженные стремления и поползновения натыкались на холодный гранит «это не для тебя». Мне хотелось носить алую курточку, но меня закутывали в коричневую. Я мечтала подобно подругам заниматься верховой ездой, но этот вид спорта был записан в категорию опасных. Мне нравилось рисовать, но мама считала что алгебра важнее безыдейной мазни. Моя жизнь была расписана ею по годам с четкостью, точностью, без права на ошибку или отступление. Я должна была окончить школу, поступить на экономический факультет, выучиться, выйти замуж за однокурсника, родить ребенка. Далее в сценарий входил мучительный развод с этим однокурсником, который по схеме должен был предпочесть расплывшейся от родов жене первую подвернувшуюся под руку (ну, или под другую часть тела) яркую вертихвостку. Брошенная мужем я переехала бы к маме, и мы вместе с ней и с удвоившейся лиловой слизью воспитывали бы дочь в семейных традициях. В детстве я не смела противостоять завернутой в мягкую варежку псевдозаботы материнской тирании. Я послушно зубрила ненавистную химию, хотя в старших классах она была предметом по выбору, и этого мазохизма вполне можно было избежать. Я в числе огромного стада абитуриентов поплелась поступать на модного в то время экономиста-бухгалтера, запрятав в дальний ящик любовь к языкам и скрутив в узел свою творческую натуру. Я даже провстречалась неделю с сыном маминой подруги, который по их общему мнению являлся для меня наилучшей партией. А потом во мне что-то надорвалось, какой-то шнур, отвечавший за послушание. Я представила себе ждущую меня перспективу и ужаснулась. Первые мои попытки выпорхнуть из-под тяжелого родительского крыла были пресечены бдительной мамой на корню. Она выбрала хитрую тактику: как только непослушное дитя восставало и силилось проявить самостоятельность, маме резко становилось плохо. Она охала, ахала, стонала, просила вызвать скорую и не оставлять ее одну. Я легко попадалась в расставленные сети, суетилась вокруг несчастной родительницы, заваривала чай, приносила теплые тапки и звонила новоявленному кавалеру, чтобы отменить намеченное свидание. Он расстраивался, горестно вздыхал в трубку и возвращался домой к жене. Возможно, в то время мамина принудительная опека и спасла мое сердце от нескольких лишних швов, но вряд ли оно способно было это оценить. Ему хотелось любви-муки, горьких слез и разочарований, которые бы одели его в крепкий панцирь. В конце концов, это саморазрушительное стремление прорвало плотину маминого притворства и ринулось мощным потоком на истощенную засухой почву. Я вдыхала всеми легкими новый неизведанный воздух свободы, сжимая до боли веки, чтобы не видеть полунаигранные полуреальные страдания моей родной эгоистки. Но постоянно держать глаза закрытыми становилось все труднее, и я решила, что единственный способ избавиться от этого вечного гнета вины – бегство. Я рванула с мясом связывающие нас корни, отмахнулась от слез и стенаний и, расправив крылья, полетела в манящую неизвестностью независимость. С тех пор моим кредо стало – делать все так, как не сделала бы мама. Мама бы не стала придаваться любви на кухонном столе в первый вечер знакомства с французом Фредериком. Мама бы не бросила учебу за полгода до защиты диплома. Мама бы не поехала в Венецию к незнакомому итальянцу.

Самолет медленно, как-то неуверенно, приближается к посадочной полосе. От волнения я по старой привычке начинаю проговаривать в голове заученные в школе стихотворения. Некоторые слова, покореженные временем, вытесненные из памяти более важными файлами или нацепившие пальтишко актуальности заметно отличаются от оригинальной версии. «Я к вам лечу, чего же боле, что я могу еще сказать. Теперь я знаю, в вашей воле меня презрением наказать. Но вы к моей несчастной доле хоть каплю совести храня, вы все же встретите меня». Почему мой багаж так долго не едет? Японка вон уже получила свой корпулентный рюкзак, и парочка итальянцев поспешили к выходу, катя за спиной по зеленому чемодану. «Сначала я молчать хотела, поверьте, моего стыда вы не узнали б никогда, когда б надежду я имела…» Получить, наконец-таки, свой багаж. «Никогда, когда» что-то тут Александр Сергеевич напортачил. Оступился его четырехстопный акаталектический ямб. Черная, испещренная грязными полосами, лента тянется мимо меня. Все пассажиры из моего самолета разошлись, забрав свои вещи. И только мой подлый чемодан, выражаясь по-французски, подложил мне зайца[16]. Отчаявшись увидеть его предательский серый бок на потертой чешуйчатой поверхности, я отправляюсь в бюро пропавшего багажа составлять заявление. Вот вам и акаталектический ямб! Первый блин моей поездки выходит комом. Посмотрим, каким будет второй и самый главный. Сжимая во влажных ладошках пакет с пренадлежностями первой необходимости, я выхожу в зал ожидания. «Я жду тебя. Единым взором надежды сердца оживи..» Ой, нет, такой точно не оживит. Слава Богу, прошел мимо. Где же мой коварный искуситель? Может, вот этот брюнет в синей майке? На фото из Интернета не похож, зато симпатичный и улыбается мне во все передние зубы. «Не ты ли милое видение?» Нет, милое ведение забрала расторопная японка. Вот ведь, ей, выходит, и рюкзак и красивый итальянец, а мне фигу с маслом? А вот, кажется, и она, эта самая фига.

— Bon giorno[17], Татьяна! Я – Марко!

М-да, не сказал бы, я бы и не догадалась. Те фотографии, коими пичкал меня сей экземпляр, были сделаны лет двадцать назад. И позировал, скорее всего, его более одаренный природой товарищ. Нет, не сказать, что Марко прямо таки урод. Он среднестатистический итальянец, высокий, немного сутулый, судя по провисающей рубашке не особенно фигуристый, с широким лбом, неряшливой прической, громадным носом, невыразительным ртом и пронзительными черными глазами. Его глаза могли бы быть красивыми, не находись они в плену у серовато-коричневых теней, окруживших их со всех сторон. Такие веки обычно бывают у индийцев или арабов. Создается впечатление, что человек пошел загорать в защитной маске, и солнце прожарило как следует только глазную область. «Быть может, это все пустое, обман неопытной души?» Или ухищренного компьютерного афериста.

— Привет, Марко! – прихожу-таки в себя я.

— Где твой багаж?

— Не долетел, – пожимаю плечами я.

— Ничего, не волнуйся, у меня все есть.

— Я не знала, какой адрес дать, чтобы мне его завтра привезли.

— Я во всем разберусь. Ни о чем не переживай. Пойдем, лодка ждет нас.

Я послушно плетусь следом за ним. Пожалуй, мама ты сделала бы правильно, не полетев на встречу к неизвестному итальянцу. Сохранила бы сливки своего гардероба и избежала бы очередного разочарования. Внешность, конечно, в мужчине не главное, но прятаться за чужими фото, я считаю, – подлость. Мог бы замазать свои совиные круги вокруг глаз в Фотошопе и послать пусть улучшенное, но, по крайней мере, собственное изображение. Есть такая категория интернетных ухажеров, которые до пятидесяти лет шлют всем понравившимся девушкам свой единственный удачный снимок тридцатипятилетней давности. Не думала я, что в лице Марка встречу именно такого прожженного червя. А червь тем временем помогает мне перебраться в красивую отделанную деревом моторную лодку и встает за штурвал. Судя по мягкой кожаной обивке и безупречному глянцевому покрытию, по крайней мере, насчет материального благосостояния заморский хамелеон не соврал. Интересно, куда он меня везет? По телефону он вроде что-то щебетал про собственный дом. Будем надеяться, в этом доме несколько спален. Заметим, что раньше меня вопрос совместного почевания как-то не волновал. Но узрев истинный облик Марко, я мгновенно откидываю занавесь беспечности над вопросом общего ложа. Согласитесь, тереться боком о красивого итальянца это совсем не то, что сносить примитивные приставания от некрасивого.

Лодка несется вперед, уверенно рассекая волны. Мне в лицо летят холодные брызги. Я изо всех сил пытаюсь вытянуть из глубин разочарования застрявший клочок оптимизма. «Может, он человек хороший?» нацарапано на нем корявым подчерком. «При такой внешности ему только это и остается», вздыхает во мне реалистка. На въезде в канал Марко приглушает мотор. Слева мелькают выжженные летним солнцем поляны, хилые сгустки деревьев и колючая проволока, справа похожая флора, но поживее и без колючек. Впереди маячит пурпурно-красная стена особняка.

— Вот мы и приехали, – сообщает капитан судна, впервые за всю дорогу повернув свою кудлатую голову в мою сторону.

— Что-то на Венецию не похоже, – недоуменно выдаю я, разглядывая красивый фасад.

— Это Торчелло, остров на севере лагуны. Я живу здесь.

Марко привязывает лодку к потрескавшейся и выбеленной временем деревянной свае, перепрыгивает на берег и протягивает мне руку. Я осторожно, чтобы не потерять равновесие, переступаю на ступеньку. Крепкая ладонь Марко обхватывает мои пальцы и тянет вперед. В его прикосновении чувствуется твердая нерушимая сила, которую величают «мужской». К этой силе, однако, не примешивается ни щепотки нежности. Марко тащит меня на берег, как тащил бы набитые гниющей несъедобностью сети или пианино на 10 этаж.

Мы заходим в сквозной коридор, который выглядывает противоположной дверью на террасу. Я, успевая краем глаза отметить круглый стол в узорах виноградных теней и зеленые початки кипарисов. Больше книг на сайте кnigochei.net Марко поднимается наверх по лестнице мимо огромной деревянной иконы, изображающей распятого Иисуса Христа. Я семеню следом, отчаянно глазея по сторонам.

— Этот дом принадлежал еще моему деду, – бросает хозяин из-за спины, – Он мечтал сделать из него музей. Может быть, когда-нибудь я выполню его пожелание. А вот твоя комната.

Само по себе определение «твоя комната» меня радует, а то, что за ним кроется не очень. Моему взору представляется маленькая комнатка с нагромождением антикварной мебели, узкой кушеткой и крохотным окошком в потолке. Из своего парижского угла я перенеслась в его венецианский аналог. Видно всевышний решил, что нефиг мне привыкать к хорошему.

— Я подумал, что спать вместе со мной ты не захочешь, – оправдывает спартанские условия гостеприимный итальянец, – А в правом крыле дома ремонт.

— Да, ты прав, – бормочу я, – так будет лучше.

— У тебя тут даже есть отдельный туалет. А через правую дверь можно подняться на крышу.

И спрыгнуть с нее, распрощавшись с иллюзиями. Эх, Марко, что-то в тебе не так. Мало того, что мне вместо Эрмеса подсунули на жизненной распродаже Виттон, так из него еще и нитки торчат и пятно подозрительное на боку. А возвращать поздно. Товары со скидками назад не принимаются.

— Хочешь посмотреть остальные комнаты? – предлагает бракованный, почесав затылок.

На его грубом, словно выстроганном плохим мастером, лице не читается ровным счетом никаких эмоций. Непонятно, рад он мне, не рад, доволен реальным воплощением интернетной картинки или разочарован. Я разглядываю исподтишка его профиль. Мне удается, наконец, отыскать, кого мне напоминает Марко. Он просто вылитый Урфин Джус. Та же прическа, те же кустистые брови, внушительных размеров нос. Для полноты картины не хватает только нездорового румянца на щеках и болотного цвета головного убора.

— С удовольствием, – бубню я.

Хотя особого удовольствия по поводу экскурсии по дворцу императора самозванца не испытываю. Гостиная с камином и восхитительной библиотекой. На столе старинная морская карта Венеции, на которой обозначен Торчелло и существовавший уже тогда особняк. А вот и хозяйская спальня. Просторная кровать с пышным покрывалом, элегантные одежные шкафы, бархатистые кресла… Как-то все это роскошество подозрительно контрастирует с выделенной мне каморкой. Очевидно, гостеприимство итальянцев превратилось в очередной беспочвенный миф. Будь на месте Марко мужчина мечты, он непременно отдал бы свою спальню в распоряжение гостьи, а сам бы перекантовался на диване в клетухе. Но мужчина мечты, как известно, давно вымер, съев перед смертью книгу с полезными советами о том, как завоевать женщину.

— Ты наверно хочешь принять душ, – с опозданием догадывается панда, закончив обзорный тур по своим владениям.

Я киваю и отправляюсь на выделенные мне квадратные метры. Личный туалет оказывается таким узким, что, пробраться на унитаз, надежно спрятанный за стиральной машиной, мне удается только с третьей попытки. Душ, как и следует ожидать, учитывая продолжительность действия закона подлости, обрушивается мне на темечко ледяным потоком, не дав времени разобраться, какой рычаг за что отвечает. С укладкой приходится распрощаться. С частью макияжа тоже. Я вытираюсь сероватым полотенцем и протискиваюсь к выходу, протирая попутно боками стиральную машину и корзину для белья. Фен в комплект услуг личного туалета не включен, потому я просто выжимаю волосы и завязываю в пучок на затылке. Благо на улице тридцатиградусная жара. Роюсь в сумке в поисках косметички. Кажется, я сунула в главный отсек и паспорт. Надо бы переложить в отдельный кармашек. Косметичка, наконец, нащупывается, а вот паспорта нет. Марко стучит в дверь и спрашивает, готова ли я. Смотря, к чему. Я бормочу невнятное «угу» и поспешно возвращаюсь в малогабаритную ванну, чтобы в ускоренном темпе освежить попорченную вероломным душем красоту. Марко ждет меня за дверью, нетерпеливо переступая с одной обутой в стильный длинноносый ботинок ноги на другую идентичную.

— Куда ты хотела бы поехать? – безынициативно гундит мне в спину он, когда мы спускаемся по витиеватой лестнице.

«Домой» думаю я, на секунду затормозив на самом понятии «дом». Что мне все таки ближе, парижские два с половиной квадратных метра, пропитанных свободой и одиночеством, или же пропахшие насквозь маминым негативом двухкомнатные просторы.

— Может, тебе нужно что-то купить? – продолжает мой вялый спутник, так и не дождавшись ответа.

Ах, да, у меня ведь пропал чемодан! Проинтуичил, что Марко окажется гнилым грибом, и махнул отдыхать на Мальорку в гордом одиночестве.

Я прошу итальянца отвести меня в магазин белья. Стирка трусиков в казармовских условиях представляется мне плоховыполнимой задачей. Марко безразлично соглашается. Похоже, я ему не нравлюсь. Сей факт по непонятной причине скребет мое нутро лопаткой досады. Вот ведь хмырь! Сошла к нему девушка прямо с фото, такого же веса, роста и телосложения, как обещал снимок, а этот эстет еще нос свой урфинджусевский морщит! Абыдно даже, как говорил товарищ Саахов. На мой взгляд, Марко должен был воспарить от восторга и попытаться залатать улыбками, спрятать за букетами цветов, засыпать комплиментами и подарками ту зияющую пропасть, что разверзлась между его дигитальной и реальной внешностью. Но куда там! Запрыгнул в лодку, даже руки не подал.

Но совсем скоро я забываю о пренебрежительной холодности Марко, как и о нем самом. Перед моим взором разворачивается ее величество Венеция. Сотни раз виденный по телевизору и на фото, Гран Канал сносит меня с ног своим ярким, слепящим великолепием и набежавшей малахитовой волной. Я поднимаюсь, цепляюсь крепче за борт и вдыхаю всеми легкими покачивающийся в колыбели канала красочный город-сказку.

— Направо мост Вздохов, – комментирует Марко, заметив обуявший меня восторг.

— По нему узников вели на казнь. Сквозь резную решетку осужденный последний раз видел небо.

— Печально, – замечаю я, мысленно стирая с праздничной картинки эту мрачную кляксу.

— В истории Венеции вообще много трагичного.

— Я думала, напротив, Венеция – веселый город. Все эти карнавалы…

— Ну, здесь в Средневековье легко уживались две крайности – необузданное веселье и необузданная жестокость.

— Ты об этом рассказываешь своим состоятельным туристам? – вспоминаю я полу-хобби, полу-заработок Марко.

— Да, это часть программы.

— А остальная часть что?

— Мы сейчас пришвартуемся у Пьяцца Сан Марко. Я там недалеко знаю магазинчик Интимиссими, – оставив мой вопрос без ответа, сообщает Марко.

Мы выгружаемся на берег и вливаемся в плотные ряды традиционно экипированных туристов. Глядя на их шаблонные бежевые бермуды, полосатые майки и красные козырьки кепок, я томлю свой мозг недоуменной мыслью-вопросом: Неужели этим хомо туристосам интересно по возвращению на родину листать сотни-тысячи снимков, где на разном фоне запечатлен один и тот же незамысловатый гардеробчик? С таким же успехом можно себя любимого с любимым рюкзачком в любимых торчащих и сандалий носочках запечатлеть один раз, а потом вырезать и клеить на разные пейзажи. Впрочем, им проще, они не заморачиваются. Не отвлекаются ни на расплавившуюся на солнце тушь, ни на осложняющий продвижение каблук. Помнится, мы с мамой отправились отдыхать в Неаполь, и я взбиралась на Везувий в белом мини и на маленькой, но все же шпильке. Потому как именно такой образ а не черепашьи рюкзак и трость, по моему мнению, наилучшим образом контрастировал с темной зубристой пастью кратера.

— Заполонили, – недовольно фырчит Марко, солидарный с моим молчаливым осуждением, – Уничтожили город эти туристы.

— Ну, зато от них прибыль идет, – замечаю я, старательно работая локтями, чтобы не потерять из виду моего гида.

— Да, какая там прибыль! Эти же не тратят ничего. Выгружаются в восемь утра со своих гигантских лайнеров, разбегаются по достопримечательностям из расчета десять минут на церковь, потом едят привезенные сэндвичи в какой-нибудь подворотне и в пять отваливают обратно. А ты говоришь, прибыль! Грязь от них одна, а не прибыль!

Марко чеканит слова с такой упрямой яростью, с какой его близнец строгал из дерева своих знаменитых солдат. На моей спине даже собирается стайка испуганных мурашек. Я ведь, как не посмотри, тоже турист.

— Город, тем более, такой как Венеция, нельзя обежать за несколько часов. Его нужно почувствовать, понять.… А вот, кстати, и магазин белья.

Мы заходим в небольшой бутик, витрины которого пылают огромными алыми цифрами, сулящими гигантские скидки. Судя по нескольким ценникам, которые я разглядываю украдкой, бельишко тут не самое дорогое, если не сказать дешевенькое. А если прибавить обещанную скидку, то пара трусиков и лифчиков обойдутся практически даром. Похоже, следом за «внешностью» из блокнотика, носящего название «Марко», пока вычеркивать и «щедрость». Я выбираю пару-тройку более ли менее пригодных комплектов и исчезаю за занавеской передевалки. Итальянское бельишко так же индифферентно к моему телу, как и мой венецианский кавалер. Оно его не портит, но и не красит. Я задумываюсь над выбором между двумя идентичными, дышащими унылой обыденностью лифчиками, когда штора самовольно дергается и отползает в сторону, пропуская в кабинку любопытную голову.

— Ей! – возмущенно вспыхиваю я и, не успев сообразить, какую часть заслонить в первую очередь от бесстыжего взгляда, по-страусиному закрываю ладошками лицо.

— Извини, – Марко, изобразив раскаяние, возвращает занавеску на место.

Именно изобразив, потому как по его довольной физиономии за короткое мгновение проносится что угодно, только не сожаление о совершенной оплошности. К тому же он прекрасно видел, в какую кабинку я направилась. Значит, по всему выходит, что заглянул намеренно. Странный тип. Вроде вырос уже из возраста подглядывания за одноклассницами в дверную скважину. Причем достаточно давно. Неутешительный ответ настойчиво стучаться в дверь с табличкой «Мозг. По пустякам не беспокоить». Секретарь просит его зайти попозже, ибо начальство страшно занято вопросом выбора бюстгальтера. Но ответ не уходит, он скандалит, барабанит по дереву и, прорвавшись, наконец, на прием, громогласно заявляет: «Марко – извращенец». М-да, весьма вероятно. Всю дорогу не проявлял ко мне даже по-дружески вежливого интереса, заселил в каморку под крышей, а потом вдруг на тебе – шкодливо лезет в передевалку, сверкая совиными глазищами с возбужденно суженными зрачками. Как пить дать, извращенец! Вот вам и Вениз Эксперьянс! Я одеваюсь, так и не выбрав лифчик, и выхожу из укрытия. Заклеймленный позорной печатью Марко с кем-то оживленно беседует по телефону. До меня доходит смысл только конечного «Va bene, ciao».

— Scuzi, – обращается он ко мне, запихнув мобильный в карман, – Извини. Мне показалось, что ты вышла, и я тебя пропустил.

А, может, и правда? Может, и нездоровый охотничий блеск мне привиделся в тусклом освещении? Мне становится стыдно за эту минутную панику. Этот глупый испуг можно было бы простить семнадцатилетней девственнице-недотроге, но никак не современной самостоятельной женщине, приехавшей к мужчине отнюдь не с пуританскими намерениями.

— Выбрала?

— Ага, вот этот, – сконфуженно протягиваю я первую попавшуюся под руку кружевную связку.

— Отлично. Давай я пойду, заплачу.

— Да я сама…

— Даже не думай. Ты – моя гостья.

Ну, и ладно. Пусть не великая, но все же экономия. Марко протягивает мне пакет с гордым видом щедрого дарителя. Я кисло улыбаюсь.

— Мне нужно зайти в один магазин, – ставит меня в известность он, когда мы выходим на кишащую кепко-рюкзачным людом улицу, – Это совсем рядом. Ты не против?

Я безразлично пожимаю плечами. Мы снова вливаемся в туристический поток, который в быстром темпе доставляет нас к месту назначения. Таковым является облицованная деревом книжная лавка, в просторных витринах которой выставлены плотные тома в искусном переплете. Марко жмет на кнопку звонка. Дверь нам открывает невысокого роста круглолиций мужичок с заостренными чертами лица, придающими его облику отдаленную схожесть с лисицей. Той, что выманила сыр у вороны. Мужчины обмениваются сердечными рукопожатиями и приветливыми «Bon giorno, come stai?[18]». Марко представляет мне хитрого лиса как Франческо. «Bellissima[19]» комментирует тот, разглядывая меня с пронырливой смешинкой в маленьких прищуренных глазках. Меня задевает его насмешливый раздевающий взгляд. Подобным может позволить себе полоснуть женщину обладатель ее самой сокровенной и интимной тайны, но никак не первый встречный незнакомый итальянец пенсионного возраста.

— Франческо занимается реставрацией и переплетением старинных манускриптов, – объясняет мне Марко, теребя кожаную обложку какой-то внушительного вида книженции.

— Очень увлекательно, – гнусавлю я, делая вид, что разглядываю посеребренные пылью издания.

— Вот я тебе принес на переплет занимательный сборничек. 17 век, – обращается Марко к дерзкому книговеду.

Тот с вдохновением ценителя перебирает пожелтевшие, будто котами помеченные, страницы.

— Bene. Сделаю в срочном порядке, — облапав как следует дряхлую книжную реликвию и втянув узкими ноздрями аромат вечности, обещает Франческо.

— А вот, кстати, я закончил твой предыдущий заказ. Мемуары Казановы на французском. Два тома.

— Тут есть над чем поработать, – усмехается Марко, и они с переплетчиком обмениваются скабрезными ухмылками.

Я чувствую себя так, словно черпая ложкой ненавистный молочный суп, я обнаружила во рту тошнотворный сгусток пенки. Выплюнуть его обратно в тарелку неудобно, но и проглотить эту гадость невообразимо. Наконец, мы оставляем почитателя книжной трухи наедине со своими проеденными молью питомцами и выбираемся на свежий воздух.

— Пойдем ужинать? – предлагает Марко.

— Я бы площадь Сан Марко посмотрела, – вяло замечаю я.

Посмотрела бы. Если бы была в обществе того загорелого красавца, которого презентовал мне беспроводной Интернет. Что, кстати, с ним стало? Каким странным, неизвестным науке образом, этот симпатяга перевоплотился в филина Марко? Может, наш герой был подобно кашеподобному президенту Украины скоропостижно отравлен врагами?

— Ну, пойдем, – без охоты соглашается отравленный.

— Марко, извини за вопрос, но ты мне тогда свое фото прислал? – любопытствую-таки я.

Обидится, так обидится. Терять мне все равно уже нечего. Все стоящее, включая чемодан и девичьи грезы, я уже благополучно утратила.

— А что не похож? – нервно хихикает Марко, не смотря в мою сторону.

— Вообще-то не очень.

— Ну, я там помоложе был. Ты ведь тоже не вчерашнее фото мне послала.

Однако! Моим же копьем меня же в спину.

— Ну, моему меньше года! – защищаюсь от этого неожиданного нападения я.

— Да ладно? – недоверчиво гундит подлец.

Ошарашенная подобной наглостью, я не нахожу, что ответить. Именно в этом удивленно-обиженном состоянии я заступаю на площадь Сан Марко. Помнится мне, у нас дома на полке ютилась невесть кем, когда и кому присланная открытка с изображением этой самой площади. Разглядывая выцветшее фото, я каждый раз думала – как же они уживаются вместе, эти волшебные круглые византийские купола и банальный острый кирпичный шпиль, напоминающий советскую послевоенную постройку? И неужели этот нелепый диссонанс и есть красивейшая в мире площадь?

Теперь же, спустя многие годы, увидев вживую эту архитектурную мешанину, я не нахожу ее шокирующей, даже наоборот, меня с головы до ног наполняет благоговейный трепет. Солнце, появившись последний раз из-за кулис под оглушительный аплодисменты, благодарно простирает руки-лучи, поглаживая мягкими золотистыми ладонями купола дворца Доджей. Эта картинка так же неминуемо обязывает к романтике как коробка конфет и бутылка шампанского, как доблестное вызволение из лап злодеев, как пресловутые свечи за ужином. Потому на площади то там, то тут мелькают наглотавшиеся этого пьянящего воздуха склеившиеся ладонями и губами влюбленные парочки. Основной поток туристов-однодневок, запасясь открытками и нашлепками на холодильник, схлынул, оставив Венецию уставшей и опустошенной, какой бывает женщина после затяжного акта любви, удовольствие от которого она получала лишь первые десять минут, а остальные полтора часа терпеливо ждала, пока насытится мужчина.

— Купите розу, – предлагает восточного вида торговец самозабвенно скрутившимся в объятиях англичанам.

Нас он обходит стороной, не усмотрев в наших развернутых в разные стороны взглядах искры, способной воспламенить сердце и мозг и заставить спонтанно приобрести полузавявший цветок. Меня пронимает зависть к этим незнакомым счастливцам и досада на Марко, на себя и на господа Бога, который всегда во всех бедах оказывается крайним.

— Ну, что, пойдем ужинать? – вопрошает Марко с интонацией мужчины, целый день протаскавшегося следом за женой по ненавистным бутикам.

Мы бредем по полутемным, пропитанным вечерней влажностью улочкам рядом, но не вместе, как два параллельные прямые, что никогда не пересекаются. Ресторан под названием Венецианское Бистро находится недалеко от Сан Марко. Я усаживаюсь за обернутый белоснежной скатертью столик. Марко о чем-то бегло чирикает с официантом. Я разглядываю богатое меню, ощущая, как пробуждается съежившийся желудок и расправляет свою широкую, прожорливую пасть. Мы с ним останавливаем выбор на ризотто с грибами.

— И это все? Ризотто это только антипасти! – дивится Марко.

В то время как у французов это рисовое блюдо является ключевым в трехзвенной цепочке etrée-plat-dessert, гурманы итальянцы считают его вступлением, готовящим желудок к более аппетитной и сытной развязке. Сам Марко берет салат, таглиони и еще какое-то мясо. Я вожу взглядом по его просторной рубашке, пытаясь угадать, куда после проглатывания отправится все это изобилие. К заказу итальянец прибавляет бутылку белого вина. Глядя на струящуюся в бокалы золотистую жидкость, я вспоминаю анекдот про уродливую девушку, которая на свидание ходила со своей водкой. Может, после пары-тройки бокалов Марко покажется мне симпатичнее? Сомнительно, конечно.

— Ты рассказала кому-нибудь обо мне? – интересуется Урфин, промокнув губы в вине.

— Неа.

И правильно сделала. Потом пришлось бы краснеть и заминать ответ на многочисленные «Ну как он?».

— Даже маме?

— Даже маме. Мы не очень близки. Созваниваемся раз в неделю. Или в две.

— У нас в Италии между родственниками обычно более тесные связи.

У нас обычно тоже. Но не рассказывать же некрасивому чужому Марко про тяжелый спутанный комок наших с мамой взаимоотношений.

— Ты говорила, что рассталась со своим другом… год назад?

— Полгода, – машинально корректирую я.

Сто раз об этом по телефону говорили. Мог бы и запомнить, проникновенный ты наш. Вообще чем можно, интересно, объяснить эту разящую разницу между телефонным и реальным поведением Марко? Тем, что при личной встрече я ему не понравилась? Это, однако, увесистый камень в огород моей самооценки.

— Он тебе не звонит больше? Не пишет?

Звонит и вешает трубку до первого сигнала. Пишет длиннющие любовные письма и рвет их на мелкие клочки. И каждую ночь стоит в укрытии теней под моими окнами. Не звонит, не пишет, не стоит. И телефонному Марко я уже об этом говорила. У меня создается впечатление, что голос в трубке и этот сутулый итальянец в рубашке навырост два совершенно разных человека.

— Нет, – кратко отвечаю я, концентрируясь на принесенном официантом ризотто.

Вскоре вино, разлившись по сосудам веселяще-будоражещим ядом, заметно поднимает отметку настроения. Моя душа, сбросив с заживших ран бинты, робко просит глотка романтики. Невооруженным глазом видно, что Марко в этом плане являет собой окончательно и бесповоротно пересохший ручей. Следовательно, вектор поиска поворачивается в другом направлении. Со времен молодежных вечеринок, первых бокалов шампанского и первых трепетных влюбленностей, я обнаружила в себе досадную слабость. Стоило мне опрокинуть пару алкогольных коктейлей, как ручонки сами тянулись к телефону, а шаловливые пальцы-предатели набирали какой-нибудь бредово-откровенное послание объекту вожделения. Бывало даже, что таковым объектом становился самолично брошенный экс-бойфренд. А на следующий день после пьянки-гулянки меня донимали стыд за содеянное и ответная реакция потревоженных (далеко не всегда положительная). Помучившись таким образом некоторое время, я решила пресечь дальнейшие постыдные выходки простым и кардинальным способом – я просто перестала хранить в записной книжки телефона номера возможных мешеней пьяных откровений. Этого правила я придерживаюсь и до сих пор. Номер Фредерика уже пол года не числится в списке моих контактов. Пока Марко что-то скучно брюзжит то ли о хамстве туристов, то ли о невозможности пришвартоваться в центре, мой подстрекаемый винными парами мозг тщательно ищет жертву, на которую можно было бы излить хоть часть накопившейся жажды любви или хотя бы яркого секса. Кандидатов на неожиданное признание к его огромной досаде не обнаруживается. Даже того зануду Жиля я благополучно удалила сразу же после бестолкового рандеву. Остался только Артур. Друг, товарищ и брат. До сих пор не подает знаков жизни, что для него не характерно. Эх, лучше бы с ним в Диснейленд поехала вместо того, чтобы с этой образиной рис есть. Ладно, за неименьем лучшего, напишем Артуру. Очень уж опьяненный организм требует. «Я скучаю» печатаю я под столом незамысловатый текст. Можно расценить и как дружеское напоминание о себе. Никаких намеков и скабрезности. Будем считать, что я взрослею.

— Будешь десерт? – возвращает меня к реальности голос Марко.

— Ага. Сорбэ.

— А я возьму тирамису.

Вот ведь обжора. Богатырский аппетит Марко раздражает меня, потому как в непонравившемся мужчине женщину обычно раздражает все без исключения. Любая деталь, которая одобренному экземпляру записывается в плюс, забракованному идет в большой минус. Завершив на половину (мою) умеренный, а на другую (Марко) заметно накрененный в сторону обжорства ужин, мы покидаем ресторан и берем курс к пристани, где мой проводник припарковал свою «Риву». «Я тоже!!!» «Где ты?» «Что делаешь?» «Пропала! Я же волнуюсь» вибрирует в кармане мобильный тревожными сигналами. Мои губы своевольно расплываются в улыбке.

— Кто это? – бестактно лезет в мое личное пространство итальянец-разочарование.

— Друг. Просто друг, – бормочу я, разгребая обилие сообщений.

Мне искренне хочется, чтобы в этой вечерней бархатистой мгле с блеклым орнаментом фонарей рядом со мной был не чужеродный Марко, а привычный, веселый, задиристый Артур. Мы набродились бы вдоволь по головокружительному лабиринту улочек, похихикали бы исподтишка над зазывно трущимися друг о друга влюбленными, слопали бы вопреки наказам всех диет по мясистому мороженному на площади Сан Марко…

— Ты мне о нем не рассказывала, – недовольно пыхтит Марко, отвязывая лодку.

Руки он мне опять же не подает. «Я в Венеции. Итальянец – отстой» печатаю я, стараясь держать равновесие.

— А чего рассказывать. Я же говорю, просто друг. Кстати, Марко, у тебя нет случайно заряжалки от Самсунга? Моя в чемодане осталась.

— Посмотрю, – кряхтит капитан, выводя судно в открытые воды.

Слева опять мелькает бок дворца Доджей и мост с печальной историей, потом мы несемся мимо каких-то зеленых зарослей, очевидно, парка, которые в свою очередь сменяет безрадостная кирпичная стена.

— Что это? – пораженная контрастом с цветущим центром, спрашиваю я.

— Арсенал. Мастерская для строительства военных судов. Про нее даже Данте писал в своей песни «Ада».

— А что в ней такого адского? – допытываюсь я, вглядываясь в сумрачную крепость.

Неожиданно перед моими глазами проплывает выведенная огромными буквами фраза: SOMETHING STRAGE IS HAPPENING HERE[20]. Эти тревожные слова, вырвавшиеся из темноты белой молнией, пробуждают дрожь во всем моем теле.

— Что это? – пропустив мимо ушей пояснения про Данте, требую я.

— А что? О чем ты?

— Там надпись была на стене…

— Да? Я не заметил.

«Возвращайся срочно!!!!» командует по средствам эсэмэс Артур, привычно переборщив с восклицательными знаками. На меня откуда-то сверху наваливается страх, хватает за шею и душит цепкими костлявыми лапами. «Срочно прекращай паниковать!» приказываю я себе, пытаясь стряхнуть с себя увесистую тушу. «Ты что дурацких надписей на заборе никогда не видела? А помнишь, по дороге в школу какой-то дурак нацарапал на рекламном щите: «Завтра ты умрешь!»? Ты два года ездила на автобусе мимо этого щита и что, умерла хоть раз?» Мне удается таки взять себя в руки, хорошенько встряхнуть и вернуть на место. Марко тем временем пришвартовывается у входа в особняк.

Мы молча поднимаемся на второй этаж. До меня доносится звон посуды.

— Здесь кто-то еще живет?

— Это Мария, домработница, – кратко комментирует Марко, провожая меня в мою шикарную спальню.

Я молю Бога, чтобы он не сделал попытки к сближению. Мои молитвы оказываются услышаны. Марко просит дать ему на минутку телефон, чтобы он мог подобрать заряжалку, и через несколько минут, возвратив мне его вместе с кабелем, желает спокойной ночи и удаляется. Я обваливаюсь всем своим уставшим каркасом на не первой молодости диван, который отзывается на подобное вероломство протяжной трелью. Воткнув провод в розетку, я обнаруживаю, что другой его конец не имеет с выемкой моего Самсунга ничего общего. Щедрый Марко подсунул мне тяжеловесное заряжающее устройство от Нокии старого образца. Не вынеся подобного оскорбления, мой мобильный друг испускает протяжный вздох и умирает. Отлично! Теперь даже с Артуром не поболтать! Специально что ли этот гад подсунул мне бесполезный кабель? Тревога разрастается в груди большим ветвистым древом, сучья которого царапают меня, не давай заснуть. Однако, в какое-то мучительное забытие я все-таки погружаюсь, застряв на границе между сном и явью. Из него меня спустя час, а, может, и три вытягивают четко различимые голоса. Говорят по-итальянски и достаточно громко. Судя по всему нарушители покоя находятся где-то за пределами дома. Гонимая врожденным любопытством, я взбираюсь по деревянной лестнице на крышу. Вид отсюда даже сквозь ночную мглу просматривается нехилый. Марко оттяпал себе не только гигантскую виллу, но еще и громадные зеленые просторы виноградников, фруктовый сад и правильный прямоугольник бассейна. «Кудряво живете» с легкой завистью делаю вывод я. Впрочем, поглазеть на чужое богатство я еще успею. Вернемся к потревожившим меня голосам. С крыши их обладатели невидны, их надежно скрывает козырек террасы. В любом случае это два о чем-то недовольно спорящих мужчины. Один из них, похоже, небезызвестный нам хозяин дома. Эх, понять бы, что они там балакают. Зря я бросила в старшей школе учить итальянский, споткнувшись о топик «Мои апартаменты» и не продвинувшись дальше «грациозо дивано». Вот и получаю теперь бла, бла, бла, figliо di putana, бла, бла, бла, ragazza, бла, бла, бла… Смысл произносимого остается за языковым барьером, зато брызжущий негатив с легкостью его перемахивает. Что так разозлило позднего гостя Марко? Из-за чего они так яростно бьются на словесных шпагах? Страх, подобравшись незаметно сзади, приветливо хлопает меня по плечу, заставив вздрогнуть. Таким садистическим развлечением помнится промышляла наша пожилая историчка. Выбирая жертву, она медленно ходила вдоль рядов застывавших в позе испуганной черепахи учеников. Стоило тому, кого угроза в виде щупленько старушки вроде бы миновала, облегченно перевести дух, как коварная преподавательница разворачивалась на стовосемьдесят градусов и шлепала несчастного ладошкой по плечу с вердиктом «ты будешь отвечать!» Однажды мы с подружкой опоздали на половину урока, жаждая досмотреть до конца страшно важную (а других, собственно говоря и не было) серию «Богатые тоже плачут». Историчка мне поставила влепила двойку сходу, а подруге выставила ультиматум «расскажешь, что произошло в этой серии, ничего не поставлю, не расскажешь – последуешь Таниному примеру». К несчастью, в том самом эпизоде великой бразильской новеллы как раз кто-то с кем-то переспал, или кто-то кого-то обесчестил. Подруга краснела и бледнела, но рассказать такую пошлость при всем классе так и не смогла, за что и была наказана. Да, все-таки нашему поколению достались последние лучи заходящего солнца нравственности. Современные шестиклассники уже гордо рисуют в Photopaint’е мужские половые органы. Эти обрывки воспоминаний проносятся встревоженной стайкой мотыльков у меня в голове и исчезают, не оставив ни следа. Интонация спорящих постепенно слабеет, волна агрессии отливает. Я, кажется, даже различаю короткий выброс смеха. Ну, и, слава Богу. Никто никого не убил. Не придется мне завтра участвовать в импровизированном захоронении. Я пытаюсь этими циничными полу-шутками отогнать пристроившийся рядом страх, но он упрямится, цепляется за ногу и тащится следом за мной в тесное укрытие моей спальни. Однако не смотря на эту не самую приятную компанию уснуть мне все-таки удается.

Пробуждаюсь я на следующее утро такая помятая изнутри и снаружи, как будто всю ночь, глотая одну за другой маленькие, но подлые стопочки текилы, отплясывала на барной стойке топлесс на пятнадцатисантиметровых каблуках. М-да, лучше бы и правда отплясывала, страдала бы теперь заслуженно. Попутно поставив пару-тройку синяков, пробираюсь в душ. Что день грядущий, интересно, нам готовит? Будем надеяться, более аппетитное и съедобное блюдо, чем то, которым потчевал вчерашний. Освежив по мере возможностей опухшую физиономию макияжем, спускаюсь по ступенькам на первый этаж. Марко обнаруживается на террасе за завтраком. Подождать меня для совместной трапезы он не удосужился. На объекте моих телефоно-интернетных фантазий белая майка-алкоголичка, которая бесстыдно демонстрирует всему свету и прежде всего мне сутулые бледные плечи, кустистую, незнакомую с бритвой поросль подмышек и длинные, на вид не слишком сильные руки, от запястья до локтя покрытые черными кудрявыми волосами. На уровне сгиба растительность резко обрывается, как будто конечность состряпана непривередливым хирургом из двух отдельно взятых частей, одной лохматой и одной лысой.

— Доброе утро! – приветствует меня Марко, прожевывая щедро смазанный вареньем ломоть белого хлеба.

— Доброе, – с сомнением возвращаю я.

— Мне надо будет потом отъехать по делам ненадолго, поэтому я пораньше решил позавтракать, – объясняет отсутствие хороших манер хозяин дома.

— Сегодня суббота вроде, – вспоминаю я, робко отковыривая корочку хлеба.

— Ну, я работаю, когда есть клиенты. У меня график ненормированный.

Ну, и вали на все четыре стороны, плакать не станем.

— А с кем ты ночью ругался? – проявляю любопытство я.

Пожилая женщина со сморщенным, как засохшее яблочко лицом наливает мне в чашку кофе.

— Grazie, – киваю ей я.

Она бросает на меня пронзительно мученический взгляд, с каким мать провожает сына на войну. От неожиданности и неуместности подобной экспрессии меня пробирает дрожь.

— Ночью? А, это Луиджи, мой свекор. Его пригласили на вечеринку, а потом в последний момент девушка позвонила и сказала, что их набралось 12, и если он присоединится, это будет несчастливым числом. Луиджи был очень расстроен.

Расстроен, mon cul oui[21]! Упомянутый Луиджи судя по тону был просто взбешен на столько, что готов был сорвать с себя кожу и, оголив железный каркас, расстрелять всех вокруг из вмонтированных в грудную клетку минометов. (Спасибо тебе, Артур, за ценное теле-образование). И этот гневное извержение, как мне показалось, было направленно не на суеверную итальянку, а непосредственно на Марко. Что-то ты сочиняешь, Урфин Джус!

— Ты мне заряжалку от Нокия подсунул, а у меня Самсунг, – продолжаю наступление я, запив крепким кофе неправдоподобную версию ночной ссоры.

— А, да? Самсунг? Такой у меня нет. Я позвоню сегодня насчет твоего багажа. Если он нашелся, захвачу по дороге.

— Это было бы замечательно. А то ходить все выходные в пропотевшей одежде мне как-то не улыбается.

— Не волнуйся, все будет окей.

— А почему твоя домработница такая странная? Молчит, смотрит как-то…

— Мария глухонемая. У нее сын умер от какой-то редкой неизлечимой болезни. Десять лет к кровати был прикован. Это не могло не отразиться на ее психике. Я никогда не видел, чтобы она улыбалась. Зато работает хорошо.

По спине опять маленькой ящерицей пробегает тревога. Я стряхиваю ее и концентрирую внимание на разминании хлебного мякиша. Хлеб в Италии не чета своему французскому собрату, исключительно белый, мучнистый, в большинстве своем несвежий. Помнится, во время коротких малобюджетных каникул в Неаполе я попросила у официанта в одной траттории принести мне черного хлеба вместо бледнолицего ломтя. Тот понятливо кивнул, удалился, забрав корзинку, и спустя минут пять вернул ее на место, наполненную поджаренными до черноты гренками. Во так-то. С тех пор я не выпендриваюсь и стараюсь в Риме вести себя так же как римляне, они едят пшеничную выпечку, значит, и мне негоже нос воротить.

— Тут бассейн есть, можешь искупаться, позагорать, пока меня не будет. В Венеции вообще бассейны запрещены. Моей семье чудом удалось отстоять наш в свое время.

Интересно, сколько ноликов было у этого чуда. Марко, завершив трапезу, желает мне приятного времяпрепровождения и удаляется мыться-переодеваться. Стоит ему исчезнуть из виду, как по всем сосудам моего тела разливается теплое блаженство. Я с удовольствием допиваю подслащенный кофе и откусываю румяный персик, ощущая себя хозяйкой всего раскинувшегося перед глазами великолепия. Почему для обладания вот таким клочком рая нужно непременно заводить отношения с противным дурно воспитанным Марко? Почему я не могу сама заработать на подобную столовую ложку счастья честным трудом в своей мебельной лавке? Все последующие, вытекающие из этих двух, почемучки по обыкновению наталкиваются на валун с надписью «жизнь – страшно несправедливая штука». Я слышу шум моторной лодки. Значит, Марко покинул свои владения, оставив их в мое полное распоряжение. Гуляяяяем! Я вытаскиваю из кармана мобильный, который захватила в надежде выудить у Марко подходящую заряжалку, и пытаюсь его реанимировать. На короткое мгновение мой верный товарищ приходит в себя. «Я на вилле на Торчелло» хвастаюсь я Артуру, задавшись целью скинуть с себя надоевшее амплуа неудачницы. Последующие послания по моему замыслу должны были описывать богатый завтрак и предстоящее купание в бассейне. Но мобильный отказывается служить посредником подобному снобизму и, печально вздохнув, погружает экран во мрак. На сей раз окончательно. Ну, и черт с ним. Царствование во временно пришедших в мою собственность владениях я решаю начать с купания в бассейне. Он расположен на насыпном холме, откуда открывается захватывающий вид на разноцветные домики близлежащего острова. Это по всей видимости Бурано. Я читала когда-то что в этой рыбацкой деревушке все постройки были раскрашены разными красками, чтобы каждый рыбак, возвращаясь домой, мог издалека узнать родную хибарку. М-да, красота, прямо даже глаз режет. Пока совсем не изрезала, вернусь ка я к первоначальному замыслу и окуну свое невыспавшееся тело в манящий малахитовый омут. Ныряю я прямо в подаренном Марко фригидном белье, чтобы не попасть впросак на случае его преждевременного возвращения. Наплескавшись вволю, устраиваюсь загорать на шезлонге. А ведь жизнь не так уж и отвратна, как представлялось мне вчера! Ну, Марко не принц, не граф, и даже не виконт, ну, и что с того? С пошлыми приставаниями не лезет, свое малоприятное общество не навязывает, вот и замечательно! В Париже сейчас уже почти осень, а здесь самое что ни на есть лето. Хоть загорю напоследок, а то у меня как у истинной горожанки, только руки от локтя, да нос немного подпеклись во время кофепитий на террасах. Первые два часа самостоятельного отдыха проходят в полном блаженстве. На третий безмятежное удовлетворение начинает теснить пресыщение. Я решаю прогуляться по просторам принадлежащей итальянскому буржуину земли. Справа от бассейна располагаются какие-то развалины, судя по всему исторически ценные. Далее струятся высокие, с меня ростом, ровные ряды виноградных порослей, разительно отличающиеся от своих коренастых низкорослых братьев с юга Франции. Я обхожу дом с правой стороны, где обнаруживается запертая дверь, ведущая скорее всего на кухню. Шумов из-за нее не донесется, из чего я делаю вывод, что глухонемая Мария, убрав посуду, ушла по своим домработническим делам. Входная дверь, выходящая на досчатый причал, тоже оказывается закрыта на ключ. Странно. Марко что боялся, что я сбегу? Или точнее сплыву. По принципу, была, да сплыла. При дальнейшем обследовании территории я набредаю на железные ворота, за которыми просматривается проселочная дорога, устремляющаяся по логике в центр острова Торчелло. Увесистый замок в очередной раз указывает на то, что хозяин не желает, чтобы его гости в его отсутствие покидали пределы виллы. М-да, прямо как в компьютерной игре, где, чтобы продвинуться дальше, надо собрать все подобранные по пути объекты и сварганить из них ключ. Часы свидетельствуют, что Марко уехал вот уже как три часа назад. Не очень-то вежливо оставлять приглашенную девушку одну на такой длительный срок. Может, его просто тяготит моя компания так же как меня утомляет его общество? То, что я ему не приглянулась, похоже, можно принять за аксиому. И почему, интересно? Вроде, комочков на ресницах у меня больше нету. Я специально перед отъездом сменила тушь. Донимаемая подобными мыслишками, я возвращаюсь к бассейну и провожу в окружении шезлонгов еще два длинных часа. Затянувшееся отсутствие Марко начинает по-настоящему злить. Вот, собачий потрох, хоть бы ключи оставил! Я бы в Венецию съездила погулять или по Торчелло побродила. В шесть часов солнце медленно подползает к горизонту, бросая вороватый лучик на мое перекошенное яростью лицо. Я перебираю в голове сто пятый способ мучительного убиения Марко, когда мои уши, наконец, радует жужжание приближающейся моторной лодки. Я вскакиваю с шезлонга, поспешно натягиваю шорты, попутно разминая на языке французские ругательства. Спустя несколько минут мишень моей ненависти появляется на террасе. Я собираюсь уже выпустить наружу праведный гнев, когда замечаю, что подлец не один. За его сутулой спиной маячит бледное яйцо чьей-то лысины.

— Привет, Татиана, это Стефано, – как ни в чем ни бывало представляет он мне яйцеголового.

Еще один неотразимый итальянский мачо! И на каком только Мурано таких красавчегов выдувают?

— Стефано не говорит по-французски. Только по-английски, – предупреждает Марко.

Тем лучше! Значит, я могу-таки выплюнуть в лицо халатному кавалеру все, что я о нем думаю.

— Где мой чемодан? Ты его забрал? Почему ты меня закрыл? – отмахнувшись от приветствия невыразительного колобка Стефано, делаю выпад я.

— Чемодан еще не нашли, я звонил. Закрыл по привычке. Я вижу, ты хорошо позагорала.

— А что мне еще оставалось?

Позагорала я действительно хорошо. Об этом свидетельствует жаркое покалывание, расползшееся по всему телу. По всей видимости, Бог щедро отвесил мне этот широкомасштабный ожег первой степени по принципу «до кучи».

— Я приготовлю аперитив, а вы пока тут поболтайте, – распределяет роли нахал Марко и исчезает из виду.

Я удостаиваю лысого кислой улыбки, с какой Иван Царевич глядел бы на облобызанную с лапок до головы лягушку, так и не соизволившую превратиться в нечто более человекоподобное.

— Тебе нравится Венеция? – спрашивает череп, расположившись в кресле напротив меня.

Оригинальнее вопроса придумать невозможно.

— Угу, – безэмоционально мычу я.

На этом разговор, едва затеплившись, потухает, глубоко закопавшись в пепел. Марко возвращается с подносом, на котором красуются три бокала вина, блюдечко с оливками, ломтики утреннего хлеба и брикетики масла. Вот ведь жучара, вино разлил по емкостям заранее, а бутылку заначил! Кто же так подает?

— Это наше вино, с наших виноградников, — хвастается хозяин, протягивая мне бокал.

Я отпиваю глоток и отправляю следом в рот крупную как слива оливку. Глянцевоголовый что-то спрашивает у Марко по-итальянски. Тот отвечает, ловко скручивая цепочку из непонятных слов. Мне не хочется вникать в суть их беседы. Вино заворачивает мозг в мягкое одеяло и бережно укачивает его. Мысли в голове замедляют свой ход, натыкаются друг на друга, шатаются как пьяные. Странно. Я выпила-то всего ничего, бокал вина. Детская доза. Откуда взялась эта странная парализующая усталость? Помнится, нечто подобное я испытывала, соорудив на пару с подругой в домашних условиях коктейль «Бетон». Для желающих открою секрет этого произведения чешского алкогольного искусства. Надо всего-навсего смешать «Бехеровку», своеобразный тамошний ликер, со «Спрайтом» и добавить лимон. Мы, планировавшие, дернув по стаканчику, отправиться отплясывать в клубешник, оказались на весь остаток вечера намертво прибетонеными к дивану. Помню, что даже язык ворочался с большим трудом. Итак, на сей раз имеем аналогичный эффект, превосходящий по своей силе малолетний опыт в десяток раз. Реальность расплывается передо мной, как едва законченная гуашевая картинка, на которую опрокинули стакан воды. Она не пропадает, просто отдаляется на какой-то второй или даже третий план. Я слышу итальянскую речь, вижу бледные пятна лицо, но не могу ни пошевелиться, ни произнести ни слова. Больше всего мне хочется закрыть глаза, захлопнув плавающее изображение, и окончательно погрузиться в сон. На какое-то мгновение мне это, кажется, удается. Сон, впрочем, тоже оказывается жидким. Не понять, то ли сквозь прорехи сновидений проглядывает явь, толи наоборот. До меня долетают шум моторной лодки, всплески воды, обрывки непонятных фраз… «Этот свин опять куда-то уплывает» успеваю обидеться я, прежде чем снова окунуться в непроглядную мглу. Следующее озарение снисходит на меня гораздо позже, когда скрежет мотора сменяют гулкие шаги. Из темноты на секунду вырывается каменная львиная пасть. Короткими проблесками мелькают ступеньки, почерневшие от времени засовы на деревянных дверях, темная вереница коридоров. В моей голове неизвестные вредители варят какое-то отвратное вязкое зелье, помешивая время от времени концентрированный состав чугунными ложками. Похоже, что совсем скоро оно закипит. Снова черная яма и уряжающее сопение пузырьков на поверхности. Мне не нравится этот сон. Я хочу проснуться! Я силой, которой в свое время отличился Мюнхаузен, вытягиваю себя из темноты и переношу в ограниченное пространство, напоминающем шкаф. По середине деревянной дверцы выдолблено зарешеченное окошко. За ним, судя по доносящимся до меня сквозь ватную пелену полузабытья звукам что-то происходит. Проморгавшись, я вижу в центре небольшого плохо освещенного зала сгорбленную завернутую в черное фигуру. Ее неестественное положение объяснятся, вывернутыми назад руками, связанные запястья которых удерживает спускающаяся с потолка толстенная веревка. К узнице из угла, который невиден мне в следствии маломасштабности оконца, приближается мужчина в красном плаще с накинутым на голову капюшоном. «Готова ли ты сознаться в своих преступлениях?» искаженным неестественной хрипотой голосом вопрошает щеголь. Пристегнутая к потолку жертва отнекивается активно, как обвиняемые в «Модном приговоре». Нет, она не согласна с обвинением. Не разделяет она мнения притащившего ее в суд красного плаща по поводу однообразия и мрачности своего черного одеяния. Дальше, однако, события принимают совершенно непривычный оборот. Капюшон без лишних расспросов, советов и свидетельств, одним резким жестом срывает с жертвы ее рясу, являя свету полное отсутствие какого-либо, путь даже самого завалящего, нижнего белья. Похоже, мой сон из разряда просто маразматичного плавно перетекает в порнографию. Видно, полугодовое отсутствие мужчины в организме дает о себе знать таким вот подсознательным казусом. Что самое странное, однако, происходящее далее не пробуждает в моем дремлющем теле ни крупинки возбуждения. К красному карателю, который ловко сбросив плащ, предстает зрителю в том, в чем произвела его на свет мать (минус кровь, слизь и пуповина, плюс красная маска, скрывающая лицо) присоединяются еще два любителя покарать на досуге беззащитных грешниц. Несчастная в тех перерывах, кода ее рот оказывается свободен, верещит, что никаких грехов, кроме текущего, она не совершала и вообще чиста как младенец, потому как до прихода на пытки три раза помылась и дважды побрилась. «Смешались в кучу кони, люди» пузырится в кастрюле мозга лермонтовская строчка. Палачи причитаниям девицы не внемлют, сурово и местами не очень умело приводя в действие наказание. Вообще они в отличие от спортивной, подтянутой грешницы, какие-то все кургузые, пузатые и неуклюжие. Действуют неслаженно, толкая друг друга и ругаясь сквозь зубы на непонятном наречии. Возможно, именно по этому общая картина вызывает не будоражащее кровь волнение, а какую-то слабую помесь жалости и отвращения. На счастье мученицы насыщение приходит к неловким карателям в рекордно короткие сроки. Они поочередно дергаются как марионетки в руках начинающего кукловода, удовлетворенно охают-ахают и, завернувшись обратно в свои маскарадные костюмы, покидают зал суда. К наказанной подходит мужчина в гражданском, милостиво отвязывает ее, укутывает в халат и уводит. Финита ля комедия, думаю я и ошибаюсь. Дверца моего шкафа, где я прячусь, подражая известному персонажу примитивных анекдотов, неожиданно распахивается.

— Теперь твоя очередь, – грубо дергая меня за локоть, заявляет низкорослый смуглый детина с поросшим мелкой щетиной, словно кактус колючками, непривлекательным лицом.

«Мы так не договаривались!» посылаю я импульс стремительно приближающемуся к точке кипения мозгу. Пора прекращать этот балаган. АУ!? Я хочу проснуться! Но спасительная рука реальности не спешит протянуться мне на встречу и перенести меня в безопасную действительность. Кактус расторопно скручивает мои занемевшие запястья. Неестественно вывернутые назад лопатки вызывают где-то в глубине за ватной завесой еле различимый всплеск боли. Я хочу дернуться, вырваться, закричать. Но все мое существо заморожено, парализовано, связано невидимыми нитями. Ну, да, в кошмарах всегда именно так и бывает. С той лишь разницей, что в последний момент все-таки, как правило, удается пробудиться. Я не вижу себя, но судя по пробивающейся сквозь пелену прохладе, я раздета. «Сознаешься ли ты в содеянном?» гремит где-то над моей головой скрипучий голос. Он произносит слова на английском, коверкая их почти до неузнаваемости харкающим акцентом. Перед моим затуманенным взглядом мелькает темная пола рясы. Мне хочется сказать, что я не сознаюсь, что вообще эта дурацкая игра затянулась, и что пора, как говорится, и честь знать! Вместо этого из моих губ выбивается невнятное бульканье. «Ты заплатишь за свои грехи» делает вывод невидимый и эффектным движением распахивает плащ. Орудие предполагаемой расплаты оказывается в непосредственной близости с моим лицом. Когда-то во времена бессознательной, но любознательной девственности мы с подругой изучали в одном завалящем «Космополитене» манящие неизведанностью элементы взрослой жизни. Накатанная каким-то непризнанным талантом эротического жанра статья демонстрировала читателю импровизированную классификацию мужских детородных органов с картинками и придуманным автором названиями. Запомнился мне почему-то только один, самый уродливый, неестественно скрюченный образчик с язвительной этикеткой «бабка в платке». Я еще тогда подумала, что если за цветами, свиданиями, поцелуями и подарками скрывается в конечном счете вот эта старушка, то лучше уж я буду хранить добродетель до гроба. Однако судьба уберегла меня от неприятных открытий. До сего момента. Из-под полы на меня гордо смотрит та самая бабка в платке. Котел с зельем в моих недрах окончательно закипает и, готовый раствор перемахнув через край, мощной струей ударяет в горло. Я, не в силах сдержать напор, содрогаюсь всем телом, и, раскрыв рот, выплескиваю на воинственную бабуську все накопившееся в глубинах моего существа отвращение. Под возмущенные вопли обладателя врожденного уродства занавес опускается, и я вместо того, чтобы проснуться, опять проваливаюсь в колодец бессознательности.

Будит меня свербящая головная боль. Незваные гости в оранжевых касках строителей, заполонив оба полушария, дробят гидромолотом кору моего мозга. Англичане называют подобное состоящие royal hangover, французы величают gueule de bois monstrueuse, русские молча тянутся за бутылкой пива. Господи Боже мой, где же я так, извините за выражение, надралась вчера? Или сегодня. Время суток определить мне пока не удается. Как и свое место нахождения. Вроде отельный номер. Шторы плотно задвинуты, потому и не ясно, день на дворе или ночь. Возвращаемся назад по обглоданным ступенькам памяти, стараясь игнорировать настойчивый вой дрели. Марко. Особняк на Торчелло. Его лысый дружбан. Бокал вина. А дальше какие-то мутные садо-мазо забавы за гранью реальности. Брр. Приснится же такое. Должно быть, я отрубилась за столом, и Марко переместил меня в эту комнату. Превозмогая мучительно дребезжание в голове, я вылезаю из-под одеяла и, подойдя к окну, отодвигаю штору. За стеклом веселится жаркое августовское солнышко, лаская лучом мрачную улочку, настолько узкую, что обладатели 44 европейского размера и их более плотные товарищи по обжорству рискуют намертво застрять в ее чреве. За дверью слышится какое-то копошение, и я спешу нырнуть обратно в кровать, потому как в ходе путешествия до окна выяснилось, что я не одета. В комнату вопреки всем моим ожиданиям заходит девушка в длинном шелковом пеньюаре.

— Привет. Как себя чувствуешь? – спрашивает она меня по-русски.

— Голова болит, – признаюсь я, еще более озадаченная происходящим.

— Я тебе таблетку принесла. Вот, выпей.

— Ты мне сначала объясни, что происходит. Ты кто? Я где?

Девушка оставляет белую монетку лекарства и стакан воды на тумбочке и забирается в кресло, по-детски задрав вверх коленки.

— Меня Вероника зовут. Ты у меня дома. Меня попросили тебя выходить.

Присмотревшись повнимательнее, я мысленно перевожу Веронику в категорию «женщин». При дневном свете ей с легкостью можно дать тридцатник, хотя ее красивое лицо бесспорно ухожено и источает запах хорошей косметики и весомых денежных вливаний. Это белокожая брюнетка в стиле Моники Белуччи, с менее утонченными чертами чем у итальянской актрисы, зато с более утонченной фигурой.

— Кто попросил? – продолжаю допрос я, вспомнив фразу-пророчество на стене Арсенала «Something strange is happening here».

— О, это долго объяснять, – улыбается Вероника, обнажив тонкую полоску ровных жемчужно-белых зубов, – Главное, ты должна быть в форме к завтрашнему дню.

Похоже, сон окончательно перекочевал в реальность, накрепко переплетясь с ней корнями.

— Вероника, ты можешь мне объяснить, что происходит? Я приехала в Венецию на выходные в гости к одному итальянцу…

Позорненько, конечно, рассказывать малознакомой эффектной женщине про свои беспонтовые любовные передряги, но другого выхода я, даже сильно прищурившись, не вижу.

— Марко его зовут. У него вилла на Торчелло.

Очередная улыбка приютившей меня хозяйки не внушает оптимизма. В ней вибрируют жалость и насмешка.

— Ты слышала про Venise Expériences?

— Да. Это фирма Марко, которая организовывает частные туры по Венеции, – чеканю я как отличник у доски.

— В некотором роде. Во-первых, твой Марко как многие другие всего лишь шестерка, шурупчик в огромном механизме. А что касается, частных туров, тут он не соврал. Только вряд ли объяснил тебе, что эти туры в действительности подразумевают.

— И что же? – дрогнувшим и повисшим над пропастью как оступившийся канатоходец голосом вопрошаю я.

— Ну, например, то, что ты видела этой ночью.

Строители-садисты, просверлив огромные дыры в поверхности мозга, добивают молотками уцелевшие участки.

— Мне не приснилось?

Похудевшая Моника Белуччи качает головой.

— Твой Марко по всей видимости слегка с дозировкой переборщил. А, может, у тебя просто индивидуальная непереносимость препарата. Такое тоже случается, хотя и не часто.

Видя огромный вопросительный знак, в который превратилась моя физиономия, Вероника, презрительно сморщив носик, поясняет для чайника в моем лице.

— Они обычно девчонкам возбудитель подмешивают в алкоголь, испанскую мушку или что-то подобное. Таня, так называемые туры – это секс развлечения для очень состоятельных клиентов. Venise Expériences выполняет любые пожелания заказчика. И когда я говорю любые, я не преувеличиваю. Марко и ему подобные занимаются поиском и поставкой «невест». Они находят на сайтах знакомств одиноких симпатичных девушек, обещают романтический уик-энд и любовь до гроба, оплачивают билет…

А я и билет сама себе купила. Современная независимая женщина. Работорговцы на мне сэкономили.

— Разработчик (обычно это совсем не тот мужчина, чьи фотографии отправлялись по имейлу) встречает невесту в аэропорту и отвозит на виллу. Его задача – убедиться, что она подходит для работы. Прежде всего, девушка должна быть хороша собой, и к тому же они пытаются прощупать, не поставила ли соискательница романтики в известность о предстоящей поездке своих близких и друзей, которые впоследствии могут броситься на поиски и создать проблемы для организации.

По моему позвоночнику пробегает стайка ежиков-мурашек. Мне вмиг становятся понятны настойчивые расспросы Марко и его несоответствие образу интернетного героя. Перед глазами проносятся события предыдущих дней. Удовлетворенный блеск в глазах Марко, когда он «случайно» отодвинул штору передевалки. «Va bene. Ciao» Нахальный оценивающий взгляд книголюба. «Ты рассказала кому-нибудь обо мне?» «Даже маме?» Глухонемая домработница… Моя интуиция почти сразу почуяла неладное и стала пихать меня в бок локтем тревоги. А я списывала эти толчки на излишнюю чувствительность и расшатавшиеся нервы.

— И что теперь? – упавшим в пропасть голосом требую я.

— А теперь добро пожаловать в ряды жриц любви, – улыбается Вероника.

Эта ее улыбка начинает по-настоящему меня раздражать. Хочется схватить ехидную куклу за волосы и ткнуть довольным лицом о коленки. Может, тогда она волшебным образом испарится, захватив с собой хамелеона Марко и весь этот широкомасштабный бордель.

— Ну, да, конечно, – со старческим упрямым недовольством ворчу я, – Еще чего не хватало. Сейчас встану, оденусь и поеду домой. Мне на работу завтра.

— Твоя работа теперь здесь. Считай, что тебя повысили.

— Послушай, Вероника…

— Это ты меня послушай! У тебя нет ни денег, ни паспорта, ни, если уж на то пошло, одежды, – цедит сквозь зубы тюремщица, превратившись в секунду из доброго полицейского в злого, – Куда ты пойдешь?

На кудыкину гору. Знать бы только где она, и пускают ли туда наивных охотниц за итальянцами без денег, паспорта и одежды. Видя, как моя физиономия стремительно ползет вниз, Вероника немного смягчается.

— Даже не думай. Бежать смысла нет. В полиции тебя слушать не будут. Венеция – это деревня, тут все друг друга знают, все взаимосвязаны. Вчерашний спектакль, в котором ты так неудачно дебютировала, проходил во Дворце Дожей. Чуешь размах?

Чую. Глубину болота, в которое я влетела с размаху по самые уши. Господи, неужели это все происходит со мной? Сколько разговоров было в свое время о секс-рабынях, о глупых девочках, которые ехали на заработки в какую-нибудь Турцию, а попадали в плен к сутенерам. Об этом гудели газеты, стрекотал неугомонный Малахов, транслировалась мрачная документалистика, где эти самые жертвы, прячась за размазанными до неузнаваемости пятнами лиц, горевали о загубленной судьбине. «Кошмар» отстраненно думала я, переворачивая страницу, переключая канал на что-нибудь более позитивное. Все жизненные катаклизмы вроде авиакатастроф, землетрясений, потопов и попадания в рабство случались где-то далеко с кем-то другим. Опасные ветра бушевали за стеклянными стенками защитного цилиндра, в котором на бархатной подушке ценным экспонатом возлежала я. И вот, решив доказать мне иллюзорность этой воображаемой неприкосновенности, некто всесильный одним щелчком разбил стекло, сбросив меня с трона в самую гущу тех неудачливых «других».

Вероника поднимается с кресла.

— Ты таблетку выпей все-таки. Полегчает сразу. Я тебе крем принесу от солнечных ожогов, намажешься. А то вид у тебя, честно говоря, непрезентабельный.

— Вот и отлично. Посмотрят на меня и поймут, что я для такой работы рылом не вышла, – мрачно иронизирую я.

— Еще как вышла. Завтра будешь как огурчик.

Ага, маринованный.

— Не переживай, – с наигранным сочувствием произносит надсмотрщица, затормозив на мгновение у порога, – Вначале всем тяжело. Привыкнешь.

Последнее слово дышит такой дремучей безысходностью, что на мгновение мое горло, перекрыв поток кислорода, сдавливает когтистый страх. Перед глазами проносится черно-белая лента будущего, состоящая исключительно из отвратительного качества снимков постельных сцен. В самом конце длинная похоронная процессия и газетный текст «В последний путь ее пришли проводить все ее 2459 любовников, в числе которых 30 женщин, три собаки и пара дружественных инопланетян». «Мамочка!» утробно реву я и, зарывшись лицом в подушку, разражаюсь рыданиями. Наплакавшись до икоты, выпиваю-таки принесенный Вероникой стакан воды и закусываю таблеткой. Половинка меня, не смирившись с безысходностью ситуации, взваливает на себя вторую, покончившую с собой от отчаяния, и отправляется на поиски выхода. В прямом и переносном смысле. Я воровато высовываюсь в проем двери. Узкий коридор. Розовые стены, дорожка пола в переплетенных хитроумным орнаментом елочках паркета. Проследив взглядом направление этих елочек, утыкаюсь в черную лохматую кучу. Куча, заслышав скрип двери, вычленяет из общей массы громадную ушастую голову, и направляет в мой адрес угрожающее «ррррррр». «Хорошая собачка» дребезжу испуганным голосом я, впиваясь в дверную ручку. «Кому хорошая собачка, а кому «осторожно, злая собака! Ты, закутанная в простыню опухшая иностранка, явно относишься ко второй категории» отвечает мне потомок пса Баскервилей. Почувствовав некий недостаток аргументов для продолжения этой словесной битвы, я корчу кривую гримасу «scuzatti», и исчезаю в укрытии своей тюремной камеры. Итак, побег, коим хвастался в своих мемуарах Джакомо Казанова, отменяется. Спокойно выйти через центральную дверь мне не позволит шерстистый враг человека. Остается оконце. Если мне и удастся протиснуть свои ягодицы в узкий просвет, то как, не обладая сверхъестественными умениями Человека Паука сползти, не повредившись, по отвесной, не богатой фресками и балконами стене, ума не приложу. Остается еще один весьма распространенный вариант бегства. Надо при помощи ловкости рук и зубов раскромсать простыню на длинные полосы, которые связанные между собой, образуют веревку. Вот только спускаться по этой веревке мне придется голяком, потому как упомянутая простыня служит мне единственной одежкой. М-да, похоже, что хитроумный побег из лап злодеев придется отложить до более удобного случая. Остается только уповать на то, что таковой представится до наступления моей полной нравственной деградации в этой клоаке разврата.

— Я принесла тебе обед, – появляется в комнате Вероника.

Я, прищурившись, рассматриваю поднос. Героиня почитаемых Артуром фильмов вскочила бы сейчас с кровати, двинула бы этой тюремщице пяткой в нос, обварив ее принесенным супом. Выскочив в коридор, прикончила бы разбушевавшегося пса, вонзив ему в ухо выловленную из супа ложку. Дальше можно добавить небольшую потасовку между обнаженной героиней и десятком накаченных лысеголовых охранников. Уверена, что именно на этой сцене, представляющей собой апофеоз мужских кинематографических фантазий, зрители бы так и прильнули к экранам телевизоров. А если на заднем плане еще пустить футбол…

А суп-то пахнет вкусно. Я не ела уже, кажется, миллион лет. С момента сотворения человечества.

— В ванной есть крем для лица, – вещает Вероника, наблюдая, как я с жадностью хлебаю овощную мешанину, – Намажься, отек снимет.

— А мне и в отеке неплохо, – отвечает парижанка, которая еще недавно преследовала каждый прыщик и морщинку с рвением монахов Инквизиции.

— Если хочешь попасть в массовку к клиентам низкого уровня, можешь оставаться как есть. Они всеядны.

В массовку я не хочу. Я хочу домой, с малогабаритный уют своего парижского угла.

— Вероника, – ною я, мгновенно сменив тактику, – Будь человеком. Помоги… Ну, хотя бы звонок другу.

— Я за тебя головой отвечаю. А голова мне еще пригодится, – безаппеляционно заявляет она, забирая пустую тарелку.

«Зачем тебе голова? Ты же другим местом работаешь.» порываюсь съязвить я, но вовремя сворачиваю в трубочку непрозорливый язык.

— Ты лучше соберись и постарайся завтра реабилитироваться. Вчера тобой очень были не довольны.

Будем надеяться, что моя вчерашняя реакция на наготу того извращенца навсегда отобьет у него тягу к подобного рода развлечениям. Если некуда деньги девать, пусть лучше вложит в пластику. Или африканским детишкам поможет.

— И что, если реабилитируюсь, меня повысят в звании? – булькаю наполненным супом ртом я.

— Будешь хорошо работать, повысят, – со скучающим видом обещает Вероника.

— А платят хорошо?

Надо знать хотя бы, за какие такие коврижки я продаюсь с потрохами дьяволу.

— В начале ничего не платят. Если понравишься клиентам, выделишься из общей массы, тогда уже сможешь говорить о заработке.

Так сказать, неоплачиваемый испытательный срок.

— Ты выделилась? – не выдержав, хамлю я.

Вероника, молча, забирает у меня выскобленную до блеска тарелку и выходит из комнаты. Я возвращаюсь к единственному доступному мне в сложившийся условиях занятию – оплакиванию собственной загубленной жизни. За ним и провожу остаток вечера и часть испещренной тревожными дырами в одеяле сновидений ночи.

Завтрак мне приносит незнакомая итальянка, которая на все мои разноязычные вопросы только разводит руками и непонимающе мотает головой. Время до обеда я коротаю за беседами о смысле бытия с моим лохматым стражем. Устроившись в позе лотоса на пороге комнаты, я пересказываю этому безэмоциональному, но терпеливому слушателю свое детство, юность, первые влюбленности и следовавшие за ними разочарования. Из гущи воспоминаний меня не самым вежливым образом извлекает утренняя итальянка, явившаяся покормить будущую труженицу постельной сферы. Еда не отличается ни разнообразием, ни гастрономической ценностью. Закончив трапезу и получив выраженный на инородном наречии, но с весьма понятными интонациями запрет общаться с животным, я забираюсь под одеяло и принимаюсь считать трещинки и подтеки на потолке. Когда солнце за окном облачается в оранжево-красный вечерний наряд, на пороге моей комнаты возникает низкорослый жилистый мужичишка с черными кудрями и типично итальянскими чертами иссушенного временем лица.

— Одевай и иди за мной, – командует прибывший, бросая на постель одежный сверток. В нем обнаруживаются джинсы не первой свежести, майка с пошлой надписью I love Venice и пара нещадно изношенных кроссовок. Не совсем мой стиль, конечно, но не думаю, что спор в данной ситуации был бы уместен. Послушно одеваюсь, укрывшись за дверью ванной, и выхожу следом за сухарем. Мы спускаемся по лестнице вниз. На выходе из дома, провожатый хватает мою кисть и сжимает ее с такой силой, будто задался целью раздавить суставы.

— Куда мы идем? – задаю я глупый вопрос без особой надежды на ответ.

Такового я вполне предсказуемо не получаю. Опытный гид из фирмы Venise Experiences ловко снует по путаному лабиринту улочек. Перед моими глазами мелькают неправдоподобные номера домов, похожие больше на исторические даты: 1845, 1989… Я пытаюсь на всякий случай запомнить дорогу, но мало в этом преуспеваю. Мой конвойер резко тормозит перед невыразительной дверью цвета бордо и, ухватившись за кольцо, торчащее из пасти бронзового льва стучит им о дерево. Внутри происходит какое-то шабуршание, сиплый голос что-то спрашивает по-итальянски. Жилистый хрипит в ответ неразборчивую фразу. Дверь приоткрывается, и он толкает меня вовнутрь. Товар сдал, товар принял. Меня скептическим взглядом изучает дородная мадам лет пятидесяти в расшитом замысловатыми узорами халате.

— Говоришь по-английски? – бросает она мне с легкой толикой брезгливости.

Я, молча, киваю.

— Хорошо. Иди за мной.

Я послушно тащусь по темному коридору следом за ее широкой спиной и выдающейся филейной частью. Наш путь заканчивается в узкой коморке, напоминающей гримерку малобюджетного театра.

— Десять минут на сборы, – командует директриса борделя и, удостоив меня еще одного выразительного взгляда, вытягивает из одежной кучи длинное голубое платье, – Наденешь вот это. Чулки вон там в куче. Поищи не дырявые. И никакого белья. Время пошло.

Дверь захлопывается. Я слышу, как в замочной скважине поворачивается ключ. Принципиальная героиня подобная балерине из сериала «Вербное воскресенье» или Анжелине Джоли в фильме «Замена» изорвала бы предложенное платье на клочки и предпочла бы любые самые мучительные муки проигрышу в борьбе за честь и правду. Она, как курица из анекдота, выбрала бы смерть. Меня же преждевременное отбытие в мир иной привлекает гораздо меньше бесчестия. Поплавать по каналам Венеции холодным трупом с привязанным к щиколоткам булыжником, хранящим гардемариновский слоган «была бы честь, была бы честь!» я, честно говоря, не тороплюсь. Следовательно, наденем пока этот секонд-хенд, а дальше время покажет. Платье в стиле венецианского ренессанса сидит на мне вопреки ожиданиям весьма неплохо. Только корсет вульгарно выпячивает наружу груди, которые перекатываются в нем, как два спелых яблока на блюдечке. Поиск нерваных и невонючих чулков оказывается делом непростым, но, в конце концов, я справляюсь и с этой задачей. Мадам оказывается вполне удовлетворена моим видом. Я семеню за ней следом по узкому кулуару, который приводит нас в опять же небольшое, но на сей раз более светлое помещение. Мне велят сесть в кресло напротив старинного зеркала в позолоченной оправе. Маленькая щуплая полу-бабушка, полу-подросток с крошечным личиком цвета капучино берется за мою бледную физиономию и спутанные волосы. Через полчаса я чудесным образом преображаюсь в симпатичную венецианку. Мою голову украшают две косы завернутые сзади на манер бараньих рогов. Макияж с виду легкий, но по сути весьма основательный мастерски скрывает следы полу-бессонной ночи и многочасовых рыданий. Я определенно себе нравлюсь.

— Значит так, – гремит мадам, когда талантливый стилист завершает работу, – Сейчас я провожу тебя в зал. Что ты умеешь? Петь, танцевать, играть на пианино?

Я отрицательно качаю головой.

— Поэму Пушкина «Евгений Онегин» могу продекларировать. Монолог Татьяны.

Мадам недовольно морщится.

— Всех клиентов мне распугаешь своим мамегином. Раз ничего толкового делать не умеешь, встанешь у рояля, будешь стоять и молчать.

Я стулья еще умею считать. Двуногие и трехногие. И баланс составлять. Вот он венец всех лет учебы – стоять у рояля и молчать. Эх, мама, как хорошо, что ты меня сейчас не видишь!

— К тебе подойдет мужчина в черной маске. Возьмешь его за руку и отведешь в будуар. Вверх по лестнице третья дверь направо. Зайдете. Закроешь дверь. Разденешься медленно. Маску снимешь в последнюю очередь. Дальше сама разберешься, что делать. Главное помни – вопросов не задавать, не говорить «нет» и «не хочу». Усекла?

Под подол платья пробирается паника и начинает яростно дергать меня за ноги.

— А.., – блею я, пытаясь унять дрожь в суставах.

— Не робей, все будет хорошо.

Мадам аккуратно, чтобы не повредить прическу, напяливает на меня белую маску на пол лица и закрепляет ее сзади бантиком.

— Когда клиент уйдет, спустишься на кухню. Все давай, пошла.

Подталкиваемая в спину жирным кулачком, я плетусь на трясущихся конечностях на встречу стремительно приближающейся бездне. Мадам выталкивает меня в пышно оформленную гостиную, наполненную приглушенным полыханием свечей и чувственными нотами Вивальди. На обитом бархате диване возлежит златокудрая девица, одетая в костюм той же эпохи, к которой относится и мой наряд. Ее глаза прячутся за серебристой маской, губы призывно переливаются алой помадой, бюст, которому мой явно проигрывает со счетом 1:3, не оставляет места воображению. Приветствую вас, коллега. Немного поодаль расположен стол, за которым несколько облаченных в современные черные костюмы мужчин склонились над картонными прямоугольниками карт. Игроков окружают еще две костюмированные нимфы, следящие за тем, чтобы узкие хрустальные бокалы гостей не простаивали пустыми. «Встать у рояля, стоять и молчать» вспоминаю я наказ воспитательницы. Пресловутый рояль обнаруживается у задрапированного тяжелыми портьерами окна. Я опираюсь локтем на его гладкую отполированную поверхность и замираю в этой позе, напоминая себе Маслякова за стойкой. «Мы начинаем КВН, Для кого? Для чего?» мысленно насвистываю себе под нос я, чтобы хоть как-то успокоить внутреннюю вибрацию. «Чтоб не осталось никого… ничего… никого». А вот и первая команда игроков. Черная маска. Добрый вечер, Зорро. Проходит по залу, вертит головой по сторонам. На пышногрудой блондинке даже взгляда не останавливает, прямиком направляется ко мне. Я стою как истукан, цепляясь взопревшими пальцами за деревянный край. Неестественно выпяченную наружу грудь атакуют крупные красные пятна. Черная маска останавливается в метре от меня. Его лицо полностью закрыто, даже глаз не разглядеть. Фигура под черным бархатистым плащом тоже не видна. Этот черный незнакомец наводит на меня такой страх, что я накрепко прирастаю к полу и на несколько мгновений лишаюсь возможности соображать. Из транса меня выводит его ладонь, которая выныривает из-под полы навстречу мне. «Возьмешь его за руку и отведешь в будуар» проплывает затерявшейся гондолой по волнам памяти фраза мадам. Преодолев минутный паралич, я вкладываю свое маленькую мокрую ручонку в его большую и теплую. Кажется, мне даже удается улыбнуться. Смущенно, криво, не улыбка, а гримаса. М-да, чтобы продавать собственное тело, оказывается, тоже нужна сноровка. Это вам не английские табуретки за двойную цену втюхивать. Верх по лестнице. Третья дверь направо. Гостиная плывет у меня перед глазами цветастой дымкой полотна импрессиониста. В водянистой палитре на темном пятне страха всплывает прозрачным пузырьком волнение. Горячее, пульсирующее, какое может пробудить в женщине только близость мужчины. «Этого не может быть» мысленно разгоняю стремительно множащиеся пузырьки я. «Я не хочу этого. Ничего кроме отвращения этот пошлый спектакль не может у меня вызывать». Не может. Но вызывает. Я открываю дверь. Незнакомец проходит вовнутрь. Перед нами вульгарно рубиновое ложе разврата с россыпью парчовых подушек и бархатными балдахинами, удерживаемыми в пучке плетеными веревками. Гнездо порока освещают два позолоченных канделябра. Мужчина опускается на покрывало и выжидающе смотрит на меня. Его упорное молчание и загадка костюма будоражат во мне кровь, превращая неприятную обязанность в увлекательную игру. Я аккуратно стаскиваю с себя тяжелое платье, стараясь по мере возможности сохранять некоторое подобие грациозности в движениях. И вот на мне остаются только чулки и маска. Черный человек жестом просит меня приблизиться. Я делаю несколько неуверенных шагов вперед. К возбуждению снова примешивается щедрая порция страха. Я боюсь, что, из-под черного плаща вылезет уродливый монстр, резко меняя жанр картины с эротики на ужасник. Но мужчина только касается пальцами моих волос и аккуратно развязывает ленту, удерживающую маску. Я силюсь разглядеть его глаза в узких прорезях папье-маше. Он отводит взгляд, его зрачки задумчиво бродят по моему обнаженному телу, сопровождаемые любознательной ладонью. Он ощупывает меня медленно и осторожно как слепой, простукивающий себе палкой дорогу. А дальше все происходит как-то само собой. Я оказываюсь распластанной на скользкой шелковой простыне, его освобожденный из плена одежды торс склоняется надо мной. Я обнаруживаю, что вопреки моим опасениям плащ не служил укрытием волосатому пивному пузу, по-старушески отвислым грудям и костлявым, покрытым веснушками и жидкой порослью плечам. Напротив, из-под него навстречу моему трепещущему существу выныривает гладкое мужественное тело. Возможности рассмотреть детали у меня нет, мои внутренности пронизывает густое, терпкое удовольствие. Слияние с этим незнакомым мужчиной оживляет во мне зачахнувшие за долгие месяцы сублимации ощущения, разукрасив и усилив их в тысячу раз. Я чувствую его дыхание на своей щеке, но его лицо по-прежнему остается для меня безэмоциональной черной маской. Этот элемент тайны и осознание собственного безотказного подчинения выносят меня бурлящей волной на такую высокую ступень блаженства, о существовании которой я не помышляла даже в самых своих откровенных фантазиях. Время останавливается, застряв в переплетении нашей разгоряченной плоти. Я даже отдаленно не представляю себе, сколько минут или часов прошло с того момента, как мы пересекли порог спальни до того, как мой любовник отодвинулся в сторону, переводя дыхание. Одурманенный переизбытком эмоций мозг своевольно отключается. Я вожу взглядом по вздымающейся груди возлежащего рядом мужчины, и где-то в глубине моего сознания (наверно на месте отлучившегося мозга) вылупляются неуместные умиление и нежность. Эти два незваных гостя и подначивают меня прильнуть к теплому плечу и коснуться губами загорелой кожи. Реакция мужчины оказывается совершенно неожиданной. Он подскакивает как от укуса змеи, спрыгивает с кровати и застывает на мгновение, разглядывая меня. С ужасом? С отвращением? С разочарованием? Маска скрывает от меня ответ. Ну, да, конечно. Я утопла в опустошающей неге и расслабилась. Запамятовала истинный подтекст происходящего. Забыла свое место. А место мое – у рояля. Я – прислуга. Вы видели когда-нибудь официанта, который чмокает в щеку доевшего блюдо клиента? Или продавца, лобызающего на выходе отоварившегося покупателя? Мужчина поспешно одевается, повернувшись ко мне спиной. Надо было ему еще в любви признаться и попросить руки и сердца. Тогда бы он прямо голышом сбежал. Эх, Татьяна, до чего же силен в тебе врожденный романтизм. Давят его, топчут, а ему все нипочем. Ушел, захлопнув дверь. Ну, и вали. Скатертью дорога, черномордый. Будем надеяться, мадам жаловаться не станет. А-то меня еще чего доброго ужина лишат. А кушать после секса хочется страшно. Я неуклюже выбираюсь из сетей простыней и натягиваю на довольное тело платье. От макияжа остались невнятные серые подтеки под глазами, от прически два взбунтовавшихся лохматых бараньих рога. Отличненько. Дородная повелительница путан велела мне спуститься на кухню. Знать бы еще, где эта кухня находится. Ни дай Бог сунусь не туда и потревожу какую-нибудь трудящуюся в поле лица коллегу. Обнаружить желанное помещение мне, однако, удается весьма просто. За столом на деревянном стуле, слегка покачиваясь, восседает девица, которую я видела ранее в гостиной на диване.

— О, привет новичкам! – приветствует меня она по-русски с явно выраженным украинским говором.

— Привет, – неуверенно улыбаюсь я.

— Меня Люба зовут. Проходи, не тушуйся. Возьми вон там в кастрюле ризотто. Мамаша наготовила.

Сама Люба, расправившись с ризотто, переключила свое внимание на початую бутылку виски. Я беру с полки тарелку и накладываю себе щедрую порцию.

— Ну, как боевое крещение? – пьяненько подмигивая, интересуется профессионалка, – Танкист оказался на высоте?

— Какой еще танкист? – безразлично переспрашиваю я, сконцентрировавшись на рисе.

— Черная маска. Он никому своего лица не показывает. Девчонки поговаривают, что у него морда страшнющая. Как будто в танке горел.

Меня передергивает от этих слов. Я представляю на месте маски выпученные глазные яблоки, зияющие чернотой дырки носа и рта, и ореол загадочности над недавним актом любви тает в воздухе, сменившись отвращением.

— Они часто маски не снимают, – продолжает тем временем Люба, налегая на виски, – Боятся, что узнаем. Тут ведь кто только не попадается. Министры, президенты компаний, режиссеры.… Но эти все только верхнюю часть прикрывают. А танкист всю рожу целиком.

— Ну и что? Это еще ни о чем не говорит, – зачем-то защищаю я своего первого клиента.

— Ха-ха. А тебе шо он понравился что ли? Он вообще ничего. Даже не извращенец почти.

— Постоянный клиент? – как бы между прочим интересуюсь я.

Мне почему-то неприятно, что до меня в объятиях Черной Маски перебывали все трудящиеся в борделе путаны.

— Ага. Но его только свежачок интересует, – Люба подливает себе виски и вопросительно кивает мне.

Я подставляю бокал.

— В смысле?

— В смысле новички вроде тебя. Платит всегда втридорога за право, так сказать, первой руки.

Последнее слово вызывает у Любы такой взрыв хохота, что мне кажется, что ее вот-вот разнесет на части.

— А потом? – продолжаю я, когда грудастой блондинке удается-таки унять смех.

— Шо потом? Суп с котом потом. Заплатил, попользовал, и гуляй Вася. До следующего свежака. Я говорю, хорошо, что хоть не садюга какой-нибудь. А то отбивал бы у молодух напрочь интерес к работе.

— А что к этой работе у кого-то есть интерес?

— Да, это я так, образно. Ты-то откуда сама?

Я рассказываю Любе о своем переезде в Париж, о примитивной работе, о знакомстве с Марко и даже, слегка увлекшись, о дружбе с Артуром. Развязанный виски язык совершенно выходит из под контроля. Мне удается его унять только, когда носительница желтого билета принимается демонстрировать в гигантских зевках все свои серебряные пломбы.

— А ты? – запоздало проявляю интерес я.

— Я с Киева. Познакомилась как и ты с итальянцем. Такие письма писал, все подружки плакали от умиления. Приехала в гости, и вот трублю тут уже третий год, – Люба выпускает из груди мощный вздох.

— А что сбежать никак нельзя?

Киевлянка пожимает пухлыми плечами.

— Была одна у нас прыткая. Румынка. Сбежала. Через пару дней вернули. И…

— Что и? – нетерпеливо перебираю пальцами по ребристой стенке бокала я.

— Посадили на наркоту. Месяца два пропахала в массовке и сгинула куда-то.

Подобная перспектива мне как-то совсем не улыбается. Наоборот, строит козью рожу и отчаянно мотает головой.

— И что никакого выхода нет? – я мысленно рисую виселицу и закрепляю на шее у воображаемого человечка веревку.

— Да, не парься ты. Привыкнешь, – Люба в который раз пополняет свой бокал, – А выход есть. Найти спонсора, который решит тебя выкупить. Сделаешься честной куртизанкой.

— Кем?

— В эпоху Возрождения были такие в Венеции. Честные куртизанки. Спали с одним или двумя состоятельными деятелями и катались себе как сыр в масле. Шикарнее знатных дам жили.

— Ну, так это эпоха Возрождения…

— Так с тех пор мало что изменилось. Проституция никуда не делась. Процветает ярким цветом. Только вот спонсоров таких мало. На всех не хватает.

— Спонсор… выкупить… Работорговля какая-то. У кого выкупить-то? – кубик льдинки медленно плывет по гладкой золотистой поверхности. Я слежу за ним с такой сосредоточенностью, будто от его продвижения зависит моя судьба.

— У Фабрицио. Владельца Venise Experiences. Фабрицио это вроде клички. Никто не знает его настоящих имени и фамилии. Ходят слухи, что это толи брат мэра, то ли сам мэр.

— И в какую цену нынче падшие женщины?

Льдинка, заметно уменьшившись в размерах, начинает тонуть.

— Понятия не имею. Кто как сторгуется. Ха, а вот и Алиса.

На кухне появляется новое действующее лицо – тощая рыжеволосая девица отдаленно напоминающая суриката.

— Ну как страна чудес? – нетрезво хихикает Люба, удобно устроив свой монументальный бюст на столе.

— Перестань глумиться, дай лучше чего покрепче рот прополоскать. Фу, блин, вырвет сейчас.

Сурикат хватает со стола мой недопитый бокал и одним глотком опрокидывает в рот остатки алкоголя.

— Что вонючка попался? – с сочувствием поглядывает на товарку обладательница весомых достоинств.

— Да, урод какой-то, – отправив вслед за виски стакан воды из под крана и побулькав ею на манер полоскания, отзывается Алиса, – Его, видите ли, возбуждает, когда ему облизывают пальцы ног.

— Ну, это еще не самое страшное, – со знанием дела заявляет Люба.

— Ага, не самое. Ты бы нюхнула эти ноги. Ой, мамочки, даже аппетит весь отбил. А ты новенькая, да? – с опозданием замечает меня сурикат.

— Ага, – отвечает за меня Люба, – Ей танкист понравился.

— Да, он вообще нормальный, – не смотря на объявленное отсутствие аппетита Алиса накладывает себе весомую порцию остывшего ризотто, – Потом на таких насмотришься, что этот принцем на белом коне покажется.

— Ага, прынцем, – круглые булки Любиных грудей покачиваются на поверхности стола в печальном вздохе, – Ой, бабаньки, вот чё мы вообще с вами тут делаем, а? Сидели бы сейчас у себя дома с каким-нибудь Петей или Ваней, детишек нянчили.

— Выродились все Пети и Вани. Вот и разбросало нас по всему миру в поисках женского счастья. Ты откуда, новенькая?

— Меня Таня зовут.

Я вкратце пересказываю Алисе историю своего порабощения.

— А тут что все девочки русские? – любопытствую я, – В смысле из бывшего Союза?

— Ага. Большинство, – кивает с набитым ртом Алиса-Сурикат, – Я из Белоруссии. Любаша с Украины. Две девчонки из России. Одна из Литвы. Из Молдавии несколько.

— А Вероника? – вспоминаю я приютившую меня красавицу брюнетку.

По лицам девушке пробегает тень то ли брезгливости, то ли зависти.

— Вероника не из наших. Она – содержанка, – отвечает после затянувшейся паузы Алиса.

— Честная куртизанка, – хмыкает Люба.

Выходит, что у проституток существует ярко выраженная иерархия. На самой низкой ступени располагается так называемая «массовка», состоящая из не слишком красивых или слишком строптивых. На шаг выше путаны средней руки вроде Любы и Алисы. А последнее золотое звено этой цепочки представляют счастливицы, которым удалось отхватить себе состоятельного покровителя. В общем-то, структура не особо отличается от любого рабочего учреждения. Разномастная троица: клерк, менеджер, президент. В парижской мебельной конторке я занимала первую непристижную ячейку. Здесь меня сразу поставили на вторую. Вероника была права – я пошла на повышение. Только радости почему-то по этому поводу не испытываю.

— Опять пьянствуете! – нарушает ознакомительный курс в искусство торговли собственным телом мадам, – Русские алкоголички!

— Стресс снимаем, – поясняет Люба, не изменив своей вальяжной позы.

— Ты бы лучше лишние килограммы сняла. Разъелась, ни один корсет не сходится уже.

— Не брюзжи. Клиентам нравится.

— Это до поры до времени. Сходи лучше Инессу отвяжи. Ей сегодня любитель бондажа достался. Японец какой-то. Ушел, а развязать не удосужился.

— Ну, япона мать! – с угрозой хрипит Люба и, нехотя поднявшись со стула, отправляется на выручку коллеге.

— Ну как все прошло? – обращается мадам ко мне.

— Нормально, – пожимаю плечами я.

— Клиент какой-то взъерошенный ушел. Ты что-то не так сделала?

Расцеловала на радостях. Вот ведь стыдобуха.

— Да нет, все как вы сказали.

— Ладно, иди, переодевайся. Я тебя провожу.

— Я разве с девочками не останусь?

Меня пугает вариант возвращения в одиночную камеру пропитанную страхом неизвестности.

— Нет. Пока не решили, куда тебя определить. Посмотрим, как себя проявишь.

То есть о повышении я размечталась рано. Вполне возможно, что моим рабочим местом сделаются застенки дворца Дожей. Алиса провожает меня переливающимся сочувствием взглядом.

Мадам передает меня из рук в руки молчаливому стражу, который транспортирует невольницу на очередную штаб-квартиру. На сей раз путаный маршрут не ограничивается вереницей улиц-близнецов, большую часть его мы преодолеваем на моторной лодке. Моим очередным пристанищем становится дышащая сыростью и плесенью каморка с зарешеченными окнами. Я, брезгливо поежившись, заползаю в чужую холодную постель, и слегка всплакнув, отхожу ко сну. Мне снится мужчина в черной маске. Он ласкает меня, нежно гладит волосы. Потом внезапно отворачивается, кричит «фокус-покус» и, обернувшись, обнажает лицо. На месте черного папье-маше обнаруживается необузданная физиономия Джима Керри, актера, которого я ненавижу больше чем пенку на молоке. Я ору страшный голосом и просыпаюсь. В следующем эпизоде сериала «Черная маска» многообещающее начало повторяется. Но на сей раз выясняется, что со мной собирается заняться любовью филин Марко, потерявший где-то в дороге глаз и половину щеки. «Следующий» отрицательно мотаю головой я. Пересмотрев все имеющиеся в ассортименте головы включая Чебурашку и Крокодила Гену, я прихожу к выводу, что сама по себе маска мне милей всего. В продолжении этой трагикомедии с эротическим подтекстом факт соития хоть и как-то невнятно, но все же имеет место. Отдышавшись, обрадованная положительным исходом дела, я прикладываюсь губами к плечу замаскированного. Тот заходится дрожью и на моих ошарашенных глазах видоизменяется в Артура. «Ха, ха, ха», заливается молодецким гоготом сей индивидуум, «Ха, ха, здорово я тебя разыграл!» Этот неестественный смех режет на куски мои барабанные перепонки. Я содрогаюсь, очередной раз проснувшись. Остаток ночи я провожу в мыслях о мужчине в маске. Этот загадочный персонаж вызывает во мне термоядерную смесь любопытства, волнения, жалости, злости и желания. Надо заметить, что ни одному представителю противоположного пола за все 27 лет еще не удалось настолько меня впечатлить. Не смотря на язвительные замечания работниц секс индустрии, во мне почему-то теплится стойкое желание повторить эту эксцентричную встречу. «Повторения не будет» пинает его ногой разум, «Ты – отработанный материал. Тебе же сказали, что этот деятель два раза в одну реку не входит». Ну, да, мир большой, рек много. В укромном уголке моего существа пухнет маленькая глупая обида. «Зато тебя с нетерпением ждут узкоглазый почитатель бондажа, гордый обладатель вонючих ступней и еще целая армия всяких разнообразных секс-калек» безжалостно «подбадривает» разум.

Однако, на мое превеликое счастье эти «заманчивые встречи» приходится отложить в связи со своевременно начавшимися спасительными месячными. На следующее же утро я сообщаю эту счастливую новость очередному нагрянувшему в гости полу-немому служителю секс-культа. Тот, получив неоспоримое доказательство моей профнепригодности в виде окровавленного пальца, которым я размахиваю перед его недоверчиво сморщенной физиономией (а что делать, на войне, как на войне), проявляет некоторую толерантность и даже приносит мне средства гигиены. Итак, физиология одарила меня пятью днями свободы. То, что раньше я рассматривала как незаслуженное наказание за проступок какой-то незнакомой мне лично Евы, в миг превратилось в Божий дар. Выходить из темницы сырой мне естественно запрещено. Зато в моем распоряжении имеются заполненный незатейливыми, но съедобными продуктами холодильник, телевизор с двумя итальянскими каналами и стопка книг. В сравнении с удобствами виллы на Торчелло, конечно, мизер, но за отсутствием нависавшего последние дни над головой Домоклава меча, и этот мизер кажется частичкой рая. Тыльной. Этаким квадратным метром, отделяющим туалет от забора. Разбавив аскетичную мрачность обстановки звонкими голосами телевизионных итальянцев, я в отсутствие более привлекательной перспективы берусь за книги. Бумажно-картонных друзей человека как и всех прочих вынужденных обитателей этой лачуги не пощадила сырость. Бедняги распухли, безвольно приоткрыв рты, как выброшенные на берег рыбы. Испещренные желтыми подтеками страницы витиевато изогнулись. Я перебираю их со смесью жалости и брезгливости. Первым мучеником оказывается сборник сонетов Шекспира. «Tired with all these for restful death I cry[22]» бросается мне в глаза оптимистичнейшая строчка. Если я решусь-таки наложить на себя руки, надо будет непременно перед осуществлением задуманного заучить наизусть сей сонет, чтобы отмести последние сомнения. Следующей мне подворачивается плотная книжонка в красивой кожаной обложке, украшенной золотыми вензелями и аппликациями. Явно ручная работа. Творение какого-нибудь заядлого книголюба. Жаль, что разрушительная влага не пожалела и его. Обложка в нескольких местах отошла. Из прорех торчит ребристая картонка. И еще какая-то желтоватая бумажка. Внутренности книги теребят мой пытливый мозг по стольку, поскольку ему вообще свойственно интересоваться составляющими предметов. В девстве я как-то разобрала на части все имеющиеся в арсенале игрушки, что очень насторожило маму, решившую, что из ее ребенка вырастет хирург-садист. Хирург не вырос. Мама может вздохнуть свободно. Ее дочь сделалась продажной женщиной. «Путана, путана, путана, ночная бабочка…» насвистываю я себе под нос, вытягивая пожелтевший листочек. Похоже, что никакой технической роли в переплете этот бумажный огрызок не несет. Нацарапанные какой-то куриной лапой слова и цифры наталкивают на другие выводы о предназначении этой находки. Bionda 175, 65, 95, 110. Что имел в виду писавший? Координаты затонувшего в канале пиратского корабля, доверху набитого золотом? Или это секретный код, найдя десяток подобных которому и разгадав их в промежутках между погонями и перестрелками, вы придете к неожиданному выводу, что Иисус Христос имел жену и дочь. Версии одна заманчивее другой. Всерьез увлечься ими мне, однако мешает зарубка в памяти. На этой зарубке изображена коробка с краской для волос, на лицевой стенке которой лыбится во все зубы крашенная блондинка. Над блондинкой итальянская надпись Bionda такая-то. Итак, не будучи криптографом, я разгадываю-таки первую часть надписи. Блондинка. Имея такую стабильную платформу, выстроить дальнейший корпус не составляет никакого труда. 175 это рост упомянутой блондинки, 65, скорее всего вес, 95 грудь, а 110 бедра. Сдается мне, что нацарапавший эти параметры не собирался шить дамочке костюм. «Франческо занимается реставрацией и переплетением старинных манускриптов» всплывают в заводи воспоминаний слова Марко. А следом за ними я прокручиваю в замедленной записи хитрый раздевающий взгляд пожилого переплетчика, его удовлетворенное сопение «Bellissima!» Я еще тогда подумала, что этот книжный червь смотрит на меня как на книгу без обложки. То есть как на товар. Эх, понять бы тогда! Вытащить из ушей затычки легкомысленности и прислушаться к шепоту интуиции! Тогда ведь было еще не поздно повернуть вспять эту безжалостную жизнедробилку. Достаточно было усыпить бдительности Марко и под предлогам припудривания носа, дать деру. А я вместо этого налегла на вино и вместо крика помощи зафлудила Артура бестолковыми посланиями. Эх, знала бы где упаду, подстелила бы коврик помягче. Или лучше вообще обошла бы это место стороной. Но переигрывать историю поздно. Упала, так упала. Надо теперь направить работу серого вещества на поиск способа подняться. Плюс к информации полученной от Любы и Алисы имеем еще одну деталь. Точнее еще одно действующее лицо могущественной структуры под названием Venise Experiences. Переплетчик, который на самом деле служит посредником между поставщиком и заказчиком. Судя по всему, он получает информацию о прибытии «свежака» (не знаю, всегда ли такую наглядную, как это было в моем случае), зашивает листочек с кратким описанием в книженцию и отправляет ее заинтересованному лицу. Какому-нибудь состоятельному коллекционеру древних манускриптов. И молодых тел. Работают по старинке. Ни автоматической рассылки уведомительных смс, ни имейлов с фото и видео, ни странички на Facebook’е с комментариями довольных клиентов, ни пиар акциий с удивительными распродажами себе в убыток. Я закрываю влажную обложку этого пожилого посредника работорговцев и переношу свое внимание на потрепанный томик тех самых мемуаров Казановы. Прославленный любовник когда-то тоже был узником. Ютил свои два метра в невыносимой духоте малогабаритных казематов дворца Дожей. Потом вроде вступил в ряды секретной полиции, сделавшись шпионом. А вот на любовном фронте, где отличился когда-то доблестными победами, после сорока лет наступило затишье. Кажется, вследствие какой-то малоприятной болезни, полученной от одной из путан, которые составляли 60% его любовных завоеваний. Не помню уже, откуда в моей памяти затесались обрывки этой информации. Наверняка из какого-нибудь журнала, потчующего читателей скандальными разоблачениями видных исторических персонажей. Сейчас мне представляется возможность подтвердить или опровергнуть данные сведения, изучив оригинальный рассказ самого авантюриста. Не знаю, как любовник, а вот рассказчик из Джакомо занудный. На третьей странице я начинаю клевать носом. А на пятой благополучно засыпаю, накрывшись «захватывающим» жизнеописанием.

На следующий день мою пятую по счету попытку изучить биографию Казановы зарубает на корню появление вражеского засланца. На сей раз им оказывает уже знакомый мне яйцеголовый Стефано. Видно, закрома стражников Venise Experience все-таки исчерпаем. На сей раз этот тип, сильно напоминающий белый побег спаржи, не лезет ко мне с объятиями и дружественными «how are you?», а ограничивается сухим «hello». «Чё нада?» хамлю в ответ я, не испытывая особой радости по поводу этой встречи. «Пошли», коротко командует спаржа. Я пытаюсь объяснить, что отведенные мне пять дней отпуска еще не прошли, но Стефано проявляет завидное упрямство и отметает все мои возражения неизменным «пошли». Я чувствую себя застигнутой врасплох, как ученик, который, сбегая с урока, столкнулся на выходе из школы с учителем. Лысый страж безмолвно грузит меня в лодку. Воды лагуны ласкают оранжево-розовые отблески ползущего на покой солнца. Куда меня везут на сей раз? Какой спектакль ожидает меня? Какая роль? Хочется плакать. Отчаянно, безутешно, до полного истощения влаги в организме. Кто бы мог подумать, что живописные венецианский пейзажи будут мне до такой степени отвратительны. Стефано пришвартовывается в каком-то порту и тянет меня за руку вперед по узким безлюдным улицам. Создается впечатление, что в этой части города вообще не живет никто кроме пары-тройки жирных котов. Наш путь прерывается неожиданно для меня перед величественным фасадом католической церкви. Проводник тащит меня вовнутрь. «Не могли же эти антихристы испачкать своими грязными плотскими игрищами божье пристанище!» проносится у меня в голове возмущенная мысль. Ладно, дворец, но не церковь же! «Venise Expériences выполняет любые пожелания заказчика. И когда я говорю любые, я не преувеличиваю» вспоминаются мне слова честной куртизанки Вероники. В мозгу упорно долбит железное «нет!» Церковь (Мадонны Делл Орто, судя по надписи на дверях) встречает странную пару посетителей приятной прохладой. Деревянные скамьи пустуют. Пока никакой костюмированной постановки не наблюдается. «У тебя есть десять минут» говорит мне Стефано, бросив взгляд на часы. «Десять минут на что?» удивляюсь я. «На что хочешь» отрезает он и усаживается на скамью. Я замираю, озадаченная происходящим. Зачем он привел меня сюда? Какое отношение религия имеет к моей вынужденной работе? Или подобные мероприятия предусматривает рабочий кодекс? Чтобы, так сказать, окончательно морально не разложиться. Этакий духовный гинеколог. Я отхожу подальше от ненавистного стражника. Справа отдельное помещение, где перед статуей мадонны с младенцем выстроились ряды зажженных свеч, а на деревянном столике покоится тяжелая книга. В ней посетители оставляют слова благодарности и мольбы, адресованные святой деве. Я вглядываюсь в светлое каменное лицо с нечеткими чертами. Я никогда не была верующей. Мама воспитала меня на догмах советских устоев. Верить принято было в светлое будущее, которое таковым должен был сделать прилежный труд на благо общества. Ну и еще иногда в себя. В свою способность найти приличную работу и захомутать приличного одногрупника. «Религия», говорила мне мама, пересказывая опыт какой-то завербованной в секту подруги, «это наркотик для слабых». Мы с ней по определению к категории слабых не относились. Застывшее лицо мадонны лишено эмоций. Ей на своем веку доводилось видеть миллионы таких как я, полу-неверующих, цепляющихся маленькими ручонками за последнюю шаткую опору. Она видела слезы, видела боль, видела страдания. Ее не удивишь. Я вытираю тыльной стороной ладони намокшие глаза и берусь за ручку. Чернил хватает только на первую букву. Я нажимаю на беспомощный грифель, выдавливая на бумаге невидимые слова. «Спаси меня». Мой отчаянный крик теряется в череде ярко выписанных разноязычных строчек. Я боюсь, что мадонна не услышит мой слабый голос за громким гамом разнообразных диалектов. «Если ты поможешь мне, я клянусь, что никогда больше я не совершу подобной глупости..» по обыкновению начинаю торговаться я. «Я обещаю, что буду ходить в церковь каждое воскресенье и…» Я не успеваю додумать, чем еще я могла бы осчастливить пресвятую деву. Стефано объявляет мне с присущим ему тактом, что отведенное мне время вышло. Я выхожу следом за ним, уже не сдерживая струящихся по щекам слез. Мы шагаем обратно к лодке. Итальянский цербер, видя мой заплаканный фасад, проявляет редкую человечность, слегка ослабив хватку. Однако, ни сочувствия, ни каких-либо разъяснений я так и не удостаиваюсь. За время моих переговоров с божьей матерью, солнце окончательно покинуло Венецию, утонув где-то в Гран Канале. На память о себе оно оставило жителям и приезжим розоватые тени на крышах домов и водной поверхности. Эти тени любимого героиней романа «Поющие в терновнике» цвета «пепел роз» нещадно кромсает нос моторной лодки. Следующий пункт назначения для меня опять тайна, покрытая пугающим, смрадным мраком. Хоть бы уже этот немой соглядатай отвез меня обратно в сырую лачугу. Или лучше в аэропорт. И посадил бы на рейс Венеция – Париж. А, дева Мария, слабо тебе такое отчебучить? Похоже, что слабо. Стефано пришвартовывается у какой-то очередной церкви. У меня что сегодня туристический маршрут «90 церквей Венеции»? Не худший, кстати, был бы вариант. Опять осечка. Яйцеголовый гид тянет меня за собой к расположенному слева зданию, венчающему треугольником обрывок континента. «Punta della Dogana» скрипит сквозь зубы он. Ни одно слово из этой связки не вызывает у меня никаких смысловых ассоциаций. Переспрашивать, полагаю, смысла нет. Послушно захожу следом за ним в помещение. Похоже, это какой-то музей. Справа от входа расположены билетные кассы. В поздний час помещение закрыто для туристов. Стефано объясняет что-то охраннику на своем беглом пляшущем языке, тот кивает, пропуская нас вовнутрь. Вероника не врала, когда говорила о размахах организации. Для Venise Experiences закрытых дверей не существует. «Это музей?» любопытствую таки я. «Да», коротко гавкает Стефано. В первом зале в глаза неизбежно бросается гладкий лошадиный корпус с замурованной в кирпичной стене головой. Создается впечатление, что бедное животное прыгнуло, не рассчитав силы, и застряло, увековеченное в этом своем последнем прыжке. Я останавливаюсь перед этой своеобразной скульптурой, пытаясь разгадать, что хотел поведать миру автор-животнолюб. Положительных эмоций сцена не вызывает. Мне хочется вытащить из стены несчастную скотинку и похоронить с должными почестями. Стефано велит мне подняться по лестнице на второй этаж и заводит меня в зал, содержащий несколько экспонатов в стеклянных коробках. На первый взгляд это нечто вроде макетов, какие частенько выставляют в музеях, чтобы воссоздать картины прошлых столетий. Ну, и что тут у нас? Холмики, елки, речка… красная почему-то. Поросенок ест какие-то кости. Почти что деревенская идиллия. Если не считать, что кости эти человеческие, а вода окрашена остальными составляющими частями обладателей этих костей, то бишь оторванными конечностями и головами. Мой первый порыв – отпрянуть, подавившись ужасом и отвращением. Но врожденное любопытство оказывается сильнее. Сдерживая внутреннюю дрожь, я прилипаю к стеклу как загипнотизированная. С каждого квадратного сантиметра этого, прости Господи, произведения искусства, на меня таращит страшные выпученные глазищи смерть. Окровавленные черепа венчают понатыканные всюду штыки, устилают собою траву, зловещими плодами свисают с ветвей деревьев. Их клюют всеядные вороны, ими жонглируют уродливые козлы в рясах священников. Но страшнее оторванных голов оказываются тысячи миниатюрных живых, умирающих и уже мертвых человечков, перемешавшихся в кровавом месиве. Многие из них облачены в фашистскую форму, другие демонстрируют свету обнаженные, испещренные ранами каркасы. Попадаются и совсем уроды со сросшимися телами и изобилием голов. На этих смотреть как-то особенно тяжело и неприятно. У меня внутри нарастает грязный ком. Хочется отвернуться, выплюнуть его вместе со всеми этими холодящими кровь репродукциями, выбежать на свежий воздух, вдохнуть глубоко, отчищая организм от скопившейся гадости. Я с трудом заставляю себя обойти все стенды. Сколько же ненависти к фашистам должен был хранить в себе создатель сего шедевра, чтобы лепить годами кровоточащие туловища убивающих друг друга нацистов. Название «произведения», надо заметить, весьма точно описывает его трупную сущность «Fucking Hell». Точнее не скажешь. Стефано показывает мне жестом, что пора на выход. Я двигаюсь на автомате. Чем больше я стараюсь выкинуть из головы увиденное, тем сильнее оно прилипает, въедаясь в мозг своими кровавыми ужасами. Мой эксцентричный гид ведет меня в другой выставочный зал, где на усеянном бутылками столе свиноголовые уродцы желтого цвета перемешались в групповом соитии. После фашистского ада тошнотворная картина «Вот к чему приводит злоупотребление алкоголем» кажется детской забавой. Чем-то вроде рисования половых органов в программе PhotoPaint. Может, у тех развитых не по годам детишек тоже талант? В пору свою выставку открывать. По дороге в этот зал я, кажется, видела на стенах подобные полотна. «Искусство должно нести в мир добро» говорила мама. Современные скульпторы и художники стремятся, прежде всего, шокировать, считая, должно быть, что добро как-нибудь само подтянется следом. Когда я заканчиваю «духовно обогащаться», Стефано выводит меня на улицу. Не смотря на влажную жару августовской ночи меня не отпускает дрожь. Внутри мощная стиральная машина, утробно гудя, перекатывает спутавшиеся в неразборчивый ком впечатления.

Мотор лодки жужжит, неохотно заводясь. На фоне разноцветных зданий в воздухе плывут голограммы отрубленных голов. Я увидела еще одну сторону Венеции, которая не вписывается в яркие открытки по 50 центов штука. И от увиденного меня мутит как от несвежих устриц. Куда теперь держит путь мой экскурсовод? Какие струнки моей измученной души он собирается еще дернуть своей вероломной волосатой лапой? Кажется, это отель. Типично венецианский с высокими сводами окон и рубиновым фасадом. Мы поднимаемся по узкой лестнице на второй этаж. Стефано открывает дверь и толкает меня вовнутрь. В полутьме комнаты вырисовывается темный силуэт. Когда мои глаза привыкают к темноте, я различаю вальяжно развалившегося в кресле мужчину. В серебристой маске, надежно скрывающей лицо. Я узнаю его. Какое-то восьмое или девятое чувство подсказывает мне, что передо мной мой таинственный любовник. Тот самый, что дважды с одной девушкой не встречается. Чем же обязана такой чести? А сердечко-то глупое нервно подрагивает, рассылая по сосудам взволнованные импульсы. «Подойди!» подает голос мужчина-загадка. Я послушно приближаюсь. Я ожидаю чего угодно, только не того, что следует дальше. Видно, врожденная наивность так плотно укоренилась в моем сознании, что даже передряги последних недель не смогли ее оттуда выкорчевать. «Становись на колени!» командует мягкий баритон с едва прикрытой бархатом угрозой. Сердце замирает, оборвав скачек на полпути, и медленно оседает вниз. Меня с головой захлестывает едкая обида. В прошлый раз мне показалось, что нас связывает что-то особенное, какое-то маленькое общее чудо. Он был ласков, предупредителен и одновременно страстен. Все было как-то «по-настоящему». И вот вам, здрасте. Становись на колени! Стиральная машина, завершив программу, изрыгает из своих недр мокрые, скомканные, пережеванные внутренности. Я перебираю их, брезгливо вытягивая одно за другим из общей кучи и печально констатирую, что среди этого ношеного тряпья нет ни одной более ли менее ценной вещи. Следом за обидой и разочарованием тащится избавляющая усталость. Я не встану на колени перед этим ряженым шутом! Я не уподоблюсь безотказным Любам и Алисам с булькающей виски душой! Не превращусь в одну из тех музейных свиноголовых мразей, совокупляющихся где попало и с кем попало! И будь, что будет. Даже перспектива бездыханного заплыва по каналам уже как-то не пугает.

— Ты не слышишь? Вставай на колени, – повторяет танкист, предупредительно расстегивая пояс на брюках. Реальность давит тяжелым булыжником затесавшиеся после первого свидания частички нежности и сострадания. Лишившись этого ненужного груза, я чувствую себя свободнее и сильнее.

— Нет! – мотаю головой я.

Он молчит. Долго. Целую вечность. Наверно думает, что это гробовое молчание дыхнет на меня своим гробовым дыханием и превратит в послушную марионетку.

— Что ж, как хочешь, – с некоторой небрежностью произносит, наконец, маска и поднимается с кресла.

Дверь громко хлопает, заставляя меня съежиться и вжать голову в плечи. Я медленно сползаю на кровать. Через пару минут в комнате появляется Стефано и велит мне собираться на выход. Ни слова по поводу случившегося. Я силюсь прочитать на его некрасивом лицо злость или угрозу, но оно напоминает неразборчивые каракули впервые взявшего карандаш в руки малыша. Я опять забираюсь в лодку. Мы опять куда-то плывем. Я чувствую себя собакой, которую хозяин таскает следом за собой туда-сюда, не объясняя ни цели, ни маршрута. Похоже, что на сей раз пункт назначения окончательный. Я возвращаюсь в свои заплесневелые апартаменты. У меня нет сил ни желания попытаться осмыслить произошедшее. Я перекусываю размороженной лазаньей и забираюсь под чужеродное одеяло.

Всю ночь меня донимают упрямые и навязчивые как голодные комары кошмары. По улицам Венеции за мной гонится необузданное войско детородных органов с той самой бабкой в платке во главе. Я бегу, падаю, поднимаюсь, снова бегу. Должно быть, у меня во сне дергаются ноги и руки. Просыпаюсь я в объятиях серого безликого отчаяния. В зарешеченное окошко пробираются тусклые отблески солнца, несущие вслед за ночной прохладой влажную жару нового дня. Я осознаю с болезненной ясностью, что продолжать участие в вульгарном реалти-шоу у меня больше нет моральных сил. Я переоценила свою толстокожесть. Приписала себе несуществующие кошачьи способности – падать и не ушибаться. Думала, что пару раз прикрою ладошкой душу, зажмурю глаза, отключусь, перетерплю, и все кончится. Ничего не кончится. Все только начинается. Кажется, я начинаю понимать строптивую румынку, которая пыталась, во что бы то ни стало порвать цепкую паутину. Плата за своенравие, если верить Любе, оказалась непомерной. Может, во избежание всех промежуточных мытарств непосредственно перейти к конечному этапу – экзекуции? Когда мне доводилось смотреть фильмы-катастрофы и военные саги, где априори понятно, что добрая половина персонажей не доживет до победного, я всегда стремилась по возможности прокрутить ленту ненужных страданий, и подвести итог – кто жив, кому не подфартило. Какое удовольствие может испытывать зритель от напряженного ожидания, разбиваемого время от времени взрывами, криками, болью, кровью и смертями сначала массовки, а потом уже и непосредственно важных героев? Не будучи изощренным садистом, на мой взгляд, никакого.

Я брожу из угла в угол по сумрачному помещению. Решение, в начале слабенькое и неуверенное, стремительно крепнет. Tired with all these for restful death I cry. Дело остается за малым. Не смотря на устоявшееся выражение «наложить на себя руки» одних рук тут будет недостаточно. Нужны еще какие-то подспорные средства. Типа веревки, яда или пистолета. Ничего похожего на комплект начинающего самоубийцы в клетухе не обнаруживается. Ножи все поголовно тупые как физиономия Стефано. Впрочем, перерезать себе вены, я бы в любом случае не решилась. Кровищи многовато. Нужен какой-то легкий безболезненный способ перехода из этого неприглядного мира в иной замечательный. Без ущерба внешности. Чтобы в гробике выглядеть на все сто. Хотя кто сказал, что я удостоюсь гробика? Привяжут мне эти вурдалаки камень к ноге и поминай как звали. Интересно, если новость о моей несвоевременной гибели дойдет до папы, пожалеет ли он свой тогдашний малодушный побег. Я помню, как в детстве он возил меня на санках. Он специально быстро бежал по снегу, я вжималась в деревянное сидение, боясь вылететь на повороте. Его забавлял мой испуг. Он хотел, чтобы я научилась не бояться. Чтобы выросла сильной и самостоятельной, как мальчик, которого мама ему так и не родила. Потом мы возвращались домой, уставшие, вымокшие, краснощекие. Мама ставила на стол огромную тарелку дымящихся пирожков. Если у входа в чистилище меня остановят и спросят, была ли я когда-нибудь по-настоящему счастлива, я отвечу, что да, была, и покажу фотографию вот этих домашних пирожков.

Итак, на чем я там остановились. Ах, да. Tired with all these… За дверью слышатся шаги. В замке поворачивается ключ. Мое сердце сжимается в крошечный испуганный комочек. Не успела. В просвете возвышается неизвестная мне тучная фигура. «Привет. Две минуты на сборы» заявляет незнакомый толстяк с лицом доброго клоуна. Я натягиваю джинсы и майку. «Одну надежду я таю, — Что ждет меня награда, И, верно, буду я в раю, Отбыв все муки ада!» вертятся в подсознании строки Роберта Бернса. Опять угрожающее жужжание мотора, холодные брызги в лицо, гудящая пустота в пустом желудке. Толстяк, подчиняясь подобно своим безъязыким собратьям неписанной омерте, хранит молчание. Только его правая дряблая щека самовольно дергается, выдавая толи напряжение, толи врожденный тик. Вместо ожидаемого эшафота в виде какой-нибудь грязной оргии корпулентный поводырь доставляет меня в уже знакомые апартаменты. На пороге неудавшуюся самоубийцу встречает Вероника. Она выглядит ярко и свежо, как едва распустившийся цветок, и источает аромат благополучия.

— Боже мой, что с тобой сделали? – охает она, завидев мой истощенный корпус в неуместной майке не первой свежести.

Убили. Вычерпали ложечкой все внутренности. Внешняя оболочка от этого просела, перекосилась и вот-вот развалится на части.

Вероника хватает меня за плечи и тянет за собой. Кавказская овчарка, увидев жалкую гостью, поднимает гигантскую голову и предупреждающе рычит.

— Так сначала в ванну, помойся, приведи себя в порядок. Там есть все, что нужно, крема, шампуни, макияж. Потом заходи вот в эту комнату будем тебе одежку подбирать.

Я не пытаюсь вникнуть в происходящее. Ванна, так ванна. Теплая ароматная вода с пушистой пеной приятно ласкает исхудавшее за последние дни тело. Накупавшись вдоволь, я вылезаю, вытираюсь мягким полотенцем и впервые с момента маскарада смотрю на себя в зеркало. М-да, возраст, когда можно, не следя за внешностью, выглядеть на все сто, давно миновал. Жидкий сон, стресс и отсутствие ухода обернулись для моей физиономии новыми морщинками и весомыми мешочками под глазами. Впрочем, для самоубийцы я выгляжу очень даже живенько.

Вероника расстилает на просторной кровати разноцветные наряды.

— Помыли, одели. Меня что замуж выдают? – спрашиваю я с некоторой толикой издевки.

Ничего хорошего по определению со мной случиться не может. Значит, эта недолгая передышка – лишь подготовка к очередным хождениям по мукам.

— Нечто в этом роде, – улыбается Вероника, – Точнее будет сказать – продают. Вот посмотри, что тебе больше нравится. Мне кажется, вот это красное Диор тебе подойдет. И вот это твой размер.

— Чьи это шмотки? – пробуждаюсь я, зацепив ухом волшебное слово «Диор».

— Мои. Это прошлогодняя коллекция, так что мне не жалко. А пока ты своими не обзаведешься, это будет лучше, чем майка I love Venice.

Я примеряю указанное алое платье. Оно садится как влитое. Я всегда подозревала, что рождена носить Диор, а не скидочные Comptoir des Cotoniers.

— Отлично, – одобряет дарительница, – Вылитая Карла Бруни.

— И за какого же Саркози меня выдают? – любопытствую я, натягивая на мозолистые пятки очаровательные туфельки с красной подошвой.

Похоже, что, не смотря на проявленную строптивость, меня в этой увлекательный игре «Как стать куртизанкой» перевели на уровень выше, а не ниже.

— Увидишь.

— Как же мне надоели эти «увидишь», «узнаешь», «почувствуешь»! Это вечное молчание! Это неизвестность! Я же не собака! Неужели даже ты не в состоянии понять!

Склад переполнился, последняя партия наболевшего полезла наружу, брызжа во все стороны солеными каплями.

Вероника спешит извлечь меня из дорогостоящего платья, пока я не заляпала ценную материю своими слезными испражнениями.

— Ну, все, хватит, успокойся, – бормочет она неуверенно как начинающая нянька, которой впервые доверили ребенка.

Заворачивает меня трясущуюся от рыданий в халат и тащит на кухню.

— Вот выпей воды. Или хочешь чего покрепче? У меня коньяк есть.

— Мышьяка нет? – всхлипываю я, размазывая слезы по опухшим щекам.

— Еще чего! На, выпей коньяка и не выпендривайся. Вообще не понимаю, что это тебя так понесло. Радоваться должна. Повезло тебе.

— Ага, повезло! Счастье привалило! Всю жизнь мечтала стать проституткой. Все сверстницы актрисами, певицами, на худой конец учительницами, а я проституткой! Чтобы всякие уроды мне командовали «Становись на колени!» и я ползла бы с высунутым языком. Так прямо в детстве и видела эту картину!

— Все сказала? – хмыкает Вероника, налив и себе стопку коричневой жидкости.

Я устало киваю и опрокидываю в рот горькое лекарство.

— Никто из нас об этом не мечтал. Всем виделась чудесная заграничная жизнь с прекрасным принцем, – по ее лицу ползет тень воспоминаний, – Мне 17 лет было, когда я встретила своего героя. Умный, обаятельный, богатый, намного старше меня, он распахнул передо мной окно в новый яркий, увлекательный мир, о существовании которого я даже не подозревала. Он научил меня всему, что, по его мнению, должна была уметь женщина. Одеваться, вести себя в обществе, говорить на нескольких языках, угадывать любое желание мужчины и исполнять его. Он был для меня всем. Моя вселенная носила его имя. А потом… потом, когда шедевр был завершен, мастер потерял к нему интерес. Его влекли новые неизведанные дали, новые безликие деревянные куклы, которых можно было разукрасить, как пожелаешь. Запомни, Тань, мужчины как дети, не могут долго терпеть однообразие. Даже если имя ему счастье. В общем, потеряв ко мне интерес, он подарил меня Фабрицио. Как дарят дорогую, но надоевшую вещь. Меня не бросили как других девочек в самое месиво оргии. Ко мне отнеслись с пониманием, даже с некоторым уважением, если этой организации вообще известно это слово. Меня сразу перевели в ранг честных куртизанок. Самые важные клиенты соревновались за право стать моим содержателем. Я три раза резала себе вены. Голодала, пока меня не начали кормить внутривенно. Я не хотела убежать, я просто не хотела жить. Никак, нигде, ни с кем. Я бы и преуспела бы в этом своем стремлении, если бы однажды он не пришел меня навестить. Я увидела его, и во мне что-то отключилось. Стало все равно. Я поняла, что нет хуже и лучше. То, что мне предстоит, это лишь копия, того, что было.

Вероника, поморщившись, выпивает коньяк. Я не знаю, что ей сказать. Посочувствовать? Приобнять за плечо и предложить пореветь на пару? Так и не определившись, молчу, уставившись в опустевшую рюмку.

— Когда я говорю, что тебе повезло, я не имею в виду сам факт пребывания здесь, – продолжает куртизанка уже более спокойным, лишенным недавней горечи голосом, – Тобой заинтересовался мужчина. Проявил желание стать твоим спонсором. Единственным. Такого здесь практически не случается.

Я продолжаю пялиться на пустое донышко.

— Ты понимаешь, что это значит?

Я, молча, мотаю головой.

— Это значит, что тебе не придется как другим девочкам участвовать в костюмированных представлениях и изучать все возможные сексуальные отклонения клиентов. У тебя будет своя квартира, свои деньги, свобода передвижений и только один постоянный клиент.

— И где у него гарантия, что, заимев свободу и деньги, я не сбегу? – проявляю я скептицизм по поводу этой свалившейся на плечи манны небесной.

— Сбежишь, найдут, вернут обратно. И потом не факт, что после этого твой благодетель захочет продолжать тебя неблагодарную содержать. А это, сама знаешь, чем чревато.

— Вероника, а ты не знаешь, кто он, этот мифический спонсор? Откуда он взялся?

— Точно не знаю, но ходят слухи…

— Какие? Скажи, ну, пожалуйста!

— Говорят, что ты произвела впечатление на Черную Маску.

Со стеклянного дна рюмки на меня взирает, оскалившись, страшная черная морда.

— Мне вообще-то в это с трудом верится, – продолжает Вероника, не дождавшись реакции с моей стороны, – Этот товарищ еще ни с одной девушкой даже повторно не встречался, я уже не говорю о том, чтобы предложить спонсорство.

В моей голове полный сумбур. Вчерашний мой отказ по идее должен был отбить у темнолицего желание дальнейшего общения. Ан нет, похоже, что моя несговорчивость наоборот воодушевила его на подвиги. И совсем неясно еще, чем это так называемое спонсорство мне грозит.

— Вероника, а это правда, что у него лицо страшное как будто в танке горел? – задаю я не маловажный в свете предстоящей долгосрочной связи вопрос.

Венецианская гейша морщит свой безупречный лобик.

— Понятия не имею, – фыркает она.

Отведенный в сторону взгляд, однако, наводит на мысль о недостоверности этого жалкого клочка информации. Вероника, не смотря на недавнюю откровенность, остается закрытой намертво устрицей. Захочется ей, она приоткроет крышку ровно на столько, на сколько посчитает нужным, а стоит мне попытаться просунуть внутрь кончик пальца, как раковина моментально захлопывается, защемляя до боли любопытную конечность.

— Ну, что успокоилась? У тебя в восемь свидание. Надо успеть прическу сделать и макияж.

Вероника берет на себя работу по превращению полуживой гусеницы в аппетитную бабочку, и надо отдать ей должное, весьма в этом преуспевает. Следя краем глаза за поэтапным преображением своей физиономии, я ощущаю себя Саюри, которая вынуждена сделаться наложницей однорукого Нобу. Свидание с купившим меня мужчиной назначено в отеле Луна Баглиони, куда моя наставница любезно вызывается меня отвести. На улице немногие местные жители провожают наши спины и все что ниже восторженными «bellissima», а преобладающие туристы взирают со смесью страха и недоумения. Небольшая кучка японцев даже принимается щелкать вспышками, посчитав, видимо, наши наряды элементами несвоевременно начавшегося маскарада. Мой желудок атакуют спазмы волнения. Чего потребует от меня покупатель? Скомандует безоговорочно «на колени» и никаких возражений слушать не пожелает, потому как за ту сумму, что он за меня отвалил, можно не только на коленях, можно на голове передвигаться заставить? Мамочка, видела бы ты меня сейчас. В дорогущем красном платье, с непривычно красными губами, семенящую на свидание к какому-то извращенцу. Или ты папочка. Взглянул бы на свое некогда любимое дитяте. Может, пожалел бы, что вместо того, чтобы заниматься воспитанием дочери, малодушно слинял заграницу вслед за импортной юбкой. И ты, Фредерик.… Обвинить в своей нынешней маяте бывшего бой-френда я не успеваю. Вероника останавливается у лифта и протягивает мне листочек с номером комнаты.

— Постарайся понравиться. Вопросов много не задавай. Все время кивай и улыбайся. Они это обычно любят.

Я оказываюсь в лифте с какой-то влюбленной парочкой. От них веет беззаботным счастьем и недавним сексом. Мне хочется незаметно залезть к ним в карман и стащить это живое, пульсирующее счастье. Они выходят, хихикая над какой-то интимной, им одним понятной шуткой, а я еду дальше в бездушный мир денег. Стучу в дверь с указанными цифрами. Сердце устало пыхтит в горле. Ему надоело бить рекорды по прыжкам в высоту. Щелчок замка и передо мной возникает знакомая мужская фигура. Маска на нем на сей раз золотая (должно быть парадная, для особых случаев). Она прикрывает только верхнюю часть лица, впервые предложив мне на рассмотрение нижнюю губу и подбородок. К моему величайшему облегчению никаких следов ужасающего уродства эти элементы на себе не носят. Сие открытие мгновенно впрыскивает в мои вены легкую дозу эндорфинов.

— Добрый вечер, – вежливо здоровается Маска и приглашает меня вовнутрь.

Я прохожу в шикарный люкс, оформленный в традиционном венецианском стиле: мрамор, антикварная мебель, хрустальные канделябры. С просторной террасы, где нас ожидает накрытый стол, отрывается захватывающий вид на бухту Сан-Марко и остров Сан-Джорджио. При виде этого стола, я делаю вывод, что господин соблаговолил отнестись ко мне с большим уважением, нежели в нашу предыдущую встречу. Мужчина жестом приглашает меня присесть и разливает по бокалам шампанское. Ну, что ж, он прав, надо же обмыть покупку. Принимая из его рук пузырящийся бокал, я пытаюсь выстроить линию поведения. Честно говоря, я ожидала очередного хамства, и, получив такую неожиданную романтику, не на шутку удивилась.

— За тебя! – предлагает тост безликий кавалер, прикасаясь стеклянным боком своего бокала к моему.

«Чтобы служила верой и правдой многие годы и никогда не ломалась» мысленно добавляю я с горькой самоиронией. Пузырьки щекочут нос. На первое шеф-повар уготовил нам фаршированные цветки кабачка и еще какие-то замысловатые антипасти, состав которых сразу определить не удается. Я жую с аппетитом изголодавшегося узника, попутно рассматривая подбородок моего спонсора. Судя по пробивающимся седеющим волоскам этому благодетелю точно за сорок, а скорее даже ближе к пятидесяти. У меня в голове струится целый рой вопросов, но отважиться выпустить на волю хотя бы один я пока не решаюсь.

— Тебе очень идет это платье, – замечает между тем мужчина, элегантно отправляя в рот желто-оранжевый лепесток.

Он так общается со мной, будто у нас нормальное человеческое свидание, а не пошлая оплаченная вперед случка.

— Спасибо.

Допив бокал, я все-таки осмеливаюсь проявить любопытство.

— Почему я? – шепчу я неожиданно осипшим голосом.

Его нижняя губа улыбается. Верхняя, должно быть, тоже. Он пожимает плечами.

— Ты не такая как все. В тебе есть что-то особенное. Что-то настоящее.

— Но в прошлый раз…

— Прошлый раз это была проверка. Я должен был быть уверен, что ты именно такая, какой я тебя себе представлял.

Проверка? Это мерзкое «становись на колени» было проверкой? Встану или не встану? Сохранила частичку гордости или успела превратиться в половую тряпку? Миленький безобидный тест, после которого жизнь окончательно мне опротивела.

— А церковь? Музей?

— Тоже. Я хотел понять, способна ли ты чувствовать и переживать.

— Может, эффективнее было бы руку в кипящую кастрюлю засунуть? – не выдерживаю я.

Почему эти люди решили, что имеют права колоть меня иголками как тряпичную куклу Вуду и наблюдать за результатом? Я им, что красноглазая подопытная мышь?

— Знаешь, я… – он заминается, подыскивая подходящий глагол, и в итоге останавливает выбор на сильно завуалированном эвфемизме, – встречался со многими девушками. Все они воспринимали секс со мной как принудительную обязанность. Некоторые старались понравиться, некоторые изображали отвращение, иные притворялись мертвыми или исходили слезами. И только в тебе я встретил ответный порыв. Несмотря на обстоятельства, ты отнеслась ко мне как к понравившемуся мужчине, а не навязанному любовнику.

Мне вспоминается тот мой неуместный поцелуй. Оказывается, именно ему я обязана сегодняшним ужином при свечах.

— А зачем… «встречаться» с «такими» женщинами, если они не… отвечают вашим требованиям? – окончательно забыв наказ не перебарщивать с вопросами, продолжаю допытываться я.

Мне вспоминается заученный на уроке английского стишок. Friends are like melons. Do you want to know why? To find one good you have one thousand to try[23]. С какой целью Черная Маска пробует все подряд дыни, то есть новоприбывших жриц любви? К=н_и_г_о_ч_е_й_._н_е_т Неужели под маской все-таки кроется чудовище, которое при обычных обстоятельствах ни одна нормальная девушка чмокнуть в щеку не решится?

— Ты испытывала когда-нибудь настоящую страсть? – вместо ответа возвращает мне вопрос любитель опытов над людьми.

— Угу, – киваю головой я.

Как же, как же. С Фредериком. На кухонном столе. Тарелки летели во все стороны, и на потолке мне виделось звездное небо.

— Страсть первой близости, – уточняет он.

Я опять киваю.

— И что произошло дальше?

Дальше мы собирали осколки, хохотали и целовались.

— Куда она делась потом?

Действительно куда? Не то, чтобы она совсем ушла, громко хлопнув дверью. Она осталась, но из необузданной и горячей превратилась в уютную и домашнюю, впряглась в упряжку совместного быта и поплелась потихоньку вперед по серым будням.

— Первый раз он неповторим. Вот в чем беда. Как не старайся, ты не вернешь это волшебное ощущение первооткрывателя, когда твои глаза впервые встречают ее наготу. Не вернешь эту зовущую непредсказуемость, восторг завоевания, яркость восприятия. Все, что следует далее лишь бледная копия первого впечатления. И чем дальше, тем бледнее.

— Тогда зачем платить за… за бледную копию? – шампанское бьет пузырьками в нос, разукрашивая и без того невероятную реальность разноцветными фейерверками.

Теоретик любви отвечает не сразу, занятый распределением поджаристых рыбных деликатесов по тарелкам. Сие блюдо, как я узнаю позже, итальянцы величают fritto misto.

— Я уже сказал тебе. В тебе есть нечто привлекательное. Мне захотелось продлить наше общение. И потом…, – он выдерживает паузу, медленно пережевывая золотистое колечко кальмара, – мне стало тебя жаль.

Я закашливаюсь, подавившись какой-то костлявой рыбиной. Он пожалел меня. Наивную дурочку, которая благодарно целует незнакомого мужчину после вынужденного секса. Сентиментальную квашню, которая, будучи неверующей, рыдает при виде иконы Божьей матери. Непоследовательную ослицу, которая не терпит грубости, зато при ласковом обращении готова растечься по полу. Скажите, жалость унижает. Возможно, при других обстоятельствах я бы взъерепенилась и бросилась бы защищать свое неприкасаемое достоинство. Но за последнее время это достоинство так истоптали и истрепали, что очередного пинка в бок оно даже не замечает.

— В любом случае мое решение не окончательное. Я предоставляю тебе право отказаться, – глаголет тем временем сердобольный, – Условия моего предложения таковы: я оплачиваю тебе квартиру, плюс перевожу каждый месяц на твой счет 5000 евро. С твоей стороны требуется поддерживать мой интерес к себе. Как только я почувствую, что наши отношения переросли в рутину, я посчитаю себя вправе расторгнуть договор. Чтобы этого не произошло как можно дольше, нам лучше оставаться друг для друга инкогнито. Я не хочу, чтобы ты видела мое лицо, чтобы знала обо мне больше того, что знаешь сейчас. Никаких личных вопросов. Со своей стороны так же не желаю знать ни твоего возраста, ни национальности, ни профессии. Ничего такого, что могло бы связать нас, стимулируя развитие привычки. Меня интересует только секс, ничего больше.

Еще один пинок под зад. Оставьте оболочку, а все, что внутри вычерпайте и выбросите. Его не интересует мое прошлое, мои мечты, мои переживания, мои победы и мои разочарования. Моя душа это лишний довесок, за который этот покупатель платить не собирается. С другой стороны, кого вообще когда интересовал этот невесомый невидимый элемент? Может, того Жиля – Жмота, что вещал весь вечер как заевшая пленка о своей работе? Или Фредерика, который предпочел чужеземке близкую по духу француженку? А, может, транспортера Марко, задача которого была доставить груз в моем лице по назначению? Да, грош ей цена в рыбный день этой душе. А вот за тело, оказывается, неплохо платят. Ровно в 5 раз больше, чем за нудный подсчет табуреток. Безымянный герой ждет моего ответа. Разве у меня есть выбор?

— Я согласна.

Он улыбается. Улыбка у него красивая. Вообще, без маски он, должно быть, вполне привлекателен. Что заставляет богатого обаятельного мужчину выбрасывать большие деньги в этой странной погоне за мгновением удовольствия? Должно быть, та же неискоренимая детскость, что побуждает его коллег по кошельку соревноваться в приобретении яхт, вилл и топ-моделей. Как говорится, у богатых свои причуды. Я сделалась одной из них.

На десерт шеф-повар уготовил нам настоящее итальянское тирамису, украшенное лесными ягодами. За поддержавшим меня в трудную минуту шампанским следует дижестив лимончелло. Я выпиваю залпом, задержав взгляд на прорезях маски, из которых за мной наблюдают выразительные карие глаза. Как он сказал? Я должна поддерживать интерес? Мне недостаточно распластаться на кровати и зажмурить глаза. От меня ждут оригинальности, изобретательности, чувственности. Я поднимаюсь из-за стола и подхожу к балюстраде. Огненно-красное, будто позаимствовавшее красок у моего платья солнце, неохотно как мерзнущий купальщик, сползает в воду канала. Я медленно расстегиваю пуговицы на платье. Оно послушно скатывается по ногам на пол. За ним так же нерасторопно отправляется кружевное белье. Заказчик пожелал неповторимых ощущений, будут ему неповторимые. Я чувствую на себе его взгляд и разворачиваюсь. Лучшей иллюстрации для рекламного буклета «Venise Experiences» придумать невозможно. Обнаженная женская фигура на фоне розово-красного венецианского пейзажа. Мужчина продолжает сидеть на месте. Выражение его лица как всегда остается для меня загадкой, но я все-таки ощущаю его волнение. Оно передается и мне, подстрекаемое проказником-ветром, самовольно снующим по беззащитно оголенному телу. Мои пальцы повторяют его прикосновения. В ту минуту, когда мой притязательный любовник все-таки приближается ко мне и, властно сжав рукой подбородок, впервые целует меня, я чувствую себя почти счастливой.

Ухожу я от него спустя час, опьяненная победой. Он остался доволен. Еще как. Вложение окупилось. Я шагаю по узким улицам, светясь улыбкой как сотрудник, которому после первого дня работы предложили кресло президента. С типично женским легкомыслием я, прикрыв глаза на моральную сторону дела, смакую предстоящие радости материальной. 5000! Это же такие деньжищи! В Париже я о такой сумме и мечтать не могла. Что по сути дела я потеряла, продавшись в рабство? Скудное жилище, жалкую бесперспективную работенку, вереницу зацикленных на одноразовом сексе парижских денди. Невелика утрата.

На площади Сан Марко играет оркестр. Я нахожу местечко на террасе легендарного кафе «Флориан» и заказываю беллини. Освещенная ровными рядами огней, площадь кажется сказочными декорациями. Впервые с момента моего прибытия в итальянский город, Венеция приоткрыла мне свои объятия и по-дружески похлопала по плечу. Я с удовольствием допиваю коктейль, оплачиваю несоразмерный счет, в который кроме самого напитка входит услада ушей музыкантами, и отправляюсь пешком на квартиру к Веронике. По дороге мне встречается несколько заплутавших влюбленных парочек, груженый поддельными Виттонами негр и жирный венецианский кот, который завидев меня кидается на встречу и начинает остервенело тереться о мою ногу махристым боком. Вероника встречает меня в халате и в образе натюрель без грамма косметики. Надо заметить, что с исчезновением теней, туши и помады с ее лица пропала добрая часть привлекательности. Впрочем, подобным хамелеонством грешит большинство женщин, включая и меня.

— Пьяная, – констатирует бледная куртизанка, узрев мою кривую улыбку.

— Ничего подобного, – протестую я, обваливаясь размякшим телом в кресло.

Дальше меня прорывает, и я выплескиваю на Веронику весь ушат полученных за вечер впечатлений. Сумма, которую Маска выделил мне на содержание, прожженную содержанку не впечатляет, но и условия «сотрудничества» не шокируют.

— Он сказал, что как только я стану ему неинтересна, он меня кинет, – повторяю я.

— Эка невидаль! – ухмыляется умудренная опытом гейша, – Ты знаешь много мужчин, которые живут с опостылевшими женщинами? Они все одинаковые, что мужья, что любовники. Надоела – свободна, следующая! Не заморачивайся. Он как вообще, не очень противный?

— Да, нет, ты знаешь, вообще не противный.

— И требований никаких особенных у него нет? Типа садо-мазо? – недоверчиво поднимает обесцвеченную бровь Вероника.

Я отрицательно мотаю головой.

— Ну, тогда, подруга, тебе на редкость повезло.

— У него только одно требование, – вспоминаю я, – Все время испытывать то же удовольствие, что и в первый раз.

— Ха, я так и знала, что тут есть какой-то подвох, – оживляется Вероника, – А как он его измеряет?

— Не знаю. Скажи, а твои… «спонсоры», у них какие-то особые запросы? – любопытствую в свою очередь я.

Честная куртизанка морщится как от рюмки, выпитой по всем правилам текилы.

— Есть у меня один. Очень важная персона в нефтяном бизнесе. 65 недавно исполнилось. Семья, дети, все как полагается. Ну, и я раза два в месяц. Так вот ему нравится надевать на себя памперсы и изображать грудного младенца. Надо петь ему колыбельную, укачивать, кормить грудью и звать «мой малыш». А он писается от удовольствия. Вот такая идиллия.

Мда, похоже, мне действительно невероятно подфартило. Писающего в памперсы дедка у себя на коленях я бы вряд ли стерпела. Хотя… в последнее время я уже не в чем неуверенна. И меньше всего в собственной способности затормозить свое стремительное моральное разложение.

— Ложись спать, ты устала, – велит мне старшая наставница.

И я с удовольствием следую ее совету. Впервые за долгое время меня обволакивает густой и сладкий как домашнее варенье сон. На следующее утро я ощущаю себя заново родившейся. Забавная штука жизнь, рассуждаю я, подставляя свой новый источник дохода освежающим струям воды. С того дня, как мой любимый папочка переступил порог нашей квартиры, без лишних колебаний оставив два беспомощных, размякших от долгих лет опеки существа на произвол судьбы, я изо дня в день наблюдала, как чахнет, покрывается морщинами и наливается слизью обиды мать. И тогда я дала себе завет, что никогда не буду зависеть от мужчины. У меня всегда будет своя работа, своя квартира, свой фундамент, с которого меня не снесет в липкую грязь ни одни ветер перемен мужского пола. И все последующие годы я клала один на другой кирпичики, ваяя этот самый фундамент. И вот, пожалуйста, не смотря на мое отчаянное сопротивление, команда мужчин очередной раз одержала разгромную победу, забив решающий гол в мои тщательно охраняемые ворота. Game over. Я проиграла в своем стремлении к самостоятельности. Жизнь сделала меня не просто зависимой, она превратила меня в вещь. И что самое странное, осознание этого факта не вгоняет меня в беспросветную депрессию. Почему?

Часть вторая

Однажды застав меня за рассматриванием классифицированных половых органов в Космополитене, мама, отойдя от импровизированного инфаркта, накопала мне в закромах домашней библиотеки каких-то проеденных молью книжек по половому воспитанию. Большинство рукописей я отклонила вследствие чрезмерной заумности и отсутствия картинок, моего внимания удостоилась только одна брошюрка, собравшая в своем худом корпусе исследования американских исследователей на тему «Чего хочет женщина». Именно оттуда наряду с забавным фактом, что женщин в отличие от мужчин возбуждает практически все, включая двух спаривающихся обезьян, я выковыряла теорию о нелогичной реакции моих соратниц на нежеланный секс. То есть, испытываем при этом возбуждении. Американские психологи объяснили сию несостыковку и так не особенно слаженных взаимоотношений головы и тела женщины защитной реакцией последнего. Чтобы избежать боли от вероломного вторжения, женские половые органы автоматически увлажняются, наливаются кровью, посылая мозгу требовательный импульс «расслабься и получай удовольствие». Эта особенность выработалась у представительниц слабого пола за века единоличного главенствования сильного. А следом за ней проросла корнями в сердцевину подсознательная привычка подчиняться. И сколько не кричи современные феминистки о равенстве полов, в каждой из них, даже самой отчаянной и громогласной, заложена предками крошечная сжавшаяся в клубочек рабыня. Моя дремавшая многие годы сладко потягивается, вспоминая детали вчерашнего «вынужденного» секса.

С первого этажа слышится голос Вероники. Я спешу вытереться и, облачившись в махровый халат, выхожу из спальни. Из кухни тянется неповторимый аромат крепкого кофе. День содержанки начинается с плотного неспешного завтрака, вслед за которым Вероника берется показать мне город. Не скажу, что я чувствую себя в ее компании непосредственно. Не смотря на явно демонстрируемую симпатию по отношении ко мне, невидимый, но ощутимый барьер между нами убирать она пока не спешит. Мы доходим пешком до моста Риальто, который раньше носил на своем горбу оживленный рынок, а теперь сделался местом паломничества непривередливых туристов. Должно быть, в большинстве привезенных из Венеции альбомов эта картинка следует за традиционным пейзажем Сан Марко.

— Как бы мне хотелось попасть в «ту» Венецию, – мечтаю вслух я, когда мы прячемся в лабиринте пестрых улочек от громких экскурсионных групп.

— Большинство клиентов «Venise Experiences» именно такое желание и выражают, – ухмыляется мой гид, – Ты вроде попала уже один раз. Не понравилось?

Я стойко сношу этот очередной щелчок по носу. Вспоминать вакханалию во Дворце Доджей мне, как ни странно, не хочется.

— Таня, ты бы сначала историю подучила, а потом мечтала, – не сбавляет тона куртизанка, – Древние времена, карнавал.… А ты знаешь, например, что в античные времена карнавал начинался с боя быков, а потом по канату, протянутому от Колокольни до соседнего дворца, пускали заключенного, который должен был сыпать сверху лепестки роз. Если он доходил до конца, предстоящий год считался удачным. Если падал, то плохим.

— Прежде всего, для самого заключенного, – пытаюсь завернуть в обертку юмора Вероникины нападки я.

Должно быть, один из малахольных любовников гетеры был знатоком истории и в перерывах любовных игр в младенцев сыпал занимательными фактами о становления Венецианской Республики.

Мы располагаемся в уютного вида траттории. Вероника на беглом итальянском, о качестве которого я судить не могу вследствие отсутствия собственного лингвистического багажа, делает замысловатый заказ. Дегустируя напичканные круглыми ракушками и перемазанные чернилами каракатицы спагетти, мы ведем неспешную одностороннюю беседу. Вероника говорит, я поддакиваю. Резкость, с которой она оборвала меня последний раз, начисто отбила у меня желание выражать вслух свои наивные восторги. Проводив длинными макароны в желудок мизерной чашкой крепкого кофе, мы возвращаемся на схожие с упомянутыми макаронами по длине и толщине венецианские улочки.

— Это квартал Дорсодуро, – поясняет мой высокомерный гид.

Что «дуро» понятно, впрочем, и так. Даже прожженная венецианка Вероника не сразу находит выход из лабиринта, не говоря уже о неизощренной лимите вроде меня. Мы несколько раз утыкаемся в зеленоватые воды каналов. На противоположной стороне виднеется желаемый пункт назначения, но перепрыгнуть невозможно, следовательно, мы отправляемся на поиски ближайшего моста. И эти поиски заводят нас в такие дебри, что мы вообще забываем, куда путь держали. На одной из обманчивых как непьянеющая девица улиц, что сулят усталым пешеходам занимательное продолжение, а сами оборачиваются тупиком, мы набредаем на магазинчик, торгующий венецианскими масками. Афиша на дверях хвастливо сообщает прохожим, что маски из этого самого магазина снимались в известном фильме Стэнли Кубрика «С широко закрытыми глазами». Любопытство тащит меня за руку вовнутрь. Вероника нехотя плетется следом. Ее физиономия являет собой точную копию той, с которой я обычно сопровождала своих приезжих подружек в походе на Эйфелеву башню. Пока я кривляюсь перед зеркалом, примеряя на себя разноцветные маски, моя спутница решает осчастливить меня вводной лекцией по управлению мужчинами. «Géstion des hommes» мысленно перевожу на французский я, не замедлив отметить, что подобный предмет отлично вписался бы в университетскую программу.

— Твоя задача – обнаружить его слабое место. Его подсознательную тягу, в которой он сам себе порой не решается признаться. Если ты ее нашла – бинго! Ты никогда ему не наскучишь. Он всегда будет возвращаться к тебе.

— Ну, не все же подсознательно мечтают дефилировать в памперсах, – недоверчиво замечаю я, разглядывая свое видоизмененное перьями и позолоченным папье-маше отражение, – Есть и нормальные мужчины.

— Не смеши мои тапочки, – выдает не слишком подходящее своему глянцевому образу выражение Вероника, – Если он с тобой, как ты выразилась, «нормальный», значит, ты просто не нащупала его «маленький грех». Французы говорят, кажется, péché mignon, милый грех.

— Обычно, они под этим подразумевают яблочный пирог или плитку шоколада, – мрачно тяну я, не желая таки свыкаться с аксиомой, что все мужики не просто козлы, а козлы-извращенцы.

— Ага, шоколада. Растекшегося по разгоряченному телу любовницы, – хмыкает изощренная гейша, – Не хочешь слушать меня, не слушай. Набивай собственные шишки. Голова большая, шишек много поместится.

Однако. Никогда не замечала избыточный объем своей черепной коробки. Избавившись в миг от маски, приглядываюсь. И, правда, пропорционально телу большевата. По сравнению с Вероникиной вообще тыква. Вот, черт! Остается, разве что уповать на то, что лишние квадратные сантиметры не пустуют. Спонтанно наградившая меня новыми комплексами, «подруга» выглядит довольной достигнутым. Я выхожу из магазина с пустыми руками. Подбирать маску на громадную башку как-то сразу расхотелось. Ресницы с комочками, голова огромная.… И почему я позволяю чужому негативному мнению проникнуть беспрепятственно в мозг и занять там стратегические позиции?

Лениво покачиваясь на малахитовых волнах, безликий вапоретто доставляет нас обратно в апартаменты. Я едва успеваю принять душ, как наш покой тревожит очередной засланец могучей секс-организации. Не виденный мною до сих пор чернявый мужичишка похожий как две капли воды на жука-усача доставляет депешу от моего нового покровителя. В белом конверте обнаруживается связка ключей и записка, на которой с одной стороны стоит венецианский адрес, с другой два слова «твоя квартира».

— Переезжаешь? Поздравляю, – безразлично реагирует Вероника.

Мне не жаль с ней расставаться, не смотря на то, что она являет собой единственное более ли менее близкое мне живое существо в этом коварном городе. Семя дружбы, попав в сухую неплодородную почву, засохло вместо того, чтобы прорости зелеными побегами. Надо заметить, что с подругами мне не везло никогда. Должно быть, при рождении Всевышний налепил мне на лоб печать безподружья. Одна закадычная вырезала меня с нашего совместного снимка, сделанного на мой день рождения, и писала внизу «какая-то вечеринка». В обществе другой я могла целый день благополучно проходить с размазавшейся тушью или следом кетчупа на щеке. А третья собственница лаяла в трубку, стоило какой-нибудь сокурснице позвонить мне. Ну, ничего, как говорится, mieux vaut être seul que mal accompagné – лучше быть в одиночестве, чем в дурной компании.

Жук-усач любезно предлагает мне донести мой багаж. Я в ответ развожу руками. Старый потерян, новый еще не нажит. Я – первая в мире женщина, переезжающая на новое место жительства без единой вещи. Вероника пытается без особой убедительности оставить мне в подарок красное платье Диор, но я гордо отказываюсь, скрутив в бараний рог стонущую женскую натуру. Мы не целуемся на прощание, хотя, у итальянцев, как и у французов, соприкосновения щеками считаются неизменным элементом общения.

— Заходи, если что.

Если захочется пополнить копилку комплексов, непременно.

Квартира оказывается замечательной. Если проводить ассоциацию с машинами, то по сравнению с моим парижским «Смартом», это новенький, отполированный до блеска Мерседес Е класса. Провожающий меня жучара стрекочет на своем красивом языке о преимуществах данного жилья, особенно упирая на непонятное no problemo acqua alta[24]. Я рассеянно киваю, не нуждаясь, по сути дела, в уговорах. В мое полное распоряжения переходят: американская кухня, просторная гостиная с фресками на полотке, белоснежная ванна и светлая спальня с маленьким балкончиком.

— Grazie mille, – скалюсь я во все зубы, закрывая за усатым дверь.

В холодильнике обнаруживается бутылка шампанского, на столе маленький ноутбук, мобильный телефон и банковская карточка. Я обхожу квартиру в поисках записки, то таковой и не обнаруживается. Никакого вам «bacio», ни «amore mio[25]», ни сердечек, ни целующихся голубков. Капиталистическое общество. Товарно-денежные отношения. Ну, что ж, что есть, то и будем есть. А точнее – пить. Шампанское растекается по пальцам холодной, щекочущей пеной. Я делаю большой жадный глоток прямо из горла, хотя в кухонном шкафчике наверняка прячется семейка бокалов. «За все хорошее!» произношу примитивный тост я. А кандидатов в это самое хорошее просматривается на данный момент двое – очаровательная квартирка и я. За них и пью. Из зеркала на стене торчит мой левый профиль. Неплохой такой профиль, вполне гармоничный, что бы там не говорили злые языки и их обладательницы. Я смотрю, как глаз девушки в стекле медленно набухает влагой. У меня есть квартира в Венеции. Счет в банке, на который обещают каждый месяц наведываться 5000 евро. Я не обременена неинтересной работой. Все, что от меня требуется – периодически заниматься сексом с умелым, не противным мне любовником. Казалось бы, живи и катайся сыром в масле. Ан-нет, не катается как-то пока. Почему? Потому что именно в этот момент я вижу за своей спиной в зеркале толпу знакомых. Это мои ровесники: бывшие одноклассники, одногрупники, коллеги и мимолетные друзья. Выглядывая из-за моей спины, они вращают круглыми любопытными глазами и сыплют в меня стрелами вопросов. В этой перестрелке невозможно победить, находясь даже в более выигрышном положении, чем мое нынешнее. На любой ответ у этих живоглотов, стремящихся утвердиться за чужой счет, найдется свое «А». «Кем ты работаешь? Президент компании? А что с личной жизнью нелады? Для женщины-то это важнее». «Вы живете вместе? Любовь до гроба? А что ж не женится тогда?» «Ты замужем? А детей почему нету? Не получается? Здоровье барахлит?» «Двое очаровательных детишек? А как же работа? Женщине ведь необходимо самовыражаться». Меня, неуверенно стоящую на ногах, можно сбить наповал первым же вопросом. В моей кастрюльке нет ни одного ингредиента, из которых обычно стряпают варево успешности. Мордашка в зеркале скукоживается и заходится слезами. Удачливые ровесники за моей спиной разражаются хохотом и, вытянув из карманов по горстке камней, запускают ими в недостойную ни уважения, ни сочувствия падшую женщину. Я чувствую себя бедной Маленой.

Прорыдав до полного уничтожения макияжа, я постепенно успокаиваюсь. Пора взять себя в руки и, накрыв платочком изнывающую от противоречий душу (фокус-покус, раз и нет души), отправиться тешить в себе примитивную материалистку. С данной миссией я справляюсь на ура. Мой пустой гардероб принимает в свои недра два новых платья, пару рубашек и брюк, три разномастных пары обуви и несколько комплектов белья. К тому же я набираю корзину всякой женской дребедени вроде декоративной косметики, расчесок, кремов и лосьонов. Разместив покупки по своей золотой клетке, я некоторое время прибываю в приподнятом настроении. Его немного приспускает обследование подаренной Маской техники. Ноутбук на мою попытку погрузиться в мировую сеть выдает уверенный кукиш. Телефон на двух языках сообщает мне, что связь он готов обеспечивать исключительно одностороннюю. Отличненько. И что мне с этим металлоломом прикажете делать? Мобильный предлагает задать этот вопрос дарителю при личной встрече, которая судя по поступившему в его черепную коробку сообщению, должна состояться на следующий день. Я разгуливаю по непривычно просторной квартире в раздумьях и новых туфлях, которые пытаюсь таким образом разносить. Что там глаголила всезнайка Вероника? Надо найти милый грех? То есть того, что мужчина предпочитает заниматься сексом исключительно в маске и исключительно за деньги – это норма, никаких посторонних завихрений тут не просматривается? Следует копать глубже. Мне, признаться по правде, страшно брать в руки лопату. Если такая гнилая поверхность, то, представляю, какие скелеты внутри притаились. И потом даже если я возьмусь за подобные рискованные раскопки, то где гарантия, что я не ошибусь и не подорвусь на шальном снаряде. Предложу, скажем, ему соску с подгузниками, а он плюнет мне в лицо и сдаст неуравновешенную фантазерку обратно в публичный дом. Каким образом без риска для здоровья проводить подобные исследования Вероника мне не объяснила. Кожаный шедевр Цезаре Пачотти точит зубы о мои пятки. Мда, свидание завтра вечером. Точнее деловая встреча. Моя задача – удивить и удовлетворить партнера. У кого из преданных акционеров компании какие будут предложения? «Вкусный ужин!» тянется пухлая рука какой-то домохозяйки. Предсказуемо и примитивно. Я же не голодного мужа у заработавшейся бизнес-леди пытаюсь увести. К тому же, как известно, через желудок дорога идет к сердцу, а у нас на повестке дня совсем другой орган. «Новое белье» неуверенно охает, зардевшись, какая-то пуританка. Мда, с такими советчиками не видать мне славы великой любовницы. Помнится, на выпускном учителя вручили выходящим на большую дорогу жизни ученикам, прощальный подарок – книгу. Кому-то достались «Великие путешественники», кому-то «Великие ученые». Мне по странной иронии судьбы попались «Великие любовницы». В книжке сухо излагались биографии прославившихся своими любовными завоеваниями женщин: Клеопатры, Жозефины, Маркизы Помпадур. Первая как-то в ответ на заявление Антония, что искушенного в жизни, его уже ничем невозможно удивить, бросила жемчужную серьгу в чашу с уксусом и осушила последнюю одним глотком. Второй удавалось постоянно ускользать, становиться вновь и вновь недоступной, заставляя рьяного вояку Наполеона завоевывать ее вновь и вновь. Третья тешила Людовика XV костюмированными представлениями. Должно быть, любовница это тоже призвание, этакий талант, с которым необходимо родиться. Остается только ответить на стратегически важный в сложившейся ситуации вопрос – являюсь ли я счастливой обладательницей подобного таланта. Судя по гробовому молчанию интуиции, вряд ли. А значит, придется следовать примеру старших подруг. Итак, в программе предстоящей встречи глотание копья, хождение на голове и жонглирование бутылками шампанского. Инновативненько, не правда ли? Может, еще клоуна до кучи пустить? Нет, клоун как-то не эротично. Хотя… может, это и есть его миленький маленький грех? Страстная любовь к клоунам? Собрание акционеров переходит в веселый бардак, из которого ни одной толковой идеи мне вычленить так и не удается.

Этим вечером я покупаю в ближайшем киоске телефонную карточку и, обнаружив неподалеку свободную кабинку, набираю мамин номер.

— Ну, неужели! Вспомнила-таки мать! – взрывается она негативом в ответ на мое теплое приветствие.

— Тебя, мам, забудешь, пожалуй.

— Ты и забудешь. Тебе не слабо. Бросить мать смогла, так и забыть сможешь, – брызжет обидой трубка, – В своем Париже!

— Мам, я занята очень была. Меня на стаж отправили, – привычно оправдываюсь я.

Когда-то я звонила часто, практически каждый день. Мамино недовольство от этой периодичности не убывало, наоборот, чем чаще я связывалась с ней, тем больше ей удавалось выдать упреков в мой адрес.

— На стажировку! Совсем уже русский язык забыла! Офранцузилась, – последнее слово она произносит так, будто значение его – «заразиться позорной болезнью».

«Как папаша твой» мысленно проговариваю в голове я следующую фразу.

— Как папаша твой бестолковый, – послушно повторяет за мной родительница.

Отведенные на разговор центы капают с карточки со скоростью плохо закрученного крана.

— Мам, ты скажи лучше, как ты, а то у меня денег на карточке уже мало осталось, – делаю попытку заткнуть источник отрицательных эмоций я.

— На какой карточке? Ты что не из Парижа звонишь? – просыпается мать, стряхнув обиду.

— Я же говорю. Я на стаже… на стажировке. В Венеции.

Повышение квалификации. Теория и практика свободной любви.

Некоторое время трубка выдает невнятное пыхтение. Мама не знает, как реагировать на то, что у блудной дочери все хорошо. Ей подсознательно хочется слез раскаяния, жалоб на неприветливую чужбину и желания вернуться под материнское крыло. Тогда она щелкнула бы меня по носу довольным «ну, я же говорила», и с торжеством победительницы расправила бы упомянутое крыло. Знала бы ты, мамочка, как я недалека от подобного слезного взрыва.

— Рада за тебя, – выжимает из себя, наконец, она, – Когда навестить соберешься? Сто лет на родине не была.

Чистая правда. Не была давно. Каждый раз останавливал страх конфронтации с домашней лиловой слизью и армией сверстников-троглодитов. Но сейчас при мысли о возвращении в родные пенаты, внутренности пронзает острая тоска. Мне хочется прижаться к теплому материнскому плечу, зажмурить глаза и забыть все, что было. Пусть она сварливая, пусть непростая, пусть, прожив с ней больше недели, я начинаю лезть на стену, сейчас мне все это неважно. За пару минут подобной успокаивающей близости я отдала бы все на свете. Горло щекочут слезы.

— Постараюсь. После стажировки, – бормочу я, пытаясь протолкнуть нарастающий ком обратно в горло.

Только вот неизвестно, когда эта так называемая стажировка закончится, и закончится ли вообще. Рано или поздно я надоем Черной Маске, тогда меня передадут какому-нибудь последователю маркиза де Сада. И жизнь, которая и так мало напоминает сказку, превратится для меня в бесконечный фильм ужасов. Подобная перспектива, переплетясь с тоской по маме, вырывает из глубин организма мощный всхлип. К счастью, именно в этот момент денежная подпитка разговора пересыхает, разорвав тонкие невидимые нити, связывающие меня с родиной. Я представляю, как мама, неудовлетворенная подобной незавершенностью, еще несколько минут с надеждой аллокает в трубку. Потом медленно кладет трубку на рычаг и возвращается в опостылевшее одиночество квартиры. Лапки морщинок вокруг ее усталых глаз смачивают слезы. Мам, ну, почему ты такая, а? Почему ты не сумела стряхнуть с себя обиду? Почему позволила ей оседлать тебя и подчинить свое воле? Возможно, окажись ты сильнее, наши жизни сложились бы по-другому.

— Tutto bene[26]? – спрашивает меня черноглазая синьора.

Ага, тутти фрутти. Все в шоколаде. Жизнь бьет ключом. Гаечным. По голове.

Мне очень хочется позвонить Артуру. Но, во-первых, я не помню наизусть его номера, который благополучно сгинул вместе с мобильником. А во-вторых, в этом случае мне пришлось бы объяснять ему, в какую беспросветную грязь я вляпалась по собственной глупости. Нет, пусть лучше думает, что я безумно счастлива с Марко, жую спагетти болоньезе и готовлюсь к пышной свадьбе. Спится мне, не смотря на мое эмоционально неустойчивое состояние, хорошо. Венеция укачивает меня в люльке каналов. Ночную тишину лишь изредка прорезает всплеск весел или крик страдающей бессонницей чайки.

Утро огорошивает меня неминуемой перспективой предстоящего свидания. Услаждая свой желудок выбранным наугад в ближайшей пастиччерии печеньем под смешным названием golosessi, я составляю в уме план. Как ни крути, кормить гостя все-таки придется. Установленное им время – восемь вечера – самое что ни на есть «ужинное». Следовательно, мне предстоит пичкать привереду всякими экзотическими яствами на основе имбиря, петрушки, кориандра и прочих якобы возбуждающих гадостей. Во времена частых секс-упраждений с Фредериком я где-то вычитала, что в этот список входят так же топленое масло и пчелиная пыльца. К сожалению, гурман француз плавающий в топленом масле имбирь, присыпанный сверху пчелиной пыльцой есть отказался наотрез. Возможно, мой замаскированный венецианский друг окажется менее капризным. Вскормленный сахаром голосесси мозг работает с удвоенной силой. Мысли, мудрые и не очень, цепляются друг за друга, выстраиваясь постепенно во вполне складный хоровод. Меня обуревает вдохновение, присущее собирающемуся приступить к величайшему творению своей жизни мастеру. Для создания сего шедевра мне требуется масса всяких разномастных элементов, на приобретение которые уходит немало времени и еще больше денег. Надо будет намекнуть Маске, что разнообразие обходится в копеечку, и с такими замашками в установленный месячный бюджет я вряд ли уложусь. Кулинарная часть проекта дается мне труднее всего. Растирая по щекам вызванные на редкость свирепым луком слезы, я вспоминаю рекламу лифчика вондербра, на которой Адриана Карамбо, выставив на передний план нехилый бюст, невинно вопрошает «I can’t cook. Who cares?» Я не обладаю столь весомыми достоинствами, потому, готовить все-таки приходится. Однако практика показывает, что эмбрион поварских навыков в отличие от постельных способностей, которые во мне, возможно, когда-нибудь прорежутся, однозначно погиб еще в бессознательном детстве. В результате долгих мучительных баталий, продукты отстаивают-таки свое право на существование в сыром виде. Я вытряхиваю расчлененные остатки в мусорное ведро и отправляюсь заказывать еду в ресторан.

Итак, вечер. На часах без пяти восемь. В гостиной, слабо освещенной синими отблесками светодиодной лампы, накрыт стол. Отличное, если верить продавцу, белое вино, терпеливо ожидающее своего часа в серебряном ведерке. На круглой горке молотого льда выложились готовые отдаться во власть ценителя гастрономии жирненькие устрицы. Чуть подальше я оставила прикрытое крышкой главное блюдо из какой-то замысловатой рыбы. Картину дополняют настольное зеркало в изысканной оправе, подражающей золоту, и букет бордовых до черноты роз. Стул предусмотрен только один. Маска понятным английским языком заявил о своем нежелании видеть во мне человека, из чего я сделала вывод, что обязывающая к разговорам совместная трапеза ляжет в этот паззл чужеродным квадратиком. Пусть лопает устрицы в одиночестве и чокается бокалом с собственным милым сердцу отражением. Звонок в дверь. Мое сердце подскакивает, спружинив как резиновый мячик. Я замираю в темном углу спальни. Ручка поворачивается, он заходит в квартиру. Топчется несколько секунд на месте, видимо, не зная, чего ожидать от безмолвной полутьмы. Я нажимаю на кнопку пульта, и помещение наполняет до краев приглушенная мелодия. Этот диск я откопала в корзинке со скидочными CD. Больше всего меня вдохновили чувственные вздохи и охи на фоне невнятных, но приятных уху переливов. Не знаю, разделит ли гость мое мнение, но, в любом случае, эти первые аккорды пояснят ему мою задумку. Так и есть. Размораживается немного. Откинул, видимо, мысль, что я могу броситься на него из темноты с топориком для разделки мяса. Подходит к столу, садится. Будь он нормальным, вменяемым человеком, позвал бы меня составить компанию. Ах, о чем я! Будь он нормальным, играл бы сейчас с детьми и внуками дома в скраббл, а не гонялся за мифическими ощущениями. Как раз на его анормальности и выстроен весь мой спичечный замок. И пока что, держится это сомнительное строение крепко. Зеркало даже транслирует тонкую довольную улыбку, слегка зацепившую уголки его рта. Сегодня он опять в одной из своих обычных безымянных масок. Однажды я не выдержу и тоже затребую разнообразия. Пусть изволит хоть изредка варьировать физиономии. Какой, казалось бы, простор для плодородного воображения! Тут, можно пустить и серого волка, и крокодила, и Буратино, и Фантомаса, не говоря уже о Микки Маусе и Зорро! Почему мы женщины должны на ушах ходить и жемчуг глотать, а этим счастливым обладателям разноликих хромосом, ради нас пальцем лень пошевелить? «Потому, дорогая моя, что кто платит, то и заказывает музыку. Разбогатей, купи себе гуттаперчевого мальчика и гни во все стороны, как заблагорассудится. А пока купили тебя, прогибаться тоже тебе придется» шепчет сознание презрительным голосом Вероники. Пока меня грызут феминистические идеи, мой таинственный герой послушно всасывает устрицы. Шампанского налил в бокал совсем чуть-чуть. Видно, бережет прозрачность восприятия, чтобы в полной мере оценить заготовленный любовницей сюрприз. Я трепещу в своем укрытии, медленно покрываясь испариной. Я боюсь провалить предстоящую роль. Сфальшивить, перепутать слова, сделать неверный жест. У меня нет права на ошибку, второй раз на пробы меня не пригласят. Вроде доел рыбу. Вытирает губы бумажной салфеткой. Десерт я заготовила только в виде себя, решив, что лишнее тирамису своими избыточными калориями перевесит на весах все скопище уготовленных мною феромонов. Итак, пора! Мужчина насытился и готов к употреблению. При помощи второго пульта я выключаю лампу на расстоянии. Апартаменты погружаются в ласкаемый тихими стонами диска мрак. Я медленно, стараясь не издавать босыми ступнями хлюпающих звуков, приближаюсь к Маске. Он должен прочувствовать мое приближение по тонкому запаху иланг-иланга, маслом которого я смочила кончика пальцев и шею. Аккуратно нащупываю его ладонь на столе и сжимаю в своей. Тяну за собой. Так, теперь главная задача не навернуться по дороге, столкнувшись невзначай с каким-нибудь заплутавшим креслом или тумбочкой или просто не вписавшись в дверной проем. Хоть мои глаза и привыкли за время одностороннего ужина к темноте, но до совиной зоркости мне еще далеко. Вроде не навернулись. Доплетаемся кое-как до кровати. Я останавливаюсь у самого края и принимаюсь за непростой и скрупулезный процесс раздевания партнера. При этом чтобы раздеваемый не заскучал, я разбавляю действие мелкокалиберными поцелуями в шею, которые постепенно переползают и на избавленную от рубашки грудь. Наконец я добираюсь до конечного пункта назначения (мокасины он успел добросовестно скинуть сам), и все строгое жюри во главе с маркизой Помпадур замирает в ожидании ответа на актуальный вопрос – сработал ли план первокурсника факультета «управления мужчинами»? Избавленное от тисков темных боксеров, мужское достоинство гордо выпрыгивает мне навстречу, демонстрируя полную свою боеготовность. Члены жюри удовлетворенно кивают головами. Первая часть практической работы получила высокий балл. Переходим ко второй. Не задерживаясь излишне долго внизу из боязни спровоцировать скоропостижный финал, я поднимаюсь на ноги и совершаю то, что уже давно мечтала сделать – аккуратно развязываю удерживающие маску ленты. Это рискованный ход, который может испортить всю старательно собранную в корзинку малину. И все-таки я решаюсь на него. В кромешной тьме все равно не разглядеть ни наших тел, ни наших лиц. Мне просто неохота упираться губами в папье-маше, да, и он не может почувствовать меня до конца в этом своем противогазе. Замираю на мгновение, ожидая реакции. Возмущенных криков неслышно. Только неутомимая девушка на диске продолжает издавать проникновенные стоны. Мужчина тянет меня к себе, намекая, что он совсем не против разнообразить музыкальную композицию. Чтобы преуспеть в дальнейшем сеансе от меня требуется только желание и отсутствие комплексов. Первое я, пробуждая у партнера, благополучно растормошила и в себе. Что касается второго, то тут на моей стороне играет темнота, которая стирает связь между примерной девочкой Таней и чужой раскрепощенной девицей, творящей в постели невесть что. Имея, таким образом, все шансы на успех, я достаточно быстро добиваюсь последнего. В сегодняшней эротической мелодраме я отвела себе роль желания. Оно приходит, зовет за собой, покрутившись, покривлявшись, исчерпывается и так же незаметно исчезает. Стоит мужчине откинуться с удовлетворенной улыбкой, которую я не вижу, но угадываю, на простыни, как я тут, же поднимаюсь и на цыпочках выхожу из спальни. Ах, да, чуть не забыла, перед тем, как окончательно испариться, я шепчу ему, разгоряченному, тяжело-дышащему, на ухо еле слышное «спасибо». Этакая cerise sur le gateau, вишенка на торте, как говорят занимающие четвертое место в списке лучших любовников мира французы. Итак, желание ушло, аккуратно затворив за собой дверь ванной комнаты, однако развлекательная программа на этом не заканчивается. Щелкнув выключателем, я активизирую припасенную на террасе лампу, которая послушно разливается по дощатому полу теплой манящей желтизной. На спинке стула для гостя уготовлен черный шелковый халат, на столике его поджидают рюмочка лимончелло и пухленькая сигара. Будем надеяться, что за то время, что дижестив прохлаждается на воздухе, в него не нападала всякая любопытная мошкара. Заперевшись в ванной, я лишаю себя возможности наблюдения за объектом. Не знаю, воспользовался ли он предложенной возможностью попортить здоровье, но раз входная дверь не хлопнула, то еще не ушел. Мне хочется бултыхнуться в теплую пенистую воду, но я боюсь неуместным шумом разрушить талантливую постановку. Я не замечаю, как сон медленно затягивает меня в свои липкие объятия. Будет меня громкий щелчок дверного замка. Его Величество соизволил свалить. Отлично. Я собираю свои развалившиеся на коврике части тела обратно в единое целое и отправляюсь осматривать поле боя. Яркий свет озаряет помещение, мгновенно уничтожив пропитанную загадкой атмосферу. Я обрываю магнитофонную запись на очередном проникновенном полувздохе. Все! Тишина и покой. А так же пара грязных тарелок, недопитый бокал и… Чужеродный элемент, непредусмотренный автором этой композиции, колет глаз. Хотя какой там колет. Ласкает. Радует. Зажигает зеленым сиянием. Между тарелкой и вазой притаилась внушительная стопка крупных розовых купюр. Дрожащая ручонка так и тянется к этому бумажному источнику порока и воин на земле. Глазищи вылезают из своих орбит, чтобы удобнее было сосчитать эти непредвиденные субсидии. Десять пятисотевровых бумажек, и того пять тысяч. Неплохие чаевые выдают в этом бистро. Я наливаю себе растерявшее от длительного простоя пузырьки шампанское и выпиваю залпом. Жизнь кружится вокруг меня хороводом красок. В какой-то параллельной реальности тусклым облаком проплывает мое парижское бюро. Давящая бесперспективным однообразием рутина, неизменное недовольство начальницы старой девы, стройные ряды безликих табуреток – все это ради жалкой тысячи евро, которая подпитывала мой банковский счет раз в месяц. Никаких вам отпускных, никаких премий. Собери в кулачок свою тыщенку, отдай половину за квартиру и попробуй шикарно прожить на оставшиеся. А тут немного воображения, капля беспринципности, и пожалуйста – мой месячный заработок волшебным образом удвоился. Меня распирает от гордости. Видели, Клеопатры и иже с ними, я ничуть не хуже вас! Я смело водружаю себя на постамент рядом с великими женщинами мира сего и прибываю на нем весь остаток вечера, отказываясь снизойти до мытья посуды, вытряхивания пепельницы и перестилания кровати.

Моя лень и гордыня на утро оборачиваются тошнотным запахом застоявшегося алкоголя и присохшим намертво к тарелке рыбным скелетом. Не самое, надо сказать, приятное пробуждение. Однако его сильно приукрашивает мысль о свалившихся на голову деньжищах. Прибрав и проветрив жилище, я отправляюсь на рынок Риальто за продовольствием. Прикидывая, застряв между красочных рядов, какие продукты осилит бестолковый кулинар в моем лице, я слышу отклик. Ко мне, размахивая набитой перьями лука авоськой, спешит, расталкивая народ, обитательница венецианского публичного дома грудастая Люба.

— Это ты ж смотри, какая встреча! – громогласно восклицает она, сгребая меня в объятия, – Ты шо тут? Как вообще дела?

— Нормально, – выжимаю улыбку я, не успев определиться с линией поведения, – А как ты? Все в порядке?

— Да, какое! – не вполне понятно реагирует Люба, – Пошли ж пристроим попу куда-нибудь, а то стоим здесь как две клуши. Я ж так рада тебя видеть!

Мы «пристраиваем попу» в маленьком обшарпанном кафе. Берем по капучино.

— Ну шо, рассказывай! – приказывает дородная блондинка, испачкав губы белой пеной.

При дневном свете без косметики она похожа на среднестатистическую разъевшуюся домохозяйку. Среди ее многочисленных килограммов трудно нащупать хоть грамм роковой женщины. Даже бюст, упакованный в сотворенный каким-то женоненавистником лифчик, лишился зазывной игривости.

— Да, что тут расскажешь…, – мнусь я.

Что расскажешь, получив должность начальника, бывшей коллеге, которая до сих пор бегает в курьерах?

— Девки говорят, спонсора себе отхватила, – выдает Люба, освободив меня от неприятной миссии.

— Да, так получилось, – чувствую необходимость оправдаться я.

Эта боязнь показаться зазнайкой передалась мне от мамы. Всю жизнь, сколько себя помню, я тушевалась, едва речь заходила о моих успехах. Зато о неудачах я могла говорить открыто, под частую, даже подмалевывая черта темной краской.

— Молодец! Это и неудивительно. Ты красивая! – заявляет пышечка без тени зависти.

Ее напор и фамильярность немного ошарашивают, зато от этой простушки веет настоящим человеческим теплом.

— А я как раньше, – махает она рукой в ответ на заданный мной в самом начале беседы вопрос,- Тружусь в поте лица, – короткий выброс смеха, присыпанный грустинкой, – У мамаши. Вот послала меня за луком, будет опять какой-то тошнотник готовить. Какие из англичанок кулинарки, ну, скажи, смех один! Я говорю – давай я борща состряпаю. Нет, нос воротит. А вообще нормально все. Как всегда. За клиентами, мало их вчера было (Я не сразу понимаю что предлог «за» заменяет для Любы фразу «что касается»). Три за ночь. Последний, правда, живчик попался. Часа два с меня не слезал. Все кончить никак не мог, бестолочь такая, говорит – ты не так контрактируешь. Вот скажи мне, Таня, что за слово такое выискал! Конрактируешь!

— Во французском есть слово contracter. Наверно имел в виду – сжимать мышцы влагалища, – поясняю я, немного смущенная неожиданным градом откровений.

— Ага, ты попробуй посжимай два часа подряд! Тут только и думаешь, чтобы до конца додержаться. Эх. Потом еще писать захотелось.… А один раз, помню, попробовала я так «посжимать». Так у меня ногу судорогой свело. Я ору от боли, а дурак этот думает, что от удовольствия, и наяривает себе с удвоенной силой! В общем, цирк!

Вот он обычный разговор двух коллег по работе. М-да, не знаю расплакаться мне или расхохотаться.

— Ладно, пойду я, – вздыхает Люба, испытывающая должно быть облегчение после подобной исповеди, – А то будет ругаться мадам Баттерфляй.

— Люб, а ты к себе не хотела бы вернуться когда-нибудь? – зачем-то спрашиваю я, оплачивая счет.

— Да, куда к себе! Нету у меня никакого «к себе». Да, и кому я там такая понадоблюсь. Не забивай голову, Таня. Повезло тебе, вот и радуйся. Все, побежала я, будь здорова.

Я медленно бреду по берегу канала. С одной стороны, мне жаль добродушную толстушку, с другой, более темной и эгоистичной, свернулось в клубочек довольное «хорошо, что у меня не так». Мне повезло. Но повезло заслуженно. Бог не просто ткнул в меня пальцем наугад, во мне оказалась припрятана этакая особенная завлекалочка, которой остальные девушки, судя по всему, были лишены. Неспроста же Маска, перепробовав весь батальон начинающих путан, остановил свой выбор именно на мне. Льстит. Еще как. Особенно если не вспоминать толпу бывших одноклассников – президентов корпораций и матерей-героинь.

По дороге в апартаменты, которая изворачивается странным образом, я попадаю в бутик Гуччи и добровольно лишаюсь там тысячи евро. Оставшихся семи с хвостиком, должно быть, хватило бы на умелый побег из этой тюрьмы народов. Но 90% меня гонят эту заблудшую мыслишку поганой метлой, упирая на небезопасность подобного мероприятия. Якобы все равно найдут, поймают, побьют, вернут, посадят на наркотики. Перспектива не радует, особенно третий и пятый пункты. Оставшиеся 10% взирают на многочисленную толпу трусов с видимым презрением. «Дело не в том, что поймают, дело в том, что тебя такое положение вещей вполне устраивает» заявляют они мне в лицо. Последнее строит кислую мину, не желая признавать правоту этих слов. Нет, мне не может нравиться быть пусть дорогой, но вещью. Мне хочется свободы, хочется вернуться в свой мизерный угол, хочется вставать каждый раз ни свет, ни заря на рутинную работу и добровольно мяться в метро. И единственное, что меня сдерживает от смелой попытки возвращения в этот земной рай, это страх перед экзекуцией. Только он и ничего более! И новенькое платье Гуччи, чудесным образом преображающее меня из среднестатистической в роскошную женщину, не имеет к моей нерешительности никакого отношения.

Следующее свидание обрушивается на меня неожиданно как закрепленное неизвестным шутником над дверью ведро воды. Эсэмэс оповещает меня, что мой щедрый герой почтит меня своим присутствием через 20(!) минут. Я едва успеваю принять душ, побрить подмышки, сбрызнуться духами и нацепить приличное белье, как из прихожей доносится требовательный стук. Я чувствую себя американскими войсками в Перл Харборе. Никакой стратегии я выработать естественно не успеваю, не говоря уже о ресторанных яствах и дисках с записью разномастных оргазмов. Просто выключаю свет, оставив одну приглушенную лампу, на сей раз уместного ситуации красного цвета. Из-за открытой двери на меня обрушивается ураган. По американской традиции ураганам принято давать имена. Назовем этого Маской. Я не успеваю очухаться, как природный катаклизм срывает с меня и без того немногочисленные клочки одежды. Все происходит непривычно быстро и интенсивно непосредственно в коридоре. Некоторое разнообразие в происходящее вносит огромное зеркало, честно и без стеснения транслирующее нам все действо. По окончанию первого акта, Маска, проявив недюжую силу, относит меня в спальню на руках. Я бы в принципе на этом и поставила крупную точку в сегодняшней планерке, но вот партнер мой собирать свой саквояж не спешит. Через некоторое время я начинаю понимать, что подразумевала Люба под «только и думаешь, как до конца додержаться». К счастью, в подобном состоянии я прибываю недолго. Маска, утолив жажду, опрокидывается на подушки. Опыт показывает, что этот товарищ неравнодушен ко всяческим выражениям благодарности по поводу проявленной постельной доблести. Как будем челом бить на сей раз и в какое место? Пока в моей голове крутятся колесики, Маска второй раз за вечер застает меня врасплох. Опередив меня, он подается вперед и касается губами моего плеча. Я, не ожидавшая подобного проявления ласки, едва сдерживаюсь, чтобы не отреагировать так же, как в свое время отреагировал на мой порыв он сам, то есть не подскочить на матрасе, выпучив глаза. В пропитавшейся ядом лицемерного безразличия душе набухает теплый комочек. Разрастись этому незваному паразиту я не позволяю; здравый смысл еще не совсем покинул мой размякший мозг. Нас не связывает ничего кроме секса. На моем плече покоится голова совершенно чужого мне человека. Сколько женщин твердило себе это заклинание, очутившись в постели с женатым отцом семейства, с неисправимым бабником, с католическим священником или каким-нибудь неуловимым Джо. И чем увереннее повторяли себе эти слова мои сестры по несчастью, тем прочнее укоренялась в их глупом организме эмоциональная зависимость. Но я не такая! Я ни за что не позволю себе проникнуться симпатией к этому безликому узурпатору, пусть хоть всю меня с головы до ног облобызает. Приняв это здравое решение, я собираю в кучку свое начавшее растекаться по простыне тельце и, аккуратно переложив доверенную моему плечу голову на подушку, спрыгиваю с кровати. Нечего разлеживаться вместе, а то так можно и привычку належать. Я запираюсь в ванной и нарочно врубаю воду на полную мощность. Аудиенция закончена. Наполеон может возвращаться обратно на поле Аустерлица. Что он, судя по всему и делает, потому как, выбравшись из пены сорока минутами позже, я обнаруживаю квартиру пустой.

А дальше моя жизнь забирается в нарядную гондолу и отправляется вперед по волнам венецианских будней. Маска тешит меня своими визитами почти каждый день. Иногда я готовлю ему феерическое шоу с яркими мизансценами и неожиданными закидонами, иногда наши свидания носят тихий, почти семейный характер. И как ни странно, я начинаю замечать, что со временем мой эксцентричный гость начинает все больше тяготеть к последним. Что касается меня, то, не смотря на неоднозначность моего положения, каждое новое свидание наполняет мое существо сладкой смесью волнения и радости. Я отказываюсь признаваться сама себе, что этот странный мужчина, чьего лица я так до сих пор не видела, может вызывать у меня какие либо положительные чувства. Гораздо проще упрямо твердить себе про безвыходность ситуации и рискованность побега.

Сегодня свидание опять получается спонтанным. Я не успеваю заготовить фанфары и зайцев-барабанщиков. Мы лежим на новых хлопчатобумажных простынях (один раз, начитавшись написанных замечтавшимися домохозяйками романов, я польстилась на шелковые; результат: скользко и холодно) утомленные активными телодвижениями. Я разглядываю мелкие серебристые волоски на его груди и едва тронутые маляром-временем виски. Пятьдесят моему неутомимому герою точно уже исполнилось. Как же интересно узнать, какие черты скрывает под собой эта опостылевшая маска. Как мне хотелось бы забраться хоть на пару минут в его мир, увидеть, какой он вдали от меня, как ведет себя, на каком языке говорит, в какой дом возвращается каждый вечер. Есть ли у него семья? Уютная, домашняя женщина, не подозревающая ни слухом, ни духом о тыльной стороне своего мужа? Ребятишки, учащиеся в каком-нибудь престижном колледже и по выходным развлекающиеся игрой в поло? А может, за заслоном папье-маше кроется грустное лицо, испещренное морщинами страданий? Мне каждый раз все труднее сдержаться, чтобы не шепнуть на ухо любовнику тяготящее меня «Кто ты?» Но изначальный пакт Риббентропа-Молотова не предусматривает подобной несанкционированной инициативы. Следовательно, запихиваем вопрос обратно и зашиваем любознательный рот аккуратным крестиком.

Недавно я стала про себя называть мужчину Алексом, сняв надоевшую конфетную этикетку «Маска». Эту идею подала мне книга итальянского криминолога Карисси, в которой разведывательное бюро всегда придумывало имя разыскиваемому маньяку. Так личность изувера получала первые реальные очертания. Сравнение, конечно, не самое удачное. Мой Алекс не кровавый душегуб. Хотя.… Если у меня получается мысленно напялить на него костюм президента преуспевающей международной компании, то почему бы и серый плащик Джека Потрошителя не примерить? Нет, все это ерунда. Я чувствую, что где-то под маской он добрый и даже местами пушистый.

— Тебе хорошо со мной? – задает мне неожиданный вопрос Алекс, прервав брожение в моей черепушке.

В моем мозгу вспыхивает красная лампочка «Внимание! Идет операция». Врачи пытаются вернуть к жизни мертворожденный корпус человеческих отношений. И вот в данную минуту этот омытый для похорон хиляк сделал первый вдох.

Я не знаю, как отреагировать. Ответить честно и продемонстрировать свое примитивное рабское нутро? Или высокомерно соврать, унизив таким образом и себя и его? Выбираю третий вариант.

— Ты разве не чувствуешь?

Знает ведь ответ, зачем спрашивает? Или думает, что по такой талантливой актрисе как я уже весь Голливуд обрыдался? Пока мозг занят делом, душа порхает в облаках сахарной ваты, восклицая тоненьким глупеньким голоском «Раз спрашивает, значит, я ему небезразлична!»

— Ответь, пожалуйста, прямо, да или нет, – проявляет твердость мой оппонент, отказываясь играть в «отгадалки».

Продолжать вилять ободранным хвостом, значит, выставить себя дурой.

— Да, – вынужденно признаюсь я, до конца неуверенная в правильности этого выбора.

— Я рад, – спокойно произносит он и поднимается с кровати.

Я слежу любопытным краем левого глаза, как Алекс одевается. Душа, свалившись кубарем со своих облаков, вопросительно таращит коровьи глазищи. И это все? А где, спрашивается, продолжение? Фейерверк признаний, бумажные сердечки и все прочие атрибуты, которые необходимы для поддержания жизнедеятельности едва пришедшего в сознание организма. Без обещанных вливаний, бедняга опять закорчился в агонии, грозясь на сей раз отойти в мир иной безвозвратно. Он рад. Ему просто не хватило привычной горсти благодарности, и он решил зачерпнуть побольше. Меня покусывает разочарование.

Запирая за Алексом дверь, я обнаруживаю на столике в коридоре квадратную коробочку с надписью Chanel. В ней очаровательные белые часы, которым позавидовала бы любая модница. Но вместо радости внутри пустота. Разве он не мог вручить мне подарок лично? Обязательно было оставить его вот так вот на тумбочке, акцентируя, что это и не подарок вовсе, а плата за оказываемые услуги? Обида щиплет горло. Впервые за последние недели, я ощущаю, что отведенный мне Алексом клочок сделался для меня тесноват. Я выросла из роли немой любовницы-праздника, как ребенок вырастает из крошечной рубашонки. Она вся трещит по швам, мне хочется сбросить ее с себя, но альтернативного наряда мне не предложили. Достаю из холодильника бутылку белого вина и наливаю себе достаточно щедрую порцию, чтобы новоиспеченное горе могло захлебнуться в кисловатой жидкости. За моей спиной миллионы женщин. Миллионы искореженных собственной глупостью и наивностью судеб. Каждая из них взвалила однажды на свои белые, черные или желтые плечи тяжелый груз безнадежных отношений. В тот момент она, перекинув вальяжно этого нахального иждивенца через плечо, дала себе завет «ничего серьезного, сделаю пару шагов и брошу». Бросили единицы, большинство тащит и по сей день, точа изо дня в день собственную душу надеждой. Я не желаю становиться в строй этих добровольных мучениц. «Не становись», – презрительно хмыкает правое полушарие, «Кто ж тебя заставляет? Выплюнь этот кусок рыбы фугу, щедро сдобренный ядом сантиментов, и живи себе спокойно». Сдается мне, что выплевывать поздно. Отрава попала в кровь. Гурман лечению не подлежит. Я допиваю вино до дна, на котором не обнаруживается ни решения проблемы, ни успокоения.

На следующий день я встречаюсь с Вероникой. Не смотря на ее холодность и высокомерие, я все-таки за неимением другого варианта выбираю ее на роль жилетки. Мы располагаемся в каком-то новом стильном баре с видом на знакомую мне не понаслышке Punta della Dogana. Вероника заказывает шпритц – популярный в Венеции коктейль на основе белого вина и вермута. Я следую ее примеру. Розовый закат вырисовывает тонкой кистью в уголках глаз моей знакомой тонкие розовые морщинки. Вероника кажется уставшей. Будь я правдивой подругой вроде Дельфин, непременно уведомила бы ее об этом. Но я предпочитаю тактично смолчать, удержавшись от мести за большую голову.

— Ну, как твой Квазимодо поживает? – не почувствовав и следовательно не оценив моей молчаливой деликатности, берет в руки меч амазонка.

— Почему Квазимодо? – решаю сразу не сдаваться я, – У него горба нет.

— Ну, физиономия-то подкачала явно. Иначе, зачем ее так упорно прятать? Или он уже разоблачился?

Неуверенная рука дружбы, тянувшаяся навстречу красивой брюнетке, замирает в воздухе и, повернувшись в обратную сторону, упирается в бок.

— Вероника, почему ты такая злая? – я впервые решаюсь принять вызов врага.

— Почему злая? Нормальная. Ты этих выродков еще защищать будешь? Они нас … как хотят, а ты в любви им будешь признаваться! – идет в атаку тяжелая артиллерия.

Да, вообще-то собиралась, но, похоже, что придется по-быстрому смять письмо Онегину и проглотить. Гнев перекраивает лицо Вероники на свой вкус, лишив черты прежней привлекательности.

— Что-то случилось у тебя? – настаиваю я, дожевывая письмо.

— Да, не спрашивай, – слегка смягчается валькирия, – Вчера у папика моего сердце прихватило. Пришлось срочно скорую вызывать. Пока они ехали, пыталась его из этих памперсов проклятых вытащить. А он весит за сто кило, попробуй его переверни. Чуть не надорвалась.

— Ну, сказала бы им, что он у тебя борец сумо, – замечаю я, чувствуя, как венецианский шпритц щекочет желудок.

Вероника одним выразительным взглядом дает понять, что мое остроумие в данной ситуации не совсем уместно.

— Короче приплыли, откачали. Сказали, постельный режим.

— Постельный! Как раз то, что надо, – пьяненько хихикаю я. Определенно хитрый бармен подмешал мне в коктейль нечто покрепче белого вина и вермута.

— Ты бы видела, как они на меня смотрели, эти врачи! – не унимается куртизанка, игнорируя мои ремарки, – Как будто я его специально.… В общем, отправился мой папик в какой-то пансионат в Швейцарию сил набираться.

— Ну, вот и отлично. Отдохнешь от него. Ни памперсов, ни сосок, ни хныканья по ночам.

— Угу. Отдохну. Денег оставить не успел, сволочь такая.

Трепетные у них, однако, отношения. Просто пара голубков.

— Ну, а ты-то как? – выпотрошив собственный негатив, вновь поворачивает голову в мою сторону герантофилка.

По сравнению с Бубликовым отлично. Бешусь от жиру. После Вероникиных излияний выдавать свои хилые жалобы просто даже как-то неприлично. Но шпритц пихает меня в бок, и выдаю-таки домашнюю заготовку.

— Вроде все нормально, но.… Понимаешь, мне надоела эта его вечная маска! Видеть уже ее не могу!

— Деньги дает?

Я киваю.

— Ну, и что тебе еще надо?

Мне надо все. Лицо, тело, всего целиком, желательно на одном колене с подписанной DeBeers коробочкой в правой руке. Однако, такую ерунду не то, что Веронике, мне себе самой выдать стыдно.

— Любви и ласки, – заявляю я, нагло сверкая пьяным глазом.

Зрители в лице циничной содержанки поднимают артиста на смех. В меня летят гнилые яйца и вонючие ботинки.

— Купи себе собаку, – советует Вероника, справившись с приступом хохота, – Ждать от клиента человечности – это, пожалуй, самая большая глупость на которую способна женщина в твоем положении. Выкинь из головы этот бред, пока все не испортила. Не вздумай даже намекать ему, что тебе чего-то там не хватает. Любви и ласки! Это же надо такое придумать! Платит мужик, вот и радуйся.

Разве я могла ожидать другой реакции? Шпритц не впрыснул в кровь Вероники ни грамма человечности. Она привыкла жить по правилу «человек человеку волк, не сожрешь ты, сожрут тебя». А я, несмотря на все жизненные передряги, по которым протащила меня за ухо судьба, продолжаю пытаться разглядеть за волчьей мордой человеческие черты. Еще немного волшебного коктейля и у меня это получится.

— Я-то радуюсь, но…

— Что но? Сдалась тебе эта его рожа! Тебе же не детей с этим Фредди Крюгером плодить. Какая разница нос у него крючком или картошкой.

Не детей плодить. Какие тут дети. Попробуй, размножься в таких условиях. Разве что почкованием. Разговор и без того хилый совсем расклеивается. Веронике противен и непонятен мой глупый юношеский романтизм. Ей хочется, чтобы я подобострастно заглядывала в ее красивые глаза и просила научить меня жизни. А она бы снисходительно со своего бархатного кресла бросала бы мне краюшки советов. На деревянной свае в двух метрах от меня пристраивается жирная чайка и фокусирует на мне хищный взгляд круглых желтых глазам. В сумерках мне даже кажется, что она аппетитно облизывается. «Не дождетесь» мысленно отвечаю я обеим хищницам и поднимаюсь с места.

— На следующей неделе одна вечеринка намечается, – замечает как бы невзначай Вероника, когда нас заглатывает в свои внутренности-лабиринт вечерний квартал Сан Марко, – Будет весь бомонд. Если захочешь присутствовать, дай мне знать. Только выглядеть надо прилично.

Куда нам, лопухам, прилично выглядеть! Панамка из газетного листа и проеденный молью плед – вот наш наряд. Вероникино хамство переходит все дозволенные и недозволенные границы. Мы расстаемся на узкой улочке, холодно попрощавшись. Наши пути разбредаются в разные стороны, довольные обретенной независимостью. Дорога к дому (которая уже была замечена в своевольном отклонении от курса) на сей раз ведет меня мимо знакомой лавки переплетчика. В этот поздний час хитрый лис Франческо уже вывесил замок на дверях своего сомнительного учреждения и сейчас, должно быть, спокойно жует лингвини в обществе дородной женушки и выводка детишек. Подернутые пылью книги взирают на меня из-за стекла, доказывая своими изящными обложками тонкой работы, что гений и злодейство все-таки порой бывают совместимы. Я иду дальше, разглядывая поблекшие, обшарпанные фасады и необыкновенные дверные ручки, украшающие каждый вход. Кого тут только не встретишь. Львиные головы, пожалуй, самые частные украшения дверей. За ними следуют драконьи и человеческие физиономии, искаженные злобой. Видимо, венецианцы рассчитывали, что такие недоброжелательные ручки уберегут их от нежеланных визитов. Обогнув две целующиеся парочки и одного писающего мужчину и вскарабкавшись по ступенькам, я оказываюсь в просторной пустоте своих апартаментов. Заблудившийся где-то в темном венецианском квартале сон не спешит почтить меня своим присутствием. Чтобы как-то занять себя, я берусь за карандаш, и вскоре на белом листе бумаги начинают проступать очертания лица. Как это какая разница, крючок или картошка! Очень даже большая. Вот этот промежуточный вариант очень даже ничего. Проницательные глаза, прямой нос, аккуратные губы. Алекс в моем исполнении получается вполне обаятельным и привлекательным. Бог, удобно развалившись на своем облаке, крутит пальцем у виска. Я не решаюсь показать в ответ язык, чтобы не разозлить Всевышнего и не накликать еще более габаритных бед, чем те, что он уже небрежным пинком скинул мне на голову. Всю ночь напролет обросший плотью карандашный набросок клянется мне в любви. На утро, утомленная навязчивыми сновидениями, я решаю никогда в жизни больше не пить подлый шпритц. Алекс, которому неведомы волнения моей неопытной души, присылает сообщение, в котором уведомляет меня о своей недельной отлучке. Это очередной скупой черствяк из нескольких исключительно информативных слов. Может, правда завести собаку? Эта идея приходила мне еще в Париже, ведь и там моим верным сожителем являлось вездесущее одиночество. Но тормозящим элементом в том случае стала потенциальная ответственность перед четвероногим другом и его организмом.

Бороздя в любознательном порыве культурного обогащения улицы Венеции, я развлекаю мозг полюбившейся в последнее время игрой: «отгадай, кто Алекс». На сей раз, мой любовник оказывается важным государственным лицом, от которого зависят судьбы миллионов. Его срочно вызвали, потому как выяснилось, что президент Северной Кореи припрятал под подушкой ядерную бомбу. За ближайшие дни Алекс так же успевает стать нефтяным магнатом, опальным русским олигархом, спецагентом ЦРУ и доном сицилийской мафии. А я тем временем расширяю свой кругозор посещением церкви Санта Мария дела Салюте, собора Сан Марко, часовой башни, колокольни Кампаниле, базилики Фрари, галереи Академии, десятка антикварных лавок, пары-тройки современных выставок и кучкой типичных ресторанов. Венеция это бездонный сундучок с сокровищами. В него можно запускать руку каждый день, и каждый день доставать нечто новое. Иногда эти самые сокровища находятся там, где, казалось бы, даже в голову не придется искать. Это уцелевший кусочек позолоченной фрески в пропахшей кошачьей мочой подворотне. Это удивительной красоты оконце на ветхом фасаде с осыпавшейся штукатуркой. Это маленькая икона, украшающая угол ничем непримечательного здания. Только теперь я начинаю понимать презрение, которое Марко демонстрировал по отношению к поверхностным туристам. Из-за нехватки времени эти торопыги ухватывают только самое яркое и броское, а Бог, как известно, в мелочах.

В конце недели меня одолевает печаль, вызванная, прежде всего, надвигающейся тенью дня рождения. Этот праздник как змей Горыныч о двух головах – одна веселая цветочно-подарочкая, а вторая – сморщенная морда старости. На сей раз ситуация вообще безрадостная, потому как близорукий Добрыня Никитич срубил моему змею полезную голову, оставив одну только старость. Вот последняя и корчит мне рожи, одна поганее другой. Подводить итоги собственных достижений по понятным причинам нет вообще ни малейшего желания. Успокоить себя веским «я стала старше, зато у меня теперь есть…» я не могу, потому, как на место многоточия пихнуть нечего. У меня есть что? Бродячий спонсор без лица? Так это скорее в минусы, чем в плюсы. Не понятно вообще, есть он еще, или уже приелось ему мое однообразное тельце. Может, и сгинул уже с концами, не пожелав столкнуться нос к носу с ужасающей привычкой. А если и объявится еще, то точно не на голубом вертолете и без пятиста эскимо. Окончательно растравив себе душу, я решаюсь на отчаянный поступок. Исходя из принципа «хуже уже не будет» я сообщаю Веронике, что готова пойти с ней на вечеринку. Пафосное мероприятие выпадает как раз за день до моего дня рождения. Таким образом, у меня появляется возможность совместить неприятное с неприятным и получить гадость в квадрате. Подгоняемая самоуничижительными настроениями, я отправляюсь за костюмом для предстоящего события. Таковой обнаруживается в бутике неизвестного мне доселе, но явно талантливого Эрманно Шервино. Завернутая в черный шелк и кружево я сильно напоминаю вдову главы мафиозного клана. В приличии, однако, подобному наряду точно не откажешь, вследствие чего я, вдоволь навертевшись перед зеркалом, и приобретаю его, заметно истощив банковскую карту. Туфли под стать этому шедевру мне удается локализировать поблизости в магазине Цезаре Пачотти. Итак, я готова. Держитесь, извращенцы и сутенеры!

Смелость и задор, однако, заметно убывают с приближением заветной субботы. Сдаваемые ими позиции начинают занимать сомнения и мандраж. С наступлением дня Икс я вообще превращаюсь в чеховского Беликова, больше запомнившегося читателям под прозвищем «человек в футляре». Мне одолевает целая стая дрожащих «А, может, не надо?» и «А как бы чего не вышло». То шелковый футляр морщит по бокам, то красная помада саботирует макияж, отказываясь точно повторять контур губ. В конце концов, устав от внутреннего дребезжания, я опрокидываю неуместную времени дня стопку лимончелло, и враги-страхи немного отступают. Вероника заезжает за мной на шикарном отделанном деревом водном такси. На ней элегантное творение Роберто Кавалли цвета давленной вишни.

— Чего так мрачно оделась? – вместо приветствия интересуется она, критично прищурив ярко накрашенные глаза, – Не на похороны же едем.

На похороны. Последних девичьих иллюзий.

Я пожимаю плечами. Вступать в пререкания и портить вечер раньше времени мне не хочется.

— Куда мы едем?

— На Торчелло. Вечеринка на вилле Сан Джованни.

Никаких приятных ассоциаций сей адрес у меня не вызывает. Эта вилла стала последним трамплином, спружинив с которого, я полетела в пропасть. Последний лоскуток моей прежней «нормальной» жизни.

— А что за бомонд там будет?

Бомонд – французское слово, которое буквально означает «красивый люд». Это ли значение Вероника имела в виду?

— Увидишь. Не волнуйся, шелухи вроде того урода, который тебя встречал, не будет. Только высший слой. Клиенты, потенциальные клиенты. Фабрицио должен быть.

— Может, убить его, воспользовавшись случаем? – предлагаю я.

Вероника бросает на меня выразительный взгляд, подобного которому мог бы удостоиться, скажем, раздавленный жук или собачья неожиданность на любимом коврике. Освобождать женскую половину человечества от гнета тирана она явно не стремиться. Меня слава Шарлотты Корде, если честно, как-то тоже не очень привлекает.

— А кому принадлежит Сан Джованни? – меняю тему я, – Фабрицио?

— Нет, одной пожилой сеньоре, которая сдает его в аренду на все лето. Милая такая старушка.

Небось, и не подозревает этот божий одуванчик, чем съемщики занимаются в хоромах в ее отсутствии. Итак, мы приплыли. В прямом смысле этого выражения. Вилла уже издалека выглядит празднично, как наряженная елка. Вся светится огнями и брызжет классической музыкой. Такси у причала встречает лакей в алой ливрее и золотистой маске. Он ждет, пока Вероника расплатится, потом поочередно протягивает нам крепкую руку, помогая выбраться на сушу. У меня перед глазами с молниеносной скоростью проносится яркая картинка: Марко тянет меня набухшую разочарованием и усталостью на берег в «свои» владения. Как давно это было. Лет тридцать назад. Когда небо было голубым, трава зеленой, и в моде были песни Димы Маликова. Мы проходим в благоухающий цветами холл. Само действо происходит у бассейна. Вокруг него выстроились аккуратные ряды накрытых белыми скатертями столов. На столах цветочные композиции, канделябры, серебряные ведерки с бутылями шампанского и вина, пестрые мозаики закусок. Чуть поодаль потчует собравшихся живой музыкой довольно талантливая группа. Я отмечаю, что весь обслуживающий персонал, включая музыкантов, носит одинаковые маски. Гости тем временем лиц своих не скрывают. Вероника мгновенно ускользает, оставив меня одну в незнакомом окружении. Я принимаю из рук бармена бокал Дом Периньон и, затихорившись за упитанной пальмой, разглядываю обещанный красивый люд. Красивых действительно много. Девушек. Несколько вообще безупречных картинок, вырезанных из журнала мод. При виде этих нимф, я ощущаю, как корона на моей голове тускнеет, на лице прорезаются морщины, на боках проступают складки жира. Я отворачиваюсь, задвигаясь подальше за ствол дерева, чтобы спрятать от любопытных взглядов это внезапное уродство. Присутствующие мужчины в основном перешагнули уже сорокалетний рубеж и, оставив за этим рубежом материальные проблемы, волосы и плоские животы, вступили в стадию вальяжной вседозволенности. На их непривлекательных физиономиях читается ленивая пресыщенность, слегка сдобренная вялым любопытством по отношению к происходящему. Встречаются и совсем древние деды, которые, должно быть, поставили себе целью окочуриться на любовном ложе.

— Чего ты тут затаилась? – пугает меня внезапным хлопком по плечу невесть откуда взявшаяся Вероника, – Надо ходить улыбаться. А то так не отхватишь никого.

— А кого я должна отхватить? – удивляюсь я, собиравшаяся ограничить поле охоты шампанским и канапэ с черной икрой.

— Да, я шучу. Ты у нас девушка, можно сказать, замужняя. Твой клиент заплатил за монопольное пользование. Но между нами девочками, ты вполне могла бы наставить ему рога, взяв какую-нибудь ненакладную одноразовую халтурку. От тебя же не убудет. Тут сегодня самые сливки собрались.

Надо сказать, сливки я не любила никогда, очень уж они жирные. Вот и эти не исключение.

— Вот ты как раз себе и нахватай. Пока твой ветхий младенец подгузники в Швейцарии меняет.

Вероника прищуривается, разглядывая меня как-то по-новому, будто мы с ней только что познакомились. Похоже, что такого откровенного хамства от меня она не ожидала.

— Видишь, вот этих фламинго? – вместо продолжения словесной битвы задает вопрос она, – Мулатка, вон та брюнетка и эта рыжая.

Искусно наманикюренный палец Вероники останавливается на тех самых топ-моделях, которые пробудили во мне дремавший годам комплекс неполноценности. Я киваю.

— Это сегодняшние «невесты», – видя непонимание на моем лице, куртизанка поясняет, – Свежее мясо. Они сегодня пойдут с молотка. Аукцион самая занимательная часть вечера.

— А само мясо в курсе? – сильно задетая грубостью и циничностью этих слов, вопрошаю я.

— Неа. Они думают, что их ждет блистательная карьера певиц, актрис и манекенщиц.

— А ты не хочешь их предупредить? Пока не поздно.

Ответ предсказуем. Уничижительный взгляд тоже.

— Таня, я смотрю, ты не умнеешь. Опилками что ли твоя голова большая набита?

С этой любезной фразой снежная королева покидает меня, направившись горделивой походкой на встречу какому-то лысому гному. Гном подобострастно кланяется, сверкая голой макушкой, и трется губами о Вероникину кисть.

— Еще шампанского? – предлагает бармен за моей спиной.

Я машинально протягиваю пустой бокал, не взглянув в его сторону. Оглушенная свалившимся на мою большую голову грузом информации, не замечаю, что вопрос этот задан на французском. Я наблюдаю за передвижениями язвительной мегеры. Она перемещается от гнома к какому-то круглому очкарику, отдаленно напоминающему Вини Пуха ботаника. Тут дело лобызанием ручки не ограничивается, толстяк заключает Веронику в объятия и смачно целует поочередно в обе щеки. Я слышу как один из представителей жирненьких «сливок» справа от меня, глянув в сторону обнимающихся, произносит имя. Фабрицио. Вот ты, оказывается, какой. Великий и ужасный. Кто бы мог подумать, что за фасадом неуклюжего мишки кроется злобный спрут. А Вероника с Фабрицио, оказывается, на самой что ни наесть короткой ноге. Короче только у таксы. Как-то мало похожа она на бедную узницу, вынужденную нянчить всяких великовозрастных младенцев.

— Еще шампанского? – настаивает официант, видно, задавшись целью напоить вдову сицилийского мафиози, и под шумок урвать и себе кусочек дорогостоящей плоти.

Я отхожу подальше от этого подозрительного субъекта и концентрирую свое внимание на крошечных корзиночках с крабовым мясом. Мне неприятно смотреть, как над будущими одалисками кружатся, сверкая голодными глазами, черные грифы. В воздухе витает запах предвкушения. Участников жестокого аукциона выдают похотливые улыбочки и охотничий прищур. Я задаюсь вопросом – почему меня в свое время минула подобная участь? И, отбросив лишние иллюзии, отвечаю сама себе – потому что рылом не вышла.

Избалованные женской красотой и воодушевленные предстоящими торгами, мужчины практически не обращают на меня внимания. Зато мой скорбный вид вызывает интерес у импозантной дамы лет пятидесяти.

— Скучаешь? – закидывает удочку она на скверном английском.

— Да не то чтобы очень, – неуверенно мямлю я, не зная, чего ожидать от этой барракуды.

— Если ищешь любовника, могу тебе порекомендовать одного, – великодушно предлагает мне незнакомка.

Не обнаружив вспышки интереса на моем лице, дама переформулирует предложение.

— Или любовницу?

А любовнище в меню не имеется? Этакое универсальное два в одном.

Должно быть, пожилая сутенерша приняла меня за потенциальную клиентку.

— Спасибо, я никого не ищу.

Отлипать от меня торговка человечиной явно не собирается, потому мне приходится покинуть свои позиции и переместиться к дому в поисках Вероники. Последние сомнения в том, что на этом празднике жизни я – фигура лишняя, отпадают, и я решаю откланяться. Самостоятельно покинуть виллу я, к сожалению, не в состоянии, следовательно, приходится разыскивать мою знакомую гейшу. Потоптавшись в холле, я решаюсь сунуться на кухню. Как выясняется, зря, ибо картина, представившаяся моему взгляду, явно не предназначена для трансляции слабонервным вроде меня. Поначалу мне кажется, что действующих лиц сего домашнего порно клипа всего два: подбитый жирком Фабрицио, спущенные до щиколотки штаны которого откровенно демонстрируют этот самый жирок и все, что ниже. И лысый паренек, примостившийся рядом на корточках и вдохновлено занимающийся тем, что женские журналы пафосно величают «игрой на флейте». Однако, уже закрывая проклятую дверь, я краем глаза ухватываю третий силуэт. Стройная дама в вишневом макси, оперевшись на кухонный стол, увлеченно наблюдает за действом. По ее лицу бродит довольная тень одобрения, какая обычно посещает заботливых мамаш, когда их любимое дитя лепит из песка свой первый кургузый кулич. Черная икра соревнуется с крабом, кому первому удастся покинуть негостеприимный желудок. Я спешу захлопнуть этот ларец Пандоры. Чем дальше я захожу в этот темный лес, тем больше в нем обнаруживается дров. Уже и складывать некуда. Я последние сучья еле утрамбовала.

На причале лакей, прильнув к свае, коптит небо сигаретным дымом. Я спрашиваю у него, не может ли он вызвать мне такси. Тот на удивление легко соглашается, и всего через пару минут к вилле подруливает моторная лодка. Я прошу водителя вернуть мое бренное тело в квартал Сан Марко. Судно отчаливает. Я гляжу вслед блистающему огнями приюту порока. Прощай, Сан Джованни, дай Бог, это наша с тобой последняя встреча. На стремительно удаляющейся пристани появляется официант в маске. Кажется, он машет мне рукой, требуя вернуться. Должно быть, Вероника послала за мной, посчитав, что не достаточно наигралась с большеголовой мечтательницей. Фигушки вам. Возвращаться я в этот эпицентр разврата не собираюсь. Мне на сегодня впечатлений хватило. В принципе и на всю оставшуюся тоже. Могу с уверенностью выходить замуж за среднестатистического одноклассника и хранить ему верность до гробовой доски. Или еще того лучше сдаться с потрохами в монастырь. Холодный ночной ветер хлещет меня по щекам, окончательно отрезвляя. Я собираю все увиденное и услышанное в кучку и аккуратно раскладываю по полочкам. Труднее всего определиться с двумя зловонными стопками: «Вероника» и «Фабрицио». Начнем с последней. Нетрадиционная ориентация, конечно, не мешает сему индивидууму управлять мощным трафиком женщин. Кто сказал, что вегетарианец не может торговать мясом? Меня смущает другое. Облик Фабрицио и его поведения никак не вяжутся с образом сильного лидера. Зато эта роль отлично подходит властной брюнетке. Полочка, которую я ищу, обнаруживается прямо перед носом. Вероника и есть Фабрицио! Вялый Винни – это всего лишь ширма. Настоящий злодей все это время был передо мной. Я гостила у него, пила с ним кофе, делилась своими страхами и сомнениями. А он слушал и посмеивался. Ведь неспроста после своего боевого крещения я проснулась дома у Вероники. Неспроста она внушала мне, что побег невозможен, и я должна смириться со своей участью. А все ее рассказы про тяжелое детство, деревянные игрушки и старичков в памперсах, выходит, выдумка с целью втереться в доверие? Или, как она сама сказала, непыльная халтурка? Взбудораженная этим открытием, я не замечаю, как лодка преодолевает километры, разделяющие Торчелло и центр Венеции. Расплатившись, поднимаюсь наверх по деревянным ступенькам. Невдалеке запоздавший гондольер выгружает последнюю парочку клиентов. Это два тыквоголовых японца, вооруженные фотокамерами Лейка. Я смотрю на гладкую лакированную гондолу с обитым красной кожей сидением в форме сердца, и ноги сами собой несут меня к ней. Гондольер ноет, что уже поздно, дома жена, спагетти остыли, и я понимаю, что он пытается набить цену. Обычно получасовая прогулка стоит около 100 евро. Я предлагаю 200. Посетовав последний раз на пропавшие зазря спагетти, венецианец помогает мне забраться на борт. Устало покачиваясь на смоляных волнах, пирога нехотя двигается вперед в просторные объятия Гран Канала. На гладкой поверхности колышутся миниатюры зданий. Мне хочется зачерпнуть их ладошкой и оставить на память. Капитан судна интересуется, почему рядом с моей попой на сердечке-диване не покоится дружественная попа возлюбленного. Я выдумываю на ходу душещипательную историю о том, как поругалась с обладателем этой самой попы и сбежала прямо из ресторана. Мужчина в полосатой майке советует мне помириться с избранником, хотя по его словам итальянское поверье гласит, что если приедешь с любимым в Венецию, свадьбе не бывать. Потом, увлекшись, рассказывает, что в этом году в Венеции появилась первая в истории города гондольер-женщина. Он замечает, что это противная мужеподобная дама, которая не заслуживает уважения коллег шовинистов. Мы заплываем в узкий, плохо освещенный канал, пахнущий сыростью и гнилью. Я вижу, как с крыльца какого-то дома спрыгивает в воду упитанная крыса и уверенным баттерфляем направляется к соседним ступенькам. Грызун движется параллельно гондоле и, в конце концов, одерживает победу в импровизированной гонке, пребыв первым к пункту назначения. Мне вспоминается мультяшный Реми, и я проникаюсь симпатией к этому не очень опрятному животному. Что бы ни говорили о крысах, некоторые представители хомо сапиенс распространяют гораздо больше всякой заразы. Прогулка заканчивается там, где и началась. Я вылезаю на пристань и, ковыляя на неуместных каблуках по щебню, направляюсь в свое временное пристанище. Думать уже не хочется ни о чем. Будем надеяться, что утро окажется мудрее ночи, и разбудит меня толковыми советами.

Надеждам этим, однако, не суждено оправдаться. Моя жизнь упорно отказывается переступать с черной полосы на светлую. День начинается с пренеприятнейшего визита. Вопреки смелому заявлению известного мультипликационного героя о мудрости ранних походов в гости, я не считаю подобные вторжения уместными. Но дверь открыть все-таки приходится. Вероника, выпустив в меня привычный заряд презрения, проходит уверенным шагом в гостиную. Я плетусь следом, затягивая на ходу пояс халата.

— Кофе, чай, потанцуем? – предлагаю я без малейшего энтузиазма.

Чем грозит мне этот экстренный визит, пока не понятно. Но было бы наивно пытаться разглядеть в Веронике носительницу доброй вести.

— Кофе. Черный. Без сахара, – командует начальница.

— Чем обязана? – без лишних прелюдий перехожу к делу я, поставив на стол маленькую чашку Неспрессо.

— Ты вчера так быстро сбежала. Прямо как Золушка с бала, – замечает хищница.

— Ну, после двенадцати, моя карета превратилась в тыкву, а принц в пугало, – выждав короткую паузу, добавляю, – А мясо я вчера на рынке купила свежее, так что участвовать в торгах смысла не было.

— Я смотрю, ты отточила язык, – делает наблюдение Вероника.

Поднадоела бесперспективная роль боксерской груши. Вообще все это прогнившее до сердцевины окружение мне окончательно опротивело. И главный сгусток гнили в лице Вероники больше всех.

— Вероника, скажи мне честно, зачем ты так рано пожаловала? Только не надо слезных историй про то, что очередной извращенец откинул лапти на рассвете. Venise Experience это же твое детище? Фабрицио тут не при чем?

— Ишь, какая сообразительная, – улыбается ведьма, пригубив свой горький кофе, – Ты слышала о двух лягушках, что попали в молоко? Одна повесила лапки и утонула. А другая взбила из молока сметану и вылезла. Так вот, я предпочла взбить сметану.

— А то, что в твоей сметане столько девушек молодых потонуло, тебя не волнует?

— А кто им мешал шевелить лапами и выбираться? Таня, пойми ты одну неписаную истину – жить надо для себя. Ты у себя одна. Впрочем, я не затем пришла, чтобы тебе мораль читать. У меня к тебе предложение.

Протоптать себе дорожку к солнцу по трупикам?

— Вчера один клиент выразил желание с тобой встретиться. По идее я не имею права согласиться. Маска затребовал тебе в единоличное пользование. Но этот клиент предлагает очень хорошие деньги. Поэтому я готова пойти с тобой на компромисс. После этого свидания ты свободна. Можешь идти на все четыре стороны, никто из организации тебя преследовать не будет. Для маски я сочиню душещипательную историю.

Свободна? Сюрреалистическое какое-то слово. Пахнущее сиренью, свежескошенной травой и теплым круассаном на террасе парижского кафе.

— Так прямо и свободна, – недоверчиво мямлю я.

— Я верну тебе твой паспорт. Одежду и деньги можешь оставить себе, ты их заработала.

— А что это за клиент такой? Какой-нибудь Джек Потрошитель?

— С виду вполне приличный. Молодой даже.

Я всматриваюсь в бледное лицо Вероники, силясь разглядеть в ее глазах предательский огонек. Все не может быть вот так просто. Тут обязательно затесался какой-нибудь подвох.

— Я даю тебе полдня на раздумья. Если дашь согласие, скажу, куда тебе идти сегодня вечером. Утром курьер занесет твой паспорт. Кстати, твой старый чемодан тоже у меня. Если хочешь, я велю доставить и его.

— И ты не боишься, что я могу рассказать о кошмарах, которые вы тут творите? – продолжаю сомневаться я.

— Да ради Бога. Только кто тебя слушать будет? Больные фантазии нимфоманки. В наше время подобным никого не удивишь.

Вероника поднимается с дивана.

— Давай вращай шурупами.

У дверей она оборачивается и, окинув меня оценивающим взглядом, выдает короткую, но емкую фразу:

— И что они в тебе находят!

Дверь захлопывается. Я прижимаюсь спиной к гладкому дереву. Вероника выдала себя последним предложением. Мне мгновенно становится понятно, почему рабовладелица решила предоставить мне вольную. Зависть. Должно быть, этот маленький ядовитый паразит засел в ее недрах еще тогда, когда привередливый Маска проявил неожиданную инициативу и пожелал стать моим единственным спонсором. Наверно с этого момента, Вероника начала рассматривать меня как возможную конкурентку. Во мне было нечто такое, что привлекло мужчину, которого до этого не смогла заинтересовать ни одна девушка. Видя, что парой свиданий эта связь не ограничилась, а наоборот окрепла, сутенерша напряглась еще сильнее. Ее раздражал мой успех. К тому же, вероятно, она не исключала возможности, что откинув иллюзии и заматерев, я попытаюсь претендовать на большее. Предложение нового клиента упало последней каплей в эту до краев переполненную раздражением чашу. Вероника решила убить сразу двух зайцев – хорошо подзаработать и избавиться от потенциальной антагонистки. С этим более ли мене ясно, теперь переходим к этому странному предложению, свалившемуся на меня невесть откуда. Кто этот таинственный заказчик? Какого зажравшегося толстопуза стрела Амура зацепила вчера ниже пояса? Что-то не припоминаю навязчивого внимания со стороны собравшихся сливок. По логике, если бы я кому-нибудь приглянулась, этот неотягощенный комплексами кто-то мог бы напрямую обратиться к производителю, вместо того, чтобы переплачивать посреднику. Но ко мне кроме толстой тетки никто не подходил и ничего не предлагал. Ах, да, официант еще навязывал шампанское. Чертовщина какая-то. Может, я все-таки неправильно истолковала мотивацию Вероники? Путаясь в хороводах мыслей, я не замечаю, как заглатываю третью чашку кофе. Мне очень хочется, чтобы рядом чудесным образом оказался Артур. Он бы трезво оценил ситуацию и выдал бы правильное решение. Возможно, что если этот мистический клиент не раскромсает меня на мелкие кусочки, я совсем скоро смогу вновь оказаться в своем углу в уютной компании друга. Я ловлю себя на том, что мысленно я уже приняла предложение Вероники. Согласилась на этот единичный секс-сеанс ради чудодейственной свободы. А как же Алекс? Я брошу его вот так малодушно, без объяснений, удирая обратно в реальность? Ведь нельзя забывать, что не встреться он на моем пути, не пожалей меня тогда, я бы сейчас томилась в застенках публичного дома, ожидая длинную вереницу клиентов. С другой стороны, я до сих пор не знаю его лица. Я не слышала от него ни признаний, ни добрый слов. У меня нет уверенности, что завтра я не получу от него сообщения с текстом: «Ты мне надоела. Прощай». А если не завтра, то через неделю, или через месяц. Я не Шахерезада, моего воображения не хватит на 1000 и одну ночь. Не могу я пожертвовать свободой ради тех немногих робких поцелуев. Тело свербит, протестуя против такого определения. Ему жаль терять то яркое, сочное удовольствие, что окатывает его каждый раз в объятиях Алекса. «Цыц, решать будет голова!» отсекаю я эти вялые протесты. А голова упорно твердит, что ей надоело пухнуть, изобретая новые постельные чудеса. Ее тяготит зародившееся недавно томление. Ее пугает маленький росток надежды. Неудивительно, ведь эта надежда глупая необоснованная. Только в фильме Ричард Гир может влюбиться в проститутку и предложить ей руку и сердце. В действительности представительницы древнейшей профессии изнашиваются с годами и лет в 50 превращаются в ветхих никому ненужных старух, каждая морщина на теле которых олицетворяет рухнувшую иллюзию. «Хочешь такую перспективу?» «Нет» испуганно блеет тело. Пусть Вероника лично для меня не являет собой достойный пример для подражания, в ее «Надо жить для себя» есть щепотка истины. Прости, Маска. Итак, решение принято. Остается только уповать, что Всевышний смилостивится надо мной и не пошлет мне на последок какого-нибудь Маркиза де Сада. Я звоню Веронике и сообщаю о своем выборе.

— Отлично, – заметно радуется змея, – В восемь вечера подойдешь по адресу, который я тебе вышлю смс. Это съемная квартира.

— А этот клиент…

— Все сама увидишь.

— А гарантии…

— Не смеши меня. И запомни, я тебе второй раз такого предложения не сделаю, – отрезает она и вешает трубку, прежде чем я успеваю втиснуть какой-нибудь вопросишко.

Когда увижу, будет поздно спасаться бегством. Сходить, что ли в церковь помолиться? В прошлый раз пресвятая дева вняла моей неписаной мольбе и послала мне Маску. Может, подфартит и на этот раз. Нет, с церковь стыдно. Негоже просить милости небес, собираясь совершить очередной грех. Телефон вздрагивает сообщением. Вот адрес, по которому я сегодня лишусь еще одной частички себя. «Соберись, Татьяна», – дергает меня за плечо оптимизм, – «Это последняя ступень на пути к свободе. Переступишь и захлопнешь за собой двери в это темное царство». Эх, быть бы на сто процентов уверенной, что так оно и будет.

На протяжении всего дня меня не отпускают из своих тисков сомнения и страхи. В конце концов, меня начинает тяготить их давление, и я решаю изгнать паразитов привычным способом. После трех бокалов виски в голове происходит путч, новые власти устраивают на захваченной территории крупномасштабный балаган. Предстоящая миссия вызывает у меня взрывы истеричного хохота. Я принимаю душ, натягиваю игривое белье, сверху платье, наношу призывный макияж в стиле фовистов. Показываю своему отражению в зеркале язык. «Прости, мама, это вынужденная мера», – бормочу я себе под нос, ворочая ключом в замке. Указанный адрес удается разыскать на удивление быстро. Похоже, я таки адаптировалась в этом городе-лабиринте. Вот она квартира 34. Девочка по вызову прибыла. Для полноты образа мне не хватает чулок в крупную сетку, пергидрольных кудрей и комка жвачки за щекой. Будем надеяться, что клиент не привередливый, на отсутствие этих деталей внимания не обратит. Из-за двери доносится «Come in». Должно быть, он ожидает меня, распластав по-крабьи свое неаппетитное белое тело на кровати. Держись, виски, не смей выветриваться раньше времени! Я прохожу по темному коридору в аналогично неосвещенную спальню. Пробивающийся сквозь тяжелые занавеси тонкий лучик заходящего солнца скупо освещает высокую фигуру, развернутую ко мне тыльной стороной. Делает вид, что любуется пейзажем. Ладно, будем разворачивать эту избушку. Я избавляюсь от платья и приближаюсь к замороженному. Прижимаюсь к его покрытой рубашкой спине своими выпуклостями. Он резко разворачивается. До чего же эти клиенты Venise Experiences однообразны. Этот тоже вырядился в маску. Я начинаю понимать венецианцев, которые в свое время запретили ношения масок вне карнавалов и даже назначили штраф за неповиновение. Смотрит на меня своими прорезями. Казанова из папье-маше. С сильно выдающейся вперед верхней губой. Меня так и порывает расхохотаться и плюнуть в эту белую ничего не выражающую морду. Едва сдерживаюсь. С другой стороны, так даже лучше. Этого я точно не желаю знать в лицо. Сделал дело и гуляй смело. Кажется, к этому самом делу он наконец-то решился перейти. Гладит мои плечи, волосы. Как-то неуверенно, нерешительно. Руки у него гладкие с мягкими подушечками пальцев. Похоже, что Вероника не соврала, клиент правда молодой. Может, девственник? А игрушку ему толстопузый папаша оплатил? Следуя давней традиции решил научить сына уму-разуму. Ну, что ж, опять же плюс. Не будет привязывать меня за пятку к люстре и требовать экзотической акробатики. Мне кажется, какое-то мгновение мужчина колеблется, потом, видимо, отважившись, он задвигает штору до наступления кромешной темноты и увлекает меня за собой на кровать. Мда, если это девственник, то врожденно одаренный. Он с легкостью справляется с застежкой моего лифчика и одним движением избавляет меня от нижней половины комплекта. Мне приятны его поцелуи. На какое-то мгновение во мне вспыхивает ответный огонек. Но язычок пламени гаснет, раздавленные неуместной мыслью об Алексе. До сего момента нас с ним связывало нечто важное, нечто живое. А я взяла и уничтожила этот маленький вибрирующий организм. Мне больно смотреть, как он стонет и пульсирует в агонии, под давлением переплетенных тел. Очередной раз усекаю для себя, что я сугубо моногамна. Измена даже в таких неоднозначных обстоятельствах дается мне с трудом. Мужчина тем временем старается доставить мне удовольствие. Он ведет себя как влюбленный, а не как клиент. Я отмечаю умом, что мне очередной раз повезло. А вот тело упорно отказывается пропускать через себя ответный заряд. Я компенсирую отсутствие реальных восторгов имитированными охами и ахами. Похоже, что мужчину удовлетворяет моя актерская игра. Он сжимает меня крепко-крепко, замирает, хватая ртом воздух и крупицы блаженства. Отдышавшись, касается губами моего лба, виска, щеки… Мне не хочется отвечать на этот благодарный порыв. Внутри бродит терпкое безразличие. Он отворачивается к стене.

— Прости. Я должен был тебя предупредить.

Что-то в этой фразе щипает меня за ухо. Не смысл. Язык, на котором она произнесена. И голос. Я подскакиваю на простыне. Не может быть! Вот этого точно не может быть! Я спрыгиваю с кровати и распахиваю шторы. Комнату заливают золотистые струи заката. Передо мной, пристыжено сгорбившись, сидит Артур.

— Ты, ты…,- я захлебываюсь негодованием.

Будучи не в состоянии выразить свое возмущение словами, я набрасываюсь на негодяя с кулаками. До того, как ему удается поймать мои запястья, я изловчаюсь-таки отвесить ему пару-тройку весомых оплеух.

— Так я и знал, – бормочет Артур, уворачиваясь, – Добрые дела наказуемы.

— Добрые? Да, я тебе за такие шутки сейчас голову оторву! Или лучше непосредственно орудие преступления! – бушую я.

Я всегда воспринимала Артура исключительно как друга, товарища и брата. Свершившееся соитие для меня равнозначно инцесту.

— Ты успокоишься или нет? Дай я толком все объясню! – требует мошенник.

— Что тут объяснять? Я думала ты мне друг, а ты…

А он оказался таким же одноклеточным, как и все предыдущие его братья по племени. Крушение этой последней хиленькой иллюзии добивает меня тяжелым молотком. Раздробленное туловище расползается по простыне, обливаясь слезами. Артур делает неумелую попытку утихомирить слезный фонтан.

— Ну, прости, ну, я не должен был.… Надо было тебе сразу признаться. Я так и собирался. Сюрприз сделать. А ты разделась и…

— Все одинаковые, – вставляю я между двумя всхлипами, – Зачем вам голову Бог нацепил вообще непонятно. Для красоты разве что… и то сомнительно.

Последнее мое замечание поднимает Артура со стадии покаяния на ступень обиды.

— За одинаковых спасибо тебе большое! – петушится он, отодвинувшись, – Я ради тебя все бросил. Приехал сюда выручать заблудшую душу. Чего мне стоило тебя найти! Чудом попал на эту вечеринку. А мадам нос воротит. Зазналась. С официантами не общается. Налопалась черной икры и сбежала. Знаешь, во сколько мне обошлось это свидание? Лучше тебе этого не знать. Я квартиру продал, чтобы тебя из этого борделя вытащить. А ты мне плюешь в лицо.

— Ишь благородный рыцарь нашелся! Конечно, за такие деньги и не использовать покупку по назначению! И как окупилось вложение-то? Или господин еще чего пожелает? Каких-нибудь дополнительных услуг? Так сказать бонус от фирмы?

— Таня, мне вот тут в голову пришло. А может зря я это все, а? Может, тебя и спасать-то не надо было? Прижилась, вошла во вкус? Ты так разделась профессионально. И макияж…

Я разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и со всех оставшихся сил впечатываю свою ладонь в гладкую щеку мерзавца. Не дожидаясь ответной словесной пощечины, натягиваю на себя платье, продеваю ноги в туфли и вылетаю из квартиры. В самых глубинах противоречивой души засела крохотная надежда на то, что Артур выбежит сейчас за мной следом, бросится на колени, будет умолять простить. Я даже несколько раз оборачиваюсь. Но погони за мной нет. Узкая улица пустует. «Погорячилась» трезво замечает разум, «Парень тебя, можно сказать, из лап злодеев вырвал. Много ли в наше время таких героев осталось? Вот именно, редкие единицы. А ты его вместо того, чтобы отблагодарить, по щекам хлещешь». «Отблагодарить-то, я отблагодарила. И не герой он, а подлый предатель. Самую болезненную струнку дернул. Не зря считается, что никто не может так сильно ранить, как близкий человек» хнычет душа. Одолеваемая противоречивыми чувствами, я добираюсь до своей берлоги. Меня встречают початая бутылка виски и одинокий стакан. Душа по привычке требует заполировать неприятную зарубину. Разум кряхтит маминым голосом: «Так недолго и спиться». Я глотаю горькую отраву, рисуя в воображении невеселую картину: я в ободранном пальто и морщинах собираю бутылки по подворотням. «Так тебе и надо», презрительно бросает, проходя мимо, Артур. Молодой, красивый и недоступный. «Так мне и надо» вслух повторяю я. Слезы напирают, почувствовав слабину. Я смываю ими оставшуюся косметику и, щедро смочив подушку, отхожу в мир тревожных неглубоких снов.

Вытряхивает меня из теплой колыбели настойчивый звонок в дверь. Очередной Пятачок с утра пораньше в гости пожаловал. Или, отбросив эвфемизмы, просто свинья. На пороге мою сонную физию с отпечатком подушки на правой щеке безразлично созерцает незнакомый итальянец среднестатистической внешности.

— Ваш багаж и документы.

— Grazie, – мямлю я в ответ.

Итак, Вероника свое слово сдержала. Всемогущий спрут по имени Venise Experiences разжал свою крепкую клешню. Я свободна. Закрываю дверь. В белом конверте обнаруживается мой паспорт. К чемодану прилагается пакет с моей сумочкой, телефоном и купленным Марко бельишком. Спрут пережевал меня и выплюнул. Стоило бы наверно обрадоваться. Но меня с головы до ног опутала болезненная, тупая усталость. Я машинально звоню в аэропорт и требую билет на ближайший рейс Венеция – Париж. Остался только бизнес класс? Отлично, полечу бизнесом. Только, пожалуйста, побыстрее, сеньора. Через два часа? Замечательно. Вызываю такси. На автомате собираю пожитки. Взгляд спотыкается о картонный конверт на столе. Вчера, прибывая в разобранном на винтики состоянии, я не заметила этого нежданного гостя. Обратный адрес не указан. Ладно, разверну в самолете, сейчас не до этого. Вроде все. Прощай, логово куртизанки! Прощай, Алекс! Прости, если что не так. Таксист помогает мне забросить чемодан на борт моторной лодки. Дворец Дожей провожает меня ребристым готическим боком, пробуждая в душе стайку пыльных мотыльков-воспоминаний. Мост Вздохов по-прежнему закован в леса и едва угадываем за огромной синей афишей с рекламой торгового цента Coin. Я покидаю город на воде с чувством облегчения и избавления. Жестокая сказка для взрослых закончилась, меня ждут безопасные серые реалии. Весь путь от центра до аэропорта я стараюсь не пропускать в голову навязчивых мыслей об Артуре и Алексе. Я свободна. Мне больше никто не нужен. Девушка за стойкой бизнес класса усиленно улыбается. За двойную цену в два раза больше отбеленных зубов. Я поднимаюсь по трапу на самолет вслед за вереницей удовлетворенных романтическим отдыхом в Венеции туристов. Честно говоря, до последнего мгновения, мои внутренности сверлит дрель страха. Я боюсь, что, не смотря на заверения Вероники, меня схватит за локоть какой-нибудь чернявый выходец из ада, и утащит обратно в смрадную клоаку. Однако этого не происходит. Честная куртизанка отпустила меня с миром. Шасси отрывается от земли, самолет взмывает в синее небо, оставив все страхи на взлетной полосе. Край глаза смачивает слеза. Как-то я в последнее время извергаю из себя чересчур много влаги. Нервы совсем расшатались. Хотя я и в детстве была плаксой. Помнится, папа говаривал: «пусть плачет, меньше писать будет». Не знаю, насколько эта теория обоснована с медицинской точки зрения, но я еще тогда в малосознательном возрасте решила, что никогда своему ребенку подобного не скажу. И никогда не брошу его одного на милость прожорливого общества и лиловой слизи. Франко-итальянская пресса предложенная стюардессой не вызывает у меня интереса. Я вспоминаю про картонный конверт и за неимением более увлекательного занятия решаю вскрыть его. Из коричневой упаковки выскальзывают бархатный мешочек и сложенный лист бумаги. Загребущие ручонки сами тянуться к бархату. Запустив пальцы вовнутрь, я извлекаю на свет божий колье из белого золота и перламутра. Подобные четырехлистные ладошки клевера, соединенные между собой тонкой золотой нитью, мне приходилось не раз видеть в витрине бутика Ван Клиф&Арпельс на rue de la Paix. Личность щедрого дарителя не вызывает у меня сомнений. Я дрожащими пальцами разворачиваю письмо. «Дорогая Татьяна! К сожалению, я не могу быть в Венеции и лично поздравить тебя с днем рождения. Надеюсь, что этот скромный подарок придется тебе по вкусу. Я очень дорожу нашими встречами. В ближайшем времени я не смогу часто бывать в Италии, потому я хочу предложить тебе переехать в Париж. Я куплю тебе квартиру и удвою деньги на карманные расходы. Ты не будешь больше ни от кого зависеть. Предлагаю обсудить это за ужином в ресторане завтра вечером. P.S. Моя теория оказалась ошибочна. Я хочу знать о тебе все». Вот тебе, бабушка, и юрьев день! Передо мной, оказывается, были открыты все двери, а я, обдирая кожу, лезла в форточку. Знала ли Вероника о намерениях Маски выкупить меня из рабства? Скорее всего. Хитрая стерва решила продать один и тот же товар дважды. А как поступила бы я, получи я это депешу на день раньше? Приняла бы предложение Алекса? Выплясывающее странный племенной танец где-то между горлом и грудной клеткой сердце, утвердительно хлопает желудочками. Разве не этого ты хотела? Увидеть его без маски. Услышать, что он тобой дорожит. Плюс апартаменты в Париже и ежемесячные субсидии. Тут, надо быть инфузорией туфелькой, чтобы отказаться. Жизнь, помурыжив меня как следует, выдала на выходе из комнаты пыток счастливый билетик. А я, приняв его за ненужную бумажку, скомкала и бросила в мусорник. Оплакивая упущенный шанс, я назначаю главным виновником этого фиаско Артура. В свете открывшихся обстоятельств, в этом его «освобождении» не было никакой нужды. Своим вероломным вмешательством бывший друг разрушил то хрупкое строение, что я созидала больше месяца. И спасибо сказать ему за это я как-то не готова. Стюардесса потчует меня привилегированной пищей, недоступной сидящему за занавеской эконом-классу. Я жую, не ощущая вкуса. Когда-то давно я видела репортаж про француза, у которого отказали вкусовые рецепторы. Бедняга не чувствовал больше разницы между камамбером и рокфором. Для гурмана это стало настоящей катастрофой, и он с горя женился на торговке рыбой. Я бы наверно на его месте обрадовалась. Большая экономия на еде получается. Выбравшись из Руасси, я переношусь из венецианского лета в парижскую осень. Похоже, что сентябрь выдался в столице непривычно серым и промозглым. Я наблюдаю, как за окном автобуса проносятся бледно-зеленые поля и мрачные индустриальные постройки. В опустевшем ведерке души не плещется радость от возвращения. На его дне остались только маленькие капли усталости и разочарования. Я выхожу на конечной напротив Оперы Гарнье и ловлю такси у отеля Park Hyatt. Белый Мерседес везет меня обратно в привычный парижский быт. Сколько слез я пролила в Италии, мечтая об этом моменте. И вот он наступил, а я ничего не чувствую. Расплачиваюсь. Выхожу. Тяну чемодан на четвертый этаж без лифта. Мне хочется бросить этого неблагодарного возвращенца, но я собираю в кулачок последние силенки и преодолеваю финальное препятствие. Ca y est[27]. Безымянная высота взята. Здравствуй, родная клетуха! В мое отсутствие тут ничего не изменилось. Квадратные метры не расплодились, на месте водосточной трубы не взошли кипарисы. Я осматриваю привычное жилище новыми, разбалованными роскошью, глазами. В результате скрупулезного обследования, прихожу к выходу – ни моей ноги, ни руки, ни остальных частей тела больше здесь не будет. Не смотря на то, что возможность волшебным образом перенестись на десять ступенек выше безвозвратно утеряна, я не намерена засиживаться на нижней щербатой. Завтра я подумаю, как сделать первые шаги на пути к новой цели, а сегодня у меня остались силовые ресурсы только на то, чтобы принять душ, заказать суши и, поужинав, отвалить на боковую. Оприходовав с горем пополам сомнительного качества японскую пищу, я собираюсь уже перекочевать из кухни-гостиной-коридора в спальню, как тут меня останавливает настойчивый звонок в дверь. Кого это еще нечистая принесла? На пороге обнаруживается потерявший в дороге коня и корону принц Артур.

— Привет, – здоровается избавитель, фокусируя взгляд где-то в районе собственных ботинок, – Я к тебе.

— В смысле?

Я уже на половину дремлю, и будить себя лишними эмоциональными всплесками не хочется.

— В смысле жить, – спокойно выдает наглец, подталкивая к порогу чемодан, – Я же свою квартиру продал.

Здрасте, я ваша тетя! Сон сползает на бок.

— Послушай, Артур…

— Тань, давай завтра поговорим. Я устал очень.

И с этими словами нахал, потеснив меня плечом, протискивается в квартиру, таща за собой собрата- приживалу на колесиках. Я не нахожу в себе сил выставить этих иждивенцев за дверь.

— О, у тебя маки остались! Я страшно голодный. В самолете не кормили, – проявляет чудеса наглости Артур.

— Ты что, правда, квартиру продал? – вяло интересуюсь я, наблюдая, как он уплетает за обе щеки рис с рыбой.

— Угу. У меня друг в агентстве недвижимости работает. Помнишь, Гийом? За полцены моментально ушла. Жалковато, конечно, было. Папин подарок на совершеннолетие.

Он не смотрит на меня, делая вид, что занят едой. За напускным легкомыслием я впервые замечаю очертания чего-то важного и настоящего. Все время нашего знакомства я воспринимала проявления внимания со стороны Артура исключительно как хитрый способ перевесить на мои хрупкие плечи свои бытовые заботы. За симпатичной внешностью мне виделся задорный избалованный мальчуган, но никак не привлекательный мужчина. Но подобный персонаж никогда бы не решился на отчаянный поступок, он не стал бы жертвовать собственным комфортом и материальной базой ради того, чтобы верная подруга смогла снова гладить ему рубашки и делиться своим ужином. Выходит, что-то я в Артуре проглядела.

— А зачем? – спрашиваю я, чтобы подтвердить потупившую в мозг догадку.

Артур поднимает на меня свои синие бездонные глазищи.

— А что я, по-твоему, должен был делать? Ты уехала к какому-то очередному интернетному придурку. Присылаешь сообщение, что, мол, полный отстой, и скорее бы обратно вернуться. И пропадаешь. Тетенька в телефоне твердит мне, что абонент больше не существует. Твоя начальница понятия не имеет, куда ты запропастилась. Тут не надо быть ясновидящим, чтобы понять, что с тобой что-то случилось. Вот я и поехал в Венецию разыскивать сгинувшую подругу. Столько времени денег ушло, пока я докопался-таки до Venise Experiences. Я был уверен, что эти сутенеры тебя не отпустили бы добровольно. А оказалось, тебя и не держал никто. Взяла и улетела.

Ага, поработала месячишко путаной, накопила копеечку, и обратно в Париж табуретки продавать.

— Держал, – вздыхаю я, – Артур, это длинная история. И я не уверена, что когда-нибудь захочу рассказать ее тебе целиком. Меня отпустили, потому что ты заплатил. Так что папин подарок не пропал зря.

— Это радует. В смысле то, что не пропал. Тань, ты прости меня за.… Ну, в общем, ты понимаешь, – Артур покаянно опускает голову, – Учти, третий раз прощения прошу. Четвертый не буду.

Меня накрывает волна воспоминаний. Пальцы Артура, его губы, его гладкое тело. Щеки нагреваются румянцем. Непосредственность покидает комнату, хлопнув дверью.

— Я устала. Пора спать, – мямлю я, уставившись на водосточную трубу.

Врожденный гуманизм не позволяет мне уложить бездомного героя на продавленный диван метр сорок длинной. Отмытый до блеска и благоухающий моим гелем для душа Артур забирается под одеяло с отведенного ему бока. Я демонстративно разворачиваюсь к нему закованной в плюшевую пижаму времен Очаковских и покорения Крыма спиной и делаю вид, что моментально отрубилась. Мои усилия по сохранению жалких обглодышей девичьей чести оказываются лишними. Мой новоявленный сожитель, оттянув на себя большую часть одеяла, сладко посапывает, не сделав ни малейшей попытки хотя бы дружески приобнять меня за плюшевый бок. Примерное поведение питомца радует меня. Я могу спокойно откинуть край покрывала и запустить в теплую многослойность постели блудливую тень Алекса. Она льнет ко мне, ласкаясь как выпрашивающий вкуснятину кот, и шепчет в ухо «Я хочу знать о тебе все. Я хочу знать о тебе все». Всю ночь я, взобравшись на подмостки оратора, веду длинное детальное повествование о собственной жизни. Детство, озаренное любовью двух самых близких людей. Первый четырехколесный велосипед. Мамины пироги. А потом некто невидимой рукой выкручивает лампочку, которая освещала нашу маленькую семью. На этом месте я пускаю слезу. Впервые с того момента, как мама вернулась с работы с перекошенным страданием лицом, и я поняла, что так, как раньше уже никогда больше не будет. Я не плакала ни тогда, будучи не в состоянии оценить глубину потери вследствие своего юного беззаботного возраста, ни после, занятая юношескими поисками себя и своего места в мире. А вот сейчас я осознаю, что та пробоина была решающей. Залатать ее не удалось ни мне, ни маме, и наш корабль развалился на части. Алекс улыбается мне и гладит по щеке, вытирая крупную соленую слезу. Я, заручившись его поддержкой, продолжаю повествование. Рассказ о мужчинах в моей жизни не вызывает у него энтузиазма. Он хмурится и отводит взгляд. А я говорю и говорю. Из меня хлещет мощный поток накопившихся за годы одиночества обид и разочарований. Исчерпав, наконец, все забродившие и покрывшиеся пылью запасы и окончательно охрипнув, я позволяю Алексу завернуть меня в объятия. Он гладит меня по голове как ребенка и твердит, что отныне все будет хорошо. И я ему верю. Лампочка чудным образом возвращается на свое прежнее место, ее мягкий желтый свет наполняет меня надеждой. «Ты немножко храпишь, но это не страшно», говорит Алекс, целуя меня в висок. Я открываю глаза. Артур улыбается, источая неестественно свежий запах зубной пасты. Добро пожаловать в реальность. Рядом со мной развалился не спонсор-загадка, а благородный избавитель, избавивший меня от радужных перспектив.

— Неправда. Я никогда не храплю, – мычу я, стараясь не разевать не успевший вкусить Лакалюта рот.

Кстати, что касается Артура, он-то точно не храпит. Мой тонкий слух и некрепкий сон не потерпели бы чужеродных звуков. Вот оно пока единственное явное преимущество отношений с молодым мужчиной. Другие мне пока неизвестны, ибо я всегда предпочитала матерую дичь. Любой самый завалящий психолог скажет, что подобный выбор обосновывается подсознательным поиском утерянного в детстве отца. Исходя из этого, можно сделать вывод, что престарелые ловеласы, охотящиеся за Лолитами, истосковались по дочери, а силиконистые дамы преклонного возраста, оплачивающие услуги молоденьких жиголо, тяготятся мечтами о сыне. Так или иначе, замену родича в лице Алекса я безвозвратно упустила. Даже если он живет в Париже, найти безымянного человека без лица вряд ли под силу даже самой сноровистой ищейке. Разве, что, пойдя по следам Амели, расклеить по городу те рисованные портреты, за созданием которых я коротала свои венецианские будни. В общем, напрашивается неутешительный вывод, что отцазаменитель свернул с моего жизненного пути вслед за оригиналом. Остается нехрапящий молодец 25 лет отроду. Что с ним делать, ума не приложу. Попытаться перекроить складывавшиеся годами предпочтения и, зачеркнув графу «отец» вписать на это место сына? Или выкинуть из головы единичный эпизод недозволенного сближения и вернуться к отметке «друзья»? Времени на раздумья у меня достаточно. Артур, чмокнув меня в щеку, убегает на работу. Я звоню в магазин мебели, чтобы по-человечески уволиться. А то получилось, как в анекдоте: «Нормально, меня с работы уволили! – За что? – Да фиг его знает, я там полгода уже не был». Директриса не выказывает желания слушать мои оправдания и сухо скомандовав мне прийти забрать свой последний bulletin de paie[28], отключается. Следующий звонок маме. Стряхнув с плеч привычный ворох недовольства и обвинений, радостно сообщаю, что стажировка закончена, и я снова в Париже. В ответ из трубки доносится безразличное пыхтение.

— Мам, мне тут папа снился, – зачем-то придумываю я.

Пыхтение затихает.

— Он за все годы так и не звонил тебе ни разу? Не писал?

— Я вообще не понимаю, к чему вдруг эти вопросы! – в мамином голосе проклевываются истеричные нотки.

Сейчас заявит, что я ей на больную мозоль наступаю.

— Ты специально что ли на больную мозоль.… Сколько раз просила…, – кряхтит родительница.

— Мам, ответь, пожалуйста, – не отпускаю мозоль я.

— Нет! – визжит за маму ядовитая слизь, – Не звонил и не писал! Не нужны мы ему! Это ты хотела услышать? Довольна? Растравила матери душу!

— Мам, а почему ты заново замуж не вышла? Ты ведь молодая тогда была.

— Ты смерти моей хочешь? – театрально заливается на другом конце провода страдалица, – Ишь, умная выискалась! Замуж! А ты не помнишь, как я тебя одна на себе тащила? На двух работах работала, чтобы твои кружки оплачивать. Разве было у меня время хвостом крутить? Я всю себя тебе посвятила, а что в ответ? Неблагодарная! Бросила мать! Кому я теперь старая нужна! Родной дочери и той не нужна!

— Ну, ладно, ну, прости, – я чувствую, что перегнула палку, и та пошла трещинами.

Выходит, в маминых несчастьях виновата я. Точнее мы с отцом делим пополам пирог вины.

— Ты вся в него! Такая же… Неблагодарная! Слышишь? И не звони мне больше!

Я медленно нажимаю на сбой. Через час она перезвонит. Скажет, что погорячилась. Будет хлюпать носом, причитая, что кроме меня у нее никого не осталось. Я стану успокаивать ее, пообещаю приехать навестить. Она потянет за палец с намерением отхватить руку по локоть – попросит вернуться насовсем. Я сошлюсь на работу. Это нерушимый аргумент, ведь на моей родине зверствует широкомасштабный кризис. Молодое поколение разбегается кто куда, кто в Ирландии огурцы собирать, кто в Америке хот-догами торговать. Мама поплачет еще немного и успокоится. Повесит трубку и пойдет жаловаться подруге на непутевую дочь. А я займусь восстановлением разведенных рельсов своей жизни.

Время идет, чинно перебирая стрелками часов. Первые дни присутствие Артура вызывает у меня некоторую неловкость. Он тоже ведет себя немного скованно, старается быть галантным и заботливым, чего раньше за ним не наблюдалось. Я предвижу, что почивание в одной койке не может вечно ограничиваться платоническим поцелуем и непосредственно сном. Мы оба молодые, здоровые, не отягощенные ни вросшими комплексами ни заржавевшими поясами верности. Рано или поздно Артур, проявивший уже один раз ко мне явный мужской интерес, должен сделать повторную попытку. Поначалу я запасаюсь аргументами в пользу защиты своего крошечного интимного пространства. Но чем дольше бездействует Артур, тем меньше у меня в кулачке остается этих аргументов. На смену им приходят кислые рожицы с надписью «Наверно я ему не нравлюсь» на узком лобике. Один раз попутал его черт (в лице размалеванной девицы в нижнем белье), больше подобной неуместности он не повторит. Проехали, забыли. Только мне как-то не забывается. Как не пытаюсь, не могу вернуть Артура на прежнее место дружбана-жилетки. А на новую ячейку он, похоже, не претендует. Так мы и живем недели две. Когда я начинаю уже всерьез задумываться, как бы, не унижая собственного достоинства, вывести парня на чистую воду, Артур удивляет меня приглашением в ресторан. «Пиццерия?» нырнув в одежный шкаф, скорее утверждаю, чем спрашиваю я. «Maison Blanche», – спокойно отвечает он, застегивая перед зеркалом белую рубашку. «Ого! В честь чего это?» высовываю нос из-за дверцы я. «Просто так. Захотелось». Однако. Неужели из почитателя фастфуда и американского кинематографа может чудесным образом вылупится мужчина мечта. Отодвинув намеченные джинсы и рубашку на задний план, снимаю с вешалки платье Гуччи. Артур взирает на меня с плохо завуалированным напускным безразличием восхищением. Надо отдать ему должное, он тоже выглядит весьма солидно в черном костюме хорошего покроя и белой рубашке с широким воротником. Можно даже сказать мужественно. Меня опять толкают в бок неуместные воспоминания. В ресторан мы по настоянию Артура отправляемся на такси. Метр д’отель провожает нас за столик у окна, если можно так назвать стеклянную стену, открывающую потрясающий вид на ночной Париж. Мой неожиданно заматеревший друг с видом знатока просит принести на аперитив бутылку розового шампанского.

— Ты выиграл в лото! – догадываюсь, наконец, я, поднимая тонкий искрящийся бокал.

Артур белозубо улыбается, качая головой.

— Тебя на работе повысили? – не сдаюсь я.

Он снова мотает головой.

— Ты встретил девушку мечты и решил жениться? – покопавшись, выдаю я.

На сей раз подобная перспектива почему-то не оставляет меня равнодушной. Внутри вздымается протест.

— Давай лучше выпьем за твое возвращение, – предлагает Артур вместо того, чтобы подтвердить или опровергнуть мою догадку.

Мы выпиваем. Один бокал. Второй. Третий. Четвертый утрамбовывает в желудке гомеопатическую дозу mis-en-bouche. Артур заявляет, что для достойного сопровождения предстоящего омара требуется вторая бутылка. У меня в голове две зажигательные белки пляшут некое подобие русского народного танца. Ресторан со всеми официантами и посетителями исчезает. Оставшись одни, мы парим в воздухе напротив переливающейся огнями Эйфелевой башни. Вскоре на этой сюрреалистической картине появляется еще одно действующее лицо – обещанный омар. Он махает нам красными клешнями, добродушно покачивая усатой головой.

— Таня, я хочу тебе предложить…, – выныривает из облака красивый как никогда Артур, – Мы давно знакомы, но ты никогда не воспринимала меня всерьез.

Какие-то слишком монотонные нотки в этой жизнерадостной композиции. Омар недовольно щурится.

— Артур, говори прямо. Я все пойму. Мы же друзья, – доверительно произношу я, прикусив губу, чтобы не прыснуть от смеха. Серьезность делает Артура похожим на прилежного школьника.

— Вот это-то меня и не устраивает. В общем вот!

Перед тарелкой, на которой вальяжно развалился пурпурный свидетель сего разговора, возникает маленькая бархатистая коробочка. Омар таращит свои и без того неестественно выпученные глазищи. Белки в голове замирают.

— Я не знаю, что надо говорить в таких случаях, – мямлит между тем Артур, смущенный моим молчанием, – Открой, пожалуйста.

Я раздвигаю пасть коробки одеревеневшими пальцами. На мягкой подушечке переливается маленький, но чистый брильянт.

— У меня, конечно, сейчас нет квартиры. Но я обязательно заработаю. И папа в начале поможет. Что скажешь? Ты согласна? – явно нервничает даритель.

— Ты мне даришь кольцо? – строю из себя блондинку я.

Из всего, что Артур тут набормотал, мне так и не удалось выкроить самой главной сокровенной фразы. Точнее двух. Пусть циники и относят эти архаизмы к разделу избитых клише, каждой женщине хочется хоть раз в жизни услышать именно их.

— Я предлагаю тебе выйти за меня замуж, – выжимает из себя Артур, сравнявшись по цвету лица с омаром.

Официант подливает нам шампанского. Мы синхронно опустошаем бокалы. Белки переходят на чечетку, не давая мне сконцентрироваться. «Как обидно» философски замечает последний трезвый нейрон, «Такой проникновенный момент, а у тебя белки пляшут и омары хохочут». Я пытаюсь усмирить разбушевавшийся зверинец, но мне это плохо удается.

— Ты можешь отказаться, если… если я тебе совсем не нравлюсь, – жалостливым голоском замечает остывший омар.

Некто невидимый (если мы по-прежнему находимся на полотне Дали, то, скорее всего это слон на длинных тонких ногах) окатывает меня с головы до ног нежностью. Отряхнувшись, я улыбаюсь Артуру мягкой и теплой как связанные любимой бабушкой носки улыбкой.

— Таня, скажи «да», хватит меня мучить! – по обыкновению не выдерживает он.

— Да, – послушно отвечаю я.

Минутный порыв перевешивает на весах целую груду «против». Противники, однако, не сдаются, пообещав вернуться в полном составе на следующее утро. Но сейчас мне нет до них дела. Артур тянется через стол поцеловать меня. Белки плачут от умиления. Длинновязый слон посыпает наши макушки лепестками роз. Эйфелева башня весело подмигивает.

— Я тебя люблю, – шепчет мне в ухо Артур.

Мои, налепленные Богом на мокрое место, глаза застилает пелена слез. Стоило лезть в огонь и в медные трубы, бороздить каналы Венеции и кушетки борделей в поисках сокровища, которое все это время лежало у меня перед носом. Да, вся присутствующая живность уверяет меня, что Артур – сокровище. И данный мною ответ правильный.

— Мосье, вам не понравился омар? – тревожится официант откуда-то извне.

— Нам очень понравился омар, – отвечает Артур, не отрывая от меня взгляда, – Это самый лучший омар на свете.

В конце концов, мы все-таки съедаем этот морской фрукт, запивая веселящим напитком. Артур рассказывает, чего ему давалось спать со мной рядом без «рукоприкладства».

— Я так боялся. Ты тогда в Венеции так на меня разозлилась!

— Ну, я не по сути, а по факту разозлилась. Получилось, что ты меня не уважаешь, – пытаюсь объяснить я слегка заплетающимся голосом.

— О-о! А ты меня уважаешь? – на манер известного анекдота гнусавит Артур, – А суть, кстати, как? Ничего?

— Ой, я и не помню уже, – жеманничаю я.

— Придется оживить в памяти.

Десерт за нас съедают белки, слоны и прочие забредшие на огонек парижские парнокопытные. Артур, не поморщившись, оплачивает астрономический счет.Читай больше книг на Книгочей.нет  Мы заходим в лифт, и, стоит двери закрыться, впиваемся друг в друга мощным поцелуем. Вот такой юношеской безбашенности мне, пожалуй, не хватало со всеми предыдущими прототипами отца. Тридцатишестилетний Фредерик приравнивал взаимные проявления нежности в публичных местах к эксгибиционизму. Секс не должен был пересекать придел спальни. В самом крайнем случае кухни. Увлекшись обоюдным изучением ротовой полости, мы не замечаем, как лифт, добравшись до пункта назначения, разжимает челюсти. Из нирваны нас вытаскивает за уши чей-то настойчивый «Bonsoir[29]». С трудом оторвав губы от Артура, я упираюсь взглядом в перекошенную кислой ухмылкой физиономию Фредерика. Какие люди! И без охраны! Если таковой не считать переминающуюся рядом с ноги на ногу Дельфин. Правила приличия предусматривают всеобщий обмен поцелуйчики. Дельфин первая лезет целоваться с Артуром. Я нехотя подставляю щеку Фредерику.

— Ты очень изменилась, – делает наблюдение последний, втягивая ноздрями исходящий от меня запах другого мужчины.

— А ты нисколечко, – бросаю в ответ я, сжав зубы, чтобы не добавить «такой же козел, как раньше».

— У тебя помада размазалась, – уведомляет меня с откровенностью истинной подруги Дельфин.

— А ты поправилась вроде. Килограммов пять прибавила точно! – не остаюсь в долгу я.

— Однозначно, – подтверждает Артур, который видел до этого Дельфин всего раз на какой-то совместной тусовке.

— Приятного вам вечера, – в унисон скалимся в лицемерных улыбках мы.

— И вам, – мрачно бросает в след Фредерик.

Артур берет меня за руку, и мы шагаем на встречу стремительно увеличивающейся в размерах Эйфелевой башне.

— Ты не жалеешь? – спрашивает он, сжимая крепче мою ладонь.

— О чем?

— Что ты со мной, а не с ним.

Артур был в свое время свидетелем моих страданий по Фредерику. Он знал, чего мне стоило вырвать из себя с мясом этого подлеца.

— Нет. Ничуть, – честно заявляет Поль Симону[30].

«Мне жаль, что я не с Алексом» пищит внутри какой-то поганый неугомонный организм. Но его тут же забивают более сильные и разумные коллеги. Быть счастливой – это тоже умение. Его не освоишь, если будешь в каждой ароматной корзине даров жизни искать гнилушку. Забыли Алекса. Не было его. Он приснился мне в эротическом сне. И, проснувшись на утро, его нечеткий силуэт можно благополучно стереть из памяти. У меня есть Артур. Самый мой родной и близкий человек.

Нас проглатывает ночь. Пронесшись по длинному коридору блистающего огнями Парижа, оказываемся в уютном уединении спальни. Во мне к этому моменту скапливается столько всяких излишеств от слезного умиления до пьяного счастья, что места для жгучего желания уже и не остается. А тот маленький огонек, что удается-таки разжечь пальцам и губам Артура, тушит мощной розовой волной выпитый литр шампанского. Тем не менее, я, будучи не в состоянии взобраться за вершину удовольствия сама, умело довожу до нее моего новоявленного жениха. Венецианский опыт научил меня действовать смелее, перенимать инициативу, не ожидая, раскинув в разные стороны конечности, когда партнер совершит какое-нибудь чудо. «Ты необыкновенная» шепчет Артур мне в ухо, «Ты меня с ума сводишь». Я мягко по-матерински целую его в лоб, повторяя в уме «Я счастлива. Я счастлива. Я счастлива».

На следующее утро нас в постели просыпается трое. Мы с Артуром и пухлое, набитое доверху головной болью, похмелье. Артур лезет ко мне целоваться, отпихнув в сторону третьего лишнего. Предложив руку и сердце и получив согласие, молодой человек уже не считает нужным освежать после сна ротовую полость. Похмелье больно ударяет меня по лбу кулачком раздражения. При дневном освещении вчерашнее счастье кажется каким-то блеклым и ненастоящим. Мы завтракаем в ближайшем кафе, потому как в холодильнике ничего съестного не обнаруживается. Артур говорит, что пора нам свести вместе наши семьи, что его маме я точно понравлюсь, и что венчаться он непременно хочет в церкви. Я глотаю черный американский кофе в надежде, что кофеин вытеснит из головы свербящего пришельца. Голос Артура доносится до меня откуда-то издалека. Как будто это разговор пары за соседним столиком, который мне неинтересен, но который в виду громкости голосов я вынуждена впитывать наравне с выхлопными газами проезжающих мимо автомобилей. Со дна чашки на меня взирает коричневый вопросительный знак. «Любишь ли ты Артура?» спрашивает меня некто умный, чье присутствие мне не помешало бы во время вчерашнего ужина. Простой с виду вопрос ставит меня в тупик. Легче всего ответить – да. Да, я люблю Артура. Как люблю Париж, макароны из Ладюрэ или семидесятипроцентные скидки. И кто вообще сказал, что чтобы выйти замуж требуется непременно сгорать от любви? Гораздо прочнее оказываются те браки, где мужчина любит, а женщина позволяет себя любить.

— Только с церковью одна проблема, – глаголит между тем жених, не обращая внимания на апатичность глушащей кофе невесты, – Тебя вести некому. Ты же с отцом не общаешься. Может, мой тебя поведет?

— А? Что? Куда поведет? – немного встряхиваюсь я.

— К алтарю. Куда же еще! Тань, ты меня не слушаешь совсем, – огорчается Артур.

А глаза у него красивые. Даже у невыспавшегося и перебравшего с алкоголем. И почему у меня в душе не порхают разноцветные бабочки? Слишком просто победа досталась? Плод сам в руку упал, не потребовалось, обдирая колени, на дерево лезть? И что же получается? Что такой вот волонтер мне и неинтересен? Подавай мне всяких несерьезных ублюдков и таинственных старичков в масках?

— Прости. У меня просто голова болит. Вчера с шампанским не рассчитали. А что касается отца, я и правда с ним совсем не общаюсь. Даже не знаю, жив ли.

Произнеся последнюю фразу, я почему-то каменею от испуга. Я никогда не думала, что отец мог за эти долгие годы заболеть, мог сильно состариться, мог попасть в аварию. Для меня он всегда парил в счастливом благосостоянии своей новой семьи.

— И тебе совсем, совсем нелюбопытно? – терзает меня Артур.

— Нет, – кривлю душой я, – Он за эти годы тоже ни разу не проявил любопытства, хотя знал и наш домашний номер и адрес.

— Знаешь, я в последнее время понял одну важную вещь. Надо уметь делать первый шаг. Отбросить страхи, сомнения и в омут головой. Потому что иначе можно за лишними колебаниями пропустить в жизни что-то важное. Я ведь в тебя влюбился с первого взгляда. Еще там на курсах. А сказать не решался. Ты тогда еще с этим уродом Фредериком встречалась. Потом вы расстались, и я ждал, когда ты придешь в себя. Позже надеялся, что представится удобный случай. Если бы не этот твой венецианский выкрутас, я бы наверно до сих пор еще ждал чего-то.

— Да, я даже адреса его не знаю, – неуверенно бормочу я.

— А pages blanches на что? У него твоя фамилия? – хватается за свой айфон советчик.

— Да. В смысле у меня его.

— Ну, да. Так, смотрим. Ну, вот в Париже с такой экзотической фамилией только один гражданин и имеется. Мишель?

— Михаил, – автоматически поправляю я, чувствуя, как по всему телу разбегается стадо мурашек.

— Отправляю тебе эмэмэсом адрес и телефон.

Мой мобильный пищит, приветствуя полученную информацию. Как просто! Взять и позвонить. «Привет, пап, это я, твоя дочь. Та, что ты бросил в пятилетнем возрасте. Как не помнишь? Да, ладно!».

— Нет, Артур, я не буду звонить, – забираюсь в защитный панцирь я, – Он меня вообще наверно не помнит уже. Двадцать три года прошло.

— Тебе решать, – пожимает плечами расторопный напарник, – Если что, я думаю, мой папа будет не против тебя сопроводить. Кстати, на следующие выходные мы приглашены в гости к моим. Мама настаивает, чтобы мы остались с ночевкой. У них дом большой, места много.

Я пропускаю последний абзац мимо ушей. Телефонный номер жжет мне ладони сквозь тонкий корпус айфона.

Вечером мы, устроившись поудобнее в объятиях друг друга как парочка любвеобильных лемуров, коротаем время за просмотром обоюдо-увлекательного фильма «Список контактов» с Хью Джекманом и Иваном Макгрегором. Одиночество, потоптавшись на месте и выкурив в форточку пару-тройку папиросок, собирает свой немудреный рюкзачок, и покидает мой угол. Мне удивительно хорошо и спокойно. Можно ли это уютное как пуховое одеяло спокойствие назвать счастьем? Не знаю. Во всяком случае, некоторое сходство просматривается. Мысли об Алексе, запертые в сундучке на ключ, не тревожат нашу идиллию.

На следующие утро, проводив Артура на работу (кстати, надо бы мне завязывать с бездельем и приниматься за поиски нового интеллектуального труда), я решаюсь все-таки набрать заветную комбинацию цифр. Чем, в конце концов, я рискую? Правда-то на моей стороне. Это он оставил меня и ушел, не обернувшись. Это он годами не вспоминал, что где-то в мире бьется сердечко, которому он дал жизнь. Рискую нарваться на безразличие и грубость? Тем лучше. Я ухвачусь за них как за лопату и закопаю, наконец, поглубже эту беспокойную тоску. В трубке тянутся бесконечно длинные гудки. Маленькое трепетное создание внутри меня, потирает вспотевшие лапки: «Его нет дома. Вот и чудесно».

— Алло!

Трепетное падает замертво, убитое наповал хриплым мужским голосом.

— Добрый день, – неуверенно мямлю я, провожая взглядом погибшего, – Это Михаил?

— Да. С кем имею честь? – его голос трогает удивление.

Я зажмуриваюсь, вибрируя изнутри и снаружи, как сотрясаемая вулканическими спазмами земная кора.

— Это Таня.

В трубке воцаряется молчание. Что творится там, на другом конце провода? Он мучительно пытается понять, что за Таня ему звонит? Возможно, он знает не одну Таню. Мало ли в Париже иммигрантов. Я пытаюсь унять нервный тик, мысленно готовя почву для разъяснений.

— Здравствуй, дочка, – мягко произносит он год спустя.

Вибрация усиливается, земная поверхность раздается, пропуская наружу слезный фонтан. Я не ожидала этого. Не была готова. Я могла предвидеть все, что угодно, только не это теплое «Здравствуй, дочка».

— Я очень рад, что ты позвонила, – продолжает тем временем отец.

Я слышу, что и его голос атакуют слезы. Раскаивается наверно. Сожалеет о своем дезертирстве. В мозг спасительной ласточкой залетают жесткие мамины слова «Не звонил и не писал! Не нужны мы ему!» Я собираю их и пытаюсь соорудить из них защитную плотину.

— Я… я замуж выхожу, – более ли менее справившись с задачей по приостановлению слезного наплыва, выдаю я.

— Я рад, – повторяет на другом конце провода папин голос, – Таня, я бы очень хотел тебя увидеть. Давай встретимся, а? Я приеду, куда ты скажешь.

— Ехать не далеко. Я в Париже живу.

— В Париже? Не может быть! Давно? Почему же ты раньше не позвонила?

— А ты?

Почему ты ни разу за двадцать три года не нашел возможности набрать знакомый номер. Почему? Не надо только травить мне слезные истории про то, что у тебя отсохли руки и отвалилась память. Не поверю.

— Таня, я не знал…

Незнание не освобождает от ответственности. Потому как из-за большинства «не знал» вылезает безразличная рожа «не хотел знать».

— Ты сегодня свободна? Может быть, прямо сегодня и встретимся?

Какой смысл спешить сорваться со старта, когда все соперники уже давно закончили соревнование и получили медали?

— Я свободна.

— Может быть, тогда в районе Мадлен? Через час?

— Хорошо. Давай в «Берти». Это недалеко от Интерконтиненталя. Тихая улица параллельная ул. Скриб.

— Я найду, – я уже собираюсь повесить трубку, когда он тихо добавляет, – Спасибо тебе.

— До встречи.

За что спасибо? Не за что мне благодарить! Если я согласилась с ним встретиться, совсем не факт, что я сразу брошусь в объятия потерянного в детстве папашки. Тоже мне хитрец. Жил себе своей жизнью и в ус не дул. А тут на тебе, на старости лет дочь объявилась. Уже готовая, взрослая. Не надо кружки оплачивать, отбивать у плохой компании, шпынять за курение, переживать, когда долго не возвращается из клуба. Конечно, он обрадовался. Может, еще захочет мне на спину запрыгнуть и ножки свесить. Типа папа старенький уже, нужны деньги, забота, внимание. Фу, какие отвратительные мысли бродят в моей голове. Отцу лет 65 должно сейчас быть, не дряхлый еще старик вроде бы. В общем, поглядим. Пока выводы делать рано.

Я поспешно крашусь и одеваюсь в добротное, но не броское. Мама бы подобную инициативу не одобрила. Даже не представляю, как, не вызвав у родительницы инфаркта, я смогу правдиво доложить о встрече с покалечившим нам жизнь фантомом. Трепетное существо, чудом откачанное врачами, исходит мелкой дрожью. Как я его узнаю? Я ведь совсем, совсем его не помню. Даже молодого. А тут столько лет прошло. Глупая идея. Не надо было ворошить дремлющее прошлое. Итак, бульвар Капуцинов. Еще немного, еще чуть-чуть. Белые стулья, серые навесы. А вот и разворошенное прошлое! Я узнаю его моментально. Он поднимается мне на встречу с робкой улыбкой на высохших губах. Время его не пощадило и, вменив, должно быть, ему в вину подлый побег из семейного очага, отомстило морщинами и обнажившимся темечком. Вся его фигурка в широком не по размеру сером пиджаке, внушает острое чувство жалости. Его туловище как-то все перекосилось на левый бок, будто отец подобно капитану Флинту долгие годы носил на себе попугая, и тот отсидел ему плечо. Обиду снова вытесняют вероломные слезы. Он обнимает меня, прижимает к себе и целует в щеку настоящим русским поцелуем.

— Я тебя себе такой и представлял, – говорит отец, усаживаясь напротив меня.

Представлял. Значит, думал все-таки о покинутой дочери. Я решаю без излишних рассусоливаний перейти непосредственно к пожирающему меня вопросу.

— Ты ведь мог позвонить. Почему за все эти годы ни разу этого не сделал? Маме было бы приятно.

Уголок его губы цепляет горькая усмешка.

— Я звонил. Сто раз звонил. Тысячу раз. Письма писал. Приезжал. На коленях перед твоей матерью ползал, просил прощения. А она ни в какую. Один раз оступился, второго шанса не будет. У меня же там… с той женщиной не сложилось. Приехал я во Францию, все чужое, никого не знаю, никому не нужен. Ей в первую очередь. Она меня с собой в виде сувенира привезла. Год помыкался и надумал вернуться. Только вот мама твоя назад меня не приняла. С тобой общаться запретила. А тут мне работу в Париже предложили, ну, я и вернулся. И знаешь, Таня, жизнь с тех пор так и пошла наперекосяк. Я Париж так и не полюбил, так и не сделался здесь своим.

Его серые с испещренные красными прожилками белками глаза наливаются грустью.

— Не может быть, – шепчу я.

Внутри меня рушатся по кирпичикам возводимые годами догмы. Мама совсем недавно всхлипывала в трубку, задыхаясь этим переливающимся обидой «никогда». Да, что там говорить, эти обвинения в адрес безответственного мужа и никудышного отца острой иглой прошили все мое детство. Неужели это был всего-навсего мастерски заученный и прочитанный актерский текст? Сделанное открытие больно ранит острыми углами, отказываясь укладываться в голову.

— Мама всегда говорила, что ты уехал и больше нами не интересовался, – бормочу я.

— Вот скажи мне, Таня.… Если оглянуться сейчас назад. С высоты прожитых лет. Без эмоций. Кто больше виноват перед тобой: я, оступившийся однажды по глупости, или твоя мать, сознательно поставившая собственную гордыню выше интересов ребенка?

Он озвучил мой вопрос. Я молчу. Поблизости не оказывается подходящего ответа.

— Я даже не знал, что ты во Франции… Последний раз я звонил лет пять назад наверно. Она мне как всегда ничего не сказала. Бросила трубку, едва заслышав мой голос.

Вертлявый официант явно нетрадиционной ориентации интересуется, определились ли мы с выбором. Да. Я выбираю возможность вернуться назад и прожить эти двадцать лет с осознанием, что у меня полная счастливая семья. Что мне не надо копаться в себе в поисках червоточины, из-за которой родной отец с такой легкостью сбросил меня с воза своей жизни. Что не надо метать дротики в его фото, мстя за материнское горе. Такого нет в меню? Ну, тогда салат Цезарь.

— Расскажи мне о себе, – просит тем временем отец, заказав себе клаб-сэндвич, – Мне все-все интересно.

«Я хочу знать о тебе все» всплывает пузырьком на поверхности памяти. В последнее время меня все хотят. Прямо как пресловутую дубленку из комедии «Самая обаятельная и привлекательная».

Я рассказываю, отрывая и выкладывая на стол лепестки, но сохраняя нетронутой сердцевину. Усталые глаза отца периодически трогает слеза, которую он стоически проглатывает, запивая водой из графина.

Психологи говорят: любая теория представляет лишь отдельный аспект проявления многогранной реальности. Мама, скрыв от моего детского ума существование других граней, подала мне свою теорию как единственную возможную реальность. С годами она вросла в кожу и, в конце концов, сделалась для меня таковой. Сейчас разглядев с опозданием другую грань, я не в состоянии мгновенно перестроиться. В моем подсознании отец, пусть теперь и оправданный, остается чужим человеком. Официант приносит счет, зазывно подмигивая расположившемуся за соседним столиком парнишке в белой рубашке с узким галстуком. Отец мгновенно пресекает мою попытку расплатиться.

— Я так рад, что у тебя все хорошо, – улыбается он, – Что ты выходишь замуж. Я буду счастлив, если ты разрешишь мне отвести тебя к алтарю.

— Тебе на это не требуется разрешения. Это твой отцовский долг, – отправляю в ответ искреннюю улыбку я.

— Спасибо тебе.

Мы договариваемся отныне созваниваться и встречаться, и, обнявшись на прощание, расходимся в разные стороны. Я спускаюсь в метро. Меня гложет изнутри желание, придя домой, первым делом набрать мамин номер и сбросить на нее голову увесистый кирпич упреков. Как она могла? Как осмелилась решить за меня?! Как у нее язык поворачивался все это время лгать, разыгрывая из себя жертву? Но чем ближе, чередуя остановки, вагон подъезжает к станции Пасси, тем тише становится голос негодования. Моя мать – это бактерия, питающаяся тем, что обычно убивает все живое. Токсичные отходы негатива необходимы ей для жизнедеятельности. За неимением готового яда, она отравляет существующие съедобные продукты. Уход мужа в свое время обеспечил ей пищу на долгие годы. От такого лакомства она не пожелала отказаться ни за какие коврижки. Она и до сих пор с удовольствием смакует это давно остывшее блюдо, намалевав над головой ореол трагичности. К чему приведут мое запоздалое разоблачение? Моя родная бактерия только отхватит себе еще мясистый кусочек горечи с начинкой из дочерней неблагодарности.

Дома меня встречает закончивший работу раньше обычного Артур. Его гладкий лоб корежит длинная морщина.

— Тебе звонил этот лось, – недовольно пыхтит он, мазнув мою щуку поцелуем.

— Какой именно? – устало интересуюсь я, истощенная судьбоносной встречей.

— У тебя их много? – моментально петушится ревнивец.

— Да, нет. Ты единственный. Извини. Скажи толком, кто звонил.

— Фредерик, – выплевывает Артур.

— О, точно лось, – тру отяжелевшие виски я.

Меня реально все хотят. Вполне возможно, что вскоре перезвонят тот Жиль и гей из кафе. Куда укладывать эти штабеля, непонятно даже. Квартирка для них слишком мала.

— Таня, скажи мне сразу, если ты надумала к нему вернуться! – кипятится тем временем жених.

Его ревность кажется мне потешной.

— Артур, я сегодня с папой встречалась, – говорю я, проигнорировав этот выбрык.

— И как он? – утихает немного ураган.

— Старенький совсем, – неожиданно дрогнувшим голосом блею я и заливаюсь слезами.

Артур гладит меня по голове, мгновенно забыв все свои ревностные порывы. Пропитывая хлопок его рубашки соленой влагой, я вспоминаю свой недавний сон. Я ошиблась тогда. Это не мифический Алекс, а Артур баюкал меня тогда в объятиях, заслоняя широкой спиной от всех жизненных неурядиц. Теперь уж точно все будет хорошо. Я уверена.

Сентябрь в Париже начинается с привычного переполоха, того, что французы величают la rentrée. Это не только стайки ребятишек, обреченно тянущих на маленьких едва успевших расправиться за лето спинах тяжеленные портфели. Это еще и 700 новых книжек, новые фильмы, музыкальные диски, новые прически и свежий загар ведущих новостей на канале + и подготовка к октябрьским дефиле. Этот щедрый ворох новизны высыпается на не совсем еще очухавшегося от отдыха обывателя в виде компенсации за утерянные летние радости: море, солнце, песочные пляжи, освежающий мохито и блаженное безделье. Париж кипит жизнью, как потревоженный муравейник. Эта всеобщая активность вокруг меня побуждает сползти, наконец, с уютного дивана и отправиться на поиски достойных работы и жилья. Артур, будучи наполовину русским, не навязывает мне деловой костюм бизнес леди, но на меня саму бессмысленное прозябание начинает нагонять тоску. Походы на всевозможные интервью и посещения агентств по недвижимости вносит некоторое подобие динамики в мой досуг. Визит к родителям Артура, который должен был состояться сразу после помолвки, отложился в связи со срочной деловой поездки пожилого герцога. Я, честно говоря, не особенно спешу познакомиться с красивой семейкой (во французском языке отца и мать мужа называют beau pére и belle mére, что дословно переводится как «красивый папа» и «красивая мама»). Мало ли как эти аристократы воспримут бесприданницу. К тому же времени до свадьбы навалом. Это значимое событие мы назначили на следующее лето. Таким образом, у нас есть в запасе целый год, чтобы либо как следует подготовиться, либо передумать. С собственным заново обретенным родителем я встречаюсь каждую пятницу, пытаясь воссоздать по косточкам давно умершую любовь. Мама на предстоящее бракосочетание дочери отреагировала на удивление спокойно. Ни стонов, ни обмороков, ни микро-инсульта. Мне кажется, что она каким-то невероятным материнским чутьем пронюхала о моем воссоединении с отцом и испугалась обвинений в свой адрес. Она попросила только привезти жениха познакомиться, что я ей торжественно пообещала. Наше с Артуром сосуществование тем временем, преодолев запруды и подводные камни притирки, вошло в мирное размеренное русло. Иногда, в мои сны вероломно врывается Алекс. Он сжимает мое мгновенно отзывающееся трепетом тело своими сильными требовательными руками, и я содрогаюсь от накатившего возбуждения. Наутро после таких подсознательных выбросов страсти, мне всегда бывает стыдно перед Артуром, как будто это соитие произошло наяву, оставив на моем теле клеймо измены.

В конце сентября мне удается напасть на след перспективной работы. Перспективность этой должности ограничивается тем, что она, в отличие от предыдущих, может реально мне достаться. Фирме, торгующей овощами и фруктами, требуется сотрудник со знанием русского. В объявлении указано: с особым лексическим уклоном на фрукты с косточками. Не знаю в чем принципиальная разница между костлявыми и не костлявыми плодами, но мой лексикон включает в себя названия и тех, и других. Однако, тощая уподобившаяся продаваемому товару, хозяйка этой шарашкиной конторы, промурыжив меня целую неделю, выносит неутешительный вердикт – фрукты с косточками слишком хороши для меня. «Попробуйте себя в овощной сфере» советует она мне напоследок. Непременно. Только освою в совершенстве огуречный и помидорный. Артур встречает бывшую путану, которой не доверили абрикосы и виноград радостной на его взгляд новостью.

— Родители пригашают нас на Поркероль!

— Это что за фрукт такой? – вяло реагирую я, мысленно сетуя о своей профнепригодности.

— Это остров! Там очень красиво. Папа берет в аренду яхту на две недели, – из Артура так и брызжет энтузиазм, – Я уже отпросился с работы.

— Замечательно, – мычу я.

— Как кстати твое интервью? Берут тебя? – тревожится успевший уже нарисовать в уме живописные пейзажи и секс на пляже жених.

— Неа. Я не достаточно хорошо разбираюсь во фруктах с косточками. Без косточек еще ничего, а вот с косточками полный ноль.

— Вот и отлично!

— Угу. На самом деле я думаю, они просто позвонили в мебельную лавку, и там меня директриса от души «характеризовала».

— Не переживай. Съездим отдохнуть. Потом квартиру поменяем. Я уже задыхаюсь в этой каморке. Мне Гийом обещал подыскать что-нибудь толковое. А потом и работа сама найдется, вот увидишь.

Артур у меня оптимист. Это немаловажное качество для будущего супруга.

— Значит, Пергидроль?

— Поркероль!

— Две недели на яхте нос к носу с твоими родителями? А вдруг я им не понравлюсь? – тревожусь я.

— Еще как понравишься, – отбивает щитом позитива стрелу моих сомнений Артур.

— Скажут: неужели никого помоложе найти не мог?

— Слушай, а, правда! Из тебя-то вон уже песок сыпется!

— Где? – в ужасе озираюсь я.

Артур хохочет и заключает меня в объятия.

Два дня спустя мы держим путь в родовое поместье, откуда, воссоединившись с его семьей, мы двинемся всей дружной компанией на юг. К солнцу. Догонять уходящее лето. Перспектива подобных каникул в любом другом случае привела бы меня в восторг. Но предстоящее знакомство черной кляксой портит эту радостную картину в стиле раннего Дюфи.

Итак, Мини Купер Артура въезжает в длинную, окаймленную платанами, аллею. Вот он графский особняк. Подобный архитектурный стиль зовется style Haussmannien в честь его основоположника барона Оссмана. Я незаметно подпираю челюсть, чтобы она у меня не выкатилась. Я подозревала, что родители Артура не нищие, но такого буржуйского шика не ожидала. Выходит, я, сама того не подозревая, отхватила себе богатого наследника.

— Ты не тушуйся, они очень простые добрые люди, – успокаивает меня Артур, заметив видно потуги моей челюсти переместиться на уровень ниже обычного, – Дом еще папе от дедушки остался.

— Ну, если от дедушки…

Хорошо, что я хотя бы удосужилась платье Гуччи напялить. Не дневной, конечно, вариант, зато краснеть перед аристократами не придется. Стоит мне внутренне обрадоваться, как на крыльце появляется ухоженная блондинка, и аккуратно наступает носком мокасина Феррагамо на эту маленькую радость. Она одета одновременно просто и изысканно. Так могут позволить себе выглядеть только с детства привыкшие к богатству люди. Мы, плебеи, строящие из себя олигархов, вечно перебарщиваем с аксессуарами и рядимся в выходное при любом удобном и неудобном случае. Мама Артура выглядит как моя ровесница. Только очень хорошо присмотревшись, можно, отгадать те участки лица, что испробовали на себе уколы гиалуроновой кислоты и ботокса.

— Таня! Я очень рада с вами познакомиться! – улыбается она кашемировой улыбкой, прижимаясь своей щекой к моей.

— Взаимно, – бормочу я.

— Проходите в дом. Отец сейчас подойдет. Он какие-то дела в кабинете заканчивает.

Мы послушно заступаем в хоромы.

— Я же говорил, все будет хорошо, – шепчет мне на ухо сынишка богатого папашки.

Ну, хорошо или нет, это нам пока неизвестно. Не плюнули в лицо пока, и то приятно. Просторная гостиная, занимающая добрую половину первого этажа, обставлена со вкусом и с размахом. Я узнаю мраморный стол и небольшое полотно Кандинского на каменной стене. Всего в доме, как я понимаю, три этажа: по этажу на члена семьи.

— Вы будете кофе, Таня? – проявляет гостеприимство хозяйка.

— Да! Спасибо! – киваю я с таким явным ажиотажем, как будто мой организм весь истосковался по кофеину.

На самом деле после двух, выпитых утром чашек, третья явно будет перебором. Но робкое «да» уже сказано, так что придется-таки влить в себя бодрящий напиток.

— Пойдем, я тебе пока дом покажу, – предлагает Артур, видя мое смущение перед непривычной роскошью обстановки.

Я послушно плетусь следом.

— Ты не говорил, что у тебя родители миллионеры, – шиплю я укоризненно ему на ухо, стоит нам оказаться одним.

— Ну, это скорее приятное открытие, разве нет? Миллионерами вроде быть не стыдно, – улыбается женишок, – Или тебе близки идеи коммунизма? Вот это библиотека.

Перед нами разворачивается просторное помещение, в котором обитают заполненные книгами старинные шкафы. На столе громоздится стопка литературных шедевров в красивых позолоченных обложках. Самая верхняя поднимает в моей памяти холодную волну дежавю. Переплет, безусловно, ручной работы и, кажется, я знаю, чьих это ручонок дело. Я касаюсь пальцами кожаного покрытия.

— Красивая вещь, – замечаю, стараясь заставить голос звучать обыденно.

— Да, папа обожает такие. Ручная работа.

— Интересно, где их делают.

Праздное любопытство. Ничего более.

— Эту они вроде с мамой из Венеции привезли.

Логично. Гуляли, взявшись за руки, по романтическому городу и, проходя мимо книжной лавки Францеско, остановились, привлеченные витриной, и зашли приобрести вот этот вот оригинальный томик. Уфф. Я вздыхаю с облегчением. С паранойей надо что-то делать. А то так меня всю жизнь от одного упоминания о Венеции, будет покрывать холодный пот. Может, к психологу сходить на досуге?

— Это здесь он от меня свою невесту прячет? – раздается за нашими спинами бодрый мужской голос.

Мы разворачиваемся. В проеме дверей появляется высокий ухоженный мужчина лет пятидесяти. Его внешность можно было бы назвать привлекательной, если бы загорелое лицо не коверкало выражение глубокого ужаса. Что? Неужели у меня опять комочки на ресницах? Отец Артура смотрит на меня так, будто я – восставший из мертвых зомби, явившийся отомстить за какие-то его проступки. Я бросаю вороватый взгляд на свои руки. Нет, не гнилые, бинтами не обмотаны, обычные человеческие конечности. Может, это неуместное времени дня платье Гуччи вызвало у потенциального тестя такой взрыв эмоций?

— Папа, все в порядке? – бросается ему на встречу Артур, встревоженный необычной реакцией родителя на невесту.

— Да, да. Все хорошо. Что-то вдруг сердце прихватило, – бормочет тот.

Я узнаю этот голос. А вслед за ним руки, подбородок, губы, волосы – все те части лица, что были доступны моему взгляду. Передо мной мой таинственный спонсор. Господин Маска. Алекс…

— Я сбегаю за лекарством! – вызывается Артур.

Очень кстати, потому как, не исчезни он, пришлось бы объяснять, почему и невесту, следом за отцом прихватил внезапный сердечный приступ. Мы смотрим друг на друга бесконечно долго. Нас обоих терзает болезненное осознание того, что произошло нечто трагично необратимое. Наши разошедшиеся было в разные стороны, судьбы снова связал узлом какой-то всесильный шутник. И на сей раз безболезненно разорвать этот узел нам не удастся. «Одну надежду я таю, – Что ждет меня награда, И, верно, буду я в раю, Отбыв все муки ада!» Двери рая исчезают за дымовой завесой. Полные тоски и желания глаза Алекса говорят о том, что мои муки только начинаются.

Монпелье 2009 – 2010 год

[1] Ну, вот (фр.)

[2] Простите (фр)

[3] Сожалею (фр)

[4] Кто есть кто (фр)

[5] Привет. Как дела? (фр)

[6] Что поделаешь (фр)

[7] До скорого (фр)

[8] Метро, работа, сон (фр)

[9] Блюдо дня (фр)

[10] Венецианские впечатления (фр)

[11] Choucroute – эльзасское блюдо на основе кислой капусты

[12] Проследовать к оплате (фр)

[13] Отлично (ит)

[14] Аэропорт в Венеции носит название Марко Поло

[15] День Икс (фр)

[16] Poser un lapin – дословно подложить кролика – не явиться на встречу

[17] Добрый день (ит)

[18] Добрый день. Как дела? (ит)

[19] Красавица (ит)

[20] ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ ЧТО-ТО СТРАННОЕ (анг)

[21] Ну, да, конечно! (фр) (интерпретация автора)

[22] Устал я жить и умереть хочу. В. Шекспир

[23] Друзья как дыни, хотите узнать почему? Чтобы найти одну хорошую, надо перебрать тысячу (анг)

[24] Нет проблем с наводнением (ит)

[25] Целую. Любовь моя (ит)

[26] Все в порядке? (ит)

[27] Вот и все (фр)

[28] Отчет о зарплате (фр)

[29] Добрый вечер (фр)

[30] Имеются в виду герои романа Ф.Саган «Любите ли вы Брамса

Оглавление

Венецианские каникулы Maria Maria

Часть первая

Часть вторая Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg