«Прости меня»

Прости меня (fb2) - Прости меня (Она или он) 1430K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анна Пенинская

Анна Пенинская Прости меня

1

Он вдыхает запах цветов, название которых ему неизвестно, но он уже знает наверняка, что будет ассоциировать этот запах с запахом свободы и новой жизни. С запахом того, что, черт возьми, порой мечты сбываются. Поэтому замирает на какое-то время, чтобы насладиться. Чтобы запомнить. Мимо него проходят люди. С мрачными выражениями лиц, со спокойными, нарочито равнодушными. Равнодушное лицо становится каким-то оберегом. Он сам часто ходил с равнодушным выражением лица, правда, кто-то принимал это за выражение высокомерия. Кто-то разговаривает по телефону, кто-то смотрит сосредоточенно под ноги, а кто-то так же сосредоточенно глядит перед собой. Редко кого можно заметить, кто бы смотрел по сторонам. Наверное, это считается дурным тоном. А ему сейчас хочется петь от того, насколько он внутри счастлив. Поэтому он смотрит по сторонам, чего раньше никогда не делал. Вот парень пытается прикурить сигарету, но зажигалка ему не дается, и он бросает эту затею, совершенно не выказывая целеустремленности. Пожилая пара… Он поддерживает ее, и это вызывает умиление. Одна девушка прямо в динамик телефона повышает голос, по всей видимости на своего ухажёра, и когда обнаруживает, что замечена, смущённо улыбается. И он принимает её улыбку за извинение и посылает в ответ понимающий взгляд. И ему становится невольно интересно, что такого могло произойти между этой красивой девушкой и тем, на кого она так неосмотрительно повысила голос. К слову, голос ее был красивым, даже невзирая на противные истеричные нотки. Мужчины терпеть не могут эти нотки, он мог поспорить, что ее ухажер на том конце телефонного разговора скривился. Так чем же он мог заслужить немилость этой девушки? Может быть, не заметил, что она сменила прическу? Или опоздал на встречу? Попал под горячую руку? Забыл о важной дате первого поцелуя, первой встречи или того и другого сразу? Или девушка просто истеричная стерва. Сейчас она повернулась к нему спиной, и он сразу потерял к ней интерес. И к ее отношениям с ухажером. Вообще, с чего он взял, что это был ухажер? Может, она ругается со своей подружкой?

Никто не обращает на него внимания. Он усмехается этой мысли. Она греет ему душу, и в то же время ему хочется остановить кого-то из этих увлечённых собой людей, круто развернуть и заставить выслушать собственную историю. Заставить кивать, заинтересованно округлять глаза. Завидовать ему. Восхищаться. Может, вот этого мужчину в забавной кепке остановить? Поведать ему о том, о чем хочется кричать. Мужчина замечает его взгляд и недоверчиво отводит глаза. Наверное, слишком пристально смотрел. Плохая жертва. Может, вернуть ту девочку, что вовсю кричала на нерадивого ухажёра или на надоедливую подружку? Она была так смущена, что даже из вежливости выслушает его историю. Пусть даже ей будет совсем неинтересно, но кого это, в сущности, волнует? А потом будет восхищаться, и обязательно в красивых глазах промелькнёт зависть. Потому что он будет жить.

Он неловко встряхивает головой, сгоняя наваждение и никому не нужные мысли. Ему, по крайней мере, эти мысли точно не нужны. Ведь ничто не должно его отвлекать. Впереди его ждёт длинная дорога. Он терпеть не может длинные дороги. Только сегодня совсем другой случай. Сегодня он мечтает об этой дороге. Сегодня он обожает долгие, длинные, выматывающие и изнуряющие дороги. Потому что он любит жизнь. Он подхватывает небольшой чемодан чёрной кожи, доставшийся ему от жены, и садится в только что подъехавшее такси. По дороге в аэропорт он слушает болтовню водителя и, черт возьми, эта болтовня его даже не раздражает. Даже рассказ о сломанной лапе собаки и о том, какие подлые эти ветеринары, которые долго их не принимали, хотя таксист обозначил, что вызов срочный. Даже рассказ о том, что его дети выигрывали бесчисленные олимпиады. Не то чтобы он часто ездил на такси, не то чтобы он часто позволял водителям вести с собой задушевные беседы… но всякий раз, если у него было неплохое настроение или просто хотелось послушать чей-то голос, он вынужден был вникать в то, что дети у всех просто вундеркинды. Он же никогда бы не решился спросить, каким образом у такого болтливого кретина вдруг родились дети вундеркинды. Да, порой он был невыносимым снобом. За что и поплатился. Он прикрывает глаза. Монотонный голос таксиста его даже убаюкивает. Жизнь играет новыми красками, когда ты ее почти потерял.

Его зовут Константин. Ему тридцать четыре года, у него свой бизнес, который не имеет отношения к истории, но стоит отметить, что бизнес этот приносит ему достаточную прибыль, чтобы чувствовать себя отменно. Чтобы чувствовать себя на коне и даже гордиться собою. Даже смотреть на этот мир с некоторой долей высокомерия. Не то чтобы совсем свысока, но с осознанием, что такую возможность он имеет. Сейчас мир устроен таким образом, что для того, чтобы иметь доход, хороший доход, нужно играть по правилам тех, кто находится на вышине. И он был тем, кто создал одно из самых неприятных изобретений, чтобы облегчить жизнь тем, кто находится на вышине. Глупость, конечно, несусветная. Стабильный доход и неплохая машина во дворе еще не могут обеспечить алиби, если глядишь на других свысока. Даже очень хороший доход и уникальная машина не могут обеспечить такого рода алиби, а у него есть вдобавок хорошая квартира, причем не одна. Было дело, и он вкладывался в недвижимость и дорогие костюмы, которые ему идут: он не будет скромничать, он прекрасно понимает, какой эффект производит его натренированное тело, облаченное в дорогой костюм. Он не то чтобы красавчик, но обладает вполне привлекательной и приятной внешностью. Темные волосы, карие глубокие глаза и смуглая кожа, высокий рост, к тому же он никогда не относился к себе халатно, поэтому и тело его не страдало от отсутствия физических нагрузок. Он знает, какая ему идет стрижка, он знает, какое впечатление производит его автомобиль, он знает, как выглядеть джентльменом, он также знает, что белые рубашки вполне могут быть его козырем. Точнее, знал до того момента, как его жизнь круто перевернулась.

Он почти никогда не болел. Конечно, как и все, порой подхватывал заразу – чихал, кашлял и мучился болью в горле, но очаровательная продавщица из аптеки напротив его дома всегда помогала ему с подбором лекарств. Стоило только сказать, что уже завтра у него важная встреча по бизнесу, и он обязательно получал именно те пилюли, которые выручали его за одну ночь. Однажды на горнолыжном курорте он сломал руку при неудачном спуске. Случилось как-то – потянул спину, когда занимался в спортзале. Можно ли назвать его вполне здоровым человеком в его тридцать три? Абсолютно. Он ведет… нормальный образ жизни. Он не монах-пуританин, но уже давно бросил курить и не напивается в стельку. Бокал вина вечером для хорошего сна это ведь даже полезно. По крайней мере, он где-то об этом читал. Иногда он может позволить себе лишнего, но разве он не имеет на это права, если постоянно на работе или в зале, или же со своей женой выбирает занавески? Да, он прекрасный муж и действительно любит свою жену.

Только вот жена его больше не любит, и он не имеет права ее винить. Его бы хватило на куда меньшее время. Честно, он совсем не был на нее зол. Хоть тогда и валялся у нее в ногах, и умолял не уходить, а в то же время шипел, что она предательница и грязная тварь. Ему было страшно. Это его не красит и не оправдывает, но все это ему кажется таким мелким, когда сейчас он снова может дышать и верить в будущее. Ему уже и жена не нужна. И даже не хочется считать ее предательницей, которой коснется кармический маятник. Или жалеть свое разбитое сердце. Она все сделала правильно. В моменты просветления и ясного ума он понимал, что она все сделала правильно.

2

– Технический прогресс уже давно достиг таких высот, которые и не снились обычным людям.

Красивая женщина со строгим лицом прижимает к груди папку, довольно увесистую, и пытается достать стаканчик с кофе из автомата. Молоденький парень смотрит на нее с легким недопониманием.

– Что значит «обычным людям»? Кто выбирает этих обычных людей или необычных? Какие критерии?

Женщина поднимает на него усталый взгляд. На ней белоснежный больничный халат, а волосы уложены в стильную короткую укладку, что придает ей сходство с балериной. В ее взгляде даже где-то сверкает мольба о помощи, которую она не может озвучить по многим причинам. А молоденький наконец, спохватывается и все же помогает ей достать этот злосчастный стаканчик, до которого она не могла дотянуться из-за папки, занимающей руки.

– Если создано лекарство от рака, почему нельзя поделиться им и знаниями о нем со всем миром?

Он искренне недоумевает и даже тяжело вздыхает, словно в подтверждение своего непонимания ситуации. Можно было бы спасти столько жизней. Он сам знает, что его дедушка был убит этой неизлечимой в то время болезнью. Он тогда ничем не мог помочь. Да и сейчас, как он может кому-то облегчить жизнь, если ничего не решает? Он не имеет возможности помочь даже своей сестре, хотя она так хочет жить. Но помогать родственникам нельзя. Точнее, «родственные связи с работниками лаборатории не являются приоритетными». Это прописано в правилах, в которых под словом «прочитано» стоит его подпись. «Не являются приоритетными» означает, что лаборатория не имеет ничего против тех родственников, которые в состоянии заплатить кругленькую сумму.

– Это естественный отбор. Мы не имеем права идти наперекор судьбе.

Может, ей самой не нравится такой расклад событий. Судя по её стальному тону и тому, как крепко она сжимает стаканчик с кофе. Она просто старается не думать об этом. Слава Богу, работы настолько много, что нет времени на пустые и ни к чему не приводящие размышления. Есть ли доля смысла в словах этого юнца? Не её дело.

– Только если у этого человека нет денег. А деньги решают судьбу.

Он все никак не унимается, она тяжело вздыхает. Почему ей надо было выйти за кофе именно в этот момент? Почему именно она попала в плен к этому юному борцу за справедливость? К этому идеалисту чертовому. Она не осаждает его, хотя терпение её начинает трещать по швам.

– Мы не можем помочь всем. Мы вынуждены выбирать. А этот способ – самый логичный и самый естественный. И гуманный. (Она почему-то подчёркивает именно это слово, и взгляд его буквально впивается в глаза юноши.) Я имею в виду: тот, у кого есть деньги, тот и получает заветную вакцину. Какой способ выбора предложишь ты? Отдать тем, кто больше всех нуждается? Все нуждаются одинаково. И нет кого-то – кто лучше и кто хуже. И нет того, кто больше заслужил. А деньги, да. Деньги могут решить. К тому же, для этого проекта нам нужны деньги. Взаимовыгодный обмен. А сейчас мне пора работать, я и так заговорилась с тобой. Впрочем, тебе и самому известно о нашей лотерее…

– Это бесчеловечно.

– Это шанс.

Она разворачивается на каблуках и отправляется в свой кабинет. Может быть, на последних предложениях она слишком явно показала своё раздражение. Скорее всего, он это заметил. Она спиной чувствует, как он испепеляет её взглядом.

3

Когда Константин только родился, никакой золотой ложки во рту у него не обнаружилось. И дело было вовсе не в том, что у его родителей не было возможности ему эту ложку положить. Дело было в том, что его отец был человеком очень строгих правил и сразу решил, что его сын не должен расти избалованным сосунком, которому достаётся все слишком просто. И Константина с самого детства закаляли и готовили к тому, что он должен всего добиваться сам. Он был сыном одних из самых обеспеченных людей в округе, при этом карманных денег ему доставалось меньше, чем остальным. А все по той причине, что получал карманные деньги он только лишь за отличные оценки, а с учебой у него было туго. Его встречали у школы практически с водителем, а вот позволить себе лишний пирожок в столовой он не мог.

И он бы злился, если бы не был благодарен отцу за такой метод воспитания. Конечно, он пережил немало унизительных минут в школьные годы. Конечно, он впадал в гнев и кричал отцу, что ненавидит его. Конечно, до сих пор пор его отношения с родителями можно назвать натянутыми. То есть, он стабильно им звонит в другой город, где они живут. И даже на некоторые праздники старается их навещать, но атмосфера в эти дни в доме не самая радужная. Он не может взять в толк, почему они не могут его принять. Он так и не простил им отсутствие нормального детства и все равно безумно благодарен. Всякий раз он хочет поблагодарить их, но наталкивается на снобизм и равнодушие и говорит сам себе, что ничего. В следующий раз. Вот такой парадокс. Всегда в голове нужно держать, что потом может быть поздно. Как и случилось в итоге.

В институт Константин поступал уже сам, прекрасно понимая, что это его выбор и дальше он сам по себе. Впрочем, было чем гордиться. Если в школе он звёзд с неба не хватал, то здесь оказался одним из лучших студентов. Стоило ему только определиться, чем он хочет заниматься. А может быть, он просто везунчик? На самом деле он был человеком, который умеет добиваться своего. Если у него и были недостатки, к примеру, лень, в эти недостатки вкладываться было никак нельзя. Да, он был высокомерным. Да, он был немного заносчивым, да, он всегда был эгоистичным. Но он всегда умел добиваться своего.

– Что ты сделаешь с первым заработанным миллионом? – жеманно улыбаясь, спрашивает у него обильно накрашенная блондинка. Ему уже двадцать три года, он владелец малого бизнеса и, конечно, уверенный в себе ловелас с белоснежной улыбкой. А она всего лишь дурочка из бара.

– Я свой первый миллион уже потратил.

И он ведь даже на лжёт, а девочки из баров так горят в ответ на эти слова, что ему становится немного скучно от того, как все просто. Кстати, в те дни он ещё заканчивал практически каждый свой вечер как минимум парой стаканов виски, да выкуривал по пачке сигарет в день. И ничего. Дьявольски высокомерен, но, черт возьми, обаятелен.

К женщинам он относится потребительски. Но разве можно его в этом винить? Он молод, он успешен, он хорош собой. Женщины сами не позволяли ему вдруг превратиться в охотника. Он бы и рад добиваться, влюбиться. Иногда ему даже нравилось рассказывать этакую печальную историю, как ему хотелось бы зажечься, почувствовать сердцебиение. Захотеть добиться какой-то нимфы. Такие истории просто безотказно действовали на очаровательных наивных куколок, которые уже представляли, что именно они и будут являться причиной того, что у него сердце забьется чаще, чем, когда он бежит утром по набережной. Конечно, не хочет он влюбляться. Конечно, не хотел он семьи. Конечно, ничего он не хотел. И устраивала его подобная жизнь: деньги, путешествия, множество женщин.

Он засыпал один. Потому что даже мысли не мог допустить, чтобы кто-то из его подружек положил во сне голову ему на плечо.

4

Данные о подхвативших «Вирус Т» приходят к ним едва ли не раньше, чем об этом узнает сам несчастный. Высвечиваются на экранах компьютеров. С фотографиями, с историями болезней. Бесчисленные фото мелькают на экранах, сменяя друг друга. Молодые, пожилые, дети. Коварная болезнь, которая не щадит никого и выбирает свои жертвы напористо, нахраписто, не давая опомниться. Для кого-то, быть может, «у вас Вирус Т» и выглядит как вызов. Но для большинства эти слова звучат как приговор. Как для человека, который болеет, так и для его близких, для родственников и вообще для окружающего его мира. Еще неизвестно, для кого эти слова звучат тяжелее.

Секретные лаборатории на то и секретные, что о них не знает никто, зато они знают все и обо всех. Здесь истории болезней рассматриваются цинично. Кроме болезней изучают также сжатые биографии, чтобы понять, стоит ли связываться с заболевшим или же равнодушно закрыть вкладку с фотографией жертвы страшной болезни. В лучшем случае оставить до лучших времён, а обычно – просто забыть. Случаев и так более чем достаточно. К несчастью, нужным и подходящим для лаборатории нужно оказаться прямо здесь и сейчас. Шанс выпадает только один, когда фотография человека со страшным диагнозом появляется на экранах. Пусть даже кто-то пытается сам себя убедить в том, что файл с фотографией будет проверяться, закрывается лишь на время, а потом вдруг что-то изменится. Это всего лишь самоутешение. Потом. Все потом. Только не было ни одного случая, чтобы закрытый файл потом открывался снова. Да, здесь дается всего лишь один шанс. И эти люди, которые понимают, что чума нового мира их поглотила, просто ждут своего шанса поучаствовать в лотерее.

– Мы должны помочь этому ребёнку. Он совсем ещё малыш, родители совершенно отчаялись…

– Нет. У них нет возможности, мы не благотворительная организация.

– Но…

– Никаких «но». Если ты не можешь справиться со своими эмоциями и всякий раз будешь бегать ко мне с предложениями ввести благотворительные эксперименты, увидев трогательное фото, то тебе здесь не место.

Мелькающие фотографии на экранах. Зрение давно уже падает. Равнодушно закрыть фотографию, на которой изображён ребёнок. Поставить пометку «не годен».

Свою жену он встретит, когда ему исполняется тридцать. В буквальном смысле, именно в тот момент, когда он отмечает день рождения со своими друзьями в баре неподалёку от дома. Ему ещё нет тридцати, да если бы и было тридцать, он был бы уверен, что вся жизнь впереди. Много красивых и не всегда правдивых слов, выпивка, громкая музыка, более честная, чем все эти поздравления в его адрес. Конечно, в какой-то момент он от них устанет. Совсем немного, но достаточно для того, чтобы отделиться от общей массы под предлогом «подышать на свежем воздухе». И вот уже на улице, вдыхая отнюдь не свежий воздух, созданный из выхлопных газов машин, за своей спиной услышал мелодичный женский голос с не самой женственной просьбой прикурить. Он обернулся и, конечно, следуя классике жанра, увидел свою будущую жену. Хрупкая фигурка, кожаные брюки и короткий топ, который подчеркивал тонкую талию. Пиджак, небрежно накинутый на плечи, высокие каблуки, зрительно удлиняющие ноги. Он сразу понял, что она немного комплексует из-за миниатюрного роста, поэтому каблуки её были скорее красивыми, нежели удобными. Правда, она до самого своего ухода от него так и не призналась, что он был прав относительно её комплекса. Короткие взъерошенные волосы придавали ей сходство с воробушком, а отсутствие макияжа делало на пять лет моложе, чем она была на самом деле.

– Я заблудилась. У вас не найдётся прикурить? Я всегда курю, когда волнуюсь.

Огромные глаза, придающие ей сходство с оленёнком, смотрели на него заинтересованно. А ему почему-то захотелось её защищать. Курить она потом бросила. Последний раз он видел её с сигаретой, кстати, в тот момент, когда вообще видел её последний раз. Когда она собирала вещи, и пепел с сигареты падал на её чемодан. И, к слову, в тот момент он особенно сильно её любил, он особенно сильно в ней нуждался. А у неё в глазах появилась такая усталость, что валяться в её ногах стало бессмысленно. Но раз она курила, значит волновалась. Она же всегда курит, когда волнуется. Может, эта мысль совсем немного его утешала, когда он все же валялся. Правда, не у нее в ногах, а на коврике около двери. И не был уверен, какого, собственно, черта он не встает на ноги. По той ли причине, что от него ушла женщина, которую единственную за свою жизнь он любил. Или же причина была в том, что у него разрывалась голова и, казалось, болел каждый мускул, и ничто не могло помочь ему избавиться от этой боли.

5

Кстати, его жена была совсем не в его вкусе. Ему всегда казалось, что он предпочитал более ярких девушек, она же была мечтой поэта, а он никогда не был поэтом. Даже не понимал стихотворения. Даже не читал их. И равнодушно закрывал, если его многочисленные подружки слали ему сообщения четверостишиями. В день знакомства с будущей женой, когда он уговорил ее следовать за ним в бар, его друзья даже оказались в легком замешательстве. Никогда они не думали, что увидят рядом с ним девушку, напоминающую Одри Хепберн, хрупкую, без кричащего макияжа и глубокого декольте. Кто-то даже решил, что это его родственница. Ее потом за глаза так и звали: «Одри».

– Одри тебя еще не бросила?

– Что любит готовить тебе на ужин Одри?

– А нравится ли Одри твоей маме?

– Что Одри нашла в таком балбесе, как ты?

– Что ты нашел в такой девушке, как Одри? Не слишком ли она для тебя правильная?

Она всегда была умницей и немного занудой, но ему, честно, это казалось очаровательным. Она постоянно его исправляла, когда он ошибался в ударениях, в ней присутствовал некий снобизм, присущий легким интеллектуалкам, которые хорошо учились в школе и прочитали некоторых классиков. И им даже понравилось. Он терпеть не мог, когда она пыталась его учить, и она замечала это по его взгляду. Поэтому она звонко смеялась и целовала его в нос.

Когда он услышал свой диагноз, у него, как это бывает, пролетела вся жизнь перед глазами. Он никогда в это не верил, а, впрочем, это все просто красивые слова, потому что на самом деле перед его карими глазами летели лишь отдельные моменты, как видеоклипы. Щелк. Вот они с женой на первом отдыхе, на горнолыжном курорте. К середине дня она уже спокойно может съехать с достаточно высокой горки, в то время как он все еще держится за дерево. Она всякий раз проезжает мимо него, и он вынужден показывать ей большой палец, мол, с ним все в порядке, но по ее улыбке он понимает, что ее умиляет его «способность» к зимним видам спорта. Щелк. Он находит книжку на чешском языке и читает ей вслух, конечно, совершенно не зная чешского, а она покатывается со смеху и пьет какао. Щелк. Она надувает губы, потому что обжигает язык горячим какао. Вся ли это жизнь? Это точно те моменты, в которые он чувствовал себя живым. И когда его мозг услышал диагноз, он словно в насмешку напомнил ему об этих минутах.

В аэропорту, как это бывает, можно наблюдать за людьми. Кто-то кого-то провожает, кто-то, напротив, встречает. В аэропорту почти нельзя встретить людей потерянных, ищущих что-то взглядом растерянно, с просьбой о помощи. В аэропорту каждый точно знает, зачем и почему оказался на этом месте и в это время. Очень уверенное место, очень динамичное. И он всегда любил аэропорты. С самого детства, когда он буквально с ума сходил от нетерпения перед путешествием, и для него это оказывалось целым событием. Помнится, он неделями сводил с ума своих родителей расспросами о том, когда они уже сядут в самолет. Может быть, все дети любят путешествия и самолеты? Почему-то поезда никогда не вызывали у него такого же духовного трепета. Его мать страшно боялась самолетов, у нее потели ладони, и она часто отправляла его вместе с отцом, а сама оставалась дома в полной безопасности. Он же потом рассказывал, как забавно они попали в грозу, как сильно трясло самолет, и как нервничали стюардессы, доводя мать до непревзойденных эмоций. Как бы там ни было, он с самого юного возраста питал слабость в отношении самолетов и аэропортов.

Сегодня не исключение. Сегодня особенный день. Он светится и пытается угадать мысли каждого встречного человека. Сам с собой спорит – за кем интереснее наблюдать: за встречающими или же провожающими. Потом сидит в кафе около своего выхода и пьет кофе с коньяком, добавляя коньяк в черный напиток из маленькой бутылочки, купленной в Дьюти Фри. Улыбается молодой мамочке, которая не в силах справиться со своим испорченным отпрыском, что требует у нее машинку как у Бэтмэна. Она отвечает ему вымученной и усталой улыбкой, в которой он, лично, может прочесть, что она бы и рада уединиться с ним в туалете аэропорта, но отпрыск будет недоволен, и вообще ее жизнь стала катиться к черту и посвящена только этому капризному ребенку.

Хотя, возможно, она думала вовсе о другом:

«Опять на меня пялится какой-то одинокий алкоголик. Что ему надо, он, что, не видит, что я с ребенком? Насмехайся, чертов самовлюбленный козел».

Но он, интерпретировав ее улыбку и взгляд по-своему, был вполне себе удовлетворен. Узнавать точно он не собирался и принял решение доверять своим мыслям.

Он заказывает себе еще кофе и, чтобы не выглядеть сумасшедшим кофейным пьяницей, добавляет к заказу пирожное с малиной. Которое оказывается сущей дрянью, поэтому он так и оставляет его на тарелке. Даже коньяк с кофе не спасает, хотя вроде бы должен разжигать аппетит. Он принимает решение, что лучше съест не самую вкусную еду в самолете. Тоже как часть путешествия. Одного из самых важных в его жизни, если не самого важного, что также придает обстоятельствам определенный колорит.

Его прекрасное настроение не может испортить и очернить даже то, что монотонный голос диспетчера объявляет о задержке его рейса. Он, конечно, вздохнул и даже покачал головой, как и остальные ожидающие, но по большому счету ему было все равно, и он не собирался такой мелочи, как двухчасовая задержка рейса, омрачить ему настроение. Придется провести еще некоторое время наедине с самим собой, не самая неприятная компания, к слову.

– Какая встреча, только не говорите, что не узнали меня, иначе моя вера в судьбу значительно пошатнется.

Он заигрывает неумело. Правда, никто не жаловался. Кто вообще сказал, что мужчины умеют заигрывать? Мужчины или безапелляционно берут то, что им захотелось, или же что-то невразумительно мычат, пытаясь быть джентльменами, но в результате остаются в так называемой фрэнд зоне. И если выбирать из двух зол меньшее, в итоге неизвестно, что лучше. Он, скорее, относится к той категории, которая идет напролом. Все что угодно, лишь бы не «ты замечательный друг, и кто-то обязательно будет с тобой счастлив». Лучше быть чертовым придурком, который возомнил о себе слишком многое, лучше быть человеком, о котором потом будут рассказывать своим подружкам: какой он хам и неотесанный мужлан, с которым и кофе выпить противно, не то что уж сходить на свидание. Хотя бы весело. Лучше, чем быть милым джентльменом, который так никогда и не добьется чего-то большего. Лучше уж быть слишком плохим, чем позорно прослыть слишком хорошим, что на языке женщин обозначает:

«Он вообще ни рыба, ни мясо, совсем не привлекает меня. Но смотрит таким по-собачьи преданным взглядом, что я не могу отказать себе в удовольствии держать его около себя».

Вот и сейчас он идет напролом. Да пусть посмотрит на него как на идиота, пусть скажет, что ее вообще не интересуют мужчины – ему на самом деле все равно. То есть она, конечно, хорошенькая и все такое прочее, но он не герой произведений про любовь, который влюбился с первого взгляда и пошел творить безумства. Он никогда не переживал из-за отказов, а уж сегодня и вовсе, когда у него впереди вторая жизнь, он не был бы задет отказом какой-то миловидной девицы.

Она откидывает каштановые волосы со лба, таким естественным, но почему-то очень чувственным движением руки. Поднимает на него взгляд и щурится. А вот это уже обидно, она его не узнала. Слегка задевает его мужское эго. У нее глаза зеленые, как трава. Очень яркие – такие вообще бывают?

– Мы столкнулись на улице. Вот уж не думал, что снова встретимся, да еще и в аэропорту. Воистину, как тесен этот мир.

Он чувствует себя полным идиотом, потому что она хоть и улыбается снисходительно, но, по всей видимости, совершенно не может его вспомнить. Наверное, в своей голове она уже решила, что он неумелый донжуан, который таким дешевым способом всего лишь старается выделиться из толпы других донжуанов. Он предпринимает последнюю попытку, решив капитулировать, если она продолжит так же противно улыбаться, как будто бы его учительница в старших классах, когда знала, что он не выучил урок.

– Вы с кем-то ругались по телефону… Не то чтобы я хотел подслушивать, но вы говорили достаточно громко, так что выбора мне не оставили, – выжидающе смотрит на нее.

Она перестает улыбаться, щурит зеленые глаза, кажется, в ее глазах мелькает что-то, чего не было до этой секунды. В его мыслях проносится, что она его все же узнала, но она мотает головой:

– Простите, я сегодня весь день ругаюсь по телефону. И именно поэтому я совершенно не обращала внимание на окружающих.

Ему кажется, что ее слова звучат слишком уж самонадеянно, она утыкается куда-то вглубь своей чашки с кофе. Он принимает решение, что уже проиграл и стоит уползать с поля боя, пока еще внутри остались какие-то намеки на достоинство. Она путает все его карты, когда жестом приглашает присесть, а потом и вовсе произносит:

– Садитесь, уж простите, что была несколько груба. У меня совсем неудачный день.

Ему уже не так интересно это знакомство, но грусть в зеленых глазах почему-то манит его любопытство. Он видит, чувствует, что ей нужен собеседник, а если быть точнее, слушатель. Понимает, что сейчас она вывернет наружу какое-то грязное белье, и как человек, всего лишь обычный человек, со своими слабостями, он не может противостоять искушению это белье рассмотреть хорошенько. Поэтому, несмотря на ее протесты, заказывает бутылку красного вина. Да ему так долго было нельзя даже думать об алкогольных напитках, что сегодня он решил, что может себе это позволить. Ну уж нет. Как бы ему ни хотелось поделиться с ней своей историей, он будет молчать. С каких это пор он стал таким суеверным?

Он не ошибся, и ей действительно нужны были «уши». Она не собиралась ни с кем общаться и, по правде говоря, решила, что будет в одиночестве напиваться в аэропорту, прежде чем улететь куда-то не в новую жизнь, а так, на отдых. Он оказался рядом с ней внезапно и как-то слишком неожиданно, причем начал говорить о какой-то судьбе и о том, что они уже встречались. С кем проще всего делиться своими переживаниями и проблемами в жизни? Тот, кто скажет, что со своими близкими – ужасный лицемер. Проще всего делиться с попутчиками в поезде и с таксистами, что словно заботливо протягивают дешевую салфетку, которой вытирают губы, после того как поедают сэндвич. А с близкими нет. Близкие и осудят, и покачают головой, и у них всегда много своих проблем. Нет, с ними делиться не хочется.

Она окидывает его взглядом. Весьма недурен собой. Высокий, статный. Загорелый. Небольшие мешки под глазами выдают не самые простые дни за последний период его жизни, но, признаться, это лишь придает ему толику какой-то земной привлекательности. Умный и лукавый взгляд. Она могла бы поспорить, что девушки за этот взгляд готовы были пасть к его ногам, что у нее вызывает лишь усмешку. Хотя… кто знает, что было бы в ее голове, окажись она в более свободной ситуации. Она не хотела ему ничего такого рассказывать, готова была просто ограничиться сведениями о том, что рассталась с любимым человеком, теперь переживает, сердце не на месте, да и слезы вот-вот брызнут из глаз из-за обиды на себя и на весь мир. Но бутылка красного вина чертовски развязывает язык. И у него такие глубокие глаза, что почему-то хотелось произвести впечатление и даже дополнить свой рассказ некоторыми деталями, которые могли бы быть слегка преувеличены. Но ей так нравится, как он кивает головой и щурит глаза, что она не сомневается в правильности решения. Да она и не лжет вовсе. Просто вместо двух лет отношений называет отчего-то пять. Чтобы ее страдания в этом рассказе длились еще дольше. Красное вино оказывается каким-то по-дурацки слезливым напитком. Она слышит, что ее голос предательски дрожит. И пытается заглушить эту дрожь еще одним глотком, который на деле оказывается лишним. Ей хочется есть, и она заказывает себе десерт. Голосом, который кажется ей слишком высоким для ее обычно низкого и немного хрипловатого голоса. Все считали это сексуальным, а она смущалась. Мысли ее прыгают с одной на другую. Она искренне рассказывает, что ненавидит сладкое. Уплетая за обе щеки не самый вкусный десерт. Потом отставляет тарелку и так же искренне сообщает несчастному официанту, что десерт был ужасен. Тот из этических соображений и из вежливости не спрашивает, почему тогда она не оставила ни единой крошки от этого «ужасного десерта». А она много улыбается и много грустит. И видит, что этот привлекательный молодой человек смотрит на нее уже куда более заинтересованно. И это чертовски льстит ее самолюбию. Хотя, она, правда, не понимает, что он мог бы в ней найти, кроме ее зеленых глаз. Все говорили комплименты ее зеленым глазам. Так что им она доверяет. Остальному нет.

Он терпеливо ждет ее рассказ. Она ведь здесь ради того, чтобы о чем-то ему поведать. Иначе она не пригласила бы его за свой столик. Она не жаждет никакого знакомства, это видно невооруженным взглядом. Она не ищет романтических встреч. И не хочет влюбиться. Она не особенная девушка, просто в ее жизни произошло что-то, что она сама считает чертовски несправедливым, и ей хочется, страстно хочется, чтобы кто-то с ней в этом согласился и поддержал хотя бы немного. Да и вино. Продолжает склонять ее к глупостям. Поэтому она набирает побольше воздуха.

А не слишком противно будет услышать историю о несчастной любви? Я, право же, совсем не такая ранимая, как может показаться на первый взгляд, да и то, что я столько выпила, не должно показывать, что я вся такая несчастная, и меня непременно нужно пожалеть. Выпиваю я лишь по той причине, что в последнее время отчего-то нервничаю в самолетах. И я не плачу, конечно, не плачу. Я вообще забыла, когда плакала. Ах да. В последний раз, когда умер мой дедушка, у него была какая-то страшная болезнь, тогда ее так и не смогли диагностировать, сейчас уже известно ее название. Впрочем, даже если бы мы тогда знали о том, что это за болезнь, ничего бы не вышло. Ужасная смерть, ему было так тяжело. Я тогда плакала. А сейчас я не плачу. Сейчас мне что-то попало в глаз – какая же глупая отговорка. Прошу секундочку, всего одну секундочку. Да и не любовь вовсе несчастная, а я несчастная. Потому что любви ведь там толком и не было. И не то чтобы я всегда выбирала не тех, какая дурацкая способность женщин постоянно выгораживать себя тем, что они, видишь ли, выбирают не тех. Мы всегда выбираем «тех». А потом просто или сами не оправдываем надежд, или же они не оправдывают наших, мы ведь все свято верим, что ради наших глаз они будут меняться. Они не будут, они будут становиться только хуже. И все мы это знаем, разве что все время надеемся на лучшее. Поэтому почему бы не выбрать сразу того, чьи перемены тебе не важны? Но это все лирика, и это совсем не обо мне.

Я вчера собрала вещи и ушла, мы были вместе четыре года, подумать только, это же маленькая жизнь. Я совершенно ни в чем его не устраивала. Я любила поваляться до обеда, а он считал, что я должна встать утром и сделать ему завтрак, и я, честно, пыталась, но тосты выходили подгоревшими, а яичница почти сырой. Он, конечно, и не думал скрывать своего недовольства. А всякий раз после его неудовлетворенного лица мне хотелось все бросить и уже больше не пытаться никогда. Но я старалась.

Дура, конечно, но я себя тогда считала героиней. Никто и никогда не меняется, и он бы не поменялся. Почему я наивно полагала, что мои слабые потуги помогут отношениям…

Он, конечно, был очень красив. Почти так же красив, как вы. Нет, ни в коем случае я не пытаюсь забросать вас комплиментами, мы ведь практически незнакомы. Ему казалось, что одно его присутствие в моей жизни уже должно делать меня самой счастливой. Ах, да. Порой он заказывала мне цветы, нет, не покупал сам, но заказывал, и я все равно таяла, словно мороженое на солнце. Он сумел поставить себя таким образом, что я все время чувствовала себя виноватой, я все время чувствовала себя ничтожеством. Я даже где-то восхищена, потому что никогда не считала себя слабой. С одной стороны, я хотела, чтобы он пришел домой раньше. С другой, отчаянно желала, чтобы он задержался, чтобы я снова не слышала о том, что я все делаю не так. Мясо пережарила, а картофель не доварила. Я сказала, что мы вместе были четыре года? Я ошиблась. Мы ведь были вместе пять лет. То есть два. А, впрочем, неважно.

У него бизнес, а я пишу картины. Уже одно это должно было показать, что мы друг для друга не созданы. Я должна была задуматься о том, что мы слишком разные. Если он не видит результата, то он не ценит стараний. Если, черт дери, стейк я не пережарила, он уже не обращает внимание на то, что я сходила в магазин, выбирала чертово мясо, потом смотрела все рецепты, читала все советы и старалась ему угодить. Но результат не получился, да и все остальное уже не так важно. Он отчитывал меня, и я становилась маленькой девочкой, которая разбила школьное окно, и родителей вызывали к директору. Он бизнесмен, а я пишу картины. И я ценю сам процесс. Какие я выбрала краски, какую я выбрала тему. Что я вижу, что у меня получается в процессе. Да, мы были слишком разными, и я виновата в том, что не заметила этого с самого начала. Я всегда проигрывала в сравнениях. Все его бывшие влюбленности были успешными, были амбициозными, прекрасно готовили и просто обожали убираться. Я была ленивая, творческая натура, сжигала его завтрак в духовке, и от слова «уборка» у меня дергался левый глаз. Он должен был оставаться в прошлом. Он не должен был думать, что я могу ему подойти, это была такая несусветная глупость, и, конечно, я не плачу. Я опять не плачу, вы правы. Что вы говорите? Он не стоит моих слез? Да что вы знаете? Я думала, что он стоил моей смерти, а слезы это сущая мелочь, тем более что я не умею плакать. Возможно, аллергия, как же тут пыльно, кошмарно пыльно!

А знаете что? Когда мне было больно и грустно, и пусто, он никогда не обращал на меня внимания. И в эти моменты я понимала, что он не любил меня, а потом почему-то закрывала глаза. Очередная глупость, я к своим глупостям уже привыкла. А вы? Порой он сильно меня обижал, и я плакала – на балконе, в ванной, даже у него на глазах. Он всегда был так равнодушен, что тогда мне казалось, что проблема в том, что я просто слишком эмоциональная. Подумать только… мне было стыдно за мои слезы и за мои переживания. Он же так много работал, как могла я отвлекать его от дел и портить ему настроение, ведь он был таким большим человеком. Если мы с ним ссорились, он всегда припоминал мне мои ошибки. Он помнит каждый момент, когда я оступилась. Даже если я не согласна, что виновата одна, но он все запоминал и всегда был готов меня уколоть и укусить. Я старалась забыть те неприятные минуты ссор, но он всегда их вспоминал, всегда смаковал, и в них я выходила полным истеричным ничтожеством. Я, конечно, потому и стала в это верить. Нормально верить в то, о чем тебе постоянно твердят, ведь правда? Наверное, каждый мужчина слышит двести раз от своих знакомых женщин, что их не ценят. Вы, наверное, устали? Меня не ценили. Меня не ценили. Черт дери, меня совсем не ценили.

Принесите мне еще вина. Мой рейс задерживают, я имею право на бокал вина. Нет, красного, я не желаю мешать. А когда-нибудь я напишу книгу, и в этом истории очень многие девушки узнают себя. Возможно, моя книга даже разлетится на цитаты. Хотя, нет. Я совсем не умею писать. У меня дурной слог, как будто бы у меня в школе по языкам была твердая тройка. Вы считаете, я говорю красиво? Это всего лишь вино. Я просто слишком драматична, мне кажется, что сегодня мне это идет. Понимаю, что вы обо мне думаете. Ревнивая, истеричная особа, которая не сумела загнать пол каблук молодого человека, и теперь с горя от своей несостоятельности сидит в аэропорту, напивается невкусным, полусладким вином и пытается вызвать у незнакомца сочувствие и понимание. И, правда… очень похоже. Черт возьми, я ревнивая, истеричная особа, которая требует к себе повышенного внимания. Вы извините, что вываливаю все это на вас. Зря Вы ко мне подсели. В следующий раз будете думать.

Я заболела. Правда, логичное продолжение истории? Ничего страшного со мной не случилось, нет. Просто некоторые неприятные симптомы, как следствие, плохое настроение и переживания. Боже, вы такой забавный. Нет, вы не угадали. Дело вовсе не в том, что он меня не поддерживал. Дело в том, что я решила, что нет у нас той близости и даже не стала сообщать ему о той болезни, что заставляла меня переживать. Тогда я и задумалась. Серьезно. Он не умел быть со мной, если ему было плохо. Он потрясающий человек, но я не сумела стать для него идеальной. Я и совершенно здоровая не слишком была мила его душе. Что уж говорить обо мне переживающей? Нервозной. Он благороден. А почему вы так удивляетесь? После всего, что я наговорила, сложно представить его благородным? А это всего лишь эмоции. Обида на то, что я не смогла стать для него той самой идеальной. Но он действительно благороден, и ему было бы тяжело меня оставить. Я ушла сама. Я тоже благородна. Почему вы не смеетесь? Это же смешно. Я лишь хотела, чтобы его больше не было в моей жизни. Я хотела, чтобы он страдал. Я хотела, чтобы он понял, кого потерял. В то же время я хотела, чтобы он был счастлив. Черт, объявляют посадку? Это случайно не моя? Вот посмотрите мой посадочный талон. Я безумно хочу спать…

6

Каштановые волосы мирно щекочут его щеку. Плечо даже немного затекло, но он все равно старается двигаться аккуратно. Всякий раз, когда он принимает для себя более удобное положение, она недовольно сопит сквозь сон. Он даже вынужден отказаться от еды, и его утешает мысль, что впереди у него целая жизнь, и он еще успеет полакомиться едой из самолета. Она же устраивается на нем так уютно, что он даже не может посмотреть журнал, в котором написаны какие-то глупые статьи. Интересно, они специально предназначены для того, чтобы отвлекать тех, кто боится летать? Он никогда не опасался полетов, более того, он даже мог высмеивать тех, кого это беспокоило. Сейчас отчетливо вспоминает, как его жена боялась летать. Как у нее портилось настроение уже за пару дней до очередного путешествия, причем, вплоть до того, что по традиции перед каждым их отлетом она спрашивала его, а не хочет ли он отдохнуть в одиночестве, потому что она готова была ждать его дома. Почему-то это всегда его страшно веселило, и он даже считал порой, что она притворялась. Право же, что может быть страшного в полете? Все его попытки ее успокоить были тщетны. Может быть, он просто не сумел подобрать нужные слова, но сейчас ему уже плевать. Наверное, и тогда было плевать. Самым удачным аргументом он выбрал:

«Если суждено умереть, то своими страхами ты ничему не поможешь. В самолете ты в любом случае умрешь быстро».

Ее это совсем не успокаивало. Она закатывала глаза и просила его молчать и не накалять обстановку еще сильнее. А сейчас эти воспоминания вызывают у него улыбку, хотя еще месяц назад они бы отдавались болью в районе сердца. В сущности, ничего страшного не произошло, почему же его так покоробило, что она ушла? Наверное, если бы тогда он знал, что судьба готовит для него второе рождение, он бы помог ей собрать вещи, довез бы до ее нового дома, пожал бы руку ее новому мужчине и они бы могли остаться хорошими друзьями. Тогда он таких возможностей даже не видел. Сегодня ему это кажется логичным. У него настолько настроение на подъёме, что даже кажется, что каштановые волосы его недавней собеседницы, а сейчас еще и соседки, пахнут очень вкусно. Или жизнь играет новыми красками, и эта эйфория для него сродни наркотической.

Девушка с несчастной влюбленностью (так он ее про себя уже окрестил, потому что она, конечно же, ему не представилась, впрочем, он видел ее имя в посадочном талоне, но «девушка с нечастной влюбленностью» ему нравилось больше, чем сухое имя Валерия) дремлет у него на плече. После последнего бокала вина, когда она встала со своего места, наверное, все выпитое ударило ей в голову, и ему пришлось практически на себе тащить ее в сторону самолета. Благо, совпадения не заканчивались и, как выяснилось, они летели одним рейсом. К слову, пока он вел ее к самолету, она несла что-то несвязное и все время извинялась за свое поведение. Ему это даже надоело. Поэтому, когда он ее усадил на место, и она уложила голову ему на плечо и сразу же отключилась, он выдохнул с облегчением. На самом деле ему больше не хотелось слушать ее истории про несчастья, а чертовски хотелось подумать о своей новой жизни. Она устроилась на его плече так нагло и так неудобно, что у него даже нет возможности хорошо ее рассмотреть. Его попытки натыкаются на ее явное недовольство, и он опасается, что ее может вытошнить от такого количества выпитого. Определенно, он помнит, что у нее были красивые глаза. На ней обыкновенная белая майка, такие продаются за смешные деньги в универмагах для модных и не обеспеченных. Впрочем, она может стоить как пару долларов, так и целое состояние, признаться, он не разбирается. Ноги стройные, облачены в рваные джинсы, а на ногах черные классические туфли на высоком каблуке. Незамысловато, но достаточно сексуально, как ему кажется, если еще учесть обстоятельства, аэропорт и ее алкогольное опьянение. Или просто общая атмосфера.

Она ворочается во сне и открывает глаза. Смотрит на него, прищурившись. Выпрямляется в кресле и касается тонкими пальцами висков. Он отмечает отсутствие обручального кольца. Впрочем, не показатель, он никогда не носил кольцо, даже будучи «глубоко» женатым человеком.

– У меня очень болит голова. Кажется, я отравилась.

Вымученно и сдавленно улыбается ему, и улыбка ее выходит такой извиняющейся, что он понимает, как ей неловко перед ним. Должно быть, благодарит бога за то, что больше никогда в своей жизни его не встретит. Смотрит на часы, прикидывает, сколько времени ей еще придется провести рядом с человеком, перед которым она так неловко «опозорилась». Хоть в туалете отсиживайся, только вот в самолетах в туалетах слишком тесно.

– Кажется, вы ничего не ели… Возможно, вино было некачественным, мне очень жаль, – задумчиво произносит он, специально дразня ее, и у нее возникает желание ударить его журналом. Надежда на то, что он будет вести себя как джентльмен, умирает. Впрочем, с чего она вообще решила, что этот незнакомец будет беречь ее чувства. Она откидывается на спинку, просит у стюардессы стакан воды. Он задумчиво рассматривает ее профиль и произносит, как будто бы сам с собой:

– Алкоголь это анестезия, позволяющая перенести…

– Операцию под названием жизнь. Бернард Шоу, – достаточно резко перебивает она его. Он же смотрит на нее заинтересованно, он всегда был любителем Шоу, также ему нравились девушки, у которых в голове что-то было. А, может, у нее в голове что-то было? Она поворачивается к нему, забавная, удивленная и со стаканом воды в левой руке. В ее взгляде явственно читается вопрос: «И какого черта ты на меня так пялишься?»

– Нам еще лететь целых два часа. Вы выспались, я совершенно не хочу спать. Не поговорить ли нам о Бернарде Шоу?

Она смотрит на него недоверчиво, кажется, перспективы общения не слишком ее радуют. Но, наверное, она благодарна за то, что он дотащил ее до самолета, усадил на место и любезно не будил, когда она устраивалась на его многострадальном плече. Два часа ведь, в конце концов, не так уж много?

У нее всего одна маленькая сумка, впрочем, как и у него, у каждого на это свои причины. Для нее и для него это не просто путешествие, где ты будешь вечерами примерять новые наряды и пить пино гриджио в ресторанчиках. Он не спрашивает о ее причинах, она совершенно не интересуется его. Они занимают очередь на паспортный контроль, и она сообщает ему доверительно, что ее голова почти прошла, и даже шутливо зовет его своим спасителем. Он отшучивается в ответ, и она громко смеется, у нее звонкий и приятный смех. Она говорит, что хочет курить, когда они уже выходят из здания аэропорта, и это звучит для него так, словно она хочет растянуть время и не расставаться с ним так быстро. А, может, просто он слишком много о себе думает. Его в этом, к слову, часто обвиняли. В излишней самоуверенности, а он, кстати, все время принимал это за комплимент. И сейчас он практически уверен в том, что умудрился очаровать ее до такого состояния, что она даже закурила, лишь бы растянуть время. Курит она неумело. Как будто бы переживает, волнуется. Ощущение, что она даже не затягивается. Просто набирает в рот дым и выпускает его, совершенно не жеманно.

– И где ты остановилась?

Они уже приблизительно час назад перешли на «ты». Как-то незаметно и логично. Нет, не было пошлого ощущения, словно знакомы всю жизнь, оно обычно бывает до боли обманчивым и ошибочным. Поэтому, нет, просто им надоело говорить друг другу «вы», и они решили, что уже пора упростить общение. Кто из них был первым, они сейчас уже и не скажут, впрочем, разве это важно?

– Я пока не знаю, я об этом не думала. Найду какую-нибудь маленькую гостиницу, закажу себе в номер китайской еды и посмотрю сезон какого-нибудь сериала. Посоветуешь?

Между ними ничего нет, и каждый из них думает, что и быть не может. Она совсем не в его вкусе. Он, конечно, ей не нравится. Она только вышла из неудачных отношений, и ей не до романов. Совсем не до романов. И, в общем, все равно, насколько у него красивые глаза и загорелая кожа. Сигарета заканчивается неумолимо. Она поднимает свою маленькую сумку и уже проговаривает в голове речь прощания, когда он выпаливает на одном дыхании:

– Поужинаем?

Настолько быстро, что даже сам себе удивляется. В конце концов, не нужно придумывать любовь с первого взгляда. Она красивая девушка, они неплохо пообщались, у него еще несколько вечеров впереди, прежде чем он сядет на паром. Почему бы ему не пообщаться с девушкой, с которой они уже перешли на «ты», а не пытаться искать кого-то нового для короткого общения.

– Мы оба в незнакомом городе, компания не повредит, ведь верно?

Он чувствует себя немного по-дурацки, зачем он ее приглашает, ведь она ему даже не нравится. Она вообще достаточно заносчивая и странная. Может, ему и не понравится проводить с ней вечер. Что за глупая попытка зацепиться за единственного знакомого человека. Да после этой своей фразы он бы даже был не против, если бы она отказалась, он уж точно не стал бы ее уговаривать. Повесил бы на нее ответственность за то, что они так просто распрощались и даже и думать бы о ней забыл. Точно. Она снова перекидывает волосы на одно плечо.

– Встретимся около твоего отеля в восемь?

Она так легко и просто соглашается, что он слегка удивляется. Называет ей адрес своего отеля, несмешно шутит на тему того, что женщины любят опаздывать. Она как-то горько говорит, что опаздывать не умеет, и он отмечает про себя, что в некоторые моменты у нее серьезные проблемы с чувством юмора. Она ловким движением руки останавливает такси и усаживается на заднее сиденье. И уже перед тем, как уехать, открывает окно и улыбается ему:

– Только без красного вина.

Он уверяет ее, что они пойдут в самое безалкогольное место во всем городе, и даже если она будет умолять о бокале, его невозможно будет сдвинуть с мертвой точки. Она как-то горько усмехается и закрывает окно. Несчастная влюбленность. Конечно, ей не просто. Он готов направиться в номер своего отеля прямо сейчас. Его ждут теплая ванна и вечером ужин. С незнакомкой. Он мог бы даже назвать ее прекрасной, если бы она не была такой занудной.

Она быстро находит отель и устраивается на кровати, устало вздыхая. Как бы там ни было, похмелье дает о себе знать. В мини баре находит холодную газированную воду, сначала прижимает ее к разгоряченному лбу, потом делает щедрый глоток. На ее мобильном неотвеченные звонки и неотвеченные сообщения. Даже несколько от него, несколько от брата и совершенно неважные от ее мобильного оператора. Короткого взгляда на телефон достаточно, чтобы зацепить взглядом:

«Бред, сошла с ума, решай сама, твои припадки надоели…»

Дальше она даже не читает и просто пробегает глазами по прощанию, в этот момент сердце неприятно сковывает, но ничего страшного. Она делает еще глоток воды, так, просто промочить горло, а на глаза предательски наворачиваются слезы. Он знает ее настолько хорошо и так мастерски ее подавлял, что даже сейчас она думает, может, действительно, вина на ней. Может, действительно, эти ее действия не что иное как обыкновенный бред. Он всегда был настолько уверен в своей правоте, что она начинала сомневаться в собственной адекватности. Она падает на кровать и смотрит в потолок, думает, что противнее: принятое решение не отвечать на звонки и сообщения или то, что он не слишком стремится разрывать звонками ее телефон. Что она вообще ждала? Он ведь даже не умел извиняться, она не может вспомнить ни одного раза, чтобы он попросил у нее прощения. Попытка вспомнить, почему она его даже в такие моменты оправдывала и пыталась понять, сейчас также терпит фиаско. Если он повышал на нее голос, то после с невозмутимым видом говорил ей, что если бы она его не доводила, то он бы этого себе не позволял. Если бы она застала его с другой в постели, он бы парировал, что нечего приезжать домой без звонка. И она бы действительно корила себя за глупость.

Почему так сложно принять новую жизнь – она ведь должна радоваться? У нее вечером вообще сегодня практически свидание, можно и так сказать. Она улыбается этой дурацкой мысли. Правда, почему-то вскакивает, роется в своей маленькой сумочке и, конечно, понимает, что ей даже не во что переодеться. Она не могла предвидеть того, что ей захочется кому-то понравиться хотя бы немного. Она смотрит в зеркало и на часы, у нее еще есть некоторое время. Она спустится вниз, в магазин комиссионной одежды, а пока изучает мешки под глазами и решает, что ей не повредит принять ванну. Дурная привычка рассчитывать все вплоть до минуты, поэтому она ставит телефон в режим будильника. По крайней мере у нее есть возможность расслабиться на десять минут, если повезет, то и на пятнадцать.

Теплая вода приятно обволакивает тело, она уходит под воду с головой, проводит ладонями по мокрым волосам и трет глаза. Еще пара минут, прежде чем она спустится и купит какое-нибудь платье для сегодняшнего вечера. Маленькое, чтобы можно было подумать, что она привезла его с собой в маленькой сумочке, а не стыдливо бегала по магазинам, чтобы произвести впечатление. Она слишком много думает об этом незнакомце из самолета. Конечно, это нужно прекратить.

Он опаздывает, она слегка раздражена, на улице слишком ветрено. Он заснул прямо в ванной, очнулся от того, что начал мерзнуть, потому что вода, конечно, не собиралась подыгрывать ему в его сонливости и остыла. Он даже не сразу понял, где находится, и почему так холодно и мокро, встрепенулся, выскочив из ванны, даже поскользнулся и чудом не повредил связки на ноге. Бросил взгляд на часы и понял, что уже умудрился опоздать на «свидание» на десять минут. В общем, не смертельно. Если ты не стоишь у окна голым, растерянным, и если это действительно свидание, а не обычный ужин с девушкой, имени которой ты даже не запомнил. Он стоит как вкопанный, а время между тем неумолимо движется вперед, вот уже он опоздал на двенадцать минут, и стоит благодарить самого себя за то, что ему нужно только одеться и спуститься, а не тащиться на другой конец города. Как чувствовал, когда эгоистично выбирал место около своего отеля. У него ведь даже нет номера Валерии, чтобы предупредить, что у него отключили воду в номере, или захлопнулась дверь, и поэтому он слегка опоздает. Может, это и хорошо: если он не будет ей врать, то не испортит свою и без того не самую светлую карму.

Одевается он очень быстро, буквально на ходу натягивает на себя брюки, достает свежую майку из сумки и придирчиво рассматривает отражение в зеркале. Майка слишком мятая, он не слишком умел складывать вещи аккуратно, обычно этим занималась его жена, но сейчас у нее были уже другие дела. Сейчас ей было не до него, но сегодня, как и вчера, его это не волновало. Он руками прямо на себе разглаживает футболку, выходит, конечно, не слишком хорошо, поэтому бросает на половине пути. Волосы влажные. Еще один взгляд на часы – он опоздал уже на шестнадцать минут. Если точность – вежливость королей, то он, точно, очень далек от королевской семьи.

Она уже начинает замерзать, когда видит его, бегущего прямиком к ней. Замечает, что у него влажные волосы, и это вызывает у нее улыбку. Она напускает на себя строгий вид.

– У меня сначала отключили воду в номере, а потом захлопнулась дверь, – виновато улыбается он.

Она склоняет голову набок, щурится недоверчиво:

– Если у тебя отключили воду, то как же ты умудрился намочить волосы?

Зачем-то она проводит по его мокрым волосам рукой, неловко осекается, это какой-то непредвиденный жест, который, конечно, нужно перевести в шутку. Он и сам, кажется, чувствует себя неуютно, но не может не признать, что ее прикосновение не вызывает у него неприязни.

Как же везёт мужчинам. Когда он смотрелся в зеркало, его все устраивало, и он собрался за четыре минуты. Она же, купив черное платья выше колен, сначала долго смотрела на платье, затем рассматривала платье на себе, а потом и вовсе решила пойти в джинсах. Конечно, тут же решение изменила и вертелась в платье перед зеркалом, рассматривая свою фигуру со всех сторон. Она стройная девушка, может, даже излишне худая в некоторых местах, ей всегда хотелось быть более «аппетитной». Она вообще никогда не была фигуристой девушкой, такой, стандартной, скорее. После всех переживаний относительно его и своего здоровья ключицами вообще можно было резать листы бумаги, а колени были острыми, словно бритвы. И вроде как эта худоба ей шла, но сейчас что-то все в облике не устраивало, женщины поймут. Он и повыше поднимала платье и, наоборот, пыталась практически натянуть его на острые колени. Вырез слишком глубокий, хорош для тех, кому есть, что показать. Она отвлечёт внимание кулоном, кстати, его подарком. Подарком Романа. За каким чертом она все еще носит этот кулон, который ее иногда даже обжигает. Как и равнодушный взгляд Романа. К причёске. Распущенные волосы её раздражают, к тому же сейчас они уже далеко не такие пышные, как были раньше. Никто не замечает, но она-то знает. Она распускает волосы, собирает в хвост, снова распускает. Выругивается вслух. Какая разница, в конце концов? Она не должна так много внимания уделять желанию понравиться ему. Это какая-то глупость. Она не будет поддаваться искушению. Всего лишь взмах щёточкой с тушью и бесцветный бальзам для губ, инфантильно пахнущий клубникой. И, конечно, улыбка. Улыбаться надо уверенно. Она не влюбилась в него с первого взгляда, чушь. Просто она женщина, он мужчина, привлекательный мужчина, это ведь нормально, что ей бы хотелось увидеть его восхищённый взгляд. Она вообще никогда не верила в любовь с первого взгляда, а если сейчас ей кажется, что она вроде как уже его знает, всего лишь издержки… всего лишь издержки.

7

– Ты был женат? Никогда бы не подумала.

– Это комплимент или мне следует оскорбиться?

– Прими это как факт. Ты совершенно не напоминаешь мужчину, который был в браке. Теперь мне интересно, какая она.

Она, как и обещала, не притрагивается к вину, он же пьет коктейль забавного цвета, который смотрится очень необычно в компании такого мужественного мужчины, как он. Она даже хмыкнула, когда перед ним поставили бокал с ярко-зелёным зонтиком. Он пожал плечами и пустил в стакане пузыри трубочкой. Она расхохоталась.

– Моя жена замечательная. Умница, красавица и зануда, каких свет ни видывал. У неё получалось все! Честное слово, за что бы она ни взялась, у неё не было никаких проблем быть лучшей. Она обыгрывала меня в боулинг, знала три языка и ладила с моими родителями, с которыми не ладил я сам. Как же она кичилась своим величием, и как это ей шло.

Коктейль разливается внутри него приятным теплом и даже воспоминания о его жене становятся мягкими и тёплыми. Как коктейль неестественного цвета. Он о ней и не разговаривал с того самого момента, как она собирала вещи и пыталась сделать очень сострадательный взгляд. И тогда, пребывая в отчаянии, он даже увидел в её тёмных оленьих глазах сочувствие. Сейчас он понимает, что она была равнодушна, как никогда. Женщины становятся самыми бессердечными существами на планете, когда принимают решение уйти.

– Лучшая ученица в школе, затем студентка, на которую равняются. Она умела петь и кокетничала в караоке, что у неё нет слуха. Она так привыкла быть лучшей, что не воспринимала те виды деятельности, в которых могла кому-то уступить. Подозреваю, что она никогда не смотрела со мной футбол по этой причине. Просто потому, что не смогла бы в него играть и поэтому называла глупым видом спорта. Миниатюрная как Дюймовочка, она обожала йогу и все время пыталась меня туда затащить. Пару раз я пытался, скажу честно, чуть не умер от смеха и не понимал, почему все сидят с такими серьёзными лицами. Моя жена была в первых рядах, правда, к её взгляду добавилось: «Ты безнадёжен». Она все время закатывала глаза. Знаешь так… Раздражающе. Она ставила себя выше других, она разбиралась в музыке, искусстве, кино, она разбиралась, черт возьми, во всем. Если кто-то не разделял её взглядов, она поднимала одну бровь, вроде бы мягко спрашивала, в чем причина, но весь её облик кричал о том, что ей плевать. Она могла унизить оппонента одним взглядом, даже если оппонентом был, к примеру, я. Нетерпимая. Категоричная. Надменная.

Она слушает заинтересованно и внимательно, даже отвлекается от морковного торта. Пытается понять, какие эмоции испытывает по отношению к его жене. Мисс безупречность и в то же время мисс сноб. Конечно, эти два качества всегда находятся рядом. Но что она чувствует по отношению к миниатюрной любительнице йоги?

– Она много читала и таскала меня по книжным. Я любил засыпать, когда она читала вслух. Она готовила очень вкусную яичницу, и в доме всегда был запах живых цветов, потому что однажды она прошла курс флористики. Она собирала кепки и клеила на холодильник смешные стихотворения. Она любила все новое и не могла усидеть на месте. Она могла прийти домой и сказать, чтобы я собирал вещи, потому что мы едем в Амстердам. Потом сообщить с улыбкой: «Шутка». И добавить: «Вещи не собирай, мы едем в Амстердам налегке». У неё были бомбочки для ванны. Она собрала все вещи, кроме этих пахучих бомбочек. Они так и остались лежать там, напоминая о её запахе. Она ненавидела загорать. Она покупала картины неизвестных художников. Она кормила бездомных собак с ладони. Она…

На улице уже темно. Официанты тоже хотят домой и смотрят на них робко, но в их взглядах ясно читается, что они были бы не против, если бы им можно было закрыть ресторан и уйти. Морковный торт закончился. Кухня закрыта, да и заказать уже было нечего. Клубничный бальзам на губах уже давно исчез.

– Как же я её любил…

У него немного гудит голова и немного стыдно за то, что почти весь вечер он вещал о своём прошлом. Хотя он гонит от себя эти мысли, она ведь в аэропорту рассказывала о себе, вчера была его очередь. Конечно, она как-то очень быстро убежала, когда их все же почти выгнали из ресторана. Зевнула, сказала, что устала и хочет спать, и быстро запорхнула в такси, помахав ему рукой на прощание. А, может, он хотел гулять по мостовой и любоваться звёздами? Ну, конечно же, нет. Он и сам устал после перелёта. Ему нужен был отдых. К тому же, он все же не совсем здоровый человек. Пока. Пока не совсем здоровый и это «пока» согревает его душу.

Холодный душ, завтрак в отеле и вся жизнь впереди. Он решает прогуляться по городу, пьёт кофе в небольших кафе на улицах, рассматривает карту и немного себя в витринах. Он неплохо выглядит. Подтянутый и смуглый, даже не такой усталый и измученный, как перед отлетом. И голубая футболка ему идёт, а джинсы и вовсе делают его моложе на пять лет как минимум. Ему даже улыбаются официантки, это признак того, что он ещё даст фору. По возвращении он решает заняться спортом вплотную. Плечи хотелось бы пошире, руки посильнее. Когда судьба даёт тебе второй шанс, его надо использовать по полной. А ещё он выучит итальянский язык, причём не только ругательства. И посетит Саудовскую Аравию. Может, даже усыновит ребёнка. Или это уже совсем его куда-то понесло? Научится экстремальному вождению. Обязательно. Прыгнет с парашютом, как бы ни боялся высоты. А, может, он и не боялся? Вообще, какие у него есть фобии? Если он боится змей, то купит себе змею и будет кормить ее мышами. Если он чистюля, то пойдет в поход без душа и без туалета. Он покорит Эверест. Как он себя, оказывается, плохо знает. Он даже не может точно сказать, какие у него есть фобии. Для начала нужно узнать себя, потом испытать себя. Черт возьми, какая интересная жизнь его ждет. Он не знает своих возможностей, не знает своих страхов, толком не знает своих желаний. Как он вообще умудрился прожить такую не короткую жизнь. И понятия не имеет, кто он вообще такой.

Мимо него проходит пожилая женщина, смотрит подозрительно, он и сам понимает, что все это время просто стоял и смотрел на себя в витрине, рассуждая про себя о том, чем он займется, когда снова задышит полной грудью. Он улыбается ей обворожительно, наверное, она решила, что он переборщил с психотропными. Пожилая женщина проходит мимо, а он еще раз себя рассматривает. Парашют это, конечно, хорошо, как и идея завести змею. Но для начала спортзал и плечи шире. А не купить ли букет цветов? Да нет, не потому что она ему нравится, хотя она выглядела очаровательно в этом черном платье и с убранными волосами, которые не отвлекали от ее ярких глаз. Просто она так любезно слушала его бредни на протяжении всего вечера и даже согласилась встретиться с ним сегодня еще раз поужинать, но теперь уже ему бы хотелось послушать о ней. Наверное, она заслужила букет цветов. «Заслужила» – какое дурацкое слово. Он даже останавливается около продавца цветов и даже изучает ассортимент. Он не на свидание собирается, и она ему даже не нравится. Это все эйфория. Ему кажется, что он готов обнять весь мир и даже эту девушку из аэропорта, пусть с красивыми глазами, но он никогда не отличался влюбчивостью и излишней доверчивостью к людям. Не очаровывался он с первого взгляда.

Исключением разве что была его жена, и то он, скорее, заинтересовался ее необычностью, нежели чем-то другим. Влюбился он в нее уже потом. Возможно, даже в тот момент, когда она собирала свои вещи, может, раньше, какая сейчас, в сущности, разница? Он уходит от цветов, покупает сэндвич прямо на улице. Ему улыбается красивая девушка, он ей подмигивает. Приятный ветер треплет его волосы. А, может быть, он вообще никогда не любил свою жену? Может быть, он любил ее необычность и безупречность и гордился тем, что такая девушка выбрала его. Впрочем, ненадолго.

Теперь уже ей можно опоздать, хотя она всегда была пунктуальной. Они договорились встретиться сегодня в центре города, она направляется к такси, но в последний момент заворачивает за угол. Набирает номер. Слушает автоответчик, приятный мужской голос, низкий и с легкой хрипотцой. Она нервно и раздражительно стучит пальчиками по аппарату мобильного телефона.

– Эй, это я. Ты прости меня, у меня действительно не было иного выхода. Я знаю, что ты скажешь, что я просто слабая и решила пойти легким и подлым путем. Да, я отлично тебя выучила. Просто наизусть. И я знаю, что сейчас ты качаешь головой, кривишься и закатываешь глаза. А сейчас ты усмехаешься, потому что поймал себя на том, что я действительно права относительно твоих действий. Я заберу остаток вещей, когда вернусь. По возвращении. Надеюсь, что они тебе не мешают. Мои принадлежности для ванной можешь смело выкинуть, знаю, что они тебя всегда раздражали, а мне они уже не нужны. Я куплю для себя новые. Тебе это неинтересно, конечно же, просто я не знаю, зачем я позвонила. А паузы тебе не нравятся, ты все время говорил, что я делаю слишком много пауз. Я сейчас набираю в грудь больше воздуха, поэтому будет пауза. А я читаю ту книгу, которую ты мне посоветовал. И хочу закончить твой портрет. И еще много чего. Хочу.

Закончить. А здесь прекрасно, кстати. Солнце светит, но не жарко, как раз такая погода, которую я люблю. Ты всегда любил более теплую погоду, поэтому нам было сложно путешествовать вместе. Хотя, что это я? Я все равно была с тобой самая счастливая, даже когда была вынуждена прятаться от солнца под большим зонтом. И я думаю: «А пошла бы я на это снова сейчас?» Жертвовать своими желаниями ради тебя. Да, думаю, что пошла бы. У меня не было другого выхода. Я не драматизирую, как ты думаешь. Ты был против всех моих решений. Может быть, ты был прав. Не слушай дальше. Пожалуйста, выключай автоответчик. Выключил? Я люблю тебя. И я… скучаю.

8

– А как была создана лаборатория?

Вообще в правилах также прописано, что нельзя задавать лишних вопросов, но откуда ему знать, что это лишний вопрос или наоборот? Не попробовав – не поймешь. Не то чтобы его это действительно сильно волновало, просто нужно как-то завести разговор и подтолкнуть красивую женщину со строгим лицом к тому, что ему действительно важно знать. Она, кажется, уже избегает его, хотя, скорее всего, он просто слишком много думает.

– Никто не скажет точно сейчас. Наверное, возникла идея, у многих появлялась такая идея, это нормально. И многие старались сделать нечто похожее на нашу лабораторию, но терпели фиаско. У наших создателей получилось, а мы сейчас лишь продолжаем их начатое дело. Наша задача ничего не испортить, а не задавать вопросы: отчего все пошло и кто во всем замешан.

Она слегка раздражена, правда, совсем слегка. Возможно, ей тоже хотелось с кем-то поговорить, потому что он видит, что раздражается она не на него. А, скорее, на тех, кто заставляет их молчать, кто заставляет их отсеивать несчастных людей, кто заставляет их находиться в этой лаборатории как в клетке и не всегда радоваться собственным решениям. Может быть, ему кажется, потому что очень хочется увидеть в ее лице своего союзника. Или увидеть своего союзника хотя бы в ком-то. Она встряхивает волосами. У нее строгая короткая стрижка, которая очень подходит к ее серьезному лицу. Ей около сорока-сорока пяти нет, и она всегда выглядит так элегантно и стильно, что он даже немного по-юношески замирает. Порой она щурится, но чаще носит очки. Ему кажется, что ей идет щуриться. Она, видимо, его мнение не разделяет и старается не снимать элегантные очки. У нее светлая кожа, и как-то он услышал, что она говорила кому-то по телефону, что старается не загорать, потому что боится вируса. И это было так забавно слышать. Она занимает не последнее место в лаборатории, которая борется с Вирусом Т, чумой нового времени, причем, борется успешно и опасается заболеть.

– То есть мы не знаем ни имен, ни фамилий…

– Мы? Кто-то, может быть, и знает, но меня это не касается. Тем более не касается тебя, Алекс, – быть может слишком резко отвечает она.

Он криво усмехается, потому что совсем не считает, что его это не касается. Впрочем, «лезть в бутылку» он не собирается, поэтому отмалчивается. Она считает его наивным мальчишкой, который таскается за ней из-за своего излишнего любопытства. Конечно, ее это нервирует, порой до такой степени, что она жестом приказывает ему молчать и просто удаляется. Когда у нее неплохое настроение, она даже отвечает на вопросы, а как-то и вовсе сказала, что он хорошо работает, что для него было высшим комплиментом, потому что ему и было нужно, чтобы она прониклась к нему хотя бы каким-то доверием. Он протягивает ей пластиковый стаканчик с кофе, он даже успел заметить, что она всегда пьет кофе без сахара, и добавляет совсем немного сливок. Он готов поспорить, что она польщена, но виду не показывает. Благодарит его сухо, он на другую реакцию, впрочем, и не рассчитывал.

– С другой стороны, это, и правда, неважно. Простое любопытство, порой хочется знать больше о том месте, в котором работаешь.

Он снова старается получить от нее понимание и поддержку, хотя бы во взгляде. Но она смотрит на него с задержкой. Глаза под ее стильными очками кажутся даже более яркими и светящимися. Честно, ему даже нравятся ее глаза, строгие, умные и очень усталые. Она так много работает. Она так сильно устает.

– Вам нравится ваша работа? – вдруг задает он вопрос, и она задумывается. Отпивает кофе из принесенного им стаканчика. Теперь еще и удивляется, что он запомнил, что она пьет кофе без сахара. Смотрит на него другим взглядом всего лишь долю секунды. Раньше она смотрела на него как на надоедливого юнца, сейчас, всего лишь пару секунд назад, она посмотрела на него как на человека, с кем можно поделиться сокровенным, что она не всегда довольна своей работой.

– Конечно, нравится, – отрезает она, и он понимает, что для откровений еще не время. Для устных откровений, потому что тот ее взгляд был столь красноречив, что уже дал ему ответ.

9

– А теперь опоздала я. Но мне даже не стыдно, и я не буду извиняться.

Она улыбается озорно, и ему кажется, что он впервые не замечает какой-то привычной задумчивой сосредоточенности в её взгляде. Как будто бы она позволила себе немного расслабиться.

– Я хотел купить тебе цветы, но не понял, свидание у нас или нет, и поэтому решил не тратить попусту деньги.

Пожимает плечами он, а она громко хохочет. Значит, не свидание, раз такие его слова ничуть ее не задели. И хорошо: они так мало знакомы для эйфории, которая продлится недолго. Кстати. Кроме того, требуется накачать в спортзале идеальное тело и прыгнуть с парашютом, и еще он принял решение, что встречаться будет только с моделями, причём самыми красивыми и самыми глупенькими. Чтобы у них не хватило ума даже на то, чтобы от него уйти. Комплексы, скажете? Нет. Просто он может себе это позволить, зачем искать богатый внутренний мир, если можешь позволить себе безупречную красоту и молодость? Она щёлкает пальцами перед его лицом, наверное, глупое у него было выражение лица, когда он думал о красивых моделях. Хитрая усмешка на её губах подтверждает его догадки. Нет, определённо, больше никаких женщин, которые умеют думать. Они сами себе враги – что уж говорить о нем?

– Может быть, пройдёмся? – предлагает она, и он кивает удовлетворенно. Словно с языка сорвала. В такую погоду не хочется сидеть в душных ресторанах, даже если они не такие уж и душные.

– А почему вы расстались?

– С кем?

– С твоей женой. Наверное, нетактичный вопрос?

Он опускает взгляд, все же слишком много вчера болтал о своей жене. Бывшей жене. Не то чтобы он хочет закрыть свою душу, но они знакомы так мало, и открываться тоже не хочется. Его внутренне разрывает на части, одна из которых твердит, что этой девушке можно доверять, да даже если и нельзя – какая разница? Другая часть говорит, что это его личное дело и делиться им не самое лучшее решение. Да и не расставался он с ней. Это она рассталась, а он лишь согласился с её решением, пусть и не сразу. Пауза длится слишком долго, и она смотрит заинтересовано и выжидающе. Он ненавидит такого рода взгляды, они не предвещают ничего хорошего.

Он садится прямо на мостовую и вытягивает ноги. Снимает с себя куртку и кладёт её рядом с собой, похлопывая по ней и приглашая присесть. Она не мешкает долго, усаживается рядом с ним. Он достаёт из бумажного пакета шоколадные конфеты, которые они купили на углу, и протягивает одну из них ей.

– Она устала от меня. Я стал невыносим. Постоянно её контролировал. Перепады настроения. Я мог нахамить ей, а потом не выпускать на улицу из опасения, что она меня бросит. Наверное, я чувствовал, что она скоро от меня уйдёт. И это сводило меня с ума. У меня постоянно болела голова, и я все время ныл о том, как я несчастен. Она приходила в спальню, а я смотрел в потолок, и не дай бог ей было спросить, как я себя чувствую. Меня ничто не радовало, и говорил я только о плохом. Мне всюду мерещились заговоры, я завидовал даже бездомным собакам. Я ненавидел эту жизнь и ненавидел её за то, что она смела радоваться ей. Меня бесило, если она смеялась, я стал раздражаться от её встреч с подругами. Ей с ними было хорошо. А со мной ей было тяжело, и она меня избегала. Да я бы и сам себя избегал. Но тогда меня это задевало, я сходил с ума от злости. Все её попытки меня раскачать и помочь мне натыкались на то, что я просто посылал её к черту и требовал, чтобы она не лезла в мою жизнь. Она стала проводить со мной меньше времени – все время дела, все время встречи. Потихоньку перевозила свои вещи из нашей квартиры в свою. Я орал, что она предательница. Что она дрянь. Корыстная стерва, которая бросает меня в тяжёлое время. А потом все. Я валялся в ногах и обещал бороться и за себя, и за нас. Она переступила через меня в прямом смысле и захлопнула входную дверь.

– Ты должно быть ужасный человек, Константин. Тебе надо запретить заводить отношения.

Она пытается разрядить обстановку этой неуклюжей шуткой. Он усмехается на один бок, ему очень идёт такая усмешка, к слову. Он выглядит печальным, но как-то светло печальным. Не отчаянно. Так обычно вспоминают о первом поцелуе или первой любви, понимая, что больше это не повторится. Она украдкой изучает его лицо, пока он молчит. Хорошо, что на улице уже темно, и он не заметит. Или сделает вид, что не заметит. Он действительно красив. Словно высеченные из дерева черты лица, острый нос, тонкие губы. Пушистые ресницы. Почему мужчинам так везёт с ресницами? Смуглая кожа, не загар из жарких стран, а именно смуглая от рождения. В воздухе витает что-то, что заставляет её думать о нем как о привлекательном мужчине. Она даже задумывается: а как пахнёт его кожа.

– Да, она долго держалась… Будь я на её месте, я бы выдержал неделю, а потом даже вещи собирать бы не стал.

Их взгляды встречаются. Она хочет задать вопрос. Он хочет ответить. Они оба замирают. Он ждёт. В его глазах ясно можно прочесть: «Ну, давай же. Спрашивай. Я готов».

– Похолодало или мне кажется?

Она задаёт вопрос, но, конечно, не тот, что витал в воздухе. Наверное, в темноте не слишком хорошо видно его глаза.

– Может, пойдём ко мне в номер? У меня в мини баре есть вино…

– То есть ты думаешь, что я давно не напивалась и не мучила тебя своими историями? Или это такой способ напомнить мне о моем позоре?

Он не успевает ответить, потому что её мобильный телефон издаёт очень настойчивые звуки, которые могут означать лишь входящий звонок. Она делает вид, что ничего не происходит. Только как-то суетливо поднимается:

– А вообще, я бы с радостью выпила вина из твоего мини бара.

Она накрывается белым одеялом практически с головой.

Приподнимается на подушках и осматривает номер. Он устроился в кресле около окна. Она даже морщится: он спит в столь неудобном положении, что завтра у него будут болеть спина и шея, не нужно быть доктором, чтобы это понимать. Всюду валяются маленькие бутылки, пустые. Видимо, вином дело не закончилось, в ход пошёл джин, а потом виски. Почему она чувствует с ним себя так спокойно и комфортно? Это ее нервирует. Она помнит, как звонил её телефон, и как он порывался выкинуть его в окно или ответить на звонок. Наверное, уже после виски. Она выключила телефон, а сейчас хватает его с прикроватной тумбы. Нет, она включит его утром. Сколько можно быть зависимой? А вдруг звонил её брат, он всегда так волнуется за неё. Все утром. Она садится на кровати. Распускает волосы, чтобы не собирались в колтуны.

Она больше не спрашивала про его жену, а он не интересовался её отношениями. Они говорили о Бернарде Шоу и о том, какая им нравится музыка, и, конечно же, как назло выяснилось, что их музыкальные вкусы совпадают. Они хотят посетить одни и те же страны. И не понимают всеобщих восторгов по поводу модных нынче фильмов. Практически хором произнесли «черно-белое кино», когда говорили о любимых фильмах. Он изображал Ретта Батлера, когда она сказала, что в детстве была в него влюблена и ревновала к Скарлетт. Она смеялась до слез, но это тоже виски, скорее всего. Она не понимает, как можно предавать такого человека, как он? Он весёлый, он интересный, относительно внимательный, не до зубного скрежета говорит комплименты, аккуратные и не пошлые. Признает, что у него сложный характер и не пытается понравиться всем. Спокойно говорит, что может быть подонком, и так же играючи признается в своих слабостях. Прибавить к этому низкий приятный голос, привлекательную внешность, отличное чувство юмора и все. Пиши пропало. Она даже сама себя сейчас ловит на мысли, что беспардонно его рассматривает и почему-то глупо улыбается. Скидывает с себя наваждение встряхиванием головы. Виски начинает ломить. Воздуха не хватает. Она делает глубокий вдох. Укутывается в одеяло и бесшумно, как кошка, подходит к нему. Мягко проводит тыльной стороной ладони по щеке с трёхдневной щетиной. Как же такому типажу мужчин идёт щетина! Он открывает один глаз.

– У тебя завтра не разогнётся спина. Иди на кровать. Я обещаю, что не буду приставать.

Он что-то ворчит, ещё не до конца проснувшись. Но послушно, как щенок, следует за ней и буквально падает на кровать.

– Спасибо, удивительная девушка, – мурлыкает он сквозь сон и в эту же секунду засыпает. Даже его сопение кажется очаровательным. Она включает телефон. Брат. Печатает сообщение:

«Все в порядке. Не переживай. У меня все в порядке. У меня всегда все в порядке».

10

А я когда-нибудь тебя устраивала? Я слышала от тебя что-то хорошее? Ты помнишь, как я написала картину и ждала тебя с нетерпением, чтобы её показать. Ты был не в настроении, я понимаю, но, может, у тебя никогда не было настроения рядом со мной. Я тогда сорвала белое полотно с картины, она, правда, казалась мне стоящей, и я была страшно горда собой. Я даже застыла в ожидании. Что ты сделал? Сказал, что слишком много красного и ушёл в ванную. Ты уходил по короткому коридору, набирая номер своего приятеля/партнёра/любовницы, а я смотрела тебе вслед и не могла поверить, что это ты и что это происходит со мной. Я села на пол под своей картиной и слушала, как шумит вода в ванной и звуки твоего голоса. Ты смеялся, кашлял, что-то напевал. Я сидела, не шевелясь, и думала о твоём плохом дне. О том, что сейчас ты выйдешь из ванной, обвяжешь бёдра полотенцем, ты всегда таким образом любил демонстрировать идеальный торс и татуировку на всю спину. А я любила водить пальцами по очертаниям крыльев дракона, выбитых на твоей коже. Я думала, что ты выйдешь из ванной, и мы попробуем снова. Ты скажешь, что моя картина хотя бы неплоха, что я, черт дери, молодец, произнесешь слово «извини», скажешь, что не хотел быть со мной резким. О чем я думала – ты ведь никогда не извинялся. Я сидела и смотрела на дверь. Под картиной, на которой было слишком много красного. А ты так долго мылся. Шум воды меня успокаивал, и одновременно мои руки тряслись от нервов. У меня затекли ноги. Мне кажется, я даже не моргала. Когда вода прекратила бежать, я услышала, как дверь распахнулась и вся внутренне и внешне напряглась. Я ждала. Ты вошёл в комнату, что-то напевая себе под нос. Кажется, Скорпионс. Ты прошёл мимо к окну:

«Погода портится. Поеду встречусь с…»

С кем, я уже не слышала. У меня внутри что-то оборвалось, мне показалось, что звук рвущейся нити отскочил от стен прямо тебе в уши. Ты повернулся. Посмотрел прямо на меня. Я как ребёнок мысленно протянула к тебе руки.

«Ты, что, курила?»

Да, ответ тебе был не так интересен. Я провожала тебя взглядом, как кошка. Следила, как ты надевал рубашку, застёгивал пуговицы. Смотрелся в зеркало. Следила за твоими плавными и отточенными движениями. Сколько раз я видела, как другие женщины не могли оторвать взгляда от этих твоих спокойных и хищных движений. То, как ты смотришь на телефон, крутишь дорогие часы на тонком запястье. Пальцы пианиста и натренированная широкая спина. Светлые глаза и ёжик каштановых волос. Ты всегда напоминал мне героя боевиков, но я никогда не была девушкой Бонда. Ты одними губами послал мне поцелуй уже у дверей. Я не помню, нашла ли я в себе силы улыбнуться в ответ. И сколько я плакала, я тоже не помню, самой противно себя жалеть. И помню, как картина, на которой было слишком много красного, летела вниз с балкона. Кстати, кажется, бездомные кошки не имели ничего против красного. Он был бордовым. Бордовым. Это в наших с тобой отношениях было слишком много. Красного.

11

Он хмурится от солнца, которое ласково заглядывает в окно. Противное светило. Открывает один глаз, потом другой. Смотрит на соседнее место на кровати, пусто. Осматривает номер. Только последствия вчерашней вечеринки: пустые мини бутылки и упаковки от орешков и чипсов. Её нигде нет, и вода не шумит, значит, не в ванной. Он поднимается, чтобы задернуть шторы, и дверь в этот момент распахивается.

– Я думала, что я люблю поспать, но ты чемпион. Отдаю пальму первенства тебе. Я принесла завтрак, это все, что у них было. У тебя нет аллергии на яйца?

Она ставит поднос прямо на кровать и забирается на неё с ногами, непосредственно устраиваясь в позе лотоса. На подносе все виды яиц, которые только готовятся на завтрак в этом отеле, немного овощей, сыра и ароматный растворимый кофе. Она открывает маленькую баночку сливок, слизывает кончиком языка капельку с крышки и выливает в кофе. И как ей удаётся быть такой бодрой с утра пораньше? Хотя она вроде бы более бледная, чем вчера, и кажется усталой, несмотря на быстрые и суетливые движения. Или это ему просто кажется. Наверное, он сам сейчас бледный и усталый и не хочется «наслаждаться» этим состоянием в одиночку.

– Тебе снились страшные сны? Ты пару раз так вздрагивал во сне, что я испугалась.

– А ты разговорчивая с утра пораньше. Я сделаю глоток кофе и догоню тебя в красноречии.

Он садится рядом с ней, а она делает пальцами жест, словно закрывает рот на молнию. Он отпивает кофе и еле сдерживается, чтобы не выплюнуть его обратно в чашку.

– Где ты взяла эту дрянь? Невозможно пить!

Она задумчиво крутит чашку в пальцах, пожимает плечами:

– А мне нравится. Я иногда люблю выпить дешевое пойло или съесть самый вредный фастфуд. Чувствуешь себя живой. Да и вкусно, не капризничай.

Он смотрит на неё с лёгким недоверием, но не как на сумасшедшую. Даже пытается распробовать кофе, а она между тем хлопает в ладоши. Так резко, что он почти проливает на себя кофе. И кофе не жалко, а вот белоснежные простыни жаль.

– Кстати, о фастфуде. Я видела здесь на углу потрясающее место с отменными бургерами. Не смотри на меня так. Это самая лучшая похмельная еда, а ты не посмеешь утверждать, что у тебя нет похмелья.

– А ведь ты была права. Я чувствую, как во мне просыпаются силы от этой котлеты. Наверное, в неё добавили туалетную бумагу. Настоящее мясо так не пахнет.

Она шутливо бьет его в плечо кулаком, вполне наслаждаясь своим бургером. Кстати, он тоже больше выпендривается, потому что выглядит вполне довольным жизнью и уплёл своё кушанье в два раза быстрее, чем она. Но она решила не указывать ему на это, пусть тешит себя надеждами, что он весь из себя эстет. Они не говорят серьёзно о вчерашнем. В шутливой форме, впрочем, нет необходимости молчать, между ними как-то так получается, что нет напряжённости. Это нравится и удивляет её. Это расслабляет и привлекает его. Уже завтра ему садиться на паром до пункта назначения. Глупо, что ему не хочется с ней расставаться. Глупо, что он так и не знает, почему она оказалась в том самолёте, с маленькой сумкой. Хотя он знает, под какую песню она впервые поцеловалась.

– Мне нужно было убежать.

Когда он все же задаёт ей вопрос, она им не смущена и отвечает, как ему хочется надеяться, честно. Она вертит в пальцах трубочку от молочного коктейля с химическим вкусом.

– Я бы не смогла уйти от Романа там. Все напоминало о нем и наших отношениях, и все мои порывы выглядели просто смешно, потому что я потом снова начинала винить себя и извиняться перед ним за все, что совершала и не совершала. Он делал мне больно, я извинилась и за это. Просто, чтобы быть с ним рядом, чтобы не терять его. Когда я говорила ему, что ухожу, он, конечно, всегда отвечал: «Уходи». Мне кажется, он ждал того, что я решусь. Но я всякий раз возвращалась, хотя он даже не замечал этих моих «уходов». Я не могла бы это завершить, пока он дышал со мной воздухом одного города. Трусливый шаг – и я убежала. Я всегда знала, что он и не будет меня искать, но в аэропорту наступило разочарование. Он меня не понимал, да и я не понимала его. Я устала постоянно быть виноватой и освободила его от себя. А себя освободила от преследующего меня чувства вины. Стало ли мне легче дышать? Нет. Мне кажется, я готова сорваться в любой момент. Удивительное свойство женщин. Сходить с ума от тех, кому это совсем не нужно.

Он видит, что ей откровения даются сложнее, чем ему. Не в том плане, что ей тяжелее говорить о своих эмоциях. А в том плане, что он, как истинный мужчина, уже давно все отпустил и готов жить дальше. А она, как истинная женщина, все ещё чего-то ждёт. И не получает. Ему совершенно понятно, что тот, кого она столь беззаветно обожала, не испытывал к ней тех же чувств. Также понятно, что она и сама это осознает, и от того ей ещё больнее. Этот Роман был чертовым кретином. Стоп. Мужская солидарность. В нем должна быть мужская солидарность, а не симпатия к этой бойкой девчонке.

– То есть у тебя нет определённого плана?

– Почему же? Был. Я собиралась снять номер в самой дешёвой гостинице, купить конфет и вина, лечь на кровать и не выходить насколько меня хватит. Отключить телефон и тешить себя надеждами, что он мне звонит, просто я недоступна. И даже не включать его, чтобы не разувериться. Знаешь, включить телефон через год, когда уже будет все равно, и увидеть, что от него не было ни одного звонка. И понять, что поступила правильно. Я собиралась есть конфеты, смотреть сериалы и со страшной силой себя жалеть. Правда, некуда идти. Это путешествие – это все, что у меня осталось.

Конечно, типичный синдром жертвы – так она себя жалеет. Но все равно она кажется ему очень милой. Ещё чуть-чуть и она заплачет от несправедливости. Ему хочется её обнять, но эта её любовь к другому не то чтобы вызывает у него чувство ревности. Скорее, непонимания.

– Я не боялась даже смерти, я не хотела умирать, потому что это означало бы – никогда его больше не увидеть.

Серьёзное лицо и потом улыбка. Как будто бы она пошутила, пустяк, право же. Но он понимает, что она не шутила. Он приглашает её вечером в бар, и она рассеянно кивает.

На ней джинсовые шорты и все та же весёлая белая майка. Она смущённо говорит, что майку купила в универмаге, и переводит разговор на другую тему, чтобы он не решил, что она ходит по магазинам ради него. Шорты до того короткие, что он может рассмотреть её тонкие ноги. Даже небольшой синяк под коленом. При встрече теперь он целует её в щеку, и она не смущается. Он спрашивает у неё, хорошо ли она танцует, и её усмешка является красноречивым ответом.

Бар, который он выбрал – небольшой, народу внутри не так чтобы много. Играет музыка, чем-то похожая на кантри, бармен лениво протирает стаканы. Они усаживаются у самой стойки и заказывают модные фирменные коктейли этого бара, вроде как нужно пробовать все. Конечно, на вкус эти коктейли оказываются полной дрянью. Они, не сговариваясь, отодвигают их от себя и заказывают, что попроще.

– Мне нужно отойти.

Он быстро скрывается за большой железной дверью. Головные боли, она печально улыбается, ведь понимает. Ему сейчас нужно умыться холодной водой и привести в порядок мысли. И это понимает. Играет знакомая мелодия, которая ей напоминает о некоторых ностальгических моментах её жизни. Она встаёт с круглого стула, покачивает бёдрами в такт музыке. Поднимает волосы руками, мурлычет слова песни себе под нос. Она даже не отходит от стойки, просто впитывает музыку, когда чувствует на своей талии прикосновение руки. Она резко разворачиваемся и замечает какого-то молодого человека совершенно точно в состоянии алкогольного опьянения. Она улыбается ему из вежливости и убирает руки с талии, но он настойчиво притягивает её к себе, и она может чувствовать его дыхание. Не самое приятное: смесь дешёвого табака и виски. Она снова пытается оттолкнуть незнакомца, но он не сдаётся, говорит ей на ухо какие-то сальности, она отпихивает, а он хватает её за пятую точку. Она начинает паниковать. Как раз в этот момент раздаётся громкий голос.

– Ты, что, не видишь, что девушке твоё внимание неприятно?

Она с благодарностью на него смотрит. Хорошо, что его головная боль прошла вовремя. Как раз вовремя. Но её «новый друг» настолько перебрал с алкоголем, что его не трогают никакие слова.

– Мы сами разберёмся.

Она не может сейчас сказать точно, кто ударил первым, и как завязалась эта драка. Помнит, как звала на помощь и пыталась их растащить, хрупкая и перепуганная девчонка. Её быстро отшвырнули в сторону, и она смотрела со стороны, прижав ладони к губам. Когда их удалось оттащить друг от друга, на полу можно было даже заметить капельки крови, следы короткого, но нещадного боя с примесью алкогольного угара.

Она решительно тащит его за собой в туалетную комнату, хоть он и твердит, что с ним все в порядке, и она зря волнуется. У него над губой ссадина, рассечена бровь, все не так страшно, но она включает воду, прохладную, прижимает влажную салфетку к его ранам. Он морщится. «Настоящий мужчина», – она ласково улыбается.

– Ты мой рыцарь, спас прекрасную принцессу от дракона.

Он бормочет что-то. Можно разобрать «не благодари», и она умиляется его внезапно проснувшейся скромности. Дует на раны, когда он морщится в очередной раз.

Приподнимается на мысочки, чтобы достать до ссадины над бровью. И потом дует ему на губы, когда их взгляды встречаются. Губы, глаза, глаза, губы. Он нерешителен, а она с некоторым даже отчаянием прижимается губами к его губам. Мягко обхватывает рассеченное место, во рту даже появляется металлический привкус крови. Он обхватывает одной рукой её талию. На её белой майке остаются следы крови из его разбитых костяшек. Он собирает ткань её майки, оттягивает её. Она прогибает спину, как будто бы хочет отстраниться, но лишь углубляет поцелуй. Который не хочется заканчивать, словно от неловкости, ведь придётся смотреть друг другу в глаза. Она первая его поцеловала, она же первая отстраняется. Немного смущённо ему улыбается.

– Интересный способ лечить раны. Если бы так всегда, то я бы чаще ходил к докторам.

Она качает головой и смеётся. Спасибо ему, что всегда знает, как разрядить обстановку. По крайней мере, на неё действует безошибочно.

12

«Сестрёнка, как ты там? Надеюсь, что у тебя все хорошо, ты сильная девушка, я всегда восхищался твоей силой, ты ведь знаешь это? Смелостью. Ты говорила, что трусиха, но я помню, как за все наши шалости ты брала вину на себя, хотя от родителей тебе доставалось больше, чем мне. Но ты меня покрывала. Даже если была не виновата. Все равно упорно твердила, что моей вины нет. Тебя наказывали – домашний арест, месяц без сладкого, два месяца без телефонных разговоров. Я продолжал наслаждаться жизнью, а ты отвечала за мои проступки и никогда не винила меня в этом, искренне радовалась, что я был на концерте нашей любимой группы или выиграл в футбольном дворовом турнире. Ты всегда считала, что я достоин большего. Достоин чего? Гулянок? Развлечений? Или это был такой хитрый ход? Ты много читала, в то время как я развлекался как мог. Ты писала свои картины, писала портреты на улицах и зарабатывала свои первые деньги. Скажу честно, портреты были паршивыми, но ты была такая милая, что никто не осмеливался тебе об этом сказать. И ты решила, что художница. Да нет, твоё мастерство, конечно, с тех пор возросло. И ты даже можешь гордиться некоторыми своими картинами. Ты скажешь, что я несносный, но стоящих действительно всего несколько.

А ты верила тем, кто хвалил твои картины. Тебя так редко хвалили наши родители, что ты искала эту похвалу у незнакомцев, и когда у тебя получалось, ты подсаживалась на нее как на наркотик. Ты очень остро реагировала на критику. И расцветала от похвалы. Поэтому я не решался, как и остальные, сказать тебе, что картины твоя – мазня. Может, если бы тогда кто-то был более смелым, честным и небезразличным, ты бы не стала заниматься своей художественной деятельностью, которая все равно у тебя толком не выходит. Но ты все еще помнишь, как тебя хвалили, когда ты была девчонкой. И сейчас хвалить продолжают, только никому не нужны твои картины. Ты должна найти себя. Снова. Начать свою жизнь с чистого листа. И у тебя есть на это время, милая сестренка. У тебя есть время найти себя и сделать свою жизнь счастливой.

Ты всегда и всем уступала. Ты уступала мне детство любимого ребёнка. Ты уступила своей подруге в старших классах право идти на свидание с парнем, который нравился вам обеим. Ты уступала своим ухажёрам, и они бросали тебя первыми, потому что ты не умела. Ты уступала в песочнице игрушки другим детям и хорошие оценки в школе. Ты пожимала плечами и говорила, что тебе не жалко, но все самое интересное проходило мимо тебя. Ты уступала своему характеру и снова, и снова влюблялась в тех, кто просто физически не мог тебя понять. И ты уступала им. Ты уступала каждому подонку, что встречался на твоём пути. Ты отказывалась от любимой китайской еды в пользу итальянской, если он её предпочитал. Ты смотрела боевики и боялась, что он узнает, что ты плакала над мелодрамами. Ты ложилась поздно, потому что он любил ночные прогулки, хотя ты всегда, начиная с десяти часов, хочешь спать. Ты теряла себя.

Но, Сестрёнка. На сей раз другим придётся уступить. У тебя впереди вся жизнь».

13

Майку со следами его крови она оставляет на полу в ванной, впрочем, как и шорты. Он уже лежит на кровати и щёлкает пультом от телевизора, когда она, обмотавшись белоснежным, но не самым мягким полотенцем, выходит из ванной. Грациозно, словно кошка ложится рядом с ним и кладёт голову ему на грудь.

– Не хочу думать о том, что будет завтра.

– У меня совсем скоро паром в другой город. Я не могу его пропустить. У меня осталось всего…

Она кладёт палец ему на губы. Щекочет волосами его грудь. Кончики её каштановой шевелюры намокли под душем. Он захватывает пальцами одну прядь. Пропускает ее между своими пальцами.

– Я не хочу знать, сколько нам осталось. Будем считать это курортным романом.

Как любой девушке ей хочется, чтобы он сказал, что у них может быть продолжение без слова «курортный». Как всякий мужчина он молчит. Впрочем, другого она и не ждала. У неё был план. Он ворвался в её жизнь и разрушил этот план. Она даже не звонила целый день Роману и не жалела себя. Прогресс в её болезни. В её болезнях. Она зевает, устраивается на нем уютнее и даже закидывает ногу. А он поглаживает её бедро слегка рассеянно. Он переключает телевизор с одной программы на другую. Один видеоклип сменяет другой. Она невидящим взглядом смотрит в телевизор и не понимает, к чему эта суета, и почему нельзя оставить какой-то определенный канал. Нутром ощущает, что он отчего-то не чувствует себя спокойно, и это беспокойство передается ей. Она начинает думать, что она сделала не так. Или что сделала слишком так, жалеет, что сказала про курортный роман, жалеет, что поцеловала его. Ему хочется пить, и он предлагает заказать в номер воды и фруктов. Убирает её ногу и высвобождается. Она выглядит немного печально, когда говорит, что не голодна, даже не поднимая головы, словно смертельно устала. Ему же теперь отступать некуда, и он набирает номер обслуживания номеров. Она наблюдает за ним своими яркими зелёными глазами, устроив голову на подушке. Ему кажется, что она даже не моргает. Этот взгляд заставляет его чувствовать себя неуютно. Нет, она все же моргает.

– Холодно, – хрипло произносит и накрывается одеялом.

Стук в дверь раздаётся достаточно быстро, и её дыхание размеренно. Он смотрит в окно, ест фрукты, безвкусные, водянистые. Женщины всегда чувствуют страх. Конечно, она почувствовала его страх. Он готов поклясться, что она не спит, но не решается позвать её по имени. По крайней мере, ее сон совершенно точно не такой глубокий. Вполне возможно, что она устала и действительно задремала, но почему-то ему кажется, что она все равно наблюдает за каждым его движением. Даже с закрытыми глазами. Даже под одеялом. Он оставляет фрукты на тарелке и ложится рядом с ней. Простыни как-то слишком громко шуршат или это из-за тишины, что царит в номере. Она недовольно морщится во сне. Во сне ли? Он берет её руку. И она успокаивается. Теперь заснула.

Константину снится, как уходит его жена. Даже во сне ему не нравится это слово «жена». Она была его любимой женщиной, той, кто делала его лучше. Другом, партнёром, соратником. Если все это помещается в слово «жена», то он согласен. Но для него этого слишком мало. Она уходит от него даже во сне, хотя, признаться, он в своем сне здоров и полон жизненных сил. Но она все равно уходит. Во сне он смотрит на себя в зеркало и видит там красивого мужчину, уверенного в себе и здорового. Того мужчину, который не будет убиваться по какой-то женщине, которая вдруг решила сыграть в Клеопатру и собрала свои вещи. Женщины часто уходят только для того, чтобы их возвращали. Так и правда удобно думать, надо сказать, что он думал таким образом всю свою жизнь. То есть, логично, что она не вернулась, потому что он особенно ее и не просил. То есть он умолял ее не уходить. Он умолял ее остаться с ним и даже опускался до таких унижений, о которых и помнить не хочется, больной и воспаленный мозг чего только ни придумает, когда находится в отчаянии. Но после того, как за ней захлопнулась дверь, он опустел, да. Он чувствовал себя одиноким, чувствовал себя преданным и с мазохистским рвением вспоминал общие приятные моменты. Конечно, он и не думал о чем-то неприятном и плохом, хотя, безусловно, и этого было достаточно в их отношениях. Его сознание перечеркивало воспоминания о ссорах. Перечеркивало воспоминания о том, что она его не слишком понимала и считала, что он должен быть просто дико благодарен за то, что она обратила на него внимание. Она не говорила прямо, но это сквозило в том, как она закатывала свои красивые оленьи глаза. Как отчитывала его за то, что ему нравился спокойный отдых, как учила его выбирать вино. Да на самом деле толком и вспомнить нечего. Он ее обожал, и все ее недостатки проигрывали в схватке с ее достоинствами. И пусть она никогда не была в его вкусе, и он обвинял ее в излишнем высокомерии. Он как будто бы встретил ту, которая была отражением его самого, и ее недостатки бесили его дико, потому что в них он видел себя. Он смотрел на то, как высокомерно она относилась к людям, и думал о том, что он хочет быть другим. Таким странноватым способом она делала его лучше. Своим снобизмом он почти гордился до встречи с ней, чей снобизм был возведен в степень абсолютизма. И он как будто бы увидел себя со стороны, и это зрелище ему не слишком понравилось. Хотя свою жену он обожал даже с ее снобизмом и с тем, как очаровательно она кривила свой миниатюрный носик, когда заходила в дешевую забегаловку. Даже в его сне она морщила носик. Вот прямо сейчас. Уходила и морщила носик.

Ее родители его на дух не переносили. Конечно, она со всеми своими высшими образованиями и он. Они были с ним милы и даже поздравляли его с днем рождения. А мама его жены запомнила, что он любит кролика, и на семейных торжествах все время преподносила ему сие блюдо. А отец расспрашивал, какие у него успехи, и порой в загородном доме они даже вместе смотрели футбол и болели преимущественно за одни команды. Но что-то во взглядах родителей его жены явно говорило ему о том, что он ничтожество, и они просто, будучи людьми спокойными и воспитанными, ждут, когда их драгоценное чадо само осознает, что сделанный выбор был неправильным. И пусть они ни разу не сказали ему дурного слова, но их истинное отношение сквозило в каждом взгляде, брошенном на него, хотя, признаться честно, они не то чтобы вообще на него часто смотрели. Если были общие семейные вечера, на которые было приглашено много народу, его вежливо игнорировали. Хотя, он не считает, что был не их круга, но они, видимо, полагали иначе. Им не нравилось, что их единственная дочурка, которую они воспитывали как принцессу, на воспитание и развитие которой они отдали столько сил, влюбилась в того, кто не был нарисован в их планах. Также он практически уверен, что они постоянно говорили об этом его жене. Он тебя не достоин; он хороший малый, но тебе совсем не подходит; если пока тебе хорошо, милая, то, конечно, наслаждайся жизнью, но никуда не торопись. Потому что всякий раз, когда он задавал ей вопросы про родителей, обычные вопросы из серии «как у них дела», она пожимала плечами и ответ всегда был один: «Нормально». С ним она старалась не обсуждать ничего, что касалось ее семьи. Да он и не страдал. Он же жил с ней, а не с ее родителями. Откровенно говоря, он даже не уверен, что они знают о его болезни. Уверен лишь в том, что они открыли бутылку шампанского из своей коллекции, когда узнали, что их дочь его покинула. Он только сейчас понимает, что их отношения, в принципе, были обречены на провал. Только верить в это тогда он не хотел.

Когда он просыпается, она сидит на окне и перебирает вчерашние фрукты, выбирая более спелые и сочные.

– Безнадёжно, мне вчера так и не удалось найти что-то стоящее. Придётся писать в Книгу жалоб.

Она улыбается мрачновато, и у него снова проскальзывает мысль, что он вчера её обидел. Если и не обидел смертельно, раз уж она все равно сидит в его номере, то как минимум задел. Ему кажется, что она даже слегка надула губы, когда бросила короткий взгляд. Потом, все же пересилив себя, поднялась, отставила неспелые фрукты и присела на край кровати рядом с ним. У него странное ощущение, что она на него злится, но почему-то не может вести себя так, как крутится в её мыслях. И поэтому она как-то отчаянно раздражена. Женщин нельзя доводить до такого раздражения. Раздражения от бессилия. Женщины этого не забывают, они считают, что их поломали. Если мужчины боятся женщин, то женщины, вопреки всеобщему мнению, так же опасаются мужчин. Мужчины трясутся над своей свободой, правом выбора. Женщины сходят с ума, когда их не слышат и не чувствуют. Они превращаются в равнодушных мегер, если в ответ на их признания и мольбы о помощи избранник выказывает хладнокровие, равнодушие и, что ещё хуже, насмешку. Он смотрит в её глаза и видит, что где-то он уже непоправимо ошибся. Потому что она молчит. Ошибся бы с шансом на исправление – она бы устроила истерику. Она бы пыталась доказать ему свою правоту и всеми силами давила бы на то, чтобы он признал свою вину. Она бы повышала голос, предоставляла свои собственные доказательства. Пока он не сдался бы или не послал ее к чертям. Ему не хочется ничего выяснять. Он не подонок. Не свинья. У него впереди ещё целая жизнь, он не собирается тратить её бездарно, выясняя отношения с девушкой, которую толком и не знает. Пусть даже его к ней влечёт. А быть может, на него так повлиял его сон и воспоминания о том, что однажды его уступки и внимание уже не привели ни к чему хорошему.

– У меня побаливает голова, я вчера перенервничала. Приходи вечером ко мне в отель. У меня с балкона открывается прекрасный вид.

Он кивает ей, ему тоже нужно побыть одному, если бы она не придумала головную боль, он бы придумал её сам. Причем, возможно, даже придумал бы ее головную боль, чтобы наверняка. Она одевается очень быстро, в полной тишине, пока он сосредоточенно смотрит в экран своего телефона. Он не смотрит на нее, но всем своим телом ощущает повисшую в воздухе нервозность, и исходит она от нее. Он невольно понимает, что ему хочется, чтобы она скорее ушла и не заражала воздух своим неспокойным настроем. С улыбкой машет ему на прощание, и он уже около двери подходит к ней, чтобы поцеловать в губы. Она после поцелуя кажется чуть спокойнее, но печальнее. А он даже смотрит в окно, как она садится в такси и ни разу не оборачивается. Внутри его грызёт чувство, что он её обидел. Если покопается в себе, то даже поймёт, чем именно. Но он собирается прогуляться в одиночестве по городу. Выпить горький кофе, пофлиртовать с официантками. Какого черта она заставляет его чувствовать себя виноватым в чем-то, чего он даже не совершал. С женщинами чертовски сложно, почему им так нравится, когда кто-то чувствует себя виноватым? Любая обида может быть исправлена букетом цветов. На душе почему-то не слишком приятного от собственного цинизма, но какого черта?

14

Я сделала ошибку. Я что-то почувствовала, совершенно точно зная, что чувствовать не должна была. Теперь на душе скребут кошки, и я ощущаю себя почему-то пустой и разбитой. Я не могу сейчас взять и уехать, тогда все мои старания полетят к чертям. Принесите, пожалуйста, кофе. Капуччино с корицей. Оставьте меню, я подумаю насчёт десерта. В такие моменты я особенно по тебе скучаю, хотя, конечно, это все глупые сантименты – так бы ты сказал? Ты говорил: чтобы полностью забыть человека, нужно около трёх недель. Я рада за тебя, потому что по твоей теории – ты уже забыл. Опять я в чем-то тебя обвиняю, какая же дурная женская натура. Ничего не могу с собой поделать, ты прости. Мне больше некому сейчас позвонить. А вообще все хорошо. Он замечательный. У него прекрасное чувство юмора, я хохочу до слез. Он шутит с серьёзным выражением лица, и я не всегда понимаю, шутка ли это. Как ты понимаешь, выходит ещё забавнее. Он умеет быть полным придурком, и ему это очень идёт. Он улыбается одной стороной рта и почти никогда не смеётся громко. Только одновременно с этим он не мрачный. У него красивые глаза и мягкий голос. Я не хочу вас сравнивать, но это все тоже дурная женская натура. Он не боится быть смешным, а ты всегда боялся. Он спокойно относится к тому, чтобы выйти в небрежной одежде. А помнишь, как тщательно ты подбирал свой гардероб? Что мне больше по душе, я не знаю. Ты не спрашиваешь, я просто размышляю. Ты всегда должен был быть лучше всех, это было твоей целью, моя ошибка была в том, что я в неё не вписывалась. Не была лучшей. Девушки твоих друзей были красивее, умнее, успешнее. И ты всегда находился в поиске, потому что был уверен, что достоин большего. И я не могу тебя винить, я даже с тобой согласна. Он не боится быть смешным. Он не боится показаться другим странным или необычным. Он наслаждается моментом. Он умеет быть счастливым и довольным здесь и сейчас и думать о плохом завтра. На самом деле, конечно же, ты прав, и я его совсем не знаю, тем более не могу судить, какой он человек. Но я все же рискну. Он легкий. Он не конфликтный и не деспотичный. Он может идти на уступки, потому что ему на самом деле не нужно никому и ничего доказывать, внутренне не нужно. С снова сравниваю. Но в тебе была уверенность показная. Она была очень привлекательной. Но она была выставлена напоказ. В нем уверенность сквозит совсем иначе. Она идет изнутри. Ты надевал дорогой костюм и рассматривал себя в зеркале, а он уверен в себе в шортах и шлепках.

Правда, ты знаешь… Есть в вас и нечто общее. Но это не так важно. Нет, я пока не выбрала десерт, мне ещё буквально нужна пара минут. Я сделала ошибку. Я как будто бы предала тебя, пусть это тебя и не обидит и не волнует, но почему-то у меня внутри тревога. И дело не в поцелуе. А в том, что меня огорчило, что он так отдалился из-за этого чертова поцелуя. Я что-то чувствую, ведь так? Я так злилась на тебя за то, что ты не ценил моей любви, а выходит, что я сама этого вовсе не стоила. Я ведь совсем не знаю, что там сейчас происходит в твоей жизни. Вдруг ты хранишь мне верность и, возможно, даже понял меня. Принесите мне, пожалуйста, тирамису. Вон тот с витрины. И ещё одну чашку капуччино. Без корицы на сей раз. Я с тобой прощаюсь. Я по тебе скучаю. Да, тот тирамису, справа от шоколадного кекса…

Он хватает трубку.

– Валерия? Валерия, ты меня слышишь?

Но ответом ему служат только длинные гудки. Он не успел. Она как обычно наделает глупостей. Он смотрит в зеркало на свою спину, на те самые крылья дракона.

15

Она снова ждёт его, и он снова опаздывает, но сегодня ее это не волнует. Она немного ёжится от прохладного ветра или от того, что ей вовсе не хочется быть здесь. Она рассматривает прохожих и борется с искушением звонить подругам и сплетничать. На самом деле, если уж честно, у неё почти не осталось подруг. Школьные давно «разлетелись» кто куда, пути разошлись, как это часто бывает. Школьную дружбу сложно сохранить, у нее не получилось. Они порой созванивались, встречались и всеми силами старались изобразить, что все еще дороги и близки друг другу. С каждым разом находить темы для общения и желание было все сложнее и сложнее. А новые на пути не встречались. Были приятельницы, но ведь это все не то. Самым её близким человеком был её брат, но, конечно, он не мог понять всего, что происходило у неё на душе. Некоторые вещи может понять только женщина – подруга, которой не было. Впрочем, можно было позвонить кому-то из школьных. Женщины так устроены, что всегда с удовольствием посплетничают. Даже с давно забытыми подругами откуда-то из школьных лет. Тем более если поведать им о том, как тебе грустно и пусто на душе. Женщины сразу же превращаются в очень сердобольных и отзывчивых. Чтобы потом рассказать об этом уже своим подругам. Она никого не осуждает, сама поступала бы точно так же.

– Твоя пунктуальность меня восхищает.

Он подкрадывается сзади, и она даже вздрагивает от неожиданности. Протягивает ей букет. Лучше бы не приносил, значит, заметил её обиду. Женщинам не угодишь, и она сама себя путает и пугает. Благодарит его за цветы и даже вдыхает их аромат, почему-то всем, кто получает цветы, кажется, что надо обязательно наклониться к ним носом. Даже если это алые розы, запах которых знаешь наизусть. Кстати, он выбрал чайные розы с длинным стеблем. Она никогда не была поклонницей цветов, слишком они не вечные. Многие так говорят, правда? В наше время постыдно любить цветы.

Сказать, что ты любишь цветы, все равно, что выпрашивать их. Она не исключение и помнит взгляд того самого, когда сообщила, что любит хризантемы. Словно он все о ней понял и ей стало неловко. И она, конечно, в угоду ему сумела убедить себя с том, что цветы это глупая блажь. И что она вовсе не любит розы. Всем хочется быть оригинальными, но все обожают розы. Для того, чтобы сказать, что твои любимые цветы – розы, нужно быть очень смелым. Она прижимает цветы к груди и зачем-то благодарит его ещё раз.

Он предлагает ей просто прогуляться, и она соглашается. После происшествия в баре ей совсем не хочется куда-то идти и долго сидеть напротив него. Да и когда прогуливаешься, паузы в разговорах не так сильно заметны. А они оба чувствуют себя неуютно, скорее всего по разным причинам. Они больше обсуждают архитектуру, погоду, прохожих людей и то, что страшно, когда на улицах так много беспризорников. Чем-то похоже на светскую беседу, когда боязно затронуть личные темы. Прогулка – замечательный вариант, когда хочется избегать глубоких разговоров. Всегда есть за что «зацепиться». За встречные кафе, за внезапный ветер. Они покупают мороженое и немного спорят о вкусах, он обожает шоколадное, она же предпочитает ванильное и сливочное. Сходятся они лишь в том, что тому, кто придумал клубничное мороженое, нужно было бы отрубить руки. Когда они проходят около фонтана, он предлагает кинуть монетку, чтобы вернуться, она решительно отказывается. Говорит, что у неё устали ноги, и садится на ближайшую лавку. И тогда он спрашивает её о семье.

К сожалению, я не могу сказать, что близка с родителями. Я их люблю, уважаю и благодарна за все, что они для меня сделали, но я никогда не была их любимицей, и моё юное сердце это чувствовало. Сначала была обида. Потом я не принимала их отношение и пыталась доказать, что чего-то стоила. Затем смирилась. Не думай, что они были тиранами или слишком равнодушными, и все мои проблемы идут из несчастного детства. С моей стороны было бы несправедливо направлять тебя по такому ложному следу. И я не была проблемным ребёнком или подростком, чтобы свалить все на свой переходный возраст. Мои родители покупали мне все самое лучшее, интересовались моими оценками и личной жизнью, а сейчас мы подолгу разговариваем по телефону. Моя мать просто так и не запомнила, что у меня аллергия на кошек. А отец закатывает глаза, что я пишу картины, а не рожаю детей с интервалом в год. Я их очень люблю, это нормально, но наши отношения далеки от идеальных. Наверное, просто они не мои друзья, но родители они замечательные.

Может быть, роль в этом сыграл мой младший брат. Я не была ожидаемым и желанным ребёнком. Мое рождение было логичным, сразу после свадьбы, потому что так было нужно, а вот мой брат был любимцем. Его долго пытались зачать, потом долго лечили от всех болезней мира, которых, возможно, у него и не было. Когда он сложил из кубиков слово «мама», родители смело поставили галочку напротив цели «воспитать гения». Он действительно был очень умным мальчиком, и я действительно его не возненавидела оттого, что его любили больше. Он был очаровательным хулиганом и хитрецом. Он столько стёкол и окон разбил в своей школе, но почему-то ему все прощалось. Я и сама была под влиянием его обаяния. Он взял от родителей самое лучшее. Привлекательность матери, силу убеждения отца, добавил от себя немного хитрости и озорства. Я взяла, скорее, привлекательность отца и силу убеждения моей инфантильной и ласковой матушки. И никакой хитрости. Поэтому меня наказывали за проступки брата, но я ничуть не обижалась. Знаешь, почему? Я все ему прощала, когда он, вдоволь нагулявшись, приносил мне шоколадки в комнату и долго слушал свежие сплетни, но никогда не выдавал секреты. Я сидела под домашним арестом из-за него, а он проносил мне телефон, чтобы я могла дозвониться подружкам. Разве можно на него было обижаться? Как можно обижаться на человека, который нагулялся и теперь благодарит, что я взяла его вину на себя, тем, что дарит мишку, которого выиграл в тире. В который, к слову, должна была пойти я с подругами. Очаровательный хитрец. Он так и остался моим самым близким человеком.

Он мечтал стать учёным, что странно, уверена, даже из его описания ты представил себе, скорее, спортсмена или шоумена. Понимаю, что ты удивлен. Вся семья была удивлена, когда он заявил о своем желании. Только если я была в шоке, то родители были счастливы. Подумать только, как можно было оповещать всех о том, что их любимый сын еще и потрясающий, и умный человек. А он всегда хотел быть учёным. Не знаю, зачем ему это было нужно, я пыталась его отговорить, а родители от гордости даже не знали, что сказать. Их любимчик будет помогать людям. Они всегда терпеть не могли мою страсть к рисованию. Говорили, что я бездарность. Однажды папа даже пошутил, что мой брат создаст вакцину против моих ужасных картин. Не создал. Ему даже пришлось повесить одну из ненавистных всем картин к себе в квартиру. Иначе я бы обиделась, почему-то с ним мне нравилось изображать ранимую. Мне всегда хотелось иметь старшего брата. И я даже младшего видела для себя как старшего. Хотя, на самом деле нет ничего обидного в том, что никому не нравятся мои картины. Мне и самой они не слишком по душе.

Нет, он не знаменитый учёный. То есть каких-то успехов он добился, но ты вряд ли найдёшь его имя в гугле, да разве это важно? Он прекрасный человек, мой близкий человек. Он всегда мне помогает, не позволяет родителям закатывать глаза от моей «неустроенности». Кстати, на всех ужинах и праздниках с родителями он всегда рядом со мной, даже если были иные планы. Понимает, как мне бывает с ними трудно и выбирает меня. Он сам может сколько угодно надо мной посмеиваться, сам может сколько угодно пытаться «вправить» мне мозги, порой он даже выражается очень жестко по отношению ко мне. Но если его же словами начинают говорить родители или кто-то еще из окружения, он всегда встает на мою сторону. То, о чем мы с ним говорим наедине – это наши отношения. На людях мы всегда друг за друга горой, даже если кто-то из нас чудовищно неправ.

Когда мне было плохо в отношениях… Неловко как-то и говорить о них после всего, что я наговорила тебе в аэропорту. В общем, мой брат всегда твердил, что я достойна лучшего. Кстати, он был единственным. Все остальные считали, что я со своего мужчины должна сдувать пылинки, и виноват во всем мой характер. Какой характер? У меня его вовсе нет. Мой брат вселял в меня уверенность. И вселяет всегда. Мы всегда с ним на связи…

– Ты рассказала своему брату о нас?

Он задаёт этот вопрос так легко и просто, что застает её врасплох. Она даже округляет глаза и открывает рот в попытке что-то ответить, но ничего не приходит в голову. Умеет же он ошарашить. Сначала ей даже хочется огрызнуться ему и сказать, что его плохо воспитали, раз он не научился тому, что перебивать людей – невежливо. Но он на самом деле уже столько ее рассказов слушал, что даже стыдно было бы намекать, что он не является хорошим слушателем. Она ещё несколько часов назад считала все это тесное общение ошибкой. Считала его трусливым индюком и писала сообщения тому, у кого на спине вытатуированы крылья. А сейчас он снова кажется ей очаровательным. Непосредственным и властным. Как же это раздражает.

– А что я должна была рассказывать о нас? – с нажимом на «о нас» произносит она. Главное, чтобы не заметил, что её решимость начала таять. Может, она просто давно не общалась с такими привлекательными мужчинами. Кроме бывшего. Но это не считается. Она имеет в виду тех мужчин, которые проявляют к ней хотя бы какое-то внимание. Давно не ходила на свидания и не получала цветы. Она вообще не помнит, когда последний раз у нее дома были живые цветы. Да нет же. Не такая она дурочка, чтобы из-за букета мысленно запускать свадебных голубей в небо. Кстати, чайные розы с длинными стеблями в этот момент почему-то пахнут ещё слаще. Она замечает это, когда немного смущённо наклоняется к бутонам, чтобы снова вдохнуть аромат, как будто бы желая понять, изменился ли он за последние пару минут.

– О нашем знакомстве. Судьбоносном. О том, как мы друг другу нравимся и какая красивая у меня улыбка. И что я великолепно сложен. И на наших приглашениях будет красиво смотреться «Валерия и Константин». То есть Константин и Валерия, конечно.

Она невольно улыбается шире, чем ей хотелось бы в этой ситуации. Шутит он сейчас глупо. Не смешно. Но в одном он прав. Он действительно ей нравится. И это ужасно её нервирует. Даже больше, чем его уверенность в своей неотразимости. Она сама виновата. Как будто бы она никак не подпитывала эту его уверенность в себе. Да она так смотрела на него, что даже если бы он был толстым мальчишкой, над которым издевается окружение, в этот момент он бы точно воспрял духом и поверил в себя. У него красивая улыбка, и он вполне неплохо сложен. Но сегодня она будет ночевать у себя. Впрочем, он и сам это понимает и совершенно не возражает.

– О, нет, я не рассказываю своему брату о всяких неважных глупостях, – смеётся она, показывая, что всего лишь шутит, но в каждой шутке есть доля правды. Пусть в её случае и совсем небольшая доля.

Они, не спеша, подходят к её отелю, он сегодня просто джентльмен, провожает, честное слово, будь у него куртка, он бы накинул ей на плечи. А будь у неё дневник, она бы посвятила сегодняшнюю запись ему. У него нет куртки, у неё нет дневника.

– Мне бы хотелось познакомиться с твоим братом.

Видимо, он решил пустить в ход самое сильное оружие. Очаровать её полностью. Она ведь женщина, она ведь глупышка. Ей на самом деле не так уж много нужно, чтобы чувствовать себя очарованной. Она думает, что зря она во все это ввязалась, не хватает силы духа. Невозможно быть сердцеедкой, если ты сама влюбляешься от красивого голоса с хрипотцой. Она говорит, что на небе очень мало звёзд, наверное потому что облачно. Он отвлекается, чтобы поднять взгляд наверх. Она успевает выдохнуть за этот короткий момент. Сказать, что ей пора идти, коротко поцеловать его в щеку и оставить растерянным. Победу долго праздновать не приходится, у двери она оборачивается и кричит ему вслед:

– Может, однажды ты и познакомишься с моим братом. Вы ужасно не понравитесь друг другу.

Интересно, он забыл о своей болезни по той причине, что уже практически с ней распрощался или же потому, что его отвлекли суета и новые знакомства? В номере отеля нельзя курить, а ему почему-то хочется. И действительно хочется познакомиться с её братом. Да и вообще хотелось бы посмотреть на её семью – это значит, что он желает узнать её получше? Он знает, что ее дедушка умер. Жаль. Ему казалось, она была близка только с ним и с братом. Он заказывает в номер сэндвич и свежевыжатый сок, долго решает – апельсиновый или грейпфрутовый, девушка на другом конце провода с едва уловимым раздражениям посоветовала ему микс. Пусть раздражение и было едва уловимым, но он его заметил и решил не спорить, а согласиться с ней. На самом деле ему нужен был спокойный вечер в чистом номере отеля наедине с собой. Наедине с вирусом Т даже. Он толком не успел с ним попрощаться, а сейчас решил, что это необходимо. Послушать свои мысли. Разложить их по полочкам или просто выкинуть в мусорное ведро. Ему нравится, как пахнет в отельных номерах. Нравится свежесть белоснежных простыней. Даже почему-то нравится смотреть телевизор и те фильмы, которые он бы ни за что не смотрел у себя дома. Он с удовольствием смотрит на кровати своего номера. Здесь все как-то по-особенному. И даже предвкушение сэндвича куда более сильное и приятное, чем когда ты сам себе на кухне режешь бекон.

Ветчина в сэндвиче не самая свежая, а хлеб кажется ему влажным. Передачи по телевизору скучные, он оставляет старый боевик, который смотрел когда-то давно. Может, тогда даже не досмотрел, а сейчас прекрасная возможность закончить, как говорится, начатое. В номере отеля ведь все «особенно». Он доедает сэндвич, подходит к окну, дышит на стекло и рисует первую букву имени ушедшей от него жены. А забавно сегодня Валерия касалась носом бутонов роз. Забавно пыталась сделать вид, что ей все равно, и этот его жест её не трогает. Забавно выдавала себя с потрохами.

Забавно испачкалась мороженым и, думая, что он не заметил, пыталась незаметно стереть пятно. Забавно поцеловала его в щеку, хотя по её глазам он видел – она бы хотела, чтобы он увернулся и коснулся её губ своими. Она вообще забавная, и воспоминания о ней почему-то заставляют его улыбаться. Его жена была удивительной женщиной. Очень сильной. Она совсем не нуждалась в нем. это он, скорее, нуждался в ней. Его жена была женственной, в то же время она не была ласковой как домашняя кошка. Она говорила мало и всегда по делу. По крайней мере, была в этом уверена, а он так обожал её, что никогда бы не стал утверждать обратное. Она была хрупкая, но не позволяла ему носить её на руках, шутливо называя это ребячеством. Она не любила готовить, хотя, если честно, ее стряпня это самое вкусное, что он вообще ел в своей жизни. Но она всегда говорила, что стоять у плиты это не для нее, а он соглашался с ней. Правда, пару раз он заболел каким-то гриппом, и она приготовила ему несколько блюд. Он без сомнений утверждал, что она могла бы стать шеф поваром, но она твердо сказала, что готовка ее не вдохновляет. При всей своей хрупкости и женственности она утверждала, что ей проще заработать деньги и сходить в ресторан, чем выбирать спелые помидоры на рынке, чтобы сделать салат. Она действительно безошибочно выбирала самые вкусные блюда в ресторанах, когда он всегда брал то, что ему в итоге не нравилось. И жалобно смотрел на нее, чтобы она отдала ему половину своей порции, и она отдавала.

Еще она делала вкуснейший кофе и водила машину лучше многих мужчин, вопреки расхожему мнению. Она почти никогда не плакала и терпеть не могла любовные романы, предпочитала биографии ученых или же просто такие книги, даже обложка которых ввергала его в ужас, и он не мог сходу прочесть название. И не потому, что он был и является непроходимым кретином, а потому, что она умничала слишком много. Ей было бы стыдно признаться, что ей понравился фильм «Трансформеры». От греха подальше она даже не покупала билеты на такие фильмы, это был бы удар по ее внутренней репутации.

Зато с ней всегда было интересно. Она могла рассказать столько всего, чего он не знал, даже понятия не имел. Энциклопедия на стройных ножках. Она равнодушно относилась к цветам, но если он приносил ей букет, она выбирала только самые редкие цветы, которые он называл в салоне цветов как «вон те фиолетовые». И она о них знала все. Она знала название этих цветов, откуда они появились и от какого слова на латыни произошло их имя. Воспоминания о жене заставляют его восхищенно вздыхать и чувствовать трепет. Но не улыбаться. Валерия – женственная невыносимо, до такой степени, что о ней хочется заботиться. Он совсем в ней не нуждается, но она стала нуждаться в нем за такой короткий срок их знакомства и общения. Он проверит, как она поведёт себя, если он подхватит её на руки, но он уверен, она будет смеяться и цепляться за его шею. Нет, он совсем ею не восхищается. Нет трепета в воспоминаниях. Но она вызывает улыбку.

16

– Я рассказывала Константину о тебе.

– Да? Ты рассказывала о том, какой я потрясающий человек или о том, как сильно ты ко мне привязана?

– Угадал. И то, и другое.

Она прижимает трубку к уху и меряет шагами маленький номер. Она и душ приняла, и включила кондиционер, замёрзла, погрелась под одеялом. Вроде бы быстрее засыпаешь, если сначала замёрз, а потом согрелся. Не помогло совершенно, сна ни в одном глазу. Она даже думала пройтись по улице, нагулять сонливость, но ей стало лень одеваться. Она изучила, проштудировала в википедии, как размножаются летучие мыши. Теперь она лежит на кровати, задрав ноги на стену, и слушает убаюкивающий голос брата.

– Знаешь, я о нем постоянно думаю. Да нет же. О Романе. Я оставила ему кучу идиотских сообщений на автоответчик. Я вижу, как он заходит к себе с подружкой и едой из китайского ресторана, включает автоответчик и слушает мои сообщения. А потом они вместе смеются надо мной.

– Если он такой подонок, и ты настолько веришь только в плохое, то какого черта ты вообще о нем думаешь?

– Справедливый вопрос. Я не могу приказать сердцу, разве ты бы смог?

– Я мог. Если мне причиняли только боль и ничего кроме боли, я не упивался этим всем, а прощался с источниками. И, нет, я не жалел, не убивался и не засыпал ни в чем не повинные автоответчики идиотскими сообщениями. Я не понимаю, как можно быть привязанным к тому, кто доставляет лишь негативные эмоции.

– Не только негативные эмоции! – она перебивает, быть может, слишком резко. Даже обиженно засопела в трубку, когда он спокойно задаёт следующий вопрос:

– И какими были позитивные?

– Ему нравились мои волосы. И от его прикосновений по коже шла дрожь. Когда я была рядом с ним, все мне завидовали и, наверное, удивлялись – что он мог во мне найти. Но он же выбрал меня, и эта мысль грела мне душу. Перед сном он всегда целовал меня, если я не засыпала, прежде чем он закончит свои дела. Он покупал мне краски и кисточки. И, кажется, некоторые мои картины ему нравились, потому что когда у него было хорошее настроение, он говорил, что однажды у меня будет своя выставка. Иногда он меня крепко обнимал, и в такие моменты я верила в его любовь и стирала все то, что казалось мне плохим. Я его не заслуживала, он был для меня слишком хорош. Не потому, что я была плоха, а потому что он для любой слишком хорош…

– Самовлюблённый, эгоистичный, обожающий погулять на стороне. Невнимательный, живущий ради дешёвого внимания. Чем он слишком хорош? Татуировкой на спине и кубиками пресса?

– Ты завидуешь его кубикам. Он мужественный, со своим мнением. Целеустремлённый и прямолинейный. Он такой, какой есть, и не стремился нравиться всем.

– Он не нравился никому, сестрёнка.

– Он нравился мне.

– Нет. Не нравился. Ты его любила. Но он не может нравиться никому в здравом уме. Его можно любить. Точнее, быть влюблённой. Татуировка у него действительно потрясающая.

Она замолкает. Размышляет над словами брата. Он как будто бы в душу ей смотрит, но она не признает его правоту, ну уж нет. Сама виновата. Она не хочет верить, что была такой дурочкой, чтобы сходить с ума от человека со столь нелестной репутацией. В нем было много хорошего, просто она виновата сама. Конечно, она не звонила среди ночи своему брату, чтобы рассказать о том, как он гладил её по волосам и привёз большую пиццу, потому что она сказала, что голодна. Конечно, не звонила брату среди ночи, чтобы сказать, как он укрыл её ночью от холода. Конечно, не звонила, чтобы сказать о хороших словах, которые он ей говорил, и от этого она готова была парить. Она ведь звонила среди ночи, чтобы рассказать, как он флиртовал с девушками в общей компании, не обращая на неё внимания. Она ведь звонила рассказать, как он в очередной раз объявил, что ему плевать на её мнение. Она звонила всякий раз, чтобы рассказать, как он снова её ранил. Она виновата сама, и теперь ей даже нечего сказать.

– А что ты делаешь?

Беспроигрышный ведь вариант. Он вздыхает на другом конце провода:

– Собираюсь спать. У меня много работы, ты знаешь. И ты ложись. Тебе нужны силы.

Она кивает, как будто бы он может увидеть этот её жест. А он как будто бы видит, потому что кладёт трубку только после нее. Она не опускает ноги со стены. В комнате царит стойкий аромат чайных роз на длинных стеблях. Заснёт и так.

Она завтракает в кафе рядом со своим отелем. Тост с беконом и яйцом пашот, чашка кофе со сливками. Она рассеянно добавляет сахар. Разговор с братом выбил её из колеи, она почувствовала, что мыслит как-то неправильно. Как будто бы у неё синдром жертвы, от которого она не может избавиться. Чем больше ей твердят, что её отношения были её ошибкой, и что она умница, что избавилась от них, тем больше ей хочется вернуться туда и доказать, что окружающие неправы. Конечно, она и сама понимает, насколько глупо это звучит, звенит даже в её голове, что уж говорить, если бы она озвучила эти мысли. Она отстукивает пальчиками ритм по столу, не заканчивает свой завтрак, сегодня она себя неважно чувствует. В зеркале утром на неё смотрела бледная девушка с отпечатком усталости в виде синяков под глазами. Она, конечно, выдавила корректор на подушечки пальцев и попыталась замазать синяки легкими постукивающими движениям, как учит реклама, но почему-то это не слишком помогло. Ещё и в правом глазу предательски лопнул сосуд, и она выглядит как человек, который не спал три дня. Она не выспалась, но не до такой степени. Да ещё и озноб с жаром одновременно. Пришлось укутаться в старый свитер. Окружающие должно быть решили, что у неё проблемы с наркотиками. Потому что на улице нельзя сказать чтобы было как-то очень холодно. По крайней мере молодая парочка за соседним столиком одета в майки с надписями «Я с ним», «Я с ней» с короткими рукавами. Она постоянно трогает свои волосы, они быстро становятся несвежими. Когда она наклонилась утром, чтобы помыть голову, ее стало мутить, и она бросила эту затею. Просто сделала себе пучок, который, конечно, не выглядит ни стильно, ни сексуально, открывая ее бледную шею с едва заметно выступающими венками. Такая бледность ей совсем не по душе, она бы даже сходила позагорать, если бы у нее была возможность.

Женщинам очень важно нравиться себе. У нее на данный момент с этим большая проблема. От кофе у нее падает давление, она касается белой салфеткой своего носа, чтобы убедиться в том, что у нее пошла кровь. Совсем немного, всего лишь пара капель, волноваться тут не о чем. Конечно, неприятно. Но такое бывает со всеми. К тому же достаточно было всего пару раз промокнуть салфеткой нос, и все прошло. Она вдыхает свежий воздух и расплачивается за недоеденный завтрак. Потом отправляется обратно в номер отеля, набрав перед этим еды в супермаркете на углу. Крекеры, сладости, минеральная вода, она просто складывала в корзинку все, что попадалось ей под руку. Шоколадная паста, шоколадное мороженое, хотя она предпочитает ванильное. А уже в номере вываливает все содержимое пакета на кровать и ложится рядом. Кутается в теплый свитер, даже натягивает на себя плед. Уютно закрывает глаза и разворачивает первую шоколадку. Константин ей звонит и говорит, что у него осталась всего пара дней перед тем, как он покинет этот город, и ему бы хотелось посмотреть какую-нибудь экскурсию. Он рассказывает о том, что сегодня съел несвежий фрукт на завтрак, рассказывает, что ему снилось море. Она кивает. Издает короткий смешок, когда это нужно. Когда он ожидает ее реакции. По крайней мере старается почувствовать его интонацию. После короткого рассказа и попыток как-то ее развеселить он зовет ее вместе с собой на экскурсию. Она смотрит на свои подрагивающие пальцы:

– Я себя не очень хорошо чувствую, должно быть простуда. Нет, все в порядке. Вечером я уже буду совершенно здорова. Мне просто нужно отлежаться пару часов, наверное, кондиционер виноват, точнее, я, что включила его на ночь.

Он даже предлагает принести таблетки от простуды, но она решительно отказывается. Это ведь всего лишь простуда, она закажет в номер горячий чай, и все пройдет. Ослабленный иммунитет, да еще и перелет. Немного замерзла и все, простуда тут как тут. И надо немного отдохнуть. Она, конечно, перенервничала и за это путешествие, и за те дни, что были до. А у него осталась всего пара дней. Она на мгновение жалеет, что не поехала с ним на экскурсию, но самочувствие не позволяет. Она обещает самой себе использовать эти оставшиеся жалкие пару дней по максимуму. Ей бы хотелось запомнить его полным сил и жизни. Она заказывает чай в свой номер, просит положить туда мед и даже приходит в себя достаточно для того, чтобы принять душ и высушить волосы полотенцем. Она выкидывает половину из всего, что купила в супермаркете, оставляет лишь крекеры. Все остальное строго мимо. Немного бронзатора на линию скул, и вот она уже выглядит куда более свежей, чем сегодня утром. Определенно, косметика умеет творить чудеса.

17

– Вера, подождите.

Молоденький работник лаборатории с именем «Александр» на бейдже в который раз догоняет женщину со строгим лицом. У нее на бейдже красивое имя «Вера». Она в очередной раз закатывает глаза – признаться, он ей досаждает в последнее время. Но она уже привыкла к нему, такому настойчивому и юному, поэтому не отсылает его строго заниматься своими делами, а ее оставить уже, наконец, в покое. Он с завидным постоянством приносит ей кофе, заглядывает к ней в кабинет с лукавой улыбкой и теперь уже расспрашивает о ней самой, а не говорит про лабораторию. Что не может не быть лестно для женщины. Тем более для такой женщины, как она. Отдавшей всю себя на построение карьеры и давно проводящей вечера за чашкой чая и интересной или не очень книгой. Никто не то что не интересовался ее жизнью, откровенно говоря, она даже не встречала никого на своем пути. Работа – дом – работа – магазин – пробежка – ночная пробежка – книжный магазин – продуктовый магазин – воскресный поход в кино, конечно, в одиночестве. Ничего интересного, даже толком и рассказать не о чем. В последнее время она стала тщательнее подбирать гардероб для похода на работу и даже попросила своего мастера по волосам подобрать новый тон для прически. Не слишком смелый, едва уловимый, но все же. Для такой консервативной женщины, как она, это уже шаг. На сколько лет он ее младше? Да нет, она, конечно, не собирается крутить с ним роман или даже допускать мысль о том, чтобы посмотреть на него не как на работника лаборатории. Просто ей приятно, что кому-то интересно, какой фильм она смотрела в последний раз и понравился ли он ей. Пусть даже он спрашивает ее совета, чтобы потом сходить на этот фильм со своей ровесницей, со своей девушкой. Ее бы это ничуть не огорчило.

Она разворачивается на каблуках и вопросительно на него смотрит. Он немного запыхался, и волосы растрепались, словно от сильного ветра. Неужели она так быстро ходит? Она поправляет очки в дорогой оправе.

– Я посмотрел тот фильм, который мы с вами обсуждали. Вы оказались правы, это просто зря потраченное время.

Она улыбается, потому что разговор кажется притянутым за уши. Тем более что они не обсуждали никакого фильма. Он буквально выбил из нее рассуждения по поводу мелодрамы, которую она смотрела в кино вечером выходного дня. И единственное, что она сказала: никому бы не советовала смотреть этот фильм. Настойчивость этого молодого человека граничит с назойливостью, но пока он держится на острие лезвия. Она чувствует себя слишком одинокой. Настолько одинокой, что готова даже на флирт с молоденьким коллегой. Конечно, она пока не флиртует. Пока она всего лишь улыбается ему и общается уже не так отстранённо, как раньше. Конечно, у нее нет даже мысли, что она может нравиться ему как женщина. Она для него слишком стара, как бы пошло и кокетливо сие ни звучало. Но это ее совсем не обижает. Просто раньше она действительно общалась с коллегами только по работе, а потом отдыхала у себя дома в полном одиночестве, у нее даже не было кошки, вопреки расхожему мнению. В последнее время же все изменилось. Она много не разговаривает, нет. Не болтает о том о сем. Но ей нравятся его вопросы. И даже нравится на них отвечать, пусть пока и односложно, хотя она замечает, что относится к нему все более и более лояльно, но не уверена относительно своих эмоций. С другой стороны, что страшного может произойти, если она будет с ним чуть более милой?

– Какие фильмы тебе нравятся? Жанры? Я смотрю так много фильмов, что могу посоветовать что-то на твой вкус.

Она впервые задает ему вопрос, впервые откровенно пытается завести диалог. Он даже немного оторопел. Даже замолчал, внимательно и пристально ее изучил взглядом, что она ему великодушно позволила. Он быстро берет себя в руки и перечисляет ей, кажется, все жанры фильмов, которые только знал, чтобы уж наверняка. Она смеется, у нее звонкий смех. Она заметила его маленькую хитрость, но та совсем ее не разозлила. Они двигаются в сторону ее кабинета, это в последнее время напоминает традицию. Он всегда старается ее проводить. Она не так часто выходит из своего кабинета. Но теперь если покидает его для того, например, чтобы налить кофе, и возвращается одна, это как-то непривычно. Сейчас все на своих местах. Он провожает ее, она просто произносит названия фильмов, которые ей бы хотелось, чтобы он посмотрел. А он запоминает.

18

У нее так и не вышло заставить себя выйти из номера, поднялась температура. Она заказала фрукты в номер и переоделась в белоснежный и уютный халат. Не самый подходящий наряд для того, чтобы встречать мужчину. Когда раздается стук в дверь, она распахивает ее и улыбается виновато:

– Пижамная вечеринка.

У него в руках бумажный пакет, и он не выглядит разочарованным. Может, именно это в нем ей и нравится. То, что он не стремится к тому, чтобы все было идеально. И она в халате, с замазанными синяками под глазами не вызывает у него желания убежать. Или он это умело скрывает.

– Простуда все еще не прошла? Я принес малиновое варенье, бутылку вина и печенье. С малиновым джемом. Чтобы наверняка.

Она берет пакет из его рук и протягивает ему второй банный халат. Она ждет недоуменного взгляда, но он по-мальчишески хватает халат и идет в ванную переодеваться. Наверное, это в нем ей тоже нравится. Мальчишеский азарт. С каждым мгновением он нравится ей все больше и больше. Нельзя сказать, что ее это радует. Пока он переодевается в ванной, она как ребенок заглядывает в бумажный пакет, достает содержимое. Изучает как новогодние подарки. Тут же открывает печенье, тут же съедает одну штуку, с ее худосочной фигурой она может не переживать, что поправится. Она с ногами устраивается на кровати, плевать, что крошки от печенья ночью будут впиваться в кожу. Раскладывает весь их вечерний ужин, и как раз в этот момент он появляется, исполняя какой-то одному ему известный танец. Она смеется от души, он плюхается рядом с ней, на ходу хватая печенье.

– Такое ощущение, что мы уже семейная пара, которая устала от вечеринок, от наркотиков, от рок-н-ролла и решила запереться в номере отеля где-нибудь на Кубе. Кстати, пока я был на экскурсии, видел здесь зоопарк. Может, сходим завтра? Как семейная пара, которая вышла из номера отеля на Кубе.

И ей почему-то по душе такое сравнение, которое столь легко срывается с его губ. Потом он говорит, что ему нравятся ее волосы, и она смущенно улыбается, потому что просто высушила их, высунув голову в окно. Она рассказывает о чем-то нейтральном. О том, как ненавидела в школе математику и как однажды в нее попали мячом на физкультуре.

– У меня Вирус Т, – он ее как-то резко перебивает.

Она даже оборачивается зачем-то. До того неожиданно звучат его слова. Смотрит на него внимательно. Выжидает. Только он тоже молчит и изучает ее реакцию.

– Я… не знаю, что сказать… – честно признается она, когда понимает, что он не намерен продолжать до тех пор, пока она что-нибудь не скажет. Получилось, конечно, не так, как он ожидал, но хотя бы честно. Когда люди признаются в таких вещах, чего они, собственно, ждут? Какой реакции, каких вопросов? Он еще до того серьезен, что она совершенно растерялась. Как-то она была записана на косметическую процедуру, но не смогла прийти по причине того, что умерла ее дальняя родственница. Она не была огорчена. Просто позвонила менеджерам и зачем-то сказала, что не сможет посетить процедуру по причине похорон. Судя по сдавленному «сочувствую» на другом конце провода, она, конечно, поняла, что сказала что-то не то. Вот и сейчас она себя чувствует как те несчастные менеджеры, что пострадали от ее излишней болтливости.

Они вот так молчат еще какое-то время, до такой степени неловко, что начинает слышать музыку, которая играет в тишине. Очень напряженная мелодия. И потом он улыбается:

– Поэтому от меня ушла жена. Мне бы не хотелось, чтобы ты думала, что я всегда невыносим, и женщины от меня бегут. Нет, я душка. Большую часть времени, когда не страдаю от Вируса Т.

Теперь она еще больше растеряна и хватается за фрукты, за печенье, за пластиковый стаканчик с вином. Ее и саму бросает в жар. Он продолжает улыбаться:

– Что ты так испугалась? Жизнь ведь не заканчивается на этом. У меня, по крайней мере, точно. Я сказал это не для того, чтобы ты себя чувствовала неловко.

– Конечно, не для этого. И, тем не менее, я чувствую себя неловко. Мне очень жаль, правда. Я не хочу расспрашивать.

– А ты и не расспрашивай. Мне просто эгоистично захотелось, чтобы ты знала.

– Как ты узнал? Это лечится? Ты лечишься?

– Я просто пошел ко врачу, потому что неважно себя чувствовал. Мне кажется, так начинаются почти все рассказы о том, «как я встретил Вирус Т». И доктор равнодушным тоном заявил, что я вовремя пришел на прием, что я был носителем Вируса, а теперь он вроде как захватил весь мой организм. Это прозвучало до того страшно и неожиданно, что я даже не сразу поверил. Просто пришел домой, просто занялся своими обычными делами, просто пошел на ночную пробежку, хотя никогда не увлекался бегом. Осознание пришло лишь на следующий день. И все равно я не верил. Как так? Это ведь могло произойти с кем угодно, кроме меня. Так мы всегда думаем? Вот и я не исключение. Я пошел к другому врачу. Потом к другому. И снова к другому. И еще. И еще. Все ставили один и тот же диагноз, который втаптывал меня в землю. Выходом была терапия. Тебе ведь известно про эту терапию? Мне этого не хотелось. С одной стороны, хотелось жить, с другой – хотелось проживать свою жизнь, а не жалкую пародию. По крайней мере, я так думал.

У него монотонный и мягкий голос, как будто бы он рассказывает историю не о себе и своем страшном диагнозе. Словно история из чьей-то чужой жизни. А он всего лишь повествует. Она слушает его так внимательно, что не заметила, как съела почти все фрукты, лежавшие перед ней на тарелке. Она даже оказалась к нему ближе, так что может чувствовать его дыхание. Когда он выдыхает между паузами в предложениях.

– Я сломался. Конечно, стал раздражительным. Моя жена пыталась меня водить по врачам, находила какие-то чудодейственные препараты и всеми силами пыталась заставить меня проходить эту чертову терапию, после которой люди никогда не исцелялись, но превращались в овощи. А я только ныл и мучил своими стенаниями всех вокруг. От меня почти отвернулись друзья. Это расхожее мнение, что от тяжело больных людей отворачиваются их близкие. От меня отвернулись, только я знаю, что виновата не моя тяжелая болезнь, а то, что я не умел с этой болезнью справляться. Моя жена ушла от меня не потому, что я был тяжело болен, а потому что эта болезнь сделала мой характер до того тяжелым, что любой нормальный человек бы не выдержал. Все в порядке. Я сам виноват. Как оказалось, я не умею держать удары судьбы.

– А что сейчас? Ты лечишься? – она снова задает этот вопрос после непродолжительной паузы.

Он уже развязывает пояс ее халата и касается пальцами разгоряченной от температуры кожи. Губы его уже исследуют ее шею и выпирающие ключицы. А она уже зарывается пальцами в его темные волосы.

На следующий день льет как из ведра. Хорошая новость в том, что ей уже лучше. И голова не так уже болит, и она может посмотреть на него спящего. Звучит пошло, но почему-то на него приятно смотреть. Она выскальзывает из-под одеяла, отправляется с ванную, чтобы принять душ, а когда возвращается, вытирая влажные волосы сухим полотенцем, он уже ходит около окна с телефонной трубкой, заказывая в номер завтрак. Она мягко кладёт руку на его плечо.

– Мы договаривались идти в зоопарк. У тебя сегодня последний день… В этом городе. Не будем сидеть в номере, позавтракаем на улице, – слегка запинается она, не хочет говорить о том, что было и что будет между ними.

И он с ней негласно соглашается. На сей раз он не хочет бежать, но все же можно проследить некоторую растерянность в его карих глазах. Она не решается заговорить о том, что было, и о том, что он ей сообщил будничным голосом. У него Вирус Т. Не причитать же ей, в конце концов. Он точно доверился ей не для того, чтобы она превратилась в курицу наседку.

Он заказывает сэндвич, а она заказывает яичницу. Они сидят на пластмассовых стульях, их стол раскачивается от каждого движения и так действует на нервы, что приходится подложить под ножку свёрнутую салфетку. Она смеётся над тем, как он раздражается от нестабильного стола, а он шутливо бурчит, что она могла и помочь ему, вместо того чтобы заливаться хохотом. На улице идёт дождь, и они покупают в ближайшем универмаге ярко-зелёный зонт, который оказывается слишком маленьким для них двоих и им приходится прижиматься друг к другу очень плотно. Они идут по скользкой траве, и она постоянно держится за него, чтобы не упасть.

– Может, ну его к черту этот зоопарк? – робко предлагает она, но его взгляд оказывается красноречивее слов. Он даже останавливается, чтобы безапелляционно заявить:

– Мы решили посетить зоопарк, и мы его посетим. Даже если сейчас сюда явятся всадники Апокалипсиса.

Эта его решимость её умиляет, она послушно семенит за ним по мокрым дорожкам, пытаясь перепрыгивать через многочисленные лужи. Несмотря на то, что волосы предательски потеряли весь свой объём, она ощущает себя практически счастливой. Если слово «счастлива» слишком громко звучит, она выберет слово «умиротворённая». Даже работник зоопарка смотрит на них недоумевающий взглядом, в такую погоду вообще мало кто собирается выходить из дому, не то что гулять по зоопарку и изучать животных, которые тоже все попрятались от непогоды. Она пожимает плечами и жестом показывает на него, на упрямого, мол, она сама понимает, как все это выглядит, но его решение неоспоримо.

В самом зоопарке нет никого, кроме них. Она пожимает плечами, дождь только усиливается.

– Наверное, придется смотреть рептилий, они хотя бы не прячутся от дождя. Ненавижу змей.

Ее даже передергивает, когда она тащит его в помещение, похожее на грот, где, судя по картинкам, обитают пресмыкающиеся. Впрочем, даже в гроте найти животных оказалось проблематично, и он высказывает предположение, что звери чувствуют погоду и у них болит голова. Они просто прогуливаются по дорожкам, останавливаясь, чтобы изучить картинки и понять, что вот в этом пустом вольере, к примеру, должен был бы расхаживать величественный бенгальский тигр. А вот здесь должен был лениво нежиться медведь гризли. Она промокла до нитки, поскользнулась три раза и подвернула ногу, но все равно не могла сказать, что эта прогулка не удалась. Он так и не увидел гепарда, ради которого дошел до самых дальних вольеров, но зато вдоволь налюбовался розовыми фламинго. Когда они, мокрые и уставшие, уже шли к выходу, некоторые животные все же повылезали из своих нор.

– Наверное, решили посмотреть на тех идиотов, которые в такую погоду гуляют по зоопарку, – угрюмо, но шутливо произнес он, когда она восторженным взглядом изучала красавицу Пуму, которая, видимо, от жалости к ним даже сделала пару кругов, позволив им сделать фотографии и полюбоваться ее грациозностью. В общем, их старания и страдания были вознаграждены, и они с чистой душой могли покинуть зоопарк. Зато весь оставшийся путь могли обсуждать эту свою прогулку и не заговаривать о том, что завтра он покидает город, и им нужно что-то решать относительно них, если такое понятие, как «они», в их случае вообще существует. Когда в их разговоре появляется подозрительная пауза, он тут же спрашивает, почему она ненавидит змей, и она рассказывает историю из детства, как увидела ужа и тот ее до смерти напугал, пусть и был совершенно безобидным. Но с тех пор она не питает никакого доверия по отношению к этим беспозвоночным существам. Чтобы согреться, они пьют кофе в небольшом кафе, владелец которого сам выходит к посетителям и спрашивает, как им нравится кухня и обслуживание. Этот пожилой седовласый мужчина с широкой улыбкой на добродушном лице до того их очаровал, что они заказали и десерт, и большую пиццу с морепродуктами. И были совершенно честны, когда говорили ему, что все было очень вкусно. И даже совсем не слукавили. Но вечером решили не возвращаться. И выбрать другое место для прощального ужина. Не хотелось портить впечатление, мало ли что может произойти.

– Вечером здесь будет больше народу, вдруг изменится качество пищи. Не хочу разочароваться.

– Позиция труса.

Она усмехается, обзывая его трусом, впрочем, он не из тех, кого так легко обидеть. Не сегодня и не сейчас. Не в этот момент его жизни. Они выбирают другой ресторан, и когда он касается ее бокала своим, раздается характерный звон, который он перебивает тем, что произносит: «За любовь».

– Любви нет, – слишком резко и твердо произносит она, заставляя его посмотреть на нее удивленно.

Она даже слегка смущена. Впрочем, он был с ней честным вчера. Она проводит пальцем по горлышку бутылки с вином, разглаживая капли.

– Когда я впервые узнала об измене Романа, я не была готова. А к такому вообще можно быть готовой, как считаешь? Я была настолько не готова, что длительное время старалась не замечать очевидного и гнала от себя все дурные мысли, хотя предчувствие меня обычно не подводит. И, наверное, я это понимала, поэтому старалась не копать глубоко, старалась не задумываться, не сводить факты. Всплыло бы все сразу, а я отчего-то этого страшно боялась. Боялась того, что придется принимать решение. Уходить или прощать. А я очень не люблю принимать решения. И уйти я была не готова. В то же время я понимала, что не смогла бы и простить. Вот и сидела как улитка в раковине, отгоняя от себя все мысли и перекручивая в голове все факты. А порой, когда я робко высказывала ему свои опасения, он смотрел на меня такими чистыми глазами и все время твердил о доверии. И мне казалось, что человек, который так рассуждает о доверии, просто по совести не может оказаться вероломным. Или мне хотелось в это верить. Он был таким прямолинейным с другими, что я хотела доверять его честности. Конечно, я была полной дурой. Конечно, я разве что не встречала его многочисленные «романы», когда они выходили из его квартиры. Кстати, однажды я столкнулась в дверях с одной из его подружек. В дверях подъезда, правда, но сердце мое сразу екнуло, когда я увидела ярко накрашенную девицу в короткой юбке, которую я сначала приняла за пояс.

Представляешь, каким он был смелым и отчаянным и как не боялся меня потерять, если отправлял ее домой за пять минут до моего прихода. Даже не за десять. И не за тридцать, что было бы логичнее. Он даже не успевал принять душ после нее и тут же целовал меня. Ты думаешь, что это противно? Не пытайся изобразить солидарность со мной, уверена, ты сейчас думаешь, что он просто красавчик. Расскажешь потом друзьям.

Я задумывалась: что обиднее, когда у него есть постоянная любовница или когда он просто развлекается с разными. Я думала, что первый вариант, но, как оказалось, противно и то, и другое. До того, как я узнала о его измене, я верила в любовь. Меня и до него предавали, но почему-то я думала, что именно он мне боли не причинит, несмотря на все проблемы в отношениях. Нет, я не думала, что он самый благородный. Просто он казался мне самым честным, и я была уверена, что сначала он скажет мне, что это конец, а дальше честно и со спокойной душой… в общем, понятно. Пусть даже скажет жестокое, что захотел быть с другой. Но я ошиблась. Я просто ждала от него правды, а он «одарил» меня такой ложью, что все остальное казалось детским лепетом на лужайке.

Ты все еще спрашиваешь, почему я не верю в любовь? Спроси у любого человека, который любил, а его жестоко и хладнокровно предали. Он, не раздумывая, ответит, что любви нет, и это придуманные сказки. Как поиск сокровищ. Где-то в глубине души каждый хочет верить в то, что сокровища найти можно. Никто бы от них не отказался, кто-то даже пытается их искать. А кто-то не пытается. Немногочисленным историям о том, что кому-то удалось на них наткнуться, или принимают всерьез, или смеются над ними. Так же и с любовью. Но я отношусь к той категории, которые смеются над историями про найденные сокровища. И не верит в них.

Нет, ты не думай, что я такая циничная. Я верю. Во влюбленность. В страсть. Во взаимовыгодное партнёрство. Но я не верю в любовь. Не верю в верность. И не верю в честность. И я знаю, как это звучит. Ты, наверное, думаешь, что я просто обиженная девчонка, рана на сердце от измены любимого человека не зажила, и теперь я ною о том, какая я несчастная и потерянная. По крайней мере, я бы думала именно так. И даже не хочу пытаться доказать тебе, что это не так. Потому что, черт возьми… может быть, это так и есть. Просто… мне бы хотелось, чтобы ты понял. Он действительно не из тех, кто стал бы лгать. Я так думала. В общем, он и не солгал в тот момент, когда я сообщила, что ухожу. Он сказал честно, что ему плевать.

Он смотрит на нее внимательно. Ни один мускул не дрогнул на ее лице, словно она заранее подготовила эту речь. Она не запиналась и не подбирала слова. Просто «отчеканила» свою историю, причем практически не глядя на него. Впрочем, он и сам не слишком на нее смотрел, нельзя сказать, что такие ее откровения были ему по душе. Он всего лишь мужчина, который не выносит женских слез и не умеет подбирать слова поддержки. Более того, он не всегда может понять, точнее, почти никогда, если ему надо подбирать эти слова. И вот сейчас, когда она закончила рассказ и потянулась к своему бокалу, так равнодушно и спокойно, он в замешательстве. И размышляет о том, нужно ли ей, чтобы он как-то ее поддержал, или же она действительно столь равнодушна, какой кажется.

– Мне жаль, не все мы такие…

Он уже по ее взгляду понимает, что совершил ошибку и выбрал не те слова. Она как-то слишком резко вскидывает голову и буквально вонзается в него своими яркими зелеными глазами.

– Слишком банально.

Он даже не узнает ее. Она все это время была такой трогательной, временами даже робкой, очаровательной и легкой. А сейчас она бросается на него, как будто бы он ее враг, как будто бы он был тем, кто испортил ей если не жизнь, то выходные уж точно. И он ее не узнает. Губы ее плотно сжаты, и даже голос звучит так резко, что режет слух. У нее вообще приятный и нежный голос. Она могла бы петь, но сказала ему недавно, что этим талантом природа ее обделила. Он даже подумал, было, что жаль, что пропадает такой голос. А сейчас ему кажется, что он отвратительно скрипучий. Наверное, она была такой с этим Романом. Такую ее сложно терпеть. Он молчит. Он не собирается прыгать вокруг нее и спрашивать, что случилось, и что он сделал не так. Он спокойно заканчивает свой десерт. Выжидает, пока она придет в себя, и, к счастью, ему не приходится долго ждать. Она тянется вилкой в его тарелку, чтобы схватить остаток клубники, которую он не доел.

– Смотри, какие тучи. Наверное, собирается гроза. Я в детстве всегда очень боялась грозы, до сих пор ощущаю себя некомфортно. Поэтому я останусь у тебя. К тому же, сегодня мы прощаемся. Мне бы хотелось проводить тебя как следует.

Она снова ласковая и снова улыбается ему как ребенок, которому на рождество подарили велосипед. Он все понимает: она женщина, она вспомнила о том, как ее обидели, не сумела быстро перестроиться. Он не винит ее в том, что она была с ним немного резка. Она точно в нем видела отражение того, кто столь сильно ее огорчил. А, может, ему просто показалось. Сейчас она уже весело щебечет что-то про грозу, которая ее напугала, а он мягко спрашивает: было ли в детстве что-то, что ее не пугало? Она смотрит непонимающе, он напоминает ей про ужа, после которого она перестала любить несчастных змей, и она смеется, быть может, чуть более громко, чем следовало бы. Он готов поклясться, что она нервничает. Она выглядит немного нервозной, постоянно поправляет волосы, вертится на месте и даже как-то раздраженно ответила официанту, который всего лишь поинтересовался, не желает ли она десерт. Он самонадеянно понимает, что нервничать она может по той причине, что им предстоит прощаться на следующее утро. И пусть их путешествие было забавным и занимательным, но неизвестно, как и что повернется дальше. Может быть, его вообще примет обратно его «Одри». Был бы он на это готов?

Она словно читает его мысли, одним взмахом руки задевает бокал, который с грохотом разбивается об пол. Она начинает просить прощения у подоспевшего официанта, произносит, что она очень неуклюжая. У нее дрожат руки, и она выглядит жалко, если честно. Но почему-то это не вызывает у него негативных эмоций. Он просит счет, расплачивается, мягко берет ее за руку и произносит:

– Ты можешь успокоиться.

И она даже не отрицает, что неспокойна. Сжимает его пальцы своими, как будто бы цепляется за него и боится упасть. Ее жалкость и нервозность отчего-то вызвали у него желание крепко взять ее за руку и проводить в свой номер, погладить по волосам, убаюкать своим голосом. Он гладит ее по волосам, пока они идут. Они молчат. Не разговаривают даже о погоде. Порой нужно просто помолчать, и люди становятся ближе, чем от длительных разговоров.

– У тебя из номера открывается потрясающий вид.

Она осекается, замечая очертания буквы на окне. Совсем не первая буква её имени. Первая буква имени его жены. Она проводит по линиям подушечками пальцев. Вздыхает. Он со спины замечает её вздох. У него возникает желание подойти и стереть эту букву, но он этого не делает. Желание слишком мимолетное. Да и ни к чему это, весь язык ее тела говорит о том, что ей бы этого не хотелось. Пусть не подходит вообще. Она немного успокоилась и выглядит более умиротворенной, чем там, в ресторане. Хоть он и не понял до конца, что такое с ней происходило, но поставил диагноз, что нечего вспоминать о бывших обидах, раз они выбивают ее из колеи. И пусть она никогда и не отличалась стабильностью, но все же такой нервной и жалкой не бывала никогда за все то время, что они провели вместе.

Она сбрасывает с себя одежду и укутывается в одеяло. Она немного дрожит, но смотрит на него доверчиво. За окном бушует непогода, и он спрашивает, не боится ли она в данный момент грозы, грома и всего вытекающего. В ответ она громко хохочет и объявляет:

– Я же не ребенок.

Он укладывается рядом с ней, переплетает свои пальцы с ее. У нее аккуратные ногти, он не может понять, покрыты ли они бесцветным лаком или просто так красиво блестят, но смотрит на них так внимательно только по той причине, что не знает, как быть дальше. А она, кажется, и не планирует оказать ему какую-нибудь помощь и заговорить, к примеру. Прикрывает глаза и вообще словно засыпает. Немного бледнее обычного, она выглядит еще более хрупкой и ранимой.

– Мое путешествие дает мне шанс излечиться от Вируса Т.

Она открывает глаза, смотрит на него долгим и внимательным взглядом. Конечно, непонимающим. Но она не задает ему вопросы. В ее взгляде можно прочесть сострадание. Так смотрят на тех, кто еще на что-то надеется, когда все более чем очевидно. Ему не нравится ее взгляд. До того не нравится, что хочется замолчать и больше ничего не говорить. Не объяснять. Он ограничивается коротким:

– Я нашел врача, который придерживается каких-то новых методик. Он пообещал мне шанс на исцеление, и я, конечно же, зацепился за него, как за спасательный круг. Ты ведь знаешь, Вирус зовут чумой нашего времени… и вроде как панацеи нет. Но я нашел. Я надеюсь.

Конечно, эти слова звучат как-то малодушно. Не таким ему хотелось бы остаться в ее памяти. Неуверенным, желающим жить. По крайней мере все книги, которые он читал, в которых героями были неизлечимо больные люди, все эти книги были о том, как болеющие принимали решение просто доживать и наслаждаться жизнью. А, может, он просто читал совсем не те произведения. Как бы там ни было, но его собственные слова кажутся ему слабыми. Как-то он выглядит совсем не как герой какого-то очень цепляющего за душу романа. И она кивает так равнодушно, что ему хочется ее встряхнуть. Он не пытался давить на жалость, но какого черта?! Почему она даже не пытается вести с ним диалог?

– Я надеюсь, что у него все получится, – произносит она спустя какое-то время, которое ему кажется вечностью.

А у нее растерянный голос и отрешенный взгляд. Все же она улыбается. Снова вымученной улыбкой. Что это у нее вошло в привычку улыбаться именно таким образом? Он ей не отвечает. Она касается его пальцами, обвивает его шею и притягивает к себе, утыкаясь носом в его шею. И сейчас она кажется хрупкой, словно котенок. Когда тихо повторяет:

– Я надеюсь, что у него все получится.

Они завтракают в молчании. Ей кажется пресным даже обожаемое яйцо пашот. Он не может похвастать тем же. Завтрак относительно вкусный, и он действительно наслаждается яичницей с беконом и крепким чёрным кофе. Она спала беспокойно, он же, напротив, уснул словно убитый. Ей ничего не снилось, и она постоянно просыпалась, потому что ей было душно, а потом снова холодно. Ему снились красочные сны, и она наблюдала, как подрагивали его веки. Он даже улыбался во сне или ей показалось. Когда она утром спросила его, что такое ему снилось, он махнул рукой и сказал, что, конечно же, он не помнит.

Она старается на него не смотреть и избегает взгляда. Он пытается ей улыбнуться. Но она его улыбку не перехватывает. Он постоянно смотрит на часы, потому что опасается опоздать на свой паром. Да, его путешествие в самое сердце науки продолжится на пароме. Он смотрит на часы, но почему-то старается скрыть это от ее взгляда. Она же замечает все эти его попытки и хмыкает. На его вопросительный взгляд отвечает:

– Перестань щадить мои чувства. Я не собираюсь прыгать с моста, когда ты выйдешь отсюда с чемоданом.

– Может, я так трепетно отношусь к своим чувствам? – подмигивает он ей, и она невольно расслабляет поджатые губы, чтобы улыбнуться.

– Во сколько?

– У нас есть десять минут.

– Нам хватит.

Он катит свой чемодан по просторному холлу, а она заламывает пальцы. Чемодан у него серого цвета, и она думает: а был ли у него чемодан, когда они сходили с трапа самолета.

– Прикупил тут себе несколько вещей, они не влезли в сумку, – он пожимает плечами, перехватывая ее взгляд, она улыбается тому, что он уже понимает ее без слов. Глупая мысль, которая, конечно, совсем не греет в их ситуации. Они прощаются достаточно сухо, она желает ему отличного путешествия. Она даже не напоминает о том, что знает, куда он отправляется сейчас, и не желает ему удачи, как желала ночью, и не шепчет, что верит в его исцеление, как шептала ночью. Он отшучивается, она сдержанно реагирует на его шутки. Они оба немного напряжены и выглядят словно вчерашние знакомые, которые приличия ради решили поговорить перед отъездом. Которые могут обменяться телефонами. Могут даже пообещать друг другу скорую встречу, понимая, что ничего не произойдёт. Вчерашние знакомые, которые встретились в баре и от скуки поговорили о жизни и о последней игре любимых футбольных команд. И не виделись бы еще всю жизнь, но случайно столкнулись в холле отеля, и это обязывает для какого-то общения.

Кстати, десять минут оказалось много. Им хватило четырёх.

19

– Я принес вам кофе. Вы сегодня выглядите особенно усталой.

– Если это какой-то изощрённый комплимент, то он не удался, Алекс.

Она не улыбается и просто массирует пальцами свои виски, даже не бросая взгляд на молодого лаборанта, к которому она уже вроде бы даже привыкла, но ночь выдалась сложной и ей действительно не до моральных терзаний, что он так молод, а ей приятно его внимание. В общем, ей не до него, но почему-то она не спешит попросить его оставить ее одну. Она отчего-то надеется, что сейчас он как-то прервет эту паузу, скажет нечто полезное, что позволит ей какое-то время побыть не в одиночестве. Он тоже молчит. Изучает ее красивое и строгое лицо.

– Сложная ночь?

Она поднимает глаза. В какой-то момент ему кажется, что сейчас она его пошлет к чертям, и наладить контакт будет совсем сложно. Словно он переступил какую-то черту. Словно слишком залез ей в душу. Такие женщины этого не прощают.

– Чертовски сложная, – произносит она без тени улыбки, и он готов поклясться, что барьер, который был между ними, сейчас если не рухнул, то очень ощутимо пошатнулся. И он, даже не спрашивая разрешения, садится напротив нее. В другой день она бы подняла правую бровь, что означало бы, что свет горит красным. Сейчас делает вид, что так и должно быть. Как будто бы он всегда сидит напротив в ее кабинете. Он изучает все, что раскидано по ее столу, а она украдкой изучает его молодое лицо с такими утонченными для мужчины чертами. И почему он молчит? Она ведь так надеется на его глупую болтовню. Он берет с ее стола карандаш и вертит в пальцах, а она ловит себя на мысли, что любуется этим зрелищем. Она слишком долго была в одиночестве и слишком долго отдавала себя только работе. Она порой даже не знала, какая погода за окном. Порой забывала позавтракать, что уж говорить об ужине. Она не могла завести собаку, потому что опасалась, что забудет ее покормить и придется еще и хоронить живое, ни в чем не повинное существо.

– Может быть, сегодня после работы вы согласитесь выпить со мной чашку чая. Говорят, что в чае содержится столько же кофеина, сколько в кофе. Но я предпочитаю об этом не думать, и знаете что? Сплю вполне крепко. У вас выдалась чертовски сложная ночь. Сегодня вы заслужили отдых.

Он понимает, что ведет себя слишком дерзко и что может спугнуть ее, но почему-то внутренний голос настойчиво призывает его рискнуть. Она щурит умные глаза в тот момент, когда он с легким нажимом произносит: «Чертовски сложная ночь», повторяя ее слова, даже едва заметно копируя усталую интонацию.

«Давай же. Оцени мою смелость».

Отлично, что она не может слышать его мысли, тогда бы точно выгнала его с холодным, даже ледяным тоном.

– Почему бы и нет. Правда, я предпочту кофе, пожалуй. Отбросим предрассудки.

Сегодня звезды ему улыбнулись. Честное слово, большая медведица сложилась в улыбку чеширского кота.

20

За ним закрываются стеклянные двери, когда она влетает вихрем. Обвивает его шею руками, заключает в свои объятия. Тяжело дышит.

– Я никогда не забуду нашу встречу. Пожалуйста, позвони мне. Как-нибудь. Просто поговорить.

Судорожно достает листок бумаги из кармана, на котором утром написала номер своего телефона, отдает ему, и руки у нее предательски дрожат. Если он утром переживал, что выглядел не слишком «круто», когда рассуждал о том, что зацепится за шанс выжить, то что сейчас можно сказать о ней? Она оказалась куда слабее, он ведь даже не обернулся, а ей хватило семи секунд, чтобы понять, что она уже бежит за ним.

Он берет бумажку с ее номером телефона и понимает, что если сейчас он пообещает ей позвонить и просто оставит ее здесь, то ничего не случится. Он не пытается себя обманывать и знает, что никогда не наберет номер, написанный таким трогательным женским почерком. И не потому что не захочет. А просто не будет видеть смысла пытаться повторить какие-то новые эмоции, которые она подарила ему в маленьком городке. Он уже давно принял решение. А сегодня утром он лишь убедился в этом. Когда все это закончится, и он сможет сказать, что Вирус отступил, он попытается вернуть свою жену. У них семья, и он сам виноват, что потерял ее. Он никогда не позвонит трогательной девчонке, которая сжимает его руку и заглядывает ему в глаза. В ее взгляде столько мольбы, что он прижимает ее к себе и касается губами макушки. Его часто обвиняли в цинизме и советовали прислушаться к собственному сердцу. Он знал, что от этого одни неприятности, и больше доверял разуму. Но сегодня сердце заглушило глас разума, который спокойно направлял его в сторону порта, откуда отходил паром. Разум плюнул и послал его к черту, когда он произнес не своим голосом:

– А может, продолжим наше путешествие? Отправишься со мной. У нас отлично получается путешествовать в тандеме.

Она поднимает на него глаза и даже отпускает руку, которую сжимала столь крепко, как будто бы боялась, что он исчезнет.

– Ты шутишь? Совсем не обязательно… Ты можешь просто пообещать, что позвонишь. Через три дня я успокоюсь, я обещаю.

– Почему три дня?

– Один день не буду есть и спать, на второй проголодаюсь. А на третий пойду на свидание с красивым уличным музыкантом, чтобы забыть тебя, но неожиданно влюблюсь по уши. И твой звонок уже мне будет совсем не нужен.

Он искренне смеется, скорее от того, что у нее такое милое и сосредоточенное лицо. И она тоже улыбается, как ему кажется впервые за последние дни, по-настоящему и как-то умиротворенно.

– И все же? Я могу опоздать на паром. У тебя есть пять секунд, чтобы подумать. Пять. Четыре. Три.

– Я мигом. Только возьму сумку.

21

– Угадай, где я?

– Ммммм… Давай без игр, сестренка.

– На пароме. С ним. Я повела себя очень глупо, как девчонка, как какая-то школьница на концерте рок-группы…

– Ты всегда так себя ведешь, это для меня не новость.

– Не будь таким вредным. Мы прощались, я побежала за ним… в общем, не хочу даже вспоминать. Сижу в каюте уже час, сказала ему, что мне нужно отдохнуть перед ужином, а самой просто страшно стыдно выходить. Почему-то именно сейчас, когда я уже здесь. В общем, пока мы ехали в такси, и пока он договаривался о каюте для меня, все было более менее в порядке. Я старалась заглушить приступ краснеющих от позора щек глупыми разговорами и тем, что не давала ему вставить ни слова. А вот как только дверь каюты за мной закрылась, мне стало так стыдно, что я не знаю, куда себя деть.

Она даже закатывает глаза и чувствует, как вспыхивают ее щеки, да и уши почему-то от воспоминаний о том, как она догоняла его подле стеклянных дверей. Она даже прикладывает прохладные ладошки с горячим скулам. Какая же, в сущности, дурочка. А сейчас уже три раза ответила на его стук в дверь, что не одета. И присоединится к нему чуть позже. Да чего он там не видел? Не одета она. У нее из вещей-то практически ничего нет, чтобы хоть как-то отвлечь его от своего утреннего позора посредством нового и красивого одеяния. Даже груди толком нет, чтобы стянуть черное платье чуть ниже и светить линией декольте. Выхода нет, придется воспользоваться красной помадой.

– И долго ты собираешься от него прятаться?

– Нет. Просто…

На другом конце провода воцарилось молчание. Она тоже молчит. Рассматривает себя в зеркале, выводит на своих губах красные узоры вкусно пахнущей помадой.

– Отдохни, попробуй получить наслаждение от этого приключения. Ты заслужила. И хватит корить себя за глупое поведение.

– Ты уверен, что я заслужила?

Ответом ей служит его молчание и едва заметный вздох, который он потом отрицает столь рьяно, что она не сомневается, что ей не послышалось. Он переводит разговор на другую тему, чтобы рассказывать ей о погоде, о своих успехах, о том, что их отец научился пользоваться скайпом и теперь звонит ему по пять раз в день, чтобы просто проверить качество связи. Своим успокаивающим голосом он даже заставляет ее улыбнуться и прикрыть глаза, прижимая трубку к уху. Ее брат и ее семья сейчас кажутся такими далекими. Роман кажется таким далеким. Словно, она не видела их целую вечность, хотя просто всего ничего времени прошло с тех пор, как началось ее путешествие. И тепло разливается по крови и по телу, когда он рассказывает, что происходит там, где ее семья. Она ощущает себя живой. А у него заканчиваются истории. Даже его бодрый голос как-то идет на спад, и она не вправе его винить. Впрочем, они могли понимать друг друга и в полном молчании. Она смотрится в зеркало и касается салфеткой алых губ, убирая излишки помады – вроде бы так учат модные журналы? Она слушает размеренное дыхание своего брата и понимает, что он так же параллельно занимается своими делами, наслаждаясь этим эффектом присутствия.

– Что тебя беспокоит?

Его вопрос вырывает ее из этой искусственно созданной идиллии. Она задерживает дыхание на пару секунд, чтобы выпалить:

– Все слишком затянулось.

22

Константин встречает ее за ужином, спрашивает вежливо, нет ли у нее морской болезни, раз она так долго не выходила из своей каюты, и в глазах его гуляют такие озорные огоньки, что ей хочется его придушить. Конечно, он ощущает себя на коне, она даже не может его в этом винить, правда, это никак не сказывается на ее раздражении по отношению к его самодовольной усмешке. Конечно, может, ей просто кажется, и всюду мерещится его насмешка. Как бы там ни было, ей все же пришлось выйти из каюты и отправиться прямиком на ужин, где он ее ожидал. Он уже нетерпеливо постукивал по столу пальцами и что-то сосредоточенно искал в своем телефоне. И когда она села напротив него, первое, что он высказал: – Я уже думал, ты никогда не придешь, и я так и останусь голодным, – с таким недовольством, что ей стало неловко.

Правда, потом начались эти ехидные расспросы про морскую болезнь и вроде бы все стало на свои месте.

– Ты такой злой, потому что голодный? – с очаровательной змеиной улыбкой огрызается она, он отвечает ей тем же. Они трапезничают в молчании, он невольно задумывается о том, что зря вообще позвал ее с собой. Она странная девочка, то ласковая, то молчаливая и колючая. Надо было просто взять бумажку с ее телефоном, и если уж что, всегда можно было бы набрать ее номер. К чему ему были эти ненужные эмоции, благодаря которым сейчас он сидит напротив смущенной женщины, которая ковыряет в тарелке пасту и жалуется самой себе, что соус безвкусный. Иногда она просто дико его раздражает.

– Почему ты так на меня смотришь? – она склоняет голову набок и изучает его пристальным взглядом своих зеленых глаз. Слишком умным для такой странной девушки взглядом. Вертит в руках салфетку.

– Думаю, почему ты такая чокнутая.

Она округляет глаза, как будто бы он смертельно ее обидел. Щурится, быстро комкает салфетку в шарик и швыряет в него. Попадает прямиком в лоб, хотя, если уж честно, целилась в глаз, но не стоит быть к себе слишком строгой, она же не готовилась. Теперь уже наступает его очередь хмурить брови и округлять глаза. Он поднимает с пола салфетку, но она уже вскакивает со своего места и, обронив на ходу:

– Жду тебя на палубе, догоняй, – скрывается из его поля зрения.

Ну не чокнутая ли? Он в отместку за то, что она столь долго заставляла его ждать, доедает свое блюдо спокойно и размеренно. Даже созванивается с кем-то из своих друзей. Просто так, чтобы тянуть время. И только потом выходит на набережную, где ветер уже собственнически играет с ее каштановыми волосами.

– У тебя есть морская болезнь? – вдруг спрашивает она, и он отрицательно качает головой. Она же наслаждается этим свежим морским воздухом. Подставляет лицо капелькам воды, которые неизбежно взмывают вверх.

– А я не знаю. Я впервые путешествую на таком огромной лайнере. Так что не имею ни малейшего понятия, будет ли меня тошнить.

Ее голос звучит так буднично, но она на него даже не смотрит, словно общается сама с собой. Он опирается на перила и смотрит на темную гладь воды.

– Хотя, даже если меня стошнит… разве могу я еще больше себя опозорить? Ты знаешь, в этом даже есть что-то хорошее. Я уже так низко пала, что могу делать все, что хочу. Потому что хуже в твоих глазах я уже не буду.

Она улыбается, и он улыбается в ответ. Обнимает ее за талию. Прижимает к себе и ощущает ее дрожь. Касается губами ее затылка.

– Если тебя стошнит прямо на меня, ты будешь хуже в моих глазах, так что держи себя в руках.

Она бьет кулачком его в грудь и задорно смеется. Как будто бы то напряжение последних нескольких часов растворяется в морской и буйной воде.

23

– Ты уже заказал мне кофе? Прости за опоздание. Я двести лет не была на… не ходила пить чай с коллегами.

Вера опоздала совсем немного, а Алекс даже нервничал. Уж не передумала ли она? Мало ли что в голове у этой красивой строгой женщины. Она не слишком баловала его своим вниманием и добрым отношением. Не то чтобы его это волновало. Но просидеть в кафе, ожидая, а потом просто встать и уйти, представляется ему несколько глупым. Но только увидев ее в дверях кафе, тут же простил небольшую задержку. Строгая юбка «карандаш» или черные брюки, к которым он привык, сейчас заменило платье ярко-красного цвета, которое выгодно подчеркивало изгибы ее ладной фигуры. Туфли на высоких каблуках заставили его удивиться, какая она на самом деле высокая. Она скидывает с плеч теплую кофту и не выглядит смущенной от того, что ее декольте слишком глубокое. Она даже как-то по-новому уложила волосы, и он заметил более яркий макияж. Ей идет, но он об этом не скажет. Она тогда точно решит, что он с ней заигрывает. Она присаживается, и как раз в этот момент официант ставит перед ней чашку ароматного кофе. Она приятно удивлена, что он действительно сделал заказ до ее прихода.

– Я осмелился попросить добавить корицы. Вы любите корицу?

Она с трудом выносит запах корицы и предпочитает просто черный кофе. Она порой бывает чересчур резкой. А сейчас проводит рукой по волосам и улыбается. Даже мягко. По крайней мере он никогда не видел такой улыбки.

– Сегодня я люблю корицу.

Она смело делает глоток кофе с ненавистной ей приправой и отмечает про себя, что вкус вполне сносный. Может быть, зря она никогда не добавляла корицу в свой кофе. Может быть, зря она никогда не крутила романы с юными лаборантами, будущими большими специалистами. Повисает неловкая пауза, молчание прерывает он. Конечно же он.

– Скажите, а почему вы выбрали именно эту профессию?

– Прошу тебя, давай не будем о работе. Поговорим о тебе. Расскажи о своей семье.

– Моя семья ничем не примечательна, мне бы хотелось послушать вас.

– Давай без споров. И, пожалуйста, хотя бы здесь обращайся ко мне на ты. Хотя бы сегодня и здесь. А то я чувствую себя престарелой учительницей, которую пригласил на ужин бывший ученик, чтобы показать, как многого он добился.

– Интересное сравнение.

Он даже смеется, а она улыбается, но как обычно сдержанно. Ему кажется, что сдержанность это ее второе имя. Но это в ней даже нравится. В нем бурлит кровь, которую она останавливает своим холодом. Не то чтобы она ему как-то нравилась или занимала слишком большую часть мыслей. Просто за последнее время он к ней как-то привык. И, кстати, это достаточно приятное чувство, если не думать более углубленно. Она смотрит на него внимательно своим «фирменным» строгим взглядом. Он даже думает, что ее взгляд и манера держаться и вправду напоминают учительницу. Вовремя осознает, что не время для таких шуток, а вообще бывает ли время для дурацких шуток?

– Если хочешь молчать, я, в принципе, согласна.

Она откидывается на спину стула и прикрывает глаза, а он силится понять, что за знак она ему посылает.

«Давай, молчи, ты все равно совершенно безнадежен».

«Я тебя испытываю, так что лучше бы тебе сказать хоть что-то, что меня заинтересует».

«Я действительно хочу находиться в тишине».

– У моих родителей есть собака, огромная, я даже не знаю, что это за порода. Мне кажется, какая-то дворовая, но родители все же порой называют странное сочетание букв и выдают его за породу. Да разве это важно? Мне повезло, что у меня несносная сестра, и для родителей, в сравнении с ней, я просто ангел во плоти. И моя мама готовит самую вкусную пасту болоньезе на свете, я клянусь. Я много где пробовал это блюдо, но только дома у родителей это действительно наслаждение. Наверное, это не слишком интересно? Мои родители далеки от науки, если это то, что вас, то есть тебя интересует. Право же, твой взгляд такой испытующий, что я просто теряюсь и действительно чувствую себя учеником, правда, отвечающим у доски. Забавное ощущение. Родители гордились тем, что я решил стать ученым. Моя сестра отдавалась искусству. Мне вообще интересно, есть ли хотя бы какие-то родители, которые одобряют увлечение искусством. Мне кажется, что дочь, которая говорит: «Я хочу стать актрисой», или сын, который сообщает, что он хочет стать режиссером – трагедия для всех родителей. Кроме тех, кто сами когда-то стали актерами, режиссерами и прочими рабами искусства. Но я не беру в счет династии, а говорю о среднестатистических семьях, вроде моей. В моей – быть ученым престижно, а то, что моя сестра связалась с искусством – это: «ну что же, бывает, может, удачно выйдешь замуж». В общем, я попал в точку со своими желаниями. Нет, мои родители совсем не тираны, и у нас прекрасная семья. Большой дом, родители до сих пор любят друг друга, что меня страшно удивляет. Не могу сказать, что я циничен, но с другой стороны, мой опыт и опыт моих знакомых говорят мне, что верить в любовь – глупо. Вы так на меня смотрите, как будто бы я говорю что-то не то. Прости. Ты так на меня смотришь.

С кем в семье у меня ближе всех отношения? С собакой. Шучу. С сестрой, наверное. Мы с ней похожи, хоть и разные, я знаю, что это звучит глупо. Она всегда меня спасала. Покрывала, брала вину на себя. Уступила мне место быть младшим братом. Уступила мне место быть любимым ребенком. А ведь она была куда лучше меня. И есть до сих пор. У нее большое сердце, она милая, она трогательная, и она старается не досаждать людям. В этом ее ошибка, она все время опасается быть обузой. Она все время опаздывает.

Наверное, я должен рассказать о своей личной жизни? Да у меня ее практически нет. Те, кто мне нравятся, считают меня занудным. Да и вообще, я не слишком популярен, будем честны. И мало кто мог меня зацепить. Мне нужна особенная девушка. С умными глазами, с серьезным изгибом губ. Особенная девушка. Или же особенная женщина. Чтобы понимала меня. Слушала и не насмехалась надо мной. Иногда я бываю назойливым, иногда бываю скучным. Моя женщина будет улыбаться, если я слишком назойлив. Улыбаться, как ты сейчас.

Вера допивает свой кофе и действительно улыбается его рассказу. Который совершенно не дал ей никакой информации и никак не раскрыл его. Она почерпнула лишь, что он любит свою семью, и что он любимчик родителей, хотя по нему так и не скажешь. А, может, это всего лишь глупые стереотипы. Когда кажется, что раз он младший и любимый, то должен быть избалованным и невыносимым. А он совершенно очаровательный. Или, быть может, это всего лишь атмосфера?

Она пьёт кофе в компании молодого лаборанта, который рассказывает ей, пусть и не несущие никакого смысла, но забавные истории. Она, наконец, позволила себе немного расслабиться, почувствовать себя женщиной, женщиной, которая просто сидит в кафе и пьет кофе с приятным молодым человеком. Ей кажется, что она такая… нормальная. Она какое-то время может не думать о работе. Она не позволяет себе с ним флиртовать, впрочем, он этого и не ждет, за что она ему благодарна. Отвлеченные темы быстро заканчиваются, она не может сказать сопливо, что они проговорили всю ночь и никак не могли наговориться. Нет, достаточно быстро стали в воздухе повисать неудобные паузы, которые они пытались свести на нет, но получалось неуклюже. Еще быстрее она стала смотреть на часы, незаметно от его взора, впрочем, он тоже следил за временем, но ему было проще, потому что прямо за ее спиной на стене стрелки отсчитывали минуты.

Конечно, она сказала, что ей нужно идти, и он проводил ее до такси. Сначала они долгое время ждали счет, хотя уже было невыносимо. Она даже сдержалась, чтобы не закатить глаза, когда официант в очередной раз показал свою нерасторопность. Алекс заметно нервничал и рассказывал ей о подвигах своей собаки, которая, откровенно говоря, ее мало волновала. Наверное, он не мог придумать ничего более интересного, но она оценила его старания. Когда счет все же лег на стол, она отправилась в дамскую комнату, чтобы проверить свой макияж и, конечно же, заставить его подождать и слегка «потянуть» время.

Когда она выходит, он уже надевает куртку и о чем-то шутит с тем же нерасторопным официантом. Он неловко и смущенно накидывает ей на плечи тёплую кофту, и она не удерживается от доброй иронии.

– Наверное, это должно было выглядеть в твоих глазах куда более эффектно.

Впрочем, его смущенная юная улыбка заставляет ее мягко положить руку ему на плечо в ободряющем жесте. Ее такси уже ожидает на улице, водитель даже вышел из машины, чтобы выкурить сигарету. Алекс открыл ей дверь, она поблагодарила его за отличный вечер. Он как-то сдержанно и смазанно кивнул. В ее голову закралась мысль, что ему от нее что-то нужно, когда он, провожая ее такси взглядом, встрепенулся и бодро помахал рукой. Разве может быть такое, чтобы она просто ему понравилась, и ему захотелось провести с ней время.

– Пожалуйста, включите музыку громче.

Но что ему могло бы быть нужно от нее? Она рукой убирает волосы ото лба. Прикрывает глаза и слушает музыку, которая ей совсем не нравится. Она ловит себя на дурацкой и девчачьей мысли, что снова и снова возвращается в своей голове к этому «свиданию». И выбранная водителем радиоволна как нельзя кстати. Отлично соответствует ее настроению, кажется играет lady in red, и она невольно жалеет, что юный лаборант не пригласил ее на танец. Пусть им и не о чем было разговаривать в какой-то момент, но ей даже понравилось чувствовать себя глупо. Странное ощущение, позабытое, она ощущает себя моложе на несколько лет. Что же ему могло быть от нее нужно? Неужели она действительно просто вызывает интерес у молодого и привлекательного лаборанта? Она расплачивается с водителем. И когда он уже собирается уезжать, останавливает и просит всего лишь одну сигарету. До ее квартиры каких-то пару шагов, и она почему-то сегодня страстно хочет вдохнуть табачный дым, который оказывается слишком тяжелым для нее. Она кашляет, выбрасывает сигарету в мусорное ведро. И уже дома уютно укутывается в одеяло. Берет в руки сложную книжку, не позволяя себе вернуться мыслями в то кафе.

24

«А знаешь, Роман, мне совсем не хотелось тебе звонить. Наверное, впервые за долгое время. Я сейчас на шикарном лайнере в одноместной каюте. Кстати, у меня, оказывается, нет морской болезни, потому что меня даже не тошнит. Все это время я сдерживалась, чтобы не звонить тебе каждые две минуты, и еще, что хуже, не просить тебя начать все сначала, дать мне какой-то шанс. А сегодня я, стоя на палубе, поймала себя на мысли, что больше я себя не сдерживаю. Нет, я просто даже не думала о тебе. Ты был рядом, как-то незримо. Но я о тебе не думала как раньше, я не рвалась тебе звонить и не ощущала себя во всем виноватой. Я даже, было, подумала, что, возможно, ты будешь переживать, что потерял меня. Правда, глупость? Конечно, я очень быстро отогнала эти дурацкие мысли, представляю, как сейчас тебя повеселила таким предположением. Как вообще мистер совершенство может сожалеть о потере чего-то такого мелкого, как я? Всего лишь я. Всего лишь постоянно старающаяся тебе угодить, всего лишь несовершенная, всего лишь не выглядящая так, как тебе хотелось бы. И ты знаешь. Вот сейчас я действительно тебе желаю встретить ту, что соответствовала бы всем твоим предпочтениям. Мне было бы интересно посмотреть на нее. Серьезно. Я сейчас думаю о том, какой будет твоя избранница. Брюнеткой? Блондинкой? Рыжей? Ты всегда засматривался на рыжеволосых. Мне даже не слишком интересно, будешь ли меня вспоминать. Хотя, нет. Интересно. Какая она будет? Красивая? Умная? Не такая, как я.

Наверное, ты задаешься вопросом, зачем я вообще тебе звоню, а, может, и вовсе уже выключил свой автоответчик и решил не дослушивать меня до конца. Вряд ли тебе интересно. Впрочем, меня это сейчас не слишком волнует, возможно, у меня все же есть морская болезнь, просто выражается она несколько иначе, чем у других, и я просто стала смелее, чем ты привык меня видеть. Я все еще люблю тебя, но уже люблю по привычке. Просто так бывает. В один прекрасный или не слишком прекрасный момент ты встречаешь того, кто действительно заставляет тебя улыбаться. Я раньше не видела разницы, а теперь вижу. Над твоими грубыми шутками я смеялась вопреки здравому смыслу. Над твоими грубыми шутками смеялись все, а мне хотелось плакать. Мне не было с тобой весело. Мне не было без тебя скучно. Ты ошибался. Но это не твоя вина и не твоя проблема. Потому что я ошибалась. Мы оба ошибались. Я не люблю твои шутки. Мне не смешно. Я все еще люблю тебя. Но, наверное, мой путь к исцелению начинается здесь, на этом пароме. И я стала понимать тебя. Мне стало хорошо с кем-то другим, и я стала понимать, что с тобой было… по-другому. И почему я так боялась тебя потерять? Сегодня мне стало спокойнее дышать, с тобой я словно боялась сделать слишком глубокий вдох, потому что ты посмотрел бы на меня своим презрительным взглядом. Возможно, даже спросил бы, какого черта я дышу так громко. Тебе никогда и ничего не нравилось во мне. Ты восхищался нечестными поступками своих друзей и приятелей, объясняя свое восхищение тем, что они умеют выживать. Ты всегда выставлял меня ничтожеством. На твой день рождения, помнишь, я подарила тебе картину. Я писала ее три месяца, ты взял ее в руки, сказал: «Угу» и поставил к стене. Мы с тобой такие идиоты. Зачем вообще мы были вместе?»

Валерия кладет трубку, и такая простая мысль не дает ей покоя. Почему они были вместе? Еще больше ей не хочется верить, что такая простая мысль пришла ей в голову лишь благодаря встрече в аэропорту с этим улыбчивым молодым человеком с бархатными глазами. Ей бы хотелось думать, что она сама такая умная, что до нее, наконец, дошло. Но разумом и сердцем она понимает, что дело вовсе не в этом. А действительно, в чертовой истине, которая звучит как: «все познается в сравнении». Она откидывается на подушку, проводит рукой по своим волосам. Все познается в сравнении. Тот, кто сейчас находится в соседней каюте, провожал ее до номера отеля, защитил в баре от назойливого ухажера. И накрыл ее плечи своей курткой, когда она просто шмыгнула носом, причем даже не обязательно от холода. Он не шутил над ее лишним весом или излишней худобой. В его словах не было злобы и надменности. Которая раньше казалась ей совершенно понятным и объяснимым явлением. Роман, которого она столь сильно любила, и к кому была привязана столь крепко, просто вбил в ее глупую голову, что он идеален и имеет право вести себя так, как ему хочется. А порой он даже ласково гладил ее по голове и говорил: «Тебе над многим нужно работать, моя девочка. И если ты сможешь исправиться, станешь безупречной. И тогда тоже сможешь делать все, что желает твоя душа».

Она сдавливает свои виски, Боже, какая же она была идиотка. Стыдно было бы и рассказывать кому-то о том, как об нее вытирали ноги. К черту эти его измены. О них не стыдно сказать. Стыдно сказать, что она верила его словам и до сих пор почему-то верит. Пытается собрать мысли и волю в кулак. Ей даже кажется, что она продолжает звонить ему, чтобы не признаться самой себе, что мысли занимает другой. Даже самой неловко, что так быстро все забывается. Почему она все время себя во всем обвиняет? Она укрывается одеялом с головой. Уже очень скоро на пороге ее каюты окажется он, а она совершенно разобранная.

Откуда же ей знать, что его мысли схожи с ее мыслями, когда он пытается набрать номер своей жены. Своей прелестной высокомерной Одри. Женщины, которую он любил так сильно, что простил ей то, что она оставила его в трудный момент, даже в переломный. Наверное, если бы она знала, ей было бы проще. Она бы целиком и полностью отдалась бы ревности и об иных переживаниях бы забыла. Женщины – ревнивые существа. Порой они умудряются ревновать даже тех, кто не имеет к ним никакого отношения, к примеру, привлекательного продавца из лавки овощей напротив дома. Что уж говорить о чувстве ревности по отношению к тому, кого ты невольно уже считаешь своим? Впрочем, она не знает. Она не ревнует. В ее душе поселился штиль. В ее душе поселилось нечто новое, а в такие моменты нет места для ревности, то самое новое слишком уж вытесняет все негативное. Вот бы так было всегда. И только потом сердце расслабляется и включаются совсем другие органы, которые никак не могут просто жить и наслаждаться сегодняшним моментом. Другим органам постоянно нужно что-то обдумывать, часто надумывать, а потом долго и нудно в этом разбираться. И пусть она этим не грешила, но только лишь по той причине, что у ее большой любви всегда и на все был один ответ: «Это твои проблемы».

Если ее что-то не устраивало, это было ее проблемой. Если его что-то не устраивало, это также становилось ее проблемой. Ей хочется ему перезвонить и сказать, какое же он, в сущности, дерьмо.

25

Он замирает около ее номера или каюты. Почему-то в голове крутится мысль: как спросить, нравится ли ей ее комната или номер, или каюта. Странные мысли, он уже давно не замечал за собой такого. Честное слово, в последний раз он думал о том, что сказать, когда только познакомился со своей женой. Воспоминания о которой сейчас почему-то отзываются болью в его не самой здоровой голове. Или это сердце? Да что с ним такое творится. Сидя у себя на кровати и вдыхая аромат свежих простыней, он отчетливо осознал, что скучает по своей жене. Раз он совсем скоро исцелится, то это ведь значит, что он может ее вернуть. С новыми силами. Он уже представил, как прижимает ее к себе за тонкую талию и говорит, что обещает, больше никогда не будет вести себя как несносный мальчишка. А она улыбается ему в ответ, слегка склонив голову, с очарованием и грацией той самой Одри Хепберн. Просто улыбается, чтобы потом произнести: «Пойдем домой».

И ему кажется, что он будет чертовски, просто дьявольски счастлив. У него начнется новая жизнь. Вполне возможно, что даже будут дети, только почему-то он совсем не может вспомнить, а хотела ли его Одри детей. Странно, что его сознание вытеснило такую, казалось бы, важную информацию. Он так и не решился набрать номер своей жены. Опаздывал. Задумался. Решил, что это может подождать.

А сейчас стоит около двери и задумывается о том, как назвать место ее обитания. И своего тоже. Дверь перед его носом широко распахивается, и она удивленно на него смотрит. На ней белый халат, босые ноги, и она откусывает внушительный кусок от шоколадки.

– Я тоже выбрал именно эту шоколадку из мини бара. Правда, еще запил виски. Но у него был ужасный привкус.

– Какой ты капризный. И долго ты собирался стоять у меня под дверью, Ромео?

Она задумчиво вертит в руках шоколадку и скрывается где-то в глубине каюты. Точно, он окончательно решил в своей голове, что это каюта.

– Тот, кто спал здесь до меня, забыл книгу. Какой-то дамский роман, и я осмелюсь предположить, что это была женщина, причем, очень одинокая женщина. Но я увлеклась. Хочешь, зачитаю пару строк?

– Пожалуй, откажусь.

– Решайся, ты будешь в восторге.

Он отнекивается еще пару минут, но она ведь похожа на ураган, когда что-то засело в ее голову. Он пытается вытащить ее на палубу, подышать свежим воздухом, но она непреклонна. Более того, она совершенно его не слушает и уже открывает эту книгу в мягком переплете, на обложке которой изображен мужчина с голым торсом, притягивающий к себе хрупкую блондинку с призывно открытым ртом. И кто только создает эти обложки? Мужчины с таким голым торсом вообще не существует. По крайней мере ему бы хотелось верить. И вряд ли они с таким придыханием притягивают к себе женщин. Женщины, скорее, сами прыгают к ним в постель. Впрочем, он понимает, что спорить смысла не имеет, и присаживается на кровать. Она, к слову, забралась в кресло с ногами и томным голосом произнесла:

– И тогда он сдавил ее в жарких объятиях…

И последующий час она действительно читала ему этот любовный роман, он вслушивался в ее голос и смеялся над ее комментариями, которые были достаточно остроумными для такой же женщины, которая могла бы купить этот роман. Но когда он спросил у нее, разве не все женщины грешат тем, что скупают эти книжки в мягком переплете, она в него запустила этим шедевром беллетристики таким образом, что торс обнаженного мужчины проехался прямо по его щеке. Слава богу, что эти книжки выпускают в мягких переплетах, а то она могла и губу ему рассечь, будь там обложка посерьезнее.

– Может быть, уже переберешься ко мне? Я выслушал всю книгу, я наизусть знаю главных героев, целых трех. Я был хорошим слушателем.

Она улыбается ему и покорно ложится рядом, закидывая на него ногу. И он касается губами ее макушки. Он же принял решение. Наладить все с ней. Со своей Одри. Почему тогда он не может надышаться запахом волос совсем другой?

26

Вера не смущена, когда на следующий день после встречи кафе сталкивается с Алексом. Она внимательно изучает его лицо, но он тоже не кажется ей растерянным. И она улыбается. Наверное, это хороший знак? Или все же было бы лучше, если бы он краснел, словно несмышленый юнец. Тогда она бы точно уверилась в том, что она ему нравится. Господи, какая глупость вообще пропускать в свою смышленую голову такие дурацкие мысли десятиклассницы.

– Хорошее утро?

Он замечает ее улыбку и не утруждает себя тем, чтобы скрыть немного самодовольное выражение лица. В его вопросе сквозит: «Являюсь ли я причиной этой улыбки?».

– Вполне неплохое. А как твое?

Она отбивает его выпады в свою сторону и ей даже нравится эта игра.

– Долго не мог уснуть. Почему-то. А когда провалился в сон, будильник навязчиво мне намекнул, что пора вставать. Чувствую себя разбитым.

– А я вот уснула практически сразу.

И ей хочется сказать, что он вообще бессовестно с ней флиртует, смотрит исподлобья, улыбается, когда говорит, что почему-то долго не мог уснуть. Или она уже, и правда, черт возьми, видит знаки там, где их нет?

– Мне пора идти работать. И тебе тоже.

– Не могу.

Она смотрит на него вопросительно. Здесь вообще не принято произносить такие фразы, как «не могу». Он пожимает плечами.

– Снова смотреть на лица тех, кто полон надежд, а я отправляю их в папку «на рассмотрении». Что, как ты сама понимаешь, обозначает… в общем, как будто я их всех отправляю на верную смерть. Я чувствую себя палачом.

– Я понимаю…

– Нет, ты не понимаешь. Ты не смотришь на их лица. Ты не читаешь их умоляющие письма. Ты не представляешь их умирающими. Ты не отнимаешь у них надежду.

– Ты к чему это мне говоришь? Я сто раз тебе говорила, что методы гуманные. Те, кто не может попасть в списки обычным способом, могут попасть посредством лотереи.

Ее строгое лицо преображается и становится воинственным. Словно она готова дать ему отпор в любую секунду. Он это замечает, но не сдается, упрямый юнец. Она не собирается слушать эти его угрызения совести. Она ему не мамочка и вообще, пусть ступает к своей сестре и рассказывает ей, как тяжело ему живется и работается. Она смотрит на него гордо, смотрит на него строго.

– Я просто делюсь переживаниями.

– Мне это не интересно.

– Естественно.

Она круто разворачивается на каблуках и заходит в свой кабинет, возможно, даже слишком громко хлопает дверью. Показывает свое раздражение. Он смотрит на дверь, чтобы усмехнуться и уйти по своим делам. Она же садится за стол, разбирает бумаги и в какой-то момент понимает, что читает документы по диагонали. Нужно умерить раздражение. Плохая мысль, что она могла быть неправа и была с ним слишком строга. Он всего лишь лаборант. Почему она должна думать о его эмоциях, причем совершенно мальчишеских и категоричных. Она включает компьютер. Разбирает почту, лениво щелкая мышкой по экрану. Откидывается на спинку стула, смотрит в экран, который уходит в спящий режим, и теперь на нем прыгает какая-то геометрическая фигура. Она протирает глаза, стараясь не размазать водостойкую тушь. Решительно касается мышки, экран снова загорается, и она нажимает на папку писем, о которой говорил молодой лаборант. «На рассмотрении».

27

– Привет.

– Привет.

Голос жены заставляет его улыбнуться. Константин скучал по ней. Очень скучал. Решился набрать ее номер, и она ответила практически сразу. Ее голос звучит бодро, пусть и недоверчиво, как будто бы своим тоном она спрашивает: зачем он ей звонит. А он просто улыбается, он вообще сомневался, что она ответит.

– Ты молчишь. Как ты себя чувствуешь?

Она всегда была такой. Всегда могла вести за собой и его в том числе. Она не ждала от него поступков и спокойно могла говорить о том, что у нее на душе. В ее голосе звучит нетерпение. Которое она умело маскирует за заботой о том, как он себя чувствует.

– Ты знаешь… гораздо лучше. Я просто соскучился.

– Пожалуйста, не начинай.

И он вполне ожидал такую реакцию. Она если что-то решает, то уже навсегда, она бескомпромиссная, сильная и очень категоричная девушка, которой он невероятно восхищается. И восхищается сейчас даже тем, что ее голос совершенно не дрогнул. Ему это в ней нравится. Он даже представляет себе, как она вскидывает голову, может быть, даже закатывает карие глаза. Она ушла и не собирается разводить сопли. Он обладал куда более мягким характером, если уж быть честным.

– А как ты?

– Что со мной будет? У меня все в порядке.

Она замолкает, и он чувствует, что она подбирает слова: что спросить у него, как задать вопрос. Он испытывает наслаждение от того, что застал ее врасплох. Она всегда знает, что сказать. Всегда знает, как вести разговор. Но сейчас он чувствует ее растерянность. Что спросить? Умирает ли он? Лежит ли на больничной койке или же в агонии. И какое-то время он даже молчит, наслаждаясь ее замешательством.

– У нас с тобой есть шанс? – решается он задать вопрос, хотя, честно, ответ ему не так уж важен. Он верит, что шанс есть, он практически возрождается заново из пепла, словно птица феникс. Неужели он бы не стал верить в то, что у них есть шанс? Если у него есть шанс даже на вторую жизнь.

– Не начинай, – снова произносит она, а он ловит себя на мысли, что этот ее ответ не вызывает у него никаких эмоций, кроме такого, игривого настроения. Как будто бы он с ней играется. Он сам себя не узнает, потому что обычно ему такие ее ответы причиняли боль, он воспринимал их всерьез и считал, что это конец. А сейчас научился относиться проще. И это его и радует, и пугает одновременно. С одной стороны, он чувствует себя свободнее, с другой стороны, ему даже нравилось зависеть от нее. Как будто бы так и должно было быть, как будто бы ему была уготована роль вечного страдальца до того момента, пока он не умрет от неизлечимой болезни. Но жизнь повернулась иной стороной. И он излечится, исцелится, и от нее не так уж сильно зависим.

– Я просто соскучился по тебе. А ты?

Он слышит вдох. Она вздыхает, потому что не знает, что ответить, и он на двести процентов уверен, что она не скучала. Ей было хорошо без него, она расслабилась и успокоилась, и больше ей не приходилось злиться на себя и на мир за то, что она испытывала к нему сжигающее чувство жалости. Но ей кажется, что она сейчас не может сказать правду. Правда слишком не вяжется с тем, что она должна испытывать. Ей не верится, что она столь зависима от мнения общества.

– Ну, конечно, я соскучилась. Что за вопросы.

Она выглядит раздраженной, и он удовлетворенно улыбается. Когда отвечают раздражением и нападают, значит он был прав. Ни черта она не соскучилась и только и ждет, как бы «свернуть» неприятный для нее разговор. Ничего страшного. Он ее понимает.

– Ничего страшного. Я тебя понимаю.

Он кладет трубку, и она сдавливает виски, но чувствует облегчение.

28

– Это какое-то безумие, – произносит Валерия, обнимая его с утра, когда он выходит на завтрак. А он уже привык к перепадам настроения этой зеленоглазой девчонки. Они даже не вызывают недоумения, потому что он понял, как с ними справляться. Было удивительно, что со своей судьбой, со своей Одри он так и не научился, а вот эту зеленоглазую как-то слишком быстро раскусил. И почему-то это даже не кажется ему скучным. И сейчас он лишь поднимает бровь в знак вопроса.

– Я себя не узнаю, и это меня раздражает. Я сейчас нахожусь практически с незнакомцем, в каком-то путешествии. И сегодня утром я проснулась с мыслью, что понятия не имею, что дальше. Сегодня вечером, вечером ведь? Паром остановится, мы с ней сойдем, и что будет дальше? Я вот даже сейчас так много говорю и вижу, что ты утомился.

Он улыбается ей, по правде говоря, как истинный мужчина он прослушал только половину того, что она сказала. Это нормальная практика любого уважающего себя мужчины в какой-то момент «отключаться», и мозг сам отфильтрует нужную информацию. Конечно, бывают и сбои в системе, но все же он привык считать, что некоторое мастерство в нем было. И поэтому сейчас он «выцепил» это ее «что будет дальше?». Все остальное нарек мысленно лирикой и просто слушал как шум волн.

– То место, где… обитает мой доктор, находится достаточно далеко, и мне придется взять машину, чтобы добраться дотуда. И даже придется остановиться на ночлег в придорожном мотеле, в котором, возможно, убивают туристов. Ты водишь машину?

– Вожу, но окружающие говорят, что мне лучше не садиться за руль.

– Вот и отлично. Сменишь меня, когда я устану.

Она откидывается на спинку стула и разрывает тонкими и нервными пальчиками круассан. Мажет его арахисовым маслом и задумчиво откусывает кусок, чтобы оставить его на тарелке. Она не чувствует голода, хотя он верно пошутил, что это по той причине, что они вчера ночью съели огромную пиццу, которая до сих пор не переварилась. Она показала ему язык и сообщила, что она такая худая, что ей было можно съесть даже две пиццы.

И все же она ерзает на стуле и ей не по себе. Он от нее не отказывается, но у нее навязчивое чувство, что она постоянно сама к нему лезет. И пусть одна ее часть говорит, что в этом нет ничего страшного и так и должно быть, но другая этому отчаянно сопротивляется. Он, конечно, не бросается утешать ее со всех ног, что, с одной стороны, ей нравится, с другой… какого черта? Она молчит и ничего не отвечает, обдумывая возможность сбежать или просто распрощаться с ним, когда качка закончится, и их ноги ступят на землю. Это глупо, она сама это понимает прекрасно, а уж что ей устроит ее брат, когда она скажет о своем трусливом поступке. Ей кажется, что проходит вечность. Он спокойно допивает свой кофе и отправляется за вторым поджаренным куском хлеба, она смотрит на его спину, когда он ждет, что тостер выплюнет ароматный белый хлеб. Он так же лениво вразвалку осматривает сырную тарелку, наливает себе кофе, возвращается за столик и намазывает джем на все тот же злосчастный кусок. Если она выглядит немного напряженной, хоть и скрывает это, он кажется настолько расслабленным, что ее это даже начинает раздражать. Странное женское чувство, оно ведь не чуждо ни одной представительнице женского пола. Она даже с трудом сдерживается, чтобы не отобрать у него этот бутерброд, который он вкушает со столь явным упоением. И почему женщинам все так нравится усложнять? Какого черта и ей все нравится усложнять? Почему ей нужно, чтобы он ее уговаривал, и почему именно от него так отчаянно хочется услышать, что она ему действительно нужна. Что это не жалость и не то, что она ему навязалась, как дворовая собачонка, почуявшая запах сосиски. Право же, она не должна впускать в свою голову такие дурацкие мысли.

– Слушай… мне просто хотелось бы, чтобы кто-то держал меня за руку, когда все случится. Или не случится. И я был бы рад, если бы это была ты.

29

Вера с серьезным лицом рассматривает фотографии в папке «на рассмотрении». Читает истории, пролистывает письма со слезными просьбами о помощи. Она не может себя заставить дочитать письма до конца, потому что за все время существования лаборатории она ни разу не слышала о том, чтобы письма «на рассмотрении» были снова подняты и кому-то повезло. Это фактически архив. Просто так. Но лаборатория раз в год устраивает лотереи как раз для тех, кто попал в папку «на рассмотрении», и один или, бывает, даже несколько счастливчиков получают свой шанс. Она пытается припомнить момент, когда торжественно был выбран кто-то из этой папки. Это всегда является целым событием, которое дает надежду на спасение даже тем, кто не может себе позволить «внести средства в развитие лаборатории». Ведь так это называлось в договоре, который они все подписывали? Эту лотерею многие обвиняют в излишней жестокости, потому что дать надежду, а потом ее отобрать – слишком жестоко. Она никогда не присутствовала на этих розыгрышах. Сердце кровью обливалось от того, что из такого сложного события делали какое-то увеселительное мероприятие, напоминающее казино. Казино смерти.

И она никогда не задумалась об этом. Кажется, была слишком усталая, да и не было в ее обязанностях иметь дело с этими папками, она трудилась в отделе разработок. И сейчас она, благодаря своему доступу к архивам, судорожно и нервозно поднимает старые данные, которые бережно хранятся, но засекречены. У нее есть доступ. Конечно, раньше она никогда бы не подумала копаться в архивах. Какая в сущности разница, кому вы спасаете жизнь, если эти люди вносят огромные суммы на счет лаборатории? Ей становится как-то противно стыдно, что она была такой равнодушной. И еще больше стыдно становится от того, что к этим мыслям ее привел молодой мальчишка лаборант, с которым, конечно, не стоило пить кофе вечером. Она потирает шею, рассматривая счастливые файлы с данными о чудесном исцелении, с фотографиями, с подписями. Она даже не знает, что пытается найти, глупо с ее стороны столь опрометчиво бросаться на поиски того, чего она сама не знает. Это настолько не в ее стиле, что она чувствует себя неуютно. Что она пытается найти? Есть ли шансы у тех, у кого нет средств. Ведь лаборатория позиционирует себя таким образом, что шанс есть у всех, но никто не задумывался, действительно ли это так. Кроме молодого лаборанта, который вынужден разгребать всю эту огромную папку.

Она находит один из тех случаев, когда чудесное спасение было разыграно посредством лотереи. Эта была рулетка, в которой один из зараженных поставил все на красное и победил. И это буквально. Изучает фотографию молодого мужчины с ясными смеющимися глазами. Читает историю, понимает, что не может сосредоточиться. Перечитывает снова и снова.

– Ты собираешься пить кофе, дорогая?

Голос ее приятельница из соседнего кабинета вырывает обратно в реальность. Она растерянно поднимает глаза на торчащую голову приятельницы.

– Да, конечно, одну минуту.

Затем быстрым движением достает маленькую флешку и копирует найденную информацию. Прячет ее в карман своего белоснежного халата и отправляется пить кофе, о котором совсем не получается думать.

30

– Ты большая умница, сестренка.

– Ты так уверен?

– Конечно. Ты проделала такой большой путь. Я действительно тобой горжусь.

– Я бы не сумела справиться без тебя.

Она говорит слегка прохладно. Как-то без эмоций, что на нее не слишком похоже, когда голос звучит столь безлико. Странно, она должна ощущать прилив сил, а он через расстояние чувствует, как она хмурится.

– Он нравится мне.

– Наслаждайся.

– Нет, ты не понимаешь. Он мне правда нравится.

Воцаряется непривычная и не слишком уютная пауза. Они оба молчат, впрочем, они всегда умели общаться молча, и дело тут даже не в одной крови, а в том, что они действительно были близки. И готовы были друг ради друга на все, наверное. Его девушки даже умудрялись ревновать его к его же сестре, какая дикая глупость. Только вот он действительно мог бы сорваться к ней в любой момент, забывая, что и кто рядом с ним. Она никогда не злоупотребляла их близкими и доверительными отношениями, но когда у нее разболелся зуб, он отправил свою пассию восвояси, чтобы просто довести сестру до врача, зная, что она до скрежета зубов боится стоматологов. Какая ирония. Она не знала об этих его подвигах, узнала бы, точно отругала, что, впрочем, ничего бы не поменяло. Он всегда говорил, что любовных историй у него может быть миллион, а вот сестра у него одна.

И сейчас он слышит перемены в голосе своей сестры, слышит, что она словно жалеет о чем-то, и это что-то гложет ее изнутри.

– Чем он тебе нравится? – спрашивает он, и она улыбается.

Он не читает ей нотации, не пытается как-то изменить ее настроение, просто задает такой обычный вопрос младшего брата. Он часто спрашивал, почему ей нравится тот или иной, чаще всего подонок. Здесь ведь ситуация совсем другая.

– Просто нравится. У меня мало времени. Скоро мы уже причалим.

– Эй, не вешай нос. Ты имеешь право на то, чтобы он тебе понравился.

Она прикрывает глаза, все так же прижимая трубку к уху. Тяжело вздыхает. У нее бывает привычка молчать в трубку, кивать, считая, что тот кто-то на другом конце может увидеть ответ. Ее брат мог.

– Имею ли?

31

Они сходят на берег, он ее даже бережно поддерживает за талию. Светит яркое солнце, и она поднимает глаза на небо, а когда возвращает взор на него, он замечает, что ее зеленые глаза стали еще ярче, зрачки расширились от яркого света.

– У тебя красивые глаза, Валерия.

– А ты повторяешься, Константин, – не без ласковой улыбки произносит она с шутливым укором.

А он вспоминает: когда же успел наговорить комплиментов ее глазам. Для нее обстановка незнакомая, она осматривается по сторонам как ребенок, который впервые попал на море. Он сам никогда здесь не был, поэтому уже остановился у какой-то палатки в попытке объяснить, что ему нужна дорожная карта. Она смеется над его старомодностью, а он говорит, что доверяет только тому, что уже написано. Она сидит на парапете, когда он решает вопросы с тем, чтобы им дали машину на прокат, его не понимают или делают вид, что не понимают, и она видит, как в нем нарастает раздражение. Но сидит и наблюдает с грацией кошки, хотя, в ее случае, скорее, котенка. Он бегает из стороны в сторону и трясет перед непонимающими лицами какими-то квитанциями, после чего возвращается к ней, уныло садится рядом и произносит:

– Ничего не понимаю. Как будто бы сговорились.

Она понимающе кивает и молча берет из его рук те самые квитанции.

Уже буквально через десять минут они едут в машине, и он поражается, как быстро ей удалось разрешить неприятную ситуацию.

– Ты просто слишком суетишься и выглядишь подозрительным. Я бы тоже не позволила тебе взять мою машину в аренду. Ты выглядишь как человек, который пытается провезти через границу наркотики.

– Ты-то мне доверилась.

– А я сумасшедшая, – подмигивает она и строит гримасу.

Он старается найти волну радио с музыкой под настроение, но играет сплошная дрянь. Она просит поехать какое-то время в тишине. Впрочем, он с ней согласен.

Лишь спустя полчаса она впервые произносит что-то, и этим что-то является просьба остановиться на заправке, что он покорно выполняет. Она выходит из здания с двумя стаканчиками кофе и в зубах несет большой бумажный пакет. Он открывает ей дверь и заглядывает в пакет, сейчас осознав, что чертовски проголодался.

– Не рассчитывай на многое. Это были единственно приличные сэндвичи, и то я в них не уверена. А кофе – откровенное пойло. Да, я помню, что ты ненавидишь такой кофе.

– А я помню, что ты любишь порой пить подобную дрянь.

– Пятерка за память. Ешь. Боюсь, что иначе они стухнут еще до того момента, как мы успеем доехать до мотеля. Мы же едем в мотель?

Он достает сэндвич, в конце концов они выбирают только куски хлеба, огурец или помидор не отличить, оба зеленые и незрелые. Кофе он и вовсе вылил, хотя она потом страшно надулась, что он не отдал его ей. И не разговаривала еще полчаса, но ему повезло, он нашел приятную слуху радиоволну. И ее разговорчивость была ему вовсе ни к чему. Она заснула, прислонившись щекой к стеклу. Он разбудил ее спустя какое-то время и попросил сменить за рулем, она нехотя перелезла на водительское сидение, а он подложил под щеку толстовку – задремал.

– У нас остался всего один номер, как раз для молодоженов.

– Но мы не…

Он останавливает ее, когда она пытается возразить администратору мотеля, который счел их только недавно поженившейся парой. Она сверкает в него глазами, а потом в номере он спросит ее, неужели настолько непривлекателен, что ей стыдно даже от мысли, что кто-то мог подумать, что она вышла за него замуж. Тем временем администратор, который действительно выглядит так, словно сошел с обложки дешевого фильма ужасов, протягивает им ключ, один на двоих. Она быстро перехватывает его и лукаво улыбается. Они приехали достаточно рано, он ворчал, что это благодаря тому, что она водит словно безумная. Потом он делал вид, что его вот-вот стошнит, но она не обратила внимание на эти потуги актёрского мастерства. И даже обидно сказала ему, что не верит ни единому слову, и чтобы он больше ее не отвлекал.

Поэтому, когда они зашли в номер, выглядевший достаточно сносно, но они, не сговариваясь, поморщились – он выглянул в окно.

– Может быть, прогуляемся? А то мы приехали рано, там, как видишь, еще светло. По моим расчетам мы должны были оказаться здесь затемно и только поспать. А такие номера ночью не оставляют столь гнетущее впечатление.

– Помню. Помню, что если бы я так не гнала, твои расчеты оказались бы верны.

Она забавно фыркает, но не показывает какой-то сильной обиды или же того, что она задета. Она заглядывает в пустой мини бар и даже находит рядом с зеркалом старую шоколадку, правда, быстро делает вывод, что та осталась от предыдущих постояльцев. Поэтому не рискует даже прикоснуться к ней. Не то чтобы брезгливая. На всякий случай.

– Далеко отсюда уходить страшно. Но я, кажется, заметила неподалеку магазинчик, в котором мы можем купить… хммм… ужин.

– Можем хотя бы посидеть на крыльце. В фильмах мне это всегда казалось романтичным.

– Ты пересмотрел вестернов.

И все же она улыбается, правда, говорит, что ей нужно заглянуть в ванную комнату. Она даже не морщится, когда закрывает дверь за собой, хотя, нельзя сказать, что пахнет там розами. Скорее, старыми коврами и затхлостью. Откуда в ванной вообще запахи ковров? Она включает воду, на полную мощность не получается, струя льется совсем слабо. Умывается и смотрится в зеркало. Слишком бледная. Оставалось совсем немного, а она почему-то перестала верить в победу. Ей осталось буквально три шага, но она смотрит на круги под своими глазами и проводит рукой по волосам, в пальцах остается небольшая, но все же прядь волос. Она говорит своему отражению:

– Держись.

А ее отражение отвечает ей усталым и измученным взглядом. Даже ярко-зеленые глаза уже не такие яркие. Она вымученно улыбается, делает глубокий вдох и выходит из маленького и неуютного помещения. Ей кажется, что отражение провожает ее взглядом. С укоризной.

Он спотыкается, и она задорно хохочет.

– Не вижу ничего смешного. А если бы я упал и сломал ногу?

– Я бы тащила тебя на своей могучей спине.

– Ты бы бросила меня здесь.

– Проницательный.

У нее достаточно приподнятое настроение, что почему-то его очень радует. Точнее, он не может себе объяснить, почему, но отчего-то ощущает себя каким-то воодушевлённым, когда она улыбается. Просто она умеет сделать так, что он ощущает себя ответственным за то, что она в хорошем расположении духа.

Они доходят до маленького магазинчика, их встречает угрюмый и неприветливый кассир, который просто молча машет рукой в сторону чипсов, когда они спрашивают, где можно купить что-то на ужин. Она пожимает плечами и набирает чипсы с разными вкусами, половина из которых уже не помещается у нее в руках, и поэтому она держит их подмышкой. Он же старается найти нечто более похожее на здоровую пищу, но находит только полуфабрикаты. А она смотрит на него заинтересованно, как будто бы ждет – победит ли он в этой борьбе поиска батончиков со злаками в магазине, где сплошные чипсы.

– Ладно, ты победила. Где там чипсы? У меня уже желудок не справляется. Я скоро излечусь от рака и мне придется лечить желудок.

Его шутка звучит для нее слегка резко, хотя он и не замечает, как поменялось ее лицо на пару мгновений. Он уже так уверен, что скоро вылечится, что может так просто шутить на эту тему, которая все равно кажется ей неуютной. Он уже лавирует между прилавками и довольно демонстрирует найденные батончики. Она сдавленно улыбается и отворачивается, чтобы он не заметил ее недовольства. Хотя, тут бояться нечего. Он не отличался особенной внимательностью. Правда, она думает об этом скорее с нежностью, чем с раздражением.

И они садятся около мотеля на старые стулья, которые стоят там для того, чтобы хозяин курил свои тяжелые сигареты и смотрел на проезжающие мимо машины. Для них было сказано, что это и есть терраса мотеля, которую они могут использовать как зону отдыха. Они хрустят чипсами и разговаривают о детстве, любимых книгах и фильмах, и он всякий раз поражается, насколько схожи их вкусы.

– Мы с тобой как будто бы созданы друг для друга. Нет, правда. Разве бывает, чтобы все так совпадало? – в сердцах говорит он, а она машинально кивает и на все его вопросы отвечает как будто бы механически, зазубренным текстом. И когда он поворачивается к ней, она хочет что-то ему сказать, но у него звонит телефон. Он смотрит на определитель номера. Его жена. Он резко вскакивает, да так, что чувствует легкое головокружение, извиняется и отходит подальше, чтобы она не слышала его разговор. Она выкидывает чипсы на землю и безжалостно давит их ногой, буравя взглядом его спину.

32

– Не ожидал, что ты мне перезвонишь.

– Почему?

Она всегда умела застать его врасплох своими вопросами, прямо в лоб. Она не была мягкой девочкой. Она была прямой и сильной. Она всегда была великолепной. Несмотря на видимую хрупкость, она была намного сильнее его, и это его невероятно восхищало.

– Мне показалось, что ты не хочешь меня больше знать, и я тебя не виню. Знаешь, что я решил?

– Что?

– Сначала я вылечусь. Исцелюсь. И дальше снова тебя завоюю. Я тебя верну, – он говорит, и самому кажутся его слова какими-то странными, как будто бы он уже сомневается в том, что хочет ее вернуть. Ведь хочет же. Точно хочет. Он слышит, как она хмыкает в трубку, правда, уже не зло или раздраженно, а как-то по-доброму.

– Константин, я хочу быть честной с тобой. Я не верю, что у нас есть с тобой еще шанс. И я смирилась с тем, что с нами покончено.

– Ты смирилась с тем, что покончено со мной.

– И с этим тоже. А потом твой звонок. И ты говоришь все эти вещи… мой разум отрицает, что еще что-то получится. Я хочу, чтобы ты вылечился. Но мой разум отрицает возможность нас вместе.

– Спасибо за честность.

– Но что-то внутри не давало мне уснуть. Не давало мне почитать интересную книгу или встретиться с подругами. Что-то внутри меня постоянно прокручивало твое «я соскучился». И я поняла и приняла, что тоже соскучилась.

Он улыбается. Он чувствует, как теплеет на душе. Даже не ощущает пристальный взгляд ярко-зеленых глаз на своей спине.

– Почему ты молчишь?

– Я улыбаюсь.

– Мы ведь пока просто можем быть друзьями, правда? Ты вылечишься, а там… вдруг что-то снова получится, ведь правда?

– Правда.

И внутри что-то обрывается, холодит. Она оказалась не настолько решительной, как ему казалось. Он как будто бы ощущает разочарование. Она не хочет с ним быть и никогда не будет. Она просто жалеет его. Она холодная, она расчетливая. Она великолепная.

– Ты сейчас одна?

– В смысле?

– С тобой рядом кто-то есть?

– Перестань задавать глупые вопросы.

– Ответь.

– Есть один человек. Но это ничего не значит.

– Так, значит, ты ушла к нему? Ты бросила меня не по той причине, что я причинил тебе боль. Ты просто ушла к другому, к тому, кто здоров. А сейчас ты пытаешься навязать мне свою дружбу, потому что ты с тем другим. Но и меня отпускать тебе жаль.

– Что ты несешь? Твой мозг слишком воспален.

– Может быть, и так. Но скажи, что я неверно все истолковал.

– Конечно, неверно!

– Тогда почему ты ушла?

– Потому что ненавидела тебя и твою жалость к себе. Потому что презирала то, как ты не собирался бороться и постоянно ныл. Потому что устала быть тебе сиделкой. Потому что пыталась помочь, но мою помощь ты не принимал.

– А когда появился он? Другой.

– Нас познакомила…

– Ах, да. Твои подружки. Неважно, кто из них. Они всегда считали меня неудачной партией для тебя.

– Прекрати немедленно. Ты ведешь себя как обиженный ребенок.

Снова ее командный тон. Она считала, что этим тоном может заставить целый мир плясать под ее дудку. И порой у нее получалось. Но сейчас он улыбается.

– Я не обижен. Я, напротив, счастлив наконец узнать правду.

– Зря я тебе позвонила.

– Наверное.

Он нажимает на отбой. И почему-то не ощущает печали.

33

Вера пьет кофе, который на вкус напоминает простую воду, правда, порой и вода бывает вкуснее. Особенно после долгих и изнурительных тренировок. Она трудоголик со стажем и обычно не спешит уходить с работы, а временами и вовсе остается допоздна. Ей некуда спешить, пусть это и звучит обреченно и печально, но она не вкладывает именно этот смысл в слова. Ее это не огорчало и не угнетало, и пусть тогда и других не волнует. Но сегодня она торопится. Даже слишком быстро перебирает бумаги, слишком много раз смотрит на часы, и, благо, что в кабинете своем она находится одна, и это не вызывает подозрений, потому что, в противном случае, все эти метаморфозы не прошли бы незамеченными. Впрочем, даже на этот случай она придумала легенду, что приезжает какая-то ее дальняя родственница, и поэтому она так спешит. Хотя она не может объяснить даже самой себе, почему она так нервничает, почему ей кажется, что если ее поймают на чем-то, о чем она даже сама пока не знает, то это может оказаться… опасным. Откуда в ее голове берутся эти мысли? Неужели разговор с молодым лаборантом довел ее до паранойи? Ее, взрослую и самодостаточную женщину?

Буквально через минуту после того, как заканчивается ее рабочий день, она накидывает на плечи пальто и собирает свои вещи. Выходит из кабинета и ловит себя на мысли, что ищет глазами лаборанта. Не находит.

Она заставляет себя зайти в магазин по дороге домой, чтобы убедить саму себя, что флешка, которая находится в кармане ее пальто, не причина ее торопливости. Покупает для себя бутылку вина и быстро завариваемую лапшу в китайском стиле. Дома она медленно раздевается, принимает душ, надевает теплый банный халат и убирает мокрые волосы под полотенце. Заваривает ту самую лапшу, к слову, от нее исходит вполне приятный аромат, можно даже сказать, что аромат возбуждает аппетит. Налив бокал вина, она вставляет флешку в ноутбук. Снова изучает лицо того счастливчика с лучистыми глазами. Она никогда не была какой-то идеалисткой, она могла сказать даже, что является циничной особой. Но она верила: то, чем занимается учреждение, в котором она работала, приносит только пользу и радость. Да не бескорыстно. Но ведь шанс есть у каждого. Разве это все сделано только лишь ради денег? Нет. Этот мужчина доказательство того, что некоторым они готовы помогать просто. Да, лотерея. Да, шанс нельзя назвать великим. Но ведь он есть? Мужчина с лучистым взглядом должен ей это доказать. Она отправляет первую вилку с лапшой в рот и запивает красным вином, а глаза ее бегают от строчки к строчке.

34

– С кем ты разговаривал?

Она рассматривает картофельную дольку, которую вытащила из пакета, и даже не смотрит на него. И почему у него ощущение, что она на него обижена? Она ведь не должна.

– Да так…

– С ней ведь?

Теперь она поднимает на него свои ярко-зеленые глаза, и он не удерживается от улыбки. Его жена его никогда не ревновала. Она была слишком роскошна, слишком уверена в себе, чтобы допустить мысль, что у нее могут быть соперницы. Он мог заигрывать в баре со всеми девицами, танцевать, даже касаться их. Его жена даже взгляда не бросала в его сторону в этот момент. Самым интересным было то, что она не притворялась. Она действительно его не ревновала. Можно назвать его психом, но порой ему страшно хотелось, чтобы она устроила ему сцену ревности. Она не заглядывала в его телефон, и даже если бы ему среди ночи кто-то позвонил, и он бы отправился в ванную, чтобы ответить на звонок, его жена не повела бы бровью. Все его приятели и друзья ему страшно завидовали, потому что их женщины до белого каления доводили несчастных подозрениями и ревностью. Когда они сидели в баре, женщины всех его друзей могли позвонить минимум по три раза. Его жена не звонила никогда, а если и раздавался звонок от нее, то причиной могло быть лишь то, что она, к примеру, спрашивала, куда он дел ее крем для лица, который она не может найти. И отключалась, неважно, сколько женских голосов было в трубке. Ему завидовали, а ему хотелось сцену ревности. Ну неужели она до такой степени никогда не боялась его потерять? Именно поэтому сейчас он не может совладать с собой и удержаться от улыбки. Эта девчонка с яркими глазами не его жена, между ними ничего нет, просто странные попутчики, которых свела судьба. А он практически уверен, что она его ревнует. И, оказывается, ему этого не хватало. Нет, он не выносит сцен, как любой мужчина. Ни сцен ревности, ни каких-либо других. Но то, как она щурится и заглядывает ему в глаза – ему почему-то нравится.

– Ты ревнуешь?

– Тебя?

– А здесь есть кто-то еще?

– С чего мне тебя ревновать? Ты о себе слишком высокого мнения. Если ты думаешь, что простая вежливость это ревность, то я ничем помочь не могу. Я поинтересовалась, чтобы просто завести разговор.

– Ну, конечно. Ведь до этого вопроса у нас он совсем не клеился. Хорошо, что ты придумала, как ввести его в нужное русло.

– Это просто вежливость, ты отошел, говорил по телефону, я поинтересовалась.

Она так рьяно отрицает и фыркает, что ему хочется ее обнять. Теперь она уже на него не смотрит и продолжает сосредоточенно вытаскивать самые большие чипсы из пакета. Он садится рядом с ней, молча, она делает вид, что его не существует. Пять минут они просто сидят, и она иногда хрустит чипсами. Потом выкидывает пакет.

– Я больше не хочу чипсы, у меня разболелся живот. Где там твои батончики?

– Это мои батончики, ты набрала себе чипсы!

Она сверкает в него своими глазищами, и он понимает, что шутка не удалась, а, может, она просто не настроена шутить в данный момент. Он знает, что она отходчивая, поэтому говорит, что положил их на постель. Она встает и тут же оседает с выдохом. Он вопросительно на нее смотрит, она улыбается, наконец, он увидел ее улыбку, правда, немного растерянную.

– Резко встала, закружилась голова.

– Такое бывает.

Она снова встает с шаткого стула, теперь уже не так резко, значительно аккуратнее. Так же аккуратно делает шаг. Его отвлекает сигнал машины, и когда он поворачивается, Валерия уже лежит на земле без сознания.

35

Вера дочитывает официальный документ, перечитывает его несколько раз и удовлетворенно замечает, что никаких нареканий нет и быть не может. Мужчина из обычной семьи, работяга, который никогда не располагал крупными финансовыми средствами, обратился в лабораторию с просьбой о помощи два года назад. Все это время он боролся с болезнью, и во всех приложенных документах и данных об анализах прогнозы были совсем неутешительными. Его отправляют в папку «на рассмотрение» и забывают, что он когда-то был. И потом ежегодная лотерея, и можно сказать, что он родился в рубашке. Лотерея проходит методом выбора. Сначала выбирают десять или двадцать человек из огромного числа папок «на рассмотрении». Просто методом, что называется, случайных чисел. И этим людям предлагают сыграть в лотерею. Один из них становится победителем. Остальные навсегда пропадают из базы и больше никогда не получат шанс на исцеление. От лотереи можно отказаться и ждать, что освободится какая-то очередь или к папке вернутся. Стоит ли говорить, что все соглашаются на лотерею, потому что это единственная надежда? Человек со смеющимися глазами… счастливчик. Он получает свой шанс и, судя по всем данным и присланным последним анализам после исцеления, здоров и прекрасно себя чувствует. Благодарит лабораторию за шанс и за то, что у него началось вторая жизнь. Бутылка вина уже почти заканчивается, а лапшу, уже начиная с третьей вилки, она так и не смогла себя заставить доесть, слишком та была острой.

Ей даже хочется набрать номер Алекса, чтобы сказать ему, что да, возможно, они и не помогают всем, но делают все для того, чтобы помощь мог получить каждый. И что люди, которые не имеют средств, вполне могут получить чудодейственные исцеляющие возможности за счет тех, кто средства внести мог. Да, шанс один на тысячу, если не больше. Но шанс есть. Она даже чувствует некоторое подобие гордости за то место, в котором она трудится такой длительный срок. Она наливает себе последний бокал, идет к помойке, чтобы выкинуть бутылку, находит в ящиках старую пачку сигарет, в которой осталось всего две. Открывает нараспашку окно и прикуривает. Снимает полотенце с головы, потому что волосы уже давно высохли сами, не зря она предпочитала короткую стрижку – меньше мороки. И почему она снова решила закурить? Ведь столько всего читала и знала про рак легких. Она хмыкает своему отражению в стекле. Смотрит на часы. Пора ложиться спать, завтра снова рано вставать, а она терпеть не может не высыпаться, сразу чувствует себя паршиво и ничего не может с собой поделать. Она закрывает крышку ноутбука и отправляться в спальню, но что-то заставляет ее, прямо стоя, набрать в поисковике имя того, кто был исцелен столь чудесным и счастливым образом. Ей просто хочется посмотреть, как живет он сейчас. В эру социальных сетей это ведь так просто.

Битый час она провела в попытке найти хотя бы что-то об этом человеке. Ничего. Пустота. Все его тезки оказывались, конечно, не им. Она залезала на базы розыска людей и о нем не смогла найти ничего. В его файле был адрес, который выдавался как «несуществующий или неправильный адрес». То же самое происходило и с номером его телефона, и со всей другой информацией. Исходя из всего, что она нашла, этого человека никогда не существовало. Его фото также не было распознано. Счастливо исцеленный человек не существовал. Ее идеология разбивалась о рифы реальности. У нее заболела голова. Кажется, она даже вспотела, хотя забыла закрыть окно, и на кухне было прохладно. Она не из тех, кто рубит с плеча. Это может быть какая-то ошибка. Завтра она изучит все архивы и найдет данные о всех, кому повезло в лотерее. Возможно, с этим человеком произошла какая-то ошибка, данные устарели, или произошло еще что-то. Этого не может быть. Он улыбается с фотографии и пишет благодарственное письмо. Он не может быть «мертвой душой». Она трет виски и ловит себя на мысли, что на часах третий час, а она лежит в кровати и смотрит в потолок. Она грешит на вино. Она старается отогнать от себя мысли, которые мешают ей спать, а завтра будут мешать работать. Она засыпает лишь когда убеждает себя, что это всего лишь какая-то ошибка, и она даже не будет изучать архивы. Глупо гоняться за призраками. Это всего лишь ошибка.

36

Константин сидит на грубом и жестком стуле в больнице и даже просматривает какой-то женский журнал. Интересно, почему в больницах всегда лежат именно женские журналы? Где журналы хотя бы про автомобили? Когда он увидел, что она без сознания, в первые минуты пытался привести ее в чувство своими силами. Он даже пару раз ударил ее по щекам, легонько, но это не сработало. Она была мертвенно бледная, и его это напугало, он подхватил ее на руки и крикнул управляющему, чтобы тот дал адрес ближайшей больницы. Сам же аккуратно уложил ее на заднее сиденье, пока управляющий лениво карябал адрес на листке бумаге и так же лениво его ему передал, не показывая ни малейшей заинтересованности в том, что произошло. Словно у него под окнами каждый день красивые девушки лишаются чувств.

– Наверное, из-за жары.

Это единственное, что произносит управляющий мотеля, когда прикуривает зловонную сигарету. Откуда они только берут такие сигареты, наверное, они стоят как жвачки, иначе и не объяснить, отчего пахнут словно жженая трава.

Больница оказывается не слишком далеко от мотеля, поэтому ему удается добраться достаточно быстро. Она все это время пребывает без сознания и все такая же бледная. Он вносит ее на руках в двери больницы и потом долго заполняет какие-то бланки, когда ее уносят на носилках санитары с угрюмыми лицами. Помещение и люди в белых халатах, признаться, не внушают доверия, но разве был у него выход? Он даже вынужден написать на этих бланках, что он ее родственник, а потом уточнить, что муж. Ему бы эта мысль показалась очень смешной, если бы он отчего-то не переживал. Он пытается убедить себя, что она просто устала. Длительная поездка и, наверное, у нее все же была морская болезнь.

Он тщетно пытается отловить докторов, чтобы узнать хотя бы какие-то новости. Он уже почти заснул в кресле, когда врач все же трогает его за плечо:

– Ваша жена уже чувствует себя лучше. Вы можете ее проведать.

– Что с ней?

– Пока сказать сложно. Мы надеемся, что простое переутомление. Анализ крови покажет, он будет готов завтра, и поэтому мы, в целях безопасности, подержим вашу жену в больнице до завтра.

Он выдыхает с облегчением, а когда входит в палату, она озаряет его улыбкой. Она все еще выглядит бледной, но уже значительно лучше. Полусидит на кровати и мотает головой.

– Напугала я тебя?

– Да нет, просто ты же знаешь, что мне нужна помощь, чтобы добраться до места назначения. Управляющий отеля отказался, поэтому мне пришлось поднять тебя с земли и отвезти в больницу.

– И как я могла в тебе сомневаться?

Ему нравится, что с ней уже все в порядке. Она говорит, что у нее все же была морская болезнь, и он подмечает, что их мысли сходятся и здесь. Она говорит, что чувствует себя хорошо и просит, чтобы они сбежали из больницы, потому что она не хочет ждать утра. Он проявляет упрямство и утверждает, что она должна слушаться предписаний врачей.

– Мне не нравятся здесь врачи. Они как из фильмов ужасов. Почему здесь все как из фильмов ужасов? Я не хочу оставаться здесь одна. Поехали отсюда, со мной уже все в порядке. Я переутомилась и мало ела. Мне мало чипсов, а свои батончики ты не хотел мне давать. Ненавижу больничную еду, она меня угнетает. Я хочу вина и фруктов. Поехали. Пожалуйста. Я обещаю больше не падать в обморок.

Он даже задумывается на секунду, до того убедительно она говорит. Потом просит подождать ее пару минут и сам отправляется прямиком ко врачу. Он просит отпустить их, но врач непреклонен. Он практически уверен, что врач отчего-то просто хочет им насолить. Впрочем, шуршащей купюре, которую он достает из кармана, получается сделать доктора более сговорчивым, и тот разрешает ему остаться в ее палате на эту ночь. Если его не беспокоит, что спина затечет от сна в неудобном кресле. Ее, когда он возвращается, эта новость не слишком радует.

– Мне даже кровать в том мотеле милее, чем больничная койка.

– Я могу легко поменяться с тобой местами, и ты поспишь в кресле.

– Ложись со мной.

– Нам не хватит места. Ты слишком толстая после чипсов.

Он устраивается в кресле, накрывшись пледом, и старается отвлечь ее различными историями и не самыми умными разговорами. Через какое-то время она немного расслабляется и даже позволяет себе тихо посмеяться. Она засыпает внезапно, прошептав слова благодарности за то, что он ее не бросил.

37

Вера просыпается разбитой, всю ночь она спала из рук вон плохо. Ей снились кошмары, она мерзла, потом ей было душно, и в шесть часов утра она просто открыла глаза и поняла, что ни за что на свете не сможет уснуть. Она читала книжку, что давно лежит на тумбочке возле кровати, называется – книга для лучшего сна. До того скучная, что под нее просто отлично засыпать. Но этим утром книга не показалась ей настолько скучной, скорее пресной и не имеющей возможности отвлечь от мыслей, которые разрывали ее голову.

К своему кабинету она шла уже со стаканчиком кофе, который купила по дороге на работу. Кофе крепкий. Синяки под глазами были тщательно замаскированы тональным кремом, а губы накрашены относительно яркой помадой, чтобы отвлечь внимание от усталого взгляда.

– Я несу тебе кофе, а ты в нем совсем не нуждаешься.

Она поворачивается на звук голоса и встречается взглядом с улыбающимся Алексом, тот держит в руках два стаканчика с кофе, который наливает автомат, стоящий в вестибюле. Она невольно улыбается.

– На самом деле я хотел извиниться. Не должен был я вчера грузить тебя своими переживаниями. Естественно, тебя это не касается, да и сам не пойму, к чему вообще было это нытье. Я просто… наверное, я решил, что мы как-то сблизились с тобой, и мне захотелось подтверждения этому. Вроде как я ною тебе, ты меня слышишь и понимаешь, мы что-то обсуждаем. Я ошибся и очень извиняюсь. Видимо, я вчера не выспался, вот и вылилось в такой неприятный разговор. Я обещаю, что такое больше не повторится. Мир?

– Тебе не за что извиняться. Это я была с тобой резка. Все в порядке. Давай просто не будем возвращаться к этому разговору. А мне пора работать.

Она открывает дверь своего кабинета, но чувствует, что он все еще стоит за ее спиной, проклятье, он словно напоминает о том, что она пыталась забыть. Она резко оборачивается и щурится из-под очков:

– Ладно, заноси свой кофе, одной чашкой больше, одной меньше, мне это сегодня не важно.

Он улыбается, заходит в кабинет, ставит стакан на стол и удаляется, пожелав ей хорошего дня. А она потирает виски и включает компьютер. И где-то половину рабочего дня действительно занимается «рабочими делами». А потом достает из кармана флешку, которую зачем-то взала с собой, и долго вертит ее в пальцах. По традиции заходит в архивы и методично находит файлы всех тех счастливчиков, что победили в лотерее. Скачивает всю информацию на флешку. Она убеждает себя в том, что это лишь для того, чтобы убедиться, что она была неправа, когда усомнилась в том, что происходит в лаборатории. Сегодня она уже не так торопится домой. Внутренний голос противно пищит на ухо, что причиной этого ее боязнь узнать правду. А потом шепотом добавляет:

«Может, просто ты уже знаешь правду?»

Теперь Вера очень долго не достает из карман флешку. Она смотрит сериал по телевизору, читает сегодняшнюю газету. Пробегает глазами по строчкам, она старомодна и старается читать новости в газетах. В век интернета это даже странно, но ей нравится переворачивать большие газетные листы. Может быть, это от одиночества. Может быть, от глупости, может, от усталости. Она разогревает в микроволновке кусок мяса, режет меланхолично салат из свежих овощей. Старается увлечься сериалом. Сюжет кажется ей невероятно глупым. Она достает флешку из кармана и снова наливает себе бокал вина, хотя ей хотелось отказаться от этой затеи.

Ей не нужно много времени, наверное, внутренний голос был прав, и она заранее знала ответ. Она просматривает страницы и даже усмехается в циничной манере, которую всегда старалась от себя отогнать. Ей всегда хотелось быть добрее, но сейчас это точно был совсем не тот случай. Сегодня можно улыбаться цинично.

Она находит его номер телефона ночью, это оказывается совсем несложно. Молодой лаборант не так чтобы сильно конспирировался. Она сама не понимает, почему ищет его телефон и чего ожидает, когда звонит ему среди ночи. Его сонный голос в трубке почти заставляет ее отключиться. Она представляется и всей кожей ощущает его замешательство и удивление.

– Алекс, тебе это покажется странным, но, пожалуйста, срочно приезжай.

– Это сон такой? Я окажусь в очень глупой ситуации, если приеду из-за сна.

И все же он соглашается, она называет ему точный адрес и буквально считает минуты. В голову даже закрадывается забавная мысль, что волнуется как перед свиданием, но повод далеко не такой радужный. Стоит отдать ему должное, на пороге ее квартиры он оказывается очень быстро. Заспанный и удивленный, у него волосы смешно взъерошены, но она бы обратила на это внимание в другой раз.

Открытый ноутбук манит его к себе, он заглядывает туда. Она нервно кусает губы, предлагает ему вина, но он вежливо отказывается. Изучает все то, что она нашла, и через какое-то время поднимает на нее глаза, когда она уже измерила шагами почти всю не самую большую комнату.

– Победителей на самом деле не было. Нет ни одного реального человека. Значит, ни у кого не было шансов. Шансы есть только у тех, у кого есть деньги.

– Чудовищно цинично.

– Это все, что ты можешь сказать? С этим ведь надо что-то делать. Я провела в этой лаборатории чертову тучу времени, и ты меня сподвиг на это расследование, а сейчас все, что ты можешь сказать – «чудовищно цинично»?

Она, конечно, на взводе. Он это понимает и поэтому обращается к ней мягко.

– Для тебя это шок. А я давно догадывался. Ты ведь понимаешь, что я куда более мелкая сошка и поэтому вижу больше. Ты лишь подтвердила то, что я видел.

– И что же теперь делать?

– Ничего. Ты ведь и сама знаешь, что ничего не изменится. Или ты думаешь, что мы вдвоем с тобой сможем совершить революцию? Ты же понимаешь, что это глупо?

– Просто жить и работать дальше, как ни в чем ни бывало?

– Именно этим я и занимаюсь.

– Но ведь я сама лично видела, как разыгрывается лотерея. Это целое помещение, там и рулетки, и карты. Это как казино при лаборатории. Я старалась там не присутствовать, но я видела краем глаза расстроенные лица проигравших. А точнее, отчаявшиеся лица. И видела, как улыбались победители. Где, черт возьми, эти победители?

– Мы их не найдем. Я уверен, что это специальные актеры. Весь этот спектакль разыгрывается для доверия. Для того, чтобы потешить жажду зрелищ. Я не знаю, для чего. Но я уверен, что «победители» это актеры. Все знают, что это спектакль, кроме девяти несчастных, которые стараются победить. Наверное, это и правда выглядит забавно, когда ты знаешь итог.

Она взглядывает на него, поморщившись. И понимает, что разочарована. Наверное, она ждала от него поддержки, наверное, думала, что сейчас он бросится накидывать варианты, как со всем этим справиться. Но ему действительно, по большому счету, все равно. Да, его это задевает. Но он верит, что в его случае это скоро изменится.

– Не могу поверить.

– Да, это отвратительно. Но это было логично, и мне не верится, что ты не догадывалась.

– Мне нужно отдохнуть. Если хочешь – оставайся.

Он старается ее развлечь, понимая, что мысли ее далеко от всех его шуток. Но теперь она знает правду, и это не может не радовать.

38

У него чудовищно затекла спина. Он просыпается с лучами солнца, но это отнюдь не так романтично, как это звучит. И не так вдохновляет. Он открывает глаза, она уже проснулась и смотрит на него странно пристально, как кошка, которая увидела привидение. Он улыбается:

– Доброе утро.

Она кивает.

– Мне хочется скорее отсюда уехать. Я говорила, что меня угнетают больницы?

– Сто раз. Придумай что-нибудь новое.

– Мне не терпится уехать отсюда.

Она так нервничает, он хочет ее как-то успокоить, но дверь распахивается, и врач произносит ее имя. Она смотрит на врача с отвращением, как будто бы он виноват в том, что она сюда попала. Она его просто ненавидит, что не отпустил вчера, и она была вынуждена провести ночь в больнице. Константин вяло шутит, что она хотя бы спала на кровати, но она его шутку не оценивает. Просто внимательно смотрит на врача, который просит удалиться Константина. Тот закрывает за собой дверь, подмигнув ей перед уходом.

– Доктор, мне скорее нужно домой. Я уже могу собираться?

– Мы получили результаты анализов.

– Да я все знаю. Мне нужно скорее отсюда уехать. Я ненавижу запах больниц. Когда умирал мой дедушка… в общем, у меня совсем неприятные ассоциации.

Доктор смотрит на нее внимательно, вздыхает тяжело и садится на край кровати. Разве так врачам можно. У него в руке эта дурацкая штука с прикрепленной бумагой, которая бывает у всех врачей в сериалах и фильмах. Он деловито поднимает листок, что-то изучает.

– Боюсь, у меня для вас неутешительные новости, Валерия.

И когда он стал называть ее по имени? Она, что, нашкодивший ребенок в кабинете у стоматолога? Тем не менее, она приподнимается на подушках.

– Вы сейчас специально нагнетаете, доктор? Я, конечно, в последнее время болела, но ничего неутешительного не было. Доктор, не тяните. Я перегрелась на солнце и мне нужен покой?

Доктор произносит то, чего боятся услышать все. Она мотает головой, закрывает уши руками, ведет себя как ребенок или как чертова истеричка. Просит перепроверить, говорит, что это какая-то ошибка, что в анализах часто бывает сбой, прекрасно понимая, что сбоя никакого быть не может. Она плачет.

– Вирус Т.

Константин спокойно читает журнал в коридоре и пьет холодную воду из кулера. Он разбавлял холодную воду горячей, неудачно подставил стакан и немного обжег палец. Он ждет момента, когда сможет забрать Валерию. Валерия прикладывает к горящим от слез щекам ледяные ладони. Шепчет:

– Может, это и к лучшему.

Доктор переспрашивает, и она мотает головой. Просит позвать Константина и уточняет:

– Да, позовите, пожалуйста, моего мужа. Нет, я сама ему все расскажу. Я могу поехать домой? Вы ведь все равно мне ничем не поможете.

Доктор чувствует себя немного неловко, а она отворачивается к окну.

– Ну, что, мы уже можем уезжать?

Константин заходит в палату и слегка удивленно смотрит на ее спину. Он был уверен, что она уже стоит возле двери и ждет его, чтобы сбежать из ненавистной больницы. А она лежит на кровати и даже не повернулась, когда он вошел.

– Ты решила остаться в больнице? Резко же ты меняешь свое мнение. Легкомысленная ты девушка, Валерия.

Она поворачивается. Откидывает одеяло, молча встает с кровати, скидывает с себя белый больничный халат и натягивает шорты и майку. Так же молча убирает волосы в хвост. Делает все нарочито медленно, он стоит, облокотившись о стену и силясь понять, какого черта тут, собственно, происходит. Он даже думает, пойти и узнать у врача, но решает дождаться ее объяснений. Если она, конечно, осчастливит его ими.

– Интересно, на улице все так же душно? – спрашивает она, как будто бы пытаясь завести разговор на отвлеченную тему. Впрочем, она даже не поворачивается к нему, задумчиво смотрит в окно. Он подходит к ней и касается плеч. Она вздрагивает.

– Я хочу отсюда уехать.

И он слышит, что голос ее дрогнул. Он совершает ошибку и спрашивает, что произошло. Глаза ее наливаются слезами, он прижимает ее к себе. В такие моменты никого нельзя жалеть, это приводит к истерикам. Но откуда же ему знать. Она плачет.

– Тише, тише, маленькая.

Его голос заставляет ее рыдать еще громе и безнадежнее. Как будто бы болезнь можно выплакать. Как будто бы можно выплакать то, из-за чего она рыдает столь горько. Ему кажется, что проходит вечность, прежде чем она перестает всхлипывать. Ей кажется, что она дала волю своим эмоциями всего на пару минут, потом смогла взять себя в руки. Когда она высвобождается из его объятий, он глядит столь красноречиво, что она понимает – придется объясниться.

– Мне почему-то не хочется тебя обманывать. Наверное потому, что ты поймешь. Как оказалось, мы с тобой в одной лодке. У меня Вирус Т.

– Ты должно быть…

– Нет, я не шучу. Поверь, мне бы тоже хотелось, чтобы это оказалось шуткой.

Она улыбается, но слезы снова текут по щекам. Она безжалостно их вытирает ладонью. Она ощущает себя какой-то плаксой, и это состояние ей не нравится.

– Может быть, сдать еще анализы? Это какая-то ошибка.

– Нет, это не ошибка, Константин. Со мной все будет в порядке.

– Мой доктор… к которому я еду…

– Должно быть, лечение стоит огромную кучу денег.

– Да, это практически все мои сбережения.

– У меня нет таких денег. Откровенно говоря, у меня вообще нет денег. Все нормально. У меня еще есть время. Может, что-то найду. Сделай мне одолжение?

– Все, что пожелаешь…

– Давай забудем на время об этом диагнозе. Не хватало мне, чтобы ты еще о чем-то думал. Как будто бы этого не было. Обещаешь?

– Но я…

– Обещаешь?

– Может, я найду сумму, мы попытаемся…

– Обещаешь?

– Мы должны…

– Мы ничего не должны. Мы лишь попутчики. Забудь. Умоляю. Мне так будет легче. Пожалуйста, не порть первые приятные моменты за многие годы. Обещаешь?

– Обещаю…

39

Алекс приходит на работу раньше Веры и ждет около ее кабинета. Она не появляется ни через десять минут, ни через полчаса. Он не уверен, что ей можно звонить. Ее приятельница недоверчиво отвечает на вопросы, что Вера сегодня неважно себя чувствует и решила остаться дома. Он даже немного винит себя в том, что не поддержал ее. Он выпивает стаканчик кофе, который предназначался для нее, и где-то в середине рабочего дня решается набрать ее номер. Она не отвечает на звонок, и почему-то его это не удивляет.

На следующий день, когда он проходит мимо ее кабинета, она уже находится на своём рабочем месте. Со свойственной ей пунктуальностью раскладывает какие-то бумаги. Кладет что-то в ящик стола, достает из своей сумки пузырек с таблетками. Он стучит в дверь, точнее, костяшками пальцев о дверной косяк, потому что сама дверь не заперта. Она поднимает взгляд, и уголки ее губ слегка ползут вверх.

– Я вчера тебе звонил.

– Мне нездоровилось.

– Ты лжешь, но я сделаю вид, что не заметил.

– Мне нужно было побыть одной. А тебе не стоило мне звонить. Вся эта история мне не нравится.

– Какая именно?

Она пожимает плечами. Она и сама с точностью не скажет, что ей не нравится. Не нравится то, что она открыла. Не нравится, что Алекс может ей просто взять и позвонить. Она вдвое его старше. Неужели она думает об этом всерьез? Она трет виски.

– Поужинаем сегодня?

У него такой мальчишеский озорной взгляд. Он ей подмигивает и как будто бы знает ответ.

– Поужинаем, – отвечает она. Почему бы ей не провести время в приятной компании? Почему она не может ему довериться? Только ли из-за разницы в возрасте, или проблема кроется еще глубже. У него озорной мальчишеский взгляд и он привлекателен, как бывают привлекательны капитаны футбольных команд в молодежных комедиях. Когда он улыбается, можно увидеть все его зубы. И глаза у него ярко-зеленого цвета. Когда они ужинают, ей кажется, что все на нее смотрят и если не осуждают, то думают, что она его мать. Он заставляет ее стесняться своего возраста, хотя она никогда не была в этом замечена ранее.

40

– Интересно, тот управляющий не вышвырнул наши вещи на улицу? Я бы с радостью поспала пару часов, если ты не против, и потом мы бы отправились в путь.

– Да, я бы и сам поспал.

Всю дорогу, пока они возвращаются в мотель, она весело щебечет, словно ничего и не случилось, а вот Константин с собой поделать ничего не может. Он мрачнее тучи, хоть и старается не показывать виду. Она больше смотрит в окно, поэтому не замечает, как он украдкой бросает на нее печальные и недоуменные взгляды. Чертовски несправедливо, что она так любит жизнь и так легко хочет с ней расстаться. Конечно, никто не может выбрать, сколько ему будет отмерено, но ему кажется, что именно для него ее диагноз прозвучал как приговор. Она оказалась более стойкой и сильной, чем он. Ведет себя так, как будто бы действительно ничего не случилось, или же она не помнит.

Чтобы не разговаривать с ней, он вынужден включить новости по радио и сделать вид, что очень внимательно слушает. И она прекращает болтать.

Она дружелюбно и даже весело здоровается с управляющим мотеля и шутливо интересуется, как тот себя чувствует, потому что жара просто невыносима. А потом добавляет, что она, как он уже успел заметить, с жарой не слишком ладит. Константин плетется за ней и чувствует раздражение, что она ведет себя как ребенок. Валерия буквально вбегает в номер, тут же бежит в ванную. Константин тупо сидит на краю кровати и проводит рукой по волосам. Она выходит с улыбкой на лице, ложится на постель, сворачивается калачиком. Притягивает его к себе.

– Если ты не можешь ни о чем думать, кроме произошедшего в больнице, то езжай дальше один. А я поеду обратно. Домой.

Он утыкается носом в ее волосы, которые пахнут дешевым мотельным шампунем. Она гладит его по спине.

– Как ты можешь быть такой спокойной?

– Ты обещал.

– В голове не укладывается.

Она сверкает в него глазами. Зло. Отталкивает его от себя и отворачивается. Бубнит себе под нос:

– Чертов эгоист, я просила не напоминать. Хватит. Когда я засну, ты либо собираешь свои вещи и едешь дальше, либо остаешься, но больше не трогаешь меня с этим диагнозом и со своим «в голове не укладывается».

Он тянется рукой к ее плечу, но она дергается, словно он какое-то насекомое.

– Я тебе все сказала, Константин. Меня устроит и тот, и другой выбор.

Ему кажется, что она снова будет плакать. Но она через пару минут сопит мирно и размеренно. И он укрывает ее одеялом. Искушение собрать свои вещи и оставить ее одну в этом мотеле так велико, что он тянется к шкафу. Она переворачивается на другой бок и во сне сбрасывает плед. Лоб ее покрыт испариной. Она чудовищно бледная и выглядит совсем беззащитной. И ему совсем не хочется от нее зависеть. Он не понимает, как может быть таким жестоким, чтобы ехать вместе с ней туда, где его исцелят, а она, что? Будет сидеть в машине и ждать его, чтобы отвезти обратно домой и потом тихо умирать? Теперь она во сне шмыгает носом, и он укрывает ее пледом снова. Она хмурится. Но глаза не открывает. Кутается в плед, хотя в номере очень жарко. Здесь, что, вообще не работают кондиционеры?

Она открывает сначала один глаз, потом другой и резко поднимается на кровати, обводя взглядом номер. Никого нет. Окно открыто, дует легкий ветер, который все равно не спасает от жары. Она тянется к прикроватной тумбочке, чтобы взять какой-то лист бумаги и использовать его в качестве веера, когда дверь распахивается, и приятный сквозняк играет с ее волосами.

– Ты думала, я уехал?

– Нет, я не успела подумать. Не закрывай, пожалуйста, дверь. Пусть немного побудет сквозняк.

– Ты такая романтичная. Я думал, ты начнешь переживать, что я оставил тебя, нервы не выдержат, и ты бросишься мне на шею.

– Тогда ты рано явился. Подождал бы еще немного, и я бы стала нервничать.

– Надеюсь, ты, наконец, выспалась, потому что нам пора.

Она щурится недовольно. Но прислушивается к себе, кивает. Выспалась и ей значительно легче, если так можно сказать в ее состоянии.

– Я положил наши вещи в машину, так что жду тебя внутри.

Он снова скрывается за дверью, она плетется в ванную комнату. Выглядит она, конечно, неважно, впрочем, бывало и хуже даже за эту поездку. Терпимо. Ополоснуть лицо прохладной водой и убрать волосы. Она заснула с мокрой головой и теперь на голове черт знает что. Хоть она и не пытается выглядеть отменно, все равно не получится. По крайней мере, хочется ощущать себя сносно.

Она забирается в машину, бросает взгляд на навигатор. Он замечает.

– Я слегка сменил курс, заедем в одно место.

– Что за место? Ты не опоздаешь? Мы и так припозднились.

– Мы ненадолго.

Она пожимает плечами, мол, он мужчина, пусть он и решает. Смотрит в окно, рассказывает ему о своем детстве. Он ведет себя более адекватно, чем после больницы, но все же выглядит немного напряженным, а она изо всех сил пытается его развеселить. По крайней мере, заставить отвлечься от дурацких мыслей. Они заезжают на заправку, она снова пьет дешевый кофе, он снова морщится, но произносит:

– Я уже даже привык к этому мерзкому запаху.

– Может, привыкнешь и к вкусу?

– Это вряд ли.

– А ко мне ты уже привык?

Он усмехается, она иногда бывает такой навязчивой с этой своей прямотой и непосредственностью. Он решает ответить честностью на честность.

– Немного.

– Подумай лучше.

– Вроде, я подумал прекрасно.

Он подмигивает ей дразняще, она фыркает, все же улыбнувшись. Довериться нелегко, ей уж точно. Но не отвезет же он ее в лес и не расчленит к чертям. Было бы странно, хотя мало ли маньяков в этом мире. И все же он не похож на маньяка. Он мог бы быть похож на мужчину мечты, но ей не хочется предаваться всем этим сопливым мыслям.

На ее телефоне высвечивается сообщение от брата.

«Сестренка, мне звонил Роман. Кажется, он задумал что-то недоброе. Я постараюсь его остановить».

Она тут же стирает сообщение, со злостью постукивая пальцами по телефону. Константин делает вид, что этого не замечает. Мало ли что у нее произошло.

41

Вера что-то ковыряет в своей тарелке, какой-то салат с сыром, тщетно пытается достать сыр из изобилия различной травы. Она и не знала, что есть столько видов зелени. У нее не слишком хороший аппетит, но она понимает, что есть нужно. Да и что себя жалеть по глупостям. У нее это пройдет, конечно, когда рушатся идеалы, ей становится несколько сложно, но не такая уж она идеалистка, чтобы жалеть себя больше, чем три дня. Алекс пытается ее развеселить, снова рассказывает что-то забавное, она почти уверена, что это забавно, но слушает его с отрешенной улыбкой, лишь улавливая тембр голоса, но не улавливая суть. Он резко останавливает свою речь.

– Ты витаешь в облаках. Если ты продолжаешь думать то, о чем думать нельзя, тогда прекращай.

– Я думаю, может уволиться?

– Ты незаменимый работник. Слушай, ну что плохого в том, что вакцину получают те, кто может себе это позволить? Что плохого в том, что руководство делает все эти лотереи и розыгрыши, чтобы давать надежду остальным. Пусть даже это и ложь чистой воды, но это надежда, а порой и надежда помогает жить.

– Но не исцеляет.

– Это нормально. Идеального мира не существует.

Она кивает, соглашаясь. Он, порой, говорит какие-то разумные вещи. И она приходит в себя. То, что было шокирующим еще позавчера, сейчас становится логичным. Нельзя сказать, что это ее радует. Но это факт, который остается фактом, как ни крути.

– К тому же, наверное, для тех, у кого нет возможности получить вакцину, все же есть надежда и вариант, если…

Она поднимает на него заинтересованный взгляд, он мотает головой, мол, «глупости». Она настаивает на том, чтобы он поделился. Он снова говорит, что это какая-то глупость в голову влезла и нечего даже говорить об этом.

– Ведь кто-то из тех, кто получает вакцину может отдать свое место? Это реально?

– Это не противоречит правилам. Но, Алекс… скажи, кто окажется так глуп или так благороден, что отдаст свое место? Это невозможно. Пусть это и не противоречит правилам, но это противоречит человеческой сущности.

– Ты права. Но я бы отдал тебе свое место.

– Это, конечно, очень мило. Но неправда. И я совсем не хочу об этом думать.

Повисает пауза, ее даже нельзя назвать неловкой. Она невольно улыбается, он рассматривает что-то на дне чашки с чаем. Не пауза даже, а передышка. Она заговаривает первой.

– Но ты прав. Это, действительно, единственный возможный вариант получить вакцину, если не можешь внести деньги на «развитие лаборатории».

Она произносит это «развитие лаборатории» как будто бы кого-то передразнивая и он задаётся вопросом, передразнивает ли она кого-то из руководства. Потому что он никогда не слышал ни одного голоса из тех, кто находится на вышине. Наверное, она слышала. Она куда более важная шишка, чем он.

42

Константин резко останавливает машину около какого-то, как кажется Валерии, заброшенного парка. Или все же леса. Может, она ошиблась и он все же маньяк? Почему-то эта мысль вызывает у нее улыбку, когда она, склонив голову, словно лисица, внимательно следит за тем, что будет дальше. Он суетливо расстилает плед, откуда он вообще взял этот плед. Она предлагает помощь, он отказывается. Достает фрукты, конфеты, правда, их приходится выбросить, потому что они слиплись от жары. Она протестовала и требовала оставить ей эту одну большую конфету, но он лишь фыркнул и не послушал ее.

– Ты знаешь, когда я узнал, что смогу излечиться, понял, что никогда не был на настоящих пикниках. И решил, что обязательно схожу на пикник.

– Рано ты что-то. Ведь ты не исцелился.

Ее слова прозвучали бы слишком жестко, если бы не то обстоятельство, что они были, так сказать, в одной лодке. Он пропускает ее слова мимо ушей, а она такая дурочка, ей даже немного обидно, что он так просто забыл о ее болезни. Она встряхивает волосами, глупая мысль, она сама себе противна за эту мысль. Женщин не разобрать, она саму себя не разберет. Обнимает его со спины, когда он пытается расправить плед. Вдыхает аромат его кожи и на секунду ощущает себя счастливой. А может, и не на секунду. Просто она впервые за долгое время ощущает себя за спиной того, кто не считает ее ничтожеством. Она во многом себя накрутила сама. Но она точно знает, что в отношениях с Романом никогда не была счастлива. Он бы предпочел увидеть ее смерть, чем поддержать ее идеи и вообще ее саму. Она не дает Константину как следует расстелить плед и быстро на него садится. Тянет его за руку к себе, он недовольно ворчит, что красиво не вышло, она отвечает:

– Ты дольше его раскладываешь. Мне хочется побыть с тобой, а не наводить красоту на траве.

Она выбирает фрукты, оставляет себе не самые вкусные, а те, что выглядят спелыми, отдает ему и кормит его с рук. Он замечает эту ее хитрость или как это можно назвать. Но отмалчивается. Они долго сидят в обнимку, потом она кладет голову ему на колени, он перебирает ее волосы. Она благодарит его за пикник и все же задает вопрос:

– К чему это?

– Мне так захотелось.

– Ладно, ты можешь быть честным. Ты понимаешь, что у тебя впереди жизнь, а у меня ее вроде как не будет. Ты как будто бы за это извиняешься.

– Не в этом дело.

– Не переживай за меня. Ты нашел средства. И я найду.

– Ты сказала, что у тебя нет возможности.

– Я найду.

Она старается свернуть этот разговор, на улице становится темнее, он все так же задумчиво перебирает ее волосы. Она пытается потянуться за остатками клубники, но ее останавливает его голос:

– Ты ведь знала, что больна.

Она вздрагивает. Смотрит на него внимательно и первым делом мотает головой. Но на его губах виднеется легкая улыбка.

– И ты знаешь, что для того, чтобы жить, нужно отдать все, что у тебя имеется. Они отберут все ради этой вакцины. Вернее, ты отдашь все. И ты будешь начинать жить заново.

– К чему ты это говоришь мне?

– Просто рассуждаю. Ты знала о своей болезни. Поэтому так торопилась сбежать из той больницы. ты не хотела, чтобы я понял, что ты больна вирусом Т, как и я. Я рассказывал тебе о своей боли, а ты ее прекрасно понимала. И ты молчала. Я нашел человека, который меня понимает и который…

– Молчи. Все будет в порядке. Мы с тобой будем в порядке. Я тоже знаю про эту лабораторию. Там устраивают лотереи. Я смогу победить. Я уже стою в листе ожидания, в следующей лотерее я должна участвовать. Мне же должно когда-то повезти, я в это верю. А ты веришь?

Он опускает глаза. Ему хочется сказать ей что-то другое, хочется приободрить ее. Но она не выглядит какой-то слишком растерянной. И от того ему становится не по себе. Он снова убеждается – она оказывается сильнее, чем он. Она кладет голову ему на плечо, и он произносит:

– Конечно, верю.

И это все выглядит, как их последний вечер вместе. Ей не хочется больше звонить Роману. Ему не хочется знать, с кем находится рядом его жена. Он понимает, что отпустил ее. Причем отпустил давно. Наверное, где-то далеко она выдохнула с облегчением, убрав непослушную челку со лба своего нового мужчины, который точно нравится ее родителям. Она больше не наступит на те же грабли, она всегда была умницей. Не то, что глупышка Валерия с зелеными глазами. Его Одри была большой умницей и не очаровалась им до конца.

На рассвете они собирают плед, он кладет его на заднее сиденье, они продолжают путь. Через пятнадцать минут пути она перебирается прямо на ходу назад и укладывается под плед. Отшутившись, что она болеет, и ей нужен покой.

– Эй, так нечестно. Я вообще-то тоже болен.

– Я была первая. Потом твоя очередь.

Но поспать ей толком не удается, потому что уже минут через двадцать она открывает глаза и ворчит, что он водит отвратительно и ее укачало. Потом спрашивает, сколько им еще ехать, он указывает на навигатор, который радостно показывает цифру в четыре часа. Тогда она произносит:

– Твоя лаборатория находится слишком далеко. Она вообще существует?

– Я очень на это надеюсь.

Она снова пытается заставить себя поспать, но попытка оказывается тщетной, она перелезает обратно.

– Ты мешаешь мне вести машину.

– Не капризничай, все равно скоро моя очередь. Я так же буду наезжать на любую яму, более того, вернусь и проедусь по ямам еще раз, чтобы тебе так же паршиво спалось, как и мне. Не тебе же одному быть неисправимым эгоистом. Они меняются через какое-то время, и он вынужден с ней согласиться, что спать на заднем сиденье совсем не так комфортно, как это показывается в фильмах про семейные поездки. Ну или иногда в фильмах ужасов. В любом случае, у него затекает спина, и он кряхтит как старый дедушка, а она напевает себе что-то под нос, отключив радио. Кстати, разговаривает с навигатором, который указывает ей на повороты.

– А пораньше никак нельзя было сказать? Я должна через два ряда перестроиться, потому что ты такой тормоз.

Он невольно издает смешок, на что она спокойно отвечает:

– Я слышу, что ты не спишь. Ты всеми своими звуками это мне показал. Не выспался, милый?

Ее голос звучит так очаровательно ядовито, что он просит ее остановить машину возле какого-то магазина, чтобы перекусить. Она протестует, потому что осталось ехать не так уж много, и ей не хочется тратить время.

– Не капризничай, нам нужны силы. К тому же, я тебя скоро заменю, и мы поедем значительно быстрее.

– Хочешь сказать, что я медленно вожу?

– Не препирайся. Просто останови машину вон у того магазина. Тебе принести твой любимый кофе?

– Ладно, уговорил. Может, я засну от кофе.

– Ты неподражаема.

– Странно, что ты понял это только сейчас.

Они оба улыбаются, а когда он идет в магазин, она перелезает на пассажирское сиденье. Забирая кофе у него из рук, когда он распахивает дверь, она, в ответ на его удивленный взгляд, произносит:

– Тебе не нравится мой стиль езды. А я устала. Твоя очередь.

Впрочем, он не слишком возражает. Быстро съедает какой-то сухой паек, который нашел в магазине, запивает пакетированным соком и ждет, пока она допьет свой кофе, потому что от еды она отказалась. Он хотел ей сказать, что она выглядит бледной, и ей стоит поесть, но почему-то в последний момент передумал.

Им оставалось ехать всего лишь двадцать минут, и он не мог поверить, что совсем скоро окажется в этом месте. После внесения пятидесяти процентов от всего, что у него было, ему выдали навигатор, в котором была уже введена точка нахождения клиники. Ему осталось отдать еще пятьдесят процентов, и у него не останется ничего. Причем, буквально. Но у него будет жизнь, и многие считают, что это действительно выгодный и справедливый обмен. Все на жизнь. Валерия сопит на заднем сиденье, видимо, теперь оно уже не кажется ей таким неудобным.

«До конца маршрута остался один километр», – произносит приятный голос навигатора.

Она оборачивается на нее спящую, но она даже не шевельнулась. А он видит величественное здание в пугающем готическом стиле. Да уж, создателям не отказать в чувстве юмора. Он бы сказал, что здание больше похоже на психиатрическую лечебницу прошлого. Навигатор везет его прямо к месту на парковке, которое было забронировано за ним. Ему хочется ее разбудить, но еще успеет. Пусть поспит хотя бы еще десять минут. Он просто выходит из машины и пытается размять кости. Он любуется величественным зданием. Он слышит шум шагов по гравию и оборачивается, будучи уверенным, что Валерия проснулась и теперь направляется к нему.

43

Но ему навстречу двигается высокий мужчина. Смуглая кожа и широкие плечи. Коротая стрижка, и даже в темноте он может рассмотреть ясные светлые глаза. Молодой человек выше, чем Константин, и выглядит более спортивным. С такими мужчинами обычно чувствуешь себя не в своей тарелке. Они всегда выглядят круче, хотя даже не стараются. И ты становишься рядом с ним как будто бы ростом ниже. Такие, как он, всегда почему-то оказываются успешнее, увереннее, спокойнее. Никакой суеты. Он и сейчас двигается уверенно навстречу Константину. Так уверенно, словно они знакомы всю жизнь. А Константин ощущает себя не в своей тарелке. Правда, в его мыслях есть и доля заинтересованности. Константин ожидает развязки.

– Меня зовут Роман. Я не ошибся и твое имя Константин?

Константин поднимает одну бровь. Тот самый бывший Валерии? Это кажется ему слишком странным. Все же он кивает и протягивает руку. Что сейчас будет? Сцена ревности? Нет, пожалуйста, только не сцена ревности. Меньше всего ему бы хотелось, что сейчас следовали слова о том, что Валерия принадлежит этому широкоплечему красавцу, а Константин тут пытался ее увести. Он даже пытается поднять руку, но Роман быстро перебивает его устремления.

– Я следил за вами. Валерия оказалась не слишком умна, и я мог отслеживать ее местоположение по ее звонкам. Я опасался потерять вас после парома, но мне повезло, что я остановился в том же мотеле, что и вы, а у вас была заминка на больницу. Администратор мне все рассказал.

Видно, что Роман собой почему-то гордится. Что он оказался столь прыток, хитер и, видимо, богат, сложно не понять намека на то, что он заплатил за разговорчивость администратора. Константин разводит руками.

– Понятно. А зачем?

Вопрос очень логичен и кажется, что Роман даже теряется на секунду. Но такие мужчины, как Роман, разве могут они потерять самообладание больше, чем на пару секунд? И все же по лицу Романа видно, что он не знает, с чего начать. Константин берет ситуацию в свои руки.

– Роман, слушайте. Я так понимаю, что вы проделали весь этот путь, чтобы помириться с Валерией. И это правильное решение. Валерия – замечательная девушка. И она…

Константин как-то и сам не знает, что говорить. Ему хочется сказать, что Роман делает правильный выбор, разбудить Валерию, порадоваться за них, но что-то внутри него отчаянно сопротивляется. Он не хочет отдавать Валерию в руки этого напыщенного кретина. Пусть он и выглядит так, как будто бы только что снялся в последней серии «Спасателей Малибу». Он и от Валерии слышал о нем кучу всего нелицеприятного, да и сейчас многое изменилось.

– Она не замечательная девушка. И я здесь по другому поводу.

– А вот это уже странно, – вслух произносит Константин.

Проделать такой путь, устраивать слежки, отлавливать Константина у самых дверей клиники. Ради чего? По какому поводу? Что может их связывать, кроме Валерии, о которой этот Роман отзывается не слишком хорошо.

– Ты не должен доверять Валерии. Она…

– Роман! Какого черта ты здесь делаешь?

Они оба синхронно оборачиваются на голос Валерии. Она выглядит сонной, но разъяренной. На губах Константина появляется усмешка, мол, «ну и что ты теперь скажешь на это?» Роман отчего-то тоже усмехается.

– Я думаю, вам есть о чем поговорить, я подожду у входа, Валерия, – произносит Константин и отходит, задевая Романа плечом. Получается не специально, но ему понравилось. Он, правда, задумывается, а придет ли Валерия. Не уедет ли с Романом? С такими, как Роман, девушки всегда уезжают.

Он наблюдает за силуэтами, и ему кажется, что Роман хочет двинуться в его сторону, но Валерия его останавливает. Она выглядит еще более разъяренной, он это ощущает даже на расстоянии. Впрочем, он может ее понять. Он отвлекается на Романа и Валерию и даже не рассматривает величественное здание. Он может сказать, что это путешествие было прекрасным. И что, наверное, никогда в своей жизни он не ощущал себя таким живым. Таким счастливым и таким настоящим. Стоило ли ради этого подхватить неизлечимый вирус? Конечно, не стоило. Было бы красиво сказать, что стоило. Может, он и сможет произнести эти слова вслух, но это не значит, что он будет так думать. Ничто не стоит неизлечимого вируса.

Он терпеливо ждет Валерию. Какого черта Роман мог следить за ними не для того, чтобы пасть на колено и просить у нее прощения, что был таким дерьмом.

– Какого черта ты решил сломать мою жизнь до конца?

Она в отчаянии, она заламывает руки. Он качает головой. Она поражена, какой он красивый, просто потрясающий и до какой степени ставший чужим. Если бы у нее была близкая подруга, то непременно бы спросила: а екнуло ли ее сердце в этот момент, и она бы честно призналась, что нет. Он стал невыносимо чужим, и ей хочется, чтобы он просто ушел. Но он стоит упрямо.

– Ты должна все это прекратить. Ты должна отправиться обратно и там уже…

– Замолчи! Замолчи! Я не хочу тебя слышать, не хочу тебя видеть. Ты никогда не был благородным, так будь ты дерьмом до конца. Сделай вид, что непричем и живи, как и жил. У тебя ведь столько дел, Роман. Умоляю, уезжай.

Если сначала ее голос звучит раздраженно, злобно, жестоко, то потом она скатывается практически до мольбы. Как и обычно рядом с ним. Все возвращается на круги своя. И он ощущает свою силу, свою власть над ней. Только вот сейчас это все уже по-другому, ей просто хочется, чтобы он сгинул, но ничего ему не объяснять.

Он протягивает руку и пытается подхватить ее под локоть. Она шарахается от него так прытко, чтобы почти падает на землю, и ему приходится ее поддержать.

– Не смей ко мне прикасаться, – шипит она ему прямо в лицо и вырывает руку.

Он видит ненависть в ее зеленых глазах. Ничего страшного, рано или поздно это должно было произойти. Он же понимает, что она могла его ненавидеть. Хоть он и не полагал себя неправым и действительно искренне считал, что она должна быть ему еще и благодарна. Он растил в ней личность. А вырастил испуганную девчонку, которая его ненавидит и смотрит на него с плохо скрываемым ужасом.

– Валерия, я так не могу.

– Пожалуйста, Роман. Уезжай. Все уже решено. Пожалуйста, твоя совесть чиста. Мне, что, умолять тебя на коленях? Я буду умолять. Только уезжай.

– Ты должна понимать, что это на твоей совести. Ты и твой брат…

– Роман, ты изменял мне с каждой встречной. Ты убивал во мне веру в себя. Ты не поддержал меня, когда узнал о моей болезни. С чего ты сейчас вдруг играешь в благородного принца? Или только мне так повезло, что со мной ты был самым мерзким созданием на свете, но по отношению к другим ты просто душка?

– Я никогда не убивал в себе веру. И я тебя поддержал, просто ты хотела другой поддержки. По поводу измен…

– Замолчи, мне плевать.

Воцаряется пауза, и Роман вздыхает. Он, кажется, почти оборачивается, но она его останавливает. Прикладывает холодные ладони к его щекам. Искренне заглядывает в его глаза.

– Роман, я безумно тебя любила. Часть меня до сих пор тебя любит. Поверь мне. Я просто хочу быть с ним рядом. Да, у меня были иные цели. Но сейчас я просто хочу быть с ним рядом. Благодаря ему, тебя любит только часть меня. Благодаря ему, я улыбалась. Дай мне шанс еще немного улыбаться, Роман. Прошу тебя. Я никогда тебе не врала. Я просто хочу быть с ним.

Она говорит так честно, так откровенно. Это всегда было ее плюсом, она плохо умела врать. Плохо умела врать ему. Он опускает глаза и зачем-то касается губами ее руки. Она шепчет:

– Спасибо. Я обещаю, что я умру.

– Мы что-нибудь…

– Нас нет, Роман. Расслабься. Ты можешь выдохнуть. Прощай, пожалуйста.

Он оборачивается на Константина, который задел его плечом. На Константина, который верил Валерии так же, как и Роман ей верил. Она выглядит трогательной, она выглядит беззащитной, но он ведь знает, как она может растоптать все. Он ведь знает, как она топтала его, когда уходила, вспоминая каждую свою обиду. Она не милая девочка, которую он обижал, а она переживала. Она уходила от него, собирала вещи равнодушно и говорила о каждой своей обиде, выставляя его чудовищем. Он посчитал, что они были квиты. Он выставлял ее ничтожеством, она в ответ выставила его монстром. Почему ему хотелось помочь Константину? Можно назвать это мужской солидарностью. А можно назвать это тем, что он ее ненавидел за то, какая она была овечка в волчьей шкуре. Но сейчас та злоба больше не застилает ему глаза. Он ее ненавидит, но она родная девочка с неизлечимой болезнью. А Константин ему никто.

– Твой Роман и моя Одри были бы прекрасной парой самовлюбленных красавцев, – произносит он насмешливо, когда она подходит.

Она шутки не оценивает, он даже думает, что она его не услышала. Хорошая же вышла шутка, всегда приятно пошутить над прошлым, когда больше не болит. Или у нее все еще болит?

– Ну, что, пойдем?

– Стоп, разве ты можешь себя вести, словно ничего не произошло? Словно не твой бывший сейчас вот так стоял и пытался мне что-то сказать. И заметь. Мы с ним не просто столкнулись в супермаркете. Он следил за нами. И не хочу показаться слишком самонадеянным, но следил он за нами ради меня.

Он не выглядит так, словно что-то совсем странное заподозрил, и это ее даже немного огорчает. Он выглядит таким наивным и просто любопытным.

– Он хотел предупредить тебя, что я ужасный человек и со мной лучше не связываться.

– И ради этого он проделал такой путь? Ты что, последовательница Чарльза Мэнсона?

– Нет, не последовательница. Ему просто не понравилось… я ему звонила. Все это время с нашей встречи я периодически ему звонила. И первые звонки были как обычно сопливыми, с признаниями ему в любви, как мне без него больно и плохо. Короче, такие звонки, за которые себя ненавидит каждая девушка. В общем, я долго лила сопли до самых колен, и, наверное, его эго вырастало со страшной силой. А потом вдруг… да неважно, потом вдруг что-то пошло не так.

– Что?

Теперь Константин уже превращается в очень пытливого человека. Лучше бы он был пытливым пару минут назад, он всегда обращает внимание совсем не на те вещи. Зато его просто увести от неприятных разговоров. Он очаровательно предсказуем. Валерия тяжело вздыхает.

– Что-то.

– Нет, скажи. Что пошло не так?

– Мне понравился другой. И у него больше не было надо мной такой власти. Ему совершенно не нужна была моя любовь, как и любовь других. Но он не мог меня отпустить, понимаешь? Он человек такой. Наверное, взбесился, планировал, может, даже изощренно меня вернуть, чтобы я только не была счастлива. И потом выкинуть. Может, просто хотел напомнить о себе. Но увидел меня с тобой и его переклинило. Вот и следил за нами. Чтобы хотя бы таким образом отвадить меня от тебя. Или тебя от меня.

Он смотрит на нее пристально, но быстро удовлетворяется этим ответом и даже прижимает ее к себе, а она ведь сама чувствует, как заливает краской ее щеки. Прижимается лицом к его груди, чтобы он этого не заметил, ей кажется, что даже в темноте видно, какой пунцовый оттенок приобрела ее кожа. Она терпеть не может лгать, или она уже просто устала от лжи. Нет в этом ничего хорошего. Она скажет ему правду. Обязательно и потом, расскажет всю правду. Но ей так не хочется, чтобы заканчивался этот момент, когда он гладит ее по волосам.

44

Они входят в клинику. Его узнают сразу же. к нему бросаются красивые женщины и холеные мужчины, как странно, что в этой клинике все выглядит так, как будто бы они в голливудском фильме. Ее брат бы с ума сошел от этих медсестер. Они щебечут с Константином, а Валерия жмется около груди и натягивает рукава свитера на свои замерзшие ладони как подросток на вечеринке, на которую его не приглашали. Она себя чувствует не в своей тарелке. Ее здесь точно никто не ждал.

– Константин, мы приготовили для вас палату. Вас ждет горячий ужин. Вы должно быть устали с дороги. Вам подать ужин в палату или вы хотите посетить наш небольшой ресторан?

Прямо город. А ведь это клиника, в которой проводят операции тем, кто может отдать все, что у них есть для того, чтобы избавиться от чумы их времени, а именно – Вируса Т. Все так прыгают вокруг Константина, он поворачивается и замечает ее замешательство. Что-то шепчет одной из красоток медсестричек. Та спохватывается:

– Конечно, у нас есть место и для вашей очаровательной спутницы. Очень многие приезжают не одни, такой прекрасный момент всегда хочется разделить с близкими. Ваша палата – двухместная, как и почти все палаты в клинике. Есть номера люкс, это когда приезжают семьями.

Валерия чувствует раздражение. Снова. Они построили целый замок с рестораном и палатами люкс для целых семей, на них даже белые халаты, похоже, какого-то мирового брэнда. Но они не могут помочь никому, кроме тех, кто отдаст все деньги. Все состояние. Кому не останется ничего. И все эти палаты люкс – они, словно насмешка. Потому что те, кто излечился, на выходе из этих клиник не будут иметь ничего. Без хитростей. У них будет жизнь, но больше ничего. Хватит ли им этой новой подаренной жизни, чтобы снова собрать состояние?

– Валерия, ты меня слышишь? Мы будем ужинать в палате или в ресторане?

Кажется, она выпала из реальности и даже сжала кулаки. Она улыбается:

– Я что-то устала. Здесь, наверное, роскошный ресторан. Вряд ли у меня есть платье для такого места.

Медсестры слышат ее слова, но не слушают тон, потому что тут же начинают убеждать, что в ресторан она может спуститься хоть в мягком халате, который приготовлен в палате специально для постояльцев. Она машет рукой и обращается к Константину:

– Как хочешь. Сегодня твоя ночь и твой вечер.

– Принесите нам ужин в палату, пожалуйста. Мы поужинаем там, возможно, позже еще спустимся в ресторан.

– За горячим молоком. Или что там дают в больницах?

Валерия ядовито улыбается, их провожают в палату, и уже возле дверей палаты он спрашивает:

– Да что с тобой такое? Эти девушки были такими милыми, а ты вела себя очень зловредно.

– Конечно, они были милыми. Они, кажется, все модели?

Представляешь… медсестры – модели.

– Почему тебе все не нравится?

– Потому что они…

– Что?

– Да не знаю я! Что ты ко мне пристаешь, не была я зловредной.

Они бы препирались еще какое-то время, но он открывает дверь палаты, и они оба выдыхают. Палата выглядит как номер в пятизвездочном отеле. Огромная белоснежная кровать, кованые стулья.

– Интересно, как выглядит тот самый люкс? – спрашивает он, она смеется, и обстановка между ними несколько разряжается.

Она забирается с ногами прямо в мягкое кресло какого-то венецианского стиля. Он осматривается. Спрашивает, пойдет ли она в душ с дороги, она отвечает, что после него обязательно. Здесь даже есть балкон, который открывает великолепный вид. И когда он выходит из ванной, она говорит, что спрячется под кроватью и будет тут жить, потому что это великолепно. А он кричит ей вслед, когда она идет в душ:

– За такие деньги, я думал, что посередине комнаты будет бассейн.

Странно шутить над этим. Странно ощущать себя семейной парой, приехавшей на отдых, когда все совсем иначе.

Когда она выходит из душа, ужин стоит на столе. А Константина в палате нет. Она даже начинает немного паниковать, когда дверь распахивается, и он входит внутрь.

– Спаржа? Могут ли они быть еще более предсказуемыми? – усмехается он, рассматривая ужин. Красивые белые тарелки ресторанного типа. Спаржа и черный рис, какой-то салат с креветками, корзинка с хлебом. Выглядит так, словно они действительно в ресторане. Оказывается, они оба очень голодны, и поэтому первые пару минут они просто наслаждаются пищей, но она спрашивает:

– А где ты был?

– Общался с врачом.

– Тебе уже сказали, когда операция?

– Завтра утром.

– Наслаждайся спаржей. Вряд ли ты сможешь себе позволить такую роскошь после операции.

Она улыбается, но он нет, и она думает, что обидела его. Старается как-то исправить ситуацию:

– Ты не переживай. Пока я не найду средства, я покормлю тебя спаржей.

Они оба понимают, что средства она вряд ли найдет. И ее шутка становится еще хуже. Она пожимает плечами.

– Сегодня у меня проблемы с чувством юмора, может быть, ты пошутишь? У тебя всегда получалось лучше.

– Почему же? Твоя шутка была достаточно смешной. Я имею в виду шутку про то, что ты меня чем-то покормишь. Думаешь, я не помню, что ты совсем не умеешь готовить. Видимо, до той степени, что твой Роман примчался через весь свет, чтобы предупредить меня об этом.

– Все не так плохо. Я умею делать очень вкусные бутерброды.

– Хммм… ты режешь сыр и кладешь его на хлеб? Гениально.

– А потом я отрезаю кусочек огурца и кладу его на сыр.

– Боги! Скорее бы отведать этот шедевр.

Она кидает в него салфеткой и крадет с его тарелки недоеденную спаржу, а в ответ на его недовольный взгляд мягко говорит, что ему бы пора отвыкать от такой изысканной пищи и все же готовиться к хлебу с сыром. Причем, не самым дорогим сыром. Он зовется еще иногда сырным продуктом.

– Тебя от него может даже стошнить, – продолжает она его дразнить, и теперь уже наступает его очередь кинуть в нее салфеткой.

Когда они заканчивают трапезу, у нее уже слипаются глаза. Хотя она успела поспать в машине. Ему так не повезло.

– Пойдем в ресторан за молоком или же тебе нужно отдохнуть и набраться сил?

– Пойдем в ресторан.

Ему просто хочется побыть с ней. Он понимает, что если они лягут в кровать, то заснут оба в эту же секунду, а завтра уже все изменится. Сегодня ему бы хотелось еще просто побыть с ней.

– Хорошо. Я умираю от любопытства, что у них за ресторан. Как думаешь, там стоит посередине рояль?

– Ставлю на живой оркестр.

Да, к тому же, она как будто бы озвучивает его мысли. Ему и самому чертовски любопытно, что там за ресторан.

45

Вера и Алекс прогуливаются по парку. Он даже пару раз коснулся ее талии, правда, под предлогом того, что дорожки были узкими и ему приходилось быть к ней ближе. Она, кстати, не слишком сопротивлялась. На ней был черный плащ выше колена и классические лодочки. Он поражается, как она может выглядеть так элегантно даже на прогулке в парке. На нем же клетчатая рубашка и потертые джинсы, и она шутливо сообщила, что чувствует себя еще старше, когда он выглядит как подросток лесоруб. Он пытался рассуждать на тему того, существуют ли подростки лесорубы, но она не слишком заинтересовалась этой темой.

Она слегка успокоилась после того, что узнала по поводу лаборатории. По крайней мере, они больше об этом не разговаривали. Она иногда что-то упоминала, но больше отшучивалась. И ему эта перемена нравилась. Откровенно говоря, ему все больше нравилось просто с ней общаться, и его коллеги из лаборатории стали уже над ним подшучивать, что у него служебный роман. И, если честно, его это ни капли не обижало. Ему нравилось приносить ей кофе и нравилось видеть, как она оттаивает. Что-то, конечно, его изнутри тревожило. К примеру, сообщения от сестры или сообщения от родителей, или звонки, которые заставляли его нервничать. В целом, ему нравилось с ней прогуливаться и проводить время.

– В последнее время ты такой задумчивый. Ты даже не спрашиваешь больше, какие фильмы тебе посмотреть. А вдруг я уже составила список.

Она смотрит на него лукаво из-под своих очков, а он заметил, что она носит одни очки на работу и другие очки на «свидания». Ему больше нравятся те, которые она носит на работу, но он ей, конечно, об этом не скажет. Сколько разницы у них в возрасте? Важно ли это? Дует ветер, и она кутается в пальто, он предлагает купить ей мороженое, она задорно смеется.

– Так почему ты задумчивый? Мне кажется, что я виновата, потому что нагрузила тебя всеми этими проблемами, и теперь ты боишься мне даже слово сказать.

– Нет. Просто за это время было очень работы. И моя задумчивость тебе только кажется. На самом деле мне просто нравится молчать. Ну иногда. И с тобой.

– Ты меня балуешь этой сопливой романтикой, Бога ради избавь меня от этого сомнительного удовольствия.

И пусть ее слова звучат жестко, и она не выглядит лукавой кокеткой, все же он слышит нотки улыбки. Легкой. Она ее, наверное, и сама не заметила, она умеет отвечать так жестко и цинично, что любому хочется замолчать. И ему тоже порой хочется замолчать, но он быстро берет себя в руки. Потому что по большому счету ее цинизм ему нравится. И ее жестокость тоже. Для него она необычная. Раньше он общался с девушками, которые были ласковыми милашками. Может, потому что они были одного возраста. Хотя, нет. Это звучит как-то странно и слишком по-шовинистки. Он все же покупает для нее мороженое, хотя она отнекивается и строго рассказывает ему про какие-то низкоуглеводные диеты. Что она где-то там что-то прочитала, где говорилось, как нужно худеть. Ну стандартный рассказ. Алекс слышал такие от многих. Когда-то даже от своей сестры, хотя она всегда была тощая, как селедка. Он даже не слушает Веру, хотя, честно признается, что у нее приятный тембр голоса, и он слушал только его. Она качает головой, серьезно сверкнув в него глазами. Но когда он спрятал за спиной два мороженых и предложил ей выбрать, она указала на правую руку. Ей досталось фисташковое, а ему ванильное. Она сделала вид, что рада, но через пару секунд они поменялись. Она испачкалась мороженым, и он вдруг выпалил:

– Мне нужно тебе кое-что сказать. Нечто очень важное. Я бы даже сказал – признаться.

46

Валерия не стала надевать махровый халат, пусть красотки медсестры и советовали. И почему-то запретила повеселиться таким образом Константину. Хотя он очень долго канючил и требовал, чтобы она не была занудой. Но заметил, что пусть она и отшучивалась, и даже пыталась ему подыгрывать, все равно настроения на веселье у нее не было. А вот он был в ударе. По крайней мере ему так казалось. Ведь пару раз она очень искренне прыснула со смеху, хотя была мрачной. Значит, он действительно хорош. Она без конца пытается кому-то позвонить, но он говорит:

– Бесполезно. Здесь глушат мобильную связь, чтобы ты никому не сбросила локацию. Такие секреты, хотя все это можно обойти, если будет нужно.

– Кому это может быть нужно? Таким, как я, чтобы поджечь эту клинику? Ты видел, какие тут вышки? Если информация и просочится, и кто-то решит вершить правосудие, их быстро поставят на место. Как думаешь, там сидят снайперы?

Он пожимает плечами. Константин и сам понимает, что все эти меры предосторожности – это не так уж серьезно. Это, скорее, предупреждение, что лучше не лезть. И то, что глушат мобильную связь. Это всего лишь предупреждение. Как игра.

– Можно я все же пойду в халате, Валерия? Ну Валерия…

– Нет.

Он изображает из себя обиженного, когда они спускаются в ресторан.

– Подумать только. Это ведь клиника. А мы спускаемся в ресторан, – задумчиво произносит она, но он делает вид, что этого не замечает.

Перед ними распахиваются двери, и это, черт возьми, действительно ресторан. Столики, стулья с мягкой обивкой. Разве что рояля нет, и она озвучивает его мысли:

– Рояля нет. я ухожу. Убогая обстановка.

Он улыбается, и они усаживаются за столик. Здесь даже есть кто-то вроде официантов, но Валерия делает вид, что даже не замечает их. А Константин вежливо просит принести им по чашке горячего чая с лимоном.

– А мне еще добавить мед, – просит она, все так же не глядя на молодого человека, который улыбается им вежливо и пытается навязать какой-то десерт здорового питания.

– А ты знаешь, что во время операции вкалывают еще какой-то препарат, и ты не помнишь, что это за место. Не помнишь адрес и толком не помнишь, что с тобой произошло. В голове только остается, что тебя излечили, и за это ты все потерял. Но если спросят о клинике, о том, что ты здесь ел, как тут все выглядит и прочем, ты будешь в отчаянии. Потому что кажется, что все помнишь, оно прямо стоит перед глазами, но воспроизвести в памяти не можешь.

– Должно быть это страшно.

– Не думаю. Самое важное остается с тобой. Это хорошо. Мне бы совсем не хотелось забыть эту поездку. А забыть клинику не так страшно. Только ты мне не говори ничего важного, все равно забуду.

– А мне тоже вколют? Как твоей спутнице?

– Ты боишься уколов?

– Нет, я не хочу забывать эту клинику.

– Придется забыть. Завтра днем мы уже не будем помнить ничего об этой клинике.

Она как-то мрачнеет. Значит, в этом помещении ни в чем нет смысла. Нельзя говорить ничего важного. Или наоборот? Она внимательно на него смотрит. Он даже поднимает брови в безмолвном вопросе: «Что?»

Она мотает головой: – Ничего. Наверное, нам нужно идти спать. Тебя завтра ждут великие дела. Ты должен встретить их выспавшимся.

47

Валерия просыпается первой. Откровенно говоря, ей очень плохо спалось. Они пришли в палату и легли на кровать. О чем-то говорили, но он заснул практически на полуслове, и она снова попыталась дозвониться хотя бы кому-то. Не вышло. На что она надеялась? Каким же глупым был ее план. Какой же глупой была она. Она пару раз проваливалась в сон, но ей снились до того дурные картинки, что она тут же просыпалась. В горле все пересохло. Голова гудела неистово. И дело было даже не в вирусе, а в каких-то панических атаках, которые ее преследовали всю ночь. Говорят, что это один из побочных эффектов Вируса Т. Но она уверена, что на сей раз это побочный эффект ее эмоций по отношению к Константину, и в данный момент это страшнее неизлечимого вируса. Она пыталась отправить сообщение:

«У меня ничего не вышло».

Но у нее и здесь ничего не вышло. Она без конца шмыгала носом и боялась его разбудить, но он выглядел таким умиротворенным. Казалось, что ни один шорох в мире не сможет его разбудить.

Утром она тоже не сразу его будит, впрочем, он сам открывает глаза. И хоть говорит сонным голосом, что она очень шумная, все же некоторое напряжение в воздухе повисло. Он одевает махровый халат. Говорит, ей тоже нужно такой надеть, потому что ей тоже будут ставить укол. Тот самый, который сотрет ей память. Они просто сидят на кровати в этих мягких халатах и молча смотрят на часы, зная, что врачи придут через тридцать минут. Через двадцать минут. Через десять минут.

– Ты знаешь, я ведь в тебя влюбилась.

– Не говори ничего важного. Мы оба забудем.

– Я и хочу забыть это признание. Оно звучит жалко.

Он молчит, а она гипнотизирует часы взглядом своих зеленых глаз. Внутри противно разливается какой-то ком. Ей кажется, ее сейчас вытошнит. Он кажется более спокойным. Но она чувствует, что у него чертовски бьется сердце. Пять минут. Они молчат. Три минуты. Она прикрывает глаза. Две минуты.

– Я тоже в тебя влюбился.

Она сжимает его руку. Шепчет на ухо, что все будет хорошо. Он усмехается в ответ, и почему-то его усмешка заставляет ее нервничать еще сильнее. Ей кажется, что она вот-вот потеряет сознание. Дверь палаты распахивается, и заходит медсестра. Направляется к Валерии.

– Я думала, мне сделают укол после операции Константина.

Брови медсестры ползут вверх.

– Операции Константина? Но у Константина не будет никакой операции. Пациент – вы, Валерия.

– Это какая-то ошибка.

Валерия поворачивается к нему, ищет поддержки в его взгляде. Сейчас он скажет, что это ошибка, какая жестокая шутка. Но он продолжает улыбаться и молчит.

– Почему ты молчишь, Константин? Они ошиблись.

– Константин отдал вам свое место. Вакцина предназначена вам.

Медсестра обращается к Константину и объясняет ему процедуру, которая будет проводиться с ним. Валерия уже не слышит. По ее щекам текут слезы. Она шепчет, потому что за слезами не получается говорить разборчиво:

– Нет. не смей даже.

– Я знаю, что делаю.

Перед ее глазами встает это его спокойствие, и как он уходил говорить с врачом вчера, пока она была в душе. И то, что ее несколько задевало, почему он так спокойно едет с ней туда, где ему помогут, а ей никогда. А сейчас он улыбается ей и говорит одними губами: «Не волнуйся». И она бросается к нему, но внезапно появившиеся люди в белых халатах ее удерживают. Она пытается к нему прорваться. Такая хрупкая, но вырывается из последних сил. Наверное, такую сцену эта клиника видела впервые.

– Нет, это твое место! Не смей! Константин, не смей!

Ее сажают в кресло, пристегивают руки, чтобы она не могла выбраться. Константин пропадает из поля ее зрения.

У нее все получилось. Но она не чувствует никакого счастья.

48

– Я давно влез в твой компьютер и нашел информацию на одного из заболевших. Я нашел всю информацию, проштудировал ее. И моя сестра… она должна была влюбить его в себя и сделать так, чтобы он отдал ей свое место. Я проштудировал всю информацию. Что он любит, чем дышит, какую музыку слушает, в какой день полетит в клинику, каким рейсом. Моя сестра должна была случайно попасться ему на глаза. Влюбить его в себя. Он был очень раним. С началом болезни его бросила любимая женщина, такие обычно лакомый кусочек, их достаточно просто заманить в свои сети. Моей сестре всего лишь нужно было показаться его родственной душой. Поддерживать его и показать, что ей эта вакцина важнее. Я знаю. Это ужасная затея. И к тому же отвратительно глупая. Но я был в отчаянии. У моей сестры не было ни единого шанса. Ведь я давно знал, что все эти лотереи это просто жестокий розыгрыш. Для надежды и для того, чтобы «лишние» отсеивались. Я ведь все узнал. И я понял, что спасти ее шанса нет никакого. И я возненавидел тех, у кого этот шанс был. И когда я копался в твоем компьютере, и самым первым файлом мне попался этот Константин, я не испытывал ни малейшей жалости по отношению к нему, мне не казалось, что мы хотим сделать что-то неправильное. У него на фото присутствовало даже такое ухмыляющееся выражение. Большая шишка. Создал эти чертовы турникеты, которые сразу сканируют человека, и если у него недостаточно денег, не пускают в дорогие рестораны и магазины. Это называется «борьба с воровством», а я считаю это циничным высокомерием. Мне он показался идеальной жертвой. Такие, как он, не заслуживают жизни и вакцины. Он насмехался над теми, кто ниже него. а моя сестра так любит жизнь. И она заслуживает жить долго и счастливо.

Ей не нравился мой план. Она долго отнекивалась. Потом рассказала о нем своему любовнику. Тот тоже вдруг стал ее отговаривать. Вроде как что она должна участвовать в лотерее или искать деньги, но план глупый, и он провалится. Она слушалась его, но я убедил ее, что надо действовать. Она никогда не могла мне отказать, а здесь ведь дело касалось ее жизни. Я тщательно все продумал и все подготовил. Я изучал этого Константина. Я знал все его повадки. Все, что он любил и что ненавидел. Нам нужно было лишь привлечь его внимание. Но моя сестра, моя глупая сестренка, все методично портила. То напивалась, потому что ей было страшно и совестно. То постоянно названивала своему любовнику, которого бросила перед тем, как начать воплощение моего плана в жизнь. А потом и вовсе влюбилась в этого Константина и стала говорить, что план провалился, и она совсем не желает его обманывать. Мне приходилось почти каждый день убеждать ее в том, что сдаваться нельзя. Ведь у нас ее жизнь была почти в руках. Нужно было просто немного на него надавить. Она отказывалась. Потом объявился ее любовник. Видимо, от обиды, что она его бросила и не послушала, он позвонил мне и пообещал, что найдет этого Константина и все ему расскажет, потому что мы с ней поступили подло. Моя глупая сестренка рассказала ему все в красках. Она всегда была такой доверчивой и, видимо, хотела от него поддержки. Мой план был идеален. Все шло как по маслу. Но она сама все испортила. Она сказала, что ничего не будет. Что Константин получит вакцину, а она вернется домой.

Вера отшатнулась от него, когда он решил перевести дух. Она смотрела на него с отвращением и ужасом. Даже на те фото с лотереи она смотрела с меньшим презрением. Алекс хочет взять ее за руку, но она жестко от него отмахивается.

– Какого черта ты мне это говоришь? Ты окутывал меня как паук, потому что хотел моей помощи? Ты хотел союзника? Я не понимаю, Алекс…

– Я действительно хотел твоей помощи. Моя сестра столько раз сказала мне, что этот план подлый и отвратительный, что я сам стал себя презирать. Вера, я не плохой человек и никогда им не был. Просто… она же моя сестра. Единственное, чего я хотел, так это спасти ее. Но я чувствовал себя плохим человеком. И я гнал от себя эти мысли, но я ни с кем не мог поделиться тем, что я натворил. Я понимаю, что это подло, но ведь моя сестра важнее всех для меня. Скажи, это ненормально?

– Нет. Ты – убийца. Ты хотел убить человека.

– Ради своей семьи.

– Ни в чем не повинного человека, Алекс. Ты плохой человек.

– Нет, Вера. Я поэтому и подводил тебя к этим расследованиям. Я знал, что ты поймешь. Я знал, что у тебя есть сердце. Я думал, что если ты увидишь, что у простых людей, вроде меня и моей Валерии, нет ни единого шанса, ты поймешь, почему я пошел на этот шаг. И ты поддержишь меня. Меня даже Валерия не поддерживала. Моя сестра. Она не поддерживала меня и порой писала мне гневные сообщения, что я подлый. Но это не так.

– Почему я, Алекс? Почему ты выбрал меня? Почему ты вел меня через все эти расследования? Почему ты сейчас все это мне говоришь?

– Я не знаю.

Этот его ответ звучит таким мальчишески искренним. Он ведь мальчишка, который пытался спасти свою сестру и не думал больше ни о ком. Жестокий мальчишка, эгоистичный. Она в нем так жестоко ошиблась. Он шел по головам, он просто танком ехал по головам на пути к достижению своей цели. И смотрит на нее чистыми глазами, потому что хочет, чтобы она погладила его по голове и сказала, что он все сделал правильно. Она мотает головой. Мороженое, то самое мороженое выпадает из ее рук. Он долгое время молчит, по крайней мере ей это время кажется бесконечным. Она сама не понимает, чего она ждет и почему не уходит. Ведь счастливого конца не будет. Ни для его сестры, ни для него, потому что она будет вынуждена рассказать в лаборатории о том, что он сделал. Его будут судить. А она будет свидетелем. Свидетелем обвинения.

– Наверное, просто…

Он вдруг превращается в маленького и растерянного мальчика, хотя еще пару минут назад он казался ей больным безумцем. У него даже глаза горели так безумно. А сейчас он безвольно опускает голову на грудь.

– Наверное, просто ты мне нравилась.

И ей становится еще противнее. Она разворачивается на каблуках, но он даже не думает ее догонять. И слава Богу. Она бы не выдержала больше признаний. Слишком много всего разбилось за последнее время. И последние надежды разбил этот чертов мальчишка. Она цинично думает, что нельзя было позволять ему носить для себя кофе. Она слышит его слабый голос. Он зовет ее по имени. А потом голос его становится более окрепшим, когда он кричит:

– Прости меня!

Только просить прощения он должен не у нее. А у несчастного Константина, дай бог, чтобы ему провели операцию и все было хорошо.

49

Большая машина, она выглядит как машина скорой помощи. Валерия открывает глаза, голова немного гудит. Рядом спит Константин. Она даже не сразу может сообразить, что с ней произошло. Силится вспомнить. Приподнимается на подушках, и медсестра вкрадчивым и монотонным голосом произносит:

– Операция прошла успешно, Валерия. Вы здоровы.

Она не может вспомнить, как это произошло. Не понимает, почему. У нее есть смутное ощущение, что перед самой операцией она не была счастлива, и не было никакого подъема. Стоит просто немного подумать логически, и она все понимает. Она здорова. Значит, Константин все же отдал ей свое место, отдал ей свою вакцину. И сейчас он умирает, а план ее брата сработал. Ей становится горько. Он открывает глаза. Словами не передать, какой растерянной она себя ощущает. Он подмигивает ей. Улыбается, словно ничего не произошло. Она хочет что-то сказать, но их высаживают из машины. Строгий доктор монотонным голосом, словно читает по бумажке, говорит:

– На один день для вас забронировала гостиница. Отдыхайте, приходите в себя.

Валерия не слушает. Константин стоит, склонив голову, и выглядит так, как будто бы ему действительно интересно. Она слышит что-то про то, что им вкололи для того, чтобы они забыли все увиденное в клинике. Она это знает и без монотонного голоса врача. Тот говорит, что уже завтра начинается их новая жизнь, с подаренной жизнью, но без ничего. Наверное, текст был общим для всех, потому что их случай ведь был не обычным. Ведь Валерия получила вакцину, но не отдала ничего. Или отдала? Она не помнит. Ей хочется скорее остаться с Константином наедине, но она не может смотреть ему в глаза.

Они проходят в гостиницу, и она чувствует себя такой опустошенной, как никогда. Она открывает дверь номера и резко оборачивается к нему.

– Я не помню, Константин. Как? Почему я?

– Давай не будем об этом.

– Нет, будем. Это неправильно. Константин, я…

– Ты не можешь радоваться тому, что будешь жить? Давай, пожалуйста, позже. Я, конечно, не хочу показаться наглым, но мне бы хватило простого «спасибо» и крепких объятий. Можешь, конечно, еще меня поцеловать. И воспевать мое благородство. Напиши картину. Как ты видишь мое благородство.

– Я не могу сейчас шутить. Я готова тебя убить, черт возьми, за твою глупость.

– Ты знаешь… это совсем не похоже на крепкие объятия и даже не похоже на «спасибо». Вот так и совершай добрые поступки.

Она, обессиленная, садится на кровать и роняет голову на руки. Раскачивается из стороны в сторону. Ей нужно вспомнить. Это бесполезно. Да, наверное, и не так уж важно. Он садится рядом с ней. Ей кажется, она помнит, что в клинике они сидели вот так же рядом, и она была счастлива, что уже очень скоро он исцелится. Она не помнит, что было в клинике. Но помнит, как они ехали по навигатору, и как она уже тогда решила, что хочет, чтобы он жил. И пожалела о том, что согласилась на этот план. Каким образом тогда вышло так, что она получила эту вакцину и план сработал? Неужели она все же на него надавила, неужели ее брат убедил ее в том, что это лучший вариант? Она не могла. Она ведь так хотела, чтобы Константин жил.

– Это не добрый поступок, Константин. Это самый глупый поступок из всех, какие я вообще видела. И в жизни, и даже в кино и в книгах.

– То есть я твой герой?

– Я готова тебя убить.

Он обнимает ее пылко и прижимает к себе. Она лишь упрямо шепчет, что он не должен был. Так было нельзя. Он целует ее в висок.

– Мне нужно позвонить.

Она высвобождается из его объятий, берет свой телефон. Собирается выйти, но резко возвращается к нему. Прижимается щекой к его щеке. Шепчет:

– Спасибо.

И вихрем вылетает из комнаты, не в силах смотреть ему в глаза.

50

– Валерия, сестренка.

Голос Алекса звучит непривычно мрачным и растерянным. Ее даже пугает этот его тон. Она определяет за секунду, если он выпил. Алекс практически никогда не пил. Не из принципа, он просто никогда толком не умел пить. По нему было сразу видно, если он даже просто сделал глоток вина. А если он пил больше, то, как говорила сама Валерия, он становился очень чудным. Поэтому он старался не злоупотреблять алкоголем и отшучивался, что ему достаточно вдохнуть пары, как он уже ощущает себя пьяным. Сейчас она слышит по голосу, что он выпил. Не глоток. Он пока еще не пьян вдрызг, но уже забавно растягивает слова.

– Ты выпил, Алекс?

Она звучит устало. У нее ведь такие хорошие новости, но почему-то они сейчас не кажутся ей чем-то важным, и она даже не хочет говорить об этом Алексу. Он должен быть рад, что его план сработал. Но она не может найти в себе сил обрадовать его. Потому что она сама совершенно не рада.

– Я иногда могу выпить. Как ты себя чувствуешь, родная? Как прошла его операция? Я рассказал о нашем плане Вере. Помнишь, я тебе про нее рассказывал. Я рассказал о том, что мы с тобой хотели сделать.

– Алекс…

– Да, я знаю. Я хотел. Она сказала, что я монстр и чудовище, что я хотел убить человека. Наверное, она права? Как ты думаешь? Да, конечно, ты так думаешь. Ты ведь все испортила. Ты ведь влюбилась в этого Константина, ты разрушила наш план.

Он вроде бы ее отчитывает, но, конечно, в его тоне и словах нет ни капли злости или раздражения. Только усталость. Он и отчитывает ее так просто. Наверное, потому что думает, что так надо. Он смотрит на полупустую бутылку виски и берет в руку стакан. На дне еще плещется этот неприятный напиток. Он смотрит внутрь стакана, как будто бы хочет погадать на гуще виски. Смешно звучит, забавно.

– Если бы ты все сделала так, как нужно, то у меня была бы работа. Возможно, у меня была бы женщина, которая меня вдохновляет. У меня была бы ты, и у нас была бы впереди целая жизнь. Но ты все разрушила. Теперь у меня не будет больше работы. У меня не будет больше свободы. Потому что у меня сдали нервы из-за твоего предательства. Из-за твоей трусости и того, что ты предала наш с тобой план, потому что влюбилась в этого баловня судьбы. У меня сдали нервы, и я признался во всем той женщине, которая могла бы меня вдохновлять. А она сдаст меня начальству, а те властям. Я нарушил закон. И меня будут судить. У меня не будет ни работы. Ни женщины. И меня никто не сможет навестить в тюрьме. Потому что родители будут в ужасе, а ты… а ты умрешь, сестренка. Зато твой Константин будет жить.

– Алекс, послушай.

– Знаешь, что радует? Что изобретения Алекса, эти его чертовы турникеты, теперь не будут пускать его никуда. Они будут пищать, оповещая всех, что идет нищий, который пытается прорваться к богеме.

Представляешь. Он их создатель. Он создал это дьявольски унижающее приспособление. И теперь оно обернется против него.

Валерия прикрывает глаза. Такого отчаяния в голосе своего брата она не слышала давно. Ей даже становится страшно. Она совсем не хочет говорить ему о том, что произошло. Они оба заварили эту кашу. Хотя ей очень хочется винить только его одного. Но она понимает, что нельзя больше прятаться в кусты.

– Я скоро вернусь. И мы что-нибудь придумаем. Пожалуйста, перестань пить. Отсидись дома. Не приходи в лабораторию. Пусть все утрясется.

– Все разрушено, сестренка.

– Пожалуйста, дождись меня.

Она слышит молчание в ответ, но почему-то уверена, что Алекс ее послушается. Да, он был у них мозгом. Но он все же был ее младшим братом, и когда было нужно, он ее слушался. А сейчас тот самый момент.

– Алекс, твой план сработал.

Ее слова встречает все то же молчание, и ей кажется, что он положил трубку и не слышит ее больше. Она дает ему еще пару минут и уже набирает в грудь побольше воздуха, чтобы повторить свои слова. Когда он подает признаки жизни.

– Сработал?

Его голос звучит осипшим. Он как-то в одну секунду как будто бы потерял способность говорить. Но почему ей так мерзко? Почему она злится на своего брата? Злится на этот план, злится на себя, что согласилась. Злится на то, что сейчас в номере сидит Константин, которому теперь осталось совсем недолго. От этих мыслей хочется плакать. И она тут же мысленно извиняется перед братом. Он ведь пытался ее спасти. Какое право она имеет на то, чтобы винить его в этом. Она сама согласилась.

– Сработал. Я здорова, Алекс.

Когда они разрабатывали этот подлый план, то представляли огромное количество раз именно эту ее фразу. Она даже помнит, как Алекс разыгрывал сценку. Он говорил как за себя, так и за нее. И она невольно хохотала, когда он зачем-то пищал и говорил это: «Я здорова, Алекс. Наш план сработал». Они разыгрывали эту сцену, и это было всегда как момент счастья и момент освобождения. А сейчас ее голос звучит опустошенным. Таким голосом она должна была бы объявить, что план провалился. И он не торопится ее поздравлять и кричать от счастья. Он усмехается, она слышит это даже через телефонную трубку.

– Значит, все же будет кому навещать меня в тюрьме, – мрачным голосом произносит Алекс.

Валерия прикрывает глаза.

– Это хорошие новости, сестренка. Это прекрасные новости. Значит, это все не зря?

– Ты думаешь?

– Это ведь было нашей целью. Ты здорова. И, значит, я счастлив. Жду тебя с нетерпением.

Но она слышит по голосу, что сейчас он уже не так уверен. Он кладет трубку. Смотрит на бутылку виски. И убирает ее под стол. Он улыбается. Медленно бредет в свою спальню и ложится на кровать. Он смотрит в потолок. Смеется. Ему кажется, что все это происходит не с ним. Интересно, а верил ли он вообще, что его план сработает, или это было просто отчаянием. Или ему просто хотелось, чтобы у Валерии было последнее приключение. В глубине души он с трудом представлял, как может кто-то отказаться добровольно от жизни ради незнакомки. Но ему хотелось, чтобы Валерия почувствовала вкус жизни. Чтобы она… развлеклась. Может, это было его планом. Чтобы она после всей ее боли почувствовала счастье. Но его план сработал. Его сестра будет жить. Он снова смеется. Теперь он ждет. С минуты на минуту за ним придут. И его будут судить. И Вера будет в зале суда. Она будет свидетельствовать против него. он пошлет ей воздушный поцелуй. И, быть может, она тоже навестит его в тюрьме.

51

– Ты знаешь. Я действительно был готов цепляться за эту жизнь и не лгал тебе, когда рассказывал, как сильно я хотел жить и как сильно меня удручало, что я каким-то образом получил этот чертов Вирус. Мне казалось это чертовски несправедливым. Ведь я так молод, так богат. У меня столько всего впереди. Мне казалось, что я готов жить ради каждого опавшего по осени листика. Я на какой-то момент научился видеть прекрасное во всем мире. И когда я отправил запрос в клинику, а размер моего состояния показался им достаточным для того, чтобы я получил свою вакцину, я парил в облаках от счастья.

Она слушает его внимательно, он выглядит таким спокойным, а она нервной. Очень странно, если учесть, что вакцину все же получила она. Она выглядит нервозной и огорченной, а он выглядит так, словно исцелился. Правда, непонятно, от чего. Ей не хочется есть и пить, а он нормально уплетает за обе щеки сэндвичи и фрукты. Она не хочет пить даже просто воду, а он радостно сообщает, что ее излюбленный противный кофе, кстати, не такой уж и противный. На самом деле единственное, что она хочет узнать, это почему он так поступил. Он это чувствует, и она не давит на него, потому что он, словно наслаждаясь, ее дразнит.

– Мне казалось, что вот сейчас я поеду в клинику, я излечусь, я верну свою женщину, снова начну наживать состояние. Я ведь так умен, я так молод и сообразителен, я придумаю еще что-то, что будет показывать классовое различие между людьми, и снова стану богатым, влиятельным. Мне хватит и трех лет на это. Ну максимум пять, потом мы с женой заведем ребенка. Не потому, что я хочу ребенка, признаться, никогда не хотел. А потому что так нужно, и кому-то нужно будет передать бизнес, когда я захочу просто отдыхать где-то на островах. С молодой любовницей, кстати, потому что мне это виделось именно так. А жена. По классике уйдет к садовнику – что в этом такого? Я просто понял, что вся моя жизнь вертелась вокруг того, чтобы взамен состояния получить жизнь и снова пытаться его заработать. Когда мы с тобой встретились сначала на улице, а потом в аэропорту, я горел желанием получить вакцину. Меня это наполняло и делало не счастливым, нет, просто мне казалось, что так и должно было быть. Потом все эти наши с тобой приключения, разговоры. Я стал думать, что не так уж плохо было заболеть этим вирусом, потому что я встретил такую дурную девчонку.

Она улыбается, совсем не обидевшись. Он ведь даже не знает, насколько она на самом деле дурная. Гораздо дурнее, чем он думает. Она опускает глаза, и он думает, что она смущена его словами.

– И все чаще я стал ловить себя на мысли, что это может быть неплохим завершением моей жизни. В которой, по большому счету, я не сделал ничего хорошего. Сначала эти мысли казались мне глупыми и сентиментальными, мол, я как школьник запал на какую-то девчонку и вот уже поплыл. Потом меня эти мысли стали пугать. Я как будто бы действительно прощался с жизнью, хотя ведь шел на пути к тому, чтобы эту жизнь сохранить. А в моей голове все было расставлено таким образом, как будто бы я с ней прощался. И почему-то не испытывал никакой горести от осознания. И если сначала эти мысли меня пугали, то потом я к ним привык, и они даже стали меня успокаивать. Ведь это же очень удобно знать свою дату смерти. Я никогда не был особенным фанатом сюрпризов. Тем более, как выяснилось, если дело касалось смерти.

Она не выдерживает. Устало опускается на подушки. Смотрит на него внимательно, как хищная кошка.

– Я не хочу тебя торопить. Но мне нужно понять. В противном случае ты кажешься мне полным идиотом. И я даже начинаю бояться тебя и твоих решений.

– Потерпи. Я, что, не имею права немного пофилософствовать?

Она прикрывает глаза, удобнее укладывая голову на подушки. Непривычно, что голова не раскалывается и нет этого чувства, когда постоянно мутит. У нее как-то сразу и цвет лица стал другим. А вот у Константина – землистый цвет. И ей от этого невыносимо больно. Она ведь не ужасный человек, а ощущает себя таковой.

– И я терял эту жизнь. Я с этим смирился и иногда, общаясь с тобой где-то в кафе, я вовсе забывал о том, куда направляюсь. Забывал о том, что скоро меня перестанет постоянно тошнить. Ну симптомы ты знаешь, не буду тебе рассказывать, как это бывало тяжело временами. Оказалось, что тебе было тяжелее, а я и не понял сразу.

– Ты и не должен был. Давай не будем обо мне.

Он ведет себя слишком благородно, чтобы она снова не разозлилась на себя. Поэтому она быстро отмахивается, чтобы не продолжать именно эту линию. Сейчас он скажет еще что-то такое, что вроде бы виноват он, и ей станет так паршиво, что она сойдет с ума.

– В какой-то момент я просто решил, что откажусь от этой вакцины. Ведь я на самом деле циник. Может, это и не было заметно, но я циник. И я понял, что за жизнь свою я цеплялся только из-за того, что у меня в ней было. Поразмыслив хорошо, я осознал, что жизнь для меня это вовсе не опавший по осени лист. А это возможность выбирать, жить так, как я хочу. Возможность ездить на хорошей машине и пить дорогое вино. И цеплялся я за это. А не за просто возможность дышать. Я очень счастлив, что осознал это вовремя.

Я понял, что если я отдам все, что у меня есть, и у меня останется только жизнь, то мне этого будет мало. И мне это не нужно. Я не собирался заново строить жизнь, потому что понимал, что у меня не получится. Я бы не построил еще одну такую жизнь, а другая мне была не нужна.

– Это глупо.

– Нет, это жизнь. У меня было все, и я не хотел оставаться ни с чем. Без моих достижений мне не за что было цепляться. Я знаю, что это звучит слабовольно, и ты скажешь, что если бы я был сильным, то я бы цеплялся за жизнь и смог бы выстроить ее заново. Но я не хотел.

В ее глазах застыл немой вопрос, и он с улыбкой продолжил:

– Я решил отказаться от вакцины и дожить так, как мне хотелось. Своей обычной жизнью. Единственное, что меня смущало… мне хотелось проводить время с тобой. И я не знал, как тебе сообщить. Я не знал, на каком этапе остановить наше путешествие. Я хотел сделать это в том мотеле. А потом твой обморок и твоя всплывшая болезнь. Я растерялся и не сразу осознал, что мне делать. Я трусливо не сразу понял, что могу отдать тебе свое место, а когда понял, то, если честно, не думал, что смогу. Ведь это значило отказаться от всего, но даже не ради себя. А я не могу сказать, что был благородным альтруистом.

– Понимаю. Я бы не отдала свое место.

– Но в тебе было столько жизни. Ты так любишь эту жизнь, я решил, что ты заслуживаешь этой вакцины больше, чем кто-либо другой. И потом… ты понимаешь, что мне осталось совсем немного. Я это ощущаю. И я уйду будучи счастливым, что ты будешь жить.

– Не говори так.

– Почему, Валерия? Это же правда. Пора смотреть правде в глаза. Меня она не пугает, пусть и тебя не пугает. Нам завтра возвращаться домой. Наверное, нужно спать?

– Но теперь у тебя нет совсем ничего. Ни жизни. Ни того, за что ты боролся.

– У меня есть ты.

Он подмигивает ей как озорной мальчишка. Она позволяет ему обнять себя и вдыхает носом его мужественный аромат. Не верится, что все это происходит с ней. Странно, что она сейчас совсем не переживает за Алекса, все равно она невольно винит его. Конечно, не во всем, но не может избавиться от мысли, что это он заварил эту кашу. Пусть и во благо.

Они почти не разговаривают во время дороги. Сначала едут в аэропорт, и она делает вид, что спит. В аэропорту он выбирает себе очки, и она подсказывает, что ему идет, а что не очень. Она не может расслабиться до конца, но все же старается себя настроить на лучшее. Ей не верится, что они возвращаются, она не понимает, каким образом они пропустили паром. Значит, их доставали в тот мотель уже через океан – неужели они так долго спали. Она пытается узнать у Алекса, сколько она была в отключке, но ее брат толком не может ничего сказать. «Пара дней» – это максимум, что можно из него вытащить. Впрочем, на самом деле это и не так важно, когда билет на самолет уже есть. С чего все начиналось, так все и закончится. В самолете. Она ломает голову, а стоит ли сказать ему правду. Стоит ли рассказать о том плане, который был у нее в голове, и как этот план рассыпался. Порой даже смотрит на него нерешительно и как будто бы застывает. Еще немного и все расскажет. Потом ее снова что-то останавливает. Она не может сказать, что именно. Наверное, не хочет увидеть разочарование во взгляде. Она и так сама в себе разочарована. Может быть, опасается, что он передумает, глупость такая, ведь это невозможно.

Кстати, в самолете приносят вкусную еду. Она ведь совсем не ела во время того полета, когда они познакомились. Они летели бизнес классом тогда, а сейчас – в эконом. Вроде бы ничего страшного, а он так мрачно, с ноткой черного юмора произносит:

– Ну вот видишь. Уже началось. И как бы я так жил?

– Ты сноб, – фыркает она, но он улыбается в ответ такой детской улыбкой, что она качает головой.

Но ей кажется, что кормят даже вкуснее. Он изучает журналы, пьет томатный сок. И почему все пьют в самолетах этот томатный сок. Она просто терпеть его не может. Не из-за вкуса.

– Раньше я тоже все время пила томатный сок. Пока не пролила пару раз его себе на белую майку.

– Красное вино тоже можно пролить.

– Очень смешной и тонкий намек на мой алкоголизм.

– Выбирай белое вино.

– Я даже не буду смеяться.

– А я ведь серьезно. Тут и смеяться не над чем.

Она фыркает и смотрит в окно, ей, кстати, досталось место возле окна. Константин сидит посередине, а у прохода сидит грузный мужчина, который что-то смотрит в своем ноутбуке. Самолет совсем немного трясет. Она цепляется за руку Константина, и он говорит, что было бы очень глупо разбиться в такой ситуации.

– По-моему, ты потерял свое чувство юмора. Больше не пытайся, у тебя совсем не получается. Мне больше не смешно.

– Наверное, ты просто в меня больше не влюблена.

Она подавилась своим яблочным соком, и он сам выглядит каким-то сконфуженным. То есть, наверное, это очевидно, она бы не стала сейчас скрывать. Но когда говорят так прямо, чувствуешь себя в дураках.

– Понятия не имею, почему я так решил. Просто вдруг откуда-то как будто бы всплыло.

– Наверное, просто меня слишком легко прочесть.

– Так ты влюблена или нет? Я что-то запутался.

– Отстань, умоляю. Не больше и не меньше, чем ты.

Самолет продолжает потрясывать, и она немного нервничает. Он продолжает изучать журналы из спинки кресла перед ним. Она кладет голову ему на плечо. Почему-то становится спокойнее, она не засыпает, но опускается в сладкую дрему. Все слышит, все понимает. Но как будто бы на грани сна и бодрствования. А он немного небрежно гладит ее по волосам, и она мурчит как кошка. Они возвращаются домой. Но она понятия не имеет, что делать дальше.

52

Алекс не выходил из дома. Он все это время действительно ждал, пока за ним придут. Пару раз порывался набрать номер Веры. А потом трусливо останавливал сам себя. В какой-то тщетной надежде, что она могла забыть все, что он ей наговорил. Когда на его телефоне высветился номер лаборатории, он даже улыбнулся. Вот оно, началось. Было странно, конечно, что они звонят, чтобы сообщить ему, что он уволен, и встретятся они в суде, и еще что-то, чего он так ожидал. Но, с другой стороны. Кто он вообще такой, чтобы они ради него приходили к нему домой? Все предельно логично, он снимает трубку все с той же улыбкой.

На другом конце провода его спрашивают, почему он не появляется на работе. Он отвечает, что приболел. И ему доброжелательно желают скорейшего выздоровления, уточняют, чтобы он не забыл принести справку о болезни.

– Мы вас ждем в понедельник. Это достаточный срок для выздоровления?

– Да, конечно…

Он растерянно кладет трубку. Снова хочет позвонить Вере. Наверное, она просто решила дождаться его прихода на работу, и тогда она его сдаст. При всех. Жестоким и хладнокровным образом. Он не питает никаких иллюзий. Она, конечно, не была очарована им настолько, чтобы закрыть глаза на то, что он натворил. Ему снова хочется извиниться перед ней. Валерия будет жить, и их план сработал. Он понимает, что если бы знал, что все получится, никогда бы не признался Вере. Ему казалось тогда, что все провалилось, и он все рассказал. Он сделал глупый шаг, за который ему придется расплачиваться. Он так и видит разочарование родителей в нем, в их гордости. Интересно, а как отреагирует этот Константин, когда узнает правду? А, может быть, Валерия ему уже все рассказала. Когда они говорили по телефону, она была полна угрызений совести. Он поставил на кон так много, а она его винила, что не смогла играть в благородство до конца. Нет, он не должен злиться на свою сестру. Она была его самым близким человеком. Они словно близнецы, и он ощущает, что она злится на него. Он злится на нее. Он смотрит на часы. Считает минуты до того момента, как она вернется. Он знает точно, что она первым делом приедет к нему. Она будет на него злиться, он будет раздражен. Но они обнимутся. Обязательно.

И все же он снова и снова пытается набрать номер Веры. Он не может понять до конца, за что она его так наказывает. Да, он поступил некрасиво. Наверное, даже думать о таком было нельзя. В идеальном мире. Но ведь они жили в не идеальном мире. И это было нормально, что каждый был за себя. Он лениво поднимается с кровати. Волосы спутались, он не принимал душ. Холодильник пуст, он даже не может заказать себе еды на дом. Он открывает все шкафы на кухне в поисках завалявшейся еды. Не закрывает их. Находит старую упаковку хлопьев для завтрака. Ссыпает их в тарелку. Возвращается на кровать и пальцами достает горстки хлопьев и закидывает их себе в рот. Решается набрать номер Веры. Он ждет долго, но она, конечно же, не отвечает.

– К чему эта категоричность, Вера? – спрашивает он у автоответчика.

Интересно, она прослушает его сообщение? Он, к примеру, даже не умеет пользоваться автоответчиком. Но Вера ведь может все. И сейчас она легко может его уничтожить. Потому что он раскрылся именно ей. Он набирает номер Валерии, но она, конечно, недоступна. В самолетах до сих пор нельзя говорить по телефону. Такие подонки, как Константин, создают турникеты, которые сканируют твое благосостояние, а поговорить в в самолете до сих пор нельзя. Но Алекс терпелив. Он подождет. Главное, чтобы Валерия успела, пока его не забрали. Очень хочется поговорить с ней вне своего заключения.

Вера, в отличии от Алекса, может прослушать свой автоответчик и умеет. И умеет читать сообщения, которых не так уж много, она почему-то была уверена, что их будет больше. Что ж. Он оказался трусливым мальчишкой. И что она ожидала? Нельзя же сейчас ей ныть, что она в нем разочарована. Не в ее возрасте страдать от того, что симпатии оказались не такими уж достойными. Вообще не в ее возрасте испытывать симпатии к таким молодым и дерзким молодым людям.

Она чувствовала себя обманутой и почему-то преданной, когда он рассказал ей ту историю. Она не может сказать, что ее больше задело. То, что он оказался таким смелым и подлым или то, что она усомнилась в их флирте и чувствовала себя глупо. Он пробирался в ее кабинет, рыскал там в поисках информации. Почему ей кажется, что он ее использовал? Как женщине ей почему-то от этих мыслей становится особенно обидно. Кстати, оказывается, переживания молодых ей не чужды. Даже неприятно, что он не обрывает ее телефон. Она думала, он будет обивать ее пороги, и ненавидит себя за эту девчачью наивность. Она все время гонит от себя эти мысли, потому что иногда появляются совсем уж невозможные, из серии, что она была с ним слишком резкой. Но это мысли десятиклассницы.

Она ходит на работу, надевает теплое пальто. Ежится от холода и кутается в шарф. Стандартная процедура, вроде как ничего и не произошло. Хотя что, в сущности, произошло? Что за идиотские страдания? Она постоянно входит в здание лаборатории, снимает с себя пальто, смотрится в зеркало, подходит к автомату с кофе. Всякий раз собирается пойти к начальству и постоянно это откладывает. На потом. На попозже. Она находит для себя отговорки. Хотя раньше она в таких глупостях не была замечена, всегда строгая, собранная. Жесткая даже. Она старается не потерять себя. Правда, сейчас приближается время очередной лотереи, и все так лицемерно к ней готовятся, что ей приходится притворяться приболевшей, чтобы не участвовать в обсуждениях. А, может быть, кстати, все готовятся и не лицемерно, она же тоже когда-то верила во все эти сказки. Она об этом больше не думает. Слишком много правды и разочарований за последние дни.

Она пьет кофе со своими приятельницами и даже обедает вместе с ними. Сплетничает, хотя пару раз, конечно, ссылалась на то, что очень много работы. Но нельзя вызывать подозрений, у нее совсем нет настроения отвечать на лишние вопросы. Кстати, она почему-то все время ищет глазами знакомую взъерошенную прическу. Иногда даже засматривается на дверь своего кабинета, ей кажется, что сейчас дверь распахнется, и он принесет ей кофе.

– А где Алекс?

На все вопросы о том, где Алекс, она отмалчивается или невольно раздраженно отвечает, что понятия не имеет. Ей не нравится, что ее о нем спрашивают, не нравится, что она ищет его взглядом. Не нравится, что она еще не «сдала» его. Она удаляет его сообщения. Иногда ей хочется ответить. Сказать ему, что он чудовище. Иногда хочется даже увидеть его. У нее была работа, которая давала ей удовлетворение. Потом она потеряла веру в эту работу, и у нее появился Алекс, как бы пафосно это ни звучало. Но она его потеряла. И теперь она ходит на работу, которая не дает ей положительных эмоций, и даже не улыбается от его очередных глупостей или попыток как-то с ней неуклюже заигрывать.

– Вера! А где Алекс? Он же все время крутился возле твоего кабинета. Не заболел ли часом?

Она снова оборачивается на громкий голос одной из своих коллег. Одна из коллег уже высказалась в истинно женской манере, что однажды видела, как Вера вместе с Алексом покидали здание лаборатории, и сощурила глаза таким хитрым образом, что Вера с трудом сдержалась, чтобы не фыркнуть по девчачьи.

– Я не имею ни малейшего понятия, где Алекс. И мне, если честно, совсем неинтересно.

Она вежливо улыбается и, сославшись на работу, отправляется в свой кабинет. Снова прослушивает его последнее сообщение на автоответчик. Удаляет.

Валерия словно знает, что сейчас нужно ее брату. У нее есть свой ключ от его квартиры, но она раньше никогда им не пользовалась. Она опасалась нарушить его личную жизнь и, несмотря на то, что у нее был ключ, и он всегда ее ждал, она предпочитала приезжать к нему, когда он дома, и ей не придется пользоваться своим ключом. Но сейчас совсем другой случай. Он вяло отвечал на ее звонки, и она просто достает ключ, стоя с огромными пакетами с едой около дверей.

Он встречает ее осунувшийся. Такой потерянный, но она бросает пакеты прямо в коридоре и заключает его в свои объятия. И он обнимает ее так крепко, как ребенок. Он так всегда обнимал ее в детстве. Особенно, когда ему было страшно. Он отпускает ее и заглядывает с любопытством в пакеты. Несмотря на то, что все их разговоры не были очень позитивными, после того как она побывала в этом путешествии, они все же были братом и сестрой, и вот в данный момент они снова были едины. Они проходят на кухню. Она качает головой:

– Алекс, ты хотя бы ел? Я уж не говорю о том, чтобы прибраться тут.

Она не удивилась бы, если бы прямо перед ее носом пробежал прыткий таракан. Он садится за стол.

– Подожди, я что-нибудь приготовлю, но сначала уберусь тут.

– Может, сначала приготовишь?

– Ты не ел черт знает сколько дней. подождешь еще пятнадцать минут, чтобы я хотя бы смогла помыть сковороду.

Он послушно складывает руки перед собой и следит за тем, как она быстро и ловко моет посуду. Потом протирает пыль со стола, с раковины. Она выглядит совсем свежей, она даже двигаться стала более уверенно. Все же та болезнь ее действительно изменила. Не верится, что он думает о болезни в прошедшем времени. Он даже любуется, сколько сейчас жизни в его сестре. Она достает большую миску, разбивает в ней три яйца и добавляет сливки. Все это перемешивает. А потом тонко нарезает помидор и забрасывает его в сковороду, заливая все это яичной смесью.

– Я думал, ты меня уже не застанешь. Вера… та женщина, о которой я тебе рассказывал. Я знал, что она меня сдаст начальству, но пока ничего не происходит. Я ей звонил, она не снимает трубку, не отвечает на сообщения, не слушает автоответчик. Я сказал, что я болен. Но послезавтра я уже должен быть на работе. Я не знаю, что мне делать, я совсем не хочу в тюрьму.

Он так по-мальчишески пожимает плечами. В этом столько искренности, она теперь видит, что она – старшая сестра, а он – младший брат. Она садится напротив него, подперев щеку рукой.

– Нужно что-то решать, Алекс. А сначала нужно поесть. Черт. Черт.

Она бросается к сковороде. Огонь был слишком сильным, и ее омлет, конечно же, сгорел. Алекс смеется. Она выглядит расстроенной, но подхватывает его смех.

– Я даже не сомневался, что омлет у тебя не получится.

Они оба смеются, давно они так не смеялись, когда она выкидывает остатки «шедевра» в помойку. Заливает водой сковороду и теперь уже просто методично режет хлеб, кладет на него ветчину, сыр и создает бутерброды. Впрочем, Алекс не возражает и жадно вгрызается в хлебную мякоть.

– А к чему это захоронение самого себя?

– Сестренка, я ждал, что за мной придут. Ты не видела глаз Веры. Она ненавидела меня в этот момент. Она считала меня предателем. Она честная. Она потрясающая и честная, и я был уверен, что она пойдет к начальству в тот же момент. Она играет со мной? Скажи?

– Я ее совсем не знаю. Но мне кажется, она сдала бы тебя гораздо раньше, если бы действительно хотела.

– Ты думаешь, я ей нравлюсь?

Он улыбается своей мальчишеской улыбкой, и Валерия точно может сказать, что его улыбка должна нравиться этой Вере.

– Почему ты здесь, и где твой спаситель?

– Он остался у меня дома. Ведь теперь у него нет дома. Он отдал все ради моего исцеления. А я сказала, что мне срочно нужно проведать тебя.

– Какой рыцарь.

– Он очень хочет с тобой познакомиться.

– Зачем, Валерия?

Она вскидывает брови. Его вопрос заставляет ее нахмуриться. Она ничего не отвечает, только делает новый бутерброд. А Алекс упрямо продолжает:

– Он ведь все равно скоро умрет. Разве мне нужно знакомиться с покойником?

– Какого черта ты это говоришь?

– Он скоро умрет, а я сгнию за решеткой. Это совсем не перспективное знакомство, сестренка.

– Я тебя презираю.

– Но я спас тебя.

Иногда она так злится на своего брата. Он является для нее самым близким человеком, ближе просто нет и быть не может. Но иногда она так же яростно его ненавидит, потому что он высказывает ее мысли вслух. А она трусливо гонит их от себя.

– Даже если тебя не выдаст твоя Вера, нас сдаст Роман.

– Нет, не сдаст. Он тогда был зол. Но как и Вера. Раз не решился тогда, не решится уже никогда. Вроде как мы чисты и счастливы, правда, сестренка?

Она пожимает плечами, но ему на телефон приходит сообщение, которое заставляет его усмехнуться. Он протягивает телефон Валерии.

«Нам нужно поговорить, Алекс. Завтра я заеду к тебе».

Сообщение от самой Веры. Валерия смотрит на него вопросительно.

– Ты недооценила Веру, сестренка. Она меня сдаст. Но перед тем, как сделать это – вдоволь насладится завтра моей беспомощностью и моими мольбами не уничтожать меня. Что ж. Я ей подыграю.

– Может, она просто хочет поговорить…

– Даже твой голос звучит не слишком уверенно. Нет, она думает, что я ей что-то объясню, и она сможет меня понять. Хотя, нет, скорее, она хочет казаться самой себе благородной. Вроде как она завтра хочет дать мне шанс, которым я не воспользуюсь, и ее кристальная идеальная душа будет чиста. Мы ведь все понимаем, что я ничего не смогу объяснить.

– Откуда ты можешь знать?

– А я ее успел хорошо изучить. Ну что ж. Хорошо, что я успел провести время с тобой. И завтра увижу ее. На самом деле все вышло не так уж плохо, правда?

Но Валерия в этом совсем не уверена.

– Останешься со мной, сестренка?

– Мне нужно ехать к Константину.

– Ах да. К ходячему мертвецу.

– Закрой свой рот, Алекс.

– Побудь со мной. У него в любом случае больше времени.

Она качает головой, оставляет все на столе и уходит, хлопнув дверью.

53

Константин выглядит плохо. Она теперь только осознает, что он выглядит болезненно. Или это просто ее воображение все утрирует? Как сказал Алекс? Константин скоро умрет. Она не может об этом не думать, хотя старается гнать от себя дурацкие мысли. Он лежит на диване, укрывшись пледом. Рядом с ним разбросаны крошки, наверное, ел печенье, которое осталось тут еще до ее отъезда. Ее квартира не была обжитой, она ведь жила с Романом. Но перед отъездом она спала здесь, на этом диване и глушила свою печаль в печенье их супермаркета внизу. Она даже не пила вино или кофе, просто запивала простой водой. Она вспоминает свое ужасное состояние, и ей не верится, что это все происходило с ней.

Она садится на край дивана и касается рукой его волос, он открывает глаза.

– Я думал, ты останешься у своего брата.

– Я же обещала, что вернусь. Как тебе здесь?

– Бедно, конечно. Но мне, наверное, нужно привыкать к бедности.

Она шутливо надувает губы, и он ей улыбается. Приподнимается на подушках, принимает сидячее положение.

– Кстати, печенье мерзкое, могла бы и оставить нечто более съедобное.

– Я удивлена, как ты вообще не отравился. Оно старше по возрасту, чем наше знакомство.

– Ты хотела меня отравить, хотя жизнь у меня и так не сахар.

– А я понимаю твою жену. Ты ужасный нытик. Я бы тоже от тебя ушла.

– Но не уйдешь. Потому что мне негде жить, и я остаюсь в твоей квартире.

Она осматривается с таким видом, словно она привела его на помойку и показывает ему язык.

– Теперь тебе не до пафоса, Константин. Привыкай.

Она сначала думает, что нужно бы что-то приготовить, но вспоминает свою неудачу с омлетом для Алекса и бросает эту затею. Берет телефон и заказывает пиццу, когда голос Константина ее прерывает и произносит с улыбкой:

– Скажи, чтобы положили больше ветчины.

Они щелкают каналы, он пытается расспрашивать ее про разговор с братом, она ловит себя на мысли, что ничего из их разговора не может ему рассказать. И ее это гнетет. Она пытается перевести разговор на другую тему. Приезжает пицца, она выходит встречать доставщика и расплачивается с ним в коридоре. У Константина раздается звонок, он берет трубку, на сей раз совершенно не стесняясь присутствия Валерии. Валерия и так понимала, что на другом конце провода его жена. А он зачем-то ставит разговор на громкую связь, и Валерия слышит каждое слово, застыв с коробкой пиццы в дверном проеме.

– Константин, ты уже вернулся? Ты знаешь, я подумала, что вела себя глупо. Я испугалась. Ты же знаешь мой скверный характер, я пыталась забыть тебя с другим, потому что мне было больно. Но ведь… я люблю тебя, Константин. И я думала над твоими словами. Давай начнем все сначала? Попробуем? Ты сможешь меня простить?

Валерия невольно заслушивается ее голосом. Черт возьми, что это за голос! Ей бы петь или читать книги, или какие-нибудь самоучители языков. Валерия бы точно выучила любой язык. Вкрадчивый тон и мягкий голос этой женщины, которую он звал своей Одри, заставили Валерию стоять как вкопанной. Она еще и ловкий манипулятор. Звучит уверенно, но мягко. Валерия с досадой думает, что она бы не могла звучать столь прекрасно. Она стоит в простых джинсах и белой майке с дурацким пятном. В руках у нее дешевая пицца, а эта Одри говорит так, что Валерия представляет ее с бокалом дорогого вина у камина загородного дома. Что за чертовщина.

– Константин?

У нее голос такой властный. Даже сама Валерия вздрогнула и ответила бы. Он тяжело вздыхает. Она слышит его вздох, и ей кажется, что вот сейчас он пожалеет, что спас ее. Потому что он потеряет свою Одри. Валерия даже зажмуривается, когда он произносит:

– У меня не получилось. Ты зря тратишь силы. В моем случае произошел сбой. Ничего не вышло.

– Почему?

– Я не знаю. Я отдал все, и ничего не вышло.

Валерия слышит, что его жена молчит. Он сам молчит. Она сама даже опасается дышать, ей кажется, что будет слишком громко. Он не может сказать ей правду. Валерия и сама понимает, как это ужасно бы прозвучало. И ей становится так грустно. Особенно грустно.

– Хорошо, Константин. Это твое решение. Я могу быть рядом с тобой это время. Мы что-нибудь придумаем.

– Что, например?

– Моя семья, ты знаешь…

– Неужели ты думаешь, что твоя семья откажется от своего влияния и богатств ради меня?

– Не ради тебя. Ради меня.

– Тебе это не нужно.

– Позволь мне самой решать, что мне нужно, я хочу быть рядом с тобой. Мы справимся и что-нибудь придумаем. Ты не должен быть один.

– Так я и не один.

– Константин, я…

– Ты великолепна. И я безмерно тобой восхищаюсь. И я тебе желаю счастья. Я бы только тянул тебя вниз. Спасибо, что позвонила. И спасибо за поддержку.

Валерия слышит, как он отключается, и только спустя минуту заходит в комнату и нарочито бодрым голосом объявляет:

– Аромат пиццы меня сводит с ума. Я так проголодалась.

– Ты говоришь странным высоким голосом. Я и так знаю, что ты все слышала, и не стоит делать вид, что ты оглохла на пару минут и сейчас странно пищишь.

– Я не знаю, что сказать.

– Да ничего не говори. Все в порядке. Давай есть пиццу.

И уже засыпая почти в крошках от пиццы, она произносит:

– Мой брат работает в лаборатории. Мы что-нибудь придумаем. Если будет нужно, я украду эту вакцину. Я обязательно подключу своего брата.

Да, если будет нужно, она снова пойдет по тому подлому пути. Теперь уже она. Она расскажет Константину всю правду. Она найдет человека, который сможет отдать вакцину ему. И она не будет испытывать угрызений совести. Он должен будет ее простить. А если и не простит, то ничего страшного. Главное, подарить ему жизнь, которую она так беспощадно отобрала. Ее это убивало, и она не могла себе простить. Она должна была сделать все, что было в ее силах, чтобы спасти его. Она не заслуживала жизни до тех пор, пока над ним была угроза смерти. Она звала это угрозой смерти, хотя все ведь уже было предрешено?

– Ты сама знаешь, что это все невозможно.

В его голосе, пусть он и звучит слабо, она не слышит отчаяния. И от этого ей становится еще больнее, потому что она не хочет, чтобы он так просто смирился со своей участью. Он уже однажды пытался бороться и бросил борьбу ради нее. Теперь бороться будет она, пусть даже он трижды смиренно примет неизбежный конец. Ее сил хватит на двоих.

– Я придумаю. Ты подарил мне жизнь, а мир подарил мне тебя. Я не могу тебя так просто отпустить. За себя я не хотела бороться. Но за тебя…

И пусть ее слова звучат так пафосно, как будто бы в том любовном романе, который она читала ему буквально неделю назад, но он почему-то улыбается. Наверное, было бы неправдой сказать, что ему неприятно это слышать? Это ведь как признание в любви. Конечно, приятно отражается на самолюбии. Он гладит ее по волосам. Они стали куда более шелковистыми, чем тогда, когда они познакомились, и ему нравится, что теперь они такие блестящие. Нравится пропускать между пальцев пряди. Это завораживает, а может, он от болезни просто потерял счет времени. Она молчит, а он как будто бы слышит, как шевелятся ее губы, когда она о чем-то говорит мысленно сама с собой. Его умиляет, как она строит планы. У него слипаются глаза.

– Давай спать. Не думай об этом.

Ему малодушно хочется, чтобы она за него боролась. И пусть он сам сдался, ему глупо приятно от того, что она не сдается. И когда в ней столько энтузиазма и веры, он почему-то и сам начинает верить, что все могло бы закончиться иначе. Или он просто верит в нее. Он почему-то чувствует, что она может свернуть горы. Хотя ощущение, что он не хочет терять эту жизнь из-за нее, ему совсем не нравится. Как будто бы у него не было другого выхода. Или бы он потерял ее или потеряет жизнь. И так же потеряет Валерию.

54

– Алекс, мы должны что-то придумать для того, чтобы спасти Константина.

Бодрый и взволнованный голос сестры вырывает его из объятий морфея. Он даже не верит, что слышит это абсурдное заявление.

– Ты напилась на радостях?

– Нет, я совершенно трезва, и ты должен мне помочь.

– Валерия. С тобой случилось чудо. Я, по-твоему, что, должен бегать и спасать всех? Твое спасение стоит мне всего. Оно стоит всего этому твоему Константину. Неужели ты думаешь, что если бы был какой-то более простой вариант спасти человека, я бы не выбрал его для тебя? Неужели ты думаешь, что я бы решил пойти на такие риски, когда мог просто пойти в лабораторию и попросить для тебя вакцину? А я вот такой весь из себя рисковый и решил, что надо вот так поиграть? Тебе твоя влюбленность совсем в голову стукнула? Это невозможно, смирись и живи дальше.

– Нет, должен быть какой-то путь.

– Его нет.

– Я понимаю, что вакцины в лаборатории нет. Но я помню, ты говорил, что сейчас ставятся эксперименты и создается вещество, которое позволит аннулировать действие той сыворотки с амнезией. Ты должен найти в лаборатории вещество, которое заставит меня вспомнить, что было в этой клинике, и где она находится. Ты должен придумать, как мне туда проникнуть. Мы вместе придумаем. И там мы украдем вакцину для Константина. Мне просто нужно вспомнить.

– Ты спятила? Меня скоро посадят, а ты несешь эту чушь. Валерия, хватит. Прекрати меня дергать по пустякам. Наслаждайся последними днями с этим своим рыцарем, а мне нужно ждать Веру. Ты бы хотя бы побеспокоилась о брате, и что меня скоро будут судить. Ты хочешь, чтобы я еще что-то вдобавок украл. Если ты таким образом хочешь от меня избавиться, так и скажи, а не придумывай всякую чушь.

– Да никто не будет тебя судить, Алекс… как женщина тебе говорю, иначе давно бы уже судили.

Валерия отмахивается, хотя ее щеки зарделись, потому что Алекс в чем-то прав. Она ведет себя эгоистично и своим поведением не гордится. Она в отчаянии и добавляет, чтобы как-то смягчить ситуацию:

– Ты не будешь ничего воровать из клиники. Это будет моя проблема. Тебе нужно всего лишь одолжить этот тестовый образец, чтобы я вспомнила. Дальше все – мои проблемы. Я обещаю больше тебя не впутывать. Пожалуйста, помоги мне в последний раз.

– Я не собираюсь доставать никакие уколы против твоей амнезии и везти тебя в эту клинику. Я достаточно сделал для твоего счастья, но тебе все мало. Не звони мне, Валерия. Не звони хотя бы сегодня. Я устал от твоего эгоизма. У меня такое ощущение, что скоро ты прикажешь мне сжечь себя, чтобы тебе спокойнее жилось.

– Но, Алекс, я тебя прошу…

– Валерия! Сегодня я не хочу больше тебя слышать.

Он бросает трубку и она не успевает ничего ему сказать. Кусает губы и нервничает, потому что у них совсем мало времени, а Алекс его тянет.

Алекс был раздражён звонком своей сестры, которая теперь думает только о своем Константине. И ведет себя так, как будто бы сам Алекс что-то такое натворил, что теперь просто обязан ей и должен сделать все, что взбредет в ее беспечную головку. Он нервничает так же из-за того, что к нему должна заехать Вера, она уже с утра попросила, чтобы он написал ей адрес и пообещала не задерживаться и не отнимать у него много времени. Он даже не стал отшучиваться, что ему бы хотелось, чтобы она оставалась с ним дольше. Она, конечно, совсем не настроена на флирт. Он даже попытался уложить свои волосы и надел чистую клетчатую рубашку и джинсы. Как только он закончил приготовления перед зеркалом, в дверь раздался звонок.

На Вере было строгое черное пальто до колен, и в руке у нее был зонт-трость. А влажные волосы придавали ей еще более забавный и серьезный вид.

– Там дождь?

– Да, моросит.

В ее голосе стальные нотки, но это как обычно. Ему потребовалось очень много времени, чтобы эти нотки хотя бы немного смягчить. Ему потребовалось пять минут рассказа, чтобы она снова смотрела на него так строго и отрешенно. Он приглашает ее войти.

– У меня тут беспорядок, мы можем выйти в кафе, если ты хочешь?

– Нет, поговорим здесь. Я не собираюсь отнимать много времени.

– Ты так часто это говоришь. Боишься, что я могу решить, что ты пришла провести со мной время? А не просто поговорить?

Она стреляет в него взглядом. От ее взгляда всегда становится неловко, да так, что когда он предлагает ей кофе, у него подрагивают пальцы. Она, конечно же, отказывается. Он с ее позволения наливает кофе для себя. Она сидит на стуле, на его кухне, с идеально ровной спиной и терпеливо ждет, пока он сядет напротив. Валерия обрывает телефон. Он сбрасывает все звонки своей эгоистичной сестры.

– Спасибо, что дала мне время и не сдала меня.

– Не за что. Но это пока.

– Я понимаю. Я все жду, когда уже смогу расслабиться и понять, что все случилось правильно. Почему я еще здесь?

– Я не знаю, Алекс. Я тогда была уверена, что сдам тебя, мне поверят, я готова была выступить против тебя. Я хотела, чтобы тебя наказали, чтобы наказали твою сестру. И ведь я нашла потом этого Константина в архивах. И нашла информацию о том, что он отдал свою вакцину для твоей сестры. Она нигде не значится.

– Я ошибся.

– Когда ты мне тогда это все сказал, мне казалось, что если я узнаю, что у вас все получилось, я сама лично сделаю все, чтобы уничтожить твою подлую семью. Но я верила, что ничего не вышло, и это будет достойным наказанием.

– И было бы.

– Не перебивай меня. У нас и так мало времени. И потом я нашла подтверждение, что у вас все получилось. И почему-то вместо гнева я почувствовала облегчение. Я не знаю, как это объяснить. Может, мне и самой этот Константин показался не таким уж хорошим человеком, хотя это глупое оправдание. Может, потому что я была рада, что кому-то удалось обмануть эту подлую систему. Наверное, поэтому. Внутри меня что-то ликовало. Внутри меня стала жить надежда, что кто-то может получить вакцину.

– Ты не сердишься?

– Нет. Ты для меня умер. Я не желаю тебя видеть и знать. Я в тебе разочарована. Я желаю тебе только всего самого плохого. Но я не сержусь на тебя, Алекс.

Повисает пауза. Каждый из них думает о своем. Он допивает кофе и теперь смотрит куда-то на дно кружки. Она просто рассматривает свои коротко стриженые ногти. Он первым нарушает тишину:

– То есть больше никогда?

– Больше никогда, Алекс. Я тебя не выдам. Я не сдам тебя никому. И это останется секретом, который я унесу с собой в могилу. Но ты должен мне кое-что пообещать.

– Все, что хочешь.

– Не говори «гоп». Видеть тебя больше я не смогу. В лаборатории есть место только для одного из нас. Ты придешь якобы после своей болезни, соберешь вещи и скажешь, что увольняешься. Причины придумаешь сам, но они не должны быть подозрительными.

– Справедливо.

– Если ты не выполнишь наш уговор, я пойду прямиком наверх и расскажу все, что мне известно. Подкреплю доказательствами и…

– Не говори. Я все понимаю. Я сделаю так, как ты хочешь.

– Я надеюсь, что оно того стоило.

Алекс пожимает плечами. Он должен чувствовать облегчение.

Наверное, он его и чувствует. Ему бы хотелось, чтобы она осталась еще хотя бы на тридцать минут. Она, конечно, встает быстро, и он не решается ее попросить. Уже в дверях, когда она надевает пальто и берет свой зонт, он спрашивает:

– Почему ты меня спасла?

– Наверное, просто ты мне нравился.

55

– Я хочу путешествовать. Я устал от этой работы и мне хочется нечто другого, открыть что-то свое. Возможно, я переоценил себя.

Он как будто бы читает по бумажке, когда заявляет об увольнении. Ему задают какие-то вопросы, но, скорее, вежливости ради. И вроде как так нужно по уставу. Он упрямо отвечает, что устал от этой работы, и она ему не подходит. Наверное, в этой лаборатории отпускают не так просто. И он искренне на это надеялся. Что его не отпустят. Что начнут задавать неудобные вопросы. Он бы что-нибудь придумал, но ему самому было бы легче знать, что он занимает не последнее место в лаборатории. Но его не стали удерживать. Ему мягко улыбнулись, подписали какие-то бумаги, которые он уже нацелился выкидывать. И пожелали удачи в его начинаниях. У него не было своего кабинета, но на рабочем месте были какие-то вещи, которые он мог бы оставить. Он снимает бейдж со своим именем. Оставляет его на столе. Проводит рукой по белоснежному халату.

Человека три даже спросили, почему он принял такое решение и не намерен ли его изменить. Но, в общем, жалеть было не о чем, потому что, конечно, никто не собирался провожать его с воздушными шарами. Глупая ситуация. Отдать столько времени и сил этому месту. Он уже видел разочарование родителей, что сын так и не стал ученым. У него на душе какая-то пустота. Он забирает какие-то записи из своего ящика. Пробирка с лекарством, которую надо было отнести в лабораторию, но он как-то забегался и совсем забыл об этом. Просто не хочется ничего здесь оставлять, да и грустно покидать это место без всего. Он чувствует себя огрызком, выброшенным на помойку. Ему в последний раз хочется пройти мимо кабинета Веры. И он проходит мимо двери, за которой находятся все эти экспериментальные вакцины, одну из которых так требовала Валерия. Они еще не разработаны, не протестированы. Он замирает на секунду возле двери, когда та распахивается, и миловидная женщина ему улыбается:

– Алекс, ты почему без халата? Я слышала, что ты собрался уходить? Что случилось, мой хороший?

– Да так…

– Как жаль! Ты ведь такой внимательный юноша. Расскажи, куда ты собрался, и почему такое поспешное решение? Мне казалось, что у тебя даже что-то намечалось с нашей снежной королевой…

Она ему задорно подмигивает, и он улыбается. Ему хочется поскорее убраться отсюда, но он облизывает пересохшие губы.

– Можно войти в кабинет? Не хочу здесь рассказывать о причинах. Все ходят, смотрят, все равно это дается тяжело.

Он делает скорбное выражение лица, и милая женщина, в которой, конечно же, живет сплетница, впускает его в этот кабинет. Она надеется на подробности, наверное, уже нарисовала себе роман Алекса и Веры, из-за которого ему приходится уходить из лаборатории. Она уже представляет, как расскажет об этом коллегам за чашечкой кофе завтра или, может, даже сегодня. Смотрит на него заинтересованно, а он изображает печаль и растерянность, когда пытается сфокусироваться на всех этих пробирках.

– Я устал от этой работы. Мне захотелось все бросить и уехать куда-нибудь в уединенное место. Просто подышать, выдохнуть и не быть связанным с этим смертельным вирусом.

Она кивает понимающе, но видно, что он не дает ей то, что нужно.

– Из-за Веры тоже.

Теперь уже она смотрит заинтересованно. Маленькие глаза так и испытывают его. Милая улыбка превращается в гримасу или ему это кажется. Женщины такие любопытные существа. А ему терять нечего.

– Можно стакан воды, я что-то перенервничал.

– Конечно, мой хороший.

Она поворачивается к нему спиной, чтобы налить воды. Одна из пробирок скрывается в его кармане. Он быстро достает пробирку, которую взял из своего стола, ставит ее на место той, которую только что украл, забрал, одолжил. Неважно. Женщина поворачивается, когда он только отпускает пальцы от пробирки и делает вид, что просто коснулся ее в задумчивости. Он тут же делает вид, что к пробиркам потерял интерес и берет стакан воды.

– Спасибо. Вера мне очень нравится. Но она никогда не ответит мне взаимностью. Такие женщины не смотрят на такого, как я. А мне невыносимо видеть ее каждый день и понимать, что шансов нет.

– Ах, мой милый, какая красивая могла бы быть история!

– Могла бы. Но ее не будет. Я прошу, никому об этом не говорите.

– Конечно, милый, я – могила.

Он разговаривает с ней еще пару минут и уходит. Он понимает, что завтра она всем расскажет, что он был влюблен в Веру, но та его не оценила. Может, это и будет его последним посланием для Веры. В кармане перекатывается пробирка.

Он проходит мимо кабинета Веры. Дверь слегка приоткрыта. Он не может избавиться от искушения и заглядывает к ней. Она поднимает взгляд над столом. Над бумагами. Он ей кивает, улыбается. Она слегка задерживает на нем взгляд и тут же возвращается к бумагам и своему кофе. И больше головы не поднимает. Он усмехается немного грустно и прикрывает дверь ее кабинета.

56

Константин с каждым днем становится все слабее и слабее, теперь они с Валерией гуляют совсем мало, и он все время просит присесть на лавку. А если говорит, что не устал, она все равно видит, что он просто крепится и храбрится. Иногда она его поддерживает сама, что не так сложно, потому что он очень сильно похудел и осунулся, и теперь ей кажется, что она может поднять его самостоятельно. Она научилась готовить сносную пасту и даже не сжигает омлет, но он ест совсем мало и без аппетита. Иногда его тошнит, но он в этом не признается, хотя она слышит, что он включает воду на полную мощность. Он очень бледный, и у него стали выпадать волосы. Недавно он попросил, чтобы она принесла электрическую бритву, и сбрил остатки своих темных волос. Когда он увидел удивленное выражение на ее лице, сказал с улыбкой:

– Я всегда мечтал обрить голову налысо. Я выгляжу более мужественным.

– Ты выглядишь как герой боевиков.

Валерия честно старается ее поддерживать, хотя ей и больно видеть его таким. И дело вовсе не в волосах. На самом деле ему идет даже лысый череп.

Она с трудом узнает в нем того красавчика, которого встретила тогда сначала на улице, а потом в аэропорту. Но он все так же шутит и так же красиво усмехается. А она испытывает к нему все больше и больше нежности. Иногда он просыпается ночью в холодном поту. Иногда долго не может заснуть, и она всеми силами пытается его отвлечь. Она не может позволить ему сдаться. Она ведь чувствует, что если в нем и была вера, что она может что-то придумать, то сейчас эта вера угасает, как и он сам, и его взгляд. Он спит очень плохо. Постоянно встает по ночам и бесцельно бродит по комнате. Кашляет и пьет много воды. Как будто бы внутри его организм иссыхает. Он становится капризным, но старается держать себя в руках. Недавно попросил, чтобы она принесла ему клубники, но ягоды показалась ему неспелыми и он швырнул их в стену. А потом очень извинялся и помогал ей оттирать красные пятна. Валерия не злилась, потому что просто не имела на это никакого морального права. Он старается держать себя в руках ради нее, но если честно, ей бы, может, было спокойнее, если бы он постоянно кричал и доводил ее. А так на душе у нее становится еще более тошно. А может быть, не умела на него злиться вовсе. Она не может рассказать ему правду. Она постоянно порывается, но пока Алекс еще не провел все необходимые тесты того вещества, которое украл из больницы.

– Алекс, молю тебя, поторопись. Он совсем слаб. Он угасает, и я не знаю, сколько у него еще времени.

– Я стараюсь как могу, Валерия.

– Я умоляю. Он стал забывать элементарные вещи. Вчера он не мог вспомнить слово «кружка».

– Я стараюсь, Валерия.

Константин говорит, что ему не нравится и такая жизнь. Он не привык чувствовать себя таким слабым и иногда делает абсурдные вещи, вроде того, что записывается на какой-то марафон бегунов. Она пытается его отговорить, но он огрызается, что не слабак и вполне еще может бегать, и чтобы она не обращалась с ним как с больным. А потом она находит его в коридоре, растерянного и сидящего на полу.

– Я не могу найти свои кроссовки. У меня вообще были кроссовки?

И она гладит его по голове и проводит в комнату, чтобы уложить в кровать и накрыть одеялом, и ждать, пока он уснет. Засыпает он почти сразу, но так же быстро просыпается, его мучает бессонница, а она боится оставить его одного. Поэтому она постоянно не выспавшаяся и сонная. Но это не мешает ей постоянно названивать Алексу в панике и слезно требовать, чтобы он поторопился.

– Он совсем не ест, Алекс. Пожалуйста. Быстрее.

Она нетерпеливо отстукивает пальцами ритм по столу на кухне Алекса. Он шутит, что она научилась готовить, и что Роман был бы страшно недоволен, что, как оказалось, у нее был талант, который она скрывала. Она, конечно, совсем не улыбается этой шутке. И даже смотрит таким стеклянным взглядом. Она, наверное, силится вспомнить, кто это – Роман? Человек, которого, как ей казалось, она любила. Скажи ей полгода назад, что она не будет думать о Романе, она бы ни за что не поверила. На столе все еще стоит паста, которую она приготовила, и она мрачно говорит:

– Я умею готовить только пасту, потому что ее любит Константин.

А потом поправляется:

– Любил. Сейчас он ничего не любит. Мне сложно дается делать вид, что ничего не происходит. И мне хочется сказать ему правду. Я не верю в хороший исход. И я в этом виновна. Но я боюсь, что правда его убьет.

– Он и так на пути к этому.

– Алекс, умоляю, заткнись. Я просто попросила тебя быстрее. Или просто дай мне эту вакцину.

– Я сказал тебе, что пока она не протестирована, последствия могут быть непредсказуемыми.

– Я должна вспомнить, что это за клиника, и где она была.

– Это безумие, Валерия.

– Одна безумная мысль сработала. Пусть сработает и эта.

– Мне осталось немного.

– Я не могу больше ждать.

Алекс качает головой и уходит помыть руки. Конечно, он совершенно не верит в эту затею. Хотя, понимает, что Валерия права, и та затея была так же безумна. Но она была исключением, и никто не ожидал, что она сработает. У Валерии совсем поехала крыша, а он почему-то ей постоянно потакает.

Валерия смотрит на шприц с этим веществом. Слушает размеренный шум воды, пока Алекс в ванной. Действия ее опережают мысли, она хватает шприц и вкалывает себе в плечо, прежде чем Алекс успевает ее остановить. Он вырывает шприц из ее рук, разбивает об пол, но уже поздно. Валерия улыбается и что-то хочет ему сказать, но лицо ее искажает гримаса. В глазах темнеет. Она оседает на пол, он подхватывает ее на руки и укладывает на диван, ругая и коря ее, но она этого уже не слышит. Она проваливается как будто бы в полудрему, хотя дышит и размеренно, но очень тяжело. Он ходит кругами вокруг нее и пытается понять, какими могут быть последствия. Он только старается не паниковать, потому что… ведь не должно быть ничего страшного. Ничего смертельного. Постоянно меряет ее пульс. Пытается решить, стоит ли вызывать скорую. Он понимает, что вызов скорой будет означать конец. Алекс почти в панике, почти в отчаянии.

Благо она открывает глаза достаточно быстро. Почти в тот самый момент, когда его рука уже тянется к телефону, чтобы набирать номер скорой помощи, и будь что будет. Она смотрит на него немного стеклянным взглядом. Пытается проморгаться. Облизывает губы. Взгляд ее становится жалобным. Стискивает свои виски. Он был бы рад, если бы просто ничего не получилось. Просто побочные действия вещества, которое не окажется эффективным. С другой стороны, он понимает, что если ничего не выйдет, она сойдет с ума от горя. И придумает еще что-то. Он же понимает, что теперь она не остановится ни перед чем. Он быстро дает ей стакан воды, она снова укладывается на диван. Смотрит куда-то вдаль немного непонимающим взглядом. Алексу кажется, что это длится вечно.

Она поднимает на него взгляд.

– Я начинаю вспоминать, – шепотом говорит она. Как будто бы боится спугнуть удачу. Резко вскакивает с дивана, не обращая внимания на головокружение. Бросается на шею брату.

– Сработало, Алекс! Я начинаю вспоминать. Я должна скорее бежать домой, у нас мало времени. Отвези меня домой, мы должны все рассказать Константину и спасти его. Мы должны его спасти.

Алекс быстро накидывает куртку на плечи. Он давно не видел Валерию такой активной и полной энтузиазма. Она буквально подпрыгивает на месте, когда они едут до ее квартиры. Она что-то постоянно пишет на листочке бумаги, найденном в сумочке. Она записывает как проехать в клинику, что происходит в клинике. Боится, что вещество может потерять свое действие. Она рассказывает, как они назовут их с Константином детей. Но даже если он ее не простит, она не будет в обиде. Ей, главное, его спасти, и чтобы вернулся тот Константин, с которым она тогда познакомилась.

– Там был ресторан, Алекс. И рояль. Как в дорогом отеле. И я до последнего не знала, что он отдаст мне свое место. И меня это не беспокоило. Я, правда, уже не хотела. И знаешь… он улыбался мне. А я кричала и вырывалась.

Она вдруг улыбается с такой нежностью и даже какой-то детской трогательностью.

– Он сказал, что тоже в меня влюбился. И крепко держал меня за руку.

57

– Константин, у меня прекрасные новости!

Она влетает в квартиру, на ходу скидывает с себя шарф. Даже не снимает обувь. На улице был дождь, и теперь ее кеды оставляют следы на полу по мере ее следования.

– Константин, скорее, ты должен собираться, по дороге я все объясню.

Она суетится и заглядывает в спальню. Константина там нет. Ни в гостиной, ни на кухне. Алекс робко предполагает:

– Может быть, он вышел пройтись…

Но она смотрит сквозь Алекса, как будто бы его тут вовсе нет. И, конечно, даже не слушает.

– Константин!

На столе на кухне стоит чашка с еще не остывшим кофе. Он наливал себе кофе. У нее дрожат руки, и Алекс проходит к ней, трогает ее за плечо, но она сбрасывает его руку. Хватает эту чашку кофе, чтобы принюхаться, как будто бы это может ей о чем-то сказать и подсказать. Почему-то с чашкой кофе бросается в сторону ванной.

– Константин…

Ее голос звучит так тихо и кажется до того напуганным, что даже Алекс застывает как вкопанный. Алекс думал, что она не может быть более напуганной, но сейчас его повергает в состояние ужаса этот ее голос и то, каким надтреснутым он кажется. Она распахивает дверь. Алекс внутренне весь напрягается и у него ощущение, что даже его сейчас вот-вот стошнит. Алекс слышит звук разбитой чашки. Об кафель это всегда чертовски громко.

Валерия издает такой вопль, что ему хочется зажать уши. Он бежит в сторону ванной. Дверь почти слетает с петель, когда он широко ее распахивает. Валерия сидит на полу и прижимает к себе голову Константина. Мертвенно бледную. Алекс видел Константина только лишь на том фото в компьютере у Веры, когда они с Валерией подписали ему смертный приговор. Но даже он видит, что тот Константин с обаятельной усмешкой остался в прошлом. Хотя, это, конечно, звучит очень цинично.

– Он холодный. Алекс, он холодный. Принеси плед. Принеси плед, мы должны его укрыть! Ему холодно, он весь замерз…

– Валерия, нет…

– Неси плед, черт возьми!!!

Она рыдает так громко, что Алекс ничего не может придумать, кроме как действительно принести плед. И, да, это ему кажется нелепым. Он опасается, как бы у Валерии совсем не случилось психическое расстройство. Он протягивает ей плед. Она перехватывает его дрожащими руками. Она покрывает поцелуями лицо Константина, гладит его по волосам, шепчет:

– Ничего, сейчас ты согреешься. Все будет хорошо, я нашла выход. Совсем скоро ты снова будешь дышать. Мы вместе прыгнем с парашютом. А знаешь! Может быть, ты снова будешь со своей Одри. Я совсем не против, я буду за вас молиться. Ты только согрейся и позволь мне все исправить, Константин.

Она сжимает руку бездыханного Константина. Алекс даже не решается сказать ей, что Константин уже не ответит, и не стоит просить у него прощения. И слезы, наверное, нужно приберечь. Она пытается нащупать его пульс.

– Алекс, у меня руки дрожат. Я не могу понять. Потрогай пульс, скажи, что он жив. То есть, конечно же, он жив. Но почему я не могу никак нащупать его пульс, Алекс…

Алексу не нужно даже трогать пульс, чтобы понять: Константин мертв.

– Валерия, он… он мертв.

Алекс качает головой, и она роняет голову на грудь бездыханному Константину.

Она долго воет, словно раненая волчица. Долго прижимает его голову к себе. Долго просит у него прощения и рассказывает всю историю от начала и до конца, как будто бы он может ее услышать. Она просит у него прощения и разговаривает с ним так, словно он ей отвечает. Даже издает смешки сквозь слезы, как будто бы он только что пошутил. Если бы Алексу не казалось, что она сошла с ума, он бы подумал, что она слышит Константина. Сам Алекс стоит в дверях и нерешительно переминается с ноги на ногу. Он не знает, что делать. Пару раз он робко попытался позвать Валерию, но она шикнула на него:

– Ты не видишь, что мы разговариваем?

От своих рыданий она даже кашляет. Как сокровище прижимает к себе Константина, хотя, наверное, он и стал в какой-то момент ее сокровищем. Его волосы мокрые от ее слез, а она все продолжает раскачивать его на своих руках. Убаюкивать.

– Ты спи, Константин. Тебе нужно поспать, нас ведь ждет долгая дорога. Спи и не беспокойся, я рядом с тобой. Я всегда буду рядом. Тебе страшно, Константин? Я рядом, тебе не должно больше быть страшно. Все будет хорошо…

Алекс не может сказать точно, через какое время он смог оттащить ее от тела Константина, и как она рыдала теперь уже у него на плече. Он пытался ее успокоить, но разве это может быть возможным? Валерия только что потеряла человека, который отдал за нее жизнь. То есть это было понятно и тогда. Но сейчас в ее ванной комнате лежало его бездыханное тело, и все вдруг стало таким пугающе реальным. Она дрожала и винила во всем себя. И Алекс не мог ей ничего ответить. Он был рад, что сейчас на месте Константина не лежит мертвецки бледная Валерия. С другой стороны… весь смысл был потерян. Потому что часть, огромная часть Валерии умерла вместе с Константином.

58

Валерия не была на его похоронах, никто даже не знал, кто она такая. Она смотрела из-за угла на то, как печальны его родители, как что-то говорят друзья, и как потрясающе красивая девушка утыкается в плечо одному из его друзей. Она тут же узнает в ней ту самую Одри с великолепным голосом и такой властью над Константином. На ней черное платье, черный платок, туфли на высоких каблуках, и Валерия все равно понимает, что выглядит «Одри» просто сногсшибательно. Даже в такой момент. Валерия выглядит ужасно, разбитая, тощая. В голове даже вертится дурацкая мысль, что если бы она успела и у нее все получилось, Константин все равно вернулся бы к Одри. С такими, как Валерия, не остаются до самого конца. Но она снова начинает плакать, потому что она была бы согласна и на этот исход, лишь бы он был жив.

Валерия постоянно всхлипывает и не видит больше половины из того, что творится на похоронах. Она все время думает о том, как познакомилась бы с его друзьями, с его семьей. Думает, как они могли бы вместе путешествовать. О ней никто и не знает, и слава Богу. Она смотрит на большую семью, которая никогда не станет ее семьей. И почему-то умудряется тосковать даже по тем людям, которых она не знает. Отец Константина очень похож на него самого. Такой же смуглый, с такими же мягкими повадками. Мама – миниатюрная женщина, лицо которой Валерия так и не сумела рассмотреть, потому что та постоянно прижимала к нему платок и утирала слезы. Его друзья держались сдержанно, спокойно. Они о чем-то перешёптывались, но тени на их лицах говорили о том, что им будет не хватать Константина. Она не может представить себе на этой земле хотя бы кого-то, кому не было бы одиноко без него. Ей стало очень пусто. Она не может похвастать тем, что знала его долго. Но она определенно знала его хорошо.

Когда все рассаживаются по машинам, она подходит к свежей могиле и кладет цветы. Снова просит у него прощения и гладит фотографию, на которой он такой, каким она его помнит.

– На твоем месте должна была быть я. Все случилось неправильно, и виновата в этом только я.

Она знает, что он бы ее простил. Но она себя не простила и не простит никогда. Эта идея изначально показалась ей ужасной, нечеловечной. Но она изначально не верила в ее успех. Она не могла и подумать, что кто-то может захотеть отдать свою жизнь ради нее, она никогда не верила в такие сказки, даже когда читала о них в любовных романах. Ни она, ни Алекс до конца не верили, что их план может оказаться успешным. Это было отчаяние, и она ненавидит себя за то, что отчаяние к чему-то привело. Ей все еще кажется, что это дурной сон. Идет дождь, и она сидит на мокрой земле. У нее даже нет капюшона. Она просто дрожит от холода, но не может покинуть Константина. Ему ведь так холодно одному.

– У меня не осталось ничего от тебя. У них у всех есть твои вещи, твои фото. А у меня нет ничего, кроме воспоминаний. Я забываю твой смех. Прости, я забываю твой смех. Скоро мы увидимся. Я не могу жить так, не помня твоего смеха. Я так скучаю, Константин. Я так по тебе скучаю…

Она не отвечает на звонки Алекса. Наверное, какое-то время им не стоит общаться, хотя он ее очень поддерживал. Но, глядя на него, она понимает, что это она погубила Константина. Она здесь. Она жива. А его больше нет. Алексу тоже сложно. Валерия, как истинная женщина, винит его, потому что это была его идея, хоть и молчит. Он винит Валерию, потому что считает, что старался ее спасти, а из-за ее сомнений и истерик он потерял ту единственную женщину, которая ему нравилась.

Алекс предпринял несколько попыток связаться с Верой, думая, что она сможет его простить. Если Валерия была уверена, что Константин бы ее простил в любом случае, то Алекс понимал, что Вера была другим человеком. И даже если в глубине души она его простила, это ничего не значило. Она все так же не брала трубку. Он, скорее, по инерции ей набирал. Он не успел привязаться к Вере так, как Валерия была привязана к Константину. И он даже немного завидовал. Ему бы хотелось ощущать такие чувства и эмоции.

59

Вера все так же работала в лаборатории, она научилась не думать о том, как все здесь цинично. Она ведь теперь знает, что, в принципе, шанс есть. Нужно просто найти безумца, который отдаст свое место. Нужно просто быть безумным или найти безумца. Она все равно продолжала искать взглядом Алекса, хоть это и получалось как-то не контролируемо. Хоть это ей и не нравилось. Как это может нравиться? Это ее слабость. И кажется странным, что какой-то мальчишка стал ее слабостью. Она считала себя очень сильной женщиной, и она действительно таковой являлась. Но, видимо, это правда, что даже очень сильным женщинам порой не хватает любви. Ей было одиноко, как бы там ни было. Она любила свою квартиру и любила проводить время в одиночестве, но ей нравилось ощущение, когда она приходила на работу и знала, что сейчас Алекс появится в дверях ее кабинета с неизменным стаканчиком противного кофе из автомата на их этаже. И ей даже стал нравиться этот кофе, хотя раньше она старалась его пить не так часто. А порой Алекс даже приносил ей батончик мюсли или шоколадку. В этом не было ничего особенного, но она почему-то по этому скучала. Может быть, она просто скучала по нему, но признать, что ей не хватает постоянного кофе и батончиков было проще, чем признать, что у нее есть какие-то эмоции к какому-то мальчишке. Она бы не могла признать свои эмоции даже по отношению к кому-то, кто, как она считала, был ее уровня. Что уж говорить об этом взъерошенном странном парне.

И все же, когда он писал ей свои пылкие письма или оставлял сообщения на ее автоответчик, ее сердце невольно делало кульбиты. Она никогда ему не отвечала, но надеялась, что однажды он сделает мужской поступок и, возможно, встретит ее возле ее дома или возле лаборатории, может быть, пошлет цветы. Глупо и по-детски было на это рассчитывать и вообще думать об этом. Она чувствовала себя школьницей в очередной раз. Но за просмотром очередного фильма про любовь или про подростков, которых убивает маньяк, это неважно, она думала, что он мог бы сделать поступок, а не просто забрасывать ее не такими уж частыми сообщениями. Но это даже в ее голове звучало так жалко, что она бы из принципа не стала отвечать на звонки и сообщения. Она скучала, и, наливая себе вечером очередной бокал вина, когда ела китайскую кухню в одиночестве, пролистывая новости на айпаде, ей хотелось ответить даже на самые дурацкие его сообщения. Она выдерживала. Наутро снова отвлекалась на работу и дала себе установку, что дело просто в скуке. Конечно, он так и не совершил ни одного мужского поступка. Конечно, это было даже хорошо. Потому что если бы он хотя бы просто прислал ей букет цветов, она бы не выдержала, и вся ее строгость покатилась бы к чертям. Она сумела сохранить свое лицо, благодаря его трусости. Так она себе объясняла эту ситуацию.

Конечно, она не страдала бы и не скучала по нему всю жизнь. Это были далеко не те эмоции и чувства, и не та привязанность. Прошло совсем немного времени, прежде чем Вера совсем забыла, кто такой Алекс. Наверное, в этот момент он мог бы даже вернуться в лабораторию, и ей бы, в принципе, было все равно. Жизнь такая штука, и она быстро успокоилась. Она стала пить на работе не кофе из автомата, а чай, и та привязанность к воспоминаниям быстро остыла. А однажды утром она просто налила себе кофе из автомата, не подумала об Алексе и поняла это только под конец рабочего дня.

60

Когда «Одри» узнала о смерти Константина, то, если честно, она даже выдохнула с облегчением. Так нельзя, и она сама понимала, что это некрасивые и неправильные мысли, о которых она никогда и никому не говорила вслух. Она сама его оставила и повела себя эгоистично, но также считала, что ей было не в чем себя винить. А, когда она от него ушла, то, в общем, поняла, что он никогда не был «ее» человеком. И эта мысль была простая, но для нее спасительная, хотя, если уж честно, нельзя сказать, что ее это как-то сильно беспокоило. Но Константин ее не отпускал. Если бы он только понимал, что, скажи он ей, что встретил Валерию, то и самой «Одри» стало бы лучше. Легче. Проще. Она бы могла его поддерживать, не думая, что разбивает ему сердце. Она быстро к нему остыла, но все же считала его своим родным человеком. Для нее он всегда был слишком беспечным, а шутки его она считала глупыми. Он был очаровательным. Но он не подходил ей. На данный момент непривычно говорить о нем в прошедшем времени.

Она сама не знает, зачем был ее самый последний звонок ему, когда она хотела начать все сначала. Потому что она ведь не хотела. Где-то в глубине души она совсем этого не хотела и просто действовала так, как надо было действовать. Она ведь всегда и все делала идеально и безупречно, как она могла здесь ошибиться и оступиться? Вот и решила, если сейчас он исцелился, она будет с ним какое-то время, а потом они оба примут решение, что ничего у них не выходит. Она всегда жила по плану, и даже тот звонок ему был частью ее плана. И это только выглядит цинично. Ей действительно было стыдно и паршиво на душе, что она связалась с другим мужчиной почти сразу же после того, как оставила болеющего Константина. Можно сказать, что влюбилась в другого. В того, кто был здоров, с кем она отдыхала душой и телом. Конечно, за это она немного себя винила, потому что это было не слишком нормально. Она хотела как-то искупить вину перед самой собой. Поэтому продолжала ему звонить, когда он ей говорил, что скучает, она, прислушиваясь к своему сердцу, понимала, что не может ответить тем же. Она понимала, что не скучает, но сказать об этом было жестоко. Она никогда не отличалась потребностью или желанием юлить и не говорить прямо. Но здесь все усложнял его вирус. И поэтому она была вынуждена отвечать не так, как ответила бы она при другом состоянии дел, в другом положении. И это ее раздражало, потому что ей всегда хотелось быть самой собой.

Она долго думала и позвонила ему тогда, и предложила начать все сначала. Она закончила те отношения, которые ее наполняли.

– Я должна быть с Константином.

– Но ты ведь не любишь его.

– В данный момент я ему нужна.

– А что потом?

– Я ему нужна.

От этого диалога ей самой было неприятно и плохо, и она действительно переживала. Тот мужчина затронул струны ее души. Но она ушла. И ушла ради чего? Чтобы Константин сказал, что он все бросил и послал ее к черту. И это ей не было обидно. Ей было обидно, что она все бросила, а осталась ни с чем. Но она не успела начать переживать. До нее это даже не успело дойти, если уж честно.

Ей позвонили и сообщили, что Константина больше нет. Она все еще была его женой. И поэтому была одной из первых, кто узнал об этом. Она сняла трубку. Смешно говорить об этом, но стоило раздаться звонку, как она почувствовала, что это касается Константина. Но сердце ее не билось. Она кивнула, когда ей сказали, что Константин умер. У нее спросили, слышит ли она. Как будто бы такую новость можно не расслышать. Она нажала на отбой и сначала просто пошла и налила себе чай. Посмотрела в окно, подумала о том, что погода какая-то странная – то холодно, то тепло. Потом по ее щекам потекли слезы. Она плакала, вспоминая об их знакомстве, и каким он показался ей красивым. Плакала о воспоминании, как он предложил ей выйти замуж. Плакала о том, как они много путешествовали и как много мест так и не увидели. Плакала о том, что у нее действительно, наверное, теоретически была возможность ему помочь, даже после того, как он сказал, что это конец. Но она думала о своем благополучии и благополучии родителей. А сейчас она жалела, что так и не попыталась его спасти. Она плакала, но не горько навзрыд, а стоя на балконе с ароматным чаем и закурив свою излюбленную сигарету. Она поплакала и даже посмотрела их общие фото на телефоне, кстати, они уже были совсем далеко. Ей пришлось долго листать ленту. Не стоит ее винить, она, правда, старалась, он был ее родным человеком, но она ведь давно смирилась с его смертью. И понимает, что просто ее ждала. Она не верила даже в его волшебное исцеление.

А потом она выдохнула. Когда слезы высохли, она задумалась, какое платье стоит выбрать на его похороны. Она понимала, что он больше ей не позвонит. Что теперь его больше нет, она свободная женщина. Константин больше ей не позвонит. Она смотрела на их общие фотографии. Он красиво улыбался с них. Она пыталась нащупать в себе ощущение, что она по нему страдает. Но не получалось. Она его давно отпустила. Хотя и ласково прощалась с ним.

– Мой дорогой Константин.

61

Алекс скучал по работе, он долго не мог взять в толк, чем ему теперь заниматься. Он спал до двенадцати, завтракал, потом бесцельно прогуливался. Валерия с ним не общалась. Он ей упрямо звонил, но она сбрасывала его звонки и только потом писала: «Я в порядке».

Наверное, чтобы он не думал, что она там с собой покончила с горя. Она злилась на него, и он это понимал. Точнее, он понимал сам факт, что она злится, но не более того. Ему было невдомек, почему она ведет себя так, словно он один был во всем виноват и силой заставил принять то решение. Неблагодарная девчонка, но она все же оставалась его сестрой. И он переживал за нее. Она же вся погрязла в своих страданиях и не видела, и не слышала ничего, кроме того, что ей больно, плохо, пусто и еще куча эпитетов, которыми она наделила свое разбитое состояние. Можно подумать, что Алексу было просто. Он потерял работу, ему пришлось искать что-то новое, но нельзя сказать, что его с радостью везде брали. И теперь он работал в какой-то больнице, чуть ли не медбратом, потому что что было единственное место. Он приходил домой, и у него не было ни любимой работы, ни Веры, ни теперь еще и Валерии, которая таким наглым образом взяла и лишила его сестры. Алекс постоянно звонил ей, но она упрямо говорила, что ей нужно побыть одной, что ей нужно разобраться в себе.

Он звонил Вере и оставлял ей сообщения. Ему хотелось еще хотя бы раз пройтись с ней по парку или просто послушать ее голос. Он не был влюблен и не сходил с ума, просто, как бы она ни отрицала, между ними было нечто родственное. Потом он злился на нее, потому что она заставила его покинуть лабораторию. Злился, что она не отвечает на звонки, как будто бы он весь мир смертельно обидел. И тогда обещал себе, что больше никогда не наберет ее номер. Так же пытался не набирать и номер сестры. Если они в нем не нуждались, то почему он должен за ними бегать.

Валерия появилась на пороге его квартиры спустя пару месяцев, когда он уже не ожидал. Она была бледная, какая-то зажатая, глаза ее погасли, она просто тенью прошла в гостиную. Он предложил ей кофе, и она всего лишь кивнула. У нее даже голос стал каким-то другим, более тихим, хотя она никогда не разговаривала громко. Эти перемены его немного напугали. Но она держалась и больше не плакала.

– У тебя так чисто. У меня дома бардак.

– Я же долгое время был без работы. Мне было совсем нечего делать, вот и убирался.

– Это успокаивает?

– Да нет. Не успокаивает.

Она забирается на его диван с ногами и двумя руками обхватывает чашку с кофе. Наверное, у нее какие-то воспоминания сейчас проносятся в голове, потому что она выглядит задумчивой. Но она молчит. И спасибо ей на этом. Алекс, конечно, очень рад ее видеть, но ему бы не хотелось снова обсуждать, что они «натворили», и как она винит во всем себя и как считает, что она должна быть на месте Константина. Она щадит его чувства и даже улыбается:

– У тебя такая холостяцкая берлога. Раньше мне так не казалось, а сейчас с непривычки прямо в глаза бросается.

– Ты же знаешь, что мне сложно встретить кого-то, кто разбавил бы мой холостяцкий образ жизни.

– Знаю. Почему ты не заведешь собаку?

– А ты почему не заведешь?

– У меня аллергия.

– Нет у тебя никакой аллергии.

Она смеется, когда он так громко восклицает. И ему нравится слышать звук ее смеха. Нельзя сказать, что он такой же, как был раньше. Она как будто бы заново учится смеяться, он бы не стал утверждать, что за все это время она хотя бы раз просто улыбнулась. Но ему нравится, что она еще способна испытывать какие-то положительные эмоции. Алекс улыбается.

– Тогда и у меня аллергия. У нас же все похоже.

– Да… в нас похожего много.

– Валерия… нужно жить дальше.

Она даже не поднимает на него взгляда, как будто бы он говорит в пустоту, но он знает, что она его слышит. Валерия делает глоток кофе.

– Вкусный кофе, это кофе машина?

– Нет, растворимый.

– Я всегда обожала растворимый кофе, а Константину он никогда не нравился. Он поражался, как я могу пить эту гадость.

– Я тоже поражаюсь.

– Но ты сам его пьешь.

– Нет, он здесь для тебя. Я предпочитаю чай.

– А я люблю кофе.

Им сложно разговаривать пока еще, они как будто бы заново учатся быть не чужими. Но у них такое уже бывало, они все равно всегда будут вместе. Все уйдут, а они будут вместе. Они какое-то время молчат. Она словно не слышит этого его «нужно жить дальше». Он повторяет:

– Валерия… дорогая. Тебе нужно отпустить это и жить дальше.

– А у тебя есть еще кофе? Что-то мне не хватило одной чашки.

Он с тяжелым вздохом делает ей еще одну чашку кофе. Она рассеянно смотрит в одну точку. Он ставит кружку перед ней.

– Алекс, я знаю, что нужно двигаться дальше. Я знаю, что нужно отпустить. Я стараюсь. Мне тяжело, Алекс, потому что я виновата в том, что его больше нет. И я жду наказания. Я хочу принять это наказание.

– Не говори глупости, Валерия. Хватит винить себя. Неужели это то, чего бы хотел Константин?

– Зачем ты манипулируешь, используя его имя?

– Я люблю тебя, Валерия. И хочу, чтобы ты прекратила себя корить. Все вот так случилось, постарайся принять это.

Она улыбается. Улыбка у нее стала совсем не такая, как была. Раньше она была жизнерадостной. Немного робкой, но в ней была жизнь. А сейчас она улыбается, но глаза ее пустые. Они уже не такие изумрудные, какие были. Раньше ее глаза были такими же яркими, как трава после дождя. Он смотрел в зеркало, его глаза такими и остались. А ее глаза стали другими. Как будто бы цвет развели водой. А, может, и развели, но слезами. Она слегка укладывается на диван.

– Можно я немного посплю у тебя? Я устала от одиночества, просто немного посплю.

Она прикрывает глаза, он укрывает ее одеялом. Она спит беспокойным сном, и он невольно задумывается о том, спала ли она за это время хотя бы раз нормально?

– Она понемногу приходит в себя, Роман.

– Спасибо, что сообщил. С ней все в порядке?

– Как ты думаешь?

Алекс кладет трубку. Он никогда не одобрял Романа, да и сейчас тот казался ему подонком, который просто хочет потешить свое самолюбие и вернуть Валерию. И, наверное, с его стороны было неправильным не оберегать сестру, а помогать Роману и как будто бы подталкивать их на те разрушительные отношения. Но Алекс понимал, что Валерия в данный момент точно ни на кого не переключится, а Роман – это хотя бы родное и нечто уже изведанное, и она может отвлечься. Алекс часто принимает неверные решения, и, конечно, этот момент не исключение. Он иногда и сам понимает, что куда-то его уводит не в ту степь. Что нормальный брат послал бы к черту этого красавчика Романа и не подпустил бы к сестре на пушечный выстрел. Но Алекс не слишком дальновидный. Он всегда принимает решения здесь и сейчас. И ему кажется, что Роман это именно тот человек, который может отвлечь Валерию. Ведь когда-то у Валерии были к нему чувства. А думает ли Алекс о том, что этот подонок может измениться… с одной стороны, почему бы и нет. С другой, он не задумывается об этом.

– Я причинил много боли и зла Валерии. Мне хочется это все исправить, Алекс. Я знаю, что ты меня ненавидишь, да и правильно. Она все же твоя сестра, но это наши с ней отношения. И у нас было много всего, и она сама не всегда вела себя как ангел. Да, я крупно облажался, но я надеюсь, что у нас с ней есть шанс, раз уж все так вышло.

– Ты ведь можешь выбрать любую. Зачем тебе снова возвращать ее?

– Я не знаю.

– Чувство вины?

– Наверное, оно тоже есть. Но вообще я скучаю по тем моментам, когда она ждала меня дома и писала свои картины.

– Свои бездарные картины.

– Валерия сейчас сама не своя, Роман. Она превратилась в тень той Валерии, которой она была. Она все еще любит Константина.

– Если бы я вел себя иначе, то все могло бы быть по-другому. Я знаю, что в это верится с трудом, но она действительно была для меня особенной и дорога была по-особенному.

– Она никогда в это не поверит.

– Поверит, Алекс. У нас было много всего хорошего. Но ее обиды слишком перевесили. Она была обижена на меня.

– Ты спал с другими.

Роман молчит. Наверное, на это ему сказать нечего, хотя это, конечно, не в стиле Романа. Такие мужчины, как он, всегда знают, что сказать. Алекс действительно силится понять, зачем Роману возвращать Валерию. Алекс совершенно не понимает. Когда-то Валерия сказала ему, что у них с Романом были моменты, когда она была счастлива. И сейчас именно ради этих моментов Алекс разговаривает с ним, сообщает о том, что творится с его сестрой. Он всеми силами хочет ей помочь. Почему он тот, кто всегда вытаскивает ее, но всегда остается крайним?

62

Через полгода после похорон, когда она научилась хотя бы выходить самостоятельно и не напоминала живого мертвеца, она случайно столкнулась с Романом. Конечно, эта встреча была, можно сказать, подстроена Алексом. И Валерия понимала это в глубине души, но не придала значения. Если честно, она вообще мало чему придавала значение после того, как все произошло. Роман как обычно выглядел роскошно, чего нельзя было сказать о ней. На нем была светлая рубашка, и даже сквозь ткань можно было увидеть натренированные мускулы. Раньше она была бы восхищена, и он бы точно привлек ее физически. Как бы там ни было, но физически он привлекал ее всегда. Но сейчас она просто провела рукой по своим тусклым волосам, инстинктивно пытаясь прихорошиться, но быстро бросила эти попытки. Все равно они не были активными.

– Я искал тебя. Спрашивал у Алекса, где ты и что с тобой. Он мне все рассказал.

Странно, но голос его звучал не так самонадеянно, как обычно. Ей даже показалось, что он действительно о ней переживал. Да и Алекс говорил ей вроде бы, что Роман ею интересовался, но она, если уж честно, не уверена, что слушала его внимательно. От имени «Роман» больше не шли мурашки по коже, и она могла спокойно оценить его привлекательность и мужественность. Роман бы скривился, если бы она ему сказала, что больше не ощущает себя живой без Константина. Она знает, что Роман бы ей сказал, что это глупо и убого, что жизнь не должна ограничиваться одним человеком, и что это лишь показывает, какая она не самодостаточная. И она бы не стала даже отрицать. Если раньше ее бы это огорчило, и она бы пыталась доказать Роману, что она не полное дерьмо, то сейчас готова признать, что очень слабая, и смыслом ее жизни в какой-то момент стал Константин. По крайней мере, смыслом жизни счастливой, если бы ей хотелось себя оправдать. Впрочем, ей и оправдывать себя не хочется. Да, слабая. Да, потеряла смысл жизни без Константина. Она бы заплакала, но к этому моменту слез уже не осталось. Она лишь сдавленно ему улыбнулась.

– Ты извини, что я тогда себя так повел… я просто психовал, это глупое поведение. Вы с Алексом казались мне безумцами, и еще мне не хотелось быть втянутым во все это. Я был уверен, что вас поймают, посадят, что ничего не выйдет. Наверное, я думал, что это нужно предотвратить. И я тебя ненавидел на тот момент. Ты вела себя как ребенок, как глупая и несмышлёная девчонка.

– Нет. Было бы лучше, если бы ты ему все рассказал. И он был бы жив. Я, правда, тогда уже не собиралась идти до конца. Я всего лишь хотела держать его за руку, когда он исцелится. Я не лгала тебе, Роман. И я была глупой, несмышленой девчонкой. Ты оказался правым во всем, и тебе не за что извиняться. Было бы правильно, если бы ты ему все рассказал. Если бы он меня возненавидел, но был бы жив.

– Тогда была бы мертва ты.

– Да.

Она пожимает плечами. Как бы это ни звучало, но она уже давно не боялась смерти. Да нет, она точно может сказать день, когда перестала бояться смерти. День смерти Константина. Она каждый день ходит к нему на могилу. Однажды столкнулась с его матерью, случайно. Миниатюрная женщина с потрясающе правильными чертами породистого лица. Она вопросительно посмотрела на Валерию, когда та поднималась с земли. Валерия стала извиняться и чувствовала себя смущенно и глупо.

– Вы кто?

Голос матери Константина оказался мягким, но в то же время хорошо поставленным. Обычно такими голосами обладают профессора в университетах. И от таких голосов сразу становится не по себе и начинаешь бояться, что тебе поставят плохую оценку или начнут ругать, что ты не сделал домашнее задание.

– Я знакомая Константина.

Наверное, ответ был неправильным, потому что миниатюрная женщина нахмурилась. Валерия почувствовала себя еще более неловко.

– Меня зовут Валерия.

Она протягивает руку для знакомства, и миниатюрная женщина пожимает ее. Щурится, как будто бы силится вспомнить ее лицо. Неожиданно ее взгляд становится сияющим. Она улыбается, и словно зажигаются тысячи солнц.

– За несколько дней до смерти Константина, мы с ним разговаривали. И он сказал, что встретил женщину своей жизни. Он сказал, что встретил ту, с которой ему бы хотелось провести всю жизнь. В любом мире. И он назвал имя этой женщины, но с этими событиями оно вылетело у меня из головы. И я все пыталась понять, что это за таинственная женщина. А сейчас я вспомнила то имя, которое он тогда назвал. Валерия.

Теперь уже по щекам Валерии текут слезы, хотя она клялась себе, что не будет плакать. И миниатюрная женщина обнимает ее по-матерински. И успокаивает.

Они снова съехались с Романом, спустя пару недель. Наверное, это не было нужно ни Валерии, ни ему. Ему хотелось потешить свое самолюбие, да и вроде как он чувствовал какую-то ответственность за нее. Они и сами не могли объяснить, зачем снова пробовали. Она, конечно, снова не готовила, хотя и пыталась слушать, что он рассказывал, но никакой заинтересованности не было. Он это чувствовал, но боли не испытывал. Кстати, такие мужчины, как Роман, никогда не испытывают боли. Он снова игнорировал ее. Он быстро осознал, что их воссоединение было ошибкой. Они могут быть неплохими приятелями, но они не могут быть парой. Он чувствовал, что она любила другого, а он сам, наверное, просто не любил никого. Она заглянула в его телефон через плечо и увидела, что он договаривался о встрече с другой.

– Прости меня, Валерия. Наверное, это было ошибкой. У нас с тобой ничего не получается…

Она лишь усмехнулась. Откровенно говоря, ей было все равно. Иного отношения она не заслуживала, но и от одиночества устала.

– Роман, не извиняйся, мы действительно сделали ошибку.

– Стоит ли нам пробовать?

– Алекс расстроится, что снова ничего не вышло, и я одна. Давай поиграем перед ним немного, что мы снова пара, и я стала отвлекаться. Пожалуйста, Роман. Алекс оставил меня в покое только после того, как мы с тобой съехались.

– Как скажешь, Валерия.

Наверное, Роману было немного стыдно за то, что он так и не сумел ее полюбить. Поэтому он с такой легкостью согласился на ее просьбу. А, может быть, в этой просьбе просто не было ничего сложного, и ему хотелось как-то ей помочь. Они были чужими и не близкими людьми. Но продолжали думать, что между ними было что-то, что их роднило.

63

Когда ее стошнило после пасты, которую она приготовила для Романа, она даже не пошла ко врачу. Хотя Алекс, который ужинал с ними и настаивал, но она сослалась на усталость. У них была традиция, небольшая, ужинать вместе по выходным. Это было просьбой Валерии, и они с Романом изображали если не очень счастливую пару, то хотя бы пару. Алекс в свою очередь изображал, что он во все это верит. Роман много смотрел на часы и было видно, что игра эта его уже стала раздражать. Но почему-то у Валерии было приподнятое настроение даже после того, как ее вытошнило, и она ощущала недомогание. Алекс высказал шутливое предположение, что она беременна. И Роман, и Валерия здесь дружно рассмеялись. Но она ощущала себя как-то более свободной, но не могла объяснить, почему. И всю последующую неделю она чувствовала себя неважно, поэтому все же, по настоянию Алекса, отправилась к врачу.

Когда доктор сказал, что к ней вернулся Вирус Т, она улыбнулась. Она понимала, что то вещество, которое позволило ей вспомнить все про ту клинику, подействовало именно таким образом. Вернуло ее болезнь. Что ж. Она не успела к Константину тогда. Теперь ее уже ничто не остановит. Врач пытался ее успокоить, сказать какие-то приободряющие слова, когда осекся, потому что увидел, что она улыбается. И улыбка ее не выглядела безумной, она выглядела действительно… счастливой.

Когда Валерия выходила из клиники, она впервые за долгое время вдохнула полной грудью. Она давно собиралась к Константину. Они не смогли провести жизнь в этом мире, значит проведут вместе ее в мире другом. Она думала даже о том, чтобы покончить с собой. Но понимала, что этого Алекс бы ей не простил.

– Прости меня, Алекс. Но я иду к нему. Он и так меня уже заждался.

И она поднимает голову, смотрит на синее небо, ее слепит солнце, она улыбается. Потому что где-то там ее уже ждет ее Константин.

Конец.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg