«Тот, кто меня разрушил»

Тот, кто меня разрушил (fb2) - Тот, кто меня разрушил (Черное - 1) 797K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Лара Дивеева (Морская)

Тот, кто меня разрушил Лара Морская

Пролог

Не знаю, что это на самом деле,　

Но чувствую

Стальной нож в гортани.　

Задыхаюсь,　

Но борюсь, пока могу.　

Пока плохое кажется хорошим,　

Я летаю,　

Хмельная от любви,　

Пьяная от ненависти,　

Как будто вдыхаю краску.　

Чем больше страдаю, тем больше люблю,　

Я задыхаюсь.　

Свободный перевод “Love The Way You Lie” (Eminem, feat. Rihanna)　

Когда почувствуешь жар,

Посмотри в мои глаза.　

Там прячутся мои демоны.

Не приближайся,　

Внутри — тьма,　

Там прячутся мои демоны.　

Свободный перевод “Demons” (Imagine dragons)　

…Медленно опускаюсь на колени, сглатываю комок ужаса. Он прилипает к горлу, как холодное масло, и я кашляю, неловко изогнувшись в сторону. Мужчина усмехается, скрещивает ноги, и я смотрю на его ботинок. Блестящий, с крохотными дырочками, я никогда таких не видела. Явно дорогой. Хочется подползти и понюхать, настоящая ли это кожа. Уверена, что настоящая, но всё равно чуть подаюсь вперёд и повожу носом. Гипнотизирую ботинок, не позволяю себе думать ни о чём другом, иначе закричу в голос.　

— Неужели тебе не объяснили, что соблазнять надо меня, а не мои ботинки? — смеётся мужчина. Невесело. Он собирается меня ударить?　

Отползаю назад, искоса смотрю на дверь. Только бы сюда никто не зашёл. Я всё смогу, только без свидетелей. Я обещала Олави, что сделаю всё, как надо.　

— Я всё сделаю, как надо, — жалобно обещаю мужчине, надеясь, что он меня не ударит. Я — не героиня, не победительница. Я всего лишь хочу выжить. Маленькое, дикое животное, обезумевшее от страха.　

— Кому именно? Кому именно это надо?　

Он больше не смеётся. Наклоняется вперёд, нависая надо мной. Два блестящих ботинка рядом на полу, и я смотрю только на них, боюсь поднять взгляд на его лицо. Черноглазое чудовище — именно так я прозвала его при встрече. Про себя, конечно, не вслух. «Не отдавай меня чудовищу, — молча умоляла Олави. — Я сделаю всё, что хочешь, только не отдавай меня ему». Как предчувствовала, что отдаст, видела ведь, как чудовище на меня смотрит. Исподлобья, тяжело, остро. Как будто снесёт всё на своём пути, схватит меня и сбежит. Больной взгляд, чтоб его. И шрам на челюсти, длинный, зигзагом, от которого кривится рот. Полчаса спустя Олави отдал меня чудовищу. Только что в обёрточную бумагу не завернул, да бантик не прицепил к причинному месту. И вот мы остались наедине. Я умираю от страха и неловко ползу вперёд, стараясь выглядеть соблазнительной. А он смотрит на меня так, словно давно не убивал и долго не продержится.

— Вам, — отвечаю на удивление твёрдо. — Я сделаю всё, что нужно ВАМ. — Икаю на последнем слове, и получается «ва-ам». Но он не смеётся, даже не улыбается. Без предупреждения всаживает кулак в стену и снова замирает.　

— Сколько тебе лет?　

— Восемнадцать.　

Мне стыдно в этом признаться. До слёз. Взрослая девица — и такая дура. Меня тошнит, и я знаю, что это — от стыда, а не от страха. Опускаю голову, заставляю себя втянуть воздух. Надо дышать, просто дышать.　

— Откуда ты приехала?

— Издалека.　

— Не ответишь?　

— Нет.　

— А если я заставлю?　

— Тогда придётся ответить. Но я уверена, что вы не заставите.　

— Почему? — он озадаченно хмурится. Полуголая, измученная девица только что озадачила убийственное чудовище.　

— Потому что вам на меня наплевать. Скажите, чего вы хотите, и я это сделаю.　

Снова ползу, обречённо, медленно. Виляю бёдрами, и юбка символичной длины закатывается почти на талию. Чудовище морщится. Неужели брезгует? Нет, к сожалению, не брезгует. Вижу, как он смотрит на мои ноги, сжимает кулак и снова всаживает его в стену.　

— У вас всё в порядке? — доносится из-за двери.　

Я вдыхаю так порывисто, что давлюсь слюной.　

— Анджелина, что происходит? — На самом деле Олави интересуется не мной, а клиентом.　

— Всё в порядке, — жалко пищу я, глядя на чудовище, взглядом умоляя его не жаловаться. Я постараюсь, поползу быстрее, всё сделаю, чтобы остаться в живых.　

— Как тебя зовут? — спрашивает он, как будто не заметив моего диалога с Олави.

— Вам же сказали, что Анджелина. — Чуть морщусь, вспоминая, как Олави гордился, выбрав для меня имя «как у актрисы». Из меня Анджелина, как из… не похожа я на актрису. Только волосы длинные да губы пухлые, да и то потому, что по губам меня бьют. Часто.　

— Как тебя зовут? — повторяет он.　

— Анджелина.　

Злится. Знает, что вру. Но для чего ему правда? Чтобы насладиться своей силой и размазать её по моему размалёванному лицу?　

— Я родился в Анапе. А ты?　

А я мертва.　

Ползу, утыкаюсь лбом е его колено, поднимаю глаза и вижу, как топорщатся его брюки. Козёл. Неужели можно хотеть меня такой? Накрашенная до неприличия, одетая, как шлюха. Омерзительно. И то, что сейчас произойдёт, гадко и больно. Мужчина смотрит так пристально, что невозможно не отвести взгляд. Вытирает вспотевшие руки о брюки, задевает член и вздрагивает. Разводит ноги шире, и я послушно приближаюсь, глажу его бёдра, напряжённые, как будто он только что пробежал марафон.　

Я знаю, чего он хочет, хотя и не понимаю, почему он выбрал именно меня. Что во мне такого? Размалёванная кукла, сломанная и жалкая. Другие намного аппетитнее, ко всему готовые. А я- так себе. Просто дура.　

— Подними голову. — Его голос звучит так, как будто он проглотил язык.　

Наклоняется, подхватывает меня под руки и сажает к себе на колени. Смотрит. Может, с ним что-то не так? Он псих! Да, точно. Гзсподи, умоляю тебя, сделай так, чтобы он меня отпустил. Чтобы пожалел меня и спас от Олави и других, ему подобных.　

Чудовище сосредоточенно обводит пальцем мои губы.

— Ты меня боишься, — констатирует факт. Смотрит на задравшуюся юбку, кадык резко дёргается.　

Не стану разочаровывать, пусть думает, что я боюсь именно его. На самом деле всё намного глубже — я в ужасе от моей жизни. От себя самой.　

Но это временно. Мне бы только шанс, всего один, и я вернусь из мёртвых. Отмоюсь. Ломая ногти, выползу из помойной ямы, в которую упала по своей же вине.　

— Анджелина… — он собирается о чём-то попросить, но спотыкается о звучное имя. Не моё, чужое. Наклоняется и целует, застаёт меня врасплох. Жадно. Неуместно. Сильно. От удивления раскрываю рот, и его язык врывается, не даёт вдохнуть. Пальцы впиваются в подбородок, его язык борется с моим. Глубоко. Это бунт, а не поцелуй. Мы восстаём друг против друга, только непонятно, против чего бунтует чудовище. Ведь он сам потребовал меня у Олави, сам исходит подо мной чёрной похотью. На его языке — вкус помады с моих губ, дешёвой, не знаю, чьей, но уж точно не моей. На мне — чужая одежда и косметика. Только слёзы — мои. Чудовище хрипит мне в рот, хватает за бёдра и давит на напрягшийся член, как будто пытаясь причинить себе боль. Потом резко скидывает с колен, так, что я заваливаюсь на бок и сгибаюсь от боли.

Сейчас он на меня набросится.　

— Не надо! — умоляю, ибо боль выпустила наружу слабость. А этой слабости во мне — вёдра. Долбаный океан удушливой паники. — Помогите мне! Меня похитили!　

Умоляю чудовище о пощаде, о спасении.　

Больше просить некого.　

Есть только я, но я- дура. Полная. Не хочу больше быть собой.　

Чудовище уже рядом. Встав на колени, дёргает меня за ногу. Сильно. Больно.　

Всё это время я держала себя в руках, хотя и с трудом. Верила, что, если не послушаюсь, Олави убьёт и меня, и моих родных. Но меня снесло от чёрного взгляда. Прорвало, как плотину. Я ору так, что всё тело вибрирует. Умоляю чудовище о помощи, обещаю невесть что. Сбивчивые клятвы повиновения, вечной благодарности и пожизненного долга. Упираясь в суровое молчание, хватаю мужчину за руку и царапаю лицо. Требую ответа. Чудовище шипит, пытаясь меня заткнуть, — и вот: на щеке горит отпечаток его ладони. Своего рода ответ на мою мольбу.　

Шансов, что кто-то меня спасёт — почти ноль, но я вкладываю все силы в этот жалобный порыв, лелею это «почти».　

И тут мир взрывается.　

Вокруг грохот, оглушающий, страшный. Кажется, что стены смыкаются, чтобы задавить меня, навсегда запереть вместе с чудовищем. Кто-то заталкивает меня под кровать, узкую, одноместную. Мир крутится, чернеет, и я проваливаюсь за ним в никуда.

Глава 1. Игорь

«Святые угодники!»

Мой крик безмолвен, потому что я уже сорвала голос. Пытаюсь закашляться, но горло высохло, стенки гортани сомкнулись, не пропуская хрип. Ничего страшного. Ничего необычного. Свешиваюсь с полки и давлюсь, выталкивая себя из сна.　

Разбуженная криками, проводница стучится в дверь купе. В вагоне люкс не приветствуются пассажиры, орущие во сне. Здесь нет случайных людей, только значимые, замкнутые в своих великих мирах. Все, кроме меня. Я замкнута в кошмаре.　

— Эй, вы в порядке? — спрашивает проводница из-за двери, и я чувствую в её голосе неуверенные нотки. Она предпочитает не вмешиваться, ещё секунда — и сбежит.　

Я молчу, потому что не могу ответить, и она действительно уходит. Зачем вообще спрашивать, в порядке ли я, если не собираешься дожидаться ответа? Но я не обижаюсь, не растрачиваю себя на глупости. Хватаю бутылку с остатками воды, заливаю в рот и с трудом глотаю.　

«Это — обычные ночные кошмары, — сказал врач. — Постарайтесь не злоупотреблять снотворным».　

Щупаю пульс. 120? 130? Мне уже лучше, потому что я дышу. Когда меня забрасывает в ночной кошмар, на мой личный островок паники, самое главное — дышать. Анджелины не существует, больше не существует. Я её убила. Меня зовут Лара.　

В коридоре звучит весёлый голос проводницы, призывающий пассажиров притвориться, что мой крик им почудился.　

— Следующая остановка — Ростов. Пятнадцать минут. К сожалению, поезд задерживается.

В ответ на это заявление хлопает сразу несколько дверей. Уже почти день. Мы опаздываем, и проводница торопливо объясняет, что ночью одному из пассажиров стало плохо. Пока оказывали помощь и вызывали «скорую», пока пропускали другие поезда — вот и задержались. Аж на несколько часов. Слышу недовольное бормотание пассажиров, их всего шесть, но звучат, как хор. Надеюсь, что больному не так плохо, как мне. Может, он случайно подсмотрел мои сны?　

Усталый поезд рывками двигается к остановке, жалуется мне сухим скрипом. Он знает, что я не спала всю ночь, слушала боль и кряхтение его старых суставов. Только к утру я не выдержала и выпила таблетку, чтобы забыться. Но это не помогло: кошмар вонзился в меня, как только я заснула. А теперь очнулась в расстроенных чувствах, виски давит требовательной болью, шея занемела. Выспалась, называется. В мыслях — полный раздор, но это не отражается на моём лице. Никогда. Снаружи я идеальна. Не скажу, чтобы совсем уж красавица, но суть не в этом. Контраст с тем, что внутри, поражает. Те, у кого в сердце мёртвая пустыня, должны носить на лице глубокие шрамы. Так будет лучше, честнее. Чтобы отпугивать случайных знакомых, чтобы они не ловились на высокие скулы и длинные ноги, чтобы знали, что за мягким румянцем прячется бессонная ночь в объятиях прошлых демонов.　

Моя внешность лжёт, как глянцевая обложка. Даже сейчас, ошпаренная кошмарными снами, я выгляжу вполне приемлемо. Как будто тело заморозилось в прошлом и отказывается двигаться вперёд. Всё дело в глазах, серых, огромных, с необычным рисунком радужки. В детстве мальчишки дразнили меня инопланетянкой, а потом вдруг перестали. Вместо этого неловко приглашали в кино и ошивались рядом в надежде привлечь внимание.　

Кроме глаз да длинных ног, люди не замечают ничего, как будто на портрет пролили белила. Закрою глаза — и даже знакомые меня не узнают.　

Всё, успокоилась, дышу размеренно, ровно. Колёса поезда клацают, как протезы, и мы останавливаемся. Каменная гармошка вокзала действует на меня успокаивающе, и я расслабляюсь, поглядывая на пассажиров, с усталой нервозностью охраняющих свой багаж.

Я решила назвать эту поездку смелым словом «отпуск». Такой долгожданный, что порой не верится. А ведь решилась же, села в поезд. Ворох надежд скручены в одно целое, в одну нить, которая тянет меня вперёд, несмотря на жуткий страх. Восемь лет сомнений и мучений, но вот она я: в купе вагона люкс еду на поиски моего самого жуткого кошмара по имени Максим Островский. Это — попытка найти и отпустить прошлое, вспомнить себя и по-настоящему привести в порядок мою жизнь.　

Психолог сказал: «Внутри каждого человека живёт ребёнок, он нуждается в любви и внимании. Полюбите маленькую Пару внутри себя и научите её жить. Делайте это постепенно, очень медленно. Нащупайте её страхи, посмотрите им в лицо и помогите ей с ними справиться. Но не торопитесь, иначе кошмары вас не оставят».　

Не верю.　

«Нащупайте страхи»! Как можно нащупать океан, в котором тонешь уже восемь лет?　

Маленькая Лара внутри меня не хочет ничего медленного. Она требует, чтобы сразу — и навсегда. Наивная, она хочет быть счастливой.　

Я не тороплюсь, задержка мне на руку, поэтому я и выбрала поезд, а не самолёт. Моё прошлое началось в поезде, и чем дольше поездка, тем лучше. В прошлое надо входить осторожно, как в кишащую аллигаторами воду. Лучше вообще не входить, но раз уж без этого не обойтись…　

Мы снова остановились, не знаю, где. Стайка женщин, пожилых и не очень, бросается к поезду, держа в руках кули и свёртки. Неужели меня действительно отбросило в прошлое?　

— Картошечка варёная, свежая, горяченькая!　

— Огурцы малосольные, домашние!　

— Молодая картошка с укропом!　

— Семечки! Орешки! Домашнее печенье!　

Вдруг до безумия хочется есть. Не ресторанной еды, а именно этой, домашней. Детские воспоминания врываются, оглушая и заполняя рот слюной. Горячая картошка, завёрнутая в газету, мятый солёный огурец, стекающий по голым коленкам рассол. Щурясь, выхожу на перрон и сталкиваюсь с соседом. Забирая у женщины бумажный свёрток с едой, он улыбается и отступает в сторону. Ждёт. Смотрит на меня.　

Выбираю картошку погорячее, такую, чтобы обжигала, рассыпаясь на языке, и три огромных солёных огурца со впалыми боками. Сосед пытается помочь, подержать картошку, пока я расплачиваюсь, но я выставляю локоть и отрицательно качаю головой. Не хочу помощи. Ничьей. Забираю пакеты и захожу обратно в купе. Почти успеваю закрыть дверь, когда в щели появляется ботинок.　

— Позвольте я составлю вам компанию? Ехать ещё долго, мы опаздываем на несколько часов.　

Сосед улыбается, искренне, спокойно, почти без подоплёки. Другие женщины посчитают его симпатичным, но не я. Инстинкты требуют, чтобы я немедленно избавилась от его присутствия, и я им доверяю. Безоговорочно. Кладу свёртки на полку, улыбаюсь и подаюсь к мужчине всем телом, как будто собираюсь обнять. От удивления он отступает назад, и я тут же захлопываю дверь ему в лицо.　

Всё, с соседом покончено, можно ехать дальше. Если захочу, могу вообще не выходить из купе до самой Анапы. Протираю столик антибактериальной салфеткой и раскладываю вкусности. Смешно, да? Я мертва внутри, а микробов боюсь. Собираю пальцами картофельный снег, смакую на языке, прикрываю глаза. Вот оно, счастье. Простое и терпкое, как рассол. Пробуждает и радует. Огурец хрустит, щиплет язык, рассол стекает по подбородку. Мне так хорошо, что я даже открываю окно и улыбаюсь, глядя на красные кирпичи станции. Чудное место. Здесь были ко мне добры, подарили вкусное счастье.　

Сосед идёт вдоль рельсов, поддевая ботинком мелкие камешки. «Хоть бы он отвлёкся и опоздал на поезд», — мстительно думаю я и отворачиваюсь. Мне не нужны соседи, не нужны друзья. Мы с маленькой Парой едем в отпуск, чтобы нащупать наши страхи, а сосед-мужчина нам мешает.　

Чёрт знает, что. «Маленькая Лара внутри меня», скажут тоже. От таких слов начинаешь бояться самой себя. Хотя какой помощи можно ожидать от психологов, если ты не сказала им правду?　

Сосед останавливается под моим окном. Зря надеялась, что он оставит меня в покое. По лицу видно, что он настырный и терпеть не может скуки. Должен побеждать всегда и во всём, поэтому будет вертеться вокруг меня в надежде, что я всё-таки клюну на его немалые чары.　

Смотрит в моё окно и поигрывает бицепсом под белой футболкой. Красуется или действительно нервничает?　

— Извините, если я вас чем-то обидел. Просто хотел познакомиться, раз уж мы — попутчики.

Попутчики. Придуманные биографии, узкая полка и секс без обязательств. Нет, мы не попутчики.　

— Не заставляйте меня закрывать окно. Вы меня не обидели, но пожалуйста, не настаивайте на знакомстве.　

Доедаю картошку, втайне надеясь, что сосед послушается, но нет, мне не везёт, он продолжает топтаться на месте.　

— Вам плохо? Я слышал, как вы кричали во сне.　

— Я кричала, потому что мне было хорошо.　

Мужчина сначала хмурится, потом распахивает глаза и усмехается.　

— Насколько хорошо?　

Закрываю окно и задёргиваю занавески. Зря я это сказала, уже жалею, стоило сразу отодвинуться от окна. Неуместные шутки потому и не уместны. Я не могу позволить себе никаких приключений. Погружусь в себя и буду слушать «маленькую Пару». Тьфу-ты. Вот так врачи доводят людей до галлюцинаций.　

Достаю распечатку из интернета, проверяю адрес снятого дома, вожу пальцем по выцветшей картинке. Крохотный домик с пристройкой, обвитой виноградной лозой, с видом на море. Вот, что мне нужно. Незнакомые хозяева, тишина, солнце и тёплая вода. Постепенно, шаг за шагом, я вернусь к себе, опомнюсь от кошмара и смогу нащупать свои страхи. Встречусь с ними лицом к лицу и помогу маленькой Ларе. Для этого нужен ритм, я не смогу без него. Прилив, отлив, волны, одна за другой, закаты, восходы. Я осяду в виноградном домике, войду в его летний ритм и вылечу свою душу.　

…Люда жеманно хихикает и задирает юбку, показывая край чулка. Желтоватые зубы контрастируют с морковной помадой, но её это не смущает. Она облизывает губы и посасывает помаду на языке.　

— Эту девушку зовут Милена. Семь лет балетной школы, отменная пластика, — говорит Олави на отличном русском.　

Нам всем дали новые имена, чтобы отрезать от прошлого.　

Не дожидаясь приглашения, Люда, она же Милена, соскальзывает на пол и, грациозно повернувшись, встаёт на мостик. Согнув локти, сворачивается в баранку и обхватывает себя за лодыжки расставленных ног. Все взгляды прикованы к трусикам, бесстыже торчащим из-под юбки.　

— Милена для вас станцует, — обещает Олави. — Высший класс. Как видите, нас интересуют только первоклассные девушки. Красивые, ухоженные, талантливые. Для такого рода фильмов знание языков необязательно, но фигура и грация очень важны. Мы надеемся, что на побережье бизнес пойдёт особенно успешно.　

Один из мужчин, темноглазый, суровый, со шрамом на челюсти, смотрит на меня, не отводя взгляда. «Чудовище, — звучит в моих мыслях. — Он похож на маньяка, жаждущего убийства». Морщусь, кручу головой, пытаюсь стряхнуть его взгляд.　

— Селена — победительница конкурса красоты, — объявляет Олави тоном гордого директора школы.

Не Селена, а Маша. Конкурс красоты был несколько лет назад в крохотной деревне, но не в этом суть. Девушка действительно красива, иначе её и не выбрали бы. Миниатюрная блондинка нервно подрагивает, но не протестует. Она уже сдалась, это заметно по пустоте в её глазах. Остальные девчонки ждут на станции, под охраной, но выбрали именно нас троих. Пригрозили смертью. Олави взял с собой аж шестерых охранников, чтобы защитить ценный товар.　

— Встань, Селена! — рявкает Олави и тут же вспоминает, где находится, и смягчает голос. — Покрутись!　

Маша-Селена послушно встаёт, двигается, как робот.　

Даже когда девушка начинает призывно крутить бёдрами, чудовище не сводит с меня взгляда.　

Я — следующая. Я не сдалась и не сдамся. Я временно застыла, выпала из времени и жизни, потеряла контроль. Хочется закричать так громко, чтобы у собравшихся мужчин брызнула кровь из ушей. Убить их внезапной болью и выбежать на солнечную улицу.　

В этой комнате нет окон, она душная и страшная. Нас везли в машине с тонированными стёклами, но я видела солнце. Оно где-то рядом, вместе с обещанием жизни и свободы.　

Олави поворачивается ко мне, и чудовище привстаёт со стула. Нет! Что угодно, кто угодно, только не он. Смотрю на Олави, на мужчину, которого я ненавижу всем сердцем, и взглядом умоляю его о защите. Ведь он обещал, что берёт нас только для рекламы, что мы встретимся с местными бизнесменами. На самом деле мужчины в этой комнате — чудовища. Похитители женщин.　

— Анджелина — особая девушка, — начал Олави, и, несмотря на весь ужас ситуации, мне любопытно, что он имеет в виду. Почему он считает меня особой? Правильнее всего сказать, что я дура. Уникальная дура.

Чудовище не даёт Олави договорить. Встаёт и, щёлкнув в воздухе пальцами, показывает на дверь в соседнюю комнату.　

Прижимаюсь к спинке стула и с мольбой смотрю на Олави. Не отдавай меня, умоляю! Ледяной пот щекочет кожу, вызывает дрожь, по коже бегут мурашки, везде, от ужаса.　

На лице Олави отражается немалая внутренняя борьба. Он обещал, что нас не тронут, что это только реклама. Он обещал, обещал, обещал. Можно ли верить обещаниям? Нет. Ничьим.　

Я допустила ошибку. Повернулась к Олави всем телом, сползла со стула, встала на колени и вцепилась в его брючину. Завыла, протяжно, как раненое животное. «Особая девушка» Анджелина воззвала к мужчине, рождённому без совести.　

— Ты обещал, — проплакала не я, а другая, сломленная девушка по имени Анджелина.　

Пнув меня ногой, Олави склонился над скрюченным телом.　

— Завалишь эту сделку, убью. Поняла? — выплюнул на выдохе, только для меня. Не дожидаясь ответа, прошептал: — Как войдёшь в комнату, сразу на колени. Соблазнишь его. Сделаешь всё, что он потребует, не зря же я тебя учил. ВСЁ. Иначе убью. Всех.

Надо мной нависает тень, мужское тело. Чудовище хватает меня за шкирку и тянет за собой. Открываю рот, вдыхаю, но не могу выдавить ни звука. Пинаюсь, беззвучно кричу, надрываюсь…　

Кричу, надрываюсь. Слышу! Наконец-то, я себя слышу! Голос вернулся, и теперь меня спасут. Обязательно. Вытащат из лап Олави и его дружков. Кричу, высвобождаю ненависть и страх. Это — целебный крик.　

Запутавшись в очередном сне, я срываю голос, умоляя о помощи.　

— Что с вами! Откройте, а то я вызову полицию! — Проводница кричит, кто-то пинает дверь, стучит. За дверью купе гудят возмущённые голоса.　

Я всё ещё в поезде и умудрилась заснуть. Горячая картошка творит чудеса, но и она не панацея. Уже несколько лет сны забрасывают меня в тот день, когда Олави отдал меня чудовищу. Один и тот же кошмар, постоянно, до крика. Почему? Именно в этом я и пытаюсь разобраться. Именно для этого еду в Анапу в надежде, что смогу избавиться от того, что меня разрушает.　

С трудом удерживаясь на ногах, открываю дверь. Сознание запуталось в ночном кошмаре, где чудовище волочит меня в отдельную комнату.　

Вытянув шею, проводница заглядывает в купе в поисках человека, который заставил меня кричать. Рядом с ней — сосед, видимо, это он пинал дверь. За ними — толпа любопытных в тренировочных костюмах и мятых футболках. Разочарованно хмурясь, они вытягивают шеи. Рассчитывали на зрелище, на приключение, а тут всего лишь кошмар.　

Сосед вглядывается в моё лицо, ошалевшее и испуганное. Я промокла насквозь, белая футболка хоть выжимай, да ещё и надета на голое тело. Его взгляд опускается на грудь, идеально вырисовывающуюся под мокрой тканью. Он сглатывает, моргает, с трудом заставляет себя отвлечься.　

— Что с вами?

— В вашем купе кто-то есть? — Голос проводницы настолько резкий, что царапает слух. Она смело шагает через порог, воинственно осматривая крохотное купе. Как будто в нём можно спрятаться! Я захожу следом, складываю полку и делаю приглашающий жест рукой. Убедившись, что я не прячу бесплатного пассажира, который периодически меня душит, проводница поджимает губы и буравит меня взглядом.　

— Почему вы кричите? Утром всех перепугали и теперь снова. Что происходит?　

— Мне приснился кошмар. Простите, я сейчас выпью кофе, чтобы больше не спать и не беспокоить пассажиров.　

Я говорю тихо, вежливо, но не заискиваю. Я поклялась себе, что больше никогда не позволю себе заискивать. Ни перед кем.　

Сосед вернулся из своего купе и подал мне небольшое полотенце. Мягкое, из египетского хлопка, с приятным запахом стирального порошка. Наверное, жена собирала его в дорогу.　

— Всё, разошлись! Нечего на девушку смотреть! — Сжалившись надо мной, проводница разогнала любопытных. — Я вам сейчас кофе сделаю, горяченького. Раз уж и ночью не спалось, то в самый раз будет.　

— Если нетрудно, сделайте кофе на двоих, — попросил сосед, вызвав у проводницы сальную улыбку.　

— Оставьте меня, — устало попросила я.　

— Простите, но не могу. Совесть не позволяет. Вы ночью кричали во сне, толкались в стену и плакали, я так и не смог заснуть. Вам плохо. Не заставляйте меня чувствовать себя последним подонком, позвольте вам помочь.　

— Чем?　

— Для начала убедиться, что вы не простудитесь.

— В поезде тридцать градусов.　

— Всё равно. — Расправив полотенце, он высушил мои волосы, как заботливая мать — ребёнку. Потом щёлкнул по носу и улыбнулся. — Вот так-то лучше.　

У него наверняка есть дети. Трое, а то и четверо.　

— Сколько у вас детей?　

— У меня только племяшки, — улыбнулся он. — Двое. Близнецы, если хотите знать, ходячие кошмарики. Теперь давайте, я выйду, а вы переоденетесь в сухое.　

Через пять минут он вернулся с чашкой кофе, стаканом горячей воды и книгой. Забравшись с ногами на полку, я смотрела на идеальную синеву за окном. Мужчина отразился в стекле на фоне деревьев, и я долго разглядывала его, не подавляя симпатии. Отражения намного добрее и безопаснее людей.　

— Значит, так. Мне — кофе, а вам — горячая вода. Моя бабушка говорила, что от кошмаров помогает горячее молоко. Молока у нас нет, так что попробуем воду. Выпейте и ложитесь спать, а я вас покараулю. Если что, разбужу или просто… — он отвёл взгляд, немного смущённо, — подержу за руку. — Выдерну вас из кошмара.　

Да. Да и ещё раз да. Где же он был всю мою жизнь? Спаситель, чтоб его. Просто возьмёт и выдернет меня из кошмара? Наивный.　

— Идите к себе, — устало подавляю в себе неприязнь к соседу и заворачиваюсь в простыню.　

— Не могу, у вас уютнее.　

— У вас точно такое же купе.　

— В моём купе нет вас! — Сосед глубокомысленно дёрнул бровями. — Я шучу! Шучу! — увидев, как я подпрыгнула на полке, мужчина рассмеялся. — Вот, смотрите, я оставил дверь открытой. Позвольте мне хоть разок почувствовать себя джентльменом и покараулить покой дамы. Мне есть, чем заняться: я решил на старости лет научиться программированию. — Хлопнув учебником по столу, он устроился у окна и с невозмутимым видом погрузился в чтение.　

Глотнув кипятка, я поставила гранёный стакан на стол. Пить горячую воду в такую жару невозможно, даже в лечебных целях. Сейчас выгоню мужчину, проветрю купе, и сама попробую почитать.　

— Вы надолго в Анапу? — спросил попутчик, не поднимая глаз от книги.　

Остатки сна клубятся в памяти, чудовище всё ещё волочет меня в отдельную комнату. Олави смотрит на меня, одними губами повторяя «убью».　

— Раз уж мы теперь обитаем в одном купе, хорошо бы представиться, — невозмутимо продолжает сосед, невзирая на моё молчание. Вот же, непонятливый. — Не злитесь! Только назовите своё имя — и спите.　

Я послушно прилегла, накрывшись простынёй. Бояться мне нечего. Незнакомец не может причинить боль, которая мне не знакома. А знакомая боль не так страшна.　

— Давайте я начну, — весело предлагает он. — Меня зовут…　

— Нет. Не надо. — Закрываюсь простынёй с головой и сразу засыпаю. Проваливаюсь в пустой сон, без кошмаров, без мужчины со шрамом, без Олави. Понемногу мышцы расслабляются, одна за другой, я даже храплю во сне и тогда чувствую, как меня переворачивают на бок, заботливо поправив плоскую подушку.　

Я дремлю, не теряя осознанность, продолжаю ощущать присутствие соседа по купе, и это спасает меня от кошмара.　

Нет, лгу. В какой-то момент я проваливаюсь совсем глубоко, настолько, что не замечаю, как над моей головой готовят еду.　

— Танюш, просыпайся! — кто-то легко трясёт меня за плечо. — Сейчас будет последняя нормальная остановка перед Анапой. Можно немного погулять.　

Надо мной навис мужчина, безымянный сосед. Светлые пряди свесились на лоб, синие глаза улыбаются. Хорошо, что я узнаю его и не успеваю закричать, но он заметил ужас в моих глазах и отступил на шаг.　

— Танюша, это всего лишь я! Осталось десять минут до остановки. Быстро перекуси, выпей кофе и пойдём погуляем.　

— Почему вы называете меня Танюшей? — Следует спросить, почему он мне «тыкает», но я не заморачиваюсь. И без этого проблем хватает.　

— Раз ты не хочешь назвать настоящее имя, будешь Танюшей. Садись. Тебе сахар класть?　

— Нет.　

Я люблю сахар, вообще обожаю всё сладкое, но не хочу, чтобы сосед за мной ухаживал. Не хочу, чтобы он знал моё имя и мои привычки. Пусть всё делает неправильно, подпитывая мою неприязнь. Молча пью горькую жижу и смотрю в окно. Это не кофе, а мерзость.

— Это не кофе, а мерзость какая-то, — говорит сосед, и я вздрагиваю от совпадения мыслей. Попробуем ещё раз, вдруг сработает. «Убирайся из моего купе», — мысленно внушаю я, надеясь, что он услышит и эту мысль, но сосед невозмутимо продолжает есть бутерброд. Не сработало.　

Назло ему, назло себе, допиваю кофе. С удовольствием съедаю бутерброд. Сделано вкусно и красиво. Думаю, что он — холостяк, хотя, судя по внешнему виду, пора бы уже остепениться. Лет 35–38, а то и все сорок. Ухоженный, не без денег.　

— У вас домработница?　

— Нет, — удивлённо отвечает он. — Только уборщица. А что?　

— Значит, вы — холостяк.　

— С чего вы решили?　

— Сыр и колбаса нарезаны вами, причём идеально. Да и хлеб тоже. Даже корочки срезаны.　

— А вдруг мне жена сделала бутерброды?　

— Нет, жёны режут криво, торопливо.

— По себе судите?　

Щурюсь и отворачиваюсь, смотрю в окно на волнистые поля.　

— Я уже проснулась, так что можете идти в своё купе.　

Мужчина смотрит на меня долгим взглядом, потом закрывает книгу и, подхватив тарелку, уходит к себе.　

— Мужчина! — зову, когда он уже в дверях. Заглядывает в купе, синие глаза холодные, как льдинки. — Спасибо.　

— Пожалуйста, — смягчается он и уходит.　

******

Я не разговаривала с соседом до самой Анапы. Старательно не замечала, как он гулял по перрону во время остановки. Вышагивал под моим окном и косился до тех пор, пока я не занавесила окно. Отвернулась и открыла книгу. Смотрела на страницы, переворачивала, замечала отдельные слова. За сорок минут до прибытия я переоделась, собрала вещи и ушла в другой вагон. Намекнула незнакомой проводнице про навязчивого ухажёра, та запылала праведным гневом, даже чаем напоила. Так и дождалась Анапы, с её гостеприимным теплом и стеклянными квадратиками вокзала. Вышла на перрон и потерянно огляделась. Приключение с соседом отвлекло меня от страха. Страха с большой буквы, который живёт во мне, злится, урчит и не любит, когда его игнорируют. Как ревнивый зверь, он требует внимания и не прощает забывчивости. Я позволила себе расслабиться, умилилась тому, что скрылась от соседа, и тут меня прихватило. Не вдохнуть, как будто душат, ей богу. Еле доволокла чемодан до конца перрона, подальше от толпы. Села на тёплый асфальт и уставилась в сумеречное небо.　

«Всего лишь паника, всего лишь паника, — повторяла заученно, — я в безопасности».　

Мне холодно при тридцатиградусной жаре. Мурашки на коже, как холодно. Дрожащие ноги отплясывают чечётку, бутылка воды трясётся в руках. Скоро стемнеет. Надо спешить, вызвать такси, прибыть на место до полной темноты. Я знала, что первый день будет ужасным, так и должно быть. Потом станет легче, обязательно.　

«Первый день должен быть ужасным», — повторяю эту фразу нараспев, направляясь к зданию вокзала. Чемодан спотыкается, переваливается на толстое брюхо, награждая меня огромным синяком на голени. Тяну его следом, поднять уже нет сил. Паника схлынула, и осталась только усталость. Глубинная, до костей.　

В здании вокзала тихо, народ уже разбежался, кто куда. В углу обнимается молодая парочка, их сумки и чемоданы разбросаны вокруг, как ягоды на торте. Счастливые, надо же. Счастливые в Анапе. Украдкой слежу за ними, пытаюсь отогреться у их огня. Парень лезет девушке под футболку, и я смущённо бреду прочь, провожаемая гортанными стонами увлёкшейся пары. Не успела отогреться.

Как назло, не вижу ни одного такси. Может, плюнуть на всё и снять гостиницу, а завтра с утра отправиться искать виноградный домик? Оглядываюсь на здание вокзала, в котором приветливо мигает окошко, обещающее предоставить гостиницу на ваш выбор.　

— Если ты ищешь такси, то придётся позвонить.　

Я вздрагиваю всем телом, опрокидываю чемодан и с ужасом смотрю в окутанные сумерками голубые глаза.　

— Прости! — фамильярничает сосед, но продолжает брать напором. Поднимает чемодан и хватает меня за руку, то ли в попытке извиниться за испуг, то ли чтобы я не сбежала. Мы застываем в неловких позах, зависнув над грузным телом чемодана. Хмурясь, сосед смотрит на мои пальцы. — У тебя ледяные руки! Тебе плохо?　

Да, мне плохо.　

— Всё в порядке.　

— Я за тебя волновался, вот и решил подождать. Знаю, что ты не местная, да ещё и пропала перед самой Анапой. А потом увидел, как ты сидишь на перроне, и понял, что тебе нехорошо. Слушай, я знаю, что достал тебя приставаниями, но клянусь, я не маньяк.　

— Если клянёшься, тогда всё в порядке. — Я усмехаюсь и забираю у него чемодан.　

— Попытайся меня понять. Ночью ты, не переставая, вопишь во сне, пинаешь стену, стонешь, да и днём ведёшь себя странно. Как честный человек, я не могу оставить тебя одну, не убедившись, что с тобой действительно всё в порядке. Я на машине, могу подвезти. Если откажешься — я пойму, но тогда вызову такси и прослежу, что… — он замялся, — …короче, так.　

— За чем проследишь?　

Вздохнув, сосед недовольно потряс головой.　

— Что у тебя есть, чем заплатить и где остановиться.　

Вот тут я рассмеялась. По-настоящему, глубоко, хрипло, как не смеялась с того самого дня, как задумала этот «отпуск». Сосед по вагону считает меня психованной оборванкой, которая путешествует в купе люкс. Тоже мне, Эркюль Пуаро*.　

— Я сняла комнату, так что мне есть, где жить, и есть, чем заплатить. Так уж и быть, считай себя джентльменом и спасителем странных девиц, — отвези меня. Но только если тебе по пути.　

— Куда? — спросил он, радостно подхватывая мой чемодан и устремляясь к парковке.　

— В сторону Высокого берега.　

Затормозив, он обернулся и присмотрелся ко мне повнимательнее. Да, я — оборванка, которая путешествует в купе люкс и снимает комнату недалеко от Высокого берега, одного из самых престижных районов Анапы.　

— В гостиницу? В гостевой дом?　

— Нет, в частный дом.　

Знал бы он, каких трудов и денег мне стоило снять эту комнату, подивился бы моей настойчивости.　

Игорь (он всё-таки втиснул своё имя в разговор) оказался гордым владельцем Ауди, чистенькой, вылизанной. Модель я разглядеть не успела. Прохладные кожаные сиденья не понравились мурашкам на моей коже, поэтому я скрестила ноги и попыталась согреть руки дыханием. Это в такую-то жару!　

— По-моему, у тебя температура, — неуверенно предположил Игорь, норовя дотронуться до моего ледяного лба.　

— Стресс, — обобщающе ответила я и присмотрелась к попутчику. Он был похож на Игоря, другое имя показалось бы неправильным. Ухоженный, аккуратный, принципиальный. Категоричный. На маньяка никак не тянет.　

Я читала об этом в какой-то брошюре, одной из многих, прошедших через мои руки.　

«Жертвы психологических травм порой ведут себя непоследовательно, поэтому им следует соблюдать особую осторожность. Несмотря на повышенную тревожность, они внезапно проникаются доверием к незнакомым людям, что может послужить источником последующих травм».　

Точнее и не скажешь. Вот она я, сижу в машине совершенно незнакомого мужчины. В чужом городе, в темноте. И не боюсь. Настолько устала бояться, что приветствую опасность, иду к ней навстречу. Прыгаю на её прохладное, кожаное сидение и, устроившись поудобней, пристёгиваюсь ремнём.　

Моя опасность пахнет кожей, лимонным освежителем воздуха и мужским одеколоном.　

— Завтра расскажу друзьям, что пришлось включить подогрев сидения в июле, — усмехнулся Игорь, и я почувствовала, как подо мной разливается приятное тепло. — Получше?　

— Да, спасибо.　

Огни приборной панели отразились в его глазах, и я невольно улыбнулась. А что, если он — действительно хороший парень? Ведь такие встречаются, мне о них рассказывали.　

— Тань, — прошептал он. В синих глазах — асимметричные искорки.　

— Что?　

Вот я уже и на «Таню» отзываюсь.　

— Ты мне адрес дашь?

— Зачем?　

Я напрягаюсь, всё тело реагирует на нежелательное вмешательство в мою жизнь.　

— Так я ж машину веду. Знать бы, куда ехать.　

Смех — самое лучшее лечение, уж точно надёжнее снотворных. Комичность ситуации распустила шнуровку моего страха, выпуская наружу кусочек души. Розовый, тонкокожий, порочно-ранимый. Откидываю голову и хохочу, не смущаясь своей глупости. Рядом смеётся Игорь, хлопая рукой по рулю.　

— Не дам адрес, — давлюсь смехом. — Сам угадаешь, куда ехать. — Достаю из сумочки распечатку и протягиваю Игорю, вытирая слёзы. На его лице отражается искреннее удивление.　

— Я знаю это место, — говорит. Складывает лист и отдаёт мне, чуть хмурясь. Озадаченный странным совпадением, он задумчиво кривит рот. — Сто лет туда езжу, но ни разу не видел, чтобы на этой улице сдавали туристам.　

Как под дых мне дал этими словами. Я не люблю совпадений, случайностей и неожиданных поворотов событий. Куда делась моя осторожность? Так и доиграюсь, вот же, дура. Двигалась понемногу, шаг за шагом, так долго ждала своего спасения — и сразу влипла. Первый встречный догадался, что со мной что-то не так. И не только со мной, но и с моим «отпуском». Делаю бесшумный вдох, стараясь потушить проблески паники.　

— Никогда там не была и понятия не имею, что это за место. — Разворачиваю ириску и закидываю в рот, предлагая Игорю вторую. Мне почти удаётся изобразить невозмутимое равнодушие. Игорь отказывается от конфеты, не замечая моей паники и всё ещё хмурясь. — Выбрала по рекомендации знакомых, — уверенно продолжаю я. — Они сказали, что это — частный дом, тихий, с видом на море. Берут только своих.　

«Своих»! Вот же, сказанула.　

— Своих, — повторил Игорь удивлённым эхом.　

Сжимаю его плечо и взволнованно заглядываю в глаза. Безошибочный маневр. Во- первых, прикосновение отвлекает, намекая на что-то личное, во-вторых, мои глаза сбивают с мысли. Не зря меня дразнили инопланетянкой. Игорь послушно отвлекается и морщит лоб, затрудняясь вспомнить, что именно его насторожило.　

— Игорь, скажи честно: с этим местом что-то не так? — Импровизирую, добавляю в голос немного наигранной паники. У меня её вдосталь, какой угодно. — В этом районе опасно? Плохие хозяева? Тогда я лучше в гостиницу. Игорь, скажи правду! — Голос дрожит, и создаётся образ этакой трогательной испуганной девицы. Мне почти смешно. На самом деле я не променяю эту комнату ни на что другое, даже если хозяева — людоеды. Я вернулась в Анапу для того, чтобы увидеть чудовище, и снять комнату на его улице оказалось, мягко говоря, непросто. Я не уеду, пока не вырвусь из кошмаров, а для этого мне нужно снова его увидеть. Поселюсь рядом, чтобы «случайно» проходить мимо его дома. Чтобы увидеть его в саду или на пляже. Один взгляд. Два. Три. Может, поздороваюсь и заговорю о погоде. Привыкну к его лицу, докажу себе, что он мне больше не страшен, и вытолкну чудовище из моих снов. И тогда ко мне вернётся жизнь.　

Выруливая с парковки, Игорь тихо засмеялся, подтверждая, что мне удалось его отвлечь.

— Не истери, дурочка. Это — лучшее место, вдали от туристов, с закрытым пляжем. Хозяева нормальные, правда, я не знал, что они сдают комнату, но всё равно — отличное место.　

Проехали. Больше ни слова. Понимаю, что Анапа — не Москва, место небольшое, но мне всё равно не нравится это случайное совпадение.　

— Слушай, а кто порекомендовал тебе это место? — задумчиво спросил Игорь, вливаясь в вечерний поток машин.　

— Андрей Спиваков. Его тётя познакомилась с хозяевами во время отдыха.　

Кажется, паника ушла. Вру гладко, без излишеств.　

— Откуда ты? Из Москвы?　

— Игорь, послушай, не обижайся, но то, что ты меня подвозишь, не значит, что мы стали друзьями. Попрощаемся — и всё, конец фильма.　

— Я попытаюсь изменить твоё мнение.　

— Ничего не выйдет.　

— Жаль.　

Вот же, идиот. Нарывается, как на мину, честное слово. Никакого инстинкта самосохранения. Чувствует же, что я сломана, причём совсем, но всё равно лезет.　

— Тебе очень больно. — Игорь постукивает пальцами по рулю, наклоняя голову, чтобы я не видела его лица. — Я никогда не слышал, чтобы так кричали во сне.　

— С детства пела в хоре, мне хорошо поставили голос. — Попыталась отшутиться, но вышло плоско, глупо. Да и Игоря разозлила.　

— Я вообще за бабами не гоняюсь и к тебе лез не для дури. — Раздражённо щёлкнув пальцами, он прибавил скорость. — Неужели ты думаешь, что мне не вытерпеть в поезде пару дней без траха? Обезумел и полез к тебе, как животное? Я волновался за тебя, ты мне всю ночь спать не давала. Сначала я думал, что у тебя ребёнок плачет, а потом… не знаю.　

— Что потом?　

— Думал, что белуга ревёт. — Снова смеёмся. Так легче, наверное. — А потом увидел тебя и обалдел. Чтобы такая, как ты, мучилась во сне, должны быть веские причины. Вот и захотел помочь. Что с тобой?　

Выигрышный вопрос. Жаль, что придётся оставить его без ответа.　

— Где мы?　

— Недалеко уже, не волнуйся. Не хочешь отвечать — не надо.　

Слева — зернистая темень с вкраплениями звёзд. Где-то внизу — море, я чувствую его дыхание. Справа — настырные огни гостиниц и баров. Отворачиваюсь от изучающего мужского взгляда в надежде остудить его любопытство. Греюсь на тёплом сидении посреди июльской жары. Молчание защитным пологом окутывает мои тайны.　

— Вот, смотри: эта улица заканчивается тупиком, твой дом в самом конце. Отсюда туристов не видно и не слышно. Наслаждайся, таких мест немного, здесь тишина и покой.　

Как будто в знак протеста, до нас донеслись крики. Игорь притормозил и, открыв окно, высунулся наружу, рассматривая столпившихся людей. Фары выхватили красную полосу на белом фоне. «Скорая помощь». Что же сегодня за день такой, магнитные бури, что ли?　

— Да выключи-то фары! Люське с сердцем плохо. — Пожилая женщина кинулась на остановившуюся машину, барабаня кулаками по лобовому стеклу. — Ах, Игорёк, это ты! Давно здесь не появлялся. Горе у нас.　

— Людмиле Михайловне плохо? — Игорь выскочил из машины и, рассекая толпу, ринулся в направлении проглоченного тьмой дома. Пользуясь моментом, я вытащила из багажника чемодан и побежала по ухабистой дороге, провожаемая недобрыми взглядами.　

Глава 2. Дима

Меня не ждали. Знали, что я приеду, но встречали с неохотой и всячески выражали неудовольствие.　

— Здесь туристов не любят, на нашей улице все свои, — оповестила меня пожилая хозяйка.　

И вам тоже добрый вечер.　

С пристрастием рассмотрев мои шорты, она повела меня к пристройке, которую я по фотографии окрестила «виноградным домиком». Наивная.　

— Муж уже давно болеет и не пользуется мастерской, вот мы и поставили туда диван. Будет ваша комната.　

«Виноградный домик» оказался слесарной мастерской с крохотными грязными окнами, просиженным диваном и раковиной.　

Спокойно. Всё хорошо, мне не нужна роскошь. Зато будет, чем заняться. Уберусь, вымою окна и пол, сложу инструменты в углу. А диван… а зачем мне диван? Всё равно я почти не сплю.　

— Спасибо, что приютили. Я тихая, не доставлю вам никаких хлопот.　

Эта ложь вырвалась, удивляя и настораживая. Может, добавить, что тихая я днём, а ночью ору так, что пугаю соседей по вагону?　

— Это мы ещё посмотрим. Деньги вперёд, — хозяйка протянула руку и, получив заранее приготовленный конверт, ушла.　

Вот я и в отпуске. Сейчас моё жилище выглядит безрадостно, но утром всё будет по-другому. Я увижу море, виноградник, гальку и солнце. «Маленькой Ларе» это понравится. Как только наберусь решимости, пройдусь по улице, чтобы посмотреть на дом чудовища. Начну излечение. Шаг за шагом. Посмотрим, как далеко я смогу зайти.　

Если вы думаете, что я планирую месть, то ошибаетесь. Моя планка и выше, и ниже, всё зависит от точки зрения. Я планирую не месть, а жизнь. Мою. Свободную от страха и кошмаров. А уж потом… посмотрим, что дальше. Мне бы только научиться дышать.　

Плюхнувшись на просиженный диван, я вспугнула древнюю пыль. Ничего так, мягонько, только вот совесть мучает. Знаю, что неизвестной мне Люсе помогает «скорая помощь», но я всё-таки медсестра. Выйти, что ли, спросить, как она, не нужно ли чего. Кряхтя, я слезла с дивана и побрела вдоль заборов. Если повезёт, Игорь меня не заметит, хотя он и так знает, где я остановилась. Если приспичит — найдёт.　

«Скорая помощь» всё ещё там. Дверь машины открыта, фельдшер что-то ищет внутри, одной ногой балансируя на подножке.　

— Простите, я — медсестра, хотела узнать, не нужна ли вам помощь.　

Женщина обернулась, разматывая трубку капельницы, и приветственно помахала рукой.　

— Соседка, что ли?　

— Да.　

Теперь, да.　

— Помощь не нужна, спасибо, что вышли.　

— А больная в порядке? Люся, кажется?　

Женщина улыбнулась, похлопала меня по плечу и подтолкнула к калитке.　

— Если хотите, поговорите с её друзьями.　

— Нет, спасибо.　

Припустила обратно, да ещё на такой скорости, что чуть на кота не наступила.　

Плюхнулась на пыльный диван, не раздеваясь, и закрыла глаза. Заснуть бы. Покосилась на сумочку, в которой живёт снотворное. Ненавижу таблетки. Стараюсь не злоупотреблять, да и не помогает оно, кошмары всё равно приходят.　

Вздохнув, достала книгу и бутылку воды. Всё-таки девяти часов ещё нет, спать рано, а больше заняться нечем.　

Я только успела устроиться на диване, как в дверь постучал Игорь.　

— Вот, ещё и въехать не успела, а привела мужика, — пробурчала хозяйка за его спиной. Брезгливо осмотрев мой «виноградный домик», Игорь показал взглядом на дверь.　

— Выйдем на минутку, разговор есть.　

А ведь предупреждала меня брошюра, что доверять нельзя никому.　

Мы прошли мимо хозяйки, вдоль заборов, мимо «скорой» и вошли в открытую калитку. Передо мной — небольшой белый дом, обвитый виноградной лозой, а остальное не рассмотреть. Парадная дверь открыта, свет выливается из неё, как забродившее тесто.　

Игорь взял меня за руку и потянул за собой в сторону округлой беседки. На удивление большой, человек на десять, я таких никогда не видела.　

— Сядь.　

— Как Люся?　

— Людмила Михайловна. Плохо. У неё очередной инфаркт. «Скорая» бы давно увезла её в больницу, но она отказывается ехать. Говорит: «Одним инфарктом больше, одним меньше, какая разница».　

— Не слабо.　

— Она — не слабая женщина. С ней внук живёт, и она отказывается его оставлять. В прошлый раз, когда она была в больнице, оставила Димку у соседки, и он заболел, тяжело, пневмонией, а та как будто и не заметила. Людмила Михайловна вернулась　

— а он полуживой, худющий, как жердь, аж посинел и еле дышит. С трудом выходили, месяц в больнице пролежал.　

Игорь устало провёл ладонью по лбу и наклонился ближе, чтобы разглядеть моё лицо.　

— Та пристройка непригодна для жилья, — сказал он с намёком.　

— Меня всё устраивает.　

— Завтра я должен уехать в очередную командировку. Срочную. Не могу отложить, никак.　

— Поздравляю.　

Чувствую, к чему идёт дело, и паникую так, что хоть кричи. Отсюда и сарказм, жалкий и хныкающий. Игорь же знает, какая я ненормальная, так с какой стати просит меня о помощи?　

— Фельдшер сказала, что ты медсестра.　

— И что из этого?　

— Димка часто болеет, у него слабые лёгкие. Ему нужен особый уход, а Людмила Михайловна не доверяет соседям. Ты не смотри, что дом маленький, он очень уютный внутри. Вид на море, все удобства, не то, что твоя конура.　

— Ты что, приглашаешь меня переехать в чужой дом?　

— Да, приглашаю, если ты согласишься проследить за мальчишкой, пока хозяйка в больнице.　

— Людмила Михайловна не доверяет соседке, с которой хорошо знакома, поэтому ты решил, что лучшая кандидатура для ухода за ребёнком — это психованная соседка по вагону?　

— Я ничего не решал. Твою кандидатуру предложила фельдшер, она сказала, что рядом живёт медсестра, которая предложила помощь. По её описанию я догадался, о ком речь. Пожалуйста, помоги им. Я знаю эту семью с детства, душевные люди. Да и жизнь у них нелёгкая.　

Как будто я могу облегчить чью-то жизнь. Об этом даже думать смешно.　

— А Людмила Михайловна согласилась?　

— Она хочет с тобой поговорить.　

С ума сойти. Мой «отпуск» ещё не успел начаться, а уже сходит с рельсов.　

— Какой у них номер дома?　

— 65. — Игорь озадаченно пригляделся к моему лицу. Чувствует, что эта информация имеет для меня принципиальное значение, но не может даже предположить, почему.　

65.　

Дьявол.

Д ья вол-дьявол-дья вол.　

Вот же, судьба. Мне потребовалось несколько месяцев, чтобы разыскать чудовище и выяснить, что он живёт в доме номер 63. Ещё несколько месяцев ушли на то, чтобы снять комнату на улице, на которую не пускают туристов, и не вызвать подозрений. А теперь мне доверяют целый дом по соседству с его. Да ещё и с прилагающимся к нему ребёнком. Знать бы, какие у судьбы планы, и совпадают ли они с моими.　

Завтра утром я выгляну из окна и увижу чудовище.　

Нет. Не могу. Слишком рано, слишком близко. Задерживаю дыхание и обещаю себе, что откажусь. Сейчас же. Вернусь в мастерскую и спрячусь там, чтобы как следует подготовиться к первой встрече.　

— Сожалею, Игорь, но я не могу им помочь.　

— Ты даже не спросила, сколько Димке лет. Ему уже одиннадцать, совсем взрослый парень, покладистый, умный. Делай, что хочешь, гуляй, веселись, только следи за его здоровьем и подкармливай. Мы с его отцом дружили с детства.　

— Нет, извини. Я не могу.　

— Я ненавижу просить, но в этом случае готов сделать всё, что угодно. Если хочешь, я останусь до завтра и постараюсь вернуться из командировки пораньше. Но один я всё равно не справлюсь. Ничего не понимаю в болезнях, да и дети… прошу тебя… ты даже представить не можешь, как тяжело им пришлось.　

Чтобы избежать его умоляющего взгляда, я рассматриваю дом. Меня ломает. Физически. Тот самый случай, когда знаешь, что судьба нагло смотрит тебе в глаза и ждёт.　

С чего я решила, что люблю виноградную лозу? Она душит меня, оплетается вокруг горла, убивает. Не могу дышать, рву стебли, царапаю кожу. Чудовище сейчас совсем рядом, и мне кажется, что я чувствую его взгляд. Он уже знает, что я здесь, что я приехала, чтобы найти спасение. Он этого не допустит. Слишком близко, слишком быстро.　

В мыслях — мятеж, в душе — пожар. Я сижу беззвучно, не двигаясь, только в ушах завис крик.　

Дом номер 65. Судьба — глумливая ведьма.　

— Дыши.　

— Что?　

— Ты задержала дыхание, причём давно.　

— Хорошо, я перееду.　

Игорь берёт меня за руку и охает. Мои пальцы заледенели настолько, что я не чувствую прикосновений. Вроде меня тянут вперёд, вроде ведут в дом. Смотрю вниз и вижу, как мои ноги послушно отмеряют шаги.　

Мы ступаем в дверной проём, густо намазанный масляным светом. Дом действительно уютный, это видно сразу. Чисто, кругом современная мебель, стены выбелены. Это — дом, в котором живёт любовь, я давно в таких не была.　

— Это она?　

Самая элегантная из возможных бабушек смотрит на меня с каталки. Седые волосы стрижкой каре, идеально прямой пробор, шёлковая блуза, хотя и расстёгнутая. Впечатление не портят даже прозрачная трубка поперёк лица, змеящаяся по простыне к кислородному баллону, и разноцветные провода ЭКГ.　

— Добрый вечер!　

— Людмила Михайловна, познакомьтесь, это — моя знакомая, которая собиралась остановиться у Семёновых. Таня… — неуверенный взгляд в мою сторону. Знает же, что сам придумал это имя.　

— Лара, — встреваю я.　

— Близкая знакомая, говоришь? — с усмешкой отмечает женщина, всё ещё разглядывая меня. Во время инфаркта не шутят, но эта женщина не сдастся даже смерти. Это очевидно с первого взгляда.　

— Я не доверяю незнакомым мужчинам, поэтому не спешу называть своё имя, — поясняю ровным, натренированным на работе тоном.　

— Правильно, что не доверяете. — Людмила Михайловна оттягивает кислородную трубочку и прищуривается. — Вы слишком грустная для туристки.　

— Ещё бы ей не грустить! Видели бы вы, какую ей комнату выделили, — нашёлся Игорь. — Старую мастерскую! Тут немудрено расстроиться.　

Он заискивает перед больной. Почему? Чем он ей обязан?　

— Я приехала в Анапу отдохнуть от неприятностей, — почти честно говорю я. — Снятая комната меня вполне устраивает.　

— Приехали отдохнуть от неприятностей и тут же на них наткнулись, — снова усмехается хозяйка. — Вы медсестра?　

— Да.　

— Как давно?　

— Закончила обучение два года назад. Работаю в травмпункте.　

Умоляю, не спрашивайте, где я живу. Умоляю… не задавайте личных вопросов. Ах, как же я не хочу врать.　

— Нам пора! — Фельдшер потрясла перед лицом больной лентой ЭКГ. — Ваши друзья позаботятся о Диме.　

— Я ещё не приняла решение! Я могу остаться дома и вызвать частного врача и сиделку, — говорит больная таким голосом, что фельдшер невольно встаёт по стойке смирно. Значит, раньше была учительницей или, скорее, директором школы. Этот тон мне знаком, до боли.　

— Вы не понимаете, какой риск…　

— Я всё понимаю! Лара, вы когда-нибудь ухаживали за больными муковисцидозом? — Да, во время практики.　

Оглядываюсь по сторонам. За спиной медбрата стоит худенький мальчик, светловолосый, большеглазый. Выглядит лет на девять, не больше, а Игорь сказал, что ему одиннадцать. Полагаю, что это — Дима.　

Женщина пристально следит за тем, как я разглядываю её внука, и удовлетворённо кивает. Профессиональный взгляд — дело заметное. Глаз цепляется за бледность, худобу и учащённое дыхание мальчика. Людмила Михайловна видит меня насквозь. Ей не нужны фамилия и адрес, она смотрит прямиком в мою суть.　

— Генетическое заболевание, при котором в лёгких выделяется слишком вязкая мокрота, и её трудно откашлять. От этого возникают проблемы с дыханием и инфекции. Полагаю, что вашего внука лечат ингаляциями, ферментами и дыхательной гимнастикой.　

— Да. — Облегчение написано на её лице крупными буквами. — И бронхолитиками, если нужно. Лара, вам следует знать, что Дима — непростой ребёнок…　

— Людмила Михайловна, нужно срочно ехать в больницу!　

— Лара, вы позаботитесь о моём мальчике?　

В этом вопросе такой заряд чувств, что я нервно сглатываю.　

— Да.　

— Игорь, разберись со всем. Ключи в обычном месте, лекарства, инструкции и деньги тоже. Лара, прошу вас, навестите меня завтра в больнице, я должна обсудить с вами Димины процедуры и всё остальное.　

Недовольно качая головой, фельдшер склоняется над каталкой.　

— Готовы?　

— Да.　

Людмила Михайловна смотрит на меня, и я улавливаю в её глазах страх. В этот момент мы — родственные души. Повинуясь порыву, подхожу ближе и сжимаю её тонкие пальцы. Суставы, искривлённые артритом, ощущаются, как бусины в моей руке.　

— Я провожу вас до машины.　

Она не отвечает, но взгляд уже чистый и безмятежный, как озеро. Я смогла ей помочь, подарить уверенность. Не себе, так хоть кому-то.　

Вокруг «скорой» никого, только лужа света от фонаря.

— На самом деле мне везёт, — сухо улыбается Людмила Михайловна. — Все мои инфаркты прошли почти безболезненно. Говорят, что обычно больным приходится намного хуже.　

Я не хочу, чтобы она уезжала. Держусь за прохладные пальцы, тянусь за ней, как будто в её доминирующем присутствии скрывается путь к моему спасению.　

А потом я остаюсь одна на пустой улице. Изогнутая тень в овале фонарного света.　

— Я перенесу твои вещи и поговорю с хозяевами, — предлагает Игорь, выйдя из дома, а я направляюсь на поиски Димы.　

Светловолосый мальчик смотрит на меня исподлобья, потом кривит нос, говорит: — Я взрослый, мне не нужны няньки, — и уходит.　

Добро пожаловать в «отпуск».　

Я сажусь на порог и смотрю в темноту, дожидаясь возвращения Игоря. Он протискивается, не задевая меня, и грохает чемодан на пол.　

— Давай сначала разберёмся с твоей комнатой, а потом и со всем остальным. Будем надеяться, что я помню, где что хранится, давно уже здесь не хозяйничал. В детстве мы с Василием отдыхали здесь каждое лето.　

— С Василием?　

Как будто кто-то приложил ледяной кубик к горлу. В этом доме живёт мужчина?　

— Да. Димкин отец, Василий.　

Василий. Дыши, Лара, Василий тебе не знаком. В этом городе живёт много мужчин, не все они связаны с чудовищем.　

— А где он сейчас?　

Игорь дёрнулся и посмотрел на дверь, за которой исчез Дима.　

— Погибли с женой во время экспедиции. Альпинисты.　

Вместо сочувствия, меня заливает облегчение. Стыдно, очень, но теперь я могу дышать. В доме нет мужчины.　

Не желая развивать эту тему, Игорь повёл меня по дому. Отменная кухня, высший класс, новая техника, чисто, уютно. Порывшись в ящичках, Игорь достал связку ключей, лекарства и инструкции и повернулся ко мне с ожидаемым «Эврика!».　

— После первого инфаркта Людмила Михайловна всё приготовила, чтобы за Димкой ухаживали. Только, к сожалению, в прошлый раз ей это не помогло.　

Пробежав глазами инструкции, я встретила испытующий взгляд Игоря.　

— Я справлюсь, в этом нет ничего сложного. Отправляйся в командировку.　

— Спасибо, Лара. Я вернусь через четыре дня, но к тому времени уже свяжусь с остальными родственниками. Найдём тебе замену или наймём кого-нибудь. Если хочешь, я могу остаться на ночь, выеду рано утром.　

Предложение, загруженное до завязки скрытым смыслом. — Нет, не хочу, мы с Димой справимся.　

В доме четыре спальни — хозяйская, Димина и две пустые. На Диминой двери красуется кривая надпись «Не входить». Я выбрала единственную спальню на первом этаже, чтобы быть подальше от детской. Хотя боюсь, что Дима всё равно услышит мой крик. Ничего не поделаешь, даже снотворное не могу принять, раз ребёнок болеет.　

— Правильно выбрала, — улыбнулся Игорь. — Отсюда отличный вид на море. Лара, знаешь… некоторые случайности не случайны.　

— Знаю.　

Понятия не имею, на что именно он намекает, но не собираюсь выяснять. Более того, упорно стараюсь не думать о вмешательстве судьбы в мои планы. Я всего лишь помогаю женщине, которой сейчас труднее, чем мне.　

— Спасибо, Лара.　

— Не за что.　

— Осталось найти деньги. Или давай сделаем проще: я сам оставлю вам денег на несколько дней.　

Игорь полез за бумажником, но я протестующе замахала руками. Я не беру чужих денег, это — одно из моих многочисленных утомительных правил.　

— Забей. Потом рассчитаемся.　

— Уверена?　

Я обвела взглядом выбранную мною спальню и насмешливо вздёрнула бровь. Разительное отличие от пристройки, которую я сняла с таким трудом. Двуспальная кровать с клетчатым покрывалом, телевизор на стене, шкаф-купе. А на противоположной стене — большое окно, за которым ощущается море. Не видишь, но знаешь, что оно там, и от этого становится легче дышать.　

— Можно я скажу кое-что очень неуместное? — Игорь неловко топчется у двери, трётся плечом о косяк.　

— Раз уж заинтриговал, то говори.　

— В тебя можно влюбиться с первого взгляда.　

— Может, с первого крика? — Я иронизирую, потому что чувствую в Игоре игрока. Всё дело в моей недоступности, в отвержении мужчин. Это разжигает азарт.　

— Может, и так. — Игорь не засмеялся. — У меня нет ни малейшего шанса, да?　

Игорь из тех мужчин, кто преувеличивает, драматизирует, быстро загорается и также быстро угасает. Если не получает желаемое, то взрывается и делает глупости. Хотя не стоит рубить с плеча, может, он и не такой. Сейчас он добрый, совестливый и заботливый. Даже немного трогательный. Надо поставить галочку в блокноте, чтобы запомнить, что однажды я встретила хорошего парня. Смотрю на него во все глаза, как на достопримечательность, и улыбаюсь. Запоминаю навсегда, чтобы знать, что чудеса реальны, что я, наконец, не ошиблась. Он действительно хороший парень.　

— Нет, Игорь, у тебя нет ни малейшего шанса.　

— Спасибо, что ответила честно. И за помощь тоже. — Он либо не обиделся, либо отлично маскирует эмоции.　

— Иди уже.　

— Дай мне номер своего телефона.　

Достаю телефон из сумочки, пытаюсь вспомнить пароль. Я купила его два дня назад, поэтому не помню ни пароль, ни номер.　

— Скажи свой, я позвоню.　

— Ты не знаешь свой номер?　

— Нет, а что? Я же себе не звоню.　

Игорь ждал звонка, а я мысленно ругалась, надеясь, что он перестанет анализировать каждый мой поступок. Лучше бы я осталась для него незнакомкой, не позволила зайти в моё купе или закричала о помощи.　

Хотя я знаю, что кричать бесполезно. Однажды я пыталась, кричала, молила о помощи, пока не поняла, что это бесполезно. Тебе всё равно не помогут. Никто.　

Игорь уходил медленно и с неохотой, снова предлагал остаться на ночь, давал ненужные советы. Тянул время, стоял слишком близко, всё ещё на что-то надеясь. А когда ушёл, тишина стала мёртвой. Чёрной. Нестерпимой. Заперев дверь, я прошлась по дому, зажигая свет, потом включила телевизор. Не выдержав, поднялась наверх и постучалась в детскую.　

— Ты что, читать не умеешь? — буркнул Дима в щель.　

— Я собираюсь перекусить. Сделать тебе что-нибудь?　

— Я взрос-лый, — с нажимом, по слогам произнёс Дима и захлопнул дверь.　

— Тогда расскажи мне про свои лекарства, а то инструкция слишком сложная, — попросила я из коридора, надеясь выманить его из комнаты.　

Дверь медленно приоткрылась.　

— Тоже мне, медсестра, — пробормотал Дима, проходя мимо. — Навязалась на мою голову, туристка неумелая.　

— Слушай, а у тебя мороженое есть?　

— Нет, конечно, мне нельзя мороженое, — осуждающе глянув на меня, Дима зашёл на кухню. — На фиг ты свет везде зажгла, ещё вечеринку устрой!　

— Неплохая идея.　

Дима бросил на меня дикий взгляд и достал инструкцию.　

— Что тут непонятного? — тыкает тонким пальцем в ламинированный лист и кривит рот. — Написано же русским языком: ингалятор с красной наклейкой — три раза в день. С синей — только если нужно. Небулайзер мыть, как написано. Раствор для ингаляций в отдельном пакете.　

— А ферменты?　

— Только если понадобятся. У меня лёгочная форма. Неужели не заметно, что я в порядке?　

Смотрит на меня, прищурившись, оценивая. Вызывающе смотрит. Ищет сочувствие в моих глазах, чтобы прихлопнуть его в зародыше. Не любит говорить о своей болезни, но от себя не спрячешься. Уж я-то знаю.　

— Ты в какую школу ходишь?　

— В дурацкую. Мне пора спать.　

Привычными движениями Дима принял нужные лекарства, сделал ингаляции и направился к выходу.　

— А гимнастика?　

— Я не маленький, да и вообще, я здоров.　

— Можно послушать твои лёгкие?　

— Нет. — Красные пятна гнева поползли по его совсем ещё детским щекам. — Тебя пустили в этот дом, потому что тебе негде жить. И всё. Поняла? Мне ты не нужна. Если не хочешь вернуться в сарай, то оставь меня в покое!　

— Дима!! — зову, и он неохотно замирает на лестнице. Худенькие плечи дёргаются, готовясь к противостоянию.　

— Что ещё?!　

— Я знаю, что ты в порядке.　

— Отвали и не дёргай меня. Я собираюсь притвориться, что ты здесь не живёшь.　

Сколько ему лет? Одиннадцать? Если судить по нраву, то все семнадцать.　

Я осталась одна посреди чужого, ярко освещённого дома в городе, который должен был вернуть мне покой. А вместо этого растрепал меня ещё сильнее.　

Так бывает. Вокруг тебя драма, планы, опасения, ты купаешься в них, порой утопая, порой выбиваясь к поверхности. А потом раз — и тебя выбрасывает на совершенно незнакомый берег. Ты сидишь на песке, ошарашенно глядя по сторонам, и пытаешься угадать следующий ход судьбы.　

******

Спала я на удивление хорошо, вообще без снов. Проснулась в десять утра, в панике выбежала на кухню и обнаружила там Диму с большой коробкой хлопьев.　

— Это твой завтрак?　

— Ужин.　

— Может, тебе что-нибудь приготовить?　

— Нет.　

Вот и поговорили.　

Открываю холодильник, сканирую содержимое. Людмила Михайловна не разочаровала — на полках фрукты, овощи, мясо, полный ассортимент здоровой пищи. Делаю себе бутерброд, поглядывая, как Дима сражается с хлопьями. Растерзанная коробка валяется на полу, а он пытается разорвать плотный пакет. РаОткрываю ящик, в котором вчера заметила ножницы, протягиваю их, но Дима отворачивается. Настойчиво пытается разорвать пакет руками, пыхтит, тянет, смотрит на меня исподтишка. У него получается, хотя и не сразу, зато красиво, как новогодний салют. Большая часть хлопьев падает на чёрный кафель пола, остальное — на стол. В миску — совсем чуть-чуть.　

— Не голоден? — хмыкаю я, и Дима поворачивается и смотрит на меня с вызовом. Думает, что я стану ругаться, заставлю убирать, побегу за пылесосом. Но он не знает, что меня прибило к незнакомому берегу, что я потеряла привычный ритм и теперь стою рядом с ним, прислушиваясь и присматриваясь. Я не приспособлена к нормальной жизни, в которой есть дом, дети и завтрак вдвоём. Дима — мой единственный ориентир, я смотрю на него и надеюсь, что смогу научиться жизни, что он впустит меня в свою колючую уверенность.　

— Нет, не голоден. — Он так и стоит посреди разбросанных хлопьев. Рядом на столе　

— открытая бутылка молока. Я подхожу ближе, босая, наступаю на хлопья, стараюсь не морщиться от боли в подошвах. Кто бы знал, что будет так неприятно. Беру бутылку молока, отпиваю прямо из горлышка и оставляю на столе открытой. В груди зудит неимоверное желание убрать, подмести, доказать, что я способна со всем справиться и могу заставить Диму нормально позавтракать и наладить со мной отношения. Но я уже перестала быть собой и не ищу спасения в порядке и ритме. Плыву над обычным миром, над паникой. Меня захватило нечто большее, вернее, некто, стоящий рядом со мной — ещё один инопланетянин с огромными глазами. Мы похожи, потому что не вписываемся в обычную, среднестатистическую жизнь. Чтобы понять друг друга, мы должны сломать стереотипы. Я — взрослая, он — ребёнок, но Дима отверг мою помощь. А значит, я должна найти другой путь.　

— Я — туристка. — Сделав это очевидное заявление, я ступаю по хлопьям к окну и, опираясь на раковину, выглядываю наружу. Дом номер 63. Раза в два больше этого, современный, стильный. Из-за деревьев видна только часть фасада, но и этого хватает, чтобы паника пробилась сквозь ледяной панцирь. Сглатываю, отворачиваюсь и продолжаю: — Мне нужен гид.　

— Ты что, читать не умеешь? Распечатай брошюру и иди по городу. — Дима так и стоит посреди беспорядка, хлопья жёлтой пылью выделяются на белой футболке.　

— Я хорошо заплачу.　

— Я не знаю гидов.

Отвернувшись, Дима направляется к лестнице, оставляя на ковре след жёлтых крошек. Называю сумму, от которой он останавливается, как вкопанный, и качает головой.　

— Ты совсем безбашенная. — Но при этом стоит на месте. Размышляет.　

— Меня в детстве дразнили инопланетянкой.　

Ломаю первый стереотип, чтобы Дима знал, что и я тоже не такая, как все. Он оборачивается и удивлённо моргает, глядя на моё лицо.　

— И правильно дразнили. Позвони в туристическое бюро, пусть они порекомендуют тебе гида, — говорит раздражённо, но тихо и шагает на первую ступеньку. Всё ещё сомневается.　

— Я предлагаю эту работу тебе.　

Дима изумлённо округляет глаза.　

— Точно безбашенная. Я не могу быть гидом, ты и сама это знаешь. Ну… могу, если ты на машине, но не пешком.　

Вопросительно смотрит на меня, и я улавливаю в его взгляде надежду.　

— Я не умею водить, — каюсь, чтобы больше не возникало вопросов.　

— Ты совсем глупая, да? — ворчит он, стряхивая жёлтые крошки на ковёр.　

— Да. — Подтверждаю. Искренне.　

— Мне не нужны деньги, так что поищи другого гида.　

— Повезло же тебе, такому богатому. Мне нужно попасть в центр города, в магазин. Съезди со мной на такси, а то, боюсь, сама не найду.

Дима поднимается наверх, не отвечая. Шепчет себе под нос что-то похожее на «вот же, дура», и я прячу улыбку. Замечаю, что он останавливается на верхней ступеньке и следит за тем, как я направляюсь в свою комнату, оставляя на ковре жёлтые следы.　

Я подарила ему преимущество, и теперь посмотрим, как он им воспользуется.　

Запираюсь в ванной и судорожно обзваниваю спортивные магазины. Мне нужна не самая обычная вещь — самокат с мотором, — но мне везёт. Крупно. Разгар лета, город полон туристов, и новинки входят в моду. Нахожу парочку на складе в крупном магазине, выдыхаю с облегчением и вдруг осознаю, что так и не посмотрела на море. Какое оно? Тёмно-синее? Светлое? С барашками волн или гладкое, как лист бумаги?　

Я не стала подходить к окну, оставила это на потом, когда будет нужно. Когда заболит душа, тогда и посмотрю на море, а сейчас есть дела поважнее. Мне не до чудовища, не до его дома, потому что я учусь жить. Вместе с Димой.　

Он ждал меня, развалившись на нижних ступеньках лестницы и яростно тыкая в телефон.　

— Ты такси вызвала?　

— Нет, а ты?　

— Я ребёнок!　

— С каких это пор?　

Обойдя беспорядок на полу, Дима снял с холодильника визитную карточку и протянул её мне.　

— Убрала бы, — сказал он, пнув ногой кучку хлопьев и вызывающе щурясь.　

— He-а. Завтра съешь на завтрак, — ответила я и вызвала такси. Открытое молоко так и осталось на кухонном столе. Озадаченно оглядываясь, Дима последовал за мной.　

******

Дима уселся на заднее сидение, но приник к самой двери, так, чтобы не приближаться ко мне. Вроде со мной едет, а вроде сам по себе. Сидит, насупившись, глядя в окно на морской пейзаж, а я смотрю на берег, облизанный солёной влагой и зависающий над пляжем. Не сейчас, но вскоре море подарит мне покой. Очень скоро. Я искренне в это верю. Такая красота не может не исцелить.　

Я достала из сумочки упаковку конфет. Скитлз. Разноцветные пуговки быстро растаяли в руках, и я облизала пятнистую ладонь.　

— Хрю-хрю, — сказал Дима и протянул руку, намекая, чтобы я поделилась.　

— Извини, тебе нельзя. Разве что только одну, — говорю на полном серьёзе, неуверенно протягивая ему зелёную. — Нет, подожди, не зелёную. — Закидываю её в рот и задумчиво качаю головой. — С непривычки зелёную нельзя.　

— Это ещё почему? Я сто раз их ел! Мне можно любые конфеты! — возмущается взрослый ребёнок рядом со мной.　

— Обычные — да. А это — особые конфеты, с ними надо быть осторожным.　

Дима морщит нос, разглядывает знакомую упаковку, читает название.　

— Почему?　

— Это смешинки.　

— Что?　

— Смешинки. От них начинаются приступы смеха, причём бесконтрольного. С непривычки может лопнуть живот.　

Фыркнув, Дима отворачивается к окну.　

— А сама полпачки съела.　

— У меня иммунитет. — Протягиваю ему красную конфету. — Вот, начни с красной, она не такая сильная. Сразу разжуй, чтобы не подавиться.　

Забросив конфету в рот, Дима качает головой и закатывает глаза.　

— Тебе когда-нибудь говорили, что ты — странная?　

— Не хочешь — не верь, только потом не жалуйся в социальные службы, что я накормила тебя опасными конфетами.　

Мимо мелькают гостиницы, важные, как океанские лайнеры. Слепяще белые, со скобками балконов. Справа от меня раздаётся сдавленное хрюканье. Исподтишка подглядываю за Димой: плечи трясутся, кончики ушей малиновые. Наконец, он сдаётся, склоняется к коленям и хохочет, до слёз, до кашля.　

Даже водитель смеётся и подмигивает мне в зеркале.　

— Блииин, — ругаюсь я. — Надо было начать с жёлтой, раз уж тебя с красной так понесло.　

Развалившись на сидении, Дима держится руками за живот и визжит от смеха. В таком состоянии я выгружаю его на улицу, плачу за такси и прошу водителя вернуться за нами через час.　

— Час! — возмущается Дима. — Тоже мне, туристка! Что ты увидишь за час?　

Не успеваю зайти в магазин, как Дима останавливается в дверях и смотрит на меня с опаской. Спортивные товары. Догадываюсь, что это место не вызывает у него восторга, ведь кругом — сплошные несбыточные мечты.　

— Мы на минутку, — обещаю я, и он обиженно утыкается взглядом в кеды. — Ты сколько весишь?　

— Чего? — не понимает он, и я машу рукой, чтобы он следовал за мной, и подхожу к продавцу. Через пару минут нас уже ведут вглубь магазина, туда, где чёрным глянцем сверкают самокаты. Те, которые с мотором.　

— Мы заказали пробную партию. — объясняет продавец, — но они уже привлекли огромный интерес. В Европе ими пользуются повсеместно. Можно взять с сидением или без. Если ехать на короткие дистанции, то ребёнок может уместиться вместе со взрослым.　

Дима подходит к самокатам. Нет, не подходит, подкрадывается, как пантера к жертве. Гладит, оставляет потные следы на идеальном глянце и тут же отдёргивает руку.　

— Этот молодой человек — мой гид, — объясняю продавцу, показывая на Диму, — поэтому нам нужен двухместный самокат с мотором.　

— Я не соглашался быть твоим гидом, — поправляет Дима, но его голос мечтательный, тихий. В мыслях он уже несётся по городу на самокате.　

— Мы поставили демонстрационную модель на зарядку, так что можете проехаться, — предлагает продавец, выкатывая самокат в проход. Дима отворачивается и скучающе смотрит по сторонам. Гордый. Ни за что не признается, что влюбился с первого взгляда. Я встаю на платформу, вожусь с рычагами, хмурюсь, удивляя продавца. Знаю, что управление настолько примитивно, что любой справится, поэтому подмигиваю ему, приглашая мне подыграть, и вздыхаю.　

— Не понимаю, где лево, а где право.　

— Вот же, блин, — бурчит Дима и забирается на платформу передо мной. — Лара, ей богу, ты реально безбашенная. Написано же L и R. Ты латинский алфавит знаешь?　

— Зазнайка.　

Продавец понимающе улыбается, отступает, и мы движемся вперёд.　

— Ты серьёзно насчёт гида? — спрашивает Дима, не оборачиваясь.　

— Да. Мне лень ходить, ездить легче.　

— Тогда возьми синий самокат, он красивее, — Дима принимает мою ложь, делает её нашей общей правдой.　

Мы купили синий самокат с мотором. Потом ещё шлем, наколенники и прочее.　

— Тебе тоже нужен шлем, — нахмурился Дима.　

— Зачем? Я же безбашенная.　

Он покраснел и отвернулся, копаясь в карманах.　

Не скрою, эта покупка стоит недёшево, но я могу позволить себе такой жест. Я трачу деньги со страстью, которая мне не знакома. Понимаю, что всё это время я копила, надеясь именно на такую покупку. На именно такой восторженный взгляд.　

Потом мы зашли в продовольственный, и я купила упаковку ванильного мороженого. Дима нахмурился, но ничего не сказал. По дороге домой он смотрел в окно, царапая ногтем худенькую коленку. Зайдя в дом, последовал за мной на кухню, где я растопила мороженое в микроволновке и сделала нам коктейль с ягодами и фруктами.　

— Тебе что, тоже холодное нельзя? — осторожно поинтересовался он.　

— Ага. Зубы ноют.　

Впервые за это время между нами появилось молчаливое взаимопонимание.　

Потом я приняла душ и, когда вернулась на кухню, обнаружила, что Дима убрал все следы утренней разрухи.　

Сидя на полу в прихожей, он пытался собрать самокат. Я присела рядом, и мы сосредоточенно работали, ругаясь на непонятные инструкции и собственную глупость. Наивная, я праздновала победу. Ещё немного — и мы подружимся, Дима станет меня слушаться, и тогда я смогу заняться своими делами без отвлечений и ненужных волнений.　

А потом я посмотрела на часы и одной фразой разрушила наше хрупкое понимание.　

— Мне пора навестить твою бабушку.

— Пошли. — Дима тут же поднялся, откладывая отвёртку.　

— Нет, извини, в больнице тебе не место. Там можно подцепить такую гадость, что потом век не вылечишься.　

— Раз тебе туда можно, то и мне тоже, — сказал Дима ледяным тоном, слышать который от ребёнка было страшно. Он бросил мне вызов и застал меня врасплох.　

— Мы с тобой разные, и ты об этом знаешь.　

Плохой ответ, Лара. Очень плохой.　

Пнув ногой полусобранный самокат, Дима нарочито громко хлопнул дверью и взбежал вверх по лестнице. Через стены я слышала его частое, хриплое дыхание.　

— Тебе плохо? — крикнула вверх, открывая дверь прихожей.　

— Да, — ответил он. — Мне плохо. Когда ты уберёшься отсюда, мне станет намного лучше.　

****

К Людмиле Михайловне меня не пустили. Стоило сначала позвонить, и тогда мне бы сразу сказали, что она в реанимации. Сердобольная медсестра сжалилась над коллегой и позволила написать записку, вернее, отчёт о сегодняшнем дне и здоровье Димы и обещала прочесть его, как только больная проснётся.　

Когда я вернулась домой, то обнаружила, что Дима пропал. Не раздумывая, набрала номер Игоря, хотя толком не знала, что именно собираюсь ему сказать. Пропал ли Дима? Ведь ему одиннадцать? Что позволяют детям его возраста? Может, пошёл к друзьям, как обычно. Ведь я ничего не знаю о его жизни, да и о детях вообще. Как назло, Игорь не отвечал, и я оставила сообщение, в который раз подтвердившее моё несоответствие признанным психическим нормам.　

— Игорь, привет. Всё в порядке, не волнуйся, но позвони мне, как только получишь это сообщение. Срочно.　

Да уж.　

Обошла несобранный самокат в траве около беседки. Сквозь виноградные ветви виднеется фасад дома номер 63. А что, если Дима там? Смогу ли я зайти к чудовищу? Вот так, сразу, без подготовки?　

Раздвинув ветви, я присмотрелась к ярко-красной входной двери дома 63. Чувствуется женская рука: мелкие детали продуманы с таким вниманием, что завидно. Ухоженный сад, по сторонам лестницы — горшки с цветами. Трудно представить чудовище посреди этого цветочного великолепия. Повернувшись, я неожиданно встретилась глазами с молодой женщиной. Отшатнулась, наткнулась на опору беседки и уставилась на хозяйку, готовясь к побегу. Прямо на вокзал, на поезд, потом на самолёт. Домой. Мой так называемый «отпуск» оказался очень плохой затеей.　

— Простите, я вас напугала, — рассмеялась женщина. — Вы, наверное, Лара.　

— Я ищу Диму, — задерживаю дыхание, надеюсь, что сердце перестанет кувыркаться, как акробат на стимуляторах. — Я вернулась домой, а его нет.　

— Если он и прячется, то не у нас, — женщина оглянулась на дом. — У нас с мужем нет детей, так что Диме незачем к нам приходить.　

Она плотно сжала губы и наклонилась вперёд, вырывая из земли стебли крапивы. «У нас с мужем нет детей».　

Неужто это — справедливость? Судьба наказала чудовище за то, что он меня не спас. Единственный человек, который знал правду и которого я умоляла о спасении, действительно оказался чудовищем, страшнее других. Я схватилась за него и ошиблась.　

Прямо сейчас, прямо здесь, в чужом городе мне должно стать легче от мысли, что у НЕГО нет детей. Он хоть как-то наказан. Судьба его покарала, только мне почему- то не становится от этого легче.　

— Зайдите к Тальковым, в пятидесятый, у них сыну двенадцать лет, они с Димой иногда играют.　

— Спасибо.　

Разворачиваюсь и бросаю последний взгляд на дом номер 63. В нём живёт мужчина, который убил мою душу. Он мог спасти меня от кошмара, но ему было наплевать. Голос его плоти был громче, чем крик моих страданий. Сегодня я узнала, что у него нет детей, и мне не стало от этого легче. Ничуть.　

Может, потому что я пытаюсь свалить на него свою вину? Я обвиняю его в том, что не смогла спастись сама.　

А ещё у него очень милая жена, но я не стану об этом думать.　

В доме номер пятьдесят Димы не оказалось, как и в следующем, как и в следующем. Остановившись посреди пыльной улицы, я стёрла пот со лба и заплакала. Я не готова к тому, чтобы моя жизнь сошла с рельсов. Какие-никакие, а это мои рельсы, мой продуманный путь. Хоть больной и кривой, но мой единственный. Не хочу знакомиться с соседями, стучаться в двери, привязываться к хрупкому ребёнку. Хочу ненавидеть жену чудовища просто потому, что она — часть его жизни. Хочу посмотреть ему в глаза, излечиться от страха и начать сначала.　

Не хочу, не могу сходить с моего пути, я не знаю другого.　

Я побрела в свой временный дом, по пути стучась в каждую дверь в поисках Димы.　

В шестьдесят первом дверь открыла пожилая женщина, которую я видела около «скорой».　

— Как это, пропал? Погодите-ка. — Она скрылась в доме и через несколько секунд вернулась и потянула меня за собой к кухонному окну. Дима сидел на краю обрыва, над берегом и бросал вниз комочки земли.　

В этот момент позвонил Игорь.　

— Пар, ты чего, что случилось?　

— Эээ… извини, всё в порядке, просто я не могла найти ключи и запаниковала, — неловко соврала я, выбегая из дома.　

— Ключи?　

— У нас всё хорошо, не волнуйся.　

— Ты позвонила мне из-за ключей?　

— Всё, пока.　

— Подожди, я хотел с тобой поговорить. Лара, куда ты бежишь?　

— Эээ… никуда, просто вышла на пробежку. Всё. Пока.　

Опустилась рядом с Димой на тёплую землю и, молча подобрав камешек, бросила его вниз.　

— Как бабушка? — вяло поинтересовался он, не глядя на меня.　

— Без изменений. Всё ещё в реанимации.　

Поднявшись, он отряхнул шорты и пошёл к дому. Достав из кармана остатки скитлз, я протянула ему, но он только покачал головой.　

Понимание, найденное в свете дня, было утеряно.　

Дима забрал ужин к себе в комнату, потом вернулся, чтобы принять лекарства, и обнаружил меня стоящей у окна.　

— Я решила, что ты сбежал. Как полная дура, бегала по соседям, искала тебя, паниковала. — Дима довольно хихикнул, радуясь моему признанию. — А ещё я познакомилась с соседкой из дома 63. Расскажи мне о них.　

— На фиг это тебе? Обычные, скучные люди. Он — предприниматель, вечно где-то мотается. Она жалуется, тратит его деньги и целый день копается в саду.　

— И всё?　

— И всё.　

— Как часто он возвращается домой?　

— Тебе-то зачем это знать?　

— Просто так. Любопытно.　

— Не знаю, я за ними не слежу.　

Потянувшись, Дима оперся локтями о кухонный стол, и я подошла ближе, сложила ладонь лодочкой и похлопала его по спине.　

— Давай так: я делаю с тобой гимнастику, а ты массируешь мою шею, а то после возни с самокатом я голову не могу повернуть. Потянула мышцу, и она горит огнём.　

Пока он размышлял, я похлопывала его по спине, потом меняла положение и начинала сначала. Опустившись на стул, он прикрыл глаза.　

— Я не нанимался тебе шею мять, — сказал тихо, глумливо. — Заведи парня, и пусть мнёт тебе всё, что захочешь.　

Смеётся, проверяет, надеется на мою реакцию.　

— Хорошая идея. Как закончим гимнастику, сразу пойду искать.　

— Только переоденься, а то похожа на пугало.　

Мы закончили гимнастику, потом Дима больно щипал меня за шею, называя это массажем. Пожелав друг другу спокойной ночи, мы разошлись по комнатам, и я заснула, как только приняла горизонтальное положение. Не знаю, что со мной. Дело не в усталости, я и дома не сижу без дела. Что-то странное витает в воздухе Анапы, привкус прошлого. Он усыпляет меня, чтобы поймать и затянуть в знакомые кошмары. В те, с которыми я ещё не готова столкнуться наяву.　

*****

…Я пытаюсь выбраться из-под кровати, но на моём пути мужские ноги. Не знаю, кричу я или нет, возможно, я оглохла.　

Мужчина наклоняется и вытаскивает меня наружу.　

— Заткнись! — орёт. Жаль, что я не оглохла.　

Чудовище тащит меня за волосы, ругается, потом подхватывает на руки и бежит. Я давлюсь страхом и мыслью, что хищники так бегут с добычей.　

Коридор, комната, ещё одна.　

— Помогите! — ору я. Кому? К кому я взываю?　

Ударяюсь головой о косяк, перед глазами звёзды, но я всё равно кричу.　

— Ты что, малохольная? Прекрати дёргаться! — ругается чудовище, потом ставит меня на ноги и щупает затылок. — Шишка будет.　

Смотрю на него, хлопая глазами. Шишка? Какая, к чёрту шишка?　

— Помогите мне, умоляю!　

— Молчи! — Он затыкает мне рот, сверкает глазами. В доме что-то взрывается, хотя, может быть, это происходит только в моём воображении. Я глохну, трясусь в его руках, вижу, как он что-то говорит, но не знаю, что. От оскала на его лице мне становится жутко.　

— Олави! — сдавленно кричу через мужские пальцы.　

Умоляю о помощи мужчину, которого ненавижу. Моего похитителя.　

Чудовище ревёт, трясёт меня за плечи, потом хватает на руки и выталкивает в окно…

— Лара, блин! Чего ты орёшь, как резаная?　

Дима стоит около моей кровати в смешной пижаме. На его груди танцует Шрек”. Именно танцует, потому что Дима дрожит. От страха.　

— Ты чего, Лар? Лара? Проснись, а? — в голосе слёзы.　

Он бежит на кухню и возвращается со стаканом воды. Опасливо застывает в дверях, гадая, стоит ли ко мне приближаться.　

— Тебе что, никогда не снились кошмары? — я пытаюсь его успокоить, но мысли всё ещё далеко. Они остались в видении, в котором чудовище с убийственным взглядом выкинул меня в окно. Оконная рама содрала кожу с локтей и бёдер, земля оказалась твёрдой, как бетон. Рёбра хрустнули и жалобно заныли…　

— Бывает, снится всякая фигня, но я так не ору. Никто так не орёт! — восклицает Дима и, набравшись смелости, подаёт мне стакан.　

— А белуга?　

— А как она орёт?　

— Посмотри в интернете. — Сходив за полотенцем, я просушила намокшие потом волосы. — Мы с Игорем познакомились в поезде. Он услышал, как я ору, и решил познакомиться. Сказал, что я напомнила ему белугу.　

Усмехнувшись, Дима присел на мою кровать и натянул на себя покрывало.　

— Ничего себе, крик. Это ж ультразвук. А что тебе снилось?　

— Не помню.　

— Это хорошо. А ты к врачу ходила?　

— Ходила.　

— И что он сказал?　

— Что во мне живёт «маленькая Лара», и я должна её полюбить, — неожиданно призналась я.　

— Даааа, — протянул Дима, почёсывая курносый нос.　

— Что?　

— Надеюсь, ты ему не заплатила.　

— Пришлось. Ты даже представить себе не можешь, сколько я им… сколько я ему заплатила.　

Пока Дима о чём-то сосредоточенно думал, я допила принесённую им воду.　

— Слушай, а маленькая Лара не хочет горячего мороженого?　

Вот же, рассказала ему на свою голову.　

Два часа ночи, а я топлю мороженое в микроволновке и делаю коктейль для маленькой Лары и взрослого Димы. Моя жизнь и вправду сошла с рельсов. Я вернулась в Анапу с определённой целью — излечиться, заново пережить прошлое и научиться с ним сосуществовать. Вместо этого меня прибило к незнакомому берегу, к этому не по возрасту задумчивому ребёнку с одинокой судьбой. И я не знаю, что теперь делать.　

— И тогда ты решила стать медсестрой, — вдруг сказал Дима.　

— Что?　

— Ты не смогла помочь себе и решила, что проще помогать другим.　

— Может быть. Вот, пей, умник.　

Он смотрел на меня совсем не по-детски, даже когда облизывал молочные усы.　

— Спасибо, маленькая Лара. Знаешь, ты действительно похожа на инопланетянку.　

— Ты тоже.

******

Он разбудил меня в шесть утра. В шесть, блин, утра, чтоб его. Как на дежурство.　

— С ума сошёл? Мы посреди ночи мороженое пили! Я спать хочу!　

— Я твой гид, Лара, и сегодня мы поедем на песчаный пляж. Если будешь рассусоливать, то придётся ехать по телам. Шесть утра — самое то. Солнце давно встало, надо бежать, пока на пляже нет народа.　

В прихожей стоял полностью собранный самокат.　

— Когда ты успел его собрать? Я собиралась просить соседей о помощи.　

— Быстрее, Лара, не трать время на болтовню.　

— Но мы же не могли вчера собрать… как ты умудрился?　

— Тебе сказать, какой у меня коэффициент интеллекта? — засмеялся Дима. — Нет, лучше не скажу, а то умрёшь от зависти. В школе я опережаю ровесников на два класса. Такое часто бывает с… с такими, как я, которые болеют этим… в смысле…　

Он замялся, осознав, что внезапно заговорил о своей болезни, и я слегка дёрнула его за светлую прядь.　

— Раз ты такой умный, то скажи, где ключи от дома.　

— У меня в кармане, где же ещё, — вздохнул Дима, изображая недовольство. — В отличие от тебя, я уже готов. Поехали. Я сделал ингаляции и позавтракал. Тебе сделал бутерброд, возьмём его с собой.　

— А гимнастика?　

— Сделаем на пляже.

Мы ехали по улице, потом, оглядываясь, по пешеходной дорожке, а потом свернули на песчаный пляж. Дима прав, в десять утра нам бы это с рук не сошло. Разогнавшись, понеслись вдоль берега. Мотор приятно урчал, и вибрация щекотала пальцы.　

— Ты лихо управляешь, — крикнул Дима, забыв о том, что в магазине я путала право и лево. — У тебя что, дома такой есть?　

— He-а, у нас по больнице на похожих разъезжают… — сказала и прикусила язык.　

— Правда, что ли? Где ты живёшь?　

Логичный вопрос. Далеко не в каждой больнице пользуются самокатами.　

Любой нормальный человек смог бы дать ответ, даже если и ложный. Но я не являюсь среднестатистическим нормальным человеком, я бросаюсь от лжи к правде, и Игорю не стоило доверять мне ребёнка. По крайней мере, этого, потому что именно ему лгать не хочется.　

— Что, будем знакомиться прямо сейчас? — я сопроводила эти слова неестественным смехом. — Нашёл время! Давай-ка, твоя очередь управлять.　

Дима глянул на меня через плечо и замолчал.　

Я не могу рассказать ему о себе. Эмбарго. Запрет. Закрытая тема. Но и врать тоже не хочу, даже больше, чем не хочу. Не могу. Ему.　

Мы доехали до небольшой бухты, поделили бутерброд и скормили корку чайкам. Отдохнули на солнышке, скинув обувь и смеясь над туристами. Те спешили занять лучшие пляжные места, располагая вокруг себя детей, разноцветные полотенца и огромные сумки с едой.　

— Я не доживу до старости, — сказал Дима, ковыряясь в песке.　

— Однажды я тоже так думала.　

— И что случилось? — он повернулся ко мне, прищурив любопытный глаз. Не ожидал, что я отвечу так быстро и так прямо.　

— В один прекрасный день я очнулась и поняла, что всё ещё жива, несмотря ни на что. Вот только не могу вспомнить, что я делала все эти годы.　

— И что ты делала?　

— Понятия не имею. Я же сказала, что не могу вспомнить.

— А ты не пыталась спросить маленькую Пару?　

— Ну, ты зараза! — Прижав локтем его колени, я закопала стопы в песок. — Вот тебе за это!　

Смеясь, Дима вырвался из моих рук, отполз в сторону и погладил самокат.　

— Мне понравилось.　

— Рано радуешься, нам ещё обратно ехать. По телам распластанных туристов.　

Обратно мы добрались без особых проблем, благо туристы были уже на пляже, и улицы пустовали. Пока Дима жадно пил лимонад, я облокотилась о раковину в уже привычной позе, чтобы увидеть соседний дом. Рядом лежал телефон с десятком пропущенных звонков от Игоря.　

— Почему ты всё время пялишься на этот дом? — спросил Дима между глотков.　

— Прямо так и всё время!　

— Часто.　

— Люблю смотреть из окна, да и дом красивый. Вот и думаю, что за люди могут позволить себе такую роскошь. Расскажи мне о них.　

Стараюсь, чтобы мой голос звучал скучающе, потом потягиваюсь и притворно зеваю.　

— Ты что! Это не их дом, они просто снимают.　

— Снимают??? — взвизгнула, как будто меня ужалили.　

Сердце ухнуло и больно ударилось о рёбра.　

— Да, снимают, ты чего, Лар? Что в этом такого? Ты же тоже собиралась снимать?　

Мне потребовались месяцы, чтобы решиться найти адрес чудовища, чтобы нанять детектива, пересмотреть десятки фотографий. Чтобы не трястись по ночам, думая, что ему доложат о моём поиске, что он найдёт меня и убьёт.　

Я приехала в Анапу в поисках катарсиса. Полного очищения, забвения. Глубокого выдоха. Новой жизни, которая начнётся в тот момент, когда я смогу посмотреть чудовищу в глаза.　

Я нашла его дом, поселилась рядом. Подошла к катарсису так близко, что, казалось, держу мой страх в голых руках.　

Оказалось, что в его доме живут чужие люди.　

Внутри меня что-то сдулось. Как будто шарик с гелием, который нёс меня вперёд в надежде на новое начало, лопнул с жалким хлопком. Опустив голову, я провела пальцем по белому глянцу раковины, потерянно наблюдая за водными узорами.　

— Ты чего? — Дима дёрнул меня за футболку. — Тебе плохо, что ли?　

Как можно признаться ребёнку, что мне почти всё время плохо? Что я не понимаю, почему жизнь позволила мне вытянуть такой отвратный жребий?　

— Я перегрелась на солнце.　

Дима ткнул мне под нос свой стакан с лимонадом, и я послушно сделала глоток.　

— У кого они снимают этот дом?　

Мой голос прозвучал глухо и потерянно. Детективы подтвердили, что дом 63 — адрес в паспорте чудовища. Прислали подтверждение прописки и клялись, что видели его в доме. А теперь мне предстоит снова его искать. Но ничего, я справлюсь. Найду его. Если Дима поинтересуется причиной моего любопытства, придётся врать. Неловко и глупо. Притворюсь, что хочу купить этот дом, и расспрошу Диму и его бабушку о том, как найти владельца. Я. Его. Найду.　

Дима потянулся и выглянул в окно, пытаясь разглядеть, что именно так впечатлило меня в соседском доме.　

— Дим, скажи, у кого они снимают этот дом?　

Но он не успел ответить.　

— У меня, — раздалось за моей спиной.　

Дима подпрыгнул, толкнув меня под локоть, и стакан упал в раковину. Десяток изогнутых осколков, в каждом — маленькое лимонадное озеро, в котором отражаются мои расширившиеся глаза.　

Поворачиваться не нужно, я и так знаю, кто стоит за моей спиной. Чудовище. Голос, навсегда врезавшийся в память, ползёт по спине, пересчитывая позвонки.　

— Максик! — завопил Дима, повисая на шее мужчины. По крайней мере, так я представляла себе их встречу, судя по шуму за спиной. Сама я по-прежнему смотрелась в лимонадные озёра.　

— Насколько я понимаю, вы — Лара.　

Мне придётся обернуться. Сейчас. Быстро. Нельзя себя выдать. Нужно что-то ответить, хотя бы поздороваться.　

— Лара перегрелась на пляже, ей нехорошо. Она — туристка.　

Спасибо, Дима.　

Опускаю дрожащую руку в раковину, собираю осколки. Кровь рисует цветок на белой эмали, но я не чувствую боли, не вижу пореза.　

Я должна повернуться и посмотреть ему в глаза, ведь именно для этого я и приехала. Это был запланированный катарсис.　

Но легче сказать, чем сделать.　

Сильные пальцы смыкаются на моём запястье, усугубляя шок. Я не планировала прикасаться к чудовищу. Телесный контакт — это слишком.　

— Вы всегда убираете битое стекло голыми руками?　

Он поднимает мою руку, осматривает окровавленные пальцы.　

Плечо, бедро и рука. Три горящих участка кожи, где наши тела соприкасаются. Моя кожа зудит, отторгает его близость. Я перестала дышать в тот момент, когда он взял меня за руку, и перед глазами уже плывут чёрные точки.　

— Дыши, Лара! — смеётся Дима где-то под рукой. — Только не говори, что боишься крови. Тоже мне, медсестра.　

— Не-ет, я не боюсь крови, — произносит кто-то, повелевающий моим телом. Не знаю, кто, но это не я.　

Мужчина прижимается ближе, тянется вперёд, чтобы включить холодную воду.　

— Дим, где у вас аптечка? — спрашивает у самого уха.　

«…-Ты что, малохольная? — кричит чудовище и тащит меня за волосы…»　

Голос из прошлого вонзается в слух, я вздрагиваю всем телом, и тогда чудовище отступает назад, всё ещё удерживая мою руку.　

— Шутишь, что ли, — смеётся Дима. — У нас с бабулей не аптечка, а целая аптека!　

Хлопает дверцей, шуршит и приносит комок ваты и два пластыря.　

Чужое прикосновение жжёт кожу. Я пытаюсь выдернуть руку, выворачиваю запястье, и мужчина удивлённо наклоняется вперёд, заглядывая мне в лицо.　

Я не вижу его, я всё ещё смотрю внутрь себя, в прошлое. Пытаюсь вернуться, но меня затягивает обратно.　

…Он вытолкнул меня из окна. Мне больно, я лежу на земле, а чудовище держится за раму и что-то кричит. Оглушённая взрывом, я узнаю только моё имя, поддельное. Чудовище размахивает руками, стоит на коленях на подоконнике, а я давлюсь криком. Нет, только не это, он собирается вылезти следом. Заставляю себя повернуться и поползти. Он придёт за мной, настигнет, я знаю это, поэтому ползу. Из последних сил. Кто-то тянет чудовище назад, в комнату, и я позволяю себе выдохнуть. Сижу в кустах, потому что схожу с ума от боли и от страха. Вспоминаю, с какой стороны калитка, и понимаю, что мне придётся ползти под окном. Что это за здание? Склад с жилыми комнатами? Старое общежитие?　

Закусываю губу и заставляю себя повернуть к дому. Слух возвращается со щелчком, и я слышу смех в окне, за которым исчез мой мучитель.　

— Максим Островский! Знал же я, что рано или поздно ты засветишься!

Я повторяю это имя, пока ползу вдоль окон, в каждом видя его отражение. Чудовище — зло, Олави — зло, я боюсь их всех…　

Это — не сон, а видение посреди дня. Слепящий кошмар.　

Тяну себя изо всех сил, выныриваю из прошлого и встречаюсь взглядом с чудовищем. Он наклонился над раковиной и гипнотизирует меня. Сжимает запястье всё сильнее, мне становится больно. Рядом толкается Димка.　

— Я вижу порез! Дай заклею!　

Мальчик тянется за моей рукой, но я придавлена к раковине напряжённым мужским телом.　

— Ты чего? — недоумевает Дима, снова тянется к моей руке, хватает за мизинец и лепит пластырь на мокрую кожу. — Сделано!　

Запястье ноет от захвата мужских пальцев. У Максима Островского тяжёлая рука, мне ли об этом не знать.

— Спасибо.　

— Тебе лучше? — спрашивает Дима, заглядывая мне в лицо, но я слишком занята. Мои глаза пойманы, зацеплены тёмным мужским взглядом. Неприязненным и подозрительным. Максим Островский — хищник, и он унюхал страх своей бывшей жертвы. С этим ничего не поделаешь.　

— Мне намного лучше. Спасибо, Дима. В следующий раз возьмём с собой бутылку воды.　

Макс отпускает мою руку и отходит назад, и тогда я праздную свободу, дышу во все лёгкие. Машинально улыбаюсь, отматываю салфетки, собираю осколки и кладу их в мусорное ведро.　

Мобильник взрывается пожарной трелью. Дима хихикает и отводит взгляд, и сразу становится понятно, кто разблокировал мой телефон и сменил мелодию. Я не хочу отвечать на звонок, но разговор с Игорем подарит мне небольшую отсрочку, позволит собраться с силами, прежде чем повернуться к чудовищу.　

— Почему ты всё утро не отвечаешь? — злится Игорь. — Я уже невесть что подумал.　

— Мы с Димой гуляли, и я забыла телефон.　

— Людмилу Михайловну переводят из реанимации. — Улыбаюсь и передаю Диме новость. — А я дозвонился до его дяди.　

— Ага.　

— Макс должен скоро подъехать, так что ты будешь свободна.　

— Полагаю, что он уже здесь. — Картинно разворачиваюсь и смотрю на «дядю». — Вы　

— Макс?　

Чудовище сидит за столом, вытянув перед собой ноги. Его взгляд ощупывает моё лицо, как шершавая ладонь.　

— Да-да-да-да-да, — напевает Дима, подпрыгивая, и обнимает мужчину за шею. — Мой дядя Максик.　

— Думаю, что ты это слышал, Игорь.　

Моя рука опускается, в ней — телефон с журчанием мужского голоса, на который я больше не обращаю внимания. Мы с Максом смотрим друг на друга, и это — дуэль.　

«Мы встретились впервые. Он не должен заподозрить, что мы знакомы», — твержу себе, призывая хладнокровие. Но разве сдержишь ненависть? Она кипит на языке, переливается через край. Кривишь и сжимаешь губы, глотаешь её, удерживаешь изо всех сил. Но что делать с ненавистью, которая выливается из твоего сердца? Она видна невооружённым глазом.　

Стою перед Максом, на лице — вежливая улыбка, а глаза кричат правду. В вытянутой руке — телефон, нетерпеливое «алло!» Игоря, а мы всё смотрим друг на друга. Мой взгляд слишком красноречив для первой встречи, и Макс это заметил. Насторожившись, он щурится и косится на Диму, который крутится юлой, празднуя приезд любимого родственника.　

— Максик! Максик! Знаешь, что мы с Парой делали? Я покажу тебе самокат…　

— Думаю, что Ларе пора вернуться к своим делам, а нам пора сказать ей «спасибо»,　

— сухо замечает Макс.　

— Нет-нет-нет, большое, толстое «нет», — напевает Дима, — Лара останется с нами. Мы вместе поедем…　

— Не думаю, — прерывает Макс.　

Это — предупреждение, и оно адресовано мне. Максу не нравится моё присутствие в доме, хотя он и не понимает, почему. Он не узнал меня, но окунулся в мою ненависть, и его инстинкты тут же встали на дыбы, призывая выбросить меня на улицу.　

Достаточно.　

Передаю всё ещё кричащий телефон Максу, подмигиваю Диме и выхожу из кухни на онемевших ногах. Запираюсь в ванной, наклоняюсь над унитазом, но меня не тошнит. Хочу, чтобы меня вывернуло, чтобы расслабилась натянутая до предела струна. Как зубной нерв, чувствительная и больная. Не получив облегчения, включаю душ и стою под горячей водой, дрожа от холода. Если это — катарсис, то он мне не нравится.　

Чего я ждала от встречи с Максимом Островским? Я ни на секунду не сомневалась, что он меня не вспомнит. Уж поверьте, я изменилась. Очень. Да и речь идёт о получасе его жизни восемь лет назад. О случайной встрече с донельзя накрашенной девчонкой, которая умоляла его о помощи. Одной из скольких? Десятков? Сотен?　

Не мне судить ему подобных, я просто хочу выжить.　

Я устала бояться, поэтому я здесь. Я всего лишь хотела посмотреть в его глаза и выжить. Потом ещё раз, чуть подольше. И ещё. И тогда страх уйдёт. Говорят, что если делать это постепенно, то проходят даже самые сильные фобии. А значит, Макс перестанет сниться мне по ночам. Его отражение в стекле, его руки на мне, его шрам, его тяжёлый взгляд. Каждое жуткое слово. Всё это исчезнет из моих снов. Что ж, вот она я: излечение, ступень первая — перевыполнена.　

Выхожу из ванной, завернувшись в полотенце. Сажусь на кровать, заставляю себя собраться с силами. Святые угодники! Как я умудрилась так влипнуть? Как у такого невероятного ребёнка может быть такой дядя? И что мне теперь делать?　

Макс стучится в дверь и тут же открывает её, не дожидаясь разрешения. Димка подпрыгивает за его спиной, пытается заглянуть в комнату и хихикает, увидев меня в полотенце.　

— Я думал, ты уже собралась, — говорит Макс, и мальчик хмурится и задирает голову, ловя его взгляд.　

— Ларе некуда идти, — встревает он.　

— Мне есть, куда идти, — улыбаюсь я, вытирая тут же вспотевшие ладони о полотенце. — Я сняла комнату. Если я больше не нужна, то вернусь к Семёновым.　

— Ты больше не нужна, — отвечает Макс грубее, чем следует, и кидает мой телефон на кровать.　

Дима обиженно отступает к лестнице и смотрит на меня исподлобья, копируя взгляд своего дяди. Он на меня обижается. На меня!　

— Эй, приятель! Ты же знаешь, где я живу! — наигранно хихикаю я, но Макс захлопывает дверь. На цыпочках бегу следом, прикладываю ухо к прохладному дереву и шпионю за ними.　

— Не спорь со мной! — ругается Макс. — Кто она такая?　

— Она Лара!　

— Лара кто? Назови её фамилию!　

— Ммм… Петрова.　

— Врёшь!　

— На фиг тебе её фамилия?! Она была здесь, когда бабушке стало плохо. Она осталась со мной! Знаешь, что? Ей не было со мной скучно! Спроси её, если не веришь! А ты где был? Где? Скажи, где ты был? Тебе со мной скучно, а Ларе — нет!　

— Дима задыхался. Вдавливая ногти в дерево, я прикусила язык, чтобы не закричать, чтобы не выбежать и не врезать Максу. Не впиться ногтями в его лицо. Чудовище.　

— Прекрати истерику! Мне с тобой не скучно! Я работал!　

— Как долго ты работал? Месяц? Два? Где ты был? — Дима зашёлся в кашле, и Макс засуетился рядом.　

Я распахнула дверь и, забежав на кухню, вернулась с ингалятором. Упала на ступеньки рядом с Димой, обняла его, сунула в руку лекарство.　

— Дыши, Дима!　

Мальчик ткнулся вспотевшим лбом в моё плечо, вдохнул лекарство и затих, обиженно моргая.　

Макс стоял на коленях на первой ступеньке и смотрел на меня. Я ответила ему взглядом, прямым и бесстрашным. Я готовилась к этому моменту долгие месяцы, надеялась, что взгляд станет первым шагом к излечению. В нём я выразила всё — прошлое и настоящее, за Диму и за себя. Ещё немного, и мне станет легче, по- другому и быть не может. Я долго копила чувства, и мне удалось вложить их в выпущенный на свободу взгляд. Книголюб.нет

— Ты пялишься, как инопланетянка, — прошептал Дима мне в шею.　

— Сам такой.　

— Дима! — Макс подцепил пальцем его подбородок и повернул к себе. — Ты — моя кровь, моя семья, это никогда не изменится. Скажи, я когда-нибудь притворялся? Обещал, что буду образцовым дядей?　

— Нет, — неохотно согласился Дима, отстраняясь от меня и устраиваясь на ступеньке.　

— Тебе плохо, и я здесь, с тобой. Да?　

— Да.　

— Иди приляг, я приду к тебе, и мы нормально поговорим. Согласно кивнув, Дима поднялся наверх.　

Узы крови. Ничто не греет и не ранит сильнее.　

Дождавшись, когда хлопнула дверь детской, Макс повернулся ко мне и протянул руки. Я распласталась по стене, гипнотизируя его взглядом из прошлого. Я не боялась, совершенно. Он не знает, кто я, но чувствует исходящую из меня ненависть, поэтому и пытается от меня избавиться. Он меня боится.　

Чудовище боится оставлять меня в своём доме.　

Тёмные эмоции, суровый взгляд, плотно сжатые губы. Подхватив меня за талию, Макс пнул дверь в спальню и швырнул меня на кровать. Удерживая полотенце, я вскочила, не желая снова сдаваться его грубости.　

— У тебя десять минут, чтобы исчезнуть. Вон! — гаркнул он и захлопнул дверь.　

Я не успела даже дёрнуться, не сказала ни слова в свою защиту, не возмутилась. Я растворилась в прошлом.　

Глава 3. Макс

Через шесть минут сорок секунд я уже сидела на продавленном диване «виноградного домика». Я засекла время, потому что каждая секунда тикала во мне сердцем, и, убегая от чудовища, я считала их, одну за другой. Знаю, что Макс следил за мной из окна. Я чувствовала на себе его взгляд, липкий, как смола. Запыхавшись, влетела в пристройку, опрокинула на пол чемодан и села, пытаясь отдышаться.　

Я выжила. Встретилась с Максимом Островским, посмотрела ему в глаза и не сошла с ума. Я — молодец, мне есть, чем гордиться. Я разомкнула порочный круг прошлого и втолкнула в него настоящее, надеясь, что после этого бешеный взгляд чудовища уйдёт из моих кошмаров. От пережитого дрожат колени, а в крови беснуется адреналин. Я — никто, ничто — заставила чудовище испугаться и выгнать меня из дома. Он обжёгся моей ненавистью. Сколько же людей он обидел на своём пути, если не удивляется презрению незнакомки?　

Моя возродившаяся сила тает на языке терпкой сладостью, и я пьянею. Встаю, обхожу жалкую пристройку в поисках дела, в которое можно вложить неуёмную энергию. Мою окна и пол, чищу раковину, разбираю инструменты. Хозяйка заглянула, последила за мной пару минут, потом ушла, утомлённая моим неистовым энтузиазмом.　

Потом я приняла душ, чтобы смыть с себя пыль и липкий мужской взгляд.　

Вроде всё хорошо, но почему-то этого мало.　

Мне хочется сделать ему больно.　

Нет, Лара, даже не пытайся, это не было частью плана. Об этом даже думать опасно.　

Как же я боялась, что это произойдёт! Ведь я не смогу причинить ему боль, никак, и погибну в тщетных попытках. Кто он — и кто я. Он вышвырнул меня из дома, не прилагая усилий. Он — бессердечный преступник, а я — никто. Даже если я просто напомню ему о прошлом, выскажу мою ненависть, он без зазрений совести скинет меня с лестницы.　

Чтобы избавиться от паники, нужно начать с малого. Психологи назвали это «иерархией страха». Начинаешь с малого и доходишь до большого. Конечно же, они не знали, что речь идёт о чудовище, я не могла рассказать им всю правду, но сама придумала путь к излечению. Сначала просто думать о Максе, представлять нашу встречу и научиться сдерживать ужас. Следующим этапом должна была стать встреча издалека. Я бы следила за его домом, чтобы увидеть, как он садится в машину, или поливает цветы, или выносит мусор. Что-то безобидное и далёкое. Пережив это, я бы заставила себя посмотреть на него вблизи, может, даже сказать соседское «здравствуйте» и поговорить о погоде. Крохотные, тщательно запланированные шаги привели бы меня к излечению и подарили спасение от кошмаров и бессонницы.　

Судьба разрушила мою «иерархию страха», столкнув нас с Максом лицом к лицу. Психологи назвали это «конфронтацией» и предупредили, что таких ситуаций лучше избегать. Последствия могут быть весьма неприятными.　

Интересно, что считается неприятным последствием встречи с чудовищем? Смерть?　

Расслабившись под обжигающими струями, я приняла решение. Два дня. Дам себе два дня на размышления. Отдохну, приду в себя. Вдруг конфронтация мне поможет? Я пережила встречу с Максом и теперь постараюсь закрыть эту страницу и решить, что делать дальше. Макса накажет судьба, а моя задача — не мстить, а научиться жить.　

Хорошее, трезвое решение. Однако судьба предложила альтернативу. Вернее, не предложила, а втолкнула в моё убежище. Вечером в «виноградном домике» появился Макс. Постучался, сразу же открыл дверь и уставился на мой купальник. Я только что вернулась с пляжа, досидела аж до самой темноты. Шла обратно наощупь, оглядываясь по сторонам и позволяя адреналину щекотать нервы. Я выгуляла страх, чтобы он выпорхнул из меня, не возвращаясь во сне. Чтобы не кричать в чужом доме.　

— Дима не может принять лекарства, — сухо произнёс Макс и скрестил руки, оценивая моё неподдельное удивление. Как это — не может? С утра мог, днём мог, а теперь — нет?　

— Ему плохо?　

— Нет, но ему нужна твоя помощь. Он забыл, как делать ингаляции.　

Вот же, хитрый поросёнок!　

— Так помоги ему сам.　

Макс даже не пытается извиниться. Вышвырнул меня из дома, а теперь пришёл за помощью. Сажусь на кровать и натягиваю на себя простынь. Мне неприятен его взгляд. Слишком осязаемый, он ощущается, как касание.　

— Зачем ты сняла этот хлев?　

— Спокойной ночи!　

— Дима не доверяет мне с лекарствами.　

— Он тебе не доверяет или ты сам себе не доверяешь?　

— Помоги ему. Всего двухминутное дело, а потом я провожу тебя домой. Не заставляй меня тащить ребёнка в пижаме по ночной улице.　

— Не стоит меня провожать.　

Накидываю платье, зашнуровываю, включаю фонарик на телефоне. Спешу, оставляя Макса за спиной, не хочу идти с ним рядом, боюсь сдаться потребности мстить. Внутри медленно разгорается желание причинить боль, выкрикнуть мою ненависть, расцарапать его грудь ногтями и зубами.　

Он превратил меня в животное, подобное ему самому.　

Дима сидит на кухне, довольный, как будто выиграл в лотерею. Рядом на столе лекарства, чайные ложки и три стакана. Значит, он разыграл драматическую сцену, чтобы заставить Макса за мной сходить.　

Дима сполз со стула, замялся, потом залез обратно. Глазёнки бегают, руки нервно теребят инструкцию.　

— Лара, привет.　

— Привет.　

— Помоги мне разобраться с ингаляторами.　

Опускает взгляд, надеется, что я его не выдам.　

— Давай, я всё сделаю, — улыбаюсь, и Дима чуть слышно выдыхает. Макс выхватывает пакет из моих рук, читает инструкцию.　

— Что тут такого непонятного? Если бы ты сказал, что в пакете есть инструкция, я бы сам тебе помог. Ты ведь делаешь это каждый день.　

Распахнутые детские глаза смотрят на меня с мольбой.　

— Важно соблюдать последовательность действий. — Импровизирую, раскладываю ингаляторы. — Людмила Михайловна оставила инструкции, но Диме нужна ещё и гимнастика. А по утрам — дренаж.　

Макс пристально следит за моими действиями, потом проводит рукой по лбу, ерошит волосы и садится на табуретку.　

— Пронесло, — одними губами говорит Дима, и я корчу смешную рожицу. — Лара, ты придёшь с утра кататься? — спрашивает нарочито громко и с вызовом смотрит на дядю. Тот заметно напрягается.　

— Кататься? — не понимает Макс.　

— На самокате. Мы сегодня до бухты доехали, а завтра хотели в другой конец.　

Макс поднимается на ноги, опрокидывая табуретку, смотрит на меня из-под сдвинутых бровей. На то он и чудовище, чтобы никому не доверять. По себе знает, на что способны люди.　

— А шлем где? — угрожающе спрашивает Макс, пытаясь найти в моих действиях оплошность.　

— В шкафу, — беззаботно отвечает Дима. — И наколенники, и всё остальное. У Лары шлема нет, она безбашенная.　

На секунду взгляд Макса становится почти человеческим, но потом он снова хмурится.　

— А тебе можно?　

— С Ларой — можно, — вдохновенно врёт Дима. — Ей бабушка доверяет.　

Веский аргумент. Взгляд Макса смягчается, он кивает, подбирает табуретку и садится. Следит, как я похлопываю Диму по спине, придвигается ближе, щурится, как будто видит на моей ладони яд.　

— Сделай мне мороженого на ночь. — просит мой неожиданный маленький друг, и я повинуюсь. Мы пьём тёплую вкуснятину, вылавливаем ягоды и считаем, у кого больше. Макс демонстративно отворачивается к окну, не участвуя в наших играх. Чувствует подвох, но не может его найти. Пользуясь возможностью, я подношу палец к губам, беззвучно машу Диме рукой и выскальзываю из дома. Бегу, размахивая телефоном, рисуя зигзаги света на тёмной улице. Запрыгиваю на диван и лежу, распятая событиями дня.　

Вот она, моя месть! Прямо передо мной. Шанс, блестящий, как новогодняя игрушка. Я могу рассказать Диме правду, настроить против Макса, разрушить их. Ребёнок проклянёт чудовище. Всего несколько слов — и узы крови будут рассечены.　

Эта месть сделает меня сильной и безумно несчастной.　

Я на такое не способна.　

*******

… Он смотрит на меня из окна, а я ползу, рыдая от боли, вижу только его глаза. Знаю, что он найдёт меня, везде, всегда, будет преследовать, и я вою в голос, оплакивая моё будущее…　

Просыпаюсь в пятый раз за ночь. Где он, долгожданный катарсис? Когда же я почувствую облегчение? Сверчки замеряют мои кошмары ночной песней. Открываю крохотное окно, высовываюсь по пояс, принюхиваюсь к морю. Соль, рыба, тёплая земля и никакой мести. Может, в этом и состоит моё излечение? Почувствовать силу, подержать в руках возможность мести — и отпустить. Оставить Макса наедине с судьбой, пусть та разбирается.　

Так я и сидела, дремала на подоконнике. Летом светает рано, утреннее солнце щадит, гладит, не жжёт. Вроде кажется, что всё хорошо, что я парю, растворённая в летнем воздухе. Нежусь на солнышке, как кошка.　

Дима и Макс пришли вместе, в полседьмого. Подошли снаружи к окну, и мой мелкий приятель не придумал ничего лучше, чем заорать «подъём». Обычный человек — и то напугался бы до смерти, а я и подавно. С визгом слетела с подоконника, увлекая за собой стол со всеми инструментами.　

— Олух! — гаркнул Макс, забегая в пристройку и выгребая меня из-под хлама. Я, полусонная, в трусиках и майке, билась в его руках, пытаясь оттолкнуть, отцепить от себя сильные пальцы.　

— Не смей меня трогать! Вон! Вон! — визжала я, напрочь разрушая мою и так сомнительную репутацию в округе. Крикливая девица, к которой круглосуточно ходят мужики.　

Макс отступил, позволяя мне выбираться самой.　

— Не прикасайся ко мне! Никогда, слышишь? — Давлюсь, как будто кто-то сидит на моей груди. Душит. Ломает рёбра. Знаю, что этого не может быть, ведь я стою на коленях и царапаю грудь. Но всё равно я раздавлена. Испарина выступает на лбу, на плечах, на шее. Вдавливаю ногти в кожу, чтобы очнуться и сбросить панику.　

«Это всего лишь паника, — твержу себе. — Долго она не продлится. Скоро станет лучше, намного лучше. Сброшу лишний адреналин и успокоюсь».　

— Дыши, Лара! — виновато повторяет Дима, всунувшись в окно по пояс.　

Дышу.　

Не дышу.　

— Лара, я могу что-нибудь… — Щёлкаю пальцами, отсылая Макса подальше, и тот слушается, замолкает, отходит к двери. — Пойдём, Дима. Лара скоро придёт.　

Я прихожу через двадцать минут, после душа, завтрака и самотерапии. В тёмных очках и огромной шляпе я похожа на кинозвезду, пытающуюся остаться инкогнито. Дима уже готов, и мы вывозим самокат и катимся по улице, провожаемые тяжёлым взглядом Макса.　

Я хочу уехать отсюда, чтобы не болтаться на краю невозможной мести, но что-то меня не отпускает. Не могу уехать — и всё. Нескольких минут противостояния оказалось для меня слишком мало, а вот месть — это слишком много. Поэтому я жду, когда подсознание предложит другой способ найти вожделенный катарсис.　

— Зря ты на него злишься, — сказал Дима, когда мы расположились на тёплом песке.　

— Макс хороший.　

В ответ на это я смеюсь, почти до слёз. Макс хороший. Я зря на него злюсь. Ах да, Дима не видел, как Макс выкинул меня из дома. А ещё он не знает…

— Не смейся, Лара. Он действительно хороший. Просто он зол на мою маму, вот и перестал к нам приезжать. Когда родители погибли, я подслушал, как Макс ругался с бабушкой. Он сказал, что родители в горах травку курили, и что мама вообще всегда ходила обкуренная, и из-за этого они и погибли.　

Бросив на меня обиженный взгляд, Дима стрельнул ракушкой в моё колено. Я не отреагировала, слишком шокированная услышанным. Даже не знаю, нормально ли для ребёнка его возраста знать и говорить о таких вещах.　

— Папа был лучшим другом Макса, вот он и скучает. Ему непросто со мной. Мы раньше дружили, а теперь он редко приезжает. Говорит, работы много, но я думаю, что дело не в этом. Просто я очень похож на отца. — Не застревая на печальных мыслях, Дима повернулся ко мне, и его лицо засветилось гордостью. — Знаешь, какой Макс крутой? У него огромный бизнес по всему побережью! Бабушка ругается, что он нам даёт столько денег, что хоть закапывай. Он таких, как ты, и в Бруквин водит, и в Наутилус. В самые классные рестораны!　

«Таких, как я». Не думаю.　

Отвернувшись от него, я погрузила руку в песок. Лучше бы здесь была галька. Если сжать гальку в кулаке, станет больно, а на душе — легче. Но по гальке не поездишь, вот мы и сидим на песке. Я плачу, но под очками не видно. Всего в нескольких предложениях этот ребёнок развернул передо мной невероятную трагедию своей жизни. Просто, без пафоса. При этом он оправдывает поведение Макса с щемящей добротой и щедростью, которых тот не достоин.　

Макс. Чудовище.　

Макс водит «таких, как я» в классные рестораны.　

Нет, Дима, это не так. Таких, как я, он тащит за волосы и выбрасывает из окна.　

Мальчик боготворит этого… этого человека, а я сижу рядом и беззвучно плачу. Хорошо, что в очках не видно.　

— Теперь Макс вернулся, и всё будет в порядке. Мы снова станем друзьями. Пар, ты хорошая, но он для меня главный, — поясняет Дима сострадательно, не хочет ранить мои чувства, и я вдруг ощущаю себя жалкой. Прибилась к ребёнку, как водоросль к берегу, в поисках спасения расшатанной души. Дима позвал меня погулять для того, чтобы попрощаться, а я обрадовалась. Да ещё решила, что смогу отомстить, очернив Макса в глазах ребёнка.　

Мы молчим, засыпая песок в его шлем, потом я решаюсь.　

— Дим, я скоро уеду.　

— Знаю. Мы с тобой не друзья. — Он отметает все возможности, смело, с готовностью, как будто и не ждал ничего другого. Да и бывает ли, чтобы вот так сразу, с чужим человеком — и упасть в дружбу? — Самокат с собой возьми.　

— Не смогу. Позаботишься о нём?　

— Ладно.　

Сделав гимнастику, мы возвращаемся обратно. Дом пуст, и я снова могу дышать. Захожу на кухню, наливаю Диме лимонада, делаю бутерброд. Ставлю перед ним тарелку и радуюсь тишине. Я знаю, что Дима — не маленький, но не хочу оставлять его одного, поэтому жду возвращения Макса. Чувствую себя странно: хозяйка попросила меня о помощи, а её племянник выгнал меня из дома. Уйти или нет?　

— У нас есть душ прямо в саду, — заявляет Дима, глядя на сыплющийся с наших коленей песок. — Морская вода, очень здорово.　

Вспоминаю подобие душа в «виноградном домике» и морщу нос. Но не здесь же… нет.　

— Нет, спасибо.　

— Мой дядя ушёл. — Дима недовольно поджимает губы, догадываясь о причине моего отказа.　

После еды он показывает мне серую кабинку между деревьями, деловито заходит туда с полотенцем и машет рукой. На всякий случай снова проверяю дом, но в нём пусто. Зову Макса, слушаю тишину и отмечаю, что после его приезда эхо в доме стало совсем другим.　

Беру полотенце из своей бывшей комнаты и, дождавшись возвращения Димы, тоже иду в душ. Встаю на скользкий деревянный помост, включаю воду и наслаждаюсь. Хоть и в закрытой кабинке, но я — голая под идеально синим небом и взглядом ветвей, свисающих через край. Слизывая с губ морскую соль, улыбаюсь, смущаюсь, отдаю дань нудизму. Знаю, что потом придётся смывать, что кожу стянет и высушит, но наслаждаюсь, как будто никогда раньше не знала солёной воды. Встаю под струи с головой, полностью отсекаю звуки и теряюсь. Вода то тёплая, то холодная, наверное, заело клапан в бачке. Только привыкнешь к мягкому теплу — обожжёт холодом, собьёт дыхание. Как и в жизни: никогда не знаешь, что будет дальше. Шум воды заглушает мысли, и это настолько приятно, что не хочется выходить из-под солёных струй.　

Закончив, я отступаю в сторону, вытираю ладонью лицо и замираю. Кто-то приближается. Ветвь хлещет о кабинку, шаги затихают совсем рядом, у стены. Поскользнувшись на мокрых досках, я хватаюсь за скамейку, прикрываюсь полотенцем и слушаю. Ничего. Выключаю воду и в ужасе вижу, что кабинка накренилась, как будто на неё надавили с другой стороны.　

— Дима, это ты? Дима? — голос выстреливает нотой паники. Натягиваю купальник, смотрю вверх, сразу во все стороны, боясь, что над кабинкой вот-вот появится ненавистное лицо. Как в фильме ужасов.　

Слышу дыхание с другой стороны.　

— Кто здесь?　

Ветвь хлестнула по кабинке со звуком выстрела, и я вскрикнула, хватаясь за скамейку в поисках хоть какой-нибудь защиты.　

Невдалеке слышу голоса, один из них — Димин. Он приближается, напевая мелодию популярной рекламы.　

— Пар, как тебе? Понравилось?　

— Да, — хриплю.　

Опускаюсь на скамью, дышу. Просто дышу.　

— Ладно, я пошёл. Максик вернулся, к нему сегодня друзья придут.　

Макс вернулся. А то я не догадалась! Хорошо хоть сдержался, не снёс меня вместе с кабинкой. В спешке одеваюсь, вешаю полотенце на верёвку и спешу к себе, ловя брошенную вдогонку просьбу Димы: — Зайдёшь вечером, чтобы сделать гимнастику и принять лекарства?　

Очень хочется съязвить, но в этот момент я чувствую на себе взгляд Макса и киваю. Диму так же сложно понять, как и меня саму. То он равнодушно прощается со мной, то снова просит о встрече. А ведь он сам прекрасно справляется с лекарствами и может научить Макса делать гимнастику. Дима манипулирует мной, а я с радостью соглашаюсь. Не могу отказаться. Меня прибило к нему, как водоросль к берегу, целиком и полностью, и пока он просит, пока я рядом, я не могу не согласиться. Знать бы, почему.　

****

К Максу действительно пришли друзья, но они разместились в беседке, не заходя в дом. Обычные посиделки нормальных людей, смех, разговоры, подколки. Я пробежала мимо, не поднимая взгляда, и спиной почувствовала их внимание. Стряхнула его в прихожей, как ненужный плед, и прошла на кухню.　

Доставая ингаляторы из пакета, я украдкой поглядывала в окно. Что, если я узнаю друзей Макса? Что, если они были на встрече с Олави восемь лет назад? Готова ли я к очередной конфронтации? Посмотрю им в глаза, выплюну накопившуюся ненависть и приму любые последствия, только бы освободиться от этого яда.　

Нет, не смогу. Знаю же, что они убьют меня без зазрения совести. Поэтому постыдно сбегу, сдавшись панике, а потом станет ещё хуже.　

Мы с Димой делаем гимнастику, пьём коктейль из мороженого, и он тихо хихикает, напоминая о том, как мы перехитрили Макса. Нет, Дима, ты сам перехитрил своего дядю. Ты, а не мы. Я на такое не способна.　

Дима желает мне спокойной ночи и поднимается к себе. Искоса поглядывая на друзей Макса, я иду домой, в «виноградный домик», когда меня настигает мужской свист.　

Противный, грубый, какой слышишь, проходя мимо пьяных сборищ по вечерам.　

— Оставь её, — категоричный голос Макса.　

— Как я могу её оставить? Ты её видел? У неё ноги от шеи растут!　

А ещё у меня курносый нос, но этого никто не замечает. Раз уж ноги «от шеи», остальное никого не интересует.　

Те самые «ноги от шеи» немеют, и я невольно замедляю шаг. Твержу себе, что не знаю этого мужчину, что он не желает мне зла, что это просто шутка, но спазм в горле мешает дышать. Тру рёбра костяшками пальцев и быстро моргаю, разгоняя чёрные точки.　

— Ларочка! — Из беседки тянется влажная, пухлая рука. — Давайте познакомимся!　

Мужчина пьян, он неловко сползает со скамьи и силится заглянуть мне в лицо. Его внешний вид недостоин описания. Как, впрочем, и его поведение.　

— Нет, — отступаю, смотрю на остальных. Не узнаю никого, кроме Макса. На столе — закуски и несколько бутылок. Над головами — жёлтый свет одинокой лампочки в облаке мошкары. Пятеро мужчин, четверо женщин, одна из них сидит у Макса на коленях и волнообразно двигается, прикрыв глаза. Не могут же они прямо здесь… при всех…　

— Дима в своей комнате, — сообщаю Максу и шагаю к калитке.　

Настойчивый мужчина выскакивает из беседки, настигает меня и хватает за плечи. Огромный жёлтый зверь в свете уличного фонаря.　

— Боже мой! Глаза! — говорит искренне, и уже не кажется пьяным. Скорее, обезоруженным. — Я никогда таких не видел. Лара, у тебя изумительные глаза…　

Умом я понимаю, что он не опасен, а просто пьян. Заигрывает без злых намерений. Однако он хватает меня за руку, тянет на себя, и этого достаточно, чтобы спустить курок паники. Несмотря на прошедшие годы, этот курок чувствительный, как никогда, и сейчас моё состояние никак, ну, никак не похоже на излечение.　

Я отступаю к дому, хлопаю мужчину по рукам, по лицу. Он отпускает, опешив, не ожидал такой бури. Пытается извиниться, но я зажмуриваюсь, кричу и вижу перед собой только чёрные глаза Макса, как во сне. Мужчина снова хватает меня за руку. Вполне возможно, что в этот раз он просто пытается меня успокоить, но меня не остановить, я уже вошла в штопор. Спотыкаюсь на крыльце, врываюсь в дом. За спиной шум, звуки ударов, плоть о плоть, и я кричу, чтобы не слышать, бегу. Не знаю, куда повернуть, где спрятаться от прошлого. Я посмела выжить, вернуться, нарушить покой чудовища и его друзей, и теперь они снова заметили меня и получат то, что не успели взять в прошлый раз. Дура, что вернулась. Дура, что поверила в катарсис. Дура, что пошла на конфронтацию. А ведь меня предупреждали.　

Макс вбегает в дом, трясёт рукой. Значит, он ударил того мужчину. Он и меня ударит. Отступаю от него, прошу отпустить, натыкаюсь на стену. Умоляю, как восемь лет назад, ведь я всё ещё помню те слова.　

— Послушай меня. Лара! — Он наступает, шипит, твердит, чтобы я замолчала, удерживает мои руки и смотрит так, как в моих снах. — Подожди, не кричи! Это я, Макс!　

В том-то и проблема, что передо мной — Макс. Придавливает меня всем телом, пытаясь удержать, успокоить, остановить крик. Давит на меня взглядом и присутствием. Мы проигрываем старую сцену, в которой я тоже кричала, умирая от страха. Это — конфронтация с большой буквы.　

— Отпусти её, или я больше не скажу тебе ни слова! Никогда! — раздаётся с лестницы, и Макс отпускает меня, поворачиваясь к Диме.　

— Я не… — оправдывается он, но Дима кричит на него, швыряет планшет вниз по лестнице и убегает к себе. Пользуясь возможностью, я вырываюсь, бегу мимо мужчины с окровавленным носом и, не закрывая калитку, вылетаю на улицу. Закидываю вещи в чемодан, дрожащей рукой вызываю такси и бегу по улице, не глядя на дом номер 65.　

Вот он, катарсис.　

Месть, ужас, пустота, всё в одном.　

****

Надо было поселиться в гостинице с самого начала, как делают нормальные люди. Не играть в неумелых шпионов, не подкупать работников туристического агентства, чтобы поселиться на Его улице, чтобы смотреть на Его дом каждый день. Устроила себе сеанс психотерапии, понимаешь ли. Дура. В гостинице намного лучше. Жила бы со всеми удобствами, нанимала такси, проезжала мимо его дома — и всё. Смотрела бы издалека, постепенно привыкая и избавляясь от кошмара. Если бы решилась, то встретилась с ним, задала наболевшие вопросы. И был бы мне катарсис, безболезненно и стильно.　

Вру, конечно — издалека не вылечишься, да и безболезненно тоже. И вопросы тоже не задашь, не умерев от страха и разочарования. «Почему твой взгляд не отпускает меня уже восемь лет? Почему тебя не убило молнией, не смело цунами, не задавило крышей твоего же дома за то, что ты сделал? Или, скорее, не сделал. Не спас. Ты меня не спас».　

С чего я решила, что, увидев его, смогу излечиться от прошлого?　

Дура.　

В гостинице хорошо. Чудом удалось найти место, благо, что с деньгами проблем нет. Наслаждаюсь комфортом, лоском и чужими улыбками. Даже если кожу сушит кондиционером, даже если хочется выбежать на улицу и вернуться к Димке бегом. Объяснить ему, что я не хотела уезжать, что мы — друзья, и он может требовать от меня всё, что угодно. А ещё — признаться, что я ему завидую и хочу научиться у него тому, для чего пока что не придумали имя. Жизни, наверное. Спокойствию в глазах. Тому, как он бесстрашно поднимается по лестнице, отправляясь спать. Тому, как он накричал на Макса, как, не раздумывая, встал на мою защиту. Хочу научиться такой вот беспечной смелости. Меня прибило к одиннадцатилетнему ребёнку, привязало к нему, как к бую во время бури.　

Самое время уехать, иначе моя нездоровая привязанность превратится в проблему.

Мне так хорошо в гостинице, что я даже отвечаю на звонок Игоря. Он сообщает, что Людмиле Михайловне намного лучше, её перевели в частную палату, и она волнуется, почему я к ней не зашла. В ответ я сообщаю ему о переезде в гостиницу и снимаю с себя ответственность за Диму. Упираюсь в удивлённое молчание Игоря. Он полагал, что даже после приезда Макса я всё равно останусь в их доме. Если Игорь станет меня уговаривать, напоминать о болезни Димы и прошлых проблемах, то я сломаюсь и вернусь, поэтому быстро желаю ему удачи и отключаюсь. Отбрасываю телефон, он мне больше не нужен. Дима прекрасно справится без меня, а если что-то пойдёт не так, Макс сможет ему помочь. Моя совесть чиста.　

Я предоставлена самой себе, как и должно быть, как будет всегда. Неприлично красивый мужчина покупает мне коктейль и улыбается, глядя на мои ноги. Я благосклонно киваю в ответ, принимая невысказанный комплимент. Мне импонирует неискренняя жизнь, в ней безопаснее. В ней не стыдно притворяться. Я такая, я могу. Длинные ноги, томные глаза, улыбки. За мной струится шлейф порочной недосказанности. К ночи я — в чёрном платье с обнажённой спиной, в баре, гипнотизирую пианиста. Он оживляется, вдыхает всего себя в незамысловатый репертуар и отвечает мне похотливым взглядом. Играет, не сбивается и посвящает следующую композицию мне. Что-то игривое с вкраплениями популярных песен. Совершенно мне не подходящее. Я не смущаюсь, подхожу ближе и облокачиваюсь на рояль, позволяя оценивающим взглядам разбиться о моё равнодушие. Пусть смотрят. Снаружи ни к чему не придерёшься, а вот внутри — другое дело. Но никого волнует, что внутри, когда я стою у рояля и во мне пять коктейлей. Или шесть?　

Доиграв очередную мелодию, пианист тушуется. Обычно гости не стоят рядом с ним так долго, но мне некуда идти. Ведь впереди только ночь, в которой меня ждут злые чёрные глаза и крики. Парень встаёт и приглашающе кивает на рояль, и я сажусь на его место, ужасаясь своей смелости. Мои пальцы не знали клавиш восемь лет.　

Я предсказуема, как короткое чёрное платье: играю «Лунную сонату» Бетховена. Ничего другого от меня и не ждали. Пианист кисло улыбается, пока я разрабатываю в себе музыку, как больные суставы. Слишком длинные ногти клацают по клавишам, но я упорствую, и ни разу, ни на секунду меня не посещает мысль, что я могу не вспомнить ноты. Восемь лет не трогала клавиш — и никакой паники. Мышечная память, музыкальная, какая угодно — они все при мне.　

Вот она, проблема: у меня слишком хорошая память. Жадная. Она впитала в себя чудовище и всё с ним связанное и не отпускает. Иначе я бы просто поднялась в номер и легла спать без опасения, что кошмар снова всплывёт в моём сознании.　

Моя нетрезвая жизнь превращается в цифры.　

8. Восемь коктейлей. 2. Двое мужчин предлагают мне знакомство, грязное и не очень. 1. Одна сигарета, которую я мну в руке, потому что не курю. Анджелина курила, Лара — никогда. 3. Три лестничных пролёта, потому что я не люблю лифт. 6. Шесть секунд, чтобы добраться до постели и заснуть.　

****

Мне ничего не снится, потому что я слишком пьяна, а пьяных, как известно, бог бережёт. Хорошо, что я раньше об этом не догадалась, иначе спилась бы. Проснулась в три утра, рот — горькая пустыня, босоножка застряла в пододеяльнике, нога занемела. Высвободилась, жадно хлебнула воды из графина, потом выползла из постели и потянулась к молнии на платье.　

— На твоём месте я бы не стал раздеваться.　

Есть люди, которых парализует от неожиданных звуков. Внезапные слова Макса возымели на меня именно такой эффект, поэтому я осела на ковёр, даже не пискнув.　

Доигралась.　

— Лара, я не причиню тебе вреда.　

Слышали бы вы, как Макс это сказал. С таким нажимом, как будто давал клятву. Я попыталась отползти к двери, но он поднял меня и усадил на кровать. Даже не запыхался, хотя я билась, как в конвульсиях, пытаясь вырваться. Скрутил, ощупал ледяные руки и закутал в одеяло.　

— У тебя кровообращение отключилось, что ли? — пробурчал, усаживаясь в кресло. — Обморозила меня своими руками.　

Шпионка из меня никакая. Когда я уходила в бар, задвинула все занавеси, а теперь две из них открыты и впускают в комнату рассвет. Как проснулась, сразу должна была заметить. Тогда выбежала бы из номера и позвала на помощь. Не исключаю, что я и номер не заперла, когда ложилась спать. Вернее, не ложилась, а падала. Вот она — та самая беспечность, о которой предупреждали в брошюре. Когда слишком долго чего-то боишься, то устаёшь и становишься беспечной.　

— Как давно ты здесь? — спрашиваю Макса, пытаясь предугадать мою судьбу. Мог же уже убить, задушить подушкой. Я добровольно вернулась в свой прошлый кошмар и теперь спешу угадать последствия.　

— Недавно.　

— Что тебе нужно?　

— Я тебя ждал.　

— Считай, дождался — я проснулась.　

Надеюсь, он не собирается обвинять меня в том, что я что-то украла из их дома.　

— Я ждал тебя восемь лет. Знал, что однажды ты вернёшься. Думал, что ты придёшь, чтобы меня убить.　

Занавес.　

Меня прибило к постели, как волной, а потом пришла тошнота. С липким потом, дрожащими коленками и камнем в желудке. Макс узнал меня, запомнил с давней встречи. Более того, он предчувствовал, что я вернусь. Значит, мои кошмары были правдой.　

Тошнотный ком заполнил грудь, поднимаясь выше.　

Вот же, ирония: готовлюсь к смерти, а всё равно бегу в туалет. И не просто бегу, а ещё и убираю волосы, пока меня выворачивает в унитаз. Боюсь смерти, но живу вовсю. Умываюсь, полощу рот, закручиваю краны и аккуратно возвращаю полотенце на место.　

Чудовище меня узнал. Несмотря на считанные минуты нашего знакомства, несмотря на прошедшие годы, всё равно узнал. Чёртовы глаза, это из-за них.　

За дверью — гул, нарастающий, странный, как будто взлетает самолёт. Приоткрываю дверь и замираю. Это чайник. Макс кипятит воду, высыпает в чашки пакетики растворимого кофе и при этом выглядит настолько домашним, что я удивлённо сглатываю. Страх заморозился во мне, как фильм на экране, если нажать на паузу.　

— Мне чай, — говорю неожиданно для себя и, закрыв дверь ванной, чищу зубы. Снимаю остатки косметики, купаюсь в сюрреализме ситуации. Чудовище заваривает чай. Мне, жертве.　

Потом я выхожу в комнату и копаюсь в чемодане в поисках нормальной одежды. Замечаю, что Макс смотрит на меня, помешивая чай. Платье действительно красивое, я его понимаю, но этот взгляд мне неприятен. Вернувшись в ванную, я переодеваюсь в футболку и мягкие шорты.　

— Надо запирать дверь на болт и цепочку, — советует чудовище.　

— Учту. — Теперь то уж от кого прятаться.　

— Сахар?　

— Да. Побольше.　

Я забираюсь в постель, опасливо, хотя интуиция уверяет, что Макс не примет это за приглашение. Он подаёт мне чай, и я ловлю себя на мысли, что Макс подмешал в него яд. Или снотворное. Но я всё равно пью, обжигаясь, потому что шестым чувством осознаю, что так надо. Что от этого мне станет легче.　

— На чём мы остановились? — интересуюсь почти дружелюбно. Это — часть истерики. Мышцы напряжены так, что трудно говорить, и даже скальп свело судорогой, от которой немеет лицо.　

— Я пообещал, что не причиню тебе вреда.　

Я молча пила чай, зная, что необязательно поддерживать беседу. Макс и сам скажет то, для чего пришёл.　

— Ненавидишь меня? — спросил он, сделав глоток кофе.　

Меня колотит, как в лихорадке, даже плечи трясутся. Киваю в ответ на его вопрос и тут же добавляю, на случай, если кивка недостаточно:　

— Очень.　

Он снова отпивает кофе, молчит. Скрещивает ноги, и я смотрю на его ботинки, на бёдра. Меня мутит, перед глазами масляные пятна. Обжигающий глоток становится временным спасением.　

— Я не собиралась тебя убивать, — поясняю, на всякий случай. Жить-то, как ни странно, хочется. Вроде мучаюсь, страдаю, а всё равно обожаю жизнь. Всю её, вплоть до самых примитивных вещей, вплоть до биения собственного сердца. Глядя в чёрные глаза, спешно добавляю: — Хотя, если предложишь варианты, я их рассмотрю.　

Макс смеётся — коротко, сухо — потом залпом допивает кофе.　

— Я предчувствовал, что ты будешь мстить, но не догадался, что станешь действовать через Диму.　

Я набрала полные лёгкие воздуха, чтобы протестовать, но опомнилась и с силой прикусила язык. Молчать, Лара. Речь идёт о твоём спасении. Пусть Макс ходит по лезвию, пусть думает, что угодно. Даже то, что я способна обидеть ребёнка. Пусть боится.　

— Зачем ты пришёл?　

— Чтобы задать один вопрос.　

— Задал?　

— Нет.　

— Вперёд.　

Выдохнув, он поставил чашку на стол и упёрся локтями в колени. — Что я должен сделать, чтобы тебе стало лучше?　

Не этого я ждала, совсем не этого. Закипавшая во мне ненависть рассеялась с жалким хлопком. Чашка клацнула о блюдце, выдавая мою дрожь, поэтому я залпом допила чай и поставила её на постель.　

«Харакири», — очень хотела ответить я. Очень. Чтобы напугать, чтобы донести всю глубину моей ненависти, моего вынужденного «не-существования».　

— Я не знаю.　

Я дала ему честный ответ в надежде, что он предложит варианты.　

— Не может быть. Ты приехала в Анапу с определённой целью. Отомстить.　

— Нет. — Дрожь унялась, и я обняла колени в попытке согреться. Как объяснить, зачем я приехала, если я и сама толком этого не понимаю? — Я приехала не из-за мести, я надеялась на катарсис, на забвение. Думала, увижу тебя — и станет легче, кошмары прекратятся. Надеялась убедиться, что ты меня не узнаешь, и тогда я поверю, что мне ничего не грозит.　

— Тебе ничего не грозит.　

— Я верю.　

— Не веришь.　

— Не верю.　

— Я сразу тебя узнал.　

Я вспомнила нашу встречу на кухне и то. как Макс напрягся, заглянув мне в лицо. Теперь понятно, почему он выгнал меня из дома и не хотел пускать обратно.　

Он думал, что я причиню вред ребёнку. Он считает, что я такая, как он.　

— Ты решил, что я собираюсь обидеть Диму.　

— Да.　

— Поэтому и выгнал.　

— Поэтому и выгнал, — подтвердил он, и я не стала разубеждать его в возможности такого сценария. Пусть ходит по краю, пусть мучается и ищет следы преступления. Вдруг я уже навредила Диме? Поменяла лекарства, дала опасный совет или просто рассказала ему правду о Максе. Последнее стало бы отличной местью.　

Макс провёл рукой по волосам и дёрнул плечами. Волнуется. Это хорошо.　

— Когда я увидел вас с Димой на кухне, то испугался и не успел толком подумать. Не догадался, что ты не сможешь обидеть ребёнка. Не ты. Не Диму.　

Я подавилась собственным дыханием и застыла, молча теребя покрывало. Вот и конец моей мести. Макс прочитал мою слабость по дрожащим рукам и распахнутым глазам. Он прав — я не смогу обидеть Диму.　

Пристальный взгляд Макса больше не вызывал панику. Вот она, «иерархия страха» в действии: я привыкла к чудовищу всего за несколько встреч. Только вот всё это совсем, ну, совсем не похоже на катарсис.　

— Что я должен сделать, чтобы тебе стало лучше? — снова повторил Макс.　

Подобрав колени поближе к груди, я отрицательно покачала головой. Чудовище раскаивается? Я этого не хочу. Не знаю, что с этим делать. В мире не существует такого лёгкого прощения, по крайней мере, не в моём.　

Он поднялся с кресла и подошёл к двери. Провёл костяшками пальцев по дереву, дёрнул за цепочку.　

— Я хотел, чтобы ты меня нашла. Чтобы убедиться, что ты жива.　

****

Он ушёл, а я осталась. Труднее тем, кто остаётся. Уходящим легче, для них что-то меняется, а для остающихся — нет. Особенно если они понимают, что допустили ошибку. Большую.　

Я надеялась, что ненависть приведёт меня к спасению.　

Дура.　

Я лежала, уставившись в потолок, пока не зазвонил телефон. Тот, который я вроде бы выключила.　

Экран оповестил, что сейчас ровно восемь утра, и что мне звонит Игорь.　

— Лара, объясни мне, что происходит! — Игорь бесновался, как будто имел на это право. — Людмила Михайловна позвонила домой, и Дима сказал, что не разговариваете Максом, но отказался объяснять, почему. Ей нельзя волноваться, а Макс не отвечает на звонки.　

— Я-то тут при чём?　

— Я не говорю, что это связано с тобой, а просто пытаюсь разобраться, что происходит. Пойми, что я тоже сторонний человек, который случайно оказался ввязанным в их дела.　

Вот же, скотина. Втолкнул меня в незнакомую семью, а теперь притворяется, что он　

— сторонний человек.　

— Ты ввязал меня в это дело по своей собственной инициативе. А теперь я уехала, так что больше мне не звони. Никогда. Если есть вопросы, ищи Макса.　

Отбросив телефон, я поплелась в душ. Плакала, пока тёплая вода струилась по лицу. Плакала, пока одевала футболку и шорты. Плакала, пока давилась шоколадом из гостиничного холодильника. Потом привела себя в порядок и вызвала такси.　

Знаю, что рискую. Знаю, что Дима — не моя ответственность. Но не могу всё так оставить, не собираюсь портить его и так слишком сложную жизнь. Не оставлю за собой след ненависти. Я разорвала связь крови, причинила ребёнку боль, и от этого мне плохо. Я должна сказать ему, что Макс меня не обидел. Не в этот раз.　

Дима сидел на кухне, уставившись в планшет. В дом я не зашла, а просто заглянула в окно и помахала рукой в сторону пляжа. Он тут же соскочил с табуретки и появился в дверях, держа в руках шлем.　

— Уже девять утра! — пробурчал он, тщательно скрывая радость и удивление.　

— И это — нормальное человеческое время, — ответила в тон ему. — Оставь дяде записку, чтобы не волновался.　

Дима неохотно потоптался на месте, но послушался. Вернулся через пару минут и запер за собой дверь.　

— Я думал, что ты уехала.　

— Уехала.　

— Так зачем вернулась?　

— Как зачем? Ты же мой гид.　

— Ты живёшь в гостинице?　

— И что? Я и подальше уеду, если понадобится, чтобы ты не будил меня в шесть утра, — напряжённо отшутилась я. — А вот девять — самое то.　

По пляжу покататься не удалось, а вот по улочкам — да. Мы заехали невесть куда и долго ловили сигнал, чтобы найти карту города в телефоне. Перекусили в кафе, поругались по поводу меню, а потом уселись на детской площадке с бутылками лимонада.　

— К твоему дяде приходили друзья, — начала я, и Дима напрягся, вцепившись в бутылку. Чуть утолщённые кончики пальцев посинели от напряжения.　

— Знаю.　

— Среди них был противный мужик, лет под сорок, с жирными волосами цвета детской неожиданности.　

— Видел. — Дима проглотил смешок.　

— Он ко мне приставал, а Макс ему врезал. Кажется, даже сломал нос. Я очень испугалась и побежала в дом, а твой дядя пытался меня успокоить. Он не хотел, чтобы ты услышал, как я кричу, поэтому и удерживал. Ты застал нас как раз в тот момент. Спасибо, что пытался меня защитить.　

— Не за что, — буркнул Дима. — Значит, Макс к тебе не приставал?　

— Нет. Он меня защитил.　

Дима выдохнул. Худощавое тельце расслабилось настолько, что даже уши дёрнулись.　

— Я же говорил, что он хороший. — В голосе дрогнули слёзы и обида. На меня! Он обиделся на меня за то, что я заставила его усомниться в Максе, в узах крови.　

Глоток. Затяжной. Лимонад пенится в глотке. Хочу подавиться, закашляться, чтобы не отвечать, но мне не везёт.　

— Да. Говорил.　

Дыши, Лара. Просто дыши и молчи. Ты делаешь это для Димы, и Макс тут ни при чём. Дыши.　

Я вернулась только для того, чтобы восстановить узы крови, которые я же и порвала. Чтобы помирить Диму с Максом. На этом — всё, ведь мы уже попрощались. Однако эта встреча не похожа на прощание, и я чувствую, как моя душа прогибается, впуская слабость и непонятную нужду в этом ребёнке.　

— Завтра придёшь? — спросил Дима, когда мы вернулись домой. Ковыряет ступеньку носком кроссовки и упорно смотрит под ноги. Руки в карманах шуршат старыми фантиками и спрятанными чувствами.　

Пытаюсь улыбнуться.　

— Куда ж я денусь? Других гидов у меня нет.　

Как и планов. Как и сил.　

— Гид! — фыркнул Дима. — Тоже мне! Мы ещё нигде не были.　

— Так придумай, куда поехать, составь план. Гид ты или где. Зря только деньги перевожу. — Отшучиваюсь, хрипло и устало. Если у моей души есть руки, они держатся за этого ребёнка.　

— Ты мне ещё не платила!　

— И не заплачу, если будешь отлынивать.　

— А ты… — Дима наклонился, чтобы снять наколенники, — ты только по утрам свободна?　

Не хочу заходить в их дом, топчусь на крыльце. Надо попрощаться и уехать. Отшутиться поудачнее, заплатить Диме за наши прогулки — и всё. Чувствую же, что несусь по наклонной плоскости, но ничего не могу с собой поделать. Ускоряюсь, нарочно. Падаю в непрочный союз с ребёнком, который сильнее меня. Намного.　

— Я свободна в любое время.　

— Ладно. Я подумаю.　

В дверях появляется Макс и смотрит на нас с облегчением во взгляде.　

— Ты здесь, — говорит Диме и нервно трёт шею. Значит, он не поверил записке и решил, что племянник сбежал из-за их ссоры.　

— Увидимся! — обещает мне Дима и заходит в дом. — Привет, Максик! — Как ни в чём не бывало повисает на его руке и трётся носом о футболку. — Я пошёл наверх!　

Макс удивлённо моргает и смотрит вслед, потом поворачивается ко мне. До этого момента Дима с ним не разговаривал.　

— Какой самый роскошный ресторан в Анапе? — спрашиваю Макса, когда наверху хлопает дверь детской.　

Макс вздрагивает всем телом и засовывает руки в карманы.　

— Смотря для чего. Для кого… для какого мероприятия. — В голосе такая настороженность, как будто он готовится разминировать поле.　

— Ты спросил, что сделать, чтобы мне стало легче. — Он вдыхает медленно и глубоко, словно собирается нырнуть. — Сегодня вечером отведи Диму в ресторан. Туда, куда ты не водишь женщин и клиентов. Придумай что-нибудь особое, дорогое и очень красивое, чтобы у вас появилось своё место, только для вас двоих, ваш секрет. Дима тебя боготворит, помни об этом.　

Макс хмурится, морщины между бровями напоминают букву П. Проводит рукой по коротко-остриженным волосам и кивает. Молча.　

А я ухожу.　

Возвращаюсь в гостиницу, валяюсь на пляже, читаю газету. В течение часа сканирую одну и ту же страницу, но не могу пересказать ни одной статьи. Ко мне подходит вчерашний пианист, я равнодушно слушаю сбивчивые комплименты и накрываю лицо газетой, пресекая дальнейшие поползновения.　

Я устала. Очень.　

**********　

На следующее утро Дима на седьмом небе от радости. Захлебываясь, рассказывает про ресторан, вертится на самокате, мешает, смеётся. Макс — то, Макс — это. Повёл туда, сделал то-то. Я ревную, безобразно и глупо. Этот мальчик — моё спасение, и его восхищение Максом неприятно скребёт по душе. Я сама попросила Макса, чтобы он сделал племяннику приятное, а теперь ревную. Хочу безраздельного детского внимания, как будто Дима сможет объяснить, почему я до сих пор не уехала из Анапы и почему привязалась к нему с первой встречи.　

Представляю, как растает детская улыбка, если я скажу ему правду о Максе. Я думаю об этом и тут же матерю себя последними словами. Даю себе обещание, что уеду как можно скорее, вот только разберусь в своих чувствах — и сразу уеду. Раз уж наняла Диму проводить экскурсии, то потерплю ещё немного, а потом распрощаюсь навсегда. За фасадом моего решения кроются две проблемы: легче мне пока что не стало, а при мысли о продолжении путешествия становится трудно дышать.

Утро не удалось. Я вылетела из колеи, запуталась в чувствах, глупых и разных. Про такие дни говорят: «сама не своя». А потом Дима заявил, что после обеда мы поедем на косу.　

— Какую косу?　

— Бугазскую. Я запланировал экскурсии, и сегодня мы поедем смотреть на косу. Можно в дельфинарий, конечно, но ты же не ребёнок. Купальник на тебе?　

— На мне.　

— Значит, поедем на косу. Макс отвезёт, он всё равно работает у нас дома, пока бабушку не выпишут. У него квартира в Сочи, но это далеко.　

— Макс нас отвезёт? — повторяю я, судорожно придумывая отговорки.　

— У него машина — полный отпад. БМВ шестой серии, представляешь? Хотя ведь ты в машинах не сечёшь.　

Я понимаю в машинах достаточно, чтобы согласиться, что именно эта модель подходит Максиму Островскому.　

— Чёрная.　

— Ага, чёрная, ты её видела?　

— Нет. Давай не будем мешать твоему дяде и вызовем такси.　

Я стараюсь говорить миролюбиво, легко, чтобы Дима не почувствовал свинцового веса на моей груди.　

— Я не люблю запах в такси, — Дима ковыряет песок носком кеда. — А Максик сказал что ему не сложно.　

Однажды я посетила занятие группы «повышения самоконтроля». Нервная женщина с бегающим взглядом пыталась доказать нам, что гнев, паника и переедание имеют одни и те же корни. Если внутри что-то разболталось и вырвалось из-под контроля, ты балансируешь на самом краю срыва. Неожиданные и, казалось бы, невинные вещи могут столкнуть тебя в пропасть. А что там, за краем? Вспышка ярости, бесконтрольная паника, запой, пищевой или любой другой. Ничего хорошего.　

Пара невинных слов — и ты невменяема.　

Макс сказал, что ему несложно нас подвезти. Услышав это, я сорвалась. Сделала знак, чтобы Дима оставался на месте, и быстрыми шагами направилась к воде. Гнев и паника, как огненная смесь в цирке, поднимались всё выше и выше, сжигали меня, и становилось больно не кричать. Если заорать, вцепиться себе в волосы, выпустить из нутра чёрную желчь, то станет легче.　

Макс хочет отвезти нас на Бугазскую косу. Он думает, что экскурсия поможет мне забыть о прошлом. Считает, что имеет право приходить ко мне ночью, вламываться в номер и говорить вещи, которые гасят мою ненависть.　

Он хотел убедиться, что я жива. Хотел, чтобы я его нашла.　

У него нет на это права.　

Он не должен надеяться на моё прощение. Я приехала в Анапу, чтобы добиться катарсиса, но с каждым днём мне становится всё хуже.　

Я зашла в воду прямо в кедах, встала на колени и умыла лицо. Тёплая вода не помогла, нужна ледяная. Может, Макс прав, и мне поможет только месть?　

Дима не сдвинулся с места, следя за мной с опаской.　

— Ты обиделась? Если хочешь, мы не поедем с Максом и вызовем такси. Пар, я бы с тобой подружился, но ведь ты уезжаешь.　

О, Господи.　

— Извини, я не хотела тебя напугать. Просто на меня иногда находит… мне бывает… не очень хорошо.　

— Я знаю, Пар. Я слышал, как ты кричишь во сне. Не бойся, я никому не скажу.　

— Знаю, что не скажешь. Ты сохранишь мой секрет, а я — твой.　

— У меня нет секретов! — возмутился Дима.　

— Есть и ещё какой! Ты — взрослый мужик, а носишь пижаму с картинкой из мультика.　

— Шрек — не мультик! — возмутился Дима, и мы спорили об этом всю дорогу домой.　

**********　

Пока Дима разбирался с лекарствами, я сварила макароны. Безошибочно открыв нужный шкафчик, достала соус и вылила его в кастрюльку.　

— Блин, ты прям как у себя дома, — хихикнул Дима, опрокидывая на меня чудовищное открытие.

Я вторглась в его жизнь, внедрилась в неё, как вирус. Я прижилась и впервые за восемь лет чувствую себя, как дома. Вот почему я до сих пор не уехала из Анапы: мне понравилось населять чужую жизнь. Ведь это намного проще, чем оставаться в моей. Я могу переехать в Анапу, найти работу, ухаживать за Димой, да и Людмиле Михайловне наверняка понадобится помощь. Если бы не появление Макса, я бы просто отбросила мою старую жизнь за ненадобностью и вписалась в чужую семью.　

Не зря я подозревала, что Дима поможет мне разгадать себя.　

Я не позволю себе застрять в чужой жизни. Нет.　

— Нет! — Я воскликнула так громко, что Дима уронил ингалятор и подскочил на стуле.　

— Ты что, обожглась?　

— Да.　

— Крикунья! — хихикнул он.　

— Пижама со Шреком!　

Макс появился в дверях, и наш смех тут же оборвался.　

— Когда вы собираетесь ехать? — спросил он, глядя на мои босые ноги.

— Сразу после еды! — радостно ответил Дима. — Покушай с нами, Максик!　

— Нет, спасибо.　

— А Лара ноги промочила.　

Приподняв брови, как будто спрашивая разрешения, Макс подошёл ближе. Я поджала пальцы, ощущая на них слишком внимательный взгляд.　

— Она не здесь их промочила, а на пляже! — засмеялся Дима, но Макс не отреагировал на шутку. Просто стоял и смотрел на мои стопы.　

— Дима, у вас остались… — Макс резко вдохнул и зажмурился, осознав, что именно собирался спросить.　

— Да, остались, и обувь, и всё остальное, — догадался Дима, не выдавая эмоций. — Бабушка так ничего и не выбросила. Посмотри в кладовке.　

Через несколько минут Макс вернулся с парой сандалий подходящего размера. Дима вертел в руках баллончик, старательно не глядя в нашу сторону. Несколько лет назад эти сандалии принадлежали его матери.　

Я не должна к ним прикасаться, но и отказаться тоже невозможно.　

Клянусь: это решение далось мне с большим трудом, чем поездка в Анапу. Наконец, решив, что отказаться будет хуже, чем стать живым напоминанием о трагедии, я надела их и сказала спасибо. Диме.　

Лучше бы я пошла босиком. Сандалии нещадно натирали, даже когда я неподвижно сидела в машине. В идеальной машине, а какой же ещё. Чистой, пахнущей деньгами, кожей и цитрусом.　

Что я делаю в Его машине?　

Что я, мать твою, делаю в машине мужчины, которого готова задушить голыми руками?　

Вернее, однажды была готова, а теперь сидела, скрестив руки и поджав колени, стараясь не касаться матовой кожи сидений.　

Чувствуя мою неуверенность, Дима отказался сесть на переднее сидение, чтобы составить мне компанию на заднем.　

— Пар! — Ткнув меня локтем, он протянул узкую ладонь с конфетками скитлз. — Выбирай!　

Тепло в груди, как пролитый чай, как солнечный ожог. Я корчу серьёзную мину и выбираю красную конфетку. Дима сомневается, потом закидывает в рот целую горсть. Быстро прожёвывает, глотает и тут же сгибается к коленям, трясясь от смеха.　

Я посасываю конфету на языке и наслаждаюсь теплом детской радости. Очарованием украденной близости, которая никогда не будет мне принадлежать. Смех зарождается во мне горячей спиралью. Я позволяю себе расслабиться, поджимаю колени и хихикаю, как пятилетка. Потом громче, до слёз, до всхлипов.　

— Блин, Лара, ты нуб, сразу засмеялась, с одной конфеты! А ещё учила меня, как правильно их выбирать.　

— Что ещё за нуб? — задыхаюсь я.　

— Нуб, как в компьютерных играх, знаешь? Новичок.　

— Ну-у-уб! — хохочу я, и Дима подхватывает, и вот уже мы оба задыхаемся от смеха.　

— Дыши, Лара! — говорит он, и в его глазах — слёзы. От смеха, наверное.　

— Дыши, Дима! — вторю я, и он касается моей руки липкой ладошкой, заставляя моё сердце кувыркнуться. Это — сильнее, чем всё остальное. Чем первая любовь, которой у меня никогда не было.　

Я поднимаю взгляд и вздрагиваю, вырвав у Димы свою руку. Макс смотрит на меня в зеркало заднего вида, и его глаза кричат от боли.　

Резко свернув с дороги, он останавливает машину, выходит и закуривает, прислонившись к капоту. Потом, видимо вспомнив о Диминой болезни, срывается с места и исчезает за деревьями.　

— Нервный он чего-то! Съел бы пару конфеток. Глядишь — и полегчало бы, — очень по-взрослому шутит Дима, всё ещё смеясь и борясь с икотой.　

**********　

Бугазская коса по сути представляет собой огромный, великолепный пляж. Мы валялись на песке, шлёпали по воде, даже построили форт, хотя это занятие заинтересовало только меня. Дима обозвал меня ребёнком, и мне пришлось включить телефон, чтобы проиграть ему мелодию из «Шрека» и напомнить, кто из нас взрослый.

Макс оставил нас развлекаться и вернулся к машине. Дима смотрел ему вслед, хотел, чтобы дядя остался, но ничего не сказал. Покосился на меня, но я притворилась, что не заметила. Я не могла предложить Максу остаться. Физически не могла. Он вернулся через пару часов, немного помятый и усталый, видимо, спал в машине. Сел поблизости, боком ко мне, глядя на море. Глаза спрятаны за линзами очков, чёрные волосы блестят на солнце. Вкрапление седины на висках и капли пота, стекающие по шее. Я засмотрелась на него, не в хорошем смысле, конечно, просто никогда не думала, что появится возможность разглядеть его так близко. Восемь лет я видела во сне его глаза и составляла остальной образ по кусочкам, как мозаику. А теперь могла рассмотреть всё, даже то, чего не заметила раньше. Красивым его не назовёшь, никак: лицо выточено грубо, и взгляд слишком суровый. Да и шрам не помогает. Но Макс заметный, запоминающийся. Чем? Сосредоточенной наглостью взгляда. Широкий, как шкаф, и высоченный. Такого не толкнёшь в толпе, а старательно обойдёшь, да ещё и извинишься на всякий случай.　

— Заберёмся на дюну? — спросил он Диму. — Поедешь верхом?　

— Да!! — Голос Димы восторженный и бархатистый. Сверкая глазами, он подбежал к Максу и ухватился за его плечо, как будто опасаясь, что тот передумает и сбежит.　

Кто я такая, чтобы внедряться в эту детскую любовь, в кровное родство?　

— Поторопись, Лара! — смеётся Дима, забираясь Максу на спину. — Мой дядя очень быстро бегает.　

— Я посижу здесь.　

— Ты что! — Дима округлил глаза. — Сверху такой вид — закачаешься!　

И они смотрят на меня, оба. Только один из них — в тёмных очках, и поэтому мне не видно его глаз. Неохотно встаю и иду следом.　

По пути обещаю себе, что завтра же уеду. Всё равно куда. Рано утром попрощаюсь с Димой и отправлюсь на вокзал.　

Сверху мир кажется нарисованным. Море подвижное, юркое и такое живое, что кружится голова. Дима болтает ногами, ударяя Макса по бокам, обнимает его за шею и напевает песню. Из «Шрека». Потом мы спускаемся вниз, наперегонки, и падаем на песок. Макс снимает очки от солнца, вытирает пот со лба и смотрит на моё колено, на шрам в форме полумесяца. А я существую вне этого мира, в параллельной вселенной, где все мы — просто люди, случайно встретившиеся на пляже. Отдышавшись, открываю глаза, потому что вокруг слишком тихо. Макс смотрит на меня, растерянно и жадно. Очень странное сочетание эмоций, сбивчивое, сильное. Как будто он потерял себя в неожиданном порыве. Дима сидит у моих колен и удивлённо переводит взгляд с меня на него.　

Откатившись в сторону, я поднимаюсь на ноги, и Макс тут же извиняется, хотя и не ясно, за что. За взгляд? Покручивая в руке сигарету, отходит в сторону воды, и мы с Димой остаёмся одни.　

— Тебе не нравится мой дядя, — констатирует он и ершится, готовясь стать на защиту Макса.　

— С чего ты решил? — снова опускаюсь на песок, впитывая сухое тепло.　

— Ты ведёшь себя странно, не так, как другие девушки. Они хихикают, заигрывают, улыбаются, а ты вообще с ним не разговариваешь и хмуришься.　

Внезапно возвращается Макс, смятая сигарета в руках. Видимо передумал курить или решил подслушать наш разговор.　

— Я не знал, что ты куришь, — осуждающе говорит Дима.　

— Я вообще-то не курю.　

Макс опускается перед Димой на корточки, снимает очки и поправляет его кепку.　

— Слушай, ты уже большой парень и должен кое-что знать. Однажды, много лет назад мы с Парой были знакомы. Я очень плохо с ней поступил, поэтому мы не можем быть друзьями.　

— Так попроси прощения! — голос Димы неестественно высокий, на грани слёз, как будто он догадался, что речь идёт о чём-то таком, что ему очень, очень не понравится.　

— За то, что я сделал, не прощают.　

— Простить можно всё! Ты же простил мою маму за то, что случилось в горах! И я тоже простил, — уверяет Дима, всё ещё тоненьким голоском ребёнка.　

— Пару… — Макс бросил на меня косой взгляд, как будто ожидая, что я прикажу ему замолчать, — Пару похитили, а я её не спас.　

— Похитили? — шепчет Дима, тревожно оборачиваясь на меня в надежде, что слова Макса — странная шутка. Наткнувшись на мой неживой взгляд, он снова обращается к дяде: — Но ведь ты хотел её спасти, да? Скажи, что хотел!　

Надо отдать ему должное, Макс не врёт.　

— Я мог её спасти, но не спас.　

И тогда Дима задаёт мне самый сакраментальный, самый убийственный вопрос.　

— И что дальше? Что с тобой случилось?　

Это — слишком большой вопрос, чтобы уместиться в моих мыслях. Слишком чудовищный для обласканного солнцем пляжа, да и для всей моей жизни.　

Щурюсь, сомневаюсь, но выпускаю из себя правду.　

Нормальные люди не говорят детям такие вещи, но Дима — не совсем ребёнок, а я далека от нормальности. Да и Макс, судя по всему, тоже. Поэтому я говорю правду. Ласкаю её на языке, посасываю, как шоколадный батончик, а потом выпускаю наружу.　

— Меня никто не спас.　

— Никто. — Дима пробует это пустое слово на вкус, и оно ему не нравится. Совсем. Думаю, что он благодарен, что я не дала более развёрнутый ответ, потому что он прячет взгляд и неловко тыкает пальцем в песок. Догадывается о том, что именно осталось несказанным. — Ты всё ещё… похищена?　

Я выдаю неестественный смешок, но Дима меня не слушает.　

Он смотрит на Макса распахнутым, голубым взглядом, умоляя мне помочь. Святая наивность!　

— Твой дядя не может мне помочь. Теперь уже не может, — честно говорю я, поглаживая мальчика по предплечью. Дима отдёргивает руку, злится, что я скрывала от него настолько невообразимую тайну.　

— Поэтому ты кричишь… — начинает он, но вспоминает, что обещал держать мою тайну в секрете, и прикусывает губу. — Почему ты сразу не сказала, что знаешь моего дядю?　

Макс пытливо смотрит на меня. Радуется, что отвечать не ему, а мне, хотя он сам завёл этот разговор.　

— Потому что это не имеет никакого отношения к нашей дружбе, — неубедительно говорю я, но Дима отторгает это объяснение.　

— Имеет! — обижается он. — Макс — мой дядя, и если он тебя обидел, то должен извиниться!　

— Дима, я не думаю, что… — Снимаю очки и уничтожаю Макса взглядом. — Мне не нужны извинения.　

Вру, давлюсь словами, предаю себя. Восемь лет неописуемых мучений, преданные одной фразой. Но что ещё можно сказать ребёнку? Что я желаю его дяде мучительной смерти, хочу расцарапать его лицо и извести душу?　

— Лара! — торжественно объявляет Дима, поднимаясь с песка. — Тебе не обязательно мне платить, мне нравилось с тобой гулять. Но я больше не смогу быть твоим гидом.　

Я наклоняюсь вперёд, чтобы разглядеть лицо Макса, ищу на нём торжество и облегчение. Но очки снова скрывают правду, и я отступаю, сжимаюсь, как побитая собака. Меня только что выгнали из Анапы. Дима сделал быстрый и правильный выбор, он отверг меня за неискренность, и теперь я могу без зазрения совести ехать дальше. Могу прожить оставшуюся жизнь, старательно избегая слова «катарсис».　

Что ж…　

Я вытягиваюсь на песке и достаю деньги.　

— Ты был отличным гидом, самым необычным и забавным. Спасибо. — От приторной улыбки сводит скулы. Кладу деньги на его колено и ненавижу себя за неискренность перед единственным человеком, мнение которого меня волнует. Очень.　

Дима смотрит на деньги и часто моргает, и тогда я неловко пытаюсь перевести тему.　

— Хорошо, что твоей бабушке уже лучше. Когда её отправят на реабилитацию, вы сможете увидеться. Ты ведь соскучился, да? — Повторяю «да» несколько раз, надеясь, что Дима подхватит эту тему, но он таращится на деньги и молчит.　

— Я устал, — выдаёт он, наконец, потом поднимается с песка и даёт знак следовать за ним. — Я хочу домой.　

Мы с готовностью идём следом, перешагивая через полотенца, игрушки и газеты. Я ловлю себя на мысли, что никогда не смогу ненавидеть Макса сильнее, чем в этот момент. Самое неприятное — то, что он прав: наша дружба с Димой всё равно должна закончиться, так почему бы не сейчас и почему бы не на правде. Макс поступил почти благородно: он сказал племяннику правду, и от этого у меня во рту появляется привкус желчи.　

Я ненавижу то, что он прав.　

Когда мы садимся в машину, Дима молча откидывается на сидении и закрывает глаза. Не успеваем выехать с парковки, как он кашляет, всего пару раз, но при этом морщится. Провожу рукой по его вспотевшему лбу и достаю пакет с ингаляторами.　

— Дима! Почему ты ничего не сказал?! — мой голос гремит, как жестянка. Макс снова паркуется и, выскочив из машины, открывает дверь и смотрит на племянника.　

— Мне было весело, не хотелось всё портить, — вяло объясняет тот. В пакете с ингаляторами я замечаю две полные бутылки воды.　

— Дима! Когда ты в последний раз пил?　

— Не помню.　

Пытаюсь открыть бутылку, но потные руки скользят, и Макс выхватывает её, на секунду касаясь моих пальцев. Это неожиданно и неприятно, и мы смотрим друг на друга, как будто оценивая нежелательный контакт. Оба остаёмся недовольны.　

Дима жадно выпивает полбутылки, я пересаживаю его поближе к себе, и мы делаем дренаж и гимнастику. Похлопываю по рёбрам, он наклоняется, откашливается, благодарно кивает.　

— Что я могу сделать? — спрашивает Макс с такой тревогой в голосе, что я приказываю себе забыть, кто он такой на самом деле.　

— Будем надеяться, что это из-за обезвоживания. На жаре и без жидкости Диме трудно откашляться. Но всё равно поедем в больницу, там сделают ингаляции посильнее.　

Макс благодарно кивает, радуется, что может хоть чем-то помочь. Сесть обратно за руль и гнать, гнать, гнать.　

Дима приканчивает бутылку и устраивается на моём плече.　

— Мне лучше, — сопит мне в руку. Дышит часто, но ничего страшного.　

— Поехали! — командую. — И включи кондиционер на пару минут. Слишком сухой воздух — это плохо, но в машине невыносимая жара.　

Макс несётся на бешеной скорости. Я пытаюсь его успокоить, но получаю в ответ только укоризненный взгляд.　

— Всё-таки хорошо, что вы друг друга терпеть не можете, — вдруг усмехается Дима. — Из вас вышли бы хреновые родители.　

— Фиговые, — автоматически поправляю я, и тут до меня доходит, что именно он сказал.　

— Почему? — неожиданно спрашивает Макс.　

Ошарашенная, я пытаюсь разглядеть его лицо в зеркале заднего вида, а Дима хихикает, явно довольный тем, что дядя задал этот вопрос.　

— Забыли напоить ребёнка, а теперь ещё и в аварию попадём на такой скорости, — смеётся он.　

— Ребёнок! — фыркаю я и напеваю мелодию из «Шрека». Макс снижает скорость и молчит.　

**********　

Макс несёт Диму на руках, спешит, а я бегу следом. В приёмном отделении мальчика сразу узнают, и я не знаю, хорошо это или плохо. Через десять минут он уже сидит у компрессорного ингалятора, а мы с Максом стоим рядом, как виноватые родители. Нам не хватает места, слишком тесно, слишком близко. Наше прошлое не умещается в крохотном лечебном кабинете.　

Дима довольно щурится, глядя на наши виноватые лица. Врач открывает дверь и разглядывает нас, как будто решая, кому не место рядом с ребёнком.　

— Это — Лара и мой дядя, — жизнерадостно объявляет Дима. Его явно развлекает наше вынужденное приключение.　

— Здравствуйте, Лара и дядя, — улыбается врач. — Как только процедура закончится, я осмотрю Диму как следует, но предупреждаю заранее — до утра мы его не отпустим. На всякий случай.　

Макс не находит себе места, в буквальном смысле. В кабинете слишком тесно.　

— Пойду узнаю про отдельную палату, — говорит он мне. МНЕ. Он МНЕ отчитывается.　

— Хорошо.　

Дима закатывает глаза и хихикает, глядя на наши неловкие расшаркивания.　

Врач пытается расшифровать ситуацию. Приходится пояснить, что я — медсестра, помогающая во время болезни бабушки.　

— О, понимаю! Не волнуйтесь, мы позаботимся о Диме. Можете идти.　

Вот так, запросто, врач отпускает меня, а я стою, взявшись за дверную ручку, не в силах её повернуть. Дима не смотрит на меня, но стискивает край стола так сильно, что побелели суставы.　

Полчаса назад мы попрощались, а теперь снова вместе, сильнее и ближе, чем раньше, слушаем пыхтение ингалятора.　

— Или останьтесь, — мягко говорит врач, читая мой потерянный взгляд.　

Я остаюсь, и мы с Димой выходим в комнату ожидания. Я беру детские книжки из неровной стопки и читаю вслух. Сказки для маленьких, детские истории. Других нет. Дима закатывает глаза и притворяется, что не слушает, но я чувствую, что ему это нужно. Иногда ему необходимо быть просто ребёнком, которому читают сказки, которого держат за руку.　

Повинуясь инстинкту, он доверяет мне свою слабость. Прижимается щекой к моему плечу и искренне шепчет: — Надеюсь, что маленькой Ларе станет лучше.　

Он дышит спокойно, ровно, и только блестящие глаза и осунувшееся лицо выдают, что сегодня что-то пошло не так.　

Особой популярностью пользуется книжка «Ты и твой первый горшок». Я читаю её три раза подряд, но останавливаюсь всякий раз, когда Дима смеётся слишком сильно. Прижавшись, он накручивает на палец мои волосы, и моя душа плачет, болеет грядущим расставанием.　

Макс заходит в комнату ожидания, и к нему обращаются все взгляды. Он слишком неуместен в этом крохотном мире игрушек, детских домиков и колясок. Как Годзилла***, ступающий по небоскрёбам.　

Он что-то быстро говорит медсестре и поднимает Диму на руки. Не успев высвободить пальцы, тот дёргает меня за волосы, и я падаю за ним, неловко размахивая руками. Макс подхватывает меня, и мы стоим все вместе, обнявшись, как семья. Самая невозможная в мире семья.　

Я подавляю в себе панику, стараюсь двигаться плавно, не пинаться в животном ужасе, чтобы не напугать детей. Отстраняюсь с резиновой улыбкой на губах, и мы идём в платную палату.　

«Всё хорошо, — твержу я себе. — Ничего не случилось».　

Только это не так. Я вру.　

Клянусь, Макс провёл губами по моему лбу.

**********

Мы не обсуждаем, почему я осталась, моё присутствие на удивление естественно. Себе я сказала, что не могу оставить больного ребёнка. Остальные причины, если они и есть — вне кадра.　

Диме досталась светлая, двухместная палата. Вторая кровать свободна. Макс поворачивает её к стене, и мы садимся на разных концах. Ждём, пока Дима устроится, потом включаем телевизор. Тупо смотрим мультики, остывая от событий дня. Макс звонит Людмиле Михайловне и рассказывает о поездке на косу. О больнице — ни слова. Смотрит на меня вызывающе, ждёт осуждения, но я согласно киваю, и у нас появляется общая тайна. Это мне не нравится.　

Потом Макс уходит за едой, а мы с Димой отправляемся на рентген. События сменяются так быстро, что я не успеваю думать. Забываю бояться. Макс приносит много еды, слишком много. Похоже, что он хватал с полок всё, что попало, не глядя, но я не прикасаюсь к покупкам. Выхожу прогуляться и перекусываю в маленьком кафе напротив больницы. Потом забегаю в магазин и, в качестве жеста если не примирения, то сосуществования, покупаю зубную пасту и три щётки. Возвращаюсь, кладу их на тумбочку и замечаю, что Макс считает их взглядом. Удивляется, снова проверяет, а потом смотрит на меня.　

— Это — всего лишь зубная щётка, — огрызаюсь я. Если б я знала, что Макс воспримет зубную щётку в качестве голубя мира, я бы обошлась без неё. К счастью, Дима не обращает внимания на нашу почти-перепалку.　

Пока Дима засыпает, я стою у окна, притворяясь, что смотрю фильм про мою жизнь. Не верю ни одной сцене, как ни кинь. Все события и повороты кажутся нереальными, вымученными режиссёром, и мне необходимо вклиниться в это безобразие и силой воли повернуть ход моей жизни. И я это сделаю, обязательно, я уеду из Анапы как можно скорее. Только вот почему меня одолевает уверенность, что я упускаю что-то важное?　

Одинокий фонарь покачивается на ветру усталым колокольчиком. Макс сидит так тихо, что я оглядываюсь в надежде, что он ушёл.　

— Я здесь, — раздаётся из темноты, и я киваю в ответ. Поцеловав Диму в прохладный лоб, сажусь на вторую кровать, на самый край. Подобрав ноги, прислоняюсь к стене и закрываю глаза. Всего на секунду, но даже не успеваю помолиться о спасении от кошмаров, как засыпаю.　

Просыпаюсь в три утра, в моё излюбленное время, но без крика. Всего лишь затекла рука. Обнаруживаю себя лежащей на боку лицом к стене, подобрав колени к груди.　

Я лежу? А где Макс?　

Осторожно оглядываюсь за спину и вижу его, тоже лежащего на боку. Он устроился как можно дальше от меня, почти свисая с кровати, чтобы не притронуться, не побеспокоить. Чтобы не помешать мне его ненавидеть.　

Два согнутых тела на одной постели. Как две запятые друг за другом. Досадная опечатка, сразу бросающаяся в глаза.　

Моим первым порывом было вскочить и выбежать из палаты или, в крайнем случае, лечь в ногах у Димы, но я заставила себя пересилить панику. Обняла колени, расслабилась и тут же услышала за спиной долгий выдох.　

Всё это время, пока я решала, что делать, Макс не дышал.　

**********　

— На снимках лёгкие без изменений, но раз у Димы поднималась температура, то закончим курс антибиотиков. Я бы подержала Диму здесь, но знаю, что вы — медсестра. Сами понимаете, в больнице можно подцепить всё, что угодно, так что выбор за вами. — Вспомнив, что я — не член семьи, врач повернулась к Максу. — Могу отпустить Диму домой, но только под бдительное наблюдение.　

— Домой-домой-домой, — весело заскулил Дима. — Пожжжаааалуйста! Ларочка — красавица, совсем не инопланетянка, возьми меня домой!　

— Тебе стоит поговорить с дядей, — возражаю я. Удивляюсь спокойствию своего голоса. Меня так глубоко засосало в эту ситуацию, что от страха ноют зубы.　

— Но ведь за мной будешь ухаживать ты, а не Максик! — спорит Дима, повиснув на моей руке.　

Дети быстро забывают о плохом. Всего несколько часов назад он отослал меня домой, а теперь просит остаться, и я хочу этого. Я, блин, хочу остаться с Димой. Рядом с ним в моей жизни впервые появилось что-то ценное, похожее на дружбу, как бы странно это ни звучало. Я впервые зациклена не на себе, а на ком-то другом, намного более значимом. Вот только, к сожалению, мне всё равно придётся уехать.

Жду реакции Макса. Если он откажет Диме или, наоборот, станет настаивать на моей помощи, это только распалит мою злобу. Но он гипнотизирует меня и молчит, оставляя решение за мной. Осторожен, как будто ходит по стеклу.　

— У твоего дяди могут быть иные планы, — не сдаюсь я, и Макс отрицательно качает головой. Еле заметно, чтобы Дима не увидел. Вот же…　

Макс интерпретирует мою неуверенность по-своему.　

— Димка, не канючь, Ларе действительно пора уезжать. Останемся в больнице ещё на денёк, нас не убудет. Заодно я научусь гимнастике и всему прочему.　

Дима пытается спорить, потом вдруг осекается, покусывая губу.　

— А что будет, если бабушка умрёт?　

Очевидно, что эта мысль посетила его впервые и сразу вылетела наружу, не успев как следует напугать.　

— Она уже вовсю ходит по отделению и всеми командует, так что не волнуйся, — натужно улыбается Макс. — Но в любом случае у тебя есть я.　

Приняв это как должное, Дима кивает: — Лара, если тебе действительно нужно ехать, я не обижусь. Только научи Максика гимнастике и дренажу. Мне нравится, как ты их делаешь.　

Макс оставил решение за мной, а я передаю его обратно. Смотрю на него и медленно киваю. Он благодарно улыбается, принимая моё согласие, и предлагает сделку.　

— Если Лара останется ещё на пару дней и поможет нам справиться, то потом мы с тобой отвезём её на вокзал.　

Я впервые увидела улыбку Макса и рассматриваю её с дотошностью медработника. Шрам тянет угол рта вниз, придавая лицу зловещее выражение. Максу неприятно моё внимание, и он проводит рукой по губам и отворачивается.　

Дима не замечает нашей неловкости. Он веселится, дёргает трубку ингалятора, и на его совсем ещё детском лице рисуется бесхитростное намерение нас помирить.　

**********　

Макс не предлагает подняться со мной в гостиничный номер, понимает, как это прозвучит, поэтому я иду одна. Быстро собираю вещи, сажусь на кровать и обескураженно смотрю по сторонам. Что со мной происходит? Во что меня засосало? События развиваются с такой скоростью, как будто всё это — часть предопределённого сценария. Не подумайте, я не против. Пусть судьба предложит мне свой вариант спасения, и я схвачусь за него обеими руками. Только вот пока что не могу представить ни одной благоприятной развязки.　

Опускаюсь на пол и тянусь за документами, спрятанными за ножкой кровати. Отлепляю пластырь и случайно надрываю обратный билет с открытой датой. Может, это знак? Может, судьба хочет, чтобы я осталась с Димой, потому что только он сможет подарить мне покой? Нет, это невозможно, по многим причинам. Одна из них — Макс.

Запихнув документы в карман, я придумываю, как спрятать их от Макса, и спускаюсь к ожидающей меня машине. Дима выпрыгивает наружу и радостно щебечет:　

— Ничего себе, гостиница! А сколько кроватей в твоём номере? А холодильник в нём есть? А ванная? А туалет какой?　

Макс загружает чемодан в багажник и щёлкает Диму по носу.　

— Эй ты, пациент, ты что-то больно весёлый!　

Дима забирается на сидение, кладёт голову на моё плечо и говорит:　

— Поехали домой, Лара!　

Клянусь, я не смогла сдержаться. Издала жалобный звук, что-то среднее между криком и плачем. Домой. Мы с Димой едем домой. Туда, откуда меня недавно выгнали.　

— Ты чего пищишь, Лар? — Дима удивлённо моргает.　

— Ноготь сломала. — Вру и при этом упорно, очень упорно не смотрю в зеркало заднего вида, в котором отражаются глаза Макса.　

Моя комната не изменилась, даже постель всё ещё смята, да и сам дом как будто замер в ожидании нашего возвращения. Мы с Димой делаем гимнастику, а Макс внимательно следит, записывая и фотографируя на телефон. Потом они устраиваются на диване в гостиной, уткнувшись в планшеты, а я отправляюсь на кухню, чтобы проверить ситуацию с провизией.　

— Лара.　

Моё имя в исполнении Макса звучит, как предупреждение.　

— Слушаю.

— Вечером ко мне придут знакомые. Я бы отменил, но дело в том, что меня уже пару дней не было на работе, а они…　

— Не меняй свои планы из-за меня.　

— Я хочу, чтобы ты знала, что того мужчины в моём доме больше не будет.　

Это — не его дом и не мой тоже. Особенно не мой.　

— Как угодно.　

— Ты ведь знакома с Игорем? Он вернулся из командировки и зайдёт проведать Диму.　

Недом, а проходной двор. Игоря видеть не хочется, он любопытный и навязчивый. А ещё он задаёт слишком много вопросов, на которые мне и самой хочется знать ответ.　

Макс видит мои мысли так ясно, как будто они отпечатываются на экране в ленте новостей.　

— Если хочешь, я попрошу Игоря зайти в другой раз, — предлагает он, потом добавляет: — Когда тебя не будет дома.　

— Нет, не стоит. Пусть навестит Диму.　

Мне не нужна помощь, я справлюсь сама. Поправка: мне не нужна его помощь.　

Холодильник почти пустой, но ехать в магазин не хочется. Сразу возникнет вопрос: кто поедет, с кем, на машине или на такси. Намного проще заказать на дом. Никаких споров, нужен только планшет и несколько минут моего времени. Я делаю знак, чтобы Макс посторонился, но он не двигается.　

— Лара, я думаю, что нам стоит поговорить.

Внутри что-то обрывается, и я понимаю, что никогда не буду к этому готова. Никогда.　

Я втёрлась в их жизнь, переехала в их дом и при этом напряжённо жду катарсиса. Вот он, мой шанс. Казалось бы, в чём дело? Почему бы не поговорить по душам? Почему бы не высказать всё, что гноилось в моей душе долгие годы? Ведь именно этого я и ждала: слова или поступка, которые выпустят из меня прошлое, излечат и научат жить дальше.　

Но, к сожалению, таких слов не существует. Даже самое искреннее «извини» не поможет. Наоборот, оно только усилит боль. Ненависть не приведёт к спасению, но ничего другого во мне нет. Поэтому я отступаю и прижимаюсь спиной к дверце холодильника.　

Говори, — неохотно разрешаю.　

Макс совершенно неподвижен, как манекен, даже не моргает. Смотрит на меня и молчит. Из гостиной доносится потешная мелодия компьютерной игры, ветер хлещет окно ветвью, а между нами натянулась тишина. Та, которую не нарушить, ибо нет слов, которые не страшно произнести.　

Прищурившись, Макс склоняет голову и уходит.　

Он не смог найти слов.

Я ухожу в свою комнату, достаю планшет и заказываю еду в интернет-магазине. Потом звоню им и пытаюсь разжалобить продавца историей о больном ребёнке, чтобы получить срочную доставку. Ловлю себя на мысли, что всё это слишком буднично, что я выпала из драмы, в которой однажды играла главную роль. Улыбаюсь этой мысли.　

Моя новая роль кажется забавной, хотя и неудобной, как чужая обувь. Я — «вторженка» в чужую жизнь и чувствую себя странно. Я привыкла существовать вне жизни и умею притворяться так, что мои действия выглядят вполне достоверно. Но здесь, рядом с моим маленьким другом всё на удивление реально и буднично.　

Я долго нежусь в душе, надеваю платье и, забросив грязную одежду в стиральную машину, отправляюсь проведать Диму. Искать его не пришлось, он по-прежнему валялся на диване и лупил одноглазых бандитов на игровой приставке.　

— Поиграй со мной, а то скучно, — просит он.　

Я усаживаюсь рядом и пытаюсь разобраться в игре. Неожиданно оказывается, что у меня незаурядные способности к стрельбе, и тогда мой маленький друг коварно усмехается и достаёт спортивную игру. Олимпийские игры. Спорт — дело серьёзное, и меня захватывает так, что я не слышу, когда привозят еду. Нас засасывает в игровую воронку на несколько часов. Когда я захожу на кухню, чтобы заварить чай, обнаруживаю, что Макс разложил покупки по местам. Продукты в холодильнике, фрукты сверкают влажными боками в вазе на столе. Макс старается. Он не знает, как заслужить моё прощение, а я не знаю, для чего оно ему нужно. Меня это раздражает, потому что мне всё труднее его ненавидеть. А иначе я просто не знаю, как жить.　

— Ты здорово играешь, — говорит Дима. Он пьёт лимонад, а я — чай, и мы играем в теннис, не сходя с дивана. — У тебя дома есть ХЬох… ну… игровая приставка?　

— Нет, — я напрягаюсь, предчувствуя следующий вопрос, и он, конечно же, не заставляет себя ждать. Странно, что Дима не настоял на ответе раньше.

— Где ты живёшь?　

Допиваю чай и поворачиваюсь к нему, чтобы посмотреть в глаза. Между нами не должно быть лжи.　

— Пока не знаю. Как только я наведу порядок в моей жизни, то напишу тебе письмо.　

Удивительно, но он понимает. Серьёзно кивает в ответ и верит, что именно так и будет.　

— И тогда скажешь, где живёшь?　

— Обязательно. Если захочешь, то сможешь меня навестить.　

— А у тебя приставка будет? — Дима раздумывает, не хочет давать пустых обещаний. Ребёнок и взрослый в одном человечке.　

— Будет.　

Когда я наведу порядок в моей жизни, у меня будет всё, даже игровая приставка.　

— Тогда приеду. А тебя… — Дима крутит в руках стакан, вытирает влажную руку о футболку и оглядывается на дверь, — тебя действительно похитили?　

Шепчет.　

Между нами не должно быть лжи.　

Кроме этой.　

— Да, меня похитили, но всё будет хорошо.　

Приоткрыв рот, Дима сосредоточенно размышляет. Мне нетрудно догадаться, как разгулялась его фантазия: бронированные машины, погони, сирены — и я, связанная, с кляпом во рту. В его воображении — боевик. Дима хмурится и смотрит на меня с сомнением, не понимая, как после всего этого я могу сидеть в его гостиной.

А я только рада тому, что он отвлёкся и больше не задаёт личных вопросов. Отодвигаю чашку и возвращаюсь к игре.　

На самом деле меня не похищали. Я сама пошла, добровольно, но я скорее перегрызу запястья, чем признаюсь в этом Диме.　

**********　

Игорь пришёл с подарками. Настольными играми, шоколадом и даже воздушными шарами. Димка фыркнул и тут же выпустил их в небо, бормоча: «Я не ребёнок». Толкаясь друг о друга, они полетели в сторону моря.　

— Скоро их прибьёт к берегу, — приобняв меня за плечи, пробормотал Игорь. — В детстве мы выпускали шары, прикрепив к ним свой адрес в надежде, что получим письмо с другого берега. Выигрывал тот, кто первый получал ответ.

Проводив шары взглядом, мы вернулись на кухню. Да, так случается, что тебя прибивает к неизвестному берегу. Вот только на мне нет обратного адреса, поэтому вскоре придётся придумать для себя новую жизнь. Новое назначение.　

Пока я заваривала чай, Игорь бесстыдно шарил по мне взглядом, на стесняясь присутствия ребёнка. Он и раньше задавал слишком много вопросов, но в этот раз превзошёл самого себя.　

— Я не понимаю, почему ты всё ещё здесь, Лара? Ты же сказала, что уезжаешь? Ты сбросила звонок, не захотела со мной разговаривать. Почему? Почему ты не могла всё нормально объяснить? Почему ты вернулась?　

Вопросительный монолог длился нестерпимо долго. Наконец, Диме надоело слушать заунывные вопросы.　

— Лара здесь, потому что я болею. Ясно?　

— Ясно, — осёкся Игорь, но его взгляд транслировал противоположный ответ.　

Гости Макса расположились в беседке, как и пару дней назад, только в этот раз среди них не было женщин. Допив пиво, Макс зашёл на кухню и положил на стол меню.　

— Выбирайте, кто что будет на ужин, и я закажу.　

Дима схватил меню и радостно подпрыгнул на табуретке, предвкушая вкуснятину. Не думаю, что Людмила Михайловна часто разрешает ему заказывать пиццу. Игорь перевёл взгляд с меня на Макса и скрестил руки на груди. Невозможно не заметить, что мы старательно избегаем друг друга, и Игорь насторожился. Неправильная догадка зародилась в нём, тут же преображая добродушное лицо.　

Дима выбирает пиццу с острым перцем, и мы с Максом одновременно говорим: «Это слишком остро». Обычные люди засмеялись бы, но не мы. Мы морщимся от неловкости. Игорь чувствует напряжение, пытливо заглядывает в мои глаза и остаётся недоволен увиденным.　

— Я уехал всего на несколько дней, — злобно цедит он, и я притворяюсь, что эти слова обращены к кому-то другому. — Так успел же, гад…　

Макс не отвечает на обвинение, придвигает меню ближе ко мне, но я демонстративно отхожу к окну.　

Игорь грязно ругается и выходит из кухни.　

— Вымой рот с мылом! — кричит Дима ему вслед.　

Мужчины едят в беседке, а мы с Димой — на кухне. Я запекла рис с овощами и ем, прислонившись к холодильнику.　

— Стоя есть неприлично, — заявляет Дима, но я не двигаюсь. Отсюда мне видно беседку, тарелки с остатками пиццы, пустые бутылки на столе и Макса, который не сводит глаз с кухонного окна. Ему так же тяжело, как и мне, и это доставляет мне извращённую радость.　

После гимнастики и ингаляций Дима отправляется спать, а я стою на кухне, выключив свет. Теперь я могу смотреть на Макса, не боясь быть замеченной. Разглядывать, выискивая в нашей встрече моё спасение. За эти дни я настолько к нему привыкла, что его присутствие не пугает.　

Подхожу к раковине, чтобы вымыть бокал, и слышу глухой голос за спиной.　

— Любуешься на него? Мне шанс не дала, а ему — да?　

Я не успеваю обернуться, как Игорь подходит вплотную и придавливает меня к раковине. От него разит спиртным, смесью пива и водки, а бугор в штанах заявляет о намерениях, которые вызывают во мне ужас. Он трётся о моё бедро, потом устраивается сзади, пока я тщетно пытаюсь сделать вдох. Сжимает мои плечи, сопит, задирает платье.　

— Он тебя трахает, да? Прямо в этом доме? Что он даёт тебе такого, чего я не мог дать? Сука…　

Я ошиблась, решив, что он — хороший парень. Я ошиблась в очередной раз. Доверять нельзя никому.　

В голове — белый шум, слова Игоря растворяются в нём, я немею. С огромным усилием вытаскиваю себя из паники, разбиваю бокал о раковину и тыкаю осколком в его руку. Изо всех сил.　

Самое удивительное, что Игорь не кричит, а просто исчезает. Дёргается от чужого удара и оседает на пол с глухим стуком, как мешок картошки, оставляя меня окутанной запахом тёплой крови.　

— Тебя нельзя ни на минуту оставлять без присмотра.　

Макс протягивает руку, чтобы одёрнуть задранное платье, но, передумав, отступает. И вот тогда на меня наваливается паника. Жёсткая, нещадная, искры-в- глазах, лёд-на-коже паника. Не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть. Оседаю, хватаюсь за кран, хриплю, и тогда Макс подхватывает меня на руки, бормоча: «Да что ж ты, право слово». Несёт куда-то, не зажигая свет, потом останавливается.　

— Пахнет кровью. Ты ранена?　

Я не могу ответить.　

Макс включает свет и вскрикивает от ужаса. Зрелище ещё то: я вся в крови, хотя и не своей. Силюсь сделать вдох и тру шею и грудь окровавленными руками. Не удивлюсь, если эта сцена будет ему сниться. Что ж, как говорится, 1:1.　

Макс сажает меня на стол у раковины, удерживает одной рукой, а другой включает тёплую воду. Проверяет её температуру, как будто я — маленький ребёнок.　

— Опять ты бьёшь в раковине стекло. У тебя что, хобби такое? — мягко усмехается он, оправившись от шока. Я не отвечаю, а смотрю в его глаза, потому что в этот момент они — якорь. Без его взгляда меня совсем снесёт паникой. Макс чувствует мой ужас и легко поглаживает запястье большим пальцем. «Шшш», — в полуулыбке прикрывает глаза, успокаивает, выжимает полотенце и стирает кровь с шеи и рук. Проверяет каждый пальчик, находит порезы, осторожно прислоняет меня к окну и достаёт пластыри. Я слежу за ним так внимательно, что глазам становится больно. Всё смешалось в моей голове, я больше не знаю, чего и кого бояться.　

Закончив, Макс поворачивается и отталкивает неподвижное тело Игоря ногой.　

Вот такой он — нежность и убийственная холодность в одном человеке, и мне теперь знакома вся эта смесь.　

— Вроде заклеил все царапины, — говорит Макс и смотрит на меня, оценивающе и сурово. Видит распахнутые глаза с остатками паники, искусанные губы и растрёпанные мысли. Мне хочется что-то предпринять, очень решительное, но я не знаю, что. Поблагодарить его за спасение? Убить за прошлое?　

— Он жив? — умудряюсь спросить я, кивая в сторону Игоря. Всё-таки я — медработник.　

— К сожалению, да. Он оклемается через пару минут, так что пойдём.　

Макс бросает неуверенный взгляд в сторону моей комнаты, потом кивает своим мыслям и несёт меня наверх, в детскую. Усаживает в кресло рядом с Диминой кроватью, закрывает пледом, несмотря на жару, и наклоняется к самому уху, чтобы не разбудить племянника.　

— Я попрощаюсь с ребятами и вернусь. Пока ты здесь, я буду прямо за дверью, так что спи и ничего не бойся.　

Ничего не бойся.　

От моей жизни можно сойти с ума.　

Я раздумываю о его словах, когда слышу рядом возню и шорох простыней. Дима сонно потягивается и дёргает меня за руку.　

— Он тебя спас?　

— Что? — не понимаю я.　

— Я слышал крики и шум на кухне. Максик тебя спас, да?　

— Да.　

Да, он меня спас.　

— Вот видишь! — удовлетворённо сопит Дима и снова засыпает. Нет. Нет. Нет. Это не считается.　

Я дремлю в кресле, поджав ноги, и размышляю о том, что мне совсем не страшно. Меня не волнует, что случилось с Игорем, несмотря на то, что Макс его ударил, причём очень сильно. Судя по крикам, которые долетают до детской, Игорь жив и очень зол, но эта мысль не задерживается в моём сознании.　

Я больше не боюсь чёрного взгляда Макса, его давящего присутствия и даже того, что ждёт меня дальше. Я больше не боюсь. Может, это и есть катарсис?　

Когда я отправилась в свою комнату, было уже за полночь. Как и обещал, Макс сидел в кресле в комнате напротив и читал газету. Кивнув ему, я прошла мимо, не спрашивая об Игоре. Мой сосед по вагону остался в прошлом, как и всё остальное.　

**********　

…- Двигайся! Слышишь, что говорю? А ну быстро пошла, а то убью! — Взбешённый шёпот, тычок под рёбра, и Олави тащит меня за волосы.　

Ноги не слушаются, я всё ещё чувствую на себе взгляд чудовища. Только бы он меня не нашёл! Только бы не выбежал в сад, чтобы забрать меня себе.　

— Я его боюсь! — шепчу в ответ, и Олави больно дёргает меня за волосы и волочит по низкому кустарнику.

— Быстро! Меня надо бояться, а не его! Поднимайся!　

Карабкаюсь на ноги, хватаюсь за его брюки и тут же получаю весомый удар в лицо.　

— Совсем дура, что ли, ты чего встала в полный рост? Молчи и быстро двигайся за мной. Если нас остановят, скажешь, что мы просто гуляем. Поняла?　

Да.　

Просто гуляем. Я полураздета, вымазана в земле, вся в занозах, с разводами косметики на лице.　

Мы бежим вдоль заборов на полусогнутых ногах. Ремешок босоножки цепляется за куст и лопается, но у нас нет времени на остановку. Я хромаю, но стараюсь не отставать. Прямо «Золушка» на новый лад. Олави заталкивает меня в машину и бьёт наотмашь. Я покорно принимаю наказание, потому что за эти несколько дней привыкла к тому, что он винит меня во всём. Отлетаю к противоположной двери, прикусываю язык и сжимаюсь в комок, надеясь стать невидимой.　

Олави поворачивается к водителю и кратко объясняет: — Нас подставили. Ребята меня прикрыли, но их взяли, и машина срывается с места. Убедившись, что за нами нет погони, Олави снова занялся мной. — Дура! Ты зачем орала? — Когда он входит в раж, то кажется невменяемым. Разительный контраст с холёной внешностью успешного мужчины. — Совсем свихнулась? Только пискни, я тебя… — Перед глазами блестит нож. Олави нравится угрожать мне ножом, он наклоняется ближе, усмехается, впитывая мой страх. Задирает юбку, смотрит на трусики и довольно улыбается. — Он не успел тебя трахнуть, да? Вот же, мудак…　

Снова бьёт, но уже не так больно.　

— Приведи себя в порядок, и чтобы ни звука, пока не окажемся в поезде. Поняла?

Кто-то оборачивается с переднего сидения и протягивает Олави таблетку. Он пытается впихнуть её между моих сжатых губ, потом нажимает на щёки, и я открываю рот, невольно заглатывая горечь. Олави смеётся, и я изо всех сил кусаю его за палец. Вкладываю в укус всю свою ненависть. Олави грязно ругается и бьёт меня по щекам, по груди, куда попало.　

— Не по лицу, Олави! — раздаётся спереди. — Нам ещё через вокзал её вести!　

Машина останавливается, меня волокут, потом несут, а вокруг — кисель. Гоязный пёстрый кисель, кишащий расплывчатыми образами…»　

— Проснись! Эй, Пар, слышишь? Подвинься!　

Вскакиваю на постели, испуганно моргаю и беру протянутый мне стакан.　

— Пей, это вода, — говорит Дима. — Ну, ты орёшь! Соседи будут жаловаться.　

Он стоит у кровати со своим одеялом в руках. За окном — рассветное марево, любимое время моих кошмаров — три часа утра.　

— Давай, подвинься. Кровать-то двуспальная, а ты поперёк разлеглась.　

— Спасибо, Дима, но я не хочу тебя беспокоить.　

— Мне не сложно, — он забирается в кровать. — Я сделаю так, что твои кошмары исчезнут.　

Вытираю пот со лба, послушно двигаюсь, и Дима устраивается на кровати со своим одеялом.　

— Девчонки всегда перетягивают одеяло на себя, поэтому я принёс своё, — деловито объясняет он, и страх уходит. Кошмар отступает, образ Олави рассеивается, впитываясь обратно в память, и остаётся только горечь во рту. Я иду в ванную, чтобы умыться, и останавливаюсь, как вкопанная. Макс, всё ещё полностью одетый, стоит в дверях, прислонившись к косяку. Я ежусь под его взглядом, хотя он смотрит мне в лицо, не спускаясь ниже. Одёргиваю пижаму и продолжаю путь.　

Может, сказать ему, что в этот раз я кричала не из-за него? Нет, не стану.　

Когда я возвращаюсь из ванной, он устроился в кресле и прикрыл глаза. Не доверяет мне? Боится оставлять наедине с Димой? Неужели он всё ещё думает, что я смогу причинить ему вред? Обида накрыла меня, ранила, и я завернулась в простыню и закрыла глаза. Дима уже сопел, обняв подушку, своим присутствием отгоняя мои кошмары. Я же лежала без сна, глядя на розово-синий рассвет.　

— Спи, я буду рядом, — тихо сказал Макс.　

Он думает, что мой кошмар связан с Игорем?　

— Нет, не надо, — поднимаюсь на локте и поворачиваюсь к нему. А вот теперь он разглядывает мою грудь, плечи, живот, потом с трудом отрывает взгляд и смотрит мне в глаза. — Я не боюсь. Игорь меня не напугал.　

Я лгу, но мне нравится быть автором этой лжи.　

— Я знаю, что Игорь тебя не напугал.　

— Иди к себе.　

— Если не возражаешь, я бы хотел остаться здесь, на всякий случай.　

— Ладно. — Отворачиваюсь и устраиваюсь на подушке. — Извини, что я вас разбудила.　

— Я должен был это услышать, — говорит он.　

— Что?　

— Твой крик.　

**********　

— Мой дядя из-за тебя Игоря порвал!　

— Что? — не понимаю я, сонная, прячась под подушкой от яркого света.　

— Порвал Игоря, представляешь? Я подслушал, как Максик разговаривал по телефону. — Полностью одетый, Дима залез на кровать и ткнул мне в лицо надкусанную булочку. — С изюмом! Хочешь попробовать?　

— Нет, спасибо. Что значит «порвал»? Что это вообще за слово такое?　

— Игорь в больнице, мой дядя его порвал.　

— Порвать можно платье или брюки, но не человека. Дурацкий жаргон! — я злюсь, всё ещё сонная. Умею же я ввязываться в ситуации! — Объясни толком.　

Доев булочку, Дима стряхнул крошки на простыню и слез с кровати.　

— Я уже всё тебе объяснил. Макс порвал Игоря, и тот попал в больницу. Он ужасно злится, угрожает Максу и даже написал заявление в полицию.　

— И что теперь? — Смотрю на подушку, борясь с желанием швырнуть её в окно и закричать.　

Что-что? Ничего. Угрожать моему дяде нет смысла, он сильный. Сказал, что сам справится, и чтобы твоего имени никто не упоминал.　

Вот и началась самодеятельность.　

— А где твой дядя сейчас? — спрашиваю вкрадчиво, готовясь к решительным действиям.　

— В своей комнате. А что? — хитро улыбаясь, Дима застыл в дверях.　

— Я его порву, — устало говорю я, сползаю с кровати и направляюсь в душ.　

Когда я заглянула в его комнату, Макс разговаривал по телефону, бросаясь односложными фразами. «Нет. Нельзя. Скоро». Увидев меня, он нажал отбой, не предупредив собеседника.　

— Гимнастику сделали, лекарства приняли, температуры нет, — кратко доложил он.　

— Адрес полиции и номер дела, — потребовала я.　

Макс сощурился и вздохнул.　

— Дима. — Догадался, откуда у меня информация. — Это — не твоё дело, Лара, не лезь.

— Неужели? — иронизируя, постукиваю босоножкой по ковру. Этим утром я постаралась: нарядилась и уложила волосы, предвкушая, как буду подавать заявление на Игоря. С полицией, хотя и не местной, у меня связаны не самые лучшие воспоминания. Это если выражаться мягко, а если напрямую… Не будем об этом. Поэтому я решила разыграть полноценный спектакль. Платье, высокие каблуки, немного косметики. Макс оценил мои старания, взгляд так и норовит сползти по телу, но всё это не для него. — Мне нужен адрес полиции и номер дела. — Требовательно щёлкаю пальцами.　

— Нет. Не лезь в мои дела.　

Разворачиваюсь так быстро, что юбка закручивается вокруг ног.　

— Стой! — Макс идёт за мной следом и норовит выхватить телефон, пока я вызываю такси. Задевает меня бедром, прижимает к стене и хватает за запястье. В телефоне женский голос настойчиво желает доброго дня, а мы стоим, сцепившись взглядами, почти не моргая. — Лара, не надо, прошу тебя, — просит уже мягче. Взгляд порхает по моему лицу и оседает на губах, и в этот момент мне кажется, что чудовища никогда не существовало, что прошлое мне приснилось. — Не надо, — повторяет шёпотом. — Я сам. Позволь мне хоть что-то сделать. Хотя бы разобраться с Игорем. — Склоняется к моим губам, смотрит только на них и хмурится. Знает, что я его остановлю.　

Дыхание Макса ласкает губы, поглаживает подбородок. Это — чужое тепло. Дыхание врага.　

Я отталкиваю его, и он тут же отступает, забирая мой телефон.　

— Хорошо, я не поеду в полицию, но поговорю с Игорем, — соглашаюсь я под влиянием момента.　

— Нет! Он не в себе, и я тебя не пущу.　

— С какой стати?　

— Не пущу, прими это как данность.　

— Отдай мой телефон.　

— Зачем?　

Протягивает, и я кивком указываю на его комнату. Закрываю за нами дверь, сажусь в кресло и звоню Игорю. Нажимаю кнопку, чтобы Макс слышал наш разговор.　

— Это ж какие надо иметь нервы, чтобы мне звонить, — шипит Игорь. — Я в травмпункте. Этот идиот пробил мне…　

— Заткнись. Слушай внимательно, я не шучу. Нашу проводницу звали Анисимова Тамара Юрьевна, она живёт в Краснодаре, у меня записан её адрес. Ты доставал меня ещё в поезде, заходил в купе без спроса, и она это подтвердит. Сейчас я поеду на вокзал, найду тех, кто дежурил в день моего приезда, и они подтвердят, что ты за мной следил и заставил сесть в твою машину. Я напишу заявление о попытке изнасилования и растрезвоню об этом на всю Анапу, причём в таких красках, что твоя фотография появится на первых страницах газет. Макс станет героем, спасшим бедную девушку. Как тебе такая перспектива? Книголюб.нет

— Сука, — отозвался Игорь без промедления.　

— Уж не кобель, это точно. Вопросы есть?　

— Есть. Почему он? Почему не я? Ты даже представить себе не можешь, что он за человек. Хотя знаешь, так даже лучше, это и будет твоим наказанием. Пусть он вывернет тебя наизнанку, разрушит твою жизнь, и тогда мы будем квиты.　

Я засмеялась. Ей-богу, просто взяла и засмеялась в ответ. Мою жизнь можно смотреть, как кино, только нужно запастись целой горой попкорна. И салфеток.　

— Очаровательно. Молодец, Игорь, отомстил. Даю тебе тридцать минут, чтобы забрать заявление. Мне ехать в полицию?　

— Нет.　

Ледяное, ненавидящее «нет».　

Игорь отключился, а я посмотрела на Макса. Моя выходка его не порадовала, но он молча ждал, что я предприму дальше. Хочет заработать прощение, видишь ли. «Я сам. Не лезь в мои дела». Альфа чёртов. Ищет для себя отпущения грехов. Нет уж, не выйдет, я всё сделала сама, а он пусть и дальше мается.　

Ох.　

Душа кричит от напряжения, я больше не выдержу. Ведь чувствую, что способна подарить ему прощение прямо сейчас, и от этого мне самой станет легче, но не могу. Говорят, прощение лечит. Так вот: мне придётся найти другой путь к спасению. В другом месте. Не здесь. Не с ним.　

Осознание этого ударило меня, как молния. Я должна уехать, срочно, иначе я буду болтаться на грани прощения, мучая и Макса, и себя. Да и Диму заодно.　

— Обещай, что сообщишь, если Игорь не заберёт заявление.　

— При условии, что ты ответишь на один вопрос. Игорь действительно приставал к тебе в поезде?　

— Да и нет, — выкрутилась я. — Он пытался за мной ухаживать, по-хорошему. Он из тех парней, кто слетает с катушек, только если им отказывают.　

— «Только если»! Надо было бить сильнее.　

Макс говорит так гневно, как будто нас соединяют трепетные чувства. На самом деле он всего лишь ищет прощения, хотя и не понимаю, зачем. Такие, как он, не ищут, они берут силой.　

— Давай не будем притворяться, нам это не к лицу. Я уеду завтра утром, до вокзала доберусь сама. Дима в полном порядке, так что волноваться не о чем. С ингаляторами мы разобрались, с гимнастикой тоже.　

— Что ты скажешь Диме?　

— Он знает, что мне нужно привести в порядок мою жизнь.　

— Удачи, — просто говорит Макс и отворачивается к окну.　

Я иду прочь. Сгораю от желания остаться, и эта мысль корёжит меня. Хочется причинить Максу боль, потому что… потому что он не такой, как я себе представляла. Не такой, как я придумала. Я не могу больше винить Макса за прошлое.　

Останавливаюсь в дверях, оборачиваюсь для пущего эффекта.　

— Ах да, совсем забыла. Ещё раз дотронешься до меня, и я выцарапаю тебе глаза.　

**********　

Я уезжаю на следующее утро, после бессонной ночи, проведённой в беседке, и короткого прощания с Димой. Он улыбается и болтает о грядущих встречах. А я коплю слёзы, одну за другой, и удерживаю в себе, чтобы выплеснуть по дороге на вокзал, к ужасу таксиста. Сажусь на поезд, выхожу на небольшой станции, запутываю следы, как истинный параноик. Никому не доверяю и не собираюсь. Особенно Максу. Пересаживаюсь, еду на автобусах и такси и, наконец, после долгих часов пути, прибываю на место.　

Домой.

Глава 4. Дом. Любимый дом

Место, в котором я родилась, вам не знакомо. Его название не вызовет никаких ассоциаций, кроме скуки. Один из тех крохотных городков, в которых по прибытии на вокзал можно сказать водителю такси: «Отвезите меня в гостиницу», и он не спросит, в какую, так как гостиница всего одна. По крайней мере, так было во времена моего детства. В моём городке существуют такие понятия, как «главная улица», «центральный клуб» и «большой город». Последнее словосочетание — самое главное, ибо молодые жители таких городков делают всё возможное, чтобы попасть в «большой город».　

Хватит кавычек, и так всё понятно.　

— В гостиницу, — попросила я таксиста, удивлённо понимая, что ничего не могу поделать с внезапно проснувшейся во мне гордостью. Ведь я стала жительницей большого города. Это генетика, что ли? Мы запрограммированы гордиться тем, что попали в большой город, создали себя, доказали, что мы ничем не хуже тех, кто там родился.　

Только вот в моём случае эта гордость неуместна, но, тем не менее, я смотрю по сторонам с чувством противного превосходства. Стайка девиц с подтаявшим макияжем толпится на солнце, поглядывая на проходящих парней. Старушки сплетничают в сквере. Мне кажется, что я узнаю их всех, хотя и понимаю, что это невозможно, так как прошло восемь лет. А вот и улица, на которой я родилась, одна из главных, ведущая к химзаводу. Я могу пройти по ней с закрытыми глазами и описать каждый дом. Отдаю таксисту деньги и захожу в гостиницу, впитывая характерный запах застоялого воздуха и пыли.　

— Вы бронировали? — важно спрашивает дородная дама, на бюсте которой почти горизонтально лежит значок с надписью «Администратор Мария».　

Бронь? Здесь?　

— Нет. — Разыгрываю спонтанную сцену: наклоняюсь ближе и затравленно оглядываюсь через плечо на совершенно пустую улицу. — Я только что ушла от мужа, не успела ничего взять, кроме денег и пары тряпок. Пусть пострадает, козёл. Если позволите, я заплачу наличными за неделю вперёд.

— Паспорт есть? — шлёпнули губы морковного цвета. Во взгляде Марии я не заметила сочувствия. А вот алчность при словах «заплачу наличными» — да.　

— Не успела взять. Я заплачу любой штраф, только помогите мне, пожалуйста, — жалобно всхлипываю и достаю кошелёк. Администратор впивается глазами в банкноты, и я понимаю, что она запишет меня под любым именем. — Если можно, я бы хотела остановиться в номере 213.　

Мария удивлённо моргает, и я шепчу, делюсь с ней секретом.　

— Говорят, это число приносит удачу.　

Она будет думать об этом, когда я уйду. А когда выселюсь, она зайдёт в номер 213, чтобы осмотреться, посидеть на кровати и отколоть себе кусочек удачи.　

В маленьких городках — свои правила, свой распорядок, и я хочу подстроиться к сердцебиению его жизни до того, как знакомые узнают, что я вернулась. Я ещё не очухалась от Анапы, а теперь мне предстоит самая сложная из возможных встреч — с родителями. Детективное агентство предоставило общие сведения — они живы, отец работает, не переехали. Больше спросить некого, для друзей и знакомых многообещающая выпускница Лариса Оленьева всё равно что умерла. Восемь лет. Не спорю, я могла связаться с родителями заранее, но на это не было сил. Не знала, что сказать. Слишком много объяснений, ошибочных слов и страхов встали на пути. Лицом к лицу — только так можно достичь катарсиса.　

— А теперь у меня есть силы, — уверенно и громко солгала я, затаскивая чемодан на второй этаж. Лифт не работал.　

Номер 213. Надо же, какая удача. Однажды я уже входила в него, счастливая и полная надежд.　

Несмотря на солнечный день, вид из окна удивил безрадостностью, и я резко задёрнула занавеси. Карниз жалобно скрипнул, стряхивая на ковёр пластмассовые кольца.

Сначала душ, потом всё остальное. Шляпа, очки, кеды, неприметная одежда, бокал вина и только тогда — прогулка по городу. В шесть вечера я распутала наушники и, слушая любимые песни из прошлого, устроилась на детской площадке перед родительской пятиэтажкой.　

Есть вещи, которые не меняются. Есть люди, которые не меняются. Например, мой отец. Его жизнь рассчитана и поминутно распланирована, как расписание поездов. Она временно сошла с рельсов после побега дочери, но потом вернулась на место, списав случившееся на форс мажор.　

Так и есть, всё по расписанию.　

Шесть пятнадцать. Появляется отец с кожаным портфелем, он рассеянно жестикулирует и разговаривает сам с собой, как и раньше. Где-то рядом должен быть агент личной охраны, телохранитель, которого я наняла для родителей ещё до начала отпуска. На всякий случай. Они об этом не знают. Я предупредила агентство, что требуется негласная защита. Как можно объяснить родителям безумие моей жизни? Никак.　

Шесть двадцать. Отец выходит на улицу с собакой, незнакомой. Значит, Тулька умерла. Жалко до слёз. Знаю, что уж она-то точно обо мне скучала.　

Отец прошёл совсем рядом, с трудом удерживая пса, не давая тому гадить на детской площадке. Постарел, но в остальном не изменился. Гордая осанка и серьёзное лицо человека с привычкой раздавать приказы и нести всю ответственность на себе — характерный образ директора школы. В памяти всплыла Людмила Михайловна, и я улыбнулась. Они с отцом немного похожи.　

Отец даже не посмотрел на меня, прошёл мимо, отчитывая собаку:　

— Ульрик, ты меня разочаровываешь. Мы же договорились — сначала дойдём до сквера, а уж потом ты сделаешь свои дела.　

У моего отца полно разочарований, в том числе и я.　

Я сижу на площадке до темноты, придумывая, что именно скажу родителям. В голове — ни одной мысли, даже толком не могу вспомнить, зачем приехала. Уж точно не для того, чтобы сказать им всю правду. Восемь лет разлуки — и не найти слов. Некоторые вещи не произносят вслух, потому что они слишком невероятные, чтобы уместиться в обычный разговор.　

Прихватив кусок пиццы из забегаловки, я вернулась обратно на площадку и сидела там до позднего вечера, потому что мне очень хотелось увидеть маму. Она вышла в девять тридцать, едва различимая в темноте, но такая любимая. Моя, но уже немного незнакомая. Идёт по-другому, согнувшись, мелкими поспешными шагами. В свете фонаря я разглядела короткую стрижку и лишний вес. Что-то приговаривает собаке так нежно, как будто она — ребёнок. А я стою в темноте и шпионю за ними, сминая в руках панаму. Не сдержалась, шагнула за мамой, протянула руку.　

Нет, я ещё не готова к встрече. Сначала нужно вспомнить, зачем я приехала, почему выбрала именно это время. Я должна подвести черту подо всем, что произошло в Анапе, и приготовиться к тяжёлому разговору.　

Мне срочно нужно напиться, забраться в постель и проспать до утра, без снов. Но я выполняю только один пункт этого плана — покупаю бутылку вина. Собираюсь вернуться в гостиницу и оставаться там инкогнито, но ноги сами несут меня к школе. Сажусь на сглаженные временем ступени, пью прямо из горлышка и отдаюсь воспоминаниям. Как и раньше, все фонари вокруг школы разбиты, поэтому ничто не нарушает моего одиночества. Свет в окнах соседних домов не мешает, он внутри, а я — здесь. В том месте, где я была многообещающей Парой, длинноногой инопланетянкой, исчезнувшей почти без прощаний. Откидываюсь на ступени и смотрю на небо, позволяя опьянению расползтись по телу. Может, и засну прямо здесь, в месте, где красный диплом обещал мне счастливое будущее. Где слова моего отца, директора школы, въелись в память, чтобы звучать набатом всякий раз, когда меня одолевали сомнения.　

— Падение начинается с первой четвёрки, Лара, учти это. Допустишь один провал — за ним гарантированно придёт второй, третий, и ты превратишься в ничто. Полное, круглое ничто.　

Я верила ему, хотя и не понимала, почему «ничто» обязательно должно быть круглым. А потом я допустила провал, первый, единственный и окончательный — поверила мужчине.　

Дура.　

Соскальзываю со ступенек, оставляю на них шляпу и очки. Делаю большой глоток вина и направляюсь в клуб. Куда же ещё, как не в место, где почти каждый вечер собирается молодёжь нашего городка. Где восемь лет назад я нашла свой позор — невысокий, смазливый, со светлыми волосами до плеч и странным акцентом.　

…-Он — француз, настоящий! — прошептал кто-то, и меня подтолкнули вперёд. Я попыталась раствориться в толпе, но Олег, мой парень, поймал меня и отвёл в сторону.

— Олави — агент, он высматривает будущих моделей. С твоими ногами модельный бизнес — самое то, — жарко и убедительно прошептал парень, которому я планировала подарить свою девственность. Уже точно решила, что сделаю это после выпускного бала. Он так давно просил, да и мне надоело сопротивляться.　

Вот так я познакомилась с Олави и до сих пор, годы спустя, не знаю, откуда именно он родом. По-русски он говорит отлично, хотя и с акцентом, а вот по- французски — из рук вон плохо, но мне потребовались годы, чтобы это понять. Восемь лет назад, толкаемая алкогольными парами и вседозволенностью бесшабашной юности, я попалась на его крючок, сильно и прочно. Акцент, восхищённый взгляд, горячий шёпот: «Я нашёл то, за чем приехал».　

Мне даже в голову не пришло усомниться в том, что европейский менеджер моделей станет искать новые таланты на местечковой дискотеке.　

— Прости меня, Лара, но я буду держать тебя в секрете, — прошептал Олави. — Если мои конкуренты узнают, что я нашёл такой бриллиант, они попытаются тебя перехватить. Такие таланты встречаются очень редко.　

И я, дура, поверила. Каждому слову.　

Говоря по правде, Олави заработал ту победу. Он обхаживал меня, льстил, не настаивал на близости, но и не скрывал своего влечения. Пояснил, что уважает свободу выбора. Олег не возражал против наших встреч, наоборот, радовался тому, что у меня появился шанс стать моделью. Всё произошло слишком быстро. Меня смело, закрутило. Я даже не успела расстроиться, что мой парень меня не ревновал. Совсем.　

Я пришла к Олави в гостиничный номер. Тот самый, 213. Ходила перед зеркалом в трусах и лифчике, пока он учил меня правильно двигаться, улыбаться публике. Восхищался моими ногами, грудью, осанкой.　

— Я дико тебя хочу, Лара, но ни за что не опорочу, пока у меня не будет возможности предложить тебе всё, чего ты заслуживаешь.　

Опытный хищник, Олави охотился наверняка. С упоением следил, как жертва добровольно шла на заклание. Использовал красивые, сильные слова. «Опорочу». Да ещё и с акцентом. Олави не хотел меня опорочить.　

А ведь мог ударить по голове и запихнуть в машину. Но это не метод Олави, он работал красиво и чисто. Не оставлял следов, не вызывал подозрений.　

Он просил меня разыграть сценки, прочитать стихи, потом что-то писал в блокноте, вздыхал и качал головой:　

— Однажды, милая Лара, ты меня перерастёшь. Боюсь, что модельной славы тебе будет недостаточно, ты станешь актрисой. Мне трудно будет отпустить тебя, звёздная девочка.

На то, чтобы взорвать мой разум и всю мою жизнь, ему потребовалось всего 32 часа. Я держала наши встречи в секрете, сама собрала вещи и, накричав на родителей, приехала на вокзал, чтобы сбежать с ним в Европу. Да, именно так, в «Европу». Я даже не спросила, в какой город, в какую страну, откуда он родом, где я буду жить и на что. Наивная до зубного скрежета. Он уверил меня, что руководит официальной программой обучения моделей, и что я стану его звездой.　

Мама рыдала, пыталась меня удержать, отец угрожал, кричал, но меня заклинило. Я вошла в штопор.　

— Я стану моделью! Вы не имеете права меня останавливать, мне восемнадцать! Мне на фиг сдался ваш педагогический институт! Наконец-то я нашла человека, который меня понимает! Я стану знаменитой, мои фотографии появятся в европейских журналах! Может, я даже стану известной актрисой.　

Мама побежала звонить в полицию, но папа остановил.　

— Ты отрезана, — сказал он мне. — Отрезанный кусок. Хочешь продавать себя — иди, но больше никогда не возвращайся.　

Не оглядываясь, я побежала на вокзал.　

— Олави! — обняла мужчину за шею. — Я не знала, понадобится диплом или нет, но на всякий случай взяла. Он у меня красный. — Смущённо улыбнулась и покраснела.　

— Умница ты моя.　

Он был опытным ловцом и беспринципным человеком. А я — одно слово: дура. Я уехала с ним добровольно, не поделилась счастливой новостью ни с кем, кроме родителей. Пыталась найти Олега, но не смогла.

Всё было устроено идеально. Вскоре к нам присоединились ещё трое мужчин и пятеро девушек моего возраста. Нас видели на перроне — весёлых, счастливых молодых людей. Прохожие заглядывались на нас и улыбались.　

А потом мы вошли в купе, и Олави протянул мне бутылочку воды.　

— Пей, моя сладкая. Ты должна следить за своим здоровьем.　

Я послушно выпила и через несколько минут провалилась во тьму. Звёздную тьму, полную предвкушения новой, невероятной жизни.　

А когда я очнулась, Олави отрезвил меня пятью простыми словами.　

— Если закричишь, я тебя убью.　

— Олави, подожди, что ты делаешь?　

— Сказка закончилась, Лара…　

Сказка закончилась.　

Свет выливается из дверей клуба, высвечивая обнимающиеся парочки. Я привлекаю внимание, то ли из-за неподходящей одежды, то ли из-за почти пустой винной бутылки в руке.　

— Здесь началась моя сказка, — доверительно сообщаю целующейся парочке у дверей. Мне не плохо и не хорошо, мне никак. Полное, круглое ничто, как сказал бы папа. Девица на секунду оборачивается, рассеянно кивает, потом снова вешается на парня.　

— Тридцать два часа сказки, блин, — объявляю мускулистому юнцу в дверях. Мир кренится, и я хватаюсь за неровную стену. — Мне нужно зайти внутрь. — Тыкаю бутылкой, пытаюсь пролезть мимо накачанного тела. — Пустите меня.　

— Вы в порядке? — спрашивает он, с жалостью глядя на моё лицо. Провожу по щеке тыльной стороной ладони и ощущаю влагу.　

— Дождь пошёл! — объявляю так уверенно, что несколько человек смотрят на небо.　

— Вы плачете, — почти шепчет юнец. — Вам нехорошо?　

— Плакать — это хорошо, — пьяно объясняю. — Это — катарсис. Я охочусь за этим долбаным катарсисом уже восемь долбаных лет. Пропустите меня в клуб, там мой катарсис.　

Не допивая, бросаю бутылку в урну и смотрю на парня печальными глазами. Он младше меня лет на восемь, кровь с молоком, мысли прямые, как линейки.　

Пропускает. Жалость во взгляде прибивает меня к земле. Я не люблю жалость, презираю её. Она пустая и мерзкая, а также очень, очень несвоевременная. Ведь когда мне было нужно, меня никто не пожалел.　

Макс. Макс меня не пожалел.　

Юнец разговаривает с кем-то по телефону и следит, как я удаляюсь по коридору. Наверное, он вышибала. И сейчас они вышибут меня, потому что таким, как я, не место в клубе.　

Я буравлю взглядом танцующую толпу и не могу сориентироваться. Клуб изменился до неузнаваемости, раньше был просто зал с зеркальным шаром под потолком, а теперь чего только нет. Бар, сцена, разноцветные огни. Ко мне подходит мужчина постарше, тоже весь в чёрном, как и юнец у входа, и предлагает помощь. Какую? Хочу спросить, но он вдруг щурится и выводит меня на свет.　

— Быть не может, ей богу, инопланетянка! Точно, это ты!　

Понятия не имею, кто это, но он мне не нравится. Совсем. Вырываюсь и иду к выходу. Всё равно мне здесь нечего делать. Раз уж клуб настолько изменился, катарсис здесь не найти.　

Парень настигает меня, хватает за руку и хмыкает:　

— А ты выглядишь очень даже средненько, я ожидал большего. Поизносилась, да? — мерзко смеётся. — Каждый раз, когда смотрю порнуху, думаю о тебе. В смысле, вдруг ты в фильме будешь.　

Выбегаю наружу, спотыкаюсь о порог и падаю на колени, удерживаемая юнцом. Вот тебе и приехала. Мало того, что меня узнали, так ещё и оказалось, что всем известно, куда и зачем меня увезли. Ведь именно порнография оказалась главным бизнесом Олави.　

— Я вызову вам такси, — предлагает юнец.　

— Вы знакомы с Екклесиастом? — отвечаю я невпопад и по его лицу вижу, что незнаком. — «Всему своё время». Это из Ветхого завета. Есть «время плакать, время смеяться».　

Он набирает номер.　

— Не стоит беспокоиться, она со мной.　

Меня шатает, как на палубе во время шторма. Вроде узнаю голос, но знаю, что Макса здесь быть не может.　

— Пойдём, Лара.　

Надо же, это действительно он. Осматриваюсь по сторонам, подозревая, что перенеслась через пространство и время. В моей жизни всё возможно.　

Макс ведёт меня под руку мимо обнимающихся пар, вдоль забора. Один взгляд на него — и люди расступаются.　

— Я не допила вино, — жалуюсь, оглядываясь на урну.　

— Это радует.　

Он скуп на слова и старается не прикасаться ко мне, только держит под руку. Я болтаюсь на нём, спотыкаюсь, теряю равновесие, но Макс упорно тащит меня вперёд. Мы заходим в забегаловку, и он задаёт невозможный вопрос:　

— Когда ты в последний раз ела?　

Мысли плывут, и я пожимаю плечами. Помню, что покупала пиццу, но когда? И съела ли? Макс заказывает еду и несколько бутылок воды, а я лежу на прилавке и смотрю на потрескавшиеся стены.　

— А ты знаешь Екклесиаста? — спрашиваю то ли Макса, то ли продавщицу.　

— Нет, — отвечает она, а Макс подхватывает меня с прилавка и суёт в руки бутылку воды.　

— Пей.　

У воды привкус вина, но Макс не отступает, взглядом заставляет меня допить.　

— Мне надо в туалет. — Пританцовываю.　

— До гостиницы дойти сможешь?　

— Наверное.　

— Наверное! — вдруг смеётся он. — Скажешь тоже! — и мы бежим по улице в направлении гостиницы. Провожаемые неодобрительным взглядом ночного портье, взбегаем на второй этаж, вернее, Макс взбегает и тащит меня за собой.　

Когда я умылась и почистила зубы, на меня снизошло озарение. Я так и выскочила из ванны с зубной щёткой в руках.　

— Что ты здесь делаешь? Где Дима?　

— С Димой осталась жена моего друга, она тоже медсестра. Он в полном порядке.　

— Ты не должен его оставлять!　

— Он сказал, что тебе я нужнее, чем ему.　

— Глупости! Что ты здесь делаешь?　

— Я забыл тебя предупредить: в прошлом году у твоего отца были проблемы со здоровьем. Не знаю, что ты собираешься рассказать родителям, но учти это.　

Отшатнувшись, я охнула и проглотила зубную пасту. Макс, мой пожизненный кошмар, знает о моей семье больше, чем я сама. Выполоскала рот, плеснула в лицо ледяной водой, пытаясь протрезветь и проиграть в голове десятки вопросов.　

— Сядь! — Макс не ожидал приглашения, поэтому помедлил, прежде чем опуститься в низкое кресло. — А теперь скажи мне правду. Что тебе от меня нужно, Макс? Признайся, не тяни. Давай покончим с нашим неловким знакомством раз и навсегда. Если ты разыскиваешь Олави, если наши общие знакомые задолжали тебе денег, если тебе нужна информация, просто признайся и задай мне вопросы, так будет лучше. Скорее всего, я тебя разочарую, так как не ввязывалась в их махинации, но уж лучше спросить, чем следовать за мной по всей стране. Если ты собираешься угрожать и выбивать из меня информацию, то сделай это сейчас, до того, как я встречусь с родителями, чтобы им не пришлось хоронить меня дважды.　

— Мне ничего от тебя не нужно. Если бы я собирался причинить тебе вред, то сделал бы это, когда увидел тебя наедине с моим племянником.　

Далеко не исчерпывающий ответ, но большего я от него не добилась, как ни старалась.　

— Я уже объяснил, зачем приехал, и повторять не буду, — отрезал он.　

— Чтобы предупредить о болезни отца? Ты мог позвонить.　

— Мог.　

Дверь пошатнулась под серией неровных ударов, то ли кулаком, то ли ногой. Но грохот напугал меня намного меньше, чем реакция Макса. Он скользнул за дверь и прижался к стене, как будто готовясь к нападению.　

— Не подходи к двери, — одними губами прошептал он. — Сначала спроси, кто.　

— Кто? — послушно повторила я, в ужасе глядя на Макса. Во что он играет?　

— Оленёнок! Это я!　

Олег. Тот самый, который подтолкнул меня к Олави и так и не получил мою девственность.　

Получив медленный кивок Макса, открываю дверь.　

— Сколько лет, сколько зим! Рад видеть, Оленёнок!　

Давно я не слышала этого прозвища. Оленёнок. От фамилии — Оленьева. Вкус первой детской привязанности, переросшей в нечто большее. Почти большее.　

— Ровно восемь лет и восемь зим.　

Не верилось, что стоящий в дверях помятый и далеко не трезвый мужик — мой ровесник. Олег, мой бывший парень, которого я бросила в погоне за мечтой. От него воняло алкоголем, табаком и немытым телом.　

Быстро же расходятся слухи по нашему чудному городку. Видимо в гостинице я — единственный постоялец, раз Олег так быстро меня нашёл.　

— Пашка сказал, что ты приходила в клуб, а я не поверил. Надо же, это действительно ты. А у предков почему не была?　

— Ты сказал родителям, что я здесь? — Мгновенно протрезвев, я вытянулась в струнку и приготовилась к панике.　

— He-а, не сказал. Алевтина Сергевна звонила мне сегодня утром, но ничего про тебя не сказала, вот я и удивился.　

Я осела на постель, прикрыв глаза. Слава богу!　

— Да ладно тебе пугаться, я и не скажу, — усмехнулся Олег, подходя ближе, но всё ещё не замечая Макса за спиной. — Всё равно ты для них как отрезанный кусок, у них дома только Машкины фотки и висят, твоих нет. А у меня — своя мастерская, представляешь? А ты всё такая же глазастая и ногастая.　

— Слова «ногастая» не существует, — машинально ответила я, отмечая, что он навис надо мной, чуть пошатываясь.　

— Если я сказал, значит есть, — пьяный, незнакомый голос и тошнотный запах надавили со всех сторон.　

— Отойди, — я толкнула Олега в грудь и заметила шевеление за его спиной.　

— Ишь ты, отойди, говорит. Как там дела в мире порнушки? Или ты теперь просто шлюха? Небось, много чему научилась, показать не хочешь?　

Если в момент его появления я собиралась извиниться за бесстыжее исчезновение восемь лет назад, то теперь я не испытывала ничего, кроме омерзения.　

— Убирайся! — вывернулась из цепких рук, брезгливо отталкивая Олега к двери.　

— Не смей, сука! — зашипел он. — Ты всего лишь…　

— Лара попросила тебя уйти.

Вот так режут голосом воздух. Я бы не поверила, что такой эффект возможен, но Максу это удалось. Олега снесло порывом животного страха, и через пару секунд он уже дрожал в руках моего непрошенного защитника.　

— Мужика привезла, сука, — плюнул Олег в мою сторону. — Побоялась приехать одна, да? Стыдно показать свою продажную рожу! А как родителям будешь в глаза смотреть, а?　

Я не заметила удара, но подробно рассмотрела его последствия: Олег изогнулся дугой и заорал, зависнув над полом. Макс держал его практически на весу. Одной рукой.　

— Приблизишься кЛаре — удавлю.　

Сопроводив недобрым напутствием, Макс выбросил Олега в коридор, как щенка, и захлопнул дверь.　

— Я правильно сделал, что сдал тебя тому уроду. А я-то, дурак, все эти годы совестью мучился! — раздалось из коридора.　

Что?? ЧТО???　

Макс недовольно поджал губы и загородил собой дверь.　

— Пусти! — приказала я, отталкивая его. — Что ты сказал? — крикнула лежащему на потёртом ковре бывшему.　

Он сдал меня Олави? Этого не может быть.　

— То и сказал. Тот француз заплатил большие деньги, чтобы я подобрал ему пару девушек. Домашних, наивных, покрасивее и почище. Вот ты и попалась, дура. Поделом тебе, а то мотала меня полгода со своей девственностью. То дам, то не дам, а теперь порнухой зарабатываешь.　

Не знаю, как, но Макс почувствовал, что я сейчас грохнусь на ковёр, и обнял меня, прижимая к напряжённой груди.　

— Вон с какими мудаками теперь обжимаешься, — мстительно пробормотал Олег и бросился вниз по лестнице, справедливо опасаясь быть выброшенным из окна.　

— Ты обо всём знал! — обвинила я, отводя руку Макса и поворачиваясь, чтобы посмотреть ему в глаза.　

— Да.　

Кусочки прошлого сложились в неприглядную картину.　

— Олег продал меня Олави, рассказал о моих интересах и слабостях, посоветовал, как меня зацепить, и помог сделать так, чтобы мы уехали без помех. Я так и не смогла найти подруг, да и Олег не отвечал на звонки. Он мог обратиться в полицию, предупредить меня или родителей, но он взял деньги и отомстил. Он разрушил мою жизнь за то, что я отказалась с ним спать.　

— Да.　

Твёрдое, хирургическое «да».　

— Психотерапевт из тебя никакой, — горько усмехнулась я, отходя к окну. — Мог бы посочувствовать, позлословить.　

— Не вижу смысла. Отпускать прошлое надо целиком, по кусочкам не получится. Либо жить с ним всегда, как с букетом больных шрамов, либо отпустить — и всё. Не гадать, почему и за что. Не пытаться раскрыть все прошлые секреты. Просто отпустить.　

Отпустить. В исполнении Макса это прозвучало очень легко, как будто речь шла о воздушном змее, а не о предательстве человека, которому я доверяла. Восемь лет презирала себя за то, как поступила с Олегом, и надеялась однажды извиниться. А теперь оказывается, что он нарочно подтолкнул меня к Олави.　

— Всё не так, как кажется, — сказала я, думая одновременно и об Олеге, и о Максе, и об Олави.　

— Так всегда, Лара, так всегда. Тебе стоит перекусить.　

Макс деловито разложил еду, пододвинул к столику кресло и отошёл к окну. Я послушно села, наблюдая за ним, пока он разглядывал звёздное небо.　

— Не сегодня, так завтра кто-нибудь скажет твоим родителям, что ты в городе, поэтому я бы позвонил им как можно скорее.　

и сама думала о том же.　

— Утром позвоню маме и напрошусь на ужин.　

— Я пойду с тобой. — Не дожидаясь моих возражений, Макс добавил: — Подожду на детской площадке перед домом.　

Мне стоит испугаться. Всерьёз, до дрожащих коленей и беспомощного крика. Макс выследил меня, нашёл моих родителей и Олега. Он знает о том, что случилось восемь лет назад, или, по крайней мере, о первой части моей саги. Откуда? Зачем ему это?　

Как далеко может завести человека удушающее чувство вины?　

Лучше бы оно его действительно задушило.　

Вздохнув, я попробовала безвкусную еду.　

— Поешь как следует, выпей воды и ложись спать. — Взяв ключ от моего номера, Макс положил его в карман и направился к двери. — Я занял соседний номер. Запри дверь на замок и цепочку. Если что — кричи или стучи, и я сразу приду, поэтому и забрал твой ключ. Цепочку сорву. Не думаю, что Олег посмеет снова к тебе приблизиться, но осторожность не помешает.　

— Макс!　

Он остановился в дверях, предчувствуя неприятный вопрос.　

Было что-то пугающее и ненормальное в том, как глубоко он проник в мою жизнь. Чувства перемешались, и, хотя тревожные сигналы звучали со всех сторон, я не могла нащупать старую ненависть. Видимо сказывалась общая передозировка страха. Теперь я смотрела на Макса, как на стабильное явление, константу, которая присутствовала в каждом уравнении текущих событий. Он — просто мужчина, который рядом, а опасным кажется всё остальное.　

— Пожалуйста, помоги мне тебя понять. После нашей короткой встречи восемь лет назад ты разыскал мой дом и моих друзей. Более того, ты следил за ними всё это время, раз знаешь про здоровье отца. Ты следишь и за мной, иначе не нашёл бы меня так быстро. Прошу тебя, скажи мне, зачем ты это делаешь. Скажи правду, и вполне возможно, что я тебе помогу. Добровольно.　

— Я уже ответил и не люблю повторяться. Мне ничего от тебя не нужно. Я нанял детективов, потому что хотел узнать, что с тобой случилось.　

— Ты узнал мой адрес, связался с родителями, друзьями.　

— Не я, а мои люди.　

— Хорошо, твои люди. Что дальше? Тебе удалось меня выследить?　

Подняв голову, Макс провёл пальцем по дверному косяку.　

— Нет. След Олави оборвался в Варшаве. Я использовал три разных агентства, но они не смогли тебя найти.　

— И что теперь? Я вернулась сама, живая, здоровая. Что дальше?　

— А дальше ты выспишься, позвонишь свой матери и решишь, что именно рассказать родителям во время ужина.　

— А дальше?　

Макс поджал губы и шагнул в коридор.　

— А что делать дальше — решать тебе.　

**********　

Мне почти никогда не снится насилие, и я благодарна за это судьбе, как ни за что другое. Но сегодняшняя ночь стала исключением, напоминая о том, на что Олег обрёк меня своим предательством. Во сне я снова осталась наедине с Олави, вернее, с тем чудовищем, в которое он превратился, когда я проснулась в поезде после побега. Он бил меня за каждый звук, за попытки вырваться, за слёзы. Угрожал ножом, клялся убить и меня, и мою семью и «обучал ремеслу». Именно так он называл насилие. Олави оказался челноком подпольного порно-бизнеса. Путешествуя по разным странам, он подбирал так называемый «товар». То есть, меня.

— Если будешь послушной и быстро научишься, то сможешь отлично заработать. А если нет, то тобою будут пользоваться все без разбора. В мире нет ничего невозможного, Лара, — сказал Олави и споткнулся о моё имя. Погладив распухшее лицо, усмехнулся: — Мы назовём тебя Анджелиной, я люблю давать девочкам красивые, сочные имена. Если ты меня не разочаруешь, то, кто знает, может, и станешь звездой. Не совсем такой, как надеялась, но поверь: спрос будет. А жаловаться не смей. Убью. И тебя, и твоих родных.　

Я видела правду в его обезумевшем взгляде. Действительно убьёт.　

Мы пересаживались на другие поезда, останавливались в небольших городках, ждали в машинах. Из окна я видела, как к нам присоединялись другие девушки, такие же наивные, как и я. Хотя были среди них и те, кто пошёл на это сознательно. Ума не приложу, почему. Олави тыкал в них пальцем и говорил: — Вот, учись у них, Лара. Они на всё готовы, чтобы получить свою мечту. Ты должна беспрекословно подчиняться. Прикажу соблазнить клиента, так и сделаешь. Прикажу отдаться ему при всех — улыбнёшься и бросишься перед ним на колени. Иначе убью. Всех.　

Очень скоро я перестала надеяться на спасение. Меня постоянно окружали вооружённые мужчины. Улыбчивые и симпатичные снаружи, безумные звери в душе. Хотя какая тут может быть душа… Мимо проходили люди, некоторые заглядывали в окна машин, но встречали только мой пустой взгляд.　

Сначала Олави притворялся, что не насилует меня, а учит ремеслу, но постепенно он перестал объяснять свои поступки. Личина смазливого красавчика спала, и наружу выбрался зверь. Набрасывался и брал своё, днём, ночью, когда угодно. Иногда в купе заходили другие мужчины, кивали на меня и спрашивали: «Меняемся?», но Олави отказывался, огрызался и захлопывал дверь. А потом бил меня за то, что не захотел делиться. Его настроение ухудшалось с каждым днём.　

— Завтра отдам тебя другим! — обещал он. — Знаешь, что они с тобой сделают? Всё, что захотят! Давай, умоляй меня, чтобы я тебя не отдавал.　

И я умоляла. До боли в горле, до разбитых коленей умоляла.　

— Всё равно отдам! — злорадно обещал он.　

Но не отдавал.　

А потом мы приехали в Анапу. Взбудораженный, Олави расхаживал по купе в ожидании остановки.　

— Это — очень важная встреча. Если провалишь её, я тебя убью. Слышишь? Убью! Всех! Теперь это и твой бизнес, так что помоги мне произвести впечатление. Нам удалось собрать шесть крупных дельцов, завязанных в туристическом бизнесе. Не случайные люди, а очень, очень влиятельные. Если они войдут в дело, мы покроем всё побережье. Знаешь, сколько молодых туристок приезжают на берег в поисках романтики? Уйма! Дьявольская уйма! Эти парни должны увидеть, что мы собираем качественный товар, а не битых кукол! — Презрительно пнув меня ногой, Олави скривился. — Приведи себя в порядок, девочки помогут с одеждой и косметикой. Веди себя, как профессионалка. Поняла? Чтобы у всех мужиков встал, ясно? Сделаешь это, и я постараюсь тебя не бить.　

Я хотела быть одной из тех героических женщин, которые жертвуют собой, чтобы спасти десятки незнакомок. Хотела задушить Олави куском простыни или придумать что-то более извращённое.　

Я хотела быть сильной, смелой, решительной и рискнуть всем, чтобы вырваться из этого ужаса. Чтобы сбежать и найти способ защитить себя и родных.　

Но больше всего я хотела, чтобы меня не били.　

Поэтому я молча дрожала, пока незнакомки замазывали синяки и наряжали меня в одежду, которая казалась кукольной.　

Олави выбил из меня силу воли.　

А потом нас привезли в город, и я увидела Макса. Человека, которого я посмела умолять о спасении. Напрасно.

Ночной кошмар вернул меня в купе, к Олави. Я закрашивала распухшие синяки, прятала слёзы, обещала быть послушной и соблазнительной. Клялась, что не разочарую его.　

Я не кричала во сне, скорее, попискивала, как котёнок. Сама слышала, но не могла вырваться из видений. Окутанная кошмаром, я пыталась разорвать его нити, но они липли к лицу, к шее и душили.　

Макс вырвал меня наружу, вытащил на поверхность. Завернул в покрывало и усадил к себе на колени в кресле у окна.　

— Перестань ходить туда во сне, останься здесь. Со мной.　

Я осталась.　

Не задавала вопросов о его намерениях, не искала подоплёки. Слушала его сердцебиение и дремала в сильных, неподвижных руках мужчины, которого я ненавидела. Когда-то.　

Проснулась на его груди, рука обвита вокруг шеи, щетина у моего виска. Не удержалась и потерлась о неё, убеждая себя в безопасности. Парадокс. Кто бы подумал, что я буду искать спасения в руках чудовища.　

Макс напрягся, но не отстранился. Его подбородок дрогнул, и я почувствовала неровную поверхность шрама.　

— Спасибо.　

— Не за что.　

Он перенёс меня на кровать, починил дверную цепочку и вышел, бесшумно прикрыв дверь. А я задумалась о том, как начать разговор с мамой после восьми лет молчания. Восемь долбаных лет. С того момента, как, выкрикивая проклятия, я сбежала с Олави навстречу мировой славе.　

Я бы раздумывала до самого вечера, но Макс всё упростил. Вернулся с завтраком и чаем, протянул мне телефон и сказал: — Звони.　

— Что я ей скажу? — малодушно сжалась я.　

— Что вернулась и хочешь зайти к ним сегодня вечером.　

— Зачем? — я сжалась ещё больше, предчувствуя его презрение. Вполне обоснованное.　

— Чтобы рассказать им ту ложь, которая тебя устраивает.　

Я чуть не подавилась чаем.　

— Как ты смеешь? С чего ты решил, что я собираюсь им лгать?　

Он молча поднял бровь, и я отвернулась, признав поражение.　

— Лара, послушай меня. Сейчас от тебя не требуется ничего сверхъестественного. Просто набери номер и попроси разрешения прийти. Всё. Больше ни о чём не думай и не бойся. Если позволишь, то об остальном позабочусь я.　

Взяла телефон и набрала номер, который никогда не забывала.　

— Мама, это Лара.　

Макс застыл с бутербродом в руке. Не думал, что я послушаюсь и тут же позвоню домой. Ожидал кривляния, истерик и скандалов.　

А я слушала тишину на другом конце связи.　

— Я в городе на пару дней и хотела бы вас увидеть. Только повидаться, больше ничего. Нам не нужно говорить о прошлом, я просто хочу увидеть ваши лица.　

— Папа вернётся к половине седьмого, и я приготовлю ужин, — прошептала мама после рваного вздоха.　

— Спасибо, мама. Мы придём… я приду в семь.　

Сбросив звонок, я сделала обжигающий глоток чая.　

— Кто знает, может, мне повезёт, и мы действительно не станем говорить о прошлом, — хмыкнув, я покачала головой.　

— Нет, не повезёт.　

— Мог бы и соврать.　

— Нет, не мог.　

— Знаю.　

Полагаю, что весь город знает, с кем я сбежала восемь лет назад и зачем. Олег позаботился о том, чтобы распустить слухи, если не сразу, то теперь уж точно. Встреча с родителями может стать очередным кошмаром, но она мне необходима. Так же, как мне необходимо знать, что Макс будет рядом. Не спрашивайте, почему.　

*******

Мы с Максом попрощались на детской площадке. Прямо под окнами, за которыми родители готовились к встрече с блудной дочерью, опозорившей семью.　

— Только скажи, и я зайду вместе с тобой и обо всём позабочусь.　

— Спасибо, но я должна поговорить с ними наедине.　

— Я буду здесь.　

Макс опустился на скамейку и скрестил ноги. Я сделала шаг в сторону и тут же почувствовала, что замерзаю, как будто его аура поддерживала температуру моего тела. Может, разрешить ему пойти со мной? Пусть примет на себя эту невыносимую ношу.　

Отворачиваюсь и заставляю себя сделать шаг к дому. Знаю, что должна идти одна. Нельзя переложить разговор с родителями на незнакомого мужчину, по непонятной причине следующего за мной по пятам.　

Дверь открывает мама, бледная, с красными пятнами на скулах. Оглядывается в сторону спальни и порывисто прижимает меня к себе, тут же отпуская и оглаживая руками передник.　

— Доченька, — шепчет одними губами, бледными. — Как ты?　

Проводит ладонями по моим плечам, заправляет волосы за ухо, прижимается сухими губами к щеке, и в этих жестах — столько любви, что я тону. Падаю в целую жизнь, не прожитую вместе.　

— Я приготовила твои любимые котлетки…　

Мама замолкает, задавленная громогласным зовом отца.　

— Алевтина, кто там?　

Как будто он не знает! В нашем доме редко появлялись гости. Папа не любил, не хотел, чтобы чужие люди разглядывали наш быт.　

«Ты сама рисуешь свою жизнь. Люди должны видеть только твоё полотно, твой рисунок, ничего другого. Не позволяй им оборачиваться и смотреть в твои глаза, — учил он меня. — Сделай так, чтобы твоё полотно было самым красивым».　

Я обещала отцу, что никогда его не разочарую.　

Восемь лет назад весь город обернулся и увидел мой позор.　

Мама отступила в сторону, нервно теребя передник. Домохозяйка, женщина с мягкой, любящей душой, она всю жизнь старалась соответствовать высокому стандарту, установленному мужем.　

Отец вышел в прихожую в домашних брюках и синей рубашке с галстуком.　

— Что у нас сегодня на обед? — вопросил он, не глядя на меня, и направился на кухню. Только бегающий взгляд выдавал его волнение.　

Мы сели за стол. Всё как раньше: низкий абажур подрагивает розовым светом, посередине стола на плетёной салфетке — банка солёных огурцов и тарелка с хлебом.　

— Свекольник! — объявляет мама. — Ларочка, я помню, что ты любишь побольше сметанки.　

Отец с силой сжимает зубы, но молчит.　

Глотаю холодную свекольную жижу, говорю комплименты и ощущаю, как уверенность вытекает из меня, капля за каплей. Я — снова маленькая девочка, подавленная властной аурой отца. Он везде: дома, в школе, в разговорах друзей. Директор нашей школы, известный человек в городе.　

Опускаю ложку и стараюсь прийти в себя. Знаю, что мне нужно, вернее, кто. Оборачиваюсь к окну, но темень уже давно проглотила Макса. Вспоминаю слова Димы: «Дыши, Лара!».　

Дышу.　

— Прошу прощения.　

Встаю, подхожу вплотную к окну и смотрю наружу. Мне необходимо знать, что Макс всё ещё там. Вижу, как по детской площадке движется чёрная фигура. Взад-вперёд, взад-вперёд.　

Он там, ждёт меня. Если я попрошу, он войдёт и обо всём позаботится. Не знаю, как, не знаю, почему, но мне от этого легче.　

— Тебя кто-то ждёт? — догадывается мама.　

— Да. Вернее, нет. Прости.　

Сажусь обратно за стол. Отец размеренно поглощает суп, черпая ложкой от себя, как положено. В знак протеста я хлюпаю, втягиваю жидкость между зубами и тут же злюсь на себя.　

— Сегодня в комитете обсуждали программу на следующий учебный год, — заговорил отец. — Собираются провести региональную проверку в середине сентября. Отнюдь не самое удачное время.　

— Во время летних каникул Володенька работает в областном комитете, — торопливо поясняет мама. — Его избрали два года назад.　

Собираюсь сказать, что это — большая ответственность, но не могу издать ни звука. Молчу.　

— Что можно проверять в сентябре? Никто ещё толком не очухается после лета, ни дети, ни учителя, — продолжает отец.　

Отодвигаю тарелку.　

— Спасибо, очень вкусно.　

— У нас собака, лохматенькая, зовут Ульрик, — дрожащим голосом говорит мама. Волнуется, что я собираюсь сбежать. Снова. — Хочешь, выпущу?　

Мама не съела ни ложки, даже не налила себе суп.　

— Собаке не место у стола, — отрезает отец.　

— Мне нравится имя Ульрик, — говорю одними губами.　

— А у тебя есть… животные? — спрашивает мама, в её глазах — панический испуг. Она боится невыплаканных слёз, которые просятся наружу.　

На самом деле она хочет спросить, есть ли у меня дети.　

— У меня нет… животных.　

У меня нет никого и ничего, но я не могу сказать это вслух. Не при родителях.　

Мама ставит на стол тарелку котлет и кастрюлю пюре.　

— Берите, кто сколько хочет. Всем хватит, — слишком жизнерадостно говорит она.　

А вдруг Макс ушёл? Вдруг он меня оставил?　

Оборачиваюсь, выискиваю чёрную тень в темноте, но ничего не вижу. Сглатываю панику.　

— Если тебя ждут, то иди, — сурово говорит отец, впервые обращаясь ко мне.　

— Меня не… — до меня доходит, что отец со мной заговорил. — Всё в порядке.　

— А ты Машеньку видела? — спохватывается мама и, когда я отрицательно качаю головой, охает. — Она в прошлом году закончила педагогический с отличием, работает учительницей литературы. Встречается с отличным парнем, Сергеем, у него серьёзные намерения.　

Приятно знать, что сестра не разочаровала родителей. Пошла по правильному пути.　

На моей тарелке остатки котлеты, но я не помню её вкуса. Облизываюсь, посасываю язык, чтобы вспомнить, но память не пробуждается. Я хочу увидеть Макса. Он поможет, он скажет, как себя вести, что сказать, как перейти через бездну.　

Раньше мне никто не помогал. Восемь лет я пыталась выкарабкаться из этого кошмара без чьей-либо помощи. А теперь в моей жизни появился Макс и сломал мою независимость. Сломал меня.　

Я не должна просить его о помощи.　

Сама. Я всё сделаю сама.　

— Я работаю медсестрой.　

Как говорится, попытка не пытка.　

Коллективный вздох облегчения ясно продемонстрировал, что думали обо мне родители. Без участия Олега здесь не обошлось. Полагаю, что он в красках обрисовал им моё будущее с Олави и карьеру в порнобизнесе, поэтому они и не стали меня искать. Поверили, что я сознательно на это согласилась.　

Больно.　

Очень.　

Потому что не остановили, не спасли и не искали, а главное — потому что ни на секунду не усомнились. Приняли версию Олега и отрезали меня.　

— Хорошая профессия, — мама всхлипнула и поднесла к глазам салфетку. Расчувствовалась. Приятно узнать, что твоя дочь не проститутка и не звезда порнофильмов.　

Мама собралась было задать вопрос, но поймала взгляд отца и сомкнула губы.　

— Я работаю в травмпункте, — невозмутимо продолжила я. По крайней мере, я надеюсь, что выглядела именно так — невозмутимо. Но изнутри меня разрывало глубинное возмущение всех, даже самых немыслимых чувств сразу.　

Тишина.　

Отец отодвинул тарелку и поднялся.　

— Алевтина, я сыт, не буду ждать десерта. Спасибо, всё было очень вкусно.　

— Володенька… — взмолилась мама.　

— Алевтина! — грозно.　

Я увидела родителей, и это хорошо. Теперь можно уходить, всё равно больше ничего не выйдет.　

Они стоят в дверях кухни и гипнотизируют друг друга. Мама — умоляюще, отец — сердито.　

Больше сказать нечего.　

Я отхожу к окну, прижимаюсь к стеклу и смотрю на детскую площадку. Макса не видно. Стою, трусь щекой о прохладное стекло и не оборачиваюсь на родителей. Не хочу видеть, как мама проиграет очередной бессловесный спор с отцом.　

Машу рукой в надежде, что Макс ответит, и я смогу разглядеть его движение в темноте. Ничего.　

— Алевтина, дай мне пройти! — гремит отец.　

— Не лишай меня дочери! Не делай этого снова! — кричит мама. Жалобно.　

— Прекрати! Не при чужих!　

Я — чужая. Это слово резануло по горлу, хотя удивляться нечему.　

— Спасибо, мама, всё было очень вкусно.　

Обнимаю её и выхожу в прихожую. Снимаю пушистые тапочки, беру босоножки в руку и выхожу на лестницу босая. Навстречу мне поднимается Макс.　

— Ты позвала.　

Наверное. Да, я позвала.　

Мама смотрит на него широко распахнутыми глазами, но не с испугом, нет. С надеждой. Думает, что его появление повлияет на папу.　

— Что же вы, проходите в дом! — суетится она. — Заходите скорее. Котлеты-то, наверное, остыли. И суп тоже. Что же вы так поздно!　

— Свекольник и должен быть холодным, — на автомате поправляю я, и мама растерянно оглядывается, не понимая.　

— Что? Суп? Свекольник? — затаскивает нас обоих на кухню. Она в шоке.　

Дело не в Максе, а в том, что мама пытается меня вернуть. Задержать. Любой ценой, даже если ей придётся впервые не подчиниться отцу.　

— Владимир! У нас важные гости! — говорит она совсем другим, звенящим от счастья голосом, и тут я с опозданием вижу то, что она заметила сразу. Макс держит меня за руку. Осторожно вынимает босоножки из судорожно сомкнутых пальцев и показывает на тапочки.　

Мама суетится у плиты, и тогда Макс проводит пальцем по моим рёбрам и шепчет: — Дыши, Лара!　

И я улыбаюсь. Реально, глупо, искренне, и эта улыбка расползается по всему телу радостным теплом.　

— Мама, это — Макс.　

— Ох, Макс, неужели Ларочка заставила вас ждать на улице? В такую-то темень!　

— Я сам виноват, — он смотрит на меня, и я хочу плакать. Вгрызаюсь в костяшки пальцев и молчу.　

— Садитесь скорее, сейчас я подогрею котлеты. Вы любите свекольник?　

Макс ест всё, что ему дают, не торопится. Благодарит, улыбается, а я смотрю на него сквозь слёзы. Вот он, мой катарсис. Как, почему — не знаю.　

Отец заходит на кухню, когда Макс уже почти доел горячее.　

— Что за представление вы здесь устроили? — грохочет он, удерживая очки на переносице.　

Мама всхлипывает, но Макс вовремя хватает её за руку, и она замолкает, глядя на него с мольбой.　

— Добрый вечер, — невозмутимо говорит Макс. — Алевтина Сергеевна отлично готовит.　

— Да, конечно, — отец внезапно тушуется под чёрным взглядом чужака. — Аля — отличная хозяйка, мне очень повезло.　

— Ваша дочь унаследовала её талант. Она часто готовит для… для наших знакомых.　

У меня отвисает челюсть, и, заметив мою растерянность, Макс дёргает плечом. Просит подыграть? Пытается мне помочь? В чём?　

— Ларочка с детства любила возиться на кухне, — подпевает мама, глядя на меня с изумлением. Знает ведь, что руки у меня растут не из того места. — Помню, как в три годика она сделала пирог из листьев сирени. А где живут ваши знакомые?　

Плохо завуалированный вопрос «где живёт моя дочь?».

— В Анапе.　

— Так это… — хлопает глазами мама, решив, что всё это время я жила так близко.　

— Это недалеко, — подтверждает Макс.　

Неловкая тишина позволяет отцу восстановить самообладание.　

— Я не знал, что в Анапе развит модельный бизнес. — Надо же, он мстит мне за Макса, за то, что я привела подкрепление. — Да и новых звёзд экрана оттуда давно не появлялось.　

Мама смотрит на меня умоляюще, не хочет, чтобы мы ссорились.　

— Я живу не в Анапе.　

— Но моделью так и не стала, — настаивает отец.　

— Почему же, стала.　

Он отступает на шаг, не зная, как понять мои слова. Видит перед глазами ужасные, постыдные образы. Мама в панике комкает передник.　

— Не стоит верить слухам, особенно тем, которые распускает Олег. Я действительно работала моделью, самой обычной, для каталогов одежды. Это — достойная профессия. А потом я решила выучиться на медсестру.　

За этими словами скрыто достаточно печали, чтобы утопить всю мою семью, но я не собираюсь вдаваться в подробности. И надеюсь, что они не попросят посмотреть фотографии. Я работала на третьесортные каталоги одежды, рекламировала бельё, носки, халаты и пижамы. Таким моделям, как я, на снимках отрезают головы. Всё внимание потребителя — на белье, на пижаме, на моих ногах. Агент надеялся, что меня позовут на большее, но не сложилось. Клиентам не нравилось моё лицо, неживое и жалкое. Олави сделал так, что я разучилась улыбаться.　

— В моём доме я сам решаю, к чему прислушиваться, а к чему — нет! — гневно воскликнул отец.　

— Не повышайте на Пару голос. — Макс медленно поднялся, загораживая меня собой. Надеюсь, что он помнит про здоровье отца.　

Макс знает, что я в безопасности, что отец имеет право злиться, но всё равно поддерживает молчаливое противостояние.　

— А вы, собственно, кто?　

Хороший вопрос, молодец, папа. Сразу — и в точку.　

— Я — мужчина, который любит вашу дочь.　

— Думаю, что это непросто, — сухо процедил отец.　

— Вы ошибаетесь.　

Я не удивилась, не отреагировала на слова Макса, ведь я помнила, что он обещал мне помочь. Но так… это уже слишком. Каждое сказанное им слово имело невероятный эффект. Отец вздрогнул, мама ахнула, а потом отбежала к окну, задев меня локтем. Так и стояла там, обнимая вздрагивающие плечи.　

— Вы не имеете права меня осуждать! — крикнул отец, тыкая Макса пальцем в грудь.　

— Имею. Вы не защитили Пару, не подготовили к тому, что и кого она встретит на своём пути. Не выслушали, не поддержали. Вы поверили сплетне.　

— А вы сами вырастили хоть одного ребёнка? Думаете, это легко?　

— Я думаю, что вы не заслуживаете вашу дочь.　

В тот момент я не на шутку испугалась. Предчувствуя бурю, шагнула вперёд, готовясь их разнимать. Даже мама, вся в слезах, обернулась от окна, чтобы посмотреть на мужчин.　

К моему изумлению, отец не разозлился. Снял очки, протёр их галстуком и кивнул. Мне.　

— Приятно знать, что хоть в чём-то ты сделала правильный выбор.　

С этими словами он вышел из кухни.　

— Вам лучше уйти! — зашептала мама, выталкивая нас в коридор. — Дайте Володе время успокоиться, я позвоню завтра утром и расскажу, что к чему.　

Через две минуты мы уже стояли во дворе под фонарём, под которым меня впервые поцеловал Олег. Наверное, я должна радоваться, ведь всё прошло не так уж и плохо. Я наладила связь с мамой, да и отец сказал мне несколько слов. Только вот его последняя фраза не давала мне покоя.　

«Приятно знать, что хоть в чём-то ты сделала правильный выбор».　

Единственное, что я сделала правильно — это выбрала Макса?? Отцу понравилась наспех придуманная ложь, и от этого у меня болит душа.　

Я должна была встретиться с родителями наедине, в одиночестве пройти и выдержать этот путь. Можно ли считать наше воссоединение настоящим, если его добился Макс? Совершенно чужой человек, которого я ненавижу уже восемь лет.　

И он добился этого обманом. Он солгал, чтобы меня приняли мои собственные родители.　

Гнев зародился в сердце и растёкся по телу горячим растопленным маслом. Защекотал кончики пальцев, заставляя сжать кулаки и устремиться в темноту. Подальше от Макса.　

— Лара, не принимай поспешных решений.　

Макс знал. О да, он прекрасно знал, что со мной происходило. Игрок, мать его. Выдумщик! «Я обо всём позабочусь!» Тоже мне, альфа, мозгами сдвинутый. А я — дура, как всегда. Потянулась к нему, с жадной радостью приняла протянутую руку.　

Позволила ему всё испортить.　

Обыграл моих родителей, тоже мне, гений. «Я — мужчина, который любит вашу дочь», «Вы не заслуживаете вашу дочь». Устроил представление, накормил вкусной ложью — и что теперь? Как мне с этим жить? Как я объясню родителям, почему Макс не придёт к ним в следующий раз? Я ждала этой встречи восемь лет, а теперь разрушила крохотный шанс на откровенность очередной ложью.　

Ненавижу себя за то, что попросила Макса о помощи. Непримиримо, с обидой, которая густеет и норовит вырваться наружу.　

— Лара, не накручивай себя.　

Предупреждает. Голос тёмный, вязкий, обволакивает мою спину, как липкий пар.　

Хочу развернуться и с размаху ударить кулаками в его грудь, но не делаю этого. Почему? Потому что сама виновата. Доверила своё спасение совершенному незнакомцу, вот он и сделал всё, как счёл нужным. Подсластил мою историю красивыми словами, встал за меня горой. Его винить не за что. Откуда ему знать, какая я и что мне нужно?　

Останавливаюсь и заставляю себя успокоиться. На тёмной улице мы одни, хотя ещё не так поздно.　

— Макс, я не хотела начинать примирение с родителями со лжи.　

— Ты им не лгала.　

— Может быть, но я привела тебя, а то, что ты сказал — ложь. Зачем ты наговорил им всякой чепухи? Они не заслужили свою дочь? С чего ты решил? Ведь ты меня совсем не знаешь! А остальное? Какого чёрта ты сказал, что любишь меня? Как я объясню им правду?　

Мой голос звенел и ломался, а Макс оставался совершенно спокойным.　

— Не накручивай себя, Лара, я не сделал ничего плохого, просто сбил их с толку и заставил посмотреть на тебя по-другому. Напомнил, что ты — не ребёнок, которого нужно воспитывать. В следующий раз отец тебя выслушает. Если они спросят про меня, пожми плечами. Я не сказал, что мои чувства взаимны, не намекал на отношения. Я говорил только про себя, так что они не удивятся.　

— Не удивятся?? Ты слышал, что сказал отец? Что ты — мой единственный правильный выбор!　

Макс стоял рядом, заражая меня спокойствием, и это бесило. Не хочу успокаиваться. Хочу, чтобы мой гнев возродился, чтобы выкрикнуть его в ночь, чтобы внутри лопнула струна, больно тянущая за душу.　

— Поэтому отец тебя и не заслужил, Лара. Этими словами он хотел причинить тебе боль, а это противоестественно. Родители не должны причинять боль детям.　

— Даже в ответ на то, что я их опозорила?　

— Даже в ответ на это.　

Зажмуриваюсь, пытаюсь сдержаться, но не могу: во мне снова просыпается ненависть. Как в фильмах ужасов, вспарывает грудь и чёрным зверем рвётся наружу.　

Макс прав, во всём. Более того: он решил проблемы, которые казались большими, как горы. Но почему сейчас? Почему он не спас меня раньше, восемь лет назад? Почему он позволил Олави разрушить меня? А сейчас уже слишком поздно. У моего кошмара нет простого решения.　

Мне захотелось ужалить Макса, чтобы остался след. Сделать больно. Сбить его непоколебимого короля с шахматной доски спокойствия.　

Уже ненавижу себя за это, но подхожу ближе, чтобы сделать ему больно. Пусть знает, что ему не удастся меня спасти. Уже не удастся.　

Мир как будто замкнулся вокруг нас. Накренился под опасным углом. Смещение планет, земных пластов, многих лет подавленной ярости. Чёрное зло взорвалось во мне, едкое и чуждое, и я вдруг ясно увидела то, чего не хотела замечать со дня нашей встречи.　

— Ты ведь хочешь меня, да? — спросила чужая я, медово, тягуче. Подошла влекущей тенью, потёрлась о его грудь, вдохнула запах, к которому равнодушна. Запах чужого мужчины. Хотя о чём я? Для меня все мужчины — чужие. Прислонившись, задела бедром ширинку. Хочет и ещё как. Сразу прижался ко мне, помимо воли, напрягся. Смотрит молча, тяжело, как будто пытается решить нерешаемое. Прямой, как стена, и почти неподвижный.　

Опускаюсь ниже, обжигаю дыханием живот под рубашкой. Песок хрустит под каблуками, и я убеждаю себя, что это Макс скрежещет зубами. Поднимаю рубашку и провожу губами над поясом джинсов. Слизываю его волю, забираю её себе. Макс вздрагивает, в горле зачинается стон, маленькое звуковое торнадо. Мышцы напряжены под моими пальцами, как канаты, и я перебираю их, ловя его нетерпение.　

Я — влажная от запаха его кожи, от его нужды во мне, и эта реакция пугает. Сжимаю ноги и поднимаюсь, скользя языком по его груди.　

Макс чует подвох, сдерживается, но похоть озвучивает его движения. Во тьме опустевшей улицы — громкое, рваное дыхание Макса, как код Морзе, как сквозь ком в горле. Как прелюдия к дикому сексу. Спиной к неровной стене, царапаясь, с синяками и криком. Насаживаясь и воя от слепой нужды.　

Не мы. Не я. Не с Максом.　

Я упиваюсь своей силой, примитивной и грубой, способной обезоружить такого мужчину. Провожу рукой по ширинке, легко перебираю пальцами. Макс сглатывает, давясь от спазма в горле. Не может противостоять злу, которое капает с моих губ пряными словами.　

— Всегда хотел, да? С самой первой встречи?　

Замолкаю. Остальное скажу потом, когда доведу Макса до грани. Совершенно его не боюсь, понятия не имею, почему. Беру за руку и веду за собой. Зло внутри меня предвкушает лёгкую добычу, жаждет мести. Я нащупала слабость Макса, и меня не остановить. Если не выпущу зло, оно поглотит меня заживо, изнутри.　

бы зло меня поглотило. Лучше бы я не выпускала его наружу. Ведь знаю же, что и в душе Макса тоже — тьма. Похожая на мою, больная, одинокая. Чувствую это родство, но не могу принять. Сцарапываю его с души, запираюсь в себе.　

До гостиницы недалеко, но я заставляю Макса остановиться на полпути. Провожу языком по плотно сжатым губам, расстёгиваю рубашку, кладу руку в карман джинсов и глажу затвердевший член.　

— Хочешь? — проверяю. — Скажи!　

Но Макс не тратит время на слова. Подхватывает меня на руки, заставляет обхватить его ногами и целует. На улице, в городе моего позора. В скобке тьмы, застрявшей между двумя фонарями.　

Катарсис.　

Соблазнение — это игра. Секс — это бесстыжая похоть, сбивающая влажные тела в животный клубок. А поцелуй — это близость.　

Я не способна на близость.　

Я отдала Максу поцелуй. Подарила. Незапланированный, слишком страстный, при котором стукаешься зубами и не знаешь, что делать дальше. Макс знал, я — нет. Забыла, как.　

Он ворвался в мой рот, вцепился в затылок сильными пальцами. Он нападал, а я металась. Не хотела падать в поцелуй, всё ещё желая причинить Максу боль. Мой язык отвечал, губы тоже. Тело обмякло, изогнулось, вписываясь в Макса дугой подчинения, но кипящее зло удерживало меня от близости.　

С трудом оторвавшись, Макс подсадил меня выше, прижал к себе и, проведя пальцем под краем трусиков, ответил на вопрос, который я задала ещё две улицы назад.　

— Да, хотел и хочу.　

— Тогда бежим. Скорее.　

Я соскочила на землю и повлекла его за собой.　

Мы держались за руки, но я не чувствовала Макса рядом. Чёрное зло выходило из моей души, заставляя зубы стучать от гнева. Праведник! Спаситель! Предатель! Ненавижу!　

Макс захлопнул дверь номера и шагнул ко мне.　

— Лара!..　

— Шшш… не нужно слов, Макс, просто иди ко мне. — Слова могли привести меня в сознание, а я не хотела просыпаться. Мысли обуглились от жажды мести, оставляя во мне только зло. Ничего больше. Стоя в луже лунного света, я подняла подол и подцепила пальцем край трусиков. Расставив ноги, отвела его в сторону. Как завороженный, Макс следил за моими пальцами. Почему же я раньше не догадалась, что он всего лишь мужчина? Что он так же слаб, как и остальные. Как и я сама. — Иди ко мне, Макс.　

Он ступил в лунный круг, опустился на колени и прижался лицом к моему животу. Олицетворение нежности и покаяния.　

Никогда ещё мне не было настолько трудно его ненавидеть. Но я смогла, я такая. Я не сдалась, даже когда Макс вовсю испытывал мою волю. Никогда бы не подумала, что Макс способен разыгрывать трепетную нежность. Я позволила ему поднять подол и поцеловать моё бедро, провести по телу шершавыми ладонями, слишком большими для изящной ласки.　

Истекающий нежностью мужчина у моих ног — не Макс. Вижу его насквозь, как себя саму. То, что на поверхности — тепло и нежность — не имеют ничего общего с чёрным нутром Макса. Оно раскрывается подо мной, обнажая наше родство, нашу общую боль, и я вижу, с каким трудом достаётся Максу мягкий танец языка на моей плоти.　

Настоящий Макс не танцует. Не гладит. Не целует. Он заглатывает и клокочет от похоти. Швыряет на кровать и берёт. Отбирает. Не скользит, а вбивается. Рвёт простыни. Не кончает, а взрывается.　

Такова его тьма, таков он — настоящий. Но он сдерживает себя, потому что я — исключение. Потому что пытается подарить мне катарсис. Прячет свою тьму за ласковым трепетом языка.　

Если бы голова не гудела от нарастающего безумия, мне бы это понравилось. Я бы расслабилась, отклонила голову назад и застонала, как это делают другие женщины. Нормальные. Счастливые. Я бы раскрылась для его языка и рук, а не стояла, как истукан, пока он силится раздвинуть мои бёдра.　

Я бы не воспротивилась, позволила бы ему выпить отпущение его грехов.　

Если бы.　

Если бы я умела наслаждаться тем, что люди называют близостью.　

Если бы я была другой. Если бы Макс меня спас.　

Я не умею так, не умею нежно. Не могу быть рядом, не ненавидя.　

— Доверься мне, Лара, — просит Макс, и это — первая полная фраза с того момента, как я потёрлась о его грудь.　

Нет. Есть вещи, на которые я не способна. Я уже доверилась ему однажды. Впустую.　

Чтобы сделать остальное, я должна быть сверху. Иначе не получится, иначе я не смогу.　

Я отступаю на шаг, толкаю Макса в грудь, и он неохотно ложится на спину. Руки разведены, подальше от греха. Иначе сорвётся, скрутит меня и утопит в сексе, который создан для таких, как мы. Для людей, которыми правит тьма.　

Макс — как затаившийся зверь, распятый на полу. Он не из тех мужчин, кто позволяет женщине быть сверху, но делает для меня исключение, и, оседлав его, я повожу бёдрами. А вот это я умею — извиваться, тереться, как мартовская кошка. Научили. Противно, что он ловится на грубую подделку, на фарс, но он — всего лишь мужчина. С силой сжимает мои бёдра и шипит сквозь сжатые зубы. Я подаюсь назад, изгибаюсь, окунаюсь в тёплое масло лунного света и спускаю платье с плеч. Пойманный моей игрой, Макс заглатывает каждый жест, ласкает взглядом грудь, пока я, ничего не чувствуя, провожу по ней ладонями. Немая пустота.　

Макс уже не может терпеть, жадно шарит руками. Твердит моё имя, ломает о него голос. Настоящий Макс вырывается наружу, и тогда его руки причиняют боль. Сильные пальцы как наждак по коже. Беспорядочно гладят, хватают. Сжатые зубы цедят рык, чтобы не испугать, чтобы не выпустить зверя.　

Стоит ли хотеть женщину, с которой ты не можешь быть собой? Боишься. Запираешь чёрную похоть за пеленой сдержанной нежности.　

Я хочу его зверя. Хочу выпустить и возненавидеть его, снова.　

Макс на самой грани и тащит меня следом. Движения стали резкими, пальцы врываются в меня, и он горит и морщится от своей грубости.　

похотью и ненавидит её.　

Сейчас. Ещё несколько секунд — и всё. Он на краю. Готов наброситься на меня, трясёт головой, борясь с наваждением.　

Наклоняюсь и расстёгиваю зубами молнию, сталкивая Макса с края его выдержки. Медленно провожу языком, озвучивая собственную похоть стонами, и приникаю к жертве в предвкушении мести.　

И вот это случается. Моё имя соскальзывает с его губ, как предупреждение, и Макс переворачивает меня и наваливается сверху. Душит меня моей же страстью. Мы в темноте, на ковре у кровати.　

И вот тогда я торжествую.　

— Давай, возьми то, чего ты хотел с самой первой встречи.　

Мой голос, как скрежет металла, как мел по доске. Макс, всё ещё сметённый похотью, прислушивается к вибрации моей ненависти.　

Провожу языком по его губам, но уклоняюсь от поцелуя. Обхватываю его спину ногами и смеюсь, выгибаясь. Макс задыхается в животном порыве. Не в силах даже раздеть меня, сдвигает трусики, пристраивается…　

Часть меня, глубокая и незнакомая, просит замолчать, просит позволить ему сделать со мной то, что должно нравиться, что должно приносить счастье. Но я затыкаю её, грубо и быстро.　

— Скажи правду, Макс, ведь ты приехал сюда именно за этим. Ты хочешь получить то, что упустил в прошлый раз. Маленький долг Олави.　

Макс застыл, так и не толкнувшись в меня.　

— Давай же, забери старый должок. Что тебя останавливает? — скрежещу я, ослепшая от чуждого мне зла. От горькой отравы, которая пряталась внутри все эти годы. — Восемь лет назад ты собирался взять меня, как вещь, против моей воли. Чего ты хочешь сейчас? Трахнуть меня? Грубо? Ударить? Спустить в горло? Давай, не стесняйся. Бери то, что тебе задолжали.　

Я кричала громче и громче, дёргаясь, ударяя ногами по его спине, а Макс сжимал меня всё сильнее.　

— Прекрати! — потребовал он, но я не остановилась. Он приказал ещё раз, ещё, громче, стараясь меня перекричать. Повторяя одно и то же слово, сотканное из чистого бешенства.　

— Давай, чего же ты медлишь! Бери то, за чем пришёл!　

Откатившись в сторону, Макс застегнул джинсы и вышел из номера, хлопнув дверью.　

А я так и лежала на потёртом ковре, проклиная момент, когда поняла, что неравнодушна к его запаху.　

Моё чёрное нутро вылетело криком, и я осталась смиренной, опустошённой и бесконечно жалкой. Я выгнала единственного человека, который попытался мне помочь. Я свершила месть, которой жаждала так давно, и которая в один момент отбросила меня в прошлое. Разрушила всё хорошее, что только начало прорастать во мне сквозь асфальт времени.　

********

Утро пульсировало во мне нарывом. Я пряталась под подушкой, надеясь снова заснуть, но не тут-то было. Зло исчезло, но, к сожалению, память осталась на месте. Мысли болели, как раны. Если бы я могла изменить прошлое, то стёрла бы вчерашний вечер. Да, именно так. Не то, что случилось восемь лет назад, а вчерашнюю грязную месть. Незаслуженную.　

Соскребла себя с постели и пошла к Максу извиняться. С трудом нашла подходящие слова и записала на обрывке газеты, чтобы не сбиться и не забыть.　

«Прости меня за незаслуженное зло. Если ты считал себя виноватым и пытался заслужить прощение, ты этого добился. Теперь я буду вспоминать о тебе с благодарностью».　

Чувствую, что Макс приехал именно для этого, и хочу подарить ему прощение. Чтобы одному из нас стало легче. Чтобы он смог забыть и вернуться домой.　

Потому что, если он останется рядом, я захочу большего, того самого, на которое не способна.　

У дверей его номера стояла горничная, перебирая полотенца. Поздоровавшись, я заглянула через её плечо в пустую комнату.　

Макс уехал. И правильно сделал.　

Обняла себя, чтобы удержать сожаление и стыд, чтобы оставить их под кожей.　

— Это к лучшему, — сказала я горничной, уверенно и громко.　

Ничуть не удивившись, она закрутила завязки на мешке с мусором и кивнула:　

— Говорят, что всё, что случается, — к лучшему.　

В это верится с трудом, но я не стану объяснять ей, что именно подкосило мою веру.　

Макс уехал, думая, что я его ненавижу, что я долго и целенаправленно планировала месть, мечтала выкрикнуть свою боль в его потемневшее от страсти лицо.　

Это — неправда. Так нельзя. Я, знающая цену прощению, не могу допустить такую несправедливость.　

Набираю сообщение Диме. Ответ приходит сразу, так как он никогда не расстаётся с телефоном. Справляюсь о его здоровье и получаю в ответ ряд смайликов. Чувствует себя отлично, но скучает. Тогда я сообщаю ему, что Макс уехал.　

«Он тебе помог?» — спрашивает ребёнок, который лучше меня знал, что мне нужно. Вернее, кто.　

«Очень. Передай ему кое-что?»　

«А чё сама не можешь»　

«Нет его телефона»　

«Я дам»　

«Передай, а? Тебе трудно, что ли?»　

«Ладно»　

«Передай ему «спасибо»»　

«ЛОЛ»　

«Что ЛОЛ?»　

«Смеюсь»　

«Почему?»　

«Ты трусиха всё я пошёл напиши когда будет скайп»　

Трусиха? Не то слово.　

Мама позвонила в полдень, долго говорила о мелочах, вокруг да около, потом, исчерпав бытовые темы, попросила:　

— Потерпи немного, ладно? Дай отцу подумать, свыкнуться с мыслью. Он созреет, вот увидишь. А вы пока с Максом отдохните, погуляйте по городу. Погода-то хорошая. Или если хочешь, я могу с вами пройтись.　

Последняя фраза прозвучала неуверенно, то ли потому, что мама боялась реакции отца, то ли не хотела мешать.　

— Я бы с удовольствием… погуляла… — горло перехватило посередине фразы.　

Мы встретились на детской площадке, и мама сразу оглянулась в поисках Макса. Поймав её взгляд, я пожала плечами, не объясняя, что он уехал. И без него хватает неловкости, говорить-то не о чем. Вернее, в мыслях крутится слишком много тем, но про себя рассказать не могу ничего, кроме горстки сухих фактов. Живу одна, работаю медсестрой, больше не фотографируюсь, есть друзья (отвожу глаза, так как это — ложь), живу хорошо (снова отвожу глаза).　

— Ты живёшь в Финляндии!? Как тебя туда занесло? — удивилась мама, взяв меня под руку и выводя на боковую аллею.　

Если бы она знала.　

— Модельный бизнес заставил, — соврала я. Не придумала ничего лучше и не сдержалась. От неловкости, от комка в горле. Обвинила Макса во вранье, а сама хуже него.　

Мама вскинула брови и кивнула. С уважением. Этим вечером она расскажет отцу, что я — настоящая модель с зарубежными контрактами. От этой мысли меня тошнит. Мама уважает меня за то, чем я не являюсь.　

— Пар, я знаю, что мы решили не говорить о прошлом, но… — Мама обняла себя руками и сгорбилась, неловко водя подошвой по пыльной земле.　

Давай же, мама, спроси, стала ли я проституткой, снималась ли в тех фильмах, которые в красках расписал Олег.　

— Пар, а тот мужчина… ну, знаешь…　

Она шумно сглотнула и скомкала блузу на груди. Резко побелевшие пальцы дрожали.　

Знаю, как же не знать. Тот самый мужчина, Олави, который увёз меня из города. Родители с ним так и не встретились, не успели.　

— Мужчина, с которым я сбежала, — помогаю я ровным голосом.　

— Да, — с трудом выдохнула мама и вытерла вспотевшие руки о юбку. — У Володеньки в прошлом году был ужасный грипп. Два месяца в больнице пролежал. Я так за него волнуюсь, что сама иногда сердцем болею.　

Глядя на побледневшее лицо, я сжала её руку.　

— Всё хорошо. У меня всё хорошо.　

Выдав самую глубокую и сочную ложь, на которую способна, я усадила маму на скамейку.　

— Тот мужчина оказался очень плохим человеком, но…　

— Плохим? — взвизгнула мама, нащупывая правду. — Насколько плохим?　

— Очень плохим, мама. Он обманул меня, но это не имеет значения. Больше не имеет. Я спаслась, выучилась на медсестру и обо всём забыла. Клянусь, я никогда не делала ничего постыдного.　

Кроме того, что нагло лгу матери в этот самый момент. Оказывается, лгать так просто, так приятно. Ложью можно переписать прошлое, раскрасить его сладкой глазурью. Ложь — это исцеление. Всего несколько слов — и мама улыбается, её взгляд светлеет, ей становится легче. Прошлое теряет зловещие оттенки, хотя бы в её восприятии.　

Отец должен мной гордиться, ведь я веду себя так, как он научил. Я удерживаю мамин взгляд на нарисованном мною полотне жизни и не позволяю ей посмотреть на меня. На правду.　

— А потом ты встретила Макса? — улыбнулась мама, потирая враз порозовевшее лицо.　

— У меня много хороших друзей, — осторожно отвечаю я, фальшиво улыбаясь. — Макс мне только друг, ничего больше.　

— Но он сказал…　

— Он любит меня, как друг.

— Но я не думаю…　

— Это так, поверь. Я пока что не научилась доверять мужчинам.　

— Но Макс…　

— Всем мужчинам. Кстати, Олег сказал, что вы общаетесь? — я постаралась перевести тему.　

— Общаемся, — сразу оживилась мама. — Он нашу машину чинит. Надо новую заводить, но мы привязались к нашей малышке, как к ребёнку.　

— Я хочу, чтобы ты знала, что именно Олег помог тому мужчине меня обмануть. А потом он распустил слухи по всему городу.　

Мама не вскрикнула, не схватилась за сердце. Она задержала дыхание, а потом, впервые за эту встречу, посмотрела мне в прямо глаза и спросила:　

— Ты когда-нибудь сможешь нас простить?　

— За что? Вы пытались меня защитить и остановить, но я не позволила.　

— Неправда. Мы не стали тебя слушать и запретили встречаться с тем мужчиной, толком не зная, что он предлагает. Если бы мы выслушали тебя, ты бы не сбежала. Мы бы пригласили его к нам домой и во всём разобрались. Наша реакция подтолкнула тебя к побегу. Ты сможешь нас простить?　

— А вы меня?　

Впитав молчаливое согласие, мы обнялись и долго сидели на скамейке, покачиваясь в такт прощению.　

— Похоже, что тебе пора, Лара, — знающе улыбнулась мама и кивнула в сторону дороги. — Твой «всего лишь друг» маячит здесь уже несколько минут.　

Макс стоял, прислонившись к дереву, и смотрел на небо. Мама помахала ему рукой, и он подошёл, избегая моего взгляда.　

— Не хотел мешать, — извинился он.　

— Вы и не помешали, мне пора гулять с собакой, — засуетилась мама и, подмигнув мне, ушла. Молодой мужчина, который до этого стоял у парадной, свернул газету и направился в том же направлении. Значит, охрана работает.　

А я так и сидела на скамейке, судорожно решая, что делать с заполонившей меня радостью. Макс вернулся.　

— Извини, что помешал. Я сегодня утром встретился с Олегом, поэтому не хотел оставлять тебя одну. На всякий случай. Зашёл в номер — а ты исчезла. Вот я и отправился на поиски.　

— Ты встретился с Олегом?　

— Встретился, — подтвердил Макс. — Олег вспомнил, что восемь лет назад страдал излишне бурной фантазией, поэтому распустил гадкие слухи. Ты ему отказала, и он решил очернить твою репутацию. На самом деле ты уехала учиться. Он обещал признаться в этом вашим знакомым.　

Ясно. Макс «встретился» с Олегом и помог ему «вспомнить».　

Вдох. Выдох.　

— Он жив?　

Может, не стоило спрашивать?　

— Да. — Макс обиделся, и это радует. Всё-таки помню прозвище, которое дала ему восемь лет назад. Чудовище.　

— Я думала, что ты уехал.　

— Куда? — удивился он. Искренне.　

— Домой. Утром я пришла… утром я увидела горничную в пустом номере и решила, что ты…　

— Ты ко мне приходила? — серьёзный взгляд, весомый вопрос.　

— Хотела извиниться, даже речь написала.　

— Написала? Речь? Какой длины?　

— Маленькую. Хотела извиниться за вчерашнее и сказать, что если ты пытался заслужить прощение, то добился этого.　

— Я не пытался заслужить прощение.　

Какое-то время мы сидели молча, глядя себе под ноги. Вернее, я смотрела под ноги, насчёт Макса не знаю. Я придумывала способ объяснить вчерашнее поведение, но разве такое объяснишь?　

— А ты, случаем, с Димой не связывалась? — Я кивнула, и Макс хлопнул себя по колену. — Теперь всё понятно, а то я гадал, что он имеет в виду.　

— Я думала, что ты уехал насовсем, и попросила передать тебе «спасибо».　

— Спасибо? Никакого «спасибо» он не передал.　

Макс достал телефон и показал мне сообщение:　

«учти что пара безбашенная трусиха»　

Маленькая зараза. Ни одного знака препинания, а ещё умничает.　

— Как ты меня нашёл?　

Макс ткнул взглядом в мой телефон, и по спине пробежал холодок. Не позвонил, не предупредил, а выследил. Сразу вспоминаешь, кто он, и как мы встретились.　

— Кто ты, Макс?　

— А ты, Лара?　

Логично.　

— Спасибо тебе.　

Мне не нужно знать, кто он, чтобы быть ему благодарной.　

Макс пожал плечами, изображая вполне убедительное равнодушие.　

И что теперь? Извиниться за вчерашнее? Молчать? Сознаться, что я сделала его козлом отпущения из-за собственного бессилия и страха? Что его грех — это капля по сравнению со всем остальным?　

Я не знаю, что делать. Рядом с Максом я за себя не отвечаю.　

— Не хочу тебя обидеть, Лара, но в вашем городе — отвратительная еда. Давай попробуем найти нормальное место? Мне посоветовали парочку ресторанов, можно проверить. 　

Вопросительно подняв брови, Макс протянул мне руку.　Книголюб.нет

Мы прыгали по ухабам в течение двух часов, потом сдались и запарковались около одного из рекомендованных ресторанов. Выбрали столик на веранде, заказали еду, и тогда я сделала глубокий вдох и извинилась за вчерашнее.　

— Внутри меня — едкая тьма. Иногда она берёт верх, и я задыхаюсь. Боюсь жить, но не хочу умирать.　

— Я знаю. Тебе не нужно ничего объяснять.　

— Нужно. Вчера тьма взяла верх, и я выпустила её на тебя. Незаслуженно. Меня разозлило, что ты солгал моим родителям, и что им понравилась твоя ложь. А сегодня я сама напридумывала ещё больше и рассказала маме сказку про мою несуществующую жизнь.　

— Если ты расскажешь родителям всю правду, они больше никогда не смогут смотреть тебе в глаза. Не простят себе того, что даже не попытались тебя спасти. Что поверили Олегу. Ты придумала компромисс.　

— Этот компромисс — ложь. Мама представляет меня прекрасной фотомоделью, сострадательной медсестрой и счастливой женщиной.　

— А на самом деле?　

Сложив руки на столе, я положила на них голову.　

— А на самом деле у меня никогда не было постоянной работы. Я только временно замещаю других медсестёр, потому что тьма может заглотить меня в любой момент, и тогда я не могу работать. Я настолько далека от счастья, что об этом не хочется и говорить. А фотомодель… меня снимали без головы. Я могу взять любую картинку, отрезать голову и показать её маме, сказав, что это — я.　

— Как это, без головы? Совсем?　

— Да. — Во мне поднимался смех, дурной, горький. — Совсем. В каталогах так иногда рекламируют бельё, пижамы и чулки. — Я засмеялась, ударяясь лбом о сложенные на столе ладони. — Безбашенная Лара.　

Макс тоже засмеялся, мягко, осторожно.　

— Никогда не видел безголовых моделей.　

— Меня пытались снимать целиком. — Говоря это, я захлёбывалась смехом. Истерическим. — Но подводило выражение лица. Меня постоянно накачивали транками… транквилизаторами, и я была никакая.　

Я подавилась смехом и замолчала.　

Макс замер, закрыв глаза. На его месте я бы встала и ушла.　

Нет, не так. На его месте я бы вообще за мной не приезжала.　

Принесли закуски. Молчание стало невыносимым, как будто наши отношения растянулись до предела и больше не могли вместить ни капли правды.　

— Макс, будет лучше, если ты уедешь.　

— Кому будет лучше? — Вручив мне вилку, Макс указал взглядом на еду. — Чем я тебе мешаю? Я тебя о чём-нибудь просил? Требовал особых чувств? Может, я к тебе приставал? — Макс изогнул брови, намекая на вчерашнее.　

— Если ты не уедешь, я захочу большего, и тогда всё испортится.　

— Когда захочешь, тогда и поговорим. Ешь, а то снова придётся питаться картоном из забегаловки.　

Когда мы ехали обратно в гостиницу, в моих мыслях царила пугающая тишина. Улыбнувшись, я послала Диме сообщение с одним словом — «Шрек», и в ответ получила картинку с оттопыренным большим пальцем.　

Я остановилась около номера, точно зная, что хочу сказать, но всё ещё набираясь смелости. После вчерашнего просить о таком очень непросто.　

— Макс! — Он вздрогнул и отступил к своей двери. Ага, значит, я его сильно задела вчерашней выходкой. Глубоко. — Не мог бы ты лечь со мной?　

— Лечь?　

Он боится, что вчерашняя ночь повторится. Прислонился к двери, как будто ищет опоры, и недоверчиво сверлит моё лицо взглядом.　

— Прости, я сморозила глупость. Спокойной ночи.　

Приняв душ, я разобрала постель. Оставила щель между шторами, как всегда, чтобы был хоть какой-то свет. Знаю, что проснусь посреди кошмара и буду искать спасения от едкой тьмы. Свет — моё спасение. Макс — тоже. Он держит меня на плаву. Макс, который…　

…который постучал в мою дверь и, стоя в коридоре в пижамных шортах и босиком, спросил:　

— Просто лечь?　

— Да.　

Макс лёг на спину, закинул руки за голову и следит, как я осторожно подбираюсь к другой стороне кровати. Всё не так, как вчера, во мне совсем нет тьмы, напоследок осталась только печаль. Забираюсь под одеяло, смотрю на его профиль, и мне вдруг становится подозрительно хорошо. Спокойно. Даже клонит в сон. Меня никогда не клонит в сон. Обычно я рушусь на кровать, обессиленная и в ожидании кошмара, а тут лежу рядом с мужчиной и любуюсь его профилем. Глаза закрываются, и я тру их кулачками, как ребёнок.　

— Ты долго будешь меня гипнотизировать? — интересуется Макс. Нервничает.　

— Повернись ко мне спиной.　

Сглатывает. Решает, что делать. Пытается разгадать мою задумку, но не может.　

Потом сдаётся. Поворачивается, ложится на бок, и я вижу на его спине шрамы. Провожу по ним пальцем, и он вздрагивает.　

— Служил, — и никаких пояснений.　

Я не отвечаю, потому что в моей голове идёт внутренний диалог: «Видишь, Лара, ему тоже больно, у него тоже шрамы, а значит, он — такой же, как ты, он поймёт. Рядом с ним ты сможешь заснуть».　

Придвигаюсь ближе, прижимаюсь к напряжённой спине и сгибаю ноги. Копирую его позу, и получается, как будто Макс сидит у меня на коленях. Знаю, что это странно, но мне нужно касаться его всем телом. Кожа к коже. Обнять, притянуть сильнее и уткнуться носом в шрам на спине.　

Я стараюсь подкараулить тьму, которую Макс затоптал в себе, спрятал от меня. Засыпая, разговариваю с ней, заверяю, что не боюсь, что жду встречи. Что научусь доверять Максу.　

Почти верю себе самой.　

— Я не заслуживаю того, что ты мне даёшь, — шепчу губами по коже.　

Большего не скажу, но пусть знает, что я — никакая. Выпотрошенная. Не подлежащая восстановлению.　

— Ты… — хрипло начинает Макс, но я закрываю ладонью его губы.　

— Нет, Макс, пожалуйста, не спорь. Мне нужно, чтобы ты знал правду.　

Мягко провожу губами по его спине, пристраиваюсь щекой к неровному шраму. Кожа к коже. Тьма к тьме. Веки смыкаются, тяжёлые, налитые сном.　

Макс кладёт руку поверх моей, и я парю от удовольствия.　

Я вся пронизана его теплом. Его прощением.　

Макс не дышит, а я уже сплю. Пусть не дышит, пусть не двигается. Пусть только попробует уйти.　

**********　

Головная боль была такой сильной, что ныли даже зубы. Солнечный свет пытался раздвинуть шторы, извещая о разгаре дня и ударяя в глаза. Если верить красным тире электронного будильника, то в данный момент было 9:30 утра, и я проспала всю ночь, ни разу не проснувшись. Отсюда и головная боль — отравление сном. Слишком много, сразу, без единого кошмара.　

Я лежу на левом боку, а Макс — за моей спиной, в точности копирует мою вечернюю позу. Колени согнуты, и я «сижу» на них, а в мою поясницу упирается его «доброе утро». Пытаюсь отползти в сторону, но меня останавливает его рука, та самая, которая покоится под моей грудью.　

— Ещё рано, — бормочет он, отодвигая ноги, чтобы я больше не чувствовала его возбуждение. — Полежим ещё немного.　

— Я вернусь.　

Принимаю таблетки от головной боли и, жмурясь, задвигаю шторы. Зеркало отражает неуверенность в глазах и мужчину в моей постели. Желанного. Приглашённого мною. Следящего за мной в этот самый момент. Я возвращаюсь в постель, и Макс прячет выдох облегчения. Полагаю, что Юлий Цезарь назвал бы этот момент «перейти Рубикон»: если мы сделаем следующий шаг, обратного пути уже не будет.　

Я готова перейти Рубикон.　

Вписываюсь в руки Макса, сажусь на его колени и снова чувствую его желание. В такие моменты лучше вообще не думать, но со мной творится что-то странное. Ёрзаю, не могу устроиться, прижимаюсь ближе. Списываю странные ощущения на головную боль и вдруг с опозданием понимаю, что проблема в том, что я хочу Макса. Не проверять же, но, кажется, всё дело в этом. Он тоже заметил мои ёрзанья и сдвинул руку, задевая сосок. Потрясающий женский рефлекс — моё тело тут же потянулось к его рукам, выгнулось. Я оседлала его колено и задвигалась на нём, не веря своим ощущениям.　

— Скажи, что мне сделать, Лара. Только скажи.　

Возбуждение сошло на нет, как будто кто-то захлопнул дверь мне в лицо.　

— Ничего не надо делать.　

Пытаюсь высвободиться, и Макс сразу отпускает. Не удерживает, не успокаивает. Знает, что я должна разобраться в своих ощущениях. Я пытаюсь, честно, но опыта нет. Никакого. Хочу сбежать, жаждая остаться. Поэтому в нерешительности сижу на постели, гадая, каково это — желать близости и не бояться её.　

— Я не умею хотеть, — признаюсь в надежде, что Макс разгадает эту несуразность.　

— А я хочу тебя так сильно, что в глазах темнеет. Иногда мне кажется, что у меня взорвётся мозг, — отвечает Макс невпопад.　

Два сапога пара.　

Ему тоже трудно, и от этого становится легче.　

Снова ложусь, прижимаюсь к нему, потому что я уже перешла грань, и теперь меня обуревает потребность дать Максу всё, что ему нужно. Но я не знаю, как. Как признаться, что я приму тьму, которую он прячет? Что я приму всё, что он даст? Нежность и бурю. Похоть и ласку.　

Я не знаю слов. Никаких, чёртовых, долбаных, мать твою, слов.　

— Возьми меня грубо. — Вот и всё, что я могу ему предложить. Дура. Лучше бы молчала.　

Макс застывает за моей спиной, потом поднимается на локте, пытаясь заглянуть мне в лицо.　

— Грубо? Ты надеешься, что я выбью из тебя прошлое? Ничего не выйдет, Лара. Просто отпусти. Прошлое случилось, произошло, было, и его не изменишь.　

— Нет, не поэтому. — Как объяснить? Как признаться, что я не выдержу нежности? Что сорвусь в безумие, что тьма раздавит меня, если этого не сделает он. Мне нужно, чтобы Макс заглушил крики прошлого своей страстью, но я не могу в этом признаться. Поэтому делюсь тихим: — Мне так привычнее, я по-другому не умею.　

Я на незнакомой территории, я тону. Не знаю, как дать Максу то, что ему нужно. Как помирить его зверя с щемящим теплом его нежности. Хочу, до боли в животе — но не умею.　

Макс бормочет ругательства, потом снова обнимает меня и расслабляется.　

— Полежим ещё минут десять, а потом — завтракать.　

Я не спорю, послушно закрываю глаза и дремлю, сквозь сон замечая, что Макс поглаживает мою грудь. Крошечные движения, опасливая ласка, но её достаточно, чтобы я проснулась и снова задвигалась на его колене. В этот раз он молчит, и только когда я касаюсь себя робкими пальцами, его рука движется следом, накрывает мою и повторяет ритмичные движения.　

Это слишком. Я не смогу.　

— Открой глаза, Лара, — шепчет он, и я покорно разжимаю веки. — Не уходи туда, оставайся со мной. Держись за меня.　

Я хватаюсь за него, в буквальном смысле, и в тот момент заканчивается осторожность. Макс нависает надо мной, и я вжимаю ногти в его плечо. Держусь. Позволяю его рукам взять меня, открываясь им навстречу.　

— Держись за меня, — настаивает он. — Я с тобой, — и находит во мне живое, светлое. Сначала осторожно, потом сильно, умелые пальцы заставляют меня слушаться его приказа.　

Я плачу, кончая, потому что это — с Максом, потому что для меня эта полу-близость　

— очень много, даже слишком. Потому что, убрав руки, он целует меня в висок и шепчет:　

— Я хотел убить себя за то, что не спас тебя.　

«Почему же ты меня не спас? Почему? Почему?» — плачу я, принимая его поцелуи. Молча. Не могу пожалеть об этом вслух.　

Восемь лет. Восемь долбаных лет.　

Макс улыбается моим слезам, так как знает, что они — высвобождение. Этот мужчина понимает чертовски много, даже слишком, если хотите знать моё мнение. Я хочу подарить ему то же самое, поэтому провожу рукой по его бедру и наклоняюсь ближе. Не думаю о прошлом, потому что здесь и сейчас дверь в него закрыта.　

Но Макс мягко отстраняет меня и объявляет, что нам пора завтракать.　

********

После завтрака Макс остался работать в номере, а я отправилась гулять по городу в ожидании маминого звонка. Вернее, не по городу, а вокруг гостиницы, заходить дальше этого Макс запретил. Человек Макса следил за Олегом, и тот пока ещё не перебесился, поэтому мне не следовало заходить далеко. Макс собирался отменить звонки, чтобы пойти со мной, но я, конечно же, возмутилась. Я не собака, меня не надо выгуливать. Вот я и ходила взад-вперёд по главной улице, дожидаясь чего-то весомого, что изменит ход событий.　

Дождалась. Мама позвала нас к ужину, именно нас с Максом, как будто мы пара. Её голос срывался от счастья.　

— Лара, постарайся понять отца, он не может вот так, сразу оттаять. Но он старается. Не ругайся с ним сегодня, просто перетерпи. Он согласился на этот ужин, и для него это — очень большой шаг. Если вы выдержите сегодняшний разговор, то всё станет как раньше. Сделай это для меня, доченька, умоляю.　

Кто я такая, чтобы разбивать её иллюзии в очередной раз? Раз уж я вернулась в родной город, то должна вытерпеть всё до конца.　

— Я не знаю, придёт ли Макс.　

— Знаю, знаю, вы с ним просто друзья, но он тебе нужен, Лара. Материнское чутьё никто не отменял, и я вижу, как он к тебе относится. Попроси его пойти с тобой и увидишь, что он скажет.　

Я не стала просить Макса, мне не пришлось. Постучалась в номер и, услышав рассеянное «ммм?», сообщила, что буду ужинать у родителей. Оторвавшись от компьютерного экрана, Макс почесал переносицу и поставил меня в известность, что уже купил пару бутылок вина на этот случай.　

— Я буду занят до семи, поэтому поедем на машине.　

Единственное, что я смогла ответить — это «ага».　

Когда мы запарковались перед родительским домом, я запаниковала. Сцепила холодные пальцы в замок и умоляюще посмотрела на Макса. Что мне делать? Как себя вести? Я приехала домой в надежде снова обрести родителей, но теперь, почти получив желаемое, испугалась.　

— Я не хочу лгать, но и не могу рассказать им всю правду. Что мне делать?　

Пережитое мною настолько ужасно, что я не то что родителям, а и психологам не могу во всём признаться.　

— Заранее определись с тем, что ты можешь им рассказать. — Макс обнял меня за плечи, а другой рукой сжал ледяные пальцы. — Говори только об этом и больше ничего не придумывай. Как на экзамене. Если выучил всего три темы, а билетов — двадцать, то приплетай к любому ответу выученный материал.　

Что я могу им рассказать? В деталях — ничего, по поверхности — многое. Живу в Хельсинки, снимаю квартиру, работаю медсестрой. Люблю животных, комедии, фиалки и солнце.　

Что я должна скрыть? Всё остальное.　

В этот раз отец встретил нас в коридоре. Пожал Максу руку, с интересом изучил этикетки на бутылках и завёл мужской разговор. Футбол, ремонт машины, недавняя авария на химзаводе. Неловко кивнув мне в знак приветствия, отец пригласил нас пройти на кухню. Мама суетилась вокруг, подавая закуски, и улыбалась так счастливо, что я сдалась её оптимизму. Пусть Макс всё делает за меня, пусть разговаривает с родителями, строит между нами мосты. Я больше не злюсь на него за вмешательство. Я посижу, послушаю, а потом вдруг вступлю в разговор и скажу что-нибудь настолько важное и интересное, что у родителей дух захватит. И тогда никто уже и не вспомнит, что я пропадала целые восемь лет. Мы войдём в привычную колею и никогда не оглянемся назад.　

Мечты, мечты.　

— … Вот я и сказал председателю комитета: «Какой смысл целиться так низко? Академические успехи — это основа будущего, поэтому нельзя стремиться к минимуму. Я и дочерям своим всегда говорил: раз уж учишься, то должна быть лучшей. — Заведя разговор на любимую тему, отец мазнул по мне взглядом. — А вы, Макс, как относитесь к красным дипломам?»　

Макс на секунду замешкался, потом заговорщически наклонился к отцу и прошептал:　

— Очень люблю красный цвет!　

Мама, которая уже давно пыталась сменить тему, принялась радостно щебетать о красных обоях, которые нашла в каталоге.　

Покрутив вилку между пальцами, как заправский жонглёр, отец повернулся ко мне.　

— А ты что думаешь, Лара?　

— Смотря о чём. Красные обои отлично подойдут к интерьеру. А насчёт обучения скажу, что я — медицинский работник. Больные ждут от тебя помощи, надеются и верят, что ты не хуже, а то и лучше других. Им не скажешь: «Ой, простите, я не могу вам помочь. Я пропустила эту тему и так и не пересдала зачёт». Так что выхода нет, приходится стремиться быть одной из лучших.　

Отец откашлялся и отодвинул тарелку. Протерев очки салфеткой, снова надел их, как будто собирался как следует меня разглядеть.　

— Вот и я о том же, Лара, — глухо сказал он.　

Я следила за его взглядом, за тем, как он взволнованно дёргает себя за пуговицы. Мама замерла с вилкой у рта, не замечая одинокую слезу, зависшую на скуле.　

Макс сжал мою руку и кивнул, подтверждая то, о чём я и сама догадалась. Лицо отца выражало гордость. Незаслуженную, но такую приятную.　

Отец мной гордился. Да, именно так. Не чувствовал облегчение от того, что я не опозорила семью, не радовался, что я хоть чего-то добилась. Он мной гордился. Вот так вот, быстро и сразу, после одной фразы. Оказывается, такое случается. Мне чертовски повезло, что я сказала правду.　

— Некоторые вещи даются нам легко, другие — с трудом, — начал отец и тут же замолчал, ссутулившись и всё ещё играя с вилкой.　

— Суфле, — вдруг подхватила мама. — У меня ни разу в жизни не получилось нормальное суфле. Проваливается в центре, как будто кто-то на него сел.　

— Стихи, — признался Макс. — Вообще их не понимаю, хоть сто раз читай. А с цифрами могу делать что угодно.　

— А я не умею просить прощения. — Закрыв глаза, отец покачивался на стуле.　

— Не надо, папа. — Вцепившись в скатерть, я судорожно сглотнула. — Прошу тебя, не надо.　

— А я и не буду, не волнуйся, дочка. За некоторые вещи простить нельзя, незачем впустую переводить слова.　

— Пожалуйста, папа, не надо.　

Я задыхаюсь. От всего: от счастья, от лжи, от моей жизни.　

Макс притянул меня к себе вместе со стулом и поцеловал в волосы. Мама сидела, опустив голову, её слёзы таяли снежинками на белой скатерти.　

— А я умею делать суфле, — сказал Макс, и все мы посмотрели на него, удивлённо моргая.　

— Правда? — удивилась мама.　

— Нет, конечно, — фыркнул Макс, — я вообще не умею готовить. Только кофе. Хотя с тех пор, как познакомился с Парой, я расширил свой репертуар. Научился делать чай.　

Никому другому это грубое вмешательство не сошло бы с рук, но Макс отличался от других. В глубине его тяжёлого взгляда скрывалось удивительное тепло, и когда оно вырывалось наружу, от него не было спасения. Мама рассмеялась, и даже отец выдавил улыбку.　

— Лара тоже не умеет гото… — ахнув, мама шлёпнула себя ладонью по губам.　

— Ага, конечно, спасибо, мам. Думаешь, я и за восемь лет не смогла бы научиться готовить?　

— Научилась? — смущённо спросила мама, нащупав тему, которую мы с ней ещё не раскрыли, и которая тянется, как красная нить, в отношениях женщин всех поколений. Семейные рецепты, секреты красоты. Женские тайны.　

— Я ужасно готовлю, — призналась я.　

— А Димке нравится, — улыбнулся Макс и тут же сжал зубы и буркнул что-то неразборчивое, но весьма грубое. Проболтался.　

— Кто такой Димка? — настороженно спросила мама.　

— Всего лишь мой племянник, — слишком весело ответил Макс, пытаясь скрыть неловкость.　

— Ааа, — разочарованно выдохнула мама. Неужели она думала, что я скрываю от неё ребёнка?　

— Макс, позвольте задать вам личный вопрос. — Отец вдруг посерьёзнел и, поправив галстук, посмотрел на Макса поверх очков.　

— Разумеется.　

Макс напрягся так сильно, что я задержала дыхание. Чего он боится? Неужели даже его мучают страхи?　

— Какие у вас намерения в отношении Лары?　

Ошарашенная, я вскочила со стула и умоляюще посмотрела на Макса, призывая его не злиться.　

— Папа! Ты что! Мы с Максом просто друзья… знакомые… ты не имеешь права…　

— Я дам ей всё, что она согласится взять, — перебил Макс.　

Выкрутился, как на экзамене, молодец.　

— Я вижу, что вы — мужчина небедный, — отец кивнул на машину под окном, — но всё равно спрошу: как вы собираетесь обеспечивать мою дочь?　

— Папа! Прекрати! Кто в наше время о таком спрашивает?!　

— Я отдам вашей дочери всё, что у меня есть, а это немало.　

— Немало? — переспросил отец, не обращая на меня внимания.　

— Немало. Я финансирую стартапы — новые компании. — В ответ на поднятые брови отца, Макс пояснил: — Легальные компании в области туризма.　

— Легальные, — повторил отец. С нажимом.　

— Да.　

— Папа, перестань! Я сама себя обеспечиваю, Макс мне ничего не должен! Перестань задавать такие вопросы!　

Я переводила умоляющий взгляд с одного мужчины на другого в надежде, что один из них услышит мои крики и образумится. Но они не разрывали взгляда.　

— В прошлый раз вы сказали, что любите мою дочь.　

— Он пошутил! Вы меня вообще слышите? Прекратите!　

— Я сказал правду, но мои чувства не накладывают на Пару никаких обязательств.　

Я захлопнула рот, зависнув под укоризненным взглядом мамы. Укоризненным, представляете?!　

Макс же посмотрел на меня с полуулыбкой.　

«Как будто ты и сама этого не знаешь», — было написано на его лице.　

— Это хорошо, — сказал отец, — потому что Лара любит свободу. Всегда стремилась всё делать по-своему, в этом она похожа на меня. Не любит, когда ей диктуют условия. Кстати, Лара, раз уж мы заговорили о свободе, проверишь мои лекарства? У меня в прошлом году был грипп с осложнениями, так мне надавали столько таблеток, что я чувствую себя погремушкой.　

— Конечно.　

Всё ещё озадаченная откровением Макса, я отвлечённо царапала скатерть. Ведь чувствую же, что его отношение ко мне разрывает все шаблоны, но всё равно не верю. Может, у него так проявилось обострённое чувство вины или безумная радость от того, что я его простила. Любовь — это слишком сильно, слишком остро и очень, очень незнакомо. Большая ответственность, нести которую я не способна.　

Я всё ещё думала об этом, когда мы ехали в гостиницу.　

— Не зависай, Лара, я не сказал ничего страшного.　

Интересно, а он всегда знает, о чём я думаю?　

— Да, я читаю твои мысли, — подтвердил Макс, улыбаясь.　

Я поневоле рассмеялась.　

На самом деле мне не смешно, потому что я не знаю, что делать дальше. Я нахожусь в незнакомом месте в начале отношений, на которые я не способна. Кроме того, раз я наладила связь с родителями, значит, пришёл конец моему отпуску. Катарсис превзошёл все возможные ожидания, и я могу двигаться дальше. Только вот куда? Прошлое всё ещё во мне, живое, как никогда, и от этого никуда не денешься.　

Когда мы вернулись в гостиницу, я отперла номер и жестом попросила Макса войти. Он не протестовал, но целеустремлённость моих движений настораживала. Пока я вела его к креслу, он старательно пытался разгадать мои намерения. Заглядывал в глаза, щурился. Почему лунный свет считают романтичным? Он — зловещий, особенно когда разлит по убогому гостиничному номеру.　

Когда я опустилась перед Максом на колени, моё отражение застыло в его глазах, а мышцы напряглись в ожидании дальнейших действий.　

— Что ты собралась делать? — его голос глубокий и тёмный, как угроза. Руки застыли над подлокотниками, готовясь схватить меня при малейшем движении.　

Я не знаю, что собираюсь делать. Может, мне нужно воспроизвести прошлое? Чтобы понять, как мы пришли сюда, к этому моменту, и почему путь оказался таким длинным. Глядя в глаза, кладу руку на его бедро. Его челюсть дёргается, но он сдерживается, позволяет мне подтвердить намерения. Кладу вторую руку, смотрю испытующе, провожу вверх-вниз.　

Макс подаётся вперёд и поднимает меня с колен.　

— Ты не будешь этого делать. Сядь.　

Завернув в одеяло, он усадил меня на постель, а сам вернулся в кресло.　

— Давай попробуем поговорить, — предлагает он. Чувствует, что прошлое кипит во мне, но я не могу его выпустить. Макс знает, как помочь. Он видит путь там, где врачи и психологи оказались бессильны. — Я начну, — он вздыхает и дожидается моего кивка. — Меня исключили из школы после восьмого класса. Со мной не могли справиться ни учителя, ни родственники. Отца не было, мать умерла, когда мне исполнилось десять, а дальше я мало что помню. Только бешенство и красный туман перед глазами. Милиция, уговоры, угрозы. Я угнал мотоцикл и затащил его в школьный коридор, и тогда меня выгнали.　

Закончив, Макс выжидающе склонил голову. Так вот, что он задумал: откровение за откровение. Если прошлое не выйдет само, надо выпустить его понемногу. Я принимаю игру Макса, и огненный шар воспоминаний раскаляется, обдавая меня нестерпимым жаром.　

— Олави меня не похищал. Я поехала сама, добровольно. Он соблазнил меня комплиментами, обещаниями и сказками о прекрасном будущем. Самое страшное — знать, что я сама на это согласилась. Поругалась с родителями, оскорбила их и сбежала. Олави…　

— …был опытным хищником. Олег поделился со мной этой историей. Никогда больше не вини себя в том, что случилось. Слышишь? Никогда. У тебя не было ни малейшего шанса выстоять против опыта Олави. А если бы ты постаралась, он бы, скорее всего, скрутил тебя и увёз насильно.　

Когда психологи говорят: «Жертвы насилия имеют тенденцию винить себя в случившемся», мне становится только хуже, а после слов Макса захотелось плакать от лёгкости в душе.　

Но так нельзя. Ведь я не помогаю ему заново пережить бешеную юность, а значит, мы просто должны обменяться фактами и принять их.　

— Не помогай мне, Макс. Просто прими меня.　

— А ты — меня.　

— А я-тебя.　

— Я потерял пять лет. Проводил больше времени в милиции, чем дома, дрался, пил, забывался. Даже не пытался что-то изменить. Служил, но и в армии не делал ничего путного.　

— Я потеряла восемь лет. После встречи с тобой я сошла с ума от страха, и Олави стал пичкать меня транквилизаторами. Он достал фальшивые документы, и мы перебирались из страны в страну. Иногда спали на сеновалах, иногда — на полу у незнакомых людей. К счастью, я плохо помню то время. Потом волнения улеглись, и мы стали жить на съёмных квартирах.　

Макс опустил голову и долго сидел, глядя на сжатые кулаки. Не хотел спрашивать. А ведь было, что спросить. Например, что со мной делали, кто, как часто.　

Я сжалилась над ним, потому что видела, что он во всём винит себя.　

— Можно сказать, что мне в чём-то повезло, потому что Олави на меня запал. Сильно. С самого начала не хотел делиться мною с другими, запирал, тащил меня за собой через всю Европу, пока мы скрывались. Даже пытался помочь мне прийти в себя и потратил уйму денег на мои фотографии. Кричал, что сдержал обещание, сделал меня моделью, и требовал в ответ любви. Не получал её и снова срывался на побои. Только ему позволялось мучить и бить меня, никому другому, я фактически была его рабыней. Уходя из дома, он запирал меня в комнате. Если он долго не возвращался, меня не кормили и не выпускали. Иногда я мечтала о быстрой смерти, но в другие моменты радовалась, что он оберегает меня от своих друзей и клиентов. Я же видела, что происходит с другими девушками и что их заставляют делать перед камерой и без. Для съёмок выбирали единиц. Некоторые девушки просто шли по рукам, других продавали клиентам. Они никогда не возвращались. Тем, кого снимали, тоже приходилось плохо, некоторые из них становились жертвой садистов.　

Не поднимая на меня взгляд, Макс потёр лицо руками. Думаю, что он услышал достаточно.　

— Скажи мне, что стало с двумя девушками, которые были на той встрече? Их звали Люда и Маша, я вспоминала о них все эти годы.　

Не открывая глаз, Макс покачал головой.　

Ясно. Их убили. Олави и его банде не нужны лишние свидетели.　

Макс продолжил, глухо, тихо. Локти на коленях, лицо в ладонях.　

— Когда мне исполнилось двадцать, двоюродный брат, отец Димы, набил мне морду. Он был старше и умнее меня, у него уже был успешный гостиничный бизнес. Так вот: он врезал мне как следует и запер в сарае. Оставил там на несколько дней, пока я не пришёл в себя, и мы не уладили наши разногласия путём основательной драки. Он держал меня за горло и орал, и у меня как будто свет в голове включили. Закончил вечернюю школу, потом получил высшее по математике, я в ней всегда был на шаг впереди учителей. Всё это время учился у него бизнесу, работал. Какое- то время всё шло хорошо, но потом я снова сорвался. Вседозволенность, деньги. Сама понимаешь, что всё это — обычная, примитивная история. Мне всегда везло с цифрами, а деньги — всего лишь цифры. Тогда-то я и решил, что мне мало гостиничного бизнеса, и связался со старыми знакомыми, а они ничем хорошим не занимались. Так и пропал бы, если б не наша встреча. Твои похитители пытались расширить бизнес и приехали в Анапу в надежде найти партнёров и получить доступ к побережью. Я не знал, в чём состоит их предложение. Я финансирую компании туристического профиля, и ко мне постоянно обращаются с новыми идеями. Однако то был особый случай. Старый знакомый сказал: «Приходи, может, тебя заинтересует. Прибыльный бизнес, мужик с русскими корнями уже набрался опыта». Как только Олави заговорил, я понял, о чём речь, но не успел ничего предпринять, как заметил тебя. Я как с ума сошёл, да ещё с похмелья был. Как больной, смотрел на тебя, и меня аж трясло. Думал, плевать на остальное, плевать на Олави, сейчас заберу тебя и сбегу к чёртовой матери. Подальше от Анапы, от всего. Не важно, кто ты такая, даже если работаешь на Олави добровольно, всё равно украду и сбегу, спрячу от всех. Я проигрываю эти минуты в памяти каждую ночь. Почему сразу не забрал? Почему увёл в комнату? Ведь видел же страх в твоих глазах, чувствовал, что ты не можешь быть заодно с Олави. А потом, когда мы остались вдвоём, у меня аж в глазах потемнело. А ведь тогда уже точно знал, что ты умираешь от страха. Могли ведь сразу сбежать, прямо из той комнаты, я бы встал под пули, но ты бы успела скрыться. Но я сидел, как истукан, и смотрел на тебя. Когда ты попросила о помощи, я очнулся, но было поздно. Не успел вывести тебя с территории. Встреча была подставной. Думаю, ты помнишь облаву. Кто-то предупредил полицию.　

Полицию???　

Помню взрывы, крики, выстрелы. Олави сказал, что их подставили, но я решила, что виноваты конкуренты. Я подошла так близко к спасению и сбежала?　

— Твоих подруг убили сразу, чтобы не сдали остальных. Охрана прикрыла Олави, и он сбежал, но его людей арестовали. К сожалению, они почти ничего не знали, так как он постоянно менял наёмников. Когда раздались взрывы, я успел вытолкнуть тебя из окна, но в тот момент меня взяли. Я видел, что напугал тебя до крика, и молил, чтобы ты пришла в себя и убежала. Кричал, но ты меня не слышала, да и я оглох от взрыва. По ночам мне снится, как ты лежишь в траве и смотришь на меня с ужасом. Пока меня скручивали, я клялся, что никуда не уйду, останусь на месте, только пусть тебя спасут. Олави смотрел на тебя больным взглядом, и я чувствовал, что он без тебя не уйдёт. Но меня никто не послушал, репутация подвела.　

— Я тебя почти не слышала. А потом, когда вернулся слух, разобрала только зловещий смех из окна и мужской голос, назвавший твоё имя.　

Сморгнув слёзы, я рассказала ему о том, как выла от страха, как Олави вытащил меня из кустов и поволок по дороге. Я ничего не видела от слёз, падала, а он тащил дальше. Я убегала от того, кто, как оказалось, хотел меня спасти, с мужчиной, который меня разрушил. Олави напичкал меня таблетками, и после этого на мир опустился туман.　

Макс меня искал. Долго. А родители — нет. Они знали, что я ушла добровольно и навлекла на семью позор. Погибших девушек опознали, но они жили далеко от моего городка, поэтому расследование дотуда не дотянулось. След Олави затерялся в Европе. Его помощники, которых арестовали, приехали из Краснодара, поэтому следующие два года Макс провёл в тщетных поисках в большом городе. Наконец, ему удалось разыскать одного из сбежавших мужчин, который меня запомнил. Так Макс узнал моё имя и встретился с Олегом, но и это не помогло ему меня найти.　

— Я не смог тебя найти. Как сошёл с ума в тот день, так и не оправился. Следил за твоими родителями. Предчувствовал, что однажды ты вернёшься.　

— Чтобы тебя убить?　

— Да. Мне снилось, что ты вернёшься, чтобы меня убить. Я бы не возражал, только за Димку испугался, когда увидел вас на кухне.　

— Я боялась тебя все эти годы, видела твой взгляд во сне. Верила, что ты разыщешь меня, чтобы забрать себе или убить. Я сделала тебя олицетворением зла. Извини, Макс, мои слова ужасны. Моя жизнь и так была достаточно сложной, а я придумала себе ночной кошмар. Хотя кто знает, может, это было формой защиты. Чтобы не сойти с ума, я придумала угрозу хуже, чем моё рабское положение. Мне страшно от того, что натворила моя фантазия. Я выбрала тебя мишенью, на которую выплеснула ненависть и бессилие. Ведь ты мне ничего не сделал. Собирался — но не сделал. Но мне было легче обвинить тебя во всём, потому что ты меня не спас. Я связала с тобой весь кошмар моего существования, чтобы не видеть остального. Пряталась от реальности за угрозой. Ты этого не заслуживаешь.　

— К сожалению, заслуживаю, причём в полной мере. Никогда не прощу себе того, как повёл себя в тот день. Надо было схватить тебя в охапку и бежать, а я что? Медлил. Утащил тебя, напугал своим поведением, грубостью и необузданной страстью. Да и шрам не помог. Ты и так еле держалась, а я подлил масла в огонь. Пропустил шанс, обрёк тебя на годы рабства, а ведь мог спасти. Сгорал изнутри, когда ты смотрела на меня и кричала от ужаса. У тебя есть полное право меня ненавидеть.　

— Какая дикая история. — Закрыв сухие глаза, я болезненно поморщилась и потуже затянула одеяло вокруг себя. — Ты пытался мне помочь, кричал, чтобы я бежала, а я звала Олави, чтобы спастись от тебя. Если б я знала…　

Макс дёрнулся и сжал подлокотники, быстро переводя тему. В наших откровениях нет места «если бы».　

— А потом тебе удалось сбежать.　

Какое счастье, что это был не вопрос, а утверждение, и Макс не ждал моего ответа. Иначе мне пришлось бы признаться, что это не так.　

Однажды мне действительно удалось сбежать. Я провела сутки на пляже в незнакомом городе, языка которого не понимала. Грызла песок, чтобы не кричать. Меня выворачивало в кусты, я полоскала рот солёной водой и просто старалась выжить. Лекарственный дурман постепенно спадал, и у моих ног плясала правда. Изгалялась, корча рожи и танцуя передо мной извращённый танец. Я поняла, что прошло два года, а я их почти не помню. Остались только провалы в памяти и боль. Звериный инстинкт выживания толкнул меня вперёд, и я поползла вдоль берега в поисках помощи. Через десять минут я наткнулась на Олави. Он меня нашёл, а Макс — нет.　

Был ещё один случай, когда мне почти удалось сбежать. Однажды в Париже Олави позволил мне прогуляться по центру города. Показывал достопримечательности, фотографировал, а я пассивно смотрела по сторонам. Не знаю, какими таблетками меня пичкали, но мир казался бесцветным. Серый, почти прозрачный Париж, полный безликих людей, ступающих по слякотным улицам. Я устало присела на ступени здания, наблюдая, как Олави делает очередной снимок.　

— Видишь, как я к тебе отношусь? — восклицал он. — Вожу тебя по всему миру, как принцессу! Посмотри, какая красота!　

Кто-то задел меня ногой, и, обернувшись, я обнаружила, что сижу на ступенях здания полиции. Неведомая сила подняла меня на ноги и толкнула вверх по лестнице.　

— Помогите! — звонко заорала я на английском и, шатаясь, ввалилась в приёмную. — Меня похитили! Помогите! Этот мужчина держит меня силой!　

Споткнувшись о порог, я грохнулась на пол и поползла, игнорируя боль и протягивая руки к полицейским.　

В приёмной повисла тишина. Двое полицейских переглянулись, помогли мне встать на ноги и начали задавать вопросы на ломаном английском. Наплевав на грамматику и произношение, я выдала им всю свою историю в один присест. Держалась за них побелевшими от усилий пальцами, боясь, что они отдадут меня Олави. А он стоял в дверях, не пытаясь скрыться, и печально улыбался. Почему он не бежит? Почему не пытается спастись?　

— А где сейчас этот мужчина? — спросил полицейский.　

— Вот он! Не отдавайте меня ему! — кричала я, содрогаясь от предчувствия свободы. Пусть Олави делает, что хочет, я не могу больше защищать других, я должна спастись. — Он угрожал моей жизни! Сказал, что убьёт мою семью!　

— Лара, девочка моя любимая, не волнуйся. Смотри, я не подхожу, я не прикасаюсь к тебе. Да? Всё в порядке, моя хорошая, — нежно пробормотал Олави без тени волнения. Отличный актёр, он обошёл меня стороной и достал из кармана толстый конверт.　

— Простите за беспокойство, — покаянно сообщил он полицейским и протянул им стопку бумаг. На одной из них я увидела свою фотографию. — Виноват в этом только я, никто другой. Всё ещё надеюсь, что удастся избежать госпитализации, но боюсь, что и мои силы уже на исходе. Решил, что поездка в Париж ей поможет, но увы, стало только хуже.　

Полицейский пролистал бумаги и подозвал помощь. Меня усадили на стул, удерживая руки и ноги.　

— Я не знаю, что там написано, но это — ложь! Меня похитили! Он — преступник!　

Я кричала, пиналась, кусалась, пока Олави не достал шприц и ампулу из того же конверта.　

— Мы отвезём пациентку в ближайшую клинику. Я поеду с вами, чтобы проверить ваши показания. Но если вы говорите правду, то таким, как она, не место на улицах Парижа, — сказал полицейский, и, печально улыбнувшись, Олави согласился.　

Теряя сознание, я надеялась на смерть.　

Когда я проснулась, Олави наказал меня так жестоко, что я перестала надеяться и стала молиться о конце. Поддельные справки из нескольких клиник утверждали, что я страдаю параноидной шизофренией и представляю опасность для себя и для других.　

— Ещё раз выкинешь что-то похожее, запру в частной клинике, пока не забудешь своё собственное имя. И убью всех твоих родных. Прими, как факт, что ты — моя, пока я сам не захочу от тебя избавиться.　

Можно ли спастись от человека, который являет собой чистое зло? Который ломает твоё сознание настолько, что, годы спустя, ты не в силах найти себя?　

Нет, Макс, мне не удалось спастись, но я не могу в этом признаться. Пока что не могу. Если ты узнаешь правду, то никогда уже не посмотришь на меня так, как сейчас.　

Ты не смог меня спасти, и я тоже не справилась.　

— А Олави..? — решается спросить Макс после длительного молчания. Не заканчивает вопрос, позволяет мне самой решить, отвечать или нет и как подробно.　

Мне не удалось избавиться от Олави, но это — не та тема, которую я готова обсуждать.　

Встаю, раздеваюсь, не стесняясь его взгляда, и ухожу в ванную. Когда возвращаюсь, Макса уже нет, и мне так обидно, что впору плакать. Неудивительно. После такой истории я бы тоже от себя отказалась. Ложусь на его половину кровати, нюхаю подушку — не помогает. Сходить за ним? Попросить снова со мной лечь? Нет, не могу, не хочу его жалости. Он и так сгорает от чувства вины и путает его с любовью. Уж как-нибудь засну. Поворочаюсь, помучаюсь и засну.　

Или нет, не засну. Не хочу засыпать. Не хочу без него. Хочу, чтобы всё было просто и сразу, чтобы я никогда больше не оставалась без Макса. Ни на час.　

Щелчок замка, звон цепочки — и Макс забирается под одеяло за моей спиной, подталкивая меня коленом.　

— Ты на моей половине, — ворчит он. и я слышу улыбку в его голосе.　

Его колени, руки, грудь, всё тело прижимается ко мне, окружая теплом. Как я и хотела, в точности. Я ёрзаю, пристраиваюсь, вписываюсь в него. Надо же: всего одна ночь, а я привыкла.　

С Максом происходит что-то странное: его руки дрожат, голос срывается.　

— Господи, Лара, мне нужно быть ещё ближе. Держись за меня, ладно?　

Льну к нему изо всех сил. Спиной прижиматься трудно, не обнимешь, но он всё делает сам. Закрывает меня собой, бормочет обрывки фраз: «Вот так, ещё ближе… пожалуйста, держись… не отпускай». И я закрываю глаза, чтобы вокруг — только он, только его слова и тепло. Когда спелёната им, то всё могу. Мне хорошо, потому что не чувствую ничего, кроме его тела. Если он заслоняет собой всё остальное, то мне хорошо. Вот оно, открытие декады: мне может быть хорошо.　

— Я не смог тебя найти. Я тебя не спас.　

В его голосе столько боли, что я пытаюсь обернуться, чтобы увидеть его глаза. Он не позволяет, бормочет «не спас» и отчаянно целует мои волосы.　

Макс многого мне не рассказал, как и я ему. Но я поняла, насколько сильно он хотел меня найти. Остальное уже не имеет значения.　

— Ты нашёл меня. — Успокаиваю и его, и себя. — Я держусь за тебя, Макс. Я хочу за тебя держаться.　

Душа находит нужные слова, а рука тянется к нему. К мужчине, который сочится желанием. Его тьма сложилась с нежностью, накрывая меня.　

— Хочешь? — не верит он и чуть отстраняется. Опасается моей лжи, боится, что я сдаюсь из сочувствия к его страсти.　

— Очень хочу. Я на таблетках.　

— Я чист.　

Макс всё равно не верит, не после моей прошлой выходки, но я изгибаюсь и не оставляю ему выбора. Почти не оставляю. Провожу ладонью по члену, насаживаюсь совсем чуть-чуть и останавливаюсь. Дальше он должен сделать сам.　

Мы замираем в мучительном полусоединении.　

Макс поднимает руку и хватается за изголовье кровати. Его пот на моей спине только усиливает возбуждение.　

Он сдерживается.　

Не верит, что я его хочу.　

Я не умею убеждать, но пытаюсь истощить его силы: прикасаюсь к себе, постанываю, делаю крошечные движения — и тогда он сдаётся. Входит на всю длину, мучительно медленно, и замирает.　

Его выдох как крик.　

Кажется, что над нами разверзнутся небеса, засыпая нас то ли манной, то ли проклятиями.　

Должно случиться нечто эпохальное, оглушительно-громкое, ибо в этот момент поворачивается сама судьба. Скрежещет ржавыми шестерёнками и готовит новый расклад.　

Макс заворачивает меня в своё тело и двигается, впитывая каждый стон. Я хватаюсь за его пальцы, чтобы он не сомневался, что я держусь. Крепко. Я хочу за него держаться. Впиваюсь в его запястье зубами, и Макс отвечает довольным рыком. В этот момент под влажные аккорды близости рождается доверие. Совсем ещё зелёное и слабое, оно отзывается на откровение распахнутых бёдер.　

Макс ускоряется. Его осторожность сносит диким порывом, накопленным за годы ожидания. Тьма урчит, воспевая свободу, и я принимаю её, поэтому что это — не грубость, а страсть. Нежность, доведённая до кипения, и ни капли боли. Только сильный мужчина, прикипевший к моей душе.　

Но Макс не позволяет себе потеряться. Одёргивает свою страсть, сбивается с ритма и замедляется.　

Мягкий поцелуй, пробежка пальцев по груди — заботливая нежность. И только горячий пот и ожог желания напоминают о том, что настоящая страсть Макса подобна огню.　

— Ты первая. Я хочу почувствовать, как ты кончаешь.　

Это Макс. С ним я смогу. Пока я завёрнута в него, пока скрыта от всего и всех, всё возможно.　

— Вот так, Лара, вот так. — Его пальцы помогают, умело. Не хочу думать о его прошлом опыте, да и не успеваю. Распадаюсь, выбиваюсь из его рук, потому что удовольствие сильнее меня. Я к этому не готова, как и к тому, какое счастье звучит в его стоне, с какой силой он кончает, ни на секунду не прекращая повторять моё имя.　

Я всхлипываю, и Макс тут же отодвигается, пытаясь рассмотреть моё лицо.　

— Я сделал тебе больно? — страдальчески спрашивает он.　

— Нет, что ты. — Снова прижимаюсь, не даю ему выйти из меня. — Пожалуйста, отпускай меня, Макс.　

— Не отпущу. Ты плачешь?　

— Немного. У такого счастья должно было быть хорошее начало.　

Он понимающе вздыхает.　Книголюб.нет

— И конец, — добавляет горько.　

Он уже успел подумать о конце??　

Цепенея, я отпускаю хватку на его руке.　

— Какой конец?　

— Однажды ты от меня уйдёшь.　

— Почему ты так думаешь?　

— Ты излечишься. Прошлое станет просто чередой событий, неприятных, но не вызывающих взрыва эмоций. Я останусь единственным напоминанием, и тогда ты от меня уйдёшь.　

— Ты считаешь, что я использую тебя и уйду.　

— Если это поможет, то я хочу, чтобы ты именно так и поступила.　

Макс спокоен, он умело и убедительно сдерживает горечь.　

— Ты ещё во мне, а уже думаешь о расставании?　

— Я должен об этом думать.　

— Почему?　

— Я собираюсь сделать всё возможное, чтобы ты осталась.　

Эти слова развязали меня, выпустили наружу веру, что счастье возможно. Обычное человеческое счастье, без драмы и угроз. Без насилия. Без боли. Сомнения уснули, мысли затихли, и я вцепилась в обнимающую меня руку и пробормотала:　

— Я держусь за тебя.　

И только совесть не замолкла, настойчиво тыча в меня той правдой, которую я скрыла от Макса.　

Он не мог не чувствовать, что между нами остались секреты размером в жизнь, иначе поверил бы мне с первых слов.　

Но он не поверил. Разбудил меня посреди ночи, сжимая до боли.　

— Мне нужно тебя касаться, просто касаться, — пробормотал срывающимся голосом.　

— Только касаться? — улыбнулась я всё ещё во сне.　

— Нет. — Тёмное, вязкое «нет». В нём столько содержания, скрытого и не очень.　

Кому-то нужны нежные слова, кому-то — изысканные ласки, а с нами всё проще. Кожа к коже. Прикосновение, длинною во всю меня. Ладони, распластанные по спине, чтобы ещё сильнее, ещё ближе. Лицо в изгибе шеи. Мои ноги закручены вокруг его, не распутаешься. Губы на шраме, его слова во мне, как сон, плывут в сознании страстным фоном.　

— Да, Лара, вот так, держись за меня, пожалуйста. Мы всё сможем, всё решим вместе, только держись. Держись за меня.　

Как странно: Макс просит меня о том, что нужно мне. Я хочу научиться за него держаться.　

— Ещё ближе, — требую я, и он благодарно выдыхает, принимая мои слова за согласие. Входит в меня, кончает быстро, сильно. Не хочу знать, что ему снилось, что пригвоздило его ко мне с такой страстью.　

Отдышавшись, он выходит из меня и целует глубоко и настырно. Опускается ниже, мягко удерживая меня под собой. Шершавые пальцы бегут по коже живота, по бёдрам, замечая влажные следы страсти. Макс привстаёт, чтобы взять меня на руки.　

— Я отнесу тебя в ванную, чтобы смыть.　

— Нет! — Хватаюсь за изголовье, чтобы удержаться, и заставляю Макса уложить меня обратно. — Я сохраню всё, что ты мне дашь.　

Размазываю липкую жидкость по бёдрам, и она высыхает тёплой плёнкой. В глазах Макса — восторг и такая нежность, что я таю. Всё тело исходит влажным жаром. Изумлённая страсть Макса, его дыхание на моей коже и жадные губы — это самая невозможная комбинация. Она закручивает меня, сбрасывая в эпицентр оргазма.　

Вот и всё, что мне нужно. Кожа к коже — и Макс. Почти счастье.　

*******

«Лара когда вы с максиком вернётесь? Инга достаёт меня хочет чтобы я учился летом блин представляешь она не знает что я гений»　

«И она не любит самокат»　

«Лара ты чего молчишь»　

«Вы что там с максом делаете ЛОЛ»　

Семь утра.　

Диму, как обычно, не беспокоит, сплю я или нет. Вежливость волнует его так же мало, как и пунктуация.　

Стараясь не беспокоить Макса своими движениями, посылаю ответ:　

«шшш мы спим научись пользоваться запятыми гений»

Дотягиваюсь до прикроватной тумбочки, водворяю телефон на место и замираю.　

Дима спросил, когда «мы» с Максом вернёмся. «Мы». А я не возразила и ответила, что «мы» спим.　

Внезапно мне становится холодно, очень. Весь прогресс последних дней стирается одним детским вопросом — когда МЫ вернёмся. Дети не видят сложностей, не задумываются о них. Даже Дима — и то такой. Он почувствовал связь, которую мы с Максом не замечали, и сразу записал нас в категорию «мы».　

Макс подминает меня под бок и, не открывая глаз, требует: — Что случилось?　

— Дима прислал сообщение. Инга заставляет его учиться.　

Макс заспанно моргает, целует меня в висок и усмехается.　

— Я так и знал, что она его приструнит. У друга дома ремонт, и они с женой жили в гостинице, вот я и предложил, чтобы они на время переехали. Инга — медсестра, очень давно мечтает о детях, но у них с мужем не получается.　

В такие минуты любящие пары говорят о своих детях, о будущем. Но это не про нас. Нам бы дожить до завтра без ночного кошмара. Обоим.　

— Ты мне больше не снишься, — вдруг осознала я.　

— Кошмар стал реальностью, — нахмурился Макс, и я поспешно поцеловала его пальцы, показывая, что это не так.　

Больше откладывать нельзя, надо во всём признаться. Объяснить, что я скоро уеду, без этого никак. Слова, сказанные в моменты страсти, не меняют реальность: мне придётся вернуться домой, чтобы навсегда избавиться от Олави. Не знаю, как, но без этого нельзя, и я не должна вмешивать Макса в это грязное дело. Когда он просил за него держаться, то не подозревал, что я всё ещё в клетке. И теперь недосказанная правда ждёт, чтобы выплеснуться и растопить воск наших отношений.　

Я сижу в старой клетке с прутьями из страха и бессилия и слежу, как передо мной разыгрываются сцены возможного счастья. Я притворяюсь, играю в новую, излечившуюся себя, и лгу Максу.　

В том, что мы не сложимся вместе, будет только моя вина.　

Одно дело — взрослые отношения, совсем другое — когда в ситуации замешан ребёнок. Дима ждёт моего возвращения в Анапу, но этого не случится, поэтому больше тянуть нельзя.　

— Дима спросил, когда мы вернёмся. С чего он решил, что я приеду вместе с тобой?　

— Ага! Так вот, что тебя испугало. Дима сам это придумал, потому что детям всё кажется простым и доступным. Захотел — сказал — получил. Не думай об этом, я справлюсь.　

— Что ты скажешь ему, когда я не вернусь?　

Этим уверенным вопросом я стёрла всё сказанное ночью.　

— Когда ты не вернёшься. — Какое-то время Макс привыкал к этой мысли, потом продолжил. — Мне не придётся ничего объяснять, он и сам заметит.　

— Ха-ха, смешно. Как ты объяснишь, почему я не вернулась?　

— Лара, перестань. Дима и так об этом знает, вы уже не раз прощались. Ты ведь не собиралась возвращаться в Анапу, не так ли?　

— Не собиралась.　

— Ты объяснила это Диме перед отъездом. Тогда в чём дело?　

Дело в том, что я хочу остаться, но не знаю, как. Не могу взвалить свою жизнь на плечи Макса. Я должна сказать правду, но безумно боюсь его реакции. Разочарования? Презрения? Того, что он отшатнётся от меня, как от прокажённой? Да. Да. Да. Боюсь захлопнутой двери за его спиной.　

Первый росток доверия вбит в асфальт подошвой недосказанности. Трусости, если хотите. Моей.　

— Выбор за тобой, Лара. Я уже всё сказал.　

Сорвавшись с постели, Макс ушёл в ванную и захлопнул за собой дверь.　

**********　

Я не знаю, что держит меня в городе. Мы ужинаем с родителями каждый день, но уже обсудили мой отъезд. Они собираются навестить меня на Рождество, вместе с сестрой. Мы настроили скайп, обменялись рецептами, залепили дыры в понимании друг друга свежей штукатуркой.　

Нет, это неправда. Начнём с начала.　

Я знаю, что удерживает меня в городе — ожидание чуда. Спонтанного разрешения всех моих проблем. Я так долго мечтала о поездке в Россию, что не подумала о том, как страшно будет возвращаться. Мой отпуск на самом деле был побегом, но я не продумала его до конца. А теперь не знаю, что делать. Как признаться Максу во всём и при этом не потерять любящую глубину его взгляда? Каждое утро я обещаю себе, что сегодня обязательно скажу правду, но приходит ночь — а я так и не решилась сломать хрупкий хребет нашего счастья. Макс больше не спрашивает меня про Олави, а я — не признаюсь, что он жив. Больше, чем жив. Олави всё ещё сильнее меня и всей моей жизни.　

не уезжаю, и Макс упрямо остаётся рядом.　

— Когда ты вернёшься в Финляндию, я уеду обратно в Анапу. Посажу тебя на самолёт — и всё. А пока уж потерпи мою компанию, — твердит он.　

Я знаю, чего он ждёт — моего решения. Не скажет больше ни слова, не попросит, не заставит. И уж точно не станет уговаривать. Он уже предложил мне всё, что я захочу взять, всего себя. Дважды при родителях, а третий раз — когда пригласил воспользоваться им, чтобы мне стало легче. Макс пообещал, что сделает всё возможное, чтобы я осталась, — вот и делает всё, что считает возможным. Дарит мне главное, к чему я стремилась так долго — свободу выбора.　

Мог бы потребовать, заставить меня остаться, но нет, он этого не сделает. Иногда порывается что-то сказать, но сдерживается, хотя и с огромным трудом. Вспоминает Олави и поэтому осторожничает, не давит. Отдаёт мне всего себя и ждёт моего решения.　

Это — не боевик, а всего лишь реальная жизнь, и вмешательство в планы Олави может стоить Максу жизни. Не существует силы, которую можно сравнить с неразбавленным человеческим злом. Если я скажу правду, Макс захочет вмешаться, и тогда…　

Я больше не хочу, чтобы Макс меня спасал. Боюсь за него, и эта двойственность душит меня по ночам.　

Максу не легче. Каждую ночь он просыпается от кошмара, в котором теряет меня снова и снова, и тогда я изнываю от тоски по нему настоящему. По Максу, который не станет сдерживать свою страсть, который прорвёт плотину моего страха, чтобы я действительно смогла за него держаться.　

Не выдержав, я сказала ему об этом. Напрямую.　

— Между нами лежит несказанная правда, и она жжёт мне язык. Ты сдерживаешь себя, а я боюсь своих чувств и будущего. Не думай, не сдерживайся, не бойся меня напугать. Пожалуйста.　

Я ждала его согласия, чтобы начать мою исповедь, но получила совсем другое. В следующую секунду я была на постели. Задрав юбку, Макс закинул мои ноги себе на плечи и погрузил в меня язык. Вцепившись в покрывало, я проникалась тёмной страстью, исходящей от ласкающего меня мужчины. Ловила его довольные улыбки при каждом крике, умоляла войти в меня, позволить мне кончить.　

Он вошёл медленно, не сводя глаз с моих, дожидаясь, пока я попрошу о большем. Долго мучил меня, замедляясь, дразня, потом толкнулся сильно и глубоко и дал то, о чём я просила.　

— Всё поняла? — спросил он, отдышавшись.　

— Нет.　

— Вот же, непонятливая, — усмехнулся мне в волосы. — Я хочу всего. С тобой. — Навсегда.　

Слово «навсегда» распухает во мне, поднимается, как дрожжи, переливаясь через край, и тогда я перекатываюсь к Максу на грудь и целую. Каждый шрам, каждую метку на теле. Лицо, руки, грудь. А он смеётся. Как же я люблю его смех! Пусть он смеётся надо мной, мне всё равно. Мне настолько хорошо, что не пугает даже правда, и я позволяю себе расслабиться. Поверить. Отдать будущее в его руки.　

Я должна рассказать ему обо всём.　

Либо он будет со мной, либо уйдёт прямо сейчас и больше не вернётся. Выбор за ним, но я больше не могу его обманывать. Я расскажу ему обо всём, сейчас.　

И вот тогда раздаётся телефонный звонок. Из миллиона моментов судьба выбрала именно этот. Хотела бы я знать, почему.　

Мы оглядываемся, немного удивлённые, потому что звонок нам не знаком. Гостиничный телефон надрывается простуженной трелью.　

Я краснею, а Макс смешно дёргает бровями, и мы думаем об одном и том же.　

— Кто-то пожаловался на крики среди бела дня. Ох, и влетит же нам! Крикунья! — смеясь, Макс повторяет прозвище, данное мне Димой.　

— Возьми трубку! — Я ближе к телефону, чем Макс, но отстраняюсь и с головой залезаю под одеяло. — Ты во всём виноват.　

— Давай-ка поподробнее, в чём именно я виноват! — хохочет Макс, закидывая руки за голову.　

Нехотя, я вылезаю из-под одеяла и поднимаю трубку, готовясь услышать рассерженный голос администратора. Макса ужасно веселит моё стеснение.　

— Отомщу! — шепчу ему и самым вежливым голосом говорю в трубку: — Слушаю вас!　

— Насчёт мести мы поговорим позже, а сейчас мне бы очень хотелось увидеть мою жену. Жду тебя в машине у входа в гостиницу. У тебя десять минут, чтобы избавиться от любовника, одеться и взять паспорт. Иначе вы оба умрёте, болезненно. А потом я займусь твоими родителями и сестрой.　

Как ответить, если я не могу сделать вдох? Если гортань сжалась настолько сильно, что всё тело отзывается болью. Не стану лгать: эта боль мне привычна, ничего нового в ней нет, однако, за последние несколько дней я успела о ней забыть.　

— Ммм… — мычу. Это — самый внятный из ответов, которые я способна предложить Олави.　

— Мычание — знак согласия, — мерзко хохочет он. — Кстати, Лара. Если хочешь, снова захвати красный диплом.　

Он сбрасывает звонок под громкий хохот других мужчин.　

Олави приехал не один.　

Прижимаю трубку к уху, чтобы Макс не услышал гудка.　

— Простите, шум больше не повторится. — Выдавив эти слова, я вешаю трубку и откидываюсь на грудь Макса, скрывая парализованное ужасом лицо.　

— Ты чего? — волнуется он. — Обиделась, что ли?　

— Нет, конечно. — Фыркаю, механически глажу его колено и пытаюсь придумать, как именно от него избавиться. Послать за едой? За тестом на беременность? Сказать, что мне плохо?　

Нет, это не сработает. Думай, Лара, думай!　

— Знаешь, что? У меня появилась идея. — Голос звонкий, как будто сейчас запою. На самом деле это — паника. Гортань всё ещё в спазме, и каждое слово даётся с трудом.　

— Звучит многообещающе, — хитро улыбается он. — Какая?　

— Я хочу показать тебе моё самое любимое место.　

— Ммм… а я уже нашёл своё любимое место, — он подтягивает меня ближе и проводит рукой по бедру.　

— Я серьёзно.　

Макс заинтригован, он поднимается на локтях и заглядывает мне в лицо. Я держу себя в руках, потому что вспомнила, для чего я лгу ему в этот раз: я защищаю его жизнь.　

— Прямо сейчас?　

— Почему бы и нет? Прошу тебя, Макс, пожалуйста! Вот только смою с себя всякую всячину, и пойдём! Ты тоже прими душ.　

Не знаю, что Макс увидел в моих глазах, но он сдался.　

Я чуть ли не пинками выталкиваю его из номера, включаю душ, хватаю паспорт и бегу. Перескакиваю через ступени, умоляя судьбу, чтобы десять минут ещё не истекли.　

Белый внедорожник с затенёнными стёклами пускает меня внутрь и срывается с места.　

— Здравствуй, дорогая, — фальшиво улыбается Олави с переднего сиденья. Кроме него, в машине — шофёр и двое незнакомых мужчин.　

Всё это время я очень надеялась на удачу, на то, что Олави действительно меня отпустил. Решил не искать или побоялся ехать в Россию. Глупый, преступный самообман. На самом деле удивительно, что я продержалась так долго. Нужна я ему или нет, он не собирался меня отпускать.　

В последние дни я набиралась смелости, чтобы сказать Максу всю правду. Чтобы признаться, что до сих пор не спаслась, что боюсь, болею и страдаю. Но я опоздала, а теперь, когда он узнает правду от других, то никогда меня не простит. Как сказал папа: «За некоторые вещи простить нельзя, незачем впустую переводить слова».　

Олави — мой муж.　

Я так и не отпустила прошлое, потому что в глубине души знала, что он меня найдёт.　

Не Макс, а Олави.　

Макс — подарок судьбы, а Олави — сама судьба.　

Глава 5. Олави

Несколько лет назад Олави надоело скитаться по Европе, таская меня за собой, и он решил осесть в Финляндии рядом со своей семьёй. Оказалось, что у таких существ, как Олави, имеются родители, братья и сёстры. Они справляют Рождество, дарят друг другу подарки, возятся с племянниками и искренне желают добра. Друг другу и даже мне. Я так и не узнала, откуда они родом, хотя почти все они говорят по-русски.　

— Лара, мы попытаемся начать сначала, — приказал Олави. Именно приказал. — Я хочу детей и нормальной жизни. Найдём врача или психолога, чтобы ты восстановилась, и забудем о прошлом. Расскажешь им о травмах и насилии, но обвинишь незнакомцев. Придумай что-нибудь подходящее, чтобы объяснить свои страхи. Помни: если ты хоть словом обмолвишься о нашем прошлом, я убью твоих родных, а тебя запру в психушку. Или тоже прикончу. Я чист, у властей на меня ничего нет. Занимаюсь торговлей, много путешествую — и всё. Ляпнешь хоть слово　

— не поздоровится только тебе. Очнёшься в закрытой клинике и будешь вспоминать нашу жизнь, как сказку.　

За годы скитаний я настолько привыкла к его угрозам, что перестала на них реагировать. Я так и не сумела взбунтоваться и не поверить. Олави держал меня взаперти, выпускал на улицу только в своём сопровождении и постоянно носил с собой поддельные медицинские бумаги. У меня не было ни занятий, ни нормальных знакомых. Даже друзья Олави смотрели на меня с жалостью.　

— Избавься от неё, — таков был их неизменный совет моему тюремщику. Мужчины, которые похищают и уничтожают женщин, жалели печальную рабыню и её свихнувшегося хозяина.　

Но он не избавился. Олави хотел нормальной жизни. Со мной. Поэтому он увёз меня от прошлого и вернулся домой.　

Показывая финскому таможеннику паспорт, я слышала зловещий шёпот Олави: — Только посмей вякнуть, убью всех.　

Это — его коронные слова, на таможнях, на вечеринках, в магазинах.　

И я ему верила. Вернее, во мне не осталось сил, чтобы даже задуматься об альтернативе.　

Глядя на мой паспорт, таможенник прыснул и тут же смущённо замахал рукой:　

— Простите, простите, мне очень неудобно. Наверное, многие так реагируют, и вам уже надоело.　

Быстро проставив нужные штампы, он протянул паспорт и, в ответ на мой недоумевающий взгляд, пояснил:　

— Как в фильме, да?　

— Да, — натужно улыбнулся Олави и толкнул меня вперёд. А я в ужасе смотрела на паспорт, принадлежащий Ларе Крофт.　

Так я узнала настоящее имя Олави.　

Хайге Олави Крофт.　

А ещё я узнала, что вышла за него замуж.　

Годы заточения научили меня, что за деньги можно добиться всего. Не верьте тем, кто говорит, что это не так. Можно безнаказанно удерживать пленницу, похищать людей, прятать их в подвалах, доставать фальшивые документы, получать пособия, воровать деньги.　

Можно ни разу не попасться.　

Можно приобрести жену, не спрашивая её согласия.　

Лара Крофт.

Олави так и не стал называть меня Анджелиной. Однажды он признался, что хочет меня настоящую, поэтому и позволил мне сохранить имя Лара. Именно так: он позволил мне сохранить имя. Олави считал себя моим хозяином.　

Использовать замужнее имя я отказалась. Он бесился, пока я не придумала ложь, способную нас изменить. Навсегда. Я научилась использовать свою силу.　

— Ты сказал, что хочешь нормальной жизни. Я тоже хочу попробовать. Обещаю, что приложу все усилия, но тебе придётся относиться ко мне по-человечески.　

Я сказала это в магазине, в очереди в кассу. Трёхлетний мальчик опрокинул лоток с шоколадом, и его мать смущённо ползала по полу в попытке навести порядок. Я помню эти секунды до самых мелочей, потому что именно тогда впервые увидела в глазах Олави слабость. До этого он скрывал её от меня за пощёчинами.　

Олави моргнул, и его глаза забегали, пытаясь зацепиться за что-то, кроме меня. Не знаю, с чего его так пробрало, но факт остаётся фактом. Годы безнадёжных попыток вызвать у меня любовь сказались на его и так нездоровой психике. Я лгала, но он не заметил. Или не захотел замечать.　

Впервые за эти годы он действительно прислушался к моим словам. Что-то мягкое промелькнуло в его глазах, прокравшаяся в душу надежда. И тогда он познакомил меня со своей семьёй. Они приняли меня, окружили таким душным теплом, что я ревела по ночам, как раненый зверь. Олави бился головой о стену и орал: — Я сломал тебя, да, Лара? Совсем сломал? Обещай, что не совсем! Поклянись, что тебе станет лучше! Ты же обещала попробовать!　

И я обещала, снова и снова, в продолжение однажды начатой лжи.　

Не подумайте, что Олави ослабил контроль. Он рассказал родным о моей так называемой болезни, тем самым обезопасив себя на случай, если я попрошу о помощи. На семейных сборах меня окружали теплом, а в остальное время — всячески избегали, стыдясь моего сумасшествия. Олави отправил меня к психологам. Под присмотром, конечно. Какую помощь можно получить от специалистов, не говоря им всей правды? Вот именно, что никакую. Я тратила все свои силы на изучение языка. Благо, способности у меня сохранились, и всего за несколько месяцев я научилась говорить вполне прилично. Олави по-прежнему следил за каждым моим шагом, но я настолько к этому привыкла, что разучилась отличать нормальность от безумия.　

А потом сестра Олави предложила мне пойти учиться. Единственная из всех, она знала, каким животным был её брат, и не верила в мою болезнь. Услышав предложение сестры, Олави ругался так громко, что его мать разрыдалась и ушла к себе. Отец и брат утащили его в гараж, а под утро он разбудил меня и сказал, что согласен.　

В тот день я начала планировать своё спасение. Шаг за шагом, один ночной кошмар за другим. Я должна была не только выжить и оправиться от тех таблеток, которыми Олави пичкал меня в течение нескольких лет, но добиться того, что врачи и психологи назвали катарсисом, дружно утверждая, что именно в нём я найду спасение. Наивные, они думали, что только моё прошлое таит в себе насилие. На самом деле мой похититель всё ещё жил рядом со мной.　

Чтобы излечиться, я должна была вернуться домой. Вспомнить, какой я была раньше, до того, как затерялась в безумии Олави. Поэтому я старательно копила деньги на побег. Когда я приступила к учёбе, Олави позволил мне открыть банковский счёт и положил на него часть моих «модельных» денег. Это стало одним из его широких жестов: он пытался подарить мне настоящую, нормальную жизнь. Олави не знал, что эти деньги должны были купить моей семье защиту, а мне — свободу. Я выучилась на медсестру и соглашалась на любую работу, только бы накопить достаточно денег, чтобы нанять охрану для моей семьи. Работала ночами, в праздники, в выходные и жила в постоянной панике, что Олави раскусит мой план и отберёт деньги. Он может, он такой. Он бы позволил мне купаться в иллюзии, что мне удалось его обмануть, а потом закрыл бы счёт без моего ведома. Олави способен на всё.　

У Олави были любовницы, много, постоянно. Чем больше времени я проводила в колледже и на работе, тем больше любовниц он заводил. Приводил их домой, пытаясь вызвать мою ревность, и бесновался, когда я не реагировала. На самом деле я была благодарна им до слёз.　

По ночам, пьяный и глубоко несчастный, Олави приходил ко мне и утыкался лбом в грудь.　

— Лара, обещай, что я тебя не сломал! Ты ведь попробуешь, да? Попробуешь подарить мне настоящую жизнь?　

Я лгала каждый раз, рьяно, громко. Только потом узнала, что в этом мне помогала его сестра. Она уговаривала Олави дать мне время, не настаивать. Она не могла не знать правды о наших отношениях, о моих синяках и постоянном страхе. Несколько раз пыталась заговорить со мной об этом, предложить помощь. Но чем могла мне помочь одинокая слабая женщина? Я не скажу вам, как её звали, это не имеет значения. Она — всего лишь часть окружавшего меня бессилия.　

Однажды она не выдержала и задала прямой вопрос.　

— Лара, если Олави совершил что-то ужасное, если он держит тебя силой, скажи мне.　

Её губы дрожали. Капля пота затерялась в седине на левом виске, и я протянула руку и погладила её, почувствовала влагу её страха.　

Она знала, что представляет из себя её брат, и боялась его до жути.　

— Не волнуйся за меня, — искренне попросила я, вспомнив о поддельных медицинских справках.　

— Ты счастлива?　

Какой идиотский вопрос!　

— Я жива.　

Я обняла её и ушла.　

Олави узнал и об этом разговоре. Мы с его сестрой не виделись несколько дней, но даже неделю спустя нельзя было не заметить жёлто-зелёные синяки на её предплечьях, когда она, забывшись, закатала рукава свитера.　

Однажды я запрыгнула в такси и приехала в отделение полиции. Встала в дверях, силясь восстановить замершее дыхание. Отказалась показывать документы и заходить в кабинет, слишком живым было воспоминание о прошлой попытке спасения. Прямо у входа спросила серьёзного полицейского, что они делают в случаях, когда кто-то угрожает жизни подданных другой страны.

— У нас сложились отличные отношения с властями большинства стран. Мы сотрудничаем с ними в проведении расследования.　

Расследование.　

У меня не было никаких улик и ни единого свидетеля, а у Олави — мои медицинские справки, уважаемый бизнес и имя. Кто поверит, что справки поддельные? Олави способен на всё — подкупить врачей, обмануть полицию. Если Олави чист, никто не поверит моей безумной истории. Даже если психологи попытаются меня защитить, кто спасёт мою семью? Никто.　

— Проходите, садитесь, вам принесут чай или кофе, — полицейский гипнотизировал меня взглядом, как бешеного зверя. — Я не потребую от вас ничего, что вы сами не захотите рассказать, — осторожно пояснил он.　

Я медленно пошла за ним и взглядом указала на стол у самых дверей.　

— Вам будет удобнее в отдельной комнате, где нас никто не услышит.　

— Мне удобнее здесь.　

Сев на краешек стула, я начала:　

— Если кого-то удерживают силой…　

Он сможет и сам додумать, не маленький.　

— …тогда мы делаем всё возможное, чтобы они получили свободу. Собираем доказательства того, что их удерживают силой, и наказываем обидчика.　

Как будто это так просто.　

Доказательств у меня нет. а Олави — богатый и успешный бизнесмен, который, насколько я знаю, уже не связан со старыми дружками. Да и потом — что мешает мне бежать? Прямо сейчас, со всех сил, в любом направлении. Ведь Олави не стоит рядом и не держит меня за руку. Как объяснить полный паралич моей воли? Олави вколотил в меня жуткую уверенность, что он — сильнее всех, что, куда бы я ни скрылась, он всё равно найдёт меня и отомстит всем и вся.　

— Расскажите, что с вами случилось? — мягко попросил полицейский, и я заметила, как вспотели его ладони.　

Именно его неуверенность спугнула меня. Он слабее Олави, все они слабее его. Перед глазами встало прошлое, то самое, о котором я избегала думать — толстый конверт с медицинским свидетельством и шприцом и каменные лица французских полицейских. Если я скажу ещё хоть слово, меня запрут в клинике, и я больше никогда не увижу солнце.　

Я выбежала из полиции, привлекая внимание прохожих.　

Вечером, впервые за многие недели Олави меня избил. Мой муж знал обо всём. Знал, что я попыталась спастись и не смогла. В очередной раз. Он сломал меня настолько, что мне не суждено было снова стать целой.　

А потом всё изменилось.　

Два года назад Олави купил себе отдельную квартиру. Заселил туда женщину, до неприличия похожую на меня, но при этом приходил ко мне, продолжая надеяться на «однажды». Иногда он кричал, ругался или делал что-то разрушительное. Например, вываливал на пол содержимое холодильника или рвал занавеси.　

Иногда он обнимал меня и молчал. Больше ничего. Он болел мной. Если бы я не ненавидела его так сильно, я бы его пожалела.　

Почему он меня не убил?　

Это — самый сложный вопрос, и однажды я не сдержалась и задала его. Посреди ночи, когда он, пьяный и воняющий женскими духами, лежал рядом, сопя в моё плечо.　

Задала — и тут же сжалась от страха, ожидая неминуемой кары.　

— Не могу я, сука, понимаешь? Не могу — и всё.　

Я не понимала, но была благодарна за одиночество, за работу и за его сестру. За то, что могла оставаться наедине с ночными кошмарами и представлять, как однажды наберусь сил и сбегу. Вернусь домой в поисках катарсиса. Продумывала в деталях каждый шаг. В глубине кошмаров я видела Макса и представляла, как однажды найду его и спрошу, почему он меня не спас. Выкрикну свою боль, получу отпущение. Пойму, почему именно он застрял в моих снах самым больным кошмаром. Я уже тогда понимала, что сделала Макса козлом отпущения, а на самом деле злилась на саму себя. За то, что до сих пор не смогла спастись, не посмела. Я придумала для себя сценарий «а могло быть и хуже» с Максом в главной роли, чтобы не рисковать, чтобы по-прежнему не жить.　

Но я всё ещё пыталась.　

Я выжидала момент, когда безумие Олави отпустит меня на волю. И тогда я пойму, как спастись, как уйти от всего этого навсегда. Как защитить себя и родных.　

Однажды.　

Вот оно и наступило.　

Сестра Олави поведала, что он влюбился в свою подружку. Его семья знала про любовницу и не вмешивалась, слишком уж странной и пугливой я показалась родным Олави. Да и моя мифическая болезнь… и так всё понятно. А его женщина была улыбчивой, радостной и, если не замечать, насколько она похожа на меня, совершенно нормальной.　

Я поверила, что он меня забыл. Что он влюбился. Перестал появляться у меня, перестал плакать на моей груди и требовать, чтобы я попробовала к нему вернуться. Он по-прежнему знал обо всём, что я делала, но не предъявлял никаких требований. И я поверила, я действительно поверила, что он подарил мне свободу.　

И тогда я поняла, что не умею жить, не знаю, как пользоваться новообретённой свободой. Видения не давали спать, днём я пребывала в полудрёме. Я не могла вырваться из прошлого и поэтому должна была найти свой катарсис.　

Я всё ещё не верила в свою свободу, поэтому не сказала Олави о поездке в Россию. На восстановление русского паспорта ушло очень много времени. Как заправский шпион, я сбегала из дома под железным предлогом, меняла такси, парики и одежду, чтобы попасть в посольство. Наняла детективов, чтобы найти «чудовище». Максим Островский. Я помнила его имя и шрам. Ещё я помнила его взгляд, но такое детективам не объяснишь. Когда мне передали его адрес и пару снимков, я зарыдала от облегчения. Звонила в десятки турфирм в надежде снять комнату на его улице и, наконец, подкупив одного из агентов, договорилась с хозяевами «виноградного домика». Наняла фирму охраны для защиты моей семьи, на всякий случай. Приготовилась к побегу.　

Сначала избавиться от кошмаров, потом наладить контакт с родителями, а уж потом думать, как жить дальше. Внутри слабым ростком зарождалась месть, и я знала, надеялась, что однажды окрепну достаточно, чтобы раскрутить её в ураган, который сметёт Олави вместе со всем моим прошлым. Однажды.　

Не знаю, следил ли за мной Олави. Может быть, и перестал, потому что мне удалось добиться моего «однажды». Временного. Я сказала ему, что отправляюсь на курсы повышения квалификации в другом городе и получила в ответ равнодушное «угу».　

Я сбежала. Мне удалось. Я назвала этот побег отпуском и поверила в свою свободу.　

А теперь Олави сидел передо мной, довольный, ухоженный и совершенно не похожий на разбитого мужчину, который раз в неделю рыдал на моей груди.　

Что скрывать: я подозревала, что, рано или поздно, он меня найдёт, поэтому и наняла личную охрану для родителей и сестры. Приготовилась ко всему. Сделала так, чтобы Олави не смог им навредить. Только вот забыла позаботиться о себе.　

Светлые волосы до плеч. Шейный платок с логотипом известного дизайнера. Идеально сидящие джинсы и рубашка. Красивый психопат.　

— Вот так случается, — пропел Олави, — жена отправляется повысить квалификацию. Любящий муж едет следом и находит её в другой стране, покрытую чужим семенем.　

В голове крутилась только одна мысль: «Только бы он не тронул Макса». У родителей есть охрана, у сестры тоже. Я могла нанять кого-то и для себя, но не стала. Впервые решила не сдаваться страху и хотела остаться в одиночестве. Полном. Поверила, что Олави потерял ко мне интерес. Ведь он сказал мне однажды: «Ты моя, пока я сам не захочу от тебя избавиться». Наивная, я решила, что это время настало.　

Наверное, мне следовало испугаться, закричать, забиться в истерике, но тело не слушалось. Истерика происходила внутри меня, а поверхность оставалась холодной.　

— Я сделаю всё, чего ты потребуешь, только не трогай Макса.　

— Макс? Так вот, как его зовут? А я думал, что ты называешь его «мудак из Анапы»! Тот самый, который не смог досидеть до конца встречи и потащил тебя в отдельную комнату. И как он тебе? А? Понравился? Пожёстче меня? Не он ли появлялся в твоих кошмарах? Ты кричала так громко, что мне пришлось переехать.　

— Родители ни о чём не знают, — я старалась сдерживать дрожь в голосе. — Олави, я всё сделаю, только не наказывай никого, кроме меня.　

— Она ещё диктует условия! — нервно хихикнул Олави и сделал знак одному из сидящих рядом со мной мужчин. — Тот, не глядя, отвесил мне пощёчину, потом ощупал грубыми руками, забрал телефон и выбросил его в окно. Макс не сможет меня выследить, и это хорошо. Значит, он в безопасности.　

Мы петляли по просёлочным дорогам вдоль реки. Я приникла к стеклу, притворяясь, что я — часть свободного мира. Чайка неслась всего в паре сантиметров над водой, почти задевая её поверхность крылом. Развёрнутая метафора. Так и я двигалась вперёд в сантиметре над полным крахом. Рано или поздно, я должна была упасть.　

И я упала.　

Вот и всё.　

Олави сделает мне очень больно, но это не важно. Хуже, чем сейчас, мне уже не будет. Свобода вытекает из меня, капля за каплей, оставляя пустую оболочку, которой я была многие годы.　

**********　

Олави закурил. Он никогда раньше не курил, да и пил редко. Старательно заботился о смазливой внешности, чтобы поддерживать имидж успешного бизнесмена. Но сейчас, несмотря на шейный платок и на тщательно уложенные волосы, его безупречность дала очевидную трещину. Сжимая в зубах сигарету, он смотрел на меня в зеркало заднего вида и с трудом сдерживался. Его выдавала мимика, живая, как у ребёнка. Олави коробило то, что я посмела вырваться из-под его контроля. Он сломал меня, как куклу, оставил существовать в жалком подобии жизни. Я должна была безвольно сидеть на месте и завидовать его новой женщине, а я вырвалась и посмела мечтать. Это взбесило его настолько, что он рискнул отправиться в Россию. Он хотел уничтожить меня, прибить к земле, чтобы я ползла за ним, умоляя о пощаде, как было раньше. За эти годы я научилась читать его мысли. Олави питался моим страхом и унижением. Уничтожал и смотрел на меня с ленивым превосходством. Как ни странно, в этот раз его сдерживало присутствие посторонних людей. Он косился на охранников и нервно теребил платок. Всегда осторожный, он не любил нанимать незнакомцев.

Мы проехали десятки километров, а я по-прежнему безучастно смотрела в окно и не молила о пощаде, поэтому Олави распирало от злости. Он не хотел показать свою слабость при чужих, пытался поддержать репутацию мужчины, который способен до смерти напугать женщину без единого слова. Он оборачивался, порываясь выкрикнуть угрозу, но тут же одёргивал себя и зажигал новую сигарету.　

Никогда раньше я не смотрела на него в таком ракурсе, поэтому вырвавшийся из горла смех удивил и озадачил, причём не только меня.　

— Ты чего? — Олави обернулся и пригляделся к моему спокойному лицу. — Истерика, что ли?　

— Нет, не истерика. Я впервые заметила, что ты постоянно ёрзаешь на месте. Постарайся успокоиться, а то протрёшь брюки до дыр.　

Олави разозлили не столько мои слова, сколько сдавленные смешки других мужчин.　

— Молчать, сука! — заорал он. — Убью!　

— Убивай.　

Не сможет. Захочет, а рука не поднимется. Мы уже это проходили. А даже если и убьёт, то что из этого? Хуже уже не будет. Теперь я знаю, что такое настоящая свобода, и не собираюсь возвращаться в едкую тьму.　

— Сука! Думаешь, не убью? Всех убью!　

Он жалок. О, Господи, как он жалок! Всё в нём жалко: угрозы, больная привязанность ко мне и даже шейный платок посреди лета.　

— Представляете, это — мой муж, — доверительно прошептала я соседу, ведомая опасной беспечностью.　

— Знаю, — ответил он. Как мне показалось, с усмешкой.　

Ударяя кулаками по бардачку, Олави кричал и обзывал меня именами, повторять которые я не собираюсь. Достаточно сказать, что они надолго отпечатаются в моей душе, как и всё остальное, с ним связанное. Ещё хочу упомянуть, что среди них фигурировал эпитет «неблагодарная». Без комментариев.　

Не реагируя на его тираду, я молча наблюдала, как редеет и расступается лес и открывается вид на море. Крутой обрыв, покрытый клочками пожелтевшей на солнце травы, напомнил мне о Высоком береге, и я сморгнула боль, чтобы не выдать себя остальным. Им незачем знать, что мне удалось стать почти счастливой. Хотя и ненадолго.　

Косые росчерки барашков наползали на берег, оставляя на его лице пенные усы. Молодой мужчина катился вдоль берега на чёрном самокате, предлагая отдыхающим холодные напитки. Вытянув шею, я уставилась на самокат, подавляя в душе волну печали. Макс решит, что я сбежала. Испугалась его чувств, не смогла простить и сбежала. А что подумает Дима? Будет искать меня в скайпе под ником «крикунья» и обижаться. За себя и за любимого дядю.　

Волна ярости, накопленной за эти годы, поднялась во мне так внезапно, что я в недоумении ощупала себя, ожидая почувствовать ожог.　

Всё ещё глядя на самокат, я незаметно отстегнула ремень безопасности, потянулась и с неожиданной силой врезала водителю по горлу. Машину повело в сторону обрыва, Олави заорал, а я потянулась к водительской двери и, нажав кнопку, отперла свою. Очухавшись, охранник схватил меня за волосы, но я впилась зубами в его предплечье и выпала из машины на землю. Дыхание вылетело из груди с болезненным хлопком, и я покатилась к краю обрыва, вдыхая песок и комки травы.　

Хрипя, водитель пытался выровнять внедорожник. Пассажирская дверь болталась, открывая вид на ненавидящие мужские лица. Это было последним, что я увидела перед тем как сорваться вниз.　

В экстренные минуты человеческое тело способно на всё. Вообще всё. Пределов нет. Если б я знала это раньше, то сбежала бы восемь лет назад, прямо из поезда. Разбила бы окно смазливой головой моего похитителя и ушла домой. Босиком. По рельсам. Но я не смогла, не додумалась, так как была парализована ужасом, чувством вины и осознанием собственной глупости. Но сейчас меня не остановить.　

Я сорвалась с обрыва, но во мне не было страха. Только холодный расчёт и уверенность в том, что я выживу. Извернувшись, я схватилась за корни, повиснув на почти вертикальном откосе, потом, осторожно переставляя ноги и не ослабляя захват, начала спуск. Снизу панически верещали женщины, но это не нарушило моей сосредоточенности. Тело сжалось в единый комок мышц и боролось за выживание и свободу.　

Вот тогда я и поняла главное: чтобы спастись, нужно знать, чего ты хочешь, и верить, что ты этого достойна.　

Вот и всё. Тоже мне, мудрость. За восемь лет и не до такого могла додуматься. Когда я добралась до пляжа, вокруг уже собралась толпа.　

— Не хотела платить за парковку, — хихикнула я. Истерику-то никто не отменял.　

Люди расступались передо мной, боготворя мои явно сверхчеловеческие способности к выживанию. Игнорируя боль и страх, я стремительно побежала вдоль обрыва. Это — шок, хороший, полезный. Редкий его вид, который выскребает тебя дочиста и направляет все силы на выживание. Давай же, Лара, старайся, ведь это ещё не конец.　

Толпа сгущалась, замедляла мой бег. Подбежав к молодому мужчине, сжимающему в руке телефон, я попросила:　

— На меня напали трое мужчин в белом внедорожнике. Прошу вас, срочно вызовите полицию и пропустите меня. Я должна скрыться, иначе они меня убьют.　

Кто-то вскрикнул, женщины схватили детей и побежали к воде. Несколько мужчин тут же достали телефоны (как ни странно, из карманов плавок), а ко мне подошёл качок лет сорока с бритой головой.　

— Я работаю в охране и смогу вас защитить. Как вас зовут?　

— У преступников есть оружие, поэтому мне лучше бежать, иначе навлеку опасность на остальных.　

— Я побегу с вами.　

Я не стала спорить, только глянула наверх и, ничего не увидев, побежала вдоль обрыва.　

Постепенно шок отступал, и боль в груди усилилась. Дыхание свистело в глотке, пот затекал в глаза, а страх постепенно пробирался в душу, покалывая ледяными иглами. Браваду смыло, как ракушки сильной волной, и, не в силах больше бежать, я прислонилась к песчаному склону и тяжело задышала, опершись руками о колени. Что со мной? Зачем я попросила мужчину вызвать полицию? Что я им скажу? Как смогу защититься, если Олави покажет справки?　

Господи, помоги мне, пусть Олави меня не найдёт! Я больше ни о чём не попрошу, только пожалуйста, спрячь меня от него!　

— Что на вас надето? — спросил мой неожиданный защитник. — Купальник есть?　

— Нет, только нижнее бельё.　

— Сойдёт как купальник?　

— Не очень.　

— В наше время чего только не увидишь! — усмехнулся он. — Раздевайтесь. Быстро. Закопаем ваши вещи в песок и зайдём в воду. Даже если похитители увидят вас с обрыва, то не посмеют идти через весь пляж и нападать прямо в воде. А там посмотрим. Если понадобится, вызовем катер спасателей.　

Чувствуется опыт. Почему же я не встретила такого, как он, много лет назад на другом, незнакомом пляже, когда пробовала сбежать от Олави?　

— Где мы? — спросила я, когда мы зашли по горло в воду.　

— Мы пробежали всего километра два. Хотя до Адлера осталось не так уж и далеко, до завтра добежим, — усмехнулся он.　

Адлер. Интересно, куда меня везли. Либо Олави не отказался от идеи завести бизнес на побережье, либо мы просто заметали следы.　

Не знаю, сколько мы просидели в воде. Мужчина несколько раз предлагал выйти.　

— Полиция уже подоспела. Если вы не расскажете им о том, что случилось, они не смогут вам помочь.　

Вот она — правда моей жизни, малодушной и трусливой.　

— Что с вами? — он почувствовал мою печаль и заглянул в глаза.　

— Я несколько упростила мою историю. На самом деле меня похитили восемь лет назад, а убежала я только сейчас. Не знаю, смогу ли я рассказать обо всём полиции. Я и раньше пыталась, но… — И как такое объяснишь? — Мне не следовало их вызывать.　

Мужчина присвистнул и тут же закашлялся, покраснев от смущения.　

— Сделаем ещё один заплыв? — неловко предложил он.　

Он выиграл очередной заплыв, а потом, когда я кивнула в сторону берега, сжал моё плечо и спросил:　

— Сколько вам лет?　

— Двадцать семь.　

— А мне — сорок девять. Я работаю в охране с восемнадцати и выучил одну истину: при любых, даже самых непредвиденных обстоятельствах, у нас есть всего одна обязанность — жить. Не анализировать, не совершать подвиги, не бичевать себя за ошибки, а жить. По-настоящему.　

Мы обсохли на солнышке, выкопали одежду и его телефон, и я позвонила в службу охраны. Пусть пока сами объяснят родителям и сестре, что происходит, и подержат их дома. Потом набрала номер гостиницы и долго слушала гудки в номере Макса. Номер мобильного я не помнила, а жаль. Очень.　

— Куда теперь? — поинтересовался мой добровольный защитник. Выбор такой: либо ещё раз звоним в полицию, либо я отвожу вас в город. А дальше уж, как хотите. Я бы посоветовал первое, но дело ваше.　

— Помогите мне добраться до города. Там я свяжусь с банком, достану деньги, благо, паспорт у меня с собой. Найду, где спрятаться, а уж потом решу насчёт полиции.　

— Договорились.　

Он набрал номер, с кем-то переговорил и улыбнулся.　

— За нами приедет знакомая женщина. Думаю, что так будет лучше.　

Намного.　

Мы сидели на песке и лениво щурились на море, когда над нами нависла тень.　

Макс.　

Я подпрыгнула на месте и чуть не бросилась к нему на шею с радостными криками. Жив! Охранник напрягся, загораживая меня от Макса, но не успел ничего сказать, почувствовав на плече мою руку.　

— Всё в порядке, я его знаю.　

Макс, в свою очередь, буравил незнакомца тяжёлым взглядом. Волосы и лицо блестят от пота, в глазах — огонь. Дыхание похуже, чем у меня после пробежки.　

— Кто это? — проговорил Макс в лицо мужчине.　

Я втиснулась между ними, пытаясь вмешаться в их назревающее противостояние.　

— Этот мужчина меня спас! Бежал со мной по пляжу, помог переждать опасность, а теперь договорился, чтобы меня отвезли в город. Успокойся, Макс.　

Когда я сказала, что мужчина меня спас, на лице Макса отразилась такая боль, что я вздрогнула. Он не смог меня спасти, а чужак — смог.　

— Макс! Подожди! Я не это имела в виду! Я всё сделала сама, выпрыгнула из машины и упала с обрыва, а потом…　

— Думаю, что мне пора поискать мои вещи, — встрял незнакомец. — Они остались где-то там. — Он неопределённо махнул рукой в направлении, откуда мы пришли, и пожелал мне удачи.　

— Спасибо вам!　

— Не за что. Моя знакомая скоро приедет, её зовут Нина. Метров через сто увидите подъём, она подъедет туда на чёрном Джипе.　

Я так и не узнала его имя, но его лицо никогда не выпадет из памяти. Мужчина, который захотел меня спасти. Просто так.　

Макс опустился на песок и вытер пот со лба.　

— Слава Богу, ты жива, — выдохнул он. — Я уже почти час бегаю взад-вперёд по пляжу, пытаясь тебя разыскать. Как тебя угораздило на такое решиться? Ты сиганула с обрыва с такой скоростью, что должна была разбиться насмерть.　

— Не разбилась. Думала, что сломала ребро, но дышу нормально, так что, в худшем случае, трещина. А так только синяки и порезы. — Я провела ладонью по оцарапанным ногам, и Макс прикрыл глаза.　

— Я просил за меня держаться, — тихо проговорил он надломленным голосом человека, которому хочется кричать. — Ты согласилась. Ты держалась за меня, но очень, очень недолго. Скажи мне, почему ты отпустила?　

— Макс, ты не знаешь Олави, не представляешь, на что он способен. Он позвонил и угрожал твоей жизни, поэтому я вышла к нему, чтобы тебя защитить.　

Не стоило этого говорить. Мои слова причинили Максу ужасную боль.　

— Ты. Сказала. Что будешь. За меня. Держаться.　

— Да, сказала, но я не знала, что Олави приедет за мной и станет тебе угрожать. Опустив голову, Макс сжал кулаки. Негодование стекало по щекам каплями пота.　

— Лара, я был к этому готов. Я ждал возвращения Олави с того момента, как увидел тебя с Димой. Знал, что он просто так тебя не отпустит, и был готов встретить его и отомстить. Я поверил в то, что ты за меня держишься, а ты сбежала. Обманула меня и рискнула своей жизнью. Я принял душ, вернулся в номер, а тебя нет. Увидел включённую воду, проверил местонахождение твоего телефона и обо всём догадался. Еле успел. Позвал ребят, и нам удалось быстро вас разыскать. За вами ехало пять машин. Профессионалы, полиция, охрана. ПЯТЬ машин, Лара! Ты предпочла рискнуть своей жизнью, вместо того, чтобы сказать мне правду. Почему? Что я сделал не так? Господи, Лара, ты ведь никогда не сможешь мне доверять, да? Всё дело в этом, да? Всё дело в прошлом?　

— Смогу, смогу не говори так! — Я подползла к нему и обняла за шею. — Я тебе доверяю! Я сама во всём виновата. Не сказала тебе всю правду не хотела взваливать на тебя мои проблемы, ведь ты и так сделал слишком много.　

— Слишком много? СЛИШКОМ?　

— Макс, прошу тебя…　

— Нам пора, тебе заказали машину. — Макс повёл меня к подъёму, держа за руку, как ребёнка. — Об Олави не беспокойся, его не выпустят.　

— Его… он… — Я остановилась, как вкопанная.　

— Он в полиции и пробудет там очень долго.　

— Но у меня нет доказательств!　

— Ты тут ни при чём, Лара, тебя никто не побеспокоит. Я много лет готовился к этой мести. Олави не выпустят.　

— Но он гражданин другой страны. Я не знаю законов, но что, если придётся отправить его обратно?　

Усмехнувшись, Макс обернулся и окатил меня тяжёлым взглядом.　

— Олави отравил жизнь слишком многим. Тем, кто после облавы незаслуженно оказался в тюрьме, родителям погибших и пропавших девушек и многим другим. Не удивлюсь, если вскоре ты останешься вдовой. Мало ли, что может случиться.　

Вдовой. Он знает, что я замужем за моим похитителем.　

— Ты знаешь.　

— Ещё в Анапе разыскал твои документы, прилепленные к ножке кровати, и обнаружил финский паспорт на имя Лары Крофт. Так я узнал фамилию Олави и отправил детективов по твоему адресу в Хельсинки, чтобы узнать остальную часть истории и найти его. Было бы намного легче, если бы ты обо всём рассказала сама, но я подозревал, что ты не захочешь мне довериться. Я оказался прав. К сожалению, Олави и в этот раз въехал в Россию по поддельным документам, поэтому я не знал о его прибытии.　

Макс оказался прав: я не позволила ему меня спасти. Боялась, что Олави причинит ему вред, но это объяснение только разозлит Макса.　

— С плохими людьми подчас случаются плохие вещи, и тогда справедливость берёт верх. Ты привыкла к несправедливости, Лара, поэтому тебе непросто поверить в свою свободу.　

Мы поднялись по лестнице и сели в крохотный Джип. Молодая женщина по имени Нина пугливо оглядывалась на Макса, но довезла нас до города, не задавая лишних вопросов. Макс заплатил, и мы остались на раскалённом асфальте посреди солнцепёка.　

— Значит, ты всё-таки искал Олави.　

— Нет, Лара, я искал только тебя, но не мог остаться равнодушным к тому, что Олави с тобой сделал. Поэтому и согласился посодействовать знакомым, которые давно держали на него зуб. Кроме того, я знал, что Олави не отступится, ведь я видел, как он на тебя смотрел восемь лет назад. Такая болезнь не проходит.　

— Как он смотрел?　

Я и сама помнила, каким тяжёлым взглядом провожал меня Олави, но удивилась, что это заметил Макс.　

— Как будто на тебе сходятся все грани смысла жизни. Так же, как на тебя смотрю я. Тебе пора вытряхнуть нас обоих из своей жизни, и тогда ты сможешь обо всём забыть.　

В нём говорит обида, но легче от этого не становится.　

— Мне следует дать показания.　

— Это не обязательно. Я хотел предоставить тебе выбор, Лара, поэтому не упомянул твоё прошлое. Доказательств против Олави и так достаточно, ведь он лично убил одну из девушек, и тому есть свидетели. Полиция искала француза по имени «Олави», поэтому розыск оказался безуспешным. У него много имён и паспортов. Его настоящее имя Хайге Крофт, да и по-французски он не говорит, акцент у него ложный. Но теперь его с лёгкостью опознают. Только полный идиот вернулся бы в Россию после такого, даже восемь лет спустя.　

— Олави не идиот, он безумец.　

— Я его понимаю, — голос Макса стал тяжёлым, давящим, опасным. Голос ещё одного безумца. Везёт же мне.　

Мы зарегистрировались в гостинице, и Макс заказал два смежных номера.　

— Один, — попросила я.　

— Два.　

— Один. — Краснею, но не сдаюсь.　

— Один, — соглашается Макс, и я выдыхаю. Значит, простил. — И ещё один, смежный,　

— добавляет он.　

Нет, не простил.　

Даже не улыбается, говорит совершенно серьёзно.　

Пока мы поднимаемся по лестнице, молчим. Я — обиженно, Макс — задумчиво. У меня нет причин для обиды, но меня распирает и корёжит. Ведь я не нарочно его обидела? Я доверяю ему, ещё как доверяю. Я же хотела, как лучше! Пыталась его защитить!　

Понимаю, что Макс воспринял моё поведение совсем не так. Он думает, что я не хочу за него держаться и не верю, что он сможет меня защитить. Ведь я так и не призналась, что Олави по-прежнему живёт рядом, что он — мой муж. А потом я сбежала и рискнула своей жизнью.　

— Я не давала согласия на брак. Узнала о нём, только когда увидела новый паспорт. Не удивлюсь, если окажется, что и паспорт, и брак — всё это подделка. Чтобы получить гражданство Финляндии, нужно владеть языком, жить и работать в стране несколько лет, а я обрела паспорт из рук Олави при первом же въезде в страну. Не знаю, где и как он доставал паспорта, но их было у меня несколько. Только этот отличался от других. Олави хотел, чтобы он стал для меня… для нас настоящим.　

Макс молча поднялся до третьего этажа, проводил меня до номера и, пропустив внутрь, сказал:　

— Когда решишь, что будешь делать, сообщи. Как только перегонят мою машину, я смогу отвезти тебя в полицию или… куда хочешь.　

Отвернувшись, он достал свой ключ.　

— Макс! Я держалась за тебя, действительно держалась. И хочу держаться и дальше. Но мне нужно, чтобы и ты меня не отпускал.　

Он прикрыл за собой дверь. Молча. Не простил.　

**********　

Я провела остаток дня в постели. Можно сделать очень многое, не вылезая из-под покрывала. Хотя Макс и обещал привезти мои вещи, я всё равно позвонила в банк, заказала новую кредитку и сообщила о потере старой. Рассказав родителям об аресте Олави, я заплакала, услышав их реакцию. Охрану я не уволила, на всякий случай, вдруг у Олави остались связи в России.　

Всё остальное время я провела со стопкой гостиничной бумаги и ручкой, записывая мои показания. Всё подряд, начиная с выпускной дискотеки и не пропуская даже самых мелких деталей. Ныло запястье, закончились чернила, но я позвонила администратору и, получив новую ручку и толстый блокнот, продолжила. Написала о том, каким горьким был пляжный песок, когда я в первый раз попыталась сбежать. Как ломали сознание таблетки. Как жгли кожу прожектора съёмочной площадки. Для побоев оставила отдельную главу, не забыла упомянуть все самые любимые приёмы Олави: пощёчины, костяшки по рёбрам, левый хук, удар по губам. О насилии написала мало. Было — и всё. Наша связь была насилием от начала и до конца, даже когда он считал это нормальными отношениями. Я попыталась вспомнить и описать знакомых Олави, редкие имена, мужские и женские, паспорта, но память смыкалась, не пуская меня в прошлое. В моей истории были я и Олави, больше никого. Мы растворились в море случайных людей, врагов и равнодушных.　

Поразмыслив, я написала на первой странице: «Хайге Олави Крофт. Мужчина, который меня разрушил». Было время, когда я пыталась обвинить в этом Макса, а теперь даже и вспомнить не могу, как до такого додумалась. Не думаю, что полицейские оценят мой литературный ход, но я всегда была падкой на драму. Может, поэтому мне досталась такая жизнь.　

В моих показаниях не фигурировали семья Олави, Олег, мои подруги и родители. Их место — совсем в другой истории.　

Я не упомянула Макса — мужчину, который меня спас. Да, именно спас: растворил кошмары и впустил в меня жизнь. Настоящую.　

Я знала, что Макс волнуется, слышала его шаги за стеной. Он останавливался у смежной двери и слушал тишину. Ждал моего шага, решительного, необратимого, который убедил бы его в том, что я больше никогда не перестану за него держаться. Я должна была помочь ему меня простить, но не знала, как решиться.　

В вопросах доверия Макс не признаёт компромиссов, а я… а что я? Меня сломали.　

В одиннадцать вечера я отнесла листы администратору, сложила в большой конверт и попросила доставить в полицию.　

— У нас нет курьеров, придётся звонить… — попыталась возразить женщина, но потухла под моим колючим взглядом.　

— Вы хотите, чтобы я вызвала полицию в гостиницу?　

Женщина сжала конверт в руках и покачала головой.　

Понятия не имею, что она увидела в моих глазах, но мои показания доставили в отделение.　

А я поднялась наверх и вытянулась в горячей ванне посреди июльской жары. Пот выступил на лице крупными бусинами, пока я наслаждалась ощущением невесомости и полной свободы.　

Я совершенно, абсолютно, невероятно свободна. Ослепительно. Страшно. Впервые.　

Всё, что было раньше, не сравнится с ощущением вседозволенности и силы, которое сладостно урчит в моей душе.　

Свободна. Как это замечательно. Как упоительно. Как…　

Я не знаю, что с этим делать.　

Могу вернуться в Хельсинки и никогда больше не видеть семью Олави. Могу путешествовать, отправиться с родителями на Сейшельские острова. Всегда хотела там побывать. Могу идти по улице и улыбаться. И дышать, не оборачиваясь за спину.　

Но вместо этого я завернулась в полотенце и отперла смежную дверь. Макс чуть не ввалился в мой номер, в последний момент удержавшись рукой за дверную раму.　

— Иди ко мне, — попросила я.　

— Лара…　

Мы катались по полу. Как звери. Рычали, хватались друг за друга, подминая под себя скомканное полотенце. Макс дёрнул меня за плечи и усадил на себя, лаская языком. Упёршись руками о ковёр, я двигалась на нём, дрожа и умоляя о разрядке. Макс с силой сжал мои бёдра, и я кончила, с криком, с испариной, с абсолютным высвобождением. Тут же перекатившись на бок, я приняла его, глубоко, с восторгом понимая, что Макс не сдерживает себя, что он отдаёт всё, хватаясь за меня и выпуская свою страсть. Я выпила её, и он не воспротивился. Не осторожничал, не следил за моим взглядом. Брал всё, что я давала, настойчиво и с криком удовольствия.　

Он знал, что я свободна. Полностью. От всего, теперь уже и от прошлого.　

В ту ночь мы проиграли нашу близость до предела. Отложили все сложности и обиды и забылись друг в друге. Макс не искал мои границы, он ломал их, не спрашивая. Всё, что он делал, казалось новым и светлым. Правильным. Он слепил из меня новую женщину, специально для себя, и я полюбила её в ту ночь. Мы оказались слишком обнажены друг перед другом, чтобы скрывать глубину своей страсти. Слишком порочны, чтобы, добравшись до дна, не попытаться попасть ещё глубже. Любить ещё сильнее. Хотеть ещё острее.　

Вот почему он снился мне все эти годы. Моя душа знала, что он станет моим спасением.　

**********　

Лучше бы утро не наступало. Лучше бы мы не позволили себе очнуться. Не вспомнили о вчерашних событиях, не ответили на звонок, не согласились встретиться с полицией.　

Они пришли прямо в гостиницу. Поблагодарили за показания, задали вопросы и записали мои координаты. Уходя, предложили помощь психолога, который, как оказалось, всё это время ждал за дверью. Пожилой мужчина посмотрел на меня поверх очков и покачал головой:　

— Уезжайте отсюда поскорее, Ларочка, вот что я вам советую. Забудьте обо всём и начните сначала. В Финляндии практикуют отличные психологи, могу посоветовать вам пару русскоязычных. Не связывайтесь ни с кем из своего прошлого, отвлекитесь. Только так вам удастся прийти в себя. Пусть ваш молодой человек отправит вас домой, и, поверьте, месяца через два всё это покажется вам страшным сном.　

Отличный совет. Хоть скреби зубами стену.　

Мой «молодой человек», то есть Макс, смотрел в окно, сминая занавесь. Он и сам предложил мне оставить нашу связь в прошлом и открыть для себя чистый лист. А теперь, после слов психолога, он убедился, что прав.　

— Бегите, Лара! Бегите скорее! — причитал психолог, закатывая глаза. — Я понимаю ваше желание достичь катарсиса и разобраться с прошлым, но вы сделали достаточно. Вы свободны! — Он воскликнул это с такой гордостью, как будто собственноручно освободил меня от Олави.　

Хотелось заткнуть его. Кляпом. Липкой лентой. Подушкой.　

Обернувшись, я встретилась взглядом с Максом.　

Нет, Макс. Не верь ему! Психолог не знает, о чём говорит. Не отпускай меня!　

Удерживаю его взгляд и отрицательно качаю головой, призывая не слушать психолога, хотя и знаю, что нашему равновесию нанесён необратимый ущерб. Макс не может не отступить, оставляя выбор за мной.　

— Какие у вас планы, Лара? — психолог щёлкает пальцами, привлекая моё внимание.　

Я теряюсь. Не знаю, что сказать. Макс с силой сжимает зубы, читая в моей нерешительности свой приговор.　

— Смена обстановки, отдых, отвлечение. Вот, какими должны быть ваши планы. — Очень довольный собой, психолог сам отвечает на свой вопрос.　

Поблагодарив, я буквально выталкиваю его за дверь и поворачиваюсь к Максу.　

Нам предстоит разговор. РАЗГОВОР.　

Тот самый, в котором он не попросит меня остаться, потому что хочет предоставить мне полную свободу, необходимую для забвения. А если он не попросит, то я не останусь, иначе всю жизнь буду бояться, что навязалась, что воспользовалась его чувством вины.　

Так и случилось. Макс смотрел на меня, долго, внимательно, потом сказал:　

— Сделай то, что посоветовал психолог.　

Он ждал моей реакции, моего протеста. Решающего действия. Например, признания в любви — вечной любви, которая склеит нас иллюзорной надёжностью обязательств. Он ждал фразы со словом «навсегда». Он уже произнёс его, с бесшабашной лёгкостью уверенного мужчины, а теперь очередь за мной. Как и обещал, Макс сказал и сделал всё, чтобы я захотела остаться. Но принуждать меня он не станет. Макс отпустил меня, и следующий, решающий ход — за мной.　

Жаль, что я не смогла его сделать. Однажды впустив страх в своё нутро, уже не выселишь его обратно, а Макс ждал от меня чего-то очень значительного. Поступка с большой буквы, который убедит его, что я никогда не перестану за него держаться. Который докажет, что я болею им так же сильно, как и он — мной. Ему нужно ВСЁ. Со мной. А мне страшно даже начать.　

Я не смогла.　

Кто знает, откуда берётся любовь. Можно ли навсегда полюбить девушку, которую видел всего несколько минут, да ещё и при ужасных обстоятельствах? Можно ли ненавидеть мужчину на протяжении восьми лет, а потом полюбить так, что хочется вывернуть себя наизнанку и закричать от счастья?　

Мы не стали искать ответа. Не смогли.　

Макс поклялся, что даст мне свободу выбора.　

Я поклялась, что не воспользуюсь его слабостью.

Мы не сложились, не склеились.　

Так бывает.　

Он отвёз меня в Сочи, проводил до таможни. Купил леденцы в самолёт, чтобы при взлёте и посадке не болели уши. Попросил не волноваться за Диму, обещал переехать к ним с Людмилой Михайловной насовсем, как только вернётся в Анапу.　

Слова, слова, слова. Они заполнили пространство между нами, даря иллюзию, что мы говорим друг другу что-то значащее. Правду.　

— Если я тебе понадоблюсь, ты знаешь, где меня найти, — сказал Макс, изображая улыбку.　

«Если он мне понадобится». Если.　

Он не заставил меня остаться.　

Я не стала навязываться.　

Он подарил мне свободу, и я ответила тем же.　

Так бывает.　

Глава 6. Лара

Четыре недели спустя, 6:15 утра

«В газетах написали что тебя зовут пара крофт»　

«Спасибо, что разбудил. И что из этого?»　

«Так это правда? КЛАСС! Почему ты не сказала, что тебя зовут пара крофт?» «Не могу поверить»　

«??»　

«Не могу поверить, что ты используешь знаки препинания!»　

«Я случайно, максик злится что газеты о тебе узнали»　

«Скажи ему, чтобы не злился»　

«Он всё время злится лара приезжай а то мне скучно»　

«Извини, сейчас не могу»　

«А потом приедешь? слушай а ты правда была замужем за убийцей»　

«Лара?»　

«Лара Крофт?»　

«Лара? Ты ушла?»　

«Да, я ушла»　

«Мне интересно какой он ну ты поняла»

Нет, я не поняла. Дети — необычные существа, они видят жизнь в почти нечеловеческом ракурсе. А уж их непосредственность безошибочно бьёт в самое больное место. Каждая фраза Димы, как укол в душу, особенно его вопросы. Я притворяюсь, что на моём компьютере нет видео, поэтому мы общаемся сообщениями или короткими весточками по скайпу. Он собирается приехать в Хельсинки на зимние каникулы, но только если я куплю игровую приставку. На самом деле видео у меня есть, но я боюсь увидеть Диму и распасться на части. Я и так склеена липкой лентой, поэтому рисковать не стоит.　

Каждое утро начинается с его вопросов, благо разница во времени у нас небольшая. Иногда они ставят меня в тупик, например:　

«куда ты положила отвёртку от самоката» или　

«я не могу найти ключи» или　

«почему у тебя нет детей».　

А иногда — заставляют поморщиться, как от зубной боли.　

«максик не хочет ездить на самокате говорит что он твой скажи что ему можно»　

Ему можно. Ему всё можно.　

Мы расстались четыре недели назад. Первые два дня я провела в постели, скучая о Максе, о Диме и о своём быстротечном счастье. Корила себя за трусость, за то, что чувства не сложились в обещания. За то, что я не рискнула.　

Потом я собралась с силами и позвонила отцу Олави. Тот знал об аресте сына и встретил меня в большом волнении. Я приехала в его офис, чтобы дать ему возможность прийти в себя, прежде чем рассказывать о случившемся остальным членам семьи.　

Господин Крофт, видный банкир, рыдал у меня на плече, считая себя причастным к преступлениям сына. Это было настолько ужасно, что, оставив его на попечение ошеломлённой секретарши, я вернулась домой и снова забралась в постель.　

Я не могла не задуматься о прошлом. Что бы сделал отец Олави, если бы я попросила его о помощи несколько лет назад? Есть шанс, что я спаслась бы намного раньше. Но есть и другой вариант, царапающий новообретённое спокойствие острием паники. Олави способен на всё, в это я верю до сих пор.　

Нет смысла гадать о прошлом. Мой пляжный спаситель прав: у нас есть только одна обязанность — жить.　

В тот вечер ко мне пришла сестра Олави. Долго стояла в прихожей, истекая слезами, потом обняла меня и замерла на целую вечность. Так и не сказала ни слова. Ушла, унося с собой запах беспомощного горя.　

А после этого началась рутина. Я отдалась работе, предпочитая ночные дежурства, чтобы днём не оставалось времени думать. Как сказал бы Дима, я не могла помочь себе, поэтому спасала других.　

Через неделю после возвращения я подала на развод. Получить его несложно, согласия Олави не требуется, однако заявление полагается подать дважды. После первого тебе даётся время на обдумывание. Просмотрев заполненную форму, администратор глотнула воды и сказала, что, возможно, мне не потребуется делать второе заявление.　

В графе «причина развода» я написала правду.　

«Муж удерживал меня пленницей несколько лет, а в данный момент обвиняется в убийстве и похищениях женщин».　

Заодно я подала заявление на проверку паспорта, объяснив озадаченному полицейскому мои опасения. Достаточно быстро подтвердилось, что паспорт — настоящий, но получен он нелегальным путём, после чего началось рассмотрение вопроса о моём гражданстве. Всё это было мне настолько безразлично, что я три дня не открывала письмо, в котором меня приглашали на интервью. Уже к концу первой недели я приняла решение вернуться домой, к родителям, в тот самый город, где всё начиналось. Перечеркнуть последние восемь лет и попытаться начать сначала. Диме я об этом не сказала, пока. Перееду, устроюсь, сниму жильё, а уж потом начну сообщать друзьям. Вернее, другу, он у меня всего один, да и тот — ребёнок.　

Я ни разу не спросила Диму о Максе, хотя и хотела. Очень. Втайне надеялась, что он приедет за мной и всё решит за нас обоих. Смотрела в окно в надежде увидеть, как он стоит перед домом и не решается зайти. Знала, что он не приедет. Макс подарил мне свободу, чтобы я отбросила его вместе с остальным прошлым. Следующий ход был за мной, но я опустила карты. Сплошные козыри — а всё равно струсила.　

Макс предложил решить все мои проблемы. Он помирил меня с родителями, подарил счастье и свободу, а потом отступил, позволяя мне сделать выбор. Надеялся, что я выберу его. Навсегда.　

Казалось бы, что может быть проще. Как выяснилось, многое.　

Макс хотел всё и сразу. Чтобы если доверие — то полное и во всём. Если любовь — то навсегда. Если шагаешь в будущее — то прошлого больше нет. Чёртов максималист.　

Мы разные.　

Его слова — сразу, полностью, навсегда.　

Мои слова — понемногу, осторожно, медленно.　

Я рисковала потерять его навсегда, болела им во сне и наяву, но не могла решиться. Шаг к нему равносилен обещанию, рисующему новую жизнь. Макс сказал, что даст мне всё, что я соглашусь взять, но и от меня он требовал очень многого. Всю меня, сразу и навсегда.　

Я мучилась, боялась, но, шаг за шагом, двигалась вперёд. Собрала любимые вещи, а остальное отдала в благотворительный магазин. Уволилась с работы и купила билет в Москву. Пока что не стала сообщать родителям о возвращении, на случай, если что-то пойдёт не так. Оставляла себе свободу со всех сторон, чтобы не останавливаться, не паниковать. Чтобы дышать. Погуляла по Москве, купила билет до Ростова и села в поезд. Уже тогда знала, что еду в Анапу, но притворялась, что это не так. Искала съёмное жильё недалеко от родителей, пролистывала вакансии в местной больнице. Всю дорогу ловила интернет в телефоне, чтобы отвлечь себя от нарастающего страха. Не позволяла себе думать о том, как войду в дом Макса, что скажу ему и Диме. Стоит ли приезжать, не предупредив?　

Как и ожидалось, до родителей я не доехала. Вышла в Ростове и выбросила билет домой, купив новый. Прибыла в Анапу, села на чемодан и задумалась. Семь утра. Вторник. Что я скажу Максу? Не знаю.　

Как и в прошлый раз, вокзал остался равнодушен к моему страху. Солнце расправило лучи и приготовилось к ещё одному жаркому дню. Мужчина с тремя чемоданами забрал последнее такси. А что, если я не смогу дать Максу то, что ему нужно? А что, если он меня не ждёт? Жирный голубь подпрыгнул около чемодана в поисках крошек, и я притопнула ногой, отгоняя его в сторону урны. На перроне только я да старушка лет восьмидесяти. Либо отдыхает, либо тоже боится сделать следующий шаг.　

Достаю телефон и пишу Диме сообщение.　

«Что делаешь»　

«СПЛЮ!» — отвечает он через пару минут.　

«Уже семь утра!»　

«Смотрели с максиком фильм до двух часов ночи»

«Ладно, спи»　

Заказываю такси и стою у вокзала, покачивая чемодан на ноге. Может, остановиться в гостинице, всё обдумать, а потом уже нагрянуть к ним? Или лучше сначала позвонить и сообщить, что я приехала? Да, точно, так и сделаю. Остановлюсь в гостинице и сообщу Максу, что я в Анапе. Проездом. И посмотрю, что он скажет.　

Забираюсь в такси и вымученным голосом называю адрес дома Людмилы Михайловны.　

Не позволяю себе струсить.　

— Вам плохо? — спрашивает таксист, заметив страдальческое выражение моего лица.　

— Нет. Наоборот, мне хорошо. Но бывает так, что «хорошо» пугает тебя намного больше, чем «плохо».　

— Эээ, — таксист непонимающе хмурится и включает радио погромче, чтобы я не стала развивать излишне философскую тему.　

Останавливаю такси посередине их улицы, не доезжая до дома 65, расплачиваюсь и сажусь на чемодан в ожидании вдохновения. Нужно собраться с силами и просто войти в их дом. Постучаться, поздороваться — и всё.　

Сказать: «Макс, я приехала к тебе. Если я всё ещё тебе нужна, то хочу, чтобы ты знал, что…»　

Нет, это слишком витиевато и многословно. Слишком много воды — если, то, чтобы, что… плохо.　

«Макс, я хочу за тебя держаться».　

Нет, этого мало, он захочет больше.　

«Можно я останусь у тебя?»　

Слишком завуалированно.　

Не говорить же что-то примитивное и книжно-романтичное типа «Я не могу без тебя» или «Я люблю тебя больше жизни».　

Взвыв от отчаяния, я вцепилась в волосы, и тут завибрировал мой телефон.　

«Я проснулся тебе что скучно чтоли»　

«Ага»　

«Купи игровую приставку»

«Ты позавтракал?»

«Бабушка заставила»　

Господи, как я умудрилась забыть, что Людмила Михайловна вернулась домой?! Думала, что меня встретят Дима с Максом, а ведь это — дом чужой мне женщины.　

Встаю, судорожно хватаю чемодан и волоку его за собой прочь от их дома. С какой стати я заявлюсь к ним без приглашения, да ещё и не предупредив Макса?　

Захотелось обернуться невидимкой или хотя бы спрятаться в кустах в ожидании такси. Надо было поехать в гостиницу, так нет же, я решила испытать себя, чтобы доказать, что могу решиться. Хватаю телефон, чтобы снова вызвать такси, и вижу ещё с десяток сообщений от Димы. Что-то про хлопья и кефир, а потом неожиданное:　

«Чай будешь?»　

Смотрю на телефон, и мне кажется, что из него исходит детская улыбка.　

Колеблюсь ровно три секунды.　

«Буду»　

«Тогда хватит бегать по улице нафиг заходи на кухню я на улицу не понесу»　

«Откуда ты знаешь что я здесь»　

От смущения я и сама забыла про пунктуацию.　

«Соседка бабушке позвонила ты перед её домом бегаешь с чемоданом и она тебя узнала»　

Открываю калитку и иду к дому. Тело, как сжатая пружина, — того и гляди выстрелит. Вот-вот сорвусь и уеду неизвестно куда. Боюсь счастья. Нормальным людям этого не понять, но поверьте на слово.　

Если Макс дома, я не знаю, что сказать. Если его нет — ещё хуже. Если Дима с бабушкой начнут расспрашивать меня, что и как, и звонить Максу на работу, я не выдержу. Сбегу.　

Получается, что я сбегу в любом случае, так может, лучше сразу?..　

Запретив себе паниковать, я подняла чемодан и стала на первую ступеньку. Людмила Михайловна открыла дверь и, улыбнувшись, пригласила меня в дом.　

— Вы уж простите, Лара, что Дима вас не встречает, но я запретила ему выходить из-за стола, пока он не допьёт кефир. Он при вас что пил?　

— Эээ… — мысли не успевали перестроиться с паники на бытовую тему, — молоко, воду и лимонад.　

— То был июль, а теперь скоро осень, и нужно пить кефир. Лара, вы пьёте кефир?　

— Ммм… иногда.　

Заходим на кухню, и я вижу обиженное лицо Димы с кефирными усами.　

— Кефир — гадостная гадость, — говорит он. — Привет, Лара.　

— Вы завтракали? — интересуется Людмила Михайловна, заваривает чай и ставит передо мной кружку. Я замечаю, что она выбрала именно ту, которой я пользовалась, пока жила в их доме. Предчувствую панику, но меня захлёстывает неожиданное тепло.　

— Да. Нет. Немного.　

— Заставь её пить кефир, — коварно хихикает Дима, и я изучаю его, не скрывая удивления. Я ожидала, что он завизжит, повиснет на моей шее, а он ведёт себя так, словно мы видимся каждый день. — На самокате поедем? — спрашивает он, болтая ногами. Будто мы расстались вчера вечером.　

— Никуда вы не поедете! — Людмила Михайловна ставит передо мной тарелку со свежими рогаликами. — Ларе нужно отдохнуть с дороги, а ты так и будешь нянчиться с кефиром до полудня.　

Димка залпом допивает кефир и, вытерев ладонью губы, выдаёт капризное «бееееееее».　

— Молодец! — говорит Людмила Михайловна голосом опытной учительницы. — А вы, Лара, кушайте скорее, не давайте рогаликам остыть.　

Я послушно откусываю хрустящую булочку, от волнения не ощущая вкуса. Дима радостно хихикает и хлопает меня по плечу.　

— Тебе хана, бабуля занялась твоим воспитанием!　

— Следи за своей речью, Дмитрий! — Строгий взгляд поверх очков — и Дима прижимается ко мне боком и закатывает глаза.　

— Как вы себя чувствуете, Людмила Михайловна? — Этот вопрос — мой первый весомый вклад в нашу беседу.　

— Отменно! Честное слово, отменно. Этот инфаркт прошёл намного легче прошлых. Сплошное везение. Чувствую себя бодрее, чем в пятьдесят лет. Но не станем больше говорить о здоровье, Лара, эту тему в нашем доме не любят. Ваша комната убрана, так что можете отдохнуть после завтрака. Не позволяйте этому хулигану вытащить вас на улицу.　

— Позволяйте-позволяйте-позволяйте, — тараторит Дима.　

— В одиннадцать утра мне нужно к врачу, и я собиралась оставить Диму одного. Если вы за ним проследите, мне будет намного спокойнее. — Взгляд поверх очков, теперь уже на меня — и я поневоле вытягиваюсь по струнке.　

— Я… да, конечно, я останусь с Димой.　

— Самокат-самокат-самокат, — всё ещё тараторит тот, весело барабаня ногами по ножке стола.　

— Вы не возражаете, если мы с Димой покатаемся на самокате? — на всякий случай проверила я.　

— Как вам будет угодно, Лара. Чувствуйте себя, как дома.　

Дима шикнул на бабушку и замолчал, бросив на меня затравленный взгляд.　

Людмила Михайловна обернулась, комкая в руках клетчатое синее полотенце. Очки сползли на кончик носа, и, казалось, расфокусированный взгляд испытывал меня. Знать бы, что здесь происходит.　

— Не мучай Лару, Дмитрий. Она только что приехала, ей нужно отдохнуть.　

— Извини, Лара, — насупившись, сказал мой приятель, царапая стол. — Не буду тебе надоедать.　

Я не стала распаковывать вещи. Приняла душ и села на кровать, пытаясь переварить происходящее. Макса дома нет. и никто его даже не упомянул. Меня приняли обратно, как будто я не уезжала, как будто Людмила Михайловна знает меня уже много лет. Дима, который до этого ни разу не извинялся, нервничает, словно боится наказания. И шикает на бабушку, предложившую мне чувствовать себя, как дома.　

В дверь поскреблись. Прислонившись к косяку, Дима посмотрел на меня исподлобья. Семейный взгляд Островских, не иначе.　

— Ты не обиделась, что я заставляю тебя кататься на самокате?　

— Нет, конечно. Сейчас найду кеды и поедем.　

— А отдохнуть не хочешь?　

— Я уже отдохнула. Дима, что происходит? С чего ты вдруг такой вежливый? Отступив в коридор, он поскрёб ногтем зажившую ссадину на коленке.　

— Никакой я не вежливый. Если ты готова, то поехали.　

— Слушай, а где Макс?　

— На работе.　

Хочу спросить многое, но не знаю, как. Не станешь ведь допытываться у ребёнка, помнит ли меня его дядя и будет ли рад моему приезду.　

Мы сделали пару кругов по парку, перекусили, потом сели в тени, глядя на море. За прошедшие недели оно потемнело, волны отяжелели, как будто носили в себе память оживлённого лета.　

— Бабушка зря сказала, чтобы ты чувствовала себя как дома, — сказал Дима, избегая моего взгляда.　

Эти слова ошпарили.　

— Если хочешь, я перееду в гостиницу. — Онемевшие губы растянулись в улыбку, не выдавая истинных эмоций.　

Дима дёрнул головой, удивлённо хлопая глазами.　

— Ты что, нет, зачем тебе в гостиницу? Просто я не хочу, чтобы ты… ну, сама знаешь… испугалась.　

— Чего испугалась?　

Что бы ни происходило в этой семье, я совершенно ничего не понимаю.　

— Не знаю, чего. Всего, — вздохнул Дима. — Ты трусиха. Максик сказал, чтобы мы тебя не спугнули, а бабушка сразу ляпнула, чтобы ты чувствовала себя, как дома. Да ещё и я к тебе приставал.　

Так. Минуточку. Макс сказал ЧТО?　

— Мы не хотим тебя спугнуть, Лара.

— Спугнуть?? Я что, бабочка?　

Дима фыркнул в ладошку и прикрыл глаза.　

— Твоя дядя знал, что я приеду?　

Дима кивнул и уткнулся взглядом в землю, ковыряясь в ней пальцем.　

— Да. Максик сказал, что ты к нам вернёшься, но тебе будет непросто, и чтобы мы постарались тебя не спугнуть. А теперь мне влетит за то, что я проболтался.　

— Не влетит, я тебя не выдам. — Осторожно прикоснувшись к его плечу, я подвигала кончиками пальцев, предлагая крохотную ласку. Дима подался ближе, усиливая контакт, но всё ещё глядя в землю. — С чего Макс решил, что меня можно спугнуть?　

Дима пожал плечами и шмыгнул носом.　

— Счастье легко спугнуть, — пробормотал он себе под нос.　

Откуда ребёнку известны такие откровения?　

— Нет, Дима, это не так. Счастье спугнуть нельзя. Если оно твоё, то обязательно вернётся.　

— Это не мои слова, а Макса. Он имел в виду тебя.　

Макс назвал меня счастьем.　

Меня. Счастьем.　

Он знал, что я вернусь.　

Он всё обо мне знает, он чувствует меня издалека.　

— Дыши, Лара! — засмеялся Дима, бросив в меня комочком земли.　

— Макс меня ждал? — не выдержала я.　

— А ты как думаешь? — Повернувшись ко мне, Дима убрал чёлку со лба, оставляя над бровью грязный след. — Пар, ты ведь не обидишь его, а? Максу было очень плохо, когда ты уехала. Раз уж вернулась, то останешься?　

Я боялась, что разговор с Максом покажется мне сложным. Забыла, что объясняться с Димой в сотни раз труднее.　

— Это зависит от твоего дяди. — Морщусь, так как понимаю, что этим ответом задала ему очередной вопрос. Надеюсь, что Дима не подумает, что я пытаюсь выпытать у него информацию о планах Макса.　

Не подумал.　

— Я видел твой чемодан, ты привезла очень мало вещей. — Дима обиженно отвернулся, заподозрив, что я его обманываю.　

— Остальное выбросила или отдала в благотворительный магазин.　

Как сказала, так и пожалела. Лицо Димы тут же просветлело, и он вскочил на ноги, словно собираясь бежать домой и сообщить Максу радостную новость.　

— Совсем всё выбросила? А квартира как?

— Я её снимала.　

— А работа?　

— Уволилась.　

Морщусь всё сильнее, ибо, сама того не желая, раздаю обещания, даже не поговорив с Максом.　

— Не бойся, я Максу не скажу. Клянусь! — торжественно восклицает Дима, приложив руку к груди. — Пусть помучается, а то он заставляет меня готовиться к школе. Как придёт домой, увидит твой чемодан и пусть гадает, надолго ли ты приехала.　

Довольно потирая руки, Дима подмигнул, и я постаралась улыбнуться в ответ, хотя настроение у меня было отнюдь не светлое.　

Мы вернулись в час дня, и к тому времени Макс уже сидел на кухне и выслушивал нотацию Людмилы Михайловны. О кефире, конечно, о чём же ещё. Когда мы зашли на кухню, разговор затих. Оборвался на полуслове. Макс смотрел на меня, сжимая в руке стакан.　

— А я уж, было, начала гадать, куда вы заехали, — жизнерадостно сообщила Людмила Михайловна. — Дмитрий, тебе следует привести себя в порядок. Пойдём!　

— Но я…　

— Ты похож на поросёнка!　

На разделочной доске осталась нарезанная морковка, а значит, нам с Максом предоставили возможность поговорить наедине.

Иногда мне по привычке хочется его ненавидеть. Например, сейчас, когда он молчит и сосредоточенно смотрит в окно, ожидая от меня слов. СЛОВ. Больших, значительных, которые всё исправят и объяснят. Которые пообещают будущее, которое ему нужно.　

Если он действительно меня любит, то не должен ожидать от меня невозможного. Само появление в его доме стоило мне…　

Я не успела накрутить эмоции на пружину моего страха. Макс распустил их одной фразой.　

— Ты и сама похожа на поросёнка.　

Похожа, соглашусь. Взмокшая, с грязными коленями и ладонями.　

— Мы с Димой заигрались на детской площадке.　

Мазнув по мне взглядом, Макс поднялся и стянул с доски пару кружочков морковки. Почему он избегает моего взгляда?　

У меня невероятный талант — бояться всего и сразу. Того, что Макс потребует от меня слишком многого, и того, что не захочет ничего вообще.　

Закинув морковку в рот, Макс повернулся ко мне и улыбнулся. Легко, мягко, почти весело, но улыбка контрастировала с тяжестью его взгляда.　

— Лимонад будешь? Или сразу в душ?　

— Лимонад. Пожалуйста.　

Делаю жадный глоток и задерживаю дыхание, готовясь сказать то, к чему не готова. Увы, слова не складываются. Я не способна на щедрость, с которой Макс предложил мне себя. Я бы отдала ему всё, но у меня пока что ничего нет. Только новообретённая свобода, потерявшая вкус после нашего с Максом расставания.　

— Макс, извини, что я нагрянула без предупреждения.　

Он удивлённо моргнул, потом кивнул и протянул мне морковку.　

— Людмила Михайловна рада твоему приезду. Дима ей все уши прожужжал рассказами о ваших приключениях.　

Жар защипал лицо, предвещая слёзы. Дима ошибся, Макс меня не ждал. Узнал о моём прошлом, одумался, и теперь нас не связывает ничего, кроме неловкости. Нужно срочно сказать ему, что я здесь проездом, что собираюсь в родной город, и тогда это удушающее напряжение между нами рассеется.　

Хлопаю губами, как рыба, но слова не приходят. Показываю пальцем на дверь, чтобы хоть как-то оповестить Макса о моём уходе, и иду в ванную.　

— Если хочешь, можешь принять душ у нас дома.　

Слова нагоняют меня в дверях, и я останавливаюсь, пытаясь расшифровать их смысл. «У нас дома».　

— У нас?　

— У нас. У нас с тобой.　

На меня смотрит совсем другой Макс — слишком серьёзный, со скрещенными руками и давящим взглядом. Но я узнаю тьму его глаз, родную, любимую. Она не пугает, не угрожает. В ней — страх, знакомое, чёрное месиво. Макс боится услышать мой ответ.　

А я боюсь, что захлебнусь радостью. Макс всё упростил, догадался, что слова парализуют меня хуже паники. Перескочил через объяснения и обещания — и взял меня к себе. Принял мою тьму, как и я — его, и распустил страх, нить за нитью. Не колеблясь, я протягиваю руку, и его лицо расслабляется.　

— Ты вернулась, Лара. Сама. Больше я тебя не отпущу.　

— Обещай! — требую я. Если Макс поможет, я научусь не бояться слов.　

— Обещаю.　

Часть забора снята, кусты срезаны, поэтому мы проходим прямо к дому номер 63. Поднимаясь на крыльцо, я ловлю себя на совершенно дикой мысли: «На Новый год поставим здесь маленькие ёлочки в горшках и украсим их игрушками. Фиолетовая и серебряная гамма. Да, точно, именно эти цвета».　

Останавливаюсь, изумляясь такому повороту мыслей, но Макс тянет меня вперёд. Волнуется, что я передумаю. И тогда я озвучиваю свои фантазии, чтобы он не сомневался в моей решимости следовать за ним. Всегда.　

— На Новый год можно поставить на крыльцо ёлку.　

Макс оборачивается и разглядывает ступени. На них всё ещё стоят горшки с растениями, оставшиеся от прошлых жильцов.　

— Украсим её серебряными игрушками и огоньками. — Он улыбается.　

— И фиолетовыми шарами.　

— Обязательно.　

Я сама подтолкнула его в дом. Внутри пахло свежей краской и деревянными стружками. Дом казался новым, необжитым, и внутри не осталось и следа прошлых жильцов.　

Проведя меня через спальню, Макс не сказал ни слова. Не объяснил огромную кровать, нетронутую, как будто заправленную гостиничной горничной.　

Открыл двойные двери, и запах дерева усилился.　

— Справа — гардеробная, слева — ванная комната, — сообщил он, останавливаясь в дверях. — В шкафчике найдёшь полотенца и всё остальное.　

Лёгкое головокружение придавало нереальность происходящему. Толкнув дверь в гардеробную, я обнаружила перед собой ряды полок и открытых шкафов, перемежаемых зеркальными стенами. Ванная комната походила на картинку из журнала о миллионерах: ванна джакузи, душевая кабинка с массажными струями и две раковины. По размеру она почти превосходила мою квартиру в Хельсинки.　

Две раковины. Две.　

— Чья это спальня? — спросила, оборачиваясь на Макса. Знала ответ, но хотела снова услышать от него, что это — наш дом. Забыла, что Макс не любит повторяться.　

— Я не знал, что ты любишь больше, душ или ванну, поэтому сделал и то, и другое.　

— Здесь две раковины. — Я видела такую роскошь только в фильмах.　

Макс повёл плечами и наморщил лоб.　

— Я не стану тебя торопить, Лара.　

— Ты знал, что я вернусь.　

— Скорее, надеялся.　

— Ты выселил жильцов и переделал дом. Такая надежда больше напоминает уверенность.　

Макс покопался в бумажнике и протянул мне билет. На его имя, в Хельсинки, вылет через два дня.　

Он собирался меня вернуть.　

Сладкая мысль с небольшой горчинкой: значит, он не верил, что я решусь.　

Как всегда, Макс читал мои мысли.　

— Я не собирался на тебя давить, просто хотел напомнить, что мы тебя ждём.　

Они меня ждали. А я… я струсила, уехала. Знала же, что психолог неправ, что моя жизнь — тут, в Анапе, с Максом и Димкой. А всё равно струсила.　

— Ты меня осуждаешь, да? Думаешь, что я уехала, потому что сомневалась? Это не так, Макс. Я не сомневалась в тебе, в нас. Не осуждай меня, пожалуйста!　

Обняв, я прижалась к его груди, с каждым словом впечатывая в него веру. Макс подался ближе и провёл ладонью по моей спине. Мир замкнулся вокруг нас, восстанавливая спокойствие и равновесие, которые я обрела рядом с Максом.　

— Я не собираюсь тебя осуждать, Лара. Только любить. Можно?

Кивнуть намного проще, чем ответить словами.　

А ещё можно провести руками под его рубашкой, расстегнуть её и приникнуть к тёплой груди. Кожа к коже. Слушать сердце Макса и ничего не бояться.　

— Я уехала, потому что…　

— Потому что я — идиот. Потребовал всего и сразу, а для тебя это — слишком много. Просто позволь мне тебя любить. Больше я ни о чём не прошу.　

— Почему же, проси. Я хочу большего. Всего.　

Макс любил меня нежно, медленно. В нашем доме, в спальне, которую он придумал для нас. С двумя раковинами и гардеробной. Он заново изучал моё тело, теперь уже наверняка зная, что впереди — годы. Новая история, наша с Максом.　

— Я не буду тебя торопить, — снова пообещал он. — Никогда.　

Потом мы ели на нашей кухне и обсуждали новости. Впервые говорили о работе Макса, о городе, о нормальной жизни.　

— Если вкладывать деньги во всякую ерунду, то придётся работать каждый день. А если поступать умно, то можно жить, как хочешь. А эти кретины всерьёз думают, что смогут меня обмануть…　

Макс рассказывает о рабочей встрече, потом вдруг замолкает посередине предложения.　

— Лара? — его голос меняется, как будто высыхает.　

— Ммм, — трусь щекой о его грудь, наслаждаясь домашней обстановкой.　

— Ты ведь знаешь, что я тебя люблю?　

— Знаю. И я тебя тоже. Очень люблю.　

— Знаю, — уверенно отвечает Макс, но я чувствую, как расслабляются его плечи. — Так вот, эти недоумки всерьёз пытаются толкнуть идею северного туризма среди приезжих. Кто, скажите мне, едет на юг, чтобы узнать о севере…　

Я слушаю вполуха, разомлев на его груди. Вибрация любимого голоса перестраивает мои биоритмы. Я хочу жить в такт с Максом, дыхание в дыхание, улыбка в улыбку.　

Макс забавный. Порывистый. Мой.　

После ужина к нам заходит Дима, держа в руках огромный пакет чипсов. Явно контрабандный товар, Людмила Михайловна такое не покупает. Дима запрыгивает в кресло и задаёт прямые вопросы.　

— Максик, ты переедешь в этот дом?　

— Да.　

— С Ларой?　

Осторожное «да» Макса и уверенное — моё.　

— Гмм… Мы теперь соседи, — хрустит Димка.　

— Тоже мне, соседи, — фыркает Макс. — Мы же даже забор сломали. Считай, что живём все вместе. Если хочешь… — Макс косится на меня и получает в ответ улыбку. — Выбери себе комнату и оставайся с нами.　

Оба смотрят на меня, улыбаясь, и от этого мне так хорошо, как не было никогда. Тоже фыркаю, громче Макса.　

— Что за разговоры! — смеюсь. — Какое слово придумал — соседи. Ты — наш.　

Дима кивает, всерьёз обдумывает ответ.　

— У вас нет игровой приставки.　

— Придётся купить, — притворно вздыхает Макс.　

Димка качает головой и морщится, приняв решение.　

— He-а, я с бабушкой останусь. Комнату мне сделайте, буду там иногда спать, но не перееду. У вас дети будут, а от них визга немеряно. Сенина сестра так орёт по ночам, что он таблицу умножения забыл. На фиг мне это.　

Смеясь, иду на кухню ставить чайник, по пути замечая встревоженное лицо Макса. Останавливаюсь в коридоре и без стеснения подслушиваю мужской разговор.　

— Выбирай выражения, приятель. Напугаешь Пару — тебе конец, — ворчит Макс.　

— Чем я её напугаю? Она что, не знает, откуда дети берутся? — возмущается Дима, высыпая в рот крошки из пакета.　

— Дело не в этом. Я предупреждал, что стараюсь её не торопить, а ты заговорил о детях.　

— Чего ты так дёргаешься? Ничего с ней больше не случится. Она же теперь наша, да?　

— Наша. Поэтому мы должны её беречь.　

Беречь меня надо, видишь ли. В вату заворачивать.　

Улыбаясь, подхожу к кухонному окну. Южная темень принципиально отличается от северной. Она и пахнет по-другому, и кажется подвижной, вибрирующей. Ничуть не страшной. В нашем доме рядом с Максом я ничего не боюсь. Кто бы знал, что жизнь повернётся именно так. А ведь повернулась, нарочно свела нас вместе. Я точно знаю, что это — не случайность. Судьба подстроила столько всего, что и не вспомнишь. А всё ради того, чтобы научить меня не сомневаться в счастье. Не бояться его.　

Не надо меня беречь. Я хочу всего, и детей тоже. Музыку обычных дней, сыгранную в четыре руки. Ошибки, ссоры. Улыбки, светящиеся секретами, которые мы накопим вместе. Пойманные взгляды, как крупицы сахара, слизанные с губ.　

Хочу всего, о чем я не успела или не дерзнула мечтать.　

Живу так жадно, что захлёбываюсь мечтой.　

  

Эпилог

Женщинам нужны слова. Такова женская натура, и в этом наша слабость. На слова нас и ловят, соблазняя обещаниями, свитыми из тумана и лжи. Однажды… нет, это в прошлом.　

На самом деле только поступки имеют значение, и я живу этой старой истиной каждый день. Макс не тратит себя на слова, он держит меня за руку. Любит меня. Живёт так, как будто ему всю жизнь хотелось именно этого. Со мной.　

Даже во сне Макс не отпускает меня. Ладонь на спине, бедро к бедру. Прикосновение, длиною в наши сплетённые тела. Поворачиваясь во сне, Макс целует меня в плечо. Когда мне не спится, он тоже бодрствует. Я стараюсь его не будить, но он всё равно просыпается, как будто настроен на меня всем телом. Мы выходим на веранду, и он усаживает меня к себе на колени в кресло-качалку. Иногда мы занимаемся любовью, иногда просто наблюдаем за тайнами ночи, которые открывает для нас бессонница.　

Сегодня мне не спится. Тьма остывшим студнем лежит на подоконнике под белыми складками занавески. Стараюсь дышать ровно, чтобы не разбудить Макса. Мне нужно совсем недолго, ещё день или два наедине с моей тайной, а потом я расскажу ему. Осторожно кладу ладонь на низ живота, каждым нервом настраиваясь на растущую во мне жизнь. Это — подтверждение того, что я живу по- настоящему, что я счастлива. Что я способна подарить Максу его мечты. А большего мне и не нужно.　

Поглаживаю живот кончиками пальцев, улыбаясь в темноту. Шорох простыней — и Макс опускает ладонь поверх моей. Значит, догадался. Я уже давно не удивляюсь его сверхъестественной способности чувствовать каждую мою мысль, каждый страх.　

— Я этого хотел. Очень.　

С улыбкой принимаю это полу-объяснение его догадливости. Раз он хотел — значит, это случится. Он такой во всём. Мечтает сильно, яростно — и добивается своего.　

— Я тоже этого хотела.　

— Боишься? — на всякий случай проверяет Макс, и кончики его пальцев чуть подрагивают. — Мы всё сделаем вместе, обещаю…　

Фыркаю в ответ.　

— Прям таки всё? С интересом на это посмотрю.　

Он тихо смеётся, но я всё ещё чувствую его напряжение.　

— Я не боюсь, Макс. Я счастлива.　

Он выдыхает и поглаживает мой живот шершавой ладонью. Теперь, когда Макс убедился, что всё хорошо, что я счастлива, он задумывается о новости. Молчит. Двигается в темноте — поправляет подушку, садится, потом снова укладывается рядом. Не находит покоя, взбудораженный волной восторга.　

— Я стану отцом. — Делится со мной открытием, запинаясь от волнения.　

— Да.　

Приподнявшись на локтях, Макс целует меня. Беспорядочно — в лицо, в шею, в плечо. Прижимает мою ладонь к приоткрытым губам.　

— Спасибо. — Макс согревает ладонь благодарным теплом. Сжимаю её, чтобы сохранить себе его дыхание. Чтобы потом, когда Макс заснёт, тайком приложить ладонь к своим губам.　

Кончиками пальцев ощущаю влагу на его щеках. Никогда не признаюсь ему, что заметила. Да и потом — мало ли, от чего она. Бабье лето, порой, такое жаркое.　

— Твоими стараниями, — улыбаюсь я.　

Вот такие мы. Нежность и страсть, свитые в одно целое. Будущее, разноцветное и такое желанное. Дима следит за нами, дразнит. Бунтарь и философ, как всегда. Да и Людмила Михайловна от него не отстаёт, с ней не пошалишь.　

Мы не идеальны. Макс не хочет, чтобы я работала, а я — чтобы он за меня волновался. Он не даёт мне спать, заворачивая в себя, окуная в свои сны, а я заставляю его говорить о чувствах.　

Иногда Макс вспоминает прошлое, и от этого не спрячешься. Подъезжает к дому после работы, разворачивается с визгом шин и бросает машину прямо у входа, чтобы не тратить время на въезд в гараж. Вбегает в дом, дыша, как после марафона. В глазах — страх, беспочвенный, старый. Застаёт меня за совершенно прозаичным занятием, например, готовкой. Прижимает к себе, шепчет: «Ты здесь».　

Что бы я ни делала, всё равно бывают дни, когда страх возвращается. Макс боится, что однажды я исчезну. Всё ещё думает, что не заслужил наше счастье. Раз однажды не спас, значит, я уйду к тому, кто не оступится. Если не может меня найти, паникует, сильно. Смеётся над собой — но страху не прикажешь. Когда находит — сжимает в объятиях и дышит мной. Всё, что угодно, только бы продлить телесный контакт. Чтобы в этот раз запомнить, что я здесь, рядом, что я не ушла.　

Иногда во время дежурств я вижу его под окнами больницы. Чувствую, что он там, как когда-то на детской площадке около родительского дома. Достаю телефон и пишу ему «люблю». Всего одно слово. Вижу огонёк в парке под окном и знаю, что он смотрит на телефон, что он прочитал. Отпрашиваюсь на десять минут, выхожу в парк и сижу у него на коленях. Знаю, что ему тоже нужно, чтобы мы касались всем телом. Как подзарядка. Не побоюсь этих слов — подзарядка счастья.　

Иногда мы оба просыпаемся в три утра и жадно вписываемся друг в друга, кожа к коже. Отталкиваем сны — и тогда мы снова счастливы. Вместе мы всесильны.　

Это — только начало нашей истории. И хотя без трудностей не обойтись, счастье того стоит. Я всё смогу, потому что знаю, что Макс меня не отпустит. Я буду за него держаться.　

P.S. Хайге Олави Крофт погиб во время перевозки в областную тюрьму. Нападающие неизвестны. Никто из конвоиров не пострадал.

Оглавление

Тот, кто меня разрушил Лара Морская

Пролог

Глава 1. Игорь

Глава 2. Дима

Глава 3. Макс

Глава 4. Дом. Любимый дом

Глава 5. Олави

Глава 6. Лара

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg