«Анна и французский поцелуй»

Анна и французский поцелуй (fb2) - Анна и французский поцелуй (пер. Любительский перевод (народный)) 1085K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Стефани Перкинс

Глава 1.

Джарроду,

лучшему другу и истинной любви

О Франции я знаю очень мало: «Мадлен», «Амели» и Мулен Руж. Эйфелева башня и Триумфальная арка, хоть я понятия не имею для чего они. Наполеон, Мария Антуанетта и множество Людовиков. Я точно не знаю, что они сделали, но, кажется, это как-то связано с Французской революцией, которая имеет какое-то отношение ко Дню взятия Бастилии. Художественный музей здесь называют Лувром; он в форме пирамиды, внутри находятся «Мона Лиза» и статуя женщины с отломанными руками. А ещё во Франции на каждом углу кафе и бистро, или как их там называют. И пантомимы. Местную еду находят просто великолепной, люди пьют много вина и много курят.

Я слышала, французы недолюбливают американцев, а ещё им не нравятся белые кроссовки1.

Несколько месяцев назад отец записал меня в школу-интернат. По телефонной линии даже было слышно, как он сделал воздушные кавычки, объявляя, что жизнь за границей станет «хорошим опытом в учёбе» и «подарком на память, который я буду ценить всю свою жизнь». Да. Подарком на память. И если бы не шок, я бы сказала папочке, как сильно он ошибся с выбором слова.

После папиного заявления я пыталась кричать, умолять, просить и плакать, но ничто его не переубедило. И вот у меня новая студенческая виза и паспорт с надписью: Анна Олифант, гражданка Соединённых Штатов Америки. И вот я с родителями распаковываю вещи в комнате меньшей, чем мой собственный чемодан. Теперь я новенькая в парижской школе для американцев.

Не то чтобы мне незнакома благодарность. Ребята, это же Париж. Город Света! Самый романтичный город в мире! Конечно, мне здесь нравится. Просто отец отправляет меня в международную школу-интернат больше ради себя. С тех пор, как он ликвидировал свою компанию и начал писать отстойные книги, по которым сняли ещё более отстойные фильмы, он пытается произвести впечатление на крутых нью-йоркский друзей своими изысканностью и богатством.

Мой отец не изыскан, но он богат.

Хотя так было не всегда. Когда родители все ещё жили вместе, мы относились к низам среднего класса. Именно во время развода исчезли все следы благопристойности, и папина мечта стать следующим великим писателем Юга превратилась в желание стать следующим издаваемым писателем. Поэтому он начал строчить романы, действие которых разворачивалось в небольшом городке под названием Джорджия, где герои имели правильные американские ценности, влюблялись беспамятства, а затем заболевали опасными для жизни заболеваниями и умирали.

Я не шучу.

Я бы в жизни не стала такое читать, но женщины покупаются. Они любят книги моего отца, любят его вязаные свитера, белоснежную улыбку и оранжевый загар. Они превратили его в автора бестселлеров и такого козла.

Два его романа экранизированы, ещё три в процессе съёмок — Голливуд оказался настоящей золотой жилой. И как бы то ни было, дополнительное бабло и псевдопрестиж деформировали папочкин мозг так, что он решил: я должна жить во Франции. Год. Одна. Я не понимаю, почему нельзя отправить меня в Австралию или Ирландию или ещё куда-нибудь, где родной язык — английский. Я по-французски знаю лишь одно «oui», что означает «да», и то меня недавно просветили, что произносить слово надо как «в-и», а не «в-ы-и».

По крайней мере, хоть в школе говорят на английском. Её основали для претенциозных американцев, которые терпеть не могут компанию собственных детей. Я серьёзно. Кто отправит своего ребёнка в школу-интернат? Прям как Хогвартс. Только без симпатичных волшебников, магических леденцов и полётов на метле.

Теперь я застряла здесь вместе с девяноста девятью другими учениками. В выпускном классе всего двадцать пять человек по сравнению со шестистами в Атланте. И изучаю я те же предметы, что и в «Клермонте», ну не считая основ французского.

О, да. Основы французского языка. Конечно же, с девятиклассниками. Зашибись.

Мама говорит, что я должна без промедления проглотить горькую пилюлю, но это не она расстаётся со своей прекрасной лучшей подругой Бриджет. И с прекрасной работой в мультиплексе на Ройал Мидтаун, 14. И с Тофом, прекрасным парнем из мультиплекса на Ройал Мидтаун, 14.

И я все ещё не могу поверить, что она разлучает меня с моим семилетним братом Шоном, которой слишком мал, чтобы его можно было оставлять без присмотра. Скорее всего, без меня его похитит тот жуткий парень, живущий вниз по улице (у него ещё на окнах висят грязные полотенца компании «Кока-Кола»). Или Шонни случайно съест что-нибудь, содержащее красный краситель №40, у него раздуется горло, а рядом не окажется никого, чтобы отвезти братика в больницу. Он даже может умереть. И зуб даю, родители не разрешат мне прилететь на похороны, и придётся в следующем году тащиться одной на кладбище. Уверена, папа выберет ужасного гранитного херувима на могилку.

Вот только надеюсь, отец не ждёт, что я поступлю в российский или румынский университет. Я мечтаю изучать теорию кино в Калифорнии. Хочу стать величайшей американской женщиной-кинокритиком. Когда-нибудь у меня будут приглашения на все фестивали, главная колонка в газете, классное телешоу и чертовски популярный веб-сайт. Пока что у меня есть только веб-сайт, и то не особо популярный. Пока что.

Мне просто нужно немного больше времени поработать над ним, вот и все.

— Анна, пора.

— Что?

Я отвлекаюсь от сворачивания рубашек в совершенные прямоугольники.

Мама смотрит на меня и вертит на шее амулет в виде черепашки. Мой отец, в прекрасно сочетающихся рубашке-поло персикового цвета и белых туфлях из мягкой кожи, любуется открывающимся видом из окна. Стемнело, но через улицу звучит женская оперетта.

Родители должны вернуться в гостиницу. Оба улетают утренним рейсом.

— Ох!

Мои пальцы чуть сильнее впиваются в рубашку.

Папа отходит от окна, и я с тревогой понимаю, что в его глазах стоят слезы. Я вижу, что мой отец — каким бы он ни был — вот-вот расплачется, и к горлу подкатывает предательский комок.

— Ну, детка. Теперь ты у нас совсем взрослая.

Моё тело точно парализовало, конечности онемели. Папа заключает меня в медвежьи объятия. Мне страшно, он так крепко меня обнимает.

— Береги себя. Прилежно учись и заведи друзей. И не попадись карманникам. Иногда они работают в парах.

Я киваю ему в плечо. Папа отпускает меня и уходит.

Мама ненадолго задерживается.

— Ты проведёшь здесь замечательный год, — говорит она. — Сердцем чувствую.

Я прикусываю губу, чтобы не дать ей задрожать. Мама обнимает меня. Я пытаюсь дышать. Вдох. На счёт три. Выдох. Мамина кожа пахнет грейпфрутовым лосьоном для тела.

— Я позвоню тебе, как только приеду домой.

Домой. Атланта больше не мой дом.

— Я люблю тебя, Анна.

Я плачу.

— Я тоже тебя люблю. Заботься о Шонни вместо меня.

— Конечно.

— И капитане Джеке. Проверяй, чтобы Шон кормил его, менял подстилку и не забывал наливать воду. И пусть не даёт ему слишком много угощений, иначе Джек растолстеет и не сможет выползти из иглу. Но убедись, что он все-таки даёт их каждый день, потому что ему нужен витамин C, и он не притрагивался к воде, когда я использовала те капли…

Она отступает и убирает мой обесцвеченный локон за ухо.

— Я люблю тебя, — повторяет она.

И затем моя мама совершает нечто, что даже после всех документов, авиабилетов и представлений, я и не думала увидеть. То, что должно было произойти, по крайней мере, через год, с поступлением в колледж. Да, я стремилась к независимости много дней, месяцев и даже лет, но когда мне её предоставляют, я оказываюсь не готова.

Моя мать уезжает. Я остаюсь одна.

Сноска

1. Существует стереотип, что французы терпеть не могут, когда на улицах ходят в кроссовках.

Глава 2.

Я чувствую, как она накатывает, но ничего не могу поделать.

БОЛЬ.

Они бросили меня. Мои родители и в самом деле бросили меня! ВО ФРАНЦИИ!

Тем временем Париж по-странному тих. Даже оперная певица ушла на ночь. Я не могу расклеиться. Здесь стены тоньше бумаги, поэтому если я сломаюсь, мои соседи — мои новые одноклассники — всё услышат. Кажется, мне плохо. Меня вот-вот вырвет той съеденной на обед странной тапенадой1 с баклажаном, все всё услышат, и никто не пригласит меня посмотреть, как пантомимы выбираются из своих невидимых ящиков или чем здесь ещё занимаются в свободное время.

Мчусь к умывальнику, но напор оказывается слишком сильным, и вода попадает на рубашку. Теперь я плачу сильнее, потому что я ещё не распаковала полотенца, а мокрая одежда напоминает о Бриджет и Мэтте, дебильных любителях водных горок, которые вечно тащили меня в аквапарк, где у воды не тот цвет и запах краски. А ещё в ней миллиард триллионов бактериальных микробов. О боже. Что, если в этой воде тоже бактериальные микробы? Французскую воду безопасно пить?

Жалкая. Какая я жалкая.

Сколько семнадцатилеток убило бы ради шанса уехать из дома? Мои соседи не испытывают никаких терзаний. Из их спален не слышно рыданий. Я хватаю рубашку с кровати, чтобы переодеться, и теряю силу воли. Моя подушка. Падаю лицом в этот звуковой барьер и плачу, плачу, плачу…

Кто-то стучит в мою дверь.

Нет. Конечно, не в мою.

Снова!

— Эй?! — кричит девочка из коридора. — Эй?! С тобой все в порядке?

Нет, со мной не все в порядке. УЙДИ. Но она вновь подаёт голос, и мне приходиться сползать с кровати и открывать дверь. За дверью стоит блондинка с длинными густыми локонами. Высокая и полненькая, но не толстая. Как крепкосложенная волейболистка. В свете прихожей её пирсинг в носу переливается точно бриллиант.

— С тобой все в порядке? — нежно спрашивает она. — Я Мередит, твоя соседка. Это твои родители только что ушли?

Мои опухшие глаза означают утвердительный ответ.

— Я тоже плакала в первую ночь. — Она наклоняет голову, думает секунду и кивает. — Пойдём. Шокола шо.

— Шоколадное шоу?

С чего бы мне захотелось посмотреть на шоколадное шоу? Мама оставила меня, я боюсь выйти из комнаты и…

— Нет. — Она улыбается. — Шо. Горячий. Я могу приготовить в своей комнате горячий шоколад.

О!

И все же я соглашаюсь. Мередит тотчас же останавливает меня рукой, словно дежурный-регулировщик. У неё кольца на всех пальцах.

— Не забудь ключ. Двери закрываются автоматически.

— Я знаю.

В доказательство вынимаю ожерелье из-под рубашки. После того как на обязательных семинарах по жизненным навыкам для новичков нам рассказали, как легко захлопывается дверь, я повесила свой ключ на шею.

Мы входим в комнату Мередит, и у меня перехватывает дыхание. Это та же самая комнатушка семь на десять2, только с министолом, миникомодом, миникроватью, минихолодильником, минираковиной и минидушем (никакого минитуалета, он дальше по коридору). Но... в отличие от моей стерильной клетушки каждый дюйм стен и потолка покрыт плакатами, картинами, блестящей упаковочной бумагой и разноцветными флаерами на французском.

— Сколько ты здесь живёшь?

Мередит вручает мне платок, и я неуклюже сморкаюсь, но она не вздрагивает и не морщится.

— Вчера приехала. Я уже здесь четвёртый год, так что мне не нужно ходить на семинары. Прилетела одна. Теперь просто болтаюсь и жду, когда приедут друзья.

Она кладёт руки на бедра и оглядывает комнату, восхищаясь плодом своих трудов. Я замечаю груду журналов, ленты и ножницы на полу и понимаю, что работа ещё не окончена

— Неплохо, а? Белые стены не для меня.

Кружу по комнате и все осматриваю. Я быстро понимаю, что на большинство плакатов всего пять человек: Джон, Пол, Джордж, Ринго и какой-то футболист.

— «Битлз» — это все, что я слушаю. Друзья дразнят меня, но…

— Кто это? — Я указываю на футболиста в красно-белой форме. У него тёмные брови и волосы. Ничего так.

— Сеск Фабрегас. Боже, он самый невероятный полузащитник на свете. Играет за «Арсенал». Английский футбольный клуб? Не слышала?

Качаю головой. Я не интересуюсь спортом, хотя возможно и надо бы.

— И все же отличные ножки.

— Да, знаю. Такими бёдрами можно гвозди забивать.

Пока Мередит варит шокола шо на конфорке, я узнаю, что она тоже учится в выпускном классе, а в футбол играет только летом, потому что в нашей школе нет подходящей спортивной программы, но раньше, в Массачусетсе, она состояла в команде штата. Значит, она из Бостона.

Мередит напоминает мне, что здесь я должна называть игру «футболом»3, что — если задуматься — действительно имеет больше смысла. И, кажется, она не против, что я извожу её вопросами и трогаю её вещи.

У неё потрясающая комната. Кроме оклеенных стен, в ней дюжина фарфоровых чайных чашечек, полных пластмассовых блестящих колечек, серебряных с янтарём и стеклянных с засушенными цветами.

Уютная и обставленная спальня, в которой живут уже не один год.

Примеряю кольцо с резиновым динозавром. Стоит мне его сжать, как тираннозавр переливается красно-жёлто-синими цветами.

— Мне бы такую комнату.

Мне она нравится, но я помешана на чистоте, чтобы иметь нечто подобное. Мне нужны чистые стены и стол, а вещи должны всегда лежать на своих местах.

Мередит довольна моим комплиментом.

— Это твои друзья?

Я кладу динозавра обратно в чашку и указываю на приколотую к зеркалу фотографию. Серая, неотчётливая, отпечатана на плотной глянцевой бумаге. Пить дать сделана на школьном занятии по фотографии. Четыре человека перед гигантским полым кубом. Обилие элегантной чёрной одежды и нарочито спутанные волосы — без всякого сомнения, Мередит принадлежит к местной богеме. По какой-то причине я удивлена. Знаю, у неё вычурная комната, кольца на всех пальцах и в носу, но в остальном это скромная и опрятная девушка в сиреневом свитере, облегающих джинсах и с мелодичным голосом. Ну, ещё Мередит увлекается футболом, но она не девочка-сорванец.

Она широко улыбается, пирсинг мерцает.

— Да. Элли щёлкнула нас в Ла-Дефанс4. Это Джош, Сент-Клер, я и Рашми. Ты завтра увидишь их на завтраке. Ну, всех, кроме Элли. Она окончила школу в прошлом году.

Дно желудка начинает разжиматься. Меня приглашают сесть рядом?

— Но уверена, ты скоро её увидишь, она встречается с Сент-Клером. Она теперь в «Парсонс Пари»5, изучает фотографию.

Я никогда не слышала об этом учебном заведении, но киваю, как будто сама собираюсь туда поступать.

— Она очень талантлива. — Нотки в её голосе говорят об обратном, но я не заостряю на этом внимания.

— Джош и Рашми тоже встречаются, — добавляет она.

Ах, а Мередит должно быть одна.

К сожалению, я тоже свободна. Дома, я пять месяцев встречалась со своим другом Мэттом. Он был такой высоченный, прикольный и с отпадными волосами. Ситуация оказалась из разряда «если никого лучше рядом нет, почему бы не встречаться?». Мы только и делали, что целовались, и то оказалось полным отстоем. Слишком много слюны. Мне вечно приходилось вытирать подбородок.

Мы расстались, когда я узнала о Франции. Разошлись тихо-мирно. Я не плакала, не посылала ему слезливые электронки, не царапала ключом автомобиль его матери. Сейчас он встречается с Черри Милликен, девушкой из хора, с блестящими как для рекламы шампуня волосами. И мне все равно.

Почти.

Кроме того, теперь я свободна для Тофа, моего милашки-коллеги из мультиплекса. Не то чтобы я не бросала на него взгляды пока встречалась с Мэттом, но все же. Меня мучила совесть. И с Тофом у меня дело пошло — чес слово — в конце лета. Но Мэтт единственный парень, с кем я когда-либо ходила на свидание, и то это вряд ли считается. Как-то раз я сказала ему, что встречалась со Стюартом Тислбэком в летнем лагере. Стюарта Тислбэк — темно-рыжий контрабасист. Мы были по уши влюблены друг в друга, но он жил в Чаттануге6, а водительские права мы ещё не получили.

Мэтт знал, что я все выдумала, но был слишком хорошим, чтобы сказать это вслух.

Я собираюсь спросить Мередит какие предметы она себе взяла, но тут её телефон начинает играть первые аккорды «Strawberry Fields Forever». Она закатывает глаза и отвечает на звонок.

— Мама, здесь полночь. У нас шестичасовая разница во времени, забыла?

Гляжу на её будильник в форме жёлтой подводной лодки, и к своему удивлению понимаю, что она права.

Я оставляю пустую вытянутую кружку с шокола шо на комоде.

— Мне нужно уйти, — шепчу я. — Извини, что заняла так много твоего времени.

— Подожди секундочку. — Мередит прикрывает ладонью трубку. — Я была рада с тобой познакомиться. Ну, что ж, до завтрака?

— Да. До встречи. — Я пытаюсь произнести фразу небрежно, но я так взволнована, что выбегаю из комнаты и тут же врезаюсь в стену.

Упссс. Не в стену. В парня.

— Ой!

Парень отходит назад.

— Прощу прощения! Извини, я тебя не заметила.

Он в лёгкой растерянности качает головой. Первым делом я замечаю его волосы — я всегда их замечаю первыми. Темно-коричневые, неряшливые и, так или иначе, одновременно длинные и короткие. Я думаю о битлах с тех пор как увидела их плакаты в комнате Мередит. Это волосы художника. Волосы музыканта. Делаю вид, что мне все равно, но меня и в правду прёт от волос.

Красивых волос.

— Ничего страшного, я тоже тебя не заметил. Ты как, не ушиблась?

О боже. Он англичанин.

— Э-э-э, а разве это не комната Мер?

Серьёзно, я не знаю ни одну американку, которая может устоять перед английским акцентом.

Парень откашливается.

— Мередит Шевалье? Высокая? С густыми вьющимися волосами?

Он смотрит на меня словно я сумасшедшая или наполовину глухая, как моя бабушка. Она просто улыбается и качает головой на мои расспросы: «Какую приправу к салату ты хочешь?» или «Куда ты положила дедушкин зубной протез?»

— Прости, что потревожил. — Он отступает от меня на один шаг. — Ты, наверное, собиралась лечь спать.

— Да! Это комната Мередит. Я просто два часа с ней посидела. — Я объявляю об этом также гордо как мой брат Шонни всякий раз, как он находит какую-нибудь гадость во дворе.

— Я Анна! Новенькая!

О боже, что за…. энтузиазм?

Щеки начинают гореть. Как унизительно.

Красивый парень беззаботно улыбается. У него очень милые зубы — прямые в верхнем ряду и немного кривые в нижнем, со слегка неправильным прикусом. Я вот стесняюсь так широко улыбаться: редко ходила к ортодонту. У меня щёлочка между передними зубами размером с изюминку.

— Этьен. У меня комната этажом выше.

— А моя вот.

Я молча указываю на свою комнату, а мозг стрекочет: французское имя, английский акцент, американская школа. Анна смущена.

Он дважды стучит в дверь Мередит.

— Ясно. Тогда до встречи, Анна.

Этьен произносит моё имя как «Ан-ня».

Ту-дум, ту-дум. Сердце глухо бьётся в груди.

Мередит открывает дверь.

Пронзительный вскрик:

— Сент-Клер!

Мередит все ещё висит на телефоне. Ребята смеются, обнимаются, задают вопросы в один голос.

— Заходи! Как долетел? Когда ты приехал? Джоша видел? Мам, все, вешаю трубку.

Одновременно отключается телефон и закрывается дверь.

Я вожусь с ключом на ожерелье. За моей спиной две девочки в одинаковых розовых купальных халатах хихикают и что-то обсуждают. В другом конце коридора смеётся и голосит группа парней. Через тонкие стены слышен хохот Мередит и её друга. Моё сердце ухает, желудок вновь скручивается в узел.

Я все ещё новенькая. Я все ещё одна.

Сноска

1. Блюдо из провансальской кухни. Густая паста из измельченных оливок, анчоусов и каперсов («тапен» на провансальском наречии).

2. прибл. 2.13 м на 3.048

3. Мередит напоминает про межкультурное различие. По-американски "футбол" - это "soccer". А слово "football" у них обозначает "американский футбол".

4. Ла-Дефанс — современный деловой и жилой квартал в ближнем пригороде Парижа, западнее XVI округа, в департаменте О-де-Сен. Eго также называют «парижским Манхэттеном».

5. «Парсонс Пари» – известная школа искусства и дизайна.

6. Расстояние от Чаттануги до Атланты приблизительно 190 км на северо-запад

Глава 3.

Следующим утром я подумываю пойти на завтрак вместе с Мередит, но пасую и иду одна. По крайней мере, я знаю, где находится кафетерий (второй день семинаров по жизненным навыкам). Перепроверяю столовую карточку и открываю зонт «Хелло Китти». На улице моросит. Погода не делает скидок на первый школьный день.

Я пересекаю дорогу с группой болтающих студентов. Они не обращают на меня внимания, но мы вместе обходим лужи. Мимо проносится автомобиль размером с детскую игрушку Шонни и обрызгивает девушку в очках. Она ругается, и друзья начинают ее подразнивать.

Я отстаю.

Жемчужно-серый город. Пасмурное небо и каменные здания излучают схожую холодную элегантность, но я вижу лишь мерцание Пантеона1. Его внушительный купол и колонны устремлены ввысь, венчая район. Каждый раз как я вижу эту картину, мне трудно пройти мимо. Словно кусочек древнего Рима или, по крайней мере, Капитолийского холма. Из окна классной комнаты подобного вида не открывается.

Я не знаю назначение Пантеона, но думаю, скоро мне обо всем расскажут.

Теперь я живу в Латинском квартале или пятом округе. В моем карманном словаре написано, что это слово означает район. Здешние здания переходят друг в друга, изгибаясь вокруг углов с помпезностью свадебных тортов. По тротуарам гуляет множество студентов и туристов, вдоль дорожек тянутся одинаковые скамейки и декоративные фонарные столбы, густые деревья, окруженные металлическими решетками, готические соборы и крошечные блинные, стойки с открытками и украшенные причудливыми завитушками кованые балконы.

Если бы я приехала сюда отдыхать, уверена, город меня бы очаровал. Я купила бы цепочку для ключей с Эйфелевой башней, сфотографировала мостовую и заказала тарелку улиток. Но я приехала сюда не отдыхать. Я должна здесь жить, и чувствую себя такой маленькой.

Главный корпус школы в двух минутах ходьбы от дома Ламбер, общежития для младших и старших классов. Вход здания выполнен в виде великолепной арки и ведет во внутренний двор с ухоженными деревьями. Окна на каждом этаже обвивает герань и плющ, а в центре темно-зеленых дверей величиной в три моих роста вырезаны головы величавых львов. По обе стороны от дверей висят красно-бело-синие флаги — один американский, остальные французские.

Похоже на съемочную площадку «Маленькой Принцессы», если бы ее снимали в Париже. Неужели такие школы действительно существуют на свете? И как меня смогли сюда записать? Отец свихнулся, если верит, что мне здесь самое место. Я с трудом закрываю зонтик и толкаю одну из массивных деревянных дверей пятой точкой, как вдруг мимо меня протискивается мажор с прической аля серфер. Он задевает мой зонтик и бросает уничижительный взгляд: (1) я виновата, что у него терпение как у младенца, (2) из-за меня он промок.

2:0 в пользу Парижа. Вот так-то, богатейка.

С необычно-высокого потолка на первом этаже льются золотистые люстры и текут фрески с флиртующими нимфами и вожделеющими сатирами. В коридоре стоит слабый запах апельсинового чистящего средства и легко-стираемых маркеров. Я следую за скрипом резиновых подошв к кафетерию. Под ногами мраморная мозаика с узором из воробьев. В дальнем конце коридора, в нише у стены, стоят позолоченные часы, отбивающие час.

Школа одновременно пугает и впечатляет. Она должно быть для студентов с личными телохранителями и шетландскими пони2, а не тех, кто покупает большую часть гардероба в универмаге.

Хотя я видела кафетерий во время школьной экскурсии, все равно встала как вкопанная. В старой школе я завтракала в переоборудованном спортзале, отдающем запахом отбеливателя и бандажа. Ну знаете ли, длинные столы с заранее прикрепленными скамьями, бумажные стаканчики и пластиковые трубочки. За кассами дамы с сеточками на голове, которые могли предложить вам замороженную пиццу, замороженную картошку фри и замороженное филе, а стойки с газированной водой и торговые автоматы обеспечивали остальную часть моего так называемого питания.

Но здесь кафетерий больше напоминал ресторан.

В отличие от исторической пышности коридора комната была стильной и современной. Круглые столики из березы и растения в подвесных корзинах. Стены апельсиново-лаймового цвета. Элегантный француз в белом шеф-поварском колпаке падаёт множество различной еды, выглядящей подозрительно свежей. На выбор несколько видов напитков в бутылках, но не кола с высоким содержанием сахара и кофеина, а соки и дюжина разновидностей минеральной воды. Есть даже отдельный стол для кофе. Кофе. Я знаю в «Клермонте» парочку маньяков, которые убили бы за возможность пить кофе в школе.

Кафетерий уже заполнен студентами. Ребята болтают с друзьями под крики поваров и грохот посуды (настоящего фарфора, не пластмассового). Я останавливаюсь в дверном проеме. Ученики проносятся мимо, расходясь во все стороны. Моя грудь сжимается. Я должна найти столик или сначала нужно взять завтрак? И как мне сделать заказ, когда меню на чертовом французском?

Кто-то выкрикивает мое имя, и я вздрагиваю. О, пожалуйста, о, пожалуйста, о, пожалуйста...

В толпе я замечаю руку с пятью кольцами, махающую мне с другого конца зала. Мередит указывает на свободный стул, и я иду к ней, испытывая благодарность и почти болезненное облегчение.

- Я подумывала постучать тебе и пойти на завтрак вместе, но решила, а вдруг ты лежебока. - Мередит морщит брови от беспокойства. - Прости, надо было постучать. Ты выглядела такой растерянной.

- Спасибо, что заняла место. - Я кладу вещи и сажусь на стул. За столом еще двое. Как было обещано вчера ночью, это ребята с фотографии на зеркале. Я снова нервничаю и поправляю рюкзак у ног.

- Это Анна, я вам о ней рассказывала, - представляет меня Мередит.

Долговязый парень с короткими волосами и длинным носом салютирует кофейной чашкой.

- Джош, - говорит он. - И Рашми.

Он кивает в сторону рядом сидящей девушки, греющей руку Джоша в переднем кармане его толстовки. У Рашми очки с синей оправой и густые темные волосы, закрывающие всю спину. Девушка едва кивает в мою сторону.

Все нормально. Ничего сложного.

- Все в сборе, за исключением Сент-Клера. - Мередит вытягивает шею и осматривает кафетерий. - Он обычно поздно приходит.

- Всегда, - поправляет Джош. – Он всегда поздно приходит.

Я откашливаюсь.

- Кажется, я встретила его вчера вечером. В коридоре.

- Хорошие волосы и английский акцент? - спрашивает Мередит.

- Гм. Да. Думаю. - Я пытаюсь сохранить небрежный тон.

Джош ухмыляется.

- Сент-Клер – лювофф всей школы.

- Ой, замолчи, - говорит Мередит.

- Только не моя. - Рашми смотрит на меня точно впервые, подсчитывая, могу ли я влюбиться в ее друга.

Джош отпускает ее руки и преувеличенно вздыхает.

- Зато моя. Я приглашу его на выпускной бал. Сердце говорит, этот год наш.

- В этой школе проводится выпускной бал? – интересуюсь я.

- Боже мой, нет, - отвечает Рашми. - Да, Джош. Вы с Сен-Клером были бы просто милашки в одинаковых смокингах.

- Хвосты. - От английского акцента мы с Мередит подпрыгиваем на месте. Парень из коридора. Красивый парень. У него влажные волосы от дождя. – Пусть у смокингов будут хвосты, иначе я отдам твой букетик с корсажа Стиву Карверу.

- Сент-Клер! - Джош вскакивает с места, и они обнимают друг друга классическими двумя похлопываниями по спине.

- Никаких поцелуев? Приятель, ты разбиваешь мне сердце.

- Подумай, я связан по рукам и ногам. Она обидится. Она же еще не знает о нас.

- Безотносительно, - отвечает Рашми, но уже с улыбкой. На нее приятно взглянуть. Она должна использовать уголки рта намного чаще.

Красивый парень из коридора (я должна называть его Этьеном или Сент-Клером?) бросает сумку и садится на оставшееся между мной и Рашми место.

- Анна. - Он удивлен видеть меня, и я тоже удивлена. Он запомнил мое имя.

- Хороший зонтик. Мне бы утром пригодился. - Он проводит рукой по волосам, и мне на ладонь падают дождевые капли. У меня нет слов, а вот животу есть что сказать. Глаза парня округляются из-за этого урчания, и меня пугает какие они большие и коричневые. Как будто ему нужно дополнительное оружие против женского рода!

Наверное, Джош прав. Все девочки в школе обречены любить его.

- Ужасные звуки. Надо набить его едой. Только... - Он делает вид, что оценивает меня взглядом, а затем наклоняется ближе и шепчет: – Только если ты не из тех девушек, которые никогда не едят. Боюсь, я не могу допустить такого. Вынужден выдать тебе пожизненный запрет садиться за стол.

Я полна решимости говорить четко и ясно в его присутствии.

- Я не знаю, как сделать заказ.

- Легко, - откликается Джош. – Встань в очередь. Скажи, что хочешь есть. Прими вкуснейшие лакомства. И отдай столовую карту и две пинты крови.

- Слышала, в этом году ставку подняли до трех, - откликается Рашми.

- Костный мозг, - говорит Красивый Парень из Коридора. - Или левая мочка.

- Я имела в виду меню, большое спасибо. - Я указываю на доску, висящую над головой одного из поваров. Утреннее меню в розово-желто-белых тонах, выведенное чей-то изящной рукой. На французском.

- Не мой родной язык.

- Ты не говоришь на французском? – спрашивает Мередит.

- Я три года учила испанский и не думала, что перееду жить во Францию.

- Все нормально, - тут же отвечает Мередит. – Здесь многие не говорят на французском.

- Но большинство говорит, - добавляет Джош.

- И не особо хорошо. – Рашми многозначительно смотрит на друга.

- Сначала ты выучишь язык еды. Язык любви. - Джош потирает живот как тощий Будда. - Эф. Яйцо. Пом. Яблоко.Ляпан. Кролик.

- Не смешно. – Рашми бьет его по руке. – Неудивительно, что Исида тебя кусает. Придурок.

Я снова смотрю на меню. Оно все еще на французском.

- И, гм, а затем?

- Хорошо. - Красивый Парень из Коридора отодвигает стул. – Пойдем вместе. Я тоже до сих пор не сделал заказ.

Я не могу не заметить, как несколько девочек пялится на него, пока мы протискиваемся через толпу. Блондинка с орлиным носом и в крохотном топике начинает ворковать, как только мы встаем в очередь.

- Привет, Сент-Клер. Как лето?

- Привет, Аманда. Прекрасно.

- Остался здесь или вернулся в Лондон? - Она склоняется над своей подругой, невысокой девушкой с простым конским хвостом, демонстрируя глубокое декольте.

- Я навестил маму в Сан-Франциско. А у тебя как прошли каникулы? - Он задает вопрос очень вежливо, но я рада слышать безразличие в его голосе.

Аманда встряхивает волосами и превращается в вылитую Черри Милликен. Черри любит размахивать волосами, трясти ими и закручивать вокруг пальцев. Бриджет уверена, что она все выходные красуется перед изменчивыми поклонниками, возомнив себя супермоделью, но, по-моему, она слишком занята водорослево-папайным обертыванием в бесконечных поисках идеального блеска.

- Это было невероятно. – Волосы со щелчком рассекают воздух. – На месяц смоталась в Грецию, а оставшуюся часть лета провела в Манхэттене. У моего отца потрясающий пентхаус с видом на Центральный парк.

В каждом предложении она обязательно подчеркивает хотя бы одно слово. Я фыркаю, чтобы удержаться от смеха, а Красивого Парня из Коридора одолевает странный приступ кашля.

- Но я скучала по тебе. Ты не получал мои письма?

- Эм, нет. Должно быть, у тебя неправильный адрес. Эй! - Он подталкивает меня. – Вот и наша очередь.

Он поворачивается спиной к Аманде, и они с подругой обмениваются недовольными взглядами.

- Время для твоего первого урока французского. Завтрак здесь простой и состоит прежде всего из булочек — круассанов, которые, конечно, известны на весь мир. Никаких колбасок и яичниц.

- Бекон? – с надеждой спрашиваю я.

- Конечно, нет. - Он смеется. - Второй урок, слова на доске. Слушай внимательно и повторяй за мной. Гранола. - Я сужаю глаза, а он смотрит на меня точно сама невинность. – Как видишь, означает «гранолу3». А это? Яурт?

- Ну и дела, я поняла. Йогурт?

- Естественное! А говоришь, что никогда прежде не жила во Франции?

- Ха-ха. Очень смешно.

Он улыбается.

- О, понятно. Знаешь меня меньше дня и уже передразниваешь мой акцент. Что следующее? Хочешь обсудить состояние моих волос? Рост? Брюки?

Брюки. Чес слово.

Француз за прилавком тактично кашляет. Прошу прощения, повар Пьер. Я немного отвлеклась на этого англо-французско-американского восхитительного парня, который тут же спрашивает:

- Йогурт с гранолой и медом, яйцо всмятку или грушевая бриошь?

Я понятия не имею что такое бриошь.

- Йогурт, - отвечаю я.

Он делает заказ на прекрасном французском. По крайней мере, он кажется безупречным моим девственным ушам и расслабляет повара Пьера. Он больше не хмурится и размешивает гранолу с медом в моем йогурте. Добавляет чернику на вершину и передает угощение мне.

- Мерси, месье Бутен.

Я хватаю поднос.

- Никаких хлебцев? Шоколадных шариков? Я…оскорблена в лучших чувствах.

- Хлебцы по вторникам, вафли по средам, а вот шоколадные шарики под запретом. По пятницам обычные хлопья с молоком.

- Для британца ты слишком много знаешь об американской нездоровой пище.

- Апельсиновый сок? Грейпфрут? Клюква? - Я указываю на апельсиновый, и мой спутник берет две банки.

- Я не британец, а американец.

Я улыбаюсь.

- Ну, конечно.

- Я американец. Я должен им быть, чтобы посещать США, забыла?

- США?

- Старшая школа для американцев, - объясняет он. - США.

Прекрасно. Хотите сказать, отец не отправлял меня в чужую страну.

Мы занимаем очередь, чтобы заплатить, и я удивлена как эффективно она двигается. В прежней школе все толкались и бесили обслуживающий персонал, но здесь студенты терпеливо ждут. Я оборачиваюсь и замечаю, что Красавчик внимательно меня рассматривает. Дыхание замирает в груди. Неужели он оценивает меня. Он даже не замечает, что я застукала его на месте преступления.

- Моя мама - американка, - спокойно продолжает он. - А отец - француз. Я родился в Сан-Франциско, но вырос в Лондоне.

Чудесно, я обретаю дар речи.

- Истинный гражданин мира.

Он смеется.

- Точно. И я не позер в отличие от остальных.

Я уже готова подколоть его в ответ и тут вспоминаю: у Него есть подруга. Что-то злое пронзает розовые изгибы моего мозга, вынуждая вспомнить вчерашнюю беседу с Мередит. Пора менять тему.

- А как тебя зовут на самом деле? Вчера вечером ты представился как…

- Сент-Клер - фамилия. Этьен - имя.

- Этьен Сент-Клер. - Я пытаюсь произнести имя как он, на чужой манер и аристократично.

- Ужасно?

Теперь я смеюсь.

- Этьен – хорошее имя. Почему тебя не зовут по имени?

- О, «Этьен – хорошее имя»! Как великодушно с твоей стороны.

За нами встает еще один ученик - небольшой мальчик с коричневой кожей, прыщами и густой копной темных волос. Мальчик взволнован видеть Этьена, и тот улыбается в ответ.

- Эй, Никхил. Как каникулы?

Тот же самый вопрос он задал Аманде, но на сей раз искренне.

Этих слов достаточно, что подтолкнуть мальчика рассказать о поездке в Дели, рынках, храмах и муссонах. Он ездил к Тадж-Махалу, я же – в Панаму-Сити-Бич , как и все остальные жители штата Джорджия. Подбегает еще один мальчик, тощенький и бледный с торчащими волосами. Нихил забывает про нас и приветствует друга с тем же самым восторженным лепетом.

Сент-Клер — Я полна решимости называть его по имени и не смущаться — поворачивается ко мне.

- Никхил - брат Рашми. Девятиклассник. У нее также есть младшая сестра, Санхита, одиннадцатиклассница, и старшая, Лила. Она окончила вышку два года назад.

- У тебя есть братья или сестры?

-Нет. А у тебя?

- Брат, но он остался дома. В Атланте. Это в Джорджии, на Юге.

Он поднимает бровь.

- Я знаю, где находится Атланта.

- Ой, и верно. - Я протягиваю столовую карточку мужчине за стойкой. Как и месье Бутен он одет в отутюженную белую униформу и накрахмаленный колпак. А еще у него длинные подкрученные вверх усы. Да. Не знала, что здесь такое в моде. Повар Длинноус проводит картой по аппарату и возвращает мне с быстрым мерси.

Спасибо. Еще одно выученное слово. Отлично.

На обратном пути Аманда со своей компанией красавцев-мажоров наблюдает за Сент-Клером. Не удивлена, что парень со злыми глазками и прической аля серфингист сидит рядом с нею. Сент-Клер рассказывает о школе — о сегодняшних уроках и учителях — но я не слушаю. Все мое внимание поглощено его особой улыбкой и уверенной стильной походкой.

Я такая же дура, как и все остальные.

2. Шетландские пони - одна из самых популярных пород пони в мире. Порода получила свое название от имени островов, откуда она происходит (северо-восток от побережья Шотландии).

3. Гранола (granola) - это то, что мы с вами привыкли называть мюсли.

Глава 4.

Колонна с обладателями фамилий с Ж-до-П продвигается очень медленно. Стоящий пред мной парень о чем-то яростно спорит с консультантом. Я смотрю на колонну А-Е и вижу, что Мередит (Шевалье1) и Рашми (Деви) уже получили личное расписание учебных занятий и обменялись листками.

- Но я просил информатику, а не драматическое искусство.

Приземистый и коренастый консультант была самим воплощением терпения.

- Я знаю, но информатика никак не вписывалась в ваш график, и мы произвели замену. Возможно, вы сможете взять данный предмет в следующем…

- Но на замене у меня стояло программирование.

Чего?! Разговор сразу же привлекает мое внимание. Они могут так сделать?! Поставить предмет, о котором мы не просили? Я умру — УМРУ — если мне снова придется вернуться в спортзал.

- Вообще-то, Дэвид. - Консультант проверяет бумаги. - Вы забыли заполнить дополнительную анкету, поэтому нам пришлось выбирать предмет за вас. Но думаю, вы найдете…

Разъяренный парень выхватывает расписание и уходит. Черт! Кажется, эта женщина ни в чем не виновата. Я выхожу вперед и называю свое имя самым любезным тоном, чтобы исправить впечатление от предыдущего придурка. Консультант так мило улыбается в ответ, что у нее выступают ямочки на щеках.

- Я помню тебя, милая. Желаю приятного дня. - И вручает мне желтую половинку листа.

Я не дышу, пока просматриваю его до конца. Фух! Никаких сюрпризов. Углубленный английский, математика, основы французского, физика, история Европы и какой-то предмет с сомнительным названием “Ля Ви”.

При приеме консультант описал "Жизнь" как предмет только для выпускников, схожий с самостоятельными занятиями, но иногда с участием приглашенных ораторов. Они прочтут нам лекции о том, как держать чековые книжки, арендовать жилье и готовить пироги с заварным кремом. Как-то так. Я уговорила маму разрешить его взять. Одна из самых классных особенностей в этой школе состоит в том, что математика, естественные науки и история необязательны для выпускников. К сожалению, мама - пурист и не разрешит мне окончить школу без этих трех предметов.

- С уроками керамики в приличный колледж не поступишь, - предупредила она, не одобряя мои наклонности в выборе предметов.

Спасибо, мам. Отправила меня повышать культурный уровень в город, прославившийся своим искусством, и заперла на занятиях по математике. Я подхожу к Мередит и Рашми, ощущая себя третьим лишним, но молюсь, чтобы у нас оказались хоть какие-то общие предметы. Мне везет.

- Три со мной и четыре с Раш!- улыбается Мередит, возвращая расписание. Ее пластмассовые колечки цвета радуги ударяются друг о друга.

Раш. Какое неудачное прозвище2. Они сплетничают о неизвестных мне людях, и мой разум уносится на другую сторону внутреннего дворика, где в очереди Р-Я стоят Джош и Сент-Клер. Интересно, есть ли у меня хоть какие-то занятия с ним.

Простите, с ними. Занятия с ними.

Дождь прекратился, и Джош взметает брызги луж в направлении Сент-Клера. Сент-Клер смеется и говорит что-то в ответ, и они оба заливаются смехом. Внезапно я отмечаю, что Сент-Клер ниже Джоша. Намного ниже. Странно, что я ранее этого не замечала, но он не комплексует. Большинство стесняются или огрызаются по этому поводу, или то и другое одновременно, но Сент-Клер уверен, дружелюбен и…

- Ё-мае, на кого ты уставилась?

- Что? - Я отдергиваю голову, но оказывается, Рашми сказала это не мне. Она кивает Мередит, которой так же неловко, как и мне.

- Ты в Сент-Клере дырки прожжешь. Нельзя же так.

- Заткнись. - Но Мередит улыбается мне и пожимает плечами.

Слава богу. Вопрос исчерпан. Как будто мне нужны еще причины закатывать губу. Чудо-парень официально недоступен.

- Ничего ему не рассказывай, - просит она. - Пожалуйста.

- Конечно, - обещаю я.

- Поскольку мы, само собой, просто друзья.

- Само собой.

Мы слоняемся по школе, пока не наступает время для приветственной речи. У директрисы длинная шея, изящная головка и осанка балерины, а белоснежные волосы стянуты в аккуратный узел, который придает даме утонченности, а не лишних лет. Истинная парижанка, хотя я знаю из своего извещения о принятии, что она из Чикаго. Ее взгляд скользит по нас, ее сотни выбранных учеников.

- Поздравляю с еще одним захватывающим учебным годом в американской парижской школе. Я рада видеть столько знакомых лиц и еще счастливее заметить новые.

Очевидно, даже Франция не может улучшить школьные речи.

- Студентов, которые учились в прошлом году, я прошу оказать теплый прием новичкам.

Жидкие вежливые аплодисменты. Я оглядываюсь и замечаю взгляд Сент-Клера. Он хлопает и поднимает руки в мою сторону. Я краснею и резко отворачиваюсь.

Директор продолжает говорить. Соберись, Анна. Сконцентрируйся. Но я чувствую его опаляющий взгляд. На коже выступает пот. Меня точно подрубили. Почему он на меня смотрит? Он все еще смотрит? Думаю, да. Почему, почему, почему? Интересно, а смотрит он на меня с дружелюбием, враждебностью или безразличием?

Но когда я наконец оборачиваюсь, взгляд Сент-Клера направлен в другую сторону. Он кусает кончик мизинца.

Речь закончена, и Рашми уходит к парням. Мередит ведет меня на английский. Профессор еще не пришла, и мы выбираем места на галерке. Классная комната меньше, чем я привыкла, а темные, светящиеся от чистоты высокие окна напоминают двери. Но доска, вмонтированная в стену точилка для карандашей и парты точно такие же, как в Америке. Я концентрируюсь на знакомых вещах, чтобы ослабить напряжение.

- Тебе понравится профессор Коул, - говорит Мередит. - Она веселая и всегда советует превосходные книги.

- Мой папа – романист, - выбалтываю я, не подумав, и тут же жалею об этом.

- Правда? Кто?

- Джеймс Эшли. Это его псевдоним. Наверное, Олифант звучит слишком приземлённо.

- Кто?

Фактор оскорбления умножается.

- «Решение»? «Вход»? По ним еще сняли кино. Ладно, забудь, у них всех такие неопределенные названия…

Она с волнением наклоняется вперед.

- Нет, моя мама обожает «Вход»!

Я морщу нос.

- Эй, они совсем не отстойные. Я как-то посмотрела этот фильм с мамой и разревелась, когда та девочка умерла от лейкемии.

- Кто умер от лейкемии? – Рашми шлепает рюкзак рядом со мной. За ней приходит Сент-Клер и занимает место перед Мередит.

- Папа Анны написал «Вход», - объявляет Мередит.

Я кашляю.

- Не то, чтобы этим я горжусь.

- Извини, а что за «Вход»? – интересуется Рашми.

- Ну, по фильму мальчик помогает маленькой девочке в лифте нажать на нужную кнопку, а затем вырастает и влюбляется в нее, - рассказывает Мередит, пока Сент-Клер откидывается назад на стуле и изучает ее расписание. - Но в день после помолвки, она узнает о страшном диагнозе.

- К алтарю отец привозит дочь уже в инвалидном кресле, - продолжаю я. - А затем она умирает в медовый месяц.

- Тьфу ты, - одновременно откликаются Рашми и Сент-Клер.

Неловкая ситуация.

- Где Джош?- спрашиваю я.

- Он же на класс младше, - отвечает Рашми, как будто я уже должна была это знать. - Мы бросили его на введение в математический анализ.

- О. - Наша беседа зашла в тупик. Прекрасно.

- Три общих предмета, Мер. Дай свой. – Сент-Клер снова откидывается назад и крадет мою половинку. – O-o-o, основы французского.

- Как я и говорила.

- Все не так плохо. - Он возвращает расписание и улыбается. – Ты будешь читать меню без меня, пока не заучишь.

Хм, возможно я не хочу учить французский язык.

Блин! Мальчики превращают девочек в таких идиоток.

- Бонжур а тю3. – В класс входит женщина в ярко бирюзовом платье и ставит кофейную чашку на трибуну. Она довольно молода, и у нее самые светлые волосы, которые я когда-либо видела у учителя.

- Для… - Ее глаза осматривают комнату и останавливаются на мне.

Что? Что я сделала?

- Для нашей единственной новенькой - же м’аппель профессор Коул4.

Она делает глубокий реверанс, и класс смеется. Все оборачиваются в мою сторону.

- Здравствуйте, - пищу я.

Подозрения подтверждены. Из двадцати пяти человек — всего выпускного класса — я единственная новенькая. Это означает, что у моих одноклассников есть еще одно преимущество: они знают учителей. Школа такая маленькая, что каждый предмет преподается одним профессором во всех четырех классах.

Интересно, какого студента выбросили, чтобы освободить мне место? Вероятно, кого-то более крутого. Кого-нибудь с дредами, татуировками кинозвезд и связями в музыкальной индустрии.

- Я вижу, персонал снова проигнорировал мою просьбу, - говорит профессор Коул. – Всем встать. Вы знаете порядок.

Я не знаю, но выдвигаю стол, когда все остальные начинают делать то же самое. Мы ставим их в большой круг. Странно видеть всех моих одноклассников одновременно. Я пользуюсь возможностью разглядеть их. Не думаю, что я выделяюсь, но их джинсы, обувь и рюкзаки дороже моих. Они выглядят более чистыми, более сверкающими.

Ничего удивительного. Моя мама - учительница биологии в средней школе, так что у нас немного денег на лишние расходы. Папа платит за ипотеку и помогает со счетами, но этого не хватает, а мама слишком горда, чтобы просить больше. Она говорит, что он в любом случае отвертится от ее просьбы и пойдет купить себе новый эллиптический тренажер.

Может быть, в этом есть своя доля правды.

Остаток утра проходит как в тумане. Мне нравится профессор Коул, и мой учитель математики, профессор Бабино, тоже весьма мил. Он парижанин, и выгибает брови и брызжет слюной при разговоре. Честно говоря, не думаю, что это национальная черта. Думаю, это простая шепелявость. С акцентом нелегко говорить.

После математики у меня стоят основы французского. Профессор Гиллет тоже парижанка. Символично. В этой школе иностранный всегда преподают носители языка. Мои учителя испанского вечно закатывали глаза и восклицали «¡Ае, диос мио!»5 всякий раз как я поднимала руку. Они были расстроены, когда я не могла разобраться в понятие, которое казалось для них очевидным.

Я прекратила поднимать руку.

Как и предсказано, в классе группа девятиклассников. И я. О, и один одиннадцатиклассник - тот парень, который утром ругался с консультантом. Он восторженно представляется как Дэйв, и я его прекрасно понимаю: он просто рад, что оказался здесь не единственным старшеклассником.

Возможно, в конце концов, Дэйв не такой уж плохой.

В полдень я следую за толпой в кафетерий. Обхожу основную очередь и иду прямо к стеллажу с хлебом и фруктами, которые можно взять самим, хотя от пасты исходит изумительный аромат. Я такая трусиха. Предпочту морить себя голодом, лишь бы не говорить на французском.

«Ви, ви!» - сказала бы я, тыкая наугад. Тогда повар Длинноус преподнес бы какую-нибудь мерзость, и, сгорая от стыда, мне бы пришлось купить блюдо. «Конечно я хотела заказать жареного голубя! М-м-м! Такой домашний вкус».

Мередит и ее друзья заняли прежний столик. Я делаю глубокой вдох и присоединяюсь к ним. К моему облегчению, никто не выглядит удивленным. Мередит спрашивает Сент-Клера, видел ли он уже свою подружку. Он откидывается на спинку стула.

- Нет, но мы встречаемся сегодня вечером.

- А летом? А занятия у нее уже начались? Какие предметы она возьмет в этом семестре?

Мередит продолжает сыпать вопросами об Элли, Сент-Клер дает односложные ответы. Джош и Рашми лобызаются — я даже вижу их языки! — поэтому я отворачиваюсь к своему хлебу и винограду. Ну, прям библейский ужин.

Виноград меньше, чем я привыкла, а кожица немного потрескавшаяся. Эта грязь? Я опускаю салфетку в воду и прикасаюсь к крошечным фиолетовым ягодам. Становится лучше, но виноград все равно на вид какой-то неприглядный. Хм. Сент-Клер и Мередит прекращают разговор. Я поднимаю голову и замечаю, что они оба потрясенно уставились на меня.

- Что?

- Ничего, - откликается Сент-Клер. – Продолжай мыть.

- Он грязный.

- А ты его пробовала? – интересуется Мередит.

- Нет, пятна не оттираются.

Я показываю им гроздь. Сент-Клер отщипывает ягоду и сует в рот. Жует и сглатывает. Я загипнотизирована его губами и горлом.

Я колеблюсь. Что важнее: чистая еда или его мнение?

Он берет еще одну ягоду и улыбается.

- Открой рот.

Я подчиняюсь.

Ягода задевает нижнюю губу. Сок разливается по рту, и я так поражена вкусом, что чуть не выплевываю. Он настолько выраженный, что больше напоминает леденец, чем фрукт. Преуменьшение признать, что я никогда прежде не пробовала ничего подобного. Мередит и Сент-Клер смеются.

- Ты еще вино не пробовала, - говорит она.

Сент-Клер наматывает на вилку пасту.

- Так как прошел французский?

Я вздрагиваю от столь резкой смены темы.

- Профессор Гиллет страшная. Вся в морщинах.

Я отрываю кусок багета. Корочка такая хрустящая, и мякоть нежная и приятная. О боже. Я пихаю еще ломоть в рот.

Мередит уходит в раздумья.

- Поначалу она кажется страшной, но она хорошая, стоит только узнать.

- Мер - ее звездная ученица, - добавляет Сент-Клер.

Рашми отрывается от Джоша, которому уже поплохело от недостатка воздуха.

- Она взяла углубленный французский и испанский, - замечает она.

- Может, станешь моим репетитором, - предлагаю я Мередит. – У меня затык с языками. Школа закрыла глаза на мои оценки по испанскому лишь потому, что директриса читает тупые романы моего отца.

- Откуда ты знаешь? – интересуется Мередит.

Я закатываю глаза.

- Она несколько раз упоминала его в телефонном интервью.

Она продолжает бомбить меня вопросами о кастинге для «Маяка». Как будто папа мне что-то говорил. Или я интересовалась. Она не понимает, что мои кинематографические вкусы немного более утонченные.

- Я хотела бы выучить итальянский, - признается Мередит. - Но здесь его не преподают. Хочу поступить в римский институт в следующем году. Или лондонский. А там уж пойду на курсы.

- Разве Рим лучшее место для изучения итальянского? – спрашиваю я.

- Да, конечно. - Она украдкой глядит на Сент-Клера. – Но мне всегда нравился Лондон.

Бедная Мер. Как же все запущено.

- А ты чем хочешь заняться? - спрашиваю я, обращаясь к Сент-Клеру. - Куда будешь поступать?

Он пожимает плечами. Медленно и выразительно, на удивление так по-французски. Также прошлым вечером в ресторане пожал плечами официант, когда я спросила, подают ли они пиццу.

- Не знаю. Тут много факторов, хотя я хотел бы изучить историю. - Он наклоняется вперед, как будто собирается поведать греховный секрет. - Я всегда хотел стать одним из тех ребят, у которых берут интервью в специальных выпусках Би-би-си или ГСТ6. Ну, такие с сумасшедшими бровями и замшевыми накладками на локтях.

Точно так же, как я! Почти.

- Я хочу мелькать на канале классического кино, обсуждать Хичкока и Капру с Робертом Осборном. Он ведущий большинства программ. Я понимаю, что он старый пень, но он чертовски крут. Он знает все о кино.

- Правда?

Кажется, я его по-настоящему заинтересовала.

- Мыслями Сент-Клер всегда со своими историческими книгами толщиной в энциклопедический словарь, - прерывает нас Мередит. – Его тяжело вытащить из комнаты.

- Поэтому Элли всегда там, - сухо отмечает Рашми.

- Кто бы говорил. - Он указывает на Джоша. – Забыла об... Анри?

- Анри! – восклицает Мередит и заливается с Сент-Клером смехом.

- Один чертов день, а вы никогда не дадите мне о нем забыть. – Рашми косится на Джоша, который в этот момент пытает вилкой бедную пасту.

- Кто такой Анри? - Я спотыкаюсь о произношение. Ан-ри.

- Гид-экскурсовод. Мы познакомились с ним, когда в десятом классе ездили в Версаль, - объясняет Сент-Клер. - Тощий низенький мерзавец, но Рашми бросила нас в Зеркальной галереи и кинулась к нему…

- Не было такого!

Мередит качает головой.

- Они лапали друг друга, ну в общем, весь день. На глазах честного народа.

- Вся школа два часа ждала в автобусе, потому что она забыла, во сколько мы уезжаем, - подытоживает Сент-Клер.

- НЕ два часа…

Мередит продолжает:

- В конце концов, профессор Хансен разыскал ее позади кустарника в английских садах, а у нее шея вся в следах от зубов.

- Следы от зубов! - хохочет Сент-Клер.

Рашми не выдерживает:

- Завяжи губы трубочкой, Английский язык.

- Ась?

- Английский язык, - повторяет она. – Именно так мы тебя прозвали после вашего с Эллей незабываемого представления на уличной ярмарке прошлой весной.

Сент-Клер пытается выступить, но катится от смеха. Мередит и Рашми продолжают колоть друг друга шпильками, но... мыслями я уже от них далеко-далеко. Интересно, а Мэтт теперь лучше целуется со своей более искушенной девушкой. Наверное, все дело было во мне.

О, нет.

Я плохо целуюсь. Д-должно быть.

Когда-нибудь в мою честь воздвигнут памятник в форме пары губ, и на нем будет выгравирована надпись «Она совсем не умела целоваться». И Мэтт произнесет речь и поведает, как он встречался со мной от отчаяния, но я ему не давала, поэтому свидания со мной оказались пустой тратой времени, ведь он нравился Черри Милликен все это время, а она всегда дает. Все знают.

О, Боже. А если Тоф думает, что я плохо целуюсь?

Мы целовались только раз. В мою последнюю смену, в последний вечер перед вылетом во Францию. Все произошло постепенно, и мы были одни в фойе большую часть вечера. Возможно, из-за последней смены, возможно, потому что мы расстаемся на четыре месяцев, возможно, потому что это напоминало наш последний шанс — неважно, мы потеряли голову. Нас опьянила храбрость. Мы флиртовали весь вечер напролет, и когда пришло время расходиться по дома, мы не смогли расстаться. Мы просто... не могли наговориться.

И затем, наконец, он сказал, что будет скучать по мне.

И затем, наконец, он поцеловал меня под гудящей вывеской кинотеатра.

И затем я уехала.

- Анна? С тобой все в порядке? – спрашивает кто-то.

Весь стол смотрит на меня.

Не плачь. Не плачь. Не плачь.

- М-м-м… где ванная?

Ванная - мое любимое оправдание на все случаи жизни. Все перестают задавать вопросы, как только я ее упоминаю.

- Туалеты дальше по коридору. – Сент-Клер выглядит обеспокоенным, но не смеет задать вопрос. Вероятно, он боится, что я расскажу о поглотительной способности тампона или упомяну страшное слово на букву М.

Я провожу остаток обеда в туалетной кабинке. Я так скучаю по дому, что испытываю физическую боль. В голове стучит, желудок крутит, и это так несправедливо. Я никогда не просила о зарубежной школе. У меня были друзья, личные приколы и украденные поцелуи. Мне жаль, что родители не предложили мне выбор: «Хотела бы ты провести последний год обучения в Атланте или Париже?»

Кто знает? Возможно, я бы выбрала Париж.

Родителям даже не пришло в голову, что я хочу право выбора.

Сноска

1. В английском фамилия героини пишется как Chevalier, т.е. начинается с третьей буквы алфавита, поэтому девушка стоит в первой колонне.

2. Сокращение имени Рашми будет созвучно слово потница.

3. (фр.) Всем здравствуйте.

4. (фр.) Позвольте представиться.

5. (исп.) Бог ты мой!

6. Государственная служба телевещания (США)

Глава 5.

Кому: Анна Олифант < bananaelephant@femmefilmfreak.net>

От кого: Бриджет Сондервик < bridgesandwich@freebiemail.com>

Тема: Не оборачивайся, но...

...нижний правый угол твоей кровати не подвернут. ХА! Спорим, что обернулась. А теперь прекрати разглаживать невидимые морщинки. Серьезно. Ну, и как тебе Ле Академе дю Фраунч? Красавчики есть? Кстати, о красавчиках. Угадай, с кем у меня общая математика?? С Дрю! Он покрасился в черный и проколол губу. И он просто каллипига (смотри в словаре, лентяйка). Я сижу на прежнем месте за ленчем, но без тебя не то. Не считая этой чертовой Черри. Она продолжает все время трясти волосами, и клянусь, я слышу, как ты напеваешь рекламу «ТРЕСемме». Я выбью себе глаза фигуркой Дарта Мола1, если она будет сидеть с нами каждый день. Между прочим, твоя мама наняла меня нянчить Шона после школы, так что я пойду. Не хочу, чтобы он умер в мою смену.

Предательница. Возвращайся домой.

Бриджет

P.S. Завтра объявят лидеров секций в группе. Пожелай мне удачи. Если мою должность отдадут Кевину Куиггли, то я выбью глаза ЕМУ.

Каллипига. Совершенные формы ягодиц. Мило, Бриджет.

Моя лучшая подруга одержима словами. Одно из ее самый дорогих приобретений — Оксфордский словарь английского языка, который она купила за бесценок два года назад на дворовой распродаже. Этот словарь состоит из двадцати томов, и дает не только определение слов, но и их происхождение. Бриджет всегда кидается умными словечками в разговоре, потому что любит смотреть, как люди приходят в недоумение и делают вид, что понимают сказанное. Я уже давным-давно научилась не притворяться, что понимаю о чем она говорит. Бриджет все время демонстрирует мне свою энциклопедичность.

Так вот, Бриджет собирает слова и, очевидно, забирает мою жизнь.

Поверить не могу, что мама наняла ее приглядывать за Шоном. Я знаю, что подруга — лучший выбор, так как мы всегда нянчили Шонни вместе, но все же. Странно, что она там одна, без меня. И странно, что она говорит с моей мамой, в то время как я застряла здесь, на другом конце света. Затем она сообщит мне, что получила дополнительную работу в кинотеатре.

Говоря о кинотеатре. Тоф мне до сих пор ничего не прислал. Конечно, я не ждала, что он будет писать мне каждый день или даже неделю, но... между нами ведь что-то было. Я имею в виду, мы целовались. Теперь они — какими бы не были эти отношения — кончились, раз я здесь?

Настоящее имя Тофа — Кристофер, но он так не любит когда его зовут Крисом, поэтому откликается на Тофа. У него потрясающие зеленые глаза и отпадные бакенбарды. Мы оба левши, любим продающийся в торговых палатках ненастоящий сыр начос и ненавидим актера Кьюба М. Гудинга-младшего. Я запала на Тофа с первого рабочего дня, когда он засунул голову под автомат ICEE и стал жадно пить прямо из крана, что заставил меня рассмеяться. До конца смены Тоф проходил с сине-малиновым ртом.

Не каждый решится показать синие зубы. Но поверьте мне, Тоф может.

Я проверяю входную корреспонденцию — на всякий случай — но все по-старому. Несколько часов я сижу перед экраном компьютера в ожидании, когда Бридж вернется из школы. Я рада, что она отправила мне письмо. По какой-то причине я хотела, чтобы она написала первой. Возможно, я желала, чтобы она думала, что я здесь так счастлива и занята, что у меня даже нет времени черкануть строчки. На самом деле мне грустно и одиноко.

И голодно. Мой минихолодильник пуст.

Я поужинала в кафетерии, но снова не стала становиться в очередь — лишь набила желудок еще большим количеством хлеба, от которого нет сытости. Возможно, утром Сент-Клер снова закажет для меня завтрак. Или Мередит; уверена, она меня выручит.

Я отвечаю Бридж, рассказываю о моих новых знакомых, сумасшедшем кафетерии с едой ресторанного качества и гигантском Пантеоне по пути. Я не удерживаюсь и описываю Сент-Клера, упоминаю, как на физике он склонился над Мередит, чтобы одолжить у меня ручку как раз в тот момент, как профессор Уэйкфилд распределял пары на лабораторные. Учитель подумал, что мы сидим рядом, и теперь Сент-Клер - мой партнер по лабораторкам на ВЕСЬ ГОД.

Самое замечательное, что случилось со мной за весь день.

Я также рассказываю Бридж о таинственном уроке по жизненным навыкам, Ла Ви, потому что мы все лето потратили на догадки. (Я: «Стопудово, будем обсуждать Большой взрыв и смысл жизни». Бридж: «Подруга, вас будут учить техникам правильного дыхания и как преобразовать еду в энергию».) Но сегодня мы лишь сидели паиньками и делали домашку.

Жаль.

Я убила время за чтением первой заданной книги. И ничего себе. Теперь-то до меня окончательно дошло, что я во Франции. Поскольку в «Как вода для шоколада2» есть секс. МНОГО секса. Из-за женского желания буквально разгорается пожар в доме, а затем солдат бросает на лошадь обнаженную девушку, и они занимаются любовью прямо на скаку. В Библейском поясе3 такое не разрешат. Распутней «Алой буквы» мы ничего не читали.

Я обязана рассказать Бриджет об этой книге.

Письмо я заканчиваю почти к полуночи, но в коридоре до сих пор шумно. У десяти- и одинадцатиклассников больше свободы, так как теоретически мы достаточно зрелы, чтобы знать, что с ней делать. Я-то да, но у меня серьезные сомнения относительно моих одноклассников. У парня напротив уже целая пирамида пивных банок у двери, потому что в Париже шестнадцатилетним разрешено пить пиво и вино. А с восемнадцати можно напитки и покрепче.

Не то, чтобы я не видела, что здесь творится.

Интересно, а когда мама подписывалась на все это, она представляла, что я могу наклюкаться на законных основаниях. Она выглядела достаточно удивленной, когда упомянули семинары по жизненным навыкам, и вечером за ужином мне прочитали длинную лекцию об ответственности. Но я не собираюсь напиваться. Мне всегда казалось, что пиво пахнет как моча.

В приемной сидят несколько работников на полставки, но в общежитии проживает только один смотритель. Его зовут Нейт, и его комната находится на первом этаже. Он учится в аспирантуре где-то в университете неподалеку. США должно быть ему хорошенько приплачивает.

Нейту где-то двадцать с хвостиком, он низенький, бледнокожий, и у него бритая голова. На словах звучит дико, но на самом деле выглядит красиво. Он учтивый и похож на парня, из которого выйдет хороший слушатель, но голос у него человека ответственного. Весь его вид словно говорит «со мной шутки плохи». Мои родители полюбили его. А еще рядом с его дверью лежит чашка презервативов.

Интересно, а это родители видели.

Девяти- и десятиклассники живут в другом здании. В комнатах живут не по одному, этажи разделены на мужские и женские, и тонны воспитателей. Также у них введен комендантский час. У нас его нет. Мы только должны расписываться в журнале всякий раз, когда приходим и уходим ночью — пусть Нейт знает, что мы все еще живы. Да. Уверена, здесь никто и никогда не использует в своих интересах эту высокую степень безопасности.

Я ковыляю в туалет. Занимаю свое место в очередь — она вечна, даже в полночь — позади Аманды, девочки, которая напала на Сент-Клера во время завтрака. Она ухмыляется, приметив мои выцветшие джинсы и винтажную оранжевую футболку.

Не знала, что она живет на моем этаже. Супер.

Мы храним молчание. Я вожу пальцами по цветочному узору на обоях. Дом Ламберт — специфическая смесь парижской изысканности и подростковой практичности. Хрустальные светильники освещают коридоры золотистым жаром, но в спальнях гудят флуоресцентные лампы. Полы из глянцевой древесины, но коврики на них - промышленная штамповка. Вестибюль украшают свежие цветы и лампы Тиффани, но вместо кресел противные диванчики для двоих, а столы изрезаны инициалами и неприличными словами.

— Значит, ты новый Брэндон, — говорит Аманда.

— Чего?

— Брэндон. Номер двадцать пять. Его выгнали из школы в прошлом году; учитель нашел кокс в его рюкзаке. — Она снова смотрит на меня и хмурит брови. — Так, откуда ты?

Я понимаю, о чем в действительности она спрашивает. Она хочет знать, почему на его освободившееся место выбрали кого-то как я.

— Атланта.

— О! — говорит она. Как будто это объясняет мою полнейшую и беспросветную провинциальность. Только с этим у нее просчет. Атланта — один из самых больших городов в Америке.

— Ты так мило щебетала с Сент-Клером за завтраком.

— Гм.

Я представляю для нее угрозу?

— Но я бы не раскатывала губу на твоем месте, — продолжает она. — Даже с таким милым личиком, ты его не уведешь. Они будут вместе навечно.

Это был комплимент? Или нет? Ее акценты начинают действовать мне на нервы. (Мои нервы.)

Аманда преувеличенно зевает.

— Интересная прическа.

Я застенчиво касаюсь полоски.

— Спасибо. Подруга мелировала.

Бридж добавила толстую прядку к моим темно-каштановым волосам только на прошлой неделе. Обычно я убираю ее за правое ухо, но сегодня вечером она стянута в конском хвосте.

— Тебе нравится? — спрашивает она. Типичная стервенская речь из разряда «ты отстой».

Я опускаю руку.

— Да. Поэтому я ее и ношу.

— Знаешь, я бы на такое не решилась. Ты похожа на скунса.

— По крайней мере, от нее не воняет как от некоторых. — Позади меня появляется Рашми. Она навещала Мередит; я слышала их приглушенные голоса сквозь стены.

— Восхитительные духи, Аманда. В следующий раз надушись еще сильнее. Вдруг тебя еще не унюхали в Лондоне.

Аманда огрызается:

— Хорошие очки.

— Не отрицаю, — невозмутимо отвечает Рашми, но я замечаю, что она задета. Ее ногти цвета электрик, как и оправа очков.

Рашми поворачивается ко мне:

— Я живу на два этажа выше, комнате 601. Заходи, если что-нибудь понравится. Увидимся на завтраке.

Значит, она меня не ненавидит! Или возможно она просто больше ненавидит Аманду. Так или иначе, я благодарна и кричу до свидания ее удаляющейся фигуре. Она махает рукой и сталкивается с Нейтом у лестницы. Он приближается к нам в своей тихой дружелюбной манере.

— Ложитесь спать, леди?

Аманда сладко улыбается:

— Конечно.

— Вот и славно. Твой первый день прошел хорошо, Анна?

Так непривычно, что здесь все уже знают твое имя.

— Да. Спасибо, Нейт.

Он кивает, как будто я сказала что-то стоящее размышления, желает нам спокойной ночи и идет к парням, которые болтают в другом конце коридора.

— Ненавижу, когда он так делает, — жалуется Аманда.

— Что?

— Нянчится с нами. Придурок.

Дверь ванной открывается, и крошечный рыжик проскакивает мимо Аманды, которая стоит словно Королева Порога. Девочка должно быть одиннадцатиклассница. Не помню, чтобы видела ее во время урока английского.

— Боже, тебя там что, прорвало? — спрашивает Аманда. Бледная кожа девушки становится розовой.

— Она просто сходила в туалет, — говорю я.

Аманда скользит по плитке — пушистые фиолетовые тапочки шлепают по пяткам — и с грохотом захлопывает дверь.

— Думаешь, мне не пофиг, скунсик?

Сноска

1. Дарт Мол - персонаж «Звёздных войн», тёмный владыка ситхов. В киносерии его участие ограничивается «Эпизодом I: Скрытая угроза», в конце которого Дарт Мол был перерублен пополам Оби-Ваном Кеноби.

2. Точнее «Как вода для шоколада» - это название экранизации «Шоколад на крутом кипятке» мексиканской писательницы Лауры Эскивель. Сюжет повествует о несчастной паре, которая не может быть вместе из-за старинной традиции, что младшая дочь не должна выходить замуж, чтобы заботиться о своей матери до конца ее дней. Несчастный возлюбленный женится на старшей сестре девушки, чтобы хоть как-то быть рядом с любимой. Само название «Как вода для шоколада» является мексиканской поговоркой. Я сейчас как вода для шоколада, т.е. нахожусь в точке кипения, еще немного и взорвусь.

3. Библейский пояс — регион в Соединённых Штатах Америки, в котором одним из основных аспектов культуры является евангельский протестантизм. Ядром Библейского пояса традиционно являются Южные штаты.

Глава 6.

Одна неделя в школе, и я с головой окунулась в необычное международное обучение.

В программе профессора Коул нет классического Шекспира и Стейнбека, вместо них мы изучаем неанглоязычных писателей. Каждое утро мы обсуждаем «Как вода для шоколада», словно сидим в книжном клубе, а не на скучном обязательном уроке.

Так что с английским все прекрасно.

С другой стороны, мой учитель французского явно некомпетентен. Как еще объяснить тот факт, что несмотря на название нашего учебника «Французский, уровень 1», профессор Гиллет настаивает, чтобы мы говорили только на французском? А еще она обращается ко мне дюжину раз за день. Я никогда не знаю ответа.

Дэйв называет ее мадам Гильотина. В точку.

Дэйв уже брал этот курс, значит он полезен, но очевидно не настолько, раз парень провалил экзамены. У Дэйва косматые волосы, надутые губы и специфическая комбинация коричневой кожи и веснушек. Несколько девочек влюбились в него без памяти. А еще мы вместе ходим на историю. Я с одинацетиклассниками, потому что выпускники обычно берут «основы государства», а я уже его изучила. Таким образом, я сижу между Дэйвом и Джошем.

В классе Джош ведет себя как необщительный тихоня, но стоит только переступить через порог, шутить он будет подобно Сент-Клеру. Легко понять, почему они такие хорошие друзья. Мередит говорит, они боготворят друг друга: Джош — за естественную харизму Сент-Клера, тот — за поразительный талант художника. Я редко вижу Джоша без кисти или альбома. Его работы невероятны — толстые смелые штрихи и маленькие изящные детали — а пальцы всегда в пятнах от чернил.

Но самое значимое отличие в моей новой школе лежит за ее пределами. О нем никогда не упомянут в глянцевых брошюрах. Я вот о чем: учеба в школе-интернате — это жизнь в школе. Мне не вырваться. Даже в спальне мои уши раздирает поп-музыка, удары по стиральным машинам и пьяные танцы на лестничной площадке. Мередит утверждает, что всё устаканится, как только пройдет чувство новизны, но я пальцев не скрещиваю.

Как бы то ни было.

Сегодня пятничный вечер, и общежитие Ламбер пусто. Мои одноклассники совершают набеги на бары, а я наслаждаюсь тишиной. Если закрыть глаза, можно представить, что я дома. За исключением оперетты. В большинство вечеров в ресторане напротив выступает оперная дива. Для обладательницы такого оглушительного голоса, она на удивление миниатюрная. А еще она бреет брови и подрисовывает их карандашом. Словно статист из «Шоу ужасов Рокки Хоррора1».

Когда раздается звонок от Бридж, я сижу на своей уютной миникровати и смотрю «Академию Рашмор». Этот полнометражный фильм Уэса Андерсона. Уэс удивителен, истинный режиссер, вовлеченный во все аспекты съемок, с фирменным стилем, узнаваемым в каждом кадре — тоскливом и причудливом, серьезном и темном. «Академия Рашмор» — один из моих фаворитов. Фильм о подростке Максе Фишере, который увлекся столь многими вещами, что его решили отчислить из частной школы. Какой стала бы жизнь, если бы я была также увлечена США, как Макс — Академией Рашмор? Для начала я бы не сидела одиноко в своей спальне, намазавшись кремом от прыщей.

— Аннннн-яяяяяя, — раздается крик Бридж. — Я ииииихх ненавижуууу.

Значит, главной ее не назначили. Тупо, ведь все знают, что она самая талантливая барабанщица в школе. Преподаватель отдал место Кевину Куиггли так как решил, что парни не будут относиться к Бридж как к лидеру… потому что она девочка.

Да, ну, в общем, теперь не будут. Придурок.

Теперь Бридж ненавидит группу, преподавателя и Кевина, болвана с гипертрофированным эго.

— Постой, — говорю я. — Скоро ты станешь новой Меган Уайт или Шейлой Е., и Кевин Куиггли будет хвастаться, что знал тебя когда-то. А затем он придет к тебе на какое-нибудь крупное шоу, ожидая специального обращения и прохода за кулисы? А ты пройдешь мимо него, даже не оглянувшись.

Я слышу измученную улыбку в ее голосе.

— Ну почему ты уехала, Банана?

— Потому что отец какашка.

— Причем сплошная.

Мы болтаем до трех ночи, потому я просыпаюсь только в начале второй половины дня. Я с трудом встаю с кровати, чтобы одеться и успеть до закрытия кафетерия. По выходным он открыт только на поздний завтрак. В кафетерии тихо, но Рашми, Джош и Сент-Клер сидят на прежнем месте.

На плечи наваливается тяжесть. Всю неделю они дразнили меня за то, что я избегала сделать заказ. Я придумывала дурацкие оправдания («у меня аллергия на говядину», «Нет ничего вкуснее хлеба», «Равиоли не такие уж вкусные»), но нельзя же бегать вечно. За прилавком снова месье Бутэн. Я хватаю поднос и глубоко вздыхаю.

— Бонжур, мм... сопа? Силь ву пле?

"Привет" и "пожалуйста". Сначала я выучила вежливые фразы в надежде, что французы простят мне такое издевательство над их красивым языком. Указываю на чан с оранжево-красным супом. Мускатная тыква, кажется. Запах необычен как шалфей и осень. Сейчас начало сентября, и погода все еще теплая. Интересно, когда в Париже начинается настоящая осень?

— Ах! Суп, — мягко поправляет месье Бутэн.

— Си, суп. Я имею в виду ви. Ви! — Мои щеки горят. — И, гм, мм… курино-салатная зелено-фасолевая штукенция?

Месье Бутэн смеется. Радостно, словно трясется желе, раскатисто, как Санта Клаус.

— Цыпленок и харикос вэрс, ви. Ви мошете говорить со мной по-онглийски. Я понимать тябя очень хорошо.

Румянец становится ярче. Конечно, он говорит на английском в американской школе. А я жевала эти чертовы груши и багеты пять дней.

Бутэн вручает мне миску супа и маленькую тарелку салата-оливье с курицей, и мой живот урчит при виде горячей еды.

— Мерси, — говорю я.

— Дё рьэн. Пошалуста. И прошю не бегайте от меня! — Он кладет руку на грудь, как будто убитый горем. Я улыбаюсь и качаю головой. Я справилась. Я справилась. Я спра…

— ТАК ОКАЗЫВАЕТСЯ НЕ ВСЕ ТАК УЖАСНО, АННА? – кричит Сент-Клер через весь кафетерий.

Я оборачиваюсь и показываю ему опущенный палец, надеясь, что месье Бутэн этого не заметит. Сент-Клер усмехается и показывает британскую версию — викторию. Месье Бутэн дружелюбно восклицает «ах ты!». Я оплачиваю еду и занимаю место, рядом с Сент-Клером.

— Спасибо. А то я забыла, как посылать по-английски. Следующий раз не ошибусь.

— На здоровье. Всегда рад обучить.

Он одет в тоже, что и вчера: джинсы и дешевую футболку с силуэтом Наполеона. Когда я спросила его об этом, он сказал, что Наполеон был его героем.

— Не потому что он добрый малый, заметь. Он был гадом. Но крутым гадом как и я.

Интересно, спал ли он с Элли. Наверное, поэтому он не переоделся. Он ездит на метро в ее колледж каждый вечер, и они там зависают. Рашми и Мер решили, что возможно Элли считает, что теперь слишком для них хороша.

— Знаешь, Анна, — говорит Рашми, — большинство парижан понимает английский. Не надо так стесняться.

Да. Спасибо за своевременное указание.

Джош кладет руки за голову и откидывается на стуле. Рукав рубашки задирается и показывает татуировку — череп и скрещенные кости — на предплечье правой руки. По толстым штрихам можно судить, что это собственный дизайн Джоша. Черные чернила контрастируют с бледной кожей. Крутая татушка, хотя выглядит комично на его длинной, тощей руке.

— Святая правда, — говорит он. — Я едва выговариваю слово, и все прокатывает.

— Тут нечем хвастать.

Рашми морщит нос, и Джош наклоняется поцеловать ее.

— Боже Всемогущий, опять. — Сент-Клер чешет голову и отводит взгляд.

— У них всегда всё так запущенно? — спрашиваю я шепотом.

— Нет. В прошлом году было еще хуже.

— Ой! Он уже так долго?

— Эм, с прошлой зимы?

— Это большой срок.

Сент-Клер пожимает плечами, и я делаю паузу, спрашивая себя, хочу ли я узнать ответ на свой следующий вопрос. Вероятно нет, но я все равно его задаю.

— Сколько времени ты встречаешься с Элли?

Сент-Клер задумывается на мгновение.

— Кажется, почти год.

Он делает глоток кофе — кажется, его здесь все пьют — и опускает чашку на стол с таким грохотом, что Рашми и Джош подпрыгивают от испуга.

— Ой, простите, — отзывается он. — Я вам помешал?

Он поворачивается ко мне и распахивает свои карие глаза в раздражении. Я втягиваю воздух. Он красив даже в гневе и не идет ни в какое сравнение с Тофом. Сент-Клер обладает совершенно иным типом привлекательности. Он существо с другой планеты.

— Меняем тему. — Он указывает на меня пальцем. — Я думал, у южных красавиц южные акценты.

Я качаю головой.

— Только, когда я говорю с мамой. Тогда он проскальзывает, потому что она говорит с акцентом. Но у большинства атлантцев акцента нет. Урбанизация. Тем не менее, мы часто использует негритянский жаргон, — добавляю я в шутку.

— Канещно, — отвечает Сент-Клер на своем вежливом английском акценте.

Я выплевываю оранжево-красный суп. Сент-Клер удивленно смеется, и я смеюсь в ответ до колик в животе.

Сент-Клер вручает мне салфетку, чтобы вытереть подбородок.

— Канещно, — торжественно повторяет он.

Кашель, кашель.

— Пожалуйста, всегда так говори. Это так… — я задыхаюсь. — Круто.

— Вот не стоило тебе так говорить. Теперь придется приберечь для особых случаев.

— У меня день рождения в феврале. — Кашель переходит в хрип. — Пожалуйста, не забудь.

— А мой вчера был, — отвечает Сент-Клер.

— Нет.

— Да.

Он вытирает остатки супа со стола. Я пытаюсь отобрать у него салфетки, но он не принимает помощь.

— Это правда, — говорит Джош. — Приятель, я забыл. С прошедшим днем рождения.

— Ты же не серьезно? Почему ты ничего не сказал?

— Я серьезно. Вчера был мой восемнадцатый день рождения. — Он пожимает плечами и бросает салфетки на пустой поднос. — Мои родственники не пекут пирогов и не надевают праздничных колпаков.

— Но у каждого на дне рождении должен быть торт, — отвечаю я. — Таково правило. Это ведь лучшая часть в дне рождении.

Я вспоминаю, как прошлым летом мы вместе с мамой и Бридж испекли пирог в стиле Звездных войн для Шонни. В форме лимонно-зеленой головы мастера Йоды. Бридж даже купила сахарную вату для волос.

— Вот поэтому я ничего и не сказал.

— Но ты ведь сделал что-то особенное вчера вечером? Вы с Элли куда-нибудь сходили?

Он поднимает свой кофе и ставит обратно на стол, не сделав и глотка.

— В моем дне рождения нет ничего особенного. И меня это полностью устраивает. Клянусь, не нужны мне торты.

— Хорошо, хорошо. Прекрасно. — Я примирительно поднимаю руки. — Я не буду поздравлять тебя с днем рождения. Или с прошедшей пятницей.

— О, с пятницей можешь и поздравить. — Он снова улыбается. — Не имею ничего против.

— Говоря о пятнице, — вмешивается Рашми. — Почему ты вчера весь вечер просидела в комнате?

— Я болтала. С подругой. Бриджет.

Все трое посмотрели на меня, ожидая дальнейшего объяснения.

— По телефону.

— Но ты ведь выходила куда-нибудь на этой неделе? — спрашивает Сент-Клер. — Покидала кампус?

— Конечно.

Но не по собственному желанию. Нужно же было как-то добираться до других частей университетского городка.

Сент-Клер поднимает брови.

— Ты лгушка.

— Давайте всё проясним. — Джош складывает руки в молитвенной позе. У него тонкие пальцы, как и все тело, а на указательном чернеет пятно. — Ты живешь в Париже уже неделю и ещё не видела город? Хотя бы часть?

— Я гуляла с родителями в прошлые выходные. Видела Эйфелеву башню.

С расстояния.

— С родителями, блестяще. И какие планы у тебя на сегодняшний вечер? — интересуется Сент-Клер. — Сходить в прачечную? Почистить душ?

— Эй! Недооценивай важность гигиены.

Рашми морщит лоб.

— И где ты поешь? Кафетерий будет закрыт.

Ее беспокойство тронуло меня, но я замечаю, что она не приглашает меня присоединиться к ней и Джошу. Не то, чтобы я хотела пойти с ними. Что касается обеда, то я запланировала круиз к торговому автомату в общежитие. Выбор там негустой, но я могу заставить его работать.

— Так я и думал, — отвечает Сент-Клер на мое молчание. Он качает головой. Сегодня его темные неряшливые волосы завились в несколько локонов. От них захватывает дух, на самом деле. Если бы проходили Олимпийские игры по волосам, то Сент-Клер побил бы всех в чистую. Одни десятки. Золотая медаль.

Я пожимаю плечами.

— Прошла только неделя. Не делайте из мухи слона.

— Давай пройдемся по фактам еще раз, — говорит Джош. — Это твои первые выходные вне дома?

— Да.

— Первые выходные без родительского надзора?

— Да.

— Первые выходные без родительского надзора в Париже?! И ты хочешь провести их в спальне? Одна?

Он и Рашми обмениваются жалостливыми взглядами. Я перевожу взгляд на Сент-Клера за помощью и нахожу, что он пялится на меня, чуть наклонив голову.

— Что? — с раздражением спрашиваю я. — Суп на подбородке? Зеленая фасоль между зубами?

Сент-Клер улыбается сам себе.

— Мне нравится твоя полоска, — отвечает он наконец. Он протягивает руку и слегка ее касается. — У тебя чудесные волосы

Сноска.

1. Фильм-пародия на каноны научной фантастки и ужастиков.

Глава 7.

Тусовщики оставили общежитие. Я обновляю свой веб-сайт и жую (точнее пытаюсь) закуски из торгового автомата: батончик «баунти», который на вкус ни чем не отличается от «маундс», и пакетик черствого «мадлен», печенья в форме ракушки, от которого хочется пить. Вместе они подняли уровень сахара в моей крови до рабочего состояния.

Так как у меня нет новых фильмов на рецензии для «Киноманки» (я отрезана от самого хорошего, чистого и чудесного, что есть в Америке — кинематографа), я вожусь с планом сайта. Создаю новый баннер. Редактирую старый обзор. Вечером Бридж присылает электронку:

Вчера вечером ходила в кино с Мэттом и Черри М (м от мишурной). И угадай что? Тоф спросил о тебе!!! Я ответила, что у тебя всё хорошо, но ты С НЕТЕРПЕНИЕМ ждешь каникул в декабре. Думаю, он понял намёк. Мы с минуту поговорили о его группе (все ещё никаких выступлений, конечно), но Мэтт всё время корчил гримасы, так что пришлось уйти. Ты же знаешь, какого он мнения о Тофе. О! И Черри попыталась уговорить нас пойти на последнюю слезовыжималку твоего отца. Я ЗНАЮ.

Поганка, возвращайся домой.

Бридж

Мишурной. Эффектно привлекательный, но дешевый или неискренний. Да! Это про Черри. Я только надеюсь, что Бридж не сильно навязывалась, несмотря на мое желание получить письмо от Тофа. И не могу поверить, что Мэтт все ещё так странно себя ведет, хотя мы больше не встречаемся. Тоф всем нравится. Ну, иногда он раздражает менеджеров, но потому что склонен забывать рабочий график, а затем сообщать по телефону, что заболел.

Я перечитываю письмо, надеясь на появление слов: «Тоф говорит, что безумно любит тебя и будет ждать всю вечность». Размечталась.

Просматриваю любимую доску объявлений, чтобы узнать мнение народа о новом фильме отца. Рецензии на «Решение» не особо радужные, хотя фильм гребет деньги лопатой. Один постоянный пользователь, clockworkorange88, написал: «Фильм отсосал… грязные яйца. Будто я пробежал в июле милю в кожаных штанах».

Звучит правдиво.

Через какое-то время я начинаю скучать и забиваю в поиск «Как Вода для шоколада». Хочу удостовериться, что всё прочитала перед написанием эссе. Конечно, у меня не две недели, но ещё достаточно времени. К примеру, вся ночь.

Бла-бла-бла. Ничего интересного. И только я собираюсь перепроверить электронку, как на глаза попадается отрывок:

На протяжении всего романа жар выступает символом сексуального желания. Тита контролирует огонь на кухне, но огонь в ее теле — сила чувств и разрушений.

— Анна? — Кто-то стучит в дверь, и я подпрыгиваю на месте.

Нет. Не кто-то. Сент-Клер.

На мне поношенная футболка с желто-коричневым логотипом коровы и ярко-розовые фланелевые пижамные штаны с рисунком в виде гигантской клубнички. Никакого лифчика.

— Анна, я знаю, что ты здесь. У тебя свет горит.

— Подожди минутку! — кричу я. — Я сейчас.

Хватаю черную толстовку и застегиваю ее до морды коровы прежде, чем резко дернуть дверь.

— Привет-прости-за-ожидание. Заходи.

Я распахиваю дверь, но Сент-Клер замирает на секунду, просто уставившись на меня. Не могу прочитать выражение его лица. Затем оно расплывается в озорной улыбке, и он заходит внутрь.

— Милая клубничка.

— Заткнись.

— Нет, правда. Очень симпатичная.

И хоть под этим «мило» он не имеет в виду «я хочу бросить свою девушку и начать встречаться с тобой», во мне вспыхивает искра. «Сила чувств и разрушения», так хорошо знакомая Тите де ла Гарза. Сент-Клер стоит в центре моей комнаты. Он начинает чесать в затылке, и футболка задирается на одной стороне, выставляя часть голого живота.

Вших! В моем сердце загорается огонь.

— У тебя так... э... чисто, — отмечает Сент-Клер.

Шшш. Огонь погашен.

—- Правда что ли? — Знаю, что у меня опрятная комната, но я ещё даже не купила хорошее средство для мытья окон. Кто бы ни чистил мое окно последним, он не имел ни малейшего понятия о существовании чистящего средства «Виндекс». Нужно только распылять немного за раз. Большинство людей распыляет слишком много, и раствор затекает в углы, которые потом трудно высушить, не оставляя полос или ворсинок…

— Ага. Аж мурашки по коже.

Сент-Клер оглядывает комнату, беря вещи и рассматривая их, как я у Мередит. Он пристально изучает коллекцию бананов и статуэток слонов, выстроенных в ряд на комоде. Берет стеклянного слона и морщит лоб.

— Это мое прозвище.

— Слон? — Он качает головой. — Прости, я не врубился.

— Анна Олифант. Банановый Слон. Мой подруга собирает их для меня, а я собираю игрушечные мосты и бутерброды для нее. Её имя — Бриджет Сондервик, — добавляю я.

Сент-Клер ставит слона на место и подходит к столу.

— Значит, все могут величать тебя слоном?

— Банановый Слон. И нет. Определенно нет.

— Прости. Но не за это.

— Что? Почему?

— Ты поправляешь всё, чего я касаюсь. — Он кивает на мои руки, которые поправляют слона. — Невежливо с моей стороны вот так заходить и трогать твои вещи.

— О, всё нормально, — тараторю я, отпуская фигурку. — У меня можешь касаться всего, что хочешь.

Сент-Клер замирает. Его лицо принимает забавный вид прежде, чем я осознаю, что ляпнула. Я имела в виду совсем другое.

Не то чтобы я против…

Но мне нравится Тоф, а у Сент-Клера есть девушка. И даже если бы всё было по-иному, еще есть Мер. Я никогда не отобью у неё парня, после того как она была так добра со мной в первый день. И во второй. И во все дни на этой неделе.

Кроме того, Сент-Клер просто привлекательный парень. Зачем гнать волну. Улицы Европы ведь кишат красавчиками, правильно? Ухоженными парнями с аккуратными стрижками и в элегантных пальто. Не чтобы я нашла даже отдаленно такого же красивого как месье Этьен Сент-Клер. Но всё же.

Он отворачивает от меня лицо. Это мое воображение, или он смутился? Но почему он смутился? Это у меня идиотская улыбка.

— Это твой парень?

Он указывает на обои моего ноутбука — дружескую фотографию с коллегами. Мы ее сделали перед полуночной премьерой экранизации одного фэнтезийного романа. Большинство из нас было одето как эльфы или волшебники.

— Тот с закрытыми глазами?

— ЧЕГО? — Он думает, что я встречаюсь с парнем аля Геркулес? Геркулес — помощник управляющего. Он на десять лет меня старше, и, да, это его настоящее имя. Но он весьма мил, настоящий гуру японских ужастиков, и забирает волосы в конский хвост.

Конский хвост.

— Анна, я шучу. Этот. С бакенбардами. — Он указывает на Тофа, причину, по которой я так люблю эту фотографию. Наши головы повернуты друг другу, и мы заговорщески улыбаемся, как будто разделили личную шутку.

— О. М-м-м... нет. Не совсем. Я имею в виду, Тоф — почти мой парень. Я уехала прежде... — я затихаю от смущения. — Прежде, чем начались серьёзные отношения.

Сент-Клер не отвечает. После неловкого молчания он прячет руки в карманы и раскачивается на пятках.

— Предусмотрели всё.

— Что? — Я поражена.

— Ту пурвар. — Он указывает подбородком на подушку на моей кровати. Слова вышиты над изображением единорога. Это подарок моих бабушки и дедушки, девиз и герб клана Олифант. Давным-давно, мой дедушка переехал в Америку, чтобы жениться на бабушке, но он все еще предан Шотландии. Он всегда покупает нам с Шонни вещи в цвете фамильного пледа (сине-зеленый фон с черными и белыми линиями). Например, мое покрывало.

— Да, я знаю, что это значит. Но откуда ты узнал?

— Ту пурвар. Это на французском.

Превосходно. Девиз клана Олифант, который сверлил мою голову с самого младенчества, оказывается, написан на ФРАНЦУЗСКОМ, а я даже не знала. Спасибо, дедушка. Как будто я уже не похожа на идиотку. Но откуда мне знать, что шотландский девиз будет на французском? Я думала, шотландцы ненавидели Францию. Или это были англичане?

Блин, не знаю. Я всегда считала, что он на латыни или другом мертвом языке.

— Твой брат? — Сент-Клер указывает на единственную фотографию, которую я повесила над кроватью. Шонни улыбается в камеру и указывает на одну из черепах, которые тянут шею и угрожают оттяпать палец. Мама проводит исследование на тему репродуктивных привычек каймановых черепах и посещает их выводок на реке Чаттахучи несколько раз в месяц. Мой брат любит ходить с нею, в то время как я предпочитаю безопасность нашего дома. Каймановые черепахи — противные.

— Да. Это Шон.

— Маленький ирландец в семье с шотландскими одеялами.

Я улыбаюсь.

— Это больная тема. Мама влюбилась в имя, но дедушка — отец моего отца — фактически умер, когда услышал эту новость. Он-то болел за Малкольма, Эвана или Дугала.

Сент-Клер смеется.

— Сколько ему?

— Семь. Уже во втором.

— У вас большая разница в возрасте.

— Либо он был ребёнком по залету, либо последней попыткой спасти брак. Мне никогда не хватало дерзости спросить, что именно.

Ничего себе. Не могу поверить, что вот так это выболтала.

Сент-Клер садится на край кровати.

— Твои родители разведены?

Я зависаю над стулом, потому что не могу сесть рядом с Сент-Клером на кровати. Возможно, когда я привыкну к его присутствию, то смогу совершить «подвиг». Но не сейчас.

— Да. Папа ушел через шесть месяцев после рождения Шона.

— Мне жаль. — И я могу судить, что это действительно так. — Мои живут раздельно.

Я дрожу и прячу ладони под мышками.

— Тогда мне тоже жаль. Такое врагу не пожелаешь.

— Всё нормально. Мой отец — ублюдок.

— Мой тоже. То есть, очевидно, что это так, если он бросил нас, когда Шонни был еще младенцем. А он бросил. Также по его вине я застряла здесь. В Париже.

— Я знаю.

Откуда?

— Мер сказала. Но гарантирую, мой отец куда хуже. К сожалению, он в Париже, в то время как мама одна, за тысячу миль отсюда.

— Твой папа живет здесь? — Я удивлена. Знаю, что его папа француз, но не могу представить, чтобы родитель отправит свое чадо в школу-интернат, когда они живут в одном городе. Это бессмысленно.

— Он владеет картинной галереей в городе и еще одной в Лондоне. Всё свое время он тратит на них.

— Как часто ты его видишь?

— Никогда, да и я сам стараюсь с ним не встречаться. — Сент-Клер становится угрюмым, и тут до меня доходит, что я понятия не имею, зачем он пришел, так что я прямо спрашиваю его об этом.

— Я разве не сказал? — выпрямляется он. — О! Ясно. Я прекрасно понимаю, что если кто-нибудь ни придет и фактически ни вытащит тебя отсюда, ты сама на улицу никогда не выйдешь. Так что мы идем гулять.

В животе взбалтывается странная смесь бабочек и пузырьков.

— Сегодня?

— Сегодня.

— Ясно. — Я делаю паузу. — А Элли?

Сент-Клер падает на кровать.

— Планы сорвались, — отвечает он, так неопределенно жестикулируя рукой, что я не решаюсь расспрашивать дальше.

Я указываю на пижаму.

— Я не одета.

— Да ладно, Анна. Неужели ты снова хочешь проходить через старое?

Я одариваю его подозрительным взглядом, и мне в голову прилетает подушка с единорогом. Я кидаю ее обратно, и Сент-Клер усмехается, спрыгивает с кровати и бьет с полной силой. Я пытаюсь схватить ее, но безуспешно. Достав меня еще два раза, Сент-Клер позволяет отобрать «оружие». Он сгибается пополам от смеха, и я бью его по спине. Пытается отобрать подушку, но я не сдаюсь, и мы тянем на себя, пока он не отпускает. Я падаю на кровать. Голова кружится, на лице выступил пот.

Сент-Клер плюхается около меня, едва переводя дух. Он лежит настолько близко, что его волосы щекочут мою щеку. Наши ладони почти соприкасаются. Почти. Я пытаюсь выдохнуть, но больше не знаю, как дышать. И затем я вспоминаю, что не надела лифчик…и во мне просыпается параноик.

— Хорошо, — задыхается Сент-Клер. — Вот — вздох, вздох — план.

Я не хочу испытывать к нему чувств. Не желаю всё усложнять. Я хочу быть ему лишь другом, а не ещё одной глупой девчонкой и питать несбыточные надежды. Я заставляю себя встать. Мои волосы торчат во все стороны после боя, так что я беру резинку с комода, чтобы убрать их в хвост.

— Надень нормальные штаны. И я покажу тебе Париж.

— Вот так? Таков план?

— Типа того.

— Ничего себе. «Типа того». До чего мы докатились.

Сент-Клер бурчит и бросает в меня подушку. Раздается телефонный звонок. Наверное, мама; на этой неделе она звонила каждый вечер. Я хватаю сотовый со стола и собираюсь сбросить звонок, как высвечивается имя. Сердце останавливается.

Тоф.

Глава 8.

— Надеюсь, ты не забываешь носить берет, — приветствует меня Тоф.

Я уже смеюсь. Он позвонил! Тоф позвонил!

— Ещё нет. — Я мерею шагами свою комнатушку. — Если хочешь, я и тебе привезу. Вышьешь инициалы и будешь носить вместо бейджа.

— Введу берет в моду, — с усмешкой в голосе произносит он.

— Берет никто не может ввести в моду. Даже ты.

Сент-Клер всё ещё лежит на моей кровати. Он подпер голову рукой, чтобы наблюдать за мной. Я улыбаюсь и указываю на картинку в ноутбуке. «Тоф» беззвучно произношу я.

Сент-Клер качает головой.

«Бакенбарды»

Ах, он беззвучно шепчет мне в ответ.

— Вчера приходила твоя сестра. — Тоф всегда говорит о Бридж как о моей сестре. Мы одного роста и стройного телосложения, и волосы у нас длинные, прямые как палки, только Бридж блондинка, а я русая. И так как мы всегда вместе, то одинаково говорим. Хотя Бридж использует слова подлиннее. И ее ладони огрубели от игры на барабанах. И у меня щелочка между зубами, а у нее скобы. Другими словами, она похожа на меня, но симпатичнее, умнее и талантливее.

— Я не знал, что она барабанщица, — удивляется Тоф. — А она хороша?

— Лучшая в своем деле.

— Ты так говоришь, потому что она твоя подруга, или она действительно ничего?

— Она лучшая, — повторяю я и краем глаза отмечаю, что Сент-Клер разглядывает часы на комоде.

— Мой барабанщик оставил судно. Думаешь, она заинтересуется?

Прошлым летом Тоф создал панк-группу «Ужасы по дешевке». С тех пор коллектив пережил большую текучку и ссоры из-за песен, вот только настоящих выступлений не перепадало. А плохо. Уверена, Тоф хорош с гитарой в руках.

— Честно, — отвечаю я. — Думаю, она согласится. Придурочный учитель по музыке не назначил её лидером секции, и ей нужно выпустить накопившейся пар. — Я диктую номер. Тоф повторяет его, а Сент-Клер указывает на воображаемые наручные часы. Сейчас только девять, так что я не понимаю, чего он так спешит. Даже я знаю, что в такое время вечер в Париже только начинается.

Он громко откашливается.

— Эй, прости. Мне нужно идти, — говорю я.

— Ты не одна?

— М-м-м, да. С другом. Мы сегодня вместе гуляем.

Ту-дум.

—- С другом?

— Он просто друг. — Я поворачиваюсь спиной к Сент-Клеру. — У него есть девушка.

Я зажмуриваюсь. Надо ли было это говорить?

— Значит, ты не забыла о нас? Я имею в виду... — Он осекается. — Нас, здесь, в Атланте? Ты не променяла нас на какого-то француза и вернешься?

Мое сердце поет от радости.

— Конечно, нет. Я вернусь на Рождество.

— Хорошо. Хорошо, Аннабель Ли . Так или иначе, меня ждет работа. Кажется, Геркулес злится, что я не закрыл дверь. Чао.

— Вообще то, — говорю я. — Оревуар.

— Неважно. — Он смеется, и мы вешаем трубку.

Сент-Клер встает с кровати.

— Ревнивый бойфренд?

— Я же говорила. Он мне не бойфренд.

— Но он тебе нравится.

Я краснею.

- Признаю... да.

Лицо Сент-Клера непроницаемо. Возможно, он раздражен. Он кивает на дверь.

— Ты все ещё хочешь выйти?

— Что? — Я смущена. — Да, конечно. Только я сначала переоденусь. — И я выпроваживаю Сент-Клера из комнаты.

Пять минут спустя мы идем на север. Я надела любимую рубашку, милую поношенку, подчеркивающую тело в нужных местах, джинсы и черные парусиновые кроссовки. Я знаю, что кроссовки это не очень-то по-французски — надо было выбрать остроносые ботинки или высоченные каблуки — но, по крайней мере, они не белые. А о белых кроссовках говорят правду. Их носят только американские туристы; эти большие уродливые бутсы созданы для того, чтобы косить траву или красить дом.

Ночь чудесна. Париж переливается желто-зелено-оранжевыми огнями. Теплый воздух разносит веселую болтовню прохожих и звон бокалов в ресторанах. Сент-Клер оживляет прогулку и описывает самые ужасные аспекты биографии Распутина, которую он закончил сегодня днем.

— И вот на обеде другие русские дают ему дозу цианида, которая способна уложить пять взрослых мужчин, и что? Ничего не происходит, поэтому запасной план — ему стреляют в спину с револьвера. Но он все равно жив. Фактически, у Распутина хватает сил, чтобы попытаться задушить убийцу, и в него стреляют еще три раза. И ему все еще хватает сил встать! Поэтому его бьют до кровавого месива, заворачивают в простыню и бросают в ледяную реку. Но ты только послушай…

Его глаза сияют. Такой же взгляд я вижу, когда мама рассказывает о черепахах, а Бридж — о тарелках.

— Во время вскрытия обнаружили, что фактической причиной смерти стала гипотермия. Его убила река! Не яд, пули или кулаки, а мать-природа. Так еще и руки его были заморожены в вертикальном положении, а значит, он пытался выбраться из-подо льда.

— Что? Нет...

Перед табличкой магазина с выгравированными золотыми буквами фотографируются немецкие туристы. Мы быстро пробегаем мимо, чтобы не испортить кадр.

— Но это еще не всё, — продолжает Сент-Клер. — Когда его тело кремировали, он сел. Нет, правда! Видимо, товарищ, который готовил тело, забыл разрезать сухожилия, и они сжались, когда труп загорелся…

Я одобрительно киваю.

— Гадость, но круто. Продолжай.

— …тело и ноги согнулись, но все же. — Сент-Клер торжествующе улыбается. — Все сошли с ума, когда это увидели2.

— И кто утверждает, что история скучная? — Я улыбаюсь в ответ, и всё прекрасно. Почти. Поскольку в этот момент, мы пересекаем порог США, и теперь я дальше от школы, чем когда-либо. Моя улыбка дрожит, и я возвращаюсь к своему естественному состоянию, нервозному и странному.

— Знаешь что, спасибо. Остальные всегда перебивают меня прежде… — Он замечает изменение в моем поведении и останавливается. — С тобой всё хорошо?

— Нормально.

— Да? Тебя когда-нибудь говорили, что ты ужасная лгунья? Ужасная. Худшая из всех.

— Просто… — я колеблюсь из-за смущения.

— Да-а-а-а?

— Париж такой... чужой. — Я борюсь за правильное слово. — Пугающий.

— Неа, — тут же отмахивается Сент-Клер.

— Тебе легко говорить. — Мы обходим величественного джентльмена, который наклонился взять на руки свою собачку, бассет-хаунда с отвисшим животом. Дедушка предупредил меня, что на тротуарах Парижа полно собачьих мин, но до сих пор они мне не попадались.

— Ты знаком с Парижем всю жизнь, — продолжаю я. — Свободно говоришь на французском, одеваешься как европеец...

— Что, прости?

— Ну, ты знаешь. Хорошая одежда, хорошая обувь.

Он поднимает левую ногу, обутую во что-то потертое и громоздкое.

— Типо этого?

— Ну, нет. Но ты не ходишь в кроссовках. А я белая ворона. Не говорю на французском языке, боюсь метро и должна, вероятно, ходить на каблуках, но я ненавижу каблуки…

— Я рад, что ты не ходишь на каблуках, — прерывает меня Сент-Клер. — Тогда ты была выше меня.

— А я и так выше.

— Едва.

— Пожалуйста. У нас три дюйма разницы. И ты в ботинках.

Он толкает меня плечом, и я выдавливаю из себя улыбку.

— Расслабься, — говорит он. — Ты со мной. Я фактически француз.

— Ты англичан.

Он усмехается.

— Я американец.

— Американец с английским акцентом. Двойной повод для французской ненависти?

Сент-Клер закатывает глаза.

— Прекрати слушать стереотипы и начни формировать свои собственные мнения.

— Я не стереотипирую.

— Правда? Тогда, пожалуйста, просвети меня. — Он указывает на ноги девочки, идущей перед нами. Она треплется на французском по сотовому. — Что это на ней?

— Кроссовки, — бормочу я.

— Как интересно. А те джентльмены на той стороне тротуара. Может объяснишь, что это у левого? Что за специфические изобретения привязаны к его ногам?

Естественно, кроссовки.

— Но, эй! Видишь того парня? — Я киваю на мужчину в джинсовых шортах и футболке с надписью «Будвайзер». — Только мне очевидно?

Сент-Клер искоса смотрит на незнакомца.

— Очевидно, что? Облысение? Избыточный вес? Отсутствие вкуса?

— Он американец.

Сент-Клер мелодраматически вздыхает.

— Честно, Анна. Ты должна это перебороть.

— Я просто не хочу никого оскорблять. Я слышала, французы очень обидчивые.

— Сейчас ты никого не оскорбляешь, кроме меня.

— Что насчет неё? — Я указываю на женщину средних лет в шортах хаки, с фотоаппаратом на поясе и в трикотажном топе со звездами и полосами. Она отчаянно спорит с мужчиной в панаме. Вероятно, муж.

— Абсолютно оскорбительно.

— Разве я не настолько же бросаюсь в глаза?

— Учитывая, что на ней американский флаг, я рискну ответить нет. — Он кусает большой ноготь. — Послушай. Кажется, я знаю, как решить твою проблему, но ты должна подождать. Просто обещай, что больше не будешь просить меня сравнить тебя с пятидесятилетними женщинами, и я обо всем позабочусь.

— Как? С чем? С французским паспортом?

Он фыркает.

— Я не говорил, что сделаю тебя француженкой. — Я открываю рот, чтобы заспорить, но он не дает мне вставит и слова. – По рукам?

— По рукам, — отвечаю я, чувствуя неловкость. Не люблю сюрпризы. — Но сюрпризу лучше быть хорошим.

— О, он хороший. — И Сент-Клер делает такой самодовольный вид, что так и тянет сказать колкость, но тут я понимаю, что больше не вижу нашу школу.

Не могу поверить. Он полностью отвлек меня.

Целую минуту я жду проявления болезных симптомов, но вместо них ноги готовы пуститься в пляс, а в животе трепещут бабочки. Я наконец-то рада, что вышла!

— Так куда мы идем? — Я не могу сдержать энтузиазма. – К Сене? Я знаю, она где-то рядом. Будем сидеть на берегу реки?

— Не скажу. Продолжай идти.

Я молчу. Да что со мной? Второй раз за минуту я позволяю ему держать себя в неизвестности.

— Только сначала взгляни на это. — Он хватает мою руку и тянет через улицу. Сердитый скутер клаксует нам вслед, и я смеюсь.

— Постой, что… — И тут у меня перехватывает дыхание.

Мы стоим перед собором. Нет, соборищем! Четыре толстых колонны удерживают готический фасад с внушительными статуями, окнами-розетками и причудливой резьбой. Тоненькая колокольня простирается вверх, в чернильную черноту ночного неба.

— Что это? — шепчу я. — Это известное здание? Я должна его знать?

— Это моя церковь.

— Ты ходишь сюда? — Я удивлена. Сент-Клер не кажется религиозным.

— Нет. Он кивает на каменную табличку, чтобы я прочла его.

— Сент-Этьен-дю-Мон. Эй! Святой Этьенн.

Он улыбается.

— Я всегда считал его немножко своим. Мама приводила меня сюда, когда я был маленьким. Мы брали корзинку для пикника и ели прямо на ступенях. Иногда она брала альбом и рисовала голубей и такси.

— Твоя мать — художница?

— Нет, живописец. Ее работа висит в нью-йоркском Музее современного искусства.

Он кажется горд, и я вспоминаю слова Мередит — восхищается Джошем, потому что тот очень хорошо рисует. И отец Сент-Клера владеет двумя картинными галереями. И Сент-Клер взял рисование в этом семестре. Я интересуюсь, художник ли он.

Он пожимает плечами.

— Не совсем. Я мечтал бы им быть. Мама не передала мне талант, только художественнее чутье. Джош намного лучше. Даже Рашми.

— Ты с нею в хороших отношениях? С твоей матерью?

— Я люблю мамулю, — произносит он с легкостью, без следа подросткового смущения.

Мы стоим перед двойными дверями собора и задираем головы всё выше, выше и выше. Я представляю собственную маму, как по вечерам она заносит данные о каймановых черепахах в наш домашний компьютер. Только сейчас в Атланте не ночь. Возможно, она в бакалеи. Направляется на реку Чаттахучи. Смотрит «Империя наносит ответный удар» вместе с Шоном. Я понятия не имею, что она делает, и это меня беспокоит.

Наконец Сент-Клер нарушает тишину.

— Идем. Ты еще столько не видела.

Чем дальше мы идем, тем многолюднее становится Париж. Сент-Клер рассказывает о своей маме, как она готовит блины с шоколадом на обед и кастрюлю пасты с тунцом на завтрак. Как она выкрасила все комнаты квартиры в разные цвета радуги. Как собирает весь почтовый мусор, где неправильно написано её имя. Он ничего не говорит об отце.

Мы проходим мимо еще одного огромного здания, напоминающего руины средневекового замка.

— Боже, здесь всюду история, — восхищаюсь я. — Что это за место? Мы можем войти?

— Это музей, и конечно. Но не сегодня. Думаю, он закрыт.

— О. Да, конечно. — Я пытаюсь не показать разочарования.

Сент-Клер удивлен.

— Ты прожила здесь только неделю. У нас всё время в мире, чтобы посетить твой музей.

У нас. По какой-то причине у меня все сжимается внутри. Сент-Клер и я. Я и Сент-Клер.

Скоро мы входим в район, где туристов больше, чем в нашем. Везде шумные рестораны, магазины и отели. Уличные продавцы кричат на английском: «Кускус! Вам нравится кускус?», а дороги столь узки, что автомобили не могут по ним проехать. Мы выходим на середину улицы и протискиваемся через толпу. Словно на карнавале.

— Где мы? — Как бы мне хотелось, не задавать столько вопросов.

— Между рю Сен-Мишель3 и рю Сен-Жак.

Я бросаю на него взгляд.

— Рю означает «улицу». И мы все еще в Латинском квартале.

— Все еще? Но мы шли…

— Десять? Пятнадцать минут? — дразнит Сент-Клер.

Хм-м-м. Очевидно, лондонцы или парижане, или к кому бы он себя не причислял, не привыкли чувствовать триумф владельца автомобиля. Я скучаю по своей малютке, хоть у неё и двигатель барахлит. И кондиционера нет. И радио сломано. Я делюсь впечатлениями с Сент-Клером, и он улыбается.

— Ты всё равно не смогла бы на ней ездить. Во Франции права выдают только с восемнадцати лет.

— Ты смог бы меня покатать, — парирую я.

— Нет, не смог.

— Ты же говорил мне про день рождения! Так и знала, что ты соврал, никто…

— Я другое имел в виду. — Смеется Сент-Клер. — Я не умею водить.

— Ты серьезно? – Рот так и расплывается в злодейской усмешке. — Хочешь сказать, что я умею то, чего не умеешь ты?

Сент-Клер усмехается в ответ.

— Шокирующая информация, не правда ли? Но у меня никогда не было повода. Общественный транспорт в Париже, в Сан-Франциско и Лондоне идеально достаточен.

— Идеально достаточен?..

— Проехали. — Он снова смеется. — Эй, ты знаешь, почему квартал называют Латинским?

Я поднимаю бровь.

— Несколько столетий назад студенты Сарбонны — он вот там. — Он указывает в нужном направлении. — Это один из самых старинных университетов в мире. Так или иначе, студентов учились и говорили друг с другом на латыни. Так название и прилипло.

Момент ожидания.

- И всё? Конец истории?

- Да. Боже, ты права. Вот брюки.

Я обхожу еще одного агрессивного продавца кускуса.

— Брюки?

— Мусор. Дерьмо. Фигня.

Брюки. О, небеса, как мило.

Мы поворачиваем за угол и — вот она! — Сена. Огни города колышутся в ряби воды. Я делаю глубокий вдох. Великолепно. Парочки прогуливаются вдоль набережной, продавцы книг раскладывают грязные картонные коробки с книгами в мягкой обложке и старыми журналами. Мужчина с рыжей бородой играет на гитаре и поет печальную балладу. Мы слушаем его с минуту, и Сент-Клер бросает несколько евро в чехол для гитары.

И затем, мы снова обращаем наше внимание к реке, и я вижу его.

Нотр-Дам.

Конечно, я знаю его по фотографии. Но если Сен-Этьенн — собор, то он ничто, НИЧТО по сравнению с Нотр-Дамом. Здание похоже на большое судно, плывущее вниз по реке. Массивное. Чудовищное. Впечатляющее. Подсветка собора почему-то напоминает мне о «Дисней Уорлд», но этот собор намного волшебнее, чем что-либо выдуманное Уолтом. Зеленые островки виноградных лоз уходят вниз по стенам прямо в воду, завершая сказку.

Я медленно выдыхаю:

— Красота.

Сент-Клер наблюдает за мной.

— В жизни не видела ничего подобного.

Я не знаю, что больше сказать.

Мы должны пересечь мост, чтобы добраться до него. Никогда не обращала внимания, что Нотр-Дам стоит на острове. Сент-Клер говорит мне, что мы идем к Лиль де ля Сите, Острову Сите́, и это самый старинный район во всем Париже. Внизу мерцает глубокая и зеленая Сена, под мостом скользит длинный, переливающийся разноцветными огнями корабль. Я выглядываю за край.

— Посмотри! Тот парень в хлам пьян. Он сейчас упадет за бо... — я оглядываюсь и вижу, что Сент-Клер ковыляет по дороге на расстоянии несколько футов от края моста.

Я прихожу в секундное замешательство. Затем до меня доходит.

— Что? Ты же не боишься высоты?

Сент-Клер смотрит вперед, не сводя глаз с освещенного силуэта Нотр-Дам.

— Я просто не могу понять, зачем становится на выступ, когда рядом полным-полно пространства.

— О, так дело в пространстве?

— Забудь об этом, или я устрою опрос о Распутине. Или спряжении французского глагола.

Я перевешиваюсь через перила и делаю вид, что падаю. Сент-Клер бледнеет.

— Нет! Не надо! — Он вытягивает руки, как будто хочет спасти меня, а затем сжимает живот, словно его сейчас вырвет.

— Прости! — Я спрыгиваю с выступа. — Прости, я не понимала, что тебе настолько плохо.

Он машет рукой, чтобы я замолчала. Другая рука все еще цепляется за взбунтовавшийся живот.

— Прости, — повторяю я через минуту.

— Проехали. – Сент-Клер кажется раздраженным, как будто это я нас торможу. Он указывает на Нотр-Дам. — Я привел тебя сюда не из-за него.

Что может быть лучше Нотр-Дам?

— Мы не идем внутрь?

— Закрыто. Целая куча времени, чтобы увидеть все позже, забыла? — Он приводит меня во внутренний двор, и я пользуюсь моментом, чтобы восхититься задним фасадом. Каллипига. Есть что-то лучше, чем Нотр-Дам.

— Здесь, — говорит он.

У нас прекрасный вид на вход — сотни и сотни крошечных фигур, вырезанных на трех колоссальных сводчатых проходах. Статуи похожи на каменные куклы, у каждой отдельное место и уникальный образ.

— Они невероятны, — шепчу я.

— Не там. Здесь. — Он указывает на мои ноги.

Я смотрю вниз и с удивлением обнаруживаю, что стою в середине маленького каменного круга. В центре, непосредственно между моими ногами, красуется медно-красно-бронзовый восьмиугольник со звездой. На камне выгравирована надпись: POINT ZÉRO DES ROUTES DE FRANCE4.

— Мадмуазель Олифант. Эта надпись переводится как «Нулевая точка французских дорог». Иными словами, от этой точки отсчитывается протяженность всех дорог Франции. — Сент-Клер прочищает горло. — Это начало всего.

Я оборачиваюсь. Он улыбается.

— Добро пожаловать в Париж, Анна. Я рад, что ты приехала.

Сноска

1. Героиня поэмы Эдгара Аллана По. Рассказчик, который влюбляется в Аннабель Ли1 ещё в юности, любит её с такой силой, что даже ангелы начинают завидовать. Любовь к ней не умирает даже после её смерти.

2. Несмотря на то, что Сент-Клер приводит много спорных фактов связанных со смертью Распутина, труп Распутин действительно был сожжен после Февральской революции.

3. Маленькая поправочка: Сен-Мишель – не улица, а бульвар.

4.

Глава 9.

Сент-Клер прячет кончики пальцев в карманы и пинает булыжники мыском ботинок.

— Ну? — наконец спрашивает он.

— Спасибо. — Я ошеломлена. — Это так мило с твоей стороны.

— Ай, да ладно.

Он выпрямляется, пожимает плечами — опять это французская манера пожимать плечами всем телом, которая у него так хорошо выходит — и принимает свой обычный уверенный вид.

— Надо же где-то начинать. Теперь загадай желание.

— А? — Вот такой вот у меня словарный запас. Мне нужно писать целые эпосы или мелодию рекламы корма для кошек.

Он улыбается.

— Встань на звезду и загадай желание.

— О, хорошо, ладно. — Я сдвигаю ноги и встаю в центр. — Я желаю…

— Не так громко!

Сент-Клер мчится ко мне, словно желает остановить слова всем телом, и мой желудок яростно переворачивается.

— Ты не знаешь как нужно загадывать желания? В жизни выпадает ограниченное количество шансов. Падающие звезды, ресницы, одуванчики…

— Свечи на торте.

Он игнорирует колкость.

— Именно. Так что нужно правильно использовать моменты. Суеверие говорит, что если загадать желание на этой звезде, оно обязательно сбудется. — Он делает паузу и продолжает: — Это лучше, чем другая история.

— О том, что я умру болезненной смертью от яда, пули, многочисленных ранений и утопления?

— Гипотермии, а не утопление. — Сент-Клер смеется. У него такой замечательный, задорный смех. — Но нет. Я слышал, что тому, кто встанет на этот диск, будет предначертано вернуться в Париж. И поскольку я понимаю, что целый год для тебя и так слишком много. Я прав?

Я закрываю глаза. Передо мной предстают мама и Шонни. Бриджет. Тоф.

Я киваю.

— Хорошо, тогда закрой глаза и загадай желание.

Я делаю глубокий вдох. Прохладная сырость соседних деревьев заполняет легкие. Чего я хочу? Трудный вопрос.

Я хочу вернуться домой, но вынуждена признать, сегодняшний вечер доставил мне наслаждение. А если я никогда больше не увижу Париж? Я помню, как сказала Сент-Клеру, что не хочу здесь находиться, но часть меня — маленькая, крошечная часть — заинтригована. Если отец позвонит завтра и прикажет вернуться домой, то возможно я разочаруюсь. Я все ещё не увидела Мону Лизу. Не побывала на вершине Эйфелевой башни. Не прошла под Триумфальной аркой.

Так чего еще я хочу?

Я хочу снова ощутить губы Тофа. Хочу, чтобы он ждал меня. Но есть другая часть меня — часть, которую я очень, очень ненавижу, и эта часть знает, что даже если мы начнем встречаться, я все равно уеду в колледж в следующем году. Мы будем видеться на Рождество и летние каникулы, а затем... что затем?

И затем есть ещё одно.

То, что я пытаюсь игнорировать. То, что я не должна хотеть. То, что я не могу получить.

И это «то» стоит передо мной прямо сейчас.

Так чего я желаю? Того, что не уверена, что хочу? Кого-то, в ком я не уверена, что нуждаюсь? Или того, как мне известно, я не могу заполучить?

Наплевать. Позволь судьбам решать.

Я желаю лучшего для себя.

Как вам такое обобщение? Я открываю глаза, и ветер задувает сильнее. Сент-Клер убирает прядь волос с глаз.

— Должно быть, хорошее желание, — говорит он.

На обратном пути Сент-Клер подводит меня к витрине с бутербродами в ночной закусочной. От опьяняющего аромата текут слюнки, и живот урчит от нетерпения. Мы заказываем панини: бутерброды, приготовленные на горячем гриле. Сент-Клер берет вариант с копченым лососем, сыром рикотта и шнитт-луком. Я заказываю пармскую ветчину, сыр фонтина и шалфей. Сент-Клер обзывает еду фаст-фудом, но бутерброды у нас в руках совсем не похожи на безвкусные сандвичи из «Сабвэя».

Сент-Клер помогает мне разобраться с евро. К счастью, всё легко запомнить. С банкнотами и центами несложно разобраться, даже с номиналом. Мы расплачиваемся за покупку и прогуливаемся вниз по улице, наслаждаясь ночью. Хрустим твердой корочкой. Позволяем теплому клейкому сыру стекать по подбородкам.

Я стону от удовольствия.

— У тебя оргазм от еды? — спрашивает Сент-Клер, вытирая рикотто с губ.

— Где ты был всю мою жизнь? — спрашиваю я прекрасный панини. — Почему я никогда не ела такого бутерброда?

Сент-Клер откусывает большой кусок.

— Мммпх, грмха, мрпха, — отвечает он с улыбкой. Я перевожу это как «американская еда — дерьмо».

— Мммпх мрга грмпха ммрг, — отвечаю я. Что переводится как: «Да, но у нас неплохие гамбургеры».

Мы облизываем бумагу от бутербродов, прежде чем выбросить её в урну. Счастье. Мы почти вернулись в общежитие, и Сент-Клер описывает, как ему с Джошем влетело за то, что они бросались в окрашенный потолок жевательной резинкой — пытались подарить нимфе третий сосок — как мой мозг что-то замечает. Нечто странное.

Мы только что прошли третий кинотеатр за квартал!

Конечно, это небольшие театры. С одним залом, скорее всего. Но три! В одном квартале!!! Как я раньше этого не замечала?

О. Точно. Симпатичный парень.

— А есть на английском? — прерываю я.

Сент-Клер выглядит смущенным.

— Что, прости?

— Кинотеатры. Здесь где-нибудь крутят фильмы на английском?

Он поднимает бровь.

— Не говори мне, что не знаешь.

— Чего? Не знаю чего?

Он ликует, зная то, чего не знаю я. И это раздражает, учитывая, что мы оба знаем, что он знает всё о парижской жизни, тогда как у меня здравый смысл шоколадного круассана.

— А я-то думал, ты киношная наркоманка.

— Чего? Не знаю чего?

Сент-Клер рисует руками огромный круг, явно наслаждаясь ситуацией.

— Париж... мировая... столица... кино.

Я замираю на месте.

— Ты шутишь.

— Нет. Ни в одном другом городе не любят кино, как здесь. Здесь сотни, возможно даже тысячи театров.

Мое сердце ухает вниз. Голова кружится. Невозможно.

— Больше дюжины в одном только нашем районе.

— Что?!

— Ты, честно, не замечала?

— Нет, не замечала! Почему мне никто не сказал?

Я имею в виду, это должно были сказать в первый день семинаров по жизненным навыкам. Это очень важная информация! Мы продолжаем идти, и я верчу головой во все стороны, читая надписи на плакатах и маркизах. Пожалуйста, хоть бы на английском. Пожалуйста, хоть бы на английском. Пожалуйста, хоть бы на английском.

— Я думал, ты знаешь. Я же говорил об этом. — Он наконец осознает свою вину. — Здесь кино рассматривают как довольно высокое искусство. Есть множество театров, где крутят премьеры, но ещё больше — как ты там их называешь? — ретро-кинотеатры. Там показывают классику и формируют программу, посвящая показы различным режиссерам или жанрам, или малоизвестным бразильским актрисам — чему угодно.

Дыши, Анна, дыши.

— И они на английском?

— По крайней мере, треть.

Треть! Из нескольких сотен — возможно даже тысячи! — театров.

— Некоторые американские фильмы дублированы на французский язык, но главным образом для детей. Остальные оставляют на английском и дают французские субтитры. Вот, держи.

Сент-Клер берет журнал под названием «Парископ» со стеллажа газетного киоска, расплачивается с жизнерадостным продавцом с крючковатым носом, и вручает журнал мне.

— Он выходит каждую среду. Пометка «ОВ» означает оригинальную версию, «ФВ» — французскую, то есть дубляж. Так что ищи «ОВ». У них есть интернет-каталог, — добавляет он.

Я просматриваю журнал, и у меня глаза лезут на лоб. Я никогда не видела столько списков кино в своей жизни.

— Боже, если бы я знал, что тебе для счастья так мало надо, то не заморачивался бы со всем остальным.

— Я люблю Париж, — отвечаю я.

— И я уверен, что он тоже любит тебя.

Он все ещё говорит, но я не слушаю. На этой неделе проходит марафон Бастера Китона1. И подростковых слэшеров2. И целая программа, посвященная автомобильным преследованиям 1970-ых.

— Что?

Я понимаю, что он ждет ответа на вопрос, который я не услышала. Когда он не отвечает, я отрываюсь от списков. Его взгляд прикован к фигуре, только что вышедшей из нашего общежития.

Девушка моего роста. Длинные волосы слегка уложены, но в модной парижской манере. Короткое серебряное платье, искрящееся в искусственном освещении, и красное пальто. Кожаные ботиночки цокают по тротуару. Она оглядывает общежитие Ламбер хмурым взглядом, но затем поворачивается и замечает Сент-Клера. Все её существо сияет изнутри.

Журнал готов вывалиться из моих рук. Это может быть только один человек на свете.

«Незнакомка» подбегает к нам и бросается в объятия Сент-Клера. Они целуются, и она запускает пальцы в его волосы. Его чудесные, прекрасные волосы. Мой желудок наливается свинцом, и я отворачиваюсь.

Они отрываются друг от друга, и она начинает говорить. Ее голос удивительно низок — страстен — но речь быстра:

— Я знаю, мы не собирались встречаться сегодня вечером, но я оказалась поблизости и подумала, что ты мог бы захотеть пойти в тот клуб, о котором я тебе говорила. Ну, помнишь, его ещё Матье порекомендовал? Но тебя не оказалось на месте, и я проболтала с Мер целый час… и где ты был? Я звонила на сотовый три раза, но меня выбрасывало на голосовую.

Сент-Клер выглядит дезориентированным.

— Эм, Элли, это Анна. Она всю неделю просидела в общежитии, поэтому я решил показать ей…

К моему изумлению Элли расплывается в широкой улыбке. Достаточно странно, но в этот момент я понимаю, что несмотря на хриплый голос и парижский наряд, она какая-то... незамысловатая. Но дружественно настроенная.

Но это еще не значит, что она мне нравится.

— Анна! Из Атланты, правильно? Куда вы ходили?

Она знает меня? Сент-Клер описывает наш вечер, а я обдумываю это странное развитие событий. Он рассказывал ей обо мне? Или это была Мередит? Надеюсь, что Сент-Клер, но даже если и так, не похоже, что она сочла меня угрозой. Она, кажется, не встревожилась, что я провела последние три часа в компании её очень привлекательного парня. Одна.

Должно быть, хорошо иметь такую уверенность.

— Ладно, малыш, — обрывает она. — Остальное расскажешь позже. Пошли?

Он говорил, что пойдет с нею? Я не помню, но он кивает.

— Да. Да, позволь мне захватить, э-м-м… — Он глядит на меня, а затем к входу в общежитие.

— Что? И так сойдет. Поверь, ты здорово выглядишь. Пошли. — Она властно берет его за руку. — Было приятно познакомиться, Анна.

Я обретаю дар речи.

— Да. Мне тоже было приятно. — Я поворачиваюсь к Сент-Клеру, но он уже не смотрит на меня. Ну и ладно. Проехали. Я приклеиваю свою лучшую улыбку «мне все равно, что у тебя есть девушка» и весело выкрикиваю:

— До свидания!

Он не реагирует. Ладно, пора уходить. Я убегаю и вытаскиваю ключ. Но пока открывается дверь, я не могу устоять от соблазна и оборачиваюсь. Переплетя руки, Сент-Клер с щебечущей Элли уходят в темноту.

Я замираю, и Сент-Клер оборачивается. На одну секунду.

Сноска

1. Бастер Китон – американский комедийный актёр и режиссёр, один из величайших комиков немого кино, создатель легендарных фильмов «Шерлок-младший», «Навигатор» и «Генерал».

2. Слэшер — поджанр фильмов ужасов, для которого характерно, как правило, наличие убийцы-психопата (иногда носящего маску), который преследует и кроваво убивает серию жертв-подростков.

Глава 10.

Так будет лучше. Правда.

Проходят дни, и я понимаю, что рада встречи с девушкой Сент-Клера. Фактически, она принесла мне облегчение. Мало что бывает хуже чувств к тому, кого любить не должна, и в последнее время мне мои мысли совсем не нравятся. А я, конечно, не хочу стать ещё одной Амандой Спиттертон-Уотс.

Сент-Клер просто дружелюбен. Он нравится всей школе: профессорам, популярным детям, аутсайдерам — а почему нет? Он умный, забавный и вежливый. И, да, ужасно привлекательный. И хотя он всем нравится, он не болтается со всеми. Только с нашей небольшой группой. И с тех пор как его лучший друг занят Рашми, он общается, ну, хорошо... со мной.

С того вечера мы всегда сидим в кафетерии вместе. Он дразнит меня за кроссовки, спрашивает о любимых фильмах и помогает с домашкой по французскому. И он защищает меня. Так на прошлой неделе, на физике, Аманда противным голосом назвала меня «ля муфэт» и зажала нос, когда я проходила мимо её парты, так Сент-Клер сказал ей «отвалить» и бросал крошечные комки бумаги в волосы оставшуюся часть занятий.

Позже я посмотрела слово в словаре и узнала, что оно переводится как «скунс». Как оригинально.

И все же я чувствую приступы боли, когда он исчезает. После обеда я задумчиво сижу у окна, наблюдая, как мусорщики в ярко-зеленых униформах убирают улицу, и тут Сент-Клер выбегает из нашего общежития и исчезает в метро.

К Элли.

Большинство вечеров я делаю уроки в фойе с нашими общими друзьями, ожидая возвращения Сент-Клера. Он плюхается около меня и отпускает шутку по поводу того как пьяного младшеклассника застукивает вахтер. (Всегда находится пьяный младшеклассник и бдительная девушка за вахтой). И не знаю, игра ли это моего воображения, или его волосы растрепанней, чем обычно?

Мысль о том, что Сент-Клер и Элли делают это, заставляет меня ревновать сильнее, чем я хочу признать. Мы с Тофом ведем переписку по электронке, но сообщения всегда держат дружественный тон. Я не знаю, означает ли это, что я ему всё ещё интересна или нет, но я знаю, что электронное письмо это не поцелуй. И не это.

Единственный, кто понимает ситуацию с Сент-Клером — Мер, но я ни за что ей не признаюсь. Иногда я боюсь, что она может приревновать ко мне. Я вижу, как она смотрит на нас за ланчем, и когда я прошу передать мне салфетку, она просто её швыряет. Или когда Сент-Клер машинально рисует бананы и слонов в краях моей домашней работы, она напрягается и притихает.

Возможно, я делаю ей одолжение. Я сильнее, чем она, так как знакома с Сент-Клером совсем недавно. Для меня он всегда под запретом. Я хочу сказать, бедная Мер. Любая девочка, сталкивающаяся с ежедневным вниманием от великолепного мальчика с симпатичным акцентом и прекрасными волосами, находится под страшным давлением не дать своему чувству перерасти в огромную, ужасную, болезненную, постоянную, всепоглощающую страсть.

Не то, чтобы это происходит со мной.

Так на чем я остановилась… Ах, да. Облегчение знать, что это никогда не произойдет. Так легче. Большинство девочек также сильно смеется на его шутками и находят предлог коснуться руки. Тронуть его. Вместо этого я спорю, закатываю глаза и веду себя безразлично. И когда я касаюсь его руки, то только чтобы отпихнуть. Так ведут себя друзья.

Кроме того, у меня более важная вещь на уме — кино.

Я прожила во Франции уже месяц, и хотя я поднялась на лифтах на вершину Эйфелевой башни (Мер отвезла меня, а Сент-Клер и Рашми остались ждать на лужайке — Сент-Клер боится высоты, а Рашми отказывается вести себя как типичная туристка), и погуляла по смотровой площадке Триумфальной арки (и снова я поднялась туда с Мер; конечно, Сент-Клер остался внизу и угрожал столкнуть Джоша и Рашми в безумную кольцевую транспортную развязку), я всё ещё не ходила в кинотеатр.

Фактически, я не выходила за территорию кампуса одна. Немного смущает.

Но у меня есть план. Во-первых, я уговорю кого-нибудь пойти со мной. Это несложно: все любят кино. И я сделаю заметки обо всём, что они говорят и делают, и затем безбоязненно буду ходить в кинотеатр одна. Один кинотеатр лучше, чем ни одного.

— Рашми, что ты делаешь сегодня вечером?

Спросила я перед началом Жизни. На прошлой неделе мы прослушали лекцию о важности потребления местной еды, и а перед этим, как написать эссе для поступления в колледж. Кто знает, что учителя придумают на сегодня? Мередит и Джош — единственные, кто не с нами: Джош младше нас на класс, а Мер взяла дополнительный язык, углубленный испанский. Для забавы. Сумасшедшая.

Рашми кладет ручку на ноутбук. Она работает над эссе для Брауна1 уже две недели. Это один из немногочисленных университетов, дающих специализацию в египтологии и единственный, в который она хочет поступить.

— Ты не понимаешь, — сказала она, когда я спросила, почему она ещё его не закончила. — Браун отклоняет восемьдесят процентов претендентов.

Но я сомневаюсь, что у нее возникнут проблемы. В этом году по всем предметам она не получила ниже пятерки, а идеальные оценки важнее всего. Я уже отправила по почте свои заявления в колледж. Ответ придет через какое-то время, так что я не волнуюсь. Мой вуз не состоит в Лиге плюща.

Я пытаюсь быть дружелюбной, но дальним умыслом. Вчера вечером, когда я гладила её кролика, Исиду, Рашми дважды напомнила мне не рассказывать о питомице, потому что по правилам общежития животных держать запрещено. Как будто я сплетница. Кроме того, вряд ли Исида — великий секрет. Запах мочи кролика у её двери ни с чем не спутаешь.

— Ничего, наверное, — говорит она в ответ на мой вопрос о планах на вечер.

Я глубоко вздыхаю, чтобы привести нервы в порядок. Смешно, насколько тяжело задать вопрос, когда ответ означает так много.

— Хочешь пойти в кино? В Ле Шампо крутят «Это случилось однажды ночью».

То, что я никуда не выходила, не означает, что я не зачитала великолепный «Парископ» до дыр.

— Что крутят? И я не даже не буду говорить, как ужасно ты произнесла название театра.

— «Это случилось однажды ночью». С Кларком Гейблом и Клодетт Кольбер в главных ролях. Пять «Оскаров». Великое достижение2.

— В каком веке?

— Ха-ха. Честно, тебе понравится. Я слышала, фильм хороший.

Рашми потирает виски.

— Я не знаю. Мне не нравятся старые фильмы. Там всё действие сводится к «Эй, дружище. Шляпы на головы и пошли создавать недоразумения».

— Эй, не гони.

Сент-Клер поднимает глаза от толстенной книги об американской Революции. Он сидит с другой стороны от меня. Странно думать, что он знает больше об американской истории, чем я.

— Разве это не очаровательно? Шляпы и недоразумения?

— Так почему ты сам с ней не идешь? — спрашивает Рашми.

— Потому что у него свидание с Элли, — говорю я.

— Откуда ты знаешь, что я делаю сегодня вечером? — спрашивает он.

— Пожалуйста? — Я прошу её. — Большое пожалуйста? Тебе понравится фильм, я клянусь. Как Джошу и Мер.

Рашми открывает рот, чтобы запротестовать, но в класс заходит учитель. Каждую неделю это кто-то новый — иногда член школьной администрации, иногда профессор. На сей раз, я удивлена видеть Нейта. Видимо, все сотрудники вынуждены давать урок. Он потирает побритую голову и приятно улыбается классу.

— Откуда ты знаешь, что я делаю сегодня вечером? — повторяет Сент-Клер.

— Позязя, — говорю я ей.

Она строит покорную гримасу.

— Прекрасно. Но в следующий раз фильм выбираю я.

Ура!

Нейт откашливается, и Рашми с Сент-Клером поднимают головы. Эта манера поведения мне очень нравится в моих новых друзьях. Они уважают учителей. Меня бесит, когда ученики болтают на уроках и игнорируют учителей, потому что моя мама учительница. Я не хочу, чтобы ей грубили.

— Хорошо, ребят, достаточно. Аманда, достаточно. — Тихим, но уверенным тоном Нейт её затыкает. Она откидывает волосы и вздыхает, бросая томные взгляды на Сент-Клера.

Он не обращает на неё внимания. Ха.

— У меня для вас сюрприз, — говорит Нейт. — Так как погода меняется, и теплым денькам приходит конец, я всё устроил так, чтобы вы, ребята, провели неделю на свежем воздухе.

У нас будет открытый урок. Я люблю Париж!

— Я организовал охоту за сокровищами. — Нейт берет пачку бумаг. — В этом списке двести пунктов. Вы сможете найти их всех в нашем районе, но, скорее всего, придется попросить помощи у местных жителей.

О черт, нет.

— Нужно сфотографировать указанные предметы. Работать будете в двух командах.

Фух! Кто-то ещё может говорить с местными жителями.

— Команда-победитель будет определена общим количеством найденных предметов, но фоткать нужно на общий телефон или камеру, если хотите заработать очки.

НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ.

— А приз... — Теперь, заполучив всеобщее внимание, Нейт снова улыбается. — Команда, которая найдет больше предметов к концу занятий в четверг... сможет пропустить урок в пятницу.

Теперь игра стоит свеч. Классная комната тонет в свисте и аплодисментах. Нейт выбирает капитанов из самых крикливых. Выбор падает на Стива Карвера, парня с волосами аля серфер, и лучшей подруги Аманды, Николь. Мы с Рашми дружно стонем от столь неудачного выбора. Стив потрясает кулаком воздух. Дубина стоеросовая.

Отбор начинается, и имя Аманды произносят первым. Конечно. А затем лучший друг Стива. Естественно, Рашми толкает меня локтем.

— Ставлю пять евро, что меня выберут в последнюю очередь.

— Я принимаю ставку. Потому что это буду я.

Аманда поворачивается ко мне и понижает голос.

— Это беспроигрышная ставка, Скунсик. Кто захочет взять тебя в свою команду?

У меня отвисает челюсть.

— Сент-Клер! — доносится до меня голос Стива. Никто и не сомневался, что Сент-Клер выберут одним из первых. Все смотрят на него, но он пристально смотрит на Аманду.

— Я, — говорит он в ответ на её вопрос. — Я хочу Анну в свою команду, и тебе лучше взять её.

Она краснеет и тут же отворачивается, но прежде мечет в меня очередную молнию. Что я ей сделала?

Называют ещё больше имен. Больше имен, которые НЕ являются моими. Сент-Клер пытается привлечь мое внимание, но я притворяюсь, что не замечаю его. У меня нет сил на него смотреть. Я так оскорблена. Скоро очередь дойдет до меня, Рашми и тощего чувака, которого, по какой-то причине, называют Чизбургером. У Чизбургера всегда написано удивление на лице, словно кто-то только что произнес его имя, а он не может понять откуда раздался голос.

— Рашми, — произносит Николь без колебания.

Мое сердце падает. Осталась я и Чизбургер. Я пялюсь на парту, на свой портрет, который Джош нарисовал сегодня на уроке истории. Я одета как средневековая крестьянка (мы изучаем Черную чуму), лицо мрачнее тучи, а с руки свисает дохлая крыса.

Аманда шепчет на ухо Стива. Я чувствую, как она ухмыляется мне, и лицо начинает гореть.

Стив откашливается.

— Чизбургер.

Сноска

1. Браун или Брауновский университет — вуз, состоящий в элитной Лиге Плюща (ассоциации восьми частных американских университетов), распложен городе Провиденс (штат Род-Айленд). Это один из старейших американских университетов — третий по старшинству в Новой Англии и седьмой в США. Однако он славен не только почтенным возрастом, но и тем, что всегда был одним из самых передовых учебных заведений Америки, своего рода пионером. Но прежде всего Брауновский университет известен своей необычной учебной программой, так называемой Новой программой, стартовавшей в 1969 году. Согласно ей студент имеет право свободно выбирать предметы (обязательных дисциплин нет вообще) и по любому из них получать зачет или незачет вместо оценки, если ему так больше нравится. Кроме того, университет является единственным вузом США, где есть факультеты eгиптологии и истории математики.

2. Анна имеет в виду, что фильм первым в истории получил награду в пяти самых престижных номинациях. Позже такой успех смогли повторить лишь «Пролетая над гнездом кукушки» и «Молчание ягнят». Рашми же думает об общем числе статуэток (здесь рекорд одиннадцать статуэток на фильм), и тогда пять «Оскаров» кажутся весьма скромными.

Глава 11.

— С тебя пять баксов, — говорю я.

Рашми улыбается.

— Расплачусь билетом в кино.

По крайней мере, мы в одной команде. Николь разделила список Нейта, и мы с Рашми можем гулять сами по себе. Неделя не должна выдаться слишком плохой. Благодаря Рашми я зарабатываю очки для класса. Она позволила мне сделать пару снимков — статую какого-то парня по имени Бюде и группу детей, играющих в футбол на улице — хотя оба пункта нашла она.

— Я скучаю по футболу, — дуется Мередит, когда мы рассказываем ей нашу историю. Сегодня вечером даже её упругие локоны кажутся повисшими и печальными.

Ветер хлещет по широкой улице, и мы закутываемся в куртки от холода. Опавшие коричневые листья шуршат под ногами. Париж висит на краю осени.

— А ты не можешь присоединиться к какой-нибудь команде? — спрашивает Джош, приобнимая Рашми. Она жмется к нему. — Здесь все время играют в футбол.

— Буу! — Знакомая взъерошенная голова выскакивает между Мер и мной, и мы подпрыгиваем как испуганные кошки.

— Черт, — ругается Мер. — Меня чуть Кондратий не хватил. Ты что здесь делаешь?

—«Это случилось однажды ночью», — отвечает Сент-Клер. — Ле Шампо, правильно?

— Разве у тебя нет планов с Элли? — спрашивает Рашми.

— Разве я не приглашен? — Он втискивается между мной и Мередит.

— Конечно, приглашен, — отвечает Мер. — Мы просто предположили, что ты будешь занят.

— Ты всегда занят, — объясняет Рашми.

— Не всегда.

— Всегда, — повторяет она. — И знаешь, что странно? Мер единственная, кто видел Эллен в этом году. Она что ли слишком хороша для нас теперь?

— Ай, кончай. Только не снова.

Она пожимает плечами.

— Я просто констатирую факт.

Сент-Клер качает головой, но от моего внимания не ускользает, что он даже не пытается отрицать. Элли может быть достаточно дружелюбной при встрече, но ясно, что она больше не нуждается в своих друзьях из США. Даже я это понимаю.

— Чем вы, ребята, занимаетесь каждую ночь? — Слова выскакивают прежде, чем я успеваю прикусить язык.

— Этим, — говорит Рашми. — Они занимаются этим. Обменял нас на койку.

Сент-Клер заливается румянцем.

— Знаешь, Раш, ты незрела как глупые одинадцатиклассники с моего этажа. Дэйв-фамилию-не-помню и Майк Реинард. Боже, они такие дураки.

Майк Реинард — лучший друг Дэйва с французского и истории. Я не знала, что они живут рядом с Сент-Клером.

— Следи за языком, Сент-Клер, — вмешивается Джош. У его обычно спокойной манеры поведения есть предел.

Рашми бросает обвинение в лицо:

— Хочешь сказать, я дура?

— Нет, но если ты не отступишь, я чертовски захочу тебя так обозвать.

Их тела напряжены, словно они собираются бодаться рогами как в документальном фильме о дикой природе. Джош пытается придержать Рашми, но она отбивается от него.

— Боже, Сент-Клер, ты дружелюбен весь день, а затем каждый вечер убегаешь от нас! Ты не можешь вот так возвращаться и притворяться, что всё прекрасно.

Мер пытается разнять их:

— Эй, эй, эй…

— Всё прекрасно! Что, черт возьми, на тебя нашло?

— ЭЙ! — Мер использует свой внушительный рост и силу, чтобы встать между ними. К моему удивлению она начинает упрашивать Рашми: — Я знаю, что ты скучаешь по Элли. Я знаю, что она была твоей лучшей подругой и очень подло вот так двигаться дальше, но у тебя всё ещё есть мы. И Сент-Клер... она права. Больно больше тебя не видеть. Я имею в виду, вне школы. — Она, кажется, вот-вот расплачется. — Мы раньше были так близки.

Джош обвивает её рукой, и она крепко его обнимает. Он впивается взглядом в Сент-Клера сквозь её локоны. Это твоя ошибка. Исправь её.

Сент-Клер идет на попятную:

— Да. Ладно. Ты права.

Это не совсем извинение, но Рашми кивает. Мер облегчено выдыхает. Джош нежно её отпускает и идет к своей девушке. Мы шагаем в неловком молчании. Значит, Рашми и Элли раньше были лучшими подругами. Мне тяжело пережить временную разлуку с Бридж, но я не могу представить, как было бы больно, если бы она полностью от меня отказалась. Я чувствую себя виноватой. Неудивительно, что Рашми так горько.

— Прости, Анна, — говорит Сент-Клер, пройдя ещё один квартал в тишине. — Я знаю, как ты ждала похода в кино.

— Всё нормально. Это не мое дело. Мои друзья тоже ссорятся. Я имею в виду... мои друзья дома. Не то, чтобы вы, ребята, не являетесь моими друзьями. Просто... все друзья ссорятся.

Аргх. Слова совсем не идут.

Сумрак скрывает нас как густой туман. Мы продолжаем молчать, и мои мысли начинают ходить по кругу. Мне хотелось бы, чтобы здесь была Бридж. Мне хотелось бы, чтобы Сент-Клер не встречался с Элли, Элли не обидела Рашми, а Рашми больше напоминала Бридж. Мне хотелось бы, чтобы здесь была Бридж.

— Эй! — восклицает Джош. — Ребят. Вы только зацените.

И тут темнота уступает белому неону. Буквы в стиле ар-деко горят в ночи, объявляя о нашем прибытии в «CINEMA LE CHAMPO». Слова поглощают меня. Синема. Существует ли слово прекраснее? Мое сердце порхает, когда мы проходим мимо красочных афиш прямо к сверкающим стеклянным дверям. Вестибюль меньше, чем я привыкла, и отсутствует резкий аромат попкорна с неестественно желтым маслом, но в воздухе я безошибочно различаю нечто затхлое и до боли знакомое.

Верная своему слову, Рашми платит за мой билет. Я пользуюсь возможностью, чтобы достать клочок бумаги и ручку, которые я носила в кармане куртки для этой самой цели. Мер следующая в очереди, и я расшифровываю её речь по звукам.

Оон плосс си вуу плей.

Сент-Клер облокачивается на мое плечо и шепчет:

— Ты неправильно записала.

Я резко поднимаю голову в смущении, но он улыбается. Я прячу лицо, чтобы волосы закрыли щеки. Они краснеют больше из-за его улыбки, чем отчего-либо ещё.

Мы следуем за синими огоньками по проходу театра. Мне интересно, синие ли они повсюду, в отличие от золотого жара американских кино. Мое сердце бьется быстрее. Всё остальное не отличается.

Те же места. Тот же экран. Те же самые стены.

Впервые в Париже я чувствую себя как дома.

Я улыбаюсь своим друзьям, но Мер, Рашми и Джош отвлечены, споря о том, что произошло за обедом. Сент-Клер видит меня и улыбается в ответ.

— Всё хорошо?

Я киваю. Он выглядит довольным и идет за мной. Я всегда сижу на четвертом ряду от центрального, и у нас сегодня замечательные места. Стулья классически красные. Начинается фильм, и вспыхивает титульный экран.

— Тьфу, мы должны смотреть титры? — спрашивает Рашми. Их показывают в начале фильма, как во всех старых кино.

Я со счастьем читаю их. Я люблю титры. Я люблю всё в кино.

Театр утопает в темноте, за исключением вспышек черных, белых и серых оттенков на экране. Кларк Гейбл делает вид, что спит и кладет руку в центр пустого автобусного сидения. После секундного раздражения Клодетт Кольбер осторожно отводит её в сторону и садится. Гейбл улыбается про себя, и Сент-Клер смеется.

Странно, но я продолжаю отвлекаться. На белизну зубов Сент-Клера в темноте. Изгиб его волос, спадающих прямо набок. Нежный аромат стирального порошка. Он подталкивает меня, чтобы тихонько уступить подлокотник, но я отказываюсь, и он забирает его себе. Его рука близка к моей, слегка приподнята. Я смотрю на его ладони. Мои крошечны по сравнению с его большими мужскими руками с выступающими костяшками.

И, внезапно, я хочу тронуть его.

Не толкнуть или отпихнуть, или даже дружественно обнять. Я хочу чувствовать складки на его коже, соединить его веснушки невидимыми линиями, провести пальцами по внутренней стороне его запястья. Он меняет позу. У меня возникает странное чувство, что он следит за мной, как я за ним. Я не могу сконцентрироваться. Герои на экране ссорятся, но будь даже на кону моя жизнь, я бы не смогла сказать о чем. Сколько фильма я пропустила?

Сент-Клер откашливается и снова меняет позу. Его нога задевает мою. И остается там. Я парализована. Я должна сдвинуть её; ощущение слишком неестественное. Как он может не замечать, что его нога касается моей? Краем глаза я замечаю очертания его подбородка и носа, и — дорогой боже! — изгиб губ.

Вот. Он смотрит на меня. Я знаю, что смотрит.

Я отвожу взгляд на экран, стараясь изо всех сил доказывать, что я очень заинтересована фильмом. Сент-Клер напрягается, но ноги не убирает. Он задержал дыхание? Кажется, да. Я тоже задержала. Я выдыхаю и съеживаюсь — звук получился таким громким и неестественным.

Снова. Ещё один взгляд. На этот раз я поворачиваюсь, автоматически, а он отворачивается. Это танец, и в воздухе витает ощущение, что кто-то из нас должен начать разговор. Сконцентрируйся, Анна. Сконцентрируйся.

— Тебе нравится? — шепчу я.

Он выдерживает паузу.

— Фильм?

Я благодарна, что тени скрывают мой румянец.

— Очень, — отвечает он.

Я рискую повернуться и встречаю взгляд Сент-Клера. Пронзающий до глубины души. Он так на меня прежде никогда не смотрел. Я отворачиваюсь первой и чувствую, что он отворачивается через несколько секунд.

Я знаю, он улыбается, и мое сердце колотится как сумасшедшее.

Глава 12.

Кому: Анна Олифант < bananaelephant@femmefilmfreak.net>

От кого: Джеймс Эшли < james@jamesashley.com>

Тема: Тонкий намёк

Привет, милая. Столько воды утекло с нашей последней встречи. Ты проверяла голосовую почту? Я звонил несколько раз, но, видимо, ты занята, исследуя Париж. Ну, это просто тонкий намёк позвонить дорогому старику-отцу и поведать, как там твоё обучение. Уже овладела французским? Попробовала фуа-гра? Какие вдохновляющие музеи посетила? Говоря о вдохновляющем, уверен, ты слышала хорошие новости. «Инцидент» дебютировал на первой строчке рейтинга «Нью-Йорк Таймс»! Похоже, я всё ещё любимчик фортуны. На следующей неделе я уезжаю в юго-восточное турне, так что скоро увижу твоего брата и передам ему от тебя наилучшие пожелания. Сфокусируйся на школе, и УВИДИМСЯ на Рождество.

Джош прислоняется к моему плечу и смотрит в ноутбук.

— Мне кажется, или «УВИДИМСЯ» звучит как угроза?

— Нет. Это просто «увидимся», — отвечаю я.

— Я думал, твой папа — писатель. Что это за «сфокусируйся» и «тонкий намёк»?

— Мой отец говорит клише. Очевидно, ты никогда не читал ни один из его романов. — Я делаю паузу. — Поверить не могу, что ему хватило наглости заявить, что он передаст Шонни мои наилучшие пожелания.

Джош в отвращении качает головой. Мы с друзьями проводим выходные в холле, потому что на улице снова дождь. Никто никогда так не заявлял, но, кажется, в Париже дождливо как в Лондоне. По словам Сент-Клера, нашего единственного отсутствующего товарища, так оно и есть. Он отправился на какую-то фотовыставку в университете Элли. Хотя должен был уже вернуться.

Видимо, задерживается. Как всегда.

Свернувшись на диванчике, Мер и Рашми читают заданную по литературе «Бальзак и портниха-китаяночка1». Я возвращаюсь к папиному письму.

Тонкий намёк... твоя жизнь — отстой.

Воспоминание этой недели — я сижу рядом с Сент-Клером в тёмном кинотеатре, его нога касается моей, взгляд, что пробегает между нами — вновь нахлынули на меня, вызывая стыд. Чем больше я вспоминаю произошедшее, тем больше убеждаюсь, что ничего не было.

Поскольку НИЧЕГО И НЕ БЫЛО.

Когда мы вышли из кино, Рашми объявила:

— Фильм обрывается слишком резко. Мы так и не увидели хороших моментов.

К тому времени, как я заканчиваю защищать фильм, мы уже вернулись в общежитие. Я хотела поговорить с Сент-Клером, получить знак, что между нами что-то изменилось, но вмешалась Мер, чтобы обнять его перед сном. И так как я сама не могла обнять Сент-Клера, не выдав глухой стук сердце, то мне осталось лишь топтаться позади.

А затем мы неуклюже помахали друг другу на прощание.

А затем, смущённая как никогда, я легла спать.

Что произошло? Каким бы волнующим не показался бы тот момент, я, должно быть, преувеличила сцену в уме, потому что на следующий день, за завтраком, Сент-Клер вёл себя как обычно. И как обычно мы дружески поболтали. Кроме того, у него есть Элли. Он не нуждается во мне. Могу лишь предположить, что я спроектировала свои разбитые чувства к Тофу на Сен-Клера.

Джош внимательно меня изучает. Я решаю задать ему вопрос прежде, чем он успеет задать свой.

— Как продвигается домашка?

Моя команда по Ла Ви победила (нет, не благодаря мне), так что нам с Рашми не нужно было идти на урок в пятницу, а Джош прогулял занятие, чтобы провести освободившейся час с нами. В результате его оставили после уроков и наказали несколькими страницами дополнительной домашней работы.

— А-а-а, это… — Он опускается на стул около меня и поднимает свой альбом. — У меня есть занятие получше.

— Но... разве проблем не станет больше?

Я никогда не пропускала занятий. Не понимаю, как он может вот так просто наплевать на учёбу.

— Наверное.

Джош сгибает руку и морщится.

Я хмурю брови.

— В чём дело?

— Кисть затекла, — объясняет он. — Из-за рисования. Всё нормально, такое часто бывает.

Странно. Я никогда раньше не задумывалась о муках художников.

— Ты очень талантлив. Ты этим хочешь заниматься? Будешь зарабатывать на жизнь рисованием?

— Я работаю над графическим романом.

— Правда? Здорово. — Я отодвигаю ноутбук. — О чём он?

Уголок его рта изгибается в хитрой улыбке.

— О парне, которому пришлось учиться со снобами в школе-интернате, потому что его родители не хотят его больше видеть.

Я фыркаю.

— Доводилось слышать. Кстати, кем работают твои родители?

— Мой папа политик. Сейчас занят кампанией переизбрания. Я не общался с «сенатором Уассирштейном» с начала учебного года.

— Сенатором? Настоящим?

— Более чем. К сожалению.

Ну, вот опять. О чём думал мой папа? Оправил меня в школу с детьми американских СЕНАТОРОВ?

— Здесь у всех ужасные отцы? — спрашиваю я. — Это что ли обязательное требование для обучения?

Джош кивает на Рашми и Мер.

— У них нормальные. Но папа Сент-Клера — особый случай.

— Я слышала. — Любопытство раздирает меня, и я понижаю голос: — Какой он?

Джош пожимает плечами.

— Настоящий козёл. Держит Сент-Клера и его маму на коротком поводке, а со всеми другими само дружелюбие. Почему-то так только хуже.

Внезапно моё внимание привлекает странная фиолетово-красная вязаная шапочка, плывущая по фойе. Джош поворачивается узнать, на что я там уставилась. Мередит и Рашми замечают движение шапки и отрывают глаза от книг.

— О, Боже! — восклицает Рашми. — Он надел Шапку.

— А мне нравится, — говорит Мер.

— Само собой, — замечает Джош.

Мередит одаривает его неодобрительным взглядом. Я поворачиваюсь лучше рассмотреть пресловутую Шапку, и к моему удивлению, она оказывается прямо позади меня. И красуется она на голове Сент-Клера.

— Значит, Шапка вернулась, — констатирует Рашми.

— Ага, — отвечает Сент-Клер. — Я знал, что вы скучали.

— У этой Шапки есть какая-то история? — спрашиваю я.

— Только та, что его мать связала её прошлой зимой, и все мы согласились, что это самый отвратительный головной убор в Париже, — объясняет Рашми.

— Неужели? — Сент-Клер снимает Шапку и натягивает её на голову Рашми. Из-под вязаного края комично торчат две чёрные косички. — Ты в ней просто неотразима. Просто красавица.

Рашми хмурится и, стащив Шапку, приглаживает волосы. Сент-Клер снова напяливает эксцентричный головной убор на свои растрепанные волосы, и я соглашаюсь с Мередит. Шапка довольно симпатична. Сент-Клер выглядит в ней тёплым и пушистым, как плюшевый мишка.

— Как выставка? — интересуется Мер.

Сент-Клер пожимает плечами.

— Ничего особенного. А вы чем занимались?

— Анна делилась «тонким намёком» отца, — отвечает Джош.

Сент-Клер морщит лицо от отвращения.

— Я больше не хочу читать его письма, спасибо.

Я закрываю ноутбук.

— Если ты освободилась, я кое-что для тебе подготовил, — говорит Сент-Клер.

— Что? Кто, я?

— Помнишь, я обещал, что заставлю тебя не чувствовать себя американкой?

Я улыбаюсь.

— Ты получил мой французский паспорт?

Я помнила обещание, но думала, что он забыл — всё-таки разговор состоялся несколько недель назад. Мне лестно, что он помнит.

— Лучше. Вчера пришло на почту. Пошли, он в моей комнате.

Произнеся это загадочную фразу, Сент-Клер прячет руки в карманы пальто и с важным видом направляется к лестнице.

Я заталкиваю ноутбук в сумку, перекидываю её через плечо и развожу руками остальным. Мер кажется грустной, и на мгновение я чувствую себя виноватой. Но я ведь не краду его у неё. Я тоже друг.

Я преследую Сент-Клера пять лестничных пролётов; Шапка гордо покачивается передо мной. Мы доходим до его этажа, и Сент-Клер ведёт меня по коридору. Я возбуждена и взволнована: никогда не видела его комнату прежде. Мы всегда встречаемся в холле или на моём этаже.

— Дом, милый дом. — Он достаёт цепочку для ключей с надписью «Я Оставил Своё ♥ в Сан-Франциско».

«Ещё один подарок его матери», — думаю я. На двери висит скетч — Сент-Клер в шляпе Наполеона Бонапарта. Работа Джоша.

— Эй, 508! Почему ты молчал, что твоя комната прямо над моей.

Сент-Клер улыбается.

— Возможно, я не хотел, чтобы ты жаловалась, что я громко топаю по ночам.

— Дружище, а ты, правда, топаешь.

— Я знаю. Извини.

Он смеётся и придерживает для меня дверь. Его комната оказывается аккуратней, чем я ожидала. Я всегда представляла, что у парней отвратительные спальни — горы нестиранных боксёрских трусов и пропитавшихся потом нижних рубашек, незастеленные кровати с простынями, которые не меняли неделями, плакаты пивных бутылок и женщин в неоновых бикини, пустые банки из-под содовой, мешки чипсов, разбросанные модельки самолётов и видеоигры.

Так выглядит комната Мэтта, и я всегда испытывала к ней отвращение. Никогда не знаешь, вдруг под попу подвернётся пакет соуса от «Тако Бэл».

Но комната Сент-Клера опрятна. Кровать заправлена, а на полу лишь одна маленькая стопка одежды. Никаких оборванных плакатов, только старинная карта мира над столом и две яркие картины маслом над кроватью. И книги. Я никогда не видела столько книг в одной комнате. Они сложены вдоль стен как башни — толстенные талмуды по истории, изодранные книги в мягкой обложке и... Оксфордский словарь английского языка. Как у Бридж.

— Не могу поверить, что знаю двух сумасшедших обладателей Оксфордского словаря.

— О? И кто второй?

— Бридж. Боже! Твои новые?

Корешки яркие и блестящие. Собранию Бриджет пару десятков лет: книги уже изодрались и расклеились.

Сент-Клер выглядит смущённым. Оксфордский словарь английского языка стоит тысячу долларов, и хоть мы никогда не затрагиваем тему денег, он знает, что у меня нет средств на карманные расходы как у остальной части наших одноклассников. Это и так понятно, когда я заказываю самую дешёвую еду в меню каждый раз, когда мы куда-нибудь выбираемся поесть. Может, папа и хотел дать мне необычное образование, но он не обеспокоился моим ежедневным содержанием. Я дважды просила его увеличить сумму еженедельных расходов, но он отказывал, пояснив, что я должна учиться жить на ограниченную сумму. А это тяжело, так как он не дал мне достаточно средств с самого начала.

— А как у неё дела с группой? — спрашивает Сент-Клер, меняя тему. — Она станет их барабанщиком?

— Да, первая репетиция в эти выходные.

— Это группа того парня… Бакенбарды, правильно?

Сент-Клер знает имя Тофа. Он пытается вывести меня из себя, но я не ведусь.

— Да. Так что там у тебя?

— Вот.

Он вручает мне жёлтый раздутый конверт со стола, и мой желудок начинает танцевать как на дне рождения. Я открываю пакет. На пол падает маленький кусочек ткани. Канадский флаг.

Я поднимаю его.

— Гм. Спасибо?

Сент-Клер бросает шапку на кровать и взлохмачивает волосы. Пряди разлетаются во все стороны.

— Будешь носить на рюкзаке, и люди не станут принимать тебя за американку. Европейцы намного больше прощают канадцам.

Я смеюсь.

— Я люблю его. Спасибо.

— Ты не обижена?

— Нет, он идеален.

— Пришлось заказывать онлайн, именно поэтому это заняло так много времени. Не знаю, где найти такой в Париже, прости. — Он ныряет в ящик письменного стола и вытаскивает английскую булавку, забирает у меня крошечный флаг с кленовым листком и аккуратно прикрепляет к карману моего рюкзака. — Вот. Теперь ты официально гражданка Канады. Попытайся не злоупотребить новой властью.

— Обещать не буду. Сегодня вечером Париж мой.

— Ладно. — Он делает паузу. — Ты заслужила.

Мы оба останавливаемся. Он так близок ко мне. Он не сводит глаз от моего лица, и мое сердце мучительно стучит в груди. Я отстраняюсь и отвожу взгляд. Тоф. Мне нравится Тоф, а не Сент-Клер. Почему я должна продолжать напоминать себе об этом? Сент-Клер занят.

— Это твои работы? — Я отчаянно пытаюсь изменить атмосферу. — Картины над кроватью?

Я оглядываюсь, но Сент-Клер всё ещё смотрит на меня.

Он кусает ноготь большого пальца, прежде чем ответить. Его голос звучит странно.

— Нет. Мамины.

— Правда? Они потрясные. Очень, очень… хорошие.

— Анна...

— Эти места находится здесь, в Париже?

— Нет, это улица, на которой я рос. В Лондоне.

— О!

— Анна...

— Гм?

Я стою спиной к нему, пытаясь рассмотреть картины. Они действительно великолепны. Я просто не могу сосредоточиться. Конечно, это не Париж. Я должка была догадаться…

— Тот парень. Бакенбарды. Он тебе нравится?

Я сутулю плечи.

— Ты уже спрашивал.

— Я хотел узнать, — он нервничает. — Твои чувства не изменились? С тех пор как ты переехала сюда?

До меня не сразу доходит суть вопроса.

— Вопрос не в том, что чувствую я, — говорю я наконец. — Он мне интересен, но... Я не знаю, интересуется ли он всё ещё мной.

Сент-Клер предпринимает ещё один шаг.

— Он всё ещё звонит?

— Да. Не часто. Но да.

— Ладно. Хорошо, я понял, — говорит он, моргая. — Это твой ответ.

Я отвожу взгляд.

— Я должна идти. Уверена, у тебя есть планы с Элли.

— Да. То есть, нет. То есть, я не знаю. Если ты сегодня свободна…

Я открываю дверь.

— В общем, я пошла. Спасибо за канадское гражданство.

Я стучу по флагу на рюкзаке.

Странно, но у Сент-Клера такой вид, словно его ударили.

— Нет проблем. Рад был помочь.

Я бегу по лестнице, перепрыгивая через два ступеньки. Что только что произошло? В одну минуту между нами всё прекрасно, а в следующую я готова удирать со всех ног. Мне нужно на улицу. Я должна оставить общежитие. Возможно я не храбрая американка, но думаю, что могу стать храброй канадкой. Я забираю «Парископ» из комнаты и быстро спускаюсь вниз.

Я собираюсь увидеть Париж. Одна.

Сноска

1. Роман китайского писателя Сы-цзе, написанный на автобиографическом материале.

Во время китайской культурной революции юношей Ма и Луо как детей «реакционных интеллигентов» выслали на перевоспитание в горную деревню. Вопреки желанию комиссаров, взросление юношей прошло под влиянием не идей товарища Мао, а романов буржуазных писателей Бальзака и Дюма. Книги, чудом доставшиеся им в наследство, помогли выжить в чудовищных условиях и заразить мечтой о другой жизни неграмотную дочку местного портного. Прошли годы, и знаменитый музыкант вернулся в те края в поисках своей первой любви.

Глава 13.

— Ун плейс силь ву плэ.

Одно место, пожалуйста. Я перепроверяю своё произношение, прежде чем подойти к кассе и протянуть в окошечко евро. Кассир не моргая отрывает билет и передаёт мне. Я любезно принимаю билет и благодарю дрожащим голосом. Перед залом контроллер проверяет билет, чуть его надрывает. Я знаю по примеру друзей, что должна передать ей небольшие чаевые за эту бесполезную традицию. Я касаюсь канадского флага, но больше не нуждаюсь в нем. Удача уже со мной.

Я справилась. Справилась!

Моё облегчение настолько сильно, что я едва замечаю, как ноги ведут меня в любимый ряд. Театр почти пуст. За спиной три девочки примерно моего возраста, а впереди пожилая пара лакомится коробкой конфет. Некоторые не любят ходить в кинотеатр в одиночку, но не я. Как только гаснет свет, во всем мире остаются лишь я и происходящее на экране.

Я опускаюсь на пружинистый стул и растворяюсь в трейлерах. Межу ними вставлена французская реклама, и я веселюсь, пытаясь угадать продукт, прежде чем его покажут. Двое мужчин преследуют друг друга по Великой китайской стене, рекламируя одежду. Полураздетая женщина трётся о крякущую утку, чтобы продать мебель. Раздаётся ритм техно, и танцующий силуэт хочет от меня?.. Пойти в клуб? Напиться?

Понятия не имею.

А затем начинается «Мистер Смит едет в Вашингтон». Джеймс Стюарт играет наивного идеалиста, который отправился в Сенат, где все полагают, что смогут обмануть его. Они думают, что он потерпит неудачу и потеряет своё место, но Стюарт показывает всем, где раки зимуют. Он сильнее, чем они считали, круче, чем они. Мне он нравится.

Я думаю о Джоше. Интересно, какой сенатор его отец.

Диалоги переведены в нижней части экрана жёлтым цветом. Театр тих, почтителен до первой шутки. Парижане и я смеёмся вместе. Проносятся два часа, и я моргаю под уличный фонарём, забывшись в приятном оцепенении, думаю, что посмотреть завтра.

— Снова ходила в кино? — Дэйв проверяет номер моей страницы и открывает свой учебник на главу о семье. Как обычно, мы разделились на пары для отработки диалоговых навыков.

— Да. «Техасская резня бензопилой». Чтобы почувствовать праздничный дух.

В эти выходные Хэллоуин, но нигде не висит соответствующих декораций. Должно быть, праздник с размахом отмечают только американцы.

— Оригинал или ремейк? — Профессор Гиллет проходит торжественным маршем мимо нашей парты, и Дэйв тут же добавляет: — Жэ те презант ма фамий. Жан-Пьер э... л’онкля.

— Гм. Что?

— Ква, — поправляет профессор. Я ожидаю, что она задержится, но она проходит дальше. Фух!

— Оригинал, конечно. — Но я впечатлена, что Дэйв знает про ремейк.

— Забавно, но я и подумать не мог, что ты фанатка ужастиков.

— Почему нет? — ощетиниваюсь я. — Для меня важнее качество фильма, а не его жанр.

— Да, но большинство девочек брезгуют подобным.

— Как это понимать? — я повышаю голос, и мадам Гиллотайн поворачивает к нам голову с другого конца комнаты. — Марк э мон… фрэр, — говорю я, мельком взглянув на первое попавшееся французское слово. Брат. Марк мой брат. Упс. Прости, Шон.

Дэйв трёт веснушчатый нос.

— Ну, знаешь. Девчонка предлагает парню сходить на ужастик, чтобы пугаться и вешаться на него весь фильм.

Из моего горла вырывается стон.

— Пожалуйста. Я видела столько же испуганных парней, выходящих из кинозала, сколько и девчонок…

— Кстати, сколько фильмов ты посмотрела на этой недели, Олифант? Четыре? Пять?

На самом деле, шесть. В воскресенье я смотрела два. Я приспособилась к порядку дня: школа, домашняя работа, ужин, кино. Я медленно изучаю город, кинотеатр за кинотеатром.

Я пожимаю плечами, не желая ему признаваться.

— Когда пригласишь с собой, а? Может, мне тоже нравятся страшилки.

Я делаю вид, что пристальное изучаю семейное древо в своём учебнике. Дэйв не впервые посылает подобный намёки. Он симпатичный парень, но мне не нравится его поведение. Трудно отнестись к парню серьёзно, когда он всё ещё откидывается на спинку стула, только чтобы позлить учителя.

— А вдруг мне нравится ходить в кино одной. Вдруг это даёт мне время подумать над рецензиями.

Это правда, но я воздерживаюсь от упоминания, что обычно я не одна. Иногда со мной ходит Мередит, иногда Рашми и Джош. И, да, иногда Сент-Клер.

— Точно. Рецензии. — Он выдергает мой блокнот «на пружинах» из-под учебника.

— Эй! Отдай!

— Снова для вебсайта? — Дэйв пролистывает страницы, пока я пытаюсь вырвать блокнот. Я не делаю заметок при просмотре, а откладываю на время. Но мне нравится кратко записывать первые впечатления.

— Кому говорю, отдай.

— И, кстати, зачем так заморачиваться? Почему ты не ходишь в кино ради веселья, как нормальный человек?

— Мне весело. И я уже говорила, это хорошая практика. Дома я не могу посмотреть классику на большом экране, как здесь.

Не говоря уже о том, что я не могу посмотреть её в такой великолепной тишине. В Париже никто не говорит во время кино. Да помогут небеса человеку, что проносит в зал хрустящие чипсы или мятый целлофан.

— А зачем тебе практика? Писать о кино ведь несложно.

— Да? Хотела бы я увидеть, как ты напишешь рецензию объёмом шестьсот слов на какой-нибудь фильм. «Мне понравилось. Фильм клёвый. Были взрывы».

Я снова вцепляюсь в блокнот, но Дэйв поднимает его выше головы.

Он смеётся.

— Пять звёзд за взрывы.

— О-т-д-а-й т-е-т-р-а-д-ь!

На нас падает тень. Мадам Гиллотайн возвышается над нами, ожидая продолжения. Остальная часть класса тоже пялится на нас. Дэйв отпускает блокнот, и я сажусь на место.

— Гм... тре бьен, Давид, — говорю я.

— Как ви закончить милую беседу, поз’алуйста, воc’враcайтесь к заданию. — Она сощуривает глаза. — И ду страниц’ о ву фамий о франсе пур ланди мата.

Мы робко киваем, и каблучки цокают обратно.

— До ланди мата? Какого черта это означает? — шикаю я на Дэйва.

Мадам Гиллотайн отвечает, не останавливаясь:

— Утро понедельника, мадемуазель Олифант.

Я с грохотом опускаю поднос на стол. Чечевичный суп расплёскивается на один край, а слива убегает с тарелки. Сент-Клер ловит беглянку.

— Какая муха тебя укусила? — интересуется он.

— Французский язык.

— Всё плохо?

— Всё плохо.

Он возвращает сливу обратно на мой поднос и улыбается.

— Ты прорвёшься.

— Легко тебе говорить, месье билингвист.

Его улыбка угасает.

— Прости. Ты права, это нечестно. Я иногда забываю.

Я зло размешиваю суп.

— Профессор Гиллет всегда выставляет меня дурой. А я не дура.

— Конечно, нет. Безумие ожидать сразу беглого языка. Нужно время, чтобы что-то выучить, особенно язык.

— Я так устала выходить туда… — Я указываю на окна. — … и чувствовать себя беспомощной.

Сент-Клер удивлён моим заявлением.

— Ты не беспомощна. Ты выходишь каждый вечер, часто одна. Уже нет тех стенаний как вначале. Не будь так строга к себе.

— Гм.

— Эй! — тут же одёргивает он. — Помнишь то, что говорила профессор Коул, когда она рассказывала о нехватке переводной литераторы в Америке? Она объяснила, что важно знакомиться с другими культурами, иными ситуациям. И именно это ты и делаешь. Ты выходишь на улицу и проверяешь брод. Ты должна гордиться собой. Наплюй на уроки французского, как сквозь дёрн прорываешься.

Я выдавливаю из себя улыбку на его англицизм. Говоря о переводе.

— Да, но профессор Коул говорила о книгах, а не действительности. Есть большая разница.

— Разве? А как же кинематограф? Неужели ты не считаешь кино отражением жизни? Или это говорил другой известный кинокритик?

— Молчи. Это другое.

Сент-Клер смеётся, зная, что поймал меня.

— Думаешь? Ты должна меньше волноваться о французском и больше... — Он замолкает, переключив внимание на что-то позади меня. На его лице растёт отвращение.

Я поворачиваюсь и вижу, что Дэйв стоит на коленях на полу кафетерия. Его голова склонена, он протягивает мне маленькую тарелочку.

— Позволь подарить тебе этот эклер в знак моих искреннейших извинений.

Моё лицо начинает гореть.

— Что ты делаешь?

Дэйв поднимает взгляд и усмехается.

— Прости за дополнительную домашку. Это я виноват.

Я теряю дар речи. Когда я не принимаю десерт, он поднимается и ставит передо мной с элегантным размахом. Весь кафетерий смотрит на нас. Дэйв выдвигает стул из-за стола позади нас и втискивается между мной и Сент-Клером.

Сент-Клер скептически произносит:

— Чувствуй себя как дома, Дэвид.

Дэйв, кажется, его не слышит. Он опускает палец в липкую шоколадную глазурь и слизывает. Он мыл руки?!

— Итак. Сегодня вечером. «Техасская резня бензопилой». Никогда не поверю, что ты не боишься фильмов ужасов, если не возьмёшь меня с собой.

О, мой Бог. Дэйв же НЕ спрашивает меня о свидании перед Сент-Клером. Сент-Клер ненавидит его; я помню, как он говорил о нем перед просмотром «Это случилось однажды ночью».

— М-м-м... прости. — Я судорожно придумываю оправдание. — Но я не иду. Больше. Планы изменились.

— Да ладно. Что такого могло произойти в вечер пятницы? — Он сжимает мою руку, и я в отчаянии гляжу на Сент-Клера.

— Проект по физике, — вмешивается он, впиваясь взглядом в руку Дэйва. — Задали в последнюю минуту. Загружены по макушку. Мы партнёры.

— У вас на домашку целые выходные. Расслабься, Олифант. Раскрепостись.

— Ты так говоришь, — замечает Сент-Клер, — словно у Анны нет дополнительной домашней работы в эти выходные. Благодаря тебе.

Дэйв наконец поворачивается к Сент-Клеру. Они обмениваются сердитыми взглядами.

— Мне жаль, — говорю я. И мне действительно жаль. Мне плохо от того, что я отшиваю его, особенно на глазах у всех. Он хороший парень, несмотря на мнение Сент-Клера.

Но Дэйв снова смотрит на Сент-Клера.

— Прекрасно, — отвечает он через секунду. — Я всё понял.

— Что?

Я смущена.

— Я не знал... — Дэйв указывает на нас с Сент-Клером.

— Нет! Нет. Между нами ничего нет. Совсем. В-общем, увидимся. Сегодня вечером я просто занята. Физикой.

Дэйв выглядит раздражённым, но пожимает плечами.

— Ничего страшного. Эй, ты собираешься на завтрашнюю вечеринку?

Нейт устраивает гулянку в общежитии в честь праздника. Я не планировала идти, но вру, чтобы поднять Дэйву настроение.

— Да, наверное. Увидимся на вечеринке.

Он встаёт.

— Круто. Буду ждать.

— Хорошо. Конечно. Спасибо за эклер! — кричу я ему вслед.

— Не за что, красавица.

Красавица. Он назвал меня красавицей! Но постойте. Мне не нравится Дэйв.

Или нравится?

— Задрот, — говорит Сент-Клер через секунду, как Дэйв оказывается вне пределов слышимости.

— Не груби.

Он смотрит на меня с непонятным выражением лица.

— Ты не жаловалась, когда я придумывал оправдание.

Я отодвигаю эклер.

— Он поставил меня в неловкое положение, вот и всё.

— Ты должна благодарить меня.

— Спасибо, — саркастически отвечаю я. Я знаю, что на нас смотрят. Джош откашливается и указывает на тронутый пальцем Дэйва десерт.

— Ты есть будешь? — спрашивает он.

— Угощайся.

Сент-Клер встаёт так внезапно, что грохочет стул.

— Куда ты? — спрашивает Мер.

— Никуда.

Он уходит, оставляя нас в удивлённой тишине. Через секунду Рашми поддаётся вперёд и изгибает тёмные брови.

— Знаете, мы с Джошем видели, как они поругались пару дней назад.

— Кто? Сент-Клер и Дэйв? — уточняет Мер.

— Нет, Сент-Клер и Элли. Вот в чём дело, понимаете.

— Правда? — спрашиваю я.

— Да, он был на грани всю неделю, — говорит Рашми.

Я задумываюсь.

— Это правда. Я слышала, как он расхаживает по комнате. Он никогда раньше так не делал.

Не то чтобы я специально подслушивала, но теперь, узнав, что Сент-Клер живёт надо мной, я не могу не отмечать, когда он приходит и уходит.

Джош окидывает меня странным взглядом.

— Где ты их видела? — спрашивает Мер у Рашми.

— У станции Клюни. Мы хотели поздороваться, но увидев их лица, решили обойти стороной. Определённо не та беседа, которую хочется прерывать.

— О чем они спорили? — спрашивает Мер.

— Не знаю. Я не расслышала.

— Дело в ней. Она теперь другой человек.

Рашми хмурится.

— Она думает, что стала намного лучше нас, теперь, когда она в Парсоне.

— А как она одевается, — говорит Мер с необычно горькой интонацией. — Словно возомнила себе настоящей парижанкой.

— Она всегда была такой, — дуется Рашми.

Джош всё молчит. Он покончил с эклером, вытирает белый крем с пальцев и достаёт альбом. Он сосредотачивается на рисовании, игнорируя разговор Мередит и Рашми... умышленно. У меня такое чувство, что он знает о ситуации Сент-Клера больше, чем делает вид. Парни говорят о личном друг с другом? Это возможно?

Сент-Клер и Элли расстались?

Глава 14.

Не находите ли вы, что немного банально устраивать пикник на кладбище в день Хэллоуина?

Мы пятеро — Мер, Рашми, Джош, Сент-Клера и я — тащимся через кладбище Пер-Лашез1, расположенного на склоне холма, с которого отрывается чудесный вид на город. Хотя кладбище само по себе миниатюрный город. Широкие тропинки словно дороги вдоль районов замысловатых могил. Они напоминают мне крошечные готические особняки с арочными дверными проёмами, скульптурами и цветными витражами. По периметру — каменная стена с гвардейцами и железные ворота. Высокие каштаны машут ветками над головами и сбрасывают последнюю золотую листву.

Здесь тише, чем в Париже, но не менее впечатляюще.

— Эй, ‘се слышали, что Анна сказала «‘се»? — спрашивает Джош.

— О, мой Бог, я так не говорила.

— Говорила, — подтверждает Рашми. Она поправляет лямку рюкзака на плечах и следует за Мер по очередной тропе. Я рада, что мои друзья знакомы с этим местом, потому что я уже бы давно заблудилась. — Я же предупреждала, что у тебя акцент.

— Это могильник, а не кладбище, — замечает Сент-Клер.

— Есть разница? — спрашиваю я, благодарная за возможность проигнорировать Пару.

— Могильник — это участок земли, отведённый специально для погребения, в то время как кладбище всегда располагается на церковном дворе. Конечно, теперь слова фактически взаимозаменяемы, так что в действительности не имеет значения…

— Ты знаешь столько бесполезного дерьма, Сент-Клер. Тебе повезло, что ты чертовски мил, — замечает Джош.

— Думаю, это интересно, — говорит Мер.

Сент-Клер улыбается.

— По крайней мере, «кладбище» звучит привычнее. И вы должны признать — это место классное. Иначе извиняйте. — Он поворачивается ко мне. — Или ты предпочла бы тусовку в Ламберте? Слышал, Дэйв Хиггенботтом обещал принести пивной кальян.

— Хиггенбаум.

— Я так и сказал. Хиггенбам2.

— Боже, оставь его в покое. Кроме того, мы ушли недалеко, так что ещё успеем заскочить на вечеринку. — Я закатываю глаза на последнем слове. Ни у одного из нас нет желания туда идти, несмотря на то, что я сказала Дэйву вчера за ленчем.

Сент-Клер подталкивает меня высоким термосом.

— Может, ты расстроена, что у него не будет возможности поразить тебя удивительным знанием городских уличных гонок.

Я смеюсь.

— Перестань уже.

— А ещё я слышал, что у него утончённый вкус в кино. Возможно, он поведёт тебя на полуночный сеанс «Скуби-Ду 2».

Я бью Сент-Клера сумкой, и он со смехом уклоняется от меня.

— Ага! Вот это подойдёт! — кричит Мер, найдя подходящий участок растительности. Она разворачивает одеяло на небольшой лужайке, а мы с Рашми достаём крошечные яблоки, бутерброды с прошутто3 и вонючие сыры из рюкзаков. Джош и Сент-Клер бегают друг за другом вокруг соседних памятников. Они напоминают мне маленьких французских школьников из нашего района. Не хватает только соответствующих шерстяных свитеров.

Мер разливает всем кофе из термоса Сент-Клера, и я счастливо его потягиваю, наслаждаясь приятной теплотой, разливающейся по всему телу. Раньше я думала, что кофе горький и отвратительный, но как все остальные пила по несколько чашек в день. Мы набрасываемся на еду и, как по мановению волшебной палочки, перед нами вырисовываются ребята. Джош садится со скрещёнными ногами рядом с Рашми, в то время как Сент-Клер стремглав запрыгивает между Мередит и мной.

— У тебя листья застряли в волосах.

Мер хихикает и вытягивает один из коричневых «скелетиков» из локонов Сент-Клера. Он берёт листочек, растирает в труху и сдувает его в волосы Мередит. Они смеются, и у меня всё переворачивается внутри.

— Возможно, тебе стоит надеть Шапку, — говорю я. Он попросил меня захватить её до нашего ухода. Я бросаю сумку ему на колени, возможно немного слишком тяжело. Сент-Клер охает и сгибается напополам.

— Осторожней. — Джош откусывает розовое яблоко и говорит с набитым ртом. — А то внизу ему всё отобьёшь.

— O-o-o! — откликаюсь я. — Заинтриговал. Поведай, что я там могу отбить.

Джош печально улыбается.

— Прости. Секретная информация. Распространяется только среди тех, кому есть что отбивать.

Сент-Клер вытряхивает оставшуюся часть листьев из волос и надевает Шапку. Рашми корчит гримасу.

— Ты серьёзно? Сегодня? При всём честном народе? — спрашивает она.

— Каждый день, — говорит он. — Пока ты со мной.

Она фыркает.

— Так чем сегодня занята Эллен?

— Тьфу. Решила переться на ужасную костюмированную вечеринку.

— Ты не любишь костюмированные вечеринки? — интересуется Мер.

— Я не умею шить костюмы.

— Только шапки, — замечает Рашми.

— Я и не знала, что кто-то за пределами школы празднует Хэллоуин, — замечаю я.

— Некоторые празднуют, — отвечает Джош. — Владельцы магазина пытались коммерциализировать праздник несколько лет назад. Он не завоевал популярности. Но дайте студенточке шанс нарядиться как распутная медсестра, и она за него уцепится.

Сент-Клер кидает козий сыр в голову Джоша, и кусок ударяет ему в щёку.

— Задница. Она не собирается идти как распутная медсестра.

— Всего лишь как обычная? — невинно спрашиваю я. — С декольтированным бюстом и реально большими грудями?

Джош и Рашми лопаются от смеха, и Сент-Клер стаскивает Шапку на глаза.

— Гррх, ненавижу вас всех.

— Эй! — обиженно отзывается Мередит. — Я ничего не говорила.

— Гррх, ненавижу вас всех кроме Мер.

Позади нас топчется небольшая группа американских туристов. Они выглядят смущёнными. Бородатый парень лет двадцати открывает рот, чтобы задать вопрос, но Рашми его опережает.

— Джим Моррисон4 там. — Она указывает вниз по тропе. Бородатый парень облегчённо улыбается, благодарит, и группа уходит.

— Откуда ты узнала, чего они хотят? — спрашиваю я.

— Им всем нужно одно и то же.

— Тогда им стоит искать Виктора Нойра, — говорит Джош. Все остальные смеются.

— Кого?

Грустно пребывать в потёмках.

— Виктор Нойр был журналистом, застрелен Пьером Бонапартом, — говорит Сент-Клер, как будто это что-либо объясняет. Сент-Клер поднимает Шапку с глаз. — Статуя на его могиле, как предполагается, помогает... увеличить фертильность.

— Его бугорок просто сияет, — уточняет Джош. — На удачу.

— Почему мы снова заговорили о том, что можно отбить? — спрашивает Мер. — Мы никогда не можем поговорить ни о чём другом?

— Правда? — восклицаю я. — Прям сияет?

— Очень, — отвечает Сент-Клер.

— Я должна это увидеть. — Я проглатываю гущу, вытираю хлебные крошки со рта и быстро поднимаюсь. — Где Виктор?

— Позволь проводить.

Сент-Клер вскакивает на ноги и убегает. Я за ним. Он прорезает рощу голых деревьев, а я застреваю в ветках. Мы смеёмся, выпрыгиваем на тропу и врезаемся прямо в охранника. Он хмурится на нас из-под своей кепки в военном стиле. Сент-Клер улыбается и слегка пожимает плечами. Сторож качает головой, но позволяет нам пройти.

Сент-Клеру всё сходит с рук.

Мы прогуливаемся с преувеличенным спокойствием, и он указывает на область, занятую фотографирующимися. Мы встаём в конец и ждём своей очереди. Худая чёрная кошка выбегает из-за алтаря, усыпанного розами и винными бутылками, и мчится в кустарник.

— Признаю. Это было довольно жутко. Счастливого Хэллоуина.

— Ты не знала, что это место является родиной трёх тысяч кошек? — спрашивает Сент-Клер.

— Конечно, знала. Записано в мозгу в файле «Животными из семейства кошачьих, Париж».

Он смеётся. Туристы уходят к следующей достопримечательности, и мы оба улыбаемся, поскольку подходим к Виктору Нойру. Его статуя в натуральную величину лежит плашмя на земле над могилой. Глаза закрыты, рядом цилиндр. И несмотря на то, что серо-зелёная патина одета, на штанах заметная выпуклость, которая действительно натёрта до сверкающий бронзы.

— Если я его коснусь, то смогу загадать желание? — спрашиваю я, вспомнив Нулевую Точку.

— Нет. Виктор отвечает только за фертильность.

— Ну же. Потри его.

Сент-Клер пятится к другой могиле.

— Нет, Спасибо. — Он снова смеётся. — Я не нуждаюсь в такой проблеме.

Мой собственный смех застревает в горле, когда до меня доходит смысл сказанного. Полегче, Анна. Это не должно тебя беспокоить. Не позволяй ему увидеть, как это тебя беспокоит.

— Ладно. Если ты не хочешь трогать, я сама. Мне такая проблема не грозит. — Я понижаю голос до театрального шёпота: — Знаешь, я слышала, чтобы забеременеть, нужно сначала заняться сексом.

Я вижу, как в голове Сент-Клера тут же рождается вопрос. Бли-и-ин! Возможно, я была слишком поспешна со своей шуткой. Взгляд Сент-Клера наполовину смущённый, наполовину любопытен.

— Так, эм, ты девственница?

ААА! Я И МОЙ ДЛИННЫЙ ЯЗЫК.

Я неопределимо желаю соврать, но правда сама слетает с губ:

— Я никогда не встречала никого, о ком бы так сильно заботилась. То есть, я никогда не встречалась ни с кем, о ком бы так сильно заботилась. — Я краснею и тру Виктора. — У меня с этим пунктик.

— Продумано.

Статуя всё ещё тёплая от предыдущих посетителей.

— Я спрашиваю себя, если произойдёт худшее — если я действительно залечу — то буду ли смущена, рассказывая своему ребёнку, кто его отец? Если ответ хоть отдалённо близок к «да», значит ни за что.

Он медленно кивает.

— Это хороший пунктик.

Я понимаю, что опираюсь на победителя Виктора и одёргиваю руку.

— Постой, постой, постой. — Сент-Клер вытаскивает телефон. — Ещё раз, для потомков.

Я высовываю язык и принимаю смешную позу. Сент-Клер делает снимок.

— Отлично, поставлю фотку на твой вызов... — Телефон начинает звонить, и Сент-Клер откликается: — Жуть.

— Это призрак Виктора желает узнать, почему ты его не тронул.

— Просто моя мама. Подожди минуточку.

— У-у-у-у, погладь меня, Сент-Клер.

Он отвечает, пытаясь сохранить серьёзный вид. К нам тащатся Мередит, Рашми и Джош. Они несут остатки пикника.

— Спасибо за то, что подождали, — говорит Рашми.

— Мы же предупредили, куда собрались, — отвечаю я.

Джош хватается за органы статуи.

— Думаю, это сулит семь лет неудач.

Мер вздыхает.

— Джошуа Вассерштейн, чтобы сказала ваша мать?

— Она бы гордилась, что Прекрасный Институт, в который она меня отослала, научил меня таким изящным манерам.

Он наклоняется и облизывает Виктора.

Мер, Рашми и я визжим.

— Ты так заразишься герпесом. — Я вытаскиваю дезинфицирующее средство и сжимаю шарик в ладони. — Серьёзно, тебе стоит нанести немного на губы.

Джош качает головой.

— Ты просто невротичка. Ты его всюду с собой берёшь?

— Знаешь, — говорит Рашми. — Я слышала, что если переборщить с этой штукой, то ослабишь иммунитет от микробов и заболеешь ещё сильнее.

Я леденею.

— Что? Нет.

— ХА! — выкрикивает Джош.

— Бог-ты-мой, что с тобой? — тревожно вскрикивает Мер.

Я быстро поворачиваю голову.

Сент-Клер валится на могилу. Это единственное, что не даёт ему упасть на землю. Мы четверо бежим к нему. Он всё ещё держит телефон у уха, но не слушает собеседника. Мы перекрикиваем друг друга.

— Что произошло? Ты как? Что случилось?

Он не отвечает нам, не поднимает головы.

Мы обмениваемся взволнованными взглядами. Нет, испуганными. Произошло что-то ужасное. Джош и я опускаем Сент-Клера на землю прежде, чем он упадёт. Сент-Клер поднимает глаза, словно не веря, что мы рядом. Его лицо белее снега.

—Моя мама.

— Что произошло? — спрашиваю я.

— Она при смерти.

Сноска

1. Пер-Лашез — одно из самых известных мест захоронения в мире. Это самый большой зеленый оазис французской столицы и один из крупнейших музеев надгробной скульптуры под открытым небом площадью около 48 гектаров.

ВНИМАНИЕ: Спойлер! [ Нажмите, чтобы развернуть ]

2. Изначально Сент-Клер произносит фамилию парня как Хиггенботтом (ботом — задница), затем переиначивает ее как Хиггенбам (бам — это тоже задница, только в разговорном британском).

3. Прошутто — итальянская ветчина, сделанная из окорока, натёртая солью.

4. Джим Моррисон — американский поэт и певец, лидер группы "The Doors". 3 июля 1971 года певец умер при таинственных обстоятельствах в Париже и был похороен в закрытом гробу на клабище Пер-Лашез (выбор места захоронения до сих пор остается загадкой, так как Моррисон не являлся гражданином Франции). Могила Моррисона — пятая по популярности достопримечательность Парижа. Там постоянно собираются многочисленные поклонники его творчества.

Глава 15.

Сент-Клер пьян.

Его лицо погребено между моими бёдрами. При благоприятных обстоятельствах это было бы довольно волнующе. Но учитывая, что он в минуте от рвоты, это менее чем привлекательно. Я передвигаю его голову на колени, в немного менее неловкое положение, и он стонет. Я впервые касаюсь его волос. Они мягкие, как у Шонни, когда он был совсем маленький.

Джош и Сент-Клер нарисовались пятнадцать минут назад, источая зловоние сигарет и алкоголя. Так как никто из них не курит, очевидно, что они были в баре.

— Проcти. Он сказал з-з-з-зюда-а. — Джош тянет податливое тело друга в мою комнату. — Не за-атыкался ваще. Ваще. Ха-ха.

Сент-Клер бормочет на тяжёлом невнятном британском.

— Мой папа у’лю-юдок. Я уб’ю его. Уб’ю. Я распалился…

И тут его голова закатывается, и подбородок смачно падает на грудь. Я веду его к своей кровати, поддерживая сбоку.

Джош разглядывает фотографию Шонна на моей стене.

— Ваще, — говорит он.

— А-а-а-а-р-ргх, он жопа. Я серьёзно. — Сент-Клер расширяет глаза для усиления.

— Я знаю, знаю.

Даже притом, что я не знала.

— Может, хватит? — огрызаюсь я на Джоша. Он стоит на моей кровати, вжимая нос в фотографию Шона. — С ним всё в порядке?

— Его мама умирает. С ним не в-в-всё-ё ф порядке. — Джош оступается и тянется за моим телефоном. — Скажи Рашми, что я звякну.

— Его мама не ты-сам-знаешь-что. Как ты можешь такое говорить? — Я поворачиваюсь к Сент-Клеру. — С ней всё будет хорошо. С ней всё хорошо, слышишь?

Сент-Клер отрыгивает.

— Боже.

Я не готова к такой ситуации.

— Рак. — Он склоняет голову. — У неё не может быть рака.

— Раашми, э-э-это я, — говорит Джош в трубку. — Мер? Зови Рашми. ЧП.

— Это не ЧП! — кричу я. — Они просто много выпили.

Несколько секунд спустя Мередит стучит в мою дверь, и я впускаю её.

— Как ты догадалась, что мы здесь? — Джош морщит лоб, имитируя бурную мыслительную деятельность. — Где Рашми?

— Я слышала вас через стену, идиот. И ты позвонил на мой номер, не её.

Она поднимает свой телефон и набирает Рашми, которая приходит минуту спустя. Они просто стоят и пялятся, пока Сент-Клер лопочет, а Джош не перестаёт удивляться их внезапному появлению. Моя небольшая комната явно тесновата для пятерых.

Наконец Мер опускается на колени.

— Как он?

Она ощупывает лоб Сент-Клера, но он отталкивает её руку. Мер ранит этот жест.

— Всё хорошо. Мой отец задница, моя мама умирает и, о мой Бог, я так распалён. — Сент-Клер снова смотрит на меня. Его глаза блестят как чёрный мрамор. — Распалён, распалён, распалён.

— Мы понимаем, что ты злишься на своего папу, — говорю я. — Всё нормально. Ты прав, он придурок.

Что мне ещё сказать? Он только что узнал, что у его матери рак.

— Распалённый по-британски означает «пьяный», — поясняет Мер.

— О! — восклицаю я. — Ну. И это тоже.

Между тем Пара затевает ссору

— Где ты был? — вопрошает Рашми. — Ты говорил, что будешь дома три часа назад!

Джош закатывает глаза.

— Мы гуляли. Гуляли. Кто-то должен был помочь ему…

— И ты называешь это помощью? Он вдрызг пьяный и в ступоре. А ты!.. Боже, от тебя несёт автомобильными выхлопами и запахом подмышек…

— Он не мог пить один.

— Ты должен был присматривать за ним! А если что-нибудь бы произошло?

— Пиво. Ликёр. Во-о-от что произошло. Не будь такой ханжой, Раш.

— Отъебись, — произносит Рашми. — Серьёзно, Джош. Отъеби себя.

Джош заваливается, и Мер толкает его на мою кровать. Стук его тела о матрас пугает Сент-Клера, и его голова летит вперёд, подбородок снова приземляется на грудь с отвратительным смаком. Рашми вылетает из комнаты как ураган. В коридоре уже собралась небольшая толпа, и она продолжает изрыгать брань, проталкиваясь через них. Мер убегает за ней с криками: «Рашми! РАШМИ!» — и моя дверь с шумом захлопывается.

В этот момент голова Сент-Клера приземляется между моих бёдер.

Дыши, Анна. Дыши.

Джош, кажется, вырубился. Прекрасно. Хорошо. Одним мальчиком меньше.

Наверное, нужно дать Сент-Клеру немного воды. А что ещё нужно давать пьяным людям? Иначе ведь он заработает алкогольное отравление или типа того? Я убираю его голову с ног, но Сент-Клер хватает меня за пятку.

— Я скоро вернусь, — говорю я. — Обещаю.

Он шмыгает носом. О, нет. Он же не собирается плакать? Пусть это и мило, когда парни плачут, но я к такому не готова. Скауты не учили меня, что делать с эмоционально нестабильными пьяными парнями. Я выхватываю бутылку воды из холодильника и сажусь на корточки. Я держу голову Сент-Клера — второй раз касаюсь его волос — и наклоняю бутылку к губам.

— Пей.

Он медленно качает головой.

— Если выпью — меня вырвет.

— Это не алкоголь, а вода.

Я наклоняю бутылку, и вода течёт в его рот и вниз по подбородку. Сент-Клер берёт её и роняет. Вода льётся на пол.

— О-о-ох, — шепчет он. — Прости, Анна. Прости.

— Всё нормально.

Он выглядит таким грустным, что я ложусь рядом с ним. Лужа впитывается в зад моих джинсов. Чёрт.

— Что произошло?

Сент-Клер вздыхает. Глубоко и опустошенно.

— Он не разрешает мне навестить маму.

— Что? Что ты хочешь сказать?

— Он так поступает, всегда. Это его способ удержать контроль.

— Я не пони…

— Он ревнует, что она любит меня больше, чем его, и поэтому не позволяет мне навещать её.

У меня заезжают шарики за ролики. Это не имеет смысла, ни малейшего.

— Как он может так поступать? Твоя мама больна. Она нуждается в химио, она нуждается в тебе

— Он не хочет, чтобы я навещал её до каникул на День благодарения.

— Но до них ещё целый месяц! Она может… — Я останавливаю себя. В момент как я заканчиваю предложение у себя в голове, мне становится дурно. Этого не произойдёт. У ребят моего возраста родители не умирают. Она пройдёт курс химиотерапии и, конечно, поправится. У неё всё наладится.

— Так что ты собираешься делать? Всё равно полетишь в Сан-Франциско?

— Мой отец убьёт меня.

— И что? — негодую я. — Ты должен повидать её!

— Ты не понимаешь. Мой отец будет очень, очень зол.

От его тона у меня мурашки пробегают по спине.

— Но... разве она не попросит твоего отца послать за тобой? Он же не может ей отказать? Она ведь... больна?

— Она не решит не повиноваться моему отцу.

Не повиноваться. Словно ребёнок. Становится ясно, почему Сент-Клер никогда не говорит о своём отце. Мой может и бросил меня, но никогда не разлучал с мамой. Я чувствую себя ужасно. Виноватой. Мои проблемы так незначительны в сравнении с его. Мой отец просто отослал меня во Францию. Хнык-блин-хнык.

— Анна?

— Да?

Сент-Клер делает паузу.

— Забудь.

— Что?

— Ничего.

Но его тон говорит об обратом. Я поворачиваюсь к нему. Его глаза закрыты. Кожа бледная и уставшая.

— Что? — снова спрашиваю я, выпрямляя спину. Сент-Клер открывает глаза, замечая, что я двинулась. Он тоже пытается сесть, и я помогаю ему. Когда я отстраняюсь, он сжимает мою ладонь, чтобы остановить.

— Ты мне нравишься, — говорит он.

Я леденею.

— Не как друг.

Такое ощущение, что я проглотила язык.

— М-м-м. Гм. Что?..

Я одёргиваю руку. Вес её имени висит тяжёлый и невысказанный.

— Всё неправильно. Всё было неправильно до нашей встречи.

Его глаза снова закрываются, а тело качается.

Он пьян. Он просто пьян.

Успокойся, Анна. Он пьян и переживает кризис. НЕВОЗМОЖНО, чтобы он понимал, о чём сейчас говорит. Поэтому, что я сделаю? О, мой Бог, что мне делать?

— Я тебе нравлюсь? — спрашивает Сент-Клер. Он смотрит на меня своими большими карими глазами, которые, признаю, немного покраснели от алкоголя и возможно слёз, и моё сердце разрывается на части.

«Да, Сент-Клер. Ты мне нравишься».

Но я не могу высказать это вслух, потому что он мой друг. А друзья не позволяют друзьям делать заявления по пьяни и ожидать, что они отреагируют на них на следующий день.

С другой стороны... это Сент-Клер. Прекрасный, идеальный, замечательный…

И отлично. Просто отлично.

Его вырвало прямо на меня.

Глава 16.

Я вытираю жижу полотенцем, как раздаётся стук в дверь. Я открываю её локтями, чтобы не дать рвоте коснуться ручки.

Пришла Элли. Я чуть не роняю полотенце.

— Ой!

Распутная медсестра. Не могу поверить. Крошечное белое платье на кнопочках, красные кресты на сосках. Глубокое декольте.

— Анна, мне та-а-ак жаль, — стонет Сент-Клер за моей спиной, и Элли мчится к нему.

— О божечки, Сент-Клер! С тобой всё хорошо? — И снова её хриплый голос поражает меня. Как будто наряда медсестры не было достаточно, чтобы заставить меня почувствовать себя незрелой и недостойной.

— Канещ, с ним не всё хорошо, — скрипит Джош с кровати. — Его только что вырвало на Анну.

Джош не спит?

Элли бьёт по ноге Джоша, что свисает над краем кровати.

— Вставай. Помоги мне отвести Сент-Клера в его комнату.

— Я, блин, могу встать сам. — Сент-Клер пытается подняться, и я с Элли бросаемся поддержать его. Она впивается в меня взглядом, и я отхожу назад.

— Как ты узнала, что он здесь? — спрашиваю я.

— Мередит звонила, но я уже была по пути сюда. Я только что получила его сообщение. Он звонил несколько часов назад, но я не услышала, потому что готовилась к к дурацкой вечеринке. — Злясь на себя, она указывает на наряд. — Я должна была быть здесь. — Она убирает волосы Сент-Клера со лба. — Всё хорошо, малыш. Я здесь.

— Элли? — Сент-Клер кажется смущённым, как будто он только что заметил её присутствие. — Анна? Почему Эллен здесь? Её здесь быть не должно.

Его подруга бросает на меня ненавистный взгляд, и я пожимаю плечами от смущения.

— Он очень, очень пьян, — говорю я.

Она снова бьёт Джоша, и тот скатывается с кровати.

— Хорошо, хорошо! — Удивительно, но он встаёт и поднимает Сент-Клера с пола. Они удерживают его между плечами.

— Держи дверь, — резко выкрикивает Элли. Я слушаюсь её, и ребята пошатываясь выходят из комнаты.

Сент-Клер оглядывается на меня.

— Анна. Анна, прости.

— Всё в порядке. Я уже убралась. Не раздувай из мухи слона.

— Нет. Обо всём остальном.

Злая и сбитая с толку, Элли резко поворачивает ко мне голову, но мне всё равно. Сент-Клер выглядит так плохо. Мне жаль, что они не оставили его в покое. Сегодня ночью он мог спать в моей постели; я бы ушла к Мер. Но они уже приводят его к расшатанному лифту, отодвигают металлическую решётку и вваливаются внутрь. Сент-Клер печально смотрит на меня, пока закрывается дверь.

— С ней всё будет хорошо! С твоей мамой всё будет хорошо!

Я не знаю, слышит ли он меня. Лифт со скрипом уходит наверх. Я смотрю, как он исчезает.

Воскресенье, 1 ноября, День всех святых. Странно, но в этот день парижане посещают кладбища. Мне говорят, что люди навещают могилы любимых и оставляют цветы и личные символы.

От этой мысли мне становится плохо. Я надеюсь, что Сент-Клер не помнит какой сегодня день.

Проснувшись, я захожу к Мередит. Она уже ходила к нему. Или он мучается от похмелья, или не принимает посетителей. Скорее всего, и то и другое.

— Пусть поспит, — говорит Мер. И я уверена, что она права, но настраиваю слух на этаж выше. Первые движения начинаются поздно днём, но даже они приглушены. Медленное шарканье и утомительные глухие удары.

Он не приходит на ужин. Раздражительный и сонный Джош говорит, что заскочил к нему по пути — мы сидим в пиццерии, в которую всегда ходим по воскресеньям вечером — и Сент-Клер хочет побыть один. Джош и Рашми мирятся. Она кажется довольной, увидев, что тот страдает от похмелья.

Мои чувства в смятении. Я волнуюсь за маму Сент-Клера и за самого Сент-Клера, но также сержусь на его отца. И я ни на чём не могу сосредоточиться больше чем на секунду, так как в голове начинает крутиться мысль:

«Я нравлюсь Сент-Клеру. Больше, чем друг».

Я чувствую, что он не врал, но как отмахнуться от факта, что он был пьян? Абсолютно, положительно, на сто десять процентов в зюзю. И хотя я очень сильно хочу увидеть его и убедиться собственными глазами, что он всё ещё жив, я не знаю, что сказать. Мне заговорить о случившемся? Или сделать вид, что ничего не произошло?

Сейчас он нуждается в дружбе, а не драме отношений. Но по-настоящему паршиво и намного сложнее обманывать себя, что внимание Сент-Клера не было так лестно — или столь желанно.

Тоф звонит около полуночи. Мы не говорили по телефону неделями, но после всего произошедшего я не могу сосредоточиться на разговоре. Я просто хочу вернуться в кровать. Всё запуталось. Всё так запуталось.

Сент-Клер не пришёл на завтрак. Думаю, сегодня он пропустит занятие (и кто может его винить?), но он неожиданно появляется на английском с пятнадцатиминутным опозданием. Я волнуюсь, что профессор Коул накричит на него, но администрация, должно быть, уже уведомлена относительно его ситуации, потому что профессор не говорит ни слова. Она просто одаривает его сочувствующим взглядом и возвращается к уроку.

— Итак, почему американцы не заинтересованы переводными романами? Почему так мало иностранных работ издаётся на английском языке каждый год?

Я пытаюсь встретиться с Сент-Клером глазами, но он смотрит на свой экземпляр «Бальзака и портнихи-китаяночки». Или скорее сквозь него. Он бледный, практически прозрачный.

— Ну, — продолжает она. — Часто выдвигают предположение, что как культура мы лишь заинтересованы мгновенным удовлетворением наших потребностей. Фаст-фуд. Касса самообслуживания. Загружаемая музыка, фильмы, книги. Быстрорастворимый кофе, незамедлительные скидки, секундный обмен сообщениями. Мгновенная потеря веса! Мне продолжать?

Класс смеётся, но Сент-Клер молчит. Я нервно наблюдаю за ним. Тёмная щетина начинает оттенять его лицо. Я не понимала, что он должен бриться так часто.

— Иностранные романы менее ориентированы на действие. У них другой темп; они более рефлексивны. Они испытывают нас искать историю, искать историю в рамках истории. Возьмите «Бальзака». Чья это история? Рассказчика? Швеи? Китая?

Я хочу потянуться, сжать его руку и сказать, что всё будет хорошо. Он не должен быть здесь. Я не могу представить, что сделала бы, окажись в подобной ситуации. Его папа должен забрать его из школы. Он должен быть в Калифорнии.

Профессор Коул стучит по обложке романа.

— Сы-цзе родился и вырос в Китае. Иммигрировал во Францию. Он написал «Бальзака» на французском языке, но перенёс историю на свою родину. И затем роман был переведён на английский. Так, насколько шагов удалена от нас история? На один, от французского до английского? Или мы должны учитывать первый перевод, тот, что автор провёл в уме, с китайского на французский? Что мы теряем всякий раз, когда истории дают иное толкование?

Я только наполовину слушаю её. После занятий Мередит, Рашми и я тихо идём с Сент-Клером на математику и обмениваемся взволнованными взглядами, так как он смотрит в никуда. Уверена, он осознаёт, что мы делаем, так или иначе. От этого мне ещё хуже.

Мои подозрения об администрации подтверждаются, когда профессор Бабино отводит Сент-Клера в сторону до начала занятий. У меня не получается уследить за всем разговором, но я услышу, что учитель предлагает Сент-Клеру провести час в кабинете медсестры. Сент-Клер соглашается. Как только он уходит, передо мной вырисовывается Аманда Спиттертон-Уотс.

— Что с Сент-Клером?

— Ничего.

Как будто я ей расскажу.

Она щёлкает волосами, и я замечаю с удовлетворением, что прядь прилипает к её блестящим губам.

— Стив сказал, что он и Джош напились в хлам в субботу вечером. Он видел, что они на не держащих ногах появились на вечеринке, и Сент-Клер бесился по поводу своего отца.

— Ну, он неправильно расслышал.

— Стив сказал, что Сент-Клер хотел убить своего отца.

— Стив полон дерьма, — прерывает нас Рашми. — И где ты была в субботу, Аманда? Так накачалась, что пришлось положиться на Стива в детальном отчёте?

Но это затыкает Аманду лишь временно. Понятно, что к обеду слух пройдёт по всей школе. Я не знаю точно, кто проболтался — учителя или Стив, или один из его друзей-тупиц вспомнил, что ещё сказал Сент-Клер — но школа гудит. Когда Сент-Клер наконец заходит в кафетерий, то попадает в сцену из плохого подросткового фильма. Разговор резко обрывается. Напитки замирают на полпути к губам.

Сент-Клер останавливается в дверном проёме, оценивает ситуацию и уходит. Мы бросаемся за ним и находим его у школьных дверей во внутренний двор.

— Я не хочу говорить об этом, — произносит он спиной к нам.

— Тогда мы не будем говорить об этом, — отвечает Джош. — Давай где-нибудь поедим.

— Блинчики? — предлагает Мер. Это любимое блюдо Сент-Клера.

— Отличная идея, — поддерживает её Рашми.

— Я умираю с голода, — откликается Джош. — Пошли.

Мы идём, надеясь, что Сент-Клер последует за нами. Он идёт, и мы все стараемся не выдохнуть от облегчения. Мер и Рашми устремляются вперёд, в то время как Джош отступает к Сент-Клеру. Джош болтает о пустяках — о новой ручке, которую он купил для художественного класса, о рэперской песне о потных попках, что продолжает крутить сосед — и это помогает. По крайней мере, Сент-Клер показывает минимальные признаки жизни. Он бормочет что-то в ответ.

Я разрываюсь между группами. Я знаю, что вся такая паинька, но как бы я не беспокоилась по поводу Сент-Клера, меня также волнует прогул. Я не хочу проблем. Я оглядываюсь на США, и Джош стреляет в меня взглядом, который говорит: «Школа закроет глаза».

Надеюсь, он прав.

Наша любимая блинная в минуте ходьбы, и мой страх прогулять школу исчезает, как только я вижу, как продавец разливает тесто на сковородку. Я заказываю как обычно, тыкая пальцем на картину с банановым блинчиком с «Нутеллой» и говорю «пожалуйста». Мужчина льёт тёплый шоколад с лесным орехом по тонкому блинчику, заворачивает в него банан и посыпает ещё больше «Нутеллы» на верхушку. Как заключительный штрих, он добавляет совочек ванильного мороженого. Настоящая ваниль, с чёрными пятнашками.

Я начинаю стонать от удовольствия, сделав первый укус. Тёплый, клейкий, шоколадный и прекрасный.

— У тебя «Нутелла» на подбородке, — говорит Рашми, указывая вилкой.

— М-м-м, — отвечаю я.

— Хороший вид, — замечает Джош. — Как небольшая эспаньолка.

Я опускаю палец в шоколад и подрисовываю усы.

— Лучше?

— Возможно, если только ты строишь из себя Гитлера, — говорит Рашми.

К моему удивлению Сент-Клер фыркает. Я поощрена. Я повторно опускаю палец и добавляю на одну сторону завиток.

— Неправильно делаешь, — говорит Джош. — Наклонись.

Он прилагает палец на краю моего соуса, аккуратно рисует вторую половинку твёрдой рукой художника и затем исправляет мою часть. Я смотрю на отражение в окне ресторана и разглядываю себя с большими вьющимися усами. Ребята смеются и хлопают, а Мер делает фотку.

Мужчины в изящно повязанных шарфиках за соседним столиком смотрят на нас с отвращением, и я делаю вид, что кручу кончики моих нутелловских усов. Ребята хвалят меня, и наконец — наконец! — Сент-Клер дарит мне самую крошечную из малюсеньких улыбок.

Замечательное зрелище.

Я вытираю шоколад с лица и улыбаюсь в ответ. Он качает головой. Остальные начинают обсуждать странные виды растительности на лице — у Рашми есть дядя, который когда-то сбрил все волосы кроме тех, что росли по краю лица — и Сент-Клер наклоняется поговорить со мной. Его лицо близко к моему, глаза пусты. Голос скрипит.

— О том вечере…

— Забудь об этом, ничего страшного, — говорю я. — Я всё очистила.

— Что очистила?

Упс.

— Ничего.

— Я что-то сломал? — Он выглядит смущённым.

— Нет! Ты ничего не сломал. Ты просто, как бы, знаешь... — Я имитирую звук.

Сент-Клер качает головой и стонет.

— Прости, Анна. Я знаю, в какой чистоте ты содержишь свою комнату.

Я смущённо отвожу взгляд.

— Всё нормально. Правда.

— Я хотя бы дополз до раковины? Или душа?

— Она была на полу. И моих ногах. Совсем немного! — добавляю я, видя испуганное выражение на его лице.

— Меня вырвало на твои ноги?

— Всё нормально! Я сделала бы тоже самое, если бы оказалась в твоей ситуации. — Слова вырываются, прежде чем я успеваю прикусить язык. Я так старалась не упоминать об этом. На его лице отражается боль, но он переходит к другой теме с той же мукой.

— Я... — Сент-Клер смотрит на остальных, проверяя, что они всё ещё отвлечены разговором о волосах на лице. Они отвлечены. Он подвигает стул ещё ближе и понижает голос: — Я говорил тебе что-нибудь особенное? Тем вечером?

М-м-м.

— Странное?

— Просто... Я едва помню, что находился в твоей комнате. Но могу поклясться, что мы говорили о... чём-то.

Моё сердце бьётся учащенней, дышать тяжело. Он помнит. Вроде как. Что это означает? Что я должна сказать? Как бы меня ни волновал ответ, я не готова к этому разговору. Мне нужно больше времени.

— О чём?

Ему неуютно.

— Я говорил что-нибудь странное о... нашей дружбе?

Вот оно.

— Или моей девушке?

Вот оно. Я окидываю его долгим взглядом. Тёмные круги под глазами. Немытые волосы. Понурые плечи. Он так несчастлив, так не похож на себя. Я не преумножу его страдания, как бы ужасно мне не хотелось знать правду. Я не могу спросить. Даже если я ему нравлюсь, он не в состоянии начать новые отношения. Или согласиться на разрыв со старыми. А если я ему не нравлюсь, то, вероятно, я потеряю его дружбу. Всё так странно.

Прямо сейчас Сент-Клер нуждается в дружбе.

Я сохраняю лицо безучастным, но искренним.

— Нет. Мы говорили о твоей маме. И всё.

Это правильный ответ. У Сент-Клера словно камень с души упал.

Глава 17.

В кондитерской толстые доски из скрипучей древесины и люстры, усыпанные звенящими рядами тёмно-жёлтых кристалликов. Они сияют, как капельки мёда. Женщины за прилавком кладут необычные пирожные в коричнево-белые полосатые коробки и перевязывают каждый пакет бирюзовой лентой и серебряным колокольчиком. Очередь немаленькая, но все терпеливо ждут, наслаждаются обстановкой.

Мер и я стоим между многоярусными стеллажами с нас высотой. Одно — в виде дерева из макарон1, круглых печений с хрупкой корочкой, точно яичная скорлупа, с такой тающей, насыщенной начинкой, что я теряю сознание от одного только вида. Другой — в виде композиции миниатюрных пирожных (гато), глазированных миндалём и спрессованных обсахаренными анютиными глазками.

Наш разговор возвращается к Сент-Клеру. Он — всё, о чём мы вообще говорим.

— Я просто боюсь, что его отчислят, — говорю я, приподнявшись на цыпочках. Я пытаюсь рассмотреть витрину перед очередью, но мужчина в светлой полоске и неусидчивым щенком на руках, загораживает обзор. В магазине несколько собак, что привычно для Парижа.

Мер качает головой, и её кудряшки пружинят, выглядывая из-под края вязаной шапочки. В отличие от Сент-Клера, её шапка глянцево-синяя и очень респектабельная.

Мне больше нравится Сент-Клеровская.

— Ничего с ним не сделают, — отвечает она. — Джоша ведь не отчислили, хотя он пропускает занятия намного дольше. Директор никогда не отчислит ученика, мать которого... ты знаешь.

Дела у неё не особо хороши. Рак шейки матки. Стадия 2Б. Запущенная.

Слова, которые я никогда бы не захотела услышать в отношении к любимому человеку: внешняя радиационная терапия, химиотерапия — стали теперь ежедневной частью жизни Сент-Клера. Сьюзен, его мать, начала лечение спустя неделю после Хэллоуина. Его отец сейчас в Калифорнии и возит её пять дней в неделю на радиационную терапию и один раз на химио.

Сент-Клер здесь.

Я хочу придушить его отца. Его родители живут отдельно много лет, но отец не позволил матери получить развод. И он содержит любовниц в Париже и в Лондоне, пока Сьюзен одна в Сан-Франциско. Каждые несколько месяцев его отец навещает её. Остаётся на пару ночей. Утверждает господство или как это обозвать, чтобы сохранить контроль над ней. И затем снова уезжает.

И вот теперь он ухаживает за ней, в то время как Сент-Клер страдает на расстоянии в шесть тысяч миль. От всего происходящего мне так дурно, что я едва могу думать об этом. Очевидно, что Сент-Клер сам не свой последние несколько недель. Он забил на школу, и его оценки упали. Он больше не приходит завтракать в кафетерий, а каждый ужин проводит с Элли. Не считая занятий и обеда, где он сидит подле меня будто холодный камень, единственное время, когда я его вижу — это утро, когда я бужу его в школу.

Мы с Мередит установили очерёдность. Если не постучим ему в дверь, он вообще не выйдет.

Дверь кондитерской открывается, и в помещение врывается холодный ветер. Люстра колеблется как желатин.

— Я чувствую себя такой беспомощной, — говорю я. — Мне жаль, что я не могу ничего сделать.

Мер дрожит и потирает ладони. Сегодня у неё кольца из прекрасного стекла. Они похожи на сахарную вату.

— Я знаю. Я тоже. И явсё ещё не могу поверить, что его папа не разрешил ему прилететь на День благодарения.

— Он не разрешил? — Я потрясена. — Когда это было?

И почему Мер знает об этом, а я — нет?

— Его отец узнал о плохой успеваемости. Джош сказал мне, что директриса позвонила: её обеспокоило его состояние — и вместо того, чтобы позволить сыну поехать домой, он сказал, что Сент-Клер не сможет никуда полететь, пока снова не начнёт вести себя «благоразумно».

— Но он никак не сможет сосредоточиться на чём-либо, пока не увидит её! И она нуждается в нём, она нуждается в его поддержке. Они должны быть вместе!

— Это так типично для его отца: использовать подобную ситуацию против него.

Меня снова начинает снедать любопытство.

— Ты когда-нибудь его видела? Его отца?

Я знаю, что он живёт около США, но никогда его не видела. И Сент-Клер, конечно, не хранит его изображение в рамочке.

— Да, — осторожно говорит она. — Видела.

— И?

— Он был... милым.

— МИЛЫМ? Как он может быть милым? Этот мужчина — монстр!

— Я знаю, знаю, но у него... безупречные манеры. Много улыбается. Такой солидный. — Она внезапно меняет тему. — Думаешь, Джош оказывает плохое влияние на Сент-Клера?

— Джош? Нет. Ну, возможно. Я не знаю. Нет.

Я качаю головой. Очередь продвигается на дюйм. Мы вскоре увидим витрину. Я уже различаю золотистое яблоко тарт татен2. Край глянцевого шоколадно-малинового гато.

Сначала еда казалась слишком искушённой для моих вкусов, но три месяца во Франции, и я понимаю, почему французы славятся своей кухней. Едой здесь наслаждаются. Обед в ресторане измеряется часами, а не минутами. Так не похоже на Америку. Парижане ходят на рынки каждый день за свежими фруктами и овощами и часто посещают специализированные магазины сыров, рыбы, мяса, домашней птицы и вин. И кондитерские.

Больше всего я люблю кондитерские.

— Просто, кажется, Джош говорит ему, что нормально забить на школу, — давит Мер. — Я чувствую себя плохим полицейским. «Вставай. Пора в школу. Делай домашнюю работу». Понимаешь? А Джош просто: «Фиг с ним, дружище. Забудь».

— Да, но я не думаю, что он говорит Сент-Клеру забить на школу. Он просто понимает, что Сент-Клеру сейчас не до этого.

Но мне немного неприятно. Хотелось бы, чтобы Джош оказывал поддержку более ободрительным способом.

Мер хочет заспорить, но я её перебиваю:

— Как футбол?

— Футбол, — сладко произносит она, и её лицо начинает светиться. Мередит присоединилась к местной девчачьей команде в прошлом месяце и тренируется почти каждый день. Она грузит меня своими последними приключениями на футбольных тренировках, пока мы доходим до витрины. Она мерцает аккуратными рядами квадратных тартов с цукатами; бисквитов, раздувающихся от расплавленного шоколада; карамельных эклеров, напоминающих пуанты; и красными фруктовыми пирогами с дикой земляникой, украшенной рассыпчатым сахаром.

И ещё макарон.

Ряд за рядом макарон всех цветов и вкусов. Изумрудно-зелёные, розово-красные и солнечно-жёлтые. Пока Мер мучается с выбором, я беру шесть.

Розовый. Черносмородиновый. Оранжевый. Инжирный. Фисташковый. Фиолетовый.

Но затем я замечаю пралине с корицей и лесным орехом, и хочу умереть на месте. Сползти по прилавку, запустить пальцы в их тонкие корочки и облизать ароматную начинку, пока я больше не смогу дышать. Я так сильно отвлечена, что только через минуту понимаю, что со мной говорят.

— Ась? — Я поворачиваюсь и вижу солидного джентльмена с таксой. Он улыбается мне и указывает на мою полосатую коробку. Мужчина выглядит знакомым. Клянусь, что видела его прежде. Он говорит на дружелюбном, беглом французском.

— Эм. — Я слабо развожу руками и пожимаю плечами. — Же не парль па...

Я не говорю...

Он говорит медленнее, но я всё равно не понимаю.

— Мер? СОС? Мер?

Она приходит на помощь. Они болтают в течение минуты, и его глаза сияют, пока она не говорит что-то, что заставляет его ахнуть.

— Се не па посибл!

Мне не нужно знать язык, чтобы понять фразу «О, нет!», когда я её слышу. Незнакомец смотрит меня с сожалением, и затем они говорят друг другу «до свидания». Я тоже неуверенно прощаюсь. Мы с Мер расплачиваемся за свои сладости — она выбрала мильфей, слоёное тесто с заварным кремом — и выводит меня из магазина.

— Кто это был? Чего он хотел? О чём вы говорили?

— Ты его не узнала? — удивляется она. — Этот мужчина заправляет тем театром на ру дез Эколь, маленький такой, с красно-белыми огнями. Он всегда выгуливает Пуса перед нашим общежитием.

Мы идём на стаю голубей, которых не волнует, что мы можем на них наступить. Они квохчут, бьют крыльями и толкаются в воздухе.

— Пуса?

— Таксу.

Лампочка загорается. Конечно, я их видела.

— Но что он хотел?

— Он поинтересовался, отчего давно не видел твоего парня. Сент-Клера, — добавляет она, увидев моё растерянное лицо. Её голос горек. — Видимо, вы ходили на пару фильмов вместе?

— Мы смотрели там ретроспективу спагетти-вестернов3 в прошлом месяце. — Я сбита с толку. Он решил, что мы с Сент-Клером встречаемся?

Мер притихает. Ревнует. Но у Мередит нет причин для ревности. Между Сент-Клером и мной ничего — ничего — не происходит. И я с этим согласна, клянусь. Я слишком волнуюсь по поводу Сент-Клера, чтобы думать о нём в другом свете. Сейчас он нуждается в знакомом, а Элли — знакома.

Я тоже думала о знакомом. Я снова скучаю по Тофу. Я скучаю по его зелёным глазам, по тем поздним вечерам в кинотеатре, когда он так сильно меня рассмешил, что я расплакалась. Бридж говорит, что он спрашивает обо мне, но я не говорила с ним последнее время, потому что их группа очень занята. У «Ужасов по дешёвке» всё хорошо. Они наконец назначили первый концерт. Как раз перед Рождеством, и я, Анна Олифант, буду присутствовать.

Один месяц. Я не могу дождаться.

Я хочу увидеть их на следующей неделе, но папа не думает, что разумно тратить деньги не перелёт, ведь каникулы совсем короткие, и мама одна сумму не потянет. Так что я провожу День благодарения в Париже, одна. Постойте... больше не одна.

Я вспоминаю новости, которые Мер огласила несколько минут назад. Сент-Клер тоже не идёт домой на День благодарения. А все остальные, включая его девушку, едут обратно в Штаты. Значит, мы останемся в Париже на эти четырёхдневные каникулы. Одни.

Эта мысль тешит меня всю обратную дорогу к общежитию.

Сноска

1. Макарон — французское кондитерское изделие из яичных белков, сахарной пудры, сахарного песка, молотого миндаля и пищевых красителей. Обычно делается в форме печенья; между двумя слоями кладут крем или варенье.

2. Тарт Татен — вид французского яблочного пирога «наизнанку», в котором яблоки поджариваются в масле и сахаре, прежде чем испечётся пирог.

3. Спагетт-вестерн — низкобюджетный вестерн, снятый в Италии или Испании в середине 1960 гг.

Глава 18.

— Счастливого Дня благодарения тебе! Счастливого Дня благодарения те-е-ебе! Счастливого Дня благодарения, Сент-Кле-эр-р-р…

Дверь резко открывается, и Сент-Клер впивается в меня хмурым взглядом. Он одет в простую белую футболку и белые пижамные штаны с синими полосами.

— Прекрати. Петь.

— Сент-Клер! Сколько лет, сколько зим! — Я дарю ему свою самую широкую неидеальную улыбку. — Ты знал, что сегодня праздник?

Он волочит ноги обратно в кровать, но оставляет дверь открытой.

— Я в курсе, — ворчливо произносит он. Я захожу внутрь. Его комната... неопрятней, чем я видела её в первый раз. Грязная одежда и полотенца сброшены в кучу на полу. Полупустые бутылки с водой. Содержимое школьной сумки под кроватью, смятые бумажки и чистые листы. Я подозрительно принюхиваюсь. Сырость. Это место пахнет сыростью.

— Как ты мило обустроил это местечко. Колледж-шик.

— Если пришла критиковать, обратную дорогу ты знаешь, — бормочет он в подушку.

— Не-а. Ты знаешь, как я отношусь к мусору. Он ведь такой… однофункциональный.

Сент-Клер многострадально вздыхает.

Я убираю стопку учебников с его рабочего кресла, и из страниц выпадает несколько эскизов. Все тёмно-серые рисунки анатомических сердец. До этого я видела лишь его каракули, ничего серьёзного. И хоть по правде Джош сильнее в технической части, эти рисунки прекрасны. Сильны. Страстны.

Я подбираю их с пола.

— Они удивительны. Когда ты их нарисовал?

Тишина.

Я осторожно возвращаю сердца обратно в учебник по основам государства, стараясь не запачкать рисунки.

— Так. Сегодня мы празднуем. Ты единственный мой знакомый, что остался в Париже.

Ворчание.

— Немногие рестораны подают фаршированную индейку.

— Мне не нужна индейка, просто признание, что сегодняшний день особенный. Они об этом… — Я указываю на его окно, хотя он и не смотрит, — … даже не подозревают.

Он сильнее укутывается в одеяла.

— Я из Лондона и не отмечаю День благодарения.

— Пожалуйста. В мой первый день ты сказал, что ты американец. Забыл? Нельзя менять национальность как костюм по необходимости. Сегодня наша страна объедается пирогами и жарким, и мы должны присоединиться.

— Гм.

Всё идёт не так, как запланировано. Время сменить тактику. Я сижу на краю его кровати и толкаю его ногу.

— Пожалуйста? Большое пожалуйста?

Тишина.

— Ну же. Я хочу повеселиться, а тебе нужно подышать свежим воздухом.

Тишина.

Разочарование нарастает.

— Ты же понимаешь, день отстойный для нас обоих. Ты ведь не единственный здесь застрял. Я на всё согласна, лишь бы оказаться сейчас дома.

Тишина.

Я делаю медленный, глубокий вздох.

— Прекрасно. Хочешь знать, в чём дело? Я о тебе беспокоюсь. Мы все о тебе беспокоимся. Чёрт, да мы говорим о тебе целыми неделями, и я единственная, шевелю губами! То, что произошло — ужасно, но ещё ужаснее, что мы ничего не можем сказать или сделать, чтобы изменить ситуацию. Да, я ничего не могу поделать, и это меня бесит, потому что мне противно видеть тебя в таком состоянии. Но знаешь что? — Я отхожу в сторону. — Не думаю, чтобы твоя мама хотела, чтобы ты убивался над тем, что нельзя контролировать. Она хотела бы, чтобы ты продолжал пробовать. И думаю, она захочет услышать как можно больше приятных новостей, когда ты приедешь домой в следующем месяце…

— ЕСЛИ я приеду домой в следующем месяце…

— КОГДА ты приедешь домой, она захочет видеть тебя счастливым.

— Счастливым? — Теперь он вышел из себя. — Как я могу…

— Хорошо, несчастливым, — быстро отвечаю я. — Но она не захочет видеть тебя в таком состоянии. Она не захочет слышать, что ты перестал ходить на занятия, перестал пробовать. Она ведь хочет увидеть, как ты окончишь школу, забыл? Ты так близок, Сент- Клер. Не сдавайся.

Тишина.

— Прекрасно. — Это не справедливо, не рационально сердиться на него, но я не ничего не могу поделать со своими эмоциями. — Будь тряпкой. Забей на жизнь. Наслаждайтесь своим несчастным днём в постели. — Я иду к двери. — Возможно, ты не такой, как я себе представляла.

— А каким ты меня представляла? — раздаётся язвительный ответ.

— Парнем, который встаёт с кровати, даже когда всё плохо. Парнем, который позвонит своей матери, чтобы поздравить с праздником, а не станет от неё бегать, потому что боится её ответа. Парнем, который не позволит отцу-придурку победить. Но, видимо, я ошиблась. Здесь… — я обвожу рукой его комнату, хоть он и лежит ко мне спиной; он совсем не двигается, — … тебе, должно быть, очень уютно. Удачи. Счастливых каникул. Я ухожу.

Стоит дверь затвориться, как я слышу:

— Постой…

Сент-Клер резко распахивает дверь. Глаза заплыли, руки ослабли…

— Я не знаю, что сказать, — говорит он наконец.

— Так ничего не говори. Прими душ, надень тёплую одежду и иди ко мне. Я буду в своей комнате.

Я впускаю его через двадцать минут и замечаю, что у него влажные волосы. Он искупался.

— Проходи. — Я усаживаю его на полу перед кроватью, беру полотенце и вытираю его тёмные волосы. — Ты простудишься.

— Это миф, не знала?

Но он не останавливает меня. После минуты или двух, он слабо вздыхает, словно от облегчения. Я продолжаю медленно, систематически вытирать.

— Куда пойдём? — спрашивает он, когда я заканчиваю. Его волосы все еще влажные, и несколько локонов вьются.

— У тебя прекрасные волосы, — говорю я, сопротивляясь порыву зарыться в них пальцами.

Он фыркает.

— Я серьёзно. Уверена, тебя постоянно об этом говорят, но у тебя хороший волос.

Я не вижу лица Сент-Клера, но его голос становится тихим:

— Спасибо.

— Всегда пожалуйста, — любезно отвечаю я. — И я не знаю, куда мы пойдём. Я просто хотела выбраться... в общем, решим на месте.

— Что? — удивляется он. — Никакого плана? Ни расписанного по минутам маршрута?

Я бью его полотенцем по затылку.

— Осторожней со словами, а то ещё придумаю.

— Боже, нет. Что угодно кроме этого.

Я думала, он серьёзно, пока он не оборачивается с полусмешкой на лице. Я снова его бью, но по-честному, я так рада этой полуусмешке, что готова заплакать. Это лучшее, что я видела за несколько недель.

Сосредоточься, Анна.

— Обувь. Мне нужна обувь.

Я обуваю кроссовки, беру зимнее пальто, шляпу и перчатки.

— Где твоя шапка?

Он щурится на меня.

— Мер? Это ты? Я не могу выйти без шарфа? Там холодно, мама?

— Ладно, замерзай до смерти. Посмотрим, забеспокоюсь ли я.

Но он вытаскивает свою вязаную шерстяную шапочку из кармана пальто и натягивает на голову. На этот раз его улыбка широкая и ослепительная, и она застаёт меня врасплох. Моё сердце останавливается.

Я пялюсь, пока он не перестаёт улыбаться. На его лице написан недоуменный взгляд.

На этот раз это я выдавливаю из себя лишь тихое:

— Поехали!

Глава 19.

— Вот оно! Вот мой план.

Сент-Клер следует глазами за моим взглядом к крупному куполу. Фиолетово-серое небо, то небо, что Париж видит каждый день с начала падения температуры, смягчает его мощь, лишая золотистого сияния, но мой интерес не становится меньше.

— Пантеон? — осторожно спрашивает Сент-Клер.

— Знаешь, я уже здесь три месяца, и до сих пор без понятия, что это.

Я запрыгиваю на зебру, ведущую к гигантскому зданию.

Сент-Клер пожимает плечами.

— Это пантеон.

Я останавливаюсь пристрелить его взглядом, и он толкает меня вперёд, чтобы я не стала жертвой синего туристического автобуса.

— О, точно. Пантеон. И как я сама не догадалась?

Сент-Клер глядит на меня уголком глаз и улыбается.

— Пантеон означает, что это место для могил — известных персон, людей, важных для страны.

— И всё?

Я как бы разочарована. В этом месте должны были, по крайней мере, короновать несколько королей или что-то в этом роде.

Он поднимает бровь.

— Я хочу сказать, что памятники и могилы можно найти по всему городу. Что особенного именно в этом здании? — Мы поднимаемся по ступеням, и полная высота приближающихся колон ошеломляет. Я никогда не подходила так близко.

— Не знаю. Ничего, наверное. Немного второсортно, так или иначе.

— Второсортно? Ты, должно быть, шутишь.

Теперь я оскорблена. Мне нравится Пантеон. Нет, я ЛЮБЛЮ Пантеон.

— Кто здесь похоронен? — требую я ответа.

— Э-м. Руссо, Мария Кюри, Луи Брайль, Виктор Гюго…

— «Горбун из Нотр-Дама»?

— Тот самый. Вольтер. Дюма. Золя.

— Ничего себе. Видишь? Нельзя утверждать, что это место не впечатляет. — Я узнаю имена, даже если не знаю, что именно сделали все эти люди.

— Я не впечатлен. — Он достаёт бумажник и платит за вход. Я пытаюсь расплатиться сама — все же это я предложила придти сюда — но он настаивает.

— Счастливого Дня благодарения, — говорит он, вручая мой билет. — Давай посмотрим на пару мертвецов.

Нас приветствует невообразимое число куполов, колон и арок. Всё огромное и круглое. На стенах громадные фрески святых, воинов и ангелов. Мы прогуливаемся по мраморному залу в благоговейной тишине, за исключением моментов, когда Сент-Клер указывает на кого-то важного как Жанна д'Арк или святая Женевьева, заступницы Парижа. По словам Сент-Клера, святая Женевьева спасла город от голода. Я думаю, что она была настоящей исторической фигурой, но слишком стесняюсь, чтобы спросить. Когда я с ним, я всегда знаю, как много не знаю.

С самой высокой точки центрального купола свисает качающаяся медная сфера. Ладно, тут уж от вопроса не устоять.

— Что это?

Сент-Клер пожимает плечами и ищет табличку.

—Я в шоке. Я думала, ты всё знаешь.

Он её находит.

— Маятник Фуко1. О! Конечно.

Он задирает голову в восхищении.

Табличка написана на французском, поэтому я жду объяснения. Его нет.

— Да?

Сент-Клер указывает на кольцо измерений на полу.

— Это демонстрация вращения земли. Видишь? Плоскость колебания маятника изменяется каждый час. Знаешь, это забавно, — говорит он, разглядывает потолок. — Фуко можно было обойтись и без такого огромного маятника, чтобы подтвердить свою точку зрения.

— Так по-французски.

Он улыбается.

— Ладно, давай посмотрим склеп.

— Склеп? — Я замираю. — Настоящий?

— А где, по-твоему, ещё покоятся трупы?

Я кашляю.

— Точно. Конечно. Склеп. Вперёд.

— Если ты не боишься.

— У меня ведь не было проблем с кладбищем?

Он напрягается, и я мертвею. Поверить не могу, что напомнила ему о Пер-Лашез. Отвлекающая тема. Быстро, мне нужна отвлекающая тема! Я выбалтываю первое, что приходит на ум:

— Давай наперегонки!

И я бегу к ближайшему входу в склеп. Топот моих ног разносится эхом по всему зданию, и к нам оборачиваются туристы.

Я-умру-от-смущения.

И затем — он опережает меня. Я смеюсь от удивления и набираю скорость. Мы бежим ноздря в ноздрю, и почти достигаем цели, как перед нами выпрыгивает рассерженная охрана. Я спотыкаюсь об Сент-Клера, когда он пытается остановиться. Он ловит меня, а охрана ругает нас на французском. Мои щёки краснеют, но прежде чем я успеваю попытаться принести извинения, Сент-Клер делает это за нас. Охрана сменяет гнев на милость и отпускает нас после минуты мягкого выговора.

И снова как в Пер-Лашез. Сент-Клер чуть ли не ходит гоголем.

— Тебе всё сходит с рук.

Он смеётся. Он не спорит, потому что знает, что это правда. Но его задор угасает в тот момент, как перед нами появляется лестница. Винтовая лестница к склепу, крутая и узкая. Моё раздражение сменяется беспокойством, когда я замечаю страх в глазах Сент-Клера. Я совсем забыла о его боязни высоты.

— Знаешь... мне совсем не хочется смотреть на склеп, — говорю я.

Сент-Клер бросает на меня убийственный взгляд, и я закрываю рот. Он решительно хватается за грубую каменную стену и медленно двигается вниз. Шаг. Шаг. Шаг. Лестница не длинная, но процесс мучителен. Наконец ступеньки кончаются, и нетерпеливые туристы точно дикое стадо расходится по всем сторонам позади нас. Я начинаю извиняться, — так глупо было вести его сюда— но он опережает меня:

— Он больше, чем я думал. Я имею в виду склеп, — его голос напряжённый и уставший. Он не смотрит на меня.

Отвлекающая тема. Хорошо. Я поняла его намёк.

— Знаешь, — осторожно говорю я. — Я только что услышала, как кто-то сказал, что склеп тянется на весь район под зданием. Я представляла бесконечные катакомбы, украшенные костями, но всё не так уж плохо.

— Никаких черепов или бёдер, по крайней мере.

Фальшивый смех.

На самом деле, склеп хорошо освещён. Холодновато, но чисто, просторно и бело. Не как тюрьма. Но Сент-Клер всё равно взволнован и смущён. Я подхожу к статуе.

— Эй, посмотри! Это Вольтер?

Мы идём дальше по туннелям. Я удивлена, как всё здесь голо. Столько пустого места, комнат для будущих могил. Исследовав склеп какое-то время, Сент-Клер снова расслабляется, и мы болтаем о мелочах, вроде контрольной на прошлой неделе по математике и экстравагантной кожаной куртке, в которой Стив Карвер ходит в последнее время. Мы так давно нормально не общались. Такое чувство, что всё стало как... прежде. И тут мы раздаётся скрипучий американский голос позади нас:

— Не ходите за ним. А то застрянем здесь на весь день.

Сент-Клер напрягается.

— Чего ему дома не сиделось, раз он боится пары пролётов.

Я начинаю оборачиваться, но Сент-Клер хватает меня за руку.

— Не надо. Он не стоит того.

Он проводит меня в следующий коридор, и я пытаюсь прочитать высеченное на стене имя, но я так сердита, что перед глазами всё расплывается. Сент-Клер ушёл в себя. Нужно что-то сделать.

Я щурю глаза, пока имя не входит в фокус.

— Эмили Золя. Всего лишь вторая женщина, которую я здесь увидела. Да что такое?

Но прежде чем Сент-Клер успевает ответить, раздаётся скрипучий голос:

— Эмиль Золя. — Мы оборачиваемся и видим самодовольного парня в толстовке из Евро-Диснейленда. — А ещё он мужчина.

Моё лицо горит. Я тянусь за рукой Сент-Клера, чтобы уйти, но Сент-Клер уже подходит к американцу.

— Эмиль Золя был мужчиной, — поправляет он. — А ты грубиян. Может, уйдёшь подобру-поздорову и оставишь её в покое!

Оставишь её в покое, кое, ое!

Разносится его крик эхом по всему склепу. Поражённый этой вспышкой Евро-Диснейленд пятится к своей визжащей жене. Все остальные смотрят на нас, открыв рты. Сент-Клер дёргает мою руку и тянет меня к лестнице. Я так нервничаю, боюсь того, что может произойти. Адреналин проносит Сент-Клера по всей спирали лестницу, но стоит его разуму понять, что только что произошло, как он резко останавливается и опасно качается.

Я поддерживаю его сзади.

— Я здесь.

Он сжимает мои пальцы мёртвой хваткой. Я осторожно веду его наверх, пока мы вновь не оказываемся под куполами, колонами и арками, открытым пространством первого этажа. Сент-Клер отпускает меня и падает на ближайшую скамейку. Он наклоняет голову, как будто его сейчас вырвет. Я жду, когда он заговорит.

Он молчит.

Я сажусь рядом с ним. Это мемориал Антуана де Сент-Экзюпери, который написал «Маленького принца». Он погиб при крушении самолёта, и поэтому, видимо, не осталось останков для захоронения в склепе. Я слежу, как люди снимают фрески. Наблюдаю за охраной, которая накричала на нас ранее. Я не смотрю на Сент-Клера.

Наконец, он поднимает голову. Его голос спокоен.

— Пойдём искать индейку на ужин?

Уходят часы на исследования меню, прежде чем мы находим более-менее подходящий вариант. Поиск превращается в игру, квест, в который мы уходим с головой. Мы должны забыть человека в склепе. Мы должны забыть, что мы не дома.

Когда мы наконец находим ресторан с рекламой «американский ужин на день благодарения», то кричим от радости, а я выполняю танец победы. Метрдотель встревожен нашим энтузиазмом, но всё же усаживает нас за столик.

— Чудесно, — говорит Сент-Клер, когда прибывает главное блюдо. Он поднимает свой бокал с газированной водой и усмехается. — За удачные поиски подходящего ужина в День благодарения в Париже.

Я усмехается в ответ.

— За твою маму.

Его усмешка колеблется мгновение, и на смену ей приходит более нежная улыбка.

— За маму.

Мы чокаемся.

— Итак, гм, ты не должен говорить об этом, если не хочешь, но как у неё дела? — слова извергаются потоком из моего рта, прежде чем я успеваю остановить их. — Она устаёт после радиационной терапии? А хорошо питается? Я читала, что, если не наносить лосьон каждый вечер, то можно пострадать от ожогов, и вот я хотела спросить... — Я замолкаю, видя его выражение лица. Словно я отрастила клыки. — Прости. Я такая назойливая, я заткнусь…

— Нет, — прерывает он меня. — Дело не в этом. Просто... ты первый человек, который знает о таких деталях. Как... откуда...?

— О. Гм. Я просто волновалась и провела небольшое исследование. Понимаешь, чтобы просто... знать, — запинаюсь я.

Сент-Клер молчит с секунду.

— Спасибо.

Я смотрю на салфетку на коленях.

— Это пустяки…

— Нет, это что-то значит. Это многое значит. Когда я пытаюсь говорить с Элли об этом, она ничегошеньки не… — Он осекается, как будто сболтнул лишнее. — Так или иначе. Спасибо.

Я снова встречаю его пристальный взгляд, и он смотрит на меня в удивлении.

— Всегда пожалуйста, — говорю я.

Мы проводим оставшуюся часть ужина за разговором о его матери. И когда мы покидаем ресторан, мы продолжаем говорить о ней. Мы идём вдоль Сены. Луна полна, лампы включены, и Сент-Клер говорит, пока ему не становится легче.

Он останавливается.

— Я не хотел…

Я делаю глубокий вдох и вдыхаю приятный речной запах.

— А я рада.

Мы на улице, с которой можно свернуть, чтобы вернуться к общежитию. Сент-Клер нерешительно смотрит вдаль и признаётся:

— Давай посмотрим фильм. Я не хочу возвращаться.

Он не должен спрашивать меня дважды. Мы находим театр, в котором показывают свежачок, американскую комедию про лузера, и остаёмся на двойной сеанс. Не помню, когда я в последний раз так сильно смеялась. Сидящий рядом Сент-Клер смеялся ещё сильнее.

Мы возвращаемся в общежитие не раньше двух ночи. За стойкой пусто, у Нейта свет не горит.

— Кажется, мы одни в здании, — говорит Сент-Клер.

— Тогда никто не будет возражать, когда я сделаю это!

Я прыгаю на стол и прохаживаюсь по нему. Сент-Клер начинает громко петь, а я танцую под его песню. Под конец я театрально кланяюсь.

— Быстро! — кричит он.

— Что?

Я прыгаю от стола. Нейт здесь? Он видел?

Но Сент-Клер бежит к лестничной клетке. Он бросает дверь открытой и кричит. Мы аж подпрыгиваем от эха, а затем начинаем кричать на пределе лёгких. Божественно. Сент-Клер преследует меня до лифта, и мы поднимаемся на крышу. Сент-Клер не решается подойти к краю, но смеётся, когда я пытаюсь попасть плевком в щит с рекламой дамского белья. Ветер сильный, моя цель не поражена, и я мчусь обратно два пролёта. Наша лестница широка и устойчива, поэтому Сент-Клер отстаёт всего на пару ступеней. Мы добегаем до его этажа.

— Ну, — говорит он.

Наш разговор впервые обрывается за несколько часов.

Я смотрю мимо него.

— Гм. Спокойной ночи.

— Увидимся завтра? Поздний завтрак в блинной?

— Было бы замечательно.

— Если только… — он прикусывает язык.

Если, что? Он сомневается, передумывает. Момент упущен. Я смотрю на него с вопросом, но он отворачивается.

— Ладно. — Тяжело скрыть разочарование в голосе. — Увидимся утром.

Я начинаю уходить, но оглядываюсь. Он смотрит на меня. Я поднимаю руку и машу. Сент-Клер застыл, словно статуя. Я толкаю дверь на свой этаж и качаю головой. Не понимаю, почему с ним то всё прекрасно, то странно. Словно мы неспособны к нормальному человеческому взаимодействию. Забудь об этом, Анна.

Дверь на лестничную площадку резко открывается.

Моё сердце останавливается.

Сент-Клер выглядит возбуждённым.

— Это был прекрасный день. Это был первый хороший день за долгое время. — Он медленно идёт ко мне. — Я не хочу, чтобы он заканчивался. Я не хочу оставаться один прямо сейчас.

— М-м-м.

Я не могу дышать.

Он останавливается передо мной и изучает моё лицо.

— Ты не против, если я останусь у тебя? Я не хочу доставлять тебя неудобства…

—- Нет! То есть... — В голове словно каша. Я едва могу думать. — Да. Да, конечно, всё хорошо.

Сент-Клер замирает на мгновение, а затем кивает.

Я снимаю своё ожерелье и вставляю ключ в замок. Сент-Клер ждёт позади. Мои руки трясутся, когда я открываю дверь.

Глава 20.

Сент-Клер сидит на полу. Он перекидывает ботинки через всю комнату, и они ударяются об дверь с громким стуком. Это первый звук, который издал любой из нас, после того как мы вошли в мою комнату.

— Прости, — смущается Сент-Клер. — Куда мне их поставить?

Но прежде чем я успеваю ответить, он выбалтывает:

— Элли думает, я должен поехать в Сан-Франциско. Я много раз чуть не покупал билет на самолёт, но мама этого бы не хотела. Если отец не хочет, то и мама не хочет. Я бы только добавил лишнее напряжение в ситуацию.

Я поражена его исповедью.

— Иногда я спрашиваю себя, вдруг она — Элли — вдруг она, понимаешь... — Его голос затихает. — Хочет, чтобы я исчез из её жизни.

Он никогда не обсуждал свою девушку. Почему сейчас? Не могу поверить, что должна её защищать. Я выравниваю его ботинки около двери, лишь бы не смотреть ему в глаза.

— Она, наверное, просто устала видеть тебя несчастным. Как и все мы, — добавляю я. — Уверена... уверена, она места от беспокойства не находит.

— Хм.

Он смотрит, как я убираю свою собственную обувь и выкладываю содержимое карманов.

— Что насчёт меня? — спрашивает он после минуты тишины.

— Ты это к чему?

Сент-Клер исследует свои часы.

— Бакенбарды. Ты увидишь его в следующем месяце.

Он устанавливают... что? Границу? Что у него девушка, а я нацелена на другого? Только я нет. Не совсем.

Но я не могу решиться это сказать после того, как он упомянул Элли.

— Да, не могу дождаться нашей встречи. Он забавный парень, тебе бы понравился. Я увижу выступление его группы на Рождество. Тоф — классный парень, он бы тебе очень понравился. О. Я уже это говорила? Но он бы тебе понравился. Он действительно... забавный.

Заткнись, Анна. Закрой свой рот.

Сент-Клер расстёгивает, затем застёгивает, а затем снова расстёгивает ремешок на часах.

— Я выдохлась, — говорю я.

И это правда. Как всегда, наш разговор истощил меня. Я заползаю на кровать и задаюсь вопросом, что сделает Сент-Клер. Ляжет на пол? Вернётся в свою комнату? Но он кладёт часы на мой столик и садится на мою кровать. Он ложится рядом со мной. Он сверху одеял, я под ними. Мы всё ещё полностью одета, минус обувь, но в целом ситуация очень щекотливая.

Сент-Клер вскакивает. Уверена, он собирается уйти, и я не знаю, чувствовать ли мне облегчение или разочарование, но... он просто выключает свет. Моя комната чёрная как смоль. Он шаркает обратно к кровати и шлёпается на неё.

— Уф! — восклицает он.

— Эй, тут тебе кровать.

— Спасибо за предупреждение.

— Без проблем.

— Холодрыга. У тебя вентилятор включён или что-то?

— Это ветер. У меня окно не плотно закрыто. Я затолкала полотенце в щель, но это мало помогло.

Он обходит кровать и снова садится.

— Ой!

— Да?

— Ремень. Было бы странно...

Спасибо, что он не видит, как я краснею.

— Конечно, нет.

И я слушаю, как он вытаскивает ремень из петель и аккуратно опускает на мой деревянный пол.

—Гм, — продолжает он. — Было бы странно…

— Да!

— Ой, не сердись. Я на брюки и не намекаю, только хочу под одеяло. Ветер ужасный.

Я пускаю его под одеяло, и теперь мы лежим рядом. В моей узкой постели. Забавно, но я никогда не представляла, что моя первая ночёвка с парнем, ну, в общем, будет ночёвкой.

— Не хватает только «Шестнадцать свечей» и игры «признание или желание1».

Он закашливается.

— Ч-что?

— Я про кино, извращенец. Просто подумала, что давненько у меня не было вечеринки с ночёвкой.

Пауза.

— О!

Тишина.

Тишина.

— Сент-Клер?

— Да?

— Твой локоть упирается мне в спину.

— Блин. Прости.

Он ворочается и ворочается, и снова ворочается, пока мы не устраиваемся. Одна из его ног лежит на моих. Несмотря на два слоя штанов между нами, я чувствую себя голой и беззащитной. Он снова ворочается, и теперь все моя нога, от голени до бедра, лежит на его ноге. Я ощущаю запах его волос. М-м-м.

НЕТ!

Я сглатываю, звук выходит очень громким. Сент-Клер снова откашливается. Я пытаюсь не шевелиться. Кажется, проходят часы, но, конечно, прошли только минуты. Дыхание Сент-Клера замедляется, тело расслабляется. Я тоже наконец начинаю расслабляться. Я хочу запомнить его аромат, прикосновение кожи — его рука лежит на моей — и мощь его тела. Чтобы ни произошло, я буду помнить этот момент всю оставшуюся жизнь.

Я изучаю его профиль. Его губы, нос, ресницы. Он так красив.

Ветер стучит о стёкла, в коридоре тихо гудят лампы. Сент-Клер крепко спит. Как давно он не отдыхал? На сердце лежит ещё один нерешённый вопрос. Почему я так забочусь о нём, и почему я желаю, чтобы было по-другому? Как один человек может так сбивать меня с толку?

Что это? Похоть? Или что-то другое в целом? И как я могу испытывать такие чувства к нему, не получая на них ответа? Он сказал, что ему я нравлюсь. Правда сказал. И даже при том, что он был пьян, он бы так не сделал, если в его словах, по крайней мере, не было и толики правды. Ведь так?

Я не знаю.

Каждый раз, когда я с ним, я ничего не знаю. Он придвигается ближе ко мне во сне. Его дыхание согревает шею. Я ничего не знаю. Он так красив, так прекрасен. Интересно, а если он... если я...

Луч света ударяет в лицо, и я щурю глаза, не понимая, где нахожусь. Дневной свет. Красные числа на моих часах высвечивают: 11:27. А. Я заснула? Какой сегодня день? И затем я вижу тело в постели рядом с собой. И чуть не подпрыгиваю до потолка.

Значит, это был не сон.

Его рот открыт, одеяло сброшено. Рука покоится на животе. Рубашка задрана, и я вижу его живот. Взгляд леденеет.

Срань господня. Я только что переспала со Сент-Клером.

Сноска

1. Анна называет самые популярные развлечения для вечеринки с ночевкой.

«Шестнадцать свечей» — фильм 1984 года, признанный эталоном жанра молодёжного кино.

Игра «признание или желание» (в оригинале Truth or Dare) Суть игры сводится к тому, чтобы задать откровенный вопрос и получить не менее откровенный, правдивый ответ, но если игрок не хочет давать ответ, то должен выполнить наказание за отказ. Как правило, игра с эротическим подтекстом.

Глава 21.

Не в плане ПЕРЕСПАЛА. Буквально. А спали вместе.

Я спала с мальчиком! Я уползаю обратно под одеяло и смеюсь. НЕ МОГУ дождаться, чтобы рассказать всё Бридж. Только... а вдруг она всё выдаст Тофу? И я не могу рассказать Мер, потому что она будет ревновать, а значит, я не могу проболтаться ни Рашми, ни Джошу. До меня доходит, что нет никого, с кем можно поделиться тайной. Неужели я совершила плохой поступок?

Я остаюсь в постели как можно дольше, но в конечном счёте мочевой пузырь одерживает победу. Когда я возвращаюсь из ванной, Сент-Клер смотрит в моё окно. Он оборачивается и смеётся.

— Твои волосы. Они торчат во все стороны. — Сент-Клер произносит последнее слово как «фстороны», и иллюстрирует своё заявление, тыкая пальцами вокруг головы, словно у меня выросли рога.

— Уж кто бы говорил.

— Ах, но я делаю так специально. У меня ушли годы на осознание, что такой неряшливый стиль получается, только если совершенно игнорировать свою внешность.

— Хочешь сказать, я выгляжу как чучело?

Я смотрюсь в зеркале, и, к своему страху, обнаруживаю, что действительно похожа на рогатое животное.

— Нет. Мне нравится. — Он усмехается и поднимает ремень с пола. — Завтрак?

Я передаю ему ботинки.

— Уже полдень.

— Спасибо. Обед?

— Не-а, сначала в душ.

Мы расходимся на час и встречаемся в его комнате. Дверь распахнута настежь, в коридоре раздаётся французский панк-рок. Я потрясена, когда захожу внутрь и нахожу, что он привёл комнату в порядок. Кучи одежды и полотенец отсортированы для прачечной, пустые бутылки и пакетики из-под чипсов выброшены.

Он смотрит на меня с надеждой.

—Это только начало.

— Выглядит замечательно.

Комната действительно выглядит лучше. Я улыбаюсь.

Мы снова проводим день в городе. Попадаем на часть кинофестиваля Дэнни Бойла и снова гуляем вдоль Сены. Я учу Сент-Клера, как правильно бросать камушки: не могу поверить, что он не знает, как это делать. Начинает моросить, и мы забегаем в книжный магазин напротив Нотр-Дама. Жёлто-зелёная вывеска гласит: «Шекспир и компания».

Мы поражены царившим в магазине хаосом. Орда клиентов топчется у стола, и куда ни глянь везде книги, книги и книги. Но не как в магазинах, где всё аккуратно организовано на полках, столах и торцовых рекламных стендах. Здесь книги валяются на шатких полках, падают со стульев и летают с провисших полок. Здесь картонные коробки, переполненные книгами, а около стопки на лестнице дремлет чёрная кошка. Но самая удивительная вещь в том, что все эти книги на английском.

Сент-Клер замечает моё испуганное лицо.

— Ты никогда не была здесь прежде?

Я качаю головой, и он удивлён.

— Это место довольно известно. Эй, посмотри… — Он держит копию «Бальзака и портнихи-китаяночки». — Знакомо, а?

Я блуждаю в изумлении, наполовину волнении, что оказалась в окружении родного языка, наполовину испуге, боясь нарушить атмосферу. Одно неправильное прикосновение может уничтожить весь магазин. Он рухнет, и мы будем погребены в лавине пожелтевших страниц.

Дождь барабанит в окна. Я протискиваюсь сквозь группу туристов и исследую секцию беллетристики. Не знаю, почему я ищу его, но ничего не могу с собой поделать. Я проверю с конца. Кристи, Кэсер, Колдуэлл, Берроуз, Бронте, Берри, Болдуин, Остёр, Остин. Эшли1. Джеймс Эшли.

Стопка книг моего отца. Шесть из них. Я тяну копию «Инцидента» в твёрдом переплёте и съёживаюсь от знакомого заката на обложке.

— Что это? — интересуется Сент-Клер. Я замираю в шоке. Я даже не осознавала, что он стоял около меня.

Он берёт у меня роман, и его глаза расширяются от узнавания. Сент-Клер переворачивает книгу, и автор усмехается нам с фото. Мой отец чрезмерно загорелый, а его зубы сияют фальшивой белизной. На нём лавандовая рубашка-поло, а волосы слегка развеваются на ветру.

Сент-Клер поднимает брови.

— Я не замечаю сходства. Он чересчур красивый.

Я бормочу что-то от нервозности, и Сент-Клер сжимает мою руку с книгой.

— Всё хуже, чем я думал. — Он смеётся. — Он всегда такой?

— Да.

Он открывает книгу и читает аннотацию. Я наблюдаю за его лицом с тревогой. Его выражение становится озадаченным. Я вижу, что он останавливается и что-то снова перечитывает. Сент-Клер поднимает глаза на меня.

— Она о раке, — говорит он.

О. Мой. Бог.

— У этой женщины рак. Что с нею происходит?

Я не могу сглотнуть.

— Мой отец — идиот. Я же говорила тебе, что он полный придурок.

Мучительная пауза.

— И эти книги расходятся большим тиражом?

Я киваю.

— И люди наслаждаются этим? Они находят их увлекательными?

— Прости, Сент-Клер.

Из глаз брызжут слёзы. Я никогда так сильно ненавидела своего отца, как сейчас. Как он мог? Как он смеет делать деньги на чём-то настолько ужасном? Сент-Клер закрывает книгу и заталкивает обратно на полку. Берёт другою. «Вход». Роман о лейкемии. Мой отец в классической рубашке, первые несколько пуговиц небрежно расстёгнуты. Руки скрещены, но на лице та же нелепая усмешка.

— Он фрик, — говорю я. — Совершенный... эксцентричный фрик.

Сент-Клер фыркает, открывает рот, чтобы что-то сказать, но тут замечает, что я плачу.

— Нет, Анна. Анна, прости.

— Извини. Ты не должен был это увидеть.

Я выхватываю книгу и убираю на полку. Другая стопка книг падает и приземляется на пол между нами. Мы опускаемся поднять их и ударяемся головой.

— Ой! — вскрикиваю я.

Сент-Клер потирает голову.

— Ты как?

Я вырываю книги из его рук.

— Я нормально. Всё в порядке.

Я заталкиваю их обратно в шкаф и ухожу в дальний конец магазина, подальше от Сент-Клера, максимально подальше от моего отца. Но несколько минут спустя Сент-Клер уже снова был рядом со мной.

— Это не твоя вина, — спокойно говорит он. — Родителей не выбирают. Я знаю это как никто другой, Анна.

— Я не хочу это обсуждать.

— Тогда закрываем тему. — Он держит сборник поэзии. Пабло Неруда. — Ты его читала?

Я качаю головой.

— Хорошо. Поскольку я только что купил его для тебя.

— Что?

— Он включён в нашу программу на следующий семестр. Тебе и так бы пришлось купить его. Открой.

Сбитая с толку, я подчиняюсь. На первой странице печать. «Шекспир и компания, нулевой километр Парижа».

Я моргаю.

— Нулевой километр? Это тоже самое, что и нулевая точка?

Я думаю о нашей первой совместной прогулке по городу.

— Как в старые добрые времена, — улыбается Сент-Клер. — Ладно, дождь прекратился. Пошли ещё куда-нибудь.

Я всё ещё молчу на улице. Мы пересекаем тот же мост, как и в первую нашу прогулку — я снова по внешней стороне, Сент-Клер по внутренней — и он продолжает говорить за нас обоих.

— Я когда-нибудь упоминал, что ходил в школу в Америке?

— Что? Нет.

— Правда, в течение года. В восьмом классе. Это было ужасно.

— Восьмой класс ужасен для всех, — отвечаю я.

— Ну, для меня всё было ещё хуже. Мои родители только что разошлись, и мама вернулась в Калифорнию. Я не был там с раннего детства, но я поехал с нею и попал в ужасную государственную школу…

— О, нет. Государственная школа.

Он толкает меня плечом.

— Другие дети были безжалостны. Они высмеяли во мне всё: мой рост, акцент, манеру одеваться. Я поклялся, что никогда больше туда не вернусь.

— Но американским девчонкам нравится английский акцент, — выбалтываю я не думая и молю, чтобы он не заметил мой румянец.

Сент-Клер берёт гальку и бросает в реку.

— Не в средней школе. Особенно, когда парень ростом по их коленную чашечку.

Я смеюсь.

— Так вот, когда год закончился, мои родители нашли мне новую школу. Я хотел вернуться в Лондон, к приятелям, но отец настоял на Париже, чтобы приглядывать за мной. И вот так я попал в американскую школу.

— Как часто ты возвращаешься? В Лондон?

— Не так часто, как хотелось бы. У меня всё ещё есть друзья в Англии, и мои бабушка и дедушка — родители моего отца — живут там, так что раньше я делил каникулы между Лондоном и Сан….

— Твои бабушка и дедушка — англичане?

— Дедушка, но гранмэр француженка. А мамины родители, само собой, американцы.

— Ничего себе. Ты действительно человек мира.

Сент-Клер улыбается.

— Говорят, что я больше всего похож на дедушку-англичанина, но это только из-за акцента.

— Не знаю. Я думаю о тебе больше как об англичанине. И ты не только говоришь, как англичане, ты внешне на них похож.

— Правда?

Он удивлён.

Я улыбаюсь.

— Дело в... нездоровом цвете лица. Я в хорошем смысле, — добавляю я, увидев его встревоженное лицо. — Честно.

— Ага, — искоса смотрит на меня Сент-Клер. — В общем. Прошлым летом я был не в силах видеть отца и впервые провёл всё лето с мамой.

— И как всё прошло? Уверена, девочки больше не дразнили тебя за акцент.

Он смеётся.

— Нет, не дразнили. Но я ничего не могу поделать с ростом. Я всегда буду коротышкой.

— А я всегда буду чокнутой, как мой папа. Все говорят мне, что я пошла в него. Он такой же... чистоплотный, как я.

Он, кажется, действительно удивлён.

— А что плохого в чистоплотности? Я вот жалею, что плохо организован. И, Анна, я никогда не встречал твоего отца, но я гарантирую тебе, что ты на него совсем непохожа.

— Откуда ты знаешь?

— Ну, начнём с того, что он похож на куклу Кена. А ты красавица.

Я спотыкаюсь и падаю на тротуар.

— Ты цела? — Его глаза полны беспокойства.

Я отвожу взгляд, поскольку он берёт меня за руку и помогает мне встать.

— Всё хорошо. Отлично! — отвечаю я, стряхивая песок с ладоней. Боже, я чокнутая.

— Ты ведь замечала, как на тебя смотрят парни? — продолжает Сент-Клер.

— Они смотрят только потому, что я всё время выставляю себя дурочкой.

Я поднимаю оцарапанные ладони.

— Вон тот парень смотрит на тебя прямо сейчас.

— Что?.. — Я поворачиваюсь и вижу, как на меня смотрит молодой человек с длинными тёмными волосами. — Почему он на меня смотрит?

— Думаю, ему нравится то, что он видит.

Я краснею, и Сент-Клер продолжает объяснять.

— В Париже распространено признавать кого-то привлекательным. Французы не отводят глаза, как представители других культур. Разве ты не замечала?

Сент-Клер думает, что я привлекательна. Он назвал меня красавицей.

— Гм, нет, — отвечаю я. — Я не замечала.

— Хорошо. Открой глаза.

Но я смотрю только на голые ветки, детей с воздушными шарами и группу японских туристов. Где угодно, но смотрят только на Сент-Клера.

Мы снова останавливаемся перед Нотр-Дамом. Я указываю на знакомую звезду и откашливаюсь:

— Загадаешь желание?

— Ты первая.

Он озадаченно наблюдает за мной, словно пытается что-то понять. Он кусает ноготь большего пальца.

На этот раз я не могу ничего с собой поделать. Я думала об этом целый день. О нём. О нашей тайне.

Я желаю, чтобы Сент-Клер снова провёл со мной ночь.

Он встаёт на красновато-жёлтую бронзовую звезду после меня и закрывает глаза. Я понимаю, что он должен пожелать здоровья своей матери, и чувствую себя виноватой, что сама не подумала об этом желании. Мои мысли только о Сент-Клере.

Почему он занят? Сложилось бы всё по-другому, если бы я встретила его раньше Элли? Сложилось бы всё по-другому, если бы его мама не была больна?

Он сказал, что я красивая, но я не знаю, был ли это комплимент кокетливого, дружелюбного ко всем Сент-Клера, или личное признание. Я вижу того же самого Сент-Клера, как и все остальные? Нет. Я так не думаю. Но я могла по ошибке принимать нашу дружбу за что-то большее, потому что я хочу, чтобы наша дружба была чем-то большим.

***

За ужином волнение постепенно угасает. Уютный ресторанчик, заросший плющом, и с дровяным камином. После ужина мы прогуливаемся с набитыми животами в приятном трансе от шоколадного мусса.

— Давай вернёмся домой, — говорит он, и моё сердце отбивает барабанную дробь.

Дом. Мой дом и его дом тоже.

На вахте всё ещё никого нет, но Нейт в своей комнате.

— Анна! Этьен! — высовывается он из двери.

— Привет, Нейт, — дружно отвечаем мы.

— День благодарения прошёл как надо?

— Да. Спасибо, Нейт, — говорим мы.

— Мне проверить вас позже, ребят? Правила вы знаете. Спать в комнатах представителей противоположного пола запрещено.

Моё лицо пылает, а щеки Сент-Клера покрываются пятнами. Верно. Это правило. Его-то мой мозг — мой любящий правила, законопослушный мозг — удобно «забыл» вчера вечером. Но всем известно, что это правило постоянно нарушают.

—Нет, Нейт, — говорим мы.

Он качает своей бритой головой и возвращается в комнату. Но дверь снова быстро открывается, и в нас летит горстка чего-то, прежде чем дверь захлопывается.

Презервативы. Боже, как унизительно.

С ярко-алым лицом Сент-Клер подбирает крохотные серебряные квадратики с пола и засовывает в карманы пальто. Мы не говорим, даже не смотрим друг на друга, пока поднимаемся по лестнице на мой этаж. Мой пульс ускоряется с каждым шагом. Сент-Клер пройдёт за мной в мою комнату, или Нейт разрушил всякий шанс на это?

Мы доходим до «места посадки», и Сент-Клер чешет голову.

— Э-м...

— Так...

— Я переоденусь в спальное. Всё нормально? — серьёзно спрашивает он и тщательно изучает мое лицо.

— Да. Я тоже. Я... приготовлюсь ко сну.

— Увидимся через минуту?

Я перекатываюсь на стопах от облегчения.

— В твоей или моей?

— Поверь мне, ты не захочешь спать в моей кровати.

Он смеётся, и мне приходится отвернуться, потому что я хочу, чёрт возьми, хочу спать в его кровати. Но я понимаю, что он имеет в виду. Верно, моя кровать более чистая. Я спешу в свою комнату и переодеваюсь в земляничные штаны и футболку с атлантского кинофестиваля. В таком не возникнет мыслей, что я хочу его соблазнить.

Словно я знаю, как это делать.

Сент-Клер стучит в дверь несколько минут спустя. На нём снова белые штаны в синею полоску и чёрная футболка с эмблемой, в которой я узнаю логотип французской группы, которую он слушал ранее. У меня начинаются проблемы с дыханием.

— Обслуживание номеров, — говорит он.

Мой ум... девственно чист.

— Ха-ха, — слабо смеюсь я.

Он улыбается и выключает свет. Мы забираемся в кровать. Ситуация абсолютно всецело полностью неловкая. Как обычно. Я переворачиваюсь к своему краю кровати. Мы оба напряжёны и выпрямлены, стараемся не задеть друг друга. Я, должно быть, мазохистка, раз продолжаю создавать себе такие ситуации. Мне нужна помощь. Меня нужно записать к психоаналитику или запереть в обитой войлоком палате или смирительной рубашке… Хоть что-нибудь!

После целой вечности Сент-Клер громко выдыхает и ворочается. Его нога врезается в мою, и я вздрагиваю.

— Извини.

— Всё нормально.

Тишина.

Тишина

— Анна?

— Да?

— Спасибо, что разрешила ещё раз поспать у тебя. Прошлая ночь...

Давление в моей груди мучительно.

Что? Что, что, что?

— Я спал как младенец.

Комната тиха. Через секунду я перекатываюсь назад. Медленно, медленно вытягиваю ногу, пока не касаюсь лодыжки Сент-Клера. Он резко выдыхает. И затем я улыбаюсь, потому что знаю: он не видит моё лицо в темноте.

Сноска

1. В русском невозможно сохранить исходный порядок букв английского. Анна проверяет авторов с C до A. в оригинале фамилия ее отца пишется как Ashley.

Глава 22.

Суббота — ещё один день прогулок, еды и кино, сопровождаемый неловким разговором на лестничной клетке. Тёплым телом в моей постели. Неловкими прикосновениями. Сопровождаемый сном.

Даже с неудобными моментами это лучшие каникулы в моей жизни.

Но в воскресенье утром всё меняется. Когда мы просыпаемся, Сент-Клер потягивается и случайно задевает мою грудь. Это не только больно; мы замираем как громом пораженные. Во время завтрака Сент-Клер снова отдаляется. Проверяет телефон на наличие сообщений, пока я говорю. Смотрит в окна кафе. И вместо того, чтобы пойти исследовать Париж, он говорит, что у него ещё домашка.

И я уверена, он ей займётся. Ему нужно много нагнать. Но его тон холоден, и я знаю настоящую причину его ухода. Студенты возвращаются. Джош, Рашми и Мер будут здесь этим вечером.

И Элли тоже.

Я пытаюсь не брать это на личный счёт, но мне больно. Подумываю пойти в кино, но вместо этого провожу день над домашкой по истории. По крайней мере, я убеждаю себя именно в этом. Мои уши настроены на движения в его комнате, настроены на отвлекаться. Он так близок и всё же до сих пор далеко. Студенты возвращаются, в доме Ламбер становится громче и труднее разобрать отдельные звуки. Я даже не уверена, здесь ли он ещё.

Мередит врывается в мою комнату приблизительно в восемь, и мы идём ужинать. Она рассказывает, как провела каникулы в Бостоне, но мои мысли в другом месте. Наверное, он сейчас вместе с ней. Я вспоминаю первый раз, когда увидела их вместе: их поцелуй, её руки в его волосах — и теряю аппетит.

— Ты сегодня ужасно тиха, — замечает Мер. — Как прошли каникулы? Вытащила Сент-Клера из комнаты?

— Ненадолго.

Я не могу рассказать ей о наших ночах, но по некоторым причинам, я не хочу говорить с ней и о наших днях. Я хочу сохранять воспоминания только для себя. Они мои.

Их поцелуй. Её руки в его волосах. Мой желудок скручивается в узел.

Мер вздыхает.

— А я надеялась, что он выползет из своей раковины. Прогуляется, подышит немного свежим воздухом. Ну, знаешь, сделает что-нибудь сумаше-е-едшенькое в таком духе.

Их поцелуй. Её руки…

— Эй! Вы, ребят, не делали ничего сумасшедшего, пока нас не было?

Я чуть не давлюсь кофе.

Следующие несколько недель ничем не запоминаются. Профессора проводят занятия в ускоренном темпе, чтобы мы успели дойти до середины учебной программы. Нам приходится сидеть за уроками по ночам, чтобы не отставать, и зубрить, чтобы подготовиться к итоговым контрольным. Впервые я осознаю, насколько конкурентоспособна эта школа. Студенты здесь относятся к учёбе серьёзно, и в общежитие почти так же тихо, как на каникулах по случаю Дня благодарения.

Из университетов приходят письма. Я принята во все заведения, в которые обратилась, но едва ли это повод для праздника. Рашми взяли в Браун, а Мередит в вузы, в которые она больше всего хотела — один в Лондоне, другой в Риме. Сент-Клер не говорит о колледже. Никто из нас не знает, куда он поступил и поступил ли вообще: он меняет тему каждый раз, когда мы её поднимаем.

Его мама закончила с химео, и сейчас у неё последняя неделя внешнего облучения. На следующей неделе, когда мы разъедемся по домам, у неё начнётся первая внутренняя лучевая терапия. Она требует трёхдневного пребывания в больнице, и я благодарна, что Сент-Клер будет рядом с ней. Он говорит, что у неё улучшилось настроение, и она утверждает, что у неё всё хорошо — насколько может быть хорошо при таких обстоятельствах — но Сент-Клеру не терпится увидеть её собственными глазами.

Сегодня первый день Хануки1, и в честь праздника школа дала нам передышку от домашней работы и тестов.

Ну, в честь Джоша.

— Единственный еврей в школе, — говорит он, закатывая глаза. Он понятно раздражён, потому что за завтраком придурки, как Стив Карвер, трясли его за руку и благодарили.

Мы с друзьями находимся в универмаге, пытаемся отовариться, раз у нас вышел свободный день. Супермаркет как всегда красив. С венков свисают яркие красно-золотые ленты. Зелёные гирлянды и белые огоньки украшают эскалатор и прилавки парфюмерных отделов. Из динамиков звучит американская музыка.

— Кстати… — обращается Мер к Джошу. — Разве тебе можно здесь находиться?

— Закат, мой маленький католический друг, закат. Но фактически… — Он смотрит на Рашми. — ...нам нужно уйти, если хотим успеть поужинать в Маре2. Я смерть как хочу поесть латке3.

Рашми проверяет время по телефону.

— Ты прав. Нужно бежать.

Они говорят до свидания, и остаёмся только мы трое. Я рада, что Мередит всё ещё с нами. Со Дня благодарения мои с Сент-Клером отношения дали ход назад. Элли — его девушка, я — его подруга, и думаю, он чувствует себя виновным за то, что переступил некоторые границы. Я чувствую себя виноватой за то, что позволила ему это сделать. Ни один из нас ничего не говорил о тех выходных, и хоть мы всё ещё сидим друг рядом с другом в столовой, между нами теперь стена. Непринуждённость нашей дружбы исчезла.

К счастью, никто ни о чем не догадался. Вроде бы. Но тут я замечаю, что Джош шепчет что-то Сент-Клеру и указывает на меня. Не знаю, что он сказал, но Сент-Клер так качает головой. Мол, проехали. Но, возможно, они говорили не обо мне.

Моё внимание отвлекается на…

— Это же... «Луни Тюнз»?

Мер и Сент-Клер навостряют уши.

— Что?.. Да. Думаю, это она, — говорит Сент-Клер.

— Несколько минут назад я слышала «Хижину Любви», — замечает Мер.

— Официально объявляю, — пафосно начинаю я. — Америка окончательно уничтожила Францию.

— Может, пойдём уже? — Сент-Клер держит маленькую сумку. — Я всё купил.

— O-o-o, что там? — интересуется Мер. Она берёт его сумку и вытаскивает изысканный переливающийся шарф. — Это для Элли?

— Чёрт.

Мер не сразу находится с ответом.

— Ты ничего не купил для Элли?

— Нет, это для мамы. Аргх. — Он запускает ладонь в волосы. — Не возражаете заскочить в «Сеннельер» по дороге?

«Сеннельер» — это великолепный магазинчик художественных товаров; один взгляд на его витрины заставляет меня жалеть, что у меня нет оправдания покупать масляные краски и пастель. Мы с Мер и Рашми ходили туда в прошлые выходные. Она купила Джошу новый альбом на Хануки.

— Ничего себе. Поздравляю, Сент-Клер, — говорю я. — Победитель сегодняшней премии самый ужасный парень. А я думала, что это Стив — лох. Видели, что произошло на математике?

— Ты про то, что Аманда поймала его за грязными смсками к Николь? — уточняет Мер. — Я думала, она вонзит ему карандаш прямо в шею.

— Я был занят, — оправдывается Сент-Клер.

Я гляжу на него.

— Я просто дразнюсь.

— Хватит вести себя как чёртова злючка.

— Я не злючка. Даже не гадина и не бестия, так что забудь про свои чёртовы англицизмы…

— Достала.

Он забирает свою сумку у Мер и хмурится на меня.

— ЭЙ! — кричит Мер. — На носу Рождество. Хо-хо-хо. Украшайте залы. Не ссорьтесь.

— Мы не ссоримся, — одновременно отвечаем мы.

Она качает головой.

— Проехали. Сент-Клер прав. Давайте уйдём отсюда. У меня от этого места мурашки по коже.

— А мне здесь нравится, — признаюсь я. — Кроме того, лучше смотреть на ленты, чем на дохлых кроликов.

— Только не надо снова про зайцев, — вздыхает Сент-Клер. — Ты такая же плохая, как Рашми.

Мы пробираемся через рождественскую толпу.

— Я понимаю, почему она была расстроена! Их так вывесили, словно они умерли от кровотечений из носа. Это ужасно. Бедная Исида.

Все магазины в Париже пытались перещеголять друг друга красочными витринами, и мясник не сделал исключение. Теперь я «любуюсь» на мёртвых кроликов каждый раз, как хожу в кино.

— В случае, если вы не заметили, — говорит он. — Исида совершенно жива и здорова на шестом этаже.

Мы проходим через стеклянные двери и оказываемся на улице. Всюду носятся люди, и на мгновение, мне кажется, что я приехала к отцу на Манхэттен. Но появляются знакомые фонарные столбы, скамьи и бульвары, и иллюзия исчезает. Небо бело-серое. Висит снег, но он никогда не идёт. Мы пробираемся через толпу к метро. Воздух холодный, но не горький, и окрашен дымкой.

Сент-Клер и я продолжаем ругаться по поводу кроликов. Я знаю, что они ему тоже не нравятся, но он хочет спорить по любому поводу. Мер начинает кипеть.

— Ребят, может, заткнётесь? Вы мне просто кайф от праздника ломаете.

— Говоря о кайфе. — Я многозначительно смотрю на Сент-Клера и обращаюсь к Мер: — Я всё ещё хочу покататься на колесе обозрения, которых понаставили вдоль Елисейских Полей. Или на том гигантище с красивыми лампочками на площади Согласия.

Сент-Клер впивается в меня взглядом.

— Я бы попросила тебя, — говорю я ему, — но я знаю, что ты ответишь.

Словно я дала ему пощёчину. Боже. Что со мной?

— Анна! — одёргивает Мер.

— Извини.— Я в ужасе опускаю глаза. — Не знаю, что на меня нашло.

Перед супермаркетом зазывает покупателей мужчина с красными щеками. Он продаёт корзины с устрицами во льду. У него, должно быть, заледенели руки, но в ту секунду я с радостью была готова поменяться с ним местами. Пожалуйста, Сент-Клер. Пожалуйста, скажи мне хоть что-нибудь.

Он пожимает плечами, но с усилием.

— Лады.

— Анна, были вести от Тофа? — спрашивает Мер, отчаянно нуждаясь в смене темы.

— Да. Мне пришла от него электронка вчера вечером.

Честно говоря, некоторое время я прекратила думать о Тофе. Но так как Сент-Клер снова чётко и ясно дал понять, что в его сторону даже не смотри, мои мысли снова вернулись к Рождественским каникулам. Я так мало болтала с Тофом или Бридж в последнее время, потому что они очень заняты группой, а мы все потонули в учёбе, поэтому было неожиданно — и волнительно — получить вчерашнюю электронку.

— Что он написал? — интересуется Мер.

прости чтто ниписал. репитиции задалбали. уржался что француские голуби хавают пративазачатчные семена. долбанутые парижане. нужно сувать их в нашу пиццу ато в этом году 6 залетов. бридж тряпанула ты приедешь на наше шоу. Жду, аннобэль ли. поки. тоф.

— Черканул пару строк. Но он ждёт не дождётся встречи со мной, — добавляю я.

Мер смеётся.

— Ты, должно быть, сама не дождёшься.

Мы поражаем грохотом бьющегося стекла. Сент-Клер пинает бутылку в сточную канаву.

— Ты в порядке? — спрашивает его Мер.

Но он поворачивается ко мне.

— Ты хотя бы открывала сборник поэзии, что я тебе купил?

Я так поражена, что отвечаю только через минуту.

— М-м-м, нет. Он ведь только в следующем семестре, правильно?— Я поворачиваюсь к Мер и объясняю: — Он купил для меня стихи Неруды.

Она поворачивает голову к Сент-Клеру. Тот прячет лицо от её наблюдательного взгляда.

— Да, было такое. Я просто интересовался. Ты совсем о нём не говорила... — Он удручённо затихает.

Я строю ему рожицу и поворачиваюсь к Мер. Она тоже расстроена. Боюсь, я что-то упустила. Нет, я знаю, что что-то упустила. Я лепечу, пытаясь развеять странную тишину.

— Я так рада вернуться домой. Мой самолёт, если правильно помню, в шесть утра в эту субботу, и нужно встать безумно рано, но это стоит того. Я должна прилететь заранее, чтобы увидеть «Ужасы по дешёвке».

— Их шоу в субботу, — добавляю я.

Сент-Клер поднимает глаза.

— Когда твой самолёт?

— В шесть утра, — повторяю я.

— Мой тоже. У меня пересадочный рейс через Атланту. Уверен, мы летим в одном самолёте. Давай поедем на одном такси.

Внутри меня что-то перекручивает. Не знаю, хочу ли я этого. Всё так запуталось с этим поссорились-не поссорились. Я пытаюсь придумать отмазку, как мы наталкиваемся на бездомного с всклоченной бородой. Он лежит на картонке перед метро. Сент-Клер шарит по карманам и кладёт все свои деньги в чашку бездомному.

— Жуаййо Ноэль4.

Он поворачивается ко мне.

— Ну что? Такси?

Я оглядываюсь на бездомного, прежде чем дать ответ. Он удивлён, ошеломлён суммой в своих руках. Лёд, покрывший моё сердце, трескается.

— Во сколько нужно встретиться?

Сноска

1. Ханука — это еврейский праздник свечей, которые зажигают в честь чуда, происшедшего при освящении Храма после победы войска Иегуды Маккавея над войсками царя Антиоха в 164 году до нашей эры. Этот праздник начинается 25-го числа еврейского месяца кислева и длится восемь дней. В Хануку у детей каникулы, принято дарить им игрушки и давать деньги. О давних событиях напоминает также игра в ханукальный волчок.

2. Маре́ (Marais — «болото») — исторический квартал Парижа на правом берегу Сены, восточней Бобура. Расположенный между площадью Республики и площадью Бастилии, квартал Маре принадлежит как к 3-му, так и к 4-му муниципальным округам Парижа

3. Латке — хрустящая картофельная оладья с мацой; традиционное угощенье на еврейский праздник Ханука

4. (фр.) Счастливого Рождества

Глава 23.

В дверь настойчиво стучат. Я резко открываю глаза. Первой связной мыслью стало -ai, -as, -a, -âmes, -âtes, -èrent. Почему мне снится прошедшее время -er глаголов? Я вымотана. Так устала. Так хочется спа-а-а… ЧТО, ЧТО, ЧТО? Ещё одна дробь ударов вырывает меня из сна, и я кошусь на часы. Кто, чёрт возьми, выбивает мою дверь в четыре утра?

Постойте. Четыре часа? Разве я не должна?..

О, нет. НЕТ, НЕТ, НЕТ.

— Анна? Анна, ты там? Я прождал в лобби пятнадцать минут. — Скрип половиц, и Сент-Клер тихо ругается. — И я вижу, свет не включен. Блестяще. Могла бы сказать, что решила добираться сама.

Я выпрыгиваю из кровати. Проспала! Не могу поверить! Как такое возможно?

Шаги Сент-Клера удаляются, чемодан тяжело уезжает следом. Я распахиваю дверь. И хоть свет приглушен в такое время, я моргаю и прикрываю глаза.

Сент-Клер оборачивается. Он поражен.

— Анна?

— Помоги, — задыхаюсь я. — Помоги мне.

Он бросает чемодан и бежит ко мне.

— Ты в порядке? Что произошло?

Я затаскиваю его в комнату и включаю свет. Комната предстает в полном хаосе. Мой багаж с застежками-молниями открыт, одежда свалена, точно акробаты. Туалетные принадлежности разбросаны вдоль раковины. Простыни скручены в узлы. И я. С запозданием я вспоминаю, что мало того, что мои волосы торчат во все стороны, а на лице крем от прыщей, на мне также фланелевая пижама с изображением Бэтмэна.

— Не может быть, — ликует Сент-Клер. — Ты проспала? Я разбудил тебя?

Я падаю на пол и отчаянно пихаю одежду в чемодан.

— Ты ещё не упаковала вещи?

— Я собиралась закончить с этим утром! ТЫ, БЛИН, ПОМОГАТЬ СОБИРАЕШЬСЯ?

Я тяну застежку-молнию. В неё попадает желтый символ Бэта, и я кричу от расстройства.

Мы не успеем на самолет. Мы не попадем на самолет, и всё это моя вина. И кто знает, когда следующий рейс, мы застрянем здесь на весь день, и я не успею на концерт Тофа и Бридж. И мама Сент-Клера будет плакать, когда ей придется поехать в больницу без него за свой первый сеанс внутреннего облучения, потому что её сын застрянет в аэропорту на другом конце света по МОЕЙ ВИНЕ.

— Хорошо, хорошо.

Сент-Клер берет молнию и пытается освободить мои штаны. Я издаю странный звук, средний между стоном и визгом. Чемодан наконец-то меня отпускает, и Сент-Клер кладет руки на мои плечи, чтобы успокоить.

— Одевайся. Вытри лицо. Обо всем остальном я позабочусь.

Хорошо, одно дело за раз. Я справлюсь. Я справлюсь.

АР-Р-Р-РГХ!

Сент-Клер пакует мою одежду. Не зацикливайся на том, что он трогает твое нижнее белье. НЕ ЗАЦИКЛИВАЙСЯ на том, что он трогает твое нижнее белье. Я хватаю свой наряд для поездки (к счастью, заготовленный заранее) и замираю.

— Э-м.

Сент-Клер поднимает голову и видит, что я держу джинсы. Он быстро бормочет:

— Я... я сейчас выйду…

— Отвернись. Просто отвернись, у нас нет времени!

Он быстро отворачивается и горбится над самым чемоданом, показывая всем своим видом, что не смотрит.

— Так что случилось?

— Не знаю.

Ещё один взгляд, чтобы убедиться, что он в позиции «не смотрит», и я шустро стягиваю пижаму. И теперь официально я стою голая в одной комнате с самым красивым парнем, которого знаю. Смешно, но я не так представляла себе этот момент.

Нет. Не смешно. Сто процентов не смешно.

— Не знаю. Может быть, я нажала отбой будильника, — лепечу я, чтобы забыть о стыде. — Только не думаю, что случайно могла нажать на сброс. Но у меня установлен будильник, так что не знаю, что произошло.

Белье — на мне.

— Ты вывела телефон из вибро-режима?

— Что?

Я запрыгиваю в джинсы. Сент-Клер решительно игнорирует происходящее. Его уши ярко-красные.

— Ты пошла в кино, так? И поставила мобильный на вибро-режим?

Он прав. Я такая идиотка. Если бы я не повела Мередит на фильм «Beatles: вечер трудного дня», который как я знаю, она очень любит, я бы никогда не отключила звонок. Мы бы уже были в такси по пути в аэропорт.

— Такси!

Я натягиваю свитер через голову, поднимаю взгляд и вижу, что стою напротив зеркала.

Зеркала, в которое смотрит Сент-Клер.

— Все в порядке, — уверяет тот. — Я попросил водителя подождать и пошел за тобой. Просто придется накинуть немного сверху.

Его голова до сих пор опущена. Не думаю, что он что-то видел. Я прочищаю горло, и Сент-Клер поднимает голову. Наши глаза пересекаются в зеркале, и он подпрыгивает.

— Боже! Я не… то есть до этого момента я не…

— Хорошо. Да, отлично.

Я пытаюсь разрядить ситуацию отвернувшись, и Сент-Клер делает тоже самое. Его щёки пылают. Я прохожу по стеночке мимо него и смываю белую корочку с лица, а Сент-Клер бросает в чемодан мою зубную щетку, дезодорант и косметичку. Мы мчимся вниз по лестнице до входной двери.

Спасибо господи, что водитель подождал, посасывая сигарету в уголке рта с раздраженным выражением лица. Он зло кричит на нас по-французски, но Сент-Клер властно говорит ему что-то в ответ, и вскоре мы уже летим по улицам Парижа, игнорируя светофоры и обгоняя машины. Я в страхе вжимаюсь в сиденье и закрываю глаза.

Таксист останавливает машину. Мы приехали.

— Мы на месте. Ты в порядке? — интересуется Сент-Клер.

— Да. Все великолепно, — вру я.

Сент-Клер расплачивается с водителем, и тот уезжает, даже не проверив сумму. Я пытаюсь протянуть Сент-Клеру несколько банкнот, но он качает головой и говорит, что такси за его счет. На этот раз я настолько выбита из колеи, что не спорю. Мы добегаем до нужного терминала, сдаем багаж, проходим пункт безопасности и оказываемся у нужных ворот и тут…

— Итак. Бэтмен, да? — вредничает Сент-Клер.

Я скрещиваю руки и сажусь на пластиковое сиденье. У меня нет настроения. Сент-Клер садится рядом и расслабленно перекидывает руку за спинку своего стула. Мужчина напротив нас поглощен своим ноутбуком, и я притворяюсь, что тоже поглощена. Ладно, крышкой ноутбука.

Сент-Клер напевает под нос. Когда я не обращаю на него внимания, он начинает петь громче.

— Динь, динь, динь, Бэтмен сгинь, Робин улетай…

— Да, отлично, я поняла. Ха-ха. Очень смешно.

— Что? Это просто рождественская песня. — Он усмехается и продолжает петь громче. — M1, Бэт без колеса, хэй!

— Постой, — хмурюсь я. — Что?

— Ты о чем?

— Ты неправильно поешь.

— Нет, всё правильно. — Он выдерживает паузу. — А как поешь ты?

Я хлопаю по карману пальто, ещё раз проверяя паспорт. Фух. На месте.

— Динь, динь, динь, Бэтмен сгинь, Робин залетел…

Сент-Клер фыркает.

— Залетел? Робин ведь мужчина…

— Бэт без колеса, Джокер молоде-е-ец1.

Сент-Клер пялится на меня с секунду, а затем говорит с полным убеждением:

— Нет.

— Да. И я серьезно, что за M1?

— Трасса M1. Соединяет Лондон и Лидс.

Я усмехаюсь.

—Бэтмен — американец. Он не принимает участие в гонках M1.

— В отпуске — принимает.

— А у Бэтмена есть время на отпуск?

— Почему мы спорим о каком-то Бэтмене? — Он подается вперед. — Ты уводишь нас от основной темы. Того факта, что ты, Анна Олифант, сегодня проспала.

— Спасибо.

— Ты… — Он тыкает в мою ногу пальцем. — …проспала.

Я снова сосредотачиваюсь на ноутбуке соседа.

— Ага. Ты повторяешься.

Он высвечивает кривую усмешку и пожимает плечами — то своеобразное движение, что превращает его из англичанина во француза.

— Эй, мы успели! И никто не пострадал.

Я достаю книгу из рюкзака «Твой кино — отстой!», сборник лучших рецензий Роджера Эберта на худшие фильмы. Визуальный сигнал оставить меня в покое. Сент-Клер намек понял. Он откидывается на стул и стучит ногой по безобразному синему ковровому покрытию.

Я чувствую себя виноватой за резкость. Если бы не он, я бы опоздала на самолет. Пальцы Сент-Клера рассеяно барабанят по животу. Темные волосы сегодня растрепанней, чем обычно. Уверена, он проснулся ненамного раньше меня, но, как обычно, «взрыв на макаронной фабрике» ему очень идёт. С болезненным уколом я вспоминаю наши общие утра. День благодарения, о котором мы до сих пор не говорим.

Скучающая женщина называет места для посадки, сначала на французском, потом на английском. Я решаю быть хорошей девочкой и откладываю книгу.

— Где наши места?

Он проверяет посадочный талон.

— Сорок пять G. Паспорт не забыла?

Я снова ощупываю пальто.

— Не забыла.

— Хорошо.

И затем его рука ныряет в мой карман. Сердце останавливается, но он не замечает. Он достает мой паспорт и открывает.

ПОСТОЙТЕ. ПОЧЕМУ У НЕГО МОЙ ПАСПОРТ?

Его брови ползут вверх. Я пытаюсь вырвать паспорт, но Сент-Клер не дает.

— Почему у тебя глаза перекошены? — смеётся он. — Делала операцию на глаза и не сказала?

— Верни!

Ещё одна неудачная попытка; я меняю тактику и тянусь к его сиденью.

Вытаскиваю его паспорт.

— НЕТ!

Открываю его… и вижу малютку Сент-Клера.

— Дружище, сколько лет этой фотографии?

Он бросает мне паспорт и вырывает свой.

— Я учился в средней школе.

Прежде чем я успеваю ответить, объявляется наша посадка. Мы прижимаем паспорта к груди и встаем в очередь. Скучающая бортпроводница пропускает билет через машинку, надрывает, и Сент-Клер проходит вперед. Наступает моя очередь.

— Идет позадка рядов от сорокового до пятидесятого. Позалуйста, оставайтесь на местах, пока я не назвала ващ ряд.

Она возвращает мне билет; её лакированные ноготки отпечатываются на бумаге.

— Что?! Я в сорок пятом…

А я нет. Вот, напечатанный жирными чернилами, мой ряд. Тридцать третий. Я по глупости забыла, что мы не будем сидеть рядом, ведь мы не бронировали билеты вместе. Совпадение, что мы летим одним рейсом. Сент-Клер поджидает меня в конце коридора. Я беспомощно пожимаю плечами и протягиваю ему посадочный талон.

— Тридцать третий.

Он удивлен. Он тоже забыл.

Кто-то рычит на меня по-французски. Бизнесмен с безупречными черными волосами пытается протянуть билет бортпроводнице. Я бормочу извинения и отхожу в сторону. У Сент-Клера поникли плечи. Он машет на прощание и исчезает за углом.

Почему мы не можем сидеть вместе? Какой смысл в бронировании? Скучающая женщина называет мою секцию следующей, и я прокручиваю в голове страшные мысли об участи бортпроводницы, пока она пропускает билет через машинку. Хотя бы сижу у окна. Середина и проходы заняты бизнесменами. Я снова тянусь за своей книгой (полет будет долгим), как с моим соседом заговаривают с вежливым английским акцентом.

— Прошу прощения, но не будете ли вы против поменяться со мной местами. Видите ли, я лечу с девушкой, и она беременна. Ее немного укачивает в самолетах, и я подумал, что ей может понадобиться помощь, убрать волосы, когда… понимаете…

Сент-Клер любезно держит мешок для рвоты. Мешок раскачивается для пущего эффекта.

Мужчина выскакивает из сиденья, а мое лицо заливается румянцем. Беременная девушка?

— Спасибо. Мое место — сорок пять G.

Он опускается в освободившееся место и ждет, пока мужчина исчезнет, прежде чем снова заговорить. Парень с другой стороны смотрит на нас с ужасом, но Сент-Клера это не заботит.

— Меня посадили с ужасной парочкой в одинаковых гавайских рубашках. Какой смысл страдать одному, если можно страдать вместе.

— Мне лестно, спасибо.

Но я смеюсь, и Сент-Клер выглядит довольным, пока мы не взлетаем. Он ногтями впивается в подлокотник, а лицо приобретает оттенок лаймового пирога. Я отвлекаю его историей о том, как я сломала руку, играя в Питера Пена. Оказалось, для полета нужно что-то большее, чем просто загадать и выпрыгнуть из окна. Сент-Клер расслабляется, когда мы оказываемся выше облаков.

Восьмичасовой полет пролетает быстро.

Мы не обсуждаем, что ждет нас по ту сторону океана. Ни его маму. Ни Тофа. Вместо этого мы заходим на сайт «Скаймолл» и играем в игру «чтобы ты купил на этой странице, но только одно». Сент-Клер смеется, когда я выбираю тостер для хот-догов, а я подкалываю его по поводу незапотевающего зеркала для душа и самого большого в мире кроссворда.

— Они хотя бы практичны, — оправдывается он.

— Что ты будешь делать с постером гигантского кроссворда? «О, прости, Анна. Сегодня я не смогу пойти в кино. Я разгадываю двухтысячное слово по горизонтали, норвежский птичий зов».

— Я хотя бы не покупаю огромную пластиковую гору, чтобы скрыть «уродливые электрические столбы». Ты хоть понимаешь, что у тебя не лужайки?

— Я смогу скрыть что-нибудь другое. Например… проваленный тест по французскому. Или незаконный самогонный аппарат.

Сент-Клер заливается чудесным мальчишеским смехом, и я улыбаюсь.

— Но что ты будешь делать с плавучим баром на дистанционном управлении?

— Использовать в ванной.

Он смахивает слезу с щеки.

— О-о-о, посмотри! Садовая статуя горы Рашмор. То, что нужно, Анна. И всего за сорок долларов! Считай, что даром!

Мы закругляемся на странице принадлежностей для гольфа и переключаемся на рисование шаржей на других пассажиров, но первым делом рисуем шарж на парня Евро Дисней. Глаза Сент-Клера светятся, когда он набрасывает, как парень падает со спиральной лестницы Пантеона.

Огромное количество крови. И уши Микки Мауса.

Через несколько часов Сент-Клер засыпает. Его голова падает на моё плечо. Я не смею шевельнуться. Поднимается солнце, небо окрашивается в розово-оранжевый оттенок, и отчего-то я думаю о шербете. Я нюхаю волосы Сент-Клера. Не сочтите меня странной. Просто… сиюминутный порыв.

Он, должно быть, встал раньше, чем я думала, потому что пахнет свежим душем. Чистотой. Здоровьем. М-м-м. Я проваливаюсь в спокойную дрему, и просыпаюсь только при объявлении посадки. Мы прилетели.

Я дома.

Сноска

1. Здесь героини вспоминают песню Джокера из тридцать восьмой серии сериала «Бэтмен» 1992 года выпуска. В русском дубляже сериала и данном варианте книги некоторые строчки переведены недословно, чтобы сохранить ритм песни. Если кому интересно, в оригинале песня звучит так:

Jingle bells, Batman smells,

Robin laid an egg

Batmobile lost it's wheel

And Joker got away...

Глава 24.

Я нервничаю. Словно аниматронная группа из «Чак И. Чиз»1 устроила вечеринку в моём животе. Я всегда ненавидела «Чак И. Чиз». Почему я думаю о «Чак И. Чиз»? Не знаю, отчего я так возбуждена. Я просто снова увижу маму. И Шонни. И Бридж! Бридж сказала, что приедет.

Рейс Сент-Клера в Сан-Франциско будет только через три часа, поэтому мы садимся на поезд, курсирующий между терминалами, и Сент-Клер провожает меня в зону прибытия. Мы молчим, с тез пор как вышли из самолета. Думаю, дело в усталости. Мы доходим до контрольно-пропускного пункта безопасности — дальше Сент-Клеру нельзя. Дурацкие инструкции АБТ. Жаль, что я не могу познакомить его со своей семьей. Группа «Чак И. Чиз» переходит на следующий уровень беспредела, что странно, потому что я не нервничаю из-за расставания. Я увижу Сент-Клера снова через две недели.

— Хорошо, Банана. Видимо, пришло время прощаться.

Он обхватывает ремни своего рюкзака, и я делаю то же самое.

В этот момент нам стоило бы обняться. Но я почему-то не могу это сделать.

— Передай маме привет от меня. То есть, я понимаю, что не знаю её. Просто она кажется очень хорошим человеком. И я надеюсь, что это так.

Он нежно улыбается.

— Спасибо. Я передам.

— Позвонишь мне?

— Да, конечно. Ты будешь так занята с Бридж и как его бишь там, что забудешь о своем английском товарище Сент-Клере.

— Ха! Значит, теперь ты англичанин!

Я тыкаю его в живот.

Он хватает мою руку, и мы со смехом бодаемся.

— Я объявляю себя... человеком без… национальности.

Я вырываюсь на свободу.

— Всё равно я тебя поймала. Ой!

Седой мужчина в солнцезащитных очках ударяет по моим ногам красным в клеточку чемоданом.

— Эй, вы! Извинитесь! — кричит Сент-Клер, но мужчина уже слишком далеко, чтобы услышать.

Я потираю голени.

— Ладно, проехали. Мне нужно идти.

Еще один шанс обняться. Почему мы не можем этого сделать? Наконец я делаю шаг вперед и осторожно его обнимаю. Сент-Клер замирает, и объятие выходит неуклюжим, особенно из-за рюкзаков. Я снова чувствую запах его волос. О, небеса.

Мы отходим друг от друга.

— Повесились на шоу сегодня вечером, — говорит он.

— Хорошо. Удачного полета.

— Спасибо.

Он покусывает большой палец, а затем я прохожу через пункт, встаю на эскалатор и оглядываюсь напоследок. Сент-Клер подпрыгивает и машет мне. Я заливаюсь смехом, и его лицо сияет. Эскалатор увозит меня вниз.

Сент-Клер исчезает из виду.

Я сглатываю и оборачиваюсь. И затем… вот они. У мамы гигантская улыбка на лице, а Шонни прыгает и махает, точно как Сент-Клер.

— В последний раз говорю, Бриджет сказала, что очень сожалеет. — Мама расплачивается со сварливой женщиной за парковку около аэропорта. — Ей нужно репетировать.

— Конечно. Мы ведь с ней не четыре месяца друг друга не видели.

— Бридж — РОК-ЗВЕЗДА, — говорит Шонни с заднего сиденья. Его голос полон обожания

О-о-о! Кто-то стал фанатом.

— О, да?

— Она говорит, что ее группа будет на MTV, но не как отстойная, а как одна из самых крутых, которую можно увидеть, только купив специальный кабельный пакет.

Я оборачиваюсь. Мой брат выглядит странно самодовольным.

— И откуда ты знаешь о специальных кабельных пакетах?

Шонни качает ножками. Одна из его веснушчатых коленных чашечек покрыта лейкопластырями Звездных войн. Семью или восемью полосками.

— А вот знаю. Бридж рассказала.

— А. Ясно.

— А ещё она рассказала о молящихся богомолах. Что девочка богомол съедает голову богомола мальчика. И она рассказала мне о Джеке Потрошителе и НАСА, и показала, как готовить макароны с сыром. Очень вкусные, с мягким сыром.

— Что-нибудь ещё?

— Кучу всего.

Это уже… угроза.

— О. Эй, смотри, что у меня есть.

Я расстегиваю молнию на рюкзаке и достаю пластмассовую коробку. Это оригинальный песчаный человек из «Звездных войн». Покупка на eBay проела мой недельный бюджет на еду, но это того стоило. Братик очень хотел эту игрушку. Я хотела отдать подарок позже, но Шонни нужно срочно вернуться на мою сторону.

Я держу пакет. Сердитая маленькая фигурка смотрит на меня с заднего сиденья.

— Счастливого раннего Рождества!

Шонни скрещивает руки.

— У меня уже есть такая. Бридж подарила.

— Шон! Что я говорила о благодарности? Скажи сестре спасибо. Ей пришлось нелегко, чтобы купить тебе такую вещь.

— Всё нормально, — бормочу я, убирая игрушку обратно в сумку. Удивительно, как маленький обиженный семилетка может управлять моими чувствами.

— Он просто скучал по тебе, вот и всё. Он говорил о тебе без остановок. Просто он не знает, как выразить свои чувства теперь, когда ты здесь. Шон! Прекрати пинать кресло! Я же говорила тебе не толкать мое кресло, когда я за рулем.

Шонни мрачнеет.

— Мы можем заехать в «Макдональдс»?

Мама смотрит на меня.

— Ты голодна? Вас кормили в самолете?

— Я не прочь перекусить.

Мы съезжаем с автомагистрали и едем к кафе. Обед ещё не подают, и Шонни закатывает истерику. Мы выбираем картофельные оладьи. Мама и Шонни берут колу, я заказываю кофе.

— Ты теперь кофеманка? — с удивлением передает мама кружку.

Я пожимаю плечами.

— В школе все пьют кофе.

— Ну, надеюсь, молоко ты всё ещё пьешь.

— Как Шонни сейчас?

Мама скрипит зубами.

— Это особый случай. Его старшая сестра приехала домой на Рождество. — Она указывает на канадский флаг на моем рюкзаке. — Что это?

— Мой друг Сент-Клер купил его для меня. Чтобы я не чувствовала себя чужой.

Она поднимает брови и выезжает обратно на дорогу.

— В Париже много канадцев?

Мое лицо вспыхивает.

— Я просто чувствовала себя, понимаешь, глупо какое-то время. Одной из тех ужасных американских туристов с белыми кроссовками и камерами на шее. Поэтому он купил его для меня, чтобы я не чувствовала себя... смущенной. Американкой.

— Здесь нечего стыдиться, — отрезает она.

— Боже, мама, я знаю. Просто я имела в виду… ладно, забудь.

— Это английский мальчик с отцом-французом?

— У тебя какое-то к нему предубеждение?

Я злюсь. Мне не нравится, на что она намекает.

— Кроме того, он американец. Он родился здесь. Его мама живет в Сан-Франциско. Мы сидели друг рядом с другом в самолете.

Мы останавливаемся на красный свет. Мама пялится на меня.

— Тебе он нравится.

— О, БОЖЕ, МАМ.

— Так и есть. Тебе нравится этот мальчик.

— Он просто друг. У него есть девушка.

— У Анны есть па-а-арень, — поет Шонни.

— Нет!

— У АННЫ ЕСТЬ ПА-А-АРЕНЬ!

Я пригубливаю кофе и давлюсь. Он отвратителен. На вкус как дерьмо. Нет, даже хуже, чем дерьмо — оно по крайней мере органического происхождения. Шонни всё ещё меня подразнивает. Мама оборачивается и хватает его за ноги, в результате брат снова бьет по её креслу.

Мама видит, какую я строю гримасу над кофе.

— Боже, боже. Один семестр во Франции, и мы уже мисс Утонченность. Твой отец будет просто рад.

Как будто это был мой выбор! Как будто я просила поехать в Париж! И как она смеет вспоминать про папу.

— У А-А-А-АНЫ ЕСТЬ ПА-А-АРЕНЬ!

Мы возвращаемся на автомагистраль между штатами. Час пик, атлантское движение заглохло. Из машины позади играет убойный бас. Автомобиль впереди распыляет облако выхлопа прямо в нашу вентиляцию.

Две недели. Всего лишь две недели.

Сноска

1. «Чак И. Чиз» — американская сеть детских пиццерий. В меню — пицца, сэндвичи, картошка фри, салаты, пироги, мороженое, газировка. В заведениях проходят детские вечеринки, там играют в видеоигры и катают на маленьких паровозах. Часто проходят представления с аниматронными куклами.

Глава 25.

София мертва. Мама выезжала на ней только три раза после моего отъезда, и теперь машина застряла в какой-то ремонтной мастерской на Понсе де Леон-авеню. Мой автомобиль, может, и кусок красного металлолома, но это мой кусок красного металлолома. Я заплатила за неё из личных сбережений, вытерпев зловонье киношного попкорна в волосах и маргарин на руках. Её зовут в честь моего любимого режиссёра, Софии Копполы. София создаёт атмосферные, импрессионистские фильмы со спокойным, но безупречным стилем. Она одна из только двух американских женщин-режиссёров, номинированных на Оскар за фильм «Трудности перевода».

Она должна была победить.

— Почему тебя не может подвезти кто-нибудь из друзей? — спрашивает мама, когда я жалуюсь, что не могу поехать на её минивэне на концерт «Ужасов по дешёвке».

— Поскольку Бридж и Тоф уже будут там. Им нужно всё настроить.

Капитан Джек вик, вик, викает, требуя внимания, так что я сую оранжевый шарик в его клетку и чешу за ушком.

— Может, Мэтт?

Я с ним месяцами не общалась. Догадываюсь, что он идёт, но, блин, с ним будет Черри Милликен. Нет, спасибо.

— Я не буду звонить Мэтту.

— Ну, Анна. Мэтт или минивэн. Решай сама.

Я выбираю бывшего. Раньше мы были хорошими друзьями, так что я как бы горю от нетерпения встретиться с ним снова. И возможно Черри не такое уж зло, как я помню. Только вот она зло. Абсолютное. Только пять минут в её компании, а я уже не могу постичь, как Бридж терпит её за ланчем каждый день.

Я сижу на заднем сиденье машины Мэтта. Черри оборачивается — её волосы ниспадают занавеской как в рекламе витаминного шампуня.

— Итак. Какие парни в Париже?

Я пожимаю плечами.

— Парижане.

— Ха-ха. Ты смешная.

Фальшивый смех — одна из её мелких особенностей. Что Мэтт в ней нашёл?

— Никого особенного?

Мэтт улыбается и глядит на меня через зеркало заднего вида. Не знаю почему, но я забыла, что у него карие глаза. Почему этот цвет делает некоторых людей удивительными, а других — полной посредственностью? Тоже самое с каштановыми волосами. Статистически говоря, Сент-Клер и Мэтт похожи. Глаза карие. Волосы тёмные. Цвет кожи белый. Есть значительная разница, но все же. Это всё равно, что сравнивать трюфели в шоколаде с дешёвым батончиком.

Я думаю о «трюфеле в шоколаде». И его девушке.

— Не совсем.

Черри рассказывает Мэтту какую-то историю, произошедшую в хоре, чтобы я не смогла вмешаться в разговор. Мистер Батончик объясняет мне, кто есть кто, но мои мысли далеко. Бриджет и Тоф. Не изменилась ли Бридж? Продолжатся ли наши с Тофом отношения?

И тут до меня наконец доходит. Я скоро увижу Тофа.

В последнюю нашу встречу мы поцеловались. Не могу не фантазировать о нашем воссоединении. Тоф выбирает меня из толпы, не в силах отвести взгляд. Посвящает мне песни. Встречает за кулисами. Целует в тёмном углу. Возможно, я все каникулы проведу с Тофом.

К тому времени, как мы доезжаем клуба, у меня порхают бабочки в животе, в самом хорошем смысле этого слова.

Только вот когда Мэтт открывает мне дверь, я понимаю, что мы не в клубе. Скорее... в кегельбане.

— Мы по адресу приехали?

Черри кивает.

— Все лучшие подростковые группы играют здесь.

— О!

Бридж не упоминала про кегельбан. Но всё нормально, концерт всё равно будет здоровским. И я забыла, что нас не пустили бы в клуб, ведь мы несовершеннолетние. Странная забывчивость. Другое дело, если я бы прожила во Франции очень долго…

Внутри нам говорят, что нужно купить дорожку, иначе на концерт не пустят. Значит, мы должны также арендовать обувь. Гм, нет. Я ни за что её не надену. Сотни людей их носили, и, что, один пшик Лизола убьёт всё противные вонючие микробы? Сомневаюсь.

— Не надо, — говорю я, когда парень выкладывает их на прилавок. — Можете не выдавать.

— Леди. Играть без обуви запрещено.

— Я не играю.

— Леди. Возьмите обувь. Вы задерживаете очередь.

Мэтт хватает кроссовки.

— Прости. — Он качает головой. — Я забыл, как ты относишься к подобному.

Черри фыркает, и Мэтту приходится нести и её обувь. Он оставляет их под пластмассовыми оранжевыми стульями, и мы проходим к сцене, вжатую к дальней стене. Собралась небольшая толпа. Бридж и Тофа нигде не видно, остальных я не узнаю.

— Думаю, они будут первыми, — говорит Мэтт.

— Хочешь сказать, что они на разогреве в кегельбане для несовершеннолеток? — спрашиваю я.

Он бросает на меня косой взгляд, и я чувствую себя маленькой. Он прав. Это всё равно круто! Это их первый концерт! Но дурное предчувствие возвращается, пока мы гуляем по залу. Бесплатные футболки, растянутые на чудовищных пивных животах. Пухлые куртки НФЛ и жирные двойные подбородки. Конечно, я нахожусь в кегельбане, но различие между американцами и парижанами отвратительно. Теперь я увидела свою страну как нас, должно быть, видят французы, и мне стыдно. Могли эти люди хотя бы расчесаться, прежде чем выйти из дома?

— Хочу лакричную тянучку, — объявляет Черри. Она идёт к столику с закусками, и я могу думать только об одном: «Эти люди — ваше будущее?».

Эта мысль меня немного будоражит.

Когда Черри возвращается, я сообщаю ей, что всего один кусочек от закуски с красным красителем №40 может убить моего брата.

— Боже, ты больная, — отвечает она. И я снова думаю о Сент-Клере. Когда я рассказала ему о красителе три месяца назад, вместо того, чтобы обвинить меня в проблемах с головой, он спросил с неподдельным любопытством: «Почему?»

Вежливый ответ, когда кто-то предлагает такую увлекательную тему для разговора.

Интересно, он увидел маму. Хм, он в Калифорнии уже два часа. Его отец собирался забрать его и отвести прямо в больницу. Наверное, он с нею прямо сейчас. Нужно отправить ему смс и пожелать что-нибудь хорошего. Я достаю телефон, как крошечная толпа взрывается аплодисментами.

Я забываю об смс.

Пульсируя волнением и энергией, «Ужасы по дешёвке» выходят из... комнаты для персонала. Ладно. Не так эффектно как выход из-за кулис, но они всё равно выглядят КРУТО. Ну, двое из них.

Басист прежний. Реджи раньше приходил к нам работу, выпрашивая у Тофа бесплатные билетики на последние экранизации по комиксам. У Реджи длинная чёлка, которая спадает более чем на половину лица и закрывает глаза, что я никогда не могу сказать, думает ли он о чём-либо. К примеру, я поинтересовалась: «Как новый “Железный человек”?», а он отвечает: «Прекрасно» — таким скучающим голосом. И так как его глаза скрыты, я не знала, имел ли он в виду, что фильм правда хороший или совсем плохо. Это раздражало.

Но Бриджет сияет. На ней майка, оголяющая загорелые руки. Светлые волосы убраны в бублики принцессы Леи, закреплённые палочками для еды. Интересно, подал ли эту идею Шонни. Подруга быстро меня находит, и её лицо сияет как рождественская ёлка. Я махаю в ответ, пока она поднимает барабанные палочки над головой, отсчитывает такт и начинает отжигать. Реджи выжимает соответствующую басовую партию, и Тоф — я оставляю его напоследок, потому что знаю, что как только увижу его, то не отведу глаз…

Тоф по-прежнему чертовски горяч.

Он ударяет по своей гитаре, словно хочет выбить искры, и у него выходит характерный агрессивный панк-рокерский вопль. Лоб и бакенбарды уже блестят от пота. Обтягивающие штаны в ярко-синюю клетку, которые, как я знаю, НИКОМУ на свете не стащить, напоминают мне о его синем рте, и это так божественно сексуально, что я готова умереть.

И тут... он замечает меня.

Тоф поднимает брови и улыбается — ленивая усмешка, от которой у меня тают внутренности. Мэтт, Черри и я стучим ногами и подпрыгиваем, и это так опьяняет, что мне равно, что я танцую с Черри Милликан.

— Бридж офигительна! — кричит она.

— Я знаю!

Моё сердце распирает от гордости. Она моя лучшая подруга, и я всегда знала, насколько она талантлива. Теперь все остальные тоже это признали. И не знаю, чего ожидала — возможно, что чёлка Реджи помешает его игре — но он тоже довольно крут. Его рука рвёт струны, выбивая из инструмента дикую басовую партию, которая приводит нас в неистовство. Единственное крошечное, просто микроскопическое слабое пятно во всём этом... Тоф.

Не поймите меня превратно. Его бунтарская лирика «Я лузер» прекрасна. Притягательна. В ней столько гнева и страсти, что даже эта деревня за прилавком с обувью слегка трясёт головой. И, конечно, Тоф выглядит что надо.

Подкачала его игра. Нет, конечно, я не специалист в гитарах. Уверена, это трудный инструмент, и он исправится с практикой. Трудно совершенствоваться, если ты навечно застрял за прилавком с закусками. И он играет громко, это заводит. Я забываю, что нахожусь в кегельбане, забываю, что отрываюсь с моим бывшим и его новой девушкой, но всё заканчивается слишком быстро.

— Мы — «Ужасы по дешёвке». Спасибо, что пришли. Я Тоф, на бассах Реджи, а та горячая цыпочка за нами — Бридж.

Я кричу и ору.

Бридж улыбается Тофу. Он переводит взгляд в зал, поворачивается к толпе и хитро щурит глаза.

— И, да. Не пытайтесь затащить её в постель, я это уже сделал. ВЫСОСИ, АТЛАНТА. ДОБРОЙ НОЧИ!

Глава 26.

Постойте. Что?

Я не расслышала: что он только что сказал?

Тоф опрокидывает ударом ноги стойку с микрофоном в великом, придурошном жесте, и ребята спрыгивают со сцены. Это немного менее эффектно, так как они должны вернуться на сцену, чтобы забрать инструменты, прежде чем выйдет следующая группа. Я пытаюсь попасться Бридж на глаза, но она не смотрит на меня. Её взгляд отведён на тарелки. Тоф отпивает воды и машет мне рукой, забирает усилитель и направляется на автостоянку.

— Ух ты! Они были невероятны! — кричит Черри.

Мэтт хлопает меня по спине.

— Что думаешь? Она сыграла мне несколько недель назад, так что я знал, будет круто.

Я смаргиваю слёзы.

— Гм. Что он только что сказал?

— Он сказал, что она играла пару песен для нас несколько недель назад! – кричит Черри прямо мне на ухо.

Я отхожу назад.

— Нет. Что только что сказал Тоф? Перед частью про Атланту?

— Ты про «не пытайтесь подцепить мою девушку»? — спрашивает Черри.

Я не могу дышать. У меня сердечный приступ.

— Ты в порядке? — спрашивает Мэтт.

Почему Бридж не смотрит на меня? У меня заплетаются ноги, но Мэтт ловит меня.

— Анна. Ты же знала, что она встречается с Тофом, ведь так?

— Я должна поговорить с Бридж. — Дыхание перехватывает. — Я не понимаю…

Мэтт матерится.

— Не могу поверить, что она тебе не рассказала.

— Как... как долго?

— Со Дня благодарения, — говорит он.

— Дня благодарения? Но она не говорила... она никогда не говорила...

Черри весело.

— Ты не знала?

— НЕТ, Я НЕ ЗНАЛА.

— Ну же, Анна.

Мэтт пытается увести меня, но я отталкиваю его и бегу на сцену. Открываю рот, но не могу ничего сказать.

Бридж наконец смотрит на меня.

— Я сожалею, — шепчет она.

— Ты сожалеешь? Ты встречалась с Тофом целый месяц, и ты сожалеешь?

— Это случилось само собой. Я хотела рассказала, я…

— Но ты потеряла контроль над языком? Это легко, Бридж. Говорить легко. Смотри на меня! Я говорю прямо…

— Ты знаешь, что это не так! Я не хотела, чтобы так вышло, просто так получилось…

— О, ты не хотела разрушать мою жизнь? Это просто «случайность»?

Бридж встаёт из-за барабанов. Невозможно, но она выше меня.

— Что значит «разрушила твою жизнь»?

— Не строй из себя дурочку. Ты знаешь о чём я. Как ты могла так поступить со мной?

— Что? Вы же не встречались!

Я кричу от досады:

— Теперь уж точно не будем!

Она ухмыляется.

— Трудно встречаться с тем, кто в тебе не заинтересован.

— ЛГУНЬЯ!

— Чего? Ты променяла нас на Париж и ждёшь, что мы заморозим свои жизни до твоего возвращения?

У меня отвисает челюсть.

— Я не променяла вас. Меня отослали.

— O-o-o, да. В Париж. А я застряла в Дерьмоланте, штат Джорджия, в самой дерьмовой школе и занималась дерьмовой работой, нянча…

— Если нянчить моё брата такое дерьмо, почему ты этим занималась?

— Я не имела в виду…

— Хочешь настроить его против меня? Хорошо. Поздравляю, Бридж. План сработал. Мой брат любит тебя, а меня ненавидит. Пожалуйста, действуй, когда я снова уеду, ты ведь этого хотела, верно? Мою жизнь?

Она дрожит от ярости.

— Иди к чёрту.

— Забирай мою жизнь. Подавись. Только не пропусти часть, где моя ЛУЧШАЯ ПОДРУГА МЕНЯ ПОДСАДИЛА!

Я опрокидываю стойку под тарелки, и они падают на сцену с оглушительным грохотом. Мэтт окликает меня. Он звал меня всё это время? Он хватает мою руку и проводит меня мимо электрических шнуров и штепселей, спрыгивает на пол и уводит дальше, дальше и дальше.

Все в кегельбане смотрят на меня.

Я наклоняю голову, чтобы волосы упали на лицо. Я плачу. Это никогда бы не произошло, если бы я не дала Тофу её номер. Все эти ночные репетиции и... он сказал, что они занимались сексом! Что если они занимались этим в моём доме? Он приезжал, когда она сидела с Шонни? Они входили в мою спальню?

Меня сейчас вырвет. Меня сейчас вырвет. Меня щас…

— Тебя не вырвет, — говорит Мэтт. Я не понимала, что говорила это вслух, но мне всё равно, потому что моя лучшая подруга встречается с Тофом. Она встречается с Тофом. Она встречается с Тофом. Она встречается… с Тофом.

Тоф здесь.

Прямо передо мной, на автостоянке. Он расслаблен, прислонился бёдрами в своих синих брюках в клеточку к своему автомобилю.

— Что произошло, Аннабель Ли?

Он никогда не интересовался мной. Она так сказала.

Тоф распахивает руки для объятий, но я уже бегу к машине Мэтта. Я слышу его раздражённый возглас: «Что с нею?» — и Мэтт отвечает ему в отвращении, но я не слышу что. Я бегу, бегу и бегу, хочу оказаться как можно дальше от них, убежать как можно дальше от этой ночи. Мне жаль, что я не в кровати. Мне жаль, что я не дома.

Мне жаль, что я не в Париже.

Глава 27.

— Анна. Анна, помедленней. Бриджет встречается с Тофом? — спрашивает Сент-Клер по телефону.

— Со Дня благодарения. Она об-обманывала меня всё это время!

Атлантский горизонт — сплошное пятно за окном автомобиля. Башни сияют в сине-белых огнях. Они более бессвязны, чем здания в Париже; в них гармония. Они просто глупые прямоугольники, построенные, чтобы быть выше, лучше, чем остальные.

— Мне нужно, чтобы ты сделала глубокий вдох, — говорит он. — Хорошо? Глубоко вздохни и начни с начала.

Мэтт и Черри наблюдают за мной в зеркале заднего вида, пока я снова выкладываю всю историю. На другом конце провода тишина.

— Ты на линии? — спрашиваю я. Я поражена, когда перед моим лицом появляется розовая ткань. Черри протягивает мне платок. Она выглядит виноватой.

Я беру его.

— Я здесь. — Сент-Клер сердится. — Мне только жаль, что я не рядом. С тобой. Мне жаль, что я не могу ничего для тебя сделать.

— Хочешь приехать и побить её за меня?

— Прямо сейчас я упаковываю метательные звёздочки.

Я шмыгаю и вытираю нос.

— Я такая дурочка. Не могу поверить, что верила, что нравлюсь ему. Это хуже всего, знать, что я ему даже не нравилась.

— Фигня. Ты ему нравилась.

— Нет, не нравилась, — говорю я. — Бридж так сказала.

— Она ревнует! Анна, я был рядом в тот вечер, когда он впервые тебе позвонил. Я видел, как он смотрел на тебя на фотографиях. — Я протестую, но он меня обрывает. — Любой парень с рабочим членом — больной, если ты его не привлекаешь.

На обоих концах линии немая тишина.

— Конечно, потому что ты умная. И забавная. Я не говорю, чтобы ты не привлекательная. Ты красавица. Чёртов гомик...

Я жду.

— Ты всё ещё там или уже повесила трубку, потому что я конченный идиот?

— Я здесь.

— Боже, ты заставила меня им стать.

Сент-Клер сказал, что я привлекательная. Второй раз.

— С тобой так легко говорить, — продолжает он. — Иногда, я забываю, что ты не парень.

Беру свои слова обратно. Он думает, что я Джош.

— Проехали. Не могу вынести, чтобы меня прямо сейчас сравнивали с парнем…

— Я не то имел в виду…

— Как твоя мама? Просто, я говорила только о себе, а мы ведь должны были поговорить о ней, а я даже не спросила…

— Ты спросила. Ты поинтересовалась о её здоровье, как только взяла трубку. И технически это я позвонил тебе. И я звонил узнать, как прошёл концерт, и мы как раз об этом и говорили.

— О. — Я играю с игрушечной пандой, стоящей за пассажирским сидением. Она держит атласное сердце с надписью «Чмаффки». Подарок от Черри, без сомнения. — Но как она? Твоя мама?

— Мама... хорошо. — Его голос внезапно становится уставшим. — Не знаю, лучше ли она или хуже, чем я ожидал. В некоторой степени и то и другое. Я представлял худшее — скелет в синяках — и мне легче, что всё не так плохо, но увидеть её вживую... она потеряла много веса. Она истощена и лежит в палате со свинцовой прокладкой. С пластмассовыми трубками.

— Тебе разрешили остаться с нею? Ты сейчас с ней?

— Нет, я в квартире. Мне разрешены только короткие визиты из-за радиоактивного облучения.

— Отец с тобой?

Он ничего не говорит с секунду, и я боюсь, что перешла черту. Но наконец он говорит:

— Он здесь. И я не ссорюсь с ним. Ради мамы.

— Сент-Клер?

— Да?

— Мне жаль.

— Спасибо.

Его голос затихает. Мэтт сворачивает в наш район.

Я вздыхаю.

— Мне нужно идти. Мы почти дома. Меня подвезли Мэтт и Черри.

— Мэтт? Твой бывший?

— София в ремонте.

Пауза.

— Гм.

Мы вешаем трубку, поскольку Мэтт паркуется у моего дома. Черри оборачивается и пялится на меня.

— Занятно. Это кто был?

Мэтт выглядит несчастным.

— Что? — огрызаюсь я.

— Ты говорила с тем парнем, но не хочешь говорить с нами?

— Простите, — бормочу я и выхожу из машины. — Он просто друг. Спасибо, что подвезли.

Мэтт выходит за мной. Черри тоже хочет выйти, но он бросает на неё колючий взгляд.

— Что это значит?! — кричит он. — Мы больше не друзья? Ты на нас забила?

Я плетусь к дому.

— Я устала, Мэтт. И хочу спать.

Он всё равно идёт за мной. Я достаю ключи, но он хватает моё запястье, чтобы помешать мне открыть дверь.

— Послушай, я знаю, что ты не хочешь говорить об этом, но я хочу сказать тебе одну вещь, пока ты не зайдёшь в дом и не проплачешь всю ночь…

— Мэтт, пожалуйста…

— Тоф — плохой парень. Он никогда не был хорошим. Не знаю, что ты в нём нашла. Он дерзит всем, абсолютно ненадёжен и носит глупую поддельную одежду…

— Почему ты говоришь мне это?

Я снова плачу и выдёргиваю запястье.

— Знаю, что не нравился тебе так сильно, как ты нравилась мне. Знаю, что ты предпочла бы быть с ним, и я смирился с этим давным-давно. Я пережил это.

Как же мне стыдно. Хотя я знала, что Мэтт в курсе моих чувств к Тофу, ужасно слышать, когда он говорит об этом вслух.

— Но я всё ещё твой друг. — Он злится. — И я устал смотреть, что ты тратишь свои силы на этого торчка. Ты всё время боялась поговорить о том, что происходит между вами, но если бы собралась с силами и спросила его, то поняла, что он не стоит того. Но ты не спросила. Ты никогда не говорили с ним о своих чувствах, ведь так?

Тяжесть боли невыносима.

— Пожалуйста, уезжай, — шепчу я. — Пожалуйста, просто уезжай.

— Анна. — Его голос становится громче, и он ждёт, чтобы я посмотрела на него. — От него только одно дерьмо, и Бридж тебе не призналась. Поняла? Ты заслуживаешь лучшего. Я искренне надеюсь, что тот, с кем ты недавно говорила… — Мэтт указывает на мобильный в моей сумочке, — …лучше, чем он.

Глава 28.

Кому: Анна Олифант < bananaelephant@femmefilmfreak.net>

От кого: Этьен Сент-Клер < etiennebonaparte@soap.fr>

Тема: СЧАСТЛИВОГО РОЖДЕСТВА

Ты уже привыкла к разнице во времени? Чёрт возьми, я не могу уснуть. Хотел позвонить, но не знал, проснулась ли ты, занимаешься семейными делами или ещё чем. В бухте такой густой туман, что на улице ничего не видно. Но уверен, выгляни я в окно, то убедился, что в Сан-Франциско вымерли все, кроме меня.

Кому: Анна Олифант < bananaelephant@femmefilmfreak.net>

От кого: Этьен Сент-Клер < etiennebonaparte@soap.fr>

Тема: Забыл сказать

Вчера в больнице я видел парня в футболке с атлантского кинофестиваля. Я спросил, знает ли он тебя, но он не знает. А ещё я встретил огромного волосатого мужика и дерзком наряде миссис Клаус. Он раздавал подарки больным раком. Мама щёлкнула меня в тот момент (фото в приложении). У меня всегда такой испуганный вид?

Кому: Анна Олифант < bananaelephant@femmefilmfreak.net>

От кого: Этьен Сент-Клер < etiennebonaparte@soap.fr>

Тема: Ты встала?

Просыпайся. Просыпайся-просыпайся-просыпайся.

Кому: Этьен Сент-Клер < etiennebonaparte@soap.fr>

От кого: Анна Олифант < bananaelephant@femmefilmfreak.net>

Тема: Re: Ты встала?

Я встала! Шонни стал прыгать на моей кровати, кажись, три часа назад. Мы открыли подарки и съели сахарное печенье на завтрак. Папа подарил мне кольцо в форме сердца. «Папиному сердечку», — сказал он. Неужели я похожа на девушку, которая будет носить золотое кольцо с сердечком…

ПОДАРЕННОЕ ОТЦОМ. Он подарил Шонни тонны вещей из «Звёздных войн» и набор для полировки камней. Лучше бы он всё это мне подарил. Не могу поверить, что мама пригласила его на Рождество. Она объясняет это тем, что они разошлись мирно (конечно нет) и нам с Шонни нужна фигура отца в жизни, но они только и делают, что всё время грызутся. Этим утром из-за моих волос. Папа хочет, чтобы я перекрасилась в брюнетку, потому что, по его мнению, я похожа на «обычную проститутку», а мама — чтобы я обесцветилась. Словно это им решать. Ой, пора бежать. Бабушка с дедушкой приехали, и дедуля хочет видеть свою милую девчушку. Должно быть, это я.

P. S. Влюблена в фото. Миссис Клаус, стопудово, пялится на твою задницу. И счастливого Рождества, извращенец.

Кому: Анна Олифант < bananaelephant@femmefilmfreak.net>

От кого: Этьен Сент-Клер < etiennebonaparte@soap.fr>

Тема: ХАХАХА!

Это было ПРЕДОБРУЧАЛЬНОЕ КОЛЬЦО? Папа подарил тебе ПРЕДОБРУЧАЛЬНОЕ КОЛЬЦО?

Кому: Этьен Сент-Клер < etiennebonaparte@soap.fr>

От кого: Анна Олифант < bananaelephant@femmefilmfreak.net>

Тема: Re: ХАХАХА!

Без комментариев.

Кому: Анна Олифант < bananaelephant@femmefilmfreak.net>

От кого:Этьен Сент-Клер < etiennebonaparte@soap.fr>

Тема: Необычные проститутки

Я не о проститутках хотел поговорить (остальные в отличие от тебя будут просто страшилища; профессия жутко нечистоплотная), а вот о чём. Не находишь страшным, что мы оба проводим Рождество с отцами? Говоря о неприятных вещах, ты уже объяснилась с Бридж? Сейчас я в автобусе по пути в больницу. По возвращении жду полного отчёта о рождественском обеде. Сегодня я съел тарелку мюслей. Как мама жуёт эту дрянь? На вкус точно дерево.

Кому: Этьен Сент-Клер < etiennebonaparte@soap.fr

От кого: Анна Олифант < bananaelephant@femmefilmfreak.net>

Тема: Рождественский обед

МЮСЛИ? На дворе рождество, а ты ешь ЗЛАКИ??? Мысленно высылаю тебе тарелку с едой. Индейка в духовке, соус на плите, а пюре и запеканка готовятся, пока я это пишу. Постой. Уверена, ты сейчас уплетаешь за обе щёки хлебный пудинг, сладкие пирожки и всё в таком духе? Мысленно высылаю тебе хлебный пудинг. Хотя понятия не имею, что это такое. Нет, я ещё не разговаривала с Бриджет. Мама уговаривает меня ответить на её звонки, но каникулы у меня и так уже отстойные. (ПОЧЕМУ здесь мой отец? СЕРЬЁЗНО, ПУСТЬ УЕДЕТ. Он надел гигантский белый свитер крупной вязки и похож на жирного снеговика, и он постоянно переставляет вещи в кухонных шкафчиках. Мама скоро прибьёт его. ПОЭТОМУ ОНА И НЕ ДОЛЖНА БЫЛА ПРИГЛАШАТЬ ЕГО НА ПРАЗДНИКИ) В любом случае не хочу участвовать в разборках.

P. S. Надеюсь, у твоей мамы дела лучше. Мне так жаль, что тебе придётся провести весь день в больнице. Мне, правда, очень бы хотелось отправить вам поднос с индейкой.

Кому: Анна Олифант < bananaelephant@femmefilmfreak.net>

От кого: Этьен Сент-Клер < etiennebonaparte@soap.fr>

Тема: Re: Рождественский обед

ТЫ жалеешь МЕНЯ? Я в отличие от тебя знаю вкус хлебного пудинга. В больнице всё по-прежнему. Не буду грузить тебя подробностями. Напишу только, что мне пришлось битый час ждать обратный автобус под дождём. Сейчас я дома, а отец отправился в больницу. Мы прекрасно делаем вид, что друг друга не замечаем.

P. S. Мама просила поздравить тебя с рождеством. Так что Весёлого рождества от мамы, и Счастливого рождества от меня.

Кому: Этьен Сент-Клер < etiennebonaparte@soap.fr>

От кого: Анна Олифант < bananaelephant@femmefilmfreak.net>

Тема: СПАСИ

Самый худший обед на свете. Менее чем за пять минут всё пошло наперекосяк. Папа попытался заставить Шонни съесть запеканку с зелёной фасолью, и когда у него не получилось, обвинил маму, что она не даёт сыну достаточно овощей. Тогда она с грохотом опустила вилку и сказала отцу, что он не имеет ни малейшего права указывать, как ей воспитывать её детей. И тогда он вывалил на неё всё это дерьмо про то, что он наш отец, а она — про то, что он нас бросил, и ВСЁ ЭТО ВРЕМЯ моя полуглухая бабушка кричала: «ГДЕ СОЛЬ?! ЗАПЕКАНКА БЕЗВКУСНАЯ! ПЕРЕДАЙТЕ МНЕ СОЛЬ!». А затем деда пожаловался, что индейка пересушена, и мама сорвалась. Она буквально начала визжать.

Шонни испугался и со слезами убежал в свою комнату, и когда я пришла его проверить, он РАЗВОРАЧИВАЛ КАРАМЕЛЬНУЮ ПАЛОЧКУ!!! Понятия не имею, откуда она взялась, но брат знает, что у него аллергия на краситель №40! Конечно, я отняла у него конфету, и он заплакал сильнее, прибежала мама и накричала на МЕНЯ, будто это я дала Шонни дурацкую сладость. Никаких «спасибо, что спасла жизнь моему сыну, Анна». А потом пришёл папа, и родители снова начали цапаться; они даже не обратили внимания, что Шонни плачет. Так что я увела брата и накормила его печеньем, и теперь он бегает по кругу, а баба с дедой всё ещё сидят за столом, словно мы вернёмся и продолжим обед.

ЧТО НЕ ТАК С МОЕЙ СЕМЬЁЙ? Теперь папа стучит в мою дверь. Прекрасно. Может ли дурацкий праздник стать ещё хуже???

Кому: Анна Олифант < bananaelephant@femmefilmfreak.net>

От кого: Этьен Сент-Клер < etiennebonaparte@soap.fr>

Тема: СПАСАЮ

Я телепортируюсь в Атланту. Подберу тебя, и мы отправимся в место, где родные нас не найдут. Шонни мы заберём с собой. Мы разрешим ему бегать по кругу, пока он не устанет, а затем вдвоём отправимся на прогулку. Как в День благодарения. Помнишь? И мы будем говорить обо всём, КРОМЕ наших родителей… а, возможно, будем молчать. Просто гулять. Будем идти и идти, пока весь остальной мир не перестанет существовать.

Мне очень жаль. Чего надобно твоему отцу? Пожалуйста, напиши, что я могу сделать.

Кому: Этьен Сент-Клер < etiennebonaparte@soap.fr>

От кого: Анна Олифант < bananaelephant@femmefilmfreak.net>

Тема: Ах, было бы здорово

Спасибо, но всё нормально. Папа хотел извиниться. На долю секунду он был почти нормальным. Почти. Мама тоже извинилась, сейчас мы моем тарелки и делаем вид, что ничего не произошло. Не знаю. Я не хотела строить из себя истеричку, ведь твои проблемы намного хуже моих. Прости.

Кому: Анна Олифант < bananaelephant@femmefilmfreak.net>

От кого: Этьен Сент-Клер < etiennebonaparte@soap.fr>

Тема: Ты злишься?

Мне выпала скукотень, тебе — ночной кошмар. Ты как?

Кому: Этьен Сент-Клер < etiennebonaparte@soap.fr>

От кого: Анна Олифант < bananaelephant@femmefilmfreak.net>

Тема: Re: Ты злишься?

Нормально. Я рада, что смогла с тобой поговорить.

Кому: Анна Олифант < bananaelephant@femmefilmfreak.net>

От кого: Этьен Сент-Клер < etiennebonaparte@soap.fr>

Тема: Значит…

Значит, я могу позвонить?

Глава 29.

В истории ужасных праздников этот — занимает место худшего. Хуже, чем День независимости, когда дедушка пошёл смотреть фейерверк в килте и уговаривал нас спеть «Цветок Шотландии» вместо «Америка прекрасна». Хуже, чем Хэллоуин, когда Труди Шерман и я пришли в школу в костюме Глинды, и она объявила всем, что её наряд лучше, потому что у меня через юбку просвечиваются фиолетовые «понедельничные» трусики, И ЭТО БЫЛА ЧИСТАЯ ПРАВДА.

Я не разговариваю с Бриджет. Она звонит каждый день, но я не беру трубку. Всё кончено. Рождественский подарок, что я ей купила: крошечный пакетик, обёрнутый в красно-белую полосатую бумагу — валяется на дне чемодана. Это модель Пон-Нёф, старейшего моста в Париже. Он входил в набор железной дороги, и из-за моих скудных языковых навыков Сент-Клер битых пятнадцать минут убеждал владельца магазина продать мне только мост.

Надеюсь покупку можно вернуть.

Один раз я сходила в Ройал Мидтаун, 14, и хоть мне удалось повидаться с Геркулесом; там был Тоф. Он ляпнул: «Привет, Анна. Почему ты игноришь Бридж?» — и мне пришлось бежать в туалет. Одна из новеньких пошла за мной и сказала, что по её мнению, Тоф — бесчувственный чмошный мудила, и я не должна на него залипать. Это было мило, но не очень помогло.

Позже Геркулес и я смотрели новейшее дрянное кино про Рождество и высмеяли одинаковые праздничные свитера актёров. Он рассказал мне о таинственном пакете с ростбифом, который нашёл в шестом зале, и что он наслаждается моим веб-сайтом. Он думает, что мои обзоры стали лучше. По крайней мере это было мило.

И мило, что мой папа уехал. Он продолжал выпрашивать меня о французских памятниках и делать эти раздражающие звонки своему редактору. Мы все вздохнули с облегчением, когда увидели, что он пакует чемоданы. Единственным ярким пятном был Сент-Клер. Мы говорим каждый день — звонки, электронные письма, смски. От моего внимания не ускользнуло, что когда я рассталась с Тофом, наше общение закончилось неудачей, но теперь, когда я не вижу Сент-Клера каждый день, мы говорим ещё больше.

И мне становится хуже из-за Тофа. Если бы мы были хорошими друзьями, то поддерживали связь. Глупо было думать, что у нас есть шанс построить отношения. Не могу поверить, что из всех людей именно Мэтт указал мне, что я вела себя как трусиха. И, честно, теперь, когда у меня есть время всё осмыслить, Тоф не кажется мне потерей потерь. Мне больно от мысли о нём только из-за Бриджет. Как она могла сохранить их отношения втайне от меня? Её предательство бесконечно болезненнее.

У меня нет планов на Новый год, так что я остаюсь дома с Шонни. Мама пошла проветриться с коллегами по работе. Я заказываю пиццу с сыром и смотрю с братишкой «Скрытую угрозу». Так сильно мне хочется доказать брату, что люблю его — я выдержу Джа-Джа чёртова Бинкса . Позже брат достаёт игрушечные фигурки, пока мы следим за обратным отсчётом на Таймс-сквер по телевизору. Пкшу! Пкшу! Хан Соло подстреливает моего штурмовика, прежде чем тот успевает спрятаться за диванной подушкой.

— Хорошо, что я надела защиту от лазера, — говорю я, идя вперёд.

— Защиты от лазера не существует! Ты МЕРТВА! — Хан пробегает по спинке дивана. — ЙЕ-Е-Е-Е-Е!

Я беру королеву Амидалу.

— Хан, ты в опасности! Найди другой путь! У штурмовика защита от лазера.

— Ан-ня-я-я-я, остановись! Пкшу, пкшу!

— Отлично, — говорит Амидала. — Предоставь женщине сделать всю мужскую работу.

Она врезается лбом в голову штурмовика.

— ГХ-ХН-НО-О-О-О!

Тот падает с дивана.

Хан прыгает на ковёр и начинает снова стрелять.

Я достаю молодого Оби-Вана.

— O-o-o, Амидала. Ты вся сияешь. Поцелуй, поцелуй, поцелуй.

— Нет! — Шонни вырывает Оби-Вана у меня из рук. — Никаких поцелуев.

Я достаю другую фигурку из игрушечной коробки Шонни. Песчаный человек, который ему, должно быть, купила Бриджет. Просто отлично.

— O-o-o, Амидала. Поцелуй, поцелуй, поцелуй.

— Песчаные люди не целуются! Они НАПАДАЮТ! РАР-Р-Р-Р-Р!

Он выхватывает и его, но затем останавливается и рассматривает его пупыристую головку.

— Почему ты больше не дружишь с Бридж? — внезапно спрашивает он. — Она тебя обидела?

Вопрос застал меня врасплох.

— Да, Шон. Она поступила со мной не очень хорошо.

— Значит, она не будет больше за мной присматривать?

— Нет, уверена, что будет. Ты ей нравишься.

— Не люблю Бридж.

— Шон!

— Она тебя обидела. Ты всё время плачешь. — Он бросает песчаного человека на дно коробки. — Ты отдашь мне свой подарок?

Я улыбаюсь. Достаю свой рюкзак и хочу передать игрушку, но что-то меня терзает. Ох.

— Отдам только при одном условии. Веди себя хорошо с Бриджет. Мама может попросить посидеть с тобой только Бриджет и дедушку. А дедушка слишком стар для этого. — Я показываю на груду бракованных фигурок.

— Хорошо,— застенчиво отвечает братик.

Я отдаю ему коробку, и он прижимает её к груди.

— Спасибо.

На кухни звонит телефон. Должно быть, мама. Шонни встаёт взять трубку, а я пока ищу нового парня для Амидалы.

— Я вас не понимаю, — раздаётся голос брата. — Пожалуйста, говорите на английском.

— Шон? Кто это? Просто повесь трубку.

Ага! Люк Скайуокер! Безрукий, но сойдёт. Амидала и Люк целуются. Постойте. Она ведь его мать? Я отбрасываю Люка, как будто он лично оскорбил меня и снова роюсь в коробке.

— У тебя странный голос. Да, она здесь.

— Шон?

— Так ты её ПАРЕНЬ?

Мой брат маниакально смеётся.

Я бросаюсь на кухню и выхватываю телефон.

— Алло? Сент-Клер?

На другом конце провода смеются. Шонни высовывает язык, и я упираю руку ему в голову.

— НЕ ЛЕЗЬ.

— Что, прости? — спрашивают по телефону.

— Я говорила с Шоном. Это ты?

— Да, это я.

— Откуда у тебя этот номер?

— Ну, видишь, есть такая книга. В ней белые страницы. А на этих страницах номера телефонов. А ещё есть онлайн.

— Это твой па-а-а-рень? — кричит Шонни прямо в трубку.

Я снова его отодвигаю.

— Он мой друг. Иди посмотри телевизор.

— Что с твоим мобильным? — интересуется Сент-Клер. — Забыла зарядить?

— Неужели?! Это так на меня непохоже.

— Знаю, я был потрясён, когда меня перенаправили на голосовую почту. Но я рад, что достал твой номер. На всякий случай.

Дополнительное усилие с его стороны, чтобы позвонить мне, делает меня счастливой.

— Чем занимаешься? Я думала, ты поехал праздновать.

— Не-а. Маме нехорошо, и я остался дома. Она спит, так что, наверное, буду праздновать Новый год в одиночку.

Его маму выписали из больницы несколько дней назад. Борьба шла с переменным успехом.

— Что насчёт Элли? — машинально спрашиваю я.

— Я, эм... говорил с ней раньше. В конце концов, это Новый год в Париже. Она вернулась на следующий день после Рождества, — добавляет он.

Я представляю, как они дышат в телефонную трубку, словно влюбленные ёжики. Моё сердце ухает вниз.

— Она ушла на вечеринку, — угрюмо отвечает он.

— Прости, что стала вторым твоим выбором.

— Не глупи. Третий выбор. Спящая мама, забыла?

Он снова смеётся.

— Спасибо. Ну, возможно мне стоит повесить трубку, пока мой первый вариант не заснёт.

Я проверяю Шонни, который затих в соседней комнате.

— Чепуха, я только что позвонил. Но как твой брат? Он был таким милым, хоть и не понял моих слов.

— У тебя смешной акцент.

Я улыбаюсь. Люблю его голос.

— Говори за себя, Атланта. Я слышал, как проскальзывал южный акцент…

— Нет!

— Да! Несколько раз на этой неделе.

Фыркаю, но моя улыбка становится шире. Я разговаривала с Мередит несколько раз во время семестра, но с ней никогда не было так весело, как с Сент-Клером. Я иду с телефоном в гостиную, где свернулся Шонни с моим песчаным человеком. Мы вместе смотрим на обратный отсчёт. У нас с Сент-Клером разница в три часа, но нам всё равно. Как только пробивает полночь, мы дуем в воображаемые рожки и бросаем воображаемое конфетти.

И три часа спустя, когда пробивает полночь у него, мы празднуем снова.

И впервые с тех пор как я вернулась домой, я абсолютно счастлива. Это странно. Родимый дом. Как я могла так желать вернуться домой, только чтобы вернуться и понять, что он исчез. Быть здесь, в моём реальном доме, и обнаружить, что дом теперь в другом месте.

Но это как-то неправильно.

Я скучаю по Парижу, но это не дом. Скорее... мне не хватает другого. Этой теплоты по телефону. Возможно ли, что в действительности, дом — это человек, а не место? Раньше домом для меня была Бриджет. Может, Сент-Клер занял её место.

Пока я обдумываю это, наши голоса устают, и мы замолкаем. Мы просто составляем компанию друг другу. Моё дыхание. Его дыхание. Моё дыхание. Его дыхание.

Может, я никогда не признаюсь ему, но это правда.

Это дом. Мы двое.

Сноска

1.

Джа-Джа Бинкс — вымышленный персонаж во второй трилогии «Звёздных войн».

Бинкс стал «символом» того, что многие рецензенты, назвали творческим недостатком фильма. Персонаж был подвергнут широкой критике и часто высмеивался людьми, которые считали, что Джа-Джа был включен в фильм исключительно для привлечения внимания детской аудитории

Глава 30.

Мне грустно от того, что я с таким облегчением возвращаюсь во Францию. Полёт выдаётся тихим и долгим. Это мой первый полёт в одиночестве. К тому времени как самолёт приземляется в аэропорту Шарль де Голль, я жду не дождусь вернуться в американскую школу, даже если это значит, что мне самой придётся разбираться со схемой метро. Кажется, я уже почти не боюсь ездить сама.

Это неправильно. Или нет?

Возвращение в Латинский квартал выходит спокойным и лёгким, что я даже не сразу соображаю, что уже добралась до своей комнаты и распаковываю чемоданы. Общежитие Ламбер наполнено приятным гулом. Все возвращаются. Я смотрю сквозь шторы на ресторан через улицу. Никакой оперной певицы, но сейчас только полдень. Она придёт вечером. Я улыбаюсь от этой мысли.

Звоню Сент-Клеру. Он приехал прошлым вечером. Погода нетипично тёплая, и они с Джошем этим пользуются. Они тусуются на ступеньках Пантеона, и Сент-Клер зовёт меня присоединиться к ним. Конечно, я согласна.

Не могу это объяснить, но стоит мне выйти на улицу, как у меня начинают шалить нервы. Почему меня трясёт? Прошло всего две недели, но такие странные. Сент-Клер превратился из сбивающего с толка не пойми что в моего ближайшего друга. И он чувствует тоже самое. Мне не нужно спрашивать: я знаю это, как своё собственное отражение.

Резко останавливаюсь и выбираю длинный путь к Пантеону. Город прекрасен. Появляется шпиль великолепного Сент-Этьен-дю-Мон, и я думаю о том, как мама Сент-Клера собирает корзинку для пикника и рисует голубей. Пытаюсь представить, как он маленький бегает по ступенькам этой церкви в школьной униформе, коротких шортиках и с ободранными коленками, но не могу. Я вижу лишь человека, которого знаю, — спокойного и собранного. Руки в карманах. Уверенный шаг. Человека, излучающего естественное обаяние, которое привлекает всех, ослепляет.

Выглядывает январское солнце и согревает мне щёки. Двое мужчин с элегантными сумками останавливаются полюбоваться небом. Нарядная женщина на шпильках замирает в удивлении. Я улыбаюсь и прохожу мимо. А затем поворачиваю за ещё один угол, и мою грудь сдавливает так сильно, так больно, что я больше не могу дышать.

Там он.

Он сгорбился над огромным талмудом, не обращая на весь остальной мир ни малейшего внимания. Ветер треплет его тёмные волосы, Сент-Клер покусывает ногти. Джош сидит на несколько ступенек выше; чёрный альбом открыт, карандаш летает над бумагой. Ещё несколько человек наслаждаются нечастым в это время года солнечным светом, но стоит мне отвести от них взгляд, как я уже о них не помню. Из-за него.

Я хватаюсь за край столика придорожного кафе, чтобы не упасть. Посетители смотрят на меня с тревогой, но мне всё равно. Меня шатает, я задыхаюсь.

Как я могла быть такой глупой?

Как я могла хотя бы на секунду поверить, что не люблю его?

Глава 31.

Наблюдаю за ним. Он покусывает ноготь на левом мизинце: должно быть, книга очень интересная. Мизинец означает волнение или радость, большой палец — раздумье или беспокойство. К своему удивлению, я знаю значение всех этих жестов. Насколько пристально я за ним наблюдала?

Мимо проходят две немолодые женщины в шубах и шапках. Одна из них останавливается и оборачивается. Она задаёт мне вопрос на французском. Не могу точно перевести фразу, но знаю, что она беспокоится, всё ли со мной хорошо. Я киваю и благодарю. Она бросает на меня тревожный взгляд напоследок, но уходит.

Я не могу идти. Что мне сказать? Четырнадцать дней телефонных разговор, а теперь, когда мы встретились вживую, я сомневаюсь, что смогу выдавить из себя «привет». Один из обедающих в кафе встаёт помочь мне. Отпускаю круглый стол и плетусь по улице. У меня подкашиваются колени. Чем ближе я подхожу, тем сильнее ощущаю мощь. Пантеон огромен. Ступени так высоки.

Он поднимает голову.

Наши взгляды встречаются, и его лицо медленно расплывается в улыбке. Моё сердце бьётся сильнее и сильнее. Почти дошла. Он опускает книгу и встаёт на ноги. И вот — в секунду, когда он называет меня по имени — это мгновение всё меняет.

Он больше не Сент-Клер, всеобщий любимец и друг.

Он Этьен. Этьен как в ночь нашей встречи. Он Этьен, мой друг.

И больше.

Этьен. Мои ножки перепрыгивают ступеньки в два такта. Эть-ен, Эть-ен, Эть-ен. Его имя растекается по моему языку точно жидкий шоколад. Он так прекрасен, так идеален.

Во рту пересыхает, стоит ему распахнуть руки и заключить меня в объятия. Сердце бешено стучит, и я смущаюсь, потому что знаю, он это почувствовал. Сент-Клер разжимает объятия, и я пячусь. Он ловит меня, чтобы я не упала на ступени.

— Ноги тебя не держат, — говорит он. Но не думаю, что он желал мне упасть.

Я краснею и виню свою неуклюжесть.

— Да, всё могло плохо закончиться.

Фух. Голос не дрожит.

Сент-Клер смотрит на меня в изумлении.

— Ты в порядке?

Я понимаю, что он всё ещё держит меня за плечи, и вся вздрагиваю от его прикосновения.

— Да. Отлично. Супер!

— Привет, Анна. Как каникулы?

Джош. Я совсем про него забыла. Этьен меня осторожно отпускает, пока я вспоминаю про Джоша, но всё время пока мы болтаем, мечтаю, чтобы он вернулся к рисованию и оставил нас одних. Через минуту он переводит взгляд мне через плечо — туда, где стоит Этьен — и строит забавную рожицу. Джош замолкает и с головой уходит в рисование. Оборачиваюсь, но лицо Этьена ничего не выражает.

Мы вместе садимся на ступени. Я никогда так не нервничала из-за него с нашей первой недели в школе. Мысли путаются, язык завязывается бантиком, а живот делает кульбиты.

— Мы что ли исчерпали все темы для разговоров за каникулы? — говорит он после мучительной минуты тишины.

Давление ослабевает.

— Наверное, вернусь я в общежитие.

Делаю вид, что встаю, и он смеётся.

— У меня кое-что для тебя есть, — тянет он меня за рукав. — Запоздалый рождественский подарок.

— Для меня? Но я ничего тебе не купила!

Он засовывает руку в карман и достаёт нечто маленькое, спрятанное в кулаке.

— Он маленький, так что не обольщайся.

— О-о-о, что это?

— Увидел его, когда был с мамой, и подумал о тебе…

— Этьен! Не тяни!

Он моргает от неожиданности, услышав своё имя. Моё лицо заливается краской, и меня охватывает навязчивое ощущение, что он точно знает, о чём я думаю. Он принимает удивлённый вид и произносит:

— Закрой глаза и протяни ладонь.

Всё ещё заливаясь краской, я слушаюсь его. Его пальцы касаются моей кожи, и я резко одёргиваю руку, словно меня ударило током. Что-то падает и приземляется с тихим дзиньканьем позади нас. Открываю глаза. Он смотрит на меня с тем же удивлением.

— Упс, — выдавливаю из себя я.

Он поднимает взгляд на меня.

— Кажется… кажется, оно упало вот сюда.

Опускаюсь на корточки, но даже не знаю что ищу. Я так и не почувствовала, что он положил мне в руку. Я почувствовала только его.

— Ничего не вижу! Только камешки и голубиный помёт, — добавляю я, стараясь вести себя нормально.

Где оно? Что это?

— Нашёл.

Он поднимает что-то крошечное и жёлтое со ступеньки выше. Отхожу назад и снова протягиваю руку, на этот раз готовясь к прикосновению. Этьен медлит и разжимает ладонь на несколько дюймов выше моей. Словно он остерегается меня касаться.

Стеклянная бусина. В форме банана.

Он прочищает горло.

— Я знаю, что только Бриджет называла тебя Бананой, но маме стало лучше на прошлой неделе, и мы сходили в её любимый магазин бусин. Я увидел этот банан и подумал о тебе. Надеюсь, ты не против, что кто-то ещё пополнил твою коллекцию. Особенно с тех пор, как ты с Бриджет… знаешь, о чём я…

Я сжимаю бусину в ладони.

— Спасибо.

— Мама всё гадала, зачем мне эта бусина.

— Ты признался?

— Что это подарок для тебя, конечно. — Он так это произносит. Ах!

Улыбаюсь лучезарной улыбкой. Бусина такая лёгкая, что я почти её не чувствую, кроме небольшого холода на ладони. Говоря о холоде…

Я дрожу.

— Это на улице так холодно, или я замёрзла?

— Возьми.

Этьен разматывает чёрный шарф, свободно висящий вокруг шеи, и передаёт мне. Я нежно беру его и укутываюсь. У меня кружится голова. Шарф пахнет чистым парнем. Он пахнет им.

— Классно выглядишь, — замечает он. — Снова обесцветилась.

Я смущённо касаюсь пряди.

— Мама помогла.

— Ветер злой, я за кофе.

Джош захлопывает альбом. Я снова забыла, что он рядом.

— Вы со мной?

Этьен ждёт моего ответа.

Кофе! Страсть как хочу настоящий кофе. Я улыбаюсь Джошу.

— Само собой.

И затем спускаюсь по ступеням Пантеона, холодного, белого и сверкающего, в самом красивом городе мира. Иду я с двумя красивыми, умными, забавными парнями, и у меня улыбка во весь рот. Если бы Бриджет видела меня сейчас…

Я вот о чём: кому нужен Кристофер, когда в мире существует Этьен Сент-Клер?

Но стоит мне подумать о Тофе, как желудок по-прежнему сдавливает. Мне стыдно за надежду, что он будет меня ждать. Что я потратила на него столько времени. Впереди Этьен смеётся над словами Джоша. И его смех пробуждает во мне невероятную панику; в мыслях снова и снова раздаётся один и тот же вопрос:

Что я собираюсь делать? Я влюблена в своего нового лучшего друга.

Глава 32.

Это болезнь. Этьен. Как сильно я люблю его.

Я люблю Этьена.

Люблю, как он приподнимает бровь, когда находит, что я сказала нечто умное или клёвое. Люблю слушать его топот над потолком моей спальни. Люблю, что акцент на его первом имени называют акутом: у него действительно милый акцент1.

Люблю.

Люблю сидеть рядом с ним на физике. Случайно касаться его во время лабораторных. Его неряшливый почерк на наших листах с заданием. Люблю протягивать ему рюкзак по окончанию урока: мои пальцы потом пахнут им добрых десять минут. А когда Аманда морозит какую-нибудь глупость, он вместе со мной закатывает глаза — это я тоже люблю.

Люблю его мальчишеский смех, мятые рубашки и нелепую вязаную шапку. Люблю его большие карие глаза, и то, как он кусает ногти. И я так сильно люблю его волосы, что готова за них умереть.

Не люблю я в нём только одно. Её.

Элли мне и раньше не нравилась, но это ничто по сравнению с моими чувствами сейчас. Не имеет значения, что я могу сосчитать все наши встречи на пальцах одной руки. Просто я не могу отделаться от первого впечатления. Свет фонаря. Её пальцы в его волосах. Каждый раз как я остаюсь одна, мои мысли возвращаются к тому вечеру. Я додумываю продолжение. Она касается его груди. Я додумываю продолжение. Его спальня. Он снимает с неё платье, целует, их тела вжимаются друг в друга — и боже! — меня охватывает жар, а желудок скручивает узлом.

Я сочиняю, как они расстанутся. Как он разобьёт ей сердце, а она ему, и как я ей отомщу. Я хочу запустить пальцы в её французские волосы и рвануть их с такой силой, чтобы в руках остался скальп. Я хочу запустить когти ей в глаза и сжать.

Видимо, я совсем недобрая девочка.

Мы с Этьеном редко её обсуждали, но теперь эта тема стала полным табу. Это очень сильно мучает меня, потому что после возвращения с зимних каникул, у них, кажется, снова начались проблемы. Как одержимый сталкер, я веду счёт, сколько вечеров он провёл с ней, а сколько со мной. Я выигрываю.

Так почему он не порвёт с ней? Почему, почему, почему?

Это так меня терзает, что я съедаю себя изнутри, а давление в груди становится таким невыносимым, что мне нужно с кем-нибудь поговорить, иначе взорвусь. Я выбираю Мередит. Ведь она также вовлечена в происходящее, как и я. Мы в её комнате, и она помогает написать мне сочинение про домашнее животное на французском. На Мер футбольные шорты и кашемировый свитер, и как бы нелепо это не выглядело, они умилительно ей подходят. Даже сделала эффект соломы на голове. Забавы ради.

— Хорошо, но здесь нужно обычное настоящее время, — объясняет она. — Ты ведь не кормишь Капитана Джека морковными палочками прямо сейчас.

— О, точно. — Я исправляю ошибку, но мои мысли заняты совсем не французскими глаголами. Я пытаюсь сочинить как бы непринуждённо перевести разговор к Этьену.

— Прочти ещё раз. Только сделай смешной голос! Тот фальшивый французский, на котором ты заказала кафи крэм, в том новом местечке с Сент-Клером.

Я действительно говорю с ужасным акцентом, но хватаюсь за предоставленную возможность.

— Знаешь, меня, эм, кое-что беспокоит. — Я понимаю, что у меня просто неоновыми буквами горит «Я! ЛЮБЛЮ! ЭТЬЕНА!», но всё равно продолжаю: — Почему они с Элли до сих пор вместе? Они ведь почти не видятся. Так?

Мэр замирает, оборачивается и… я попалась. Она знает, что я тоже в него влюблена.

Однако затем я понимаю, как она борется с ответом: она переживает ту же драму, что и я. Она даже не заметила мой странный тон.

— Да. — Она медленно опускается на пол. — Но всё не так просто. Они были вместе целую вечность. Как старая супружеская пара. И к тому же они оба… осторожные.

— Осторожные?

— Да. Ты понимаешь, о чём я. Сент-Клер не решится изменить свою жизнь, и Элли такая же. Она целую вечность выбирала университет, а в конце остановила выбор на соседнем квартале. Я не хочу сказать, что Парсонс не престижный университет, ничего такого, но она выбрала его, только потому что он рядом. И теперь после случившегося с мамой Сент-Клера, мне кажется, он боится потерять кого-то ещё. К тому же, Элли не собирается разрывать отношения, пока у его матери рак. Даже если эти отношения уже нездоровые.

Я щёлкаю по кнопке на ручке. Щёлк, щёлк, щёлк, щёлк.

— Думаешь, они несчастливы?

Она вздыхает.

— Не несчастны, но и… счастливыми их не назовёшь. Довольно-таки счастливы, наверное. В моих словах хоть есть смысл?

Есть. И это я ненавижу. Щёлк, щёлк, щёлк, щёлк.

Я это к тому, что не могу поговорить с ним, потому что рискую нашей дружбой. Я должна вести себя, словно ничего не изменилось, что я отношусь к нему также, как к Джошу. Который, на следующий день, совершенно не слушает лекцию по истории уже миллиардный раз подряд. Он прячет на коленях графический роман Крэйга Томсона «Прощай, Чанки Ройс» и что-то рисует в альбоме. Он делает записи, но только не о штурме Бастилии.

Джош и Рашми снова поцапались за обедом. Никого больше не волнуют прогулы Этьена, но Джош отлынивает от занятий с пугающей частотой. Он перестал делать домашку. И чем сильнее давит Рашми, тем сильнее он на неё огрызается

Профессор Хансен расхаживает перед учительским столом. Это коренастый мужчина в очках с толстыми стёклами и жиденькими волосами, которые разлетаются в сторону всякий раз, как он стучит по столу, требуя внимания класса. Он рассказывает нам о грязной части истории и никогда не заставляет зубрить даты. Я понимаю, почему Этьен любит историю, ведь такой классный учитель преподавал у него целых четыре года.

Хотелось бы мне не сводить все темы к Этьену.

Я рассматриваю сидящих передо мной одиннадцатиклассников и понимаю, что не я одна заложница гормонов. Эмили Мидлстоун наклонилась поднять ластик, а Майк Рейнард пялится в её декольте. Ничего себе. Только вот Эмили сохнет по лучшему другу Майка, Дэйву. Ластик Эмили обронила специально, но Дэйву всё равно. Он внимательно слушает рассказ профессора.

Дэйв замечает мой взгляд и оживляется. Я тут же отворачиваюсь. Эмили просверливает меня взглядом, но я вежливо улыбаюсь в ответ. Она вернулась в школу с мелированным локоном. Покрасилась в блондинку, а локон сделала розовым, как у меня. Почти.

Профессор Хансен описывает подробности казни Марии Антуанетты. Не могу сосредоточиться. Мы с Этьеном идём в кино после занятий. Джош и Рашми идут вместе с нами, а Мер нужно на тренировку; счёт этой недели до сих пор остаётся в мою пользу: 4:1. Учитель бьёт по очередной парте, и рыжая слева от меня подпрыгивает и роняет бумаги.

Я наклоняюсь помочь ей, и, к моему удивлению, обнаруживаю целую страницу, изрисованную знакомой татуировкой в виде черепа. Поражённо поднимаю взгляд. Лицо рыжей под цвет её волос. Оглядываюсь на Джоша и поднимаю бровь. Её глаза становятся огромными от ужаса, но я качаю головой и улыбаюсь. Не расскажу.

Как её зовут? Айла. Айла Мартин. Она живёт на моём этаже, но девочка такая тихоня, что я часто забываю о её существовании. Ей стоит быть активней, если ей нравится Джош. Они оба такие стеснительные. Жалко, а из них бы получилась милая пара. Возможно, не такая вздорная как с Рашми. Почему правильные люди никогда вместе не сходятся? Почему люди боятся разорвать отношения, даже если они ведут в никуда?

Я продолжаю размышлять об этом, когда мы с Этьеном стоим на первом этаже у комнаты Джоша, ожидая, когда он будет готов идти в кино. Этьен прижимает ухо к двери, а затем отпрыгивает, словно его обожгло.

— В чём дело?

Он морщится.

— Они снова.

Я иду за ним на улицу.

— Там Рашми?

—Они сексом занимаются, — прямо говорит он. — Лучше им не мешать.

Я рада, что он идёт впереди и не видит моего лица. Не то чтобы я готова спать с кем-то — я не готова — но между нами до сих пор дурацкая стена. Я всегда знала о ней. Cнова думаю об Этьене и Элли. Он ласкает кончиками пальцев её обнажённое плечо. Её губы касаются его горла. Прекрати думать об этом, Анна.

Прекрати, прекрати, ПРЕКРАТИ.

Я перевожу разговор на его маму. Она закончила лечиться, но мы узнаем, выздоровела ли она окончательно только в марте. Докторам нужно подождать, когда её организм полностью очистится от радиации, и только потом они смогут провести тесты. Этьен застрял между беспокойством и надеждой, но я направляю его в сторону надежды, когда это возможно.

Сегодня ей хорошо и ему тоже. Он рассказывает мне об её лекарствах, но я слушаю вполуха, так как любуюсь его профилем. Я вспоминаю День благодарения. Это силуэт тех же ресниц, носа, что и в темноте моей спальни.

Господи, он прекрасен.

Мы идём в наш любимый кинотеатр; мы прозвали его «театр мамочки и дедули бассет-хаунда». Это уютненький театр с одним залом всего в нескольких кварталах от общежития, и управляет им джентльмен, который выгуливает Пусу, собачку из кондитерской. Не думаю, что он «мамочка» — владелец Пусы больше соответствует типу «дедули» — но это прозвище всё равно ему подходит. Мы входим в кинотеатр, и дружелюбный горделивый мужчина за стойкой кричит нам:

— Джо-джа! Атланна, джо-джа!

Я улыбаюсь в ответ. Он практикует со мной разговорный французский, а я помогаю ему с английским. Он помнит, что я из Атланты, штат Джорджия (джо-джа!). Мы перекидываемся парой слов о погоде. А затем я спрашиваю, счастлив ли Пуса, и любит ли он, джентльмен, хорошую еду. По крайней мере я пытаюсь.

Сегодня в дневном сеансе «Римские каникулы», зал пуст. Этьен вытягивает ноги и откидывается на спинку.

— Хорошо, есть цитата. Зло ещё…

— ...никогда не выглядело так привлекательно.

— Да! — Его глаза сияют. Это наша любимая игра: один начинает фразу-клише, другой должен закончить.

— С такими друзьями…

Он вторит моему мрачному голосу.

— Кому нужны враги?

Мой смех отскакивает от обитых тканью стен, а Этьен старается сохранить серьёзный вид. У него ничего не выходит, и он широко улыбается из-за своей неудачи. Моё сердце пропускает удар. Должно быть, у меня очень странный вид, потому что Этьен прикрывает ладонью рот.

— Не смотри так.

— О чём ты?

— Мои зубы. Ты пялишься на мои нижние зубы.

Я снова смеюсь.

— Я что, не имею права смеяться над чужими зубами. К твоему сведению, я круто умею плеваться водой из щёлочки. Бридж всё время дразнила меня за… — я замолкаю. Мне плохо. Я так и не поговорила с Бриджет.

Этьен убирает ладонь. У него серьёзное выражение лица, возможно даже защитное.

— Я люблю твою улыбку.

Я тоже люблю твою.

Но мне не хватает смелости произнести это вслух.

Сноска 1. Идет непереводимая игра слов. Сначала героиня использует латинский термин «акут», acute accent (в нашем языке это простое ударение), а затем отделяет в первом слове артикль — a cute accent (милый акцент).

Глава 33.

Девушка на вахте улыбается, стоит ей меня завидеть.

— У меня для тебя посылка!

Двери дома Ламбер снова открыты, мои друзья толпятся за мной. Девушка передаёт мне огромную коричневую коробку, и я с радостью расписываюсь за неё.

— От мамы? — интересуется Мер.

Её щёки раскраснелись от мороза.

— Да!

Сегодня мой день рождения. И я точно знаю что внутри. Я с нетерпением несу коробку на диван и ищу чем бы открыть. Джош достаёт ключ от своей комнаты и разрезает ленту.

— А-А-А! — кричит он.

Рашми, Мер и Этьен заглядывают внутрь, а я в душе торжествую.

— Нет!— кричит Мер.

— Да, — говорю я.

Этьен достаёт узкую зелёную коробочку.

— Печенье?

Джош выхватывает у него коробочку.

— Не просто печенье, мой славный английский друг, а Син Минтс. — Он поворачивается ко мне. — Можно открыть?

— Конечно!

Каждый год на мой день рождения родные покупают мне до отвала печенье скаутов вместо торта. Посылка пришла просто идеально.

Рашми достаёт коробку с лимонным кремом Шарлотт.

— Твоя мама лучшая.

— Что такого особенного в… тагалонгсе? — спрашивает Этьен, рассматривая очередную коробочку.

— ТАГАЛОНГС? — Мер вырывает у него пачки.

— Это самые вкусные сладости на всей планете, — объясняю я Этьену. — И продают их только в это время года. Ты никогда не пробовал печенье скаутов?

— Кто-то что-то сказал про печенье скаутов?

Я удивлена тому, что из-за моего плеча выглядывает Аманда Спиттертон-Уотс. У неё выпячиваются глаза от вида моей добычи.

— Печенье скаутов? — За нами появляется ещё одно лицо со знакомым выражением смущения. Это Чизбургер. Аманда выпячивает губу в отвращении и поворачивается ко мне.

— Ты должна дать мне Син Минтс.

— Эм, да конечно, — отвечаю я. Джош строит гримасу, но я всё равно протягиваю угощение. Аманда впивается зубами в шоколадную вафлю и виснет на Этьене. Она стонет от удовольствия. Этьен пытается её оттолкнуть, но она крепко в него вцепилась. Аманда облизывает губы. К моему удивлению, на них не остаётся ни одной крошки. Как у неё получилось?

— Ты когда-нибудь их пробовал? — спрашивает она Этьена.

— Да, — врёт он.

Рашми фыркает.

За моей спиной раздаётся кашель. Чизбургер жадно смотрит на мою коробку. Я перевожу взгляд на Аманду Руку-Вцепительницу и достаю целый блок печенья.

— Угощайся, Чизбургер.

Он смотрит на меня с удивлением, а затем принимает свой обычный вид.

— О-о-о! Спасибо, Анна.

Чизбургер берёт печенье и топает к лестнице.

Джош в ужасе.

— Почему-ты-раздаёшь-печенье?

— Серьёзно. — Мер окидывает Аманду раздражённым взглядом. — Давай уйдём в более уединённое место.

Она берёт мой коробок и несет к лестнице. Всегда готовая ко всему, у Мер находится свежее молоко в мини-холодильнике. Ребята желают мне счастливого дня рождения и мы чокаемся. А затем наедаемся до отвала.

— М-м-м. — Этьен стонет на полу. — Тагалонгс.

— Я же тебе говорила, — отвечает Мер, слизывая арахисовое масло в шоколаде с колец.

— Прости, что мы тебе ничего не подготовили. — Рашми падает на пол. — Но спасибо за угощение.

Я улыбаюсь.

— Всегда пожалуйста.

— Вообще-то, — поднимается Этьен, — я хотел пригласить тебя на ужин, но, кажется, уже никто не голоден.

Он тянется к рюкзаку.

— Но ты ведь ненавидишь дни рождения! — отвечаю я.

— Не благодари. И я их не ненавижу. Я просто не праздную. Прости, что не завёрнуто.

Он протягивает мне блокнот на пружинах.

Я смущена.

— Эм… спасибо.

— Он для левшей. Видишь? — Он листает блокнот в обратном порядке. — Ты уже исписала свой заметками и рецензиями на фильмы, и я подумал, что тебе скоро понадобится новый.

Никто не помнит, что я левша. У меня комок подкатывает к горлу.

— Он идеальный.

— Я знаю, что это неболь…

— Нет. Он идеальный. Спасибо.

Он покусывает мизинец, и мы улыбаемся друг другу.

— Оу, Сент-Клер. Это так мило, — подкалывает Джош.

Этьен кидает подушку Джошу в голову.

— Ты так мне ничего не объяснила. Почему ты занимаешь именно этим? — поинтересовалась Рашми. — Пишешь рецензии на фильмы?

— О! — Я отрываю взгляд от Этьена. — Это страсть всей моей жизни. Я люблю обсуждать кино. Но в этот бизнес тяжело попасть — похоже на пожизненную должность — и мне нужно как можно больше практиковаться.

— Почему ты не хочешь стать режиссёром? Сценаристом или актрисой? — не понимает она. — Никто ведь не хочет быть критиком; это странно.

— Ничего не странно, — прерывает её Этьен. — По-моему это круто.

Я пожимаю плечами.

— Мне просто нравится… выражать своё мнение. Это ведь очень круто уметь пробуждать людской интерес к какой-либо вещи. И я, не знаю, часто общалась с одним крупным критиком из Атланты — он живёт неподалёку от кинотеатра, где я работала, и приходил к нам смотреть кино — и он как-то похвалился, что со времён Полин Кейл не было ни одного достойного женщины-кинокритика, потому что женщины слишком слезливые. Мол, мы любому немому кино готовы выставить четыре звезды. Я хочу доказать, что это неправда.

Мер усмехается.

— Конечно, это не правда.

Этьен привстаёт.

— Не думаю, что те, кто тебя знают, скажут, что у тебя легко получить хороший отзыв.

Я озадаченно смотрю на него.

— Что это значит?

— А-а-а, — театрально зевает Джош. — Так какие планы на вечер?

Я жду от Этьена ответа, но он молчит.

— А?

— Может, не будем торчать в комнате весь вечер. Пойдём проветримся.

Он говорит не про кинотеатр. Я неловко поёживаюсь.

— Я бы лучше осталась здесь.

Глаза Джоша сияют.

— Анна, ты ведь никогда не пила алкоголь?

— Конечно, пила, — вру я, но румянец выдаёт меня с головой.

Все преувеличенно кричат.

— Ты прожила здесь полгода и ни разу не напивалась? — поражается Рашми.

Я пытаюсь уйти от ответа.

— Я просто… нет. Мне это казалось незаконным.

— Ты во Франции, — отвечает Джош. — Стоило хотя бы разок попробовать.

Теперь все прыгают и скачут. Можно подумать, что это их день рождения, а не мой.

— ДА! Давайте споим Анну! — кричат они.

— Не знаю…

— Не споим, — улыбается Этьен. Он единственный из нас сидит. — Просто… пожелаем счастья.

— Счастливая попойка на день рождения, — говорит Джош.

— Счастливая, — повторяет Этьен. — Пошли, Анна. Я знаю идеальное местечко.

И так как это предлагает Этьен, мой рот открывается быстрее, чем включается мозг.

— Хорошо, — отвечаю я.

Мы соглашаемся встретиться поздним вечером. О чём я думала? Лучше бы я осталась и утроила кино-марафон Мишеля Гондри1. У меня шалят нервы, и я целую вечность ищу что надеть. В моем гардеробе нет наряда для клуба. Когда же я наконец спускаюсь в вестибюль, все уже в сборе, включая Этьена. Удивительно, что он когда-то смог придти вовремя. Он стоит спиной ко мне.

— Итак! — кричу я. — Да начнётся вечеринка.

Этьен оборачивается на мой крик, и его голова чуть не отламывается с треском.

На мне мини-юбка. Я впервые в Париже надела такое, но сочла свой день рождения подходящим поводом.

— Ничего себе, Анна! — Рашми театрально поправляет очки. — Почему ты такое прятала?

Этьен пялится на мои ноги. Я смущённо поправляю пальто. Этьен вздрагивает и врезается в Рашми.

Может быть, она права. Может, стоит надевать юбку почаще.

Сноска

1. Мишель Гондри — французский кинорежиссёр, сценарист и клипмейкер. Лауреат премии «Оскар» за лучший оригинальный сценарий по итогам 2004 года. Режиссер и сценарист известного фильма «Сияние чистого разума».

Глава 34.

Группа в клубе играет с огромной самоотдачей: рвутся струны гитар, яростно бьют барабаны и кричатся слова — я едва слышу свои мысли. Знаю только, что мне хорошо. Почему я прежде никогда не напивалась? Я была такой идиоткой — но ничего страшного. Теперь я понимаю, почему люди так любят алкоголь. Я не помню точно, что выпила, но вкус был фруктовым. Сначала мне совершенно не понравилось, но чем больше я пила, тем лучше становился вкус. Или тем меньше я обращала на него внимания. Как-то так. Боже, я чувствую себя странно. Всемогущей.

Где Этьен?

Я оглядываю тёмную комнату, трясущиеся тела циничной парижской молодёжи, которая выплёскивает свой гнев под здоровую дозу французского панк-рока. Наконец-то я нахожу Этьена: он прислонился к стене и болтает с Мер. Зачем, интересно? Она смеётся и трясёт своими вьющимися волосами. А затем касается его руки.

Мередит превратилась в Руку-Вцепительницу. Быть того не может.

Мои ноги машинально несут всё тело в их направление. Музыка циркулирует по моим венам. Я оттаптываю парню ногу. Он материт меня на французском; я бормочу извинения и мчусь дальше. В чём его проблемы?

Этьен. Я должна поговорить с Этьеном.

— Эй! — кричу я ему в лицо, и он вздрагивает.

— Бож, Анна. С тобой всё в порядке? Сколько ты выпила? — спрашивает Мер.

Я махаю рукой. Три пальца. Четыре пальца. Пять. Где-то так.

— Потанцуй со мной, — говорю я Этьену. Он удивлён, но отдаёт Мер своё пиво. Она прожигает меня неодобрительным взглядом, но мне всё равно. Я дружу с ним больше, чем она. Я хватаю Этьена за руку и веду на танцпол. Песня меняется на более отвязную, и я даю музыке себя захватить. Этьен внимательно следит за моими телодвижениями. Он подхватывает ритм, и мы движемся вместе.

Комната вращается вокруг нас. Его волосы пропитаны потом. Мои тоже. Я прижимаю его к себе, и он не против. Сгибаю колени и в такт музыки трусь об него. Снова поднимаюсь и вижу, что его глаза закрыты, а рот чуть приоткрыт.

Мы подходим друг другу как ключик к замочку. Группа начинает играть новую песню. Громче и громче. Зрители неистовствуют. Этьен выкрикивает текст песни вместе с ними. Я не знаю слов — хоть я и знаю французский, сомневаюсь, что смогу расслышать песню в таком шуме — знаю лишь, что эта группа НАМНОГО ЛУЧШЕ «Ужасов по дешёвке». ХА!

Мы танцуем, пока нам не отказывают ноги, пока у нас не заканчивается воздух. Одежда так потяжелела от пота, что мы не можем стоять. Этьен ведёт меня к барной стойке, и я цепляюсь за неё как за последнюю опору. Он падает рядом со мной. Мы смеёмся. Я плачу. Смеюсь до колик в животике.

Странная девушка кричит нам на французском.

— Пардон? — Этьен поворачивается, и его глаза округляются от ужаса, когда он её узнаёт. У девушки лоснящиеся волосы и каменное лицо. Она продолжает орать, и я различаю несколько отдельных ругательств. Этьен отвечает ей на французском, и по его позе и голосу я понимаю, что он себя защищает. Девушка снова орёт, затем усмехается в конце и убегает, расталкивая локтями пульсирующую массу.

— Чего это она? — удивляюсь я.

— Чёрт. Чёрт.

— Что такое? Что случилось? — Я поднимаю волосы, чтобы проветрить шею.

Я вся горю. Здесь очень жарко.

Этьен в панике хлопает по карманам.

— Блять. Где мой телефон?

Я достаю кошелёк и протягиваю ему свой мобильный.

— ВОЗЬМИ МОЙ! — перекрикиваю я музыку.

Он качает головой.

— Я не могу позвонить с твоего. Она поймёт. Она, чёрт возьми, всё поймёт.

Он в отчаянии проводит руками по волосам, и не успеваю я и глазом моргнуть, как он уже шагает к выходу. Я бегу за ним. Мы вырываемся из клуба в холодную ночь.

Падают снежинки. Не могу поверить. В Париже никогда не бывает снега! И он пошёл на мой день рождения! Я высовываю язык, но не чувствую снежинок. Я высовываю его ещё сильнее. Этьен продолжает судорожно искать телефон. Наконец он находит его в кармане пальто. Он звонит кому-то, но должно быть трубку не берут. Этьен кричит от отчаяния.

Я отпрыгиваю назад.

—Что происходит?

— Что происходит? Что происходит? Я расскажу тебе, что происходит. Эта девушка, что набросилась на нас и хотела меня убить? Это соседка Элли по комнате. Она видела, как мы танцуем, позвонила Элли и всё ей рассказала.

— И что? Мы просто танцевали. Что такого?

— Что такого? Элли бесится из-за тебя, вот что такое! Она ненавидит, когда мы проводим время вместе, а теперь ещё подумает, что между нами что-то есть…

— Она ненавидит меня?

Я сбита с толку. Что я ей сделала? Да я её месяцами не видела.

Он снова кричит, бьёт сапогом по стене, а затем ноет от боли.

— БЛЯТЬ!

— Успокойся! Боже, Этьен, да что с тобой?

Он качает головой, на лице исчезают эмоции.

— Наши отношения не должны были так закончиться. — Он в отчаянии запускает пятерню в волосы.

С кем отношения не должны были так кончаться? Со мной или с ней?

— Всё шло наперекосяк уже очень давно…

О боже. Неужели они расстаются?

— Но я просто не готов, — заканчивает он.

Моё сердце обращается в лёд. Прокати его. Серьёзно. ОТШЕЙ ЕГО.

— Почему нет, Сент-Клер? Почему ты не готов?

Он поднимает на меня взгляд, когда я называю его по фамилии. Сент-Клер, а не Этьен. Ему больно, но мне наплевать. Он снова стал Сент-Клером. Флиртующим, дружелюбным со всеми Сент-Клером. НЕНАВИЖУ его. Я ухожу, не дав ему возможности дать ответ. Я больше не могу на него смотреть. Я была такой глупой. Такой идиоткой.

Это Тоф, снова и снова.

Сент-Клер зовёт меня, но я продолжаю двигаться вперёд. Шаг за шагом. Я так сильно сосредотачиваюсь на ходьбе, что врезаюсь в уличный фонарь. Матерюсь и пинаю его. Снова, снова и снова, пока вдруг Сент-Клер не хватает меня за плечи и не оттаскивает от фонаря; я дрыгаю ногами в воздухе и кричу. Я так устала, я просто хочу ДОМОЙ.

— Анна. Анна!

— Что происходит? — спрашивает кто-то. К нам подходят Мередит, Рашми и Джош. Как много они увидели?

— Всё в порядке, — говорит Сент-Клер. — Она просто немного перепила…

— Я НЕ ПЬЯНА.

— Анна, ты напилась, и я напился, произошло недоразумение. Давай просто вернёмся домой.

— Я не хочу возвращаться домой с тобой!

— Какая муха тебя укусила?

— Меня? И тебе ещё хватает наглости спрашивать.

Я плетусь в сторону Рашми. Она внимательно смотрит на меня и поворачивается к Джошу с потрясённым взглядом.

— Просто скажи мне, Сент-Клер. Я хочу знать только одну вещь.

Он смотрит на меня. Разъярённый. Сбитый с толку.

Я выдерживаю паузу, чтобы прочистить горло.

— Почему ты до сих пор с ней?

Тишина.

— Отлично. Не отвечай. Но знаешь что? Не зови меня больше. Между нами всё кончено. Бонне ньюи.

Я разворачиваюсь и ухожу, не дожидаясь его ответа.

— Я не хочу оставаться один, — кричит он мне в спину.

Его голос эхом разносится в ночи.

Я оборачиваюсь к нему в последний раз.

— А ты и не один, кретин.

Глава 35.

— Ух, Анна. Ты прям в зюзю напилась.

Я зарываюсь в одеяло с головой. На другом конце провода Рашми, и у меня просто раскалывается голова.

— Сколько вы с Сент-Клером вчера выпили?

Этьен. А что вчера было? Помню клуб, музыку и… мы танцевали? Кажется, да… и, да, на нас накричала какая-то девица, и мы вышли на улицу и… о нет.

Не, не, не.

Я резко сажусь и — твою мать! — голова просто ВЗРЫВАЕТСЯ. Закрываю глаза от этого болезненного света и медленно, тихонько опускаюсь в кровать.

— Вы чуть не переспали друг с другом прямо на танцполе.

Правда что ли?

Я снова открываю глаза и тут же об этом сожалею

— Кажется, я простыла.

Из горла вырывается один хрип. Я умираю от жажды. Во рту сушняк. Отвратительно. Я словно полизала подстилку в клетке Капитана Джека.

— Скорее похмелье. Выпей немного воды. Только немного, а то тебя снова вырвет.

— Снова?

— Загляни в раковину.

Я стону.

— Не хочу.

— Мы с Джошем фактически принесли тебя домой. Скажи нам спасибо.

— Спасибо. — Я сейчас не в настроении болтать с Рашми. — А Этьен в порядке?

— Ещё не видела. Вчера он ушёл к Элли.

Стоило мне об этом думать, как мне стало так плохо, что хуже быть просто не бывает. Я кручу углы подушки.

— Я, эм, вчера не ляпнула ему ничего странного?

— Не считая того, что ты вела себя как ревнивая подружка и сказала, что больше говорить с ним не хочешь? Нет. Ничего странного.

Я стону, когда Рашми рассказывает мне подробности прошлой ночи. Каждое ее слово точно новой гвоздь в крышку гроба.

— Слушай, что у вас произошло? — спрашивает она, закончив с отчётом.

— Ты о чём?

— Ты знаешь, о чём я. Вы же двое не разлей вода.

— Не считая того времени, что он проводит со своей девушкой.

— Точно. Так что случилось?

Я снова стону.

— Не знаю.

— Вы… эм… ничего не наделали?

— Нет!

— Но он тебе нравится, и ты нравишься ему.

Я перестаю душить подушку.

— Думаешь?

— Пожалуйста. У парня встаёт, стоит тебе только в комнату войти.

Я приоткрываю глаза. Она говорит фигурально или буквально что-то видела? Нет. Сосредоточься, Анна.

— Так почему…

— Почему он до сих пор с Элли? Он сказал тебе прошлой ночью. Он одинок или по крайней мере боится быть одиноким. Джош говорит, что это всё из-за его матери, он боится что-либо менять в своей жизни.

Мередит была права. Этьен боится перемен. Почему я с Рашми раньше не поговорила? Теперь это кажется таким очевидным. Конечно, она в курсе всего, потому что Этьен болтает с Джошем, а Джош — с Рашми.

— Ты, правда, думаешь, что я ему нравлюсь? — Не могу не спросить.

Она вздыхает.

— Анна. Он всё время тебя задевает. Это классический синдром «мальчик дёргает девочку за косу». И если кто-нибудь отдалённо пытается к тебе подкатить, он всегда занимает твою сторону и говорит убраться.

— Ах.

Она делает паузу.

— Тебе ведь он действительно нравится?

Я пытаюсь не заплакать.

— Нет. Всё не так.

— Врунья. Ты сегодня собираешься вставать или как? Тебе нужно поесть.

Я соглашаюсь встретиться с ней через полчаса в кафетерии, только вот не понимаю, какой чёрт дернул меня согласиться, потому что стоит мне встать с кровати, как сразу же хочется заползти под одеяло обратно. Меня подташнивает, а по голове словно настучали битой. И тут до меня доходит, как я пахну. Кожа разит алкоголем и чем-то кислым. Волосы провоняли сигаретным дымом. А одежда. Ужас! Я бегу к раковине, едва сдерживая приступ тошноты.

И там я обнаруживаю вчерашнее содержимое своего желудка. И меня действительно выворачивает. Снова.

В душе я рассматриваю странные синяки на коленях и ступнях. Не понимаю, как я их набила. Я падаю в крошечный уголок душевой, и позволяю горячей воде бежать. И бежать. И бежать. Я опаздываю на завтрак на двадцать минут. На обед. Неважно. Париж припорошен снегом. Когда успел пойти снег? И как я могла это проспать? От яркой белизны хочется прикрыть глаза.

К счастью, к моему приходу за нашим столом сидит одна только Рашми. Больше я никого не вижу.

— Доброе утро, солнышко, — ухмыляется она, завидев мои мокрые волосы и опухшие глаза.

— Что-то я совсем не понимаю, как люди находят алкоголь забавным.

— Вчера вечером на танцполе тебе было весело.

— Как плохо, что я не помню.

Рашми подталкивает ко мне тарелку с гренком.

— Съешь. И выпей воды, только немного. А то тебя снова стошнит.

— Уже.

— Ну, хороший старт.

— Где Джош?

Я откусываю маленький кусочек гренка. Мдя. Я совсем не голодна.

— Тебе станет лучше, если поешь. — Она кивает на тарелку. — Он ещё не встал. Ты же понимаешь, что мы не проводим каждую минуту вместе.

— Ага. Точно. Поэтому ты всё время тусуешься со мной.

Упс.

Коричневая кожа Рашми покрывается румянцем.

— Я понимаю, что для тебя это станет откровением, Анна, но проблемы есть не только у тебя. Сейчас мы с Джошем не в лучших отношениях.

Я сползаю по стулу.

— Прости.

Она вертит в руках крышку от сока.

— Проехали.

— Так… что с вами, ребят?

У меня уходит целая минута, чтобы подтолкнуть её к признанию, но как только Рашми начинает говорить, словно срывает плотину. Оказывается, они ссорятся чаще, чем я думала. Джош прогуливает школу. Рашми давит на него. Она думает, что он подавлен из-за того, что она уедет на следующий год, а он нет. Мы все разъедимся по колледжам, а он нет.

Я как-то об этом раньше не думала.

Рашми расстроена из-за своей младший сестры, Санхиту, потому что та примкнула к банде Аманды, и беспокоится за брата Никхила, так как над ним издеваются в школе, и она злится на своих родителей, потому что они постоянно сравнивают её со старшей сестрой, Лилой, которая окончила американскую школу два года назад. Мер вечно занята со своим футболом, я с Этьеном так увлекалась нашей дружбой, а ещё… Рашми потеряла свою лучшую подругу.

Элли так ей и не позвонила.

И пока Рашми изливает душу, мне становится так стыдно. Я никогда не понимала, что ей не с кем поговорить. То есть я понимала, что Элли её лучшая подруга, и её больше нет рядом, но я совершенно забыла, что у Рашми больше никого нет. Или, может, я решила, что Джоша ей будет достаточно.

— Но мы справимся, — заканчивает она рассказ. Она старается не заплакать. — Всегда справлялись. Просто тяжело.

Я передаю ей платок, и она сморкается.

— Спасибо.

— Не за что. Спасибо за тост.

Она одаривает меня полуулыбкой, но она исчезает, стоит Рашми заметить что-то за моей спиной. Я оборачиваюсь, чтобы проследить за её взглядом.

Там он.

Его волосы совершенно растрёпаны, и он надел футболку с Наполеоном, которая морщится сильнее, чем обычно. Он шаркает от месье Бутена с тарелкой… гренка. Кажется, Этьен не спал целую неделю. И он до сих пор прекрасен. Моё сердце разбивается вдребезги.

— Что мне сказать? Что мне ему сказать?

— Глубокий вдох, — советует Рашми. — Сделай глубокий вдох.

Дышать невозможно.

—А если он не захочет со мной говорить? Я же сказала ему со мной не разговаривать.

Рашми сжимает мою ладонь.

— Ты справишься. Он идёт к тебе, так что я пошла. Веди себя естественно. Ты справишься.

Правильно. Я справлюсь. Правильно.

Он мучительно медленно шёл к нашему столику. Закрываю глаза. Я беспокоюсь, что он не сядет с нами, что он НИКОГДА не заговорит со мной больше. И тут его поднос опускается напротив меня. Не помню, когда он сидел не рядом со мной, но всё нормально. Главное, он рядом.

— Здорово! — говорит он.

Я открываю глаза.

— Здорово.

— Чёрт! — восклицает Рашми. — Мне надо позвонить Джошу. Я обещала, что разбужу его до обеда, и совсем забыла. Увидимся-позже-ребят.

И она убегает от нас, словно мы заразны.

Я вожу гренок по тарелке. Пытаюсь его откусить. Давлюсь.

Этьен откашливается.

— Ты в порядке?

— Нет. А ты?

— Словно в аду побывала.

— Говорит девушка, у которой вода течёт с волос словно с мокрой зверюшки.

Я как бы смеюсь. Он как бы качает плечами.

— Спасибо огромное, Этьен.

Он берёт свой гренок, но ко рту не подносит.

— Так я снова Этьен?

— У тебя так много имён.

— Только одно. Люди просто странно его произносят.

— Проехали. Да. Ты снова Этьен.

— Хорошо.

Интересно, этот разговор можно принять за извинения.

— Как она?

Не хочу произносить её имя.

— Рвёт и мечет.

— Мне очень жаль.

На самом деле нет, но мне очень хочется доказать ему, что мы можем оставаться друзьями. У меня скребёт душу, так он мне нужен.

— Я не хотела всё портить. Не знаю, что на меня нашло…

Он трёт виски.

— Пожалуйста, не извиняйся. Это не твоя вина.

— Но если бы я не уболтала тебя на танец…

— Анна, — медленно произносит Этьен. — Ты не совершила ничего, чего бы я не хотел.

Лицо багровеет; слова возымеют эффект разорвавшейся бомбы.

Он любит меня. Этьен действительно любит меня.

Но как только информация доходит, на смену приходит смятение; от понимания так тошно, что эмоции сменяются на прямо противоположенные.

— Но… ты всё равно останешься с ней?

Он закрывает глаза от боли.

Я не могу контролировать свой голос.

— Ты провёл с ней ночь!

— Нет! — Этьен резко открывает глаза. — Нет, не проводил. Анна, я… не спал с Элли уже очень долго. — Он смотрит на меня с мольбой. — С самого Рождества.

— Не понимаю, почему ты с ней не порываешь.

Я плачу. Боль так близка к желанной и всё же так далека.

Этьен, кажется, в панике.

— Я был с ней так долго. Мы через столько прошли, всё так сложно…

— Ничего сложного. — Я встаю и толкаю поднос. Гренок выпрыгивает с тарелки и падает на пол. — Я вышла из зоны комфорта, и ты отверг меня. Больше я не повторю этой ошибки.

Я бросаюсь наутёк.

— Анна! Анна, постой!

— Олифант! Тебе лучше? — Я отпрыгиваю, так как чуть не врезаюсь в Дэйва. Он улыбается. Его друзья Майк и Эмили Мидлстоун, а-ля Девушка с Розовой Прядкой, ждут позади с подносами.

— Эм. Что?

Я оборачиваюсь. Этьен встал из-за стола. Он хотел пойти за мной, но стоит ему увидеть Дэйва, как он теряет уверенность.

Дэйв смеётся.

— Я видел тебя в вестибюле прошлой ночью. Хотя ты, наверное, не помнишь. Твои друзья пытались довести тебя до лифта, и я им помог тебя отнести.

Рашми об этом не говорила.

— Тебя очень сильно рвало.

Дэйв был в моей комнате.

— Ты как сегодня?

Он заправляет растрёпанный локон за ухо.

Ещё один взгляд на Этьена. Он делает несколько шагов вперёд, а затем снова сомневается. Я поворачиваюсь к Дэйву; в душе рождается новое уродливое чувство.

— Я в порядке.

— Отлично. Мы сегодня собираемся в ирландский клуб на Монмартре. Хочешь с нами?

Хватит с меня уже попоек.

— Спасибо, но я лучше останусь.

— Хорошо. Может, в другой раз? — Он усмехается и слегка подталкивает локтем. — Когда тебе станет лучше.

Я хочу наказать Этьена, причинить ему боль также, как он причинил её мне.

— Да. С радостью.

У Дэйва брови ползут на лоб, видимо, от удивления.

— Отлично. Тогда до встречи.

Он снова улыбается, на этот раз застенчиво, и идёт с друзьями к их столу на другом конце кафетерия.

— Отлично, — говорит за моей спиной Этьен. — Было очень приятно с тобой поговорить.

Я разворачиваюсь на пятках

— В чём проблема? Значит, тебе с Элли говорить можно, а мне встречаться с Дэйвом — нет?

Этьен выглядит пристыжённым. Он пялится на свои ботинки.

— Прости.

Даже не знаю, что делать с его извинением.

— Прости, — повторяет он. На этот раз он смотрит на меня. Умоляет меня. — Я понимаю, что просить такое нечестно, но мне нужно больше времени. Разобраться в отношениях.

— У тебя был целый год, — произношу я ледяным тоном.

— Пожалуйста, Анна. Пожалуйста, будь моим другом.

— Другом. — Я горько усмехаюсь. — Хорошо. Отлично.

Этьен беспомощно смотрит на меня. Я хочу отказать ему, но я НИКОГДА не смогу сказать ему «нет».

—Пожалуйста, — повторяет он.

Я складываю руки на груди в защитном жесте.

— Конечно, Сент-Клер. Друзья.

Глава 36.

— Не могу поверить, что ты обедала с Дэвидом.

Мер смотрит, как он идёт с важным видом по коридору, и качает головой. Мы направляемся в другую сторону, к классу физики.

— С Дэйвом, — поправляю я. — А что? Он милый.

— Если только любишь грызунов, — вмешивается Сент-Клер. — Как думаешь, с такими торчащими зубищами, ему не тяжело жевать?

— Я знаю, что он тебе не нравится, но по крайней мере постарайся не грубить.

Я воздерживаюсь от замечания, что мы сами обсуждали наши менее чем идеальные зубы. Последние несколько недель были ужасными. Мы с Сент-Клером всё ещё друзья — в теории — но вернулась стена, ещё больше и крепче чем после Дня благодарения. Она такая огромная, что ощущается физически, и её присутствие не даёт нам стать ближе.

— А зачем? — В его голосе просыпаются подозрительные нотки: — Вы что ли встречаетесь?

— Да, мы назначили первое свидание, стоило Дэйву предложить выйти за него замуж. Пожалуйста. Мы просто друзья.

Мер усмехается:

— Дэйв хочет быть не просто другом.

— Эй, не напомнишь, что нам задали по литературе? — спрашиваю я.

— Менятельница темы, величают Анна, — отвечает Рашми. Но дружелюбно.

В последнее время нам стало легче общаться.

— Я не меняю тему. Просто не расслышала, что нам задали.

— Странно, — подначивает Сент-Клер. — Я же собственными глазами видел, как ты записала задание.

— Правда?

— Да, — отвечает он.

Это вызов.

— Ой, да ладно, ребят, — разнимает нас Мер.

Друзья устали от наших ссор, хотя и не знают деталей нашей текущей ситуации. Что мне больше нравится.

— Анна, нам задали написать сравнительное эссе по двум рассказам из «Кухни». Забыла?

Конечно нет. Я очень ждала этого сочинения. Мы только что закончили изучать творчество Банано Ёсимото, японской писательницы и моей любимицы на текущий момент. Обе её истории о душевной боли и потери, но они пронизаны… простотой и романтикой. Не могу не думать о творчество своего отца.

Он тоже пишет о любви и смерти. Но в его книгах одна сопливая мелодрама, Ёсимото же описывает процесс выздоровления. Её героини тоже страдают, но возвращаются к жизни. Учатся любить заново. Её истории сложнее, но и более уважаемы. Героини страдают в начале и середине, но не в конце. Это положительный опыт.

Отошлю отцу копию. А счастливые концы выделю красным цветом.

— Эм, — привлекает к себе внимание Сент-Клер. — Может, поработаем над эссе вместе? Сегодня вечером?

Он пытается вести себя как друг, но это приносит только боль. Он продолжает пытаться, а я продолжаю его отшивать.

— Не знаю, — отвечаю я. — Мне нужно снять мерки на свадебное платье.

На лице Сент-Клера мелькает разочарование, но по какой-то причине это не приносит мне должного чувства удовлетворения. Аргх, отлично.

— Конечно, — говорю я. — Мне… нормально.

— Да, и мне нужно одолжить у тебя тетрадь по математике, — вмешивается Мер. — Я не всё успела записать. Вычисления сегодня просто не шли мне в голову.

— Ой! — восклицает Сент-Клер, словно он только что заметил Мер. — Да. Можешь взять тетрадь. Когда присоединишься к нам.

Рашми усмехается, но ничего не говорит.

Сент-Клер поворачивается ко мне.

— Так тебе понравилась книга?

— Очень. — Между нами появляется неловкость. — А тебе?

Сент-Клер задумывается на секунду.

— Больше всего мне понравилось имя автора, — наконец произносит он. — Банана.

— Ты неправильно произносишь, — отвечаю я.

Он нежно меня подталкивает.

— Я всё равно люблю его больше всего.

— Олифант, что ты написала в девятом номере? — шепчет Дэйв.

У нас неожиданная контрольная, и идёт она у меня не очень хорошо, потому что спряжение глаголов не мой конёк. С существительными я справляюсь — лодка, шнурки, радуга. Ле бату, ле ласэ, л’арк-эн-сиэль. Но глаголы? Если бы только можно было всегда использовать настоящее время.

Я вчера хожу в магазин за молоком!

Прошлым вечером он катается на автобусе два часа!

Неделю назад я пою твоему коту на пляже!

Убеждаюсь, что профессор Гиллет отвлечена, и только потом шепчу Дэйву:

— Без понятия.

На самом деле я знаю ответ. Просто ненавижу жульничать. Он показывает шесть пальцев, но я качаю головой. Я «не знаю» ответ и на это предложение.

— Номер шесть? — шипит он, решив, что я могла его не понять.

— Месье Хиггенбаум!

Мадам Гиллет направляется прямо к нам, и Дэйв напрягается. Она вырывает контрольную у него из рук, и не нужно знать французского, чтобы понять, о чём она говорит. Его поймали с поличным.

— И вы, мадмуазель Олифант.

Она вырывает и мой листок.

Это нечестно!

— Но…

— Я не одобряю списывание.

Она хмурится так злобно, что хочется заползти под парту.

Профессор идёт к учительскому столу.

— Что за чёрт? — шепчет Дэйв.

Я шикаю на него, и профессор резко разворачивается.

— Месье! Мадмуазель! Казется, я язно дала панять, что во время кантрорьной разгаворы запрещены.

— Простите, профессор, — говорю я, пока Дэйв протестует, что он ничего не спрашивал. Это тупо, потому что его было слышно на весь класс.

И тогда… профессор Гиллет прогоняет нас с контрольной.

Не могу поверить. Меня никогда не прогоняли с уроков. Нам сказали ждать до окончания занятий в коридоре, но у Дэйва другие планы. Он уходит от двери на цыпочках и машет мне следовать за ним.

— Пошли, поговорим у лестницы.

Но я не хочу уходить. Мы и так создали много проблем.

— Она никогда не узнает. Мы вернёмся до окончания часа, — говорит он. — Обещаю.

Дэйв подмигивает. Качаю головой, но всё-таки иду за ним. Почему я не могу отказать милым парням? Ожидаю, что он остановится у лестницы, но он спускается. Мы выходим на улицу.

— Так лучше? — спрашивает он. — Кому захочется сидеть в четырёх стенах в такой день?

Это вымораживает. Я бы предпочла быть на занятиях, но прикусываю язык. Мы сидим на холодной скамейке, и Дэйв треплется то ли о сноуборде, то ли о лыжах. Неважно. Я его не слушаю. Беспокоюсь, позволит ли профессор Гиллет переписать мне контрольную. Беспокоюсь, не выглянет ли она в коридор. Беспокоюсь, что создам себе больше проблем.

— Знаешь, я, эм, как бы рад, что нас выставили.

— Ась? — Я обращаю на него внимание. — Почему?

Он улыбается.

— Я ещё никогда не был с тобой наедине.

И затем — вот просто так — Дэйв наклоняется, и мы целуемся.

Я. Целую. Дэйва Хиггенботтома.

И это… мило.

На нас падает тень, и я отрываюсь от поцелуя, который становится более жадным.

— Чёрт, мы не услышали звонок? — спрашивает Дэйв.

— Нет, — отвечает Сент-Клер. — У вас ещё есть пять минут на лобызания.

Я отшатываюсь от унижения.

— Что ты здесь делаешь?

За Сент-Клером стоит Мередит со стопкой газет. Мер усмехается.

— Мы должны задать вам тот же вопрос. Мы здесь по поручению профессора Хансена.

— О!

— При-и-ивет, Дэйв, — здоровается Мер.

Он кивает в ответ, но смотрит на Сент-Клера, чьё лицо холодно и неприступно.

— Забейте! Можете вернуться к тому… чем занимались. — Глаза Мер сияют, когда она хватает Сент-Клера за руку. — До встречи, Анна! Пока, Дэйв!

Сент-Клер засовывает руки в карманы. Он уходит, так и не посмотрев мне в глаза, и у меня в душе всё переворачивается.

— Что за проблемы у этого парня? — жалуется Дэйв.

— У кого? Этьена?

Я удивлена, что машинально назвала его по имени.

— Этьена? — Он поднимает брови. — Я думал, его зовут Сент-Клер.

Я хочу спросить: «Тогда почему ты зовёшь его тем парнем?». Но это будет грубо. Пожимаю плечами.

— Кстати, а почему ты по нему не сохнешь? Все девчонки вокруг него вертятся, хотя я не вижу, что в нём такого особенного.

— Он забавный, — отвечаю я. — И очень милый.

Милый. А Сент-Клеру я сказала, что милый — Дэйв. Да что со мной? Словно их можно сравнивать. Однако Дэйв выглядит раздражённым, и мне неприятно. Нечестно вот так сравнивать Сент-Клера с Дэйвом. Не после того как мы поцеловались.

Дэйв засовывает руки в карманы.

— Надо возвращаться.

Мы шлёпаем наверх, и я представляю, как нас поджидает профессор Гиллет: дым вырывается из её ноздрей точно у разъярённой драконихи. Но коридор пуст. Заглядываю в окно класса и вижу, что профессор заканчивает лекцию. Она замечает меня и кивает.

Не могу поверить.

Дэйв был прав. Она не узнала, что мы уходили.

Глава 37.

Окей, Дэйв не такой красивый, как Сент-Клер. Он нескладный, у него немного неровные зубы, зато очень милый загорелый нос в конопушках. И мне нравится, как он отбрасывает свои косматые волосы с глаз, а его кокетливая улыбка всё время застаёт меня врасплох. И, конечно, он немножечко зелёный в отличие от своего друга Майка Рейнарда, который то и болтает, что о буферах Девушки с Розовой Прядкой. Даже если она рядом и всё слышит. И хотя я не надеюсь, что Дэйв придёт в восторг от учебника по истории или наденет смешную шапочку, которую ему связала мама, важнее другое: Дэйв свободен. Сент-Клер — нет.

Прошла неделя с нашего поцелуя, и мы теперь по умолчанию встречаемся. Типа того. Мы несколько раз гуляли, Дэйв покупал нам еду, мы ходили в пару мест около кампуса... Но я никогда не общалась с его друзьями, а он — с моими. Но всё нормально, потому что они постоянно дразнят меня по поводу Дэйва.

Я бездельничаю вместе со всеми в фойе. Поздний вечер пятницы, в общежитии пусто. На вахте дежурит Нейт, потому что остальные работники ушли на забастовку. В Париже всё время бастуют, так что эта волна рано или поздно должна была добраться и до школы. Джош набрасывает эскиз Рашми, пока та болтает с родителями по телефону на хинди. Сент-Клер и Мередит устроили друг другу перекрёстный опрос по теории государства. Я проверяю э-мейл. К моему огромному удивлению, там письмо от Бриджет. Она не писала мне почти два месяца.

Я понимаю, что ты знать меня не хочешь, но я решила попробовать в последний раз. Прости, что не рассказала тебе о Тофе. Я испугалась, так как знала, как сильно он тебе нравится. Надеюсь, придёт день, когда ты поймёшь, что я не хотела ранить твои чувства. И ещё надеюсь, что второй семестр во Франции пройдёт опупенно. Я так взволнована. До выпускного бала всего два месяца! В США устраивают бал? Есть на примете с кем пойти? А что с тем англичанином? Мне показалось, что вы больше чем друзья. В любом случае прости, и надеюсь у тебя всё хорошо. И я не буду тебе больше навязываться. И пишу без капса, так как знаю, что ты его просто ненавидишь.

— Ань, ты в порядке? — раздаётся вдруг голос Сент-Клера.

— Что такое?

Я резко захлопываю ноутбук.

— У тебя такой вид, словно ты узнала о закрытии кинотеатра мамули и дедули бассет-хаунда, — отвечает он.

Бриджет и Тоф идут вместе на выпускной. Почему я расстроена? Меня никогда не заботили эти выпускные. Но им достанутся крохотные фотографии для бумажника. Тоф наденет смокинг, который весь обколет булавками ради панк-рокерского стиля, а на Бриджет будет сказочное винтажное платье, и он положит руки ей на талию в какой-нибудь неудобной позе, и их запечатлеют вместе на веки вечные. А у меня никогда не будет выпускного.

— Пустяки. Всё нормально.

Я не оборачиваюсь к нему и тру глаза.

Сент-Клер садится рядом.

— Никакие это не пустяки. Ты плачешь.

Главная дверь открывается, и уровень децибел взлетает в разы, так как в вестибюль врываются Дэйв, Майк и три одиннадцатиклассницы. Они все пьяны и громко смеются. Эмили Мидлстоун, Девушка с Розовой Прядкой, висит на Дэйве. Он небрежно обнимает её за талию. Фотография с выпускного. Укол ревности застаёт меня врасплох.

Эмили вся красная и смеётся натужнее остальных. Мер толкает меня мыском туфли. Остальные, даже Джош и Рашми, с интересом наблюдают за разворачивающейся сценой. Я открываю ноутбук и решаю не показывать свою злость.

— Анна! — Дэйв машет мне с гигантским, преувеличенным размахом, и Эмили морщится, словно лимон проглотила. — Ты такое пропустила!

Он отмахивается от Эмили и плетётся ко мне с безжизненными руками, словно только что вылупившийся птенец с бесполезными крыльями.

— Знаешь кафе с синим окном? Мы взяли их стулья и столы с улицы и бросили в фонтан. Видела бы ты лица официантов, когда они их нашли. Обхохочешься!

Я опускаю взгляд на ноги Дэйва. Они действительно мокрые.

— Что делаешь? — Он плюхается рядом со мной. — Почту смотришь?

Сент-Клер фыркает:

— Выдайте ему медаль за блестящие навыки в области дедукции.

Мои друзья усмехаются. Мне снова стыдно, за себя и Дэйва. Но Дэйв даже не смотрит на Сент-Клера и продолжает улыбаться.

— Ну, я увидел ноутбук, увидел милые бровки-домики, а значит она чем-то увлечена, сложил дважды два и….

— НЕТ! — рычу я на Сент-Клера, когда он открывает рот, чтобы выдать следующую остроту. Он затыкается, не веря.

— Хочешь подняться наверх? — спрашивает Дэйв. — Оттянемся немного в моей комнате.

Наверное, стоит согласиться. Он же как бы мой парень. К тому же я зла на Сент-Клера. Его враждебный взгляд только придаёт мне уверенности.

— Конечно.

С возгласом «хопля!» Дэйв тянет меня за руку. По пути он опрокидывает учебники Сент-Клера. Кажется, сейчас прольётся чья-то кровь.

— Это всего лишь книга, — замечаю я.

Сент-Клер морщится от отвращения.

Дэйв ведёт меня на пятый этаж. Этаж Сент-Клера. Совсем забыла, что они соседи. Его комната оказывается самым… американским местом во всём Париже. Стены обклеены дешёвыми плакатами: «99 бутылок на стене», «Косяковое безумие»1, красотка с буферами в белом бикини. Её декольте покрыто песком, и она надула губки, словно говоря нам: «Вы можете в это поверить?! Песок! На пляже!».

Девочки валяются на неубранной кровати. Майк прыгает на них, и девчонки визжат и бьют его. Я топчусь в дверях, пока Дэйв не тянет меня к себе на колени. Входит ещё один парень. Пол? Пит? Не помню. Одна из одиннадцатиклашек, девушка с тёмными волосами и в облегающих джинсах, зазывающе потягивается и демонстрирует проколотый пупок Полу/Питу. О, пожалуйста.

Группа разделяется, и все разбредаются кто куда. У Эмили нет партнёра, и она уходит, бросив мне напоследок стервозный взгляд. Язык Дэйва у меня во рту, но я не могу расслабиться, потому что сегодня одни только слюни. Его рука заползает мне под рубашку и останавливается на пояснице. Я опускаю взгляд на его вторую ладонь и понимаю, что его руки не намного больше моих. Это руки маленького мальчика.

— Мне нужно отлить, — встаёт Майк Рейнард, роняя свою зазнобу на пол. Я ожидаю, что он выйдет, но вместо этого он совершает непростительное: расстёгивает молнию — прямо перед всеми — и мочится в душ.

И никто ничего не говорит.

— Ты не собираешься его остановить?

Но Дэйв не отвечает на мой вопрос. Его голова откинута, рот открыт. Он спит.

— Все писают в душ, — презрительно кривит губы Майк. — А ты что, как дура ждёшь в очереди?

Борясь с отвращением, я лечу вниз по лестнице на свой этаж. О чём я только думала? Я могла заразиться огромным числом смертельных заболеваний. Дэйв ведь НИКОГДА не убирал свою комнату. Мои мысли возвращаются к аккуратной, опрятной комнате Сент-Клера, и я завидую Элли с новой силой. Сент-Клер никогда не повесит плакат с пивными бутылками, не устроит стихийную вечеринку и не будет использовать душ вместо туалета.

Какой чёрт дернул меня встречаться с Дэйвом? Я не думала головой, а просто начала встречаться. Но встречалась ли я с Дэйвом только из-за своей злости на Сент-Клера? Эта мысль парализует мои нервы. Мне стыдно, я чувствую себя дурой. Тянусь за кулоном, и меня накрывает новая волна страха.

Ключ. Он пропал.

Где я могла его оставить? Матерюсь, так как не за какие коврижки не вернусь в комнату Дэйва. Может, внизу. Или я сегодня забыла его в своей комнате. Значит, мне идти на вахту? Только вот — снова матерюсь — работники ушли на забастовку. Значит, мне нужно идти к Нейту и будить его посреди ночи. А он точно будет на меня зол.

У Мер открывается дверь. Выходит Сент-Клер.

— Доброй, — прощается он, затворяя дверь. Мер желает ему доброй ночи в ответ. Он оборачивается на меня, и я вздрагиваю. Застукал.

— Ну, повеселилась с Хиггенбаумом? — презрительно усмехается он.

Не желаю говорить о Дэйве. Хочу только найти чёртов ключ и чтобы Сент-Клер свалил.

— Да. Отлично. Спасибо.

Сент-Клер моргает.

— Ты плачешь. Второй раз за вечер. — В голосе пробуждается новые нотки: — Он тебя обидел?

Вытираю глаза.

— Что?

— Я УБЬЮ этого хренова…

Он уже на полпути к лестнице, прежде чем я успеваю схватить его за руку.

— Нет!

Сент-Клер опускает взгляд, и я поспешно одёргиваю руку.

— Я не могу попасть в свою комнату. Я расстроена, потому что потеряла дурацкий ключ.

— О!

Мы стоим вот так с минуту, не зная куда деться.

— Я вниз. — Избегаю его взгляда. — Может, я там его забыла.

Сент-Клер идёт за мной, и я слишком устала, чтобы спорить. Топот его ботинок разносится эхом по пустой лестничной клетке. Топ, топ, топ. В вестибюле темно и пусто. Мартовский ветер бьёт по стеклу двери. Сент-Клер шарит рукой и включает свет. Загорается лампа Тиффони, красные стрекозы с луковичными бирюзовыми глазками. Я начинаю перебирать диванные подушки.

— Но ты весь вечер лежала на полу, — отмечает Сент-Клер.

Задумываюсь. Да, он прав.

Сент-Клер указывает на стул.

— Помоги поднять. Может, он туда закатился.

Мы отодвигаем стул. Ключа нет.

— Может, ты оставила его наверху?

Ему неуютно. Я прекрасно понимаю, что под «верхом» он подразумевает комнату Дэйва.

— Не знаю. Я так устала.

— Может, проверим? — Он колеблется. — Или… мне проверить одному?

Я качаю головой. К огромному облегчению, он не настаивает.

Сам не хочет туда идти.

— К Нейту?

— Не хочу его будить.

Сент-Клер прикусывает большой палец. Нервничает.

— Можешь спать в моей комнате. Ты на кровати, а я на полу. Нам, эм, не нужно спать вместе. Снова. Если ты только не хочешь обратного.

Это второй раз, считая одно из его рождественских писем, когда мы упоминаем о тех выходных. Я потрясена. Искушение заставляет моё тело ломит от томления, но это плохая идея по сотне причин.

— Нет. Н-нам лучше покончить с этой практикой. Мне же нужно утром сходить к Нейту, и как я буду объяснять… что делала в твоей комнате.

Он разочарован? По крайней мере отвечает он не сразу.

— Тогда я пойду с тобой.

— Нейт может рассердиться. Лучше ложись спать.

Однако он решительно направляется в комнату Нейта и стучит. Через минуту Нейт открывает дверь. Он босой, на нём старая футболка и трусы-боксёры. Я в смущении отвожу взгляд. Нейт чешет бритый затылок.

— Унгх?

Изучаю его коврик с узором из бриллиантиков.

— Я не могу попасть в свою комнату.

— М-м-м?

— Она потеряла ключ, — объясняет Сент-Клер. — Можно одолжить дубликат?

Нейт вздыхает, но пускает нас внутрь. Его апартаменты намного больше наших: личная ванная, гостиная и полностью оборудованная (пусть и крохотная по американским стандартам) кухня в дополнение к отдельной спальне. Нейт шаркает к деревянному ящичку в гостиной. Внутри латунные ключи на крючках, над каждым нарисован золотой номер. Нейт берёт 408-ой и передаёт мне.

— Только верни до завтрака.

— Конечно. — Я с такой силой хватаю ключ, что он впечатывается в мою ладонь. — Простите.

— Кыш! — прогоняет он нас, и мы убегаем в коридор. По пути я краем глаза замечаю чашку с презервативами, и это приносит ещё одно нелёгкое воспоминание о Дне благодарения.

— Видишь? — Сент-Клер выключает лампу со стрекозами. — Всё было не так ужасно.

Лобби снова тонет в темноте, единственным источником света остаётся экран компьютера на вахте. Спотыкаясь я иду вперёд, опираясь рукой о стену. В меня врезается Сент-Клер.

— Прости.

Его дыхание щекочет мне шею. Но он не отодвигается. И так мы идём гуськом по коридору.

Упираюсь рукой в дверь на лестничную клетку. Открываю, и мы щурим глаза от яркого света. Сент-Клер закрывает за нами дверь, но мы не поднимаемся. Он продолжает прижиматься ко мне. Я оборачиваюсь. Его губы так близко от моих. Сердце бьётся так тяжело, что готово лопнуть, но Сент-Клер колеблется и отступает.

— Так ты с Дэйвом?..

Я смотрю на его руки, которые упираются в дверь. Это руки не маленького мальчика.

— Мы… больше не вместе.

Сент-Клер переваривает эту новость и снова делает шаг вперёд.

— И как я понимаю, ты не расскажешь, о чём было то письмо?

— Нет.

Ещё один шаг.

— Но оно тебя расстроило. Почему ты мне не расскажешь?

Делаю шаг назад.

— Это щекотливая тема, и не твоё дело.

Сент-Клер в отчаянии выгибает бровь.

— Анна, если ты не можешь поделиться этим со своим лучшим напарником, то с кем можешь?

И стоит ему произнести это, как я стараюсь не заплакать в третий раз. Несмотря на всю неловкость и неприязнь, он продолжает считать меня своим лучшим другом. Эта новость приносит мне такое облегчение, что не описать. Мне так его не хватало. Ненавижу сердиться на него. Не успеваю и глазом моргнуть, как уже выпаливаю всё о Бриджет, Тофе и выпускном, и он внимательно слушает, ни разу не сводя с меня глаз.

— У меня никогда не будет выпускного бала! Когда папа сплавил меня сюда, он лишил меня и этого.

— Но… выпускные балы такие отстойные. — Сент-Клер сбит с толку. — Мне казалось, ты была рада, что в этой школе нет выпускного бала.

Мы сидим вместе на нижней ступеньке.

— Да, радовалась. До сих пор.

— Но… Тоф ведь мерзавец. Ты его ненавидишь. И Бриджет! — Он глядит на меня. — Мы ведь до сих пор ненавидим Бриджет, так? Или я что-то пропустил?

Я качаю головой.

— Мы всё ещё её ненавидим.

— Тогда это подходящее наказание. Подумай, она нарядится куклой в атласный ужас, который ни одна нормальная девушка на себя не наденет, и сделает ужасную фотографию…

— Фотографию, — стону я.

— Нет, они ужасны, Анна. — Он входит в раж. — Эти неестественные позы и ужасные слоганы. «Ночь Памяти». «Магический момент…

— … из которого сделаны мечты».

— Точно. — Он подталкивает меня локтем. — О, и не забудь про брелок с памятным фотом. Бриджет придётся купить такой. Всё это смутит Тофа, и он порвёт с ней, и так оно и будет. Фото с выпускного станет надгробием на их отношениях.

— И все же они так красиво нарядятся.

— Ты ведь ненавидишь наряжаться.

— И у них будут танцы.

— Можешь танцевать здесь! Ты ведь танцевала на вахте на День благодарения. — Он смеётся. — Бриджет не сможет потанцевать на столе в выпускной.

Я стараюсь не улыбаться.

— Иначе грохнется.

— Вот именно.

— Наверное, так и будет.

— Никаких «наверное». Она шмякнется черепушкой.

— Ну, было реально стыдно, когда её вырва…

Сент-Клер вскидывает руки вверх.

— Ужасная жрачка на выпускном! Как я могу об этом забыть? Резиновая курица, соус барбекю из бутылок…

— На туфлях Тофа.

— Смертоубийственно, — поддакивает Сент-Клер. — И всё это попадёт на фото, гарантирую.

Я наконец расплываюсь в улыбке, и Сент-Клер усмехается.

— Вот это другое дело.

Мы смотрим друг другу в глаза. Его улыбка становится нежнее, он снова толкает меня локтем. Я кладу голову ему на плечо, и свет на лестнице гаснет. Он выключается автоматически.

— Спасибо, Этьен.

___________________

Сноска 1. «99 бутылок пива» — традиционная песенка в США и Канаде. Песенка часто поётся во время длительных поездок, поскольку у неё повторяющийся и легко запоминающийся мотив, а её пение может занять много времени.

Отсчёт ведётся от 99 до 1:

<количество> бутылок пива на стене

<количество> бутылок пива!

Возьми одну, пусти по кругу

<количество- 1> бутылок пива на стене!

Одним из распространённых вариантов заключительного куплета (который может в принципе сделать песню бесконечной, смыкая её конечный куплет с первым), является:

Нет бутылок пива на стене!

Нет бутылок пива!

Пойди в магазин и купи ещё (или Пойди в магазин и стяни ещё),

99 бутылок пива на стене!

«Косяковое безумие» — малобюджетный американский дидактический фильм 1936 года о вреде курения марихуаны, снятый по заказу небольшой церковной общины.

Глава 38.

Теперь я понимаю, почему люди всегда влюбляются в Париж весной. Пробиваются ярко-зелёные листочки, каштаны усыпают розовые бутоны, вдоль тротуаров выстраиваются лимонно-жёлтые тюльпаны. Куда ни глянь, улыбающиеся парижане. Они сменили шерстяные шарфы на тонкие, лёгкие, мягкие шарфики-паутинки. Ле жарден дю Люксембург, Люксембургской сад, забит людьми, но эта толпа не напрягает. Все рады первому тёплому дню в году. Мы не видели солнышко несколько месяцев.

Но я счастлива по другой причине.

Этим утром Сент-Клеру позвонили. Сьюзен Сент-Клер не станет героиней романа Джемса Эшли. ПЭТ-КТ сканирование чётко показало: никаких симптомов рака. Она будет ходить на тесты ещё три месяца, но прямо сейчас, в данный момент, его мама жива в полном смысле этого слова.

Мы пошли праздновать. Я с Этьеном развалилась перед Гран Басен, восьмиугольным бассейном, по которому любят пускать игрушечные кораблики. Мередит играет в футбольном матче (в официальной лиге!) на крытом поле через дорогу. Джош и Рашми следят за игрой. Мы тоже смотрели какое-то время. Мер изумительна, но наше внимание к профессиональному спорту длится не так долго. Пятнадцать минут, и Этьен уже шепчет мне на ухо и подталкивает уйти, красноречиво подняв брови.

Меня не нужно долго уламывать. Мы вернёмся чуть позже, к концу игры.

Как странно, что я здесь впервые, ведь сад разбит напротив Латинского квартала. У меня кружится голова от впечатлений. Этьен показывает мне школу пчеловодства, фруктовый сад, кукольный театр, карусели и дворик джентльменов, где с головой ушли в игру буль, боулинг на траве. Этьен говорит, что это лучший парк во всём Париже, но я думаю, что это лучший парк во всём мире. Так хочется показать это место Шонни.

Позади нас ветер гоняет крошечные парусники, и я счастливо вздыхаю.

— Этьен?

Мы лежим друг рядом с другом, уперев голову в край бассейна. Этьен ёрзает и комфортно устраивает ногу, не стесняясь меня касаться.

Наши глаза закрыты.

— Х-м-м?

— Это на-а-амного лучше футбола.

— М-м-м, кто же спорит?

— Мы такие разморённые.

Он лениво меня ударяет, и я тихонько смеюсь. Чуть позже осознаю, что он окликает меня по имени.

— Чтоа-а-а?

Должно быть, я задремала.

— У тебя лодка застряла в волосах.

— Ась?

— Я говорю, у тебя лодка в волосах.

Я пытаюсь поднять голову, но что-то тянет её назад. Этьен не шутит. К нам подбегает взволнованный мальчик возраста Шонни и что-то бегло лопочет по-французски. Этьен смеётся, а я пытаюсь убрать игрушечные паруса из волос. Лодка опрокидывается, и мои волосы падают в бассейн. Мальчик кричит на меня.

— Эй, а помочь?

Я сердито зыркаю на Этьена, который сложился пополам от смеха. Он пытается взять себя в руки. Мальчик вцепляется в мои мокрые спутанные волосы и тянет со всей дури.

— А-АЙ!

Этьен шипит на него, и мальчик бросает попытки. Этьен запускает пальцы в мои волосы и начинает аккуратно распутывать деревянную парусную лодочку. Он отдаёт мальчику игрушку и, на этот раз более нежным тоном, вежливо предупреждает держать лодку подальше от невинных прохожих. Мальчик хватает лодку и убегает.

Выжимаю волосы.

— Бэ-э.

— Вода в бассейне очень чистая, — усмехается Этьен.

— Само собой.

Но мне нравится, что он знает, о чём я думаю.

— Пошли.

Он встаёт и протягивает мне руку. Я принимаю приглашение, и он помогает мне встать. Ожидаю, что он отпустит, но нет. Вместо этого он ведёт меня в безопасное место подальше от бассейна.

Это так мило, держаться за руки. Приятно.

Как бы мне хотелось, чтобы друзья чаще держались за руку, как дети, которых я вижу на улице. Не знаю, почему мы вырастаем и начинаем этого стесняться. Мы садимся на траву под сень каштанов. Я высматриваю «газонную полицию» в маленьких шапочках кондукторов, которая не дает сидеть на газонах, но никого не вижу. Когда дело доходит до подобных вещей, Этьен как счастливый талисман на удачу. Вода с волос стекает по спине, но это не кажется неприятным.

Мы всё ещё держимся за руки.

Окей, мы должны отпустить. Сейчас момент, когда естественнее всего это сделать.

Почему мы не отпускаем?

Мой взгляд прикован к Гран Бассин. Как и взгляд Этьена. Мы не смотрим на лодки. Его рука обжигает, но он не отпускает. И затем… он придвигается ближе. Всего на чуточку. Я опускаю взгляд и вижу, как его рубашка сползла вверх, обнажая полоску кожи. Она гладкая и бледная.

Самая сексуальная вещь, которую я когда-либо видела.

Он снова приближается, и я отвечаю тем же. Рука к руке, нога к ноге. Его ладонь сжимает мою, маня меня посмотреть ему в глаза.

Я поднимаю взгляд.

Тёмные глаза Этьена ищут мои.

— Что мы делаем? — неестественно произносит он.

Он такой красивый, такой идеальный. У меня кружится голова. Сердце бешено колотится, пульс учащается. Я подношу к нему лицо, и он также медленно поднимает своё. Закрывает глаза. Наши губы слегка соприкасаются.

— Тебе стоит только попросить, — шепчет он.

Он проводит пальцами по моим запястьям, и я вспыхиваю пламенем.

— Поцелуй меня.

И он исполняет просьбу.

Мы целуемся как сумасшедшие. Словно от этого зависят наши жизни. Его язык скользит по моему рту, нежно, но требовательно. Я никогда в жизни не испытывала ничего подобного, и неожиданно я понимаю, почему говорят, что при поцелуях тают, потому что я готова каждым дюймом своей кожи растворится в Этьене. Хватаю пальцами его волосы и тяну ещё ближе к себе. Мои вены дрожат, а сердце грохочет. Я ещё никогда не хотела никого так сильно. Никогда.

Он опускает меня на траву, и мы целуемся прямо перед детьми с красными воздушными шариками, стариками перед шахматными досками и туристами с развёрнутыми картами, но меня это не волнует. Меня ничегошеньки не волнует…

Всё, чего я хочу — это Этьена.

Ощущать вес его тела на себе невероятно. Я ощущаю его — всего его — прижатого ко мне и вдыхаю запах его крема для бритья, шампуня и уникального аромата… его самого. Самый восхитительный аромат, который я только могу вообразить.

Я хочу дышать им, лизнуть его, съесть, выпить… Его губы на вкус точно мед. И хоть у него на щёках небольшая щетина, и она щекочет мне кожу, мне всё равно, мне совершенно всё равно. Его прикосновения такие желанные. Его руки везде и неважно, что он практически оседлал меня, я хочу его ближе, ближе, ближе…

А затем он останавливается. Словно по команде. Напрягается.

— Как вы могли?.. — визжит девушка.

Глава 39.

Первым делом я думаю об Элли.

Элли нашла нас и собирается придушить меня прямо на месте, а кукловод, карусельки и пчеловоды станут свидетелями. Моё горло станет пунцовым, я перестану дышать и умру. А затем её посадят в тюрьму, и она будет писать Этьену психопатические письма на пергаменте из высушенной кожи до конца его жизни.

Но это не Элли. Это Мередит.

Этьен отскакивает от меня точно ошпаренный. Мередит отворачивается от нас, но я успеваю заметить, что по её щекам бегут слёзы.

— Мер!

Но она убегает, прежде чем я успеваю что-то добавить. Я смотрю на Этьена, но он лишь потирает затылок от неверия.

— Вот дерьмо, — бурчит он.

—Вот именно, дерьмо, — соглашается Рашми.

Сюрприз, но они с Джошем тоже здесь.

— Мередит. — Из моего горла вырывается стон. — Элли.

Как мы это допустили? У него есть девушка, а я ещё у нас есть общая подруга, которая в него влюблена — секрет, который никогда им не был.

Этьен вскакивает на ноги. Его рубашка вся в траве. Он убегает. Он бежит к Мередит, выкрикивая её имя, и исчезает за деревьями. Джош и Рашми что-то мне говорят, но я не могу разобрать что.

Этьен бросил меня? Из-за Мередит?

Не могу в это поверить. К горлу подкатывает комок. Меня не только застали за поцелуем с парнем, которого нельзя целовать — хотя это был прекраснейший момент в моей жизни — так ещё и отвергли.

На глазах у всех.

Передо мной, точно в тумане, появляется ладонь. Я провожу взглядом от запястья, локтя, татуировки череп и кости, плеча, шеи и до лица. Джош. Он хватает меня за руку и помогает встать. Мои щёки мокрые от слез, хотя я и не помню, когда начала плакать.

Джош и Рашми молча ведут меня к скамейке. Друзья терпеливо выслушивают все объяснения сквозь мои громкие рыдания: я не знаю, как это произошло, я не хотела никого обидеть и, пожалуйста, не говорите Элли. Я не могу поверить, что поступила так с Мер, она никогда со мной не заговорит, и я не удивлена, что Этьен убежал к ней, потому что я ужасный человек. Худший из всех.

— Анна, Анна, — перебивает меня Джош. — Если бы за каждую совершённую глупость мне бы платили по евро, я бы уже выкупил «Мону Лизу». У тебя всё будет хорошо. У вас обоих всё будет хорошо.

Рашми скрещивает руки.

— Вы же не просто поцеловались, так ещё и с языками.

— Мередит, она такая… — я судорожно сглатываю, — милая.

И снова это слово. Такое несуразное.

— Как я могла так с ней поступить?

— Да. Она такая, — поддакивает Рашми. — И это было довольно мерзко с вашей стороны, ребят, вот так с ней поступить. Чем вы думали?

— Я не думала. Всё случилось само собой. Я всё разрушила. Она меня ненавидит. Как и Этьен.

— Сент-Клер точно тебя не ненавидит, — перебивает Джош.

— Ну, на месте Мер, я бы его ненавидела. — Рашми хмурится. — Он слишком долго её динамил.

Джош возмущён.

— Он никогда не давал ей повода подумать, что для него она больше чем друг.

—Да, но он никогда и не лишал её надежды!

— Он встречался с Элли полтора года. Не кажется ли тебе, что это говорит само за себя — ой! Прости, Анна.

Я рыдаю ещё сильнее.

Они остаются со мной на скамейке, пока солнце не скрывается между деревьями, а затем ведут через ле жарден к дому Ламбер. В холле никого нет. Все наслаждаются прекрасной погодой.

— Мне нужно поговорить с Мер, — подаю я голос.

— О, нет, только не сейчас, — не соглашается Рашми. — Дай ей время.

Получив от друзей «взбучку», я проскальзываю к своей комнате и достаю ключ. Оказывается, в ночь пропажи я забыла его в своей комнате.

«Битлз» стучит об стену, разделяющую меня с Мер, и я вспоминаю свою первую ночь здесь. Неужели «Revolution» заглушает её плач? Прячу ключ под рубашку и падаю на кровать. Встаю, мерею шагами комнату и снова ложусь.

Я не знаю что делать.

Мередит меня ненавидит. Этьен исчез, и я не знаю, любит ли он меня или ненавидит или же думает, что совершил ошибку или что ещё. Мне ему позвонить? Но что сказать? «Привет, это Анна. Девушка, с которой ты целовался в парке, а затем бросил? Хочешь, встретимся?» Но я должна знать, почему он ушёл. Я должна знать, что он думает обо мне. Дрожащими руками подношу трубку к уху…

И попадаю на голосовую почту. Гляжу в потолок. Он там? Непонятно. Мер врубила музыку слишком громко, чтобы разобрать топот шагов, так что придётся подняться. Смотрюсь в зеркало. Глаза покраснели и опухли, волосы больше напоминают совью лепёшку.

Дыши. По одной задаче за раз.

Умойся. Расчешись. Почисть зубы, раз уж наводишь марафет.

Снова дыши. Открывай дверь. Иди наверх.

Живот крутит, но я стучу в дверь. Никто не отвечает. Прислоняю ухо к рисунку Этьена в шляпе Наполеона, стараясь расслышать, что происходит внутри. Ничего. Где он? ГДЕ он?

Возвращаюсь на свой этаж. Скрипучий голос Джонна Леннона всё ещё заполняет коридор. Ноги сами собой останавливаются у её комнаты. Я должна извиниться, и неважно, что сказала Рашми. Однако Мередит в ярости открывает дверь.

— Великолепно. Это ты.

— Мер… мне так жаль.

Она неприятно усмехается.

— Да? Я видела, с какой жалостью ты просовывала язык ему в гланды.

— Прости. — Чувствую себя беспомощной. — Всё произошло само собой.

Мередит сжимает ладони, на которых, как ни странно, нет ни одного кольца. На лице ни грамма макияжа. По сути, она совершенно растрёпанна. Никогда ещё не видела Мер такой безликой.

— Как ты могла, Анна? Как ты могла так со мной поступить?

— Я… я…

— Ты, что? Ты же знала, что я к нему чувствую! Не могу поверить!

— Прости, — повторяю я. — Не знаю, чем мы думали…

— Да, ага, теперь уже неважно. Он не выбрал ни одну из нас.

Моё сердце останавливается.

— Что? Что это значит?

— Он разыскал меня и сказал, что я его не интересую. — К её лицу приливает краска. — А затем он пошёл к Элли. Прямо к ней.

Перед глазами всё плывёт.

— Он пошёл к Элли?

— Он всегда так поступает, когда у него неприятности. — Её голос становится самодовольным. — Ну, и как ощущения? Уже не так жарко, а?

И она захлопывает дверь прямо у меня перед носом.

Элли. Он выбирает Элли. Снова.

Бегу в ванную и поднимаю крышку унитаза. Жду, когда распрощаюсь с обедом, но желудок только крутит, так что я опускаю крышку и сажусь. Что со мной не так? Почему я всё время западаю не на того парня? Я не хотела, чтобы Этьен был вторым Тофом, но так оно и есть. Только все еще хуже, потому что Тоф мне всего лишь нравился.

А Этьена я люблю.

Не могу его больше видеть. Как я смогу посмотреть ему в глаза? Хочу вернуться в Атланту, к маме. Мне стыдно от этой мысли. Восемнадцатилеткам не нужна мамочка. Не знаю, как долго я просидела в туалете, но вдруг моё внимание привлекают раздражающие звуки из коридора. Кто-то колошматит в дверь.

— Боже, ты там на всю ночь засела?

Аманда Спиттертон-Уотс. Хуже не бывает.

Смотрюсь в зеркало. Глаза покраснели, словно я перепутала визин с клюквенным соком, а губы опухли, будто их покусали осы. Поворачиваю кран с надписью «фруа» и ополаскиваюсь холодной водой. Вытираюсь колючим бумажным полотенцем и выбегаю из туалета, прикрыв лицо.

— Привет, булимичка, — ёрничает Аманда. — Знаешь, а я тебя слышала.

Шерсть встаёт дыбом. Оборачиваюсь, и её бледные глаза над острым носом невинно расширяются. С ней Николь, сестра Рашми, Санджита, и… Айла Мартин, миниатюрная, рыжеволосая одиннадцатиклассница. Айла держится позади. Она не часть их компашки, просто ждёт своей очереди.

— Она выблевала весь обед. Только посмотрите на её лицо. Отвратительно.

Николь давится от смеха.

— Анна всегда отвратительна.

Лицо горит, но я не реагирую, потому что именно этого Николь и хочет. Однако не обращать внимания на её подружку я не могу.

— Ты ничего не слышала, Аманда. Я не булимичка.

— Девчат, я не ослышалась? Ла Муфэт только что обозвала меня лгуньей.

Санджита поднимает наманикюренные пальчика.

— Я слышала.

Я хочу врезать сестре Рашми, но отворачиваюсь. Игнорь их всех. Аманда прочищает горло.

— Из-за Сент-Клера сопли разводишь?

Леденею.

— Пока ты блевала, я слышала, как Рашми болтала со своей лесбухой через дверь.

Разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов. Она НЕ могла так её обозвать.

Её голосок точно отравленная конфета, сладкий, но смертоносный.

— Она там чё-то говорила о том, что ты закадрила Сент-Клера, и теперь наша большая грязная лесбуха все глаза выплакивает.

У меня отвисает челюсть. Я лишаюсь дара речи.

— Но у неё всё равно не было с ним шансов, — подливает Николь масла в огонь.

— Только вот я не понимаю, почему Анна возомнила, что у неё есть шансы. Дэйв был прав. Ты потаскуха. Ты недостаточна хороша для него и определённо недостаточно хороша для Сент-Клера. — Аманда трясёт волосами. — Он в классе А. А ты — в Д.

Мозг просто не успевает переварить всю поступающую информацию. Голос дрожит.

— Не смей обзывать Мередит.

— Как, лесбухой? Мередит Шевалье — большая. Грязная. ЛЕСБУХА!

Я врезаю ей с такой силой, что мы пролетаем через дверь ванной. Николь истошно орёт, Санджита смеётся, а Айла умоляет нас остановиться. Из комнат вываливается народ и подзадоривает. А затем кто-то оттаскивает меня от Аманды.

— Какого чёрта тут творится? — спрашивает Нейт, одергивая меня. Что-то течёт по моему подбородку. Тру, и оказывается это кровь.

— Анна напала на Аманду! — кричит Санджита.

Айла подаёт голос.

— Аманда задирала её…

— Аманда защищалась! — вставляет свои пять копеек Николь.

Аманда ощупывает свой нос и морщится.

— Кажется, он сломан. Анна расквасила мне нос.

Правда? Слёзы жалят щеку. Должно быть, Аманда порезала меня своим ноготком.

— Мы ждём объяснений, мадмуазель Олифант, — напоминает Нейт.

Трясу головой, а Аманда пускает в ход целую обвинительную тираду.

— Довольно! — затыкает нас Нейт.

Аманда замолкает. Мы никогда не слышали, чтобы он поднимал на нас голос.

— Анна, бога ради, что произошло?

— Аманда назвала Мер… — шепчу я.

Он зол.

— Я тебя не слышу.

— Аманда назвала… — но я прикусываю язык, так как замечаю светлые локоны Мередит в толпе. Я не могу произнести это вслух. Не после всего «добра», что я для неё сегодня сделала. Пялюсь на свои ладони и сглатываю.

— Мне жаль.

Нейт вздыхает.

— Ладно, народ. — Нейт указывает на толпу в коридоре. — Шоу окончено, расходитесь по комнатам. Вы трое. — Нейт указывает на меня, Аманду и Николь. — Ждите здесь.

Никто не шевелится.

— По комнатам я сказал!

Санджита ретируется вниз по лестнице, и все начинают расходиться. Остаётся только Нейт и мы трое. И Айла.

— Айла, иди в комнату, — устало повторяет Нейт.

— Но я свидетель, — в тихоньком голосе пробуждаются нотки храбрости. — Я видела, что произошло.

— Ладно. Все четверо, к директору.

— А врач? — скулит Николь. — Она же сломала Аманде нос.

Нейт проводит быстрый осмотр.

— Никакого перелома, — констатирует он наконец.

Выдыхаю от облегчения.

— Уверен? — не унимается Николь. — По-моему, ей нужно к врачу.

— Мадмуазель, пожалуйста, приберегите свои речи для директора.

Николь затыкается.

Не могу поверить. Меня никогда не водили к директору! Мой директор из «Клермонта» даже не знает моего имени. Аманда «хромает» к лифту, а я плетусь сзади. Страх нарастает, и стоит Нейту отвернуться от нас, как Аманда прекращает театр, злобно щурится и произносит одними губами:

— Ты об этом пожалеешь, сучка.

Глава 40.

Директор назначает мне продлёнку.

МНЕ. ПРОДЛЁНКУ.

Аманда получает неделю, а я — две.

— Ты меня очень сильно разочаровала, Анна, — говорит директор, массируя свою напряжённую балеринью шею. — Что скажет ваш отец?

Мой отец? Кого он волнует? Что скажет моя мать? Она прибьёт меня. Она и так злилась, что бросила меня здесь, вечной узницей Франции. Я закончу как один из тех бомжей у Сены, от которых разит запахом подмышек и квашеной капустой. Буду жарить свою обувь вместо еды, как Чарли Чаплин в «Золотой лихорадке». Моя жизнь КОНЧЕНА.

Продлёнку назначают несправедливо, из-за того что я отказалась признаваться, что именно мне сказала Аманда. Ненавижу это слово. Словно в нетрадиционной ориентации есть что-то позорное. То, что Мер любит спорт не делает её автоматически лесбиянкой. Нечего её оскорблять. Если бы Мер любила девушек, то почему она расстроилась из-за меня и Этьена?

Ненавижу Аманду.

Директор просит Айлу рассказать в деталях, что произошло, и та меня выгораживает: только благодаря ей, мне не назначают продлёнку до конца учебного года. А ещё она принимает мою сторону и не говорит директрисе, как Аманда обидела Мер. Я благодарю её взглядом.

Мы возвращаемся в Ламбер. Весь народ топчётся в холле. Ребята уже услышали о драке, и мои одноклассники хотят увидеть, разукрасил кто кому лицо или нет. Они выкрикивают вопросы, точно на пресс-конференции для пристыжённой знаменитости, но я не обращаю на них внимания и проталкиваюсь сквозь толпу. Аманда уже собирает сторонников, распространяя свою версию событий.

Ну и пусть. Я слишком зла, чтобы разбираться с этим дерьмом.

На лестнице сталкиваюсь с Дэйвом и Майком. Майк, как тупорылый придурок, толкает меня плечом, лишая равновесия.

— В чём твоя проблема, чёрт побери?! — ору я.

Дэйв и Майк на секунду удивляются, но затем обмениваются самодовольными ухмылочками.

Топаю в свою комнату. Все меня ненавидят. Этьен отшил меня ради своей девушки. В ОЧЕРЕДНОЙ РАЗ. Мередит меня ненавидит, а Рашми и Джош точно по головке не погладят. Дэйв и Майк меня ненавидят. Аманда и её дружки, и все в вестибюле. Если бы я только последовала совету Рашми. Если бы я только осталась в комнате, Мередит никогда бы на меня не накричала. Я бы никогда не узнала, что Этьен выбрал Элли. Я бы никогда не напала на Аманду и не заработала бы продлёнку на следующие две недели.

ПОЧЕМУ ЭТЬЕН ВЫБРАЛ ЭЛЛИ? ПОЧЕМУ?

Этьен. Парень с идеальными губами и поцелуями. На вкус точно мёд. Парень, который никогда, никогда, НИКОГДАШЕЧКИ не бросит свою дурацкую девушку! Меня застаёт врасплох стук в дверь. Оказывается, я пришла в такое неистовство, что не услышала шагов.

— Анна? Анна, ты там?

Сердце замирает. Акцент английский.

— Ты как? Аманда внизу несёт полную ахинею. Говорит, ты её побила. — Он снова стучит, громче. — Пожалуйста, Анна. Нам нужно поговорить.

Я резко распахиваю дверь.

— Поговорить? О, теперь тебе захотелось поговорить?

Этьен смотрит на меня больными глазами. Белки моих глаз всё ещё подернуты красной плёнкой, на щеке двухдюймовый порез, а тело сжалось в пружину, готовое к нападению.

— Анна?

— Что, не ожидал, что я узнаю про Элли?

Он в шоке.

— Ч-что?

— Ну? — Я скрещиваю руки. — Ходил?

Он не ожидал, что я прознаю.

— Да, но… но…

— Но что? Ты меня за полную дуру принимаешь, что ли? За бесхребетную тряпку, которая будет вечно ждать тебя на обочине? Что ты сможешь дать дёру при любом признаке на проблемы, и я всё вот так проглочу?

— Всё не так!

— Всё ИМЕННО так!

Этьен открывает рот, а затем резко его закрывает. Выражение его лица тысячу раз сменяется от боли до паники. А затем оно становится каменным. И он убегает.

— А Я ДУМАЛА, ТЫ ХОЧЕШЬ ПОГОВОРИТЬ! — кричу я ему вслед.

А затем захлопываю дверь.

Глава 41.

Итак, посмотрим. Вчера я: (1) поцеловалась в засос с лучшим другом, хотя клялась себе никогда этого не делать; (2) предала подругу из-за этого; (3) подралась с девчонкой, которая меня уже достала; (4) заработала две недели продлёнки и (5) отругала лучшего друга, пока он не сбежал.

Поправочка. Пока он снова не сбежал.

Если бы существовал конкурс «испогань свой день», то без всяких сомнений я бы победила. Моя мама плевалась огнём, когда узнала о моей драке с Амандой, и я теперь лишена водительских прав на всё лето. Я даже не могу увидеться со своими друзьями. Мне так стыдно за свой поступок с Мер; Джош и Рашми приняли её сторону, а Сент-Клер... даже не смотрит на меня.

Сент-Клер. И снова он больше не Этьен, мой Этьен.

Это терзает душу сильнее всего.

Утро выходит просто отвратительным. Пропускаю завтрак и на английский проскакиваю в последнюю секунду. Мои друзья даже не замечают моего присутствия, но все остальные шепчутся и пялятся. Наверное, они заняли сторону Аманды. Только надеюсь, они не прознали про Сент-Клера, что, к сожалению, зависит от того, как громко вчера вечером я кричала на него в коридоре. Весь урок я украдкой поглядываю на него. Он так вымотался, что едва держит глаза открытыми, и, кажется, он не мылся.

Но он всё равно красив. Ненавижу. А ещё я ненавижу себя за отчаянное желание, чтобы он взглянул на меня, и ненависть становится только сильнее, когда Аманда замечает, как я пялюсь, потому что в тот момент она усмехается, мол: «Видишь? Я же говорила, что он не в твоей лиге».

И Мер. Она не отвернулась от меня как Сент-Клер — но только физически, психологически они оба от меня отвернулись — и каждую секунду занятия посылает мне волны враждебности. Математика усугубляют моё несчастье. Когда профессор Бабино отдаёт нам домашку, Сент-Клер передаёт стопку бумаг, даже не повернувшись в мою сторону.

— Спасибо, — бормочу я.

Он замирает, всего на секунду, и возвращается в своё привычное состояние полного игнорирования моего существования.

Больше я не пытаюсь с ним заговорить.

Французский предсказуемо проходит хуже некуда. Дэйв отсаживается от меня как можно дальше, но не обращает внимания как-то странно и целеустремлённо. Несколько девятиклашек пристаёт ко мне с расспросами, но я не знаю, в чём проблема у Дэйва, да и от мысли о нём у меня крутит внутренности. Говорю одноклассникам отвалить, и мадам Гиллет спускает на меня всех собак. Нет, не потому что я была груба, а потому что сказала им свалить не на французском. Что не так с этой школой?

На обеде запираюсь в туалетной кабинке как в первый школьный день.

Хотя аппетита всё равно нет.

На физике, слава богу, не было лабы, потому что я бы не пережила мысли, что Сент-Клер найдёт себе нового партнёра. Профессор Вэйкфайлд бубнит о чёрных дырах, и на середине его рассказа Аманда театрально потягивается и бросает сложенный листочек бумаги в мою сторону. Листок приземляется прямо мне на ноги. Читаю его под партой.

ЭЙ, СКУНС, СВЯЖЕШЬСЯ СО МНОЙ СНОВА И ЦАРАПИНОЙ НЕ ОТДЕЛАЕШЬСЯ. ДЭЙВ ГОВОРИТ, ТЫ ШАЛАВА.

У-у-у. Не могу сказать, что раньше никогда не слышала подобных слов в свой адрес, но почему Дэйв треплется обо мне с Амандой? Аманда уже во второй раз так меня обзывает. Не могу поверить, что меня обзывают шалавой только оттого, что я поцеловалась с другим парнем! Комкаю записку и бросаю в затылок Аманды. К добру или худу, но из меня такой снайпер, что я отправляю записку в спинку стула, от которой она уже отскакивает и попадает на длинные волосы Аманды. Она ничего не чувствует. Мне становится немного лучше. Записка всё ещё висит у неё в волосах.

Висит…

Ви… упс. Аманда сдвигается, и листочек летит на землю как раз в тот момент, как профессору Вэйкфайлду захотелось пройти именно по нашему ряду. О нет. А если он найдёт её и прочтёт вслух? Мне серьёзно, правда-правда, не нужно новое прозвище в этой школе. Однако сидящий по соседству со мной Сент-Клер тоже замечает записку. Профессор Вэйкфайлд почти у нашей парты, как Сент-Клер с обыденным видом вытягивает ногу и наступает на записку. Он ждёт, пока профессор пройдёт дальше, и подбирает записку. Слышу шорох разворачиваемой бумажки и заливаюсь краской. Сент-Клер смотрит на меня впервые за весь день, но ничего не говорит.

Джош тоже не говорит со мной на истории, но по крайней мере он не поменялся местами. Айла мне улыбается, и, невероятно, но этот единственный момент поддержки реально помогает. Секунд так на тридцать. Затем Дэйв, Майк и Эмили сбиваются в кружочек, и я слышу своё имя. Они бросают на меня косой взгляд и смеются. Ситуация, какой бы она ни была, становится ещё хуже.

На Ла Ви выпадает самоподготовка. Рашми и Сент-Клер набрасывают эскизы для ИЗО, а я скрываюсь с головой среди учебников. Позади раздаётся звонкий смех.

— Не будь ты такой шалавой, скунсик, может и завела бы друзей.

Аманда Спиттертон-Уотс — самое большое клише школы. Красивая злобная девушка. Идеальная кожа и волосы, но ледяная улыбка и чёрное сердце.

— В чём твоя проблема? — спрашиваю я.

— В тебе.

— Прекрасно. Спасибо.

Она трясёт волосами.

— Не хочешь узнать, что о тебе говорят?

Я не отвечаю, потому что она всё равно всё выложит.

— Дэйв говорит, что ты переспала с ним, только чтобы Сент-Клер ревновал.

— ЧЕГО?

Аманда снова заливается смехом и уходит с самодовольным видом.

— Дэйв правильно поступил, что трахнул твою тощую задницу.

Я в шоке. Я не спала с Дэйвом! И он сказал всем, что это он порвал со мной? Да как он посмел? Вот что все обо мне думают? Боже, вот что обо мне думает Сент-Клер?

Сент-Клер верит, что я переспала с Дэйвом?

Оставшуюся часть недели меня метаюсь между полным отчаянием и кипящей яростью. Каждый день я остаюсь на продлёнку и каждый раз, как прохожу по коридору, то и дело слышу своё имя, произносимое приглушёнными голосами сплетников. С нетерпением жду выходных, но после них будет только хуже. Всю домашку я сделала на продлёнке, так что мне нечем заняться. Провожу выходные в кинотеатре, но пребываю в таком отчаянии, что даже не могу насладиться фильмами.

Школа уничтожила мои походы в кино. Заявляю официально. Мне больше незачем жить.

К утру понедельника настроение становится таким паршивым, что я набираюсь безрассудной храбрости и подхожу к Рашми в очереди за завтраком.

— Почему ты со мной не разговариваешь?

— Что, прости? — удивляется она. — Это ты со мной не разговариваешь.

— Что?

— Я никогда не прогоняла тебя с нашего стола. Ты сама ушла, — решительно добавляет она.

— Но ты же разозлилась на меня! За то… что я сделала с Мер.

— Все друзья ссорятся.

Она скрещивает руки, и я понимаю, что она меня цитирует. Я же осенью сказала тоже самое о её ссоре с Сент-Клером по поводу Элли.

Элли. Я бросила Рашми точно также как Элли.

— Прости. — Сердце ухает. — У меня не выходит ничего сделать правильно.

Рашми опускает руки и начинает теребить одну из своих длинных косичек. Ей неудобно, непривычная эмоция для неё.

— Просто пообещай мне, что когда в следующий раз подерёшься с Амандой, ты взаправду ей что-нибудь разобьёшь.

— Я не хотела!

— Расслабься. — Она бросает на меня тревожный взгляд. — Я и подумать не могла, что ты такая впечатлительная.

— Знаешь, мне сидеть ещё неделю продлёнки за эту драку.

— Суровое наказание. Почему ты не поведала директрисе, что сказала Аманда?

Чуть не роняю поднос.

— Что?! Ты знаешь, что она сказала?

— Нет. — Рашми хмурит брови. — Но должно было произойти нечто очень неприятное, раз ты так отреагировала.

Отвожу взгляд с облегчением.

— Аманда просто застала меня в плохое время.

Это отчасти правда. Делаю заказ месье Бутену — большую тарелку йогурта с гранолой и мёдом, мой любимый завтрак, — и поворачиваюсь к Рашми.

— Вы ведь… не поверили словам Дэйва и Аманды?

— Дэйв — придурок. Если бы я поверила, что ты с ним переспала, мы бы сейчас не говорили.

Сжимаю поднос с такой силой, что белеют костяшки пальцев.

— И, эм, Сент-Клер знает, что я не спала с Дэйвом?

— Анна. Мы все думаем, что Дэйв придурок.

Молчу.

— Поговори с Сент-Клером.

— Думаю, он не захочет со мной говорить.

Она уносит поднос.

— А я думаю наоборот.

Завтракаю в одиночестве, потому что до сих пор не могу смотреть Мер в глаза. Опаздываю на английский на пять минут. Профессор Коул сидит на столе и попивает кофе. Она щурит глаза, когда я пробегаю на своё место, но ничего не говорит. Профессор спрыгивает, оранжевый сарафан танцует по ногам.

— Народ, проснись. Мы снова обсуждаем технические аспекты перевода. Неужели работать должна я одна? Кто может рассказать мне, с какими проблемами сталкиваются переводчики?

Рашми поднимает руку.

— Ну, у большинства слов разные значения.

— Хорошо, — хвалит профессор Коул. — Ещё. Поподробней.

Сент-Клер сидит рядом с Рашми, но не слушает. Он что-то яростно царапает на полях книги.

—Ну, — продолжает Рашми. — Задача переводчика — определить какое именно понятие использует автор. И это ещё не всё, нужно ещё определить какой именно смысл закладывается в зависимости от контекста.

—Так вы говорите, — подхватывает её мысль профессор Коул, — что переводчик должен принимать множество решений. В каждом слове, в каждом предложении существует множество смыслов. В каждой ситуации.

—Именно, — поддакивает Рашми и переводит взгляд на меня.

Профессор Коул смеётся.

— И я уверена, что никто из вас никогда не ошибался с выбором слова или действия, на самом деле имея в виду совершенно иное, так? Мы же все говорим на одном языке. Вы можете убедиться, какие сложности добавляют… одни фигуры речи. Некоторые вещи просто не передаются переводу разных культур.

Вспоминаются все мои недоразумения. Тоф. Рашми. Сент-Клер?

— А что насчёт этого? — Профессор Коул проходит вдоль длинных окон. — Переводчик, как бы он ни был уверен, что придерживается текста, опирается на свой жизненный опыт и мнение при принятии решений. Может, не осознанно, но каждый выбор между тем значением слова или другим, переводчик основывает на том, что онсчитает правильным, исходя из его личной истории.

Личная история. Из-за того, что Сент-Клер постоянно убегал к Элли, я решила, что он снова так поступил. А правда ли это? Поступил ли он так? Я не уверена. Весь учебный год я разрывалась между похотью и сердечной болью, экстазом и предательством, и увидеть истину стало только сложнее. Как часто наши эмоции подвязаны на других — тянутся, переплетаются, скручиваются — прежде чем порваться? Прежде чем их никогда больше нельзя будет возродить?

Урок заканчивается, и я бреду как в тумане на математику. Подхожу почти к двери, как слышу это. Так тихо, словно кто-то прочищает горло.

— Шлюха.

Замираю.

Нет. Продолжай идти. Обхватываю книги покрепче и продолжаю идти.

Немного громче:

— Шлюха.

И на этот раз я оборачиваюсь, но хуже всего, что я даже не знаю, кто это сказал. Так много людей меня сейчас ненавидят. Сегодня это Майк. Он презрительно мне усмехается, но я смотрю не на него, а на Дэйва. Дэйв чешет затылок и отводит взгляд.

— Как ты мог? — спрашиваю я.

— Как ты могла? — передразнивает Майк. — Я всегда говорил Дэйву, что ты его не достойна.

— А? — Мой взгляд до сих пор прикован на Дэйве. — Ну, я хотя бы не врунья.

— Ты врунья. — Но Дэйв говорит это под нос.

— Что такое? Что ты сказал?

— Что слышала! — повышает голос Дэйв, «виляя хвостиком» своему другу. На меня накатывает волна отвращения. Комнатная собачка Майка. Конечно. Почему я раньше этого не замечала? Руки сжимаются в кулаки. Ещё одно слово, ещё одно...

— Потаскуха, — выплёвывает он и летит на пол.

Но била не я.

Глава 42.

— Аргх-х-х! — Сент-Клер потирает ладонь после удара.

Майк идёт на Сент-Клера, и я прыгаю между ними.

— Нет!

Дэйв стонет на полу. Майк отталкивает меня в сторону, и Сент-Клер кидает его в стену.

— Не трогай её! — в ярости орёт он.

Майк в шоке, но приходит в себя после удара.

— Ты больной! — Он заносит кулак для удара, но в эту секунду между парнями становится профессор Хансен, готовый принять удар на себя.

— Эй, эй, ЭЙ! Что ЗДЕСЬ происходит? — Наш учитель истории в недоумении смотрит на своего любимого ученика. — Месье Сент-Клер. В кабинет директора. СЕЙЧАС ЖЕ.

Дэйв и Майк в один голос кричат, что они не виноваты, но профессор Хансен быстро их унимает:

— Тихо, оба, иначе пойдёте с Этьеном.

Они затыкаются. Сент-Клер не смотрит мне в глаза, просто уносится в указанном направлении.

— Ты в порядке? — интересуется у меня профессор Хансен. — Эти дебилы тебя не ранили?

Я в шоке.

— Сент-Клер защищал меня. О-он не виноват.

— В этой школе нельзя защищаться с помощью грубой силы. Вы это знаете.

Он искоса бросает на меня взгляд напоследок и спускается с Сент-Клером в кабинет директора.

Что только что произошло? То есть, я знаю, что произошло, но… что всё это значит? Сент-Клер меня не ненавидит? Загорается лучик надежды, но, возможно, он Дэйва и Майка просто ненавидит больше. Я не вижу Сент-Клера до конца занятий, но когда прихожу на продлёнку, он уже сидит на заднем ряду.

Он выглядит уставшим. Должно быть, он просидел здесь весь день. Профессора ещё нет, так что мы здесь только вдвоём. Занимаю постоянное место — грустно, что оно уже появилось — в другом конце комнаты. Сент-Клер смотрит на свои ладони. Они запачканы углём. Значит, он рисовал.

Прочищаю горло.

— Спасибо. Что заступился.

Никого ответа. Хорошо. Отворачиваюсь к классной доске.

— Не благодари, — говорит он через минуту. — Стоило выбить дурь из Дэйва лет сто назад.

Его ботинки стучат по мраморному полу.

Я оборачиваюсь.

— Сколько продлёнки тебе назначили?

— Две недели. За одного кретина.

Я тихонько смеюсь, и Сент-Клер поднимает голову. В наших взглядах загорается надежда. А затем она мгновенно гаснет. Больно.

— Это не правда, знаешь, — горько говорю я. — То, что сказали Дэйв и Аманда.

Сент-Клер закрывает глаза. Он не говорит несколько секунд. Когда он вновь открывает их, я не могу не заметить облегчения.

— Знаю.

Его запоздалая реакция задевает меня.

— И ни малейшего сомнения?

— Ни малейшего. — Он смотрит на меня впервые за две недели. — Но ведь приятнее услышать ответ из твоих губ, ведь так?

— Так. — Отворачиваюсь. — Могу только представить.

— И что это должно значить?

— Забудь.

— Нет. Не забудь. Я устал забывать, Анна.

— Ты устал забывать? — Мой голос дрожит. — А ВОТ МНЕ пришлось забыть. Думаешь, легко сидеть в комнате каждый вечер и думать о тебе и Элли? Думаешь, мне было легко?

У него поникают плечи.

— Прости, — шепчет он.

Но я уже плачу.

— Ты говорил, что я красивая, что тебе нравятся мои волосы и улыбка. Ты положил свою ногу на мою в темноте кинотеатра, а затем, когда свет включился, ты вёл себя, словно ничего не было. Ты спал в моей кровати три ночь подряд, а затем просто… отшил меня в следующем месяце. Что я должна была делать, Сент-Клер? Ты сказал на моём дне рождения, что боишься быть один, но я была одна всё это время. Всё это время.

— Анна. — Он встаёт и направляется ко мне. — Мне очень жаль, что я сделал тебе больно. Я принимал ужасные решения. И я осознал, что, возможно, я не заслуживаю твоего прощения, потому что я слишком поздно понял, что творю. Но я не понимаю, почему ты не даёшь мне шанса. Ты даже не дала мне объясниться на прошлых выходных. Ты просто накинулась на меня, подумав о самом худшем. Но единственная правда, которую я знаю — это то, что я чувствовал, когда мы были вместе. Я подумал, ты тоже доверяешь тем чувства. Я думал, ты доверяешь мне, думал, ты знаешь меня…

—Но всё именно так! — Вскакиваю со стула, и неожиданно Сент-Клер оказывается прямо надо мной. — Я тебя не знаю. Я говорила тебе всё, Сент-Клер. Об отце, Бриджет и Тофе, Мэте и Черри. Я призналась тебе, что я девственница. — Отвожу взгляд, так как мне стыдно, что я произнесла это вслух. — А что ты рассказал мне? Ничего! Я ничего о тебе не знаю. Ни о твоём отце, ни об Элле…

—Ты знаешь меня лучше, чем кто-либо ещё. — Он в ярости. — И если ты утрудилась обратить внимание, ты бы поняла, что ситуация с моим отцом дерьмовей некуда. И я не могу поверить, что ты такого низкого обо мне мнения, раз решила, что я прождал весь год до нашего поцелуя, и в момент, когда он всё-таки произошёл, я… я порвал с тобой. КОНЕЧНО, я был с Элли в ту ночь. Я, ЧЁРТ ВОЗЬМИ, РВАЛ С НЕЙ!

Тишина оглушает.

Они расстались? Боже. Не могу дышать. Не могу дышать, не могу…

Он смотрит мне прямо в глаза.

—Ты говоришь, что я боюсь быть один, и это правда. Я боюсь. И не горжусь этим. Но тебе стоит получше присмотреться к себе, Анна, потому что я не единственный в этой комнате, кто страдает от этой проблемы.

Он стоит так близко, что я чувствую, как вздымается и опускается его грудь, быстро и яростно. Моё сердце бьётся рядом с его сердцем. Он сглатывает. Я сглатываю. Он наклоняется, нерешительно, и моё тело предаёт меня и отвечает тем же. Он закрывает глаза. Я закрываю глаза.

Дверь резко открывается, и мы отпрыгиваем друг от друга.

В кабинет входит Джош и пожимает плечами.

— Прогулял математику.

Глава 43.

Я не могу смотреть на него до самого конца продленки. Как я могу бояться страха одиночества, если в последнее время всё время была одна? В отличие от Сент-Клера я не встречалась с кем-то весь год. Хотя и зациклилась на Тофе. Держала его — от одной этой мысли морщусь — как резервный план. И Дэйва. Да. Он оказался под рукой, я была рядом, он хотел встречаться и я тоже. Я беспокоюсь, что встречалась с Дэйвом только чтобы позлить Сент-Клера, но, возможно… возможно, я устала быть одна.

Что в этом плохого?

Значит, нет ничего плохого в том, что Сент-Клер тоже не хочет оставаться один? Он боится перемен, боится принимать важные решения, как и я. Мэтт сказал, что если бы я только поговорила с Тофом, то уберегла бы месяцы своей жизни от душевных мук. Но я так испугалась начать отношения, которые у нас могли бы быть, разбираться с реальными ситуациями. И если бы внимательно вникла в то, что пытался донести до меня Мэтт, то, возможно, подобный диалог с Сент-Клером состоялся бы давным-давно.

Но Сент-Клеру тоже стоило попытаться завести разговор! Виновата не я одна.

Постойте. А не это ли он сейчас сказал? Что мы оба виноваты? Рашми сказала, что сбежала я. И она права. Они с Джошем помогли мне в тот день в парке, а я бросила их. И Мер.

О господи, Мередит.

Да что со мной? Почему я не попыталась снова извиниться? Я не способна удержать друга? Мне нужно поговорить с ней. Сегодня. Сейчас же. Немедленно. Когда профессор Хансен отпускает нас с продленки, молнией устремляюсь к двери. Но что-то останавливает меня, стоит мне выбежать в коридор. Замираю под фресками нимф и сатиров. Оборачиваюсь.

Сент-Клер ждет в дверном проеме и смотрит на меня.

— Я должна поговорить с Мередит.

Прикусываю губу.

Сент-Клер медленно кивает.

Позади появляется Джош и обращается ко мне с особой уверенностью.

— Она скучает по тебе. У тебя всё будет хорошо. — Он переводит взгляд на Сент-Клера. — У вас обоих.

Он уже утешал меня так прежде.

— Да? — спрашиваю я.

Джош поднимает бровь и улыбается.

— Да.

Только уйдя от них, я начинаю задаваться вопросом, имел ли Джош под словом «обоим» — меня и Мередит или меня и Сент-Клера. Надеюсь, под «обоими» имеются в виду всё мы. Возвращаюсь в дом Ламбер, быстренько заглядываю в свою комнату, а затем стучу в дверь Мер.

— Мер? Мы можем поговорить?

Она открывает дверь.

— Хай, — голос у неё достаточно вежливый.

Пялимся друг на друга. У меня в руках две кружки.

— Шокола шо?

Кажется, она вот-вот расплачется. Она пропускает меня внутрь, и я ставлю чашку на стол.

— Прости меня. Прости меня, Мередит.

— Нет, это ты меня прости. Я вела себя как дура. Я не имею ни малейшего права сердиться на тебя.

— Неправда, я знала, что ты к нему испытываешь и всё равно поцеловала. Это неправильно. Я должна была сказать тебе, что он мне тоже нравится.

Мы садимся на её кровать. Мер крутит на пальце блестящее кольцо в форме звезды.

— Я знала, что вы друг к другу испытываете. Всё знали.

— Но…

— Я не хотела в это верить. Даже после столького времени я всё ещё… лелеяла дурацкую надежду. Я знала, что у Сент-Клера проблемы с Элли и подумала, что может…

Мередит судорожно сглатывает — продолжить она сможет только через минуту.

Смотрю на свою кружку. Шоколад вышел густым, почти как соус. Мер хорошо меня обучила.

— Мы всё время были вместе. Сент-Клер и я. Но после твоего появления я почти его не видела. Он занял соседнее место возле тебя на уроках, в столовой, в кино. Везде. И хотя я оправдывалась собственной паранойей, но услышав, как ты в первый раз назвала его Этьеном — я поняла, что ты его любишь. И я знала его ответ — его глаза сияют всякий раз, как ты зовешь его по имени — я знала, что он тоже тебя любит. Но я решила закрыть на это глаза, потому что не хотела верить.

В душе опять пробуждается буря.

— Я не знала, любит ли он меня. Сейчас или когда-либо. Всё так запуталось.

— Ни для кого не секрет, что он хочет быть больше, чем друзьями. — Мер забирает мою трясущуюся кружку. — Ты не замечала? Он страдает каждый раз, как смотрит на тебя. Никогда в жизни не видела ничего более грустного.

— Неправда. — Я вспоминаю, что ситуация с его отцом сейчас хуже некуда. — У него другие вещи на уме, более важные.

— Почему вы не вместе?

Меня застает врасплох прямота её вопроса.

— Не знаю. Иногда мне кажется, что у меня множество возможностей… быть с кем-то. Но мы столько раз портачили, — мой голос падает до шепота, — что упустили свой шанс.

— Анна. — Мер выдерживает паузу. — Это самое тупое оправдание, которое я когда-либо слышала.

— Но…

— Но что? Ты любишь его, он любит тебя, и вы живете в самом романтическом городе на свете.

Я трясу головой.

— Всё не так просто.

— Тогда позволь поставить вопрос по-другому. В тебя влюбился шикарный парень, а ты даже не хочешь дать ему шанс?

Я скучала по Мередит. Возвращаюсь в свою комнату, испытывая смесь облегчения и грусти. Если бы мы с Сент-Клером не оказались сегодня на продленке, попыталась бы я извиниться? Скорее всего, нет. Школа скоро закончится, наши пути разойдутся, и наша дружба умрет навсегда.

Нет. До меня доходит ужасная правда.

Как я раньше об этом не подумала? Это то же самое. Совершенно. То же. Самое.

Бридж не могла ничего с собой поделать. Ей понравился Тоф, а меня не было рядом, они влюбились друг в друга, и она ничего не могла с этим поделать. А я винила её всё это время. Породила в ней вину за чувство, которое она не могла контролировать. Даже не пыталась выслушать её; я не ответила ни на один звонок или э-мейл. А она всё равно продолжала пытаться. Снова вспоминаются слова Мэтта и Рашми. Я действительно бросила своих друзей.

Достаю свой чемодан и открываю передний карман. Он всё ещё здесь. Немного помятый небольшой пакет, завернутый в красно-белую бумагу. Игрушечный мост. А затем я сочиняю самое сложное письмо в своей жизни. Надеюсь, она простит меня.

Глава 44.

Конец недели выдаётся спокойным. Я отправляю подарок Бридж посылкой, возвращаюсь к друзьям за общий стол и завершаю продлёнку. С Сент-Клером мы так и не говорим. Ну, немножечко всё-таки говорим, но ни о чём важном. Чаще всего мы просто сидим рядом и нервничаем, что нелепо: разве к этому мы шли?

Но сломать старые привычки нелегко.

На продлёнке мы сидим через ряд. Я чувствую, как он смотрит на меня целый час, всю неделю. Я тоже на него смотрю. Но мы не возвращаемся вместе в общежитие: Сент-Клер собирается так медленно, что мне приходится уходить первой. Думаю, мы пришли к одному выводу. Даже если мы начнём встречаться, у нас нет надежды. Школа почти закончилась. На следующий год я уеду в Государственный университет Сан-Франциско, изучать теорию кино и критику, а вот куда поступил Сент-Клер, он мне до сих пор не сказал. Я прямо спрашиваю его об этом после пятничной продлёнки, но он бурчит, что не хочет об этом говорить.

По крайней мере я не единственная, кто понимает, что меняться тяжело.

В субботу, в кинотеатре «мамули и дедули бассет-хаунда» крутят мой любимый фильм Софии Копполы «Трудности перевода». Здороваюсь с величавым мужчиной и Пусой и проскальзываю на привычное место. Я впервые смотрю этот фильм в этом кинотеатре. Сходство истории с моей жизнью не ускользает от моего внимания.

Сюжет крутится вокруг двух американцев, мужчины средних лет и юной девушки, которые затерялись в Токио. Они изо всех сил пытаются понять страну, в которой оказались, и разобраться в личных отношениях, которые, кажутся, разваливаются на куски. А затем они встречаются, и зарождается новая дилемма — их всё сильнее и сильнее влечёт друг к другу, хотя они прекрасно понимают, что их чувства невозможны.

Это история об изоляции и одиночестве, а ещё о дружбе. О том, как стать именно тем, в ком нуждается другой человек. В одной сцене девушка спрашивает: «Легче станет?». Сначала мужчина отвечает «нет», а затем «да» и «конечно, станет». А затем он добавляет: «Чем больше ты понимаешь, кто ты есть и чего хочешь, тем меньше расстраиваешься».

И тут я понимаю... что всё нормально. Нормально, что мы с Сент-Клером никогда не станем больше чем друзья. Одна дружба с ним сделала меня сильнее, чем что-либо. Он вытащил меня из комнаты и научил независимости. Иными словами, он был именно тем, в ком я нуждалась. Я не забуду это. И точно не хочу это терять.

Когда фильм подходит к концу, я разглядываю своё отражение в туалете кинотеатра. Я не перекрашивала прядку с самого Рождества. Другое дело, нужно узнать, как красится самой. Точнее я хочу узнать, как краситься самой. Заглядываю в ближайший «Монопри» — разновидности мини «Супертаргета» — чтобы купить краску, выхожу и замечаю знакомого на другой стороне улицы.

Не могу поверить. Сент-Клер.

Спрятав руки в карманы, он озирается по сторонам, словно кого-то ждёт. Моё сердце ухает. Он знает, что София — мой любимый режиссёр. Он знает, что я пройду этой улицей и ждёт меня. Пришло время поговорить. Просто лечу к нему по пешеходному переходу. Много лет я не чувствовала такого счастья. Я уже хочу окликнуть его по имени, как вдруг понимаю, что он не один.

С ним немолодой джентльмен. Мужчина красивый, и стоит он в до боли знакомой манере. Сент-Клер говорит на французском. Я его не слышу, но когда он говорит на французском, у него совершенно по-другому двигаются губы. Жесты и язык тела меняются, становятся более текучими. Мимо проходит группа джентльменов, и Сент-Клер временно скрывается из вида, потому что он низенький.

Постойте. Мужчина тоже низенький.

Встаю как вкопанная, так как до меня доходит, что я смотрю на отца Сент-Клера. Присматриваюсь. Одет он с иголочки, очень по-парижски. Волосы того же оттенка, но с серебряными прядками и короче, опрятнее. И от него исходит схожая аура уверенности, хотя Сент-Клер выглядит нерешительно.

Мне стыдно. Я снова повторила эту ошибку. Мир не крутится вокруг меня. Ныряю под знак метро, но я невольно оказалась в пределах слышимости. Меня снова терзает чувство вины. Мне стоит уйти… но это величайшая загадка Сент-Клера. Прямо сейчас.

— Почему ты не подал заявку? — спрашивает его отец. — Прошло три недели. Мне будет трудно убедить администрацию принять тебя.

— Я не хочу здесь оставаться, — отвечает Сент-Клер. — Хочу вернуться в Калифорнию.

— Ты ненавидишь Калифорнию.

— Я хочу поступить в Берклей1!

— Ты не знаешь, чего хочешь! Ты такой же, как она. Ленивый и эгоцентричный. Ты не знаешь, как принимать решения. Тебе нужен кто-то, кто будет принимать их за тебя, и я говорю тебе остаться во Франции.

— Я не останусь в чёртовой Франции, понял? — Сент-Клер переходит на английский. — Я не останусь с тобой! Ты всё время дышишь мне в затылок!

И тут до меня доходит. Я подслушала весь их разговор. На французском.

О. Срань. Господня.

— Как ты смеешь говорить со мной в таком тоне? — Его отец в ярости. — В общественном месте! Тебе нужно вбить в голову…

Сент-Клер переходит на французский.

— Ну же, попробуй. Здесь, на глазах у всех. — Он указывает на свою щёку. — Почему бы не попробовать, папа?

— Почему ты…

— Месье Сент-Клер! — С другого конца улицы кричит дружелюбная женщина в платье с низким декольте. Сент-Клер и его отец оборачиваются в удивлении.

Месье Сент-Клер. Она говорит с его папой. Это так странно.

Она не спеша подходит и целует его отца в обе щёки. Его отец возвращает лес бизес с изящной улыбкой. Всё его поведение совершенно меняется, когда он представляет сына. Незнакомка удивлена слышать о его сыне, и Сент-Клер — Этьен — хмурится. Отец и женщина болтают, Сент-Клер — забыт. Он скрещивает руки на груди. Убирает. Стучит ботинками. Прячет руки в карманы, достаёт…

У меня ком подкатывает к горлу.

Его отец продолжает флиртовать с той женщиной. Она трогает его плечо, поддаётся вперёд. Он одаривает её обаятельной, ослепительной улыбкой — улыбкой Сент-Клера — и это странно, видеть лицо другого человека. И тут я понимаю, что рассказы Мер и Джоша правда. Его отец просто душка. Он обладает естественным обаянием, как и его сын. Женщина продолжает флиртовать, и Сент-Клер уходит. Они не замечают. Он плачет? Накланяюсь вперёд, чтобы лучше рассмотреть, и обнаруживаю, что он смотрит прямо на меня.

О нет. О нет, нет, НЕТ.

Он останавливается.

— Анна?

— Эм. Привет. — Моё лицо горит. Я хочу перемотать катушку, выключить, уничтожить…

Выражение его лица сменяется со смущения до злости.

— Ты всё слышала?

— Прости…

— Не могу поверить, что ты подслушивала!

— Случайно. Я просто проходила мимо и… увидела тебя. Я столько слышала о твоём отце, что мне стало любопытно. Прости.

— Ну, надеюсь, я оправдал твои самые большие ожидания. — Он проходит мимо, но я хватаю его за руку.

— Подожди! Я же не говорю по-французски, забыл?

— Можешь пообещать, — медленно произносит он, — что ты не поняла ни единого слова из нашего разговора?

Отпускаю его.

— Нет. Я слышала тебя. Я всё слышала.

Сент-Клер не шевелится. Он смотрит на тротуар, но он не зол. Он смущён.

— Эй! — Я касаюсь его ладони. — Всё нормально.

— Анна, в этом ситуации нет ничего «нормального».

Он кивает в сторону отца, который всё ещё флиртует с той женщиной. Он даже не заметил, что его сын исчез.

— Нет, — отвечаю я, быстро шевеля шестерёнками, — но ты как-то сказал мне, что семью не выбирают. Эта правда распространяется и на тебя, ты ведь понимаешь.

Он смотрит на меня так пристально, что я боюсь, что перестану дышать. Набираюсь храбрости и беру его под руку. Я увожу его. Мы проходим квартал, и я усаживаю его на скамейку возле кафе с бело-зелёными ставнями. Маленький мальчик отдёргивает шторы и смотрит на нас.

— Расскажи мне о своём отце.

Он застывает.

— Расскажи мне о своём отце, — повторяю я.

— Я ненавижу его, — тихо произносит он. — Ненавижу его всеми фибрами своей души. Ненавижу, как он ведёт себя с моей матерью и со мной. Ненавижу каждую нашу встречу, видеть с другими женщинами, а ещё я ненавижу, что он считает себя замечательным, очаровательным малым, хотя на самом деле он развратный ублюдок, который скорее унизит меня, чем спокойно обсудит моё образование.

— Он выбрал вуз за тебя. Вот почему ты не хочешь об этом говорить.

— Он не хочет, чтобы я был рядом с ней. Он хочет разлучить нас, потому что вместе мы сильнее, чем он.

Я наклоняюсь и сжимаю его ладонь.

— Сент-Клер, ты сильнее, чем он.

— Ты не понимаешь. — Он вырывает ладонь. — Мы с мамой зависим от него. Во всём! У него все деньги, и если мы расстроим его, мама окажется на улице.

Я сбита с толку.

— А как же её картины?

Сент-Клер фыркает.

— Они не приносят дохода. Те небольшие деньги, что с них были, под контролем отца.

Я молчу с секунду. Я видела большинство наших проблем в его нежелании говорить, но это нечестно. Правда ведь так ужасна. Отец издевался над ним всю его жизнь.

— Ты должен дать ему отпор, — говорю я.

— Легко тебе говорить…

— Нет, мне не легко говорить! Мне нелегко видеть тебя в таком состоянии. Но ты не можешь дать ему выиграть. Ты должен быть умнее его, ты должен побить его в его же игре.

— Его игре? — Он неприятно смеётся. — Нет, спасибо. Я не буду играть по его правилам.

Мой мозг работает на сверхновой.

— Послушай меня, в секунду, как появилась та женщина, его личность совершенно изменилась…

— О, ты заметила?

— Заткнись и послушай меня, Сент-Клер. Вот что ты должен делать. Прямо сейчас ты возвращаешься к ним, и если это женщина всё ещё там, ты говоришь ей, как ты счастлив, что отец отправляет тебя в Берклей.

Он пытается прервать меня, но я не даю.

— А затем ты идёшь в его арт-галерею и говоришь всем, кто там работает, как ты счастлив, что отец отправляет тебе в Берклей. Затем ты звонишь своим дедушке и бабушке и говоришь о том, как ты счастлив, что отец отправляет тебя в Берклей. А затем ты говоришь это его соседям, бакалейщику, мужику, который продаёт ему сигареты, ВСЕМ в его жизни, что ты счастлив, что отец отправляет тебя в Берклей.

Он покусывает ноготь на большом пальце.

— Он будет чертовски зол, — продолжаю я, — и я бы не хотела ни на секунду поменяться с тобою местами. Но ясно, что он человек, который больше всего волнуется о фасаде. И как он поступит? Отправит тебя в Берклей, чтобы сохранить лицо.

Сент-Клер обдумывает мой план.

— Это безумие, но… только такое безумие может и сработать.

— Знаешь, ты не должен всегда решать проблемы в одиночку. Для этого и существуют друзья. — Я улыбаюсь и расширяю глаза для эффекта.

Он трясёт головой, пытаясь заговорить.

— ИДИ! — кричу я. — Быстрее, пока она ещё там!

Сент-Клер снова колеблется, и я толкаю его вперёд.

— Иди. Иди, иди, иди!

Он чешет затылок.

— Спасибо.

— Иди.

И он наконец-то уходит.

Сноска

1. Калифорнийский университет в Беркли — общественный исследовательский университет США, расположенный в Беркли, штат Калифорния. Старейший из десяти кампусов Калифорнийского университета. В 2013 году в рейтинге «Национальные университеты» от издания U.S. News & World Report занял 20-ю позицию, в то же время многие образовательные программы входят в число лучших в стране. В 2013 году в рейтинге Times Higher Education Калифорнийский университет в Беркли удостоился пятого места среди университетов мира.

Университет пользуется мировой известностью как один из лучших центров для подготовки специалистов по компьютерным и IT технологиям, экономике, физике.

Глава 45.

Возвращаюсь в дом Ламбер. Мне не терпится узнать, чем всё закончилось, но Сент-Клер должен сам разобраться с отцом. Он должен справиться сам. Стеклянная бусина в виде банана на туалетном столике привлекает моё внимание, и качаю её на ладони. Он подарил мне так много подарков в этом году — бусину, блокнот для левшей, канадский флаг. Хорошо бы наконец-то ответить ему тем же. Надеюсь, идея выгорит.

Решаюсь достать свою домашку. Пролистываю страницы и открываю последнее задание по литературе. Наша последняя тема, поэзия. Сборник Неруды. Он лежит на книжной полке над столом с самого Дня благодарения. Это ведь учебное пособие, так? Ещё один подарок?

Ошибаешься. Очень, очень сильно ошибаешься.

То есть, да, это учебное пособие, а ещё это сборник лирики о любви. Весьма такой эротичненькой лирики о любви. Зачем ему дарить такую книгу, как не с особым намёком? Он мог подарить мне рассказы Банана Ёмамото. Или один из учебников по переводу.

Но он купил мне сборник стихов.

Я открываю форзац и пялюсь на штамп. ШЕКСПИР И КОМПАНИЯ, КИЛОМЕТР НОЛЬ ПАРИЖ. И возвращаюсь мыслями к звезде, к нашей первой ночи. Влюбляюсь в него. И я возвращаюсь к звезде, после Дня благодарения. Влюбляюсь в него. И я снова в своей комнате, смотрю на эту выпавшую из времени книгу — почему он просто не сказал мне? Почему я не открыла её, когда он попросил меня об этом на Рождество? — и я понимаю, что мне просто необходимо вернуться к точке ноль.

Мне осталось всего несколько недель в Париже, а я так и не посетила Нотр-Дам. Что я делаю субботу в общежитии? Надеваю туфли на ходу, выскакиваю из дома и бегу по улицам со скоростью звука. Я не успеваю. Я должна быть там. Сейчас же. Не могу это объяснить.

Виды города сливаются в один, пока я бегу вдоль Сены на остров Сите, но в этот раз меня это не волнует. От собора, как всегда, захватывает дух. Толпа туристов собралась у точки ноль, и я восхищаюсь звездой на бегу, но я не буду ждать своей очереди. Я продолжаю бежать, бежать и бежать, пока не оказываюсь внутри.

И снова Париж лишает меня дара речи.

Высокий сводчатый потолок, витражи, скульптуры из золота и мрамора, роспись по дереву… Нотр-Дам невозможно забыть. Органная музыка и говор множества языков окружают меня. Тёплый аромат горящих свечей наполняет воздух. И я никогда не видела ничего прекраснее, чем переливающийся всеми цветами драгоценностей свет, льющийся из окон в форме роз.

Восторженный гид проходит мимо меня, размахивая руками.

— Просто представьте! В начале девятнадцатого века собор был в таком плачевном состоянии, что город подумывал снести его. К счастью для нас, Виктор Гюго узнал про планы о сносе строения и написал «Горбуна из Нотр-Дама1», чтобы повысить интерес к его славной истории. И, ей-богу, это сработало! Парижане выступили с кампанией по сохранению собора, его отреставрировали и отполировали до прекраснейшего состояния, в котором он пребывает и по сей день.

Я с улыбкой покидаю их, представляя какое бы здание попытался бы спасти мой отец своей писаниной. Возможно, бейсбольный стадион. Или «Бургер Кинг». Рассматриваю алтарь и статуи Девы Марии. От них веет умиротворением, но я не нахожу покоя. Изучаю путеводитель, и моё внимание цепляют слова Галери де Химэрас.

Химера. Горгульи. Конечно!

Нужно подняться, нужно увидеть панораму города, раз я здесь. Вход в башню — вершину Нотр-Дам — слева от главных дверей. Пока плачу за вход, клянусь, я слышу, как кто-то зовёт меня по имени. Оглядываюсь, но не вижу никого знакомого.

Взбираюсь по ступеням.

Первая площадка ведёт к магазину сувениров, так что я продолжаю подъём. Выше. Ещё выше. Уф. Здесь, конечно, уйма ступенек. Срань господня, эта лестница когда-нибудь кончится?

Вы серьёзно?

ЕЩЁ СТУПЕНИ?

Это нелепо. Никогда не куплю себе дом со ступенями. У меня в Атланте даже нет ступенек к входной двери, так, небольшой наклон. С каждый шагом я всё больше и больше не хочу видеть горгулий, но когда я добираюсь до выхода и…

Какая высота! Я перехожу по забитой туристами галереи из Северной башни в Южную. Вот мой район! И Пантеон! Его огромный купол впечатляет даже отсюда, но туристы вокруг меня фотографируют горгулий.

Нет. Не горгулий. Химер.

Как-то Сент-Клер рассказал мне, что большинство людей под словом «горгулья» на самом деле представляют химер. Горгульи — это тощие твари, которые крепились горизонтально к стене дома и использовались в качестве водостока. А вот зачем нужны химеры я не помню. Защищать собор? Отпугивать демонов? Будь Сент-Клер здесь, он бы всё мне рассказал. Я подумываю позвонить ему, но, наверное, он всё ещё занят со своим отцом. Ему не нужно, чтобы я терзала его энциклопедическими вопросами.

Галери де Химэрас действительно классная. Скульптуры полулюдей-полузверей, гротескные фантастические создания с клювом, крыльями и хвостами. Мой любимец зажал голову между ладонями и высунул язык, созерцая город. А, может, он просто подавлен. Или опечален. Заглядываю в колокольню, и там… большой колокол.

Что я здесь делаю?

У ещё одной лестницы стоит охрана. Делаю глубокий вдох. «Бон суаре», — здороваюсь я. Охранник улыбается и пропускает меня. Шмыгаю внутрь. Впереди спиральная крутая лестница, которая становится всё уже и уже с подъёмом. Каменные стены холодны. Впервые я боюсь слететь. Хорошо, что я здесь одна. Если кто-нибудь начнёт спускаться, кто-нибудь хоть ненамного больше меня, я не представляю, как мы разминёмся. Сердце бьётся быстрее, в ушах отдаётся стук шагов, и я начинаю спрашивать себя, а не было ли ошибкой, как…

Я на месте. Я на вершине Парижа.

Как и в галерее химер здесь установлена защитная сетка, чтобы удержать людей от падения или прыжка. И я на такой высоте, что рада этому. Я здесь одна, так что сажусь в тихий каменный угол и смотрю на город.

Скоро я уеду. Интересно, что сказал бы отец, если бы он увидел, что я не хочу прощаться с этим местом, когда всеми правдами и неправдами хотела остаться в Атланте. Он желал мне добра. Созерцая, как лодочки скользят по Сене, а гордая Эйфелева башня возвышается над Марсовым полем, теперь я это осознаю. Меня застаёт врасплох шум на лестнице — визг и быстрый топот ног. Кто-то бежит по лестнице. А я одна.

Расслабься, Анна. Это всего лишь турист.

Бегущий турист?

Я готовлюсь к вторжению, оно не заставит себя ждать. На смотровую площадку врывается мужчина. На нём подростковые крохотные шорты и кроссовки для бега. Он что, поднялся по лестнице забавы ради? Он меня не замечает, потягивается, бежит на месте тридцать секунду и стрелой убегает вниз.

Странно.

Сажусь и откидываюсь спиной на пропет, как снова раздаётся крик. Подскакиваю. Зачем бегун кричит? Здесь человек, который напуган этим бегуном и боится упасть. Как бы то ни было, всё прекратилось. Думаю о Сент-Клере, о его страхе высоты. Вдруг, этот человек попал в ловушку. С растущим страхом я осознаю, что кто-то мог упасть.

Бросаюсь вниз по лестнице. «Хэллоу? Бонсуа? Са ва?» Нет ответа. Спускаюсь ещё на несколько спиралей, удивляюсь, почему этим занимаюсь я, а не охрана.

— Здесь кто-нибудь есть? Вам нужна помощь?

Какой-то странный шорох, и я продолжаю осторожно спускаться.

— Хэллоу? — Должно быть, они не говорят по-английски. Слышу учащённое дыхание. Они прямо подо мной, нужно только завернуть за угол…

Я кричу. Он кричит.

Сноска

1. Поправочка от переводчика: Роман называется «Собор Парижской Богоматери».

Глава 46.

— Какого чёрта ты здесь делаешь? Боже, Сент-Клер! Ты напугал меня до чёртиков.

Он приседает на корточки, хватаясь за перила, выглядя более взбудораженным, чем когда-либо.

— Зачем ты пошла вниз? — резко спрашивает он.

— Я пыталась помочь. Услышала крик. Подумала, что возможно, кто-то ранен.

Его бледная кожа густо краснеет.

— Нет. Я не ранен.

—Что ты здесь делаешь? — снова спрашиваю я, но он молчит. — По крайней мере позволь мне помочь.

Он встаёт, и его ноги дрожат как у ягнёнка.

— Всё хорошо.

— Нет. С тобой определённо что-то не в порядке. Дай мне руку.

Сент-Клер сопротивляется, но я хватаю его и начинаю вести вниз.

— Постой. — Он смотрит вверх и сглатывает. — Я хочу увидеть вершину.

Я одариваю ему взглядом, который, надеюсь, выражает весь скепсис.

— Конечно.

— Нет, — говорит он с новой решимостью. — Я хочу увидеть вершину.

— Прекрасно, пойдём.

Выпускаю его ладонь.

Он просто стоит. Я снова беру его за руку.

— Ну же.

Наш подъём болезненный и медленный. Я благодарна, что за нами никого нет. Мы не говорим, но Сент-Клер до боли сжимает мои пальцы.

— Почти у цели. Ты справляешься, прекрасно справляешься.

— Зат… молчи.

Наверное, стоит столкнуть его с лестницы.

Наконец мы достигаем вершины. Я отпускаю его ладонь, и Сент-Клер падает. Я даю ему несколько минут отдышаться.

— Ты в порядке?

— Да, — жалко произносит он.

Я не знаю, что делать. Я застряла на крошечной крыше в центре Парижа с моим лучшим другом, который боится высоты и очевидно сильно сердится на меня. И я понятия не имею, почему он здесь.

Сажусь, перевожу взгляд на речные суда и спрашиваю в третий раз:

— Что ты здесь делаешь?

Он делает глубокий вдох.

— Я пришёл за тобой.

— И как же ты узнал, что я здесь?

— Просто увидел. — Он делает паузу. — Я пришёл загадать желание, стоял на точке ноль, и увидел, что ты входишь в башню. Позвал тебя по имени, и ты оглянулась, но не увидела меня.

— И ты просто решил... подняться? — Я сомневаюсь, несмотря на очевидные доказательства. Должно быть, ему понадобилась сверхчеловеческая сила, чтобы преодолеть первый лестничный пролёт в одиночку.

— Пришлось. Я не мог ждать, когда ты спустишься, больше не мог. Я должен был видеть тебя немедленно. Я должен знать…

Он замолкает, и у меня учащается пульс.

Что, что, что?

— Почему ты соврала мне?

Вопрос застаёт меня врасплох. Не этого я ожидала. Никакой надежды. Сент-Клер всё ещё сидит на крыше, но вперил взгляд в меня. Его карие глаза огромны и печальны. Я смущена.

— Прости, я не знаю о чём…

— Ноябрь. Блинная. Я спросил тебя, говорили мы о чём-либо странном тем вечером, когда я приволокся пьяным в твою комнату. Говорил ли я что-нибудь о наших отношениях или моих отношениях с Элли. И ты сказала, что нет.

О мой Бог.

— Откуда ты узнал?

— Джош рассказал.

— Когда?

— В ноябре.

Я ошеломлена.

—Я... Я... — У меня пересыхает горло. — Если бы ты только видел своё лицо в тот день. В ресторане. Как я могла тебе сказать? Особенно после матери…

— Но если бы ты решилась, я бы не потратил впустую все эти месяцы. Я подумал, что ты отшила меня. Решил, что я тебе не интересен.

— Но ты был пьян! У тебя была девушка! Что, по-твоему, я должна была делать? Боже, Сент-Клер, я даже не знала, серьёзно ли ты.

— Конечно, серьёзно.

Он встаёт, и у него трясутся ноги.

— Осторожней!

Шаг. Шаг. Шаг. Он ковыляет ко мне, и я хватаю его за руку, чтобы вести. Мы так близко к краю. Он сидит рядом со мной и сильнее сжимает руку.

— Я был серьёзен, Анна. Я был серьёзен.

— Я не…

Он выходит из себя.

— Я сказал, что люблю тебя! Я любил тебя весь этот чёртов год!

У меня ум за разум заходит.

— Но Элли…

— Я обманывал её каждый день. Рисовал в воображении такие картины с тобой, которые не должен был, снова и снова. Она ничто по сравнению с тобой. Я никогда не испытывал такое чувство прежде…

— Но…

— Первый день школы, — начинает он тараторит. — Мы стали партнёрами по лабораторным неслучайно. Я видел, что профессор Уэйкфилд разбивает пары в зависимости от места, поэтому я специально наклонился вперёд, чтобы одолжить карандаш в нужный момент, чтобы профессор подумал, что мы сидим друг рядом с другом. Анна, я хотел быть твоим партнёром с самого первого дня.

— Но…

Мысли путаются.

— Я купил тебе сборник любовной лирики! Я так тебя люблю, как любят только тьму таинственную меж тенью и душою1.

Моргаю.

—Неруда. Я зачитал строчку. Боже, — он стонет, — почему ты его даже не открыла?

— Ты же сказал, что книга для школы.

— Я говорил, что ты красавица. Я спал в твоей кровати.

— Ты никогда не делал первого шага! У тебя была девушка!

— Каким бы ужасным парнем я не был, я бы не стал её обманывать. Но я думал, ты знаешь. Хоть я и был с ней, я думал, ты знаешь.

Мы ходим кругами.

— Как я могла знать, если ты ничего не говорил?

— Как я мог знать, если ты ничего не говорила?

— У тебя была Элли!

— А у тебя Тоф! И Дэйв!

Теряю дар речи. Смотрю на крыши Парижа, смаргивая слёзы.

Он касается моей щеки, хочет, чтобы я посмотрела на него. Втягиваю воздух.

— Анна. Прости за то, что произошло в Люксембургском саду. Не за поцелуй — потому что он был самым обалденным в моей жизни — а за то, что я не сказал тебе, почему убежал. Я побежал за Мередит из-за тебя.

Прикоснись ко мне снова. Пожалуйста, прикоснись ко мне снова.

— Я мог думать только о том, как тот ублюдок поступил с тобой на Рождество. Тоф никогда не пытался объясниться или извиниться. Как же я мог поступить так с Мер? И я хотел позвонить тебе, прежде чем идти к Элли, но я так хотел покончить с этим побыстрее, раз и навсегда, что не подумал.

Тянусь к нему.

— Сент-Клер…

Он отстраняется.

— И ещё одно. Почему ты больше не зовёшь меня Этьеном?

— Но… никто ведь больше тебя так не зовёт. Это было бы странно. Ведь так?

— Нет. Не было бы. — Он грустнеет. — Каждый раз, как ты называешь меня Сент-Клером, ты словно отказываешься от меня снова и снова.

— Я никогда не отказывалась от тебя.

— Но ведь отказалась. Ради Дэйва, — со злобой произносит он.

— А ты бросил меня ради Элли на моём дне рождения. Я не понимаю. Если ты так сильно меня любил, почему с ней не порвал?

Он смотрит на реку.

— Я был в таком замешательстве. Вёл себя как идиот.

— Да, так и было.

— Я заслужил это.

— Да. Заслужил. — Делаю паузу. — Но я тоже вела себя как идиотка. Ты был прав. Насчёт… одиночества.

Сидим в тишине.

— В последнее время я часто думал о маме и папе. Как она уступает ему. Как не хочет его покидать. И как бы сильно я её ни любил, это в ней мне ненавистно. Я не понимаю, почему она не заживёт сама, почему не борется за то, что хочет. Но был таким же. Весь в мамочку.

Трясу головой.

— Ты не такой.

— Такой же. Но я больше этого не хочу. Я хочу того, что я хочу. — Он снова поворачивается ко мне, встревоженный. — Я сказал друзьям отца, что в следующем году еду в Беркли. И сработало. Он очень, очень зол на меня, но это сработало. Ты сказала мне сыграть на его гордости. Ты была права.

— Значит, — меня раздирает такое любопытство, что я едва осмеливаюсь в это поверить. — Ты едешь в Калифорнию?

— Придётся.

— Точно. — Сглатываю ком в горле. — Ради мамы.

— Ради тебя. Я буду в двадцати минутах езды на поезде от твоего вуза, и смогу приезжать к тебе каждый вечер. Буду десять раз ездить, просто чтобы быть с тобой каждый вечер.

Его слова слишком идеальны. Должно быть, произошло недопонимание, конечно, я его неправильно поняла…

— Ты самая невероятная девушка, которую я когда-либо знал. Ты шикарная и умная, и заставляешь меня смеяться, как никто другой. И я могу с тобой поговорить. И я знаю, что после всего, я не заслуживаю тебя, но я пытаюсь сказать, что люблю тебя, Анна. Очень сильно.

Задерживаю дыхание. Я не могу говорить, в глазах стоят слёзы.

Он понимает это неправильно.

— Боже. Я снова всё испортил? Я не хотел вот так на тебя нападать. То есть, я напал, но… ладно. — Его голос дрожит. — Я ухожу. Или ты можешь спуститься первой, а затем я, и обещаю, я тебя никогда больше не побеспокою…

Он начинает вставать, но я хватаю его за руку.

— Нет!

Он замирает.

— Мне так жаль. Я никогда не хотел обидеть тебя.

Провожу пальцами по его щеке. Он остаётся идеально неподвижен.

— Пожалуйста, перестань извиняться, Этьен.

— Произнеси моё имя ещё раз, — шепчет он.

Закрываю глаза и наклоняюсь.

— Этьен.

Он берёт меня за руку. В эти идеальные ладошки, что так подходят моим.

— Анна?

Наши лбы соприкасаются.

— Да?

— Пожалуйста, скажи, что любишь меня. Иначе я умру на месте.

Мы смеёмся. А затем я уже в его объятиях, и мы целуемся, сначала быстро — чтобы восполнить утраченное время — а затем медленно, потому что у нас есть время в этом мире. Его губы мягкие и сладкие как мёд, и он целует меня нежно, но страстно, показывая, что он смакует вкус также как и я.

И в перерывах между поцелуями я говорю, что люблю его.

Снова, снова и снова.

Сноска

1. Перевод 17 сонета Пабло Неруды в варианте Татьяны Воронцовой.

Глава 47.

Рашми прочищает горло и смотрит на нас.

— Серьёзно, — говорит Джош, — у нас не было же всё так запущено?

Мер стонет и швыряет в него ручку. Джош и Рашми расстались. Даже странно, что они так долго ждали. Их расставание казалось неизбежным, но ребята всё время ходили кругами, и каждый раз происходило много всего. А это «много всего» тоже занимало какое-то время.

Они разошлись по-мирному, насколько это возможно. Им нет смысла поддерживать отношения на долгих расстояниях. С их плеч словно свалился тяжёлый груз. Рашми с нетерпением ждёт учёбы в Брауне, а Джош… ну, он по-прежнему должен смириться с тем, что мы уезжаем, а он остаётся. И он остаётся. Он снова спасся, едва-едва. Он с головой ушёл в рисование, и у него постоянно болят руки. Честно, я за него беспокоюсь. Мне ли не знать всю боль одиночества. Но Джош — привлекательный, забавный парень. Он заведёт новых друзей.

Мы готовимся к экзаменам у меня в комнате. Смеркается, и тёплые ветер развевает шторы. Лето почти на дворе. Вскоре я снова увижу Бридж. Мне пришло от неё новое письмо. Всё ещё пока что не утряслось, но мы работаем над этим. Я справлюсь.

Мы с Этьеном сидим друг рядом с другом, наши ноги переплетены. Его пальцы чертят спирали на моей руке. Я утыкаюсь в него носом, вдыхая аромат шампуня, крема для бритья, его аромат, которого мне никогда не будет достаточно. Он целует мою крашеную прядку. Наклоняю голову, и наши губы встречаются. Запускаю руку в его совершенные, спутанные волосы.

Я ЛЮБЛЮ его волосы, и теперь могу касаться их, когда бы ни захотела.

И он даже не возмущается. Большую часть времени.

Мередит с лёгким сердцем приняла наши отношения. Конечно, она подсластила себе пилюлю тем, что выбрала университет в Риме. «Ты только представь, — сказала она, подав заявление, — целый город шикарных итальянских парней. Они могут говорить мне всё что угодно, и всё будет звучать сексуально».

— Ты будешь такой доступной мишенью, — замечает Рашми. — Ты бы не хотела, эм, заказать, м-м-м, спагетти? Конечно, возьми меня, Марко.

— Интересно, а Марко нравится футбол? — мечтательно задаётся вопросом Мер.

А что насчёт нас, Этьен был прав. Наши вузы в двадцати минутах езды друг от друга. Он будет оставаться у меня на выходные, и в будни мы будет встречаться как можно чаще. Мы будем вместе. Мы признались друг другу, что загадали на точке ноль. Этьен сказал, что каждый раз загадывал меня. Он желал быть со мной, как только я приехала в город.

— М-м-м, — мурлычу я.

Он целует мою шею.

— Всё, хватит, — не выдерживает Рашми. — Я сваливаю. Наслаждайтесь своими гормонами.

Джош и Мер уходят вслед за ней, и мы остаёмся одни. Как я люблю это.

— Ха! — восклицает Этьен. — Точно как я люблю.

Он тянет меня к себе на колени, и я оборачиваю ноги вокруг его талии. Его бархатные губы мягки, и мы целуемся, пока на улице зажигаются фонари, а оперная певица начинает своей вечерний концерт.

— Я буду скучать по ней, — говорю я.

— Я буду петь для тебя. — Он убирает мой локон за ухо. — Или отведу тебя в оперу. Или же мы будем летать в Париж, чтобы её послушать. Как хочешь. Всё, что ты захочешь.

Я переплетаю наши пальцы.

— Я хочу быть здесь, сейчас.

— Разве это не название последнего бестселлера Джеймса Эшли? «Сейчас»?

— Осторожно. Когда-нибудь ты с ним познакомишься, и он больше не покажется тебе таким забавным.

Этьен смеётся.

— Ах, значит он лишь слегка забавный? Ну, слегка забавного я выдержу.

— Я серьёзно! Обещай прямо сейчас, в этот миг, что не бросишь меня после того, как с ним встретишься. Большинство на твоём месте сбежало бы.

— Я не большинство.

Улыбаюсь.

— Знаю. Но всё же пообещай.

Он не сводит с меня глаз.

— Анна, обещаю, что никогда тебя не оставлю.

Моё сердце бешено бьётся в ответ. И Этьен это знает, потому что он берёт меня за руку и подносит к своей груди, чтобы показать, как сильно бьётся и его сердце.

— А теперь твоя очередь, — говорит он.

Я всё ещё ошеломлена.

— Моя, что?

Он смеётся.

— Обещай, что не сбежишь, как только я познакомлю тебя с моим отцом. Или, что ещё хуже, что не бросишь меня из-за него.

Я выдерживаю паузу.

— Думаешь, я ему не понравлюсь?

— О-о-о, уверен, что да.

Ясно. Не ответ, что я ждала.

Этьен видит мою тревогу.

— Анна. Ты же знаешь, что мой отец не любит всё, что делает меня счастливым. И ты делаешь меня счастливее, чем кто-либо и когда-либо. — Он улыбается. — О, да. Он тебя возненавидит.

— Так это… хорошо?

— Меня не волнует, что он думает. Только то, что думаешь ты.

Он крепче меня сжимает.

— Например, что мне нужно прекратить кусать ногти.

— Ты докусал свои мизинцы до кожи, — дразнюсь я.

— Или, может, мне нужно начать гладить своё постельное покрывало.

— Я НЕ ГЛАЖУ СВОЁ ПОКРЫВАЛО.

— Конечно, гладишь. И я люблю это.

Я краснею, и Этьен целует мои тёплые щеки.

— Знаешь, моя мама любит тебя.

— Правда?

— Ты — единственное, о чём я говорил весь год. Она в восторге, что мы вместе.

Я улыбаюсь и в душе, и по-настоящему.

— Не могу дождаться встречи с ней.

Он улыбается в ответ, но его лицо становится обеспокоенным.

— А вдруг я не понравлюсь твоему отцу? Я же ведь не американец. Точнее, только наполовину. Он же не один из тех сумасшедших чокнутых патриотов?

— Нет. Он тебя полюбит, потому что ты делаешь меня счастливой. Он не всегда такой плохой.

Сент-Клер поднимает тёмные брови.

— Я знаю! Но я же сказала «не всегда». Большую часть времени он такой же, как всегда. Просто… он старается, как может. Он думал, что сделал добро, послав меня сюда.

— А это было?.. Добро?

— Посмотри на себя, напрашиваешься на комплименты.

— Я был бы не против услышать комплимент.

Играю с прядью его волос.

— Мне нравится, как ты произносишь «банана». Ба-на-на. И иногда ты произносишь «р» так по-французски. Люблю.

— Прекрасно, — шепчет он мне на ухо. — Я потратил долгие часы на практику.

В моей комнате темно, и Этьен меня обнимает. Мы слушаем оперную певицу в мирной тишине. Я удивлена, как сильно буду скучать по Франции. Атланта была моим домом почти восемнадцать лет, и хотя я знаю Париж только девять месяцев, он изменил меня. Меня ждёт новый город, где я буду учиться в следующем году, но я не боюсь.

Я была права. Для нас двоих дом — это не место. Это человек.

Мы наконец дома.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg