«Лживый роман (сборник)»

Лживый роман (сборник) (fb2) - Лживый роман (сборник) 2987K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Гой

Владимир Гой Лживый роман (сборник)

© В. Гой, 2012

© FLAI PALETE, 2012

© Сергей Козлов, 2012

© С. Голосуй, 2012

© SIA BURTLICIS, 2012

* * *

Лора давно уже не верила в любовь. Еще в школе ей ужасно нравился мальчишка, который сидел с ней за одной партой. В своих тайных мыслях она представляла, как они станут мужем и женой, но оказалось, что он был по уши влюблен в отличницу Верку Зазнайкину, та не отвечала ему взаимностью и «помирала» от своих чувств к Мишке Сидорчуку, а тот в свою очередь был влюблен в Инессу. Вот такой круговорот чувств бурлил у них в десятом классе.

На втором курсе политехнического института она влюбилась в преподавателя, профессора Никифорова, который был старше ее на двадцать пять лет. Ей нравился его респектабельный вид: дымящаяся трубка во рту, большие роговые очки и черная с редкими седыми отметинами борода. Ему же нравились абсолютно все хорошенькие студентки, а если он одну из них выделял больше, то это сразу сказывалось на ее оценках. Лоре он ставил зачеты только за ее знания. Она спонтанно, от скуки стала встречаться с одним из студентов, вскоре тот попросил ее руки и сердца. Руку бы она ему, может, и могла бы отдать, а вот сердце – навряд ли. Они расстались друзьями и даже иногда проводили время вместе. По окончании института она устроилась на работу далеко не по специальности. Жизнь ее протекала без чувственных потрясений, но мечты о настоящей любви ее не покидали.

Однажды Лора поехала навестить своих пожилых родителей (им тогда было уже за семьдесят) и осталась у них переночевать. Она никак не могла заснуть и долго смотрела в темноте на белый потолок гостиной, где ей постелили на диване. Из приоткрытой двери в спальню родителей она услышала тихий разговор:

– Я стала совсем морщинистая и некрасивая, это так ужасно…

– Нет! Ты совсем не изменилась, ты такая же красивая!

– Ну почему ты обманываешь меня!?

– Ну что ты! Я же так тебя люблю! Ты у меня самая красивая в мире!

И Лора почувствовала, как мама там, за стенкой, счастливо улыбается, потому что она самая красивая в этом мире для своего мужа.

Ей было немного неловко, что она ненароком стала свидетелем того чувства, которое люди называют настоящей любовью. И одновременно ей было радостно, что такое происходит не только в книжках или телесериалах. Вскоре она заснула в мечтах и ожидании, что такая любовь однажды придет и к ней.

Фарбус

Ему казалось, что это был какой-то бесконечный сон, после которого он проснулся, и иногда воспоминания этого сна тревожат его снова и снова нереальными видениями. Он опять возвращался к тому времени, когда он оказался на Земле и пытался вспомнить, кто были его отец и мать, но никак не мог…

Фарбус долго возился с палитрой, а потом в одно мгновение начертил посреди неба огромную и разноцветную, как хвост павлина, радугу, внимательно к ней присмотрелся, и что-то ему не понравилось. Тогда он рассердился и так же быстро, словно волшебной кистью, закрасил свое произведение, намалевав серо-черные тучи, под стать своему настроению.

С неба закапал нудный дождь, и Фарбус улетел на берег моря помогать начинающему поэту сочинять стихи, незаметно нашептывая рифму в его оттопыренные уши. Слог и рифма были великолепны, но настроение стихов было плаксивое, как этот унылый дождь. Но поэт остался доволен собой и быстрей побежал домой, чтобы записать на бумаге то, что он «сочинил».

А Фарбус в это время уже помогал одному композитору в сочинении давно залежавшейся сонаты. Всем своим знакомым композитор говорил, что не хватает времени ее закончить, а на самом-то деле он просто надоел Ваятелю прекрасного своим постоянным нытьем и жалобами на несложившуюся судьбу, и Фарбус временно от него ушел, чтобы навестить более интересных персонажей.

Как его только не называли люди на Земле: писатели – крылатым Пегасом, поэты окрестили Музой, азартные людишки дали женское имя Фортуна, ваятели и музыканты окрестили Вдохновением, а те, кто вообще ничего не делал, просто завидуя другим, говорили, что он – нечистый. Хотя на Земле вряд ли можно было найти подобного чистюлю, ведь он был настолько прозрачен, что его никто никогда не видел. Но его слышали в звуках музыки, в поэзии и видели во многом-многом другом. Он творил на Земле необыкновенные вещи – побуждал людей что-то создавать. Влюбленным он подсказывал такие слова, от которых разгорались их сердца и хотелось совершить что-то необыкновенное ради своей возлюбленной, а если люди расставались, он вселял в них надежду.

В старые времена рыцари облачались в доспехи, седлали своих крепких коней и отправлялись на поиски злого дракона, чтобы победить его, а победу посвятить своей прекрасной даме. Рыцарь скакал на коне через дремучие леса и обязательно находил какого-нибудь завалящего драконишку, одерживал над ним победу, а потом долгими вечерами в замке рассказывал об этой победе прекрасной даме. Правда, слова ему очень часто подсказывал сам Фарбус.

Когда все ложились спать, он отдыхал у берега океана и только изредка на мгновение прилетал к какому-нибудь полуночнику и подкидывал идейку – или хорошую, или так себе. Конечно же, больше всего на свете ему нравилось помогать влюбленным. Но однажды с ним произошел случай, из-за которого он совершенно изменился.

Ему приходилось одновременно находиться сразу во многих местах. Он носился по всему свету со своим неразлучным другом Амуром. Тот всегда имел при себе лук и колчан с отравленными любовью стрелами, которые летели точно в цель, не зная промаха, а те, в кого они попадали, навек оставались во власти этого чувства. И тогда наступало время Фарбуса – он помогал сочинять любовные сонеты и вкладывал в уста влюбленных незабываемые признания при луне.

Когда солнце на прощанье окрасит облака в неземные цвета и уснет до утра в бескрайнем океане, приходит пора мерцающих звезд, желтой, как подсолнух, луны и, конечно же, влюбленных.

Амур с Фарбусом, никем не замеченные, летели над Землей, разыскивая в укромных местах парочки, которые разглядывали на небесах падающие звезды и, как во все века, мечтали о любви.

Но в этот вечер во всем мире было удивительно спокойно, и они справились со своей работой в одно мгновение. Они расположились где-то на облаках и до самого утра наблюдали сверху за нашим миром, а с рассветом Амур принялся мастерить волшебные стрелы – они должны были быть сделаны только из первых лучей солнца. Но стоило ему хоть на минутку проспать, стрелы были уже не такие жгучие и огонь их любви не мог гореть в сердцах вечно и, увы, очень часто просто угасал.

Утром его колчан был наполнен стрелами, пылающими девственным огнем любви, зато солнце недосчиталось нескольких своих лучей. На Земле этого никто не заметил, все обычно спят в такую рань, но кому-то в этот день обязательно придется испытать на себе силу любовных стрел.

Был в этом мире еще один известный стрелок, по имени Азур, и его колчан был наполнен стрелами, отравленными ревностью и завистью. Он ковал свои стрелы из лучей тьмы, и поражали они сердца людей так же часто, как и стрелы любви. Но ревность и ненависть все равно всегда проигрывали в борьбе со светлым чувством и таяли, как тьма при первых проблесках зари.

Азура всегда сопровождал мастер злой идеи и черного слова, верный спутник Рагон. Он был противоположностью Фарбуса и подкидывал людям совсем другие мысли. И бывало, что люди не могли разобраться, что за чувства бурлят в них. Недаром в народе говорят: от любви до ненависти один шаг.

Они летали как тень за Амуром и Фарбусом, пытаясь поразить сердца тех, к кому пришла любовь. Стрелы ревности больно ранили сердца влюбленных, обрекая их на душевные муки, но потом чаще всего навсегда растворялись в светлом чувстве, ведь они были не вечны.

Азура и Рагона нельзя было назвать просто злыми, в их деяниях был особый смысл – они проверяли на прочность стрелы Амура, и если в стрелах было что-то не так, то – прощай, любовь!

Стрелы зависти предназначались совсем другим. К сожалению, они часто били без промаха, и человек должен был сам бороться с этим недугом.

Любовь к прекрасному

Повстречаются два человека, вроде бы случайно (но, как известно, ничего случайного в этом мире не бывает), пообщаются, и может, друг другу с первого раза очень даже не понравятся. Потом опять как-нибудь встретятся, и пробежит меж ними искра, но это еще не стрела Амура, это его баловство, просто искорка взаимной симпатии. Но если придет время и пронзит их огонь вечной любви, мир изменится для них на всю жизнь.

Комнату на втором этаже каменного дома по улице Лачплеша, 35 для парня в двадцать лет можно было бы считать большой удачей, если бы квартира не была общей. Стоило Денису вернуться домой поздно и ненароком громко хлопнуть входной дверью, утром соседка, подкараулив его на кухне или возле туалета, обязательно высказывала ему свои претензии. У нее была дочь примерно одного с ним возраста, и та постоянно подыскивала своей Юле жениха. Денис был живым примером для матери, каким не должен быть спутник жизни ее любимого чада.

Дочка у нее была очень хороша собой, и они с Денисом давно нашли подход друг к другу. Уже больше года они играли в чисто деловые отношения современных сексуальных партнеров – все рядом, все под боком, никаких обязательств. У каждого были свои друзья и подружки, с которыми они крутили безобидные романы, а для всех, в том числе и для ее мамы, они были просто соседи.

Со своей новой подружкой он познакомился на выставке антиквариата, которая проводилась каждую пятницу. Эта выставка больше походила на обычную барахолку, просто все было под крышей, и никого не мочил дождь. Что тут только не продавалось – от каких-то редких старинных гвоздей до живописи. Подделки и раритеты были в пропорции пятьдесят на пятьдесят. Отличить оригинал от новодела мог только тонкий специалист.

От дяди Денис унаследовал страсть к антиквариату. Дядя его был известнейшим коллекционером не только в Риге, к нему с почтением относились знатоки этого дела из столиц.

Это была любовь к прекрасному. Каждый предмет, который он приобретал, на какое-то время становился частью его коллекции. Потом, он, конечно, находил себе новых владельцев, но за какие бы деньги он его ни продавал, ему всегда было жаль расставаться с красивой вещью. Это отношение к подлинной красоте он смог привить своему племяннику. Поэтому тот и посещал всевозможные места, где можно было в куче ненужной рухляди разыскать бриллиант. Конечно, это было большой редкостью, но иногда такое случалось. На сей раз он нашел там симпатичную девчонку, с которой надеялся провести оставшийся после выставки вечер.

В Верманском парке уже давно не играет на эстраде оркестр, там на голых скамейках сидели шахматисты с напряженными лицами и несколько десятков болельщиков окружили их, шепотом между собой обсуждая очередной ход соперников. Мамаши с детьми обходили подальше это место, откуда изредка доносились разгоряченные голоса: «Мать твою! Ты куда ходишь?» или «Да заткнулся бы ты, Карпов хренов!» Потом все затихало, там начинали думать.

Денис шахматы не любил, так, иногда поиграть от нечего делать, но не больше. Поэтому они пошли в маленькую уютную чайную рядом с эстрадой. Там хорошо устроились на мягких подушках на полу возле китайских столиков.

Предчувствие ему говорило, что сегодняшний вечер будет удивительным. Им еще не успели принести чай, как дверь в чайную открылась, и зашла его соседка Юля с незнакомым парнем. Их взгляды встретились, он почему-то смутился и растерянно посмотрел по сторонам, а она с расстроенным лицом замешкалась у входа.

Год назад Юля окончила школу и поступила учиться в мединститут. Как раз в это время к ним в общую квартиру, в бывшую дядину комнату переехал жить Денис. Они познакомились, ей понравился этот чудаковатый парень, который мог часами рассматривать через лупу какую-нибудь старинную табакерку и расхваливать неизвестного ей мастера: «Да! Это точно Фаберже! Другой бы такую не сделал!» Или стоять как вкопанный возле полотна Айвазовского, обращаясь к рядом стоящим: «Вы чувствуете? От нее просто пахнет морем!» Потом однажды, когда ее мать уехала на целый день из дому, они заигрались поцелуями…

На следующий день они вели себя так, словно ничего и не произошло. Потом это все опять как-то повторилось, без всяких признаний и клятв. Вместе они никуда не ходили, у каждого была своя компания, но они всегда возвращались домой…

В тот день Юлю пригласил однокурсник провести с ним вечер и привел в эту маленькую чайную. Когда она увидела Дениса, сидящего рядом с незнакомой девушкой, у нее защемило сердце и показалось, что из глаз вот-вот брызнут слезы. Она не понимала, что происходит, все время до этого считая, что они просто веселые соседи. Но стрела Амура подкараулила ее, когда она совсем не ждала.

Денис почувствовал, что у него в голове что-то перекрыло. Он забыл, с кем сюда пришел, быстро встал, подошел к Юле, резко спросил:

– Кто это?

От растерянности она ничего не смогла достойно ответить и, просто оправдываясь, произнесла:

– Мы учимся вместе, пришли чаю попить…

Денис повернулся к ее спутнику и жестко сказал:

– Еще раз с ней увижу – убью!

После чего взял ее под локоть и вывел из чайной, оставив там растерянного парня и свою новую знакомую. Он молча шел рядом с ней, крепко держал ее под руку, а она, повинуясь, шла рядом.

И только Фарбусу и Амуру было известно, что так они пройдут всю свою жизнь.

А пока они дошли до своего дома, поднялись на свой этаж и в этот же вечер признались друг другу в любви, что привело к временному психическому расстройству Юлиной мамаши.

Осенний спринт

Пути господни неисповедимы. Мы можем окончить факультет журналистики, а жизнь заставит работать бухгалтером. Или наоборот – получив образование штукатура-строителя, человек берется за перо. У Лоры все сложилось именно таким образом – ее не тянуло к работе в четырех стенах, сидя за столом с монитором компьютера. И, окончив курсы экскурсоводов, она с удовольствием водила любопытных приезжих по брусчатым мостовым Старого города.

На эту улочку редко кто сворачивает из местных жителей, только экскурсоводы заводят сюда туристов, чтобы показать им место, где когда-то протекала речка Ридзене; потом эта речка пропала, как и все пропадает в нашем мире, а люди построили тут город.

Лора знала всех, кто работает на этой улице: с одной стороны процветало насколько ресторанов и кафе, с другой – антикварные магазины и художественная галерея. После работы она почти всегда заглядывала сюда выпить чашечку кофе и поболтать со своим старым приятелем Денисом, который стал владельцем одного из антикварных магазинов. Она с любопытством разглядывала разные вещицы, расспрашивала его о семье. И немного завидовала тому, с какой любовью он рассказывал об успехах своего маленького сына и о своей жене. Это единственное, что его интересовало больше своей работы. На его вопросы: «А как ты? С кем?» – она с горечью отвечала:

– Такое ощущение, что всех более-менее нормальных мужиков уже разобрали, остались одни дефективные. Если встретишь приличного, дай знать!

Потом они прощались, и она отправлялась домой.

Конечно, всякое бывает: к кому-то приходит любовь, и ее надо беречь, как огонек тонкой свечи, которую в любой момент может задуть порыв ветра. Кажется, ничто не сможет изменить привычный для тебя уклад жизни, и верная тебе подруга всегда будет с тобой рядом, но тут происходит то, что несведущие люди называют случайностью…

Старый город прощался с летом разноцветными листьями, они слетали с деревьев и плыли желтыми корабликами по городскому каналу. Солнце все реже выглядывало из-за облаков, освещая праздничный осенний пейзаж. Все наслаждались последними теплыми деньками, сидели на скамейках в парке или баловались пивом в еще открытых летних кафе. Женщины использовали последнюю возможность и обнажали свои прелести, прежде чем упаковать их в теплые кофты и шерстяные колготки. Мужчины же наслаждались бесплатным представлением и не пропускали мимо ни одной короткой и даже длинной юбки, если под ней было что-то достойное их внимания. Это, конечно, нельзя было назвать весенним марафоном любви, это был, скорее, осенний спринт.

Ну кто же не мечтает о любви – таких людей просто нет! Мы влюбляемся весной, летом, зимой и, конечно же, осенью, и ничто не может остановить это безумное чувство – ни возраст, ни погода, ничто. О любви мечтают даже уже влюбленные, конечно, если пропадает какая-то острота чувства, острота влюбленности.

Она медленно шла по парку, вороша ногами опавшие листья, и с удовольствием замечала на себе любопытно-восторженные взгляды мужчин. Но ей все равно было как-то грустно, эти желтые листья навевали осеннюю печаль и сожаление об ушедшем времени…

Он представился журналистом какой-то русской газеты, предложил вместе выпить кофе. Ей было скучно, и отказываться было глупо. Он без умолку рассказывал о своих журналистских подвигах, а она делала вид, что слушает, и думала о чем-то своем. Когда кофе был выпит, они пошли гулять по Старому городу, и мужчина употреблял всю свою эрудицию, пытаясь произвести впечатление на прекрасную незнакомку.

Лора влюблялась раз в год и «на всю жизнь», настоящие же стрелы Амура ее еще никогда не беспокоили. Мужчины на нее невольно заглядывались и пытались познакомиться как можно поближе. Но ей давно уже надоела эта бесконечная история: кофе, словесный поток, цветы, конфеты, и в конце концов один и тот же финал – у него есть жена, которую он не любит, но никак не может бросить, больной ребенок, ради которого он должен терпеть все тяготы семейной жизни, или еще какая-нибудь страшная тайна, которую он не может доверить даже ей. Мужчины попадались такие, что складывалось впечатление – лучшие давно уже пристроены, а ведь так хотелось этого безумия настоящего чувства.

Ее новый знакомый продолжал шепелявить, рассказывая про церковь Святого Петра. Она даже начала прислушиваться, приподнимая брови и удивляясь, где он такого начитался. Заметив ее интерес, он распалялся все больше и больше, рассказал про площадь Красных стрелков (или, как ее в народе прозвали, «на троих»), потом они добрались до Домского собора, а потом она с ним попрощалась, пообещав встретиться на неделе, и оставила свой номер телефона.

Он бы очень удивился, если бы узнал, что она работает экскурсоводом и ежедневно выгуливает немецких туристов, а окна ее мансардной квартиры выходят на башню церкви Петра…

Вечерами Лора любовалась сверху из своей квартирки крышами Старого города и о чем-то мечтала. Иногда луна располагалась точно над шпилем собора и ярко освещала золотого громадного петуха. Казалось, что он сейчас расправит свои крылья и полетит над Старым городом. Это было как-то очень волшебно.

В один из таких вечеров она сочинила сказку про несчастную креветку, под которой подразумевала себя…

Креветка и история ее короткой жизни

Где и как она появилась на свет, точно не знал никто. Вначале она была серой и совсем не примечательной, но, «поварившись» среди людей, совершенно поменялась, превратившись в яркую и очень «вкусную» на вид.

Каждый мужчина, заметив ее, мечтал раскрыть для себя, что кроется за этим, с первого взгляда казавшимся недоступным, ярким панцирем. Даже в самую серую погоду, когда ее подруги креветки становились еще серее, она не блекла, а даже наоборот – становилась еще более притягательной.

И вот в один из таких серых дней она случайно познакомилась в городском трамвае с одним представительным Пауком, она попросила его прокомпостировать талончик. И как ни покажется это странным, в этот же вечер он утащил ее к себе, обхватив своей восьмеркой приставучих липких лап. Утром Креветка возвращалась домой вся высосанная и морально разорванная на части.

После этого случая она боялась кому-то доверять, и только один старый Краб-отшельник, к которому она очень тянулась по привычке (ведь они были земляки), смог добиться ее расположения, и в память об этой связи она носила на шее длинную нить крупного жемчуга.

Так и проходила с виду яркая, но очень непримечательная жизнь. Иногда ей хотелось убежать из этого мира и лечь на глубокое дно, но такие порывы были редки, ей все-таки нравилось, что она притягивает к себе взоры.

Следующим в ее жизни появился некий пресноводный Рачок. Он постоянно тащил ее за собой в английские пабы, где мочил свои длиннющие усы в кружках пива, что-то бормотал о любви и в промежутках между глотками присасывался к ее аппетитной шее своими слюнявыми губами.

Однажды она даже захотела от Рачка ребенка, но испугалась, что он может быть похожим на склизкую устрицу или на каракатицу, и, посоветовавшись с серыми подругами, сделала аборт. В конце концов, Рачок тоже отошел на другой план, и у нее в душе снова затрепетала надежда на что-то большое и чистое.

Им оказался солидный зеркальный Карп, в очках с дорогой оправой, слегка располневший от сытой жизни, но очень интеллигентный и обаятельный. Ей уже начало казаться, что вот он, тот единственный, ради которого стоило повариться и стать не такой, как все. К ее разочарованию оказалось, что он уже давно женат и имеется дочь на выданье одного с ней возраста.

Узнав об этом, она даже захотела покончить жизнь самоубийством или броситься под какого-нибудь крокодила.

Но, как всегда, Креветку спасла новая встреча.

Это был пройдоха Осьминог, умевший в нужную минуту напустить в глаза такого дыма, что никто и не разберет, кто он такой на самом деле. Через три недели она устала слушать его туманные разглагольствования о смысле жизни и бежала к другому.

Тот был нем, как обычная рыба Карась, умел только странно закатывать глаза и напряженно думать, но о чем – неизвестно никому, даже ему самому. С ним даже спать было неудобно – он оказался ужасно худ и костляв, и вдобавок имел привычку все время где-то застревать, то с друзьями после работы, то просто в лифте, поднимаясь к себе на пятый этаж.

Настоящую любовь она встретила, когда уже совсем потеряла надежду найти мечту всей своей жизни. Друзья называли его Королем креветок за статную фигуру и высокий рост. Так же про себя назвала его и она. Жизнь его порядком потаскала, но не стерла. Он был необычайно галантен и мужествен, а его рассказы из жизни были ей понятны.

Они остались вместе. Жизнь постепенно их прожевала и выплюнула останки в вечность.

Лора мечтала встретить такого короля как можно скорее и, как Креветка, искала его в каждом, с кем ее сталкивала жизнь.

Меткая стрела

В эту ночь Фарбус с Амуром очутились над старым, потертым, но таким очаровывающим своей красотой городом Ригой – кто там бывал, вряд ли сможет его забыть. Амур к этому времени расстрелял почти весь запас стрел любви, а Фарбус напел в уши влюбленным множество прекрасных слов. Но еще одна отравленная стрела была вложена в натянутую тетиву.

Они медленно парили над городом, высматривая полуночников. И вдруг, пролетая мимо шпиля одного из соборов, Амур зацепился за хвост огромного петуха, а стрела, сорвавшись с тетивы, в одно мгновение пробила эфирное сердце Фарбуса и, подобно молнии, влетела в чье-то открытое окно напротив.

Она долго смотрела, как звезды растворяются в свете яркой луны, как вдруг ее сердце почему-то сильно забилось. Появилось ощущение, словно вся Вселенная перевернулась, захотелось протянуть перед собой руки и обнять весь мир.

Но она не знала, что прямо перед ее окном в воздухе парил невидимый Фарбус, пораженный отравленной стрелой любви, – раньше он не реагировал на женскую красоту, а сейчас с ним что-то произошло.

А недалеко от него на золотом петухе сидел виноватый Амур и соображал, что же делать дальше, ведь сегодняшние стрелы были самого отменного качества.

Что такое наше сердце? Это мотор, который гонит по жилам кровь, и когда мы влюбляемся, оно почему-то очень ноет или пытается выскочить от радости из груди. Наверное, там есть какой-то невидимый маленький кармашек, в котором живет любовь, превращая нас в самых конченных романтиков, заставляя считать на небе звезды, писать стихи и мечтать, мечтать…

У Фарбуса в груди не было такого моторчика-сердца, как у обычных людей, он весь был соткан из эфира и был совсем не такой, как мы. Пораженный стрелой любви, он оказался весь в ее власти.

В глубине окна он видел силуэт той, о которой даже не мечтал, но в одно мгновение мир перевернулся, и ему хотелось сказать ей: «Здравствуй, я искал тебя целую вечность и все же нашел». И услышать в ответ то, что он слышал из уст влюбленных не одну тысячу раз…

Город давно уже спал, только редкие подгулявшие прохожие медленно брели по скользкому булыжнику мимо церкви Петра, не удосуживаясь посмотреть на купол. Там при свете предательской луны они бы явственно различили две прозрачные тени: одна, с луком, сидела верхом на золоченом петухе, а вторая парила возле открытого мансардного окна. Но это можно было увидеть только при яркой луне, которая любит открывать тайны другого мира.

В эту ночь ей приснился Он, они о чем-то говорили, смеялись, бегали по зеленой траве, потом переносились еще бог знает куда. Он звал ее с собой в неведомую даль, а утром она проснулась с этим необыкновенным новым чувством, пришедшим как будто ниоткуда.

О, эти удивительные сны! Они заставляют нас переживать то, чего в этой жизни не было и в помине. В них к нам приходят какие-то люди, начинаются невероятные события, от которых голова идет кругом, а утром осеняешь себя крестным знамением и читаешь защитную молитву. Если вы женщина, то вас обязательно навещал неведомый мужчина, и вы покорялись его ласкам, а утром стыдливо скрывали от мужа прошедший сон с надеждой, что, быть может, он повторится еще раз. А если вы мужчина, значит, все было в точности так же, только вас навещала прекрасная дама. Тут мы не осеняем себя знамением и не плюем три раза через плечо. И никто не знает, откуда и зачем приходят эти сны, что они в себе несут. Одни утверждают, что сложные химические явления вызывают такие галлюцинации в нашем мозгу, другие считают, что каждый сон – это зашифрованная подсказка свыше, как жить дальше. И те и другие правы: когда нам посылают подсказку, в мозгу возникают некие процессы, и мы своим эфирным телом переносимся в иные миры.

Туристы были просто в восторге от своего гида, им нравилось в ней все – чувство юмора, фигура и, конечно же, то, что она им рассказывала про свой город. На прощанье они сфотографировались возле Домского собора, обменялись рукопожатиями и расстались навсегда.

Когда она дома рассматривала ту фотографию, ей показалось, что возле нее виднеется какой-то прозрачный силуэт. Она не обратила на него внимания, решив, что это дефект снимка. Да-да, это был он, Фарбус, совсем потерявший свою эфирную голову от настигшей его любви.

Что стало твориться в нашем мире – поэты перестали писать стихи, кисти художников стали засыхать вместе с краской, а сами они сидели за стаканом вина и жаловались на отсутствие вдохновения! Нет, у тех, кто рисует по шаблону, на продажу, у тех ничего не изменилось – изменилось у настоящих творцов. Писатели не могли творить, только журналисты строчили, как всегда, без остановки. Даже радуга перестала появляться после дождя, что сразу заметили бомжи и детвора, а остальные просто никогда не смотрят в небо. Но самое страшное было в том, что влюбленные, пораженные стрелой Амура, перестали признаваться в любви, к ним приходило чувство, но они не находили слов, чтобы сказать об этом друг другу.

У Рагона и Азура пропала работа – нельзя было проверить на крепость стрелы любви. Старался один только Амур. Влюбленные не могли объясниться друг с другом так прекрасно, как это было раньше, когда рядом с ними был невидимый Фарбус, который сейчас витал возле петуха на церкви Святого Петра или же странствовал по мощеным улочкам вместе с туристами, но не из желания получше узнать достопримечательности Старого города – это его заставляла делать любовь.

Амур стоял перед троном Властелина Вселенной с виновато опущенной головой и поникшими крыльями. Он прекрасно понимал, что та стрела не случайно сорвалась с тетивы, и тут нет его вины, но ему было ужасно обидно, почему в этой сказке ему отвели такую роль – отравить ядом любви своего спутника. Властелин клубился на троне туманом Млечного пути и смотрел на Амура мириадами звезд.

– Что ты хочешь сказать мне, вестник любви? – подобно рокоту водопада, раздался голос Властелина. – Можешь и не говорить, я и так знаю все, что было и что будет. Чего хочешь ты, почему покинул Землю?

– Люди перестали говорить друг другу слова любви.

– Любовь не в словах. Что еще?

– Властелин, а мой друг Фарбус – что будет с ним?

– Тысячи лет он одаривал людей прекрасным, учил словам, открывающим влюбленное сердце, он должен испытать все это на себе.

– Властелин, но она же его не видит!

– Он воплотится на Земле, познает вкус жизни, пройдет путь любви, а потом вернется к своим обязанностям.

– А как же люди?

– Будут учиться сами подыскивать походящие слова, чтобы выразить свои чувства.

– А…

– Лети на Землю, тебе пора, – перебил его Властелин, и звезды рассеялись по Вселенной.

Фарбус долго смотрел на окно, за которым скрывалась его возлюбленная, но потом его вдруг стало клонить ко сну, чего не случалось ни разу за эти тысячи лет. Веки смыкались помимо воли, и он полетел к берегу моря, преодолевая эту напасть. Не долетев до пляжа, он просто рухнул вниз под тяжестью сна на верхушки мягких, но очень колючих сосен. Это прикосновение его чуть взбодрило, а потом он забылся долгим сном.

Жизнь в чужой оболочке

В полицейском участке Юрмалы народ веселился от души, и причиной этого стала странная находка участкового Янсона. Недалеко от старого маяка Лиелупе рано утром местные жители обнаружили абсолютно голого мужчину средних лет, который разгуливал по пляжу, изредка подпрыгивая и взмахивая руками, как птица крыльями. После неудавшихся попыток взлететь он отчаянно пытался что-то доказать, разговаривая с пустотой перед собой. Мужчина не обращал никакого внимания на собравшихся и вел себя так, словно они не должны были его видеть. Налюбовавшись на странного нудиста, они в конце концов вызвали наряд полиции, чтобы восстановить порядок. Когда к нему подошли стражи закона и взяли его под руки, он был крайне удивлен. В машине ему на плечи накинули брезентовый плащ, который он все время пытался сбросить, и только после затрещины от упомянутого участкового он прекратил свои попытки.

У отделения полиции их встречала целая толпа – всем было интересно посмотреть на человека, которому нипочем осенняя прохлада. На вопросы, кто он, откуда, есть ли у него жена, задержанный ответить не мог, на вопрос же, как его зовут, назвался Фарбусом. Дежурный, вскинув брови, поинтересовался:

– Это что, прозвище, кликуха?

Но ответа не получил. Всем было ясно: с этим «клиентом» не все ладно.

Федора, Зинкиного мужа, нельзя было назвать безответственным, однако выпить он все же любил и каждую пятницу устраивал день «русского стандарта», что в субботу сразу примечали соседи по брошенной поперек дороги машине и громкому голосу Зинки, читавшей супругу «наборную» проповедь из разных непечатных слов. Мужики сочувствовали Федору, а женщины – ей, и так было всегда. У них была самая обычная счастливая жизнь, стрела Амура, пущенная в них десять лет назад, постепенно рассосалась, и они жили как соседи по квартире, иногда исполняя по обязанности естественные желания, жили так же, как и бесчисленное множество других пар.

В эту пятницу день «русского стандарта» прошел просто на загляденье. Все рестораны Юрмалы были проверены на наличие спиртных напитков и на их крепость, а последний аккорд был поставлен в дюнах под кронами мохнатых сосен. Его новые «друзья», после того как он замертво повалился на бок под действием хмельного, сняли с него всю одежду, включая трусы фабрики «Аврора».

Среди ночи холод заставил его на мгновение проснуться, но уже для того, чтобы уйти из этой жизни навсегда. Ледяная рука схватила его за сердце и в одно мгновение выдернула душу из посиневшего тела.

С изумлением смотрел он на новый мир, открывшийся перед ним, на свое распростертое тело внизу под соснами, на необыкновенного цвета звезды в вышине, и хмеля у него в голове не стало – он остался там, внизу, в той буйной головушке. Вдруг он увидел, что кто-то падает сквозь ветви сосен прямо на его бывшее тело и растворяется в нем. Он закричал что было мочи: «Ты куда, это мое!» – и попытался спуститься к земле. Но неведомая сила потянула его вверх, и он растворился в ярком сиянии.

Отделение полиции продолжало бурлить – происшествий в этом городке было предостаточно: что-то украли, кого-то пырнули ножом, изнасиловали девственницу, ну, все как обычно, как везде. А этот случай был из ряда вон выходящим, почти мистическим. Ближе к полудню один из постовых заметил: «Где-то я раньше уже встречал этого бедолагу», – и стал звонить по телефону.

Через два часа мнимого Федора везли на стареньком «ситроене» к его постоянному месту жительства. За рулем сидела не в меру располневшая женщина, назвавшаяся его женой, сзади на неудобном сиденье расположился постовой, что помог его опознать. Женщина не ленилась на эпитеты в адрес своего благоверного: «Скотина ты ленивая, допился до соплей, не знаешь, кто ты и как тебя зовут, перед соседями стыдно, все живут люди как люди, а ты просто…» – и так далее.

За тридцать минут поездки он узнал, что в жизни ему не шибко повезло, работает он слесарем с убогой зарплатой, которой еле-еле хватает на содержание дома и на все остальное, что у него есть ребенок женского полу и какие-то долги, пьет он только по пятницам, играет в карты на деньги, почти импотент и что-то еще, связанное с официанткой Катькой из кафе «Аэро», но ничего со словами «поэзия», «музыка», «любовь» в его биографии замечено не было. Уже возле дверей дома полицейский дружески похлопал его по плечу и сочувствующе пожелал: «Держись».

Песочные куличи ложились один за другим на край деревянной песочницы. Откуда-то сзади раздался голос: «Девочка, можно с тобой поиграть?» – рядом стоял вихрастый голубоглазый мальчишка с синим пластмассовым ведерком и ярко-желтым совком.

Она пристально на него посмотрела и спросила: – А ты мои пирожки кушать будешь?

– Если они вкусные, буду, только понарошку.

Она пекла свои пирожки, а он рычал, изображая звук мотора, и ездил совком по песочнице.

– Тебя как зовут? – спросила девочка.

– Коля. А тебя?

– Меня зовут Елена, – ответила маленькая стряпуха и командным голосом, каким обычно разговаривают дома мамы, протяжно позвала: – Ко-о-оля, быстро кушать!

И вот он безропотно берет в маленькую ручку песочные пирожки и, изображая удовольствие, делает вид, что ест.

Тридцать пять лет пролетели как один день, и вот уже тот вихрастый с голубыми глазами сидит за столом на кухне и давится пирожками с капустой, изображая на лице все то же удовольствие. А та милая Елена, но уже прибавим – Михайловна, носится по квартире, протирая пыль, хлопочет на кухне и ежедневно отправляет детей в школу, сунув каждому из двойняшек по кульку с пирожками или бутербродами. Вечерами Николай приходит с работы, садится возле телевизора, и жизнь в квартире замирает, можно только дышать, остальной шум возбраняется. Но если кто-нибудь попытается нарушить равновесие в доме, раздается рык главы семейства: «Полудурки, я в вашем возрасте уже на тракторе пахал, а вы тут балаган развели!..» Детям, правда, всего по двенадцать, но это не имеет значения, как и то, что на тракторе глава семейства проехал всего один раз, сидя на коленях у своего деда.

Эта жизнь для Николая была устоявшейся и, казалось, распланированной до самой пенсии уже лет с двадцати. Работа – дом, в пятницу несколько рюмок с соседом Федором, суббота – «день тяжелый» после пятницы, воскресенье – семейный день, и опять все сначала.

Его совершенно выбило из колеи известие о душевной болезни Федора. В последнюю пятницу Николай слегка приболел, и день «русского стандарта» прошел без него. И вот надо же, такая напасть – приятель никого не помнит, от жены открещивается, дочку не признает, не говоря уже о соседях. В голову закралась мысль: «А может, он косит, с семьи соскочить хочет?» Да на него вроде не похоже, ясно – психическое заболевание на почве перепития, поставил свой диагноз сварщик пятого разряда и с расстройства налил себе рюмку, решив: с этим надо заканчивать.

Фарбус с интересом рассматривал в зеркале свое лицо, вернее, лицо того, кому оно раньше принадлежало. Морщин на нем было не так уж и много, две складки протянулись от носа к уголкам губ, ямка на подбородке, мешки под глазами, зато на голове ни единого седого волоска – не так все страшно, как показалось в первое мгновение, когда он увидел свое отражение в окне полицейской машины.

Он не мог вспомнить эту женщину, где и когда он помогал им объясниться в любви, но по выражению ее глаз знал точно: все давно уже умерло, осталась только привычка к этому телу мужчины, которое много лет сопит рядом на двуспальной кровати, что-то ест за одним столом и изредка гладит по голове их общую дочь.

Фарбус отлично знал, в каком мире живут смертные, знал про еду, деньги, секс – все это для него было как факт: да, живут, рожают, стареют, умирают, но это его не касалось. А сейчас эти волосатые ноги, небольшой животик, который собирался в складки, когда приходилось садиться, вонь из-под мышек, от которой начинало подташнивать, все это сводило с ума – уж лучше бы стать кем-нибудь другим.

В дверь комнаты кто-то постучал. Фарбус осторожно взялся за ручку и открыл. Перед ним стояла маленькая девочка с испуганными глазами.

– Папа, а почему все говорят, что у тебя не все дома и у тебя крыша поехала? Я боюсь!..

Фарбус посмотрел на нее своими небесными глазами и сказал:

– Не бойся, со мной все в порядке.

Девочка зашла в комнату и села на тот же стул возле трюмо, где он только что рассматривал свое отражение.

– А почему ты не спишь в одной кровати с мамой?

Он не знал, что ответить. Правду сказать не мог – боялся напугать ребенка, поэтому коротко произнес: – Не хочу.

Девочка внимательно на него посмотрела и вдруг прошептала:

– Па… у тебя другие глаза, – и закричала: – Мама, это не наш папа, у него не папины глаза!

И бросилась вон из комнаты.

Окулист через разные специальные приспособления долго рассматривал его глаза и записал в его медицинской карте: «Изменений в радужной оболочке глаз, как и в слизистой, не обнаружено, пациент полностью здоров». Единственное, чего не могло учесть медицинское светило, – глаза человека отражают его душу, недаром говорят: глаза – зеркало души.

После постыдного разоблачения маленькой девочкой Фарбус решил признаться жене Федора Зине, что он не Федор, а Фарбус, и вскоре «неотложка» с двумя крепкими санитарами увезла его в психбольницу, где в течение двух недель его тщательно проверяли на все известные медицине болезни. Вердикт коллегии врачей после всех анализов был единогласен: «Физически здоров, но… присматривать за ним надо», и его отдали на поруки верной жене.

Амур наблюдал за всей этой историей и жалел своего доброго друга: у того пока было только два пути – или в дурдом, или в «семью».

Ближе к вечеру Зина зашла к нему в комнату и тоном, не терпящим возражений, приказала:

– Сегодня спать будем вместе, я постелила в спальне на двоих, может, что и вспомнишь.

Фарбусу приходилось наблюдать спаривание со стороны, и там, наверху, это казалось комичным. А сейчас он понял, что предстоит испытать это на себе. Было любопытно и смешно.

Утром Зина подошла к нему и посмотрела прямо в глаза.

– Это точно не ты, все как у Федора, но это не ты.

Он ничего отвечать не стал, уж очень не хотелось опять ехать на клизмы, витамины и другое обслуживание в дом скорбных разумом.

Ее все жалели: такая молодая, в самом соку, а муж вроде и живой, а вроде и нет. Старые, проверенные подружки нашептывали на работе:

– Брось его, Зинка, на кой он тебе сдался? С работы выгнали, денег не приносит… Ты еще вон какая гарная, мужики так и тянутся тебя пощупать.

Она краснела от удовольствия и говорила:

– Но он такой добрый стал, глаза совсем другие.

А они хором подвывали:

– Конечно, поишь его, кормишь – вот и ластится, как собака!

И она, соглашаясь, кивала.

Перевоплощение

Ян Янович, директор завода резиновых изделий, был незаурядным человеком: в старые времена его назвали бы кровопийцей трудового народа или просто жуликом, а сейчас, во времена дикого капитализма, он считался весьма уважаемым бизнесменом. Кроме обычных резиновых калош и сапог он умудрился наладить производство презервативов, что приносило существенную прибыль.

В свои сорок лет он добился очень многого, отдоив, как любимую корову, государственное предприятие. К сожалению, эти деньги ему особенного счастья не принесли, но зато появились другие возможности. Брак с женой-альпинисткой позволял ему вести свободный образ жизни (она большую часть года проводила в горах), маленькую дочь воспитывала няня, и его все это устраивало.

Он был человеком образованным и любопытным, его душа требовала нового. И тут как раз в прессе появились статьи известного журналиста Мухортова о необычных явлениях в глухой уральской деревушке со странным названием Молебка. Якобы местные жители видят пролетающие над ней неизвестные объекты и были случаи контактов с инопланетянами. Фотографии на первых полосах газет поразили его в самое сердце, уж очень хотелось спросить у кого-то наверху, зачем мы тут на Земле и какой в этом смысл.

От желающих попасть в экспедицию не было отбоя, для более верного отбора была приглашена женщина-экстрасенс с меткой на левом виске в виде треугольника. Поэтому заветное место на Урале и окрестили М-ским треугольником.

Экстрасенс строгим взглядом сверлила насквозь черепные коробки будущих исследователей и задавала каверзные вопросы: «А вы зачем туда хотите поехать, а какие вам снятся сны, веруете ли вы в Бога?» Ответы были разные: «Деньжат маловато, надо это как-то подправить! В Бога? Ну, если надо! Деньги снятся!» или «Хочу, чтоб меня отсюда забрали! Ко мне по ночам иногда приходят поговорить из космоса!» Тут верили всем и предлагали позвонить через пару дней, чтобы получить ответ, прошли они тест или нет.

Вскоре определились все восемь участников экспедиции. Это были два врача, один из них нейрохирург, второй врач была девушка-терапевт двадцати двух лет, один психолог, два астронома, один самый обычный, но очень любопытный официант, ну и сам организатор путешествия вместе с уже бывшей женой-альпинисткой. Был также еще водитель красно-белой машины под цвет автомобиля скорой помощи, которому поручили доставить вещи экспедиции из Риги до самого Урала.

Экспедиция в полном составе прилетела в город Свердловск. Переночевав на пришвартованном у пирса пароходе, переделанном в гостиницу, утром на двух джипах путешественники отправились за двести с лишним километров к заветному месту.

А в это время, там, высоко в синей бездне, Рагон стоял перед троном Властелина Вселенной, и если бы он мог, то молил бы Властелина, чтобы его не отправляли, как Фарбуса, на Землю, в этот вертеп чувств и страданий. Но все уже было решено, и здесь каждый понимал, что в бесконечности ничто не делается просто так, как это думают люди на Земле.

– Тебе лететь туда, вниз, выбрать себе тело по твоему усмотрению и прожить его век! Ты будешь знать, кем он был на Земле, и будешь стараться жить, уподобляясь ему! Занимайся там своим делом. Испытывай род человеческий на низменные устремления. Возвратишься, когда придет срок! А сейчас в путь!

Конечно, ему хотелось куда-нибудь в Париж, поближе к Елисейским полям и Эйфелевой башне, можно в Лондон или Нью-Йорк, ну, в крайнем случае, в Москву. Но, к сожалению, ему только казалось, что он может выбирать сам…

Рагон долго искал себе на Земле кожаную одежду в виде человеческого тела, и вот однажды, пролетая с Азуром над темным лесом, заметил тонкие струйки дыма от нескольких костров и белесые выцветшие крыши палаток. С интересом он опустился вниз и заглянул в одну из них. Там похрапывая, лежали трое: двое одетых в ватные штаны и телогрейки мужчин и посреди них в спальном мешке женщина. Он заглянул в другую…

Яну Яновичу казалось, что ему снится сон. В палатку заглядывает тень, долго всматривается ему в лицо, и не просто всматривается – было такое ощущение, словно внутри черепа просматривает его мысли. А потом вдруг наваливается на него. Он с ужасом ощущает, как она своей тяжестью выдавливает его из собственного тела. Через несколько мгновений он видит себя со стороны, а та тень смотрит на него из его бывшей плоти и, усмехаясь, говорит, беззвучно шевеля губами: «Убирайся! Ты здесь уже все закончил!» Ян Янович вылетает из палатки сквозь стену, не понимая, что происходит, успокаивая себя, что все это просто сон…

Он долго бродил тенью между палаток, потом подошел к дежурному возле костра и попытался с ним заговорить, размахивал перед его лицом руками, но тот его не только не слышал, но и не видел. Убедившись, что с ним произошло что-то непоправимое, Ян Янович в смятении пошел через бурелом в тайгу неслышными призрачными шагами. Не один год потом ходили охотничьи рассказы о странном привидении далеко в тайге. Стоит разжечь костер на биваке, подвесить над огнем котелок с водой, как в дымке появляется призрачная тень и пытается что-то рассказать. Конечно, многие связывали это с лишней дозой крепкой охотничьей настойки на кедровых орехах, а непьющие считали – эти миражи от усталости.

В тайге изменился безрадостный осенний пейзаж, на еловых и сосновых ветках лежал первый белый снег, предвещая долгую и холодную зиму. На берегу Сылвы, быстрой таежной речки, отпечатались следы бурых медведей, которые из любопытства приходили сюда ночью, привлеченные дымом костров и запахом мясных консервов.

Исследователи группами по два-три человека прочесывали лес в надежде увидеть гостей из космоса. В одной из таких групп ходил и обновленный Ян Янович, или просто Рагон, в новой для него одежде, и с нескрываемым интересом поглядывал на молоденькую врачиху, изучающую через окуляры бинокля низкое серое небо.

Он знал, что эта девица, получив диплом врача, на самом деле не жаждала посвятить свою жизнь людям. Ее мечтой было повыгодней выйти замуж, можно и без всякой любви, лишь бы вырваться из маленького деревянного полусгнившего домика на берегу Рижского залива. Так как тут не было жгучих стрел Амура, она казалась самой подходящей кандидатурой, чтобы связать с ней земную жизнь на небольшой срок. Старая жена предыдущего хозяина этого тела, бывшая альпинистка, поджарая, как скаковая лошадь, с выступающей вперед челюстью, что еще больше делало ее похожей на маленькую кобылку, была ему неинтересна и скучна.

В течение двух недель он вместе со всеми прочесывал местность вокруг лагеря, заранее зная, что ничего особенного они здесь не найдут. Но чтобы всем от этого не стало скучно, устроил так, что несколько человек увидели что-то необычное, а у одного из них на пленке проявилось НЛО. Все были довольны – и в восторге от удавшейся поездки.

Врач-нейрохирург, копавшийся с утра до вечера в человеческих черепах, пытаясь продлить жизнь своих пациентов, под влиянием действия НЛО (так думали окружающие, на самом деле это было делом рук Рагона, пребывающего в плоти Яна Яновича и предложившего врачу невиданные заработки на спекулятивном поприще), бросил свою работу, не закончив почти готовую диссертацию о влиянии среды обитания на психику человека. И стал пытаться продавать противогазы куда-то на Дальний Восток. Из этого ничего не вышло, и он переключился на специальный корм для крупного рогатого скота.

Психолог в своей практике прибавил новые выражения: «Если будет на то воля свыше! Ничего не бывает без воли Всевышнего!» и еще несколько в таком же духе.

Астрономы практически не изменились, за исключением того, что стали чаще посещать церковь.

Неприметному официанту поездка почти испортила карьеру – он перестал обсчитывать, что сразу сказалось на материальном благосостоянии его семьи. Его коллеги отнеслись к этому с пониманием, предложив ему либо уволиться, либо работать, как все. Вняв условию братьев по общепиту и сопротивляясь внутренним порывам, он стал обсчитывать через силу.

Альпинистка же, вернувшись домой, уже через неделю снова уехала в горы, навсегда распрощавшись со своим бывшим мужем, и забрала с собой дочь.

А Рагон предложил молодой врачевательнице руку, обеспеченную жизнь и много детей. О сердце тут речи не шло, все было просто и взаимовыгодно. Отказаться она не смогла и вскоре переехала в шикарную квартиру на третьем этаже в самом центре Риги, на улице Лачплеша, 35.

* * *

Фарбус сидел на деревянной скамейке у берега моря и тихо, чтобы никто не заметил, разговаривал с прилетевшим к нему Амуром.

– Ты ее видел?

– Да.

– Она все так же прекрасна?

– Ты не сможешь ее узнать, люди сверху кажутся нам другими.

– А ты мне ее покажешь?

– Не могу, Он сказал, что вы должны найти друг друга сами.

Красное око солнца клонилось все ближе к воде, от него по ряби побежала тонкая сверкающая дорожка вдаль за горизонт. Чайки черными точками скользили по небесам на фоне огромного светила. Наступил вечер, вскоре и ночь навалилась ему на плечи, раскинув над головой такие далекие сейчас от него звезды. Фарбус никогда ни о чем не мечтал, все было предначертано Великим, а ему захотелось вернуться в эфир и воспарить к звездам или, еще лучше, к заветному окошку в доме возле собора.

Амур уже давно улетел по своим любовным делам, оставив друга в одиночестве. Фарбуса угнетала эта кожано-мясная оболочка, сковавшая его эфирное тело. Угнетали эти потребности в питье, еде и многом другом, совершенно ненужном в его прежнем мире. Он вспомнил прошлую ночь, когда «супруга» стала нежно поглаживать его по животу. Тело возбудилось, напряглось и, совершенно не поддаваясь контролю, залезло на «супружницу», потом наступило большое облегчение. Сейчас же стало противно и это тело, и все остальное, как будто запачкал саму душу…

– Нет, – думал Фарбус, – я, наверное, не смогу стать человеком, слишком для меня это сложно.

Из ночи к скамейке вышел кто-то, присел рядом, достал из кармана бутылку темного, как сама ночь, португальского портвейна, вытащил пару пластмассовых белых стаканчиков и поставил на скамейку между собой и Фарбусом. Потом аккуратно расшнуровал лакированную туфлю, взял ее крепко в одну руку, в другую взял бутылку и в несколько сильных ударов по донышку выбил пробку. Вино радостно забулькало, наполняя посуду. Незнакомец протянул наполненный стакан Фарбусу:

– Давай за хорошую ночь.

Измотанный невероятными приключениями, тот согласился:

– Что ж, давай.

– Вот сволочь, ничего не помнит, а вот где собутыльников найти – у него просто в крови! Надоело мне все это, иди откуда пришел! – сквозь полуоткрытую дверь на всю округу проревела, как недоеная корова, Зинка. Фарбусу было все равно, на душе от выпитого портвейна стало ровно и спокойно, он развернулся и пошел к калитке. Тут дверь распахнулась, и рев Зинки вырвался на простор, поднимаясь вверх, пробивая стены соседских домов и разносясь далеко за пределы их улицы, отчего проснулись домашние птицы и захлопали крыльями, отгоняя невидимого врага.

– Скотина подлая, ты это куда? Вишь, обрадовался сразу! Домой давай, сволочь! – ей почему-то стало страшно, а вдруг и вправду уйдет, хотя еще задолго до его прихода она решила: «С этим дуриком надо рвать, сам нормально не живет и мне не дает. Вон монтер Мишка который год слюни пускает, да и зарабатывает неплохо».

Но Фарбус молча закрыл за собой калитку и ушел в ночь.

Со студентами Академии художеств он познакомился, рисуя портреты прохожих в Старом городе, на площади Ливов. Парень лет восемнадцати стоял за его спиной и не мог налюбоваться, как под его карандашом на бумаге буквально оживала девушка, которая за пару монет попросила ее увековечить. Юноша был поражен: их преподаватель, великий профессор Брастиньш, по сравнению с этим мастером был просто маляром. На следующий день он привел с собой друзей-студентов, и они уже все вместе наблюдали за работой незнакомого мастера. Когда тот свернул бумагу и взял под мышку складной стульчик, ребята спросили:

– Простите, а что вы заканчивали?

Художник на минуту задумался:

– Ничего.

– Но это невозможно! Так, как вы, у нас не рисует никто! А маслом вы тоже можете?

Фарбус улыбнулся:

– Могу чем угодно.

Так, слово за слово, он оказался в небольшой двухкомнатной квартирке с печным отоплением, принадлежавшей одному из студентов. Стены комнат были исписаны мелками – каждый гость оставлял здесь автограф. Новое жилье было намного лучше его прежнего пристанища – чердака, за который он платил дворнику десятку в месяц, чтобы тот его не прогнал.

Вскоре у всех студентов, проживавших в этой коммуналке, значительно повысился рейтинг в Академии художеств. Преподаватели не могли надивиться их успехам, но однажды был открыт секрет их художественного вдохновителя: они не могли сдержаться и рассказали про своего тайного учителя. Худсовет внимательно посмотрел работы загадочного самородка и вынес свой вердикт: «Талант, безусловно, имеется, но ему надо еще много работать над собой, чтобы получить художественное образование». С такими авторитетами Фарбус спорить не намеревался, он и в самом деле плохо разбирался в современной живописи, и тем более в критике. Когда-то давно, еще в поднебесные времена, он помогал одному художнику. Однажды тот писал необычайно красивый пейзаж, но тут пробежавшая мимо кошка опрокинула на холст банку с кистями, и на холсте образовалось большое грязное пятно. В сердцах художник взял кисть и черной краской замалевал все. Полотно он назвал «Черный круг» и выставил на торги. К его удивлению, оно было продано за громадные деньги, а он после этого бросил живопись.

Картины из-под кисти Фарбуса появлялись одна за другой, они не залеживались в запасниках галерей, и поклонников его живописи было хоть отбавляй. Места в студенческой квартирке явно не хватало, поэтому он сердечно распрощался с замечательными ребятами и переместился ближе к небу, то есть снял небольшую мастерскую под крышей шестиэтажного дома на улице Художников – так ее назвали так еще в четырнадцатом веке, когда там жили семьи маляров.

Он искал свою любовь каждый день и пытался найти в каждой женщине, которую рисовал на площади. Как вы догадались, Фарбус специально поселился в центре Старого города, надеясь встретить ее. Он не помнил, где находилось то маленькое заветное окно, ему не давали этого вспомнить, иначе все было бы слишком просто. Иногда он рисовал ее так, как помнил, а прохожие смотрели на этот набросок и восторгались красотой незнакомки.

Неудачный компромисс

Наше время утекает, как вода сквозь пальцы, мы пытаемся удержать его, но безуспешно – оно все капает и капает в никуда.

Машина, украшенная яркими летними цветами, а за ней небольшой автобус летели по шоссе с включенными фарами. Все встречные водители приветствовали свадьбу сигналами клаксонов, желая счастья молодоженам. Праздничный эскорт въехал в город, где в небольшом ресторанчике на улице Художников собрались гости, страстно желавшие побыстрей приступить к трапезе и возлияниям.

Здесь собрались популярные журналисты и писатели, некоторые даже приехали из Москвы поддержать своего зарубежного коллегу в этот ответственный день. Его многочисленные публикации об ущемлении прав нацменьшинств (честно говоря, ему было на них плевать) принесли ему за рубежом определенную известность и деньги.

Ее он встретил два года назад в парке возле Бастионной горки, она показалась ему необыкновенной и неприступной, это распалило его инстинкты и охотничий азарт. Как мартовский кот, он ходил за ней по пятам, встречал после работы, подвозил на своем стареньком «форде» и в конце концов через несколько месяцев получил ожидаемый результат.

На первые две попытки заговорить о свадьбе он получал один и тот же ответ: «Мне с тобой хорошо, ты милый, но пусть все будет так, как было, не усложняй наши отношения», – и он замолкал до следующего подходящего случая.

Она сидела у зеркала и рассматривала первые тонкие морщинки у глаз, и вдруг ей стало ужасно грустно: неужели это все, потом появятся седые волосы, складки у рта, обвиснет упругая грудь, кожа станет дряблой, и она будет никому не нужна.

– Нет, – сказала она сама себе вслух, – если он еще раз предложит, надо соглашаться, а то можно остаться у разбитого корыта, старой, но не девой.

Следующий раз был назавтра, с цветами, шампанским и предложением, и вскоре она превратилась из Малининой в Пантелееву, вернее, в Малинину-Пантелееву.

Уже после первых возгласов «горько» она начала сожалеть о своем поступке. Пантелеев, приняв шампанского, понял все свое величие в этом мире, глаза его разъезжались в разные стороны, он говорил что-то умное, понятное только ему одному, тыкал в нее пальцем и, надувая губы, мычал каждому, кто был рядом: «Она моя, я ее сегодня купил в загсе», – и противно, пьяно разбрызгивая слюну, смеялся над своей шуткой. Лора успокаивала себя и гостей: «Он просто выпил лишнего, а так он же очень милый». Гости, соглашаясь, кивали, но, отойдя в сторону, криво улыбались.

Первая брачная ночь не удалась. Новоиспечен-ный муж дрых в кабинете на диване в полной свадебной экипировке, включая плащ и туфли. Утром раздался его командный голос:

– Эй, жена, открой мне пиво по-быстрому.

Процедура бракосочетания занимала полчаса, а собрать вещи и одеться Лора сумела за десять минут. Пива он так и не дождался, только услышал на прощанье, как его счастье хлопнуло дверью. Это был один из самых краткосрочных браков в Риге – восемнадцать часов тридцать семь минут сорок секунд. Весь вечер «милый» звонил по телефону, клятвенно заверяя: «Это было в последний раз!». Она соглашалась с ним и желала удачи в личной жизни. Через два дня она снова стала просто Малининой.

Дух старого города

В каждом городе живет его Дух, который каждые полвека вселяется в кого-то из людей. Это проявляется в жизни всего города независимо от того, хотели этого сами горожане или нет. Он наблюдает за окружающим его миром людей и вносит в их жизнь свои коррективы, а они поклоняются ему. Бывали случаи, когда он вселялся в безнадежного пьяницу и целыми днями, набравшись хмельного, спал под кустом в городском парке. Вместе с ним в таком же состоянии жил весь город – в полной прострации, не понимая, что происходит. Если он вселялся в дорогую проститутку, то всем своим видом город показывал, насколько он красив и неприступен с виду, а на самом деле за деньги с ним можно было творить все, что хочешь. Конечно, случалось, что он попадал и в неодушевленные предметы, в одной стране не так давно он оказался в мумии, и весь город ходил к нему на поклон в мавзолей.

В Риге этот Дух, к счастью, жил в уличном музыканте. С виду он был похож на цыгана, по паспорту – латыш, а на самом деле он считал себя русским с еврейскими корнями.

И все это вместе взятое очень сказывалось на состоянии города, здесь было вроде не очень плохо и не очень хорошо. Народ был талантлив, очень любил петь, плясать, много и умно говорить, воровать и не очень любил работать, но создавал впечатляющую видимость бурной деятельности.

Дух в обличье цыгана с русским именем Вася сидел на складном стульчике напротив центрального отделения шведского банка и наигрывал одну и ту же мелодию по сто раз в день, задавая себе ритм прикрученной к ступне пустой банкой из-под кока-колы с сухими горошинами внутри. В начале его трудовой деятельности банкиры пытались от него откупиться и давали ему по десять латов, чтобы он убрался восвояси. Но он был настырным мужичком и приходил туда каждый день, как за зарплатой. Вскоре ему перестали выносить эту достаточно для него серьезную доплату за плохую музыку (сам-то он все еще считал себя виртуозом), и он, попотев над нотами, разучил еще с десяток мелодий. Но банк оказался глух к его потугам, зато народ стал давать больше. Даже Фарбус, чуткое ухо которого не терпело фальши в искусстве, кинул ему в банку монетку, признавая отсутствие у него природного таланта, но уважая присутствие настойчивости.

Покупая в магазине буханку белого хлеба и полкило дорогих шоколадных конфет к чаю, Василий выложил почти все собранные за день деньги, и только одна монетка провалилась в дырочку в кармане и осталась в подкладке, уютно разместившись между крошками хлеба и табака. С этого дня у Василия все изменилось – его пальцы бегали по клавишам, как чумные, руки без устали растягивали меха аккордеона. Василий начал уже играть не просто за деньги, ему это нравилось. И перед сном он любовно протирал свой инструмент и укладывал его на ночь в черный футляр, обитый изнутри красным бархатом.

Поднявшись часов в шесть, он шел в ванную и приводил себя в порядок, тщательно брился, начал пользоваться недорогим одеколоном и однажды даже попробовал крем от морщин, которые в его пятьдесят четыре года стали все глубже врезаться в лицо.

Поздним утром, когда он подходил к своему излюбленному месту возле банка, там иногда уже стояли поклонники его игры в надежде услышать что-то новенькое. И чаще всего он оправдывал их ожидания. Когда наступала пауза, он доставал из кармана пачку папирос «Беломорканал» (ему их привозила контрабандой знакомая проводница с поезда Рига – Москва) и закуривал, выпуская терпкий дым этих еще советских папирос. Изредка он перекидывался фразами с прохожими, которые уже были ему знакомы, делал глубокие затяжки, а сам одной рукой держался за монетку в подкладке, еще не осознавая, отчего с ним произошли такие перемены, потом гасил подошвой «бенчик», закрывал глаза и начинал играть.

Как-то после работы он зашел в магазин, и ему не хватило буквально несколько сантимов, чтобы рассчитаться за хлеб. Василий нащупал в подкладке кругляшок, с трудом выковырял его оттуда через узкую дырку в кармане, протянул продавщице: «Вот, пожалуйста!» и получил еще несколько монет сдачи.

На следующий день он спал как никогда долго. Еле поднявшись, он пошел в ванную, почистил зубы и собрался уже побриться. Но, немного поразмыслив, положил бритву на место, пошел и опять завалился в постель. Что-то ушло изнутри, играть больше не хотелось, только валяться, накрывшись до подбородка одеялом, и мечтать.

Он вспомнил свою первую далекую любовь Лариску Воронцову, в уме стали складываться цифры, оказалось, что прошло уже сорок лет. Он представил ее себе толстой теткой, торгующей на базаре рыбой или овощами. Потом подумал о себе: «Тоже не инженер и даже не депутат городской думы». К середине дня он поднялся и решил прогуляться по базару. «Вдруг на самом деле увижу ее там?» – сама собой появилась невероятная мысль.

Рынки бывают разные: восточные, бывший Черкизовский в Москве, Луковый в Париже, берлинская барахолка и сотни, сотни других, раскиданных по нашей планете. Но есть один особенный – это Рижский.

Ни один не сравнится его бойкой, веселой торговлей осенью, когда привозят астраханские арбузы, сладкие как мед узбекские дыни, еще не опрысканные европейскими ядохимикатами, персики, абрикосы, сливы и десятки видов яблок, от кислых и крепких, как камень, до сладких и тающих во рту. Тут не увидишь спекулянта-поляка, зато польских яблок, выдаваемых за местные, хоть пруд пруди. Здесь не бывает бытового национализма, с тобой будут говорить на любом доступном языке, лишь бы ты купил. И мысленно плевать тебе вслед, если ты прошел мимо.

Вот вечно пьяные торговки морковкой и картошкой, с опухшими поутру лицами, на которых еще остался отпечаток былой красоты. Жизнь привела их сюда, а не на виллу у теплого моря, где бы они могли, может, еще до сих пор трогать чьи-то сердца.

Кинза, укроп, сельдерей, тимьян и разные другие свежие травы благоухают на прилавках, вызывая своими ароматами бешеный аппетит. Но тут только начало базара, неискушенный человек поразится этому театру местных и приезжих торговцев. Самое интересное начинается, когда он попадает в рыбный павильон.

Здесь в каменных бассейнах плещется живая рыба – от маленьких осетров до простых озерных карасей и карпов. Нереальные ярко-розовые норвежские лососи как доказательство современных пищевых технологий раскинуты по всем прилавкам, рядом с ними у торговцев лежат блеклые разделанные туши редких диких балтийских, не сравнимых по вкусу и качеству.

Филе щук просто настоятельно и призывно к себе манит, чтобы из него в этот же вечер приготовить котлеты. Копченая скумбрия с чесноком, истекая жиром, заставляет проглотить слюну, представляя ее рядом с пенной кружкой пива. Селедочка под разными маринадами и рассолами требует нарезать ее кусочками, положить на ломоть черного хлеба, а сверху обсыпать луком и отправить в рот. Разноцветная икра, от красной канадской, кижучьей камчатской до совсем свежей балтийской манит к себе своим праздничным видом.

Сине-черные раки скребут клешнями в каменных лотках, противно извиваются скользкая блестящая минога и толстый, похожий на змею угорь. Камбалы лепешками разного размера лежат в пластмассовых ящиках рядом с кальмарами, напоминающими белые, вывернутые наизнанку носки. В больших стеклянных морозильных прилавках разложены деликатесы из далеких морей: тут и акулы, и скаты, и мороженые королевские креветки и множество других морских гадов. Налюбовавшись всем этим изобилием, уже с полными сумками в руках ты переходишь в следующий павильон.

Здесь торгуют разносолами и свежими овощами, но цены тут намного выше, приходится платить за культуру обслуживания. Кислой капустой и солеными огурцами торгуют молодые девицы, которым впору сниматься для обложек журналов. Это явно рассчитано на простодушных мужчин, которые как завороженные тянутся к сексуальной улыбке. Простофилю нагружают солеными огурцами, мочеными яблоками с корейской морковкой и, конечно, кислой капустой, на прощание подарив еще один обворожительный оскал зубов. Это уже дома жена ему объяснит, что он болван и сам будет все это есть целую неделю, а сейчас он кажется себе почти героем. Больше тут задерживаться незачем, и мы переходим в следующий павильон.

О, как тут пахнет свежеиспеченным хлебом и сухофруктами вперемешку с пряностями! Здесь невозможно не купить ароматных белых батонов и лавашей. Изюм, чернослив, курага, орехи, и все это нового сезона, а не годовалое, наполовину засохшее. Толстые куски разной халвы вызывают слюнотечение. Мед майский цветочный, липовый, ароматный лесной, темный гречишный – ты можешь попробовать любой, лишь бы только купил. А деревенская сдоба и домашние латышские пирожные так и лезут с прилавков в рот, заставляя забыть о повышенном холестерине. Зажмуриваем от соблазна глаза и идем дальше.

Молочный отдел частников по чистоте напоминает медицинское учреждение. Все торговки одеты в белые халаты, волосы аккуратно убраны под косынки. Под стеклом на прилавках лежит белый творог разной жирности и разного качества, накрытый марлей. Белые и желтые деревенские свежие сыры, с тмином и без него, так и тянут к себе. Молоко разливают из металлических бидонов в принесенную с собой тару, а если таковой не найдется – обязательно предложат или стеклянную литровую банку, или чисто вымытую бутылку из-под воды. Густая сметана никак не хочет вытекать из бидона, и ее зачерпывают оттуда маленькой поварешкой.

Твои руки уже просто обрываются под тяжестью ноши, ты быстро добираешься до машины, все там разгружаешь и отправляешься через весь рынок в мясной павильон.

Перестук мясницких топоров гулко отдается под сводами. Чего здесь только нет! Это не место для слабонервных вегетарианцев, тут гуляют только мясоеды, исходя слюной в предвкушении сочного шашлыка или ароматного бульона. Гуси, утки, куры, толстые индейки сведут с ума любого кулинара разнообразием и ценами.

– А вот курочка и цыплята свежие! Сами выращиваем, на пшеничном зерне! – безбожно врет тетка лет тридцати с бриллиантовыми сережками в ушах.

– Свежая говядина! Вы только посмотрите, какое превосходное мясо! Купите, совсем недорого отдаю! А вы посмотрите, какая свинина, просто загляденье! Еще вчера хрюкала! – несутся возгласы со всех сторон.

Надо иметь большую силу духа, чтобы не поддаться на сладострастные увещевания этих мясных фурий. В конце концов ты выбираешься из этого павильона, словно очень долго голодал, и наконец, дорвался до немыслимого изобилия. Рижский рынок – это подлинный оплот капитализма и демократии: хочешь – покупай, а хочешь – нет.

Василий долго бродил по рынку, обходя павильоны с одной мыслью: «А вдруг?» Нагулявшись вдоволь, он потихоньку пошел в сторону Старого города.

В дальнем уголке Старушки (как ее любовно называют горожане), куда редко заглядывают туристы, раздавалась тонкая, грустная мелодия флейты. Василий сразу узнал песню про узкие улочки Риги и пошел на этот звук.

На флейте, скрывшись от посторонних взглядов, играла немолодая, но очень привлекательная женщина, которую он бы узнал из всех женщин Вселенной.

Они сидели в маленьком полутемном кафе, что рядом с дворцом президента, и делились впечатлениями за все эти годы.

– Я закончила консерваторию и играла в оперном театре, но потом все изменилось, и мне пришлось уйти. Вот и прячусь по углам, пытаясь заработать копейку. Ну и чтобы знакомые, бывшие коллеги не увидели. Один из моих старых друзей играет на кларнете возле театра Русской драмы, нацепив на нос огромные очки с непрозрачными стеклами. Я его сразу узнала по манере игры, но сделала вид, что не знаю! А как ты, закончил музыкальное училище? Ведь ты еще раньше меня начал на аккордеоне играть…

Василий скривил улыбку:

– Как начал играть, так и закончил, но вот последние годы снова осваиваю! Я после института на Севере работал, потом обратно вернулся, а потом… В общем, как у многих. Ты замужем?

– Да нет, не случилось! А ты женат?

– И мне как-то не повезло…

И они замолчали.

А Дух города понял, что ему надо искать другого напарника, в жизни этого слишком явно будет многое меняться. И он полетел, петляя между старинных домов, выискивая среди людей избранного. Им оказался тридцатишестилетний безработный гей с садомазохистскими наклонностями, но выбирать не приходилось.

* * *

Айвар рос хорошим, послушным мальчиком, в школе его любили учителя, и самая плохая оценка у него была четверка. Он честно ябедничал на двоечников, как на мальчишек, так и на девчонок, ни в чем не делая меж ними различия. Окончив школу с отличием, поступил в институт гражданской авиации. Вот тут с ним все и случилось.

Его соседом по комнате в общежитии был здоровый, волосатый представитель народов Кавказа с нетрадиционной сексуальной ориентацией. Когда у Айвара первый раз при общении с соседом сзади засвербело, он подумал – пришла любовь! Потом оказалось, что у него были просто глисты. Но дело сделано, и ничего уже не изменишь.

Когда поезд уносил блудливого кавказца в Симферополь, после того, как его отчислили за неуспеваемость, Айвар еще долго рыдал, обнимая фонарный столб на перроне. Но время лечит, и следующим гостем его задницы стал врач-уролог, к которому он приходил на массаж предстательной железы, придумав, будто у него что-то не то с мочеиспусканием. Но тот его быстро раскусил и отправил восвояси.

Во время учебы Айвар так и не смог найти достойную замену волосатому гиви. Профессия, которую он себе выбрал, была сугубо мужской, и тут собрались самцы традиционных наклонностей. Айвар изо всех сил старался не отличаться от них. Чтобы скрыть свои внутренние позывы, даже завел подружку из медицинского училища; к его счастью, она была лесбиянка и с радостью прикрывала его. Один раз они даже попробовали переспать, но им было грустно и неинтересно: все как у всех. Больше таких опытов они не ставили.

Четыре года пролетели очень быстро, но он не стал работать в авиации, его потянуло в сферу обслуживания. И он устроился в магазин фирмы BOSS, очутившись среди близких ему по духу и всему остальному людей.

– Здравствууууй, милый Айваааар! – услышал он уже давно забытый голос, когда шел с арбузом в руках по базару. Арбуз выскользнул и разбился на мелкие кусочки. Рядом с кучей дынь стоял крупный мужчина с мужественным лицом, посреди которого огромной баранкой вырисовывался нос и два жгучих сверлящих глаза.

К этому времени Айвар стал депутатом государственной думы, у него была жена и двое детей, хорошо налаженный быт, и старое, казалось, ушло в прошлое. Но тут опять эти проклятые глисты…

За это время все изменилось, уже редко можно было встретить влюбленную парочку. По улицам проходили шествия геев и лесбиянок, они требовали уважительного к себе отношения. Это стало считаться модным в определенных кругах, и некоторые депутаты шаловливо подмигивали друг другу на закрытых заседаниях по обороне страны.

Все соответствовало атмосфере времени – в ком Дух находился, таков был и мир города. Люди старой закалки с крестом на груди считали все это отвратительным и с удовольствием бы устроили отличное аутодафе из этих еретиков. Но в лоне служителей некоторых церквей появились явные сторонники любителей мягкого места, и на проповедях с их стороны не было слышно обвинений в адрес поклонников однополой любви. Ее оправдывали всем известной заповедью «Возлюби ближнего своего» и тем, что в мире все меняется.

Город разделился на три части: большинству жителей было на все это наплевать, лишь бы не трогали их, противники требовали отселить всех на необитаемый остров посреди Тихого океана, и пусть они пытаются размножаться известным им способом, а сами зачинщики этой суматохи хотели равноправия. Мягкая их половина пыталась соотнести себя с женщинами, а жесткая к суперменам, для чего наряжалась в кожаные шмотки и обвешивалась металлическими атрибутами в виде черепов и костей. И те, и другие гордо называли себя геями, а в простонародье их величали, как и прежде, педерастами.

Айвар на демонстрации не ходил, скрывая свои тайные пристрастия, регулярно раз в неделю исполнял супружеские обязанности, а в свободное время баловался со своим давним сокурсником. В общем, если можно так сказать, он был почти однолюб.

Но тут в один из редких солнечных дней он неосторожно перешел улицу, и его сбил неизвестно откуда появившийся старенький «жигуленок», после чего Айвар был надолго прикован к больничной койке. Он посчитал это наказанием свыше за двойную жизнь. И решил поставить жирную точку на прошлом. Выписавшись из больницы, он пришел на исповедь. Священник не был удивлен его признаниями, он и не такого наслушался на своем веку, поэтому с радостью отпустил ему грехи, подумав про себя: «Слава богу, что никого не убил, блудливый пес!»

После причастия ему стало легче, а в городе прибавился еще один противник однополой любви. А Дух города тем временем уже искал себе нового напарника.

Этим счастливчиком оказался беспризорный мальчишка, который сбежал от своих родителей из провинциального городка на границе с Беларусью. Утром он просил милостыню на площади возле Домского собора, надоедая своими просьбами вальяжным туристам. К обеду переходил к церкви Святого Петра, а ближе к вечеру промышлял в окрестностях драмтеатра, правда, там подавали меньше всего.

Несмотря на то, что в школе по иностранным языкам у него была твердая двойка, тут он просто блистал, выучив фразу «Подайте на хлебушек» на нескольких языках. Добросердечные иностранцы, которые совершенно спокойно проходили мимо его взрослых коллег, не могли отказать юному созданию с довольно-таки упитанной физиономией. Вскоре у него появилась пара конкурентов, но ребята быстро подружились и стали одной командой.

Ближе к ночи они находили себе уютный чердак (у них на примете таких было насколько), где хозяева еще не успели повесить на двери замок, и устраивались там на ночь. Город засыпал вместе с ними, а наутро начинал жить так же, как и они. Духу города нравился этот беспризорный мальчишка-попрошайка, и он решил остаться в нем подольше.

Уже на следующий день в городской думе прошло заседание о возможности получения займа в одном из банков Евросоюза на неопределенный период в связи с нехваткой средств для выплаты зарплат чиновникам.

Кино

Нормунд Иванов работал сантехником в небольшой конторе по обслуживанию предприятий общепита. Он был человек от политики далекий, телевизор не смотрел и радио не слушал, чтобы не портить нервную систему, поскольку точно знал, что никак не может помочь голодающим Зимбабве и поддержать слабеющий доллар.

В одном он был абсолютно уверен: пока люди пьют, едят, гадят и моются, у него всегда будет кусок хлеба. Внешне он значительно отличался от собратьев по профессии – всегда был аккуратен, хорошо подстрижен, из-под комбинезона выглядывал белоснежный воротничок, а начищенные ботинки говорили о том, что этот человек не всю свою жизнь прикручивал раковины и прочищал унитазы.

Семнадцать лет назад он окончил высшее военное училище и мечтал встать на защиту рубежей своей тогда еще большой родины под названием Советский Союз. Но неожиданно все изменилось, и его родина съежилась до удивительно маленьких размеров. Нормунд об этом ничуть не сожалел, ведь в его жилах текла кровь практичных латышских крестьян, и он просто поменял погоны на разводной ключ, паклю и уплотнительные резинки для труб и кранов. Но родина начала опять увеличиваться и стала называться Евросоюз.

От этих перемен кружилась голова и слегка подташнивало, как в болтающемся самолете, на пути которого попадаются воздушные ямы. В начале этого удивительного «междусоюзного» периода он встретил женщину, которая разделяла его взгляды на жизнь и вскоре стала разделять с ним и постель, став его женой.

Как настоящий мужчина и в душе истинный офицер, он попытался оградить свою жену от социальных потрясений и взял на себя полное материальное обеспечение своей семьи. Его рабочий день начинался в шесть часов утра, а заканчивался с последним звонком клиента. Иногда приходилось выезжать вечерами и даже по ночам, но в этом тоже был свой плюс, выражавшийся в двукратном и трехкратном тарифе.

В тот злополучный вечер ему позвонили из конторы и попросили срочно выехать на вызов в Старую Ригу.

Нормунд долго не мог припарковать машину – все стоянки вдоль дороги были забиты до отказа. В конце концов он пристроил свой маленький «фордик» недалеко от «Макдоналдса», заехав одним колесом на тротуар.

К его удивлению, народу на улицах было словно на День независимости. Он вытащил из багажника сумку с инструментами, накинул на плечи теплую рабочую куртку с логотипом фирмы на рукаве и отправился разыскивать кафе, которое находилось где-то рядом с Домской площадью.

Чем ближе он подходил к центру Старого города, тем людей становилось больше. Уже у самой площади он увидел перевернутые полицейские машины, вывороченные из мостовой камни, толпу народа с одной стороны и выстроенных в ряд полицейских с другой. Стражи порядка методично стучали по прозрачным щитам черными полицейскими дубинками, у некоторых в руках были помповые ружья.

– Ну, ни хрена себе, какое-то кино снимают! – подумал он, приближаясь этой странной массовке. – Народу нагнали, и ведь это каждому заплатить надо! Я бы тоже хотел так на халяву денег получить!

И, ничего не подозревая, он спокойно пошел в образовавшийся проход между массовкой и полицейскими, по ходу набирая номер своего шефа. И тут, как по команде, прямо над его головой в сторону полицейских полетели булыжники. Тут только до него и дошло, что это совсем не кино, а что-то другое. Пригнувшись, он добежал до ближайшего дома и втиснулся в проем в стене. В это время к нему подскочили полицейские, один дубинкой прижал его горло к стенке, двое других стали заламывать руки.

– А-а! Мужики, вы что, обалдели?! Я на работу иду!

Но его никто не слушал.

Полицейская машина не была рассчитана на то количество человек, что в нее умудрились запихать. Нормунд стоял возле самого входа, скрючившись от боли в ребрах, которые ему успели намять. Он только сейчас сообразил, что ящик с инструментом у него вырвали и бросили там, где его начали крутить, а выпавший из руки телефон был раздавлен чьей-то ногой.

Вокруг все ругались по-латышски и по-русски. Мысли ошалело вертелись в голове: «Во бля, попал! Зараза! Что же делать?!» Но выхода из положения не находил.

В это время с улицы послышались выстрелы, в машине испуганно замолчали и сжались. Потом шум толпы стал еще громче, кто-то снаружи начал раскачивать машину, она наклонилась и упала набок. От удара открылась дверь, и все, кто там был, выскочили на улицу и бросились врассыпную, смешавшись с толпой. Нормунд бежал что было сил к своей машине, слыша за спиной звон бьющихся стекол и торжествующий рев толпы.

Он не хотел пугать своим видом жену и собирался открыть дверь сам, но ключей в карманах не было – их, видимо, вытащили во время обыска, и он нажал на дверной звонок.

По испуганному выражению ее лица Нормунд сразу определил – потрепали его здорово.

– Хулиганы напали?! – выдохнула она и почему-то заплакала.

– Да не бойся ты! – стал он ее успокаивать. – Не хулиганы, менты!

Но от этого она еще сильнее заплакала.

– И зачем ты с ними связался!

– Ну что ты говоришь, стал бы я с ними связываться! Не виноват я!

И Нормунд подробно рассказал, как все было. Ему стало жалко испуганную жену и приятно от того, как она за него переживает.

– Утром схожу в больницу, не волнуйся! – пообещал он и поцеловал ее в щеку.

Более-менее приведя себя в порядок, он лег в постель и попытался заснуть. Но вместо сна перед глазами мелькал какой-то хаос: камни, полиция, вопли, толпа.

Проснулся он поздно, около десяти утра, из-за того, что на улице уже вовсю сновали автомобили. Он еле встал с постели и включил телевизор, к которому не подходил неделями. Передавали новости.

После короткого сообщения о вчерашнем митинге, организованном какой-то новой политической партией, стали показывать кадры с просьбой помочь опознать человека. Как полагают компетентные органы, этот человек по телефону дал демонстрантам команду начинать атаку на полицию.

На экране Нормунд увидел самого себя, идущего между полицией и митингующими. К уху он прижимал мобильник.

Жена долго его уговаривала, умоляя уехать из страны: не дай бог примут за террориста.

– Нормунд, пойми, у них в генах течет коммунистическая кровь, тут у половины предки были красными латышскими стрелками! Тебя или пожизненно посадят, или сошлют куда-нибудь! Это все капиталистами прикидываются, чтобы украсть было легче, а чуть что – красные банты нацепят, чтобы опять к власти!

– Ну, если они красные банты нацепят, я тогда национальным героем буду, – попытался пошутить Нормунд, а сам мысленно стал собирать чемодан. Радовало только одно – он почувствовал, как сильно его любит жена.

В аэропорту Вильнюса они были уже на следующий день. Нормунд ни за что не хотел лететь один, и она полетела с ним. Дешевые билеты смогли достать только на Крит, да и с недорогими отелями там не было проблем.

Картина

Фарбус писал свою новую картину. На ней яркими весенними красками зеленел лес, прозрачное озеро отдавало бликами солнца, а на берегу с букетом ромашек стояла Она, с туго сплетенной косой вокруг головы. Лица ее видно не было, она смотрела куда-то вдаль, туда, где небо сливается с землей. Фарбус смотрел на картину, и ему казалось – если он позовет, Она обязательно обернется и скажет: «Здравствуй, наконец ты меня нашел».

В двери кто-то постучал. На пороге стоял его новый сосед Сергей, которого он знавал и раньше, лет тридцать назад. Небывалый успех на сцене, женщины, алкоголь, неудачная женитьба, опять алкоголь, медленное падение… Ему было жаль этого мужика, как и растерянного им дара. Пять латов решили все мировые проблемы Сергея, и через минуту его шаги гулко стучали по деревянной лестнице.

Заказы на портреты сыпались как из рога изобилия. Жены богатых дельцов хотели изобразить себя ню, но без жировых складок, целлюлита, морщин и всяких других недостатков, нажитых годами или преподнесенных природой. Упитанные выглядели на полотнах просто балеринами, плоскогрудые получали то, что хотели, без вмешательства хирурга, долговязые становились короче, а малорослые получали дополнительные сантиметры. Он, конечно, многое мог бы им рассказать о человеческой красоте, о соблазнительных формах крупных женщин, о привлекательной беззащитности тонких, обо всем том, что люди принимают за недостатки, но никого не учил, просто давал им то, о чем они просили. На этих картинах они узнавали себя сразу, а все остальные видели лишь отдаленное сходство, но никак не могли связать его с хозяйкой того дома, в котором находилось полотно.

* * *

В холодные дни голуби залезали в вентиляционную трубу и пугали Лору своей возней и хлопаньем крыльев. А однажды весной она услышала оттуда писк маленьких птенцов и гортанное воркованье старших птиц. Она залезла на табуретку и сняла сетку вентиляции. Из глубины на нее испуганно смотрело пернатое семейство. Чтобы их не тревожить, она осторожно прикрыла отверстие и села напротив окна, рассматривая петуха на соборе Петра.

Ветер противно воет в ночи, хлопает оторвавшийся кусок крыши, пугая детей, словно великан проверяет на прочность дом, стуча по нему огромным кулаком, и бросает с размаху в окна капли дождя со снегом. Хочется спать, и немного страшновато. Они перебегают в комнату к родителям и сладко засыпают под их теплым надежным боком. А ветер все равно страшно воет и не дает спать родителям, и они тихонько, вполголоса заводят беседу. Смоют ли волны песок с дюн, оставив пляж голым и ровным, как стол, или нет, и интересно, сколько деревьев повалит неугомонный ветер. Сон проходит сам собой, и дети начинают рассказывать друг другу страшные истории.

В ту ночь ветер не давал спать и Фарбусу. Воспоминания о прошлой бесконечной жизни и нынешнее положение его уже не расстраивали – здесь было даже интересно, каждый человек совершенно отличался от другого как внешностью, так и своей сутью. Оттуда, сверху, он многого не замечал, а сейчас многого не понимал.

На выставке, устроенной известным меценатом Аксеновым, семьдесят процентов заняли картины Фарбуса, остальные тридцать поделили между собой местные корифеи живописи. Новые латышские и новые русские разглядывали произведения, растопыривали пальцы и делились впечатлениями: класс, супер, обалдеть.

В каждой женщине, которую встречал Фарбус, он пытался найти Лору. Многие из них были прекрасны, но в них не хватало самого малого – быть Ею, той единственной, ради которой можно спуститься в ад и вознестись до небес. Эти женщины восторгались им и говорили слова любви, но это были просто слова, наполненные обычной страстью.

Летом Домская площадь гудит голосами тысяч приезжих, они сидят за столиками кафе, поглощая в неимоверных количествах пиво, минеральную воду и кока-колу. Вокруг витает ощущение праздника лета, выпирающие из-под облегающих женских блузок соски с любопытством поглядывают по сторонам, словно спрашивая: «Где ты, милый?» Но милые литрами жрут пиво, пускают в небо клубы сигаретного дыма и только изредка стрельнут глазами в сторону какой-нибудь привлекательной особы.

Фарбус медленно тянул из бокала холодное пиво и с интересом наблюдал за людьми. Народ перемещался из одного заведения в другое, не потому, что где-то лучше или хуже, – всем хотелось смены декораций. Вдруг ему показалось, что далеко в толпе мелькнуло знакомое лицо: «Может, Она?» Он выскочил из кафе и попытался ее разыскать, но в толчее это было невозможно. И он вернулся, к радости официантки, за свой столик, заказав еще одно пиво.

Вдруг раздался визгливо-радостный голос:

– Ой, Федор, радость-то какая, а я уж думала, что и не увижу тебя больше никогда!

И на стул напротив него села, вернее, рухнула Зина, жена Федора.

– Я в газетах читала, ты теперь известный человек, а ведь был простой слесарюга… Дочка о тебе спрашивает. А одет-то как, ну просто художник!

Фарбус тоскливо на нее смотрел и согласно кивал, уже зная, что последует дальше.

– Знаешь, нам деньжат не хватает… Нет, спасибо, алименты хорошие, но мы машину хотим новую купить, может, поможешь по старой любви?

Вот тут его чуть не вырвало – о чем угодно, только не о старой любви, он сразу вспомнил свой сексуальный опыт с Зинкой. Достав из кармана смятые сто латов, молча протянул ей:

– Вот все, чем могу помочь, до свидания.

И она поплыла в толпу, качая своими крупными бедрами.

Может, уехать к чертовой матери из этой страны, думала Лора, куда-нибудь на край света, в поисках пускай маленького, вот такого крохотного, но счастья, чтобы тебя любили и понимали? Но кому она там будет нужна? Так, попользоваться все готовы за здорово живешь, только свистни, а хочется счастья.

Казалось, что этот белый огромный корабль перегородит собой всю реку, буксиры натужно пыхтели, разворачивая такую громаду, пытаясь аккуратно подвести к причалу. Любопытные пассажиры выглядывали из иллюминаторов, толпились на палубе, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, желая поскорей спуститься на берег. Вот они уже скинули швартовочные концы, крепко закрепили их на берегу, и пассажиры засеменили по трапу, мелькая разноцветными панамами и бейсболками с длинными козырьками, защищавшими от жарких лучей солнца. Понемногу они все растеклись по Старому городу, глазея на исторические достопримечательности.

В выходные дни Лора любила прогуляться по пристани, мечтая, как поднимется по трапу вот в такой большой корабль и поплывет в дальние дали, и даже не подозревала, что совсем рядом, в кафе на улице, у здания морского вокзала, сидел тот, о ком она грезила все эти годы. Их пути пролегали совсем рядом, они покупали цветы у одной и той же цветочницы рядом с Пороховой башней, заходили в одно и то же кафе выпить чашечку кофе, но когда там была она, не было его… Иногда они даже ездили в одном трамвае, но она стояла у выхода, а он у входа.

Старая травма

Так цветы могли расти только у Вадима. Герань цвела у него пышными красными цветами круглый год на зависть всем, кто проходил мимо его окон лютой зимой и видел за стеклом немного лета. С самого детства он любил выращивать кактусы, и сейчас, когда ему было чуть больше пятидесяти, его колючие друзья стояли по всей квартире, включая кухонные полки. Даже в аквариуме, где у него жили ярко-красные рыбы «попугаи» и два желтых маленьких сома, которые с утра до вечера чистили стекло, растительность была буйной, так и норовившей вылезти наружу. Его квартира была всегда идеально чиста, даже кот Бакс был строго приучен к порядку – он аккуратно ел и по расписанию ходил в отведенное место.

Казалось бы, любая женщина, которая сможет захомутать такого мужика, будет счастлива до конца своих дней. Но несколько жизненных опытов показали, что не все так просто в этом мире и, видимо, стрелы любви попадали только в него, миновав его спутниц.

С Иркой из Ленинграда он познакомился, когда работал преподавателем в профтехучилище № 40 и подрабатывал швейцаром в ресторане на морском вокзале. К ней приставал подвыпивший любитель приключений, и она попросила защиты у Вадима. Драки никакой не было, с одного удара зачинщик потерял сознание, а потом долго пытался вспомнить, что же произошло.

В тот же вечер Вадим уже ночевал в студенческом общежитии в центре Риги. Тут не было слов любви, только страсть.

Она уехала к себе в Питер, и казалось, что в этой истории можно было бы поставить точку, но ей очень понравилось, как он моет после себя посуду и выносит мусорное ведро.

На вопрос «Согласны ли вы взять в жены…» он ответил «Да!» и покорно кивнул.

Тесть с тещей посмотрели на зятя и заявили: «Пережили блокаду, переживем и это!».

Дальновидная жена решила правильно использовать мускульную силу своего мужа и пристроила его в контору по перевозке крупногабаритных грузов. Работа была тяжелая, но денежная. После смены он возвращался домой, его кормили и забирали заработанные на халтурах деньги. Он думал, что так и должно быть. День летел за днем, складываясь в годы, у него родилась дочь, и ему казалось, что вот это и есть счастье. Но жене денег вечно было мало, и он был вынужден пойти учеником официанта в гостиницу «Россия», где он быстро овладел навыками «халдея».

Он приходил с работы далеко заполночь, и у Ирины появилось много свободного времени. Тот молодой человек жил по соседству, однажды он помог ей поднести тяжелую сумку. Потом еще чем-то помог. А потом она подумала: «А почему бы и нет…»

Вадим, как и положено, узнал об этом последним. Уж очень ему хотелось садануть по ее большому носу, размеров которого он раньше не замечал. Но он сдержал в себе этот порыв и спустя несколько часов, подвыпивший, с удовольствием ввязался в драку. После чего получил пятнадцать суток ареста за мелкое хулиганство.

Теща, узнав о произошедшем, заявила: «Я всегда говорила, что он боксер и драчун». Тесть просто молчал, подумывая про себя: «Дочка у меня все-таки немножко шлюха». И то и другое было отчасти правдой.

После развода денег хватило только на плацкартный вагон. Но ему это было безразлично, хотелось поскорее уехать из города, где бесконечно сквозят осенние и зимние ветры. И где тебя не любят.

Рига встретила его тепло, тут были родители и брат с сестрой, которые любят тебя таким, какой ты есть.

Год он прожил спокойно, без всяких любовных потрясений, а потом встретил Таню, которая была младше его на восемнадцать лет. Это была смесь любовной страсти и отцовских чувств. Они поженились через год, через два она родила ему сына. А еще через год, став студенткой-заочницей Балтийского университета, завела себе любовника.

Как бороться с этим заколдованным кругом, Вадим не знал. У всех его спутниц жизни было какое-то свое представление о семье. Вначале он попытался вразумить свою молодую супругу несколькими тумаками. Некоторое прозрение у нее наступило, но через полгода случился рецидив, уже с другим – этот был коллегой по работе. И снова развод.

Дав себе зарок больше не переступать порога загса, Вадим строго его соблюдал и на женщин поглядывал только как на утеху. При слове «любовь» его начинало коробить и хотелось набить кому-нибудь морду. Но все равно в глубине души он мечтал о том, что когда-нибудь встретит свою настоящую женщину…

Его радовало, что бывшая жена разрешает ему общаться с сыном. Хотя воспитать в силу своего мягкого характера он не мог никого.

Несмотря на скудный заработок, он всегда хорошо кормил своего ребенка и даже купил ему компьютер самой последней модели. После этой покупки сын полностью погрузился в виртуальный мир, взывая к отцу только, когда ему что-то требовалось. Когда компьютер ломался, мальчишка преспокойно переезжал к маме.

Иногда Вадим задумывался, кому он будет нужен в этом мире, когда вырастет сын…

Если тебе за пятьдесят, но ты в хорошей физической форме, у тебя ничего не болит и ты не часть смотришься в зеркало, то можешь считать себя еще вполне молодым.

Спортивные травмы давали о себе знать, семь раз быть чемпионом страны по боксу – это не шутка. Еще пару лет назад он запросто пробегал от Риги до Каугури, дальнего конца Юрмалы, а сегодня после такой пробежки болели колени. Одно радовало – что после стольких лет он наконец стал тренировать детей, обучая их мастерству кулачного боя, и хоть здесь мог чувствовать себя нужным.

Там, в спортивном зале, он с любопытством поглядывал на стройных спортсменок, да и они не скрывали своего интереса к нему. Иногда случались скоротечные романы с неугомонными девчонками, и тогда он чувствовал себя моложе. А потом все снова входило в старое русло.

Однажды у него прорезался всплеск чувств к двадцатичетырехлетней администраторше в спорткомплексе, с которой приходилось видеться почти каждый день.

Случайно встретившись с ней в городе, Вадим пригласил ее в кафе на бокал вина, а потом и к себе домой. Ночь была такой страстной, что он даже начал строить какие-то планы и ежедневно дарил ей цветы.

Уже через две недели он обнаружил, что она сблизилась с ним, только чтобы позлить своего многодетного женатого любовника, на мизерном содержании которого состояла. Вскоре она уже даже не смотрела в его сторону, рассказывая всем, что он раздражает ее своим присутствием. Вадим отнесся к этому на удивление спокойно и даже иногда приносил ей сладкие булочки, просто как подруге, казалось, не замечая пересудов вокруг.

Друзья советовали ему чаще заглядывать в свой паспорт на дату рождения и посмеивались, что он выбирает себе женщин по своему умственному развитию и поэтому вряд ли найдет подходящих в этой возрастной категории. На это он, злясь, говорил им, что они просто завидуют ему, обремененные раздобревшими женами, и с удовольствием провели бы время с любой из его подружек. И отчасти был прав, пару часов с ними, возможно, кто-то бы и провел, но потом – обратно домой, к своей матроне.

Конечно, в глубине души он и сам мечтал о тихой пристани в виде надежной женщины. Но отсутствие реального взгляда на самого себя мешало ему найти такой причал. Он уже свыкся с мыслью, что будет жить один, и всячески восхвалял перед всеми такой образ жизни.

Пытаясь закалить свое тело, он каждый день принимал ледяной душ, потом растирался до красноты полотенцем. После этого делал пробежку по велодорожке, ведущей до самой Юрмалы. Однажды случилось так, что он подвернул ногу, попав в разломанный корнями деревьев асфальт, и тут дала о себе знать старая травма ахиллесова сухожилия. Еле доковыляв обратно, он сел в машину и поехал в больницу. В приемном отделении была толпа народа, тут ждали с разбитыми носами, рассеченными губами, порезанными руками, и он со своей ногой.

Медсестра посадила его в кресло-каталку и повезла через длинный коридор на рентген. Там, в кабинете, было темно, и свет лампы едва выхватывал лицо доктора, женщины примерно одного с ним возраста. Он сам взобрался на рентгеновский стол и стал с интересом вглядываться в, казалось, знакомое лицо этой женщины, которая колдовала, настраивая лучи аппарата на пятку, чтобы точнее сделать снимок.

Потом она ушла за ширму, и оттуда раздался ее голос:

– Вадим, не шевелись, лежи спокойно!

Этот голос в последний раз он слышал лет тридцать тому назад.

На трамвайной остановке он стоял уже минут десять, а трамвая все не было и не было. Пальто на ватине, бесплатно выданное в училище, в двадцатиградусный мороз с ледяным ветром согревало очень плохо. Холод проникал через рукава, поддувал снизу и зло щипал уши. Когда из-за поворота появился красный, как щеки от холода, трамвай, сразу стало теплее.

Он плюхнулся на свободное место, радостно ощущая, как из-под сидения горячо греет калорифер. И предложи ему хоть десять рублей, он ни за что бы не встал. Но тут на следующей остановке зашла она и остановилась напротив того места, где он сидел. Его словно пружина подбросила: «Садитесь, пожалуйста!» Она удивленно на него посмотрела, засмущалась и как-то нерешительно села.

Две остановки он молчал, не зная, как завязать разговор, и когда ему уже надо было выходить возле бассейна, куда он ехал на тренировку, нерешительно спросил:

– А вы далеко едете?

Она подняла на него глаза и, улыбнувшись, ответила: – У меня практика в больнице Шмерли. Я учусь на медсестру. А вы куда?

– Я на тренировку в бассейн. Вообще-то я боксом занимаюсь. А зовут меня Вадим!

Она вытащила руку из варежки и протянула ему: «Лена!»

Вадим давно уже проехал свою остановку, боясь – если выйдет, то никогда больше не увидит эту девушку.

Так они начали встречаться, и это длилось больше года. После окончания медучилища она уехала по распределению куда-то в Казахстан. А Вадим получил повестку и отправился защищать честь армии в спортивном батальоне. Они клялись друг другу в любви и верности, но жизнь распорядилась по-своему.

Услышав этот забытый голос, Вадим в растерянности сел. За ширмой засмеялись: «Не ожидал?» Он даже не знал, что ответить, и просто удивленно покачал головой.

– И я думала, что больше тебя никогда не увижу!

Она вышла, и он увидел перед собой ту, о которой не раз вспоминал в своих жизненных передрягах. Конечно, это была уже не та Ленка с мальчишескими бедрами и почти плоской грудью. Ее формы стали по-настоящему женскими, но без особых излишеств, а глаза были все те же, смешливые и озорные. Он, хромая, подошел к ней и по-дружески обнял.

– Здравствуй Ленка! Просто обалдеть, как я рад.

– Здравствуй, Вадим!

А потом они замолчали, то ли от смущения, то ли не зная, о чем говорить дальше.

– Может, пойдем посидим где-нибудь, кофе попьем?

– С удовольствием. Но только после семи мне надо быть дома – семья ждет. А сейчас ложись, рентген все же надо сделать!

В этом мире правят бал его величество случай и, конечно же, проказник Амур, который пронзает стрелами любви ищущие сердца независимо от возраста. Этих двоих он мог подкараулить еще много лет назад, но, видно, так было нужно, чтобы каждый из них прошел свой тернистый путь, чтобы случайно встретиться столько лет спустя – и кто-то из них очень пожалел…

Они долго сидели в маленьком кафе неподалеку от Домской площади и рассказывали друг другу о том, как прожили эти годы. Вадим видел перед собой утраченную любовь юношеских лет и чувствовал, как он много потерял. Ему казалось, что в его жизни все могло бы быть по-другому, если бы они тогда случайно не расстались.

Лена смотрела на него и думала, что он совсем не изменился, такие же светло-рыжие усы, длинные светлые волосы без признаков седины, слегка приплюснутый нос и удивительно добрые глаза.

На улице она взяла его под руку, так, как делала это много лет назад, и они медленно пошли к трамвайной остановке…

Испорченная конфета

Летом в жаркие дни переполненные электрички, автобусы и маршрутки мчались к берегу моря из раскаленного каменного мешка. И только счастливчики удобно располагались на деревянных сиденьях, остальные стояли, плотно прижавшись друг к другу, со взмокшими спинами и потными лицами. Для них эта пытка продолжалась минут двадцать-тридцать, потом толпа с сумками и рюкзаками вываливалась через открытые двери и быстрым шагом отправлялась к морю на солнечные ванны. Там места хватало всем. В начале лета солнце нещадно палит спину, а вода обжигает холодом ноги, загорающие стадами ходят вдоль берега, смельчаки с воплями бросаются с разбегу в море, но добежать могут максимум по колено и, как подкошенные, изображая ныряние, падают в воду, цепляясь за жесткий песок. Обратно они стараются идти медленно, изображая невероятную закаленность; хотя тело покрылось миллионом пупырышек, приобрело фиолетовый оттенок, и все, что у них может сжаться, сжимается максимально, но при этом выглядят они почти героями.

Тут, на самой большой песчаной кровати, случаются и настоящие романы, и просто мимолетные знакомства, в зависимости от того, кто и зачем сюда пришел. Большая часть просто подставляет животы солнцу и дремлет, прикрыв голову панамой или полотенцем, кто-то играет в пляжный футбол, оглашая окрестности непечатными выражениями, интеллигенты передвигают шахматы, мечут карты или бегают трусцой вдоль моря, тряся нетренированными телесами.

Фарбусу показалось, что он как будто влюбился. Она так грациозно прогуливалась вдоль берега, что на ее точеную фигуру и приятное личико обратили внимание многие, очень многие мужчины. И уже несколько хорошо сложенных пляжных плейбоев крутились возле нее, как бы невзначай.

Фарбус критично посмотрел на свое небольшое выступающее брюшко, на отсутствие какого-либо рельефа на руках и, правильно оценив свои шансы, прилег на песок и надвинул на глаза бейсболку.

Иногда сон одолевает моментально и переносит далеко-далеко в мечты, в слезливые телесериалы, страшные боевики и эротические приключения.

Там, где правит сон, все смешивается в коктейль, заставляя нас утром брать сонник и креститься, приговаривая: «Упаси боже!» Но ему снились совсем другие сны. Даже во сне Фарбус искал Ее…

Солнце жарило все сильнее, в горле пересохло, и хотелось разбавить липкую слюну глотком воды или колы. Лень уложила его на обе лопатки, нашептывая на ухо: «До кафе далеко». Но тут спасительный выкрик «Кому мороженого?» заставил встать.

Эта «конфетка» оказалась в очереди прямо за ним. Крутившиеся возле нее плейбои куда-то исчезли, и появился шанс. Уже возле продавщицы, ненавязчиво, так, как это умел делать только он, спросил:

– Можно, я угощу вас мороженым?

Она с легким удивлением и улыбкой посмотрела ему прямо в глаза:

– Можно.

Фарбус подтягивал свой живот изо всех сил, что удавалось с большим трудом: в моменты, когда он забывался, увлеченный беседой, живот начинал снова нагло выпирать. Она узнала Фарбуса – недавно ей попался на глаза литературный вестник, где была рубрика «Художественный обзор» с фотографиями тех, у кого брали интервью. Когда он сказал, что занимается живописью, она радостно произнесла:

– Так вот почему мне показалось знакомым ваше лицо! – и добавила: – А я немного пишу.

Когда встречаются два увлеченных человека, тем более, если один из них Фарбус, для них перестает существовать окружающий мир.

Женщины, как подтверждает история, любят ушами, и если мужчина обладает только хорошим рельефом, он может подойти для краткосрочной роли «жеребца» – его используют, поставят в стойло и забудут… до следующих скачек. В отличие от женщин, некоторые мужчины любят только глазами.

Уже через час «конфетка» не могла оторвать от него своего взгляда, он казался ей почти божественным. Так, как он разбирался в литературе, в ней не понимал никто. Он знал всех лучших писателей современности и древности, включая Вольтера и многих других, о ком сейчас и слыхом не слыхивали, мог запросто пересказать любой отрывок из их произведений. Она была им очарована, и этим же вечером они сидели на его балконе в Старом городе с бокалами вина, любуясь заходом солнца.

Он знал, что это не Она, но ему было так одиноко в этом мире, хотелось любви, ласки. Фарбус любил только ту, одну, далекую, которую видел из другого мира, просто ему очень хотелось, чтобы хоть кто-то был рядом.

«Конфетка» его не любила, но она преклонялась перед ним и готова была мыть ему ноги, исполнять каждую прихоть, все, чего он только пожелает. А он ничего не желал, просто встречать вместе с кем-то рассвет и провожать солнце в ночь.

Ее рассказы стали печататься в лучших изданиях, и все пытались заполучить нового одаренного автора. Когда она появлялась на презентации очередной своей книги, мужчины при виде нее начинали просто пускать слюни, восторгаясь: «Такая красивая, молодая и к тому же талантливая!». Но, к сожалению, она не знала, кому обязана этим талантом, и, возвращаясь к нему под крышу, начинала понемногу меняться. Ей уже не так нравились его картины, она стала их критиковать. Он смотрел на нее и не переставал удивляться в ее лице всему человечеству, задавая себе вопрос: «Интересно, а Он про них все знает?» – и сам себе отвечал: «Конечно, все знает, просто дает им свободу выбора».

Она была увенчана всевозможными лаврами за литературные достижения и на какой-нибудь совет Фарбуса резко бросала: «Что ты понимаешь в литературе!» Он, соглашался: «Ну, конечно же, ничего». И вскоре она от него ушла к известному литератору Пантелееву.

За один год она добилась всего, о чем только могла мечтать, и жить с человеком, который сам не написал ни строчки, больше просто не желала, сказав ему на прощанье: «Малюй свои картины».

У Пантелеева она не смогла написать больше ничего, за исключением двух жалоб в домоуправление и нескольких заметок в газету «Вести сегодня». Заключенные ранее договоры с издательствами приказали долго жить. Она садилась за стол и пыталась выдавить из себя хотя бы строчку, но все было тщетно. Вместе с Фарбусом от нее ушло вдохновение, которым он одаривал ее все это недолгое время.

Вскоре вышел в свет роман под названием «Вкус жизни». Его автор явно прятался за псевдонимом, но само произведение вызвало фурор. Очереди в книжные магазины были нескончаемы, просьбы об экранизации поступали неизвестному автору со всех концов света.

В конце концов киностудия «Парамаунт пикчерс» сумела получить желанное разрешение, и вскоре весь мир покорил фильм «Сны наяву». Правда, режиссер этого фильма тоже пожелал остаться неизвестным, даже не приехав получать престижную премию Киноакадемии. Те, кто посмотрел этот фильм, обязательно прочитывали книгу «Вкус жизни», и многие меняли свой взгляд на мир.

Когда Лора посмотрела фильм, ей показалось, что в нем есть что-то и про нее, и так думало полпланеты – каждый о себе. Она не знала, что это Фарбус пытается таким образом отыскать ее во Вселенной…

Он, как всегда, сидел с бокалом вина на своем балкончике и о чем-то думал. На Земле он прожил всего несколько лет, а казалось, что прошла вечность. Человек напоминал ему зародыш, в котором созревает эфирное тело, потом раз! – и он рождается в новом свете, а тут все думают, что он умер. Фарбус неотрывно смотрел на убывающее, не такое яркое, как днем, солнце и представлял, как утром Амур будет готовить свои стрелы высшего качества.

Сосед, живший этажом ниже, в свои пятьдесят восемь лет ни с того ни с сего стал играть на рояле. И не просто играть, а так, что под окнами собирались слушатели, оглашая всю улицу громкими аплодисментами. Первые концерты в местной филармонии были назначены на конец сентября. Другой сосед снизу увлекся скрипкой, этому было всего-то два года. Едва научившись стоять на ногах, он взял в руки инструмент в свой рост и вывел смычком такое, что бабушку едва не хватил удар. Любопытствующие доктора и музыкальные критики стремились попасть на прием к удивительному малышу, впитавшему первые мелодии с молоком матери.

Все те, кто жил рядом с Фарбусом, так или иначе пришли в искусство, их дом стал пользоваться необычайной славой, его прозвали «Кузницей талантов». Квартиры поднялись в цене до неприличия, и некоторые неплохо нажились, воспользовавшись моментом, но когда они съезжали, все их необычайные способности пропадали. «Ну и бог с ним», – думали они, пересчитывая полученные за продажу деньги.

И к Фарбусу заходили с подобным предложением, но деньги его не интересовали. Здесь не было слишком комфортно, зато очень уютно и, как ему казалось, поближе к тому миру, откуда он пришел.

Стук в дверь в такой поздний час его удивил. За дверью стояла «конфетка» со своим новым хахалем, и она заявила прямо с порога:

– Я знаю, кто ты, – и добавила: – Ты муз.

– Что ж, может, ты и права. Думаю, тебе надо заявить об этом в полицию.

– Если не отдашь мой талант, заявлю на тебя и всем расскажу, кто написал «Вкус жизни», кто поставил «Сны наяву», все расскажу! Я узнала тебя по всему, ты что думаешь! Я с тобой год прожила! До тебя тут люди жили как люди! Ни одного музыканта, писателя, художника, а как ты въехал, у всех так и поперло!

– Ты нашла своего «муза», пользуйся на здоровье, – и Фарбус закрыл перед ними дверь.

Внизу на улице еще долго разносилось: «Сволочь, отдай талант!» – и только подъехавшая машина «скорой помощи» с серьезными ребятами отвезла пострадавшую в центральный дурдом. Пантелеева отпустили. Он тоже засомневался в здравом уме своей сожительницы…

Новые соседи

Если в доме, где жил Фарбус, у людей проявлялись необычайные способности к творчеству, то в доме по Лачплеша, 35, все происходило по-другому. Семья бывшего директора завода резиновых изделий внесла коррективы в быт этого дома. В первый год их проживания почти ничего не изменилось, за исключением того, что сосед из двадцать пятой квартиры, узнав, что жилец этажом ниже приобрел себе новый мебельный гарнитур за двадцать шесть тысяч долларов, уходя на работу, открутил в ванной вентиль крана с горячей водой.

Уже через несколько месяцев соседи перестали здороваться, их охватило неизвестно откуда взявшееся чувство зависти и нелюбви друг к другу. Жалобы в домоуправление, в налоговую полицию и другие официальные инстанции поступали из этого дома почти ежедневно.

Вначале нескольких жильцов дома проверили на шпионаж в пользу России и Израиля, но факт доноса не подтвердился – один шпионил на Америку, а это не возбранялось, другой просто шпионил за всеми из личного любопытства. Третий был старый, кадровый, еще советский шпион на заслуженной пенсии, но это все знали и так.

С четвертым было сложнее – этот воевал в Афганистане и был даже награжден несколькими знаками отличия за битвы с талибами. В память о тех горячих деньках он круглый год носил полосатую тельняшку. И отказался впускать следователей из тайной полиции в свою квартиру, пообещав взорвать себя и весь дом. Только после долгих переговоров и просьб жены (которая и в самом деле шпионила в пользу России) дверь была открыта. Обыск оказался бесполезным, шифров и кодовых ключей найдено не было, но в компьютере нашли несколько фотографий строящейся новой библиотеки, стоимость которой оценивалась экспертами в сравнении со стоимостью пирамиды Хеопса. На всякий случай афганца арестовали на три дня. В дорогу он надел тельняшку десантника, старые джинсы, взял с собой кусок мыла и металлическую кружку. Туалетную бумагу ему брать не разрешили, чтобы не было возможности писать дневник или посылать на волю записки. От дома до полиции было десять минут ходу, и все это время из машины громко раздавалась песня «Врагу не сдается наш гордый «Варяг»!» Через несколько дней он пришел домой сам.

Донос о подпольном занятии проституцией оперной певицы Скайдрите Пурмане проверять не стали – этим кормилось полгорода, пытаясь победить всемирный экономический кризис.

Двухлетнего ребенка из семнадцатой квартиры обязали тише топать ногами, чтобы соседи снизу могли спокойно смотреть телевизор.

А некоторых отравила черная ревность…

Опасные уроки

Артур не был ревнивым мужем, тем более что его жена Майя никогда не давала повода. Она была домоседка, игнорировала подруг, поскольку считала, что их никчемная болтовня о своих проблемах и перемывание костей их мужей совершенно не интересны и, более того, бесполезны. И вроде бы все в их счастливой и уже довольно долгой семейной жизни протекало гладко. Иногда становилось даже как-то скучно – никаких интрижек, лишь небольшие перебранки по поводу вечно разбросанных вещей Артура, которые на протяжении пятнадцати лет она убирала за ним, как за малым ребенком, и больше ничего. Последнее время он даже перестал дарить ей цветы без всякого повода. Это ее не обижало, просто такого отношения очень не хватало.

Однажды Артур решил заняться каким-нибудь спортом и по совету друзей выбрал гольф. Его наставником стал элегантный мужчина лет на десять старше его, подтянутый, с ухоженным лицом, ногти на тонких пальцах явно были знакомы с маникюром. И что больше всего подкупило Артура в этом человеке – его дружелюбность и открытость. Тренерская должность не являлась его постоянной работой, скорее, это было увлечением, за которое еще и платили деньги. По образованию он был журналистом и трудился в одной из центральных газет их города.

«Гера – Артур», – они пожали друг другу руки, и так началось их первое занятие.

Через несколько месяцев Артур сдал экзамен и самостоятельно вышел на поле, прихватив в качестве кедди свою жену, но с удовольствием облегчал ее задачу и таскал клюшки сам, для него главным было ее присутствие. И вообще, что бы он ни делал, он делал это в первую очередь для нее, чтобы она могла им гордиться. Если он промахивался, это было для него страшным разочарованием, но если попадал, то краем глаза обязательно наблюдал за ее реакцией. И ей было не безразлично, она радовалась и расстраивалась вместе с ним.

Там, на поле, он и познакомил ее с Герой. Тот был неожиданно смущен неброской красотой жены Артура. Посовещавшись с женой, Артур пригласил Геру к себе на дачу поужинать, тот с удовольствием согласился.

Их двухэтажная дача стояла на берегу небольшого озера, откуда были видны широкие поля и несколько маленьких березовых рощиц посреди них.

Они готовились к вечеру, накрыли на веранде стол, Майя сделала гусиный паштет по особому французскому рецепту. А ровно в семь приехал их гость с бутылкой отменного вина и букетом осенних цветов.

Весь вечер он рассказывал интереснейшие истории из своей жизни, увлекая их необыкновенными приключениями. Это был, наверное, один из самых занимательных вечеров за последнее время. Расстались они уже очень добрыми друзьями, договорившись встречаться как можно чаще. А напоследок Гера пообещал Майе обучить ее игре в гольф бесплатно. Отчего она обрадовалась как ребенок и вопросительно посмотрела на Артура. Тот утвердительно кивнул.

На огромное поле для гольфа Артура не пустили, в этот день у него не было с собой соответствующей формы. И он расположился в небольшом кафе, символом которого служили две перекрещенные клюшки для гольфа над входом. Отсюда было видно почти все поле. Он заказал себе чай и с любопытством смотрел первый выход своей жены на поле после трех недель тренировок в закрытом ангаре.

Он отлично знал все приемы обучения. Но когда Артур увидел, как Гера обнимает его жену сзади, чтобы правильно поставить удар, у него неожиданно появилось неприятное чувство, ранее к нему не приходившее.

В этот вечер он был молчалив и большую часть времени провел у телевизора. Майя читала какой-то роман, погружаясь в выдуманную и размазанную по страницам любовную историю.

Уже перед самым отходом ко сну Артур с иронией полюбопытствовал:

– Ну, как тебе гольф? Продвигается?

Майя, сама не зная почему, может, от иронического тона, покраснела:

– Так, понемножку, я ведь только начала! А что? Тебе что-то не нравится?

– Да нет! Все нормально, – ответил Артур, а сам еще более утвердился в своих подозрениях, заметив ее смущение.

В этот вечер он был особенно агрессивен с ней в постели, выполняя свой супружеский долг, словно хотел показать ей, что она принадлежит только ему. Майя чувствовала, что он ведет себя необычно, но ей это нравилось, он давно уже не был таким настойчивым и сильным.

Через день ей пришлось добираться на тренировку самой, и это оказалось ужасно неудобно. Почти целый час езды на автобусе и еще пятнадцать минут пешком по дорожке рядом со скоростной трассой.

Гере очень нравилась эта женщина, умная, обаятельная, к тому же хорошо сложенная, и он даже завидовал их отношениям с мужем. В них чувствовались и любовь, и терпение, и взаимное доверие. Когда Гера начал ее обучать, помимо воли часто приходилось дотрагиваться до ее тела, потом уже он стал делать это намеренно. Но она, казалось, не обращала внимания, он же стал расценивать это по-своему. Мысль о том, что она, может быть, не против, и скрытое чувство зависти к чужой любвии подталкивали его на какие-то действия. При встречах он продолжал так же приятно беседовать с Артуром о разной ерунде, но мысленно Артур уже не был его приятелем, он стал его соперником.

В тот день, когда Майя пришла одна, тренировка затянулась особенно надолго, но она была довольна собой, и ей было приятно обращение с ней Геры – он был предупредителен и очень галантен. Она согласилась после тренировки выпить с ним по чашечке кофе.

После душа в раздевалке она вышла вся разрумянившаяся и свежая, как утренний цветок. Когда ее такой увидел Гера, его фантазия разыгралась, и мысленно он был уже с ней.

В маленьком кафе гольф-клуба понемногу темнело, они сидели только вдвоем и болтали о сегодняшней тренировке. Гера всячески расхваливал ее успехи, а сам с вожделением смотрел на ее губы и на грудь под полупрозрачной блузкой. Рюмка коньяка после тренировки совсем расслабила ее, и она почти не заметила, как он положил на ее руку свою широкую ладонь.

Зато это хорошо увидел Артур, который решил заехать за Майей, чтобы ей не надо было одной поздно возвращаться с тренировки.

Взгляды Артура и Геры встретились, и они сразу поняли друг друга, последний сдернул свою руку. Майечка вскочила и радостно воскликнула: – Как хорошо, что ты приехал! Садись с нами, я кофе допью!

– Нет, дорогая, нам пора. Поехали, я тороплюсь. Допьешь в следующий раз!

Машина выехала на ярко освещенную скоростную трассу. Артур нажал на газ, и автомобиль рванул, резко набирая скорость, словно за ним неслась тысяча чертей.

– Куда ты так гонишь? Нас полиция остановит! – испуганно воскликнула Майя.

– Лучше, дура, молчи, а то плохо будет!

И она притихла, чувствуя, что произошло что-то не то. Так они и молчали до самого дома. Уже когда они поднялись на свой этаж, Артур долго и раздраженно рылся в карманах – не мог найти ключи. Майя, еще не понимая, что происходит, попыталась с улыбкой пошутить по поводу его настроения. Но он промолчал. Вскоре ключи нашлись.

Она села напротив него за столом, попыталась собраться и прогнать от себя чувство страха и наивно спросила:

– Что случилось?

В ответ в нее полетел кусок хлеба с комментариями от мужа:

– Ты и в самом деле дура или прикидываешься?

За ним как добавка полетел второй кусок.

– Своим поведением ты в первую очередь не себя унижаешь, а меня! Если бы я приехал на полчаса позже, вы бы там уже взасос целовались!

– Ты с ума сошел! Мы просто немного посидели и поболтали! – пыталась оправдаться она.

– Ты думаешь, я не видел, как он твою руку в своей держал? Сука!

И она со страхом вспомнила то, чему просто не придала значения, – когда Гера положил на ее руку свою ладонь. Потом она стала вспоминать последние тренировки, как бы случайные прикосновения Геры, которые ей не нравились, но она стеснялась сделать ему замечание, а он это воспринимал как авансы с ее стороны.

Артур встал и ушел к себе в кабинет, чтобы не наделать глупостей. Вообще-то он доверял жене, и его больше злила не она, а ее тренер, пытавшийся «подползти» к ней за счет ее чистоты и доверчивости. Артур не курил уже много лет, а сейчас появилось неудержимое желание сделать глубокую затяжку.

Он оделся и вышел на улицу. Постоял минут десять возле подъезда и вернулся в дом. Когда лифт поднялся на его этаж, дверь в квартиру была уже открыта, его со слезами на глазах ждала Майя:

– Я ведь ничего плохого даже не думала! И он мне совсем не нравится! Мне вообще никто, кроме тебя, не нравится! А я и вправду, наверное, дура!

Артур знал, что она не врет, и он понимал, что она его любит так же, как он ее. Он обнял ее и прижал к себе.

– Ты у меня не дура, просто очень наивная! И я тебе верю!

И через минуту добавил:

– Но гольфом ты больше заниматься не будешь!

И Артур больше никогда не забывал, что он в этом мире не единственный мужчина.

Омлет с брюссельской капустой

Мастер злой идеи Рагон был со всеми чрезвычайно любезен и предупредителен, хотя старался ни с кем не общаться… Он не предпринимал никаких действий по отношению к своим соседям, решив просто отбыть свой срок на Земле как можно более незаметным. И все-таки это у него не слишком получалось.

Энергетика, исходившая от него, распространялось вокруг, действуя на соседей. Соседка Ляля, дочка русского олигарха, постоянно устраивала вечеринки, которые мешали Рагону спать. И он внушил ей отправиться на Крит в поисках жениха. Да и суженого он ей уже предопределил…

Только в одной квартире не ощущали присутствия Рагона. Там жили Денис, Юля и их маленькая дочка. Рагон старался не встречаться с ними – он чувствовал, что их незримо хранит стрела Амура, скованная из самых первых утренних лучей солнца. Тут его энергетика была бессильна.

Рагону начинала нравиться эта командировка в мир людей. Первая близость с женщиной ему очень понравилась, и через год его молодая жена родила ему дочку. Потом родился сын, потом еще один, а на четвертом ребенке он остановился. Его уже стали раздражать постоянный шум и вечно беременный живот его теперешней спутницы.

Земная жизнь быстро расправляется со всеми, кто сюда попадает, и вскоре ему начало казаться, что то измерение, откуда он пришел сюда, – просто кем-то придуманная сказка. И только иногда, когда он разговаривал со своим невидимым спутником из другого мира, Азуром, его охватывала необычайная тоска. Он смотрел на смертных свысока, часто удивляясь, на что они готовы ради своих низменных желаний, убеждаясь, что в их сердца можно было и не пускать черные стрелы, там и так было довольно тьмы.

Желание увидеть Фарбуса у него возникло почти сразу после превращения Рагона, но у того не было возможности встретиться со своим соперником за сердца людей. Найти влюбленного жителя небес Рагону было невозможно. Он не знал, как Фарбус выглядит в земной оболочке, а Азур не открывал ему тайны – это было запрещено.

Закончив свою деятельность на посту директора завода резиновых изделий, Рагон переквалифицировался в помощника представителя некоей российской газовой компании. Для него не составило труда влезть в доверие к известному бизнесмену, который представлял здесь интересы газового гиганта, и через какое-то время он стал его правой рукой в управлении, а заодно и крестным его маленького сына.

У него появилась служебная машина и личный водитель, это придало ему соответствующий вес среди окружающих. Домоуправ стал часто приглашать его на заседания, куда он иногда приходил поразвлечься. Сидя в глубине зала, он делал едкие и злобные замечания и сеял этим среди собравшихся смуту. А сам с интересом наблюдал, как поведут себя его земные соседи. Он отлично справлялся со своими обязанностями даже в этом теле, и без всяких ядовитых стрел.

Пытаясь скоротать время на земле, он стал играть в игры людей, вступил в какую-то партию и стал баллотироваться в депутаты Европарламента, заморочив пространными речами головы доверчивых избирателей, пообещав защищать их интересы до последней капли крови. И эти простаки чуть ли не на руках донесли его до самого Брюсселя, где он с удовольствием поселился за их счет недалеко от Золотой площади.

Каждое утро он приходил на площадь и завтракал в маленьком кафе возле собора, где обязательно съедал омлет с брюссельской капустой, французскую булочку и выпивал чашку ароматного кофе. После чего славил про себя не создателя, а своих избирателей.

Европа корячилась, как могла, пытаясь пережить кризис. Народ выплескивал накипевшее в демонстрациях, на самом деле организованных через профсоюзы правительствами, чтобы у кого-нибудь не возникли идеи похуже.

Только в Голландии, где клубы дыма из кофешопов разносились по улицам вдоль живописных каналов, все счастливо улыбались и не ощущали напряжения в Старом Свете.

В Греции перестали танцевать сиртаки, долг страны перевалил за триста миллиардов, и больше почему-то не ссужали, а какие танцы могут быть без денег? Студенты стали бить стекла и поджигать машины, это было намного легче, чем работать. Правительство Эллады, как всегда, объявило виноватыми немцев, заявив, что это последствия войны и оккупации, которая, впрочем, закончилась уже почти семьдесят лет назад. Немцы на них не обижались и даже сочувствовали, но денег не давали, понимая, как можно испортить ребенка, если ему все время потакать.

Русские продавали газ, нефть, водку и пугали всех грядущими холодными зимами в связи с глобальным потеплением. Это было немного нелогично, но все почему-то боялись. У них демонстрациями не баловались, там было все как всегда.

Из всех европейских стран Рагону больше всего нравилась Голландия с ее каналами и улыбчивым населением. В такой стране бить стекла и переворачивать машины не будут.

Поддерживая борьбу с ухудшением экологии и являясь по совместительству председателем общества защиты животных, он собрал под свои знамена множество единомышленников, в том числе несколько членов королевских семей Европы.

На съезде Европейского сообщества защитников среды в Амстердаме после посещения местных кофешопов было принято решение послать экспедицию в Южную Америку – для изучения жизни тамошних аборигенов и влияния их на окружающую среду. Экспедицию, как и все остальные мероприятия съезда, финансировали производители нового поколения холодильников и экономичных лампочек.

Рагону было интересно, как будет выглядеть жених его неуемной соседки и до чего может дойти человек в поисках никому не нужной здесь истины. Через два месяца экспедиция вылетела в Буэнос-Айрес.

«Поляна чудес»

Стрелы любви поражают всех людей. Уже много лет тому назад одна из них пронзила сердца Яны и Виктора. Это произошло, когда они в первый раз поцеловались в Верманском парке на скамейке возле эстрады. Там их подкараулили Фарбус с Амуром, и тот не промахнулся, выпустив точно в цель одну из своих качественных стрел, отравленных вечной любовью.

В шикарный отель «Роял Маре» они приехали из аэропорта на автобусе, который регулярно доставлял жаждущих отдохнуть. Разумеется, гости этого отеля не относились к рабочему классу, это скорее были те, кто с великим удовольствием их эксплуатировал и внушал, что демократия – это благо для всего народа, и каждый может стать миллионером. Люди этому верили и точили у токарного станка болванки, наверное, от этого и произошло слово болван – то есть, человек, пытающийся заработать честным путем. Конечно, в банках выдавали кредиты под залог квартир и другой собственности, создавая иллюзию достатка, но потом, когда наступали кризисы, дефолты и прочие неприятности, люди все это возвращали, оставаясь опять просто у токарного станка. На телевидении с огромным успехом шли передачи «Поляна чудес» и «Как стать богачом», и каждый второй гражданин постсоветского пространства верил, что и ему однажды обязательно улыбнется счастье. А верить никто и не запрещал, наоборот, запрещали не верить.

Как Виктор попал на эту передачу – все считали просто чудом. В школе, лет тридцать назад, он был обыкновенным середнячком, потом окончил профтехучилище, получив бесплатное образование и путевку на Рижский завод технологической оснастки к токарному станку. В начале восьмидесятых его портрет вывесили перед проходной на стенде с горделивой надписью «Ударники коммунистического труда». И Виктор верил всей душой, что мир должен прийти к равенству и братству людей. Он много читал и среди своих друзей слыл очень даже неглупым и порядочным человеком со своим мнением о мировом устройстве. Но тут в прессе появились статьи, что его страну страшно грабят «уроды-коммунисты», и он не мог в это не поверить, так как был самым обычным среднестатистическим жителем планеты, а девяносто три процента людей верят всему, что в газетах написано.

И вскоре Виктор уже маршировал на демонстрациях с флагом своей страны в руках и требовал какой-то новой правды. Об этой скрытой правде знали только те, кто и устраивал такие митинги, они рассказывали всем о страшных засекреченных документах и тайных заговорах, обещая, что когда они доберутся до сейфов секретных служб, все это обязательно предъявят народу. Виктор в это поверил и решил бороться до конца. В конце концов он одержал победу и снова вернулся к своему станку. Платить ему стали меньше, бесплатных путевок на отдых для его многодетной семьи больше не давали, у дома, где он жил, появился хозяин – потомок бывшего владельца-буржуя, пообещавший в случае неуплаты за квартиру выставить его семью на улицу, вместо директора завода тоже появился хозяин, но зато Виктору сказали, что сейчас он свободный человек и может делать со своей жизнью все что хочет. А самое главное – что в его стране вместо первого секретаря коммунистической партии появился президент, как в Америке.

Понемногу Виктор переставал верить в это капиталистическое чудо, понимая, что совершил ошибку, но изменить уже ничего не мог. Пословица «За, что боролся, на то и напоролся» стала для него необычайно актуальна. И когда надежды изменить свою жизнь иссякли, произошло чудо. Его младшая дочка заполнила какую-то анкету с вопросами и в графе «претендент» указала имя и фамилию отца. Через месяц ему по почте пришло предложение приехать на телешоу «Поляна чудес» в Москву. Деньги на билет собирали всем семейством – шутка ли, отца будут показывать по телевизору, такое даже во сне не приснится. А поскольку после революции его большая страна раскололась на разные государства, ему пришлось долго получать визу, из-за чего он чуть было не опоздал на поезд.

Москва. Для него уже это было чудом – прошло лет тридцать, как в последний раз, и он же единственный, Виктор побывал в столице бывшего нерушимого Союза. Конечно, первым делом он отправился на Красную площадь, в Кремль, к собору Василия Блаженного, в мавзолей дедушки Ленина (к которому иссяк бесконечный поток людей). Здесь почти ничего не изменилось, а все разговоры о том, что этот город стал вторым Нью-Йорком, остались просто разговорами.

Виктору город показался чужим, здесь не было прежней чистоты и ухоженности, пропал трепет перед столицей, расклеенные повсюду рекламные плакаты прикрывали убогость запущенных зданий. Зарубежные красотки с этих плакатов предлагали приобрести совсем недорого «мерседес» последней марки или советовали сменить своего телефонного оператора на фирму «Суперфон», или просто призывали хоть что-нибудь купить. Было впечатление, что на старый добротный костюм налепили великое множество аляповатых заплаток. Самое страшное, что из города исчез его дух.

С огромных экранов советовали как можно скорее бежать в казино и выиграть там кучу денег или купить великолепные чулки, в которых рассекает сама Николь Кидман. Виктор не удержался и в ближайшем подземном переходе купил две пары этих самых чулок с кружевами (за что его строго отчитала жена: «Я тебе не какая-нибудь проститутка из телевизора», но надевать их все же стала). Потом он сел в метро и добрался до Останкино. Тут и свершилось чудо.

Виктор крутанул барабан наудачу, и стрелка указала на приз. Ведущий выдохнул: «Приз в студию!» Длинноногая красотка вынесла шкатулку, и ведущий попросил сделать выбор – получить приз или продолжить игру. Виктор торговаться не стал, ведь второй раз не предложат, а слово, что надо было угадать, он все равно не знал. В шкатулке оказалась билеты на двоих в дорогущий отель на Крите с проживанием в VIP-номере и оплаченным питанием, и еще три тысячи долларов на расходы. Зал ахнул, такого здесь не бывало еще никогда.

Дома они всей семьей штудировали историю Древней Греции, где было черным по белому написано, что Крит – земля древних богов и прорицательниц, место, где снятся вещие сны.

Супруги уже давно вместе никуда не ездили, и сейчас Яна крепко держала Виктора за потную ладонь и с восторгом смотрела через иллюминатор, как самолет, разгоняясь по взлетной полосе, начинает отрываться от земли, а другой рукой машинально проверяла, крепко ли она пристегнута ремнем безопасности к креслу. Двигатели надсадно гудели, меняя тональность, и они с мужем настороженно переглядывались, гадая, все ли нормально в их полете. Но самолет набирал высоту, пробивая плотные облака, чуть заметно вздрагивая от напряжения и ветра за бортом. Вскоре он вынырнул из серой гущи, и весь салон через иллюминаторы осветило яркое солнце. Яна от этой красоты счастливо улыбнулась и еще сильнее, но уже от радости благодарно сжала руку своего мужа.

В карманчике на спинке сиденья впереди них лежали рекламный журнал сувениров, предлагаемых в полете, план на случай экстренной эвакуации и меню обеда во время полета. Взглянув на цены (а денег у них вполне хватало), они решили пообедать водой из прихваченной с собой бутылки, купленной перед самой посадкой. Стюардесса строгим голосом предупредила о запрете распивать принесенные с собой спиртные напитки. Это сообщение послужило сигналом трем молодым парням, сидящим сразу за ними. Там что-то забулькало – и сразу повеселело.

Виктор с тоской посмотрел на закрытую багажную полку над головой, там в пакете тоже лежало лекарство от стресса в виде бутылки джина и бутылки виски. Но Яна, перехватив его взгляд, телепатически просигналила, широко раскрыв глаза: «Даже не думай!» Тогда, нажав на кнопку, он откинул сиденье и постарался заснуть.

Его разбудил стюард с просьбой пристегнуть ремень, самолет уверенно шел на посадку, под ними пенилось барашками волн теплое темно-синее море, а сверху было много-много солнца.

Яна хотела сразу забраться в бассейн, но он ее удержал, предложив пройти посмотреть, где тут что расположено. Пальмами Виктора не удивишь, у него дома была одна, метр пятьдесят высотой, правда, зимой она все время подсыхала, а к лету выстреливала новыми листьями. А тут такие стволы – в одиночку не обхватить, вокруг неизвестные деревья с фантастическими цветами, все жужжит, стрекочет, не то что у его тещи в деревне, кузнечика услышишь – уже праздник. Народ по аллеям разряженный гуляет, друг перед другом шмотками модными щеголяет, украшениями поблескивает и умные разговоры заводит. Его жена как увидела это представление, сразу в номер запросилась, уж очень она обносилась за последнее время и почувствовала себя неловко.

Оставив Яну в номере, Виктор нашел русского гида и рассказал ему про свое приключение, попросив помочь найти место, где можно недорого купить пару платьев, модный купальник и босоножки. Этим гидом оказалась приятная девушка из Сочи, она пообещала съездить рано утром с ними в город Гераклион и помочь все приобрести.

Когда Яна вышла в новом купальнике на пляж, многие мужики выворачивали шеи – фигурка для сорока пяти лет у нее была отменная. Да и Виктор тоже был мужчина видный – мускулистый торс, крепкие руки, широкая грудь (гирями ему служили чугунные и стальные заготовки), ну, в общем, такого мало кто захочет обидеть.

Был конец августа, солнце уже не палило так нещадно, как в первой половине лета, его лучи больше ласкали, чем жгли, на море установился полный штиль. Они лежали в шезлонгах, покрытых большими махровыми полотенцами синего цвета, и наслаждались, ведь впереди у них было еще целых две недели.

Рядом с ними расположилось целое московское семейство. К удивлению Виктора, они говорили между собой то на итальянском, то на русском. Главой этого прайда была толстенная тетка в балахоне «а‑ля Пугачева». Ее мужем оказался степенный худощавый итальянец в соломенной шляпе, из-под которой выбивались седые курчавые волосы. С ней были два сына (один из них, судя по всему, от первого брака с русским), два внука и, по всей вероятности, будущая невестка, которую просто взяли с собой на смотрины, наблюдая за ней, подойдет она сыну или нет. Виктор лежал с закрытыми глазами и с любопытством прислушивался к их разговору.

– Была у меня подруга, и тут на фирме возникли проблемы с деньгами, надо было как-то перекрутиться, – делилась глава прайда с возможной невесткой. – А эту дуру к тому времени, окрутил один тренер по фитнесу, что устроился на работу в их дом, надеясь снять себе богатую тетку. А она и повелась. Я предложила ей купить у меня квартиру на Кутузовском за миллион двести пятьдесят тысяч евро…

– Ее можно и дороже отдать, – перебила будущая.

– Короче, не перебивай, слушай, что я рассказываю, – поставила ее на место маман. – Они дали мне сто тысяч залога, и мы ударили по рукам. Я ведь ей, суке, сказала остальные деньги вернуть в течение десяти дней. Я жду, жду, две недели прошло, а денег нет. За это время как-то перекрутилась и выслала им переводом сто десять, десятку сверху, как комиссионные. А они на меня в суд подали, за принуждение к покупке. Два года судилась, а квартирка моей осталась. Это все ее козел виноват, окрутил ее и доит, тренер хренов. Она мне по жизни должна: как ее ребенок заболел какой-то неизвестной болезнью, ко мне в Италию приперлась, жила у меня, по врачам водила. Вот сука!

Виктор слушал беседу и не понимал, кто кому должен.

Глава прайда расстроенно замолчала, ей было жалко потерянную подругу. Потом вдруг у нее зазвонил один из двух мобильников, лежавших на столике между лежаками.

– Але, да, да, да. Да ты что, охренела совсем? Вот когда будешь генеральным директором, тогда и будешь принимать решения. Мы из-за тебя клиентуру потеряем! Срочно перечисли шестьдесят тысяч назад, дура! – и маман положила трубку обратно на стол.

– Да! Вот так в жизни бывает, – завершила она беседу с будущей невесткой, показывая ей, что рассказ закончен. Та послушно поднялась и вернулась на свой лежак рядом с женихом.

К маман подбежали внуки и стали жаловаться вразнобой – их обидел какой-то мальчишка возле бассейна. Та грозно поднялась – «Щас разберемся!» – и двинулась в сторону бассейна. Виктор испугался за обидчика, он представил себе, как она его раздирает своими мощными руками пополам, словно лягушонка. К счастью, его не нашли, и она вернулась ни с чем. Но дала задание своему младшему сыну решить проблему. Тот был более мягок, ушел к бассейну и, вскоре вернувшись, сказал:

– Все в порядке, они сами виноваты, он с ними играл, а они стали обзываться. Ну, он их взял и столкнул в бассейн.

– Просто так дураками не обзываются, они что, придурки!? – она строго посмотрела на внуков. – Обзывались?

Те, соглашаясь, закивали.

Потом она опять обратилась к сыну:

– Ну, ты ему сказал?

– Ну да, сказал! Предупредил!

Было видно, что парень слегка слукавил в угоду грозной мамаше.

– Наших обижать нельзя! – подвела итог происшествию маман.

Изредка она с любопытством поглядывала на Виктора, он ей чем-то понравился, и совсем неодобрительно смотрела на его жену. Ей было ненавистно все, что худее ее.

Виктор вспомнил своих детей. Когда младший пришел домой с разбитым в кровь лицом и стал жаловаться на обидчика, он, недолго думая, снял в прихожей с вешалки ремень и два раза вытянул его по спине за ябеду. Потом, конечно, пожалел сына и посоветовал пойти заниматься спортом, чтобы он мог защитить себя и тех, кто будет рядом с ним. Конечно, это воспитание было не ахти каким педагогичным, но какой-то толк из этого вышел – Андрей пошел заниматься шахматами и стал меньше времени проводить на улице и во дворе, чем оградил себя от риска быть битым, и в школе по точным наукам стал одним из лучших.

К обеду солнце стало припекать все сильнее, они поменяли лежаки, устроившись под большими зонтиками из тростника. Но лежать без движения, как тюленю, Виктору было невмоготу, это его жена могла часами ворочаться на шезлонге, как на сковородке, подставляя солнцу то грудь, то спину. Виктор лежа дотянулся до ее плеча рукой:

– Я пойду пройдусь тут вдоль моря.

Она, соглашаясь, кивнула.

Вначале он спустился к морю. У самого берега, напротив выхода из отеля, из воды выступала огромная каменная плита, о которую бились волны, взлетая вверх фонтанами брызг; потом море перекатывалось через нее и стекало уже по песку в разные стороны. Виктор подошел по скользкому камню к самому краю, где пеной кипела вода, и через мгновение его окатило с головы до ног набежавшей волной. Это ему понравилось, и он стоял еще долго, наслаждаясь охлаждающим душем. Потом спрыгнул с камня обратно на горячий песок, выбрался на неровную деревянную дорожку и медленно пошел между шезлонгами, искоса поглядывая по сторонам.

Конечно, и у него в Латвии на пляже некоторые загорали топлес, но тут все выглядело по-другому – их было намного больше, и, как ему казалось, они все были очень привлекательными, а может, просто маленький бесенок толкал его своими вилами под ребро. Но рядом с ними глыбами лежали то ли их папаши, то ли великовозрастные кавалеры, у некоторых шеи обвивали золотые цепи, у других на запястьях – дорогие швейцарские часы. Конечно, были и совсем обычные с виду люди, но Виктора предупредили заранее – тут отдыхает только элита.

Он уже давно прошел пляж своего отеля, потом следующего из этой же серии, но с другим названием, потом еще одного – и оказался на диком пляже, где редкие любопытные перепрыгивали с одного камня на другой, пробираясь по скалам к морю. Там, где мыс отгораживал тихую бухту от высоких волн, Виктор спустился по узкой тропинке к воде. Здесь была небольшая каменная площадка, вырубленная в скале, на ней стояли доски для виндсерфинга, и ленивый тренер даже не обернулся, когда Виктор прошел мимо. Там он аккуратно спустился по камням в воду, чтобы, не дай бог, не наступить на морского ежа, и поплыл рядом с отвесной скалой, не веря сам себе, что все это действительно происходит с ним. Потом он подплыл к скале, забрался по почти отвесной стене на несколько метров вверх и ласточкой, как в детстве, прыгнул в воду.

Вода была соленая, крепкая, но сложенные над головой руки разрезали ее, и он мягко вошел в глубину. Под водой сновали испуганные разноцветные рыбки, и ощетинившиеся морские ежи большими компаниями пристроились на подводных камнях. Он проплыл совсем рядом с ними, но рукой дотронуться побоялся, и только когда уже начало стучать в висках от нехватки воздуха, в несколько гребков вынырнул на поверхность, где ярко блестело солнце, отражаясь в волнах.

Вечер первого дня наступил незаметно, они долго плескались в раздельных душевых кабинах, намыливая волосы особым местным шампунем, а тело душистым моющим гелем.

На ужин Яна надела новое платье, обтягивающее фигуру. Виктор долго любовался своей посвежевшей женой, раздумывая, стоит ли вообще идти на этот ужин… В ярко освещенном зале разряженная публика растекалась между витринами с закусками, высматривая, что бы положить себе в тарелку. Женщина-метрдотель встретила их у входа и вызвала по маленькой рации одного из своих помощников. Молодой подтянутый мужчина, расшаркиваясь перед ними, поинтересовался, где бы они хотели провести ужин, на балконе с видом на море (можно было и с видом на сад) или внутри ресторана. Яна попросила проводить их за столик на балкон. Они быстро сориентировались, что и как тут происходит, и уже через несколько минут влились в людской поток с тарелками в руках.

Кого тут только не было – политики с чопорными супругами, преуспевающие бизнесмены то ли с дочками, то ли с женами, отдыхающие детки богатых родителей со своими подружками, и разная другая публика, но по тем и другим было видно одно – им мировой кризис нипочем. Виктор с уверенностью мог сказать, что токарь-инструментальщик пятого разряда тут один.

Далеко в море, устав от дневного путешествия по небу, солнечная колесница бога Гелиоса опускалась в морскую бездну, погружая все во тьму, а по-другому тут быть и не могло, ведь этот остров – родина самого Зевса, одного из самых старых богов на Земле.

Ресторан, где был ужин, находился на третьем этаже главного корпуса, и отсюда открывался фантастический вид на морскую бухту, к которой вели дорожки из мозаики в окружении высоченных финиковых пальм. Бассейны с яркой-голубой водой были подсвечены разноцветными огнями, и это все казалось нереальным, из какого-то другого мира.

Они сидели вдвоем за столиком у самого края балкона и не могли оторвать взгляда от захватывающего дух зрелища. Все это их завораживало. Виктор не понимал, как можно сидеть, уткнувшись носом в тарелку, и не любоваться этой красотой, а без передышки жевать, жевать набросанную в блюдо еду, котлеты вперемешку с рыбой, салат из овощей и еще вдобавок несколько кусочков копченой красной рыбы (все это горкой лежало на тарелке у отдыхающего за соседним столом). Но большинство окружающей красоты явно не замечало, или просто они уже давно привыкли и это стало для них обыденностью.

К Виктору с Яной пошла коренастая чернявая официантка и, обнажив в широченной искусственной улыбке все тридцать два зуба, обратилась на ломаном русском, предложив карту вин: «Какие напитки вы желаете?» Виктор не привык есть всухомятку, а тут еще цена вина от воды не очень-то и отличалась, поэтому выбор был сделан быстро.

У Яны от вина и счастья просто кружилась голова, это был для нее новый мир, полный восхитительных впечатлений. После ужина они спустились по мраморной лестнице, посмотрели на манящие витрины маленьких магазинов со всякой всячиной – от сланцев для ходьбы по колючему пляжному песку до шубы на холодную зиму в России. И спустились к морю.

Прожекторы, нацеленные во тьму, выхватывали гребни пенного ночного прибоя и скользящие по воздуху над морем редкие белые призрачные тени чаек. Виктор и Яна сидели, обнявшись, у самой воды и долго, молча, слушали шум моря. Потом, уставшие от такого долгого дня, стали медленно подниматься по разноцветной дорожке наверх по склону к главному корпусу, где рядом с ним находились их апартаменты. Они еще долго болтали, лежа в широкой кровати, и заново переживали сегодняшний день, а потом, вконец сморенные, уснули.

Виктору снился дивный сон, яркий, как и весь этот день. Будто он стоит в военно-морской форме на мостике крейсера, который мчится полным ходом, разрезая волны. А что за крейсер, кто он сам такой, – никак не может вспомнить. Жестом подозвав к себе матроса с напряженным лицом и спросил, пытаясь выяснить, что к чему:

– Ну, и куда мы так торопимся?

Тот удивленно вытаращил глаза и отрапортовал:

– Куда приказано! Ваше высокоблагородие! Будем обстреливать Зимний дворец, чтоб свергнуть власть тиранов и кровопивцев трудового народа! Наша «Аврора» не подведет!

И тут чувство страха охватило Виктора – если он капитан Никольский, то его обязательно должны убить матросы с его же корабля. Он кивнул: «Ну что ж, хорошо!» А потом попытался открыть дверь в рубке и незаметно выскочить за борт. Но тут крепкая рука легла сзади на его плечо:

– Это вы куда, ваше высокоблагородие, собрались?

Он резко ударил по руке, выскочил из рубки и, лихо перемахнув за борт, бухнулся в волны.

Срывая с себя под водой быстро намокавшую форму, он вынырнул, но оказался уже в центре ярко-голубого бассейна с баром посередине. Поглядывая по сторонам, брассом подплыл к стойке и заказал джин-тоник. Ему казалось, что вот-вот за ним вынырнут матросы. К счастью, никто не появлялся. Присмотревшись к бармену, Виктор узнал в нем того самого матросика, который держал его за плечо. Но тот был дружелюбно обходителен и, казалось, не узнавал, его. Затем вынырнуло еще несколько человек, в одном из них он узнал своего соседа по квартире в Юрмале Игнатьева Петра Федоровича. Тот делал вид, что они незнакомы, и почему-то озирался по сторонам. Ему бармен принес бутылку водки и пельмени.

Вновь прибывшие не здоровались и между собой не разговаривали. Потом бармен достал из-под стойки старинный ледоруб с надписью на рукоятке «Made in MEXICA» и стал колоть им лед для коктейлей.

Из-под воды вынырнул хозяин завода, на котором работал Виктор. Он изо всех сил отбивался от напавшей на него акулы. Виктор подтянул ноги на высокий барный табурет, на котором сидел, чтобы они не были в воде, не дай бог, эта тварь зацепит. Но акула никого не трогала, только нарезала круги вокруг своей жертвы. Потом, резко накинувшись на него, откусила ему одним махом зубастой пасти две руки разом. Тот горестно завопил: «Только не руки! Как я буду считать деньги!?» Через мгновение картинка поменялась. Хозяин завода уже сидел верхом на рыбине у края бассейна и острым ножом вспарывал ей брюхо, отхватывал куски сырого мяса и отправлял их в рот. А еще чуть позже они с акулой мирно плавали рядом и, казалось, совсем не замечали друг друга.

И вдруг за спиной у Виктора раздался треск дерева. Обернувшись, он увидел вогнанный в стойку ледоруб. И на голове бармена уже была бескозырка с вызывающей надписью «Аврора», а кривая ухмылка на его лице показывала, что снисхождения ждать не придется. И Виктор, оттолкнувшись от табурета, ласточкой вошел в воду между акулой и хозяином. С каждым взмахом рук он все больше набирал глубину, стараясь, как можно дальше отплыть от своего недруга. Как только воздух в легких стал иссякать, он в страхе стал быстрее выгребать наверх, но у самой поверхности голова уперлась в непонятную круглую металлическую крышку. Напрягаясь изо всех сил, Виктор сдвинул преграду, и высунулся из канализационного люка, заполненного доверху водой, на пешеходной улице Старой Риги, как раз напротив ресторана «Палитра».

Удивленные рабочие смотрели на него, держа в руках огромный отсасывающий шланг. Он извинился, набрал побольше воздуха и снова нырнул.

В следующий раз он вынырнул возле спасательного круга, сброшенного с крейсера. Там снова произошел переворот, и поход к Зимнему дворцу отменился. Виктора вытащили, и матросик с лицом бармена с ледорубом подал ему на подносе лафитную рюмку, запотевшую от холодной водки. Одним махом он опрокинул ее в себя, заливая пережитое. И проснулся.

Еще долго Виктор не мог прийти в себя после приключений во сне, пытаясь разгадать, к чему бы такая белиберда.

– Верно, революция опять будет или еще что! – решил он и постарался выкинуть из головы эту муть.

До рассвета оставался целый час, небо уже посветлело на востоке, но на западе ярко светила луна. Птицы еще молчали, и в воздухе висела утренняя прохлада. Это, конечно, не та прохлада, что на берегу Балтийского моря, термометр показывал отметку в двадцать три градуса. Но для Крита это было довольно свежо. Виктор надел на голое тело белый махровый халат, лег на шезлонг перед бассейном у выхода из апартаментов и закрыл глаза, наслаждаясь непривычным состоянием безделья.

Вокруг возвышались пальмы, огромные кусты чайных роз, источавших тонкий приятный запах, росли еще разные незнакомые для него цветы, их ароматы перемешивались и пронизывали весь воздухе. Он задремал, но услышал, как вокруг все встрепенулось, миллионы цикад затрещали в кустах, что-то зажужжало, залились разными голосами птицы, казалось, что в одно мгновение все вокруг проснулось. Виктор поднялся и посмотрел в сторону востока – там из моря, выписывая по небу радужные круги, быстро всходило солнце. Он хотел побежать, чтобы разбудить Яну, но передумал – у них было много времени, чтобы еще не раз вместе встретить здесь восход.

Когда Яна проснулась, и первые ее слова были:

– Мне тут такое приснилось!

На что Виктор ее сразу перебил:

– Молчи! Ничего не рассказывай! Не дай бог, сбудется!

И она послушно замолчала.

На завтраке в ресторане посреди искусственной бухты народу почти не было, они пришли одними из первых. Виктор не любил никуда опаздывать, и если написано «Завтрак с 7.00 до 11.00», то сразу после семи он и привел сюда Яну, не дав ей понежиться в постели: «Пошли быстрее, а то там очередь соберется!»

Дома он почти не ел фруктов, а тут наложил себе полную тарелку темного винограда, положил нарезанных персиков, апельсинов, один грейпфрут, несколько ягод инжира и налил два стакана свежего, только что выжатого апельсинового сока. Осилив все это, он почувствовал себя уже почти сытым, но там к себе манили полки с деликатесными местными сырами, горячими омлетами и яичницами, сосисками и колбасками, булочками, пирожными, скворчащими на маленьких сковородках горячими блинами, всего было не перечесть. Он заставил себя подняться и наложил в тарелку еще всякой всячины. Яна была очень умеренна в еде, она не позволила искушению заставить ее переесть, но взяла несколько кусочков зажаренного бекона с яичницей, чего она никогда не позволила бы себе дома, она съела, конечно, не считая творога, сока и йогурта.

Лениво переставляя ноги, они медленно поднялись до своих апартаментов и завалились на широкую кровать.

– Вот бы так жить всегда! – мечтательно произнес Виктор. – Тепло, фрукты круглый год и не работать!

Яна, соглашаясь, просто промолчала.

Перцева Вовку Виктор увидел случайно, когда решил пройти прогуляться по пляжу, оставив Яну возле бассейна под навесом от солнца.

Он шел, разглядывая полуобнаженных матрон, натиравших свои телеса кремом от загара, как вдруг услышал за спиной оклик: «Витек (так его называли в школе), неужели это ты?!»

Перед ним стоял загорелый мужик в соломенной шляпе, белых с синими цветами трусах и с очень знакомым лицом. Отмотав в памяти лет тридцать назад, Виктор узнал своего закадычного школьного друга, с которым не раз прогуливал уроки, впервые попробовал вина, и они оба были влюблены в одну и ту же девчонку.

Отхлопав друг друга по плечам и наобнимавшись вдоволь, они пошли в ближайший пляжный бар и, усевшись за столик, стали делиться событиями прошедших лет.

– А ты Женьку Коршунова помнишь? Он теперь знаменитый экстрасенс! Нашу Таньку Качесову не узнать, она недалеко от меня в Москве живет, толстая стала, как корова! У нее муж депутат! У-у, ворюга! – сыпал последними новостями старый приятель. – А ты как? Да, вижу, неплохо, раз здесь отдыхаешь! С детьми приехал или один?

– Ну, нормально все, я на заводе у себя в Риге!

Перцев перебил его:

– Молодец, что завод купил, я всегда говорил – будущее за производством! Спекулянты – это однодневки! Для начального капитала можно, конечно. А так главное – это производство! А что за завод?

– Завод технологической оснастки. Да я там просто…

Но Перцев не дал договорить.

– Вот это правильно! Это тебе не какие-нибудь поддоны из деревяшки сколачивать! Я всегда говорил, что у тебя по жизни все будет о’кей!

Виктор не стал его разубеждать и спросил:

– Вовка! Ну, а как ты сам? Что у тебя? Слышал, ты окончил военное училище. Наверное, генерал уже?

В это время к ним подошла светлоглазая эффектная брюнетка и не без кокетства протянула Виктору руку:

– Алена!

– Виктор, – представился он и, окинув ее снизу вверх оценивающим взглядом, протянул: – Дочка у тебя просто что-то!

Вовка недовольно поморщился и покраснел, поправив: – Не дочка это. Жена.

Виктору стало неудобно, и он извинился, но девица, казалось, посчитала это даже комплиментом.

– Может, по пятьдесят грамм? – предложил старый школьный товарищ.

В баре они выпили по стаканчику, потом еще по одному, и Вовка, как бы оправдываясь, сказал:

– Знаешь, с каждой женщиной – своя жизнь. И свои проблемы. И свое счастье…

Редкие встречи

Мы познакомились с Иваром, когда оба пытались найти работу в сфере общественного питания и встретились на собеседовании, чтобы устроиться в один из новых ресторанов Риги. Многие выходили из дверей отдела кадров с тоскливыми лицами, но нам повезло, и нас обоих приняли. Меня барменом, а Ивара завзалом в ресторане.

Наши отношения сразу сложились хорошо. Мы оба были женаты, у него рос сын, у меня двое. Его жена была очень эффектная женщина, когда она заходила к нам на работу, все мужчины переглядывались, восхищаясь ее внешностью.

Все работники относились к своему начальнику с уважением, он был в меру строг, справедлив и с потрясающим чувством юмора. В этом мы с ним соперничали, и очень часто последнее слово оставалось за ним. Но когда к Ивару приходила жена, он менялся прямо на глазах, его плечи сутулились и взгляд становился неуверенным, даже заискивающим. Это здорово отличалось от того, каким он был большую часть времени на работе. Но она уходила, и он становился прежним.

Так проходил год за годом. Мы несли свою службу: я у бара трепался с публикой, артистично мешая коктейли, а он встречал и провожал этих же клиентов.

Казалось, что мы друг про друга знали почти все. Мы часто вместе выпивали, а потом тревожили сон своих жен ночными звонками из баров, сообщая им, что у нас все в порядке.

Однажды после серьезного загула я притащил Ивара домой к самым дверям и, прислонив к ним, нажал на дверной звонок, а сам скрылся в темноте за углом на этаже. Его жена, открыв настежь дверь и не говоря ни слова, размахнулась и ударила его по голове толстым томом Большой советской энциклопедии. Он рухнул, как подкошенный, в дверной проем. Она крепко взяла его за руку и втащила внутрь. Так мне в первый раз показалось, что не все у них так сладко.

Ивар никогда ничего не рассказывал о своих домашних взаимоотношениях, да меня это и не очень интересовало. У каждого свои проблемы. Ко мне он относился, как к своему брату, всегда старался в чем-то помочь, а если дело касалось работы, он независимо от того, прав я или нет, всегда был на моей стороне.

Это было в воскресенье. Народу днем в баре в последний выходной день почти не бывает. Может, зайдет один-другой опохмелиться после бурной субботы – и домой, готовиться к рабочему дню.

Я от нечего делать протирал и без того чистую барную стойку, мыл кофейный аппарат, в общем, развлекал себя чем мог. В конце зала скрипнула двухстворчатая дверь, и вошел Ивар. Он как-то замедленно подошел к стойке и попросил:

– Налей-ка мне сто грамм! Хреново мне сегодня!

И замолчал.

Я налил ему, а заодно и себе. Мы чокнулись стаканчиками и выпили. Я не лез к нему с расспросами, и так было видно, что не все у него ладно.

– Налей мне еще, – он пододвинул по стойке стаканчик в мою сторону. Я налил ему, не забыв и о себе, в ожидании, когда он со мной поделится. Опрокинув в себя водку, он закашлялся, и на глазах у него выступили слезы. Но мне показалось, что эти слезы выступили совсем не от кашля.

Было видно, что Ивару очень тяжело, но сам он об этом рассказывать не хочет. И я после очередной выпитой с ним рюмки спросил:

– Ивар! Что случилось? Кто-то умер?!

Он посмотрел на меня глазами, в которых опять появились слезы:

– Мы с этой женщиной были вместе двадцать лет! Она ко мне только что приходила и сказала, что между нами все кончено! Она выходит замуж и хочет нормальную семью, а не редкие встречи! Ты понимаешь, мы были вместе двадцать лет… – повторил он.

Я был ошарашен таким известием и удивился: столько лет отработать вместе и не проболтаться, даже по пьянке. Тем более, я знал, что ближе друзей, чем я, у него не было. Но в таком состоянии я его никогда не видел и чувствовал, что он на грани срыва. Не знаю, как мне это пришло в голову, но я посмотрел на него и проникновенно спросил:

– Вот интересно, когда ты умрешь, она придет к тебе на похороны или нет?

Он посмотрел на меня изумленно, переваривая сказанное. Потом, когда до него, наконец, дошло, он чуть не подпрыгнул на месте и срывающемся голосом бросил мне в лицо:

– Да я вас всех переживу! Ну, ты мудак!

От расстройства и злости он сплюнул на пол и быстрым шагом пошел к выходу, там развернулся, посмотрел на меня, опять плюнул, повторив: «Ну, ты редкостный мудак!» – и захлопнул за собой створки двери, которые еще долго раскачивались на петлях.

Когда вечером стала прибывать публика, он провожал гостей до столиков, иногда смотрел на меня, качал головой и уходил из зала.

Через несколько дней он меня простил, понимая мою дурацкую терапию, от которой его мысли переключились и стали работать совсем в другом направлении. Он все также оставался моим близким другом.

Через некоторое время я ушел из ресторана. Мы редко встречались, в основном, это было случайно или на пляже, где Ивар прогуливался под ручку со своей женой. И я уже почти забыл ту историю.

Мне позвонили утром, когда я ехал на работу: «Слушай! Тут дело такое, Ивар умер!» У меня все перевернулось внутри. Я мысленно увидел его перед собой живым, веселым.

В церкви собрались в основном все знакомые. По центру зала был гроб с телом моего друга, рядом стояли плачущая жена и сын с черным от скорби лицом. Священник читал отходную молитву, а я вспоминал его живого и мысленно улыбался оттого, что мне повезло быть другом этого человека. Потом я незаметно оглядел всех, кто присутствовал в церкви, и увидел возле самого входа женщину, которая буквально обливалась горькими слезами. Когда отпевание закончилась, все вышли на улицу. Я не спускал взгляда с этой незнакомки, она держалась от всех в стороне. Ее, похоже, никто здесь не знал.

Она все-таки пришла.

После первых пятидесяти пошли вторые, потом третьи. Когда стало по-настоящему хорошо, Виктору захотелось поделиться с другом своими удивительными снами на этом острове.

Вовка к этому отнесся серьезно и сам признался, что и ему тут такое приснилось, все как наяву, ну просто сон в летнюю ночь не по Шекспиру. Словно ему опять двадцать четыре, он работает барменом в ресторане, – и стал подробно описывать, что произошло во сне…

Сон в летнюю ночь (не по Шекспиру)

…Из дверей многочисленных баров и ресторанчиков на улицы Старого города выходили припозднившиеся клиенты и брели на стоянки такси. Торговля здесь шла, как на восточном базаре:

– Мне в Юрмалу!

– Тридцатник.

– Больно дорого!

– Вокзал рядом, электричка утром, всего хорошего!

– Ладно, поехали.

Ночные таксисты по полной программе выжимали из кошельков своих клиентов оставшиеся деньги. Немного потоптавшись на стоянке, тщательно проверив бумажник и порывшись в карманах, я еще раз убедился, что полностью пуст, как последний стаканчик, который я пропустил перед самым уходом из бара. Куда можно податься в полвторого ночи, когда до дома двадцать пять верст, а в кармане какие-то крошки и бесполезные клочки бумажек с чьими-то телефонами, зашифрованными мужскими именами?

Валик – вполне возможно, что это Валентина, Вася – наверное, какая-то Василиса, но я сразу отбрасываю эту версию – такое имя я бы запомнил. Марик – наверное, Мария, и я с надеждой набираю ее номер. И как же мне приятно слышать на мое приветствие «Ой, здравствуй! А что так поздно? Приезжай ко мне!» Пытаюсь определить местоположение возможной ночевки:

– А куда ехать?

Ответ перечеркивает мои надежды:

– В Саласпилс! Давай быстрее, я буду тебя ждать! – и нетерпеливо повесила трубку, готовясь встретить меня, не предполагая, что если я к ней пойду пешком, то стук в двери она услышит часиков в семь утра. «Вот дура!» – мысленно прощаюсь с ней, принимаясь снова разбирать бумажки.

Сергей – наверное, Света. Набираю номер. На той стороне, видно, стоит определитель, и из трубки раздается рык какого-то разбуженного мужика:

– Ты какого хрена сюда звонишь в два ночи?! Да я тебе башку отобью! Да я…

– Ты, дядя, себе рога лучше отбей! – отбрил я наседавшего с угрозами неизвестного и повесил трубку.

Делать было нечего, в июле ночи у нас теплые, на небе полно звезд, и я потихоньку побрел в сторону православного собора, где надеялся прикорнуть на скамейке в парке. Хмель никак не хотел выветриваться из моей головы, и мне было хорошо.

Через пятнадцать минут я уже устраивался на скамейке возле памятника Барклаю де Толли. С одной стороны памятника величественно вырисовывался во тьме православный собор, а с другой многоэтажная гостиница со стоящими вереницей свободными такси перед ее ярко освещенным входом. Мне было досадно, что я совсем немного не рассчитал с финансами, и моей кроватью стала жесткая каменная скамейка.

Вскоре машины рассосались, и яркий свет погас. Я достал из внутреннего кармана охотничью фляжку с неприкосновенным запасом коньяка, открутил металлическую пробку, заменявшую рюмку, и, подняв ее за своего соседа Барклая, осушил ее с превеликим удовольствием.

Пиджак не бог весть какая хорошая подушка, но в некоторых случаях очень даже неплохо. Я растянулся во весь рост и попытался заснуть. Как вдруг сквозь полузакрытые глаза мне показалось, что голова памятника, до тех пор направленная в сторону собора, почему-то повернута ко мне. Ледяной холод сковал меня, словно я увидел ожившего мертвеца. Но полностью глаза не открывал и не шевелился. Потом памятник на своем постаменте присел на корточки и, повернувшись ко мне задом, стал с него слезать. Хмель сняло в одно мгновение, очень захотелось вскочить и рвануть что есть мочи в темноту парка, но меня всего колотило, и тело не подчинялось.

Тем временем чугунный Барклай слез и встал рядом со скамейкой, всматриваясь в мое лицо.

– Ну, хватит дурачком прикидываться! Сам виноват, что сегодня тут очутился! Хорошим коньячком попахивает, давненько такого не пробовал! – заговорил на русском с чуть заметным немецким акцентом оживший герой двенадцатого года. – Как величать тебя, молодой человек?

Мне не хотелось открывать глаза и отвечать на вопрос. Но в голосе слышались повелительные нотки, и, собравшись с духом, я сел, но посмотреть в лицо героя не хватало смелости.

– Вова, – скромно представился я, упершись взглядом в его сапоги.

– Что значит Вова?! Не Вова – Владимир, владеющий миром! Чем занимаешься, Владимир? – строго поинтересовался герой.

– Я, вообще-то, пишу немного и подрабатываю в ресторане.

– Пишущий кельнер, значит?! Что ж, любопытно! Я тут за эти года такого насмотрелся! Так что ты меня не удивил, даже порадовал!

– А мне как вас величать? – поинтересовался я.

– Знаешь, сейчас все эти превосходительства ни к чему, можешь величать меня Барклаем, или просто Богданычем, это мое русское отчество.

Тут я снова достал фляжку и с уважением протянул генералу, впервые посмотрев на его лицо, и оно мне показалось не чугунным, а совсем живым. Он с достоинством принял протянутую емкость и, сделав большой глоток, крякнул от удовольствия:

– Хорош, чертяка, почти как в наши времена!

Потом продолжал:

– Раз в году, при черной луне, когда все жители города спят крепким сном, и мы знаем, что они не смогут нас увидеть, мы оживаем, чтобы можно было встретиться и обсудить, что произошло в мире за этот год.

– Как!? – удивленно воскликнул я. – Другие памятники тоже оживут?

– Ну да! Слышишь, конь скачет по Бривибас? Это Петя! – и тут же поправился: – Царь всея Руси Петр Первый!

Издалека доносился тяжелый топот копыт, и я сразу подумал о памятнике, недавно восстановленном известным меценатом. Опять стало страшно, я вспомнил, как царь-батюшка рубил головы непокорным стрельцам.

Из-под копыт его коня вылетали искры, он проскакал на красный свет светофора и осадил жеребца недалеко от нашей скамейки. Приподнявшись высоко на стременах, он огляделся и, заметив нас в темноте, направил коня к нам через клумбу с красными и белыми розами.

Барклай принял у него поводья, помог спешиться. Потом подвел меня к помазаннику и представил:

– Владимир – писатель, кельнер. Может, пригодится нам этой ночью, что-нибудь новенького расскажет. Он же живой еще, не памятник, так что, ваше величество, я думаю, нам будет с ним не скучно!

Петр нервно потеребил рукой ус:

– А не разболтает кому? Не напишет потом рассказ какой? Может, погуляем сегодня, а потом я ему башку топориком тюк – и как не бывало? – и он вопросительно посмотрел на Барклая, сверкая в темноте глазами.

Я уже приготовился припустить через кусты, как на мое плечо опустилась тяжелая рука, и они оба рассмеялись.

– Не боись, не трону, тебе ведь все равно никто не поверит, а если расскажешь, то угодишь в дом для умалишенных! А чем это так вкусно пахнет? – полюбопытствовал государь.

И я с поклоном протянул ему фляжку. Он тоже крякнул от удовольствия и посетовал:

– Эх! Жаль, что мало!

Но тут Барклай предложил:

– Петя, давай пешочком прогуляемся к Красным стрелкам, они обычно в этот день на троих соображают у Даугавы!

– Не Даугавы, а Двины, – строго поправил его помазанник.

Мы уже собрались отправиться к реке, как издали раздался быстрый топот чьих-то каменных подошв по асфальту, и через минуту из-за поворота появился сам Ильич. Запыхавшись от бега, он стал извиняться:

– Простите, ребята! Меня же перенесли из центра за город, пока, зараза, добежишь, задохнуться можно! – и, увидев меня, строго спросил, картавя: – В партии состоите? С какого года? Как обстановка в массах?

Но государь его осадил:

– Да успокойся ты! Тут власть уже другая – и не твоя, и не моя!

Ильич возражать не стал, но как-то ядовито ухмыльнулся.

– Ладно, ребята, не станем спорить, зайдем за лысым (так они любовно называли Райниса) и пойдем к стрелкам.

Ночной город будто вымер, и никто не видел, как я шагал по центральной улице в окружении легендарных фигур. Они рассматривали яркие витрины магазинов, недоуменно покачивая головами и бросая колкие реплики.

– Вы посмотрите на этих баб, кожа да кости, не за что взяться, у меня бы на такую ни-ни. Вот Катька моя из местных была, то, что надо, а эти на картинках – дрянь, наверное, не местные, – вел беседу государь. – А вообщето я бы сейчас не против кого-то окучить…

И он посмотрел вверх. Там на высоком постаменте стояла женщина.

– Ты, Петя, можешь губу не раскатывать, она сейчас если и даст, то только американцу, ну, может, еще англичанину! – охладил пыл помазанника Райнис.

В разговор вступил Ильич.

– Англичанину не даст! – сказал он. – Они как сюда приезжают, если припрет – все на нее отливают. А может, и даст, кто ее знает, эту загадочную женскую душу.

Они остановились под памятником и смотрели снизу вверх, как ветер развевает юбку женщины.

– Ох, как она мне люба, – опять заладил государь. Тут с высоты в него полетела одна из трех звезд, которые она держала в руках, но царь ловко увернулся:

– Проститутка заморская! Стерва продажная!

– Педераст великодержавный! Кровопиец! – донеслось сверху.

– Я же тебе говорил. Вот в прошлом году Русалочка приплыла из Копенгагена, там никаких проблем не было, одно слово – Запад. Жаль, что у нее хвост вместо ног, но ничего, мы нашли выход из положения! – сказал Райнис мечтательно. – Все-таки хорошо, что рядом со мной мою женушку Аспазию не поставили!

Обычно, стоя на постаменте, три красных латышских стрелка смотрят в разные стороны, но сейчас они сидели на берегу Даугавы возле горящего костра и передавали друг другу большую бутыль, наполненную мутной жидкостью.

Увидев Ильича, они вскочили и отдали честь, а он по-простому пожал каждому из них руку:

– Как служба? Как народ? Ребята, я тут со своими. Выпить что-нибудь найдется?

Теперь у костра сидели уже восемь собутыльников, и каждый прикладывался по очереди к сосуду. А красные стрелки делились впечатлениями за прошедший год:

– Кто цветы принесет, кто бутылкой бросит, – всем мил не будешь.

– Тут, говорят, митинг какой-то был, недовольный народ, обворовывают его кровопийцы капиталистические!

– Всем на хрен головы рубить! Проворовался – рубить, и будет полный порядок! Выдумали демократию, чтоб тырить было легче! – разошелся самодержец.

Тут вдруг послышались тяжелые взмахи чьих-то крыльев, и я со страхом посмотрел в темное небо.

– Не бойся, это мужик с медвежьими ушами на личном драконе из Юрмалы летит! Вечно опаздывает, жертва зоофилии! – объяснил один из красных стрелков – Мужик-то он хороший, и животных любит! Говорят, его маминя с медведем баловалась. Результат налицо. То есть на уши! Не везет его скульптуре – то меч украдут и вставят в руку морковку, то матерное слово напишут на постаменте. Одно слово – вандалы дремучие!

Описав круг над честной компанией, дракон приземлился на трамвайных рельсах прямо у моста. Гремя мечом о доспехи, народный герой подошел к костру, поприветствовав всех поднятой вверх рукой.

Мы раздвинули круг и протянули ему бутыль. Сделав мощный глоток, он даже не поморщился, потом положил к себе на колени голову дракона и стал чесать ему за ухом, а тот от удовольствия пускал дым через огромные ноздри.

– Слышал, тут непорядки какие-то? Говорят, дракон кровожадный появился с сотней голов, у народа кровь сосет! Ничего не знаете? Может, пора ему башку свернуть? – и герой, вскочив, взмахнул своим огромным мечом. Дракон от страха распластался по земле и стал похож на огромную лягушку.

Героя сразу же успокоили:

– Да не дракон это, свои у своих кровь и сосут!

Он вложил меч в ножны и разочарованный снова уселся в круг.

В это время со стороны железнодорожного моста подходили двое с красным флагом в руках, герои 13 января 1905 года. Эти гордо сели в стороне и от алкоголя отказались. Но потом заметили Ильича и подошли.

Вскоре появился памятник композитора Альфреда Калныньша, держа под мышкой голову известного собирателя народного фольклора Кришьяна Барона, за которой успел забежать в Верманский парк. Калныньш, опасаясь мифического дракона, сел в отдалении. Голова из-под мышки читала неприличные народные дайны и издали дразнила дракона, правда, животное на это не обращало никакого внимания.

Подошел революционер Петер Стучка, (он тоже обитал где-то не в центре), открыл свой каменный портфель и достал две бутылки еще советской водки. Вся компания очень обрадовалась этому приятному сюрпризу. А потом он извлек оттуда еще и барельеф композитора Вагнера и прислонил его к металлической ограде возле реки, объяснив собравшимся:

– Мимо проходил, а он уж очень со мной в люди просился, надоело ему со стены на мир одним глазом смотреть!

– Danke schön, – поблагодарил музыкант. – Я бы вам сыграл что-нибудь из своего, но извините, не на чем и нечем.

Вдруг раздался петушиный крик, все встрепенулись, испугавшись восхода, но барельеф немца успокоил:

– Это мои земляки из Бремена, так сказать, коллеги, и они непьющие!

Подошли осел, собака, кот и петух. Собака, устав стоять на спине осла, подбежала к дракону и стала пристраиваться к его ноге, возомнив себе невесть что! Это развеселило компанию и заставило снова о чем-то задуматься Петра. Поняв, что нога дракона – это обидная ошибка, пес стал ластиться к доброму Лачплесису. А кот взобрался на колени к Калныньшу. Осел сиял в свете костра натертым до блеска бронзовым носом, задумчиво смотрел на воду и наслаждался тем, что на спине нет трех его товарищей. Петух показывал всем свою полную независимость и гордо расхаживал возле барельефа Вагнера.

Потом все опять вспомнили о каких-то возмущениях в народе.

– Там перед Домским собором памятник немецкому просветителю Гердеру стоит, он ближе всех к месту, где депутаты пасутся. У него хоть ног и нет, но голова что надо, пойдем, он-то нас просветит, – предложил до сих пор молчавший Барклай.

Все еще раз приложились к бутыли и отправились к Гердеру.

Гердер обрадовался долгожданной встрече. Скульптор изваял его не в полный рост, а, решив сэкономить, сделал лишь бюст, и бедняга не мог сам сдвинуться с места. Но поговорить был всегда рад.

– У них все здесь хорошо – и выпивают, и едят вкусно, дети у них учатся за границей, няни, гувернантки из Германии, дома у озера в Межапарке. Эти власть не отдадут, они же делать ничего больше не умеют, только свой народ грабить с умным видом. Тут надо идти за советом к Ильичу, он спец по классовой борьбе. Мне ли не знать, я же их разговоры слышу каждый день!

– Значит, все-таки тырють? – переспросил самодержец. Голова утвердительно кивнула и продолжила, но ее умные разглагольствования стали понемногу утомлять всю компанию, они аккуратно влили в голову из бутыли, и она заснула.

– А ну-ка я их всех, ворюг этаких, своим мечом! – опять занервничал народный герой, забывая, что он просто памятник.

Ильич окинул всех торжествующим взглядом:

– Ну что, социализм хуже!? Там если что умыкнешь, тебя быстро в позу поставят!

– И ту недотрогу бы поставили? – поинтересовался государь, пребывая на своей волне.

– И даже саму Крупскую! – подтвердил вождь пролетариата. У Райниса перед глазами пробежала картинка, как Крупская стащила со стола конфетку и строго была наказана Ильичом.

– Все-таки, конечно, хотелось бы ее окучить, она такая большая, неприступная и, между прочим, на моем месте стоит. А ей надо было бы там лежать! – обиженно бубнил помазанник.

– Не даст! – отрезал Ильич. – Ты ей не пара!

– Но раньше-то дала бы! И любила бы! – не успокаивался государь. – Да и царица моя была из этих мест, из Митавы!

– А ты ей кредит дай, как шведы, и балуй с ней, сколько душа пожелает. Думаю, твоему сопернику Карлу, что в Стокгольме стоит, она бы не отказала! – посоветовал мудрый Райнис. И у Петра появилась надежда.

На небе показались первые признаки восхода.

Первым попрощался Ильич, ему далеко надо было бежать. Взмахнув перепончатыми крыльями, унес народного героя дракон. Потом ушли красные стрелки и герои пятого года. Композитор отнес обратно в Верманский парк голову прославленного собирателя дайн и уселся на свое место у оперы возле городского канала.

Мы прошли мимо Милды, но она не удостоила нас даже взглядом. Вначале на постамент залез Райнис и скорбно замер. Потом государь вскочил на своего коня и поскакал во всю прыть, чтобы его не догнал восход. Барклай ловко по-солдатски подтянулся и встал в своей гордой позе. А я сел на свою скамейку и задремал. И мне приснилось во сне, что я заснул.

Кто-то тронул меня за плечо, и я открыл глаза. Надо мной стоял здоровый, как бык, полицейский. Было уже светло.

– Ты, случайно, не из тех будешь, что бардак тут вчера в Старом городе устроили?! – строго спросил меня страж закона.

– Не, что вы, я ж еще из советских, из стада, мы не выступаем! Отдыхали вот тут с Барклаем и с Райнисом, – не успев прийти в себя, начал я трусливо оправдываться, но вовремя остановился, не успев приплести сюда еще и Ленина с царем. Он пристально посмотрел прямо мне в глаза:

– Да! Видно, ты не из таких будешь, духом слабоват!

И, оставив меня в покое, пошел дальше по парку. А я встал, медленно побрел на работу и вдруг увидел возле памятника Свободы подъемный кран и толпу людей. Наверное, опять будет митинг недовольных, мелькнуло в голове. Но подойдя поближе, я увидел, а вернее, мне показалось, – что у Милды не хватает в руках одной звезды…

А вот тут-то я в ужасе и проснулся. Видно, что-то произойдет, не к добру такие видения…

Но после всех этих разговоров о снах были еще какие-то другие, в мозгах у Виктора с Вовкой уже образовался сплошной винегрет, начались детские игры в коробок, в который они резались в школе по пять копеек, потом все померкло в тумане забытья…

Яна ждала мужа до полуночи, истрепав себе все нервы. Мысли о том, что он мог утонуть, или вдруг ему на солнце стало плохо с сердцем, крутились хороводом. И как стало легко, когда она услышала возню возле дверей. Он пытался тихонечко открыть замок, чтобы ее не разбудить. Но тут у него возникла проблема: дверь открывала карточка, а он уже в десятый раз запихивал ее в щель не той стороной, и так могло бы продолжаться до утра. Яна поднялась, открыла дверь и, не говоря ни слова, легла в кровать, отвернувшись к стене.

Он еле стащил с себя шорты и майку, аккуратной кучкой оставив их посреди номера, залез под простыню и сразу уснул. Она не стала скидывать его тяжелую руку, которую он во сне положил на нее, но сильный перегар можжевельника ее просто сводил с ума. В конце концов она тоже заснула.

Утром, оправдавшись за вчерашнее, Виктор стал вспоминать, как накануне, набравшись как следует джинтоника, он и впрямь возомнил себя владельцем завода. Он помнил, как они пили за процветание его фирмы, потом за футбольную команду, которую Перцев недавно купил в Англии, за его нефтеперерабатывающий завод где-то в Киришах и многое другое. А что было потом, он больше уже не помнил.

Наутро Перцев позвонил Виктору в номер попрощаться и почему-то сказал, что он человек чести, и для него, как и для Виктора, слово превыше всего. О чем речь, Виктор понять не мог, но на всякий случай согласился и пожелал счастливого пути.

За завтраком Виктор с удовольствием выпил фужер холодного шампанского, отчего сразу просветлело в голове и захотелось есть. Яна на него не обижалась, просто попросила в следующий раз предупреждать – все же они не дома.

Комфортный шезлонг, соломенный зонтик от солнца, шум накатывающей на берег волны, шампанское и сытный завтрак склонят ко сну кого угодно.

Ему снилось, будто Яна поймала его в постели с известной на весь мир фотомоделью Клавдией Шифер. Он отнекивался, как мог, придумав версию: пока он спал в номере, она сама открыла двери и, перепутав его с кем-то другим, потихоньку юркнула к нему под одеяло. А сам лихорадочно вспоминал, как же он ее сюда привел.

Клава, как укор его похотливости, сидела на краю кровати абсолютно голая и сонно таращила глаза на его жену, потом она медленно, как на показе, надела на себя махровый халат и молча удалилась.

Через секунду дверь снова открылась и из-за нее появилась та раскормленная тетка с пляжа, которую они видели в первый день. И уже оказалось – она его жена, и ее интересует, что здесь делает эта особа, указывая на Яну толстым пальцем с бриллиантовым кольцом. К его удивлению, Яна начала оправдываться и врать, будто работает здесь горничной, пытаясь протиснуться в щель между этой маман и дверью.

Когда Яна исчезла, Виктор обхватил необъятную тетку, называя ее Гретхен, и стал жарко целовать в полные губы, чтобы избежать грозящего ему наказания. Но она была неумолима, и вскоре его руки и ноги были пристегнуты наручниками к спинкам кровати. На ее голове появилась фуражка с эмблемой СС, а в руке – тонкий хлыст. Она стояла над ним, большая, голая и беспощадная. От страха он начал еще больше оправдываться и клясться ей в верности, посылая губами воздушные поцелуи, дергая прикованными руками и ногами.

Яна разбудила его, погладив рукой по голове, потому что он начал громко, смачно причмокивать, и бессвязно, вроде как виновато, бормотать.

Открыв глаза и передернув плечами от пережитого во сне ужаса, он увидел, как со стороны центрального входа появилась маман со своим семейством. Они медленно прошли по настилу, выбирая себе место, где расположиться под солнцем. Виктор немного напрягся, но она прошла мимо, не обратив на него никакого внимания, лишь на секунду задержала взгляд на складной фигуре его жены. От чего ее настроение сразу испортилось, и она тут же высказала на итальянском какую-то претензию мужу. Но тот даже бровью не повел, он уже давно знал характер своей супруги.

Она аккуратно погрузила свое большое тело на шезлонг в тени одинокого дерева на пляже и стала с серьезным лицом раскладывать пасьянс на маленьком пластмассовом столике. Ее муж присел рядом, положил ей на бедро свою ладонь и что-то сказал на ухо, отчего она довольно и игриво улыбнулась. А Виктор подумал: «Наверное, в таких женщинах есть своя изюминка!»

В номере их ждали бутылка французского шампанского, большое блюдо с фруктами и записка от школьного друга с наилучшими пожеланиями отдыха и непонятными намеками на слово чести.

– Бедный Вовка, он вообще свихнулся со своими заводами и фабриками и стал играть в белогвардейского офицера! – решили Виктор с женой, но шампанское с удовольствием выпили за здоровье своих детей, за хороший отдых и за счастье.

Вечер наступил быстро и незаметно, и все в одно мгновение погрузилось во тьму, и вдоль дорожек, ведущих в разные стороны, загорелись ночные неяркие фонарики, создававшие мягкий уют. Выхваченные светом из тьмы цветы казались нереальными и какими-то волшебными.

Они уже давно выпили шампанское и перешли на джин с тоником, наслаждаясь мгновением и завидуя тем, кто может это позволить себе, когда захочет. Из его головы с каждым проведенным здесь днем все больше выветривались старые понятия о равенстве и справедливости. Он вспоминал друзей, которые пашут с утра до вечера, пытаясь прокормить семью. А максимальный отдых, какой могут себе позволить, – это съездить за грибами всей семьей, сделав заодно и заготовки на зиму, или позагорать на пляже у моря, пообедав заранее приготовленными дома бутербродами с вареной колбасой. Конечно, у самых богатых его друзей были свои огороды на берегу Даугавы или недалеко от аэропорта, но это касалось везунчиков. А здесь – просто праздник жизни, из которого не хотелось возвращаться никогда.

В ресторане неподалеку от их столика еврейское семейство из Риги праздновало день рождения молодого симпатичного мужчины, судя по всему врача. Потому что большинство разговоров крутилось вокруг медицины.

Потом, когда принесли вино и разлили его по бокалам, слово взяла бабушка юбиляра, пожилая дама, одетая в светлый костюм под цвет ее густых седых волос, на шее у нее были красивые старинные бусы из янтаря, а в ушах маленькие сережки с такими же камушками.

Когда она заговорила, весь зал чуть затих, прислушиваясь. Ее голос чуть дрожал от волнения и любви к внуку: «Я всегда хотела, чтобы Арик стал хорошим человеком! И он поступил в училище медсестер! А там кончил на фельдшера! Или на врача?» – чуть засомневалась она.

От смеха, казалось, рухнут стены. Вместе с еврейской семьей рыдал весь зал. Зато этот день рождения запомнили не только они, но и небольшая часть Европы. Тем, кто не понимал русского языка, перевели это интересное словосочетание соседи, и веселье удалось на славу. С разных сторон поднимали бокалы и выпивали за здоровье именинника. У всех появилось ощущение праздника. В этот вечер Виктор и Яна не пошли на море, они вернулись в номер и сразу легли спать, утомленные насыщенным днем.

Сны на этом острове в первые дни могли свести с ума кого угодно, потом человек привыкал к такой игре мозга и считал все происходящее после того, как он закрыл глаза своей еще одной, параллельной жизнью, доступной только ему одному. Может, виной тому была древняя история острова, где жили боги и откуда они отправлялись на битву с титанами. Наверное, от того далекого прошлого здесь сохранилась аура, в которую окунался человек, уходя в сон, и там он получал откровения в виде загадок, а может, просто шутки от самих древних богов.

Виктор в сны не верил, но когда спал, не мог отличить, где явь, а где сон, поэтому все переживал так, словно это происходило на самом деле. Да и кто точно знает, где наша жизнь сон, а где нет.

В эту ночь ему ничего не снилось, он просто провалился во тьму, и его разум блуждал где-то в бесконечной темноте космоса, не натыкаясь ни на какие приключения или ужасы.

Машина, взятая напрокат за восемьдесят пять евро в сутки, хоть с виду была и маленькая, но достаточно вместительная для двух человек. Они долго петляли на ней по узким улочкам вокруг огромной территории отеля, прежде чем смогли найти правильную дорогу, ведущую к знаменитой пещере, где богиня земли Гея прятала своего маленького сына Зевса от свирепого бога-отца Кроноса, чтобы тот не сожрал его, как он поступил со всеми остальными своими детьми.

Остановившись возле грека-продавца на краю обочины, Виктор купил большой кулек сладкого, как мед, винограда и две бутылки местной самогонки по три евро за каждую, мысленно подсчитав, что за эти деньги в отеле он получит только сорок грамм джина с тоником. Яна не перечила ему, понимая, что в случае ее противоборства от этого только пострадает семейный бюджет.

Тридцать минут они поднимались пешком по извилистой неровной тропе, ведущей наверх к пещере. Конечно, можно было доехать на ослах, выполнявших здесь роль такси. Но быстро прикинув, что такая поездка будет стоить как минимум семь бутылок местной виноградной ракии на одного человека или три ведра винограда, Виктор без раздумий пошел вверх, крепко держа за руку свою жену…

Из глубокой пещеры, куда вела крутая лестница со скользкими ступенями и металлическими перилами, несло холодом и сыростью. Виктор заметил вслух:

– Да, батюшка Зевс был крепким малым, если смог выдержать в такой берлоге среди сталактитов, и добавил: – Ну, он же бог, и ему все это ерунда.

Когда они спустились в самую глубь, он увидел ведущую в сторону от общего маршрута пещеру. Ему в голову пришла шальная мысль, оглядевшись по сторонам, он взял Яну за руку и потащил вглубь. Она, конечно, сопротивлялась для виду, но и ей хотелось приключения. И они ненадолго скрылись во тьме. Там, в глубине, откуда-то на них капала вода, им было холодно, смешно и одновременно хорошо.

Наверху их встретило яркое солнце, слепившее глаза и согревающее после подземелья. Приключение получилось на славу. На обратном пути они еще долго обсуждали эту пещеру и признавались друг другу в любви, словно они прожили вместе не двадцать пять лет, а познакомились только вчера.

В эту ночь он во сне увидел еще одного своего школьного товарища, тот торговал бананами на базаре, выкрикивая пронзительным голосом их удивительную цену: «Бесплатные бананы всем покаявшимся!» В жизни, он точно знал, этот товарищ (в советское время он числился секретарем комсомольской ячейки) занимался торговлей хлопком с баями из Узбекистана, был ухоженным и прилизанным бизнесменом с громадным домом у моря и дорогими машинами в гараже. А тут на тебе – бананы. Волосы его были до плеч, на щеках и подбородке клочьями росла рыжая борода, глаза как у одержимого, почти безумные. Виктору вдруг очень захотелось фруктов, он подошел к прилавку и спросил: «Костя, почем?» Но тот в ответ осенил его крестным знамением и таким же пронзительным голосом возопил: «Изыди, сатана, не искушай меня поднимать цену! Покайся лучше!» Виктору захотелось покаяться, рассказать темные стороны свой жизни, и он уже открыл рот, как вместо продавца-попа Кости вдруг появилась его собственная жена в рясе и с крестом на животе: «Все рассказывай! Все!» И он решил остаться без бананов.

А за соседним прилавком стоял сам мэр столицы, миллионер, в своей знаменитой кепке торговал арбузами и зазывал на восточный манер: «Купы одзын, нэ пажалэешь!» Дальше за ним стоял старый знакомый Виктора из прошлых снов, матросик в бескозырке, торговавший ржавыми патронами, якобы годившимися для салюта. Он бросал их по одному в разведенный рядом костер, оттуда бабахало, и кто-то вскрикивал в базарной толпе. Виктор пытался выбраться с этого базара, но, казалось, ему не было ни конца ни края. Несколько теток продавали недорого свою честь, она была у них запечатана в конвертах с надписью «После прочтения уничтожить». Издали доносилось: «Покайтесь, уроды, и жрите бананы!»

Тут уже наступило утро. В дверь постучали, и любезный голос предложил фрукты, которые ежедневно меняли в номере. Виктор приоткрыл дверь, взял несколько бананов, яблоки и апельсины, пробормотав спросонья: «Сон в руку!» Разносчик ничего не понял, но все равно вежливо улыбнулся.

Виктор очистил от кожуры банан, вышел из номера к бассейну и с удивлением услышал из приоткрытой двери соседнего номера, находившегося по ту сторону бассейна, кошачье мяуканье. Потом оттуда вышел мужчина неопределенного возраста в шортах, сандалиях на босу ногу, в шляпе и с серым, необыкновенно пушистым котом на руках. Это был Фарбус.

Кастрированная жизнь

Хитрые американские банкиры придумали чудное новое слово «эмансипация», и весь женский мир охватила лихорадка обиды от несправедливости по отношению к слабому полу. Первыми флаг равноправия подняли боевые тетки в Северной Америке, и добрые законодатели позволили им работать наравне с сильной половиной, а заодно так же исправно нести бремя налогов. И вскоре в других более или менее цивилизованных странах к станку поставили женщин в косынках, кепках, надели на них робы, мужские ботинки, дали в руки серп и молот, заставив думать, как мужиков, выхолащивая из них остатки женственности и материнства.

Золотой поток в виде налогов увеличился в два раза, раздувая широкие карманы власть имущих. Только на далеком Востоке не дали пробиться этой заразе, а на более близком…

Кот с не кошачьим именем Матвей перенес несложную операцию по удалению когтей за то, что он искромсал резные ножки старинного рояля. Через некоторое время его лишили двух маленьких яичек, навсегда оставив без потомства.

По весне он инстинктивно терял спокойствие, начинал призывно мяукать, и ему вторили с близких и далеких балконов такие же кастраты, как и он, бесперспективным, мечтательным воем. Потом он в возбуждении подбегал к издавна знакомому, ободранному в былые времена роялю и вхолостую пытался драть его лапами без когтей. Устав от бесполезного занятия, он взбирался на широкий диван и засыпал.

Ему снился дивный сон – будто бы он в окружении потрясающих грациозных кошек разных пород, трущихся о его бока с двух сторон, прогуливается по парку, выбирая себе подругу на сегодняшний день. Но ему так лениво сделать свой выбор, и он во сне стал мечтать о чашке свежего молока и миске сухого корма. Мысли о еде пересилили его сонные сексуальные мечты, и он, открыв глаза, спрыгнул с дивана, быстрой мягкой походкой направился на кухню, где его ждала щепотка сухого корма и чашка воды.

Его хозяйка, эмансипированная особа с мягким именем Эльвира, приобрела себе кота вместо мужа, постаравшись таким образом избежать стирки носков, трусов, глажки рубашек и мытья посуды. Оставаясь старой девой, она была лишена удовольствия любить и воспитывать детей, поэтому без всякого сострадания она лишила кота его «хозяйства».

Жизнь Матвея была намного сытнее жизни уличных котов и намного спокойнее. По весне не надо было биться до полусмерти за облезлую кошку, лазить по помойкам в страхе, что кто-то захлопнет крышку мусорного бака, и, конечно же, опасаться мальчишек-живодеров с их охотничьими рогатками.

Эльвира любила своего котика и вечерами, сидя у телевизора, любовно почесывала ему за ухом, забывая о своем одиночестве.

Конечно, иногда ее навещали мужчины, с которыми она ненадолго удалялась в спальню, раздражая Матвея своими громкими возбужденными вздохами. Потом эти гости уходили, и кот уже заранее знал, что сегодня за ухом ему чесать не будут.

Так протекала его скучная, сытая, кастрированная от всяких приключений кошачья жизнь.

Но однажды весной он проскользнул в неприкрытую дверь, навсегда исчез из этой квартиры и спрятался во дворе за мусорными баками, из которых несло тухлятиной.

Долго по округе разносился плаксивый призывный голос Эльвиры: «Матвеюшка, кыс-кыс-кыс!» Но в ответ только лаяли дворовые собаки и из соседнего подъезда вышел подвыпивший мужчина и, представившись Матвеем, поинтересовался, не может ли ей как-то помочь. И был нещадно обруган расстроенной хозяйкой пропавшего любимца, после чего срочно ретировался обратно в подъезд. Когда стемнело, она вернулась в пустой дом и принялась оплакивать свою одинокую жизнь.

А тем временем сбежавший от всего кот довольно вертел головой, вдыхал необычные запахи и мечтал о новых возможностях. В темноте то тут, то там вспыхивали огоньками глаза бездомных котов и кошек, отовсюду раздавалось протяжное, призывающее к бою мяуканье соперников. Ответом было молчаливое ожидание их дам. Тут Матвею повезло, его не волновало всеобщее весеннее помешательство, а в нем никто не чувствовал соперника, и все к нему отнеслись дружелюбно. Так началась его новая жизнь, полная удивительных неожиданностей.

Фарбус допоздна засиделся в мастерской, работая над очередным заказом. Заказчица попросила изобразить ее со спины вполоборота, полуобнаженной, с распущенными волосами, на фоне заката у морского берега. Конечно, он мог ее написать с натуры и так, как она этого желала, но клиентка явно забыла, что ей уже за пятьдесят и нимфа из нее вряд ли получится. Но Фарбусу не хотелось ее огорчать, и взмахами своей кисти он сделал ее на портрете лет на двадцать моложе.

Она долго рассматривала свое изображение и потом поблагодарила:

– Спасибо за то, что вы вернули мне молодость, я и вправду была такой совсем недавно!

Ему было вдвойне приятно, что эта женщина не глупа и что ей понравилась работа.

Фарбус долго приводил в порядок кисти, потом спустился на улицу посмотреть, как живет вечером Старый город.

Внизу возле дверей сидел потрепанный, лохматый пепельно-серый кот с удивленными круглыми глазами, казалось, что вот-вот он заговорит. Прогулка отменилась, Фарбус взял кота на руки и вместе с ним вернулся к себе наверх.

Здесь, в этом чужом для него мире, он знал, что на земле его ищет любовь, так же, как он ищет ее. И этот странный кот тоже что-то искал в своей жизни, шляясь по улицам, может, свою кошачью любовь, а может, просто доброго человека, который бы его приютил.

– Да, как похожи люди и коты… Одни ищут, скитаясь по всей земле, любовь и бьются до смерти за прекрасное мгновение, другие ищут сытую жизнь… – и вдруг мысль, как молния, пронзила его: надо куда-нибудь уехать, вдруг я там встречу Ее!

Кот лакал налитое в блюдце молоко, радуясь, что это не сухой корм, к которому в свое время его приучили, изредка поднимая мордочку и с благодарностью глядя на своего нового хозяина. А Фарбус тем временем сидел на диване и внимательно рассматривал карту Европы, словно мог увидеть на ней что-то очень ему дорогое…

Матвей, блаженствуя, развалился на мягком кресле, с ужасом вспоминая последние ночевки у помоек, на темных чердаках и в подвалах, куда спускаются люди, норовя впотьмах наступить на кота ногой. От нежданного счастья он помурлыкал немного и крепко заснул. Даже утром его чуткий слух не среагировал на то, как Фарбус оделся и ушел, долив молока в глубокую чашку.

С билетами на ближайшие рейсы до греческого острова Крит не было никаких проблем, вот из гостиниц предложили только одну, но очень дорогую. Фарбус, не задумываясь, выложил наличными нужную сумму, получил билет и отправился домой собирать чемодан. По пути он купил переносной домик для кота и пакет сухого корма, потом забежал в ветеринарную лечебницу, и один давний поклонник живописи выписал ему паспорт на кота, чтобы его можно было вывезти за границу.

Если бы Матвей предвидел, что он превратится из обычного кота в летающего на самолете, то обязательно сбежал бы через открытую форточку к своим уличным приятелям. Матвей этого не знал, но он чувствовал, что его хозяин необычный человек, – коты видят то, что недоступно людям, – и полностью ему доверял. Поэтому, когда хозяин зашел в дом, он начал ластиться к нему, скользя змеей между ногами.

Побросав в чемодан вещи, проверив, не забыл ли он документы, Фарбус посадил Матвея в переноску и, присев на дорожку, отправился в путь.

Чартерный самолет быстро набрал высоту. Фарбус смотрел через иллюминатор на медленно проплывавшие снизу облака. В просветах между ними появлялась далекая земля, испещренная полосами дорог и разбросанных вдоль них строений. Эту поднебесную картину он наблюдал не впервые, но из иллюминатора самолета – в первый раз.

Кот молча сидел в своем домике, не понимая, что с ним происходит и куда его везут. Но в общем-то ему на это было наплевать – миска полна еды, а значит, в его жизни все нормально. Рядом с ним в клетке сидела красивая афганская овчарка, от страха она противно выла, поджимая свой куцый хвост и не дотрагиваясь до еды. Матвей с раздражением переносил присутствие трусливой и глупой собаки, но что поделаешь, здесь попутчиков себе не выбираешь.

Прошло чуть больше трех часов, и самолет приземлился, подрулив к обшарпанному зданию аэропорта, где Фарбуса встретил гид. Поездка на автобусе до гостиницы была недолгой, безрадостный пейзаж выжженной солнцем земли не обещал сочной зелени и цветов. Но он был уверен, что ему тут понравится и будет хорошо.

Человек с котом

Из тени своей веранды Фарбус обратил внимание на томящегося под жаркими лучами солнца до неприличия загорелого мужчину. Наверное, он получит солнечный удар – почему-то решил он. Потом этот мужчина перевернулся на спину, и Фарбус узнал в нем одного из тех счастливчиков, кого поразила стрела из первых лучей солнца. А этих он знал наперечет. Давным-давно, когда этот мужчина был еще почти мальчиком, после школы он целовался в подъезде с девчонкой из соседней квартиры, тут-то их и подкараулил Амур.

Виктор с любопытством смотрел на мужчину с котом, который вышел в сад из соседнего номера. Он сразу показался ему очень симпатичным человеком, а тут еще такой замечательный кот на руках, почти такой же, как у них дома в Риге. И он запросто обратился к незнакомцу.

– Здравствуйте! И у меня дома такой же, только полосатый, как маленький тигр! А вы откуда будете? – он с уверенностью заговорил по-русски, и не ошибся.

– Я из Риги! – коротко ответил незнакомец и, протянув руку, представился: – Фарбус.

– Очень приятно, я Виктор, мы тут с женой отдыхаем. Первый раз за границей! Может, по рюмочке? – и пригласительно кивнул в сторону столика на его террасе возле номера.

– Почему бы и нет? С удовольствием!

В холодильнике между маленькими бутылочками с алкоголем и пачками сока уже два дня охлаждалась литровая емкость с местным джином. Конечно, пару слов легкого протеста со стороны жены пришлось выслушать:

– А не рановато? Еще и завтрака не было!

Но, увидев Фарбуса, Яна поздоровалась и принялась нарезать лимон к напитку. Джин приятно охлаждал и расслаблял, располагая для дружеской беседы.

– Мы бы, наверное, в жизни сюда не попали, если бы не чудо! – и Виктор подробно описал свое путешествие в Москву.

Фарбус его внимательно слушал и думал про себя, что надо обязательно съездить в этот город, может, там он встретит Ее. Он вдруг понял, что случается, когда Амур промахивается, и его стрела, пробив сердце кому-то одному, улетает в неизвестную даль, и люди потом никак не могут найти свою половинку.

Когда Виктор закончил свою необычную историю, Фарбус грустно сказал:

– Я вам завидую!

– Чему тут завидовать? Ведь вы тоже здесь отдыхаете! А я вот не знаю, как мы вернемся обратно домой из этой сказки, ведь мы уже послезавтра уезжаем!

– Я завидую не этому! Рядом с вами любимая, а это у вас самое большое богатство!

Виктор задумался, сделал глоток джина.

– Наверное, вы правы. Но и деньги тоже нужны! Каждый ищет то, чего ему в жизни не хватает.

– Тут я с вами согласен! – сказал Фарбус и, выдержав паузу, спросил: – А дети у вас есть?

– Да, целых двое! Но кто его знает, может быть, и еще бог пошлет?

– И вправду, может, кого-то и пошлет! – и Фарбус подумал о своем появлении в этом мире. – Большие уже?

– Не скажу, чтобы очень. На грани полового созревания.

– Это хорошо! Значит, пока еще вас ценят! Это всегда так, и в нынешние времена, и в давно ушедшие – пока им от родителей что-то надо, они изо всех сил стараются быть повнимательней. Иногда, конечно, их прорывает, но потом они берут себя в руки, чтобы не злить «дойную корову», и снова становятся почти идеальными, до следующего прорыва. Потом, когда они мужают, и эта «корова» перестает давать молоко, а ребра ее от старости начинают выпирать наружу, они чаще всего вспоминают ее из чувства приличия, а не по любви. И мысленно подсчитывают, во сколько встанет ее упокоение и что им достанется в наследство…

– Вы, наверное, не любите детей?

– Детей я люблю, просто очень хорошо знаю мир! Конечно, есть в нем приятные исключения, уважение и любовь к своим земным наставникам до гробовой доски. Но, к сожалению, в большинстве случаев все именно так! Надеюсь, ваши дети будут исключением!

Они замолчали, и каждый задумался о своем.

Крыса

А тем временем в далекой Риге по радио в передаче «Доброе утро» разъяснили, что слово «кризис» на греческом языке означает очищение. Юриса не удивила эта расшифровка – после потери работы художника-дизайнера в рекламной компании деньги со счета улетучились быстро, банк забрал у него квартиру, лизинговая компания машину, и он остался полностью очищенным. Приятели советовали ему сразу идти на биржу труда и становиться на учет, чтобы получить хоть какое-то пособие. Но он со своим самолюбием тянул до последнего, в его понимании это было все равно что стоять с протянутой рукой, однако в последние дни просто приперло, и он все же решился, во многом благодаря тому, с кем ему пришлось познакомиться в новом жилище.

За регипсовой стеной в его квартире поселилась крыса. Юрису ни разу ее не видел, но скрежет ее острых зубов посреди ночи не давал ему мирно спать возле стенки. Страшные истории об этих грызунах, которые он почерпнул из литературы об их незаметной жизни, заставляли быть начеку. Он купил всевозможных приспособлений для борьбы с ними, это были клейкие дощечки, хитроумные крысоловки и, конечно же, разные яды. Расставив свои ловушки в стратегических местах, он принялся ждать, когда она появится. Проходил день за днем, но ничего не менялось, она скрежетала зубами за стеной, а ему оставалось только слушать и ждать. И вот в один день ее зубы смогли одолеть регипс, и она вырвалась на волю, преодолев все смертельные опасности на пути. Яд, любовно разложенный его щедрой рукой под мебелью, под мойкой и по углам, она вытащила в центр комнаты, как бы показывая Юрису, кто из них идиот. Это было уже личным оскорблением.

Для следующего этапа борьбы с неуловимым грызуном он выбрал новую стратегию. В магазине с жестким названием «Враг не пройдет» он приобрел особое средство. Милая на вид женщина больше напоминала ему добрую тетеньку из кондитерской, но ее рекомендации развеяли его иллюзии.

– Поджигаете с этой стороны и суете в дырку – сдохнет, как миленькая, – и она ласково улыбнулась.

С такой страшно жить, вот так однажды надоешь – и ласково накормит какой-нибудь дрянью. В ответ Юрис с усилием выдавил из себя улыбку, взял дымовые шашки и отправился на битву.

Он долго чирикал спичками о коробок, прежде чем смог поджечь фитиль. Потом лихо засунул их в нору и стал ждать.

Пожарные приехали через двадцать минут и еле-еле смогли потушить деревянную перегородку за стеной. Конечно, триста латов не бог весть какие деньги, но в наше время это некстати. Он долго торговался с пожарным инспектором, и они сошлись на ста наличными, а причиной пожара оказалась старая проводка. Тот тоже не любил крыс.

На коробке было написано, что грызуны не переносят ядовитого запаха дыма и больше никогда не появятся в доме. Крыса вернулась через два дня, виновато-вежливо грызнув пару раз зубами за стеной в полтретьего ночи.

Ему не приходилось работать строителем, но обстоятельства заставили его зайти в строительный магазин и приобрести нужные инструменты. Разборка стены оказалась не очень сложным делом, и к концу светового дня перед ним лежала груда отодранного регипса. Но маленького зубастого вредителя там не было. Нервы стали шалить, в каждом шорохе чудилась насмешка над его охотничьими способностями.

Соседи, заметив, как он выносит из дома строительный мусор, очень удивились, что он затеял ремонт среди зимы, и стали жаловаться на сильный шум (ведь свою маленькую войну он держал в тайне). Юрису пришлось извиниться за беспокойство, и он еще больше возненавидел своего незримого врага.

Новым этапом стало приобретение специальных электрических приспособлений, которые излучали ультразвуковые волны, губительные для психики грызунов. В инструкции было сказано, что прибор действует в радиусе пятидесяти метров. На всякий случай он купил два, по семнадцать латов каждый, истратив на них почти все оставшиеся деньги.

От ультразвука в эту ночь не спали ни он, ни крыса. Она нервно что-то грызла за стеной на кухне, а он читал книгу. На следующий день ему со скандалом удалось сдать приборы обратно в магазин. Они были произведены в Китае, а у них либо крысы другие, либо у людей психика на ультразвук по-другому реагирует. С этого дня он возненавидел и китайцев. Мало того, что из-за их дешевой продукции закрылось его агентство, оставив его без работы, еще и ультразвук – это было уже слишком.

Но желание убить это грызущее создание ни на секунду не оставляло его. И он принялся разбирать стены на кухне, предварительно освободив ее от мебели и рукомойника, а также плотно закрыв двери, чтобы враг не смог незаметно выскользнуть.

С усилием отодрав последнюю полосу регипса, Юрис наконец увидел в углу маленького, взъерошенного от страха крысенка. Он приготовился одним ударом покончить с этим кошмаром. Но что-то остановило его руку. Он сел на табуретку, вытащил из кармана смятую пачку сигарет и закурил, наблюдая за зверьком. Тот неподвижно сидел на задних лапках и в ужасе таращил на него глаза.

Неизвестно, что с Юрисом произошло, но его желание убивать серого пропало. Он открыл холодильник, достал оттуда открытую пачку молока, налил немного в блюдце и поставил его на пол. Крысенок напомнил ему самого себя, мечущегося по этой жизни в поисках куска хлеба без желания кому-то сделать плохо, а тебя часто загоняют в угол, не оставляя шансов.

Серый долго приходил в себя после пережитого ужаса, потом, наконец, набрался храбрости и осторожно подошел к блюдцу. Юрис уже выкурил несколько сигарет, а тот все еще лакал молоко. Потом крысенок оторвал мордочку от блюдца, юркнул мимо его ног и пропал. И больше не тревожил его по ночам.

Очередь

Очередь на биржу труда сворачивала за угол, растягивалась до следующего перекрестка и снова исчезала за поворотом. Почти что все стояли здесь со вчерашнего вечера; тут были старые и молодые, русские, украинцы, белорусы, поляки, несколько латышей и два еврея (наверное, их наказал всевышний за то, что не читали Тору).

Заветная дверь, за которой жила надежда на работу или хотя бы пособие по безработице, открывалась в девять утра. Народ, томясь в ожидании, развлекался слухами. С одного конца в другой по живому телеграфу полетело: «Говорят, что пособий хватит только на два месяца!» Все заволновались, и очередь стала сжиматься, словно от этого могло что-то измениться. С другой стороны сообщили: «Хватит до конца года». Очередь расслабилась.

– Я в советское время на вагоностроительном работал, – начал один мужичок где-то в середине очереди. – У нас на заводе специалистов всегда не хватало, мы поезда всему Союзу поставляли и за рубеж кое-что делали, а сейчас там бог знает что!

– А вы завод ВЭФ видели? Там же супермаркетов понастроили, а я ведь там шестнадцать лет отработала в цехе настройки. Какой у нас комбинат общественного питания был! – мечтательно вспоминала его соседка по очереди. – Меньше чем за рубль пообедать можно было!

– Да хватит врать, тетя, – перебил ее молодой латыш. – Вы там с хлеба на воду перебивались, мы это еще в школе проходили! Наверно, коммунисткой были?

Тетка обиженно надулась и замолчала. За нее заступился интеллигент в темно-синем пальто с завязанным на шее шерстяным шарфом.

– Женщина правду говорит, молодой человек! Это во времена перестройки, когда все рушить начали, магазины стали пустыми, а до этого у нас с голоду никто не умирал и у всех была крыша над головой. А вы тогда еще под стол пешком ходили, так что не вам об этом судить!

Парень только буркнул что-то себе под нос.

Те, кто стоял поближе к входу, пребывали в более приподнятом настроении.

– Ничего! Главное – встать на учет, и будем получать пособие! Три месяца полное, ну а потом что-нибудь изменится. Да и подработать можно будет неофициально! – рисовал себе будущую жизнь бывший докер.

– Когда я был маленьким, я так любил зиму, трескучий мороз, коньки, лыжи! Жарить колбаски на костре в лесу, запивать их горячим чаем с бальзамом из термоса… – мечтательно вспоминал мужчина лет шестидесяти. – А сейчас я бога молю, чтобы зима была потеплее и за отопление надо было бы платить поменьше.

– Вы не знаете? – обратилась к нему дама в шубе, совсем не похожая на нуждающуюся в пособии. – Нам Европа поможет?

Все, кто услышал ее вопрос, прыснули со смеху, вспоминая обещание Остапа Бендера из нетленных «Двенадцати стульев». Уволенный две недели назад начитанный сантехник из тринадцатого домоуправления скрючился пополам и прерывающимся от смеха голосом пообещал:

– Поможет, конечно, поможет! А как по-другому, у них безвыходное положение! Они нас теперь кормить обязаны! Зачем им тут революция?

– Какая революция? – испугалась дамочка. – Когда?

– Великая Европейская социалистическая революция! Будем по новой все делить, что у народа умыкнули! Когда – не знаю, дайте мне свой телефончик, я позвоню, сообщу! – сделал предложение начитанный сантехник.

Дамочка смущенно замолчала. Но благодаря ей настроение у всех, кто был рядом, изменилось к лучшему.

– Говорят, что в Африке народ от голода, как мухи, мрет, – вели невеселые разговоры в конце очереди. – У них там засухи, пустыня надвигается.

– Тяжелое положение. Вчера по радио передавали, – посетовала бабушка, которая занимала здесь очередь, чтобы потом ее кому-нибудь продать.

– Да провались они там пропадом! Они от жары подыхают, а мы тут от холода околеем! Задолбали! Мы им там, в Африке, до лампочки! Они там даже не знают, где мы находимся. А вот нас тут аж скрючило от сострадания. Сколько у нас пенсионеров от голода на тот свет отъезжает, кто-нибудь считал? Уроды! – неизвестно к кому обратился длинноволосый парень. – Только и слышишь раз в неделю: наше правительство выделило помощь такому-то народу. Своему бы, суки, лучше помогали!

Откуда в пять часов утра приходили новости, было известно одному богу и тому, кто их сообщал.

– Собираются дорогу строить через всю Латвию, как в Германии во времена Адольфа, чтобы народ чем-то занять, – передали с хвоста очереди. – На строительство дороги будут брать только тех, кто сдаст экзамен по латышскому языку на вторую категорию!

Возмущение полетело из одного конца в другой.

– Сволочи! Фашисты недобитые! Они хотят, чтоб только латыши здесь выжили, а мы с голоду сдохли! Сами заседают в сеймах, в думах разных, жрут за наш счет! Мы за независимость голосовали, а они нас с гражданством кинули, а сейчас вообще хотят в гроб вогнать! Да мы их сами похороним! – летело со всех сторон. – Чуть что, все на нас валят! Экономике хана! Русские виноваты, плохо учат латышский язык! Когда была советская власть, Москве жопу лизали с утра до вечера! А сейчас на нас отыграться пытаются! Да мы же все дети Божьи!

После этих слов с неба неожиданно полетели большие хлопья белого снега, как бы очищая все вокруг от нахлынувшего возмущения, и вправду, через некоторое время все успокоились. Люди стояли и смотрели вверх, словно произошло чудо. Деревья, дорога, дома покрывались белым покрывалом, и город из безысходного черно-серого превратился в необыкновенную зимнюю сказку, которая принесла с собой тишину. Снег таял на лицах, охлаждая горячие мысли и превращаясь в слезы на щеках. А людей в очереди все прибавлялось и прибавлялось.

Юрис сдал анкету симпатичной женщине, чем-то похожей на его маму. Та, прочтя написанное, с сожалением сказала:

– Да, художнику сейчас вообще тяжело будет устроиться! Может, мы пошлем вас на курсы поваров? Правда, сейчас и повара не нужны, ну будет хоть чем заняться!

Юрис отрицательно помотал головой.

– Вы знаете, я лучше еще подожду! Вдруг что-то подвернется?

Первое пособие обещали перечислить в течение двух месяцев, но как их протянуть – он просто не мог представить. Да и что там за пособие – сто двадцать латов первые три месяца… И потаенная мысль «надо отсюда сваливать!» уже заявила о себе в открытую, и сразу заработал мозг, вычисляя страну, куда можно было бы уехать в одну сторону на сто двадцать латов. Этой страной оказалась православная Греция: во-первых, там выдумали это страшное слово «кризис», во-вторых, там намного теплее и почти гарантия, что зимой ты не околеешь от холода. Чтобы в этом себя еще больше обезопасить, он выбрал Крит, вычитав в энциклопедии, что там несколько раз в году снимают урожаи, есть столетние пальмовые леса и как сорняк растет канабис, что вполне могло заменить алкоголь. Можно там жить и творить, как Гоген в Полинезии.

Чрез полтора месяца Юрис получил на счет долгожданные деньги. За это время он выучил больше сотни греческих слов, навел справки через друзей, что там и как. Узнал, что его подружка-однокурсница из Академии художеств вышла замуж за грека и проживает с ним в Гераклионе на Крите. Рюкзак был собран, краски, кисти и мольберт он тоже прихватил с собой. Купить за сто двадцать латов билет до Крита нереально, но и тут ему повезло – чартерный самолет был загружен не полностью, и ему продали билет за восемьдесят.

Проходя через таможенный контроль, он мысленно давал себе клятву больше никогда не возвращаться в эту страну, где полгода на небе висят серые тучи, деревья эти же полгода в мольбе протягивают к небу голые ветви, прося больше солнца, а зимой вместо мороза сырость и слякоть.

В аэропорту его встретили однокурсница с мужем. Пока ехали на машине к их дому, она порадовала Юриса. В отеле, где работал ее муж, нашлась вакансия официанта, там отдыхает много туристов из России и надо знать русский, но самое главное, что там предоставляют жилье, а для начала это очень хорошо. Юрис обрадовался – все складывалось как нельзя лучше и, наверное, в свободное время он сможет писать картины.

В квартире их жило четверо, на каждого по комнате; двое были греки с материка, один литовец и Юрис. Утром в пять все были уже на ногах, быстро завтракали и отправлялись на работу, куда их отвозил служебный автобус. Официантом Юрис работал не впервые, еще будучи студентом ему не раз приходилось подрабатывать в рижских ресторанах.

Утром они обслуживали клиентов в отеле на завтраке, днем работали в ресторане у берега моря, куда заскакивали перекусить греющиеся на солнце отдыхающие, а вечером в главном здании отеля они суетились между столиками, угождая привередливой публике. Некоторые клиенты были очень милые люди, с которыми можно было пошутить, другие корчили из себя директоров земного шара и свысока смотрели на обслугу, отпуская недовольные замечания. Но по закону обслуживания клиент всегда прав, даже если он идиот.

Когда Юрис случайно подошел к столику Виктора, заговорив с ним, тот, узнав, что официант еще и из Риги, сразу пригласил его после работы выпить за компанию. Юрис тоже обрадовался, всегда приятно встретить на чужбине своего. Это россияне при выезде за границу чаще всего делают вид, что они друг друга знать не знают. А все остальные всегда рады видеть земляка или просто человека, говорящего с тобой на одном языке, и поприветствовать его бокалом вина или хотя бы стаканом воды. От вина Юрис отказался, на работе запрещено, а вот вечером обязательно обещал подойти и показать Виктору маленькую таверну у самого входа в их отель.

Таверна «Жареный окунь» славилась у отдыхающих хорошей кухней и плохим домашним вином, поэтому посетители запивали морские деликатесы обычным добрым немецким пивом и крепкой местной водкой. Юрис с Виктором говорили по-латышски, что заставляло окружающих прислушиваться и гадать, откуда эти двое.

Местная виноградная водка сделала свое дело, развязала языки и подняла настроение. Юрису уже казалось, будто он просто отдыхает на Крите, и все былые невзгоды – всего лишь неприятный сон. А после того, как он услышал историю про негаданный приз Виктора, удивленно, почти завистливо промолвил:

– Везет же людям! А я вот самое большее, что выигрывал, это в карты, еще в Академии художеств, латов десять, ну, может, пятнадцать.

– Да и я тоже никогда ничего не выигрывал, все зарабатывал только своими руками, это для меня чудо какое-то!

– Согласен! Честным трудом можно заработать только грыжу!

– Профукали, уроды, социализм! Сейчас хорошо живут только те, кто к власти прорвался или вертится возле нее. Да я на доске почета висел и за счет профсоюза в Крым два раза ездил!

Юрис неодобрительно посмотрел на Виктора.

– А я за капитализм, я коммунистов не люблю.

– Наверное, сам надеешься, что когда-нибудь к власти прорвешься и скрадешь что у трудового народа! А мне вообще никто из них не нравится. К власти обычно рвутся те, кто сам ничего не создал, ни в бизнесе, ни в творчестве. Конечно, среди них есть и нормальные, кто за идею! Но это только вначале, а потом они за хлебное место глотки друг другу готовы рвать!

– Да ладно тебе, Виктор, чего мы воздух бессмысленно сотрясаем! Ни ты, ни я все равно ничего решить не сможем, давай лучше еще по одной, – и Юрис потянулся к нему чокнуться рюмкой.

В это время в таверну зашел солидный мужчина в белых шортах и розовой рубашке с белыми цветочками. На голове у него, несмотря на то, что уже наступил вечер, была соломенная шляпа с широкими полями. Окинув взглядом всех присутствующих, он сразу же направился к столику, где отдыхали новые приятели.

– Добрый вечер, уважаемые земляки! Мне приятно было услышать родную речь, может, позволите с вами пропустить по рюмочке?

И, не дожидаясь их согласия, подозвал официанта и заказал бутылку дорогого коньяка.

Они были не против и даже обрадовались третьему. Им оказался сантехник Нормунд. Он прибыл сюда намного раньше своих земляков и смог неплохо устроиться. Просмотрев разные варианты гостиниц, он решил снять за не очень большие деньги две комнаты недалеко от моря, почти в центре города. На третий день его проживания у хозяина дома случилась проблема с водопроводом. Нормунд предложил свои услуги и буквально за пару часов привел все в порядок, не взяв с хозяина не копейки. Тот был приятно удивлен и рассказал всем своим знакомым, какой мастер живет у него под крышей. Уже через несколько дней пришло первое предложение на небольшой ремонт сантехники в частном доме. После этого заказы посыпались один за другим, от некоторых приходилось отказываться, и даже появилась очередь на его услуги, а вместе с этим выросли и цены. Что Нормунда, как и его жену, очень радовало.

– За что будем пить? – с поднятым бокалом поинтересовался Нормунд.

– Давай выпьем за дружбу между народами?! – предложил Юрис.

Рюмки почти скрестились ножками, как шпаги, после чего мягкий коньяк приятно обжег горло. Потом пили за теплую погоду, за гостеприимных греков, за женщин у соседнего стола. А когда тосты почти кончились, опять началась политика.

– А может, нам организовать свою партию? – предложил Виктор.

С ним все сразу согласились, и Нормунд даже придумал название – «Центр и Окружность». Название понравилось, все трое встрепенулись и стали фантазировать на эту тему. Вдохновленный Юрис даже стал что-то рисовать на салфетке. Нормунд пытался понять, что он там творит, но это ему не удавалось, и он поинтересовался:

– А что это ты малюешь?

– Это будет наш символ!

– Что-то на жопу сильно похоже!

До драки между однопартийцами оставалось несколько мгновений, но тут, к счастью, дверь трактира отворилась, на пороге появилась жена Виктора и прервала первое партийное собрание, которое могло повлиять на судьбу страны.

Больше они так никогда и не встретились.

Неожиданное просветление

В тысяча девятьсот восемьдесят девятом году чернявый молодой человек приятной наружности по имени Сема окончил Ленинградскую морскую академию с красным дипломом специалиста по управлению морскими портами. Будучи одним из самых лучших студентов почтенного заведения, он мог рассчитывать на хорошую работу, и его надежды оправдались. Он получил распределение в морской порт города Риги, на должность заместителя начальника хлопкового терминала. За несколько лет работы в порту он понял, что честным трудом можно заработать только поощрение начальства и небольшие добавки к зарплате в виде премиальных. Тогда он стал продумывать варианты, каким образом заработать больше, а союз братских народов к тому времени понемногу начал разваливаться.

Эмиссары, прибывшие из далекого Узбекистана для установления деловых контактов, попали к молодому специалисту. Тот же сделал все возможное, чтобы без него у них ничего не получилось, и через несколько дней, договорившись об открытии совместной фирмы по перевалке хлопка, он превратился в бизнесмена.

Нельзя сказать, что деньги сразу потекли рекой, но Семин доход серьезно вырос. Уже очень скоро он приобрел себе красивую новую машину, купил хорошую квартиру, а через год женился на своей давней подруге из Ленинграда. Из года в год его доход увеличивался, и он улучшал свой быт как мог: построил себе огромный дом на берегу Рижского залива, купил поместье в Испании, апартаменты в Монако и еще много разной мелочи, радующей сознание преуспевающего человека. Ему уже становилось скучно, хотелось чего-то нового в этой жизни.

Однажды Сема, возвращаясь из очередной командировки из Москвы, познакомился в купе с архиереем. Проведя с ним за бутылкой коньяка с хорошей закуской полночи, Сема проникся новой идеей. Священник убедил его в том, что деньги Всевышний дает только тем, кого любит, а те, в свою очередь, должны передавать их дальше. Служитель культа незаметно подталкивал его что-нибудь пожертвовать. Но Сема приносил жертвы только ради собственного блага и рассудил по-своему – он решил стать правой рукой бога на земле, не бросая своего дела.

Его волосы отросли почти до плеч, подбородок скрывала густая борода, одежда стала строгой и темной. Ежедневное чтение священных книг сделалось обязательным, жена его по воскресеньям стала петь в церковном хоре. Веселых друзей-собутыльников заменили степенные мужчины в сутанах, другие кипах, из-под которых торчали пейсы, или наголо обритые в буддийских монашеских одеяниях. Все они прочили ему великое будущее в служении Всевышнему, имея в виду его возможность пожертвовать. Но тут Сема был непреклонен – хлеб-соль вместе, а денежки врозь.

Иногда он приглашал к себе знакомых, намекая им, что это великое благо – сидеть с ним за одним столом и вкушать с ним пищу. Те приходили к нему и пребывали в странном состоянии, не понимая, кто он на самом деле – бизнесмен или поп. Перед трапезой он читал молитву, осенял стол крестным знамением и начинал учить всех праведной жизни. У приглашенных это вызывало разную реакцию: некоторые в определенной степени зависели от него и делали вид, что поражены его преображением и преклоняются перед его исканиями, другие решали, что в этот дом больше ни ногой. На самом же деле он просто тренировался на них, представляя их своей будущей паствой.

Чем больше он занимался своим религиозным самообразованием, тем навязчивее становилась идея строительства собственной церкви, мечети или синагоги. Когда он оставался наедине с самим собой, фантазии и видения будущего проплывали перед его глазами…

В своих мечтах он уже заказал проект храма и создал новую религиозную общину «У Всевышнего за пазухой», чья доктрина не совпадала ни с одним известным учением – из каждого он взял понемногу. И новое общество с ограниченной ответственностью заработало в полную силу.

В проект нового культового сооружения Сема вложил не только деньги, но и всю свою изобретательность. За год на окраине города появилась необычная пирамида из мутного стекла с красным шаром на самой вершине, внутрь ее вел такой же необычный круглый вход около метра в диаметре. Чтобы туда попасть, следовало отвесить поклон, согнувшись пополам. Там вас встречали одетые в ярко-красные накидки служители, а на их шеях висели красные шарики. По центру здания на возвышении стояла круглая трибуна, с которой велись проповеди. Над головой простиралось огромное пространство в несколько десятков метров, что поражало воображение всех, кто сюда попадал. Служители нового культа были не новички в этом деле, Сема сманил их из конкурирующих конфессий, пообещав более высокий доход. Выучив новую доктрину, они рьяно взялись за новую работу.

Проповедь полагалось слушать только на мягких диванах, лежа на спине с закрытыми глазами, без обуви, но в чистых носках (диванов стояло около тысячи, бомжам и безработным вход был запрещен, доктрина гласила: если ты не преуспеваешь, значит, ты не нужен). Налагать на себя крестное знамение и воздевать руки к небу, стоя на коленях биться лбом в пол не требовалось, надо было просто два раза присесть перед началом молитвы и три раза после ее окончания. В десять утра по воскресеньям на проповедь и общую молитву приглашали не звонкие колокола, а мелодичный голос местного муэдзина, льющийся с самой вершины нового храма, на латышском языке призывая в «пирамиду вечной жизни». Муэдзином подрабатывал старый еврей, бывший известный оперный певец.

В самом начале ложи в пирамиде заполнялись меньше чем на треть, но потом народу это понравилось, и с каждым днем людей становилось все больше и больше. Через полгода уже приходилось записываться на проповедь, покупая специальные купоны разового очищения. Грешить по новой доктрине разрешалось сколько хочешь и как хочешь, только надо было обязательно приходить на проповедь и тем самым очищаться. Если кто-то разорялся, то сразу предавался анафеме. Обман приверженцев всех других конфессий являлся благом и грехом не считался, ибо они были вероотступниками священной пирамиды. Очереди за купонами растягивались на несколько километров, через Интернет их не продавали, человек должен был выстрадать получение вожделенного купона, отмучившись в длинной веренице.

Семина прибыль выросла многократно, он открыл филиалы по всей Европе, вводя в заблуждение местные органы власти названием своей фирмы «Пирамидная терапия XXI века».

Впервые за много столетий против нового учения объединились все конфессии мира, проведя закрытое совещание в Иерусалиме и объявив Семину доктрину ересью и происками сатаны. Но Сема, войдя в свою новую роль, не сдавался, он решил стать мучеником, чему, впрочем, крайне воспротивились жена и трое уже вполне взрослых детей.

Ему виделось, как святая инквизиция сжигает его, как Жанну д’Арк, на костре, и он, корчась от боли, кричит толпе «Вашу мать!..», или как он мечет в своих врагов молнии, превращая их в пепел. Порой ему казалось, что он видит ангелов, и те разговаривают только по-русски, не понимая ни единого слова ни на каком другом языке. Потом они же вдруг говорят только по-латышски и не пропускают в рай никого, кто их не понимает.

К нему прислали эмиссаров, чтобы решить эту проблему полюбовно, без насилия и жертв. Они доходчиво ему объяснили, как его могут покарать силы небесные и земные, если он не прекратит свою богомерзкую деятельность. В случае если он примет верное решение, ему пообещали высокий сан в любой выбранной им конфессии с приличными дивидендами, а также и безопасность, что в нынешней его ситуации было немало.

Переделав построенные пирамиды под выставочные залы и кинотеатры, где фильмы можно было смотреть лежа, он мало в чем проиграл. Люди по привычке покупали купоны, которые теперь назывались билетами, и заполняли залы до отказа.

Как отступные он получил небольшой приход под Ригой, высокий сан, обещание после смерти быть обязательно канонизированным всеми конфессиями как святой. Даже Папа римский прислал ему официальное поздравление в связи с его вступлением в новую должность.

Получив новое звучное имя – отец Амвросий, по выходным дням он проводил службы, грозя своим прихожанам карой небесной и адской серой, если они будут мало жертвовать или пропивать положенную ему десятину…

Тут видения исчезали, и он оставался все тем же Семой Шаензоном, который двигал вперед хлопковый бизнес. Он, конечно, не стал организовывать новое течение в религии, уж очень сильны были конкуренты. Но благодаря своим деньгам, настойчивости и желанию вознестись над другими он получил право проповедовать и носить рясу с крестом. Своего прихода ему все же не дали, поэтому он стал чаще приглашать к себе домой простых смертных, встречая их в своих новых, черных одеяниях, пронзая гостей суровым взглядом строгого всевидящего пастыря, а за обедом читал им проповеди.

Устав от этой двойной жизни, он собрал всю свою большую семью и отправился на Крит – изучить опыт местного православного христианства, а заодно и собраться с мыслями. Правда, поселился он не в скромных кельях тамошнего монастыря, а в роскошной вилле на скале у берега моря.

Вечерами, после ужина с семьей, он облачался в свои монашеские одеяния и шел на берег. Его самолюбию льстило, когда встречные местные жители при виде него осеняли себя крестным знамением и пытались приложиться к его руке. Поначалу ему было неудобно, но, немного попривыкнув, он с удовольствием протягивал руку.

Иногда он смотрел на свою жену и думал: «До чего же ей со мной повезло! Жила бы так себе, дура дурой, ходила бы в синагогу по пятницам… А тут рядом с ней – я! И каждый день!» Она же думала совсем по-другому…

Утром он надевал спортивные трусы, шлепанцы, а на голову от жаркого солнца бейсболку с непонятной надписью на греческом, и прогуливался вдоль моря, рассматривая местные отели. Случайно проходя мимо одного из них, он увидел своего школьного закадычного друга Виктора, с кем сидел за одной партой и которого не видел лет двадцать пять. Сема долго за ним наблюдал издалека, чтобы определить его положение в обществе и выяснить для себя, стоит ли к нему подходить. Потом, заметив, что Виктор беседует с неким гражданином, запястье которого украшал золотой Patek Philippe, Сема решился.

Раскинув руки для дружеского объятия и растянув губы в приветливой улыбке, новоявленный патер с возгласом «Господи боже мой, неужели это ты!» с напускной слезой на глазах бесцеремонно облобызал Виктора в обе щеки. В первое мгновение Виктор сильно удивился – они ведь часто встречались в городе, и Сема всегда проходил мимо, словно они и не сидели за одной партой, а тут – просто-таки встреча закадычных друзей. Он тоже прослезился от такого порыва, но довольно быстро пришел в себя. Ему показалось, что в этом есть какой-то подвох.

Они долго хлопали друг друга по плечам, выражая свою радость, а потом пошли в бар пропустить по стаканчику за такую встречу.

После нескольких рюмок решили встретиться еще раз, чтобы поподробней рассказать, как у кого сложилась жизнь, и Виктор предложил прогуляться вместе с одним земляком вечером в местный ресторанчик за пределами отеля, на что Сема с радостью согласился, надеясь прочесть им одну из своих проповедей.

После встречи со школьным приятелем Сема вышел на уже опустевший берег моря и решил прикорнуть на шезлонге. И как только его утомленная голова опустилась на подушку, в его мозгу начались чудесные видения…

…На две тысячи семьсот сорок первом межконфессиональном вселенском соборе объявили о появлении на земле Антихриста в образе женщины. По предварительным расчетам астрологов, это будет блондинка или брюнетка в возрасте от двадцати трех до сорока лет; рост приблизительно от метра шестидесяти пяти до метра семидесяти двух, грудь третьего размера, бедра на три сантиметра шире принятых эталонов красоты, а это будет отличать ее от стандартных красавиц в лучшую сторону, ноги стройные, слегка даже худые, что придаст им еще большую сексуальность.

Но самое опасное в антихристе – это ее вагина, слабые к женскому полу мужчины будут лететь на нее, как мухи на мед. Вот тут-то и будет происходить самое страшное. Нежные поцелуи, дешевые признания в любви, чтобы добиться «сладкого», и кажется, что ну вот, наконец-то раздвинулись врата рая и наступила радостная победа. А тут тебя вдруг начинает засасывать черная, почти космическая дыра – вначале там, как и положено, исчезает мужское хозяйство, а потом за ним – раз, и всосало всего с головой. Всех священнослужителей просят быть особенно бдительными и в случае каких-либо происшествий сразу извещать начальство. Народ разъехался по домам оповещать свою паству.

Мужики выходили из синагог, церквей и мечетей, смеясь и изумляясь странным новостям.

Некоторые в открытую заявляли: «Ну, в том, что создатель есть, меня убедили уже давно, но чтобы меня между ног засосало – этого быть не может!» Другие хорохорились: «Один святой в чреве у кита три дня прожил, а я там тем более проживу!» Но многие, очень многие с сомнением стали посматривать на своих жен и опасливо выполняли свои супружеские обязанности.

Вскоре пришли известия с разных концов Земли. В Кыргызстане исчез глава районной администрации, после дебатов на пленуме района на прием к гинекологу была вызвана его секретарша. Глава там обнаружен не был, зато она оказалась на втором месяце беременности.

В Гватемале один турист познакомился с вышеописанной дамой и привел ее к себе в номер. Дама через полтора часа ушла, от туриста на кровати остались только шорты, трусы и широкополая соломенная шляпа, которую он никогда не снимал. Из Таиланда пришли новости об исчезновении группы финских туристов после совместного времяпрепровождения с одной весьма обворожительной тайкой, также подходящей под описание антихриста. На Кубе при схожих обстоятельствах пропали туристы из России, в комнате остались только гармонь, гитара, два ящика водки, а также жены в соседних номерах.

Вначале такие сообщения приходили раз в два-три дня, но потом они стали просто разрывать Интернет и телефонную связь. Мужики всего мира напряглись, некоторые перешли на самообслуживание.

Новоявленный отец Амвросий был уверен, что ему опасаться нечего, и вряд ли подобная особа сможет переломить его; ему даже захотелось с ней побеседовать, так сказать, поупражняться.

Эту женщину он увидел в баре возле бассейна, на коленях у нее лежала Библия, а на столике стоял стакан чистой воды, в котором плавало несколько кубиков льда. У него перехватило дух от ее чистоты и кротости. Пересилив неловкость, он подошел к ней и попросил разрешения присесть рядом. Она опустила глаза и тихо произнесла: «Пожалуйста». Они долго беседовали о мироздании, и их взгляды на устройство миропорядка были необыкновенно схожи. Отец Амвросий уже забыл, что приехал сюда с женой, что над ним дамокловым мечом висит клятва верности. Когда стемнело, они вышли на пляж, где на небе висел арабский полумесяц, с моря дул легкий теплый бриз с запахом водорослей и – ни души. Он не знал, что с ним произошло, словно ополоумел, начал страстно целовать ее в шею, в губы, опустил ее на грубый морской песок, задрал платье, сорвал тонкие кружевные трусики и… через несколько мгновений почувствовал, как куда-то проскальзывает и летит в темноту. Снизу слышались возгласы: «Смотрите, во, еще один возвратился, откуда на свет появился!» И раздался дружный гогот.

Вокруг на необозримом пространстве стояли, сидели и лежали тысячи и тысячи людей. Только одно место было совершенно свободно от народа – это место, куда, размахивая руками, с вытаращенными от страха глазами, некоторые со спущенными штанами, вовсе без одежды, в кое-каких аксессуарах прилетали на новое место жительства похотливые создания. Тут были не только особи мужского пола, прекрасную часть человечества представляли полуобнаженные женщины со странно вытянутыми до самого подбородка языками, словно их сюда за них и притащили. Они обособленно держались своей немалой армией в стороне, с неприязнью глядя на мужчин.

Новенькие прибывали один за другим, как на конвейере, но места тут хватало для всех. Амвросий в этой кромешной тьме видел не хуже, чем при свете солнца, как и все остальные. Он ошеломленно задрал голову вверх и наблюдал появление все новых и новых собратьев, разного цвета кожи. К его удивлению, все говорили на разных языках, но отлично понимали друг друга. Рядом с ним стоял грустный дед примерно семидесяти пяти лет и бубнил себе под нос:

– Ну, надо же такому случиться! У меня уже лет пять и желания-то особого не было, а тут откуда ни возьмись эта баба! Ну, просто космос! Одно слово – черная дыра! Все засасывает! А у меня там корова, старуха осталась! Скучают, наверное…

– А у меня сколько жен осталось! Ищут, бедные! Да разве тут найдешь!? – отозвался на жалобы старика высокий, худой негр с выпученными, как от удивления, глазами. На его обнаженной груди висело ожерелье из клыков, а в руке было копье.

– О, как пристроился! Не выпуская копья! – подумал про себя Семен. И чернокожий любитель секса словно прочитал его мысли.

– У нас там, в саванне, по-другому нельзя, вокруг хищники, так и норовят сожрать! Надо быть всегда при оружии!

Чернявый парень с пейсами в высокой шляпе, без штанов, но в черном сюртуке, прислонился к непонятной скользкой перегородке, словно к Стене плача, и без передышки причитал, потрясая головой:

– Я здесь по ошибке! В общем-то я на ней почти жениться хотел! А как она со мной поступила! Просто пылесос!

Но ему никто не сочувствовал, здесь каждый считал себя безвинно пострадавшим.

В конце концов отец Амвросий решил держать речь перед народом, чтобы попытаться найти выход из положения. Найдя небольшое возвышение, он поднялся туда и, прикрывая рукой срам, начал:

– Пи…страдальцы, я хочу обратиться к вам с одной целью, чтобы мы могли совместно решить, как нам выбраться из этой…

Отец Амвросий чуть запнулся, подбирая правильное слово. Но тут тысячи голосов одновременно подсказали его:

– …..ЗДЫ!

И он продолжал:

– Многие из нас попали сюда не по своей воле, так сказать, благодаря колдовству этого места. И очень хотели бы вернуться туда, откуда пришли! У многих из нас дома семьи!

Все одобрительно зашумели. И вдруг Амвросий обратил внимание, что за огромной скользкой стеной тоже раздался одобрительный гул. Один из старожилов объяснил:

– Это наши братья по несчастью, но они сюда попали, если можно так сказать, через черный вход! Маются там, сердечные!

И многие облегченно вздохнули оттого, что у некоторых участь еще более тяжелая, и становилось поподлому приятно.

Кто-то предложил построить новую вавилонскую башню. Но от этой идеи сразу отказались, не было строительного материала. Поступали разные другие предложения, но тут откуда-то сверху вдруг раздалось: «Семен Шаензон, с вещами на выход, я те покажу здесь революцию затевать!» И чья-то невидимая рука схватила его за волосы, и он, пролетев через скользкий тоннель, с хлопком, как от открывающегося шампанского, выскочил оттуда и оказался на берегу моря. Он открыл глаза, поднялся с шезлонга и в страхе не мог понять, что это, явь или сон?

Оглядевшись по сторонам, он увидел гуляющие по настилам на песке пары, рядом молодые люди распивали только что открытое шампанское, подготавливая своих спутниц к бурной ночи, и успокоился. Все-таки это, наверное, был сон, а может, какое-то предчувствие.

Отец Амвросий поднялся, отряхнул с себя морской песок и быстрым шагом направился к себе на виллу, где его уже заждалась семья. По пути он исподтишка крестился и сплевывал, одновременно шевелил губами, читая защитную молитву.

В это вечер ему уже не удалось пройтись в своем любимом облачении, удивляя отдыхающих и местных жителей. Но по окрестностям среди аборигенов уже прошел слух, что приехал какой-то продвинутый проповедник и по вечерам иногда прогуливается вдоль моря. И к месту его пребывания потянулся народ, люди скапливались возле густых кустов, заменяющих ограду, и пытались рассмотреть сквозь листву «известного» человека. В тот вечер они его не увидели.

Он лежал в спальне рядом с женой и вспоминал свой страшный сон, боясь закрыть глаза и снова очутиться там. Но в конце концов веки его сомкнулись, и он на некоторое время заснул. После полуночи он проснулся, и ему захотелось подышать свежим воздухом.

Непорочное зачатие

Лет двадцать пять тому назад из Женевы поползли слухи, всколыхнувшие всю мировую общественность. Путем упорной работы и многолетних опытов в частной лаборатории по клонированию на берегу женевского озера ученые получили невероятный образец, доказывающий, что в Древней Греции могли водиться сатиры и прочая нечисть. Смешав гены человека и обычного горного козла, они создали козлоногое существо с телом ребенка. На голове у него были маленькие рожки. Через год это невероятное создание начало ходить и произносить первые слова: «Морковка, капуста, мама». Топот его копыт будоражил охрану, заставляя ее нервничать, поэтому на них наклеили мягкие резиновые подковы, и его поступь стала неслышной. От этого его внезапные появления еще больше пугали непривычных к его облику людей. Козлиные ноги существа были покрытый густой бурой шерстью, свисавшей почти до самых копыт, на теле не было ни шерстинки, руки, как у обычного мужчины, с редкими шелковистыми волосками, необычная голова с проницательными и умными желто-коричневыми глазами. Существо было мужского пола, поэтому получило вполне человеческое имя Курт.

Наглые журналисты всеми правдами и неправдами пытались добыть его фотографию или хотя бы рисунок, так как разговоров было много, а видели его лишь единицы. Общество охраны животных, получив непроверенную информацию, подало в суд на ученых-биологов за истязание козлов, поместив в известном интернет-издании снимок разделанного охотниками козла, убитого где-то в предгорьях Альп. В полицию поступало также заявление от суррогатной матери, принимавшей участие в опытах, о том, что родившегося от нее ребенка мучают в недрах этой лаборатории; мать требовала свидания с ним. Женевский окружной суд вынес постановление о проверке данного факта и принятии соответствующих мер. Суррогатная мать была безмерно счастлива в ожидании предстоящей встречи.

Через две недели, подписав договор о соблюдении строгой секретности, она сидела в приемной лаборатории с судебным приставом в ожидании своего первенца. Он появился неслышно и внезапно, тряся маленькой бородкой, с улыбкой на полукозлином личике. Скорая помощь, заранее дежурившая возле лаборатории, быстро доставила ее в психбольницу вместе с судебным приставом.

Слухи о феноменальном эксперименте разлетелись по всей Европе от Италии до берегов Балтийского моря. Из Латвии, как и из других стран, в лабораторию поступило несколько тысяч заявок от незамужних женщин на участие в опытах за соответствующую плату. Не остались в стороне и замужние, завалив письмами главпочтамт Женевы.

Ватикан заявил протест по поводу этих опытов и потребовал их немедленно прекратить. Такое же требование пришло из Америки (Штаты не могли никому отдать пальму первенства в таком деле и хотели получить подробный отчет об эксперименте, в случае отказа грозя всяческими санкциями).

Заведующий лабораторией Жак Барракуда, швейцарец с французскими корнями, скрылся вместе с созданным им козло-человеком в неизвестном направлении. Долгие поиски не увенчались успехом, только людская молва принесла слухи о том, что он выпустил свое создание где-то в горах или поселил на острове у греческих монахов.

Обитатели монастыря «Святого пришельца» встретили произведение генной инженерии как чудо, ниспосланное свыше. Конечно, вначале их тоже пугал быстрый топот его козлиных ножек и они с изумлением взирали, как козло-человеческая голова произносила слова. Некоторые монахи, далекие от открытий современной генетики, с ужасом шептались по углам: «Вот что бывает, если трахнуть козу!» и в страхе осеняли себя крестным знамением, прося на всякий случай прощения за грехи ведомые и не ведомые.

Но странный малыш не ведал страха перед монашеской братией и радовался, как все дети, свежей хрустящей морковке, капусте и самым обычным сладостям.

Постепенно монахи, люди высокообразованные, привыкли к новому послушнику и занялись его образованием. Конечно, Слово Вселенское занимало первое место в обучении, за ним следовали основные науки, математика, химия, физика, литература и мифология Древней Греции. Его успехи ставили в тупик преподавателей, он все запоминал буквально с лету. К восемнадцати годам он в совершенстве знал семнадцать языков, включая наречия некоторых племен, знал наизусть Слово Вселенское, изучил древние манускрипты индуизма, вел переписку с Далай-ламой и лидером кришнаитов, а также с одним известным суфийским философом.

Его познания в физике и математике были настолько глубоки, что любой научный журнал почитал за честь напечатать его статью о новом направлении в развитии ядерной физики. Благодаря Интернету можно было общаться со всем миром, и никто даже не подозревал, как выглядит Курт, затворник с острова. Сам Бит Кейс прислал в монастырь новейшую разработку компьютера этому одаренному молодому человеку в надежде с ним когда-нибудь встретиться. В благодарность Курт помог ему сделать расчеты и усовершенствовать жесткий диск, заменив его на мягкий, работавший по принципу головного мозга человека.

Иранский ядерный центр прислал двоих специально подготовленных разведчиков-эмиссаров в надежде заполучить его любыми путями. Глубокой ночью, проникнув на территорию монастыря и предварительно усыпив двух священнослужителей, они пробрались к нему в большую келью, где еще были две комнаты, служившую библиотекой.

Еще долго потом все местные вспоминали эти жуткие крики в ночи на фарси: «Шайтан, шайтан, атомный шайтан!», а потом, от страха не найдя выхода из кельи, почему-то начали молиться по-христиански: «Матерь Божия, спаси и сохрани!»

На протяжении ночи Курт несколько раз подходил к ним и, вытаращив свои большие, почти козьи желто-коричневые глаза, специально тряся бородкой, любезно спрашивал на фарси: «Как дела, ребята? Зачем пожаловали? Чем могу помочь?!» В ответ они только жались друг к другу, как малые дети, уставившись на его маленькие, еле выступающие над волосами рожки, и буквально застыли от ужаса. Внешний вид Курта точь-в‑точь совпадал с их представлениями о шайтане. Утром в комнате-библиотеке нашли этих несчастных, совсем поседевших от пережитого.

После утренней молитвы их накормили в трапезной завтраком и предложили идти, куда пожелают. Один из них, переосмыслив за ночь свою шпионскую жизнь, поменял веру и решил остаться здесь навсегда, постригшись в монахи.

Американцы, прознав о его прибежище, тоже попытались заманить его в свои сети, обещая любые деньги и все блага в своей свободной стране. Но Курт, приняв обет безбрачия, объявил всем, что его не интересует жизнь мирская и он предпочитает общество затворников.

Общаясь из своей кельи со всем миром, он, тем не менее, чувствовал себя крайне одиноким на этой планете. Его лицо было вполне обычным, если бы не рожки, но вместо человеческих ног – козлиные копыта, и только торс, руки и внушительное мужское достоинство доказывали некую его причастность к роду человеческому. Перечитав еще раз мифы Древней Греции, он убедился, что и тогда создавали таких существ, как он, но делали это боги, а не люди. Но так как человек пытается быть похожим на Отца своего небесного, он тоже норовит что-то создавать, хотя и не понимает, зачем и для чего.

Роль сатира в далекой древности ему показалась естественной и гармоничной. И он стал часто задумываться о своей дальнейшей судьбе.

Однажды летним днем Курт принял решение и, попрощавшись со всей монастырской братией, сложил кое-какие пожитки в парусную лодку, на которой часто выходил в море ловить рыбу, и отправился в плаванье к острову Криту, где по преданиям в древности обитали сатиры, помощники бога Диониса в пьянстве, веселье и неутомимой любви к женщинам.

Через несколько дней в безлюдном месте его встретил приятель, монах Андрей, который был единственным обитателем горного монастыря неподалеку от всем известной пещеры Зевса.

Отсюда с высоты горы можно было видеть далеко-далеко, сюда мало кто взбирался. Крутая тропа стала препятствием для ленивых туристов, поэтому здесь можно было безопасно выходить во двор, не боясь произвести на кого-то ненужное впечатление. Курт почти совсем не видел людей, и ему было любопытно наблюдать через подзорную трубу суету далеко внизу у берега моря.

Как-то раз поздно ночью он решил спуститься вниз, чтобы поближе разглядеть этот новый для него мир. Облачившись в длинную монашескую рясу, натянув на голову черный капюшон, чтобы скрыть рога, и тихонько стуча копытами, как подкованными сапогами, Курт стал спускаться вниз по крутой петляющей над пропастью тропе. Через пару часов она привела его к автостраде, по которой на скорости проносились автомобили, за рулем сидели самые горячие из всех христиан мира – кипрские греки.

Он знал, что такое автомобили, и ознакомился с помощью Интернета практически со всеми, даже самыми современными марками и их техническими возможностями. Но вживую он их видел впервые, это зрелище для него было непривычно и поэтому пугало. В какой-то момент дорога была свободна от машин, он быстро ее перешел и стал спускаться по крутому склону к морю.

Там внизу вечерний прибой пенными волнами бил по прибрежным скалам, обдавая брызгами гуляющих у берега туристов с разных концов света. Он осторожно спустился к ним и медленным шагом пошел вдоль побережья, пытаясь остаться незамеченным. Но, к его сожалению, некоторые обратили внимание на его черное монашеское одеяние и просили благословения. Он молча осенял их крестным знамением и шел дальше.

Вскоре отдыхающие разбрелись по отелям, и берег стал безлюдным. Курт спустился по скалам к самой воде, сбросил одежду и нырнул.

Луна играла холодными бликами на чуть заметной ряби небольшого залива и отражалась на влажных от ночной росы крутых скалах. Он заплыл далеко от берега и, качаясь на волнах, любовался сказочным видом гор, подпиравших черными вершинами звездное небо. Это прекрасное зрелище почему-то его очень тревожило, сердце в груди начинало биться сильней, неизвестно отчего становилось грустно и хотелось, как обычному человеку, с кем-то пройти, обнявшись, по берегу моря.

Над его головой сиял мириадами звезд Млечный Путь, ему показалось, словно тысячи глаз наблюдают за ним с высокого неба и собираются заговорить. Испугавшись своих мыслей, он быстро поплыл к берегу.

Как ни старался он аккуратно выбраться из воды, все равно наткнулся ладонью на нескольких маленьких морских ежей, устроившихся на ночевку возле камней у самой поверхности.

С шерсти на ногах струями стекала вода, он привычно зацокал копытцами, высоко поднимая колени и отряхиваясь.

Вот таким его и увидел отец Амвросий, выйдя подышать в ночи свежим морским воздухом и посмотреть на звезды. Далеко в море он заметил нечто странное. Он долго стоял высоко на краю скалы возле маленькой часовни и, опершись на перила, с любопытством наблюдал, как кто-то быстро плывет к берегу. Когда пловец был уже совсем рядом, отцу Амвросию в свете луны показалось, что на его голове поблескивают рожки. Но он подумал, что это, наверное, приспособление для подводного плавания, решил подойти поближе и, может, даже прочитать этому заблудшему какие-нибудь наставления, чтобы себя развлечь.

Курт его не видел и продолжал высоко подпрыгивать, стряхивая с себя воду.

Отца Амвросия это зрелище сразило наповал, как в свое время и двух иранских шпионов. Первой мыслью было, что за ним послан сам Сатана и сейчас утащит его в подземное царство. Он упал на колени и стал усердно молиться вслух, прося прощения за все свои грехи, за то, что возомнил себя наместником бога на земле, за то, что к братьям своим относился высокомерно, за то, что власти хотел над душами людей, и за многое, многое другое. Наверное, впервые он честно заглянул внутрь себя.

Услышав непонятное бормотание сверху, Курт взял одежду в охапку и стал подниматься по круче.

Приближение цокающих копыт заставило Амвросия молиться еще усерднее, вспоминая вслух все свои возможные грехи и закрыв от ужаса глаза руками, но сквозь щелку между пальцами он все равно увидел эти мокрые и лохматые ноги с копытами.

Курт постоял над ним и внимательно послушал его молитвы и причитания. Вникнув в их смысл, он понял, что это за человек и что он о себе возомнил. Чуть поразмыслив, Курт постарался сделать свой голос более грубым и почти басом протрубил:

– На этот раз ухожу, а в следующий точно заберу!

И, накинув одежду на почти высохшее тело, быстро побежал вверх к монастырю, улыбаясь во весь рот.

Разбудив своего друга монаха, он рассказал ему о своей проделке, и они хохотали почти до утра. Но хоть Курт и смеялся, внутри него что-то плакало из-за того, что он не такой, как все люди.

Амвросий еще долго стоял на коленях, хотя удаляющегося цокота копыт уже не было слышно. Потом, озираясь по сторонам, поднялся и, крестясь, не переставая читать защитную молитву, быстрым шагом пошел к себе на виллу. Там в комнате встал на колени перед иконой и еще долго молился, несмотря на то, что его никто не видит, к большому удивлению своей жены. После этого, немного придя в себя и приняв сто грамм водочки в качестве успокоительного, пошел спать.

Эта ночь мало чем отличалась от остальных – только он сомкнул веки, как в ту же секунду оказался в мире почти реальных грез…

Сны и явь отца Амвросия

…Священники, принявшие обет безбрачия, положили свой далеко не ангельский взгляд на юных воспитанников местных христианских приютов. Родители перестали отправлять своих детей к причастию, не зная, какие мысли роятся у священника, любовно поглаживающего их дитя по белокурой головке. В небольшом ирландском городке на берегу моря жители учинили самосуд, посадив местного служителя-развратника на кол, чтобы усвоил, для чего Всевышний создал человеку задницу.

В одной из церквей Северной Америки избрали епископом монахиню, которая часто прерывала службу из-за невнятной речи. После обследования у лучших специалистов штата врачи были ошеломлены – у дамы во время службы непроизвольно возбуждался язык, и она вывихивала себе челюсть.

Раскол устроили ортодоксальные христиане, потребовавшие изгнать отступников из рядов верующих. Те в свою очередь обвинили христиан в дремучем отношении к современному миру, приведя в пример Джордано Бруно и Галилео Галилея, против которых в стародавние времена выступала католическая церковь. Но в конце концов они были с позором изгнаны, а всех оставшихся и принявших обет безбрачия, кастрировали по собственному желанию, чтобы не подвергать искушению.

Обиженные представители нетрадиционной сексуальной ориентации создали свой собственный храм, по слухам где-то на берегах Балтийского моря. Убрав все привычные атрибуты культа, они создали свои.

Главной фигурой в их храме стала гигантская задница с сотнями подставок для свечей в виде анусов. Главные службы проходили, в противовес другим мировым религиям, по понедельникам и четвергам, а вход был платный.

Впервые в мире появились христианско-мусульманские шахиды, или, как их еще называли, мученики. Они были согласны на все, лишь бы очистить землю от этого течения.

Грузовики, заполненные взрывчаткой, стояли в потайных гаражах, готовые в любой момент взлететь на воздух вместе с этими грешниками. Но найти их скрытые храмы не удавалось. Конспирацию любителей мягкого места довели до идеала, появились сведения, что у них есть свои люди почти во всех правительствах мира, и это практически аналог масонских лож, но вместо тайных знаков вольных каменщиков, специальных рукопожатий, здесь были приняты похлопывания пониже спины.

Буддисты не проявляли к происходящему никакого интереса, они продолжали жить в традиционном спокойствии. Так же к этому отнеслись и кришнаиты, предложив всему миру перечитать Бхагавад-гиту. Почитатели Торы молчали, хотя они еще со времен пророка Моисея не любили педерастов. Продвинутые людоеды из глубоких джунглей Амазонки узнали по Интернету об этой проблеме и предложили ее решить по своему старому обычаю. В случае поимки нетрадиционалов они были согласны выехать на место и совершить свой языческий гастрономический обряд, не расходуя при этом взрывчатку, но требуя оплатить дорогу.

Отцу Амвросию снилось, что он стал настоятелем этого порочного храма. И ему каждый день приходится выдумывать разные ухищрения, чтобы местные жители не догадались, что происходит в огромном здании неподалеку от деревни.

Но одним солнечным днем он заметил недалеко от дома, в поле, засеянном рапсом, смуглые фигуры в набедренных повязках. В руках у них были копья, а у некоторых луки со стрелами. Страшная мысль пронзила его мозг, как стрела: «Добрались, гастрономы!» и он стал подниматься по незнакомой лестнице. Открыв под самой крышей дверь, Амвросий оказался на маленьком балкончике, с которого открывался вид на все окрестности. И только он было сунулся туда, как на него обрушился град стрел, в один момент превратив стену рядом с выходом в ежа. Спрятавшись за углом, он закричал во весь голос:

– Я тут случайно! Я на отдых приехал!

Но там, внизу, не понимали и продолжали обстрел уже копьями, пронзая насквозь фанерные стены.

– Из Латвии мы! Вы меня перепутали! – он почему-то перешел на латышский, словно люди с копьями могли его понять. Но одно копье метнул истинный мастер своего дела (его предки съели не одного миссионера), ориентируясь на голос. Оно пробило стену и воткнулось Амвросию в бедро. От пронизывающей боли он проснулся и снял огромное темное перепончатокрылое насекомое со своего зада, с отвращением шмякнув его о стену. Оно пару раз вжикнуло и замерло на полу, а Амвросий жутко обрадовался, что это опять оказался сон. Утром нога болела так, словно ее и вправду пронзили копьем.

Когда во время завтрака по телевидению в новостях Амвросий увидел репортаж о пресечении деятельности ирландских священников-педофилов, он больше ни на секунду не сомневался в вещих снах и необычных явлениях на этом острове. Тогда же он и объявил всему семейству:

– Возвращаемся домой, все продаем, раздаем неимущим и переезжаем ближе к приходу, как и положено жить человекам, служащим людям и Богу!

Все замерли с открытыми ртами. Его жена еще как-то могла терпеть его причуды, потому что он был богат, но, услышав такое, решила по приезде домой сразу подать на развод, чтобы успеть получить причитающуюся ей половину состояния.

После завтрака Амвросий ушел на утреннюю прогулку, а все племя собралось в столовой, чтобы решить, что делать. Старший сын предложил оформить папашу в дом для душевнобольных. Младшая дочка, подслушав из соседней комнаты, заплакала: «Папочка хороший! Он хочет людям помочь!» Ее никто не слушал, всем больше понравилась идея старшего брата. Младшая всех напугала заявлением: «Я все расскажу любимому папочке!» Ей пообещали купить несколько комплектов куклы Барби и ее пластмассового друга Кена, она сразу примолкла и побежала, довольная, играть во двор.

В это утро он не надел своей обычной рясы, а шел по берегу в сторону отеля «Роял Маре» в простых потертых джинсах и рубахе навыпуск. Мысли вертели в голове: «Может, я с ума сошел? Может, это тоже был сон?» Подойдя к тому месту, где произошла вчерашняя встреча, он долго изучал все вокруг. В подтверждение тому, что это было наяву, он с ужасом обнаружил несколько длинных шерстинок на камне, точь-в‑точь таких, какие были на тех страшных козлиных ногах. Он быстро перекрестился и пошел прочь от этого места.

Впоследствии Курт старался быть более осторожным и не показываться на глаза случайным людям. Чтобы как-то себя занять, он смастерил себе флейту и, подобно мифическому сатиру Марсию, стал учиться на ней играть. Вначале флейта издавала фыркающие звуки, словно обижалась на неправильное с ней обхождение. Но постепенно она становилась все более нежной, и вскоре ее звуки уже очаровывали все вокруг. Его друг, брат Андрей, дивился нечеловеческому умению и таланту своего необычного и доброго друга, а по ночам молился за него, чтобы Всевышний помогал ему во всем и чтобы люди не навредили ему.

Как-то поздно ночью Курт забрался на плоскую крышу обители, лег на спину и долго смотрел в небо. А потом мысленно спросил, глядя на звезды:

– Господи, зачем я тут? Почему люди создали меня таким уродом? Как ты это допустил?

Но звезды не отвечали, и он уснул, убаюканный теплым ласковым ветром.

Ему снился сон, будто звезды закружили над его головой хоровод, потом собрались вместе и образовали два огромных сверкающих глаза, которые заглянули ему прямо в душу. И оттуда, свыше, из самых глубин космоса раздался голос: «Без моей воли человек ничего создать не может, только испортить созданное! Ты прикрываешь монашеским одеянием свои козлиные ноги? Не переживай из-за этого так сильно! Некоторые прикрывают такими одеяниями козлиную душу!» Потом небо замолчало и звезды рассеялись. Курт открыл глаза и поразился тому, какие видения ему являются на этом острове. «Видно, и в самом деле тут родился сам Зевс и в древности обитали боги», – подумал он, потом накрылся одеялом с головой и уснул глубоким сном до самого утра.

В конце августа уже мало зеленой травы остается на склонах гор, только там, где бьют холодные ключи, можно увидеть островки зелени. А солнце, палящее все лето, превращает яркий пейзаж в серо-коричневый, даже вековые оливковые деревья покрываются серым налетом. Но и в этом есть своя прелесть, скоро можно будет собирать урожай, и наступит пора свежего оливкового масла и молодого вина.

Это самое лучшее время для любознательных туристов, солнце уже не палит нещадно, скорее ласкает, и пилигримы со всего мира устремляются на землю древней Эллады. Редко кто не знает подвигов Геракла и его несокрушимого отца, бога всех богов громовержца Зевса. Там, у себя дома, они обращаются с молитвами к своим богам, а тут другое место – и в воздухе витает что-то магическое. Тот, кто спускался в пещеру, где прятала свое дитя мать Рея, не может не почувствовать дыхание тех далеких времен. Увидеть озеро, где плескалась прекрасная Афродита, – и если женщина окунется в эти воды и, да простит меня Всевышний, тайно попросит великую богиню, даровать ей красоту и вечную любовь, она выйдет из озера действительно прекрасной, полной надежд.

Тут каждый найдет для себя то, что ищет. Поэт найдет вдохновение в шумном прибое и морских брызгах, которые, наверное, поднимаются от взмаха крыльев невидимого божественного коня Пегаса, на котором взмывают ввысь наши таланты. Выпивоха обязательно повстречает в какой-нибудь таверне самого Бахуса, принявшего вид обычного гуляки, и проведет с ним небывалую ночь веселья, и пропьет все до последнего гроша, и еще долго будет вспоминать своего неугомонного приятеля. А кто-то просто попытается найти самого себя, не в отражении зеркала, а в чем-то другом.

Минойская культура

Впервые за шесть лет замужества Мария уехала за границу одна. Вернее, не за границу, а в отдаленную от ее дома часть европейского содружества. Ее муж, известный в Риге финансист, не смог оторваться от своего любимого дела и позволил ей уехать в командировку от Академии художеств. Так бы он ни в коем случае не отпустил ее одну изучать минойскую культуру.

Он обожал свою жену так же, как и свой дом, свою работу и свой доход. Все остальное для него было совершенно незначимо – отбирая у разорившихся семей очередную квартиру, он даже слегка расстраивался, что не сможет больше получать очередные проценты за кредит и предстоит возня с их выселением на улицу.

В рабочие дни в бога он не верил, это ему было крайне невыгодно, но икону на всякий случай дома повесил, а по выходным иногда появлялся в церкви и делал немалые взносы в ее казну, каясь в своих грехах. Не простить его было бы просто неприлично, и его прощали, ласково погрозив пальцем.

Хотя он и был в сущности ростовщиком, при общении со своими знакомыми он казался до тошноты положительным человеком, поэтому многие за глаза называли его «хорошистом». Его нельзя было назвать отрицательным персонажем, он ловко подстроился под окружающий его мир и наслаждался его беспринципной и безжалостной сущностью. Одно время он стал даже подумывать, не принять ли ему индуизм с его кастами, где все было четко расставлено по своим местам. Но, побоявшись тайных преследований со стороны местных конфессий, остался для всех «добрым христианином».

Жена была для него своеобразной вывеской, при встрече с новыми людьми он обязательно подчеркивал, что она бывшая модель и учится в Академии художеств. Между ними было своего рода взаимное чувство: она любила его за то, что он ее хорошо обеспечивал и баловал дорогими подарками, а он любил ее за девяносто-шестьдесят-девяносто.

За четыре дня Мария успела посетить основные достопримечательности острова. Она осмотрела развалины дворца Миноса и расстроилась, потому что ожидала увидеть нечто более грандиозное. Побывала еще в нескольких местах, отмеченных историей, и со спокойным сердцем решила оставшиеся десять дней посвятить солнцу, морю и песку.

Последним местом, которое она посетила, стала пещера Зевса, и это было для Марии самым ярким впечатлением за все путешествие. Возвращаясь в гостиницу на маленьком «ситроене» по извилистой дороге, она случайно заметила на вершине скалы необычное строение. Она подъехала ближе и увидела указатель «Обитель странника». Вверх к монастырю вела узкая тропа, петляющая над обрывом. Припарковав машину у обочины, Мария, недолго поразмыслив, закинула на плечи рюкзак и пошла вверх.

После утренней молитвы, когда солнце еще только-только собирается вынырнуть из вод Средиземного моря, Курт забирался на крышу, и вместе с пением первых птиц раздавались волшебные звуки его флейты. Вряд ли кто-нибудь на земле мог сравниться с ним в игре на этом инструменте, даже птицы на мгновение замолкали, а потом все хором начинали щебетать, пытаясь потягаться с ним мастерством. Когда светило показывалось на горизонте, птицы замолкали, и Курт тоже прекращал свой утренний гимн солнцу, спускался по лестнице к себе в келью и садился за компьютер.

День пролетал удивительно быстро, он даже не успевал разобрать всю почту и поделиться с друзьями своими последними идеями в некоторых областях науки. Но чрезвычайно обрадовался, получив ответ из Миланской оперы Ла-Скала о том, что они приступили к репетициям его новой оперы «Затворник» и будут рады видеть его на генеральной репетиции через несколько месяцев, о чем он получит предварительное извещение. Сам знаменитый тенор Каррерас прислал ему свои поздравления.

Солнце еще висело на краю небосвода, и Курт, взяв в руки свирель, собирался влезть на крышу, чтобы попрощаться с уходящим днем, как вдруг услышал шаги. Он одернул рясу, накинул капюшон и подошел к открытым настежь воротам, с любопытством поглядывая по сторонам: «Кого же сюда могло принести?» Услышав, что Курт не начал привычный вечерний ритуал, вышел из кельи и Андрей.

Вскоре на тропе показалась Мария, подняла взгляд и с облегчением вздохнула от того, что, наконец, сюда добралась. Увидев двух монахов, которые разглядывали ее, как чудо, она поняла, что сюда редко кто забирается. От жажды у нее во рту пересохло, небольшой запас воды закончился через час после начала восхождения. И, словно прочитав ее мысли, ей принесли большую металлическую кружку холодной воды. Когда она напилась, один из монахов спросил, что ее привело к ним. Она понимала по-английски, но от усталости не поняла вопроса и почему-то сказала по-латышски:

– Извините, я не понимаю!

К ее удивлению, второй монах повторил вопрос по-латышски. Она, обрадовавшись, что, как ей показалось, встретила здесь соотечественника, просто ответила:

– Любопытство! Я сама из Риги! А вы откуда?

На ее вопрос он не ответил, а пожурил ее:

– С вашей стороны это было крайне неосмотрительно – спускаться по тропе ночью очень опасно! Вам придется, заночевать у нас в монастыре.

Мария опасливо посмотрела на двух мужчин, и ей стало страшновато. Но тот, кого она про себя окрестила земляком, просто сказал:

– Вам нечего бояться. Мы приняли обет безбрачия. Можете расположиться в гостевой келье! – и указал на отдельную дверь в торце дома.

Мария их поблагодарила, а себя молча проклинала за то, что сюда поднялась.

В комнатке было все чисто, словно здесь только что потрудилась горничная. Она расстелила постель на жесткой деревянной кровати, на всякий случай задвинула дверной засов и легла.

Заснуть на новом месте всегда довольно непросто, но если ты как следует притомился, то любое место, где можно прикорнуть, будет самым лучшим ложем. Так было и с Марией – через секунду после того, как ее голова коснулась подушки, она уже видела сон. Ей казалось, что она опять бредет вверх по бесконечной тропе и никак не может дождаться, когда путь все же закончится. Во рту от нагрузки становилось все суше и суше, и когда жажда стала совсем нестерпимой, Мария открыла глаза и поднялась с кровати. В комнатке было душно. Нагретые за жаркий день скалы всю ночь отдавали свое тепло.

Кто-то специально для нее оставил на столе глиняный кувшин, наполненный до краев свежей водой, и эмалированную белую кружку, которая отражала свет растущей луны. Мария жадно сделала несколько глотков и замерла. Откуда-то сверху полилась нежная и воздушная мелодия флейты. Ее волшебные звуки заставили Марию выйти наружу, чтобы увидеть, кто это так играет.

Совершив утреннюю молитву, Курт, как всегда, влез на крышу и стал играть свой гимн солнцу, которое готовилось вот-вот прорезать своими лучами весь небосвод. И только вспыхивал первый луч, как все птицы, перебивая друг друга, славили вновь наступивший день, а он откладывал в сторону флейту и наблюдал сверху, как солнце выплывает из-за моря.

Он почувствовал спиной чей-то взгляд и обернулся. Во дворе стояла Мария, завороженная его игрой.

– Извините, что помешала! Это вы играли?

– Вы мне не помешали! Просто солнце уже взошло.

Курт незаметно натянул рясу на свои ноги, чтобы она не увидела копыт, и ловко спрыгнул с другой стороны, а потом подошел к ней.

– Как вы отдохнули в нашей обители? – и, не дождавшись ответа, добавил: – Сейчас будем завтракать.

Он пригласил Марию в помещение рядом с воротами, которое служило им и кухней, и трапезной. Там уже хлопотал по хозяйству второй монах.

Впервые в жизни она прочла с ними застольную молитву, взяла видавшую виды алюминиевую ложку и зачерпнула из глубокой миски овсяную кашу с изюмом на воде. Было на удивление вкусно, и ей уже стали очень нравиться это необыкновенное приключение и странный монах, который даже за столом не снимал своей черной шапки. Она украдкой на него поглядывала, и один раз они встретились глазами. Ей показалось, что на мгновение она увидела яркую вспышку. За столом никто не разговаривал. После трапезы они перекрестились, поднялись из-за стола и вышли во двор.

Мария не стала злоупотреблять гостеприимством, оставила в ящике для пожертвований двадцать долларов, поблагодарила иноков, собрала в рюкзак вещи и стала спускаться по тропе вниз. Ни на минуту у нее не выходил из головы этот странный монах, играющий на флейте в ночи.

До отеля она добралась в середине дня, изрядно устав. Но все же установила мольберт, быстро сделала на холсте набросок, приготовила краски и нанесла первый мазок. Уже к вечеру с полотна на нее смотрел тот странный монах с флейтой в руке. Она долго не могла написать его глаза, в них было столько печали, и эта внезапная вспышка, как молния… Он так отличался от всех людей, которые ее окружали в этом мире…

Той ночью она долго не могла заснуть, лежала с закрытыми глазами, пытаясь думать о своем муже, но вместо него появлялся совсем другой образ. А когда все же уснула, то в сновидениях была рядом с тем монахом. Ей казалось, что они сидят у берега моря и о чем-то разговаривают. Она больше слушала его и не могла оторвать от него взгляда.

Утром праздные отдыхающие неторопливо идут на завтрак, наслаждаясь недолгой прохладой в тени больших цветущих кустов. Пальмы не дают столько тени, их стволы вознесли свои листья высоко над головами, и ветер колышет их из стороны в сторону.

В ресторане от мраморных стен веет прохладой, даже на террасе очень комфортно, и все пытаются устроиться там, откуда хороший вид на море.

Все столы оказались заняты, было свободно только одно место за столиком возле портика с изображением Амура. Мария подошла к мужчине, который в одиночестве за ним сидел, и спросила:

– Извините, это место свободно?

Мужчина встал и учтиво отодвинул стул: – Присаживайтесь, пожалуйста! Мне приятно будет с вами позавтракать!

Это был Фарбус.

Ему показалось, что он где-то уже видел эту девушку. С трудом вспомнил, что она была одной из студенток академии, которые приходили к нему в мастерскую. Она же не могла его сразу узнать – он не брился последние два месяца, и его лицо было покрыто густой щетиной с проседью. Но немного погодя с сомнением спросила:

– Мы с вами случайно не знакомы?

Он подумал и ответил:

– Может быть.

Мертвая хватка

Мне с детства не нравились хорошисты. Это порода людей, которые пытаются казаться для всех очень хорошими. Обычно они – люди с прилизанной прической приказчика с пробором, виноватой улыбкой и почему-то чаще всего со светлыми глазами и волосами.

Когда хорошисты учатся в школе, большинству одноклассников часто хочется дать им пендель за то, что они постоянно подлизываются к учителям и ябедничают из хороших побуждений. И, как правило, это остается только желанием, потому что в противном случае в школе сразу появляются их родители и разбираются с обидчиком.

Став взрослыми, они благодаря своей скользкой сущности достигают многого в карьере. Они любят и холят себя, ходят на маникюр и в солярий и часто бывают нетрадиционной сексуальной ориентации.

При знакомстве хорошист делает все, чтобы вам понравиться – приглашает к себе домой, угощает недорогими напитками, купленными в супермаркете салатами, шпротами, паштетами и разной другой снедью, не требующей собственных усилий для приготовления. Конечно, это все делается только в том случае, если вы – в сфере его интересов или, по крайней мере, если он так думает. Он пытается прикинуться глупее вас, задавая разные дурацкие вопросы с таким выражением лица, словно, если вы ему ответите, то практически спасете его жизнь:

– Вот, хочу на мотоцикле покататься! Не знаю, покупать мне шлем или нет?

И ждет ответа.

Конечно, хочется сказать:

– Нет, не покупай! Тебе он не нужен!

Но вы, как и большинство людей, поучаете:

– Конечно, покупать! Как же без него!

А он наверняка про себя подумает: «Вот дурак! Думает, я не знаю!»

В давние времена такие люди обычно работали в галантерейных лавках, парикмахерских, магазинах дамского белья, в скупках и ломбардах. Но с тех пор прошло уже лет сто, и мы видим эти персонажи только в старых кинофильмах или магазинах модной одежды.

С этой парой я познакомился на выставке молодых художников в Академии. Вернее, я вначале познакомился с женой, Марией, молодой талантливой авангардисткой. Меня ей представил мой старинный друг Валерий, с которым мы пришли на эту выставку. Конечно, я видел и более одаренных художников, но она выгодно отличалась от них своими работами и внешними данными. По большому счету, она могла и вовсе не рисовать, ей надо было просто стоять рядом с мольбертом.

Я уже собирался расправить остатки своих общипанных с возрастом крыльев, чтобы произвести впечатление на свою новую знакомую. Но тут подошел мужчина и приложился губами к ее свежей щеке:

– Дорогая, сегодня ты просто великолепна!

И потом с видом собственника посмотрел на нас.

У меня сразу пропал к ней интерес. Но ее муж непонятно почему стал приглашать нас в кафе рядом с галереей, чтобы выпить по бокалу вина за первую выставку своей ненаглядной.

Вино он выбрал неплохое, с легким привкусом клубники, и принялся рассказывать, что это любимый напиток его жены, которым они обязательно балуются по выходным. После первого бокала он стал приглашать нас к себе домой в ближайшую субботу, зажарить на мангале мясо и распить бутылочку этого замечательного вина. Необъяснимая доброжелательность и любезность из него так и лезла.

Отказываться от столь назойливых приглашений было неудобно. Я был уверен, что все это обычная болтовня, и согласился, и даже обменялся с ним номерами телефонов.

В пятницу мне позвонил Валерий.

– Привет! Ты помнишь? Нам завтра к художнице с ее мужем в гости!

Передо мной сразу встали образы очаровательной молодой женщины и ее мужа – упитанного, гладкого, с любезным выражением лица. Но мне не хотелось ни мяса, ни вина, ни его жены.

– У меня тут столько дел навалилось, я завтра так занят!

Но голос моего приятеля с интонацией, в которой явно проскальзывало, что он мне ни грамма не верит, пояснил:

– Поверь, я тоже не хочу! Но ты первый пообещал, что придешь, а они мне уже позвонили и сказали, что нас обязательно ждут!

Деваться было некуда, и я согласился.

Юрмала тянется вдоль побережья на сорок километров, и найти частный дом только по названию улицы и номеру практически невозможно, если не знать, на какой он станции. У Валерки был только адрес, дозвониться до хозяев мы не смогли, кто-то поднимал трубку и сразу же ее вешал. Это потом мы познакомились с двухгодовалым мальчиком Петей, фотографической копией отца, который, скорчив недовольную рожицу, твердил, что его папа «кака», а мама «дуууула». Отчего его родители, непонятно почему, очень радовались.

А пока мы колесили по Юрмале и рассматривали названия улиц. Наверное, этот день был для нас счастливым, и нужную улицу мы нашли довольно быстро.

За металлической оградой по сочному зеленому газону кругами бегал французский бульдог, разбрызгивая вокруг свисающую с его губ тягучую слюну.

– Интересно, кто выбрал эту собаку? И по каким критериям? Да, говорят же, что каждый подбирает животное, похожее на себя… – но поделиться своими соображениями с Валерием я не успел, на крыльце светло-зеленого дома с колоннами появился хозяин с широкой бульдожьей улыбкой.

Мы поздоровались, я даже попытался изобразить радость на лице и протянул ему пакет с двумя бутылками их любимого вина. Мы прошли в дом, где нас ждала его жена и маленький, сообразительный не по годам мальчик Петя.

Сквозь прозрачный обеденный стол из толстого стекла были видны мои потертые джинсы и синие носки в крупный голубой горошек. Напротив – спортивные шаровары хозяина и тапки на босу ногу. Рядом – две стройные женские ножки в тонких чулках и очень короткая юбка, едва закрывающая кружевную резинку чулка. А также идеально отглаженные брюки и блестящие туфли моего друга. Между всем этим на четвереньках ползал Петенька и смотрел снизу вверх своими умненькими глазками.

Поскольку на улице начал накрапывать дождь, идею с шашлыком во дворе отбросили и попивали из бокалов вино, закусывая мягким козьим сыром и сладким печеньем.

После нескольких бокалов эта пара уже начала мне нравиться. Он – такой обходительный и даже чересчур вежливый, она слегка высокомерная, оба показывали своими манерами, что относятся к другому, более возвышенному миру, и нам просто повезло, что мы удостоены чести с ними общаться. Мне это казалось чуть-чуть забавным.

Они говорили о высоком, о музыке, о нищих на улицах нашего города, о голодающих Африки и о многом другом. Я внимательно слушал их рассуждения о милосердии и любви к ближнему и о том, сколько в мире несправедливости.

Хозяин с благородным видом изрекал:

– Вот, бывает, поможешь человеку, а в ответ тебе одна неблагодарность.

И его жена, подтверждая, кивала, вскидывая тонкие брови вверх.

А из-под стола через равные промежутки раздавалось:

– Папа кака! Папа кака!

Мой мозг, расслабленный вином, умилялся их речам и корил меня за то, что я не такой правильный и язвительно отношусь к этим замечательным людям, а сам очень часто прохожу мимо бабок, стоящих на улице с пластмассовым стаканчиком для монет. Что мне абсолютно безразличны голодающие где-нибудь в Зимбабве. Что для меня самое главное – это моя семья и близкие мне люди. И насколько я никчемный человек со своими меркантильными интересами.

На прощание я галантно приложился губами к ее руке, что говорило о том, что принял я сегодня достаточно, и обнялся с ее мужем, облобызав его в обе щеки.

Машину мы оставили на стоянке неподалеку от их дома, а сами отправились на такси.

– Валерка! А он, наверное, работает в какой-нибудь благотворительной организации? – поинтересовался я у приятеля, развалившегося на заднем сидении.

– Да, наверное, что-то с деньгами связано, какие-то кредиты или еще что, точно не знаю, ну, своя частная фирма… – пробормотал он сонно и задремал до самой Риги.

Через две недели я уже забыл о существовании этой пары, так, иногда вечером у телевизора, когда речь заходила о благотворительности, сразу вспоминал их.

Своего старого знакомого Гунара я встретил случайно на улице. Выражение его лица соответствовало первым осенним дням, было серое и унылое. После обычных приветственных слов он поделился неприятностями:

– Я в полной заднице! Квартиру банк отнимает! Верней, не банк, а одна финансовая контора! Три года назад я купил квартиру, внес пятьдесят процентов, а теперь остался без работы, и выплачивать кредит совершенно нечем. Все, я с детьми на улице, уеду нафиг в Ирландию! А сейчас иду в эту чертову контору.

Не знаю почему, но я вызвался сходить с ним туда за компанию, наверное, хотелось его как-то поддержать морально.

В кабинете он пробыл с полчаса и вышел совсем расстроенный, а вслед за ним оттуда появился мой знакомый, муж художницы. Увидев, что рядом с Гунаром стою я, он как-то странно, снисходительно улыбнулся, быстро поздоровался и, сославшись на занятость, скрылся за дверью.

– Просил отсрочку дать, месяца на два, чтобы мог квартиру сам продать, чтоб каких-то денег отбить. Не дали, будут продавать через аукцион, это же их чистый навар. Вот суки! – и Гунар спросил: – А ты что, этого знаешь?

И кивнул в сторону кабинета.

– Да нет, не знаю! Правда, слышал, что он «кака»!

Через два месяца Гунар уехал в Ирландию за новой жизнью. А этих случайных знакомых я больше никогда не встречал. Да и не хотелось.

* * *

Мария смотрела на Фарбуса, удивляясь, как все переплетено в этом мире. Еще совсем недавно она мечтала о таком наставнике и возможности хотя бы поговорить с ним об искусстве, а тут волею провидения они оказались за одним столом. И не могла найти слов, чтобы завязать разговор. Ее смущение не ускользнуло от Фарбуса. Решив прийти ей на помощь, он спросил:

– Как ваши успехи в живописи? Я был на одной из выставок в академии, и ваши работы заметно выделялись!

От неожиданного комплимента она смутилась еще больше, ее уши порозовели.

– Ну что вы, я еще только учусь!

– Что вас привело на это волшебный остров? Я так понимаю, если вы одна, это, должно быть, творческая командировка?

Она кивнула.

– Ну и что нового вы тут «натворили»?

– К сожалению, только вчера сделала небольшие наброски одного портрета…

– Можно взглянуть?

– Да, конечно, можно прямо сейчас.

Фарбус долго рассматривал лицо на холсте.

– Такое ощущение, что вы влюблены в этого человека. Это чувствуется в каждом мазке вашей кисти! Он, наверное, хорошо играет на флейте?

– Нет, это невозможно! Я с ним только что познакомилась.

– То, что вы с ним знакомы недавно, ничего не значит! Любовь или приходит сразу, или никогда! Поверьте, я это знаю!

– Он монах! И он принял обет безбрачия, а я замужем. Между нами ничего не может быть…

– Милая девушка, настоящая любовь – это когда люди соприкасаются не телами, а душами! Все остальное – для продолжения рода человеческого. И напоследок Фарбус сказал:

– Во всем самом прекрасном, что на земле создает человек, всегда присутствует любовь. Все, что создано без нее, пусто и бессмысленно. Так что желаю вам любви!

И он уже собирался уходить, но потом остановился, на секунду задумавшись, пристально посмотрел ей в глаза и сказал:

– Если приходит настоящая любовь, она будет светить тебе всю жизнь. Как это случилось с одним моим другом…

Высота

Когда Эрику исполнялось двадцать пять, он с нетерпением ждал своего дня рождения, чтобы можно было как следует отпраздновать с друзьями. Но с тех пор прошло целых пятьдесят лет, и большинство его верных приятелей кануло в Лету. Кто-то погиб в горах, а кто-то умер на больничной койке, а если повезло, то просто не проснулся. Ему пока везло, болезни обходили его стороной. Два раза в год он со своей женой Мадиной уезжал на несколько недель в горы и поднимался на вершины средней сложности. Конечно, прошли те времена, когда на подобные вершины он просто взбегал за считанные часы, но все равно это было ему под силу.

В тот день рождения они с женой были только вдвоем, и им совсем не было скучно. Бутылка вина разогрела память, и они все время прерывали друг друга: «А ты помнишь?» И память сразу рисовала в воображении далекие события, сольные восхождения на Кавказе, Памир, Гималаи и близкие Альпы. Мадина не была альпинисткой, но всегда ездила с ним в горы и любовалась белоснежными вершинами, ожидая в базовом лагере, когда он вернется. Но мысленно она была всегда с ним, там, наверху, он это знал, и это было важней самой надежной страховки. Многие из их друзей не одобряли их совместные горные путешествия, но на самом деле просто завидовали.

Однажды Мадина вспомнила:

– А ведь ты так и не сделал северную стену Эйгера, а жаль!

И тут Эрика пронзила сумасшедшая идея, и он просто сказал:

– А я ее сделаю!

Как же она испугалась, зная его характер! Он никогда не бросался словами, и если он так решил, это означало лишь одно – что в мыслях он уже в пути с ледорубом в руках и рюкзаком за спиной…

Прошло три месяца, никакие причитания и угрозы неминуемого развода не могли его поколебать, он только нежно ей улыбался, смотрел в ее глаза и обещал:

– Все будет хорошо!

– Ты просто выжил из ума, тебе же семьдесят пять, о чем ты думаешь?! – ставила перед ним невидимые глазу препятствия его жена. Но он был непоколебим.

Она смотрела на его ровную спину, не по годам пружинистую походку и понимала, что он ничуть не изменился за эти годы, по крайней мере, в душе, и он осуществит свою давнюю мечту, чего бы это ни стоило. И стала потихоньку собирать его в горы.

В Институте гражданской авиации молодого доцента Эрика Янсона и его супругу, преподавателя английского языка Мадину Янсон знали все не только как хороших педагогов, но и как неутомимых путешественников. И если находилась свободная «минутка», они прощались с городом Ригой и улетали куда-нибудь в середину или на окраину своей огромной в те времена страны, но только туда, где были горы.

Им тогда было около тридцати пяти, а их сыну Олежке всего семь, и для него это было самое первое путешествие в жизни. Родители взяли его с собой на Тянь-Шань. Мадина вначале была против и предлагала оставить ребенка у бабушки. Но Эрик хотел привить своему сыну любовь к горам и считал, что лучше всего начать именно с этого.

Долетев на самолете до Ташкента, следующие два дня они осматривали достопримечательности города, а потом сели в автобус и через несколько часов были у начала тропы.

Забитые до отказа рюкзаки гарантировали хорошее питание, а палатки со спальными мешками обещали теплые и уютные ночи. Любопытный Олежка так и рвался побежать куда-нибудь вперед по тропе, обогнав отца, но через несколько часов его пыл поугас и он покорно шел между отцом и матерью.

Первую палатку они разбили на высоте около километра неподалеку от хижины пастухов, которые предложили им лепешки и горячий чай. Вечер у костра, недолгая ночь, утренний чай, и они снова шагали к вершине хребта Заилийского Алатау. И так несколько дней.

С высоты 3889 метров они с восторгом смотрели на раскинувшуюся у их ног долину реки Чон-Кемин. Отдохнув и закусив всухомятку, стали спускаться вниз.

В горах не бывает просто – откуда ни возьмись, набежали облака, и с неба пошел снег, больше напоминавший крупную манку. Сильный ветер бросал колючие снежинки в лицо и, закрутив снежную карусель, совсем скрыл тропу. Так они спускались несколько часов, боясь сбиться с пути, но, к счастью, в этой свистопляске они наткнулись на большую пастушью палатку.

Гостеприимству в этих местах европейцам надо было бы учиться и учиться. Четыре дня, пока бушевал ураган, они из палатки почти не выходили. На пятый день небо очистилось, словно ничего и не было. Сердечно попрощавшись с хозяевами, они хотели двинуться дальше, но мощная вода смыла все ближайшие мосты, и им пришлось вернуться. Тогда один из пастухов оседлал лошадь и на ней по очереди перевез всех их через быструю воду на другой берег.

Еще три дня они перебирались через перевал Санташ. За четыре дня у пастухов припасы подошли к концу, из еды остался только ломоть венгерского перченого сала. Маленький Олежка еще два дня назад ни за что на свете не стал бы его есть, а сейчас уплетал всем на зависть.

У подножия перевала на тропе показался всадник в киргизском халате. Поравнявшись с ними, он спешился и согласно местным обычаям поинтересовался, кто они, откуда и не нужна ли какая-нибудь помощь.

Его лицо преобразилось, когда узнал, что они из Риги.

– Да у меня сын там учится! – и, не давая им вставить ни слова, продолжал:

– В институте гражданской авиации. Недавно письмо прислал, говорит, очень хорошие преподаватели. Но больше всех ему нравится учитель английского языка Мадина Олеговна!

За несколько тысяч километров от дома, далеко в горах, встретить отца одного из своих не самых лучших учеников и услышать из его уст, что о тебе думают твои студенты, – это может поразить кого угодно. Мадина и Эрик, стояли, не зная, что сказать. Увидев их изумление, горец спросил:

– Что-то случилось?

Тогда маленький Олежка ответил за всех:

– Мадина Олеговна – это же моя мама, это она там учительница!

Теперь с открытым ртом стоял горец.

Он ни за, что не хотел их отпускать, просил подождать, пока поедет сделать укол заболевшему барану, а потом пригласил их к себе в дом. Но у них уже совсем не оставалось времени, надо было побыстрее добраться до сердца Тянь-Шаня, озера Иссык-Куль. Наверное, такие слова благодарности говорят только на Востоке, но ради этого стоило бы проехать полмира. Они сердечно попрощались и отправились дальше.

Озеро как мираж появлялось на горизонте за горами и исчезало. Прошло еще много часов, пока они добрались до палаточного лагеря у его берега. Когда они были уже рядом, из одной палатки показалась небритая рожа:

– Ой, а я вас знаю – вы Эрик Янович и Мадина Олеговна! Я у вас учился в Риге.

Через час они сидели в окружении бывших студентов, их угощали потрясающим пловом, потом жарили шашлык из баранины. А Олежка очень гордился своими родителями.

С тех пор прошло сорок лет, а кажется, что это было вчера. Эрик давно уже не был в тех краях, сейчас было поближе куда-нибудь в причесанные Альпы, где на автобусе доезжаешь до нужной горы, выходишь на остановке и лезешь вверх. Все чересчур просто и обыденно. Но есть, конечно, места, куда тянет любого альпиниста, – это те вершины, на которых ты не успел побывать. Северная стена Эйгера притягивает многих экстремалов, тем более что первым ее покорил легендарный Герман Буль. Мечтал об этом и Эрик.

И все-таки Мадина поехала вместе с ним. В аэропорту «Рига» задержка самолета – большая редкость, но в этот день им пришлось отсидеть в кафе возле огромного окна с видом на взлетно-посадочную полосу больше четырех часов. Их даже накормили бесплатным обедом. До Цюриха они долетели без приключений, а оттуда на нескольких поездах, ходивших по расписанию с точностью швейцарских часов, добрались наконец до уютного городка Гриндельвальд, где остановились в апартаментах с великолепным видом на Эйгер, который в лучах заходящего солнца казался огромным и неприступным.

На следующий день они взяли маленькие рюкзаки, положили туда пару бутылок воды, несколько бутербродов и отправились обследовать местность.

Вверх к подножию громадины Эйгера вела извилистая тропа. Конечно, туда можно было и доехать на маленьком специальном поезде из нескольких вагонов, в которых поднимали ленивых туристов. Но это было не для них. Вдохнуть свежий утренний воздух гор с ароматом альпийских лугов, наслаждаться открывающимися перед тобой пейзажами, когда по твоему лицу стекают струйки пота, – только тогда ты сможешь ощутить себя частью всего этого величия и красоты. А когда ты все это видишь через прозрачное стекло, ощущение, словно сидишь перед телевизором на мягком диване и смотришь «Клуб кинопутешествий».

Здесь зелень кончалась, и вверх уже шла каменистая тропа. Чем было выше, тем суровей – редкая трава пробивалась среди разбросанных валунов, и ветер уже не казался таким теплым, а с ледников приносило запах зимы, словно включили гигантский кондиционер.

Недаром эту гору прозвали Белой коброй, или Стеной смерти – она казалась совершенно неприступной, страшной и в то же время непреодолимо манящей. И многие под гипнозом этой горы-кобры становились ее жертвами.

Горячий сладковатый чай из термоса, бутерброды, аккуратно разложенные Мадиной на большом валуне, и потрясающий вид Гриндельвальдской долины привели Эрика в приподнятое настроение.

Он смотрел на этот склон и вспоминал всех тех, кто пытался на него подняться. Удалось это немногим, и одним из них был его кумир Герман Буль. Там в далеких пятидесятых прошлого века погиб известный итальянский альпинист Стефано Лонжи. Его тело не могли снять с горы несколько лет, из-за чего в деревне Клейн Шеддег местные жители за большие деньги сдавали в аренду подзорные трубы, чтобы любопытные до неприличия туристы могли полюбоваться на погибшего героя. Может быть, это и есть та смерть, ради которой стоит жить и стремиться к чему-то недостижимому? Правда, один из столпов альпинизма Вальтер Бонатти, не поднявшись на эту гору, сказал: «Никакая гора не стоит человеческой жизни!» Но Эрику так хотелось вдохнуть в себя этот неповторимый дух авантюризма, удачи или поражения.

На следующий день он вышел из дому в пять часов утра с большим рюкзаком за плечами и такими же большими надеждами. Перед самыми дверями его обняла Мадина и тихо произнесла:

– Помни, ты живешь в этом мире не один!

Ему было хорошо знакомо это предстартовое волнение, от которого даже слегка подташнивает. Он размеренно шагал по тропе, но его мысли были не на горе, они были рядом с Мадиной. Он вспоминал, как они познакомились, как впервые, словно случайно, дотронулся до ее щеки губами. Как она родила ему первого сына. И многие другие моменты жизни пробегали перед его глазами: первый поход в горы вместе с ней, потом с детьми; жизнь казалась удивительно длинной, и воспоминаниям не было конца. До подножья оставалось уже совсем недалеко.

Мадина испугалась неожиданного стука в двери, понимая, что ей могут принести любую весть.

За дверью стоял счастливо улыбающийся Эрик, похожий на озорного, слишком быстро поседевшего мальчишку, а не на степенного институтского профессора.

– Мадиночка! Самую большую высоту в своей жизни я покорил много лет назад! И эта высота – ты! И зачем мне рисковать, если я могу ее лишиться? Ни за что! Дай я тебя поцелую!..

Они целый вечер проболтали, вспоминая свои путешествия по горам, запивая их молодым красным вином и чувствуя, что у них все еще впереди.

* * *

Полная луна и яркие созвездия отражалась на ровной поверхности бассейна. Казалось, что можно разбежаться и нырнуть к самым звездам. Отдыхающие разбрелись по своим номерам и в воздухе повисла тишина, птицы заснули высоко в скалах и кронах пальм. Фарбус лег на влажный от ночного воздуха шезлонг и стал разглядывать небо, словно что-то там искал…

Рядом с созвездием Большой Медведицы появилась едва заметная точка и, словно маленький метеорит, ярко прочертила полнеба и остановилась прямо над ним. Он приподнялся на локте и с любопытством стал всматриваться в знакомый силуэт с луком и колчаном со стрелами за спиной.

– Здравствуй, добрый друг всех мечтающих о любви!

– Привет, Фарбус!

– Что нового во Вселенной?

– Как всегда, свет и рядом тьма! Как ты?

– Ищу!

– Та, что ты видел сегодня, – это не она!

– Знаю. Сегодня я увидел по ее рисунку, что она влюблена! Твоих стрел дело?

Амур чуть заметно улыбнулся:

– И кто-то сегодня объяснил ей это. Ты опять начал заниматься своей работой?

Фарбус задумался.

– Наверное, я никогда и не прекращал.

– Знаю!

– Ты раньше посылал в ее сердце любовь? Или это впервые?

– Нет! Это впервые! Но это из первых лучей солнца на всю жизнь! И они все равно вместе не будут – он монах и необычный человек.

– Такой, как я?

– Нет! Он создан извращением человеческого ума, но, вопреки этому, ему дана чистая душа с незаурядными способностями. Ты же знаешь, не всякий, имеющий руки и ноги, может считать себя человеком.

– Я бы хотел на него взглянуть.

– Нет ничего проще! Он в монастыре на вершине вон той горы, – и Амур указал рукой вверх, в темноту.

Солнечный луч пробился сквозь листву и упал Фарбусу на лицо, отчего тот сразу проснулся. Ранние любители загара с полотенцами подмышкой быстрым шагом, словно могут опоздать, торопятся на берег моря. Более расчетливые еще с вечера бросили свои полотенца на шезлонги и спокойно завтракают на террасе, потребляя в неимоверных количествах немецкие сосиски, жареные яйца, козьи сыры, йогурт, запивая все это свежими соками или бесплатным местным вином.

Запах свежесмолотого кофе приятно защекотал ноздри и заставил подняться. Фарбус немного постоял на краю бассейна, потом скинул с себя майку, шорты и нырнул в отдающую голубизной воду. Остатки сна растворились в прохладной утренней воде. В несколько взмахов Фарбус пересек неширокий бассейн, потом проплыл в обратном направлении, поднялся по ступенькам из воды и долго растирался полотенцем, вспоминая ночную беседу с Амуром, которого почему-то иногда стал забывать, словно он стирался из памяти. И еще раз удивился, как люди не ценят дара любви, меняя его на сытую, быстро проходящую жизнь в окружении таких же заурядных людей, как и они сами.

Конечно, у всех жизнь складывается по-разному…

На все родительская воля

…В девятнадцать лет он уехал в Москву и там связал себя по рукам и ногам узами брака по настоянию родителей. За такую жертву ему были подарены пятикомнатная квартира на Тверской-Ямской и сто пятьдесят тысяч долларов. Родители очень хотели, чтобы в их внуках текла кавказская кровь, и, не дай бог, любвеобильный сын найдет себе подружку другой национальности, как это сделал их старший. Марат был послушным сыном и повиновался желанию родителей.

Его невестой стала полная, хорошенькая девушка Амина, на год моложе его, из очень приличной семьи: папа был заместителем начальника тюрьмы по надзору и хозчасти, а мама – учительницей в младших классах начальной школы. В ее характере было больше папиного – с первого дня она взяла в свои руки всю хозяйственную деятельность, включая контроль за финансовыми потоками в семье.

Марат обладал чутьем на то, где можно заработать, и с увлечением предался предпринимательству. Дома бывал крайне редко, даже, можно сказать, совсем туда не торопился. Когда ему приходилось по нескольку дней находиться с женой под одной крышей, он особенно не страдал. Стол ломился от еды, приготовленной хозяйственной женой, и это напоминало ему поездки к бабушке, где его так же сытно кормили во время летних каникул, но почему-то всегда хотелось побыстрее вернуться в город. Так же было и сейчас – несколько дней он с удовольствием ел, пил, иногда исполнял супружеские обязанности, а потом норовил побыстрее куда-нибудь улизнуть.

После года замужества она обрадовала Марата: «Я была у врача! Я беременна!»

Три дня Марат с друзьями праздновал рождение дочери, а через неделю приехал в роддом забирать свое чадо и не мог налюбоваться на сморщенное личико в ворохе белых пеленок и одеял. Коляску он купил самую лучшую, розового цвета, такой не было ни у кого в округе. А жене подарил дорогущее кольцо с красным рубином. Родственники один за другим стали приезжать в Москву, чтобы поздравить с дочкой, поднимали бокалы, но желали в следующий раз произвести наследника.

Через несколько недель все разъехались, только мать Марата осталась еще на месяц помочь с малышом. Он любил свою мать, но две женщины под одной крышей – это чересчур, и поэтому очень обрадовался, когда мама изъявила желание вернуться домой. И уже на следующий день он собрался с друзьями на футбол, а после этого в ночной клуб, отметить победу местной команды.

– Только мать уехала, а ты сразу за двери к дружкам! Я ей обязательно позвоню, расскажу, как ты себя ведешь! Попрошу ее назад вернуться!

Его раздражало многословие жены, но алкоголь и хорошее настроение не дали разразиться скандалу. Он молча прошел в спальню и, скинув одежду, завалился на свою половину кровати, слыша сквозь сон упреки жены.

Мать, конечно, не приехала, но строго отчитала Марата по телефону. Он пообещал вести себя лучше и, повесив трубку, сразу забыл об этом разговоре.

Марат параллельно жил двумя жизнями. С одной стороны, он исполнял роль супруга, а с другой стороны, все время что-то искал.

Пока в нем царило равновесие, все вокруг были довольны, но, как только начинала перевешивать ищущая сторона, дома поднимался вой, который долетал до Кавказских гор. И оттуда ему неслись от родных упреки за его пристрастие к женщинам легкого поведения, казино и ночным клубам. Он снова возвращался в семью.

Подумав, как затянуть потуже семейный узел на горле супруга, жена приняла решение срочно родить ему второго ребенка. Но добиться этого не могла. Марат после работы заваливался спать и никак не реагировал на ее женские чары. Она стала подозревать, что у супруга возникли проблема с потенцией, и на всякий случай купила упаковку пилюль, поднимающих мужское достоинство.

Как-то вечером она щедрой рукой подсыпала порошок из капсул ему в чай и стала наблюдать за его реакцией. Он покрутился по квартире и незаметно сбежал через черный ход.

Через неделю в Москву приехала целая делегация с Кавказа – его отец, мать и старший брат, которому принадлежала большая часть его бизнеса.

В течение целой недели родители наставляли его на путь истинный, старшему брату слова не давали – тот недавно сам ушел от жены, попав под чары своей секретарши, поэтому сидел молча и не напрягался. Был также поднят вопрос о наследнике, и отец требовал, чтобы сын крепко подумал над этим. В тот же вечер Марат расстарался, как мог.

Ровно через девять месяцев его жена опять разродилась дочкой.

Марат любил своих дочерей и с радостью возился с ними, когда бывал дома. Но его жена для него оставалась просто женой, без того чувства, о котором мечтают все люди на земле. Это было взаимно – она считала его мужем, который должен обеспечить свою семью любой ценой, а любовь – это в книжках. Ее главными заботами были походы по магазинам, где она приобретала антиквариат, обставляя их пятикомнатную квартиру. На стенах висели безвкусные картины, рекомендованные хитрыми сотрудниками художественных салонов. Тут были какие-то китайские вазы размером с десятилетнего ребенка, каминные подсвечники (хотя камина в доме не было), в общем, все вместе больше напоминало склад разнородных дорогих вещей. Но ей нравилось это занятие, и добра в доме прибавлялось с каждым днем. Восемь шуб из натурального меха и столько же полушубков занимали целый шкаф в прихожей, создавалось впечатление, будто она собирается прожить не одно столетие. Платья, сшитые на заказ на ее необъятную фигуру, занимали весь шкаф в спальне, оставив Марату узкий уголок для костюмов.

Амина была женщина расчетливая и понимала, что если муж ее бросит, то все, что находится в доме, останется ей. На всякий случай она также потребовала разделить его фирму. Он без лишних разговоров сразу переписал на нее половину.

Его стало раздражать ее мещанство и то, что она не пыталась привести в порядок свою фигуру, а шила себе разные балахоны из дорогой ткани, стараясь скрыть свои недостатки. Когда он посоветовал ей заняться спортом, она в свою очередь пригрозила позвонить его матери и сказать, что он ее терроризирует и совершенно не любит. На что он просто сказал: «Да, не люблю!» А она тут же взяла в руки телефон и стала звонить.

Отец посмотрел ему прямо в глаза и спросил:

– Ты что, и вправду с ней совсем жить не можешь?

– Жить с ней могу. Но не хочу! Я ее не люблю.

– Любишь, не любишь! У тебя двое детей! – отец нахмурил брови.

– И в придачу к ним бульдозер в балахоне!

– Ну, чем она тебе не нравится?

– Нравится она мне как соседка по квартире, но не больше!

– Так заведи себе любовницу! И живите себе на здоровье, не мешая друг другу, ты же знаешь, у нас так принято!

– Отец! Не хочу я так! Я ведь бегу не от безумного счастья! Мне в этих ночных клубах да барах милее, чем дома! Это что, нормально?!

– Сынок, я тебе свое мнение высказал! Смотри, не образумишься, плохо будет! – подвел итог беседе отец и сочувственно погладил его по волосам.

Вспоминая, как женился он сам, отец подумал: «Да! Мне действительно повезло, что у близкого друга моего отца была красивая и умная дочка. А то бы, не дай бог, пришлось жить с таким подарком, как у Марата. Зря мы их поженили! Но дело сделано».

Отец уехал через неделю, а мать осталась еще на пару месяцев – отрегулировать взаимоотношения в супругов. Марат стал допоздна задерживаться на работе и в конце концов последовал совету отца, соблазнив симпатичную бухгалтершу, которая часто задерживалась после работы в надежде, что начальство обратит внимание на ее добросовестность, или на нее саму.

Дома не могли нарадоваться, что его единственным маршрутом стала дорога до работы и обратно. За все это время Амина не совершила ни одной вылазки по своим любимым магазинам, чтобы свекровь могла убедиться в ее хозяйственности.

Мать, уверенная, что сын все же наконец образумился, стала собираться домой. Как только самолет оторвался от Земли, Марат заторопился на работу, а Амина рванула по магазинам наверстывать упущенное.

И все было бы нормально, но однажды поздно вечером, когда дома уже все спали, ее замучило любопытство, с кем сегодня вечером Марат так ласково разговаривал по телефону.

Закрывшись в туалете, она принялась рассматривать все набранные и поступившие звонки и сообщения. Через сорок минут, отодрав прилипший зад от унитаза, она уже знала почти все о последнем увлечении мужа. И решила срочно принять какие-то меры.

Вопли из бухгалтерии разлетались по всей территории овощного склада, казалось, что там кого-то убивают. Марат ринулся вниз по лестнице на помощь.

Из-за широкой спины Амины не было видно, на кого она обрушила свой гнев. Ее руки то и дело взлетали вверх, отрывая каждый раз при этом куски чьей-то одежды. В конце концов жертва вырвалась из ее страшных объятий в разорванной блузке, обнажавшей ее исцарапанную грудь. Она пробежала коридор и на лестнице столкнулась с Маратом, испуганно оттолкнула его, быстро спустилась вниз, села в машину и через несколько секунд уже скрылась за поворотом.

Амина испепеляющим взглядом смотрела на мужа.

– Эта женщина здесь работать не будет!

Марат не сказал ни слова, повернулся и пошел прочь. Его лишили единственной отдушины. В этот же вечер он сидел в казино за карточным столом и рассуждал о смысле жизни с женщиной-крупье. Стопки фишек улетучивались одна за другой, но он не обращал на это никакого внимания, просто заказывал себе все время виски и менял деньги. Когда деньги кончились, он простился с любезной крупье, запомнив ее имя – Беата.

Как он ни старался незаметно проникнуть в квартиру, это не удалось. Прямо напротив дверей в кресле сидела его супруга, облаченная в широкую ночную рубашку, вышитую цветочками. От выпитого она казалась ему еще больше, чем была на самом деле, в ее руке поблескивал пряжкой армейский дембельский ремень, который всегда висел в прихожей на самом видном месте.

Марат не успел спьяну сообразить, что бы это значило, как она проворно поднялась и обрушила на него первый удар. Он вдруг вспомнил, как бегал по дому от отца, когда тот пытался ему всыпать. Обжигающий удар по спине еще больше прибавил ему памяти, и он рванул вокруг стола, она за ним. Несмотря на то, что он был пьян, Марат все равно оказался в более выгодном положении. Он был в три раза худее и проворнее.

В какой-то момент, она, навалившись всем телом на стол, попыталась зажать его в угол, опрокинув при этом дорогую китайскую вазу эпохи династии Мин. Это временно спасло Марата, супруга буквально села на шпагат в попытке спасти свое сокровище, умудрившись подхватить ее у самого пола. Это позволило ему перепрыгнуть через стол, заскочить в кабинет и захлопнуть за собой дверь, повернув два раза защелку.

Очутившись в относительной безопасности, он сел за письменный стол и с опаской смотрел на сочившийся сквозь матовое стекло двери свет из гостиной.

Некоторое время он видел силуэт жены, то молча приближавшейся к двери, то пропадавшей где-то в глубине комнаты.

– А ведь если очень захочет, запросто выбьет двери и задушит, придавив своим весом! – такие мысли оскорбляли его кавказское самолюбие. – Нет, выбивать не будет, пожалеет имущество! Да на фига мне все это надо! Живу, как в колонии строгого режима, и совсем не в авторитете! Пора отсюда бежать!

И у Марата стал созревать план.

Прошло несколько часов, он осторожно открыл дверь и увидел, что Амина, утомленная сражением и ожиданием, заснула, развалившись в кресле. Тихонько, в одних носках, он прошел мимо нее к входной двери, отодвинул широкую задвижку и вышел на лестничную клетку.

Понемногу светало. Ночной туман оставил росу на листьях кустов и деревьев в парке. Марат подошел к деревцу и потряс его за ствол. Тысячи капель дождем обрушились на него сверху, промочив насквозь его белую рубашку и густые черные волосы. От этого импровизированного дождя остатки хмеля отступили, и в голове наступила ясность. Он прошел через парк к стоянке такси, сел в машину и твердо сказал: «В аэропорт! В Шереметьево!»

Ближайший вылет был в шесть пятнадцать в Гераклион. Билет в бизнес-класс был втрое дороже обычного, но он для себя все уже решил. Потом позвонил брату, предупредил, что уезжает на месяц, и очень попросил, чтобы тот присмотрел за бизнесом. Брат поворчал и как всегда согласился.

Марат пребывал здесь уже вторую неделю, как вдруг на завтраке случайно увидел знакомое лицо. Это была эффектная женщина лет тридцати пяти в бирюзовом сарафане, светлые вьющиеся волосы, большие широко расставленные зеленые глаза и отличная фигура. Он напрягал память, как мог, но она молчала. С тарелкой в руке он ходил за ней по пятам вокруг огромного шведского стола, на котором были выложены средиземноморские блюда, и делал вид, будто что-то себе выбирает. А на самом деле он обдумывал план, как заговорить с этой женщиной. И вдруг ее окликнул женский голос: «Беата! Я буду за столиком на улице!» Но он все равно не мог вспомнить, где ее видел.

Она сразу узнала Марата, это был один из постоянных клиентов казино, которого все «облизывали», лишь бы он не переставал оставлять тут свои деньги. Беата делала вид, что не замечает его, и наблюдала, как он изо всех сил пытается обратить на себя ее внимание. Это ей льстило и заставляло сделать все возможное, чтобы еще больше понравиться ему. Когда она протягивала руку, чтобы что-нибудь взять со стола, то грациозно прогибала спину, высоко, по-королевски держала голову, в общем, применяла все эти женские хитрости, от которых у неискушенных мужчин течет слюна и выделяется тестостерон.

Марат отлично разбирался в этих уловках и с удовольствием на них попадался. Подойдя к ней поближе, он тихо спросил:

– Мы случайно с вами не знакомы?

Лицо Беаты изобразило задумчивость:

– Да! Мне тоже кажется, что мы где-то встречались. Вы не из Риги? – она, кокетничая, не признавалась.

На мгновение он растерялся, ему показалось, что он ошибся.

– Нет, что вы, я из Москвы!

– А я работаю крупье в казино на Тверской, – рассеяла она его сомнения. – Там мы с вами и встречались!

О его транжирстве можно было слагать легенды, но в этот вечер, пытаясь понравиться Беате, он превзошел самого себя. Шампанское пузырилось и играло, как воды Терека, тосты шли один за другим. Вначале выпили за гостеприимный Крит, потом за прекрасных женщин, по порядку за всех близких и дальних родственников, а наутро Марат проснулся с больной головой и совершенно незнакомой женщиной. Он долго пытался вспомнить имя дамы, но память подсказывала ему, что имени ее он не знает, и вряд ли она знает, как зовут его. Выпив в номере по чашечке кофе, они мило, правда, слегка смущенно расстались. Он даже умудрился незаметно засунуть в ее сумочку триста долларов, так, на всякий случай.

На вопрос, почему он не проснулся с Беатой, ответить ему никто не мог. Поэтому, встретившись с ней за завтраком, Марат окольными путями попытался узнать, чем вчера все закончилось. К его радости, оказалось, что он просто проводил ее до дверей ее номера и попрощался, даже не пытаясь затащить ее к себе в постель. Это было для него удивительно – находясь в состоянии, когда животные инстинкты выходят на первый план, он проявил себя как истинный джентльмен. Что с ним происходило позже – покрыто мраком критской ночи.

Когда Марат выходил из ресторана, то увидел, как утренняя незнакомка садилась в такси, а портье услужливо укладывал ее дорогие чемоданы в багажник. Он облегченно вздохнул – тайна уезжала.

Амур пронзил его стрелой, когда он шел вслед за Беатой к бассейну возле моря. Стрела пролетела навылет и попала в ее сердце. Он сразу заметил, какие у нее красивые распущенные волосы, и захотел ее обнять. У Беаты просто почему-то быстро забилось сердце, и она, испугавшись, приложила к нему руку.

Целый день лежать на солнцепеке под силу только истинным любителям черной кожи, которым не повезло родиться где-нибудь в Нигерии. Марат лежал рядом с Беатой на шезлонге под навесом от солнца и всячески пытался ей понравиться. Непонятно почему она вдруг спросила:

– У тебя дети есть?

Он немного растерялся.

– Ну, в общем, да. Две девочки. А у тебя?

– У меня два мальчика.

После этого они замолчали.

Вечером он лежал в номере и нажимал на кнопки пульта от телевизора, пытаясь найти что-нибудь интересное. Но на экране мелькали лица известных политиков, тощие тела манекенщиц, на которых хорошо висела любая одежда, и еще какая-то ерунда. Стук в дверь заставил его лениво подняться.

За дверью стояла Беата с бутылкой шампанского.

– Я не помешаю?

В ответ он настежь открыл дверь и взял ее за руку.

Маленький столик возле бассейна, пение цикад и низко висящая луна, запах южных цветов – что может быть лучше для романтического вечера? Наверное, впервые за много лет он вот так сидел за столом и держал за руку женщину, при виде которой ему хотелось сделать что-то прекрасное.

Марат очень хотел спросить о ее замужестве и выбирал подходящий момент. Она словно прочитала его мысли:

– Я пока замужем, но вместе мы не живем!

– У меня точно такая же ситуация, – соврал он.

В ту ночь они не сомкнули глаз, ощущение было такое, словно им по восемнадцать лет, когда чувства и желания льются через край. Под утро она заснула на его руке, и он боялся пошевелиться, чтобы не потревожить ее сон. Ему казалось, будто он ее знает много лет и они всегда были вместе.

На завтрак они не пошли, не пошли и на обед. Только когда уже начинало темнеть, зазвонил ее мобильник – подруга, обеспокоенная ее долгим отсутствием, пыталась ее разыскать.

Они опять сидели у бассейна, пили вино с фруктами и болтали обо всем на свете. А когда все вокруг погрузилось в ночь, отправились прогуляться к морю.

Волны с шумом и брызгами разбивались о каменную плиту и разливались по ней в разные стороны. Они, обнявшись, сидели на шезлонге, вода добегала до их ног и скатывалась обратно в море. Марату казалось, что вот он нашел свое счастье, и когда вернется в Москву, расставит все точки над i в своей семейной жизни.

Беата чувствовала себя необыкновенно счастливой, но, будучи женщиной, которой пришлось немало повидать, радовалась каждой минуте этого чувства, не строя иллюзий по поводу будущего. Редкие романы с клиентами не приносили ей счастья, наоборот – после расставания с ними (бросала их она), Беата чувствовала себя выжатой и опустошенной. С мужем они были просто хорошими друзьями и вместе не жили уже два года, но он несколько раз в неделю навещал детей и приносил деньги, которых вполне хватало на безбедное существование. Но ей не хотелось сидеть дома, и она продолжала работать в казино, хотя эти бессонные ночи отнимали много здоровья. Лицо ее приобрело сероватый оттенок, и по настоянию друзей она поехала отдохнуть на Средиземное море.

Это знакомство всколыхнуло в ней давно забытые чувства. Обаяние Марата и его нежность заставили ее втайне мечтать о призрачном счастье…

Две недели они не расставались ни на минуту, наслаждаясь друг другом. Но всему хорошему когда-то наступает конец.

Когда они приехали в аэропорт, он стоял с ней в очереди на регистрацию, ни на секунду не выпуская ее руку, чувствуя, как по ней передается тепло, идущее от ее сердца. Прощальный поцелуй ее губ, был настолько сладок, что если бы он мог, то сейчас же улетел бы вместе с ней.

Этим вечером вечер он в одиночестве сидел у края бассейна и пил уже не шампанское, а крепкий виски со льдом. С каждым глотком тоска все больше и больше подкатывала комком к его горлу. Чтобы как-то забыться, хотелось общения и душевного разговора.

В это время из своего номера вышел Фарбус, что Марату было очень кстати.

– Извините, вас нельзя пригласить на стаканчик виски?

Фарбус на мгновение задумался.

– Почему бы и нет? С удовольствием!

После нескольких порций крепкого Марат стал делиться с новым знакомым перипетиями своей сложной жизни, чувствуя в нем знающего человека. Он рассказал почти все, от начала своей необдуманной женитьбы до этой удивительной встречи. Потом замолчал в ожидании, что скажет его новый знакомый.

Фарбус долго сидел и, казалось, просто смотрел на яркую луну. На самом же деле думал, что он может Марату подсказать, чем помочь:

– Есть люди, которые просто вместе живут, рожают детей, а потом считают, что они прожили хорошую жизнь. И в этих их словах есть доля правды, они не нуждались и не страдали. Но вряд ли они могли бы сказать, что любили. Любовь – это не привычка, это дар! Каждый получает от жизни то, что он в ней ищет. Так и любовь приходит только к тем, кто о ней мечтает!

Фарбус поднялся с кресла и, попрощавшись, отправился к себе в номер, оставив Марата размышлять о жизни.

Уже больше месяца Марат провел на берегу моря, и отдых начинал его понемногу утомлять. Хотелось обратно в Москву, увидеть детей – и Беату.

Сотни авиапассажиров нескончаемой вереницей проходят таможенный контроль и быстрым шагом направляются получать багаж, словно он уже их там ждет. Все окружают ленту, по которой скользят чемоданы, пытаясь высмотреть свой среди десятков абсолютно одинаковых. Чемодан Марата был до отказа набит разными сувенирами для детей, бутылками с оливковым маслом и еще какими-то мелочами, купленными в аэропорту Гераклиона за час до отлета.

Когда машина уже почти подъехала к дому, он вытащил из кармана записную книжку и нашел там адрес и телефон Беаты. Минуту поразмыслив, позвонил: «Привет! Это я! Только что прилетел. Мы можем увидеться? Сейчас приеду!»

Она встретила его внизу у подъезда, обняла за шею и поцеловала почти так же сладко, как перед тем, как они расстались в аэропорту. Возле полуоткрытых дверей их ждали два любопытных мальчишки и в четыре глаза смотрели на дядю, о котором им рассказывала мама.

– Ты извини, я ненадолго. Просто очень хотел тебя увидеть, поэтому и такси попросил подождать.

– Я все понимаю, я взрослая девочка!

– Ты знаешь, я без тебя очень скучал!

– И мне тебя не хватало.

– Я позвоню тебе завтра.

– Я буду ждать!

Он сел в машину и попросил водителя:

– А сейчас обратно туда, откуда приехали!

Дочки прильнули к нему и радостно завизжали:

– Папа, папочка приехал!

Больше он ей не позвонил.

* * *

– Всевышний! Фарбус сразу не узнал меня и даже испугался!

– Он просто почти стал человеком!

– Но он же не человек!

– Будь это душа, посланная возродиться на земле, или Ангел – все они забывают свое прошлое, облачившись в эти кожаные одежды. В воспоминаниях живет только божественная искра любви!

Уже больше часа он поднимался по узкой тропе к монастырю на вершине горы. Ему хотелось увидеть вживую монаха, которого написала на холсте Мария. Его лицо показалось Фарбусу очень необычным.

Отсюда, с высоты птичьего полета, было видно, как над морем один за другим идут на посадку самолеты с включенными прожекторами, а под ними по морю в разные стороны скользят катера и яхты, заполненные до отказа неутомимыми путешественниками со всего света.

Фарбус постоял у края обрыва, переводя дух, и пожалел, что не мог, как во сне, одной лишь силой мысли очутиться там, где пожелает. Капли пота, которые он не успевал стирать со лба, попадали в глаза и неприятно щипали. Темно-красная спортивная майка с изображенным на ней лезущим по горам альпинистом местами уже полностью промокла и превратилась в бордовую. Даже верхняя часть коротких штанов стала влажной от пота и натерла бедро. Тропа становилась все более узкой. В воздухе появился аппетитный запах – где-то готовили. Сразу после поворота за бурую с белыми вкраплениями скалу он увидел конечную цель своего похода.

На открытом огне в большом котле варился рис, рядом стоял Курт с бутылкой оливкового масла в руке и наблюдал за процессом приготовления. Его тонкий слух уже давно уловил шаги на тропе, и сейчас он с любопытством ждал, кто у них здесь появится на этот раз.

Незнакомец медленно подошел к Курту.

– Добрый день! Прошу прощения, если потревожил ваше одиночество.

– Бог с вами! Я здесь не одинок. Со мной еще отец Андрей живет. Только он сейчас в отъезде. А мне приятно увидеть нового человека!

– Тут недавно у вас одна художница побывала, вот она мне и рассказала об этом чудесном месте на вершине горы.

– Вы вовремя. Еще чуть-чуть, и будет готов обед. Приглашаю вас разделить со мной скромную трапезу!

Каким-то внутренним чувством Курт ощутил, что его гость не совсем обычный паломник и его визит может что-то изменить.

Пока незнакомец рассматривал иконы в маленьком храме, Курт открыл тяжелую дверь, ведущую в погреб, спустился по крутым ступенькам вниз, где в прохладе хранилось монастырское вино и запасы провизии. Он нацедил из бочки в кувшин прошлогоднего вина, взял головку козьего сыра и две лепешки.

Курт привык к своей замкнутой жизни и не любил общаться с простыми людьми. Его окружали в основном монахи и послушники. Но в этом человеке он почувствовал что-то необыкновенное.

Фарбус отломил кусок лепешки и приветствовал хозяина поднятым бокалом. Сделал глоток. Посмаковав во рту вино, он одобрительно кивнул, выражая свое восхищение. Курт с улыбкой пояснил:

– У нас свои виноградники.

– Да! Недаром легенды о напитке богов сложили именно на этом острове.

– Мы с вами так и не познакомились. Меня зовут Курт!

– Можете называть меня Фарбус.

– Необычное у вас имя.

– Да и вы, Курт, не совсем обычный…

Курт вздрогнул, ему показалась, что пришелец знает его тайну. Фарбус, заметив его смущение, постарался исправить положение:

– Я имею в виду, что не каждый может отказаться от мирской жизни и посвятить себя служению Богу.

Курт посмотрел ему прямо в глаза.

– Мне почему-то кажется, что вы знаете больше, чем многие. И сможете мне ответить на вопросы, которые меня мучают…

– Ну, если смогу…

– Люди проводят опыты и клонируют себе подобных и разных уродов. Это что – непорочное зачатие?

– У каждого свое отношение к понятию «непорочное зачатие». Один представляет это себе необъяснимым явлением, другой видит это по-своему!

– А как это видите вы?

– Да очень просто! Если двое, наполненные божественным чувством любви, а не примитивной животной страстью, соединяются в одно целое, и после этого рождается ребенок, то это и есть непорочное зачатие. В настоящей любви порока нет! Если кто-то вмешивается в это божественное чудо, он грешит. Но в его создании греха нет. Оно безвинно.

Курт на секунду задумался, а потом спросил:

– А что с грешными душами, где этот Ад?

– Здесь не все так просто! Свою душу человек выращивает сам. Из той божественной капли. И если вместо чистых душ вырастают уродливые, то они горят в Аду – это то, что вы называете земной магмой, – а потом застывают в виде камней и смотрят на этот прекрасный мир своими каменными глазами, ничего не могут сказать или сделать, просто смотрят и страдают оттого, что не жили праведной жизнью или хотя бы просто не приносили никому зла!

Курта передернуло, и он переспросил:

– Так значит, магма – это горящие души? А как они горят?

– Они горят в своих необузданных страстях, в боли, которую кому-то причинили, в пороках! Это все энергии, похлеще атомной, и если бы не прощение, которое рано или поздно придет, их мука была бы вечной!

– Ну, христиане считают по-другому.

Фарбус посмотрел на него с сожалением и сказал:

– Настоящие христиане – это те, кто причислен к лику святых за то, что жили по заповедям и были подвижниками, их по пальцам пересчитать можно! Остальные – просто сочувствующие с крестиками на шее!

– Думаю, что меня за такую крамолу из монастыря быстро бы выгнали!

– Вряд ли, некоторые так и думают, просто ни с кем не делятся своими мыслями. Курт, а ты попробуй, поделись с кем-нибудь!

– И я буду им это рассказывать, постукивая своими копытами? Да они меня в два счета или на кресте распнут, или на костре сожгут, это же просто миряне!

– Зато потом тебя обязательно канонизируют, и ты будешь висеть где-нибудь в храме в виде иконы «Козлокопытный святой исцеляющий», принося церкви немалую прибыль, – с иронией сказал Фарбус. – В Бога больше не верят, это невыгодно.

– А сам ты веришь?

– Для меня это смысл всей жизни. Если бы я не верил, то не задержался бы на этом свете ни на одну минуту, без него все становится бессмысленным! Ну а люди, когда пресытятся и начнет попахивать могилой, застучат по асфальту своими «копытами» в сторону церкви, рассчитывая на прощение. Всю жизнь поганил, поганил, крестился иногда… Такое ощущение, словно они Бога за неразумного младенца принимают! Но, сами того не ведая, все равно ищут Его по всей земле, и в Иерусалиме, и даже сюда, на Крит, приезжают…

– Есть в твоих словах истина!

– Удачи тебе, Курт!

– Постой! Открой мне еще какую-нибудь тайну!

– Да, наверное, ничего особенного. Ну, например, мне известно, что одна женщина явно влюбилась в очень необычного монаха и теперь всю жизнь будет вспоминать о встрече с ним!

– Я вижу, как ей помочь, чтобы вылечить этот недуг раз и навсегда, оставив у нее в памяти чувство ужаса и омерзения, – сказал Курт.

– Ты плохо знаешь, о чем говоришь! Стрелы Амура поражают не тело, а душу. А это совсем другое! Конечно, иногда неразумный человек бывает похож на примитивное животное с его инстинктами. Но не в этом случае. Эта женщина, которая перепутала чувство любви и счастья с благополучием!

– Я буду за нее молиться!

– Дай бог, чтобы ей это помогло!

– Фарбус! Мы с тобой еще увидимся?

– Обязательно, Курт!

Они пожали на прощание друг другу руки. Фарбусу предстоял еще долгий путь вниз.

Вегетарианец-людоед

В продвинутой Европе шла борьба защитников животных с любителями мехов, овчинных дубленок и прочих отходов мясо-молочной промышленности. Эти «борцы» без зазрений совести кидали в этих любителей тухлые яйца, некоторых даже обливали чернилами. После чего шли домой, где с удовольствием уписывали баранью отбивную или стэйк из теленка, кожа которого пошла на дорогое мужское пальто или обувь, не говоря уже о тушеных в сметане кроликах, из шкур которых делают великолепные полушубки и теплые шапки.

Необразованные приезжие из восточной Европы по старинке любили приодеться в теплые шубы и дубленки, ведь у них на родине царили сорокоградусные морозы. Но тут, в избалованном теплой погодой мире, не знали, что такое настоящий холод и пурга.

Европейское сообщество защитников среды привезло в Баварию представителя дикого племени с берегов далекой Амазонки как пример родства человека с природой. Они не знали, что иногда он баловался людоедством согласно древним обычаям своего народа.

Этих исследователей радовало, что индейцы ходили полностью обнаженными и в основном употребляли в пищу фрукты и корнеплоды.

Но защитники природы не догадались, что во время их пребывания вождь наложил табу на употребление в пищу мясного. Во время последней стычки с соседним племенем победителям досталось много провианта в виде пленников, и некоторые воины объелись и захворали. Вождь одновременно исполнял роль шамана и считался тут лучшим знахарем, поэтому он и посадил всех на жесткую диету.

Тарири был самой обычной, не очень свежей пятидесятилетней живой консервой. Его не успели съесть, и он покорно ждал своего часа, но тут ему спасло провидение. Вождь, уберегая соплеменников от соблазна нарушить диету, подарил его на прощание пришельцам за то, что те привезли всякого бесполезного барахла – трусов, маек и бюстгальтеров.

Когда Тарири попал в Лиму, он был поражен количеством народа. А небоскребы напоминали ему термитники. Его одели в потертые джинсы и майку с портретом Че Гевары и обычные кроссовки. Внешним видом он совершенно не отличался от цивилизованных индейцев этого города.

Полет на самолете привел его в трепет. Конечно, он держался как мужчина, но первые три часа глаза не открывал. И только когда симпатичная стюардесса принесла к его креслу поднос с обедом, у исследователей зародилось подозрение, что некоторые все же там в джунглях мясо едят.

Тарири первым делом расправился с толстой куриной ножкой, съел кусок хлеба, а потом уже принялся за салат и сладкое. И только после этого украдкой посмотрел в иллюминатор. Под ними простирался безбрежный океан и облака. Ему уже было не страшно, он успокоился и заснул.

Ему снилась его сельва, маленькие домики, покрытые пальмовыми листьями, и любимая жена.

Когда он проснулся, с сожалением подумал, что его жену, наверное, забрал себе его брат, а может, и вождь. Ведь там, в племени, думают, что его давно уже нет в живых. Но он успокоил себя: главное, что он жив, а там видно будет.

Эйфелева башня произвела на него сильное впечатление (у одного из его соплеменников была майка с ее изображением), он попросил разрешения на нее залезть, прикидывая в уме, сколько на это уйдет времени. Но его подвели к лифту, и через несколько минут он был на самой вершине.

В какую бы сторону Тарири ни смотрел – не было конца-края домам, внизу извивалась река, по которой плавали огромные лодки, полные людей.

Ему объяснили, что в них плывут обычные туристы и по пути осматривают достопримечательности, указывая ему сверху на Лувр и другие дворцы. Он попросился на корабль.

Был уже вечер, подсвеченная набережная Сены казалась сказочной. Тарири уже две недели осматривал Париж и его окрестности. Три раза его привозили на лекции «зеленого» движения, где он через переводчика, очень просто и доходчиво рассказывал присутствующим о быте своего племени. И только сегодня ему сказали, что утром на поезде уезжают с ним в Мюнхен, чтобы объяснить немцам-технократам, как надо жить. Тарири это было не очень интересно, но ужасно хотелось прокатиться на красивом поезде. Ему уже надоели эти каменные дома, он мечтал увидеть родные джунгли и поесть свеженького мяса. Последний раз он ел курицу еще над океаном, а его новые соплеменники были строгие вегетарианцы. Увидев однажды, как машина сбила зазевавшегося пешехода, после чего беднягу упаковали в пластиковый мешок, он подумал: «У, какие хитрые белые охотники! Придумали разные правила, а кто нарушил – раз его на машине, и потом, наверное, тихонько съедят!» – и сглотнул слюну.

Поезд по рельсам почти летел. Когда на пути он проскакивал туннель, у Тарири от резкого перепада давления закладывало уши, и он недовольно морщился. Но было совсем не страшно, пассажиры сидели в мягких креслах и жевали вегетарианские бутерброды, которые он уже просто ненавидел, но очень боялся попросить мяса. Ему переводили, о чем эти люди говорили на лекциях.

Он понял, что они не любили мясоедов, поэтому решил притворяться и даже говорил, что у них там, в джунглях, живность тоже не едят.

Все одобрительно хлопали в ладоши и кричали: «За решетку убийц животных!» Он тоже хлопал, жалко улыбаясь, а сам думал: «Даже если будут мучить, не признаюсь!»

На станции их встречала целая делегация, был даже бургомистр.

За него зеленые голосовали на выборах, он пообещал есть только овощи и фрукты. На работе его никто не видел потребляющим мясное, а по вечерам он от души оттягивался на добротной немецкой колбаске и вкусных отбивных.

Тарири поселили в домике для приема почетных гостей Мюнхена, в самом центре города. Уже на следующий день он рассказывал на лекции, как они там управляются со своим бытом в Амазонии. Все очень радовались, ему в очередной раз хлопали и ругали мясоедов.

В это время как раз проходил один из самых значимых праздников этих мест – Октоберфест, где народ обпивался пивом и объедался великолепными баварскими колбасками, зажаренными целиком свиньями и быками, а сколько кур, индеек и прочей живности исчезало в бездонных желудках!..

Зеленые решили выступить во время праздника и объяснить собравшимся, как все это нехорошо, ну и, конечно, представить слушателям Тарири. Трибуну установили недалеко от центрального павильона, в самом центре пивного поля, заранее арендовав место.

Тарири шел среди сотен умопомрачительных ароматов, запах жареного мяса сводил его с ума. Его попечители решили угостить Тарири большой кружкой пива. Выпив половину кружки, он до ужаса захотел мяса и под предлогом поиска туалета скрылся за дверями пивной палатки.

Его нашли через два часа, за столом с веселыми баварцами, которые угощали Тарири колбасками и жареным мясом быка. Он смотрел на своих новых друзей влюбленными глазами и без передышки ел. А те только и успевали заказывать ему все новые и новые порции, которые подносили грудастые немки. Его живот непомерно раздулся, и он, наконец, стал похож на своих сородичей, когда те от души объедались мясом после победы над съедобным врагом.

Выступление Тарири отменили. Расстроенные активисты вегетарианства начинали понемногу осознавать свою ошибку и подумывать, не отправить ли его домой. Единственным препятствием было отсутствие денег. Комитет по защите окружающей среды прекратил финансирование их проекта в связи с разразившимся в Европе кризисом. Власти Мюнхена не собирались возиться с аборигеном, и вскоре его выселили из предоставленного ему помещения.

Следующие четыре месяца он прожил в маленькой однокомнатной квартире во Франкфурте-на-Майне, принадлежавшей одному из членов экспедиции. За это недолгое время он научился пользоваться кухонными приборами и принадлежностями и уже знал с три сотни немецких слов, которые ему отлично помогали ориентироваться в этой непривычной для него жизни. Человечинки ему уже совсем не хотелось, мясная продукция была в изобилии, и все было намного вкуснее. Ну, если только как дань традиции, он, может быть, и отведал бы кусочек, но здешние законы это строго запрещали. Тарири был законопослушным малым, он даже у себя в джунглях подчинялся всем обычаям и запретам.

Этот город начинал ему очень нравиться, днем он выходил и долго гулял по пешеходной улице в самом центре. Слева и справа его окружали красочные витрины магазинов, а вокруг сновали тысячи людей. Высотные здания, казалось, подпирали само небо, как горы у него в джунглях. И тут он вдруг услышал на улице удивительно знакомую мелодию.

На краю, возле самого входа в большой магазин, сидели несколько музыкантов и наигрывали мелодии Южной Америки, которые ему изредка приходилось слышать у себя на родине.

Он встретил их случайно. Это были цивилизованные индейцы из Лимы, приехавшие сюда подзаработать денег на экзотике своих мест. Их диалекты очень различались, но понять друг друга, все же было можно.

После этой встречи тоска по родине захлестнула его с головой. Видения родных мест, посиделки у костра, танцы под звук глухих барабанов и красивые женщины с выпуклыми животами и отвислыми грудями.

«Лучше бы меня тогда съели!» – думал Тарири в ночи, глядя в темный потолок. Но потом трезво оценивал трагическую для него ситуацию и уже считал по-другому: «Да! Как мне повезло! Холодно только тут очень…»

На следующее утро, словно кто-то услышал его тайные молитвы, к нему приехали несколько членов экспедиции, благодаря которым он и был здесь, вместе с незнакомыми людьми, говорившими уже на совсем другом языке. Это были исследователи из греческого Института человека и природы, который находился на острове Крит, недалеко от города Гераклион.

Узнав, что на этом острове растут пальмы и есть море, он сразу согласился ехать. На оформление документов ушло несколько дней, за это время Тарири от души поел немецких сосисок и колбасок, боясь, что там его опять посадят на вегетарианскую диету.

Институт арендовал несколько помещений у отеля «Роял Маре», недалеко от моря. Тарири поселили в комнату с отдельным входом. Завтракать и ужинать он мог в главном ресторане отеля по договоренности с администрацией, пиво и алкогольные напитки были исключены.

Известный профессор, автор многих научных открытий, жил и работал здесь инкогнито уже два десятка лет. После удачного клонирования под Женевой он скрылся вместе со своим созданием, уничтожив все документы, и никто не мог обнаружить его местонахождение.

Опыты по созданию нового человека его больше не интересовали, теперь он пытался изучать людей, далеких от современной цивилизации.

И такой экземпляр, как Тарири, несомненно, вызвал его интерес: попав из далекой Амазонии в центр европейской цивилизации, он умудрился за короткий срок научиться пить и есть мясо, по словам участников экспедиции, которые его сюда привезли.

С Тарири заключили трехлетний контракт о его работе в Институте человека и природы в качестве лаборанта. На самом же деле хотели просто понаблюдать за ним в течение этого времени – как он будет меняться.

Чтобы отвлечь его от тоски по далекой родине, в его апартаментах установили большой аквариум с разноцветными пресноводными рыбками, а на подоконниках расставили горшки с цветами. И эта затея удалась, он с удовольствием кормил рыбок специальным кормом и поливал цветы. Наверное, растения чувствовали в нем дитя природы и свою связь с ним, от чего буйно разрастались, к удивлению ученой братии.

Он подвергся медицинским обследованиям, ему измерили череп, расстояние между глубоко посаженных глаз, ширину приплюснутого носа, длину волосистых бровей, а также широких скул. Потом были тесты на сообразительность, где он проявил себя с самой лучшей стороны, успевая съесть банан до удара током. Он категорически противился сдаче анализов мочи и кала, а со спермой все оказалось гораздо проще. Случайно увидев из окна лаборатории загорающую женщину, он на мгновение напрягся и, к радости ученых, разрядился.

Данные тестов ставили ученых в тупик: в пятьдесят лет, при нормальной проходимости нейронов через клетки головного мозга, развитие Тарири было на уровне четырнадцатилетнего юноши, его интересовали больше всего еда, спаривание, нагрузки в виде игр или бега. При этом у него никогда не возникало желания трудиться. Также отмечали его чрезвычайная переменчивость в настроении. Моментами он становился беспричинно агрессивным, а через секунду успокаивался. Обычному европейцу можно было бы поставить определенный диагноз, но в этом случае все обстояло совсем по-другому. И ученые настойчиво продолжали обследование.

По выходным он обычно сидел дома и не мог оторвать взгляда от телевизора, постоянно переключая программы. Когда глаза уставали, он переодевался в спортивные трусы и майку и отправлялся на пробежку вдоль берега моря. Когда он бежал, то ярко представлял себе, что несется через джунгли с копьем в руке, стремясь поразить добычу. Но когда видения рассеивались, перед его взором были только отдыхающие туристы и плещущееся синее море.

За год многое изменилось, он мог сносно общаться на английском и греческом языках, выучился ездить на машине и даже получил временные права. В лаборатории торжественно отметили первая годовщина его пребывания на этом острове, а в подарок ему купили билет на самолет до Лимы, туда и обратно. Взяв с него клятву обязательно вернуться.

Родные джунгли за это время ничуть не изменились, тут все шло своим чередом. Как он и предполагал, его жена стала женой вождя. Брата давно уже съели, а Тарири очень все обрадовались. И в честь его приезда даже хотели забить одного пленного, но он отказался, ссылаясь на больной живот: цивилизация давала о себе знать. Вечером у ритуального костра вспомнили его белокожего отца Лабрита, который появился здесь ниоткуда, но это было так давно и совершенно ему не интересно. Ему здесь все казалось таким скучным, по вечерам не было ни света, ни телевизора, и, проведя в племени всего две недели, он отправился назад скорее, чем предполагал.

Все очень обрадовались его возвращению и продолжили изучение его реакции на современный мир.

Тарири встретил эту женщину по имени Ляля во время одной из пробежек по дорожке вдоль моря. Она бежала ему навстречу и приветственно вскинула вверх правую руку, он ответил ей таким же жестом. На следующий день они снова увиделись на дорожке. Через несколько дней, вечером, они встретились на ужине в отеле, случайно оказавшись вместе за одним столиком.

За время, проведенное среди европейцев, Тарири приобрел кое-какие навыки в общении с представителями чужого для него мира. Они подошли к столу одновременно. И самое обычное пожелание за столом: «Приятного аппетита» стало прелюдией к новым отношениям, от которых совершенно изменилась его жизнь. «И вам приятного аппетита!» – нежным голосом ответила ему представительница не очень слабого пола, судя по рельефу ее бедер и рук. Этим она ему напомнила женщин из его родных мест, и у него сразу появились приятные фантазии. После первого блюда она обратилась к нему, взяв инициативу в свои руки:

– Вы откуда сюда приехали?

Тарири помедлил с ответом.

– С берегов Амазонки! – и добавил: – Я тут в лаборатории, в институте, работаю.

– А кем? – поинтересовалась она.

Он на секунду задумался:

– Наверное, ученым!

Ее английский был почти такой же, как и у Тарири, поэтому полностью они понять друг друга не могли. Но их тяга друг к другу была очевидна и без слов. И этим же вечером он оказался в ее номере, где она по достоинству оценила его мужские способности. Его организму, не измученному алкоголем и курением, мог позавидовать любой местный сверстник.

Она была дочерью крупного бизнесмена из Москвы и большой любительницей экзотики. В тридцать лет выскочив замуж, она переехала в Ригу, через пять лет развелась, но осталась в этом городе и даже получила латвийское гражданство. Окончив в свое время Московскую ветеринарную академию, она некоторое время работала на конно-спортивной базе, которую для нее купил отец, а потом во время международных состязаний познакомилась с очень симпатичным наездником, который, не теряя времени, оседлал и ее, узнав, кто ее отец. После переезда она долго не могла определиться, чем заняться, пыталась устроиться в зоопарк, но это не удалось в связи с незнанием языка. Потом отец купил ей небольшой отель, где она стала полноправной хозяйкой. Когда наступило время развода, ее муж всеми силами пытался доказать, что имеет права на половину имущества. Но хорошие адвокаты так и оставили его работать на конюшне.

Раз в год она обязательно приезжала на Крит, поселялась в своем любимом отеле на берегу моря и проводила здесь несколько месяцев, все время надеясь встретить какого-нибудь необыкновенного человека. И однажды увидела, как навстречу ей по берегу моря бежит подтянутый мужчина – как ей показалось, с мужественным выражением лица. Так она в первый раз увидела Тарири и захотела с ним познакомиться.

Ей нравилась его непривычная дикость, он казался ей необъезженным жеребцом, и у нее появилась навязчивая идея увезти его к себе домой в Ригу на Лачплеша, 35, сделать своим мужем и постепенно вылепить из него то, что она захочет.

Но Тарири не нравились ее рассказы про холодные зимы, про белый снег, который покрывает землю, а на небе почти все время висят темно-серые тучи. Она, конечно, убеждала его, что в доме, где она живет, тепло и хорошо, а каждую зиму они будут выезжать на популярный лыжный курорт.

Он не мог себе представить, как можно сидеть в доме несколько месяцев, а потом, непонятно зачем, ездить на какой-то заснеженный курорт. Но эта большая белая женщина ему очень нравилась.

На обычный женский вопрос: «А кого ты больше всего на свете любишь?» все женщины ждут один ответ. Но Тарири честно отвечал:

– Наверное, бананы и секс!

Это ее и обижало и радовало – по крайне мере, не врет, и ей еще больше хотелось забрать его с собой.

Профессор-антрополог, который переехал сюда восемь лет назад, строго и осуждающе на нее смотрел, посасывая кончик курительной трубки:

– Он не животное, чтобы можно было его вот так, как обезьяну, забрать и увезти в вашу отсталую страну!

– Я оплачу все расходы и выплачу неустойку по контракту, связанную с его работой в вашем институте. И буду вам сообщать все, что с ним происходит там, у нас! И… я его, кажется, люблю…

Эти последние слова заинтересовали светило науки, и он, задумавшись, произнес:

– Вот это уже может быть интересным! Я подумаю.

Но если соглашусь, отчеты о его пребывании – каждый месяц!

Она кивнула.

Тропа к часовне

В австрийский городок Майерхофен летом обычно приезжают любители прогулок по горным тропам, а зимой – покорители крутых горных склонов, где они показывают свое мастерство на лыжах и досках для сноуборда. Те, кто не умеет кататься, наслаждаются горным зимним солнцем, предварительно намазывая лицо кремом от загара. И, конечно же, не отказывая себе в бокале местного живого пива вприкуску с соленой большой баранкой.

Марат больше любил пиво, чем лыжи, но это не мешало ему несколько раз спуститься со склонов, не особенно угрожавших его здоровью. Но в этот раз он не баловался спиртным, пытаясь хоть так выдержать Великий пост, и радостно отмечал, что до Пасхи осталось всего пять дней и он еще успеет здесь насладиться пивом и альпийской настойкой на травах. В здешних универсамах уже продавались раскрашенные в разные цвета яйца, которые сотнями раскупались туристами в ожидании праздника.

Вот уже два года он терпеливо играл добропорядочного семьянина, и встреча с Беатой ушла в прошлое. Жизнь потекла по обычному руслу: работа, дом, дочки и законная жена. Ощущения того быстрого и скоротечного счастья не было, просто обыденность, в которой живут тысячи и тысячи людей по всему свету. Время бешеного капитализма прошло, и чтобы заработать денег, надо было по-настоящему трудиться. И он вкалывал с утра до вечера, как вол, чтобы можно было дочек с женой отправить на лето к родственникам на Кавказ. А сам позволял себе второй год подряд, в экономном режиме, уехать зимой на две недели в Альпы, где расслаблялся скоротечными романами, лыжами и пивом.

Он увидел это деревянное строение, когда ехал на подъемнике в горы, оно напоминало маленькую часовню. Отметил про себя, что надо обязательно пойти посмотреть, что там, и принялся разглядывать расположенные у подножия деревянные домики, узкие тропы, ведущие вверх, черных птиц, парящих возле самого вагончика.

Черная трасса под названием «Камикадзе» считалась одной из самых сложных со своим шестидесятиградусным уклоном. Несколько дней он с осторожностью к ней присматривался и в конце концов решился с нее съехать. Ему не хотелось быть похожим на некоторых лыжников, спускавшимся с горы буквально раком, зато потом с гордостью заявлявших о своих крутых успехах.

Весенние лучи солнца и в самом деле окрасили некоторые участки спуска в черный цвет, и они грязными пятнами выделялись на фоне белого снега. Уже в кресле подъемника Марат определил, как будет их объезжать, и от приятного предстартового волнения засосало под ложечкой. Оттолкнувшись рукой от кресла, он заскользил на лыжах по склону, ориентируясь по указателям с черными метками и цифрой шестнадцать.

Полностью спуска видно не было, только первые двадцать пять метров просматривались хорошо, потом трасса проваливалась куда-то вниз. Марат выдохнул и, стараясь не набирать скорость, выжал первый поворот, потом второй, и вскоре перед ним открылся весь спуск. От крутизны перехватило дыхание, но он собрался и вжимал канты лыж в ледяной склон, делая частые и резкие повороты. Пройдя в одном темпе метров сто, он остановился перевести дыхание. Трасса была настолько крута, что казалось – стоит только упасть, и можно пролететь до самого низа без остановок. От напряжения очки не успевали вентилироваться и запотели, он не стал их протирать, просто снял и надел на каску. Отсюда был великолепный вид на открывавшуюся внизу долину, в которую со всех сторон спускались лыжники. Постояв несколько минут, он снова ринулся вниз, вздымая ледяную пыль на поворотах.

Если бы ему еще неделю назад сказали, что он решится на этот спуск, он бы просто покрутил пальцем у виска. А сейчас он наслаждался опасностью, переполняя свой организм адреналином. Конечно, для профессионального лыжника это считалось развлечением, а для него это была небольшая победа над собой.

Вечером в ресторане, сидя за большим столом со своими приятелями-лыжниками, он с наслаждением вспоминал прошедший день, слушал народную музыку и запивал все мутным пивом, считая, что это не алкоголь.

Публика здесь была веселая, состоявшая из спортивных людей, которые не прочь и хорошо выпить. Полногрудые официантки мелькали по залу с подносами, полностью заставленными бокалами с пенными пивными шапками. Приглушенный гул, смех и музыка создавали здесь уютную домашнюю атмосферу. Многие пытались танцевать под тирольские напевы, кто как мог.

И вдруг Марату показалось, что среди танцующих он заметил очень знакомое женское лицо, и у него перехватило дыхание. В большой компании веселилась Беата.

Трудно передать, что творилось у него в душе, желание подойти к ней стало почти непреодолимым, но она была не одна, и только это удерживало его. Допив несколькими глотками оставшееся в бокале пиво, он попрощался с друзьями и, чтобы его не заметила Беата, вышел на улицу.

Через окно Марат видел, как она сидела за столом со своими друзьями, весело смеялась и, казалась, была счастлива, отчего ему сделалось как-то очень грустно. Пройдя несколько переулков, он зашел в более-менее тихое кафе, сел за столик у окна и заказал себе уже просто водки. С каждой рюмкой все больше и больше появлялось ощущение, что он в этой жизни, что-то потерял.

«Дети – это, конечно, хорошо! Но стоит ли ради них жить с женщиной, которая тебе просто не интересна, ни в постели, ни в обычной жизни? Дочки вырастут и уйдут, а я останусь с теткой, которую не просто не люблю, но даже смотреть в ее сторону пытаюсь как можно реже! Что я от этого выигрываю? Уважение родителей и окружающих? Да на хрен мне все это надо!?» – в его пьяном мозгу появлялись трезвые мысли.

Отсчитав официанту по счету и приложив туда по старой привычке солидные чаевые, он вышел на свежий воздух.

Маленький семейный отель на десять номеров, находился в самом центре городка. По утрам Фрау Берта подавала незамысловатый завтрак, состоявший из отварных яиц, апельсинового сока и горячих белых булочек.

Но сегодня Марат ушел из дому задолго до завтрака. Ему хотелось добраться до часовни, которую он увидел вчера.

Сразу за белой табличкой «Майерхофен» начиналась тропа, круто уходящая вверх. Вчерашнее давало о себе знать, и ему приходилось идти, еле переставляя ноги. Но те, кто прокладывал эту тропу, заранее побеспокоились о тех, кому быстрый подъем не под силу, и через каждую сотню шагов установили скамейки. Напротив этих скамеек к деревьям были прикреплены вырезанные из дерева необычайной красоты иконы, которые трогали воображение Марата. Он подолгу стоял у каждой из них, вникая в сюжет, потом снова шел вверх.

Где-то через час он увидел эту удивительную католическую часовню, посвященную Божьей матери. Он сомневался, прежде чем открыть входную дверь, но потом приподнял металлическую щеколду и зашел внутрь. Напротив двери висели такие же двенадцать икон, как те, что он видел по пути сюда, с правой стороны за металлической оградой стояла большая икона Божьей матери с младенцем на руках и две восковые свечи по бокам.

Это было как раз такое место, где тебя не видят посторонние любопытные глаза и появляется желание опустится на колени и поговорить с Богом. Такое желание появилось и у Марата.

Прежде чем пуститься в обратный путь, он постоял у обрыва возле часовни, полюбовался открывавшимся отсюда видом и стал спускаться вниз.

Тропа выписывала крутые повороты, но идти вниз было намного легче, и там, где она скрывалась в густом и темном сосновом лесу, он увидел, что наверх поднимается еще какой-то любопытный турист. Это была Беата.

Сон в руку

Виктор смотрел через иллюминатор, как постепенно приближается земля. Уже видны были бегущие внизу по дорогам автомобили, черепичные и жестяные крыши домов, блестевшие зеркалами небольшие озера. Двигатели самолета натужно загудели, и самолет стал еще быстрее приближаться к Земле. Яна опять, как и по пути на Крит, вцепилась в его руку и напряженно молчала в ожидании посадки, а Виктор нежно поглаживал ее по руке.

Вскоре самолет уже подруливал к аэропорту с огромными яркими буквами «Рига».

На следующий день, плотно позавтракав овсяной кашей, которая ему четко напомнила, что все хорошее обязательно когда-нибудь кончается, Виктор отправился на работу, к станку. Разница между тем миром, где ему посчастливилось побывать, и повседневной реальностью была настолько велика, что просто хотелось плакать (что сразу же и сделала его жена, как только за ним захлопнулась дверь). Первым из знакомых, кого он увидел по пути на завод, был старый приятель Гунча Китнер. Тот был с небольшого похмелья и полон впечатлений, как провел предыдущий день, которыми не преминул сразу поделиться:

– Вчера так хорошо с ребятами посидели! Пили красное французское, и голова сегодня свежая!

Эта незатейливая радость приятеля еще больше повергла Виктора в уныние от реальности, в которую он снова попал. До завода он шел молча и с тоской слушал о вчерашних похождениях Гунара. Потом тот прервался и спросил:

– Да! Совсем забыл, как ты съездил-то?

Рассказывать не хотелось.

– Нормально! Как в отпуск ездят. – И Виктор замолчал.

Целый день перед его глазами мелькал шпиндель токарного станка, и раскаленная стружка ударялась в защитную маску. Но мысли его были далеко-далеко отсюда.

В шесть часов вечера он переоделся и вышел за проходную. Начиналась привычная для него жизнь.

Вечером, за привычной кружкой чая, они обсуждали с женой минувшую поездку. Тогда они на многое, казалось, не обращали внимания, а сейчас из памяти всплывали даже мелочи. Дети с интересом слушали о том сказочном месте, где всем было так хорошо, и мечтали однажды обязательно там побывать.

– Буду учиться на отлично, чтобы заработать много денег и ездить по всему миру, – задумчиво произнес сын.

Виктор погладил его по голове: «Молодец!» и вспомнил Вовку Перцева, который получал одни тройки и двойки, еле-еле окончил школу, а потом его отец, профессор политехнического института, устроил его в военное училище, и сейчас тот раскатывает по всему миру, не страдая от плохих оценок. А Толик Большаков, что был круглым отличником, подметает улицы в центре города. Но эти мысли Виктор не высказывал вслух, надеясь, что его малыш сможет вырваться из замкнутого круга не благодаря какому-то знакомству или сумасшедшему везению.

– А, может, и вправду все от генов зависит? Родился в семье токаря, значит, где-то внутри тебя сидит потомственный рабочий, и как ты ни учись, будешь или болванки таскать, или гайки крутить! Да нет, вранье это все, и про гены, и про все остальное, о чем ученые разглагольствуют. Видно, очень хотят, чтобы их дети обязательно пошли по их стопам, а другие даже и не думали. Вранье все это! – подытожил он свои рассуждения и стал снова вспоминать прекрасное время на Крите.

Ему снилось, что он сидит на берегу моря в закрытой от ветра бухте и любуется восходом солнца. И вдруг ему показалось, что в глубине что-то ярко блеснуло. Он напряг зрение и увидел рассыпанные по дну золотые монеты. Его охватил азарт, сравнимый с ощущением перед прыжком с парашютом. Виктор скинул с себя одежду и нырнул со скалы. Во время полета он услышал телефонный звонок. Так и не успев добраться во сне до клада, он соскочил с кровати. Было уже девять часов утра.

Любезный женский голос прощебетал:

– Доброе утро! Вас беспокоят из банка Нордеа. На ваше имя поступил денежный перевод. Мы хотели бы предложить вам хорошие проценты под депозит на любой срок. Вы не могли бы к нам подойти в любое удобное для вас время?

Виктор сначала растерялся, не понимая, в чем дело, но потом подумал, что, скорее всего, это двести латов отпускных перечислили ему с завода. Чему он очень обрадовался.

– Конечно, подойду, сегодня к двум!

– Спасибо, мы будем вас ждать! – проворковали в трубку и отсоединились. Ни о каком депозите не могло быть и речи, дома и так с деньгами уже было напряженно. А вот желание побыстрей их снять возникло сразу.

Ровно в два часа Виктор пересек порог банка, нажал на кнопку с надписью «Денежные операции меньше пяти тысяч латов», и присел в кресло в ожидании, когда на табло загорится его номер.

Оператор долго с удивлением смотрела на монитор компьютера, потом куда-то позвонила. Через минуту в зале появился мужчина в больших очках и пригласил его пройти в отдельный кабинет для особых клиентов.

Там ему принесли кофе и множество разных брошюр о возможности правильного размещения денег.

– Видно, у них из за кризиса совсем дела стали плохи, если даже за таких, как я, хватаются…

Чтобы не затягивать этот вопрос, Виктор напрямик сказал:

– Я хочу сейчас снять все деньги! Мне не до депозитов! Я за деньги в банке! Но чтобы эта банка была закопана у меня в огороде!

Очкарик округлил глаза и стал похож на удивленного карпа.

– Но мы не сможем вам сразу выдать два с половиной миллиона. По закону вы должны предупредить нас за три дня!

Теперь глаза округлились у Виктора:

– Какие миллионы?! Откуда?!

– Вчера мы получили из Москвы перевод на ваше имя и к нему электронное письмо, – и очкарик протянул ему лист:

«Дорогой Виктор! Я всегда тебя считал нормальным мужиком. Но то, что ты поставил свой завод против двух миллионов, меня просто сразило наповал. Мои тут все ржут, что я в спичечный коробок два с половиной лимона слил! Да, для меня это ерунда, а ту игру я буду помнить всегда!»

И подпись – «Твой друг Вовка Перцев».

Двести латов, что пришли с завода, Виктор, конечно, снял, а что делать с остальными – решения пока не принял.

Выйдя из банка, он выглядел растерянным. У самого входа к нему подошла пожилая женщина и сочувственно спросила:

– Что? Эти уроды последнее забрали!? Совсем ты бледный!

Виктор в прострации неопределенно покачал головой, поблагодарил и пошел в соседнее кафе выпить чаю, чтобы прийти в себя.

Перспективы от свалившегося на него богатства казались сказочными. Поразмыслив за стаканчиком кофе (чай здесь отвратителен), что делать дальше, Виктор не стал себя загружать какими-то нереальными проектами и бизнес-планами.

Он отправился в церковь, купил три самые толстые свечи, две посвятил своим любимым святым, а одну поставил Николаю-угоднику, за здравие Вовки Перцева.

Несколько лет его жизнь была удивительно благополучной. Но потом деньги улетучились. А с ними пропали и новые перспективные друзья. Только жена как самое большое богатство оставалась всегда рядом. А он снова встал к станку.

Возвращение Тарири на историческую родину

Профессор Никифоров подключил к оформлению документов на выезд Тарири в свободную Латвию всех своих высокопоставленных друзей из Брюсселя. Путем долгой бумажной и научно-исследовательской волокиты было установлено, что отцом Тарири является эмигрант Янис Скуя, гражданин Латвии, бывший солдат войск СС, бежавший после войны от советского правосудия в Южную Америку, где в дебрях Амазонки от любовной тоски вступил в связь с одной из женщин племени «гаррота», у которой и остался в маленьком шалаше из банановых листьев и соломы. В племени он зарекомендовал себя хорошим воином благодаря тому, что в юности ходил в секцию по метанию копья, и его оружие настигало врагов даже на далеком расстоянии.

После одного из боев новые соплеменники избрали его вождем и дали ему новое имя Лабрит, по слову, с которым он обращался к ним, здороваясь, каждое утро. Но жизнь в джунглях не была долгой, и он пал, пронзенный чьей-то стрелой, вспомнив напоследок, как его уводили из дома два рослых солдата на службу чужой стране, с чего все это и началось.

Кровь, взятая у Тарири на анализ ДНК, подтвердила его происхождение. В торжественной обстановке в посольстве Латвии ему был вручен паспорт гражданина этой маленькой страны. Растрогавшись от оказанного ему приема, он даже всплакнул, вспомнив, как он по обычаю доедал хорошо прожаренную печень своего папаши, чтобы быть таким же сильным.

Торжественная встреча в аэропорту «Рига», устроенная бывшими сослуживцами его папаши и их молодыми последователями, непонятные торжественные речи на непонятном языке очень пугали Тарири.

Старики, знавшие его родителя, долго выискивали взглядом знакомые им с молодости черты, а потом один из них, уже почти совсем ослепший от старости, объявил собравшимся: «Вылитый Скуя, просто копия!» и полез обниматься. Вокруг многие прослезились.

Приставленный к нему переводчик сообщил ему о возможном выдвижении его кандидатуры на высокий пост в Брюсселе и то, что все хвалят его папашу. На что он поднимал палец к небесам и уважительно, со слезами на глазах, произносил: «Лабрит», и вокруг все очень радовались и улыбались, говоря между собой, что парень хрен знает откуда, а уже кое-что знает на латышском, и как его это пробирает, не то, что некоторые местные мигранты. Тарири попросили что-нибудь сказать встречающим. Он, волнуясь, повторил заученные фразы на ломаном немецком, которые все так радостно воспринимали в центральной части объединенной Европы: «Животных есть нельзя, это плохо! Животных, как и людей, надо любить, а не кушать и не держать за решеткой, они должны быть на воле и быть свободными! Все животные, как и люди, на Земле братья!»

Старики внимательно прислушивались к давно забытому немецкому языку и понимали из текста только отдельные предложения, из которых у них начинало складываться мнение, что Тарири скрытый коммунист и в своей завуалированной речи пытается пропагандировать идеи Карла Маркса и Фридриха Энгельса.

В толпе недовольно зашумели и даже, наверное, могли бы его побить. К их сожалению, рядом с ними в противовес стояла такая же по численности толпа потомков красных латышских стрелков, которые вначале хотели освистать нового гражданина республики. Их обрадовала речь Тарири и еще раз подтвердила старое изречение, что сын за отца не в ответе. Потомки стрелков долго ему аплодировали, а сослуживцы папаши, расстроенные его речью, молча свернули несколько знамен, убрали приветственный плакат «Латвия для латышей» и пошли на стоянку, где их ждали заказанные по этому случаю автобусы.

Тарири радостно хлопали по спине, пожимали руку и предлагали вступить в какую-то партию, которая объединит всех людей в стране, совали в карманы визитки и просили обязательно позвонить.

Ляля долго не могла прорваться сквозь толпу неизвестно откуда взявшихся встречающих. И только когда ей уже надоело, стала работать локтями, расталкивая перед собой любопытных, протискиваясь к своему возлюбленному и громко взывая:

– Тарири, дорогой, я тут! Тарири, иди ко мне!

Услышав ее голос, он нашел ее глазами, радостно улыбаясь, стал протискиваться ей навстречу.

Их фотографию поместили на первой полосе одной из центральных газет под броским заголовком «Потомки возвращаются домой». Читать Тарири не умел, но фотография в утренней газете ему очень понравилась. Уже в десять ему позвонили и через Лялю предложили встретиться по поводу вступления в ряды одной из партий. Ляля была категорически против, считая, что он принадлежит только ей, и заявив, что перестанет их всех финансировать, если они не отстанут. Больше никто не позвонил.

И Тарири зажил удивительной жизнью – его хорошо кормили, одевали, а он просто исполнял супружеские обязанности, хотя пока и неофициально. Ляля была счастлива по-настоящему и вскоре объявила о своей беременности. Тарири бил себя кулаками в грудь, радуясь известию, и обещал потом сделать еще одного ребенка.

Из Москвы неожиданно прилетел на личном самолете Лялин именитый отец. Он с интересом рассматривал Тарири и фантазировал, каким получится внук. На всякий случай, оставшись наедине со своей дочерью, как бы между прочим предложил ей сделать аборт. На что она закатила дикую истерику, пообещав родить двойню.

Отец, зная нрав своей неспокойной дочери, в знак примирения перечислил ей на счет сумму с шестью нолями как подарок к будущей свадьбе и отправился дальше по миру, радуясь, что у него есть еще и сын.

Звонок в дверь возвестил Тарири, что у него, оказывается, в этой стране есть еще и родственники по линии отца. В дверном проеме стояла тетка лет пятидесяти пяти с двумя корзинами, доверху набитыми продуктами. Так они с Лялей узнали, что это его двоюродная сестра Катя из латышского села почти на самой границе с Белоруссией.

Просмотрев по телевизору последние новости, она услышала историю Тарири и сразу стала звонить на телевидение, чтобы ей дали его адрес. Еще в детстве ее мама рассказывала ей историю о своем брате, которому пришлось убежать за океан. А тут такое чудо – оказалось, что у Кати объявился новый родственник.

Осмотрев огромную Лялину квартиру, она обрадовалась еще больше, у нее явно намечалась очень богатая родственница, и в туманном будущем светило переселение в Ригу из глухого уголка страны. Прикинув своим крестьянским умом открывшиеся перспективы, она влюбленно смотрела на Лялю и нежно гладила по руке совсем ошалевшего от последних событий Тарири.

Через час после появления в квартире Катя уже стояла на кухне возле плиты и готовила из привезенных с собой продуктов какое-то особенное блюдо из кабачков и мяса еще вчера забитой свиньи. А пока все это запекалось в духовке, она уже месила сильными руками тесто, обещая наутро накормить варениками.

Ляле понравилась эта разговорчивая тетка, она даже стала подумывать, не взять ли ее к себе кухаркой, если вдруг хорошо проявит себя?

Уже ближе к ночи Тарири узнал семейную тайну: его отец вовсе не латыш, а белорус, который взял фамилию матери и выучился свободно говорить по-латышски. Вот почему в их доме всегда делали много блюд из картошки.

Ежедневно к нему приходила учительница латышского языка, и они в одной из многочисленных комнат вникали в сложную для него грамматику и изучали разговорную речь. Ляля усиленно внушала ему, что он должен стать депутатом Европарламента. Благодаря прилежанию Тарири прогресс в учебе был очевиден, и через полгода он уже выступил перед членами одной из партий. Его произношение на государственном языке посчитали великолепным и даже не обратили внимания на саму речь, в которой он рассказывал о пользе бананов и шоколада. Правда, он упомянул о том, что его отец был вождем племени. Вот это и решило его дальнейшую судьбу. И никто не заметил Рагона, прибывшего на несколько дней в Ригу. Он сидел в зале и с любопытством поглядывал на окружавших его однопартийцев – и на то, как они выбирают ему в помощники вчерашнего людоеда.

Это ему был нужен неординарный человек в качестве помощника в Брюссель.

Через неделю состоялись выборы, в исходе которых Рагон не сомневался. Все члены партии проголосовали единогласно.

Тарири самолета уже давно не боялся и не называл его железной птицей. Он с достоинством сидел в кресле возле иллюминатора и для солидности держал в руках газету, которую выпускала его партия. Рагон сидел рядом и вспоминал, как в былые времена одной только силой мысли он мгновенно уже был бы в Брюсселе, где, наверное, уже ждет его вечный спутник Азур. И безмятежно улыбался, представлял, как Тарири будет поедать не согласных с его идеями людей.

Хороший парень

Гарик очень неплохо умел стряпать, в его блюда входили в основном продукты из маленьких хозяйств, где не использовали химические удобрения, по крайне мере, он так думал. Мясные блюда он готовил из дичи или специально выращенной баранины. Рыбу закупал на центральном рынке у знакомого торговца, который гарантировал ее натуральное происхождение. Даже собака Гарика ела корм, приготовленные из мяса лесной дичи.

С Гариком мы познакомились случайно – его привел ко мне старинный друг и представил как члена нашего клуба горнолыжников. Потом мы побывали в одной большой компании на горнолыжном курорте, где за все время только несколько раз поздоровались, когда встречались где-нибудь на склоне. По возвращении в Ригу мы случайно увиделись на выходные в Сигулде, где его тренировал мой приятель. И там, в маленьком кафе, сидя со мной за чашкой чая, он настоятельно приглашал к себе на жаркое из кабана. Ходить по гостям я не большой любитель, но тут решил не отказываться.

Зная, что он такой гурман, я долго стоял в магазине возле полок с красным вином, стараясь не ошибиться в выборе, потому что сам всегда предпочитал крепкие напитки. В конце концов, я просто взял то, что подороже, надеясь, что качество будет соответствовать цене.

Я пришел одним из первых. Дверь открыл сам хозяин, радушно улыбнулся, тепло пожал руку и, выдав тапочки, предложил пройти в гостиную.

Стены его квартиры были увешаны картинами известных местных мастеров, о которых я, к своему стыду, даже и не слышал. То, что было на них изображено, было мне так же непонятно, как был непонятен и сам хозяин. Я долго стоял и рассматривал эти полотна, удивляясь про себя, что было в голове у тех художников, которые их писали. Когда я узнал их стоимость, то еще больше удивился тем, кто их покупает.

За сравнительно небольшое время общения Гарик произвел на меня впечатление человека достаточно образованного, чтобы поддержать светскую беседу, блеснуть знанием произведений знаменитых писателей и творений самых известных художников.

Я, конечно, тоже попытался что-то вставить из своих скудных познаний о живописи, но меня довольно резко поставили на место. Мне пояснили: чтобы разбираться в живописи надо по крайне мере посетить музеи Центральной Европы, а не только России. И потом Гарик очень подробно принялся описывать, в каких музеях они с подругой побывали. Мне стало неловко от своей ущербности, хотя я не раз бывал в Эрмитаже, Русском музее и многих других, но только на территории Восточной Европы, не считая Лувра, музеев Рима и Флоренции.

Гарик принялся подробно описывать музеи Испании. Потом вдруг прервал свою речь и поинтересовался:

– Ты бывал в испанских музеях?

Мои щеки залил румянец, словно меня поймали на чем-то очень неприличном.

– Как-то не довелось… – я начал виновато оправдываться. Но пощады мне не было.

– А в Лондоне?

Я снова замотал головой. На его губах появилась ироническая улыбка.

Я опасался, что Гарик задаст еще какой-нибудь вопрос, и поспешил его опередить.

– А ты на Камчатке был?

Он слегка оторопел и, скорее всего, лихорадочно соображал, есть там музеи или нет. Я точно знал, что там есть краеведческий музей со множеством старинных фотографий и музей Военно-морского флота, где висела большая картина «Ленин на броневике», написанная неизвестно кем. Основной достопримечательностью там были вулканы и медведи, не считая крабов, лосося и икры.

К счастью, зазвенел таймер духовки, оповещая, что мясо кабана готово. Когда гости увидели шипящее на противне мясо, она как-то забыли о высоком, и у всех слюнки потекли.

Хозяин, выражая свое расположение, положил мне на тарелку огромный кусок мяса и к нему варенье из брусники с грушей. Это было необычно, но очень аппетитно на вид. К мясу подали красное вино и минеральную воду.

Не успел я положить в рот первый тонко отрезанный ломтик, как раздался дверной звонок. Гарик поднялся из-за стола, пояснив гостям:

– Это пришла моя Ирена!

В комнату вошла высокая стройная женщина, она растянула губы в приветственную улыбку, извинилась, что не смогла прийти раньше, объяснив, что репетиции в опере никак нельзя пропускать.

Гарик торжественно объявил: – Моя Ирена – оперная певица!

В его голосе звучала не просто гордость, в нем чувствовалась искренняя любовь. Раньше мне не приходилось встречать оперных певиц, поэтому я с любопытством стал ее разглядывать.

За столом все оживились и принялись расспрашивать начинающую диву, что нового на нашей сцене, какие ожидаются премьеры. Она отвечала нехотя, казалось, что она уже устала от этих бесконечных расспросов. Поэтому я сидел молча и просто слушал утонченную беседу. Оперу я любил, но не настолько, чтобы можно было поговорить о каких-то конкретных ариях, и относил себя к самым заурядным слушателям, которых просто трогает прекрасное пение. Иногда меня охватывала оперная лихорадка, и я буквально раз в неделю появлялся возле билетной кассы. Потом так же благополучно забывал о ней на неопределенный срок.

И я уже ждал, когда беседа потечет в каком-нибудь другом русле, где я смогу блеснуть своим красноречием, но тут неугомонный хозяин обратился ко мне:

– А какую оперу предпочитаешь ты?

Я чувствовал, что он пытается хоть как-то уличить меня в некомпетентности и показать этим свое преимущество.

Его навязчивость начинала меня понемногу раздражать, было ощущение, словно он пытается устроить мне экзамен по культурному образованию. Я сдержанно ответил:

– Мне нравится «Турандот» Пуччини!

Но, видно, в моей интонации было что-то такое, что он на время от меня отстал, и разговор пошел о верховой езде.

Мне уже не нравилась эта кабанина, и я начинал подумывать о том, что вполне мог обойтись просто жареной картошкой дома. Вскоре лошадиная тема закончилась и опять поднялся вопрос оперы. Оказалось, что Ирене дали партию Ольги в опере Пушкина «Евгений Онегин». Мы все ее поздравили и подняли за это бокалы.

Потом хозяина заинтересовал вопрос, что все-таки из себя представляет Ольга и как она должна выглядеть на сцене. Он опять обратился ко мне:

– А вот что ты думаешь по этому вопросу?

Честно говоря, мне очень хотелось сказать: «Да я вообще ничего не думаю по этому вопросу, да и думать не хочу!», так как последний раз держал это произведение в руках еще на школьной скамье, но вместо этого я пожал плечами и постарался произнести с умным видом:

– Ну, это решать режиссеру, а не мне!

Но он от меня не отставал:

– Да! Без сомнения! А все-таки?

Мне порядком уже надоели эти экзамены и я, чтобы он отвязался, просто ляпнул:

– Да дура дурой!

К моему удивлению, он со мной полностью согласился, и мне показалось, даже стал посматривать в мою сторону с некоторым уважением.

На время он от меня отстал и дал возможность нормально прожевать несколько ломтей кабанины. Про себя я решил сегодня же вечером перечитать «Евгения Онегина», чтобы точнее вспомнить, что там и как. В это время хозяин квартиры уже пытал доктора-стоматолога, пытаясь найти какой-то кариес в его знаниях из области правильного питания. К счастью, доктор Леня был хорошо в этой области подкован и отвечал на все вопросы без заминок, подводя под все научно обоснованную базу. Я был бесконечно рад, что про меня забыли, и начинал понемногу ощущать вкус блюда.

– Ты все-таки не очень отрабатываешь на склоне поворот, – опять принялся за меня хозяин. – И ноги иногда вместе держишь! Тебе надо больше тренироваться.

Кусок мяса чуть было не застрял в горле. Усилием воли я заставил его пролезть внутрь, но он остановился в районе грудины. Я быстро взял со стола бокал с вином и через силу осушил его несколькими глотками. Вино протолкнуло неподатливый кусок, и стало легче.

Пересилив себя, я спокойно сказал:

– Обещаю, буду стараться изо всех сил. Прямо с завтрашнего дня.

После этого я извинился, поблагодарил за приятный вечер и стал собираться домой, сославшись на срочное дело. Хозяева принялись уговаривать остаться на десерт. Но я был непреклонен, пообещав, что в следующий раз обязательно.

Когда я вернулся домой, то, полный сегодняшних впечатлений, уселся писать новый рассказ. Но он никак не складывался, и я отложил его до лучших времен, а сам нашел на полке томик Пушкина и, улегшись на кровать, погрузился в чтение давно забытого произведения.

Уже утром, когда на лестничной клетке громко хлопнула дверь соседской квартиры, я перевернул последнюю страницу «Евгения Онегина». К счастью, мне не надо было на работу, и я заснул, переполненный восторгом от гения автора и от того, что Ольга и вправду оказалось деревенской простушкой.

Проснувшись ближе к полудню, я встал, вскипятил чайник и, усевшись за столом у окна, долго размышлял о том, как, бывает, совсем случайные и даже раздражающие тебя встречи неожиданно помогают тебе открыть что-то очень интересное и ценное. Гарик больше не казался мне таким занудой.

Ровно через две недели меня снова пригласили в этот радушный дом на какое-то очень необычное блюдо из оленины. Вспоминая предыдущую встречу, я слегка засомневался, но что-то мне подсказало: «Надо идти!»

На следующий день я отправился в центральный книжный магазин, где прикупил несколько красочных альбомов «Мировая живопись».

Я не стал экспериментировать и купил то же самое вино, что и в прошлый раз, а также небольшой букет весенних цветов для хозяйки. Уже на лестнице у меня появилось ощущение, словно я иду не в гости, а на переэкзаменовку предмета, который знаю не очень хорошо.

На этот раз о живописи не было ни одного слова. Все радовались щенку карликового бультерьера. Пародию на собаку за день до этого хозяин купил в очень престижном питомнике на Западе и решил нас удивить своим приобретением. Собака напоминала мне худую свинью с вытянутой мордой и маленькими пустыми глазами, которые давали ясное представление о том, насколько она умна. Но всем, кроме меня, это странное животное нравилось, и они сюсюкали с ним, как с младенцем. Собачке это явно было по душе, и в благодарность за внимание она напряглась и наложила кучу посреди персидского ковра. После чего, повернувшись к своему произведению, уставилась на него тупым взглядом, пытаясь сообразить, что это такое и откуда взялось. Потом собака счастливо замахала крысиным хвостом, подумав, что ее собираются кормить. Хозяин не дал ей вволю насладиться и, подскочив, оттянул ее за ноги. Я предложил переименовать собаку и дать ей кличку в соответствии с ее вкусом. Хозяин посмотрел на меня так, словно это я сейчас наложил на ковре. Но, убедившись, что я непричастен, недовольно посмотрел на собачонку. Мне показалось, что он начинает разочаровываться в своем приобретении.

В конце концов виновница была посажена в специальный маленький вольер, откуда смотрела, не понимая, почему ее отгородили. Гости расселись за небольшим столиком на кухне в ожидании нового кулинарного чуда, приготовленного хозяином.

Сегодня все были удивлены великолепной на вкус олениной, поданной к столу с запеченной картошкой и спаржей. И вместо вина по рюмкам была разлита сорокоградусная настойка на рябине. От хвалебных речей по поводу тушеной оленины беседа понемногу переключилась на оперу, где я был уже неплохо подкован самим Пушкиным. И мне казалось, что очень даже к месту вставлял свое видение этого произведения на сцене. С каждой рюмкой появлялось все больше и больше специалистов сцены. Потом вдруг один из гостей попросил Ирену что-нибудь спеть, его поддержал сам хозяин, и ей ничего не оставалось, как исполнить отрывок из арии Ольги, стоя посреди маленькой кухни. Пока она пела, гости сидели, развалившись на стульях, и с лицами знатоков внимали ее голосу.

Овации нашей маленькой компании перепугали всех соседей, я бил в ладони так, словно сидел в Большом театре, а на сцене была сама Мария Каллас. Выпив за будущую звезду сцены, все начали понемногу расходиться по домам, стал собираться и я. Но Гарик попросил меня задержаться, посидеть с ним и выпить еще по рюмочке.

Ирена попрощалась и ушла в спальню. Оставшись вдвоем, мы долго болтали о всякой всячине, и вдруг, уже под самый конец нашего разговора, он спросил:

– Твоя жена намного моложе тебя?

Я слегка удивился:

– Да нет, она младше всего на год!

Его лицо выразило удивление:

– Надо же! Очень хорошо выглядит!

– Она не может выглядеть плохо! Ты видел, сколько по городу симпатичных девчонок ходит в поисках своего единственного? – пошутил я.

Но он думал о своем и грустно сказал:

– А я старше Ирены на девятнадцать лет! Как ты думаешь, я еще долго буду в более-менее нормальной форме?

Будучи уже в серьезном подпитии, я оглядел его с головы до ног, отметив проявившуюся лысину ближе к макушке, аккуратно прикрытую длинными волосами, слегка одутловатое лицо, массивный нос и удивительно добрые карие глаза, смотревшие на меня так, словно я судья и выношу приговор.

– Да будешь ты выглядеть как малосольный огурчик до самой смерти! Ты же мужик, а не баба, так что не переживай, все будет о’кей.

Он встал со стула:

– Дай я тебя обниму! Хороший ты парень!

Мы выпили еще несколько рюмок его рябиновой настойки, и я отправился домой. На улице была мерзкая погода, мокрый снег с ветром и скользкий тротуар. Я шел по улице, широко расставляя ноги, как заправский моряк во время шторма, но ботинки все равно скользили, отчего мне приходилось выделывать замысловатые пируэты. Вскоре появился долгожданный огонек такси.

Я ехал домой и размышлял о странных собаках, о женщинах, о любви и о том, какие сюрпризы нам подбрасывает жизнь.

* * *

В воскресенье, прогуливаясь по Старому городу со своим жирным котом, Фарбус случайно увидел Виктора. Тот нежно обнимал Яну и с улыбкой что-то ей говорил. Фарбус порадовался за них и даже позавидовал…

В это время в квартирах сыро и холодно. До отопительного сезона оставалось еще полмесяца, и самым лучшим убежищем для всех была кухня, где целый день что-то готовили, и вместе с ароматами разных приправ в воздухе еще висело тепло. А ранним утром кажется, что никакая сила не сможет тебя выгнать из-под одеяла. Накрывшись с головой, оставив лишь маленькое отверстие для свежего воздуха, лежишь и наслаждаешься своей уютной теплой берлогой. Но утренние позывы заставляют соскочить с кровати и в темноте, босыми ногами по холодному полу, на ощупь добраться до ванной комнаты. Потом почти бегом обратно и просто ныряешь в постель, еще хранящую твое тепло. О, эти приятные утренние мгновения неги и безделья, особенно в выходные, когда их можно растянуть почти до бесконечности! А так как у художников любой рабочий день может запросто стать выходным, и наоборот, Фарбус решил сделать сегодняшний выходным.

Накануне он долго сидел в кафе под открытым небом на Домской площади, укрывшись пледом. Хозяева пытались продлить теплую пору, установив уличные обогреватели. Но поздняя осень своим промозглым ветром разгоняла это фальшивое тепло, а с ним и их клиентов. Только редкие посетители-романтики за бокалом согревающего напитка, укутавшись, смотрели, как ветер гонит по брусчатке последние коричнево-желтые листья, и чувствовали, что скоро наступит зима. По небу быстро скользили темно-серые облака, без надежды на маленький просвет голубого неба.

И вдруг Фарбус заметил, что рядом с Домским собором, где ступеньки, вопреки логике, ведут к дверям не вверх, а вниз, расположилась женская фигура с этюдником на треноге. Он не удержался и, оставив на столике бокал с горячим вином, решил пройтись и взглянуть поближе на этот силуэт.

Его всегда удивляла особая способность местных живописцев переносить на холст окружающую действительность, делая ее еще более унылой и серой, как будто не замечая яркой стороны жизни, которая течет вокруг них.

Остановившись в нескольких метрах от художницы, Фарбус радостно улыбнулся. Цвета на картине были вызывающе яркие, веселые, наперекор хмурой природе. На полотне краски просто радовались дню, всему вокруг, включая саму площадь и небо. Даже люди были изображены в ярко-салатовых, розовых плащах, с разноцветными шляпками и беретками. Облака на небе были под цвет плащам, и листья, летящие по почти белым булыжникам мостовой, казались не просто желтыми, они светились как солнце.

Фарбус еще долго стоял за ее спиной, следя за кистью, потом вернулся к своему уже остывшему бокалу вина. Подозвав к себе официанта, попросил его разогреть, поудобней устроился и уже издалека наблюдал за тем, как работает художница.

Он подошел к ней, когда она сложила мольберт, взяла подмышку треногу и стала подниматься по ступенькам.

– Добрый вечер, Мария, – сказал Фарбус.

Она удивленно посмотрела на него, смутилась и слегка покраснела и, поставив треногу, протянула руку.

Маленькое уютное кафе «Ласите» приезжий вряд ли сможет найти, а вот для влюбленных и тайных встреч это, наверное, самое лучшее место в городе. Низкие арочные своды, мягкий свет и укромные ниши, откуда настольные свечи выхватывают лица своими огоньками.

Они пили чай с рижским черным бальзамом – самый лучший напиток в это время года.

– Много лет я писала свои серые, скучные картины, как это принято в нашей стране, – говорила Мария. – На них были серые озабоченные лица, серые дома, небо, и моя жизнь протекала так же серо, как эти картины. Но потом, вернувшись с Крита, однажды в поисках вдохновения я забрела в Старый город и случайно увидела вас, недалеко от церкви Святого Петра. Вы там писали плещущихся в луже голубей. Я долго наблюдала за вами и поражалась, они у вас просто перелетели из лужи на холст. У меня внутри все перевернулось, и я решила изменить не только палитру, но вместе с ней и свою жизнь.

И Мария с улыбкой мягким жестом показала на свой ярко-розовый джемпер.

– Так что, хотите вы этого или нет, вы послужили толчком к совершенно новому этапу моего творчества.

Фарбус любовался ее тонкими чертами лица, удивительными зелеными глазами, и чувствовал, что испытывает к ней какое-то влечение. Это было скорее похоже на влечение друг к другу родственных душ, но совсем не то, что мы называем любовью. Но сегодня ему было особенно одиноко, и он пригласил Марию к себе в студию.

Деревянная лестница предательски скрипела под ногами, оповещая всех соседей, что Фарбус возвращается домой не один. За несколько шагов до дверей послышалось радостное мяуканье Матвея, он снова хотел жрать, а отнюдь не радовался появлению хозяина, как обычно думают наивные люди.

Милое домашнее животное – лучшая приманка для любой женщины, будь это собачка или обычный, но только чистый дворовый кот. А тут такой красавец! Мария взяла его на руки (чему он ничуть не сопротивлялся) и принялась чесать за ухом, над толстой шеей. Он нагло развалился, вытянув задние лапы и поглядывая одним глазом на хозяина, как бы говоря: «Завидуй, тюфяк!»

Фарбус заварил две большие чашки чаю, бросив в кипяток две щепотки заварки, добавил туда бальзаму. Поставил чашки на стол и сел напротив Марии на низкий табурет.

– Вы живете один?

– Нет.

Мария напряглась и оглянулась, посмотрев в дальний неосвещенный угол большого мастерской, пытаясь там кого-то разглядеть.

– Вы пытаетесь там увидеть мою жену и детей? Могу вас успокоить, их у меня нет, ни жены, ни детей! О чем я даже немного сожалею.

– Почему немного?

Он на секунду задумался.

– Даже не знаю почему.

По всей мастерской стояли незаконченные работы, на которых был изображен силуэт женщины – на улицах города, или в парке у канала рядом с оперным театром, или на скамейке возле Бастионной горки. Но на всех уже почти завершенных картинах не было написано лицо.

Взгляд Марии вопросительно скользил по этим работам, а хозяин, видя ее недоумение, ничего не пояснял. Может, он ищет ту, которая появится на этих картинах?

Допив чай, она заторопилась домой. Фарбус проводил ее до остановки трамвая. Они не были многословны, но она почувствовала, от его присутствия у нее разрастается желание написать что-то необыкновенное. На прощание Фарбус посоветовал ей писать мир через свое сердце.

Уже с подножки трамвая Мария повернулась и сказала:

– Да, кстати, а от мужа я ушла.

Трамвай зазвенел по рельсам на повороте, унося ее прочь.

За дверью опять орал Матвей, требуя к себе внимания. Фарбус вошел, закрыл на задвижку дверь и снова поставил чайник. Но чай его не согрел, потому что это был не холод от промозглой погоды, это был холод одиночества.

Утро началось почти как у всех счастливых людей, которые не зависят от расписания. Только этот день вдобавок он еще и объявил выходным.

В поисках искорки

Фарбус его знал совсем другим. На его мускулистом торсе всегда была блестящая кольчуга, которая сверкала на солнце, словно сотканная из бриллиантов, в руках беспощадный меч правосудия и пронзительный взгляд, от которого ничего нельзя было утаить. А за ним стояло все его воинство против несправедливости и зла. И вряд ли кто на земле догадывался, что его соратники с ним во главе уже давно среди людей.

К шести часам вечера машины забивали до отказа улицу Меркеля и медленно ползли к перекрестку возле Академии художеств. Особо нетерпеливые и неопытные пытались перестроиться из одного ряда в другой, но быстрее от этого вперед не продвигались. Тут было все задумано свыше.

Неизвестно сколько лет тому назад на этом перекрестке появился мужчина с восточным лицом по имени Миша. На нем была накидка с вышитым красным крестом, на шее висели прозрачная коробка для сбора денег и небольшой плакат, на котором яркими буквами было начертано «Сбор средств для поиска пропавших детей» и что-то еще, что могло сделать проезжающего человека более жалостливым.

Как только автомобили застывали у перекрестка, он медленно проходил вдоль тротуара, чтобы они успевали прочесть надпись. На мгновение останавливался там, где из окна высовывалась рука с монетами. Он благодарно, по-отечески улыбался, бросал монеты в коробку и, поблескивая стеклами своих круглых очков, шел дальше. Когда машины начинали двигаться, он возвращался на свою исходную позицию, и все начиналось сначала.

В середине дня он отправлялся на перерыв. В левом кармане пиджака у него всегда лежали бутерброд с тонко нарезанной корейкой и несколько ломтиков российского сыра, завернутых в прозрачный полиэтиленовый пакет. В правом кармане были пачка папирос «Беломорканал» и коробок спичек, произведенных еще в советское время Рижской фанерной фабрикой. Где он их доставал, для всех, кто видел, как он прикуривает, оставалось загадкой. Некоторые пытались у него «стрельнуть» раритетную папироску, но он грустно смотрел большими карими глазами сквозь толстые стекла очков и, виновато улыбаясь, неизменно отвечал: «Извини, осталась последняя!» И это не потому, что он был конченым жмотом, просто там, откуда он явился, для людей это считалось грехом, приравненным к самоубийству. А он любил людей, со всеми их пороками и недостатками, поэтому и жалел.

Случалось, что он пропадал на несколько дней, и многие, кто привык его всегда видеть на этом месте, начинали волноваться. Может, с ним что-то случилось? Но вскоре он снова появлялся и опять продолжал свою миссию.

Иногда он доставал из бокового кармана телефон и куда-то звонил: «Вас беспокоит Михаил! Вы знаете, Владимир Астапчик сегодня пожертвовал пять латов! Он дал бы и десять, но рядом была жена. Вы же знаете этих женщин, она не жадная, просто очень экономная и уговорила его на пятерку». И кто-то отвечал: «Ну и отлично, значит, искорка в нем еще есть! А как там банкир этот, на «Бентли», все рожу в сторону воротит?» И Михаил докладывал: «Как всегда. Все без изменений!» И голос спокойно приказывал: «Надо намекнуть ему, что жизнь на земле – это преходящее явление».

И на следующий день в газете появлялось сообщение: «Водитель автомобиля «бентли» не справился с управлением, и машина врезалась в стоящий на обочине грузовик. Водитель в тяжелом состоянии доставлен в больницу».

Конечно, не всегда было так трагично, иногда люди просто заболевали и, борясь с недугом, начинали задумываться над мирским бытием. Но это приходило только тогда, когда в сердце еще оставалась искорка…

А Михаил, снова и снова, изо дня в день, появлялся на этом перекрестке, проверяя людей на искорку доброты и сострадания в их душе.

Даже несмотря на отсутствие у него архангельских крыльев, Фарбус узнал его сразу. Но денег не давал, надеясь в душе, что, может быть, его побыстрее отсюда заберут. Да Михаил у него бы и не взял, отлично зная, кто он такой и что тут делает. И проходя мимо его машины, просто приветливо улыбался.

Если у Фарбуса в машине сидела женщина, он мельком смотрел на пассажирку, сразу определяя, кто она. И однажды, проходя мимо, сказал, как будто в никуда: «Не глазами смотри! Сердцем смотри!» И прошел дальше.

Это Фарбус и сам знал.

«Размышления о нечаянном»

Где только мы ни встречаем интересных собеседников – в баре за бокалом вина, в трамвае или метро, просто на улице…

В бассейн я ходил три раза в неделю, честно проплывал там сорок дорожек, долго стоял под каскадом, а потом грелся в финской бане. Этим я занимался осенью, зимой и весной, а когда наступало лето, я с радостью менял все это на реку, озеро или море. Сейчас на улице мела пурга, и я с приятным ощущением наблюдал за ней сквозь стеклянную стены бассейна, откуда было видно, как ветер бросает хлопья снега в огромные стекла.

Этот крупный мужик методично рассекал воду руками и стремительно, как торпеда, плыл по дорожке. Я уже давно отплавал свою норму и наблюдал за ним. Мысль о том, что он готовится к всемирному потопу, каждый раз приходила мне в голову, когда мы одновременно оказывались в бассейне. Я толком даже не знал, как он выглядит – узнавал только плавательную шапочку синего цвета и темные очки, когда он выныривал из воды за порцией воздуха.

И все-таки однажды мы с ним столкнулись после душа в гардеробной. Я даже не помню, кто первым заговорил. Звали его Андрей. Но потом выяснилось, что и он, и я в разное время бывали на Камчатке и ходили по одним и тем же местам. Оказалось, что он, как и я, путешествовал в горах Непала и Северной Индии. Разговоры и воспоминания привели нас в небольшой бар, где мы заказали по чашке кофе и предались воспоминаниям. К моей зависти, оказалось, что он побывал и в Пакистане. Я всегда мечтал увидеть горы, Ка‑2 или Нанга Парбат, а тут передо мной сидел живой человек, который где-то там рядом был. Подавшись вперед, я с нетерпением ждал рассказа об этом путешествии. Но, к сожалению, мой собеседник торопился по делам, и мы попрощались до следующего раза, обменявшись телефонами.

Мы встретились не скоро, и как всегда, в раздевалке. Было видно, что он не меньше меня рад этой встрече, и мы снова начали вспоминать какие-то приключения, а потом я спросил:

– А не расскажешь про путешествие по Пакистану?

Мы опять зашли в тот маленький бар, взяли кофе, и он начал свою историю.

– В девяностом году мы все были родом из удивительной страны, все равны как в жизни, так и в вероисповедании, а оно у нас тогда было одно – советское, и я не скажу, что это плохо, я тогда гордился своей страной. И, как человек военный, первый ощутил на своей шкуре все блага приближающегося капитализма: нам перестали платить жалование, и практически нечем было кормить семью. Этот лысый с пятном на башке нас просто уничтожил, да вместе с нами и всю страну. Да ладно, речь не об этом. Я ушел в предпринимательство и, благодаря везению и военной дисциплине, быстро пошел в гору. Когда появились деньги, захотелось посмотреть мир, и я с Маринкой и дочкой рванул по всему свету. В Пакистан я не сразу поехал, это было уже в девяносто восьмом. Мы прилетели в город Джаму, столицу самого неспокойного штата Индии, Кашмира. Уже там начались проблемы. Я имел неосторожность достать фотоаппарат, чтобы сделать снимок солдата за большим станковым пулеметом, сразу возле выхода из здания аэропорта, и ко мне сразу же подскочили военные, жестко предупредив, что тут снимать нельзя. И, мирно разрешив этот небольшой инцидент, мы отправились дальше.

Ты же помнишь эти жуткие дороги, они там одинаковы, что в Индии, что в Пакистане и Непале. Да и автобусы там, как родные братья, все раскрашены доморощенными художниками, а вот этот замученный «форд» оказался самым обычным, человек на двадцать, с кондиционером и плотными черными занавесками на окнах. Ну, о водителях и говорить не стоит, им бы только посигналить да проехать по встречной полосе, пугая до смерти бледных европейских пассажиров.

Нас было человек десять, не считая проводника Хамзы из Ладака и водителя автобуса. Вся компания была – туристки из Риги, которые интересовались йогой и ехали посетить Золотой храм. И я был единственным сопровождающим их мужчиной. Моя жена Марина, я и дочка увлекались йогой, и все вместе мы отправились посмотреть достопримечательности, возраст которых насчитывал тысячелетия. Дорога в горах однообразная, то петляет между скал, то тянется вдоль глубоких и темных ущелий. Мне это было не впервой – приходилось бывать в подобных местах. А вот Марина и дочка видели все это впервые и с любопытством, без всякого страха, смотрели через незанавешенные части окна на эту суровую природу. Вокруг никакой зелени, только серо-коричневые камни и неприступные скалы вздымаются вверх со всех сторон. Изредка навстречу шли какие то машины, и водители обменивались приветственными сигналами. Мы ехали в предвкушении скорого духовного общения в святыне сикхов. Нам казалось, что весь мир вокруг соткан из восточного дружелюбия и любви. И все это подогревалось разговорами о великих восточных учителях, которые пришли на Землю, чтобы сделать ее более прекрасной и духовно чистой.

Вообще у меня Маринка в душе немножко фантазерка, и я рядом с ней начинал верить во все самое лучшее, а по натуре она человек прямой, что думает, то и говорит. Друзья мои ее уважают и не обижаются. Да и дочка получилась – копия мамы.

Старенький кондиционер работал на полную мощь, пытаясь остудить нагретый в автобусе воздух, и только когда машина оказывалась в тени, становилось чуть легче. Проводник с сожалением рассказывал, как мучаются в странах Востока женщины, где ношение паранджи и всех других атрибутов – традиция. Я поинтересовался:

– Хамза, а что исповедуешь ты?

И он с гордостью сказал:

– Я правоверный мусульманин. И хочу, чтобы все люди на земле уважали друг друга.

Я протянул ему руку:

– Тогда мы с тобой братья!

Он ответил рукопожатием.

Уже прошло около двух часов, как мы отъехали от Джамы. За очередным поворотом на дороге стоял самодельный шлагбаум, раскрашенный белой и красной краской. Из-под скалы вышли вооруженные автоматами люди, совсем не похожие на военных, в халатах, и головы повязаны платками. Талибы.

Автобус остановился, и проводник Хамза вышел к ним, предупредив нас, чтобы мы и носа не высовывали из автобуса. О чем он с ними говорил, слышно не было, и казалось, что еще немного – и мы снова тронемся в путь. Но тут один из них внимательно посмотрел сквозь окна автобуса и увидел любопытные глаза и лица сидящих возле окон женщин.

Его лицо исказила непонятная гримаса, он крикнул своим, и они, один за другим, полезли в автобус, злобно ругаясь на местном наречии. Потом один из них протянул руку к моей дочери и взял ее за майку на груди, потянул к себе, выкрикивая непонятное для нас слово. Потом я узнал, что это значит «свинья». Я схватил его за руку и высвободил дочку.

Меня волоком вытащили из автобуса, а в дверях придали должное ускорение, отчего я, пролетев все ступеньки, оказался плашмя на камнях. Затвор автомата мне приходилось передергивать не раз, поэтому, услышав за спиной знакомый металлический щелчок с клацаньем, я понял – мое путешествие в царство любви и доброты подошло к концу. И тут вдруг рядом со мной на колени быстро опустился Хамза, лицом в сторону востока, быстро сказав мне:

– Лежи и не вздумай подняться!

Воздев руки к небу, он певучим голосом запел «Аллааааах агбар» и стал громко читать суры из Корана. Все талибы быстро расстелили коврики, опустились на колени рядом с Хамзой и, положив на землю «заточенные» автоматы, стали с ним молиться.

Сколько времени это длилось, не знаю. Но лежа, я заметил, как рубашка проводника постепенно пропитывается потом, хотя до этого я ни разу не видел его взмокшим даже во время самой сильной жары. Тут я еще больше осознал, что дело дрянь, завалят меня. Маринка, ее знать надо, она за меня и на пулю пойдет, в автобусе сидеть не останется. Я даже спиной чувствовал на себе берегущий меня взгляд ее карих глаз. Что только я не передумал за это время, какие только молитвы не шептал про себя, чтобы они не тронули оставшихся в автобусе женщин, обращаясь и к Магомету, и к Иисусу, да, наверное, и к Будде. Когда Хамза закончил читать молитву и поднялся с колен, я еще лежал и ждал своего приговора.

Талибы уважительно целовали ему руки – благословен тот человек, кто знает наизусть Коран. После того, как пообщались с богом, они все стали немного добрей, и Хамза сказал им:

– Это немцы, они приехали сюда нам помочь. Это не те плохие европейцы, эти люди хорошие!

Тогда один из них помог мне подняться и сказал на своем диалекте:

– Езжай дальше! Только скажи своим свиньям, чтобы они укрыли свои лица и плечи, как положено по нашим законам!

Я закивал и залез в автобус, как в спасительный ковчег. После меня туда вошел проводник, и мы поехали дальше. Все молчали. Я попытался пошутить:

– Хамза! Ты совсем промок! Тебе подгузники надо!

На что он повернулся ко мне и сказал:

– Дурак! Они тут чаще стреляют, чем воду пьют! Это тебе подгузники надо! Аллаха благодари за то, что жив остался!

Да я и так его уже благодарил, Хамза мне мог об этом и не говорить. Если бы не его молитва…

И тут он закончил свой рассказ.

Я был в восторге от этой поразительной истории и полюбопытствовал:

– Ну, а ваша жена, наверное, до сих пор такое забыть не может? И, наверное, желание ехать в ту сторону пропало навсегда?

– Я уже несколько лет как вдовец, – сказал он будничным голосом человека, который давно свыкся с потерей. Но я подглядел в его глазах, что это далеко не так.

Зима давно всем надоела. Если в ноябре все мечтают о белой манне с небес, то в феврале все ждут только журчащих ручьев и первых листьев на голых и беззащитных деревьях. Осенью мы радуемся красоте разноцветных листьев, самые первые собираем в букеты, позже просто сгребаем в кучи и сжигаем. Едкий запах этого дыма навевает воспоминания детства, когда мы с мальчишками поджигали прошлогоднюю траву. А сейчас только снег.

Обычно на трассе, которая ведет к Риге, машин множество, но сегодня из-за сильного мороза многие не смогли завести своих верных стальных коней и добираются до работы на электричке. Все едут не торопясь, опасаясь гололеда, а может, полицию, которая спряталась где-то за большим сугробом. Все как-то замедленно, словно наступила зимняя спячка, а ведь до первых дней календарной весны осталась всего неделя.

Я постоянно вспоминал ту встрече. Рассказ этого человека меня поразил, но еще больше удивило, как он говорил о своей жене, словно она жива и ждет его дома. Что же это была за женщина, чтобы так о ней вспоминать? Что с ней случилось? Это было не простое любопытство; не зная ее, я почему-то очень расстраивался, что ее нет рядом с этим человеком, словно она моя сестра, которой я никогда не видел.

В следующий раз мы встретились через несколько дней. Мы снова спустились в бар, но на этот раз заказали зеленый чай. Разговор у нас не клеился, я пытался рассказывать эпизоды своих путешествий, но это было как-то вязко. А потом, набравшись духу, я сказал:

– Извини меня за бестактный вопрос. А что случилось с твоей женой?

Он поднес к лицу два сжатых пальца и провел ими по губам. Мне знаком был этот жест, я сам когда-то курил, и если нервничал, то обязательно подносил руку к лицу, словно собирался затянуться сигаретой.

– Она уже и тогда была больна и стремилась изо всех сил побороть болезнь, но не получилось. И решила жить так, словно она бессмертна!

Андрей увидел, что она потеряла сознание, и сразу прыгнул за ней. Он поднял ее голову над водой и сразу понял, что она не успела наглотаться и просто ровно дышала, словно спала. До берега было несколько метров, он легко с ней доплыл, потом поднял почти невесомую на руки и понес к джипу, стоявшему возле самого входа на пляж. Лежащие в шезлонгах отдыхающие с восторгом смотрели на эту пару, переговариваясь:

– Какая пара! Она заснула у него на руках! Это восхитительно!

Уже в джипе на заднем сиденье она пришла в себя и как-то легко сказала:

– Надо же! Я только вошла в воду, и было ощущение, словно заснула!

Марина чувствовала, что последний день все ближе и ближе. И вот однажды она подошла к Андрею и сказала:

– Знаешь, я хочу побывать на Карибах и искупаться в Тихом океане. Пусть и на другом конце света, но океан такой же, как у нас на Камчатке! Давай съездим! Если вдруг суждено, то лучше уж уйти где-нибудь в красивом месте!

Андрей стоял посреди кабинета врача и молча внимал его советам. «Купаться ни в коем случае нельзя! Может наступить шок, и она потеряет сознание! Выход на солнце категорически запрещен!» и еще с десяток таких же рекомендаций и предупреждений. Андрей знал – она никого не послушает и сделает так, как захочет, и он ей отказать не сможет.

Так и произошло. На следующий день после прилета они сходили на завтрак, который подавали в тени пальм с великолепным видом на лагуну. Легкий бриз приносил с собой удивительный запах океана, было такое ощущение, что это откуда-то из детства, только там бриз был прохладнее, а запах почти такой же. Марина зажмурила глаза и вдыхала полной грудью, как будто никак не могла напиться этим запахом.

– А ты помнишь, как мы катались на твоей ездовой собаке? А я еще в первом классе в тебя влюбилась! Ты был самым классным мальчишкой и самым добрым! А когда ты уехал в Ригу, я по ночам молилась, чтобы оказаться там же. И потом моего отца тоже перевели туда. Мне тогда было только четырнадцать. Как быстро пробежало время!

У Андрея комок подкатил к горлу. Он вспомнил, как они встретились в школе и как она сразу его узнала. Он тогда долго смотрел на красивую девушку и не мог себе даже представить в самом лучшем сне, в кого она превратилась из той маленькой девчонки.

– А ты помнишь, как я украл из учительской твое сочинение в девятом классе, тебе ведь тогда было пятнадцать! Я его храню до сих пор как самый главный талисман!

Прервав воспоминания, она сказала:

– А сейчас я хочу пойти искупаться!

Отговаривать было бесполезно, и он отправился в ближайший прокат автомобилей. Немного поторговавшись, Андрей взял джип с откидным верхом, как ей больше всего нравилось, несмотря на жаркое солнце.

Пляж был рядом. Андрей поставил машину недалеко от выхода к пляжу, и они, оставив одежду на сиденьях, пошли к плещущемуся в бухте океану. Он все продумал заранее: если ей в воде станет плохо, то он сможет быстро отвезти ее в клинику. Она быстрой пружинистой походкой, как в самые лучшие времена, подошла к краю пирса и, оттолкнувшись, ласточкой вошла в воду.

Врач долго промывал длинный аккуратный шов, который проходил у Марины через всю грудь, и осуждающе качал головой. А когда узнал, что они собираются лететь еще дальше, он и вовсе округлил глаза от возмущения.

На следующий день они улетели на другой остров, но Маринка больше уже никогда не купалась.

Мы уже давно выпили чай и просто сидели. На улице стоял сильный мороз, и через прозрачное, не заиндевевшее стекло был виден до горизонта промерзший Рижский залив. В конце февраля зима ни за что не хотела отступать.

По отелю, где находился бассейн, лениво ходили туда и обратно служащие, создавая видимость работы. Мы просто молчали. Потом Андрей протянул мне сложенный листок. Я взял его в руки, развернул и стал читать.

Размышления о нечаянном

Сейчас вечер. За окном темно, стучит по балкону осенний дождь, ветер забрасывает разноцветные листья в окно, и изредка поблескивают не потускневшие звезды.

На меня напала лень, окутав белой пеленой. Руки отказывают, глаза слипаются – я задремала, сама не заметив этого. Я чувствую себя в неопределенной отрешенности от мира: скакала на облаке, легко подпрыгивая на воздушных парах, выше и выше, затем по зеркалу стоячих ровных вод за девой шла к луне высот.

Вокруг все было так светло, тепло, ярко пробивались лучи солнца сквозь молочную гущу. И в этом блаженном мире звучал шум моря, крик китов, смешанный с голосами чаек. Хотя я так же четко слышала шаги незнакомого мне существа.

Послышался скрип двери – маленькая головка Пегаса появилась предо мной.

Пламя огня – любви охватило меня. Я…

Ученица 9 Б Марина К.

Прочитав это чистое признание в любви, которая пришла к ней в пятнадцать лет, я откинулся на диване, а на мои глаза невольно навернулись слезы. О господи, как это нам всем надо, от пятнадцати и до глубокой старости!

Смущенно стерев ладонью со щеки соленую воду, я, чтобы прочистить слипшееся горло, нарочито, словно подавился, закашлялся. И вернул этот священный листок со словами, полными любви.

Мне было неудобно спросить Андрея, когда она ушла из этого мира. Я не спросил. Да и не ушла она вовсе…

* * *

Фарбус установил свой мольберт на середине Вантового моста и делал наброски Старого города. Им можно любоваться тысячи раз, и это никогда не надоест. Редкие пешеходы останавливались возле художника и некоторое время наблюдали за рождением отражения города на холсте, удивлялись и спешили дальше, думая про себя: «Здорово малюет, а ведь проще сфотографировать, и все». Но эти обыватели не знали, что настоящий художник оставляет в картине часть своей души, и с последним мазком она оживает. А фотография – это просто мгновение, вырванное из жизни.

Он на секунду оторвал от холста занемевшую руку и посмотрел на проезжавший мимо автобус. И вдруг там, в глубине за окном, мельком увидел Ее. Ни секунды не раздумывая, он побежал за автобусом, но автобус уже укатил прочь, обдавая все вокруг синим вонючим дымом. В конце моста Фарбус остановился, переводя дух, сердце стучало где-то возле гортани, перед глазами плыли радужные круги, и он в первый раз пожалел, что не начал бегать по утрам. Единственное, что он успел заметить, это номер автобуса – тридцать семь.

Каждый день примерно в то же самое время, когда он увидел за окошком автобуса Ее, он стоял на остановке за мостом, пытаясь вновь Ее увидеть. Но откуда ему было знать, что в тот день она просто возвращалась от подруги, а обычно на этом автобусе никогда не ездит.

Она долго не могла дождаться такси и, чтобы не очень опаздывать на работу, села в автобус. Сжатая со всех сторон угрюмыми людьми, погруженными в свои мысли и еще не успевшими полностью проснуться, она медленно приближалась к центру города. Вдруг, проезжая мост, она случайно встретилась глазами с человеком, стоящим у мольберта, и сердце ее сильно забилось. Не зная, зачем, она выскочила на остановке и быстрым шагом пошла к мосту, и чем ближе она подходила, тем больше ей в голову приходили разные мысли: «Куда я иду? Что со мной происходит? Я вообще с ума сошла?» – и повернула назад. Их разделяло всего двести метров.

Лживый роман

Пятьдесят три – не бог весть какой возраст, но дубом и ладаном иногда начинает попахивать. Но кто смирится с неизбежно надвигающимся вечным покоем? Да, наверное, никто. Вот таким именно человеком, у которого страсти кипели, невзирая на дату рождения, и был Вит. Он женился на очень красивой женщине, в свое время блиставшей на подиуме. Но потом она была связана по рукам и длинным ногам удивительным обаянием Вита и покорена его голубыми, очень добрыми и одновременно какими-то несчастными глазами. Что, в конце концов, и привело ее под венец. Когда у них родилась дочь, он был безмерно счастлив и без конца создавал в своей художественной мастерской диковинные предметы, которые дорого продавались в стильных салонах. Он придумывал удивительные игрушки, каких не найдешь ни в одном детском магазине, и дарил их своей маленькой дочурке.

Год летел за годом, его любовь к жене не иссякала, он находил в ней источник вдохновения и воплощал его в своих необычных и порой странных произведениях. Он мог пройти вдоль и поперек «блошиный рынок» и найти там какие-то старинные вещи, из которых потом собирал свои удивительные объекты. Их нельзя было назвать произведениями высокого искусства, сравнимыми с работами великих мастеров. Но в них была уникальность и собственный шарм. Первый советский телевизор с водяной линзой исправно работал, транслируя какие-то допотопные передачи. Самолетики с лампочками на месте пилота, внутри которых горели буквы «LOVE». Кресло «Директора земного шара», со скипетром в виде резинового вантуза. Всего просто не перечесть. От желающих что-нибудь купить не было отбоя. Все хотели удивить своих близких и знакомых совершенно нестандартным подарком.

Немало популярных ресторанов и баров была обязана ему своим дизайном. Конечно, он мог уже зазнаться и воротить нос в сторону при встрече с менее удачливыми товарищами по ремеслу, но он оставался прежним Витом, доброжелательным и приветливым.

Летом он частенько садился на велосипед, брал с собой болшой фотоаппарат и раскатывал по Старому городу, фотографируя его постоянно меняющееся настроение. В дождь город был сумрачным и неприветливым, в солнечную погоду вокруг все расцветало – деревья, люди; и даже дома радостно отражали яркие лучи на своих облупившихся стенах. Это было его время: он снимал довольных путешественников, распивающих местное пиво на Домской площади и закусывающих его хрустящими чесночными сухариками. Здесь он часто встречал своих друзей, которые зарабатывали на хлеб насущный кистью и пером. При таких встречах грех было не пропустить по кружке пива, а заодно и поболтать о жизни, с любопытством поглядывая на молоденьких девиц, которые разносили напитки, протискиваясь между плотно стоящими столами. Хозяин этого заведения правильно поставил акценты на официанток и их форменную одежду, чтобы вырез на груди и аппетитные формы заставляли побольше заказывать пива и предаваться своим низменным фантазиям.

Но в тот день Вита не прельщали эти честные труженицы. Напротив, через один стол, он увидел, как ему в тот миг показалось, удивительное создание. Он достал из футляра фотоаппарат и сделал несколько снимков этой девушки. Она это заметила, и на ее лице было видно смущение. девушка что-то сказала своим подругам, кивнув в сторону Вита. Они повернулись и посмотрели на него. Вит никогда не был чересчур застенчив – поднявшись со своего места, он пошел к ним.

Я сидел у стойки бара в своем ресторане и размышлял, где бы мне разыскать интересного дизайнера. Просматривая рекламные объявления, я не мог найти ничего подходящего. И, бросив это неблагодарное дело, отправился по Старому городу – осматривать интерьеры кафе, ресторанов и баров. После десятка обойденных мной заведений я пришел к выводу, что ремонт делать не буду, но на всякий случай в одном оригинально оформленном ресторане прочел табличку, на которой стояли имя и фамилия работавшего над ним дизайнера. Набрав номер указанного телефона, я услышал довольно знакомый голос, но вникать не стал и договорился о встрече у себя на работе.

Мы не встречались с ним года три, за это время он совершенно не изменился и даже, как мне показалось, помолодел. Когда он вошел, я очень удивился и обрадовался, поднялся ему навстречу:

– Привет, какими судьбами? Давно тебя не видел! Садись, чаю попьем!

Вит радостно протянул мне обе руки:

– Да мне позвонили, сказали, нужно что-то по дизайну.

– Так это я звонил! – признался я. – Хочу здесь что-нибудь изменить.

Вит окинул взглядом все помещение ресторана и удивленно спросил:

– А зачем? Тебе не жалко? Тут все вовсе не плохо!

Мне не хотелось его загружать своими проблемами, и я просто сказал:

– Знаешь, все надоело! Хочется чего-нибудь новенького.

Вит снова замотал головой:

– Я бы ничего не делал. Мне нравится. Но хозяин – барин, если надо, сделаем!

Мы сели с ним за стол и стали делиться новостями, что произошло за то время, пока мы не виделись. Вит признался:

– Знаешь, меня уже давно тянуло к тебе зайти! В моей жизни сейчас такой кавардак, не знаю даже, как с этим справиться. Года два назад я встретил одну девчонку, молоденькая еще, двадцать два года.

Я, округлив глаза, пошутил: – Если учесть, сколько тебе сейчас, ты почти педофил! Нет, это грубо, лучше – почти Набоков. Ее, случайно, не Лолита зовут?

Вит, усмехаясь, отмахнулся.

– Нет, не Лолита, ее Яна зовут. И знаешь, если честно, для меня это все не так просто.

Мне показалось, что его глаза стали влажными, и я, извиняясь, сказал:

– Не бери в голову! Это я от зависти! И что, так серьезно? У тебя же супер-жена, любой позавидовать может. Или она от тебя ушла?

Его лицо исказило гримасой, как от зубной боли.

– Нет, она не ушла! Мы вроде как вместе живем. Но она знает про Яну.

Я, присвистнув, спросил:

– Неужели застукала с поличным?

Вит повесил голову, как обвиняемый на скамье подсудимых.

– Да я сам сказал!

Мне стало его жалко, и я видел, что он ждал от меня какого-то сочувствия и понимания, но мне этого не хотелось.

– Через двадцать лет тебе будет семьдесят три. Конечно, природа-матушка и всевышний могут наградить тебя здоровьем, и тебе не придется подносить ночной горшок, когда ты будешь больной лежать в постели. Да я и сомневаюсь, что она тебе его принесет. В это время ее будет ласкать молодой сильный любовник! А вот твоя жена, вполне вероятно, не даст тебе возможности наложить под себя… Ты обманываешь себя. Это лживый роман.

Перспектива обделаться в постели Виту как-то не понравилась, и он сказал:

– Я не хочу до этого дожить! Я не хочу стареть. Моя мечта – умереть, пока я молодой. И, может, даже на ней!

Представив, как это произойдет, я предложил свой вариант кончины:

– Предпочитаю, чтобы лучше умерли подо мной!

И мы на какое-то время замолчали, отхлебывая остывший чай из изящных фарфоровых чашек.

– Ну, удивил ты меня! – прервал я затянувшееся молчание.

– Да я и сам себе удивляюсь, – отозвался Вит.

– А что, вот так просто – погулял и обратно в семью – не мог? Обязательно надо было жене рассказать? Ты что, садист? Я думаю, что если в один прекрасный день твоя жена придет и скажет, что у нее появился другой мужчина, ты просто с ума сойдешь! И забудешь свою малолетку в одно мгновение, не сомневаюсь!

Вит посмотрел на меня своими грустными голубыми глазами:

– Не знаю! Может быть, и сойду, но без Яны просто жить не могу!

– Тогда закупай «виагру» или еще что и заканчивай жизнь, как хотел.

Мы еще немного посидели, поговорили на другие темы, совершенно забыв, ради чего встретились, и он ушел, оставив мне свою необычную визитку, на которой были изображены разные куклы. Тем вечером я долго не мог заснуть, представляя себе, каково это – влюбиться в такую молодую девушку, что в ней можно увидеть, кроме юного тела. И не мог найти ответ.

На следующий день он пришел ко мне безо всякого звонка, улыбающийся и очень довольный. Протянув мне руку, он сказал:

– Как я рад, что мы с тобой вчера поговорили! У меня даже на душе легче стало. Сегодня я сказал жене, что буду работать у себя в мастерской, а сам поехал к Яне! И все спокойны. То же самое я скажу Яне, а сам потом поеду домой, к жене.

Я посмотрел на него с сожалением:

– Теперь у тебя начнется ну очень интересная жизнь! Ты прямо как сапер!

– Да ерунда! Все будет хорошо. Поехали, я тебе лучше свой музей покажу.

Немного поразмыслив, будет мне это интересно или нет, я отказался, сославшись на дела, но он настаивал, обещая, что мне понравится, и я согласился быть напротив Рижского вокзала через пару часов.

В Риге это, наверное, самое людное место. На перекрестке под красный свет светофора собираются сотни людей в ожидании, пока машины, злобно рыча, стартуют со своих мест, грозя задавить каждого, кто сунется на проезжую часть. Потом наступает пора пешеходов, и они лавиной высыпают на дорогу, друг другу навстречу, пытаясь успеть перейти за один раз всю проезжую часть до вокзала. Но это мало кому удается, и они опять нетерпеливо застывают на островках тротуаров перед красным светом. Я стоял посреди этой толпы, которая, подобно морским волнам, то нахлынет на перекресток, то растечется по всему тротуару и мостовой, и крутил головой, пытаясь среди людей найти Вита, но мне это не удавалось. В кармане задребезжал телефон, это звонил Вит:

– Я прямо напротив тебя на следующем углу, возле входа в «Макдоналдс».

И тут я увидел, как с противоположной стороны он машет мне рукой.

Музеем это назвать было трудно, скорее выставкой креативных изделий имени Вита. Она находилась в глубоком подвале. Чтобы туда попасть, надо было пройти сквозь арку, ведущую во внутренний двор, зайти в один из подъездов, а там уже находилась массивная металлическая дверь со множеством замков и задвижек. Вниз вела почти отвесная лестница с узкими ступенями и деревянными перилами, без которых спуск был просто опасным для жизни.

Преодолев все эти препятствия, я оказался в очень милом подвальчике, искусно подсвеченном старинными лампами. Вит подробно рассказывал мне о вещах, расположенных на полу, стенах и даже потолке, это было необычно и мне все очень нравилось.

Понемногу я начинал понимать, что молодую девушку могло так привлечь в нем. Его стиль был экстравагантным и на простого, не искушенного в искусстве человека, который видел произведения великих мастеров лишь в учебниках, мог произвести сильное впечатление. Конечно, Вит был стильным малым, и вполне вероятно, что она нашла в нем что-то такое особенное и неповторимое, о чем мечтала с самого детства. А может быть, она видела в нем возможность пережить свое нелегкое материальное положение, и решила просто стать любовницей более или менее обеспеченного человека. Или всего этого понемногу.

Я долго бродил по этим четырем комнатам довольно странного для меня музея старых, подлинных вещей, преображенных его талантом. Потом задержался возле «Барометра любви», состоящего из штурвала, прикрепленного к квадратной полированной доске, и небольшого манометра, который должен был показать силу любви, если крутануть штурвал, и поинтересовался:

– И как? Показывает?

Вит честно признался, они друг к другу не подсоединены, и как ни крути, все будет на ноле.

– А ты своей подружке крутить давал?

– Конечно, давал! Она ужасно расстроилась, что показало ноль.

Не удержавшись, я съязвил:

– На правду все обижаются!

Но Вит пропустил мой сарказм мимо ушей.

Вечером, дома, я лежал в постели, и крамольные мысли замучили меня: «Ну, надо же, такая разница в возрасте! Интересно, а как она выглядит? Неужели и в самом деле такая классная, что от чувств голова может пойти кругом? Или – вдруг она и вправду влюбилась в него по-настоящему? А могла бы в меня влюбиться такая молодая девушка?» Я поднялся с кровати, пошел в ванную и уставился на свое отражение. В зеркале отражалось лицо уже потертого жизнью человека, но все-таки еще достаточно свежего, чтобы где-нибудь в темном месте произвести неплохое впечатление. Конечно, я себе льстил, но кто же из нас себя не любит? И уже начинал потихоньку завидовать Виту, подумывая о возможности такого романа.

Через несколько дней, прогуливаясь по Старому городу, я увидел Вита. Он шел, нежно держа за талию хрупкую и тонкую, как цветок, девушку. Стараясь остаться незамеченным, я обогнал их по другой стороне улицы, чтобы взглянуть на объект страсти своего приятеля. Но они повернули в узкую улочку, и я ее так и не увидел…

В тот вечер я долго не мог заснуть и пытался развлечь себя тупыми передачами по телевизору. Устав от бессмысленного времяпрепровождения, я отправился в спальню и погрузился в сон – или не совсем сон…

…Из зеркала на меня смотрело молодое лицо человека лет двадцати трех. Оно было довольно смазливое и одновременно мужественное, оно могло принадлежать и плейбою, и хулигану одновременно. Волосы длинные, черные, глаза карие. Подтянутое тело натренировано, но без выраженного рельефа мышц, хотя видно, что под кожей при движении гуляют мускулы. Бритва скользила по лицу, снимая с него мыльную пену вместе с жесткой щетиной. И меня совершенно не удивляло, что я смотрю сквозь его глаза на этот мир и живу его чувствами.

Какая-то шумная компания в большом зале, где, как мне кажется, один из основных заводил – это я. Разговор идет о том, что я смогу отбить девушку у одного из парней из нашей компании, которого сейчас тут нет. И я обещаю, что через несколько месяцев она будет встречаться уже со мной. На сколько спорили, вспомнить не могу, но все обещают держать язык за зубами до окончания срока. А если кто проболтается – выплатит всем участникам неустойку в десятикратном размере. Под смех и гам с каждым из присутствующих я заключаю пари, и нам «разбивают» руки.

Я встречаю ее на улице возле незнакомого мне здания. Мы о чем-то говорим, и я пытаюсь назначить ей свидание. Она, сомневаясь, потом все же соглашается, и мы прощаемся. Я иду по улице, очень довольный своим первым успехом.

Мы идем куда-то вместе. В ее руках маленький букетик нежных подснежников. Она все время подносит его к лицу, вдыхая аромат приближающегося лета.

На деревьях уже появились первые нежные листочки, но на улице еще довольно прохладно; на ней светлое платье, а сверху тонкая вязаная кофточка. Мы идем по высокому берегу моря, и я слегка обнимаю ее рукой за плечо, как бы заслоняя от прохладного ветра.

В кафе совсем немного народу, она сидит напротив меня, через трубочку потягивает коктейль и смотрит мне прямо в глаза. Мне кажется, она видит меня настоящего внутри этого тела. И я любуюсь ее удивительно красивыми, чистыми глазами.

Вечер, я стою на остановке и жду ее. Проходит много времени, а ее все нет и нет. И я ухожу.

Я поднимаюсь пешком по лестнице на пятый этаж и нажимаю на звонок. В руках у меня букет сирени. Дверь открывает утомленная женщина, я прохожу внутрь и вижу, что в одной из комнат на постели, укрытая одеялом, лежит она, и на ее губах слабая, больная улыбка.

Сильный, но теплый ветер, на море громадные волны неистово бьются о скалы, рассыпаясь на миллионы соленых слез. Мы наблюдаем за стихией. Я стою позади нее, нежно прижимая ее к себе, и целую в затылок. Она оборачивается ко мне, и я целую ее в губы.

Мы идем, держась за руки. Мне просто хорошо, и никаких особенных чувств я не испытываю. На улице в палатках торгуют клубникой и вишней. Мы покупаем две маленькие корзинки и отправляемся мыть ягоды.

Ночь, в небе мириады звезд. Мы пытаемся их сосчитать, но все время сбиваемся из-за моих бесконечных поцелуев и начинаем сначала.

Я почему-то в больнице, меня окружают врачи, колдуя надо мной. Рядом она с полными слез глазами. Внутри меня, где-то возле сердца, все на этом свете стало противно, все вокруг. И я сам себе стал противен. Я попросил ее уйти. Она ушла.

Я честно выплатил долг своим приятелям. По этому поводу устроили пьянку, где я устроил драку, когда один из них нелестно отозвался о ней.

Кто-то мне сказал, что она выходит замуж за своего прежнего парня. Не могу сказать, что я расстроился, просто ушел гулять по берегу моря, где мы часто проводили с ней время.

Через две недели у нее свадьба, все друзья собираются в том же самом месте, где произошел этот дурацкий спор. Я не приглашен, но прихожу туда тоже. И вижу Ее. Внутри меня все переворачивается. Я понимаю, что безумно ее люблю и любил с первого момента, как только увидел. Рыдания изнутри разрывают меня и мое сердце, от боли хочется кричать на весь мир. Не в силах сдержать себя, иду к ней, и из моих глаз текут слезы любви…

Будильник показывал шесть утра. Я лежал в постели, и моим щекам текли слезы. Первой мыслью было закрыть глаза и попытаться снова оказаться в том же сне. Но я сдержал себя, боясь развязки этой истории, которую пережил в каком-то другом человеке. Поднявшись с кровати, я подошел к зеркалу и с облегчением увидел в нем себя, не такого молодого и подтянутого. Наскоро побрившись, я на несколько минут снова растянулся на кровати и стал заново переживать за ту – не мою – любовь. Чем там все это кончится? Это не могло быть просто фантазией моего мозга! И так любить! Как это прекрасно, и как это бывает трагично! Может, она его тоже любит и не сделает ошибку, из-за которой ошибкой может стать вся их жизнь!

Я мечтаю о прекрасном конце этой истории, хотя…

* * *

Вит зашел ко мне через несколько дней, рядом с ним была та самая девушка, напомнившая мне тонкий стебелек. Они устроились за одним из столиков и о чем-то тихонько разговаривали. Я, издали приветствуя их, кивнул, но не подошел. Мне ничего не хотелось знать о чужой любви. Да и кто я такой, чтобы давать советы…

Амур стоял перед троном Властелина Вселенной, сияя своими золотыми крыльями. Издали он был похож на маленькую звездочку.

На него со всех сторон смотрели глаза-звезды Владыки:

– Что скажешь, вестник любви, какую новость принес?

– Они не могут встретиться, Создатель.

– Никто не говорил, что они встретятся, было сказано, что он должен пройти путь любви.

– Великий, но пламя любви у них одно на двоих, и оно неделимо.

– Ты собираешься меня учить, златокрылый?

– Прости, о Великий, я хочу понять.

Приходит зима, холод и ветер обрушиваются на Старый город, все улицы заметены снегом, с крыш свисают огромные сосульки, пугая редких прохожих. Все идут, задрав вверх головы, и не смотрят под ноги, на обледеневший булыжник.

Фарбус шел, укутав шею шерстяным шарфом, в короткой меховой куртке и кепке совсем не по погоде. С опаской поглядывая вверх, он продвигался по узенькой улочке Художников к своему дому, а навстречу ему так же осторожно куда-то шла Она.

* * *

Когда наступает ночь, я с трепетом поднимаю голову вверх и смотрю на бесконечное количество Его глаз во Вселенной. Только Ему одному известно, пересекутся ли наши пути в этом мире и сможем ли мы найти свою любовь.

– Я пойду, поставлю чай.

– Подожди, не уходи, я искал тебя тысячу лет.

– Я всего на одну минутку.

– Не уходи…

Оглавление

Фарбус

Любовь к прекрасному

Осенний спринт

Креветка и история ее короткой жизни

Меткая стрела

Жизнь в чужой оболочке

Перевоплощение

Неудачный компромисс

Дух старого города

Кино

Картина

Старая травма

Испорченная конфета

Новые соседи

Опасные уроки

Омлет с брюссельской капустой

«Поляна чудес»

Редкие встречи

Сон в летнюю ночь (не по Шекспиру)

Кастрированная жизнь

Человек с котом

Крыса

Очередь

Неожиданное просветление

Непорочное зачатие

Сны и явь отца Амвросия

Минойская культура

Мертвая хватка

Высота

На все родительская воля

Вегетарианец-людоед

Тропа к часовне

Сон в руку

Возвращение Тарири на историческую родину

Хороший парень

В поисках искорки

«Размышления о нечаянном»

Лживый роман Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg